"Фантастика 2024-35". Компиляция Книги 1-24 [Влад Вегашин] (fb2) читать онлайн

Влад Вегашин Пробуждённое пророчество

Одиночество — жизнь. Одиночество — смерть.

Одиночество — вера в безверье.

Нам наградой послужит терновый венец.

Одиночество — тяжкое бремя.

Одиночество — шаг. Одиночество — крест.

Обреченный удел непокорных.

Что свобода для вас, то для нас — злая месть,

Наша правда вам кажется вздорной.

Одиночество — миг. Одиночество — взрыв,

Крик борьбы, а не просто беспечность.

Одиночество — знак… Одиночество — миф?

Одиночество, все-таки, — вечность…

Глеб Catharsis

Глава I. Первый день в столице

Этой осенью ливни зарядили надолго. Вот уже восьмой день мелкий серый дождик туманным облаком окутывал блистательный Мидиград, скрывая от глаз великолепие видимого издали Города Шпилей. Дождь разогнал по домам всех, даже коробейники и рыночные торговцы, плюнув на прибыли, остались в тепле родных стен. Временами морось усиливалась, уже дважды на имперскую столицу обрушивались ливни. Вода проникала даже на нижние^[1] уровни города, вызывая яростные проклятия у их обитателей, вынужденных пробираться по улицам едва ли не на лодках. Легионеры же тихо и не очень — радовались тому, что избавлены от необходимости патрулировать районы совместно с городской стражей.

Впрочем, этот день даже на фоне прошедшей недели отличался отвратительной погодой. Моросящий дождь усилился, еще не превратившись в ливень, но и мелким он больше не был. Ледяной пронизывающий ветер, примчавшийся с северо-востока, бросал горсти колючих капель в лица и за шиворот пробегавших время от времени по улицам горожан. Где-то в отдалении временами слышались насуплено-сердитые, словно бы чем-то недовольные, раскаты грома.

— Ну и погодка! Угораздило нас сегодня дежурить, орков хвост! — выругался Эри, пытаясь стряхнуть капли дождя с кольчуги.

— Не орков, а орочий, — меланхолично поправил его Джан.

— А мне по… — грубо отозвался стражник. — Чего расселся, твоя очередь у ворот дежурить.

— Сейчас допью и пойду, — Джан все так же меланхолично отхлебнул из большой, исходящей ароматным паром кружки. — И вообще, вон в котелке грог горячий. Выпей, согрейся и успокойся.

— А кто на воротах стоять будет? Император?

— Но-но, ты поосторожнее с Императором! — одернул невоздержанного на язык товарища Джан. — А на ворота плюнь. Разве сейчас кто куда поедет? Да и Рости, побери его Ярлиг^[2], с проверкой не явится.

— Да, сержант в такую погоду нос на улицу высовывать не станет! А уж свою задницу из кресла вытаскивать, и с проверкой сюда идти… — согласился Эри, оставляя бесплодные попытки отряхнуть кольчугу и зачерпывая кружкой грог.

Но стражник не успел отхлебнуть горячего напитка. Едва он поднес кружку к губам, как в ворота постучали.

Эри выругался. Громко и витиевато. А поскольку ругательств он знал великое множество, его долгую и эмоциональную тираду оборвал лишь повторный стук.

Джан с явной неохотой выбрался из старого кресла перед печкой и, подойдя к наружной стене, открыл смотровое окошко. Злой ветер тут же швырнул ему в лицо пригоршню холодной воды, колючие капли больно прошлись по коже.

У ворот стоял высокий человек с мечом за спиной. Один.

— Эри, это какой-то ненормальный одиночка. Я пропущу его через сторожку.

Напарник только кивнул, с наслаждением прихлебывая горячий глинтвейн.

Распахнув ведущую за пределы города дверь, Джан на мгновение высунул голову.

— Эй, там, у ворот! Сюда идите!

Через несколько секунд, пригибая голову, путник вошел в сторожку. Вода текла с него ручьями, Эри готов был спорить на недельное жалование, что на незнакомце не было ни единой сухой нитки.

Он был черноволос, черноглаз, строен и очень высок — на голову выше Джана, в котором насчитывалось шесть футов. Мечей оказалось два; странно изогнутые, они крепились крест-накрест за спиной рукоятями вниз, чем-то напоминая номиканские клинки^[3]. Одет путник был в кожаные штаны, кожаную же наглухо застегнутую куртку необычного покроя и высокие сапоги. Все черного цвета. Бледная кожа резко контрастировала с волосами и одеждой.

— Что же вас, сударь, в дорогу в такую непогоду понесло? — поинтересовался Эри. По тонким, аристократичным чертам лица ночного гостя стражник понял, что перед ним человек благородный.

— Дела, — коротко ответил путник. Голос у него оказался неестественно хриплый, слегка шепчущий. Опытный Джан понял, что этому человеку привычнее говорить тихо, едва ли не шепотом, а причина хрипоты — давнее ранение в горло. На шее черноволосого виднелся шрам, подтверждающий догадку старшего стражника.

— Документы есть? — осведомился Эри.

Незнакомец ухмыльнулся и извлек из-за пазухи небольшой футляр, обтянутый некрашеной кожей.

— Вот.

Стражник привычным жестом открыл тубус и извлек небольшой свиток. Развернул его, пробежал глазами. И, не поверив, перечитал, быстро бледнея. Потом перевел взгляд на незнакомца, всматриваясь в его лицо внимательнее. Подошедший Джан взял документ, просмотрел…

— Что вам требуется? — тут же спросил он, взглядом затыкая открывшего было рот Эри.

— Обычные документы.

— Это все?

— Да.

Джан молнией метнулся к столу, развернул чистый лист бумаги.

— На какое имя выписывать документы?

— Вега де Вайл.

— Титул?

— Не ставь никакого.

— Род деятельности?

— Воин.

— А конкретнее? Легионер, стражник, наемник?

— Пусть будет наемник, — криво ухмыльнулся Вега де Вайл. От этой ухмылки стражникам стало не по себе.

Задав еще несколько вопросов Джан поставил печать и расписался, свернул бумагу и протянул черноволосому.

— Завтра завизируйте в Четвертом Департаменте.

— Знаю. Где здесь можно остановиться?

— Получше или подешевле? — спросил Эри прежде, чем Джан успел открыть рот.

— И то, и другое.

— Тогда вам в «Пушистую Наковальню». Это в трех кварталах налево и квартал вперед, к центральной стене.

— Благодарю, — Вега убрал документы в футляр, быстрым шагом пересек сторожку и вышел под дождь. В дверях он обернулся. — Вы меня не видели.

— Кто это был? — спросил Эри, едва за черноволосым захлопнулась дверь.

— Не знаю, и знать не хочу. С обладателями подобного открытого листа лучше не связываться.

— Джан, я не понял. Там было сказано, что…

— Предъявитель сего имеет право принимать любые решения в интересах Тринадцатого Департамента, действует по прямому повелению главы Тринадцатого Департамента Александра Здравовича, и так далее… — закрыв глаза, процитировал Джан.

— То есть?

— То есть ему позволяется даже шляться ночью по районам благородных. Эта бумага подписана главой Департамента и подтверждена подписью Императора.

— Неслабо…

— Вот и я о том же. Мой тебе совет, Эри. Держись подальше от людей с такими документами. И запомни — ты никогда не видел человека по имени Вега де Вайл, и никогда о нем не слышал.

Вега отбросил со лба мокрые пряди и зашагал к таверне, поправляя сумку на плече. Общение со стражей прошло на удивление удачно — открытый лист оказался ключиком, открывающим любые двери.

— Однако, какие возможности дает бумага с загадочной подписью A.Z… — он усмехнулся.

Смешок получился сухой и нехороший. Может, оттого, что совсем не смешно было гостю этого мира?

Дождь перешел в ливень. Бегущие по улицам ручьи мгновенно отмыли сапоги Веги от дорожной грязи, тугие струи пригладили волосы. Но ему на это было наплевать.

Когда-то давно, в прошлой — или позапрошлой? — жизни, дождь был ему самым лучшим другом, всегда помогая в трудные минуты. Но это было очень давно. Вега уже давно перестал получать удовольствие от прогулок под ливнем. Да и взаимопонимание с ним утратил — грозы больше не приходили ему на выручку.

На душе было паршиво. Все осталось позади — жена, дети, раса, к которой он принадлежал, друзья, любимая некогда, а в последнее десятилетие осточертевшая и бессмысленная работа… Он ни о чем не думал, когда уходил из родного мира. Уходил, чтобы больше никогда не вернуться. А сейчас, шагая по мокрым улицам затянутого пеленой дождя Мидиграда, наконец понял, что ему безразлична собственная судьба. Все в жизни казалось абсолютно бессмысленным и пустым. Легче и проще было бы остаться маской… И уж точно безболезненнее.

Зоркие черные глаза разглядели сквозь завесу ливня вывеску трактира. На ней действительно была изображена глазастая, пушистая наковальня, более всего напоминающая до неприличия раскормленного хомяка, которого слегка пригладили по спине кузнечным молотом.

Поднявшись на крыльцо, Вега пару минут постоял под навесом, ожидая, пока стечет пропитавшая одежду насквозь вода. Прошла минута, другая… Ручейки, струящиеся с рукавов и подола куртки, хоть и перестали напоминать собой миниатюрные водопады, но не иссякли. Он выругался и распахнул дверь таверны.

В нос тут же ударили соблазнительные ароматы жарящегося на углях мяса, свежевыпеченного хлеба и знаменитого на весь Мидиград (чего Вега, конечно, не знал) темного эля.

Посетителей в трактире было немало — из-за дождей многие не могли работать, и убивали время в кабаках. Впрочем, люди собрались достойные — «Пушистая Наковальня» была отнюдь не самым дешевым заведением ремесленных кварталов, зато самым лучшим — наверняка.

Вега прошел через зал к стойке, чувствуя на себе любопытствующие взгляды. Впрочем, людей, малознакомых с искусством боя, быстро отпугнули мечи за спиной, а те, кто знал, с какой стороны браться за оружие, не могли не заметить бесшумную пружинящую походку и по-кошачьи хищные движения, выдающие высококлассного воина. Так что никто не стал задерживать взгляд на Веге достаточно долго, чтобы это стало заметно.

Хозяин «Пушистой Наковальни» был выдающимся представителем своей славной профессии. Ростом он почти перещеголял Вегу, а ведь тот, невысокий по меркам своей расы, лишь пары дюймов не дотянул до семи футов. Густая седая борода трактирщика сделала бы честь любому из легендарного ныне народа дворфов. На лысой голове блестел пот, с красного распаренного лица не сходила добродушная ухмылка, слегка поблекшие от возраста серые глаза хитро смотрели из-под кустистых бровей. Валуноподобные плечи, руки… Точнее, рука. Когда-то оборванный левый рукав рубашки обнажал могучие мускулы, а правый был зашит чуть повыше локтя.

Трактирщик окинул Вегу оценивающим взглядом. Отметил тонкие, аристократичные черты лица, рукояти мечей за спиной, тяжелую, оттягивающую плечо дорожную сумку, уверенную походку. А также болезненную изможденность, бледность и лихорадочный блеск в странных антрацитово-черных глазах.

Не дожидаясь заказа, трактирщик потянулся к стоящему на углях чайнику и, щедро наполнив кружку ароматным глинтвейном, поставил ее на стойку перед черноволосым.

— Выпейте, сударь, не то к утру будете в лихорадке валяться, — пробасил он.

Вега благодарно кивнул, взял деревянную кружку, в три долгих глотка осушил ее. По телу пронесся огонь, почти мгновенно впитался в кровь и заструился по жилам. Он с облегчением вздохнул.

— Благодарю. У вас есть свободные комнаты?

— Надолго?

— Минимум на месяц.

— Могу предложить две комнаты во флигеле — зала и спальня. Вам это обойдется в две золотые марки в неделю. Если с кормежкой — то три.

Вега с готовностью выложил на стойку монеты.

— Меня это вполне устроит.

— Тогда мой совет, — этот бледный парень отчего-то вызвал симпатию старого Мэхила. — Мальчишка проводит вас в комнаты, переоденетесь в сухое, а потом приходите ужинать. Или, если пожелаете, еду принесут в комнату.

— Лучше второе, — ему почти удалось улыбнуться. — Я устал в дороге.

— Хорошо, но… Маленькая формальность. В ваши бумаги заглянуть можно?

— Разумеется, — Вега полез за пазуху, недовольно при этом отметив, что пальцы слегка подрагивают. Но трактирщик жестом остановил его.

— Сперва переоденьтесь и поешьте. Формальности подождут. Кстати, я — Мэхил.

— Вега де Вайл. Можно просто Вега.

Насчет квартиры — иномирец обозвал новое жилище памятным еще с родины словом — Мэхил поскромничал. Зала оказалась большим помещением примерно сорок на двадцать футов, разделенным деревянной перегородкой-ширмой на две части. Также в квартире присутствовала маленькая комната с ванной и небольшая, но просторная спальня с удобной кроватью.

Переодевшись в мягкие замшевые штаны, сухие сапоги и толстую рубашку, перехваченную кожаным поясом, Вега развесил промокшую одежду сохнуть, и приступил к разбору сумки.

Впрочем, разбирать было особо нечего. Пара картин на стену, коробка с акварелями и кистями, меч отца, пачка хорошей бумаги, немного одежды… Еще коробка с артефактами, плоская шкатулка с целебными эликсирами. Несколько портретов детей и жены.

Со дна сумки Вега достал два самых дорогих для него, не считая мечей — своих и отцовского — предмета.

Револьвер «Silver Eagle» — подарок лучшего друга, заклятого врага и командира, и небольшой, писаный маслом, портрет Францески — единственной женщины, которую он смог полюбить за все долгие двести пятьдесят шесть лет жизни. Погибшей у него на руках по его же вине.

Все невозможные здесь вещи — револьвер и фотографии, а так же запасные обоймы, он спрятал.

В дверь постучали — служанка принесла ужин.

Поев, Вега подошел к Мэхилу «уладить формальности». Трактирщик занес его имя в огромную потрепанную книгу жильцов. Сперва Вега хотел было посидеть в зале и поговорить с хозяином о жизни в столице Империи, но, едва взглянув на осунувшегося постояльца, Мэхил едва ли не силком отправил его спать.

У него еще хватило сил кое-как раздеться и рухнуть на постель. Уснул он раньше, чем черноволосая голова коснулась подушки.

За последнюю неделю он не то, что поспать — передохнуть себе не позволял.

Мэхил же, отправив постояльца спать, тихо ухмылялся в усы. Он давно ждал его…

Глава II. «За что?..»

Затаившись под потолком камеры, Киммерион боялся даже дышать. Сейчас стражник должен был привести пищу, и оставалось только надеяться, что он будет один. В противном случае шансы на тихий, а главное — удачный побег резко падали.

Он долгие двадцать лет ждал этого дня. Сегодня тот, кто контролировал почти каждый вздох узника, наконец покинул здание главного штаба Тринадцатого департамента, и у Кима появился хоть и призрачный, но все же шанс на спасение.

Заскрипела решетка, открывая люк в потолке. На пол камеры рухнул человек со связанными за спиной руками, на миг мелькнуло лицо стражника.

Облекшись плотью, Киммерион резко выбросил руки вперед, вцепляясь ему в горло. Лишь бы не крикнул!

Крикнуть стражник не успел.

Оба рухнули на пол, прямо на связанного. Киммерион покрепче придушил невезучего стражника, вскочил и посмотрел на потолок. Слава Дианари, решетка захлопнулась тихо.

Киммерион шагнул к связанному, приложил длинные пальцы к шее — к счастью, жив, хоть и без сознания. Из-под тонких, бледных губ выдвинулись острые дюймовые клыки и жадно впились в яремную вену жертвы.

Покончив с пищей, Киммерион поднял полузадушенного стражника, присмотрелся к нему, и удовлетворенно рассмеялся. Тот тоже был вампиром, хотя и много слабее своего узника, во власти которого неожиданно оказался.

Через мгновение клыки Киммериона лишили его краденой жизни. В камере остался сытый вампир, полный сил, и два обескровленных тела.

Киммерион уложил стражника на свою койку, укрыл одеялом с головой, и отошел полюбоваться. Картина получилась вполне естественная — узник выпил свою жертву и, сытый, завалился спать. Вполне вписывается в рамки поведения вампира, которые он демонстрировал страже последние три месяца.

Первая часть плана была реализована безупречно, но нужно было еще как-то выбраться из подвалов Тринадцатого Департамента, не привлекая к себе внимания.

Вновь обратившись в туман, Киммерион просочился сквозь решетку. В коридоре никого не было. Поднявшись под потолок, вампир полетел прочь от камеры, в которой провел отнюдь не лучшие двадцать с чем-то лет жизни.

Из подвалов он выбрался на удивление легко, и только тут понял, что же не предусмотрел в своем почти идеальном плане побега. Если на улице сейчас день, то ему конец. Впрочем, лучше сгореть на солнце, чем заживо гнить в тюрьме, с решимостью фаталиста подумал Киммерион.

Однако в этот день Мерцающая Звезда Дианари Лиаласа была на стороне беглеца. Солнце уже село.

Вампир спокойно выбрался из Города Шпилей, пролетел через благородные районы и оказался в квартале торговцев. Только тут он позволил себе выйти из состояния тумана. И понял, что побег отнял все и без того немногочисленные силы. Нужна была пища, нужен был отдых.

Пища нашлась быстро. По улице навстречу Киммериону брел какой-то бродяга, непонятным образом попавший в верхний город. Вампир притаился в тени двухэтажного дома, и когда бродяга поравнялся с ним, утащил несчастного в темноту, предварительно оглушив. Преодолевая брезгливость, он насытился, а тело, предварительно оторвав голову, бросил в сточную канаву. Едва ли его там найдут до того, как тело сожрут крысы, а если даже и найдут, то не смогут определить истинных причин его смерти.

Покончив с этим малоприятным, но, безусловно, необходимым занятием, Киммерион нашел глубокий подвал, в который не мог проникнуть дневной свет, и попытался уснуть. Но сон не шел, только воспоминания нахлынули.

Киммерион тогда жил отдельно от родителей и сестры в небольшом лесном домике. В тот день он как раз вернулся с охоты и свежевал во дворе подстреленного кабанчика. Застучали копыта легконогого эльфийского жеребчика, эльф хотел было открыть ворота, но Лианэй просто перемахнула на своем гнедом через четырехфутовый забор.

Киммерион в который раз залюбовался сестрой. Точеная фигурка, длинные волосы цвета меди, огромные зеленые глаза, озорной вздернутый носик, изящная линия бровей, полные губы… Она была самой красивой девушкой в их селении, обладая при этом самым несносным характером.

Но сейчас брови были сдвинуты, на щеках виднелись следы слез, губы искусаны в кровь. Вместо обычного охотничьего костюма на Лианэй была одежда для дальнего путешествия. В колчане за спиной виднелось оперение не легких охотничьих, а тяжелых, боевых стрел, да и притороченный к седлу лук был рассчитан не на оленя или зайца. У левого бедра висел узкий и длинный эльфийский меч со слегка изогнутым лезвием. Седельные сумки, которыми Лианэй обычно не пользовалась вовсе, были плотно набиты.

— Ким^[4], они хотят выдать меня замуж! — закричала эльфа, спрыгивая с седла и бросаясь брату на шею.

— Осторожно, я же весь в крови! Лиа, расскажи по порядку, что случилось, — Киммерион аккуратно отстранил сестру и подошел к бочке с водой.

— Ладно, умывайся. Я пока расскажу, — Лианэй подошла к коню, сняла седло, набросила попону и повела кругами по двору, позволяя ему отдышаться после долгой скачки. — Ким, ты помнишь Илленмиля?

— Капитана Лесной Стражи?

— Его самого. Он ведь давно любит… то есть любил… — на глазах девушки появились слезы.

— Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? — Киммерион, в общем-то, догадывался об отношениях сестры и Илленмиля. Догадывался он и о том, что могло так расстроить девушку. Что же, капитан Лесной стражи — не самая безопасная должность в это смутное время…

Лианэй внезапно выпустила повод. Рухнула на землю, и отчаянно, безнадежно зарыдала. Эльф в два прыжка оказался возле сестры.

— Выпей, — он едва ли не насильно влил ей в горло травяную настойку из своей фляжки.

Эльфа успокоилась, и смогла объяснить, что произошло, лишь через час.

— Илленмиль любил меня, а я любила Илленмиля. Мы были вместе. Это наша тайна. До вчерашнего вечера о ней не знал никто, — голос ее был безжизненным, тусклым. Лианэй смотрела прямо перед собой, но Ким сомневался, что она сейчас что-либо видит. — Вчера вечером мы встретились в лесу за белой рощей. Мы часто там встречались. Потом пошли к Илленмилю домой. Знаешь, у него чудный домик на берегу озера Крионэ… Выпили вина, ну… Сам понимаешь, не маленький. Мы ведь давно вместе, и это было не в первый раз.

Только взошла луна, мы лежали на берегу Крионэ, и все было чудесно. Иллен обнимал меня, я чувствовала себя бесконечно счастливой. Мы ни о чем не разговаривали — просто молча лежали и смотрели на звезды. Знаешь, в августе над Крионэ такие красивые звезды… Вдруг Иллен дернулся, и мне на лоб брызнуло что-то теплое. Я схватилась за лицо и поняла, что это кровь. Понимаешь, Ким, его кровь! Я подняла голову и увидела, что в горле Иллена торчит стрела. А в тридцати шагах от нас стоит отец, — тут Лианэй вновь не выдержала и разрыдалась. — У него было такое лицо… Я настолько испугалась, что даже пошевелиться не могла. Отец натянул тетиву и положил новую стрелу. Я думала, он меня убьет, но… Он подошел, ударил меня, и я потеряла сознание.

Только сейчас Киммерион заметил ссадину на виске сестры.

— Когда я очнулась, то сперва решила, что это был дурной сон. Тут вошел отец, я догадалась, что пока была без сознания, он перенес меня домой. Отец сказал, что, несмотря на то, что я маленькая тварь, я все же остаюсь его дочерью, а потому он позаботится о моей судьбе. Он запер меня в комнате, оседлал коня и ускакал. Вернувшись только под утро, отец тут же зашел в мою комнату и сказал, что князь Нортахел согласен взять меня в жены — дальнейшие слова Лианэй потонули в рыданиях.

Киммерион только вздохнул, обнимая сестру. Он не пытался ее успокоить — понимал, что бедной девушке надо выплакать свое горе. Эльф гладил сестру по волосам и напряженно думал.

В принципе, князь Нортахел был не такой уж плохой партией, но репутация у него была весьма зловещей. Свою первую жену он убил за то, что она завела себе любовника и родила от него ребенка. Если бы только любовник был эльфом… Но он был человеком. Естественно, князь не мог стерпеть появления такого бастарда от собственной жены, и…

Куда делся маленький полуэльф, так никто и не узнал. Судя по всему, он разделил печальную участь своей матери.

— Лиа, прости, конечно, но… Тебе не кажется, что в твоем положении брак с Нортахелом будет наилучшим выходом? — осторожно поинтересовался Киммерион, когда сестра успокоилась.

— Наилучшим выходом для меня будет смерть! — категорично заявила эльфа.

— Сестренка, я понимаю, что тебе сейчас очень больно, но ведь Илленмиля уже не вернуть, князь же будет тебе хорошим мужем.

— И ты, Ким… — прошептала Лианэй, поднимаясь на ноги.

— Нет! — Киммерион вскочил, ловя ее за руку. — Подожди, мы не договорили… Объясни, почему ты не хочешь выйти замуж за Нортахела?

— Лучше я покончу с собой, — тихо, но твердо заявила эльфа. В ее глазах загорелась мрачная решимость.

Киммерион вздрогнул. Последняя фраза Лианэй означала, что далеко не все она рассказала брату. Если жизнелюбивая Лиа готова на самое страшное с точки зрения эльфийского народа преступление — самоубийство, то дело не только в гибели возлюбленного и навязываемом отцом браке.

— Ну, с чего ты взяла, что с Нортахелом тебе будет плохо? — начал Ким, лихорадочно соображая, как разговорить сестру. — По-моему, в твоем положении это наилучший…

— В моем положении выйти замуж за князя Нортахела будет равносильно самоубийству! — вскрикнула эльфа.

Внезапная догадка пронзила Киммериона. Он с изумлением и страхом взглянул на сестру.

— Ребенок Илленмиля у меня под сердцем, — тихо, устало, но в то же время как-то торжественно проговорила Лианэй. — Уже третий месяц на исходе.

Киммерион долго молчал. Очень долго. Хоть решение он принял почти мгновенно, но подсознательно пытался найти другой выход. Искал — и не находил.

— Время позднее, сестра, иди спать.

Когда старший брат говорил таким тоном, даже своенравная Лианэй не решалась с ним спорить. Измученная эльфа уснула почти мгновенно.

Киммерион же оседлал коня и умчался в ночь. Времени в обрез, а сделать нужно многое.

Лианэй проснулась на рассвете. Над ней склонился Ким.

— Вставай, сестренка, уже утро. Надо торопиться. Завтрак на столе, я вернусь через полчаса.

Спустя тридцать минут эльф вошел в комнату сестры, одетый в дорожный костюм. За спиной — длинный меч, на поясе колчан с боевыми стрелами.

— Ты готова? Тогда в путь.

Через четверть часа Киммерион и Лианэй выехали со двора маленького лесного домика. Ехали молча.

Лиа рискнула нарушить молчание лишь вечером, на привале у костра.

— Ким, объясни мне, наконец, что происходит? — слегка дрожащим голосом осведомилась она.

— Мы бежим, — со спокойной усмешкой пояснил Киммерион. — Сама понимаешь, отец от своего не отступится, а князь, как известно, бастардов не жалует. Здесь тебе не жить. Да ты ведь и сама хотела сбежать, небось, попрощаться заехала?

— Но ты-то почему бежишь со мной?

— Лиа, или ты сказала что-то, не подумав, или решила меня обидеть, — покачал головой эльф.

— Прости, но…

— У меня же нет никого, кроме тебя, сестренка, — улыбнулся Ким. — А так и ты целее будешь, и я с ума сходить от страха за тебя не буду.

— Но куда мы едем?

— В Империю Людей, разумеется. Лучше бы, конечно, на Север, но в объезд Империи дорога займет около года, а у нас нет этого времени. Я подумал — в Париас лучше не ехать, к оркам и соваться нечего, про Жестокие Пустоши я и вовсе молчу, как и про Сэйкарон^[5]… Поедем через Империю, в Мидиграде задержимся, родишь, придешь в себя, и отправимся на север уже втроем.

— Ким, но у нас нет ни денег, ни документов! Вообще ничего…

Вместо ответа эльф снял с пояса кошель и показал сестре.

— Здесь сто золотых имперских марок. А таких кошельков у меня три. Документы тоже есть.

— Но как же я буду рожать без мужа? У людей это не принято, а мы едем в их Империю…

— Кто сказал, что у тебя нет мужа? У тебя есть муж, — криво улыбнулся Ким. — В документах стоят имена Киммериона ан Илленмиль и Лианэй ан Илленмиль, состоящих в законном браке. К счастью, мы с тобой не очень похожи, только глаза одинаковые, но разве люди это заметят?

— Какая у нас фамилия?!?

— Прости, — мягко улыбнулся эльф. — Просто первое, что пришло в голову. Кроме того, мне кажется, будет справедливо, что твой ребенок будет носить имя своего отца.

Лиа подошла к брату, села рядом и обняла его. Они были одни, вдвоем против всего мира, но не сомневались, что победят.

До этого момента Ким все помнил прекрасно. Впрочем, богатая на приключения дорога тоже не забылась. А вот те три месяца, что они прожили в Мидиграде, словно бы кто-то слегка подтер ластиком. Воспоминания были смутные, туманные и обрывочные. Какие-то отдельные моменты эльф помнил хорошо — исхудавшую Лианэй с большим животом, грубое лицо управляющего на плантациях подземных уровней, где Ким делал самую грязную работу за две серебряных марки в неделю, постоянно летящее в их с сестрой адрес оскорбительно-презрительное «нелюдь», холодную комнатушку в общинном доме…

А потом произошло то, что Киммерион с содроганием вспоминал все эти годы. Его жестоко избила банда отморозков, когда он в поисках хоть какого-нибудь заработка скитался по второму уровню Нижнего города. Кое-как добравшись до дома, Киммерион потерял сознание, а на следующий день не смог встать с постели. Нужны были лекарства, но денег на них не было — всего огромного даже по столичным меркам капитала в триста золотых марок брат с сестрой лишились на третий день пребывания в столице — золото отобрали стражники. Как и документы.

Лианэй в отчаянии обратилась за помощью к Мамаше Динки — толстой отвратительной бабе, жившей в комнате напротив и порой предлагавшей мало-мальски привлекательным девушкам возможность быстро заработать денег. Динки согласилась дать Лиа возможность заработать, но каким образом! Сказав, что у нее есть «идеальные» клиенты, она привела трех парней, которые забавлялись с девушкой сначала по очереди, потом вместе, заставляя Кима на все это смотреть. В память эльфа навсегда врезалась фраза одного из них: «Ай да Мамаша Динки! Какой товар! Когда еще удастся отыметь брюхатую нелюдь!».

Когда они ушли, Лиа, не глядя на брата, сказала: «Зато у нас теперь есть две золотые марки…», а, подняв на него глаза, вскрикнула — густые золотисто-каштановые волосы Киммериона стали наполовину седыми.

Как девушка не потеряла после этих издевательств ребенка — неизвестно. Разве что Мерцающая Звезда берегла зачем-то несчастное дитя…

От самоубийства Кима тогда спасло лишь понимание того, что Лианэй без него погибнет.

С того дня в доме периодически появлялась еда, на которую не хватило бы его заработка. Трижды себя презирая и проклиная, эльф старался не думать откуда Лиа достала деньги.

Потом был рейд Шестого Департамента. У эльфов не было имперского гражданства, да и каких-либо других документов… Впрочем, в участке Ким и Лиа впервые за очень долгое время досыта поели, а полицейские, видя откровенно выпирающий живот девушки — она была на двенадцатом месяце^[6] — принесли ей одеяла, подушку и матрац.

Через три дня за ними пришли. Четыре неброско одетых человека предъявили полицейским какую-то бумагу и забрали всех не-людей, в том числе Кима с сестрой. Возле участка стояла закрытая карета, в которую аккуратно усадили Лианэй и вежливо, но твердо — Киммериона. Так они попали в ООР, Отдел Особых Расследований, Тринадцатый Стол Имперской Канцелярии.

События следующих двух месяцев память воспроизводить отказывалась напрочь. Дальнейшие воспоминания — обустроенная по вкусу Кима комната, он сидит на полу, рядом лежит Лиа. Исхудавшая, уже без живота, очень бледная и спокойная. Мертвая.

Все, что эльф помнил о последующих двух годах в застенках Тринадцатого Департамента, можно описать скупой, почти ничего не выражающей фразой — глава ООР ставил над ним какие-то эксперименты. Подробностей эльф, к счастью, не помнил. Следующий отрезок времени Киммерион вновь потерял из памяти.

Очнулся Ким в подземной камере. Он был голоден. В камеру бросили человека. Неожиданно клыки эльфа удлинились, он разорвал горло жертвы, с головы до ног перемазавшись в крови. Так Киммерион понял, что стал вампиром.

Много лет Ким провел в этой камере. Через день ему кидали пищу, а когда охрана его не видела, он развивал в себе новые способности и учился ими управлять. А когда представился удобный момент — сбежал.

В душе Киммериона жило лишь одно чувство — жажда мести. Он люто ненавидел Александра Здравовича, и знал его тайну. Но для мести нужны были возможности, а сейчас их не было.

Воспоминания отхлынули. Эльфу хотелось кричать, выть, кататься по полу от душевной муки, но больше всего ему хотелось посмотреть в глаза Здравовича за миг до его смерти и спросить: «За что?»

Через некоторое время Ким забылся тяжелым сном. Впереди было много дел, и ему нужны были силы.

Глава III. Бастард его жены…

Последний раз проведя по лезвию полутораручного меча точильным камнем, Мантикора попробовал ногтем остроту клинка и удовлетворенно улыбнулся. То, что надо. Он еще не знал, кому уготовано обагрить меч своей кровью, но чувствовал только, что в первый раз сталь нового клинка согреет кровь эльфа. Ненавистная раса!

На поляну, посвистывая, вышел высокий темноволосый человек лет сорока. Его пронзительные серые глаза окинули пристальным взглядом полуэльфа, вкладывающего новый меч в ножны.

— Талеанис, ты помнишь, о чем я тебе говорил два года назад? — спросил темноволосый.

— Да, Растэн. Ты говорил, что придет день, когда мне нужно будет самому выбирать в этой жизни путь, — тотчас погрустнев, отозвался Мантикора.

— Вот он, этот день. Но, прежде чем наши дороги разойдутся — возможно, навсегда — я хотел бы тебе кое-что рассказать и кое-что передать, — легендарный мастер клинка Растэн Чертополох сел на камень напротив полуэльфа.

— Мне это не нравится, — пробурчал Талеанис себе под нос. Впрочем, у Растэна был отличный слух.

— Что именно?

— Вычурность и образность твоей речи, — мрачно пояснил юноша — а по меркам смешанной крови, Мантикора был очень юн.

— Ну, прости старика, — рассмеялся Растэн. Смех получился натянутый. — И все же, послушай…

Некогда бродил по миру один воин. Ничем особенным он не выделялся, разве что мечом владел мастерски. А в остальном — обычный человек, высокий, темноволосый, кареглазый.

И не повезло ему как-то раз попасть в крайне хитроумную засаду, подготовленную его старинным врагом. Как я уже говорил, он был очень умелым воителем, и справился с нападавшими, но сам был сильно изранен. Сил хватило лишь на то, чтобы вцепиться в луку седла перед тем как потерять сознание.

Воин долго не приходил в себя. Ночью на поле боя пришли шакалы, они напугали коня, и тот умчался, унося на себе воина.

Несколько шакалов долго гнали несчастного жеребца, а когда они отстали, испуганный конь промчался без остановки еще с десяток миль. Хороший был конь…

Но и тогда, убедившись, что погони больше нет, он стремился ускакать подальше от смердящих тварей, питающихся падалью. И унес воина в одно из западных эльфийских княжеств.

Княжество то именовалось Крионэйским, в честь озера, на берегах которого располагалось. Правил им светлый князь Нортахел. И надо же такому случиться, что конь после долгой скачки выбежал прямо на дальний, необжитый берег озера Крионэ, где в тот момент купалась юная и прекрасная эльфа Инерика, жена князя Нортахела.

Сперва девушка испугалась, когда из кустов на берег выметнулся взмыленный конь, несущий на себе крепко вцепившегося в луку седла израненного человека. Но конь встряхнулся, онемевшие пальцы воина разжались, и он ничком рухнул в траву.

Человек, без сознания лежавший перед Инерикой, не выглядел ни страшным, ни опасным. Сердце Инерики дрогнуло, она решила помочь раненому, благо неподалеку жил ее хороший друг и названный брат Илленмиль. Княгиня позвала его на помощь, и вдвоем они перенесли воина в дом Илленмиля.

Около месяца Инерика ухаживала за раненым, а Илленмиль помогал ей во всем. Вскоре воин начал вставать, эльфа провожала его на берег озера Крионэ, и они вместе любовались закатом или рассветом, а то и звездным небом.

Неудивительно, что воин вскоре полюбил свою прекрасную спасительницу. И, как ни странно — а может, естественно? — она ответила на его чувства.

Они были вместе две недели. Потом вернулся Нортахел, и Инерика была вынуждена проводить дни и ночи в обществе мужа. Воин мучался от разлуки и целыми днями упражнялся с мечом, не имея возможности найти себе иное занятие.

Прошел месяц, светлый князь вновь уехал, на сей раз подарив влюбленным целых три недели. Так и шло. Месяц-полтора Инерика проводила с мужем, недели две-три — с возлюбленным. И, казалось, даже небо не могло помешать их счастью. Пока не выяснилось, что Инерика понесла ребенка.

Подсчитав, она поняла, что отцом является… законный супруг. И чуть раньше положенного срока родила… полуэльфа.

Возлюбленная Илленмиля, посвященная в секрет княгини, одной из первых узнала о случившемся. Лианэй — так ее звали — смогла послать весточку и просьбу Инерики, адресованную воину — беги!

И он бежал.

Разгневанный Нортахел жестоко убил жену, но поднять руку на ни в чем не повинного ребенка не решился, боясь прогневать Мерцающую Звезду, покровительницу эльфийского народа Дианари Лиаласу. Маленького полуэльфа Илленмиль должен был отнести подальше в лес и там оставить. Но в память о названной сестре Илленмиль поступил иначе. Он спрятал мальчика у себя, а когда Нортахел в очередной раз уехал по делам — это случилось спустя две недели — Лианэй взяла ребенка и умчалась с ним в степи, к оркам.

Прокравшись под покровом ночи в их стойбище, эльфа оставила малыша возле одного из шатров. В лагере орков до утра с ним ничего случиться не могло, а на рассвете на маленького полуэльфа неминуемо обратили бы внимание часовые.

Расчет Илленмиля и Лианэй был прост — если мальчик здоров и жизнеспособен, зеленокожие его воспитают. Если же он слаб и болезнен — даже Дианари ему не поможет.

А надо тебе сказать, что не было случая, чтобы орки убили или бросили сильного, здорового ребенка, даже если он подкидыш, и то, какая кровь течет в его жилах, их волнует меньше всего.

Скажу еще только, что расчет эльфов оказался верен. Мальчик рос, учился владеть оружием, а в восемь лет убил мантикору, за что и получил прозвище — даром что ни на одно из ранее данных имен не отзывался — и цветную татуировку на левую щеку. Татуировку, изображавшую мантикору, припавшую на передние лапы и воинственно поднявшую хвост, увенчанный жалом.

Когда мальчику исполнилось девять лет, орки встретили странствующего мастера клинка по имени Растэн Чертополох. То есть меня. Я на некоторое время задержался в гостях у вождя, так как давно его знал. Познакомившись же с Мантикорой, решил обучать его. Разумеется, я предложил ему выбор. Он согласился. На следующий день орки ушли в одну сторону, а я и мой свежеиспеченный ученик — в другую.

Обучение я начал с того, что дал полуэльфу имя.

С тех пор прошло пятнадцать лет.

Предупреждая твой вопрос, Талеанис Мантикора, скажу одно — я ничего не знаю о судьбе твоего отца. Он покрыл свое имя позором, уступив последней просьбе любимой и сбежав. Даже мне неизвестно, что с ним сталось.

Растэн умолк. Пронзительно-серые глаза смотрели на полуэльфа, белого, как снег. Талеанис вцепился в рукоять меча, плотно сплетя на ней пальцы, темно-карие глаза невидяще смотрели перед собой. Заостренные кончики ушей едва заметно подрагивали. Он медленно отвел левую руку от рукояти, коснулся кончиками пальцев татуировки на щеке.

— Теперь ты знаешь историю своего рождения. Возьми это, — Растэн протянул Талеанису медальон в форме листка. — Все, что осталось от твоей матери.

Все так же медленно Мантикора протянул руку, серебряный листок лег в ладонь. Нащупав пальцами замочек, полуэльф раскрыл медальон.

Справа в причудливом узоре переплетались четыре древних эльфийских руны. Слева — длинный меч, обвитый странным растением с колючими цветками. Закрыв медальон, Талеанис медленно застегнул цепочку на шее. Сознание вскользь отметило, что листок не похож ни на одно знакомое ему растение. Позже, приглядевшись, полуэльф понял, что это вовсе не листок, а такой же колючий цветок, как те, что обвивали рукоять и лезвие меча в медальоне.

— Сейчас я уйду. Не знаю, увидимся ли мы еще. Я рад, что встретил тебя, рад, что учил. Может, то, что я тебе сейчас скажу, покажется странным, но уж потрудись запомнить. Перед тобой теперь открываются все дороги этого мира. Меня рядом не будет. С этого момента только ты принимаешь решения, и только ты несешь ответственность за последствия. Прежде, чем выбирать — еще не дорогу, пока только направление — подумай. Взвесь все, от этого зависит твоя судьба. Добро или Зло? Свет или Тьма? Прощение или месть? Спасение или гибель? Белое или черное? Помни — если ты выберешь один раз белое, тебе ничто не помешает в следующий раз выбрать черное. Помни — абсолюта, крайности, не бывает. А главное — никогда не поступай вразрез со своей совестью. Упаси тебя Дианари, Творец и Создатель^[7] вместе взятые, совершить поступок, за который ты сам себя будешь презирать.

Я могу сказать еще многое, но не в моих привычках повторять уроки. Я научил тебя всему, чему мог. Сказал все, что хотел, хотя словами говорил редко. Мой голос в движении меча, в случайном жесте, в неуловимом взгляде.

Прежде, чем я уйду, я попрошу тебя выполнить одно необычное задание. Ты должен передать этот меч тому, кого сочтешь достойным, — Растэн снял со спины длинный меч, которым никогда не пользовался. Очень простой меч, без изысков. Прямая, чуть расширяющаяся к концам гарда, удобная рукоять, клинок темной стали. Простые деревянные ножны, обтянутые кожей. И три крупных черных опала — в крестовине, вместо яблока и на наружной стороне заплечных ножен. Странно украшенный простой меч. Чертополох положил клинок на камень, на котором прежде сидел. — А теперь прощай. Или до встречи… Скорее, все-таки прощай.

Вокруг мастера клинка вспыхнул синий огонь. Мгновение — и Талеанис остался на поляне один.

Он вскочил, растерянно озираясь. Меч лежал на камне, трава там, где только что стоял Растэн, примята.

Усилием воли Мантикора заставил себя успокоиться. Пристегнул странный меч за спину — рукоять под левую ладонь, все равно сражался полуэльф, держа свой полуторник в правой.

Подойдя к привязанному поодаль коню, Мантикора положил ладонь на луку седла и на мгновение задумался. Затем свирепо улыбнулся и легким движение взлетел на спину лошади. Перегнулся вперед, отвязал коня.

Спустя десять минут полуэльф мчался на запад, в сторону эльфийских княжеств.

Даже по человеческим меркам внешность Нортахела была отталкивающей — все его лицо покрывали жуткие шрамы. Мантикора не преминул это заметить, следя за врагом из кроны дерева.

Он выслеживал эльфийского князя неделю, выжидая, когда тот останется один. Талеанис не был склонен недооценивать противника, он прекрасно понимал, что Нортахел был грозным воином, неспроста вот уже четыре сотни лет стоял во главе Крионэйского княжества.

Сегодня, наконец, случилось то, чего так ждал полуэльф. Князь отправился в лес один. Он шел, не таясь, прямой и высокий, а Мантикора неслышной тенью следовал за ним.

Через час Нортахел вышел на поляну. Зеленую лужайку пересекал звенящий ручей, на берегу которого рос удивительной красоты куст белых лилий. Князь подошел к цветам, присел рядом на корточки, легко коснулся пальцами нежных лепестков.

Талеаниса осенило — это же эльфийская могила! Лесной народ не использует каменные надгробия, они сажают на могилах цветы, любимые покойными при жизни. Эти цветы никогда не вянут, их не сечет град, не ломает ветер, а безжалостный ко всему растущему и цветущему мороз останавливается на почтительном расстоянии от такого цветка.

Мантикора неожиданно ясно представил себе свою могилу. Вокруг, насколько простирается взгляд — белый снег, а над захоронением большой куст колючих цветов, изображенных в медальоне.

« — Заткнись!» — грубо оборвал он самого себя. «Ты — бастард, и тебеникто на могилу такие цветы сажать не будет!».

Выпрямившись, Мантикора открыто вышел на поляну.

Нортахел быстро вскочил на ноги и обернулся, молниеносно опуская тонкую кисть на рукоять меча. При виде Талеаниса взгляд князя стал настороженным.

Полуэльф мрачно улыбнулся. Он понял, чья это могила.

— Кто ты такой и что здесь делаешь? — надменно спросил Нортахел на эльфийском.

Мантикора вдруг понял, что не рискнет говорить в присутствии эльфа на его родном языке. Более всего на свете он боялся пауков и насмешек, находя между ними много общего.

— У меня не меньше прав находиться здесь, чем у тебя, эльф! — ответил Талеанис на орочьем.

— Получеловек^[8] и выкормыш зеленокожих смеет так разговаривать со светлым князем? — в голосе звучала насмешка. — И каково же твое право, ублюдок?

Это не было попыткой оскорбить. Это злое слово — «ублюдок», как и «получеловек», всего лишь выражало отношение лесного народа к тем, в чьих жилах текла смешанная с эльфийской кровь.

Мантикора побелел. Он с трудом подавил желание сию секунду броситься на обидчика и разорвать его голыми руками, даже не обращая внимания на то, что князь каким-то образом определил, что полуэльфа воспитывали орки.

— Здесь лежит твоя жена, убитая тобой. И моя мать, убитая тобой. Чем мое право хуже твоего? — Талеанис впился взглядом в противника.

И с наслаждением отметил, как расширились от удивления миндалевидные глаза Нортахела, как кровь отхлынула от его лица.

— Сама Дианари послала мне тебя, — прошипел эльф. — Ублюдок!

А вот это уже было прямым оскорблением. Таков уж этот певучий язык с повторяющимися гласными — все зависит лишь от интонации.

Меч мелькнул в руках Мантикоры.

— Вот это зрелище — ублюдок с ублюдком! — хрипло рассмеялся Нортахел. Глаза его полыхнули ненавистью.

Ну почему, почему не было сейчас с полуэльфом мудрого Растэна? Почему некому было напомнить Талеанису, что иногда, прежде чем бросаться в бой, следует подумать? Почему никто не обратил внимание незадачливого мстителя на эту необъяснимую вспышку ярости, эту беспричинную лютую ненависть? И, наконец, почему хотя бы сам Мантикора не заметил блеснувшей на миг в глазах врага радости?

Глава IV. Долина Дан-ри

Лучи рассветного солнца заливали вишневый сад, расположенный в небольшой горной долине, окруженной неприступными скалами. Тяжелые спелые ягоды с трудом удерживались на тонких черенках, порой все же срываясь в изумрудную траву.

Сад был обнесен невысоким, фута два, символическим забором, как и прочие сады — яблоневый, сливовый, персиковый… Ну и, конечно, цветочные сады, разливающие по долине неземное благоухание.

И знаменитый на весь Париас сад камней, второе сердце долины Дан-ри.

Первым сердцем, безусловно, являлось здание в центре долины, сложенное из белых камней. Произведение искусства, поражающее изящностью, но в то же время простой архитектуры. Это был сам знаменитый монастырь Дан-ри.

Вокруг главного здания слегка в отдалении стояли полукругом двухэтажные дома — жилые помещения, за ними — несколько складов, где хранились зерно и овощи. Перед белокаменным зданием расположились сады, за складами — огороды и поля. Жители долины практически всем необходимым обеспечивали себя сами.

На рассвете все обитатели монастыря собирались на площадке между главным зданием и садом камней для медитации. Так было всегда, и сегодняшний день почти не был исключением. Почти — так как две циновки в кругу пустовали. Не было слепого Вагена и его ученицы, месяц назад вернувшейся из путешествия по Париасу, длившегося год.

Они сидели друг напротив друга, скрестив ноги и положив вывернутые ступни на бедра. Старик Ваген был в просторном, вишневого цвета одеянии, перехваченном зеленым поясом. Его собеседница, собравшаяся уже в дорогу, надела свободные, стянутые на поясе и щиколотках штаны песочного цвета и светло-зеленую рубашку на шнуровке, подпоясанную широким кожаным ремнем с крючками и кольцами, так удобными в дороге. Немного поодаль лежала фляга, походный плащ, что сгодится в холодные ночи, заплечный мешок и боевой посох. Белый, гладкий посох, охваченный стальными кольцами, со стальным набалдашником и серебряным навершием.

— Это твое окончательное решение? — устало спросил Ваген.

— Да, Учитель, — голос у девушки был на редкость приятный, высокий, но звучный.

— Девочка моя, ты хоть понимаешь, что задумала? И насколько это опасно?

— Понимаю, Учитель. Но ничего не могу сделать. Просто знаю — мне нужно попасть в столицу Империи, Мидиград. Я не знаю, какие боги зовут меня, но я должна…

Старик покачал головой. Пришло время открыть ученице одну из хранимых монастырем тайн, которые послушники обычно узнавали, пройдя Посвящение и став полноценными Танаа.

— Не светлые боги и не темные, Арна. Ни те, ни другие не могут на тебя влиять, они даже во сне тебе явиться не в силах.

— Почему?

— Это старая история. Более четырех тысячелетий назад наш мир стоял на пороге гибели. Началось с того, что группа невероятно сильных адептов Иерархии Света — да, была такая — начала истреблять все проявления Тьмы, Хаоса и Равновесия. Причем довольно успешно. Светлые почти уже взяли верх, как появилась неведомая сила, помогавшая Тьме. И уже другая Иерархия начала захватывать власть над нашим несчастным миром. Прошло некоторое время, и мир оказался на грани погружения в стазис, так как власть оказалась в руках адептов Равновесия. Каждый раз мир оказывался на грани гибели. После победы Равновесия он был закрыт Творцом, и даже самые близкие к нам миры стали частью Внешних Сфер. Ты понимаешь, почему это случилось?

— Потому что ни Свет, ни Тьма, ни Равновесие не должны побеждать, — спокойно улыбаясь, ответила Арна. Она была рада, что удастся удивить Учителя. Один Свет сожжет все вокруг, одна Тьма погубит, а Равновесие приведет в стазис. Только действуя вместе, великие силы Мироздания способны творить, — улыбаясь, закончила она.

— Уже сама добралась до Книги^[9]?

— Да, учитель. За два года странствий у меня появилось много вопросов, которые требовали ответов. Я рискнула открыть Книгу.

— Все-таки хорошо я тебя учил, — в голосе Вагена слышалась гордость. — Недостойного или неспособного с ней справиться Книга сожгла бы. А ты даже прочесть ее смогла.

Арна зарделась от похвалы.

— Я только четыре страницы…

— Мне дались лишь две. В девяносто пять лет. А у тебя все впереди, — последнюю фразу Ваген, не приученный врать, произнес слегка фальшиво, что не ускользнуло от внимания девушки.

— Учитель, ты что-то недоговариваешь…

Старик молчал долго. Ох, и страшная же доля выпала этой девочке, подумал он. Но пусть уж лучше будет знать, на что идет.

— После того, как наш мир заперли, начались тяжелые времена. Страшные вещи творились, потребовалось три с половиной века, чтобы навести относительный порядок.

— Потребовалось кому?

— Ордену. Они называли себя Орден. Пять человек, пришедшие неизвестно откуда, а затем ушедшие неизвестно куда, оставив своим последователям некоторые знания и заветы. Монастырь долины Дан-ри — последнее прибежище Танаа — последователей Ордена.

— Эти последователи — старейшины монастыря?

— Ну что ты, время истинных последователей давно миновало. Орден даровал им долгую жизнь, но не бессмертие. Сейчас последователями являются все, прошедшие посвящение Танаа.

Едва произнеся эти слова, Ваген понял, что сейчас ему придется расплачиваться за неосторожность — он буквально кожей чувствовал устремленный на него задумчиво-пронзительный взгляд ученицы. Хоть и знал, что быть этого взгляда не могло.

Арна долго молчала, прежде чем заговорить. А когда заговорила, каждое ее слово падало, как камень.

— Они ведь обладают немалой силой, эти последователи? Силой, которой практически нечего противопоставить, так? — Ваген кивнул. — Тогда почему они, обладая этой силой, не пытаются искоренить в мире зло и несправедливость?

К этому вопросу неминуемо приходил каждый послушник монастыря Дан-ри. И Ваген всегда знал, кому и как нужно ответить, но сейчас он должен был поступить иначе. Он должен был сказать девочке страшные слова, предложить ей то, от чего сам отказался семьдесят лет назад. И, что самое страшное, Ваген знал, что Арна не поступит, как он. Она взвалит на себя эту ношу.

Впрочем, начинать все равно следовало издалека.

— Кто несет это зло? Люди. Ты предлагаешь убивать их?

— Но ведь не все люди несут зло…

— Не все. Но как ты собираешься отличить одних от других?

— По поступкам.

— А если человека подставили? Или у него были свои причины совершить поступок, который ты окрестишь злом? Или, допустим, злодей имеет жену, детей, которые его любят и в нем нуждаются? Не кажется ли тебе, что ты совершишь безусловное зло, лишив семью кормильца?

— А для чего тогда мы? — резко спросила Арна. Ее лицо потемнело, Ваген чувствовал это, хоть и не видел. — Просто для того, чтобы существовать в собственноручно созданном раю? Отсиживаться в долине, умыв руки, и оправдывать свое бездействие возможностью ошибки?

— Философия Танаа — невмешательство, — спокойно проговорил Ваген. — Каждый, прошедший Посвящение, после того покидает Дан-ри и несколько лет скитается по миру в поисках подходящих нам по моральным качествам людей, которые…

— А этот Орден тоже так себя вел? — Арна даже не заметила, что впервые в жизни перебила Учителя.

— Да.

— Тогда как же их занесло в наш мир? Почему они его спасли?

— Это были люди из нашего мира. Они не хотели видеть, как их родина гибнет, раздираемая войнами Света, Тьмы и Равновесия, и обладали достаточной силой, чтобы не допустить катастрофы.

— Но мы тоже родились в этом мире, и Последователи тоже имеют Силу! Почему тогда…

— Да потому, что не так много знаний, оставленных Орденом, удалось сохранить. Да, у Последователей есть Сила, но ее мало. Стоит Танаа заявить о себе и начать бороться с тем, что ты окрестила злом, как мы прекратим свое существование. Посвященным Последователям хватит двух-трех ошибок, в результате которых погибнут ни в чем не виновные люди, и Сила оставит их. Или, что вероятнее, сожжет изнутри. Если бы вместе с Посвящением новоявленные Танаа получали Дар, тогда это было бы возможно, а так…

— Какой Дар? — тут же подобралась Арна. Она чувствовала, что Учитель неспроста повел разговор в такой плоскости и рассказал ей так много.

— Дар всех разумных Ордена. Умение читать чужие души, иначе именуемое эмпатией.

— А что он дает, этот Дар?

— Танаа, развивший в себе этот Дар, становится Искоренителем. Искоренитель видит Печать, которую мироздание накладывает на душу всякого разумного. Печать, по которой умеющий видеть может определить, несет ли разумный зло в такой степени, когда его действия начинают провоцировать инферно. И таких разумных Искоренитель уничтожает. Дар — или проклятие? — Искоренителя дается редко, но если уж он есть, то преступление не развивать его. Как в пятнадцать лет сделал я…

— У меня тоже есть Дар? — напряженно спросила Арна.

Старик грустно кивнул.

— Да, девочка. Поэтому ты уже стала Танаа, даже не пройдя Посвящение. Иначе ты бы просто не смогла открыть Книгу. Теперь, когда ты знаешь правду, в монастыре тебе не место. Только если откажешься от Дара…

— Я не откажусь.

— Арна, я не буду пытаться тебя переубедить, вижу, ты уже все решила. Но, прошу, подумай еще раз. Быть Искоренителем — страшная судьба. Кроме долга, у тебя не будет ничего.

— А разве мне что-нибудь надо? — она улыбнулась. — Я мечтала об этом, не надеясь, что мечта сбудется, а теперь как минимум глупо будет отказаться от нее.

В саду повисла тишина. Учитель и ученица сидели друг напротив друга, погруженные в свои мысли. Наконец Ваген нарушил молчание.

— Ты хочешь о чем-то спросить?

— Кто ведет меня в Мидиград?

— Творец, — просто ответил старик.

Арна покидала долину Дан-ри спустя час от восхода солнца. Фляжка на поясе, кошель с небольшой суммой денег за пазухой, дорожный мешок за спиной и белый посох в руке. Незрячие глаза Вагена были устремлены на север, куда она ушла. Он очень переживал за свою ученицу, и гордился ею.

— Чистая, светлая душа, — прозвучал рядом знакомый голос.

Не ветке дерева, свесив хвост и сложив за спиной крылья, сидел дракон. Маленький, не более трех футов в длину, но не менее величественный, чем сгинувшие полтора тысячелетия назад его гигантские сородичи.

— Да. Чистая, светлая, и смелая.

— Но дурная… — проворчал дракон. — Ей бы поучиться еще лет пять.

— Что поделаешь, иногда она упряма, как некоторые драконы. Раанист, ты умеешь видеть грядущее. Что ее ждет?

— Ничего хорошего, — солнце играло на броне Рааниста, зеркальные серебристые пластинки переливались всеми цветами радуги. — Все, что ее ждет, начинается со слов «великий» или «жуткий». Великие деяния, жуткая ошибка, великая любовь, жуткая гибель.

— Гибель… Значит, она все-таки умрет.

— Все мы когда-нибудь умрем, даже я. Арна — погибнет. Улавливаешь разницу?

— Жаль, что я не могу пойти с ней, — Ваген словно не заметил реплики дракона.

— Если бы я не лишился способности превращаться в эльфа, я сам пошел бы с ней. Я смотрел вперед — через несколько лет Империя, Париас и хаоситы устроят такое, что к нам вполне может наведаться Серый Вестник, — Раанист вздрогнул, чешуйки на спине слегка вздыбились. — От твоей ученицы будет многое зависеть. Если она, конечно, доживет до этих времен.

— Мне не нравятся твои слова про ошибку…

— А мне вообще не нравится то, что я вижу, — заявил дракон, расправляя крылья. Провожу-ка я ее, — и радужной молнией взвился в воздух.

Осторожно ощупывая посохом дорогу перед собой, Арна медленно двигалась по узкому карнизу, нависшему над пропастью. Любой неверный шаг — смерть. От края карниза до земли — добрых шестьсот футов, а внизу — острые камни. Однако девушка шла уверенно, посох в левой руке помогал не оступиться, пальцы правой придерживались за скалу, к которой Арна прижималась спиной. Карниз был узким — едва ли десять дюймов шириной, но миниатюрная Танаа ступала по нему легко и с кошачьей ловкостью.

Раанист парил футах в трехстах от нее, боясь неожиданным появлением напугать девушку, что могло быть для нее смертельно опасным. Сейчас, находясь на некотором расстоянии от Арны, он мог спокойно любоваться ею. Длинные волосы цвета белого золота ниспадали до лопаток красивыми волнами, мягкие, немного неправильные черты лица, обычно освещенные доброй улыбкой, были слегка искажены гримасой сосредоточенности, чуть сдвинутые от напряжения светлые брови ярко выделялись на фоне бронзовой загорелой кожи. Черная лента повязки скрывала глаза — Раанист знал, что они удивительно глубокого синего цвета, но, к сожалению, ничего не видят. Впрочем, внутреннее зрение Арны с лихвой компенсировало отсутствие зрения физического.

Дракон тяжело вздохнул, представив, сколь тяжкая ноша легла на хрупкие плечи этой слепой красивой девушки, почти девочки. Даже по людским меркам шестнадцать лет — это мало, чего уж говорить о драконьих…

Карниз закончился. Арна с облегчением вздохнула. Даже с ее выучкой и обостренным внутренним зрением было непросто его преодолеть. За спиной раздалось знакомое шелестение крыльев, разрезающих горный воздух.

— Ты забыла со мной попрощаться, маленькая.

— Прости, просто не знала, где тебя искать.

— Я сам тебя нашел, — привычно проворчал дракон, опускаясь на камень и складывая расцвеченные солнечными лучами крылья. — Присядь, я хочу с тобой поговорить.

— Если собираешься отговаривать, предупреждаю сразу — бесполезно, — улыбнулась Арна, усаживаясь рядом с драконом. Ее пальцы ласково пробежали по чешуйкам на спине Рааниста.

— Знаю, что бесполезно. Потому даже пытаться не буду. Но, надеюсь, от пары советов и наставлений старого дракона ты не откажешься.

— Я хоть когда-нибудь от советов отказывалась? — рассмеявшись, девушка сбросила с плеч мешок. — Только обещай не скатываться на банальности вроде «береги себя».

— Ну, только если на прощание. Ваген рассказал тебе о Даре?

— Да.

— Поскольку он от него отказался, знает твой учитель о Даре мало. Я расскажу тебе, что смогу. Дар будет просыпаться постепенно. Поначалу ты станешь просто чувствовать отношение разумных к себе, сможешь безошибочно распознать ложь, и тому подобное. Через некоторое время это распространиться на животных, с ними ты сможешь разговаривать на языке эмоций. Еще позже ты научишься видеть тринадцатый круг ауры.

Ты, вероятно, помнишь, что обычно в ауре разумного существа двенадцать кругов. На самом деле их пятнадцать. Последователям, принявшим Дар, дано видеть тринадцатый, богам, Хранителям и прочим сущностям их уровня — четырнадцатый. Пятнадцатый видит только Творец. Но речь не об этом. В тринадцатом круге ауры присутствует некая шкала, определяющая склонность разумного к Свету, Тьме или Равновесию, и еще одна, отражающая Добро, Зло и Равнодушие.

И вот здесь начинается самое сложное. Ты должна уничтожать тех, у кого вторая шкала на отметке «Зло» или «Равнодушие». Если во втором случае еще видна первая шкала, то выбор за тобой, если же она отсутствует — уничтожь такую тварь немедленно.

— Уничтожь? — голос Арны дрогнул. Она всей душой отторгала любое насилие, а уж тем более — убийство. Так что перспектива стать палачом ее нисколько не обрадовала. — Раанист, ты же сам мне говорил, нельзя убивать даже ради благой цели.

— Я не предлагаю тебе убивать. К тому времени, как ты сможешь видеть тринадцатый круг ауры, ты научишься… Впрочем, научишься — узнаешь. А то если начну рассказывать, ты начнешь задавать множество вопросов, и наш разговор затянется надолго, времени же не так много. Еще твои враги — Зло и Тьма, Зло и Свет. Две самые страшные комбинации. Но помни — разумный попадает под это описание только если отметки абсолютны, и пути назад у него уже нет.

— Подожди, а что насчет Равнодушия?

— Ты же читала Книгу. Помимо всего прочего, там сказано: «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия творятся в мире все предательства и убийства». Когда-нибудь ты поймешь смысл этих слов, а пока просто прими на веру. Запомнила?

— Да, — еле слышно проговорила Арна. Слова Рааниста поразили ее и напугали.

Несколько минут они просидели в молчании. Наконец дракон вновь заговорил.

— За второй стадией развития Дара последует третья. Ты научишься читать в душах разумных, как в открытой книге, у них не останется ни единого чувства, ни единой эмоции, которую ты не смогла бы почувствовать. Это называется эмпатия. Третья и завершающая стадия развития Дара. И при этом самая страшная.

— Почему?

— Когда ощутишь, какая гадость и гниль живет в душах большинства разумных — поймешь.

— Раанист, почему ты все время говоришь «разумных»? Не проще ли сказать «людей»?

— Неужели не понимаешь? — удивленно воззрился на нее дракон. — Или ты думаешь, что тебе повстречаются лишь представители твоей расы? Я смотрел вперед, Арна. Твоим лучшим другом станет не человек. И полюбишь ты разумного, который будет лишь выглядеть как существо твоей расы, да и то не всегда, — Раанист поднялся, расправляя крылья. — Если хочешь сегодня преодолеть перевал — пора в путь. Не забывай о том, что я тебе сказал. И… береги себя.

В прыжке дракон сорвался с утеса, прокувыркался футов шестьдесят в свободном падении и, расправив крылья, устремился в долину Дан-ри.

Арна вновь взяла мешок, посох и пошла по едва заметной обычным взглядом тропинке, уводящей прочь от долины. Раанист был прав — непроходимый для непосвященных перевал преодолевать лучше днем. Ей, незрячей, было бы все равно, но под камнями таятся твари, с которыми не стоит встречаться при лунном свете. Именно благодаря этим невольным стражам Дан-ри считалась неприступной. За день найти перевал можно было, лишь зная бесчисленные секреты, которые обитатели долины хранили в глубокой тайне, а одна ночь в этих горах стала бы последней для кого угодно.

Да и путь Арне предстоял неблизкий. Она последний раз повернулась к долине лицом, прощаясь навсегда с родным домом, и быстро пошла прочь. Ее ждал Мидиград.

Глава V. Сломанные крылья

Глаза открывать очень не хотелось. Слишком хорошо было известно, что он увидит. Но безжалостный свет пасмурного утра настойчиво лез под ресницы. Голова болела, недвусмысленно намекая на то, что кружечка холодного пива будет сейчас как нельзя кстати.

Тихо помянув Спящего, Вега открыл глаза. Комната вокруг оказалась незнакомой и очень вычурно обставленной. Кровать, на которой он лежал, по размерам скорее походила на ристалище. Впрочем, услужливая память тут же подсказала, какие именно поединки здесь вчера проходили.

Вега скосил взгляд налево — никого. А вот справа обнаружилась раскинувшаяся в непринужденной позе рыжеволосая красавица с пышными формами. Ее звали… дьявол, как же ее звали?…

Стараясь даже не дышать, он сполз с постели, натянул валяющуюся на полу одежду и тихо вышел из комнаты.

За дверью обнаружился коридор, широкая лестница, холл и — слава Спящему! — выход.

Только оказавшись на улице, Вега понял, куда его занесло вчера неуемное потребление мэхиловского фирменного эля. И эльфийской травяной настойки. И орочьего самогона. И… Вроде все.

За спиной осталась дверь с вывеской, на которой, кроме фривольного рисунка, имелась надпись: «Кошка в Сапожках». Самый популярный бордель столицы, расположенный в одном из «благородных» районов. Изысканные — и не очень — удовольствия на любой вкус.

Проверив содержимое кошелька, Вега с облегчением вздохнул — не все так плохо, как могло быть, — и направился в «Пушистую Наковальню».

Мэхил встретил его неодобрительным взглядом и желанной кружкой холодного пива.

— Доброе утро.

— Чего же в нем доброго? — полупрошептал-полупростонал Вега. — Разве что это пиво…

Начался второй месяц его пребывания в Мидиграде, а он так до сих пор и не придумал, чем же ему заняться в столице Империи. В Гильдию Наемников идти не хотелось, а чтобы добиться хоть относительно высокого поста в имперских легионах, требовалось лет десять потерянного времени и хоть какие-то связи в Седьмом Департаменте. Более всего Вегу прельщала служба в Одиннадцатом столе Имперской Канцелярии, занимающемся разведкой и контрразведкой, но, опять же, чтобы занять высокий пост — а иначе ему было неинтересно — требовалось время и связи. Первого было с избытком. Второе отсутствовало напрочь.

Еще, конечно, был Тринадцатый Департамент. Он же Отдел Особых Расследований, ООР. Но с ним все было совсем непонятно. Веге удалось узнать, что официально в Имперской Канцелярии было двенадцать столов, а вот ООР… По документам его не существовало вовсе, а так все знали, что он есть и не бездействует, но все делали вид, что его нет. И эта загадка очень привлекала Вегу, в конце концов, он и сам в течение полутора веков возглавлял в родном мире Отдел Специальных Расследований.

Увлеченный загадкой Тринадцатого Департамента, он собрал о нем кое-какие сведения, и был удивлен некоторой несостыковкой в полученной информации. Официально — если можно употребить подобный термин в отношении не существующей по бумагам структуры — его возглавлял некто Николас Вандекампф. Вегин же открытый лист был подписан загадочной монограммой А.З. Как удалось узнать, монограмма расшифровывалась как «Александр Здравович». Он начал собирать информацию об этом человеке, но потерпел неудачу. О Здравовиче говорить не хотел никто, даже словоохотливый Мэхил, с удовольствием знакомящий чужеземца с реалиями жизни в столице, ловко избегал попыток выведать что-то об А.З., А когда Вега, не выдержав, задал вопрос напрямую, трактирщик посерьезнел и ответил: «Не знаю, и вам знать не советую».

В общем, узнать об Александре Здравовиче удалось крайне немного. Это имя напрямую связывали с Тринадцатым Департаментом, причем самые ранние упоминания, которые удалось найти о нем в библиотеке, датировались временами сорок второго Императора, то есть около семисот лет назад. Загадочный А.З. вроде как входил в Императорский Совет порядка четырех веков назад. Также в книгохранилище обнаружился интересный старый трактат по военному делу, автором которого являлся… правильно, Александр Здравович.

Этому странному явлению нашлось лишь два логических объяснения, ни одно из которых любопытного Вегу не удовлетворило. Первое: А.З. - это не имя, а, так сказать, «переходящий титул». Второе — речь о разных представителях одного рода, в силу той или иной традиции дающих наследникам имя Александр. Причем, вполне возможно, большая часть этих Александров ничем особым не выделялась.

Далее собирать информацию об ООР Вега перестал. Он прекрасно понимал, что Департамент наверняка тщательно проверяет прошлое своих сотрудников, а подтвержденной фактами легенды, способной пройти тщательную проверку подобной организации, у иномирца не было.

В результате, пока картина будущего складывалась безрадостная. Был только один путь — в Гильдию Наемников, но очень уж не радовала его подобная перспектива. Денег, что у него оставались, хватило бы еще на полгода относительно безбедной жизни, но…

Вега не умел просто развлекаться, прожигая жизнь. Его деятельная натура требовала большего, незаурядному уму требовались задачи, а их не было. И вот уже две недели Вега пил.

После второй кружки пива заметно полегчало. Он вяло поковырялся в завтраке, решил, что аппетита у него нет, и поднялся в квартиру

Фотографические портреты жены и детей стояли в резных рамках на тумбочке. Вега подошел, присел на край постели, взял их в руки.

С фотографии на него смотрела счастливо улыбающаяся Арига. Последние семьдесят лет она полностью сосредоточилась на роли матери и родила Веге двенадцать детей. Пять сыновей и семь дочерей. Учитывая то, что на их родине не было разницы между мужскими и женскими именами, Вега назвал детей в честь одиннадцати погибших воинов его элитного отряда. Последней дочери, родившейся за неделю до его ухода, он по просьбе Ариги дал свое имя.

Странная это была семья. Между Вегой и Аригой никогда не было иных чувств, кроме дружеских, если не вспоминать, конечно, совсем уж давнюю историю. За почти сто лет супружества вдвоем в постели они оказывались раз двадцать — ради рождения детей. К счастью, беременела Арига на удивление легко — хватало одной-двух ночей.

У Веги временами появлялись и исчезали любовницы, у Ариги был долгоиграющий роман с сослуживцем мужа. Оба знали о похождениях друг друга, но о том, что такое ревность, даже не вспоминали. Да и брак-то их был заключен исключительно по серьезному настоянию правителя, которым пренебречь было невозможно.

После того, как вся их раса покинула родной мир, не имея возможности для дальнейшего развития в тех рамках, в которые их ставила Земля, у Веги было много работы. Он месяцами пропадал вне дома, сражаясь, расследуя и занимаясь прочими делами, которые позволяли забыть о пережитой трагедии…

Лет через десять жизнь его расы в новом мире пришла в норму. И Вега, оставшись практически без работы, заскучал. Еще лет тридцать они (кто?) периодически дрались с разумными и не очень обитателями захваченного мира, а потом… Главе Отдела Специальных Расследований, лучшему воину своего народа, легенде последнего тысячелетия, стало скучно. Расследовать, тем более — специально, было нечего, а сражаться не с кем.

Вега с головой ушел в рисование. Он был гениальным художником. Герои его полотен смотрели зрителю в глаза, выворачивая душу наизнанку. Не описать словами душевное состояние тех, кто рискнул открыть сознание навстречу краскам Веги, его кисть меняла мировоззрение и мироощущение вернее, чем опытный гример меняет внешность. Он был гением.

И гений сходил с ума от безысходности и бесполезности.

Он ощущал крылья за спиной, пытался взлететь, но… Каждая попытка завершалась неудачей, оставляющей кровоточащий шрам, глубокий рубец на душе. Слишком невыносимой была боль осознания крыльев. Сломанных крыльев.

Все чаще и чаще Вега запирался в своем флигеле. Он рисовал, нет, пытался рисовать, но созданные в эти мгновения полотна летели в огонь. А художник с пеной на губах катался по полу, сходя с ума от невыносимой муки. От муки непонимания, приходящей к каждому, кто является не просто куском мяса, созданным для того, чтобы жрать, приобретать, получать удовольствие и плодить себе подобных.

Несколько раз Вега, разочаровавшись в картинах, пытался писать стихи. Но лишь убеждался, что таланта этого, в отличие от Диеги, лишен начисто. В самом деле, не считать же стихами выплеснутые на бумагу боль и безнадежность, мечту и понимание ее неосуществимости, к тому же плохо зарифмованные:

Обрывалась рифма, терялась мысль. И Вега часами сидел над листом бумаги, мучительно выдавливая из себя облитые кровью и выведенные болью слова. Понимал, осознавал, принимал бесполезность их.

И вновь катался по полу, содрогаясь в агонии души.

А в какой-то момент понял, что так больше продолжаться не может.

Понял — и ушел.

Вега сжал зубы. Накатившие воспоминания вызвали резкую боль, и он не сразу понял, отчего застарелая душевная мука вдруг запульсировала в губе. А когда понял — едва не рассмеялся, выплевывая на стол осколки глиняной кружки.

Во рту остался солоноватый привкус. Вега усмехнулся. При всем отличии его расы от человеческой, его кровь — черная и густая — была такой же на вкус. И сейчас это почему-то показалось смешным.

Он поднял голову, огляделся. В зале «Пушистой Наковальни» было по вечернему много народу. Бросил испорченную кружку под стол — надо не забыть заплатить.

За месяц с лишним, проведенный в таверне Мэхила, Вега успел по достоинству оценить знаменитый эль. Конечно, ему было грустно без обожаемого коньяка, но здесь этот благородный напиток неожиданно оказался иномирянину не по карману.

— Разрешите? — оторвал его от коньячной ностальгии низкий мужской голос.

Вега поднял взгляд. Возле стола стоял широкоплечий человек среднего роста, одетый в кожаные с мехом штаны и волчовку поверх кожаной рубашки. Пшеничного цвета волосы спутанной гривой падали на спину, борода, заплетенная в несколько косичек, спускалась до пояса, на котором в ременных петлях висели две внушительного вида секиры. В руке человек держал кружку эля.

Вега обвел взглядом зал и заметил, что свободных мест, кроме как за его темным угловым столом, в зале нет.

— Присаживайся, — он отодвинул тарелку с остатками ужина.

Незнакомец опустился на скамью, сделал несколько больших глотков из кружки.

— Рагдар, — представился он, протянув через стол широкую ладонь.

— Вега.

Рагдар вновь приложился к кружке. Сейчас, в неверном свете камина, Вега мог более подробно его разглядеть.

Волевое лицо с обветренной кожей выдавало в нем северянина. Сине-серые, со стальным проблеском глаза смотрели твердо и прямо, и в то же время мелькало в них что-то неуловимо знакомое. На вид Рагдару было лет сорок, впрочем, скорее всего, он был несколько младше — Север старит рано. На лице и частично открытой груди виднелись шрамы — как застарелые, побелевшие от времени, так и более свежие, сизые.

— Паршиво чувствовать, что добившись многого, ты все потерял и вынужден начать жизнь с чистого листа.

— Еще паршивее, когда не теряешь, а по своей воле оставляешь все, чего добился, понимая, что всю жизнь занимался не тем, чем должен был. Оставляешь все и идешь вперед, и обнаруживаешь, что путеводная звезда, на свет которой шел — всего лишь обманка, оброненная кем-то серебряная монета. Назад дороги нет, а впереди — ничего, — поражаясь самому себе, отозвался Вега. Почему-то своим ответом он был изумлен намного больше, чем странной фразой северянина. Слова варвара его как раз не удивили.

Может, оттого, что он вспомнил, где видел это неуловимо знакомое выражение глаз?

Эль в кружках закончился, Вега жестом велел слуге принести кувшин.

Разговор затянулся до полуночи.

Рагдар и Вега с первого взгляда прониклись взаимной симпатией и уважением. А после довольно откровенной беседы, в которой поведали друг другу свои истории, и вовсе могли назваться друзьями. Северянин в своем рассказе был полностью искренен, Веге же пришлось хоть приблизить описание своей истории к истине максимально, но все же некоторые страницы жизни скрыть, дабы не шокировать Рагдара своим иномировым происхождением и нечеловеческой природой. Рассказ же варвара был хоть и оригинален, но не нов.

Рагдар с детства был сильнее, ловчее, а главное — умнее своих сверстников. Вот только с вождем клану Росомахи, к которому он принадлежал, не повезло — Грэйд был хоть и чудовищно силен, благодаря чему и занимал свой пост, но весьма недалек, более того, попросту глуп. К тому моменту, как Рагдару исполнилось пятнадцать лет, вождь поставил клан на край гибели. Он обладал поистине феноменальной силой, и потому легко убивал в поединках всех, кто осмелился бросить ему вызов в попытке занять место вождя.

В день своего пятнадцатилетия Рагдар вонзил секиру у шатра вождя, что означало вызов на бой за главенство в клане. И победил.

Сестра юного варвара, бывшая одной из жен вождя, дала Грэйду перед боем отравленное питье. Так Рагдар впервые принес свою честь в жертву родному клану.

Шли годы. Росомахи под предводительством Рагдара процветали. Он женился, обзавелся наследником. А потом на вольные тогда земли у северной границы Империи пришли люди с Дальнего Севера. Их привел Князь-Чародей, пятнадцать лет назад собравший воедино Северные Княжества, лежащие за землями Росомах, Медведей, Оленей, Волков и прочих кланов варваров-кочевников.

Сперва Князь-Чародей прислал вождям всех кланов предложение присоединиться к нему, но вольные, не привыкшие подчиняться кому-либо, варвары ответили отказом. Владыка Дальнего Севера отправил повторное предложение, присовокупив к нему предупреждение — не подчинившиеся его воле будут уничтожены.

Тогда между кланами и произошел раскол. Волки и Совы перешли на сторону Князя-Чародея, а Медведи, Лисы и Лоси разделились — половина ушла вслед за Волками, половина объединилась с Росомахами, сильнейшим на тот момент кланом. Объединенные племена возглавил Рагдар. Ему тогда было тридцать два года.

У варваров был шанс устоять против воинства Князя-Чародея. Не победить — но и не проиграть. Если бы не предательство.

Многие в Объединенных кланах были недовольны тем, что вынуждены подчиняться одному Рагдару. Многим не нравился вынужденный союз с исконными врагами, особенно это не нравилось Оленям и Турам, издавна ненавидящим друг друга. И однажды вспыхнула междоусобица.

Самым страшным для Рагдара оказалось даже не поражение. Самым страшным оказалось знание, кто именно стал на сторону Князя-Чародея. Рагдара предал его пятнадцатилетний сын, решивший, что раз отец стал вождем Росомах в этом же возрасте, то он достоин этого не меньше.

Однако мальчишка не обладал умом и проницательностью родителя. Он так и не понял, что, спровоцировав раскол с последующей ночной резней, в которой погибли почти все сторонники Рагдара — им даже не дали шанса взяться за оружие и умереть достойной для воина смертью — тем самым буквально на блюде преподнес Князю-Чародею все, что осталось от Объединенных кланов. Когда же, наконец, понял — было уже поздно.

Когда воины Владыки Севера — теперь уже без приставки «Дальнего» — нашли Рагдара, он был почти мертв. Князь, уважавший воинскую доблесть и несгибаемую волю, приказал вылечить бывшего вождя Росомах, и отпустить. Однако просто уйти Рагдар отказался. Он вызвал захватчика на бой. И проиграл.

К удивлению Рагдара, его оставили в живых. Он ушел. Правда, недалеко.

Спустя неделю варвар ночью прокрался во вражеский лагерь, отыскал шатер сына и, не тронув более никого, всадил ему кинжал в рот. По традиции Росомах такая казнь означала: «Убивающий спящих лишь той же смерти достоин^[10]». После этого Рагдар навсегда покинул северные земли, теперь принадлежавшие Князю-Чародею, и ушел в Империю. Спустя три года дорога привела его в Мидиград.

Чуть пошатываясь, Вега поднялся в свою квартиру. Ему было очень плохо. Рассказ Рагдара и собственные воспоминания вновь швырнули его в черную яму отчаяния, разбудили нестерпимую боль, которую лишь на какое-то время удавалось заглушить алкоголем.

Первое, на что наткнулся взгляд Веги, едва тот переступил порог — проклятый мольберт. Он достал бумагу, кисти, акварели… И невидящим взглядом смотрел на чистый лист. Хмель в голове постепенно рассеивался, уступая место привычной боли.

В оконное стекло застучали первые капли начинающегося дождя. Возможно, он пришел Веге на помощь, пытаясь как в былые времена смыть боль. Но теперь дождь не был ему другом. Теперь он только будил воспоминания о самой страшной потере.

Перед глазами иномирца вновь встала жуткая картина — любимая заслоняет его собой от смертоносного заклинания, от которого он не успел бы увернуться… Францеска падает, а он даже не может посмотреть что с ней — вокруг кипит бой. Наконец бой заканчивается, заканчивается победой, но Вегу охватывает тупое безразличие. Он падает на колени рядом с умирающей Францеской, первые капли дождя чертят дорожки на ее лице, на несколько мгновений приводя в сознание. И первый и последний раз с уже помертвевших губ срываются заветные слова — «я люблю тебя». Последние слова. Он поднимает мертвую Францеску на руки, и прижимает ее к себе, ту единственную, которую когда-либо любил. И первый раз в жизни плачет.

Дождь набирает силу.

Кисть, так и не коснувшаяся бумаги, выпадает из тонких пальцев. С криком он валится на пол. Боль сводит с ума.

Боль и пустота.

Не осталось ничего, за что можно было бы уцепиться, подобно хватающемуся за соломинку утопающему. У Веги не осталось ничего. Перед внутренним взором промелькнули лица бывшего командира — друга, врага и наставника, воинов его элитного отряда, друзей, Ариги, детей… Задержался неузнанный в первое мгновение образ, но тут же Вега понял — это Рагдар. Не успел он удивиться, как лицо варвара исчезло. Вплотную подступили темнота и пустота, осталась только боль…

Глава VI. Ученик скрипача

Киммерион не сразу понял, что его разбудило. Впалой щеки ласково касалось что-то теплое, почти неощутимое. Эльф осторожно открыл глаза. И, едва подавив крик, метнулся в сторону. Рваный плащ, на котором он только что лежал, причудливым узором расцвечивали лучи солнца, пробивавшиеся через потрескавшуюся кладку фундамента.

Обругав себя последними словами за непредусмотрительность, Ким посмотрел на выход из подвала. Узкий проход заливал солнечный свет. Он был заперт.

Какая-то мысль неуловимо крутилась рядом, махала хвостом перед самым носом вампира, не позволяя поймать себя. Киммерион задумчиво посмотрел на служивший постелью плащ, потом — на трещину, в которую пробивался свет. И понял, что пролежал на солнце не менее десяти минут. Вскинув руку, эльф коснулся пальцами щеки, все еще теплой от солнечного света.

Медленно, еще не в силах поверить, но до безумия боясь ошибиться, Киммерион протянул руку. Лучи упали на бледную кожу.

Не веря, Ким смотрел на свои пальцы, которым солнце не причиняло вреда. Затем решительно сжал зубы и шагнул на свет.

Он почти час простоял, купаясь в солнечных лучах. Забытое за долгие годы заточения чувство ласкового тепла будило в вампире воспоминания. Перед глазами вставали родные леса, озеро Крионэ, ласковый ветер, развевавший его волосы, когда Ким наперегонки с Лианэй носился по тропинкам и полям…

Прядь волос упала на лицо, когда эльф с хриплым стоном уронил голову. Волосы были абсолютно белыми.

Когда через несколько минут Киммерион поднял голову, его лицо разительно изменилось. В нем не осталось ничего от того, прежнего Кима. В ярко-зеленых глазах горела мрачная решимость и лютая ненависть к тому, кто убил Лианэй и искалечил его. У Александра Здравовича появился еще один заклятый враг.

Дни шли своим чередом. Используя природную ловкость, Киммерион научился неплохо воровать, в результате чего обеспечил себе вполне сносное существование — маленькая комната в недорогой таверне «Бык на вертеле» на окраине Мидиграда, главное преимущество которой было в том, что там никто не спрашивал о его документах. Питание — несмотря на вампирскую специфику приема пищи, обычная еда ему тоже требовалась, одежда…

Но этого было мало. Ким прекрасно понимал, что рано или поздно его поймают. А с нелюдем, не имеющим не то, что имперского, а тем паче мидиградского гражданства, но даже обычных документов, особо церемониться не станут. Закончить же свою жизнь на виселице эльфу вовсе не улыбалось.

Перспектив не было. Он даже не мог стать наемником — все упиралось в проклятые документы. Впрочем, даже если бы они были, что обычный наемник, пусть даже и с необычными способностями, может противопоставить всемогущему главе Тринадцатого Департамента?

Эти пессимистические мысли не мешали лезвию в ловких пальцах Кима быстро и аккуратно отделить кошель от пояса какого-то зазевавшегося горожанина. Острые эльфийские глаза скользнули по сторонам, проверяя, нет ли где стражи, и… встретились со спокойным взором темно-карих глаз пожилого мужчины с седыми волосами до пояса, заплетенными в косу.

Киммерион замер. Он понял, что тот прекрасно видел, как кошель поменял владельца. Один крик — и эльфа ждала бы та самая виселица, встреча с которой не входила в его планы на ближайшее будущее. Но седой лишь укоризненно покачал головой и поманил вампира к себе. Опустив кошель в карман, Ким выскользнул из толпы и направился к незнакомцу. Но едва эльф приблизился, как мужчина, жестом пригласив Киммериона следовать за собой, развернулся и пошелв сторону Вольного квартала, прибежища музыкантов, художников, актеров и прочих представителей творческих профессий.

Пройдя по извилистым улочкам и переулкам, они вышли к небольшому саду, в глубине которого прятался маленький двухэтажный дом. Тихо и печально скрипнула несмазанными петлями калитка в кованой решетке, опавшие по осени листья прошелестели под ногами седого, когда он поднялся на крыльцо и отпер дверь.

Внутреннее убранство дома ясно говорило о том, что его обитатель одинок и уже давно не вылезает из финансового кризиса. На второе явственно намекали недорогая мебель, потрепанный плащ в прихожей, легкий запах дешевого масла для лампы, о первом сообщали пыль на комоде, растрепанные тетради на столе в кабинете, куда хозяин провел Кима, сваленные грудой ноты у пюпитра… Здесь давно уже никто не наводил порядок, женщина же последний раз посетила этот дом много лет назад. Однако чувствовалась во всем этом и своя непередаваемая атмосфера творческого беспорядка.

Мужчина небрежным движением скинул с потертого кресла не менее потертую шляпу, жестом предложил Киммериону присесть, но эльф предпочел остаться на ногах, прислонившись к подоконнику. Окно было завешено тяжелой шторой. Седой сам опустился в кресло.

— Я давно искал тебя, — голос у него был низкий, с хрипотцой.

— Меня?

— Да. Того, кто сможет стать моим учеником.

— Учеником? — вновь тупо повторил Киммерион. Он находился в полной растерянности, не понимая, что происходит.

— Да. Я скоро умру, детей или других родственников у меня нет, а оставить кому-то нужно многое. У тебя есть все для того, чтобы стать моим наследником — талант, способности, желание и целеустремленность. Твои пальцы созданы не для того, чтобы резать чужие кошельки.

— Но…

— Никаких «но». Я предлагаю тебе стать моим учеником. Разумеется, ты можешь отказаться и уйти, я не стану тебя задерживать. Да и если бы попытался, не думаю, что у меня это получилось бы.

— Я просто хотел спросить, чему учиться?

Вместо ответа мужчина встал, подошел к столу, открыл один из ящиков и достал футляр, обтянутый серой кожей. Откинул крышку и извлек сделанную из красноватого дерева скрипку и смычок. Он поднес инструмент к плечу, прижался к ложу подбородком, взмахнул смычком…

Киммерион очнулся лишь через пять минут после того, как стихла музыка. И не сразу понял, что по его щекам текут слезы. Пронзительная мелодия вывернула его душу наизнанку, подняла из глубин подсознания то, о существовании чего эльф и не догадывался. Сейчас он чувствовал лишь одно желание, но желание непреодолимое. Киму казалось, что если его пальцы не ощутят сию же секунду тугие струны скрипки, если не взлетит к небу музыка, извлекаемая не из инструмента, а из страдающей души, то он умрет. Тотчас же умрет.

Как и всякий эльф, Киммерион умел неплохо играть на лютне и гитаре, но никогда не ощущал особой тяги к музыке. До этого часа. Сейчас же ему жизненно необходимо было взять в руки скрипку.

Он даже не заметил, как седой приблизился к нему и протянул ее. Правая рука, прежде ни разу в жизни не державшая смычка, сейчас взяла его, словно и не выпускала никогда. Скрипка легла меж подбородком и плечом, уютно устроилась, как девушка в объятиях любимого мужчины. Киммерион осторожно коснулся смычком струн, извлекая из полированной деки первые ноты рождающейся мелодии.

— Я знал, что не ошибся, когда разглядел в тебе Талант, — говорил седой Губерт. — Я не мог ошибиться. Ты рожден для этого.

Они сидели в гостиной и пили вино. Ким все не мог придти в себя.

— Но как ты нашел меня?

— Почувствовал. Такие, как мы, Киммерион, всегда очень хорошо чувствуют друг друга, особенно если ищут специально. Я стар, мне осталось жить не так много, но я должен кому-то это все оставить. Я искал ученика уже полгода, и вот сегодня нашел тебя. Ты прирожденный скрипач.

Эльф опустил подбородок на переплетенные пальцы. Он чувствовал необъяснимую симпатию к этому седому скрипачу, ничего так не хотел, как стать его учеником, но в то же время понимал, что тот так к нему относится лишь потому, что не знает: Ким — чудовище. Чудовище, живущее за счет чужой жизни. Он давно умер, а нынешнее существование попросту крал, как чужие кошельки. Но эльф не мог найти в себе силы лгать Губерту.

— Ты не знаешь, кто я. Если бы знал — не пригласил бы в свой дом.

— Я вижу, что ты — не человек. Но не чувствую между нами разницы.

— Я не о том. То, что я эльф, не имеет значения. Губерт, я боюсь тебя разочаровать, но ты хочешь взять в ученики чудовище, которое не имеет права на существование, и живо до сих пор лишь потому, что того требует месть.

— О чем ты говоришь? — в глазах скрипача мелькнуло непонимание, но ни тени страха.

Киммерион глубоко вздохнул, наклонил голову, зажмурился, позволяя темной сущности выбраться наружу. Когда он вновь поднял взгляд на Губерта, это был уже не взгляд эльфа.

Темно-красные глаза без белков с вертикальными зрачками. Дюймовые клыки. Оскал вампира. Взгляд на несколько секунд поймал глаза скрипача, и соскользнул на его шею.

Он не питался уже три дня. И сейчас почувствовал Голод. Тонкие пальцы изменились, ногти удлинились и стали крепче, превращаясь в смертоносное оружие. С истинно вампирской грацией Ким приблизился к Губерту, не в силах отвести взгляд от горла, от тонкой кожи, под которой пульсировала вожделенная синяя жилка. Кровь.

Чудовищным усилием воли эльф заставил себя отпрянуть. Рухнув в кресло, он зажмурился, впиваясь уже обычными пальцами в подлокотники, тихо зарычал, вынуждая клыки вновь втянуться в десны и заглушая Голод мыслью о скрипке.

— Видишь? Я — вампир, чудовище. Я мог убить тебя сейчас всего лишь потому, что голоден. Я опасен, — хрипло проговорил Ким.

— Ты думаешь, что это заставит меня отказаться от тебя? — тихо спросил Губерт.

— А разве нет?

— Нет. Я не считаю тебя чудовищем. И хоть ты можешь отказаться от обучения, я от тебя не откажусь. Решать тебе, Киммерион.

Взгляды встретились. Ярко-зеленые глаза молодого, искалеченного эльфа, в которых плескалась боль и страх, и спокойные темно-карие глаза немолодого скрипача, излучавшие тепло и доверие.

Прошла минута — Киммериону показалось — вечность.

— Я согласен.

Шли дни, недели, месяцы… Губерт был небогат, на жизнь зарабатывал учительством в одном из Храмов Искусства, но его заработка вполне хватало на пропитание и учителю, и ученику, благо запросы у обоих были крайне невысокие.

Осень заканчивалась. Дни становились короче и холоднее, скрипач и вампир проводили вечера у камина, разговаривая обо всем на свете.

Под влиянием Губерта, Киммерион стал спокойнее и уравновешеннее, кроме того — милосерднее. Он больше не убивал ради еды, научившись усилием воли стирать из памяти жертв момент встречи с вампиром, а следы укуса маскировал при помощи редкого и дорогого эликсира, который учитель где-то раздобыл для него.

Осень, пора увядания и смерти, заканчивалась. А с ней заканчивался и очередной, самый короткий период жизни Киммериона.

За осенью последовала мягкая имперская зима, оказавшаяся для непривычного к каким-либо холодам эльфа настоящим кошмаром. За ней пришла весна, песнь пробуждения и возрождения. Впечатлительный Ким плакал от счастья, глядя на таяние снегов — в краткие минуты единения с просыпающимся миром ему казалось, что он снова стал прежним. Весну сменило жаркое лето, выросшие под живым солнцем фрукты, купание в лучах рассвета — недоступное более никому из вампиров наслаждение, — серебро россыпи звезд на темно-синем бархате неба…

Все это время он учился. Слушал игру Губерта, снова и снова запоминая оттенки каждого звука, каждое движение смычка и пальцев на струнах. А потом брал скрипку и повторял. И играл что-нибудь сам. За все время обучения перед эльфом ни разу не появился пюпитр с нотами.

И вновь пришла осень. И вновь была исписана до конца очередная страница в киммерионовой Книге Судьбы.

Все начиналось с радости. Вечером Губерт, вернувшись из Храма Искусств, позвал Кима прогуляться вместе по саду. Они шли по занесенным листвой дорожкам — совсем как в тот день, когда вампир впервые перешагнул порог дома скрипача. Губерт чему-то задумчиво улыбался, пряча под плащом небольшой сверток.

— Ким, ты помнишь, что произошло год назад? — неожиданно спросил он.

— Естественно. Я никогда не забуду этот день, — неожиданно для самого эльфа, его голос прозвучал хрипло. Необъяснимое волнение охватило его, заставило вздрогнуть до кончиков острых ушей и широко распахнуть огромные миндалевидные глаза. — Ровно год назад, в середине осени, ты предложил мне стать твоим учеником.

— Я научил тебя всему, чему мог. Дальше ты должен совершенствоваться сам. Настала пора вручить то, что принадлежит тебе по праву, — Губерт сорвал плащ со свертка. В его руках оказался обтянутый баснословно дорогой кожей черного василиска футляр с замками из белого металла. Скрипач протянул футляр Киммериону.

Тонкие пальцы эльфа не дрогнули, принимая дар. Ким поставил левую ногу на камень, положил футляр на колено и осторожно открыл замки.

На белоснежном бархате лежала скрипка. Темно-красная, почти черная дека с затейливыми, неклассическими эфами, гладкое лакированное дерево, нетронутое резьбой. Черный гриф, того же цвета ложе, платиновые — как и замки футляра — колки. Строгая красота скрипки завораживала.

Сразу было видно, что это работа не людского мастера, впрочем, и не из-под рук серых или лесных эльфов вышел этот инструмент. Ким не взялся бы предположить, чье это творение.

Рядом лежал смычок. Вполне обычный черный смычок, ничем не выдающийся, если бы не одно «но». При его создании использовался не конский волос, как это делалось обычно, а грива грифона. Впрочем, касаться струн такой скрипки обычным смычком казалось святотатством.

Киммерион осторожно вынул скрипку из футляра и положил на плечо. Подхватив смычок и занеся его над струнами он бросил вопросительный взгляд на учителя — Губерт едва заметно кивнул. Старый скрипач был серьезен, но эльф сумел уловить в уголках его глаз оттенок счастливой улыбки.

Над маленьким фонтаном и осенним садом, над Вольным кварталом и Мидиградом, над Империей и всем миром взлетела мелодия души Киммериона. Музыка рвалась к небу, заставляя плакать и смеяться от счастья, кричать в порыве сумасшедшей радости, тянуться ввысь, не обращая внимания на тех, кто пытался остановить, утащить вниз, остаться таким же, как все, забыть о мечте и стремлении, отрезать крылья и бросить их. Нет, Киммерион летел, летел, и ничто теперь не могло его остановить. Расправив крылья, он рвался вверх. Смычок летал по струнам, длинные пальцы метались по грифу, рождая совершенно безумный мотив.

Где-то очень далеко, за пределами и Мидиграда, и Империи, и мира, и даже этой вселенной, человек с черной гитарой услышал эту мелодию. И запомнил того, кто сумел извлечь ее из собственного сердца.

Глава VII. Князь-герцог

Схватка Нортахела и Мантикоры продолжалась долго. Полуэльф был сильнее и горячее, зато князь превосходил его в скорости и ловкости. Они оба были умелыми воинами, и этот поединок мог продолжаться очень долго.

Талеанис атаковал коварным ударом сбоку, переводя его на ноги. Эльф должен был блокировать, в результате чего оказывался в очень неудобной позиции, и от второй атаки сверху закрыться не успевал. Но Нортахел, понимая невыгодность блокирования этого удара, попросту перепрыгнул через летящий меч и ускорил его движение в невыгодную полуэльфу сторону, рубанув по обратной стороне лезвия.

Тяжелый меч рванулся из рук, но Мантикора сумел удержать его. Вследствие коварного маневра Нортахела, он оказался к эльфу незащищенным боком, и тут же за это поплатился. Лезвие легкого эльфийского клинка коснулось плеча, тут же исчезло, а руку пронзила боль. Впрочем, Талеанис привык не обращать внимания на такие мелочи. Но в тот момент, когда он пытался развернуться к противнику и атаковать его, вновь блеснуло изогнутое лезвие. На сей раз у самой шеи.

Мантикора инстинктивно рванулся назад, понимая, что отбить этот удар нельзя, а парировать тяжелым полуторным мечом быстрый эльфийский клинок бессмысленно — надо только уклоняться. Но, оскользнувшись на влажной траве, не удержал равновесия, и растянулся на земле.

Нортахел моментально оказался рядом. Он занес клинок для последнего удара и… вдруг с шипением отпрыгнул. Глаза его горели безумием. Полуэльф не стал дожидаться, пока князь объяснит, почему не добил поверженного противника. Он откатился в сторону и вскочил на ноги, перехватывая меч двумя руками.

Мягко качнувшись вправо, эльф нанес три резких удара по ногам — первые два Мантикора блокировал, от третьего увернулся. И, вскинув бастард^[11] над головой, со всех сил рубанул Нортахела сверху, как бы целясь в голову. Попади его удар в цель, череп князя разлетелся бы, как гнилая тыква, но Талеанис атаковал слишком медленно для верткого эльфа. Нортахел вновь плавно выгнулся в сторону, выставляя меч высоко влево и уводя оружие противника в сторону.

Тяжелое лезвие полуторного меча проскользило по эльфийскому клинку. Князь мог в следующую секунду достать полуэльфа прямым выпадом в горло, но не успел. Рукоять бастарда непостижимым образом провернулась в сильных пальцах Мантикоры и тяжелый полуторник, неожиданно резко изменив траекторию движения, устремился вверх. Отточенное ненавистью лезвие легко рассекло одежду Нортахела, разрубило легкую кожаную броню и, ломая ребра, достигло сердца. Князь умер мгновенно.

Когда Талеанис выдергивал застрявший в костях меч из тела поверженного противника, алые капли эльфийской крови упали на один из белоснежных цветков лилии, растущей на могиле несчастной Инерики.

За два месяца, прошедшие с того дня, как Мантикора распрощался с Растэном, он неоднократно представлял себе этот момент. Ночами перед глазами Талеаниса представали картины — Нортахел падает со смертельной раной, просит пощады, а иногда — прощения, но он, Талеанис, непоколебим. Он с холодным достоинством смотрит на поверженного эльфа, произносит пафосную фразу — каждый раз другую — и вытирает окровавленный меч о плащ эльфийского князя.

В действительности все было иначе. Ничего сказать не успел ни один, ни другой — Нортахел за миг до гибели был уверен в своей победе, а Мантикора мог распинаться лишь перед трупом. В широко распахнутых глазах эльфа не было ни страха, ни раскаяния, которые так часто виделись Талеанису в сладких грезах о мести. В них отражалась лишь усталость. А когда полуэльф, несколько минут простоявший в оцепенении над телом врага, все же сообразил, что нужно вытереть меч, ему отчего-то и в голову не пришло использовать для этого испачканный в крови княжий плащ. Мантикора привычно обошелся несколькими пучками травы.

Очищенный клинок со стуком упал в ножны. И в этот момент воздух на поляне начал сгущаться.

Из разрубленного тела с шипением поползли щупальца грязно-зеленого тумана. Собравшийся было уходить, Талеанис обернулся — и застыл в оцепенении. Нортахел выгнулся дугой, щупальца уперлись в корни деревьев — труп вздернулся на ноги. Из глотки мертвеца вырвался дикий вопль, полуэльф рухнул на траву, зажимая уши руками. Мертвый князь жутко захохотал, раскинув руки, его глаза — глаза еще Нортахела — на миг поймали взгляд Мантикоры. Талеанису стало страшно, как не было никогда в жизни. На мертвом лице были живые глаза, полные муки и ужаса.

Спустя мгновение глаза изменились. Они стали меньше, исчезли белки, радужка расширилась и изменила цвет с орехового на болотно-зеленый. На секунду любое выражение из них исчезло, а потом… Мертвец начал изменяться сам, и изменять все вокруг. Кожа превратилась в серо-коричневую чешую, отливающую гнилостной прозеленью. Он раздался вширь, изящные эльфийские кисти превратились в когтистые лапы с толстыми пальцами, одежда князя разлетелась в клочья, не в состоянии вместить появляющееся чудовище.

Небольшие вихри поползли по поляне, меня все. Нежная зелень обратилась в бурую пожухлую траву, из земли полезли камни, деревья скрючились, умирая. Существо, становившееся собой, убивало вокруг все живое, обращая цветущую эльфийскую рощу в ад.

Все заволокло грязным туманом, замелькали небольшие ядовито-зеленые молнии, освещая фигуру в центре. За ее спиной из земли появился огромный трон, как показалось Талеанису, украшенный изображениями голов людей, орков, эльфов, дворфов и еще непонятно кого. Но, присмотревшись, Мантикора с ужасом понял — трон не был украшен изображениями, он был сделан из настоящих, живых голов.

Существо запрокинуло голову и расхохоталось. Жуткий, нечеловеческий смех, казалось, вывернул наизнанку реальность, он был наполнен всепоглощающей ненавистью ко всему живому, и сулил этому миру страшную судьбу. Если бы полуэльф к тому моменту поднялся на ноги, то вновь рухнул бы на землю, а сейчас он лишь покатился по недавней траве, зажимая чуть заостренные уши ладонями.

— Свобода! Наконец-то, свобода! Десять тысяч лет в заточении, и наконец — свобода! Я отомщу, теперь-то я могу отомстить, и я отомщу! Свобода!!!

Туман рассеялся. Талеанис смог рассмотреть то, во что превратился князь Нортахел. Высокое, неестественно мускулистое тело покрывала коричневая с прозеленью чешуя, ноги и руки — лапы? — оканчивались кривыми когтями, на уродливой лысой голове торчали длинные уши, лицо с гротескными чертами покрывала более мелкая чешуя, из-под выступающих надбровных дуг, лишенных волос, торжествующе и злобно смотрели маленькие болотные глазки.

Единственным, что не изуродовала страшная магия твари, оказался куст лилий, цветущих на могиле Инерики.

Тварь медленно повернула голову. Злой взгляд пробежался по поляне и остановился на Мантикоре, который в тот момент уже поднялся на ноги, а теперь пытался не упасть, держась за ствол мертвого дерева.

— Смертный? Это ты освободил меня, — тварь не спрашивала, Она утверждала.

Талеанис неуверенно кивнул.

— И что же ты от меня хочешь? Я тебе, ха-ха-ха, очень обязан! До сих пор никто не мог похвастаться тем, что у него в долгу сам Князь Аббисса и Герцог Ада Левиафан! — князь и герцог расхохотался. На этот раз Мантикора смог удержаться на ногах. До него потихоньку начало доходить, что он натворил. — Как тебя зовут?

— Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора, — выдавил из себя полуэльф. И даже сам не заметил, как присовокупил к имени в качестве фамилии имя погибшего эльфа.

— Так ты его сын? Бастард, что ли? Тем лучше, тем лучше, — осклабился Левиафан. — Я мог бы тебя убить — очень уж не люблю оставлять в живых тех, кому чем-то обязан. Но, так и быть, для тебя сделаю исключение. Я вижу, ты грезишь о мести?

Талеанис кивнул и впервые в жизни, легко и не подавившись, проглотил «бастарда». Впрочем, его порадовало, что собеседник употребил максимально вежливую форму обращения к незаконнорожденному, а не назвал его ублюдком.

— Я помогу тебе отомстить. Но сперва… — Левиафан хлопнул в ладоши, выкрикнув короткую фразу на грубом, гортанном языке. Вокруг завертелось с десяток маленьких вихрей, из которых посыпались небольшие уродливые существа. Они мгновенно попадали на колени перед князем-герцогом, он жестом приказал им подняться. Бесы — а это были именно бесы — тут же облачили Левиафана в странные одежды, а на рогатую голову водрузили тяжелую корону необычной формы. Князь-герцог подошел к своему жуткому трону, сел на него, положив когтистые лапы на головы эльфы и орчанки, венчавшие подлокотники. Девушки тут же высунули языки и начали облизывать пальцы демона.

Талеаниса затошнило.

Левиафан поднял лапу, жестом поманил к себе полуэльфа. Едва волоча заплетающиеся ноги, Мантикора приблизился.

— Ты принесешь мне клятву верности. Это простая формальность, но, увы, без нее я не стану тебе помогать. Нет, не надейся, отказаться от моей помощи ты не можешь — это будет означать для тебя смерть. И не только для тебя, но и для твоего учителя. Выбирай — ваша смерть, или клятва, ничего по сути не означающая, и твоя месть проклятым остроухим.

— Я принесу клятву, — язык едва ворочался. Подсознание Талеаниса всей душой протестовало против клятвы демону, он понимал, что Растэн предпочтет скорее умереть, чем узнать, что ученик отдал душу демону, но… Сознание полуэльфа было подавлено диким ужасом. Кто-то из бесов сунул ему чашу с мутной бордовой жидкостью, он залпом выпил.

— Встань на колени, — Мантикора послушно опустился перед троном на колени. Левиафан встал, сошел по ступеням к подножию и положил лапу на голову юноши.

— Повторяй за мной, — пропищало откуда-то сбоку. Скосив глаза, Талеанис увидел маленького беса. — Я, Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора, до скончания веков отдаю душу…

— …Князю Аббисса и Герцогу Ада Левиафану.

— До конца своей жизни…

— …я буду ему служить, и после смерти душа моя будет принадлежать ему. Я клянусь в этом жизнью и душой своей, я клянусь в этом честью и кровью своей, и да будет так. Я клянусь!

— Я, Левиафан, принимаю твою клятву, душу и жизнь, Талеанис Нортахеле, и обещаю по заслугам вознаградить тебя за верность и преданность. Встань!

Мантикора поднялся. В голове шумело от нахлынувшей легкости.

Демон вскинул лапу. С острых когтей сорвалась стайка ядовито-зеленых молний и ударила полуэльфа в грудь. Талеанис закричал от боли, на мгновение охватившей все тело. И ту же с удивлением обнаружил, что она отступила. Лишь по-прежнему ныло плечо, в которое пришелся удар Нортахела.

Левиафан развернулся, взошел на трон, сел, хлопнув по лицу начавшую было лизать его пальцы орчанку.

— Иди в поселение эльфов. Ты можешь убить их так, как захочешь, но ни один из них не сможет причинить тебе вред. Отомсти за себя. Мои рабы пойдут с тобой, они заберут детей и девушек, остальные — твои. Убей их! Это твоя месть и мой приказ.

Необъяснимая ярость и ненависть нахлынула на полуэльфа. Он внезапно почувствовал в себе желание убивать, обливаясь кровью жертв, убивать жестоко и безжалостно. Расстроило то, что нельзя будет насладиться криками боли умирающих остроухих маленьких отродий, но что поделать — слово повелителя есть Закон.

Мантикора вошел в эльфийское поселение как воплощенный кошмар. Он мгновенно снес головы часовым, чьи стрелы отлетели от него, как от камня. Кто-то в ужасе закричал, замелькали факелы, полетели стрелы. Но они не могли причинить вреда обезумевшему полуэльфу. Он шел через деревню, убивая всех, кого не схватили бесы. Часть рабов Левиафана окружила поселение, не давая сбежать остроухим, которые поняли, что победы в этом страшном побоище не будет, да и пощады просить бессмысленно.

Молодая эльфочка рухнула перед Талеанисом на колени, рыдая и прося пощадить ее и маленькую сестренку, которую девушка прижимала к себе. Мантикора вопросительно взглянул на появившегося рядом беса, помня о том, что демон приказывал оставить девушек и детей. Бес выхватил из рук эльфы ребенка, а ее отпихнул.

— Она — не девственница, она не нужна.

Схватив эльфочку левой рукой за волосы, полуэльф рывком вздернул ее на ноги и ударил по голове рукоятью меча, оглушая.

Все закончилось. В деревне не осталось живых, кроме тех эльфов, которых уже не спасли бы и самые искусные лекари. Умирающие лежали вперемешку с трупами, некоторые стонали, иные молчали — кто уже не мог, а кто не желал доставить врагу такой радости. Впрочем, Талеанису было уже все равно. Он взвалил пленную эльфу на плечо и пошел обратно к трону Левиафана. В душе царило странное опустошение.

— Ты хорошо справился, Талеанис, — поприветствовал его князь-герцог. — Но зачем тебе эта тварь? — указал он на бессознательное тело эльфы.

Мантикора в ответ осклабился.

— У тебя до сих пор не было женщины, — понимающе улыбнулся демон. — Но зачем тебе эта эльфья подстилка? Посмотри налево.

Полуэльф обернулся. На поляне уже выросли каменные алтари, к которым бесы деловито привязывали пять отобранных девушек, еще десятка полтора ожидали своей участи чуть поодаль.

— Выбирай из них любую. Она — твоя.

Медленно идя вдоль алтарей, Талеанис чувствовал, что странная ненависть и ярость медленно проходят. Он начинал понимать, что натворил. Но тут же рядом появился бес с чашей. Полуэльф залпом выпил багровую жидкость, заставив себя не думать о том, что это.

Эльфочки все были одна красивее другой. Золотые, каштановые, черные волосы, карие и зеленые глаза, изящные фигурки… Глаза разбегались, Мантикора ощутил нарастающее возбуждение. Наконец его взгляд остановился на одной.

Стройная, черноволосая, безумно красивая, она одна смотрела без страха и мольбы. В ярко-зеленых глазах светилась ярость и злоба, и желание отомстить.

— Эта, — он указал на черноволосую.

Бесы тут же отвязали девушку, грубо выкрутив ей руки, но эльфа даже не вскрикнула. Когда Талеанис подошел к ней, она плюнула ему в лицо.

Схватив эльфу за волосы, он по знаку Левиафана швырнул ее на центральный алтарь. Щелкнули оковы, растягивая руки черноволосой, Мантикора схватил ее за щиколотки, кто-то из бесов услужливо сорвал с нее одежду.

Эльфа глухо вскрикнула в миг проникновения, но более не издала ни звука за те минуты, что полуэльф ее насиловал.

Едва он оторвался от девушки, как в ладони оказалась очередная чаша. Осушив ее, Мантикора вопросительно посмотрел на Левиафана.

И в глазах демона прочел приговор ей.

В ладони оказался нож. Оковы уже распяли эльфу на алтаре так, что она не могла пошевелиться. Талеанис вытянул вперед руку с ножом и начал повторять за маленьким подсказывающим бесом слова ритуала.

Изогнутый зазубренный клинок взлетел над грудью девушки. Полуэльф на миг замер, как того требовали подсказанные бесом правила. И внезапно в повисшей над поляной тишине хрипло прозвучал ее голос. Этот голос, в котором звенел лед, повергнул всех, включая Левиафана, в оцепенение.

— Рождением, жизнью, болью и смертью проклинаю тебя, — зеленые глаза устремились на Талеаниса. — Твои руки по локоть в крови эльфов, ты — наше проклятие, мы станем проклятием тебе. Именем богини, именем Мерцающей звезды, именем Дианари, я проклинаю тебя и она моими устами и голосом моим проклинает тебя.

Зеленоватая дымка, окутывавшая алтарь, брызнула в стороны от ударившей сверху серебряной молнии. На секунду все увидели, как распадаются оковы и высокая эльфийская женщина, окруженная сиянием венца из звезд на высоком челе, обнимает черноволосую. Миг — и они исчезли.

Левиафан вскочил. Его маленькие глазки горели ненавистью и бешенством.

— Одноухая тварь! — взревел он. — Проклятье на весь твой род, Дианари! — он с рычанием рухнул обратно на трон. — Возьмите другую.

Бесы шустро схватили одну из эльфочек, распяли ее на алтаре, Мантикора вновь произнес слова и погрузил ритуальный нож в грудь несчастной. Та закричала что-то нечленораздельное, из груди хлынул поток крови, алая жидкость заструилась по канавкам алтаря, в то же мгновение пятеро бесов рангом повыше вонзили свои ножи, раскрывая сердца пяти других девушек. По желобам текла кровь, над поляной стоял крик, в воздухе пахло смертью. На алтаре перед Талеанисом оказалась светлокожая и светловолосая эльфа, еще почти ребенок — она даже не кричала, страх парализовал голосовые связки. Третью жертву полуэльф не запомнил.

Кровь всех восемнадцати жертв стекла в огромную чашу, которую Мантикоре отчего-то хотелось назвать лоханью. Бес подал поднявшемуся на лапы Левиафану кубок, демон спустился по ступеням к чаше. Бес, как заправский виночерпий, наполнил кубок своего Повелителя горячей, дымящейся в холодном ночном воздухе кровью. Князь-герцог поднес чашу к губам. Бесы закричали слова на непонятном Талеанису языке, мелкий переводчик подсказывал полуэльфу их значение. Бесы славили возрождение Князя Аббисса и Герцога Ада, Великого демона Левиафана.

Демон допил кровь из кубка, отшвырнул его, расстегнул застежку плаща — слуги тут же помогли ему разоблачиться. Он простер лапу над лоханью — появились ступени. Левиафан спустился в чашу, которую теперь уместнее было бы именовать бассейном, кровь скрыла его по плечи. Мантикора на мгновение удивился — откуда столько крови, если зарезали всего восемнадцать девушек?… Их мертвые тела были свалены в кучу поодаль.

Демон с головой погрузился в кровь.

Бесы на поляне замерли в ожидании.

Кровь в огромной чаше забурлила, от нее пошел дым и пар, она словно бы испарялась на кипящей поверхности. Уровень крови в чаше постепенно снижался, и вот показался Левиафан.

Теперь Талеанис мог зреть его во всей красе. Лысую голову увенчали изогнутые рога, над глазами появились шипастые костяные наросты, по спине между огромными кожистыми крыльями щетинился такой же гребень, переходящий на массивный хвост, которого также раньше не было.

Он уже не вызывал у полуэльфа омерзения. Теперь демона при желании можно было даже назвать красивым. Ужасным, устрашающим, но красивым.

Поляну осветила вспышка портала, появились трое. Двое высокие, отдаленно похожие на людей, с черной гладкой чешуей и огромными желтыми светящимися глазами, тащили девушку-человека в головном платке-бандане и одежде воина, со связанными за спиной руками. Девушка отбивалась, но черные, судя по бесплодности ее попыток освободиться, обладали огромной физической силой.

— Повелитель, мы нашли грязную кровь! — воскликнул один из черных.

Левиафан внимательно посмотрел на них, потом на пленницу. Оскалился.

— То, что нужно.

Повинуясь знаку демона, черные мгновенно сорвали с девушки всю одежду и бандану. Теперь Талеанис ее разглядел. Каштановые волосы с красноватым в пламени костров отливом, глаза цвета спелой вишни, узоры из чешуи на бедрах, груди и спине. Небольшие рожки, длинный тонкий хвост, оканчивающийся чем-то вроде стрелочки. Дикая красота девушки повергла Мантикору в ступор. Он никогда не видел подобных существ.

— Тифлинга, потомок связи демона и человеческой женщины, — шепнул стоящий рядом бес-переводчик. — Грязная кровь.

Полуэльф стиснул зубы — у него имелось свое мнение насчет «грязной крови», но в данной ситуации озвучивать это мнение было по меньшей мере глупо.

Черные подтащили тифлингу к Левиафану. Демон схватил девушку когтистой лапой за горло и швырнул на алтарь. Он не стал приковывать ее. Просто навалился сверху, рывком раздвинул стройные длинные ножки и…

Никогда, ни до, ни после, Талеанис не слышал такого женского вопля.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, что именно делал Левиафан с тифлингой, но навсегда в память чувств врезались боль и ужас несчастной, и его собственное омерзение.

Полуэльфу стало дурно. Бес сунул ему очередную чашу, но на сей раз Талеанис отказался от дурманящего пойла.

Левиафан зарычал в предвкушении…

В кульминационный момент демон закричал, взмахнул кулаком, не замечая, что этим движением обрывает тифлинге хвост, когти рванули правую грудь, левой лапой разорвал ей живот и погрузил в него когти. Она уже не кричала, когда когти Левиафана добрались до ее сердца и рывком извлекли из груди.

Демон поднес горячее, трепещущее сердце к губам.

Мантикора держался из последних сил, понимая, что если его сейчас вырвет, то жуткой гибели не избежать.

Все закончилось. Талеанис прислонился к дереву, его колени дрожали.

Бесы помогали Левиафану вновь облачиться. Растерзанная тифлинга лежала на алтаре.

Внезапно воздух задрожал. Поляна начала изменяться. Исчезли алтари, камни, купель и трон, ожили и распрямились деревья, пожухлая красная трава зазеленела и поднялась, красная потрескавшаяся земля увлажнилась и почернела. Растворилась зеленоватая дымка, с воплями обратились в кучки праха, тут же разнесенного налетевшим ветерком, бесы. Кроме полуэльфа на поляне остался лишь демон.

Ночное небо засеребрилось. На поляне словно бы из света звезд соткалась фигура. Талеанис уже знал ее.

Довольно высока, очень хорошо сложена, хотя для эльфы несколько крупновата. Длинные черные волосы спадают до бедер, одежда простая и удобная, кожаную куртку покрывают нашитые металлические кольца. На перевязи висит длинный меч в потертых ножнах, голову охватывает венец из звезд. На красивом лице — тонкий шрам, начинающийся над левой бровью, изгибающийся через висок по скуле и оканчивающийся на подбородке. Меняющие цвет темные глаза абсолютно спокойны, в них читается уверенность в себе, некая толика усталости и тоски, и лютая ненависть. Ненависть к стоящему перед богиней существу.

— Вот мы и встретились, Левиафан.

Глава VIII. «Осознание Танаа»

Близился рассвет. Арна шла по дороге, полной грудью вдыхая предутренний воздух, и наслаждаясь легким, едва заметным ветерком, еще несущим в себе освежающую прохладу ночи. В сезон жары она предпочитала идти ночью, а днем спать где-нибудь в тени деревьев или на берегу реки.

Медленно начинал наливаться бледно-розовым горизонт. Не в состоянии видеть, девушка тем не менее остро чувствовала подобную невыразимую красоту. Она остановилась на несколько секунд, впитывая ощущение пробуждения нового дня.

Начинался сороковой день пути Арны. Она приближалась к границам Париаса и Империи.

Девушка уже задумалась, где искать пристанище на день, как вдруг почувствовала впереди присутствие людей. Через полчаса она вышла к таверне.

Небольшое двухэтажное здание, пристройка, конюшня… обычная придорожная таверна, вокруг которой раскинулась деревенька домов на двадцать. Арна во многих таких побывала в своих странствиях. Привычно опустив на глаза повязку и достав из-за спины посох, она поднялась по ступеням крыльца и вошла.

В небольшом зале пахло кегетовой^[12] кашей и мясом. Несколько человек — танаа легко считала их ауры — спешно завтракали, торопясь в дорогу. Хмурый пожилой трактирщик-париасец за стойкой наливал эль в толстую деревянную кружку. Девушка-служанка протирала столы.

Приблизившись к стойке, Арна попросила миску каши и стакан молока, да еще комнату на день. Париасец, окинув ее раздраженным взглядом, ответил:

— Два агина.

Цена была, мягко говоря, неоправданно завышенной. Да и не было у Арны таких денег.

— Я — бродячий менестрель, — светло улыбнулась она трактирщику. — Если желаете, я сыграю в вашей таверне вечером…

Такая ситуация повторялась не раз и не два. И она знала, чем все закончится.

Глаза париасца заблестели. Менестрель — значит, посетители, как бы не устали они с дороги, задержатся в зале послушать. А будут сидеть и слушать — значит, будут заказывать выпивку. Однако он был бы плохим трактирщиком, если бы просто согласился.

— Я не плачу всяким бродягам за то, что они потренькают на лютне в моей таверне, — грубо сказал он.

— Я и не прошу платы, — вновь улыбнулась танаа. — и готова играть здесь вечером за миску каши, стакан молока и место в общей комнате…

Спустя пять минут перед ней уже стояла порция кегета и стакан. Поев, Арна пошла спать.

Вечером небольшой зал таверны был полон. Хозяин постарался, чтобы все его постояльцы узнали, что перед закатом будет играть менестрель, и потому, когда Арна спустилась, свободным оставался лишь стол по центру, специально оставленный для нее. Улыбнувшись и поздоровавшись, девушка выпила стакан подогретого молока, который не пожалел для нее трактирщик, и расчехлила лютню. Тонкие, но сильные пальцы коснулись струн, и чистый голос взлетел к небу, темнеющему за окном…

Затихли разговоры и перешептывания, смолкли даже говорливые внучки трактирщика — местные служаночки… Молча слушали невозможную, тянущую к небу и очищающую душу мелодию, и с удивлением вслушивались в слова — неужели все и в самом деле так? Никто из них никогда не задумывался, что есть что-то поважнее поля и домашнего быта, интереснее, чем обсуждение чужой семейной ссоры и гадания на урожай, серьезнее, чем болезнь скотины и подгнивающая из-за чрезмерно обильного дождя недозрелая пшеница… А эта слепая девочка пела им, простым крестьянам и наемникам, воинам и торговцам, земледельцам и ворам, пела о Сути, и они пытались ее понять… И многие вспоминали, что ведь когда-то, еще детьми, они умели летать к звездам и держать в руках пламя, но, повзрослев, разучились — и звезды их погасли за ненадобностью, а огонь затих под порывами жестокого ветра жизни…

О многом еще пела Арна в тот вечер, и люди слушали ее. Слушали — и пытались понять. А когда смолкла музыка, и танаа убрала лютню в чехол, на стол, за которым она сидела, полетели монеты. Золотые агины, серебряные секеры и медные кини. Люди подходили, кланялись, и молча, лишь взглядом благодарили слепую девушку, которая пусть на мгновение, но вернула их в святой и благословенный мир крылатой мечты.

Около полуночи Арна, поужинав и собрав вещи, вышла из таверны. Улицы деревни давно опустели, дверь трактирщик запер за девушкой. С неба светила полная, похожая на серебряное блюдце, луна и россыпи бриллиантовых звезд, а ночной ветер нес ароматы дальних странствий… Танаа глубоко вдохнула этот ветер, каждого странника зовущий вдаль, за грань, и замерла, кожей впитывая сияние луны…

Прекрасна была эта ночь. Слишком, наверное, прекрасна… Арна запрокинула голову, обратила лицо к небу, полностью сливаясь сутью своей с мерцанием звезд и песнью ветра — и не заметила приближающиеся к ней со спины тени.

Первый удар пришелся по затылку. Тяжелая палица бесшумно вспорола воздух и швырнула девушку на землю. На миг у танаа потемнело в глазах, она ободрала щеку, коснувшись твердой, вытоптанной почвы — но уроки в монастыре Дан-ри не прошли даром. Сгруппировавшись в падении, она перекатилась через голову и вскочила на ноги, выдергивая из петель за спиной посох и перехватывая его двумя руками для ответной атаки…

И рухнула на землю, выпуская оружие и сжимая ладонями виски. Арну скрутил приступ жестокой боли, разрывающей ее на части…

Ее окружало нечто мерзкое до такой степени, что хотелось немедленно умереть, провалиться сквозь землю, вспыхнуть и сгореть — лишь бы не чувствовать ЭТО… Где-то в глубине сознания четко ощущалось неизвестно откуда взявшееся понимание — это всего лишь мысли и чувства тех, кто решил поживиться богатой выручкой девушки-менестреля, но танаа не могла принять и понять, что разумные бывают и такими… Она не чувствовала сыпавшихся на нее ударов — твари в человеческом облике избивали жертву ногами — и не ощущала боли в сломанных ребрах. Всю физическую боль заглушала боль душевная — Арна не могла принять и поверить, что по земле ходит подобная мразь.

— Кошель бери, кретин!

— Чтоб ее, где она его сныкала?

— Я знаю? Ищи, отродье Ярлигово!

— Слышь, робяты, а мож, эта, ее того?

— Ковыль дело треплет, девка красивая…

Слова долетали как сквозь плотную завесу… Девушка даже не понимала, что с ней собираются сделать.

Кто-то потянулся к завязке штанов, другой нелюдь рванул рубашку, обнажая маленькую девичью грудь… И тут на сознание Арны опустилась кровавая пелена.

Рывок, поворот на земле, захват ногами и резкое движение — ублюдок, первым предложивший изнасиловать девушку и первым же пытавшийся стянуть с нее штаны, упал на землю со сломанной шеей. Плавным движением танаа перетекла в нижнюю стойку из положения «лежа», ударила ребром ладони — наугад, ориентируясь на хриплое от вожделения дыхание — и вбила кадык еще одного ублюдка в позвоночник. Прыгнула назад, приняла на скрещенные руки удар палицы, сильно толкнула оружие на его владельца, метя в солнечное сплетение — тот рухнул, задыхаясь и хрипя. Обернулась к последнему — он уже пытался развернуться и бежать — и вновь прыгнула, сбивая его с ног, ударила растопыренной пятерней в лицо, ослепляя…

Арна очнулась спустя полчаса. Она бежала по дороге — нет, не бежала — неслась, словно бы сам Ярлиг мчался за ней по пятам. Руки девушки были в крови, да что там руки — вся она была перемазана чужой и своей кровью. Перед глазами стояла жуткая картина — пять человеческих тел, изломанные и искалеченные, брошенные прямо на дороге, с остекленевшими глазами…

Она рухнула на колени, девушку била дрожь, и в сознании неумолимо билась одна-единственная мысль — я убила человека. Лишила жизни, не мною данной, разумного…

Она вновь пришла в себя где-то в лесу, когда ночь близилась к завершению. Различив невдалеке журчание речушки, Арна добрела до нее и буквально рухнула в холодную воду, остервенело отмывая кровь и грязь.

Выбравшись из ручья, она кое-как перебинтовала переломанные ребра, и молча растянулась на траве. Девушка лежала, невидяще глядя в рассветное небо. Мыслей не было. Вообще. Мир рухнул, разлетелся вдребезги, и остался россыпью осколков рядом с пятью трупами на дороге…

Стоп. С пятью трупами? Арна четко помнила первого, которому сломала шею, второго, сразбитой гортанью, третьего — ему танаа резким ударом основания ладони вбила нос в мозг, и четвертого, сломавшего спину при падении. На грани восприятия она помнила и пятого — светловолосого имперца с холодными серыми глазами. Он стоял в стороне, с надменной ухмылкой человека, привыкшего к тому, что ему повинуются, наблюдавшего за избиением. И помнила его, лежащего на спине, с широко открытыми мертвыми глазами, в которых застыло безмерное удивление.

— Но я же его не убивала… — тихо простонала девушка.

Вспышка. Боль. Воспоминание.

— Неплохо, девчонка. Это было интересно, — бросил он, переступая через труп одного из своих приятелей. — Это все, на что ты способна?

Не помня себя от ярости и ненависти, снедающих изнутри, Арна прыгнула на него, в полете нанося серию смертоносных ударов. К ее величайшему удивлению, от половины атак светловолосый увернулся, остальные заблокировал. Танаа отлетела к краю дороги, упав, перекатилась, и вновь вскочила на ноги. Противник ее стоял, как ни в чем не бывало, скрестив руки на груди.

— Совсем неплохо…

Она вновь кинулась. На сей раз он не был столь сдержан — Арне потребовалось несколько мгновений, чтобы придти в себя после удара об землю.

— Неплохо — но и только… Скучно.

Он сказал это каким-то мертвым тоном, без тени эмоций. И шагнул вперед.

Казалось, светловолосый просто прошел мимо. Но неведомая сила рванула поднимающуюся на ноги танаа, и швырнула на придорожные камни. Девушка ударилась головой о камни — и потеряла сознание.

Вздрогнув, Арна провела рукой по лицу. Это казалось фантасмагорическим бредом — она отчетливо помнила цвет волос и глаз имперца, выражение его лица, отчетливо осознавала внешность каждого из убитых — при том, что не могла видеть их. Но воспоминания настойчиво лезли в голову.

Она уже не видела своего убийцу — ощущался он именно как убийца. Не видела — но чувствовала, как он с какой-то омерзительной жалостью заносит руку для последнего удара. Меркли звезды, небо становилось грязно-серым… А в сознании пылало багряное пламя. Неосознанно, интуитивно Арна потянулась к нему, зачерпнула мысленно ладонью пригоршню огня — и швырнула в светловолосого. И успела почувствовать его безграничное удивление за миг до того, как оборвались последние нити, связывавшие имперца с живым миром.

Он упал, удивленно и мертво глядя в лицо звездам. И Арна, подхватив посох и лютню, бросилась бежать.

Прислонившись спиной к дереву, она сидела, обхватив колени руками. Не понимая, что происходит, Арна тем не менее, пыталась хотя бы осознать. Раз за разом она вспоминала все подробности боя, все свои ощущения, анализируя каждое мгновение. И споткнулась на переходном моменте между атакой нелюдей и своим безумием…

Когда чьи-то потные, грязные руки коснулись ее тела, танаа словно сошла с ума. Она почувствовала презрение, вожделение, жажду наживы и абсолютное отсутствие хоть какого-то осмысления происходящего. Словно бы осознанно творила мерзость, и считала, что так оно и должно быть…

Арна вздрогнула. Она готова была поклясться, что не чувствовала ничего подобного, но в то же время ощущения из памяти читались, как, казалось бы, свои…

Вскочив, девушка подхватила мешок и лютню, и бросилась бежать. Она не разбирала дороги — интуиция и гипертрофированное чутье вели ее вперед. Нет, танаа бежала не к цели — наоборот, она бежала дальше, дальше, прочь от осознания, ибо слишком страшным было то, что она обрела.

Только к вечеру Арна нашла в себе силы успокоиться. Она шла по лесной тропинке, задумчиво проворачивая в пальцах посох и пыталась подобрать название тому, чем была одержима.

Солнце склонялось к закату. Причудливо расцвеченное закатом небо медленно темнело.

Она устала за день. Отдохнуть так и не удалось, и сейчас Арна искала место, где можно было бы спокойно переночевать, благо жара спала, и можно было идти и днем.

Удовлетворение. Радость. Сочувствие.

Эти эмоции безо всякой на то причины стеганули по нервам. Вздрогнув, танаа остановилась. Она очень ясно понимала, что это не ее чувства. Что-то неведомое, необъяснимое звало ее вперед, и это «что-то» не несло в себе угрозы.

Арна помедлила лишь мгновение, прежде чем шагнуть вперед.

Нечто звало ее, тянуло к себе со страшной силой, и девушка побежала. Она бежала все быстрее и быстрее, понимая, что ей жизненно необходимо успеть…

Безумный бег через лес, наперегонки со временем… и Арна пока выигрывала эту гонку.

Она замерла на вершине холма. Внизу расстилалась небольшая долина, в центре которой возвышался некогда величественный и прекрасный храм, ныне превращенный временем в руины.

Медленно спустившись по склону, Арна приблизилась к серым гранитным стенам. Зов усиливался, он шел словно бы от сердца развалин храма… И танаа безбоязненно шагнула в темный провал арки.

Она оказалась в просторном дворе, залитом лунным светом. Несколько прямоугольных каменных колонн, частью рухнувших, отражали лунные блики, пляшущие на гранитных плитах, которыми был выложен двор. Со двора сам храм выглядел менее разрушенным, чем казался снаружи. Прямо перед Арной, за рухнувшим на плиты канделябром с человека высотой, виднелись полуоткрытые створки огромных дверей. В щель между ними пробивались лучи мягкого света, золотистого, не похожего ни на сияние луны, ни на яркое свечение солнца…

С трудом сдерживая внутреннюю дрожь, танаа приблизилась к дверям. За ними находился большой зал, стены его тонули в полумраке, а в самом центре ровно горело золотое пламя, явно неестественного происхождения, но Арна почему-то не чувствовала ни малейшего колебания магии. У этого странного костра сидел человек.

Сидел, задумчиво смотрел в золотистое пламя, и улыбался чему-то.

Девушка застыла. От этого человека исходила безграничная, невозможная Сила, непредставимая совершенно Сила — и эта Сила не ощущалась враждебной или нейтральной, наоборот, она была теплой и родной.

— Здравствуй, моя хорошая. Я тебя ждал…

— Приветствую… — тихо отозвалась танаа.

— Не бойся. Подойди к огню, тебе стоит отдохнуть после долгого пути.

Арна медленно приблизилась и опустилась на каменный пол рядом с импровизированным очагом. Человек перевел взгляд на нее, и вновь улыбнулся — светло и открыто.

— Сними повязку. Сейчас она тебе ни к чему.

Все так же медленно девушка стянула с лица черную ленту и открыла глаза. Она уже знала, что увидит.

Ему было на вид около тридцати — тридцати пяти лет. В длинных каштановых волосах, стянутых в хвост, посверкивала местами седина. Чуть раскосые серые глаза светились живым умом и каким-то необъяснимым теплом. Его сложно было назвать красавцем, но внутреннее обаяние создавало вокруг почти видимую ауру притягательности.

— Кто вы? — осмелилась она спросить.

— Называй меня просто Раадан. Выпей, — он протянул Арне небольшую серебряную фляжку. Девушка покорно глотнула.

Горло обожгло живым огнем. Пламя молниеносно пронеслось по венам, наполняя кровь горячими искрами, в голове на миг зашумело — и все мысли внезапно успокоились. Переломанные ребра перестали противно ныть, Арна почувствовала себя полностью здоровой и отдохнувшей.

— Спасибо…

— Не за что. Ты ведь хочешь узнать, что с тобой произошло?

— Очень!

— Уверена? — Раадан прищурился, глядя прямо в глаза танаа. — Ты все еще можешь отказаться от страшной и нелегкой судьбы, вернуться в долину, и прожить спокойную жизнь.

— Уверена! Раз уж я могу хоть в чем-то помочь этому миру, то я это сделаю! — Арна вскинула голову, глаза ее блеснули.

— Ох, котенок ты маленький, знала бы, что выбираешь… Впрочем, у тебя еще будет шанс отказаться. А пока — слушай.

Когда-то давно в этот мир, разрываемый на части войнами и междоусобицами, то падающий во Тьму, то поднимающийся к Свету, пришли несколько человек извне. Они принесли с собой великую силу, достаточную для того, чтобы прекратить войны, восстановить порядок, вернуть почти утраченную магию, уничтожить порожденных энергией разрушения и боли тварей… и они это сделали. История не сохранила в памяти разумных ни их имен, ни даже факта существования — лишь Орден Танаа еще помнит, что они были. Но даже в летописях Ордена нет их имен.

Впрочем, не в именах дело. Они спасли тогда этот мир. Но прекрасно понимали, что когда они уйдут — все быстро вернется к хаосу, войнам, разрушениям и убийствам. Оставаться же здесь навечно Хранителями они не могли. И тогда одному из них пришла в голову мысль — а почему бы не создать здесь Орден тех, кто будет следить, чтобы разумные, населяющие этот мир, не уничтожили его сами?

Сказано — сделано. Так появился Орден Танаа. Те пятеро оставили танаа знания, умения, Силу и Понимание — и Дар. Страшный Дар Искоренителя.

Ты знаешь, что это такое. Раанист наверняка рассказал тебе перед твоим уходом из долины.

— Да.

— Не все танаа, живущие сейчас, являются членами Ордена. Многие еще в незапамятные времена избрали путь одиночества, и только своих детей — родных или приемных — воспитывали так же. И далеко не все Искоренители были выходцами из долины Дан-ри. Но один Искоренитель был всегда. Если он погибал — его место тут же занимал другой.

Результаты трудов Искоренителя практически незаметны. Он ходит по миру, и уничтожает тех, кто этому миру опасен. Увы, это далеко не всегда мразь и нелюдь — случается так, что и хороший со всех сторон человек несет в себе серьезную угрозу самому существованию мира. Но, хоть работа Искоренителей и далека от подвигов и свершений, именно за счет их трудов до сих пор есть Империя, Париас, Номикан, Сэйкарон, кочевые племена орков, лесные и серые эльфы, и так далее…

Ты, Арна — Искоренитель. Ты и сама это знаешь. То, что случилось сегодня — это всего лишь очередная, завершающая стадия Пробуждения Дара. У тебя и раньше ведь случалось, что ты внезапно понимала, что чувствует тот или иной человек?

— Иногда бывает, но…

— Это то же самое. Только гораздо сильнее. И ты можешь это контролировать. Больше того, ты должна научиться контролировать эмпатию, в противном случае сойдешь с ума. Я научу тебя ставить щиты и считывать эмоции выборочно. Тебя ждет тяжкая судьба, но — ты выбрала ее сама, не так ли?

Впрочем, не об этом сейчас речь.

Те пятеро, уходя, поняли, что рано или поздно может случиться и так, что не помогут миру ни танаа, ни Искоренители. И тогда один из них силой своей ни на что не похожей магии создал Предопределение.

Раадан замолчал, невидяще глядя в золотое пламя. Арне на миг показалось, что он смотрит куда-то в далекое прошлое…

— Когда посмотрит в сторону этого мира Серый Вестник, — нараспев продолжил он. — Когда сталь принесет Рок, и острие изменит Судьбы, когда останутся считанные годы до дня, в который сойдутся в битве заклятые братья, когда откроет глаза новорожденная раса, которой нет, когда слепая синева распахнет Врата во Тьму, придет Возлюбивший. Отречется он от пути избранного и предначертанного, и примет путь предопределенный, и будет этот путь путем великой любви, и погибнет он во имя ее, и кровью добровольной благословит мир.

Зала погрузилась в тишину, нарушаемую лишь еле слышимым дыханием.

— Оно уже начало сбываться, да? — тихо спросила Арна.

— Да. Одно из условий Предопределения выполнено, и механизм запущен. Остальные не заставят себя долго ждать.

— Но… какое отношение это все имеет ко мне?

— Не знаю. Этого даже я не знаю. Но предчувствую — ты должна это знать. Дело даже не в Предопределении. Недавно я почувствовал угрозу, нависшую над этим миром. А почувствовав угрозу, начал искать способ отвести беду. И нашел… тебя.

— Меня??? — ошарашено переспросила танаа. — Но… я же… всего лишь…

— Ты — Искоренитель. И от этого ты не можешь уже — да и не хочешь — отказаться. А я научу тебя большему, чем то, что дают возможности Искоренителя. Даже если я не прав, и сгущаю краски — хуже от этого миру не будет.

— Кто ты? — Арна задала этот вопрос неожиданно даже для себя. Позже она пыталась понять, что же подтолкнуло ее тогда, но так и не поняла.

Раадан поднял голову и посмотрел девушке в глаза.

— Я отвечу тебе, когда мы будем прощаться, — наконец проговорил он тихо. — А сейчас скажи мне — ты согласна стать Избранной? Согласна ли ты учиться хранить этот мир? И согласна ли в случае необходимости отдать за него кровь и жизнь — как свою, так и чужую.

Казалось, вечность прошла, прежде чем Арна нашла в себе силы согласно кивнуть.

— Да.

— Дай мне руку, — он встал, протягивая ладонь прямо сквозь пляшущие языки огня.

Почему-то не боясь ожога, девушка протянула руку и вложила свои пальцы в пальцы Раадана. Золотое пламя внезапно взвилось под потолок, на миг охватив их обоих, но не опаляя, а разжигая все еще плавающие по венам искорки.

И Арна на мгновение задохнулась от осознания восхитительной правильности происходящего. Все так, как должно было быть.

— Сосредотачиваешь внимание и настроение на том, кого хочешь считать — и сразу направляешь на свое желание короткий импульс.

— Понятно.

— В дальнейшем таких резких и сильных прорывов, как в деревне у таверны, быть не должно, но всегда используй хотя бы легкие щиты. Ближайшую неделю рекомендую вообще держаться подальше от разумных. Как пробуждать в себе силу Искоренителя, запомнила?

— Да. Я хотела спросить…

— Что?

— Мое зрение… Я же не вижу с раннего детства. А сейчас зрение ко мне вернулось…

Раадан вздохнул, подошел, обнял Арну за плечи.

— Прости. Вернуть тебе зрение сейчас не смогу даже я. Вернее, смогу, но это будет иметь слишком катастрофические последствия для тебя самой и не только. А сейчас ты видишь не глазами. Ты просто ощущаешь окружающее настолько остро, что даже воспринимаешь цвета, различаешь мелочи форм, и так далее.

Арна вздохнула. С другой стороны, она почему-то и не ждала иного ответа…

— Спасибо тебе, — неожиданно сказала она, поднимая голову.

— Тебе спасибо… Только не спрашивай, пожалуйста, за что. И… прости, но завтра ты не вспомнишь этого разговора. Память о нем вернется, но только тогда, когда это будет необходимо.

Несколько минут прошло в молчании.

— У тебя впереди еще долгая и сложная дорога. Отдохни здесь, а завтра отправляйся в путь.

— Ты уходишь? — зачем-то спросила танаа.

— Да.

— Ты обещал, что перед тем, как уйти, скажешь мне, кто ты.

Раадан улыбнулся.

— Некоторые называют меня Творцом, — и шагнул в золотое пламя.

Утром, шагая босиком по серебристой росе, Арна тихо напевала какие-то песенки, и пыталась понять — откуда она знает, что и как делать? Но безрезультатно.

— Что ж, — сказала она себе, выходя на дорогу и одевая сандалии. — Пусть будет так. Ведь все, что происходит сейчас — правильно…

Глава IX. Его личный адъютант

Лист бумаги, исписанный эльфийскими письменами, выскользнул из пальцев. Не в силах поверить, Киммерион вновь и вновь перечитывал письмо — две страницы, покрытых знакомым бисерным почерком Губерта.

— Этого не может быть, — побелевшими губами прошептал эльф. — Это просто невозможно… — он рухнул в кресло.

Это было невозможно, но это произошло.

Подобрав с потертого ковра письмо, Ким вновь перечитал каждую строчку. И все равно не мог поверить.

«Мой дорогой Киммерион!

Прости за банальное начало, но раз ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых. Надеюсь, ты с пониманием отнесешься как к моему решению, так и к моему поступку, и не натворишь глупостей. Я верю в твое благоразумие и выдержку, и верю, что ты не позволишь, чтобы все наши труды пошли насмарку.

Сразу объясню ситуацию. Надеюсь, кроме тебя, никто не узнает, как было дело, и ты не станешь приподнимать полог тайны над этим происшествием, порочащим, как ни странно, абсолютно всех его участников.

Ты никогда не задумывался, почему я не выступаю в Императорском театре, почему мне не присылают приглашений на гастроли и концерты? Некогда мое имя гремело в Империи, Париасе, Номикане, и даже в Сэйкароне. Я был очень знаменит. Но, кроме музыкального таланта, Магнус одарил меня еще живым умом, а также связями в Тринадцатом Столе Имперской Канцелярии и тягой к приключениям и хитроумным загадкам. Так я оказался в Отделе Особых Расследований.

Благодаря этому я очень быстро поднялся вверх по карьерной лестнице и вскоре занял достаточно высокий пост, войдя в группу следователей, возглавляемую лично Александром Здравовичем. Я был молод, мечтал служить Империи, и почитал за великую честь работать с таким необычным человеком, как глава Тринадцатого Департамента. Повторюсь, я был молод и наивен, кроме того, приехал из далекой провинции и понятия не имел о том, какие интриги плетутся в сердце Империи.

Представь себе, каким шоком для меня стала некоторая информация, по долгу службы полученная в ООР. Я не мог мириться с этим, считал, что часть сведений должна быть обнародована, но боялся сделать это открыто. И начал шифровать истину в музыке. Среди имперских аристократов немало людей, обладающих Талантом, и некоторые из них — те, на кого я и рассчитывал, — смогли услышать в мелодии не только ноты, но и послание. Не стану вдаваться в подробности, у меня не так много времени.

В результате моих действий был сорван ряд операций Тринадцатого Департамента. Им пришлось решать проблемы несвойственными методами, чего я и добивался. Ты немного знаком со стилем их работы. При всем моем уважении к Александру Здравовичу, я нахожу некоторые их способы работы бесчеловечными. Достижение цели любыми методами — это жестоко. Цель не оправдывает средства, как бы нам не доказывали обратное. Никогда не достичь добра, блага и счастья через кровь, боль и страх. Невозможно дать жизнь, убивая.

Мне пришлось поплатиться за мои убеждения. Естественно, Здравович решил выяснить, кто виновен в провалах операций. И, естественно, вышел на меня. И тогда я сглупил. Не до конца еще понимая, с кем связался, я попытался шантажировать его.

Когда я понял, на что в самом деле способен Александр, мне стало страшно. Честно признаюсь, до сих пор удивлен, что меня тогда не убили. Мне повезло — прежний император, Альвар VI, был страстным поклонником моего таланта, и он заступился за меня перед всемогущим главой ООР. Но в обмен на жизнь — а жить мне в двадцать семь лет очень хотелось — меня навсегда лишили права публично выступать, а те произведения, что были мною к тому моменту написаны, исключая самые ранние, категорически запретили когда-либо еще исполнять.

С тех пор прошло тридцать шесть лет, но желание отомстить не покидало меня ни на минуту. Мне удалось узнать, кто был виновен в том, что Здравович меня нашел, но… Я снова недооценил Тринадцатый Стол. И мой враг узнал о моем интересе к его персоне, и сумел обыграть меня. Несмотря на мой преклонный возраст, я оказался втянут в любовную интригу с множеством действующих лиц и игроков. Не стану вдаваться в подробности — это скучно, грязно, да и не касается тебя. Итог в том, что я был вынужден вызвать на дуэль Кайрана де Марано, личного адъютанта Александра Здравовича, лучшего фехтовальщика Империи.

Сейчас, когда я пишу это письмо, до дуэли остается два часа. Я знаю, что против виконта де Марано мне не выстоять, и знаю, что на этот раз в живых меня не оставят. Мне жаль расставаться с тобой, друг, но… обстоятельства на сей раз сильнее меня. Не забывай о том, чему я тебя учил.

Киммерион, ты — единственный за тридцать с лишним лет, к кому я обращаюсь «друг». Ты уже перестал быть для меня учеником, выйдя на мой уровень и превзойдя его. Я чувствую, тебе уготовано великое будущее, я не зря остановил свой выбор именно на тебе. Лишь об одном прошу, нет, заклинаю, всем святым, что для тебя свято — откажись от мести. Здравович оказался не по зубам мне, и тебе тоже с ним не справиться. Откажись от мести!

Я мог бы сделать это предсмертной просьбой, оставив тебе страшный выбор, но я слишком люблю и уважаю тебя, чтобы так поступить. Решай сам. Но заклинаю — откажись! Иначе ты погубишь себя.

Все, что у меня есть, я завещаю тебе. Все необходимые бумаги лежат в верхнем ящике стола в кабинете, там же документы на твое имя, включая свидетельство об имперском подданстве — прости, сделать тебе мидиградское гражданство мне не удалось. Также в ящике ты найдешь рекомендательное письмо к главе Императорского театра, лорду Вэйлианессу Эль'Чанту — думаю, вы найдете общий язык, он тоже эльф, хоть и серый. Я рассказывал ему о тебе, и он несколько раз слушал твою игру. Ты бесконечно талантлив, и Вэйлианесс с удовольствием организует тебе несколько выступлений — сперва в театре попроще, а дальше… Все зависит от тебя.

Я сделал все, что в моих силах, а это, увы, не так много. Перед тобой много дорог, и лишь ты волен выбирать, по какой из них следовать. Я рад, что знал тебя, рад, что учил. маркиз Губерт фон Эстрен.

P.S. Не забывай меня, Киммерион ан Илленмиль. И не забывай моих уроков — они тебе пригодятся. Прости. Губерт.

P.P.S. Проследи за тем, чтобы меня похоронили вместе с моей скрипкой.

Скрипач»

Это письмо Ким обнаружил на столике в прихожей, когда вернулся из сада, где работал над новым произведением. Конверт был без адреса и печати Почтовой Службы Мидиграда, только наискось шла надпись, сделанная знакомым почерком учителя:

«Киммериону»

Словно во сне, Киммерион встал с кресла, прошел в кабинет Губерта, открыл верхний ящик стола. Там действительно обнаружились упомянутые в письме бумаги: завещание, бумага на владение домом, банковский лист, и документы — удостоверение личности и подтверждение имперского подданства, а также запечатанное письмо, адресованное Вэйлианессу Эль'Чанту.

Некоторое время эльф тупо смотрел на бумаги. Потом аккуратно сложил письмо Губерта, убрал его во внутренний карман колета, закрыл ящик и вышел в гостиную.

Сев в кресло — любимое кресло Губерта — вампир налил себе виски, но к стакану даже не притронулся. Второй раз жизни он терял того, кто был ему дорог. И если гибель Лианэй осталась за туманом собственной боли и страха, то потерю учителя Киммерион переживал в полной мере.

Он тупо смотрел на лежащую на столе скрипку, пытаясь заставить себя надеяться. Губерту могло повезти, он был очень хорошим фехтовальщиком и вполне мог выиграть дуэль. Что-то могло случиться с его противником, из-за чего тот не смог придти на поединок. Что угодно могло случиться, и тем самым спасти жизнь скрипача, но… Ким прекрасно знал, он чувствовал, что этого не случилось. Единственного за двадцать с лишним лет человека, отнесшегося к эльфу хорошо, единственного, от кого он видел любовь и заботу, единственного, кто был ему дорог, больше не было в живых.

Раздался стук в дверь. Киммерион уже знал, кто пришел, и зачем. Он медленно встал, медленно подошел к двери и столь же медленно ее открыл.

На крыльце стоял человек. На вид ему было около двадцати пяти лет. Он был среднего роста и очень красив, хотя выражение грусти и некоторой вины совершенно не шло его улыбчивому лицу. На плече под дублетом виднелась выпуклость повязки — Губерт не сдавался до конца. Длинные темно-каштановые волосы спадали на спину из-под шляпы, надетой поверх пиратской банданы, которая как вошла в моду среди дуэлистов лет тридцать назад, так до сих пор и являлась знаком принадлежности к среде поклонников встреч тет-а-тет на Аллее Скрещенных Шпаг. Внимательный взгляд карих глаз был задумчив и печален.

Но все это Киммерион отметил в первый миг, скользнув по незваному гостю взглядом. Внутренний голос подсказал, что этого виконта эльф где-то уже видел, но…

Сейчас вампира не интересовал ни Кайран де Марано, ни подсказки внутреннего голоса. Он смотрел на тело Губерта, безжизненно висящее на руках своего убийцы. Предчувствие не обмануло — учителя действительно не было в живых. Возможное — не случилось.

— Добрый вечер, — тихо произнес виконт. Ким резко вскинул голову, обжигая того ледяным взглядом нечеловечески зеленых глаз.

— Для вас, сударь, он, может, и добрый, — не то прохрипел, не то прошипел эльф. Его душили едва сдерживаемые рыдания.

— Как может быть добрым вечер, когда вынужден убить человека, которого безмерно уважал всю жизнь? — все так же тихо спросил Кайран. Ответом ему стал недоуменный взгляд Киммериона. — Куда я могу положить тело?

Молодой скрипач судорожно дернул рукой в сторону спальни Губерта и сам последовал за виконтом. Тот прошел в комнату, осторожно опустил тело на кровать и вышел в гостиную, где стоял бледный, как сама смерть, новый хозяин дома. Кайран приблизился к пюпитру Губерта, протянул руку к скрипке…

Ким сам не понял, что сделал. Просто через мгновение скрипка оказалась в его руках, а виконт отшатнулся в сторону, схватившись за ушибленные пальцы.

— Не смей трогать его скрипку, убийца! — зрачки вампира стали вертикальными, из под верхней губы показались удлинившиеся клыки. Он подхватил со стола перчатку, и не глядя на нее, швырнул в лицо Кайрану.

Надо отдать должное реакции виконта — перчатка лица не коснулась, он поймал ее в полете.

— Надо же, — грустно улыбнувшись, сказал он. — Еще никогда меня не вызывали на дуэль, бросив в лицо мою же перчатку.

Ким смутился. Действительно, ситуацию нелепее сложно было представить.

— Я…

— Понимаю, вы вызываете меня на дуэль. А я не хочу с вами драться, и потому приношу вам свои извинения, — виконт изящно поклонился.

Эльф застыл, как громом пораженный. Всему Мидиграду было известно, что завзятый дуэлист де Марано никогда не приносил извинений и не отказывался от дуэли.

— Нет, сударь, вы будете со мной драться. Или я ославлю вас на всю столицу, — Киммерион пришел в бешенство.

— Как? Как может беглый эльф, за которым охотится Тринадцатый Департамент и который не имеет даже мидиградского гражданства, ославить меня?

— Весь город узнает, что вы побоялись сражаться со мной на дуэли, — продолжал Ким уже не так уверенно. Фразу о побеге из катакомб ООР он пропустил мимо ушей.

— Весь город посмеется над дураком, который принял извинения Кайрана де Марано за чистую монету. Извините, у меня такая репутация. Мало кто в Империи может сказать, что я побоялся с ним драться, а кто может — не скажет.

Киммерион окончательно растерялся. Он не понимал, что хочет от него этот молодой дворянин, прославившийся своими дуэлями и дебошами на всю столицу.

— В таком случае я вынужден повторно вызвать вас на поединок, сударь. На сей раз — еще и за оскорбление, — почти прорычал вампир. Клыки вытянулись на всю длину.

— Хорошо, сударь, уговорили, — со скучающим выражением лица сказал Кайран. — Честно признаться, вы меня разочаровываете. Я рассчитывал, что ученик Губерта окажется умнее. Что же, пройдемте в сад. Если мне не изменяет память, там вполне достаточно места.

С каждым новым выпадом Кайрана Ким свирепел. Дуэль продолжалась уже более получаса. Виконт финтил, атаковал и защищался, временами нанося удары, которые даже не прорывали одежду эльфа, но ясно давали понять, что только что Кайран де Марано в очередной раз имел возможность убить своего противника.

Наконец Киммериону удалось на миг пробиться за почти идеальную оборону виконта. Острие меча коснулось груди Кайрана, оставив длинную царапину на кожаном дублете. И в ту же секунду шпага глубоко погрузилась в левое бедро Кима.

Адская боль охватила все тело. Киммериону показалось, что его разрывают на части, втыкают длинные иглы, опускают в кипящее масло… Мысленно прокляв имя де Марано, Киммерион рухнул на одно колено. И тут же почувствовал холод клинка у горла.

— Ты очень молод, эльф, но тебе пришлось пройти через ад. Ты ненавидишь меня за Губерта, Здравовича за сестру, весь мир — за себя, но ты ни разу не удосужился поинтересоваться, отчего происходит так, а не иначе. Можешь больше не бояться Тринадцатого Департамента — тебя оставили в покое. Живи, как умеешь, только не заставь меня пожалеть о том, что я не убил тебя сегодня. Губерт был мне другом, как и тебе. Мне было мучительно больно убивать его, но есть вещи, которые стоят и моей боли, и твоей, и смерти Губерта, и смерти Лианэй, и смерти многих, многих других. Я не прошу тебя отказаться от ненависти ко мне и Александру, но прошу — не заставь меня пожалеть, что я сохранил тебе жизнь, — в голосе Кайрана звенел лед. И Киммерион понял — несмотря на кажущуюся молодость, он гораздо опытнее эльфа, и что такое ад на земле знает не понаслышке. Киму стало по-настоящему страшно в тот момент, когда его взгляд встретился со взглядом Кайрана. — До встречи, Киммерион. Что-то мне подсказывает, что мы еще встретимся. И… Не пренебрегай советами твоего учителя, я не сомневаюсь, что он преподал тебе многое, кроме фехтования.

Виконт де Марано убрал шпагу в ножны, развернулся и ушел.

Сидя в кресле, Киммерион анализировал разговор с Кайраном. Все распоряжения насчет похорон Губерта были отданы, и теперь эльф мог отдохнуть. Он невидяще смотрел на пляску пламени в камине, пил виски и размышлял.

Тринадцатый Департамент решил оставить его в покое. Почему? Он не мог этого понять. Чем больше Ким думал над этим, тем меньше понимал мотивы поступков Александра Здравовича и его адъютанта. Еще и слова Кайрана о боли и смерти, о ненависти… Слишком много задачек сразу. Слишком.

Единственная странная фраза, смысл которой был вампиру понятен — фраза об учителе фехтования. Губерт, конечно, занимался с ним не только музыкой, еще были уроки истории, геральдики, этикета, и всего прочего, что необходимо знать, живя в Мидиграде. Фехтование тоже присутствовало, но слишком уж разнились стили боя старого скрипача и его ученика. Их поединки, проходившие раза три в неделю, были уроками для обоих. Губерт немало почерпнул из эльфийской манеры боя длинным мечом, Ким учился классическому фехтованию на шпагах. Но, несмотря на это, учителем фехтования скрипач не был.

Но разгадку странной фразы Кайрана Киммерион все же нашел. Губерт обманул противника, сказав, что обучал эльфа именно фехтованию. Почему-то он не хотел, чтобы в ООР знали о том, что эльф стал учеником Губерта-скрипача, а не Губерта-фехтовальщика. Почему — Ким не знал, но таково было желание учителя. Значит, они не узнают.

Виски закончился. Сидеть дома было невыносимо — Киммериону постоянно слышались шаги Губерта, его голос, в воздухе витала мелодия его скрипки… Набросив плащ, молодой скрипач вышел на улицу.

Стояла глубокая ночь. Улицы были пустынны, лишь возле открытых таверн собирались небольшие компании припозднившихся гуляк, да патрули стражи время от времени проходили по центральным улицам. Теперь Ким мог их не бояться — дома, в ящике стола, лежали бумаги, подтверждающие его имперское подданство и документ о временном гражданстве Мидиграда.

Слезы, душившие эльфа во время первого разговора с Кайраном, куда-то пропали после странной речи виконта. Сейчас бредущий по ночной столице Империи беловолосый вампир вспоминал об учителе с грустью, но уже без готовой разорвать сердце на части боли. Теперь у него была цель — стать достойным своего учителя. И отомстить. Губерт правильно сделал, что не сформулировал просьбу отказаться от мести как предсмертную, это стало бы для Кима страшным выбором. Киммериону было стыдно, что он не может выполнить просьбу, но… Он не понимал, что могло стоить смерти Лианэй. Для чего была нужна ее смерть?

Погрузившись в свои мысли, эльф незаметно для себя забрел на край Вольного квартала, место и днем неспокойное, а уж ночью… От раздумий его отвлек возглас за спиной:

— Эй, отродье ушастое, иди сюда!

Поняв, куда его занесло, Ким понял и причину грубости обращения — здесь не церемонились с чужаками. Но, обернувшись, он почувствовал, что все гораздо хуже.

Футах в тридцати от него стояли шестеро молодых людей в богатой одежде, явно аристократы, ищущие ночью приключений и развлечений. Один из них, явно главный в компании, и бросил оскорбительную фразу.

Постаравшись засунуть гордость куда-нибудь подальше — жизнь в данной ситуации дороже — Киммерион сделал вид, что не заметил слов аристократа.

— Падаль остроухая, я к тебе обращаюсь!

Скрипя зубами, вампир ускорил шаг и свернул в ближайший переулок.

И тут же осознал, насколько ошибся. Переулок оканчивался тупиком.

Ким резко обернулся, но шестеро аристократов уже стояли у выхода из переулка. Пути к отступлению не было.

— Что же ты, совсем оборзел, выкидыш природы? — лениво поинтересовался главный.

— На колени, нелюдь, когда с тобой человек разговаривает! — прикрикнул второй, судя по кнуту, висящему слева под шпагой — любитель фехтования в южном стиле. Бич оказался у него в руке, взмах — длинная кожаная змея распласталась в воздухе и больно ужалила Киммериона стальным концом. Удар пришелся в рану, полученную от Кайрана.

Этого эльф стерпеть уже не мог. С тихим шуршанием меч покинул ножны, плащ был мгновенно намотан на руку. Аристократы не заставили себя долго ждать, с оскорблениями и смехом они выхватили шпаги и бросились на загнанную жертву.

Но жертва не собиралась сдаваться охотникам. Ким легко отражал их удары, успевая атаковать в ответ. К сожалению, нападающих было слишком много, и они понемногу заставили вампира отступить к стене. Точный, быстрый укол в плечо — и обмотанная плащом левая рука, использовавшаяся в качестве щита, повисла плетью.

И в этот момент Киммерион узнал предводителя этой стаи шакалов. Он был одним из тех трех, которых в тот страшный вечер, когда он наполовину поседел, Мамаша Динки привела для Лианэй. На эльфа нахлынула безумная ярость.

Кима загнали в угол. Он застыл у стены, обводя противников злым взглядом загнанного хищника, раненого, но оттого еще более разъяренного и опасного.

Он понимал — это конец. И готовился к переходу в боевую трансформацию, особое умение вампиров, которому научился за долгие двадцать лет в подземельях Тринадцатого Департамента. Ким понимал, что живым ему не уйти, но, по крайней мере, был уверен в том, что эту мразь он заберет с собой.

Глава X. Кто они есть

Эль закончился. Рагдар с сожалением глянул на опустевшую кружку, с трудом подавив желание как следует треснуть ею о чью-нибудь голову, опустил кружку на стол, и огляделся. Народу в таверне осталось немного — несколько стражников после смены расслаблялись элем, двое припозднившихся купцов, с вечера обсуждавших сделку, осоловело потягивали вино в дальнем углу, да молодой парень, явно путешественник, спустился в общий зал позавтракать да заказать припасов на дорогу. Еще несколько часов назад это разочаровало бы скучающего северянина, но после разговора с этим странным человеком, Вегой…

Внимание варвара привлек блеск под столом. Наклонившись, Рагдар разглядел кольцо с прорезями, в которые были вставлены крохотные кусочки металла.

Варвар принялся вспоминать, откуда диковинная вещица могла появиться под столом самой обычной, хоть и хорошей таверны. И, наконец, сообразил, что в тот миг, когда он подходил к столу, ничего подобного подле него не лежало. Значит, сию штуковину потерял новый знакомый, Вега.

Покосившись на луну, нахально заглядывающую в окно, северянин поднялся со скамьи, опустил диковинку в карман.

— Любезный, подскажи, в какой комнате живет человек, с которым я разговаривал полчаса назад? — обратился он к трактирщику.

Мэхил окинул варвара взглядом, явно прикидывая, стоит ли отвечать на его вопрос, или лучше вежливо отказать.

— Лорд де Вайл?

Рагдар, несколько удивленный фактом дворянства нового знакомого — тот держался без всякой заносчивости — почувствовал сомнения почтенного хозяина «Пушистой Наковальни», и уточнил:

— Он забыл на столе свою вещь, хочу вернуть.

— Тринадцатые комнаты в южном флигеле, — после секундного замешательства ответил Мэхил.

— Благодарю.

Пройдя по коридору во флигель, Рагдар поискал глазами дверь с тринадцатым номером, подошел к ней, и замер, услышав странные звуки, доносящиеся даже сквозь толстые стены. Действуя по наитию, северянин осторожно приоткрыл дверь — она была не заперта.

Вега лежал на полу. Его били странные судороги, тело выгибалось дугой совершенно невозможным для человека образом, ногти остервенело скребли пол. С бледных, сведенных судорогой губ срывался хрип, переходящий в рычание, за ним — полный муки стон.

Рагдар замер, пораженный открывшейся картиной, мелькнула мысль — приступ какой-то болезни, но этот вариант тут же был отвергнут. Взгляд Веги на миг нашел глаза варвара — и в этом взгляде не было не то чтобы ничего человеческого — даже разума в нем не было.

Судороги прекратились, Вега вскочил на ноги, выхватывая из-за голенища сапога узкий длинный стилет из блестящего черного не то камня, не то стекла. На перекошенном лице застыло выражение мрачной решимости. Его рука взметнулась к горлу…

На то место, где только что стоял Рагдар, с громким стуком упали две секиры и боевой нож. Огромный бело-серебристый волк сбил неудачливого самоубийцу с ног, рухнул сверху, придавливая всем телом к полу.

И тут оборотень очень сильно удивился. Он никогда не сталкивался ни с кем, кто был физически сильнее его — не считая, конечно Князя-Чародея. Поэтому то, что произошло в следующее мгновение, оказалось для Рагдара неожиданностью.

Вега просто отшвырнул его в другой конец комнаты, тут же вскочил на ноги, отбрасывая стилет и вырывая из ножен номиканские — как определил их для себя варвар — мечи. Черные глаза пылали безумием, сжимавшие рукояти пальцы побелели. Взметнулся вихрь клинков, обращая недавнего собеседника в ураган смерти.

Волк метнулся к своему оружию, на бегу перекидываясь, подхватил тяжелые секиры и тут же был вынужден защищаться от града ударов.

Несмотря на то, что Вега казался безумцем, способности мыслить он явно не утратил. Ни одного лишнего движения, ни единого удара впустую. Рагдару было невероятно сложно блокировать его атаки или уклоняться от них. Короткий взмах меча — и одна из секир отделилась от рукояти, глубоко воткнувшись в пол буквально в полудюйме от ноги оборотня. Спустя несколько секунд вторая секира отлетела в сторону. Северянин остался безоружен перед лицом воплощенной гибели.

Уклоняясь от следующей атаки, он не удержал равновесия и, оступившись, растянулся на полу. Хищно взлетел чуть изогнутый меч над головой, и… Пальцы Рагдара наткнулись на тонкую рукоять стилета.

Рванувшись в сторону, оборотень чудом избежал удара, что должен был снести ему половину черепа, отделавшись глубоким порезом на лбу. Хлынувшая кровь мгновенно залила глаза, варвар инстинктивно подался назад, ощутил поток воздуха у горла, вызванный стремительным полетом номиканского меча, и рванулся вперед, метя стилетом туда, где должен был стоять его противник.

Узкое лезвие по рукоять вошло во что-то мягкое. На пальцы Рагдара упали капли чего-то густого и теплого, но острый волчий нюх не признал в этом кровь. Взмахнув свободной рукой, он стер с глаз свою собственную кровь, вновь обретая возможность видеть.

С тихим звоном рухнули на пол мечи. Глаза вновь приобрели осмысленное выражение, Вега опустил взгляд вниз — рукоять стилета торчала из живота чуть пониже солнечного сплетения. Он посмотрел на Рагдара.

— Прости, — с трудом проговорил Вега, прежде чем без сознания рухнуть на пол.

Около полуминуты северянин стоял над поверженным врагом, тупо глядя на перепачкавшую его руки темную, густую субстанцию, которая была абсолютно не похожа на кровь, но тем не менее ею являлась. Перевел взгляд на лежащую рядом секиру — и увидел, что ее лезвие покрыто той же псевдокровью. Вновь посмотрев на Вегу, Рагдар понял, что одним ударом все же достал его в плечо, причем секира перебила ключицу. Как он после этого сражался левой рукой — непонятно. Но, присмотревшись, варвар увидел, что кость почти полностью срослась, прекратилось кровотечение, и края раны медленно, но верно стягиваются. Гораздо медленнее, чем регенерировал сам Рагдар — порез на лбу уже полностью зажил — но все же рана уже начала закрываться. В отличие от той, что была нанесена стилетом.

Очень витиевато выругавшись, оборотень перенес раненого на постель, распорол ножом рубашку, осторожно извлек стилет. Он уже понимал, что Вега — не человек, но от всей души надеялся, что внутренние органы у него расположены, как у людей. В таком случае можно было с уверенностью сказать, что никакие жизненно важные органы не пострадали.

Перевязав рану, Рагдар прислушался к дыханию Веги — оно уже стало ровным и спокойным. И только теперь внимательно рассмотрел стилет.

Он был изготовлен из сиаринита — камня вулканического происхождения. Узкое трехгранное лезвие наносило раны, практически не подлежащие зашиванию. Полая рукоять, сделанная из стали, уравновешивала клинок — его можно было метнуть. Предназначено оружие было для женщины или эльфа. Или любого другого, обладающего узкой, изящной кистью. Бросив взгляд на руки Веги, Рагдар уже даже не удивился — кисти были эльфийские.

Что-то еще не давало покоя, что-то, связанное именно с эльфами. Оборотень, прикрыв глаза, принялся восстанавливать в памяти схватку.

И вспомнил.

В тот момент, когда Вега черкнул его по лбу, черные волосы отлетели назад. Уши, которые полчаса назад были абсолютно нормальными, по-человечески круглыми, сейчас заострились и вытянулись, как у самого заправского эльфа.

Однако ни эльфом, ни даже полуэльфом Вега не был.

Рагдар удобно устроился в кресле возле кровати, настроившись на длительное ожидание. Сиаринитовый стилет он на всякий случай оставил под рукой, памятуя о неуязвимости Веги к обычному оружию.

Во время схватки хмель из головы выветрился полностью, но, несмотря на феноменальную силу и выносливость, Рагдар смертельно устал за последние двое суток. Тяжелая дорога, проблемы при въезде в город, вечерняя попойка с Вегой, потом этот поединок… Северянин сам не заметил, как провалился в сон.

Из забытья Рагдара выдернул стон, и последовавшая за ним тихая, но внятная и очень злобная брань. Мгновенно очнувшись, оборотень сжал пальцы на рукояти стилета — те три, что на ней помещались — и, наклонившись вперед, открыл глаза, готовый в любую секунду откатиться в сторону, уходя от атаки.

Вега полусидел на постели, прижав ладонь к ране. Сквозь наложенную Рагдаром повязку просочилась темная кровь.

— Доброе утро, — усмехнулся варвар.

— Какое, к дьяволу утро?!?

— Раннее, — Рагдар поднялся на ноги, бросил в петлю уцелевшую секиру. — Я не буду ни о чем спрашивать. Захочешь — расскажешь. Не захочешь — не очень-то и надо. Удачи. Ах, да, чуть не забыл — держи эту вещь подальше от своих врагов, — с этими словами он швырнул стилет на стол, развернулся и направился к двери.

— Зато я буду спрашивать! — раненый приподнялся на локте.

Оборотень, игнорируя реплику недавнего противника, распахнул дверь спальни.

— Рагдар, стой! — Вега предпринял попытку вскочить на ноги, но переоценил свои силы и, глухо вскрикнув от боли, рухнул обратно. На повязке вновь проступила кровь, влажно блеснувшая в свете догорающей свечи на столе.

Тяжело вздохнув, северянин обернулся, промедлил секунду и, захлопнув дверь, вернулся к кровати. Черные глаза Веги сверкали злостью. На миг Рагдар удивился, но тут же понял — тот злился не на него, а на самого себя.

— Что вчера произошло? — пронзительный взгляд впился в сине-серые глаза варвара.

— Ничего не помнишь, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес оборотень.

— Очень смутно. Какие-то обрывочные моменты, — признался Вега, усаживаясь поудобнее. — Проклятье! — выругался он, когда повязка надавила на рану. — Рагдар, будь другом, достань из верхнего ящика стола шкатулку.

Получив желаемое, Вега извлек из коробочки небольшой пузырек полупрозрачного зеленого стекла, отпил примерно половину. Затем стилетом срезал повязку, глянул на рану — и остолбенел.

— Сиаринит… Кто меня ранил?

— Вообще-то я, — оскалился оборотень. — Сперва ты попытался всадить эту сиаринитовую штуку себе в горло, но я тебе помешал. А потом ты на меня кинулся, едва не убил. Защищая свою жизнь, я воткнул в тебя единственное оружие, оказавшееся под рукой в тот момент.

С каждым словом Рагдара Вега бледнел все больше. Учитывая то, что его кожа от природы имела весьма светлый, матовый оттенок, к концу короткой речи варвара раненый сравнялся цветом со свежевыпавшим снегом. Лихорадочно блестевшие глаза потухли.

— Расскажи подробнее, если можешь, — попросил Вега, накладывая на рану порцию пахучей мази из плоской коробочки.

И Рагдар начал рассказывать, изо всех сил стараясь не смотреть на пятна темной, почти черной крови на отброшенной в сторону старой повязке.

Когда он закончил, Вега долго сидел, уставившись в одну точку.

— Все понятно, — наконец прошептал он.

— Что понятно?

— Что со мной произошло. Все из-за моего прошлого. Слишком многое случилось за двести восемь лет моей жизни…

— Сколько?!? Ты что, маг?

— И маг тоже, но, во-первых, в этом мире я почти полностью лишен магических способностей, а во-вторых, по меркам моей расы я еще юнец.

— В этом мире? Есть другой? Твоей расы? Какой? — глаза изумленного Рагдара приобрели форму правильного круга.

— Миров очень много. Этот — один из семидесяти трех миров сектора h-35, а секторов в нашей Вселенной насчитывается более трехсот, в каждом не менее полусотни миров. Впрочем, это неважно.

— Так теория множественности миров верна?

Настал черед Веги округлившимися от удивления глазами воззриться на собеседника. Какому идиоту пришло в голову назвать этого человека варваром?!?

— Не совсем. Раз ты с ней знаком, то можешь прикинуть, что в ней истина, а что — нет. Касаемо расы… Ну, то, что я — не человек, ты уже понял.

— Ага. А также не эльф и не дворф.

— Если проводить аналогии с вашим миром, то моя раса наиболее схожа с даргелами.

— Каста людей, которыми правили маги, производившие генетические изменения людей? После чего они превращались в нечто, более сильное, ловкое и так далее… Мало что про них знаю.

— Примерно так. Меня практически не убить обычным оружием, даже прямое попадание из арбалета в голову грозит мне максимум трехдневным постельным режимом. Это если попадут очень удачно. Зато любая царапина, нанесенная сиаринитом, заживает вдвое дольше, чем обычная рана у обычного человека.

— Ну что же, это многое объясняет.

Рагдар замолчал, потрясенный свалившейся на него информацией. То, что он только что услышал, казалось бредом сумасшедшего, но сейчас Вега вовсе не был похож на безумца.

— Ты пояснил многое, но не все, — наконец произнес оборотень. — То, что с тобой вчера происходило, это для твоей расы как, нормально?

Новоявленный даргел отрицательно покачал головой.

— Нет. Это не нормально.

— Тогда почему?

— Я же говорю — призраки прошлого. Смотри, — Вега снял с тумбочки удивительно четкий и детальный портрет рыжеволосой симпатичной девушки лет двадцати. — Это Францеска. Единственная и любимая. Она погибла у меня на руках, спасая мне жизнь… — он начал рассказывать. На сей раз — без утайки. Он не отдавал себе отчета в том, что видит Рагдара второй раз в жизни, что его тайны могут быть использованы против него, что говорить об этом смертельно опасно… Вега испытывал к северянину искреннюю симпатию и доверие. И ему необходимо было выговориться. Единственное, во что он не углублялся — это история его расы. В конце концов, это был не совсем его секрет…

Когда даргел закончил, оборотень долго смотрел в одну точку, потрясенный тем, что услышал. Он и подумать не мог, что с кем-то может произойти подобное. Немного помолчав, Вега вновь заговорил:

— Я думал, что в новом мире смогу начать жизнь заново. С чистого листа. Думал, кошмары оставят меня в покое, думал, здесь я выдержу. И сам смогу жить нормально, и Аригу с детьми терроризировать своими приступами не стану. Ошибся, к сожалению. Видимо, для меня все закончилось… — загоревшийся было в глубине черных глаз огонек угас. Взгляд стал пустым и невозможно усталым. Это был взгляд еще не сломавшегося, но находящегося на грани человека.

Рагдар с тревогой смотрел на друга. Да, именно друга. И не имело значения то, что знакомы они были всего десять часов. Но варвар прекрасно понимал, что сейчас Веге нужна помощь. Но только какая? Он чувствовал, что попытка доказать, что все еще впереди, здесь не поможет. Быстро перебрав в уме всевозможные варианты, оборотень наконец остановился на единственно верном.

— И что? Сдаешься? Возьмешь свой гребаный стилет и воткнешь себе в глотку, как пытался сделать вчера? Или попросту сопьешься? Или придумаешь еще какую-нибудь очередную глупость в том же духе? Это путь слабака, — нарочито грубо произнес Рагдар. В устремленном на него взгляде антрацитовых глаз мелькнула боль. Северянину было нестерпимо стыдно, но лекарство бывает горьким.

— Ты не понимаешь, я…

— Конечно, я не понимаю, куда уж нам, дикарям! Сломался, а теперь пытаешься оправдаться. Я был о тебе лучшего мнения, — с этими словами варвар поднялся и направился к двери.

— Рагдар!

Он обернулся, стоя уже в дверном проеме. Чуть презрительно посмотрел на друга — кто бы знал, как тяжело дался оборотню этот взгляд, — и тихо произнес:

— Я-то думал, ты — мужчина, воин. А ты, оказывается, сопливая истеричная девка.

И вышел, хлопнув дверью и оставив даргела с отвисшей от такого хамства челюстью приходить в себя.

До рассвета оставалось около часа. Рагдар шел по улице, прихлебывая из кувшина эль, и размышляя о событиях последней ночи. Он искренне надеялся, что его «шоковая терапия» сработает как надо, а не окажется последней каплей.

Внезапно внимание оборотня привлекли крики в соседнем переулке.

— Ату его, ату!

— Бей нелюдя!

— Не уйдешь, тварь ушастая!

И полный ненависти крик. Высокий, звонкий голос хрипел от ярости.

— Мразь!

Не раздумывая более, Рагдар бросился в переулок. Его глазам открылась следующая картина: шестеро богато одетых молодых людей явно благородного происхождения уже прижали к стене высокого беловолосого эльфа. Эльф из последних сил отбивался длинным мечом от шпаг и кинжалов нападавших, но их было слишком много. По плечу стекала кровь из раны на шее, беловолосый заметно припадал на левую ногу.

Будь здесь обычная драка, Рагдар прошел бы мимо. Драться сейчас не хотелось. Но он с детства ненавидел нечестный бой, а то, что сейчас происходило в переулке, больше всего было похоже на убийство ради удовольствия. Потому оборотень вырвал из петли уцелевшую в схватке с Вегой секиру и кинулся на молодых людей. Но даже здесь он остался верен себе, и несмотря на явную выгоду бесшумного подкрадывания и удара в спину, северянин не стал унижать себя и криком предупредил противников о своем приближении.

Схватка закончилась быстро. Длинный меч в руках получившего шанс выжить эльфа молнией взметнулся вверх, и хищной птицей упал на руку ближайшего, отсекая ему кисть. Парень с воплем рухнул на камни мостовой, прижимая обрубок руки к груди. Рагдар мощным ударом отшвырнул еще одного на противоположную сторону переулка, переломав, похоже, половину ребер. Лезвие меча беловолосого неуловимым движением чиркнуло по горлу третьего, тот захрипел и, давясь собственной кровью, опустился рядом с товарищем. Еще одному варвар заехал плоской стороной секиры по лицу, оглушая. Оставшиеся двое оценили ситуацию, и поступили максимально разумно — бросились бежать со всех ног, оглашая окрестные улицы криками: «Стража-а-а!!!».

— Ты как? — поинтересовался северянин у эльфа. Тот поднял на него взгляд нечеловечески зеленых глаз.

Оборотень вздрогнул. У него не было причин не любить представителей других рас, в том числе эльфов, но этот почему-то вызывал жгучую неприязнь на подсознательном уровне. Прислушавшись к себе, Рагдар понял — беловолосый не нравился его звериной половине.

В зеленых глазах, к удивлению варвара, мелькнули схожие чувства.

— Благодарю, в порядке. Спасибо за помощь, — не то проговорил, не то прошипел он.

— Рагдар, — он протянул эльфу руку. Тот вздрогнул, но вложил изящную эльфийскую кисть в широкую ладонь.

— Киммерион.

— Вот они, вот!!! — послышались крики за спиной. Эльф и северянин резко обернулись.

К ним бежали несколько стражников, за которыми на безопасном расстоянии следовали те двое.

Бежать смысла не было — переулок оканчивался тупиком. Драться со стражей было глупо — только хуже было бы. Киммерион пытался дернуться, когда ему больно выкрутили руки, но тут же получил древком алебарды в лицо и притих.

Им не повезло. Очень не повезло. Молодой человек, которому Киммерион отсек руку, оказался сыном герцога фон Ларда, главы Шестого департамента. После короткого, явно лишь для проформы, допроса эльфа и северянина отволокли в камеру, куда примерно через час зашел судья в компании подручных герцога, дабы зачитать приговор. Рагдара ждала виселица, Киммериону повезло меньше — разъяренный герцог, упирая на неоспоримую вину эльфа, отсутствие гражданства и нелюдское происхождение, вытребовал для того, кто искалечил его сына, костер. Затем подручные герцога крепко избили обоих, особенно досталось, естественно, Киму, и ушли в сопровождении судьи.

Казнь назначили на вечер, за час до заката.

* * *

— Ты видел его?

— Естественно.

— И что?

— Любопытный юноша. Вы не поверите, он не боится солнечного света, хотя не обладает должной силой и ловкостью. Вроде как обычный эльф, но многое умеет из вашего персонального арсенала, — Кайран де Марано с удобством расположился в кресле, крутя в тонких пальцах бокал с красным вином. Его собеседник стоял у кресла за тяжелым письменным столом, на котором в творческом беспорядке лежали бумаги.

Это был высокий человек лет тридцати пяти. Длинные волнистые волосы цвета воронова крыла спадали чуть ниже плеч, тонкие, аристократические черты лица, пронзительные красновато-карие глаза. Он был красив, но в чертах лица неуловимо скользило нечто отталкивающее.

— Действительно, необычно. Ты приставил наблюдателей?

— Разумеется. Они приступят завтра вечером, я снял с прежнего задания четвертую группу. Их заменят шестнадцатые, а ребята из четверки займутся Киммерионом.

— Губерт действительно обучал его фехтованию?

— Похоже на то. Но к скрипке учителя эльф даже притронуться не позволяет. Я сегодня попробовал…

— И что?

— Я получил ножнами по пальцам, и собственную перчатку в лицо.

Черноволосый улыбнулся. Его улыбка выглядела жутковато, тем более, что оба верхних клыка были чуть длиннее остальных зубов. Такое нередко случалось у обычных людей, но у него почему-то превращало улыбку в оскал.

— И что ты сделал?

— Сперва я извинился и отклонил вызов, — рассмеялся Кайран.

— А потом?

— Потом наш дражайший Киммерион сообщил мне, что раз я такой трус, что боюсь принять его вызов, то он опозорит меня перед всем Мидиградом. Я не выдержал и пояснил, что способных на подобное людей крайне мало, и он к их числу не относится. Киммерион повторил вызов, мне пришлось его принять.

— Надеюсь, ты его не убил и даже не покалечил? — судя по тону, если бы Кайран не оправдал надежд черноволосого, его ждала бы незавидная участь.

— Естественно. Уколол неприятно, на несколько часов лишив возможности нормально передвигаться, и ушел, сказав на прощание пару умных фраз. Пусть мальчик подумает.

— Хорошо. Что, по твоему, следует предпринять далее?

— Пусть развивается. Он не представляет для нас угрозы, изучать его лучше на расстоянии, от грандиозных идей мести Тринадцатому Департаменту его отвлекла идея мести мне лично, а от идеи мести мне лично — моя красивая речь. Экспромт, между прочим.

— Избавь меня от твоих красивостей. Ладно, твой план поддерживаю.

— Александр, вы займетесь этим лично?

— Нет, конечно, — он вновь нехорошо улыбнулся.

— А кто тогда? Меня начинают терзать смутные подозрения… — по лицу виконта было видно, что эти подозрения ему очень не нравятся.

— Кайран, ты слышал когда-нибудь такую фразу: «инициатива наказуема»? Ты предложил план, тебе его и реализовывать. Послезавтра жду полный отчет по Киммериону, а завтра… Я надеюсь, ты подготовил бумаги, пришедшие из Вестиньера?

— Да, — ответил Кайран слишком быстро, чтобы это могло быть правдой.

— У тебя пятнадцать часов. Свободен.

Виконт де Марано изящно поднялся на ноги, поклонился и покинул кабинет главы Тринадцатого стола Имперской Канцелярии Александра Здравовича.

Глава XI. Сны и предсказания

Костер догорал. Последние язычки пламени неуверенно приплясывали на краснеющих угольях, завершая последний танец. До рассвета было еще далеко.

Талеанис невидяще смотрел в костер. Он уже не чувствовал боли в усталых ногах, жара углей и сырости земли. Ему было очень плохо. Перед глазами вновь и вновь вставали картины той ужасной ночи, полуэльф не мог забыть жуткую морду Левиафана, бесконечный ужас, исказивший черты Нортахела, а главное — пронзительный взгляд темных глаз эльфийской богини…

— …Вот мы и встретились, Левиафан.

Голос Дианари Лиаласы звенел сталью. Это казалось вопиюще неправильным — ее голос должен был журчать, как весенний ручей, плясать перезвоном серебряных колокольчиков, лететь вечерним ветерком, но не звенеть ледяной сталью меча.

— Да, Дианари, вот мы и встретились. Помнится, последняя наша встреча проходила в более неприятных для тебя обстоятельствах, — демон гнусно ухмыльнулся.

— Я бы не советовала тебе об этом упоминать.

— Это почему же?

Дианари тяжело вздохнула.

— Я не собираюсь с тобой препираться. Я предлагаю тебе выбор — или убирайся прочь из этого мира, и сразись со мной в открытом Междумирье, или оставайся здесь — но тогда я приложу все усилия к тому, чтобы уничтожить тебя безвозвратно. Выбирай — или я решу за тебя, — звенел ледяной голос.

Левиафан расхохотался.

— Да, пожалуй, я выберу. Последнее. И посмотрю, как ты, богиня, будешь воплощаться в закрытом мире, и как этот мир разлетится на куски при твоем воплощении.

— Ты ошибся, — Лиаласа покачала головой. — Я уже воплотилась. Я в этом мире, и тебе от меня не уйти. Сейчас, пока тебя защищает последствие Возвращения, я ничего не могу тебе сделать, но как только это закончится…

Талеанис тихо пополз прочь от поляны. Действие наркотика закончилось, он начал понимать, что натворил.

Внезапно за деревьями показался просвет. Полуэльф вскочил на ноги, бросился вперед, и…

Его словно молнией ударило. Это оказалась та самая уничтоженная им при помощи слуг Левиафана деревня. Дотлевали головешки последних домов, над пепелищем витал запах боли и ужаса, а глядя на мертвые тела, Мантикора с ужасом понял, что отчетливо, до мельчайших подробностей помнит, как убивал каждого из них, что они кричали перед смертью, помнил каждый взгляд.

Внезапно послышался тихий стон. Талеанис резко обернулся.

Девушка лет восьмидесяти. Тоненькая, некогда светловолосая, а сейчас совершенно седая. Сероглазая. Приподнявшись на локте, она смотрела на полуэльфа, а в почти детских глазах стояла боль и непонимание. И как ее пропустили бесы? Живот девушки был распорот, внутренности тянулись за ней на десять футов. Эльфа прижимала к себе девочку, совсем малышку — не более тридцати лет, — очень на нее похожую. Младшая сестренка, решил Талеанис. А потом, присмотревшись, с удивлением понял — во-первых, девочка была жива и даже не ранена, во-вторых, ей было не тридцать, а от силы десять лет, и в-третьих — девочка не была эльфой. Точнее, была, но лишь наполовину.

— За… что?… — прохрипела юная эльфа. — Это… больно… Что мы тебе… сделали?…

Повинуясь необъяснимому порыву, Талеанис подошел ближе и опустился рядом на колени. Эльфа протянула руку к его лицу.

— Это очень… больно… — вновь повторила она. Тонкие окровавленные пальцы коснулись виска.

Мантикора закричал. На него в одно мгновение свалилась боль всех погибших этой ночью в деревне, вся их боль, весь ужас и — непонимание. Непонимание — за что?!? Это оказалось настолько невыносимо, что полуэльф потерял сознание.

Мантикора очнулся от детского плача. Медленно поднял голову, не сразу осознав, где находится, открыл глаза. И тут же скорчился в приступе жестокой рвоты. Из организма выходили последние остатки демонического наркотика. Внутри живота словно бы кто-то шуровал раскаленной кочергой, голова раскалывалась на части.

Наконец кошмар закончился. Отдышавшись, Талеанис медленно встал. И тут же встретился взглядом с седой эльфой. Глаза ее были какие-то странные — он не сразу понял, что она умерла.

Полуэльфочка лежала рядом с ней и тихо плакала, бормоча что-то на эльфийском. Вслушавшись, Мантикора расслышал:

— Мама… Мамочка… Мама, проснись, не умирай, не надо… мама… — тут она резко обернулась, и, увидев Талеаниса, дико закричала. — Нет! Не надо, не надо, больно, больно, маме очень больно, не надо…

Наклонившись, Мантикора легко подхватил девочку на руки. Она сжалась в комочек, словно бы закрываясь от удара. Прошипев сквозь зубы злобное проклятие в собственный адрес, полуэльф прикинул место, где находился, и двинулся на запад, к озеру Крионэ.

Прошло три дня. Талеанис, дойдя с девочкой до озера, отмывшись, перестирав одежду и искупав полуэльфу, вернулся ненадолго в сожженное поселение эльфов, где из уцелевших вещей выбрал то, что было необходимо в дороге. И они отправились на восток, прочь из Крионэйского Княжества и эльфийских лесов.

Полуэльфа до сих пор жутко боялась Мантикоры, отказывалась разговаривать, но сбежать не пыталась. Большую часть пути Талеанис нес девочку на руках.

Сейчас она спала, завернутая в его плащ, а сам полуэльф невидяще смотрел в догорающий костер. Он не знал, что ему дальше делать, и не понимал, что произошло.

Спустя некоторое время и его сморил сон…

Мантикора брел по бескрайнему лесу, под ногами стелился серебристый туман, усыпанное звездами небо изредка просвечивало сквозь густые кроны деревьев. Он не знал, куда идет, просто шел вперед.

— Ну, наконец-то, — раздался голос откуда-то сбоку.

Талеанис резко обернулся

На нижней ветке дуба сидел Нортахел. Он задумчиво смотрел на полуэльфа, в его взгляде сквозили презрение и ненависть, странным образом смешанные с надеждой.

— Ты?!?

— Я. Ну и что ты натворил? — Эльф легко спрыгнул с ветки и подошел к Мантикоре, глядя ему в глаза.

— Я только хотел отомстить тебе… — пробормотал ошарашенный Талеанис.

— За что?

— Ты убил мою мать, и хотел убить меня! Только за то, что я — наполовину человек!

— Ничего подобного, — фыркнул князь. — Я хотел убить тебя потому, что ты бастард моей жены. О тебе говорилось в предсказании рода, я должен был убить тебя. Иначе ты бы убил меня. А этого нельзя было допустить.

— Да кто тебе сказал, что твоя жизнь стоит жизни ни в чем не повинной женщины и младенца? — Мантикора уже перестал раскаиваться в том, что убил этого эльфа.

— Причем здесь это? Ты не должен был жить не потому, что Инерика изменила мне, не потому, что ты полуэльф^[14], - последнее слово Нортахел произнес после секундной задержки, и Талеанис услышал непроизнесенное, но повисшее в воздухе ненавистное «получеловек». — О тебе говорилось в пророчестве. Ладно, раз уж натворил дел, так теперь слушай, — эльф легко вскочил на нависающие над землей ветки дуба, удобно устроился в развилке. — Давным-давно в наш мир пришло отвратительное создание. Демон по имени Левиафан… И несколько друзей, довольно известные герои, бродившие по миру и уничтожавшие чудовищ — лесной эльф, двое людей, орк и серая эльфа — отправились сражаться с ним. Это было долгое приключение, долгое и страшное. Двое из команды — человек и орк — погибли во время схваток с ним, но потом эльфе повезло обнаружить в одной из древних книг способ, как можно было справиться с демоном. Друзья заманили его в ловушку, где уже была подготовлена звезда и прочие атрибуты подобной магии. И Левиафан был заточен в одного из членов команды.

— Только не говори, что в тебя!

— Нет, конечно! Не говори глупостей, это происходило более пяти тысяч лет назад. Это был мой прапрадед^[15]. После ритуала друзья узнали, что именно удалось сделать эльфе. Всевозможные вредоносные заклинания, в том числе заклятие заточения, на этого демона почему-то не действовали, за одним исключением.

— Каким?

— Проклятия. Она просто прокляла его, заперев в теле моего прапрадеда и запечатав его сознание. После смерти прапрадеда дух демона перешел в тело прадеда вместе со знанием о проклятии, потом — деда, отца, и, наконец, меня. Но всякое проклятие можно снять при помощи мага или клирика, или выполнив ограничительное условие. Обратиться к кому-либо Левиафан возможности не имел, а вот ограничительное условие… Оно зависело не от него, — Нортахел запрокинул голову, и, глядя на просвечивающие сквозь листву звезды, проговорил: — Вырвется на свободу Левиафан, когда носитель его будет убит бастардом собственной жены, но лишь освободитель станет убийцей. Говоря проще, бастард моей жены, убив меня, выпустил эту тварь на свободу, но теперь именно этот бастард — то есть ты — может убить Левиафана. Понятно?

— Да… — пробормотал потрясенный Мантикора. Вот теперь он действительно понял, что натворил.

— Мой отец вынашивал планы по окончательному уничтожению Левиафана. Он позаботился о том, чтобы у его жены был ребенок не от него. Этого ребенка, моего брата по матери, названного Кермистианом, он воспитывал сам — моя мать даже не подозревала, что ее старший сын не от мужа — и воспитывал как убийцу демона. Отец хотел, чтобы Кермистиан убил его, выпустив тем самым Левиафана на свободу, а потом уничтожил демона.

К сожалению, планам моего отца не суждено было сбыться. Узнав правду о своем рождении и предназначении, Кермистиан, любивший отца не меньше от того, что не был ему родным по крови, бежал из княжества. Спустя пять лет до нас дошла весть о том, что Кермистиана казнили в Империи, где тогда шло повальное истребление всех, не принадлежащих к расе людей.

Вскоре началась очередная вялотекущая война — люди хотели отхватить у нас очередной кусок лесов, — которую мы выиграли, но мой отец погиб в последнем сражении. Дух демона перешел ко мне. К сожалению, — эльф опустил голову, его взгляд сделался несколько виноватым — я не обладал железной волей моих предков. Во-первых, я женился, чего не позволял себе ни один из носителей до моего отца, но в отличие от отца, я женился просто по любви, а не по необходимости. Во вторых… Во-вторых, я не смог удерживать волю и разум Левиафана в плотном коконе, что позволило демону иногда брать меня под контроль, заставляя совершать выгодные ему поступки.

Когда я понял, что Инерика, моя любимая Инерика, родила получеловека, ублюдка, моей ярости и боли не было предела. Но я мог ее простить. Лишить ее жизни меня вынудил Левиафан, боящийся, что Инерика может в дальнейшем помешать своему сыну убить меня. Он же не позволил мне убить тебя при рождении, внушив мне, что я тем самым могу навлечь на себя гнев Мерцающей Звезды. И я просто приказал Илленмилю бросить долгожданного бастарда жены носителя в лесу. Левиафан знал, что он не позволит тебе погибнуть. Что и произошло.

Через три года ко мне пришел Алстикирен, отец Лианэй, возлюбленной Илленмиля, которая в свое время увезла тебя к оркам. Он предложил мне жениться на его дочери. Я, удивленный столь неожиданным предложением, решил узнать, в чем дело. Обладая неплохими магическими способностями, я проник в его память, и понял, что случилось. Этот достойный эльф, воспитанный в древних традициях, увидел дочь, когда она занималась любовью с Илленмилем на берегу Крионэ, и в ярости пристрелил его, а теперь пытался спрятать «позор» дочери. Мне стало интересно, и, дотянувшись разумом до дома Лианэй, я проник в ее сознание. И узнал, что она беременна от своего возлюбленного. А поскольку к тому моменту я уже был готов попробовать повторить эксперимент отца, я тут же согласился взять ее в жены.

К сожалению, Алстикирен не придумал ничего умнее, чем сообщить об этом Лианэй до того, как я успел с ней поговорить. Девушка, насмерть перепуганная этим известием — обо мне и моем отношении к изменам, а тем более изменам, заканчивающимся рождением чужого ребенка, ходят довольно страшные истории — сбежала вместе со своим братом Киммерионом. К сожалению, об их дальнейшей судьбе мне ничего не известно.

Десять лет назад я узнал, что ты выжил. С того момента я постоянно наблюдал за тобой, рассчитывая, что если ты вырастешь достаточно сильным и умелым воином, не лишенным способности думать, то когда ты придешь меня убивать, я расскажу тебе эту историю, и предупрежу, что произойдет сразу после моей смерти. Если ты адекватно отреагируешь на мой рассказ, я обучу тебя некоторым приемам, которые помогут тебе убить Левиафана, а потом ты убьешь меня, высвобождая демона. Но…

К сожалению, тогда на поляне Левиафану вновь удалось взять меня под контроль. Он заставил меня спровоцировать тебя на немедленный поединок, причем таким образом, что ни о каком разговоре не могло быть и речи. Он же помешал убить тебя, когда ты поскользнулся.

Теперь решай сам. Все в твоих руках. Если ты не трус и у тебя есть хоть капля совести, искупи свою вину перед детьми, убитыми тобой в деревне, перед девушками, замученными на алтарях Левиафана по твоей вине, перед Лианной, оставшейся без матери.

— Лианной?

— Той девочкой, которую ты забрал из деревни. Искупи свою вину перед всеми ними, уничтожь Левиафана! — Нортахел невероятно быстро спрыгнул с ветки, теперь он стоял в шаге от Мантикоры, его синие глаза пылали огнем. — Я ненавижу тебя, полуэльф, ненавижу за Инерику, за эльфов из нашего поселения, за сожженные дома, за зеленоглазую Маалинни, изнасилованную тобой… Но несмотря на мою ненависть, я прошу тебя, я умоляю — уничтожь Левиафана!

Талеанис отшатнулся. Ему страшно было смотреть в эти глаза. В последний раз прозвучал уже в голове крик — «Уничтожь Левиафана!» — и… Мантикора проснулся.

Бегство на восток продолжалось. Вскоре удалось украсть лошадей в маленьком эльфийском поселении. К счастью, Лианна хорошо держалась в седле. Девочка уже немного оправилась от трагедии в деревне, хотя к Мантикоре относилась с опаской — слишком уж он был похож на страшного ночного убийцу.

А Талеанис издали ею любовался, остро сожалея, что она не постарше лет на десять. Рыженькая, длинноволосая, она обещала вырасти красавицей. К зеленым глазам уже вернулось озорное выражение, седая прядка справа надо лбом придавала девочке неповторимый шарм, а чуть заостренные, как у самого Мантикоры, ушки, выглядывавшие из волос, очаровательно меняли свое положение в зависимости от настроения полуэльфочки.

С той ночи, когда Нортахел приснился Талеанису, прошло десять дней. И он почти убедил себя в том, что это был лишь сон. Почти.

Глава XII. Побратим

Услышав впереди дробный перестук копыт и скрип тележных колес, Арна со вздохом достала из кармана повязку. Обычно она, путешествуя по безлюдным местам, не прятала странный взгляд синих глаз, но, оказавшись хоть на пару минут в обществе разумных, предпочитала надевать повязку — мало кому понравится, когда собеседник смотрит сквозь тебя.

Тем временем повозка почти поравнялась с ней. Арна привычно подняла психощит, закрываясь от чужих эмоций.

— Эй, любезная, куда путь держишь? — окликнули её.

— Туда, куда ведет эта дорога, — спокойно ответила Арна.

— Раба купить не желаешь?

Девушка остановилась, словно налетев на стену. А работорговец, приняв задержку за заинтересованность, продолжал нахваливать свой товар:

— Здоровый, сильный, не пожалеешь! Ежели по дороге разбойники встретятся, а там дальше места неспокойные, так он одной рожей их разгонит! Чистокровный орк!

У Арны мелькнула мысль — когда бы не пояс выходца из монастыря Дан-ри, быть бы ей не покупателем, а таким же товаром в жадных лапах работорговца. Она тяжело вздохнула и опустила щит.

От омерзения девушку чуть не стошнило.

Их было восемь человек. Пятеро еще не безнадежны, двое — подлежащие уничтожению твари Зла, а вот последний…

Раанист предупреждал о них. Равнодушный. Он не вызывал того отвращения, как те двое, и от него не плескало болью, ненавистью и гордостью, как от орка. Он был никакой. И Арне стало страшно.

На лице страх не отразился, она умела контролировать себя. И, улыбнувшись, заинтересованно спросила:

— И сколько ты хочешь за него?

— Семь агинов.

— Хорошо, — монеты перешли к работорговцу. — Снимите с него ошейник и кандалы.

Зазвенело железо, оковы тяжело рухнули на дно телеги. Мускулистую шею зеленокожего охватывал теперь только си-ринте — номиканский ошейник раба с наложенным на него специальным заклятием, вынуждающим носителя подобного «украшения» беспрекословно подчиняться приказам хозяина.

Арна вновь вслушалась в эмоции работорговцев. Ничто не изменилось, только появилась радость от полученной прибыли. Она вновь вздохнула и принялась за дело.

Океан. Арна сама так его назвала, наверняка те, кто мог видеть его, придумывали ему другие названия. Океан, в котором отражается Мироздание таким, каково оно на самом деле. Она аккуратно выискала среди прочих проекции троих работорговцев. Две, принадлежавшие тварям Зла, были обычными смазанными тенями, как выглядят в Океане проекции всех, не обладающих какой-либо Силой, зато Равнодушный… Его проекция почти в точности повторяла его обычный облик, но была окружена чем-то вроде сферы, густо усеянной шипами.

Арна потянулась к первым двум и лучом чистой энергии аккуратно перерезала жизненные нити в истончающихся на глазах местах. Нити существ, подлежащих уничтожению, всегда так делали, едва за них брался Искоренитель. Нить Равнодушного же, напротив, стала толще и крепче, шипы на сфере увеличились и потянулись в ее сторону. Арна нанесла по нити пробный удар, но ее отбросило назад, а шипы обратились в лезвия. Создав Клинок Силы, девушка медленно двинулась к сфере, высматривая ее уязвимое место. Она не могла даже предположить, что Равнодушный может на нее напасть, и едва не поплатилась за это жизнью — метнувшийся в ее сторону клинок на полдюйма разминулся с ее проекцией. Тут же оторвался от сферы и полетел в сторону Арны еще один клинок, за ним еще, и еще, и еще… Она едва успевала уворачиваться и отбивать атаки, не помышляя уже о нападении.

Вдруг ее внимание привлекла другая проекция. Вглядевшись на миг пристальнее, девушка едва не выпала из Океана от удивления. Бело-серебряная молния, движущаяся в их сторону, была как две капли воды похожа на Рааниста.

Дракон стрелой налетел на сферу, ударами крыльев сокрушая лезвия. Арна, не теряя времени, рубанула по толстой нити. Но клинок пружинил от туго натянутого каната — называть веревку в руку толщиной «нитью» было как-то странно — и не мог нанести ему какой-либо существенный урон.

— Арна, не медли! Я не могу долго сдерживать его атаки! — раздался в ее голове голос Рааниста.

— Но мне не справиться! Я не могу перерубить его нить!

— Попробуй это! — перед ее мысленным взором встало брошенное Раанистом переплетение нитей. Арна подхватила нити соседних проекций — то есть остальных работорговцев — и начала плести. Спустя несколько мгновений готовое плетение захлестнуло ее меч и…

Лезвие Клинка Силы легко рассекло толстый канат жизненной нити Равнодушного. Девушку хлестнуло отдачей, она едва не вылетела из Океана, но Раанист успел ее поймать.

— Ну вот, не так все сложно, — усмехнулся дракон.

— Но не так-то и легко, — ответила она. — Раанист, а ты что делаешь в Океане?

— Океане? — не понял он.

— Ну, здесь, — Арна показала на клубящуюся вокруг дымку и волны под ними.

— А, в Астрале? Это Астральный план, Арна, как не стыдно! — Раанист укоризненно на нее посмотрел. — Я же тебе рассказывал! Так что вопрос следует ставить иначе — что ты здесь делаешь?

— Как это «что»? — она искренне возмутилась, и кивнула на тающие проекции с разорванными нитями. — Вот.

— Ты что, работаешь с Астралом?

— Ну да, а что?

Вместо ответа дракон пристально в нее вгляделся — Арна чувствовала его прикосновение — и закрыл крыльями голову.

— Позор мне, позор, — простонал он. — Не разглядел в тебе псионический дар…

— Псионический?

— Да. Ты вполне могла стать псиоником, причем довольно сильным. Если бы его не было, ты работала бы как Искоренитель совсем иначе! И уж точно не через Астрал. Ладно, расскажу при встрече. Или здесь же, но в другой раз, — Раанист расправил крылья. — До встречи, малышка. Береги себя.

Через секунду Арну вышвырнуло в реальность.

Здесь прошло не более секунды. Только начали падать так и не успевшие ничего понять твари Зла, сполз на землю Равнодушный с перекошенным гримасой ужаса лицом… Остальные не стали долго разбираться. Видимо, природа не наградила их умом, потому что все пятеро, не обращая внимания на пояс Дан-ри, выхватили ятаганы и бросились на девушку.

Глаза ее не могли видеть нападающих, но Арна чувствовала, как колеблется воздух от их движения, как шуршит под сапогами высохшая под безжалостным южным солнцем трава… Она мягким, плавным движением перетекла в боевую стойку, перехватывая белый посох двумя руками.

Двое атаковали одновременно. Девушка уклонилась от удара слева, заблокировала навершием ятаган правого, и набалдашником посоха коснулась затылка третьего нападавшего, отправляя его в беспамятство. Спустя несколько секунд еще двое нападавших лишились отлетевшего футов на двадцать оружия, а оставшиеся напротив Арны присоединились к первому, получив по головам. Обезоруженные же предпочли сбежать.

Внезапно ее бок пронзила резкая боль. Кто-то из беглецов решил выстрелить из арбалета. Превознемогая боль, Арна нырнула в Астрал, легко дотянулась до арбалетчика и его товарища и ментальным ударом лишила обоих сознания.

Вынырнув, она поняла, что рана не так серьезна, как могла быть, но наконечник болта вполне мог оказаться отравлен. Стоило ей об этом подумать, как мир вокруг завертелся, и Арна потеряла сознание.

Очнулась она уже вечером. Несколько секунд лежала прислушиваясь к звукам вокруг и пытаясь понять, что произошло.

Рядом, футах в пятнадцати, потрескивал костер, над головой ветер шелестел в ветвях деревьев. Рана была перевязана, следов яда в организме Арна не чувствовала. Орк, судя по шумному дыханию и шуршащих при каждом движении листьях, сидел напротив.

Она осторожно села.

— Очнулись? — риторически поинтересовался зеленокожий. — Как самочувствие?

— Благодарю, хорошо.

— Я убрал отраву из крови и немного подштопал рану. Через пару дней будете в полном порядке.

— Еще раз благодарю.

— Не за что. Это мой долг, — голос орка был сухим и холодным, без эмоций. Арна вслушалась в его чувства.

Ненависть и презрение ко всему миру. Некоторая толика страха — какой окажется новая хозяйка, что заставит делать, как опозорит гордого воина племени Дарг-ре-Хат. И безразличие. В общем-то, зеленокожему было уже наплевать на то, что с ним будет. Си-ринте на его шее навсегда лишил орка надежды на свободу, ведь снять его мог только законный владелец, а какой дурак будет освобождать раба? Все равно, что выкинуть уплаченные за него монеты в реку.

— Как тебя зовут?

— Орогрим, — ответил он. И, чуть помедлив, добавил, — госпожа.

— Арна. Почему ты называешь меня госпожой?

— Потому что раб должен обращаться к хозяину «господин» или «госпожа».

— А иначе?

— Иначе? Кто боится боли — побьют. Кто боится смерти — могут убить. Меня — опозорят. Хотя куда уж дальше… — в голосе Орогрима явственно слышалась горечь. — Почему вы спрашиваете, госпожа?

— Называй меня просто по имени и на ты, — улыбнулась девушка. Она попыталась встать, и тут же поняла, что сил почти нет. — Подойди ко мне.

Орк поднялся, распрямляясь во весь рост — около семи с половиной футов, — осторожно приблизился упругой походкой охотника и воина.

— Встань на колени.

Он повиновался. Арна уловила в его эмоциях оттенки страха — что хочет эта непонятная слепая девушка? Когда ее руки обвили мускулистую шею, страх усилился.

— Не бойся, — шепнула она.

Тихо щелкнул замок си-ринте, тонкая полоска стали упала на землю. Орогрим отшатнулся, не в силах поверить в произошедшее.

Он медленно поднялся на ноги, коснулся пальцами шеи. Ненавистного ошейника, красноречивого символа рабства, не было.

— Ты свободен, Орогрим, — Арна вновь улыбнулась. В эмоциональном фоне зеленокожего преобладало смятение.

— Но…

— Но что? Ты свободен, и волен идти, куда захочешь. Думаю, повторно в рабство ты сумеешь не попасть. Можешь возвращаться в родные степи.

Спустя мгновение рядом с девушкой никого не было. То ли он испугался, что она изменит решение, то ли что-то еще… Арна, улыбнувшись, потянулась к походному мешку, достала лепешку и яблоко.

Орогрим появился на рассвете. Мокрый с головы до ног, тяжело дышащий, абсолютно счастливый.

— Привет! — весело поздоровался он, пытаясь выровнять дыхание. Арна рассмеялась.

— Привет! Всю ночь бегал?

— Скорее, носился, как умалишенный, — зеленокожий с хрустом потянулся. — Как себя чувствуешь?

— Замечательно. Где ты научился так лечить?

— Дома. Мой отец был шаманом племени.

— Был? — переспросила девушка.

— Да… Мы перебирались на другое место, когда налетели париасские работорговцы. Кого-то убили, кому-то, как мне тогда, не повезло. Хотя сейчас я думаю, что именно мне и повезло, — он улыбнулся, во всей красе демонстрируя внушительного вида клыки.

— Орогрим, подойди, пожалуйста. И сядь рядом со мной.

Орк в недоумении повиновался. Арна протянула руку, коснулась его плеча, шеи, пальцы девушки пробежали по шраму на щеке, по виску, погладили уже отросшие волосы на голове и длинную косу на темени. Мягкие подушечки пробежали по сложным узорам племенной татуировки на лице и груди, слегка коснулись выпирающих клыков и приплюснутого носа.

— Что ты делаешь? — отчего-то хрипло спросил Орогрим.

— Должна же я знать, как ты выглядишь, — Арна вновь улыбнулась.

— Ах, ну да, — грубые пальцы орка в ответ коснулись повязки на лице. — Извини, за бестактность, но… Это какой-то обет, или…

— Или. Мои глаза не видят, и, общаясь с кем-либо, я надеваю повязку. А то слишком уж странный взгляд получается.

Эмофон орка весь светился любопытством. Девушка провела ладонью по лицу и, сбросив повязку, открыла глаза — ярко-синие, как ночное небо над Париасом в период Пляски звезд.

— Красиво… — он слегка смутился. — Ты очень красивая.

Настал черед Арны смущаться. Уж о чем, а о своей красоте она никогда не задумывалась.

Повисло неловкое молчание.

— Что ты собираешься сейчас делать? — спросила она просто для того, чтобы что-нибудь спросить.

— Не знаю. Дома у меня нет, да и не задумывался, что будет потом. Не надеялся, что смогу решать. А ты?

— Я иду в Империю, в Мидиград.

— Арна, можно я пойду с тобой? — тихо поинтересовался Орогрим.

— Конечно.

Вдвоем идти оказалось веселее. Днем они разговаривали обо всем на свете, ночью спали у костра. Арна полюбила спать в объятиях орка, Орогриму нравилось заботиться о ней. Ему было уже двадцать лет — по меркам орков уже зрелый возраст, и порой в огромном зеленокожем просыпался поистине материнский инстинкт. Деньги Арна зарабатывала по-прежнему, играя на лютне в тавернах, мимо которых они проходили. Трактирщики давали им кров и еду, посетители оставляли немного денег. Орогримовы варианты заработка Арна отвергла с негодованием.

Они были очень разные — орк-воин, живущий по законам войны, не видящий ничего плохого в том, чтобы убить противника в открытом бою, грубый и прямой, и девушка из монастыря Дан-ри, наивная идеалистка, не принимающая убийство и мечтающая сделать мир лучше. Но Арна помнила слова Рааниста о том, что лучшим ее другом станет не человек. И понимала, что это случилось.

В одну из ночевок, примерно через месяц после знакомства, Орогрим, смущаясь и краснея — учитывая природный цвет его кожи, зрелище было неописуемое, правда, этого никто не видел, — предложил Арне стать его сестрой по крови. Она согласилась. И в специально разожженный по всем правилам костер ночью упали капли смешавшейся крови из разрезанных и сомкнутых ладоней.

Им было все равно, как смотрят на них в деревнях. Они были братом и сестрой. И шли к своей цели. Орогрим и Арна. Человек и орк. Воин и идеалистка.

Глава XIII. Площадь Пяти Эшафотов

Хотелось кого-нибудь убить. Или хотя бы набить морду. Лучше всего Рагдару, но раз уж его нет под рукой, то подошел бы любой, попавшийся под руку.

Лениво ковыряясь вилкой в тарелке с едой, Вегавспоминал события ночи. И то, что он вспоминал, ему очень не нравилось.

Он опять сорвался. Этому было огромное количество причин, начиная со сложности адаптации к новому миру и заканчивая банальным переизбытком алкоголя, но Вега уже давно отучился врать самому себе. Причиной его срыва было то, в чем он так боялся себе признаться. Он сломался.

Впрочем, не имело особого значения, отчего случился срыв. Важно, что он случился. И Вега уже успел задуматься о том, что сиаринитовый стилет все еще у него. Но тут же вспомнил разочарованно-презрительный взгляд Рагдара. Что этот варвар о себе возомнил? Как он смел так разговаривать с ним, Вегой? Какого дьявола?

Допив эль, даргел встал и вышел из таверны.

Солнце клонилось к закату, становилось прохладно. Осень подходила к концу, скоро должна была начаться зима. Вега поплотнее закутался в плащ. Он уже разбирался в веяниях здешней моды, и давно сменил привычный и любимый, но странно здесь выглядящий боевой костюм из своего мира на расшитый темно-синий дублет, белую шелковую рубашку и черные бриджи, заправленные в городские ботфорты. Черный плащ с теплым подбоем, отороченный лисьим мехом, скрывал ножны на искусно изготовленной кожаной перевязи, расшитой серебряной нитью. Длинные черные волосы спадали на спину из-под черной шляпы с темно-бордовым пером.

Внимание Веги привлекла группа людей, спешащих в сторону Центральной стены.

— Кого казнят-то?

— А Ярлиг его знает. Какого-то эльфа.

— А второй? Которого вешать будут?

— Варвар с Севера. Не иначе, лазутчик Князя-Чародея.

— Почему сразу лазутчик?

— А что еще варвару делать в нашем Мидиграде?

Даргела охватило дурное предчувствие. Он сунул руку за пояс, проверяя, какие артефакты взял с собой, и выругался. Что толку от боевого перстня с одним-единственным заклинанием? Затем Вега прислушался к себе. Собственной магической энергии накопилось немало, но… Он с тоской вспомнил, сколько энергии всегда было в его распоряжении на родине и в захваченном мире… Ничего, и того, что имелось, должно было хватить.

Вега не знал, что именно он будет делать, но предчувствиям своим привык доверять. А предчувствия говорили, что будет бой.

Длинные пальцы погладили обтянутые акульей кожей рукояти мечей, это простое прикосновение горячило кровь и заставляло глаза гореть ярче в предчувствии сражения. Вега развернулся и быстрым шагом направился на площадь Пяти Эшафотов.

Народу на площади было уже немало. Из разговоров вокруг Вега понял, что казнят двоих — северянина и эльфа — за нападение на сына герцога фон Ларда. Варвара повесят, а остроухого — вот потеха! — сожгут заживо. Уверенными движениями раздвигая толпу, даргел пробился почти к самому эшафоту, на котором шли приготовления к казни. У столба уже навалили дров, еще несколько вязанок лежало в стороне, к виселице прилаживали веревку.

Первым вывели — точнее, практически вынесли — эльфа. Высокий, беловолосый, он, безусловно, был бы красив, если бы его лицо не было превращено в один сплошной кровоподтек. Помощники палача деловито прикрутили лодыжки и кисти эльфа к столбу. Тем временем другая команда помощников вывела на эшафот северянина.

Вега витиевато помянул Ярлига.

Рагдар выглядел ненамного лучше эльфа. Слава богам, в отличие от остроухого собрата по несчастью оборотень хотя бы сам стоял на ногах.

Судья на эшафоте начал зачитывать приговор. Рагдара уже завели на помост, поставили на колоду и накинули на шею петлю.

Сконцентрировавшись, Вега нащупал «маячок» для портала в своей комнате, надеясь, что следы его заклинания здешние маги отследить не успеют, и изменил свою внешность, набросив иллюзию.

Протиснувшись сквозь толпу чуть ближе к заграждению, он увидел, что у подножия эшафота дежурят около тридцати гвардейцев. Это меняло дело, Вега не мог себе позволить потратить хоть крошку энергии впустую. Гвардейцы — это не стражники, полсотни которых Вега мог раскидать, не прибегая к магии и не обнажая мечей, гвардейцы — это отборные воины, лучшие из которых немногим уступали воинам его расы.

Альтернативный вариант плана созрел сам собой.

Тем временем судья закончил читать приговор, палач принял у одного из помощников факел и сунул его в сухой хворост у ног эльфа. Затем он подошел к Рагдару и четким, отработанным движением выбил колоду из под ног северянина.

К счастью, петля была рассчитана на долгую, мучительную смерть от удушья, а не на мгновенный перелом шеи.

В тот момент Вега прыгнул. Черной молнией он пролетел над головами гвардейцев, сверкнуло лезвие катаны, походя снеся голову палачу, веревка лопнула от прикосновения отточенной стали и Рагдар рухнул на колени. Даргел коротко взмахнул мечом, освобождая руки северянина, и… встретился взглядом с эльфом.

В огромных, нечеловечески зеленых глазах стояла обреченность и ненависть. На миг Вега вспомнил, как когда-то сам стоял вот так вот, привязанный к столбу, и ждал, когда же придет смерть. И не надеялся на спасение.

Метнувшись к костру, он ногой отшвырнул часть горящих дров, перерубил веревки и подхватил эльфа левой рукой. Короткое слово — и возле даргела закрутился черный вихрь портала.

— Рагдар, сюда!

Северянин коротко кивнул, мощным ударом сбрасывая одного из помощников палача с эшафота, и бросился к Веге. Тот сунул ему эльфа и толкнул обоих в воронку.

Портал начал закрываться. Даргел еще мог успеть за спасенными, но он жаждал боя. И вихрь за его спиной угас.

С пальцев левой руки сорвалось несколько стрел-заклинаний, отбрасывая назад троих легионеров. Вега выхватил из ножен вторую катану и замер в стойке.

На несколько минут он полностью отдался упоительной горячке боя. Взлетали и опускались катаны из черной стали, звенели, ломаясь, длинные мечи гвардейцев, кто-то бился в агонии на ступенях эшафота. Посвистывали короткие арбалетные болты, со звоном отлетавшие от клинков. Внизу ревела толпа. У нее отобрали долгожданное зрелище — казнь, но взамен подарили зрелище еще более упоительное.

У гвардейцев не было шансов против Веги. Их стальные мечи не могли убить даргела, а выучкой они намного уступали бывшему командиру элитного отряда, лучшему из лучших, первому воину своей расы.

Но, с другой стороны, если бы ему отрубили голову, приятного было бы мало. Конечно, Вега мог регенерировать даже такое страшное повреждение, но на это ушло бы много времени, а главное — обезглавленное тело вполне могли сжечь. Вот в таком случае шансов на спасение не было вообще. Даргел понемногу начал отступать по краю площади, позволяя оставшимся легионерам поверить, что неожиданный противник устал, и они его теснят. Очень важно было не позволить себя даже поцарапать, ведь черная кровь на клинке мгновенно выдала бы нечеловеческую природу Веги.

Вот и край площади. Быстро оглядевшись, Вега заметил у крыльца какой-то таверны привязанную лошадь, и метнулся к ней, но один из гвардейцев, пожилой лейтенант с длинными седыми усами, заметил этот взгляд и метнул в несчастное животное кинжал, попав точно в глаз. Теперь он скорее бы умер, чем позволил уйти тому, кто убил шестерых гвардейцев и тяжело изранил вдвое больше.

Внезапно плечо ожгло болью. Резко обернувшись, Вега увидел нового врага. Футах в ста от него стоял высокий полный человек в синем балахоне. В руках мага — а это был именно маг — дрожала бледно-голубая молния, готовая уже сорваться с пальцев и поразить врага.

Пришло время отступать.

Вега прыгнул в сторону, вкладывая один из клинков в ножны. Пальцы освободившейся руки метнулись в сторону мага, из них вырвалось желтоватое свечение, и в сторону синего полетел сгусток шаровой молнии. Маг рассмеялся — конечно, вокруг него блеклым маревом висела защитная сфера — но приступ веселья резко оборвался, когда молния, даже не заметив защиту, смела его к стене.

Остатков энергии хватило только на короткий портал и простенькую иллюзию. Оказавшись на крыше, ставший невидимым Вега отшвырнул изодранный плащ — шляпы он лишился давно — и бросился бежать.

Он быстро достиг крыши «Пушистой Наковальни» и порадовался тому, что во флигелях, в отличие от трехэтажного основного здания, лишь два этажа. Даргел убрал обе катаны в ножны и, прыгнув вниз, ухватился руками за край крыши. Ударом ноги он распахнул окно своей спальни и спрыгнул на подоконник.

И едва увернулся от короткого метательного ножа, тут же почувствовав боль в ноге. Кинув взгляд вниз, Вега увидел, что в его бедре торчит рукоятка еще одного ножа.

— Это вместо благодарности? — осведомился он у эльфа, замершего с кинжалом в руке. И только тут сообразил, что не снял делавшую его невидимой иллюзию.

— Ким, спокойно. Это он нас спас, — вмешался Рагдар.

Вега деактивировал заклинание, спустился с подоконника, выдернул клинок и резким броском отправил его в стену, загнав лезвие в доску по рукоять. Надо будет заплатить Мэхилу за порчу имущества, мелькнула дурацкая мысль.

— Давно я так хорошо не дрался, — заметил даргел, прикладываясь к стоявшему на столе кувшину. — Как вы?

— Бывало хуже, — философски заявил варвар. — Спасибо.

— За тобой должок, — отозвался Вега. — За мной, кстати, тоже, — с этими словами он подошел к оборотню и с размаху въехал ему в челюсть.

Рагдара отшвырнуло к стене, но он тут же вскочил, потирая ушибленное место, и с широчайшей улыбкой уставился на Вегу.

— Это за «сопливую истеричку», — на всякий случай пояснил даргел.

— Смотри-ка, подействовало, — улыбка северянина стала еще шире.

— Ты о чем это? — с подозрением спросил Вега.

— Ты больше не бьешься в истерике и не ревешь, что жизнь кончена. Глаза блестят, на роже — довольная улыбка, да и вообще, — Рагдар приложился к кувшину. — Ты и правда думаешь, я считаю тебя девкой?

Вега расхохотался и показал варвару кулак.

Киммерион все это время взирал на новых знакомых с немым удивлением. А в голове эльфа рождались все новые и новые вопросы. Кто такой этот черноволосый воин-маг? Почему он спас его? Что ему нужно? Что он собирается делать со спасенным?

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — зазвучал мелодичный голос Кима, в котором еще оставался заметный эльфийский акцент, — Но я хотел бы знать, что вы собираетесь делать со мной дальше?

Вега посмотрел на эльфа с непониманием.

— Ты о чем?

— Вы спасли мне жизнь. Для чего? Зачем я вам нужен?

Даргел покрутил пальцем у виска.

— Рагдар, о чем он говорит? Я его не понимаю.

— Он же не человек. И ему, похоже, здорово досталось от старушки Судьбы коваными сапогами по морде. Вот и подозревает всех и вся в чем угодно. И ему, ясен хрен, даже в голову не приходит, что ты спас его не с какой-то целью, а просто так, — объяснил Рагдар на наречии Севера.

Вега тяжело вздохнул, достал из ящика большую бутылку коньяка и три бокала, выточенных из кости, разлил ароматный напиток.

— Угощайтесь, господа.

Когда все выпили — Рагдар залпом, Вега — смакуя каждую каплю, Киммерион — с опаской — эльф вновь заговорил.

— Я прошу, объясните мне, что со мной будет дальше?

— А это от тебя зависит, — усмехнулся даргел. — Несколько дней отсидишься здесь, пока шумиха не уляжется, раны подлечишь, придешь в себя.

— А потом?

— А потом как себя поведешь.

— То есть?

Вега выругался. Вроде на одном языке говорили, но остроухий упорно не желал его понимать.

— Ким, успокойся. Через несколько дней отправишься домой, а пока придется здесь посидеть. Нам с тобой сейчас лучше не высовываться, а то враз в той же вонючей камере окажемся. Для начала. А потом… — вмешался Рагдар.

— То есть вам от меня ничего не нужно? — обратился Киммерион к Веге.

— Наконец-то! Я тебе об этом полчаса толкую.

— Тогда зачем вы меня спасли? — голос эльфа был полон недоумения и удивления.

— Боги, что же с тобой жизнь сделала, если ты не в состоянии поверить, что кто-то может спасти кого-то просто потому, что может это сделать, — потрясенно проговорил Вега, внимательно глядя в огромные зеленые глаза. — Как тебя зовут?

— Киммерион ан Илленмиль.

— Вега де Вайл. Можешь называть меня на «ты», и просто по имени. Так вот, Киммерион, пойми — я спас тебя потому, что мог это сделать. Я не верю, что твой проступок настолько серьезен, чтобы обрекать тебя на столь страшную казнь. Я спасал жизнь своего друга — Рагдар при этих словах стал очень серьезен, — И просто не мог оставить тебя умирать, тем более столь мучительно. Понятно?

По лицу Киммериона ясно читалось, что ни дьявола ему не понятно. Вега тяжело вздохнул, сбросил перепачканный кровью дублет и, подойдя к двери, позвал служанку. Распорядившись о горячей ванне и трех порциях ужина, он отослал девушку к Мэхилу.

— Бинты и все прочее у меня есть, — обратился даргел к Киммериону. Сейчас отмоешься, я тебя перевяжу.

— Не стоит, — усмехнулся эльф. — На мне все заживает, как на…

— …эльфе, — подсказал ехидный Рагдар.

Вега присмотрелся к спасенному. Действительно, там, где на лбу еще недавно кровоточила рана — похоже, кожа была рассечена ударом — сейчас под коркой запекшейся крови розовел свежий шрам. Похожий эффект наблюдался и у северянина, но о регенерации оборотней даргел знал, а вот о регенерации эльфов слышал впервые.

Впрочем, сейчас ему не было до этого дела.

Все трое устали, потому, хоть солнце только село, они легли спать.

* * *

Император был в ярости. Его величество метал громы и молнии, разнеся глав столов Имперской канцелярии на Совете в пух и прах. Всех, кроме Здравовича, разумеется. Спокойная физиономия главы ООР, всем своим видом выражающая мнение ее обладателя, Лаарену III настроение не улучшила.

Он злился даже не на человека, который в одиночку уничтожил четырнадцать гвардейцев, покалечил еще семерых и украл прямо с эшафота двух преступников. Используя неизвестную магию, он навсегда лишил Силы члена Совета Магов, и исхитрился уйти целым. Даже филеры Тринадцатого Департамента потеряли его след через минуту погони, что уж говорить обо всех остальных…

Император был зол на своих людей. Один человек, выражаясь грубо, надрал зад легионерам, магам и ООР, после чего ушел безнаказанным. Даже ранить его никому не удалось.

— Мой Император, вы чем-то раздосадованы? — раздался тихий голос за спиной Лаарена. Он резко обернулся, готовый выплеснуть всю накопившуюся ярость на самоубийцу, рискнувшего потревожить его в таком состоянии.

У стены стояла изящная, невысокая фигура в длинном плаще с глубоким капюшоном-клобуком. Единственный человек, который мог сейчас хоть немного улучшить настроение Императора.

— Нет. Я просто в бешенстве, — почти через силу улыбнулся он.

— Я могу чем-то помочь?

— Как раз ты и можешь. Садись.

Фигура быстрым движением отбросила капюшон, опускаясь на стул напротив Императора. Это была бледная, болезненно худая девушка с резкими чертами лица и запавшими, лихорадочно блестящими серыми глазами.

— Ты была вчера на Площади Пяти Эшафотов?

— Естественно.

— Значит, видела, что там произошло.

— Вы хотите, чтобы я нашла человека, посмевшего вас оскорбить? — по тонким губам скользнуло подобие улыбки.

— Да. Но… Я поставил на уши всю городскую полицию. Никто и никогда не видел этого человека.

— Конечно. Его же не существует, — усмехнулась девушка.

— То есть? — Лаарен непонимающе уставился на нее

— Он привлек мое внимание еще до того, как начался бой. Перед тем, как прыгнуть на эшафот, этот человек наложил на себя иллюзию.

— То есть ты знаешь, кто этот наглец?

— Да. Это молодой аристократ, недавно появившийся в Мидиграде. Его зовут Вега де Вайл, он живет в таверне «Пушистая Наковальня», и еще вчера был замечен в компании одного из преступников, северянина, — спокойно проговорила она.

— Темная, как ты исхитряешься знать все лучше, чем Александр?

— Не преувеличивайте, мой Император.

Лаарен откинулся на спинку кресла, пытаясь сдержать клокочущую внутри ярость. Даже Темная, его личный экстерминатор, осведомлена обо всем лучше, чем он.

— Раз ты знаешь, где его найти, то задание будет проще, чем я думал.

— Мой Император, для вас имеет значение то, как он умрет? — спокойным, деловым тоном осведомилась Темная.

— Нет.

— Утром он будет мертв, — она змеиным движением поднялась на ноги, склонилась в глубоком поклоне.

После ухода Темной Лаарен погрузился в изучение докладов Эдерика фон Кассла, главы Седьмого стола.

Тихо скрипнула дверь, Император выругался про себя. Только один человек мог вот так, без стука, входить в его рабочий кабинет.

— Приветствую, мой Император, — вежливо поклонился вошедший.

— Добрый вечер, Александр.

— У меня есть задание для Темной. Вы не знаете, где она?

— Она выполняет мое задание.

— Какое?

Перо в пальцах Лаарена преломилось. Он ненавидел Александра именно за это. Кто бы еще посмел задавать ему вопросы, что за приказания он отдает…

— Я отправил ее преподать урок человеку, который нанес мне оскорбление.

— Ваше величество, мне кажется, вы принимаете вчерашнее происшествие слишком близко к сердцу, — холодно улыбнулся Здравович. — Надеюсь, урок будет для него не последним?

— Зря надеетесь, — ухмыльнулся Лаарен, глядя, как на бледном лице проступает недовольство.

— Что-то мне подсказывает, что Темную ждет неудача, — Александр подошел к столу и остановился напротив Императора.

— Она еще ни разу не проваливала задание.

— Все когда-нибудь случается в первый раз. Темную ждет неудача. Боюсь, вы отправили ее на верную гибель.

Лаарен вскочил, синие глаза сверкнули.

— Александр, вы забываетесь!

— Приношу свои извинения, мой Император, — картинно взмахнув плащом, Здравович поклонился. — Позволите мне продолжить?

— Продолжайте.

— Этот человек пригодился бы Империи. Его уровень воина намного превосходит лучших из Легиона Жемчужных, и даже лучших из вашей личной гвардии.

— Причем здесь возможный провал Темной? Для нее не имеет значения, насколько умел и опытен объект.

— Интуиция, — вновь улыбнулся Александр. — В моем возрасте привыкаешь доверять предчувствиям.

— И предчувствие говорит вам, что Темная не вернется с задания?

— Да.

Лаарен опустил голову. Он давно уже понял, что предчувствиям главы ООР можно доверять, но как же тяжело было осознавать, что своими руками отправил на верную гибель родную сестру, единственного человека, которому мог полностью доверять…

Глава XIV. Левиафан де Аббисс

Огромный особняк на берегу Стремительной более походил на небольшой дворец. Безвкусно, аляповато, но дорого украшенный, он как нельзя лучше передавал суть своего прежнего владельца, барона из очень богатого рода, мягко говоря, не могущего похвастаться древностью.

Гундольф фон Кильге никогда не любил это мерзкое сооружение, своим видом до невозможности похабящее изгиб Стремительной, в излучине которой на высокой скале вырос молодой, но сильный, красивый и гордый город Хайклиф.

Но, увы, сейчас молодой город отчаянно нуждался в деньгах. И пришлось не снести выстроенный кем-то двадцать лет назад уродливый особняк, а продать его неизвестному аристократу, вернее, его дворецкому — сам князь-герцог Левиафан де Аббисс предпочел сохранить зримое инкогнито. Гундольф не очень понимал, как можно одновременно являться и князем, и герцогом, но лезть в хитросплетения чужих биографий ему не хотелось сейчас почти так же сильно, как выполнять приказ графа де ла Мара. Но что поделать, граф являлся младшим магистром ордена Грифона, а фон Кильге мало того, что носил скромный титул баронета, так еще и был простым рыцарем.

Не стоило, пожалуй, говорить де ла Мару свое мнение относительно его последнего нововведения — налога на вход в город, подумал Гундольф. Промолчал бы — и сидел бы сейчас в замке, а не шел к этому князю-герцогу с просьбой о займе ордену.

В последней войне с Сэйкароном Грифонам досталось больше всех, и орден до сих пор не мог оправиться, тем более, что новый Император не слишком жаловал рыцарей-магов, обосновавшихся в окрестностях Хайклифа. Казна Грифонов опустела еще во время войны, и необходимость срочно обучить новых рыцарей взамен погибших — а это более половины ордена — ничуть ее не наполнила. Вот и приходилось сейчас гордым Грифонам ужами вертеться, изыскивая способы найти хоть немного денег.

Граф де ла Мар справедливо решил, что страдающий отсутствием вкуса, но никак не золота аристократ, обосновавшийся в Хайклифе, не откажет в помощи ордену, с которым ему теперь соседствовать. Но сам граф не пожелал идти на переговоры о займе, и отправил провинившегося в его глазах Гундольфа.

Глубоко вздохнув, баронет решительно направился к тяжелым, окованным золотом дверям.

Безукоризненно вежливый дворецкий, встретивший его в холле, пояснил, что «Повелитель сейчас занят и не может вас принять, но если вы соблаговолите немного подождать…». Фон Кильге недовольно поморщился — его немного покоробило это «повелитель», все же это было обращение исключительно к Императору, но «соблаговолил». Ожидание растянулось на два часа.

Когда терпение баронета было уже на исходе — пусть даже титул его невысок, но принадлежность к ордену ставила его выше любого аристократа в землях Грифонов, — дворецкий вернулся, и сообщил:

— Прошу прощения, Повелитель был занят. Он ждет вас, — и проводил Гундольфа в небольшой темный зал, освещенный только пламенем, пляшущим в камине.

Князь-герцог де Аббисс стоял у высокого книжного шкафа, листая какой-то массивный фолиант. Он был семи футов ростом, очень широкоплеч, одет в балахонообразный плащ с капюшоном, полностью скрывающим лицо.

— Добрый день, сир рыцарь, — прозвучало из-под капюшона. Голос у Левиафана оказался хриплым, с ноткой рычания, сразу чувствовалось, что этот человек привык отдавать приказы.

— И вам того же, князь-герцог. Я пришел от имени ордена Рыцарей Грифона.

— Я догадался, баронет. Присаживайтесь, — де Аббисс сделал приглашающий жест в сторону кресла, стоящего у столика перед камином. На столике имелись два серебряных кубка и бутылка вина — Гундольф нервно сглотнул, когда увидел руну на крышке и понял, что ящик такого вина стоит немногим меньше, чем сейчас имеется в казне ордена.

Левиафан расположился во втором кресле.

— Даже деловые переговоры — а я не сомневаюсь, что вы пришли ко мне по делу — стоит вести под бокал хорошего вина. Не откажетесь?

Когда князь-герцог разливал благородный напиток в кубки, Гундольф отметил, что его широкие, крупные ладони затянуты в перчатки.

— И что же ордену требуется от меня?

— Вы, вероятно, знаете, что Хайклиф и окрестные земли испокон веков принадлежат Рыцарям Грифона?

— Разумеется.

— Возможно, вы слышали о введенном три года назад налоге с дворян, чей титул выше виконта, которые избирают наши земли местом своего постоянного обитания?

— Баронет, мы с вами оба — взрослые, разумные люди, — Гундольфу показалось, что в слове «люди» проскользнул смешок. — Оставьте эти политесы вашим магистрам. Я прямо спрошу — сколько нужно ордену?

— Налог — полторы тысячи золотых, что следует из суммы вашего состояния, указанной в предоставленных вашим дворецким бумагах. И заем в шестьдесят тысяч имперских золотых корон.

— Всего лишь? Каков срок займа?

— Три года.

— Я дам вам сто тысяч на десять лет без процентов, — проговорил де Аббисс таким тоном, словно речь шла о сотне серебряных монет.

Гундольф поперхнулся вином.

— Я не ослышался?

— Нет, не ослышались. Но у меня будет одно условие.

— Какое? — спросил рыцарь, заранее согласный на почти любое условие.

— Орден не вмешивается в мои дела, не следит за тем, чем я занимаюсь, не пытается узнать, откуда я прибыл, и вообще, ведет себя так, словно бы меня не существует, — Левиафан пригубил вино.

Баронет едва не поперхнулся повторно. Нельзя сказать, что де Аббисс просил невозможного — но как только Гундольф передаст эти слова графу де ла Мару, как все свободные резервы ордена будут брошены на слежку за князем-герцогом.

— Бумаги на названную мной сумму я передам вам перед уходом. Сто тысяч для ордена и еще пятнадцать — вам лично, — продолжал Левиафан, не обращая внимание на смятение баронета. — О том, чтобы Грифоны не совали клюв в мои дела, позаботитесь вы. Если вам все удастся — получите втрое больше.

Это было его ошибкой. Гундольф, с детства мечтавший стать Рыцарем-Грифоном, был безмерно счастлив, узнав о своих способностях к магии, ведь это делало мечту реальностью. Он благословил тот день, когда принес присягу Великому Магистру, и скорее бы умер, чем нарушил ее, а князь-герцог предлагал ему именно предательство.

Червячок сомнения поселился в душе баронета. Но он понимал, что второго случая получить такой заем у ордена не будет, а потому сделал вид, что размышляет. В конце концов, можно и сделать вид, что он согласен на условия де Аббисса, взять деньги, а вернувшись в замок ордена, рассказать обо всем де ла Мару. Взятку Гундольф пожертвует в казну — лишние шестьдесят тысяч, которые не надо отдавать, будут весьма кстати — а за Левиафаном установят слежку.

— Возможно, мое условие кажется подозрительным, — говорил меж тем князь-герцог, — Но дело в том, что мои исследования, приведшие меня в Хайклиф — дело сугубо личного толка. И, возможно, я буду вынужден немного нарушить некоторые законы ордена. Не беспокойтесь, баронет, ничего серьезного.

Гундольф уже готов был произнести «Я согласен», но интуиция и непонятное чувство подлога заставило его сконцентрироваться, и произнести про себя заклятие, позволяющее определить природу сидящего перед ним существа — рыцарь уже сомневался, что Левиафан — человек, и был готов к любому результату.

Но увиденное магическим зрением превзошло все его ожидания. Перед Гундольфом сидел демон.

Более опытный Рыцарь-Грифон, наверное, не подал бы вида, что понял, кто перед ним, согласился бы на словах на любые условия, а, выбравшись из особняка, тут же доложил обо всем Великому Магистру лично. Но Гундольф был молод — ему едва исполнилось двадцать — и неопытен.

Зрачки рыцаря расширились, он вскочил, хватаясь за рукоять меча.

— Демон!

Левиафан поднялся на ноги, откидывая капюшон. Коричневато-зеленая чешуя, костяные наросты вместо бровей и изогнутые рога полностью подтвердили догадку баронета.

— Демон, — рассмеялся князь-герцог. — И что это меняет, юноша?

— Все!

— Не понимаю. Вам нужны деньги — я их дам. От вас требуется лишь оставить меня в покое и не совать грифоний клюв куда не просят. За сто — нет, двести тысяч ордену, и шестьдесят — лично вам. Если надо — могу дать больше. Золото не проблема.

— Никогда еще орден Рыцарей Грифона не заключал сделок с демонами, адово отродье!

Наверное, юный грифон искренне верил в свои слова, и даже не подозревал, насколько он далек от истины… впрочем, это уже совершенно иная история.

Левиафан понял свою оплошность. Этот молодой человек принадлежал к почти вымершим сейчас «настоящим рыцарям без страха и упрека». Тем самым, которые могли носить любой герб и девиз, но их настоящим девизом всегда оставалось «Моя жизнь есть моя честь». Этого надо было ловить на его чести и, что всегда к этой пресловутой чести прилагается, честолюбии. Досадная промашка, надо будет на будущее учесть возможность подобных эксцессов, подумал демон. А этого рыцаря придется убить. Ничего, острый ум Левиафана уже выстроил иной план получения Грифонов в свои лапы.

— У тебя был шанс возвыситься, юноша, — почти с сожалением проговорил князь-герцог. — Но ты его упустил.

Он вскинул руку, пальцы резко удлинились, разрывая перчатки и обращаясь в щупальца. Гундольф вскинул руки, пытаясь закрыться, но щупальца, легко обогнув незначительное препятствие в виде закованной в сталь плоти, впились в его виски.

Спустя несколько бесконечно долгих секунд рыцарь обмяк.

Левиафан некоторое время осмысливал вытянутую у юноши информацию, затем позвал дворецкого.

— Да, мой Повелитель?

— Найди мне Маар-си.

— Что делать с этим, Повелитель? — дворецкий кивнул на тело фон Кильге.

— Брось в подвал. Он мне еще понадобится.

— Слушаюсь, Повелитель.

Гундольф очнулся от холода. Он всегда подозревал, что лежать на ледяном каменном полу со связанными за спиной руками крайне неудобно, но только сейчас понял, насколько.

Рыцарь заставил себя сосредоточиться на собственном теле, усилием воли погнал кровь по венам быстрее, пытаясь согреться. Когда ему это удалось, баронет осторожно пошевелил связанными запястьями, пытаясь ослабить веревку. Но связывали Гундольфа, когда он был без сознания, и теперь выбраться из пут было практически невозможно.

За тяжелой дверью, запирающей его камеру, послышались шаги. Вскинув голову, рыцарь прислушался. Тяжелую поступь Левиафана он узнал сразу, но спутник демона, передвигающийся почти бесшумно, ему известен не был.

Гундольф вновь дернулся, пытаясь освободиться. Эффекта не было. А в давно не смазываемой замочной скважине уже скрежетал ключ. Баронет затих, притворяясь, что еще не пришел в себя.

— Вот он, — раздался голос демона.

— Я вижу, Повелитель, — отозвался второй. Гундольфу очень не понравились интонации, с которыми он произнес «повелитель». Если в голосе дворецкого не звучало ничего, кроме рабской подобострастности, умело скрываемой за кружевами безукоризненной вежливости, то этот человек, преклоняясь перед своим Повелителем, сохранил самоуважение и уверенность в себе. Да и Левиафан обращался к нему не как к своему рабу, а как к ближайшему соратнику, хоть и находящемуся на ступень ниже по иерархической лестнице, но оттого не менее уважаемому.

Демон перевернул Гундольфа на спину. Его спутник подошел ближе и присел на корточки рядом с рыцарем. Молодой человек впервые в жизни возблагодарил Пресветлого Магнуса за длинные, пушистые ресницы, из-за которых его жутко дразнили в детстве. Сквозь них можно было незаметно наблюдать за происходящим.

Над Гундольфом склонился невысокий, как и сам рыцарь, человек с короткими черными волосами, смуглой кожей, и умными карими глазами на некрасивом лице. Уроженец Париаса. На вид человеку можно было смело дать от двадцати пяти до сорока лет.

— Грифон… Повелитель, в этом мире многое изменилось с тех пор, как ты был здесь. Почему ты не спросил у меня о Грифонах? Их, особенно вот таких молодых рыцарей, почти невозможно купить. Вот если бы ты сыграл на его честолюбии…

— Я уже понял. Ничего, Маар-си, думаю, ты вполне сможешь занять его место.

— Конечно. Достаточно интересный материал.

— Согласен. Можешь приступать.

Карие глаза впились в Гундольфа. Сквозь ресницы юноша с ужасом увидел, как лицо Маар-си медленно оплывает. Как лицо восковой статуи, к которому поднесли пламя факела. Несколько секунд — и на гладкой, лишенной черт коже начало вновь появляться лицо.

Рыцарь, затаив дыхание от ужаса, смотрел на длинноватый нос, красивые, хоть и резкие черты, серые глаза, шрам над бровью справа… Он часто видел это лицо в зеркале.

Полностью скопировав внешность Гундольфа, Маар-си поднялся. До боли знакомым жестом отбросил за спину прядь длинных каштановых волос, размял пальцы.

— Мне понадобятся доспехи, сделанные как грифоньи.

— Возьми эти, — Левиафан кивнул на латы молодого человека.

— Не могу. На них наложена особая магия, а я не настолько безумен, чтобы имитировать Посвящение себя в Рыцари Грифона, а потом пытаться обмануть этим доспехи. Этот парень — мелкая сошка, он практически не подвергается проверкам, и я предпочту ходить в фальшивых грифоньих латах, чем рисковать жизнью, влезая в настоящие.

— Хорошо, доспехи будут к вечеру.

— И меч.

— И меч. Повернись ко мне.

Пальцы демона вновь обратились в щупальца, прижавшиеся к вискам париасца. Тот морщился, но терпел. Гундольф, не удержавшись, восхитился его выдержкой — он помнил, как это больно.

— Все, — сказал Левиафан, возвращая пальцам обычный вид и натягивая перчатку. Новую, прежняя порвалась, совершенно некстати отметил рыцарь.

— Неплохо, — заметил Маар-си, пальцами массируя виски. — Забавная у паренька была жизнь. Зря, Повелитель, ты не поговорил о нем со мной. Ты бы только выиграл, если бы привлек этого рыцаря на свою сторону.

— Даже я иногда совершаю ошибки, Маар-си. И я не хочу, чтобы ты и далее напоминал мне об этом досадном недоразумении, — в голосе демона слышалось недовольство. Кого другого он бы уже на части разорвал, подумал юноша.

— Прошу прощения, Повелитель, — поклонился париасец.

— Прощаю. Пойдем.

Скрипнув, закрылась дверь. Гундольф вновь остался один.

Он понимал — надо срочно бежать. Немедленно бежать, предупредить орден, предупредить графа де ла Мара о демоне, или будет слишком поздно. Но как бежать?

Рыцарь прислушался к себе. И с удивлением понял, что его не отрезали от магии. Неужели Левиафан не понял, что он — маг? Хотя… Если верить словам Маар-си, демон мало что знал о том, во что превратился этот мир с тех пор, когда он был здесь. Судя по всему, это было даже раньше основания Империи.

Так, доступ к магии у меня есть, размышлял Гундольф. Но что с того? На боевых заклинаниях мне не вырваться, от меча, который даже не отобрали, толку мало, что делать? Только если…

Идея, посетившая рыцаря, была безумна. Но это был единственный шанс.

Задача, которую поставил перед собой юноша, была не по силам большинству магов. Он должен был вспомнить заклинание седьмого круга, которое видел один раз в жизни и воспроизвести его, не пользуясь при этом пассами. И все это притом, что самому Гундольфу был доступен лишь третий круг заклинаний.

Безумие, чреватое гибелью.

Но выбора не было.

Сперва он тщательно восстановил перед глазами разворот из книги, в которой было записано заклинание перемещения, вспомнил каждую руну и каждый символ. Оставалось надеяться, что вспомнил он все правильно. Затем пробежал строки глазами, преобразуя пассы в мыслеформы. Немного подумал — и преобразовал в мыслеформу все заклятие.

Выстроив перед мысленным взором структуру заклинания, Гундольф собрал всю свою Силу, и рывком, как пловец, прыгающий в ледяную воду, напитал этой Силой контуры мыслеформы.

В глазах потемнело, рыцарь ощутил на губах что-то теплое и соленое — от перенапряжения пошла кровь из носа. На мгновение ему показалось, что он не выдержит и умрет. Но внезапно каменный пол, на котором лежал юноша исчез, и он с ужасом и восторгом понял, что падает.

Сильный удар вышиб дыхание. Гундольф со стоном покатился по мягкой траве. Рискнув открыть глаза, он успел увидеть, как перед ним возникает что-то серое. Тут же в голове взорвался сноп разноцветных искр, и Гундольф потерял сознание.

Глава XV. Экстерминатор Императора

Сегодня в «Наковальне» было шумно. Компания молодежи отмечала чей-то день рождения, полдесятка стражников отдыхали после смены, да и приезжих было немало. Темная сидела в дальнем углу, разглядывая жертву.

Сразу бросалась в глаза непоколебимая уверенность человека в своих силах. Не самоуверенность, нет. Уверенность того, кто прекрасно знает, на что способен, и как мало тех, кто представляет для него опасность.

Он, как и все остальные, даже не успеет понять, что умирает, подумала Темная. По скорости движений и хищной грации она поняла, что от арбалетного болта он может и увернуться. Но вот яд…

В кармане плаща лежал небольшой пузырек с «Черным Лотосом», мгновенным ядом, от которого не было противоядия. Темная встала и поднялась в заранее снятую комнату на втором этаже.

Подойдя к большому зеркалу, она вгляделась в собственное отражение, размышляя над образом. Потом вытащила из-под кровати объемистую сумку и начала преображение. Раз объект владеет магией, значит, рисковать с иллюзией не стоит. Рыжий парик, немного грима, платье служанки, накладки под одежду, и из зеркала на Темную смотрит полненькая грудастая служанка со слегка разлохмаченными волосами.

Откупорив пузырек, она вылила половину его содержимого в кружку с темным мэхиловским элем. Поставила кружку на поднос и, пряча его за спиной, спустилась в зал.

Смешавшись с толпой бегавших служанок — Мэхил всегда нанимал девушек в дни, когда в его таверне кто-либо праздновал большой компанией, — Темная подбежала к стойке.

— Три темных, — шепнула она трактирщику, сунув ему несколько монет. Он, не глядя, выставил на стойку три кружки. Переставив их на поднос, где уже стоял отравленный эль, девушка, ловко лавируя между посетителями, подбежала к соседнему с объектом столу, поставила на него две кружки Мэхила, перешла к следующему столу.

«Безопасная» кружка оказалась перед северянином — тем самым, что вчера должен был повиснуть в петле на радость народу. Черноволосому достался эль с «начинкой».

— За счет заведения, — прощебетала она.

Черноволосый «объект» поднял голову и улыбнулся ей.

— Спасибо, милая. Возьми на булавки, — на поднос упали несколько серебряных монет.

Поблагодарив, «служанка» отошла к другому столу принять заказ и деньги, краем глаза наблюдая за жертвой. Он что-то сказал другу, поднял кружку, отпил несколько глотков… и, как ни в чем не бывало, поставил отравленный эль, продолжая что-то рассказывать северянину. Темная тихо выругалась сквозь зубы. Такое случалось. Редко, но случалось. Попадались люди, невосприимчивые даже к такому безотказному яду, как «Черный лотос».

Оставался еще один способ. Она очень не любила действовать таким образом, но… Приказ — это приказ, и если он получен, его надо выполнить хоть бы и ценой собственной жизни.

Поднявшись в комнату, Темная быстро переоделась. На сей раз из накладок остался только бюст, платье сменилось на откровенно-вызывающее, как и макияж. Короткие черные волосы прикрыл парик с хвостиком цвета каштана. Критично осмотрев себя в зеркало, она осталась довольна. Шлюха высокого класса — то, что надо.

Спустя десять минут она входила в таверну. Сейчас опять придется терпеть прикосновения потных липких ладоней, чувствовать терпкий запах пота возбужденных самцов, подумала девушка с отвращением. Приказ есть приказ, напомнила она себе.

Объект уже сидел в одиночестве — северянин куда-то делся. Покачивая бедрами, Темная прошла к стойке, заказала бокал вина, заслужив неодобрительный взгляд Мэхила, и направилась к столу черноволосого, по пути презрительными взглядами дорогой шлюхи отшивая пытающихся обнять ее за бедра и усадить себе на колени.

— Не скрасите ли одиночество красивой женщины, милорд? — поинтересовалась Темная у объекта, опираясь одной рукой на стол и демонстрируя обтянутую полупрозрачной тканью грудь.

И очень удивилась, когда в обращенном на нее взгляде антрацитово-черных глаз мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Не жалость — но именно сочувствие.

— Отчего же нет? Присаживайся, красавица. Угостить тебя чем-нибудь? — улыбнулся Вега. Нет, не Вега. Объект. Ему осталось жить пару часов. Уже утром этот красивый и сильный мужчина будет холодным, мерзким, никому не нужным трупом, как и полторы сотни ее объектов до него. Темная предпочитала обезличивать свои жертвы, никогда не называя их по имени про себя.

— Я пью дорогое вино, — немного высокомерно улыбнулась она.

Объект поймал за рукав пробегавшую мимо официантку.

— Милая, принеси нам бутылку эльфийского из ящика под стойкой, коньяк, и закуску, — он бросил на поднос несколько золотых монет. Служанка со всех ног бросилась выполнять заказ. — Эльфийское вино трехсотлетней выдержки вас устроит?

— Более чем. Вы неплохо разбираетесь в винах…

— О, вина — это не мое. Я предпочитаю коньяк. Как мне называть очаровательное видение, спасшее меня в этот вечер от одиночества?

А он — действительно аристократ, подумала Темная.

— Женевьева, милорд.

— Меня зовут Вега, — он вновь улыбнулся.

Когда вино и коньяк закончились, она, чуть прижавшись к объекту грудью, жарко прошептала ему на ухо:

— Если хотите, ваше видение спасет вас от одиночества и ночью…

— Это будет великолепно, — он обнял девушку за плечи.

— Но предупреждаю заранее — я дорогое видение…

— Это не имеет значения. Не говори сейчас об этом.

Объект поднялся на ноги, увлекая девушку за собой. Обнимая «Женевьеву» уже за талию, он повел ее во флигель под неодобрительным взглядом Мэхила.

Темная с трудом заставила себя сосредоточиться на работе. Она не испытывала отвращения к объекту, как это было обычно, когда ей приходилось работать таким образом.

Сидевший перед камином в зале северянин исчез, понимающе хмыкнув, едва они вошли в комнаты. Объект увлек ее за собой в спальню.

Его поцелуй был горячим и страстным, а в глазах стояла нежность. Он опустился перед ней на колени, чтобы расшнуровать туфли, и Темная на миг подумала, что вот он — прекрасный шанс вонзить тонкую шпильку с острым кончиком ему в шею, но почему-то не сделала этого.

В глазах Веги — нет, объекта! — мелькнуло удивление, когда грудь «Женевьевы» оказалась в два раза меньше, чем была в платье.

— Так ты гораздо прекраснее, — прошептал он ей на ухо.

Темная помогла ему избавиться от остатков одежды. Он легко подхватил девушку на руки, опустил ее на кровать, упал рядом, увлекаемый ею.

Он был нежен и страстен, а главное — вел себя с ней не как со шлюхой. Первый раз в жизни Темной было действительно хорошо с мужчиной. Она уже почти жалела, что должна его убить.

В пиковый момент она выгнулась и, не сдержавшись, закричала, ее ногти вцепились в спину объекта — нет, Веги! — а спустя мгновение содрогнулся и он.

Вега лежал на животе, медленно приходя в себя. Темная, закинув ногу ему на ягодицы, ласково перебирала длинные черные волосы.

Пальцы другой руки сомкнулись на навершии шпильки, медленно извлекая ее из каштановых волос. Прижавшись к Веге всем телом, она занесла правую руку над его шеей сзади.

— Прости, — шепнула она, нанося удар.

Он почему-то умер не сразу. Вздрогнул и попытался приподняться на руках, когда отточенная шпилька вонзилась чуть пониже затылка, и высунулась на дюйм из горла — впервые Темная не рассчитала силу удара. В глазах отразилось удивление, за ним — понимание и обида. Еще раз содрогнувшись всем телом, Вега рухнул на простыню.

Вскочив на ноги, Темная быстро натянула свою одежду, спрятанную в складках платья шлюхи, сунула парик в карман плаща, стерла макияж старой рубашкой и, подойдя к трупу, выдернулашпильку.

Резкий удар выбил оружие из ее руки. Темная не успела ничего понять, когда оказалась прижата к стене, стальные пальцы впились в горло.

Он был прекрасен и похож на демона — обнаженное тело покрывают необычные татуировки, черные волосы разметались по спине и плечам, антрацитовые глаза пылают яростью. Она заметила, что кровь, тонкой струйкой струящаяся из горла, темнее, чем должна быть, а уши заострились и стали похожи на эльфийские.

И тут пришло страшное понимание — она провалила задание. Смерть не страшила, она была желанна — никакая смерть не может быть хуже, чем посмотреть в глаза Императору и сказать: «Я не выполнила задание». Темная закрыла глаза.

— Это была волшебная ночь, но утро приносит разочарование в ночных видениях, не так ли? — прошипел над ее ухом голос Веги.

Несколько долгих секунд прошло, прежде чем она поняла, что ее не собираются убивать, и открыла глаза.

Ярость в черных глазах угасала. Стальная хватка чуть разжалась, и Темная смогла вдохнуть.

— Кто тебя послал? — спросил Вега. И она с ужасом поняла, что ее губы сами размыкаются и произносят:

— Император.

— Император?

— Да.

Он шагнул назад, разжимая пальцы. Темная не удержалась на ногах и рухнула на колени.

— Личный экстерминатор Его Императорского Величества? Какая честь для меня, простите, что в столь неподобающем виде, — ухмыльнулся Вега, но тут же вновь посерьезнел. — Если знаешь Императора, то знаешь и Здравовича. Передай ему, что если я интересую его в ином виде, кроме мертвого, то он знает, где меня найти. Я мог бы стать весьма ценным сотрудником для Отдела Особых Расследований.

Он отвернулся к кровати, подхватил простыню, обернул ее вокруг бедер.

— Уходи.

Темная скользнула к двери, бросив прощальный взгляд на Вегу. Его голос догнал девушку уже в дверях.

— Спасибо за ночь. Я почти поверил, что понравился тебе.

Ее глаза на миг сверкнули, и дверь закрылась.

Темной понадобилась вся ее сила воли, чтобы заставить себя постучаться в дверь, ведущую в кабинет Императора.

— Войдите.

Лаарен III нервно мерил кабинет шагами, Александр — последний, кого Темной сейчас хотелось видеть — стоял у стены, прислонившись к ней плечом.

— Наконец-то! — воскликнул Император, увидев ее, и обернулся к Здравовичу. — Как видите, ваши предчувствия вас порой обманывают.

— Судя по выражению ее лица — вряд ли, — усмехнулся Александр. Темная скрипнула зубами — она ненавидела манеру главы ООР говорить в ее присутствии так, словно бы ее здесь не было.

— Докладывай, Ева, — Лаарен порой, когда чувствовал ее волнение, называл Темную по имени. Она не знала, откуда такое отношение, но очень ценила эти мгновения.

— Я не смогла выполнить задание, мой Император, — тихо произнесла Темная, опускаясь на колени.

— Я же говорил, — усмехнулся Здравович.

— Почему?

Вопрос Лаарена, вернее, тон, которым этот вопрос был задан, окончательно выбил девушку из колеи. Закусив губу, она еще ниже опустила голову.

— Темная, расскажи нам подробно, почему тебе не удалось убить этого человека? — холодно поинтересовался Александр, стряхивая несуществующую пылинку с темно-красного плаща.

— Он не человек, — она чудовищным усилием воли заставила себя поднять голову.

— В смысле?

— Ни один человек не выживет после двойной дозы «Черного Лотоса».

— Ну почему же? Были случаи, один, кажется, даже в твоей практике.

— Допустим. Но человек уж точно не выживет со стальной иглой, насквозь проткнувшей его горло.

— Прибегла к своему коронному способу, — понимающе усмехнулся Здравович. В этот миг Темная ненавидела его еще сильнее, чем обычно, хоть это и казалось невозможным.

— Нет. Мой коронный способ — застрелить из арбалета отравленным болтом, — немного более дерзко, чем могла себе позволить, ответила она. Ева прекрасно понимала, что за эту дерзость ей еще придется заплатить, но ничего не могла поделать.

— Александр, следите за своими словами, — резко сказал Император.

— Как прикажете, ваше величество, — Здравович изящно поклонился, но Темной почудилась в этом поклоне некая завуалированная издевка. — Темная, как ты выжила, если он раскусил тебя?

— Просто он решил использовать меня в качестве посланца. Вега просил вам кое-что передать.

— О, уже не «объект», уже «Вега». Как интересно. Несколько вопросов, Темная. Во-первых, как он узнал, кто тебя послал? Во-вторых, ты уверена, что он — не человек? В-третьих, что он просил передать, и кому именно — его величеству, или мне?

— Он вынудил меня сказать, кто меня послал его убить, — сгорая от стыда, прошептала она, вновь наклоняя голову.

— Вынудил? Как бы нам не пришлось искать на твое место кого-либо другого, — жестоко усмехнулся Александр. — Зачем Императору экстерминатор-непрофессионал, которого могут заставить выдать его величество?

— Александр, еще одна фраза в таком духе — и я попрошу вас оставить меня наедине с Евой, — в голосе Лаарена звенела сталь, в устремленном на Здравовича взгляде стояла откровенная неприязнь. — Расскажи, пожалуйста, подробно, что произошло.

— Я убила Вегу де Вайла шпилькой, — тихо, но уже более уверенно проговорила Темная. — Вернее, думала, что убила. Я уверена в том, что нанесенная мной объекту рана должна была привести к немедленному летальному исходу. Когда я приблизилась к телу, чтобы забрать оружие, он схватил меня за руку, отбросил к стене. Поверьте, он был не более мертвым, чем я. Он, используя необычную магию, заставил меня назвать того, кто послал меня убить его. Потом он сказал… Мне привести его фразу дословно, — тут Темная позволила себе намек на улыбку, — Или передать своими словами?

— Лучше дословно.

— Он просил передать: «Если я интересую его в ином виде, кроме мертвого, то он знает, где меня найти. Я мог бы стать весьма ценным сотрудником для Отдела Особых Расследований».

Александр расхохотался.

— Нет, каков наглец! Мой Император, я же говорил вам, что этот парень нам пригодится. Темная, надеюсь, ты сохранила шпильку с его кровью?

— Боюсь, он не настолько глуп, чтобы отдавать мне такую вещь, — усмехнулась она. — Зато у меня есть это, — из кармана девушки появился платок, перепачканный темной, густой жидкостью.

— Великолепно! — глава ООР быстрым движением выхватил кусок ткани. — Как видите, мой Император, все случилось почти так, как я и предполагал.

— Почти, — мрачно подчеркнул Лаарен.

— Те мелочи, в которых я ошибся, в рамках допустимого. А теперь, мой Император, я все же хотел бы поговорить с вами насчет задания для Темной…

Глава XVI. Рыцарь ордена Мерцающей Звезды

— Выше! Еще выше! Да, правильно, теперь бей.

— У меня рука болит!

— Возьми меч левой. Бей! Сверху и слева.

— Левая тоже болит!

— Мне до этого дела нет. Ты просила?

— Просила…

— Я предупреждал?

— Предупреждал…

— Тогда на что ты жалуешься? Третий блок!

— Ой! — Лианна выронила деревянный меч, схватившись за ушибленную руку. — Так нечестно! Ты не сказал, что мы переходим на блоки!

— А твой враг, который будет пытаться тебя убить, тебя вообще ни о чем предупреждать не будет, — проворчал Талеанис. — И какого Ярлига я взялся тебя учить? Женщине место дома, а не на поле боя.

Лианна с места прыгнула на него, едва не сбив с ног, и замолотила кулачками по груди. Руки у нее сильные, в который раз отметил полуэльф.

— Еще раз такое скажешь — я тебя поколочу! Я должна уметь сражаться!

— Зачем тебе это, ребенок? — рассмеялся он, подхватывая девочку на руки.

— Я не ребенок! И я должна отомстить тому, кто убил маму и всех остальных!

Мантикора едва сдержался, чтобы не закричать от нахлынувшей головной боли, которую вызывало любое ее напоминание о страшном ночном убийце. Она его так и не узнала.

— Должна, должна… Ты еще маленькая, чтобы мстить.

— Я не маленькая! И в любом случае, я должна уметь за себя постоять, — упрямо заявила полуэльфочка.

— Если на нас нападут, я сумею защитить обоих.

— А если ты будешь спать, и придет ночной убийца?

— Клянусь тебе, Лианна, ночной убийца не тронет тебя, пока я жив. А меня убить очень непросто, — стиснув зубы от дикой головной боли, проговорил Талеанис, прижимая ее к себе.

Он уже раз сто проклял тот миг, когда согласился на уговоры девочки «немного научить ее драться на мечах».

— Давай еще попробуем? — полуэльфа подобрала свой меч.

— Нет, малышка, завтра рано вставать. Поужинаем и ляжем спать, а завтра вечером еще потренируемся.

Спустя полчаса Лианна уже спала, завернувшись в плащ. А Талеанис, как и каждый вечер, сидел перед костром, невидяще глядя в огонь, и проклинал себя.

Внезапно он почувствовал, что на поляне есть кто-то еще. Этот кто-то не был настроен враждебно, он просто находился рядом, и смотрел знакомым, пронзительным взглядом, проникающим в душу. Талеанис медленно обернулся.

Прислонившись плечом к дереву, она изучала спящую Лианну. На ее кожаной куртке появилась прореха, над бровью — ссадина, а в глазах — усталость. Сейчас она совсем не походила на богиню.

Мантикора вскочил. Он понимал, что Дианари Лиаласа не питает к нему добрых чувств, и, хоть осознавал, что шансов против нее у него нет, готов был сражаться до последнего вздоха. Не за себя — за Лианну.

Эльфа вздохнула, подошла к костру, села возле огня на корточки, ее взгляд словно бы высматривал что-то в пляске пламени.

— Сядь, Талеанис. Я не причиню вреда ни тебе, ни девочке.

— Что вам нужно, госпожа? — несмотря на ее слова, полуэльф сжал пальцы на рукояти меча.

— Я хочу исправить то, что ты сотворил по незнанию, ослепленный бездумной ненавистью и желанием отомстить. Сядь.

Он отпустил рукоять и, обойдя костер, сел напротив Дианари.

— Зачем вы пришли?

— Поговорить. Ты не поверил Нортахелу, пытаясь убедить себя в том, что тебе всего лишь приснился сон, — она не спрашивала, она утверждала.

— Но…

— Это был не сон. Все так, как он тебе сказал. Только в твоих силах загнать эту тварь, Левиафана, в небытие.

— Вы — богиня, и вы не можете этого сделать?

— Талеанис, если бы я спустилась в этот мир, как богиня, то от него не осталось бы и воспоминания. Сейчас я — простая смертная. Здесь меня убить даже легче, чем этого демона.

— Госпожа, вы…

— Называй меня по имени. Прошу.

— Хорошо. Дианари, почему вы не уничтожили меня сразу же, как только увидели? — напрямую спросил полуэльф.

— А почему ты считаешь, что я должна была тебя уничтожить?

— Я убил многих в том поселении. Многих вашей расы. Тех, кто вам поклоняется, тех, кого вы защищаете.

— Этот мир — не единственный, как ты уже понял, — улыбнулась Дианари. — В других мирах мне молятся не только эльфы, но и те, кто принадлежит к расе полуэльфов.

— Расе? — вскипел Мантикора, неожиданно взбешенный ее корректностью. — Расе? Я, и такие, как я, для вас, Перворожденных — ублюдки, полукровки! Мы — не раса, мы — ошибка природы!

— Нет. Вы — точно такая же раса, как люди, орки, эльфы… Просто гораздо более молодая. В этом мире еще не было полуэльфов, способных стать родоначальниками расы, но теперь они есть. На твою долю выпало много испытаний и тяжкое бремя, Талеанис, но я верю, что ты справишься, — в темных глазах, с нежностью смотревших на Мантикору, была надежда. И любовь. Любовь матери — к детям.

— Кто станет родоначальником расы полуэльфов? Я? Лианна? — с горькой усмешкой спросил Талеанис.

— Абсолютно верно. Ты и она.

— Лианна еще ребенок.

— Ей четырнадцать лет, она только выглядит ребенком. Впрочем, и это скоро пройдет. Через год-два она будет взрослой девушкой, а жизни вам отмерено каждому по несколько веков. Вы успеете родить много детей.

— Наши дочери не смогут в дальнейшем рожать от своих братьев, — проговорил он, не в силах поверить, что все это происходит на самом деле.

— Ваши сыновья не будут единственными полуэльфами в этом мире, — улыбнулась Дианари.

— Но… Если Лианна не захочет становиться племенной кобылой? — грубо, напрямую задал вопрос Мантикора.

Дианари вздрогнула. Ее глаза затуманились, словно богиня проваливалась в пучину воспоминаний.

— У нее не будет выбора. Ты должен оберегать ее. Лианна — одна из двух девушек твоей расы в этом мире. У нее не будет выбора, как не было его у меня.

Талеанис вопросительно посмотрел на Лиаласу. Она вздохнула.

— У меня есть друг. Он не бог, но тоже бессмертен. Когда-то он был простым полуэльфом, ненавидел свою родню по матери, и даже оставил мене на память этот шрам, — она коснулась кончиками пальцев тонкого рубца на шее. — Но мы стали друзьями. Как-то раз я очень долго не появлялась дома. И не видела его. А вернувшись, узнала, что мои родичи, эльфы — самая малочисленная тогда раса моего родного мира — нанесла моему другу-полуэльфу страшное оскорбление.

Он уничтожил их почти всех. В Молхельме осталось двадцать три эльфа-мужчины, и одна женщина — я. Как я уже говорила, тогда я не была богиней и не знала, что Молхельм — не единственный мир. Что мне оставалось делать? Я должна была спасти мою расу, — Дианари сняла с пояса флягу, отпила, протянула Мантикоре, слушавшему, затаив дыхание. — За двадцать лет, проведенных в родном лесу, я родила пятнадцать детей от четырех разных отцов, и, поверь, на собственной шкуре знаю, что такое быть «племенной кобылой».

Знаешь, как звали того полуэльфа? Возможно, это совпадение, возможно — судьба. Его звали Талеанис, он носил татуировку на левой щеке и прозвище «Мантикора».

Она замолчала. Молчал и потрясенный Талеанис. Он хотел выразить ей свое восхищение, но не мог подобрать слова.

Слишком многое изменилось в его жизни за какой-то месяц. Слишком много потрясений. Естественно, Мантикора не мог не измениться под влиянием произошедшего, но он и сам не замечал, насколько изменился. Сейчас он смотрел на темноволосую эльфу, сидящую возле его костра, и неожиданно четко понимал, что богиня — это не сияющий ореол, не венец из звезд, не абстрактная могущественная сущность. Сидящая у костра женщина с мечом, бывшая в этот миг простой смертной, для Талеаниса именно сейчас стала богиней. Его богиней.

— Не нужно слов, — мягко улыбнулась Дианари. — И восхищения тоже не нужно. Я была виновата в ошибке своих родичей и своего друга, а потому лишь заплатила за эти ошибки.

В этот миг Мантикора принял решение. Он встал, обошел костер и опустился перед Лиаласой на одно колено, протягивая ей свой меч рукоятью вперед.

— Я, Талеанис ан Нортахеле по прозвищу Мантикора, присягаю госпоже моей Дианари Лиаласе, клянусь хранить ей верность и служить ей до последнего моего вздоха. Да услышит Мерцающая Звезда мои слова.

Небо над ними вспыхнуло россыпью пылающих звезд, на миг окутав полуэльфа и богиню сиянием. На челе Дианари блеснул и исчез звездный венец, глаза сверкнули. Она поднялась на ноги, ее пальцы сомкнулись на рукояти протянутого меча.

— Я, Дианари эа Сайнери Лиаласа, принимаю твою клятву, твою верность, твою службу. Клянусь в ответ быть благодарной и справедливой, помогать и ограждать тебя в твоей службе. Я, Мерцающая Звезда, — в этот миг Талеанис вновь увидел перед собой величественную богиню, — свидетельствую взаимной клятве и принимаю ее! — меч рассек ночной воздух и коснулся плеча полуэльфа. — Встань, рыцарь ордена Мерцающей Звезды, и да пребудет с тобой сила!

Мантикора поднялся на ноги. В голове шумело, как после пары кружек доброго эля. Дианари, улыбаясь, надела ему на шею медальон на цепочке.

Медальон представлял собой меч из темно-серебристого металла, обвитый белой молнией и черной розой, в перекрестье которого мерцала синяя семиконечная звезда с зеленым листом неизвестного полуэльфу растения в центре.

— Рыцарь ордена Мерцающей Звезды? — неверяще спросил Талеанис. Он никогда о таком не слышал, но смутно догадывался, что это такое.

— Да, — улыбнулась Дианари. — У этого ордена нет кодекса, устава, магистров, и тому подобного. Все это — в твоем сердце, и ты сам себе магистр и судья. Кроме того, в кулоне рыцаря заключен святой символ богини.

— Это правильно, — пробормотал ошарашенный Мантикора. — А то можно запутаться в количестве цепочек на шее.

Лиаласа расхохоталась.

— Это точно!

— Но что мне теперь делать, Дианари? Если Нортахел говорил правду, то…

— То тебе нужно уничтожить Левиафана. Проблема в том, что сказать это гораздо проще, чем сделать. Левиафан — мой заклятый враг, я сама убивала его трижды, но каждый раз он находил способ вернуться. Как — не знаю. Беда в том, что я практически ничем не могу тебе помочь, в этом мире мои силы очень ограничены, — Лиаласа задумалась. — Точно! Найди Глэнсириенну, ту эльфу, что заточила Левиафана в теле прапрадеда Нортахела. Она наверняка тебе что-нибудь подскажет.

— Но… Ведь демона заточили около десяти тысяч лет назад! Как Глэнсириенна может быть жива?

— Глэнсириенна — серый эльф. В отличие от лесных эльфов, серые действительно бессмертны, — Дианари встала, отряхнула куртку от налипшей хвои. — Я переночую с вами, а утром наши пути разойдутся. Я отправляюсь вслед за Левиафаном, прослежу, чтобы он не натворил слишком много бед, вам же следует идти на северо-восток, к Серебристым горам. Спи, Талеанис, вам предстоит тяжелая дорога.

Мантикора почувствовал, что не в силах бороться с внезапно накатившей сонливостью. Сил хватило лишь на то, чтобы завернуться в плащ и упасть на кучу лапника.

Талеанис проснулся от запаха вкусной еды. Открыв глаза, он увидел, что Дианари сидит на корточках возле костра, помешивая деревянной ложкой что-то, аппетитно булькающее в котелке.

— Доброе утро, — поздоровалась она, увидев, что полуэльф проснулся. — Иди умойся, я почти закончила с завтраком.

Когда Мантикора вернулся к костру, котелок стоял на углях с самого краю, а две миски были наполнены кашей с мясом. К дереву были прислонены два небольших мешка. Откуда они взялись?

— Угощайся, — Дианари протянула ему миску, сама взяла вторую. — Поедим, потом я уйду, и разбудишь Лианну. Не стоит ей пока знать, что я здесь побывала.

— А как она тебя узнает?

— Сразу видно, что ты вырос не среди эльфов или даже людей. Моя раса бывает донельзя дотошной, когда дело касается моих изображений. Особенно тщательно скульпторы и художники почему-то выделяют обрубок уха и шрам на лице. Если Лианна меня увидит, мне будет сложно доказать ей, что я — не Мерцающая Звезда, и еще сложнее — объяснить ребенку, почему я не могу вернуть ей маму. Девочка наделена способностью чувствовать ложь

— Но она мне поверила, когда я сказал, что защищу ее от ночного убийцы и не позволю ему к ней прикоснуться, — тихо сказал Мантикора, опустив глаза. Есть отчего-то расхотелось.

— Ты не солгал. Зелье, которым тебя напичкали во время ритуала, пробудило самые темные твои стороны, и многократно их усилило. Ты — не ночной убийца. Он в тебе, это так, но ты — не он, — Дианари подошла ближе, села напротив полуэльфа. Ее голос стал очень серьезен. — Талеанис, если бы весь кошмар в том поселении сотворил ты, я бы с тобой не разговаривала. Я бы тебя убила, не обращая внимания на последствия. И я не стала бы воплощаться в этом мире, а просто вынудила бы Левиафана вступить со мной в поединок в открытом Междумирье. И не имело бы значения, чего мне мог бы стоить тот поединок. Поверь, я поступила бы именно так, если бы ты действительно был тем, кого Лианна называет «ночным убийцей». — Она встала, отставив пустую миску, достала из-под куртки тяжелый мешочек. — Возьми, вам в дороге понадобится немало золота. В мешках у дерева — сухая еда. Горсть в котелок — и сытный ужин готов. Она долго не портится, поэтому рекомендую оставить на черный день. Мы еще встретимся, Талеанис.

— Позволь спросить тебя.

— Спрашивай.

— Та девушка, Маалинни…

— Которая тебя прокляла? — Лиаласа понимающе усмехнулась. — Увы, снять это проклятие мне сейчас не по силам. Я даже не знаю, в чем оно заключается. Маалинни была моей жрицей, одной из лучших в этом мире. Она обратилась ко мне за силой в тот момент, когда я готова была воплотиться здесь. Я успела ее спасти, но… Извини, в тонкости проклятия не вникала. Может, Глэнсириенна сможет тебе подсказать.

— Я не о том… Она… Маалинни сможет меня простить?

— Надеюсь, что да. Ее ненависть не станет тебе хорошим подспорьем в борьбе с Левиафаном. Ты еще о чем-то хочешь спросить?

— Ты сказала, что мужчин-полуэльфов немало, а женщин — всего две. Почему?

— Полуэльфы-мужчины — сыновья эльфийских женщин и людей. Они, за редким исключением — дети войн. Люди, грабя очередную деревню, поселение, город эльфов, часто насилуют эльфийских женщин, а те потом рожают детей-полукровок. Потому большинство полуэльфов, рожденных в эльфийских домах, не видят любви и тепла, так как служат матерям напоминанием о пережитой боли, страхе и позоре. Полуэльфы-женщины — дочери эльфов и людских женщин. Эльфы, захватывая поселения людей, убивают пленных, не оставляя в живых никого. И если шансы на то, что полуэльф будет сыном не войны, а любви, как в твоем случае, просто невелики, то шансы на то, что эльф будет спать с человеческой женщиной, ничтожно малы. Эльфийские женщины нередко влюблялись в людей, и я тому живой пример — у меня трое сыновей-полуэльфов. Но мои остроухие сородичи-мужчины отчего-то мнят себя венцом творения, и редко когда кто-либо из них удосуживался посмотреть на человеческую женщину как на женщину, если ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю. Но не понимаю другого — ведь мать Лианны — эльфа.

— Нет. Та девушка — сестра ее отца. Лианна — то самое исключение, дитя любви эльфа и простой девушки, дочери имперского легионера. Ее мать умерла во время родов, а отец погиб на последней войне вместе с отцом Нортахела. Его сестра взяла племянницу к себе, и растила, как собственную дочь. Лианну любили в деревне, несмотря на то, что она была полукровкой, — ответила Дианари на вопрос, который Мантикора побоялся задать. — Девочка — дитя любви. А в любви нет ничего постыдного. Мне пора идти. Ищи Глэнсириенну в Серебристых горах, береги Лианну, и не волнуйся пока о Левиафане. Я прослежу за ним и дам тебе знать, когда придет время. До встречи, Талеанис.

Она исчезла за деревьями. Полуэльф вздохнул, и отправился будить «дитя любви».

Через неделю Мантикора и Лианна прибыли в небольшой городок людей, находящийся на границе эльфийского леса и Империи. В городе, благодаря золоту Дианари, Талеанис купил необходимое походное снаряжение взамен того немногого, что удалось собрать в сожженном поселении, одежду им обоим, заказал меч для Лианны ей по росту и по руке, приобрел себе длинный охотничий лук, а девочке — короткий составной под ее силу. Еще он обменял краденых эльфийских коней, предназначенных для езды по лесам, на двух хороших верховых лошадей — гнедого жеребца для себя и маленькую рыжую кобылку для Лианны, — и пегого, нестарого еще мерина в качестве вьючного животного.

В городке они задержались на две недели. Причиной тому послужил, во-первых, срок, за который кузнец взялся изготовить меч для полуэльфы, во-вторых, ее желание посмотреть «как люди живут», но как только меч был готов — впрочем, «мечом» его называла лишь Лианна, Талеанис же, посмеиваясь, окрестил ее оружие «кинжалом-переростком», — они отправились далее.

Золото Дианари закончилось спустя два месяца, когда путешественники прибыли в город под названием Нэтмайл.

— И что мы теперь будем делать? — спросила Лианна, вяло ковыряясь в тарелке с переваренной гречневой кашей без мяса.

— Наймусь в охрану, — ответил Мантикора. — Или в караван, к каким-нибудь купцам, или в личную охрану.

Он не торопился, так как знал — до гор им добираться при благоприятном раскладе, около года. Если повезет, не будет никаких проблем с деньгами, лошадьми, разбойниками и прочими, кто так любит отравить мирную жизнь обычных путешественников. В среднем, дорога от Нэтмайла до Серебристых гор занимала десять-двенадцать месяцев. Плюс месяц по самим горам, итого — год.

На следующий день Талеанис получил место охранника небольшого торгового каравана, направляющегося в Эйкленд, на юго-восток. Ему и Лианне нужно было на северо-восток, но хозяин каравана щедро платил, и согласился взять девочку, кроме того, оплачивать все расходы на питание и проживание обоих, пока обозы не дойдут до точки назначения.

* * *

— Я не понимаю, как этот треклятый мальчишка сумел сбежать!

— Повелитель, я же говорил, что вы его недооцениваете. Рыцари ордена Грифона поголовно владеют магией.

— Это я уже понял! Но как этот маг-недоучка исхитрился использовать заклинание телепортации! Тем более в моем особняке! — продолжал бушевать Левиафан.

— Не стоит так расстраиваться из-за какого-то сопляка, Повелитель. Потом вы обязательно найдете его и накажете, — спокойно говорил Маар-си, отпивая из бокала. Он давно привык к несдержанному характеру своего господина, и научился правильно реагировать на моменты бешенства демона.

— А что, если он выжил, и у него хватит ума явиться в орден, когда ты уже там? Раз уж ты настоял на том, что на сей раз действовать надо более осторожно, скажи, не поставит ли его появление перед этим орденским графом де ля Мером всю нашу операцию в этом чертовом городке под удар? — немного успокоившись, спросил князь-герцог.

— Младшего магистра ордена зовут де ла Мар, повелитель.

— Мне без разницы! Ответь на мой вопрос!

— Не поставит. Подумайте сами — я знаю и умею все, что знает и умеет фон Кильге. Появление всклокоченного парня, похожего на Гундольфа, который кричит всякие бредни о демоне, доппельгангере^[16] и чуть ли не конце света не произведет на де ла Мара ожидаемого Гундольфом впечатления. Больше того, я смогу убедить графа в том, что этот человек — посланец наших врагов, которые хотят иметь в ордене свого человека, но слишком глупы, чтобы придумать нечто более оригинальное и правдоподобное.

— Мне не нравится, что ты говоришь о себе так, словно действительно являешься частью ордена, — проворчал демон.

— Повелитель, простите, но пока я изображаю фон Кильге в ордене, я буду им. Рыцарем ордена Грифона Гундольфом фон Кильге. Больше того, вам все же придется дать ордену денег.

— Почему?

— Я при проверке выяснил, что вы замешаны в не слишком красивых делах с финансовыми махинациями. Я поговорил с младшим магистром, и мы пришли к выводу, что если виновный де Аббисс готов поделиться с нами своими безмерными богатствами, мы готовы закрыть глаза на некоторые странности. Хоть ордену и не пристало брать деньги у мошенников, но… Император от нас отвернулся, да воссияет его солнце над всей Империей, и нам самим надо как-то выживать, — улыбаясь, закончил Маар-си.

И без того разъяренный, к концу монолога помощника Левиафан едва сдерживался, чтобы не уничтожить париасца немедленно, а лучше — предать его долгой и мучительной смерти.

— То есть ты хочешь сказать, что несмотря на усилия приложенные нами во избежание излишнего внимания со стороны Грифонов, ты сам привлек ко мне их взгляд?!? — прошипел он сквозь зубы.

— Конечно, мой повелитель, — париасец откинулся на спинку кресла с выражением наслаждения на лице.

Более всего демона бесило то, что он не знал, чем вызвано это наслаждение — не то вкусом вина, бокал которого Маар-си держал в руках, не то тем, что сам Левиафан никак не мог понять замысел своей правой руки.

— Объясни, — потребовал князь-герцог.

— С удовольствием, повелитель. Дело в том, что вы изначально привлекли к себе внимание ордена. Начиная с того, что вы появились неизвестно откуда, без всяких свидетельств о вашем прежнем существовании, родословных, и всего прочего.

— Ты ведь позаботился о том, чтобы все документы и бумаги находились там, где они должны быть!

— Да. Но вы объявили о себе на две недели раньше, чем я смог это сделать. Это первое, что привлекло внимание ордена. Второе — ваше несметное богатство. Вы знаете, что вы достаточно богаты для того, чтобы одалживать Имперскую казну? Третье — странный, невиданный ранее ни в Империи, ни в Париасе, ни в Номикане, ни даже на Севере или у не-людей титул «князь-герцог». Четвертое — ваша чрезмерная замкнутость и нелюдимость, привезенные с собой слуги, отказ от всех приглашений ваших соседей — орден знает обо всем, что происходит в Хайклифе.

— Думает, что знает, — с ухмылкой поправил его Левиафан.

— Конечно, повелитель.

— Но зачем тогда эта история про финансовые махинации? Как будто мне и так недостаточно внимания грифонов.

— Легенда о том, что вы — удачливый финансовый мошенник дает ответы на все прежние странности. Она поясняет, почему князь-герцог Левиафан де Аббисс не упоминается в прежних бумагах ордена, богатство и странный титул — де ла Мар просто пришел к выводу, что имя — фальшивое, как и титул, а деньги получены в результате махинаций. А замкнутость вызвана боязнью встречи с кем-нибудь, кто сможет опознать вас. Я посоветовал младшему магистру не требовать слишком много и сразу, а доить незадачливого мошенника постепенно. Граф прислушался к моему совету. Несколько раз можно будет заплатить ордену, а потом…

— Потом мой план вступит в завершающую стадию, и наконец-то можно будет забыть о конспирации, — удовлетворенно рассмеялся Левиафан. — Маар-си, ты прав. Это была хорошая идея.

— Благодарю, повелитель, — по бледным губам париасца скользнула странная улыбка.

— Можешь отдыхать. Завтра ты мне понадобишься, — демон, довольно посмеиваясь, вышел из гостиной. А Маар-си еще долго сидел в кресле и, невидяще глядя в пламя камина, улыбался своим мыслям.

Уже триста лет он служил Левиафану. Естественно, родился мнимый париасец не под этим солнцем, и с демоном познакомился не в этом мире. Но ни разу с тех пор, как Маар-си принес клятву, он не жалел о сделанном выборе. В первую очередь, наверное, потому, что вообще никогда не жалел о содеянном, считая это бессмысленным — все равно прошлое не изменить.

Глава XVII. Следователь ООР

— Не хотел бы я в такую погоду оказаться без крыши над головой, — проворчал Рагдар, глянув на окно, за которым бушевал ветер, швыряя в стекло комья мокрого снега.

Вега отхлебнул эль из кружки.

— Интересно, где нынче наш остроухий знакомец? — даргел говорил тихо и гораздо более хрипло, чем обычно, его шея была обмотана легким шерстяным шарфом, скрывающим повязку. Оружие Темной оказалось отравлено каким-то ядом, весьма заметно снизившим регенерацию.

— Ярлиг его ведает. Ты думаешь, я о нем что-нибудь знаю?

— Вы же день в одной камере просидели.

— После визита герцога с его подручными нам, поверь, было не до разговоров, — ухмыльнулся северянин. — Жаль мне этого эльфа. Ему явно досталось в этой жизни.

— Это точно. Впрочем, помяни мои слова, мы его еще не раз встретим, — Вега встал, накинул висящий на спинке стула плащ.

— Кажется, когда я в прошлый раз видел этот плащ, он грозился развалиться на сотню маленьких плащиков, — хихикнул Рагдар, допивая эль. — Ты вообще куда собрался в ночь?

— Это новый плащ, балда. К девкам я собрался, — буркнул тот.

— Врешь ведь. Единственному, можно сказать, другу, нагло брешешь прямо в лицо, — варвар с сожалением заглянул в свою кружку, пару секунд печально созерцал ее дно, и потянулся к кружке Веги.

— Оставь в покое мой эль, — даргел опустил на лицо капюшон.

— Ага, то есть факт своего беззастенчивого вранья ты не отрицаешь! И все же, куда ты собрался в такую погоду среди ночи?

— Еще вечер. Я вернусь часа через три, — он вышел из гостиной.

Задержавшись на лестнице, Вега вытащил из кармана полученное час назад письмо. Вернее, подброшенное — войдя в комнату, он обнаружил его на своем столе. Узкий конверт из плотной бумаги. На черном сургуче явственно отпечаталась руническая «XIII». В конверте находился сложенный вдвое лист пергамента, на котором ровным почерком была выведена всего одна строка:

«За час до полуночи приходите к мосту Башен. Вас будет ждать карета».

Сложно было найти в ночном Мидиграде место более зловещее и мрачное, чем Мост Башен. Его забытый уже архитектор, безусловно, обладал больным воображением, а о чем он думал, когда рисовал проект, страшно было даже представить.

Высокие и широкие перила моста украшали четыре высоких, причудливо изогнутых башни, украшенных фресками и лепниной. Скульптурные изображения неведомых чудовищ говорили о богатейшей, хоть и извращенной фантазии их автора, а оскалы четырех драконов, обвившихся вокруг башен, приводили в трепет даже самых смелых горожан. Недаром Мост Башен в народе именовали не иначе, как «Мост Кошмаров».

Подойдя к этому сооружению и разглядев его в мертвенном свете полной луны, выглядывающей меж тяжелых свинцовых туч, Вега вздрогнул. В его жизни было немало страха и ужаса, но он даже предположить не мог, что его способно испугать простое архитектурное сооружение, пусть даже гениально жуткое.

Сорвавшийся с цепи ветер бушевал, трепал плащ за спиной, пытался отбросить даргела к ограде. Вега положил руку на хвост дракона, тем самым давая себе дополнительную точку опоры. Он прекрасно понимал, что находится не в лучшей форме. Рана, полученная от Темной, пришлась чуть в стороне от того места, куда пару веков назад вогнал свой клинок другой противник, и болела немилосердно. Каждое слово давалось даргелу через боль, дыхание было хриплым, и он понимал, что в схватке с тем же Рагдаром почти наверняка проиграет.

Пытаясь плотнее закутаться в плащ, Вега посмотрел на часы. Без одной минуты одиннадцать. В этот момент раздался дробный перестук копыт, шорох колес, и на мост въехала закрытая карета, запряженная парой гнедых.

Лошади остановились на середине моста. Минутная стрелка с неслышным почти щелчком замерла на делении «двенадцать», завершая круг, и начиная новый.

Пунктуальность явно была в числе принципов работников Тринадцатого Департамента.

Вега отделился от статуи, быстрым, но не суетливым шагом приблизился к карете, открыл дверцу и сел. Против ожидания, его внутри никто не ждал.

В следующий миг щелкнули вожжи, и лошади с места взяли крупной рысью. Вега, усмехнувшись, откинулся на спинку сиденья.

Значит, он все же смог заинтересовать Александра Здравовича. Впрочем, сомневаться в своем умении кого-либо действительно заинтересовать, ему не приходилось.

Окна кареты были плотно закрыты. Даргел даже не стал пытаться открыть их.

Спустя полчаса лошади остановились. Дверца распахнулась, возле кареты стоял невысокий человек, закутанный в плащ. Вега спрыгнул на мостовую, человек указал ему на неприметную дверь. Все же успев краем глаза оглядеться, он понял, что находится где-то в «благородных» кварталах.

За дверью обнаружился холл, из которого вели три коридора. Человек в плаще обогнул даргела и знаком же предложил ему следовать за ним. Собственно, ничего иного Веге и не оставалось…

Пройдя несколько коридоров, освещенных тусклыми лампами, спустившись по одной лестнице и поднявшись по другой, его спутник остановился у тяжелой двери с бронзовой ручкой. Указав на эту дверь, он отступил в тень.

Вега постучал.

Ответа не было.

Постучав еще раз, но так и не дождавшись ответа, Вега толкнул массивную дверь от себя. Она оказалась не заперта.

За дверью оказался небольшой кабинет, обставленный дорогой, но не вычурной мебелью. Стол, за ним — кресло, несколько шкафов, кушетка, три стула. Кабинет не выглядел обжитым, но его явно использовали — на столе лежали какие-то бумаги, стояла чернильница и подставка с перьями, да и шкафы были заставлены книгами. Скорее всего, у кабинета просто не было постоянного хозяина.

Отметив все это, Вега расположился на стоящем у стола стуле и приготовился к ожиданию.

Спустя около двадцати минут дверь распахнулась, и в комнату вошел человек.

Он был на полголовы ниже даргела, около шести с половиной футов. Стройный, но не хрупкий — в его движениях проскальзывала грация хищника. Дорого и со вкусом одет — Александр, а это был именно он, явно отдавал предпочтение темно-красным и черным цветам. На поясе — длинный меч, явно боевой, в потертых ножнах, которые не вязались с дорогой одеждой. На вид главе Тринадцатого стола Имперской канцелярии было от тридцати до сорока лет — точнее не скажешь, но в черных волосах, заколотых с художественной небрежностью, не было ни единого седого волоса. Внимательные карие глаза с вишневым отливом, в которых светился живой и острый ум, окинули Вегу быстрым взглядом.

Даргел встал, поклонился.

— Вам все же хватило наглости явиться на встречу, — с некоторым удовольствием в голосе, смешанным с легким удивлением, констатировал он. Голос у него был звучный, но при звуках этого голоса Веге стало несколько не по себе. — Что же, доброй ночи, Вега де Вайл.

— Доброй ночи, герцог, — единственное, что удалось выяснить наверняка, это титул главы ООР.

Александр бросил черный плащ с темно-алым подбоем на кушетку, сел в кресло напротив даргела. Его взгляд скользнул по белому шарфу из тонкой шерсти, скрывавшему шею Веги.

— У вас болит горло? — с усмешкой поинтересовался он.

— Да, немного простудился, — с такой же усмешкой отозвался де Вайл.

Здравович рассмеялся. Если при звуке его голоса Веге стало не по себе, то сейчас его до костей пробрал могильный холод.

— Вы мне нравитесь, юноша. Ваша сумасшедшая наглость выдает в вас человека либо ненормального, либо уверенного в себе.

— Мне лестно слышать, что вы не сочли меня самоуверенным, — поклонился даргел.

— Если не секрет, на что вы рассчитывали, демонстрируя свою наглость столь дерзко?

— На что я рассчитывал? Заинтересовать вас, — честно ответил Вега. Ему категорически не нравилось поведение Здравовича, он очень не любил, когда не мог предсказать действия собеседника — и в то же время он был в восторге. Ему предлагали знакомую игру, пусть даже на новый манер, по которой успел соскучиться за два месяца в Мидиграде, а до того — полвека бездействия в захваченном его расой мире.

— Вы хотите работать в Тринадцатом Департаменте. Почему вы не просто пришли в представительство ООР, а предложили мне встречу столь необычным способом?

— Через подосланного вами убийцу?

— Не мной. Вы, милорд де Вайл, меня заинтересовали, и у меня не было причины желать вам смерти. В конце концов, мне нужны такие люди, как вы. Просто вы имели несчастье сильно обидеть его Императорское величество Лаарена III своей наглой выходкой на площади Пяти Эшафотов.

— Я сожалею.

— О, в этом я сильно сомневаюсь. Впрочем, это не имеет значения. Все же, почему вы не пришли в представительство Тринадцатого Департамента, если уж хотите работать со мной?

Веге очень понравилось, что Здравович не сказал «работать на меня». Александр с самого начала показывал, что он предлагает относительно равноправное сотрудничество, а не подчиненное положение в рамках «знай свое место».

— Все дело в том, что мое прошлое едва ли устроило бы вас при проверке потенциального сотрудника, — с улыбкой ответил даргел.

— Чем же? За вами тянется кровавый след? Или вас разыскивают за преступления против Империи? — глава ООР рассмеялся.

— Не в этом дело. Проблема моего прошлого в том, что его нет, и я не желаю отвечать на вопросы, связанные с ним.

— Что значит «нет прошлого»? Вы хотите сказать, что мне не удастся его отследить?

— Именно.

— Вы недооцениваете меня, — на сей раз улыбка Здравовича более походила на оскал.

— Просто вы не знаете меня.

— Вы здорово рискуете. Мне сейчас ничего не стоит забрать вас в подземелья Тринадцатого Департамента, а там в спокойной обстановке — не для вас спокойной — выяснить, кто вы такой, откуда вы взялись, и почему вас не берет сильнейший яд.

— Яд?

— Сперва Темная пыталась вас отравить. Странно, что вы этого не почувствовали. Ответьте, что мне мешает поступить именно так? И заметьте, это не угроза, а…

— Всего лишь констатация факта? Отвечу — я вас заинтриговал, и вы понимаете, что подобный мне человек может быть для вас полезен, — Вега прекрасно понимал, что выкладывает на стол почти все козыри. Но сейчас игра велась по правилам «пан или пропал». — Видите, я с вами предельно откровенен. Моих преступлений, совершенных в Мидиграде и его окрестностях, хватит на полдесятка смертных казней, я признаю, что мне есть что скрывать, и при этом не побоялся придти на эту встречу, более того, сам хотел, чтобы она состоялась.

Александр склонил голову набок, пристально разглядывая собеседника. Их разделял достаточно широкий стол, но Веге казалось, что его изучают под микроскопом.

— Действительно, вы меня заинтриговали, Вега де Вайл, единственный представитель рода, которого не существует и никогда не существовало, человек без прошлого. Вы, Ярлигов хвост, меня заинтриговали, а это многого стоит. И я, Александр фон Здравович, глава Тринадцатого стола Имперской канцелярии, столь похожего на вас в том, что его тоже не существует несмотря на все результаты нашей деятельности, официально предлагаю вам должность следователя Отдела Особых Расследований со всеми соответствующими полномочиями, привилегиями и обязанностями. Я понимаю, что у вас будут определенные просьбы личного толка, и готов их обсудить.

Внешне Вега позволил себе лишь улыбку, когда внутри он ликовал. Удалось! Все получилось!

— Конечно. Первое — мне бы хотелось избежать интереса к моему прошлому, начиная с двух месяцев назад и ранее. Второе — команду, с которой я буду работать, я хочу подобрать сам. Третье — у двух моих друзей возникло некоторое недоразумение с герцогом фон Лардом, его возможно уладить?

— Разумеется, — кивнул Здравович

— И, наконец, четвертое — мне бы хотелось получить мидиградское гражданство для меня и Рагдара, — закончил Вега.

— Рагдар — тот северянин?

— Да.

— Это вполне приемлемые условия. Имя вашего второго друга, эльфа?

— Киммерион ан Илленмиль.

Александр переменился в лице.

— Киммерион Илленмиль?

— Да. А что?

— Моя ошибка, — вздохнул Здравович. — Вега, ваш друг находится под защитой Тринадцатого Департамента, и то, что его едва не казнили, чудовищная ошибка. Кроме того, я подозреваю, что версия обвинения, то есть герцога фон Ларда, весьма далека от истины.

— Естественно.

— Вы знаете, что произошло на самом деле?

— На Киммериона напали на окраине Вольного квартала шестеро аристократов-недорослей, которые решили, что могутбезнаказанно поиздеваться над не-человеком, — спокойно ответил Вега. — у Кима были давние счеты к сыну герцога, но если бы не вмешательство Рагдара, у ООР стало бы одним подопечным меньше. Подробности мне неизвестны, но если хотите…

— Хочу, — кивнул Александр. — Все подробности. Обещаю, виновные будут наказаны.

— Рад это слышать.

— Завтра вечером я жду вас на улице Цепей, в особняке графа де ла Вар. Там вы получите все необходимые бумаги и предоставите мне отчет о происшествии с вашими друзьями. Теперь последний вопрос. Вы хотите работать со своей командой. Она у вас уже есть, или это пожелание на будущее?

— На будущее.

— Тогда пока что я предложу вам своих людей.

— Это будет великолепно.

— Я так понимаю, ваш друг тоже в команде?

— Да.

— Надеюсь, выбор продиктован разумом, а не дружбой?

— Разумеется. Некогда я руководил организацией, аналогичной ООР, и опыт подобной работы у меня имеется. Рагдар — варвар лишь по названию. Он умен, образован, и его помощь будет мне весьма кстати.

— Хорошо, я распоряжусь, чтобы для него тоже подготовили документы. Еще что-нибудь?

— Нет, пожалуй.

— В таком случае я прощаюсь с вами до завтра, следователь Вега де Вайл. И придумайте себе герб, виконт.

Откинувшись на спинку кресла, Александр снял с ближайшей полки книгу, давая понять, что аудиенция закончена.

Вежливо поклонившись, Вега вышел из кабинета. Ожидавший его человек в плаще проводил даргела до кареты.

Только когда лошади помчались, выбивая подковами глухую дробь по мокрой мостовой, Вега позволил себе согнуться в приступе разрывающего грудь кашля.

Рагдар дожидался друга, сидя перед камином в зале. Судя по количеству пустых кувшинов под столом, он не скучал в отсутствие Веги.

— О! Явился! — воскликнул северянин, когда даргел вошел, пытаясь отряхнуть воду с насквозь мокрого плаща. — Выпей-ка, а то простудишься.

Повесив плащ на крючок, иномирец сбросил сапоги, буквально рухнул в кресло, вытягивая длинные ноги к огню, и залпом влил в себя содержимое протянутой варваром стопки.

— Ядреная штука. Это что?

— Наш северный самогон. Отлично помогает при переохлаждении. Где тебя носило, морда бледная?

— Нашел нам работу.

— Это нужно было делать на улице и в такую погоду? Мой друг, ты заставляешь меня подозревать худшее, — съязвил Рагдар, тут же схлопотав в ухо.

— Изволь повежливее разговаривать со следователем Тринадцатого Департамента и твоим непосредственным начальником, — парировал Вега. Глаза оборотня округлились, кружка с глухим стуком упала на ковер. — Хорошо, что она пустая, — заметил даргел.

— Ты… ты что, нанялся в ООР? — вскочил северянин. — А как же твоя скрытность? Они же мигом поймут, что никакого Веги де Вайл никогда не существовало! И вообще…

— Рагдар, ты же не думаешь, что я настолько идиот, что явился в представительство и сказал, что хочу работать в ООР!

— Может, и думаю, — тихо пробормотал варвар. Недостаточно тихо, как выяснилось.

Спустя десять минут, когда друзья прекратили награждать друг друга затрещинами, пинками и тычками, Рагдар уселся обратно в свое кресло и приложился к кувшину с элем.

— Ну, рассказывай, — он протянул кувшин Веге.

— А что рассказывать… — даргел поморщился, залпом осушил кувшин почти наполовину. — Император обозлился на меня за мою выходку на площади Пяти Эшафотов. Оказывается, у вас тут такое не принято. Прислал по мою душу своего личного экстерминатора.

— Кого?

— Экстерминатора. Убийцу.

— Когда?

— Два дня назад.

— И ты молчал?!? — на этот раз Веге повезло меньше — от летящего кувшина он увернуться не успел.

— Рагдар, не до шуток.

— Ладно, прости. Рассказывай, что еще ты от меня утаил.

— Практически ничего. Убийца ранил меня в горло, но… Ты ведь знаешь, меня почти невозможно убить сталью. Я не стал его убивать…

— Его? — северянин хитро прищурился. Он-то прекрасно помнил, что той ночью Вега вернулся в комнату не один.

— Его, — с нажимом повторил даргел. — Через убийцу я передал Здравовичу предложение о встрече.

— Хотел бы я знать, в какой форме, — хмыкнул варвар.

Вега запрокинул голову, прикрыл глаза, и практически дословно воспроизвел фразу, сказанную им Темной для Александра.

— Ну, ты даешь… И он не убил тебя при встрече?

— Нет. Убийцу ведь не Александр послал. А я его заинтриговал.

— И ты теперь — следователь Тринадцатого департамента.

— Именно. И мне нужна команда, — Вега пристально посмотрел в глаза друга.

— Это приглашение? — осведомился Рагдар.

— Балда, приглашение было озвучено еще в начале нашего разговора! Твой ответ?

— Согласен! — северянин широко улыбнулся.

— Ну, что же, тогда нам нужно выполнить первое задание. Ты знаешь, где найти Киммериона? — взгляд даргела стал сосредоточенным. Он снова был в своей стихии.

— Ну… В принципе…

— Вот найди его, и узнай все подробности нападения. Не думаю, что это даст какой-либо результат, но первым заданием пренебрегать не стоит. А мне предстоит крайне сложное занятие.

— Это какое?

— Придумать себе герб. Здравович сделал меня виконтом. А я в геральдике… как ты в магии.

— Между прочим, теория магии нашего мира тебе известна едва ли лучше, чем мне, — огрызнулся Рагдар. — А насчет герба… Ну, не знаю, запихай туда какую-нибудь зверушку, меч, и так далее.

— Ты разбираешься в геральдике? — Вега не переставал удивляться неожиданным познаниям своего друга в самых разнообразных областях.

— Я вообще во многом разбираюсь. Но не в геральдике. А вообще, где-то на полках валялся справочник, глянь там, может, чего и нароешь… подходящего.

— Может, ты его еще и читал? — Вега не мог упустить возможности съязвить.

— Не забывай, я хоть и варвар, но все же три с лишним года шлялся по Империи, и успел за это время узнать весьма немало, — неожиданно серьезно сказал Рагдар. — Конечно, справочник я не читал. Мне это скучно. Сам читай. В общем, ты как хочешь, а я пойду спать. Завтра прогуляюсь к Киму.

И Рагдар, позевывая, удалился в свою комнату, благо теперь в вегиной квартире комнат было три — Мэхил, поняв, что северянин поселился у даргела, предложил им обоим перебраться в апартаменты побольше. Они почти полностью походили на прежнее жилище Веги, но спален было две.

Даргел просидел перед пылающим камином еще часа два, листая справочник геральдических символов. Перед внутренним взором художника понемногу складывалась картина — его будущий герб. Когда последние детали встали на место, Вега поднялся, отправился в свою спальню и подошел к мольберту.

Когда утром Рагдар вышел в залу, даргел был уже там. Усталый, невыспавшийся, но довольный.

— С пробуждением, — поприветствовал он друга.

— Тебя, похоже, с этим поздравить никак нельзя, — проворчал северянин.

— Пойдем, покажу.

На листе плотной бумаги, закрепленной на мольберте, красовался гербовый щит. Пересекающую низ щита ленту покрывала черная вязь неизвестных Рагдару символов, по центру была изображена крылатая рысь, положившая лапы на перекрестье геральдического меча, а в зубах сжимающая связку темно-серых, как и меч, ключей. На одном из ключей можно было разглядеть руническое XIII.

— Неплохо, — протянул варвар, разглядывая герб. — Что это за иероглифы? Похожи на номиканские, но очень отдаленно.

— Мой родной язык, — отмахнулся Вега.

— В общем и целом — нормально. Должны принять.

— Учитывая, кем будет подписана бумага о присвоении мне титула, примут, — криво ухмыльнулся даргел.

— И то верно. В какое время у вас встреча?

— Вечером, через час после заката. Ты успеешь?

— Естественно.

В особняк графа де ла Вар Вега входил, ощущая некий внутренний трепет. Слишком знакомо все было, слишком памятно…

В холле его встретил дворецкий, который, едва узнав имя визитера, провел его к Александру.

Глава ООР и непосредственный командир даргела сидел за столом, рассеянно вертя в пальцах свиток.

— Добрый вечер, виконт, — Александр перевел взгляд на вошедшего.

— Добрый вечер, герцог.

— Вега, учтите на будущее — мои люди всегда называют меня по имени. Садитесь, — он указал на стоящий у стола стул. — Вот все ваши бумаги. На сей раз — подлинные, но я убедительно прошу вас вернуть мне отобранный у курьера открытый лист. Вы, возможно, в скором времени получите такой же, но именной.

Вега мысленно вздохнул с облегчением, подавив в себе удивление. Естественно, люди Здравовича нашли стражников, которые впустили его в город и выписали документы, и узнали про открытый лист.

Этот лист все не давал ему покоя. Конечно, он давал очень широкие возможности, благодаря ему даргел и прожил в Мидиграде эти два месяца, но… Слишком высок был риск попасться. Вега не любил рисковать зря. И, положив на стол тонкую папку с отчетом о стычке Киммериона и Рагдара с сыном герцога фон Ларда, промедлил лишь мгновение, прежде чем добавить сверху «лист вседозволенности».

— Вот. В папке — отчет и то, о чем вы говорили.

— Герб?

— Да.

Александр небрежно-изящным движением раскрыл папку, пробежал глазами по строчкам, нахмурился.

— Ясно, — он отложил в сторону несколько листов, исписанных бисерным почерком Веги и размашистым с наклоном влево — Рагдара, его взгляд упал на рисунок. Здравович удивленно приподнял бровь. — Так, с мечом, ключами и даже руной мне все понятно, но что означает рысь и иероглифы на ленте?

— Рысь — память о прошлом. Иероглифы — надпись на моем родном языке.

— Что она означает?

— Это имеет значение?

— Нет. Просто мне интересно.

— Как-нибудь я ее вам переведу.

— Я запомню. Теперь перейдем к делу, — Александр открыл ящик стола, вынул шкатулку, откинул крышку. В его пальцах появился серебряный перстень с печаткой. На печатке поблескивала вырезанная из какого-то черного камня руническая XIII. — Это кольцо снимать крайне нежелательно. Оно дает некоторую магическую защиту, служит маяком для портала на случай, если вас придется вытаскивать, и обладает некоторыми иными полезными свойствами. В шкатулке найдете подробное описание магических свойств кольца. Кроме того, оно будет вам пропуском в штаб-квартиры ООР, великолепным средством отпугивания или запугивания — в зависимости от ситуации, и вообще, сигналит каждому, имеющему глаза, и хоть немного ума — этого человека трогать опасно. В случае, когда вам нельзя выдавать своей причастности к Тринадцатому департаменту — то есть почти всегда — просто поверните перстень печаткой внутрь, или оденьте поверх него перчатку.

Вега кивнул, принимая кольцо, и надел его на средний палец левой руки. Перстень сидел, как влитой.

— Далее, — Александр извлек из шкатулки небольшой полукруглый мешочек из плотной кожи, в котором находилось что-то шарообразное. И в самом деле, на ладони Здравовича оказался шар из темного стекла, внутри которого едва заметно тлела алая искорка. — Это — лим. Он предназначен для связи со мной и членами вашей группы, надо только внести в структуру его памяти определенный образ, и настроить так же лим того, с кем вы хотите в дальнейшем связываться. Последняя разработка наших магов, созданная ими в надежде отсрочить свою безвременную кончину.

Вега едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Мобильный телефон на магических батарейках!

— Полезная вещь, — спокойно улыбнулся даргел.

— Несомненно. Далее…

Выдача полезных предметов и объяснение их назначения затянулась на полчаса. Новоиспеченный следователь Тринадцатого департамента уже представлял себе, как будет повторять эту лекцию Рагдару, который наверняка вышутит каждое слово и каждую фразу, уже не говоря о том, что для каждой способности каждого из артефактов найдется не менее трех применений, не предусмотренных создателями.

После разбора содержимого шкатулки Александр познакомил Вегу с главой аналитического отдела Николасом Вандекампфом, серым эльфом Кирандреллом, возглавляющим магов, своим личным адъютантом виконтом Кайраном де Марано, главным следователем графом Адрианом де ла Вар, в чьем доме и находилась эта штаб-квартира ООР, и Игни дель Даск — под ее началом был оперативный отдел. Наконец, когда представление — или, как догадывался Вега, смотрины — нового следователя были завершены, Здравович познакомил даргела с людьми, из которых тот должен был набрать команду. Вега отобрал аналитика и мага, решив, что со всем остальным можно справиться и без привлечения лишних людей. Назначив им встречу следующим вечером в таверне «Корона Севера», следователь Тринадцатого департамента виконт Вега де Вайл отправился домой.

Дождавшийся его Рагдар внимательно выслушал рассказ друга и лекцию о содержимом коробки, не глядя, схватился за кольцо, и… даргел в течение минут трех пополнял свой запас непечатных выражений на наречии Севера. Наконец варвар умолк, недобро глядя на лежащее перед ним кольцо.

— Интересно, это намек? — зло усмехнулся он.

— В смысле?

— Кольцо из серебра. Я не могу к нему даже притронуться без весьма неприятных для себя последствий, я же оборотень. А цифры… посмотри внимательно.

Вега пригляделся, и… уже северянину пришлось запоминать слова, значение которых было ему неизвестно, но интонации не позволяли усомниться в том, что с тонких губ иномирца срывались отнюдь не примеры изящной словесности.

— Сиаринит… — черный камень, из которого были выточены рунические цифры, был тем самым, который мог убить Вегу куда вернее, чем обычная сталь убивает человека.

— Интересно, это намек на то, что ему все известно, или случайное совпадение?

— Не знаю, Рагдар. Но намерен это завтра же выяснить. А сейчас… Ты как хочешь, а я пошел спать. Это были тяжелые два дня, а мне так и не довелось отдохнуть.

На Мидиград опустилась тихая ночь. Многие, очень многие не смыкали глаз в эту ночь. Ломал голову над очередной задачкой Николас Вандекампф, коротал время в компании очаровательной эльфы Кайран де Марано, репетировал перед первым концертом Киммерион, мерил шагами комнату Лаарен III… Темная в своей комнатке лежала, бездумно глядя в потолок, а перед ее глазами вновь вставала ночь, проведенная с Вегой, вот только на месте даргела был совершенно другой мужчина. Кирандрелл, вновь и вновь просматривая слепок ауры нового следователя, приходил в восторг и с неким трепетом вспоминал умные антрацитовые глаза. А в замечательной таверне Мэхила «Пушистая Наковальня» спокойно спали не мучимые сновидениями двое друзей.

В Париасе возвращалась в долину Дан-ри Арна, еще не знающая о Даре, несколько восточнее Крионэйского княжества Мантикора тупо смотрел в огонь костра, в очередной раз задаваясь вопросом о собственном происхождении, в Хайклифе Гундольф фон Кильге праздновал посвящение его в Рыцари ордена Грифона… Никто не мог предположить, что именно этой ночью судьба всего мира была изменена. Никто не мог даже предположить, что в ту ночь к почти ничем не примечательному миру в секторе h-35 было привлечено внимание даже не Хранителей Прайма — самого Творца.

Глава XVIII. Совпадение?

Языки пламени на поленьях в камине плясали свой замысловатый, ни на что не похожий танец. Киммерион третий час, не отрываясь, смотрел в огонь, и пытался проанализировать ситуацию.

В принципе, все было ясно. Ким не мог понять только одного — почему этот варвар заступился за него, ведь он не мог не понимать, что если их схватят, то казни не избежать? И почему его странный друг решил спасти незнакомого эльфа с эшафота? Вампир не мог понять, что этим двоим от него нужно. Может, они — сотрудники Тринадцатого Департамента? Конечно, Кайран сказал, что ООР оставил Киммериона в покое, но с чего эльф должен ему верить? Если Вега и Рагдар — люди Здравовича, то все понятно.

А если нет?

Тихо выругавшись, Киммерион приложился к фляжке с бренди. Он окончательно запутался. Кому и что от него надо? Черноволосому Веге он не верил. Зачем спасать его с эшафота, если от него ничего не требуется? Ким давно не верил в добрые чувства. Весь мир для него олицетворялся ненавистью к Александру Здравовичу, и ничто иное не могло иметь значения. До встречи с Губертом. Теперь в жизни вампира появилась скрипка. Ей можно было верить. Полированное дерево и волосы из гривы грифона не лгали и не предавали, и Киммерион верил своей скрипке. Раньше он верил и Губерту, но со дня смерти учителя прошло уже две недели, и теперь у него осталась только она…

Эльф протянул руку, пальцы коснулись кожи, обтягивающей футляр, ласково погладили ее. Наверно, другие так гладят щеку любимой женщины, подумал он. Щелкнули платиновые замочки, и скрипка покинула свое бархатное ложе. Спустя минуту по комнате разлилась новая мелодия. Вампир, как обычно, вложил в музыку те чувства, которые обуревали его в данный момент. Так родилась мелодия непонимания и недоверия, песнь одинокого существа, напрочь утратившего веру во что-либо, кроме мести и музыки, но в глубине души сохранившего надежду на что-нибудь еще…

Глубоко вдохнув, Киммерион поднял руку. Он должен был постучать в эту дверь. Эльф не знал, что ждет его впереди, боялся, но понимал — это единственный шанс выжить. Остаться собой. И пусть самого вампира уже не сильно волновала его дальнейшая судьба, пусть у него была лишь одна цель — месть, но он помнил просьбу учителя. И хотел хотя бы попытаться ее выполнить.

Изящная кисть, обтянутая тонкой перчаткой, трижды коснулась тяжелой двери.

Киммериону никто не ответил. Он вновь постучал — безрезультатно.

И, не смотря ни на что, эльф вздохнул с облегчением. Ему совершенно не хотелось общаться с Вэйлианессом Эль'Чантом, но он должен был попытаться. И, по крайней мере, Ким не виноват, что его постигла неудача. Для уверенности он толкнул дверь — она была заперта.

Вампир собирался уже уходить, когда за его спиной послышались легкие, торопливые шаги.

— Простите, вы не меня ищете?

Серый эльф был невысок, худощав, и голубоглаз. Вопреки эльфийским обычаям, его светло-золотистые волосы были довольно коротко подстрижены и даже не прикрывали мочки ушей. Вэйлианесс был стильно и броско одет, темно-золотой плащ выгодно оттенял волосы, а высокие каблуки ботфорт добавляли пару дюймов росту.

— Если вы — лорд Эль'Чант — то вас.

— Вы не ошиблись. Простите, мне кажется, или я вас где-то видел? — осведомился серый эльф, отпирая дверь кабинета. — В любом случае, проходите.

— Вы могли видеть меня у моего учителя, маркиза фон Эстрена, — Ким уже понял, что разговора с главой Императорского театра не избежать.

— У Губерта? — Вэйлианесс прищурился, вгляделся в лицо визитера… и неожиданно широко и искренне ему улыбнулся. — Ну конечно! Вы — Киммерион, молодой, но гениальный скрипач, ученик моего друга! Прошу, присаживайтесь. Может, вина? Или…

— Нет, благодарю. Учитель просил передать вам это, — вампир вытащил из кармана письмо и протянул его собеседнику.

Лорд взял конверт, легким движением специального лезвия вскрыл его, развернул сложенный вчетверо листок и пробежал глазами. С каждой секундой его красивое лицо становилось все мрачнее. Дочитав, Вэйлианесс бросил письмо на стол. Помедлил мгновение, встал, подошел к шкафчику, достал бокалы, наполнил их виски и протянул один Киммериону.

— Вечная память благороднейшему из людей, гениальнейшему из скрипачей, достойнейшему из учителей, — тихо, печально и торжественно произнес серый эльф и осушил бокал. Ким последовал его примеру.

— Вы знаете, что там написано? — поинтересовался лорд, кивнув на письмо.

— Очень приблизительно, — осторожно ответил Киммерион.

— Прочтите сами, — он протянул листок собеседнику. Ким быстро пробежал текст глазами.

В общем-то, ничего нового он из письма не узнал. Уведомление о предстоящей дуэли, которую нет возможности выиграть, просьба позаботиться о Киме, предупреждение, что у молодого скрипача могут быть проблемы с ООР и Шестым департаментом…

— Ну что я могу вам сказать, Киммерион… — протянул Вэйлианесс, отпивая виски. — Ваши проблемы с полицией я могу решить легко. Что касается Тринадцатого Департамента… Боюсь, мои связи при нынешнем Императоре не простираются столь далеко, и возможности ограничены.

— Мои проблемы с ООР — это мои проблемы. И я уже их решил, — отрезал вампир.

— Тем лучше. Здесь еще говорится о некой вашей особенности, о которой Губерт не смеет говорить сам, но упоминает, что вы, если захотите, расскажете.

— Если захочу — расскажу.

— Как хотите, я не настаиваю. Теперь поговорим о деле. Как вы понимаете, я не могу сразу выпустить вас на сцену Императорского Театра.

— Естественно.

— Но могу в ближайшие дни устроить вам концерты в трех театрах — Столичном, Театре имени Эйвендора Фолькента, и Театре Семи Колонн. Какой вы предпочтете?

— Честно говоря, я в этом не разбираюсь, — улыбнулся Ким. Лорд Эль'Чант отчего-то вызывал искреннюю симпатию.

— Тогда, я думаю, лучше всего начать с Семи Колонн. Получасовая программа — скрипка в сопровождении фортепиано, в рамках фестиваля молодых исполнителей. Чьи произведения вы хотите играть?

— Свои, — ответил Киммерион.

— Даже так? А вы не моги бы сейчас что-нибудь сыграть?

Вместо ответа эльф положил на стол футляр, бережно извлек скрипку и смычок, и…

Когда он закончил играть, Вэйлианесс встал, подошел к музыканту и низко поклонился, ничуть не стесняясь слез на щеках.

— Киммерион, я обещаю — не пройдет и полугода, как вы будете выступать на сцене Императорского Театра с сольной программой, и, клянусь, билеты будут раскуплены за первые два-три дня их продажи. Вы — гений, каких еще не появлялось под нашим солнцем. Сколько лет Губерт обучал вас?

— Год, — смущенно ответил Ким.

— Один год!?! А где вы учились раньше?

— Нигде. Я взял в руки скрипку впервые год назад.

— Невозможно! — прошептал Вэйлианесс, опускаясь в кресло и глядя на собеседника с восхищением. — Вы — гений. И скоро весь мир это узнает. Вас будут узнавать на улицах, вам будут приносить домой цветы сотни влюбленных поклонниц, вы…

— Не надо! — вскричал эльф, бледнея. — Не надо узнавать на улицах! Не хочу влюбленных поклонниц!

— Но… У вас очень броская внешность — абсолютно белые волосы, бледная кожа — можно принять за моего соотечественника, но яркие, изумрудные глаза выдают в вас лесного эльфа. Кроме того, красивые, слегка неправильные черты лица, придающие вам такой шарм, очень запоминаются. Особенно в сочетании с волосами и глазами.

К концу речи лорда Эль'Чанта Киммерион сравнялся цветом со спелой вишней в вазочке на столике. Еще ни разу ему не приходилось слышать столько комплиментов в адрес своей внешности.

— Но… может, какая-нибудь иллюзия… Или грим… — сбивчиво пролепетал вконец смущенный скрипач.

— Милый мой, какая иллюзия? Какой грим? Вы, в ближайшем будущем — ярчайшая звезда музыкального небосклона, и у вас хватает дерзости говорить об иллюзии и гриме? Только через мой труп!

— Но я не хочу, чтобы меня узнавали на улицах и осаждали мой дом! — уже увереннее возразил Ким. — Кроме того, мои проблемы с ООР…

— Вы же их решили!

— Не полностью! В любом случае, так дерзко напоминать Здравовичу о моем существовании я не желаю!

— Ага, то есть у вас проблемы не просто с Тринадцатым департаментом, а с самим его главой!

— И что с того? Я не навязываюсь! Не хотите — я уйду. Губерт просил меня придти к вам, я и пришел, но раз я вам не нужен… — Ким захлопнул футляр, подхватил его и, поправив плащ, направился к выходу.

— Стойте! — Вэйлианесс возник между эльфом и дверью так быстро, что даже вампирские рефлексы не уследили за его перемещением. — Хорошо, давайте что-нибудь придумаем!

— Что, например? Почему вас не устраивает вариант с иллюзией?

— Это бесполезно. Если вам так не хочется, чтобы Здравович вас узнал, то предупреждаю — такая ерунда, как иллюзия, взгляд этого человека не остановит.

— Что тогда?

— Киммерион, может, вы присядете? Даю слово, что если мои идеи вас не устроят или мы не придумаем что-нибудь вместе, я соглашусь даже на грим.

Ближайшие полтора часа прошли за распитием бутылки виски, под аккомпанемент стенаний серого эльфа, который трижды обещал повеситься, четырежды броситься со скалы на Город шпилей и дважды — покончить с собой путем плевания в суп Александру Здравовичу, если Ким, красавец-гений, не согласится выступать, как есть или, не дай пресветлый Магнус и прочие боги, просто уйдет.

Изрядно захмелевший Киммерион мрачно смотрел в окно.

— Может, мне выступать в маске? Это, конечно…

— Что вы сказали? — буквально взвился в воздух лорд Эль'Чант.

— Как насчет маски? Я понимаю, что это не лучший вариант, но…

— Киммерион, вы — умница! Маска! То, что надо! Лучше не придумаешь! — глава Императорского Театра весь светился. Ким в очередной раз ему поразился — Вэйлианесс удивительно легко переходил из состояния глубочайшей депрессии в состояние эйфории, и обратно.

Серый эльф кинулся к столу, извлек из ящика лист бумаги и карандаш, и принялся за наброски. Понаблюдав за этим минут пять, Ким сам взялся за карандаш. Спустя полчаса эскиз маски был готов.

— К завтрашнему дню ее сделают. Концерт через неделю, и мне хотелось бы, чтобы вы завтра же встретились с человеком, который будет вам аккомпанировать. Раз вы играете свои произведения, то следует заранее подобрать фортепианную партию, и короткой часовой репетицией здесь не отделаешься. Приходите завтра к театру Семи Колонн, я там буду с пяти часов вечера и до полуночи.

Репетиция далась Киммериону тяжелее, чем он ожидал. Эльф совершенно не привык играть с аккомпанементом, и он постоянно забывал о существовании пианиста. Потом, когда тот предложил скрипачу просто оставить ему ноты, чтобы он сам подобрал и разучил фортепианную партию, Киму пришлось в течение получаса объяснять пианисту, что он никогда не записывает свои произведения на нотный лист, и просто держит их в голове, помня не по нотам, а по звучанию.

В общем, вампир устал настолько, что даже отказался поужинать с Вэйлианессом, несмотря на то, что серого эльфа его отказ явно расстроил.

Неделя до концерта пролетела, как в тумане. Репетиции, репетиции, репетиции, подбор сценического костюма, постоянно отвергаемые по причине хронической усталости приглашения лорда Эль'Чанта…

Наконец, настал день концерта.

С раннего утра Ким находился в театре, раз за разом вспоминая произведения, которые должен был играть, и чем ближе был назначенный час, тем больше волновался эльф. Вэйлианесс постоянно крутился рядом, спрашивая, чем он может помочь, что сделать, и так далее, вампир раздраженно отмахивался. Когда Эль'Чант проводил Киммериона к сцене за пять минут до начала его выступления, колени эльфа, к его ужасу, подрагивали.

Наконец конферансье объявил:

— Сейчас на эту сцену выйдет молодой скрипач, выступающий под именем Бельвегор.

И Ким сделал шаг на сцену.

Страх куда-то пропал. Эльф спокойно вышел на середину сцены, положил скрипку на плечо, кивнул пианисту и взмахнул смычком…

Только после третьей композиции Ким на мгновение посмотрел в зал. И увидел устремленные на него сотни глаз. Окинув зрителей быстрым взглядом, вампир едва не забыл программу. Из седьмого ряда на него взирал… Кайран де Марано.

Едва справившись с волнением, эльф продолжил игру, одним глазом наблюдая за происходящим в зале. Виконт не проявлял признаков узнавания, и Ким было успокоился.

Тут тихо отворилась одна из ведущих в зал дверей, и в проходе остановился высокий черноволосый человек в темно-бордовом плаще. Пристальный взгляд антрацитовых глаз скользнул по залу, задержался на Кайране и устремился на сцену. На красивом лице Веги на мгновение появилось выражение удивления, потом он прислонился к стене, и погрузился в музыку.

Киммерион тряхнул головой, пытаясь избавиться от желания сию секунду оказаться как можно дальше от этого театра, от Мидиграда и от Империи вообще. Эльф закрыл глаза и полностью ушел в исполнение.

Когда последняя нота повисла в воздухе, на полминуты в зале воцарилась тишина. А потом она взорвалась шквалом аплодисментов! Кричали «бис», и вампир повторно сыграл свой последний этюд. Как Ким уходил со сцены, он не помнил.

Он очнулся в гримерке. Никого не было, на столе догорала свеча, рядом стояла початая бутылка белого вина и кубок. Эльф налил до краев, выпил, расплескав часть вина, пока нес кубок ко рту трясущимися руками. Эйфория, охватившая его во время выступления и никуда не исчезнувшая даже несмотря на присутствие де Марано, прошла. И, похоже, настало время расплачиваться за нее.

— Чем ты думал, Вэй? — раздался за стенкой гневный голос. — Чем ты думал, когда взялся организовывать концерты этому эльфу?

— Кого ты имеешь в виду, Кайран? — раздраженно отвечал лорд Эль'Чант.

— Вэй, не притворяйся! Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю! Беловолосый красавчик-скрипач Киммерион.

— Юный гений, ученик Губерта фон Эстрена?

— Именно он. Какого Ярлига? Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты дал знать, если он придет к тебе.

— Тебя не было в городе, — возразил Вэйлианесс.

— Значит, следовало дождаться моего возвращения! Ладно, сделанного уже не вернешь.

— Почему ты так против того, чтобы Кимми выступал? Ты же слышал сегодняшний концерт, парень — просто гений! Он играет даже лучше, чем его учитель, — Ким за стенкой поперхнулся вином, услышав новый вариант сокращения своего имени.

— Я не против того, чтобы он играл. Я не хочу, чтобы его убили, — горячо возразил Кайран.

Киммерион за стенкой позабыл о вине, весь обратившись в слух.

— Да кто собрался его убивать? Он, конечно, говорил, что у него проблемы с Шестым и ООР, но полиции пасть заткнута, фон Лард, как я понимаю, сидит и пикнуть не смеет, а твои…

— Причем здесь мои? И не мои, кстати, а Здравовича.

— Но кто его хочет убить? Я не понимаю, как кому-нибудь вообще может придти в голову поднять на Кима руку, он же ангел во плоти!

— Это для тебя он — ангел, а для кое-кого — угроза. Впрочем, тебя это не касается.

— Но если ему угрожает опасность, а ты принимаешь такое участие в его судьбе, почему бы тебе не использовать возможности ООР для защиты Киммериона от его врагов?

— Это невозможно, — отрезал виконт. — Вэй, не задавай лишних вопросов. Я все равно не скажу тебе больше или меньше того, что считаю нужным.

— Кайран, я уже забыл, как ты бываешь груб, — со странным выражением проговорил лорд.

— Еще раз на меня так посмотришь — и вспомнишь это физически.

— Прости.

— Проехали. Ладно, давай думать, как исправлять твою ошибку. Надеть на него маску — твоя идея?

— Нет, Ким сам не захотел показывать лицо.

— Весьма похвально с его стороны. Но что теперь делать?.. — в голосе Кайрана слышалась задумчивость.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь позвякиванием шпор нервно вышагивающего по комнате Кайрана.

— Есть! Придумал! Вэй, дай мне на три дня маску Киммериона.

— Не могу. У него завтра вечером репетиция, а репетирует он тоже в маске. В лицо Кима знаю только я, во всяком случае, из театральной братии.

— Ладно, тогда я верну ее завтра днем.

— До полудня.

— Хорошо, до полудня.

— Кайран, если ты хочешь мне что-нибудь еще сказать, то говори, а если нет — то извини, мне нужно еще пригласить Кима отметить успешный дебют в «Бриллианте князя Меларейна».

— Даже не думай, — моментально отозвался виконт.

— Знаешь что, — вышел из себя Вэйлианесс. — Давай ты будешь разбираться со своими рабочими проблемами, а в мою личную жизнь лезть не станешь!

— К Ярлигу мне сдалась твоя личная жизнь! Спи ты с кем хочешь, мне все равно! В конце концов, не забывай, я работаю с Кирандреллом. Но к Киммериону не лезь. У тебя больше шансов оказаться в постели Здравовича — надеюсь, Александр меня не слышит — чем в постели этого эльфа!

— Я сам разберусь! — взбешенно прорычал лорд Эль'Чант.

— Знаю я, как ты разберешься! Благодари пресветлого Магнуса за то, что Киммерион до сих пор не понял, чего ты от него добиваешься! А то мне пришлось бы придумывать, как спасти одного эльфа от суда за убийство озабоченного…

— Попрошу без оскорблений! И вообще, кто бы говорил!

— От моей озабоченности, по крайней мере, никто не страдает!

— Не считая тех, кто оказывается вынужден вызвать тебя на дуэль?

Послышался удар, звук падающего тела, бряцанье виконтовых шпор… и голос Кайрана, более похожий на шипение смертельно ядовитой змеи.

— Еще раз скажешь что либо подобное — я не стану дожидаться, пока Киммерион поймет твои намерения и оторвет тебе голову. Я сам тебя на части изрежу, причем найду способ сделать это совершенно законно! Понял?

— Да… — прохрипел полузадушенный Вэйлианесс.

Вновь послышался шум — похоже, лорд пытался встать на ноги.

— Запомни мои слова, Вэй. Ты должен всячески оберегать Киммериона, устраивать ему выступления, участия в фестивалях, словом — заниматься своим делом. Но упаси тебя пресветлый Магнус хоть кому-нибудь проболтаться о нашем разговоре, и Киммериону — в первую очередь. Веди себя как ни в чем не бывало. Маску я принесу завтра.

— Х-хорошо… — в голосе всегда уверенного в себе Вэйлианесса слышался самый настоящий страх. Ким с удивлением понял, что лорд до колик боится виконта де Марано.

— И последнее — даже не пытайся сделать мальчика своим любовником. Я не хочу потом на судебном процессе ворошить твое грязное белье, объясняя судьям, за что Киммерион оторвал тебе голову. До завтра.

Вновь прозвенели шпоры, хлопнула дверь — и в комнате за стеной остался только тяжело дышащий Вэйлианесс.

Ким схватил со стола бутылку, жадно отпил вина. Теперь он понял, что было странного в поведении лорда Эль'Чанта. Его настойчивые приглашения на ужин в лучшие рестораны Мидиграда, случайные прикосновения, странные взгляды… Вэйлианесс просто влюбился в него, Кима! Вампир раньше слышал о подобных мужчинах, но только сейчас вспомнил, что ему рассказывали о серых эльфах. Для жителей Серебристых гор не было разницы между мужчиной и женщиной, когда дело доходило до постели. И в их среде это считалось нормальным^[17].

Понимая это все и принимая Вэйлианесса таким, каким он был, Киммерион все же не мог смириться с тем, что выбран лордом Эль'Чантом в качестве объекта любви. Эльф был очень благодарен Кайрану за то, что тот предупредил главного театрала Мидиграда, но… Если Вэйлианесс его не послушает?

Кстати о Кайране, подумал Киммерион. Казалось, я все понял и разобрался, кому что от меня надо, но теперь ситуация запуталась. От кого Кайран хочет меня спрятать? И если ему это так надо, почему он не хочет и в самом деле привлечь к этому ООР? Зачем виконту моя концертная маска? И, наконец, отчего Кайран так разозлился, когда Вэйлианесс упомянул о дуэлях?

За стеной тихо и неразборчиво ругался лорд Эль'Чант. Киммерион тихо встал, набросил на лицо капюшон плаща, подхватил скрипку и покинул театр, пока Вэйлианесс не вспомнил о нем.

Легкий ветерок гулял по улицам ночного Мидиграда. Ким быстро шел в сторону дома.

Эльф уже полгода практически не тренировался с мечом. Ему это просто не требовалось, музыканту клинок, казалось бы, ни к чему, но… Помня о событиях месячной давности, когда от расправы его спасла лишь секира случайно оказавшегося поблизости варвара, Ким собирался возобновить тренировки. Правда, пока что это оставалось лишь намерением, к осуществлению которого вампир собирался приступить, когда появится свободное время.

От долгого отсутствия каких либо тренировок пострадало не только умение обращаться с мечом. Притупились рефлексы, потому эльф слишком поздно почувствовал, что за его спиной кто-то есть, и не успел увернуться от удара. Киммерион дернулся, но поздно — тяжелая дубинка бросила его на колени, оглушая.

— Давай быстрее!

— Обыщи его!

— Быстрее, пока никто не приперся!

Грабителей было пятеро — мужики лет по тридцать с пропитыми физиономиями отъявленных негодяев, не изуродованными интеллектом. Ким видел их словно сквозь туман, расплывчатые фигуры, одна из которых прижимала к его горлу нож.

— Плащ с него сымай, дорогой плащ!

— Ща сниму, погодь ты!

С головы Киммериона сдернули капюшон.

— Ба! Да это ж ельф ушастый!

— Это не просто ельф, это серый ельф, не видите, что ли? — сказал самый рослый. Судя по всему, он был у шайки за вожака.

— А знаете, что серые ельфы — шо мужики, шо бабы, одинаковые? — просипел другой.

— Брешешь!

— Да ни в жизнь!

— Тяни с него плащ, дубина! Я те поумничаю!

— Что здесь происходит? — вонзился в сознание Киммериона ледяной, безумно знакомый голос.

— Мужик, иди своей дорогой, ладно?

— Я еще раз спрашиваю, что здесь происходит? — голос звучал уже ближе. Сквозь застилающий глаза туман Ким уже мог разглядеть очертания фигуры в плаще.

— Те чо, проблем не хватает? — угрожающе двинулся в сторону новоприбывшего один из грабителей. — Дык ты скажи, вмиг устрою!

— Вы не оставляете мне выбора, господа, — рука его потянулась назад.

В тот же миг Киммерион, собрав все свои силы — и заодно вспомнив, что он не питался почти неделю — рванулся из рук того, что его держал, ударом ноги выбивая нож и пальцами вцепляясь в горло. Разбойник хрипел и задыхался, но Ким был сильнее человека даже сейчас.

Тем временем в руках неожиданного визитера блеснуло лезвие меча. Он неуловимым движением снес голову первому, который по глупости слишком близко подошел, прыгнул вперед, мгновенно покрывая расстояние в двадцать футов и несколькими быстрыми движениями расправился с оставшимися тремя. Киммерион выпустил горло грабителя — тот был уже мертв.

Неожиданный спаситель протянул эльфу руку.

— Ты в порядке?

— Да… Спасибо. Вы второй раз спасаете мне жизнь.

— Я просто проходил мимо.

— Все равно. Киммерион, ты же неплохо владел мечом когда-то.

— Потом стало не до него.

— Я бы советовал тебе потренироваться. Чтобы в следующий раз не позволить ударить себя дубиной по голове, — Вега вложил катану в ножны, предварительно стряхнув с нее кровь. — Идти сможешь?

— Не уверен, — честно признался Ким.

— Пойдем, провожу тебя.

Идти пришлось долго — дом эльфа находился недалеко, но вампир был голоден и слаб, и шел медленно, опираясь на плечо Веги. Наконец они пришли.

— Еще раз спасибо.

— Не попадайся больше так глупо. Ты — прекрасный музыкант, гениальный скрипач, и я не хотел бы, чтобы твой жизненный путь рано оборвался, — усмехнулся Вега. — Удачи, — он вскинул руку в прощальном жесте — и Киммерион окаменел. На среднем пальце правой руки блестело серебряное кольцо, повернутое печаткой с рунической «XIII» вниз.

— Стой! — вампир одним прыжком оказался возле даргела.

— В чем дело? — обернулся тот. Эльф поймал его руку и, бросив взгляд на кольцо, понял, что не ошибся.

— Ты… ты работаешь в Тринадцатом департаменте?!?

— Да. И что с того?

Ким отшатнулся. В его глазах вспыхнула ненависть.

— Это все было подстроено, да? Героическое спасение с эшафота, эти грабители сегодня, твое появление, все это было делом рук Здравовича?!? — он выхватил кинжал — единственное оружие, которое оказалось при себе — и бросился на даргела.

Вега даже не потянулся за катаной. Он просто шагнул вперед, качнулся в сторону, и перехватил руку вампира с кинжалом…

Запястье Киммериона пронзила резкая боль. Спустя мгновение он понял, что стоит на коленях, едва не касаясь лицом земли, а его правая рука жестко заломана за спиной.

В следующую секунду Вега разжал пальцы, не забыв освободить кисть эльфа от оружия, и отступил на шаг назад.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Хочешь, чтобы я доверял тебе? Ярлигов хвост, да я… я убью тебя! — Ким лихорадочно сорвал с левой руки перчатку и швырнул ее в лицо даргелу.

Как и Кайран де Марано в свое время, Вега легко поймал перчатку и швырнул ее вампиру под ноги.

— Есть более изысканные способы покончить с собой, чем вызывать меня на дуэль, — неуловимое движение руки — и кинжал Кима пронзил его же перчатку. — Я не понимаю, в чем ты меня обвиняешь и чем тебе не угодил Отдел Особых Расследований. Не хочешь объяснить — не надо. Я не прошу твоего доверия или твоей благодарности. Убивать меня тебе рано — не дорос еще. Ни опыта, ни умения тебе не хватит.

Этого Киммерион уже не мог выдержать. Полностью потеряв контроль над собой, вампир вновь подхватил кинжал и кинулся на Вегу, переходя на грань боевой трансформации.

На этот раз даргел не стал уклоняться или перехватывать оружие противника. Ударом он легко отшвырнул руку с клинком, пальцы правой руки вцепились в горло эльфа. Спустя секунду Ким понял, то ноги его болтаются в футе от земли.

На мгновение он поймал ледяной взгляд антрацитовых глаз. Спокойный, равнодушный взгляд. В следующий миг Вега просто отшвырнул Кима в сторону.

— Сейчас ты не в состоянии меня услышать, и я не стану тратить время на разговоры с пустотой. Если одумаешься и захочешь о чем-нибудь поговорить — приходи, ты знаешь, где я живу. До встречи, Киммерион. Или — прощай. Все зависит от тебя.

Он развернулся — и ушел. А эльф, с трудом приподнявшись на колени, смотрел ему вслед. И видя, как покачивается в такт шагам темно-бордовый плащ человека, дважды спасавшего его жизнь, понимал, что в чем-то ошибся.

Глава XIX. Проклятие Маалинни

День не задался с раннего утра. Сперва Мантикора, запнувшись о корягу, выронил миску и лишился завтрака. Потом, когда караван тронулся, неожиданно зарядил мелкий, противный дождь, хотя до того на небе не было ни облачка. Днем, сразу после привала, лопнула подпруга седла, в результате чего Талеанис едва удержался на лошади, чудом не свалившись в грязь на глазах всего каравана. Поэтому когда вечером Лианна подошла к нему с просьбой о тренировке, полуэльф поначалу хотел отказаться. Но девочка была так настойчива…

И сейчас, возвращаясь с этой треклятой тренировки, Мантикора прижимал к синяку на скуле смоченный в холодной воде платок и мрачно подгонял идущую рядом полуэльфу злобным взглядом. Лианна шла, виновато опустив голову и всем своим видом изображая искреннее раскаяние, но в синих глазах девочки то и дело проскакивала искорка гордости. Немудрено — сегодня ей первый раз в жизни удалось пробить оборону Талеаниса. И не ее вина, что результатом маленькой победы стал багровый синяк на лице учителя, грозящий к утрусползти вниз и закрыть глаз полностью. Впрочем, следует отметить, что сейчас мрачность полуэльфа была отчасти напускной — он и сам радовался успехам ученицы.

В этот момент полуэльфу больше всего хотелось, чтобы они по пути не встретили Мальстина — его заклятого врага. Мальстин был лесным эльфом с непривычно коротким именем и неприлично длинным языком, охотником, наемником, дуэлистом и неисправимым донжуаном. Зато он великолепно играл на лютне, обладал прекрасным даже для эльфа голосом, по-эльфийски утонченной красотой и умением влюбить в себя любую женщину, невзирая на расу, возраст, и род занятий. А еще Мальстин не любил полуэльфов, что не относилось к девушкам. Лианне было всего четырнадцать, но за три месяца их скитаний она внешне очень повзрослела, и выглядела года на два-три старше, да и вела себя как девушка, но не как девочка. Мальстин мгновенно очаровал рыжую синеглазку, почти каждый вечер она проводила у его костра, слушая эльфийские баллады, сказания имперцев и — к тихой ярости Мантикоры — некоторые песенки мальстиновского сочинения, очаровательно нахальные, но порой откровенно отдающие похабщиной.

Талеанис около недели стоически терпел поведение Лианны, как и злые шутки эльфа в свой адрес, но потом случилось то, что вновь разбудило в нем угасшую было ненависть к остроухому народу. Отойдя среди ночи в лес по нужде, полуэльф заметил на берегу озера, невдалеке от лагеря, знакомую рыжую гриву. Мельком подумав, что надо бы попросить девочку не отходить ночью от лагеря, он направился к ней. Увиденное повергло Мантикору в шок.

Лианна, милый, невинный ребенок, полулежала на траве, прислонившись спиной к округлому валуну, а ненавистный Мальстин жадно целовал ее в губы. Руки эльфа шарили по ее груди и бедрам. Самое ужасное было в том, что полуэльфа не сопротивлялась, более того, неумело отвечала на поцелуи и даже не пыталась убрать руки наемника. Впоследствии Талеанис со стыдом признавался себе, что в тот момент искренне надеялся, что все происходит против ее воли, и удивлялся, что в ту же секунду не разбил эльфу голову.

Несколько секунд он, не веря, смотрел на открывшееся его глазам зрелище. Затем, словно опомнившись, в три прыжка оказался рядом с парочкой, сильнейшим ударом в челюсть смел эльфа в сторону и сомкнул пальцы на рукояти висевшего за спиной меча.

Мальстин откатился, вскочил на ноги, потянулся к своим саблям… и с бессильной яростью обнаружил, что оставил их в лагере. На его счастье, это заметил и Талеанис.

— Пошел прочь отсюда, грязная тварь, — прошипел полуэльф сквозь зубы.

Несмотря на всю свою смелость — а ведь даже Мантикора был вынужден признавать, что эльф был подонком, но не трусом — Мальстин отступил в сторону. Он понимал, что без оружия шансов у него нет, а полуэльфу только дай повод пустить в ход свой бастардный меч. Поэтому наемнику ничего не оставалось делать, как последовать настоятельному совету Талеаниса.

— Ублюдок! — презрительно бросил эльф перед тем, как скрыться среди деревьев в направлении лагеря.

Мантикора дернулся было за ним, но вовремя вспомнил о Лианне. Он обернулся к ней и… хлесткий удар ожег его щеку. Полуэльф рефлекторно качнулся в сторону, перехватил и вывернул запястье, вынуждая неожиданного противника упасть на колени.

— Пусти немедленно! — вскрикнула Лианна, ухватившись левой рукой за вывернутую кисть.

— Прости, — Талеанис тут же опустился возле нее на корточки, разжимая пальцы. — Что здесь произошло?

— Не твое собачье дело! — огрызнулась всегда вежливая полуэльфа. На Талеаниса явственно пахнуло спиртным.

— Да ты пьяна! — это открытие ошарашило Мантикору. Он-то считал, что Лианна и вкуса вина не знает, не то, чтобы напиваться…

— А ты кто такой, чтобы меня судить? — пьяно икнув, вопросила она.

— Что? — на мгновение ему показалось, то он ослышался. Что бы ни происходило, в какие бы ситуации они не попадали, Лианна никогда не ставила под сомнение право Талеаниса командовать и принимать решения за них обоих, да и их легенду — брат и сестра — она поддерживала с удовольствием, явно находя в этой игре своеобразную прелесть. — Что ты сказала?

— Я спросила тебя, кто ты такой, чтобы решать, что мне делать, а что — нет? Я уже взрослая, и могу сама решать, пить мне воду, которая уже осточертела, или вино, любезно предложенное мне Мальстином!

— У твоего Мальстина только одно на уме! Запомни, я тебе запрещаю подходить к нему, общаться с ним, и вообще, смотреть в его сторону! — прошипел Мантикора, глядя ей в глаза.

— А мне плевать на твои запреты! Я сама решаю! Ты мне не отец, не брат, ты мне никто! Завтра же я покину караван, ты мне не нужен!

Полуэльф отшатнулся, как от удара.

— Как тебе не стыдно!

— Почему мне должно быть стыдно? Какая я гадина, ты меня спас от страшного ночного убийцы, вырезавшего всю мою деревню, а я такая неблагодарная… Что, я должна в ногах у тебя ползать? А я тебя просила меня спасать? Зачем вообще тебе это понадобилось? Зачем ты взял с собой молодую девушку?

— Дура! Да если бы я тебя там оставил, ты бы сдохла через пару дней! — зарычал Талеанис. Как всегда, упоминание событий той ночи вызвало резкую, физическую боль в груди.

— А тебе какое дело? Да кто ты такой, в конце концов, милорд Скрытность? Почему я должна тебе доверять? Может, ты и есть тот самый убийца, откуда мне…

Договорить она не успела. Мантикора мгновенно оказался на ногах, схватил девочку за горло, поднял в воздух и прижал к дереву так, что их глаза оказались на одном уровне. Ноги Лианны болтались в полуфуте от земли.

— Да, Лианна, ты угадала. Я и есть тот самый ночной убийца. Это я перебил всех твоих родственников и сжег твою деревню. Тебе повезло, что я тебя не заметил. А утром я вернулся и забрал тебя с собой, чтобы ты не погибла. Зачем? Почему? Думай сама, — полуэльф разжал пальцы, девочка рухнула на землю у его ног.

Несколько секунд она лежала, сжавшись в комочек. Потом медленно подняла голову, с ужасом глядя на Талеаниса, отошедшего на пару шагов. Затем полуэльфа вскочила, отпрыгнула в сторону и выхватила из ножен свой меч.

— Я убью тебя!

Клинок Мантикоры был длиннее, шире и тяжелее, но летал в руках владельца не медленнее, чем легкий меч Лианны. Тем не менее, полуэльф лишь отбивал и блокировал ее удары, не нападая в ответ. Полуэльфа двигалась все быстрее и быстрее, наращивая темп. Ей казалось, она намного превосходит противника в скорости, но на самом деле Лианна и не подозревала, насколько быстрым может быть ученик Растэна Чертополоха.

Талеанис отбивал удар за ударом, уводил в сторону выпады, блокировал прямые атаки, но настоящий поединок происходил внутри него. Полуэльф с огромным трудом сдерживал желание позволить Лианне убить его. Его останавливали две мысли. Во-первых — Левиафан. Во-вторых — Мантикора боялся даже представить, что станет с девочкой, если он погибнет, да и слова Дианари Лиаласы о новой расе не давали покоя.

И все-таки в какой-то момент он проиграл этот бой со своим внутренним «я». Меч Лианны проскользнул под подол кольчуги и глубоко вонзился в ногу. Девочка, хорошо помня уроки, тут же выдернула клинок и, отскочив, занесла меч для нового удара.

От резкой и неожиданной боли полуэльф упал на одно колено. И, улыбнувшись, отбросил оружие.

Синие глаза вспыхнули, Лианна одним прыжком оказалась возле поверженного противника, и приставила острие меча к его горлу.

— Чего ты ждешь? — тихо спросил Талеанис спустя несколько секунд.

— Ты хочешь, чтобы я тебя убила, — так же тихо проговорила Лианна. Эта фраза не была вопросом — она была утверждением.

— Возможно, — уклончиво сказал он.

— Надеешься таким образом искупить свое преступление? — губы полуэльфы дрожали, но меч она держала твердо.

— Едва ли, — подобие улыбки коснулось его губ.

— Тогда почему?

Вместо ответа Талеанис горько усмехнулся.

Так прошло несколько бесконечно долгих секунд — Лианна, едва сдерживая слезы, прижимала клинок к горлу Мантикоры, а тот, стоя перед ней на коленях, боролся с желанием резко дернуться вперед, и тем самым прекратить все свои мучения. Наконец девочка медленно отвела лезвие в сторону, и столь же медленно вложила меч в ножны.

— Почему ты это сделал? — спросила она, избегая смотреть ему в глаза. — Зачем ты убил их всех? Они же не сделали тебе ничего плохого.

— Я не могу тебе это объяснить. Можешь меня презирать, ненавидеть, можешь меня убить, но я не отвечу. Не имею права.

— Ясно, — Лианна замолчала и, отойдя к берегу, замерла, глядя на безупречную гладь озера.

Талеанис тихо поднялся на ноги, приблизился к ней и остановился футах в десяти.

Они простояли так около десяти минут.

— Завтра рано вставать, пойдем спать, — проговорила Лианна и, развернувшись, направилась к лагерю.

Полуэльфу ничего не оставалось делать, кроме как пойти за ней.

Неделю после этого Мантикора заметно хромал, а верховая езда для него и вовсе превратилась в пытку. Когда заметивший это хозяин каравана поинтересовался, что случилось, Талеанис сказал, что напоролся в лесу на корягу. Ему не поверили, но вопросов более не задавали. Зато Мальстин стал совершенно невыносим. Мало того, что он принялся зло вышучивать полуэльфа по поводу и без, так еще и начал сочувствовать Лианне — мол, не повезло тебе со старшим братом, так и останешься в девках на всю свою долгую жизнь. Более всего Мантикору бесило то, что в словах несносного эльфа скрывался полупрозрачный намек — он явно подозревал, что на самом деле Лианна не является сестрой полуэльфа. Радовало же Талеаниса только одно — пусть Лианна и держалась с ним холодно и отчужденно, но Мальстина она вовсе игнорировала.

Через две недели, когда рана полуэльфа почти полностью зажила, он подошел к девочке.

— Ты совсем забросила тренировки.

— Мне не с кем тренироваться. Мальстин меня не устраивает, а ты не предлагаешь, — с явным намеком ответила она.

Спустя три дня Лианна, не сдержав удар, поставила учителю синяк на скуле.

Внутри Талеанис ликовал. Стена отчуждения, появившаяся между ним и полуэльфой после памятного случая на берегу, дала заметную трещину благодаря тренировке. Естественно, девочка не смогла его простить, но она по крайней мере попыталась понять, а это было гораздо важнее для Мантикоры, чем даже прощение.

И все же, этот день слишком плохо начинался, чтобы так хорошо закончиться.

— Смотри-ка, кто там идет? Не наш ли драгоценный полуэльф с сестрицей? — раздался издевательский голос Мальстина, как только Мантикора и Лианна вступили в круг, освещенный светом костров.

— Заткни пасть, — мрачно посоветовал Талеанис эльфу, проходя мимо. Но тот, судя по всему, уже не раз приложился к объемистому бурдюку, который сидящие у костра наемники передавали по кругу.

— А кто тебе так глаз подсветил? Неужто любимая сестренка?

— Не твое собачье дело.

— Лианна, детка, он, наверно, приставал к тебе? — продолжал глумиться наемник. — Прости его, он же полукровка — порченая кровь.

— Мальстин, заткнись лучше, — посоветовала Лианна, чувствуя, как напрягся Мантикора. — Если ты хотел оскорбить моего брата, то ты оскорбил и меня.

— Женщинам многое прощается, что не прощается мужчинам, — философски заметил эльф. — В том числе — грязная кровь.

— Я тебе последний раз предлагаю заткнуть свою поганую пасть, — очень тихо произнес Талеанис. Его пальцы сомкнулись на рукояти меча.

— Мне всегда было интересно, откуда берутся получеловеки? Признайся, твою матушку поимели солдаты? Или она была настолько уродлива, что ни один эльф на нее даже смотреть не мог, и пришлось довольствоваться человеком, чтобы удовлетворить свою…

Договорить он не успел. Одним прыжком перелетев через костер, Мантикора ударом сапога в лицо швырнул Мальстина на спину и навис над ним, сжимая в руке обнаженный клинок. Надо отдать должное эльфу, трусом он действительно не был, а саблями владел великолепно. Откатившись в сторону, наемник вскочил, выхватывая оружие.

— Держись, тварь, сейчас я с тобой за все поквитаюсь, — прошипел Мальстин сквозь зубы. В красивых эльфийских глазах горела неприкрытая ненависть.

Со звоном столкнулись мечи. Талеанис был гораздо сильнее противника, но эльф двигался быстрее и, в отличие от Мантикоры, опыта подобных схваток ему было не занимать. Удар, другой — по руке полуэльфа заструилась кровь из раны на плече.

И в этот момент перед глазами Талеаниса на мгновение встало лицо Растэна Чертополоха. Учитель смотрел на своего ученика с легким осуждением. « — Используй слабости своего врага. Если не можешь их увидеть — используй его сильные стороны».

Мальстин очень быстр, подумал полуэльф. Он быстр, но я гораздо сильнее.

Наемник танцующим движением сократил расстояние, быстро ударил по ногам, и тут же уколол в бедро, резко шагнул назад, и его легкая сабля взметнулась в обманном движении на уровень горла Мантикоры.

Талеанис, перехватив рукоять своего меча двумя руками, нанес сильный удар, метя в плечо противника, Мальстин поставил блок — и, выругавшись, отскочил. Удар полуэльфа был слишком силен, и лезвие эльфийской сабли глубоко разрезало плечо своего хозяина. Мантикора не стал медлить, и тяжелый бастардный меч обрушился на наемника сверху. На сей раз эльф был умнее — он позволил оружию соскользнуть по его клинку и, отведя руку, оттолкнул меч врага в сторону. На мгновение Талеанис оказался полностью открыт.

Внезапно Мантикора понял — это уже было. Только напротив него был другой эльф. И тот, другой, спустя мгновение рухнул с разрубленной грудью.

Вряд ли кто-нибудь другой смог повторить удар полуэльфа. Для этого надо было несколько лет танцевать с орками «пляску топоров», где все решало даже не умение и ловкость, а сила пальцев. Как и в прошлый раз, рукоять бастарда провернулась в руках Талеаниса, а лезвие рассекло эльфа почти до позвоночника.

Мальстин рухнул на землю, заливая кровью из разрубленной груди все вокруг.

На лице Мантикоры появилось выражение торжества — но лишь на миг. Через секунду он рухнул на колени, выронив меч и схватившись руками за грудь. Ему показалось, что не Мальстину, а ему самому разрубили ребра и внутренние органы и перерубили позвоночник. Перед внутренним взором полуэльфа пронеслась вся его жизнь — детство, родители, бегство из дома, первая любовь, приключения наемника, друзья, предательства, враги… И лишь спустя мгновение Талеанис понял, что это не его жизнь. На несколько секунд он сам умер вместе с поверженным врагом, и успел в предсмертный миг увидеть всю жизнь Мальстина.

Он очнулся, чувствуя, как кто-то трясет его за плечи.

— Талеанис, что с тобой, — едва не плача, спрашивала Лианна. — Что с тобой?

— Все в порядке, — прохрипел Мантикора, с трудом вставая на ноги. Боль прошла, но полуэльф чувствовал себя абсолютно разбитым.

— Что здесь происходит? — раздался голос.

Талеанис тихо выругался. Только начальника охраны каравана сейчас и не хватало…

— Ничего, — зло глядя на господина Герта, проговорил он.

— Я вижу твое «ничего», — хмыкнул тот, кивая на труп эльфа. — Мантикора, я же предупреждал. Хотите выпустить друг другу кишки — пожалуйста, ничего не имею против. Но после того, как вы оба покинете караван. Я жду объяснений.

— Какого Ярлига! — взвился Талеанис. — Почему я должен спокойно сносить этого длинноухого кролика и его приставания к моей сестре!

— Потому что ты работаешь на меня, — спокойно пояснил Герт. — Я не вижу повода убивать кого-то из-за насмешек, а что касается твоей сестры… Она не ребенок и вполне может сама решить, кого отшить, а с кем лечь. Брать ее силой Мальстин не стал бы. Повторяю, я не вижу причины, способной объяснить твой поступок.

Мантикора пожал плечами, и повернулся, намереваясь уйти.

— Ты должен покинуть караван. Получишь половину заработанного.

— Клал я на твои деньги, — грубо рявкнул Талеанис.

— Господин Герт, полуэльф был вправе. Мальстин нанес ему оскорбление, которое смывается только кровью, — раздалось откуда-то из-за спины начальника охраны. Герт и Мантикора тут же обернулись.

Говоривший был из личной охраны хозяина каравана. Это был Оракхан — высокий орк с секирой на поясе, весь покрытый шрамами и татуировками, немногословный и замкнутый тип, которого побаивались практически все. Его слово пользовалось немалым весом, и если двое охранников не могли сами решить свой спор, они шли к Оракхану.

— Ты видел, что здесь произошло? — спросил Герт.

— Да. И я ручаюсь за полуэльфа.

— Что такого сказал Мальстин, что потребовалось его убивать?

— Он оскорбил мать полуэльфа и назвал его «получеловеком».

— По-моему, достаточно за это двинуть в глаз, но не убивать.

— Господин Герт, вы — человек. Вам не понять. Мальстин мог точно с тем же успехом назвать меня «зеленой обезьяной».

Все дружно поежились. Многие помнили, как один человек, только попавший в отряд, спьяну назвал так Оракхана. Орк просто оторвал ему голову голыми руками.

— Оракхан дело говорит, — поддержал кто-то от ближайшего костра.

За первым возгласом поддержки последовал второй, третий, четвертый… Через минуту Герту пришлось согласиться с общим решением — полуэльф не виноват, Мальстин сам доигрался.

— Ладно, как хотите. Только труп уберите. Мантикора, я надеюсь, впредь такое не повторится, — начальник охраны развернулся и ушел.

Талеанис подошел к Оракхану.

— Спасибо, — тихо сказал он на языке зеленокожих.

— За что? Ты воспитанник орков, и понимаешь, что я не мог не вмешаться, — спокойно сказал орк.

— Как ты понял?

— Что тебя воспитывали мои сородичи? Очень просто, — усмехнулся зеленокожий. — Первое — шрамы на руках. Они характерны для следов от «пляски топоров», а тебя нигде не могли ей научить, кроме как у нас. Мои сородичи не стали бы учить никого, кроме воспитанника. Второе — удар, которым ты убил эльфа. Очень сильные пальцы — опять же, «пляска топоров». Третье — в твоей речи нет акцента, словно бы наш язык — родной для тебя, — Оракхан взглянул на вытянувшееся лицо Талеаниса и расхохотался. — И, наконец, четвертое — я лечил тебя после встречи со зверем, давшим тебе имя и татуировку. Вождь племени, воспитывавшего тебя — мой брат.

Мантикора рассмеялся. Все оказалось так просто…

— Вино будешь?

— Спасибо, водицу не пью. Могу предложить настойку.

У полуэльфа заранее заболела голова. Он еще помнил, что такое «орочья особая настойка», и был совсем не уверен, что сможет достойно пить с орком это. Но отказываться было просто неприлично.

— С удовольствием.

— Пойдем, парень. Уложи свою сестру спать, и пойдем. Тебе сегодня стоит напиться.

Настойка помогла. Талеанис, боявшийся, что после произошедшего вовсе спать не сможет, после шестой чарки уснул, как младенец.

С этой ночи у полуэльфа появился друг. По вечерам они вдвоем тренировали Лианну, потом Оракхан до седьмого пота гонял самого Мантикору, а после сидели под открытым небом и до полуночи разговаривали обо всем на свете. Оракхан за свои сорок лет — возраст для орка весьма почтенный — побывал во многих странах, вдоль и поперек изъездил Империю, даже плавал в Номикан. Запас его интересных, смешных, грустных и всегда несущих в себе некий скрытый смысл историй, казалось, иссякнуть не может.

Талеанис так и не мог найти в себе силы рассказать другу про Левиафана и то, что произошло в миг смерти Мальстина. Но порой ему казалось, что в испытующем взгляде Оракхана сквозит понимание.

По настоянию орка, Герт перевел Мантикору в охрану купца, и теперь друзья ехали вместе.

Беды в тот день не предвещало ничто. Оракхан и полуэльф, перешучиваясь, ехали во главе каравана, перед фургоном хозяина. Внезапно орк напрягся, втянул ноздрями воздух и прислушался…

— Мантикора, будь готов. Я чую засаду.

Талеанис тут же вскинул руку в жесте, который наемники, ехавшие позади него передали дальше — опасность!

В следующий миг из придорожных кустов и с веток деревьев на них посыпались стрелы.

Полуэльф мгновенно спрыгнул на землю, прикрываясь лошадью, и выхватил меч. Из кустов, побросав луки, на наемников кинулись вооруженные мечами и копьями эльфы.

Это нападение ничем не отличалось от предыдущих и последующих, разве что со стороны каравана потерь было больше, чем обычно — многих положили стрелы. Мантикора, как обычно, рубился в первых рядах, методичными ударами отправляя на тот свет родню по матери. Он даже не считал их — зачем? Это зеленые юнцы могут бахвалиться количеством убитых, Талеанису же вести такой подсчет после эльфийского поселения отчего-то не хотелось.

Оракхан, с легкостью размахивая огромной секирой, дрался чуть в отдалении от друга, да и от остальных соратников. Оно и правильно — мало кто рисковал приблизиться к орку, когда в его руках, как легкая палка, летало его страшное оружие.

Минут за десять нападение было полностью отбито. Несколько недорезанных эльфов попытались скрыться в чаще, но они все были сильно изранены. Беспощадные меч Талеаниса и секира Оракхана настигли остроухих и в родной стихии леса.

Бой закончился. Орк и полуэльф, добив последних нападавших, направились обратно к каравану.

— Не понимаю, чего они хотели добиться? — недоумевающее спросил Мантикора. — Разве не видно с первого взгляда, как сильна охрана?

— Видать, была причина, заставившая их понадеяться на один шанс из ста, — ответил Оракхан.

— Один из ста? Ты так низко нас ценишь? — Талеанис рассмеялся. — Я бы сказал…

Договорить он не смог. Полуэльфу в грудь вонзилось лезвие полуторного меча, убивая наверняка, но не мгновенно. Едва он смог вдохнуть, подавляя дикую боль, как другой клинок снес Мантикоре голову, но он почему-то все не умирал. Третий удар рассек его от плеча до солнечного сплетения, четвертый отрубил руку по плечо, пятый вспорол горло, шестой раскроил голову… Боль была нестерпимой, но Талеанис почему-то не мог ни умереть, ни хотя бы потерять сознание.

Следом за болью и смертью пришли чувства. Перед глазами Мантикоры в одно мгновение пронеслись жизни восьми эльфов, которых он убил сегодня. Он понял, что чувствовал каждый из них, умирая, увидел их возлюбленных, матерей, детей, осознал, почему эльфы решились на столь дерзкое и практически безнадежное нападение.

Их семьи прятались в некотором отдалении в лесу. Они лишились всего, маленькие дети и женщины, голодные и замерзшие, им необходимы были еда и одеяла, так как жечь костры они боялись. Эльфов преследовали люди, которые сожгли их дома и перебили тех, кто не успел сбежать. Почему они просто не попросили помощи? Неизвестно.

Талеанис с трудом открыл глаза. Орогрим помог ему встать.

— Пойдем, парень. Нечего тут делать.

Мантикора не мог описать словами, как он был благодарен орку за то, что тот не стал задавать вопросов.

Восстановив порядок, похоронив своих погибших и записав их имена, чтобы выплатить заработок их семьям, караванщики двинулись дальше.

Через час полуэльф внезапно ощутил резкую и очень сильную боль в животе. Перед глазами пронеслись становящиеся привычными картины чужой жизни и смерти. Это умер, наконец, тот эльф, которому Талеанис вспорол живот. Он отполз в канаву и его не заметили. Промучившись три часа, эльф все-таки умер. Перед смертью он пытался доползти до своих, чтобы предупредить их, что нападение не удалось.

Вечером на стоянке Мантикора был мрачнее тучи. Перед тем, как ложиться спать, он отправил Лианну к Оракхану, послушавшись странного предчувствия, и правильно сделал.

Ночью люди, уничтожившие эльфийскую деревню, настигли беглецов. Большинство женщин успели зарезать своих детей и себя, чтобы не попадать живыми в руки извергов, но не все. Талеанис на собственной шкуре ощутил, что чувствует девчонка, когда ее насилует по очереди семнадцать человек, каково ребенку, когда с него живьем сдирают кожу, как это — быть разрезанным на мелкие кусочки, сгореть заживо, смотреть, как насилуют и зверски убивают твою маленькую дочь, а потом самой подвергнуться той же участи…

Когда все наконец закончилось, в голове Талеаниса осталась только одна мысль — Дианари, почему? Как ты можешь допускать подобное? Ты спасаешь с алтаря одну-единственную эльфу, для которой самое страшное уже позади, но не заступаешься за них, почему?

Он лежал на спине, устремив к звездам невидящий взгляд. Мантикора прекрасно знал ответ на вопрос почему, и ужасался участи богини. Как выбрать меньшее зло, позволить ему совершиться, дабы не допустить зло несравнимо большее? Как смириться с кошмаром, постигшим ни в чем не повинных беглецов, даже зная, что вмешательство спасло бы их сейчас, но погубило бы всех, весь мир, позже?

Впервые в жизни по щекам Талеаниса, с трудом пробиваясь сквозь щетину, текли слезы.

— Можно? — раздалось за спиной.

Мантикора резко сел, быстрым движением вытирая лицо.

— Да, Оракхан, конечно.

Орк обошел затухающий костер и сел напротив полуэльфа, устремив на него пронзительный взгляд черных глаз.

— Сложно смириться с проклятием, сложно его нести, но особенно сложно понимать, что ты его заслужил. Страшно чувствовать на себе то зло, которое ты сам несешь в мир, страшно убивать, зная, что за каждую смерть от твоего меча ты сам умрешь, страшно при этом не иметь ни права, ни возможности умереть окончательно. Жутко чувствовать себя предназначенным, все равно что осужденным на что-то, и чем более величественно и важно твое предназначение, тем хуже.

Талеанис медленно поднял голову и поймал взгляд Оракхана. Орк традиционно выбривал волосы на голове, оставляя лишь длинную косу на макушке. Сейчас жесткие черные волосы были распущены и рассыпались по спине зеленокожего, закрывая его сзади почти до колен. Вместо обычной кожаной жилетки и широких штанов на Оракхане красовалась балахонистая безрукавка до щиколоток, изукрашенная странными узорами и символами, в разрезе до живота виднелись бесчисленные обереги и амулеты из костей, дерева и камня. Зеленую кожу покрывали замысловатые узоры татуировок и символы, нанесенные красной краской. Татуированное лицо также было расписано красным.

Мантикора не сразу заметил на запястьях орка спекшуюся кровь. А когда заметил, догадался о происхождении «краски».

— Ты плачешь, мальчик, который считает себя мужчиной. Жестокий мальчишка, впервые испытавший на себе собственные шалости. Нет, молчи, я понимаю твое недоумение. Шалости? Жестокие убийства, клятва, принесенная мерзейшему из созданий, проклятие изнасилованной тобой жрицы… Вот твои шалости. И ты платишь за них соответствующую цену.

Молчи, Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора, молчи, мальчишка-полуэльф. Молчи и слушай, потому как, может статься, более у меня не будет возможности тебя чем-нибудь научить. Слушай и запоминай.

Когда-нибудь ты благословишь свое проклятие. Когда-нибудь ты поймешь. А может — не поймешь. Этого даже я не знаю. Ты осознаешь, что несешь справедливое наказание — значит, ты не безнадежен. Я постараюсь тебе помочь.

Я вижу перед тобой две дороги. Ты ведь понимаешь, что она способна сама остановить Тварь. Пусть не навсегда, пусть на десять-пятнадцать тысячелетий, но все же остановить. Мир будет спасен, она отправится снова спасать своих эльфов от таких же, как ты, безумцев, а Тварь — корчиться от бессильной злобы в очередной бутылке. Не переоценивай себя, мальчик — ты нужен, но не необходим. Если хочешь — уходи. Забирай Лианну и уходи, я прикрою тебя. Заработай денег, построй дом на берегу реки, женись на ней. Я вижу, у вас будет много детей, и больше половины из них — девочки. Раса полуэльфов начнет свое существование с Талеаниса и Лианны Нортахеле. Вы вместе доживете до старости, и успеете увидеть, как ваши дети создадут страну новой расы, успеете понять, что слова «получеловек» более не существует. Хочешь этого? Собери вещи и разбуди Лианну. Вашего ухода даже не заметят, обещаю.

Есть и другая дорога. Она скрыта туманом, даже я мало что могу увидеть. Знаю, что там — боль и страх, холод и гибель, разочарование и — торжество, за которое придется платить кровавую цену. Будут друзья и будут враги. Я вижу мертвого эльфа и северного волка, вижу существо, которому нет имени, но есть место под этим солнцем, вижу свободного раба и его госпожу с чистой душой, занесшую меч над несчастным миром, вижу благородный, но глупый меч и его подделку, вижу клинок, пронзающий сердце мира и… Все.

Выбирай, мальчик. Выбор за тобой.

На следующий день Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора и его сестра Лианна покинули караван. Как и обещал Оракхан, никто не заметил их ухода, кроме предупрежденного неизвестно о чем Герта. Начальник охраны вручил полуэльфу кошель с золотом, буркнул себе под нос нечто вроде «заработал», и удалился. А Талеанис и Лианна направились к ближайшему городу. Впереди их ждала долгая и счастливая жизнь.

Оракхан, вглядываясь в синее пламя шаманского костра, пытался понять, к чему приведет такое его вмешательство. Он понимал, что не имел права и на подобную мелочь, слишком уж шатко сейчас Равновесие этого мира, но… Оставаться в стороне от судьбы родного мира он так и не научился. Мальчишка-полуэльф покинул сцену, и теперь даже в синем огне орк не мог увидеть грядущего.

* * *

— К сожалению, ничем не могу помочь. В архивах, к которым вы имеете доступ, информации об искомом объекте нет, — спокойный голос бумажной крысы заставил волну ярости прокатиться по венам.

— Что ж, жаль. Благодарю за помощь.

— Обращайтесь, если понадоблюсь.

— Конечно. До встречи, — Вега почти выбежал из темного подземного помещения.

Он ненавидел архивы. Как на родине, так и здесь. Но необходимость раз за разом загоняла даргела в огромные сводчатые помещения, уставленные стеллажами, на которых до потолка лежали книги, документы, папки и еще Ярлиг знает что.

Выйдя из особняка, в котором размешался штаб Тринадцатого Департамента, Вега на несколько секунд задержался у крыльца, полной грудью вдыхая пьянящий воздух ночного Мидиграда.

— Доброй ночи, виконт! — раздался за спиной жизнерадостный голос. Даргел поморщился — он до сих пор не привык к пожалованному Александром титулу, но отчего-то все коллеги резко переняли у невыносимого Кайрана де Марано обращение к новоиспеченному следователю.

— Приветствую, — коротко поклонился он подошедшему. — Кайран, вас-то что заставило в такое время здесь появиться?

Виконт де Марано прославился своими ночными похождениями на весь Мидиград, после заката его можно было найти где угодно, но только не в штабе. Конечно, если он не был на задании, но… тогда даже Здравович не всегда знал, где его искать.

— У Александра задержался. Замучил он меня своими придирками, — Кайран уселся на кованую скамейку, изящно закинув ногу на ногу. — Кстати, он просил передать вам, чтобы вы зашли к нему.

— Хорошо. Он у себя?

— У себя, но…

— Но? — следователь сел рядом с собеседником, откинувшись на спинку скамьи..

— Час назад к Александру зашел его взбешенное величество, — чуть наклонившись к уху Веги, заговорщическим шепотом проговорил Кайран. — Уж не знаю, о чем они там говорили, но Николас решил зайти попозже, а наш милый, но безрассудный Кирандрелл, рискнувший сунуться с докладом о последнем Прорыве, вылетел из кабинета Александра, словно за ним гнались все женщины и мужчины, которым он когда-либо наставлял рога, причем как с одной стороны, так и с другой… Поскольку все эти неисчислимые легионы рогоносиц и рогоносцев молитвами Кирандрелла в кабинете Здравовича попросту не поместились бы, я склонен предполагать, что Александр очень не в духе после общения с бешеным Императором.

Вега тихо рассмеялся, пытаясь представить всех «рогоносиц и рогоносцев молитвами Кирандрелла» в просторном, но не слишком большом рабочем кабинете Александра.

— Да уж, пожалуй, я навещу герцога позже, — отсмеявшись, сказал он.

Кайран укоризненно покачал головой.

— Разве вам не говорили, что Александр не слишком-то любит, когда его называют по титулу?

— Я, конечно, не Здравович, но тоже этого не люблю, — усмехнувшись, заметил даргел.

На лице виконта на мгновение появилось виноватое выражение.

— И тут вы правы. Вега, как вы смотрите на то, чтобы отдохнуть после напряженного рабочего дня в «Юкиаре»?

«Юкиара» — ресторан приватного типа, горячо любимый сотрудниками ООР. Разумеется, теми, кто был в состоянии спокойно выложить за ужин десять-пятнадцать империалов. Прикинув состояние своих финансов, даргел решил, что вполне имеет право хоть раз за месяц как следует отдохнуть.

— Неплохой план. Я весь день просидел в этом треклятом архиве, и, пожалуй, вечер в «Юкиаре» — самый лучший отдых на сегодня.

Сполна насладившись рыбой, рисом, особыми водорослями и иными изысками номиканской кухни, весьма напомнившей Веге традиционную кухню одной из стран того мира, в котором он жил когда-то, даргел и Кайран принялись за обсуждение последней шутки, гулявшей по коридорам штаба ООР.

— Интересно, кто же додумался написать Александру прошение о «приобретении «Юкиары» в собственность Тринадцатого стола Имперской канцелярии в целях заботы о моральном здоровье сотрудников Департамента»? — виконт ловко пил горячий крепкий напиток из необычной, высокой пиалы.

— Кирандрелл, кто же еще. Вполне в его стиле, да и «Юкиару» он обожает, — следователь решил ограничиться загадочным травяным настоем. — Это ерунда. Мне сегодня пришлось весь день провести, копаясь в архиве, и на глаза попалась бумажка любопытного содержания. Увы, неподписанная.

— А что за бумажка?

— Почти то же самое, что с «Юкиарой». Только «приобрести в собственность» предлагалось «Кошку в сапожках».

Кайран расхохотался.

— Знаю-знаю! Приобрести «Кошку в сапожках» была моя идея, но поддержали все. Кроме Александра, естественно. А «Юкиару» и в самом деле хотел Кирандрелл. Только это секрет, — поспешил добавить Кайран.

— Конечно, — улыбнулся даргел. Он уже привык к непринужденно-дружеской атмосфере, царящей в ООР, но прекрасно знал, что случись беда — все мгновенно будут готовы выполнять свои — и не только — обязанности. И даргелу это нравилось.

— Кстати, Вега, если не секрет — чего ради вам пришлось весь день глотать архивную пыль? Неужели не могли послать кого-нибудь из помощников?

— Слишком важное дело, к тому же — личного толка, — уклончиво ответил следователь.

— По вашему лицу я вижу, что поиски не увенчались успехом. Не нашли документы?

— В том архиве, к которому имею доступ — нет, — сперва Вега хотел солгать, но отчего-то передумал.

— Возможно, я смогу вам чем-нибудь помочь? Все же у меня доступ больше.

Даргел задумчиво посмотрел на собеседника. Кайран казался человеком, которому можно доверять, но Вега очень боялся совершить ошибку. Он хотел понять причину странных поступков Киммериона, и чувствовал, то разгадка таится где-то в прошлом эльфа, связанном как-то с Тринадцатым департаментом. Вега вновь взглянул на виконта де Марано — и решился.

— Я пытался узнать, что связывало одного моего хорошего знакомого с ООР.

— А как зовут вашего знакомого?

На сей раз даргел молчал дольше.

— Киммерион. Он — эльф.

Во взгляде Кайрана промелькнула несвойственная серьезность.

— Зачем это вам?

— Вы знаете, после чего я попал в ООР?

— Конечно.

— Вчера я видел Кима. Он опять попал в неприятности, и я помог ему. А он, увидев мое кольцо, бросился на меня, крича что-то о лжи, подстроенном спасении, и так далее. Вот я и пытаюсь понять, в чем дело.

Виконт молчал очень долго.

— В свое время, лет двадцать пять назад, по вине ООР погибла единственная сестра Кима, Лианэй, а он сам… сильно пострадал. Простите, я не могу говорить об этом подробнее, но… Мне не безразлична судьба этого эльфа, и понятна его ненависть к нам в целом, и к Здравовичу — в частности. Если можете ему помочь — помогите. Я буду очень благодарен вам.

— Кайран, что именно произошло с Кимом в Тринадцатом департаменте? — настойчиво спросил Вега, глядя в газа собеседника.

Виконт встал, залпом осушил пиалу.

— Александр ставил над ним эксперименты, — даргел вздрогнул. — Теперь Киммерион — не совсем эльф, вернее, не просто эльф. Вега, я прошу вас забыть о нашей сегодняшней встрече и обо всем, что я вам сказал. Но… Просто попытайтесь помочь Киммериону. Мы все виноваты перед ним, но ни меня, ни Николаса, ни Кирандрелла он к себе даже не подпустит. Надежда на вас, — Кайран вышел из кабинета. А даргел еще долго сидел в задумчивости, размышляя над тем, что только что услышал.

Глава XX. Рыжая

Звуки музыки, женский визг, грубый смех мужчин, звон переходящего из рук в руки золота — все это неожиданной лавиной обрушилось на Киммериона, когда он вошел в зал «Кошки в сапожках». Эльф вздрогнул, его лицо под маской перекосила гримаса отвращения. Нет, он прекрасно понимал, что можно ожидать от борделя, но… У лесного народа подобные заведения предусмотрены не были, а в Мидиграде злодейка Судьба забрасывала Кима в разнообразнейшие места, но только не в публичный дом. Что ж, все когда-нибудь бывает в первый раз, подумал эльф, и с видом идущего в пасть ко льву перешагнул порог общего зала.

Взгляды присутствующих скользнули по вновь прибывшему, но не вернулись к прежним объектам внимания, как это случалось ранее. Беловолосый скрипач в маске был фигурой знаменитой и загадочной, и посетителям «Кошки» и в голову не могло придти, что в знаменитом борделе они увидят восходящую звезду.

Киммерион, не обращая внимания на устремленные на него взгляды, спокойно огляделся, после чего направился через зал к немолодой, но все еще красивой темноволосой женщине в плотно облегающем закрытом платье. Он всем телом ощущал пристальный взгляд ее серых глаз, пытающихся проникнуть за полог бесстрастности, который создавала скрывающая лицо маска, побывавшая в руках Кайрана де Марано.

Хозяйка лучшего столичного борделя с интересом вглядывалась в спокойно направляющегося к ней посетителя. Она и подумать не могла, что уже известный Бельвегор Белый Эльф, как прозвали критики хранящего инкогнито скрипача, навестит ее заведение, да еще и в открытую. Но, тем не менее, к ней шел именно он — беловолосый эльф с лицом, скрытым белой же маской с резкими чертами древнего божества — именно в таком стиле сделали ее умельцы лорда Эль'Чанта — и дорогом белом колете, поверх которого был небрежно накинут роскошный шелковый плащ того же цвета — иных маэстро не признавал. В руках у визитера был резко контрастирующий с одеждой черный футляр со скрипкой, с которой Бельвегор, по слухам, не расставался никогда.

— Я рада приветствовать вас в стенах «Кошки в сапожках», маэстро, — приветливо улыбнулась она. — Чем могу помочь.

— Я ищу одного человека, мадам, — Киммерион вежливо поклонился. — Мне сказали, что его можно застать у вас.

— И кто же он?

— Виконт де Марано.

На миг замешкавшись, хозяйка борделя лихорадочно соображала, будет ли рад ее лучший клиент, если его побеспокоят. Наконец, решив, что ради Белого Эльфа можно и рискнуть, она улыбнулась.

— Девочки, кто-нибудь, скажите Кайрану, что его хочет видеть маэстро, — одна из девушек, светловолосая красавица с удивительно светлыми голубыми глазами, мгновенно упорхнула по боковой лестнице. Мадам вновь обернулась к Киммериону. — Не желаете ли вина? Или чего-нибудь еще?

— Благодарю, от вина не откажусь, — ответил вампир, интонацией голоса отвергнув все прочие предложения.

Рядом тут же материализовалась темнокожая прелестница в крайне открытом платье с неприлично короткой юбкой, не прикрывающей стройные икры, и протянула высокому гостю бокал дорогого вишневого вина на серебряном подносе. Небрежным кивком поблагодарив девушку, Ким легким движением кисти подхватил бокал и отошел к стене. Быть втянутым в этот праздник плоти ему совершенно не хотелось.

Удобно устроившись в кресле за портьерой, скрипач неспешно потягивал вино. Ему было нелегко сюда придти, но накопившиеся вопросы требовали ответов, а дать их мог лишь Кайран де Марано. Несмотря на всю ненависть к убийце Губерта, Киммерион обязан был узнать причину появления в его жизни странного человека по имени Вега де Вайл, а узнать это он мог только у виконта. Эльф видел следователя на всех своих концертах и нередко пересекался с ним возле театра. Де Вайл каждый раз приветствовал скрипача поклоном и выражал свое восхищение, после чего исчезал так быстро, что Ким даже не успевал задать ему интересующие его вопросы.

С того памятного случая, когда Вега спас эльфа от грабителей, прошел год. Как и предсказывал Вэйлианесс, Киммерион уже дал несколько сольных концертов в Императорском театре. Слава его росла, но в жизни вампира изменилось мало что. Почти все свое время он отдавал скрипке и, по совету Веги, фехтованию. В те моменты, когда его рука не держала смычок или меч, вампир сидел перед камином или в саду и строил планы мести, пока в голову не приходила новая мелодия, и он снова не погружался в океан музыки.

А кроме того, закрался в голову назойливый червячок сомнения. Не хотел Киммерион верить, что и его несостоявшаяся казнь, и нападение бандитов были подстроены ООР, чтобы дать Веге возможность завоевать доверие беглеца. Не хотел, и все тут. Слишком искренними были глаза северянина, спасшего его от сына фон Ларда и его прихвостней, слишком всерьез убивал демон, в которого обратился Вега, гвардейцев и стражников. Хотя… Вполне в стиле Тринадцатого департамента — пожертвовать жизнями десятка-другого людей ради своей цели. Александр Здравович, по твердому убеждению Киммериона, жил по принципу «Цель оправдывает любые средства».

Непонимание мотивов, которыми руководствовался Вега, и привело эльфа к заклятому врагу Кайрану де Марано. Нет, вампир ничего не забыл — ни гибели Губерта, ни рану в бедре, из-за которой хромал два месяца, ни злые слова о том, что смерть Лианэй стоила той цели, которую преследовал всемогущий Александр Здравович. Но выбора не было. Или так и жить, не понимая происходящего и страшась собственной тени — или пытаться найти ответы на вопросы. Киммерион выбрал второй путь.

От размышлений его оторвал женский голос.

— Маэстро, виконт ожидает вас в седьмом кабинете. Позвольте проводить вас.

— Да, конечно, — чуть рассеянно отозвался эльф, поднимаясь на ноги и подхватывая футляр со скрипкой.

— Прошу, следуйте за мной.

Она была едва ли старше восемнадцати лет. Худенькая, высокая, слегка нескладная, с маленькой грудью. В отличие отпрочих женщин, виденных вампиром в этом заведении, его провожатая была одета не в пример проще — платье из темного сукна, закрытое спереди и сзади, никаких украшений, за исключением простенького серебряного кулона на тонкой цепочке. Ее отчаянно рыжие волосы — Ким еще никогда не видел настолько рыжих — вероятно, часто подвергались пытке под названием расчесывание, но, похоже, безрезультатно, так как все пряди лежали в беспорядке хоть и художественном, но явно природном. На очень бледной коже ярко выделялась россыпь веснушек, само же лицо никто не смог бы назвать красивым. Слишком широкие скулы, слишком острый упрямый подбородок, слишком тонкие брови и слишком высокий лоб, едва прикрытый растрепанной челкой. Глаза у рыжей оказались не ожидаемо серые или зеленые, а светло-синие, и абсолютно запуганные. Она явно не была «девушкой» мадам. Служанка или горничная, подумал Киммерион.

Они поднялись по лестнице на третий этаж и подошли к двери с резной семеркой.

— Виконт ждет вас здесь, маэстро.

— Спасибо, — подбавив в голос тепла, проговорил эльф. И, бросив в карман платья девушки несколько монет, толкнул дверь.

— Рад вас видеть, маэстро! — сидящий в кресле Кайран отсалютовал визитеру бокалом.

— Не паясничайте, виконт, — резко бросил Ким. — Вы обманули меня.

— В чем же, дорогой мой Киммерион? — он пригубил вино. — Фу, кислятина!

Отставив бокал, де Марано встал, и уже серьезно посмотрел на собеседника.

— Вега де Вайл. Вы обещали, что ваш проклятый Отдел оставит меня в покое, а этот человек постоянно появляется в моей жизни, начиная с того нападения.

— Какого нападения? — в голосе Кайрана слышалось удивление.

— Не притворяйтесь. Вы прекрасно знаете, что год назад ваши люди напали на меня, когда я возвращался с концерта, а де Вайл якобы спас меня от них. Вы все великолепно просчитали, но, боюсь, ваш следователь допустил ошибку, не сняв перстень департамента. Вы обещали оставить меня в покое — так выполняйте обещанное. Или прямо скажите, что вашему проклятому Здравовичу нужно от меня, — яростно проговорил эльф, начиная всерьез злиться. Его клыки чуть удлинились.

— Год назад, говорите? Что же вы так тянули? — ухмыльнулся де Марано. — Впрочем, неважно. Киммерион, вы можете мне не верить, но я действительно впервые слышу об этом нападении, и готов поклясться, что Отдел особых расследований к нему не причастен, — глядя в глаза собеседнику, проговорил Кайран. — Давайте поговорим спокойно. Садитесь, выпейте вина, и снимите, наконец, эту ярлигову маску!

Вампир, секунду промедлив, последовал приглашению. Тем временем адъютант Александра Здравовича подошел к двери и распахнул ее.

— Эй, Ниа! Принеси нам с маэстро бутылку вина! Да не той кислятины, что ты предложила мне, а хорошего, эльфийского.

— Сию секунду, милорд, — раздался топот каблучков, Кайран вернулся в комнату и опустился в кресло напротив вампира. Тот уже снял маску и положил ее на стол.

— Все же в мастерстве изготовления вин ваш народ никто не смог превзойти. Конечно, номиканские вина отличаются оригинальностью, а молодые имперские — свежестью, но эльфийские — это действительно нектар богов! Вы согласны со мной?

— Насчет моего народа — нет, — Ким выделил второе слово и ухмыльнулся, демонстрируя выпущенные на полдюйма клыки.

— Ну что же, тогда оставим эту тему и поговорим о другом. Киммерион, позвольте высказать вам мое восхищение — ваш концерт в Императорском Театре был выше всяких похвал. Вы действительно гений!

Эльф недоверчиво посмотрел в глаза собеседника, ожидая увидеть издевку — но в красно-карих глубинах действительно стояло искреннее восхищение.

— Я пришел поговорить не о моей карьере, виконт. И тем более не о винах, эльфийских или нет.

— Я догадался, — саркастически улыбнулся Кайран, но тут же посерьезнел. — Киммерион, вы ошиблись. Вега де Вайл спасал вас по собственной инициативе. Поверьте, если бы к этому был причастен ООР, я бы знал, ведь ваше дело веду я. А Вега просто вам помог.

— С какой стати я должен вам верить?

— Ни с какой, — виконт устало вздохнул. — Я не пытаюсь вас в чем-либо убедить или заставить мне верить, более того, мне все равно, поверите вы мне, или нет. Скажу одно — за то, что Вега де Вайл спас с эшафота вас и того северянина, он сам едва не оказался на плахе. Вот и думайте, за что вы его оскорбили, — Кайран допил вино и встал, тем самым давая понять, что разговор окончен. — Рад был с вами поговорить, но — извините, дела. Ниалэри вас проводит.

Он подошел к двери, давая эльфу буквально пару секунд на то, чтобы одеть маску.

— Ниа! Проводи маэстро к выходу, я не думаю, что он захочет долее оставаться здесь.

Вошедшая рыжая девушка с затравленным взглядом поклонилась.

— До встречи, виконт, — прошипел сквозь зубы Ким и вышел.

Отчаянно хотелось выпить. Причем чего-нибудь крепкого. И вообще, хоть как-нибудь развеяться.

— Ниалэри, в вашем заведении есть бар? Просто бар с кабинетами, без этой… специфики?

— Конечно, милорд. Вас проводить туда?

— Естественно.

Бар действительно оказался «без специфики». Если, конечно, не считать диванчики в кабинетах, которые явно были предназначены не только для сидения, но и для лежания, причем не в одиночестве.

Киммериона раздражало только одно — «Кошка в сапожках» была построена так, что незнающий человек без провожатого попросту заблудился бы в бесконечных коридорчиках, комнатах, небольших залах и так далее. Здесь явно поработал маг — изнутри здание было больше, чем снаружи.

Внезапно в голову вампиру пришла безумная идея. Именно безумная — иначе было не сказать, взглянув придирчивым эльфийским взглядом на провожатую. Но… С другой стороны, почти вся жизнь скрипача состояла из безумных идей и их реализации. Конечно, результат зачастую оказывался далек от ожидаемого, но это уже издержки. Тяжело вздохнув, он решился.

— Ниалэри, не составите ли мне компанию?

Сперва она покраснела. В сочетании с огненно-рыжими волосами и россыпью веснушек на некрасивом лице зрелище получилось потрясающим. Спустя секунду исчезнувшие было под прилившей краской следы «поцелуя солнца» вновь резко проступили на фоне смертельной бледности. В какой-то момент Киммериону показалось, чо бедная горничная сейчас рухнет в обморок, но простушка с эльфийским именем сдержалась. Ее кожа приняла нежно-голубой оттенок, но девушка каким-то чудом нашла в себе силы неуклюже присесть в реверансе.

— Для меня это великая честь, маэстро… — полумертвым голосом прошептала она, и Ким, сжалившись над бедняжкой, ободряюще коснулся ее руки затянутыми в шелковую перчатку пальцами.

— Оставь эти вежливости тем, кому более нечем заняться. Просто мне сегодня паршиво, и я хочу просто попить вина в компании того, кому от меня ничего не надо, и от кого ничего не надо мне. Так что, ты составишь мне компанию?

— Конечно, маэстро…

— Бельвегор. Меня зовут Бельвегор.

— Как скажете, маэстро… Бельвегор.

К счастью, когда Вэйлианесс заказывал маску для скрипача, он предусмотрел, что возможна ситуация, когда эльфу придется в обществе людей пить вино, и поэтому под резкими чертами белого алебастра лицо Кима скрывала столь же белая, но уже бархатная маска, оставляющая открытым рот и подбородок.

Принесли заказанное Кимом вино и легкую закуску к нему.

Первые полчаса беседы Киммерион потратил на бесплодные попытки разговорить рыжую горничную, но она, кажется, боялась скрипача больше, чем мелкий воришка — лейтенанта полиции. Впрочем, то, что не удалось эльфу, сделало вино. Когда он откупоривал вторую бутылку, запуганные глаза Ниалэри уже начали блестеть, к середине этой бутылки пропало затравленное выражение, а во время первого бокала из третьей она неожиданно расплакалась, и начала вываливать на «маэстро» всю свою историю.

Она родилась в семье бедного кожевника. Седьмой ребенок, шестая дочь. Естественно, родители рады подобному прибавлению не были, и девочка росла без присмотра. Когда ей исполнилось семь лет, Ниа попала в лапы работорговцев, и следующие шесть лет провела в неволе. Впрочем, даже рабы в Париасе иногда устраивались вполне нормально, если умели хорошо выполнять свою работу. Ниалэри же с детства отличалась страшной неуклюжестью. Ее продали за бесценок, и эти шесть лет превратились в ад. Постоянные побои, попреки, угрозы… Три года назад ее выкупила знаменитая Тиани Пантера, и девушка присоединилась к ее отряду. К сожалению, спустя ровно год Тиани потерпела поражение в битве с наемной армией париасских работорговцев, успев оставить в истории след, как женщина, благодаря которой потерпел окончательный крах подпольное рабовладение в Империи и был нанесен серьезный удар этому мерзкому бизнесу в Париасе. Ниалэри, как и некоторым другим, удалось выполнить последний приказ Пантеры и спасти свою жизнь, бежав. Но девушка осталась совершенно одна. Она была неприспособленна к жизни без чьей-то указки, и попросту не знала, что теперь делать. Кое-как добравшись до Мидиграда, Ниа устроилась в «Кошку» горничной, но ее неловкость и здесь сослужила плохую службу. Мадам не выставляла неуклюжую неумеху на улицу лишь из жалости.

Всю эту информацию Киммерион кое-как вычленил из сбивчивой, прерываемой рыданиями речи девушки. К тому моменту вино кончилось, и эльф очень осторожно намекнул Ниалэри, что ему пора. Горничная каким-то чудом взяла себя в руки, заплетающимся языком поблагодарила его за восхитительный вечер, извинилась за свой срыв и нетвердой походкой удалилась, забыв вывести скрипача из лабиринтов борделя. Ругаясь на чем свет стоит, и ежеминутно поминая Ярлига и его родственников, Ким кое-как нашел выход сам.

Он быстрым шагом удалялся от «Кошки», проклиная себя за излишнюю жалостливость. И невдомек было Белому Эльфу, что в лестничное окно на третьем этаже за ним наблюдает печальный взгляд светло-синих глаз.

Спустя неделю произошло событие, последствия которого навсегда изменили жизнь Киммериона. Он вечером возвращался с концерта в Театре имени Эйвендора Фолькента. Проходя неподалеку от улицы, где лишь появление Рагдара спасло ему жизнь, вампир услышал тихий плач и грубые выкрики пошлого содержания. Судя по всему, несколько мужчин пытались добиться благосклонности женщины, которая совершенно не желала дарить им эту благосклонность, но была не в состоянии дать отказ, который они могли бы понять.

Помня, как сам оказался в не лучшей ситуации, Ким ускорил шаг, намереваясь пройти опасное место побыстрее. Но ноги отчего-то сами понесли его не от криков, а к ним.

Приблизившись, эльф разглядел картину более подробно. Мужчин было трое, они были изрядно пьяны, и жаждали развлечений. Один из них, по виду — ремесленник, явно был заводилой.

— Ты, детка, конечно, та еще рыжая крокодилица, но мы готовы не обращать на это внимания и помочь тебе узнать, что такое настоящие мужчины!

— Отпустите меня… — тихо прорыдала девушка, но мужик лишь расхохотался.

— Ну что же ты, крокодилица, тебе такую честь оказывают, а ты еще артачишься!

Когда первый раз прозвучали слова про «крокодилицу», тем паче — рыжую, Ким уже ощутил дурное предчувствие. Когда же забившаяся в угол девушка подняла заплаканное лицо, и капюшон дешевого плаща соскользнул на спину, вампир только выругался тихо — эти веснушки, раз увидев, забыть было невозможно.

Сунув руку в карман плаща, эльф быстро натянул бархатную маску — он не хотел, чтобы Ниалэри видела его лицо.

— Эй, господа, какого Ярлига здесь происходит? — надменно спросил он, выходя в освещенный тусклым светом фонаря круг.

— Проваливали бы вы, сударь, своей дорогой! — огрызнулся один из мужиков. Второй обернулся, его рука потянулась к ножу за поясом… и вдруг отдернулась.

— Простите, маэстро!

— Экен, ты что, со стены свалился? — оторопело спросил того, который с ножом, один из его приятелей.

— Сам ты свалился! — яростно прошипел тот. — Это же Белый Эльф, скрипач!

— И чо?

— И ничо!

— Да мне на…ть, какого цвета эта нелюдь! — рявкнул заводила. — Экен, коли кишка тонка, так проваливай, урод, а мы бабенку на двоих поделим, как и его — кивок в сторону Киммериона — кошелек.

Названный Экеном лишь покачал головой и отошел в сторону, всем своим видом показывая — я здесь не при чем. Похоже, он был самый трезвый из всех, и читал газеты — не далее, как месяц назад сразу три газеты с удовольствием обсуждали подробности дуэли, на которой Белый Эльф на весь Мидиград опозорил довольно известного дуэлиста маркиза Френдига дель Варрена, ловким ударом клинка срезав с того штаны. Да и вообще показал великолепную школу эльфийского фехтования с заимствованиями из других направлений владения легким мечом.

А нахал, решивший поиздеваться над беззащитной девушкой, уже вытащил два кривых ножа из-за голенищ сапог, и с мерзкой ухмылкой направился к вампиру. Его приятель с одним ножом начал обходить скрипача с другой стороны.

Оскалившись, Киммерион переложил футляр со скрипкой в левую руку, а ладонь правой опустились на рукоять. Когда первый атакующий приблизился на расстояние удара, и не очень умело замахнулся, эльф резко наклонился и дернулся вперед, одновременно выхватывая меч из ножен. Клинок начал разгон еще в ножнах, и никто из наблюдавших за схваткой не успел увидеть его. Мелькнула смазанная полоса — разрубленное от пояса до плеча тело упало на мостовую. Почувствовав за спиной дыхание второго противника, Ким, не глядя, нанес колющий удар назад и тут же рванул рукоять вверх. Вооруженный одним ножом ремесленник повалился рядом с телом приятеля, выпустив нож, и зажимая руками распоротый от паха до солнечного сплетения живот.

Не обращая более внимания на поверженных врагов, эльф повернулся к третьему, Экену.

— Ну, а ты что скажешь? — яростно прорычал он, уже едва контролируя рвущееся наружу безумное желание разорвать живое горло и насладиться вкусом горячей крови, ощутить, как с каждым глотком энергия покидает тело жертвы и наполняет каждую клеточку вампира. Существа, живущего взаймы. Паразита.

Эта неожиданно сверкнувшая злая мысль привела Киммериона в чувство. И только тут он понял, что его клыки выпущены на всю длину, а изумрудные глаза приобрели рубиновый оттенок. Бедолага Экен смотрел на перевоплощение скрипача в чудовище шестиугольными от ужаса глазами.

Киммерион уже совершенно не хотел его убивать. Но оставить в живых человека, который увидел, кто такой на самом деле Белый Эльф, он не мог. Единственная милость, которую скрипач смог подарить своему поклоннику — быстрая и безболезненная смерть. Когда человеку отсекают голову, он даже не успевает понять, что умирает.

Покончив с Экеном, Ким обернулся к спасенной девушке. Ниалэри сжалась в комочек у стены, ее трясло, по щекам безостановочно текли слезы. Вампир вздохнул, и несколько раз несильно ударил ее по щекам.

Старое, как мир, средство от истерики не подвело и на этот раз. Ниа перестала реветь и трястись, но в синих глазах по-прежнему плескался ужас. Киммерион пробормотал себе под нос что-то весьма нелестное относительно родственников рыжей, резко вздернул ее на ноги и натянул капюшон, полностью скрывший залитые слезами веснушки и все еще дрожащий подбородок. Он успел как раз вовремя — из-за угла появился патруль стражи.

— Что здесь произошло? — осведомился один из них, невысокий коренастый человек, вооруженный длинным мечом и с нашивками капитана.

— Эти бандиты напали на меня и мою спутницу. Я убил их, защищаясь, — подпустив высокомерия в голос, заявил Ким.

— Э-э-э, сударь, позвольте узнать ваше имя, — влез один из стражников. Влез — и тут же получил локтем по зубам.

— Простите этого грубияна, маэстро Бельвегор, — поклонился капитан. — Боюсь, у него недостаточно развито чувство прекрасного, чтобы посещать театры. И все же, вы не могли бы рассказать более подробно?

— Я бы не хотел здесь задерживаться. Эти бандиты напугали мою спутницу, и, мне кажется, ей стоило бы сейчас отдохнуть в спокойном месте, — холодно проговорил эльф. — Так что могу рассказать только вкратце.

— Если вас это не затруднит.

— Не затруднит. Мы шли по этой улице и мирно беседовали, обсуждая Лунный Каприз Фолькента. Возможно, вы слышали это произведение. Нет? Зря, очень зря. Так вот, мы спокойно беседовали, и тут из-за угла появился один из них. Кажется, вот этот, — Киммерион носком сапога указал на разрубленное пополам тело. — Он предложил обычный выбор — кошелек или жизнь, а после того, как я посоветовал ему убраться к Ярлигу, бросился на меня с ножом. Из переулка в тот же миг выскочили эти двое. Вот, в общем-то, и все.

— Благодарю. Вам выделить провожатых из числа стражи?

— Нет, капитан, признателен за заботу, но вынужден отклонить ваше предложение, — Ким надменно улыбнулся. — Кстати, у меня концерт в Императорском Театре через три недели, билеты появятся в продаже лишь за десять дней до него, так что… примите в знак благодарности, — и, всучив ошалевшему от такой радости капитану два билета, вампир обнял Ниа за плечи и почти потащил за собой.

Буквально за двадцать минут они пересекли Вольный квартал и очутились перед домом Киммериона. Эльф уже на руках внес потерявшую сознание девушку в комнату, уложил на диван, а сам отправился на второй этаж.

На мгновение скользнув взглядом по зеркалу, Ким вздрогнул и остановился. Белый шелк колета был щедро усеян рубиновыми каплями крови, плащ безнадежно испорчен. Эльф содрогнулся от презрения к самому себе. Перед глазами мгновенно всплыло лицо Экена, страх и непонимание в его взгляде, и вампир вдруг словно увидел происходившее со стороны — перепуганный ремесленник, а напротив него — чудовище в эльфийском обличье, паразит, продлевающий свое существование за счет других.

Ким глухо застонал. Наверное, не обладай он иммунитетом к солнечному свету, он бы просто встретил рассвет в саду и таким образом прервал бы свою не-жизнь. Но, к сожалению, классический способ ухода вампиров в небытие был ему недоступен, а против иного способа самоубийства протестовала еще чудом живая эльфийская половина скрипача.

Не помня как, он добрался до ванной, осколком сознания возблагодарив Эль'Чанта за то, что тот позаботился о благоустройстве жилья своего любимца и устроил так, чтобы ему за счет театра провели в дом одно из последних изобретений умельцев из Механикума^[18], подправленное магами Академии под реалии быта Мидиграда — горячую воду, по специальным трубам поступающую прямо в дом.

Отмывшись и переодевшись в простые домашние штаны и мягкую рубашку, Ким натянул темно-серую маску и спустился в комнату, где оставил Ниалэри. Она так и сидела на диване, сжавшись в комочек. Тяжко вздохнув, и помянув про себя всех родственников Ярлига Проклятого, эльф поднял девушку на руки и отнес в ванную. Показав, как пользоваться подающими горячую воду изогнутыми кранами, Ким сказал, что будет ждать ее в гостиной, и ушел, предварительно выдав спасенной «крокодилице» чистые штаны и рубашку вместо ее перепачканного платья и плаща.

Сам Киммерион устроился в кресле перед камином, налил себе бренди, залпом выпил. На душе было паршиво. Стоило прикрыть глаза, как перед внутренним взором появлялось лицо несчастного Экена. Эльф еще никогда так не ненавидел себя, как в этот вечер. Себя — и того, по чьей вине он стал таким. Вампиром. Паразитом.

Ниалэри спустилась вниз через полчаса. Переодетая в одежду Кима, она странным образом оказалась симпатичнее, чем в своем страшненьком платье. Но в синих глазах по-прежнему метался испуг и какое-то странное чувство вины.

— Не стой, как статуя, — грубо бросил Ким. Злой на себя и весь мир, он подсознательно пытался выплеснуть обиду на того, кто оказался ближе всех. — Садись.

Села она, как всегда, неловко. Оступилась, запнувшись о край ковра, взмахнула руками и кончиками пальцев случайно сбросила со столика пустой стакан. Эльф успел его поймать в каком-то дюйме от пола. Девушка побледнела и, рухнув в кресло, залилась слезами. Ким тяжело вздохнул — который раз за этот вечер — и наполнил бренди оба стакана.

— Простите, то доставила вам столько неприятностей, — пролепетала Ниа.

— Пустое. Забудь. Какого Ярлига ты делала в такое время на задворках Вольного квартала? — поинтересовался вампир, поправляя маску.

— Мадам выгнала меня… — девушка вновь разрыдалась. — Я уронила поднос с бокалами прямо на колени герцогу фон Ларду… он меня чуть не убил… а Мадам…

— Ясно. Можешь не продолжать, — Киммерион почувствовал, что в груди вновь разгорается неконтролируемая ярость. Он не забыл ни избиения, ни костер, на котором чуть не оказался именно по милости герцога и его сыночка. Память тут же услужливо подбросила самое жуткое воспоминание эльфа — Лианэй, его любимая младшая сестренка, и трое ублюдков, человеческих выродков. «Ай да Мамаша Динки! Какой товар подкинула…» Эльф глухо зарычал, Ниалэри немедленно залилась слезами. — Хватит реветь!

— Маэстро, простите…

— Уже простил. Не обращай внимания, к герцогу у меня свои счеты, — оборвал ее вампир, чудовищным усилием воли загоняя ненависть в глубины души. — Что ты собираешься делать теперь?

— Не знаю… Может, возьмут прислугой в какую-нибудь таверну…

— Даже думать об этом забудь. С твоей неуклюжестью тебя даже в благотворительную харчевню для нищих или богадельню не возьмут.

— Тогда не знаю… — кажется, она снова хотела зареветь. — Я не хочу продавать себя…

Киммерион громко, обидно рассмеялся.

— Продавать себя? Ниа, ты хоть раз в зеркало смотрелась?

Она все-таки разревелась. Эльф грубо выругался, проклиная себя, ее, пьяных ремесленников, Кайрана и весь мир.

— Успокойся. До утра можешь остаться здесь, а дальше — думай сама.

Уже лежа в постели, Ким вспоминал события прошедшего вечера. И проклинал себя за то, что не согласился, чтобы Вэйлианесс подвез его до дома в своей карете. Впрочем, решение он уже принял.

Встав, эльф подошел к зеркалу. Из прозрачных глубин на него глядели грустные зеленые глаза.

— Зачем я пытаюсь казаться хуже, чем я есть на самом деле? — спросил он у отражения. Отражение издевательски повторило движение губ.

Киммерион подошел к шкафчику, достал бутылку с бренди и отпил прямо из горлышка. Хотелось выть на луну, кататься по полу, кричать от боли и стыда, от лютой ненависти к самому себе. Но вместо этого вампир только сидел на подоконнике и пил бренди из горлышка.

Он уже засыпал, когда тихо скрипнула дверь его спальни. Пальцы скрипача сомкнулись на рукояти стилета, лежащего под подушкой.

Мягко ступая по ковру, к постели приблизилась фигура и склонилась над эльфом. Ким выровнял дыхание и притворился спящим. Фигура неожиданно опустилась на кровать, и скользнула под одеяло, всем телом прижимаясь к Киммериону.

— Маэстро…

— Ниалэри?!? Что ты здесь делаешь? — он резко дернулся к тумбочке, схватил маску и в который раз возблагодарил Эль'Чанта за магические замочки, благодаря которым кусок бархата достаточно было прижать к лицу — снять маску мог только ее носитель.

— Маэстро, позвольте мне хоть так отблагодарить вас, — прошептала Ниа, не глядя ему глаза. — Я знаю, я уродина, но… мне говорили, что у меня красивое тело… а на лицо можно не смотреть… простите… — Ким почувствовал, что на его плечо падают горячие капли ее слез. Он хотел было грубо ее оттолкнуть… но неожиданно вспомнил свой диалог с насмешливым отражением. Зачем я хочу казаться хуже, чем я есть на самом деле?..

— Не надо, Ниа… Не надо так меня благодарить. Это неправильно… и я этого не заслуживаю, — мягко проговорил он, повернув к себе ее лицо. — Не надо.

— Это потому, что я — уродина? — тихо и как-то безнадежно спросила девушка.

— Ты не уродина. Просто ты не похожа на этих кукол, которые так гордятся своими личиками, но на деле не стоят ничего. Ты — другая, и ты лучше их всех, вместе взятых… — кажется, он шептал еще какую-то утешительную ложь, успокаивая нечастную бывшую рабыню, а потом просто посмотрел ей в глаза — и мысленным приказом усыпил. В том, что ты вампир, есть свои положительные стороны, — подумал Киммерион. Но с другой стороны, главная проблема в том, что ты вампир — это то, что ты — вампир.

Только уже засыпая, он понял, что упустил какой-то немаловажный момент. Но мысль, змеей проскользнувшая где-то на грани сознания, лишь подразнила эльфа и скрылась.

Выпад, поворот, финт, снова выпад — и прием из номиканского фехтования, сбивающий с толку любого противника. Киммерион несколько раз повторил эту связку ударов, которая пришла ему в голову рано утром, когда он встал. Ниалэри еще спала, и эльф не стал ее будить, просто тихо вышел из комнаты и, переодевшись в костюм для фехтования, отправился заниматься в сад.

Тихий скрип открывающейся калитки привлек его внимание. Ким обернулся — и увидел, как Ниа выходит на улицу.

— Куда ты собралась?

Девушка вздрогнула — похоже, она хотела уйти незаметно.

— Я не смею вас более обременять, — тихо ответила она.

— Кто сказал, что ты меня обременяешь? — Он вложил клинок в ножны и подошел к ней.

— Но…

— У меня нет времени следить за домом, и я давно хотел кого-нибудь пригласить помогать мне в этом. Работа несложная — содержать дом в чистоте, заказывать все необходимое в лавках, а когда отстроят конюшню, я найму еще конюха.

— Маэстро, я…

— Жить надо будет здесь же, на втором этаже есть свободные комнаты, — продолжал Ким, словно бы и не заметив, что Ниалэри хотела что-то сказать. — Питание — за мой счет, оплата — поначалу пятнадцать золотых марок в неделю, потом больше. Согласна?

— Вы слишком добры ко мне, — она несмело подняла голову. — Вы же знаете, какая я неуклюжая.

— Тебе не надо будет разносить подносы с хрустальными бокалами, — улыбнулся эльф. — Гостей и пирушек у меня не бывает, а я обхожусь посудой попроще. Ее, если что, и разбить не жалко. А со всем остальным ты, я думаю, справишься. Дом небольшой… Ну, так что, ты согласна поработать у меня?

В первый раз за время их знакомства Ниалэри улыбнулась. Вымученно, неуверенно, но улыбнулась.

— Да, маэстро… И…

— Что?

— Не надо конюха. Я умею ухаживать за лошадьми, и у меня это получается лучше, чем накрывать на стол.

— Тем лучше. А сейчас мы с тобой пойдем по магазинам.

— Зачем?

— Надо же тебя переодеть. Или ты так и собираешься носить попеременно свое жуткое платье и мою одежду?

Ниалэри покраснела.

Поход по магазинам обернулся для обоих адской пыткой. Ниа, едва увидев ценники, наотрез отказывалась даже примерять вещи, Ким, не желающий пока показывать ей свое лицо, был вынужден идти в маске, и у Бельвегора почти в каждой лавке пытались взять автограф, попросить билет на концерт, или еще что-нибудь. В конце концов эльфу это надоело, и, заходя в лавку, он просто спрашивал, нравится ли ей та или иная вещь. Если нравилась, то он покупал ее, не слушая возражений.

В результате были приобретены: два женских костюма-амазонки, несколько пар штанов и рубашек, два платья, три пары туфель, столько же сапог, два плаща, несколько поясов, и немалое количество всякой женской ерунды вроде заколок, гребешков и так далее. При попытке продавца всучить к платьям корсет, Ким едва не рассмеялся, вспомнив невероятную худобу девушки.

Когда вечером Ким и Ниа вернулись домой, вампир чувствовал себя, как выжатый лимон. Наскоро поужинав, он показал новоиспеченной домоправительнице ее комнату и отправился спать

Уже через несколько дней Киммерион понял, как был прав, взяв Ниа на работу. Она добросовестно исполняла свои обязанности, пусть даже у нее уходило на это больше времени, чем ушло бы у более ловкой служанки, но, кроме дома, девушка занялась садом, и спустя неделю его было не узнать. Ниалэри смогла сохранить прежнюю атмосферу, которую так ценил Ким, но благодаря ее стараниям очищенный от многолетней грязи фонтан заработал. Разросшиеся на клумбах колючки сменились милыми, неброскими цветами, полусгнивший ковер из прошлогодних листьев исчез, и между избавленными от мертвых ветвей деревьями зеленела трава. А выйдя в одно прекрасное утро в сад размяться, вампир обомлел — возле фонтана стояла резная скамеечка из белого дерева, а с двух сторон от нее росли посаженные ночью кусты. Он сперва их не узнал — и лишь мгновение спустя понял — это были эльфийские лилии, самые прекрасные цветы в мире.

Когда лилии зацвели, Киммерион-Бельвегор всю ночь просидел возле них, слушая журчание фонтана и вдыхая нежный аромат цветов. Ближе к утру он взял в руки скрипку.

На следующий день должен был состояться пятый его концерт в Императорском театре.

Глава XXI. Ничто не бывает случайно…

— Нет, я все понимаю, философия доброты и справедливости, и все такое, это замечательно!!! Всепрощение, помощь нуждающимся, и так далее, но! Твое отношение к этому малолетнему разбойнику — это же просто ну ни в какие ворота не лезет!!!

— Орогрим, успокойся, пожалуйста. В конце концов, сколько можно беситься из-за нескольких монет, — примирительно проговорила Арна.

Они недавно пересекли границу Париаса с Империей, и сейчас вовсю наслаждались красотой лесной имперской дороги. И теми «друзьями путников», что так любят сидеть в кустах, поджидая добычу.

— Несколько монет!?! Ты отдала ему все наши деньги!!! — бушевал орк.

— А как бы ты поступил на моем месте?

— Надрал бы паршивцу задницу! И пусть проваливает!

— Пойми, это было бы все равно, что убить его, только более жестоко. Его родители должны уйму денег хозяину земли, и их всех продали бы в рабство. Ты ведь сам знаешь, что это такое, неужели ты хотел бы такой судьбы для мальчишки, маленьких сестренок и отца с матерью?

При упоминании рабства Орогрим присмирел.

Арна шла, задумчиво перекидывая посох из руки в руку, и вспоминала утреннее происшествие, которое так вывело орка из себя.

Вечером Арна настояла на том, чтобы продолжать путь и ночью — ее восхитила ночь, мерцание звезд, свежесть легкого ветерка, скользящего в кронах деревьев… Орогрим было возразил — какие звезды, если она ничего не видит, но девушка серьезно объяснила, что хоть глаза ее слепы, но душа — нет.

Вскоре после рассвета, когда Орогрим воодушевленно рассказывал кровной сестре очередную сумасшедшую, но абсолютно правдивую историю из его богатой приключениями жизни, Арна насторожилась. Она почувствовала близкую опасность. И спустя мгновение в ее руке оказалась зажата плохо оперенная, кривая самодельная стрела с ржавым наконечником. Тенькнула тетива — следующую стрелу девушка отбила навершием посоха.

Орогрим выхватил секиру и метнулся к придорожным кустам, но Арна опередила его. Головокружительный прыжок — и она оказалась на ветке дерева футах в двадцати от земли. Секунда — и практически на голову Орогриму свалился насмерть перепуганный мальчишка лет десяти, который в жизни не видел, чтобы люди прыгали на высоту, в четыре с лишним раза превышающую их рост. Впрочем, обнаружив, на кого он свалился, мальчик заорал и попытался убежать, но не тут-то было. Стальные пальцы орка сомкнулись на его плече, и вырваться из этих тисков, сохранив руку при себе, было невозможно.

Через мгновенье Арна спрыгнула с дерева, перекатилась через голову по траве, гася силу удара, и вскочила на ноги возле орка.

— Орогрим, ты ему сейчас плечо раздавишь! — вскрикнула она.

— Так ему и надо, паршивцу! — прорычал орк.

— Да то он тебе сделал?

— Не мне, а нам! Ограбить хотел, гаденыш мелкий! Или не так, щенок?

Мальчик затрясся и зажмурился, не в силах смотреть в глаза разъяренному зеленокожему.

— Брат, выпусти его. Он никуда сейчас не убежит, — тихо и мягко проговорила Арна. Когда она говорила таким тоном, орк слушался ее мгновенно, и этот случай не стал исключением.

Неудачливый грабитель рухнул на дорогу и тут же попытался вскочить, но ноги от страха подгибались. Все, на что хватило его сил, это отползти чуть с дороги — пока не уперся спиной в дерево.

Арна подошла, опустилась рядом с ним на корточки, осторожно положила руку на плечо, посылая через Астрал успокаивающее ласковое прикосновение.

— Ты в порядке?

От удивления мальчик даже забыл, что радом стоит жуткий огромный орк, и открыл глаза. Глаза у него были серые и испуганные, волосы — грязные и спутанные, уже неопределимого цвета.

— Д-д-да… — наконец смог он проговорить.

— Вот и замечательно. Как тебя зовут? — все так же спокойно и приветливо спросила Арна, чувствуя взгляд мальчика, прикованный к ее повязке.

— Вик…

— Не бойся, я не причиню тебе вреда. Вставай, — протянув руку, девушка помогла Вику подняться. — Скажи, разве тебе не говорили, что грабить — нехорошо?

— А позволять, чтобы моих родителей и сестренок продали в рабство — хорошо? — с неожиданной яростью закричал мальчишка.

— Та-ак… — произнесла Арна очень знакомым Орогриму тоном. — Рассказывай.

Долго уламывать Вика не пришлось. Размазывая по лицу слезы и сопли, он поведал свою незатейливую историю.

Его родители — бедные крестьяне, немало задолжавшие владельцу земли. В этом году должен был быть хороший урожай, и они планировали расплатиться с долгами и даже оставить себе что-нибудь на пропитание, но их намерениям не дано было сбыться. Неделю назад через деревню проезжал молодой маркиз со свитой, и, хорошенько набравшись в трактире, юноши решили посостязаться в искусстве верховой езды. Так как они были изрядно пьяны, скачка получилась отнюдь не с первой попытки. Казалось бы, ну и что? Вот только в качестве ипподрома маркиз с приятелями выбрали крестьянские поля. Поутру несколько крестьян, в том числе отец Вика, пришли к горе-наездникам и попытались предъявить претензии по поводу затоптанного их конями урожая, но отпрыски благородных семей только посмеялись и приказали своим слугам избить наглых мужиков. В результате долги семье платить нечем, жить не на что, а землевладелец еще в прошлом году пригрозил всех неплательщиков вместе с семьями продать париасским работорговцам, частенько проезжающим через эти земли. И Вик, как единственный стоящий на ногах мужчина в семье, решил раздобыть денег таким неблаговидным способом, как грабеж путников.

Выслушав историю мальчика, Арна задумалась. Орогрим тем временем срезал толстую сетку какого-то кустарника и деловито из нее что-то мастерил, временами бросая на Вика взгляды, от которых малолетний грабитель вздрагивал и пытался втянуть голову в тощие плечи.

Достав из заплечного мешка лепешки и яблоки, Арна протянула половину Вику. Он жадно накинулся на еду, но, не съев и половины лепешки, торопливо сунул остальное в карман. Девушка понимающе улыбнулась. Сестренки тоже хотят есть…

— Что вы со мной сделаете? — наконец спросил Вик, явно ожидая самого худшего.

— Нечего. Иди домой, и передай это отцу, — девушка сняла с пояса кошель и протянула мальчику. — Надеюсь, хватит, чтобы в этом году вас не тронули, а на будущий год будет новый урожай.

— Арна, это же… — вскинулся Орогрим, который не в силах был смотреть, как сестра отдает все их деньги какому-то оборванцу. В ответ она только повернулась в его сторону. И улыбнулась. Орк поперхнулся своими возражениями.

— Беги домой, Вик. Ты далеко живешь?

— Не, тут часа два по дороге — и будет наша деревня.

— Вот и беги. И никогда не пытайся грабить людей.

Мальчик кивнул — и через секунду только босые пятки засверкали, вздымая тучи пыли.

Два с половиной часа, что ушли на дорогу до деревни, Орогрим обтесывал срезанную ветку и ворчал. Наконец впереди показались действительно вытоптанные поля и два десятка домов.

Подойдя к самой деревне, Орогрим тихо сообщил Арне, что практически все жители толпятся возле дороги, по которой неминуемо идут все путешественники из Париаса. Зоркие глаза орка уже искали вывеску таверны. Девушка улыбнулась, почувствовав Вика, который возбужденно шептал что-то на ухо изможденной светловолосой женщине. Рядом с ней, кроме Вика, стояли еще три девочки, от шести до девяти лет.

Вперед, навстречу путникам, вышел кряжистый темнобородый мужчина в кузнечном фартуке.

— Приветствую вас, путники, — и с затаенным страхом покосился на Орогрима. Что поделать, жители северо-восточных степей редко показывались в этих краях.

— И мы приветствуем тебя. Есть ли в вашей деревне постоялый двор?

— Нет. Таверна находится дальше по тракту, — не очень приветливо произнес кузнец. Арна вслушалась в его эмоции — он явно побаивался непонятных путников, и не понимал, что от них ждать, потому и солгал — она помнила, что Вик говорил про маркиза с друзьями напившихся именно в трактире. — Простите за наглость, но что вам нужно от нас? Зачем вы дали деньги Вику?

— Я просто узнала о беде его семьи, и решила, что смогу хоть как-то помочь, — улыбнулась девушка.

— Но что вы хотите взамен? — окончательно растерялся крестьянин.

— Ничего. Если у вас найдется место для ночлега для меня и моего спутника, и немного еды — хорошо, я отблагодарю вас песней, если нет — мы просто пойдем дальше.

Кузнец обвел взглядом всех собравшихся. Арна ясно чувствовала страх и недоверие, волнами исходящий от этих несчастных людей.

Внезапно внимание путников привлек топот копыт за спиной. Орогрим обернулся — к деревне приближались несколько богато одетых всадников. Первый из них осадил коня в шаге от кузнеца, игнорируя Арну и орка. Это был богато и безвкусно одетый полный мужчина лет сорока, с аристократическими чертами лица и неприятным взглядом. На боку у него висела колишемарда^[19] и длинный хлыст под левую руку.

— Эй, вы, свиньи! Где деньги для барона?

— Простите нас, господин Гриид, но… — не дав кузнецу договорить, мужчина ударил его сорванным с бедра хлыстом.

— Я не желаю слушать твоих оправданий, мразь! — взревел он. — Барон не намерен и дальше позволять вам бесплатно работать на его земле. Он и так слишком милосерден к вам, собаки!

— Кто это? — тихо спросила Арна у подошедшего Вика.

— Господин Гриид, управляющий господина барона. Очень жестокий человек, — шепотом ответил мальчик.

— Замарашка, где твой мужик? — тем временем спросил управляющий, указывая кончиком хлыста на изможденную мать Вика и прильнувших к ней перепуганных девочек.

— Он дома лежит, ваша милость… — пробормотала та. — Его вчера…

— Какого Ярлига он дома лежит? Он должен сейчас у меня в ногах валяться и умолять, чтобы я не продал его, тебя, и ваших спиногрызов париасскому каравану!

— Господин Гриид, вот деньги! — раздался мальчишечий крик. Вик выбежал вперед и упал на колени перед всадником, протягивая ему кошель Арны. — Господин Гриид, отец болен, и я стою перед вами вместо него. Вот деньги, что мы задолжали господину барону!

Управляющий хлыстом подцепил завязку кошеля и вытряхнул его содержимое на ковшеобразную ладонь. Маленькие глазки алчно сверкнули.

— Где ты взял это, щенок? — спросил он. Что-то в его тоне заставило Орогрима подобраться. — Неужто вы, грязные свиньи, утаили деньги от господина барона? Или ты кого-нибудь ограбил? Сознавайся, песье отродье! — Гриид вытянул парнишку хлыстом вдоль спины. Вик, не издав ни звука, рухнул в пыль, но тут же поднял голову.

— Я не крал, честное слово, мне дали эти деньги…

— Не лги, тварь! — управляющий подал знак своим помощникам. Двое тут же спешились и, подойдя к мальчику, вздернули его на ноги. Один тут же сорвал с Вика рубаху, и Гриид вновь ударил его хлыстом.

— Что вы делаете?.. — несчастная мать трех дочерей и сына шагнула вперед.

— Заткнись, свинья! Таков закон — каждый, уличенный в грабеже, будет запорот до смерти! — довольно расхохотался управляющий барона, глядя на залитое слезами лицо женщины. Вновь взлетел хлыст…

Арна сжала плечо Орогрима, готового уже вмешаться и прекратить расправу над невиновным ребенком. Она пыталась понять, что должна делать. Голос Искоренителя говорил, что девушка не имеет права вмешиваться. Человечная половина убеждала в обратном.

После четвертого удара Вик обмяк. Помощник Гриида отбросил мальчика на обочину, к ребенку тут же бросилась мать. Управляющий обвел всех злобным, презрительным взглядом.

— Где деньги, которые вы задолжали барону?

— У вас в кармане, — раздался тихий голос Арны.

Все вздрогнули. Спокоен остался лишь Орогрим — он был уверен в кровной сестре.

— Это еще что за проходимцы? — взревел Гриид. — Ты кто такая, нищенка?

— Я просто путешествую. Господин Гриид, оставьте в покое этих несчастных людей. Мальчик отдал вам все, что у них было.

— Этот щенок? Я конфикс… канфес… конфисковал эти деньги, так как они были украдены! — прорычал управляющий, с трудом управившись с трудным словом. — Это Закон!

— Эти деньги не были украдены. Их дала мальчику я.

— Заткнись, тварь! Эй, взять ее!

Орогрим тихо, но яростно зарычал. Свирепый оскал обнажил клыки, мускулы на спине, груди и плечах орка вздулись. Оскорблений в адрес Арны он не прощал никогда и никому.

— Не советую, — прорычал он.

— Это что еще за животное? — презрительно бросил Гриид. — Взять обоих! Я не потерплю проходимцев и беглых рабов на землях господина барона! — его хлыст метнулся к лицу Арны.

В следующее мгновение пальцы девушки оплелись вокруг гадкого оружия. Арна резко рванула хлыст на себя, и Гриид с удивлением понял, что хрупкая на вид противница сдернула его с седла, словно сопливого мальчишку со стога сена. Это было последнее, о чем он успел подумать перед тем, как набалдашник боевого посоха коснулся его живота.

Почувствовав сзади волну воздуха, Арна перетекла в нижнюю стойку и резким ударом посоха перебила ноги одному из сподвижников управляющего. Второй, выхвативший кривой ятаган, получил сильнейший удар по кисти с оружием и, взвыв, покатился по земле, прижимая к груди искалеченную руку. Уклоняясь от атаки третьего, она перешла в практически горизонтальное положение, и, распрямляясь, ударила навершием в самую больную точку — пах. Оставшиеся трое даже не успели понять, что происходит.

Весь бой — или побоище — занял не более десяти секунд. Жители деревни даже не увидели, как это происходило — на их глазах слепая девушка размазалась в неуловимый вихрь, а спустя несколько секунд вновь появилась. Все враги лежали на земле, кто в сознании, кто — без, но все были живы.

Арна быстро нагнулась над Гриидом, мысленным приказом возвращая его в сознание. Сдернув повязку, она заставила управляющего смотреть прямо в ее пронзительные синие глаза. Соскользнувв Астрал, девушка пронзительным ударом смела подсознательную защиту алчного подонка и вторглась в его память. Через мгновение, удовлетворенно улыбнувшись, Арна вынырнула в реальный мир.

— Сейчас ты вернешься в замок, выпустишь своего несчастного господина и его семью, извинишься перед ним и отдашь все, что наворовал за эти годы. Потом, если он позволит, ты отправишься странствовать и попытаешься исправить хоть часть того зла, которую причинил этим людям. Тогда она, возможно, тебя и простит. Ты понял меня, Гриид?

— Да, госпожа, — потрясенно проговорил управляющий. — Я вас понял, и я сделаю все так, как вы сказали.

— Теперь остальные, — тихо пробормотала Арна. Обернувшись к помощникам Гриида, она резко выдернула из спасительного забытья. — Вы отправитесь со своим главарем и поступите так же, как он. После того, как вы покинете замок и эти земли, вы можете заниматься чем угодно, но никогда более вам не удастся грабить, насиловать и издеваться над другими разумными. Если вы попытаетесь нарушить этот запрет — вы умрете, — она окинула всех пронзительным взглядом незрячих глаз, через Астрал ставя запрещающие Печати. — Вы можете идти.

Те, кто мог идти, подхватили тех, кому ноги отказали, и бросились бежать. Через несколько минут от Гриида и его шайки не осталось и следа. А девушка опустилась на колени перед Виком, пробежала пальцами по его лицу, и вновь скользнула в Астрал. И жители деревни с изумлением наблюдали, как под ее руками закрываются раны на спине мальчика, как на месте кровавых борозд остаются красные полосы, а вскоре исчезают и они.

Наконец Вик зашевелился.

— Вставай, симулянт, — рассмеялась Арна. — Все уже прошло.

Тут загомонили все разом. Прошло около десяти минут, прежде чем кому-то из крестьян наконец пришло в голову пригласить освободительницу деревни и ее страшноватого спутника в дом. Там хозяйка принялась готовить еду для путников, Арна же тем временем пояснила жителям суть истории.

Гриид был дальним родственником барона. Он приехал сюда, скрываясь от разгневанных родичей своей первой жены, о которой девушка подробно говорить не стала, пояснив, что это личное дело самого Гриида. Старый барон был рад приезду троюродного племянника, но он не подозревал, как далеко способен тот зайти в погоне за властью и богатством. Гриид заточил барона, его жену и двоих сыновей в подземелья замка, а на дочери намеревался жениться — против ее воли — но не успел.

— Теперь, когда он освободит старого барона и его семью, жизнь в деревне наладится. Гриид не сможет нарушить мой приказ и расскажет ему о своих преступлениях. Вы ведь помните, как жилось здесь года три назад?

— Да, тогда было совсем другое дело, а как появился этот проклятый господин Гриид, тьфу, теперь просто Гриид… Чтоб ему пусто было! — в сердцах выругался кузнец.

— Не надо его проклинать, лучше попытайтесь простить. Так будет лучше и вам, и ему. У Гриида есть еще шанс исправить причиненное зло, — серьезно сказала Арна.

— Вы и правда так думаете, госпожа? — скептически поинтересовалась хозяйка дома.

— Да. Если бы он был безнадежен, я бы не дала ему уйти, — голос девушки неожиданно стал очень жестким. — Элия, я вас прошу, не надо называть меня госпожой. Мое имя — Арна.

— Хорошо, госпожа Арна, — покорно согласилась Элия. — а откуда вы знаете все про барона, его семью и этого мерзавца? Вы маг?

— Нет, — девушка рассмеялась. — Я не маг, просто обладаю некоторыми способностями.

— Я видела, как вы лечили Вика. Вы не могли бы… тут один человек…

— Конечно! — Арна тут же поднялась на ноги. — Что с ним?

— Я подобрала его три дня назад на окраине деревни. Красивый молодой человек, весь израненный, и с большим мечом. Я перевязала его, как могла, но…

— Показывайте.

Юноша и в самом деле оказался сильно изранен. Причем одного прикосновения Арне хватило, чтобы понять — эти раны он получил не в бою. Похоже было, словно его осторожно разрезали очень острым лезвием, но почему-то не дорезали до конца.

Уже привычно соскользнув в Астрал, девушка принялась за работу. Как и в случае и излечением Вика, она не могла понять, откуда знает, что и как надо делать. Все получалось само собой.

Закончив с излечением физических ран, Арна перешла на более глубокий уровень Астрала, и уже оттуда мягко коснулась сознания юноши. Преграды разум новоявленной целительницы почти не встретил, и спустя миг она провалилась в омут его памяти.

С таким Арна еще ни разу не сталкивалась. Разрозненные обрывки суматошных воспоминаний, отчего-то собственное лицо юноши, на которое он словно бы смотрел со стороны, гордый грифон, вычеканенный на латах, жуткое создание с рогами, чешуей и взглядом, полным лютой ненависти ко всему окружающему миру…

Рывком вернувшись в реальность, Арна с трудом перевела дыхание. Она смогла понять лишь, что молодой человек был рыцарем ордена Грифона, и встреча с чудовищем из воспоминания что-то сильно изменила в его жизни.

Расщепив сознание на два потока, Арна запустила один из них в Астрал. Вновь коснувшись угасшего почти сознания рыцаря, она послала ему короткое эмоциональное приветствие. Не бойся. Все позади. Ты среди друзей. Проснись, пожалуйста…

И уже в реальности нежно коснулась рукой щеки человека.

В следующий миг ослабевшие пальцы сомкнулись на ее запястье. Глаза юноши широко раскрылись, он резко приподнялся на локте.

— Сообщите… в орден… де ла Мару… младший магистр… Скажите, что фон Кильге — подделка… Я — Гундольф… в городе — демон… — он откинулся обратно на подушки, теряя сознание.

Коснувшись его через Астрал, Арна убедилась — Гундольфу ничто уже не угрожает. Дней через десять он полностью придет в себя. Она встала, вышла из комнаты, и на нее тут же устремились вопросительные взгляды.

— Все в порядке. Он будет жить, и скоро придет в себя.

Арна хотела улыбнуться, но вдруг мир завертелся вокруг. Она успела как-то отрешенно осознать, как сильно устала, и в следующее мгновение словно небо обрушилось на нее…

Сперва появилось ощущение теплого, нежного прикосновения к щеке. Потом — аромат свежевыпеченного хлеба. Следующим пришло понимание, что произошло что-то важное и очень хорошее. И только после этого Арна окончательно проснулась.

На ее щеке пригрелся солнечный лучик, а хлеб пекли на кухне — за дверью. Сквозь неплотно притворенную дверь в комнату проникал ни с чем не сравнимый аромат, похоже, Элия только что вынула пышные караваи из печи. Девушка улыбнулась, вспоминая прибытие в деревню. Судя по веселым разговорам на улице, под окном, старый барон и его семья свободны, а Гриид и его шайка… Впрочем, об этом ей думать не хотелось. Улыбнувшись, Арна раскрылась навстречу этому солнечному дню, вбирая в себя ясное небо и пушистые облака, аромат хлеба и детский смех, мощный гул кузнечного молота на окраине деревни и болтовню девочек, пропалывающих огород. Она счастливо рассмеялась, и спустила ноги с кровати.

В следующую секунду раздался отборный мат Орогрима на родном языке. Естественно, как еще может мирно спящий на полу орк отреагировать на то, что кто-то поставил ноги ему на голову?.. Впрочем, не знай он, что это может быть только Арна, результат был бы более плачевным. В первую очередь — для стены, в которую воткнулся бы головой незадачливый нахал. К сожалению, Орогрим так и не научился сперва думать, а уже только потом — действовать.

— Грим, что ты здесь делаешь? — осведомилась Арна, напустив на лицо невинное выражение.

— Сплю! То есть спал! Пока ты на меня ноги не поставила! — орк легко вскочил и теперь нависал над сестрой всеми своими семью с половиной футами.

— А почему ты лег на полу?

— Сон твой стерег! И вообще, сколько можно дрыхнуть? Знаешь, как ты нас всех напугала?

— Сколько я спала? И что случилось?

— Да ничего не случилось. Так, ерунда. Довела теток до истерики — ах, спасительница наша умирает.

— Что? Расскажи поподробнее, — девушка устроилась на кровати, скрестив ноги.

— А чего рассказывать? Вышла ты из комнаты, где лежал этот раненый парень, сказала, что с ним все в порядке, после чего грохнулась на пол. Налетели тетки и перенесли тебя в комнату, где в течение получаса пытались привести в чувство при помощи всех возможных способов. Потом пришел староста древни, по совместительству — немножко лекарь и деревенский колдун — и разогнал всех к ярлиговой бабушке, пояснив, что у «госпожи Арны» банальное переутомление — силы, бедняжка, не рассчитала. Перемагичила! — в голосе Орогрима звучала неприкрытая обида.

— Грим, то, что я использовала — это не магия. Это кое-что другое, — рассмеявшись, девушка потеребила длинную орочью косу. — Я не использую магическую энергию и заклинания, а напрямую работаю с Астралом.

— С чем?

— С Астралом. Ваши шаманы действуют тем же методом, но на более примитивном уровне, за исключением некоторых, конечно. Я тебе потом объясню. Сколько я спала?

— Трое суток. Четвертые пошли.

— Ого! Как там рыцарь?

— Какой?

— Раненый.

— А, этот? Нормально. Спит. Просыпался, ел, порывался куда-то бежать, но… Дядька Йокен — не промах. У него не сбежишь, — ухмыльнулся орк. — Ладно, вставай, там Элия уже хлеб испекла…

Позавтракав, Арна отправилась навестить Гундольфа. Молодой рыцарь спал, но как только она вошла в комнату, тут же сел на постели. Глаза его лихорадочно блестели, но в общем и целом он чувствовал себя много лучше, чем в прошлый раз.

— Добрый день, Гундольф, — негромко произнесла Арна.

Рыцарь вздрогнул. Девушка почувствовала на себе его взгляд — и тут же грамотное магическое сканирование.

— Танаа, — не спросил — определил он.

— Да. Меня зовут Арна.

— Этот несносный старик Йокен сказал, что вы спасли меня.

— Спасла вас Элия, хозяйка этого дома. Я всего лишь залечила ваши раны.

— Раны? — Гундольф нахмурился. — Странно. Впрочем, неважно. Арна, я так понимаю, ваше слово пользуется определенным весом в этой деревне. Скажите им, что я не намерен оставаться здесь дальше, очень благодарен за спасение и заботу, но не потерплю, чтобы мне чинили препятствия при попытке покинуть сей гостеприимный кров, — слегка высокопарно закончил он.

— Простите, Гундольф, но, к сожалению, я не могу выполнить вашу просьбу. По крайней мере, в течение ближайшей недели. Вам следует оправиться после ранений, — мягко сказала Арна.

Рыцарь дернулся.

— Откуда вам известно мое имя?

— Вы сами назвали мне его, когда метались в бреду, — привычно расщепляя сознание на потоки, девушка осторожно коснулась сознания юноши, внушая ему, что он может ей доверять. — Вы говорили о некоем демоне в городе и упоминали два имени — фон Кильге и де ла Мар.

— Фон Кильге — это я, — досадливо поморщился Гундольф. — А граф де ла Мар — младший магистр ордена Грифона, в котором я имею честь состоять. Что же касается демона… Сейчас уже слишком поздно. Слишком много времени прошло.

— Ничто не бывает поздно, а бездействие никогда не вовремя, — серьезно проговорила Арна. — возможно я смогу помочь вам хотя бы советом, — она подкрепила свои слова еще одним касанием сознания.

Но вместо ожидаемой откровенности девушка почувствовала, что рыцарь еще более замкнулся и отстранился.

— Благодарю вас за предложение, но, боюсь, я не имею ни желания, ни возможности привлекать к этому делу посторонних людей, — ответил он, пряча под кружевами слов резкий отказ.

Арна, вздохнув, соскользнула в Астрал. И обомлела — Гундольф использовал магию не так, как это делали имперские чародеи и маги. Он даже не использовал обычные виды магической энергии, а черпал ее из Астрала. Девушка улыбнулась — теперь все встало на свои места. Арна отбросила все свои щиты, и тут же почувствовала, как он неумело прощупывает ее через Астрал. Она не сопротивлялась, лишь наглухо закрыла те глубины памяти, что касались внутренних тайн долины Дан-ри и монахов Танаа.

— Вы действительно хотите мне помочь, — немного удивленно проговорил рыцарь. — Я вижу это, но не могу понять — почему?

— Это цель моей жизни — помогать тем, кому я могу помочь.

— Монахи Танаа всегда отличались своей философией невмешательства, — в голосе Гундольфа еще осталось недоверие, но откровенное отторжении и нежелание идти на контакт пропало. — Почему вы ведете себя иначе?

— Потому, что я считаю извечное невмешательство монастыря Дан-ри преступным, — неожиданно жестко ответила Арна. — Я покинула долину, чтобы никогда более в нее не возвратиться. Я иду своим путем, и, в отличие от моих собратьев Танаа, мне по дороге с другими людьми. Или не-людьми, не имеет значения.

Гундольф несколько секунд смотрел на нее. В его эмоциональной ауре преобладали задумчивость, страх открыться, и в то же время — желание получить поддержку. Наконец он заговорил.

— Меня отправили поговорить с прибывшим в Хайклиф богатым аристократом о займе ордену…

Когда он закончил, в комнате на десять минут воцарилась тишина. Наконец Арна разомкнула губы.

— Что ты собираешься делать теперь?

— Вернусь в Хайклиф и попытаюсь доказать, что я — это я, — горько усмехнулся рыцарь в ответ. — Не могу же я бросить все на произвол судьбы и позволить этой твари продолжать ее игру против ордена!

— Мы с братом отправимся с тобой, — твердо сказала девушка. — Это существо, кем бы оно ни было, надо остановить.

Гундольф долго упирался, приводил десятки доводов «против», просто отказывался, но все его упрямство разбивалось о неприступную стену ее решимости. И молодому Грифону ничего не оставалось, кроме как согласиться, что втроем у них больше шансов совладать с могущественным демоном.

На следующий день Арна и Орогрим нанесли визит старому барону. Тот долго горячо и искренне благодарил спасителей, интересовался, не может ли он чем-нибудь помочь путешественником, и, наконец, предложил им хотя бы не отказываться от некоторой скромной суммы денег. Девушка, как обычно, попыталась все же отказать, но тут орк взял инициативу в свои руки, и в результате плотно набитый кошель перекочевал в карман куртки зеленокожего.

Еще через два дня они покинули деревню. Девушка-Танаа, орк и рыцарь-Грифон. Более странную компанию сложно было себе представить, но все же их объединяла общая цель — не позволить пришедшему в этот мир злу пустить здесь корни и подчинить все своей жестокой воле.

Ехали молча. Орогрим думал о словах Вика, сказанных, когда мальчишка наконец оправился от изумления — орк подарил ему настоящий боевой лук, который и вытачивал все это время, выразив при этом надежду на то, что Вик будет использовать это оружие против тех, кто действительно того заслужил. О чем Грим говорил с мальчиком, осталось секретом даже для Арны, но после того разговора прошло уже почти двое суток, а орк так и ходил, словно в воду опущенный и непривычно задумчивый.

Гундольф размышлял о неожиданных союзниках, посланных ему Судьбой. Он так и не понял до конца мотивы поступков слепой Танаа, и это настораживало рыцаря. Не против Арны — против себя самого. Молодой Грифон испытывал сомнения в себе, ведь он впервые столкнулся с тем, что в ком-то больше благородства — истинного, не напускного — чем в достойнейшем из рыцарей. И он искренне ею восхищался. Проникаясь доверием к спутникам, он мало-помалу сокращал дистанцию, на которой старался себя держать.

Арна же задумалась о совершенно иных материях. Правильно ли она поступает, отправляясь в Хайклиф вместо Мидиграда? Должна ли вмешиваться в историю с этим демоном? Не зря ли промедлила перед тем, как вмешаться и остановить зверства Гриида? А самое главное — девушка никак не могла понять, что за новые способности у нее появились. Лечение через Астрал, фокусы с приказами, наложение запрещающих Печатей…

Кроме того, Арну угнетало то, то у нее появился очередной секрет от побратима. Ведь она, кроме всего прочего, добавила в Печать Гриида еще одно ограничение — если он нарушит ее запрет, то будет вынужден покончить с собой. Не будет ли это убийством, спрашивала она у самой себя. Не злоупотребляю ли я властью, данной мне Творцом?

Но сейчас главное — разобраться с происходящим в Хайклифе. В дороге Арна вовсю экспериментировала с новыми возможностями, узнавая все больше и больше о загадочном Астрале.

До Хайклифа оставалось две недели пути.

Глава XXII. Концерт в Императорском Театре

Утро началось с приезда Вэйлианесса. Лорд Эль'Чант всегда заезжал перед концертами Кима к нему домой и обсуждал программу на вечер, и этот концерт не стал исключением.

За два часа до отправления эльф поднялся в комнату Ниалэри и положил ей на кровать сверток.

— Что это? — поинтересовалась девушка. За те три недели, что она жила у скрипача, ее забитость начала понемногу растворяться в том дружеском внимании, которым окружил ее Киммерион.

— Одень это, пожалуйста, — вместо ответа попросил вампир.

Ниа развернула сверток — и восхищенно ахнула, разглядывая шелковую амазонку разных оттенков синего, расшитую золотой нитью.

— Зачем, милорд Бельвегор?

Ким только вздохнул.

— Ниа, я же просил тебя не называть меня «милорд» — он уже устал объяснять девушке, что ни лордом, ни милордом он не является. — Зачем? А что, ты не поедешь на мой концерт?

В следующее мгновение Ниалэри со счастливым визгом повисла на шее эльфа.

— Правда?!? Милорд маэстро, вы правда берте меня с собой на ваш концерт в Императорском Театре?!?

«Милорд маэстро» тяжко вздохнул. Порой общаться с Ниа было крайне сложно.

— Да. И я буду очень благодарен тебе, если ты с меня слезешь, соберешься сама и не будешь мешать мне.

Ниалэри отчаянно покраснела и, разжав руки, рухнула к ногам Кима.

— Простите… Я вела себя неправильно…

— НИАЛЭРИ!!! — в такие моменты вампиру как никогда хотелось отчаянно ругаться. Ну, не мог он ее понять! Не мог, и все тут! — Я иду собираться на концерт. У тебя час на то, чтобы привести себя в порядок.

Одевшись в белый шелк, Киммерион-Бельвегор спустился к Эль'Чанту. Эльфы открыли бутылку молодого вина с юга Империи, и принялись за обсуждение связанных с дальнейшими концертами вопросов. Ким между прочим обронил, что теперь его на концертах будет сопровождать женщина, чем вызвал глубокую грусть в глазах влюбленного в скрипача лорда и осторожные вопросы вроде: «а кто она», «красива ли», «где вы ознакомились», и так далее.

От мирной беседы их отвлекло шуршание шелка за спиной. Киммерион обернулся первым.

В этом наряде она похожа на юношу, мелькнула мысль. Красивого юношу.

Амазонка облегала худенькую фигурку с таким изяществом, словно портной сам десять раз обмерил и примерил работу на Ниа. Впрочем, у этого мастера Ким шил все свои концертные костюмы… Растрепанные рыжие волосы, которые Ниалэри еще две недели назад подстригла до плеч, были перехвачены синей шелковой лентой, прикрывающей чрезмерно высокий лоб. Небольшие сережки с сапфирами подчеркивали необычный цвет глаз и отвлекали внимание от широких скул, а изящный кулон в вырезе блузы отводил взгляд от острого подбородка. Тонкие пальцы и кисти девушки обтягивали сетчатые перчатки, поверх одной из которых красовался золотой перстень с темным сапфиром. Короткая юбка амазонки была сшита таким образом, что скрывала слишком узкие бедра, высокие шнурованные сапоги на каблучке, наоборот, подчеркивали изящные ступни, высокий подъем и стройные икры.

— Прекрасно выглядишь, Ниа, — Киммерион, встал, улыбнулся, и, подхватив скрипку, подал ей руку. — Вэйлианесс, мы едем?

— Д-да, — чуть запнувшись, ответил лорд. Он во все глаза смотрел на девушку

— Простите, милорд, кажется, я забыла шляпу, — неуверенно улыбнулась Ниалэри.

— Мы пока еще не опаздываем.

Ее каблучки застучали по лестнице. Дождавшись, пока она скроется на втором этаже, Ким обернулся к Эль'Чанту.

— Это и есть твоя… избранница? — наконец смог подобрать подходящее слово глава Императорского театра.

— Да.

— Киммерион, мальчик мой, у тебя же потрясающий вкус! Неужели он тебя подводит, когда дело касается женщины?!? — закатив глаза, проговорил Вэйлианесс, изящным жестом поправляя выбившиеся из прически волосы. — Она… оно… Оно похоже на париасского крокодила!

— Не утрируйте, лорд! — холодно произнес Ким. Его левая рука слегка коснулась ножен, переводя рукоять меча вперед.

Эль'Чант тут же вскинул руки в примиряющем жесте.

— Я совсем не хотел тебя обидеть. Но… Она действительно страшная, и…

— Я знаю. Зато она ценит меня не за мою известность, — резко оборвал Вэйлианесса эльф. — В отличие от большинства…

— Есть и кроме нее те, кто ценит тебя не за известность, не за деньги, не за талант, а за то, что ты такой, какой ты есть, — с обидой в голосе проговорил лорд.

— Например, вы? — резко, слишком резко спросил Киммерион, устремляя пронзительный взгляд в глаза Эль'Чанта.

— Например, я, — тихо, но твердо ответил серый эльф, не отводя взгляд. В голубых глазах плескалась боль, непонимание, и готовность далее надеяться.

И вампир понял, что далее так продолжаться не может. Он не имеет права так поступать с тем, кто так много для него сделал, не может и дальше делать вид, что не понимает весьма прозрачных намеков Эль'Чанта.

— Вэйлианесс… мне кажется, нам с вами нужно поговорить. Очень серьезно поговорить о наших с вами…

— Нет, Киммерион, — лорд оборвал его очень неожиданно. — Я вас понял. И этот разговор не нужен. Ни к чему хорошему он не приведет. Простите, если был слишком навязчив со своими чувствами. Только прошу — пощадите меня хоть немного, — он красноречиво указал взглядом наверх, туда, где скрылась Ниалэри. Она как раз вышла на лестничную площадку и спускалась по ступеням, немного неуверенно покачиваясь на каблуках. — Я жду вас у кареты.

Эль'Чант развернулся и вышел, гордо вскинув голову.

— Что случилось, милорд? — осторожно спросила Ниа. — Вы поссорились с вашим другом?

— Все в порядке. Идем, — резко бросил Киммерион, подхватил футляр со скрипкой и направился к выходу. Девушке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

В дороге Вэйлианесс шутил, рассказывал о последних премьерах, высмеивал провалившиеся спектакли — словом, вел себя как всегда. И только Ким чувствовал, что шутки и смех у вечно беззаботного серого эльфа получались натянутыми, неискренними.

В театре лорд уступил Ниалэри свою ложу, а сам куда-то пропал. Появился он лишь за десять минут до начала выступления, пока еще не подняли занавес, и устроился у края сцены за занавесом.

Удер фон Кренс работал конферансье Императорского театра уже более двадцати лет. И за этот долгий срок успел возненавидеть некоторых «творческих личностей», которые, обретя славу, начинали придумывать себе громкие имена, прозвища, титулы, и так далее. Представляя публике этих людей — и не-людей — Удер тратил до пяти минут только на то, чтобы проговорить все эти имена и прозвища.

Музыкант, ради которого собрались сегодня в Императорском театре полторы тысячи человек — совсем другое дело. У него не было пышных титулов, а когда их пытались прилепить критики и творческие обозреватели, гений лишь морщился презрительно.

И Удер фон Кренс, выходя сегодня на сцену, объявил даже с некоторой гордостью:

— Бельвегор Белый Эльф. Лилейный каприз. Исполняет автор.

Уже привычным жестом сбросив с плеч белый шелк расшитого плаща, Киммерион вскинул скрипку к плечу. Взмахнув смычком, он извлек из полированной деки первую ноту.

«Лилейный каприз» родился этой ночью, когда смешалась мелодия фонтана и аромат лилий Ниалэри, ее светло-синие глаза и мерцание звезд на бархате неба, застарелая боль потери и счастье оттого, что он вновь не одинок… Когда утром эльф исполнил новое произведение Вэйлианессу, лорд плакал, не скрывая слез, а придя в себя, потребовал, чтобы Ким обязательно исполнил «каприз» на вечернем концерте.

Закончив играть, вампир ждал, пока конферансье объявит его следующее произведение. Тем временем он опустил скрипку и оглядывал зал сквозь прорези маски. Взгляд эльфа на миг задерживался на лицах знакомых людей, привычно скользнул по фигуре Веги, не пропускавшего ни одного концерта, по ложе Императора, которая, как обычно пустовала…

Ким сыграл еще три произведения. И тут произошло то, чего не случалось уже с правления прежнего императора — Альвара VI. Тихо отворилась дверь центральной ложи и взгляд скрипача на мгновение пересекся с холодной сталью императорского взора. Лаарен III, шестьдесят седьмой правитель основанной Пресветлым Магнусом Империи, посетил концерт Бельвегора.

Вздрогнув от неожиданности, Киммерион продолжил играть.

Распланированная часть концерта закончилась. Поначалу Ким хотел продолжить импровизацией, но, подумав, сделал иной выбор.

И воздух в зале задрожал от напряжения. Бельвегор Белый Эльф исполнял «фантазию о вечности».

Каждый, пришедший в этот день на концерт, почувствовал, что его словно бы выдернули из повседневности, из этого мира и очистили от всего наносного. Затем дали неограниченную власть, вечность впереди, и сказали: живи. Живи, и сделай этот мир хоть немного лучше, не допусти, чтобы твои потомки и потомки родившихся в одно столетие с тобой, жили в том же кошмаре, в том же вертепе подлости, были такими же паразитами, как ты! Все в твоих руках, у тебя власть и вечность. Ты полон сил и намерений, ты счастлив! Но что ты скажешь через тысячу лет, человек? Что ты скажешь через двадцать тысяч лет? Через тысячу веков? Когда ты сломаешься? Сколько ты выстоишь пред ликом Вечности, пред ликом одиночества?

Эта фантазия словно была рваной раной на душе ее автора, очутившегося один на один с жуткой, бесконечной Вечностью, и осознавшего, что другой путь есть — но это путь слабого труса, эгоистичного и подлого, который готов променять эту соблазнительно-отталкивающую вечность на сиюминутное отсутствие страха.

Мелодия, рваная и безумная, сотрясала сердца и разумы, заставляя их задуматься — неужели они все живут лишь для того, чтобы оказавшись пред ликом Вечности уползти в тень, думая лишь о сохранности себя, понимая, что бегство безнадежно, все же пытаться любой ценой остаться быть? Неважно какими, неважно как, неважно, зачем, только бы остаться быть. Неужели?

Лопнувшая от напряжения струна хлестнула Киммериона по шее, взрезав кожу и концом скользнув под маску, распорола белый бархат и оставила глубокую ранку на щеке эльфа. Но он не заметил боли, как не заметил, что его инкогнито теперь прячется лишь за хрупким алебастром, и что от четырех струн осталось лишь три. Он играл, и в этот момент он не был эльфом-вампиром Киммерионом, сходящим с ума гением, паразитом, живущим за счет чужих жизней. Он был больше, чем весь этот мир, а весь мир был в нем. И скрипач даже не обратил внимания на странную мысль, скользнувшую на грани сознания, странную тем, что она не принадлежала Киму, эта мысль: «мальчик, откуда тебе это знать?».

Безумной нотой Ким закончил «фантазию» и медленно опустил смычок. Он чувствовал себя полностью опустошенным, выжатым досуха, и не представлял себе, как будет продолжать концерт.

А в зале повисла мертвая тишина. Еще витали под сводчатым потолком отголоски мелодии, и пришедшие в театр боялись разрушить ее. Только две минуты спустя раздались негромкие аплодисменты одного человека, причем ложа, из которой они прозвучали, заставила всех обернуться.

Его императорское величество Лаарен III стоя аплодировал Бельвегору Белому Эльфу. И спустя мгновение зал взорвался бурей аплодисментов.

А вампир почувствовал, что нему возвращаются силы. Киммериону удалось сделать невозможное — на его концерт пришел сам Император. И эльф чувствовал, что просто обязан продолжать.

Скрипач поднял голову, ища взгляд Императора — и застыл. За спиной Лаарена, чуть слева, стоял высокий черноволосый человек в темно-бордовом дублете и вишневом плаще. Этого человека Ким узнал бы из тысячи, из легиона.

Ненависть, дикая, лютая, первобытная ненависть, незамутненная иными чувствами, всколыхнулась в душе вампира. В это мгновение он хотел только одного — безумным, нереальным для простого смертного прыжком перелететь в императорскую ложу, сбить с ног человека, искалечившего жизнь Кима и убившего его сестру, вцепиться клыками ему в горло, чувствуя, как с каждым глотком жизнь покидает злейшего врага Киммериона — Александра Здравовича.

Чудовищным усилием эльф заставил себя сдержаться. Но кипящая в душе ненависть требовала выхода. Скрипка метнулась к подбородку, смычок взлетел и опустился на струны…

Безумная импровизация, в которую он вложил все обуревающие его чувства заставила даже Вегу ужаснуться злому гению Бельвегора.

Наконец Ким закончил. Стихли последние отзвуки кровавого кошмара, пробужденного сумасшедшей мелодией в сердцах слушателей, и звенящую тишину зала прорезал короткий свист летящих стрел.

Стреляли с нескольких сторон, из-под самого потолка. Это казалось столь диким и невозможным, что отреагировать успели лишь трое — Вега, Здравович и… Эль'Чант.

Первая стрела ударила эльфа в лицо, пробив насквозь полированный гриф скрипки, но, видимо, Кайран не зря трудился над маской. Алебастр раскололся на две ровные половины, а лицо Киммериона скрывал теперь лишь кусок рассеченного ранее ударом струны белого бархата, но сам скрипач остался невредим.

Выстрелы второго, третьего, четвертого и пятого лучников оказались менее удачны — две стрелы отбил Вега, головокружительным прыжком взметнувшийся в воздух, третья воткнулась в стену в полуфуте от застывшего Кима, четвертая вообще делась неизвестно куда. Вампир в оцепенении взирал на останки подаренной учителем скрипки.

Он не заметил летящего прямо к его сердцу кусочка смертоносной оперенной стали. Шестой стрелок оказался много удачливее своих товарищей, и ничто уже не могло остановить стрелу, летящую прямо в скрипача. Почти ничто.

Позже Киммерион не мог вспомнить, как Вэйлианесс метнулся между ним и смертью. Помнил только, что лорд неожиданно оказался перед ним — и, вздрогнув всем телом, рухнул на пол. На серебристом колете напротив сердца расплывалось алое пятно.

Эльф рухнул на колени рядом с Эль'Чантом. Светлая кожа лорда на глазах приобретала мертвенный оттенок, с каждой секундой его лицо покидала жизнь, в глазах стояло удивление.

— Надо же… получилось… успел… — синеющие губы слегка искривились в попытке улыбнуться.

Дальнейшее Киммериона не интересовало. Подхватив умирающего друга — он только сейчас осознал, что Вэйлианесс уже давно стал его другом — скрипач бросился со сцены. Отшвырнув какого-то паренька из обслуги, Ким пинком распахнул дверь в свою гримерную. Осторожно положив Эль'Чанта на кушетку, скрипач задвинул засов на двери и склонился над лордом.

— Прости, может быть больно… — прошептал он, и отбросил с шеи Вэйлианесса светло-золотистый, под цвет волос, шарф.

Острые, как хорошо отточенные ножи, клыки пронзили кожу.

Киммерион пил очень быстро, ему нужно было торопиться. Он не знал, как создавать себе подобных, и полагался сейчас лишь на вампирскую интуицию. Но это был единственный способ спасти друга.

Выпив все до последней капли, эльф рванул зубами свое запястье — хлынула горячая кровь. Подняв второй рукой голову Вэйлианесса, он прижал кровоточащую рану к его губам, насильно разжав стиснутые в момент смерти зубы. Кровь потекла в горло мертвеца.

Казалось, прошла вечность, прежде чем лорд Эль'Чант содрогнулся всем телом и его удлинившиеся клыки коснулись разорванных вен Кима. Судорожно вцепившись в запястье вампира побелевшими пальцами, новообращенный жадно пил его кровь — впервые в жизни. Или, как любят говорить не в меру умные маги — впервые в не-жизни.

Аккуратно, но твердо Киммерион высвободил руку. Вэйлианесс мог с непривычки увлечься, и тогда для и без того обессиленного эльфа все могло закончиться весьма плачевно.

— Вэйлианесс… — позвал он, глядя в стеклянные глаза друга.

Тот медленно тряхнул волосами, и взглянул на скрипача. Взгляд его понемногу становился осмысленным.

— Что происходит?

— Некогда объяснять! Отсюда нужно уезжать! Все расскажу, когда доберемся до меня.

— Ясно, — Эль'Чант, пошатываясь, встал. — Я пойду, прикажу подать карету.

— Карета — это долго. Две верховые лошади.

— Хорошо.

— Извини, — пробормотал Ким, резко выдергивая из груди лорда стрелу. Тот совершенно по-детски ойкнул, и округлившимися глазами уставился на свой залитый кровью колет. — Потом, все потом! Я должен забрать скрипку!

Вэйлианесс, надо отдать ему должное, умел подчиняться приказам, когда это было необходимо. А Киммерион в своей невозможно далекой жизни на берегах Крионэ несколько лет руководил отрядом Лесной Стражи, и приказы отдавать умел. Кроме того, незаметно для самого себя вампир добавлял в распоряжения толику свой силы. Вэйлианесс, как созданный им вампир, подобных приказов ослушаться просто не мог.

Эль'Чант набросил на плечи плащ, запахнулся, чтобы не было видно кровавого пятна, и пошел за лошадьми. Ким же глубоко вдохнул, и уже туманным облачком выскользнул из комнаты.

На сцене и возле нее никого не было, поэтому никто не помешал эльфу забрать скрипку. Все так же беспрепятственно он покинул здание театра, попросту отводя глаза всем, кто обращал на него внимание. Добравшись до коновязи, где его дожидался лорд, Ким одним прыжком вскочил на лошадь и дал ей шпоры. Вэйлианесс последовал его примеру.

Но у выезда с Театральной площади их остановили полицейские.

— Господа, простите, но до выяснения обстоятельств происшествия приказано никого не выпускать! — вежливо, не твердо пояснил пожилой капитан с вислыми седыми усами.

— Кто отдал приказ? — осведомился новоиспеченный вампир.

— Господин де Вонтарк.

Киммерион тихо выругался. Герцог де Вонтарк, заместитель главы Шестого департамента! Его приказ не так-то легко обойти.

— Пропустите их, — раздался рядом знакомый хриплый голос.

— Но у нас приказ…

— Ваш приказ можете себе засунуть сами знаете куда, — грубо оборвал рискнувшего перечить стражника Вега, и сунул под нос вислоусому капитану перстень с руной XIII. — Я располагаю более широкими полномочиями, чем де Вонтарк, и мой приказ — пропустить этих двоих.

— Как прикажете, господин следователь, — пробормотал себе усы капитан. — Эй пропустите их!

— Проваливайте быстрее, — шепнул Вега ошарашенному Киммериону. — Этот капитан скоро на меня нажалуется. У вас мало времени!

Ким не заставил себя уговаривать, как и Вэйлианесс, и спустя секунду обе лошади сорвались в галоп.

Пролетая по следующей улице скрипач грязно выругался. Он приметил в толпе любопытствующих знакомые огненно-рыжие волосы. Проносясь мимо Ниалэри, он на мгновение свесился с седла и, поймав ее за талию, посадил перед собой. Лошади помчались далее.

В тот момент, когда чужая рука грубо обхватила ее и вздернула в седло, Ниа испуганно пискнула, но стоило ей повернуть голову и увидеть мрачное лицо Кима, как слезы на некрасивом личике высохли сами собой.

— Милорд маэстро! Вы живы!

— Заткнись, — грубо бросил эльф, подгоняя лошадь.

У дома скрипача они оказались через считанные минуты. Резко осадив лошадь, Ким стряхнул с седла девушку и бросил Эль'Чанту ключи.

— Ниалэри — марш в свою комнату, и чтоб даже носа не высовывала. Вэйлианесс, жди меня в гостиной. Я скоро вернусь, — и умчался.

Найти подходящую жертву труда не составило. Благо все происходило уже ночью, первый же припозднившийся гуляка отправился вместе с вампиром к нему домой. Разумеется, желание или нежелание гуляки в расчет не принималось, да и приглашение было таким, от которого невозможно отказаться.

Бросив спеленатую магией и практически лишенную разума и собственной воли жертву в подвал, Ким зашел в гостиную. Лорд, стоя у камина, пил бренди из горлышка.

— Как ты? — на ходу спросил Киммерион.

— Странно. Очень странно, — взгляд у Вэйлианесса был задумчиво-смятенный.

— Это естественно. Идем за мной.

Спустившись с Эль'Чантом в подвал, Ким нашел забившегося в угол невезучего гуляку. Схватив его за волосы, эльф отдернул голову жертвы назад и полоснул ногтями, более похожими на когти хищника, по горлу — не убивая, но позволяя крови обильно плеснуться на шею и грудь.

— Пей, — приказал он другу.

Вот теперь лорд испугался. Но страх не помешал ему подойти к истекающему кровью человеку… а дальше все подсказали инстинкты.

Выпив около половины, Вэйлианесс оторвался от горла жертвы. Клыки втянулись, цвет глаз вернулся в норму. Теперь на лице Эль'Чанта отражалась лишь смертельная усталость.

Рывком развернув полумертвого человека к себе, Киммерион высушил его. Обескровленное тело вампир брезгливо отбросил в угол. Обернувшись к лорду, он поймал его взгляд и, четко проговаривая каждое слово, отдал приказ.

— Сейчас ты ляжешь спать, и проспишь трое суток. Когда ты проснешься, ты будешь голоден. Ты должен сдерживать голод до тех пор, пока не найдешь меня. Я достану пищу. А сейчас — иди спать.

Вэйлианесс кивнул и, как сомнамбула, поплелся к выходу из подвала.

Только показав другу свободную комнату и убедившись в том, что тот уснул, эльф позволил и себе провалиться в спасительное забытье. Предстояло очень много дел.

— Значит, я теперь — вампир, — пробормотал Вэйлианесс. — Странно.

— Прости, у меня не было иного выхода. Ты едва не погиб, защищая меня, и я просто обязан был тебя спасти, — отозвался Киммерион.

— Я понимаю. И что теперь? Никакого солнца, чеснока, церкви и серебра?

— В церковь ты и так не ходишь, — эльф ухмыльнулся. — Чеснок — выдумка и суеверие, солнце — не знаю почему, но меня оно не берет, а тебе передалась эта моя особенность. Серебро же причиняет вред лишь оборотням. Так что с этим проблем не предвидится.

— Но? Я слышу в твоем голосе большое «но».

— Во-первых, если я захочу, то будешь выполнять мои приказы, невзирая на собственное желание.

— Ну, в этом что-то есть… — в глазах Эль'Чанта появилась некая задумчивость. Но поймав взгляд старшего вампира, Вэйлианесс тут же выставил руки вперед ладонями. — Шучу!

— Во-вторых, тебе придется научиться охотиться. Поскольку вампиры не имеют собственной жизненной энергии, нам для продления существования требуется чужая энергия. В противном случае… Я как-то раз дней семь не питался, а потом меня на улице четверо пьяных грабителей едва не прибили.

— То есть нам для того, чтобы жить дальше, нужно убивать? — миролюбивого лорда подобная перспектива явно не радовала.

— Нет. Я, например, обычно отлавливаю припозднившихся в кварталах ремесленников и торговцев, лишаю их воли, и, насытившись, стираю воспоминание о произошедшем. Деньги забираю, чтобы походило на ограбление, а на следы от укуса наношу немного этого бальзама — Ким показал небольшой флакон, спрятанный в потайном кармане на поясе. — Небольшие ранки затягиваются за пару часов, а через сутки не остается и следа.

— Конспирация…

— Она самая. Пока о нашем существовании не известно людям и прочим, мы можем относительно безопасно жить. Но стоит им узнать, что в Мидиграде есть вампиры… Сам понимаешь.

— Понимаю. Я помню Войны Ночи, — Вэйлианесс принялся кончиком языка ощупывать клыки, не замечая, что Киммерион уставился на него округлившимися от удивления глазами.

— Войны Ночи?!? Повальное истребление вампиров по всей Империи? Они же были около полутора тысяч лет назад, а ты совсем не похож на…

Эль'Чант рассмеялся.

— Ким, друг мой, я же серый эльф. В отличие от лесных собратьев, мы сохранили бессмертие. Мой отец, например, застал Великий Прорыв Хаоса, а здравствующий до сих пор дед участвовал в войнах серых эльфов против только встающей на ноги Империи Людей. Его старший брат видел Магнуса — еще до того, как он стал богом, и даже до того, как собрал своей железной волей разрозненные королевства в Империю. Мать моей матери была чародейкой Века Арканы, и помнит, как серые, темные и лесные — они же светлые — еще были просто эльфами, ей принадлежит авторство нескольких книг по магии, а ее брат был одним из тех, кто погиб, пытаясь совладать с вырвавшейся из-под контроля магией.

— Это было семь тысяч лет назад… После того, как эльфийские и человеческие маги не удержали в узде сотворенные ими заклинания, и случился первый Конец Мира, эльфы раскололись на два лагеря. Первые утверждали, что это — предупреждение и призывали отказаться от магии в чистом виде, а вторые считали, что истинная магия — удел эльфов, Первой расы, Избранных. Тогда и произошел Великий Раскол. Первые и в самом деле отказались от магии, ушли в леса и избрали путь друидов, а вторые поселились в горах, по крупицам собирая уцелевшие знания, и через несколько веков появилась раса серых эльфов — прирожденных магов. Я слышал легенды о том, что они сохранили дар Мерцающей звезды — бессмертие, но до сих пор считал, что это лишь досужие вымыслы.

— Я вижу, ты неплохо знаешь историю, — улыбнулся Эль'Чант. — Но лесные собратья не сохранили знания о третьей ветви нашего народа — темных эльфах. Ими стали те, кто не пожелал избрать для себя путь познания, но и отказаться от магии было выше их сил. Они ушли — и никто не знал, куда. Известно только, что если светлые используют магию Леса, а мои сородичи — магию, основанную на знаниях, то темные предпочли путь Дара. Говоря проще, большинство твоих собратьев — друиды, моих — маги, а темные эльфы — чародеи.

Вэйлианесс замолчал, с улыбкой взирая на ошарашенное лицо Киммериона. Тот тоже молчал, потрясенный тем, что только что узнал.

— Вэй, — заговорил наконец скрипач. — Но… если ты помнишь Войны Ночи, то сколько тебе лет?

— Что-то около двух тысяч. Я не помню точно, это нужно считать.

— Подожди, если все твои соотечественники поголовно — маги, то почему ты живешь в Мидиграде? Я ни разу не видел, чтобы ты использовал магию.

Лорд грустно улыбнулся.

— Дело в том, что я — выродок. Полностью лишенный способностей к магии серый эльф. Даже не просто лишенный — я антимаг. Я не только не могу использовать магию и не очень сильные артефакты, но и на меня действует не любая магия, и далеко не всегда. Помнится, как-то раз, когда я еще не был главой Императорского Театра, и даже в Империю еще не прибыл, мне пришлось схватиться с одним некромантом — их тогда как грязи было. Но мне не повезло — некромант оказался не собирателем нежити, как большинство его собратьев, а весьма сильным магом. За то время, что мне потребовалось на то, чтобы преодолетьразделявшее нас расстояние, он выпустил в меня пять смертоносных заклинаний. От двух я увернулся, но оставшиеся три должны были лишить этот мир одного серого эльфа. Я не почувствовал ни одно из них, а некромант, как и любой обычный человек, не смог жить, став короче на голову.

Беседу прервало появление Ниалэри.

— Милорды, вас желает видеть один господин, — девушка выглядела испуганной. — Он очень настойчиво просил, чтобы вы его приняли.

— Что за господин? — осведомился Киммерион.

— Я… я не спросила. Но он очень мрачный… — пролепетала Ниа. Эльф только вздохнул — не смотря на то, что у нее не было нормального детства, а может, именно поэтому, Ниалэри до сих пор оставалась сущим ребенком.

— Ладно, проводи этого мрачного господина в гостиную, и принеси туда три бокала и бутылку коньяка.

Девушка неуклюже поклонилась и убежала.

— Интересно, кому это ты понадобился? — спросил Вэйлианесс.

— Думаю, сейчас мы это узнаем, — ответил Ким, поправляя маску.

В дверях появилась Ниалэри с подносом в руках, а за ее спиной чуть ли не на полтора фута возвышался следователь Отдела Особых Расследований виконт Вега де Вайл. Ниа быстро подошла к столику, переставила на него бутылку, бокалы и блюдце с лимоном и шоколадом, причем исхитрилась даже ничего не уронить и не разбить, после чего пулей вылетела из комнаты.

— Добрый вечер, господа, — Вега, не дожидаясь приглашения, сбросил на спинку стула плащ, положил поверх него шляпу, и прошествовал к одному из кресел за сервированным столиком.

— Приветствую, виконт, — немного напряженно ответил Киммерион. Он не понимал, с чего вдруг этому странному человеку пришло в голову нанести ему визит.

— Если вас не затруднит, обращайтесь ко мне просто по имени, — улыбнулся де Вайл. Эльфам стало не по себе от этой более похожей на оскал улыбки.

— Простите, виконт, но я не в состоянии выполнить вашу просьбу по причине того, что мы с вами, увы не знакомы, — скрипач всегда удивлялся умению Вэйлианесса наплести вокруг обычной фразы такие словесные кружева, что собеседник попросту терялся.

— Приношу свои извинения, лорд Эль'Чант. Мое имя — Вега де Вайл, следователь ООР, и я расследую преступное покушение на жизнь глубоко мною уважаемого господина Киммериона, известного также под именем Бельвегор Белый Эльф. В связи с невиданной дерзостью покушения и некоторыми всплывшими в ходе расследования деталями, Шестой департамент посчитал, что это расследование этого преступления попадает скорее под компетенцию Отдела Особых Расследований, чем под сферу деятельности полиции, а поскольку я имел честь и ранее быть знакомым с вами, господин Киммерион, вести расследование, к моей великой гордости, поручили мне, — Вега произнес эту длинную, несколько десятков раз обернутую в фольгу фальшивой вежливости, именуемой этикетом, фразу без единой запинки, и улыбнулся, всем своим видом показывая — господа, если желаете, я могу играть и по вашим правилам, но нужно ли это вам?

Первым рассмеялся Вэйлианесс, признавая свое поражение на фронте изящной словесности. Парой секунд позже смех подхватил и Ким, осознав, насколько нелепа, но верна с точки зрения этикета столь остроумно построенная следователем фраза. Один только де Вайл продолжал вежливо улыбаться, и под прицелом этой ледяной улыбки сам собой стих приступ веселья.

— Господа, у меня к вам один вопрос: мы будем упражняться в умении плести словесные кружева, или все же говорить о деле? — спросил Вега, когда эльфы прекратили смеяться. Улыбка с его лица бесследно исчезла.

— Вы говорили что-то о неких всплывших в ходе расследования деталях, — заговорил скрипач. — Мне бы очень хотелось узнать о них подробнее.

— Были задержаны все нападавшие на вас, Киммерион.

— Их допросили? — живо поинтересовался Эль'Чант, разливая коньяк и протягивая собеседникам бокалы.

— К сожалению, это оказалось невозможным, — и снова жуткая улыбка искривила тонкие губы следователя. — Киммерион, может, вы снимете эту маску? В данный момент она неуместна — я все равно знаю вас в лицо.

Выругавшись про себя, эльф отбросил кусок бархата на столик.

— Как хотите. Мне все равно, — подчеркнуто холодно заявил он. Де Вайл отблагодарил его учтивым кивком.

— Дело в том, что на вашу жизнь, Киммерион, покушались не обычные наемные убийцы. Скажите, лорд, что вы знаете о Лиге Теней?

— В первую очередь то, что они никогда не убивают эльфов, — фыркнул Вэйлианесс. — Причем не видят разницы между эльфами серыми, и эльфами лесными… за что им спасибо лично от меня.

— Тем не менее. Мне пришлось схватиться с одним из них, и даже удалось его убить. Мы тщательно осмотрели труп — нет никаких сомнений в его принадлежности к этому эльфийскому клану наемных убийц. Двум другим удалось скрыться.

— Двум? — удивился скрипач. — Мне показалось, что стреляли как минимум шестеро.

— Воины Лиги — профессионалы. И для них не составляет проблемы выстрелить дважды так, чтобы казалось, что стреляют двое с разных точек, — улыбнулся Вега. — Вот только я не понимаю, что должно было случиться, чтобы Лига Теней отступила от одного из своих основных принципов. Возможно, вы перешли дорогу самой Лиге?

— Нет. Это невозможно, — покачал головой Ким.

— В таком случае ваш неведомый недоброжелатель, который обратился за услугами к Лиге, должен был предложить им нечто действительно стоящее нарушения тысячелетней традиции. Киммерион, похоже, у вас есть очень могущественный враг, — антрацитовые глаза испытующе впились в эльфа. — Вы, случайно, не знаете, кто бы это мог быть.

— Нет, — коротко ответил Ким.

— Думаю, теперь вы понимаете, почему Тринадцатый департамент забрал это расследование из полиции.

— Естественно.

— Все же, вы бы не могли припомнить, кто может вас так ненавидеть, чтобы позволить себе заставить Лигу Теней отступить от принципа никогда не убивать эльфов?

Скрипач задумался.

— Герцог фон Лард — вряд ли.

— Герцога можете исключить из списка сразу. Покойники, конечно, умеют мстить, но, как правило, только своим убийцам, и только при помощи грамотного некроманта.

— Покойники?

— Неужели вы не в курсе? Две недели назад между мной и фон Лардом произошла некая ссора. Я был вынужден вызвать его на дуэль, где герцог прилюдно совершил самоубийство, напоровшись горлом на мой клинок, — Вега вновь улыбнулся.

— В таком случае — не знаю.

— Возможные завистники, конкуренты на музыкальном поприще?

— Едва ли, — вместо друга ответил Эль'Чант. — Но я подумаю над этим, и составлю для вас список имен, кому подобное злодеяние по карману.

— Буду вам крайне благодарен. Киммерион, неужели более никто не приходит в голову?

— Нет. Фон Лард отпадает в связи с безвременной кончиной, конкуренты… этот вопрос не ко мне. Здравович… Думаю, Александру не потребовались столь необычные методы, желай он моей смерти.

— Вы абсолютно правы, — Вега пригубил коньяк. — Великолепный напиток, не правда ли? Жаль, что не смогу отдать ему должное в полной мере. К сожалению, мне следует спешить.

— Не смею вас задерживать, — вежливо улыбнулся Ким, надеясь, что его улыбка получится не менее устрашающей, чем вегина. Но по ничуть не изменившемуся лицу следователя эльф понял, что его старания пропали втуне.

— Ах да, чуть не забыл. Меня просили кое-что передать вам обоим. Вам, Киммерион, слова Кайрана де Марано — знаете такого? Слова странные, но виконт просил передать дословно: «положи скрипку в футляр». Вы знаете, о чем идет речь?

— Да, — ответил Ким, слегка побледнев. Он едва сдержался, чтобы не броситься тут же к обломкам подарка Губерта и не положить их в обтянутый кожей черного василиска футляр.

— Вам, лорд Эль'Чант, горячий привет от Кирандрелла, приглашение заходить в любое время, и — Вега позволил себе слегка ухмыльнуться — выражение надежды на то, что вы составите ему компанию в поездке на Золотые острова.

Вэйлианесс отчаянно покраснел и украдкой бросил взгляд на Кима — как тот отреагирует на «привет» от Кирандрелла, однако скрипач был полностью погружен в свои мысли, из которых его выдернул лишь голос следователя.

— И последнее — заранее знаю, что откажетесь, но долг есть долг. ООР предлагает выделить вам для личной охраны десять воинов. Они будут всюду незримо сопровождать вас, и в случае повторного покушения защитят вашу жизнь.

— Благодарю, но это лишнее, — слегка рассеяно отозвался эльф.

— В таком случае возьмите вот это, — Вега протянул скрипачу кольцо с продолговатым зеленым камнем. — Если на вас нападут, когда вы не будете уверены в своих силах — поверните камень вот так. Он сработает как маяк для наведения портала, и спустя две секунды рядом с вами появится группа быстрого реагирования, состоящая из лучших воинов ООР. Если же вам срочно потребуется связаться со мной — поверните камень вот так. Тогда артефакт сработает как амулет связи, и вы сможете поговорить со мной.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности. Если я вам понадоблюсь, вы можете связаться со мной в любой момент. Кроме того… Я понимаю, что вы не хотите постоянной охраны, дабы наш отдел не совал нос в вашу личную жизнь, хотя, смею заверить, она нам без надобности. Не хотите постоянного сопровождения — не надо, но возле вашего дома будут дежурить круглосуточно шестеро воинов ООР, — жестко закончил де Вайл.

— А если я не желаю, чтобы ООР, как вы верно выразились, совал нос в мою личную жизнь? — ледяной голос Киммериона зазвенел в сгустившемся воздухе. — Покушались, кажется на меня, и я не понимаю, какого…

— Вас, эльфа, пытались убить воины Лиги Теней. Этого достаточно, чтобы вновь пробудить угасший было интерес Тринадцатого департамента к вашей персоне, — прервал эльфа Вега. — Предупредить вас о существовании охраны дома — это все, что я могу сейчас сделать для вас. Берегитесь, на вас открыл охоту очень опасный человек, и я прошу, если у вас появится информация, способная помочь расследованию — не медлите. Я встречусь с вами в любое время дня и ночи. А пока, если у вас нет более вопросов — до встречи.

Вопросы у Кима были. У него было очень много вопросов, но он понимал, что сейчас не время их задавать. И потому спокойно смотрел, как де Вайл, учтиво поклонившись, покидает его дом.

— Мой друг, тебе не кажется, что настало время поговорить по душам? — вырвал его из задумчивости голос Вэйлианесса. — Что связывает тебя с Александром Здравовичем и его департаментом?

— Пожалуй, ты прав, — устало отозвался Киммерион. — Устраивайся поудобнее, нам предстоит очень долгий разговор, но сперва мне нужно отдать должное словам Кайрана де Марано…

Глава XXIII. Лига Теней

Разговор прошел именно так, как предсказывал Александр. Вега в который раз удивился проницательности человека, с которым работал — Здравович предугадал каждое слово Киммериона и Эль'Чанта, словно они были актерами, а он писал для них речи.

И все же даргела раздражало ощущение, что в этом расследовании есть моменты, которые Александр сознательно утаил от него. Конечно, Вега понимал, что он может и ошибаться, но, тем не менее, он привык доверять своей интуиции. А интуиция сейчас прямо-таки кричала — что-то здесь не так! Что-то не вписывалось в общую картину происходящего, что-то было неправильно. Не так, как должно было. В первую очередь это касалось Киммериона.

Магический импульс уколол следователя в бедро. Помянув Ярлига — Вега уже привык к здешней мифологии — даргел вытащил из кармана лим, в центре которого ярко алела точка. Сжав артефакт в кулаке, он отдал мысленный приказ об установке связи.

— Я слушаю.

— Добрый вечер, Вега. Ты не хочешь задать пару вопросов нашему дорогому гостю из Лиги Теней? — раздался в голове голос Кирандрелла.

— Хочу. А что, появилась такая возможность?

— Жду тебя в штабе на Охотничьей улице. Поторопись, некромантия не любит промедлений, — главный маг ООР оборвал связь. Вега выругался, и огляделся в поисках наемного экипажа. На свое счастье, оный оказался в сотне футов от даргела.

Мужичок потрепанного вида тихо посапывал на облучке двуколки. Даргел, не особо церемонясь, слегка стегнул его кончиком стека по ноге.

— А? Какого… — дальнейшее ругательство застыло на губах извозчика, едва он увидел Вегу. Тот, убедившись в относительной трезвости и адекватности возницы, вскочил на пассажирское сиденье.

— Охотничья, тринадцать. Плачу золотом!

— Но… Дык ночь же, а квартал благородный, не пущают…

— Меня пустят, — оборвал следователь испуганного мужика. — Поехали!

— Ну, как изволите, — пробормотал извозчик, берясь за вожжи. — Но, пошла!

Вид золотой марки в пальцах пассажира, и грозных мечей у него за спиной волшебным образом заставил извозчика гнать почтенного возраста кобылу едва ли не быстрее чистопородных скакунов.

Вега же, откинувшись на спинку сиденья, напряженно прокручивал в мыслях всю известную ему информацию о гениальном эльфе. Как удалось выяснить даргелу, Киммерион приехал в Мидиград из какого-то лесного княжества, причем вместе с сестрой. Здесь им не повезло, и через некоторое время не слишком счастливой жизни оба оказались в ООР, где сестра погибла — причина неизвестна — а сам Киммерион как-то пострадал от Александра. Тот ставил над ним какие-то эксперименты, в результате которых Ким стал «не просто эльфом», по выражению Кайрана де Марано.

Спустя двадцать с лишним лет будущий скрипач каким-то образом сбежал — об этом, как и о том, что тот вообще был узником, Веге удалось узнать из тех немногих документов, к которым он имел доступ. Покинув негостеприимные подвалы ООР, он нашел себе учителя скрипки, которого впоследствии убил на дуэли Кайран. И вот, через два года после побега эльф разгорается ярчайшей звездой на музыкальном небосклоне. Но на этом злоключения его не заканчиваются. Киммериона на концерте кто-то пытается убить, причем делает это хоть и надежным, но крайне дорогим методом, нанимая для убийства скрипача Лигу Теней. Выжил гений лишь благодаря героическому, хоть и глупому поступку влюбленного в него Эль'Чанта, и тому, что в зале находились Александр и сам Вега.

Это известная информация. Теперь странности.

Странность первая — это то, что Киму вообще удалось сбежать. Даргел перерыл все доступные ему архивы, наглотавшись бумажной пыли до стойкого отвращения ко всему, связанному с письменностью, но не нашел аналогичных случаев. Да и подробных сведений о побеге Киммериона найти не удалось. Бежал — и все. Следующий удивительный факт — чуть больше года после побега эльфа вообще не трогали, хотя, казалось бы, спокойно перенести такую пощечину, как побег узника, Тринадцатый департамент просто не в состоянии.

Далее — Рагдар исхитряется помочь, а потом вместе попасть на эшафот не абы с кем, а именно с такой примечательной во всех отношениях личностью, как Ким, а Вега, вытаскивая с плахи друга, естественно, прихватывает с собой и эльфа. Спустя несколько дней даргел становится следователем Отдела Особых Расследований, из которого и сбежал невезучий скрипач. В дальнейшем пути их вновь пересекаются, причем Вега оказывается в нужном месте и в нужное время вроде как не случайно — его вызвали в штаб с концерта по какой-то смехотворной причине, но он даже не успел дойти, как с ним вновь связались, и сказали, что его присутствие уже не требуется. И спустя минуту даргел, идя простейшим путем к дому, замечает попытку нескольких головорезов ограбить и убить Кима. Естественно, он вмешивается. Осталось добавить, что на концерт Вега пошел после того, как несколько его коллег в его присутствии бурно восторгались мастерством Бельвегора. Самое интересное, что этот концерт был первым выступлением беловолосого эльфа, и, стало быть, знать о его таланте эти коллеги просто не могли.

Следующий странный момент — покушение. Здесь вообще ничего не понятно. Лига Теней ни разу за всю свою тысячелетнюю историю не нарушала собственных принципов. Их было не так много, но соблюдались они неукоснительно. Лига не убивает эльфов, Лига не убивает детей, Лига оставляет за собой право на отказ без объяснения причин, Лига всегда оставляет на свое усмотрение способ убийства, в Лиге нет магов и не-эльфов. Что должно было случиться, чтобы лучшие из наемных убийц пошли против своих собственных законов?

И последнее — этот визит к Киммериону. Александр просто поставил Вегу перед фактом — ты расследуешь это дело, и точка. Как не пытался даргел объяснить ему, что его последняя встреча с Киммерионом закончилась на такой ноте, что о каком либо «отсутствии проблем в общении» и мечтать не стоит, Здравович был непреклонен, а под конец одарил бунтующего подчиненного таким взглядом, что Веге тут же расхотелось с ним спорить. Когда де Вайл пришел домой к Киммериону, его поразило, в первую очередь, то, что лорд Эль'Чант, практически смертельно раненый во время покушения, был не только жив, но и абсолютно здоров. Кроме того, в поведении самого эльфа было нечто вопиюще неправильное. Что-то было не так.

Выводы из всего этого напрашивались сами собой.

Первое — Александр сознательно позволил Киммериону сбежать. Зачем? Возможно, ему нужно было, чтобы эльф чувствовал себя свободным, и развивался в нужном Здравовичу направлении якобы сам. Второе — Вегу специально познакомили с эльфом, дабы тот доверял даргелу, и потому Александр так легко и согласился на условия даргела, принимая его в ряды ООР, но тут случился некоторый просчет — Ким увидел у де Вайла кольцо, и сам того не зная, разгадал замыслы Здравовича. Третье — кто-то действительно получил такой рычаг воздействия на Лигу Теней, что принципиальные эльфийские ассасины были вынуждены первый раз за всю историю своего существования взяться за работу, объектом которой был их собрат по крови.

Проще говоря, основной вывод Веги был следующим — понятно, что ничего не понятно.

Тем временем экипаж подлетел к внутренней стене. Возле ворот внутренней стены двуколку остановила стража.

— Эй, мужик, куда прешь? Совсем оборзел!

— Заткнись, и открой ворота, — жестко проговорил Вега.

— Не положено, — конечно, лейтенанта стражи смутил вид явно благородного человека с оружием, но приказ, запрещающий ночью передвижение по кварталам за внутренней стеной, не делал исключений почти ни для кого.

Даргел вздохнул, и сунул под нос стражнику свое кольцо.

— Я сказал — открой ворота! — лейтенант мгновенно вытянулся по стойке «смирно!», и бросился выполнять приказ сотрудника страшного Тринадцатого департамента. — Через четверть часа пропустишь его назад.

Двуколка сорвалась с места, и спустя пять минут остановилась возле небольшого особняка по адресу Охотничья улица, тринадцать. Де Вайл не глядя бросил несколько монет извозчику.

— Я бы советовал тебе поторопиться, — мгновение спустя экипажа и след простыл.

Вега, приложив перстень к магическому замку, открыл калитку и, пройдя через сад, поднялся по широким ступеням, ведущим к входу в одну из штаб-квартир ООР. Официально особняк принадлежал лорду Кирандреллу д'Эверлеанетту, но на самом деле глава магов ООР занимал лишь первый и второй этажи здания, а четыре подземных уровня с выходом в Нижний город служили одним из штабов Тринадцатого департамента. Четыре других штаба находились под домами Кайрана де Марано, Адриана де ла Вар, Игни дель Даск и Николаса фон Вандекампфа.

Даргелу открыл сам хозяин дома.

— Надо же, успел. Проходи, — Кирандрелл, против обыкновения, был одет в черные штаны и рубашку, а его длинные волосы цвета расплавленного серебра были собраны на затылке и стянуты плетеным шнурком. Красивое лицо серого эльфа было серьезным и собранным. Вега, привыкший видеть щеголя-мага в совершенно ином виде, окинул коллегу удивленным взглядом.

— Кто-то умер? — осведомился он, вешая плащ на крючок.

— В смысле? А, ты об этом? — указал Кирандрелл на свой наряд. — Нет, скорее наоборот. Идем, покажу.

— Помнится, ты упоминал некромантию. Неужели у Александра в кармане оказался адепт и этой запрещенной школы магии? — поинтересовался следователь, спускаясь по тайной лестнице вслед за эльфом.

— Даже я не знаю, что может оказаться в кармане у нашего шефа, но на сей раз ты ошибся, — ухмыльнулся маг. — Да что там говорить, ты и сам все сейчас увидишь…

В дальней лаборатории, представлявшей собой круглую комнату с голым полом, вымощенным сиаринитом — даргел невольно поморщился — были начертаны последовательно вписанные октограмма, октаэдр и еще одна звезда с огромным количеством лучей — не менее тридцати двух. В переломных точках наружной октограммы дымились останки каких-то камней, а в воздухе, прямо над центром начертания, мерцал мертвенно-голубым свечением странный череп. Он не мог принадлежать ни эльфу, ни орку, ни дворфу, ни, тем более, человеку. Толстая кость бледно-желтого цвета, яйцевидная форма, правильные эллипсоидные глазницы, чрезмерно развитые челюсти и шипастые надбровные дуги. Зубы существа, которому принадлежал череп, внушали уважение — острые, «акульи», расположенные в два ряда.

Но череп неведомой твари привлек внимание Веги очень ненадолго. Гораздо больше его заинтересовал эльф, вернее, тело эльфа, лежащее в фокусе Силы на гранитном столе.

Это был ничем не примечательный эльф, высокий, светловолосый, зеленоглазый. Он был обнажен, светлую, едва тронутую загаром кожу местами покрывала сложная вязь рун, отдаленно похожих на эльфийские. Даргел тронул амулет под одеждой — и верно, в магическом зрении татуировки светились очень злым чародейством. Тонкие черты лица лесного убийцы исказила предсмертная судорога, в остекленевших глазах дрожала тень удивления. Грудь ассасина была рассечена почти до позвоночника — Вега вложил всю силу в этот удар.

— Я почти двое суток возился с одними только печатями, не позволяющими допрашивать труп, — прошептал Кирандрелл на ухо следователю. Тот только сейчас заметил, насколько вымотан лучший маг ООР. - потом еще почти столько же времени угробил на то, чтобы разобраться с начертанием для заклинания, и теперь у тебя есть пять вопросов. Старайся формулировать их так, чтобы у него не было возможности ответить двусмысленно, дух этого эльфа защищают столь сильные заклятия, что мне не удалось разрушить их все. Он будет сопротивляться до последнего. Ты готов?

— Да.

— Тогда я начинаю, — Кирандрелл встряхнул кистями, на мгновение расслабляя тонкие, длинные пальцы истинного мага, и запел заклинание, сопровождая его сложными пассами. Вега быстро формулировал в уме вопросы, одновременно наблюдая за серым эльфом.

Голос Кирандрелла поднимался все выше и выше, уже чуть не срываясь на визг, пальцы мелькали в воздухе с такой скоростью, что даргел не успевал за ними взглядом, по виску мага сползла капелька пота.

— Спрашивай, — прохрипел он, с явным трудом удерживая сложенные в странный знак пальцы.

— Кто тебя послал?

— Идущий в Тенях, — губы мертвого эльфа дрогнули, по лицу скользнула волна судороги. В следующий миг Веге показалось, что его голову пронзили раскаленным прутом. Боль была нестерпимой. Стиснув зубы, даргел упал на одно колено, заставил себя сосредоточиться и прошипел заклятие из родного мира, ограждающее от ментальных атак. Но барьер лишь смягчил следующий удар эльфа.

— Какова была твоя цель? — прохрипел следователь, с трудом сдержавшись, чтобы не сплюнуть кровь, тонкой струйкой текущую по горлу, на пол.

— Убить беловолосого скрипача, — воин Лиги сопротивлялся изо всех сил. Вега чувствовал, как трещат его почти непроницаемые щиты, и понимал, что времени очень мало. Бросив быстрый взгляд на Кирандрелла, он увидел, что маг стоит на коленях, и из уголка искаженного чудовищным напряжением рта и из точеных ноздрей сочится кровь.

— Какое место в иерархии Лиги ты занимаешь? — догадался даргел.

— Третья ступень, — удар бросил Вегу на пол, а кровь изо рта Кирандрелла уже не сочилась — текла.

— Почему Лига начала браться за убийства эльфов?

— Так решил Идущий в Тенях.

Пятый вопрос даргел не успел задать. Кирандрелла отшвырнуло к стене, искусно выплетенная сеть заклинания рухнула, и вся ярость убитого ассасина обрушилась на тех двоих, что посмели так с ним обойтись. Вега едва успел выставить новый барьер, как эльф ударил, ударил, вложив всю злобу и ненависть к мучителям, влезшим в самое сокровенное — в его душу. В этот момент Вега понял, что священники ошибались — есть у эльфов душа, и, как и люди, они не терпят, когда в нее лезут. Даргел не знал, на что они с Кирандреллом обрекли душу этого несчастного, но был уверен, что ничего хорошего ассасину в посмертии не грозит.

Вбросив все собранные за долгое время силы в ограждающий барьер, следователь пополз к гранитному столу, оставляя за собой размазанный кровавый след. Следующая атака воина Лиги едва не лишила его сознания, но тут вмешался Кирандрелл — с трудом приподнявшись на локте, маг бросил в пространство короткое заклятие — Вега почувствовал, как воздух задрожал от вложенной в него мощи. Края звезды засветились алым, руку даргела, лежащую на черте ожгло болью.

И внезапно он понял, что давление магии мертвого эльфа ослабло. Вега не знал, как долго это продлится, и потому, не раздумывая, бросился вперед, выхватывая катану. Время магии прошло, сейчас все решала скорость даргела и острота лезвия его меча. А ни на то, ни на другое следователь никогда не жаловался. Отсеченная светловолосая голова покатилась по полу.

Вложив вытертый клинок в ножны, Вега, пошатываясь, направился к Кирандреллу. Маг, стоя на коленях, тряс головой. Даргел помог ему подняться на ноги.

— Ничего себе, — тихо проговорил эльф, вытирая платком лицо, залитое кровью. — Я еще ни разу за свою почти тысячелетнюю жизнь не сталкивался ни с чем подобным. Воин Лиги Теней — и такая мощная ментальная атака…

— Могу тебя поздравить, я за свою богатую на разнообразные приключения жизнь тоже ничего подобного не видел, — мрачно сказал Вега. — Знаешь что, пойдем отсюда.

— Поддерживаю. Не знаю, как ты, а мне срочно необходим стаканчик-другой бренди.

— Поддерживаю.

— … Кирандрелл сказал, что эта ментальная мощь не могла происходить только от татуировок. Мы пришли к выводу, что ассасин был или заранее усилен магами, или сам являлся магом. Это все, — закончив доклад, Вега отпил коньяк из бокала. С момента окончания схватки с мертвым эльфом прошло четыре часа, и все это время даргел находился в состоянии легкого, но стойкого опьянения. Сперва Александр с неодобрением обратил на это внимание, но после того, как следователь закончил рассказ, глава ООР отнесся к некоторой его нетрезвости с пониманием.

— Отвратительно! — зло бросил Здравович и нервно прошелся по кабинету, провожаемый недоуменным взглядом Веги — даргел впервые видел шефа настолько взбешенным.

— Что именно? — рискнул задать вопрос следователь.

— Все! Все, что происходит вокруг этой ярлиговой Лиги Теней! Надо же было мне тогда так просчитаться! — Александр в ярости саданул кулаком по стенке недавно привезенного, и оттого пустого книжного шкафа — и глаза даргела округлились от удивления. Мощная дубовая стенка, которую не всяким молотом расшибешь, разлетелась от удара Здравовича, как картон. Сотворенное разрушение мгновенно остудило злость главы ООР. С досадой глянув на подчиненного, видевшего его вспышку, он сел за стол.

— Ладно. Что с Киммерионом?

— Все, как вы и предсказывали, — пожал плечам Вега. — Ничего не знает, фон Лард мертв, и потому вне подозрений, а ваши собственные силы он достаточно высоко оценивает, чтобы не позволять предположить, что это вы подослали к нему убийц из Лиги.

— Правильно оценивает, — улыбка Александра получилась донельзя скверной.

— Эль'Чант обещал мне списки тех, кто может точить на Киммериона зуб по причине профессиональной ревности. Я, конечно, проверю, но это пустышка.

— Почему ты так в этом уверен?

— Интуиция. Я привык доверять своей интуиции.

— Кажется, я тоже привык доверять твоей интуиции. На моей памяти она еще ни разу тебя не подводила.

— Благодарю. Какие будут дальнейшие распоряжения насчет этого расследования?

— Повтори еще раз, слово в слово, свои вопросы и ответы этого эльфа.

— Кто тебя послал — Идущий в Тенях, — начал даргел. Александр тут же вскинул голову.

— Он сказал именно «Идущий в Тенях»?

— Да.

— Не «Идущая в Тенях»?

— Нет. Он явно говорил о мужчине.

— Та-ак… — протянул Здравович. — Ситуация начинает запутываться. Давай дальше.

— Какова была твоя цель — убить беловолосого скрипача.

— Ясно. Дальше.

— Какое место в иерархии Лиги ты занимаешь — третья ступень.

Александр посмотрел на следователя с уважением.

— Вега, а с чего ты вдруг задал ему такой вопрос?

— От того, какую ступень он занимает, зависит степень его осведомленности. Я пытался понять, на какие вопросы он может ответить, а на какие — нет, — пояснил даргел.

— Неплохо, — пробормотал Здравович.

— Я же говорил, что в свое время занимал пост руководителя организации, схожей с ООР, — Вега начинал злиться. Его раздражало то, что Александр никак не мог принять того, что какой-то иномирец вдруг знает работу следователя по особым делам лучше, чем его проверенные люди.

— Хорошо. Давай дальше.

— Почему Лига стала браться за убийства эльфов — так решил Идущий в Тенях. Это был последний вопрос.

— И очень грамотный, хотя ты рисковал.

— Чем?

— Он мог не ответить, если Киммерион должен был стать их первой остроухой жертвой, — Александр покрутил в руках бокал с вином.

— Я об этом подумал. И решил, что риск того стоит. Теперь мы, по крайней мере, знаем, что Лига отвернулась от двух своих принципов — они убивают эльфов и используют магию.

— Причем не магию друидов, которой они пользовались испокон веков, а некую дикую смесь классики и псионики, — добавил Здравович. — Еще, судя по всему, Лига отказалась от табу на убийства детей. Я думал, это ошибка, но теперь понимаю, что ошибся я.

— В смысле?

— Неделю назад был убит наследный принц Париаса. Мальчишка десяти лет, сын халифа от первого брака. Второй его сын — от второй, ныне здравствующей жены. Принца застрелили из лука, стрелявшего видели — высокая изящная фигура, похожая на эльфа, в зеленом плаще с капюшоном. Я решил, что кто-то подделывается под Лигу, пытаясь ее очернить, но теперь вижу, что ошибся. Похоже, они плюнули на все свои соблюдаемые в течение тысячелетия принципы. После всего случившегося даже я не знаю, что ожидать от Лиги Теней, — проговорил Александр и залпом осушил бокал. На лбу залегла глубокая складка.

Несколько минут прошло в молчании. Наконец Здравович вновь заговорил.

— Я попытаюсь кое-что проверить, но в результате не уверен. На всякий случай, подготовь свою команду к отправлению.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

Александр ответил не сразу. Секунд тридцать он сверлил даргела пронзительным взглядом красно-карих глаз, и лишь потом отрицательно мотнул головой.

— Нет. Ты можешь идти.

Вега поднялся на ноги, поклонился и направился к выходу. У самой двери он резко обернулся.

— Простите, совсем забыл о еще одной странности, привлекшей мое внимание. Когда я пришел к Киммериону, у него в гостях находился Эль'Чант, впрочем, это само по себе ерунда. Но… Может, мне почудилось на концерте, но ведь лорд был смертельно ранен… А у Киммериона он выглядел совершенно здоровым, разве что слегка бледноватым.

— Что? — Здравович вскинул голову, взгляд его впился в следователя. — Бледноват, говоришь? А шарфа у него на шее не было? Или высокого воротника?

— Воротник был, — Вега припомнил роскошный камзол Вэйлианесса со стоячим воротничком, полностью скрывающим шею.

Александр скрипнул зубами и загнул такую тираду на смеси эльфийского, древнеимперского и неизвестного даргелу языка, что впору было записывать. После чего вскочил, набросил на плечи плащ, и, посмотрев на часы, пристегнул к поясу свой меч.

— Осталось два часа… Должен успеть. Вега, я жду тебя вечером.

Следователю осталось лишь недоуменно посмотреть вслед развевающемуся плащу главы Тринадцатого департамента, и посочувствовать не вовремя встретившемуся на пути Здравовича Николасу Вандекампфу. Главный аналитик под взглядом Александра вжался в стену, и, проводив глазами алый плащ, сделал страшные глаза.

— Что это с ним? — поинтересовался Николас у Веги, когда Здравович скрылся за дверью. Даргел неопределенно пожал плечами.

— Проблемы…

— У него?!? — глаза аналитика от удивления приняли круглую форму.

— У нас.

— Что случилось?

Вега еще более неопределенно махнул рукой. И тут же почувствовал импульс лима.

— Я слушаю.

— Забыл тебя предупредить, — раздался в голове усталый и раздосадованный голос Александра. — Секретность — «Z». Просвети тех, кому положено.

— Понял, — Здравович не стал даже слушать ответ следователя.

В Тринадцатом департаменте существовало несколько степеней секретности. Самая высокая из них — «ZZ». При степени секретности «ZZ» о деле знали только Александр и те, кому он сам говорил. Вторая степень — «Z-два» — позволяла в отсутствие Здравовича посвящать в суть дела работников ООР, список которых обсуждался опять-таки с Александром. Степень секретности «Z» автоматически включала в этот список глав всех внутренних отделов ООР и личного адъютанта Александра, то есть следователя де ла Вара, аналитика Николаса, мага Кирандрелла, оперативника Игни дель Даск и адъютанта Кайрана де Марано.

— Николас, ты не знаешь, где Игни, Адриан, Кайран и Кирандрелл?

— Игни с Адрианом пьют у меня в кабинете. У них опять депрессия на двоих. Кирандрелл приполз полчаса назад, злой, как тысяча демонов, заперся у себя и посылает всех туда, откуда всем мы вышли. Кайран как всегда отдыхает в «Кошке».

— И как ты исхитряешься всегда знать, где кто находится? — усмехнулся даргел. — Ладно, если не сложно, отправь наших алкоголиков в мой кабинет, а к Кирандреллу я схожу сам. Ситуация класса «Z».

— Понял. Пошел за алкоголиками, — отозвался Николас, хотевший уже было поинтересоваться, а с какой стати простой — ну, пусть даже не очень простой — следователь командует главам отделов. Но раз Вега знал суть ситуации под грифом «Z», значит, так надо. — Только… Ты уверен, что Кирандрелл тебя не пошлет… к Ярлигу?

— Уверен. Он частично в курсе проблемы, — ответил следователь, направляясь в сторону кабинета мага.

На его стук раздалось злое: «Какого Ярлига?», и звук удара чем-то тяжелым в дверь.

— Кирандрелл, это Вега. Не надо меня испепелять, — отозвался даргел, на всякий случай вставший сбоку от двери. Серый эльф вроде как отучился бросать в тех, кому не посчастливилось зайти к нему в те редкие минуты, когда он пребывал в скверном расположении душа, смертельные заклинания, но только после того, как случайно впечатал что-то очень неприятное из арсенала школы Изменения в Александра. Николас рассказывал, что Кирандрелл после того случая месяца два не показывался в штабах вообще, в том числе на Охотничьей, а когда вернулся, еще год ходил тише кошки. Но с тех пор прошло несколько лет, и эльф снова начал превращать невезучих визитеров в ящерок и ужей, а то и вовсе распылять по коридору. Потом их, конечно, собирали обратно… если успевали и не забывали. Веге крайне не хотелось повторить участь кого-либо из тех, про кого забыли. Один париасский коллега Кирандрелла, маг среднего уровня, который очень хотел побеседовать со знаменитым серым эльфом, провел в образе пушистого кролика полгода, прячась в закоулках коридоров штаба, а потом едва не попал на кухню.

— Заходи, — проворчал маг из-за двери. Даргел последовал приглашению.

Кирандрелл сидел в кресле за столом, перед ним стояла полупустая бутылка бренди, а в тонких пальцах медленно гасла россыпь маленьких молний. Следователь мысленно похвалил себя за предусмотрительность.

— Александр поставил гриф «Z», — сказал Вега, прислоняясь к косяку двери. — Сейчас все собираются в моем кабинете.

— Ясно. Сейчас допью бренди, и приду. Кайрана уже принесли?

— Думаешь, все так плохо?

— Сейчас узнаем, — философски заявил маг, доставая лим. — Кайран, морда пьяная, где тебя носит?

— Где надо, там и носит! — раздался нетрезвый голос личного адъютанта Александра Здравовича. — Что тебе надо?

— Ситуация «Z», — резко бросил Кирандрелл. — У тебя две минуты на то, чтобы слезть с женщины, протрезветь до сознательного состояния и одеться. По истечении этого времени я открываю портал. Конец связи, — положив лим на стол, маг встал. — Ну что, бренди будешь?

— Лучше коньяк, — улыбнулся Вега.

Спустя полчаса все наконец собрались в кабинете даргела.

Адриан олицетворял собой вселенскую тоску, рыжая Игни тщетно пыталась казаться трезвее, чем была на самом деле, Кайран был дико зол на всех и вся, и в первую очередь на Вегу с Кирандреллом, маг, не скрываясь, пил бренди из фляги. Лишь Николас спокойно сидел за столом, всем своим видом показывая, что раз уж он здесь единственный полностью трезвый, то он уж последит за тем, чтобы все было в порядке.

На самом деле, конечно, трезвыми были все. В конце концов, нервозность работы в ООР подразумевала отсутствие трезвенников, и каждый сотрудник департамента умел усилием воли заставить себя протрезветь почти моментально.

Вега обвел взглядом собравшихся глав внутренних отделов Тринадцатого департамента, устроившихся в его небольшом кабинете кто где — Кайран оседлал стул у стола, Адриан, закинув ногу на ногу, сидел в кресле у окна, рядом на подоконнике примостился сам Вега, Кирандрелл предпочел со всем удобством расположиться прямо на ковре, Игни прислонилась к стене в углу. Николас по молчаливому договору с Вегой занял его место за столом.

— Итак, господа и дама, у нас проблем с Лигой Теней. Ситуация степени «Z», — начал даргел…

Когда он закончил, в кабинете повисла зловещая тишина. Спустя минуту ее нарушили жуткие ругательства Кирандрелла. Серый эльф припомнил крепкие словечки всех известных ему языков, а языков этих было великое множество. Общий смысл его нецензурной тирады сводился к банальному: «я же говорил!». Николас и Кайран тоже погрустнели.

— В чем дело? — осведомился Вега, когда поток кирандрелловых ругательств иссяк.

— Александр не зря уточнял пол нынешнего главы Лиги, — мрачно отозвался маг. — Последние пять лет этот пост занимала Алиссара Янатари, моя младшая сестра. Первая серая эльфа — Идущая в Тенях. И если сейчас во главе этой эльфийской гильдии убийц стоит мужчина, значит, с Алиссарой что-то случилось.

— Подожди, а как она смогла стать Идущей в Тенях? Ведь там идет кровное наследование, перемешанное на какой-то хитрой друидической магии, — удивился даргел. — Кроме того, раз она серая, значит — маг, а магов в Лигу не берут.

— Во-первых, Алиссара — такой же выродок среди моего народа, как и Вэйлианесс Эль'Чант. Она полностью лишена способностей к магии, более того, успешно сопротивляется многим заклинаниям. Во-вторых… Она стала Идущей не случайно. Александру нужна была лояльность Лиги, и…

— Кирандрелл!!! — взвыли одновременно Кайран и Николас. Серый эльф мгновенно заткнулся и с виноватым видом уставился на опустевшую фляжку. В кабинете вновь повисло неловкое молчание.

Вега почувствовал себя лишним. Он понял, что сестра мага стала Идущей в Тенях благодаря Александру, которому не помешала бы дружба с главой Лиги Теней. И понял, что подробности этой истории его не касались. Ему еще не настолько доверяли.

Тишину прервало негромкое бульканье бренди — Кирандрелл при помощи магии достал себе новую, полую фляжку.

Главы внутренних отделов Тринадцатого департамента и следователь де Вайл разошлись лишь спустя полтора часа. Раньше всех ушел Кайран — с ним кто-то связался по лиму, и личный адъютант Здравовича, мгновенно протрезвев, извинился, и умчался. Потом, обсудив ситуацию и решив, что единственное, что сейчас в их силах — это дождаться прямых распоряжений Александра, сотрудники ООР разошлись кто куда. Вега отправился домой.

Он шел по улицам Мидиграда, залитым лучами рассветного солнца, и пытался бороться с тихой яростью, неудержимо поднимающейся из глубин души. Даргела раздражало, что его пытались использовать, более того, использовать вслепую, и раздражало понимание того, что он не имеет всей информации по расследуемому делу, которую мог предоставить ему Александр. И вся эта история Веге очень сильно не нравилась.

Кроме того, Вега был вымотан морально и физически, безумно болела голова после страшных ментальных атак мертвого эльфа, а его скудный запас магической энергии был полностью исчерпан в схватке. Даргел злился на собственную опрометчивость, на то, что выдал Кирандреллу о себе больше, чем хотел — де Вайл прекрасно понимал, что маг, хоть и был полностью выжат ментальным поединком, не мог не заметить того, что и следователь внес посильную лепту в их совместный бой с воином Лиги. А более всего Веге не нравилось то, что его кровь попала на сиаринитовый пол. Она, конечно, могла и полностью раствориться за то время, что они с Кирандреллом отсутствовали, но если нет… Даргел прекрасно знал, как его кровь взаимодействует с этим магическим камнем, и был уверен, что если маг успеет заметить пятна на полу и изучить их, то его неуязвимости придет конец.

В общем, в «Пушистую Наковальню» Вега пришел в крайне мрачном расположении духа. Огрызнулся на вялое приветствие еще не до конца проснувшегося Рагдара, запустил в стену снятым сапогом, и все же лег спать. Вечером ему предстоял непростой разговор с Александром.

* * *

— Аркана, к тебе гости, — раздался с потолка голос вездесущего Дью.

— Кто на этот раз?

— Я что, дворецкий? Выходи и посмотри, — дух-хранитель Цитадели Безумия сегодня явно был не в духе.

— Дью, впусти его, пожалуйста, — Аркана понимала, что если бы визитер представлял для нее опасность, ее бы об этом предупредили.

Хранительница Прайма приняла гостя на веранде, удобно устроившись в плетеном кресле. По ее желанию, с веранды открывался вид на горы и море с высоты птичьего полета.

— Красиво, хоть и не в моем вкусе, — раздалось за спиной Арканы.

— Зато в моем. Здравствуй, Асмодей. Признаюсь, не ждала твоего визита, — улыбнулась хозяйка, оборачиваясь к гостю.

У входа на веранду стоял человек. Его принадлежность к Абиссу выдавала только пылающая аура, в остальном же первый князь Асмодей выглядел какчеловек.

— Мои визиты часто бывают непредсказуемы, — демон обошел столик и уселся на перила веранды.

— Как и твои цели, — добавила Аркана. — И что же привело тебя ко мне?

— Дела, Хранительница. И официальная просьба о наложении Печатей и портале в закрытый мир.

Дракона удивленно приподняла бровь.

— Все так серьезно? Асмодей, я могу понять насчет мира, но Печати-то тебе зачем?

— Боюсь сорваться. Там такая тварь засела… Так и хочется ее испепелить, — демон сжал кулаки, глаза его стали багровыми, а в зрачках заблестели всполохи яростного пламени.

— Ты — и «не сдержаться»? я тебя не узнаю, — Аркана покачала головой. — Мир-то какой?

— Сорок восьмой в секторе h-35.

Дракона выругалась. Этот мир начал ей порядком надоедать за последнюю неделю.

— Дался вам этот сорок восьмой! Раадан, Валлентайн, Барды^[20] туда же, теперь ты…

— А Бардам что там нужно? — на лице Асмодея читалось искреннее удивление.

— Потенциальный ученик, что еще… В Прайме им делать больше нечего. К счастью, Раадан им объяснил, что мы и сами неплохо справляемся, а то только Контролирующих из соседней Вселенной нам не хватает для полного счастья.

— Это точно. Ладно, с Бардами понятно, Раадан разрешил им поиск учеников в Прайме, но что там забыл Александер? Да и сам Раадан тоже.

— Валлентайн работает. Подробностей не знаю, да и знала бы — сам понимаешь…

— Понимаю.

— А Творец… Откуда мне знать, чем вызвано его интерес к этому миру? Он мне об этом не рассказывает, — чуть более раздраженно, чем хотела, проговорила Аркана. Демон задумчиво на нее посмотрел, но ничего не сказал. — Тебе-то что там надо?

— Присмотреть кое за кем, — Асмодей неопределенно пожал плечами. — В общем, дело личного толка.

— Это твоя официальная просьба?

— Да. Наложение Печатей до третьего Круга ограничения, и портал в закрытый мир номер сорок восемь в секторе h-35.

— Даже не думай, — раздалось за спиной у демона. Асмодей резко обернулся… и выругался сквозь зубы.

У двери, небрежно прислонившись к косяку, стоял сероглазый человек лет тридцати на вид, с длинными каштановыми волосами.

— Почему, Раадан?!? Ты же знаешь, я должен быть там! Эта тварь…

— Ты должен быть где угодно, но только не там! — резко оборвал Первого князя Аббисса Творец Прайма. — Мир и так на грани явления Серого странника, на карту поставлено существование целого сектора, и твое там появление ничем хорошим не закончится.

— Но…

— Нет, Асмадей. Я знаю, почему ты так рвешься туда, но без Печатей тебе там делать нечего, а ограничение до третьего Круга… он тебя размажет. Просто и без выкрутасов. Прости, ты ведь и сам это понимаешь. Я знаю, что ты жаждешь мести. Жаль, но не в этот раз.

— Решил для себя это приберечь, — прошипел демон, теряя над собой контроль. Воздух на террасе ощутимо нагрелся.

— Держи себя в руках, Асмодей! — ледяной голос Арканы резко остановил нагревание, и температура начала быстро понижаться.

Яростно сверкнув глазами, князь вышел. Творец и Хранительница остались одни.

— Как же с ним бывает сложно… — выдохнул Раадан, падая в плетеное кресло и вынимая из воздуха банку пива.

— Почему он так рвется к сорок восьмому? — решилась спросить Аркана.

— Там возродился Левиафан. Ты слишком молода, чтобы это помнить, но… В свое время эта тварь едва не уничтожила Прайм. Мы все уцелели лишь благодаря Скульптору.

— Кто это?

— Неважно. Пока тебе достаточно знать, что он во много раз сильнее меня. Тогда он выдернул нас всех из небытия, отмотав время назад на три тысячелетия по исчислению Прайма, и мы успели остановить Левиафана. Больше всех досталось Дианари, именно после этого она стала Звездной Всадницей, но и Асмодей пострадал. В первую очередь — из-за нее, так что у нашего князя есть все основания люто ненавидеть Левиафана. Хотел бы я знать, какой урод освободил эту тварь…

— Вы пришли лишь для того, чтобы сообщить мне об этом и запретить выполнять просьбу Асмадея? — максимально холодно спросила Хранительница.

— Нет. Ты должна немедленно отправиться к границе сферы сорок восьмого мира в секторе h-35, и дожидаться связи со мной или Александером. Асмодея можешь взять с собой… пусть лучше будет под присмотром.

После таких слов Раадана Аркане было сложно помнить, что речь идет об одном из самых могущественных и древних демонов Прайма, Асмодее Повелителе огня, Первом князе Абисса.

— Это все?

— Да. До связи, — он поднялся на ноги и направился к выходу. В дверях Творец едва не столкнулся с Асмодеем.

— Не как демон — Творцу, а как друг — другу, скажу — Раадан, ты самый большой дурак, которого я когда либо видел.

Тот в ответ прошипел что-то неразборчивое и исчез.

— Ну что, выгонишь меня? Или был приказ присматривать? — с иронией осведомился Повелитель огня.

— Как хочешь. Можешь остаться, можешь уходить. У меня еще есть дела, — с этими словами Аркана Белое Пламя, дракона и первая Хранительница Прайма, покинула террасу. Асмадей же вновь занял свое любимое место на периллах балкона и, задумчиво глядя вниз, улыбался своим мыслям. В его голове рождался рискованный план.

Глава XXIV. Ничего непристойного…

— Хоть я и понимал, что воровством долго не проживешь, но выбора-то не было… А потом меня заметил Губерт. Заметил — и взял в ученики. Я нарочно при нашей первой встрече показал ему, что я такое, но на его решение это не повлияло. Ну, а о дальнейшей моей судьбе ты знаешь, — Киммерион устало улыбнулся и откинулся на одну из разбросанных по ковру подушек. Пальцы левой руки нежно поглаживали полированную деку скрипки. Той самой, которую подарил Губерт. Кайран де Марано знал, что говорил — осторожно уложенные в футляр, обломки чудного инструмента тут же вновь стали единым целым, и звучала скрипка ничуть не хуже, чем раньше.

— Ты в подземельях поседел? — тихо спросил Вэйлианесс. Он лежал рядом на ковре, положив голову на колени скрипачу. Эль'Чант даже не шевелился — боялся спугнуть странную связь, незримую, но от того не менее крепкую, возникшую между ним и Кимом. Нет, разумеется, между ними ничего не было, и быть не могло — просто голова лорда лежала на коленях Киммериона, и беловолосый эльф рассеянно перебирал короткие светло-золотистые пряди.

Вэйлианесс был абсолютно счастлив. Впервые за свою долгую жизнь он понял, что такое любить, любить полностью, без остатка, самое себя отдавая этой любви, и не имело значения, что Ким испытывал к нему лишь дружеские чувства. Лорд растворялся в этой любви, и не существовало более никого и ничего. Он понимал, что Киммерион никогда не ответит ему взаимностью, понимал, что для лесного эльфа такая любовь противоестественна, но он и не просил ничего. Он был счастлив оттого, что его голова лежала на коленях Кима.

— Окончательно — да, — после короткого молчания ответил эльф. — Первая половина моих волос стала белой в тот проклятый вечер, когда моя беременная сестра была вынуждена на моих глазах отдаваться трем пьяным ублюдкам, чтобы получить деньги мне на лекарства. А меня заставили на это смотреть. И если я закрывал глаза или пытался отвернуться, они ее били, или придумывали что-нибудь похуже. А потом, когда они ушли, Лианэй сказала: « — Зато у нас теперь есть две золотые марки…». Я думал, что умру. Я надеялся, что умру. Это была подлая, эгоистичная надежда, но она была. Я был готов совершить самое страшное преступление, только мысль о том, что Лиа без меня не выживет, остановила меня. А так хотелось войти вечером в какой-нибудь ресторан, где кутит вся эта «золотая молодежь», достать меч, и убивать. Убивать до последнего вздоха. Пока кто-нибудь из этих ублюдков не окажется ловчее, быстрее, хитрее, умелее или попросту везучее, и не отправит на тот свет уже меня. Очень хотелось, — руки Киммериона дрожали. Вэйлианесс перевернулся на живот, осторожно взял в свои руки тонкие кисти скрипача и прижался к ним губами.

— Тебе нельзя умирать, — прошептал он. — Если ты умрешь, мир тоже умрет. Тебе нельзя умирать… Понимаешь — нельзя!

— Вэй… Прости меня, — неожиданно сказал Ким. Лорд с удивлением поднял голову и посмотрел возлюбленному в глаза. — Я не имел права появляться в твоей жизни.

— Ты даже не представляешь, насколько я рад, что познакомился с тобой, — все так же тихо заговорил Эль'Чант. — Ким, моя жизнь была бессмысленной до нашей первой встречи. Я жил, работал, дрался на дуэлях, иногда писал пьесы для театра, небольшие фортепианные произведения, стихи… Спал, ел, занимался сексом… Страшно вспомнить, сколько любовников и любовниц у меня было за последние сто лет. Но все это было существованием. Бессмысленными функциями организма. Только когда я встретил тебя, я понял, что такое любовь, настоящая любовь, а не тот фальшивый коктейль из похоти и вожделения, который прячется под ее маской. Только тогда я понял, что любовь — это и есть смысл жизни. Настоящая любовь. И не важно, взаимна она, или нет. Я начал жить после того, как умер, — Вэй с улыбкой коснулся шрама напротив сердца под расстегнутой на три верхние пуговицы рубашкой. — И все это лишь благодаря тебе. Если бы не ты, я так и оставался бы до конца жизни набором функций организма.

— Но ты ведь знаешь, что я… — Вэйлианесс не дал ему договорить, прижав палец к губам скрипача.

— Киммерион, ты не понимаешь. Мне не нужно спать с тобой или целовать тебя для того, чтобы быть счастливым. Настоящая любовь дарует счастье взглядом. Я счастлив оттого, что могу смотреть на тебя, слышать твой голос, ты делаешь меня счастливым, когда улыбаешься или хмуришься, пьешь свой любимый виски или играешь на скрипке. Каждое твое движение, каждый твой вдох — мое счастье. И для того, чтобы быть счастливым, мне не нужно с тобой спать.

Ни слова не говоря, Киммерион обнял Вэя. Тот положил голову ему на плечо, и они сидели так около часа.

А потом Ким взял скрипку.

И Вэйлианесс был счастлив.

— Вэй, я очень устал сегодня, — сказал Ким, допив виски из стакана. — Скоро уже утро, и я сейчас усну прямо здесь, если сейчас же не дойду до кровати.

— Я тоже хочу спать, — улыбнулся Вэйлианесс. Гибким движением поднялся с ковра, помог встать Киммериону, и в этот миг открылась дверь гостиной.

Они обернулись одновременно.

На пороге стоял высокий черноволосый человек в бархатном темно-вишневом камзоле, высоких сапогах из мягкой кожи и алом плаще. У человека были красно-карие глаза и резкие черты лица. На поясе висел длинный меч в потертых ножнах, не вяжущихся с роскошью одежды. Впрочем, Александру Здравовичу никогда не было дела до того, подходят ли Сюзерен и его ножны к костюму, или нет.

— Доброй ночи, Киммерион. Здравствуйте, лорд Эль'Чант.

Ким смертельно побледнел. Его лицо исказила ненависть, в изумрудных глазах запылали искры безумной ярости.

— Что вы здесь делаете?.. — хриплым, дрожащим от едва сдерживаемого бешенства голосом начал он, но Здравович оборвал его коротким взмахом кисти.

— Уйми свой гнев, Киммерион. В конце концов, ты не в том положении, чтобы задавать такие вопросы, тем более — мне, — холодно проговорил Александр. Он остановился в дверях, прислонившись к косяку плечом.

— Что вам нужно? — эльф едва сдерживал желание броситься мгновенно на своего заклятого врага, вцепиться пальцами, сильными, как у любого вампира, в горло, и смотреть, как угасает подобие жизни в красно-карих глазах. Сдерживал, так как знал — не получится.

— Я надеялся, за прошедшие полтора года ты поумнел. Видимо, зря. В общем-то, я пришел не к тебе. Лорд Эль'Чант, мне очень жаль, но я не заинтересован в том, чтобы в Мидиграде росло поголовье вампиров. Мне, правда, жаль. Простите.

Только что он стоял у двери. Спокойно стоял в расслабленной позе, прислонившись к косяку, сложив обтянутые черными перчатками руки на груди. И спустя мгновение, с невероятной скоростью преодолев разделявшее его и Вэйлианесса расстояние, Александр выбросил вперед руку с выхваченным в прыжке мечом.

Киммериону показалось, что время замедлило свой ход. Медленно, очень медленно лезвие Сюзерена прорвало рубашку на груди Вэя, медленно проникло в грудь, пронзая сердце, и так же медленно, но очень хищно и непристойно высунулось из спины. Эльф вскинул руки, его пальцы, несколько минут назад сжимавшие пальцы Киммериона, сомкнулись на лезвии меча, он уже не замечал, что сильно ранит ладони о бритвенно-острый клинок… Ноги лорда подогнулись, и Вэйлианесс упал перед Александром на колени. Киму это показалось верхом какого-то чудовищного, извращенного бесстыдства. Вэйлианесс стоял на коленях перед Александром Здравовичем. Лишь мгновение.

Убийца сделал шаг назад, одновременно толкая серого эльфа в плечо. Лорд соскользнул с меча и упал на спину. На его губах пузырилась кровавая пена, между пальцами, прижатыми к ране, струилась горячая, темно-красная, соленая кровь. По лезвию Сюзерена скользнул белый шелковый платок — скользнул, и упал на пол. Бесшумно. Перепачканный кровью Вэйлианесса белый шелковый платок с отвратными багровыми пятнами. Непристойно. Меч с тихим шуршанием проник в ножны, как мужчина проникает в женщину. Непристойно…

Его охватило странное оцепенение. Это было непристойно — стоять, и смотреть, как убийца последнего дорогого Киммериону существа разворачивается и выходит из гостиной. Смотреть, как с каждой секундой драгоценная алая влага покидает тело Вэйлианесса, расползаясь жутким пятном по светло-серому ковру, было непристойно.

Скрипач не знал, сколько времени он так простоял. Из оцепенения его вырвал тихий шепот.

— Ким…

Он рухнул на колени рядом с другом и потянулся зубами к собственному запястью. Вэйлианесс перехватил его руку слабеющими пальцами.

— Не поможет… уже нет… Прости, но… Кажется, это все. И совсем не страшно…

— Вэй! Не смей, слышишь, не смей! Не смей умирать! — кажется, Киммерион заплакал. — Ты не имеешь права!

— Увы… Ким, выполни мою последнюю просьбу, — каждое слово давалось лорду с трудом. Кровь уже сочилась у него изо рта, непонятно, каким образом он заставлял себя оставаться в сознании. — Клянись, что выполнишь!

— Клянусь, — простонал он сквозь слезы.

— Выпей мою кровь. Всю. Полностью. Это даст тебе силы, теперь я знаю. Мне уже не помочь, этот клинок… Я уже мертв. Выпей мою кровь, и уходи. Уходи отсюда, но открой окно… Восход с этой стороны… обескровленное тело вампира… эльфа или нет… солнце превратит в пепел… теперь — знаю… Выпей кровь… станешь сильнее… тебе понадобится… Я так хочу.

Какими-то жалкими останками сознания Ким трижды проклял себя за опрометчивую клятву, но уже ничто нельзя было изменить. Любая клятва священна, клятва умирающему священна вдвойне, клятва же умирающему другу нерушима.

— Хорошо…

— Ты не можешь подарить мне поцелуй мужчины, для тебя это противоестественно…

Непристойно. Непристойно. Непристойно.

— Вэй…

— Не перебивай меня… Ты не можешь подарить мне поцелуй мужчины, тогда подари мне прощальный поцелуй вампира… — он запрокинул голову, подставляя для укуса горло.

И в этот момент Ким понял — в любви не бывает ничего непристойного. И вместо того, чтобы просто всадить клыки в сонную артерию, он обхватил руками голову Вэйлианесса, и коснулся губами его губ.

Несколько мгновений — не больше — длившихся вечность.

В любви нет ничего непристойного. Ничего, кроме притворства.

Притворства не было.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Потом Киммерион медленными глотками пил кровь друга. Возлюбленного? Нет.

В любви нет ничего непристойного.

Притворства не было. Не было и любви. Осталось только холодное, обескровленное тело на дорогом светло-сером ковре, и открытое окно, выходящее на восток.

И вампир, одиноко бредущий по улицам Мидиграда. По щекам вампира катились слезы, а тонкие губы шептали — в любви нет ничего непристойного.

Некому было увидеть, как в открытое окно спальни проникает высокая тень. И как эта тень, с тяжелым предметом, завернутым в алый плащ, выходит уже через дверь, проведя в доме около получаса. Она вместе со своей ношей села в подъехавшую закрытую карету, и карета умчалась. Но никто этого не видел. Или просто не обратил внимания…

Киммерион вернулся домой через час после восхода. Следы слез на его щеках давно просохли, искаженные горем черты разгладились, и руки более не дрожали. Но зеленые глаза, в которых вечно бушевали отблески изумрудного огня, потеряли свой лихорадочный блеск, они стали пустыми и безжизненными, и каждый, случайно встретившийся взглядом с эльфом, спешил отвести глаза.

— Доброе утро, милорд, — поприветствовала его Ниалэри, заботливо расправлявшая листья цветов на клумбе, которые пострадали от падения обломившейся ветки вишни.

Ким кивнул в ответ и зашел в дом. Он сразу направился в гостиную.

Окно было распахнуто. По светло-серому ковру рассыпался пепел, повторяющий очертания тела. Там же лежала наполненная пеплом одежда Вэйлианесса, и слегка спутанные светло-золотистые пряди его волос.

Несколько минут вампир молча смотрел на то, что осталось от его друга. Потом он собрал пепел в небольшую шкатулку, туда же убрал волосы. Ковер эльф отнес на чердак, попросив Ниа, только после этого допущенную в гостиную, позаботиться о том, чтобы новый ковер был доставлен к вечеру. День скрипач провел в своей спальне, то сжимая в руках скрипку, то заходясь короткими спазматическими рыданиями, но вечером уже никто не смог бы догадаться, как тяжело беловолосый эльф переносил потерю друга. Киммерион принял решение, и намеревался во что бы то ни стало претворить в жизнь созревший в обезумевшем, но уже холодном и трезвом сознании план.

Александр Здравович должен был умереть. Сейчас, или через год — неважно. Но он должен был умереть, и умереть от руки Киммериона.

Киммерион впервые в жизни заглянул в глаза Одиночеству. Нет, он и ранее, бывало, оставался один, но тогда мысли эльфа занимал вопрос — как выжить, и со своей безумной жаждой жить — и отомстить — Ким никогда не задумывался об одиночестве.

Сейчас эльф понял разницу между тем, когда ты один потому, что ты — одиночка, и тем, когда ты один потому, что у тебя никого нет. Два лика одиночества смотрели на него глазами лорда Вэйлианесса Эль'Чанта.

— Милорд, скажите, лорд Вэйлианесс придет сегодня ужинать? — поинтересовалась Ниалэри, когда Киммерион спустился вниз.

— Нет. Лорд Вэйлианесс больше не придет ни завтракать, ни обедать, ни ужинать, — тихо ответил он.

— Но… почему? — растерялась девушка. Она уже привыкла к тому, что последнюю неделю Эль'Чант не покидал дом Кима вовсе, а до того ежедневно проводил в обществе скрипача едва ли не полдня.

— Потому что лорда Вэйлианесса больше нет, Ниа, — еще тише проговорил эльф, опустив голову, и вышел на улицу, успев услышать, как горестно вскрикнула, всплеснув руками, Ниалэри, как она всхлипнула, опускаясь на пол… Но ему сейчас не было до этого дела. Впереди был долгий и сложный разговор, от которого зависело столь многое, и Киммериону следовало к нему подготовиться.

Он быстро шел по улицам, вдыхая воздух вечернего Мидиграда, и никто не подошел к нему выразить восхищение игрой маэстро, никто не попросил автографа, никто не интересовался датой следующего концерта, впрочем, они просто не узнавали Бельвегора Белого Эльфа.

Вместо привычной всем маски, шелкового колета и роскошного плаща снежно-белого цвета на скрипаче был черный кожаный дублет, такие же брюки, и темно-серый плащ с капюшоном. Длинные волосы Ким убрал под шляпу, а скрипку оставил дома. Никому и в голову не приходило, что этот лесной эльф со свежим шрамом на щеке и потухшими зелеными глазами имеет что-то общее со знаменитым Бельвегором.

Перед крыльцом «Пушистой Наковальни» он на несколько минут задержался. Невидяще глядя на вывеску таверны, Ким раз за разом прогонял в голове предстоящий разговор. И очень надеялся, что его дерзкий план увенчается успехом.

В зале было шумно и накурено. Неудивительно — в дальнем углу смолили трубки трое дворфов — редкие гости в Империи. За несколькими сдвинутыми столами у стены высокий эльф что-то горячо доказывал двум магам невысокого ранга, попивающим вино из высокого и узкого глиняного кувшина. Стражники расслаблялись элем и игрой в кости, несколько легионеров, судя по эмблемам на плечах и груди — из Четвертого легиона — мрачно уничтожали содержимое пузатой бутыли. Надпись на боку бутыли определяла, что пили доблестные воины не абы что, а отменный орочий самогон.

Вегу Киммерион обнаружил за угловым столом возле камина. Следователь сидел один, пил эль из большой кружки, и время от времени отгонял взмахом руки долетавшие к нему через весь зал клубы дыма от дворфова курительного зелья.

Глубоко вдохнув и резко выдохнув, эльф направился мимо столов и скамеек к камину.

— Добрый вечер, виконт, — вежливо поклонился он Веге. Следователь вздрогнул, вырванный его появлением из глубокой задумчивости.

— Здравствуйте, маэстро. Не ожидал вас здесь увидеть.

— Меня привело к вам важное дело. Надеюсь, я не сильно вам помешал?

— Нет, что вы. Очень рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, более эксцессов с вами не происходило?

— Премного благодарен за заботу, виконт. Все в порядке.

Вега поставил кружку на стол, и впился взглядом в неожиданного собеседника. Он сразу отметил и свежий шрам на щеке, незамеченный им в особняке Киммериона, и мертвый взгляд изумрудных глаз, из которых исчез вечный огонь неудержимой души, и темные тона одежды… Ему было ясно, как день, что что-то случилось. Что-то, что заставило эльфа придти нему.

— Киммерион, может, мы оставим фальшивую вежливость и идиотские расшаркивания вроде вопросов о здоровье вашей любимой лошади для тех, кому более нечем заняться, и перейдем сразу к делу? — резко спросил даргел.

— Вы правы, виконт, — Ким слегка склонил голову.

— Я же просил вас называть меня по имени!

— Простите, Вега.

— Что привело вас ко мне? — проговорил следователь уже спокойнее.

— Если вы не против, я предпочел бы говорить об этом в более спокойной обстановке. Здесь слишком шумно, а в таком шуме легко спрятать любопытные уши.

— Мы можем подняться ко мне. Я снимаю здесь несколько комнат во флигеле.

— Это было бы великолепно.

В самой большой из трех комнат, служившей гостиной, Вега достал из бара бутылки коньяка и виски, разлил напитки по бокалам, и, усевшись на подоконнике, Ким отметил, что следователь бледнее, чем обычно, а в глубине антрацитовых глаз, пристальный взгляд которых ни на секунду не отрывался от Кима, залегла тень усталости. Глубоко вдохнув и пригубив виски, скрипач начал.

— Простите, но я начну издалека. Так вам будет понятнее причина моей необычной просьбы. Дело в том, что когда я приехал в Мидиград, я встретил здесь женщину. Я был молод и глуп, она — хороша собой… В общем, я влюбился. Первое время все было замечательно. Мне казалось, она отвечает мне взаимностью. А потом она исчезла. Я искал ее всеми доступными мне способами, но так и не нашел. А через три месяца после ее исчезновения я случайно услышал, что на площади Пяти Эшафотов казнят ведьму. Нам, эльфам, чужда человеческая любовь к зрелищам, подобным казням, но что-то заставило меня отправиться на площадь Смерти — ведь так, кажется, называют это место в народе?

Не передать словами, что я почувствовал, видя, как моя возлюбленная кричит от боли, а беспощадный огонь пожирает ее одежду, прекрасные волосы, лижет кожу… Я потерял рассудок. Расшвырял всех, кто был вокруг, прорвался к эшафоту, перерубил мечом цепи… Не знаю, как мне это удалось, и почему меня не остановили. Я плохо помню эти минуты… — Ким залпом осушил бокал. В его глазах стояла боль. — Я помню, как прыгнул на эшафот, и у нее в этот момент от жара лопнули глаза… Следующее, что я помню — стражники оттаскивают меня от смердящего куска обгорелой плоти, который еще час назад был молодой женщиной, привлекательной и полной жизни. Естественно, она была уже мертва.

Тринадцатый департамент, отправивший мою возлюбленную на костер, заподозрил меня в соучастии. Ведь ее казнили не за что-то, а за использование запрещенных форм некромантии, за кровавые ритуалы и гримуары, за убийства ни в чем не повинных людей… и эльфов. Я не мог в это верить. Кричал, что она невиновна, что они — бессердечные убийцы, потом — что мне плевать на остальных людей и эльфов, что она…

В общем, я провел немало времени в подземельях ООР, и не могу сказать, что у меня сохранились приятные воспоминания о вашем департаменте. Уже потом, когда я оказался на свободе, я начал понимать, что любил чудовище. Понял — но простить не смог. У меня до сих пор перед глазами стоит ее обгорелое тело, и иногда я, проснувшись, чувствую запах горелой плоти. Ее плоти. Теперь вам понятна причина моей ненависти к Александру Здравовичу?

— Вполне, — хрипло отозвался Вега. — Прошу вас, продолжайте, Киммерион.

— Я понимал, что ООР занимался своей работой. Но простить я не мог. Да и сейчас, наверно, еще не могу. Но… — Ким тихо, как-то натянуто рассмеялся. — Природа наградила меня крайне деятельной натурой и любовью к приключениям. Я не могу жить без музыки, но сейчас, в связи с гибелью лорда Эль'Чанта…

— Что?!? — следователь вскочил, пузатый коньячный бокал выскользнул из его пальцев, разлетелся десятками стеклянных брызг… — Что вы сказали?

— Вы не знали? Сегодня ночью лорд Эль'Чант был убит на окраине Вольного квартала грабителями, когда возвращался от меня к себе домой. Вэйлианесс, безусловно, был прекрасным фехтовальщиком, и в другой ситуации он бы отбился от нападавших, но, к сожалению, он не до конца оправился от раны, полученной во время покушения на меня в Императорском Театре, — эльфу удалось без запинки проговорить газетную ложь, с которой он успел познакомиться по дороге в «Пушистую наковальню». ООР, надо отдать им должное, умели работать оперативно, и ни у кого не возникло сомнений, что страшно изуродованное ударами ножей, кистеней и кастетов тело, найденное в канаве, принадлежало именно Эль'Чанту. Киммерион тоже не имел причин сомневаться в мастерстве магов школы Изменения, работавших в Тринадцатом департаменте.

— Примите мои соболезнования, — глухо проговорил даргел, и, достав из бара новый бокал, наполнил его до краев. Вампир последовал его примеру. — За достойнейшего из серых эльфов. Да будет земля ему пухом, — и залпом осушил бокал.

— Да будет земля ему пухом, — эхом отозвался скрипач. Он был удивлен. Или Вега настолько прекрасный актер, или он и в самом деле не знал о смерти Вэйлианесса.

— Когда это случилось?

— Примерно за час до рассвета, — ответил эльф, удивленный вопросом.

— За час до рассвета… Он говорил о двух часах… Все сходится, — прошептал следователь так тихо, что Киммерион расслышал эти слова лишь благодаря обостренному в десятки раз слуху вампира. — Продолжайте, прошу вас, — проговорил Вега уже громче.

— Сейчас я в несколько раз сокращу свою концертную деятельность, а в ближайшие два месяца не буду выступать вовсе. Но… Я понимаю, что Вэй погиб из-за меня. Если бы он не бросился между мной и стрелой убийцы, то не был бы ранен, а если бы он не был ранен, то вполне смог бы отбиться от грабителей… И я хочу отомстить за него, — неожиданно резко закончил скрипач.

— Кому? Грабителям?

— И им тоже. Но в первую очередь — Лиге Теней.

— Даже так? — усмехнулся даргел.

— Вега, я знаю, вы следователь ООР. Стало быть, вы работаете со своей группой. Возьмите меня, — уверенно проговорил эльф, глядя прямо в антрацитовые глаза.

Вега не смог — или не посчитал нужным — скрыть своего удивления. Брови его взлетели вверх, губы искривила саркастическая улыбка.

— Киммерион, простите, но вы десять минут назад рассказывали мне о своей лютой ненависти к Тринадцатому департаменту, а теперь хотите вступить в его ряды. Я вас не понимаю.

— Я осознал свою неправоту. Чтобы ненависть пропала, потребуются еще немало времени, но… Я ненавижу вашу организацию сердцем, не разумом. А с тех пор, как погибла моя возлюбленная, я научился держать свои эмоции под контролем.

— Честно говоря, до сих пор я за вами этого не замечал, — усмехнулся даргел.

— Вега, я вас даже не прошу — умоляю — взять меня в команду. Я потерял единственного, друга, я не могу больше выступать, я теряю волю к жизни! Мне необходима эта месть! Если вы откажете мне, я сам займусь Лигой, и ваш подвиг, когда вы спасли меня с эшафота, окажется бессмысленным. Я хорошо понимаю, что у меня нет ни единого шанса против этих эльфийских убийц, которых учат их профессии едва ли не с рождения, но меня это не остановит! — Киммерион вскочил, его потухшие было глаза вновь яростно горели. — Мы в ответе за тех, кого приручили! — Вега поперхнулся коньяком. Никак не ожидал он знаменитой цитаты от этого беловолосого эльфа. Впрочем, даргел уже неоднократно убеждался в том, что мудрые люди под разными солнцами разных миров порой произносили одинаковые мудрые слова. А Ким продолжал. — Вы спасли мне жизнь, виконт Вега де Вайл! И теперь…

— Я в ответе за нее? — следователь насмешливо-вопросительно изогнул бровь. Киммерион смущенно замолчал. Несколько минут прошли в тишине, прерываемой лишь тихим плеском коньяка в бокале де Вайла.

— Простите. Я не сдержался. Наверно, мне не стоило приходить, — наконец заговорил эльф. Тихо, и как-то обреченно. — Я должен перед вами извиниться за свои злые слова, которые я бросил вам в лицо, не подумав. Тогда, после того, как вы во второй раз спасли мне жизнь, я… я думал, что Здравович специально подослал вас. Я ошибся. Простите меня. И… прощайте.

Киммерион развернулся и пошел к двери, до последнего момента надеясь, что его пламенная речь возымеет действие, что Вега остановит его и…

Вега не произнес ни слова.

— Прощайте, — эльф вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. И лицом к лицу столкнулся с Рагдаром.

Северянин окинул скрипача долгим взглядом.

— Дурак ты, эльф. Умный, а какой дурак, — и, обойдя застывшего столбом Кима, вошел в квартиру, закрыв за собой дверь.

Вернувшись домой, Киммерион проигнорировал заботливо накрытый Ниалэри ужин и сразу отправился в гостиную. Мельком отметив, что новый ковер как две капли воды похож на старый, эльф уселся в кресло у камина и налил виски в стакан. Его план, казалось, продуманный до мелочей, рассыпался подобно карточному домику.

Тихо вошла Ниа. Взгляд ее покрасневших от слез светло-синих глаз беспокойно скользнул по фигуре скрипача, изваянием застывшей в кресле.

Киммерион впервые за всю свою жизнь не знал, что ему дальше делать.

— Я слушаю.

— Вега, это Александр. Я жду тебя через час. Завтра утром ты вместе со своей группой отправляешься в Париас. Порталом.

— Хорошо.

— Ты хочешь меня о чем-то спросить?

— Да. В моей команде появился новый… сотрудник.

— Кто?

— Киммерион.

Несколько секунд Здравович молчал.

— Хорошо. Зайди к Николасу и возьми у него кольцо, лим, и все прочее для своего эльфа. При встрече поговорим об этом твоем «новом члене команды» подробнее. Вега, я надеюсь, ты отдаешь себе отчет, чем рискуешь?

— Естественно.

— До завтра, — глава ООР, как всегда, оборвал разговор в тот момент, когда считал его законченным. Даргел выругался, и сунул лим в карман.

Киммерион с сожалением смотрел на пустую бутылку. Виски закончился. Внезапно кольцо Веги у него на пальце начало светиться мягким изумрудным светом. Эльф вспомнил, что ему говорил следователь по поводу кольца, и повернул камень по часовой стрелке.

— Киммерион, какого дьявола мы все должны тебя ждать? — раздался в голове вампира раздраженный голос де Вайла. — Вся команда в сборе, только тебя нет.

— Но я… — пробормотал ошарашенный скрипач.

— Я не желаю слушать твои объяснения и оправдания! У тебя двадцать минут на то, чтобы добраться до «Короны Севера», в противном случае отдам Кирандреллу для опытов, — Вега оборвал связь.

Секунд тридцать Киммерион сидел, тупо уставившись на кольцо, и пытался не слишком трезвым разумом осмыслить услышанное. Потом резко вскочил, на ходу застегивая колет, подхватил шляпу, заправил под нее волосы, набросил на плечи плащ.

— Ниалэри, я уезжаю! Вернусь поздно! — с этими словами эльф стрелой вылетел во двор, бросился к конюшне, строительство которой закончилось неделю назад. Ким за полминуты оседлал великолепного рыжего коня, игнорируя калитку, заставил жеребца перепрыгнуть пятифутовый забор и бешеным галопом помчался к «Короне Севера».

— Ты опоздал на три минуты, — мрачно констатировал Вега, посмотрев на наручные механические часы дворфской работы — баснословно дорогую вещь.

— Я едва не загнал коня! — возразил скрипач, поправляя ножны, сбившиеся во время скачки.

— Это твои проблемы. Запомни — я не терплю, когда члены моей команды опаздывают на назначенные мною встречи.

— Вега, вы меня не…

— Во-первых, изволь называть меня на «ты». Во-вторых, у меня нет времени выслушивать твои оправдания. Мы и так начинаем на полчаса позже из-за тебя. Идем.

Вся команда даргела расположилась в одном из небольших кабинетов на втором этаже. «Корона Севера» была не таверной, а чем-то вроде ресторана приватного типа, и комнат для постояльцев здесь не держали.

Вокруг стола причудливой формы расположились: уже знакомый Киммериону варвар Рагдар, задумчиво изучающий этикетку на одной из стоящих на столе бутылок. Коротко стриженый стройный молодой человек в одежде мага, быстро что-то строчащий в пухлом блокноте. Невысокий мужчина лет сорока, с объемным брюшком и умными глазами, на губах которого играла загадочная улыбка человека, всегда знающего чуть больше, чем остальные.

— Этот тощий — Ларис, наш маг, выпускник Университета. Не в меру умный пузан — Вернер де Рогед, аналитик. Рагдара и меня ты знаешь. Господа раздолбаи, имею честь представить вам нового члена команды. Киммерион, он же Бельвегор Белый Эльф. Пока не придумаем занятие по силам — штатный музыкант и некоторая боевая поддержка. Ким, не стой столбом, садись. Вина не предлагаю, ты и без того нетрезв. Надеюсь, в последний раз.

Скрипач, все еще пребывающий в состоянии шока, усугубленном необычайной манерой речи Веги, тихо сел на диванчик рядом с Рагдаром. Северянин дружески кивнул ему и вернулся к изучению этикетки.

— Итак, господа, завтра утром мы с вами отправляемся в Хайклиф. Порталом, который обеспечат наши маги — Ларис, я не про тебя. Я еще помню, как ты ночью телепортировал нас в «Кошку», а оказались мы в фонтане на аллее Скрещенных Шпаг.

Юный маг тут же принялся оправдываться.

Тем временем немного пришедший в себя эльф присмотрелся к следователю. И понял, что за массой ироничности и шутливости Вега крайне раздражен и зол.

— Ладно, господа, пошутили — и хватит, — оборвал оправдания мага и шуточки остальных даргел. Теперь поговорим о деле. Кстати, Киммерион, это тебе — лим, кольцо, и прочие полезные и не очень вещицы. Об их прямом назначении я расскажу тебе позже, консультацию по применению артефактов для иных целей проведет Рагдар. Если захочет. Повторяю, господа — завтра мы отправляемся в Хайклиф. Там мы должны отыскать одну женщину. Серую эльфу. Ее зовут Алиссара Янатари, и она — Идущая в Тенях. Наша задача — отыскать ее, и помочь целой добраться до Мидиграда. Подчеркиваю — помочь, а не заставить.

— Подожди, капитан, но… Я не совсем понимаю, как это может быть — серая во главе Лиги. Да еще и женщина, — проговорил Вернер.

Вега вздохнул, восстанавливая в памяти разговор с Александром.

— Я надеюсь, ты понял, что Алиссара должна отправиться с вами в Мидиград добровольно?

— Разумеется, — глухо проговорил даргел. Он находился в состоянии крайнего бешенства. Раздражало все. — Но я так и не понял, что нам делать, если она пошлет нас к Ярлигу в задницу.

— Во-первых, не выражайся в моем присутствии. Во-вторых… Если Алиссара откажется, передай, что я очень прошу ее со мной встретиться. Просто очень прошу.

Вега усмехнулся. Он впервые слышал, чтобы Здравович кого-то о чем-либо просил.

— Как прикажете. Где именно нам ее искать?

— Она направляется по окраинам Империи в сторону эльфийских лесов. Одна. Примерно через неделю Алиссара будет проезжать через Хайклиф. Вы должны нагнать ее и предложить помощь. Просто как случайные путники, которые решили оказать услугу молодой и привлекательной девушке.

— Как прикажете.

— Только если вам не удастся дипломатически — подчеркиваю, дипломатически — уговорить ее принять вашу помощь, ты должен передать ей мою просьбу.

— Как прикажете, — в третий раз повторил даргел.

— Что ты заладил — «как прикажете», да «как прикажете»?

Вега поймал взгляд Александра и смотрел в глаза шефу в течение нескольких минут.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил Здравович, прерывая затянувшееся молчание. Это молчание вернее всяких слов сказало следователю, что от него скрывают немалую часть информации.

— Да, — де Вайл дерзко вскинул голову, не отводя взгляд.

— Я тебя слушаю.

— Александр, если вы планируете и далее использовать меня как инструмент, не имеющий собственной воли и собственных мозгов, то не ждите от меня иных результатов, — с вызовом проговорил Вега.

Здравович скривил губы в подобии улыбки. Даргелу стало не по себе. Он только сейчас понял, сколь остер клинок, на лезвии которого он так дерзко балансировал.

— О чем ты?

— Об Алиссаре Янатари. О серой эльфе, которая стала Идущей в Тенях не без вашего участия. Вы хотели получить лояльность Лиги Теней, но, насколько мне известно, эта интрига заняла достойное место в кратком списке тех интриг, что завершились не так, как вам хотелось бы.

Все. Слова были сказаны, и назад пути не было. Вега понимал — либо Александр даст ему полную информацию, или… Об этом «или» не хотелось даже думать. Никто не мог без риска для жизни говорить Александру Здравовичу то, что только что сказал даргел.

— Продолжай, Вега. Что еще ты якобы знаешь о том, как Алиссара стала Идущей в Тенях?

Отступать было некуда. И в который раз де Вайл начал игру по правилам «пан или пропал».

— Я не знаю, как именно вы сделали девушку Идущей. Но догадываюсь, что о ней вы мало думали в тот момент. Серая эльфа встала во главе Лиги Теней — в этом ваш замысел увенчался успехом. Но вы просчитались в другом — Янатари каким-то образом узнала о том, что вы были причастны к этому, и Империя не получила лояльности Лиги. Все осталось по прежнему. Потом, как нам известно, она потеряла свое место, но почему-то осталась жива, и теперь, когда эльфийские ассасины начали нарушать собственные принципы, которые столетиями неукоснительно соблюдали, вы хотите, чтобы Алиссара навела в Лиге порядок, более того, собираетесь ей помочь. Ради все той же набившей оскомину лояльности, — Вега замолчал. Но взгляд так и не отвел.

Александр усмехнулся. Подошел к бару, наполнил бокал красным вином, пригубил.

— Знаешь, я вот сейчас стою и думаю, а почему бы мне вот прямо сейчас не отправить тебя в подземелья? Заодно можно было бы и разобраться с твоей странной неуязвимостью, и с тем, что ты вообще такое. Или попросту не зарубить тебя на месте, как я обычно поступаю с теми, кто слишком много знает, и слишком много дерзит.

— Почему вы этого не сделаете? Потому что вам позарез нужны такие люди, как я, даже если они не совсем люди. Я пришел к этим выводам, имея минимум информации, и, как вижу, ни в чем не ошибся?

Глаза Здравовича опасно сверкнули. Он мгновенно обернулся к Веге, чуть пригнулся, и прыгнул. Даргел почувствовал, что его сознание словно бы обволакивает туман, и спустя секунду обнаружил, что стоит у самой стены. Александр был в двух футах от него. В руке главы Тринадцатого департамента блестел меч, с которым тот никогда не расставался.

Искусно украшенный меч из метеоритной стали, отливающей фиолетовым. Неизвестные Веге руны, покрывающие бритвенно-острый клинок. И бешеная, абсолютно сумасшедшая магическая аура такой силы, что прекрасно зачарованные катаны самого следователя на фоне меча Здравовича казались детскими игрушками. Таков был Сюзерен.

Александр стоял спокойно и прямо, без красивых и порой функциональных стоек, так любимых фехтовальщиками современности. Его правая рука, сжимающая меч, была вытянута параллельно полу, и острие лезвия касалось горла Веги. На мгновение взгляд даргела скользнул по клинку, обращенному плоскостью вверх, и остановился на лице Здравовича.

— Да, я сделал Алиссару Янатари Идущей в Тенях. Да, я не считался с ее чувствами, позволив спятившему Тоандерису убить ее возлюбленного. Камешек был сдвинут, и лавина понеслась, — медленно и тихо заговорил Александр. — Понеслась, погребя под собой все надежды юной и прекрасной серой эльфы на любовь и тому подобные бессмыслицы. Я не считался с ее чувствами, помогая ей попасть в ситуацию, которая не оставила воинам Лиги ни единого шанса опровергнуть ее право стать во главе Лиги, и не дала бы ей возможности отказаться. Я абсолютно сознательно позволил погибнуть многим из тех, кто был ей дорог. Я действительно просчитал все, и место Идущего в Тенях заняла моя ставленница. Растоптав ее чувства, я сделал ее Идущей. Я шел на жертвы, я сознательно жертвовал счастьем этой прекрасной и доброй девушки. И не только ее счастьем. К сожалению, она узнала о моем участии в ее возвышении, и возненавидела меня. У нее было на то достаточно причин. И сейчас, — острие Сюзерена слегка прорвало кожу. Вега едва сдержался, чтобы не рвануться в сторону, получая очередной шрам на шею, но спасая жизнь. Он уже понял, что напитанная магией метеоритная сталь Сюзерена убьет его так же верно, как обычное железо убивает обычных людей. — Сейчас я предлагаю Алиссаре помощь, все так же рассчитывая на дальнейшую лояльность Лиги, когда Янатари вновь подчинит клан эльфийских ассасинов себе. Я готов к тому, что она, как ты выразился, пошлет меня к Ярлигу. Но я готов оказать ей помощь безвозмездно. Сделать кое-что, что не потребует от меня почти никаких усилий, а ей будет полезно. Просто в память о том, что ей наплевать, какой там департамент я возглавляю. Я все сказал. Ты доволен?

— Вполне, — прохрипел даргел, начиная понимать, как себя чувствуют несчастные бабочки, пришпиленные к картонке иглой энтомолога.

— Прекрасно. В таком случае я считаю, что ты понял слишком много, — рука Александра метнулась назад, и тут же, как распрямленная пружина — вперед. Здравович сделал полшага к Веге, выпрямляя руку — от такого удара нельзя было уклониться.

Неведомая сила вырвала Сюзерениз руки главы Тринадцатого департамента. Меч красиво прокувыркался в воздухе, и по середину лезвия вонзился в противоположную стену кабинета. Взрезанный воздух растревожено загудел. Этот звук всколыхнул в глубине памяти Веги самые опасные моменты его жизни. И даргел понял, что еще никогда не был так близок к смерти, как сейчас.

Александр оцепенел. Красно-карие глаза не отрывались от рукояти Сюзерена, резкие черты лица исказила легкая судорога, как ни странно, сделав его менее отталкивающим, чем обычно. Сперва де Вайл не мог понять, отчего, но потом вдруг осознал — искажение раздробило бесстрастную маску Здравовича.

Впрочем, сейчас даргела заботил иной вопрос — как ему действовать в создавшейся ситуации. И ответ неожиданно пришел сам собой. Вега отлепился от стены — нельзя сказать, что ему это удалось без труда — и подошел к торчащему из стены мечу. Пальцы, затянутые в мягкую кожу перчаток, сомкнулись на рукояти.

Ему показалось, что мир вокруг взорвался. Хоть и ограниченный, но контакт с таким могущественным артефактом мгновенно лишил даргела той энергии, которую он скопил за сутки, прошедшие с момента битвы с мертвым эльфом. Вега чувствовал, как некто, обладающий невероятной силой и волей, пытается вторгнуться в его разум и взять под контроль. Сжав зубы, следователь бросил навстречу надвигающемуся нечто копье из останков собственных сил. Копье разлетелось вдребезги, просто не замеченное. Щупальца чужого, могучего разума уже вторгались в разум Веги, походя снося лихорадочно выстраемые защиты.

И даргел сделал единственно правильное в этой ситуации. Он призвал на помощь свои чувства. Однажды это уже спасло ему жизнь, теперь должно было спасти рассудок. Собрав все свои эмоции, в сотую долю секунды разбудив все те чувства, что уже многие годы дремали в глубинах души, даргел слепил их в тугой снаряд, и уже хотел атаковать, но…

Его спасла интуиция. В сотый или в тысячный раз. Вега вдруг понял, что даже этих сил для атаки не хватит. И вместо того, чтобы ударить, он полностью раскрылся перед разумом Сюзерена.

Ответ пришел незамедлительно. Следователь почувствовал, как меч полностью впитал в себя его силу, и спустя мгновение вернул обратно. И Вега понял, с кем имеет дело.

Открыв глаза, следователь пошатнулся. Такого он не ожидал. А в его голове раздался спокойный, уверенный в себе голос меча. Точнее, того, часть чьей души по собственной воле навсегда поселилась в мече Александра Здравовича несколько тысячелетий назад.

Ты хорош, Вега де Вайл. И ты мне нравишься. Я доволен.

Следователь обернулся к Александру. Тот стоял, бледный более обычного, и не отводил взгляда от пальцев даргела, сомкнувшихся на рукояти Сюзерена.

Вега медленно подошел и протянул клинок Здравовичу. Рукоятью вперед.

— Я прошу простить меня за излишнюю настойчивость. Видимо, я должен был довольствоваться той информацией, которой вы сочли нужным со мной поделиться, — холодно проговорил он.

— Нет. Ты был прав, — выдохнул глава Тринадцатого департамента, принимая меч и вкладывая его в ножны. — Ты был прав, а я — нет. Что же, теперь у тебя есть вся общая информация об этом деле. Если хочешь подробности — я дам тебе доступ к этим документам.

— В этом нет необходимости. Я понял все, что мне нужно было понять.

В глазах Здравовича на миг вспыхнул опасный огонек. Вспыхнул и ту т же погас. Потому что во взгляде Веги Александр прочел осуждение, понимание и… сочувствие.

— Не понимаешь, Вернер. И не должен. Я и сам не совсем понимаю, — солгал Вега после короткой заминки. — Впрочем, нас это не очень-то касается. Задача ясна? В таком случае, я жду вас всех на Охотничьей, тринадцать. Оттуда мы отправляемся порталом в Париас. Киммерион, задержись минут на двадцать.

Оставшись один на один с даргелом, Ким все же позволил себе под неодобрительным взглядом новоиспеченного шефа сделать несколько глотков вина.

— Ну, что скажешь… следователь ООР? — насмешливо поинтересовался Вега.

— Спасибо. Я не ожидал, — честно ответил эльф. — Но почему ты изменил свое решение?

— Я его не менял. С самого начала решив взять тебя в команду, я все же не мог действовать без разрешения сверху. Скажу честно — уговорить Александра было не так-то просто, и я надеюсь, что ты не заставишь меня пожалеть о моем решении.

— Это коронная фраза всех работников Тринадцатого? — Ким усмехнулся. — Кайран после нашей дуэли говорил то же самое.

— Наша коронная фраза — «как любопытно», — автоматически ответил Вега. — Подожди, ты хочешь сказать, что ты дрался с Кайраном на дуэли и остался жив?

— Я и сам удивляюсь, на какие только глупости я не был способен, — тихо рассмеялся Киммерион, в глубине души отчего-то чувствуя себя виноватым. — Вега, я потерял всех, кто что-то для меня значил. И всех — по вине Тринадцатого департамента. Де Марано убил на дуэли моего учителя. Раньше сожгли на костре женщину, которую я любил.

— И Эль'Чант тоже погиб по нашей вине, — прервал его Вега. — Я не в курсе подробностей, но уже знаю, что та версия, о которой трубят газеты — ложь от первого и до последнего слова. Как твоя история про любимую женщину.

Скрипач побледнел. Неужели…

— Вега, ты…

— Я не прошу объяснений. И считаю, что ты вправе не раскрывать мне истинную подоплеку своей ненависти к Александру. Но настоятельно прошу мне более не лгать. Если я вдруг спрошу тебя о том, о чем ты не желаешь говорить — промолчи, откажись отвечать, но не лги.

— Хорошо, — с облегчением выдохнул эльф.

— В таком случае — добро пожаловать в команду, Киммерион.

Глава XXV. Меж двух огней

Его разбудило ржание лошади. Не испуганное, не встревоженное, вызванное приближением врага, а спокойное и радостное ржание коня, вернувшегося домой, к кормушке и теплому деннику. Несколько минут Мантикора спокойно лежал, не открывая глаз, и слушал это ржание, смех Лианны, ее ласковый голос — она очень любила своего трехлетку, которого Талеанис подарил ей два месяца назад. Потом он встал, натянул штаны и рубашку, и, выйдя на крыльцо, окинул двор долгим взглядом.

Полуэльф сам построил этот дом за три месяца. Лианна готовила еду на костре, стирала, помогала по мере скромных своих сил, но дом Талеанис построил сам, лишь по минимуму прибегая к помощи жителей близлежащей деревни. Дом был небольшой — подвал для хранения продуктов, кухня, прихожая и две комнаты на первом этаже, и две комнаты на втором, да еще открытая веранда с видом на сад, и чердак. За домом располагался огород, в котором хозяйничала Лианна, владевшая некоторыми секретами друидической магии эльфов, а крыльцо и веранда выходили в цветочный сад, обрамленный ягодными кустами, за которыми росли яблони, сливы и вишни — удалось найти местечко, где эти деревья росли сами по себе. Слева располагалась конюшня. Возле нее полуэльфочка вышагивала разгоряченного бешеной скачкой коня.

Мантикора в который раз залюбовался ею. Буйная грива рыжих волос, перечеркнутая белой прядью, в беспорядке рассыпалась по спине, длинная, широкая юбка, плотно облегающая бедра, а дальше свободная, краем подола была заткнута за пояс и шелестела под порывами ветра, приоткрывая до колена стройную ножку. Оборки обтягивающей небольшую грудь блузки растрепались. Прошел год с тех пор, как Талеанис встретил Лианну, и за это время она несказанно похорошела.

— Доброе утро, — улыбнулась девочка полуэльфу.

— Привет! Куда ездила?

— В деревню, к Акретам за продуктами, — ответила она, привязывая жеребчика к коновязи и подходя к крыльцу. — Старый Эльт опять пьет. И несет всякую чушь про День Возмездия.

— Это что-то новенькое!

— Все такой же бред, как и раньше. Якобы есть день в году, когда к каждому являются те, кого он убил ни за что, и требуют сатес… ситес… сетесфикции, — старательно проговорила Лианна трудное слово.

— Сатисфакции, — Мантикора рассмеялся. — Что, Эльт так и сказал?

— Ну да, а когда я попросила объяснить, он сказал, что это вроде как месть. Ну, они невинно убиты, и приходят к убийце мстить. Но это только если убить их в этот самый День Возмездия, — пояснила девочка, поправляя юбку и усаживаясь на перила. — Интересно, кого убил Эльт? Мне кажется, он вообще не способен кого-то убить, он же старый и больной.

— Может, раньше он был сильный, молодой и здоровый, — взъерошив волосы, усмехнулся полуэльф. — Когда, говоришь, этот День Возмездия?

— Завтра. И это не я говорю, а старый Эльт. И не мог он быть молодым, он всегда бы такой. Я у парней в деревне спрашивала.

— А сколько тем парням?

— О, они уже взрослые, как и я — одному тринадцать, другому четырнадцать, еще троим по пятнадцать, а Никсу целых шестнадцать лет! У него даже меч настоящий есть, и он хочет стать легионером. Но у меня меч лучше, — похвасталась Лианна, не замечая, как внезапно побледнел Мантикора. — Ладно, хватит о всякой ерунде. Ты завтракал?

— Я проснулся десять минут назад, — полуэльф заставил себя улыбнуться. — Пойдем, поедим.

День прошел в повседневных хлопотах, и Талеанис не заметил, как наступил вечер. Только когда солнце уже зашло, и Лианна, позевывая, отправилась спать, он понял, что через час наступит полночь, а сразу после нее начнется День Возмездия. И день годовщины гибели эльфийской деревни близ озера Крионэ.

Полуэльфу везло, как утопленнику. Он исхитрился устроить резню именно в день Возмездия.

Перевалило за полночь. Мантикора сидел на террасе, положив перед собой на стол обнаженный меч, и время от времени прикладывался к бутылке с крепким вином. Погода на улице была мерзкая, под стать настроению Талеаниса — глухо, зловеще завывая, дул пронизывающий ветер, небо, затянутое свинцовыми тучами, казалось черным, а сильный косой дождь захлестывал через перила на веранду.

Уже давно полуэльф не был так напряжен, как сейчас. Перед глазами вновь и вновь всплывали картины той жуткой резни в деревне, которую он устроил, мертвые глаза седой эльфы, сестры отца Лианны, плач маленькой полуэльфы, крики эльфочек, которых резали на алтаре слуги Левиафана, и яростный взгляд Маалинни, выкрикивающей слова проклятия…

Что было виной тому, что Талеанис через некоторое время забылся тяжелым сном? Может, чересчур крепкое вино, может, сказалось перенапряжение, а может, на то была чья-то воля… Как бы то не было, в три часа пополуночи Мантикора вдруг открыл глаза и с ужасом понял две вещи — во-первых, то, что он уснул, а во-вторых, то, что проснулся он от чьих-то тихих шагов.

— Не стоит хвататься за меч, полуэльф, — прозвучал тихий голос за его спиной. Естественно, первое, что сделал Мантикора — пренебрег просьбой ночного визитера. Точнее, визитерши. — Опусти клинок. Даже если ты захочешь меня убить, боюсь, тебе это не удастся. Я уже мертва, — Маалинни обошла застывшего в ступоре Талеаниса и грациозно, как это могут делать только эльфы, опустилась на стул.

— Ты?!?

— А кого ты ждал увидеть в Ночь Возмездия? Все наше поселение в полном составе? Не трясись от страха, полуэльф, я пришла не ради мести, — закинув ногу на ногу, эльфа достала из воздуха тонкий, высокий бокал, наполненный янтарной жидкостью.

— Тогда ради чего? — хрипло спросил Талеанис, опуская меч.

— Передать тебе весточку от Дианари, — ярко-зеленые глаза впились в собеседника.

Мантикора вздрогнул. И поневоле вспомнил слова Оракхана — Дианари справится сама, ну а тебе судьей станет твоя собственная совесть…

— И что она просила мне передать? — так же хрипло проговорил он.

— Что каждый выбирает свой путь в жизни, но не все дороги сходятся с той, по которой идет она. Я думаю, ты понимаешь, о чем речь.

Казалось, прошла вечность, прежде чем он согласно опустил голову. Пальцы левой руки сжались на медальоне, совмещавшем в себе символ ордена Мерцающей Звезды, и святой знак богини. Цепочка, сделанная из мифрила — одного из прочнейших металлов в мире — оборвалась словно бы сама собой.

— Я понял…

— Знаешь, я много раз думала о нашей с тобой встрече, полуэльф, — задумчиво проговорила Маалинни, не прекращая пристально разглядывать Талеаниса. Поначалу я хотела тебя убить за то, что ты со мной сделал. Не надо оправдываться, что ты был под действием наркотика и заклятий — ведь ты мог отказаться от них еще раньше. Любой эльф на твоем месте так и поступил бы, но ведь ты — получеловек… Впрочем, это уже не мое дело. Но ты не представляешь себе, как я была счастлива, когда ты на собственной шкуре понял, что такое, когда тебя жестоко убивают, измываются, насилуют… Каково тебе было оказаться в моей шкуре, а, полуэльф? — Маалинни перегнулась через разделявший их стол, ее глаза и глаза Талеаниса разделяло не более пяти дюймов. — Отвечай!

— Паршиво, — тихо проговорил Мантикора, отводя взгляд.

Эльфа откинулась на спинку плетеного кресла.

— Я не ожидала, что ты ответишь, — сказала она после нескольких минут молчания. — Чуть больше полугода назад Дианари просила меня снять с тебя проклятие. Я ей отказала. Понимаешь, отказала своей богине. Можешь себе представить, как я тебя ненавидела?

— Могу.

— Вряд ли, — помолчав, Маалинни продолжила. — Потом я все же согласилась изменить первоначальное условие. Может, ты знаешь, что практически любое проклятие может быть снято без помощи магии и священников, если выполнить ограничительное условие? Так вот, твоим условием было исчезновение Варпа, энергии Хаоса в нашем мире. Условие, по сути, невыполнимое. Но я изменила его. Если ты в течение десяти лет не прольешь крови эльфов, проклятие потеряет свою силу, но если хоть один Перворожденный погибнет за это время от твоей руки — никогда не бывать в этом мире расе полуэльфов! Не смотри на меня так, это я должна тебя ненавидеть. Впрочем, не надо недооценивать Дианари. Она понимала, что есть место случайности, и что несправедливо будет, если ты даже не сможешь защититься от разбойников, буде в их числе окажутся мои собратья. И я добавила еще одно условие. Проклятие исчезнет, если ты убьешь Левиафана.

— Тогда к чему эти красивые слова о том, что каждый сам выбирает свой путь? — горько спросил Талеанис. — Зачем, если Дианари не позволяет мне решить самому? Для чего, когда я так или иначе вынужден попытаться его убить?

— А теперь ты недооцениваешь меня, полуэльф. Дианари не знает, в чем суть второго ограничителя, — рассмеялась эльфа. — Так что выбор за тобой. Живи спокойно, и не трогай моих родичей — и я тебя прощу. Но не дай боги ты — случайно, намеренно, своими руками или чужими — погубишь хоть кого-то из Перворожденных — конец и тебе, и твоей расе. И это будет необратимо — магия проклятия изменит саму генетику полукровок, и они не смогут иметь детей. А женщины-полуэльфы и вовсе от рождения будут стерильны. Я не знаю, сможет ли эту генетическую мутацию пережить организм уж созревшей женщины-полукровки, но если нет — мне действительно жаль Лианну.

— Ты жестока… — пробормотал Мантикора.

— В меньшей степени, чем ты, полуэльф, — Маалинни встала. — Я, по крайней мере, предоставляю тебе выбор. Ты мне подобной милости не оказал. Скажу честно, я не верю в то, что ты сможешь выполнить первое условие, и знаю, что не станешь выполнять второе. Но выбор я тебе предоставила. Прощай, полуэльф.

Эльфа исчезла. Без спецэффектов и вспышек, она просто растаяла в воздухе. И уже из ниоткуда прозвучал голос:

— Дианари сказала, что медальон можешь оставить на память, — Маалинни «забыла» упомянуть, что эльфийская богиня также говорила о том, что если полуэльф окажется в беде, он может позвать ее на помощь.

Истаяли давно последние отголоски слов эльфы, а Талеанис все так же сидел, сжав в правой руке рукоять меча, а в левой — медальон. Внутренний взор никак не желал отпустить всплывший из памяти образ темноволосой богини, ее пронзительные умные глаза… Клятва рыцаря ордена Мерцающей Звезды звенела в ушах полуэльфа.

И Мантикора не придумал ничего лучше, кроме как напиться до потери сознания. Впрочем, если бы не вмешательство того, о ком Талеанис даже не догадывался, это было бы лучшим выходом.

Пробуждение было отвратительным. Собраться с силами и открыть глаза оказалось почти непосильной задачей, но с третьей или с четвертой попытки Талеанис справился. Первое, что он увидел, это толстые переплетенные бревна вместо потолка. При попытке шевельнуться, голову словно бы пронзили заточенным стальным прутом. Бревна опасно зашатались и заскрипели. Только тогда полуэльф сообразил, что это вовсе не бревна, а прутья, из которых сплетен стол. Мантикора спал за этим самым столом, положив голову на сложенные перед собой руки. Это же надо было так напиться, подумал он. Бревна!

— Доброе утро, господин Талеанис, — прозвучал рядом спокойный мужской голос.

Пальцы правой руки мгновенно оплелись вокруг рукояти меча. Полуэльф вскочил на ноги, готовый к атаке.

За столом, напротив кресла, где только что он спал, сидел невысокий худощавый париасец с некрасивым лицом и умными глазами.

— Не стоит тут же хвататься за оружие, господин Талеанис, — спокойно добавил незнакомец. Он говорил на хорошем имперском языке с едва заметным акцентом. — Пока что я пришел сюда не как враг вам. Впрочем, другом называться тоже не стану.

— Кто ты такой? — спросил Мантикора, все еще не опуская меч.

— Мое имя вам ни о чем не скажет, впрочем, я все равно назову его вам. Меня зовут Маар-си, господин Талеанис, и я, как вам не прискорбно будет это услышать, посланник лорда Левиафана, — грустно улыбнулся париасец. — Прошу вас, во избежание недоразумений и неприятностей для маленькой Лианны, все же отложите в сторону ваш меч.

В первое мгновение Мантикора едва справился с порывом прыгнуть вперед, схватить визитера за горло и выбить из него, где Лианна — полуэльф не сомневался, что в доме девочки точно нет. Но спокойный голос и пронзительный взгляд человека, не побоявшегося без оружия придти в его дом, вызвали странное уважение, и успокоили Мантикору.

— Что вам надо? — хрипло проговорил он, опуская клинок и всем телом ощущая накатившее похмелье.

— Для начала и облегчения последующей беседы я бы попросил вас все же убрать меч в ножны и выпить это, — Маар-си протянул полуэльфу кружку с ароматным травяным настоем. — Это облегчит ваши муки, вызванные вчерашним злоупотреблением.

Все еще не доверяя непрошенному гостю, Мантикора все же переложил клинок из правой руки в левую, и взял кружку. Горячий, густой напиток с необычным ароматом и вкусом пламенной волной прокатился по жилам, словно бы очищая кровь от воздействия алкоголя. Допив настой, Талеанис почувствовал себя значительно лучше.

— Где Лианна? — спросил он, едва обретя способность связно мыслить.

— Девочка в данный момент находится у меня в гостях, — улыбнулся Маар-си.

— Я буду с вами о чем-либо разговаривать лишь тогда, когда она окажется здесь, — категорично заявил полуэльф. Его ужасала сама мысль о том, что Лианна, его Лианна находится в непосредственной близости от этого чудовища, Левиафана.

— К сожалению, это невозможно. Я охотно верю, что вы стали бы со мной разговаривать, спи сейчас девочка мирным сном своей комнате, но ни на минуту не допускаю мысли, что выслушав мои слова, вы не велели бы мне убираться к Ярлиговой матери. Вы воспринимаете меня как врага, и никакое ваше честное слово не будет для вас иметь значение, — в голосе париасца звучала скука, словно бы ему приходилось растолковывать непонятливому собеседнику естественные и общеизвестные вещи.

— Какие у меня гарантии в том, что с Лианной ничего не случится? Я видел, что собой представляет Левиафан, и не верю, что молодая и красивая девушка может оставаться в безопасности, находясь рядом с ним!

— Господин Талеанис, на ваше счастье и счастье Лианны, лорд Левиафан сейчас очень занят, и поручил мне позаботиться о том, чтобы девочка оставалась в наших руках, а вы не пытались нам помешать, и, более того, помогли бы. Лианна сейчас находится у меня, и лорду Левиафану нет до нее дела. Пока вы выполняете то, что от вас требуется, с ней ничего не случится, но я не советовал бы вам, господин Талеанис, злоупотреблять терпением лорда Левиафана. Он может, разозлившись, не обратить внимания на то, что я дал вам слово, что с девочкой все будет в порядке, и… Вы сами понимаете.

— Понимаю, как же не понимать, — прошипел Мантикора сквозь сжатые зубы. Его душили ненависть и ярость, в первую очередь обращенные на самого себя. Не уследил, не уберег, не сохранил самое свое драгоценное, что только могло быть… — Но вы мне пока никакого слова не давали!

— Это легко исправить, господин Талеанис, — в который раз улыбнулся Маар-си. Полуэльфа уже раздражала эта его странная, немного печальная улыбка. — Но, как вы понимаете, я не могу вам гарантировать ровным счетом ничего, пока вы не пообещаете мне выполнить условия лорда Левиафана. Думаю, мне нет нужды пояснять вам, какая судьба ждет девочку в случае вашего отказа.

В воздухе повисла глухая, давящая тишина. Полуэльф лихорадочно просчитывал в уме варианты развития событий, и не находил выход. Исходов было два — либо он соглашается, и служит столь ненавистному существу, как Левиафан, навсегда забыв о грустных и мудрых глазах Дианари, или он отказывается, и… Треклятая память тут же услужливо подбросила воспоминание о несчастной тифлинге и ее судьбе. Мантикора на миг представил на ее месте Лианну, и содрогнулся всем телом.

— Что я должен делать? — тихо спросил он.

— Ничего такого, что было бы вам не по силам. Через несколько дней в окрестностях будет проходить небольшая компания. Их трое — слепая девушка со светло-золотыми волосами и белым посохом, татуированный орк с коротким чубом и рыцарь из ордена Грифона, с мечом, но без доспеха.

— Приметная компания, ничего не скажешь.

— Абсолютно верно подмечено, господин Талеанис. Ваша задача — предложить им кров на ночь и ужин, а так же разговорить рыцаря. Он расскажет вам о своей встрече с лордом Левиафаном и намерениях своих и его друзей. Если вы, конечно, будете задавать правильные вопросы.

— С чего вдруг этому рыцарю откровенничать со мной?

— С того, что в вино, которым вы будете его угощать, вы добавите содержимое этого флакона, — Маар-си выложил на стол небольшой пузырек из прозрачного стекла, наполненный красноватой жидкостью, напоминающей вино.

— Хорошо.

— Далее, если вам удастся вытянуть из него информацию — а я верю, что вам это удастся — вы должны отправиться с ними в Хайклиф — именно там господин рыцарь надеется найти лорда Левиафана. Впрочем, небезосновательно надеется. Ваша задача — при помощи артефакта, который я вам дам, сообщать мне о каждом их шаге.

— Хорошо. Когда я увижу Лианну?

— К сожалению, это решаю не я. Но обещаю приложить все усилия к тому, чтобы лорд Левиафан как можно скорее остался доволен результатами нашей с вами совместной работы. И, естественно, я даю вам слово, что пока вы добросовестно выполняете свои обязательства, с головы Лианны и волос не упадет. Я надеюсь на понимание с вашей стороны.

— Взаимно.

— В таком случае, если вы более ничего не желаете мне сказать — разрешите откланяться. Вот кольцо для связи — вам нужно будет всего лишь повернуть камень и мысленно четко назвать мое имя. До связи, господин Талеанис. И, ради вашей девочки, прошу — будьте благоразумны.

Маар-си встал, коротко поклонился, и вышел, оставив полуэльфа наедине с тяжкими раздумьями.

Мантикора мутным взглядом обвел пустые бутылки, в немалом количестве скопившиеся под столом. Утренний разговор никак не шел из головы, хоть полуэльф и старался забыться в алкогольном бреду. Удивляло все — и вежливость, с которой говорил париасец, и его обещание лично позаботиться о безопасности Лианны, и сквозившая в голосе странная смесь жалости и презрения…

И, конечно, Талеанису не давала покоя мысль о девочке. Он боялся за нее, боялся безумно, и еще он боялся себя и своего страха. Только теперь, находясь в шаге от того, чтобы потерять Лианну, полуэльф осознал, как дорога она стала ему. И как сильно он ее любит.

Но больше всего Мантикора сейчас боялся, что ему когда-нибудь придется вновь посмотреть во всевидящие глаза Дианари, и увидеть в них… что увидеть? Он не знал. Но был уверен, что ничего хорошего точно не будет. Если Мерцающая Звезда вообще позволит ему посмотреть ей в глаза, конечно, а не уничтожит при первой же встрече…

В общем, полуэльфу было плохо, как еще никогда в жизни. И потому он сперва не обратил внимания на необычную компанию, подходящую к его дому. Слепая девушка с золотыми волосами и белым посохом несла в руках лютню без чехла, и что-то тихо наигрывала, татуированный орк с коротким чубом и рыцарь из ордена Грифона, с мечом, но без доспеха, яростно спорили.

Перепутанные нити Судьбы начинали сплетаться в понятный одному лишь Создателю узор.

Близился Час несчастного мира. И где-то очень далеко Палач открыл глаза и внимательно всмотрелся в пылающее тревожными огнями энергетическое поле, окружающее сферу, в которую был заключен мир. Всмотрелся — и запомнил. Мир еще не звал его, и Палач не чувствовал, чтобы воля Создателя посылала его на Суд, но это вскоре должно было произойти.

Хранитель Прайма, вышедший в тот момент из таверны на пути к Ямато, столице Номикана, почувствовал внимание Палача, и тихо выругался. Времени оставалось совсем немного.

В Цитадели Безумия, медленно плывущей по бескрайнему Междумирью, серебряная дракона бросилась к терминалу, устанавливая связь с теми Хранителями, с которыми вместе она контролировала сектор h-35.

Творец Прайма Раадан на далекой Земле захлопнул крышку ноутбука, перешел в свою вселенную, и вслушался в фон миров. И проявление интереса Палача к миру, на который были возложены им немалые надежды, ему очень не понравилось. Он и сам был обеспокоен происходящим в том мире, но сейчас создавались какие-то совсем уж непредставимые кармические завязки.

Что-то начиналось…

Санкт-Петербург, март — август 2007 года, январь 2008 года.

Влад Вегашин ПОЧЕРК ЗВЕРЯ

В багрянице чужого рассвета забытой любви

Расплетаются космы державной зари венценосцев,

И в сиянье сапфира вздымается храм на крови,

Мёртвой ртутью истёкшей на скрытую звёздную россыпь.

Наши взоры наполнены каждой слезинкой дождя,

Что в серебряных нитях усердно сплетает нам небо,

И взрывается в лужах, как будто бы дерзко шутя

Над порывами тех, кто ещё ожидает победы,

Времена расступаются в скрытом преддверии тьмы.

Мы должны уходить, даже если о том не мечтаем,

Наши реки текут из чертогов земной кутерьмы

В те места, что в смятении лет прозывали мы раем.

Ведь не так уж и важно, насколько стремителен бег,

Нам бы только успеть к наступленью полярной метели

Разузнать, как в волшебный огонь превращается снег,

И сказать в двух словах всё, что в песнях своих мы не спели.

Ориллион

Я посвящаю эту книгу моей возлюбленной, Мэллон Аарн, без которой все было бы совершенно напрасно, и благодарю ее за то, что она всегда вместе со мной и поддерживает меня во всех начинаниях.

От всего сердца благодарю всех, кто помогал мне во время написания этой книги.

Спасибо тем, кто помог вычитать эту книгу, найти в ней все логические несостыковки и стилистические ляпы и сделать книгу лучше.

Спасибо Мартиэль за ее музыку, в которой я находил вдохновение, и за песни, тексты которых использованы в книге.

Спасибо моим друзьям, которые не оставили меня в трудную минуту, поддержали и помогли найти силы продолжать писать, когда я готов был отказаться.

Спасибо оргкомитету InterPressCon — за великолепный конвент.

Спасибо ОнТ — за тепло, веру и поддержку.

Спасибо Ориллиону, за добрые отзывы, полезные советы, подсказки и замечательное стихотворение «Алхимия», послужившее эпиграфом.

Глава I ПРИЗРАК ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТИ

Тихий-тихий — едва на грани слышимости — перезвон гитарных струн.

— Что это? Где я?

Нет ответа… и не будет.

Обволакивающий, проникающий, завлекающий серебристо-синий туман вокруг — и перезвон гитарных струн.

Молчи, молчи — не стоит сейчас нарушать то зыбкое, едва уловимое ощущение, когда Вселенная и ты сливаетесь воедино, становитесь на ничтожно малые доли секунды целым, и открываются те истины, которых иные алчут многие годы, а то и века…

Молчи и не открывай глаз — просто слушай, ощущай, впитывай. Больше такого шанса тебе может и не представиться.

Чудовищное усилие над собой — сломать, сломать эту чужую волю! Пусть кажущуюся доброжелательной, пусть и сулящую невозможное, но столь желанное… Сломать! Потому что ничто навязанное извне не бывает к лучшему. Он слишком много раз имел возможность в этом убедиться.

Вега открыл глаза.

В ту же секунду, в последний раз застонав, умолкла гитара. Легчайший, почти неощутимый ветерок подхватил синеватый туман, разорвал его в клочья с яростью, которая более пристала бы урагану.

Наваждение исчезло.

Вернее, только часть наваждения.

Вега стоял у подножия широкой, не менее ста футов шириной, лестницы, уходящей вверх, к луне — огромной полной луне, отбрасывающей серебряные блики на бледную кожу даргела. Темнота вокруг, неестественная, густая, словно бы живая, скрывала стены, если они тут были. Лестница уводила к луне. Темный бархат ковра под ногами отсвечивал то алым, то индиговым, то и вовсе черным. Лишь по центру, как раз там, где стоял Вега, ступени перечеркивала голубовато-белая лунная дорожка.

Туман в голове наконец рассеялся. Вега вскинул голову, напряженно оглядываясь, руки сами собой потянулись назад, к рукоятям катан — и бессильно скользнули по воздуху.

Оружия не было.

— Где я? — еле слышно повторил даргел. И опять не дождался ответа.

Позади была темнота. Справа, слева, сверху — везде клубилась почти ощутимая физически темнота. Только вперед и вверх вела голубоватая дорожка лунного света, не оставляя выбора.

Через силу усмехнувшись, Вега шагнул вперед, на первую из сотен и тысяч ступеней. И просто ради интереса начал считать их.

Десять.

Сто пятьдесят четыре.

Четыреста семьдесят одна.

Одна тысяча семьсот тринадцать.

Пять тысяч сто тридцать…

Луна не становилась ближе. Ничего не менялось. А когда он обернулся — опять же, просто из интереса — оказалось, что ступеней позади нет. Со всех сторон клубилась темнота, вынуждая идти наверх.

И вопреки всему Вега шел. Он не мог объяснить, зачем поднимается — он этого не знал. Даргел просто чувствовал, что там, наверху — его ждет кто-то очень важный, очень значимый — для него.

Первую тень он заметил не сразу. Лишь поднявшись ступеней на десять, краем глаза Вега различил, что один из клочьев темноты немного отделяется от основного полога, принимает четкий образ, и контуры тела, черты лица, волны волос прорисовываются прозрачными серебряными линиями.

Он не знал этого человека, но на всякий случай постарался его запомнить.

Семь тысяч пятьсот семьдесят два.

Теней становилось больше. Вега запоминал их и оставлял за своей спиной, но впереди появлялись все новые и новые фигуры. Хрупкая девушка с повязкой на глазах, мужчина лет сорока с мечом за спиной, полуэльф с каким-то пятном на щеке — не то шрам от ожога, не то еще что-то. Невысокая коротко стриженная эльфийка — странное зрелище… И еще, люди, эльфы, орки, охваченные неопаляющим их огнем демоны и крылатые девы, похожие на ангелов…

Их было слишком много, и все они собирались вокруг Веги, заглядывали ему в глаза, что-то беззвучно говорили… Даргел взмахнул руками, пытаясь разогнать тени, зло зашипел сквозь зубы ругательства на родном языке, в очередной раз безнадежно потянулся за катаной…

Тени ответили на агрессию — агрессией. Они налетели все вместе, обретая некое подобие физического облика, кто-то ощутимо ударил в плечо, кто-то — в колено, Вега выругался уже в голос, взмахнул руками — на этот раз просто для того, чтобы удержать равновесие, почувствовал сильный удар в лицо…

…и, не удержавшись на ногах, покатился по лестнице вниз, с высоты семи с половиной тысяч ступеней, возникших из небытия за его спиной.

Интересно, можно ли потерять сознание во сне? — подумал Вега за миг до того, как ударился виском о ребро ступени, и действительно отключился.

В себя он пришел там же, откуда начинал свое восхождение по лестнице. Теней не было, все выглядело так, словно бы даргел и не поднимался наверх. Единственным напоминанием о том, что восхождение все-таки ему не привиделось, была разбитая нижняя губа, и тонкая струйка крови, стекающая по подбородку на шею.

Вега медленно встал, на всякий случай потянулся назад — и удовлетворенно улыбнулся, когда пальцы привычно сомкнулись на шероховатой рукояти меча.

— Какого дьявола здесь происходит? — неожиданно для самого себя заорал он.

Крик раскатился по площадке, на которой он стоял, по лестнице, эхом отразился от стен и вернулся к даргелу, размноженный и усиленный.

В следующую секунду пространство вокруг заволокло темной непрозрачной дымкой, а когда она рассеялась, Вега обнаружил, что все вокруг немного изменилось…

Лестница оказалась чуть дальше, а площадка, на которой он стоял — чуть больше. В сотне футов в стороне на каменном полу лежал человек, казавшийся смутно знакомым.

Катаны с тихим шорохом выскользнули из ножен. Подобравшись и напрягшись, даргел медленно двинулся в сторону распростертого на камнях человека.

Император Лаарен III умирал. Это было видно с первого взгляда даже тому, кто никогда не видел смерти, а уж Веге, сталкивавшемуся с ней чуть ли не ежедневно, тем более. На светло-голубой рубашке номиканского шелка расплывались вокруг коротких древков багряные пятна крови. Лаарен тяжело, медленно дышал, на губах пузырилась кровавая пена, глаза затягивало мутной пленкой — жизнь уже почти покинула его.

Губы императора вдруг разомкнулись, он что-то беззвучно проговорил, закашлялся, произнес еще несколько слов — над ним склонилась тень, очерченная полупрозрачными серебристыми контурами. В этой тени Вега с ужасом узнал самого себя.

Призрачный даргел опустился на колени рядом с умирающим правителем, взял его за руку и склонил голову, вслушиваясь в тихие слова. Вега-реальный замер чуть в стороне, пытаясь по губам императора прочесть хоть слово — безрезультатно… Он беспомощно зарычал…

…и пространство вокруг вновь подернулось дымкой.

Следующая картина. Рагдар, Киммерион, Вернер, Ларис и сам Вега окружены одетыми в легкие коричнево-зеленые плащи эльфами, лица нападающих скрыты шарфами и платками. Лига Теней.

Звенят клинки, мимо Веги-реального пролетает дротик, вонзается в горло Вернеру — зачем, зачем аналитик полез в сражение? Или на них напали врасплох? Скорее всего…

Какой-то эльф выбивает меч из рук Киммериона — но скрипач, недолго думая, прыгает на него и сжимает пальцы на горле нападающего… Даргел пытается закричать, предупредить, ведь убийца вооружен, и вот сейчас лезвие его короткого меча вонзится в бок Кима… но эльф почему-то роняет оружие и обвисает, потеряв сознание. Неужели Ким настолько силен?

Воздух затягивает привычной дымкой. Следующая картина.

Высокая черноволосая эльфа стоит перед Вегой-иллюзорным. Ее красивое лицо чуть искажено гневом, с резко очерченных губ срываются жесткие, злые слова — стоящий перед ней даргел усмехается, разворачивается — на лице застыло пренебрежительное выражение, глаза сощурены, губы кривятся. В следующий миг эльфа — Вега-реальный ее узнает, это богиня эльфов Дианари Лиаласа, Мерцающая Звезда — взмахивает рукой и сжимает пальцы в кулак. Вега-иллюзорный падает на колени, давясь беззвучным криком, куртка на спине рвется, по черной коже одежды, по ножнам катан, льется черная густая кровь…

Дымка. Смена картины.

Мидиград. Величественный и прекрасный город, затянутый маревом войны. Смерть витает в воздухе. Столица Империи в осаде.

Вега почему-то среди осаждающих. Он стоит рядом с высоким светловолосым юношей с надменным, гордым лицом. Он очень похож на Лаарена. Этот юноша — новый император, Вега это знает абсолютно точно.

Юноша поворачивается к иллюзорному даргелу, что-то говорит — Вега склоняет голову, по его губам читается: «Да, мой император». Картина смазывается.

Поле боя. Легионеры сражаются с легионерами. Маги — с магами. Империя против империи. Но силы не равны, защитники города превосходят нападающих и численностью, и умением магов.

Но на вершине холма стоит Вега. Один. В него стреляют — стрелы вспыхивают, не долетая до даргела около пятидесяти футов. Он обнажен по пояс, перевязь с катанами наброшена на голое тело. Руки Веги вытянуты вперед, тонкие длинные пальцы судорожно плетут вязь заклинания. Его обвивают плети первозданной, истинной Тьмы, сливаются воедино с ним, проникая в самую его суть и выпивая его жизнь — в обмен на одно-единственное заклятие.

Пространство вокруг подергивается знакомой уже до боли, до отвращения, дымкой…

— Хватит! Хватит! — Он падает на колени, кричит, обхватывая голову ладонями. — Хватит!

Тишина. Вега медленно поднимает голову.

Лестницы больше нет. Далеко впереди и внизу — дорога. Обычная дорога, каких множество в империи — и не только. Ночная дорога, залитая лунным светом. По ней идет человек.

Черный приталенный плащ, широкополая шляпа, из-под которой выбиваются пряди черных с проседью волос, трость с набалдашником в виде расправившей капюшон кобры. Он идет спокойным, небыстрым шагом.

Вега вглядывается пристальнее, пытаясь рассмотреть скрытое тенью от полей шляпы лицо. И тут человек поднимает голову.

— Какая неожиданность, — негромко произносит он, и даргел неожиданно оказывается на дороге прямо перед ним.

У незнакомца чуть вытянутое, спокойное лицо с волевым подбородком и слегка насмешливым изгибом губ и ироничный взгляд серых любопытных глаз.

— Очень неплохо, — говорит он, также изучая Вегу.

— Кто ты? — Язык с трудом слушается даргела. Его охватывает, сковывает непонятный страх, которому, казалось бы, нет причины.

— Тебе не нужно это знать, Вега де Вайл. Вернее, тебе рано это знать. Я надеюсь, ты учтешь то, что я посчитал нужным тебе показать.

— Хотя бы назови свое имя! — Он почти кричит, страх борется с сумасшедшим желанием понять, во что же он оказался втянут.

Незнакомец усмехается, слегка кланяется, приподняв шляпу рукой в тонкой кожаной перчатке.

— Александер Валлентайн, к вашим услугам, виконт.

Внезапно серые глаза оказываются совсем близко, неуловимо меняются — это уже глаза совершенно другого человека…

— Вот ты какой, гость этого мира… — Звучит в голове чей-то голос. — Я запомнил тебя. Иди и делай то, что должен.

Все вокруг закручивается в диком вихре — имена, лица, события…

Дымка. Темнота.

Вега резко сел, с усилием вырываясь из тяжелого, тягучего, тревожного сна.

Сидевший у костра Киммерион обернулся на звук движения, пальцы эльфа тут же сжались на рукояти меча.

— Что-то случилось? — негромко спросил он.

Вега отрицательно мотнул головой, провел ладонями по лицу, пытаясь согнать остатки наваждения.

— Что за… — прошептал он…

— Скоро рассветет, — проговорил Ким, поднимаясь на ноги. Надо уже собираться.

— Хорошо, буди всех, я пока схожу за водой, — де Вайл поднялся на ноги, потянулся, набросил перевязь с катанами и подхватил котелок.

У ручья он быстро разделся и с головой нырнул в ледяную воду небольшой, но глубокой заводи. Холод почти мгновенно выветрил из головы остатки тяжелого сна и придал бодрости.

Выбравшись на берег, Вега оделся, набрал воды и, уже не спеша, направился к поляне, на которой разбили лагерь расследователи Тринадцатого департамента.

По его расчетам, сегодня должен был быть последний относительно спокойный день. Завтра или послезавтра их путь должен был все же пересечься с путем Алиссары Янатари. Чего ждать от этой встречи, Вега боялся даже думать…

На всякий случай, он прокрутил в памяти события последних дней, с того момента, как маги OOP перебросили группу в Хайклиф, откуда следовало начинать поиски Алиссары Янатари, бывшей и, как надеялся Здравович, будущей главы эльфийской Лиги Теней.

Они прибыли в Хайклиф ранним утром, когда заря только-только начинала окрашивать холодные стены замка в розовато-золотистые тона, так странно сочетающиеся со строгостью и простотой главной твердыни Ордена Грифонов.

Покинув дом местного агента Тринадцатого департамента, в который их перебросили телепортом прямо из штаба OOP, расследователи направились в ближайшую таверну — нужно было определить дальнейшие действия.

— Итак, господа, все помнят, зачем нас сюда отправили? — Вега де Вайл обвел подчиненных долгим взглядом. — На всякий случай, напоминаю — мы должны перехватить в пути, причем обязательно — за стенами этого города — серую эльфу по имени Алиссара Янатари, и убедить ее принять помощь Тринадцатого департамента в возвращении ей власти в эльфийской Лиге Теней.

— Может, не надо повторять то, что все и так знают? — поморщился Рагдар, осушая кружку с элем. — Вега, ты лучше расскажи нам подробности. Ни за что не поверю, что ты подписался на эту миссию, не вытянув из Здравовича все, что он мог бы рассказать.

Даргел невольно провел кончиками пальцев по горлу, вспоминая, чего ему чуть не стоило это самое «вытягивание информации».

— В самом деле, расскажи нам подробности! — поддержал Рагдара аналитик Вернер. — Я не смогу ничего анализировать и предсказывать, если не буду знать хоть что-то о нашем задании, кроме самых общих фактов.

— Ладно, — выдохнул Вега, признавая правоту подчиненных. — В общих чертах, дело обстоит следующим образом. Эта Алиссара, Идущая в Тенях — ставленница Александра. Я не знаю, как ему это удалось, но он сумел поставить во главе эльфийских убийц преданную лично ему девушку… правда, потом его участие во всем этом всплыло, и Янатари сейчас настроена категорически против Здравовича в частности и Империи в целом. По информации, полученной нами от захваченного эльфа из Лиги, одного из нападавших на Киммериона, стало известно, что сейчас во главе Лиги стоит мужчина — более того, именно по его решению Лига начала нарушать свои принципы. Теперь эльфы убивают и сородичей, и детей, и когоугодно, хотя раньше это было строжайшим табу. Из этого следует, что Идущим в Тенях стал кто-то, воспитанный не в традициях Лиги, более того — скорее всего, этот некто не имеет никакого права на титул Идущего, но тем не менее. Сразу предупреждаю, информации у нас очень мало, а задача предстоит очень сложная — я сильно сомневаюсь, что наша миссия ограничится исключительно уговариванием этой Алиссары. Скорее всего, обещанную Александром помощь должны будем оказывать мы же.

— Вы хоть примерно представляете себе, в чем должна заключаться эта помощь? — впервые с момента прибытия в Хайклиф заговорил Киммерион.

— Во-первых, я уже говорил — все мои сотрудники обращаются ко мне на ты, — резко бросил Вега. — Во-вторых, я не возьмусь предполагать, какие именно надежды возлагает на нас Александр, пока не поговорю с Алиссарой.

— Если она вообще захочет с нами говорить, — Ларис, штатный маг группы, уныло разглядывал пейзаж за окном.

— Не умеет — научим, не хочет — заставим, — оскалился Рагдар и тут же замолк под тяжелым взглядом следователя.

— Даже не думай. Здравович очень четко дал понять, что все переговоры с Янатари должны вестись максимально вежливо, и без какого либо принуждения.

— Хорошо, хорошо, как скажешь…

— В общем, сейчас мы купим лошадей и отправимся по дороге, ведущей к границе с Парнасом. Где-то по пути мы так или иначе должны перехватить Алиссару. Сперва нас хотели забросить в Париас, но потом Александр решил, что нам проще будет передвигаться по империи, хотя и немного дольше — по его расчетам, она сейчас только пересекла границу. Так что доедаем, берем вещи — и по коням!

Напускной энтузиазм Веги никто из группы не поддержал. Тем не менее спустя три часа группа расследователей Тринадцатого департамента покинула неприступные стены Клюва, как называли в народе замок Грифонов.

Следующие три дня в дороге прошли спокойно. Единственным, что заметно отравляло жизнь следователя, было, как ни странно, присутствие в группе Киммериона. Какая-то смутная мысль все кружилась вокруг, не давая себя поймать и осознать, а Вега все больше и больше утверждался в уверенности, что стоит ему это «что-то» понять, как все станет на свои места. Его не покидало ощущение, что упускает он какую-то незначительную мелочь, которую, по идее, давно должен был уже отсечь.

Наконец Вега решился поделиться подозрениями с Рагдаром.

Шел четвертый день путешествия. Погода заметно испортилась. Подул пронизывающий холодный ветер, небо затянули тучи, и пошел мелкий, навязчивый, противный дождик.

Настроение расследователей соответствовало погоде. Пятеро всадников разбились на мелкие группки — Ларис жаловался Вернеру на очередную свою пассию, с которой у молодого мага что-то там не получилось, а аналитик, ненавидевший сырость, был вынужден его выслушивать — маг предусмотрительно накрыл себя небольшим куполом, защищающим от дождя. Места под этим куполом было ровно на двоих, чем Вернер сперва и воспользовался — а теперь, выслушивая жалобы Лариса, уже начал всерьез задумываться — это еще кто и кем воспользовался? Киммерион ехал впереди отряда, выпрямившись в седле и совершенно не обращая внимания на дождь и ветер. Мысли беловолосого скрипача витали где-то очень далеко от любых природных катаклизмов. Неугомонный Рагдар то посылал коня в галоп, опережая отряд на полмили, то пытался завести разговор с Кимом, но эльф отделывался односложными ответами, никак не желая вступать в беседу. Вега замыкал отряд. Набросив на голову капюшон плаща так, чтобы он почти не мешал обзору, он то и дело настороженно оглядывался по сторонам, словно ожидая опасности. Но раз за разом его взгляд возвращался к Киммериону.

Наконец Рагдару надоело носиться взад-вперед под дождем, и варвар направил коня к Веге.

— Дружище, вот скажи мне, о чем ты думаешь с таким похоронным видом? — негромко осведомился он, осаживая коня и заставляя его идти вровень с жеребцом Веги.

— О миссии, — так же тихо ответил даргел. — О нашей команде. О департаменте. В общем, много о чем.

— И что же ты думаешь о миссии и о команде? — с лица северянина мгновенно пропала его вечная шутливая гримаса, глаза стали серьезными.

— Мне не нравится то, что Александр послал на это задание именно нас. Он прекрасно знает, что дипломат из меня, мягко говоря, никакой. Про тебя — я вообще молчу. Вернер и Ларис играют вторичную роль, они — просто поддержка. Ким… Пожалуй именно Ким меня беспокоит больше всего.

— Аналогично. Что ты думаешь о нем?

— Сложно сказать. С одной стороны, он просто лично мне очень симпатичен. Хороший парень, которому здорово не везло в жизни, причем не без участия OOP… но это уже слишком высокий уровень секретности, извини.

— Ерунда, я понимаю.

— Так вот, с одной стороны, как ни крути — Киммерион хороший парень, жертва обстоятельств, и все такое. С другой — что-то в нем мне кажется подозрительным. Даже, скорее, не в нем, а в отношении к нему Здравовича.

— И какое же у нашего шефа к нему отношение? — заинтересовался Рагдар.

— Я не уверен полностью, но у меня сложилось такое смутное ощущение, что Александр его… бережет, что ли? — Вега задумчиво смотрел на едущего футах в пятидесяти перед ними эльфа. — Не знаю, это только интуиция, никак не подтвержденная фактами.

— Все знают, что твоей интуиции можно доверять, — усмехнулся северянин и заставил коня подойти совсем вплотную к коню Веги. — Но у меня тоже странное отношение к этому эльфу. Причем прямо-таки подозрительно странное.

Виконт вскинул голову и поймал прямой взгляд Рагдара.

— Можешь объяснить? Может, что-нибудь станет понятнее?

— Понимаешь, сам по себе он и мне нравится. Смелый, надежный парень, по уму — так я не побоялся бы доверить ему свою спину. Но это мне самому, как человеку, — многозначительно проговорил Рагдар.

— А тебе, как волку? — медленно проговорил Вега, начиная понимать, к чему клонит варвар.

— А вот мне-волку Ким не то, что неприятен — каждый раз, когда это звериное накатывает, я еле сдерживаюсь, чтобы не порвать этого эльфа на много маленьких эльфиков! — зло прорычал Рагдар. — Еще хорошо, что я полностью контролирую как превращения, так и себя в звериной форме, а то не знаю, что могло бы быть…

— То есть он тебе именно интуитивно не нравится? — уточнил даргел.

— Нет. Не интуитивно. Он не нравится зверю, и только. Я не знаю как это объяснить.

— Не надо, я примерно понял.

— А знаешь, что самое хреновое? — немного помолчав, проговорил Рагдар.

— Что?

— Да то, что нам с тобой в этой интриге Александра, на что бы там она не была направлена, отведена паршивая довольно роль. Паршивая и гадкая, на мой взгляд.

— Роль надзирателей? — вздохнул Вега.

— Именно.

— Я тоже об этом думал. И пришел к тем же неутешительным выводам. Ладно, давай потом об этом поговорим. Сейчас неплохо бы ускорить темп, лошади отдохнули после предыдущего галопа.

Вега дал коню шпоры, тут же обогнав Вернера и Лариса и оставив позади Рагдара. Он осадил жеребца только возле Киммериона.

— Поедем вперед, посмотрим, что там, — бросил он эльфу. Ким только кивнул, чуть натягивая поводья и пришпоривая своего коня.

Это было два дня назад, и с того момента Вега только укрепился в своих подозрениях. С Киммерионом что-то было не так. Слишком четко разыгрывал по нотам его судьбу Александр Здравович.

К сегодняшнему дню погода изгадилась вконец. С утра, не прекращаясь ни на минуту, шел мелкий, навязчивый дождик, никак не желающий даже перейти в нормальный дождь. Порывистый ветер рвал волосы, трепал плащи, задувал под одежду, и Вега был уже полностью уверен в том, что вечером Ларис и Вернер будут кашлять, чихать, и пить горячие отвары.

Чуть пришпорив коня, даргел двинулся вперед — ему порядком надоело тащиться за всеми, в последнем ряду группы, и он решил наконец-то поменяться местами с Рагдаром и отправить в арьергард северянина.

Шум дождя и ветра смазал свист стрелы.

Вернера спасла только исключительная реакция командира — Вега, резко выбросив руку, поймал легкую эльфийскую стрелу, когда металлический наконечник был уже в нескольких дюймах от лица аналитика.

— Атака! — рявкнул Рагдар.

Даргел был уже на земле, сдернув с седла практически бесполезного в бою Вернера. Ким накладывал на тетиву две стрелы сразу. Ларис, выкрикнув несколько слов, простер вперед руку — вокруг команды, на миг блеснув, возник магический щит, остановивший несколько следующих выстрелов.

Киммерион спустил тетиву — обе стрелы вспыхнули, чуть не долетев до придорожных кустов. Эльф коротко выругался, спрыгивая на землю и обнажая меч.

На дорогу вышли семеро. Высокие, стройные, в коричнево-зеленых костюмах, плащах с капюшонами, и с шарфами, скрывающими лица, у каждого — по два легких эльфийских клинка с чуть изогнутыми лезвиями.

— Лига Теней… — прошептал Вега. — Ларис, защита!

— Уже, — ответил маг, закусывая губу — творить столько заклинаний практически одновременно было очень непросто.

Даргел, Ким и Рагдар встали кругом, закрывая Вернера и Лариса.

Эльфийские убийцы медленно приближались. Их внимательные глаза быстро осматривали противников, оценивая, насколько каждый опасен и кого следует обезвредить в первую очередь — именно обезвредить, приказ был крайне недвусмысленным.

Вега, обнаживший оружие, лихорадочно думал — случайной эта встреча быть не могла. Об их визите в Хайклиф, дальнейшей дороге и задании было известно только Здравовичу и верхушке командования OOP. Значит, либо предательство, что практически исключалось, либо меры предосторожности были недостаточно соблюдены, и они засветились, либо — в Тринадцатом завелся шпион.

Ларис тем временем закончил заклинание — и за спинами убийц взорвался огненный шар. Простой, до безумия банальный, но оттого не менее эффективный… Точнее, он должен был быть эффективным. Троих отбросило взрывной волной, четверо остались на ногах — но ни одного из них не коснулось пламя.

В следующий миг несколько метательных ножей зазвенели о сталь мечей Веги, Кима и Рагдара. Эльфы, на ходу выхватывая свои клинки, бросились вперед.

Даргелу досталось трое противников. Так как они не имели возможности напасть одновременно, двое с мечами ринулись на Вегу, а третий, оставшись чуть позади, выбросил вперед руки, метая номиканские сюрикены.

От одной звездочки он увернулся, вторая застряла в толстой коже куртки. Нырнув под клинок, даргел поймал на цубу второй удар, и его катана вонзилась под подбородок эльфа. Оборачиваясь, Вега резким ударом выбил один из мечей второго противника, краем глаза отметил, что Рагдар уже расправился с одним эльфом, но второй осыпает его градом ударов, не давая возможности контратаковать, а Киммерион фехтует с двумя, каждый из которых уже ранен…

Эльфийское лезвие скользнуло по воротнику куртки, даргел дернулся, спасая горло от прямого колющего удара, выругался, почувствовав, как в предплечье вонзается острый сюрикен, и ударил убийцу рукоятью меча в зубы. Ошарашенный эльф отступил на шаг — и катана, со свистом распоров воздух, снесла ему голову. Вега успел заметить тень удивления в зеленых глазах. Глазах очень, очень молодого эльфа — ему едва ли было больше ста лет.

А дальше события понеслись вскачь, а Веге осталось лишь быть беспомощным свидетелем их, неспособным ни вмешаться, ни предупредить чью-то гибель…

Краем глаза он заметил, как один из нападавших на Кима эльфов падает замертво, но клинок скрипача оказывается на миг в неудобном положении, и второй его противник умелым финтом выбивает меч из рук Киммериона. И время будто замедлило свой ход.

Даргел смотрел это по второму разу. Он знал, что сейчас произойдет.

Ким поднырнул под удар своего противника, на миг оказавшись в опасной близости от его клинка, выбросил вперед руку — пальцы сжались на горле. Эльф захрипел, закашлялся, попытался еще поднять руку с мечом и ударить своего убийцу — безрезультатно. Спустя секунду он уже бессильно обвис. Ким резко дернул рукой — даже сквозь шум боя до Веги долетел хруст ломающихся позвонков.

Мимо свистнул короткий метательный дротик, де Вайл прыгнул вперед, пытаясь его поймать, остановить смерть… но не успел. И поднявшийся было на ноги Вернер вскинул руки к горлу, хватаясь за древко, даже попытался зачем-то его выдернуть… и осел на землю. Его удивленно распахнутые глаза заливал усилившийся наконец-то дождь, но аналитику было все равно…

Вега уже видел все это. В том самом странном полусне-полубреду. Все произошло точно так, как он увидел.

Из состояния, близкого к шоку, его выдернула резкая боль в животе. Дернувшись назад и наугад рубанув катаной, даргел выругался, увидев в руках падающего эльфа клинок, по рукоять перепачканный его черной кровью.

Прыжок вперед, удар ногой — меч уже мертвого эльфа отлетает в сторону, густая трава надежно скрывает улику. Следователь оборачивается к третьему противнику — и с удивлением наблюдает, как тот оседает на мокрую, окровавленную траву, а из груди, прямо напротив сердца, торчит метательный нож.

Звуки боя стихли. Все нападавшие были мертвы.

Де Вайл скользнул взглядом по команде, мгновенно отмечая, кто в каком состоянии. Ларис, целый и невредимый, медленно опускается на колени рядом с телом Вернера. Рагдар, отчаянно ругаясь, зажимает глубокую рану в плече — ничего страшного, к утру регенерирует. Киммерион с каменно-спокойным лицом вытирает свой меч от крови.

Только убедившись, что с выжившими членами группы все более или менее в порядке, Вега обернулся.

Он знал, что за его спиной кто-то стоит. Кто-то, метнувший нож. Больше того, он догадывался, кто.

И тем не менее был удивлен, увидев ее.

Невысокая, хрупкая фигурка, затянутая в зеленый с коричневым плащ. Капюшон откинут, и капли дождя мелкими бриллиантами оседают на коротко подстриженных белых волосах. В аметистовых глазах — настороженность, но не страх. В изящных руках несколько метательных ножей, готовых к броску, если понадобится.

Вега усмехнулся и вежливо поклонился серой эльфе — пока что, впрочем, не убирая оружия.

— Приветствую вас, госпожа Янатари.

Глава II ПУТЬ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

— Спасибо вам, что приютили, — улыбнулась Арна, отпивая молоко из чашки. — К сожалению, нам не удалось договориться с хозяином постоялого двора о ночлеге за помощь в работах, а Гундольф еще не полностью оправился от ран, так что мы не могли ночевать под открытым небом.

— С этим старым хрычом еще никому не удавалось договориться, кроме как за звонкую монету, — усмехнулся Мантикора. — А рабочей силы за кружку эля — дерьмового, надо сказать, эля — у него хватает всегда. Вся деревня ждет не дождется, когда же его наконец демоны заберут на тот свет.

— Не стоит так говорить о живых людях, как бы они не были вам несимпатичны. — В негромком голосе Арны звучал даже не укор — слабый на него намек. Но Талеанису отчего-то сразу стало нестерпимо стыдно…

Они сидели вчетвером на террасе, залитой мягкими лучами заходящего солнца. Мантикора, рыцарь-Грифон Гундольф фон Кильге, орк по имени Орогрим и слепая девушка — Арна.

Когда трое путников вышли к его дому, полуэльф даже не нашел в себе сил удивиться. Только тень радости скользнула по его лицу, когда он понял, что они сами пришли — значит, его вина хоть немного, но уменьшится… Хотя какое, к Ярлигу, уменьшится? Талеанис мысленно обругал самого себя последними словами. Сколько уже можно искать оправдания предательству — тому, что не прощается?

Разговор шел плавно, неспешно. Арна рассказала несколько забавных историй, случавшихся с ней в странствиях, Орогрим, заметивший характерные шрамы на руках хозяина дома, спросил об их происхождении, что немедленно переросло в продолжительный ностальгический диалог… Только рыцарь весь вечер хмуро молчал, отделываясь общими ничего не значащими фразами.

Когда солнце село, Арна сослалась на усталость и пошла спать. Орк, разумеется, отправился вместе с ней, а Мантикора наконец-то остался с Гундольфом наедине.

— Может, вина? У нас в деревне делают неплохое домашнее вино, не чета напиткам из замковых виноградников, но все же, — дружески улыбаясь, предложил Талеанис.

Фон Кильге неопределенно кивнул. Пользуясь возможностью, Мантикора расценил кивок как согласие и спустя две минуты выставил на стол узкогорлый кувшин и два высоких кубка. В одном из них на дне еще плескалась рубиновая жидкость, и полуэльф поставил ее себе. Ловким движением извлек пробку, закрывающую горло кувшина, и разлил вино по кубкам.

— Урожая прошлого года, — добавил он, закрывая кувшин.

Пробка выскользнула из пальцев и упала прямо под ноги Гундольфу.

— Ох, извините…

— Ничего, я сейчас достану… — Рыцарь наклонился…

И в этот момент Талеанис молниеносно поменял кубки местами, ставя перед гостем напиток, содержащий жидкость из флакона Маар-си.

— Что ж, за знакомство!

И осушил кубок до дна, в глубине души надеясь, что Гундольф последует его примеру, и тихо проклиная себя за эту надежду…

Фон Кильге поставил на стол пустой кубок.

— Хорошее вино — для местного, конечно, — сдержанно похвалил он.

— Хотел бы я когда-нибудь попробовать настоящего вина из подвалов Клюва… — мечтательно вздохнул Мантикора.

— Хотел бы я, чтобы мне еще представилась эта возможность… — Гундольф резко помрачнел.

— А как она может не представиться? — осторожно спросил Талеанис, интуитивно чувствуя, что напал на верный след.

— Я не знаю, как меня примут в родном замке, — на миг по лицу рыцаря скользнула тень сомнения — похоже, он и сам был удивлен своей откровенностью.

— Простите, если лезу не в свое дело, но почему? У вас какие-то проблемы с вашим Орденом?

— О, да, у меня некоторые проблемы! — с ядовитым сарказмом воскликнул Гундольф. — Налейте еще вина, если не сложно.

Повторно осушив кубок, фон Кильге откинулся на спинку скамьи и тяжело вздохнул.

— Что ж, полагаю, вам будет интересно послушать историю о том, как глупого мальчишку, возомнившего себя великим героем, лишили всего, в том числе — лица и имени…

Все началось с того, что я имел неосторожность поспорить с графом де ла Маром, младшим магистром Ордена, о целесообразности и допустимости введения пошлины на вход в город, и о ее размере. В результате чего был отправлен к недавно поселившемуся на наших землях богачу с унизительной просьбой о займе Ордену… Этот странный человек, приехавший неизвестно откуда, купил себе один из самых дорогих особняков, привез с собой слуг, и, судя по всему, в деньгах не то что не нуждался — он мог есть золото, как иные едят хлеб. Он носил очень странный титул, князь-герцог…

Деревянный кубок в руке Мантикоры хрустнул, глаза побелели от ярости. Но увлеченный своим рассказом Гундольф этого, по счастью, не заметил.

— Сперва меня долго держали в приемной, и только когда я уже готов был возмутиться, дворецкий проводил меня к своему господину. Услыхав мою просьбу, де Аббисс расхохотался — и предложил вдвое, а потом и втрое больше — и не в долг, а просто так. Но в обмен на то, что Орден Грифонов не будет вмешиваться в его дела и вообще интересоваться происходящим на территории нанятой им земли. Меня это насторожило…

Когда рыцарь закончил свой рассказ, Талеанис уже едва сдерживался, чтобы не предупредить его о том, что Левиафан за ним следит, что в Хайклифе фон Кильге наверняка ждет ловушка, что…

Но мысль о том, что малышка Лианна попадет в лапы безжалостного демона, мгновенно отрезвила полуэльфа. Немного помолчав, он заговорил.

— Не сочтите за дерзость, но… возьмите меня с собой? В этой деревне меня ничто не держит, а ваша история задела меня за живое. Тварь, подобная этому Левиафану, просто не должна существовать! Я хорошо сражаюсь и не буду лишним в вашей войне с князем-герцогом!

Спокойно выслушав пламенную речь Мантикоры, Гундольф тяжело вздохнул.

— Я хотел бы, чтобы ты отправился вместе с нами. Но не уверен, что на это согласится Арна… впрочем, быть по-твоему. Если она будет против — пойдем без них.

— А орк — он с ней?

— Да. Он ее кровный брат, или как там у них это называется.

Полуэльф уважительно присвистнул. Чтобы орк согласился стать побратимом человеку, и тем более — слабой женщине, этому человеку надо как-то очень сильно в глазах орка отличиться… Все детство проведя среди зеленокожих, Мантикора хорошо знал их обычаи. Побратимство — это очень серьезно.

— Утром выступаем. Ты уверен в своем решении? — спросил тем временем рыцарь.

— Уверен. Когда вы спросите Арну, согласна ли она принять меня в свой отряд?

— Утром же. Не хочу ее сейчас будить — драться с Орогримом по пустякам — глупо. Так что давай выпьем еще по стакану и пойдем спать.

Как и всегда, Арна проснулась с первыми лучами солнца. Бесшумно встала, осторожно переступив через спящего на полу рядом с ее кроватью Орогрима, подошла к окну и, распахнув ставни, вдохнула свежий рассветный воздух, привычно вслушиваясь в эмоциональный фон спутников.

Орогрим спокойно спал. Ему снились рассветы в степи, прохладный ветер, кони и свобода быть собой среди своих. Арна улыбнулась, ощущая его светлую радость — пусть даже и во сне.

Гундольф уже встал и сейчас собирал вещи. Мысли и эмоции рыцаря были спутанными, неясными для него же самого. По нему сразу ощущалось — молодого Грифона что-то гнетет, что-то не дает ему покоя. Вслушавшись внимательнее, Арна почувствовала затаенный страх и глубокое недовольство самим собой, и еще — какую-то непонятную неприязнь к хозяину дома, этому полуэльфу.

Сам Мантикора на ощущениях напоминал перетянутую струну на лютне, готовую лопнуть от любого неверного прикосновения. В его эмоциональном фоне преобладали мрачная решимость, готовность пожертвовать собственной честью ради чего-то или кого-то и панический страх. Страх не за себя…

Нахмурившись, Арна вслушалась глубже, постепенно переходя от считывания просто эмоций к чтению мыслей. Она очень не любила это делать, каждый раз ощущая себя воровкой, вторгшейся в чужое личное пространство и похищающей чужие мысли, самое сокровенное… но другого выхода Танаа сейчас не видела.

«Я не должен этого делать. Жизнь одного разумного не стоит тех сотен и тысяч жизней, которые он заберет… но она… я обещал защищать… но как я могу предать их? Почему именно я? А если потребовать вернуть ее, угрожая… Бред, чем я могу ему угрожать? И все же, они хотят его уничтожить… Как это могло произойти? Я спасу тебя, маленькая, чего бы мне это не стоило… я предатель, убийца, и мразь… Прости меня, госпожа моя… я слаб, и мною легко управлять… Я не должен… но я не могу позволить ей погибнуть… как мне поступить, госпожа моя? Не слышишь меня, и хорошо… если я погибну — позаботься о ней… как бы я хотел умереть… Нет, надо держать себя в руках. Надо, чтобы этот рыцарь взял меня с собой, тогда она останется жива… Лианна, прости меня… Мы будем жить, наша раса будет жить… Ты будешь жить! И мне плевать, сколько людей и эльфов заплатят за наши жизни — своими! Да, я лгу самому себе, и что с того? Она должна жить, она будет жить… Надо суметь расколоть этот отряд, девушка опасна для меня… не знаю почему, но мне так кажется… Держи себя в руках, Мантикора! Я должен ее спасти. И я готов заплатить любую цену за спасение ее жизни. Я спасу тебя, Лианна, я спасу тебя… Всех обману, убью, сделаю что угодно — но я спасу тебя… Ты будешь жить, и наша раса — тоже… Неважно, кем я стану, главное — ты… Прости меня, госпожа моя, но теперь я не могу быть твоим рыцарем. Ты не спасла ее, не защитила — и теперь это сделаю я. А цена… Цена за ее жизнь не может быть чрезмерно высокой. Надо пойти с отрядом. Лишь бы Арна не согласилась принять меня… Гундольф уже сожалеет о своем согласии, но он сдержит обещание. Он возьмет меня с собой, и Лианна будет спасена. Да. Но от Арны надо избавиться… В крайнем случае, если она что-то заподозрит — зарежу ее ночью на привале. Этот ее орк спит чутко, но я умею двигаться совершенно бесшумно… Какая же я мразь…»

Вздрогнув, Арна отпрянула от окна. Неужели этот приветливый юноша-полуэльф и правда готов их предать и отдать… кому? И неужели он действительно попытается убить ее, если они пойдут вчетвером? Но, Создатель, как же он ненавидит себя за эту готовность предать и как же он любит эту Лианну, что ради нее готов пойти против самого себя?

— Как я должна поступить в этой ситуации? — тихо спросила она себя. — Взять Мантикору с собой — подвергнуть опасности жизни Орогрима и Гундольфа, ведь никто не знает, что его заставят сделать, угрожая жизни его Лианны. Разделить отряд — опять же, рисковать жизнью Гундольфа, да и… слишком уж этого хочет тот, кто угрожает Талеанису… Оставить здесь? Нет, нельзя, нельзя… Как поступить, как помочь?

За спиной девушки, просыпаясь, завозился Орогрим.

— Что-то случилось? — сиплым со сна голосом спросил он.

— Не знаю пока что, — Арна улыбнулась, оборачиваясь к брату. — Скажи, что твое чутье говорит насчет этого юноши, Талеаниса?

— Он хороший парень и воспитан в правильных, наших, традициях, — задумчиво ответил орк. — Но мне вчера показалось, что он чем-то здорово встревожен и чего-то боится. Хотя я не уверен…

— Ему очень больно, Орогрим… — тихо проговорила Арна, комкая в пальцах свою повязку. — Я не знаю пока, что происходит, но… мы должны взять его с собой. Только… Я могу надеяться, что ты серьезно отнесешься к моей просьбе не причинять ему вреда, чтобы он ни сделал и чего бы ни задумал?

Орк встревоженно вскинул голову и пристально вгляделся желтыми глазами в лицо Танаа. Помедлив секунду, он кивнул.

— Если ты так уверена, то я обещаю.

— Он собирается нас предать. Вернее, не нас, а Гундольфа. Я не поняла, кому и зачем, но собирается, больше того — он почувствовал во мне какую-то опасность для себя и своей миссии и готов пойти на крайние меры, чтобы от меня избавиться. Подожди! Грим, ты обещал, что не тронешь его.

Орогрим сдавленно зарычал.

— Если он…

— Пожалуйста, дослушай меня… Он не по доброй воле собирается нас предать. Его возлюбленную, кажется, ее зовут Лианна, похитил какой-то очень опасный враг. Наш общий враг, и его, и наш. Не думаю, что ошибусь, если предположу, что речь идет о Левиафане. Так вот, Талеанис действует не по своей воле. Он хочет любыми средствами спасти свою возлюбленную…

— Не ты ли говорила, что цель не оправдывает средства? — насупился Орогрим.

— Говорила, — Арна согласно кивнула. — Но я не чувствую в себе морального права бросить его в такой ситуации. Мы должны ему помочь. Помочь спасти Лианну, и при этом не предать себя…

— Ты сказала, он готов пойти на крайние меры. То есть, если придется, он готов убить тебя?

— Да, но…

— И ты еще хочешь ему помогать? Он сам вляпался в свои проблемы, вот сам пускай и разбирается! — зарычал орк, нависая на хрупкой Танаа. — Я обещал тебе, что не трону его, но и только!

— Грим, попробуй понять его… Если бы похитили кого-то, дорогого тебе, и, угрожая его жизни, заставляли бы тебя делать что-то, неприемлемое для тебя…

— Я бы не согласился! — тихо, но яростно ответил Орогрим. — Потому что если бы я согласился, то покрыл бы позором и имя того, кого похитили, и свое собственное.

Арна вздохнула. Ей очень не хотелось использовать этот аргумент, но брат не оставлял ей выбора.

— Орогрим, посмотри на меня. Пожалуйста, — негромко, но с нажимом проговорила она. — Посмотри мне в глаза и еще раз поставь себя на его место. Только представь, что у тебя похитили бы… меня. Представь, что я, абсолютно беззащитная и беспомощная, в руках твоего злейшего врага. И ты знаешь, что от страшной, лютой, мучительной смерти меня отделяет только одно — твое полное повиновение приказам этого врага. Нет, не отводи взгляда, смотри мне в глаза — ты знаешь, что я могу видеть, хоть и не так, как все. Посмотри мне в глаза и ответь — как бы ты поступил в этой ситуации?

Орк, тяжело дыша, молчал. Он с пугающей ясностью увидел внутренним зрением, как Арну, его единственную, его… его Арну будут…

— Прости, — глухо выговорил он, отводя взгляд и отступая на шаг. — Я понял. Легко судить других…

— Ты прости, что пришлось показать тебе такое… — прошептала она, делая шаг вперед и прижимаясь к широкой груди брата. — Но я и правда не могу бросить Талеаниса в такой ситуации. Я же почувствовала все то, что чувствует он…

— Значит, мы ему поможем.

— Я хотела спросить совета, как лучше поступить? Разделить отряд, как того хочет он, или все же пойти всем вместе? Я понимаю, что это некоторый риск для меня, но ты же знаешь — я хороший боец и смогу защитить себя, если что. Только, пожалуйста, рассуждай не с точки зрения безопасности для меня.

Орогрим задумался.

— Не стоит разделяться, — наконец сказал он. — Будет лучше, если ты постоянно сможешь отсекать его эмоции и мысли. Может, сможешь узнать что-то важное, что поможет нам. Кроме того, если этот его враг — действительно Левиафан, то враг у нас общий.

— Вот и хорошо, — Арна улыбнулась. — Тогда выступаем все вместе.

К глубочайшему разочарованию и огорчению Мантикоры, Арна с радостью согласилась принять его в отряд. Ему очень, очень не хотелось причинять вред этой юной девушке, но жизнь Лианны была гораздо важнее… От Арны же волнами исходила опасность… для Левиафана. Талеанис кожей чувствовал скрытую в ней Силу, смертельно опасную для его «господина». И не сомневался, что в скором времени Маар-си отдаст приказ убрать ее.

Около полудня группа из двух человек, орка и полуэльфа покинула дом Мантикоры.

Талеанис уходил с тяжелым сердцем. Его не покидало стойкое, болезненное ощущение, что он никогда не вернется сюда, никогда не увидит, как Лианна заводит в конюшню своего жеребчика, как она вдыхает аромат сиреневых кустов, как склоняется над грядкой, тихо шепча что-то на эльфийском, как… как…

Орогрим был молчалив и мрачен, Гундольф — замкнут и погружен в свои мысли, иногда рыцарь бросал неприязненные взгляды в сторону нового попутчика — явно жалел о своей вчерашней откровенности и не понимал ее причин. Арна тоже молчала, перебирая струны лютни, и тихо что-то напевая.

— Что вам удалось узнать от рыцаря? — исходящий из кольца голос Маар-си казался приглушенным, словно париасец говорил сквозь шарф.

— Ничего интересного, кроме истории его знакомства с Левиафаном, — тихо отозвался Мантикора. Собеседник сказал, что их никто не услышит, но Талеанис не хотел рисковать понапрасну.

— Что он собирается делать теперь?

— Мстить, что естественно. Четкого плана у него нет — он собирается просто добраться до Хайклифа, а там смотреть по обстановке.

Из кольца раздался глухой смешок.

— Какой хороший и удобный план… Что ж, удачи ему. Что вы можете рассказать о его спутниках?

— Орк — хороший, очень хороший воин, но не более. Девушка… Умеет сражаться в рукопашную, несмотря на свою слепоту, но я не думаю, что представляет собой реальную опасность как боец.

— А не как боец? — незамедлительно уточнил Маарси, и полуэльф тут же пожалел о своей попытке сказать полуправду.

— Не знаю, я не маг…

— Вы врете, господин Талеанис, — печально проговорил париасец. — Это мало того, что просто нехорошо, так еще и опасно для госпожи Лианны…

— Не трогай Лианну! — Мантикора сжал кулаки, отчаянно жалея, что не может вот прямо сейчас дотянуться до проклятого Левиафанова помощника и медленно его задушить.

— Тогда просто скажите мне правду об этой девушке. Откуда она, как ее зовут, насколько она опасна…

— Ее имя — Арна. Она родом из Парнаса, из какого-то там монастыря…

— Как называется монастырь?

— Дан-ри. Нет, Дан-ри — это долина, монастырь называется…

— Монастырь называется так же, господин Талеанис, — усмехнулся Маар-си. — Благодарю вас, вы очень нам помогли. Свяжитесь со мной вечером, на закате.

— Хорошо…

— До связи, господин Талеанис. Спешу вас обрадовать — если вы хорошо справитесь с моим следующим заданием, я дам вам возможность пообщаться с госпожой Лианной. Всего вам доброго.

Париасец оборвал связь. Мантикора глухо выругался. Он был почти уверен в том, что Маар-си не хуже его понял, какую угрозу представляет Арна для проклятого Левиафана, и что он приложит все усилия для того, чтобы устранить эту угрозу. Для начала — натравит на Арну самого Талеаниса.

Убрав перстень в карман, полуэльф вернулся к костру.

Поужинав, распределили дежурства: первое досталось Гундольфу, второе — Орогриму, а третье, предрассветное — Мантикоре, так что сразу после ужина он лег спать, подложив под голову свернутый плащ, благо ночь была теплая.

Арна подошла, как всегда, бесшумно.

— Грим, ложись. Мне все равно не уснуть сегодня ночью…

Орк окинул сестру тревожным взглядом.

— Ты уверена? Я уже немного поспал и еще утром посплю. Может…

— Я же говорю, мне не спится. А ты, я вижу, хочешь спать. Ложись, и спи. Дежурить я могу не хуже тебя, поверь…

— Знаю… — Он улыбнулся, сбросил с плеч плащ и постелил его на землю. — Хорошо, раз ты настаиваешь…

Спустя пару минут Орогрим уже спал крепким сном. А Арна, удостоверившись в том, что побратим уснул, негромко позвала:

— Талеанис! Я знаю, что ты не спишь. Не хочешь посидеть у костра, поговорить о чем-нибудь?

Ругнувшись про себя, Мантикора поднялся и подошел к огню, встав напротив девушки. Меньше всего он сейчас хотел разговаривать, тем более — с ней.

— Садись рядом, если есть желание — с другой стороны от тебя лежит фляга с вином. Я вижу, ты не настроен на беседу… хочешь, я тебе просто сыграю на лютне? — спросила она.

Горячее марево, дрожащее над костром, немного смазывало черты лица Арны, странным образом делая ее похожей на… Лианну? Только черная повязка на глазах бросалась в глаза — словно бы подслушав мысль полуэльфа, Танаа сняла ее, но глаза не открыла.

И Талеанис, неожиданно для самого себя, ответил:

— Хочу. Сыграй мне…

Тонкие пальцы скользнули по грифу лютни, перебрали струны… Девушка немного подстроила инструмент двумя поворотами колков, глубоко вдохнула…

Лишь через несколько минут после того, как смолкла лютня, Талеанис отвел взгляд от ярко-синих глаз Арны.

— Это не про меня, — через силу вымолвил он. — Я не хочу дорог и подвигов. Я хочу тиши своего дома, я хочу семью, я хочу быть мужем и отцом! Скажи мне, Арна… скажи, неужели я так многого хочу?

— Ты хочешь слишком малого, — серьезно проговорила она, чуть наклоняя голову. Пряди бледно-золотых волос упали на лицо. — Но, возможно, ты желаешь невозможного…

— Тогда зачем — все? Зачем я живу, дышу, что-то делаю? Зачем я иду с вами, если невозможно то, что является единственным смыслом для меня? — Мантикора говорил шепотом, но, казалось, что он почти кричит.

— Потому что нет ничего невозможного, — так же тихо ответила Танаа. — Все в наших руках. Все и всегда. Будущее — не предопределено, мы сами выбираем свои пути. Ты можешь выбрать, с кем ты — с ними, с нами или сам по себе. Нет, не надо опускать руку на меч — я не знаю о тебе ничего такого. Я не знаю, кто и как заставляет тебя идти против твоей же воли. Но я и правда хочу помочь тебе. И если это в моих силах — то помогу обязательно.

Быстро шагнув в сторону и вперед, Талеанис оказался рядом с Арной, а поскольку она сидела на земле — навис над ней.

— Если хочешь сделать для меня хоть что-то, не вмешивайся в мои дела, — жестко бросил он. И закончил — уже мягче. — Я не хочу, чтобы ты погибла из-за меня.

— Я не погибну раньше, чем совершу то, ради чего живу, — твердо, уверенно проговорила девушка, машинально перебирая струны. Ее внутренний взор, ее эмоциональная чувствительность, ее интуиция — все сейчас было направлено на полуэльфа.

Закрывается. Неумело, отчаянно — но закрывается.

— Для такой уверенности в том, что ты останешься жива, тебе надо бы держаться от меня подальше, — получилось грубее, чем он хотел.

— Тебе приказали меня убить? — абсолютно спокойно, как о погоде, спросила Арна.

Мантикора закашлялся.

— Нет… — И тут же поправился. — Пока еще — нет. Но…

— Вот когда прикажут — примешь решение. И если захочешь — придешь, и поговорим. Возможно, мне и правда удастся тебе помочь. А сейчас — извини, я хочу спать. Отдежуришь остаток ночи, раз уж проснулся.

— Ты настолько мне доверяешь? — поразился он.

— Тебе же еще не приказали меня убить. — Танаа негромко, печально рассмеялась. — Так что, отдежуришь?

— Отдежурю… — Сказать, что полуэльф был ошарашен подобным доверием — не сказать ничего. Что интересно, ему и в голову не пришло назвать это беспечностью — нет, она и правда просто ему доверяла…

Оставшиеся до рассвета три часа он провел в мучительных раздумьях. Как поступить? Что делать? Попросить ли у Арны помощи и попытаться вместе спасти Лианну из лап Левиафана? Или подчиниться приказу Маар-си и убить девушку следующей ночью? Или…

— А что бы ты мне сказала, госпожа моя? — шептал он, сжимая в кулаке символ богини. — Что бы ты посоветовала своему неверному рыцарю, своему трусливому предателю? Что бы ты мне сказала, Дианари… и стала бы ты вообще со мной разговаривать?

Погода стояла великолепная. Светило солнце, но не пекло — просто ласково согревало. Чуть прохладный ветерок играл с плащами, шевелил волосы, освежал… Четверо путников шли по лесной дороге и весело беседовали на самые разные темы. Даже Гундольф включился в беседу и сейчас со смехом рассказывал забавные байки времен его обучения в Ордене.

Внезапно Арна гортанно вскрикнула и выбросила руку с растопыренными пальцами к небу, перекинув посох в другую руку. Набалдашник больно ударил Мантикору по ноге, но он этого даже не заметил — что-то коротко укололо его в плечо, и мир вокруг завертелся, очертания предметов начали расплываться, таять…

Полностью сознания он не потерял. И, лежа на траве, странно-отстраненно наблюдал сквозь дымку яда за течением схватки.

По дротику с отравой получил каждый, но только Талеанис и Гундольф выбыли из боя мгновенно. Орогриму дозы, рассчитанной на человека, явно было мало — он двигался гораздо медленнее, но сознание терять или даже просто падать и не собирался.

Нападавших было четверо. Люди и один эльф, двигались все слаженно и сработанно — сразу было видно, что сражаются вместе они не в первый раз. Что интересно — ни один не использовал заточенного оружия — люди держали в руках обитые войлоком дубинки, хотя на поясах красовались отнюдь не парадные мечи, а эльф сжимал в пальцах еще несколько дротиков — при том, что за его спиной виднелся мощный составной лук.

Орогрим поднырнул под удар одного из нападавших, резко обернулся — человек не ожидал от одурманенного орка такой скорости, а зря. Пальцы зеленокожего сомкнулись на запястье противника, Орогрим резко дернул — и человек, пролетев метра четыре, врезался в толстый, вековой ствол какого-то дерева.

Увы, это оказалась единственная победа Грима на этот день. Свистнул дротик, за ним еще один — тройная доза уложила на траву и могучего орка.

Арна оказалась одна против трех противников. Нет, уже двух — эльф, оглушенный ударом посоха, тихо лежал, уткнувшись лицом куда-то в область сапог Гундольфа.

Даже если бы оставшиеся нападавшие использовали нормальное оружие, а не свои дурацкие дубинки, у них все равно не было бы шансов. Все брошенные в нее дротики Арна либо отбила, либо поймала, а слепота совершенно не мешала ей в бою.

Лежа в полузабытьи и отстраненно наблюдая происходящее, Талеанис не смог не отметить, что случись между ним и Танаа открытый поединок — он не поручился бы за свою победу. Скорее, даже наоборот. Покойный Мальстин на фоне девушки из далекого монастыря казался ребенком, едва выучившим, с какой стороны надо браться за меч.

Спустя десять секунд все было кончено.

Арна быстро ощупала карманы и сумки нападавших, наконец нашла два каких-то флакона. Открыла оба, понюхала по очереди, потом понюхала наконечник одного из дротиков — и, удовлетворенно кивнув, отбросила один флакон в сторону.

Со вторым же подошла к Орогриму, который, получив тройную дозу, отрубился полностью и теперь даже чуть похрапывал во сне, и влила несколько капель ему в рот.

В этот момент один из нападавших, эльф с луком, вдруг вскочил на ноги. Мантикора успел удивиться — как он оказался так близко, ведь падал футов на тридцать дальше? Эльф в три прыжка оказался рядом с Талеанисом, и выхватил из заплечных ножен меч — тот, который полуэльфу дал Растэн Чертополох и к которому Мантикора так привык, что уже и не замечал его. Скользнув взглядом по своей добыче, эльф довольно оскалился, рывком сорвал со спины Талеаниса ножны, оборвав ремешки, и бросился бежать.

Арна помчалась за ним, но эльф успел скрыться в кустах, а через пару секунд вновь показался — уже верхом. Что-то дико прокричав, он пришпорил коня — тот сорвался с места в бешеный галоп. Меч Растэна, как и его ножны, похититель крепко сжимал в левой руке.

Танаа отбросила посох, который сейчас мог только помешать, и бросилась в погоню. В этот момент очнулся наконец получивший противоядие Орогрим.

Орк сориентировался мгновенно. Понять, что его отравили, труда не составляло, а поскольку на языке осел неприятный маслянистый привкус, чем-то схожий с жидкостью в валяющемся радом флаконе, — значит, емудали противоядие.

Зеленокожий быстро влил глоток омерзительного лекарства в глотку Гундольфу, вскочил, и, выразительно обведя рукой поле боя, побежал вслед за Арной.

Придя в себя, рыцарь напоил противоядием полуэльфа, потом они вместе связали оглушенных нападавших.

— Они что, хотят пешком догнать всадника? — усмехнулся фон Кильге, когда Талеанис рассказал ему, что видел, — сам Грифон лежал головой в другую сторону, и события схватки остались для него секретом.

— Мой учитель говорил мне, что на короткой дистанции человек способен обогнать лошадь, — припомнил Мантикора. — А орки достаточно выносливы, чтобы соперничать в этом с хорошим конем. Его может догнать Арна на первом рывке, а может вымотать Орогрим… Но я в упор не понимаю, зачем им понадобился мой меч. Похоже, нападали-то именно ради него…

— А что это за меч? — полюбопытствовал Гундольф, с изрядной долей скепсиса отреагировавший на сравнение скорости и выносливости людей, орков, и лошадей. Разумеется, рыцарей, которые должны были сражаться в доспехах, не тренировали долго бежать на приличной скорости и при том сохранять боеспособность.

— Обычный длинный меч, — пожал плечами Талеанис. — Вообще-то это бывший меч моего учителя, он отдал мне его перед тем как уйти. Велел передать тому, кого сочту достойным. Я не раз его рассматривал и даже показывал как-то раз магу — ничего особенного, самый обычный меч. Ну чуток магии в нем есть — но это что-то стандартное, вроде заклятия на прочность.

— Очень странно, — усмехнулся фон Кильге, внимательно разглядывая какой-то небольшой предмет на ладони. — За обычным мечом эти ребята гоняться бы не стали.

Полуэльф непонимающе посмотрел на соратника. Гундольф вновь усмехнулся и протянул ему небольшой серебряный перстень-печатку с рунической «XIII».

— Тринадцатый стол Имперской канцелярии. Он же — Тринадцатый департамент. Он же — Отдел особых расследований. И если уж их заинтересовал твой меч, то значит, это какой-то совсем необычный меч.

Арна и Орогрим вернулись часа через два. Орк был зол, на его плече красовалась свежая повязка, пропитанная кровью. Танаа, против обыкновения, не улыбалась.

— Мы его почти догнали, — начала она, только подойдя к полуэльфу и рыцарю. — Он рывком немного увеличил расстояние и успел выстрелить — Орогрим обгонял меня, и эльф выстрелил в него. Грим упал, это дало беглецу время. Он активировал какой-то артефакт-портал и исчез, бросив товарищей, коня и все остальное.

— Я не удивлен, что у него есть подобный артефакт, — Гундольф протянул Арне кольцо. — Отдел особых расследований хорошо экипирует своих агентов.

— Отдел особых расследований… — Танаа удивленно приподняла бровь. — А что это такое?

Несколько секунд фон Кильге молчал, ошарашенный подобной неосведомленностью. Потом заговорил, тщательно подбирая слова:

— Мощная государственная служба. Очень засекреченная. О ее существовании знают все, о том, что именно она делает, не знает никто. Она занимается какими-то очень важными, но опять же засекреченными расследованиями. Почти в каждой темной истории, особенно, если замешана какая-нибудь древняя или запрещенная магия, фигурирует Тринадцатый департамент. Они берут на службу лучших из лучших, и оттуда не увольняются. В общем, серьезный отдел…

— Да уж, не хрен собачий, — зло сплюнул Орогрим.

— Кстати говоря, наши пленники так и не пришли в себя, — заметил рыцарь. — И мне вообще кажется, что они не без сознания, а в коме. И ничего мы от них не узнаем.

— Посмотрим. Пусть полежат до завтра — все равно сегодня уже никуда не пойдем, а ночевать останемся здесь… — Орк махнул рукой. — Утром решим, что с ним делать.

А Арна подошла к опустившемуся на землю Мантикоре.

Полуэльф сидел, глядя в одну точку, и, казалось, ему глубоко наплевать на все, происходящее рядом.

— Талеанис, скажи… тебе очень дорог этот меч? — участливо спросила она.

Он ответил не сразу.

— Еще час назад я усмехнулся бы и сказал, что «не очень». Сейчас… Да, он мне дорог… дороже собственной жизни…

В груди Мантикоры расползался жестокий, пустотный холод, заполнявший собой освобожденное мечом пространство. Этот холод пронизывал постепенно насквозь все тело, пробирался в сознание, лишая почти всех мыслей, позволяя существовать только одной и производным от нее — как вернуть себе этот клинок?

Он резко поднялся на ноги, грубо сбрасывая с плеча руку Арны.

— Я должен вернуть себе меч. Я его хранитель, я могу передать его только достойному. Меч украли, я должен его вернуть.

Гундольф и Орогрим невольно отступили, в их взглядах явственно читался если и не страх, то, по крайней мере, опаска.

Лицо Талеаниса потеряло живой вид. Черты закаменели, любые эмоции ушли, осталась только холодная, бесстрастная маска. Еще несколько минут назад бывшие темно-карими глаза сейчас светились бледно-голубым льдистым светом.

— Я должен вернуть меч. Не смейте мне мешать.

Арна первой стряхнула оцепенение.

— Талеанис, очнись! Мы все вместе что-нибудь при…

Свист полуторного клинка Мантикоры оборвал ее на полуслове.

Глава III ИДУЩАЯ В ТЕНЯХ

Дышать было больно. Причем очень знакомо больно — когда-то Вега уже получал удар узким стилетом в горло… причем не один раз.

Рагдар судорожно подергивался, задушенный плетьми теней, внезапно ставших материальными, и по слову Идущей атаковавших тех, на кого она указала. Киммерион, продержавшийся почти дольше всех, уже бессильно обвис, прикованный к толстому стволу вяза. Ребра эльфа явно были переломаны, и на грани сознания даргела мелькнула мысль, что вообще-то Ким должен быть уже почти мертв. Ларис же даже не успел начать заклинание — обрушившаяся на него тень лишила мага сознания чуть ли не раньше, чем он успел ощутить опасность.

Веге повезло меньше всех, хотя он удачно сумел избежать ударов теневой плети.

Даргел был великолепным воином, но Алиссара ему не уступала, а поскольку на ее стороне был фактор неожиданности… Кроме того, Вега помнил, что Здравович категорически запретил причинять эльфе какой-либо вред. Нет, если бы речь и правда зашла о его жизни, то он, скорее всего, плюнул бы на приказ главы департамента, но пока что предпочел постараться решить дело хотя бы относительно мирно.

Несколько стремительных атак Идущей он успел отразить и даже выбил из ее руки узкий чуть изогнутый клинок, но потом тень спутала его ноги, Вега оступился, взмахнул рукой, безуспешно пытаясь удержать равновесие, и земля устремилась ему навстречу.

Алиссара шагнула вперед, выбрасывая вперед руку с зажатым в ней стилетом, даргел неудачно дернулся, пытаясь избежать удара, и тонкое лезвие, оцарапав щеку, вонзилось в горло, вырвавшись из руки Янатари.

С трудом сдержав хриплый крик, он ничком рухнул на землю, успев в последний момент переместить руку так, чтобы она оказалась у шеи. Дернулся — пальцы сжались на рукояти стилета, рванулся, выдергивая оружие из раны, причем так, чтобы этого не было видно, и затих.

Мысли метались как сумасшедшие, боль не давала сосредоточиться, кровь из раны заливала шею — но это было уже хорошо, по крайней мере, никто не увидит, куда именно вонзился клинок эльфы.

Сильный удар в плечо сапогом заставил Вегу перевернуться на спину, горла вновь коснулась холодная сталь.

— А ты живучий, — усмехнулась Идущая в Тенях. — Назови мне причину, по которой я не должна тебя убить, и даже не пытайся дернуться — я успею ударить. И не пытайся лгать — я это почувствую.

Вега лгать и не собирался.

— Меня послал Здравович. Александр Здравович. Он слышал о том, что с вами случилось, и отправил меня для того, чтобы я оказал вам необходимую помощь и сообщил о том, что вы можете рассчитывать на его поддержку, если она вам понадобится… — Даргел закашлялся.

— Как ты можешь доказать свои слова? — ледяным тоном осведомилась Алиссара, не отводя лезвия от горла противника.

Вега медленно поднял левую руку ладонью кверху.

— Кольцо департамента у меня на пальце. Вы наверняка знаете, как оно выглядит.

— Кольцо можно украсть или снять с трупа. Это не доказательство. Как и любые предметы, бумаги и тому подобное.

Тени вокруг вновь зашевелились, даргел почувствовал, как холодные плети оплетают его руки и ноги, касаются шеи, медленно сжимаются на горле…

— Александр просил вам передать, что он поможет вам просто так, без всякого расчета на благодарность Лиги Теней, — заговорил он, чувствуя, что начинает задыхаться. — Просто в память о том, что вам наплевать, какой там департамент он возглавляет. — Вега закашлялся, безуспешно пытаясь оторвать от горла не дающую дышать тень.

Внезапно хватка ослабла.

— Повтори, что ты сказал? — в голосе Идущей Веге послышался какой-то почти хищный интерес. — Что именно тебе сказал Здравович?

— Что готов вам помочь в память о том, что вам наплевать на то, какой департамент он возглавляет, — повторил он.

Несколько мгновений Алиссара раздумывала. Потом лезвие, касавшееся шеи даргела, исчезло и сковывавшие команду щупальца теней разжались, растворившись в траве.

Глубоко вдохнув, следователь медленно сел и огляделся. Рагдар и Ларис без сознания лежали на земле, но, кажется, никто из них серьезно не пострадал. Киммерион осторожно сползал по стволу вяза, прижав руки к груди, лицо его было искажено болью.

— Ким… — Вега, пересиливая боль, вскочил и бросился к эльфу.

— Я почти в порядке, — прохрипел тот, отталкивая даргела. — Не трогай меня, я сейчас оклемаюсь…

Внимательно посмотрев на скрипача, тот все же отстранился и обернулся к Алиссаре.

На лице эльфы отражалась глубокая задумчивость. Она медленно вложила меч в ножны, одернула плащ.

— Приношу свои извинения за нападение, — наконец нехотя заговорила Идущая в Тенях. — Два дня назад я получила письмо от моего друга, оставшегося в Лиге, чтобы собирать для меня информацию. Он предупреждал меня, что новый глава Лиги отправил несколько отрядов для того, чтобы перехватить меня, и что они могут прикинуться кем угодно. Он просил меня не доверять никому — и тут появляетесь вы. Я сперва приняла тебя за эльфа — сама не знаю, почему.

— И подумала, что мы тоже из Лиги? — мрачно проговорил Вега. — Несмотря на то, что мы сражались с ними?

— Да. Я допускаю, что сейчас схватки между членами Лиги стали нормой. Больше того, я уверена, что они происходят достаточно часто, — резко бросила Алиссара.

Пожав плечами, даргел не стал спорить. Сейчас его гораздо больше волновало состояние Киммериона и остальных членов команды.

Рагдар пришел в себя — об этом возвестили громкие ругательства на нескольких языках. Ларис пока что был без сознания, но его жизни ничто не угрожало — не успевший даже начать сопротивляться маг отделался легким испугом и синяками. Ким, опустошивший висевшую на поясе фляжку, лежал с закрытыми глазами. Его грудь часто вздымалась, но полумертвым он уже не выглядел. Скорее всего, принял исцеляющее зелье, подумал Вега.

— Ну что же, раз уж мы вас встретили, то продолжать путь нам нужды нет, — криво усмехнувшись, проговорил даргел, ни к кому конкретно не обращаясь. О собственных ранах он уже успел забыть — боль притупилась и стала почти привычной, кровотечение остановилось, регенерация запущена, а остальное особого значения не имело.

Вернера похоронили на поляне в двухстах футах от дороги. Молча постояли над могилой, вспоминая аналитика. Вега, глядя на неровный крест в круге — символ Магнуса, сплетенный Киммерионом из ивовых прутьев, кусал губы. Нельзя сказать, что он привязался к Вернеру или что тот был ему дорог, но Вернер был членом его команды, человеком, за которого он, Вега, нес ответственность перед самим собой. И которого он не уберег — хотя и видел в том странном сне предупреждение.

Тела убитых эльфов из Лиги тоже похоронили, просто выкопав одну большую яму и свалив туда всех. Когда Рагдар и Вега забросали яму землей, к краю этой братской могилы подошла Алиссара.

— Я не умею прощать предателей, — глухо заговорила она, накидывая на голову капюшон. — Вы сами сделали свой выбор, предав меня, предав все наши тысячелетние заветы, начав убивать собратьев и детей. Я бы не простила вас, останься вы в живых — но я не стану ненавидеть мертвых. Пусть Мерцающая Звезда простит вам кровь братьев на ваших руках и пусть примет к себе. Прощайте.

Ее голос был тихим, но твердым. И только Вега успел заметить, как с ресниц сорвалась слезинка и мгновенно впиталась в землю.

Он коротко махнул рукой, подзывая к себе команду. Даргел понимал, каково сейчас Алиссаре, и небезосновательно предполагал, что она сейчас хотела бы побыть одна.

— Нужно уходить. Всем необходим отдых, а здесь не самое лучшее место, — негромко сказал даргел, когда Идущая подошла к ним. — Нужно отойти хотя бы на милю.

Спорить никто не стал. Все казались подавленными и уставшими, давали о себе знать раны и болезненные ушибы, полученные во время сражения и казавшийся порой железным Рагдар был бледнее обычного и даже не пытался показать, что он «в полном порядке».

Подходящее для ночлега место нашлось в полутора милях к северу. Наскоро разложили костер, набрали дров на ночь, Рагдар сварил похлебку — поели, не чувствуя вкуса.

Вега обвел взглядом команду. Больше всех досталось Киммериону, но сейчас он выглядел здоровее Рагдара… Ларис был подавлен и молчал весь путь, а сейчас и вовсе мрачно уставился в костер, не реагируя ни на что. Варвар настороженно поглядывал на командира и подозрительно — на Алиссару и Кима. Эльф вообще как только доел и помыл миски, так сразу лег в стороне, укрывшись с головой плащом, и, сказав разбудить его на дежурство, уснул.

— Ларис, Рагдар — ложитесь. Первую половину ночи мы с Алиссарой покараулим. Потом разбужу кого-нибудь.

— Угу, — мрачно пробормотал северянин и последовал примеру Кима. Маг же никак не отреагировал на слова даргела — пришлось потормошить его за плечо и повторить. Только тогда он, все так же не проявляя никаких эмоций, лег на землю и закрыл глаза. К счастью, усталость скоро взяла свое, и в могучий храп Рагдара вплелось тихое посапывание Лариса.

Убедившись, что все члены команды спят, Вега вернулся к костру, у которого сидела эльфа, невидяще глядя в костер. Надо было связаться с Александром… но даргел предпочел оставить это на завтра. А пока что надо было выяснить, что же случилось в Лиге.

Тонкие плечи девушки чуть подрагивали. Скользнув взглядом по ее застывшему лицу, следователь убедился, что ей просто холодно.

Алиссара вздрогнула, когда ее плечи укрыл теплый плащ Веги.

— Не надо, — попыталась отказаться она.

— Надо. Тебе холодно, а мне — нет. — Он сел рядом, бросил в костер толстый сухой сук. — Ты удивила меня сегодня.

— Чем именно? — По тонким губам скользнула неуверенная усмешка.

— Вообще — всем. Но сейчас я имел в виду то, что ты попросила помочь тебе похоронить их.

— Я же сказала. Я не прощаю предательство, но они мертвы. Значит, за свое преступление уже заплатили. Теперь не я им судья.

— Что случилось в Лиге Теней? — прямо спросил даргел, оборачиваясь к эльфе. — Прости, если лезу не в свое дело, но это не праздное любопытство и даже не попытка получить информацию. Я просто хочу понять.

— Я бы тоже хотела понять, — грустно усмехнулась Идущая. — Они просто отказались от меня. Я с самого начала была для них чужой, ведь я даже не их крови. Двадцать лет назад Александр поставил меня во главе Лиги. Это было невозможно, но он это сделал. Он вынудил их принять меня, поставив всю Лигу в такую ситуацию, что у них просто не было выбора…

Алиссара сбежала из дома в девяносто пять лет. Очень юный возраст для серой эльфы, но дома ей жизни не было. Впрочем, все серые эльфы, лишенные от рождения магии, покидали дом еще до совершеннолетия — они не могли найти своего места в мире, где положение определялось магическим искусством.

Ей еще повезло — старший брат, Кирандрелл, уже очень давно жил в столице империи, Мидиграде, и девушке хотя бы было куда сбегать. В деньгах глава магического отдела Тринадцатого департамента ограничен не был, он купил сестре особняк в Срединном городе, открыл на ее имя хороший счет, подарил земельный участок, с которого девушка имела небольшой, но стабильный доход, познакомил со своими друзьями и показал прелести столичной жизни. Алиссара увлекалась фехтованием и дуэлями, постоянно пропадала в различных компаниях, быстро приобрела славу заядлой дуэлистки и веселой собутыльницы и не знала никаких проблем. Единственное, в чем она себя ограничивала — это в любовных связях с друзьями. Эльфа достаточно хорошо чувствовала разницу между менталитетом ее родственников и менталитетом людей и понимала, что стоит ей здесь пару раз сорваться и провести ночь с кем-нибудь из компании, как ее тут же перестанут воспринимать как «своего парня» и относиться начнут… в общем, не так, как ей хотелось бы. Впрочем, совсем одна Алиссара не была, хотя ее выбор казался странным даже ее красавцу-брату, который не обходил своим вниманием ни одной красивой девушки… да и юноши — тоже.

Многие пытались добиться расположения прекрасной эльфы, она же лишь с улыбкой отвергала ухаживания, периодически вызывая чрезмерно настойчивых кавалеров на дуэль. Ходили слухи, что она предпочитает девушек, или что имеет место быть какая-то печальная любовная история в прошлом, или что она — неофициальная фаворитка самого императора… да чего только не придумывали! И очень немногие знали, что любовная история и правда имеет место быть. Только не печальная, а вполне себе счастливая, просто очень странная.

Его звали Коальхэн, он был лесным эльфом и работал в «Кошке в сапожках». Клиентов выбирал только сам, и любая приходившая в этот элитный бордель дама была рада, если бы выбор золотоволосого красавца пал на нее. Многие готовы были заплатить за ночь с ним совершенно фантастические суммы, но Коальхэна не интересовали деньги — он работал в «Кошке» по какой-то другой, только ему известной причине. Алиссара приходила к нему не реже раза в неделю, и когда она появлялась в «Кошке», пришедшим ради Коальхена дамам оставалось только завистливо вздохнуть и попытаться найти утешение в чьих-то еще объятиях.

Конечно, Алиссара мечтала, что возлюбленный когда-нибудь бросит это свое занятие, и даже порой пыталась выспросить у него, почему он там работает. Эльф только печально улыбался и отрицательно качал головой. Эта тайна так и осталась с ним.

Коальхэн погиб совершенно случайно. Даже такое элитное место, как «Кошка в сапожках», не было застраховано от неприятностей, и, когда в гостиной случилась ссора двух старинных врагов…

Никто не смог сказать, кто именно выпустил ту злополучную стрелу из ручного арбалета. Маленький кусочек стали, пронзивший горло эльфа, пытавшегося увести из уютного зала, превратившегося в поле боя, ни в чем не повинных девушек.

Истинную подоплеку ситуации Алиссара узнала случайно. Вернее, тогда она думала, что случайно. Конечно, откуда ей было знать, что брат намеренно оставит у нее папку с протоколами допросов свидетелей и участников драки и отчетами оперативников, осматривавших место происшествия? Тогда она еще не знала, что каждый ее шаг прогнозируют несколько аналитиков Тринадцатого департамента.

Из отчета оперативников эльфа узнала, что драка в гостиной была лишь ширмой. Коальхэна убила Лига Теней.

Девушка начала собственное расследование. Она нашла все подсказки, которые старательно подбрасывали ей люди Здравовича, и вышла на Идущего в Тенях.

Потом было красиво поставленное «разоблачение» ее расследования лично Александром, жесткий выговор, и, наконец, милостивое разрешение продолжать расследование — но уже под официальным патронажем департамента. Алиссара была почти счастлива — ее мечта о мести получила шанс сбыться.

А на следующий день она узнала, что беременна. От Коальхэна — других вариантов просто не было.

Дальше события понеслись с невероятной скоростью. Идущий в Тенях, Саннаиль, рассказал ей о своих двух сыновьях — старшем Тоандерисе и младшем — Коальхэне. Рассказал, что его способность говорить с тенями и повелевать ими унаследовал Коальхэн и что Тоандерис завидовал ему, желая занять место отца после его ухода. Тоандерис спровоцировал в Лиге раскол, развалив некогда прочную и, казалось, нерушимую организацию на две группы. Он нашел давно утерянные знания прежних эльфийских друидов и с помощью этой страшной силы хотел дать Лиге свободу в том понимании, в котором ее видел — то есть возможность творить все, что угодно. Он хотел подчинить себе эльфийские княжества… Он просто жаждал власти.

Но у Тоандериса не было того, без чего он просто не мог встать во главе Лиги. У него не было Дара говорить с тенями — его от Саннаиля унаследовал Коальхэн. Но Дар обладал странным свойством — он никогда не оставался без хозяина, и в случае гибели своего носителя переходил к ближайшему по крови. Тоандерис рассчитал, что если Коальхэн погибнет, то единственным наследником останется он сам. А Саннаиль… Саннаиль был уже достаточно стар и, что самое главное, не мог иметь детей. Тоандерис же вполне готов был подождать несколько десятков лет, тем более что совершить прямое убийство Идущего в Тенях он не мог.

Властолюбивый эльф не рассчитал только одного. Он не подумал, что ребенка мог зачать к тому времени его брат.

Дар перешел к нерожденному еще сыну или дочери Коальхэна. А поскольку ребенок был еще в чреве матери — то к ней. Алиссара Янатари была полноценной носительницей Дара Тени. Серая эльфа, что против всех возможных законов и правил. Но самым главным законом и правилом Лиги был выбор Тени — а Тень признала право девушки.

Обезумевший от ярости Тоандерис попытался убить ее… но погиб сам. Его магия, оставшаяся без хозяина, стала неуправляемой… Из двадцати эльфов и сорока человек, находившихся на поле боя, когда встретились Тоандерис и Алиссара, выжила только она. Тогда же погиб и Саннаиль, прикрыв собой Лигу.

На протяжении всей этой истории Александр Здравович постоянно помогал юной эльфе. Он давал советы, подталкивал к правильным выводам из имеющихся фактов, делился информацией, которую добывали его агенты, просто поддерживал… Он дал Алиссаре людей, когда она готовилась к битве с Тоандерисом. Он оказал всю возможную помощь. Он помог ей пережить потерю возлюбленного, постоянно оказывался рядом в трудную минуту. И когда Алиссара стала Идущей в Тенях, она не забыла всего, что он для нее сделал. Лига стала лояльна к империи, Алиссара отказывалась выполнять заказы, направленные против империи и так далее. Вместо хоть и нейтральной, но все же очень опасной и неуправляемой гильдии лучших наемных убийц материка Здравович получил дружественных по отношению к империи воинов, всегда готовых прийти на помощь.

В положенный срок Алиссара родила сына, но, как ни странно, он не унаследовал Дар. В этом, скорее всего, было виновато слишком глубокое погружение в Тень самой эльфы — Дар полностью перешел к ней. А Лига к тому моменту уже приняла ее. И все было хорошо, пока три месяца назад неожиданно не появился еще один возможный носитель Дара. Сын Тоандериса, Вилейан. Он сумел легко сыграть на некоторых противоречиях внутри Лиги, настроил часть Лиги против Алиссары, взял в заложники ее маленького сына и, наконец, захватил власть. Единственное, что ему не удалось — это убить саму Идущую — израненная и еле живая, девушка успела уйти через Тень. Она довольно долго восстанавливалась в Парнасе, где ее приютил старый знакомый, а теперь решила вернуться и восстановить свое право. Вернуть себе Лигу и вернуть Лиге — самое себя.

— Они потеряли право называть себя Лигой Теней, — тихо говорила она, глядя в огонь. — Они предали все, что можно было предать, и что нельзя — тоже предали. Они потеряли собственную суть. Они стали обычной гильдией наемных убийц. Но я верю, что еще не все потеряно. Вряд ли ты поймешь, но… Лига — это не просто эльфы, прекрасно умеющие убивать и живущие этим. Лига — это, по сути, единственная реальная сила эльфийского народа. Только мы в состоянии защитить княжества, если это потребуется. Нас гораздо больше, чем принято думать. Мы — боевая сила эльфов. Наши традиции, наши законы — они самое главное. Мы никогда не гнались за деньгами и всегда неукоснительно соблюдали свои принципы. Мы не убивали детей, мы не убивали эльфов. Никогда. А потом пришел Вилейан — и убил нас…

— Я понимаю, — так же тихо отозвался Вега. — Я правда понимаю. И… я правда хочу тебе помочь. Теперь — сам хочу. Вне зависимости от приказов Здравовича.

Алиссара помолчала несколько минут. И вдруг резко повернулась к нему.

— Неужели Александр и правда думает, что я приняла бы помощь — от него? — срывающимся голосом проговорила эльфа.

— Да, — твердо ответил даргел. Он взял ее ладони в свои и заглянул в янтарные глаза. — И я тоже так думаю. Потому что как бы больно он тебе не сделал, как бы страшно он тебя не предал, как бы подло он с тобой не поступил, ты примешь его помощь. Не для себя — для Лиги. Ради Лиги ты пойдешь на такое унижение, потому что ради Лиги ты пойдешь на все. Разве я не прав?

Алиссара отвела взгляд и вдруг как-то обмякла.

— Ты прав… — прошептала она. — Если будет надо, я даже снова наплюю на то, какой там департамент он возглавляет. Но я надеюсь, что хотя бы это ему не понадобится, — прошептала девушка и, прочитав немой вопрос в глазах Веги, пояснила. — Когда погиб Коальхэн… понимаешь, я — серая эльфа. Для нас то, что вы, люди, считаете распутством — естественно. Для меня не было предательством по отношению к Коальхэну искать утешения в объятиях другого мужчины. И как-то раз Александр спросил меня, не боюсь ли я его, ведь он — страшный глава страшного Тринадцатого департамента, или как-то так. А я тогда рассмеялась и сказала, что мне плевать, какой там департамент он возглавляет, когда он лежит обнаженный в моей постели. Если бы я тогда знала, как он со мной поступит… уже поступил. Я же потом случайно совершенно узнала. Это он все подстроил. И гибели Коальхэна не препятствовал, хотя мог, он же знал, что я люблю Коальхэна… И Саннаиль умер из-за него, потому что он специально дал мне артефакт, который не мог сработать там… И это он подстроил так, чтобы Дар перешел ко мне, а не покинул меня после рождения сына… Это он все сделал… А ведь я могла спокойно и счастливо жить с Коальхэном… У нас мог родиться нормальный ребенок… — Алиссара всхлипнула, но ее щекам катились слезы.

— А как же Дар? — тихо спросил Вега, обнимая плачущую девушку. — Он же не мог никуда деться…

— У Саннаиля был еще один сын. Но его убили… убили те, кто был с Тоандерисом… Его никто не должен был найти, Саннаиль его берег, зная о планах Тоандериса и зная, что Коальхэн заранее отказался от Лиги… Коальхэн не хотел убивать, он хотел нести любовь… он ненавидел смерть. Но Здравович выдал Тоандерису, где спрятан еще один его брат… мне даже имя его не известно. Когда я узнала о роли Александра во всем произошедшем, я порвала всякую связь с империей. Мы в течение десяти лет не принимали заказов от империи, только от частных лиц после тщательной проверки… А теперь Александр хочет помочь мне вернуть власть над Лигой, чтобы я опять была у него в долгу.

Алиссара уткнулась лицом в грудь Веги и плакала, уже не скрывая слез. А даргел сжимал кулаки и тихо проклинал Здравовича. Хотя прекрасно понимал, что двигало главой департамента, когда он продумывал свою интригу и сознательно приносил в жертву империи счастье этой маленькой эльфы, которая просто хотела любить.

— Я помогу тебе. По своей собственной инициативе. И ты не будешь ничего должна Здравовичу. Обещаю, — наконец проговорил он. И, нащупав в кармане лим, осторожно вытащил его. Вгляделся в зеркально-черную поверхность и, размахнувшись, зашвырнул далеко в кусты.

Утро было ясным и солнечным. Осторожно переложив голову спящей у него на коленях эльфы на собственную свернутую куртку, Вега поднялся на ноги, потянулся, разминая затекшие мышцы, и разбудил соратников.

— Тихо, — предостерегающе сказал он готовому на всю стоянку осведомиться: «какого Ярлига?» Рагдару. — Нужно поговорить всем вместе.

Отойдя на безопасное от поляны расстояние, даргел остановился и, окинув всех взглядом, заговорил:

— Ночью Алиссара рассказала мне, что произошло в Лиге. Сегодня мы все вместе отправляемся в эльфийские леса. Мы должны помочь ей вернуть себе Лигу.

— Так ведь оно так и планировалось, разве нет? — удивленно зевнул Рагдар.

Киммерион ограничился вопросительным взглядом. Ларису, казалось, просто не было дела до происходящего вокруг.

— Так, да не совсем… — Вега поморщился. — По изначальному плану я должен был постоянно докладывать Александру обо всем, начиная с того момента, как мы встретим Алиссару. Но… В общем, послушайте.

И он рассказал соратникам обо всем, что узнал ночью от эльфы, опуская только личные детали.

— Если она примет помощь департамента — она окажется в долгу у Здравовича. Я этого не хочу. Поэтому я собираюсь помочь ей по собственной инициативе, не отчитываясь Александру ни о чем и вообще не поддерживая с ним никакой связи. Это нарушение всех возможных инструкций, и вообще — грозит нам очень большими неприятностями. Я своего решения менять не буду, но считаю себя не вправе подставлять вас. Делайте выбор сами. Сразу скажу — я приму любое ваше решение, но те, кто решит все же следовать приказам, с нами не пойдет. Рагдар, в тебе я и так уверен. Ким, Ларис — подумайте и решайте.

Над поляной повисло молчание.

Киммерион лихорадочно взвешивал все «за» и «против». С одной стороны, ему не хотелось так или иначе выступать на стороне ненавистного Здравовича больше, чем требовалось для дела. Да и с Вегой он был согласен, и Алиссару понимал — они оба оказались товарищами по несчастью, использованные Александром в своих целях. С другой же стороны, если он хотел оказаться как можно ближе к Здравовичу — то надо было бы сообщить главе департамента о том, что здесь происходит, и показать себя в его глазах как преданного делу и лично Александру.

Но что-то в глубине души решительно протестовало против плюса второго варианта. Что-то, чему подобный поступок казался просто отвратительным и подлым. Что-то, что называлось, кажется, совестью.

— Я с тобой, — просто сказал Ким после минутного раздумья.

Вега удовлетворенно кивнул. Он боялся другого решения эльфа, но очень надеялся на то, что тот поддержит его.

А вот Ларис явно не был так уверен в правильности решения командира. Но, видя, что даргела поддержали и Рагдар, и Киммерион, пожал плечами.

— Тогда я тоже с вами. Мы же не идем против департамента, мы просто немножко нарушаем инструкции…

— Хорошо. Тогда, пожалуйста, отдайте мне свои перстни и лимы, — улыбнулся Вега.

— Да пожалуйста, — Рагдар стащил с пальца перстень, который носил поверх тонкого кожаного ремешка, вытащил из кармана шар лима и протянул даргелу. Вслед за ним то же самое сделал Киммерион. Ларис, поколебавшись еще несколько мгновений, с явной неохотой последовал примеру соратников.

— Вот и прекрасно. В таком случае завтракаем, собираемся и — едем! — перстни и лимы исчезли в небольшом мешочке из искусно выделанной кожи. Мешочек был слабым артефактом и наглухо отрезал от общей магической сети то, что в нем находилось. Теперь расследователей нельзя было найти ни по импульсам перстней, ни по излучению лимов.

Спустя полтора часа небольшая группа покинула стоянку и направилась в сторону эльфийских лесов. Мешочек остался лежать в тех же кустах, где и выброшенный ночью Вегой лим самого следователя.

— Надеюсь, в этот раз новости лучше, чем в прошлый?

— Да, мой повелитель. Лига полностью под нашим контролем. Я час назад разговаривал с Вилейаном — ему удалось подавить мятеж, и теперь мы снова располагаем всеми силами Лиги.

— Прекрасно. Бывшую Идущую нашли?

— Нет пока. Но на ее поиски направлены пять отборных отрядов. Я полагаю, в скором времени она будет у нас в руках.

— Не забывай — она нужна мне живой и относительно невредимой!

— Конечно, повелитель, — Маар-си поклонился.

Левиафан, сидевший на своем импровизированном троне, недовольно побарабанил когтями по подлокотнику.

— А что там с твоей подопечной? Есть от нее польза, или можно уже сейчас пустить ее в дело?

— Пока что она нужна нам, повелитель. Лишь за счет того, что она у нас, я могу контролировать поступки этого сумасшедшего полуэльфа. Когда он станет нам не нужен, с девчонкой можно будет сделать все что угодно. — Парнасец снова поклонился, но уже не из почтения — он просто не хотел, чтобы Левиафан увидел в тот момент его глаза.

— Ладно, пускай пока живет. Что еще?

— Пока что все, повелитель. Если будут новости, я вам тут же доложу.

— Хорошо, можешь быть свободен.

Демон грузно поднялся с кресла-трона, шевельнул сложенными на манер плаща крыльями.

— В общем, если что — сразу ко мне.

— Как скажете, — ответил Маар-си, не отрывая взгляда от пола.

Когда Левиафан ушел, париасец позволил себе разогнуться.

— Конечно, если что-то случится, вы об этом сразу узнаете, повелитель, — тихо проговорил он. — Но только после того, как это случится…

Глава IV ХРАНИТЕЛЬ РОКА

Тяжелое лезвие вспороло воздух в полудюйме от лица едва успевшей уклониться Арны. Девушка метнулась в сторону, перекатилась по траве и вскочила на ноги, подхватив посох.

— Грим, нет! — крикнула она.

Орк вздрогнул, меняя положение секиры. Вместо того чтобы врубиться в плечо Талеаниса, лезвие со звоном столкнулось с мечом полуэльфа.

Как она узнала, что, собираюсь сделать? — привычно мелькнула на грани сознания мысль. Иногда Орогриму казалось, что на самом деле Арна видит куда лучше их с Гундольфом. Впрочем, это было не так уж и далеко от истины.

Мантикора рубился, сохраняя ледяное спокойствие. Точные, выверенные приемы, ни единой ошибки. Неожиданные резкие финты, призванные обмануть соперника, — и ни следа разочарования в случае неудачи. Горячность юноши исчезла, словно ее никогда и не было. Подключившийся к поединку Гундольф очень быстро получил ощутимый удар сапогом в живот, прямо по старой, еще не зажившей ране, и выбыл из боя.

Орогрим пока выдерживал хладнокровный натиск полуэльфа — но ему сильно мешала полученная ранее рана в плечо, и он прекрасно понимал, что долго не простоит — Талеанис уже почти теснил его. Но убить не пытался, наносил удары, которые, достигни они цели, лишь лишили бы орка возможности продолжать поединок.

— Арна, я долго не выдержу! — крикнул он, уворачиваясь от очередного удара.

Танаа стояла на коленях в каких-то двадцати футах от сражающихся. Повязка была отброшена, невидящие глаза широко распахнуты, а губы судорожно что-то вышептывали.

Удар, поворот, блок, шаг в сторону, еще удар…

«Я должен вернуть себе меч. Я его хранитель. Я должен вернуть меч. Я отдам его только тому, кто будет достоин им владеть. Меч украли. Я должен его вернуть. Меня не остановят никакие препятствия, я должен вернуть меч».

— Ты никому ничего не должен, Талеанис! — звонкий чистый голос оборвал монотонную мысль.

Я — хранитель. Я должен вернуть меч.

— В первую очередь ты должен спасти Лианну! — Арна изо всех сил пыталась пробиться сквозь жесткие блоки на сознании Мантикоры, но пока что бесполезно — слишком долго и слишком сильно воздействовал на полуэльфа древний артефакт.

— Я должен вернуть меч. Остальное подождет, — выговорил он.

— Ты не вернешь меч один! Мы можем помочь тебе…

— Это не нужно. Я сам верну меч.

— Талеанис, тебе не справиться! Его хорошо охраняют!

— Люди мне не помеха.

Танаа трясло от этого жуткого безэмоционального голоса, ей становилось почти физически плохо от ощущения мертвенного спокойствия и безразличия, холодными волнами расходившегося от Мантикоры.

Надо было как-то пробить брешь в этой ледяной броне, надо было как-то докричаться до того живого и теплого, что перепуганно забилось в самый дальний уголок сознания и не могло понять, что происходит, что он делает, что?.. Но как до него добраться, до живого? Арна не знала… Пока что она могла только пытаться говорить с ним, зная, что ее слышат. Вот только ответить и даже дать понять, что делать, как помочь — не могут…

— Тебе противостоят не только люди! Ты не успеешь добраться до меча, и он попадет к тому, кто не достоин его!

— Я успею. Я верну меч. Мне никто не сможет помешать, — ровно и холодно мыслил полуэльф вслух.

— Если ты умрешь, ты не выполнишь свою миссию! — почти кричала девушка.

В этом мире еще не родился тот, кто может меня убить, — голос Мантикоры звучал уверенно и все так же безразлично. Он не убеждал и не возражал. Он просто констатировал факт.

— А тот, кто родился не в этом мире? Тот, кто держит у себя Лианну и обязательно ее убьет, если ты ей не поможешь? Если ты не примешь нашу помощь, он доберется до тебя раньше, чем ты выполнишь свою миссию!

О ком ты говоришь? — и ни тени вопросительной интонации…

— Ты знаешь, Талеанис! — Арна не хотела даже думать, что делать, если и это не поможет… — Я говорю о Левиафане!

Полуэльф на миг остановился и вздрогнул.

Левиафан… Левиафан мне враг. Он…

И в этот момент Орогрим, воспользовавшись неожиданным замешательством противника, резко шагнул вперед и плашмя опустил секиру на голову Мантикоры.

Пошатнувшись, Талеанис сделал шаг назад и опустил меч.

— Что за …? — изумленно пробормотал орк. Он ударил с такой силой, что противник должен был гарантированно потерять сознание на достаточно долгий срок, а полуэльф только пошатнулся да сбился с темпа!

Отчаянно ругаясь, Грим резко шагнул вперед и, пока Талеанис не опомнился, ударил его еще раз. На сей раз тот едва устоял на ногах, пошатнулся, вздрогнул, выпуская меч…

Из кармана куртки выскользнула серебристая цепочка с какой-то резной подвеской. Лучи солнца, преломляясь в прозрачных гранях украшавших подвеску самоцветов, рассыпались во все стороны яркими световыми пятнами. Орогрим вспомнил, где видел подобное сочетание драгоценных камней и металла…

Швырнув секиру на траву, орк прыгнул на Талеаниса, сбивая его с ног, ударил кулаком в лицо, на несколько секунд оглушая, и, нашарив в траве подвеску, быстро застегнул цепочку на шее полуэльфа.

Мантикора выгнулся с такой силой, что Грима просто скинуло с него. Полуэльф страшно закричал, дернулся… и обмяк.

Арна оказалась рядом с недвижимым телом первой. Приложила пальцы к сонной артерии — пульс был слабым, но ровным… и он был, что самое главное.

— Грим, что ты сделал? — изумленно спросила она, оборачиваясь к поднимающемуся с земли орку.

— У него был святой символ богини эльфов, Дианари — я видел такой у знакомого эльфа, он-то мне и рассказал, что за штучка, — тяжело дыша ответил зеленокожий. — Но он почему-то его не носил. Вон, серебряная подвеска болтается на шее. Эти подвески, говорят, обладают немалой силой, если и правда верить в эту их богиню. Наш приятель, похоже, верит.

— Истинная вера, если это не фанатизм, и правда дает силу, мало с чем сравнимую, — негромко проговорила Танаа, надевая повязку.

— Секира надежнее, — хмыкнул орк.

— Ты его ударил секирой. Дважды. И что? — Арна рассмеялась. — Брат мой, сила бывает разная. И любую силу надо знать, где применять.

— Да знаю я… — недовольно пробурчал Орогрим. — Ты мне лучше скажи, какая муха его укусила. Ты же это… заглянула в него?

Девушка посерьезнела.

— Подожди, я должна убедиться, что с ним теперь и правда все в порядке. Он же скоро очнется…

Склонившись над распростертым в траве Мантикорой, Арна положила руку ему на лоб и сосредоточилась, проникая в затуманенное подсознание полуэльфа.

Изумление. Непонимание. Страх. Стыд.

И ни следа той жуткой и холодной безразличности.

— Все в порядке, — пошатываясь, Танаа поднялась на ноги. Орк мгновенно оказался рядом и поддержал ее.

— Что с тобой?

— Да ничего… просто очень устала. Это не так просто, как может показаться — выходить в Астрал, говорить с кем-то ментально, заглядывать в подсознание… — Арна вымученно и немного виновато улыбнулась. — Мне надо просто полежать и отдохнуть. Заодно и расскажу…

— Я тоже не откажусь послушать, — мрачно бросил Гундольф, подходя к ним. — Если кому-нибудь интересно — пленники до сих пор без сознания и останутся в таком положении еще несколько часов. Они хорошо связаны, и освободиться без чужой помощи не смогут.

— Спасибо, — Арна повернулась к рыцарю, и улыбнулась. — Я как-то совсем о них забыла… Спасибо, что позаботился о них.

Фон Кильге, несколько смягчившись, сел рядом с орком напротив девушки и приготовился слушать.

Блаженно вытянувшись на шелковистом покрывале, Танаа начала рассказ.

— Много тысячелетий назад наш мир населяла раса, о которой ныне рассказывают лишь сказки да легенды. Они пришли сюда — или родились здесь — задолго до орков, людей, и даже эльфов, несмотря на все их заявления о «перворожденности». Единственная раса, от рождения крылатая… Драконы… — Голос Арны стал почти торжественным. — Я слышала легенду о рождении двух братьев от одного… хорошего друга. И точно знаю, что все, о чем говорится в этой легенде, — правда… Дай мне лютню, пожалуйста.

Орк быстрее молнии метнулся к вещам.

Танаа села, скрестив ноги, положила инструмент на колени, провела пальцами по струнам. Зазвучала негромкая, ненавязчивая мелодия — не песня, просто музыкальный фон. Арна начала тихо, но с каждым словом голос ее креп, в нем зазвенела сталь и слышался шорох огромных крыльев легендарных драконов…

Нестерпимо яркий свет заливал все вокруг. В его сиянии невозможно было различить контуры предметов — если здесь были предметы. Он поглощал звук и не давал ощущать что-либо, кроме самого себя.

Внезапно в потоках света начали проявляться смазанные, неясные фигуры. Огромные, распростертые за спинами крылья, увенчанные рогами головы на мощных, но изящных шеях, покрытые различимой даже в этом странном свете крупной чешуей…

Блики всех цветов, отразившиеся от блестящих чешуек, разорвали мертвенное оцепенение ярчайшего света. Наверху темной бархатной синевой раскинулось небо, воздух наполнился ароматами полночных трав, легко подул слабый ветерок.

Он не понимал пока, как может видеть, слышать осязать, чувствовать запахи, и все остальное. Он пока еще даже не понимал, чтородился.

И что с ним родилась погибель мира.

Испепеляющий Огонь и небесная сталь породили его. Беспощадная молния дала ему вечное существование. Лед и холод закалили его. Золото и серебро сделали его прекраснее всего существовавшего в мире. Горячая кровь и живая душа наполнили его смертоносной завораживающей силой. Верное слово пробудило в нем жизнь и разум.

Так рождался Раэл'а'Раин, Несущий рок.

И вместе с ним родился его брат, Нэар'а'Лоннэ, Изменяющий судьбу.

Они были неразлучны, как возлюбленные, они ненавидели друг друга, словно заклятые враги. Они ни о чем так не мечтали, как уничтожить друг друга, но не могли друг без друга существовать.

Они подняли мир с колен, вывели его из темноты древности, воссоздали его сильным и свободным — лишь затем, чтобы обрушить в пламя хаоса своей извечной вражды. Они создали не мир — но поле боя для них двоих.

И почти победили друг друга. Почти погибли — вместе с миром.

Но пришли те, кто был неизмеримо слабее их. Те, кто рождался не в пламени и молнии. Те, кто не владел Словом, те, кому не подчинялась Сила, — но те, кто не принадлежал никогда этому миру. Те, над кем у братьев не было власти.

Пришли — и смогли доказать свое право Владеть.

Нет, они были не первыми — но только им удалось овладеть Истинной Сутью братьев. Только им удалось, обладая, сохранять себя и собственную волю.

И тогда мир вновь вернулся к своему обычному шаткому равновесию.

Те двое пришли в этот мир не навсегда. И, уходя, они забрали братьев с собой, опасаясь, что те вновь начнут вечную свою войну.

Лишь незадолго до смерти одному из них открылось страшное, но необходимое Вселенной предназначение братьев. Он успел поделиться знанием со своим другом, и вдвоем они нашли тех, кому предстояло стать Хранителями до того рокового и судьбоносного часа, когда Раэл'а'Раин и Нэар'а'Лоннэ должны были вернуться в родной мир, чтобы вновь обрести тех, кто будет достоин владеть ими.

И раз и навсегда решить судьбу Мидэй-гарда, мира, в котором были рождены.

Когда музыка и торжественный голос Арны смолкли, Орогрим и Гундольф еще несколько минут сидели молча, пытаясь осмыслить все услышанное. Наконец орк заговорил.

— Я не все понял… Что за огонь, молния, холод и так далее? И «кровь и душа»? И кто пришел за ними? Ну, те двое? Кстати, откуда они пришли?

Танаа негромко рассмеялась. Отложила лютню и вытянулась на траве, опустив голову на колени орка — но ответить не успела.

— Огонь, Молния, Лед — это красные, синие и белые драконы. Золото и Серебро — соответственно драконы золотые и серебряные, — Гундольф прикрыл глаза, вспоминая. — Были еще черные, зеленые, бронзовые, голубые, фиолетовые… каких их только не было. Но в легенде упомянуты почему-то только пятеро. Не знаю почему. Кровь и душа… Не могу сказать точно, но предполагаю, что речь идет о закалке в человеческой крови. Или в нечеловеческой… Бред, конечно, но некоторые варварские племена, например, считают, что подобная закалка придает клинку особые свойства.

— Не бред! — оскорбленно вскинулся Орогрим. — Шаманы и правда закаляют сталь некоторых секир и мечей в крови, и я еще ни разу не видел, чтобы такое оружие сломалось, затупилось или ранило своего хозяина!

Грифон презрительно фыркнул.

— Много ли ты вообще видел подобным образом закаленного оружия, доблестный орк? Вот ведь охота вам верить в старые сказки… Закалка в крови никак не улучшает сталь, скорее даже — наоборот!

— Уж точно не ухудшает! И вообще — ты меня слышал? Я же сказал, что закаляют в крови — шаманы! Ша-ма-ны! — повторил Грим по слогам.

— Мастерство накладывания чар на оружие — это древнее и сложное искусство! И только Орден рыцарей-Грифонов сохранил все тайны мастерства! — гордо вскинул голову Гундольф. — Так что проще поверить в особые свойства стали, закаленной в крови, чем в сказки о могуществе шаманов в мастерстве наложения чар на оружие!

Тихо, но очень грозно зарычав, Орогрим потянулся за секирой.

— Да как ты…

— Остановитесь!

Арна, упруго вскочив на ноги, шагнула между готовыми сцепиться спорщиками.

— Отойди, — процедил сквозь зубы фон Кильге, доставая меч.

— Сестра, не вмешивайся! Я покажу этому мальчишке, как оскорблять…

— Как ты меня назвал? — взревел уже рыцарь, кидаясь вперед. Танаа он просто смахнул рукой в сторону… вернее, подумал, что смахнул.

В следующую секунду Гундольф с удивлением обнаружил, что лежит на земле, его меч валяется футах в десяти, а Арна сидит у него на спине, удерживая заломленную руку.

Впрочем, Орогриму тоже досталось — орк сидел на пятой точке, изумленно потирая лоб, на котором на глазах набухала шишка. Его секира лежала рядом с мечом рыцаря.

— Гундольф, тебя унизили и вышвырнули из земель твоего Ордена, как кутенка. Сейчас некто, прикидываясь тобой, расхаживает в замке Грифонов и творит все, что ему заблагорассудится. Орогрим, ты обещал идти со мной — а я иду против Левиафана. Так что же вы делаете? Вместо того чтобы вместе сразиться с этой тварью, этим демоном, вы уже сейчас готовы поубивать друг друга только из-за того, что так мало знаете друг о друге? — Танаа выпустила руку рыцаря, встала. — Неужели вы не понимаете, что если мы все перессоримся между собой, то Левиафану даже не придется прикладывать усилий для того, чтобы захватить наш мир? Немедленно извинитесь друг перед другом!

Орогрим и Гундольф с одинаковым изумлением смотрели на разозленную Арну. Грифон — потому, что никогда еще ни одна девушка не осмеливалась на него кричать и им вот так вот командовать, причем с таким видом, будто и правда имеет на это права… ну, кроме старшей сестры в детстве. Орогрим — просто потому, что еще ни разу не видел ее такой разозленной. Он вообще не подозревал, что Арна умеет повышать голос.

А Танаа опустила голову, поправила повязку и вновь обернулась к орку и рыцарю.

— Простите. Я не должна была кричать на вас. Просто мне казалось, что у нас важная миссия, но раз вы считаете иначе — я не буду вам навязываться… — Голос девушки дрогнул, словно она едва сдерживала рыдания.

Естественно, через секунду и Гундольф, который все же был рыцарем и помнил, во-первых, о том, что перед ним — девушка, и, во-вторых, о том, что эта девушка совсем недавно спасла ему жизнь, и Орогрим, который просто без памяти любил свою сестру, оказались рядом с «собравшейся уходить» Танаа.

— Подожди, куда ты…

— Простите меня, я не хотел…

— Я не думал, что…

— Прошу вас, не уходите так…

Арна упрямо отворачивалась, пряча лицо, и повторяла, что пока они не извинятся друг перед другом, она даже разговаривать с ними не станет. Орогрим не выдержал первым.

— Это… Извини за «мальчишку», — проговорил он, стараясь смотреть куда-то мимо рыцаря.

— Извиняю. Ты тоже прости, я, видимо, многого не знаю о талантах ваших шаманов, — ответил Гундольф, также пытаясь не смотреть орку в глаза.

Естественно, через несколько секунд их взгляды все же встретились.

Первым улыбнулся орк.

— Арна, вы простите нас? — обернулся фон Кильге, боясь увидеть ее заплаканное лицо.

— Конечно! — расхохоталась Танаа. На ее щеках не было ни следа слез.

В первый момент Гундольф попытался обидеться — и его, и Грима провели, как сопливых мальчишек.

А потом подошел к девушке и, пряча улыбку, поклонился.

— Арна, вы — настоящая женщина. И прекрасно умеете этим пользоваться.

— Ладно, с кровью мы, предположительно, разобрались, — сказал рыцарь, когда вся троица вернулась к обсуждению легенды. — А душа?

— Возможно, заключение в клинок чьей-то души для придания мечу личности или еще что-то в этом духе, — на миг задумавшись, ответила Арна. — Не знаю точно. Что касается тех, кто пришел — так тут все просто. Неужели вы считаете, что наш мир — единственный во вселенной? Их много… И когда-то давно наш был открыт для гостей из других миров. Когда-то… впрочем, это уже другая история. Так вот, те двое, которые стали первыми хранителями — Несущий рок и Изменяющий судьбу, были разумными из другого мира.

— А Мидэй-гард? Это что? Звучит похоже на Мидиград…

— Я думаю, это не случайное совпадение. Пресветлый Магнус, основатель империи и первый император, специально дал столице своей страны имя, созвучное с названием мира.

— Понятно, — по голосу Орогрима было ясно, что ему на самом деле мало что понятно. — А при чем тут Мантикора и его безумие?

— Если я все правильно понял, то этот меч его учителя, который украли — это Раэл'а'Раин, Несущий рок, — очень тихо ответил Гундольф. — И это очень, очень плохо.

— Почему именно Несущий рок? — уточнил Грим.

— Я же видел этот меч, — пояснил Грифон. — У него в крестовине, вместо яблока, и на ножнах — черные опалы. Согласно легенде, текст которой я изучал в свое время, Раэл'а'Раин и Нэар'а'Лоннэ выглядят абсолютно одинаково — различие только в камнях, украшающих сами мечи и ножны. У Несущего рок опалы черные, а у Изменяющего судьбу — белые.

— Ага, понятно. А почему это все так плохо?

— Потому что если этим мечом заинтересовались — то значит, он скоро проснется. И его брат — тоже. А что тогда начнется, я даже представлять не хочу, — пояснила Арна. И тут же почувствовала на себе очень подозрительный взгляд рыцаря.

— Откуда вы знаете все это? — Кажется, ладонь молодого человека сдвинулась к рукояти его меча.

Танаа усмехнулась. И внезапно поднялась на ноги — единым, слитным движением.

— Не стоит полагать, что лишь Орден Грифонов имеет реальные сведения об устройстве вселенной, господин рыцарь, — отчеканила она. Гундольфу показалось, что прямо на него направлен пронзительный взгляд, хотя глаза девушки скрывала повязка. — Танаа тоже сохранили истинное знание. И я смею полагать, что моему Ордену известно даже то, что давно утрачено вашим!

— Я не стану этого отрицать, — Грифон тоже встал. Орогриму на миг почудилось, что он едва удержался от того, чтобы положить руку на меч. — Но в то же время осмелюсь напомнить, что в отличие от мало кому известных монахов из пустошей Парнаса, Орден Грифонов знаменит во всей империи, и далеко за ее пределами, причем благодаря отнюдь не красивым парадам, одной или двум блестящим победам, или чему-то еще в этом духе! Мы уже полтора тысячелетия храним древние знания, и преумножаем магическое искусство, и…

— Орден Танаа существовал задолго до империи и задолго до Магнуса! — Голос Арны звенел сталью — Орогрим подумал, что он впервые видит сестру разозленной. — И не каким-то там рыцарям, которые только и могут, что повторять сотни раз до них использованные заклинания, выражать сомнения в знаниях Танаа!

Гундольф на миг задохнулся от ярости. Мелькнула мысль, что стоило бы успокоиться — он был на взводе, и еще немного, и мог бы перестать контролировать себя. Грифон прикрыл глаза, перевел дыхание — а когда снова посмотрел на девушку, то не поверил своим глазам.

Из ее тела словно бы выдернули стержень. Плечи поникли, Арна опустила голову и через секунду медленно осела на землю, обхватив колени руками. Куда делся непонятно откуда взявшийся боевой пыл, ярость и злость?

Пока рыцарь в недоумении смотрел на метаморфозы, произошедшие с Танаа, Орогрим вскочил, и в два прыжка оказался рядом с сестрой. Обнял за плечи, прижал к себе.

— Что с тобой? — встревоженно спросил он.

Мягким и таким привычным жестом она осторожно отстранила орка.

— Все уже в порядке… — Арна встала, украдкой коснулась щеки чуть ниже повязки — Грифону показалось, что девушка стерла слезу. — Гундольф, простите меня, пожалуйста. Я была не в себе… Не знаю, что на меня нашло. Простите меня…

— Конечно, я прощаю, — в недоумении проговорил рыцарь. — Но… что с вами?

— Неважно. Все уже в порядке. Я… мне просто надо немного побыть одной. Скоро проснется Талеанис… Пожалуйста, если вам не сложно, разведите костер и подготовьте стоянку. Я скоро приду обратно, — выдохнув последнюю фразу, Арна развернулась и исчезла в густой высокой траве. Ее посох, с которым девушка почти никогда не расставалась, остался сиротливо лежать на земле.

— Что это было? — потрясенно спросил Гундольф Орогрима. Орк пожал плечами, глядя вслед Танаа, туда, где еще чуть заметно покачивались метелки травы.

— Понятия не имею, — пробормотал тот. — Я никогда не видел ее такой. Это как наваждение какое-то.

— Ее надо найти, — решился рыцарь. — Здесь может быть небезопасно…

— Она способна за себя постоять, — Грим покачал головой, поднял с земли секиру, бросил ее в ременную петлю. — Если Арна считает, что ей надо побыть одной, подумать, помедитировать, что там еще — значит, так надо. И лучшее, что мы можем сделать — это выполнить ее просьбу и заняться стоянкой. В конце концов, Мантикора и правда скоро придет в себя.

И орк направился к поляне, которую путники облюбовали для ночевки. Гундольф еще мгновение поколебался, раздумывая, не стоит ли все же пойти на поиски девушки, но потом решил последовать примеру Орогрима.

Спустя полчаса на поляне весело потрескивало пламя, в десяти шагах были свалены дрова на всю ночь, в котелке закипала вода, а Гундольф, Орогрим и Мантикора сидели вокруг костра и допивали вино из фляги, что нашлась в запасах полуэльфа.

— …уж не знаю, что там делала Арна, но это помогло — мне удалось пробить твою оборону и приложить тебя секирой по башке. Я думал, ты тут же свалишься, а ты только шатнулся и чуть растерялся. Я еще раз ударил, а сам думаю, что если ты и сейчас не свалишься, то я поверю, что слово сильнее оружия. Но тут ты, к счастью, на ногах хоть и удержался, но меч свой выронил, чуть не грохнулся — а из кармана у тебя вылетел медальон на цепочке. Я его почти, не разглядел, только подумать успел, что сочетание цвета знакомое и где-то я это уже видел. И тут внезапно вспоминаю, что у богини эльфов такие цвета. И форма медальона похожая, я у одного эльфа видел. А ты ж наполовину эльф, вот я и подумал, что ты ей молишься. А поскольку то, что с тобой творилось, было явно какого-то магического происхождения, я решил, что твоя богиня вполне может и защитить тебя от той штуки, которая у тебя в мозгах сидела. Повезло — я успел на тебя этот медальон нацепить раньше, чем ты очухался после тех двух ударов. В общем, ты вдруг заорал дико, как будто тебя на части резали. Выгнулся, дернулся — и отключился. Но перед тем как отключился, я заметил, взгляд у тебя стал нормальный, а не как до этого. Собственно, все… — Орогрим отхлебнул вина, смачивая пересушенное рассказом горло.

Мантикора почти выхватил у него из рук флягу, жадно присосался.

— Проклятие, — прошептал он.

— Не похоже, — тут же отреагировал доселе молчавший Гундольф. — Я все же посвященный рыцарь-Грифон и обязательно заметил бы, если бы на тебе висело какое-нибудь проклятие.

— Вообще-то парень просто выругался, — хмыкнул орк. А Талеанис пристально посмотрел на «посвященного рыцаря-Грифона».

— Правда? — слегка язвительно поинтересовался он. — Действительно, обязательно заметил бы проклятие?

— Конечно, — уже не так уверенно отозвался тот.

Разумеется, насчет «посвященного» Гундольф немного покривил душой. Посвящать его должны были только в следующем году, и то, если бы не опорочил себя каким-либо недостойным поступком, как это случилось в этот раз.

Конечно, если смотреть объективно, то право на посвящение молодой рыцарь заработал и в этом году, но он имел неосторожность подраться при немалом скоплении людей с несколькими подвыпившими молодыми дворянами — и никого не интересовало, что причиной драки была девушка, которую эти самые дворяне, по мнению Гундольфа, оскорбили сальными шуточками и скабрезностями. Беда в том, что юноша и сам был не кристально трезв и не заметил, что девушка была, что называется, легкого поведения и подобное отношение провоцировала сама. Впрочем, все эти детали магистров не интересовали. И за недостойный Грифона поступок — пьяную драку — посвящение Гундольфа перенесли на год, хотя по возрасту он как раз за два месяца до печально закончившейся встречи с князем-герцогом должен был получить силу посвященного рыцаря. Конечно, молодой человек очень стыдился того, что «остался на второй год», и всячески это скрывал, в том числе иногда позволяя себе немного прихвастнуть и выдать желаемое за действительное. Этой маленькой лжи Гундольф потом тоже очень стеснялся, но тем не менее.

А сейчас, под насмешливым взглядом полуэльфа, он почувствовал себя очень неуверенно. Конечно, способностей рыцаря даже непосвященного вполне хватило бы на то, чтобы разглядеть проклятие, но, во-первых, для этого надо было специально проклятие искать, а во-вторых, если оно было наложено кем-то действительно могущественным, то Гундольф мог этого проклятия и не заметить. Стоит ли упоминать о том, что специально смотреть, не проклят ли Талеанис, у него повода не было?

— Я обнаружил бы проклятие, — повторил он.

— Уверен? — В голосе Мантикоры на миг мелькнуло что-то вроде… надежды?

— Если проклятие наложено не магом иди сущностью, в разы превосходящей меня по уровню — то да… — Гундольф все же нашел способ выкрутиться. — Я, конечно, могу специально посмотреть — но результат не гарантирую. А что?

— Да ничего, — полуэльф как-то поник и вновь отпил из фляги.

Врет он все, — думал Талеанис, тоскливо глядя в огонь. — Ничего бы он не увидел. Предсмертное проклятие такой силы… брррр! И в самом деле, не увидел. Не с чего ему было исчезать. И что мне теперь делать? Мало было Маалинни с ее проклятием, мало было Левиафана, которого я должен уничтожить, мало было Маар-си, который держит в заложницах мою Лианну, мало того, что меня обложили со всех сторон: дернусь против Левиафана — пострадает Лианна, попробую спасти ее — меня настигнет проклятие, так еще и этот Ярлигов меч! Ох, Растэн, вот не на кого было тебе его повесить?

— Ты полагаешь, что ты проклят? — тем временем поинтересовался Гундольф. Очень уж ему хотелось побольше узнать про их загадочного спутника и в особенности про то, как полуэльфу удалось уговорить рыцаря взять его с собой.

— Я не хотел бы об этом говорить, — резко бросил Мантикора, зло посмотрев на собеседника. — Это… личное.

— Как скажешь, — Грифон с усмешкой пожал плечами.

Над поляной вновь повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в костре.

Ее сумасшедший бег прервался лишь тогда, когда поле вдруг закончилось, и Арна вылетела на берег небольшого озера. Резко остановившись, девушка рухнула на траву, судорожно глотая слезы.

— Создатель, да что со мной творится? — шептала она, пытаясь успокоиться. — Почему я не могу контролировать себя? Откуда во мне взялась эта злость, эта ярость, эта… надменность! Зачем я вступила в такой дурацкий спор? Что это вообще было?

Танаа переполняло отчаяние. Почти самое страшное, что с ней, по ее мнению, могло случиться — это потеря самоконтроля. Потеря возможности трезво мыслить и объективно оценивать происходящее. Ведь если она так сорвалась однажды, то это может повториться и в другой раз, когда жизненно необходимы будут незамутненный разум и полностью адекватное ощущение происходящего. А в таком состоянии она может сделать и самое страшное — неверно оценить кого-то, и… покарать невиновного!

Вскочив, Арна быстро разделась и бросилась в озеро, надеясь, что хоть холодная вода поможет взять себя в руки.

Как ни странно, но и правда помогло. На берег Танаа вышла уже полностью спокойной. Не одеваясь, она легла на траву, раскинула руки и, глубоко вдохнув, погрузилась в медитацию.

Тяжелые волны одна за другой медленно накатывали на берег, смывая с золотистого песка мусор и мелкие камешки, обрывки ила и щепки, плавник и палые листья, принесенные ветром из леса. Мерный плеск дробил минуты на мгновения, и от волны до волны проходили один за другим растянутые в вечность отрезки времени. Где была ошибка? Где сбой? Где что-то пошло не так, как должно было идти?

Где-то в стороне медленно — одно слово в век — говорил Гундольф. «Откуда вы знаете все это?» Здесь, в плеске волн, сейчас распростерлась вся сущность Арны, все ее действия, помыслы, реакции — все, что составляло ее существо. Каждая эмоция, каждое чувство ее, развернутое и вычлененное даже не по секундам — по мгновениям.

«Откуда вы знаете все это?»

Легкое ощущение покровительства по отношению к этому юноше. Некоторый стыд за то, что она знает так много, когда им, не менее достойным, приходится гордиться теми обрывками, что Танаа сочли возможным позволить им знать. Слабый отголосок обиды на родной Орден — за то, что лишили ее возможности жить нормально, любить и быть любимой, быть свободной — и дали только Долг, которым невозможно пренебречь, — чувство, сравнимое с набегающим иногда на солнце облачком в ясную погоду — затенило на минуту и растаяло бесследно. Грусть от понимания того, что сейчас скажет Гундольф, как будет кичливо заявлять, что Орден Грифонов уж все-то знает, а если Орден чего-то не знает, то этого попросту нет. Боль — он будет говорить эти слова, прекрасно в глубине себя понимая, что это неправда, но так надо говорить, потому что так положено. И она будет ощущать эту его боль от необходимости лгать себе и другим, и ей самой тоже будет больно от того, что кто-то вынужден вот так вот лгать…

Стоп!

Темная, яростная волна из самой ее души. Поднялась, сметая все на своем пути — стыд, обиду, грусть, боль, — и накрыла сознание, подчиняя все одному лишь желанию — желанию… чего?

Море всколыхнулось, волна последний раз ударила в берег — неуверенно, почти неслышно. Медитация не могла дать ответа, который искала Танаа.

Едва Арна открыла глаза, как ее на миг охватило желание тут же уйти обратно, погрузиться в собственное сознание, исчезнуть из этого мира. Боль, тягучая и обволакивающая, нефизическая, подчинила себе. Хотелось свернуться клубочком и тихо скулить. Никому не нужен, обложен со всех сторон, загнан, как олень гончими псами. Вокруг — невольные враги, и никто не поймет, никто не вступится, никто… да и не надо! Должен сам, должен быть сильным! Но почему так больно, так страшно? Почему так хочется стать маленьким щенком и всласть поскулить, забившись в угол?

Усилием воли Танаа отогнала наваждение. Прикрыла глаза, вслушиваясь в эмоциональный фон, попыталась понять, чьи чувства поймала.

Мантикора.

Быстро одевшись, Арна побежала к лагерю. Сейчас она должна быть с друзьями.

Вернувшись к костру, Танаа застала Орогрима, Талеаниса и Гундольфа в отвратительнейшем настроении. От них волнами исходили злость и досада.

— Что случилось? — осторожно поинтересовалась она, подходя ближе.

— Пленники, — коротко ответил полуэльф. — Они исчезли.

— Как?

— А Ярлиг их знает, — зло бросил он. — Просто исчезли, как будто их и не было. Вместе со всем оружием и одеждой — одни веревки остались… Даже их вещи, которые лежали в стороне, и те исчезли!

— Причем я не чувствую вообще никакой магии, — добавил Гундольф. — Они и правда словно бы растворились в воздухе, причем совершенно естественным путем!

— Может, это и к лучшему, — задумчиво проговорила девушка. — Если честно, я сомневаюсь, что они рассказали бы нам что-нибудь.

— Смотря как спрашивать, — возразил было Мантикора, но тут же осекся, видя, как лицо Арны потемнело от гнева.

— Даже не думай о таких вещах в моем присутствии, — очень тихо сказала она.

— Извини…

— Так вот, они бы точно ничего нам не сказали, а что бы мы с ними дальше делали? Вот и я не знаю. Таскать за собой связанных людей? Не очень хороший план. Бросить их тут, опять же связанными — жестоко. Просто отпустить — опасно уже для нас самих. Так что — все к лучшему… — Она улыбнулась. — И… давайте ужинать. Если честно, я безумно проголодалась!

Предложение было с радостью поддержано всеми членами отряда. Некоторое время все в тишине уничтожали ужин, получившийся очень вкусным. А может, так с голоду показалось…

— Нужно решить, куда мы пойдем дальше, что именно будем сейчас делать, — спустя пятнадцать минут проговорила Танаа, отставив тарелку.

— Разве наши планы изменились? — вскинулся Гундольф. — Нам нужно в Хайклиф, и…

— Пожалуйста, дай мне договорить, — мягко прервала его Арна. Рыцарь неохотно замолчал. — Так вот. Сейчас у нас есть следующий выбор: либо мы отправляемся в Хайклиф, чтобы помочь Ордену рыцарей-Грифонов, либо наш путь лежит в Мидиград.

— В Мидиград-то зачем? — Орогрим удивленно поднял голову.

— За Раэл'а'Раином, Несущим рок.

Глава V ПЕРЕГОВОРЫ

— Ты хочешь, чтобы я открыла тебе самую главную тайну Лиги? — Казалось, Алиссара не поверила тому, что услышала. Но Вега только кивнул, не отводя взгляда. — Ты понимаешь, что ты просишь меня выдать тебе информацию, ради сохранения которой умерли многие эльфы?

— Понимаю. Но тем не менее. Пока ты не ответишь на мой вопрос — я просто не смогу тебе помочь.

— Я не имею права выдавать местонахождение главного штаба Лиги кому бы то ни было. Это правило неукоснительно соблюдается на протяжении десятков веков.

— Знаю. Но пока ты не скажешь мне, куда нам следует направиться, я ничем не смогу тебе помочь, — повторил он.

Янатари надолго задумалась. С одной стороны, она испытывала к Веге необъяснимое доверие и симпатию, с другой — девушка еще слишком хорошо помнила, сколь высокую цену ей однажды пришлось заплатить как раз за доверие. Но еще она прекрасно понимала, что этот мрачный следователь из ненавистного Тринадцатого департамента, который, казалось, действительно пошел на должностное преступление ради того, чтобы помочь ей, — ее единственный реальный союзник. Все друзья остались в прошлой жизни — там же, где Коальхэн, Кирандрелл и все прочие, кому эльфа была дорога и кто был дорог ей. Идущая в Тенях осознавала, что у нее почти нет шансов в одиночку вернуть себе власть над Лигой и восстановить прежние порядки, освященные веками традиции и доброе имя эльфов. Она усмехнулась нелепости последних слов — доброе имя гильдии убийц. Было бы смешно… если бы не было правдой. Лигу уважали, Лиге доверяли. Раньше. До того, как Лига начала убивать без разбора, убивать детей и эльфов. Никто не мог помочь Алиссаре. Никто — кроме странного посланника Здравовича, который готов был ради этого отказаться от Тринадцатого департамента и рискнуть жизнью ради Лиги. Но то, что он просил… Все, чему учили девушку старейшие мастера Лиги, великолепные воины и мудрейшие стратеги, восставало против выдачи этой тайны. Разум же и логика ехидно намекали, что и в самом деле, нельзя ждать помощи, лишая возможности ее оказать.

Алиссара решилась.

— Я понимаю, что не в моем положении требовать, и потому я просто прошу, — медленно, взвешивая каждое слово, заговорила она. — Дай мне клятву, что ты никогда и никому не раскроешь этой тайны и никогда не воспользуешься ею в личных целях.

В какой-то момент эльфа испугалась, что он обидится. Но даргел лишь усмехнулся — и тут же снова стал абсолютно серьезен.

— Клянусь своей жизнью, своей честью, своей сутью, — начал он, глядя в глаза Янатари. — Клянусь всем тем, что имеет для меня значение. Клянусь своим именем и своей душой. Я никогда не использую полученную от тебя информацию в каких-либо иных целях, кроме как для того, чтобы вернуть тебе то, что твое по праву. Клянусь также в том, что не строю обтекаемых формулировок, и в том, что я сейчас сказал, имеет прямой смысл, никак иначе не трактуемый.

— Спасибо, — Алиссара улыбнулась.

Солнце клонилось к горизонту. Пятеро всадников рысью ехали по тракту, мечтая только об одном — скорее добраться до таверны, до которой, согласно карте, оставалось еще около пяти миль.

Вот уже двадцать второй день небольшой отряд в максимально ускоренном темпе двигался в направлении эльфийских лесов. Лошадей меняли так часто, как только представлялась возможность, спали по четыре-шесть часов, скорее заботясь об отдыхе коней, нежели самой команды. Дежурили по очереди Вега, Киммерион и Рагдар — самые выносливые. Янатари тоже порой порывалась, говоря, что ей просто стыдно спать, когда тот же де Вайл проводил без сна третьи сутки подряд — даргел усмехался и укладывал ее спать почти силой, полушутя угрожая напоить снотворным зельем и дальше везти, привязав к седлу.

Вега чуть придержал коня, сделав остальным знак продолжать путь. Окинул взглядом медленно удаляющихся соратников. И в который раз взвесил все «за» и «против». Нет, решение он принял, и вряд ли что-либо могло заставить его это решение изменить, но, тем не менее, оценка никогда не бывала лишней.

Плюсов, по большому счету, лично для Веги и его команды не было. Если не считать за плюс моральное удовлетворение от осознания факта оказанной помощи. А вот минусов хватало. Даргел даже предположить боялся, что может за собой повлечь столь откровенное игнорирование им приказа Александра и подобное своеволие. Возможно, в какой-то степени его оправдает то, что изначальный приказ будет выполнен — но только в том случае, если Здравович не планировал где-нибудь в середине игры резко изменить ее правила. В общем, если де Вайл и его команда как-то серьезно нарушат планы главы департамента, то все может закончиться очень печально… Это не говоря уже о том, что для начала отряду придется пройти через леса не очень дружелюбно относящихся к незваным гостям эльфов, а потом как-то справиться с сотней-двумя-тремя опытнейших наемных убийц.

Хватит, оборвал он себя. Это ни к чему не приведет. Я решил и не отступлюсь.

Следователь еще раз обвел отряд взглядом. Рагдар, Алиссара, Ларис, Киммерион. Детская игра — угадай, кто лишний.

Вега не верил Ларису. Вернее, Вега не верил в Лариса. Он согласился принять юношу в команду только потому, что хоть какой-нибудь маг был необходим позарез, а иных кандидатур на тот момент не было. Даргел видел, как подкосила дух Лариса смерть его приятеля Вернера, видел, как страшно ему было в бою, как тяжело он переносил трудности путешествия, как его корчило, когда случалась необходимость убивать — и с каждым днем все больше уверялся, что работа в OOP — не для молодого мага.

Рагдар был другом Веги, их связывало нечто большее, чем соратничество, чем доверие и взаимоуважение. Они знали друг о друге все, что вообще могли рассказать.

Киммерион вызывал подозрения постоянно. Его странные отлучки по ночам в городах, поразительная, невозможная для эльфа регенерация, странное целебное зелье, которым он никогда ни с кем не делился, говоря, что оно создано с расчетом на его организм и для других является ядом, его подозрительное решение вступить в департамент и многое, многое другое… Но в то же время Вега чувствовал — Ким не ударит в спину. И если эльф сказал, что он пойдет с ним и будет сражаться за Алиссару — то так оно и будет. Какие бы цели не преследовал скрипач на самом деле — данному слову он верен. Киммерион вызывал подозрения у разума, но сердце даргела призывало доверять ему.

Алиссара. Возможно, при иных обстоятельствах Вега даже мог бы в нее влюбиться — сейчас же она вызывала у него исключительно братские чувства. Младшая сестренка, за которую можно и лицо кому-нибудь разбить, и приказ Здравовича побоку пустить, и со всей Лигой Теней сразиться. Де Вайл хорошо понимал ее чувства и ни разу не пожалел о принятом решении.

В общем, Вега не жалел ни о чем, кроме того, что с ними Ларис. Решение этой проблемы он видел одно… но реализовать его удастся только в таверне, не раньше.

Пришпорив коня, он нагнал остальных.

Вскоре путники достигли таверны. Наскоро поужинали, кратко обсудили дальнейшие планы и разошлись — сославшись на, вероятно, последнюю возможность нормально отдохнуть, следователь распорядился предоставить всем отдельные комнаты. Ким удивленно приподнял бровь, но ничего не сказал, Алиссара поинтересовалась, не слишком ли это рискованно (Вега уверенно заявил, что не чувствует опасности), Ларису было просто все равно, а вот Рагдар прекрасно понял, что командир что-то замыслил. И когда даргел последним отправился на второй этаж, где традиционно располагались жилые помещения, он обнаружил варвара у двери своей комнаты.

— Что ты задумал? — тихо спросил северянин, ловя взгляд друга.

— Не здесь. — Вега поморщился. Открыл дверь, посторонился, впуская друга, вошел сам и запер дверь. Достал из-под плаща бутылку вина, разлил по стоящим на столе стаканам.

Молча выпили.

— Ты хочешь избавиться от Лариса, — без намека на вопросительную интонацию проговорил Рагдар. Де Вайл кивнул. — Ты не доверяешь ему?

— И это — тоже, — после паузы ответил следователь. — Но в большей степени я опасаюсь, что от Лариса в этой авантюре у нас будет больше проблем, нежели пользы.

— Я тоже. И что ты придумал? Ты же не просто так сегодня расселил нас всех по разным комнатам?

— Не просто так. Хотя с Ларисом это не связано.

— А с чем связано?

Вега спокойно выдержал испытующий взгляд Рагдара.

— Если можно так выразиться — с предчувствием.

— Даже так?

— Да.

— Ну ладно. Тогда я пойду…

Варвар вновь наполнил стакан вином, залпом выпил, встал.

— Ночи тебе… удачной. И плодотворной.

— Спасибо. Тебе тоже.

Как только за северянином закрылась дверь, даргел молнией метнулся к окну. Осторожно открыл его, стараясь, чтобы не скрипнули плохо смазанные петли, и выбрался на карниз — выступ шириной около десяти дюймов, опоясывающий таверну по уровню второго этажа.

Де Вайл неспроста выбрал именно эту комнату — соседнюю с комнатой Лариса.

Осторожно ступая по карнизу и придерживаясь пальцами за гладкую стену, Вега преодолел десять футов до окна комнаты мага. Распластался, превратился в темное пятно на стене — и, двигаясь очень медленно, заглянул внутрь. Так, чтобы его не заметил никто, находящийся в комнате.

Нельзя сказать, что Ларис был в комнате не один. Но и обратное утверждение было бы неверным.

Следователь едва сдержал рвущееся с языка ругательство. Он, конечно, допускал вероятность подобного развития событий, но очень надеялся, что ошибается.

Надо было раньше от него избавиться, — подумал даргел, пытаясь прочесть слова по губам мага. Получалось не очень хорошо — во-первых, Вега плохо читал по губам, во-вторых, ему здорово мешала полупрозрачная фигура, почти неподвижно замершая между ним и Ларисом.

Закрыв глаза, де Вайл сосредоточился. Осязание, зрение, обоняние — это все было ему сейчас не нужно. Он весь обратился в слух.

— …рассказала ему, где находится штаб Лиги. Я не знаю, что он собирается делать, когда мы будем на месте, — меня он в это не посвящал, насчет остальных не знаю.

— Он подозревает тебя? — спросил Александр Здравович.

— Кажется, нет. Мне удалось скрыть тот факт, что я владею заклинанием, позволяющим вот так вот разговаривать на расстоянии. И каждый раз перед тем, как связаться с вами, я тщательно прятался. Не знаю, удастся ли мне и дальше докладывать вам каждый вечер о происходящем — в эльфийских лесах мы постоянно будем вместе. Да и не хочу я рисковать, применяя там такую заметную магию.

— Не рискуй. Если будет что-то действительно важное — это одно дело. Остальное пока терпит.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Нет, пожалуй. До связи.

— До связи, — Ларис коротко прошептал формулу окончания действия заклинания, и образ главы Тринадцатого департамента, на миг подернувшись рябью, исчез.

Незаметная тень за окном растворилась в ночной тьме.

Спрыгнув с подоконника в своей комнате, Вега полез в сумку. Минут пять он перебирал небольшие флакончики с эликсирами — походный набор целебных зелий, ядов, и Ярлиг знает чего еще, наконец, его выбор пал на маленькую бутылочку из прозрачного стекла, содержащую темно-вишневую жидкость. Открыв еще одну бутылку вина, даргел влил в нее половину флакона, после чего с силой заткнул бутыль пробкой — словно бы ее и не открывали. Затем вытащил еще одну емкость, пузатую и гораздо более объемистую, непрозрачную, и капнул несколько капель под язык — универсальное противоядие мгновенно всасывалось и начинало действовать буквально через минуту, делая того, кто его принял, неуязвимым для большинства известных ядов.

Подождав для верности две минуты, следователь сунул бутылку с отравленным вином в карман и, выйдя в коридор, постучался в комнату Лариса.

— Кто там? — нервно спросил маг.

Не иначе уже готовит огненный шар или молнию — просто так, на всякий случай, — подумал про себя де Вайл.

— Ларис, это я.

— А, командир… заходите. — Маг быстро отпер дверь.

Воспользовавшись предложением, Вега прошел в комнату, тут же отметил, что Ларис уже немного нетрезв, а на столе стоит почти пустая бутылка крепкого вина.

— Надеюсь, я не помешал?

— Нет, что вы. Я еще не ложился…

— Вот и хорошо. Я хотел бы обсудить с тобой некоторые детали предстоящего… гм, путешествия…

Дальнейшее даже делом техники назвать было бы смешно. Стоявшая на столе бутылка опустела буквально за десять минут, а придумываемых на ходу «деталей дальнейшего путешествия» могло при необходимости хватить и на два часа. Как только Ларис грустно посмотрел на брошенную Вегой под стол пустую бутылку, даргел достал из кармана принесенное с собой вино. Разлили, выпили…

Через пятнадцать минут магу стало немного нехорошо. Следователь шутливо предположил, что вина было многовато, и посоветовал Ларису лечь. Через пару минут у мага так сильно закружилась голова, что совет показался ему не таким уж плохим, несмотря на всю его насмешливость. Де Вайл заботливо помог юноше добраться до кровати. Спустя еще десять минут Ларис потерял сознание.

Десять дней в этом подобии комы ему не сильно повредит, а от возможных неприятностей избавит как его, так и меня, — подумал Вега, покидая комнату мага.

Спустившись вниз, он разыскал хозяина таверны, объяснил, что его друг сильно заболел, дал лекарство и тугой кошель, объяснил, как лечить друга, что будет, если друга не лечить — в первую очередь, с самим трактирщиком, и проинструктировал, что делать, когда друг придет в себя, приложив к инструкции письмо — для Лариса. После чего быстро разбудил остальных и, ничего не объясняя, предупредил, что они отправляются в путь через десять минут.

Ночь и день отряд провел в дороге. К вечеру, который должен был стать последним, проведенным на территории империи, все были вымотаны настолько, что Вега даже отказался от идеи устроить ночевку в лесу.

К полуночи усталые путники остановились у небольшой таверны, стоящей чуть в стороне от тракта. Дорога здесь заворачивала обратно к Мидиграду. Уже завтра они должны были ступить под сень эльфийских лесов — и оказаться полностью вне закона. Сейчас еще был шанс повернуть назад — и все прекрасно осознавали, что в тот миг, когда первый из них преступит невидимую границу между землями людей и эльфов, этого шанса не станет.

Поужинали быстро и в полном молчании и так же быстро разошлись по своим комнатам — это была последняя спокойная ночь на ближайшее время.

Вега проснулся от еле слышного щелчка замка. Быстро нащупал под подушкой рукоять стилета, бросил взгляд на лежащие на тумбочке катаны — удобно ли будет выхватывать, и закрыл глаза, притворяясь спящим.

Дверь бесшумно отворилась и также бесшумно закрылась. Глядя сквозь ресницы, даргел изучал ночного гостя.

Высок, строен, гибок — эльф, одним словом. Классический коричнево-зеленый плащ, капюшон, шарф, скрывающий нижнюю половину лица, — как роспись: «Лига Теней».

Эльф обошел стоящий почти посреди комнаты стул, подошел к кровати — де Вайл напрягся, приготовился к прыжку.

— Господин Вега, — тихо позвал его ночной гость. — Господин Вега, проснись, пожалуйста. Мне хотеть с вами говорить… — С этими словами эльф осторожно коснулся плеча следователя.

Тот честно изобразил свою естественную реакцию на неожиданное прикосновение во сне — рывком сел, выхватывая из-под подушки стилет, резко распрямил руку — сталь коснулась скрытого шарфом горла.

Точнее, должна была коснуться. Рефлексы у лигиста были на высоте — стилет звякнул о сталь кинжала.

— Не надо оружие, господин Вега, — сказал эльф. — Я хотеть говорить.

Его имперский был настолько ужасен, что даргел предпочел перейти на эльфийский.

— О чем? И кто вы? — тихо спросил он.

— Мое имя вам ни о чем не скажет, — так же тихо отозвался гость. Неверный свет луны упал на его наполовину скрытое лицо, и волосы лигиста блеснули несвойственным лесным эльфам серебром. Точнее — сединой. Перед Вегой был очень, очень старый эльф.

— Но надо же мне вас как-то называть.

— Зовите меня Тенью, юноша. — Он улыбнулся и сел на пол возле кровати. — А о чем… О Лиге Теней. О девочке по имени Алиссара. Об опасности, которая ждет вас впереди. О выборе, который у вас пока что есть.

— Вы один из сторонников Алиссары?

— Я? Ни в коем случае. Я не сторонник ни Алиссары, ни Вилейана. Я сторонник Лиги — не больше, и не меньше.

— Чего вы от меня хотите?

— Ничего. Я пришел говорить, а не просить или требовать.

— Говорите. — Следователя начала раздражать эта игра словами.

— У вас сейчас еще есть выбор, юноша. У вас и ваших друзей. Вы можете пойти вперед, как и планировали — и погибнете, даже если достигните цели. Вилейану удалось подчинить себе Тень. Вы можете остаться и уговорить юную Идущую отступиться — и погубите Лигу. Вы можете подождать и как следует подготовиться — это увеличит ваши шансы, но сократит шансы Лиги. Вы можете обратиться за помощью к вашему департаменту — и это гарантирует вам жизнь, Лиге — возвращение всего утраченного, а Алиссаре — смерть. Подумайте как следует, юноша… — Эльф вскинул руку, и на его ладони заплясали тени.

Вега завороженно следил за их танцем. На первый взгляд беспорядочных, в этих движениях чувствовалась грация и завершенность, а приглядевшись внимательнее, даргел вдруг провалился в иллюзорный мир…

Он увидел все то, о чем ему говорил старый эльф по имени Тень. Он увидел каждый из вариантов — свою гибель, или крах Лиги, или самоубийство Алиссары, или… или… или… Увидел и прочувствовал.

Тени замерли на миг — и стекли с ладони, разлетелись по стенам, замерли, слившись воедино с тенями естественными. Де Вайл вздрогнул, возвращаясь в реальность.

— Подумай, юноша.

— Не буду, — неожиданно резко бросил Вега. — Я уже думал. И я уже все решил. Я помогу Алиссаре сейчас, даже если это будет стоить мне жизни.

— Ты поможешь ей ради нее или ради Лиги?

— Мне нет дела до ваших внутренних разборок, и тем более мне нет дела до судьбы клана эльфийских ассасинов, — честно призналсядаргел. — Я хочу помочь Алиссаре, и раз ей нужна Лига — я помогу Лиге. Вот и все. По крайней мере — пока. Зачем вы об этом спрашиваете?

— Я хочу тебя понять.

— И как? — Ему почти удалось изобразить свою обычную усмешку.

— Кажется, мне удается, — без улыбки ответил Тень, и встал. — Удачи тебе. Пусть правда будет на твоей стороне.

И исчез, растворившись в тени.

Заснул Вега не сразу.

Он проснулся от еле слышного щелчка замка. Быстро нащупал под подушкой рукоять стилета, бросил взгляд на лежащие на тумбочке катаны — удобно ли будет выхватывать, и закрыл глаза, притворяясь спящим.

И только тогда понял, что сегодня это уже было!

Новый гость кутался в плащ так, что не различить было ни лицо, ни фигуру. Но резковатые движения выдавали в нем человека.

Абсолютно бесшумно ступая, он приблизился к столу и примостился на самом его краю.

— Я знаю, что вы не спите, виконт, — человек говорил на очень неплохом имперском, с небольшим акцентом, происхождение которого никак не удавалось определить.

— Это еще не повод врываться в мою комнату, — буркнул даргел, садясь на кровати. — Что вам нужно?

— Сущую малость — помочь вам.

— Даже так? А до утра ваша помощь подождать не могла? — спросил следователь с издевкой.

— Виконт, не хамите, пожалуйста, — гость явно поморщился. — Я этого очень не люблю. Вы, конечно, можете сказать, что не любите, когда к вам посреди ночи вламываются незнакомые люди со странными предложениями, но я думаю, что когда вы узнаете, в чем суть моей помощи, вы простите мне это невежливое вторжение.

— Посмотрим. — Эта ночь нравилась Веге все меньше и меньше. А точнее, она все больше и больше ему не нравилась.

— Что ж, я буду краток. Вы знаете, что эльфы, поддерживающие Вилейана, владеют необычной и крайне неприятной магией. Так вот, в назначенное вами время они все на час лишатся своей силы. Кроме самого Вилейана, к сожалению.

— Кто вы такой, чтобы мне вам верить? И что вы сами хотите взамен?

— Кто я — это неважно. Можете считать меня… нет, не сторонником Янатари, но, по крайней мере, противником Вилейана. Точнее, того, кто за ним стоит.

— А кто за ним стоит? — даргел почувствовал след.

— Узнаете, когда придет время. Когда справитесь с Вилейаном.

— Какие гарантии того, что вы не обманываете меня и что это не ловушка?

— Никаких. Только мое слово. Ну и то, что подсказывает вам ваша интуиция.

Интуиция подсказывала, что очередной ночной гость не врал.

— Допустим, я поверю в то, что вы готовы нам помочь. Но в то, что вы за это ничего не хотите — вряд ли.

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы помогли мне справиться с моим врагом, тем более что очень скоро он станет и вашим врагом тоже. Это вас способно убедить?

— Возможно.

— У вас есть время на размышления, виконт. — Человек встал, поправил складку плаща. — Мне нужно идти. Я еще навещу вас. А пока у вас есть возможность подумать.

Он быстро пересек комнату и вышел, заперев за собой дверь.

Вега с трудом подавил желание запустить в эту дверь чем-нибудь тяжелым. Незваные гости с предложениями «подумать» основательно его достали.

Надеясь, что на эту ночь лимит непрошеных визитеров все же исчерпан, даргел запер дверь и лег спать.

Тело среагировало раньше, чем проснулось сознание. Рывок, захват, прыжок — Вега придавил к полу очередного гостя. Этот, в отличие от предыдущих, пришел отнюдь не с мирными намерениями, о чем красноречиво говорил вонзившийся в подушку буквально в двух дюймах от головы следователя нож.

Резко выгнувшись, убийца сбросил с себя Вегу, вскочил на ноги, и в его руке блеснул чуть изогнутый эльфийский клинок. Зеленый шарф остался лежать на полу, и теперь даргел мог убедиться, что Лига Теней прекрасно знает о его приближении и, скорее всего, имеет недалекие от истины предположения относительно его цели — в боевой стойке перед ним замер эльф-ассасин высочайшего уровня.

Вега мгновенно наклонился, подхватил с пола одну из катан — вторая осталась лежать у самой кровати. Уклонился от стремительной атаки лигиста, ударил сам — эльф легко парировал удар, уведя его в сторону.

Обмениваясь ударами, противники медленно обходили друг друга по кругу. Изловчившись, де Вайл подхватил второй клинок, перешел в нападение, тесня убийцу, но тот, ловко вывернувшись из-под перекрестного удара, перебросил свой меч в левую руку, а правой метнул кинжал. Короткое тяжелое лезвие вонзилось в кисть даргела, лишая его возможности держать одну из катан.

Обмен ударами — шаг назад. Как два матерых хищника, они кружили по комнате, и каждый пытался первым определить слабое место другого.

Эльф оказался слишком нетерпелив. Внезапно метнувшись в сторону, он бросил кинжал и тут же прыгнул, намереваясь поднырнуть под опускающуюся катану и вонзить свой меч в грудь противника.

Вега шагнул вперед, навстречу эльфу, левой ладонью перехватывая и отводя в сторону эльфийский клинок прямо за лезвие. И выбросил вперед руку с катаной.

Меч вошел прямо под сердце лигиста.

Глаза эльфа расширились, в них мелькнуло изумление и непонимание — и он начал падать, медленно соскальзывая с лезвия катаны.

Даргел тут же опустился на колено, перехватил освобожденный меч, прижал его к горлу проигравшего.

— Тебя послал Вилейан? — хрипло спросил он.

Вопрос был почти что риторическим — но де Вайл хотел удостовериться.

Неожиданно эльф рассмеялся. Смех, булькая в груди, проступал алой пеной на губах.

— Ты пошел против нас… ты уже проиграл! — выплюнул лигист.

На коже лба проступил узор — спираль вокруг широкого меча, лезвие которого было покрыто незнакомыми следователю рунами. Тонкие линии магической татуировки налились алым цветом, меч засветился мертвенной зеленью. Эльф расхохотался.

До окна далеко, дверь заперта — Вега бросился в противоположный конец комнаты, резко перевернул кровать, перепрыгнул через нее…

…и не успел совсем чуть-чуть.

Взрывная волна впечатала его в стену, обнаженную спину опалило чудовищным жаром, запахло горелым мясом и волосами — взвыв от боли, даргел рухнул на пол, ухитрившись упасть все же на бок.

Помещение наполнилось тишиной.

Через несколько секунд он решился выглянуть из своего импровизированного укрытия.

Комната выглядела… как комната, в которой взорвалось что-то очень мощное алхимического происхождения. От тела эльфа не осталось и следа — только обгорелый обломок изогнутого клинка. Тихонько догорал на полу дорожный плащ де Вайла.

Переведя дух, Вега осторожно встал, прислушался к ощущениям, определяя масштабы повреждений. Пронзенная кинжалом и позже порезанная клинком левая рука — ерунда, регенерирует за день. Волосы, очень кстати заплетенные на ночь в косу, пострадали гораздо меньше, чем можно было бы предположить, но на ладонь состричь придется. Самая главная проблема — обширный ожог спины. Ожоги почему-то вообще регенерировали гораздо дольше и сложнее, чем обычные раны, и заживали гораздо болезненнее.

Вега выпрямился, зашипел от боли и зло пнул что-то, подвернувшееся под ноги. Этим чем-то оказалась его дорожная сумка — перед тем, как ложиться спать, даргел забросил ее под кровать.

В следующую секунду дверь комнаты сорвало с петель могучим ударом. Чуть не снеся по пути косяк, Рагдар с секирой наперевес ворвался в комнату. За ним, почти спина к спине, влетели Киммерион и Алиссара — оба с оружием.

— Спасать явились? — ехидно спросил де Вайл. Рагдар только кивнул, с изумлением оглядывая творящийся вокруг разгром. Вега открыл рот, чтобы выдать какую-нибудь еще колкость. Закрыл рот. Подумал. И, набрав воздуха, высказал все, что он думает о таких сонных соратниках, обо всех на свете эльфах и не в меру вежливых людях, о всяких там наемных убийцах, не дающих порядочным следователям спать по ночам, и так далее, и тому подобное.

Замолчал он только тогда, когда стало не хватать воздуха. Алиссара смотрела на своего защитника с оторопью — таких выражений она не слышала и таких поз, какие он описывал, никогда не видела, даром что была серой эльфой.

Выговорившись, Вега нагнулся за сумкой — и тихо застонал, когда по спине хлестнула безжалостная боль. Это решило все.

Женщина, пусть она хоть тысячу раз опытный убийца, дуэлист, воин, и вообще — Идущая в Тенях, она все равно остается женщиной. Алиссара мгновенно убрала оружие, одним прыжком оказалась рядом с даргелом, схватила его за плечо, вынуждая повернуться к ней спиной — и выругалась, глядя на обширный ожог.

Спустя полчаса все собрались в номере Алиссары. Вега, лежа на животе, растянулся на широкой кровати — его спина была намазана какими-то снадобьями с резким травяным ароматом. Рагдар, только что поговоривший с трактирщиком и убедивший его сделать вид, что ничего не произошло — немалую роль в убеждении сыграли острая секира и толстый кошель — устроился в кресле. Сохранявший полную невозмутимость Киммерион оседлал стул, Алиссара же устроилась на кровати подле даргела.

— Лиге известно о нашем приближении, — рассказывал Вега. — Я нисколько не сомневаюсь, что этот эльф, который пытался меня убить, был послан Вилейаном. Он знает о нас, и он знает обо мне, более того, он считает, что основную опасность для него представляю именно я — по крайней мере, убийца пришел за мной.

— Это еще ничего не значит, — возразила Янатари. Киммерион же усмехнулся, что не укрылось от внимания следователя.

— Не только у тебя были гости этой ночью, — ответил эльф на вопросительный взгляд командира. — В мою комнату тоже пробрался какой-то эльф, правда, он не пытался меня убить, наоборот — он предлагал мне перейти на сторону Лиги. Очень долго и убедительно расписывал преимущества и так же долго и красочно рассказывал, какая жуткая смерть нас всех ждет, если мы не отступимся.

— И что? — Вега чуть насторожился. Он-то помнил, что из комнаты Кима никаких подозрительных взрывов не было!

Скрипач закрыл глаза, глубоко вдохнул.

— Лига пыталась убить меня. Им это не удалось, но лигисты убили Вэйлианесса. Этого достаточно для того, чтобы я никогда и ни при каких обстоятельствах не перешел на их сторону.

— Киммерион, но вы же должны понимать, что на вас и вашего друга было совершено нападение не Лигой Теней, а тем, во что она превратилась! — В голосе Алиссары на миг послышалось отчаяние.

Эльф встал, подошел к девушке, посмотрел ей в глаза — и внезапно поклонился.

— Я это понимаю. И моя ненависть, как и моя месть, направлены против Вилейана и тех, кто с ним, а не против вас и традиционной Лиги. После того, как мы уничтожим этого выродка и его приспешников, у меня не останется счетов к Лиге.

— Благодарю… — шепнула она. Ким еще раз поклонился и вернулся на свое место.

— Если вы закончили, то может, вернемся к главной теме разговора? — с едва заметной иронией поинтересовался Вега.

— Конечно. Так вот, когда этот посланник Вилейана меня окончательно достал, я активировал одно из магических колец, которые были выданы нам перед отправлением. Сейчас этот эльф лежит у меня в комнате под кроватью, обездвиженный и отрезанный от их магии.

Даргел попытался вскочить — Алиссаре пришлось осторожно, но сильно удержать его за плечи.

— Что ж ты раньше-то молчал? — тихо зарычал Вега.

— Я ждал, пока ты закончишь свой рассказ. — Ким обезоруживающе улыбнулся.

Очень медленно выдохнув, следователь посмотрел на скрипача.

— Я тебя очень прошу принести твоего собеседника сюда. Полагаю, он может рассказать нам немало интересного.

Кивнув, Киммерион вышел — и спустя пять минут вернулся, неся на плече безвольно повисшее тело эльфа. Безо всякой осторожности скинул свою ношу на пол и вернулся обратно на стул.

— Я могу деактивировать заклинание прямо сейчас, но, наверное, было бы разумнее сперва его связать, что ли… И как-то обезопасить себя на тот случай, если он тоже… взорвется.

Вега дотянулся до своей сумки, порылся в карманах — и достал небольшой суконный мешочек. Выкатил из него на ладонь полупрозрачную сферу, внутри которой переливались, не смешиваясь, разноцветные жидкости. Из того же кармана сумки достал треножник-подставку, водрузил сферу на него.

— В тот момент, когда ты снимешь обездвиживание с нашего гостя, я активирую сферу-гаситель, — предупредил следователь. — Готов?

Ким кивнул, протянул в сторону пленника левую руку и повернул камнем вверх тонкий перстень на среднем пальце.

Лигист вздрогнул, дернулся, резко сел. В тот же миг Вега простер ладонь над сферой и коротко бросил слово-активатор.

— Доброй ночи, — вежливо поздоровался он с эльфом.

Разговор был достаточно коротким и довольно кровавым. Видимо, Вилейан — или кто там послал несчастного эльфа на переговоры — был почти уверен в том, что ему удастся получить согласие Киммериона. Лигист был очень молод, неопытен и действительно хорошо умел только драться и трепаться. Первое ему помочь не могло в силу того, что любой из команды даргела сражался как минимум ничуть не хуже, а второе… Лгать и изворачиваться эльфу расхотелось после того, как Вега, и глазом не моргнув, отхватил острым ножом половинку одного из заостренных эльфийских ушей.

— Еще вопросы у кого-нибудь есть? — будничным тоном поинтересовался де Вайл, прижимая лезвие ко второму уху — первое уже закончилось, когда лигист пытался не ответить на вопрос о том, кто именно его послал.

— Нет вроде, — Рагдар равнодушно пожал плечами.

— Тогда ладно, — Вега занес нож, готовясь нанести удар в сердце. Его остановил голос пленника.

— Сволочь, дай хоть умереть в бою!

— Что? — даргелу показалось, что он ослышался.

Юный эльф смотрел на мучителя с ненавистью. Чуть внимательнее присмотревшись, следователь вдруг понял, что ненависть юноши направлена в первую очередь не на него, а на самого себя — он ненавидел себя за то, что не смог выдержать боль и выдал все, что от него хотели узнать.

— Если ты действительно воин и мужчина, то дай мне хотя бы умереть в бою! — с яростью выкрикнул эльф.

А ведь еще совсем мальчишка… — подумал Вега.

Он встал, выпуская пленника, быстро полоснул по веревке, спутывавшей запястья.

— Киммерион, верни ему оружие.

Глава VI ГРАФСТВО САЙЛЕРИ

— Почему ты решила все же отправиться со мной за мечом, хотя все остальные были против? — Мантикора нагнал Арну и чуть придержал коня.

На вечернем совете вчера долго спорили, куда идти — в Мидиград или все же в Хайклиф, согласно старому плану. Гундольф горячо стоял за то, чтобы отправиться на помощь Грифонам, Орогрим, как ни странно, поддержал его. Талеанис же сразу заявил, что он отправляется в Мидиград, даже если ему придется идти одному — он понимал, что слишком долго защита от ментального воздействия артефакта, поставленная Арной, не продержится, да и сама Танаа предупредила об этом. В конце концов девушка сказала, что она отправляется с полуэльфом, а остальные вольны сами делать свой выбор. Орк, разумеется, не собирался с ней расставаться, и Гундольф понял, что один он может только бессмысленно умереть. В результате небольшой отряд направился в сторону столицы.

— На то есть много причин, — улыбнулась Арна. — Во-первых, я не хочу бросать тебя в такой беде. Во-вторых — Раэл'а'Раин слишком сильный артефакт, наделенный собственной волей, и у меня есть предчувствие, что его появление у тебя, как и наша встреча, — не случайность, а звенья единой цепи событий. В-третьих, до встречи с Гундольфом я сама собиралась в Мидиград, и, думаю, необходимость туда ехать, неожиданно проявившаяся тогда, когда я уже решила идти в Хайклиф, — это, опять же не случайность. В-четвертых, и, наверное, это самая важная причина — я чувствую, что в столицу нам сейчас отправиться правильнее. В Хайклифе мы будем нужны позже.

— Спасибо, — пробормотал полуэльф и пустил копя галопом вперед.

Встречный ветер обдувал лицо и трепал волосы за спиной.

Лошадей путники купили два дня назад, проезжая через небольшой торговый городок — на этом настоял Гундольф, заявивший, что раз уж они намерены тащиться в Мидиград, то купить лошадей просто необходимо — это до Хайклифа можно еще дойти пешком, а до столицы они так тащиться будут год. Орогрим с усмешкой заметил, что если они все же обзаведутся конями, то до Мидиграда не доедут и вовсе, так как по пути умрут с голоду — но Арна, признав правоту обоих, решила лошадей все же купить, сказав, что как-нибудь заработать по пути они сумеют.

Спустя неделю пути, когда Хайклиф остался далеко в стороне и позади, а рыцарь перестал ворчать по поводу того, что отряд сорвался незнамо зачем в Мидиград только из-за того, что у кого-то украли какой-то там древний меч, Арна на вечернем привале сообщила спутникам, что сегодня они доедят последнюю горсть кегета. Орогрим, вздохнув, отправился на охоту — поскольку Танаа не ела мяса, проблема пропитания встала в полный рост и орк хотел сэкономить кегет для нее.

Когда Грим вернулся, неся на плече двух крупных птиц, связанных за лапы, Мантикора как раз разворачивал карту.

— Ближайшее поселение — чуть больше, чем в дневном переходе от того места, где мы находимся. Там несколько деревень и замок.

— Если выйдем на рассвете — к ночи будем на месте, — пожал плечами Гундольф.

— На ночевку у нас денег хватит, а там, глядишь, и подвернется какой-нибудь заработок, — орк сбросил добычу на землю. — Кегет — Арне, мясо — нам, — уточнил он.

На рассвете, замерзшие и невыспавшиеся, путники направились к указанному Мантикорой замку.

— Знаешь, мне кажется, что насчет «замка» ты несколько преувеличил, — хмыкнул рыцарь, когда первые дома оказались на достаточном расстоянии, чтобы примерно разглядеть поселение.

— Ну зато здесь точно есть люди. А замок может оказаться и дальше, да и, скорее всего, окажется — на карте были указаны и деревни тоже. — Грим усмехнулся и пришпорил коня. Несчастный мерин, которому не повезло тащить на себе тяжеленного орка, неохотно перешел на медленный, ленивый галоп.

Около часа назад пошел сильный дождь, и все члены маленького отряда промокли насквозь. Сейчас ливень уже стих, но косые струи продолжали лить с неба, превращая землю под ногами лошадей в жидкую грязь.

До места путники добрались гораздо быстрее, чем рассчитывали, и скрытое тучами солнце только недавно ушло за горизонт.

Расположившееся на склоне холма поселение в серой пелене дождя казалось почти вымершим — только у ворот частокола можно было разглядеть несколько человек.

— А ворота-то закрыты, — отметил Талеанис, присмотревшись.

— Хотя еще не поздно, — добавил Гундольф, машинально поправляя меч на поясе.

— Не ночевать же на улице в такую погоду? Давайте подъедем и попросим нас впустить, — Танаа склонилась к конской шее, что-то шепнула кобыле на ухо — та перешла на галоп, довольно быстро нагнав орогримовского мерина.

— Сестренка, что-то мне не нравится это место! — крикнул орк. — Частокол высокий, и бойницы в нем есть. Ворота закрыты, хотя еще не ночь. Стража на воротах вооружена слишком хорошо для такой глуши.

— У нас все равно нет выбора. Едем.

Через десять минут отряд остановился у въезда в поселок.

— Кто такие и зачем пожаловали? — хмуро осведомился пожилой мужчина с длинной бородой, в мокром уже плаще поверх доспехов, также вызвавших недоумение и подозрение у мужской части отряда.

— Мы простые путешественники, — ответила Арна, улыбнувшись. Но, против обыкновения, ответной улыбки не получила. — Мы хотели бы остановиться на ночлег в вашем городе.

— Простые путники, говоришь, — стражник прищурился, окинув взглядом тяжелую секиру на поясе орка и мечи Гундольфа и Талеаниса. — Ну-ну. Видал я таких путников с большой дороге. Езжайте куда ехали.

— Мы устали с дороги и промокли. Мы не замышляем ничего дурного, поверьте — просто хотим переночевать под крышей, обсохнуть и поесть!

— Все говорят, что ничего плохого не замышляют! А потом дома горят! — Мужчина поднял арбалет. — Давайте, езжайте!

— Но…

— Ты что, не понимаешь? — Палец лег на спусковой крючок. — Я сказал — проваливайте!

На Арну и стоявшего рядом с ней Орогрима нацелились три арбалета — подошли другие стражники.

Орк опустил лапищу на рукоять секиры, чуть выдвинув ее из петли.

— Что здесь происходит? — раздался вдруг спокойный, властный голос.

К замершей у ворот компании направлялся незаметно вышедший из сторожки мужчина.

На вид ему было не больше сорока, хотя волосы его были полностью седыми. В светло-карих, почти желтых глазах отражались усталость и недоверие ко всему, чему только можно. Одет он был в простой кожаный колет, такие же штаны, и длинный плащ с капюшоном, сейчас накинутым на голову, но не скрывающим лица.

— Бродяги какие-то в город ломятся, — ответил пожилой стражник, махнув арбалетом в сторону Арны.

— Кто вы и зачем прибыли в графство Сайлери? — спросил седой, скользнув внимательным взглядом по каждому члену отряда.

— Путешественники, — повторила Танаа. — Проезжали мимо, попали под дождь. Мы просто хотим поесть и переночевать в тепле. Мы не разбойники, правда!

— Я вижу, что вы не разбойники, сударыня. Простите Найла за грубость, он всего лишь выполняет свой долг — мы не пускаем в город чужаков после захода солнца, — он учтиво склонил голову.

— Я уже поняла… Что ж, извините… — Арна обернулась к спутникам. — Поищем другое место.

— Постойте. — Седой сделал шаг вперед и поймал ее лошадь под уздцы. — Я пропущу вас. Пусть это против правил, но будем считать, что вы мои гости. Найл, старина, открой ворота, пусть они проедут.

— Спасибо! — Танаа улыбнулась, Орогрим опустил секиру обратно в петлю, а Гундольф убрал руку с рукояти меча.

— Не за что. Проезжайте.

— А вы не подскажете, где здесь можно остановиться?

— Таверна закрыта уже довольно давно, так что только если кто-то из жителей согласится вас принять. Что маловероятно. Я же сказал — не за что благодарить, — сухо бросил седой и, отвернувшись, ушел обратно в сторожку.

— Мне здесь не нравится, — тихо буркнул Орогрим, когда они ехали по главной улице и высматривали дома, в которых горел свет. — Слишком уж они подозрительные и неприветливые.

Отряд постучался уже в четыре дома. В первом им не ответили, в двух следующих — грубо рявкнули что-то, даже не открывая двери. Когда Арна постучала в четвертый дом, дверь отворилась — но тут же захлопнулась. Из дома пробурчали что-то вроде: «Нищим не подаем», Танаа попыталась объяснить, что они готовы даже заплатить за возможность переночевать под крышей и обсохнуть, но ее, похоже, уже не слушали…

— Мне тоже, — отозвалась девушка и поманила всех остальных ближе. — Я чувствую здесь страх и безнадежность. Ощущение неотвратимости и в то же время — готовность идти до конца, сражаться до самой смерти — и только до нее… Абсолютная безнадежность, и ни малейшего проблеска хоть каких-то положительных эмоций. Еще озлобленность — они настолько напуганы, что готовы кинуться на каждого, кто кажется хоть чем-то подозрительным, и разорвать его на части. — Арна замолчала, продолжая вслушиваться в фон поселка.

— Видимо, у них совсем пакостное что-то случилось, — пробормотал Грим.

— Я бы сказал — не случилось, а происходит. Даже прямо сейчас, — добавил Гундольф. — Я, конечно, чужие эмоции читать не могу, но Арна права — здесь в воздухе витает столько безнадежности и страха, что их невозможно не почувствовать. И это не последствия чего-то — это осознание того, что впереди что-то еще более страшное, чем то, что есть сейчас.

— Да, именно так. В общем, я не знаю, что происходит в этом поселке, но явно ничего хорошего…

За этим совершенно не жизнерадостным разговором путники добрались до городской площади. Конечно, площадь — это довольно громко сказано, просто довольно просторная вытоптанная поляна, с колодцем, несколькими крытыми прилавками в стороне и помостом в самом центре. С таких помостов, как правило, делают объявления, зачитывают какие-нибудь приказы и новые законы, и тому подобное, а перед помостом, на скамьях, сидят почетные жители городка или поселка, предоставляя остальным, не столь привилегированным, слушать стоя. В общем и целом, неплохой помост. Тем более что сработан он был на славу, из хорошего дерева, и явно прекрасным плотником.

Портило воображаемую идиллическую картину возможных городских собраний, после которых жители дружно расходятся по домам, обсуждая новости и делясь сплетнями, только одно. И, пожалуй, даже не портило — просто не давало столь пасторальной картинке вообще появиться пред чьим-либо внутренним взором, сколь бы не была богата фантазия.

Посреди помоста высилось еще одно детище того же талантливого плотника — прекрасная, прочная виселица с длинной перекладиной, на которой при необходимости можно было одновременно повесить до пяти человек.

Возле помоста собрались люди. Все хмурые, молчаливые. Без суеты и спешки расселись на мокрых скамейках, поправляя плащи и куртки. Приготовились ждать. Ни свойственного человеку извращенного возбуждения, предшествующего зрелищу чьей-то публичной смерти, ни сожаления о том, чья жизнь сейчас прервется, ничего такого. Только общая, единая на всех, мрачная удовлетворенность.

Четверо вооруженных мужчин выволокли на помост-эшафот двух приговоренных — человека лет тридцати, одетого в лохмотья, и бледную, но удивительно спокойную эльфу. Руки пленников были связаны за спиной. Их заставили встать на табуреты, деловито накинули петли на шеи…

Арну полоснуло чувством дикой, всепоглощающей ненависти, направленной на этих двоих. И спустя секунду — ощущением смутной опасности.

В этот момент взгляд огромных синих глаз эльфы встретился со взглядом Мантикоры. На миг в этой бездонной синеве мелькнула отчаянная мольба — но тут же сменилась почти презрительным спокойствием.

…Не дай боги ты — случайно, намеренно, своими руками или чужими, или даже просто бездействием своим, но погубишь хоть кого-то из эльфов — конец и тебе, и твоей расе…

Слова Маалинни огненными буквами вспыхнули перед глазами Талеаниса.

Даже просто бездействием своим. Если я позволю им убить эту эльфу, кем бы она ни была — проклятие может сработать…

Арна тем временем спрыгнула с лошади в жидкую грязь, неравномерно покрывающую все вокруг, и направилась к импровизированному эшафоту.

— За что вы их казните?

— Их поймали, когда они тайком пробирались в город, — ответил один из мужчин, затягивая петлю на шее эльфы.

— Только за это? — в ужасе выдохнула Танаа.

— Они лазутчики Птицы. — Невольный палач, нисколько не обремененный возложенной на него задачей, пожал плечами.

— Почему вы так в этом уверены? И о какой птице идет речь?

— Подруга, здесь все делятся на три категории: жители города, люди Птицы и чужаки, по странной прихоти Змея вошедшие в город и лезущие не в свое дело, — грубо бросил мужчина и ловко выбил табуретку из-под ног эльфы.

Мантикора бросился вперед, чуть не сбив с ног Арну, одним прыжком оказался на помосте и, молниеносно выхватив меч, обрубил веревку. Спасенная девушка скорчилась у его ног, впившись пальцами в горло.

— Кто дотронется до нее — умрет, — холодно предупредил он.

Орогрим выругался. Мужчины на помосте отступили на шаг и потянулись за оружием.

— Что здесь происходит?

Арна застонала. Ну вот, опять…

— Мне кажется, я сегодня задавал этот вопрос, и, мне кажется, я задавал его вам же! — воскликнул седой человек, носивший прозвище Змей, час назад пропустивший отряд в поселок. — Это так вы «не замышляете ничего дурного»? — с сарказмом спросил он, подходя к помосту.

— Талеанис, что ты делаешь? — Танаа бросилась к эшафоту.

— Она не должна умереть, — каким-то мертвым голосом произнес полуэльф.

— Взять их! — приказал седой, отступая на шаг.

Через мгновение отряд оказался в кольце — со скамеек поднялись жители, в их руках начали появляться ножи, топоры, а у кого-то — даже мечи.

— Подождите! Дайте мне сказать! — бросилась к Змею Арна, вложив в свои слова всю силу убеждения, на которую была способна.

Отчасти это подействовало — тот остановился, посмотрел на нее и поднял руку.

— Подождите. Пусть она скажет.

— Я не знаю, что нашло на моего друга, но я готова была сделать то же самое. Неужели вы действительно готовы убить всякого, кто просто войдет в город не по вашим правилам? Откуда такая жестокость? И почему вы так уверены, что эти двое несчастных — лазутчики какой-то Птицы? Я не понимаю вас…

Отчаяние и совершенно искреннее недоумение в голосе девушки, похоже, сумели задеть что-то в душе Змея.

— Сударыня, позвольте дать вам совет на будущее — никогда не лезьте в чужие дела. А если не лезть не можете, то хотя бы предварительно разберитесь, что происходит. А то рискуете попасть пальцем в небо, — криво усмехнувшись, проговорил он. — В другой ситуации я отдал бы приказ и вас всех вздернуть рядом с ними, но раз уж вы в городе по моей вине — я объясню, в чем дело. Вы говорите, мы казним не разобравшись? Так вот, эта эльфийская тварь — Нариллис, сука, резавшая наших жен и дочерей. Ей доставляет эстетическое наслаждение заживо разрезать на кусочки женщин, предварительно изнасиловав их в особо извращенной форме рукоятью меча. Я так понимаю, видеть вы не можете — что ж, я дам вам потрогать, какой формы эта рукоять, и даже покажу, где там находится скрытая кнопка, при нажатии на которую выскакивают шипы. Нет-нет, не бледнейте так — вы должны знать, кого пытаетесь защитить. И заметьте, я к ней милосерднее, чем она к моей жене и дочери — я приказал ее повесить, а не сделать с ней то же самое, что она сделала с моей семьей. Человек, который с ней — открыл ворота нашего второго города, впустив ночью людей Птицы, которые перебили всех, кто не согласен был признать Птицу своим повелителем. Из-за него погибли больше двухсот человек. Вы все еще готовы их защищать? Ваш друг все еще хочет спасти свою… родственницу по матери?

Такого не может быть… — вихрем пронеслась мысль. Арна повернулась к сжавшейся в комочек девушке, лежащей у ног Мантикоры, потянулась к ней через Астрал, пытаясь прочувствовать ее душу, — и едва сдержала сильнейший рвотный позыв.

— Талеанис… — тихо позвала Танаа, справившись с тошнотой. — Талеанис, отойди. Он говорит правду…

И, в подтверждение своих слов, она мысленно показала полуэльфу картинку, увиденную в памяти Нариллис — ту самую, что была описана Змеем.

Талеанис, с трудом подавив крик, отшатнулся.

Седому хватило секунды — мгновенно выхваченный из ножен меч прокувыркался в воздухе и вонзился в живот эльфы. Это послужило сигналом одному из стоявших на эшафоте мужчин — тот быстро выбил из-под ног второго приговоренного.

Талеанис стоял, оцепенев, и смотрел, как в нескольких шагах от него мучительно умирает эльфа. Представительница Перворожденных, чью гибель он допустил.

Змей быстро поднялся на помост, вытащил из содрогающегося в агонии тела меч, и быстрым, профессиональным движением снес Нариллис голову.

— Вот и все, — будничным гоном произнес он, словно бы говоря о чем-то повседневном, вроде забитого гвоздя. — А вы, господа, извольте последовать за мной. Как вижу, вы так и не нашли гостеприимного дома — что ж, вынужден сам предложить вам кров и пищу. Идем.

Мантикора медленно спустился с помоста, провожаемый почти ненавидящими взглядами жителей поселка. Арна мгновенно оказалась рядом с ним, положила руку на плечо и направила на полуэльфа поток спокойствия и тепла.

— Пожалуйста, пойдем, — еле слышно прошептала она. Талеанис безропотно подчинился, позволив взять себя за руку и увлечь за собой.

Дом Змея оказался не очень большим и довольно запущенным — сразу было видно, что здесь живет одинокий мужчина, практически не уделяющий внимания хозяйству. Слой пыли на многих вещах, грязный пол, куча хлама, сваленная в углу у незакрывающейся двери чулана, какие-то детали доспехов, валяющиеся в самых непредставимых местах, грязная рубашка, небрежно брошенная на пол возле кровати, видной в открытую дверь спальни… На столе — немытая посуда, в очаге — толстый слой золы, кочерга лежит прямо на полу.

— У меня тут немного не прибрано, но, я надеюсь, вас это не сильно смутит, — ухмыльнулся Змей, метким пинком отправляя под кровать валяющийся посреди комнаты нечищеный наплечник. — Зато сухо, а если растопить печь — будет еще и тепло.

— Я затоплю, — буркнул орк, присаживаясь на корточки у очага.

— А я немного разгребу стол, если вы не против, — добавил Гундольф.

Мантикора с отсутствующим взглядом пересек комнату, и сел прямо на пол у стены, невидяще глядя перед собой.

— Да, пожалуйста. Я поищу чего-нибудь поесть, — с этими словами седой скрылся за дверью, ведущей, судя по всему, на кухню.

Через полчаса в гостиной было тепло и даже относительно чисто — Арна с рыцарем и присоединившийся к ним через некоторое время орк успели навести порядок, пока хозяин дома копался в кладовой, а потом гремел посудой в кухне.

На вымытом столе стоял котелок с кашей с мясом, рядом на блюде — кусок солонины, нарезанные овощи в миске, лепешки и два кувшина самогона. Услышав, что Арна не пьет, Змей фыркнул, но притащил откуда-то стеклянную бутыль с соком.

Когда все утолили голод, а первый кувшин забористого самогона наполовину опустел, седой распустил ремень на животе и, откинувшись на спинку стула, обвел всех пронзительным взглядом желтых глаз.

— Ну что, господа путешественники, как вам в нашем славном Сайлери? — насмешливо поинтересовался он.

— Немножко неуютно, а так — замечательно, — язвительно отозвался Гундольф.

— Я не могу понять, что у вас происходит, если честно, — проговорила Танаа чуть смущенно.

— У нас? Да ничего особенного — так, война, убийства… все буднично… — Змей рассмеялся.

Арна почувствовала, что ее начинает наполнять гнев.

— Змей, вы же хороший человек. Вы искренне заботитесь о жителях этого городка, переживаете за них, делаете все, чтобы помочь им… и вы прекрасно понимаете, что мы тоже можем и хотим помочь! Зачем вы строите из себя невесть что? Зачем этот сарказм и эта издевка?

Внимательные глаза цепко впились в ее лицо.

— А зачем вам помогать нам? Не вижу никакой выгоды лично для вас. Да и как вы можете помочь?

— Не «зачем», а «почему». Потому что вы в помощи нуждаетесь, а мы в силах ее оказать. Мы ничего у вас взамен не просим, кроме приюта на то время, на которое нам придется здесь задержаться, — как можно холоднее сказала Арна. — Это первое. Второе — если вы расскажете нам, что здесь происходит, тогда и я смогу сказать, чем мы можем помочь. А пока что я даже не знаю, какого рода помощь вам требуется.

Змей помолчал, потом хлебнул еще самогона.

— Что ж, ладно. Слушайте. Никакого секрета в этом нет, так почему бы не поговорить? Еще три месяца назад все эти земли, принадлежащие графу Сайлери, вы бы не узнали. Цветущие сады, родящие поля, богатые дичью леса, чистые реки и зажиточные деревни… Райский край. Здесь хорошо родит земля, а в лесах и реках полно дичи и рыбы. Здесь давно не знали голода. Я покинул родные края двенадцать лет назад, едва мне минуло пятнадцать лет — хотел повидать мир, найти приключения, прославиться… в общем, всего того, чего может хотеть молодой и честолюбивый дворянин, по рождению вынужденный прозябать в пусть и богатой, но глуши. Да, не удивляйтесь так — мне всего двадцать семь лет, и мое настоящее имя звучит как Эстис де Карнэ, граф Сайлери.

Пространствовав два года, я остановился в Мидиграде. Я уже тогда неплохо владел мечом, да и мозги работали, как надо — я без труда вступил в Гильдию наемников, через пять лет дослужился до серебряного медальона и не имел ни малейшего желания останавливаться на достигнутом. Но два месяца назад мне пришло письмо от отца — мы с ним поддерживали связь уже несколько лет, да и бывал я здесь — еще шесть лет назад привез сюда жену рожать, а ей тут так понравилось, что она не захотела возвращаться в шумный и людный Мидиград. В письме отец просил меня как можно скорее прибыть в родной замок, и желательно — с сотенным отрядом хороших воинов, которых он, разумеется, готов оплатить. Отец никогда и никого не просил о помощи, он был слишком гордым человеком — а тут такое. Я встревожился, быстро поднял на коней один знакомый отряд наемников в сотню человек и помчался сюда. Увы, дорога заняла слишком много времени. Когда мы прибыли, я нашел наш замок захваченным, отца — повешенным на воротах, и первую встреченную мной по пути от Мидиграда деревню — сожженной дотла. Это было полтора месяца назад.

Я оставил отряд у замка, уже готовый штурмовать его, а сам помчался в ближайшую деревню — узнавать, что здесь происходит. Увы, на месте этой деревни я вновь нашел только пепелище — ее жители слишком усердно сражались за своего господина, то есть моего отца. Его любили все — слуги, крестьяне, соседи… его нельзя было не любить.

Я поскакал дальше. Следующая деревня встретила меня частоколом, и долгим допросом под прицелом арбалетов, пока не пришел староста деревни, узнавший меня. Он-то и рассказал мне о появлении Птицы.

Он пришел с юго-запада, со стороны Хайклифа. Высокий, тощий человек, похожий на париасца, но говорящий на имперском безо всякого акцента, да и бледный слишком для уроженца южных земель. Человек без имени и титула, носящий прозвище Птица, требующий, чтобы его звали лордом. Человек со стальными птичьими крыльями на шлеме. Великолепный воин, командир, и маг. Он пришел всего с горсткой бойцов, попросил у отца приюта — разумеется, он его получил. Птицу и его спутников накормили, выделили им комнаты, предложили собрать припасов в дорогу — он рассмеялся в ответ на щедрость моего отца и сделал ответное предложение — передать всю власть в этих землях Птице, отдать фамильный меч и печать и освободить замок для Птицы и его людей, оставив только слуг. Ах, да, еще он потребовал, чтобы последним приказом мой отец велел всем красивым девушкам от четырнадцати до восемнадцати лет явиться в замок для ублажения Птицы и его помощников.

Разумеется, возмущенный отец ему отказал. Тогда Птица убил его — отец был прекрасным фехтовальщиком, но годы сказались на его здоровье, а долгая мирная жизнь — на навыках, кроме того, клинок его противника был отравлен. Умирающего, его повесили над воротами на корм воронам.

Меч, перстень и печати Птица взял сам, всех верных отцу людей жестоко убили или запугали до такого состояния, что те дышать без приказа боялись. Девушек в замок привели силой. Их крики долетали до самой деревни — мужики не выдержали и пошли в замок с вилами и ножами. Через несколько часов деревню сожгли, спастись удалось двадцати людям из почти сотни.

В течение нескольких дней Птица и его люди разорили и сожгли еще три деревни. Те немногие их жители, которым удалось уцелеть, бежали в оставшиеся две, в одной из которых сейчас находитесь вы, а во вторую и прибыл я.

Выслушав все это, я сперва пытался не поверить — такого не могло произойти! Но мертвое тело моего отца на воротах уже моего замка, захваченного Птицей, и пепелища на местах деревень, мимо которых я проезжал, ясно говорили — это есть. Это случилось, хотя и не могло случиться.

Я чувствовал, что что-то не сходится, но никак не мог понять, что именно. И только когда староста деревни спросил, что привело меня в родные края, я понял — отец не мог написать то письмо, потому что тогда, когда оно было написано, его уже не было в живых! Письмо идет до Мидиграда две недели. Я со своим отрядом мчался сюда, меняя лошадей, по шестнадцать часов в сутки, мы добрались еще за две недели, и было это полтора месяца назад — к тому моменту эти земли были уже месяц как захвачены и отец был мертв. Стало ясно, что письмо написал Птица — и я задался вопросом, зачем ему тут понадобился сын убитого им графа, да еще и с сотенным отрядом отборных воинов.

В любом случае, приведенный мною отряд до сих пор оставался под стенами замка, и я покинул деревню, даже не увидев находившихся там жену и дочь. Вернувшись к замку, я с ужасом увидел, что отряда нет.

Видимо, меня заметили и узнали со стены. Ворота открыли, и опустили мост через ров — я еще подумал, что Птица, похоже, зачем-то всерьез подготовил замок к осаде, ведь когда я был здесь в последний раз, никаких рва и моста и в помине не было. Сейчас вы можете счесть меня дураком, я и сам был о себе именно такого мнения. Но тогда я, не помня себя от переполняющих меня гнева и боли утраты, погнал коня прямо в замок, не думая о том, что может меня там ждать.

А ждал меня там Птица собственной персоной. И мой отряд, уже присягнувший на верность ему, и его господину. Тогда-то я и понял, что Птица — маг. Правда, он очень странный маг — единственное, на что он способен, это подчинять себе людей. Те, кто на протяжении всей своей жизни были искренне преданы моему отцу — например, наш управляющий — теперь смотрели на этого подлого захватчика с немым обожанием и готовы были ради него принять даже самую мучительную смерть.

Птица сам вышел ко мне. И предложил добровольно принять сторону его господина в грядущей великой войне с империей и всем миром, которая обязательно завершится полной победой этого самого господина.

Я не знаю, почему я оказался невосприимчив к этой его магии. Не знаю, как мне удалось выжить, когда на меня бросились все, кто только мог. Я не помню, как выбрался на замковую стену, как бросился в ров с водой, как под градом стрел переплыл его, как потом бежал прочь от осиного гнезда, в которое превратился мой родной дом…

Пришел в себя я уже в деревне. Меня нашли в полумиле от нее, ночью, я был в бреду и пытался куда-то ползти… Но ранен не был. Вот только ночь та выдалась холодная, а я был весь мокрый после вынужденного купания во рву. Еще три дня провалялся в постели с лихорадкой, а потом, только встав на ноги, начал собирать людей.

В течение недели мы создавали видимость активных действий в той деревне, на самом же деле тайно ночами укрепляли эту, которой предстояло стать нашим оплотом. А когда мы почти закончили, в последнюю ночь перед тем, как нам оставалось только переправить сюда женщин, детей и стариков, а самим дать бой людям Птицы, нас предали. Эран, человек, которого я считал другом, и которого сегодня приказал повесить, ночью открыл ворота и впустил врагов в деревню.

Больше половины населения вырезали. Остальным удалось уйти, они успели покинуть деревню, когда запылали первые дома. Увы, мои жена и дочь в число уцелевших не вошли… Их истерзанные тела привязали к лошадям ипригнали к частоколу этой деревни. Когда я их увидел, я в первый момент подумал, что сейчас сойду с ума от горя. А в следующую секунду как отрезало — я равнодушно смотрел на тело любимой, изрезанное, изнасилованное, на растерзанную шестилетнюю дочку — и ощущал только холод и пустоту. Над их могилой я поклялся кровью, что не умру, пока не уничтожу Птицу.

С тех пор прошел месяц. Я не знаю, почему, но нас почти оставили в покое — раза четыре Птица присылал своих людей, они обстреливали деревню, которую мы гордо зовем городом, зажженными стрелами. Мы всегда выходили и давали им бой, и всегда побеждали — сейчас половина моих воинов вооружена их мечами и копьями, они лучше того хлама, что нашелся у нас, и лучше того, что в спешке ковали кузнецы, всю жизнь изготавливавшие только плуги и лопаты, да топоры. Что будет дальше — мы не знаем. Я хочу только одного — убить Птицу раньше, чем Птица убьет нас всех. Если он умрет — мои люди смогут вернуться к нормальной жизни, перековать оружие обратно на плуги и лопаты и понемногу возвращать жизнь на эти умирающие поля.

— Вот, собственно, и вся история. — Змей через силу улыбнулся. — Так как, вы все еще думаете, что можете нам помочь?

— Да, — лицо Арны приобрело ожесточенное выражение. — Мы сможем вам помочь. И мы поможем. Даю слово.

Глава VII ДИКИЙ ГОН

Кружа по комнате, они иногда молниеносно приближались друг к другу, обменивались серией ударов — и тут же вновь расходились. Вега старался беречь спину — любое слишком резкое движение руками отзывалось жгучей болью. Эльф, чье имя так и осталось неизвестным, прекрасно понимал, что противник ему достался очень сильный, тем более что за все время его пребывания в комнате даргел ни разу не повернулся к пленнику спиной, и лигист просто не знал о факте ожога.

Все мысли юного убийцы читались по его глазам. Просьба о возможности достойной смерти не была притворством или попыткой избежать гибели — он и правда всего лишь не хотел умирать просто так. Юноша уже приготовился к смерти и теперь ждал только достойной возможности ее принять.

Шаг вперед, стремительная атака, звон стали — и противники снова расходятся, продолжая движение по кругу.

Вега, с трудом парировав очередной выпад эльфа, резко отшатнулся назад.

Он ловил себя на мысли, что совершенно не хочет убивать молодого лигиста. Парень был хорош — и как воин, и просто по-человечески, то есть по-эльфийски. Сколько их еще таких? — с тоской подумал даргел. — Молодых и неопытных, которым запудрили мозги пропагандой свободы, которым, скорее всего, рассказали, какой негодяйкой и предательницей, да еще и чужой крови, была предыдущая глава Лиги и так далее… а они и поверили… юные, восторженные глупцы!

Убивать не хотелось совершенно. Просьбой о достойной смерти эльф ухитрился мгновенно снискать себе симпатию Рагдара и уважение Веги. Хотя и не думал ни о чем подобном, в этом де Вайл бы уверен полностью.

Шаг, пируэт, атака — тонкое лезвие эльфийского клинка летит к шее противника, даргел поворачивается боком, блокируя удар, атакует сам — но клинок не встречает сопротивления. Эльф делает несколько быстрых шагов назад, опуская оружие.

Следуя его примеру, Вега тоже остановился, хотя катаны не опустил.

— В чем дело? — непонимающе спросил он.

— Я прошу другого противника, если это возможно, — чуть прерывающимся голосом проговорил эльф, глядя за плечо следователя.

— Почему?

— Вы ранены, причем серьезно. Если мне удастся победить, это будет нечестно. Если же я проиграю — это будет позором, — отчеканил эльф.

— Парень, а что ты с такими принципами делаешь в Лиге наемных убийц? — в голосе Рагдара слышалось изумление.

— Семейная традиция, — прозвучал короткий ответ. — Меня никто не спрашивал.

— Как твое имя и кто были твои родители? — Алиссара явно заинтересовалась.

— Я — Найларин Кольтера. Отца я не знаю, мою мать звали Элаинната Кольтера.

— Предательница, переметнувшаяся на сторону Вилейана, едва поняв, что он победит, — Янатари презрительно фыркнула.

Эльф зло сощурился, перетекая в боевую стойку. И вопросы о том, кто станет его следующим противником, отпали сами собой.

— Не вам, госпожа, говорить о предательстве! — яростно выпалил Найларин, стремительно атакуя. Алиссара легко отвела его клинки в сторону и быстро полоснула самым кончиком меча по щеке.

— Да что ты говоришь, — усмехнулась она.

Эльф обернулся и вновь бросился в атаку.

— Это вы отвернулись от Лиги, как только эльфы посмели заговорить о чем-то, что не укладывалось в рамки ваших личных желаний!

— Да что ты говоришь, — повторила девушка. Лезвие распороло воздух в дюйме от шеи Найларина. Второй удар он заблокировал и тут же бросился в контратаку.

— Это вы убили прежнего Идущего в Тенях! Это вы позаботились о том, чтобы получить власть над Тенью обманом и убийством! — Атаки юноши становились все более стремительными… и более предсказуемыми.

— Ложь! — Алиссара тоже начала злиться — но в отличие от своего противника, она все еще держала эмоции под контролем. — А то, что этот ваш Вилейан презрел все вековые традиции, то, что он принимает заказы на убийство эльфов и детей — это не предательство?

Вега же с интересом наблюдал за ходом поединка.

— А то, что вы в течение десяти лет заставляли Лигу работать практически на империю только ради вашего высокопоставленного любовника — это что?

— Что? — от голоса Алиссары страшно на миг стало даже Веге. — Да как ты смеешь! Я…

— Стоп! — Даргел шагнул вперед, парируя и отбивая с одной стороны — атаку Янатари, с другой — удар юного эльфа. — Вам не кажется, что вы ведете себя, как маленькие, глупые дети? Послушайте друг друга и сравните с той информацией, которая у вас имеется. А потом как следует проанализируйте полученное — уверяю вас, результат будет поразительный.

— Я не желаю говорить с предательницей! — эльф почти перешел на крик. Янатари, внезапно успокоившись, выпрямилась, сжимая оружие.

— Вега, я тебя прошу — отойди, — холодно проговорила она.

— Нет.

Дзинь!

Оконное стекло разлетелось на кусочки, стрела свистнула над головой Алиссары и вонзилась в дверь.

— Все в коридор! — крикнул Вега, молнией метнувшись к эльфу.

Но он не успел. Еще одна стрела, влетевшая в проем окна, ударила юного лигиста в грудь — тот рухнул на пол. Следователь, выругавшись, ударом ноги сбил на пол подсвечник, комната погрузилась в темноту.

На первом этаже, в зале, их уже ждали. Пятеро эльфов с луками синхронно спустили тетивы, лишь только Киммерион и Рагдар, бежавшие первыми, оказались на лестнице. Некоторые стрелы удалось отбить, но четыре нашли свою цель — варвар был дважды ранен в ногу, скрипачу стрелы вонзились в плечо и бок. А лигисты уже снова целились.

Ни Ким, ни Рагдар не сумели заметить Вегу. Даргел в прыжке пролетел над их головами и приземлился в самой гуще нападающих. Несколько секунд — и эльфы один за другим попадали замертво.

Де Вайл вырвал несколько стрел из ран и бросился к выходу.

— На конюшню, скорее!

Лишь бы они не тронули лошадей, мелькнула мысль.

Он в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от выхода из таверны, распахнул тяжелую дверь — и едва успел ее захлопнуть. Снаружи недовольно загудели вонзившиеся в дерево стрелы.

Киммерион уже устроился у окна с луком. Быстро выглянул, оценил расположение противников — и спрятался обратно. Положил стрелу на тетиву, на миг высунулся, выстрелил — и тут же спрятался обратно.

В дверь глухо ударило что-то тяжелое.

— Столы к двери! — заорал следователь, хватая первую попавшуюся под руку тяжелую скамью.

Забаррикадировались быстро. Ким и Алиссара продолжали стрелять из окон.

— Долго все равно не продержимся, — крикнул Рагдар, уже успевший оценить количество нападавших.

— Как только они догадаются использовать зажженные стрелы — нам конец, — отозвалась Алиссара.

Эти слова оказались словно бы сигналом для нападавших — спустя пару секунд в окна полетели стрелы, наконечники которых были обернуты промасленными подожженными тряпками.

Зал таверны моментально наполнился удушливым дымом, за стойкой что-то с грохотом разлетелось на куски, пламя весело побежало по стенам…

Вега медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.

— Рагдар, по моему сигналу открывай дверь и сразу закрывай ее за мной. Как только на улице все стихнет — бегом к конюшне. Сумки взяли?

— Да. Что ты задумал?

— Неважно. Молитесь, чтобы у меня получилось. Рагдар, открывай!

Дверь распахнулась буквально на секунду — даргелу этого хватило.

Сила текла по венам вместо крови. Не столько услышав, сколько почувствовав, как за его спиной захлопнулась дверь, он выпрямился и посмотрел на врагов. В него полетели стрелы — но все они вспыхнули черным огнем в полуфуте от де Вайла.

Прыжок — он замирает на миг среди нападающих. Несколько слов на языке, никогда не звучавшем в этом мире, — и полдесятка эльфов падает замертво, сраженные молниями. На секунду даргел замер в боевой стойке — левая катана обратным хватом, чуть опущена к земле, правая — перед собой почти горизонтально.

А потом он пошел в атаку.

К тому моменту, как на улице все стихло, в зале таверны дышать было почти нечем. Алиссара скорчилась у двери, прижимая к лицу пропитанный водой платок, Рагдар хрипло дышал, вжимаясь в стену. Пламя подступало все ближе — первые стрелы попали в запасы алкоголя, и сухие бревна здания были мгновенно охвачены огнем, поддержанным разлитым по полу спиртом. Киммериона в дыму видно не было.

Дверь распахнулась неожиданно. На пороге возник Вега, с головы до ног залитый своей и чужой кровью.

— Быстро, за лошадьми! — прохрипел он.

Варвар и эльфа не заставили себя уговаривать.

— Ким, где ты? — крикнул даргел, пытаясь хоть что-то разглядеть в дыму пожара.

Гибкая тень скрипача мелькнула справа, эльф вылетел на улицу, чуть не сбив следователя с ног. У него на руках заходился криком маленький ребенок.

— Дочь погибших хозяев, — бросил Ким в ответ на непонимающий взгляд следователя. — Я не оставлю ее здесь.

— Хорошо. Бежим!

Спустя минуту кони бешеным галопом несли отряд прочь от полыхающей таверны.

Во главе отряда летел жеребец Алиссары, прикрывал отступление Вега.

Миль через десять Янатари немного придержала коня, оглянулась.

— Кажется, погони нет.

— Я бы на это не сильно рассчитывал, — бросил подъехавший даргел. — Я кожей ощущаю опасность.

Он окинул быстрым взглядом весь отряд, оценивая боеспособность каждого. Меньше всего досталось эльфам — Ким был почти цел, не считая уже привычно регенерирующих ран на плече и в боку, Идущая в Тенях и вовсе отделалась скорее даже не раной — глубокой царапиной на предплечье. Рагдар был ранен серьезнее, но, помня о регенерации оборотня, его состояние опасений не вызывало. В целом, мы дешево отделались и сможем еще дать отпор, — подумал де Вайл. О своих повреждениях он пока что предпочитал не задумываться.

Ребенок на руках Киммериона вдруг завопил. Судя по тому, как оторопел скрипач, глядя на орущий комочек у него на руках, ему никогда до этого не приходилось иметь дел с маленькими детьми.

Тут же подъехала Алиссара, улыбнулась — и внезапно неуловимо преобразилась. Куда делась жесткая, умелая убийца? Молодая и очень красивая эльфийская женщина протянула руки, принимая у опешившего Кима малыша, прижала к себе, тихонько что-то прошептала на эльфийском — ребенок тут же перестал кричать и потянулся ручками к Янатари, радостно гугукая.

— И что мы теперь будем с ним делать? — с тоской поинтересовался даргел.

— С ней. Это девочка, — поправила его Алиссара. — Ну не оставлять же маленькую эльфу здесь?

— Эльфу? Подожди, у нее же родители — люди! — настал черед Веги удивляться.

— Не знаю, у кого она там была, но девочка — чистейшей эльфийской крови, — твердо заявила Идущая. — Да и кем бы она ни была, оставлять ее здесь — ни в коем случае нельзя. Нам просто придется взять ее с собой.

Следователь тихо зарычал.

— У нас и так почти нет шансов!

— Мы не можем бросить ее.

И по ее голосу де Вайл понял, что любые аргументы абсолютно бесполезны.

Подъехав поближе к Алиссаре, Вега внимательно посмотрел на ребенка. И, правда, эльфа — ушки были длиннее, чем у людей, и с заостренными кончиками, да и разрез глаз совершенно не человеческий.

— Ладно, поехали. Лошади немного отдохнули, а за нами еще может быть погоня.

Видимо, в эту ночь нельзя было говорить ни о чем плохом. Потому что все сказанное сбывалось в течение нескольких минут.

Едва кони перешли с рыси на галоп, как Ким вдруг встрепенулся, прислушался…

— За нами около пятнадцати лошадей, — тихо бросил он Веге. — Их кони свежие, хорошо отдохнувшие. Нам не уйти.

— Значит, примем бой, — просто ответил тот.

— Ребенок и Алиссара, — напомнил эльф.

— О них позаботится Рагдар, — даргел понизил голос до шепота. — Наше дело — остановить погоню.

— Хорошо.

Вега пришпорил коня и нагнал варвара.

— Дружище, пожалуйста, присмотри за Алиссарой. Мы с Кимом задержимся ненадолго.

— Я с вами, — лгать северянину было абсолютно бессмысленно — он прекрасно понял, что задумали Вега с Кимом, да и острый слух оборотня уже сообщил ему о приближающейся погоне.

Но следователь отрицательно покачал головой.

— У нас есть шансы и вдвоем. А у нее, да еще и с ребенком, без твоей помощи шансов нет. Я тебя прошу.

— Обещай, что вы вернетесь, — после недолгой паузы проговорил Рагдар.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — уклончиво ответил де Вайл.

— Береги себя! — оборотень что есть силы подстегнул коня, зарычав ему на ухо. Бедное животное вытаращило глаза и помчалось с такой скоростью, будто все волки мира гнались за ним по пятам.

А даргел остановил коня и спешился. Спустя полминуты к нему присоединился Киммерион.

— Это не лигисты, — бросил он, спрыгивая с седла. — Это эльфы из Лесной стражи. Так что у нас есть шансы.

— Я надеюсь… — Вега хрипло усмехнулся.

— Помня о том, как ты разделал отряд, карауливший нас во дворе…

— Забудь. Я такое не повторю… по крайней мере, в ближайшее время.

— Значит, справимся теми силами, что есть, — эльф пожал плечами и принялся разматывать поперек дороги, от дерева до дерева, прочную веревку. Следователь, хмыкнув, взял второй конец веревки.

Закончили они вовремя — конский топот приблизился. Ким быстро влез на ближайшее дерево, де Вайл взобрался на низкую ветку на противоположной стороне дороги.

Из-за поворота показалась погоня.

Когда первые лошади врезались грудью в веревку и попадали, давя тех всадников, что оказались недостаточно расторопны, на несколько секунд воцарилась суматоха. Этим друзья и воспользовались…

Сражение было коротким и достаточно кровавым. В суматохе эльфы не сразу разобрались, что происходит, а когда разобрались — их отряд уменьшился почти наполовину. Киммерион и Вега не ставили себе целью убивать противников — достаточно было просто лишить их возможности продолжать погоню.

После боя они поймали семь лошадей — остальные разбежались — и уже на свежих конях помчались за унесшимися вперед Рагдаром и Алиссарой.

— Вы вовремя! — поприветствовал друзей северянин.

Он стоял у обочины, печально разглядывая загнанную лошадь, которая с хрипами издыхала, лежа на боку в дорожной пыли.

— Мы старались, — пробормотал Вега. — Давайте, по коням! Я все еще чувствую опасность! Хотя уже не так близко.

Алиссара и Рагдар не заставили себя упрашивать — через минуту отряд вновь несся по дороге, навстречу восходящему солнцу.

Бешеная скачка продолжалась еще несколько часов — приостанавливались только несколько раз, переходя на шаг и рысь, чтобы дать лошадям отдохнуть. Янатари несколько раз предлагала сделать короткий привал, чтоб хотя бы дать всем возможность перевязать раны — но Вега, помня о регенерации Кима и Рагдара и о том, что сама эльфа ранена, по сути, не была, отказывался.

Время близилось к полудню, кони шли быстрым, ровным галопом. Даргел вырвался чуть вперед — что его и спасло. Если бы он по-прежнему замыкал небольшую кавалькаду, то все могло бы кончиться намного печальнее.

А так Алиссара успела заметить, что следователь как-то неровно сидит, и вообще — чуть ли не сползает с седла. Позвала его по имени — но тот не откликнулся. Тогда эльфа пришпорила коня и догнала Вегу, благо ребенка сейчас вез Киммерион.

Пальцы де Вайла судорожно вцепились в гриву лошади, глаза были закрыты.

Идущая поймала жеребца за свободно болтающийся повод, махнула рукой, делая всем знак остановиться. Первой же спешилась, осторожно потянула даргела за руку — тот бессильно сполз с седла и рухнул ей на руки. Он был без сознания.

Раны, полученные Вегой за эту ночь, сами по себе и каждая по отдельности, были не опасны для него, учитывая поразительные регенерационные способности организма и потрясающую выносливость. Но все вместе, плюс постоянная боль от кошмарного ожога на всю спину, плюс чудовищная кровопотеря, плюс просто общая вымотанность… все это сделало свое дело.

На привал остановились в полумиле от дороги — это расстояние Рагдар и Киммерион по очереди несли командира на руках. Тот слабо стонал, но в себя не приходил — что, наверное, было к лучшему.

Костер разводить не стали. Алиссара и Ким обработали раны Веги, перевязали его. Рагдар вяло пошутил, что теперь и рубашка не нужна — даргел был обмотан бинтами от пояса и запястий до самой шеи. Быстро распределили дежурства и собирались было ложиться спать, но не тут-то было… Маленькая эльфа, всю бешеную скачку ухитрившаяся сладко проспать, внезапно проснулась и подала голос.

— Да что с ней такое? — устало спросил Ким, качая девочку на руках. Ребенку нравилось, но кричать она не переставала.

— Она, наверное, голодная… — проговорила Алиссара. — Проклятие, чем же нам ее кормить?

Рагдар, ни слова не говоря, взял кружку и направился к лошадям. Вернулся он спустя пятнадцать минут, неся примерно полкружки теплого молока.

— Кобылье, но ей и такое сейчас пойдет, — сказал он, протягивая емкость Янатари. Наткнулся на удивленный взгляд, пояснил: — Я еще раньше заметил, что одна из кобыл не так давно ожеребилась, так что пока молоко будет. Но этого мало для ребенка…

— Доживем до послезавтра — подумаем, чем еще ее кормить, — пробормотал Ким, засыпая. Его дежурство было следующим, и эльф хотел хоть немного отдохнуть.

Здесь было темно. Темно и очень тихо. Вега до рези в глазах вглядывался в окружающее пространство, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь — безрезультатно. Воздух был вязкий и влажный, и дышать было неприятно.

— Что за гадость, — пробормотал он.

Постояв на месте минут пять и убедившись, что ничего не происходит, следователь пошел вперед — все же лучше, чем ждать непонятно где непонятно чего.

Шел он долго… хотя наверняка сказать не мог, очень уж сбивалось здесь ощущение времени. Наконец туман начал рассеиваться. Шаг, еще один — и Вега внезапно вышел на горное плато, залитое лучами заходящего солнца.

Сидевший в нескольких шагах от него на камне серый эльф обернулся — даргел узнал Кирандрелла.

— Вега! Наконец-то! — глава магического отдела Тринадцатого департамента вскочил, шагнул к следователю, но тот благоразумно отступил назад, чувствуя, как прохладный и густой туман вновь касается затылка.

— Не надо резких движений, пожалуйста, — на всякий случай сказал он эльфу.

— Хорошо, хорошо, как скажешь… — Кирандрелл вернулся к своему камню.

— Это ты меня сюда вытащил?

— Ну… вообще-то я пытался прийти в твой сон. Но не уверен, что все получилось так, как должно было получиться… — Маг задумчиво огляделся. — В общем, главное, что я тебя все же нашел!

— Это я тебя нашел.

— Неважно!

— Что ты хотел? — оборвал Вега эльфа.

— Узнать, что там у тебя происходит. Александр уже три недели рвет и мечет и обещает сделать с тобой что-нибудь противоестественное, когда ты вернешься.

— Тогда я не вернусь, — даргел пожал плечами. — Логично?

— Нет-нет, ты все же возвращайся. Александр, конечно, в гневе страшен, но он отходчивый… Так что ничего страшного не случится.

— Ага, конечно… Это по его приказу ты меня разыскивал?

— Нет, — Кирандрелл тут же стал абсолютно серьезен. — Я тебя сам искал, Здравович не в курсе.

— И зачем?

— Я просто хотел узнать, как там моя сестра, — тихо признался он.

Следователь помолчал.

— Настолько в порядке, насколько это возможно, — наконец заговорил он. — Ненавидит Здравовича, злится на тебя, но полна решимости идти до конца.

— Она тебе все рассказала?

— Да.

Теперь настал черед эльфа молчать. Вега тоже не торопился что-либо рассказывать, и магу пришлось заговорить первым.

— Ты решил сам ей помочь? Без ссылок на Александра, которые для нее слишком… болезненны?

— Как ты догадался? — прозвучало почти без сарказма.

— Я не так плохо тебя знаю, как может показаться, — спокойно отозвался Кирандрелл. — У тебя благородное сердце, как бы ты ни казался выглядеть полным отморозком.

— Спасибо на добром слове. Ты расскажешь Александру о том, что говорил со мной?

— Нет. Я просто скажу, что мне удалось выяснить, что ты в порядке и Алиссара — тоже.

— Спасибо, — после короткого молчания сказал Вега.

— Тебе спасибо.

Даргел кивнул и, развернувшись, ушел в туман.

Идти уже порядком надоело. Чтобы хоть как-то развеяться, он начал насвистывать какую-то песенку. Окружающее пространство не менялось уже очень давно — все та же темнота, сырой густой туман и совершенно гладкая дорога — если это была дорога. Потому, когда под ногами откуда-то взялась коряга, Вега совершенно закономерно споткнулся об нее и полетел на землю… стоп, на землю?

Да, это была земля. Туман, темнота и каменная дорога рассеялись без следа. Даргел осторожно перевернулся на спину, потом сел и огляделся.

Сколько хватало зрения, вокруг расстилалась сырая, словно бы свежевспаханная земля. Ни холмов, ни гор, ни деревьев, ничего — только рыхлая, черная почва.

— Доброго времени суток, — раздался за спиной следователя спокойный, доброжелательный голос. Очень знакомый голос. Вега вскочил на ноги и резко обернулся.

Александер Валлентайн стоял в десяти шагах от него, задумчиво изучая набалдашник своей трости.

— Опять вы…

— И когда это я успел вам надоесть, господин де Вайл? — насмешливо поинтересовался Александер.

— Одного раза хватило, — огрызнулся даргел.

— Разве? Мне казалось, что господин Вернер все же погиб, хотя вы и знали, когда и как это произойдет, и вполне могли предотвратить этот… несчастный случай, — жесткий тон Валлентайна совсем не вязался с тем, как он говорил до этого.

— Вы хотите сказать, что все, что я тогда видел — произойдет в реальности?

— Я хочу сказать только то, что я говорю. Как это трактовать — дело ваше.

— Что вам от меня нужно?

— Нет, Вега, что вам от меня нужно? — Александер вдруг оказался совсем близко, его внимательные серые глаза, казалось, видели следователя насквозь.

Сперва он хотел естественным для себя образом огрызнуться и заявить, что в помощи не нуждается, а потом… потом перед внутренним взором Веги встало заплаканное личико маленькой эльфы, полные боли глаза Алиссары, перекошенное яростью лицо Рагдара, умоляющий взгляд Киммериона… И даргел, жестко придавив собственную неуемную гордость, чуть склонил голову.

— Помощь. Мои друзья в беде, я должен им помочь, а сам… не в лучшем состоянии.

Валлентайн изумленно вскинул бровь и вдруг улыбнулся — очень по-доброму.

— Друг мой, вы делаете успехи. Я уже почти горжусь вами, — и, не обращая внимания на изумленный взгляд де Вайла, протянул ему… кость. Маленькую белую косточку — кажется, собачью. — Когда станет совсем плохо — сломайте. Что-нибудь, да будет.

— А почему кость? — только и спросил Вега. Сил удивляться уже не было.

— Я же некромант, — Александер вновь улыбнулся. — Что мне еще зачаровывать, если не кости? А теперь — идите. Ваши друзья уже волнуются, что вы так долго не приходите в себя. До встречи, друг мой.

— До встречи, — пробормотал следователь, теряя сознание — только для того, чтобы тут же очнуться уже в реальности.

Ощущение тела ему не понравилось. Пара сломанных ребер — ерунда, к вечеру срастется. Многочисленные мелкие раны уже почти полностью регенерировали, а вот глубокие обещали еще пару дней доставлять определенные неудобства. Но все это было ерундой в сравнении с дикой, неунимающейся болью в спине.

Он осторожно открыл глаза, осмотрелся. Небольшая полянка в лесу, со всех сторон прикрытая густым кустарником. Алиссара и Рагдар спали, маленькая эльфа — тоже. Ким сидел, прислонившись спиной к дереву, и штопал порванную куртку, временами бросая взгляд на Вегу.

— Очнулся? Наконец-то, — эльф выдохнул с облегчением. — Как ты?

— Омерзительно. Дай воды, пожалуйста…

Напившись при помощи скрипача, даргел осторожно сел. Спина отзывалась болью на каждое неосторожное движение… впрочем, на осторожное — тоже.

— Где мы, как мы здесь оказались, и вообще — что произошло? — спросил он скрипача.

— Где-то в эльфийском лесу. Ты потерял сознание, когда мы еще ехали. Когда Алиссара это заметила, остановились на отдых. Отошли от дороги, спрятали лошадей, перенесли сюда тебя. Наша эльфа пошепталась с деревьями и кустами, и они любезно согласились нас спрятать. Так что у нас есть еще сутки на то, чтобы хоть немного отдохнуть и подлечить раны.

— Ясно. Что ж, могло быть и хуже… — Вега внимательно посмотрел на Кима. — Знаешь, что, ложись-ка ты спать. Я уже проснулся и пока что спать больше не хочу, так что вполне могу покараулить.

— Что-то я сомневаюсь, что из тебя сейчас особо ценный боец, — усмехнулся эльф.

— Зря сомневаешься.

— Да нет, в том, что ты сможешь драться, я уверен — в конце концов, видел, в каком состоянии ты сражался. Но вот что ты после еще одной драки будешь способен делать хоть что-то — в это, прости, не верю. Алиссара не зря тебя штопала час и извела половину всей аптечки, чтобы ты за раз все это пустил насмарку.

Даргелу пришлось признать правоту Кима. Но сдаваться он тоже не собирался.

— Допустим, драться я не буду. Но вот покараулить могу. Если что — сразу разбужу тебя. Так что ложись и спи.

Дальше упрашивать скрипача не пришлось — спустя минуту он уже спал, иногда вздрагивая во сне.

Только когда Ким заснул, Вега наконец решился разжать кулак.

На ладони белела маленькая косточка.

Глава XIII ПОДАРОК ДЛЯ ЛОРДА

Чуть пошатываясь от выпитого самогона, Мантикора вышел на улицу. Опустился на скамью у дома, подставил лицо холодным струям дождя.

В голове нестройным роем надоедливо жужжали обрывки мыслей. Они смешивались, без того рваные и нечеткие образы накладываясь друг на друга, вовсе теряли хоть какой-нибудь смысл.

Талеанис ждал чего-нибудь. Хоть чего-то, что поможет внести ясность в происходящее и даст хоть какую-то определенность.

Сработало ли проклятие? Жива ли Лианна? Зачем Раэл'а'Раину полуэльф? Для чего Растэн отдал ученику этот меч? Почему Маар-си до сих пор ничего не передал и даже не пытался с ним поговорить, хотя с того вечера, когда париасец планировал выйти на связь, прошло уже больше трех дней?

Внезапно ответ на последний вопрос пришел сам собой, и Мантикора едва удержался, чтобы не расхохотаться над собственной глупостью. Маар-си не мог с ним связаться, кольцо обеспечивало одностороннюю связь! Тут же Талеанис побледнел от страшной мысли — а что, если слуга Левиафана решил, что Мантикора предал его, и что-нибудь сделал с Лианной?

Опьянение слетело, будто полуэльф бросился в ледяную прорубь. Он схватился за кольцо и дрожащими пальцами повернул камень.

Ответ пришел не сразу, и за эти несколько минут он едва не поседел.

— Ушам своим не верю, неужели я в самом деле имею удовольствие вновь слышать вас, господин Талеанис! — Приглушенный голос париасца был полон ядовитого сарказма.

— Простите. Я не мог с вами связаться по некоторым обстоятельствам, — напряженно проговорил Мантикора, судорожно оглядываясь и едва сдерживаясь, чтобы не спросить сразу, жива ли Лианна.

Видимо, Маар-си почувствовал его страх и, к удивлению полуэльфа, успокаивающе проговорил.

— Не волнуйтесь, лорд Левиафан занят своими делами, и Лианна пока что цела и невредима, и даже в относительной безопасности. А раз вы вышли на связь и, как я понимаю, отнюдь не планируете в одностороннем порядке разрывать наш договор, то она и останется в безопасности.

— Спасибо… — выдохнул Талеанис, на миг и в самом деле испытав к парнасцу почти что благодарность.

— Итак, я слушаю. Где вы сейчас находитесь и что произошло за это время?

— Мы в каком-то городке — я не помню его названия — находящемся неподалеку от тракта. Направляемся в Мидиград. Все члены отряда живы и здоровы. Из-за отвратительной погоды Арна решила, что мы задержимся здесь немного, пока не закончится полоса дождей.

— Ого, сколько всего нового! — воскликнул Маарси. — Хорошо, а теперь давайте по порядку. Почему отряд изменил маршрут, что вам еще удалось узнать о планируемых Арной и Гундольфом действиях против Левиафана и что лично вы собираетесь предпринять далее.

— Отрядом командует Арна, как бы странно это не звучало. Орк и рыцарь слушаются ее почти во всем, хотя между ней и Грифоном порой бывают некоторые размолвки. Арна и решила, что мы отправимся в Мидиград, а потом уже — в Хайклиф. Она говорила что-то о том, что до встречи с Гундольфом сама собиралась в столицу и потому, выбирая между Хайклифом и Мидиградом, она выбрала Мидиград. Что касается планов действий против Левиафана, то если даже таковые имеются, я об этом ничего не знаю. Мне не очень-то доверяют. А я сам планирую пока что следовать с отрядом, в надежде на то, что все же смогу получить какую-либо информацию об их дальнейших планах.

— Даже так… Что ж, хорошо. Следуйте за ними, и в особенности присматривайте за девушкой. И вот еще что — если встретится вам на пути графство Сайлери, объезжайте его как можно дальше.

— Да как скажете, — деланно равнодушным тоном проговорил ничуть не удивленный Мантикора — он подсознательно ждал чего-то в этом духе. — А чего такого в этом графстве?

— Ничего особенного для вас, а вот ваша спутница может кинуться защищать несчастных и обиженных, — усмехнулся париасец. — А это уже может повлечь за собой неприятности для всего отряда, включая вас… и, следовательно, для маленькой госпожи Лианны. Свяжитесь со мной, когда будут новости… или же через два дня, даже если новостей не будет.

— Хорошо.

Связь прервалась.

Талеанис медленно провел ладонями по лицу. Раз с Лианой все в порядке — то можно немного успокоиться. Вот только проклятие…

— Я не помешаю? — внезапно прозвучавший рядом голос заставил его вздрогнуть.

— Я не слышал, как ты подошла, — сказал он стоящей рядом Арне.

Холодная хватка страха сжала сердце полуэльфа — что, если Танаа слышала его разговор с Маар-си?

Почему он то и дело начинает так меня бояться? — вскользь подумала Арна. Танаа уже не в первый раз замечала, что иногда, когда она бесшумно приближалась к нему, Талеанис нервно вздрагивал, и от него начинали исходить волны тщательно сдерживаемого страха.

Не услышав отрицательного ответа — как, впрочем, и положительного — Арна опустила руку на плечо Мантикоры.

— Я хотела бы с тобой поговорить. Давай отойдем под крышу, если ты не против — моя одежда только успела высохнуть, и мне бы не хотелось опять промокнуть до нитки, — улыбнулась она.

— Можно и под крышу, — тяжело вздохнул тот, поднимаясь. Ничего хорошего от Арниного «желания поговорить» он не ждал.

— Талеанис, что произошло сегодня на площади? — тихо спросила Танаа, усаживаясь на ступеньках крыльца, под козырьком, защищающим от воды.

— Что ты имеешь в виду? — ответил вопросом на вопрос полуэльф, стараясь протянуть время и придумать хоть какое-то связное объяснение.

— То, что ты бросился спасать эту эльфу, даже не попытавшись выяснить, что происходит и за что ее казнят.

— Ты говорила, что тоже готова была сделать то же самое.

— Сперва я бы попыталась выяснить хоть что-нибудь.

— У меня не было времени на выяснения — у нее выбили опору из-под ног.

Арна помолчала, собираясь с силами.

— Талеанис, позволь, я буду откровенна? — негромко начала она. — Я хочу тебе помочь. И я хочу тебе доверять. Для того чтобы тебе доверять, я должна хотя бы примерно знать, чего я могу от тебя ожидать. Сегодняшний твой поступок поставил под удар весь наш отряд — я не виню тебя, так как не сомневаюсь, что были веские причины поступить так, как ты поступил. И не надо говорить о том, что я на твоем месте поступила бы так же… Безусловно, поступила бы. Но я иначе выросла, и я иначе воспитана. Для тебя убивать — это норма жизни. Ты воин, ты был наемником, ты рос среди орков — и для тебя совершенно нормально убивать, защищая свою или чью-то жизнь, или по приказу, или еще как-то… Для меня убийство — неприемлемо. И спокойно смотреть, к примеру, на казнь, я тоже не могу. Мой учитель не раз говорил, что у меня еще будут из-за этого проблемы… но я все равно не могу. Так что то, что вмешалась бы я — это естественно и понятно. А вот то, что ты бросился спасать незнакомую эльфу, прекрасно понимая, чем это может грозить твоему отряду, — это уже странно. Поэтому я спрашиваю — почему ты, рискуя своей и нашими жизнями, попытался ее спасти? Я чувствовала, даже после того, как ты понял, что она собой представляет, ты какой-то частью себя не хотел, чтобы ее убивали. Почему? Я не верю, что дело в трепетном отношении к эльфийской расе, полуэльфам оно не свойственно… по вполне понятным причинам. Также я не верю в шутливое предположение Эстиса о внезапно вспыхнувшей любви к демону в обличии ангела. Так почему? — Арна, выдохнув, умолкла. Талеанис ощущал, что все чувства Танаа сейчас направлены на него, что ей станет известно о любом его колебании и о любой его лжи.

Оставалось только одно — сказать правду.

— Этот твой рыцарь-Грифон на днях хвастался, что смог бы разглядеть любое проклятие, — немного грубее, чем хотел, начал Мантикора. — Так вот, это — чистой воды хвастовство, не подкрепленное никакими реальными способностями. Ну, в лучшем случае — неслабая переоценка собственных возможностей. Ведь мое проклятие он не только не разглядел — он вообще не заметил его, сказав, что меня никто и никогда всерьез не проклинал. А меня прокляли, да так, что… В общем, несколько лет назад я совершил преступление. Страшное преступление против одного эльфийского поселения в родном княжестве, — Талеанис замолчал на минуту, подбирая слова. И тут его осенило — если Арна, с ее обостренным чувством справедливости и добра, узнает, что за тварь на самом деле представляет собой Мантикора — то она откажется путешествовать с ним! В таком случае и сама Арна со своими друзьями уцелеет и Маар-си не к чему будет придраться — Танаа сама откажется брать полуэльфа с собой!

И он начал рассказывать о своем преступлении. В подробностях. Начиная с того момента, как получил от Левиафана «подарок» — возможность уничтожить эльфов, которые в свое время не помешали Нортахелу убить его мать. Талеанис вспомнил каждый крик, каждую жертву свою, каждую смерть. Он вспомнил лица каждой изнасилованной им на алтаре Левиафана эльфы, хотя думал, что они не отпечатались в его памяти. Он в деталях описал, что сделал демон с тифлингой и что он сам сделал с Маалинни, а потом уже вкратце упомянул о приходе Дианари Лиаласы и о проклятии, выкрикнутом Маалинни перед смертью, и так же в двух словах рассказал о том, как впервые почувствовал его действие и как впоследствии стремился не убивать Перворожденных — только из-за проклятия. Потом Мантикора рассказал о Ночи Возмездия и о приходе Маалинни, сообщившей о новых условиях проклятия.

— Она сказала: «Не дай боги, ты — случайно, намеренно, своими руками или чужими, или даже просто бездействием своим, но погубишь хоть кого-то из эльфов — конец и тебе, и твоей расе». А сегодня на моих глазах убивали эльфу. Я не знаю, что именно включено в понятие «погубить бездействием», но подумал, что этот вариант вполне подходит под такое определение, потому и бросился ее спасать, — закончил Талеанис, посмотрев на Арну.

Посмотрел — и вздрогнул. По щекам девушки катились слезы, повязку Танаа судорожно комкала в руках.

— Создатель, за что же тебя так покалечили? — очень тихо прошептала она, поворачиваясь к полуэльфу.

Мантикора опешил.

— Ты меня не поняла. Я сам виноват. Пошел на поводу у желания мести и вырезал деревню. Изнасиловал девушек по приказу Левиафана. Я сам заслужил свое проклятие, и мне просто не хотелось бы, чтобы из-за меня прекратила существование целая раса, которая может появиться от меня и Лианны, — негромко проговорил он, глядя в распахнутые синие глаза — невидящие, но пронзительные…

— Я не о том… Я о том, что было раньше и позже… Как же покалечили твою душу… Талеанис, прости, что заставила тебя это снова пережить. — Она подалась к нему, обняла за плечи, прижалась всем телом.

Перед глазами все поплыло. Мантикора упрямо затряс головой, пытаясь отогнать наваждение — на несколько секунд помогло, а потом все вновь заволокло странным туманом, искажающим зрение. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что это просто слезы выступили на глазах.

— Арна, я…

— Не надо… пожалуйста, не говори ничего. Я чувствую тебя и чувствую твое желание показаться хуже, чем ты есть, чтобы я бросила тебя и мне не грозила опасность, которую ты можешь мне нести…

— Не «хуже, чем есть», а таким, какой есть на самом деле, — упрямо ответил полуэльф, отчаянно пытаясь смахнуть слезы так, чтобы собеседница этого не заметила.

Танаа только прижалась к нему крепче, мотая головой.

— Я вижу тебя таким, какой ты есть на самом деле. Вижу даже лучше, чем ты сам можешь увидеть. И я не брошу тебя. Мы вместе справимся с Левиафаном, после того, как вернем тебе Раэл'а'Раин. Обещаю…

— Арна, если проклятие сработало, то мне уже незачем ни ехать за мечом, ни сражаться с Левиафаном… Все бессмысленно, — пробормотал полуэльф сквозь слезы.

Девушка вскинула голову.

— Талеанис, какой же ты иногда бываешь глупый и невнимательный! — с укором воскликнула она. — Я видела тебя на помосте, когда меч Эстиса пронзил ее насквозь. Знаешь, такая рана в живот — это очень больно и, кстати говоря, смертельно. А потом он еще и отрубил ей голову. А ты как стоял, так и стоял, не хватаясь ни за живот, ни за шею. Понимаешь, о чем я?

— Если бы я был виноват в ее смерти, то я бы ощутил все, что, умирая, ощутила она… — проговорил Мантикора, поднимая голову. — Какой же я идиот! Я ведь и правда не почувствовал ничего, кроме страха, что все кончено!

— Ты позволяешь себе слишком много страхов, — серьезно проговорила Арна, выпрямляясь. — И в результате страхи затмевают твой разум и твои чувства. Ты оказываешься в их власти и начинаешь делать ошибки. Боясь Левиафана, ты никогда не сможешь его победить. И пока ты боишься делать ошибки так, как ты боишься этого сейчас — твой страх будет делать ошибки за тебя. Ты должен научиться контролировать свой страх.

— Учитель говорил, что не боятся только безумцы и дураки, — неуверенно возразил полуэльф.

— А я не говорю, что надо не бояться. Надо уметь контролировать свой страх и не позволять ему контролировать тебя.

— Я постараюсь, — тихо пообещал Талеанис.

На душе было гадко. Он как никогда явственно ощущал, какая же он мразь и предатель…

— Если понадобится помощь — приходи, — Арна поднялась на ноги, поднесла повязку к лицу. — Я всегда рядом…

— Спасибо…

Когда полуэльф ложился спать, он был уверен, что не сможет заснуть. Однако спустя пять минут его глаза закрылись, и он погрузился сперва в легкую дрему, а потом и в глубокий и спокойный сон без сновидений. И уже не видел, как осторожно поднялась с края его постели оставшаяся незамеченной Арна.

— Думаете, это сработает? — недоверчиво поинтересовался Змей.

— Да. Смотрите, пока он и его люди будут отвлечены, Гундольф и Талеанис, каждый во главе своего отряда, проникнут в замок через эти подземные ходы, — пальцы Арны проскользили по карте и остановились точно напротив двух тайных переходов, отмеченных неровным пунктиром. — Наша задача проста — убить Птицу. Скорее всего, заклятие, действующее на тех наемников, которых вы привезли с собой, после смерти заклинателя спадет. А там уже действуем по плану Гундольфа — я не сильна в тактике.

— Можно попробовать. Но в случае неудачи… мы теряем все.

— Я знаю. Но если мы не попробуем, мы теряем все в любом случае, просто чуть позже.

— Вход во второй подземный ход виден со стены, — недовольно пробурчал Эстис, указывая на крестик на карте. — Их подстрелят еще до того, как они спустятся вниз и тут же поднимут шум. Вы полагаете, я не думал о возможности атаки изнутри?

— Люди Птицы не так уж и дисциплинированы, кроме того, они привыкли, что здесь им ничего не угрожает. А завтра будет сильный ливень. Даже если стража на стенах и будет, то они не разглядят небольшой отряд за пеленой дождя, особенно, если ваши люди будут аккуратны.

— Допустим. Значит, мы с вами идем к Птице, господа Гундольф и Талеанис со своими отрядами проникают в замок через подземные ходы, а Орогрим?

— Я иду с вами, — тоном, не терпящим возражений, заявил орк.

Молодой граф пожал плечами.

— Тогда я иду собирать людей. Выступаем за час до заката, так?

— Именно.

— Эй, там! Открывайте! — заорал Орогрим во всю мощь легких.

На стене замка кто-то зашевелился, выглянул, стараясь не высунуться под обрушивающиеся с неба потоки воды.

— Кого еще Ярлиг принес? — раздалось сверху.

— Его сиятельство Эстис де Карнэ, графа Сайлери желает видеть лорда Птицу и говорить с ним о деле, не терпящем отлагательств! — проорал орк.

Арна поправила капюшон и улыбнулась, вспоминая, как Грим сегодня повторял эту фразу раз десять, прежде чем понял, как именно ее надо произносить, чтобы добиться нужного эффекта.

Надо заметить, его тренировки не пропали даром — на стене еще покопались, а потом мост со скрипом начал опускаться. Однако ворота остались запертыми.

— Что-то заподозрили? — тихо спросила Арна у замершего рядомЗмея.

— Вряд ли. Просто разумная предосторожность. Сперва нас проверят за стеной замка, а потом уже впустят внутрь… или прирежут на месте, а тела сбросят в ров, — хищно улыбнулся граф.

— Вы, я смотрю, оптимистично настроены, — хмыкнула Танаа.

— О, да! Я полон оптимизма, как никогда!

— По-моему, вы полны исключительно сарказма.

— В моем случае он с успехом заменяет оптимизм, — уже совершенно серьезно отозвался Эстис, направляя коня к мосту.

Копыта гулко простучали по мокрым доскам, и Арна, Змей и Орогрим оказались на небольшом каменном пятачке между воротами и мостом. Заскрипели проржавевшие уже цепи, и мост за спинами гостей начал подниматься. Зеленокожий и граф спешились, Грим подхватил коня Танаа под уздцы.

Сверху сбросили веревку, по ней на пятачок по очереди соскользнули трое людей в темной одежде.

— Оружие, кроме мечей, есть? — спросил один из них на не очень правильном имперском.

— Секира, — простодушно ответил орк.

— Кинжал, — Эстис откинул полу плаща, демонстрируя висящий на поясе кинжал, пару к мечу.

— Давайте сюда!

Змей с неохотой отстегнул перевязь с оружием и протянул ее второму мужчине. Орогрим, рыча сквозь зубы, отдал секиру.

— Зачем пришли? — грубо спросил первый.

— Поговорить с лордом Птицей, — проговорила Арна из-под капюшона.

Лучше бы она этого не делала! Голос мгновенно выдал пол гостя. На лицах всех троих мгновенно появились похабные улыбочки, а рука ближайшего бандита — а иначе их было не назвать — потянулась к бедру девушки.

Змей среагировал мгновенно. Бросив извиняющийся взгляд на Танаа, он шагнул вперед, оказавшись между ней и мужчиной.

— Приятель, лучше убери руки, а то как бы тебе их не пообрубали, — дружелюбно улыбаясь, сказал он.

— Кто, ты, что ли? — бандит осклабился и потянулся за мечом.

— Нет, лорд Птица. Во-первых, за то, что держишь важных для него гостей на пороге, а во-вторых, за то, что тянешь свои грязные волосатые лапы к тому, что не твое!

— А чья эта киска? Я куплю!

— Это подарок для лорда Птицы, дубина! — рявкнул Эстис.

Орогрим сдавленно зарычал, но пальцы наклонившейся Арны мгновенно сжались на его запястье, останавливая руку орка на полпути к засапожному ножу.

— Так надо, — шепнула она еле слышно.

Громко выдохнув, Грим чуть расслабился — но Танаа прекрасно знала своего побратима и понимала, что если потребуется — зеленокожий превратится в машину для убийства раньше, чем кто-либо успеет моргнуть.

А бандит, слышав, к чьему будущему «имуществу» только что тянулся, заметно побледнел и отступил на шаг. Змей улыбнулся — бандит сделал еще шаг назад, и… полетел с пятачка в ров. Ветер донес дикий крик — и все стихло.

Орогрим шагнул к краю площадки, посмотрел вниз — острый взгляд орка различил, что вода во рву окрасилась алым.

Тем временем оставшиеся двое бандитов поднялись обратно по веревке, а через минуту со скрипом открылась одна створка ворот. За это время Грим успел сообщить Эстису и Арне, что дно рва утыкано острыми кольями, лишь на полфута скрытыми водой.

Их пропустили сперва в наружный двор, потом провели в залу с огромным камином, где гостей оставили на час. За это время они успели обсохнуть и тихо обсудить дальнейший план действий — уже с несколько иной ролью Арны.

Через час с небольшим дверь залы распахнулась и на пороге появился полуседой мужчина средних лет, в темно-синей ливрее с распахнутыми птичьими крыльями на плече.

— Лорд Птица согласен принять вас, господа, — торжественно, но в то же время странно-естественно проговорил он.

— Шениль, как же вы так… — еле слышно пробормотал Эстис. Но дворецкий дома Карнэ услышал.

— Вы поймете меня, юный господин, когда сами узрите Его величие, — тихо добавил он, обращаясь к Змею. — Следуйте за мной, господа!

Шениль вел их через помещения внешнего замка, через внутренний двор и сквозь анфиладу комнат — в главный зал, как пояснил на ходу граф. Арна, проходя мимо некоторых дверей, содрогалась — слишком сильны были мучения несчастных девушек, отданных на растерзание людям Птицы, и эманации боли и ужаса до сих пор витали в воздухе. На миг Танаа подумала, что она на месте Эстиса не стала бы здесь жить. Даже потом, когда последний из преданных Птице людей умрет и эти земли вновь вернутся под руку де Карнэ.

Наконец дворецкий остановился перед высокой дверью, возле которой замерли по стойке «смирно» четверо вооруженных людей. По знаку Шениля один из них отворил дверь, и дворецкий приглашающим жестом указал Змею на проход.

— Лорд Птица, к вам граф Эстис де Карнэ со спутниками! — объявил он, низко поклонившись сидящему в высоком кресле худощавому мужчине. Арна почти услышала, как заскрипели зубы Змея, — Птица сидел на месте его отца.

Лорд и правда смахивал на париасца цветом волос и чертами лица, но довольно светлая кожа явственно указывала на наличие предков-имперцев, а то и северян. Глубоко посаженные темно-карие, почти черные глаза быстро пробежали по лицам вошедших.

— Что привело тебя ко мне, враг мой? — негромко осведомился он, остановив взгляд на лице графа.

Эстис сделал несколько шагов вперед и, не дойдя до захватчика чуть больше десяти футов, опустился на одно колено.

— Лорд Птица, ваши люди постоянно нападают на нас. И пусть нам пока что удается отбивать атаки — но я прекрасно понимаю, что продлится это ровно до тех пор, пока вам не надоест. А потом вы сметете наш город с лица земли и убьете всех, кто не подчинится вам.

— Вы правы, граф. Только в одном ошибаетесь — когда я наконец возьмусь за вашу деревню, я убью всех. Те, кто хочет остаться в живых, сами придут ко мне еще раньше, — спокойно проговорил Птица, поглаживая кончиками пальцев лежащий на подлокотнике кресла крылатый шлем.

— Я предполагал нечто в этом роде, — кивнул Змей. — Потому и пришел. Лорд, мы готовы отпереть ворота и, если вы потребуете, вообще снести частокол. Я пришел с предложением нашей верности вам и вашему господину, — выпалил он и задержал дыхание, нервно кусая губы.

— Даже так? — по худощавому лицу самозваного лорда скользнула усмешка. — Граф, я прекрасно осведомлен о клятве, которую вы принесли на могиле жены и дочери, и я понимаю, что на самом деле вы желаете только одного — мести. За семью, за всех ваших людей, за отца, за то, что я сейчас сижу в его кресле и ваш по праву замок принадлежит мне, как и все ваши земли, за исключением того крохотного клочка, что вы гордо зовете городом. Почему я должен вам верить?

— Потому что я — не вы, — зло бросил Эстис, поднимая голову. — И мне дороги жизни моих людей. Я не хочу, чтобы они умирали из-за моего желания мстить. Сперва я должен позаботиться о том, чтобы им ничего не угрожало, а потом уже — о мести.

— Достойно, — похвалил Птица. — Так зачем именно вы пришли?

— От лица нашего… нашей деревни принести извинения и просить о милости. Мы сдаемся и просим лишь сохранить нам жизнь, и не трогать наших женщин.

— Вот с последним могут быть проблемы, — лорд поморщился. — Мои воины — люди несдержанные, а здешние девушки красивы на свою беду.

— Понимая и осознавая это, я пришел не с пустыми руками, — Змей поднялся, сделав Арне знак подойти. — Лорд Птица, в знак нашей невраждебности и добрых намерений, я подкрепляю просьбу не трогать женщин подарком. — Он рывком сорвал с Танаа плащ.

Орогрим с шумом втянул воздух. Даже Эстис, знавший, что скрывается под грубоватой серой тканью, и тот не смог удержать восхищенного выдоха.

Птица чуть подался вперед, в его глазах засверкало вожделение. Казалось, его можно было убить прямо сейчас — настолько он был заворожен «подарком».

Стройное, гибкое тело скрывали несколько полос шелка, некогда бывшего любимым плащом графа, поверх которых было наброшено несколько слоев прозрачной ткани, укутывавших точеную фигуру полупрозрачным облаком. Живот и бедра обвивали тонкие цепочки — Эстис собрал весь запас украшений, какие только были у него и какие остались от его жены. Горло охватывал тонкий золотой ошейник, сделанный из ожерелья, от него тянулась цепочка. В рассыпавшихся по плечам волосах поблескивали нити мелкого жемчуга, а умело наложенный макияж превратил просто милую девушку в роскошнейшую красавицу, за которую бешеные деньги отдал бы любой париасец, хоть сколько-нибудь интересующийся женщинами. Да и немало кто из тех богатых имперцев, что игнорировали закон о запрете рабства.

Эстис взял кончик цепочки, подвел Танаа к Птице и с поклоном передал конец цепочки ему.

— Я прошу лишь не трогать тех немногих женщин, что остались у нас, — вкрадчиво проговорил он.

Лорд кивнул, не отводя взгляда от просвечивающих сквозь тончайший шелк сосков. Он был искренне восхищен редчайшей красотой подарка — золотые волосы, необычайные сапфировые глаза, кожа, на вид напоминающая бархат… Он хотел ее, хотел прямо здесь и сейчас. Но тут же понял, что сейчас — все же не стоит, такой цветок лучше сорвать в спальне, ночью, когда все уйдут, и ничто не помешает ему насладиться стонами и криками, слетающими с этих коралловых губ.

— Поздравляю, граф, вам удалось убедить меня выполнить вашу просьбу, — хрипло проговорил он, проводя рукой поверх ткани по соблазнительному изгибу бедра девушки.

Арна задрожала, в глазах блеснули слезы. Птица вопросительно поднял бровь.

— Она совершенно невинна, лорд, — с поклоном пояснил Эстис. — Этого тела никогда не касались мужские руки, и вы станете для нее первым, кому она отдаст свое тело.

— Великолепный подарок! — с восхищением пробормотал Птица. — А что она умеет?

— Лишь то, чего можете захотеть вы. Эта рабыня не предназначена для каких-либо работ, ее дело — доставлять эстетическое и плотское наслаждение. Она прекрасно поет, великолепно танцует, обучена шахматам и знает множество сказок и легенд.

— Танцует? Что ж, думаю, вы и сами не откажетесь на это взглянуть. Шениль, позови музыкантов!

Через минуту в зал в сопровождении дворецкого вошли скрипач, виолончелист, и молодая некрасивая девушка, на плече которой висел чехол с сэйрой. Музыканты быстро расселись у стены, чуть подстроили инструменты, и сэйристка вежливо поинтересовалась, что желает услышать лорд.

Лорд пожелал что-нибудь, подо что можно танцевать сольный танец. Девушка кивнула, перекинулась парой слов с остальными музыкантами, и в зале зазвенели серебряные струны сэйры.

Арна отступила на шаг, быстрым движением обмотала цепочку от ошейника вокруг горла — чтобы не мешала. И начала двигаться, вслушиваясь в музыку телом — как учили ее в Дан-ри, где немало внимания уделялось танцам, как способу добиться великолепного контроля движений.

Звенела сэйра, плакала виолончель, летела по залу мелодия скрипки — Танаа полностью отдалась упоению танца. Взлетали и опускались прозрачные ткани, на мгновения обнажая тело почти полностью, ритмично позвякивали цепочки, золотой волной стелились волосы…

— Стойте, — Птица поднял руку, музыка мгновенно стихла. Арна остановилась, повернулась к лорду, делая вид, что смотрит на него. — Я хочу, чтобы ты, танцуя, снимала с себя одежду.

Орогрим, зарычав, шагнул вперед — и тут же в его сознании прозвучал резкий оклик сестры: не надо! Если ты сейчас все испортишь, то мы пропали.

— Как пожелает мой господин. — Девушка покорно склонилась.

Вновь заиграла музыка — на сей раз, медленнее. Танаа закружилась в танце.

Взмах руки — на пол облаком опускается первый слой покрывала. Шаг, пируэт — Арна на миг замирает возле Эстиса, подхватывая свой посох, оставленный графу. Пируэт, изгибы тела мелькают в неверном мерцании свечей — Птица приказал погасить факелы. Полированное древко упирается в пол, и девушка кружится уже вокруг него, к креслу лорда летит еще один кусок прозрачной ткани… Босыми ногами Танаа нащупывает выщерблину в полу, с силой вгоняет посох в нее — и стелется почти по воздуху уже вокруг импровизированного шеста. Музыканты наращивают темп, последние слои покрывала соскальзывают с тела…

— Дальше… — требовательно шепчет Птица, впившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла.

Арна чуть бледнеет, но она полна решимости идти до конца — и через минуту тонкая полоска шелка падает на колени лорда, уже неспособного отвести взгляда от темных ареол вокруг торчащих сосков, от небольшой, упругой груди…

— Дальше…

Шаг за шагом, крадучись по-кошачьи, изгибаясь и демонстрируя каждую линию тренированного тела, Танаа приближается к Птице. Опускается перед ним на колени, прижимается животом к ногам, трется щекой о его ладонь, игриво не позволяя ей лечь на свою грудь. Затем Арна гибко поднимается, ускользая от похотливых прикосновений, и, положив ладони на колени лорда, чуть влечет его на себя, вынуждая почти что лечь в кресле. Стремительно выгибается навстречу ему, садится верхом на его колени, чувствуя кожей его возбуждение…

Возьми ее… прямо здесь, прямо сейчас — возьми ее! Плевать на остальных, терпеть уже невозможно! Возьми ее! — бьется обезумевший от похоти голос в голове Птицы.

Лорд трясущимися руками тянется к пряжке ремня, пытаясь расстегнуть ее, Танаа, закидывает ноги ему на плечи… Напряжение достигает предела.

Резкое движение вниз — и руки Птицы прижаты к его бедрам стальным захватом стройных ног.

Эстис оборачивается, выхватывает меч у стоящего рядом стража, которого Орогрим тут же вырубает, опустив кулак на голову. Граф в несколько прыжков оказывается возле еще не успевшего осознать происходящее захватчика и отточенным ударом сносит ему голову.

— Есть! — выдохнул Змей, глядя на катящуюся по полу голову его врага.

Арна остервенело стирала с тела кровь Птицы полой плаща. Грим протянул ей рубашку и брюки — Танаа в считанные секунды оделась, сорвав с себя все украшения и шелковые ленточки. Внутри ее всю колотило — танец, к удивлению девушки, пробудил в ней что-то, чего она еще не понимала, но это «что-то» огненным комком вибрировало внизу живота, не давая сосредоточиться ни на чем.

Тем временем Эстис отстегнул с пояса лорда меч отца, снял с его руки фамильный перстень и, коснувшись камня губами, надел на руку. Потом подошел к окну, распахнул его и трижды махнул зажженным только что факелом, подавая условный знак спускаться в подземелье.

— Надо идти, — бросил он, опуская факел в подставку.

Орогрим, стоявший у двери, толкнул тяжелую створку.

Безрезультатно.

Орк навалился плечом — но дверь явно была заперта снаружи.

— Эта дверь заблокирована! — Арна метнулась к другому выходу — но и там был тот же результат.

— Ловушка, — проговорил Эстис, глядя на обезглавленное тело.

— А как вы догадались? — раздался насмешливый голос откуда-то сверху.

На небольшом балкончике примерно на середине высоты стены, которого почему-то никто до этого момента не замечал, стоял лорд Птица.

Глава IX И БРАТ ЗА БРАТА…

— Мы сейчас находимся на юго-восточной границе эльфийского леса, — Алиссара указала точку на карте. — Штаб Лиги — к северу от нас, в пятидесяти милях.

— Далековато, — Рагдар покачал головой. — А у нас на руках ребенок, да и Вега еще не полностью выздоровел.

— Полностью мне выздороветь удастся уже не в этом лесу, я полагаю, — усмехнулся следователь. С той кошмарной ночи прошло уже двое суток, и раны практически полностью регенерировали, но вот обожженная спина жить мешала очень сильно.

— Ага, и не в этой жизни! — подхватил варвар. Янатари укоризненно на него посмотрела.

— В общем, если мы пойдем просто так, пешком, то добираться будем долго. Кроме того, не забывайте, что идти придется через эльфийские леса, а здесь незваных гостей не любят. Тем более, что я хоть и эльф, но серый — что, скорее, усугубляет ситуацию. Да и Кима так сразу не определишь, что он лесной.

— Есть еще варианты?

Алиссара помолчала, взвешивая все «за» и «против». Наконец она решилась.

— Да. Я могу попробовать провести вас через тени.

Рагдар поежился.

— Через тени — это как?

— Просто, — хмыкнула эльфа. — Войдем в тень в одном месте, выйдем — в другом. Вот только… В общем, есть два варианта точки выхода. Один — возле самого штаба. Но он наверняка постоянно под наблюдением, и мы окажемся нашпигованы стрелами раньше, чем успеем сказать «ой».

— А вторая точка выхода?

— Она находится примерно в трех милях от базы. Но тогда нам придется идти через пять охранных кругов.

Вега ненадолго задумался.

— Пойдем через выход у штаба. Думаю, у меня получится сделать так, чтобы нас не заметили. Но запомните — нам нужно будет максимально бесшумно и очень быстро покинуть зону точки выхода. Я не смогу долго удерживать невидимость.

— Слушай, а зачем нам вообще в команде нужен был маг? — скептически поинтересовался Рагдар. — Ты сам колдуешь, как я не знаю кто!

— Я тебе уже объяснял — моя магия отнимает слишком много энергии. Я еще не восстановился после схватки с лигистами у таверны, и после этой сегодняшней невидимости я еще очень нескоро окажусь способен на какое-либо магическое воздействие. По крайней мере, чтобы это воздействие не стоило мне жизни.

— Ладно, понял… Так что, когда мы отправимся? И, самый главный вопрос — куда мы денем эту маленькую плаксу? — Варвар ткнул пальцем в кулек с ребенком.

— Предоставьте это мне, — вдруг сказал Киммерион.

На самом деле, эльф уже полчаса как проклинал себя за глупость. Неспроста же ему эти земли показались смутно знакомыми! Княжество Меллэритан, примыкающее к самой границе эльфийских лесов и империи! Сразу за ним лежали и родные леса самого Кима, и, где-то там — озеро Крионэ, и родное поселение, и…

Скрипач прикусил губу. Нет, не стоило сейчас вспоминать родной дом, сестренку и все остальное…

Усилием воли он заставил себя вернуться мыслями к Меллэритану. А точнее — к одной молодой и прекрасной Исэнлане, в которую некогда был безответно влюблен. Когда она вышла замуж за Тиннавэля, младшего сына князя Меллэритана, Ким сперва хотел вообще перестать с ней общаться, но, как это часто бывает, за пару лет обида прошла, и подростковая влюбленность легко трансформировалась в верную и крепкую дружбу — причем как с девушкой, так и с ее супругом. И эльф прекрасно помнил о беде этой супружеской пары.

Исэнлана не могла иметь детей. И даже лучшие эльфы-целители ничего не могли с этим поделать. И она, и ее муж страстно мечтали о ребенке, но…

Ким был уверен, что если маленькую эльфу, волей судьбы попавшую к отряду Веги, подбросить к дому Тиннавэля, то супруги будут счастливы и вырастят девочку в любви и заботе.

Поселение, в котором должны были жить Тиннавэль и Исэнлана, находилось примерно в трех с половиной часах быстрого бега от того места, где укрылся отряд. Бега вампира, разумеется.

— Я предлагаю подождать вечера и напасть на штаб Лиги в начале ночи, — пояснил Киммерион остальным. — Сейчас утро. За день я смогу решить проблему с девочкой.

— А как ты собрался ее решать? — с подозрением спросила Алиссара. Единственное предположение, которое пришло ей в голову, было, мягко говоря, не очень хорошим…

Эльф вздрогнул. В изумрудных глазах загорелось пламя обиды. Он встал.

— Позвольте вам напомнить, леди Алиссара, что это я вытащил ребенка из полыхающей таверны. И уж наверно, я сделал это отнюдь не для того, чтобы «решить проблему» так, как подумали вы.

Янатари вспыхнула и отвела взгляд.

— Простите. Я в последнее время всех и вся подозреваю вечно в самом страшном, — виновато проговорила она. Ким смягчился.

— Я… я понимаю. Извинения приняты. А чтобы вы не волновались, я поясню — дело в том, что не очень далеко отсюда живет один эльф, которого я очень неплохо знаю. У этого эльфа и его жены не может быть детей, хотя они очень их хотят. И если я подброшу малышку к их дому, то она точно будет в безопасности.

— Прекрасная идея! — улыбнулся Вега. — Тащить эльфочку с нами — обречь ее на гибель. Оставлять здесь — тоже слишком рискованно. А у родичей она будет действительно в безопасности… настолько, насколько вообще можно быть в безопасности в эти смутные времена. Так что отправляйся к своему знакомому. К штабу мы пойдем вечером.

— Хорошо. И… сейчас полдень. На дорогу туда и обратно мне нужно около восьми часов. Еще два часа — на непредвиденные обстоятельства. И два часа — в запасе. Если я до полуночи не вернусь — идите без меня, — на всякий случай сказал Ким.

Киммерион, сломя голову, мчался через лес. Ни единая веточка не хрустнула под его ногами, ни один куст не зашелестел предательски листвой, а едва заметно приминающаяся под ногами трава за несколько секунд выпрямлялась.

Он на бегу перепрыгивал через оврага и редкие коряги, уклонялся от низко свисающих зеленых ветвей и всем своим существом впитывал силу родного леса. Только сейчас Ким понял, насколько он соскучился по деревьям, траве, кустарникам и мху, как ему не хватало родины сперва в заточении в OOP, а потом и просто во время жизни в каменном Мидиграде.

Маленькая эльфочка, плотно привязанная к груди скрипача, сладко спала — перед дорогой Алиссара погрузила малышку в сон, чтобы та своим плачем не привлекла ненужное внимание.

Киммерион мчался через лес и ощущал себя абсолютно счастливым. Словно бы и не было этих двадцати с чем-то лет, словно Лианэй и ее ребенок были живы, словно отец не убил Илленмиля, и все по-прежнему было хорошо… Словно Ким был прежним лесным охотником, словно не было подвалов департамента, словно ему не пришлось держать на руках мертвое тело сестры и острые клыки вампира не прорвали кожу на его шее, и не было никогда Мамаши Динки и ее похотливых приятелей, и Вэйлианесс никогда не умолял подарить ему прощальный поцелуй вампира, и его тело не рассыпалось в лучах восходящего солнца серым пеплом, словно все это оказалось просто кошмарным сном…

Соскользнула и упала на лицо белая прядь волос.

Все было. И ничто уж не вернет ни Лианэй, ни Губерта, ни Вэя, никого…

Ким резко остановился. Боль, копившаяся в нем все эти годы, боль, которой он ни разу не давал нормального выхода, сейчас рвалась наружу, и эльфу казалось, что он умрет на месте, если не выплеснет это хоть как-то…

Он быстро скинул плащ, отстегнул рюкзачок с девочкой, поднялся на ноги и отошел на сотню футов в сторону, к ручью. Закрыл глаза — перед внутренним взором тут же возникли лица самых дорогих, самых близких ему разумных — учителя, сестры и друга.

Киммерион упал на колени и глухо, отчаянно разрыдался.

Он плакал долго и неумело. Впервые в жизни. Нет, слезы были и раньше — непрошеные и ненавистные, от боли, которую не удалось выдержать. Злые, колючие — от обиды и злости. Тихие и болезненные — когда он пытался оплакать сперва Лианэй, потом Губерта, а потом Вэйлианесса. Но вот так вот, выплескивая всю боль и отчаяние, Ким плакал впервые.

Спустя десять минут он поднял голову. Слезы иссякли, и боль отступила, сменившись тихой, светлой грустью…

Умывшись, эльф вернулся к малышке, застегнул рюкзачок, накинул плащ, и побежал дальше.

Примерно через два часа он заметил первых лесных Стражей. Двое эльфов, практически неразличимые в маскировочной одежде, таились среди ветвей. Ким фыркнул и совершенно бесшумно прошел мимо них, надежно укрытый, во-первых, трофейным плащом лигиста, который обеспечивал куда лучшую маскировку, и, во-вторых — способностями вампира. Один из стражей подозрительно покосился в его сторону, но этим все и ограничилось.

Незамеченный никем, Киммерион вышел к поселению.

Кажется, здесь не так безопасно, как я надеялся, — это была первая мысль, пришедшая в голову.

Здесь явно готовились к войне. Все мужчины ходили с оружием и в легких доспехах — хотя бы толстых кожаных куртках. Многие женщины — тоже. На улице не играли дети, под деревом несколько молодых эльфов мастерили стрелы — в гораздо большем количестве, чем необходимо в обычной жизни. Присмотревшись, скрипач разглядел, что стрелы были не охотничьи, а боевые.

В поселении, даже если готовится война, у малышки есть шансы выжить, а вот если она останется с нами — то вряд ли, — подумал Ким и осторожно направился к дому Тиннавэля, расположенному на ветвях большого ясеня.

И замер, проклиная все на свете.

Дверь дома распахнулась, и на помост, настланный между двумя нижними ветками, вышел светловолосый эльф. В коричнево-зеленом плаще с капюшоном, опущенным на лицо, и с шарфом. Воин Лиги Теней. Вслед за ним появился и Тиннавэль, одетый как глава Лесной Стражи. Киммерион отметил, что лицо старого друга было мрачным, да и в спину лигиста он смотрел, мягко говоря, без теплых чувств.

Может, еще не все потеряно.

Лигист обернулся и что-то сказал Тиннавэлю. Тот коротко кивнул. Эльф усмехнулся, шагнул вперед, игнорируя веревочную лестницу, спрыгнул прямо под тень ясеня и исчез.

Лесной Страж несколько секунд смотрел ему вслед, потом коротко выплюнул что-то, явно нецензурное, развернулся и ушел в дом.

Пользуясь моментом, Ким молниеносно бросился к стороне дерева, обращенной к лесу. Если он правильно помнил, там должно было быть дупло, в котором вполне можно было спрятать малышку. А через час она проснется, и ее обязательно услышат…

Дупло и правда было. Эльф отстегнул рюкзачок, осторожно положил девочку в дупло — она сонно агукнула, но так и не проснулась. Вновь накинул плащ, который пришлось сбросить, чтобы снять лямки, обернулся…

…и инстинктивно подался назад, пытаясь избежать прикосновения холодной стали к обнаженному горлу.

— Киммерион?! — Глаза Тиннавэля изумленно расширились.

Скрипач мысленно выругался. Вот уж что было бы сейчас некстати, так это объяснения со старым другом.

— Ну, здравствуй, — усмехнулся он.

Взгляд Лесного Стража быстро скользнул по седым волосам Кима, потом по его одежде… и всякая радость мгновенно исчезла из его глаз.

— Так, значит, ты теперь в Лиге… — тяжело проговорил он. — И что привело тебя сюда? Ты здесь по приказу Идущего или кого-то из высших посвященных Тени?

— Нет, я… — начал скрипач, только тут подумав, что плащ лигиста мог сослужить ему и дурную службу.

— Значит, они не знают, что ты здесь? — В глазах Тиннавэля загорелись нехорошие огоньки.

— Тин, послушай, я…

— Значит, не знают, — с каким-то мрачным удовлетворением констатировал эльф.

И ударил, метя в шею бывшего друга.

Киммерион беззвучно ругнулся, легко уходя от стремительного лезвия, шагнул в сторону и, поймав клинок ладонями, резко рванул его на себя — рукоять вывернулась из пальцев владельца, меч упал на землю.

— Ты можешь меня выслушать, или нет? — рявкнул он.

Тиннавэль изумленно посмотрел на лежащее в траве оружие, потом перевел взгляд на Кима.

— Похоже, я недооценивал лигистов, — с горечью сказал он. — Вы гораздо лучшие воины, чем я думал, признаю.

Вампир зарычал. Упертость приятеля начала его бесить.

— Тин, попробуй подумать! — зашипел он, глядя приятелю в глаза. — Если бы я был воином Лиги, я бы стоял здесь сейчас просто так? Поверь, я бы убил тебя, едва убедился бы в твоей нелояльности к Лиге.

— Зависит от того, какие цели ты преследуешь, — возразил Тиннавэль, отступая на пару шагов. — И вообще — с чего я должен тебе доверять? Что-то мне подсказывает, что ты неспроста явился к нам тайно, крадучись, словно вор!

Скрипач опешил. Его друг, которого он всегда полагал весьма неглупым эльфом, нес полный бред! Не говоря уже о том, что…

Додумать Ким не успел — что-то весьма увесистое опустилось на его голову, мир закружился, картинки смазались… Он не потерял сознания — но на некоторое время полностью лишился возможности действовать или говорить.

— Спасибо, любимая, — Тиннавэль благодарно улыбнулся стоящей над поверженным «лигистом» жене. — Ты очень вовремя.

— Что произошло? — Исэнлана с тревогой оглядела возлюбленного, проверяя, не ранен ли тот.

— Я и сам толком не знаю. Он что-то делал за домом, и…

— Подожди, это же Киммерион! — в голосе эльфы звучало недоумение.

— Нет, — горько усмехнулся Страж. — Это уже не тот Киммерион, которого мы знали. Он в Лиге…

— Вот как… — Исэнлана опустила голову. — И ты напал на лигиста?

— Он здесь не по приказу Идущего или кого-то из посвященных Тени, а с какими-то личными целями. Так что мы должны… сама знаешь.

— Ты уверен? — Тиннавэль едва расслышал вопрос жены. Но его голос не дрогнул.

— Да. Сейчас никого из Лиги в поселении нет, так что… Лесные Стражи, ко мне!

Через несколько секунд рядом появились четверо эльфов в зеленых костюмах. Капитан в двух словах объяснил им, что представилась возможность казнить лигиста — те молча кивнули, схватили Киммериона за руки и за ноги и потащили на площадь.

Голова раскалывалась — в изящных руках Исэнланы таилась сила гораздо большая, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигурку. Вновь обретя способность думать и чувствовать, Ким приоткрыл глаза.

Он был растянут меж двух деревьев за руки. Запястья плотно охватывала прочная веревка, ноги почти фут не дотягивали до земли. Скрипач еще не настолько забыл обычаи своего народа, чтобы не понять, что происходит.

Его собирались казнить.

Осторожно оглядевшись, эльф понял, что здесь собрались все жители поселения. Мужчины, женщины, дети — все. Напротив него, в полусотне шагов, стояли трое Лесных Стражей с луками наизготовку. Перед ними — Тиннавэль.

— Нам представилась возможность лишить жизни одного из воинов проклятой Лиги Теней, — говорил он. — Казнить этого предателя и хоть как-то отомстить за жизни и души наших друзей, братьев, сестер, родителей и детей, мужей и жен… За всех тех, чьи души навсегда отравлены ядом Вилейана, за всех тех, кого убили по его приказу. Брат брату и брат за брата! — воскликнул он, поднимая руку.

— И брат за брата! — негромко, в один голос, отозвались остальные эльфы.

Стрелки натянули тетивы.

Ким понял, что надо что-то делать — конечно, убить его Стражи были не способны, но висеть здесь Ярлиг знает сколько времени с тремя стрелами в груди ему тоже не хотелось.

Он напряг руки, натягивая веревки до звона.

Над площадью повисла тишина, нарушаемая лишь скрипом натянутых луков и неровным дыханием.

— Смерть предателю! — тихо произнес Тиннавэль, отступая в сторону. Тихо — но услышали его все.

Тенькнули тетивы.

Киммерион рванулся — это был его шанс.

Ни человек, ни эльф, ни даже орк не смогли бы порвать эту веревку. Но Ким был вампиром. И прочные, сплетенные особым образом путы со звоном лопнули.

Стрелы свистнули мимо, только одна пробила край плаща — но плаща было не жалко. Эльф ударился о дерево, повис на одной руке — тут же толкнулся ногами от ствола и рванулся еще раз, освобождая вторую руку. Стражи уже опомнились и вновь натягивали луки.

Он прыгнул вверх, на ветку ближайшего дерева — две стрелы рванули одежду, еще одна оцарапала щеку, остальные ушли совсем мимо. Быстро окинув площадь взглядом, Скрипач высмотрел Тиннавэля — капитан Стражей стремительно натягивал спущенную тетиву на своем луке. Не желая больше рисковать, Ким собрал все свои силы — и прыгнул.

Вампир пролетел по воздуху футов сорок — достаточно, чтобы задуматься о том, как он будет потом это объяснять — и сбил друга с ног, одновременно рукой выбив у него лук. Мгновенно выхватил из ножен на поясе Тина кинжал, прижал к горлу.

— Не дергайся. Я успею, — мрачно предупредил он. Прижатый к земле эльф яростно сверкнул глазами, но промолчал. — Еще одно движение — и ваш капитан будет мертв, — бросил Ким уже прицелившимся Стражам. Те нехотя опустили луки.

— Что тебе надо? — бледная и напуганная, Исэнлана тем не менее шагнула вперед.

— Сразу бы так, — зло усмехнулся скрипач. — Поговорить. Просто поговорить — ни больше, ни меньше. Я не собираюсь угрожать или заставлять. Я просто хочу поговорить.

— Я вижу, как ты не собираешься угрожать, — эльфа бросила тревожный взгляд на мужа.

— Я ни на кого не нападал, в отличие от Тиннавэля, — заметил Ким. — И я по-прежнему хочу поговорить. С вами обоими, раз уж так получилось.

— Хорошо. Только отпусти его!

— Заметь, я даже не требую с тебя слово, что меня не пристрелят, как только я отпущу его, — грустно сказал эльф, поднимаясь на ноги и бросая кинжал на землю. В него тут же прицелились несколько Стражей.

— Не стрелять! Опустить оружие! — хрипло крикнул Тиннавэль, заметив их движения. Эльфы без удовольствия подчинились.

Киммерион протянул другу руку — он не хотел даже думать о нем с поправкой «бывший» — помогая встать. Тот мгновение помедлил — но все же схватился за протянутую ладонь, поднимаясь на ноги.

— Ты хочешь говорить со мной и Исэнланой? — спросил он, глядя в сторону.

— Да.

— Тогда идем.

И он первым направился к своему дому, даже не глядя, пойдет ли незваный гость за ним.

Гость, хмуро усмехнувшись, пошел.

За напускным спокойствием Ким прятал боль и обиду. Не на такую встречу родичей он надеялся… Строго говоря, он вообще надеялся с ними не встретиться. Но раз уж… то хотя бы не так.

Я навсегда для них чужак, — с горечью подумал он, поднимаясь по веревочной лестнице на помост перед входом в сам дом. — Они могут не знать, кто я, но они всегда будут чувствовать во мне чуждость. Они уже никогда не примут меня… Будь ты проклят, Здравович!

— О чем же ты хотел поговорить? — холодно осведомился Тиннавэль, по-прежнему глядя куда-то мимо друга.

— Почти ни о чем, — скрипач незаметно прикусил губу, сдерживая рвущуюся наружу обиду. — Вообще-то я даже не говорить пришел… Подожди минуту.

Он вышел из дома, обойдя застывшую у порога Исэнлану. Спрыгнул вниз, минуя лестницу, обошел ствол, осторожно вытащил из дупла до сих пор спящую девочку, укрыл ее плащом, и вернулся в дом.

— У вас так до сих пор и нет детей? — деланно равнодушным тоном осведомился Ким.

Эльфа прикусила губу.

— Ты же знаешь, что я не могу зачать. Зачем бьешь по больному?

Вместо ответа вампир обернулся к ней и откинул плащ со свертка с младенцем.

— Я не знаю, кто ее настоящие родители и где они. Я вытащил малышку из горящей таверны — ее приемные родители умерли. У нее никого нет. Мне предстоит опасная миссия, и я, скорее всего, погибну. О ней позаботиться станет совсем некому. Даже если я выживу — моя жизнь очень непостоянна, я никогда не знаю, что будет со мной завтра. И я в любом случае не смогу дать ей нормальную семью и нормальное детство. Волею судьбы я оказался поблизости и вспомнил о вашей беде. Думаю, вы и малышка можете прекрасно помочь друг другу, — с этими словами Киммерион передал эльфочку замершей Исэнлане и направился к выходу. Больше всего он сейчас хотел оказаться где-нибудь подальше отсюда, там, где его никто не увидит и где можно будет выпустить наконец эту рвущую душу боль.

— Подожди, — очень тихо вымолвил Тиннавэль. Ким сделал вид, что не услышал его — но Лесной Страж в три прыжка нагнал его, обошел и встал между скрипачом и дверью.

— Что тебе еще надо? — нарочито грубо спросил тот. Эльф опустил голову.

— Киммерион, если можешь, прости меня. Я навсегда в неоплатном долгу перед тобой. Это не положенные слова вежливости, поверь! — Маска спокойствия мгновенно слетела с лица Тина. — Прошу, прости меня… прости нас! Я… я не знаю, как тебя отблагодарить, но если я могу сделать для тебя хоть что-то… просто скажи.

— Тогда ответь, почему первое, что ты попытался сделать, встретив старого друга, — это убить его? — с горечью спросил Ким.

— Ты из Лиги, — Тиннавэль виновато отвел взгляд. — Мы можем казаться их союзниками, но на самом деле…

Договорить он не успел — кулак вампира с силой впечатался в скулу капитана Лесной Стражи, отшвырнув его в противоположный угол комнаты. Киммерион мгновенно оказался рядом, схватил Тина за отвороты куртки, вздернул на ноги, прижал к стене.

— Если ты еще раз скажешь, что я из Лиги, то я за себя не отвечаю, — прорычал он в лицо другу. И не сразу понял, почему в глазах эльфа вдруг отразился такой ужас. А когда понял, у него ушло еще несколько секунд, чтобы унять свою вампирскую способность нагонять безумный страх.

Ким разжал руки, отвернулся. Через секунду на его плечо опустилась ладонь Тиннавэля. Тот почти силой развернул скрипача к себе и очень серьезно посмотрел ему в глаза.

— А теперь сядь, пожалуйста, и расскажи все по порядку. И прости меня, пожалуйста. Я не должен был судить столь поспешно. Исэнлана… можешь на время оставить нас?

— Именно это я и собиралась сделать, — усмехнулась эльфа. — Мне нужно позаботиться о ребенке. Кстати, как ее имя?

На несколько секунд повисло молчание.

— Лианэй, — прошептал Киммерион, уже не сдерживая слез. — Ее зовут Лианэй.

Он говорил просто, без подробностей, но и не упуская важных фактов. Всю свою историю с того дня, как заплаканная сестра примчалась к нему домой и рассказала о судьбе Илленмиля, о решении отца и своей беременности, и до сегодняшнего дня, умолчав лишь о том, что сделали с ним в подвалах департамента, и, соответственно, обо всем, что было с этим связано. Более подробно поведал о нынешней миссии отряда и о том, что сегодня ночью все должно решиться. Рассказал о том, при каких обстоятельствах маленькая Лианэй оказалась у него и как он решил отнести ее сюда.

— Вот и все. Что будет дальше — я не знаю. Если выживу этой ночью — буду и дальше искать способ отомстить Здравовичу за Лианэй, — Ким допил вино, поставил кубок на стол.

Тиннавэль молчал, явно о чем-то думая.

— Сейчас не время для личных переживаний, — глухо заговорил он через несколько минут. — Кроме того, ты и так знаешь все, что я могу тебе сказать, так что скажу одно — я горжусь тем, что ты мой друг. Пережить такое и сохранить благородную душу — это очень, очень непросто, но тебе это удалось…

Киммерион кусал губы, слушая эти слова.

«Что бы ты сказал, друг мой, если бы знал, что я — паразит, существующий за счет отнятой у других крови?»

— Теперь о деле. Сейчас дела в Меллэритане, Ларанкасали и Каалиане обстоят следующим образом: почти во всех поселениях регулярно бывают эльфы из Лиги. Кого-то из князей привлекли обещания свободы и силы, кого-то запугали, кого-то подкупили — по все три княжества предоставили силы своих Стражей Лиге. Вилейан готовится к войне, хотя нам пока что неизвестно, с кем. Я не могу поручиться за Ларанкасали, но в княжестве Каалиан отношение к лигистам такое же, как у нас в Меллэритане — их терпят, потому что мы хотим жить. И наши дети — тоже. Ты заметил, что в поселении почти совсем нет юных эльфов? Они все — на тренировочных базах Лиги. Из них собираются сделать таких же убийц, как сами лигисты. А нас — шантажируют их жизнями. Поэтому мы предоставляем воинов Лиге. Что происходит в Ларанкасали, мне достоверно неизвестно — но есть подозрения, что князь Ларанкасали на стороне Лиги по доброй воле.

— Подожди, а как же Крионэ? Они на стороне Лиги или нет? И если да, то по какой причине?

Тиннавэль отвел взгляд.

— Крионэйского княжества больше не существует. Некоторое время назад кто-то жестоко вырезал главное поселение и убил князя Нортахела. Ты не хуже меня знаешь, что Крионэ было самым слабым и маленьким из княжеств и что держалось оно только благодаря вашему князю — возможно, он был в чем-то жесток, во многом перегибал палку, но правителем он был прекрасным. А когда его не стало — княжество буквально за полгода распалось.

Ким налил вина в кубок, выпил залпом, не чувствуя вкуса.

Отец… мать… друзья… все, кто остались дома… Тин сказал — «вырезали главное поселение»… Они же все остались там… Боги, за что?!

— Ким, держись, — тихо проговорил Тиннавэль. — Только держись, ладно?

— Я в порядке, — глухо отозвался скрипач. — Ладно, вернемся к делу. С Меллэританом, Ларанкасали и Каалианом — все ясно. А внутренние княжества?

— Туда Лига пока что не добралась, к счастью. Но, боюсь, это дело времени.

— Нет у них никакого времени. Какими силами они сейчас располагают? Я имею в виду, из числа Стражей Леса.

— Около пяти сотен воинов. Из них как минимум половина восстанет против Лиги, едва появится хоть какая-то надежда победить.

— А какова сейчас численность подвластных тебе отрядов? Из тех, кого можно собрать за пару часов.

— Полторы сотни эльфов — точно. Может, чуть больше. Что ты предлагаешь?

— Уничтожить нынешнюю Лигу Теней, — просто ответил Киммерион.

Спустя пятнадцать минут с площади в четыре стороны помчались верховые гонцы — в ближайшие поселения, с приказом князя. Киммерион сперва опасался, что князь Меллэритана не одобрит рискованного предприятия, но когда он озвучил свои сомнения другу, тот усмехнулся.

— Ким, мой отец давно уже отошел от дел, а брат перешел на сторону Лиги. Князь Меллэритана — перед тобой.

— Но ты же первый капитан Стражей Леса княжества? — только и смог вымолвить изумленный вампир.

— Приходится совмещать, — Тин развел руками.

Сейчас, глядя, как Стражи собираются на площади, Киммерион в который раз благодарил Дианари Лиаласу за то, что услышал тогда в таверне детский плач. Если бы на малышка Лианэй, он же ни за что не пришел бы сюда и не смог бы привести на подмогу Веге отряд Лесных Стражей. Очень большой отряд Лесных Стражей.

Двести прекрасно обученных, хорошо вооруженных и очень злых на Лигу Стражей Леса. Скрипач поймал себя на мысли, что сегодня он очень не хотел бы оказаться среди членов Лиги.

— Тиннавэль, но как мы доберемся до штаба? — вдруг сообразил Ким. — Он находится примерно в сорока милях отсюда, и…

— В миле к востоку в полях — наши табуны, — успокоил его князь. — Там и наши кони, и кони, на которых прибыли Стражи из других поселений.

— Кони эльфийские? — на всякий случай уточнил вампир. Тиннавэль скривился.

— Ким, ты одичал среди людей. Естественно, кони эльфийские! Мы будем на месте примерно через час после полуночи. Кстати, как князь Меллэритана, я был в штабе Лиги. И примерно помню общее расположение ключевых пунктов и даже примерно представляю себе, как там построена охрана. Поэтому действовать будем следующим образом…

— Полночь, — Вега встал. — Рагдар, ты его не слышишь?

— Слышал бы — сказал бы, — проворчал северянин.

— Придется идти втроем, — Алиссара тоже поднялась на ноги, запахнула плащ. — Дольше тянуть нельзя.

Следователь кивнул.

— Вещи оставим здесь, как и лошадей. Если кому-то что-то необходимо взять с собой — берите сейчас, — распорядился он. И первым же начал распихивать по карманам своей куртки, одетой прямо поверх бинтов, всевозможные полезные мелочи.

— Чувствую себяидиотом, собирающимся в логово дракона, как на бал, — выругался даргел, натягивая на палец четвертое кольцо. — Ну почему маги департамента никогда не зачаровывают, например, просто стеклянные палочки, которые можно сломать для активации? Почему перстни? И почему такие вычурные?

Закончив сборы, Вега застегнул перевязь с катанами поверх куртки, проверил, легко ли клинки выходят из ножен, и повернулся к остальным.

— Идем.

— Идем, — Алиссара поправила ленту с метательными ножами. — Я нашла подходящее место здесь. Ночью сложнее идти через тень.

— Почему? — удивленно спросил Рагдар.

— А ты попробуй найти тень в темноте, — съязвила Янатари, раздвигая кусты и выбираясь с поляны.

Идти пришлось совсем недолго — минут через десять трое соратников вышли на просторную поляну. Небо было ясное, и луна достаточно хорошо освещала все окружающее. Почти точно посередине поляны рос огромный серебристый клен, в холодном свете луны кажущийся и впрямь полностью серебряным. Он отбрасывал на мокрую от росы траву четко очерченную тень, в которой могли спокойно спрятаться человек десять.

— Положите руки мне на плечи, сами возьмитесь за руки. Держитесь как можно крепче и, что бы ни случилось — не отпускайте, — проговорила Алиссара, приближаясь к тени. — И если я буду что-то делать — не мешайте мне.

— Подожди, мне еще надо сделать так, чтобы нас не заметили, — напомнил Вега.

Он закрыл глаза, сосредоточился, вспоминая правило построения заклинания невидимости. Вскинул руки, выплетая сложную вязь, поморщился — энергия утекала с катастрофической скоростью. От всего того количества, что он скопил с момента схватки с мертвым эльфом в магической лаборатории Кирандрелла на Охотничьей, тринадцать, остались жалкие крохи — и те почти полностью ушли сейчас на невидимость.

— Готово, — выдохнул даргел. — Можно идти. На всякий случай напоминаю: наша цель — Вилейан. Мы должны пробиться к нему и уничтожить его. После того, как погибнет Вилейан, с его приспешниками справиться будет значительно проще. По крайней мере, тогда у нас появятся хоть какие-то шансы. Если мы выживем в схватке с самим Вилейаном, конечно, — криво усмехнулся он.

— Идем, — коротко напомнила Янатари, подходя вплотную к тени.

Вега и Рагдар крепко сплели пальцы, свободные руки положили на плечи девушки.

Алиссара протянула вперед раскрытые ладони — тень дерева упала на руку девушки. Несколько секунд ничего не происходило — а потом тень ожила, заклубилась, поползла по рукам к плечам, перекинулась на кисти мужчин… Эльфа вдруг резко развела ладони, словно раздвигая тень, и шагнула вперед, увлекая даргела и северянина за собой.

На несколько долгих секунд де Вайлу показалось, что он падает в бесконечную пропасть абсолютной темноты. А потом все вдруг закончилось, и он обнаружил, что стоит в каком-то коридоре, свод потолка нависает так низко, что пришлось склониться чуть ли не пополам, а сапоги заливает мутная, вонючая, затхлая вода.

Вот только спутников рядом не было.

Глава X ПТИЦА

— Я разочарован, граф, — насмешливо проговорил Птица, глядя сверху вниз на замершую компанию. — Не ужели вы и правда настолько склонны недооценивать противника и считать всех вокруг законченными идиотами? Неужели вы всерьез решили, что ваша забавная уловка с «подарком» способна меня обмануть? Поверьте, господа, я вполне способен отличить парнасский боевой посох от декоративного шеста танцовщицы и тело воспитанницы боевого монастыря от тела рабыни для удовольствий.

Эстис яростно сжимал рукоять меча, глядя даже не на насмешливого лорда, а на тело убитого им несколько минут назад человека. Иллюзия слетела с мертвеца, и на полу лежала голова капитана тех самых наемников, которых сам Змей и привел сюда около полутора месяцев назад.

— Трус! — зашипел он. Только тогда Танаа поняла, почему молодого графа прозвали Змеем — сейчас, разъяренный и собранный, он был похож на готовую к броску смертельно опасную кобру, уже предупредившую противника о своем приближении.

— Я уже тысячу раз слышал эту песню, граф. В прошлый раз меня так называл ваш отец. Кстати говоря, не вам упрекать меня в трусости — вы пришли втроем убить меня одного.

— Да ты не знаешь даже такого понятия, как честный бой! — лицо Эстиса исказила судорога ненависти.

— Честный бой? — Птица улыбнулся. — А зачем? Ради всего того бреда, что вы именуете «добрым именем», «честью» и так далее? Оно мне не нужно. Впрочем, ладно. Стража, пленников — в подвал! Только сперва усыпите их!

Из-за плеча лорда к перилам балкона шагнул сухощавый невысокий человек. Ко рту и носу он прижимал какую-то тряпку, а вторая рука была сжата в кулак.

Хлопнула закрывшаяся за Птицей дверь. Человек на балконе взмахнул рукой, разжимая пальцы — по воздуху разлетелась серо-зеленая мельчайшая пыль.

Никто не заметил, что Арна осела на пол чуть раньше, чем ее спутники, а если кто-то и обратил внимание, то, вероятно, подумал, что на девушку отрава просто быстрее подействовала.

Ее гнал вперед страх. Не страх погибнуть и даже не страх проиграть — страх потерять тех, кто успел стать ей дорог.

Стараясь не думать, что сейчас может происходить с ее телом, Арна искала через Астрал Гундольфа или Талеаниса. Страх за друзей не давал сосредоточиться, а понимание того, что все они могут погибнуть по ее вине, горечью осело в сознании.

«Нет, так я их никогда не найду…»

Танаа остановилась, восстанавливая в памяти образы рыцаря и полуэльфа — до мельчайших черточек, с каждой деталью свойственного им эмоционального фона. Но образы смазывались и расплывались, как только девушке казалось, что она нашла кого-то из них.

Усилием воли она заставила себя успокоиться и не думать о Грифоне, вызвав образ Мантикоры. И буквально спустя минуту почувствовала его.

— Талеанис, ты слышишь меня?

Полуэльф завертел головой.

— Арна? Где ты?

— Далеко. Не ищи, я говорю с тобой мысленно, и у меня мало времени!

— Что случилось? — мысленно же спросил Мантикора.

— Мы попали в ловушку и взяты в плен. Убивать нас пока не собираются, зато о вашем передвижении Птице известно, и на вас в любой момент могут напасть прямо там, в подземелье, или же подстеречь на выходе уже внутри замка. Да и выбраться там, где вы вошли, без боя не получится, скорее всего.

— Понял. Мы сейчас устроим здесь ловушку и будем уходить, — спокойно отозвался он, и Танаа с удовлетворением почувствовала, что Мантикора и правда спокоен и собран и готов как к бою, так и к отступлению.

— И вот еще что. Я не уверена, но на всякий случай, будь осторожен — мне показалось, что среди преданных Птице воинов есть и эльфы.

Он помолчал несколько секунд.

— Спасибо. Я буду осторожен. С тобой можно будет как-нибудь связаться?

— Я сама тебя позову, когда смогу. Мне еще Гундольфа предупредить надо…

— Храни тебя Дианари, — с неясной горечью шепнул полуэльф уже вслух.

— Удачи, и… береги себя.

— Ты тоже.

Арна расфокусировала внимание, отпуская связь мысленного разговора. Потом вновь сконцентрировалась и начала искать Гундольфа.

На них напали из-за поворота, совершенно неожиданно, и потому в первые же секунды боя фон Кильге потерял четверых своих людей. Но буквально через несколько секунд он собрался и, выхватив меч, сам бросился на нападающих, мысленно тем временем произнося заклинание.

— Гундольф! — неожиданно раздалось в голове.

— Арна?

— Да. Мы попали в ловушку, отступайте!

— Мы тоже в нее уже попали. Я в подземельях, у нас идет бой!

— Отступайте! Ваша задача сохранить как можно больше воинов!

— Как только сможем — начнем отступление! Здесь очень узкий проход, и я собираюсь сделать его еще уже… тогда у нас будут шансы.

— Удачи!

— Подожди, что у вас случилось? Мы можем помочь? — быстро спросил рыцарь, но Танаа уже покинула его сознание, почти выпав из Астрала.

— Назад! — рявкнул Гундольф на двоих слишком ретивых юношей, явно собравшихся прорываться сквозь строй дальше. — Назад, быстро!

И едва они оказались на более или менее безопасном расстоянии, выпустил подготовленное заклинание. Ветвистая молния вонзилась в потолок над головами противников, посыпалась каменная крошка, две плиты рухнули в проход, придавив нескольких нападающих. Ощутимо запахло сыростью.

— Бежим! — заорал Грифон раньше, чем осознал, в чем дело. И сам бросился за своим отрядом, на бегу ставя все известные ему магические щиты, способные сдерживать обычную воду. Где-то уже вдалеке стихали крики тех, кого покалечили молния и упавшие с потолка камни. За спиной раздавался топот тех, кто оказался по эту сторону завала, и где-то на грани слышимости — негромкий плеск льющейся воды.

Они успели. Мокрый по пояс Гундольф последним выпрыгнул в открытый люк, когда вырвавшаяся из плена стен рва мутная, затхлая вода полностью затопила коридор вместе со всеми, кто там остался.

С отрядом Мантикоры они встретились уже у самой деревни.

— Что у тебя? — без предисловий спросил рыцарь, подойдя к Талеанису.

— Потерял шестерых в засаде на выходе из хода, когда уже возвращались. Засада — десять человек и двое эльфов — уничтожена, есть двое пленных. Трое моих людей серьезно ранены.

— Ты себя в этих троих включаешь? — Гундольф с подозрением посмотрел на пропитанную кровью повязку на боку полуэльфа.

— Нет, меня всего лишь поцарапали, просто место неудачное, вот крови и много, — тот поморщился. — А у тебя как?

— Потери — восемь человек, раненых пятеро. Уничтожили, похоже, весь отправленный за нами в подземелье отряд. А вы просто ушли?

— Нет, конечно. Грохот от оставленной нами засады был знатный, сомневаюсь, что там кто-нибудь выжил, — нехорошо усмехнулся Мантикора.

— Это радует. Ты не знаешь, что случилось с Арной и остальными?

— Только в общих чертах. Они попали в какую-то ловушку и взяты в плен, но смерть им в ближайшее время не угрожает.

— Хоть что-то… — рыцарь поморщился. — Надо решать, что будем делать теперь.

— Для начала надо заняться обороной деревни. Разъяренные солдаты Птицы не заставят себя слишком долго ждать, поверь. А раз Змея здесь нет, то командовать одному из нас двоих. И сдается, что этим кем-то буду отнюдь не я.

Гундольф смерил собеседника подозрительным взглядом.

— Ты предлагаешь мне возглавить этих людей? — недоверчиво спросил он.

— Именно. Других кандидатур все равно нет, потому что я не справлюсь. У тебя же, как у рыцаря ордена Грифона, опыт управления есть, в отличие от меня.

Фон Кильге не нашел, что возразить.

Следующие двое суток прошли в напряженных работах — Гундольф готовил людей к обороне деревни. В кузнице несколько человек были заняты изготовлением топоров и мечей, и наконечников для стрел, двое подмастерьев срочно плели кольчуги, плотники строгали рукояти для топоров и древки стрел, дети приклеивали оперение… Всех, не занятых на изготовлении оружия, рыцарь поделил на две неравные группы и, отдав большую в подчинение Мантикоре, решившему реализовать какую-то идею, сам с меньшей занялся подготовкой укрытий для детей, стариков, и раненых.

Работа кипела, и никто не задумывался о том, что будет дальше, когда они отобьют первую волну атаки — а в том, что они ее отобьют, никто ни на секунду не смел усомниться. Но вот что потом?.. Пока что Гундольф предпочел не задаваться особо этим вопросом, а Талеанис и вовсе с усмешкой сказал:

— Не вижу смысла планировать дальше первого штурма. Вот переживем его — а там посмотрим.

— Главное — пережить? — хмыкнул Грифон. Полуэльф улыбнулся.

— Главное — жить. Поживем — увидим, доживем — узнаем, выживем — учтем.

От Арны, Орогрима и Эстиса не было никаких вестей все это время.

Прийти в себя от дикой головной боли было не самой лучшей идеей организма, — с сарказмом, присущим, скорее, Змею, подумала Арна, с величайшим трудом заставляя себя пошевелиться.

— Здесь кто-нибудь есть? — чуть слышно спросила Танаа, ощупывая свободной рукой гладкие каменные плиты, на которых она, собственно, и лежала.

— Наконец-то, — облегченно выдохнул Эстис шагах в четырех от девушки. — Орогрим, вставай — она пришла в себя.

— Что? Где? Арна! — сонно пробормотал зеленокожий и тут же вскочил. Могучие лапищи орка сгребли ее в объятия, едва не задушив.

— Грим, ты мне сейчас все ребра переломаешь — простонала Танаа, пытаясь вдохнуть. — Где мы? Сколько времени я спала?

— Мы в казематах моего родного замка, — отозвался граф. — Сколько мы тут, я сказать не могу, но Орогрим, очнувшийся первым, говорит, что я пришел в себя часа через два после него. А с тех пор прошло что-то около полутора суток.

— Понятно… Что-нибудь происходило?

— Нет, если не считать того, что не происходило вообще ничего. Нам даже есть не давали, благо вода здесь от природы есть.

Прислушавшись, Арна и правда различила тихий шелест стекающего по шершавому камню ручейка.

— Уже неплохо. Думаете, Птица хочет уморить нас голодом?

— Вряд ли. Он не тот человек. Скорее, он уверен в том, что мы не умрем от голода до того, как он придумает, что же с нами делать, — усмехнулся Змей, поднимаясь на ноги.

— Эстис, отсюда можно как-нибудь выбраться? — без особой надежды спросила Танаа, осторожно садясь — голова раскалывалась.

— Нет. По крайней мере, мне подобный способ неизвестен. Построено здесь все на совесть, никаких подземных ходов и тайных лазов нет, двери прочные, а засовы снаружи — тяжелые. Так что остается только ждать, когда представится благоприятная ситуация для побега. — Граф развел руками.

Танаа встала, обошла камеру по периметру, ощупывая стены.

Ничего.

— Будем ждать, — проговорила она, опускаясь на пол подле Орогрима и устраиваясь в его объятиях.

Из тревожного полузабытья измученного Талеаниса вырвал крик часового на сторожевой вышке, которую наскоро соорудили по настоянию Гундольфа.

— Всадники на холме!

Мантикора вскочил, быстро натянул сапоги и набросил перевязь с мечом. Пристегнул за спиной колчан стрел, подхватил лук и вышел из сторожки к воротам.

На помосте вдоль стены уже выстроились лучники, внизу Гундольф раздавал последние указания тем, кому придется сразу идти в рукопашную. Увидев полуэльфа, он бросил капитанам небольших отрядов еще несколько фраз и подошел к соратнику.

— На вершине соседнего холма — около полутора сотен всадников, — пояснил он. — Мчатся сюда, так что скоро проверим, насколько полезна была твоя идея.

— Главное, чтобы они не объехали холм, — с сомнением проговорил Талеанис.

— Не должны. Сквозь частокол им не пробиться, а ворота выходят на вершину холма. Должны понимать, что их обстреляют, и потому в их интересах находиться в пределах полета стрелы как можно меньше.

— Ага, главное, чтобы они не догадались, что полет стрел этих горе-лучников вдвое меньше, чем могу стрелять даже я, не говоря уже о профессиональных стрелках, — горько усмехнулся Мантикора, натягивая тетиву на своем луке.

— Не думаю, что это может случиться. Ладно, мне надо готовить к бою мечников и остальных, кто с ними. Иди на стену, лучники на тебе.

Полуэльф кивнул и быстро взобрался на помост по приставной лестнице. Бросил взгляд в сторону холма, откуда с минуты на минуту должны были появиться враги, и осмотрел своих подчиненных.

Никто не боялся, не суетился — спокойно натягивали тетивы, выкладывали стрелы, чтобы быстрее брать, проверяли натяжение — словно собрались на стрельбище, а не на поле боя.

— Без моего приказа не стрелять — по крайней мере, первые три залпа только после команды «залп!», — предупредил Талеанис.

Первые всадники вылетели на вершину холма через несколько минут. Придержали разгоряченных лошадей, оглядывая окрестности, и помчались вниз, на деревню.

Мантикора возблагодарил мелкий серый дождик, с самого утра поддерживающий землю в состоянии жидкой грязи, не позволяя ей просохнуть под лучами солнца.

— Готовься! — крикнул он, накладывая стрелу на тетиву.

Кони мчали к деревне, копыта бухали в грязь, брызгами разлетающуюся в стороны. Талеанис присмотрелся к вооружению всадников — преимущественно мечи и луки. Последнее было плохо… но тоже предусмотрено Гундольфом.

— Целься!

Передняя десятка, вздымая тучи грязи, достигла пределов полета стрелы, но полуэльф пока не торопился отдавать приказ. Поймав на прицел переднего всадника, о медлил, мысленно отсчитывая темпы галопа его лошади.

Первые и пострадали первыми. До деревни долетели дикие крики всадников и лошадей, когда последние, поскальзываясь в грязи и проваливаясь в ямы, начали напарываться на наклонные острые колья, укрытые травой и дерном.

— По второму ряду залп! — закричал Мантикора, первым спуская тетиву.

Большая часть стрел ушла куда-то в сторону, но десятка полтора нашли свои цели — кто-то слетел с коня и остался недвижим лежать на земле, кто-то закричал, раненый, но живой, рухнули на колья еще две лошади…

До ворот деревни отряд добрался, сократившись почти на треть.

Талеанис быстро пересчитал оставшиеся стрелы — на пару минут хватит. Руки болели с непривычки — он редко пользовался луком, хотя стрелял неплохо. Он окинул взглядом расположение сил противника, оценил потери с обеих сторон, выругался — перевес был уже на их стороне. Полтора десятка вражеских всадников с луками отъехали на сотню шагов и готовились стрелять зажженными стрелами — Мантикора несколькими выстрелами снял троих, но остальные, превосходившие в мастерстве не только горе-лучников из деревни, но и самого полуэльфа, отъехали еще немного, оказавшись вне пределов досягаемости охотничьего лука. Еще одна группа прорвалась к воротам и теперь пыталась проломить их импровизированным тараном, группу окружали около двадцати воинов, успешно отбивавшихся от наседающих на них людей Гундольфа.

— Клен! — крикнул Талеанис, подзывая местного охотника, одного из лучших стрелков в деревне. Тот мгновенно оказался рядом с командиром. — Клен, принимай командование лучниками, я пошел вниз. Постарайтесь снять таранщиков.

— Есть, — бодро отозвался охотник.

Мантикора ободряюще кивнул ему и, вытащив меч, спрыгнул вниз, где его дожидались еще около тридцати человек, готовых вступить в бой, когда враги прорвутся в город.

В этот миг полетели первые зажженные стрелы. Большинство пропали зря, вонзившись в мокрую от дождей землю, или по одной — в крыши домов, где тоже почти мгновенно потухли в мокрой насквозь соломе, но несколько нашли свою цель — на крыше одного из домов неуверенно занялось пламя, почти сразу же начавшее разгораться.

К дому тут же кинулись женщины с ведрами — далеко не все отправились в укрытия, многие предпочли остаться и сражаться бок о бок с мужьями, братьями, отцами и сыновьями.

Спустя несколько минут напряженного ожидания Талеанис увидел, что занявшийся было пожар прекратился. Но горящие стрелы продолжали лететь, и женщины сбивались с ног, пытаясь успеть залить все очаги возгорания.

И тут треснули ворота.

Мантикора бросился к ним, остановился, не доходя тридцати футов — возле его ног начиналась широкая доска, другой конец которой лежал у самых ворот. Наклонился, взялся за конец доски, поднял ее и отшвырнул в сторону, после чего занял свое место во главе небольшого отряда. Сделал отмашку Клену — охотник подбежал ко внутреннему краю помоста, и с силой потянул на себя прочную веревку, другой конец которой был привязан к огромной щеколде, на которую сейчас были заперты ворота.

Следующий удар тарана распахнул деревянные створки. Люди Птицы с радостными воплями швырнули бревно-таран и бросились вперед — Гундольф и его воины как раз окружили их с противоположной стороны, и если бы вожак нападающих был бы чуть внимательнее, то он понял бы, что их просто загоняют в город.

Среди врагов было не так уж много наемников, в основном — дешевый сброд, берущий не качеством, а количеством. Увидев, что проход в город открыт, они не подумали, что все получилось слишком легко — нет, они думали только о том, что впереди — женщины, которых можно насиловать, и дома, в которых есть жратва и выпивка, и о том, что Птица обещал хорошую награду, если они с первого раза возьмут деревню.

Когда чуть больше двадцати пеших воинов и полдесятка всадников ворвались в деревню, тонкие доски, спрятанные под слоем соломы и грязи и покрывавшие первые тридцать футов от ворот, не выдержали. И люди Птицы с дикими криками рухнули в образовавшийся пролом, прямо на установленные в десятифутовой яме длинные и острые колья.

Лучники под предводительством Клена дали два последних залпа, убив или тяжело ранив еще человек пятнадцать.

Мантикора выкрикнул команду — через провал ловушки быстро перекинули три широкие доски. Озверевшие от ярости и страха противники ринулись по этим импровизированным мосткам вперед — но на другом конце их уже ждали.

Дальнейшие события остались в памяти Талеаниса как нескончаемая череда криков, звона оружия, крови и боли…

Осторожно ступая босыми ногами по холодной, мокрой от росы траве, Арна шла через огромный луг. Темно-синее небо над ее головой было усеяно мириадами ярчайших звезд, делавших глухую ночь светлее белого дня. Узкий новорожденный серп полумесяца, похожий на серебряное украшение синего бархата небес, бросал блики на мелкие цветочки, в изобилии усеивающие луг. Где-то в траве стрекотали кузнечики, пересвистывались между собой мелкие пичужки, похожие на южных колибри.

Танаа с интересом оглядывалась, до мельчайших деталей впитывая в себя зрительные образы. Повязки на ней не было, да и не нужна она была — сейчас Арна видела глазами, а не чувствами, как обычно.

Он ждал ее в небольшой низине, распластав серебристые крылья по траве и с интересом изучая устроившуюся на желто-синем цветке бабочку.

— Здравствуй, Арна. — При ее приближении Раанист поднял голову. — Я тебя уже давно жду…

— Прости, я не знала, — смутилась девушка.

— А ты и не должна была знать. Ты должна была почувствовать.

— Но я же пришла…

— Я вижу. — Дракон поднялся, взмахнул крыльями — и увеличился в размерах в несколько раз. Потом снова улегся на траву, вытянув вперед одну лапу. — Садись.

Она неуверенно приблизилась и осторожно опустилась на блестящие темные чешуйки. Раанист тут же обнял ее за плечи крылом.

— Откуда ты здесь? — тихо спросила Танаа, глядя в огромные глаза дракона. — И почему ты не пришел раньше?

— Ты думаешь, я могу так вот просто приходить к тебе тогда, когда тебе или мне этого захочется? Увы… Сейчас тебе действительно нужна помощь, и я смог прийти, — ответил он.

— Я скучала… — еще тише проговорила Арна, прижимаясь к другу.

— Я тоже…

Несколько минут они молча сидели, вслушиваясь друг в друга, потом Раанист заговорил:

— Я знаю, в какую беду ты попала. У тебя есть только один шанс — воздействовать на этого Птицу через ментал, энергетический план, на котором я когда-то учил тебя работать.

— Я пыталась, но он постоянно держит какую-то странную защиту — одно прикосновение к ней вызывает у меня отвращение, а попытка проникнуть чуть глубже за щиты — боль…

— Знаю. Но я научу тебя, как частично обойти щиты. Ты не должна заставлять его что-то делать — скорее, найди что-то, чего он сам хочет, и немного подправь это его желание так, чтобы оно сыграло тебе на руку. Ну и усиль его, чтобы не ждать слишком долго.

— Как?

Дракон тяжело вздохнул.

— Я покажу тебе. Один раз, и только общий принцип. Дальше тебе придется учиться самой…

Когда Арна пришла в себя, и Змей, и Орогрим, уставшие и измученные голодом, глубоко спали. Танаа осторожно, чтобы не потревожить орка, встала, отошла в сторону и села на полу в сложной позе, помогающей сконцентрировать внимание и энергию.

Первым делом она попыталась дотянуться до Мантикоры — но безрезультатно. Он либо находился где-то совсем далеко, либо был без сознания. Встревоженная девушка позвала Гундольфа — рыцарь откликнулся почти мгновенно.

— Арна?

— Здравствуй… Извини, что так долго молчала — нам тут тоже немного досталось.

— Я так и подумал. Что у вас?

— Пока — ничего нового. Потом расскажу. Лучше скажи, что у вас происходит? Что с Талеанисом? Я не смогла с ним связаться…

— Он был довольно сильно изранен во время боя с наемниками Птицы. Ничего опасного для жизни, но он потерял много крови и пока что без сознания.

— Бой с людьми Птицы? — удивилась Арна.

— Да. Около трех часов назад на деревню напали две сотни всадников из замка Птицы. Но, к счастью, благодаря мужеству жителей деревни — если честно, не ждал такого от простых крестьян — и хитроумию Мантикоры, нам удалось отбиться. Но еще одной такой атаки деревня не выдержит, да и противники в следующий раз будут осторожнее, — со вздохом проговорил Гундольф.

— Главное, что сейчас удалось отбиться и что вы живы, — Танаа мысленно улыбнулась, посылая рыцарю волну доброжелательного тепла. — Второй атаки не будет. Обещаю.

— Что ты собираешься делать?

— Еще не знаю точно, но уже догадываюсь. Удачи тебе!

— Тебе удачи…

Прервав мыслесвязь, Танаа на миг вернулась на физический уровень осознания. Сосредоточилась — и выскользнула в ментал.

Все пространство вокруг нее было окрашено различной интенсивности цветными пятнами. Какие-то из них излучали тепло, какие-то — холод, некоторые светились, другие, наоборот, словно бы поглощали свет…

Удовлетворенно выдохнув, Арна покинула пространство камеры и направилась выше по уровням замка. Временами ей встречались ментальные отражения людей — практически ко всем тянулись тончайшие, почти невидимые грязно-зеленоватые нити. Любопытства ради Танаа тронула одну из этих нитей — та завибрировала, задрожала, а человек, к которому нить тянулась, в недоумении поднял голову — что-то происходило… не так, как обычно. Не задумываясь, Арна усилием воли разорвала трепещущую зеленоватую жилку.

Что-то наверху вздрогнуло, и вокруг девушки появились около десятка таких нитей. Одна из них тут же устремилась к поднимающемуся на ноги человеку, который непонимающе оглядывался и пытался понять, что вообще происходит, обвилась вокруг его шеи, проникла в сознание — тот, успокоившись, опустился. Остальные же тонкие щупальца ринулись к Арне, пытаясь поймать ее и подчинить своему хозяину ее сознание — Танаа выставила маскировочную защиту, и нити, не найдя цели, растворились в ментале. Девушка осторожно двинулась выше, обещая себе, что больше не будет трогать что ни попадя.

С другой стороны, теперь идти было легче — не нужно было искать дорогу, искать цель, поминутно замирая и вслушиваясь в ментальное поле всего вокруг. Теперь Арна точно знала, что приведет ее к Птице — та самая зеленая нить. Очень медленно, изо всех сил делая вид, что ее здесь нет, она поднималась вдоль щупальца.

Зло пнув дверь, Птица вошел в свою спальню, которую некогда занимал покойный граф де Карнэ. Он был в бешенстве. Как эти остолопы могли проиграть каким-то неотесанным деревенским мужикам? Какие бы они не были идиоты, но не суметь захватить одну вшивую деревню? Немногие выжившие лепетали что-то про прекрасных стрелков, про ловушки на подходе к деревне, про нескольких великих воинов с волшебными мечами, но Птица был реалистом и прекрасно понимал, что всех достойных внимания бойцов он либо привлек на свою сторону — уговорами, шантажом или магической силой — или же давно уничтожил. Этим героическим защитникам деревни взяться было просто неоткуда!

А если чертов наследничек графа успел запросить подмоги из Мидиграда, и его послание каким-то образом не было перехвачено моими людьми? — мелькнула мысль. Птица выругался. Стащил с ноги сапог и со всей силы зашвырнул его в стену.

— Неркис! — заорал он.

— Да, мой лорд? — Кудлатая голова помощника просунулась в приотворившуюся дверь.

— Неркис, кто сейчас командует полусотней наемников? Из тех, что привел мне этот недоумок графеныш.

— Улькар, мой лорд.

— Срочно доставь его ко мне! И притащи какую-нибудь девчонку посимпатичнее, и чтоб не старше шестнадцати!

— Сию минуту, — голова исчезла за дверью.

Птица успел стащить второй сапог и камзол и снять перевязь с мечом, прежде чем дверь снова отворилась и в спальню вошел высокий лысый северянин.

— Вы звали, мой лорд? — проговорил он, опустившись на одно колено и склонив голову.

— Немедленно собери своих людей. Поезжайте к этой деревне и сожгите ее дотла. Не стремись брать пленных. Получится — хорошо, не получится — достаточно просто всех убить.

— Баб тоже?

— Баб можешь оставить себе и своим людям.

— Будет сделано мой лорд. Но мне не удастся собрать всех раньше, чем через полтора-два часа.

— Почему?

— Вы говорили сегодня, что мы не понадобимся вашей светлости до завтрашнего вечера, и люди отдыхали… мне потребуется некоторое время, чтобы собрать их и привести в боеспособное состояние.

— Хорошо. Отправляйтесь, как только будете… в состоянии.

— Есть, лорд!

— Иди!

Улькар поклонился и вышел. Дверь за ним не успела закрыться, как на пороге возник Неркис, ведущий светловолосую девушку лет пятнадцати.

— Как вы и просили, мой лорд!

— Ты же знаешь, я предпочитаю брюнеток, — недовольно пробормотал Птица, внимательно разглядывая девушку, на которой из одежды была только разорванная до живота рубашка и юбка в прорехах, не скрывающая стройных ножек.

— Зато она нетронутая, лорд! Я подумал, что это будет предпочтительнее цвета волос…

— Пожалуй, ты прав. Оставь меня!

Едва за помощником закрылась дверь, Птица поднялся с кровати, на которой сидел все это время, и приблизился к девушке.

Она стояла, гордо подняв голову, и сверля лорда ненавидящим взглядом.

— Ты красивая, — шепнул он, подойдя на расстояние вытянутой руки.

В ответ девушка пробормотала что-то нецензурное. Мужчина поморщился и, протянув руку, сильно сжал ее сосок, проглядывающий сквозь тонкую ткань рубашки. Вскрикнув, она рванулась в сторону — и сильно ударила его ногой в пах.

Птица ожидал чего-то в этом духе и успел отступить на шаг. Поймал свободной рукой ее щиколотку, резко дернул — несчастная рухнула на пол, нелепо взмахнув руками. Лорд тут же навалился сверху.

— Я научу тебя хорошим манерам, — зашипел он ей на ухо, прижимая вырывающееся тело к полу.

После непродолжительной борьбы руки девушки оказались связаны ремнем Птицы, а одежда с нее сорвана. Лорд сам раздеваться не стал, только расстегнув штаны.

И в тот момент, когда он уже готов был ворваться в несчастную, Птица почувствовал что-то неладное. Кто-то из наемников вышел из-под его контроля! Представив себе, чем это может ему грозить, он отпихнул уже слабо сопротивляющуюся жертву в сторону и сконцентрировался на наглеце, посмевшем противиться его воле. Буквально через несколько секунд он нашел наемника, только начавшего осознавать, что происходит что-то не то, и почти мгновенно вновь подчинил его сознание себе. Какую-то долю секунды лорду казалось, что там был кто-то еще, но вслушавшись в ментал внимательно, он не нашел ничьих следов.

Показалось, — подумал он и со злостью посмотрел на сжавшуюся в комочек светловолосую девушку. Всякое желание пропало.

— Следовало бы убить тебя, — зло проговорил он и рявкнул: — Неркис!

— Да, мой лорд? — помощник, как и требовал Птица, всегда находился за дверью спальни.

— Уведи ее. Я устал и хочу спать. Но чтобы ее никто не касался — завтра я лично займусь этой строптивой тварью.

— Прикажете выпороть?

— Нет. Просто завтра, когда приведешь ее, прихвати плеть и кнут.

— Хорошо, мой лорд.

Когда Неркис увел девушку, Птица растянулся на кровати и попытался уснуть. Но сон не шел — исчезнувшее было возбуждение вновь вернулось, и лорд против воли представлял себе, как билось бы под ним это стройное тело, как красиво блестели бы при свете свечей ее волосы, намотанные на кулак, как она кричала бы, разрываемая его плотью…

Когда дыхание лорда стало хриплым, а желание — нестерпимым, он резко сел. Идея пришла в голову сама собой.

— Неркис!!!

— Да, мой лорд?

Птица ухмыльнулся и в двух словах объяснил помощнику, чего желает.

Глава XI ХРАМ

Выйдя из тени, Алиссара на несколько секунд неподвижно замерла. Огляделась, отметила отсутствие Веги, вопросительно посмотрела на Рагдара — варвар непонимающе пожал плечами. Никто из них не заметил, когда именно исчез даргел.

Потом его поищем, — жестами показала девушка. — Он не мог исчезнуть бесследно. Идем.

Стараясь ступать максимально тихо, они направились к невероятно большому раскидистому дубу. Северянин мельком подумал, что только в стволе такого гиганта можно было бы разместить небольшую базу.

Надо заметить, он оказался недалек от истины. Янатари медленно обошла дерево, на миг задержалась у противоположной его стороны — там обнаружился огромный валун, бросающий на древнюю, морщинистую кору причудливых очертаний тень. Рагдар отметил, что хотя камень и был действительно очень велик, но в сравнении с колоссальным стволом заметно проигрывал в размерах.

Алиссара тем временем осторожно обошла валун, не ступая в его тень, и остановилась у корней дерева. Жестом подозвала Рагдара, показала ему место, на которое он должен был встать — и нырнула в отброшенную варваром на кору тень. Не успел северянин подумать, что теперь должен делать он, как дуб еле слышно скрипнул, кора треснула, и темная древесина немного разошлась, образуя проход подходящего для Рагдара размера.

Внутри дерева обнаружился почти идеально круглый коридор, словно бы выеденный каким-то огромным червем. На полу лежали двое эльфов — оба явно без сознания. И странное дело — в коридоре было светло, но при этом никаких источников света не наблюдалось. Соответственно теней ни эльфа, ни оборотень не отбрасывали.

— Пожалуйста, постарайся по возможности не убивать, а оглушать, — тихо попросила эльфа. — Я не могу вот так с ходу определить, кто из них действительно переметнулся на сторону Вилейана, а кто был просто вынужден помогать ему, чтобы сохранить жизнь свою или своих близких.

— Я постараюсь, — мрачно проговорил Рагдар. — Но только если ты взамен мне тоже кое-что пообещаешь.

— Что? — Алиссара метнула на спутника подозрительный взгляд.

— Что бы ты не увидела странного или пугающего в моих действиях — не удивляйся. И дай мне слово, что никому и ничего не расскажешь из увиденного.

— Хорошо. Обещаю.

Варвар припал на одно колено и коснулся пальцами гладкого дерева. С шумом втянул воздух, принюхиваясь.

— Там — сырая земля и камень, — он указал рукой налево. — Направо — несколько эльфов. С оружием. За ними — запертое помещение, что там — не понимаю. Если идти налево, будет еще один коридор, он уводит куда-то наверх. Что там, пока понять не могу.

— Откуда ты все это знаешь? — тихо спросила Янатари. Рагдар повернулся к ней. Глаза его горели желтым огнем, зрачки стали вертикальными.

— Я чую, — просто ответил он.

Против его ожиданий, девушка не только не показала страха, но, кажется, и правда совершенно не испугалась.

— В кого ты перекидываешься? — как ни в чем не бывало, спросила она.

— В волка, разумеется, — оборотень пожал плечами. — Но это на крайний случай — не хочу терять оружие.

— Ясно. Почуешь еще что — скажи.

— Скажу.

И они быстро пошли по коридору налево. Когда добрались до развилки, Алиссара на несколько секунд задержалась — но потом решительно пошла прямо, по уходящему вниз ходу.

— Что внизу?

— Основной штаб. В самом дереве — только несколько помещений, больше для отвода глаз. Ну и верхние покои Идущего в Тенях на самом верху, но ими до Саннаиля не пользовались около тысячелетия, да и после него я туда никогда не заходила. Насколько мне известно, Вилейан хоть и хотел расположиться в них, но почему-то у него не вышло.

— А помещение без входов и выходов, но со стражей по внешнему периметру — это что? — поинтересовался Рагдар.

На лице Янатари на миг отобразилось удивление — не ожидала она услышать словосочетание «внешний периметр» от полуобразованного, как она считала, варвара.

— Понятия не имею. Это появилось уже после меня.

— Да? Ну ладно. Впереди, кстати, двое вооруженных эльфов.

— Спасибо.

Алиссара шагнула вперед, протянула вперед руки, сложив ладони лодочками и почти соединив их — между пальцами зазмеилась тень, отбрасываемая ладонями друг на друга. Пройдя еще с десяток футов, Идущая развела руки в стороны — и вдруг исчезла!

— Тебя тоже не видно, — услышал Рагдар ее голос. — Я укрыла нас обоих тенью.

Один из лигистов насторожился, когда Янатари прошла мимо него. Огляделся, прислушался — но, не заметив ничего подозрительного, успокоился.

Миновав стражей, они оказались в небольшом полусферическом помещении. Под ногами вместо обычного здесь дерева была земля — чуть влажная, сырая. В самом центре помещения находился круглый каменный люк. Здесь слабо светились только стены и потолок, так что Рагдар с некоторым облегчением посмотрел на свою вновь появившуюся тень.

Поведя ладонью над полом, Алиссара согнала тень чуть в сторону от люка. Жестом подозвала варвара, взяла его за руку и шагнула в теневой проход.

— Ненавижу это, — пробормотал Рагдар. Первое, что он увидел, открыв глаза, — это направленный ему прямо в лицо арбалет.

Веге здесь не нравилось. Слишком сыро, холодно и грязно. Впрочем, как и в любом подземелье…

Даргел медленно и осторожно двигался вдоль стены — тоже грязной и сырой. На неровных камнях мокрыми пятнами цвели какие-то грибы и плесень, всюду пахло гнилью.

Первые полчаса пути он шел по колено, а потом по щиколотку в мутной, гнилой воде. Потом стало посуше, да и коридор немного расширился в стороны и вверх — теперь следователь мог идти почти прямо, а не согнувшись в три погибели. Всякой растительности на стенах стало меньше.

— Ненавижу подземные ходы, которыми так редко пользуются, — ругался де Вайл полушепотом.

Наконец коридор закончился. Вега вышел в небольшое помещение, где-то десять на десять футов, и в высоту — футов семь, с круглым люком в потолке. Встав прямо под люком, даргел уперся в него руками и попытался открыть — бесполезно. Кажется, крышка была то ли очень надежно заперта снаружи, то ли, завинчена, то ли что-то еще — но снизу ее открыть не представлялось возможным.

Минут через пять следователь оставил бесплодные попытки и сконцентрировался на себе, пытаясь оценить остатки магической энергии. Результаты получились неутешительные — на перемещение ушли бы все эти жалкие крохи, плюс еще немного собственной жизненной силы, которую таким образом использовать не рекомендовалось категорически. Впрочем, другого выбора все равно не было…

Сосредоточившись, де Вайл построил схему заклинания, наполнил ее Силой и, положив руку на рукоять катаны, коротко шепнул слово-активатор.

Все же эльфы из Лиги Теней были прекрасными воинами. Высочайший уровень мастерства, помноженный на безупречно отточенные рефлексы — и с четырьмя лигистами одновременно Веге было сражаться очень тяжело. А поскольку в комнате над люком, куда он телепортировался, воинов оказалось шестеро, то даргелу пришлось уйти в глухую оборону без единого шанса на контратаку. Хуже всего было то, что из-за потери ушедших на заклинание жизненных сил страшно кружилась голова, окружающая картина немного смазывалась, и он в любой миг рисковал пропустить удар.

Спасла следователя случайность. Клинок одного из эльфов, отлетев от лезвия катаны, самым кончиком черкнул по перстню на правой руке даргела. Алый камень разлетелся…

Вега успел предусмотрительно рухнуть на пол, закрыв голову руками. Лигисты — нет. И старый добрый, такой банальный и такой надежный огненный шар тройной мощности взрывом раскидал противников де Вайла по комнате. Магия на них, конечно, не действовала… в отличие от законов физики. А взрывная волна была вполне физической — эльфов приложило о стены с такой силой, что только один из них был способен продолжать бой. Минут через двадцать.

Даргел осторожно встал, подобрал выроненные в падении катаны и направился к выходу из комнаты. Взрыв наверняка был слышен в соседних помещениях, и в ближайшее время здесь должно было собраться слишком много народу.

Как ни странно, в коридорах подземелья — на этот раз нормального, сухого и обжитого — Вега никого не встретил. То ли комната над подземным ходом находилась слишком далеко, чтобы шум услышали, то ли что-то еще…

Он быстро шел вперед, приостанавливаясь перед каждым перекрестком или поворотом и осторожно заглядывая за угол, но никого так и не встретил. Это не могло не настораживать, и следователь удвоил внимание, пытаясь понять, где же опасность…

Это его не спасло. Впрочем, что он мог сделать, когда в очередном коридоре на него со всех сторон бросились только что казавшиеся бесплотными тени? Вегу мгновенно сбили с ног, опутали и уволокли куда-то в пол.

Рагдар уныло плелся между двумя лигистами. Еще двое шли впереди и двое — замыкали процессию. Конечно, варвар мог хоть прямо сейчас несколькими ударами свалить двоих или троих, а потом перекинуться и прикончить оставшихся, но пока что не видел смысла — вдруг его приведут прямо к цели, то бишь к этому Вилейану? Не придется искать его, шляясь по этим дурацким коридорам… Северянина больше беспокоило то, что в момент перехода через тень куда-то пропала Алиссара — точно так же, как до этого бесследно исчез Вега.

— А куда вы меня ведете? — наивным тоном поинтересовался Рагдар у кого-то из провожатых. Тот, даже не поворачиваясь к подконвойному, сухо ответил:

— К Идущему в Тенях.

— Отлично! — искренне обрадовался оборотень. — Вот к нему-то мне и надо! Эх, зря я ломился, да? Надо было сразу вас поискать и попросить проводить меня к этому, как там его… Вилейану.

Эльф, шедший слева, бросил на пленника злой взгляд.

— Заткнись, пока цел.

— Вот угрожать мне не надо, хорошо? — Рагдар тут же сменил тон на приторно-оскорбительный. — А то Вили — это я Вилейана так по-дружески — это может не понравиться, да-да! — Насмешки и издевки сыпались от варвара во все стороны. Первые минуты две лигисты это молча терпели, потом один из них вдруг резко ударил пленника рукоятью меча в челюсть, а второй мгновенно сунул ему в зубы деревянную палку с кожаным ремешком, завязывающимся на затылке.

Рагдар мысленно рассмеялся. Ну-ну, ребята, сейчас я вам покажу… шуточку, мысленно пообещал он. И позвал зверя, сумрачно рычащего где-то в глубине сознания. Чуть-чуть, буквально для минимальной трансформации. И глаза прикрыл, чтоб его ненароком не выдало желтое свечение и вертикальные зрачки.

А потом резко клацнул челюстями.

На пол упали три кусочка деревяшки и обрывки ремешка.

— Это было невежливо по отношению к гостю, — с усмешкой проговорил варвар, глядя прямо в глаза изумленному эльфу.

— Пленника не слушать. Вперед, — коротко приказал старший лигист.

Всю оставшуюся дорогу остальные воины Лиги изо всех сил делали вид, что «не слушают». А Рагдар развлекался как мог… Он то строил предположения относительно того, почему Вилейан подбирает в Лигу только молоденьких и смазливых, то начинал сам с собой сравнивать Вилейана и Алиссару — сперва с точки зрения внешности, потом — с точки зрения воинского таланта… Сравнение по всем пунктам вышло не в пользу Вилейана. Потом северянин добрался до своих конвоиров, и спустя минуту уже даже командир, судя по тяжелому дыханию, был готов порвать пленника на много маленьких кусочков, причем голыми руками. Если, конечно, этот самый пленник будет как следует связан, а рот у него будет заткнут, и еще в помещении, где будет проходить экзекуция, должны дежурить два десятка лигистов — в противном случае командир имел шанс скончаться от страха раньше, чем начнет свое развлечение, подумал Рагдар и тут же поделился с вышеупомянутым командиром своими мыслями.

В общем, надо отдать должное терпению эльфов. Они довели оборотня до точки назначения, так ни разу не ударив его и не вступив в словесную перепалку.

Подойдя к тяжелым двустворчатым дверям, у которых стояли два эльфа, конвой остановился. Командир сказал что-то одному из стражей, тот кивнул и при помощи товарища открыл двери. Кто-то кольнул Рагдара легким копьем в спину, варвар нехотя пошел вперед, вслед за лигистами.

Больше всего помещение, в котором он оказался, напоминало какой-то храм древнего, кровожадного бога. Выстроенное в форме усеченного конуса, оно расширялось от входа. В противоположном конце храма высилась почти до потолка искусно выполненная статуя — чешуйчатый хвостатый ящер с распростертыми крыльями, вскинувший рогатую голову к своду и сжимающий два меча в когтистых лапах. Перед статуей стояли пять столбов со свисающими цепями, у подножия каждого были желоба, сходящиеся над огромной чашей, к которой вели ступени из белого мрамора. От них шла узкая, около двух футов в ширину, дорожка к выходу, по обе стороны от которой темнели провалы — благодаря оборотническому зрению, Рагдар разглядел, что на глубине около двадцати футов блестели отточенные стальные колья. Вернее, блестели только некоторые из них — другие потемнели и заржавели от запекшейся крови. Между краем ямы и входом в храм была еще одна площадка, рассчитанная примерно на пятьдесят эльфов. Видимо, во время церемоний храм освещался факелами, стоящими в специальных подставках по всей стене и по краям ведущей к алтарю дорожки, но сейчас темноту в зале рассеивали плавающие по воздуху магические светильники. Перед алтарем на коленях стояла фигура, скрытая струящимся коричнево-зеленым плащом — единственное отличие этого плаща от обычной одежды лигистов состояло в том, что он был сшит из великолепного и очень дорогого номиканского шелка.

Войдя в храм, эльфы-конвоиры тут же преклонили колени.

— Идущий, мы привели пленника! — негромко проговорил командир, не поднимая головы.

Вилейан неторопливо поднялся на ноги и обернулся, грациозным движением отбрасывая с темных волос капюшон.

— Благодарю вас, друзья, вы замечательно послужили нам, — обворожительно улыбнулся он.

И столько тепла, любви, доверия и благодарности было в этой мягкой, чуть покровительственной улыбке, что Рагдар на мгновение позавидовал лигистам. Если этот замечательный правитель Лиги так благодарит за такую малость, как поимка какого-то там захудалого варвара, который по глупости и незнанию своему посмел противиться воле Идущего, то какова же бывает его благодарность за выполнение действительно сложного приказа… нет, не приказа — просьбы!

Северянин в полной мере почувствовал, как глупо на его месте было пытаться противостоять прекрасному Вилейану, как смешны, нелепы и для него самого унизительны были шуточки, призванные, скорее, показать ничтожность самого Рагдара, нежели хоть как-то задеть Идущего… Варвар с отвращением подумал о своих недавних соратниках. Как они смеют идти против Вилейана? Как они могут не понимать все его величие, красоту и доброту, несчастные слепцы!

Волк в глубине сознания оборотня взвыл от обжигающего чувства смертельной опасности, но коленопреклоненный Рагдар даже не стал его слушать — зачем ему эта вонючая псина, когда пред ним — оживший бог?

— Повелитель… — прошептал он благоговейно.

— Не называй меня так, друг мой, — ласково улыбнулся варвару Вилейан. — Я лишь недостойный служитель властелина нашего, Левиафана…

Глаза статуи за алтарем загорелись мертвенно-зеленым пламенем.

Воздуха отчаянно не хватало. Вега мог не дышать очень подолгу, но хотя бы раз в десять минут ему требовалось сделать вдох. А тени влекли его внутри камней и земли уже, казалось, целую вечность.

На поверхность вырвались внезапно. Просто неяркий свет с непривычки ударил в глаза, и даргел замер на холодных плитах, судорожно глотая воздух. Болело все тело, сил шевелиться не было, хотя он и понимал, что надо встать, надо хотя бы оглядеться… На миг мелькнула мысль, что эта невозможность двигаться — неестественного происхождения.

— Друг мой, пожалуйста, помоги ему достойно выполнить свою миссию, — раздался где-то поблизости негромкий, мелодичный голос, принадлежащий явно эльфу. И де Вайл вздрогнул, услышав, кто именно этому эльфу ответил и, самое главное, что он ему ответил.

— Да, мой повелитель.

В голосе Рагдара следователь впервые в жизни слышал смирение.

Через несколько секунд сильные руки варвара подхватили его, подняли в воздух, пронесли немного, потом Вега даже сквозь толстую кожу и стальные пластины куртки ощутил неестественный холод каменного столба, к которому его прижали спиной. Северянин тем временем перехватил запястья даргела, вздернул их к навершию столба — знакомые уже щупальца тени прохладой коснулись кожи, обвивая руки и приковывая пленника к столбу. Помимо теней его опутала толстая цепь.

Наваждение схлынуло, и контроль над собственным телом вернулся. Следователь рванулся, пытаясь высвободиться, но тени держали крепко, и он только приложился обожженной спиной о гладкий, отполированный камень, зашипел от боли, рванулся еще раз…

Стоп. Я должен сохранять ясность мысли и самоконтроль, — мысленно проговорил себе Вега. — Кажется, кто-то там обещал мне помощь… кажется, пришла пора ему об этом напомнить.

И, сосредоточившись, он максимально тщательно восстановил в памяти образ приходившего к нему в ту сумасшедшую ночь человека.

— Что-то случилось? — раздался в голове даргела спокойный, чуть ироничный голос.

— Да. Меня убивают, а я еще не успел закончить некоторые дела. Но если вы решите все же предоставить обещанную помощь, то я вам буду благодарен до конца своих дней, — нервно отозвался де Вайл.

— Одну минуту… — собеседник замолчал. Тем временем Вега, пользуясь возможностью, быстро огляделся.

Увиденное ему очень не понравилось. Причем больше всего не понравилось даже не то, что он сам был прикован тенями к явно жертвенному алтарю, и не то, сколь мерзкая физиономия была у существа, которому его собирались принести в жертву — больше всего Веге не понравился коленопреклоненный Рагдар, стоявший перед невысоким темноволосым эльфом, и абсолютная, щенячья преданность в глазах варвара.

— Сожалею, но лично вам и вашему другу я помочь не в силах, — вновь заговорил человек. — Этот храм, как и все, что в нем происходит, — не в моей власти.

Мысленно набрав полную грудь воздуха, даргел так же мысленно высказал все, что он думает о такой, с позволения сказать, помощи.

— Зато я могу помочь вашим союзникам, — как ни в чем не бывало, продолжал собеседник.

— Каким еще союзникам? — недоверчиво спросил следователь.

— Тем, которых в самое ближайшее время начнут убивать здешние маги, — голос неведомого «помощника» остался совершенно невозмутим, хотя Веге на миг почудилась в нем хорошо скрытая усмешка.

— Так помогите им, Ярлиг вас побери! — взвился он. — Помогите, и я буду ваш должник… если, конечно, выживу сегодня.

— Если вы будете мой должник, то вы точно выживете, — на этот раз собеседник даже не счел нужным скрывать насмешливые интонации.

— Вы меня обнадежили, — в тон ему отозвался даргел.

— Удачи вам, господин виконт. Я помогу вашим союзникам, а вы, будьте добры, позаботьтесь о том, чтобы Вилейан был мертв, а вы — живы.

Ощущение чужого присутствия исчезло.

Почти беззвучно отворилась одна из створок дверей Храма и тут же закрылась. Вега открыл глаза.

И тут же пожалел об этом.

У входа, преклонив одно колено, стоял золотоволосый эльф в плаще лигиста. В правой руке он держал за короткие белые волосы голову Алиссары Янатари.

— Простите, Идущий, нам не удалось взять ее живой, — покаянно проговорил он.

Торжественную тишину леса, столь органично переплетаемую с пением редких птиц, шелестом листвы, стрекотом белок и шорохом чьих-то крыльев не нарушало ничто. Слившись почти в единое целое с деревом, эльф в плаще лигиста медленно обводил взглядом окрестности, высматривая потенциальных нападающих, — разумеется, никого не было.

И зачем нужны эти дурацкие дозоры? — зло подумал Страж. — Ясно же, что никто из эльфов на территорию Лиги не сунется, а если вдруг случайно забредет — так его еще на внешнем круге остановят… А люди вообще не способны сюда добраться. Вилейан, конечно, воистину велик, и все мы бесконечно благодарны за его заботу о нашей безопасности, но надо же знать меру…

В следующий миг тишину разорвали крики и топот копыт. Эльф вскочил, мгновенно накладывая стрелу на тетиву, и даже успел выстрелить — навскидку, не целясь и надеясь просто на интуицию.

Интуиция не подвела — один из вырвавшихся из-под сводов леса на поляну всадников рухнул на круп своего коня, раскинув руки. Оперенное древко торчало у него из горла.

Но через секунду свистнули несколько стрел, и удачливый стрелок сам захрипел, выронил лук и бессильно повис, пришпиленный к стволу.

— Какие у нас потери? — крикнул Тиннавэль куда-то наверх.

С ближайшего дерева прямо под ноги его коня рухнул труп с перерезанным горлом. Через мгновение оттуда же спрыгнул Киммерион, сжимающий в руке окровавленный кинжал.

— Десятеро погибли, четверо серьезно ранены, еще около пятнадцати слегка задеты, но вполне способны продолжать бой. — Он вытер оружие об одежду убитого эльфа. — Все охранные круги сметены — они явно не ждали нападения, особенно такого… наглого.

— Как ты ухитряешься так быстро перемещаться? — поинтересовался князь, удивленно глядя на перемазанного кровью друга.

— Я не хочу об этом говорить, — поморщился Ким.

Пользуясь возможностью, он высушил троих эльфов и теперь чувствовал себя настолько полным сил, что не жалел энергии ни на что. По большому счету, в том, что потери были столь невелики, большей частью была его заслуга — вампир, перейдя в состояние тумана, перемещался от дерева к дереву с невероятной скоростью и, подлетая незамеченным к стражам, убивал их раньше, чем они успевали что-либо понять.

— Как скажешь. — Тиннавэль пожал плечами, и поднялся в стременах, оглядывая свой немалый отряд.

Полторы сотни Стражей Леса быстро, но без лишней суеты спешивались, из-под деревьев выходили те, кто задержался, добивая раненых лигистов. Кто-то нес тела своих погибших, кто-то помогал раненым.

Через десять минут всех убитых эльфов сложили вместе, намереваясь похоронить на обратном пути, а всех раненых перевязали. Тиннавэль на несколько минут затерялся среди воинов, раздавая последние распоряжения, а Ким тем временем обошел колоссальный дуб, пытаясь понять, как попасть внутрь.

— Не ступай в тень от камня, юноша, — услышал он вдруг звучный, глубокий голос. Резко обернулся — перед ним стоял седой, очень старый эльф в зеленом шелковом плаще.

— Кто вы? — вампир видел всех, кто отправлялся с ними из поселения, и готов был поспорить, что этого эльфа там не было.

— Разве это важно? — старик рассмеялся. — Я на вашей стороне, вот и все.

— Тогда скажите, как попасть внутрь!

— Твой друг прав — ты нахватался нетерпеливости от людей. — Темно-зеленые глаза эльфа засветились. Ким чувствовал, что в его собеседнике что-то не то, но никак не мог понять, что именно. — Подожди несколько минут, если не хочешь, чтобы ваш отряд сократился вдвое прежде, чем вы скрестите клинки с отступниками, молодой вампир.

Скрипач вздрогнул. Его глаза сузились, и он прыгнул вперед, хватая старика за горло и прижимая к стволу.

То есть он хотел схватить за горло и прижать к стволу. Но пролетел через ставшую вдруг полупрозрачной фигуру и пребольно ударился костяшками пальцев о шероховатую кору.

— Что? — Ким обернулся, его ладонь легла на рукоять меча.

— Успокойся, юноша. Никакие твои способности не помогут тебе справиться со мной… как, впрочем, и все мое былое могущество не поможет мне причинить вред тебе, — улыбнулся эльф. — Твоя тайна останется твоей тайной — я вижу, что ты не желаешь зла никому из тех, кто мне дорог.

Киммерион хватал ртом воздух. Так его еще никто не ставил на место.

— Но… я…

— Предупреди своих соратников, чтобы они были готовы к бою, — прервал его старик. — И скажи — пусть не боятся магии отступников, в ближайшее время она оставит их. Но все же — торопитесь, у вас не так много времени, — с этими словами он сделал несколько шагов вперед и словно бы втянулся в тень дерева.

Тихо выругавшись, Ким бросился на поиски Тиннавэля.

Через пять минут весь отряд собрался вокруг дуба. Скрипач стоял у того места, где исчез старый эльф, и нервно сжимал рукоять меча. Он был настолько напряжен, напоминая перетянутую до предела тетиву, что когда древесина вдруг с треском разошлась, эльф даже отскочил.

Тиннавэль первым шагнул в распахнувшийся проход. Киммерион последовал за ним, постоянно оглядываясь в поисках странного старика, но никого, кроме Стражей Леса, здесь не оказалось.

От отряда отделились два десятка эльфов, бесшумно удалившихся в правый проход. Остальные по трое пошли налево, по наклонно уходящему вниз коридору.

Лигистов у люка смели мгновенно, потеряв двоих. Несколько воинов с усилием открыли люк и первыми же спрыгнули вниз…

Вот тогда и начался настоящий бой. Кровь лилась в буквальном смысле ручьями, защитники не желали отдавать ни единого фута своей территории, а нападающие скорее приняли бы самую мучительную смерть, чем отступили бы.

Киммерион же, обратившись в туман, проскользнул мимо сражающихся и полетел разыскивать друзей.

— Плохо, что она мертва, — недовольно проговорил Вилейан, подходя к эльфу и забирая у него голову. — С другой стороны, это достойное наказание за глупость сопротивляться воле Повелителя. Благодарю тебя, Тайналар. Ты хорошо послужил мне и Повелителю. В награду можешь остаться со мной в Храме, когда я буду проводить церемонию Третьей крови.

— Простите, что мы не смогли взять ее живой, — еще ниже склонил голову эльф. Идущий ласково улыбнулся.

— Ничего страшного. Только вот теперь придется поторопиться.

Он подошел к алтарю и положил голову Алиссары у подножия столба, в основание желоба. Тонкий ручеек крови потек по дну желоба к чаше — Вилейан тенью преградил ему путь.

— Не сейчас. Еще чуть-чуть.

Отступив на несколько шагов, эльф воздел руки к потолку. Осветительные шары тут же погасли, на миг Храм погрузился во тьму — но тут же неестественным, зеленым огнем полыхнули факелы.

Кажется, я почти заработал себе аллергию на зеленый цвет, — вскользь подумал Вега.

Тем временем под сводами заклубились тени, вытянулись тонкими плетьми, ложась в протянутые ладони Идущего, обвились вокруг его запястий, словно бы прося ласки. Тот опустил руки — тени послушными змейками соскользнули на пол и втянулись в каменные плиты.

На миг в зале воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим дыханием Тайналара, Рагдара, по-прежнему не поднявшегося с колен, Веги и самого Вилейана.

А потом тени внезапно вырвались из камня под самыми столбами, удерживая в своих крепких путах двоих эльфов — юношу лет восьмидесяти, неуловимо похожего на Алиссару, и уже взрослого изможденного мужчину с очень длинными, до колен, волосами. Оба были без сознания.

Повинуясь движениям Идущего, тени приковали эльфов к столбам — юношу в центр, мужчину — слева от него. Справа лежала в желобе голова Янатари, а на следующем столбе дергался, безуспешно пытаясь освободиться, даргел. Свободным остался только крайний слева столб.

Подошедший по знаку Вилейана Рагдар опутал новых пленников цепями и отошел к площадке у входа в Храм, опустившись на колени рядом с Тайналаром.

Вега же что есть сил напрягал мышцы, пытаясь порвать цепи и вырваться из стального захвата теней. Внезапно он краем глаза заметил какое-то движение за спиной Идущего в Тенях…

Киммерион материализовался в нескольких футах от главного врага. Мгновенно выхватил оружие, бросился вперед…

Сталь его клинка зазвенела о меч Вилейана. Идущий шагнул к вампиру, с силой нажимая на меч — и Ким с изумлением и ужасом осознал, что противник не только не уступает ему по силе, но и даже превосходит!

— Наглый мальчишка! — прошипел темноволосый эльф. — Как ты посмел мешать мне!

И он резко толкнул скрипача в плечо свободной рукой. Тот попытался отступить на шаг, но внезапно понял, что опоры под ногами больше нет, и начал падать…

— Нет! — страшно закричал Вега, рванувшись так, что цепи едва выдержали.

Ким судорожно пытался перейти в состояние тумана, но энергии оставалось уже не так много и времени совсем не было…

Острые колья пронзили эльфа насквозь. Захрипев, Киммерион дернулся, изо рта хлынула кровь — силы покидали его с пугающей быстротой. Вздрогнув всем телом, он затих.

Даргел, обезумев от ярости, гнева и боли, бился в путах. Еще один разумный, доверившийся ему, погиб! Еще одну жизнь он не уберег! Опять, снова смерть, и снова — по его вине! Почему, почему все, за кого он отвечал, умирали?

Почему они умирают, едва оказываются возле меня?!?

— Рагдар, друг мой, — тем временем обратился Вилейан к варвару. — Мне больно просить тебя об этом, но нашему Повелителю нужна твоя кровь.

— Моя кровь — и так его, — северянин быстро поднялся, прошел по узкой дорожке, даже не посмотрев на тело Киммериона, распятое на кольях, приблизился к свободному столбу и, сбросив рубашку, занял место жертвы, прижав руки к навершию.

Вилейан покачал головой, по его щеке скатилась одинокая слеза.

— Ты можешь опустить руки. Я же верю в тебя, и Повелитель — тоже.

— Благодарю вас! — в голосе оборотня звучала неподдельная радость.

Вега бессильно повис на столбе. Все, кого он любил в этом мире, все, кто был ему дорог, мертвы… или сейчас станут мертвы. И он — тоже. Что толку от помощи незнакомца, так уверенно заявлявшего, что сам даргел выживет? Внезапно жуткая мысль пронзила все его сознание. А вдруг и правда — выживет? Единственный из всех, останется в живых? Следователь вскинул голову, и тихо завыл…

В следующее мгновение его накрыло беспамятство.

Глава XII ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Глухо заскрипев, отворилась дверь камеры. На пороге тут же возникли трое стражников с арбалетами, направленными на узников. Из-за их спин вышел бывший дворецкий графа де Карнэ.

— Господин Эстис, извольте проследовать со мной, — чуть поклонившись, проговорил он. Змей, взвившийся на ноги еще когда дверь только начала открываться, с подозрением покосился на бывшего слугу его отца.

— Зачем?

— С вами желают поговорить. Прошу вас, не вынуждайте меня применять силу, — мягко добавил Шениль. — Несмотря на все ваши заблуждения, вы все еще остаетесь мне глубоко симпатичны, и я бы не хотел, чтобы лорду Птице пришлось бы отдавать более… жестокие приказы.

Граф бросил быстрый взгляд на Арну. Танаа почти незаметно пожала плечами — она не могла прочувствовать намерения дворецкого, как и все в этом замке, он был защищен от ее проникновения в сознание.

— Ладно, — наконец согласился Змей. — Идем.

— Я рад, что вы по-прежнему бываете благоразумны, молодой господин, — Шениль улыбнулся и вышел из камеры. Эстис последовал за ним, отметив, что его по-прежнему держат под прицелом арбалетов.

Когда за стражниками закрылась дверь, Орогрим обеспокоенно обернулся к Арне.

— Как думаешь, куда его повели?

— Не знаю, — обескураженно ответила та. Ничего подобного ее план не предусматривал. — Надеюсь, ему не причинят особого вреда…

— Хотел бы я в это верить!

Потянулись минуты тягостного ожидания. И чем больше проходило времени с того момента, как увели Змея, тем больше Арна волновалась — Птица должен был послать за ней уже довольно давно!

Наконец снаружи вновь раздался лязг открывающихся запоров и замков. Уже привычно оказавшись под прицелом, Танаа и орк увидели входящего в камеру Неркиса, невысокого плотного человечка, кажется, одного из помощников самозваного лорда.

— Милорд желает видеть вас обоих, — мерзко улыбаясь, сказал он. — Но сперва он хотел бы, чтобы вы привели себя в порядок.

— Каким образом? — Арна красноречивым жестом обвела маленькое, сырое, грязное помещение.

— Вас проводят в комнату, где вы сможете помыться и переодеться. Следуйте за мной.

Несколько минут их вели по мрачным коридорам подземелья — подвал в замке Сайлери был обширным, а Птица, похоже, его расширил и приспособил для содержания узников, понастроив небольшие камеры везде, где только можно. В результате просторное некогда подземелье теперь было пронизано десятками маленьких коридорчиков и переходиков, где-то Орогриму приходилось складываться чуть ли не вдвое, чтобы протиснуться под низкими сводами.

Наконец подвал закончился. Узников вывели наверх по довольно широкой лестнице, где три человека могли идти в один ряд, провели по опоясывающему замок по внешней стороне коридору и оставили в небольшой комнате без окон, заперев за ними дверь.

Комната была разделена на две части высокой номиканской ширмой, в каждой половине стояла большая ванна, полная горячей воды, и несколько ведер. Наклонный пол помещения обеспечивал сток. В одной половине на стене висело простое платье парнасского покроя, с юбкой чуть ниже колен и кушаком, во второй — орочьих размеров штаны и рубашка. Обуви узникам не предложили, но Арну это и не волновало — она была рада возможности хотя бы просто помыться теплой водой и расчесать волосы.

Когда через полчаса дверь без предупреждения открылась, Танаа как раз откладывала в сторону расческу. Неркис похотливо оглядел девушку — тонкая ткань платья совершенно не скрывала фигуру, скорее подчеркивая все ее достоинства, и велел следовать за ним, объявив, что лорд их уже заждался.

Однако в небольшой зале, куда их проводили стражники, Птицы не обнаружилось. За спинами Грима и Арны закрылась дверь, тяжело бухнул засов с обратной стороны.

Зала была довольно богато обставлена, в самом центре ее стоял большой стол, к которому с одной стороны было приставлено высокое кресло, с другой — удобный диванчик, на котором с удобством могли расположиться три человека. Или одна девушка, и орк. Сам стол был заставлен блюдами с яствами, источающими пряный аромат — Птица явно предпочитал парнасскую кухню — и бутылками разнообразных вин.

Танаа нервно вслушалась в окружающее пространство. Вроде бы все шло именно так, как она рассчитывала — но в то же время она совершенно не ощущала уверенности. Да и Эстис, по ее замыслу, должен был быть с ними…

— Рад приветствовать вас, дорогие гости, — проговорил Птица, заходя в залу с другого ее конца, через небольшую дверь, скрытую драпировкой. — Прошу вас, присаживайтесь, — радушно улыбаясь, проговорил он.

Арна ни на секунду не поверила в это радушие и показную доброжелательность. Она прекрасно чувствовала похоть лорда, чувствовала, как он пожирает ее глазами, как уже представляет ее обнаженной и связанной в его спальне… или даже здесь, прямо на толстом ковре, устилающем каменный пол, на глазах у ее друзей…

— Благодарю вас, милорд, — вежливо поклонилась Танаа, незаметно наступая на ногу орку — делай то же, что и я!

Грим буркнул себе под нос что-то, что только при очень большом желании можно было принять за слова благодарности, но голову все же чуть наклонил, и тяжело уселся на диван, на котором уже устроилась, поджав под себя ноги, Арна.

— Вероятно, вы голодны? — продолжая изображать гостеприимного хозяина, сказал лорд. — Прошу вас, угощайтесь. Честное слово, еда и напитки не отравлены. Для вас, леди, я приказал принести сок — насколько я понимаю, вы не употребляете алкоголь.

— Как и мясо, — вежливо улыбнулась Танаа, внутри оставаясь напряженной до предела.

— Здесь достаточно овощей и фруктов, а если желаете, я могу распорядиться, чтобы подали молока.

— Ну что вы, мне вполне хватит сока.

— В таком случае рекомендую вон тот кувшин, слева от вас — совершенно замечательный сливовый сок, привезенный из Парнаса. Знаете, в восточной части этой страны растут великолепные сливовые деревья, из которых делают как сок, так и вино, практически ничем не уступающее фруктовым винам Номикана…

Тем временем Орогрим стащил себе на тарелку жареного перепела, и принялся его разделывать, вытирая жирные пальцы прямо о шелковую скатерть. По лицу Птицы скользнула тень недовольства, но он все же продолжил вежливую беседу ни о чем.

Обсудив все преимущества парнасских и номиканских фруктов и того, что из них можно делать, собеседники перешли к тонкостям выращивания цветов. Арна с удивлением обнаружила, что лорд прекрасно разбирается в цветоводстве, почти так же хорошо, как монахи из Дан-ри.

В общем, беседа шла своим чередом. Танаа начинала уже откровенно нервничать, а Птица, все так же улыбаясь, не проявлял никакого интереса к ней. Хотя уже полчаса назад должен был не выдержать, и…

Солнце, весь день прогревавшее своими лучами воздух, медленно клонилось к горизонту, окрасив небо в ало-сиреневые цвета. На востоке же собирались тучи — дождь дал всего один день хорошей погоде и с минуты на минуту готовился вновь залить графство Сайлери потоками холодной воды.

Мантикора сидел на верхней площадке сторожевой вышки и мрачно точил меч. Чувствовал он себя омерзительно — хотя полуэльф не получил в бою ни одной мало-мальски серьезной раны, но крови потерял достаточно. Болело треснувшее в момент падения ребро, гудела тяжелая, словно налитая свинцом, голова. Гундольф предлагал ему пока что не вставать, но Талеанис сослался на то, что в постели ему легче не становится, а так он способен хотя бы посидеть на вышке, освободив кого-нибудь из часовых для того, чтобы те могли заняться чем-нибудь, на что он сам сейчас способен не был. Рыцарь, прекрасно понимающий нежелание соратника отлеживаться, когда им в любой момент может грозить смертельная опасность, согласился, настояв лишь на том, чтобы тот торчал на вышке не больше, чем по четыре часа с перерывами.

Минут через пятнадцать зарядил мелкий косой дождик. Мантикора поежился, застегнул плащ и отошел под навес, наскоро сооруженный над смотровой площадкой. Окинул взглядом деревню — и признал правоту ее жителей. Она уже больше смахивала на очень маленький, но, тем не менее, город. Все время укрепляемый частокол с круговым помостом для лучников напоминал городскую стену, сторожевая вышка лишь усиливала это сходство. У ворот внизу дежурили два человека в доспехах и с оружием. Никаких коз, кур, и свиней, в изобилии бегающих по улицам обычной деревни, здесь не наблюдалось. Все жители были собраны, сосредоточены, все занимались каким-нибудь делом, даже женщины и подростки ходили с оружием. Талеанис вспомнил бой — и в очередной раз восхитился мужеством этих людей. Ведь они спокойно могли сдаться Птице — тот, хоть и жестокий человек, но идиотом не был и понимал, что люди ему нужны живыми и здоровыми — калеки не смогут работать в полях, а не будет полей — не будет хлеба и многого другого. Они могли сдаться ему и продолжать жить почти так же, как раньше, но они предпочли остаться свободными и доблестно сражались за свою свободу и свою жизнь. Они могли выдать Птице Гундольфа и самого Мантикору и получить награду, но они этого не сделали — больше того, скорее всего, они об этом даже не задумались. И сражались эти люди не как напуганные крестьяне, а как воины, причем и мужчины, и женщины, и даже младшие из подростков, почти что дети.

— Мы должны суметь их защитить, — негромко сказал он сам себе. — Иначе мы навсегда останемся в собственных глазах трусами и никчемными предателями.

Бросив меч в ножны, Талеанис обернулся в сторону, где за холмом виднелась темная громада замка Сайлери. И застыл, сжав в руке символ Дианари, который носил с тех самых пор, когда тот спас ему рассудок.

Справившись с шоком и нахлынувшим за ним отчаянием, полуэльф бросился к лестнице и в считанные секунды оказался на земле.

— Всадники на холме! К оружию! К оружию! — кричал он на бегу.

Навстречу Мантикоре выбежал Гундольф.

— Что случилось?

— Всадники. Чуть больше полусотни. Но это не тот сброд, что мы раскидали вчера. Я думаю, это те наемники, которых сюда привез Змей — как он думал, в помощь отцу.

Рыцарь выругался.

— У нас почти нет шансов… — пробормотал он. — Только если…

— Если что?

— Талеанис, готовь людей к бою. Я попробую кое-что сделать — если получится, то мы, возможно, переживем этот вечер, — в глазах Грифона разгоралась мрачная решимость. — Бери на себя командование.

— Есть! Ловушки восстановлены?

— Да, но я полагаю, что эти так просто в них не попадутся.

— Но вдруг…

— Все возможно. Собирай людей! — И Гундольф опрометью бросился на вышку. Талеанис посмотрел ему вслед — его не оставляло ощущение, что возможно, он видит рыцаря в последний раз, а ведь за эти дни, что им пришлось вдвоем руководить обороной города, они успели стать если и не друзьями, то очень хорошими приятелями…

Стряхнув с себя секундное оцепенение, полуэльф бросился бегом по улице, созывая людей.

Все были готовы к этому. И буквально через пять минут вооруженные кто луком, кто топором, кто мечом, жители города собрались у ворот. Они были готовы как можно дороже продать свои жизни — несмотря на то, что знали — их семьям, как и им самим, это уже ничего не принесет. Но столь сильна была ненависть к проклятому лорду Птице, что жители города были готовы убивать, умирая.

Это был их последний бой. И они были к нему готовы.

— Что ж, я бесконечно благодарен вам за то, что согласились разделить со мной трапезу и скрасили мое время, — дружелюбно улыбаясь, заговорил Птица.

Дверь распахнулась, и в залу вошли несколько человек, тащивших закованного в цепи Змея. Арна вслушалась в него и в ужасе попыталась обернуться — но тут же поняла, что не может пошевелиться. Судя по сдавленному хрипу со стороны орка, с ним произошло то же самое.

Все то время, пока Танаа и Грим приводили себя в порядок, а потом ели и разговаривали с Птицей, несколько опытных палачей истязали молодого графа. На Эстисе в буквальном смысле не было живого места — кожа истерзана ударами плетей и ожогами от раскаленных прутов, все тело покрывали багровые кровоподтеки от ударов, один глаз заплыл так, что не видел ничего, остатки одежды насквозь пропитаны кровью…

А лорд тем временем продолжал говорить, и говорил он такое, что у Арны волосы на голове зашевелились от ужаса.

— Я очень рад, что вы приняли верное решение и готовы и дальше со мной сотрудничать. Поверьте, я умею быть благодарным. Кроме того, как видите, я сдержал свое обещание — сейчас последний из графов Сайлери умрет, и после того, как я закончу свои дела здесь, этот замок и все земли графства перейдут в ваше безраздельное пользование. Неркис, выведи графа на середину залы! Я хочу, чтобы мои дорогие друзья видели, что я не собираюсь их обманывать. Он ведь подписал завещание в пользу миледи Арны?

— Разумеется, мой лорд, — скалясь, подтвердил помощник.

— Вот и прекрасно. Убейте его!

Ставшее таким чужим и враждебным тело Арны довольно улыбнулось — а Танаа беззвучно кричала от ужаса. Сейчас Птица на самом деле впустил ее в свое сознание — не давая возможности ни на что повлиять, но зато позволяя увидеть, что именно произошло и что он задумал. Он снимал блок за блоком в ее памяти, и девушка словно бы видела себя и все свои последние действия против лорда со стороны.

Защитники города выстроились перед воротами. Мантикора раздавал последние указания — точно так же, как это делал Гундольф вчера. Он повторял врезавшиеся в память фразы, произносил какие-то слова, но думал лишь о том, что эти люди вымотаны, многие ранены, многие вчера потеряли близких — да, они будут сражаться до конца… до неминуемого конца. Но, возможно, стоило и правда убедить их сдаться Птице? Тогда они остались бы живы, а когда-нибудь потом, возможно, получили бы шанс на освобождение…

Шаблонные, повторенные тысячи раз слова замерли на языке. Талеанис обвел жителей долгим взглядом, помолчал несколько секунд…

— Я не знаю, что задумал Гундольф — но он сказал, что у нас будет шанс. И я сильно сомневаюсь, что говоря «у нас» он подразумевал и себя тоже. Он благородный человек и настоящий воин. Он умрет, чтобы дать нам шанс. Против нас — прекрасно обученные наемники, а не тот сброд, с которым пришлось иметь дело вчера. Эти люди знают свое дело, и их не остановят стрелы, которых у нас почти не осталось, и ловушки, о которых они предупреждены. Но Гундольф сказал, что у нас будет шанс. А этот человек не врет никогда. И при всем своем благородстве, он не настолько идиот, чтобы погибать за просто так. Если он сказал, что шанс есть — наш святейший долг этот шанс использовать. Мы сможем победить, и мы сможем пережить свою победу. Мы оба для вас — чужаки, незнакомцы. Но вчера мы вместе проливали кровь, а потом вместе хоронили убитых. И сегодня мы вместе будем убивать, умирать и побеждать!

Полуэльф почти выкрикнул последние слова и резко вдохнул, пораженный произнесенной им речью. Он никогда не думал, что будет способен на что-то подобное…

А люди, мрачно слушавшие его вначале, сейчас подняли головы. На их лицах замерла решимость драться до конца, а в глазах загорелась потухшая было надежда.

Мантикора быстро разбил всех на отряды и вместе с лучниками поднялся на стену.

Очень медленно и осторожно двигаясь по менталу вверх, вдоль зеленой нити, Танаа обдумывала последние детали своего плана. Риск, конечно, был, и немалый — но оно того стоило. Иначе у них просто не было шансов.

Покои Птицы. Лорд зло смотрит на скорчившуюся у его ног светловолосую девушку, дрожащую от ужаса и ненависти одновременно. Сам Птица в ярости, он зол, как давно не был зол — он так предвкушал это наслаждение обладанием нетронутым телом, так жаждал крика и страха в глазах, и сладостной тесноты девственного тела, и этих роскошных волос, намотанных на его кулак — но какой-то придурок, так не вовремя вышедший из-под контроля, все испортил! А ведь девчонка до сих пор лежала на полу, совсем рядом, только руку протяни — и она опять полностью его, до тех пор, пока не станет не нужна, пока не наскучит — тогда можно будет отдать ее наемникам, верных псов надо поощрять костью на их вкус.

Но сексуальное желание уже отступило, оставив после себя только жестокую ярость изощренного садиста — сейчас Птица лишил бы ее девственности разве что острым кинжалом и еще несколько часов наслаждался бы воплями ужаса — безо всякой похоти. Но эта девочка была слишком красива, чтобы поступить с ней так сразу, не насладившись сперва ее телом. И потому он решил, что не тронет ее. Справляться со своими желаниями тоже иногда надо.

Он позвал Неркиса, приказал ему увести девчонку, а сам рухнул на постель, пытаясь заставить себя уснуть. Но сон, как назло, не шел. Глубоко вдохнув, лорд задержал дыхание и медленно выдохнул, искусственно погружая себя в состояние, близкое к забытью.

Почувствовав, что сейчас щиты лорда ослабли, Арна поняла, что вот он — ее шанс. Очень осторожно она приблизилась и, восстановив в памяти то, что ей показал Раанист, скользнула в сознание лорда, обходя защиту и не вызывая у Птицы никакой тревоги — лишь ощущение безопасности и безмятежности.

В глубине его мыслей до сих пор извивалась на полу светловолосая жертва. Он хотел ее, хотел так, что ни о чем другом не мог бы думать, если бы не железная воля и почти абсолютный самоконтроль, позволившие загнать эту мысль в самую глубину сознания. Но там она все же была…

Танаа осторожно коснулась этой грязной, гадкой мыслишки, содрогаясь от омерзения, и медленно начала выводить ее обратно на основной, осознанный уровень, одновременно с тем заменяя образ жертвы с несчастной девушки на свой собственный. Ее корчило при мысли, что придется вытерпеть похотливые лапы Птицы на своем теле — но это был единственный шанс на то, чтобы спасти жизнь друзей и свою собственную. Сосредоточившись, Арна усиливала и усиливала желание лорда, рисуя перед ним картины собственного обнаженного тела, заставляя его представлять, как она будет биться под ним, как будет кричать…

А сам Птица тем временем с холодной усмешкой наблюдал за ее действиями со стороны. Какая смешная и наивная девочка, — думал он. — Неужели и правда думает, что сумеет убить меня, воспользовавшись столь грубой уловкой? Разве наша первая встреча и злосчастный капитан тех наемников, оказавшийся слишком честным человеком и обладающий слишком сильной волей, чтобы долго находиться под моим контролем, не научили ее, что со мной нельзя играть по своим правилам? Что ж, я не против повторить урок… И посмотрим, что ты тогда скажешь!

Танаа вздрогнула, внезапно ощутив чье-то присутствие. Сосредоточилась, обшаривая ментал — лорд рассмеялся, задумав еще одну интересную шутку. И сбросил делающий его невидимым для ее ментального зрения покров.

— Что это ты тут делаешь? — с усмешкой поинтересовался он, в упор разглядывая образ Арны.

Та отшатнулась, не веря своим чувствам — как он смог ее заметить?

— Не стоит недооценивать мои способности, малышка, — ухмыльнулся Птица. — Равно как и способности моего господина.

Подробности плана всплыли перед ним в мельчайших деталях. Лорду понравилось — и он позволил девчонке увидеть их. Танаа с трудом подавила крик, от нее волнами исходила ярость, и… страх. Да, она боялась. Не за себя — но тем лучше. С теми, кто боится не за себя, а за тех, кто ему дорог, даже проще. И интереснее…

Но все же он ее немного недооценил. Арна сделала единственное, что могла сделать в том положении, в котором оказалась — она молнией вонзилась в его сознание, с болью вырывая из него обрывки образов, вытягивая информацию.

В первую секунду Птица попытался закрыться — но потом передумал. Пусть видит. Да, господину это могло бы не понравиться — но ведь девчонка все равно умрет, так что пусть сейчас увидит всю его мощь, все его величие, пусть устрашится, осознав, против кого пошла. Пусть она увидит Левиафана.

Танаа трясло от ужаса. Она верила рассказам Гундольфа и Талеаниса и нисколько не сомневалась в могуществе этого проклятого демона, но только сейчас она по-настоящему увидела, на что тот способен. Пред ней расстилались картины ужасающего будущего, готового обрушиться на империю, а затем — и на весь мир. Горящие города, порабощенные разумные, и вся власть — в когтистых лапах, покрытых буро-зеленой чешуей. Ни единого лучика добра, света, надежды, радости в этом кошмарном царстве возрожденного Мантикорой демона. Только ужас и боль в сердцах и сознаниях, только предательства и подлости, только грязь и омерзение, только одна цель — выжить в этом мире любой ценой, убивая, предавая, сметая все и всех на своем пути — вот что ждет Мидэй-гард в случае победы Левиафана. Неминуемой, неотвратимой победы…

— Я думаю, тебе хватит. — Птица ударом вышвырнул Арну из своего сознания. Сил девушки едва хватило на то, чтобы удерживаться в ментале — она еще не поняла, что ее единственный шанс, который лорд, как истинный игрок, все же оставлял ей, был в том, чтобы мгновенно покинуть ментал, вернуть свое сознание в тело и придумать хоть что-нибудь в те десять или пятнадцать минут, что оставались до прихода стражников за Змеем.

Она этого не сделала — что ж, тем хуже для нее.

И Птица жестким ударом разметал все ее дрожащие защиты, ворвался в сознание, ставя жесткие блоки, заставляя ее не помнить обо всем, что произошло сейчас, обо всем, что она узнала, и внушая, что ее план удался, что у нее получилось убедить его в том, в чем она хотела, что все хорошо и что все получится…

Наемники были уже близко, в пределах полета стрелы. Они ехали очень медленно, передняя пятерка постоянно сдерживала коней — всадники были напряжены до предела. Внезапно под копытами одной из лошадей проломились доски, укрывающие яму с кольями, и кобыла рухнула вниз, истошно заржав, когда острые наконечники пронзили ее тело. Но сидевший на ней наемник успел перекатиться через круп и спрыгнуть на землю. Он осторожно приблизился к самому краю ямы, наклонился, пытаясь разглядеть, где проходят ее края, и махнул рукой, указывая остальным направление. Его в первом ряду кто-то заменил, сам же наемник дождался последних и на ходу вскочил в седло одной из запасных лошадей.

— Готовься! — крикнул Мантикора. Клен, стоявший рядом с ним, первым положил стрелу на тетиву.

Наемники неумолимо приближались. Первый ряд ловушек, вчера выведший из строя чуть больше десяти человек, в этот раз стоил жизни только одной лошади.

— Целься!

Первая линия вражеского отряда оказалась в пределах досягаемости городских лучников. Талеанис бросил быстрый взгляд в сторону замершего на вышке Гундольфа — вокруг рыцаря клубилось алое сияние с золотистыми проблесками. Полуэльф запоздало вспомнил, что специализация Грифонов — совмещение рукопашного боя, и магии.

— Огонь!

Два десятка стрел, сорвавшись с тетив, взвились в воздух,устремились каждая к своей цели и… вспыхнув, рассыпались пеплом, не долетев десяти футов до наемников. Несколько стрел все же преодолели магическую преграду — но только одна, пущенная рукой Клена, нашла свою цель.

Нам конец, — отстраненно подумал Талеанис. — Если у них маг — то у нас просто нет шансов…

Отряд наемников, потерявший на подступах к городку одного человека и двух лошадей, замер перед воротами. Лучники еще стреляли, но бессмысленно — стрелы сгорали или отскакивали от доспехов.

Вперед выехал широкоплечий северянин.

— Откройте ворота и выдайте своих зачинщиков! — крикнул он. — Тогда мы сохраним вам жизнь!

Ответом ему было громовое молчание, нарушаемое лишь скрипом натягиваемых луков. Жители города слишком хорошо знали, как дешево стоит слово людей Птицы.

Гундольф бросил последний взгляд на полуэльфа, за последние сутки ставшего ему почти другом.

Ты справишься, я верю в тебя, — подумал рыцарь.

Он прекрасно понимал, что совершает верное самоубийство. Понимал, что после активации уже подготовленного заклинания получит такое энергетическое истощение, что умрет в течение нескольких часов, и никто из жителей деревни не сможет никак ему помочь. Также он понимал, что назад дороги нет — заклинание уже выстроено и подготовлено, и должно быть активировано — иначе вырвавшаяся энергия может уничтожить половину деревни. Он все это понимал еще тогда, когда безумная идея только пришла в голову — и уже тогда он решился. Сразу и не колеблясь.

Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что он не выполнил долга перед Орденом, что не предупредил об опасности — но Гундольф тут же успокоился, вспомнив об Арне. Танаа была в курсе дела, и она сможет совершить то, что не успел он сам. Она умная, и у нее есть Сила — она сможет вырваться из лап Птицы и добраться до Хайклифа раньше, чем будет уже поздно.

Умирать не хотелось. Но другого выхода просто не было.

Эстиса швырнули на колени, попутно еще несколько раз ударив ногами в живот и грудь. Он захрипел, сплевывая кровь. В следующее мгновение его взгляд остановился на Арне — из груди молодого графа вырвался полный дикой, удушающей ненависти и неудержимой ярости крик. Он рванулся — ближайшие к нему стражники отшатнулись в ужасе, рядом со Змеем остался только недостаточно расторопный Неркис. Затрещали цепи, на пол полетели разорванные звенья — Арна отстраненно удивилась тому, сколько силы скрывалось в худощавом теле несчастного. Эстис вскочил на ноги, ударом отшвырнул в сторону Неркиса, предварительно выхватив из ножен, висевших на поясе помощника Птицы, короткий меч, и бросился… нет, не на лорда. На Арну.

Тонкая грязно-зеленая нить, невидимая никому, кроме Танаа, уютно устроилась в сознании Змея, подчинив себе его помыслы и желания, объясняя слова Птицы и доброжелательную улыбку девушки, адресованную убийце его отца.

Арна из последних сил ударила по сознанию Птицы, пытаясь смять его защиту, оборвать эту подчиняющую Эстиса нить… Она так хотела защитить друга, что ей даже удалось сломать внешние щиты — но за ними была еще защита, и еще, и еще… Свой последний бой Танаа безнадежно проигрывала.

Все просто — она тебя предала, как только получила призрачную возможность выжить. Она предала тебя с радостью, как только поняла, что к жизни прилагается еще и твоя земля, и твой замок. Нельзя было ей верить. Она может разговаривать со своими друзьями на расстоянии, и они уже отдали деревню на растерзание наемникам лорда Птицы. Твои люди мертвы, твоя земля захвачена, ты умрешь через несколько секунд. Но эти секунды у тебя еще есть, и ты можешь отомстить… Пусть тебе не достать убийцу отца, жены и детей — зато ты можешь лишить жизни предательницу, отнять у нее возможность насладиться плодами собственной подлости, убить ее! Жаль, что это придется сделать быстро — она заслуживает медленной и мучительной смерти, но хотя бы так…

Время словно бы замедлило свой бег. Уже ничего нельзя было предотвратить, и Танаа оставалось только беспомощно наблюдать, как распластавшийся в прыжке Змей летит на нее и как с каждой долей секунды все ближе и ближе к ее сердцу острый конец меча.

Глава XIII ПОВЕЛИТЕЛЬ

Он опять брел через густой туман. Брел без цели и желания, просто чтобы происходило хоть что-то, пусть даже это будет только бессмысленное движение в никуда. И когда туман внезапно оборвался, Вега не удивился и даже не стал оглядываться, просто продолжая двигаться вперед.

Сильный удар сбил его с ног, даргел как подкошенный рухнул на мелкие острые камни, раня лицо и руки… и остался лежать, не сделав даже попытки подняться.

Кто-то сгреб его за шиворот, вздернул на ноги и вновь ударил — с силой и яростью, отшвырнув на несколько шагов. Вега даже не вздрогнул.

Взбешенный Александер склонился над де Вайлом, вновь схватил — на этот раз за грудки, встряхнул.

— Трус! Подлец! Предатель! — он говорил негромко, но выплевывая каждое слово так, что оно ранило куда больнее любого удара. — Решил сбежать? Ничтожество!

Удар, еще удар!

— Неужели для того, чтобы сломать тебя, оказалось достаточно просто создать у тебя иллюзию встречи с твоим самым главным страхом? — с презрением в голосе спросил Валлентайн.

Вега хотел промолчать, но тон некроманта не оставлял надежд на то, что вопрос можно оставить без ответа.

— Да что ты можешь знать о моих страхах? — с горечью прошептал он, открывая глаза.

Александер неожиданно рассмеялся и выпустил даргела.

— Вега, я старше тебя в сотни раз, — сквозь горький смех проговорил он. — Как ты думаешь, в твоей жизни было хоть что-нибудь, через подобное чему ни разу не прошел я? Ты думаешь, я не терял близких и любимых? Не был вынужден отказаться от родины и всего того, ради чего жил? Думаешь, у меня на руках никогда не умирала любимая женщина? Думаешь я никогда не был вынужден смотреть, как на моих глазах страшно гибнут те, кто доверился мне, и гибнут потому, что это я их подвел? Ты правда так думаешь? Если да, то я уже жалею, что вообще связался с тобой. Ты глуп и труслив.

И следователю внезапно стало так стыдно, как не было, наверное, никогда в жизни.

— Я… я так не думаю, — залившись краской, сказал он. — Простите, я и правда… не думаю так.

— Значит, ты не безнадежен, — холодно посмотрел Александер. — А теперь встань и возвращайся к своим друзьям. Ты еще можешь их спасти… если, конечно, прекратишь жалеть себя и что-нибудь сделаешь.

— Но что я могу сделать? — еще никогда Вега не чувствовал себя настолько мальчишкой… впрочем, по меркам своей расы он от мальчишки недалеко ушел.

— Подумать! — рявкнул Валлентайн.

И вновь накатили туман и беспамятство.

Под высокими сводами главного зала штаба Лиги Теней злой сталью звенел голос Вилейана. Еще никогда никто не осмеливался произносить здесь подобных слов, никто не заговаривал в святая святых эльфийского клана на этом языке.

Вега не понимал, что именно выкрикивает Идущий в Тенях, он интуитивно ощущал страшную, жестокую мощь, пронизывавшую его пылкую речь. Вилейан обращался к какой-то страшной древней твари, в чьих силах было разрушить этот мир до основания, спалить дотла любую жизнь на нем…

Даргел поднял голову, огляделся. Почти ничего не изменилось — он был без сознания совсем недолго. Все также были привязаны к столбам он сам и двое незнакомых эльфов, гордо стоял Рагдар и лежала в желобе голова Алиссары — в мертвых глазах эльфы застыл предсмертный ужас. Все также распят на кольях в яме Киммерион, и уже даже не шевелился — и его неестественная регенерация дала сбой, да и как регенерировать, если оружие до сих пор пронзает тело? Возле самого края ямы следователь заметил свои катаны — их принесли тени тогда же, когда приволокли и его самого.

У выхода из храма, где раньше находился один только Тайналар, сейчас было пятнадцать эльфов, со склоненными головами стоявших на коленях.

— Сегодня наконец свершится то, чего мы все так ждали, — Вилейан, обращаясь к ним, перешел на эльфийский. — Вы знаете, что уже давно в наших руках были двое, незаслуженно обладающие частью силы Тени. Они отказались добровольно посвятить свою жизнь служению великому Левиафану, и потому их участь была предрешена. Сегодня, благодаря вам всем и благодаря силе нашего Повелителя, нам удалось получить то, чего не хватало для проведения ритуала Объединения! — Эльф поднял за волосы голову Алиссары, и показал ее всем присутствующим. — Вот она — третья кровь! Сегодня я заберу Силу у всех троих и посвящу ее служению Левиафану!

Небрежно швырнув голову обратно к подножию столба, он воздел руки к своду храма — в его ладони хлынул поток ослепительного зеленого пламени. С пальцев сорвались короткие молнии, устремились к пленникам — грудь Веги на миг ожгло болью. Краем глаза даргел отметил, что в тот момент, когда молния ударила Рагдара, глаза варвара на миг прояснились, в них мелькнуло удивление, а затем ярость, радужки даже успели пожелтеть, как это всегда случалось перед трансформацией — но боль утихла так же резко, как и началась, и северянин, явно недовольный самим собой, вновь гордо выпрямился. Глаза стали серыми, как и обычно.

Де Вайл замер, ослепленный догадкой. Даже нет, не догадкой — предположением. А если попробовать…

Тени и цепи плотно охватывали его грудь, мешая дышать, бедра и ноги, и запястья, прижав их к столбу. Голова же была свободна…

Очень медленно, чтобы не приведи Магнус, не привлечь ненужного внимания, Вега повернул и наклонил голову, прижался подбородком к плечу — есть! Несколько коротких движений — и ему удалось ухватить зубами тонкую серебряную цепочку с маленьким медальоном, висевшую на шее. Мотнув головой, даргел оборвал цепочку и запрокинул голову, молясь всем богам, чтобы Вилейан не обратил внимания на тихий звон, с которым упал на каменные плиты медальон.

Чуть не выворачивая запястье, Вега тянулся пальцами к зажатой в зубах цепочке. Голову он запрокинул настолько, насколько позволял каменный столб за спиной. Шанс был только один…

Пальцы коснулись нагретых о разгоряченную кожу звеньев… Есть!

Повернувшись, следователь посмотрел на Рагдара, к которому как раз приближался Вилейан, сжимающий жертвенный нож. Тень, сдерживавшая тонкую струйку крови у столба, где лежала голова Алиссары, уже исчезла.

Только один шанс.

Обдирая кожу на запястье, оплетенном цепью и щупальцем тени, Вега бросил цепочку. Развернувшись в воздухе тонкой серебряной змейкой, она пролетела несколько десятков футов и оплелась вокруг шеи оборотня.

Все произошло мгновенно. Вот Рагдар стоял со спокойным, просветленным лицом, готовый принять смерть ради загадочного Повелителя — и вот падает на пол одежда, а огромный волк с оскаленной пастью прыгает вперед, воя от боли, причиняемой обжигающим шею даже сквозь шкуру серебром.

Вилейан не успел понять, что его марионетка оборвала ниточки. Варвар сбил эльфа на пол, вцепился зубами в плечо, замотал головой, пытаясь сбросить цепочку… И Идущий на миг потерял контроль над тенями, удерживающими пленников.

Собрав все силы, что у него оставались, Вега дернулся, разрывая цепи. На коже остались темные следы, от усилия лопнула корочка на начавшем все же заживать ожоге. Даргел перекатился по полу, подхватил катаны, взвился на ноги…

Дальше события понеслись вскачь.

Эльф, принесший голову Алиссары, вскочил и, выхватив клинок, обезглавил двух ближайших к нему приспешников Вилейана.

Рагдар, наконец оборвал цепочку и сейчас безуспешно пытался вцепиться в горло Вилейана, но эльф оказался гораздо сильнее, чем можно было предположить по его внешнему виду. Вега некстати вспомнил, как легко Идущий скинул в яму на колья Кима… горло на миг перехватило удушающей хваткой боли. Сжав зубы, даргел кинулся на помощь Рагдару.

Волчьи зубы лязгнули в паре дюймов от горла эльфа. Рядом оказался Вега, замахнулся катаной…

Вилейан резко вскинул свободную руку — следователя отшвырнуло на противоположный конец храма, где Тайналар с превеликим трудом отбивался от наседающих на него лигистов.

Пользуясь тем, что противник на секунду отвлекся, оборотень еще раз попытался дотянуться до его шеи — и в следующую секунду, взвизгнув от боли, отлетел на середину ведущей к выходу дорожки.

С грохотом слетела с петель одна из дверных створок, чуть не зашибив Тайналара и сбив в яму одного из лигистов, и на пороге храма появилась Алиссара Янатари, Идущая в Тенях.

Чувств, эмоций, мыслей — не осталось. Только четко поставленная цель, до которой надо добраться. Не было ни лиц, ни личностей, никого и ничего — только звон клинков, предсмертные хрипы и безжалостные тени, повинующиеся каждому ее желанию.

И только где-то на самой грани сознания перепуганной птицей металась мысль о том, что Алиссара что-то упускает. Что-то, очень важное для нее и для Лиги. Эта мысль мешала, и Идущая в Тенях раз за разом отгоняла ее, вновь и вновь принимая на лезвие чужие клинки, опять переходя в атаку, и снова алая эльфийская кровь лилась на холодные каменные плиты…

Их было много, очень много — эльфов, по двое-трое заступающих ей дорогу и один за другим падающих ей под ноги. Янатари перешагивала через трупы и вновь бросалась в атаку на очередных противников.

Она чувствовала свою цель. Еще немного, еще триста футов — и все решится, все станет ясным и понятным, встанет на свои места. Еще триста футов — и она наконец сойдется в смертельном поединке с Вилейаном.

Впереди показалась очередная дверь. Расстояние до цели уменьшилось на полсотни футов. Из боковых коридоров, ведущих к той же двери, показались эльфы.

Алиссара на миг остановилась, принимая боевую стойку.

— Ну что же, предатели, — мрачно проговорила она, обводя взглядом приближающихся лигистов, — идите сюда. Идите, если не боитесь.

— Эльф, шедший первым, вдруг вздрогнул. Он узнал этот голос.

Наслаждаясь произведенным эффектом, Янатари откинула капюшон.

Эльф смертельно побледнел, сделал несколько стремительных шагов и упал на колени.

— Идущая! — восторженно слетело с его губ. — Идущая, ты вправе убить нас всех, мы заслужили смерть. Но позволь нам умереть за тебя. Мы ждали тебя все это время.

Тайналар и его отряд были ветеранами Лиги. Они дольше всего упрямились, не желая признавать за серой эльфой права на Тень, но когда все же приняли ее — то приняли полностью и безоговорочно, и Алиссара знала, что у нее нет более преданных союзников.

Знала — до того, как Вилейан изуродовал Лигу.

— Почему я должна тебе верить, Тайналар? — холодно спросила она, не опуская оружия. — Ты однажды предал меня, откуда мне знать, что это не повторится?

— Я заслужил смерть и готов принять ее, — не поднимая головы, проговорил воин. — Но сперва хочу, чтобы ты знала, почему я не выступил на твоей стороне тогда, когда Вилейан захватывал власть.

— Говори. У тебя одна минута.

— Мне ее хватит.

Когда Тайналар закончил, Янатари задумалась. С одной стороны, его рассказ походил на правду, с другой — она слишком привыкла никому не верить. Особенно — эльфам из Лиги.

Но если он говорил правду… Девушка еще раз прогнала в памяти его короткий рассказ.

Если верить эльфу, то он почти с самого начала понял, что в тот момент Алиссаре не победить сына Тоандериса. И своей целью он поставил сохранить жизнь как можно большему количеству эльфов, верных старым традициям, которые будут ждать возвращения истинной Идущей, чтобы помочь ей вернуть себе — и им — Лигу.

— А что бы ты делал, если бы я не вернулась? — спросила Янатари, глядя в глаза поднявшему голову Тайналар.

— Этого не могло случиться. Я был уверен, что вы живы, и, зная вас, был уверен в том, что вы вернетесь.

— И что теперь?

— Полсотни воинов Лиги выступят на вашей стороне, едва узнают о вашем возвращении. Простите, это все, что мне удалось сделать.

— А каковы силы Вилейана?

Эльф отвел взгляд.

— Около двухсот великолепно обученных убийц Лиги и пять сотен Лесных Стражей, — тихо ответил он.

Алиссара вздрогнула.

— У нас нет ни единого шанса.

— Один шанс есть всегда, — усмехнулся Тайналар. — Кроме того, у нас все равно нет выхода.

— У тебя и твоего отряда — есть, — проговорила эльфа, пристально глядя в глаза собеседнику. — Убьете меня и принесете Вилейану мою голову — он вас вознаградит.

На миг во взгляде воина отразилась обида. Потом — задумчивость и, наконец, радость!

— Прекрасная идея! — воскликнул он. — Это даст вам время и отвлечет самого Вилейана.

— В смысле? — на всякий случай Янатари отступила на несколько шагов.

— Я же владею магией, которую дал Лиге покровитель Вилейана! И… Позвольте… — с этими словами Тайналар ловко обогнул девушку, подошел к одному из эльфийских тел, быстрым движением клинка отсек ему голову, поднял ее за волосы, и, всмотревшись в мертвые распахнутые глаза, четко произнес несколько слов на незнакомом Алиссаре языке. Отрубленная голова начала меняться. Через десять секунд эльф держал за короткие белые волосы голову Янатари.

— Это его обманет? — с сомнением спросила Идущая, разглядывая голову.

— На некоторое время — да. По крайней мере, минут двадцать лишних нам это даст. Я уже позвал тех воинов, что остались мне верны, сейчас они будут здесь.

В подтверждение его слов начали подтягиваться эльфы. Их было около сорока.

— Еще десять сегодня дежурят на кругах защиты базы, — ответил Тайналар на немой вопрос. — А сейчас я предлагаю действовать следующим образом. Я пройду в Храм, и отдам Вилейану голову. Его это отвлечет на некоторое время. Через минуту после того, как я уйду, вы атакуете охрану у дверей Храма — она все равно состоит исключительно из тех, кто всецело предан самозваному Идущему. Когда вы ворветесь в Храм, я буду находиться рядом с Вилейаном и постараюсь его хотя бы ранить. Дальше… вы лучше меня знаете, что делать.

— Хорошо. Но неужели у входа в этот Храм дежурит так много эльфов, что мне понадобятся все сорок воинов?

— Как вам сказать… — Тайналар помялся. — Вход сторожат всего четверо. Но, во-первых, — они сильные маги. Во-вторых, их боевой уровень значительно превосходит мой. В-третьих, кто-то должен остаться у этой двери и сдерживать подкрепление Вилейана. Так что непосредственно к храму с вами пойдет двенадцать воинов, не больше.

— Ясно. Что ж, иди… и да пребудет с тобой Тень, — Алиссара коснулась кончиками пальцев лба эльфа. — Удачи. И пожалуйста, постарайся выжить. Это касается вас всех, — обратилась она уже к остальным. — Помните, сейчас Лига — это вы. И чем больше вас останется в живых, тем больше у нас шансов возродить прежние традиции и прежнюю Лигу.

Тайналар на миг склонился в поклоне, развернулся и ушел.

Янатари обвела взглядом все верных ей эльфов, задерживая взгляд на каждом из них.

— Идем, — коротко бросила она через минуту. — Вы — за мной, остальные — здесь.

И первой направилась в сторону Храма.

Лесные Стражи дрались молча. Воины Лиги Теней — тоже. Это выглядело страшно — десятки эльфов, молча убивающие друг друга и точно так же молча умирающие. Без крика, без стона — они просто падали на холодные каменные плиты, когда уже не могли стоять на ногах.

На стороне лигистов была их численность, великолепная выучка лучших убийц в мире и данная Вилейаном магия. На стороне Лесных Стражей — только непреодолимое желание спасти своих близких, оказавшихся заложниками Тени, и отомстить за тех, кого спасти было уже нельзя.

И когда магия внезапно покинула воинов Лиги, их участь была предрешена.

Тиннавэль сражался в первых рядах, давно сменив лук на острый меч. Он-то и заметил одним из первых, что лигистам приходится сражаться на два фронта. И он же первым столкнулся с неожиданными союзниками.

Князь и еще пятеро стражей с клинками, прикрывая стреляющих из-за их спин лучников, медленно, но верно, теснили по проходу десятерых лигистов. Один из них, достигнув ответвления коридора, метнулся было туда — но тут же рухнул, успев вскинуть руки к торчащему из его горла кинжалу. Через минуту с оставшимися его собратьями было покончено.

Из бокового прохода вышли трое эльфов в коричнево-зеленых плащах. Тиннавэль сжал крепче меч — но высокий лигист примирительно протянул к нему ладони, показывая, что в них нет никакого оружия.

— Я не знаю, кто вы и за кого сражаетесь, — начал он, открыто глядя в глаза князю. — Я — Реанатис, воин Старой Лиги. Я вижу, вы против Вилейана — значит, у нас общий враг. Я предлагаю объединить усилия.

— За кого сражаетесь вы? — недоверчиво спросил Тиннавэль.

— За Алиссару Янатари, истинную Идущую в Тенях, — голос Реанатиса прозвучал спокойно, но его рука переместилась к рукояти меча.

— Тогда мы и правда на одной стороне, — князь позволил себе на миг улыбнуться. — Я — Тиннавэль, князь Меллэритана.

Лигист на секунду чуть склонил голову.

— Впереди засело больше десяти противников. Нас всего трое, и мы не можем справиться с ними сами, — сказал он.

— Где? — только и спросил Тиннавэль.

Мгновенно отразив несколько ударов посвященных Тени и одобрительно кивнув Тайналару, Алиссара за пару секунд преодолела отделяющее ее от дорожки расстояние, и, одним прыжком перелетев на не успевшего еще встать на лапы волка, бросилась на Вилейана.

Я отказываюсь что-либо понимать, — с тоской подумал Вега, блокируя атаку одного из лигистов и снося голову с плеч другого. Оклемавшийся Рагдар кинулся на помощь другу.

Еще на несколько минут оба они отдались всепоглощающему упоению боем…

Клинки со свистом рассекали воздух, сталкивались, звеня и рассыпая снопы искр. Противники были равны в воинском искусстве, и каждый это понимал. Как и то, что не скоростью и остротой меча и не силой и верностью руки, решится этот поединок.

Первым не выдержал Вилейан. Отразив очередной молниеносный выпад Алиссары, он отшвырнул мечи и отпрыгнул назад.

— Может, хватит играть в эти игры, Идущая в Тенях? — с издевкой произнес он.

Согласно кивнув, Янатари убрала оружие и сделала шаг назад.

Под потолок взвились плети теней.

Началась настоящая схватка. Схватка за право управлять Тенью. Схватка за право носить имя Идущего в Тенях — ведь во главе Лиги мог стоять только один из них.

И только одному из них было суждено пережить этот бой.

Глаза заливала кровь из рассеченной чьим-то быстрым ударом брови, а у Веги не было возможности даже стереть ее — он сражался почти вслепую. Бил на звук, на движение, просто наугад, ориентируясь на интуицию…

Внезапно все стихло. Даргел настороженно отступил на шаг, замер, касаясь спиной каменной стены.

— Кажется, все… — измученно выдохнул Рагдар шагах в пяти. Следователь отработанным движением убрал один из клинков в ножны, стер кровь с лица тыльной стороной ладони.

Из пятнадцати присутствовавших в храме эльфов — не считая Вилейана — в живых остался только один, да и тот бился в предсмертной агонии на каменных плитах. Вега бросил взгляд на варвара — Рагдар, опустившись на одно колено, закрывал глаза замершему в неестественной, изломанной позе Тайналару.

— Как ты? — тихо спросил де Вайл.

Северянин поднялся, неопределенно передернул плечами.

— Кажется, в норме. Но ты оружие далеко не убирай, если что…

— В морду дам, — облегченно выдохнул Вега и, игнорируя совет, спрятал вторую катану. Если Рагдар иронизирует — значит, все и правда настолько хорошо, насколько возможно.

Даргел повернулся к алтарю, где, как он помнил, сошлись в поединке Алиссара и Вилейан.

Со стороны их бой выглядел странно. Оба замерли, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Над их головами под сводом храма извивались тени, сплетаясь в совершенно непредставимые узоры. Следователь разглядел, что по виску Янатари ползет еле заметная капелька пота.

— Поможем? — спросил Рагдар. Глаза оборотня пожелтели.

Вега покачал головой.

— Только испортим все. Она должна сама его победить.

— Что они делают-то?

— Это ментальная дуэль. Кому удастся полностью взять под контроль тень — тот и победит. Если я правильно понял…

Алиссару шатало под чудовищными ударами противника, но эльфа была полна решимости держаться до конца. Когда ей казалось, что все кончено, что она не выдержит, то Янатари заставляла себя вспомнить залитые эльфийской кровью коридоры, мертвые тела тех, кого она не так давно считала братьями, и ярость придавала ей сил. Да и тени, казалось, не очень-то жаловали узурпатора Вилейана.

Но и тот не собирался сдаваться. Поняв, что в честной дуэли ему не выстоять, эльф призвал на помощь другую свою силу — данную его Повелителем, Левиафаном. Резко выпрямившись, Вилейан ударил — Алиссара, глухо вскрикнув, упала на колено, но ее ментальные щиты пока что выдерживали. Усмехаясь, эльф продолжил давить… и, чрезмерно увлекшись нападением, совершенно забыл о защите.

Лишь на миг ослабив щиты, девушка атаковала, вложив в удар все оставшиеся силы. Ее противник закричал, отшатнулся и упал, потеряв концентрацию.

На миг Вилейана охватил дикий, панический ужас — неужели он проиграл?

Нет, этого не может быть, этого не будет!

Он выкрикнул несколько гортанных слов и, вскочив на ноги, прыгнул в тень статуи демона.

Каменная громада со скрежетом сдвинулась с места, опуская воздетые к потолку широкие мечи.

— Твою мать… — выдохнул Рагдар.

Вега бросился вперед, отключая любые чувства, мысли и ощущения. Из разумного существа он превратился в ожившую машину смерти, единственное предназначение которой — убивать, уничтожать, разрушать!

Понимая, что всей его нечеловеческой силы не хватит на то, чтобы заблокировать удар тяжелого клинка Левиафана, даргел чуть отклонился в сторону — камень высек сноп искр, столкнувшись с плитами пола. А следователь прыгнул прямо на шипастый нарост на колене чудовища, толкнулся, взмыл вверх — и приземлился ровно на плечи исполинского демона. Взмахнул катаной…

И понял, что недооценил скорость противника.

Широкий тупой меч врубился Веге под ребра.

Пролетев несколько десятков футов по воздуху, он врезался в стену, рухнул на пол, захлебываясь собственной кровью. Чудовищным усилием воли заставив себя оставаться в сознании, поднял голову, попытался нащупать рукоять выпавшей в полете катаны…

Левиафан же, не интересуясь более поверженным противником, повернулся к Вилейану, распростершемуся перед ним на полу.

— Ты звал меня. Зачем?

— Повелитель, благодарю вас, что вы откликнулись на мой зов! — восторженно начал эльф. Вега отметил, что глаза у него при этом оставались расчетливо-холодными.

— Зачем ты меня звал? — в голосе демона прозвучали нотки недовольства. Вилейану стало не по себе.

— Я вынужден просить помощи, Повелитель! Они оказались слишком сильны, гораздо сильнее, чем мы рассчитывали!

— Мы — это кто? — педантично уточнил Левиафан.

— Вы и я, Повелитель! — чуть ли не возмущенно воскликнул Идущий в Тенях.

Даргел мысленно усмехнулся и сплюнул кровь, наполнившую рот. Вилейан больше не был проблемой. Эта тварь прикончит его гораздо вернее, чем это могла бы сделать Алиссара или же я, — подумал он.

— Нет, Вилейан. Это ты недооценил противника. Это ты не смог справиться с несколькими соратниками прежней Идущей, которую победил только хитростью. Это ты не сумел организовать оборону своего штаба, и это твоих «непобедимых» воинов разметала горстка эльфов, почти вчетверо уступающая им численностью и выучкой. Это ты проиграл. И после этого ты еще смеешь просить у меня помощи? — Левиафан расхохотался. — Меня не интересуют неудачники, не способные даже удержать то, что было им дано.

Каменный клинок взлетел и опустился.

Левиафан развернулся и пошел в арку алтаря, где наливался гниловато-зеленым цветом портал. Его тяжелые шаги не могли заглушить диких криков бьющегося в агонии Вилейана.

Проводив взглядом скрывшегося в провале алтаря демона, Вега перевел взгляд на бывшего Идущего в Тенях, к которому нетвердым шагом приближалась Алиссара, сжимающая в руке меч.

— Такие предатели, как ты, как правило, гибнут именно так, — тихо проговорила она, склонившись над умирающим эльфом.

И сильным, четким движением отсекла ему голову.

Клинок со звоном упал на пол, вырвавшись из ослабевшей руки. Янатари сделала несколько шагов в сторону и, споткнувшись обо что-то, рухнула на пол. Из последних сил перевернулась на спину и потеряла сознание.

Сильные руки обхватили Вегу за плечи.

— Как ты? — обеспокоенно спросил Рагдар, уже успевший натянуть штаны — ведь после трансформации обратно в человека, он остался полностью голым…

— Хреново, — честно ответил даргел. — Но лучше, чем могло быть. Помоги встать.

Опираясь на руку оборотня, де Вайл поднялся. Когда варвар, подстегнутый болью, сбросил опутавшее его наваждение, а Алиссара ворвалась в зал живая и невредимая, следователь почувствовал, что с души словно бы свалился огромный камень. Но сейчас, бросив случайный взгляд на провал ямы с торчащими кольями, он вспомнил…

— Киммерион…

Рагдар опустил голову. Стыд обжигал горло и разъедал глаза.

Превознемогая боль, Вега приблизился к краю ямы.

Ким висел так же, как и упал — раскинув руки, словно пытаясь расправить несуществующие крылья. Голова эльфа запрокинулась, из приоткрытого рта медленно стекала струйка крови.

Стоп!

С момента смерти скрипача прошло не так уж мало времени. Кровь уже не должна была течь! Это означало только одно…

Упав на колено, даргел вскинул правую руку. Резко дернул кистью — края свежей раны на запястье, только начавшей закрываться, легко разошлись. Тягучие капли крови упали в подставленную ладонь.

Он давно уже израсходовал весь запас собственной магической энергии, включая даже самый резерв. И теперь творимая магия стремительно высасывала его собственные жизненные силы… но оно того стоило.

Тело Киммериона еле заметно дрогнуло. Потом еще раз…

Вега через силу поднимал руку, раз за разом повторяя строки заклинания. И спустя несколько бесконечно долгих минут бездыханный эльф распростерся на камнях возле него.

Полностью захваченный возможностью спасти эльфа, Вега только мельком отметил, что измотанный Рагдар подошел к Алиссаре, проверил пульс и только тогда позволил себе лечь на пол и закрыть глаза. Оборотень был не меньше остальных измотан битвой… а в чем-то даже больше. Тряхнув головой, Вега вернулся к Киму.

С трудом поборов ужас — а что, если он ошибся и его догадка неверна? — де Вайл коснулся кончиками пальцев верхней губы скрипача, чуть приподнимая ее. И едва не рассмеялся с облегчением, увидев удлиненные клыки.

Остался главный вопрос — как вампир этого мира отреагирует на кровь даргела? Вега поднес раненую руку к губам эльфа и позволил нескольким каплям упасть в полуоткрытый рот.

Несколько секунд ничего не происходило, и следователь уже почти отчаялся.

Внезапно Киммерион выгнулся дугой и распахнул глаза. По-эльфийски огромные радужки не сохранили в себе ни единого намека на природный изумрудный цвет — только ярко-алый, так похожий на цвет свежей крови… Клыки вампира заметно удлинились, он судорожно дышал и пытался дотянуться до шеи Веги.

— Нет уж, — усмехнулся даргел, едва не рассмеявшись от счастья — жив! Все-таки жив!

И прижал к губам Кима собственное, уже располосованное запястье.

Вампир пил жадно, чуть не давясь кровью. Когда же де Вайл понял, что еще немного — и кровопотеря для него самого станет чрезмерной, и попытался отнять руку — скрипач вцепился в нее со всей силы, сжав холодные стальные пальцы так, что следователю на миг показалось, что кость сейчас сломается.

— Киммерион, приди в себя, — негромко, но жестко сказал он.

Эльф вздрогнул всем телом, отреагировав на собственное имя, как на удар. Глаза вновь приобрели зеленый цвет, пальцы разжались, и во взгляде Кима отразился дикий, всепоглощающий ужас.

Но Вега этого уже не видел. Удостоверившись в том, что все живы, он наконец позволил себе провалиться в беспамятство…

Глава XIV ГОРЕЧЬ ПОБЕДЫ

Великие и судьбоносные решения принимаются не мгновенно. Ситуацию нужно обдумать, проанализировать, понять, что будет происходить в том или ином случае при тех или иных действиях, какие именно последствия принесет то или иное событие… решения, от которых порой зависит дальнейшая судьба мира, принимаются не сразу. Слишком многое поставлено на карту, слишком страшными могут оказаться последствия ошибки. Великие умы часами и ночами сидят, обдумывая ситуацию, советуясь друг с другом или с собственной интуицией, и только потом, взвесив все «за» и «против», выносят свой вердикт.

У Арны не было этих часов и ночей. У нее было несколько долей секунды, за которые она должна была решить свою судьбу, судьбу Змея и Орогрима, Гундольфа и Мантикоры, а заодно — всего мира… хотя об этом она, конечно, не знала.

И за крохотный промежуток времени, прошедший между ударами бешено колотящегося сердца, она приняла решение.

Миг — нет, сотая доля мига! — Танаа выходит в ментал. Еще одна доля — она находит нить жизни служителя Левиафана, самозваного лорда в крылатом шлеме, осмелившегося присвоить себе имя Птица. Удар сердца — меч уже совсем близко, еще чуть-чуть, и острие пронзит тонкую ткань платья, вспорет кожу, раскрошит ребра и вонзится в это сердце еще до следующего его удара.

Нет. Этого не произойдет.

И Искоренитель, призывая всю свою силу, одним прикосновением разрывает нить жизни лорда Птицы, раз и навсегда ставя крест на всех его честолюбивых помыслах.

Он умер мгновенно, так и не успев ничего осознать. От Искоренителя нет защиты ни у кого. Оборвалась жизнь — и оборвались все нити, магией опутывающие сознания людей. Расширились зрачки Змея, в глазах его отразился ужас — он все понял, но уже не мог остановить удар. Вскрикнул Орогрим, понимая, что его тело свободно, но Арна сидит слишком далеко, и он не успеет… Из последних сил рванулась в сторону сама девушка — любая рана заживет, лишь бы не в сердце…

Со звоном рассыпались мелкими хрусталинками бокалы, сорвавшиеся с выпавшего из рук Шениля подноса. Алыми брызгами разлетелась кровь Танаа по светло-кремовой бархатной обшивке дивана.

Арна вскрикнула от боли, когда лезвие меча пронзило ее левое плечо — но тут же взяла себя в руки, запрещая телу чувствовать боль.

Эстис упал перед ней на колени, в глазах молодого графа застыл немой ужас.

Закричал дворецкий, медленно, но неумолимо осознающий все, что происходило после смерти старшего де Карнэ.

Вскочил на ноги Орогрим, непонимающе глядя на сестру — что теперь делать? Кто виноват? Кому мстить?

— Успокойтесь! — серебром и льдом зазвенел голос Танаа — и этот голос подействовал на всех лучше ушата холодной воды. — Я жива. Птица мертв. Все хорошо… Эстис, прошу, вытащи меч. — На последних словах голос ее все же подвел, задрожав и выдав боль и усталость.

Оцепенение спало.

— Лекаря немедленно! — заорал граф дворецкому. Тот опрометью бросился искать местного доктора, так же пребывавшего ранее под властью Птицы. Сам Змей обернулся к Арне. — Подожди, пока придет врач. Иначе может быть слишком сильное кровотечение.

— Хорошо, — та слабо улыбнулась.

— Прости меня… — отведя взгляд, проговорил он.

— Ты не виноват. Как и все остальные. Этому практически невозможно сопротивляться…

Запрокинув голову, Арна потеряла сознание.

Раанист ждал ее в полумраке глубокого забытья.

— Откуда ты здесь? — удивилась Танаа, подходя к нему ближе.

— Почему ты всегда спрашиваешь «откуда», но никогда — «зачем»? — вопросом на вопрос отозвался дракон.

— Хорошо, а зачем ты здесь? Я не ожидала тебя увидеть так скоро…

— Потому что сейчас я должен вывести тебя отсюда в ментал. И ты должна, связавшись с Мантикорой, объяснить ему, что произошло до того, как жители деревни сцепятся с ничего не понимающими наемниками, которые еще не успели прийти в себя достаточно, чтобы осознать произошедшее.

— Вывести в ментал? А сейчас мы где? — она удивленно огляделась.

— Сейчас мы в твоем подсознании. Мне удалось проникнуть сюда, но я не уверен, что смогу помочь тебе удержаться в ментале после того, как ты придешь в себя.

— Раанист, я не понимаю, — чуть не плача, проговорила Арна. — Зачем мне приходить в себя, чего там может быть такого страшного, и…

— Во-первых, тебе сейчас очень больно. У тебя глубокая и серьезная рана, немалая кровопотеря и так далее. Во-вторых, перейти в ментал отсюда ты не сможешь, значит, сперва придется вернуться в тело. Из «во-первых» и «во-вторых» следует, что тебе придется сосредоточиться и выйти в ментал в тот момент, когда тебе очень, повторяю, очень больно!

— Я справлюсь, — уверенно заявила Танаа. Мысль о том, что может произойти у деревни между ничего не понимающими наемниками, и озлобленными жителями, готовыми драться до конца, вызывала только одно желание — ни в коем случае этого не допустить!

— Я надеюсь. Ты должна прийти в себя, выйти в ментал, связаться с Мантикорой и предупредить его о том, что наемники больше не враги, а потом в кратчайшие сроки добраться до деревни и спасти Гундольфа. Только после этого ты можешь позволить себе… сама узнаешь, в общем.

Только тут девушка поняла, что было не так в Раанисте. Дракон разговаривал с ней сухо, сдержанно, и без обычной теплой покровительственности. Он говорил с ней, словно с… чужой.

— Что случилось? — холодея, спросила Арна. — Раанист, что случилось?

— Поймешь. Очень скоро поймешь. Но сперва ты должна спасти своих друзей, — ответил он и поднялся, расправляя крылья. — Сейчас я помогу тебе вернуться в тело. Готова?

— Да, — тихо сказала она.

— И запомни — ты не имеешь права умирать. На тебя возложено слишком много надежд, и слишком многие уже вверили свои жизни в твои руки. Ты не имеешь права умирать, как бы ты этого не хотела.

Дракон поднял крылья, сложив их за спиной, вскинул голову и произнес несколько слов на неизвестном Танаа языке. Ее плечо пронзило обжигающей болью, Арна схватилась за это напоминание о физическом мире, почувствовала, что ее словно бы выталкивает из такого ласкового и спокойного беспамятства… и закричала, когда боль, перейдя на физический уровень, стала почти невыносимой.

— Почему она пришла в себя? — донесся словно сквозь толстую ткань обеспокоенный голос Эстиса.

— Не знаю. Но не думаю, что это надолго — скоро бедняжка потеряет сознание от боли. Хуже всего то, что клинок, которым ее ранили, был отравлен, и…

Голос лекаря становился все глуше — Арна поняла, что снова проваливается в забытье. Чудовищным усилием воли она заставила себя сосредоточиться и перейти на ментальный план.

Здесь боль мгновенно ослабла, но не утихла полностью. Танаа прекрасно понимала, что времени у нее в обрез — в любой момент боль может вернуться, и тогда она просто не удержится в ментале. Собрав все свои силы, она привычно уже потянулась к Мантикоре.

— Талеанис, как ты?

— Пока что жив. Но это ненадолго, — сумрачно отозвался полуэльф.

— Я убила Птицу, — коротко бросила девушка, понимая, что времени на объяснения нет.

— И что? — безразлично спросил Мантикора, и Арна почувствовала, что он уже настолько приготовился умереть, что даже не был в состоянии полностью осознать ее слова и сделать вывод.

— Наемники больше не подконтрольны ему, — выдохнула она. — Они не будут на вас нападать, если вы не нападете первыми. Просто подождите немного — они сами все поймут. Разве сейчас они не стоят перед воротами, не стреляя и не нападая? Разве по ним не видно, что все они — в замешательстве?

Талеанис вздрогнул, отгоняя наваждение, и присмотрелся к возглавлявшему противников северянину. На обветренном лице воина застыл всепоглощающий ужас, он сжимал кулаки так, что костяшки побелели, и явно не собирался отдавать приказа о наступлении.

— Кажется, ты права, — отозвался он. — Но что делать с Гундольфом?

— Что с ним?!?

— Он собрался сотворить какое-то страшное заклинание и говорил так, будто его не переживет… Я не разбираюсь в магии, но, кажется, если действие заклинания уже начало проявляться, то его нельзя остановить…

— Оно начало проявляться? Как?

— Вокруг Гундольфа — светящаяся алая сфера с золотыми вкраплениями. Уже около десяти минут, и с каждой минутой она все интенсивнее и интенсивнее.

— Ясно, — Арна едва подавила желание выругаться. Она достаточно хорошо знала теорию магии, чтобы понимать, что теперь может произойти. — Талеанис, прошу тебя — докричись до Гундольфа, объясни ему, что наемники теперь наши союзники! И самые лютые враги Левиафана, каких только можно представить! — В плече запульсировала боль, Танаа поняла, что еще немного — и не удержится в ментале.

— При чем тут Левиафан? — обескураженно спросил полуэльф, тем не менее направляясь к рыцарю.

— Потом объясню, а пока что просто поверь мне…

Ответа Мантикоры девушка уже не услышала — пронзенное словно раскаленной сталью плечо взорвалось ослепительной мукой, и ее вышвырнуло из ментала в измученное тело.

Нельзя терять сознание, — жестко сказала она себе. И услышала свой голос — словно бы со стороны.

— Сколько у меня времени?

— Яд вызовет необратимые разрушения внутренних органов примерно через час, — обескураженно ответил лекарь, меньше всего ожидавший, что пациентка придет в себя и сможет говорить.

— До деревни всего пятнадцать минут скачки… я успею. Эстис, ты поможешь мне?

— Но, Арна, ты же…

— Нет времени. Ты поможешь?

Вместо ответа граф бросился во двор, приказывая срочно вывести трех лошадей. Орогрим подхватил Танаа на руки, доктор быстро собрал в чемоданчик все свои снадобья и прочие медицинские принадлежности, и уже через пять минут лошади во весь опор несли четырех всадников к деревне.

Эстис, горяча коня, прижимал к себе поминутно теряющую сознание девушку и проклинал все подряд — Птицу, непонятного Левиафана, Ярлигов отравленный меч ныне покойного Неркиса и самого себя. Орогрим, свято уверенный в способностях сестры, был абсолютно спокоен — она жива, значит, все хорошо. Значит, никто не погибнет, и все будет хорошо… Лекарю просто было страшно, и ничего не понятно — он еще не успел прийти в себя после того, как исчезло заклятие лорда, а тут такое… Непонятно откуда взявшийся сын хозяина, эта странная девушка, ухитряющаяся сохранять сознание при такой боли и приказывающая везти ее в какую-то деревню —причем даже молодой граф ее послушал! В общем, ему было страшно и непонятно.

А в голове Арны набатом бились слова Рааниста: «Ты не имеешь права умирать, как бы ты этого не хотела». Тогда она не поняла их значения, но теперь…

Всепоглощающее желание уничтожить себя, прервать свое существование, оборвать собственную преступную жизнь, почти полностью завладело ее существом. Арна использовала силу Искоренителя, чтобы уничтожить того, кого не должна была уничтожать! Да, Птица был жестоким садистом и преданным служителем Левиафана, но он еще не был безнадежен! Он не был полностью привержен Злу или Равнодушию, и тем более — Добру! Танаа ни в коем случае не считала, что его нельзя было убивать, но она не имела права убить его так! Она использовала данную Творцом силу в личных целях, стремясь спасти друзей и себя, а не так, как велел ей долг!

Алая сфера вокруг рыцаря наливалась золотым пламенем. Гундольф из последних сил сдерживал ставшее почти неуправляемым заклинание, готовясь швырнуть его за ворота, в гущу врагов. Едва ли хотя бы четверть их переживет взрыв… а он не переживет потери энергии.

Словно за тысячу миль, до него долетел голос Мантикоры. Грифон нехотя открыл глаза — что еще случилось? Сосредоточившись, он расслышал слова.

— Арна… со мной… не враги… не надо… убивать… все закончилось… убила Птицу… свободны… воли…

Он так и не понял, что именно произошло. Ясно стало одно — заклинание уже не нужно, и все закончилось. Гундольф зря пожертвовал собой.

Последним усилием он швырнул пылающий золотом алый шар высоко вверх, в небо, где тот разорвался сотнями ярчайших, ослепительных искр.

Рыцарь упал на колени, чувствуя, как последние крохи энергии стремительно покидают его тело.

— А это красиво, — улыбаясь, пробормотал он, глядя в полыхающее огнями взорвавшейся сферы небо.

Через мгновение рядом оказался Талеанис, упал на колени, обхватил ладонями голову умирающего друга…

— Потерпи чуть-чуть, — умоляюще прошептал он. — Совсем немного, Арна скоро будет здесь, она сможет тебе помочь…

— Поздно, — улыбнулся Грифон. — Талеанис… убей Левиафана. Ты можешь это сделать. Убей Левиафана!

Он вздрогнул всем телом, на миг превратившись в напряженную до предела тетиву, — и обмяк, закрыв глаза.

Около минуты Мантикора, оцепенев, смотрел на друга. Потом со страхом прижал пальцы к его шее и облегченно выдохнул, ощутив еле заметное биение под кожей. Вскочил, глядя в сторону замка, и чуть не рассмеялся, увидев, что с холма к воротам городка несутся трое… нет, четверо всадников! Талеанис подхватил на руки показавшееся невероятно легким тело Гундольфа и бросился вниз.

— Открыть ворота!

Приказ выполнили мгновенно — жители уже привыкли за эти дни беспрекословно слушаться как рыцаря, так и полуэльфа.

Едва ворота открылись, как на площадь перед ними влетели три взмыленные лошади. Мантикора даже испытал нечто вроде удивления — как они смогли преодолеть ловушки, ведь никому, кроме защитников деревни, не было известно об их месторасположении? Но он почти сразу вспомнил, что Арне порой совершенно невероятным образом сопутствовала удача, оберегая ее там, где, казалось, не спасет никакое везение.

Орогрим спешился первым, подбежал к лошади Эстиса, осторожно принял из рук графа Арну — девушка открыла глаза.

— Где… Гундольф? — прошептала она.

Орк прижал сестру к себе и почти мгновенно оказался рядом с распростертым на земле рыцарем. Краем глаза отметил загоревшуюся в глазах стоявшего рядом Мантикоры надежду и помог Танаа опуститься на землю возле умирающего.

Еще никогда ей не приходилось выдерживать таких битв с самой собой. Почти все ее существо, вся ее душа молила только об одном — о смерти! Но Арна раз за разом повторяла про себя слова Рааниста и думала о Гундольфе, который погибнет без ее помощи — и пока что ей удавалось преодолевать всепоглощающее желание умереть.

Где-то на самом краю сознания вспугнутой птицей билась мысль, что она что-то упускает, что в ее состоянии есть нечто неестественное, что что-то происходит неправильно — но эмоции были слишком сильны, чтобы девушка могла мыслить логически и анализировать происходящее.

Танаа протянула руку, положила ее на лоб рыцаря, вслушиваясь в его состояние, — и поняла, что тот уже почти мертв. Слишком велико было энергетическое истощение — он выжал себя до капли, вложив в заклинание, которое так и не потребовалось, всю магическую энергию и почти всю жизненную. Того, что оставалось, не хватало даже на поддержание существования, да и эти крохи стремительно покидали умирающего.

Арна закусила губу. Хватит на сегодня смертей… Поток чистой Силы, видимой и почти ощутимой физически, хлынул из ее ладоней ко лбу и к сердцу Гундольфа, переливая в него все, что только можно.

Впоследствии никто не мог сказать, сколько времени прошло — все в оцепенении стояли, глядя на лучи света, свободно исходящие из ладоней девушки и окутывающие неярким сиянием тело рыцаря.

Поток иссяк неожиданно. И так же неожиданно Танаа вздрогнула — и сползла на землю.

Она была еще в сознании. Жгучей болью обжигало раненое плечо, расползался по телу яд — ей было уже все равно. Арна чувствовала, что умирает, — и радовалась этому. Она все равно не смогла бы жить с тем, что совершила.

Вокруг бегали люди, кто-то подхватил Гундольфа, Орогрим поднял сестру, обоих перенесли в дом Эстиса. У лекаря прибавилось хлопот… Он выгнал из дома всех, кто ему мешал, то есть всех, кроме пациентов, заявив, что если что-то изменится — он сообщит, «а пока что нечего тут…»

Змей готов был так и сидеть у дверей, ожидая хоть каких-то новостей, и орк полностью его поддерживал — но примчался разозленный Мантикора, наорал на обоих, зло бросил, что пока они тут сопли распускают, некоторые вешаться собрались, и вообще — все, что осталось от графства, на ушах стоит, пока его светлость изволит капризничать. Пристыженные, мужчины занялись делами — а дел было много. К полуночи, уже валясь с ног от усталости, Эстис, Грим и Талеанис вернулись к дому графа в деревне — к ним вышел уставший не меньше их лекарь.

— Молодой человек полностью здоров — даже явно недавние раны затянулись почти без следа. Пока что он спит и спать будет еще очень долго — ему нужно восстанавливать силы.

— А моя сестра? — встрял Орогрим.

Лекарь смерил его странным взглядом — как ни крути, а здоровенный зеленокожий меньше всего походил на брата Арны.

— Девушка в коме. С ядом мне удалось справиться, рана тоже больше не представляет опасности… она должна была уже прийти в себя, но почему-то не приходит. Я сделал все, что в моих силах, теперь надо только менять повязки и давать ей некоторые травы. Я не знаю, почему она в коме.

— Но ее состояние… не ухудшается? — осторожно поинтересовался Эстис, прекрасно знавший лекаря и его нелюбовь давать отрицательные прогнозы.

Тот немного помолчал.

— Она медленно, но верно умирает. Понятия не имею, почему — яд я вывел, а рана сама по себе хоть и опасна, но не смертельна. Критической кровопотери удалось избежать. Я не понимаю, почему она умирает, — повторил он. — Единственное, что могу предположить — девушка сама не хочет жить. Возможно, ей пришлось перенести слишком сильную… психическую травму? Ну, Птица был… в общем, он любил женщин помоложе, и… может быть… — врач замялся, не решаясь высказать предположение об изнасиловании при этом ужасном орке, который даже услышав одни только намеки, уже сжал кулаки так, что если бы пальцами одной из рук он сжимал, например, шею доктора… Лекарь непроизвольно потер горло.

— Исключено, — бросил Эстис. — Она все время была с нами, не считая последних двух часов.

— А эти два часа она провела в присутствии меня, — мрачно проговорил Орогрим. — Так что Птица, хоть и очень этого хотел, но сделать ничего с ней не успел.

— Возможно… Скажите, она же маг?

— По ее словам — нет, — ответил орк. — Но я знаю, что она может лечить, как-то воздействовать на чужое сознание, знать, что чувствуют и о чем думают другие…

— Может, псионик? — предположил лекарь. Грим пожал плечами.

— Я не знаю, что такое псионик. Но мне она говорила, что ее воздействие похоже на то, как действуют наши шаманы, только сильнее.

— У нее, конечно, может быть чрезмерная потеря энергии… — Доктор задумчиво потрепал жидкую бородку. — Но что-то не очень похоже. Она просто почему-то не хочет жить, и если ее не… — он на миг замялся. — Если ее не брали силой, то я даже предположить не возьмусь, почему. В общем, господа, отправляйтесь спать. Вы меня в качестве пациентов совсем не интересуете, тем более что я понятия не имею, как лечат орков. Идите спать. Если что-то изменится, я вам сообщу.

— Но… — Эстис попытался что-то возразить, но лекарь тут же его прервал.

— Господин граф, извольте сейчас же войти в дом и раздеться. Я осмотрю ваши раны и ожоги.

Посмотрев на суровое лицо врача, Орогрим и Мантикора поспешили ретироваться, пока разозленный лекарь не решил и их «полечить».

Змей был отпущен на волю только через полчаса, забинтованный и обмазанный всяческими снадобьями с головы до ног, после чего лекарь громко объявил, что прием на сегодня закончен, он не желает больше ничего слышать, и вообще — ложится спать, чего и всем советует. Выдав эту тираду, он захлопнул дверь прямо перед носом графа, собравшегося смущенно напомнить, что вообще-то это его дом. Вздохнув, Эстис пошел искать другое пристанище на ночь.

Через час после того, как рассвело, орк, граф и полуэльф собрались у дома Змея. Лекарь, видимо, заметивший их приближение в окно, вышел друзьям навстречу.

— Никаких изменений, — сразу же проговорил он, не дожидаясь вопросов. — Приходите вечером, я разрешу пройти к больным — да и молодой человек, возможно, уже проснется. А пока что, господа, идите. И не мешайте мне.

— Кажется, он единственный, кто совершенно спокойно отнесся к пониманию того, что некоторое время выполнял все приказы Птицы, — задумчиво проговорил Талеанис, когда они уже ехали верхом в сторону замка, где собрались наемники и большая часть жителей деревни.

— Он фанатик своего дела, — пожал плечами Эстис. — Ему все равно, чьих людей лечить, — ему главное лечить. Своих, чужих — неважно. А Птица был достаточно умен, чтобы не заставлять его делать что-либо, что было бы против принципов доктора.

— Все равно — странно, что он настолько спокоен, — полуэльф вздрогнул, вспомнив вчерашний инцидент.

Один из наемников — Сейширо, номиканец по происхождению — осознав, что происходило, куда-то исчез. Через час его заметили на вершине соседнего холма. Кто-то из наемников, друживший с ним, отправился узнать, что происходит. Вернулся он с телом номиканца. Сейширо, виновный в таком ужасном преступлении, как служба врагу его господина, совершил ритуальное самоубийство, как и предписывали строжайшие правила номиканских самураев — а Сейширо был самураем, хотя и вольным. На грани решения добровольно расстаться с жизнью ходил и северянин Улькар, неспособный простить себе того, что когда он по приказу Птицы совершал вылазку в предыдущую деревню, чтобы выкрасть одну приглянувшуюся самозваному лорду девушку, ему пришлось зарезать во сне ее мужа, который в противном случае поднял бы шум. Сам по себе, варвар не испугался бы ни мужа, ни шума — но приказ лорда был предельно ясен. А ведь для северян одно из страшнейших преступлений — убить спящего…

В общем, даже самые циничные из наемников, кто легко принял объяснения Эстиса и считал себя не виноватым в совершенных под воздействием магии Птицы преступлениях, ходили мрачные и подавленные. Со всех сторон на них сыпались взгляды, полные сдержанной, невольной ненависти — конечно, граф объяснил всем жителям деревни, что произошло и почему эти люди не виноваты в том, что совершили, но, разумеется, забыть смерти детей, жен и мужей, родителей, сестер и братьев, друзей и возлюбленных было невозможно. Предвидя это, Эстис сперва вообще хотел отпустить наемников на все четыре стороны, посоветовав им не задерживаться в этих землях, и вообще — держаться подальше от графства Сайлери, но Талеанис его отговорил, напомнив, что людей сейчас гораздо больше, чем способных дать им кров домов, и полей, на которых можно вырастить пищу для них. Так что теперь оставшиеся в живых воины готовились строить новую деревню и, отложив в сторону оружие, браться за лопаты и плуги.

Хотя, конечно, далеко не все. Больше половины наемников в первую же ночь взяли своих коней, некоторый запас провизии и покинули графство еще до рассвета, убив пытавшегося их задержать конюха. Узнав об этом, Эстис только вздохнул — и в самом деле, нельзя было ждать от этих циничных, закаленных в боях людей, что они будут, подобно Улькару, пытаться искупить свое преступление. Для большинства гораздо более естественным выходом оказалось просто сбежать куда-нибудь, где никто не будет знать о произошедшем здесь.

День вновь прошел в суете и делах. Змей судорожно путался в счетах и бумагах, значение которых безуспешно пытался объяснить ему смертельно виноватый дворецкий, примерно раз в час просящий позволить ему уйти в отставку и до конца жизни замаливать свои грехи в каком-нибудь отдаленном монастыре. Сперва Эстис терпел, потом наорал на Шениля, заявив, что замолить свои грехи он сможет только ударным трудом, исправляя все совершенные им ошибки прямо на месте, и что пока жизнь в графстве не наладится, ни о какой отставке дворецкий может даже не мечтать. Мантикора, вспомнив уничтоженную при его помощи деревню эльфов и тоже включившись в общее чувство вины, витающее над землями Сайлери, вызвался помогать наемникам строить дома, а Орогрим сбежал от людей на пашни, где в гордом одиночестве предавался отчаянию, при этом вспахивая земли больше, чем любой крестьянин с лошадью.

Вечером все трое, измотанные до предела, вновь собрались у дома Змея. Лекарь, вышедший к ним, с грустью в голосе сообщил, что улучшений нет, зато есть пополнение в лазарете — двое избитых до полусмерти наемников. Они имели неосторожность нарваться вдвоем на нескольких мужиков из предпоследней деревни, у которых некоторое время назад забрали жен… Гундольф до сих пор не проснулся, но это было как раз неплохо. А вот каким чудом до сих пор теплилась жизнь в Арне — это одному Пресветлому Магнусу ведомо…

Следующий день почти ничем не отличался от предыдущего, разве что вечером наконец пришел в себя Гундольф. Рыцарю в двух словах рассказали обо всем, что произошло, пока он спал, и тот выразил желание немедленно включиться в общую работу.

— Все равно, пока Арна не выздоровела, мы никуда не отправимся, — вздохнув, проговорил он.

Эстис вздрогнул от непоколебимой уверенности в голосе Грифона, который ни на секунду не допускал мысли, что Танаа может умереть.

— А если, не дай Магнус, она…

— Этого не может произойти, — спокойно сказал Гундольф, улыбнувшись. — Я видел, кто она — и я верю, что она не умрет. Хотя кто знает, может, ей и стоило бы умереть сейчас — по крайней мере, для нее самой это могло бы оказаться менее страшной участью.

Дни текли своей чередой. Все, способные работать, работали не покладая рук. С невероятной скоростью росли дома в новой деревне, засевали пашни, надеясь, что погода позволит еще собрать урожай до наступления зимы, оружие вновь перековывали на плуги и лопаты, в кратчайшие сроки пришел обоз из Хайклифа, а с ним — провизия, скот, лошади и многое другое, чего лишились за время этой кошмарной войны жители графства. Орогрим каждую ночь оставался спать на полу возле кровати Арны, молясь всем своим богам и духам, что рано или поздно, но он проснется, когда она опять на него наступит, слезая с кровати.

Талеанис, Эстис и Гундольф тоже навещали девушку каждый день. Но в сердцах и Змея, и Мантикоры, с каждым днем таяла вселенная рыцарем уверенность в том, что Танаа очнется. Грифон тоже с каждым днем мрачнел — но по другой причине. Вера в Арну его не покинула ни на йоту, в то время как надежды на то, что к нему вернется магическая сила, уже почти не осталось. Он все же выжег свой дар во время того злополучного боя, который так и не начался…

День шел за днем. И, наконец, настал тот миг, когда лекарь попросил Эстиса о личном разговоре.

— Я не рискну говорить об этом с ее… Эээ… братом, но не имею права и дальше это скрывать, — начал он, и Змей тут же укрепился в подозрениях, что не услышит ничего хорошего. — Как вам известно, я уже больше двух недель поддерживаю жизнь физического тела пациентки при помощи некоторых целительных артефактов и снадобий, запас которых подходит к концу. Если она не очнется в течение трех дней, я считаю нецелесообразным продолжать поддержание ее существования. Либо она придет в себя в течение этого срока, либо она в себя уже не придет.

Глава XV НОВАЯ ЛИГА

— Ну и что ты здесь делаешь? — печально спросил Александер, опускаясь на камень рядом с Вегой.

Впереди, насколько хватало зрения, расстилался бескрайний океан. Ветра не было, но довольно заметные волны одна за другой накатывали на берег, оставляя на песке клочья быстро истаивающей пены.

Даргел шел сюда очень долго — несколько часов или, может, несколько лет… Как и всегда, здесь время текло совершенно непредсказуемо, и он очень быстро перестал понимать, сколько уже здесь находится. Пробовал считать удары сердца — но потом заметил, что от удара до удара успевает сделать несколько сотен шагов. Пробовал считать шаги — но очень быстро сбился и решил просто идти.

Наконец его старания были вознаграждены — казавшееся бесконечным каменное поле внезапно оборвалось, и Вега вышел на берег океана. Дальше идти было некуда, и делать тоже нечего — тогда он просто сел на ближайший камень и стал ждать, глядя на волны и слушая их плеск.

— Не знаю, — честно ответил даргел. — Сижу. Жду.

— Чего же ты ждешь?

— Не знаю, — повторил он. — Кстати, давно хотел спросить — а что это за место?

Валлентайн помедлил. Внимательно посмотрел на собеседника — Вега сидел к нему спиной, но кожей почувствовал этот пристальный, пронзительный взгляд.

— Это мой мир. Вернее, не совсем мир… Искусственно созданный план, виртуальная реальность, если можно так сказать.

— А как я сюда попал?

На этот раз некромант молчал дольше.

— Первый раз — случайно. Я сам не поверил, когда вдруг почувствовал, что в моем мире — я предпочитаю называть это место миром — кто-то чужой. Те видения, сцены из будущего — случайность. Сперва я не собирался ничего подобного тебе показывать, но этот план на короткое время вышел из-под моего контроля, и единственное, что мне удалось сделать — это откорректировать то, что он решил тебе показать.

— Откорректировать?

— Да. Убрать лишнее. Кошмары. То, чего ты так боишься. Порождения твоего подсознательного. В результате ты увидел только то, что действительно должно случиться. Нет, не спрашивай. Я могу только одно сказать — ничто не может быть предопределено. То, что ты видел — это только узлы причинно-следственной связи, а ведь она постоянно меняется — появляются новые факторы, исчезает что-то старое… К примеру, Вилейан умер — а вы остались живы. Следовательно, остались живы и те эльфы, которых собирались принести в жертву, например. Потому что их смерть была следствием причины — Вилейана. Причина исчезла, и следствия соответственно не случилось.

— Я знаю, что такое причинно-следственная связь, — поморщился даргел. — Но то, что вы говорите, не объясняет, почему я здесь.

— Второй раз ты оказался здесь тогда, когда тебе была нужна помощь, — сухо продолжил Александер, недовольный тем, что Вега его перебил. — И мой мир сперва сам помог тебе, позволив поговорить с тем серым эльфом — это тоже было необходимо. И не вздумай спрашивать, зачем! — он чуть повысил голос. Следователь тяжело вздохнул — именно этот вопрос он и собирался задать. — Дальше мир вывел тебя ко мне. Я тоже оказал некоторую помощь — поверь, то, что я тебе дал, еще очень пригодится. Так что не потеряй это. В третий раз я выдернул тебя сам — ты был слишком близок к моральной смерти, а я уже слишком сильно к тебе привязался, чтобы позволить погибнуть так глупо и бессмысленно. Да и связь между нами образовалась такая, что преступлением было бы позволить ей просто так порваться.

— Какая еще связь? — подозрительно спросил Вега, на всякий случай отодвигаясь подальше от собеседника.

Валлентайн рассмеялся.

— Я не серый эльф, вообще-то. И ориентация у меня нормальная, так что не переживай. Кстати говоря, у слова «связь» есть множество гораздо более употребимых значений, чем то, о чем ты подумал. А вот то, что тебе первым пришел в голову именно этот вариант, заставляет задуматься о… все, молчу, молчу, — он вновь рассмеялся, глядя на взбешенного даргела, вскочившего с камня и уже сжимающего кулаки. — То, что ты злишься — это на самом деле очень хороший признак. Но тем не менее, пожалуйста, сядь и успокойся.

Следователь послушно опустился на камень — правда, на этот раз на другой, футах в десяти от некроманта.

— А почему я оказался в этом… мире сейчас? — спросил он.

Александер помолчал. Он явно не хотел прямо отвечать на вопрос — а Вега был полон решимости этого ответа все же добиться.

— Понимаешь ли, друг мой… дело в том, что ты сейчас умираешь. Раны, нанесенные тебе в сражении, сами по себе были неопасны. Как и то, что ты перед боем уже был, мягко говоря, не в лучшей форме. Но вот то, что ты исчерпал до дна все свои магические силы, включая даже резерв, а потом сотворил еще одно заклинание, используя уже жизненную энергию, а потом еще и поил кровью вампира… Ты знаешь, что потерять пинту крови при ранении и потерять ту же пинту при укусе вампира — это совсем не одно и то же? Дело в том, что когда ты просто истекаешь кровью — ты теряешь только кровь. А когда твою кровь пьет вампир — он дополнительно еще и вытягивает из тебя жизненную энергию, которой ты в тот день и так потерял слишком много. Даже для тебя — слишком много. В общем, раны, усталость, потеря энергии и прочее — все вместе сделали свое дело. Ты просто умираешь от нехватки жизненной энергии.

— И что будет, если я сейчас умру? — Слова Александера не произвели на Вегу ни малейшего впечатления. Подсознательно он и так понимал все, сказанное некромантом… и кое-что еще.

— Останешься здесь.

— В этом искусственном мире?

— Да. И полностью в моей власти. Возможно, я сделаю тебя своим учеником — если захочешь, конечно. Возможно — брошу здесь и буду наблюдать. Заодно проведу ряд психологических экспериментов, — спокойно ответил некромант, словно бы говорил о вариантах времяпрепровождения на выходных. — Отвечая на твой незаданный вопрос прямо — покоя ты не обретешь, не говоря уже о встрече с ней. На это можешь даже не надеяться.

— Жаль. — Даргел вздохнул, но без особого разочарования. — И что мне делать, чтобы не умереть и не остаться в этом унылом месте?

— Захотеть жить. — Валлентайн пожал плечами и встал. — Всего-навсего, захотеть жить с такой силой, чтобы даже воля и сила моего мира оказались слабее твоего желания.

Он чуть поклонился, коснувшись кончиками пальцев широкополой шляпы, запахнулся в плащ, подхватил прислоненную к камню трость и зашагал по берегу прочь.

— Подождите! — Вега вскочил и бросился за Александером.

Налетевший ветер принес с собой клочья тумана. Темная фигура на миг скрылась из поля зрения даргела, а когда туман рассеялся — некроманта уже не было.

Де Вайл, выругавшись, опустился на землю.

Нет, жить он хотел. Даже больше того — он прямо-таки жаждал жить. Слишком многое было не сделано, слишком много ответов на вопросы не найдено и слишком много стремлений и мечтаний не реализовано. Это с одной стороны. Но вот с другой…

В памяти всплыло лицо Францески, ее милая, добрая улыбка, рыжие волосы, волной разметавшиеся по подушке… они провели вместе всего одну ночь, а на следующий день ее убили… Вега отчаянно замотал головой. Нет, эта мысль и это воспоминание усилить желание жить точно не могли — скорее, наоборот.

Н-да. Таким идиотом я себя еще никогда не ощущал, — сказал он себе, представив, как это выглядит со стороны — сидит он на камне с таким сосредоточенно-задумчивым лицом и пытается очень-очень сильно захотеть жить. Бред, да и только.

Перед внутренним взором проносились вереницы лиц, в голове звучали имена… Все было не то.

Пока на ментальном «экране» не проявилось словно бы нарисованное несколькими карандашными штрихами лицо Киммериона. Трагичный излом бровей, прикушенная губа — эльф склонился над ним, тихо проклиная себя — ведь если бы не он, то Вега не потерял бы столько энергии и не умирал бы сейчас… Хмурое лицо Рагдара, мрачно напивающегося в одиночестве — если бы он сумел побороть наваждение Вилейана, то единственный друг, которого так и не успел назвать братом, не был бы вынужден практически пожертвовать собой ради них всех… Бесстрастный, спокойный взгляд Алиссары — когда ее кто-то видел. И неудержимый поток слез, когда она оставалась одна у кровати, на которой тихо умирал Вега — умирал из-за ее гордости, из-за того, что она не хотела принимать помощь Здравовича…

— Хватит, — простонал даргел, закрывая лицо руками. — Не надо так… Я не тот, о ком стоит плакать…

Для них — тот, возразило что-то изнутри. Для них ты — друг. Тот, за кого можно и жизнь отдать, если потребуется. Каждый из них готов сейчас умереть, не колеблясь, если это поможет спасти тебя.

Картинка сменилась.

Мрачное подземелье. Чрезмерно, неестественно мрачное. Небольшая, тесная камера. Светловолосая девушка лет семнадцати, прикованная цепями к стене — рубашка разорвана, на теле — следы от ударов кнута. Глаза закрыты, из-под опущенных век медленно текут слезы, а губы шепчут: «Где ты? Почему не придешь за мной? Я знаю, ты где-то рядом… помоги мне! Не молчи…»

— Хватит! — заорал Вега, резко садясь… на постели.

— Что «хватит»? — ошалело спросил Киммерион. И тут же вскочил. — Вега! Наконец-то! Алиссара, Рагдар — идите сюда, он пришел в себя!

— Старую базу мы уничтожили, — говорила Янатари, разливая вино по бокалам. — Место для новой уже подыскали, теперь будем понемногу там обустраиваться. На ближайший год Лига полностью уходит в тень — в обоих смыслах. Нам нужно восстановиться после всего этого… Создать новый штаб, начать обучать молодых воинов, позаботиться о том, чтобы восстановить наше доброе имя… работы много. Князь Тиннавэль любезно согласился предоставить нам временное убежище, а некоторые из Лесных Стражей Меллэритана готовы продолжить обучение в Лиге и потом пройти посвящение Тени. В истории Лиги начинается новая эпоха — и я никогда не забуду, кому обязана этим. Вега, ты всегда можешь рассчитывать на любую помощь от нас. Я сделаю все, что в моих силах… и даже немного больше.

Даргел улыбнулся.

— Я очень надеюсь, что это не понадобится, но если что — я воспользуюсь твоим предложением. Спасибо. Только у меня есть еще один вопрос. Надеюсь, он не покажется тебе слишком… личным.

— Спрашивай.

— Те двое эльфов, которых Вилейан собирался принести в жертву — они кто? Тот, что помладше, показался мне похожим на тебя, а второй — еще на кого-то, только я так и не понял, на кого…

Алиссара помолчала, осушила бокал, наполнила его вновь…

— Младший — это мой сын, Коальхэн. Я назвала его в честь его отца… Ему сейчас восемьдесят лет… хотя должно было быть двадцать. Я пыталась понять, что именно с ним случилось, но когда я спрашивала, его начинало так колотить, что я не рискнула продолжать расспросы. Единственное, что мне удалось узнать — он несколько месяцев был в плену непосредственно у этого демона, Левиафана. Тот ставил над ним какие-то эксперименты… Коальхэн не хочет об этом вспоминать… да и не может. В общем, за несколько месяцев у Левиафана мой сын прошел через ад и повзрослел на шестьдесят лет.

— А другой эльф? — осторожно поинтересовался Вега, переводя тему — девушке явно было тяжело говорить о том, что произошло с Коальхэном.

— Это старший сын Тоандериса и брат Вилейана. Он был против того, что задумал его брат, и тот решил использовать его для ритуала, а до того долгое время держал в заточении.

— Спасибо за ответ, — даргел пригубил вино и откинулся на подушку, подложенную под медленно заживающую спину.

Они сидели на террасе дома Тиннавэля — Вега, Рагдар, Алиссара, Киммерион и сам князь.

Прошло пять дней с того момента, как даргел неожиданно очнулся. С тех пор он стремительно шел на поправку и сегодня даже смог самостоятельно выбраться из дома — притом что первые два дня ему было тяжело даже сидеть.

Тогда, очнувшись, де Вайл с трудом дождался, пока утихнет первая волна эмоций по этому поводу, и потребовал рассказать ему, чем все закончилось и что вообще происходило, пока шел бой в Храме. А рассказывать было особо нечего — лигисты, лишившись уже привычной магической поддержки, растерялись, и Стражам удалось победить, отделавшись малой кровью — несмотря на то, что противников было больше и они были сильнее. Когда Тиннавэль одним из первых ворвался в Храм, он обнаружил там Кима, Вегу, Алиссару и Рагдара — все они были без сознания. Эльф и варвар пришли в себя в то же утро, вскоре после того как их доставили во временный лагерь, разбитый неподалеку от штаба. К вечеру все эльфы — и Стражи под командованием Тиннавэля, и плененные лигисты, которых было около полусотни, — добрались до столичного поселения Меллэритана, где очнулась уже Алиссара.

Последующие две недели, прошедшие со дня возвращения в Меллэритан и до пробуждения Веги, были полны суматохи и срочных дел. Сперва нужно было решить судьбу пленников — восьмерых, оказавшихся последователями Вилейана, без шума казнили, остальные присягнули на верность тени и Алиссаре и теперь являлись костяком новой Лиги. Потом Янатари вместе с теми из новых лигистов, в ком она была уверена, искали место для нового штаба, потом решали вопросы с набором новичков… Потом Тиннавэль с отрядом Лесных Стражей и Алиссара с десятью воинами Лиги отправились в княжество Каалиан — разбираться с остатками вилейанцев. Там новая Лига пополнилась еще пятнадцатью братьями. Потом чуть не началась война с Ларанкасали — но эльфы княжества достаточно быстро поняли, что происходит, и князь куда-то бесследно исчез, а успевших скрыться лигистов отловили и выдали Тиннавэлю. Из них еще шестеро присоединились к новой Лиге, остальных пришлось тоже казнить — идеи Вилейана слишком глубоко проросли в их душах, и эти эльфы готовы были голыми руками убивать всех, кто противостоял их Повелителю.

Вернувшись из Ларанкасали, эльфы стали все же готовиться к празднику в честь освобождения. На то, что Вега очнется, уже почти никто не надеялся…

Все это даргел узнал на второй день после того, как пришел в себя. А в первый вечер ему удалось толком поговорить лишь с Киммерионом.

Скрипач тогда пришел последним, когда все остальные уже оставили де Вайла отдыхать. Постучав и дождавшись ответа, он вошел, пересек комнату и опустился на стул возле кровати следователя.

— Что теперь будет со мной? — тихо спросил он, не глядя на Вегу.

— В смысле? — удивленно отозвался тот.

— Ты же знаешь, что я такое, — голос эльфа был полон горечи. — Вампир. Паразит, живущий за счет…

— Прекрати, — резко оборвал его даргел. — Ты — мой друг. Я достаточно неплохо тебя знаю, чтобы быть уверенным в том, что ты не убиваешь без нужды даже ради пропитания. Больше того, я склонен предполагать, что ты вообще не убиваешь ради еды — благо есть уйма способов быстро залечить следы укусов, а насколько я знаю физиологию вампиров, для поддержания сил достаточно нескольких глотков пару раз в неделю.

— Это так, но…

— Никаких «но». Твою тайну я не раскрою никому, включая Здравовича… Хотя он, я так думаю, в курсе. Ты в моей команде и ты мой друг — если, конечно, сам хочешь этого, — Вега приподнялся на локте, насколько хватило сил, и поймал взгляд Киммериона. — Если хочешь — можешь уйти. Вот только зачем?

— Спасибо, — тихо проговорил эльф. — Спасибо… Я не уйду. У меня нет никого, кроме тебя и Рагдара… И еще одного человека, но она даже не знает, кто я.

— У меня тоже нет никого, кроме вас двоих. — Даргел улыбнулся. — И мне было бы очень больно тебя потерять.

На том разговор и закончился — следователь был еще слишком слаб и просто потерял сознание от эмоционального перенапряжения. Но с того момента он почувствовал наконец уверенность в собственной команде и понял, что теперь ему есть для кого жить. У него были Друзья.

Через два дня после того разговора на террасе, когда Вега наконец узнал, что происходило после боя в Храме, в княжестве Меллэритан эльфы устроили грандиозный праздник, посвященный освобождению от гнета вилейановской Лиги. Которую, кстати, теперь называли «лайонэ раттанри», что означало дословно «предательская подделка». А еще через неделю после праздника друзья засобирались домой — Вега уже почти полностью пришел в себя и не хотел оттягивать неизбежную встречу с Александром Здравовичем.

Отправились на рассвете, никого не предупредив, кроме князя Тиннавэля.

Медленно поднимающееся из-за горизонта солнце пронизывало зеленую листву розовато-золотыми лучами. Легкий ветерок едва заметно шевелил волосы.

Почти так же легко, как и прежде, даргел одним прыжком взлетел в седло великолепного эльфийского коня — всем троим подарили таких лошадей. Пристегнул к луке чересседельную сумку, поправил перевязь с катанами. Киммерион спрыгнул на спину лошади прямо с ветки, Рагдар, усмехнувшись, просто воспользовался стременем.

— Князь, благодарю вас за щедрый подарок. — Вега на миг склонил голову.

Тиннавэль улыбнулся.

— Эти кони — всего лишь та немногая благодарность за то, что вы для нас сделали. Теперь, когда Вилейана не стало, как и его лайонэ раттанри, а с Новой Лигой мы заключили дружеский союз, все должно быть хорошо.

— Я рад, что мы смогли помочь вам, — следователь еще раз склонил голову, в глубине души едва удерживаясь, чтобы не погнать коня вскачь — он боялся, что Алиссара прознает о том, что они собрались уехать сегодня, и придет прощаться… а прощаться Вега ненавидел. Особенно с теми, к кому успел привязаться.

— Киммерион, я не хочу говорить много слов… просто помни, что в нашем доме ты всегда найдешь любую помощь, поддержку, и мы с Исэнланой всегда будем тебе бесконечно рады. Ты принес нам нечто большее, чем просто счастье, — Тиннавэль низко поклонился скрипачу.

— Тин, я просто оказался вовремя в нужном месте, — смущенно пробормотал эльф.

— Спасибо за все, — коротко оборвал прощание даргел. — Нам пора.

И первым пустил своего жеребца крупной рысью, прочь от поселения эльфов.

Кони шли мягким ровным галопом, ветерок обдувал лица, освежая — солнце уже начинало припекать, а густая листва, хоть и спасала от прямых лучей, но не от жары.

— Далеко собрались? — внезапно окликнул всадников звонкий голос.

Вега, с трудом подавив стон, остановился. Ким и Рагдар последовали его примеру.

Из тени клена вышла Алиссара. За ее спиной стелился шелковый зеленый плащ, лоб охватывал тонкий серебряный обруч. В руке эльфа сжимала повод тонконогого вороного коня.

— Нам пора уезжать, — не глядя на девушку, проговорил даргел. — Чем дольше мы задержимся, тем опаснее будет встреча с Александром, а я хочу все же пережить ее.

— Я понимаю. — Янатари легко вскочила на спину коня. — Я провожу вас до опушки леса. И не вздумайте спорить.

До лесной границы добрались к позднему вечеру. Рагдар вежливо предложил Алиссаре переночевать с ними, а утром уже разойтись — девушка, виновато улыбнувшись, отказалась.

— А если я попрошу? — серьезно спросил Вега, глядя ей в глаза.

— Ты этого и правда хочешь?

— Да. Я не люблю прощаться, потому и пытался уехать так… поспешно. Но раз уж ты с нами — я предпочел бы переночевать всем вместе, а утром уже расстаться.

— Тогда я останусь.

В котелке исходил ароматным паром горячий глинтвейн. Киммерион выждал несколько минут, стараясь не упустить тот момент, когда напиток подойдет к точке кипения, но еще не закипит — и ловко снял котелок рогатиной с треноги.

Алиссара наполнила горячим вином кружки.

— Ну что же, за вас всех, друзья мои, — улыбнулась она. — Спасибо. Вега, тебе — за то, что согласился помочь, и за то, что сражался так отчаянно в Храме. Рагдар, тебе — за то, что ты единственный из всех сумел побороть наваждение Вилейана — это считалось невозможным, но ты это сделал. Киммерион, тебе — за то, что привел подмогу, без которой нас всех убили бы даже раньше, чем мы добрались бы до самого Вилейана.

Даргел молча склонил голову, варвар покраснел. А Ким покачал головой.

— Вся помощь, которую мне чудом удалось привести, была бы напрасна, если бы не тот старый эльф, — тихо проговорил он.

— Какой старый эльф? — на лице Янатари отразилось недоумение.

— Седоволосый высокий эльф в зеленом плаще, который открыл нам вход в штаб Лиги, — ответил Ким и чуть не выронил кружку. — Да вон же он стоит!

Алиссара мгновенно вскочила, обернулась — и замерла.

— Саннаиль… Идущий… — вымолвила она, глядя широко раскрытыми глазами на стоящего в двадцати футах от них эльфа.

— Первый ночной визитер, — уверенно опознал Вега.

— А я его видел. Только мне показалось, что это у меня галлюцинации, — пробормотал Рагдар.

Оборотень и правда подумал, что ему просто показался этот эльф, когда сам варвар стоял у столба, а к нему уже летела Вегина цепочка. Старик взялся словно бы из ниоткуда, подошел, провел рукой по лицу Рагдара и ласково, немного укоризненно улыбнулся. Тогда-то у северянина и мелькнула мысль, что он что-то делает не так… а в следующее мгновение прикосновение серебра помогло зверю внутри него отшвырнуть замутненное сознание человека и вместе с тем — наваждение Вилейана.

— Здравствуйте, — эльф подошел ближе. — Позволите погреться у вашего костра?

Вега молча поднялся, уступая старику свое место.

— Но… вы же умерли… я же сама вас хоронила… — лепетала Алиссара, вмиг растеряв всю свою собранность и величие Идущей в Тенях. Сейчас это была просто напуганная эльфийская девочка.

— Разве я говорил, что я жив? — улыбнулся Саннаиль. — Я и в самом деле тогда умер. И сейчас я… не жив, в общем. Но пока во главе Лиги стоял этот предатель Вилейан, мой дух не мог успокоиться. И Мерцающая Звезда отпустила меня сюда… временно, конечно. Вот я и помог, чем сумел.

Киммерион опустил голову, вспомнив, как напал на старика после того, как тот показал, что ему известна тайна Кима.

— Простите меня. Я не знал, — пробормотал он.

— Посмотри на меня, юный эльф, — негромко, но как-то торжественно проговорил Саннаиль… И вампир не посмел ослушаться. Сгорая от стыда, он поднял голову и поймал испытующий взгляд эльфа. — Тебя ждет воистину великая судьба, Киммерион. Но только если ты сумеешь с честью выдержать все выпавшие на твою долю испытания. Я знаю, это нелегко, а порой даже невыносимо — но… иначе жертва твоей сестры окажется напрасной. Вега… — Эльф перевел взгляд на даргела. — Ты долго скитался по мирам и наконец нашел свое место под солнцем здесь. Не отступайся и не беги, что бы ни случилось — твое будущее скрыто от меня туманом, но я чувствую, что ты еще не сыграл своей истинной роли на сцене этого театра с прекрасным названием «мир». Рагдар… — Варвар поднялся на ноги — говорить с Саннаилем сидя было как-то… невежливо, что ли? — Рагдар, ты великий воин и мудрый человек. Но судьба твоя незавидна… Ты можешь выбрать жизнь и прожить ее ярко и счастливо — но никогда, никогда не приближайся к Северным Княжествам. Если же отправишься туда — погибнешь, но смерть твоя навсегда изменит Север. В какую сторону — я не знаю. Выбор за тобой. Алиссара… — Эльфа под взглядом Идущего в Тенях опустилась на одно колено. — Девочка моя, тебе пришлось многое пережить. И на тебе лежит огромная ответственность — сейчас только от тебя зависит, какой будет Лига Теней. Но твой сын скоро станет совсем взрослым… подготовь его. Не так много времени осталось до того момента, когда твоя миссия будет выполнена, и как только Лига встанет на ноги — мы ждем тебя.

За спиной эльфа на миг сгустился туман — а когда он рассеялся, на траве стоял еще один эльф, с заплетенными в косички светлыми волосами и пронзительным взглядом янтарных глаз.

— Коальхэн… — неверяще выдохнула Янатари.

— Алиссара… — Эльф сделал несколько шагов к возлюбленной — через секунду она уже стояла рядом с ним, ее рука замерла в дюйме от плеча эльфа.

Костер, ярко вспыхнув, погас. Поляну залило серебристое сияние, словно бы звезды спустились с небес и закружились в танце над лесом.

— Сегодня ваша ночь, — зазвенел колокольчиками голос. Потом появилась и его обладательница.

Ким мгновенно преклонил колени перед высокой черноволосой эльфийской женщиной, чье чело украшал мерцающий звездный венец.

— Дианари… — вымолвил он.

— Встань, Киммерион, — улыбнулась она. — Сегодня не та ночь… Почему вы до сих пор здесь? — с шутливой угрозой в голосе обратилась богиня к замершим Алиссаре и Коальхэну. — Я же сказала — эта ночь принадлежит вам. Я не могу вернуть тебя к жизни полностью, друг мой, но эту ночь подарить вполне способна. Идите!

Спустя секунду эльфов на поляне уже не было.

Саннаиль рассмеялся.

— Молодые — они такие торопливые… Что привело тебя к нам, если не секрет? Ты же говорила, что не сможешь прийти…

— Даже боги иногда ошибаются… и хорошо, когда они ошибаются так, как ошиблась я. — Смех Дианари серебряными колокольчиками зазвенел над поляной. — Кроме того, я почувствовала, что нужна здесь.

Вега уже не слушал богиню — он смотрел на Киммериона. И ему было страшно — столько боли и отчаяния отражалось во взгляде молодого эльфа, устремленном на Дианари.

— Ким… — тихо позвал он. Вампир вздрогнул и посмотрел на даргела. — Пойдем, — и, не слушая неуверенных возражений, схватил его за руку и отвел на пару сотен футов. — Что с тобой происходит? На тебя смотреть страшно.

Эльф отчаянно замотал головой.

— Я не знаю, как это объяснить… Понимаешь, она богиня эльфов… и была моей богиней. Пока из меня не сделали это… Я не знаю, как теперь с ней говорить…

— Если она и правда любит всех эльфов, то ей все равно, что из тебя сделали — она все равно любит тебя, — задумчиво проговорил де Вайл, сам не понимая, откуда пришли эти слова.

— Но я уже не эльф… Я кровососущий паразит, тварь, живущая засчет других…

— Не надо снова начинать свою любимую песню! — резко оборвал его Вега. — Я тебе уже сказал все, что я думаю по этому поводу, и да простят мне наглость, но мне отчего-то кажется, что твоя богиня придерживается примерно такой же точки зрения. Пока ты убеждаешь всех и себя в том, что ты — тварь и паразит, шансы и правда таковым стать у тебя крайне высоки. А вообще ты есть тот, кто ты есть. Не больше и не меньше.

— Золотые слова, — Дианари обогнула дерево и приблизилась к друзьям. — Киммерион, неужели ты и правда думаешь, что я отвернулась от тебя? Только потому, что тебя покалечили? Никогда. И ты все так же дорог мне, как и раньше. — Эльфа сделала несколько шагов к вампиру, и обвила его шею руками. — Вега… прости, но ты не мог бы…

— Уже исчез. — Даргел улыбнулся, и в самом деле исчезая за кустами. Ким заслужил эту ночь — ночь счастья.

Вернувшись к костру, следователь опустился на землю и потянулся за глинтвейном.

— Так что же, теперь Алиссара умрет, когда восстановит Лигу? — тихо спросил он Саннаиля.

— Не совсем. Дианари просто заберет ее к себе — это не смерть, это нечто иное… У нее будет новая, счастливая жизнь вместе с любимым и, возможно, новая миссия — но уже вместе. Они заслужили это — и Алиссара, и мой сын.

— Это хорошо…

— А сейчас я советовал бы вам обоим поспать. — Старый эльф поднялся на ноги. — Завтра — долгая дорога, а потом — тяжелый разговор… и не один. Отдохните. Сегодня вам не грозит никакая опасность.

Вега сам не заметил, как и правда уснул…

Киммериона разбудило пение птиц. Несколько минут он лежал, не открывая глаз — слишком велик был страх, что все, что произошло этой ночью, произошло не на самом деле. И даже теплое дыхание на шее не могло преодолеть этот страх до конца.

— И почему ты никогда не веришь в хорошее? — Ласковые губы на миг накрыли губы эльфа. Все еще не открывая глаз, Ким протянул руки, обнимая Дианари, ладони заскользили по обнаженной спине. Богиня рассмеялась, на миг прижалась к нему всем телом — и отпрянула. — Уже утро. Тебе пора… Но я еще приду к тебе.

Глаза открыть все же пришлось.

Нагая эльфа гибко потянулась и встала.

— Здесь рядом ручей. Давай наперегонки!

Ким стрелой взлетел на ноги и бросился бежать, хохоча во все горло. Он был счастлив.

К костру они вышли одновременно с разных сторон — Алиссара, ни на миг не выпускающая руку Коальхэна, и Дианари, откровенно обнимающая Киммериона за талию.

Все вместе позавтракали — Рагдар нашел каких-то фруктов, а Вега, решивший из уважения к богине воздержаться от охоты, нарезал ломтиками копченое мясо из дорожных запасов. Янатари вскипятила воду и заварила травяной чай.

Когда все поели, Дианари поднялась.

— Пора прощаться, — тихо сказала она. Обернулась к Киммериону, посмотрела ему в глаза — и поцеловала.

Горечи от разлуки почему-то никто не испытывал. Может, благодаря тому, что слишком хорошо было ночью и утром, чтобы омрачать это чувство болью прощания, а может, об этом позаботилась богиня…

Наконец, Коальхэн оторвался от Алиссары и отошел за спину Лиаласы. Саннаиль последовал за сыном.

— Я не говорю «прощайте» — мы еще встретимся с вами, — негромко проговорила Дианари. — Поэтому — до свидания. Удачи… и храни вас звезды!

Трое эльфов растаяли в воздухе.

Алиссара поднялась на ноги.

— Вега, пожалуйста, возьми это, — она протянула даргелу конверт. — Передай Александру. Я многое осознала за последний месяц. Ему стоит об этом знать. Удачи вам. Я не прощаюсь — просто на всякий случай.

Она подозвала уже оседланного коня и спустя минуту скрылась за деревьями.

Через полчаса Вега, Киммерион и Рагдар тоже покинули поляну и вскоре выехали на тракт, ведущий мимо Хайклифа в Мидиград.

Глава XVI БОЛЬШЕЕ ДОБРО

Если бы кто-нибудь спросил ее, куда она идет, как давно, откуда и с какой целью, странница, наверное, просто улыбнулась бы и непонимающе пожала плечами. Она не думала ни о чем — просто шла вперед, временами ложась на траву, мох или камни и часами глядя в беззвездное небо.

Пейзаж вокруг не радовал разнообразием — одинаковые поля сменялись одинаковыми лиственными или хвойными лесами, леса — степями и горными плато при полном отсутствии гор, прямые реки — озерами в форме правильного эллипса, а симметрично извивающиеся дороги — такими же симметрично расположенными холмами идеальной формы и одной высоты.

Не нуждаясь ни в пище, ни в воде, ни во сне, странница просто шла вперед — может, день, может, год, может, век, а может, всего мгновение. Иногда ложилась — но не ради отдыха, и не для того, чтобы любоваться небом, а просто так, как и шла вперед. Она даже не знала, есть ли на ней одежда — просто не задумывалась над этим, как и ни над чем другим.

Внезапно она остановилась. Что-то вокруг изменилось — неуловимо, как дуновение слабейшего ветерка в знойный полдень. Что-то, чему странница уже не знала — или забыла — название. Что-то, что некогда было очень важным — а теперь, как и все остальное, потеряло всякое значение.

И только спустя вечность неосознанных попыток почувствовать, она поняла — в этом псевдомире появилось нечто живое. Дорога, по которой она брела, неожиданно вильнула, а дальше пошла прямо, не совершая аналогичного изгиба в противоположную сторону. Холм слева оказался ниже холма справа, а перед одним из этих холмов виднелся третий — при том, что с другой стороны он по-прежнему был один. Кромка леса вдалеке изогнулась, лишившись идеально округлой формы. Подул легкий ветерок, а на небе появились рваные облака разной формы и размера.

Она почти смогла удивиться произошедшей с миром метаморфозе. Почти…

Ночь выдалась непривычно длинной — а может, лишь показалась такой. Просто в тот момент, когда она ждала рассвета, солнце не встало из-за горизонта и небо ни на йоту не посветлело — хотя время уже пришло.

Дорога, петляя, поднялась на пригорок и затейливой змейкой заструилась в низину. Добравшись до самого верха, странница остановилась, ее взгляд был прикован к невозможной здесь картине.

У подножия холма, футах в двухстах от дороги, горел костер. У костра сидел человек.

В глубине сознания пробудилось забытое уже чувство любопытства. Она не ведала страха, просто не понимая, что чего-то надо бояться, да и вообще не осознавая существование такого понятия, как страх. Потому странница спокойно пошла вниз, сойдя с дороги и идя напрямую к костру.

Ему на вид было лет тридцать, может, чуть больше. Длинные каштановые волосы стянуты в перехваченный шнурком хвост, кое-где темные пряди прорежены сединой. Чуть раскосые умные глаза смотрят с какой-то затаенной печалью и почти неодобрением.

— Что же ты делаешь, котенок? — грустно проговорил он, окинув странницу долгим пронзительным взглядом.

— Я? Иду, — не удивилась та. — А что?

— Куда ты идешь? Зачем? Ты никогда не задавала себе такого вопроса? Кто ты и зачем ты? Для чего — ты? — Он поднял голову, вглядываясь в лицо собеседницы.

— Не задавала. А зачем? Я же просто иду. Позволишь посидеть у огня?

Он тяжело вздохнул.

— Садись.

— Поговори со мной, — вдруг попросила она, с интересом изучая человека.

— О чем?

— Не знаю. О чем-нибудь. Ты же все знаешь, не так ли?

— Не совсем так, но близко. Ты угадала или все же не потеряла способности видеть то, что есть на самом деле?

— О какой способности ты говоришь? Я не понимаю.

— Ты совсем ничего не помнишь, — он грустно покачал головой. — А я надеялся, ты серьезно обещала мне в свое время, что понимаешь, на что соглашаешься, и не отступишься, что бы ни случилось. Выходит, ты лгала мне?

— Я никогда не лгу! — возмутилась странница.

— А как еще назвать невыполнение обещаний?

— Разве я тебе что-то обещала?

— Да! Ты обещала мне, что будешь жить! — в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее помесь злости с досадой и обидой на самого себя. — Как ты думаешь, для чего ты существуешь? — проговорил он, чуть снизив тон.

— Не знаю. Ни для чего. Просто, чтобы идти. Ты странный и говоришь странные вещи… Кто ты? Зачем ты создан?

Он на миг опешил — явно не ждал, что она задаст те же вопросы.

— Я человек. Создан для того, чтобы творить. Как твое имя?

— У меня нет имени. Я просто странница. Я иду — вот и все.

— Не бывает «вот и все».

— Но я-то бываю? А я просто иду.

— У тебя непробиваемая логика, — тяжело вздохнул он.

— Может быть. А как тебя зовут?

Он ответил не сразу. Долго молчал, глядя в пламя костра, потом повернулся к ней.

— Меня зовут Раадан.

И мир вокруг взорвался мириадами осколков, не оставив ничего от идеально правильных лесов, холмов, полей, рек, озер, облаков…

Арна, глухо вскрикнув, упала на колени. Из ее глаз потоком хлынули слезы. Но спустя буквально несколько секунд сильные руки обхватили ее за плечи, вынуждая подняться на ноги, и сжали в объятиях.

— Ну что ты, маленькая… не плачь… — тихо шептал Раадан сотрясающейся в рыданиях девушке. Та вцепилась в него со всех сил, чуть не порвав рубашку, и, казалось, не было во всех мирах и вселенных той силы, что способна была разжать эти пальцы. — Не плачь, хорошая моя, не плачь… Все же в порядке, все хорошо… не плачь…

— Я не «хорошая»… Ты же знаешь, ты все знаешь… Я убийца… хуже того, я убила при помощи силы Искоренителя человека, который не подлежал такому уничтожению… Я не справилась… Я…

— Арна, — голос Творца прозвучал неожиданно звонко и холодно. Танаа вскинула голову, испуганно глядя ему в глаза — как и при их первой встрече, она почти что видела. — Я тебя прошу, успокойся. Слезы тебе сейчас не помогут, поверь мне. Соберись, отбрось эмоции и просто выслушай меня. Ты должна воспринять то, что я тебе скажу, холодным и трезвым рассудком, иначе нам с тобой не удастся преодолеть стоящие в твоем сознании блоки.

— Какие блоки?

— Сейчас я расскажу. Но сперва ты должна полностью отбросить все чувства. Тебе поможет только холодный разум и чистая, незамутненная эмоциями логика, — с нажимом проговорил Раадан, ни на миг не отводя взгляда. В его серых глазах Арна видела это холодное, расчетливое спокойствие.

Глубоко вдохнув, Танаа заставила себя погрузиться в состояние, близкое к медитации, направленной на самоанализ.

— Нет эмоций — есть разум. Нет страхов — есть воля. Нет страданий — есть испытания. Нет вины — есть Долг.

Волна коснулась сознания, омыла его свежестью раннего утра, холодной водой лесного источника, кольцом сжалась вокруг яркого, пульсирующего комка чувств и накрыла его полностью, сковав льдом.

Арна открыла глаза. Ее взгляд стал спокойным, трезвым, в нем не осталось даже тени всего того, что она испытывала несколько минут назад.

Девушка начала быстро анализировать все собственные ощущения с того момента, как ее Сила оборвала жизнь Птицы. Словно бы просмотрев эти события со стороны, она наконец заметила, где все начинало идти неправильно.

Танаа не стала бы так убиваться, если бы она уничтожила проклятого лорда, например, мечом. Или если бы проломила ему голову посохом. Или застрелила из лука. Или просто свернула бы шею руками. Нет, проблема была в том, что она убила, использовав силу Искоренителя. Эта боль, это чувство вины, это желание уничтожить себя, как воплощенное преступление — было искусственным, навязанным.

— Я вижу, ты поняла, в чем проблема? — поинтересовался Раадан, посмотрев ей в глаза. Арна кивнула. — Если хочешь, я могу объяснить тебе, в чем дело.

— Объясни. Я хочу понять.

— Сперва скажи мне, почему и зачем ты хочешь это понять, — усмехнулся демиург.

Она задумалась буквально на несколько секунд.

— Если это мое желание умереть — неестественного происхождения, то есть несколько возможных объяснений этого. Первое — какая-то лично моя психологическая проблема. Второе — это чье-то вмешательство, призванное меня убить. Третье — это как-то связано с моим даром и является его неотъемлемой частью. Четвертое — это просто общий шок от первого убийства — ведь до сих пор я никогда не обрывала ничьей жизни в бою или как-то еще, только уничтожала Силой тех, кого следовало уничтожить. Но в любом случае, сейчас это убивает меня, а умирать я, объективно говоря, не хочу — не с чего. У меня есть друзья и брат, я еще молода, я хочу любить. И что самое главное — у меня есть долг. Ты ведь понимаешь, что сейчас я помню нашу первую встречу и наш тогда разговор… Так вот, в зависимости от того, какая именно причина имеет место быть, становится примерно понятно, как с этим бороться. В первом случае необходимо найти первопричину моей психологической проблемы, и тогда можно будет понять, как с ней бороться, во втором — разобраться, кто и каким именно способом пытается довести меня до самоубийства, и каким-либо способом нейтрализовать это воздействие. Что делать в третьем случае я пока что не представляю, это, пожалуй, самое сложное. Ну а в четвертом все вообще просто — я должна с помощью логики и разума убедить себя в том, что все, что я сделала — к лучшему. Хотя мне почему-то кажется, что просто не будет. Наиболее правдоподобным выглядят второй и третий варианты. Какой из них?

— Третий, — сдержанно усмехнулся Раадан. — И я бы хотел начать с предыстории. Когда-то давно, больше двух тысяч лет назад, в монастыре Дан-ри вновь появился Искоренитель. Он воспитывался Танаа с пяти лет, и потом никто так и не смог понять, почему все вышло именно так… Дело в том, что когда он в семнадцать лет покинул монастырь, всем казалось, что все в порядке, и юноша будет честно исполнять свой долг. Никто даже предположить не мог, что его жажда власти окажется столь сильной, что затмит собой само понятие долга, что ради этой треклятой власти он будет способен преступить все принципы добра и справедливости, что он станет Зверем! Ты знаешь, от силы Искоренителя защиты нет. Искоренитель может оборвать жизнь любого разумного одним прикосновением в ментале, и даже самый сильный псионик ничего не сможет сделать. Вот тот юноша и стал использовать свой Дар, чтобы добиться власти. Он быстро захватил Париас, полностью подчинив страну себе, и уже собирался пойти в империю, но к тому моменту монахи Танаа уже поняли, в какое чудовище превратился тот, кто должен был помогать миру и хранить в нем равновесие. Пятнадцать монахов разработали и провели ритуал, изменивший саму суть Искоренителя. Если человек использовал Дар для убийства того, кто не подходил под параметры жертвы Искоренителя, то Сила била по своему носителю, заставляя его умереть. Таким образом, монахи уничтожили Зверя и предотвратили повторение подобного кошмара. Это часть самого Дара, неотъемлемая и неизбежная. Если Искоренитель убивает того, кого убивать не должен, он достаточно быстро уничтожает самого себя.

— Я предполагала что-то в этом роде, — мрачно проговорила Арна. — Есть какой-то выход, или же я неминуемо должна умереть?

— Выход есть всегда, запомни это. И эта ситуация — не исключение. Но придется нелегко.

— Понимаю. Просто скажи, что я должна сделать.

— Примерно то же самое, что пришлось бы делать в четвертом варианте из тех, что ты перечисляла. Вот только не на одной холодной логике, — демиург внимательно посмотрел на Танаа. — Ты должна вернуться к своему естественному состоянию, а потом совместить в себе трезвый разум и яркие эмоции. А я помогу тебе увидеть все возможные последствия твоих действий — или бездействий. Причем достаточно далеко. Ты должна одновременно и ощущать все, что я тебе покажу, и в то же время просчитывать причинно-следственную связь, чтобы разумом поверить в то, что это все — не мои фантазии, а суровая реальность. Ты готова?

Арна на несколько секунд закрыла глаза, снимая блоки с эмативной части себя. На миг ее захлестнули боль и отчаяние, и слепое желание просто перестать быть — но Танаа усилием воли подавила это.

— Готова, — прикусив губу, проговорила девушка.

Раадан кивнул и поднялся на ноги, вынуждая ее тоже встать. Повел перед собой рукой — окружавшая их беспросветная мгла подернулась рябью, а затем и полностью исчезла.

Перед ними расстилалось графство Сайлери. Стояла облачная, но не дождливая погода. В полумиле к югу виднелась неожиданно отчетливо та самая деревня, в ворота частокола которой вечность назад постучались Арна и ее спутники. Где-то ходили люди, где-то пастух гнал скот, крестьяне работали на пашне… Но что поразило девушку, так это царящее вокруг уныние, которое, казалось, сгустившимся туманом висело в воздухе. Никто не смеялся, не радовался жизни — люди просто выполняли осточертевший им еще за много лет до их рождения труд. Вдали высилась мрачная громада замка де Карнэ, ничуть не изменившаяся с тех пор, как там жил Птица.

— Что это? — тихо спросила Арна.

— Графство Сайлери, как ты можешь заметить, — усмехнулся Раадан. — Такое, каким оно стало бы, если бы ты не успела уничтожить Птицу и Эстис успел бы тебя убить. Но это еще не все… Смотри дальше!

Мрачные, серые поля. Поля битв, усеянные мертвыми телами. Демоны, пирующие на костях убитых врагов. На косо сколоченном кресте распят умирающий Гундольф — он висит здесь уже который день, но проклятая магия Левиафана никак не дает ему наконец умереть.

Столица империи, Мидиград, охвачена пламенем. Удушающая вонь разлагающихся тел и горелой плоти. Крики боли и ужаса. Повсюду смерть, и снова демоны Левиафана…

Лес — местами полузасохший, местами заболоченный. Тяжелый валун, явно перетащенный на рыхлую землю. На поверхности камня — кривая надпись, которую через неделю-полторы смоют дожди — «Орогрим». Все коротко и ясно.

Сам Левиафан. На омерзительной морде застыла насмешка, с интересом смотрит на что-то, лежащее у его ног. Вернее, на кого-то… Талеанис умирает, из множества ран на его теле струится кровь. Из последних сил он пытается подняться на ноги, сжимая меч — но тут же падает обратно, сраженный ударом мощного хвоста. Левиафан смеется — теперь ему ничто не угрожает. Он только что уничтожил единственного, кто мог его убить.

Мир умирает. Стерты с лица земли ненавистные демону эльфийские леса, охвачена огнем несчастная империя, обращен в рабство и почти полностью уничтожен Парнас, черными пятнами ран на теле мира — выжженные орочьи степи… Вода в море обратилась в кровь. Воздух пропах смертью.

И те, кто имеет право принимать такие решения, объявляют об уничтожении мира. Золотистая сфера вокруг Мидэй-гарда наливается алым, становясь похожей на ту, что взорвал Гундольф во время несостоявшегося боя с наемниками. Диаметр сферы все уменьшается, пока ее края не входят в пространство Мидэй-гарда, и небеса мира не окрашиваются в окровавленный золотой цвет. Вспышка — и мир гибнет, гибнет навсегда…

— Видишь? Это все могло бы случиться, если бы ты не выжила, — еле слышно произносит Раадан, в его голосе — нескрываемая боль.

— Не может быть, чтобы от меня так многое зависело… — возражает она — но в ее словах не слышится уверенности, Танаа помнит предыдущий разговор с Творцом.

— Иногда даже от случайного разумного может зависеть судьба мира. Ты же — нечто гораздо большее, чем просто Искоренитель. Смотри дальше…

Накрапывает мелкий серый дождик. Человек тридцать, отложив молотки и топоры, собираются возле большого котла, висящего над огнем, молодая женщина раскладывает в миски мясную похлебку. Люди разбирают еду, рассаживаются вокруг костра, едят и о чем-то разговаривают.

— Нам совсем уже немного осталось, — довольно произносит один из них.

— Ага, через пару дней закончим — и будем уже себе дом строить, — подхватывает второй.

— А я жениться хочу, — невпопад заявляет третий. Все смеются — но беззлобно, по-дружески.

— И на ком? — интересуется кто-то.

— Вот на ней, если согласится, — чуть смущаясь, говорит потенциальный жених, указывая на перемешивающую остатки похлебки женщину. Та смеется.

— Ты, Зерек, осторожнее со словами, а то возьму, и соглашусь!

Зерек тут же вскакивает, куда-то убегает — его провожают раскаты хохота. Но через десять минут он вновь появляется, уже верхом.

— Леда, поехали! — кричит он. Женщина смотрит на него с удивлением.

— Куда?

Зерек хохочет.

— К графу, жениться!

Несмотря на смех, по нему видно — бывший наемник абсолютно серьезен. Он спрыгивает с лошади, подходит к Леде, обнимает ее за талию. Та отвешивает ему шутливый подзатыльник.

— Ты сперва дом дострой, а потом уже женись!

Зерек задумывается на несколько секунд.

— А когда дострою, пойдешь замуж за меня?

— Пойду, — совершенно серьезно отвечает Леда и целует жениха.

Картинка меняется…

Арна сразу узнает этот дом — дом Змея, в котором они провели первую свою ночь в графстве. Дом-то знаком, а вот деревня изменилась почти до неузнаваемости — на улицах появились животные, бегают, играя, дети, несколько женщин, сидя у колодца, вполголоса обсуждают машущего топором в полусотне футов от них человека, явно не из местных. Деревня живет, и теперь она снова похожа на деревню, а не на укрепленный город, ежесекундно готовый к войне.

Действие переносится в дом Змея. На кровати Арна видит саму себя. Краем глаза она замечает, что за окном резко стемнело и уже глубокая ночь. Рядом с кроватью, на которой лежит тело девушки, прямо на полу, сидит Орогрим, сжимая в своей лопатообразной лапище узкую кисть Арны, свисающую с постели. Взгляд у орка какой-то отсутствующий, словно бы он пребывает мыслями не здесь, а в не очень отдаленном прошлом, где сестренка не лежала так, словно мертвая, на белых простынях, оттеняющих восковую бледность лица, и бегала с ним наперегонки по утренней росе, каталась у него на плечах и спала, уютно устроившись в его объятиях.

Открывается дверь, на пороге появляются Эстис и лекарь. Последний прячет глаза и, пробормотав что-то вроде: «Ну, я вас оставлю пока», выходит, осторожно закрыв за собой дверь. Граф подходит к Гриму, садится на вторую кровать.

— Она так и не пришла в себя, — негромко констатирует он.

— Как видишь.

— Уже восемнадцать дней прошло с тех пор, как она впала в кому.

— Я тоже умею считать, — огрызается орк. — К чему ты клонишь?

— Два дня назад я говорил с лекарем. Он сказал, что уже не имеет смысла дальше поддерживать ее жизнь, — безэмоционально произносит Змей, не глядя на собеседника.

Орогрим вскакивает, его глаза наливаются яростью.

— Ты предлагаешь позволить ей умереть?

— Нет. Мне кажется, она уже мертва. Здесь — только тело. Грим, она бы вернулась к нам, если бы хотела, я уверен в этом. Но она не хочет жить. Арна — это душа и личность, а здесь только пустая телесная оболочка, в которой жизни ровно столько, сколько вливают в нее снадобья лекаря. Ты должен понимать, о чем я говорю…

Орк понимает. Орк прекрасно понимает, он все еще очень хорошо помнит, как добивали раненых сородичей, неспособных дальше полноценно жить — добивали по их же просьбе. Он помнит, как шаман пронзил ножом сердце его отца, когда прошло пятнадцать дней с того момента, как старый вождь, получив страшные ранения в бою, впал в такое же состояние. Грим тогда не горевал — он знал, что дух отца уже свободен, а тело — это всего лишь тело…

Но сестренка… как такое могло произойти? Почему судьба так несправедлива?!?

Он запрокинул голову и тихо, отчаянно завыл.

— Видишь? — Раадан медленно опустился на землю. — Ты правильно поступила, уничтожив Птицу.

— Принцип меньшего зла? — Арна отвела взгляд, села рядом с Творцом.

— Нет. Принцип большего добра.

— Так что же, получается, что ради большего добра можно творить зло?

— Уничтожение Птицы не было злом, Арна. И ты сама это только что увидела. Я прекрасно понимаю, как тебе тяжело от осознания того, что ты сделала. Но ты должна была это сделать. В противном случае не было бы не то что большего добра — не было бы вообще никакого добра. Ты, кажется, все еще не осознала реальность страшной угрозы, нависшей над твоим миром.

— Я поняла. Что мне теперь делать? — тихо спросила Танаа, отводя взгляд. Состояние сдержанного спокойствия и холодной логической оценки исчезло, оставив после себя чувство опустошенности и почти полной безнадежности. Но она успела понять, что на этот раз сумела преодолеть блок на убийство Силой. Осталось только справиться с последствиями…

— Для начала — вернуться к жизни.

— А что потом?

— Делай то, что должна делать. И… Арна, я знаю, что тебе еще придется использовать твой Дар не по назначению. И в следующий раз тебя это убьет гарантированно… если ты не придумаешь, чем заменить это желание умереть.

— Заменить? Но как и чем? — она снова пыталась заставить себя мыслить логически.

— Как — ты разберешься сама. Я подскажу, если что, но не более. А вот на что… Древние Танаа завязали желание убить себя на всепоглощающее чувство вины. Вот и подумай, что может… нет, не искупить вину, но оказаться достойной карой за совершенное. Какой-то откат, что-то, что не убьет тебя, а, если можно так сказать, накажет.

— Я подумаю, — Арна улыбнулась. Ее охватило странное чувство спокойствия и уверенности в правильности происходящего. Теперь все было позади… ну, по крайней мере, на этот раз.

— Вот и хорошо. А теперь тебе нужно возвращаться.

— Я понимаю… Раадан, скажи — я опять не буду помнить о нашем разговоре?

— Пока что — увы, да. Потом — возможно… — Творец грустно улыбнулся. — Ладно, котенок, иди… и будь осторожна. Помни, что я люблю тебя.

Он разжал объятия и отступил на шаг. Спустя мгновение все вокруг погрузилось во мрак, и Арна осталась в этом мраке одна.

Выждав несколько секунд, девушка закрыла уже невидящие глаза и вслушалась в собственные ощущения, затем — в пространство вокруг нее. Она думала об Орогриме, об Эстисе, о Талеанисе, о Гундольфе, обо всех тех, кто успел стать ей дорог. О том, что из-за того, что она умирает, им очень больно. О том, что случится, если она не сможет вернуться. И, через длившееся вечность мгновение, Арна почувствовала, как в глубине ее души рождается нестерпимое, невыносимое, непреодолимое желание жить! Тонкая серебряная нить, вьющаяся из ее любви, из ее души и ее крови, из желаний, мечтаний, стремлений, из тоски по близким, эта нить оплела все ее существо и устремилась куда-то в сторону.

Танаа ничего не оставалось, кроме как последовать за серебряной путеводной звездочкой, горящей впереди.

Сперва по обнаженным нервам полоснуло дикой болью всепоглощающее отчаяние Орогрима. Потом — безнадежная тоска Эстиса и его давящее чувство вины. На этом фоне странно было чувствовать железную уверенность Гундольфа и его непонимание и отрицание факта смерти Арны. Считав же глухую обреченность Талеаниса, Танаа уже сама почувствовала себя бесконечно виноватой.

— Я не верю, что она не вернется! — горячо говорил Грифон, замерший между кроватью и лекарем. — Я видел, кто она, и кем она должна стать! Она не может умереть!

Эстис молчал, глядя в пол. Орогрим не сводил взгляда с рыцаря — Гундольф был единственным, кто давал ему надежду. Мантикора, почти невидимый в тени, мрачно теребил рукоять бесполезного сейчас меча.

Наконец граф понял, что дальше хранить молчание уже нельзя.

— Гундольф, я надеюсь, вы не думаете, что я не хочу, чтобы Арна жила? — риторически поинтересовался он, и продолжил, не давая возмущенному рыцарю ответить. — Я хочу этого всей душой и, клянусь честью, многое ради этого отдал бы. Больше того, я прекрасно осознаю, что сам виновен в том, что с ней случилось… но у меня надежды уже не осталось. Поэтому…

— Надежда есть всегда, — прозвучал тихий голос, мгновенно оборвав Эстиса на полуслове. Арна с трудом приподнялась на локте. — Простите, что меня не было так долго. Я сама не знала, смогу ли вернуться… и надо ли вообще возвращаться.

— Я же говорил, — удовлетворенно выдохнул Гундольф. Орогрим просто развернулся к сестре, медленно опустился на пол возле кровати, взял в руки ее ладонь и все так же молча прижался к ней щекой. По лицу орка чуть ли не в первый раз в жизни катились слезы облегчения.

Глава XVII ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Поздним вечером к западным воротам Мидиграда подъехали трое путников в дорожных плащах, покрытых слоем пыли. Керин Райки, дежуривший в тот вечер на воротах, поморщился — как же ему надоели эти оборванцы, ищущие приключений, богатства и славы в его родном городе! Керин родился и вырос в стенах Мидиграда и обладал тем презрительным отношением к приезжим, какое бывает только у коренных жителей крупных городов, особенно — столиц.

Неприязненно покосившись на четверых имперских гвардейцев, которые по личному приказу самого императора торчали на воротах уже десятый день, сменяясь дважды в сутки, Керин неторопливой походкой направился к остановившим коней путникам. Он второй раз в жизни заступил на дежурство как старший смены и невероятно этим гордился — а как же, в двадцать два года он уже был удостоен такой чести! Того и гляди, годам к тридцати удастся дослужиться до начальника поста — тогда о старости можно не думать, жалованья, а потом и пенсии хватит на безбедную жизнь до самой смерти.

— Документы, — грубо потребовал стражник.

Высокий всадник, державшийся чуть впереди остальных, протянул Керину несколько свернутых в свиток листов, перевязанных лентой.

— Вот, — глухо раздалось из-под капюшона.

— Лица покажите, — Райки принялся возиться с лентой. — Вот что вас всех несет в столицу, сидели бы в своих деревнях… так нет, приключений хочется…

Он осекся на полуслове и чуть не выронил бумаги в пыль.

Первый же лист, который оказался в его руках, свидетельствовал о том, что Керин только что очень грубо нахамил пожалованному дворянину, имеющему постоянное мидиградское гражданство.

— Я не расслышал, что вы только что сказали? — насмешливо поинтересовался виконт де Вайл, отбрасывая на спину капюшон.

— Э-э-э… Ничего. Простите, сударь, я немного… обознался. Да, обознался! Простите… Проезжайте… — пролепетал несчастный стражник, осознав, что его сейчас могут… нет, не убить, конечно — но пожаловаться его начальству, и Райки в один момент вылетит со столь перспективной должности.

Что-то резануло взгляд. Керин на миг перевел взгляд на лицо виконта, потом на его спутников — беловолосого эльфа и бородатого варвара с Севера. И побледнел еще сильнее.

— В чем дело? — поинтересовался тем временем де Вайл.

— Э-э-э… Да почти ни в чем… Господа, если вас не затруднит, пожалуйста, подождите буквально одну минуту… мне нужно записать ваши имена… — Через секунду он уже скрылся в сторожке.

— Они на воротах! Все трое! Эльф, варвар и черноволосый человек! Все подходят под описание! — выпалил он, едва подбежав к гвардейцам. Те мгновенно встали и направились к выходу.

— Ох, не нравится мне все это, — пробурчал Рагдар, провожая стражника взглядом. — Сперва нахамил, потом извинился, потом еще перепугался чего-то и в сторожку кинулся… Вега, ты уверен, что нам стоило так нагло переться прямо в столицу?

— То, что он нахамил, а потом испугался и начал извиняться — это как раз объяснимо, — вместо даргела ответил Ким. — Сперва он принял нас за бродяг, ищущих денег или приключений — сомневаюсь, что он мог оценить, сколько стоят наши лошади, а в остальном мы именно как бродяги и выглядим. Потом прочитал документы Веги, понял, что оскорбил дворянина, испугался и принялся лебезить. А вот то, что он так умчался, да еще и попросив нас подождать — это и правда подозрительно.

— Более чем. Смотрите, — следователь кивнул в сторону сторожки, из которой быстро выходили четверо гвардейцев, судя по нашивкам — Его Императорского Величества личной Гвардии. — Бьюсь об заклад, они по нашу душу.

— Будем драться или драпать? — спокойно поинтересовался варвар. Де Вайл покачал головой.

— У нас и так достаточно неприятностей, чтобы усугублять их еще и дракой или сопротивлением гвардейцам императора. Сперва узнаем, что им от нас надо — сомневаюсь, что нас сразу поволокут на эшафот — а там посмотрим.

Тем временем гвардейцы приблизились. Их капитан, державший в одной руке документы друзей, обратился к путникам:

— Вы — господа де Вайл, ан Илленмиль и Рагдар? — вежливо спросил гвардеец.

— Да, капитан. В чем дело? — голос Веги был абсолютно спокоен.

— Господа Рагдар, ан Илленмиль — возьмите свои документы, вы можете ехать. Виконт де Вайл, будьте добры спешиться и отдать свое оружие. Вы арестованы.

— Могу я взглянуть на постановление об аресте? — не меняя тона, спросил даргел, жестом останавливая уже готовых схватиться за оружие друзей.

— Конечно. Пожалуйста, — капитан протянул следователю бумагу.

Быстро пробежав взглядом по строчкам, Вега усмехнулся.

— Приказ подписан самим императором, — ни к кому не обращаясь, заметил он.

— Верно. Распоряжение мною получено лично от Его Величества, — в голосе гвардейца звучала тщательно скрываемая нервозность.

Де Вайл еще раз усмехнулся, вернул бумагу и легко спрыгнул с коня. Отстегнул перевязь с катанами, и, проигнорировав протянувшего руку гвардейца, передал оружие Рагдару.

— Ким, пожалуйста, возьми моего коня. Не хотелось бы, чтобы подарок эльфийского князя бездарно затерялся в конюшнях гвардии, — язвительно сказал он и добавил, перейдя на родной язык, которому сумел частично обучить обоих друзей. — Затаитесь где-нибудь в максимально безопасном месте. Панику не поднимайте, меня не ищите. Я выберусь, а вы только в лишние неприятности встрянете. Прошу — сидите тихо. Я сам вас найду.

— Хорошо, — кивнул Киммерион. В глазах эльфа затаились злые искорки.

— Прошу, капитан, я полностью в вашем распоряжении, — иронично бросил Вега гвардейцу. Тот, чуть покраснев, отвел взгляд.

— Нам предписано надеть на вас кандалы.

— Даже так? — даргел удивленно приподнял бровь. — Впрочем, да. Вспоминая площадь Пяти Эшафотов — разумная предосторожность, хотя и совершенно бесполезная. Ярлиг с вами, надевайте ваши… «украшения».

Через несколько секунд на запястьях следователя защелкнулись браслеты из заговоренной высококачественной стали. Интереса ради Вега напряг руки — при необходимости порвать можно, хотя и не просто, отметил он про себя.

— Рагдар, Ким — я прошу вас, — тихо произнес де Вайл, вновь перейдя на родной язык. Варвар скрипнул зубами, но послушался — спустя несколько секунд друзья умчались, подняв клубы пыли и уводя в поводу коня самого следователя.

Двое гвардейцев быстро обыскали даргела, забрав стилеты и засапожный нож, отобрали плащ и, на миг разомкнув кандалы, велели снять куртку. Письмо Алиссары, надежно спрятанное во внутреннем, потайном кармане штанов, и скрытый в шве сапога сиаринитовый стилет они не нашли — не зря все же он в свое время заплатил немалую сумму за зачарованную ткань, из которой были сшиты как карман, так и чехол для стилета. Даже самый профессиональный обыск не позволил бы найти то, что было спрятано в такой ткани. Вот если бы у Веги отобрали сапоги и раздели… К счастью, на подобное гвардейцы не решились, ограничившись просто обыском.

— Эта куртка обошлась мне в полтысячи золотых, — как бы между прочим обмолвился следователь, с удовольствием наблюдая, как вытянулись лица гвардейцев. — И я буду очень недоволен, если она куда-нибудь пропадет или с ней что-нибудь случится. Так что, господа, я искренне рекомендовал бы вам сохранить ее в целости до моего освобождения. А оно, я уверен, не заставит себя долго ждать.

Проигнорировав его слова, капитан подвел арестованного к карете с зарешеченными окнами и, открыв дверь, сделал приглашающий жест.

— Прошу, виконт.

Поморщившись, даргел забрался в карету и устроился на сиденье настолько удобно, насколько это позволяли скованные за спиной руки. Двое гвардейцев сели напротив него, держа в руках заряженные арбалеты.

— Не думаю, что император будет доволен, если вы меня случайно пристрелите, — он кивнул на оружие. — Карету по дороге трясет, и если что…

— Не беспокойтесь. Нам приказано доставить вас живым — о целости речи не было.

Вега умолк. Откинувшись на спинку сиденья, он погрузился в раздумья, благо подумать было о чем.

Если прямо, то де Вайл ожидал подобной встречи. Правда, не от императора, а от Здравовича… Но если подумать, то еще неизвестно, что было хуже. С одной стороны, если бы Александр устроил ему настолько «теплый» прием, то это означало, что глава департамента не только очень зол, а просто в бешенстве. А если бы Александр был в бешенстве, то даргела не спас бы даже личный приказ императора о его, Вегиной, неприкосновенности. С другой же стороны, то, что на него так ополчился сам Лаарен III, сулило немалые неприятности. Конечно, Здравович сможет его вытащить… если захочет. Но если император твердо решит избавиться от опасного иномирца — то Темная, она же Женевьева, так или иначе, но найдет способ обойти неуязвимость «объекта». Например, обездвижит его и сожжет.

За этими невеселыми размышлениями пролетел не особо долгий путь. Перед тем как вывести из кареты, Веге накинули на голову темный мешок. Следователь не сопротивлялся и даже ничего не сказал — он прекрасно понимал, что нарываться сейчас не следовало.

Дальше все было быстро. Капитан коротко перекинулся парой фраз с каким-то мужчиной, они пошелестели бумагами, поскрипели перьями, и гвардейцы ушли. Де Вайла, довольно грубо вывернув ему руки, провели по каменным коридорам куда-то вниз, по лестнице и снова по коридору. Лязгнул засов, заскрипел в замке ключ — заключенного пихнули в спину, он сделал несколько шагов, пытаясь удержаться на ногах, но почти сразу уперся в каменную стену. Дверь за спиной со скрипом захлопнулась, вновь лязгнули засовы. Раздался звук удаляющихся шагов — и все стихло.

Первым делом Вега, изогнувшись, с трудом вывернул руки так, чтобы они оказались скованы не за спиной, а спереди, потом избавился от мешка на голове и огляделся.

Камера оказалась маленькой — примерно десять на семь футов, не больше, и еще футов семь в высоту. Грубо сколоченная деревянная койка с соломенным матрасом и истертым одеялом, откидной стол, табурет, отхожее ведро в углу. Впрочем, вспомнив, в каких условиях порой содержались те, кого за время работы в Тринадцатом департаменте арестовывал он сам, даргел понял, что все не так уж плохо.

Он уже понимал, что будет самым страшным в этом заключении. Скука. Здесь было совершенно нечем заняться, и вряд ли это могло измениться…

В задумчивости Вега лег на койку. Практически сразу он почувствовал, как же страшно он устал… Укрывшись одеялом, он опустил голову на сгиб локтя и уснул.

Расставшись с командиром, Рагдар и Киммерион решили, что расходиться по домам и соответственно разделяться может быть небезопасно — и отправились вдвоем в особняк Кима.

Едва за ними закрылась калитка, как на шее эльфа повисла Ниалэри.

— Милорд маэстро! Вы вернулись!

Захлебываясь попеременно то плачем, то смехом, девушка попыталась рассказать сразу обо всем, что происходило за время его отсутствия, и выяснить, где он сам пропадал, и не ранен ли, и все ли в порядке, и так далее. Тяжело вздохнув, вампир осторожно отцепил от себя рыжую, поставил ее на землю и клятвенно пообещал все выслушать, а потом и все рассказать — но только после того, как он и его спутник примут ванну, поужинают и хоть немного переведут дух с дороги. Мгновенно посерьезнев, Ниа умчалась готовить — благо наловчилась за время жизни у Кима.

Рагдар, немало удивленный тем, что эльф, оказывается, живет не один, со свойственным ему отсутствием деликатности поинтересовался, кто эта девушка. Киммерион вздохнул еще тяжелее и пообещал уже варвару рассказать эту печальную историю — но только после ванны, ужина, отдыха и разговора с Ниалэри.

Помывшись и поев, соратники устроились в гостиной у столика, на который девушка быстро поставила несколько бутылок, тарелку с легкими закусками, стаканы под виски для Кима и Рагдара и винный бокал для себя — последний, впрочем, только после напоминания эльфа.

Рассказ Ниалэри пестрил ненужными подробностями и, по сути, не содержал в себе ничего особо интересного, кроме разве что упоминания о нескольких письмах, приходивших за это время на имя Киммериона, и пяти ящиках подарков, записок, писем, признаний в любви и черт знает чего еще, доставляемых периодически из театра на имя Бельвегора Белого Эльфа. Письма на собственное имя вампир попросил принести чуть позже, а всем остальным решил заняться завтра.

Договорив, Ниа замерла в ожидании. В сотый раз за вечер вздохнув, Ким начал рассказывать. Кратко, опуская подробности, он поведал девушке историю их приключений, умолчав о том, что он сам вступил в Тринадцатый департамент и в эльфийские леса поехал, выполняя задание Здравовича.

Закончив повествование, он отправил Ниалэри подготовить им комнаты.

— И что мы будем делать теперь? — поинтересовался варвар.

— Ждать Вегу, — эльф пожал плечами. Рагдар вскочил и заходил кругами.

— Ты уверен, что мы его дождемся? Его приказал арестовать сам император.

— Было бы гораздо хуже, если бы его приказал арестовать Здравович.

В препирательствах прошло около получаса.

— Ты все же хочешь его послушаться? — недовольно спросил Рагдар, нарезая уже Ярлиг знает какой по счету круг по небольшой гостиной.

— Да. Я доверяю ему и доверяю собственному чутью, — коротко отозвался Ким. — А оно мне подсказывает, что Вега попросил нас не лезть ему на помощь не только потому, что это опасно, но и потому, что мы в самом деле можем ему помешать.

Вампир не стал говорить о том, что с тех пор, как даргел добровольно пожертвовал ему свою кровь, между ними установилась некоторая мистическая связь — например, Ким чувствовал состояние следователя на расстоянии. И сейчас это чувство подсказывало ему, что Вега спокойно отдыхает и ничто серьезное ему не грозит — по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем.

— Хорошо, допустим. Но что ты тогда предлагаешь делать?

— Ты уже спрашивал. А я — уже отвечал.

— Ответь еще раз.

— Пока что — отдыхать и ждать. Вега появится сам, вот увидишь, — Киммерион откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Рагдар, коротко выругавшись, встал и вышел из гостиной, чуть не столкнувшись с Ниалэри, которая несла на подносе письма.

Девушка вскрикнула от неожиданности и выпустила из рук поднос. Конверты веером разлетелись по ковру.

— Ой… — Ниа упала на колени, и, едва сдерживая рыдания, принялась собирать письма.

— Прости, пожалуйста… — покаянно проговорил оборотень,опускаясь рядом и помогая ей.

Ниалэри подняла голову и удивленно посмотрела на варвара. Еще никогда и никому не приходило в голову извиняться перед ней за ее собственную неловкость.

Их взгляды встретились.

— Я не хотел тебя напугать.

— Ничего страшного, господин…

— Меня зовут Рагдар. Не надо меня «господинить», — улыбнулся северянин.

— Как скажете, господин Рагдар… Ой!

Оборотень рассмеялся.

— Держи. Кажется, все, — он протянул девушке собранные письма, — ты не могла бы показать мне сад? — неожиданно для себя спросил варвар.

— Да, конечно… только спрошу, не надо ли чего-нибудь милорду маэстро, и приду…

— Я буду ждать тебя на террасе, — он поднялся на ноги, подал руку Ниалэри, помогая ей встать, и пошел к выходу.

Рыжая смущенно посмотрела ему вслед. Потом бегом влетела в комнату, отдала Киму письма, спросила, нужна ли она ему еще, или же может быть свободна.

— Конечно, иди, — эльф с интересом посмотрел на Ниа. — Если не секрет, куда ты?

— Господин Рагдар попросил показать ему сад… — Девушка залилась краской.

— Тогда тем более иди, — улыбнувшись, сказал Ким. — И не бойся его — он очень хороший человек и ни в коем случае не обидит тебя.

Сравнявшись цветом со спелой вишней, Ниалэри вылетела из гостиной.

Вот бы у них что-нибудь получилось, — подумал про себя вампир, вскрывая первое письмо, на обороте которого стояла четкая, угловатая роспись нового главы Императорского театра, Сьена Чжана, выходца из Парнаса, но пожалованного дворянина империи. Содержание послания было предсказуемо. Сьен Чжан просил о том, чтобы Киммерион по возвращении из своего путешествия встретился с ним, дабы обсудить «некоторые вопросы, связанные с Бельвегором Белым Эльфом». Второе письмо было из банка — Кима уведомляли о начисленных за последние полгода процентах на его счете. На третьем стояли витиеватые инициалы К. М. и герб рода де Марано — Кайран просил о встрече, ни намеком не упомянув о ее цели. Еще несколько конвертов эльф отложил в сторону, не читая — это были какие-то деловые бумаги.

Наконец, перед ним осталось только два конверта. Одно из них было помечено печатью секретаря лорда Эль'Чанта, само письмо тоже содержало просьбу о встрече с целью решения вопросов наследования. Вампир тихо выругался. Взяв в руки второе, он вздрогнул — на серо-серебристом сургуче не было герба, только сероэльфийские руны — «Вэйлианесс».

Руки Киммериона тряслись, когда он пытался осторожно вскрыть конверт специальным ножом. Лезвие соскользнуло, полоснув по руке — эльф не почувствовал боли, бережно вынимая из конверта сложенный вдвое лист гербовой бумаги.

«Любовь моя, если ты читаешь эти строки — то меня уже нет в живых. Надеюсь, ты получишь это письмо спустя некоторое время и оно не причинит тебе лишней боли — я смею тешить себя надеждой, что был не столь безразличен тебе, чтобы моя смерть не принесла тебе горя… Хотя нет, я был бы рад, если бы тебе не было больно от того, что меня уже нет.

Только что я получил послание от Александра Здравовича, в котором он сообщает мне, что в скором времени я буду уничтожен — он не заинтересован в том, чтобы — дословная цитата — „в Мидиграде росло поголовье вампиров“. Так что я не знаю, успею ли высказать все то, что чувствую к тебе… хотя опять же, наверное, не стоило бы.

Я прекрасно понимаю, насколько тебе неприятна моя любовь. Но ничего не могу поделать — ты, сам того не подозревая, отнял мое сердце, хотя оно тебе и не нужно.

Я знаю, что мы с тобой еще увидимся — буквально через несколько часов, может, даже меньше. И задолго до того, как ты получишь это письмо. Не держи на меня зла за то, что я буду лгать и делать вид, что еще не знаю о том, что судьба моя предрешена.

Зачем я все это пишу? Не знаю, просто не могу держать это в себе. Ты не представляешь, сколько раз я проклял то, что ты родился не серым эльфом. И еще больше раз я благословил тот день, когда впервые увидел тебя…

Ладно. Я вообще не должен этого писать. Прости меня, если можешь. И… не забывай меня, хорошо? Не горюй, не грусти — просто помни, что я был.

Прости и прощай, любовь моя…

Вэйлианесс»

Чернила местами немного расплылись — наверное, Вэй плакал, когда писал это, — подумал Ким. Подумал совершенно отстраненно, словно бы о ком-то чужом, о ком-то, кто прошел мимо, не имея никакого отношения к самому Киммериону. Вампир не замечал, что кровь из порезанного запястья капает на бумагу, оставляя поверх изящной эльфийской вязи алые пятна.

Образ серого эльфа внезапно с пугающей четкостью встал перед глазами.

И тогда Ким закричал от нахлынувшей внезапно боли.

Когда Рагдар и льнущая к нему Ниалэри вернулись в гостиную, Киммерион был мертвецки пьян. Увидев, что в помещение кто-то вошел, эльф попытался встать, пошатнулся и едва не рухнул на пол.

— Ого! — варвар подхватил вампира, не давая ему упасть, осторожно посадил на диван. — Ким, что случилось?

— Ничего больше не случилось… все уже давно случилось, больше случаться нечему… Какой же я идиот… — пробормотал тот и отключился.

— Что с ним? — недоуменно спросил северянин, обращаясь уже к Ниалэри.

Девушка, наклонившись, подобрала с пола вскрытый пустой конверт, посмотрела на печать и горестно вздохнула.

— Ему просто было очень больно и одиноко, — неопределенно ответила она. — Если милорд маэстро захочет — он сам вам расскажет…

— Хорошо, — Рагдар поднял Кима на руки. — Где его спальня?

Уложив эльфа в постель, варвар проводил рыжую до ее комнаты.

— Спокойной ночи, — он осторожно поцеловал ее в щеку, развернулся и сделал несколько шагов по коридору, туда, где располагалась отведенная ему спальня.

Но что-то заставило северянина остановиться и обернуться.

Ниалэри стояла в дверях, по ее щекам текли слезы, а в глазах застыла немая обида.

Кто-то другой, может, стал бы спрашивать, в чем дело, что случилось, и так далее… Но Рагдар, как и любой оборотень, не зря обладал звериным чутьем. Он быстро подошел к девушке и накрыл ее губы поцелуем.

— Ты хочешь, чтобы я остался? — только и спросил варвар, оторвавшись от нее через минуту.

Ниа кивнула.

И он остался.

— Согласно последней воле лорда Эль'Чанта, все его имущество, движимое и недвижимое, кроме нескольких несущественных мелочей и некоторой суммы денег — их список прилагается — переходит к вам, господин ан Илленмиль, — секретарь Вэйлианесса, молодой полуэльф по имени Айласар Наиро в который уже раз показал Киммериону завещание и протянул бумаги на подпись.

Быстро пробежав глазами по строчкам, Ким поставил подписи и печати.

— Айласар, а чем вы собираетесь теперь заниматься, если не секрет? — поинтересовался он, стараясь, чтобы его тон прозвучал как можно дружелюбнее и неофициальнее.

Наиро внимательно посмотрел на собеседника.

— Вы ведь не просто так спрашиваете, маэстро… — негромко поговорил он.

— Не просто, — подтвердил вампир.

— Но и не из праздного любопытства.

— Разумеется.

Полуэльф на несколько секунд задумался.

— Я еще не решил. Лорд оставил мне некоторую сумму — возможно, хватит на то, чтобы открыть маленькую театральную студию. Если повезет, найду кого-нибудь, кто будет готов вложить в это деньги — хотя вряд ли, конечно.

— То есть вы хотите продолжить работать в театральной сфере?

— Я не хочу и не могу этого не сделать, — полуэльф улыбнулся. — Понимаете ли, маэстро… Дело в том, что лорд Эль'Чант в свое время взял меня, безродного мальчишку-полукровку, буквально с улицы. Просто взял к себе в дом. Он кормил меня, одевал, нанял учителей — он, по сути, дал мне шанс стать кем-то, а не умереть бродягой в канаве или на виселице. Лорд очень хотел, чтобы я стал актером или музыкантом — но, увы, у меня не оказалось никакого творческого таланта. Зато в скором времени проявился талант организаторский — и тогда он взял меня к себе сперва вторым, потом первым, а потом и личным секретарем. А самое главное — лорд Эль'Чант приучил меня любить театр. Любить его всей душой. И я не хочу связывать свою дальнейшую жизнь с чем-либо, кроме театра.

Киммерион присмотрелся к юноше — а Айласар был еще очень, очень юн — и понял, что не так было в полуэльфе.

Практически все полукровки — дети людей и лесных эльфов. Очень, очень редко встречаются полукровки, один из родителей которых был серым эльфом.

Вот такое исключение сейчас и сидело перед вампиром. Больше того, теперь Ким знал, что искать — и сразу понял, чьи у Наиро скулы, нос и глаза. Сомнений в том, что Айласар сын Вэйлианесса, не было.

Но почему Вэй не оставил все ему? Почему — мне? — подумал эльф. Увы, ответ на этот вопрос мог дать только сам Вэй, а он уже никому и ничего не расскажет…

Киммерион судорожно сглотнул, пытаясь сдержать слезы.

— У меня есть одно предложение, которое, возможно, вас заинтересует, — решившись, сказал он.

Наиро склонил голову на бок и вопросительно посмотрел на собеседника. И это были настолько знакомые взгляд и жест, что эльфу потребовалось все его самообладание, чтобы не разрыдаться прямо здесь.

Прикусив губу, Ким взял себя в руки. И начал говорить, с радостью замечая, что с каждым его словом лицо Айласара оживляется…

Домой Киммерион вернулся только к вечеру. Рагдара и Ниалэри нигде не было, обеда, разумеется, тоже — эльф улыбнулся и отправился в ресторан при Императорском театре. Он помнил, что у главы театра, господина Сьена Чжана, была привычка ужинать там по выходным, еще когда он был только заместителем Вэйлианесса.

Память не подвела — когда Ким вошел в зал ресторана, Чжан сидел за угловым столиком, просматривая меню. Эльф быстрым шагом пересек зал и остановился возле париасца.

— Вы хотели со мной встретиться, — проговорил он.

Чжан поднял на него взгляд.

— Не уверен, что имею честь быть знакомым с вами, — прохладно проговорил он.

— Мое имя — Киммерион ан Илленмиль. Или же — Бельвегор Белый Эльф, как меня называет большинство. — Вампир вежливо поклонился, наслаждаясь произведенным эффектом.

Сьен Чжан вскочил. Потом сел. Потом снова вскочил. От маски невозмутимости на его лице не осталось и следа.

— Маэстро, я бесконечно счастлив видеть вас лично и убедиться в том, что слухи о вашей смерти несколько… преувеличены… — Определившись, он все же встал и вежливо поклонился. — Не окажете ли мне честь отужинать со мной?

— Именно за этим я сюда и пришел, — Ким опустился на стул напротив париасца.

Ужин прошел в светской беседе — Киммерион был не против узнать новости театральной жизни Мидиграда, а Сьен Чжан — выяснить, куда же пропадал скрипач.

Когда принесли десерт и легкие вина, новоиспеченный главный театрал столицы наконец перешел к делу.

— О вас ничего не было слышно больше двух месяцев, маэстро, но вас не забыли — наоборот, мне очень часто приходят письма от весьма влиятельных людей. Они интересуются вашей судьбой и спрашивают, отчего вы больше не даете концертов.

— Можете считать, что у меня был траур, — холодно усмехнулся Киммерион.

— Могу ли я надеяться, что ваше горе уже достаточно утихло, чтобы вы могли дать хотя бы один концерт в Императорском театре? — осторожно поинтересовался париасец, внимательно следя за выражением лица собеседника.

— Господин Чжан, скажите — сколь правдивы слухи, что у вас есть высокопоставленный родственник в Шестом департаменте? — словно бы невпопад спросил эльф. Но Сьен был опытным физиономистом и по выражению изумрудных глаз прекрасно понял — вопрос задан отнюдь не для того, чтобы перевести тему разговора.

— Мой старший брат занимает пост главы одного из подотделов в полиции, — честно ответил он.

— В таком случае я могу дать концерт — но только при условии, что вы узнаете для меня о судьбе одного… человека. — Вампир с деланным равнодушием отпил вина из бокала.

— Его имя? — коротко уточнил Чжан.

— Вега де Вайл. Его арестовали вчера вечером у Западных ворот Мидиграда. Я хочу знать, где он, за что арестован и что ему грозит.

— Хорошо. Вы получите эту информацию. Я могу заказывать афиши?

— Да.

— Замечательно. В таком случае давайте обсудим прочие детали…

Время перевалило глубоко за полночь, когда Ким вошел в дом. Навстречу ему из гостиной выбежала Ниалэри — растрепанная, со сползшим с плеча рукавом блузки и совершенно счастливая.

— Милорд маэстро, наконец-то! Мы уже начали волноваться!

Отметив про себя, что девушка сказала «мы», а не «я», эльф походя поправил ей рукав и направился к лестнице. Уже ступив на первую ступеньку, он обернулся к залившейся краской рыжей.

— Я очень устал, а завтра будет еще один тяжелый день. Если это тебя ни от чего особо важного не оторвет, пожалуйста, принеси мне на террасу чего-нибудь перекусить и виски.

— Одну минуту. — Ниалэри убежала. А Ким, глядя ей вслед, подумал, что девушка заметно похорошела за одну-единственную ночь, да и уверенности в ее движениях прибавилось.

Он поднялся на террасу, опустился в кресло и принялся анализировать все, что было сделано, выяснено, увидено и услышано за этот чертовски долгий день.

Через несколько минут появилась Ниа с подносом. Быстро переставила на столик тарелку с холодным мясом и сыром, бутылку виски и стакан… два стакана.

— Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь? — поинтересовался Рагдар, подходя ко второму креслу.

— Не возражаю, — эльф поморщился. Варвар своим появлением отогнал какую-то важную мысль, которую уже почти удалось поймать…

— Как прошел день? — как бы невзначай поинтересовался северянин, разливая виски.

— Неплохо. Завтра поеду искать помещение для нового театра, а через десять дней у меня концерт, — Ким взял свой стакан.

Рагдар, казалось, едва сдержался, чтобы не ударить его.

— Неужели ты способен думать о концертах и театрах, когда Вега в такой беде?

«Ну все. Мне это надоело».

Вампир резко развернулся к северянину, оскалился.

— Рагдар, если ты считаешь, что лучшей помощью Веге будет вляпаться в такие неприятности, что он еще тысячу раз проклянет такое «спасение», вытаскивая тебя из какой-нибудь задницы, то вперед! Действуй! Лезь на бойницы, штурмуй в одиночестве городскую тюрьму или найми армию и возьми Мидиград в осаду! А я предпочитаю сперва получить информацию о том, где он, в чем его обвиняют и что ему грозит, а потом уже что-либо предпринимать!

Варвар чуть подался назад, ошеломленный яростью, волнами исходящей от взбешенного эльфа. Ким еще несколько секунд смотрел на Рагдара в упор, тяжело дыша — а потом вдруг откинулся на спинку кресла и глубоко вдохнул.

— Сьен Чжан, новый глава Императорского театра, очень хочет, чтобы я дал концерт на главной столичной сцене. Мне удалось узнать, что его брат занимает высокую должность в Шестом департаменте, и я согласился выступить — если он предоставит мне информацию по делу Веги, — не глядя на соратника, бросил Ким. — У тебя есть еще претензии ко мне, или я могу спокойно допить виски и отправиться спать?

— Извини, — тихо проговорил Рагдар. — Я был не прав. Просто… Я за него волнуюсь.

— Я тоже. Но я в него верю. И я собираюсь помочь ему, не устроив лишних неприятностей нам всем.

— Да я понял… Извини.

— Уже извинил.

— Слушай, Ким… Я вот что еще хотел спросить. — Северянин вновь наполнил стаканы. — Ты говоришь, глава Императорского театра очень хотел, чтобы ты дал там концерт… а ты что, так знаменит?

Эльф чуть не выронил стакан.

— Рагдар… — медленно начал он через несколько секунд, осторожно подбирая слова. — Скажи, ты вообще интересуешься культурной жизнью Мидиграда?

— Ну… немного. По крайней мере, имена самых знаменитых музыкантов я знаю. Но твоего среди них я что-то не слышал… Что там было… — варвар наморщил лоб, вспоминая: — Леннер Корель, Кьярта дель Таэро, Губерт фон Эстрен, Йохан Вельгердский, Бельвегор Белый Эльф…

— Можешь не продолжать, — насмешливо прервал его Ким. Протянул руку, расстегивая заколку на волосах, тряхнул головой, позволяя белоснежной волне рассыпаться по плечам и груди.

— Твою мать… — только и смог выдавить из себя Рагдар.

— К вашему сведению, маэстро, информация по запрашиваемому вами делу засекречена, — со значением проговорил Сьен Чжан. — Но кое-что мне удалось узнать. Виконт Вега де Вайл был арестован по обвинению в измене империи. Дело изучено лично Его Величеством, улики признаны достаточными для вынесения смертного приговора. В данный момент де Вайл содержится в городской тюрьме, на нижнем уровне, в камере для особо опасных преступников. Приговор уже вынесен, хотя и не подписан — но это, по сути, дело решенное. Казнь состоится, предположительно, через десять дней.

Глава XVIII СУД ДОВЕРИЯ

Арна поправлялась долго — несколько дней девушка даже не вставала с постели и только еще через неделю смогла самостоятельно ходить, пока еще опираясь на вырезанную для нее Орогримом трость. Нет, физически-то она была уже, по сути, здорова, но последствия чудовищного энергетического истощения давали о себе знать. Ее ежедневно навещали друзья, а кто-нибудь, как правило, и вовсе весь день проводил в обществе Танаа. Взяв из замковых конюшен самую спокойную лошадь, Орогрим и Эстис каждый день возили Арну на прогулки по графству, рассказывая ей, что изменилось за то время, что она была в коме.

Вторую деревню стремительно достраивали, на полях понемногу всходили посадки, и уже никто не сомневался, что урожай поспеет до зимы. Наемники, принимавшие активное участие в строительстве и понемногу осваивающие земледелие, уже не воспринимались жителями графства, как их лютые враги. Около десяти человек из злополучного отряда строили себе дома, шестеро собирались жениться… Казалось, в жизни графства Сайлери наконец-то наступила белая полоса…

Спустя полтора месяца со дня смерти Птицы был запланирован праздник по случаю новоселья — деревню достроили, сработали мебель, и подготовили дома к окончательному вселению. Об этом Арне сообщил Эстис, за день до праздника примчавшийся к ней.

Танаа обрадовалась Змею, как и всегда, хотя как обычно, от ее чувств не укрылось то, что Эстис, несмотря на напускное веселье, с которым он говорил о предстоящем празднике, все же чем-то расстроен и даже подавлен.

— Вечером же будем отмечать свадьбы, все семь, — продолжал он рассказывать о планах.

— Вроде должно было быть шесть? — удивилась девушка.

— Вчера еще Кенин пришел. Тоже решил осесть здесь.

— Хорошо, что они сумели научиться не ненавидеть себя, — с облегчением выдохнула она. — Надеюсь, теперь у всех этих людей, которым пришлось столько всего пережить, все будет хорошо…

— Я бы хотел в это верить, — пробормотал Змей, тщетно пытаясь скрыть сомнение.

Арна натянула поводья, останавливая свою лошадь.

— Эстис, давай начистоту, — серьезно сказала она. — Я же чувствую, тебя что-то гложет. Что случилось?

Граф помолчал.

— Ты же знаешь, что далеко не все жители деревни смогли понять и простить то, что сотворили Улькар и его подчиненные, — наконец начал он. — Конечно, всем множество раз объяснили про эту мерзкую магию Птицы, но разве этого объяснения достаточно для того, чтобы простить смерть сыновей, братьев, отцов и мужей, позор и муки жен, дочерей и сестер? Многие требуют мести. Требуют, чтобы наемников судили и наказали. А я вижу искреннее раскаяние этих людей — все те, кто и в самом деле заслуживал наказания, бежали первой же ночью. Те же, кто остался — они и в самом деле раскаиваются и хотят искупить свою вину. Знаешь, про тех людей, что посвятили свою жизнь служению любому, кто заплатит звонким золотом, говорят мало хорошего. Но я очень, очень давно знаю Улькара, и еще дольше я знал покойного Керрелана, который руководил отрядом до того, как погиб. Керр и вовсе долгое время был мне другом. Так вот, Керр потратил десять лет на то, чтобы создать этот отряд таким, какой он был, когда я, на свою беду, привел его в графство. Я знаю, как придирчив был Керр к выбору заказчика, и знаю, как строго он отбирал людей в отряд. Они действительно достойные личности. Не насильники и убийцы, предатели и трусы, а настоящие воины, заслуживающие уважения. Они не нанимались нападать — только защищать. Они никогда не шли к кому-то в услужение лишь из-за денег — уж чего, а золота им хватало. Те, кто бежал, были из новичков — не так давно Керр потерял большую часть отряда, и когда я пришел к нему нанять его по просьбе отца, как я думал, в отряде было очень много новичков. Все они бежали в ту ночь. Но все, что я тебе сказал, в полной мере относится к тем людям, которые остались. Я ручаюсь за каждого из них. В общем, не относись к ним, как к обычным наемникам.

— Я и так не относилась к ним, как к обычным наемникам, — тихо проговорила Арна. — Эстис, я же умею чувствовать людей. И они все были достаточно близко от меня, чтобы я могла их почувствовать. Я знаю, что среди них нет подлецов и негодяев.

— А завтра, перед праздником, я должен их судить. За убийства, грабежи, поджоги, насилие и все прочее, что они совершали под воздействием этой проклятой силы Птицы! — горько воскликнул Змей. — Я сражался с ними плечо к плечу, мы закрывали друг другу спины в сражениях, когда я сам был в отряде Керра, мы не раз спасали друг другу жизнь! А завтра я должен их судить!

Арна задумалась. Она понимала желание жителей отомстить за родных и близких и понимала боль графа… И постепенно в ее голове начал складываться довольно простой, но действенный план.

— Эстис, ты мне доверяешь? — тихо спросила она, коснувшись кончиками пальцев его руки.

— Больше, чем себе. — Змей грустно улыбнулся.

— Тогда иди, и делай, что должно. Только вот завтра, когда начнется суд, ты должен доверять мне так, как только способен.

Солнце встало два часа назад, и утренняя роса уже бесследно высохла. В кристально чистом воздухе, пронизанном ароматами свежескошенной травы и полевых цветов, летали пестрокрылые стрекозы. Еще не жаркие, а ласково-теплые солнечные лучи нежными поцелуями касались кожи. Легкий освежающий ветерок шевелил травы, разнося тонкий запах клевера и ромашки, дружелюбно касался волос…

Двор замка был устлан свежей соломой, источающей дурманящий аромат все того же клевера, коего в полях росло в избытке. Из замка вынесли полтора десятка длинных скамей, несколько кресел и стол для графа, а также у дальней стены соорудили помост — для подсудимых. Пока что это был просто трехуровневый помост, на котором могли без особого комфорта, но все же рассесться тридцать человек… Увы, по лицам многих жителей графства Сайлери явственно читалось, что стоит только графу де Карнэ огласить приговор — и не пройдет и десяти минут, как помост превратится в эшафот.

Когда все, кто желал посмотреть на суд или же поучаствовать в нем, прошли во двор и заняли места на скамьях, двое замковых стражей подняли мост и закрыли ворота. После чего из дверей самого замка вышел граф де Карнэ, облаченный в черное. Он молча прошествовал к своему столу и так же молча сел в кресло. Рядом с ним, на скамье со спинкой, разместились дворецкий Шениль, командир стражи Мирен, и старейшины деревень — Рагадар и Найл. Возле Эстиса осталось три кресла попроще — два из них заняли Гундольф и Талеанис, третье предназначалось Арне — но Танаа, приветственно кивнув всем, предпочла устроиться чуть в стороне, сев прямо на солому, устилающую двор, и скрестив ноги. Рядом с собой девушка положила лютню без чехла.

Окинув долгим, пронзительным взглядом всех присутствующих, Эстис де Карнэ поднялся на ноги.

— Мы собрались здесь для того, чтобы вершить суд. Суд над теми, кто пусть не по собственной воле, но причинил много боли и страданий жителям графства Сайлери. Я прошу представителя обвинения выйти вперед и занять свое место на судебной скамье. О том же я прошу представителя защиты.

По «залу суда» пробежала волна шепота. Наконец вперед вышел рослый кузнец по имени Эркей, который возглавлял последнюю деревню в отсутствие Эстиса, довольно умный, хотя и простоватый человек.

— Я представитель обвинения, — мрачно буркнул он, садясь на край скамьи. Скамья опасно накренилась, кузнец был вынужден сдвинуться ближе к ее середине.

— А я — представитель защиты, — зазвенел голосок Арны. — Только можно я останусь здесь и не буду туда пересаживаться? — наивно спросила она.

Змей, против воли, улыбнулся.

— Полагаю, никто не против. Что ж, начнем. Господин Эркей, прошу вас.

Кузнец тяжело поднялся на ноги.

— Я от лица всех жителей графства обвиняю этих людей, продажных наемников, в том, что они убивали, грабили, поджигали наши дома, насиловали и мучили наших женщин, и нарушали все законы человеческие и божеские. Мы требуем справедливости. Мы требуем смерти убийцам, грабителям и насильникам. — Эркей сел.

Гундольф с трудом подавил смешок. Ему доводилось присутствовать на судах, но настолько краткую обвинительную речь он слышал впервые. Но, посмотрев на сидящих на скамьях людей, он понял, что никакое красноречие и не было нужно — их лица выражали мрачное одобрение и согласие со словами кузнеца.

— Помните ли вы о причине, по которой эти люди совершили все эти злодеяния? — тихо и как-то безнадежно поинтересовался Эстис.

— Мы много раз слышали истории про злую магию Птицы, якобы захватившую их, но в это как-то тяжко поверить, — упрямо ответил Эркей. — Они не были похожи на подчиненных или каких-то там еще. Они убивали с удовольствием. И насиловали с еще большим удовольствием. Кроме того, у нас есть этот… как его… Независимый эск-прет, — с трудом выговорил он незнакомое слово. — Обвинение вызывает Юнтира, мага.

В заднем ряду началось какое-то шевеление, и на ноги поднялся очень высокий и худой человек со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами.

Арна тут же ощутила недовольство, охватившее многих присутствующих. Вслушавшись внимательнее, она поняла, чем оно вызвано.

Этот Юнтир жил в лесу, очень редко появляясь в деревнях. Он занимался какой-то магией и считался чем-то вроде местной достопримечательности, на которую хорошо смотреть издалека. Его не любили и побаивались, но иногда приходили за помощью, когда обычных человеческих сил не хватало. Поговаривали, что Юнтир промышляет какой-то черной магией и умеет разговаривать с мертвыми, а также, что его за это выгнали из столичной Гильдии Магов, после чего ему и пришлось перебраться в глушь.

Тем временем колдун вышел на середину двора и заговорил — голос его был абсолютно бесцветным и безэмоциональным.

— При использовании заклинаний школы некромантии, направленных на подавление воли, объект теряет какие-либо желания, становясь похожим на живого зомби. Он строго выполняет все приказы подчинившего его мага, но теряет всякую волю к жизни. Он не испытывает голода, потребности во сне, каких-либо плотских желаний, и некроманту приходится с самого начала приказывать ему спать и питаться, если некромант желает, чтобы объект служил ему достаточно долго. Также объект теряет интеллект и не способен ни на что, кроме точного выполнения приказа — например, объекту нельзя приказать построить дом, он этого не поймет. Если объекту приказать убить, он убьет первого, кто подвернется под руку. Если назвать имя того, кого следует убить, то объект должен хорошо знать намеченную жертву, иначе он не поймет приказа. Если объекту не приказать взять оружие, объект пойдет на противника с голыми руками. Чувство самосохранения у объекта отсутствует с момента наложения заклинания. Снять подобное заклинание после трех дней с момента его наложения считается невозможным, так как заклинание разрушает мозг.

Арна почувствовала, что начинает засыпать под этот монотонный голос.

— А может такой… гм, «объект» насиловать женщин и убивать, получая удовольствие? — уточнил Эркей.

— Нет. Как я уже говорил, объект не способен испытывать плотского влечения.

— Есть ли другие способы вот так сделать с человеком?

— Есть более сложные заклинания школы некромантии, но даже самые великие некроманты прошлого не были способны накладывать их на такое количество людей сразу. Кроме того, есть похожие заклинания других школ, но их также касается это ограничение, — монотонно ответил Юнтир.

— А если вдруг этот Птица был действительно таким сильным колдуном?

— То его не удалось бы победить, — пожал плечами тот.

— Спасибо. Можете идти, — по лицу Эркея явственно читалось, насколько сложно ему играть роль обвинителя, не сбиваясь на привычный деревенский говор.

Наверное, он долго тренировался по какой-нибудь книжке, которую ему зачитывал вслух кто-нибудь, кто умеет читать, — с тоской подумал Гундольф.

Эстис мрачнел с каждой минутой.

— Обвинение вызывает Улькара, главного наемника, — тем временем продолжал кузнец.

Северянин молча спрыгнул с помоста и занял освободившееся место Юнтира.

Несмотря на кажущуюся простоту, «главный обвинитель» был действительно неглупым человеком и достаточно хорошо подготовился к суду. Он засыпал Улькара вопросами, которые хоть и были построены достаточно просто, но тем не менее выставляли наемников мягко говоря не в лучшем свете.

Через два часа после начала суда Эркей наконец закончил. Эстис безэмоциональным голосом объявил перерыв на час и, не дожидаясь реакции, встал и ушел в замок. Арна тут же последовала за ним.

— Мне кажется, это безнадежно, — простонал граф, прижимаясь лбом к холодному граниту стены. — Даже я чувствую волны недоверия и ненависти, исходящие от них.

— Доверься мне, — Танаа успокаивающе погладила Змея по плечу. — Я, кажется, знаю, что сделать, чтобы все закончилось хорошо. Но, как я уже говорила тебе вчера, мне нужно, чтобы ты мне доверял. Целиком и полностью, и всей душой, а не только разумом. Сможешь?

Де Карнэ обернулся к девушке и несколько секунд смотрел на ее лицо, освещенное доброй улыбкой.

— Я в тебя верю, — наконец сказал он. — И я тебе доверяю. Полностью.

— Значит, все будет хорошо.

Арна вышла во двор последней, когда все уже расселись и Эстис объявил о продолжении заседания. Она молча пересекла двор и остановилась у свидетельской трибуны, сколоченной из досок.

— Я знаю вас всех недавно и, увы, далеко не так хорошо, как мне бы хотелось. И сейчас я для начала хотела бы сказать, как же я рада тому, что чуть больше полутора месяцев назад мы — Гундольф, Талеанис, Орогрим и я — волей случая оказались в ваших землях в столь нужный момент и смогли оказать вам посильную помощь в борьбе с Птицей. Я благодарна вам всем за кров и пищу, что вы предоставили мне и моим друзьям, благодарна за то, что спасли мне жизнь. Спасибо, люди, — она отошла на шаг назад и низко поклонилась всем присутствующим.

Над двором повисла напряженная тишина. Никто не мог понять, к чему клонит Танаа — только у Грифона начали понемногу зарождаться и формироваться определенные подозрения. Закрыв на минуту глаза, он попытался вслушаться в Арну своим магическим даром — но, как и всегда теперь, безрезультатно. Магия покинула молодого рыцаря.

— Прежде чем мы продолжим, я бы хотела еще раз поблагодарить вас всех и подарить вам то немногое, что могу — песню.

Эркей глухо заворчал, что, дескать, не до песенок сейчас — но поймал ледяной взгляд Мантикоры и замолчал. Талеаниса в графстве уважали, но побаивались.

Танаа же, невзирая на неодобрительные и даже откровенно подозрительные взгляды, прошла обратно к тому месту, где сидела, опустилась на солому и положила на колено лютню. Тонкие пальцы коснулись серебряных струн, извлекая первые звенящие ноты. Спустя несколько секунд ее левая рука легла на гриф инструмента, и легкая мелодия перебора взлетела к облакам. Арна запела…

Голос и музыка, слова и интонации, и кажущийся таким ощутимым несуществующий взгляд ярко-синих глаз заставили каждого, кто присутствовал в тот миг во дворе замка, забыть обо всем внешнем и суетном, и полностью погрузиться в рождающийся на их глазах и в их сердцах мир…

Звучание набирало силу, и неповторимая магия музыки полностью захватила Эстиса, Гундольфа, Талеаниса, Эркея, Улькара и всех остальных. Они словно бы видели этот новый мир, мир без крови и лишней боли, мир, в котором не нужно лгать и притворяться, мир, о котором действительно можно мечтать… Они слушали Арну — и верили ей. Верили каждому слову и каждой ноте.

Песнь солнца и песнь звезд сливались в единую, прекрасную мелодию, и перед простыми крестьянами и грубоватыми наемниками, замковыми слугами, и графом этих земель, полуэльфом и рыцарем — перед всеми простиралась во всей своей прекрасной бесконечности истинно добрая и справедливая Вселенная. Закрыв глаза, они видели миры и звезды, вновь и вновь всем сердцем ощущая всю глубину Веры и Любви…

Неужели вы не хотите отринуть все, навязанное вам жестокостью созданного вами невольно мира? — вопрошал некто бесконечно добрый и столь же бесконечно строгий. Неужели вы так и останетесь слепыми, не видя ничего, кроме болезненных страстей и горьких обид на незаслуженность бытия? Неужели так и не впустите в себя Понимание и Доброту? Откройте сердца, распахните свои души, и вбирайте в себя все это бесконечное, все это прекрасное, все это… Настоящее!

Последний перезвон струн взмыл к небу, увлекая за собой. Арна на несколько секунд замолчала, вслушиваясь в Эстиса — основная ее надежда была на него — и друзей.

Они верили в нее. Все и каждый. Взгляд Змея, полный веры и чего-то еще, был устремлен к небу — но молодой граф видел в том небе ее, Арну.

Танаа встала и заговорила, одновременно вбирая в себя все это доверие, всю эту Веру и все, что радостно и с любовью отдавали ей друзья.

— Все то, что вы сейчас видите и ощущаете — есть вокруг вас всегда. Просто вы почему-то обычно предпочитаете видеть и верить только в то, что можно потрогать руками — но ведь этим мир не ограничивается! Есть миллионы звезд, и каждая горит ярким серебром, и каждая поет вам — услышьте их! Вы все, каждый из вас — можете это слышать! Это великий дар, дар всем нам — видеть Вселенную во всех ее красках, во всей ее бесконечной красоте и доброте! В каждой травинке и каждом солнечном лучике, в каждом вдохе и каждой улыбке, во всем этом — Любовь Создателя ко всем нам. Боль и страх, что окружают нас порой — лишь отражение Его боли — боли, которую мы причиняем Ему. Но разве это справедливо — платить Ему болью за всю ту Любовь, что он каждый день и час, каждое мгновение и каждую вечность дарит нам? Неужели мы будем столь неблагодарны? Я не верю в это. Я верю в Любовь, величайшую силу и величайшее благословение, дарованное нам. И я люблю вас всех… и чувствую вашу ответную любовь. Каждого из вас. И пусть на долю каждого из нас выпадает немало тяжких испытаний — но ради Него и ради себя мы ведь сможем их выдержать! Если будем вместе — точно сможем! Вы собрались здесь, чтобы обвинить своих братьев в страшных преступлениях — но послушайте свои сердца и подумайте — действительно ли вы считаете их виновными, или же в вас говорит боль потери, которую пришлось испытать в эти страшные времена? Я не буду вызывать свидетелей и задавать вопросы, я не умею этого и не хочу. Я просто призываю вас послушать частицу Создателя, что всегда горит в ваших сердцах, и пусть эта вечная божественная искра Добра и Любви подскажет вам правду, сколь бы непростой она вам не показалась. Я просто прошу вас на одну минуту поверить. Все мы — братья и сестры, все мы — дети Создателя. Вы хотите отомстить за гибель близких — но божественная искра подскажет вам, что никто так не сумеет наказать этих несчастных, как они сами себя каждодневно и ежемоментно наказывают, вынужденные нести тяжкий крест осознания своей вины, пусть даже и сотворили они все свои злодеяния вовсе не по своей воле. Решение за вами, братья. Но знайте — я не позволю кому-либо из вас умереть или убить другого, пока я сама жива. Решите казнить — начните с меня. Я не буду сопротивляться. Потому что я верю им — и верю в вас.

Она умолкла, медленно опускаясь на землю и склоняя голову. Поток доверия и любви, текущий к ней от друзей, многократно усиленный ее собственной верой и любовью, широкой волной накрывал всех присутствующих и возвращался к самой Танаа, отражаясь от самого себя и еще усиливаясь. Когда мощь эманации достигла предела, Арна на миг вобрала ее всю в себя — и уже не замыкая в кольцо, передала каждому.

Сил не осталось даже на то, чтобы вслушаться в окружающее, чтобы понять, получилось ли…

Тем временем Эстис судорожно переводил взгляд с Эркея на старейшин деревень и обратно. Найл что-то напряженно обдумывал, седой Рагадар же пристально смотрел на кузнеца. В его взгляде явственно читался вопрос. Наконец Эркей медленно кивнул. На лице Рагадара отобразилось облегчение. Он бросил пару слов Найлу — тот согласно кивнул. Седой старейшина поднялся на ноги и сделал несколько шагов вперед.

— Мы никогда не сможем забыть смерти наших близких, — негромко начал он. Арна подняла голову и повернулась к Рагадару, напряженно ловя каждое его слово. — Простить — возможно, когда-нибудь сумеем, когда раны затянутся и перестанут кровоточить. Мне известно о желании многих наемников поселиться здесь. Мне известно о желании некоторых из них связать свою жизнь с женщинами из наших семей. Наемники! Те из вас, кто решит остаться — вам придется в течение долгих лет завоевывать наше доверие. На вас будут самые тяжелые работы, и именно вам умирать первыми, если нападет враг. Мы дадим вам шанс искупить содеянное — но не ждите большего. Те же, кто решит уйти — уходите, и никогда более не возвращайтесь сюда! Таково решение старейшин, — он вопросительно посмотрел на Эстиса.

Граф с видимым облегчением выдохнул и встал.

— Я подтверждаю решение уважаемых Рагадара и Найла. У вас есть простой выбор — навсегда покинуть мои земли или же остаться — и верностью и трудом, честностью и добром заслуживать вновь себе право встать наравне с остальными жителями графства. Кто решит уйти — у вас сутки на то, чтобы покинуть мою землю. Слово сказано, слово услышано, — проговорил он старую формулу окончательного решения.

— Слово сказано и слово услышано, — в один голос отозвались все.

Остались одиннадцать человек. Улькар сказал, что уведет остальных на рассвете следующего дня, и наемники отправились собирать немногочисленные пожитки. Северянин же, раздав все необходимые распоряжения и обговорив некоторые детали с Эстисом, быстро оседлал коня и умчался искать Арну, незаметно покинувшую замок сразу после окончания суда.

Он нашел ее только на закате. Танаа сидела на берегу реки, и медленно перебирала струны лютни.

— Арна! — позвал Улькар, осадив коня.

— Здравствуй, — улыбнулась девушка, откладывая инструмент в сторону.

— Я искал тебя. Хотел поговорить. — Он спрыгнул на землю, огляделся, взглядом ища, куда бы привязать лошадь.

— Отпусти ее, она никуда не уйдет, — Арна поднялась на ноги, приблизилась и ласково потрепала лошадь по шее. Кобыла всхрапнула, доверчиво ткнулась носом в плечо. — О чем ты хотел поговорить?

— Поговорить — не самое правильное слово, — произнес наемник, внимательно глядя на Танаа. — Я хотел поблагодарить.

— Не нужно. Я делала это не ради тебя и не ради Эстиса, — серьезно ответила девушка.

— А ради чего? — в голосе северянина слышалось недоумение.

— Ради Вселенной и ради нашего мира. Я стараюсь будить любовь и добро в людских сердцах, и я всегда рада, если удается помочь кому-нибудь. Потому что когда хоть кто-то из нас хоть на миг отринет зло — он тем самым становится ближе к Создателю. И тогда Он радуется и во всей Вселенной становится чуть меньше боли и страха…

— Ты сегодня говорила, что он любит всех, — Улькар внимательно смотрел на девушку. — И меня?

— Конечно.

— Я — наемник, — жестко проговорил он. — Убиваю за деньги тех, на кого покажет заказчик. В молодости я промышлял грабежами. За то время, что мне пришлось пусть не по своей воле, но служить Птице, я убивал детей и насиловал женщин, поджигал дома и смеялся на плачущими стариками. И ты говоришь, что Он — любит меня?

— Да. Своими действиями ты причинял Ему боль — но ты Его дитя, и Он все равно любит тебя. Этот мир — не дуален, он не делится на черное и белое. Только от тебя зависит, к какой стороне склоняться. Ты зачем-то пытаешься очернить себя — но ты честный и благородный человек. Я это знаю… чувствую в тебе. Ты сохранил в себе звездный огонь души — и пока ты продолжаешь хранить это в себе, Он любит тебя.

— Почему ты так уверена, что я ее еще сохранил?

— Улькар, я чувствую это, — повторила Арна. — Ты настоящий, ты живой. У тебя есть этот огонь. Ты не будешь убивать беззащитных и насиловать — а то, что ты сделал, находясь под действием магии Птицы, скорее, вина Птицы, а не твоя или твоих людей. Пока ты хранишь в себе себя и Создателя, Он любит тебя.

— А если бы ты не чувствовала во мне эту… частицу?

— Я бы уничтожила тебя при первой же нашей встрече, — жестко проговорила Арна, стягивая повязку. — Хочешь увидеть, каким ты ощущаешься мне?

— Да, — чуть помедлив, ответил северянин. Голос его внезапно стал хриплым.

Танаа коснулась пальцами его висков и открыла глаза.

— Не отводи взгляда.

Несколько минут они стояли не двигаясь, лишьзрачки Улькара временами расширялись. Наконец он вздрогнул всем телом и чуть отстранился. Арна опустила руки.

— Спасибо, — хрипло проговорил наемник. — Кажется, теперь я понял…

— Я рада. Правда, рада.

— Арна, если тебе когда-нибудь понадобится помощь — я сделаю для тебя все, что в моих силах, — неожиданно проговорил он. — Я благодарен тебе за то, что ты сделала для нас всех, но еще более я благодарен тебе за… это.

— Не благодари, — Танаа улыбнулась. — Просто… останься Человеком. Что бы не случилось, сохрани в себе живое Я. И помни — Любовь есть величайшая сила, какая только существует во Вселенной…

Глава XIX КАЗНЬ НАЗНАЧЕНА НА…

К седьмому дню заключения Вега впал в апатию. К нему никто не приходил, ему не зачитывали приговор и не объясняли, почему он здесь. Даргела страшно выматывало это ожидание неизвестно чего, эта неопределенность… На шестой день, точнее, ночь, он попытался сломать решетку — но обнаружил, что наложенные на нее чары куда сильнее, чем на порванных в первый же день оковах. Больше того — пытаясь разогнуть стальные прутья, следователь, сам того не подозревая, потревожил магическую сигнализацию. И через десять минут в коридоре появились трое стражников и штатный тюремный маг — угрюмый мужик среднего роста, абсолютно лысый, но с длиннющей бородой, которую он затыкал за пояс. Маг быстро обездвижил заключенного, после чего стражники отперли замки, вошли в камеру и ловко сковали Веге руки — опять за спиной. Только на этот раз так, что перевернуть кандалы вперед не было никакой возможности. После чего стражники покинули камеру, вновь заперли все засовы, и маг снял заклинание.

Когда утром принесли паек, снова пришел маг. Видимо, уморить следователя голодом не собирались, и миска с похлебкой, полкраюхи хлеба и кружка с водой перенеслись по воздуху на стол.

Когда маги и стражники ушли, даргел заставил себя поесть. Это было не так уж просто — во-первых, похлебку приходилось есть прямо ртом, а хлеб зажимать коленями, а во-вторых — Вегу медленно, но верно покидало проснувшееся было в эльфийских лесах желание жить.

Обедать заключенным не давали, а вечернюю пайку де Вайл проигнорировал. Он лежал на койке вниз лицом и не обращал внимания ни на что. Утро следующего дня, как и сам день и вечер, прошли также.

Ночью он вновь почувствовал действие парализующего заклинания, но на этот раз оно было активировано с магического предмета. Бесшумно отворилась дверь — хотя когда ее открывали стражники, несмазанные петли скрипели так, что было слышно, наверное, на всем этаже.

Невидимый Веге посетитель пересек камеру и опустился рядом с ним на койку.

— Мне жаль, что так получилось, — тихо проговорила Темная. — Правда, жаль.

Даргел усмехнулся.

— Так — это как? Хоть скажи, за что я здесь, и что меня ждет. Надоело мучиться неизвестностью.

— За что — я не знаю. А что тебя ждет… — По голосу личного экстерминатора императора было явно слышно, что она не хотела бы отвечать. — Через несколько дней тебя казнят.

Он не удивился.

— Как именно?

— Отрубят голову, а тело сожгут. Тебе не выжить.

— Я знаю. Зачем ты пришла?

— Ты не поверишь.

— А ты попробуй меня убедить.

— Я хотела тебя увидеть еще раз. До казни.

Вега поверил. Просто потому, что хотел поверить хоть во что-нибудь.

— Понятно.

Несколько минут Темная сидела молча. Потом встала и направилась к выходу.

— Ева… — тихо окликнул ее даргел.

Девушка вздрогнула.

— Почему ты меня так назвал?

— Ты представилась мне Женевьевой. Это имя — ненастоящее, я знаю. Но сокращение от него — Ева — тебе подходит.

— Меня и правда зовут Ева, — неожиданно для себя призналась Темная.

Вега негромко рассмеялся.

— Вот видишь, какой я догадливый… Я хотел тебя попросить о небольшой услуге.

— О какой?

— Передай Здравовичу, что мне необходимо увидеться с ним до казни. Это очень важно… для империи.

— Он не сможет тебе помочь.

— Разве я говорил о том, что собираюсь просить помощи? — Он горько усмехнулся. — Мне просто нужно с ним поговорить. И все.

— Хорошо, я передам ему твою просьбу. Прощай… и прости.

Бесшумно закрылась дверь. Заклинание обездвиживания спало. Вега закрыл глаза, погружаясь в полусон-полубред.

Утром в день концерта Киммерион и Рагдар завтракали на террасе.

Разговаривать не хотелось. Настроение соратников было подавленным.

— У нас остался последний день. Теперь ты веришь, что нам придется прибегнуть к последнему средству? — глухо спросил варвар, ковыряясь вилкой в тарелке. Есть не хотелось.

— Увы. Ты был прав, а я — нет. Все же я сегодня попытаюсь прибегнуть к последнему варианту… но ты все равно найди наемников, которые согласятся на эту безумную авантюру.

— Я-то найду… а вот что собираешься делать ты? Кроме того, у тебя вечером концерт.

— До него еще есть время. Я достаточно репетировал за эти десять дней, чтобы быть уверенным в успехе выступления, так что сегодня я пойду к Здравовичу. Буду лично его просить об освобождении Веги.

— Ты думаешь, он может это сделать? — Рагдар покачал головой, оставив наконец растерзанный завтрак в покое. — Если бы это было в его силах, Вега уже сидел бы с нами.

— Не уверен. Возможно, Александр просто слишком зол на него. Или просто не знает о произошедшем… хотя это, конечно, маловероятно. И все же я попытаюсь.

— Что ж, удачи тебе, — варвар поднялся. — А я пойду искать наемников.

— Тебе тоже удачи. Да, кстати… сколько бы они ни запросили — соглашайся. Вот чего, а денег у меня более чем достаточно.

Северянин ушел, а Ким откинулся на спинку стула, собираясь с силами.

Эти дни прошли в совершенно безумном темпе. Ким каждый день отчаянно жалел, что не может хотя бы раздвоиться, а желательно — расстроиться. Уйму времени отнимали дела новообразованного театра имени Вэйлианесса Эль'Чанта, театральной студии и музыкальной школы при этом театре. Кроме того, эльф каждый день посещал как минимум двоих, а то и троих влиятельных людей из числа своих поклонников, пытаясь найти хоть какой-то способ помочь Веге… но безрезультатно. Репетировал он по ночам и соответственно практически не спал — только в эту, последнюю перед концертом ночь, он заставил себя отключиться на шесть часов.

Рагдар тоже не терял времени даром — он ухитрился найти команду наемников, согласившихся поучаствовать в похищении с эшафота государственного преступника. Но вчера воины внезапно отказались от участия в этом почти безнадежном деле — настороженный их отказом варвар в результате приволок всю команду в особняк скрипача, и теперь наемники «отдыхали» в каменном подвале, запертые на все замки.

Так что сейчас северянин пошел искать новых отчаянных вояк, а Ким решился на последнее средство — прямую просьбу к Александру Здравовичу.

Выдохнув, он встал, спустился в холл, набросил плащ и шляпу и, оседлав коня, помчался в штаб на Охотничьей.

Поднимаясь по широким ступеням особняка, Ким безуспешно пытался заставить руки не дрожать. К тому моменту, как он взялся за дверной молоток, ему это почти удалось.

Буквально через несколько секунд дверь отворилась и на пороге застыл дворецкий, немолодой уже мужчина в ливрее.

— Я вас слушаю, — вежливо поклонился он.

— Мне необходимо срочно поговорить с господином д'Эверлеанеттом.

— Он ждет вас?

— Да, — соврал Ким, искренне надеясь, что у дворецкого нет списка посетителей, которых на самом деле ожидает глава магического отдела Тринадцатого департамента.

— Следуйте за мной, пожалуйста, — мужчина посторонился, пропуская эльфа в дом. — Вашу шляпу и плащ, пожалуйста.

Спустя две минуты дворецкий постучал в дверь кабинета Кирандрелла.

— Милорд, к вам посетитель. Он сказал, что вы ждете его.

— Я никого не жду, — прозвучал из-за двери злой голос. — Кого там принесло?

— Господин д'Эверлеанетт, мое имя — Киммерион ан Илленмиль! — торопливо заговорил скрипач, игнорируя раздосадованно-вопросительный взгляд дворецкого. — Мне очень нужно с вами поговорить… это касается виконта де Вайла.

Через мгновение дверь распахнулась и на пороге возник серый эльф с длинными волосами цвета расплавленного серебра. Несколько секунд он смотрел на Кима, а потом отступил в сторону.

— Входите, — и захлопнул дверь, едва посетитель переступил порог.

— Благодарю, что согласились выслушать, — пересиливая себя, проговорил вампир, склоняясь в вежливом поклоне.

— Киммерион, прошу вас, ближе к делу, — нервно оборвал его маг. — Вам что-нибудь известно о судьбе Веги? Где он, что с ним?

— Вы не знаете? — глаза Кима расширились. Он чувствовал, что Кирандрелл не играет.

— А что я должен знать? — тихо спросил тот, испытующе глядя на собеседника. — Я не понимаю… Ах, да, кстати — присаживайтесь. Простите, что сразу не предложил, но вы меня с порога так огорошили, что я забыл о всяких манерах. Вина?

— Нет, благодарю, — эльф устало опустился на стул.

— Прошу вас, говорите. — Маг сел напротив него, за стол и опустил голову на сплетенные пальцы.

— Мы вернулись в Мидиград двенадцать дней назад, выполнив задание, связанное с эльфийской Лигой Теней и ее главой. На воротах нас остановили проверить документы. Едва увидев наши имена, стражник позвал императорских гвардейцев. Нас с Рагдаром отпустили сразу же, а вот Вегу арестовали. Через день мне удалось узнать, что его обвиняют в государственной измене, и еще через десять дней — то есть завтра — должны казнить. Я напряг все свои связи, а у меня их не так мало, но никто ничего не может сделать. И сегодня, понимая, что времени не осталось, я решился прибегнуть к последнему средству — просить о помощи Александра Здравовича. К сожалению, я не знаю, где его найти, и решил обратиться к вам и просить, чтобы вы помогли мне встретиться с ним, — договорив, Ким медленно выдохнул и посмотрел прямо в глаза серого эльфа, пытаясь хоть что-то понять по его реакции.

Лицо Кирандрелла выражало полное смятение. Он нервно крутил в руках шелковый платок и кусал губы.

— Я не знал ничего из того, что вы мне только что рассказали, — тихо вымолвил он через несколько минут напряженной тишины. — Больше того, я был уверен, что Вега еще не вернулся в столицу… Но вы меня удивляете, Киммерион. — Маг наконец взял себя в руки. — Вы собираетесь обратиться с прямой просьбой к Здравовичу… после всего того, что он с вами сделал?

Вампир вздрогнул. Впрочем, и в самом деле — нельзя было рассчитывать на то, что глава магического отдела Тринадцатого департамента не в курсе относительно столь… масштабных экспериментов шефа.

— Да. Именно это я и собираюсь сделать. Признаюсь честно, мне сложно придумать большее для себя унижение, чем просить о чем-то Здравовича, но я готов наступить на горло своей гордости, если это даст Веге хоть один шанс на спасение, — твердо ответил Ким.

— Вы достойны уважения, — тихо проговорил Кирандрелл, вставая. — Идемте. Я отведу вас к Александру.

Он быстро пересек кабинет и распахнул небольшую дверь, почти не заметную за огромным, заставленным книгами шкафом.

В небольшой комнате не было никакой мебели и освещения — серый эльф быстрым движением сотворил магический светильник. На полу темными линиями была начертана сложная многоконечная звезда.

— Прошу вас, вставайте в центр, — Кирандрелл сделал приглашающий жест и сам тут же встал рядом со скрипачом. Отчетливо выговаривая каждое слово, произнес фразу-активатор — края звезды вспыхнули и погасли.

Окружающая обстановка сменилась.

Комната, в которой оказались эльфы, была заметно больше, вдоль стен стояли кушетки.

Маг быстро сошел со звезды, увлекая за собой спутника.

Минуты две они шли по коридорам, периодически спускаясь вниз по лестницам. Наконец Кирандрелл остановился перед дверью в самом конце одного из коридоров и постучал.

— Войдите, — прозвучал короткий ответ. При звуках этого голоса Киммерион вздрогнул.

Александр Здравович сидел за тяжелым дубовым столом. Перед ним были разложены какие-то бумаги, на краю стола высилась стопка книг. При виде Киммериона брови главы OOP удивленно взлетели вверх.

— Не ожидал вас здесь увидеть, — чуть насмешливо проговорил он. — Присаживайтесь, господа. Что вас ко мне привело?

— Некоторые новости о судьбе следователя нашего департамента, — дерзко глядя в глаза шефу, ответил Кирандрелл. — Александр, вы ведь знаете, где сейчас находится Вега! Почему…

— Как я понимаю, вы теперь тоже это знаете, хотя и не следовало бы, — жестко прервал его Здравович. — Кирандрелл, вы можете быть свободны. С вами я потом поговорю… и, быть может, отвечу на некоторые вопросы.

— Но я…

— Вы меня плохо расслышали? — ледяным тоном осведомился Александр. Маг вылетел из кабинета, явно с трудом сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. — И никому ни слова о том, что вы узнали! — бросил он вдогонку эльфу, после чего обернулся к Киммериону. — Я вас слушаю.

— С вашего позволения, я не буду пересказывать вам информацию, которой вы и так владеете, — совершенно бесстрастным тоном начал скрипач.

— Премного благодарен. Что вы от меня хотите?

Ким глубоко вдохнул.

— Помогите Веге. Спасите его. Это же в ваших силах!

— Почему вы так уверены в том, что это в моих силах?

— Потому что вы — самый влиятельный человек в империи, — ответил вампир, чуть споткнувшись на слове «человек». — И я уверен, что только вы можете предотвратить казнь.

Александр встал, прошелся по кабинету, остановился перед одной из картин.

— То, что вы пришли сюда, невзирая на всю свою ненависть ко мне, вызывает уважение даже у меня, — наконец заговорил он. — И мне тем более жаль разочаровывать вас. Приговор подписан лично императором. Я ничего не могу сделать, хотя не скрою, меня крайне огорчает потеря столь ценного сотрудника.

— Переубедите императора. Вы же имеете на него огромное влияние!

— Вы еще скажите, что на самом деле империей правлю я! — хмыкнул Здравович. — Не скрою, я обладаю некоторым влиянием на императора. Но не более. Если он столь твердо решил казнить вашего друга, то я бессилен отменить этот приговор или убедить Лаарена изменить свое решение.

— Организуйте побег! Это-то точно в ваших силах! — почти выкрикнул эльф, вскакивая. Его выдержки и так хватило на большее время, нежели он рассчитывал.

— Знаете, Киммерион, мне уже почти жаль, что у нас с вами так… печально сложилась история знакомства, — одними уголками губ улыбнулся Александр, оборачиваясь к собеседнику. — Вы мне нравитесь — этой вашей упертостью, готовностью свернуть горы на пути у цели и этой вашей потрясающей наглостью: кричать на меня в моем же кабинете — на это мало кто осмеливался. Как и вот так вот в открытую предлагать мне устроить побег опасному государственному преступнику.

— Вы отказываетесь? — тихо, но с угрозой проговорил Ким, глядя Здравовичу в глаза.

— Я еще не решил. Но мне почудилось, что вы мне угрожаете.

— Вам не почудилось.

— Даже так? И что же вы сделаете в случае моего отказа?

На миг у вампира перехватило дыхание, но когда он заговорил, его голос звучал твердо и уверенно.

— Я убью себя. И пущу насмарку все ваши труды по созданию меня.

— Вы думаете, ваша жизнь и правда имеет такую ценность для меня? — насмешливо поинтересовался Александр.

— Да. Я уверен, что вы преследовали некую гораздо более глобальную цель, нежели просто превращение меня в вампира.

— Допустим. Тем не менее я не буду чрезмерно рисковать даже ради вас.

Эльфу показалось, что что-то внутри него оборвалось. Он встал.

— Просто скажите — да или нет, — тихо проговорил он, опуская взгляд.

— Нет.

Из очередного полузабытья его вырвал привычный уже звук открывающейся двери. Сознание отметило, что что-то не так, как обычно — Вега не сразу понял, что на этот раз на него не стали накладывать обездвиживающее заклятие. Значит, этот посетитель был уверен, что даргел не причинит ему вреда. Тем не менее вставать он не стал, ограничившись простым поворотом головы, чтобы разглядеть вошедшего.

— Доброго времени суток, Александр.

— Добрый день, Вега. — Глава Тринадцатого департамента подошел к койке, взял табурет, осторожно сел. — Темная сказала, что ты хотел со мной поговорить.

— Да. — Сесть все же пришлось. — За нами наблюдают?

— Сейчас — нет. — Здравович посмотрел на своего следователя с интересом.

Де Вайл встал, подошел к столу и, извернувшись, осторожно вытащил скованными за спиной руками письмо, которое было спрятано под поперечными досками.

— Это от Алиссары. Она настаивала, чтобы я передал вам это лично в руки, потому я и просил о встрече, — безразлично произнес он, роняя измятый конверт на стол.

— Ты можешь рассказать мне, как вообще прошло… приключение.

— Если у вас есть время — могу.

— Время есть, хотя и не так много, как хотелось бы. Я слушаю тебя.

И Вега начал рассказывать. Спокойно, в подробностях, опуская только самое личное — причину, по которой он решил помочь Янатари лично, а не от лица OOP, свое знакомство с Валлентайном, разговор с Кирандреллом, последнюю ночевку с Алиссарой…

Слушая рассказ следователя, Александр мрачнел с каждой минутой.

— Мне слишком часто за последние полтора месяца попадается в сводках имя «Левиафан де Аббисс», — негромко проговорил он, когда даргел закончил. — Может, это, конечно, и простое совпадение, но опыт подсказывает мне, что когда совпадений столько, то они уже превращаются в закономерность.

Вега пожал плечами.

— Это уже не мое дело. Но в любом случае — я желаю вам удачи.

Здравович внимательно на него посмотрел.

— Я вижу, ты не собираешься просить о помощи, — с усмешкой проговорил он. — Что ж, другого я от тебя и не ждал.

Даргел ответил ему еще более недоброй усмешкой.

Несколько минут прошло в молчании. Наконец Александр вновь заговорил:

— Ночью я приду еще раз. Сниму твои кандалы, ты выйдешь со мной из камеры и пойдешь рядом. Очень тихо, чтобы не привлекать лишнего внимания — я отведу им глаза, но так, чтобы потом никто не понял, что это сделал именно я. У выхода будет ждать лошадь — скачи из столицы что есть сил. В седельной сумке найдешь документы на другое имя, разрешение на выезд из города и деньги. Сострижешь волосы, переоденешься — тебя не узнают. Уезжай из империи — в Парнас, Номикан или на Север — мне все равно. За пределами империи тебя не найдут. Ты умный человек и прекрасный воин, так что не пропадешь. Сейчас я уйду, а ты спи. Тебе понадобятся силы. — Здравович встал.

И изумленно поднял брови, когда Вега, тихо рассмеявшись, покачал головой.

— Я бесконечно благодарен вам за то, что вы готовы рисковать, спасая мою жизнь, — вмиг став очень серьезным, сказал даргел. — Но за те годы, что прошли с момента моего ухода из родного мира и до того дня, как я ступил на землю империи, я устал постоянно бежать, скрываться и искать свое место под солнцем. Хватит. Если мне суждено умереть на эшафоте — то пусть это случится. И пусть это случится хотя бы в стране, которую я искренне полюбил.

— Тогда завтра тебя казнят.

— Я знаю. Но мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

— А как же твои друзья? Ты слишком многим дорог, чтобы иметь право вот так вот просто умереть, — внимательно глядя на де Вайла, проговорил Александр.

— Неожиданно слышать подобные слова от вас. — Вега подозрительно посмотрел на собеседника. — Друзья… Я уверен, что если они узнали бы, что у меня был выбор между бегством и достойным принятием своей участи и я отказался от побега — они бы меня поняли.

— Сегодня Киммерион просил меня о том, чтобы я организовал тебе побег, — возразил Здравович.

— Он пришел к вам? — Изумление в голосе выдало даргела с головой.

— Ты знаешь его настоящую историю… — Ни тени вопросительной интонации.

— Да. Но какое это теперь имеет значение?

— Ты прав, никакого. Что ж, это твой выбор, и ты имеешь на него право. Но я еще раз предлагаю — мне не так уж сложно организовать все это. Покинь империю и живи в свое удовольствие, только не ссорься более с правителями стран!

— Мой ответ — нет, — отчетливо проговорил Вега, глядя в глаза Александру.

— Как хочешь, — тот пожал плечами, и пошел к выходу. — Прощай, Вега де Вайл.

Дверь закрылась.

Последний звук сорвался со струн и, взлетев под свод театра, растворился в тишине. Киммерион устало опустил скрипку.

Через минуту раздались первые аплодисменты. Кима на миг посетило дежавю — точно так же Лаарен III аплодировал ему на том самом концерте, на котором оборвалась жизнь серого эльфа Вэйлианесса и началась жизнь Вэйлианесса-вампира.

Поклонившись слушателям, Бельвегор покинул сцену. Зашел в гримерку, быстро переоделся и уехал, не дожидаясь даже Сьен Чжана.

— Я дома! — громко сказал он, закрывая за собой дверь — с тех пор, как Ниалэри познакомилась с Рагдаром, Ким предпочитал как можно громче объявлять о своем приходе.

Вопреки опасениям скрипача варвар появился сразу же — одетый и очень мрачный.

— Наемников я нашел, — не тратя времени на предисловие, начал он. — Их шестеро — три человека, два эльфа и орк. Работают в команде уже четыре года. Их капитан некогда состоял в Гильдии наемников и даже дослужился до серебряного медальона, но потом был по-тихому из Гильдии выгнан — за что, мне узнать не удалось. Но, судя по тому, что обратиться к нему мне порекомендовал один из членов Гильдии — не за бесчестное отношение к клиенту. Вся команда просит пятнадцать тысяч, из них десять — задатком в утро перед операцией и пять — по выполнении задания.

— Ты согласился? — уточнил Ким, вешая плащ на крючок.

— Да. Никого другого мне найти не удалось.

— Вот и хорошо. Потому что Здравович мне отказал.

В этот момент раздался стук в дверь.

Эльф поморщился.

— Рагдар, ты не мог бы открыть и узнать, кому и что от меня понадобилось? — попросил он, уходя в гостиную. Варвар молча направился к двери.

Спустя минуту он вернулся, таща ворох цветов, несколько коробок и пачку писем, перевязанную лентой.

— Это все из театра, — пояснил северянин, сваливая свою ношу на пол. — Ниа, помоги цветы расставить!

Взяв письма, Ким развязал ленточку и начал просматривать конверты, даже не вскрывая их. Ничего интересного…

В дверь опять постучали. Вздохнув, скрипач встал, и пошел открывать, на миг подумав о том, что ему все же придется нанимать слугу.

На пороге стоял Сьен Чжан.

— Знаете, маэстро, при всем моем к вам уважении… использовать меня как посыльного?.. — проговорил он, протягивая Киму письмо. — Вот. Приказали передать вам лично в руки, причем как можно скорее — хотя на мой взгляд, это вполне могло бы и подождать до утра.

С этими словами возмущенный до глубины души париасец спустился с крыльца к карете, ожидавшей его на улице. Эльф усмехнулся, проводил его взглядом и, терзаемый любопытством — кто же мог приказать Сьену «поработать посыльным»? — вернулся в гостиную. Там он перевернул конверт, бросил взгляд на печать и вздрогнул — на синем сургуче распростер крылья дракон, сжимающий в одной лапе меч, а в другой — магическую сферу. Над головой дракона отпечатался крест в круге — символ Пресветлого Магнуса.

Личная печать императора.

Чуть заметно дрожащими руками Киммерион вскрыл конверт и достал сложенный вдвое лист. На дорогой бумаге виднелось всего несколько строчек, написанных твердым почерком человека, привыкшего повелевать, и подпись — Лаарен III.

Собственно, ничего такого в письме не было. Благодарность за прекрасный концерт, пожелание и в дальнейшем иметь возможность слушать столь великолепного музыканта и выражение искреннего восхищения его талантом. Если бы письмо было подписано «Альвар VI», то ничего удивительного в нем и не было бы — прежний император прославился не только как достойный — хотя надо признать, не особо выдающийся — правитель, но и как страстный любитель и покровитель искусства. Но Лаарен вообще никогда не интересовался подобным времяпрепровождением и о музыке и театре знал ровно столько, сколько его обязывало знать положение и образование. И вдруг — такой интерес к Бельвегору…

Ким еще раз перечитал письмо и на этот раз обратил внимание на постскриптум:

«В качестве благодарности дарую право аудиенции в любое время, без предварительной записи и прошения».

Собственно, это была достаточно распространенная форма благодарности от императора, удобная и для самого императора, и для того, кого награждали этой привилегией. Правителю это давало возможность порой пообщаться с теми, с кем ему хотелось, а не только с теми, с кем обязывал государственный долг, а тем, кто получал сию благодарность — возможность действительно встретиться с императором, и сам факт наличия подобной привилегии — просить аудиенции в любое время суток. Разумеется, наглецов, решавшихся, пусть даже с подобной бумагой, ломиться во дворец ночью, не находилось, хотя чисто теоретически она давала такое право.

Но об этом Киммерион сейчас не думал. В его глазах загорелась надежда…

Спустя пять минут Бельвегор Белый Эльф уже мчался вскачь к Городу Шпилей. Белоснежный плащ бился за спиной, маска скрывала лицо. Только бы получилось…

Первый раз его остановили на воротах Срединного города.

— Проход закрыт до утра, — извиняющимся тоном проговорил подошедший стражник, узнавший ночного всадника. Ким молча достал письмо, махнул перед его лицом печатью императора — тот, побледнев, отшатнулся. — Пропустить!

При въезде в Город Шпилей проверка была тщательнее — рослый гвардеец с нашивками капитана внимательно просмотрел письмо, изучил подпись — и только после этого пропустил эльфа в сердце Мидиграда.

До дворца Киммерион добрался без приключений, а дальше решил не рисковать — и, скрывшись на мгновение в тени какой-то скульптуры, он обратился в сгусток тумана.

Беспрепятственно проникнув во дворец, вампир начал методично облетать все помещения в поисках кабинета императора — благо тот факт, что правитель имеет привычку работать во дворце до середины ночи, а то и оставаться там ночевать, был общеизвестен.

Стремительно преодолевая коридоры и залы, Ким летел вперед. Внезапно он ощутил призрачную опасность…

…и только исключительная удача, сопутствовавшая ему этой ночью, спасла эльфа от очень больших неприятностей.

Налетев на непреодолимую для вампира невидимую стену, скрипач потерял концентрацию и мгновенно вернулся к обычному облику. На его счастье, это произошло не прямо перед застывшими у какой-то двери гвардейцами, а в нише, какими были полны дворцовые коридоры.

— Что же теперь делать? — судорожно спросил он себя. И тут же сам себе и ответил: — Все то же, что и планировал.

Набравшись наглости, Киммерион открыто вышел из ниши, и направился к гвардейцам, держа письмо в левой руке.

— Кто такой? — один из стражей мгновенно обнажил меч, второй только опустил ладонь на рукоять.

— Бельвегор Белый Эльф. На аудиенцию, — отозвался Ким.

— Маэстро, вы на часы смотрели? — тихо и очень зло спросил тот, что еще не вытащил оружие. К слову, его товарищ своего клинка не убрал.

— У меня есть бумага, позволяющая просить об аудиенции в любое время, — возразил эльф, показывая письмо.

— На бумаге может быть написано что угодно, — тон гвардейца был непреклонным. — А у меня строжайший приказ — никого не впускать.

— У меня дело государственной важности, — нагло соврал Ким, решивший идти до конца еще в тот момент, когда проник во дворец.

— Да хоть мировой. У меня приказ императора.

Дверь тихо приоткрылась, и в коридор вышла черноволосая, болезненно бледная девушка в черном плаще с капюшоном.

— Что здесь происходит? — негромко осведомилась Темная, окинув взглядом сжимающего меч второго гвардейца, и эльфа, замершего с отчаянием в глазах.

— Маэстро просит аудиенции, — ответил старший страж.

— В такой час? Вы с ума сошли! — Она повернулась к Киммериону.

— Мне необходимо увидеть императора, — глухо проговорил он. Только сейчас ему в голову пришла мысль, что его настойчивость может разозлить Лаарена, и тогда…

Что будет «тогда», Ким даже думать не хотел, хотя богатое воображение уже начало подбрасывать ему картины, одна другой страшнее.

— Вы вообще осознаете, что вы делаете? — на обычно бесстрастном лице экстерминатора отразилось удивление.

— Да. Я прекрасно осознаю, что, где и зачем я делаю, — отчеканил эльф, поднимая голову. — Мне необходимо поговорить с императором. После этого разговора я готов понести любое наказание за свою наглость, даже если это будет смерть.

— А если то будет мучительная смерть? — Темная посмотрела на Бельвегора с интересом.

— Мне все равно, — безразлично ответил тот. — Но мне нужно поговорить с императором.

— Минуту, — она взяла письмо, которое Ким до сих пор судорожно сжимал в пальцах, и скрылась за дверью.

Потянулись бесконечные секунды тягостного ожидания. Наконец дверь вновь отворилась, и девушка на миг показалась в проеме.

— Император примет вас. Следуйте за мной, — коротко бросила она.

Следуя за Темной, вампир безуспешно пытался унять дрожь. Его даже не трясло — его просто колотило. Несмотря на то, что Киммерион согласился на план Рагдара по освобождению Веги прямо с эшафота, сам он не верил в успех. О сверхспособностях следователя императору наверняка известно, и необходимые меры будут предприняты… похищение заранее обречено на провал.

Шедшая впереди Темная остановилась перед высокой двустворчатой дверью, открыла одну створку.

— Прошу.

Глубоко вдохнув, Ким вступил на порог рабочего кабинета Его Императорского Величества, Лаарена III, шестьдесят седьмого правителя империи.

Хозяин кабинета стоял у стола, одетый в простую рубашку и столь же простые брюки. Ни роскошных одеяний, ни короны — все просто и почти по-домашнему.

Киммерион пересек кабинет, упал на колени, не дойдя футов десяти до Лаарена, и склонил голову.

— Мой император… — тихо выдохнул он. — Я пришел просить… нет, умолять о милости!

— В самом деле? — чуть иронично проговорил тот. — Я правильно вас понимаю, что этот разговор никоим образом не мог подождать до утра? Впрочем, в противном случае, смею надеяться, вы не стали бы столь настойчиво ломиться ко мне в час ночи. Встаньте, маэстро Бельвегор. И снимите маску — я не люблю разговаривать с собеседниками, скрывающими лицо.

Эльф послушно поднялся на ноги и выполнил приказ.

Внимательный и властный взгляд серых глаз изучающе скользнул по лицу вампира.

— Я полагал, что вы принадлежите к расе серых эльфов, — с ноткой удивления в голосе сказал Лаарен. — Впрочем, это неважно. В первую очередь хочу поблагодарить вас за великолепный концерт — надеюсь, не последний, и выразить надежду на то, что вы в ближайшее время сможете как-нибудь навестить меня и исполнить некоторые ваши произведения лично мне. Я бы хотел послушать вашу музыку один, а не при огромном скоплении народа.

— Это великая честь для меня. — Ким склонился в глубоком поклоне.

— А теперь, маэстро, оставим расшаркивания придворным. О чем вы хотели просить? — император перешел на деловой тон.

Вздрогнув, Киммерион вновь опустился на одно колено.

— Мой император, завтра по вашему приказу должны казнить моего друга, виконта де Вайла. Я прошу… я умоляю вас — сохраните ему жизнь! Он верный ваш подданный и не заслужил смерти! — горячо проговорил вампир и, решившись, перевел взгляд на Лаарена.

Император был недоволен. Император хмурился, а от его улыбки не осталось и следа.

— Бельвегор, вы знаете, в чем обвиняется де Вайл? — жестко спросил он.

— Да. В измене короне.

— И вы думаете, что я пощажу преступника, предавшего империю и меня, только из уважения к вашему таланту?

— Нет. Я ничего не думаю по этому поводу. Я просто умоляю вас сохранить ему жизнь, — тихо вымолвил Ким, опуская взгляд. — Кроме того, я достаточно хорошо знаю Вегу, чтобы быть уверенным в том, что он не мог предать вас и империю.

— Мне жаль вас расстраивать, но вы совершенно не знаете своего друга, — неожиданно мягко проговорил император, подходя ближе. — Встаньте. Я покажу вам его истинное лицо. А пока — налейте нам обоим вина, — он кивнул на столик, на котором стояла бутыль и два бокала.

Ким послушно поднялся и наполнил бокалы вином. Лаарен, опустившийся в стоящее за столом кресло, кивнул ему на стул, эльф сел, поставив бокал перед собеседником.

— Читайте. — Император протянул ему папку.

В основном, это были отчеты кардинала Алары, главы Двенадцатого департамента, отвечающего за все вопросы, связанные с религией. Анализ крови… Анализ действий… Анализ магических записей… Анализ ауры… Протокол допроса… Еще два десятка протоколов допросов…

Вердикт везде был один и тот же — существо, выдающее себя за виконта де Вайла, следователя Тринадцатого департамента, являлось демоном и пришельцем из иного мира. Рекомендуемые меры к уничтожению — обезглавливание с последующим сожжением. Публичное аутодафе не рекомендуется в связи с резко негативным отношением населения к не так давно угасшему пламени инквизиции. По той же причине не рекомендуется оглашение истинной причины приговора.

Читая протоколы допросов, Киммерион не мог избавиться от ощущения, что здесь что-то не так. Не мог Вега так отвечать, не мог так строить фразы…

— Это подлог, мой император, — дочитав, проговорил эльф. — По крайней мере — протоколы допросов. Я могу не знать «истинного лица» моего друга, но уж его манеру речи я знаю прекрасно.

— Это серьезное обвинение, Бельвегор, — усмехнулся Лаарен.

— Киммерион, мой император. Мое имя — Киммерион ан Илленмиль, — неожиданно для себя поправил его вампир.

— Киммерион ан Илленмиль? Я это где-то слышал… и тоже в связи с де Вайлом.

— Площадь Пяти Эшафотов. Похищение прямо с места казни двоих осужденных за нападение на сына герцога фон Ларда, — глядя Лаарену в глаза, начал Ким. — Меня приговорили к сожжению, как нелюдя. Вега спас меня от смерти, рискуя собственной жизнью.

— Кардинал Алара в своем докладе не исключает возможности, что до определенного момента де Вайл действительно был если и не человеком, то, по крайней мере, не демоном. Подмена могла произойти позже, — возразил император. — Я понимаю ваше нежелание верить в то, что ваш друг оказался демоном, но… ознакомьтесь еще с этим докладом.

Безуспешно пытаясь скрыть дрожь в пальцах, Ким взял из рук императора еще несколько листов, исписанных мелким эльфийским почерком.

В этом докладе, написанном от лица некоего «непосредственного участника событий», рассказывалась история происходившего за последний месяц в Лиге Теней. И чем дольше вампир читал доклад, тем сильнее становилось его возмущение.

«Непосредственный участник событий» рассказывал о том, как была подло и коварно уничтожена Лига Теней, и ее глава Вилейан — эльф, который всей душой желал сотрудничества с империей, так как видел в этой стране будущее мира. По версии «участника», Вега прикинулся другом Лиги и верным подданным императора и, выждав момент, подло нанес Вилейану удар в спину, а его соратники, который де Вайл предоставил сфабрикованные доказательства того, что Вилейан не имел права быть Идущим в Тенях, тем временем вырезали преданных Лиге эльфов. После того как остатки Лиги оказались полностью во власти предателя Веги, он передал ее своей любовнице, Алиссаре Янатари. После он планировал с помощью своей ставленницы использовать Лигу против императора, свергнуть его и занять трон.

Подписи под докладом не было.

Глава XX РЕШЕНИЕ

Сердце колотилось с такой силой, что, казалось, готово было проломить ребра и выпрыгнуть из груди. Глаза заливал едкий пот, мышцы болели так, что каждый шаг казался страшной мукой. Голова кружилась, дыхания отчаянно не хватало…

Талеанис упал на колени у ручья, шумно дыша. Потянулся вперед, зачерпнул ладонями холодную воду, плеснул в лицо и медленно перевалился на спину, пытаясь отдышаться. Сумасшедший забег от деревни к дальней кромке леса, мимо полей и дальше, вдоль ручья уже через сам лес, не принес успокоения — вымотав себя до состояния, в котором он почти не мог двигаться, полуэльф тем не менее сохранил ясность мышления.

Он медленно поднял руку и в сотый раз посмотрел на кольцо Маар-си, которое носил, не снимая. На широкий ободок перстня, на продолговатый камень, украшающий его… точнее, на то, что от него осталось.

Это случилось во время суда, когда Арна пела. Была ли тому виной ее странная магия, или же это было простым совпадением — но на последних строчках песни руку Мантикоры ожгло болью, а камень в момент покрылся трещинами и осыпался на землю бесполезной крошкой.

Теперь у него не было никакой связи с парнасцем — а ведь тот вполне мог расценить произошедшее как решение Талеаниса прекратить их «сотрудничество»! О том, что тогда будет с Лианной, он не хотел даже думать…

Прикрыв глаза, полуэльф восстановил в памяти каждый разговор с Маар-си, начиная с их приезда в графство. Тогда помощник Левиафана вежливо посоветовал ему объехать земли де Карнэ десятой дорогой… но Мантикора уже был в той деревне. В следующий раз он попытался поговорить с париасцем через два дня — но тот был явно чем-то занят и сразу же велел связаться с ним через неделю. Талеанис так и сделал — это было через несколько дней после смерти Птицы и окончательной победы Эстиса. Ох, как же Маар-си был тогда зол! Полуэльф впервые услышал, как он повышает голос — да что там, париасец почти кричал на него! Но Мантикора честно прикинулся, что он в отряде не решает ничего, а Арна настояла на том, чтобы ехать через графство, и вообще — он ничего не знает, его задача — следовать за Арной, и он ее выполняет. К его удивлению, Маар-си достаточно быстро успокоился и велел связаться с ним, как только Арна придет в себя или когда станет известно о ее дальнейших планах. На осторожное замечание о том, что Арна может в себя и не прийти, париасец вкрадчиво поинтересовался, не планирует ли сам Талеанис приложить к этому руку, и, пока возмущенный до глубины души полуэльф пытался подобрать слова для достойного ответа, оборвал связь.

О том, что Танаа очнулась, Мантикора и вправду доложил, правда, через десять дней после того, как это произошло. Маар-си на новость отреагировал на удивление спокойно и сказал, что он пока что занят и что в следующий раз он будет ждать связи, когда отряд определится со своими дальнейшими планами.

А сегодня кольцо разбилось. И теперь связаться с парнасцем не было никакой возможности. И Лианна…

Талеанис тихо застонал. Лианна…

— Что мне теперь делать, Дианари? — тихо спросил он в пространство, сжимая в ладони символ богини.

Разумеется, ответа не последовало.

Полуэльф медленно поднялся на ноги и привычно прислушался к почти постоянно звучащему в голове на грани слышимости металлическому голосу.

Иди и верни себе меч! Ты должен вернуть меч, ты его хранитель, ты должен передать его достойному. Иди и верни!..

Он тряхнул волосами, отгоняя навязчивые, повторяющиеся слова. К счастью, защита, поставленная Арной, держалась, и Мантикора больше не терял контроля над собой, но приятного тем не менее было крайне мало.

К деревне Талеанис вернулся, когда начало смеркаться.

Бешеный, колкий ветер бил в лицо, мелкие капельки начинающегося дождя больно секли кожу, но Гундольф продолжал горячить коня, уносясь все дальше и дальше от графства Сайлери. Ни вещей, ни денег у него с собой не было — рыцарь знал, что пока еще не решится покинуть друзей. Но в то же время он прекрасно осознавал, что еще день-два — и он попрощается с ними и направится в Хайклиф.

Грифон понял это несколько часов назад, когда разговорился с главой охраны торгового каравана, пришедшего из главного города Ордена. Немолодой мужчина, бывший лейтенант гвардии, уволенный по ранению и ныне возглавляющий охрану караванов, поведал рыцарю о некоторых последних событиях в городе.

В Клюве явно что-то происходило. Слишком много оружия сейчас привозили в город, и слишком много странных личностей можно было заметить на улицах. В городе ощутимо пахло заговором — но кого и против кого? Многие молодые Грифоны начали косо посматривать на магистров, перешептываясь между собой, что старики задержались на своих местах, что они не справляются со своими обязанностями и так далее. У молодежи был свой лидер и кандидат на пост главы Грифонов — некий молодой, но крайне талантливый рыцарь по имени Гундольф фон Кильге (на этих словах настоящий Гундольф поперхнулся пивом и порадовался, что не назвал охраннику своего имени). Кроме нескольких блестящих подвигов во славу Ордена, подробностей которых особо никто не знал, но факт существования которых отчего-то не вызывал ни у кого сомнений, новоявленный кандидат в магистры имел немалую финансовую поддержку со стороны богатейшего жителя грифоньих земель — князя-герцога де Аббисса.

— Про него многое говорили, что, мол, юноша пытается делать себе карьеру, а на сам Орден ему плевать, — говорил мужчина, шумно сдувая пену с пивной кружки. — Но потом произошла одна показательная история… В общем, этот парень, фон Кильге, он очень любил свою семью — отца, мать и сестру. Он даже перевез их в Хайклиф, отдав за это немало денег, хотя тогда еще не имел поддержки этого странного де Аббисса. Вот с семьей-то и получилась та история… Однажды отец Гундольфа, старик фон Кильге, пришел к одному из магистров Ордена и начал говорить какие-то странные вещи — у меня знакомый в Клюве есть, так что я все знаю, так сказать, из первых рук. В общем, он говорил, что якобы его сын — подменыш, что это не Гундольф, а какой-то злой демон, и что его обязательно надо схватить, и так далее. Магистр, де ла Map, ему, как ни странно, поверил — и собрал ихний Совет, чтобы решить проблему. Ну, его выслушали, и сочли, что магистр бредит, но согласились выслушать также и старого фон Кильге. Усмехнулись, послали за Гундольфом — а надо сказать, что де ла Map переполошил всех аж ночью, и бедного Гундольфа привели на Совет вообще полуодетого, хотя и с мечом. Он выслушал все обвинения — говорят, бледный стоял — что сама Смерть, но держался хорошо. Только попросил Совет быть снисходительным к его отцу, мол, тот старый совсем, вот и говорит… не то. Не то — это ж мягко сказано! Ты представь, рыцаря-Грифона и любимца всей молодежи, их, так сказать, негласного предводителя,обвинить в том, что он — демон и подделка! В общем, старому фон Кильге посоветовали полечить голову, а де ла Мара отчитали всем Советом. Но тут старик словно взбеленился — вскочил со стула и бросился на сына, крича что-то вроде: «Я убью тебя, отродье!» и так далее.

Вот тут-то и началось все самое интересное. У старика глаза дьявольским пламенем загорелись, пальцы превратились в когти, и он попытался этими когтями сына своего убить. Но тут уже остальные магистры вмешались, приложили старого какой-то своей противодемонской магией и скрутили его. Гундольф, говорят, еще больше побледнел, хотя и так белый был, что первый снег.

Короче говоря, провели они там какое-то расследование и выяснили, что старик сам с демонами якшался, а на сына наговаривал, чтобы помешать ему стать магистром, потому что старикову демону этого почему-то не хотелось. А магистр тот, де ла Map, еще в ту самую ночь из замка сбежал, и больше о нем ничего не слышали. Поговаривают, он тоже с ними заодно был… В общем, я не особо знаю подробности — но известный факт, что магистры решили проверить на верность Ордену и приверженность истинным традициям Грифонов, как они это называют… короче, поручили это расследование самому Гундольфу. Он всю эту пакость и раскопал. Что гаже всего — с демоном связался не только старик, но и его жена, и дочка ихняя, сестра, значит, Гундольфа. Ох, что с парнем творилось — это никому пережить не пожелаю, даже врагу лютому. Но честно довел расследование до конца и даже на казни присутствовал, хотя и до последнего молил судей помиловать его родню — но когда это Грифоны каких-либо демонопоклонников щадили, пусть они хоть самому императору родственники?

— И что? — хрипло спросил рыцарь, до побелевших костяшек сжимая ручку кружки, жалобно поскрипывающую в его пальцах.

— Что-что… Казнили их, конечно. Парню одного удалось добиться — чтоб их перед костром удавили, а то б горели заживо… Гундольфа на следующий же день повысили в звании — за доблесть и верность Ордену, да только ему ж от того не легче… А перед тем выговор объявили, что такое в родной семье прохлопал ушами… Эй, парень, ты куда? Я ж еще не все рассказал!

Грифон вылетел из свежепостроенной таверны быстрее стрелы. Вскочил на лошадь и помчался вперед, не разбирая дороги.

Его душили злые слезы. О, как же он ненавидел в тот миг Маар-си и эту тварь Левиафана! Отец, мать, сестренка… ведь ни за что он их подставил! Ох, отец… ну что же ты так неосторожен был? Ведь понял, что сына подменили, почему не подумал, что если в замке приняли на веру, то нельзя так, напрямую? Мама… сестренка…

Ветер бил в лицо, срывая слезы со щек.

Гундольф остановил коня у небольшого озерца. Спрыгнул на землю, бросил повод — уйдет, так уйдет, теперь-то какая разница? Подошел к спокойной, зеркальной глади, вгляделся в свое отражение — и неожиданно увидел рядом с собой отца, мать и сестру.

— За что?!? — Он рухнул на колени, крича и проклиная всех известных ему богов и демонов…

К дому, где они все жили, рыцарь вернулся уже затемно. Машинально улыбнулся Арне, встретившей его при входе, бросил что-то ободряющее сидящему в темном углу гостиной Мантикоре, ответил на какой-то ничего не значащий вопрос Эстиса, который в тот вечер решил остаться и переночевать в своем старом доме, а не в замке, и, сославшись на усталость, ушел в свою комнату, где быстро собрал все необходимое в дорогу и лег, чудовищным усилием воли заставив себя заснуть — он понимал, что скоро ему потребуются все силы…

— Сегодня красивая ночь, — негромко проговорил Змей, откидываясь на спинку стула и задумчиво глядя в окно. — Небо темное, а звезды яркие…

— В такие ночи как никогда веришь в то, что вокруг нас полно всего того вечного, прекрасного и доброго, чего мы не замечаем в суете дней, но что наполнило бы нашу жизнь смыслом, обладай мы способностью видеть по-настоящему… — грустно согласилась Арна. — Эстис, ты не хочешь пойти прогуляться под этими звездами?

— Ты читаешь мои мысли? — полушутя спросил граф, поднимаясь на ноги и улыбаясь. — Я как раз хотел предложить это.

— Я не читаю мысли, — Танаа тоже встала, поправила повязку. — По крайней мере — твои, по крайней мере — сейчас…

— Я рад. Потому что я хотел бы сказать тебе свои мысли вслух, а не чтобы ты их случайно прочитала.

— Идем.

Они шли молча, наслаждаясь стрекотом кузнечиков в траве, мелодичной перекличкой ночных птиц, чистейшим воздухом, наполненным ароматом трав и цветов, прекрасными в своей простоте мотыльками, чьи крылья серебрились в свете луны…

В молчании они дошли до ручья, блестящей лентой пересекающего поле. Эстис опустился на колени у воды, зачерпнул пригоршнями, сделал глоток…

— Холодная и вкусная, как в моем детстве… — чуть печально проговорил он.

— Ты бы хотел вернуться в детство. — Арна села на траву рядом с ним.

— Иногда — да. Не думать обо всем, о чем вынуждено постоянно думать сейчас, жить сегодняшним днем, упиваться своими маленькими радостями, и печалиться о своих маленьких горестях… Не знать боли потери и всего прочего… Да, иногда я хочу этого.

— А я не помню детства, — неожиданно для себя сказала Танаа. — Я помню себя с семи лет. Наша деревня… на нее напали какие-то плохие люди, не то разбойники, не то еще кто-то… Сожгли все дома, а я успела спрятаться в подполе. Меня оттуда Ваген вытащил, он потом стал моим учителем. Я просидела в подвале несколько суток, и когда он меня нашел, была уже едва живая. И не видела… я в том подвале потеряла зрение, потому что было абсолютно темно, и это наложилось на ужас и боль. Так бывает — редко, но бывает. Он тогда отнес меня в долину Дан-ри и сказал, что я могу стать Танаа, одной из них. Я согласилась — у меня все равно никого, кроме Вагена, не было. Так я осталась в монастыре… А что было до того — не помню.

— Зато теперь у тебя есть не только учитель, но и друзья, и брат, и те, кто тебя любит, — тихо, как-то осторожно проговорил Эстис.

— Да… — Арна тихо рассмеялась. — Я так благодарна Создателю за все это — за Грима, за Гундольфа и Талеаниса, за тебя и всех остальных… И за жителей твоих земель и за то, что вся эта история с наемниками благополучно закончилась…

— Что же ты собираешься делать теперь? — Змей чуть ли не затаил дыхание.

— Продолжу свой путь, — просто ответила девушка, раскрывая ладонь — откуда-то сбоку выпорхнула маленькая птичка и доверчиво уселась на пальцы, что-то чирикнув. Арна легонько подула — птичка подпрыгнула, еще раз чирикнула и опустилась обратно.

— А ты не хочешь… остаться здесь? — с затаенной надеждой спросил Эстис, глядя куда-то чуть в сторону. — Здесь ведь красиво, и люди тебя любят, и все рады будут, если ты останешься… И я рад буду… — еле слышно добавил он.

— Остаться? Ох, Эстис… Может, я и хотела бы, но это не так просто, — Танаа откинулась на спину и подняла руку над собой — птичка чирикнула на прощание и сорвалась в ночное небо.

— Почему? Ты можешь поселиться в замке, а если не хочешь — так тебе построят любой дом, какой ты только захочешь. И…

— Ты же не это хочешь сказать, — она мягко прервала его.

— Да, наверное… Арна, ты же умеешь читать в людских душах, — Змей придвинулся чуть ближе. — Ты же знаешь, что я больше всего на свете хочу, чтобы ты осталась…

— Знаю, но…

— Я люблю тебя, — выпалил он, неожиданно даже для самого себя. — Я думал, что после смерти жены никогда ни с кем не буду, и не полюблю, и не женюсь, потому что это будет предательством ее памяти, но ты прекрасно лечишь такие раны своей улыбкой… Я чувствую, что она понимает меня и не хочет, чтобы я всю жизнь оплакивал ее… Арна, я полюбил тебя… и я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты светлая такая… я…

Не находя нужных слов, Эстис наклонился вперед, пытаясь поцеловать девушку. Но ее ладони неожиданно твердо уперлись ему в грудь, не давая придвинуться ближе, и губы лишь на миг коснулись губ…

— Я не хочу причинять тебе боль, — виновато проговорила Танаа, чуть отстранившись. — Но… я не могу быть с тобой. По тысяче причин… главной из которых является то, что я просто не имею на это права. Слишком многое впереди, и я не могу отказаться от этого. Это мой долг, понимаешь?

— Главная причина в том, что ты не любишь меня, ведь так? — с горечью спросил граф, отворачиваясь.

— Люблю. Как друга и как брата. Но та любовь, о которой говоришь ты — да, я еще не знаю, что это. Один из моих наставников когда-то говорил мне, что где-то в этом мире есть тот, кого я сразу узнаю…

Горло ожгло болью, нечто чужеродное, ледяное, жестокое устремилось по позвоночнику вниз, взрываясь ослепительно нестерпимыми вспышками… Дыхание перехватило, казалось, мир прекратил на миг свое существование. Темнота вокруг распалась на мириады ярчайших огней, вонзившихся в сознание, и вновь обернулась бархатной тьмой — но лишь на миг, на краткий миг… белая вспышка затмила собой все. Перед глазами на миг мелькнул неясный образ — и все оборвалось.

Арна впилась пальцами в горло, судорожно пытаясь вырвать засевший там стальной ком с длинными, острыми, гибкими иглами, проникающими в сердце и легкие… Эстис, перепуганный, вскочил — повязка девушки слетела, и в синих глазах стояли такие ужас и боль, что он на мгновение растерялся.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Она резко втянула в себя воздух, понимая, что раньше не осознавала до конца, какое же это счастье — дышать…

— Что с тобой? — граф опустился на колени перед Танаа.

— Не знаю… но, кажется, это было что-то не мое…

— В смысле?

— Не мое ощущение. Я почувствовала кого-то… кому было очень больно. Кажется, он умирал… Эстис, пожалуйста, пойдем домой. Я… я очень устала…

Она выдохнула и медленно опустилась на спину.

— Конечно, пойдем… Давай руку, — Змей встал, протянул Арне ладонь — но никакой реакции с ее стороны не последовало. Он склонился над ней — и понял, что девушка без сознания.

К деревне Эстис почти бежал, не чувствуя тяжести тела на руках.

— Совершенно ни к чему паниковать, господин граф, — недовольно пробурчал лекарь, закончив осмотр. — Уже все в порядке, обморок перешел в глубокий, спокойный сон — то, что сейчас необходимо пациентке больше всего.

— Но что это было?

— Элементарное переутомление. Я же говорил, что ей противопоказаны серьезные физические нагрузки в ближайшее время — а сегодня сперва суд, потом этот праздник, да еще и вы ее потащили гулять среди ночи! В общем, пусть спит — это для нее сейчас первейшее лекарство. Я тоже пойду спать, господин граф, и вам желаю того же.

— Арна! Арна, проснись же!

Она рывком села на постели, в первый момент не осознавая даже, кто она и где она.

— Талеанис? — Полуэльф стоял у ее кровати, одетый в дорожный костюм. Танаа провела ладонью по лицу, пытаясь понять, что произошло. Вечер упорно не хотел всплывать в памяти — вернее, не вечер, а уже ночь. Кажется, Эстис позвал ее гулять, а потом, у ручья, они о чем-то говорили… она вздрогнула, вспомнив. Он звал ее замуж. А потом…

Нестерпимая боль в горле и позвоночнике, и яркие вспышки, неожиданное падение в бездну… считывание, но с кого?

— Арна, наконец-то! — Мантикора нервно выдохнул. — Я уже пять минут пытаюсь тебя разбудить.

— Талеанис, что случилось? — Девушка взяла себя в руки. Потом, потом буду разбираться с этой считкой…

— Гундольф уехал.

— Что значит — уехал? — Она с трудом подавила желание вскочить на ноги.

— То и значит. Он забрал свои вещи, лошадь и уехал еще до рассвета! Нам письмо оставил… Вот.

— Прочитай, пожалуйста…

— Ох, прости… сейчас.

Простите меня, друзья. Я всею душой благодарен вам за все то, что вы для меня сделали. Орогрим, я никогда больше не буду сомневаться в способностях орочьих шаманов и навсегда запомню, что глупо судить о том, чего не знаешь, основываясь лишь на досужих вымыслах. Спасибо за урок. Талеанис, ты был мне великолепным боевым товарищем — любой рыцарь может только мечтать о такой поддержке в бою. Я благодарен тебе за то, что ты поддержал меня в трудную минуту и готов был помочь в моей войне с Левиафаном — жаль, что наши пути все же разошлись. Эстис, вы добрый и справедливый правитель и просто очень хороший человек — спасибо за предоставленный кров, и за возможность в последний раз окунуться в атмосферу дружелюбия и мирной жизни. Арна… Тебе просто спасибо за все. Я не знаю, какими словами описать мою к тебе благодарность, но нисколько не сомневаюсь в том, что ты и сама прекрасно все поймешь…

Простите меня, друзья. Возможно, своим скоропалительным уходом я подвергну вас большему риску на пути в Мидиград, возможно, я подведу вас — но я просто не могу иначе. Я должен отправляться в Хайклиф. Они убили мою семью и скоро уничтожат мой Орден. Не знаю, в моих ли силах помочь Грифонам, и захотят ли они вообще принимать от меня помощь — но я обязан попытаться. Иначе я никогда уже не смогу смотреть людям в глаза.

Простите и прощайте, друзья мои. Я благодарен судьбе за то, что имел счастье знать вас всех.

Искренне ваш,

Гундольф фон Кильге

Мантикора закончил. На полминуты в комнате воцарилась тишина.

— Он не мог далеко уехать, — бросил стоявший у двери Орогрим. — От рассвета не так много времени прошло.

— Мы сможем его догнать, даже если он будет торопиться, — добавил Талеанис.

— Догнать-то мы его, допустим, догоним, — неуверенно протянула Арна, задумавшись. — Вот только что это даст? Нам не отговорить его.

— Значит, мы поедем с ним! — воскликнул полуэльф. — В конце концов Хайклиф ничем не хуже Мидиграда!

— А как же меч?

Мантикора на миг замер, будто бы прислушиваясь, и внезапно принял очень удивленный вид.

— Вы мне, наверное, не поверите, но я не знаю, куда он делся, — пробормотал он, покраснев. — Вчера я его еще слышал… так, слабенько. А сейчас нет. Как будто и не было никогда.

Танаа чуть недоверчиво покачала головой.

— Нет, говоришь? Ладно, допустим… Так что же, мы едем в Хайклиф?

— Да! — в один голос отозвались полуэльф и орк.

Сборы были недолгими. Эстису даже повезло — он ночевал в том же доме, что дало ему возможность все же попрощаться с Арной и остальными. Лошадей взяли тут же, деньги тоже были, да и продукты с собой в дорогу нашли быстро…

Змей провожал друзей еще миль десять после того, как они пересекли границу его земель. Где-то через час после полудня компания остановилась немного передохнуть — и попрощаться с графом.

Прощание получилось спокойным и довольно сдержанным, хотя и дружелюбным. Только обнимая Арну, Эстис позволил себе не разжимать рук чуть дольше, чем следовало бы, и еще долго потом с некоторым непониманием хранил в памяти ее чуть извиняющуюся улыбку, так никогда и не вспомнив теплого, виноватого касания к собственному сознанию, в одно мгновение убравшего и горечь разлуки, и желание не отпускать, и все остальное, что было хоть и желанно и прекрасно, но слишком уж болезненно…

Отчаянно ругаясь, Гундольф слез с коня. Лохматый рыжий мерин покосился на него диковатым фиолетовым глазом, но продолжал стоять как вкопанный. Продолжая ругаться, рыцарь отошел к ближайшему ивняку и срезал ножом длинный, толстый прут. Несколькими движениями очистил его от боковых веточек и листьев, взмахнул — импровизированный хлыст со зловещим гудением распорол воздух — и, удовлетворенно кивнув, направился к упрямой коняге.

Рыжий отошел на несколько шагов и неодобрительно посмотрел на прут. Гундольф, усмехнувшись, подошел ближе. Рыжий сделал еще несколько шагов, не позволяя сократить расстояние. Гундольф хмыкнул и в несколько прыжков преодолел это расстояние, очутившись на месте… где секунду назад стоял уже отбежавший в сторону конь.

— Скотина! — с чувством произнес Грифон после еще трех безуспешных попыток вернуть наглого мерина. Рыжий согласно всхрапнул, всем своим видом выражая крайнюю удовлетворенность самим собой.

Гундольф последний раз попытался приблизиться к коню — безрезультатно. Страшно ругаясь, он бросил прут на землю, осторожно шагнул к рыжему — тот не шелохнулся. Тогда рыцарь смело подошел к нему, взял под уздцы — конь всхрапнул и попытался ткнуться носом в плечо.

— Вот ты и попался, — многообещающе проговорил Грифон и потянул Рыжего к себе, намереваясь подтащить его к нужному месту и, не выпуская поводьев, подобрать прут.

Но не тут-то было! Гундольф вспотел, пытаясь заставить огромного мерина сдвинуться хоть на шаг, но так и не добился хоть какого-нибудь результата.

— Зараза упрямая, — ругался он. — Доберемся до ближайшего городка — продам на скотобойню!

Рыжий флегматично переступил на месте, очень аккуратно и прицельно опустив широкое копыто прямо на ногу рыцаря.

Страшные ругательства не смолкали еще минут пятнадцать.

В конце концов Грифон все же смирился с нежеланием коня продолжать путь. Подумав, что он и сам несколько устал, Гундольф отвел Рыжего футов на триста от дороги, расседлал и привязал, оставив пастись. Сам же он расстелил на траве отрез холста, прихваченный из деревни вместе с продуктами, наскоро перекусил и собрался уже ложиться спать, когда от дороги донесся дробный перестук копыт.

— Вот он где! — воскликнул Талеанис, привставая на стременах. — Вон Рыжий пасется, значит, и наша пропажа там же!

Арна и Орогрим повернули своих коней в указанную полуэльфом сторону.

— Хе! И правда, Рыжий, — ухмыльнулся орк. — Эй, Гундольф, ты, конечно, нашел, какого коня взять! Это ж самая упрямая скотина на обе деревни.

— Я уже в курсе, — мрачно отозвался рыцарь. — Ну и что вы здесь делаете?

— Тебя ищем, — ответила Танаа, движением руки заставляя Грима, собиравшегося еще что-то съязвить, умолкнуть.

— Я не вернусь. Я еду в Хайклиф, и это не обсуждается, — непреклонно проговорил Грифон.

— А тебе никто и не предлагает возвращаться, — Арна весело улыбнулась и спрыгнула с лошади. — Просто мы едем с тобой!

— А как же меч Мантикоры?

— Он пока что оставил Талеаниса в покое. Но времени все равно немного, поэтому быстренько разбираемся с Левиафаном в Хайклифе и все вместе едем в столицу!

* * *

Он бесшумной тенью скользил меж деревьев, и ни одна веточка не хрустнула под ногами, ни один зверь или птица не проснулись, встревоженные шагами чуждого двуногого существа. Он не шел — стелился по воздуху, обращаясь легчайшим дуновением ветерка, невидимой тенью, неслышимым призраком…

И вот между деревьями, футах в трехстах впереди, обозначилась его цель — высокий костер, пылающий ровно посреди идеально, неестественно круглой поляны, и широкоплечая фигура в плаще, неподвижно замершая спиной к нему перед огнем.

Так же бесшумно, как раньше шел через лес, он ступил на поляну. Фигура даже не шевельнулась, но из-под плаща раздался глубокий, чуть хрипловатый голос:

— Я рад твоему возвращению. Ты добыл то, о чем я тебя просил?

— Да, Мастер, — новоприбывший шагнул в круг света от костра и откинул свой капюшон. Отсветы огня упали на четкие эльфийские черты бледного лица и на миг зажгли золотые звезды в волосах цвета янтаря.

Эльф дернул фибулу, отбрасывая в сторону плащ, и снял с пояса простые деревянные ножны, обтянутые кожей. В ножнах покоился меч — простой меч, украшенный двумя черными опалами — один в крестовине, другой — вместо яблока. Третий такой камень находился на внешней стороне ножен.

— Прекрасно, — сидевший у костра встал, сбрасывая свой плащ.

Высокий зеленокожий орк протянул руку — меч плавно поднялся в воздух и лег в протянутую ладонь. На мгновение эльфу показалось, что меч дернулся, пытаясь повернуться к орку рукоятью, но по лицу Мастера на миг скользнула улыбка — и его пальцы сжались на середине ножен.

— Что ж, здравствуй, Раэл'а'Раин! Давно же я тебя не видел, — усмехнувшись, проговорил орк.

— Оракхан… — неожиданно для эльфа зазвенел над поляной металлический голос, исходящий как будто бы из ниоткуда. — Вот уж не ждал я встречи с тобой!

— Я счел, что тебе пока что лучше бы побыть у меня. Не хочу, чтобы ты и твой братик ввергли этот мир в хаос до того, как придет ваш час.

— Хранитель, ты не имеешь права вмешиваться!

Оракхан весело ухмыльнулся.

— А это мы еще посмотрим.

Глава XXI РЫЦАРЬ ИМПЕРИИ

— Мой император, почему вы считаете, что это… этот рассказ — правда? — тихо спросил Ким, отложив последний лист.

— У меня поначалу были подозрения, — честно ответил Лаарен. — Я поделился ими с магом, которому полностью доверяю, и он подтвердил, что тот, кто писал эти строки, писал их абсолютно искренне и без желания зла.

— Я там был, — зло бросил эльф. — Я не знаю, кто автор этого… сочинения, но я готов поклясться именем моей богини в том, что все, рассказанное этим «непосредственным участником», — ложь от первого и до последнего слова! Наглая, глупая и непродуманная ложь!

— Киммерион, вы забываетесь, — в голосе императора зазвенел лед.

— Простите… Я…

— Я понимаю. Но тем не менее держите себя в руках.

— Да, мой император. Я могу продолжать?

— Продолжайте.

— Только один вопрос… Скажите, вы интересуетесь операциями Тринадцатого департамента?

— Ровно настолько, насколько это необходимо. Как и любыми делами всех остальных департаментов.

— А Здравович имеет привычку рассказывать вам о проводимых им за пределами империи операциях, не имеющих прямого отношения к делам самой империи?

— Нет, конечно. К чему эти вопросы?

Эльф тихо рассмеялся. Все встало на свои места. Ну, почти все…

— Теперь я знаю, что произошло. Для начала я расскажу правду о нашей миссии, связанной с Лигой Теней…

Закончив рассказ о событиях, предшествовавших аресту Веги, Ким перешел к выводам и умозаключениям:

— Даже не зная этого наверняка, несложно догадаться, что вы, скорее всего, не получите отчета о Лиге, — воодушевленно говорил вампир. — Следовательно, вы будете наверняка знать о том, что Веги достаточно долгое время не было в империи, но не о том, где и зачем он был! А дальше все просто. Вам подсовываются фальсифицированные протоколы и результаты анализов, в которых правда перемешана с ложью. Это не той важности дело, чтобы вы сами его тщательно разбирали! Но тем, кто хочет уничтожить Вегу, необходимо, чтобы вы, с одной стороны, ничего не заподозрили, а с другой — обозлились бы на Вегу достаточно для подписания приговора. Для этого к материалам дела присоединяется это… «откровение непосредственного участника событий». И… — Эльф на миг замолчал, вспоминая еще одну деталь. — И для этого же использовали совершенно правдивый эпизод — историю с магом OOP, членом нашей команды, Ларисом. Вега действительно отравил его и оставил в таверне, но отнюдь не потому, что Ларис был верноподданным империи, а Вега — нет!

— Почему же тогда? — первый раз за время всего монолога прервал его Лаарен.

Лицо императора на протяжении рассказа оставалось бесстрастным. Он никак не выдавал ни единого чувства, и это несколько нервировало Киммериона — под маской спокойствия могли с равным успехом скрываться как одобрение и согласие с его словами, так и гнев и отрицание.

— По личным мотивам. Насколько мне известно, Алиссара Янатари имела очень веские причины ненавидеть Здравовича. Но судьба Лиги Теней значила для нее гораздо больше, нежели собственная гордость, и Алиссара готова была пойти на такое для нее унижение, как принять помощь Здравовича в лице нас. А Вега избавил ее от необходимости так наступать на горло гордости, оказав помощь в частном порядке. Ларису же это не нравилось, более того, я знаю, что он тайно от Веги связывался с Александром и докладывал ему о ходе событий. Потому он и был отравлен. Вот только если бы Вега хотел от него совсем избавиться, согласно версии тех, кто Вегу оговорил, то Лариса никто и никогда больше не увидел бы!

— Если целью этих гипотетических врагов де Вайла было уничтожить его, то можно было бы придумать менее… громкое обвинение, — возразил Лаарен. И эльф внезапно осознал, что его логические умозаключения увлекли императора.

— Нельзя, на то и был расчет. Слишком страшное обвинение. Это дело не будет обнародовано, наоборот — его попытаются сохранить в строжайшей тайне, чтобы не допустить паники среди населения, как это было сто сорок три года назад, при проникновении в наш мир настоящего демона. Следовательно, никто из тех, кто мог бы легко опровергнуть это обвинение, просто не узнали бы о необходимости этого опровержения. Если бы не ваше письмо… я бы не решился идти во дворец и просить о помиловании моего друга.

— А как вы объясните то, что совершенно сторонний маг-консультант подтвердил искренность автора рассказа об истории, произошедшей с Лигой Теней?

— Элементарно. Писать мог и тот, кто был уверен в том, что говорит правду. Если я правильно понял, о каком заклинании идет речь, то оно не выявляет истинность информации, только истинность намерений. Враг Веги мог кого-то обмануть, подчинить себе или еще как-то заставить написать письмо, способное пройти подобную проверку.

— Киммерион, у вас все получается логично и стройно, если бы не одно «но», — вздохнув, проговорил Лаарен. — Я лично разговаривал с Ларисом. И он подтвердил тот факт, что де Вайл замышлял против меня и империи.

Вампир медленно выдохнул.

Нет, этого не может быть…

— Но… Его разум могли взять под контроль, как это было с Рагдаром во время боя в храме под базой Лиги Теней!

— А как же анализы и заключения кардинала Алары? Или вы считаете, что священнослужителя такого уровня тоже могли… взять под контроль?

— Безусловно, могли. Но не таким образом, каким Лариса или Рагдара, — серьезно проговорил Ким, начиная осознавать, насколько страшные обвинения он выдвигает. — Более того, я готов обвинить кардинала Алару в измене империи.

Бесстрастная маска слетела с лица Лаарена.

— Вы осознаете, что вы сейчас сказали?

— Безусловно. Я готов обвинить кардинала Алару в том, что он, являясь на самом деле либо служителем демона по имени Левиафан, либо просто его союзником, либо оказывая услуги кому-то, связанному непосредственно с Левиафаном, фальсифицировал результаты анализов и протоколы допросов, с целью уничтожения виконта де Вайла.

— Это серьезное обвинение. Слишком серьезное, чтобы можно было утверждать подобное, не имея на руках веских доказательств.

— Мой император, я не обладаю подобными доказательствами, и вы это прекрасно знаете. Но чего вам стоит хотя бы приказать привести де Вайла и допросить его лично, в присутствии мага, который сможет наложить на Вегу заклинание правды? А заодно — проверить Лариса на свободу воли и разума. Кроме того, почему бы вам не запросить из Тринадцатого департамента все, что у них есть на кардинала Алару? Я уверен, что там найдется немало интересного. А если еще и установить за ним слежку…

На несколько секунд в кабинете повисло молчание, которое совершенно неожиданно прервали одинокие негромкие аплодисменты.

— Киммерион, браво. Теперь я вижу, что не ошибся в вас, — насмешливо проговорил Здравович, входя в кабинет. — Вы решили все те задачки, до которых никак не мог добраться я, ибо его величество никак не желал дать мне ознакомиться с теми документами, что так охотно предоставил вам.

Лаарен вскочил, его лицо потемнело от гнева.

— Александр, я не помню, чтобы я приглашал вас войти!

— Ваше величество, вы только что имели возможность убедиться в том, что чуть не отправили на эшафот искренне преданного вам человека, — жестко проговорил Александр. Ким мгновенно почувствовал себя отчаянно лишним. — И сейчас я бы на вашем месте поблагодарил господина ан Илленмиля за то, что он помог вам вовремя разобраться в ситуации.

— С чего вы взяли, что я согласен с выводами господина ан Илленмиля? — усмехнулся уже император.

— С того, что он до сих пор здесь, а не вышвырнут за дверь вашими бравыми гвардейцами или не прирезан Темной в каком-нибудь потайном уголке дворца. Я приношу свои извинения за столь невежливое вторжение, но все же рекомендую, во-первых, просмотреть одну интереснейшую запись магического слежения, а во-вторых — последовать совету вышеупомянутого господина ан Илленмиля и допросить де Вайла лично, в присутствии мага, которому вы доверяете — да хотя бы архимагистра Фэйдара — или же при помощи какого-нибудь из артефактов Темной.

Несколько минут Лаарен молчал.

— Хорошо. В этот раз я последую вашему совету. Показывайте запись… Хотя нет, подождите. Ева!

— Я здесь, мой император, — Темная незаметно выступила из тени, оказавшись за его спиной.

— Я бы хотел, чтобы ты тоже просмотрела с нами эту запись, и сказала, что ты думаешь по этому поводу. Я доверяю твоей интуиции.

— Благодарю за доверие. — Она низко склонила голову.

— Александр, прошу.

Здравович извлек откуда-то из складок плаща небольшую сферу на подставке, установил ее перед зеркалом, висящим на стене и коротко бросил фразу-активатор.

Блестящая поверхность на миг потемнела — а потом отразила подземную камеру и лежащего на койке Вегу. Руки даргела были скованы за спиной.

— Это рано… — пробормотал глава OOP, медленно ведя ладонь над сферой вправо. Изображение чуть помелькало, неестественно быстро открылась дверь, также неестественно быстро вошел сам Александр. — Вот, смотрите. — Здравович вернул записи нормальную скорость.

— Ночью я приду еще раз. Сниму твои кандалы, ты выйдешь со мной из камеры и пойдешь рядом. Очень тихо, чтобы не привлекать лишнего внимания — я отведу им глаза, но так, чтобы потом никто не понял, что это сделал именно я. У выхода будет ждать лошадь — скачи из столицы что есть сил. В седельной сумке найдешь документы на другое имя, разрешение на выезд из города и деньги. Сострижешь волосы, переоденешься — тебя не узнают. Уезжай из империи — в Парнас, Номикан, или на Север — мне все равно. За пределами империи тебя не найдут. Ты умный человек и прекрасный воин, так что не пропадешь. Сейчас я уйду, а ты спи. Тебе понадобятся силы.

— Я бесконечно благодарен вам за то, что вы готовы рисковать, спасая мою жизнь. Но за те годы, что прошли с момента моего ухода из родного мира и до того дня, как я ступил на землю империи, я устал постоянно бежать, скрываться и искать свое место под солнцем. Хватит. Если мне суждено умереть на эшафоте — то пусть это случится. И пусть это случится хотя бы в стране, которую я искренне полюбил.

— Тогда завтра тебя казнят.

— Я знаю. Но мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

Движением руки Александр остановил запись.

— Еще, ваше величество? Или достаточно?

Лаарен помедлил с ответом, обернулся к Темной.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Я верю Веге, мой император. Я говорила с ним несколько дней назад, когда брала кровь на анализ. Он совершенно искренне не подозревал, за что арестован.

— Почему ты не доложила об этом мне?

— Вы не хотели даже слышать его имени, мой император, — девушка низко поклонилась. — Я не решилась лишний раз раздражать вас.

— Проклятие, слишком уж у вас все складно получается… — Лаарен встал, прошелся по кабинету. — Значит, так. Поступим следующим образом: Ева, отправляйся в тюрьму и привези де Вайла сюда как можно быстрее. Разбуди кого-нибудь из магов, пусть тебя телепортируют…

— В этом нет необходимости, ваше величество, — коротко поклонился Александр. — За дверью ждет Кирандрелл.

— Прекрасно. Тогда отправляйся с ним и приведи мне де Вайла. Но пусть он никого, кроме тебя, не видит и не слышит. И вообще, веди себя с ним так, словно не знаешь ничего из того, что произошло здесь за последние два часа. Александр, Киммерион — когда я буду с ним разговаривать, спрячетесь за портьерой, и чтобы ему даже в голову не пришло заподозрить, что вы здесь. Ева, отправляйся немедленно, но перед тем дай мне какой-нибудь артефакт, позволяющий гарантированно отличить правду ото лжи.

Темная, ни слова не говоря, сняла с пальца резное костяное кольцо. Молча же поклонилась и исчезла за дверью.

Потянулись тягостные минуты ожидания.

Когда дверь в очередной раз открылась, Вега даже не обернулся. На краю сознания мелькнуло чувство, похожее на удивление — ему казалось, что до казни еще осталось часов шесть, — но тут же стихло. Какой-то частью себя даргел даже немного презирал себя за эту апатию, за это чувство абсолютного наплевательства на себя. Но этой части уже осталось так мало, что она не имела никакого значения.

— Вставай, — раздался над ухом негромкий и очень знакомый голос.

— Здравствуй, Ева, — безразлично проговорил он, поднимаясь с койки. — Вот уж не ожидал увидеть тебя еще раз.

— Идем, — коротко бросила девушка.

Пожав плечами, следователь последовал за ней.

Дождавшись, пока он выйдет из камеры, Темная закрыла дверь и коснулась его плеча. Пространство вокруг на мгновение заполнилось светом, Вега зажмурился — а когда он открыл глаза, их окружала уже совершенно иная обстановка.

Роскошно, но со вкусом обставленный зал, толстый ковер на полу, заглушающий звук шагов, высокие двустворчатые двери — и небольшая, даже не сразу заметная, дверь в противоположном конце помещения. Именно к ней Ева и подвела даргела.

— Не вздумай лгать — это только усугубит твою участь, — предупредила она. И, видя усмешку на лице де Вайла, добавила: — А еще могут пострадать твои друзья, — и толкнула Вегу в спину, вынуждая его войти в дверь.

В комнате, в которой он оказался, царил мягкий полумрак, разгоняемый светом всего лишь двух свечей. У окна, через которое открывался вид на внутренний двор дворца, стоял человек, обернувшийся на звук открывающейся двери.

Он был высок и мужественно красив. Длинные волосы золотисто-пшеничного цвета перехватывал тонкий золотой обруч, в льдисто-синих холодных глазах сквозило сдержанное любопытство. Резкие, словно высеченные из камня черты лица придавали императору отрешенно-высокомерный вид, упрямый подбородок говорил о неуступчивом характере.

Вега сразу понял, кто перед ним. Отстраненно удивился, но никак не проявил этого.

Сделав несколько шагов вперед, он опустился на колени и склонил голову.

Лаарен III молча изучал склонившегося перед ним человека… условно, человека, со скованными за спиной руками.

По де Вайлу сразу было видно, что его только что вытащили не то из тюрьмы, не то еще откуда-то в том же духе — рубашка грязная и порванная на воротнике, верхних пуговиц не хватает, и в разрезе видна грудь, покрытая затейливой вязью татуировки. На скуле — свежая ссадина, лицо осунувшееся, и вообще — Вега был достаточно заметно истощен. Глаза потухшие, в них не отображалось ни единой эмоции.

Император приблизился, испытующе заглянул ему прямо в глаза.

— Я хочу знать, кто вы такой и зачем вы здесь. Вы явно родились не под нашим солнцем.

— Мой император, вам это известно лучше, чем мне, — с глухой насмешкой проговорил даргел. В глазах мелькнуло нечто, похожее на горечь.

— Отвечайте на вопрос, — бесстрастно проговорил Лаарен.

— Как прикажете. Мое имя — Вега. Здесь я принял фамилию де Вайл, так как в империи, в отличие от моей родины, фамилия — это обязательно. Зачем я здесь? Я здесь живу… жил, — поправился он.

— С какой целью вы прибыли в империю?

— Я же уже ответил — жить. Просто жить.

— Вы замышляли свергнуть меня при помощи вашей любовницы Алиссары Янатари?

— Нет. Это ложь. Я никогда ничего против вас не замышлял, а Алиссара никогда не была моей любовницей.

— Вам знакомо имя Вилейан?

— Да. Это эльф, незаконно захвативший власть в Лиге Теней, убитый около месяца назад Алиссарой Янатари при моем содействии.

— Вам знакомо имя Левиафан?

— Да. Это имя демона, которому служил Вилейан.

— Почему вы отравили одного из членов вашей команды, мага по имени Ларис?

— Я хотел помочь Алиссаре, как частное лицо. Ларис тайно от меня докладывал о наших действиях Здравовичу. Я не хотел, чтобы Здравович знал о ходе нашей операции, и потому избавился от Лариса.

— Почему вы не убили его?

— Зачем? — Вега на миг поднял в голову, в антрацитовых глазах мелькнуло удивление и… возмущение. — Ларис был членом моей команды. Я не держал на него зла, и мне не за что было его убивать. Я выбрал наиболее безопасный способ от него избавиться, отравив и оставив противоядие трактирщику.

— С какой целью вы решили помогать Янатари вернуть себе власть?

— Личная симпатия. Кроме того, я по собственному опыту знаю, как это — наступать на горло собственной гордости, и мне не хотелось подвергать Алиссару подобному унижению.

На несколько минут Лаарен замолчал. Ему было не по себе — кольцо Евы ни разу не показало, что допрашиваемый лжет.

— Вы знакомы с кардиналом Аларой?

— Нет.

— У него мог быть повод желать вам смерти?

— Не знаю.

— А у кого был такой повод?

— У многих, начиная с Левиафана и заканчивая вашим величеством.

— Почему Левиафан желает вам смерти?

— Я сорвал его планы по подчинению Лиги Теней, посодействовав краху его ставленника.

— Вы родились в этом мире?

— Нет.

— С какой целью вы пришли в этот мир и в империю, и поддерживаете ли отношения со своей родиной? — по третьему кругу начал Лаарен, уже прекрасно понимая, что Киммерион и Александр были правы, а он — нет.

Он считает меня шпионом? — мелькнула мысль.

— Я искал мир, в котором смогу жить. Отношений со своей расой не поддерживаю и не мог бы поддерживать, даже если бы хотел. Больше того, я не имею возможности покинуть этот мир.

— Несмотря на то, что вы не человек, вы тем не менее выдавали себя за человека?

— Мой император… — Вега вновь поднял голову и посмотрел собеседнику в глаза. — Да, я отличаюсь от людей, может, несколько более, чем прочие расы, населяющие этот мир, но все же не настолько, чтобы это могло мешать мне здесь жить. Во всяком случае, я так думал.

— Хорошо. Вы убедили меня в том, что не замышляли ничего против империи, и меня лично. Я отменю смертный приговор и освобожу вас — но с одним условием. Вы завтра же уйдете из Тринадцатого департамента и покинете Мидиград. Вы можете поселиться в любом городе империи и заниматься чем угодно, выполняя лишь три условия: первое — соблюдать законы империи. Второе — держаться подальше от государственных структур и столицы. Третье — у вас не должно быть детей.

Вега вздрогнул. Внутри него словно бы что-то оборвалось. И отступившее было безразличие к собственной судьбе нахлынуло на миг с новой силой… а потом сознание даргела затопили гнев и обида.

Дерзко посмотрев в лицо Лаарену, он четко произнес:

— Нет, мой император.

— Что? — В льдисто-синих глазах отразилось изумление.

— Нет. Я не смогу выполнить второе ваше условие. Детей от женщин ваших рас у меня все равно быть не может. Законы империи я и так соблюдаю. Но покинуть OOP я не могу.

— Я предлагаю вам жизнь. Вам не кажется, что это ценнее положения? Или же ваша гордость…

— Я несколько лет скитался по мирам в поисках места, которое смогу назвать своим домом, так как вернуться на родину не имею ни желания, ни возможности. Я нашел этот дом, а вы приказываете мне жить в подвале его, — горячо продолжал Вега, не заметив даже, что перебил императора. Лаарен слушал его, потеряв от изумления дар речи. На такую наглость не решался даже Александр Здравович. — Я отказываюсь.

— Отказываетесь?

— Да! — Вега слитным движением поднялся с колен, рванул правую руку, вывихнув запястье, — браслет кандалов соскользнул с кисти. Неуловимо быстро наклонившись, он выхватил из-за голенища сапога сиаринитовый стилет. — Вас пугает моя неуязвимость — прошу, примите в дар от меня это. Сиаринит убьет меня вернее, чем сталь убивает людей. Если хотите — казните меня завтра, как и собирались, я не стану сопротивляться, хотя и могу сбежать прямо сейчас. Я говорю вам — мой император, потому что вы для меня — правитель моей страны. Я служу вам и служу империи, и, черт подери, делаю это не хуже прочих! Вы предпочитаете поверить ложным обвинениям — казните меня. Я не сопротивляюсь. Вам не по нраву мое происхождение — я дал вам оружие против меня. Я не человек и не отношусь ни к одной из известных вам рас — да, моя кровь чернее ночи, но я имперец и следователь Тринадцатого департамента. И я этим горжусь. Я нашел дом и не стану жить в подвале. Мой император, примите меня, мою службу и мою верность или казните. Я пойму и приму ваше решение. Труп можно сжечь, а подаренный клинок выкинуть, и вы забудете о моем существовании, равно как и о том, что оно прекратилось. — Вега вновь рухнул на колени и замер, уронив голову и тяжело дыша, не меньше Лаарена пораженный своей вспышкой.

Боль жгучей сетью расползалась по его душе. Боль, обида, горечь разочарования… неужели на этом все и правда закончится? Видимо, да… Если уж император решил удалить его из Мидиграда даже после того, как убедился в том, что де Вайл ничего не замышлял против него, то шансов нет…

Что ж, тогда лучше и правда смерть, чем вот такое вот бесцельное…

Лаарен застыл, пораженный бурей чувств, исходивших от Веги. Он несколько минут невидяще смотрел на кольцо Евы, ни разу не показавшее лжи или даже просто неискренности. Все слова, сказанные следователем, были правдой от начала и до конца. Лаарен чувствовал, что если он поступит правильно, то у него не будет более верного и преданного сторонника, чем этот черноволосый не-человек.

— Посмотрите на меня, виконт, — негромко произнес император, прерывая затянувшееся молчание. Даргел поднял голову. В черных глазах стояла боль. — Что вы думаете обо мне, после всего произошедшего? Отвечайте правдиво, даже если это будет дерзостью.

Следователь помедлил.

— Вы прекрасный правитель, мой император. Вы великолепно справляетесь с возложенной на вас правом рождения миссией и вы достойны своего титула. Но порой вы забываете, что страна, которой вы правите, состоит из живых людей… и не-людей. Порой вы слишком легко приносите в жертву общим интересам жизни отдельных имперцев — в большинстве случаев это суровая необходимость, но иногда нужно посмотреть на ситуацию с другой стороны. Вы один из лучших и достойнейших императоров со времен Магнуса, но вы — живой человек… иногда слишком живой, для поста, который занимаете. Порой вы еще даете себе право на обычные человеческие чувства — любовь, ненависть, месть, но это пройдет, как только вы допустите хотя бы одну ошибку. Я был бы рад служить вам, если бы вы того хотели. Но я готов принять любое ваше решение, даже если это будетподтверждение уже вынесенного приговора.

Лаарен принял решение.

С тихим шорохом покинул свои ножны Правосудие — фамильный меч императоров.

Вега склонил голову, готовясь принять смерть.

Лезвие меча коснулось его правого, потом — левого и опять правого плеча.

— Встаньте, рыцарь империи. Я дарую вам жизнь, прощение всех преступлений, вольно или невольно совершенных на территории моего государства, и клянусь быть честным и справедливым господином.

Даргел медленно поднялся на ноги, неверяще глядя на Лаарена.

— Я клянусь вам в вечной верности, мой император. Я клянусь служить вам до самой смерти, я клянусь защищать вас и Империю. Я… — Он судорожно вдохнул, не в силах найти нужные слова.

— Достаточно, — Лаарен улыбнулся. — Я должен попросить прощения…

— Не надо, мой император. Некогда я правил одной страной… и слишком хорошо вас понимаю.

— Вега, я вам поражаюсь, — иронично проговорил Здравович, выходя из-за портьеры. Даргел нахмурился. — Вы и страной успели когда-то править и во главе некоей службы, схожей с OOP, постоять… И когда только успели?

— Мне чуть больше двухсот лет, Александр, — язвительно бросил Вега, с неприязнью глядя на главу Тринадцатого департамента.

— Вы неплохо сохранились, — парировал Здравович. — Киммерион, я полагаю, его величество не будет против, если вы тоже выйдете к нам.

Эльф смущенно выступил из-за второй портьеры.

— Ким?!?

— Благодарите своего друга за то, что он вовремя помог мне разобраться в ситуации и исправить свою ошибку, — император вновь улыбнулся.

— Да, а перед этим орал на меня в моем кабинете, требуя, чтобы я либо добился вашего освобождения, либо организовал вам побег, — добавил Александр.

Вега молча шагнул к эльфу и обнял его.

— Спасибо, — тихо выговорил он. — Я в долгу перед тобой.

— Я всего лишь отблагодарил…

— Господа, может, вы позже разберетесь, кто из вас перед кем в долгу и за что именно? — оборвал их Здравович. — Сейчас я рекомендовал бы всем подумать об угрозе, которая нависла над империей. Я имею в виду Левиафана. И, если император не будет против, я хотел бы рассказать, что мне удалось узнать.

Через пять минут, когда все расселись, а Ким наполнил бокалы вином, Александр начал рассказ.

— Примерно полтора месяца назад аналитики моего департамента обратили внимание на странные совпадения в некоторых происшествиях по всей империи и даже за ее пределами. Примерно одна и та же схема — подкупом или шантажом — глав некоторых организаций и структур заставляли работать на определенную группу лиц. Тех, кого не удавалось купить или заставить — убирали, ставя на их место более покладистых. За месяц неизвестным удалось накопить силу, достаточную для того, чтобы устроить небольшую войну в империи. Я посылал своих расследователей… ни один не вернулся живым. Кроме де Вайла и его команды.

У нас нет точных данных о том, кем на самом деле является Левиафан, но аналитики утверждают, что вероятность того, что он на самом деле демон, крайне невысока. Скорее всего, мы имеем дело с магом невероятной силы, возможно, даже владеющим утраченными во времена Раскола знаниями.

— Почему я узнаю обо всем этом только сейчас? — холодно спросил император.

— Для того чтобы составить хоть сколько-нибудь полную картину происходящего, мне не хватало доклада де Вайла, который я получил всего несколько часов назад. Теперь можно с уверенностью утверждать, что мы столкнулись с чем-то, не имеющим аналогов в нашем мире. Даже я не могу вспомнить ничего подобного.

К сожалению, никакой конкретной информацией мы не располагаем. У меня есть только список организаций, служб и структур, предположительно работающих на людей Левиафана. И список людей, которым не посчастливилось перейти ему дорогу — с датами рождения и смерти. Всех, кто мешает ему, он устраняет — когда прямым убийством, когда «несчастным случаем», когда руками правосудия, как едва не получилось с де Вайлом.

Самого Левиафана вычислить пока не удалось — судя по сводкам, в самых разных местах империи и Парнаса в разное время появлялись совершенно разные личности с документами на имя Левиафана де Аббисса, фон Аббисса, дель Аббисса, ла Аббисса и даже просто Аббисса, без приставки. Эти люди были виконтами, баронами, графами, герцогами, князьями и даже принцами. Простыми путешественниками, богатыми дворянами, наемниками, священниками… кем угодно.

Также странные происшествия случаются с некоторыми влиятельными и не очень жителями империи и Парнаса. Они куда-то пропадают — а потом возвращаются, но возвращаются несколько… измененными. Этих изменений, как правило, не замечают, но несколько случаев нам удалось засечь. Насчет остальных — пока что только подозрения.

Мы с Николасом вдвоем проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что кем бы ни был этот Левиафан, планы у него самые что ни на есть грандиознейшие. Он не собирается довольствоваться полученной уже сейчас властью, он хочет подчинить себе империю и Париас — а за ними и весь мир.

— И что вы намерены делать? — спросил Лаарен после нескольких минут тишины. — Это все по вашей части, не так ли?

— У нас пока что мало информации, — уклончиво ответил Александр. — Я собираюсь поручить это дело какому-нибудь толковому следователю… а сам буду наводить справки по своим личным каналам.

— И кого вы видите на роль этого следователя? — осторожно поинтересовался Вега, с подозрением косясь на шефа.

— Новоиспеченного рыцаря империи, разумеется, — ухмыльнулся Здравович.

— Александр, я осмелюсь напомнить, что меня пока еще не помиловали.

— Я думаю, за этим вопрос не встанет. Не так ли, ваше величество?

Лицо императора осветила хищная улыбка.

— Не так. Казнь состоится в назначенное время и в назначенном месте.

ЭПИЛОГ

Еще немного. Еще буквально совсем чуть-чуть. Один шаг — и все, и дальше все само пойдет. Еще чуть-чуть…

Чудовищное напряжение рвет в клочья нервы… если на этом уровне есть нервы. Если нет — то нечто, заменяющее их энергетическому существу, не имеющему возможности воплотиться физически.

Вперед. Просто — вперед. Ни шага в сторону, только прямо, к намеченной, долго и тщательно выбираемой и такой долгожданной цели. Упрямо преодолевая все преграды, выстраиваемые ошеломленным таким бесцеремонным и чуждым вторжением миром.

Вперед. Еще один шаг — и все…

В гостиной было жарко — но Ниалэри уже второй час бил судорожный озноб. Подсев как можно ближе к камину, девушка бросила в огонь еще несколько поленьев — пламя взметнулось, коснулось ее лица. По телу пробежала волна дрожи.

Ниа бросила взгляд на часы — три часа ночи. Еще долго… до полудня почти целая вечность. Только бы у них все получилось, только бы никто не пострадал…

Она потянулась за кочергой, желая поправить поленья, и заметила, что руки дрожат.

— Милорд маэстро, пускай вы останетесь живы и все будет хорошо, — прошептала она, не замечая сбегающих по щекам слез. — Рагдар, ты ведь сильный, ты ведь сможешь… все сможешь, ты хороший, я жду тебя… я жду вас обоих и буду молиться за вас всем богам, какие мне только известны…

Страх с каждой минутой все усиливался. Наконец девушка не выдержала и встала. Быстро подошла к бару, налила в стакан виски — на два пальца, как всегда делал Киммерион. Понюхала — и закашлялась.

— Как он эту гадость пьет? — тихонько спросила она саму себя и направилась в кухню, взять чего-нибудь, чтобы закусить.

Из того, что не надо было готовить, в кухне обнаружились только копченое мясо, сыр и пшеничные лепешки. Лишь при виде еды Ниа поняла, как же она голодна, и вспомнила, что последний раз ела еще утром, когда завтракала с Рагдаром. Положив на тарелку по большому куску мяса и сыра и прихватив несколько лепешек, Ниалэри вернулась в гостиную. Села перед камином, поставив перед собой тарелку, стакан с виски и бутылку, и взяла нож — нарезать еду.

Первый глоток виски обжег горло, Ниа закашлялась, на глазах выступили слезы. Судорожно зажевав куском мяса, она решительно налила еще.

— И правда, как он это пьет? — в который раз удивилась девушка.

На второй раз она решила быть предусмотрительнее и отрезать закуску заранее. Мяса больше не хотелось, потому Ниа отхватила ножом кусок сыра — получилось слишком много, и она попыталась разделить его пополам.

Нож соскользнул, рыжая неловко дернула рукой — отточенное Рагдаром только два дня назад лезвие вонзилось в ладонь — глубоко, болезненно.

Девушка вскрикнула, роняя сыр, машинально сжала руку, чувствуя, как по пальцам стекает горячая кровь. Осторожно разжала ладонь — кровь текла из глубокой раны очень обильно и капала на пол. Ниалэри стряхнула капли в огонь, чтобы не заляпать ковер…

«Да! Есть! Ты это сделала, девочка моя, умница! Теперь все получится!»

Пламя вырвалось из камина, взметнувшись к самому потолку, лизнуло лепнину и чуть опало. Ниалэри в ужасе отшатнулась — в языках огня ей почудилось чье-то лицо.

— Не надо меня бояться, — внезапно раздался глубокий, звучный голос, исходящий, казалось, прямо из камина.

— Кто ты? — Как ни странно, голос не испугал Ниа, даже наоборот — успокоил, хотя, как правило, именно фраза «не надо меня бояться» и вызывает наибольший страх.

— Я не враг. И мне нужна помощь.

— Ты можешь показаться? — Рыжая осмелела окончательно.

Собеседник тихо рассмеялся.

— Если тебе не жаль ковра и пола — могу.

— Ой, тогда, наверное, не надо… А чем я могу тебе помочь? И что вообще у тебя случилось, что ты просишь помощи?

— Это долгая история… Но если хочешь, я расскажу вкратце.

— Конечно, хочу! Как я могу тебе помочь, если даже не знаю, в чем именно тебе требуется помощь?

— Тогда слушай. Когда-то очень давно и очень далеко отсюда, даже не в этом мире, жил один… демон. Его звали Левиафан. Он принес очень много горя и боли тем, кто мне дорог, и мне самому. Он — настоящее чудовище. Жестокий, властолюбивый, эгоистичный, упивающийся чужими страданиями и страхом, он никого никогда не щадит на пути к очередной своей цели. В свое время была заплачена страшная цена за то, чтобы уничтожить его… но, как оказалось, убить его навсегда все равно не удалось. Левиафан сумел высвободиться из временной ловушки, в которой его заперли, и пришел сюда, в твой мир. Здесь он тоже натворил немало дел, пока несколько героев не поймали его и не заточили. Но и тогда он сумел обеспечить себе шансы на освобождение. И недавно Левиафан вырвался на свободу. Теперь он свободно разгуливает по твоему миру, девочка. И не пройдет и нескольких лет, как мир падет к его ногам, как это случалось уже не раз с самыми разнообразными мирами. Здесь не останется ничего светлого — все погрузится в хаос и мрак, зло пустит свои корни везде, и мир рано или поздно погибнет — навсегда.

Левиафан — мой личный враг. Вся ненависть, на какую я только способен, — направлена на него. Я дал клятву уничтожить эту тварь, пусть даже и ценой собственной жизни — но, увы, я не могу прийти в твой мир, я слишком сильный для него, мир меня не выдержит. У меня только один шанс — найти того, кто согласится мне помочь и станет проводником моей силы здесь.

— Ты тоже демон? — осмелилась спросить Ниалэри. К своему удивлению, она чувствовала, что неведомый собеседник говорит чистую правду.

— Да. Я сильнейший из демонов этой Вселенной — и поэтому не могу прийти просто так. Ты невольно позвала меня, бросив свою кровь в пламя — это древний ритуал, на который я всегда откликаюсь. И теперь я прошу тебя о помощи.

— Ты предлагаешь мне… заключить с тобой сделку? — Ниа невольно отшатнулась. Она прекрасно знала, какую плату обычно берут демоны за все, что угодно.

Но этот демон только рассмеялся — и вовсе не демонически страшно, а вполне по-человечески — если не считать того, что смех исходил из пламени.

— Если хочешь, можно и так сказать. Я предлагаю тебе свою силу, которой ты сможешь пользоваться и в своих целях, и свою помощь — настолько, насколько я сам способен ее оказать. Взамен я прошу только одного — помочь мне добраться до Левиафана. Я буду использовать твое тело, как свое — но не сделаю ничего, чего бы ты не хотела. Я не посягаю на твою душу — она как была твоей, так твоей и останется, клянусь Пламенем.

— А как я узнаю, что ты меня не обманешь?

Демон тяжело вздохнул.

— Как же с вами порой сложно… Ниалэри, я — демон. Демон, а не дьявол.

— А в чем разница? — наивно спросила девушка.

Тот вздохнул еще тяжелее — языки огня вновь вырвались из камина.

— В том, что нам знакомо понятие чести и честности. Мы никогда не нарушаем своих клятв. И если демон тебе что-то обещает — можешь быть уверена в том, что он сдержит свое обещание. Это у нас в крови.

— А как же этот твой… Левиафан?

— Он демон только наполовину. Его отец был дьяволом, а они совершенно не имеют никаких принципов и представлений о чести, — устало проговорил собеседник.

Ниалэри задумалась. С одной стороны, ей было страшно договариваться с демоном. С другой — слишком уж заманчиво звучали его слова… Помочь спасти мир, да еще и получить какую-то силу?

— Хорошо, — наконец решилась она. — Я согласна, но только если ты пообещаешь мне несколько вещей.

— Я слушаю…

Спустя полтора часа оговаривания условий демон, похоже, уже и сам не рад был, что обратился за помощью к этой девушке, оказавшейся настолько въедливой, что она могла бы дать фору даже Валлентайну, с его некромантской придирчивостью и привычкой цепляться к словам.

Она могла бы быть великолепным юристом, — с тоской подумал он.

— Вроде все, — наконец сказала Ниалэри. — Что теперь я должна делать?

— Протяни мне руку. В огонь.

— Но…

— Не бойся. Я повелеваю огнем, и пока мы помогаем друг другу, ни одно пламя не опалит тебя.

Выдохнув, Ниа решилась — и пламя ласково обняло ее ладонь. В следующее мгновение она чуть не отдернула руку, когда пальцы ощутили чье-то легкое пожатие, а в следующий момент непреодолимая сила отшвырнула ее от камина.

Он стоял перед ней — высокий и демонически прекрасный. Полыхающие пламенем глаза, огненно-рыжие волосы, красноватая кожа, красивое, умное лицо и чуть загибающиеся назад небольшие рога. За спиной трепетали огненные крылья.

— Я, Асмодей, Повелитель огня и первый Князь Аббисса, клянусь своей изначальной силой соблюдать все свои обязательства перед человеком по имени Ниалэри, чья кровь была принята мною. Я клянусь не причинять Ниалэри вреда и не посягать на ее бессмертную душу ни под каким предлогом. Я клянусь поделиться своей силой и не подвергать Ниалэри опасности, кроме той, что оговорена в нашем соглашении. Я сказал, и слово мое подтвердит Изначальный Огонь!

— Я клянусь соблюдать свои обязательства и не пытаться обмануть демона Асмодея, — пискнула Ниа, до которой потихоньку начало доходить, с кем она заключила договор — конечно, она ничего не знала ни об Аббиссе, ни о демонах, но от Повелителя огня веяло такой непредставимой мощью…

— Да будет так. — Он шагнул вперед, заключая девушку в объятия.

На миг ее опалило таким страшным жаром, что рыжая едва сдержала крик. А потом Асмодей вдруг исчез.

В глубине ее сердца теплился ласковый огонек. Но Ниа твердо знала, что стоит ей только захотеть, как это доброжелательное тепло превратится во всепоглощающее, лютое пламя, способное уничтожить все.

Несколько минут Ниалэри стояла у камина, задумчиво глядя в огонь. Потом она усмехнулась, села на пол и протянула руку — язычки пламени ласково целовали кожу, не обжигая.

По губам рыжей блуждала странная улыбка. Теперь она знала, что будет делать…

* * *

В кабинете было абсолютно тихо. Мертвенная тишина не прерывалась даже дыханием сидящей в кресле перед огромным экраном девушки, закрывшей глаза и запрокинувшей голову. На экране, мерцая, менялись символы и схемы, сложные многоуровневые диаграммы и магические начертания, основанные на октограммах.

— Сканирование завершено, начинаю загрузку информации, — мелодично произнес негромкий голос. — Загрузка информации завершена.

Аркана открыла глаза и села. Несколько секунд ее взгляд был отсутствующим — Хранительница осознавала полученную информацию, а потом вдруг вздрогнула и быстро посмотрела на экран.

— Дью, мне нужна твоя помощь, — позвала она. — Мне не нравятся результаты анализа происходящего.

— Сейчас посмотрю, — отозвался дух-хранитель. — Что именно тебе не нравится?

— Не знаю. Так вроде все логично и стройно, а интуиция подсказывает — что-то не так.

— Угу, сейчас… — Дью погрузился в изучение информации.

А Аркана, задумавшись, пыталась поймать в собственных мыслях ту самую, которая все ускользала от внимания.

Если только он не…

— Компьютер, сравнение генетического кода полуэльфа по имени Талеанис и Хранителя Растэна!

— Согласно имеющимся данным, Хранитель Растэн является биологическим отцом полуэльфа по имени Талеанис с вероятностью девяносто шесть целых и тридцать пять сотых процента, — отозвался комп.

— Местоположение Хранителя Растэна?

Несколько секунд на экране красовалась строка поиска.

— Местоположение установить не удалось.

— Кто из Хранителей сейчас находится в мире сорок восемь, сектор h-35?

— Александер Валлентайн, Оракхан гар Хорад и Звездная всадница Дианари эа Сайнери Лиаласа.

— Оракхан, значит… — задумчиво протянула Аркана. — А ведь Орешек дружит с Растэном. И если сын Чертополоха влип в большую беду, то Растэн вполне мог попросить старого друга присмотреть за сыном. Комп, чем обусловлено пребывание в этом мире Хранителей Валлентайна и Оракхана?

— Хранитель Оракхан в отпуске. Хранитель Валлентайн — данные недоступны.

— Причина?

— Личный код Раадана.

— Даже так? Ладно…

Аркана вызвала на экран личные дела тех, чьи действия привлекли ее внимание.

— Комп, а проверь-ка ты вот что… Какова вероятность того, что целью пребывания в этом мире Валлентайна является поиск будущего Хранителя?

— Сорок одна целая и три десятых процента, — немедленно отозвался компьютер.

— Верно мыслить, Аркана, — усмехнулся Дью. — Вот видишь, и помощь моя тебе не нужна!

— Дью, где сейчас Раадан?

— Ты такие вопросы задаешь! Я что, сторож Творцу, что ли! — возмутился дух-хранитель.

— Дью, пожалуйста… Скажи хоть, он в Прайме или нет?

Тот ненадолго задумался.

— Нет. Он на Терре.

— Проклятье… Ладно, буду связываться так. Комп, мне нужна телефонная база города Санкт-Петербурга. — Дракона быстро ввела координаты мира.

Через секунду на экране замелькали строчки.

— Искомый абонент?

— Андрей Тополев.

Строчки перемешались, и на экране появилось три номера.

— Возраст абонента — тридцать лет, — уточнила Хранительница.

Две строчки тут же исчезли.

— Комп, установи связь с этим номером.

— Связь с Террой допустима только при экстренной необходимости, требуется введение…

Дракона вскочила.

— Код — зет-четырнадцать-сорок пять-три-аш-двадцать восемь, — проговорила она, зло сжимая кулаки. — Связь с указанным номером, быстро!

Дью усмехнулся.

— Аркана, мне кажется, что тебе стоит сменить компьютер. С этим ты не сработаешься.

— Дью, заткнись! — зарычала девушка.

— Все, молчу-молчу… — Дух поспешно ретировался.

— Связь установлена, — наконец выжал комп.

Раздались долгие гудки, а через несколько секунд — усталый мужской голос.

— Тополев, слушаю вас.

— Раадан, это Аркана, — быстро проговорила Хранительница. — Ты нужен в Прайме. У нас проблемы с сорок восьмым в h-35. И… я не могу найти Асмодея.

— Черт… — В голосе Творца явственно звучала досада. — Сейчас.

Короткие гудки, сообщение компа о разрыве связи — но воздух за спиной Арканы задрожал, и спустя мгновение Раадан материализовался в Цитадели.

— Прости, что отвлекла, но…

— Что случилось? Давай по порядку.

— В общем, если я права… В этом несчастном мире творится вообще черт-те что. Там живет сын Растэна Чертополоха, который и освободил по глупости Левиафана. За ним присматривает — тайно, конечно — Оракхан. Валлентайн ищет потенциального ученика. В мире пробудились мечи — те самые, Раэл'а'Раин и Нэар'а'Лоннэ. Кроме того…

— Кроме того, туда все же прорвался этот злосчастный демон! — воскликнул Раадан, вслушиваясь в ткань реальности созданной им Вселенной. — Как же все паршиво… Плюс еще интерес к этому миру проявляет одна… не очень приятная сущность. Причем сущность не вселенского масштаба, так что при ее вмешательстве даже я буду бессилен. Ладно, сделаем так…

В этот момент громада Цитадели, неподвижно висевшая в Межмирье, содрогнулась. Экран, вспыхнув, погас, где-то с грохотом обрушилась какая-то полка, и помещение погрузилось во мрак.

Через мгновение все успокоилось. Темнота рассеялась, и Аркана, не удержавшая равновесия и оказавшаяся на полу, увидела Раадана.

Творец стоял посреди комнаты, протянув вперед руку. Кончики пальцев чуть заметно подрагивали, выплетая какой-то узор. Глаза мужчины были закрыты.

— Все, — через несколько секунд проговорил он, устало опускаясь в кресло. — Аркана, срочно вызывай сюда еще двух-трех Хранителей, и держите Ткань Реальности. Здесь в любой момент может начаться разрушение, и не мне тебе рассказывать, чем это чревато.

— Но почему это происходит?

— Вот и узнай! Прости, мне нужно идти.

И, не объясняя более ничего, Творец растворился в воздухе.

Дракона, вздохнув, рухнула в кресло, еще хранившее тепло его тела.

— Дью, ты что-нибудь понимаешь?

— Только то, что судьба этого мира и, всего сектора h-35 в руках нескольких разумных Мидэй-гарда, — отозвался притихший дух. — А еще то, что ты в ближайшее время получишь разрешение на прямое вмешательство… если эти ребята сами не сделают чего-нибудь этакое.

— Насколько я успела их изучить и насколько я знаю лично Вегу, они обязательно совершат нечто этакое, — тяжело вздохнула Хранительница. — И мы можем только гадать, успеем ли мы после этого еще во что-то вмешаться, или же нам придется в срочном порядке заниматься эвакуацией сектора.

— И что теперь? — тихо спросил Раадан у бескрайней Вселенной.

Вселенная, как и обычно, не ответила. Творец горько усмехнулся.

Перед ним расстилалось все, созданное им. Все то, чему он дал жизнь, все то, во что он вложил свою душу. Еще недавно он был уверен, что его творение подчиняется его воле, и в крайнем случае, он всегда сможет пусть искусственно, но изменить реальность так, чтобы избежать катастрофы. Но теперь он видел — Вселенная жила своей жизнью, все менее и менее подвластной ему. И это было правильно… но, черт, до чего же опасно!

Раадан на мгновение прикрыл глаза, перенастраивая восприятие, и вгляделся уже в ткань вероятностных нитей. Все было почти как обычно… не считая клубка, окутавшего сектор h-35. Он всмотрелся тщательнее, запоминая каждую деталь и тут же анализируя.

Спустя два часа Творец материализовался в собственной квартире в Питере. Здесь прошло едва ли несколько десятых секунды.

Кружка с чаем, пепельница, дым сигарет — и шорох пальцев, быстро порхающих по клавиатуре ноутбука. На экране одна за другой появлялись строчки.

Вмешиваться напрямую было нельзя — ткань Реальности не терпит настолько наглого вторжения в себя. Но никто и никогда не смог бы отнять у Раадана право менять его миры так же, как он их создавал.

На экране ноутбука, в вордовском файле, стремительно менялась судьба мира. В мельчайших деталях — но менялась. И именно эти детали уже на следующий день изменили вероятностную картину. Как думал сам Творец — отдалив опасность…

…или же приблизив ее.

Санкт-Петербург, май, июль 2009 года

Влад Вегашин Два лика одиночества-3 

Глава I

…в назначенное время

Жемчужно-переливчатая капля росы, собравшаяся на кончике резного листка канодэ, слегка качнулась под легким порывом ветра и сорвалась со своего ненадежного постамента. Бесконечно долгую секунду она летела, пронизанная золотыми лучами юного солнца - и с тихим мелодичным звоном коснулась темной глади усеянного цветущими лилиями пруда.

Звук, порожденный соприкосновением, тут же подхватил виновник падения - теплый утренний ветерок. Подхватил, смешал с ржанием лошадей на конюшне, шелестом листвы, тихим журчанием фонтана, ароматом лилий и свежескошенной травы, с запахом рассвета и понес в распахнутое окно гостиной.

Ниалэри вдохнула - глубоко, полной грудью. Сладко потянулась, не открывая глаз, коснулась рукой пространства рядом с собой. И тут же резко села, мгновенно осознавая то, что она одна в постели. Даже не в постели, а на кушетке в гостиной, где милорд маэстро имел обыкновение сидеть вечерами, пить виски и иногда даже брать в руки скрипку - не для репетиций и даже не для игры, лишь для того, чтобы осторожно, почти невесомо касаться смычком струн, извлекая из полированной деки едва различимую мелодию. Мелодию одиночества, тоски, печали об утраченном и слабой веры в надежду.

- Пресветлый Магнус, как я здесь оказалась? - пробормотала девушка, спуская ноги на пол и отбрасывая со лба неровно отросшие пряди рыжих волос. - Что здесь произошло?!

В камине ровно горел язычок пламени. Горел прямо на решетке - дров не было и в помине. Ковер перед кушеткой испятнан пеплом. На каменной облицовке - несколько запекшихся уже, крупных капель крови.

Взгляд Ниалэри упал на высокое зеркало в резной деревянной раме. Что-то было не так… Пошатываясь, словно во сне, она подошла к полированной поверхности, вгляделась самой себе в глаза.

В глубине зрачков яростно и гордо полыхал огонь.

Девушка вздрогнула, отшатнулась было - но тут же взяла себя в руки и вновь посмотрела в зеркало.

Она изменилась за эту ночь. Так же разительно, как за ту, впервые в жизни проведенную с мужчиной, любимым мужчиной, но на этот раз - изменилась иначе. Если тогда дурнушка обернулась пусть не красавицей, но все же довольно миловидной особой, то сейчас не лишенная привлекательности девушка стала опасной. Изменения были почти незаметны, разглядел бы их лишь тот, кто действительно хорошо Ниалэри знал - но зато они затронули все. Очертания губ и носа, овал лица, линию подбородка и скул и главное - взгляд. Синие глаза, ранее вечно подернутые дымкой страха, нерешительности, осознания собственной неуклюжести и бесполезности, сменило выражение уверенности в себе, несвойственной ей ранее некоторой жесткости и едва уловимая тень мудрости, рожденной прожитыми тысячелетиями. Не ее тень.

Ниалэри вспомнила.

- Асмодей!

Медленный, глубокий вдох - и еще более долгий выдох. Каждый цикл - одна минута. Каждая минута - ровно шесть ударов сердца. Не больше, не меньше. Воздух неприятный, сырой и затхлый, он пахнет плесенью и обреченностью, как и положено воздуху в камере смертников, где проводят последние свои часы приговоренные к смерти.

Вдох. Выдох. Шесть ударов сердца.

За решеткой на потолке скапливаются крохотные бисеринки испаряющейся воды. Скатываются, собираются в одну крупную каплю - и с гулким, неприятно-мокрым звуком расплескиваются на каменном полу. Монотонное капанье сперва раздражало и мешало сосредоточиться, но потом Вега приноровился, подстроив биение сердца под ритм падающих капель.

Вдох. Выдох.

Кап. Кап. Кап.

Состояние глубочайшего погружения в себя. Сейчас он чувствует каждую клеточку своего тела, ощущает ток крови по артериям, венам и даже капиллярам, видит работу внутренних органов. Каждая мышца расслаблена, Вега пребывает в состоянии максимального покоя. Чувства почти полностью отключены, функционируют только слух и зрение - ровно настолько, чтобы успеть подать сигнал в случае опасности.

Все нормально. Когда-нибудь это должно было произойти. Иначе и быть не могло.

На грани слышимости - тихий скрежет поворачиваемого в замке ключа. Почти бесшумно отворяется дверь в конце коридора - петли смазаны на совесть, порой по этим коридорам проходит сам император. Шаги слышны отчетливее: пять человек, трое вооружены, и в легких доспехах, четвертый облачен в длинный балахон, чудом не путаясь в его бесконечных складках - маг, не иначе. Ну, а пятый даргелу уже знаком, это начальник императорской тюрьмы, господин фон Гольденк.

- Именем империи и ее императора! - объявляет Гольденк. Он уже не первую тысячу раз читает стандартную формулу, но в каждом случае провозглашает - не произносит, не говорит, а именно “провозглашает” - ее с такой неповторимой напыщенностью, с таким пафосом, что имей сейчас Вега чувство юмора - он бы засмеялся. - За измену империи и императору, за противоправные деяния, за черное колдовство, за нападение на верных служителей империи, за связь с демонами ты, именующий себя виконтом империи Вегой де Вайлом, приговариваешься к смерти через обезглавливание, с последующим преданием твоего тела огню! Желаешь ли ты перед казнью покаяться в своих преступлениях и попросить предсмертного напутствия и молитвы?

Вега медленно, очень медленно поднялся с узких нар, встал на ноги, приблизился к решетке и поймал взгляд тюремщика.

- Нет. Не желаю, - тяжело роняя слова, через силу выговорил он.

Фон Гольденк разного перевидал на своем веку и на своем посту, но от страшных глаз заключенного ему стало не по себе. Нечеловечески огромные антрацитовые радужки сливаются воедино со зрачком, белка нет и в помине, а выражение… какое может быть выражение у непроницаемой черноты, вобравшей в себя, казалось, всю Тьму мира?

- Хорошо. В таком случае, объявляю: казнь изменника и преступника, именующего себя виконтом империи Вегой де Вайлом, свершится за два часа до полудня. То есть, - тюремщик бросил взгляд в высокое, но узкое окно, забранное сплошной решеткой, - то есть через пятнадцать минут. Мэтр Келнвер…

- Да-да, конечно, - пролепетал невысокий полный человек в расшитой зеленой нитью темной мантии. - Сейчас, сейчас все сделаю…

Маг неловко принял протянутые одним из стражей кандалы, подбросил их в воздух, взмахнул рукой - тяжелые оковы, изготовленные из особого сплава и напитанные специальными заклятиями, двинулись к заключенному.

Вега не сопротивлялся. Очень медленно двигаясь, свел кисти рук за спиной, выгнулся назад, когда дернула соединяющая ножные и ручные кандалы цепь, равнодушно отметил щелчок магических замков.

Мэтр Келнвер отступил на пару шагов в сторону, ожидая, пока фон Гольденк отопрет все запоры, запечатывающие камеру для особых преступников, пока тюремщик не пройдет вперед по коридору, а за ним - один из стражей, пока двое других не выведут приговоренного и не встанут с двух сторон от него, и только потом осторожно вытащил из складок балахона короткий жезл и направил его в затылок де Вайла.

- Идти медленно, но не тянуть. В стороны не шататься, резких движений не делать, - коротко проинструктировал подконвойного фон Гольденк. - На эшафоте при виде Его Императорского Величества, буде тот соизволит почтить своим присутствием, что маловероятно - преклонить колени, склонить голову. На плахе не дергаться - если будешь мешать палачу, тебе же хуже. Все понял? - он обернулся, с содроганием встречая взгляд этого страшного человека… да человека ли?

- Да, - глухо и безэмоционально ответил Вега.

Вдох-выдох, шесть ударов сердца.

Все будет хорошо.

Яркий солнечный свет с непривычки больно резанул по глазам. Даргел на миг замешкался, сбиваясь с ритма, сразу же получил болезненный тычок жезлом между лопаток - для этого низкорослому магу пришлось чуть ли не встать на цыпочки - но как будто бы даже и не заметил этого тычка. Он шел, медленно поворачивая голову. Безразлично отсекал взглядом палача в черном капюшоне с прорезями для глаз, лысую голову и длинную ухоженную бороду кардинала Алары, нескольких расфранченных придворных, каждый из которых пытался выглядеть глупее своего соседа и каждый из которых прятал в глубине глаз ехидную самодовольную усмешку. Чуть в стороне - длинные серебряные волосы Кирандрелла и аккуратно подстриженная бородка Николаса Вандекампфа, представляющего Тринадцатый департамент. Еще несколько человек - они довольны, они сейчас увидят, как их враг, представляющий немалую угрозу их планам, будет уничтожен и унесет свои опасные знания с собой на тот свет. Они просто не знают, что Николас и Кирандрелл внимательно наблюдают за всеми, кто пришел посмотреть на казнь следователя Тринадцатого департамента, и что за каждым будет установлена слежка высшего класса. За ними пойдут лучшие из людей Игни дель Даск. Минет несколько дней, для кого-то - недель, и они сами взойдут на эшафот.

На мгновение Вега ощутил острый укол сожаления, что он этого увидеть не сможет, но в следующую секунду он усилием воли отогнал ненужные, лишние, вредные эмоции, вновь обращаясь в безразличное, холодное чудовище.

На лице кардинала Алары - торжество. Если кто и не был уверен в нечеловеческой и даже демонической природе виконта де Вайла ранее, то теперь не могло остаться и тени сомнений: у людей не может быть таких глаз, такого взгляда, такой жуткой, заставляющей вздрогнуть ухмылки, застывшей на тонких, бескровных губах.

Уже давно не новые, потрепанные доски помоста, ведущего на эшафот, поскрипывают, прогибаются под тяжестью приговоренного и его конвоя. Тем временем палач поднял меч, подбросил в воздух кусок дерева и разрубил его на лету - присутствующие должны удостовериться, что орудие казни наточено как следует.

У края эшафота процессия остановилась. Конвойные отсалютовали стражам из личной Его Императорского Величества гвардии и отступили в сторону. Фон Гольденк коротко поклонился герольду, передал ему свиток, дождался ответного поклона и отошел вместе с мэтром Келнвером: оба они испытали бесконечное облегчение от осознания того факта, что теперь не им нести ответственность за это чудовище в человечьем обличии.

Приговоренный, сопровождаемый тремя гвардейцами, поднялся на эшафот. Стражи выстроились за его спиной, у задника помоста, готовые в любой момент среагировать, если что-то пойдет не так. Палач демонстративно опустил меч на плаху. Пока что - плашмя, но каждый на этой площади знал: в следующий раз страшное орудие падет на деревянную колоду лезвием, легко сметя несущественную преграду в виде шеи казнимого.

Герольд бросил взгляд на большие часы, висящие на стене здания: без пяти минут десять. Еще немного, и можно начинать.

Неожиданно с балкона, расположенного прямо напротив эшафота, донеслось три слегка суматошных удара колокола. По негустым рядам присутствующих прокатился встревоженный шепоток: как, Его Величество решил почтить своим присутствием казнь этого изменника, чернокнижника и предателя?! Но сигнал был однозначен, и иной трактовке не подлежал: три удара колокола возвестили о появлении правителя империи.

Распахнулись тяжелые створки дверей. На балконе появился император. Все присутствующие, за исключением палача, гвардейцев и державших приговоренного на прицеле магов, склонились в глубоком поклоне.

- Его Императорское Величество Лаарен III, государь империи! - провозгласил герольд.

Вдох-выдох, вдох… Нет, слишком быстро!

Вега досадливо закусил губу, медленно опустился на одно колено, застыв в совершенно неестественной для человека позе и склонил голову, на мгновение поймав взгляд императора. В льдисто-синих холодных глазах отражалась лишь малая толика брезгливого интереса, и желание поскорее закончить это бессмысленное действо, убедиться в том, что изменника и демонопоклонника впрямь казнили, как было приказано, и заняться более важными делами.

Де Вайл опустил голову ниже, пряча злую усмешку. Он ничуть не боялся.

- Существо, называющее себя виконтом де Вайлом, вы обвинены в…

- Дай сюда, - оборвал герольда властный голос Лаарена. - В конце концов, я здесь не для декорации сижу, - пробормотал император себе под нос так тихо, что никто не услышал.

Ну, почти никто.

Взгляды присутствовавших, до появления повелителя прикованные к приговоренному, теперь были устремлены к высокой фигуре, закутанной в плащ с капюшоном. Некто, старательно блюдущий инкогнито, стоял за креслом Лаарена, у его левого плеча, и когда губы императора шевельнулись, каждый вслушался, сколько было сил: появление новой, незнакомой, а потому неизвестной фигуры, а может, даже игрока за этой шахматной доской под названием “Империя”, не желал никто.

- Вега де Вайл! Ты обвиняешься в преступлении против короны, в государственной измене, в связях с демонами, - скучающе проговорил Лаарен, даже не глядя в услужливо подсунутый герольдом свиток. - Я рассмотрел подробности дела и счел твою вину неоспоримой. Тебе есть что сказать в свое оправдание?

- Нет, мой император, - покорно отозвался даргел. - Я не совершал того, в чем меня обвиняют.

- Показания и факты говорят обратное. Что ж, раз ты упорствуешь, я приговариваю тебя к смерти через обезглавливание, с последующим сожжением тела, - все тем же скучающим тоном сказал Верховный правитель Мидиграда. - Начинайте казнь!

Вега гибко поднялся на ноги. Антрацитовые глаза яростно сверкнули, он содрогнулся всем телом - и оказавшийся ближе всех к нему фон Гольденк едва сдержал стон ужаса: заговоренные цепи, соединявшие ручные и ножные кандалы, этот кошмарный демон разорвал одним усилием! Даргел встряхнул руками, не глядя отбил пущенный дрогнувшей рукой арбалетный болт, отбросил в сторону и нехорошо оскалился, глядя на тюремщика. Тот попятился, едва не упав с помоста, рефлекторно потянулся за своим мечом…

Вега рассмеялся. Негромко и как-то даже грустно. И зачем это все?.. Быстрым шагом он пересек эшафот, опустился на колени у плахи и склонил голову, отбрасывая с шеи длинные спутанные волосы цвета воронова крыла.

Киммерион до боли закусил губу, глядя, как сверкающее лезвие тяжелого палаческого меча медленно возносится над головой Веги. Нет, он верил, верил всему, что было сказано тогда в императорских покоях, верил императору и тем более верил Веге. Однако как же сложно было не броситься сейчас вперед, раскидывая стражу, не снести голову палачу ударом удлинившихся в боевой трансформации когтей и не сбежать отсюда как можно быстрее, забрав друга с собой, пока он жив.

Острие клинка достигло высшей точки. Мгновение полированная сталь ослепительно сверкала в лучах солнца, а потом начала снижаться…

Вега закрыл глаза, готовясь морально и физически. От последнего удара сердца прошло не меньше двадцати секунд.

Выдох.

Удар.

Киммерион не удержался - все же закрыл глаза в тот миг, когда эшафот содрогнулся от сильнейшего удара, но тут же устыдился и все же заставил себя посмотреть на это.

- Что за… - прошептал император, невольно поднимаясь с кресла и делая шаг к перилам.

Доски помоста полыхали, палач катался по земле, пытаясь сбить охвативший его одежду огонь. Один из гвардейцев, очень неудачно упавший, раскинулся под горящим сооружением, неестественно согнувшись пополам - кажется, сломал спину, второй, держась обеими руками за голову, силился подняться на ноги. Но большинство присутствующих все же не пострадали.

По команде кардинала Алары пятеро здоровяков из его личной охраны кинулись к распластавшемуся на земле Веге. Даргела придавило тяжелой доской, оторвавшейся от полуразрушенного пламенным взрывом эшафота. Двое отшвырнули горящую балку, двое схватили за руки, выворачивая их за спину так, что будь де Вайл человеком - орал бы от боли в разорванных сухожилиях.

Чтобы осознать все происходящее и определить предположительное местонахождение нападавшего, Киммериону потребовалось не больше секунды.

Высокая, хрупкая фигурка скорчилась за ограждением крыши главного тюремного здания. В ее руках эльф разглядел еще один шар огня, наливающийся нестерпимым жаром и даже издали кажущийся чудовищно разрушительным. Он успел подумать, что, во-первых, кого-то ему эта фигурка напоминает, а во-вторых - что обычно маги, даже элементалисты-огневики, не создают шар в руках, он возникает по их слову в указанной точке. А в следующее мгновение Ким понял, какую точку нападавший избрал для новой атаки, и времени на размышления не осталось.

Одной рукой он прочертил в воздухе границы щита, тут же заполнившиеся мокрым, холодным туманом, а другой, не обращая внимания на условности, сгреб императора и одним гигантским прыжком, на какой способен только по-настоящему сильный и опытный вампир, взмыл вместе с повелителем на крышу здания, откуда уже можно было одним прыжком спуститься на верхний этаж с противоположной нападавшему стороны.

Объясняться времени не было. Выпустив Лаарена - тот, как ни странно, даже сумел удержаться на ногах - Ким вновь прыгнул на крышу, выискивая взглядом огненного мага.

И только благодаря своей сверхскорости передвижения и нечеловеческой реакции он успел заметить размазанную тень, метнувшуюся к нападавшему из-под крыши здания тюрьмы. Тень на мгновение зависла рядом, распахнула не то плащ, не то крылья сродни нетопыриным - и оба исчезли.

Все произошло настолько быстро и суматошно и кончилось так внезапно, что Киммерион просто застыл на краю крыши, пытаясь вновь вогнать себя в нормальное, не-вампирское состояние.

А внизу тем временем творилось Ярлиг ведает что. Кардинал Алара, надежно укрывшийся в каменной арке и под шестью слоями клерикальной защиты, требовал немедленной смерти “служителя демонов” де Вайла, Николас Вандекампф категорически настаивал на принятии решения лично императором. Кардинальские здоровяки растеряно переминались с ноги на ногу, без труда удерживая вдвоем полуобмякшего Вегу, а злой до алебастровой белизны кожи Кирандрелл, казалось, готов был убить сейчас любого, кто не вовремя попадется у него на пути. Между тонких пальцев эльфа проскакивали крохотные синеватые электроразряды, и все понимали: одно желание мага - и недовольных можно будет хоронить в маленькой шкатулке для драгоценностей.

- У кого-нибудь еще есть сомнения в том, что эта тварь - служитель демонов? - риторически вопросил Алара в краткий миг тишины.

- Немедленно приведи императора, и заканчивайте казнь! - прохрипел смутно знакомый голос за спиной Киммериона. Эльф, только что спустившийся с крыши обратно на крытый балкон, обернулся - и вздрогнул, в ужасе отшатываясь.

Перед ним стоял Александр Здравович, но в каком виде! Длинный плащ с капюшоном-клобуком местами прогорел до дыр и обуглился, кожу покрывалиглубокие, дымящиеся ожоги, источающие омерзительный запах паленой плоти. Волосы на голове сгорели почти полностью, одного глаза нет, лицо перекошено кошмарной гримасой, а взгляд… Никогда, никогда и ни у кого еще Киммерион не видел такого взгляда, полного безоговорочной уверенности в своей абсолютной власти и немедленном выполнении любого даже не приказа - намека на него.

- Но… я… - пораженно пробормотал скрипач. - Я не…

- Ты не слышал моего приказа, вампир? - Здравович шагнул вперед, резко выбрасывая руку и сжимая пальцы на горле Киммериона. - Найди императора, пусть он заканчивает казнь, пока де Вайла не разорвали на части псы Его Высокопреосвященства.

Сильным движением он отбросил от себя Кима на перепачканный налетевшим пеплом пол. Сорвал с императорского кресла покрывало, завернулся - и исчез в еле заметном узком проходе в углу.

Несколько секунд эльф потратил на то, чтобы побороть желание броситься следом, догнать, уничтожить эту мерзкую тварь, пока он так изранен и ослаблен! Но жизнь друга дороже смерти врага. Ким заставил себя подняться на ноги.

Искать Лаарена не пришлось: скрипач не успел покинуть балкон, как за дверью загремели шаги, и разозленный император быстрым шагом пересек узкое пространство, замерев у портика.

- Что здесь происходит? - ледяной голос прозвенел над внутренним двором тюрьмы, мгновенно протрезвив всех присутствовавших.

- Палач не способен исполнить свои обязанности в связи с ранениями, полученными от этого демона, союзника де Вайла. Ваше Величество, позвольте смиренным братьям, моим телохранителям, исполнить его долг, - низко склонился Его Высокопреосвященство.

Судя по состоянию приговоренного, “смиренные братья” не особо нуждались в императорском разрешении: лицо Веги заливала черная кровь, руки, вывернутые под неестественным углом, наверняка были переломаны, да и на ногах стоять даргел едва ли смог бы.

Но взгляд его оставался все таким же спокойным, отрешенно-безжизненным. Лишь в самой глубине черных глаз таилась тщательно скрываемая боль.

На принятие решения у Лаарена было не больше нескольких секунд. Нельзя показывать кардиналу, что он раскрыт, что его план известен, а приговор ему подписан.

- Начинайте казнь, - безразлично произнес император, отводя взгляд от изломанного тела, обвисшего в руках палачей. - И побыстрее, вы и так задержались.

Двое телохранителей Алары притащили с другого конца двора дубовую колоду, способную сыграть роль плахи. Де Вайла швырнули на землю, кто-то, не сдержавшись, с силой ударил ногой в тяжелом сапоге в живот.

- А ну, вставай, тварь! - выкрикнул старший из телохранителей, командовавший охраной кардинала.

Превозмогая боль, даргел закусил губу, чувствуя на языке вкус крови, поднялся на ноги. Поднял глаза, ища взгляд императора - концентрация потеряна, времени на восстановление уже нет. Но Лаарен глядел куда-то в сторону…

Вега гордо вскинул голову и спокойно подошел к плахе. Медленно опустился на колени, отбросил волосы и застыл в ожидании неминуемого.

Тяжелый меч в руках святого брата взлетел к небу - и рухнул на дубовую колоду, раскалывая ее пополам. Из рассеченного горла потоком хлынула кровь, казнимый упал на землю, забился в судорогах, рефлекторно пытаясь зажать страшную рану.

Не каждому профессиональному палачу всегда удавалось обезглавить с одного удара, что уж говорить о человеке, впервые в жизни взявшем в руки палаческое оружие? Правда, обычно даже если исполнитель приговора промахивался, для приговоренного это ничего не меняло: человек, эльф, даже орк - не выживали с рассеченным горлом или переломанными шейными позвонками. Но де Вайл не был ни эльфом, ни человеком, ни тем более орком. Он остался жив после этого удара и бился в судорогах болезненной агонии все то время, пока доморощенные палачи искали новую колоду, пытались уложить приговоренного на нее, пока непосредственный исполнитель заносил меч…

Со второго раза им удалось. Лезвие до середины погрузилось в дерево, отсеченная голова покатилась по плитам двора, тело, в последний раз содрогнувшись, упало на камни.

Палач подошел к голове, поднял ее за волосы, показывая всем присутствующим и как бы подтверждая факт смерти казненного.

- Это было просто омерзительно, - прозвучал ледяной голос императора. Алара поднял взгляд - и похолодел: повелитель был в бешенстве.

- Ваше Величество… - начал было кардинал, но договорить ему не дали.

- Киммерион, - тихо позвал Лаарен. И когда эльф подошел ближе, он поднялся на ноги, указал на святого брата, проводившего казнь, и громко приказал: - Убей его.

- Но за что?.. - только и успел воскликнуть тот за миг до того, как его горло пронзил тяжелый метательный нож. С такого расстояния промахнулся бы человек, но не вампир.

- Приговорен к смертной казни за неисполнение долга перед империей и нарушение приказа нашего Императорского Величества, - безразлично проговорил Лаарен. - Мы приказали провести казнь, а не пытку. Нам было неприятно смотреть на такое рвение к делу, к которому не должно быть пристрастия у брата святой Церкви.

Он поднялся с кресла и покинул балкон, жестом велев Киммериону следовать за ним. С трудом заставляя себя не оглядываться на оставшееся во дворе обезглавленное тело, эльф выполнил приказ.

- Иди, - сказал император, едва они оба оказались в небольшом коридорчике, в конце которого за дверью ожидала его личная охрана. - У нас очень мало времени.

Ким коротко поклонился. Спустя мгновение его уже не было в коридоре, только едва заметное серое облачко тумана втянулось в щель за гобеленом с весьма реалистичным и подробным изображением четвертования.

Тем временем двое гвардейцев, сохранявших максимально непроницаемые выражения лиц, вынесли во двор длинный узкий ящик с крышкой. Телохранители кардинала уложили в него тело и голову де Вайла, приладили крышку, быстро заколотили.

- Берите и несите к печи, - распорядился Алара.

Однако один из гвардейцев, невысокий худощавый мужчина с неожиданно мелодичным голосом остановил кардинала:

- Приказ Его Величества: сопровождать гроб с телом казненного де Вайла, ни на секунду не оставлять без присмотра, не дозволять транспортировку никому.

Второй гвардеец кивнул, подтверждая слова сослуживца.

Алара недовольно нахмурился, но перечить не стал: он понимал, что сегодняшнее происшествие и без того не порадовало Лаарена, а навлекать его недовольство лишний раз кардинал пока не хотел.

- Хорошо. Куда нести, вы знаете?

- Да, Ваше Высокопреосвященство. Вы будете нас сопровождать?

- Нет-нет, я вполне вам доверяю. Благослови вас пресветлый Магнус! - он осенил всех заключенным в круге крестом и направился к выходу со двора.

Гвардейцы легко подняли ящик и направились к неприметной двери за эшафотом. Телохранители кардинала последовали за ними.

В подземелье ящик с телом был погружен в огромную печь. Тюремный маг мэтр Келнвер произнес заклинание - пламя загудело так, что слышно было даже в коридоре. Спустя десять минут огонь стих. Мэтр прошептал еще несколько слов, остужая печь, после чего отворил засов и поднял заслонку, чтобы все присутствующие могли убедиться: в металлическом поддоне печи остался только пепел. Один из телохранителей Алары, высокий и плечистый мужчина с лицом, не обезображенным печатью интеллекта, а на самом деле - первый помощник кардинала, человек умный, хитрый и изворотливый, прекрасно умеющий пользоваться своей внешностью дурачка, выгреб пепел специальной лопаткой в керамическую урну и плотно закрыл горлышко пробкой.

Казнь закончилась.

- Что случилось, Ваше Высокопреосвященство? - в голосе оторванного вызовом от чтения важных документов париасца сквозило нескрываемое недовольство.

- Простите, что тревожу по пустякам, господин Маар-си, - поклонился Алара. - Я лишь хотел сообщить о том, что наглец, посмевший разрушить планы Повелителя, сегодня прекратил свое существование.

- Напомните, кого именно вы имеете в виду? - уточнил первый помощник Левиафана.

- Некоего виконта по имени Вега де Вайл.

- А, он… Вы удостоверились в факте свершения смерти?

- Да. Его обезглавили, тело сожгли, прах принесли мне. Я убедился, что он действительно принадлежит де Вайлу, после чего три четверти праха были развеяны над рекой, а одну четверть я оставил для исследований. Вы позволили мне это, когда мы в прошлый раз…

- Да-да, я помню, - отмахнулся Маар-си. - Что ж, вы хорошо поработали, Повелитель этого не забудет. Теперь возвращайтесь к своим основным обязанностям перед Повелителем и составьте мне полный и подробный отчет о казни и всем, что с ней было связано.

Несмотря на смысл сказанного, в голосе париасца не слышалось радости или же действительной похвалы. В каком-то смысле он даже сожалел о том, что Аларе удалось уничтожить де Вайла - этого противника Маар-си присмотрел себе и даже подумывал о том, чтобы превратить его в союзника, что было вполне вероятно.

- Конечно, господин Маар-си, - кардинал снова поклонился, но собеседник уже разорвал связь.

Алара снял с пальца перстень, служивший для переговоров на расстоянии, убрал его в мешочек, который постоянно носил на шее под одеждой. Посмотрел на стоявшую рядом на столе урну с прахом казненного сегодня. И нехорошо улыбнулся.

- Мне не нужны никакие Повелители, господин Маар-си, - прошептал он. - Пока ваши планы совпадают с моими - я не против немного помочь вам, за определенную плату, конечно же. Но империи вам не видать. Империя будет принадлежать моему сыну!

Глава II

Хайклиф

Расцвет рыцарства в империи пришелся на одна тысяча триста двадцатый год, во времена правления императора Келахэна I, которого еще в молодости прозвали Рыцарем. Он основал восемь рыцарских орденов, по числу почитаемых им воинских качеств: гордая отвага Льва, скорость и хитрость Пантеры, высшее искусство обращения с мечом, доставшееся Волкам, кавалерийское мастерство Единорога, мощь и выносливость Вепря, молниеносные смертельные атаки Змеи, тактическая мудрость и сдержанность Ворона. И, конечно же, умение совмещать несовместимое: магию и меч: орден Грифона.

Но к середине третьего тысячелетия количество рыцарских орденов сократилось вдвое. Сгинули, захлебнувшись в безумном натиске северян, Вепри - их просто смели неуправляемой толпой обезумевших берсерков. Полностью были истреблены во время великой Междоусобицы Волки, так и не решившиеся поддержать ни одного из двух предположительно законных наследников и в результате казненные в полном составе победителем, императором Мастланом III Братоубийцей. Сцепились в долгой, затяжной распре Змеи и Пантеры - в результате то, что осталось от первых, влилось в орден вторых. Обвинены в черной магии, демонопоклонничестве и ереси мудрые Вороны, их город стерт с лица земли пламенем Инквизиции, а те немногие, кому удалось избежать колеса и пламени, бежали из империи или растворились среди простых жителей, заставив себя забыть о происхождении. А Львы и Единороги едва не уничтожили друг друга, бесконечно грызясь за землю.

Конец междоусобицам орденов положил император Леон III. Он справедливо рассудил, что орденов - четыре, сторон света - столько же, и, наверное, это не случайно. Так и оказались Львы - на севере, Пантеры - на юге, Единороги - на западе, а Грифоны - на востоке. Именно такое распределение территорий было не случайным: красавцы-Львы, краса и цвет рыцарства, гордые и прямые, неприкрыто презирали хитрых Пантер, которым и впрямь более подошло бы имя разведчиков и шпионов, нежели рыцарей, Пантеры так же, не скрываясь, насмехались над некоторой недалекостью и простодушием Львов. Единороги не раз конфликтовали с Грифонами, считая их магию, совмещенную с доспехами и оружием - насилием над обожаемой ими природой, а воины-маги издевательски сравнивали лучших кавалеристов империи с их лошадьми.

Однако, несмотря на то, что у каждого ордена были свои отличия от всех остальных, орден Грифона выделялся на общем фоне более всех. Начиная с перенятой и измененной эльфийской техники совмещения клинка и заклинания и заканчивая тем, что вотчина Грифонов была наименее подконтрольной императору и столам имперской Канцелярии. Земли, раскинувшиеся от Санайярских гор до полноводной Куальги, пересекающей всю империю, на юге примыкающие к границе Париаса, по сути являлись отдельной страной в стране. На территории ордена не действовали некоторые имперские законы, зато неукоснительно соблюдались указы Магистрата ордена. Герельстан же, величественный Крылатый город, по праву считался столицей не в меньшей степени, нежели Мидиград. Прапрадеду нынешнего императора, Винсарту IV, такое положение дел показалось неприемлемым, более того - оскорбляющим достоинство имперского рода и его лично, и он попытался заставить великого магистра отказаться от привилегий и вольностей, дарованных несколько веков назад. Великий магистр ответил отказом, обосновав его тем, что все то, чего Его Величество желает лишить орден, необходимо не столько самому ордену, сколько империи. Его Величество не поверил. Его Величество призвал две ложи из ордена Единорога, поднял седьмой легион и отправил их против Грифонов.

Вот только до Грифонов войска не дошли: на берегах Куальги их встретила регулярная армия Париаса. Седьмой легион перестал существовать, Единорогов уцелело двое: юные рыцари, едва год назад прошедшие посвящение, были отправлены прямо с поля боя в столицу магистром ложи, с наказом во что бы то ни стало сообщить императору о разгроме армии и предупредить о вторжении. Винсарт, услышав жуткие известия, немедленно связался с великим магистром Грифонов, требуя объяснений. Великий магистр вместо объяснения предложил императору посмотреть, что будет дальше, и хорошенько подумать: неужели Грифоны не заслуживают своих привилегий, ежедневно защищая империю от подобного нашествия воинственных париасцев, которым вечно не хватает своих территорий и которые не реже раза в пять лет пытаются прорваться на земли соседа. Также великий магистр попросил императора вспомнить, когда в последний раз он слышал о прорыве Париаса на территорию империи?

На следующий день после этого разговора Винсарт IV подписал указ о неотчуждаемости привилегий Грифонов. Через час после подписания бумаги Грифоны в полном составе ударили в тыл пропущенной ими ранее париасской армии и за несколько дней уничтожили ее полностью, после чего нанесли ответный удар, захватив несколько богатых золотых рудников. Великий визирь Париаса попытался высказать возмущение наглой провокацией ордена, пропустившего его армию, великий магистр в ответ на это лишь спросил императора: “Когда нам выступать и сколько легионов вы дадите нам в поддержку?”. Великий визирь, узнав об этом, ноту протеста отозвал и принес извинения.

Таким образом, государство Грифонов получило практически полную автономию. Однако Винсарт славился, помимо всего прочего, поразительным мастерством вписывать в документы незначительные, на первый взгляд, детали, впоследствии оборачивающие тот или иной указ против того, кто, казалось бы, получал по нему какие-либо права. Разозленный наглостью ордена в целом и великого магистра в частности, император добавил в приказ о неотчуждаемости один небольшой пункт, выглядевший как подтверждение прав ордена на такие привилегии, на самом же деле обязывавший Грифонов во веки веков выступать по первому слову императора, бросаться по его приказу в любой, даже самый безнадежный бой, причем вне зависимости от того, где проводятся боевые действия. Этот пункт позволил внуку Винсарта, Омилекту III Легату, во время войны с Сэйкароном свести до минимума потери среди легионов, поставив под основной удар фанатиков орден Грифона. Армия Сэйкарона, разгромив рыцарей, огнем и мечом прошлась по землям ордена, дойдя до Крылатого города Герельстана и обратив прекрасную столицу в груду развалин, но там же нашла и свой конец: спешно собравшиеся со всей империи Грифоны, при поддержке легендарного двадцать первого легиона, уничтожили армию до последнего человека. Великий магистр лично убил главнокомандующего, святого лорда Коргата, но и сам пал от руки его брата.

Увы, сражение на руинах Герельстана стало последним великим деянием ордена. Лишившись двух третей состава, в том числе всех магистров кроме одного, потеряв свой город, не имея поддержки при дворе, Грифоны оказались в шаге от гибели. Новый глава ордена, герцог фон Гаррет, один из богатейших дворян империи, отдал своей новой семье, ордену, все состояние, совсем немного оставив жене и дочери, от которых в связи с новым постом обязан был уйти. Но даже этих денег хватило только на восстановление выжженных Сэйкароном земель и постройку новой столицы, Хайклифа, после чего казна ордена вновь опустела. Последние лет сорок орден существовал только за счет нескольких богатых аристократов, живших на его территории и плативших весьма высокие налоги.

- А может, стоило просто столицу построить поскромнее? - язвительно поинтересовался Мантикора, прерывая несколько нудноватый, но все же интересный рассказ Гундольфа.

В общем-то, замечание полуэльфа казалось вполне резонным. Достаточно взглянуть на высившуюся впереди громаду Клюва, чтобы и впрямь задаться этим вопросом.

Даже на вид неприступный черный замок, действительно схожий очертаниями с гигантским клювом, опоясывала высокая зубчатая стена, окруженная в свою очередь рвом. На зубцах стены красовались фигуры расправивших крылья грифонов с вызолоченными головами и перьями. Ворота самого города, раскинувшегося у подножия замка, стерегли четыре огромных статуи тех же грифонов, изготовленных из цельных глыб сиаринита. И это были не украшения, точнее, не только украшения - при необходимости один из четырех Мастеров врат мог своей магией вдохнуть жизнь в исполинских стражей, и они стали бы сражаться, защищая Хайклиф. Или только Клюв - кто знает, какую программу и какие приоритеты заложил в них великий магистр при создании?

Город поражал строгой роскошью - сочетанием, которое сложно себе представить. Высокие, не меньше трех этажей здания - только из шлифованного, искрящегося в лучах солнца камня. Все дороги вымощены: где брусчаткой, а где и цельными плитами. Вывески таверн и лавок сработаны аккуратно, неброско, но заметно. Нигде не видно плохо одетых людей и тем более - нищих. Что характерно, нелюдей тоже не было - Орогрим и Талеанис привлекали немало заинтересованных взглядов, да и в город их пропустили без особого желания. И если полуэльф при должном старании еще мог сойти за человека, то огромного зеленокожего принять за кого-либо, кроме орка, нельзя было даже спьяну.

- Магистр фон Гаррет заботился о благе ордена, - нахмурился Гундольф, уязвленный замечанием Мантикоры. - По крайней мере, можно быть уверенными в том, что нашу столицу не возьмут штурмом и не сумеют запалить с четырех сторон, как это случилось с Герельстаном.

- Не уверена, что при нынешних обстоятельствах это можно назвать плюсом, - тихо вымолвила Арна, до того молча слушавшая исторический экскурс. Молодой Грифон вздрогнул, вскинулся - и тут же поник, вспомнив, что сейчас творится в городе, который он искренне и, в общем-то, небезосновательно считал столицей своего мира.

- Так ли это сейчас важно? - Талеанис попытался сгладить разговор. - Мне кажется, гораздо важнее решить, что мы делаем дальше: едва ли обстоятельства позволяют нам вот так вот напрямую ввалиться в зал этого совета магистров и во всеуслышание объявить, что вот он, настоящий фон Кильге, а тот, что у вас - демонская подделка, и вообще, зря вы так.

- Ну, это, конечно, было бы слишком… - протянул рыцарь, заслужив недоуменно-подозрительный взгляд полуэльфа.

- Ты же не хочешь сказать, что собирался так и поступить? - вкрадчиво поинтересовался полуэльф, чуть ускоряя шаг и заглядывая собеседнику в глаза.

- Конечно нет! - возмутился тот. - Я хотел встретиться лично с великим магистром, объяснить ему ситуацию и предложить проверить нас обоих, меня и эту… подделку. Уж сравнив нас, совет сразу же изобличил бы демона!

Орогрим едва сдержался, чтобы не фыркнуть насмешливо, Арна сочувственно вздохнула.

- Гундольф, подумай сам, - как можно мягче произнесла она, - неужели если бы у ордена были возможность и желание выявить поддельного тебя, они бы не использовали эту возможность после обвинения твоего отца, поддержанного одним из магистров? Увы, друг мой: либо твой враг способен пройти любые, даже самые сложные и хитроумные проверки, либо же…

- Либо совет ордена каким-то образом подчинен Левиафану, - горько закончил молодой человек. - Наверное, ты права. Но у меня есть мысль! - тут же загорелся он. - Арна, ты ведь умеешь читать чужие мысли, так?

- Так, - нехотя признала девушка.

- В таком случае, ты можешь прослушать мысли членов совета, в том числе - великого магистра, и выяснить, что они знают, почему верят самозванцу, и…

- Не так быстро, - оборвал его Орогрим. - Во-первых, для этого к твоим магистрам еще надо подобраться, а мне чего-то чудится, что сказать это куда проще, чем сделать. Во-вторых, если я правильно понял, что собой представляют Грифоны, то у совета этого такая защита должна стоять, что Арна хрен пробьется.

- Допустим, пробиться-то я пробьюсь. Вот только вряд ли при этом останусь незамеченной. Нет, Гундольф, извини - это на крайний случай. Да и вообще, сейчас нужно решить более насущные вопросы, например, что нам делать конкретно сейчас. Уже вечереет, а мы и так привлекли к себе слишком много лишнего внимания, в открытую войдя в город.

- Да уж, “слишком много” - это еще мягко сказано! - фыркнул Мантикора. - Спасибо еще, что господин рыцарь согласился грифоний меч спрятать, а не заявлять напрямую всему городу: “Смотрите, самозваный фон Кильге явился!”.

- Я не самозванец! - Гундольф побагровел от ярости.

- Мы это знаем, - тихо проговорила Арна, выделив голосом первое слово. - Но вот они - считают иначе.

Молодой человек опустил голову.

Несколько минут шли молча. Каждый думал о своем, но каждый так или иначе возвращался к мыслям о демоне и его приспешниках. Грозившее затянуться молчание прервал, как ни странно, Грифон.

- Я думаю, что мы можем обратиться к старому другу моего отца, барону ла Тарту. Он знает меня всю жизнь, и его я точно сумею убедить в своей подлинности. Он не выдаст и по крайней мере на одну ночь точно даст убежище.

- Далеко отсюда до его дома?

До дома барона ла Тарта оказалось более чем далеко: досточтимый рыцарь изволил поселиться у самых стен Клюва, в противоположной от ворот стороне, и усталые, измученные путники постучали в ворота высокого трехэтажного особняка, обнесенного решетчатым забором, когда уже перевалило за полночь.

- Доброй ночи, господа, - чопорно поклонился длинный сухой старик в старомодном камзоле с воротником “под подбородок”. - Чем могу служить?

- Здравствуйте, Галтар, - напряженно улыбнулся Гундольф. - Узнаете меня?

- Конечно же, сэр Гундольф, - взгляд дворецкого слегка потемнел, мужчина склонился в глубоком поклоне. - Простите, сэр, не признал сперва в темноте. Чем могу услужить? - повторил он, не поднимая взгляда.

“Он ненавидит тебя и презирает, и совершенно не боится, - прозвучал в голове рыцаря тихий голос Арны. - Он знает о том, что нынешний фон Кильге - подделка. Но не советую открываться ему сразу же, мало ли, как он среагирует, и поверит ли?”

- Я хочу видеть барона ла Тарта, - спокойно ответил рыцарь, стараясь не выдать интонацией охватившую его теплоту. - И чем скорее - тем лучше.

- Ваши спутники проследуют с вами? - безэмоционально поинтересовался Галтар, скользнув равнодушным взглядом по Арне, Орогриму и Талеанису. При виде орка в его глазах мелькнула тень удивления, но тут же уступила место прежнему безразличию.

- Да, они со мной. Доложи о нас барону и принеси чего-нибудь выпить.

- Конечно, сэр Гундольф. Прошу вас следовать за мной, я провожу вас в гостиную. Господин барон спустится минут через пять, - в очередной раз поклонившись, старик развернулся и пошел в дом.

Он не обманул - хозяин особняка и впрямь явился очень быстро: гости едва успели рассесться в гостиной и пригубить напитки - Грим и Мантикора вино, Арна, по обыкновению, сок. Лишь Грифон не притронулся к питью, он сидел прямой и напряженный, донельзя напоминая собственный рыцарский меч.

Барон ла Тарт оказался высоким, плотным мужчиной с вьющимися седыми волосами до плеч, немолодым, но все еще полным сил и энергии. Он почти бегом спустился по лестнице, видимой сквозь распахнутые двери гостиной, и замер на пороге, настороженно изучая визитеров. Прикусив губу, молодой рыцарь поднялся ему навстречу.

- Здравствуйте, дядюшка Фернан, - тихо сказал он. - Узнаете ли вы меня?

- Гундольф… - мужчина неверяще покачал головой. - Ты… настоящий?

Напрягшись, как струна, Арна вчитывалась в слабый фон эмоций, пробивающихся сквозь защиту рыцаря. Удивление, недоверие, опасение - и ликование, смешанное с толикой страха, хищная радость напавшего на след охотника.

- Настоящий, - кивнул фон Кильге. И, одолеваемый сомнениями, посеянными Талеанисом и Орогримом, все же спросил: - Не хочу обидеть вас, но… вы сами - настоящий?

Ла Тарт опешил. Такого вопроса он никак не ждал…

- Я даже не знаю, что тебе на это ответить, - наконец пробормотал он. - Я, конечно, могу перечислить кучу всего того, что знаю о тебе, но ведь ты, как я понимаю, имеешь представление о возможностях нашего противника.

- Имею, к сожалению, - Гундольф вздрогнул, вспомнив холодные и умные глаза париасца, вытягивающего каждое его воспоминание. - Простите мне мою недоверчивость, дядюшка, но вы и сами понимаете…

- Понимаю, - серьезно кивнул барон. - Клянусь памятью твоего отца и собственной честью - я и есть настоящий Фернан ла Тарт, рыцарь ордена Грифона.

Мантикора скорчил недовольную рожу, когда услышавший эти слова молодой фон Кильге с облечением вздохнул и посмотрел на собеседника уже как на друга, без малейшей тени недоверия или хотя бы разумной настороженности. Он никак не мог понять привычку рыцаря безоговорочно верить, едва заслышав священные слова “клянусь честью”. Как только Гундольф ухитрился прожить двадцать с чем-то лет и до сих пор сохранить наивную уверенность, что клятва честью нерушима ни при каких условиях? Одно слово - идеалист. Порой эта черта рыцаря раздражала Талеаниса своей невероятной наивностью, с другой же - полуэльф порой задумывался: а не этот ли идеализм, эта непоколебимая вера в рыцарство и кодекс чести, в окружающих людей, эта почти детская уверенность в том, что стоит только сказать правду - и все поверят, не это ли все вместе взятое побуждало людей, защищавших последний оплот графства Сайлери, следовать за ним? Да и сам Мантикора, циничный и холодный наемник, преследующий исключительно собственные цели, и готовый, если понадобится, поднять меч против тех, с кем вчера делил стол и кров, не потому ли он сам безоговорочно поверил перед тем последним боем в молодого рыцаря?

Полуэльф сжал кулаки, отгоняя посторонние мысли, и вслушался в разговор.

- Тебя направил ко мне магистр де ла Мар? - поинтересовался барон, наполняя свой бокал вином.

- Нет, я не встречался с ним. Честно говоря, я даже не был уверен, что он жив - знал только, что ему удалось скрыться после провалившейся попытки отца раскрыть самозванца, - покачал головой молодой рыцарь. - А вы поддерживаете контакт с ним?

- Конечно же. Гундольф, ты же не думаешь, что Левиафану удалось обмануть или подчинить себе весь орден Грифона? - ла Тарт дождался, пока собеседник зальется стыдливой краской, и продолжил: - К сожалению, за магистров он взялся крепко, и мы можем быть уверены только в ла Маре. Зато многие из старой гвардии, из тех, кто принял рыцарскую цепь еще при Его Величестве Альваре, прекрасно понимают, что происходит. Мы делаем вид, что верим обманщику, мы не выступаем против твоего самозваного двойника, который практически заправляет всем в ордене, но лишь потому, что… Не знаю, как тебе объяснить так, чтобы ты понял, но не счел нас подлецами, - барон тяжело вздохнул, залпом осушил бокал, налил еще.

- Я понимаю, - глухо проговорил фон Кильге. - Это не та война, где можно победить, сражаясь по Кодексу. И как бы это ни было горько - это война, на которой нужно победить даже ценой собственной чести.

- Ты вырос, мой мальчик, - немного удивленно сказал ла Тарт. - Теперь ты понимаешь, что не все можно измерить идеалами и не все позволительно подгонять под относительность понятий чести. Нет-нет, не пойми меня неправильно! Я не считаю, что на войне все средства хороши. Но я, как и магистр ла Мар, как и все, кто его поддерживает, прекрасно осознаю, что будет, если мы выступим против де Аббисса в открытую. А будет следующее: за день или два нас вырежут до последнего человека. И не знаю, как ты, а я не смог бы с чистой совестью умереть, зная, что за мою незапятнанную честь заплатили жизнями сотни или тысячи людей, что цена этой моей чистой совести - гибель страны, которую я люблю.

В словах барона не было горячности или свойственного некоторым рыцарям излишнего романтизма, только усталость немолодого человека, и в то же время - спокойная, взвешенная решимость идти до конца и защищать свой устоявшийся мир даже ценой собственной чести, не говоря уже о жизни.

Они говорили еще долго, и за окном поднялась высоко в небо почти что полная луна. Часовая стрелка больших каминных часов со щелчком перешла на цифру II, и только тогда ла Тарт спохватился.

- Ох, Гундольф, да что же это мы? Разговариваем как ни в чем не бывало, в то время как вы наверняка проделали долгий и непростой путь и явно ужасно устали, особенно дама! Миледи, простите старика - я давно не видел сына моего друга и давно не имел возможности просто провести время за приятной беседой с человеком, с которым можно говорить, не оглядываясь на необходимость постоянно следить за каждым своим словом. Но я полагаю, мы сможем продолжить разговор завтра. Я утром же приглашу сюда магистра ла Мара, и мы уже вместе сможем обсудить наши дальнейшие действия. Я ведь правильно понимаю, что вы прибыли в Хайклиф для того, чтобы присоединиться к борьбе с нашим врагом - Левиафаном?

- Разумеется, - кивнул Гундольф.

Арна поднялась на ноги.

- Я безмерно благодарна вам за ужин и приют, а также за предложенный отдых, - проговорила она, тщательно подбирая слова. - Однако время не терпит, да и для тайного передвижения по городу ночь подходит больше, чем день. Если это возможно, мы бы хотели встретиться с господином магистром как можно скорее. Это слишком важное дело, чтобы откладывать его из-за всего лишь усталости.

Барон встал и поклонился девушке.

- Я восхищен вами, миледи. Конечно же, я полностью с вами согласен, но счел невежливым настаивать на скорейшей встрече с магистром до того, как вы хоть немного отдохнете. Но раз вы и сами понимаете всю серьезность ситуации и готовы ради дела поступиться отдыхом - я немедленно отправлюсь за ним.

- Кстати, а где он? - вклинился Гундольф. - Насколько я понимаю, после неудавшегося разоблачения он скрывается…

- Увы, это так, - вздохнул ла Тарт. - За его голову назначена награда, и еще больше обещано тому, кто доставит его живым. Потому магистр вынужден прятаться поочередно в домах тех, кто не поддался на провокации Левиафана, и никто никогда не знает, когда и где именно он будет. Однако свои способы связи у нас всех все же есть, и я немедленно отправляюсь на поиски магистра. Сейчас уже два часа ночи… Не думаю, что мне удастся привести его раньше шести. Потому повторю свое предложение: ложитесь и поспите хоть немного, вам понадобятся силы. Как только мы с ла Маром вернемся, я немедленно вас разбужу.

Слова барона звучали вполне резонно, и друзья не без радости приняли приглашение. Старого дворецкого рыцарь забрал с собой, предоставив уставшим путникам в полное распоряжение двух слуг, которые спешно подготовили ванны и свежую одежду, а также четыре комнаты и подали легкий второй ужин в малой гостиной на втором этаже, в которую выходили двери всех гостевых покоев.

Помывшись и переодевшись, все четверо собрались за ужином. Приготовившие все слуги незаметно испарились, словно бы их здесь и не было.

Разговор не клеился, да и сил на долгие беседы ни у кого не оставалось. Мантикора с Орогримом быстро умяли по ломтю мяса с овощами и хлебом, выпили на двоих три бутылки вина, а вот Гундольфу кусок в горло не лез. Он задумчиво крутил в пальцах полупустой бокал, не прикасаясь к вину, и мрачно разглядывал украшающие стены гобелены.

- Талеанис, Грим, может, вы все же ляжете? - мягко поинтересовалась Арна, ощущая, что те уже просто засыпают в креслах. - Завтра и впрямь тяжелый день.

Полуэльф пробормотал что-то невнятное, поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к ближайшей комнате. Плечом распахнул дверь, не зажигая свечу, прошел дальше, с грохотом отшвырнул с пути стул и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Через несколько секунд негромкий храп возвестил о том, что до постели он добрался вовремя: промедли Арна с предложением идти спать хоть на минуту - храпел бы Мантикора в кресле, и вряд ли кто сумел бы его разбудить в ближайшие пару часов. Орк тоже подчинился просьбе сестры, хотя и не так охотно. Разумеется, спать пошел он не в отдельную комнату, специально подготовленную для него, а в комнату Арны, где привычно расположился на полу рядом с кроватью и мгновенно уснул.

- Отчего ты не сама не пойдешь спать? - без особого интереса спросил Гундольф.

- Не хочу оставлять тебя наедине с мрачными мыслями, - честно ответила девушка.

- При всем моем уважении, я бы не хотел, чтобы ты и дальше читала мои мысли, - недовольно пробурчал рыцарь.

- А я не читаю, - она пожала плечами. - Я вообще очень редко это делаю, только по необходимости. От тебя просто такой эмоциональный фон идет, что его не чувствовать просто невозможно. И мне нет никакой надобности читать твои мысли, чтобы понять, о чем ты думаешь.

- И о чем же я думаю? - язвительно поинтересовался Грифон.

- О том, что сказал барон про понятие чести. О том, действительно ли можно ему доверять. Об убитой семье, и о том, как ты страшно отомстишь, и о том, кажется ли тебе, что когда ты думаешь о мести, ты становишься сам себе противен. Ну и, конечно же, о том, что делать дальше, - не задумываясь, ответила она.

Рыцарь удивленно воззрился на Танаа.

- И это все ты поняла только по моим эмоциям, не читая мыслей? - недоверчиво спросил он.

- Да. Гундольф, знать о чем и как человек чувствует - это гораздо важнее и информативнее, если можно так сказать, чем знать о чем и как человек думает. Эмоции - они всегда содержат в себе гораздо больше, чем голые мысли. И телепата, не способного улавливать чувства, обмануть гораздо легче, чем эмпата, не умеющего читать мысли. Разум проще контролировать, нежели сердце.

- Я думал, наоборот. Впрочем, тебе виднее. А что ты сама думаешь о том, что сказал дядюшка? Про слишком высокую цену за чистую совесть.

Арна на минуту задумалась и потом заговорила, тщательно взвешивая каждое слово.

- Я думаю, что разумный, способный по-настоящему, а не в качестве оправдания собственным желаниям, приносить свою честь, свое нежелание творить зло, на алтарь торжества добра, справедливости и жизни - достоин величайшей награды, какой он только мог бы пожелать, - медленно произнесла она. Перед внутренним взором девушки стояло лицо лорда Птицы, убитого ею.

- Какой же награды может желать для себя человек, совершающий подлость во имя торжества справедливости? - чуть насмешливо спросил Гундольф.

- Забвения, - коротко ответила Арна.

- Забвения?

- Да. Бывает так, что ради великого блага приходится идти на преступление против своей совести, поступаться честью ради жизни и счастья других. Это великий подвиг, но… Вряд ли можно желать в награду за этот подвиг чего либо, кроме как чтобы этот подвиг навсегда стерся из памяти разумных, равно как и тот, кто этот подвиг совершил.

- Забвение… - негромко проговорил рыцарь, словно пробуя слово на вкус. - Никогда бы не подумал.

Наступила тишина, прерываемая лишь тиканьем часов. В этой густой, наполненной мыслями и чувствами тишине прошли долгие пятнадцать минут.

- Наверное, я все же пойду спать, - Арна поднялась с кресла, взяла со столика стакан воды и, подумав, поставила его обратно. Пить не хотелось. - Не сиди долго. Завтра будет непростой день.

- Конечно, я знаю, - отмахнулся Гундольф, совершенно не собираясь следовать совету.

- Как хочешь, - она вздохнула и осторожно коснулась его разума, омывая усталое сознание волной доверчивого, искреннего тепла.

Когда дверь за девушкой закрылась, рыцарь позволил себе то, чего так давно и страстно желал: он сбросил обувь, забрался в кресло с ногами, обхватил колени и спрятал лицо, позволяя накопившимся боли, горю, тоске по погибшим родным, страху перед туманным будущим, в котором не признался бы даже знающей обо всем Арне, прорваться, пролиться слезами облегчения, которых никто не должен был видеть… которых никто и не видел.

Минут через пять стало легче, словно исчезла плотно сдавливающая горло на протяжении последних дней удавка. Молодой человек встал, вытер лицо смоченной в кувшине с водой салфеткой, бросил мокрую ткань на стол. Погасил свечи и лампы, подошел к окну, распахнул рамы, полной грудью вдыхая воздух города, который хоть и не был местом его рождения, но все же стал родным.

И испытал нечто вроде детского обиженного удивления, когда шеи коснулось острое лезвие, а хрипловатый и очень знакомый голос за спиной тихо, но очень жестко произнес:

- Шевельнешься - перережу горло. Быстро отвечай, где твои спутники?

Глава III

Шевалье Легран т’Арьенга

Полированную поверхность стойки между подставкой для кружек и стопкой подносов покрывал тончайший слой пыли. Практически неразличимый, он тем не менее не ускользнул от внимательного взгляда Менкаса Гарта, с унылым видом изучавшего след в этой пыли, оставленный двумя серебряными монетами. Единственными монетами, коснувшимися сегодня стойки.

- Талька, зараза растяпистая! - резко распрямившись, рявкнул трактирщик. - Почему пыль не вытерла?

- Как не вытерла, дядька Менкас? - из-за ведущей в кухню двери высунулась румяная мордашка племянницы. - Все вытерла!

- Ты мне тут не заливай! Ну-ка быстро, тряпку взяла, и за дело! И пока все тут не заблестит, чтоб не смела сбегать!

Проворчав что-то себе под нос, девушка мрачно поплелась за тряпкой. Дядька Менкас был человек добрый и отходчивый, но когда он пребывал в таком настроении, как сейчас, лучше бы его слушаться беспрекословно, а не то могло и влететь.

К сожалению, чем дальше, тем чаще Менкас Гарт находился именно в таком настроении. И у него были на то причины - ну какой трактирщик может радоваться жизни, когда суточная прибыль его таверны редко превышает хотя бы пять золотых имперских марок? А ведь еще каких-то несколько месяцев назад Менкас порой выручал и пятнадцать, и двадцать золотых! Конечно, большая часть этих денег уходила на уплату налогов, обучение дочери и племянницы, после смерти сестры трактирщика оставшейся на попечении дядюшки, на закупку продуктов и на жалование немногочисленным работникам лучшей таверны Хайклифа, но и себе оставалось немало. Не то что теперь…

- Совсем с этими новыми законами житья не стало, - пробурчал Менкас и тут же всполошено огляделся - не слышал ли кто? За такие слова можно было враз украсить собой одну из многочисленных виселиц, любовно понатыканных за Клювом молодыми рыцарями, последователями магистра фон Кильге.

Собственно, именно оный магистр и был повинен во всех бедах и горестях Гарта. После введения новых законов таверна “Рыцарский конь”, ранее так горячо любимая молодыми Грифонами, оставлявшими в ней немалую часть жалования, потеряла эту статью доходов: теперь орденская молодежь собиралась в основном либо дома у фон Кильге, в отличие от прочих магистров совершенно не пытавшегося держать приличествующую его положению дистанцию, либо и вовсе в Клюве, где регулярно проводились какие-то парады и праздники. Да и вообще, посерьезнели с появлением нового магистра молодые рыцари, построжели, прониклись своей избранностью, о которой так проникновенно умел рассказывать фон Кильге. Теперь все больше не в кабаках за пьянками проводили время, а на тренировочных площадках и полигонах да в библиотеках. Оно, конечно, в чем-то и к лучшему, но все ж в меру хорошо? А что самое главное: Менкас прекрасно понимал, что все эти нынешние изменения - лишь начало чего-то гораздо большего. Он достаточно долго пожил на этом свете, многое повидал, и сейчас, как и большинство жителей Хайклифа, видел: Гундольф фон Кильге собирает свою маленькую армию отнюдь не для того, чтобы потешить собственное самолюбие, и даже не для того, чтобы занять пост великого магистра ордена Грифона, нет - у этого молодого и честолюбивого и в то же время фанатично преданного некоей не совсем еще понятной посторонним идее рыцаря планы куда более масштабные. Вот что удивляло трактирщика, так это то, что люди, имевшие в Хайклифе реальную власть и силу, фон Кильге либо поддерживали, либо хотя бы не мешали, несмотря на то, что должны были бы понимать: он рядом с собой никого не потерпит, такие молодые - они самые клыкастые и жадные. Однако как магистры ордена, так и лорды города - никто из них не предпринимал никаких действий, призванных ограничить аппетиты фон Кильге, а если и предпринимал - то не очень-то успешно.

Если бы кто-нибудь мог бы прочитать эти мысли Менкаса, он бы, наверное, удивился, что простой трактирщик так много знает о происходящем на недосягаемых для него верхах власти. Но тому было два объяснения: во-первых, троюродный брат хозяина “Рыцарского коня” сам являлся старшим рыцарем-Грифоном, и о том, что не являлось внутренней тайной ордена, нередко любил потрепаться, а во-вторых… Во-вторых, и, наверное, даже “в-главных”, Гарт все же был трактирщиком. Именно к нему так или иначе стекались разнообразнейшие сплетни со всего города, а, имея достаточный опыт и умение делать выводы, из сплетен несложно вычленить настоящие сведения о происходящем. И сведения эти Менкаса не радовали: как минимум никакого достойного заработка ему в ближайшее время не светило.

Тихо, еле слышно, скрипнула входная дверь. Трактирщик, приученный улавливать этот звук даже сквозь шум и гам полного зала народу, оторвался от созерцания так до сих пор не стертой пыли и, натянув на лицо дежурную улыбку, посмотрел на вошедших.

К стойке танцующим шагом направлялся удивительно красивый эльф. Длинные волосы цвета золота свободно струились по спинеиз-под модной шляпы с заколкой; сшитый явно на заказ из дорогой, красивой и очень прочной материи дорожный костюм сидел как влитой; изумрудные глаза смотрели чуть насмешливо, но в то же время как-то неуловимо настороженно. На расшитой перевязи покоилась богато украшенная шпага, выдавая в эльфе жителя столицы - нигде, кроме Мидиграда, не носили такого оружия, совершенно неприспособленного для боя, но очень вычурного и иногда даже красивого.

Вслед за эльфом вошли двое мужчин, похожих друг на друга как родные братья. Одеты оба в неброские темные костюмы, вооружены лишь длинными кинжалами - скорее всего, слуги, опытным взглядом определил Гарт.

- Доброго вам дня, любезнейший хозяин, - эльф протанцевал к стойке, окинув взглядом внутреннее убранство таверны. - Стражи на воротах отрекомендовали ваше заведение как лучшее в городе, и не только в плане подаваемых блюд, но и в качестве постоялого двора. Так ли это?

- Смею полагать, что да, господин, - а еще наметанный взгляд Менкаса определил толщину и вес эльфийского кошелька. А также - скрытую под курткой перевязь с метательными ножами, которые наверняка были лишены роскошных узоров и драгоценных инкрустаций, зато так же наверняка обладали прекрасным балансом и острыми лезвиями.

- Я приехал по просьбе моего большого друга, шевалье т’Арьенги, - чуть понизив голос, проговорил эльф. - Он со своим ближайшим окружением, в каковое имею честь входить и я, через несколько часов прибудет в ваш город. Шевалье желает остановиться здесь на месяц, может, два, и он попросил меня найти ему достойное место проживания. Скажите, любезный хозяин, свободны ли ваши лучшие апартаменты?

- Разумеется, добрый господин, - проворно поклонился Менкас, чувствуя запах денег. Нет, не так - чувствуя завораживающий аромат прямо-таки Огромных Денег. - Если ваш… друг желает провести в моем заведении целый месяц, я даже могу пойти на некоторые уступки в цене…

Тонкие, ярко очерченные брови эльфа - трактирщик мельком подумал, что без косметики здесь не обошлось - изумленно поползли вверх.

- О чем вы говорите? Деньги - это такая мелочь… заверяю вас, мой друг не пожалеет золота за достойное пристанище на время своего пребывания в этом городе. Так что о деньгах не беспокойтесь. Итак, я могу считать, что мы договорились?

Менкас подумал мгновение и назвал сумму. К его удивлению, собеседник сразу же согласился и выложил на стойку так привлекший Гарта кошель.

- Здесь, конечно же, только задаток, оплата за одну неделю. Если моего друга все устроит - получите плату за месяц вперед.

- Я вам обещаю, добрый господин, вашего друга устроит абсолютно все!

Через минуту таверну охватила суматоха. За какой-то час пустовавшие уже довольно давно семикомнатные апартаменты, занимавшие весь третий этаж, были приведены в полный порядок, во всех помещениях сменены занавески и белье, ковры вычищены, полы надраены, стекла намыты, на подоконниках стояли цветы, а повар на кухне сбился с ног, пытаясь успеть приготовить к назначенному часу все то, что заказал эльф, назвавшийся Эльвереном иль Клаэнхаром.

А в первом часу пополудни в таверну прибыл и сам шевалье т’Арьенга. Богатый путешественник оказался относительно молодым мужчиной, на вид - лет тридцати пяти, довольно высоким, но очень сутулым. Он сильно хромал и не выпускал из рук массивную трость со странным набалдашником. Да и вообще, шевалье имел весьма примечательную внешность: светлые волосы, слегка завивающиеся на концах, в художественном беспорядке спадали на плечи и спину и резко контрастировали со смуглой кожей и темными карими глазами. К тому же он обладал странной смесью внешних противоречий: высокий, но постоянно горбящийся; кажущийся опасным, но в то же время неуклюжий. То же наблюдалось и в лице: очень странно было видеть резкую, волевую линию подбородка и одновременно какие-то смазанные, невыраженные скулы, размытую линию рта - и четко очерченный хищный профиль.

Конечно, шевалье Легран т’Арьенга очень привлекал внимание. Как, в общем-то, и его спутники: вышеупомянутый манерный красавец Эльверен, невысокий и мощный телохранитель Леграна - Ранн Вархес, явно с севера родом, и щуплый мальчишка-слуга, которого посадили за один стол с господами и телохранителем, хотя эти самые господа так ни разу и не воспользовались его услугами.

Разговаривали меж собой богатые постояльцы в голос, нимало не стесняясь трактирщика, оставшегося за стойкой, и временами прошмыгивающей мимо прислуги.

- Знаешь, Эльверен, чем пахнут камни этого города? - с видимым наслаждением пригубив вино - самое дорогое из обширной коллекции Гарта - спросил т’Арьенга.

- И чем же?

- Свободой, мой друг! Весь Хайклиф пахнет свободой, ибо он - единственный по-настоящему свободный город в этой забытой богами и демонами империи!

Менкас насторожился. В чем-то шевалье, безусловно, был прав: в любом хоть сколько-нибудь крупном имперском городе подобной фразы, произнесенной достаточно громко, чтобы ее могли услышать стены, было вполне достаточно для привлечения к себе нежелательного внимания со стороны Одиннадцатого департамента. Власть императора и ее абсолютную неприкосновенность, ее безгрешность и даже в некоторой степени божественность поставить под сомнение - очень верный первый шаг на эшафот. Но только не в Хайклифе. В столице Грифонов даже государственные преступники могли получить совершенно официальное укрытие на основании орденского свода законов, предусматривавшего почти полную автономию ордена. И кто только не стекался в тень горделиво-мрачного Клюва в поисках защиты от преследования имперскими властями. Впрочем, большинство добивалось лишь того, что вместо обезглавливания на площади Пяти Эшафотов они получали вечную каторгу на горных каменоломнях или же простую и надежную виселицу под стенами Хайклифа: с предателями империи, с насильниками и работорговцами, детоубийцами и тому подобной швалью Грифоны не церемонились. Но некоторым, кому не повезло, кто был ложно обвинен, или по неосторожности навлек на себя гнев императора, или совершил какое-либо из преступлений против орденов Льва, Единорога или Пантеры, или оказался застигнутым во время запрещенной дуэли, или же, являясь простолюдином, оскорбил дворянина - каждый мог просить защиты у магистров ордена, и в случае положительного решения быть уверенным: имперской судебной системе до беглеца не добраться, пока этот беглец остается на землях Грифонов.

Ничем не проявляя своего интереса, Менкас внимательнее прислушался к беседе постояльцев, пытаясь понять: какая причина могла вынудить шевалье т’Арьенгу бежать в Хайклиф, какова вероятность положительного решения магистра по его вопросу и не стоит ли попросить всю плату вперед, ссылаясь на свое бедственное положение, а может, и вовсе имеет смысл сообщить троюродному брату-Грифону о странном дворянине, не имеющем титула, но имеющем большие деньги и одновременно с тем, видимо, большие проблемы? От хорошей жизни Хайклиф свободным городом не называют…

К величайшему сожалению трактирщика, разговор гостей плавно перешел на гораздо менее интересные Гарту темы: дорожные приключения, обсуждение виденной части города и некоторое количество дифирамбов в адрес повара, работавшего в “Рыцарском коне”.

После обеда Эльверен, к удивлению Менкаса, по собственной инициативе заплатил за месяц проживания в апартаментах с полным пансионом, отдельным для господ и слуг - в число первых вошли, кроме эльфа и самого шевалье, еще телохранитель Ранн Вархес и рыжий мальчишка, которого звали Нэй. После чего постояльцы удалились наверх, обживать свои комнаты, оставив трактирщика в тяжких раздумьях: сообщать о своих смутных и пока еще не оформившихся подозрениях брату, или же не стоит? С одной стороны, Менкасу ужасно не хотелось терять таких выгодных гостей, с другой - они ведь уже заплатили огромную сумму, о чем ордену сообщать совершенно необязательно, да и благодарность Грифонов, как правило, стоила некоторого риска.

В конце концов осторожность взыграла: Гарт подозвал мальчишку, прислуживавшего на конюшне.

- Дик, ты уже закончил с лошадьми господ, приехавших около полудня?

- Конечно, дяденька! - выпалил Дик, преданно взирая на трактирщика.

- Ну, тогда сбегай-ка к воротам, узнай, где сегодня сэр Улайтан. Найди его и передай, что я приглашаю его отобедать или отужинать в нашем заведении сегодня. Вот, возьми на бублики.

Серебряная монетка сверкнула в лучах солнца, а в следующее мгновение уже исчезла в проворных пальцах мальчишки.

- Сию секунду, дяденька! - Через миг Дика в таверне уже не было.

Вечером в “Рыцарском коне” было непривычно многолюдно. Менкас сбивался с ног, принимая заказы, деньги, отсчитывая сдачу, наливая эль и посылая за столы бутылки, да и девушки-служанки, племянница и дочь не знали ни секунды отдыха, не говоря уже о поваре, успевшем отвыкнуть от такого наплыва посетителей.

В какой-то миг Гарт даже пожалел, что все же поделился с Улайтаном своими подозрениями насчет шевалье т’Арьенги и его спутников: похоже, с этими постояльцами его таверну посетила, наконец, удача, а она дама капризная, если что не так - вмиг отвернется, продемонстрировав вместо очаровательного личика везения кошмарную задницу постоянных неудач. Но вскоре трактирщик успокоился: в конце концов, брат - человек умный, о благе ордена, Хайклифа и даже довольно отдаленных родственников печется исправно. Если т’Арьенга способен принести городу пользу, а, как выяснилось, побудившая его бежать из самой столицы причина - не слишком серьезна в глазах Грифонов, то все и так наладится к всеобщему удовлетворению. Если же шевалье ухитрился сотворить нечто такое, что магистр решит его повесить - что ж, туда ему и дорога. “Ни за что в Хайклифе не вешают!” - гордо подумал Менкас и тут же почувствовал на языке приторно-скользкий привкус… нет, не лжи, но чего-то такого, что от истины ушло слишком далеко, чтобы именоваться хотя бы нейтрально-уклончивой полуправдой.

Магистр Гундольф фон Кильге знал свое дело и делал его очень хорошо.

А шевалье Легран т’Арьенга, ни сном ни духом не ведавший о творящейся в душе хозяина сего гостеприимного заведения буре, веселился в компании своих спутников: златоволосого красавца Эльверена и являвшегося полной противоположностью последнего Ранна Вархеса. Впрочем, сказать, что телохранитель веселился, было бы неверно: он просто мрачно цедил одну-единственную за весь вечер кружку эля, периодически окидывая зал цепким взором. А вот Легран и эльф, судя по постоянным взрывам хохота, веселились вовсю.

- …и представь себе ее лицо, когда я поднял руку и показал ей этого несчастного скеля! Учитывая, откуда я его достал!

- Эльверен, ты садист, - сквозь смех простонал Легран. - Но я не хотел бы представлять себе визг бедной девочки!

И оба вновь расхохотались. По каменному лицу Ранна промелькнула гримаса отвращения.

- Господа, позволите ли прервать вашу увлекательную беседу? - высокий худощавый рыцарь-Грифон учтиво поклонился и застыл в ожидании ответа. На неподвижном бледном лице ярко выделялась каштановая бородка клинышком, ухоженные усы и очень живые, умные глаза, взгляд которых быстро перебегал с Леграна на эльфа, потом на телохранителя и обратно на шевалье.

- К величайшему сожалению, не имею чести быть знакомым с вами, - т’Арьенга неуклюже поднялся на ноги, отвесил ответный поклон.

- Сэр Улайтан, рыцарь ордена Грифона, - еще раз поклонился новый знакомец.

- Шевалье Легран т’Арьенга к вашим услугам. Мои друзья: Эльверен иль Клаэнхар и Ранн Вархес. - Очередной поклон.

- Позволите ли составить вам компанию на некоторое время? - спросил Улайтан и тут же добавил извиняющимся тоном: - Время хоть и позднее, но ни единого свободного стола нет и братья, как назло, сегодня отсутствуют здесь!

- С удовольствием проведу вечер в беседе с рыцарем из ордена! - удивительно искренне воскликнул шевалье, в его карих глазах на миг вспыхнули желтоватые огоньки. - Нам как раз принесли кувшин великолепного вишневого вина из самого Номикана - я вам скажу, это совершенно божественный эликсир! Не желаете отдать должное сему напитку?

- Только если вы окажете мне ответную любезность и согласитесь попробовать…

На лице Ранна на мгновение появилась гримаса, какая бывает, если на больной зуб попадет что-то очень сладкое, даже приторное. Что-то вроде патоки… или обмена любезностями т’Арьенги и Улайтана. Он уже часа два как мечтал оказаться как можно дальше от этого пошлого, липкого и насквозь фальшивого веселья, сесть в тишине в удобное кресло, поставить рядом кружку с пенящимся элем и почитать книгу. Но вынужден был сидеть здесь и слушать все это.

- Ранн, дружище, если ты так сильно устал - можешь идти отдыхать! - от шевалье все же не укрылась кислая мина телохранителя. - Здесь и сегодня мне едва ли может угрожать какая-либо опасность, кроме опасности перепробовать все напитки и тем самым лишить себя хоть части этого удовольствия в последующие дни!

- Не волнуйтесь, господин, мой погреб достаточно богат, чтобы я еще достаточно долгое время имел возможность чем-нибудь вас приятно удивить, - вклинился подошедший в этот момент трактирщик. - Чего-нибудь еще принести?

Легран на мгновение задумался - а потом огласил список. У Менкаса глаза на лоб полезли.

- Эээ… но… я прошу прощения, но не уверен, что мы сможем прямо сейчас…

- Несите то, что есть, - милостиво махнул рукой т’Арьенга. - Чего нет - достаньте завтра, к ужину.

- Конечно, шевалье, обязательно! - обрадованный отсрочкой Гарт умчался на кухню, лихорадочно соображая, где достать париасские ананасы и филе куними, а главное - как это совместить?! И еще хороший вопрос, продают ли в городе живых скелей, которых надо выпотрошить, не повредив брюшка, а потом нафаршировать рубленым мясом куропатки и запечь под винно-чесночным соусом! А самое главное - в самом ли деле где-нибудь такое едят, или вредный постоялец придумывает свои невероятные рецепты на ходу, пытаясь доставить трактирщику как можно больше хлопот? “Нет, все-таки правильно я сделал, что рассказал об этом ненормальном Улайтану”, - подумал Менкас.

Посетители “Рыцарского коня” тем временем понемногу начинали расходиться. Беседа же за столом возле камина, с момента поселения зарезервированная т’Арьенгой, и не думала угасать, скорее наоборот - чем дальше, тем оживленнее она становилась, и вопреки естественному для подобных бесед обыкновению, вино и эль пились все медленнее и медленнее.

- Позволите ли полюбопытствовать, шевалье? - поинтересовался рыцарь, отставляя стакан и выискивая на блюде перепелиное крылышко. - Возможно, мой вопрос покажется неловким и бестактным, прошу меня простить, но меня просто снедает любопытство.

- Отчего бы и не попробовать? - усмехнулся Легран в ответ. - Если ваш вопрос и впрямь так неловок и бестактен, как вы опасаетесь, то я просто не стану вам отвечать.

- Прекрасный вариант, - улыбнулся Улайтан. - Вопрос, собственно, очень простой. Вот вы, человек, несомненно, благородного происхождения, вероятно, обладатель высокого титула, вы имеете прекрасное воспитание и образование, вы богаты, и наверняка неплохо обращаетесь со своей шпагой…

- Моя шпага - всего лишь дань моде, к которой я испытываю несколько трепетное отношение. Мое оружие - это совсем другое, мое оружие - это мой интеллект, умение собирать информацию, делать из нее выводы, использовать их в нужный момент и забывать о том, что я вообще это знаю - в ненужный момент, - тонко улыбнулся т’Арьенга. - Ну а в остальном вы почти правы: я благородного происхождения, хоть и не имею титула, отчего и именуюсь скромно “шевалье”, я получил два великолепных образования и своеобразное, но тем не менее достойное воспитание, и да - я богат. По крайней мере, в ближайшее время.

- Но в основном я не ошибся, - рыцарь вежливо пропустил мимо ушей пассаж Леграна об интеллекте, каковой в некоторых своих аспектах прозвучал несколько оскорбительно для любого мужчины, мнящего себя воином.

- В основном - не ошиблись. Но я с нетерпением жду обещанного вопроса.

- По вашим словам, вы прибыли из Мидиграда, где прожили большую часть жизни. И еще сегодня вы говорили, что есть вероятность, что вы поселитесь в Хайклифе на неопределенно долгое время, а то и на всю жизнь.

- Да, это так.

- Я никак не могу понять, почему. Почему человек вашего круга внезапно бросает столицу, к которой вы, как я понял, сильно привязались за свои годы, и уезжает в хоть и красивый, сильный, гордый и прекрасный, но все же окраинный город, к тому же не способный предложить мидиградцу того уровня жизни, к которому он привык?

Шевалье усмехнулся. Потянулся за бокалом, отпил немного вина и окинул взглядом практически опустевший зал. Потом посмотрел на скучавшего в соседнем кресле эльфа.

- Эльверен, оставь нас.

Тот понимающе кивнул и прямо-таки выбежал из таверны, создав ощущение, что он только и ждал разрешения т’Арьенги, чтобы покинуть зал и отправиться развлекаться дальше. Заодно иль Клаэнхар окончательно подтвердил, кто в компании главный и без чьего разрешения даже те, кто называют себя его друзьями, не решаются даже пойти искать себе пару на ночь.

- Я не назову ваш вопрос ни бестактным, ни неловким. Скорее, очень уж непростым, так как ответ на него подразумевает целую историю, - задумчиво сказал шевалье, когда за Эльвереном закрылась дверь. Говорил он на пару тонов тише, чем до того, и Улайтану пришлось слегка наклониться к собеседнику, дабы расслышать каждое слово. А еще рыцарю показалось, что Легран почти полностью протрезвел.

- Если вы никуда не торопитесь и мое общество вам еще не наскучило - я был бы рад выслушать эту историю, - осторожно произнес Грифон.

- Отчего бы и нет? Только я предложил бы вам подняться наверх, в мои апартаменты - я готов поделиться с вами, но не с этими стенами. Согласны?

На секунду Улайтана кольнуло неприятное ощущение, что-то вроде опасения - а не ловушка ли? В следующую секунду он отбросил это предчувствие.

- Согласен. Но не заказать ли нам еще пару бутылочек вина?

- Отчего бы нет? Хозяин! Две бутылки красного, которое ты принес последним, и еще одну куропатку! И пусть принесут все в мою комнату! - Легран тяжело поднялся, опираясь на свою неуклюжую трость.

- Я даже не знаю, с чего начать, сэр Улайтан. С самого начала? Но в той части моей жизни нет ровным счетом ничего интересного. Шестой сын мелкопоместного дворянина, не имеющего ни титула, ни земель, только службу в гвардии Его Величества, причем всю жизнь в младшем офицерском чине. Отцовского жалования хватало, чтобы не голодать, одеваться у недорогого портного и платить единственной служанке. Кто-то скажет: это уже много! Я же отвечу: все зависит от амбиций. Если с первыми тремя детьми еще возились, пытаясь дать им образование и путевку в жизнь, то на остальных сил уже не хватало. Я же с самого детства хотел всего. Силы, славы, богатства, а самое главное - приключений! Мать обучила меня чтению и грамоте, счету, азам истории, геральдики и этикета. Всему остальному я учился только сам. Когда-то мечтал стать известным бретером, но - здоровье не позволило. Тогда я стал грезить о лаврах мага - но первый же чародей, к которому я обратился с вопросом об обучении, только посмеялся надо мной, сказав, что у меня нет даже малейшей искорки дара. Обиженный на несправедливость судьбы, я зарылся в библиотеки, поглощая знания, как губка воду. Меня интересовало все: от истории и геральдики, знакомых мне до того крайне поверхностно, и естественных наук, покоривших меня своей неизбежностью и определенностью, до мистицизма и оккультизма, анатомии и психологии… Проще сказать, что меня интересовало действительно все.

Когда мне исполнилось шестнадцать, отец объявил, что теперь я взрослый и должен зарабатывать на семью. Меня возмутила постановка вопроса, а именно - слово “должен”. Я же считал, что не должен никому и ничего! Взяв скопленные к тому времени деньги - ровным счетом двадцать золотых в серебре и меди - и смену белья, я бежал из дома. Сэр Улайтан, вы ведь знакомы с системой уровней Мидиграда? Вот и хорошо. Отец, как императорский гвардеец, жил в Серединном городе. Я, желая оказаться как можно дальше от него и больше всего опасаясь, что меня найдут, бежал на первый уровень Нижнего города. Там я прожил около года, познал свою первую женщину, получил первые шрамы, научился защищать жизнь способами, которые покажутся вам, благородному рыцарю, низкими и не достойными настоящего воина. Но я и не претендую на это гордое имя! Еще в Нижнем городе я научился воровать и убивать. Последнее мне не понравилось: я не люблю вид крови. Не боюсь ее, но очень не люблю.

В семнадцать лет я вернулся на поверхность, во Внешний город. На скопленные деньги открыл свою маленькую лавочку, где торговал всяческими необычными вещами, которые мне в изобилии поставляли с нижних уровней и которые зачастую мастерил я сам. А еще через полтора года мне предложили принять участие в прелюбопытнейшей авантюре, затеянной старым приятелем, с которым мы как-то раз… впрочем, это уже не имеет отношения к делу. Суть авантюры заключалась в следующем:

Около трехсот лет назад жил довольно известный маг, Дитир Койан, прозванный Хоронителем. Он активно практиковал некромантию, благо в те времена она еще не была запрещена. Прославился Дитир тем, что так любят приписывать магам в детских сказках и что почти не практикуется в реальности: своей книгой заклинаний, с которой он, по слухам, никогда не расставался и в которой, опять же, по слухам, была заключена вся его некромантическая мощь. Ну, не стану пересказывать легенду… Суть в том, что после смерти, вернее, убийства Дитира, его книгу так и не нашли. В данный момент за возвращение ее Академии Магии назначена большая награда, что-то около десяти тысяч золотом. Моему же приятелю некий невероятно богатый и немного сумасшедший коллекционер предложил найти и доставить ему эту книгу, пообещав сто тысяч. Заказчик отыскал какие-то свитки, карты и еще кучу всяческой магической дребедени, и все вместе это указывало примерное местонахождение книги и способ ее оттуда вытащить. Отправленный им отряд наемников с задачей не справился, все они погибли.

Узнав, что мне предлагают, я долго сомневался, но все же решился рискнуть. Нас было пятеро, итого - по двадцать тысяч каждому. Двое воинов, один высококлассный вор, талантливый маг-самоучка с необычными специализациями и я - в роли консультанта в вопросах истории, теоретической магии, географии, а самое главное - алхимии. Ибо покойный Дитир был не только хорошим некромантом, но и первоклассным алхимиком, и без человека, разбирающегося в этой теме, найти место, где он спрятал книгу, и до этой книги добраться не представлялось возможным.

Не буду пересказывать все это приключение, клянусь, оно тянет на настоящий роман! Итог - нас осталось трое, но мы вытащили книгу, доставили ее заказчику и даже получили свои деньги. Но деньги меня уже не волновали…

Сэр Улайтан, вы видели людей, которые не могут прожить и дня без нескольких бутылок вина? Или, еще хуже, пристрастившихся к курению париасской травы или употреблению орочьих шаманских грибов? Вот и я стал таким же зависимым. Только не от алкоголя или наркотика, а от приключений, от острых ощущений, от чувства балансировки на лезвии острейшего клинка, от всего нового и пока еще неизведанного. Я не мог даже думать о спокойной и размеренной жизни, она стала для меня омерзительна и невыносима. Я с головой окунался в каждую сумасшедшую авантюру, и чем безумнее и опаснее она была, тем в больший экстаз я приходил!

В одном из приключений я серьезно пострадал и полтора года был фактически прикован к одному месту. К тому времени я скопил достаточно большое количество денег. И за эти полтора года я познал другой вид новых ощущений: те, что можно получить за золото, притом не выходя из дома. Вы можете меня осуждать, благородный рыцарь, это ваше право, но и мое право - жить так, как я желаю! О, те полтора года… Женщины всех возрастов и рас, да и не только… хотя это уже не важно. Вина, напитки, эликсиры, изысканная кухня всех стран, карточные игры и игры логические, просто так и на деньги… ну и, разумеется, наркотики. Что касается последних - могу лишь сказать, что мне невероятно повезло: ни один, даже самый сильный наркотик, не вызывает у меня физического привыкания, что же касается зависимости психологической - к тому времени вся она была отдана приключениям!

Но самое главное, к чему я привык и от чего не пожелал отказаться по истечении полутора лет - это деньги. Говорят, большие деньги развращают. Да, соглашусь: меня они развратили. И знаете, мне понравилось.

Выздоровев, я с головой бросился в очередную авантюру, потом в еще одну, и снова, и снова… Это все безумно интересно, но и правда слишком уж долго, тем более что за давностью лет я не упомню всех деталей.

Но перейду ближе к ответу на ваш вопрос. Все началось три года назад, когда мне посчастливилось спасти жизнь одному достаточно высокопоставленному человеку. Нельзя сказать, что мы стали друзьями, но близкими приятелями - безусловно. У нас оказалось достаточно много общих интересов, а главное - мы оба могли быть друг для друга весьма полезны. Я помог ему в нескольких скользких и сложных ситуациях, он же представил меня при дворе, познакомил с некоторыми влиятельными персонами… все как обычно. А потом так случилось, что я был представлен самому императору. Он заинтересовался моей историей - в отредактированном и урезанном, разумеется, варианте. И потом я выполнил для него несколько поручений. О них рассказывать не стану, уж простите. Все же разглашение государственной тайны - слишком серьезное преступление.

А потом, как это водится, в моей жизни наступила черная полоса. Сперва я не смог выполнить задание императора, больше того - едва сумел выжить. Его Величество остался недоволен, задание было из тех, которые либо выполняешь, либо умираешь, да и первый вариант зачастую приводит к тому же финалу, что и второй. Потом всплыла история моего первого приключения, добывание той самой книги… Я думал, меня убьют, но - в тот раз повезло. К сожалению, в результате я сам столкнул себя в яму, на краю которой так долго балансировал.

У императора есть, точнее, была фаворитка. Три месяца назад я впервые увидел ее - и пропал. У меня появилась цель, цель, которой я обязан был достигнуть, невзирая ни на что. И я этой цели достиг: женщина императора стала и моей женщиной.

Увы, скрыть оскорбление Величества мы не смогли. Не знаю, как он узнал, но результат плачевен: ей отрубили голову на следующий день. Я тогда отсутствовал в Мидиграде, и только это спасло мне жизнь. Понимая, что в столице меня найдут и немедля казнят, я сбежал, предварительно провернув одну простенькую, но очень прибыльную авантюру. К сожалению, я прекрасно понимаю, что император не простит мне своего позора никогда, сколько бы лет не прошло и как бы хорошо я не спрятался, он будет меня искать, а когда найдет… я с содроганием думаю о том, что со мной сделают. Не сочтите меня трусом, сэр Улайтан, но я совершенно не желаю провести месяцы в камере пыток всего лишь за одну, пусть даже и лучшую в моей жизни ночь и какие-то несчастные золотые монеты, хоть их и было много… очень много… но к чему они мне, если меня казнят?

Хайклиф - единственный город, власти которого не выдадут меня императору. Мои преступления не так страшны, чтобы вешать меня рядом с детоубийцами и работорговцами. Мои силы и мои деньги способны принести ордену Грифона пользу. Расскажите обо мне магистру фон Кильге, сэр Улайтан, и пусть он решит. И не пытайтесь убедить меня в том, что вы совершенно случайно подсели за мой стол, или я в вас очень сильно разочаруюсь.

- Но как же ваша жажда приключений? - осторожно поинтересовался Грифон, выждав минутную паузу после того, как Легран умолк.

Шевалье прищурился, тонкие губы искривила усмешка.

- Я знаю, что на землях ордена некоторое время назад поселился человек, который в полной мере сможет удовлетворить эту мою страсть.

- И кто же этот человек?

- Его имя - Левиафан де Аббисс.

Глава IV

Честь рыцаря

- Магистр ла Мар? - изумленно пробормотал Гундольф. - Это и правда вы?

- Я задал вопрос, - холодно прозвучало в ответ.

Рыцарь сощурился, быстро обдумывая, что же сказать. С одной стороны, у него не было уверенности в том, что за его спиной и правда стоит ла Мар. С другой - что-то нужно было ответить, и поскорее: острое лезвие без труда надрезало кожу, и по шее на грудь стекала тоненькая струйка крови. Грифон прекрасно понимал, что сейчас только от его ответа зависит, останется ли она такой же тоненькой, или же ударит страшным фонтаном из перерубленной артерии.

- Мои друзья находятся там, где они должны находиться, - очень осторожно проговорил он. - Магистр ла Мар, какого Ярлига? Я вернулся в Хайклиф, рискуя жизнью, не для того, чтобы вы…

- Что я сказал, когда магистры связали твоего отца, одержимого демоном? - лезвие прижалось сильнее, но это не помешало разозленному рыцарю дернуться, яростно заскрипев зубами.

- Мой отец не был одержим демоном! - прошипел он, силясь разглядеть в оконном стекле отражение собеседника: уверенности в том, что голос принадлежит ла Мару, уже не было.

Струйка крови стала сильнее, холодная сталь согрелась, перетягивая тепло живой плоти.

- Отвечай на вопрос!

- Я не знаю! - едва не перешел на крик Гундольф.

- В какое время началась казнь твоей семьи?

- Не знаю! - он в бешенстве ударил локтем назад, рассчитывая траекторию движения исключительно наугад - старый рыцарь, если это и впрямь был он, умел вставать так, что достать его становилось крайне проблематично.

- Что было написано в письме, которое ты получил на следующий день?

- Я не знаю!!!

Внезапно лезвие исчезло. Разъяренный до крайности Грифон мгновенно обернулся, прикидывая, где лежит его меч и сколько долей секунды понадобится, чтобы до него дотянуться - и наткнулся на холодный взгляд темно-зеленых глаз магистра де ла Мара.

- Рад видеть, что вы не изменились, сэр Гундольф, - по тонким губам рыцаря скользнула насмешливая улыбка. - Все такой же горячий, доверчивый, наивный и все так же не умеешь бить назад и ждать удара в спину. А мог бы и поумнеть, раз уж повезло пережить последние события.

Кровь ударила Гундольфу в голову, застилая взор алой пеленой. Но уже в следующее мгновение он сумел побороть ярость, до крови прокусив губу.

- Магистр де ла Мар, я требую объяснений, - очень тихо и холодно проговорил он. - Что означало ваше возмутительное поведение?

- Должен же я был убедиться в том, что это и правда ты, а не очередная провокация Левиафана, - хмыкнул тот, вытирая испачканный кровью Гундольфа клинок оставленной на столе салфеткой и убирая его в ножны. - И чтобы убедиться - задавал вопросы и следил за реакцией.

- Обычно в таких ситуациях спрашивают о том, что знают только тот, кто спрашивает, и тот, кого спрашивают, - все еще злясь, заметил фон Кильге.

- Я уже пробовал, - ла Мар взял со столика бокал, понюхал и, поморщившись, поставил обратно. - Я пробовал, но подделка знает все, что знал ты на момент своего исчезновения. Потому спросил о том, о чем знает он, а ты знать не можешь.

- Например, в какое время пополудни казнили моих родителей и сестру?! - молодой человек снова начал закипать. Насмешливое спокойствие и непоколебимая уверенность в себе ла Мара почему-то выводили его из себя.

- Мне нужно было увидеть твою реакцию. Подделка слишком хладнокровна, хоть и пытается имитировать твою несдержанность, - сказал он и, видя сжавшиеся кулаки Гундольфа, добавил резко и даже грубо: - Прекрати истерику, мальчишка, или я пожалею, что полтора года назад отдал свой голос “за”, когда решалось, давать тебе рыцарскую цепь или же подождать, пока ты хоть немного поумнеешь.

Во всяком случае, сомневаться в истинности де ла Мара Гундольф перестал сразу. Это прямое, ничем не прикрытое хамство подделать было невозможно.

- Уже прекратил, - буркнул он. - Вы объясните мне, что происходит? Где ла Тарт, и почему…

- Ла Тарту не повезло, - отмахнулся магистр. - Нечего было светить тугой кошель, набитый золотом, в темном переулке, где разглядеть можно только содержимое чужих карманов. Так что ближайшие несколько дней он нам не помеха, и у нас будет время.

- Не понимаю…

- А что тут понимать? - усмехнулся собеседник. - Ты пришел не к тому человеку, Гундольф. И тебе еще очень повезло, что старина Галтар, даром, что простолюдин, но все же человек чести, которая не мешает ему ради пользы дела подслушивать разговоры хозяина с гостями.

- Дядюшка Фернан работает на Левиафана? - на всякий случай переспросил фон Кильге.

- Не на Левиафана, а на этого париасца, Маар-си, который сейчас заправляет всем в Хайклифе. Впрочем, Маар-си работает на Левиафана, так что можно сказать и так. Ладно, нечего болтать, у нас не так много времени. Ты пил вино из этого кувшина? - магистр кивнул на узкогорлый сосуд, идентичный трем опустошенным Орогримом и Талеанисом.

- Я - нет. Но двое моих спутников…

- А, Ярлигово семя! - ругнулся ла Мар, быстрым шагом направляясь к ближайшей двери. За ней, как помнил Гундольф, находилась комната Мантикоры.

Старый Грифон быстро подошел к кровати, перевернул храпящего полуэльфа на спину и простер над его лицом раскрытую ладонь. Постоял секунд десять с закрытыми глазами, потом резко дернул руку вверх, в рывке складывая пальцы щепотью.

- Все. Буди своего приятеля, я пойду второго вылечу.

- А что там было? - не удержался от вопроса молодой человек, ощутивший болезненный укол безнадежной зависти - он сам больше не мог даже огонька на ладони зажечь, не говоря уже о лечении или боевой магии.

- Пить - вредно, - ла Мар остановился в дверях, назидательно подняв палец. - А пить вино, в которое подмешано сильное снотворное замедленного действия - вредно вдвойне, - и вышел из комнаты.

- Женщина из Париаса, нелюдь-орк и полукровка. Великолепная компания для рыцаря-Грифона! - издевательски проговорил ла Мар, пристально разглядывая Гундольфа. - Ну, что же вы молчите? Я, выбранный рыцарями великий магистр ордена, требую вашего ответа, сэр Гундольф!

Молодой человек тяжело вздохнул. Отпил воды из стакана, посмотрел на собеседника, еще раз вздохнул.

Оба рыцаря находились в доме какого-то дальнего родственника ла Мара, где располагалась одна из штаб-квартир провозглашенного новым “великим магистром” ордена. Фон Кильге поразился дикому контрасту между внешними помещениями дома - холлом, гостиными, библиотекой на первом этаже - и всем остальным. Кто-то посторонний, придя в дом сэра Кальмайна, узрел бы лишь привычное богатое убранство старшего рыцаря, и никому бы в голову не пришло, что за роскошными коврами и гобеленами, за украшенными стенами и разнообразными картинами, за золочеными дверями, за всем этим скрывается настоящее убежище тех, за чьи головы полагалась немалая награда лично от “магистра фон Кильге”. Укрепленные помещения, запасы продовольствия, целые оружейные склады, подготовленные для беглецов, ищущих укрытия, комнаты, допросные и камеры… Всего в Хайклифе было несколько таких штаб-квартир, и Гундольфа со спутниками привели в наиболее укрепленную. Сейчас же молодой рыцарь гадал, в какой из комнат он находится - гостевой, допросной или же прямо в камере? Помещение три на четыре ярда, из обстановки - только три узких кровати у стен, стол и четыре табурета. Все.

Сразу после прибытия в штаб-квартиру компанию разделили. Несколько рыцарей в простой темной одежде увели куда-то Арну и плохо соображающих, что происходит, Орогрима и Талеаниса, а ла Мар проводил Гундольфа сюда, где потребовал подробнейших и искренних ответов на свои вопросы. Начать он почему-то решил именно со спутников рыцаря.

- Гундольф, давай лучше по-хорошему. Как ты оказался в компании такого сброда и какого черта притащил их в Хайклиф?

Фон Кильге скрипнул зубами. Терпение его было на исходе.

- Магистр ла Мар, вы не могли бы выбирать выражения, когда речь идет о моих друзьях? - сквозь зубы процедил Гундольф, сжимая кулаки. За время, проведенное вне ордена, он успел отвыкнуть от магистровой манеры общения и сейчас не мог с уверенностью сказать, выдержит ли он еще несколько грубостей, граничащих с оскорблениями, или же бросится на собеседника с голыми руками - меч у него аккуратно изъяли еще при входе в штаб.

- Ты называешь их друзьями? Как интересно. И чем же обусловлено такое твое небрежное отношение к понятию дружбы?

Гундольф глубоко вдохнул, медленно досчитал до пятнадцати и выдохнул.

- Я задам вам только один вопрос, магистр ла Мар: вы все еще меня проверяете? И если да, то что мне еще надо сделать, чтобы доказать свою подлинность?

- А если нет? - с интересом посмотрел на него собеседник.

- А если нет - то… - он поднялся и, зло чеканя слова, проговорил, стягивая тонкую перчатку с руки: - Если все, вами сказанное, не является еще одной попыткой установить мою подлинность, то я имею честь вызвать вас на поединок, магистр ла Мар!

- Бой Грифонов? - магистр удивленно приподнял бровь. - Мальчик, ты, наверное, забыл: в бою Грифонов оба противника могут использовать и меч, и Силу.

- Что вы, я прекрасно об этом помню. И тем не менее повторю свой вопрос: это все еще проверка? - Гундольф комкал в руке перчатку, все еще не решаясь бросить ее под ноги ла Мару.

- Ты ухитрился где-то лишиться Силы. И ты все равно готов бросить мне вызов? - тот, казалось, не замечал вопроса.

- Да. Отец учил меня, что честь дороже жизни. Вы оскорбляете тех, кого я имею честь называть своими друзьями, с кем я делил кров и хлеб, тех, с кем сражался спина к спине, тех, кому не раз обязан жизнью и кому не раз этот долг возвращал. Оскорбляя моих друзей, вы тем самым оскорбляете и меня. И я желаю получить сатисфакцию!

- Ох, Гундольф… Получишь ты свою сатисфакцию, но разве что в учебном бою, - магистр словно бы враз растерял всю свою боевитость и устало прислонился к стене, возле которой стоял его табурет. - Уж не сочти за попытку отклониться от дуэли, но я и правда тебя проверял. Мне до сих пор кажется странным то, что ты связался с нелюдями, но это, в конце концов, твое право. Если для тебя это так важно - прими мои извинения за нанесенную тебе обиду.

Фон Кильге застыл с открытым ртом, рефлекторно продолжая комкать в руке ставшую уже похожей на тряпку перчатку. Извинения от ла Мара?! Да скорее бы небо упало на землю, император ушел в монастырь, а Левиафан раскаялся в преступлениях и сдался бы в зоологический сад на потеху ребятишкам!

- Магистр, кажется, сейчас уже я начну вас проверять, - растерянно пробормотал молодой Грифон, опускаясь на свой табурет.

- Нет уж, в мою подлинность тебе придется поверить на слово, - проворчал ла Мар. - Ладно, к делу: сейчас в этом штабе спешно собираются мои магистры. Будет проведен внеочередной совет, и созван он специально в твою честь. Мне рассказать о своих приключениях ты уже не успеешь, так что выслушаю там. И учти: каждое твое слово будет выслушано и обдумано с величайшим тщанием, каждый рассказанный тобою факт повлияет на наши дальнейшие действия. Не забывай об этом.

- Не забуду, - кивнул Гундольф. - Но все же меня беспокоит судьба моих друзей.

- Не буду скрывать, к ним нет ни капли доверия. Они живы - но лишь потому, что они твои спутники. В особенности же я лично не доверяю париасске: я чувствую в ней некую странную мощь, очень опасную.

- Это плохо, магистр, - грустно вздохнул молодой Грифон.

- В смысле?

- В том смысле, что без Арны я не пророню на совете ни единого слова.

В последующие пять минут фон Кильге имел прекрасную возможность убедиться в подлинности ла Мара. Великий магистр орал, ругался, топал ногами, угрожал самыми страшными карами и сулил великие награды так, как это делать мог только настоящий сэр Дальстон, граф де ла Мар. Но на Гундольфа, казалось, не производят ни малейшего впечатления ни посулы, ни угрозы - застыв каменным истуканом, он не проронил ни единого слова.

В конце концов магистр сдался, понимая, что раз упертый Грифон решил сделать по-своему - изменить этому решению его не заставить никакими средствами.

К комнате, где держали Арну, рыцаря провели почти что под конвоем. И заглянув в отведенные девушке “апартаменты”, он понял - с ла Маром он сам разговаривал все же в гостевой комнате, ибо камера досталась Танаа, и, вероятно, не только ей. Каменный мешок семь на семь футов и еще примерно семь - в высоту, вместо мебели - соломенный тюфяк у стены и ведро известного назначения - в дальнем углу. Сама узница сидела, обхватив колени, возле двери. Лицо девушка прятала в ладонях.

- Арна, - тихо позвал ее Гундольф. - Арна, ты… ты как?

- Все в порядке, - она подняла голову, и рыцарь увидел, что ее извечной повязки нет. Зато есть широкие, отливающие синевой стальные браслеты на обеих руках, соединенные короткой толстой цепью. Такие же кандалы охватывали тонкие лодыжки девушки - Лучше скажи мне, как ты?

- А что со мной может случиться в стенах дома рыцаря-Грифона? - фон Кильге постарался придать голосу уверенность, которой на самом деле не было. - Арна, сейчас будет совет, соберутся все магистры ордена. Они хотят услышать нашу историю…

- Твою историю, - поправила его Танаа.

- Я отказался говорить, если на совете не будет тебя.

- Почему? Логичнее было бы позвать Талеаниса, он все же имеет больше отношения к освобождению… - она осеклась, почувствовав умоляющий взгляд друга. И тут же потянулась к нему мысленно.

“Гундольф, я не совсем понимаю…”

“Боюсь, я вообще уже мало что понимаю. Они не похожи на тех Грифонов, которых я знал всю жизнь, но в то же время я уверен, что это именно они. Не надо говорить про Талеаниса, если совет узнает, что это он, пусть даже случайно, выпустил Левиафана на свободу - я не дам за его жизнь ломаного медяка. А заодно и за наши с тобой”.

“Ты думаешь, они убьют единственного, кто способен отправить Левиафана обратно в преисподнюю? Гундольф, я пыталась их немного прослушать, насколько это возможно: эти кандалы очень сильно мешают мне, блокируя большую часть силы. Но того, что я смогла считать, вполне достаточно. Гундольф, каждое твое и тем более мое слово будут проверять на искренность несколько достаточно сильных телепатов. На этом совете будет настоящий допрос, и нам не удастся скрыть такого важного факта, как то, что единственный, кто способен убить Левиафана - наш спутник. А если они почувствуют нашу неискренность - то… сам понимаешь. В лучшем случае, нас убьют”.

Фон Кильге нервно кусал губы, пытаясь придумать хоть что-то. Не получалось.

“То есть, ты предлагаешь позвать на совет Талеаниса?”

“Да.Главное - правильно расставить акценты. Сконцентрировать внимание на том, что только он может уничтожить демона, а о том, что на свободу этого демона выпустил тоже он - обронить как будто между делом, не заостряя внимание на этом вопросе”.

“Можно попробовать…”

“Других вариантов все равно нет, к сожалению. Кстати, они не могут сейчас почувствовать наш с тобой разговор, но на совете у меня возможности поговорить с тобой или Талеанисом мысленно не будет”.

“Хорошо, я учту”.

Весь разговор занял не более десяти секунд.

- Ты права, Талеаниса надо позвать. Но сделаем это уже на совете. Если я сейчас потребую еще и его присутствия, мою просьбу едва ли удовлетворят.

- Значит, позовем на совете, - легко “согласилась” девушка, поднимаясь на ноги. - Только, Гундольф… Ты не мог бы попросить, чтобы мне вернули повязку?

- Итак, раз все в сборе…

- Почти все, великий магистр, - осторожно перебил ла Мара сэр Нараль, исполнявший обязанности секретаря совета. - Не хватает еще магистра Дильгерта.

- Значит, начнем без Дильгерта! - рявкнул тот. - Итак, мы собрали внеочередной совет для того, чтобы выслушать единственного из нас, кто собственными глазами видел князя-герцога де Аббисса, побывал в его логове и ухитрился выбраться оттуда. Я прошу войти в зал совета Гундольфа фон Кильге! - провозгласил он, не без удовольствия отмечая изумление на лицах рыцарей. - Разумеется, это настоящий сэр Гундольф, а не та подделка, которая занимает его место и превращает сейчас наших с вами братьев Ярлиг знает во что.

Четверо облаченных в боевые доспехи Грифонов ввели в зал Арну и Гундольфа. Препроводили к стоящей особняком скамье, чем-то нехорошо напоминавшей скамью подсудимых, усадили, встав по бокам.

- Сэр Гундольф, расскажите совету, как вы оказались в доме черного мага, известного как Левиафан…

Ла Мар осекся, побагровел и едва сдержался, чтобы не схватиться за меч: Гундольф, запрокинув голову, хохотал - издевательски и зло.

- Господа магистры, сэры рыцари, досточтимый совет! - отсмеявшись, он поднялся на ноги. - Простите мне мою вспышку неуместного веселья, это смех сквозь слезы. Вы пытаетесь бороться с Левиафаном уже более трех месяцев и до сих пор не знаете даже, с кем имеете дело? Чего тогда вы рассчитываете добиться?

- Потрудитесь объясниться! - процедил ла Мар, в его глазах горело бешенство.

- Левиафан де Аббисс - никакой не князь, не герцог, не черный маг и даже не де Аббисс! Левиафан - демон! Самый настоящий демон, не мелкий бес и тем более не какой-то там “черный маг”! Мерзейший демон, желающий прибрать в свои грязные лапы наш мир!

Зал охватило гробовое молчание, в котором отчетливо различался скрежет зубов великого магистра.

- Сэр Гундольф, совет еще раз просит рассказать обо всех ваших злоключениях как можно подробнее и по порядку, - наконец взял себя в руки он. - Начиная с того дня и часа, когда вы вошли в дом этого… демона.

Фон Кильге глубоко вздохнул и начал рассказывать. О разговоре с князем-герцогом и предложенной взятке, о разоблачении Левиафана и собственном последующем заключении, о том, как Маар-си считывал его память и изменялся, полностью копируя Гундольфа, а Левиафан тем временем говорил о полной копии грифоньих доспехов, о своем отчаянном побеге, завершившемся переломанными костями и глубоким энергетическим истощением. О долгом бессознательном пребывании в деревне - и о появлении Арны, сумевшей вытащить его, вдохнуть уверенность в собственных силах и стремление жить дальше. О разбирательстве с Гриидом и его помощниками, о собственном знакомстве с удивительной силой девушки - тут Гундольф, почти не кривя душой, все же сумел опустить как природу силы Арны, так и ее реальную мощь, понятия же “Искоренитель” он и сам не знал, следовательно - и проговориться не мог. О том, как поведал Танаа свою историю, и как согласился принять ее помощь. О том, как в пути они остановились на ночлег в доме полуэльфа по имени Талеанис - на этих словах де ла Мар переглянулся с магистрами - и о том, как этот полуэльф решил присоединиться к отряду. О графстве Сайлери и захватившем его маге по прозвищу Птица, о том, как они вчетвером помогали Эстису де Карнэ, единственному наследнику графского титула и законному владетелю Сайлери, в войне против Птицы и его людей. Не особо вдаваясь в подробности, Гундольф поведал совету и о том сражении, в котором он потерял силу - втайне надеясь, что ла Мар или кто-нибудь еще из старых и опытных рыцарей-магов знает, как помочь ему вернуть утраченное. Подробно, стараясь не упустить ни малейшей детали, рассказал о даре подчинения, которым обладал самозваный лорд Птица. Потом коротко, сдержано пересказал свою встречу с караваном, шедшим из Хайклифа, и услышанную от главы охраны этого каравана историю гибели семьи фон Кильге.

- После этой встречи я понял, что медлить более нельзя. До того момента я все же надеялся, что магистр, простите, великий магистр де ла Мар сумеет распознать обман и не поверит поддельному “Гундольфу”, но я никак не учел, что почти весь остальной орден может оказаться настолько слеп и доверчив. Но узнав об этих печальных событиях, я тут же направился в Хайклиф. К моей великой радости, друзья согласились разделить со мной этот путь и по мере возможности помочь мне в борьбе с Левиафаном и здесь, - закончил рыцарь, аккуратно опустив историю своего побега из графства Сайлери и такую маленькую деталь, что друзья сумели “разделить с ним путь” лишь потому, что сам Гундольф выбрал не самую подходящую для бегства лошадь. - Пожалуй, на этом все. Мне больше нечего добавить к моему рассказу.

Спустя несколько мгновений тишины загомонили все разом. Молодой человек сразу потерялся в этом многоголосом хоре, безрезультатно пытаясь хоть что-то вычленить из потока слов, фраз выкриков и вопросов.

- Тихо! - перекрыл шум громовой рык ла Мара. - Сэр Гундольф, скажите еще раз, как зовут вашего спутника-полукровку?

- Моего друга полуэльфа зовут Талеанис, его прозвище - Мантикора, - тихо и очень холодно отчеканил фон Кильге.

- Известно ли вам… впрочем, неизвестно, - намек собеседника магистр, по своему обыкновению, проигнорировал. - Ваш двойник обещает сто тысяч золотых за его голову. И любую возможную награду - за живого. У вас есть предположения, почему?

Несколько секунд Гундольф колебался.

- Да, у меня есть предположения, - сказал он наконец. - Но я скажу об этом только вам лично, в приватном разговоре. Да не сочтут сэры рыцари это за оскорбление, но в сложившейся ситуации никакие меры предосторожности не могут считаться излишними.

Помедлив, ла Мар согласно кивнул. Рыцари, начавшие было высказывать недовольство, умолкли - великий магистр и впрямь пользовался абсолютным доверием и уважением.

- Сэр Гундольф, у меня к вам только один вопрос, - со своего места поднялся сэр Лайорн, высокий мужчина лет шестидесяти. - Отчего вы, едва сумев подняться на ноги, не направились сразу же в Хайклиф, дабы предупредить орден о нависшей над всеми нами опасности? Судя по вашему рассказу, в себя вы пришли невдалеке от границы с Париасом, но графство Сайлери лежит, если мне не изменяет память, за нашими землями, ближе к Мидиграду. Следовательно, ехать в Хайклиф вы решили лишь после того, как узнали о беде, постигшей вашу семью. Повторю, почему вы не отправились сюда сразу же, как только получили эту возможность?

Молодой Грифон закусил губу, лихорадочно обдумывая варианты. Ответ обязан был одновременно и удовлетворить совет, и не выдать истинную причину неспешности Гундольфа, и в то же время быть максимально похожим на правду.

- Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, сэр Лайорн, - проговорил рыцарь, пытаясь протянуть время.

- Мне кажется, я высказался предельно ясно, - отрезал тот. - Если хотите, я задам вопрос в более прямой и грубой форме, и в том случае если ваш ответ окажется удовлетворительным, я извинюсь за невольно нанесенное оскорбление.

- Тогда задавайте.

- Вы намеренно скрывали от ордена важнейшую информацию относительно Левиафана?

Гундольф кожей ощущал растущее в зале напряжение. Каждый рыцарь сейчас сопоставлял различные детали рассказа фон Кильге, каждый по мере сил прощупывал его ментально, пытаясь определить ложь, каждый не доверял, каждый…

- Гундольф не смог сразу отправиться в Хайклиф по моей вине, - прозвенел вдруг голосок Арны - впервые с начала совета. - Я… я должна была отправиться в Мидиград и…

Ее оборвал звук распахнувшейся двери и голос совсем еще молодого рыцаря, недавно получившего цепь и на заседании совета исполнявшего роль герольда.

- Рыцарь ордена Грифона, сэр Дильгерт!

- Досточтимый совет, уважаемые сэры, братья - я прошу прощения за опоздание, - в зал не вошел - влетел очень красивый молодой человек, одетый как небогатый дворянин. - Час назад на наш штаб на улице имени магистра Кольда напали люди фон Кильге…

Договорить он не успел. В зале резко похолодало, каждый ощутил некий ирреальный, пронизывающий до костей ужас. Мгновенно погасли все светильники, помещение на секунду погрузилось во тьму. А потом внезапно осветилось ярким факелом, в который, казалось, обратилась Арна. Синие браслеты-оковы на ее запястьях и щиколотках, ранее блокировавшие почти всю силу девушки, разлетелись мелкими осколками, кожа побелела, волосы разметались по спине, а незрячие глаза запылали ледяным синим свечением.

- Предатель, убийца, зло во плоти, - безэмоционально проговорила Танаа, простирая вперед руку, объятую холодным белым пламенем. - Сегодня ты преисполнил чашу терпения Его. И сегодня твое существование в Мироздании должно прекратиться.

Огонь устремился с ее ладони вперед, огибая ошарашенных, парализованных неведомым ранее ужасом рыцарей. Добравшись до сэра Дильгерта, пламя на миг застыло, образовывая вокруг приговоренного льдистую, искрящуюся сферу - а потом резко сжалось в одну точку, пронзая насквозь то, что еще минуту назад было человеком, по крайней мере - внешне. Рыцарь страшно закричал, все его существо охватил нестерпимый, невыносимый страх пред черной бездной небытия - а потом он погрузился в эту бездну, просто перестав существовать. Опустошенное, лишенное жизни, души и разума тело тяжело рухнуло на каменные плиты пола.

- Да будет на все воля твоя, Создатель, - прошептала Арна, медленно опуская руку.

Глава V

Ахенский рубин

- Вы столь настойчиво добивались встречи со мной, шевалье, что я принял решение все же удовлетворить ваше желание. И теперь выражаю надежду, что вы меня не разочаруете и мне не придется сожалеть о потраченном времени, - эта фраза, несмотря на некоторую ее напыщенность, прозвучала на удивление искренне и как-то… тепло, что ли?

- Поверьте, сожалеть не придется, - усмехнулся Легран т’Арьенга, внимательно изучая сидевшего перед ним рыцаря.

Гундольф фон Кильге, самый молодой магистр за всю историю существования ордена Грифона, оказался человеком лет двадцати - двадцати пяти, среднего роста и атлетического сложения. Темные волосы стянуты в хвост, перехваченный шнурком. Взгляд серых глаз - неожиданно серьезен и мудр. Слишком мудр для человека, не прожившего и четверти века.

- Зависит от вас, - пожал плечами Гундольф. - Итак, вас зовут Легран т’Арьенга, вы родились и выросли в Мидиграде, позже много путешествовали и многого добились… и не только в хорошем смысле. Прославились в определенных кругах как неисправимый бабник, пьяница, скандалист и авантюрист. Там, где вы появлялись, на время вашего пребывания забывалось само понятие “спокойствие”. Вас обвиняли во многих преступлениях, от грабежей и убийств до государственной измены, шпионажа и черного колдовства, но до недавнего времени вам удавалось каждый раз выходить сухим из воды. Пару месяцев назад после темной истории при дворе, в которой, по слухам, замешан сам император, вы резко растеряли всех своих покровителей и бежали из Мидиграда. По вашему следу пущены лучшие ищейки Тринадцатого департамента, - при этих словах т’Арьенга заметно побледнел. - За вашу голову назначено суммарно столько золота, что я даже не уверен, каждый ли рыцарь-Грифон сумеет устоять перед таким соблазном. И с этаким “послужным списком” у вас хватает наглости открыто приехать в Хайклиф, напроситься на личную встречу со мной и утверждать при всем том, что вы можете быть полезны ордену. Поправьте меня, если я где-то ошибся.

Несмотря на резкость и некоторую недобрую насмешливость этих слов, тон Гундольфа оставался ровным, а порой по губам магистра даже проскальзывала тень улыбки. Легран глубоко вдохнул, формулируя ответ. Он долго готовился к разговору с фон Кильге, и теперь тот вряд ли мог бы удивить чем-либо хитроумного авантюриста, неоднократно обводившего вокруг пальца лучших сыщиков Шестого - полицейского - департамента.

- Вы одновременно и правы, и ошибаетесь, - мягко проговорил т’Арьенга. - Да, я действительно, как вы изволили выразиться, “неисправимый бабник, пьяница, скандалист и авантюрист”. Однако первые три определения являются лишь производными от последнего, самого главного. Да, я авантюрист, я авантюрен по складу ума, души, характера, чего угодно!

- Шевалье, я не сказал бы, что меня так сильно волнуют черты вашего характера, - оборвал начавшего было входить во вкус очередного повествования о своей жажде приключений Леграна Гундольф. - Меня, скорее, интересует список ваших преступлений и то, как вам каждый раз удавалось выкрутиться, а также причина, что позволила вам набраться наглости для визита в Хайклиф.

- Вот вы в первый раз употребили куда более подходящее выражение: выходить сухим из воды, - авантюрист шутливо поклонился. - Понимаете ли, зачастую мне и впрямь везло - я выходил сухим из воды… но лишь потому, что сама вода была суха.

- Вот только не надо рассказывать, что каждое выдвинутое против вас подозрение и обвинение являлось следствием происков ваших врагов, - фон Кильге несколько поскучнел.

- Ни в коем случае, - в темно-карих глазах шевалье блеснули озорные искры. - Скажу больше: несправедливо обвиняли меня куда реже, чем мне удавалось избежать обвинения в том, что я и впрямь натворил. Но я готов поклясться чем угодно, пусть даже магическим, что в шпионаже, государственной измене и черном колдовстве я не был замешан никогда. По крайней мере, сознательно.

- А не сознательно? - фон Кильге насмешливо приподнял бровь.

- Понятия не имею. Мог ненамеренно поспособствовать, но только если ненамеренно. Особенно колдовству, наверное… - Легран несколько сник. - Понимаете, я же нередко занимался добычей всяких очень редких и хорошо спрятанных штуковин не самого мирного назначения. И уж наверное, они не всегда шли в чьи-либо коллекции, как книга заклинаний Дитира Хоронителя. Но тут уж вам судить. Что же касается измены - никогда. Ни разу в жизни не продавал государственных тайн и не дарил их бесплатно, да и более того - попросту не знал этих тайн. И против империи тоже никогда ничего не предпринимал. Вот в этом точно клянусь.

- Ваши простодушие и прямолинейность меня прямо-таки поражают, - признался Гундольф, отпивая глоток вина из стоявшего на столе кубка. - Не поясните ли?

- Охотно, - Легран проводил тоскливым взглядом кубок - ему рыцарь выпить не предложил - и продолжил: - Вы сами сказали: за мной идут ищейки Тринадцатого департамента. Суммарной награды за мою голову хватит на вооружение небольшой, но очень хорошей армии. Я ухитрился, простите за откровенность, поссориться с самим императором, причем не столько с правителем, сколько с мужчиной - я переспал с его женщиной. И у меня осталось только три пути в жизни, а точнее - два, ибо смерть я “путем в жизни” не считаю: либо я найду по-настоящему сильного покровителя, которому буду служить до конца жизни в обмен на защиту этой самой жизни от Отдела Особых Расследований и императора, либо мне придется бежать из страны, которую я знаю и люблю, в которой я родился и вырос. Да и то, бегство не даст мне гарантии, что псы Тринадцатого департамента не достанут меня чуть позже, в каком-нибудь Париасе или заморском Номикане. Или даже еретическом Сэйкароне. Поразмыслив, я решил, что лучше князя-герцога… простите, лучше ордена Грифона мне покровителя не найти. И отправился в Хайклиф.

В тот момент, когда т’Арьенга “оговорился”, фон Кильге резко напрягся. Это никак не проявилось внешне, не дрогнули пальцы, не изменился взгляд, поза осталась по-прежнему расслабленной и спокойной, но опытный авантюрист обладал великолепной интуицией, позволившей уловить неуловимое.

- И какого рода помощь вы желаете получить от… ордена Грифона? - поинтересовался визави, словно бы невзначай сделав краткую, почти незаметную паузу - словно хотел сказать что-то другое, но успел передумать.

- Защиту, - ни секунды не размышляя, ответил Легран. - Деньги у меня есть, больше того, деньгами я и сам мог бы поделиться. Но вот жизнь у меня одна, и терять ее мне очень не хотелось бы.

- Допустим, защиту мы вам могли бы обеспечить. Разумеется, исключительно на территории наших владений. Но…

- Что в ответ? - произнес шевалье вместо рыцаря. И тут же сам ответил: - В ответ - я буду служить. Кому прикажете, тому и буду. Хоть ордену, хоть вам лично, хоть хозяину “Рыцарского коня”, хоть кому.

- А как же ваша жажда приключений? - дословно повторил магистр фразу, произнесенную еще сэром Улайтаном.

Т’Арьенга тонко улыбнулся.

- Магистр, я нисколько не сомневаюсь в ваших уме и мудрости. И я уверен, что вы не станете закапывать в землю мои не очень скромные таланты. А области, к которым имеет смысл приложить эти таланты… о, эти области ни в коем разе не дадут мне заскучать!

Он понял, что победил. Фон Кильге не просто заинтересован - фон Кильге уже согласен. Конечно, он проверит нового слугу, и не раз, но - он согласен. А значит, теперь все получится.

- Что ж, вы меня заинтриговали, - проговорил Гундольф после недолгой паузы. - Считайте, что защита ордена у вас есть. Если проявите себя хорошо - быть может, я смогу представить вас великому магистру, или даже…

Легран напрягся, почувствовав в этой неоконченной фразе подвох. Он не мог понять, чего добивается Гундольф, на что именно проверяет т’Арьенгу и как нужно среагировать: промолчать, сделав вид, что не заметил, или же произнести напрашивающееся имя, или и вовсе невинно поинтересоваться, кого такого могущественного, что в глазах рыцаря-Грифона он имеет вес больший, нежели великий магистр, фон Кильге имеет в виду? А времени на раздумья не было, собеседник слишком спокойно смотрел в сторону и слишком внимательно в Леграна вслушивался.

Рисковать - потерять все, начиная с самой жизни.

Не рисковать - привлечь подозрения.

Попытаться сойти за дурачка - и вовсе лишиться как доверия, так и интереса со стороны ордена, что опять же приводит к тому, к чему и первый вариант.

Но в случае верного попадания - выиграть все.

Легран был авантюристом до глубины души. И если представлялась возможность рисковать, он просто не мог ее не использовать.

- Даже самому… князю-герцогу Левиафану? - с нескрываемым замиранием сердца спросил он. Лицевые мышцы сводило от напряжения, сердце, казалось, билось в десять раз медленнее обычного.

На губах Гундольфа появилась торжествующая улыбка.

- Вы не слишком ли хорошо осведомлены? - вкрадчиво поинтересовался он. И тут же вернулся к прежней манере разговора. Или даже более мягкой, чем прежде: - Впрочем, о чем это я? Простите, я ведь даже не предложил вам вина…

Откуда-то из стола появился кубок. Не отпуская взгляда собеседника, магистр наполнил серебряный сосуд вином, потом извлек из небольшой шкатулки рубиново-алый кристалл и опустил его в кубок.

Легран нервно облизнул губы.

Гундольф вновь улыбнулся.

- Прошу вас, угощайтесь.

Легран побледнел еще сильнее.

Однако протянул руку, взял кубок, поднес к лицу… и внезапно рассмеялся: безумно и весело, с вызовом всему миру в некоем необъяснимом противостоянии.

- Мне повезет! - громко проговорил шевалье и залпом осушил кубок.

Несколько секунд он стоял не шевелясь, закрыв глаза, и прислушивался к ощущениям. Потом посмотрел на кубок, на Гундольфа, снова на кубок. Опустился на стул. Поднял взгляд на собеседника - радужки с невероятной скоростью исчезали в бездне расширившихся зрачков.

Фон Кильге выждал несколько секунд и мягко, вкрадчиво спросил:

- Как ваше настоящее имя?

Т’Арьенга вздрогнул всем телом. И ответил…

Когда за необычным посетителем закрылась дверь, “магистр” несколько минут сидел неподвижно, уставившись в одну точку и не мигая. Потом едва заметно шевельнул рукой, почувствовал, как на мгновение потеплело кольцо на указательном пальце - засов на двери сдвинулся на два дюйма, запирая дверь. Еще один пасс, еще один, на этот раз более ощутимый нагрев артефакта - и кабинет окутала непроницаемая сеть защитных экранов, пресекающих как физическое, так и магическое вторжение или наблюдение.

После установки защиты наступила очередь общей проверки. Не обделяя своим вниманием ни единый уголок, по помещению медленно и величаво проплыл темно-зеленый сгусток энергии, испещренный мелкими изумрудными искорками, вспыхивающими через равные промежутки времени. Минут через пять он вернулся к столу, к по-прежнему почти не шевелящемуся хозяину, несколько мгновений повисел перед его лицом и рассыпался, до последнего мгновения сохраняя мягкий зеленый оттенок.

И только тогда хозяин кабинета позволил себе слегка расслабиться. Закаменевшие черты красивого лица смягчились, глаза потеряли непроницаемую строгость, поза стала более непринужденной. А потом все задрожало, потекло, смазалось, оплыло свечным воском - и из грифоньего кресла поднялся Маар-си.

Париасец потянулся, разминая затекшие в “чужом” положении мышцы, провел рукой по коротко подстриженным, в отличие от прически настоящего Гундольфа, волосам. Прошелся по кабинету, вытащил из тщательно укрытого тайника бутылку обжигающе-крепкой сэйкаронской настойки - между прочим, личный подарок святого Лорда Гадары, наполнил выточенную из священного янтаря стопку.

- Простите, Лорд, но пить за вашего Мазуса, как предписывает религия, я не стану, - покачал он головой, любуясь игрой света в переливах золотого янтаря. И залпом проглотил огненный напиток.

Вернувшись за стол, Маар-си повернул статуэтку, изображавшую грифона с всадником, к себе, и совершенно непочтительно потянул крылатого зверя за львиный хвост. Хвост беззвучно провернулся вокруг своей оси, грифон распахнул клюв, но ни единого звука оттуда не вырвалось - лишь сноп белесого света, солнечным зайчиком скользнувший по щеке предусмотрительно закрывшего глаза париасца.

Провозившись минут пять с настройкой капризного артефакта и про себя сделав заметку: узнать, где Повелитель достает такое старье, Маар-си устроился в кресле, положив перед собой лист бумаги и взяв перо. На белой стене напротив него разворачивалась картинка, из клюва грифона доносились голоса.

- … Легран.

- А фамилия?

- У меня нет настоящей фамилии.

- Кто твои родители?

- Рабыня герцога де Мерренте и телохранитель герцога де Мерренте.

- Для чего ты приехал в Хайклиф?

- Чтобы поступить на службу к Левиафану.

- Зачем ты хочешь служить Левиафану?

- Только он способен защитить меня от Тринадцатого департамента.

- Почему тебя разыскивает Тринадцатый департамент?

- Я убил одного из оперативников департамента и украл находившиеся при нем важные документы.

- Кто такой Левиафан?

- Могущественнейший демон.

- Тебя не смущает служение такому существу?

- Не понимаю вопроса.

Маар-си не удержался от тяжелого вздоха. Один только этот ответ полностью характеризовал сидевшего перед ним человека… если этого Леграна можно было назвать человеком.

- Насколько высокий пост занимал убитый тобой человек?

- Не понимаю вопроса.

Париасец немного удивился и изменил формулировку.

- Зачем ты убил человека из Тринадцатого департамента?

- Не понимаю вопроса.

“Занятно. Чего теперь-то может быть непонятного?” - подумал Маар-си.

А в следующую секунду обругал себя за глупость.

- К какой расе принадлежал убитый тобой оперативник ООР?

- Лесной эльф.

- Насколько высокий пост он занимал?

- Он входил в состав оперативной группы на испытательном сроке.

- Откуда у него важные документы?

- Командир его группы был казнен, - невпопад ответил Легран.

- При чем здесь это?

- Не знаю.

- Ладно, подойдем с другой стороны… Почему ты его вообще убил?

- Мне заплатили.

- Кто?

- Посредник.

- Ты знаешь заказчика?

- Да.

- Его имя?

- Кардинал Алара.

- Ты знаешь имя убитого тобой эльфа? Если да, то назови его.

- Киммерион.

- Как ты его убил?

- Стилетом в горло.

Промучившись еще около часа, узнав бешеное количество совершенно ненужных подробностей, получив несколько маленьких кусочков кажущейся полезной информации и окончательно подтвердив свои предположения, Маар-си заставил одурманенного собеседника выпить стакан противоядия.

- Сейчас ты встанешь и уйдешь отсюда. Ты будешь помнить наш разговор до того момента, как я предложил тебе вино. Начиная от момента, когда я предложил тебе вино, ты будешь помнить следующее: мы договорились о том, что я пришлю тебе ближайшее распоряжение сегодня вечером на твое имя в таверну “Рыцарский конь”. После того, как я несколько раз проверю тебя в деле, я представлю тебя Повелителю Левиафану. На этом мы попрощались. После того, как ты выйдешь из этого кабинета, ты отправишься в таверну. Сегодня ты не будешь пить и не станешь ужинать. Ты вообще ничего не съешь до завтрашнего полудня. Ты все запомнил?

- Да.

- Хорошо. Теперь иди.

Пересмотрев запись несколько раз подряд и исчеркав непонятными значками и запутанными схемами с полдесятка листов, Маар-си остановил артефакт, собрал бумаги, еще раз проверил защиту кабинета и сжал в кулаке спрятанный под рубашкой амулет. Короткая вспышка, на миг ослепившая его - и окружающая обстановка сменилась.

Не медля ни секунды, париасец опустился на одно колено и склонил голову. Он прекрасно помнил, как бывает больно, если Повелитель решит, что ему не оказали должного почтения.

- Мне кажется, он над нами смеется, - Эльверен швырнул на стол сложенный вчетверо лист бумаги.

- Почему же сразу “смеется”? - Легран меланхолично ковырялся в тарелке с тушеным мясом. - Просто проверяет. А ты думал, нас сразу этому Левиафану представлять поведут?

- Во-первых, не “нас”, а конкретного тебя. Забыл? Мы с Ранном здесь тебе не друзья, не напарники, а так - сопровождение. Телохранитель и… даже не знаю, как меня и назвать-то можно!

- Ты еще скажи, что тебе есть дело до того, кем тебя считают, и тем более - до разницы наших “социальных статусов”!

- Нет, но…

- Эй, ребята, а вам не кажется, что вы начинаете скандалить по ерундовому поводу, как я не буду говорить кто? - насмешливо проговорил Вархес, бросая в тарелку тщательно обглоданную кость.

Оба спорщика присмирели.

- Все равно, как-то мелковато для нашего уровня. Ладно-ладно, для уровня нашего уважаемого Леграна, - ввернул-таки шпильку Эльверен, но т’Арьенга проигнорировал его.

- Задача предельно проста: мы должны проникнуть следующей ночью в дом некоего сэра Немаля, ныне подозреваемого в предательстве интересов ордена плюс стандартный набор, и составить подробный план внутренних помещений, а также пересчитать и записать количество и ассортимент оружия, запомнить и описать всех увиденных там людей, а в случае обнаружения продуктового склада прикинуть, на какое время там хватит запасов, из расчета на полсотни человек. Эльверен, умолкни - я сам прекрасно понимаю, насколько это все бредово. Но пока не сделаем - большего не получим. И это я тоже понимаю. И ты должен понимать, - Легран еще раз пробежался взглядом по строчкам. - Да, и еще ловушки. Кстати, это по твоей части - ловушки найти и понять, как их обезвредить…

- Я понял.

- Вот и хорошо. Ранн, а ты что скажешь?

- Только то, что я с вами не пойду, - пожал плечами Вархес. И прежде чем удивленный эльф успел открыть рот, пояснил: - Двоих - более чем достаточно. Кроме того, кто-то должен остаться здесь. Или ты хочешь дать возможность людям фон Кильге покопаться в наших вещах?

Легран на несколько секунд задумался.

- Хорошо, - кивнул он наконец. - Идем мы с Эльвереном, ты остаешься здесь.

“Как вы можете видеть по приложенной схеме, здание очень хорошо укреплено и подготовлено к обороне. На верхнем этаже, а также в подвале обнаружены небольшие оружейные склады, список приложен к отчету. Ловушек в здании почти нет, имеющиеся отмечены на схеме здания, принцип работы и способ обезвреживания приложен к отчету. Продуктовых запасов сверх разумной нормы не обнаружено. Найдены два подземных хода: первый скрыт за гобеленом в коридоре первого этажа (указан на схеме кругом), выводит в старую канализацию, оставшуюся еще от старого города, второй находится в спальне хозяина дома, выводит напрямую за стены Хайклифа, в полумиле к востоку от главных ворот.

Подробное описание и карандашные портреты (Ко многим прочим своим талантам осмелюсь прибавить еще и талант художника. Легран.) всех людей, замеченных в здании, прилагаются. Также прилагается максимально дословная запись совещания, подслушанного при осмотре здания. Кратко: разговор происходил между четырьмя мужчинами, трое из которых, судя по всему - бывшие рыцари ордена Грифона, один же - считается Грифоном и ныне, его имя - сэр Нартан. Они говорили о переносе штаба в другое место, но так и не сказали, куда именно. Один упоминал о некоем предупреждении, полученном от “друга из ордена”. Перенос оружия и прочего - не знаю, о чем конкретно шла речь, но предполагаю, что имелось в виду содержимое запертой комнаты, подробнее смотрите на приложенных листах - так вот, перенос оружия и прочего должен состояться в течение трех дней. Скорее всего - послезавтра, так как до того момента требуется согласовать некие вопросы с так называемым “великим магистром” де ла Маром. Более ничего интересного услышано или увидено не было.

Приложение - запертая комната.

При обыске дома на втором этаже была обнаружена комната, вскрыть которую не удалось никаким образом - ни обычными отмычками, ни магическим жезлом, ни даже разъедающим любой металл эликсиром. За дверью прослушивается явственный магический фон, до темно-желтого по шкале Райнаха. Предполагаю, что там находится склад магического оружия, по слухам, похищенного из кладовых Клюва.

Надеюсь, вы останетесь удовлетворены моей работой.

Легран т’Арьенга”

- “Вы показали себя достаточно неплохо, шевалье. Однако этого мало. Следующее задание вам передаст этот же человек. Он же завтра заберет результат и отчет”. Дальше дата и подпись. Все-таки он над нами смеется, - пробурчал Эльверен.

- Он нас проверяет, - как и вчера, отрезал Легран, распечатывая второй конверт. Пробежал взглядом по строчкам, нахмурился. - Впрочем, может ты и прав…

“Доброго вечера, многоуважаемый господин Г.ф.К., как вы изволили подписаться - не иначе, с целью сохранить инкогнито. Безмерно благодарен вам за радость, подаренную вашему покорному слуге вчера, когда оный покорный слуга удостоился чести получить от вас сдержанную похвалу, совершенно неуместную в свете элементарности полученного задания. Тем не менее, великая сия радость не смогла компенсировать глубочайшей душевной боли, когда я, прочитав начертанные вами во втором письме строки, осознал, как же именно вы меня “цените”.

Однако же не подумайте, мне не пришло в голову ослушаться! Во всяком случае, считайте именно так, ибо просьбу вашу я изволил выполнить, хоть это и стоило мне целого часа потерянного времени, и, надо заметить, этот час был одним из скучнейших в моей жизни! Отчет приложен, результат приложен.

С грустью и надеждой на лучшее,

Л.т.А.

P. S. Умоляю, не сочтите сии строки издевательскими, равно как и я не счел ваше, с позволения сказать, “задание” насмешкой над моим профессионализмом.

Л.т.А.”

Маар-си внимательно прочел письмо дважды. Положил на стол, задумался. И неожиданно рассмеялся.

- Ты воистину великолепен… Легран. Что ж, хорошо. Будет тебе шанс. И смотри, не подведи меня.

Глава VI

В золотой клетке

Все случилось слишком быстро. Тело сэра Дильгерта только коснулось мраморных плит пола, а трое ближайших рыцарей уже шагнули к убийце их собрата - они не размышляли и не анализировали, действуя исключительно на рефлексах, отточенных долгой службой ордену и обостренных напряженными событиями последних месяцев, когда предателем мог оказаться буквально каждый. Но больше, чем просто шагнуть вперед, они не успели.

В руках Арны словно бы из ниоткуда материализовался белый посох. Сверкнуло серебряное навершие, просвистев в полудюйме от лица ближайшего Грифона, и в следующий миг врезалось в висок второго рыцаря - ровно с такой силой, чтобы не убить и не покалечить, но надежно оглушить. Посох размазался неуловимой взгляду белой полосой - и вот уже трое нападавших оседают на пол.

- Арна, что ты делаешь? - прошептал охваченный ужасом Гундольф. В виски изнутри билась одна-единственная мысль, отчетливая и неумолимая: все пропало.

Его спутница, которую он называл другом и за которую ручался, только что на глазах всего совета убила рыцаря-Грифона. Этого не объяснишь, этого не простят. Ему больше не поверят, да что там - не поверят! Его попросту казнят, как и всех остальных!

Посох Танаа взвился в воздух, удерживаемый только за стальной набалдашник. В навершие ударили две молнии, огненный луч и что-то еще, достаточно редкое и не идентифицируемое с первого взгляда, но определенно не менее смертоносное. Кто-то из рыцарей ошалело выругался - боевые заклятия впитались в белую кость, как вода в губку. А Арна уже перетекала из стойки в стойку, раскидывая рыцарей одного за другим и отчетливо понимая: несмотря на собственное превосходство в силе и умении, через пять или десять, а может, пятнадцать секунд, но кто-то обязательно окажется ловчее, быстрее, сильнее, а скорее всего - просто опытнее ее. Кроме того, противники-то не были вынуждены ставить перед собой задачу “ни в коем случае не убить и не покалечить, а только вывести из боя”, а даже наоборот.

Когда в зале появился сэр Дильгерт, Арна ни на мгновение не задумалась о последствиях, просто потому, что не могла - все ее мысли, эмоции, разум, все подчинилось пламени Искоренителя, неспособного ни на что, кроме исполнения собственного долга. Раньше такого не случалось, да и вообще - раньше все происходило иначе! Однако сейчас было не самое подходящее время размышлять и сравнивать: по нервам уже хлестнула охватывавшая Гундольфа паника.

Миг - и Танаа перешла в новое, необычное для себя состояние. Состояние холодного, трезвого просчета ситуации. Время словно бы потекло медленнее, казалось, фигуры людей вокруг застыли, поглощенные тягучим туманом, даже молниеносный посох двигался медленно, словно бы с трудом продираясь сквозь загустевший воздух.

Один за другим девушка отбрасывала варианты. Ничего не помогало, ничего не получалось… слишком сильно она дискредитировала себя, а заодно и Гундольфа в глазах совета. Арна тянулась к сознаниям людей - и видела в них лишь обиду, ярость, желание отомстить, озлобленность. Ни одного теплого или хотя бы нейтрального чувства.

Стоп.

Ни одного?

“Он не хотел отвечать на мой вопрос. Значит ли это, что я прав? Но эта девочка с ним… она назвала Дильгерта “предатель и убийца”. Получается, мои подозрения не беспочвенны. Но в то же время…”

Танаа вспомнила его: сэр Лайорн, тот самый рыцарь, который спросил Гундольфа о причине, помешавшей молодому рыцарю отправиться в Хайклиф сразу же после того, как он очнулся. Честный, благородный, прямой человек, хороший маг, но - да, слишком прямой и честный. Слишком, чтобы занять высокий пост что в прежнем ордене, что в нынешнем, “ламаровском”.

Почувствовав опасность, Арна шагнула назад, вскидывая посох.

Время текло очень быстро и очень медленно, словно в двух разных пространствах.

Белая кость, пересеченная стальными кольцами, неторопливо взрезала воздух, устремляясь к груди совсем еще молодого, прыткого юноши.

Сознание и подсознание, сплетаясь воедино и подчиняясь воле Танаа, выплели определенный эмоциональный настрой, взяв за основу стремление понять происходящее и дополнив его толикой доверия, желанием помочь, усилением подозрений в адрес убитого рыцаря, и прозрачная, невидимая сеть опутала сэра Лайорна, подменяя и замещая его эмоции, усиливая то, что уже было, и добавляя то, что было нужно Арне.

Все мысли исчезли, растворились в невидящих синих глазах, полных мольбы о помощи.

“Клянусь своей душой, я объясню вам все! Просто поверьте мне сейчас, помогите, спасите моего друга и меня… Мы не враги ни вам, ни ордену! Вы же сами знаете, или по крайней мере догадываетесь, кем был Дильгерт и кому он на самом деле служил… Помогите нам, умоляю!”

И все же, сэр Лайорн был слишком мудрым человеком и слишком хорошим магом, чтобы его мысли и эмоции можно было с такой непринужденной легкостью изменить.

Посох Танаа соприкоснулся с тканью камзола, юноша охнул и, согнувшись, упал на пол, пытаясь заново научиться дышать.

А сэр Лайорн пытался осознать происходящее и принять решение.

Время рвалось вперед, едва сдвигаясь с места.

“Она не убила и даже не покалечила ни одного из тех, кто бросился на нее с оружием в руках. Если я позволю ей умереть - смогу ли я после этого называться рыцарем и мужчиной? Но имею ли я право помочь убийце моего собрата, пусть даже я и подозреваю собрата в предательстве? Могу ли я пойти против воли ордена?”

Решение пришло легко. Оно оказалось на удивление простым и изящным, позволяющим как спасти жизнь девушки и ее друга, так и ответить за это перед орденом.

И если бы Танаа успела уловить это решение, то она приложила бы все усилия, чтобы помешать благородному - слишком благородному! - рыцарю привести свой замысел в исполнение.

Однако она не успела.

И вспышка портала, на миг ослепившая нападавших, увлекла в неизвестность Арну и Гундольфа, оставив взбешенным рыцарям лишь медленно опускающего руку сэра Лайорна.

- Не надо, братья, - спокойно произнес он. - Я сдаюсь сам, и не сопротивляюсь.

- Я надеюсь, вы объясните мне свой поступок, сэр Лайорн, - очень тихо прошипел ла Мар, с обнаженным мечом в руке подходя к Грифону.

Все случилось слишком быстро. Ла Мар даже не успел добраться до девчонки и этого паршивого сопляка! А ведь как ему хотелось увидеть на своем мече кровь подлой париасски, притворившейся белой кошкой, обаявшей и сбившей с пути юного фон Кильге!

- Я постараюсь, великий магистр, - Лайорн плавно поднес ладонь к груди и расстегнул перевязь.

- Ваш меч, пожалуйста, - запоздало проговорил ла Мар.

Рыцарь безропотно выполнил требование.

Он не сопротивлялся, когда ему сковали руки за спиной. Не проронил ни слова, услышав несколько горьких и болезненных фраз в свой адрес. Не выразил ни малейшего удивления или возмущения, когда его отвели на второй подвальный уровень и заперли в маленькой камере. Сэр Лайорн просто опустился на узкую койку, прикрытую соломенным тюфяком, и закрыл глаза.

Скоро будет очень много вопросов. И он даже не представлял себе, что на них отвечать.

А перед внутренним взглядом стояли полные мольбы синие глаза Танаа.

Гундольф едва устоял на ногах. Схватился за вспыхнувшую огнем левую щеку, медленно разогнулся и уставился на Арну с обидой и злостью во взгляде.

- Какого…

- Такого, что сейчас ты должен успокоиться и взять себя в руки, а не биться в истерике. Или же для Грифонов такое нормально? - ядовито произнесла Арна.

- Ты меня только что ударила…

- Пощечина - лучшее средство против истерики. Я проверяла. В том числе - на себе. А теперь будь добр, умойся - за твоей спиной в стене фонтан - и возьми себя в руки. Нам нужно обсудить дальнейший план действий. И не надо делать такое лицо, или я подумаю, что истерика продолжается.

Пробурчав что-то неразборчивое, Гундольф обернулся - и впрямь, в десятке ярдов от него по пробитому в стене желобу, журча, текла вода, выходящая из пасти барельефа, изображавшего традиционного для Хайклифа грифона.

Набрав полные пригоршни, молодой рыцарь плеснул ледяной водой себе в лицо. Ушибленная щека вновь вспыхнула, резко реагируя на перепад температуры, но фон Кильге только потянулся за новой порцией.

Обратно к Арне, усевшейся под деревом на траве, он вернулся уже гораздо более спокойным и похожим на себя обычного.

- Теперь я могу рассчитывать на то, что ты мне объяснишь произошедшее? - тихо спросил Гундольф, стараясь не смотреть на девушку. Ему было стыдно за свою истерику, за то, что Танаа пришлось защищать и свою, и его жизни, пока молодой рыцарь в оцепенении наблюдал, как на него с оружием бросаются те, кого он привык считать братьями.

Она глубоко вздохнула.

- Ты же знаешь, что я не просто Танаа. Я Искоренитель.

- Знаю. Но до сих пор не очень понимаю, что именно это значит.

- Я не буду сейчас вдаваться в подробности - не время и не место. Скажу кратко: есть разумные, которых просто не должно существовать, которые самим своим бытием нарушают гармонию мироздания вокруг себя. Например, такие, как этот Дильгерт. Ты не знаешь, а я все это прочитала в его душе: он убил отца, когда был четырнадцатилетним подростком. Отец, отчитывая его за издевательства над младшим братом, сказал: я не позволю тебе стать рыцарем, если ты будешь продолжать так себя вести! И Дильгерт убил его, потому что очень хотел быть рыцарем. У него было семнадцать женщин, и каждую он убил - просто потому, что ему нравилось насиловать агонизирующее, а потом мертвое, но все еще теплое тело. Он отдал двух своих сестер, двенадцати и тринадцати лет, Левиафану - в качестве подтверждения своей искренности и желания служить великому и могущественному демону. Именно он рассказал твоему двойнику о базе ордена, находившейся на улице магистра Кольда. Он…

- Хватит, - простонал Гундольф, обрывая монотонную, безэмоциональную речь Арны. - Прошу, хватит, я понял! Но почему ты не могла позже?.. Ведь нам теперь ни за что не поверят, ни единому слову!

- Я не могу это контролировать. Если я встречаю существо, подлежащее уничтожению - я перестаю быть Арной, Гундольф, - тихо проговорила девушка, опустив голову. - Я становлюсь Искоренителем и просто выполняю свой долг. Не обдумывая, не рассуждая. Я просто делаю то, что должна…

Не говоря ни слова, молодой человек обнял мелкодрожавшую подругу, прижал к себе. Без какого-либо скрытого смысла или подтекста - просто чтобы поддержать, согреть, придать сил.

- Как ты вытащила нас оттуда? - спросил он минут через десять.

- Помнишь рыцаря, который тебя спрашивал, почему ты не отправился в Хайклиф сразу же?

- Сэра Лайорна? Конечно, помню.

- Он сам подозревал Дильгерта в предательстве, и он оказался единственным, кто не был настроен категорически враждебно по отношению ко мне. Я внушила ему желание спасти нас. Я не надеялась ни на что конкретное, точнее - думала, что он сможет как-нибудь остановить остальных, а там уже я могла бы дать доказательства вины Дильгерта! Но он почему-то решил действовать иначе. Он активировал заклинание портала, и нас двоих перебросило сюда.

- Понятно, - Гундольф помрачнел. - Что теперь? У тебя есть мысли?

- Пока - нет, - честно призналась Танаа. - Нам надо как-то вытащить Талеаниса и Орогрима, мне даже представить страшно, в какой они опасности!

- И сэра Лайорна, - еще мрачнее добавил рыцарь. И, почувствовав недоумение Арны, пояснил: - Ты же не думаешь, что хоть кто-нибудь не понял, кто именно активировал портал? И уж тем более ты должна понимать, что именно ему теперь грозит.

Только теперь девушка осознала в полной мере, что же она натворила…

Первые лучи пробуждающегося солнца пробились сквозь стеклянный витраж, расцвечивая светло-голубые стены разнообразными узорами из переплетения света и цвета. Рыжеволосая девушка, почти что девочка, сидевшая с ногами на низенькой кушетке, подняла голову, отрывая взгляд от изучаемой ею книги.

- Уже рассвет, - прошептала она, ни к кому не обращаясь. - Сколько же я читала?

Вопрос был риторическим, и все так же ни к кому не обращенным. Все равно разговаривать ей здесь было не с кем, кроме тюремщика, да и тот, во-первых, не отличался многословием, а во-вторых, девушка сама запретила себе с ним разговаривать.

Поднявшись с кушетки, она отбросила за спину длинную светло-рыжую косу и подошла к окну. Распахнула ставни - в комнату ворвался свежий утренний ветерок.

А за окном, сколько хватало острого зрения, унаследованного от отца, простиралась красивейшая долина. Левее виднелся густой лиственный лес, а за ним серебрилась широкая лента реки. Справа же долину ограждали горы, и в ясный день можно было увидеть, как ослепительно сверкает снег на их вершинах.

Увы, всю эту красоту девушка могла наблюдать лишь из окон башни. Иногда, в моменты истерического оптимизма, она даже смеялась - разве можно было раньше поверить, что когда-нибудь удастся почувствовать себя в роли принцессы из сказок, запертой в башне в ожидании спасителя? Но смеяться хотелось нечасто. Основное время узница тратила на вполне естественное в ее положении занятие - искала выход из башни. И даже нашла - правда, выбраться удалось лишь в обнесенный сплошной оградой футов пятнадцати в высоту сад. Сперва она радовалась и такой отдушине, но…

Все равно клетка оставалась клеткой даже после того, как на золотых прутьях появился украшенный драгоценными камнями замок.

Отчаявшись выбраться на свободу каким-либо из простых способов, девушка начала тщательно изучать башню. Этаж за этажом, комната за комнатой, коридор за коридором… И чем дольше она обследовала помещения, тем отчетливее понимала: ее не выпустят. Никогда. Если бы ее тюремщик хотя бы на миг допускал возможность того, что узница когда-нибудь окажется на свободе, то он не позволил бы ей узнать столько секретов, не дал бы подслушать свои планы, не пустил бы в библиотеку…

Кстати, о библиотеке. Именно в тот день, когда девушка впервые сумела проникнуть в этот огромный зал со сводчатыми полками и высокими стрельчатыми окнами, она поняла, что шанс на побег все же есть. Судя по ассортименту развлечений, предлагавшихся птичке в золотой клетке, хозяин свою птичку очень недооценивал. Роскошные платья, дорогие украшения, странные призраки-музыканты, появлявшиеся по ее желанию, зал для танцев, прекрасные ткани для шитья и вышивки, изысканные вина, экзотические яства и многое другое… ничуть не интересовавшее узницу. Пожалуй, внимание ее привлекли только два предмета: драгоценности и длинный рулон номиканского шелка высочайшего качества. Из первых она выковыряла камни и припрятала в собственноручно сшитый рюкзачок, справедливо рассудив, что после побега деньги ей понадобятся, а второй разрезала на три широких полосы, которые связала между собой, закрепила на массивном карнизе, без труда выдерживавшем ее вес, и сбросила в окно, надеясь вылезти по импровизированному канату. К сожалению, спуститься удалось только до уровня четвертого этажа. Что именно произошло потом, девушка не помнила - в глазах потемнело, на миг ее охватило ощущение свободного падения, но страха не было, а через несколько часов она очнулась в собственной постели, живая и невредимая. На следующий день упрямица повторила попытку, но результат был тем же. После третьего раза девушка смирилась с неудачей и начала искать иной путь к свободе.

И этим путем стала библиотека. Еще раньше девушка нашла способ проникнуть в комнаты хозяина башни, войти в которые с лестницы не представлялось возможным. Но от проникновения через окно он защититься почему-то не догадался - наверное, и представить себе не мог, что маленькая, хоть и очень отважная обитательница золотой клетки наберется храбрости проползти на высоте более восьмидесяти ярдов по отвесной стене, почти лишенной выступов и зазоров, без малого пятнадцать футов, и потом еще на столько же подняться. Однако девушка решилась на опасную вылазку и, к собственному удивлению, легко справилась с первой попытки, а однажды пройденный путь во второй раз кажется куда более простым. Особенно если заранее позаботиться о том, чтобы в следующий раз было проще. Например, в отсутствие хозяина вогнать в узкие щели между камнями в наружной стене небольшие, но прочные подсвечники, сделавшие подъем в его покои не более, чем просто увлекательной прогулкой.

Оказавшись в вожделенных комнатах, узница вела себя крайне осторожно. Внимательно осмотрела все помещения, стараясь не касаться ни дверных ручек, ни столов и стульев, ни тем более шкафов. Просто обошла покои и вернулась к себе.

Следующие несколько дней девушка вела себя крайне осторожно, стараясь лишний раз не попадаться на глаза тюремщику и даже заставив себя позаниматься шитьем. К ее удивлению, подобное времяпрепровождение ее даже несколько увлекло, и через неделю она уже щеголяла в удобных штанах и рубашке вместо опостылевшего платья, которому собственноручно пришлось обрезать подол по колено - иначе ткань путалась в ногах и мешала лазать по стенам. Обзаведясь же комфортной, не стесняющей движений одеждой, девушка предприняла еще одно вторжение в покои хозяина, на сей раз подвергнув их более подробному осмотру. Больше всего ее заинтересовали две комнаты - оружейная, к которой прилегал тренировочный зал, и просторное помещение без окон с затянутыми в шелк стенами и потолком. На полу, выложенном черным камнем, были начертаны сложные символы и схемы явно магического назначения, вдоль стен стояли застекленные стеллажи, заваленные странными предметами, банками с заспиртованными частями тел неизвестных девушке созданий… впрочем, и известных тоже - как минимум одна колба содержала в себе нечто, до ужаса напоминающее недоразвитого младенца, причем, судя по ушам, младенец должен был принадлежать к эльфийской расе. Ну, как минимум - наполовину, и, разглядев страшное содержимое банки, девушка испуганно потрогала собственные слегка вытянутые и заостренные ушки.

Времени и желания подробнее изучать заспиртованные экспонаты не было, и узница пошла дальше вдоль стеллажей, запоминая каждую мелочь - кто знает, что именно может помочь ей сбежать?

Следующим, что привлекло ее внимание, оказалась трехмерная проекция какой-то схемы. Множество объемных знаков медленно вращались вокруг своей оси, а сотни тончайших нитей, ни разу не пересекаясь друг с другом, объединяли их в совершенно необъяснимой последовательности. Иногда проекция вспыхивала светлым цветом - желтым, голубым, бледно-красным, зеленым, сиреневым - и тогда нити перестраивались, меняя направление и объединяя уже другие знаки, но все равно не пересекаясь даже в момент изменения траектории.

Поглазев на это чудо магического начертания, девушка заставила себя идти дальше: зрелище завораживало, но помочь ей вряд ли могло.

Но, не пройдя и пяти шагов, она вновь остановилась, теперь - напротив высокого, в рост взрослого человека, овального зеркала в оправе из темно-красного стекла. Темная блестящая поверхность слабо колебалась, как колеблется скованная тонкой пленкой густого травяного отвара вода, и это колебание притягивало, завлекало… узница лишь в последний миг успела отдернуть руку, а непослушные пальцы все пытались дотянуться до пленительной темноты.

Рядом с зеркалом, на высокой подставке, напоминающей нотный пюпитр, лежала книга. Обтянутая темно-синей тисненой кожей, украшенной кристаллической инкрустацией, довольно толстая книга с очень тонкими желтоватыми страницами, раскрытая на конце первой трети текста. Не в силах преодолеть любопытство, девушка подошла совсем близко, вгляделась в текст. К ее удивлению, буквы оказались знакомыми, больше того - практически родными: фолиант был написан на эльфийском.

- “Нанеся состав на поверхность зеркала, произнесите вслух имя того, с кем желаете говорить, одновременно с тем представляя себе его лицо. Если все сделано правильно, собеседник отразится в зеркале, однако только он - окружающего его пространства вы не увидите. Если желаете видеть также и то, что вокруг него - воспользуйтесь составом модификации Лиммеа”, - вслух прочитала девушка. И, все еще не в силах поверить в собственное везение, повторила: - Нанесите состав, произнесите имя, представьте лицо - и он появится в зеркале… Хвала Мерцающей звезде! Благодарю тебя, Дианари…

Поборов слабый отголосок страха - а точнее, задушенный писк инстинкта самосохранения - она протянула руку и перевернула страницу.

В следующее мгновение комната озарилась ярчайшим белым светом, девушку отшвырнуло к середине зала, где буквально из небытия возникла высокая тонкая фигура. Не успела неудачливая узница даже пискнуть, как ее по рукам и ногам стянули прочнейшие стальные обручи, широкий ошейник передавил горло, а металлический голем-охранник, активировавшийся в момент срабатывания защитной системы, вновь застыл неподвижно. Вот только теперь он надежно фиксировал слабо дергающуюся добычу.

- Пусти, - прохрипела полуэльфа. - Ты же меня сейчас задушишь, пусти немедленно!

- Выполняю команду. Подтвердите распоряжение, - прозвучал из-за спины глухой скрежещущий голос, который мог принадлежать кому угодно, но только не живому человеку.

Девушка даже не успела удивиться.

- Отпусти меня, - максимально спокойно проговорила она.

- Выполняю команду, - безразлично отрапортовал голем. Обручи, фиксировавшие лодыжки, кисти, плечи и бедра, разошлись в стороны, ошейник исчез.

Освободившись, она тут же отскочила как можно дальше и несколько секунд стояла, тяжело дыша и растирая горло.

“Почему он меня послушался? Узнает ли париасец о том, что я влезла сюда? Где взять состав для зеркала?” - суматошно проносились в голове несвязные мысли. Но теперь инстинкту самосохранения все же удалось взять верх, и девушка, отдышавшись, бросилась прочь из магической залы, к спасительному окну.

Только оказавшись в своих комнатах, полуэльфа позволила себе расслабиться и всласть порыдать. Ее обожаемый наставник в свое время крепко вбил ученице понимание: бояться, плакать, паниковать можно и иногда даже нужно. Но только тогда, когда ты уже в безопасности и можешь себе это позволить. В конце концов, узнице было всего лишь около шестнадцати лет - точно она и сама не знала. А для девушки, чья кровь в жилах наполовину эльфийского происхождения, это очень и очень немного.

“Глаза императора полыхнули праведным гневом. Он воздел над головой пламенеющее лезвие Правосудия и пришпорил коня, выкрикнув на ходу:

- И тот, кто последует за мною, да будет запомнен в веках и воспет в балладах. Тот же, кто струсит, отвергнув честь и поправ гордость свою, да будет забыт в памяти людской и проклят!

Но немногие осмелились вспомнить, что люди они, гордые сыны империи, а не дрожащие твари, готовые лизать любую ладонь, что кормит. Лишь два полка, понукаемые командирами, неуверенно двинулись вперед, вослед императору, да и те редели с каждой минутой.

И тогда ряды черной армии Сэйкарона раздвинулись, и выехал вперед рыцарь в сияющих алых доспехах и в глухом шлеме, увенчанном короной из шипов. К плечу рыцаря была приколота роза, вырезанная из чистейшей воды карбункула, на золотом стебле с изумрудными листьями.

- Рыцарь Розы, святой Лорд Хараот! - пролетел испуганный многоголосый шелест над армией империи.

А император же, резко осадив коня, сорвал с головы шлем и швырнул его наземь, оставшись лишь в золотой короне, венчавшей благородное чело. Воздел он меч, вытянув вперед пламенеющее лезвие, и провозгласил:

- Я есть император, и я есть империя. И до того мига, пока бьется мое сердце, империя будет жить!

- Что есть ты, а что - империя? - насмешливо спросил лорд Хараот, не поднимая забрала шлема. - Я вижу одного гордого и смелого, но безрассудного воина, не позаботившегося даже о защите головы (прим. автора: лорд Хараот имеет в виду одновременно и брошенный императором шлем, и вчерашнее сражение, в котором из-за неопытности Верховного Главнокомандующего, то есть самого императора, авангард остался без прикрытия, и тяжелая конница лорда Хараота сумела без труда разбить войска империи). Еще я вижу стаю трусливых псов, что не смеют даже поднять головы и умереть с честью, надеясь на прощение в посмертии и на справедливый суд Светлейшего Мазуса.

Император ничего не ответил на насмешку, лишь взгляд его помрачнел.

- Я вижу твою храбрость, о воин! - продолжал тем временем Хараот. - И даю тебе шанс: сразись со мной, и пусть тот, кто победит, объявит своей землю по эту сторону гор.

Вместо ответа император спешился, поднимая Правосудие.

Лорд же, следуя примеру противника, снял шлем, явив всем короткую черную бороду, такие же волосы и волчьи желтые глаза. Он также спешился и извлек свой фламберг, носивший имя Уничтожитель.

Со звоном скрестились клинки. Танец противников был столь стремителен, что свидетели не могли понять, кто одерживает верх, чья кровь обагрила землю, кому сопутствует удача…

А потом вихрь стих, и все узрели лежащего на земле императора, и святого Лорда, чей меч пронзил грудь повелителя империи.

Ряды имперской армии дрогнули, многие спасались бегством, бросая оружие. С презрением смотрел на них победитель.

Но вышел вперед юноша в помятых доспехах, и на его плече виден был знак Второго легиона.

- Я, Вениар, вызываю тебя на бой, лорд Хараот! - воскликнул юноша.

Рассмеялся старый воин.

- Ты уже обагрил меч в крови врагов, а ведь на твоих губах еще не обсохло молоко провожавшей тебя на войну матери. Иди вслед за своими собратьями. Покинь святую землю Сэйкарона, и я пощажу тебя.

- Я не знал матери своей, а отца моего убил ты, - возразил юноша, и не было в его голосе страха. - Ты, видно, не понял смысла моих слов - что ж, я повторю: я, легионер по имени Вениар, вызываю тебя, лорд Хараот, на смертный бой!

- Я сказал: ты обагрил меч в крови, но, видно, слезы жалости застили мне глаза в тот миг, - рассмеялся лорд. - Ибо сейчас я вижу, что у тебя нет меча. Чем же ты намерен сражаться?

- Я возьму другой меч, - сказал Вениар. Приблизился к телу императора, опустился рядом с ним на колени, коснулся губами остывающего чела. И встал, уже сжимая в ладони рукоять меча, чье имя - Правосудие. - Я не посрамлю имени твоего, отец, - молвил он. И только тогда лорд Хараот понял, что видит пред собой нового императора.

- Что ж, сегодня великий день: сегодня я убью двух императоров, - произнес он. Вениар Третий, прозванный впоследствии Мстителем, не сказал ни слова.

Со звоном столкнулись мечи, что уже сходились сегодня в смертном противостоянии.

Силен был лорд Хараот, и первая блистательная победа придавала ему мощи. Молод и неопытен был император Вениар, но за его спиной оставалась империя, и он знал - лишь от него зависит сейчас, взовьются ли над Мидиградом, над гордым городом Шпилей праздничные флаги в честь победы и в честь коронации, или же над руинами столицы мрачно будет реять темный стяг Сэйкарона…”

Книга резко захлопнулась, сила заклинания вырвала тяжелый том исторического романа из рук девушки, отшвырнув его в сторону.

Полуэльфа медленно поднялась, гневно посмотрела на вошедшего париасца.

- Я не дочитала, - холодно проговорила она.

- Все закончилось банально: Вениар всадил Хараоту в горло отравленный шип из скрытого в рукаве шипомета, а потом отрубил ему, уже мертвому, голову, - безразлично сказал Маар-си. - Но в этой книжице, конечно, написано иначе. А теперь иди за мной. Я хочу задать тебе несколько вопросов…

Глава VII

Голова Веги де Вайла

Она была красивая - черноглазая, белокурая, очень изящная и хрупкая, с округлыми бедрами, на которые приятно положить ладони, и маленькими грудками с задорно торчащими темными сосками. Почти любой назвал бы ее привлекательной, и, наверное, у каждого мужчины она хоть на миг, но вызвала бы желание.

Если только не смотреть вглубь черных раскосых глаз, где на самом дне зрачков притаились лютая злоба и глубокое презрение к каждому, кто оставлял кошелек с золотом на тумбочке возле ее кровати, уходя. Сонсэ казалась молодой - но номиканки долго выглядят юными. Ее сложно было принять за номиканку, все уроженки этой страны темноволосы - но на свете есть немало магов-неудачников, вынужденных зарабатывать на жизнь, меняя внешность своих клиенток в желаемую ими сторону, и перекрасить волосы для такого мага - дело десяти минут. Красивое, кукольное личико могло принять любое выражение, но даже маска ангела не скрывала печати разврата, а характерный голубоватый оттенок зубов, так привлекавший падких на экзотику клиентов, выдавал длительное пристрастие к сулими. Впрочем, не имея соответствующего опыта, все эти мелкие признаки достаточно сложно было даже заметить, не говоря уже о том, чтобы понять, что именно они означают.

Леграну хватало и знаний, и опыта, и внимательности. Учитывая его страсть к экзотике, ко всему новому и необычному, а также любовь к женщинам, покорение светловолосой номиканки было лишь вопросом времени. А в ожидании нового задания от Гундольфа этого времени хватало, как хватало и лучшего ключа к сердцу Сонсэ - золота. И, разумеется, уже на следующий день после знакомства она оказалась в постели любвеобильного шевалье. Который, несмотря на кружившую голову необычность любовницы, прекрасно видел и глубину ее глаз, полную ненависти и презрения не столько даже к тем, кому она вынуждена была продавать свое тело, сколько к самой себе. Но поскольку себя Сонсэ, несмотря ни на что, все же любила, то некоторые из ее любовников наутро не просыпались. И Легран был очень осторожен: он принял меры против ядов, так любимых многими проститутками, а под матрасом справа лежал острый стилет.

- Какая же ты горячая, - прошипел он сквозь стиснутые от наслаждения зубы. - Да, малыш, еще…

- Кхе-кхе, - почти безразлично, с одной только едва различимой ноткой насмешливости, прозвучало от двери.

Т’Арьенга только в последний момент успел узнать обладателя голоса и сдержать рефлексы. Пробормотав короткое ругательство на непонятном языке, он сел на постели, снял с себя явно недовольную чужим приходом женщину, уложил ее на простыню.

- Подожди меня, малыш, я скоро вернусь, - шепнул он, коротко поцеловал любовницу в шею, и встал, тут же опершись на стоявшую у кровати трость. - Вы не будете против, если я не стану одеваться?

Намотав на худые бедра плед, шевалье вышел из комнаты вслед за ночным визитером.

- Прошу, располагайтесь, сэр Гундольф. Может, вина?

- Не откажусь, но только один бокал. У меня не так много времени. - Магистр расположился в кресле у низкого столика и с любопытством разглядывал улики, выдававшие бурную прелюдию не менее бурной ночи: кружевной чулок, зацепившийся за подсвечник и теперь непоправимо испорченный воском, расшитый пояс от кимоно, затейливым узлом украсивший подлокотники кресла - петли на концах не оставляли ни малейших сомнений в том, с какой именно целью его использовали. Само кимоно ярким шелковым пятном лежало под столом.

- Второй чулок на ней, но где же панталоны? - язвительно спросил рыцарь, изучая этикетку бутылки.

- Она их не носит, - ничуть не смутившись, ответил Легран, наполняя бокалы - один он взял со столика, второй же, для гостя, достал из застекленного шкафа. - Неужели вы этого не знали? Прошу, ваше вино.

- Я не интересуюсь проститутками. Простите, брезгую, - поморщился Гундольф, слегка пригубив вино. - Хороший букет, шевалье, у вас прекрасный вкус.

- Благодарю. Позвольте поинтересоваться, с какой целью вы так срочно возжелали увидеть меня, что даже оторвали от такого прекрасного цветка? Ни за что не поверю, что лишь для того, чтобы прочитать мне нотацию.

- Ваш цветок несколько смердит, шевалье. Но это так, просто дружеское предупреждение. Лучше не связывайтесь с Сонсэ, она людей и поумнее вас оставляла в дураках.

- Может быть. Но это мое личное дело, вам не кажется?

- Разумеется. Что ж, перейдем к делу. Я очень доволен вашей работой. Считайте, что самую первую проверку вы прошли. Теперь можно перейти и к настоящему экзамену.

Легран нахмурился.

- Позвольте для начала поинтересоваться системой экзаменовки, которую вы практикуете, сэр Гундольф, - довольно холодно проговорил он.

- Все очень просто, шевалье. У вас есть последняя возможность отказаться. Прямо сейчас. Или же придется идти до конца.

- Неужели я недостаточно доходчиво объяснил, что я не собираюсь отказываться?

- Хорошо. Но учтите, я предупреждал.

- Учел. А теперь, прошу, объясните мне вашу систему… экзаменов.

- Все очень просто. Проверка закончилась, я вижу, что вы способны на многое. Задания, которые я давал вам раньше - это так, почти игра. Теперь вы должны будете сделать по-настоящему важное дело. Если справитесь - я расскажу о вас князю-герцогу, - фон Кильге понизил голос, мельком бросив взгляд на плотно закрытую дверь в спальню. - Остальное зависит от вас.

- В чем заключается задание?

- Мне очень мешает один человек. Следователь Тринадцатого департамента, он постоянно сует нос в мои дела, и уже испортил одно очень перспективное… начинание князя-герцога, - Гундольф сделал паузу.

- И чего вы хотите? - без особого интереса посмотрел на собеседника Легран, по обыкновению сгорбившись в кресле напротив.

- Его голову, - ничто в тоне магистра не допускало, что он может говорить в шутку. Однако шевалье предпочел подумать именно так.

- Вы, верно, надо мной смеетесь, - покачал он головой, вновь наполняя свой бокал.

- Отнюдь, я совершенно серьезен.

- Сэр Гундольф, я вам, помнится, говорил: я не занимаюсь убийствами, мне неприятен вид крови, обезглавленных тел и отрубленных голов и тому подобная гадость, - досадливо сказал т’Арьенга. - Мой профиль - загадки, поиски скрытого, алхимия, все, что таит в себе нечто неизвестное. И я полагаю, у вас найдутся получше меня специалисты по добыванию голов.

Фон Кильге ухмыльнулся. И Леграну неожиданно стало… нет, не страшно, но все же несколько не по себе от этой ухмылки.

- Я предупреждал, что пути назад не будет. Это первое, - насмешливо проговорил рыцарь. - Я не говорю: пойти и убить такого-то человека. Это второе. Дело достаточно запутанное и хитрое - это третье. Тем сложнее будет, что вам придется решить эту загадку, не покидая Хайклифа - это четвертое.

- Не верю я в запутанные и хитрые убийства, - пробурчал Легран. - Впрочем, раз выбора у меня нет… Что ж, рассказывайте.

- Вся загвоздка в том, что я абсолютно точно знаю: он в Хайклифе, и он снова замышляет что-то против меня, против ордена и против князя-герцога. Один раз ему удалось очень сильно испортить его планы, и я не желаю, чтобы подобное повторилось.

- То, что он в Хайклифе, должно облегчать задачу, а не усложнять ее, - с насмешкой заметил шевалье.

- Верно. Но только если не учитывать один прелюбопытнейший факт: полтора месяца назад этот человек был казнен в Мидиграде.

- Инсценировать свою смерть достаточно просто. Больше того, несложно и инсценировать собственную казнь, - т’Арьенга пожал плечами. - Пока не вижу ничего интересного.

- Ладно, я попробую с другой стороны показать вам эту и впрямь интересную задачку: человек, о котором я говорю, кстати, его зовут Вега де Вайл, был казнен по приказу императора. Ему отсекли голову в присутствии и по сигналу самого императора. И я точно знаю, что голова казнимого была отделена от тела. Совсем. Кто бы мог инсценировать подобное?

- Вампир, оборотень, демон… - Легран на миг запнулся в перечислении, но тут же продолжил: - Еще очень сильный маг. Да и не только вампир, а большая часть разновидностей разумной и обладающей свободой воли нежити. Еще какое-либо полубожественное существо спокойно перенесло бы подобное. С головой просто, а вот с императором посложнее, конечно. Кстати, еще виды замаскированных големов, не говоря уже о том, что казнен мог быть вообще двойник или просто другой человек под очень сильным заклинанием иллюзии.

В глазах Гундольфа на секунду отразилось нечто, напоминающее восхищение.

- Ваше образование и впрямь очень… хорошо.

- Оно еще и весьма разносторонне, - без тени улыбки сказал т’Арьенга.

- Не спорю. Но, к моему сожалению, ни один из ваших аргументов не похож на правду. Де Вайл не был ни демоном, ни тем более - существом божественным, также он не являлся оборотнем или какой-либо нежитью, големом… что там еще было?

- Сильный маг.

- Магом он был… вернее, и сейчас есть. Но весьма специфическим и не очень-то сильным.

- Специфическим?

- Да. Неклассические боевые заклинания. Работает на собственной энергии, так что пользуется он ими редко.

- Допустим, - Легран на секунду задумался. - Какова процентная вероятность достоверности вашей информации?

- Достаточно высока, чтобы я мог на нее полагаться, - Гундольф скрыл улыбку: он видел огоньки интереса в карих глазах собеседника и понимал: теперь шевалье сломает голову, но найдет способ выполнить задачу.

- Достаточно ли она высока, чтобы я мог на нее полагаться? - язвительно поинтересовался авантюрист и тут же, не дожидаясь ответа на изначально риторический вопрос, продолжил: - Хорошо, а что насчет подмены или иллюзии?

- Веге де Вайлу отрубили голову. Именно ему и именно ее. Это то, что я могу точно гарантировать. При том я так же точно знаю, что Вега де Вайл не является вампиром, оборотнем, големом, демоном, божеством, какой-либо еще хитрой нечистью и так далее.

- Вы точно знаете, что он человек?

- Нет, я точно знаю, что он не человек, - ухмыльнулся рыцарь.

Т’Арьенга приподнял бровь.

- А кто же тогда?

- Вероятнее всего, последний в нашем мире даргел.

- Мне незнакомо это слово.

- Если кратко - около пятисот лет назад в империи существовала школа магов, занимающихся, если можно так сказать, “усилением” человека. Они сумели создать несколько отрядов великолепных воинов, гораздо более сильных, ловких, быстрых, чем обычные люди, обладающих невероятной регенерацией, устойчивостью к большинству разновидностей ядов и многими другими полезными свойствами. Этих-то измененных людей и стали называть даргелами. Потом магов уничтожила набиравшая в те времена силу Инквизиция. Большую часть даргелов перебили, но некоторым удалось скрыться. В настоящее время считается, что все они были уничтожены, но у меня есть основания полагать, что дело не доведено до конца, и последний даргел все еще ходит по этой земле. И зовут его - Вега де Вайл.

Гундольф замолчал. Молчал и Легран, возмущенный до глубины души и не очень успешно подыскивающий такой ответ, который сможет выразить все, что он думал в этот момент о собеседнике.

- Получается, вы предлагаете мне, совсем не специалисту в области грязных дел, убить сверхсильного, сверхловкого, сверхбыстрого и сверхживучего сверхвоина, отпилить ему голову и принести вам? На каком блюде желаете увидеть сей трофей? - он постарался вложить в последнюю фразу максимум издевки, но, судя по ничуть не изменившемуся лицу рыцаря, получилось не очень.

- Именно. Но самое главное - я хочу, чтобы вы узнали, что именно он сделал на своей казни, как он выжил, замешан ли в этой истории император и что конкретно он сам хотел от нас, желал ли просто помешать, или что-то еще, и действовал ли по своей воле, или же по приказу главы Тринадцатого департамента. На этом, пожалуй, все, - Гундольф поднялся с кресла, поправил плащ.

- Подождите минуточку! - Легран тоже вскочил. - Как он хоть выглядит, этот ваш де Вайл?

- Он очень высок, - фон Кильге окинул взглядом авантюриста. - Примерно на пару дюймов выше вас. Длинные черные волосы, черные, довольно глубоко посаженые глаза, резко выделенные скулы, тонкие губы, бледная кожа. Сражается двумя катанами, похожими на номиканские, но чуть короче, лезвия выкованы из черной стали. Очень хороший боец, маг, как я уже говорил, средний и использует магию редко. На этом, пожалуй, все.

Легран подумал пару секунд и решил все же не озвучивать то, что подумал о магистре и его… экзамене. А тот подошел к двери гостиной, открыл ее и обернулся.

- И вот еще что, - сказал он на неплохом эльфийском. - Убейте Сонсэ. Она подслушивала за дверью.

- Я вам что, наемный убийца?! - взорвался т’Арьенга.

- Нет. Вы просто очень хотите служить князю-герцогу Левиафану, - спокойно парировал Гундольф и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Шевалье постоял пару секунд и с силой запустил в дверь бокалом. Хрусталь разлетелся на мелкие осколки, острые искры запутались в густом ворсе ковра. Горестно вздохнув, шевалье рухнул в кресло и сделал несколько глотков вина прямо из горлышка бутылки.

- Сонсэ! - громко позвал он через несколько минут.

Номиканка тут же вышла в гостиную - “и в самом деле, стояла под дверью”, грустно констатировал про себя т’Арьенга.

- Ты звал меня? - глубоким, чарующим голосом спросила она.

От чулка женщина успела избавиться, и теперь единственным ее одеянием было множество париасских браслетов, почти неслышно позвякивавших на тонких запястьях.

- Да. Иди ко мне, Сонсэ.

Тела переплелись, распластавшись прямо на ковре, и Легран запоздало подумал, что стоило, наверное, запереть дверь…

Через полтора часа, когда они утомленно лежали рядом, и номиканка задумчиво водила пальцами по груди шевалье, тот вдруг приподнялся на локте и внимательно посмотрел на любовницу.

- Скажи мне, Сонсэ, - сказал он негромко. Несмотря на количество выпитого в процессе вина, голос его был совершенно трезв. - Скажи мне, ты хочешь жить?

- Первое: проверить достоверность информации. Я не могу позволить себе верить на слово кому угодно, пусть даже и этому фон Кильге. Второе: обыскать город твоими, Эльверен, методами - если де Вайл здесь, ты должен его найти. Третье: составить план нападения с учетом особенностей нашего “клиента”. Четвертое: найти помещение, в котором мы будем проводить допрос. Пятое: создать необходимые нам смеси, учитывая наш план, плюс сварить декокт Виррата.

- А если на этого… даргела не подействует декокт? - засомневался Ранн.

- Тогда придется использовать старые добрые методы добывания информации из того, кто не очень-то хочет ею делиться, - пожал плечами Легран. Вархес поморщился: зная брезгливость напарника, он прекрасно понимал, кому придется делать грязную работу.

- Зельями займусь я, - продолжал тем временем шевалье. - Информацию будем проверять все вместе, общими усилиями. Де Вайла ищет Эльверен. Помещение - на тебе, Ранн. План составляем вместе. Вопросы есть?

- Всплывут по ходу дела, - пожал плечами телохранитель. - С чего начнем?

- С проверки слов фон Кильге, разумеется.

Здесь всегда было мрачно. Темные, тяжелые стены, сложенные из необработанного камня, неровный потолок, покрытый выщерблинами и трещинами, выложенный грубыми плитами пол - и черные провалы окон, скалящиеся останками выломанных много лет назад решеток. Узкие коридорчики, тесные каморки, прикрытые проржавевшими скрипучими дверями с тяжелыми засовами - разумеется, с наружной стороны. Здесь, казалось, навеки застыл тяжелый смрад боли, страха и разлагающейся плоти.

Внутренний двор выглядел еще хуже, особенно в свете почти полной, только-только начинающей идти на убыль луны. У стены - полусгнившие доски невысокого эшафота, провалившаяся колода из потемневшего от времени и крови дерева лежит на боку прямо посреди двора. У противоположной стены - два вертикально установленных дубовых бруса, некогда соединенных поперечной перекладиной, ныне обломками валяющейся на испятнанных кровью каменных плитах. На останках перекладины можно разглядеть обрывки истлевших веревок - виселица могла одновременно послужить для повешения пятнадцати человек.

Косой лунный свет, преломляющийся и отражающийся в осколках стекол, делал мрачный пейзаж мистически-жутким: Легран поежился, не в силах отвести взгляд от насквозь проржавевшего, тяжелого даже на вид палаческого меча, сиротливо брошенного у подножия эшафота и частично заваленного обвалившимися досками.

- Место поприятнее ты найти не смог, да? - тоскливо спросил шевалье у подошедшего Ранна.

- Зато надежно, - пожал плечами воин. - А что, вызывает неприятные воспоминания?

- Скорее уж нехорошие предчувствия, - эльфу здесь не нравилось, пожалуй, даже больше, чем т’Арьенге. - Зато и впрямь надежно.

- Тогда давайте поскорее сделаем то, зачем пришли, и вернемся к цивилизации, теплым постелям, вкусным ужинам и красивым женщинам. Вы сбросили “хвосты”, все чисто?

Вархес кивнул. Эльверен скорчил недовольную мину.

- Пришлось его немножечко стукнуть по голове и инсценировать ограбление, - признался он. - Но я был очень достоверен!

- Я надеюсь, - пробормотал Легран. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе от затеянного, и даже алая отрава адреналина, не покидавшая его крови с того момента, как рыцари-стражи на воротах приняли пошлину и поставили печать на его документах, не приносила обычного наслаждения каждым мгновением риска. - Ладно, не будем тянуть время. Итак, что нам удалось выяснить? Первое: де Вайла в Хайклифе нет. Как и вообще нигде нет. Информация о его казни - достоверна на сто процентов, я говорил с людьми, присутствовавшими при ней и проверявшими подлинность приговоренного. Ему точно отрубили голову. Но в Хайклиф он не приезжал, да и вообще нигде не показывался с тех пор, как лишился головы. Кстати, Эльверен, ты узнал насчет обезглавливания?

- Да, - кивнул эльф. - Судя по тому, что удалось выяснить о даргелах - они умели выращивать новые конечности, а убить их наверняка можно было только если сжечь тело. В противном случае всегда оставался шанс, что даргел оживет. Однако, судя по тем немногим исследованиям, что проводились с этими существами, голову отрастить даргел все же не в состоянии. Зато, скорее всего, способен прирастить ее обратно, если приставить голову к шее в течение часа-двух с момента условной смерти.

Шевалье на несколько минут задумался. Задача стояла непростая, и если инсценировать поимку, допрос и казнь де Вайла казалось еще вполне выполнимым, то вот объяснение, каким образом ему удалось избежать смерти… В принципе, вариант с “приращенной обратно” головой казался вполне логичным и достоверным. Но для его реализации требовалось, чтобы кто-то приставил голову к шее. А точнее - чтобы этот кто-то предварительно еще и подменил тело, ибо как удалось выяснить, после казни это самое тело предусмотрительно сожгли. Логичнее всего было бы предположить, что де Вайл все-таки мертв, а уверенность фон Кильге в обратном - лишь проявление паранойи у человека, неожиданно вознесшегося гораздо выше, чем он мог бы рассчитывать. Но для того, чтобы облегчить себе задачу, и не инсценировать поимку-допрос-убийство де Вайла, а уверить фон Кильге, что этот самый де Вайл благополучно скончался если не от палаческого меча, то, по крайней мере, в пламени тюремной печи, нужны были веские доказательства. Которых, увы, не было. Так что единственным выходом оставалась инсценировка.

- Итак, что мы имеем? - риторически спросил Легран вслух и тут же сам ответил: - Имеем мы подробное описание де Вайла, густоту и цвет его крови, максимально приближенные к реальности обмеры головы, детальный портрет лица с указанной линией волос, а также тот факт, что усы и борода у него не росли, как не растут они у эльфов. В принципе, этого достаточно. В общем, голова у нас будет, да такая, что настоящий де Вайл обзавидовался бы! Сложнее с объяснением тайны его оживления после казни. Голова-то могла и прирасти, это вполне правдоподобно, но кто мог приставить ее обратно, перед этим сперев тело у гвардейцев и подменив его подделкой?

- Император? - предположил Эльверен с улыбкой.

- Нет. Слишком высоко, слишком. К тому же фон Кильге наверняка известна некоторая нелюбовь, которую Его Величество питал к де Вайлу, - отмел шевалье предложенный вариант.

- Ну, тогда Александр Здравович, - Ранн пожал плечами. - Мне кажется, ты все усложняешь, Легран.

- Ничего подобного. Я просто понимаю, что проверять нас будут так, что и Тринадцатому департаменту не снилось. А вообще, идея со Здравовичем хороша, да. Он и нужными возможностями обладает, и своего следователя наверняка вытащить хотел. Тогда так и делаем.

Еще минут десять потратив на обсуждение деталей, друзья по очереди покинули мрачное место, на каждого навевавшее свои неприятные воспоминания, которые больше всего хотелось оставить здесь, похоронив их под тяжелыми плитами, сгнившими досками, истлевшими веревками и проржавевшими лезвиями.

Смеркалось. В солнечных лучах - горделиво-строгий, неприступный и могучий, в свете луны - мистический, таинственный, сумрачно-красивый, Хайклиф в вечернее время, когда солнце уже скрылось за горизонтом, смыв напоследок со стен алое и золотое пламя заката, а бледно-голубая луна еще не окрасила освобожденный от дневного сияния город в свои ирреальные оттенки, казался просто унылой черно-серой громадой.

По тусклому узкому переулку быстрым шагом шел человек. Черноволосый и черноглазый, одетый во все черное, и с черной перевязью за спиной, он казался воплощением ночного Хайклифа, смотрелся странно и чужеродно в Хайклифе дневном, но, как и все прочие, совершенно терялся в Хайклифе вечернем. Ни плавная, хищническая походка, долго репетируемая перед зеркалом и пристрастными наблюдателями, и злое, настороженное выражение лица и глаз, ни слишком высокий для обычного человека рост, ничто не делало его заметным в вечернем городе. Впрочем, тем, кто приехал в столицу Грифонов недавно или ненадолго, всегда казалось, что даже обнаженная эльфийская дева, скачущая на единороге по центральным улицам, не сумеет быть заметной в этом темно-сером мареве, обволакивающем каждого и каждое.

Узкие переулки Хайклифа - это совсем не то же самое, что узкие переулки Внешнего города в Мидиграде, например. Великий магистр фон Гаррет строил свой город с размахом, не жалея ни сил, ни средств, ни места, ни тем более строителей. Ширина “узкого” переулка составляла не менее трех ярдов, в то время как в других городах встречались и “улицы” по два ярда, а то и меньше. Дома по обе стороны переулка - не меньше двух этажей, встречаются и трехэтажные здания. Мостовая - да-да, именно вымощенная камнем! - подметена, нигде не видно бродячих животных и нищих, нет и темных личностей, прячущих лица и в изобилии водящихся в переулках Нэтмайла, Кантара, Геленны и многих других городов.

Вот только внешний лоск и благопристойность отнюдь не всегда означают безопасность, и видимая пустота переулка не обманывала черноволосого. Он точно знал, что его здесь ждут.

Первый удар - традиционно в спину. Широкий короткий меч легко прорезает кожу куртки - и гнется, натолкнувшись на непреодолимую для обычной стали преграду. Но удар нанесен с нечеловеческой силой, и, избежав неминуемой гибели, человек все же падает, не удержавшись на ногах. Тут же перекатывается, вскакивает - но Ранн если и уступает ему в силе и скорости, то ненамного. Испорченный меч давно отброшен, в руке умелого воина оружие, которое больше ему под стать - тяжелый боевой топор, какими любят и умеют пользоваться низкорослые и мощные дворфы. В другой руке - дага-мечелов, отличающаяся от классической, используемой против шпаг и рапир: она не предназначена ломать клинок противника, только поймать и заблокировать.

Сталь звенит о сталь, черные клинки быстрее топора и даги Ранна, но все же воин держится, не позволяет себя достать или обезоружить. Да, он лишь защищается - но большего от него не требуется.

Второй удар, который обычно либо уже не требуется, либо наносится в лицо, опять приходит сзади. Легран знает, что противник обладает устойчивостью к большинству разновидностей ядов, но не к законам физики, и липкая густая смесь, до поры надежно сдерживаемая стеклянными стенками сосуда, расползается под ногами не успевшего среагировать на неожиданную и необычную атаку. Черноволосый дергается, пытаясь вырваться из ловушки - бесполезно, клейкая дрянь мгновенно застывает при контакте с воздухом. И что толку от скорости и силы, когда ты не можешь сделать и шага?

Только теперь т’Арьенга, не таясь, выходит из своего укрытия. Времени мало, в любой момент может появиться стража, а стража Хайклифа - это всегда молодые оруженосцы, готовящиеся стать рыцарями ордена, и справиться с ними - не самая простая задача, особенно когда при этом надо не сделать ничего такого, за что магистр фон Кильге может и обидеться на своих незадачливых знакомцев.

Шевалье не отличается особой силой или ловкостью, однако полная самых разнообразных приключений жизнь подарила ему немало различных навыков, многие из которых он отточил до уровня, близкого к совершенству. Коротко свистит лассо, опутывая катану чуть пониже цубы, резкий рывок - и клинок вырывается из руки черноволосого, звенит, падая на мостовую. Ранн тоже не ждет - вторая катана пленена в объятиях даги. Короткий, сильный удар в солнечное сплетение - жертва сгибается пополам, на несколько секунд забывая, как дышать. Этого времени вполне достаточно: запястья охватывают шелковые ленты, что прочнее любых цепей, еще миг - и руки вывернуты за спину. Удавка плотно ложитсяна горло, ловя первый после удара вдох.

Легран быстро вынимает еще один сосуд, на сей раз - металлический. Едко-зеленого цвета жидкость льется на клейкую массу, превращая ее в бесполезную слизь. Десять футов шелковой ленты лишают жертву последней возможности двигаться. И завершающий удар обухом топора по затылку надолго отправляет черноволосого в блаженное небытие.

В апартаментах, снятых Эльвереном, целых семь комнат: по одной для каждого из друзей, внутренняя и внешняя гостиные, комнатка рыжего мальчишки и помещение для двоих слуг. Казалось бы, более чем достаточно, но сейчас Легран, выгнавший Нэя спать во внешнюю гостиную, а теперь вынужденный ютиться в крохотной комнатенке, вполне достаточной для ночевки одного человека, но катастрофически тесной для алхимических опытов, так не думал.

На столе шипел и булькал котел на треноге, под которой ровным синим огнем горела магическая лампа. Рядом ровными рядами расположились всевозможные ингредиенты в банках, бутылках, пузырьках, коробочках, шкатулках, мешочках и Ярлиг знает в чем еще. На одних красовались надписи забавные, на других - пугающие, за содержимое третьих их обладателя немедленно отправили бы на эшафот, четвертые же и вовсе обходились без ярлыков - алхимик и так точно знал, что именно в них находится.

На кровати же были разложены листы бумаги. И если бы какой-нибудь из художников, кто работал в Шестом департаменте, составляя портреты разыскиваемых преступников, увидел эти листы, он бы умер на месте от зависти.

Больше двух десятков портретов Веги де Вайла. Анфас, в профиль, вполоборота, вид сзади, снизу, сверху и во всех прочих возможных ракурсах. Несколько рисунков с подробнейшей графикой шрамов на лице и шее, лист с тщательнейшим образом прорисованной формой чуть заострившихся ушей - в момент смерти даргел просто обязан был испытывать весьма сильные и, бесспорно, негативные эмоции.

А на отдельном подносе, в противоположном от котла углу комнаты - отрубленная голова. Ничем не примечательная голова обычного человека с длинными, чуть ниже пояса, каштановыми волосами.

Легран внимательно изучал рисунки, одновременно медленно перемешивая зелье в котле против часовой стрелки. Он еще ни разу не делал подобного, но заранее был уверен в успехе, так как знал: только эта уверенность и сможет гарантировать результат. Каждый раз, когда он сомневался - он проигрывал. А проигрывать т’Арьенга не любил.

Содержимое котла сменило цвет с буро-красного на светло-розовый, жидкость потеряла густоту, теперь по консистенции не сильно отличаясь от воды, и стала прозрачной.

- Пора, - прошептал алхимик.

Голову он взял вместе с подносом, избегая касаться холодной мертвой плоти. Осторожно подобрал пинцетом все волоски, прилипшие к коже, заплел волосы в косу на темени, и подвесил за эту косу на крюк. Второй конец крюка закрепил над котлом и медленно опустил голову в жидкость, одновременно с тем переворачивая три клепсидры: на час, десять минут и три минуты. Клепсидры связаны меж собой простеньким артефактом - когда истечет время первой, начнет переливаться из одной чаши в другую вода во второй, и только потом придет время третьей.

Ровно семьдесят три минуты на подготовку ко второму этапу.

Молодые маги, впервые столкнувшиеся с алхимией на втором курсе академии, где этот предмет входит в число обязательных, как правило, ненавидят лучшую из наук. Им претит бесконечная зубрежка названий, составов, ингредиентов, реакций. Им скучна ювелирная нарезка кореньев, перетирание в каменной ступке костей или зубов, вытачивание из дерева крохотных фигурок-активаторов. У них болят глаза и ноги, когда приходится полчаса стоять почти неподвижно, склонившись над пробиркой, и по капле отмерять состав, разливая его по склянкам.

Легран всегда относился к этим молодым и глупым студиозусам с нескрываемой насмешкой и презрением, также он считал, что преподавать алхимию в качестве обязательного предмета глупцам, неспособным оценить всю ее глубину, красоту, всесилие и мощь - непростительное преступление против великой науки. Он бесконечно обожал и процесс подготовки, и нарезку кореньев, и измельчение кости, и пар над котлом, и ожоги на руках, и медленное разливание наполовину готового декокта по колбам, и прекраснейшие в его жизни мгновения, когда травы, отвары, камни, пыль, шерсть, и все, что только может быть, превращаются в его котле в очередное произведение алхимического искусства. Когда готовый эликсир, для чего бы он не был создан - отнять ли жизнь, изменить ли структуру предмета, вылечить от смертельной болезни, или же просто создать в нужное время звуковой эффект - тонкой струйкой, или тягучим студнем, или бурлящим водопадом проникает в горлышко сосуда, которое после плотно закрывается крышкой, или же оставляется открытым и ставится на свое место в специальном сундуке. Работа завершена, новое создано. И где-то в сердце, где до того момента кипело, шипело, бурлило новое зелье, уподобляясь своему материальному подобию на алхимическом столе, остается тянущая, ноющая пустота. Легран любил это чувство и ненавидел его. Любил - за возможность заполнения, ненавидел - за то, что оно всегда возвращалось.

Легран т’Арьенга врал, врал всем, и себе в первую очередь. Он мог бы прожить без приключений, причем достаточно легко. Но без алхимии жить он просто не стал бы.

В котле булькало зелье, меняя цвет на чистый алый, без примесей и оттенков. Вода во второй клепсидре подходила к концу, оставалось буквально четыре минуты. Теперь от котла нельзя было отходить ни на шаг - полминуты промедления, и материал будет испорчен.

Последняя капля воды сорвалась с кончика воронки верхней чаши.

Легран подхватил голову за косу, отцепляя ее от крюка, и осторожно извлек из котла. Повесил в стороне - через двадцать минут нужно будет вернуться к работе, а пока что надо поставить вариться второй состав.

Лет десять назад он купил у бродячего торговца мелкий артефакт, очищающий поверхность от любой грязи - беда только в том, что поверхность эта должна была быть не больше двух квадратных футов, а со своей работой артефакт справлялся не менее десяти минут, да и энергии требовал немало. Но алхимика, вынужденного таскать с собой множество котлов только потому, что некоторые эксперименты требовали поставить второй или третий состав почти сразу после первого, такой артефакт более чем устроил.

Очистив котел, наполнив его водой, травами и порошком серебра, шевалье вернулся к голове. Еще раз посмотрел на рисунки, глубоко вдохнул, на несколько секунд погрузил кисти рук в заранее подготовленный таз со специальным раствором - и принялся за дело.

Легран был талантлив. Больше того, Легран был почти гениален. Если бы он того хотел, то мог бы стать известным художником или знаменитым скульптором. Но он предпочел стать авантюристом, путешественником и алхимиком… что, как ни странно, не отразилось на его прочих талантах.

В его сильных, ловких пальцах невыразительное лицо менялось, оплывало и тут же обретало четкость черт, но - уже других. Он менял все: линию бровей, форму носа, изгиб губ, очертания скул и подбородка, лоб, челюсти… Желтоватые крупные зубы под пальцами скульптора уменьшились, стали ровными и белыми. Губы - тоньше, скулы - резче, глаза - более глубоко посажены. Волосяные луковицы, скрытые в коже над верхней губой, на подбородке и щеках, исчезли.

Потом настало время шрамов. Тщательно сверяясь с рисунками, Легран вывел два шрама на шее, один полностью, второй - наполовину обрезанный линией, по которой голову отсекли.

Последние штрихи - слегка заострить и вытянуть уши.

Самое же главное - цвет, густота и общий состав крови - изменились еще под воздействием состава.

Голова, до последней черточки копирующая голову Веги де Вайла, но на чужой каштановой косе, вновь опустилась в котел. Теперь - совсем ненадолго. А Легран уже смешивал средство для окраски волос.

Спустя час почти все было готово. Голова де Вайла, уже с черной гривой, лежала на подносе, а т’Арьенга осторожно подстригал непослушные пряди, копируя прическу Веги. Закончив, он отошел на несколько шагов, полюбовался своим творением, потом вдел в заранее подготовленную дырку в правом ухе серьгу, идентичную той, что носил оригинал, и начал медленно и осторожно покрывать кожу, в том числе - под волосами, специальным составом, который сохранил бы “сувенир” на многие века. После вновь вымыл и высушил волосы, протер кожу, где на нее попала вода, полотенцем, и лишь после этого взглянул на часы.

Весь процесс, от которого Легран не отвлекался ни на секунду, занял больше тридцати часов. И только теперь, когда все закончилось, и законную гордость и радость алхимика сменяла тянущая, болезненная пустота, т’Арьенга понял, насколько же он устал…

Курьер поставил лакированную шкатулку на стол, подождал, пока магистр распишется, получил серебряную монету, поклонился и вышел, забрав с собой учетный лист.

Хозяин кабинета, оставшись один, тщательно запер дверь, обследовал принесенное на предмет ловушек и только после откинул крышку.

Основной объем шкатулки занимал бархатный мешок, поверх которого лежал сложенный вчетверо лист дорогой бумаги. Развернув его, Маар-си прочел:

“Ваш добрый друг. Отчет - под подарком.

Л.т.А.

P.S. С нетерпением жду встречи как с вами, так и с…

Осторожно развязав мешок, париасец долгое время изучал его содержимое.

- Пусть и поддельная, но она великолепна, - усмехнулся он. - Это стоит оставить на память. На память о шевалье Легране т’Арьенге.

На отчет он даже не взглянул. Художественная проза у Леграна выходила куда хуже, чем скульптура.

Глава VIII

Долгий путь к зеркалу

Позже, вспоминая тот разговор, она никак не могла понять - почему Маар-си ей поверил?

Когда париасец - впервые за все время заключения девушки! - без стука вошел в ее комнату, отобрал книгу и не предложил, не попросил, а приказал следовать за ним, узница было подумала, что на этом ее злоключения закончатся вполне закономерным, хоть и весьма печальным образом. Однако то ли богиня, к которой она не раз обращалась с тех пор, как Маар-си забрал ее из дома, услышала мольбы несчастной полуэльфы, то ли ей просто повезло, но, помучив узницу вопросами минут пять, париасец отпустил ее, и вроде как даже и в самом деле поверил.

Самым сложным оказалось выждать некоторое время, пока Маар-си успокоится и в самом деле удостоверится в невиновности девушки. Каждый день тянулся так долго, что она уже к полудню начинала подсознательно бояться, что проклятый тюремщик наложил на нее какое-то страшное заклинание и вечер не наступит уже никогда… Но вечер наступал, за ним приходила ночь, и вновь - бесконечно длинный день.

Терпения девушки хватило на целых шесть суток. Но на сей раз она, уже наученная горьким опытом, не стала рисковать. Просто медленно обошла комнаты париасца, убедилась, что в зале с книгой ничего не изменилось, и вернулась к себе.

Тем же вечером полуэльфа засела в библиотеке, с головой зарывшись в книги, в особенности в те, где рассказывалось о различных авантюристах, ворах, грабителях и прочих сомнительных личностях, которым так или иначе по роду деятельности могло понадобиться очень быстро скопировать какой-либо текст или рисунок. Оставалась, конечно, еще нерешенная загадка с неожиданно подчинившимся ей големом, но девушка решила, что этот вопрос пока что подождет.

На третий день ее деятельность увенчалась успехом: в тяжелом томе “Мемуаров похитителя тайн”, среди изощренных словесных кружев и бесконечного авторского самовосхваления, нашлись подробнейшие описания приготовления особого состава, готовящегося из ингредиентов, имеющихся почти что на каждой кухне. Будучи нанесен на простую бумагу, этот состав бесследно впитывался, но при контакте с высохшими чернилами давал какую-то реакцию и менял цвет.

Вооружившись переписанной на бумажку инструкцией, узница направилась в кухню. Прожив в башне несколько месяцев, она вдоль и поперек изучила каждый закоулок открытой для нее части помещений и нашла не только кухню и библиотеку, но и кузницу, столярную мастерскую, огромную комнату, заваленную тканями, нитками, кружевами, лентами и всевозможными прочими швейными принадлежностями, и еще несколько не то мастерских, не то кладовых, предназначение которых определить так и не получилось. Единственным, чего так и не нашла девушка, оставались живые обитатели башни, и чем дальше, тем больше она убеждалась, что кроме нее и хозяина эти стены не видят ни единого живого человека… или же нечеловека. Откуда брались яства, проявляющиеся в столовой по требованию узницы, кто убирал комнаты и стирал белье и одежду, так и оставалось загадкой.

Зато кухня оказалась в полном распоряжении полуэльфы, чему она была крайне рада. Едва ли удалось бы разумно и логично, не наводя на нехорошие подозрения и не вызывая лишнего интереса объяснить, для чего ей потребовались три вида уксуса, номиканские приправы, живой кролик, два перепелиных крыла, змеиные яйца… да, пожалуй, автор “Мемуаров” имел довольно странное представление об “обычной кухне”.

Сложнее всего оказалось зарезать кролика. Но, припомнив все, чему ее учили эльфы, среди которых девушка провела первые четырнадцать лет жизни, она все же вспомнила ритуальную друидическую фразу, вежливо извинилась перед ушастым зверьком и уже почти без содрогания аккуратно перерезала ему горло, внимательно следя за тем, чтобы ни капли драгоценной крови не пролилось мимо заранее подставленного глиняного кувшина. Инструкция предписывала не использовать при приготовлении состава никакой посуды, кроме глиняной, в особенности же избегать контактов смеси с металлом и деревом.

Первые пять попыток оказались неудачными. Перепортив корзину яиц, всю полученную от кролика кровь, немалую часть приправ и полностью выщипав перья из одного крыла, девушка сдалась, решив попробовать уже завтра.

Но вечер только начинался, спать не хотелось совершенно, и полуэльфа решила потратить оставшееся время с пользой, то есть - провести его в библиотеке. Пока еще были надежды на рецепт “похитителя тайн”, она не хотела искать другие варианты. Тем более, что стоило подумать и о странном поведении голема.

Время приближалось к утру, когда девушка наконец оторвалась от книги и устало потянулась.

- Странное дело, - пожаловалась она самой себе вслух. - Обычно когда находишь новую информацию, ситуация должна становиться яснее. А теперь все только больше путается…

И в самом деле сложно не запутаться, когда и книги, и непосредственный опыт общения со стальным истуканом говорили одно, а обычная логика - совершенно другое! Если верить семи различным работам семи авторов, живших в разное время, принадлежавших к разным расам и даже говорившим на разных языках, то голем мог подчиниться полуэльфе только в том случае, если ее голос был заранее внесен в его память с указанием “беспрекословно подчиняться”. Еще, конечно, была вероятность, что она случайно произнесла кодовую фразу, но, поразмыслив, девушка отбросила этот вариант. Вряд ли кто-нибудь мог бы догадаться запрограммировать голема на подчинение после слова “пусти”.

Но не более вероятным казалось единственное остававшееся объяснение: голем изначально должен был подчиняться ей. Впрочем, проверить это предположение казалось совсем несложным: опять проникнуть в покои Маар-си и заставить голема выполнить какой-нибудь приказ узницы. Всего-навсего.

Но сперва - сварить состав и приготовить бумагу.

Выспавшись, полуэльфа вновь заняла кухню. Второго кролика прирезать оказалось почему-то проще… И к вечеру в пузатом глиняном кувшинчике, плотно заткнутом пробкой, плескался кристально-прозрачный, несмотря на количество входящей в него крови, измельченных специй, яиц и прочей дряни состав.

Удостоверившись, что париасца в башне нет, девушка быстро собрала рюкзачок, уложив в него кувшин со смесью, пачку тонкой полупрозрачной бумаги - автор “Мемуаров” настоятельно рекомендовал использовать именно такую, похожую на пергамент, объясняя это последующей простотой чтения копий - и собственноручно сшитую из кожи папку-конверт.

Благодаря подготовленным в прошлый раз “ступеням” из подсвечников, подниматься оказалось гораздо проще и быстрее - не прошло и пяти минут, как она уже перелезала через перила открытой террасы, опоясывавшей этаж Маар-си.

Задерживаться в комнатах и оружейной она не стала, сразу направившись в залу с зеркалом. Сдерживая страх, толкнула тяжелую створку двери.

Голема видно не было, но полуэльфа прекрасно понимала, что это еще ничего не означает - в конце концов, в прошлый раз она его тоже не видела.

Сделав несколько шагов от двери, узница собралась с силами.

- Эй, покажись! - проговорила она, искренне надеясь, что голос не очень сильно дрожит.

Буквально в паре ярдов от девушки воздух слабо задрожал, и в нем проступили очертания стального охранника.

Он был около восьми футов в высоту, нижние опорно-двигательные конечности походили на человеческие ноги, но вместо рук голем обладал четырьмя парами гибких многосуставчатых “щупалец”. Узница непроизвольно потерла шею - она хорошо помнила, как эта кошмарная металлическая тварь стиснула ее горло в прошлый раз.

- Отвечай на мои вопросы, - медленно произнесла девушка, про себя повторяя мантру, посвященную Мерцающей звезде. Ей было очень страшно. - Ты подчиняешься мне?

- Да, - проскрипел голем, и полуэльфе стало стыдно за собственную глупость: естественно, подчиняется, если отвечает на вопросы, а не атакует!

- Почему ты подчиняешься мне?

- Не понимаю вопроса.

- Тебе кто-то приказал подчиняться мне?

- Не понимаю вопроса.

- С какой целью ты подчиняешься мне?

- Не понимаю вопроса.

Помучившись еще минут пять, она плюнула на это бесперспективное занятие. Велев голему не мешать и предупредить, если кто-нибудь еще появится, новоиспеченная ученица автора “Мемуаров” взялась за дело.

Для начала она открыла книгу на самой первой странице и быстро пробежалась по строчкам. Ничего интересного - вся первая глава посвящена теории магических зеркал. Книг на эту тему полно было в библиотеке. Во второй главе речь шла о конкретно этом зеркале, но ее девушка копировать не стала, только прочла. Третья и четвертая главы подробно рассказывали о возможностях зеркала, пятая - о вероятных проблемах и о том, чего делать не следовало ни в коем случае. Например - разбивать зеркало. Сделавшему это фолиант грозил страшной карой, неудачами, демонами и Ярлиг знает чем еще.

А вот с шестой по десятую главы шло все самое интересное: подробные описания ритуалов и всяческих действий с зеркалом. Особенный интерес у полуэльфы вызвали главы, где рассказывалось, как через артефакт общаться на расстоянии, как наблюдать за каким-либо объектом или местом, и как при помощи зеркала построить портал. Правда, портал предполагался в один конец - но девушку этот вариант более чем устраивал.

Выбрав нужные листы, она смочила прихваченный из швейной мастерской кусочек сукна прозрачным составом и осторожно протерла раскрытые страницы. Сосчитала про себя до пяти, быстро накрыла страницы пергаментом и с силой провела вторым куском сукна, сухим.

Тут же стало понятно, почему “похититель тайн” рекомендовал брать полупрозрачную бумагу: проступившие буквы легко читались на обратной стороне листа, а если бы девушка взяла бумагу обычную, плотную, то разбирать скопированное пришлось бы при помощи зеркала.

Отложив первые листы на пол, просыхать, полуэльфа принялась за работу. Она тщательно перекопировала четыре главы и семь приложений, в которых описывались ингредиенты и рецепты приготовления смесей для использования зеркала. Сделать это оказалось, с одной стороны, гораздо проще, чем девушка предполагала изначально, но с другой - значительно сложнее. Проще - она не рассчитывала, что состав позволит и впрямь так быстро сделать прекрасно читаемые копии, а сложнее потому, что каждую минуту она вскидывалась, настороженная каким-нибудь посторонним звуком. Кровь холодела в жилах, когда она представляла, что сделает Маар-си, если застанет ее за этим занятием…

На то, чтобы сделать все необходимые копии, ушло около часа, и это был самый напряженный час в ее жизни. Наконец, закончив, она быстро собрала листы пергамента в папку, спрятала в рюкзак и, напоследок велев голему никому не говорить о ее визите, покинула покои тюремщика.

Забираясь через окно в свою комнату, девушка думала, что ни за что не сумеет уснуть. Но нервное перенапряжение сделало свое дело - не прошло и пяти минут, как полуэльфа уже спала…

- И что нам это даст? - скептически проговорила Арна, вслушиваясь в общий фон города, и пытаясь уловить хоть что-то, что… что? Она и сама толком не знала, но раз за разом вновь и вновь пыталась найти хоть что-нибудь, что сможет сделать самоубийственный план Гундольфа хотя бы чуточку менее самоубийственным.

- Не знаю, - мрачно отозвался рыцарь. - Но других идей нет ни у тебя, ни у меня.

- Я могла бы попробовать…

- Да, я помню: прокрасться внутрь, усыпив всех, кто встретится тебе на пути, найти камеры, усыпить стражей, забрать ключи и тихо вывести наших друзей наружу, - раздосадовано оборвал он Танаа. - Только ты почему-то постоянно забываешь, что имеешь дело не с обычными тюремщиками и воинами, а все-таки с рыцарями-Грифонами, опытными и закаленными. А еще ты забываешь, что каждый рыцарь-Грифон - маг, причем не самый слабый. И поверь, камеры там стерегут тоже далеко не худшие бойцы. Так что у нас было бы больше шансов прорваться с боем, постаравшись как можно сильнее запутать противника, но и в таком случае я не оценил бы эти шансы выше, чем один из двухсот.

- Я знаю, что ты прав, - тихо сказала девушка, мягко накрывая напряженную ладонь молодого человека своей рукой. - Но я никак не пойму, что нам даст наблюдение за особняком.

- Я сам еще не знаю, - признался Гундольф после секундной заминки. - Но интуиция мне подсказывает, что это наш единственный реальный шанс вытащить друзей и сэра Лайорна. А моя интуиция с некоторых пор перестала ошибаться…

Он тяжело вздохнул. Арна понимающе обняла друга за плечи. Она знала, как тяжело Грифон переживал потерю магического Дара и как горько ему было говорить о том случае - ведь получилось, что сжег себя ни за что, совершенно бесцельно, бессмысленно и неоправданно. И, конечно же, даже многократно обострившаяся интуиция не могла примирить молодого человека с потерей Силы.

- Я верю тебе, - шепнула Танаа на ухо Гундольфу.

Они лежали на крыше трехэтажного особняка, принадлежавшего некогда лорду Истарго, а нынче перешедшего к его сыну, который имел некоторые… разногласия с политикой ордена и в Хайклифе практически никогда не показывался. Дом стоял пустой, с заколоченными окнами и дверьми, но друживший в детстве с сыном лорда Гундольф неплохо знал его планировку, включая потайной ход, начинавшийся за огромным старинным гобеленом в гостиной и ведущий в Северный парк - скрытый в корнях столетнего дуба и заросший вересковым ковром деревянный люк был совершенно необнаружим. Именно по этому ходу Арна и рыцарь проникли в особняк, где переждали день, а теперь с крыши наблюдали за домом, в подвале которого держали Орогрима, Талеаниса и, скорее всего, сэра Лайорна. Наблюдали, ожидая, пока интуиция Гундольфа в очередной раз себя оправдает и случится нечто, что позволит вытащить друзей.

А пока ничего не происходило, им оставалось только лежать на прихваченном со второго этажа особняка старом ковре, наблюдать за светящимися окнами дома напротив и искренне надеяться, что орк и полуэльф еще живы.

Да и рыцарь, в общем-то, тоже.

Арна много думала о человеке, который спас их с Гундольфом. Она не обманывалась, прекрасно понимая, что без воздействия на его психику сэр Лайорн ни за что не пошел бы на нечто, направленное против действий его братьев по ордену, но в то же время понимала: сэр Лайорн был единственным, кто вообще готов был оказать помощь, не требуя сперва железных доказательств, какой-либо выгоды или чего-то еще. А орден Грифона вообще чем дальше, тем больше не нравился Танаа. Рыцари, казалось, полностью забыли, для чего они существуют, в чем их долг и принятая на себя задача, занимаясь исключительно преследованием личных целей. Сэр Лайорн же казался девушке близким к эталону правильного Грифона.

Она много думала о нем. И, наверное, очень удивилась бы, узнав, что он о ней думал не меньше. Все то время, что они с Гундольфом сперва искали вход в особняк, потом пробирались по подземному коридору, потом обследовали дом, обсуждали дальнейшие действия и лежали на своей наблюдательной крыше, сэр Лайорн думал об Арне. И выводы, к которым приходил немолодой рыцарь, его тревожили.

Он достаточно быстро понял, что синеглазая девушка каким-то образом воздействовала на него, а вспомнив, где он видел подобный стиль боя и такие узоры на широком поясе, догадался, что имел дело с монахом ордена Танаа. А это уже могло означать очень многое - сэр Лайорн в свое время изучал некоторые париасские монашеские ордена, и знал позицию Танаа: невмешательство в дела внешнего мира. Отдельные монахи этого ордена странствовали по миру, собирая информацию о нем и помогая порой отдельным людям, но никогда не вмешивались ни в политику, ни в войны, ни в интриги, предпочитая уделять свое время книгам и совершенствованию боевых искусств. Но эта странная девушка… она явно оказалась рядом с молодым фон Кильге не просто так, да и происшествие с сэром Дильгертом тоже не могло быть случайностью. Вообще, в смерти предателя Дильгерта было слишком много странного, и чем дольше сэр Лайорн размышлял о ней, тем больше находил вопросов и меньше - ответов.

Во-первых, рыцаря настораживал способ убийства. Известно, что Танаа отвергают магию, считая, что она очень часто ведет к саморазрушению. Но синеглазая убила Дильгерта именно магией, сэр Лайорн очень четко ощутил выплеск совершенно чудовищной силы в момент его смерти. На классическую школу, которой владел он сам, это не было похоже, но рыцарь прекрасно знал, что кроме нее, в мире существуют еще сотни школ, и некоторыми из них владеет всего несколько человек. В любом случае, это была некая магия, причем скорее всего - прирожденный дар конкретно этой девушки. В таком случае то, что Танаа владеет Силой, имело хоть какое-то логическое объяснение: далеко не от каждого прирожденного дара можно отказаться, да и отказ, как правило, несет за собой крайне тяжкие последствия - Пресветлый Магнус не терпит пренебрежения своими подарками.

Во-вторых, совершенно непонятно было, почему Танаа не выждала более удачного момента, а убила Дильгерта при всех, тем самым подставив и себя, и фон Кильге, не говоря уже о двоих их друзьях, томившихся в камере в другом конце коридора.

В-третьих, странным казался способ бегства, выбранный ею: ведь сэр Лайорн мог просто не захотеть помочь убийце брата по ордену, и тогда все ее воздействие прошло бы впустую: оно лишь усиливало собственное желание сэра Лайорна, а не навязывало приказ извне.

Было еще немало пунктов, но хватало и первых трех. И чем больше рыцарь размышлял, тем меньше он понимал Танаа и ее логику.

Время текло медленно и тягуче. Сэр Лайорн знал, что сегодня в полночь состоится суд над ним, и на этом же суде будет решено, что делать с оставшимися в руках ордена сообщниками фон Кильге, как теперь относиться к самому Гундольфу, как найти и покарать посмевшую поднять грязную лапу на Грифона париасску и какое наказание определить предавшему интересы ордена сэру Лайорну. На большую часть этих вопросов рыцарь знал ответы: орка и полуэльфа казнят, фон Кильге найдут и допросят с пристрастием, при помощи магии, железа и огня вытянув из молодого человека все, что он знает о Левиафане, Танаа будут искать всеми силами, а когда найдут - жестоко казнят. Самого же сэра Лайорна либо также предадут смерти, либо в ближайшее время отправят на какое-нибудь задание, не предусматривающее сохранения жизни. Он был готов к этому, и жалел лишь об одном: что не увидит больше синих глаз спасенной Танаа и так и не услышит ответов на свои вопросы.

Смерти сэр Лайорн не боялся. Хотя быть казненным ему очень не хотелось: лучше уж умереть в бою ради дела ордена. В любом случае, страха перед судом не было, и заранее обреченный на смерть рыцарь ждал вынесения окончательного приговора спокойно и с достоинством.

Разочарование было страшным. Не помня себя от ярости, полуэльфа металась по комнате, пиная мебель и швыряя книги.

- Какого Ярлига над всеми этими смесями надо читать заклинания?! - рычала она, отправляя ни в чем не повинный пуфик в стену. - Какого Ярлига у меня нет ни грана способностей к классической магии?!

Едва проснувшись, девушка кинулась внимательно перечитывать все, что она вчера скопировала. Она старательно запомнила каждую строчку, едва ли не дословно вызубрила все, что должно было потребоваться в ближайшее время, потратила на это почти весь день, не отвлекаясь даже на еду. Выписала на отдельный листок названия нужных смесей, нашла рецепты в копиях… и наткнулась на поистине непреодолимое препятствие.

Словно в насмешку над узницей, приготовление смесей было описано максимально детально, включая тексты заклинаний, формулы расчета энергии и рисунки магических построений.

Если бы надо было только сварить зелье… Несмотря на полное отсутствие талантов в этой области и удручающе малое количество познаний, девушка справилась бы за счет одного лишь упорства. Не день и не два пришлось бы потратить, прежде чем очередная попытка увенчалась бы удачей, но ее это не страшило.

Через некоторое время, немного успокоившись, полуэльфа кое-как взяла себя в руки.

“Выход все равно должен быть, - сказала она себе. - Больше того, выход наверняка есть. Надо только его найти. И я его найду, обязательно найду!”

Она еще раз внимательно перечитала инструкцию по приготовлению состава Майнан в модификации Лиммеа, предназначенный для связи на расстоянии. Что-то в рецепте казалось странным, и после нескольких минут размышлений девушка поняла, что именно.

“Спустя три часа от начала кипения смеси, следует разлить готовый состав по хрустальным колбам емкостью не более половины пинты и выставить в полностью закрытый от света ледник на пять суток. После ледника колбы семь раз попеременно нагревать до полной прозрачности содержимого и остужать до приобретения содержимым насыщенного темно-синего оттенка. Перед каждым нагреванием читать “gerrah harreg” в мотиве dionele. После нагревания произносить “ferafetry koll” трижды. По окончании всех циклов смесь выдержать сутки в прохладном, но не холодном месте в течение трех дней. Перед первым применением поместить колбы с готовым составом Майнан в октаграмму внутреннего построения “sillaven” и провести над ними ритуал модификации Лиммеа, см. приложение. Хранить при комнатной температуре, в хрустальной посуде, не более, чем по половине пинты”.

Итого время приготовления состава Майнан, даже без модификации, занимало не меньше десяти дней. Маар-си же, скорее всего, не так редко пользовался зеркалом, следовательно - у него наверняка был запас!

Обругав себя за несообразительность, полуэльфа отправилась выяснять, находится ли тюремщик в башне, или же можно уже сейчас проверить свою догадку и, возможно, протестировать зеркало. Она давно уже знала: если хозяин отсутствовал, то невидимые слуги обязательно зажигали свет во всех коридорах и залах, кроме покоев узницы, когда же он являлся домой, то светильники гасли. Поначалу она думала наоборот, но две недели наблюдений ясно продемонстрировали необъяснимую любовь париасца к полумраку.

Свет в коридорах отсутствовал. Скрепя сердце потенциальная беглянка приготовилась ждать, благо обычно Маар-си не проводил в башне дольше одного дня. Однако судьба явно издевалась над несчастной полуэльфой, уже зверевшей от однообразия обстановки и неопределенности ее дальнейшего будущего: следующие четверо суток тюремщик, как назло, оставался дома. Зато когда на пятый, невыразимо прекрасный вечер в коридорах резко вспыхнул свет…

Она собралась буквально за пять минут, и, несмотря на то, что здравый смысл настаивал на том, чтобы выждать хотя бы несколько часов, нетерпение оказалось сильнее. Но, забравшись в покои Маар-си, девушка почему-то не стала торопиться. Медленно обошла по периметру гостиную, заглянула в спальню, безмерно ее удивившую своим видом: полуэльфа почему-то ожидала увидеть роскошное убранство, огромную кровать под балдахином, париасские ковры на полу и стенах, стеклянный столик у постели и тому подобные излишества. Действительность же оказалась совсем иной: узкая кушетка у стены, застеленная безупречно расправленным темным покрывалом, тяжелый стол у окна, на котором теснились аккуратно выровненные стопки бумаги, книг, пирамидка из шкатулок разного размера и прочие на первый взгляд нехитрые безделушки. Маар-си явно совмещал спальню с рабочим кабинетом. И также явно работал гораздо чаще и дольше, да и с большим удовольствием, нежели спал. Еще в комнате присутствовало удобное, но совсем не вычурное кресло, и шкафы. Много-много книжных шкафов, до предела набитых различными томами. Глаза узницы жадно заблестели при виде этого великолепия - ведь понятно было, что каждый фолиант из этого собрания в сотни раз ценнее и интереснее, нежели все содержимое любого шкафа в открытой библиотеке, которой пользовалась она сама.

Увы, времени не было даже на поверхностный осмотр сокровищ - конечно, париасец ушел не на одну ночь, однако он был достаточно непредсказуемой натурой, чтобы у девушки не возникало желания лишний раз испытывать, настолько ли к ней благосклонна судьба, насколько ей хотелось бы. Потому она лишь с сожалением скользнула взглядом по корешкам книг и, не преодолев любопытства, все же подошла к столу. Пролистала несколько папок, обнаружив в них нечто вроде досье на каких-то людей, судя по постам и титулам - достаточно влиятельных в империи. Некоторые имена сами собой осели в памяти, но в целом интересно девушке не было. Тем более, что она не нашла ничего ни о себе, ни о тех, кто был ей дорог.

Покинув спальню-кабинет, полуэльфа отправилась в залу с зеркалом. Войдя, позвала голема - тот мгновенно откликнулся на зов. Как и в прошлый раз, узница велела ему стеречь вход, а сама направилась к небольшой тумбочке, стоявшей чуть позади магического стекла.

Открыв запертую на небольшую щеколду дверцу, она впервые порадовалась, что потратила столько времени на копирование рецептов смесей и их тщательное изучение: в книге давались не только подробные инструкции, но также описания вида готовых составов и их названия на нескольких языках: имперском, эльфийском, париасском и еще трех, которые ей знакомы не были. Маар-си, как ни странно, предпочитал не родной, а один из тех трех, и надписи на ярлыках пузырьков, колб, кувшинов, склянок, шкатулок и прочих емкостях были знакомы девушке лишь на вид.

Перебрав половину верхней полки, она все же нашла необходимое: густо-синий насыщенный цвет пронизанного слабо светящимися искрами модифицированного состава Майнан сложно было не узнать, а надпись на ярлыке подтвердила догадку.

Теперь главным было не ошибиться.

Полуэльфа осторожно сняла с хрустальной колбы крышку, достала заранее подготовленную кисточку из собственных волос - инструкция предписывала взять “косу девы, еще не познавшей мужчину”, и она лишний раз порадовалась, что не поддалась когда-то на ухаживания Мальстина. Конечно, отрезать почти половину волос было жаль, но выбраться хотелось гораздо сильнее, чем сохранить прическу. Черенком кисти служила кость из лапы кролика - отчего-то все рецепты, попадавшие к девушке в последнее время, как один оказывались немилосердны к длинноухим зверькам.

Радовало узницу лишь одно: сам процесс использования зеркала не включал в себя ни единого заклинания. Нанести смесь на все стекло, выждать три минуты, активировать камни в раме, одновременно на них надавив, - камней было пять, и полуэльфа беззастенчиво использовала голема - и отчетливо произнести специальное слово, очень длинное и сложное, но явно заимствованное из эльфийского, так что проблем с выговариванием певучей формулы не возникло.

Поверхность зеркала подернулась синеватой дымкой, клубящейся и мерцающей. Девушка подождала для верности несколько минут и громко сказала:

- Талеанис, прозванный Мантикорой!

Туманное марево на миг сгустилось, а потом вдруг исчезло. Зеркальная гладь потемнела - и отразила мрачное, сырое помещение. Каменные стены, решетка, просматривающаяся с самого края, узкие нары у стены - сомнений в назначении каморки возникнуть не могло.

Талеанис сидел на нарах, мрачно сверля взглядом стену. Рядом с ним, скрестив ноги и закрыв глаза, расположился зеленокожий орк.

Несколько секунд она просто смотрела на полуэльфа, вновь вспоминая каждую черточку, каждую спутанную прядь, яркое пятно татуировки, смазывающееся из-за многодневной щетины… И только потом Лианна сумела себя заставить отвлечься и тихо, осторожно позвать:

- Талеанис, ты меня слышишь?

Взгляд Мантикоры на миг отразил безумную бурю чувств. За одно мгновение в нем пронеслись узнавание, неверие, страх, надежда и… что-то еще.

А потом он разомкнул губы и очень тихо, едва слышно проговорил:

- Лианна?

Глава IX

Правая рука Левиафана

- Князь-герцог очень доволен вашей работой, шевалье, - на сей раз в голосе Гундольфа не было ни тени насмешки или скуки: теперь он очень хорошо понимал, с кем имеет дело. - К сожалению, он еще не считает нужным встретиться с вами лично. Однако он поручил мне представить вас его правой руке. К слову сказать, я удостоился подобной чести лишь спустя три месяца.

- Спустя три месяца чего? - с невинным выражением на лице уточнил Легран.

- Не совсем понимаю ваш вопрос, - нахмурился фон Кильге, уже пожалевший о своей попытке “подбодрить” явно недовольного очередной отсрочкой представления Левиафану т’Арьенгу.

Авантюрист тяжело вздохнул. Откинулся на мягкую спинку дивана, погладил пальцами рукоять трости, пригубил вино. И вперил в собеседника тяжелый взгляд карих глаз.

- Магистр, давайте будем с вами откровенны и попробуем назвать вещи своими именами. Вы сами меня убеждали минут десять назад, что это помещение великолепно защищено от любого подслушивания и подглядывания. Следить за нами не могут, так почему бы не попробовать высказать все друг другу прямо?

- Мне казалось, вы не сторонник этакой прямолинейности, свойственной скорее воинам, нежели людям профессий, схожих с вашей, - заметил Грифон, слегка отводя взгляд. Так, чтобы по его глазам нельзя было прочесть эмоций, но при том ощущение контакта не терялось бы.

- Не сторонник, да. В обычной жизни. Но не когда решается моя судьба на долгие годы вперед, - отрезал Легран. - Сэр Гундольф, я не знаю и знать не хочу ваших секретов, тайны происхождения скелетов в вашем шкафу не волнуют меня нисколько. Я лишь хочу называть вещи своими именами тогда, когда любое неверное понимание, любая ошибочная трактовка происходящего может оказаться для меня фатальной. Я надеюсь, вам понятна моя достаточно эгоистичная, но логичная и разумная позиция?

- Более чем понятна, - фон Кильге осушил бокал, поставил его на стол и уже сам посмотрел собеседнику в глаза, пронзительно и жестко. - Хорошо, я скажу так, как вам угодно: я удостоился чести видеть повелителя Левиафана лишь после трех месяцев упорной службы ему, и то, считаю столь короткий срок большой своей удачей. Не скрою, я несколько завидую головокружительности вашей карьеры, если можно так выразиться. Но я знаю, что вы мне не соперник, как и я не соперник вам - слишком разные у нас с вами сферы деятельности.

- Это верно, - ухмыльнулся Легран, на миг представив сильного, быстрого, но все же в мелочах чуть неуклюжего рыцаря у стола с ингредиентами и досками для их нарезки. - Позволите вопрос несколько более личный и касающийся скорее ваших скелетов, нежели расстановки истинных имен?

- Вы можете попробовать, шевалье, однако за результат я не ручаюсь, - по губам Гундольфа скользнула холодная змеиная усмешка.

- Я люблю рисковать. Всего один вопрос: кому вы служите? Вы старательно и очень правдоподобно демонстрируете, что преданы вашему ордену телом и душой, но в то же время, совершенно не стесняясь, называете князя-герцога “Повелителем”. Вы тщательно показываете и подчеркиваете собственный аскетизм, отказ от любых личных благ и словно бы всю жизнь свою приносите на алтарь служения - но кому? И самое главное - зачем?

В голосе Леграна не было ни язвительности, ни презрения - одно только чистое любопытство. И только потому фон Кильге ответил:

- Как бы вам не казалось, я действительно служу ордену. Такова моя судьба, таково мое решение и такова моя воля. Я служу ордену Грифона. Но я прекрасно вижу, что нынешний император, как и его отец, не способен дать ордену ничего из того, чего орден заслуживает. Вы знаете, как я впервые оказался в особняке князя-герцога? Я пришел просить у богатого аристократа, поселившегося на землях ордена, денег. Для ордена. В долг. Потому что иначе зимой рыцарям, получающим лишь жалование из казны ордена, пришлось бы голодать. Нет-нет, не надо делать такое лицо - далеко не у всех братьев есть богатые дома и счета в дворфских банках, подавляющее большинство живет очень скромно! Так вот, нынешнему императору плевать на орден, он даже не вспомнит о его существовании, пока не появится необходимость послать кого-то на смерть. А князь-герцог прекрасно понимает, что подданные верны лишь до того момента, пока они видят ответную верность и заботу от своего господина. Да, я служу ордену. И ради блага ордена - я служу князю-герцогу.

- Вы планируете переворот? - слегка удивленно спросил Легран.

Гундольф усмехнулся. Очень жестко и слегка насмешливо посмотрел на собеседника.

- Нет, шевалье, это неделю назад вы могли сказать: “вы планируете переворот”. Теперь же вам придется либо врать себе, либо говорить: “мы планируем переворот”!

- Прекрасная новость, - уголками губ улыбнулся т’Арьенга, наполняя бокалы. - За нее следует выпить!

- И чем же она вас так порадовала?

- Как это - чем? Сэр Гундольф, я не хочу вас обидеть, но этот город для меня слишком тесен и мрачен. Я люблю Мидиград, но при Его Величестве Лаарене вход в столицу для меня закрыт. Если же Его Величество трагически погибнет, я смогу оплакать его в Мидиграде, и это будет величайшим для меня счастьем.

- Даже так, - хмыкнулфон Кильге. - Что ж, я вижу, что не ошибся в вас. А теперь позвольте, я провожу вас к господину Маар-си. Негоже заставлять ждать правую руку повелителя Левиафана.

- Да я и левую не рискнул бы, - пробормотал себе под нос т’Арьенга. Пробормотал так, чтобы собеседник его не услышал.

В овальной зале было сумрачно, тепло, и пахло незнакомыми травами. В облицованных серым мрамором стенах до потолка вздымались стрельчатые окна, но разглядеть хоть что-то сквозь толстые стекла не представлялось возможным. В середине залы стояла небольшая жаровня на гнутых кованых ножках, рядом находился низкий столик, заставленный плошками и кувшинами, а вокруг в странном порядке располагались большие подушки.

Легран медленно обошел залу вдоль стены, посмотрел в затуманенные стекла, внимательно изучил рдеющие на дне жаровни угли и едва сдержался, чтобы не исследовать исходящее незнакомыми, но приятными ароматами содержимое накрытых выпуклыми глиняными крышками плошек. Чем больше времени проходило с того момента, как фон Кильге привел его сюда и велел ждать прихода “правой руки”, тем более сложным становилось держать себя в руках и ничем не выдавать нервного нетерпения.

Только тогда, когда т’Арьенга устал уже ждать и почти даже успокоился, одно из стекол вдруг налилось темным зеленым свечением, и из проявившегося на мгновение портала вперед шагнули две фигуры, закутанные в длинные плащи с капюшонами, скрывающими лица. Одну Легран тотчас же узнал - именно такого глубокого темно-бордового цвета был плащ на Гундольфе, да и рост, комплекция и манера двигаться легко выдавали магистра ордена. А вот второй визитер, державшийся на шаг впереди рыцаря, был т’Арьенге неизвестен. Впрочем, догадаться о его личности труда не составляло.

- Благодарю вас, сэр Гундольф, - человек откинул капюшон.

Он был париасец, среднего роста, смуглый и черноволосый. Темные карие глаза, некрасивое, но умное лицо. Возраст - от двадцати пяти до сорока лет, точнее никак не определить. И, казалось, ничего особенного в нем не было, но Легран ощутил подсознательное желание уважительно поклониться, при том ни на мгновение не выпуская париасца из поля зрения.

- Рад наконец-то вас видеть, шевалье т’Арьенга, - обратился париасец уже к все же поклонившемуся авантюристу. - Сэр Гундольф, оставьте нас.

Рыцарь еще раз поклонился и сделал два шага назад, растворяясь в зеленом мареве портала.

- Большая честь для меня, - еще раз склонил голову Легран.

- Оставим реверансы тем, кому не жаль на них времени, шевалье, - оборвал его собеседник, усаживаясь на подушки и скрещивая на париасский манер ноги. - Меня зовут Маар-си, а вы, как мне известно, Легран т’Арьенга, знаменитый путешественник, алхимик и… вор.

- Предпочитаю называться…

- Меня это не интересует, - на этот раз Маар-си оборвал шевалье резко и даже почти грубо. Однако у того ни на секунду не возникло желания возразить. - Прошу, наливайте чай, берите плов. Еда не отравлена, и в питье ничего не подмешано.

- Благодарю, - аппетит у Леграна пропал при появлении париасца, но отказаться он не посмел.

В тишине прошли десять минут, пока не опустели плошки с пловом и не закончился первый чай в пиалах. Потом Маар-си переложил специальными щипцами несколько угольков с жаровни в стоявший рядом кальян, бросил щепоть резко пахнущей травы.

- Что ж, теперь можно и поговорить о деле, - сквозь заволокший помещение ароматный густой дым голос “правой руки” доносился, как через тонкий слой ваты. Шевалье глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться - его почему-то охватило состояние, близкое к панике. - Итак, вы желаете служить моему повелителю. Какая идея движет вами, что вы можете предложить моему господину, и какой награды для себя хотели бы?

- Идея? Да пожалуй, что никакой. Есть то, чего я хочу, есть то, что я могу, и есть тот, кому нужно второе и кто может дать первое. В этом моя философия, простите за ее некоторую неэлегантность и эгоистичность. - Мысленно Легран пытался удержать ставший почему-то неуправляемым язык, но все его усилия были тщетны. Густой аромат, пропитавший воздух и проникавший в сознание с каждым вдохом и движением, отключал инстинкты самосохранения, предохранители здорового страха, а расчетливость холодной логики легко сметалась теплым дымом. - Предложить повелителю Левиафану я могу свои, может, и не очень разносторонние, но весьма развитые таланты. Я справедливо считаюсь прекрасным алхимиком, неплохим знатоком истории магии и артефактов, вором высшего класса, искателем настоящих сокровищ, то есть сокровищ информации и…

- Неплохим скульптором, - понимающе улыбнулся Маар-си. Легран побледнел. - Не бойтесь, шевалье. Никто не ждал, что вы добудете настоящую голову де Вайла, тем более что в Хайклифе он не был уже больше двух месяцев. Мне было интересно, как вы выкрутитесь из ситуации, и я более чем доволен.

Легран тоже почувствовал себя более чем довольным. Все получилось именно так как надо. Он с самого начала знал, что хотя они с Эльвереном и Ранном скинули “засвеченные” хвосты, настоящее наблюдение за ними продолжалось все время. Главной задачей тогда значилось не обмануть фон Кильге, а продемонстрировать свои знания, умения и навыки. И, как выяснилось, задачу удалось выполнить на все сто процентов.

Маар-си же, наблюдая отображающиеся на лице собеседника сперва страх, потом облегчение и, наконец, торжество, внутренне усмехался. Это была невероятно красивая, увлекательная и многоуровневая игра. Он сам не смог бы сейчас с уверенностью сказать, сколько именно слоев имела эта интрига, сколько раз кто из них думал, что обводит противника вокруг пальца, и, что являло собой наибольшую редкость - он совершенно не мог гарантировать, что последний ход в этой шахматной партии на данный момент за ним. Но по крайней мере, ему было действительно интересно.

- Рад, что не разочаровал вас, - тщательно отмеряя долю удовлетворения и некоторой досады в улыбке, сказал Легран. - Но может быть, теперь вы проясните мне дальнейшие правила экзаменовки? По логике вещей, теперь я должен неким образом доказать уже вам собственные таланты?

- Нет, разумеется. Все эти проверки и задания Гундольфа - всего лишь его собственное желание удостовериться, что он рекомендует мне действительно нужного и полезного нам человека. Я же вижу это и так. Так что мое поручение - заметьте, именно поручение, а не приказ или же задание - будет заключаться совсем в другом.

- В чем принципиальная разница между понятиями “поручение”, “задание” и “приказ”? - уточнил т’Арьенга просто на всякий случай.

- Приказ отдается тому, кто служит и не имеет возможности отказаться. Задание дается наемнику, получающему некую плату за свои услуги. Поручение же - сродни просьбе тому, кто разделяет идею.

- В таком случае я еще раз хочу напомнить вам свою идею: “Есть то, чего я хочу, есть то, что я могу и есть тот, кому нужно второе и кто может дать первое”. Не больше и не меньше. И потому, дабы не запутаться в мотивациях, я предпочел бы называться честным наемником, чтущим первое правило Кодекса, и нанятым на некий пока что неопределенный срок, - стараясь максимально осторожно подбирать слова, проговорил Легран.

С одной стороны, он понимал: не стоит так уж подчеркнуто отгораживать себя от идеологической стороны. А с другой… Слишком важно было не оказаться втянутым во все эти замыслы великих. Не погрязнуть в их интригах. А в случае провала - суметь оправдаться перед миром и собой скромной ролью исполнителя, наемника, не имеющего не то что отношения к планам командования, а даже не знающего целей и мотиваций этого самого командования.

- Хорошо, - после недолгой паузы сказал париасец. - Я буду считать вас честным, но свободным наемником. Итак, ваше первое задание будет заключаться в следующем: вы должны проникнуть в кабинет Гундольфа фон Кильге, вскрыть его сейф, скрытый за картиной, изображающей великого магистра фон Гаррета, и тщательно просмотреть имеющиеся там бумаги. Можете скопировать их, если есть возможность сделать это незаметно, если нет - то просто запомните и воспроизведите самостоятельно. Мне нужны имена, цифры, схемы. Словом - все, что там есть.

- Не доверяете магистру? - приподнял бровь Легран.

- Он хороший человек, но своему ордену он служит вернее, чем повелителю Левиафану, - Маар-си пожал плечами. - Я хочу знать, до какой степени и до какого момента я могу ему доверять, и до каких пределов простирается его верность нам.

- Понимаю. Что ж, хорошо. Сколько времени у меня на реализацию?

- Неделя. Но чем быстрее вы справитесь, тем лучше. Семь дней - это предельный срок.

- Я понял.

- Вот и хорошо. В таком случае, поговорим о ваших друзьях, - париасец вновь наполнил пиалы ароматным чаем, так хорошо отгоняющим кальянный дурман, и выдержал томительную паузу, в который раз заставившую т’Арьенгу понервничать. - Насколько я понимаю, господин иль Клаэнхар специализируется на тайных убийствах, а господин Вархес, наоборот, на открытых силовых акциях?

- Да, это их основные специализации, но не единственные, - кивнул Легран, отпивая обжигающий напиток. - Эльверен высококлассный вор, а Ранн способен найти почти любого человека в любом городе по буквально паре мелких примет и любому предмету, принадлежащему искомому человеку, или хотя бы побывавшему в его руках хоть сколько-то долгое время.

- В таком случае для них у меня тоже будут… задания. Насколько я понимаю, ваши друзья для себя хотят какой-то отдельной награды?

- Эльверена вполне устроит золото, а вот с Ранном сложнее, - задумался шевалье. - Честно говоря, я сам до сих пор не разобрался в его мотивациях. Единственное, что могу сказать - он удивительно честный человек для своих друзей. Пока что он помогал мне почти что безвозмездно. Я плачу ему жалование, как хорошему телохранителю, каковым он является, и не более. Самое же сложное в общении с ним - он вполне способен отказаться выполнять поручение, если сочтет его бесчестным.

- Ничего бесчестного, это я обещаю. Человек, которого ему надо найти, является ярчайшей иллюстрацией к тому, как низко вообще может пасть существо, по недоразумению награжденное разумом. Его настоящее имя мне неизвестно, но зато есть точнейшее описание внешности. Да что там описание - можно сказать, что вы его видели. Он имеет редкий дар в мельчайших деталях копировать внешность другого человека, однако может делать это не очень часто, и потому у меня есть повод быть уверенным в том, что он и сейчас выглядит в точности, как магистр фон Кильге.

- И что с ним надо сделать по факту нахождения? - Легран сумел ничем не выдать интереса, несмотря на то, что тренированная интуиция мгновенно сделала охотничью стойку.

- Пока что - ничего. Просто найти и по возможности отслеживать перемещения. Завтра пришлю на ваше имя вещь, некоторое время назад принадлежавшую ему. Что же касается господина иль Клаэнхара… мне нужно подумать. Задание для него я передам завтра же. Свой гонорар пусть определит сам, понятное дело, в разумных пределах.

Как только Маар-си перешел на деловой тон, Леграну стало ясно: аудиенция подходит к концу. Угольки в кальяне погасли, чай остыл.

Последний час перед выходом из таверны т’Арьенга провел один, в тишине и темноте. Он лежал на полу, раскинув руки и ноги, закрыв глаза, дышал медленно и размеренно, стараясь достичь максимального единения с окружавшей его тьмой. Через час он должен был сам обратиться темнотой и тишиной, стать невидимым и неслышимым, его присутствие - неощутимым, его дыхание - одним ритмом с медленным биением спокойного сердца. Легран знал: когда перед ним окажется громада Клюва, когда придется идти, сливаясь с ночным ветром, когда шершавый камень стены замка прильнет к ладоням, превращаясь из неприступной преграды в удобную лестницу, бешено колотящееся сердце погонит по жилам вместо крови чистый адреналин. Опасность и страх провала перестанут иметь значение, и останется лишь ничем не замутненное наслаждение риском.

Одна из двух составляющих счастья Леграна т’Арьенги.

Часы гулко пробили один раз, словно мечом вспоров густую, вязкую на ощупь тишину. Авантюрист поднялся на ноги, накинул на плечи длинный плащ с капюшоном, подхватил заранее собранную сумку и распахнул окно.

К стенам главной твердыни ордена авантюрист подобрался с северной, наименее охраняемой стороны. Заклятие и собственные ловкость с интуицией надежно хранили его от ненужного внимания, но излишний риск в данной ситуации совершенно не был нужен. Прокравшись мимо поста, переждав патруль и осторожно обогнув застывших у моста часовых, Легран дошел до середины промежутка, разделявшего две точки, где можно было преодолеть окружавший Клюв глубокий ров, утыканный заостренными кольями. Распластавшись под защитой густой тени, он выждал, пока мимо пройдет очередной патруль, потом быстро достал из сумки компактный самострел необычной формы, тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок. Тонкая, но невероятно прочная стальная леска почти беззвучно разрезала воздух, и едва уловимый щелчок возвестил о том, что механический трехзубчатый крюк раскрылся, надежно закрепив конец лески в каменной кладке. Выдвинув из нижней части самострела узкий и длинный раскладной кол, т’Арьенга зафиксировал его в раскрытом положении, глубоко вонзил в почву и с усилием перевел рычаг на рукояти в положение вниз. Теперь четыре перпендикулярных колу стальных лепестка прочно удерживали самострел с закрепленной леской.

Затем Легран извлек из сумки почти плоский рюкзак, положив на его место ненужный уже плащ, и спрятал все под лежащим поодаль камнем. Под плащом обнаружился тщательно подогнанный облегающий костюм с широким ремнем. Натянув на голову шапочку-капюшон, скрывшую лицо и убравшую волосы, шевалье достал из рюкзака два прочных браслета из толстой кожи, с прикрепленными к ним небольшими стальными крюками, натянул перчатки с металлическими накладками, выкрашенными в черный цвет, и поверх них уже застегнул браслеты. Рюкзак за спину, и все еще скрытый заклинанием невидимости неклассической школы, на которое не реагируют защитные системы и заклятия Грифонов, Легран подошел к краю рва. Дотянулся до натянутой лески, чуть сместил руку - через каждые два фута на стальном тросе виднеются небольшие двухсторонние выступы, мешающие рукам соскальзывать. Т’Арьенга знал, что физическая сила не является его особым талантом, и потому страховочные крючья на браслетах зацепил еще раньше, чем сам повис на леске. Быстро, но осторожно перебирая руками, он двинулся к стене, про себя отсчитывая оставшееся время действия заклинания.

Преодолев ров, Легран добрался до вошедшей глубоко в кладку стрелы, сдвинул тугой рычаг и не без труда выдернул крепление из стены. Привязал к стреле прочную бечевку, закрепил свободный конец и спустил крепление лески в ров - блики лунного света на стальном тросе могли привлечь ненужное внимание.

Краски вокруг на мгновение стали ярче, чем обычно - это закончилось действие невидимости.

Теперь пришла очередь стены.

Для начала шевалье сменил перчатки. Предназначенные для лазанья по режущей руки леске перчатки с металлическими накладками он бросил в рюкзак, а взамен натянул очень толстые, кожаные, с неприятной липкой внутренней поверхностью. Проверил надежность крепления рюкзака, выждал, пока неудачно полная луна зайдет за тучу, и, поднявшись на цыпочки, прижал ладонь правой руки к стене. Помедлил секунду, глубоко вдохнул, выдохнул и подпрыгнул, одновременно подтягиваясь на прилипшей к камню перчатке, плотно облегающей ладонь. Левая рука коснулась стены на фут выше. Легран удостоверился, что она держится хорошо, и осторожно потянул на себя правую ладонь, медленно поворачивая ее влево. С тихим, почти неразличимым шлепком ткань перчатки, пропитанная специальным составом, отлипла от стены.

Временами поглядывая на тучу, все еще скрывавшую луну, т’Арьенга полз вверх по стене, считая этажи. Наконец он достиг шестого, на котором и располагался кабинет Гундольфа фон Кильге. Сдвинулся по стене вправо, достигая большого окна, закрытого шторой изнутри, прислушался - внутри было тихо и темно. Повиснув на левой руке, правой Легран снял с пояса удобную деревянную рукоять, из узкой щели на конце едва виднелась короткая алмазная пластина, ограненная в форме иглоподобного лезвия. Теперь самым главным было ни в коем случае не шевелить левой ладонью - в противном случае шевалье грозил бы малоприятный полет с высоты двадцати ярдов на сухую, окаменевшую почву. Осторожно проведя почти идеально ровный круг на оконном стекле, т’Арьенга перевернул рукоять резака обратной стороной, оканчивавшейся каучуковой присоской, прижал ее к середине круга - и резко дернул на себя. Присоска с чмоканьем отлипла от стекла. Авантюрист шепотом выругался и повторил попытку - на сей раз удачно.

Самым сложным в подобных вторжениях было справиться с магической защитой, но некоторое время назад ему удалось подобрать очень удачный состав зелья, которое на несколько секунд прерывало линию такой защиты. Вынув из кармашка пузырек, Легран смазал его содержимым края отверстия в стекле, медленно сосчитал до трех и просунул руку внутрь, продолжая отсчет до тринадцати - действовало зелье ровно десять секунд, но обычно этого хватало, чтобы проникнуть внутрь. Одновременно с тем шевалье уронил на подоконник небольшой шар, сплетенный из серебряных нитей - артефакт, обманывающий защиту, реагирующую на движение и присутствие, соскользнул на пол и шустро покатился вдоль стены. Т’Арьенга, распахнув окно, быстро провел замыкающуюся линию по периметру проема и, выждав еще три секунды, прыжком перемахнул через подоконник.

Да, ему удалось. Легран сумел проникнуть в святая святых - кабинет человека, практически заправлявшего всеми делами в ордене Грифона.

Если бы Легран еще знал, что сделал он это по заданию этого самого человека…

Но впереди оставалось еще самое сложное: вскрыть сейф, наверняка защищенный и механизмом, которые в совершенстве наловчились делать выпускники дворфского Механикума, и парой-тройкой заклинаний. Причем с последними дело иметь, как правило, оказывалось гораздо проще.

Тяжелый сейф из металла, по цвету напоминающего темное серебро, и впрямь обнаружился за картиной с портретом фон Гаррета. Сняв тяжелое полотно со стены, т’Арьенга внимательно рассмотрел блестящую поверхность встроенного в стену хранилища.

Ни малейшего следа стыка швов. Дворфские сейфы отливались целиком и при закрытии вновь становились единым целым. Только верное выполнение всей последовательности шифров, слов, нажатий слегка выступающих из металла камней и отключения магической защиты позволяло открыть такой сейф.

Ознакомившись с задачей, Легран на время оставил кажущееся неприступным хранилище и подошел к письменному столу. Внимательно проглядел все лежавшие на нем и в нишах стоек бумаги, проверил ящики, запертые на простые замки, поддавшиеся отмычке с первой попытки - нет, фон Кильге идиотом не был, и шифры на рабочем месте не хранил. Что ж, т’Арьенга на подобную удачу и не рассчитывал. В конце концов, это было бы неинтересно.

Шевалье вновь вернулся к сейфу и внимательно изучил узор камней и последовательность дворфских рун. Правильное чтение схемы - половина успеха.

Минут через пять бледные губы раздвинулись в улыбке. Раскрыв рюкзак, авантюрист извлек из него квадратную кожаную папку толщиной примерно в полдюйма. Еще раз посмотрел на сейф, вынул из папки три тонких серебряных листа с круглыми, по размеру инкрустированных камней, прорезями. Сравнил, два отложил в сторону, а третий прижал к схеме на фронтальной панели - серебряный лист подошел идеально.

У папки оказался боковой кармашек, а в нем - бережно завернутый в сукно плоский сапфир, настолько тонкий, что казался почти полностью прозрачным. Закрыв один глаз, т’Арьенга поднес к другому сапфир, сквозь драгоценный камень внимательно изучил поверхность сейфа и удовлетворенно улыбнулся, запомнив, какие именно камни и символы излучали слабый, едва различимый свет.

Перерисовав схему на бумагу и отметив нужные точки, шевалье вынул из рюкзака небольшой стеклянный шар и сжал его в руке. Шар тут же вспыхнул чистым белым свечением, разогнав мрак кабинета, сквозь который с трудом пробивался неверный свет вышедшей из-за туч в самый подходящий момент луны. Опустившись на колени, Легран поднес светильник к самому полу - он еще в прошлый раз приметил, что убирались в кабинете далеко не каждый день, и на полу скапливалось некоторое количество пыли. В этой пыли отчетливо виднелись следы подкованных сапог фон Кильге.

Т’Арьенга поднялся и, внимательно глядя под ноги, сделал шаг вперед - так, чтобы его ступни в точности совпали со следами сапог. Не факт, что это было необходимо, но некоторые сейфы предусматривали и такое дополнение к защите, как открытие дверцы только при определенном местоположении того, кто вводил шифр.

Теперь - самое сложное. Действительно самое. Магический сапфир показывал активные камни, но не последовательность, в которой их следовало нажимать. Легран глубоко вдохнул, еще раз прочел руны - и решился. Пальцы, сейчас обтянутые тончайшей тканью, не позволяющей случайно оставить какие-либо следы, по которым вора можно было бы потом обнаружить, но никоим образом не стесняющей движений, уверенно коснулись мутно-зеленого камня. Тот с тихим щелчком погрузился на четверть дюйма.

Т’Арьенга бросил короткий взгляд на свою схему, где были отмечены активные точки, пересчитал их, прикинул возможный алгоритм - и быстро нажал еще шесть камней.

Еще один артефакт покинул чехол, выдав при активации несколько неразборчивых звуков, отдаленно похожих на человеческую речь - и дверца послушно тронулась в сторону… обнаружив за собой еще одну преграду.

Здесь было гораздо проще - пощелкав колесиками механического замка, Легран поочередно набрал семь цифр. Внешняя часть двери слегка ушла вглубь, а фронтальная панель видоизменилась, превратившись в нечто наподобие штурвала с диском посередине, имеющим несколько отверстий, под которыми виднелись цифры. Т’Арьенга глубоко вдохнул, положил ладони на рукояти, начал медленно проворачивать…

…и едва удержался от крика, когда из стены молниеносно выметнулись два штыря, оканчивающиеся широкими стальными браслетами, которые с издевательскими щелчками сомкнулись на запястьях вора.

Глава X

Побег

В первое мгновение Лианна растерялась. Несмотря на всю ее кажущуюся уверенность, в глубине души она до самого последнего момента сомневалась в успехе своего рискованного и, что говорить, сомнительного предприятия. И что-то до сих пор мешало девушке поверить, что все и в самом деле удалось, что происходящее - не насмешка, не издевка подлого тюремщика.

- Талеанис… - еле слышно вымолвила она. - Талеанис… Это ведь и правда ты?

- С утра точно был я, - пробормотал тот. - Лианна, где ты? Что с тобой? Я не мог связаться с Маар-си, и уже боялся…

- Так ты с ним знаком?

- Не совсем так… А, Ярлигово семя, да какое значение это сейчас имеет? Где ты?

- В башне Маар-си, только я не знаю, где она находится, - растерянно сказала полуэльфа. - Со мной ничего тут не происходит, сижу читаю целыми днями и вообще всякой ерундой занимаюсь. Сегодня забралась в его лабораторию и добралась до магического зеркала, а так - ничего интересного. Лучше скажи, как ты, и что там за орк сидит, и вообще - почему это место так похоже на тюрьму?

Мантикора усмехнулся.

- Потому что это и есть тюрьма, точнее - камера. Лианна, это все очень долго рассказывать, а еще я могу привлечь ненужное внимание…

- Так, а как ты там оказался? И где это находится?

- Лианна, я…

- Стоп, - прозвучал вдруг новый голос. Это поднялся со своего места зеленокожий, до того момента только прислушивавшийся к репликам Талеаниса, а теперь решивший включиться в разговор. - Лианна, у тебя есть время? Я не слышу тебя, но Мантикора мне переведет.

- Да, есть, - ответила девушка, почувствовав, что если она и может чем помочь, то только если последует распоряжениям орка.

- Да, есть, - послушно озвучил Талеанис.

- Ты видишь только камеру, где мы находимся, или можешь осмотреть окрестности?

- Э… Сейчас, секунду, - плюнув на все меры предосторожности, полуэльфа бросилась к книге, судорожно перелистнула несколько страниц. - Чтоб его, было же где-то здесь… А, вот, нашла!

Быстро пробежав взглядом по строчкам, она вернулась к зеркалу, потянула на себя выступающий завиток рамы - он мягко сдвинулся в сторону, открывая большой плоский камень цвета морской волны, совершенно прозрачный и идеально круглый. Следуя инструкции, Лианна коснулась самой его середины кончиком пальца, дождалась, пока изображение на поверхности зеркала дрогнет, и очень медленно и осторожно сдвинула палец левее.

Стекло послушно отобразило внутреннюю часть стены и сырой просторный подвал, заставленный бочками и ящиками. Мгновение подумав, девушка переместила палец правее - пред ней опять предстала камера. Еще правее - коридор, вдоль стены - зарешеченные двери, в обоих концах коридора - лестницы, у которых дежурит по два человека с оружием и в доспехах. Лианна надавила чуть сильнее - изображение приблизилось, и девушка смогла разглядеть вычеканенных на нагрудниках стражей грифонов.

Провозившись минут пять, полуэльфа окончательно освоилась с наблюдательными возможностями зеркала. Горизонтально лежавший камень позволял смещать точку наблюдения в плоскости, а второй, точно такой же, но расположенный вертикально - изменять уровень высоты. Секунду полюбовавшись на Хайклиф с высоты птичьего полета, она вновь настроила зеркало на камеру.

- Талеанис, скажи своему другу, что я могу осмотреть хоть каждый закоулок этого замка, - выпалила она.

- Хорошо, тогда найди, пожалуйста, ближайший путь из подземелья и выход из замка, желательно - так, чтобы нам не встретить никого по пути.

Тщательно изучив все коридоры и переходы, Лианна вздохнула:

- Тут полным-полно народу, - огорченно проговорила она. - Я сейчас посмотрю, что еще можно сделать, а ты пока расскажи мне хотя бы в двух словах, что с тобой произошло и как ты тут оказался?

- Все рассказывать долго, - вздохнул Талеанис, не имея ни малейшего желания пересказывать свои последние “приключения”. - А здесь мы оказались очень просто…

Выслушав скомканное, но довольно подробное повествование, Лианна задумалась, на время даже отвлекшись от книги. А потом ее осенило:

- У меня есть идея! - немедленно поделилась она с Мантикорой. - Говоришь, эти Грифоны, которые держат вас взаперти, они враги тех Грифонов, которые вроде как главные в этом городе?

- Ну… примерно так.

- Я через несколько минут вернусь! - выпалила девушка и тут же оборвала связь. Она глубоко вдохнула, сосредоточилась и громко, внятно произнесла, глядя в зеркало: - Готард фон Ларн, магистр ордена Грифона!

Блестящая поверхность потемнела, пошла волнами, а через мгновение отобразила высокого крупного мужчину, склонившегося над огромной и невероятно подробной картой Хайклифа, занимавшей весь стол.

- Я имею честь говорить с досточтимым сэром Готардом? - вкрадчивым шепотом проговорила Лианна, сдерживая нервный смех.

Рыцарь дернулся, тут же схватившись за меч, огляделся.

- Где вы? Покажитесь!

- Не имею такой возможности… Просто прошу, ответьте: вы - сэр Готард? - все тем же тоном продолжила девушка.

- Да, это я. Кто вы и что вам нужно? - к чести Грифона, тот ничуть не испугался, выглядел настороженным - но и только.

- Кто я - не имеет ни малейшего значения, вы больше никогда меня не услышите. А нужно мне всего лишь сообщить вам, что в особняке сэра Кальмайна, некоторое время назад примкнувшего к бунтовщикам, организован штаб тех, кто называет себя “истинным орденом Грифона”. В настоящее время в этом особняке находится немало мятежников, и если вы поторопитесь, то вам может посчастливиться одним ударом расправиться со многими врагами ордена! - выговорила полуэльфа на одном дыхании. Выпалила - и сама удивилась: как только удалось ни в чем не запутаться?

- Почему я должен вам верить? - нахмурился сэр Готард. Однако Лианна видела, как хищно раздуваются его ноздри, как блестят в предвкушении глаза, и понимала: что бы она сейчас не сказала, Грифон в любом случае уже все для себя решил.

- У вас нет ни единой причины мне верить, - делано безразличным тоном сказала девушка. - Моя задача заключалась в том, чтобы донести до вас информацию, а что вы с этой информацией будете делать - меня уже не касается. Прощайте, сэр Готард.

- Подождите! - вскинулся рыцарь, но Лианна уже умолкла. Нет, она не обрывала связь, но хотела создать впечатление, что невидимый собеседник исчез и больше не видит и не слышит фон Ларна.

Он колебался недолго. Прошел несколько раз взад-вперед по кабинету, нахмурился, вернулся к карте, внимательно изучил район, где находился указанный особняк - и кликнул адъютанта и оруженосца. Первому велел через четверть часа собрать мобильный отряд во дворе, а второму - помочь господину облачиться в доспехи.

Спустя полчаса к штабу мятежных Грифонов мчались тридцать рыцарей-магов.

Убедившись, что ее задумка сработала так, как надо, Лианна вновь настроила зеркало на камеру в подвале особняка.

- Талеанис, ты меня слышишь?

- Да, конечно!

- Сейчас тут станет очень жарко - к особняку идут рыцари-Грифоны, которые против тех, что взяли вас в плен. Начнется бой, и все наверняка окажутся ввязаны в него, в том числе - эти ваши стражи. И даже если кто-нибудь вас заметит, едва ли у него будет на вас время! Талеанис, твой друг сможет сломать решетку?

- Думаю, да, - кивнул Орогрим, когда полуэльф передал ему слова девушки. - И передай ей, пожалуйста, как меня зовут.

- Будьте готовы, они должны быть уже близко! - проговорила Лианна, параллельно с тем перебирая банки, склянки, колбы и кувшинчики со всевозможными зельями, пытаясь найти нужный. Наконец ей это удалось. - Подождите, я сейчас вернусь!

Тихо ругаясь сквозь зубы, полуэльфа оборвала связь, прочертила посередине зеркала чистую полосу, тщательно стерев с нее состав Майнан, потом нанесла на освободившееся пространство толстым слоем густую гадость лимонно-желтого оттенка, имевшую редкостно мерзкий запах, и вновь активировала камни. Теперь зеркало было разделено на две части, каждая из которых отображала свою картинку: в верхней половине отобразилась камера Талеаниса и Орогрима, в нижней - спешивающиеся во дворе особняка сэра Кальмайна рыцари под предводительством сэра Готарда.

- Самое главное - не запутаться в этих дурацких камнях, - пробормотала она себе под нос. И в самом деле, одна ошибка - и вместо Мантикоры ее услышит Готард, а это едва ли будет хорошо… - Талеанис, слышишь меня? Они во внутреннем дворе, будьте готовы!

- Откуда здесь эти псы? - взревел ла Мар, в бешенстве пиная табурет так, что он пролетел через весь кабинет и ударился об стену, сломав одну из ножек. - Это же наш самый надежный штаб! Здесь же все самое… Все самое!

- Я не знаю, великий магистр! - сэр Кальмайн, судя по выражению его лица, пребывал в отчаянии, но тем не менее не терял самообладания. - Но они здесь, и штурмуют особняк. Что прикажете делать? Защищаться до последнего или же… - он не договорил, не в силах заставить себя произнести ненавистные воину слова.

- Отступать, - хрипло проговорил ла Мар, скатывая лежавшую на столе карту - к слову сказать, точно такую же, как у сэра Готарда. - Заваливать двери, баррикадировать коридоры. Забрать сколько получится оружия и золота. Но самое главное - чтобы в живых осталось как можно больше братьев: пока мы живы, жива и надежда на возрождение ордена.

- Как прикажете, великий магистр, - сэр Кальмайн низко поклонился, пряча лицо. Ему, старому и опытному воину, до седин сохранившему неумение отступать, бежать, показывая врагу спину, трусливо спасая свою жизнь, было невыносимо больно и стыдно слышать такой приказ, больше того - передавать его всем остальным рыцарям. Но он понимал, что ла Мар возглавил истинный орден Грифона именно потому, что умел вовремя отступить, порой жертвуя собственной честью, но лишь ради того, чтобы позже расплатиться с лихвой. Едва ли кто-нибудь кроме него мог бы дать горстке верных прежним идеалам рыцарей надежду. Ла Мар ее давал, и потому сэр Кальмайн, наступив гордости на горло, отдал приказ отступать, стараясь сберечь как можно больше жизней.

О пленниках, томящихся в подземельях, в начавшейся заварушке никто даже не вспомнил.

- Талеанис, пора! Они ворвались в замок, бой идет на втором этаже, но большая часть защитников уже ушла в тайный ход, и, кажется, последние уходящие будут обрушивать его свод! Сейчас на первом этаже почти никого нет, самое время бежать!

- Грим, пора, - коротко кивнул Мантикора орку. Тот подошел к решетке, выглянул в коридор - никого. Тогда зеленокожий ухватился обеими руками за один из прутьев решетки, уперся ногами в пол, и, напрягшись, изо всех сил потянул его на себя. На лбу вздулись жилы от чудовищного усилия, руки и плечи казались перевитыми толстенными стальными канатами, но мощный железный прут не желал поддаваться, лишь немного согнувшись. Промучившись еще минут пять, Орогрим выругался, выпустил решетку и попытался протиснуться в образовавшееся отверстие - не получилось.

- Не поддается, зараза, - плюнул он. - Ладно, попробуем иначе…

Орк сунул руку в глубокий карман штанов, пошарил - и вытащил сложенную в несколько раз тряпицу. Осторожно развернул, разложив на лопатообразной ладони, и двумя пальцами взял содержимое - высохшую, сморщенную шляпку гриба, сплющившуюся от долгого лежания в кармане в плоскую лепешку.

- Ну, прощай, сознание, - ухмыльнулся Орогрим, откусывая примерно треть шляпки.

- Это то, о чем я думаю? - осторожно спросил Мантикора, с подозрением глядя на гриб.

- Я не знаю, о чем ты думаешь, а это - крагакх, - отозвался орк, размеренно и глубоко дыша. Радужки глаз потемнели, приобретя странный оранжевый оттенок, зрачки сузились до едва различимых точек, по всему телу пробежала волна судороги.

- Значит, это то, о чем я думаю, - тоскливо вздохнул полуэльф. В те времена, когда он еще был мальчишкой и воспитывался в племени орков, ему как-то раз довелось спереть и попробовать маленький кусочек крагакха. Талеанис до сих пор помнил, как старый шаман, потратив несколько дней на то, чтобы откачать непоседливого экспериментатора, потом на него орал и грозился скормить степным шакалам.

Из груди Орогрима вырвалось глухое, утробное рычание, как у волка перед прыжком. Мантикора на всякий случай осторожно отошел на пару шагов, но орк, казалось, не замечал полуэльфа. Продолжая рычать, он оскалился и медленным, пружинящим шагом направился к решетке. Взялся одной рукой за чуть погнутый в прошлый раз прут, за второй ухватился рядом - и с силой дернул. Вновь вздулись жилы на лбу, радужки приобрели интенсивно-оранжевый оттенок - и металлический прут, жалобно скрипнув, просто обломался у пола, в который был вмурован. Грим потянул еще - и в решетке образовался пролом, достаточный, чтобы протиснулся человек. Посмотрев на это, орк зарычал злее…

Талеанис вовремя успел броситься под узкие нары и теперь из относительно безопасного укрытия наблюдал за беснующимся в камере вихрем. Во все стороны летели обломки металла и камни, деревянная щепа и обрывки кожи - чем-то Орогриму не понравилась своя собственная жилетка.

Не оставив от решетки ничего, кроме торчащих местами из камня железных штырей, орк обернулся к Мантикоре.

- Чего разлегся? - грубо, но вполне трезвым голосом спросил он. - Проход открыт.

- Лианна, куда нам? - спросил полуэльф, выбираясь из-под нар и опасливо косясь в сторону друга.

- Выход в… - начала было девушка, с отвисшей челюстью наблюдавшая результат употребления крагакха в действии, но орк прервал ее.

- Кладовая. Комната, где держат отобранное у пленников. Мне нужна моя секира, - отрывисто произнес он.

- Налево по коридору, дверь напротив, - отчеканила Лианна. - Там же меч Талеаниса.

Дважды повторять не пришлось - Грим сорвался с места, а полуэльф не счел разумным от него отставать.

Дверь, перекрывавшую вход в подвал и запертую на засов с наружной стороны, орк просто снес плечом, не замедляя бега, а кладовая и вовсе оказалась не заперта. Застегнув поясь и вдев в ременную петлю секиру, он чуть успокоился, да и Мантикора почувствовал себя увереннее, вернув на законное место ножны с родным бастардом. Несколько насторожило наличие здесь же меча, принадлежавшего Гундольфу, и недолго думая Талеанис прихватил его с собой, даже не заподозрив, как он рискует - мало кому мечи рыцарей-Грифонов давались в руки, но то ли клинок понял, что берут его с целью вернуть законному владельцу, то ли еще что, но агрессии он не проявил.

- Теперь налево, там будет лестница на первый этаж, - Лианна, наблюдая происходящее в особняке с двух ракурсов, руководила побегом. - Стой! Подождите, там сейчас рыцари друг с другом дерутся… Ага, все, можно идти. Проходите правым коридором, он идет к нижней анфиладе, там никого нет, а дальше уже холл и выход. Ой, у выхода четыре рыцаря! Они из нападающих…

- Считай, что их там нет, - пробормотал Талеанис, все с большей тревогой поглядывая на Орогрима. Он помнил, как мучительно реагирует организм на возвращение к нормальному состоянию после окончания действия крагакха, но понятия не имел, сколько времени такое количество наркотика будет воздействовать на взрослого и здорового орка.

- Откуда они вообще узнали о штабе? - Гундольф в бессильной ярости сжимал кулаки, с крыши наблюдая за разгромом особняка сэра Кальмайна. - Почему, почему все так получилось? Я должен сейчас быть с ла Маром и остальными!

- Уверен? - скептически поинтересовалась Арна. Словно бы отозвавшись на ее слова, на третьем этаже дома грохнуло, полыхнуло, из провалов окон выметнулись языки неестественного алого пламени.

Вместо ответа молодой рыцарь прошипел нечто неразборчивое и наверняка нецензурное.

- Гундольф, ты должен не сгинуть в этой кровавой междоусобице ордена, а прекратить ее, - негромко проговорила Танаа. - А в данный момент мы обязаны воспользоваться ситуацией и вытащить Грима с Талеанисом и сэра Лайорна. Ты же сам говорил, что интуиция подсказывает…

- Я помню, - поморщился Грифон. - Хорошо, ты права. Идем.

Скрываясь в тени, они осторожно выбрались из заброшенного дома, пересекли пустынную улицу и, незамеченные никем, ступили на территорию особняка, превращенного в поле битвы. Арна, сосредоточившись, окутала их обоих ментальным пологом - теперь любой случайный взгляд словно бы соскальзывал с двух фигур, медленно идущих к входу в дом.

Им везло - на пути Танаа и рыцарь не встретили ни единой живой души. Зато трупов - с лихвой: прямо у входа лежали четыре изрубленных тела, да и дальше, в коридорах и анфиладах комнат, везде лежали мертвые тела. Умирающих не было - каждый сражался до последнего вздоха.

Гундольф нервно кусал губы и сжимал кулаки, встреться ему сейчас Левиафан - бросился бы с голыми руками против демона, не думая ни о чем, охваченный священной яростью. Арна шла через силу, пропитавшие, казалось, даже воздух сильнейшие эманации боли и смерти, ненависти и желания убить давили на нее, мешая дышать.

К счастью, идти пришлось недалеко. Тяжелая дверь, ведущая в подвал, была закрыта только на засов с внешней стороны. Спустившись по лестнице, Арна вслушалась в фон и насторожилась, не почувствовав ни Талеаниса, ни Орогрима. Зато сэр Лайорн был здесь, лежал на узких нарах, закинув руки за голову, и прислушивался к звукам, доносящимся со второго этажа, где до сих пор продолжался бой.

- Сэр Лайорн! - тихо позвала девушка. - Сэр Лайорн, вы меня слышите?

Сперва он открыл глаза и сел. Внимательно посмотрел на Арну, на губах на мгновение появилась полуулыбка.

- Танаа, - не спросил - утвердил.

- Да, Танаа, - не стала скрывать та.

- Я не ждал вас более увидеть. Почему вы вернулись?

- За нашими друзьями и за вами, - ответила она. - Только я их почему-то не чувствую…

- Ваши друзья ушли минут десять назад. Они долго разговаривали с кем-то третьим, похоже, при помощи артефакта. Называли ее Лианна - вам знакомо это имя? - Арна торопливо кивнула. - Потом наверху начался шум, орк попытался выломать решетку. Сначала ему это не удалось, они о чем-то поговорили - я разобрал слово “крагакх”, и он попытался второй раз, уже удачно. Правда, попутно зачем-то разнес полстены. Выбравшись из камеры, оба направились ко второму выходу из подвала, - спокойно рассказал сэр Лайорн, с каким-то отстраненным интересом изучая то девушку, то молодого рыцаря.

- Значит, мы разминулись совсем чуть-чуть… Как же теперь их искать? - пробормотала Арна и тут же помотала головой. - Сейчас есть дела поважнее. Гундольф, отойди чуть в сторону, пожалуйста, и вы, сэр Лайорн, тоже.

Она сосредоточилась, поднимая посох, расщепила сознание, одним потоком погружаясь в Астрал и впитывая энергию, другим - просчитывая оптимальную траекторию. Тонкий ручеек силы хлынул в посох, сосредотачиваясь в навершии. Танаа подняла правую руку, без труда удерживая белую кость кончиками пальцев, завертела - и резко, коротко ударила навершием по замку. Стальная дужка распалась на две половинки, дверь, скрипнув, отворилась.

Будь запор обычным, ей хватило бы одного удара - в долине Дан-ри учили, как перебивать трехдюймовые доски ударом ладони, но эти камеры, по всей видимости, подготавливались для пленных Грифонов, а рыцарей-магов простыми замками не удержишь.

- Надо уходить, сейчас сюда доберутся люди из Клюва! - Гундольф, успевший подобрать себе меч на то время, пока не вернет свой собственный, прислушался к доносящимся сверху звукам. - Кажется, они будут здесь уже совсем скоро!

- Почему вы считаете, что я пойду с вами? - приподнял бровь рыцарь. Арна тяжело вздохнула.

- Потому что в глубине души вы верите Гундольфу, - прямо ответила она. - Потому что вы, конечно же, как и любой рыцарь, совершенно не против героически умереть, но в то же время вам хватает ума понять, что героически жить - это куда как достойнее настоящего рыцаря. Да и полезнее для всего того, что вы любите и защищаете.

Сэр Лайорн на несколько секунд замер, просто любуясь девушкой, ее прямой, искренней красотой, которую не оценить простым взглядом, но невозможно не заметить, чувствуя Танаа душой.

- Вы обещали мне ответить на мои вопросы, - напомнил он, подходя к выходу из камеры.

- Я помню, и я отвечу, обещаю. Но не сейчас и не здесь, хорошо?

- Разумеется.

Особняк они покинули так же легко, как и проникли в него. По пути сэр Лайорн провел их в кладовую, где держалиотобранные у пленников вещи, забрал свой меч и успокоил Гундольфа, сообщив, что судя по следам ауры, его меч у полуэльфа.

Идти в особняк, некогда принадлежавший лорду Истарго, единогласно сочли неразумным - Грифоны Маар-си наверняка будут проверять все близлежащие дома.

- Я могу предложить укрыться в доме, где раньше жил мой сын, - сказал сэр Лайорн после того, как стало ясно, что других вариантов у беглецов нет. - Дом пустует уже много лет, и вероятность того, что меня станут там искать, крайне мала… как, впрочем, и вероятность того, что меня вообще станут искать - скорее, одни сочтут погибшим в бою или схваченным в камере и взятым в плен, другие же решат, что я успел уйти с ла Маром и остальными.

- А вот нас искать будут обязательно, - мрачно проговорил Гундольф. - Как только Маар-си узнает, что я появился в Хайклифе…

- Он вряд ли сумеет догадаться, что вы можете быть со мной, сэр Гундольф, - покачал головой пожилой рыцарь. - Да и в любом случае, нам нужно укрытие лишь на сутки, не более.

- Я за то, чтобы принять это предложение, - сказала Арна, и ее голос оказался решающим.

Поначалу сэр Лайорн планировал заставить спутников рассказать все и ответить на его вопросы сразу же, как только они доберутся до дома, однако, посмотрев на измученную Танаа и пытающегося держаться бодро, но едва стоящего на ногах Гундольфа, передумал.

- Я не поручусь за состояние белья, но кровати в комнатах еще целы и крепки, да и одеяла должны были сохраниться, - сказал он, поднимаясь по тихо поскрипывающей лестнице на второй этаж. - Прошу, располагайтесь. В конце коридора есть ванная комната, там найдутся бадьи и тазы, но воду придется сотворить.

Молодой Грифон резко помрачнел.

- Спасибо, я лучше сразу лягу, - пробурчал он.

Сэр Лайорн обернулся, внимательно посмотрел на фон Кильге - и едва заметно прикусил губу: в молодости ему самому не повезло на время лишиться силы, и он очень хорошо помнил это кошмарное ощущение пустоты на том месте, где совсем недавно непрестанно горел теплый огонек, к которому всегда можно было потянуться, согреться, выплести и выплеснуть наружу чистейший огонь магии Грифонов…

- Я имел в виду, что если вы хотите помыться - придется немного подождать, пока я закончу с водой, - как можно мягче проговорил он.

- Спасибо вам большое, но я боюсь, что усну прямо в бадье, - слабо улыбнулась Арна.

- Тогда ложитесь. Я достаточно выспался в камере, и пока еще бодр, так что я постерегу. А когда вы проснетесь, я все же попрошу вас выполнить обещание, - взгляд рыцаря, хоть и преисполненный уважения и восхищения Арной, тем не менее, был полон и отчетливой угрозы: сэр Лайорн верил, что ему дадут именно те ответы, на которые он надеялся, но в то же время готовился и к худшему. А кончиться это худшее могло только одним образом: он погибнет в бою с Гундольфом и Арной.

- Лианна, ты уверена, что здесь безопасно?

- Да. Это место обходят стороной. Даже преступники, скрывающиеся от закона, стараются лишний раз не приближаться к этому кварталу, но, как ни странно - на самом деле здесь действительно безопасно, - уверенно ответила полуэльфа, в последний час узнавшая о возможностях зеркала гораздо больше, чем из копии книги - теперь она уже вынашивала планы, как прихватить невероятно полезный артефакт с собой, или же хотя бы как-нибудь его перед побегом испортить, чтобы лишить Маар-си немалой части возможностей.

- Будем надеяться, ты права… - пробормотал Талеанис. - Впрочем, даже если и нет - выбора все равно уже не остается.

Сам Мантикора, может, и сумел бы еще добраться до другого укрытия, но вот Орогрим…

Орк растянулся во весь рост на досках, кое-как собранных полуэльфом во дворе, его била крупная дрожь, а руки и ноги отказывались слушаться - сейчас Грим не смог бы сделать и шага. На лбу выступила испарина, глаза помутнели, а сердце колотилось как бешеное.

Крагакх - штука хорошая и действенная. Но очень, очень вредная, особенно - с непривычки.

- Я пока вас оставлю, и так уже слишком долго здесь сижу, - забеспокоилась Лианна. - Но как только смогу - тут же снова свяжусь с тобой, хорошо? Только береги себя, пожалуйста…

- Ты тоже береги себя. Будь осторожна, этот Маар-си, несмотря на всю свою вежливость - очень опасная и хитрая тварь. И… я соскучился по тебе. Страшно соскучился.

- Я по тебе тоже соскучилась… - тихо проговорила девушка. Слова звучали до ужаса банально, но они оба чувствовали то, что скрывалось за хрустящей оберткой фраз.

- Все, иди. Не рискуй, - оборвал затянувшееся молчание Талеанис. Лианна молча кивнула, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы, и оборвала связь.

Обозрев окружавшие его развалины старой заброшенной тюрьмы, полуэльф снова подошел к Орогриму. Тот, широко открыв глаза, пытался продышаться - каждый вдох звучал со страшноватым свистом и бульканьем в груди, как бывает, если пробито легкое.

- Грим, ты как? - негромко спросил он. - Если тяжело, можешь не отвечать…

- Худшее позади, - коротко отозвался орк. - Еще часок-другой - и приду в норму, буду спать. Крепко и долго. Ложись, отдыхай - мне сейчас ничего не поможет, надо просто перетерпеть. Это обычное состояние после употребления крагакха. Ты ложись, силы понадобятся.

С последним Талеанис не мог не согласиться и последовал совету орка. Устроился у стены, на чудом уцелевшей широкой скамье, завернулся в плащ - и через минуту уже спал.

Последний раз проведя чистой тканью по поверхности зеркала, Лианна отступила на шаг, придирчиво изучая блестящую поверхность. Кажется, все чисто. Теперь надо было уходить, возвращаться в свои покои, но близость книги и всевозможных составов для зеркала не давала покоя - так и хотелось проверить новые знания на практике.

Девушка вновь подошла к полке с банками и кувшинами, внимательно изучила этикетки, попутно вспоминая, что для чего предназначено. От увлекательного времяпрепровождения ее отвлек тихий шорох открывающейся двери и насмешливый голос Маар-си.

- Ну и как я должен это понимать?

Глава XI

Банка с Грифонами

- Ярлиг тебя дери, уже ведь рассвело! Девочка тебя не дождалась, уснула, бедняжка! - издевательски проговорил поднявшийся было навстречу другу Эльверен, но тут же осекся, разглядев смертельную бледность на лице Леграна, его бесконечно усталый взгляд и запястья, туго перемотанные какой-то тряпкой, в которой при более внимательном рассмотрении можно было опознать обрывки рубашки. - Что случилось?

- Выгони девок, Эльверен, и вели служанке принести мне мяса и вина. Не надо никаких выпендрежей, просто жареного мяса, можно холодного, но побольше! И вина - тоже побольше… - т’Арьенга буквально рухнул в кресло, но объемистый мешок, который тащил в правой руке, так и не выпустил.

- Сейчас, - эльф мгновенно посерьезнел и бросился исполнять желание старшего товарища. Шевалье же, в два глотка осушив стоявшую на столе бутылку, заставил себя все же подняться на ноги и добрести до ванной комнаты. Ополоснувшись холодной, пробирающей до костей водой, сменив одежду на чистую и заново перевязав болезненно ноющие запястья, он вернулся в гостиную, где Нэй уже сноровисто расставлял на столе тарелки с жареным и вареным мясом, блюдо с перепелиными окорочками, глубокую миску с отварной картошкой и самое главное - бутылки с вином.

- Рассказывай, - коротко потребовал Эльверен, жестом отсылая Нэя прочь. И даже сторонний наблюдатель не смог бы уловить на кратчайший миг мелькнувшего в глазах эльфа извинения.

Легран же, который не был сторонним наблюдателем, только фыркнул, за обе щеки наворачивая тонкие ломти зажаренной на углях поросятины - судя по тому, что мясо, вопреки опасениям, оказалось обжигающе горячим, готовили его только что.

Утолив первый голод - то есть, смолотив почти всю свинину, половину окорочков, часть вареной говядины и еще немного картошки - и выпив к тому же две бутылки вина, т’Арьенга немного пришел в себя. Достал из шкатулки сигарету дворфского производства, прикурил от стоявшей на столе свечи, расслабленно развалился в кресле. Эльверен, все это время деликатно ощипывавший единственную перепелиную ножку, встрепенулся и потянулся за бокалом.

- Поначалу все шло нормально, - без предисловия начал шевалье, глубоко затянувшись и выпустив дым. - Добрался до Клюва без приключений, перебрался через ров - он, зараза, широкий, я надеялся подняться по тросу, но не вышло - длины совсем с небольшим запасом хватило до той стороны. Взобрался по стене, влез в кабинет, нашел сейф. Открыл первую дверь, начал открывать вторую - и все-таки где-то ошибся… или это изначально была ловушка. Там была установлена западня типа “краба”, но более гуманная. Хотя я бы предпочел… впрочем, неважно. В общем, я попался. Сломать или вскрыть не удалось - мне же обе руки захватило.

- И как ты выбрался? - Эльверен уже знал ответ, но все еще надеялся услышать что-нибудь другое. В конце концов, его друг умел выкручиваться и не из таких ситуаций.

- Как-как… Больно было, но выбрался, - Легран слегка отогнул край повязки на правой руке, демонстрируя широкий темный рубец и содранную кожу. - Хорошо еще, у меня с собой был флакон исцеляющего, а то не знаю, как бы я потом вылезал по этой стене.

- А как же следы?

- Удалил зельем Маонны, последний пузырек истратил. Завтра придется опять варить.

- Но до внутренностей сейфа ты добрался?

- Естественно. Раз уже зашел так далеко, так хоть узнать, ради чего. Там дальше просто было.

- Если просто, то почему ты попался?

- Временной интервал, - Легран вновь затянулся и приложился к бутылке. Другой на его месте уже был бы пьян, как матрос, но на тренированного шевалье алкоголь действовал очень медленно. - Скорее всего, фон Кильге, покидая кабинет, включает эту защиту до утра. И даже если сделать все безупречно, она все равно сработает.

- Понятно. И что там было такого интересного?

- Я еще не смотрел, - признался т’Арьенга. - Знаешь, после этого, - он выразительно продемонстрировал перевязанные запястья. - После этого у меня не особо осталось сил на то, чтобы просматривать документы, запоминать и так далее. Так что я просто скопировал их. Своим способом.

- Рискованно, - заметил Эльверен. - Тебя могут опознать по характерным следам.

- Вряд ли. Там я все за собой подчистил, а для Маар-си сделаю новые копии, уже традиционным путем. Да и вообще, надо сперва посмотреть, что там есть, и решить, что именно из этого я скину Маар-си, а что - приберегу для себя. У тебя как?

- А что у меня может быть не так? - пожал плечами эльф. - В особняк проник, герцога нашел. Мерзкая, я тебе скажу, туша… Герцогу присыпал ноздри “париасской пудрой”, амулет и шкатулку забрал. Следов не оставил. Все.

- А у Ранна?

- Он вернулся примерно за полчаса до тебя. Сказал, что искомый человек в последнюю неделю в Хайклифе точно не был, и лег спать.

- Знаешь, я, пожалуй, последую его примеру, - Легран потушил сигарету, поднялся, потянулся, разминая уставшие мышцы. - А все эти пачки компромата на пол-империи буду разбирать уже завтра, на свежую голову.

Сквозь плотно задернутые шторы не пробивался ни единый лучик солнечного света. Запертая изнутри дверь, ящик вина у окна, а на столе, на полу, на полках, везде - свечи и бумаги, бумаги и свечи. Свечей было столько, что ни единый уголок гостиной не оставался неосвещенным, а под раскиданными по полу бумагами едва ли не скрывался ковер.

Легран растянулся во весь свой немалый рост прямо в центре комнаты, не обращая внимания на жесткий пол и неудобство позы. Перед шевалье лежали три стопки бумаг: крайняя слева, самая толстая, исписана крупным четким почерком, имперские буквы складываются в непонятную без ключа к шифру белиберду, средняя, становящаяся все тоньше, представляет собой точную копию похищенных из сейфа фон Кильге бумаг, ну а правая, в которой едва ли набралось бы десять листов, покрыта тончайшей вязью мелких, словно рассыпанный песок, иероглифов. На первый взгляд иероглифы ничем, кроме размера, не примечательны, вот только ни один номиканец не признал бы в заковыристых символах родную письменность. Невозможно подобрать ключ только к такому шифру, к какому ключ и вовсе не требуется, и уж кто-кто, а т’Арьенга это знал очень хорошо, и предпочитал если уж доверять данные бумаге, то зашифровывать их так, чтобы не смог понять никто, кроме адресата.

Поставив точку в конце очередной крупно и разборчиво начертанной фразы, Легран подхватил скопированный лист и осторожно опустил его в стоящий рядом таз, наполненный лимонного цвета жидкостью. Спустя мгновение от бумаги не осталось и следа. Эликсир Васаната, изобретение знаменитейшего номиканского алхимика Тодо Васанаты, невосстановимо уничтожает любой носитель информации, не затрагивая при этом ничего другого. Принцип работы эликсира Васанаты так и не смогли понять даже лучшие маги и алхимики мидиградской Академии, ингредиенты для него стоили очень дорого, но лучшего средства т’Арьенга не знал.

Средняя стопка становилась все меньше, левая - все больше, да и в третью лег еще один лист, с обеих сторон покрытый мельчайшей вязью иероглифов. Вторая чернильница опустела, в угол полетела четвертая бутылка из-под вина… но работы, казалось, не стало меньше.

К тому моменту, когда он закончил, солнце давно уже уступило место в небесах луне. Поднявшись с ковра, Легран потянулся, подошел к окну и, сдвинув штору, со вздохом запрокинул голову, вперив взгляд в звездную россыпь. Губы его едва заметно шевелились, и если бы шевалье сейчас увидел кто-нибудь, кто плохо его знал, то этот кто-нибудь мог бы даже подумать, что т’Арьенга молится.

Легран просто думал.

Судя по всему, выходило, что Маар-си ошибся в своих предположениях - фон Кильге верил своему покровителю и ничего не замышлял против него. Казалось бы, авантюрист вновь выполнил ненужное, “проверочное” задание, и должен быть рассержен на и так порядком утомивших его “экзаменами” заказчиков, но на самом деле Легран ликовал. Как бы еще он мог получить такую бесценную информацию?

Если бы у т’Арьенги оставались хоть какие-нибудь иллюзии в отношении чести и благородства большинства рыцарей-Грифонов, занимавших сколько-то значительные должности в ордене, то они бы рассеялись без следа. Как-то раз в мидиградском серпентарии Легран наблюдал презабавнейшее зрелище - в большую стеклянную банку с плотно закрывающейся крышкой посадили десятка два париасских пауков конг-лэ - мелких, но чрезвычайно агрессивных и опасных плотоядных тварей. Их не злили, не раззадоривали специально, просто посадили в эту банку, достаточно просторную для такого количества особей. И насыпали туда же пригоршню мелко нарубленного мяса, порцию, какой было более чем достаточно и для полусотни конг-лэ. Но вместо того, чтобы заняться каждый своим кусочком, пауки тут же сцепились друг с другом, стремясь уничтожить как можно больше собратьев, чтобы заполучить их долю. Тогда-то т’Арьенга в полной мере понял смысл выражения “как пауки в банке”.

Вот и здесь вырисовывалась такая же картина, только роль банки выполнял Хайклиф - в предполагаемом будущем вся империя - а роль пауков с превеликим наслаждением играли благородные сэры из ордена Грифона, гордо носившие титулы рыцарей, выставляющие напоказ собственное благородство и безупречную честь и искренне считающие себя наилучшим примером для молодежи. К чести фон Кильге следует заметить, что как раз его среди пауков не обнаружилось - да, как и все прочие, он плел интриги, как паутину, но его ловчие сети подготовлены были не для собственных выгоды и положения, а для усиления и возвышения ордена в целом. Для себя молодой магистр и правда ничего не желал. Впрочем, с другой стороны - логично ли было бы с его стороны держать компромат на самого себя в собственном же сейфе?

Однако банка с Грифонами оказалась, пожалуй, наименее неприятным и гадким сюрпризом из обнаруженных Леграном. Несмотря ни на что, ему было не то что не по себе - попросту страшно читать подробно расписанные схемы заговора, тщательно сплетенной паутиной опутывавшего всю империю. И мало было людей, занимавших высокие посты, обладавших громким титулом или большим капиталом, сильных магов или же признанных артистов, чья роль оказалась бы не предусмотрена в этом плане, чье имя не вплелось бы в тончайшие, но крайне прочные нити выверенной паутины. Одних купили, других запугали, третьих соблазнили, четвертых просто позвали - а прочих, кого не удалось, или же изначально не представлялось возможным сманить на свою сторону, заочно приговорили к смерти. Были, конечно, и те, кого и не звали, и не собирались уничтожить, но все эти сомнительные счастливчики относились к тому типу людей, кто способен служить любой руке, лишь бы кормила повкуснее, да била послабее.

А самым страшным, и в то же время - вызывающим искреннее восхищение, было то, что сплетенная искуснейшим из пауков сеть страховалась и дублировалась в каждом ключевом узле: оборви хоть нить, хоть десять - включатся страховочные, скрытые до поры резервы, паутина уцелеет, цель будет достигнута.

Легран не испытывал ни малейшей уверенности в том, что Маар-си не знал всего того, что находилось в сейфе Гундольфа. В конце концов, он гораздо больше годился на роль хитроумного паука, чем в чем-то простоватый магистр, и т’Арьенга не исключал вероятность очередной проверки. И в толстой пачке, скрупулезно переписанная по буковкам крупным четким почерком, была разложена по полочкам и ниточкам вся паутинка. Для себя же, уместив всю информацию на каких-то четырнадцати листах, шевалье переписал все самое главное, не забыв и о деталях.

Все это еще найдет адресата и сыграет свою роль. Как бы не повернулись события.

Прекрасно осознавая, что держит в руках судьбу империи, а то и всего мира, т’Арьенга тем не менее не испытывал никакого особого трепета, страха или восторга. Слишком крупная игра, слишком высокие ставки, слишком мало шансов на выигрыш - слишком даже для авантюриста его класса. Легран знал, что он сделает с информацией, собранной на двадцати восьми страницах мелких иероглифов: выкинет из головы. Забудет до поры.

В конце концов, его нынешний уровень - это только его нынешний уровень. Кто знает, на какой высоте шевалье будет играть завтра?

- Я восхищен вашей работой, Легран, - совершенно искренне произнес Маар-си, просмотрев несколько листов. - Но насколько я знаю, сейф Гундольфа надежно защищен: как вам удалось преодолеть его защиту?

Нахально ухмыльнувшись, т’Арьенга в два глотка осушил пиалу.

- Я не спрашиваю вас, зачем вам эти бумаги, веря в “проверку лояльности” фон Кильге, не так ли? - по тону шевалье становилось ясно, что “верит” он настолько же, насколько является трезвенником и сторонником целибата.

Париасец вежливо улыбнулся и на мгновение склонил голову.

- Вы правы, это было невежливо с моей стороны.

- Скорее, непрофессионально, - мило улыбаясь, нахамил авантюрист. Крепкий чай, щедро сдобренный резкими, пахучими травами, и тяжелый аромат кальяна развязывали язык и лишали обычной осторожности, придавая совершенно неоправданной наглости.

Маар-си улыбнулся уголками губ.

- Можно и так сказать. Примите мои извинения, а заодно - поздравления: Повелитель изъявил желание встретиться с вами. Учтите, я понятия не имею, о чем пойдет разговор, и не дам ломаного медяка за вашу жизнь, если вам вдруг придет в голову говорить с ним в том же ключе, что и со мной. Я терпелив, мне не чужда некоторая снисходительность, но Повелитель не обладает терпеливостью, а снисходительность считает… в общем, вы меня понимаете.

- Да, конечно, - пробормотал побледневший и вмиг протрезвевший т’Арьенга.

- Если Повелитель потребует чего-либо - выполняйте сразу же: он не станет приказывать второй раз, ему проще оторвать вам голову. Если он даст вам задание - не задавайте дополнительных вопросов, кроме самых необходимых, все детали проясню я. Учтите, он не станет проводить проверок - любое его слово есть истина и прямой приказ. Экзамены кончились, игры кончились еще раньше. Вы можете отказаться сейчас…

- Что, все еще могу? - Легран честно попытался добавить в голос сарказма, но прозвучала почему-то почти надежда - ему было страшно. По-настоящему страшно, до дрожи в коленях и желания не то оказаться как можно дальше от этого места, пусть даже и перед самим разъяренным императором, не то обмочить штаны.

- Разумеется, можете, - улыбка Маар-си получилась почти что доброй. - Это ваша последняя возможность выбрать: вечное служение Повелителю, или же…

- Или же?.. - по тону париасца шевалье уже понял, что ничего хорошего ждать не следует, но против здравого смысла все еще надеялся.

- Или же я быстро и безболезненно убью вас прямо сейчас, - безмятежно сказал тот.

Легран тяжело вздохнул: чего-то в этом духе он и опасался.

- Умирать я пока не тороплюсь, - пробурчал авантюрист, загоняя страх как можно глубже - в конце концов, все еще не исключено, что он вытянул счастливый билет.

- Вот и прекрасно. В таком случае, следуйте за мной, - Маар-си поднялся на ноги и направился к самому дальнему порталу, но, сделав пару шагов, обернулся. - Позволите полюбопытствовать?

- А я могу не позволить? - на сей раз сарказм даже удался.

- Конечно можете. Ведь речь идет исключительно о моем личном любопытстве.

- А, валяйте, любопытствуйте, - Леграну и самому стало интересно, что же такого хочет спросить этот хитрый южанин.

- Вы делали копии со всех бумаг фон Кильге, следовательно - читали их. И вы не могли не понимать, что если бы вы принесли эти бумаги императору, то за заслуги перед империей получили бы полное прощение. Почему вы этого не сделали?

- Если бы мои… - Легран на миг замялся. - Если бы мои, гм, действия попадали под определение “преступление против империи”, “измена короне” или что-либо в том же духе, то меня обязательно посетила бы подобная мысль. Но, к сожалению или к счастью, единственное, в чем меня можно обвинить, называется “оскорбление Величества”, и если это самое Его Величество даже и был бы вынужден официально меня простить за заслуги перед империей, то вот Лаарен никогда бы не забыл того, что я трахнул его фаворитку. Не сегодня, так завтра, не на эшафоте, так от кинжала убийцы, но я бы все же получил сполна всю его благодарность. А умирать, как вы, может, заметили, я совсем не стремлюсь.

- Благодарю за ответ, шевалье. Чего-то в этом духе я и ожидал. Что ж, прошу, - Маар-си сделал приглашающий жест в сторону подернувшегося дымкой портала. - Как только увидите Повелителя - опуститесь на колени и склоните голову. Не заговаривайте, не вставайте и не поднимайте взгляда, пока он не позволит. В глаза ему можете смотреть, но только если по тону поймете, что он настроен благожелательно. И самое главное - не пугайтесь при его виде, и ни в коем случае не выкрикивайте всяких глупостей.

- А если я испугаюсь? - ляпнул Легран, уже начинавший жалеть, что ввязался во все это сомнительнейшее из всех его сомнительных предприятий.

- Тогда не показывайте страха. Или приготовьтесь умереть - Повелитель очень не любит криков и обмороков.

- Ага. Я учел, - кивнул т’Арьенга. Страх, подавляемый волей, отступал, на его место пришло холодное и сосредоточенное спокойствие. - Кто первый?

- Вы, разумеется, - улыбнулся Маар-си, подталкивая авантюриста в спину.

Влажный, сладковато пахнущий гнилью туман на миг заполнил все вокруг, а потом резко стало темно и жарко.

Легран задержал дыхание, определяя присутствие кого-то еще в помещении, где он оказался, и тут же повернулся налево, опускаясь на оба колена и склоняя голову. Он уже не видел, как из дымки вышел париасец, глубоко поклонился и отошел чуть в сторону, с интересом наблюдая и за своим господином, и за шевалье.

И если бы один или второй как-либо смогли бы прочесть потаенные мысли Маар-си, они бы очень удивились. Причем удивление Левиафана оказалось бы для его правой руки смертельным.

“Все складывается как надо, - думал тот, пряча улыбку за вечно непроницаемой маской. - Лианна под надежным присмотром, она сделает все так, как мне надо. Ошибки произойти не может, для ошибки просто не оставлено места. Главное, чтобы Легран все сделал правильно… нет, он в любом случае поступит согласно плану. Главное, чтобы Повелитель не вытворил чего-либо непредсказуемого. Он единственный, чьи действия я не могу просчитать. Ну, если не считать де Вайла, но и его я все же сумел предугадать. Когда же он вернется в игру? Хорошо бы, не сейчас, с него ведь станется… Впрочем, нет, он не станет этого делать. Да и не сможет. Давай же, шевалье Легран т’Арьенга, не подведи меня”.

- Это и есть твой хваленый протеже? - пророкотал тяжелый, немного скрежещущий голос. Легран, помня наставления Маар-си и понимая, что обращаются не к нему, не шевельнулся и не издал ни звука.

- Да, Повелитель, это он, - почти с гордостью ответил париасец.

- И ты считаешь, он и впрямь должен оказаться ценным приобретением?

- Безусловно. Он умен, хитер, ловок, храбр и достаточно беспринципен для того, чтобы стать вашим верным и преданным слугой.

- А что он сам думает об этом?

- Он боится, как и любой на его месте, - усмехнулся Маар-си.

И Легран разозлился.

- Ничуть, - презрев все наставления, т’Арьенга поднял голову и посмотрел в упор на того, кого париасец - а в мыслях и он сам - называл Повелителем. И замер, не в силах отвести взор от того, кто предстал пред ним.

Коричнево-зеленая, в багряных разводах чешуя покрывала все тело Левиафана. Рудиментарные крылья, не предназначенные для полета, плащом лежали на плечах и спине, расходясь посередине, где топорщился острый шипастый гребень, переходящий на мощный хвост. Лысую голову венчали острые, изогнутые назад рога, над глазами, на месте надбровных дуг, красовались темно-коричневые костяные наросты с заостренными краями, сверкающими золотом - демон не брезговал своеобразной косметикой. Полная длинных и даже на вид невероятно острых зубов пасть приоткрылась в странной усмешке, меж краев плоти, заменявших Левиафану губы, змеился узкий раздвоенный язык, являвшийся, как понял Легран, лишь украшением - говорить, имея такой язык, невозможно.

- Кто позволил тебе открыть рот без разрешения, человечье отродье? - взревел демон, поднимая левую лапу. Но в глазах т’Арьенги промелькнули чувства столь смешанные, что Повелитель замешкался. - Если хочешь что-то сказать, говори: это твой последний шанс!

- А я не знаю, что сказать, - нагло заявил шевалье, пожирая Левиафана глазами. - Я настолько… восхищен, шокирован и счастлив, что и правда впервые в жизни просто не знаю, что сказать. Да и не особо-то хочу что-либо говорить! Я на многое надеялся, на многое рассчитывал, но чтобы так… Нет, даже в самых смелых мечтах не допускал такой мысли!

- Восхищен? Шокирован? Счастлив? - озадаченно переспросил демон, медленно опуская лапу. - Я не совсем тебя понимаю, человек.

Маар-си медленно отступил в тень, пряча взгляд. Хотелось расхохотаться во все горло, плясать от радости, хотелось расцеловать замечательного шевалье и выпить с ним на брудершафт, хотелось… Но сейчас было не время, и неуместной радостью он мог бы лишь испортить все то, чего одним проявлением своей невероятно везучей наглости сумел добиться т’Арьенга.

- Простите, Повелитель, я недостаточно подробно высказался, - Легран поднялся на ноги, не отводя восхищенно-преданного взора от демона. - Я не знаю, как объяснить так, чтобы вы с высоты своего величия могли бы понять чувства, обуревающие ничтожного человека…

- А ты попытайся как-нибудь, - Левиафан усмехнулся, довольный льстивой речью шевалье, и уселся на свой трон. Т’Арьенга невероятным усилием воли подавил волну тошноты при виде искаженных вечной мукой лиц девушек, чьи головы служили демону подлокотниками.

- Я всю жизнь искал нечто великое, нечто завораживающее настолько, чтобы хотелось каждый вздох свой до последнего отдать ради наслаждения быть причастным к этому невероятному и непредставимому! То, что каждый удар сердца насыщает адреналином, когда каждая секунда жизни оказывается наполнена смыслом существования до предела, когда… - он захлебнулся собственным восторгом, продолжая пожирать визави взглядом. - Вам это не в новинку, для вас это жизнь и ее естественное наполнение, а я мог лишь мечтать прикоснуться хоть к краю некоего великого события, которое изменит этот заплесневевший, застоявшийся, скучный мир, преобразит его до неузнаваемости, переродит самое представление о смысле и жизни! Повторюсь, я не смел надеяться, что такое и впрямь может произойти со мной, но сейчас, когда я удостоился чести увидеть вас, Повелитель… Я не верю, я даже мысли не допускаю, что вы, осенив собой этот гнилой мир, не сотворите здесь нечто настолько грандиозное, что все прежние императоры, боги, великие маги и прочая мелочь навеки сгинут в людском забвении.

- Считаешь, я намерен захватить этот мир? - наросты, заменявшие демону брови, слегка приподнялись.

- Я не допускаю мысли, что ваши намерения менее велики, - шевалье склонился в глубоком поклоне.

- Ты недалек от истины, человек, - Левиафан рассмеялся низким, клекочущим смехом. - Но все же ты ошибаешься, как свойственно твоему племени: я намерен не захватить мир, а уничтожить его!

Глаза т’Арьенги вспыхнули алчным пламенем.

- В таком случае можете считать, что с этого мгновения у вас нет служителя более преданного и в большей мере разделяющего ваши цели, нежели я, - решительно проговорил он, глядя князю-герцогу в глаза.

- Это надо еще доказать, - с ноткой ревности в голосе заметил из своего угла Маар-си. Легран одарил его презрительным взглядом, в котором сквозило превосходство, и вновь поклонился демону.

- Я докажу, - коротко сказал он.

- Конечно докажешь, - хмыкнул Левиафан.

- Одно ваше слово, Повелитель, и я…

- Разумеется. Но я вижу, тебя терзает любопытство. Спрашивай, и я отвечу… если, конечно, ты не спросишь чего-либо, на что я отвечать не желаю, в этом случае я…

- Вы оторвете мне глупую голову, Повелитель, и правильно сделаете, - елейным голосом не проговорил - пропел шевалье.

- Именно, - демону настолько понравились слова нового слуги, что он даже не стал его наказывать за вопиющую наглость - человечишка посмел его перебить. Пока не стал. - Давай же, спрашивай.

- Почему вы хотите именно уничтожить этот мир, а не подчинить его себе? Ведь разрушенным, он перестанет представлять собой какой-либо интерес, и не сможет приносить пользы.

Левиафан тяжело вздохнул.

- Я попробую объяснить так, чтобы ты понял, человек. Представь себе, что ты заключен в клетке…

- Повелитель, прошу, не стоит так… - вскинулся Маар-си. Демон вскочил, глаза его мгновенно налились кровью.

- С каких пор ты, ничтожный червь, указываешь мне, что говорить и кому доверять? - взревел он.

- Но вы ведь еще даже не испытали его!

- Я без тебя знаю, что мне делать! - князь-герцог понизил голос до змеиного шипения. А потом без предупреждения вскинул лапу, растопырив оканчивающиеся длинными кривыми когтями пальцы, и резко рванул, словно бы рассекая пустоту.

Воздух прорезал отчаянный вопль боли: париасец рухнул на пол, тело его выгнулось словно в агонии, на губах выступила розовая пена. Рот распахнулся, но крик застыл в горле, не в силах пробить сведший гортань спазм, белки широко распахнутых глаз покраснели, а с места, где стоял Легран, можно было отчетливо разглядеть алую сетку полопавшихся от напряжения капилляров.

Шевалье побледнел, но заставил себя как можно спокойнее отвести взгляд и вопросительно посмотреть на Повелителя.

- Интересно? - с любопытством в голосе спросил он, наблюдая за свидетелем сцены наказания. Дождался неопределенного передергивания плечами, могущего с равным успехом означать и утверждение, и отрицание, и безразличие, и осклабился: - Не переживай, тебе тоже скоро предстоит испытать это на себе - мне не нужны слуги, неспособные вынести моего гнева, ибо гневаюсь я часто.

- А может, я просто постараюсь не вызывать вашего гнева? - осторожно поинтересовался т’Арьенга, побледнев еще сильнее.

Демон расхохотался.

- Ты хочешь попробовать прямо сейчас? - спросил он, отсмеявшись, и снова поднял лапу. Легран поспешно замотал головой. - Впрочем, еще успеешь. На чем я остановился?

- Вы хотели открыть мне, недостойному…

- Да, все помню. Так вот, представь себе, что ты заключен в клетке. Тесной, жесткой клетке, лишающей тебя возможности не только двигаться, но и даже дышать. Многие тысячелетия… ну, для тебя - многие года ты томишься в этой клетке, и шанс вырваться из нее ничтожен настолько, что надежды почти нет. Однако ты не сдаешься, ты упорно пытаешься достичь близкой, но такой далекой свободы, раз за разом ловя за хвост очередной призрачный шанс - и всякий раз понимаешь, что опять был обманут миражом. Но однажды тебе удается! Ты свободен! Ты ликуешь, ты счастлив, ты наслаждаешься волей! - Левиафан вскочил, прошелся по залу, нервно ударяя хвостом по полу и немногочисленным предметам обстановки - оценив количество щепок, получающихся из одного кресла, т’Арьенга понял, отчего мебели здесь так мало. - Но твоя радость, еще вчера не знавшая границ, внезапно разбивается о страшное понимание: да, ты вырвался из клетушки, не позволявшей дышать, но не учел того, что клетушка эта находилась в другой клетке, пусть даже просторной, полной пищи и воздуха, но - все же клетки. Если ты слабак, то ты смиришься с тем, что есть, утешая себя мыслью: “раньше было хуже, надо радоваться тому, что есть”. Но если ты силен и горд, ты не сможешь успокоиться, пока новая просторная клетка не окажется уничтожена, ты не захочешь ее захватывать и властвовать внутри ее пределов! Ты возжелаешь лишь уничтожить ее. Твой гнилой мир, человечек - лишь просторная клетка для меня. И клянусь Адом и Аббисом, я уничтожу эту клетку и выйду на волю! И тогда те, кто посмел пленить меня, еще пожалеют…

- Повелитель, простите, что прерываю вас, но… - Легран покосился в сторону Маар-си. - Вам еще нужен этот париасец?

- Он - мой первый помощник! - взревел тут же вышедший из себя демон. - И если ты считаешь, что можешь хоть в мыслях претендовать на его место, то я…

- Нет-нет, что вы, Повелитель! - почти обиженно воскликнул шевалье. - Просто раз он вам нужен, то, может, вы что-нибудь сделаете? А то мне кажется, он сейчас умрет… Хотя вы, наверное, имеете власть и над мертвыми, но, возможно, от него больше пользы от живого…

Париасец и впрямь уже больше походил на труп - глаза закатились, губы побелели, а лицо приобрело восковый желтый оттенок. Лишь слабая дрожь жилки под истончившейся кожей на шее говорила о том, что он все еще жив, тихий же, полный боли хрип, временами вырывающийся из пересохшего горла, свидетельствовал о непереносимой муке, которую все еще испытывал несчастный.

Левиафан чуть переменился в лице - если переводить его мимику на человеческую, можно было бы даже предположить, что демон раскаивается в содеянном. Он резко провел над трепещущим телом раскрытой ладонью - Маар-си содрогнулся и затих, дыхание стало чуть четче и ровнее, а мертвенная желтоватая бледность покинула его лицо.

- Я должен поблагодарить тебя, человек, - холодно произнес демон, поворачиваясь к Леграну. - Вот только я никогда не благодарю.

- Я не ждал благодарности, повелитель, - тот опустился на колени, чувствуя, что если он этого сейчас не сделает, то конец его наступит куда раньше и вернее, нежели хотелось бы. - И лучшей наградой для меня является сам факт того, что своими действиями я смог сослужить вам службу.

- Хороший ответ, - усмехнулся князь-герцог, возвращаясь на свой трон. - Что ж, тогда… Готов ли ты принести мне клятву верности? - последнюю фразу он произнес столь скучающим тоном, что становилось ясным - ответ на этот вопрос мог быть только один.

Но Легран не был бы Леграном, если бы оказался столь же предсказуем, сколь все, кто был до него.

- Простите, Повелитель, но нет, - он поднял голову, виновато но в то же время твердо глядя на демона. От такой наглости тот даже растерялся, и только это спасло шевалье от неминуемой мучительной смерти.

- Почему? - медленно поднимая лапу, спросил Левиафан. - У тебя пять секунд.

- Клятва верности означает не только беспрекословное повиновение того, кто приносит ее, но и высокий уровень доверия от того, кто ее принимает, - спокойно проговорил т’Арьенга, внутренне готовясь уже к самому страшному. - Я же еще не получил возможности доказать собственную бесконечную преданность вам и вашему делу.

Демон только покачал рогатой головой.

- Ты удивляешь меня все больше, человек. Хорошо, я дам тебе возможность доказать свою преданность. Даже дважды. Ты выполнишь мое задание - очень важное задание, которое до сего дня я не знал, кому поручить. И ты пройдешь мое испытание.

- Я готов, Повелитель, - шевалье склонил голову. - Что я должен сделать?

- Вчера в мой город явились трое моих врагов: полуэльф с татуировкой на щеке, светловолосая слепая женщина из париасского монастыря Танаа, и молодой рыцарь-Грифон Гундольф фон Кильге. Не надо так удивляться, тот фон Кильге, что сейчас руководит этим орденом в Хайклифе - мой верный слуга. Я желаю, чтобы ты нашел их, пленил и передал людям, которых тебе укажет Маар-си.

- Передать живыми? - уточнил Легран. - Если надо, я могу.

- Если мне потребуется, чтобы ты кого-то убил, я так и скажу, - резко прервал его Левиафан. - Нет, эти трое нужны мне живыми. С ними также путешествует орк - с ним можешь делать все что угодно.

- Все трое нужны вам одновременно?

- В смысле?

- Если сперва я захвачу одного или двоих, мне следует держать их у себя, дожидаясь поимки оставшихся, или же передавать пленников по мере их поступления? - позволив себе добавить в голос лишь самую малую толику иронии, спросил т’Арьенга.

- Передавать, - на миг задумавшись, ответил демон. - Но лучше бы всех вместе, конечно. И да - когда захватишь девчонку, доставишь ее сам. Так будет интереснее,

Чем-то шевалье очень не понравилась улыбка князя-герцога, но он предпочел пока что не задумываться, чем именно.

- Я понял ваш приказ, Повелитель, и я исполню его, - Легран в который уже раз склонился в поклоне.

- Вот и хорошо. А теперь… - он замолчал, странно глядя на похолодевшего под этим взглядом т’Арьенгу. Пауза начала становиться нестерпимой, когда демон, наконец, ее нарушил. - А теперь, мой новый слуга, узнай всю боль своего господина!

Желто-зеленые мутные глаза Левиафана оказались вдруг совсем близко, шевалье понял, что проваливается в них, как в бездонный темный омут - а потом мир перестал существовать, и осталась только незамутненная, чистая боль.

Глава XII

Искоренитель

У Лианны не было ни секунды, ни единого мига на раздумья. Быть может, кто-нибудь, обладающий большим опытом и большими познаниями и мог бы на ее месте за кратчайшее время, прошедшее между двумя ударами бешено колотящегося сердца, учесть детали, продумать последствия и составить план, но у девушки не было ни опыта, ни особых познаний, лишь те обрывки, что удалось украдкой выловить в прочтенных за время заключения книгах. Быть может, найдись у нее хотя бы время, достаточное для того, чтобы оценить ситуацию и понять, к чему могут привести поспешные эксперименты со сложными многофункциональными артефактами, полуэльфа не стала бы принимать настолько необдуманное и рискованное решение.

Но у Лианны не было ни опыта, ни знаний, ни тем более времени. Зато ей более чем хватало юношеского максимализма, уверенности в собственных силах после одной победы и своих способностях после одной удачи. А еще - желания жить, желания свободы, желания увидеть того, кто несмотря на произошедшее одной жуткой ночью в эльфийской деревне, стал дороже и ближе всего мира.

- Ну так как же я должен это понимать? - повторил Маар-си, облокотившись о косяк двери в десяти шагах от пленницы.

Девушка потратила одно из драгоценных мгновений, чтобы в последний раз взглянуть на ненавистного тюремщика, и с непередаваемым наслаждением оценила его бледный, измученный вид, пергаментно-желтую кожу, покрасневшие белки глаз и потухший взгляд.

А в следующее мгновение Лианна протянула руку, хватая с верхней полки очень тонкий флакон из прозрачного светло-синего стекла, и со всех сил швырнула его в верхнюю часть зеркала, про себя моля Мерцающую Звезду о помощи и от всей души надеясь, что не ошиблась и верно прочла этикетку под флаконом, и даже правильно поняла, для чего предназначен конкретно этот состав.

Маар-си сделал шаг вперед, поднимая руку, словно хотел на расстоянии остановить полет синей склянки, но он стоял слишком далеко.

Зеркальная поверхность потемнела, пошла волнами - на сей раз объемными, едва ли не выплескивающимися из рамы. Резко запахло озоном и почему-то мятой.

Лианна прыгнула с места, резко оттолкнувшись и уже в воздухе вытягиваясь в струнку, как когда-то учил Талеанис. Краем глаза отметила движение париасца, успела злорадно отметить страх и гнев, отобразившиеся на некрасивом лице, и крепко зажмурилась, твердя про себя: “Мантикора, Мантикора, мне нужно к Мантикоре, я должна попасть к Мантикоре…”

Осколки зеркала больно поранили руки и лицо, и полуэльфа на мгновение с ужасом подумала, что состав не успел подействовать. Но в следующую секунду вокруг стало темно, а потом по глазам даже сквозь опущенные веки резко и болезненно ударил ослепительный свет, в ушах зашумел неестественный ветер, и Лианна сильно ударилась обо что-то твердое. Острое ребро не то скамейки, не то ящика впилось под ребра…

С трудом восстановив дыхание, девушка подумала, что надо бы открыть глаза, но почему-то не хотелось. Кожа горела от ощущения чьего-то недоброго взгляда.

“Я все сделала правильно. Зелье покрыло поверхность зеркала больше чем на три четверти. Камень активировать при использовании этого состава не нужно. Ощущения в процессе перехода соответствовали описанию в книге. Имя того, к кому я хочу попасть, я произнесла, его лицо представила. Но почему мне кажется, что что-то не так?”

Когда тянуть дальше стало уже нельзя, Лианна осторожно открыла глаза.

И оцепенела, не в силах даже вновь зажмуриться, парализованная страхом.

Да, этого она не предусмотрела. Допускала, что имя Талеанис может носить и какой-нибудь эльф, или даже человек, но прозвище точно принадлежит только тому, к кому ей надо… но при том совершенно забыла о том, откуда это прозвище взялось, кто одолжил полуэльфу второе имя.

Припав на передние лапы и грозно подняв готовый к удару хвост, в точности повторяя своей позой рисунок на щеке Талеаниса, перед Лианной тихо, угрожающе рычала взрослая мантикора.

- То, что вы рассказали, леди Арна…

- Прошу, не зовите меня так. Достаточно просто имени.

- Хорошо, Арна. Так вот, то, что вы рассказали -это нечто… я бы сказал, невероятное, но я верю вам, а вы, в свою очередь, точно знаете, что это более чем вероятно. И мне безмерно жаль, что нам теперь не найти поддержки у ордена и у магистра ла Мара. Храбрые сердца и верные мечи моих братьев немало помогли бы в борьбе против Левиафана, - торжественно, но при том на удивление естественно проговорил сэр Лайорн.

Танаа, тяжело вздохнув, покачала головой.

- Сожалею, но вы не правы, - тихо проговорила она. Гундольф, сидевший рядом с девушкой, скрипнул зубами: только час назад она говорила о том же с ним самим, и он до сих пор, приняв разумом все аргументы, не находил в себе сил принять сердцем правоту Арны.

- Почему же? - спросил немолодой рыцарь, чуть нахмурившись.

- Потому что последнее, что беспокоило все это время магистра ла Мара, это борьба с Левиафаном. Осознав, что собой представляет противник, хотя бы примерно оценив границы его возможностей, а точнее - почти что полное отсутствие этих границ, магистр решил отступить. Для него первичный приоритет имеет сохранение настоящего ордена Грифона, пусть даже ценой тысяч и даже десятков тысяч жизней, которые успеет забрать Левиафан прежде, чем его остановят. Те рыцари, что выступили против поддельного Гундольфа и кто сейчас называет себя истинным орденом, выбрали ла Мара, потому что он способен сохранить орден, а не потому, что он способен победить. - Голос Танаа был грустен, но строг, а уверенность ее - непоколебима. Но сэру Лайорну эта уверенность не передалась, как ранее не передалась она и Гундольфу.

- Доказательства, - коротко обронил он.

- Логика его поведения и мое честное слово, - спокойно ответила Арна.

- Подробнее, - Он не просил, он требовал, и девушка молча принимала правила диалога.

- Хорошо. Во-первых, он ни разу не предпринимал особых попыток проникнуть в дом де Аббисса, не отправлял никого на разведку и даже не планировал штурм особняка, где живет, не скрываясь, князь-герцог, хотя вполне логично было бы ударить основными силами по самому главному противнику. Во-вторых, вспомните сами все схемы переброски небольших отрядов по городу, вспомните, где создавались основные склады, а самое главное - подумайте хорошенько, куда ежедневно девались два-три рыцаря, отправляемые ла Маром с каким-нибудь несущественным поручением и не возвращающиеся назад в штаб, но не упоминаемые ни как погибшие, ни как предатели? В-третьих же… Тут вам придется поверить мне на слово, ибо доказательств у меня нет. Но я точно знаю: ла Мар был осведомлен о природе Левиафана задолго до того, как на совете ордену об этом сообщил Гундольф. Потому и не рвался штурмовать, потому и выводил рыцарей маленькими группами, а то и поодиночке, из города. Магистр ла Мар принял решение отступить, и я не вижу ничего бесчестного или трусливого в его решении.

- Если то, что вы говорите - правда, и все выводы верны, то его поступок можно назвать лишь дезертирством, - мрачно сказал рыцарь.

- Его поступок - это самое умное, что можно было предпринять в сложившейся ситуации, - возразила Танаа. - Идти против Левиафана, уповая лишь на грубую силу, неважно, меча или же магии - глупо. Это чистейшее самоубийство, а если такое решение принял бы магистр ордена, то оно стало бы еще и убийством всех тех, кто доверился ему. Я не осуждаю и не оправдываю магистра ла Мара, но - я понимаю, почему он выбрал именно такой путь.

- Но откуда вам известно все это? - в голосе сэра Лайорна в который раз прозвучала нотка тщательно скрываемого подозрения.

- Оттуда, что я телепат, - спокойно пояснила Арна. Уже несколько раз она говорила о собственном даре, и в который уже раз рыцарь не желал в полной мере понять и осознать, что девушка и впрямь владеет этой редкой способностью, которая даже для магов-Грифонов труднодоступна. - На совете, когда появился Дильгерт, я неосознанно разорвала ограничивающие меня заклинания и успела совершенно случайно прочитать ла Мара. Он думал о том, добрались ли до места последние пять рыцарей, выбравшихся из Хайклифа, но все еще не подавших о себе весть, и о том, что следовало все же поговорить с Гундольфом до совета и убедить его скрыть от остальных известие об истинной природе Левиафана. А еще я почувствовала в магистре боль. Постоянную тягучую боль и стыд, стыд за то, что бежит сам и вынуждает бежать других.

- Зачем же он делал то, за что ему было стыдно? - не сдержавшись, влез в разговор Гундольф.

- Затем, что потеря собственной чести и позор в собственных глазах - ничтожная плата за то, чтобы жили и исполняли свой долг, а не сгинули в безнадежном и бессмысленном бою, многие достойные рыцари, по праву носящие грифона на сердце.

Это сказала не Арна, и тем более - не сэр Лайорн.

Дальстон де ла Мар, магистр ордена Грифона, стоял у двери, прислонившись спиной к стене. На рыцаре был легкий доспех - не обычные грифоньи латы, а самый обыкновенный доспех: кираса с наплечниками, наручи и поножи. Только на кирасе, напротив сердца, проступал вытертый, очень старый выпуклый рисунок, изображавший схематичного грифона, поднявшегося на задние лапы и раскинувшего крылья.

Гундольф, первым понявший, что произошло, только улыбнулся и коротко поклонился бывшему командиру. Арна тоже улыбнулась - грустно и, как всегда, очень светло. А вот сэр Лайорн явно пребывал в растерянности.

- Но… как вы нас нашли? И почему…

- Я не трус и не дезертир, сэр Лайорн, - резко проговорил ла Мар, и тот покраснел, не имея возможности знать наверняка, просто ли совпали их мысли, или же магистр - бывший магистр - слышал те слова рыцаря. - И я не желаю, чтобы меня считали таковым. Я выполнил свою задачу: те, кто достоин составить основу возрожденного ордена Грифона, уже в безопасности. Возможно, они не воспользуются этой возможностью и все погибнут в бою с Левиафаном, если император не сменит гнев на милость и сочтет необходимым бросить их в битву в первых рядах, но я верю, что и тогда их гибель не окажется напрасной. Я исполнил свой долг командира, а теперь желаю исполнить долг рыцаря. Ну, а как я вас нашел - так это вам лучше спросить у париасски, которой я почему-то верю, вопреки всякой логике и доводам разума.

- Верите вы мне потому, что знаете - я не лгу, - отозвалась Арна, проигнорировав грубое обращение. - А вообще вы правы, я должна объясниться. Когда я прочитала сэра Дальстона в зале совета, я поняла также, что он намерен вывести орден за пределы города, а потом героически, но - уж простите - совершенно бессмысленно погибнуть в поединке с демоном. И тогда я подумала, что лучше ему присоединиться к нам.

- Сперва я желаю получить ответ на один вопрос, - жестко проговорил ла Мар и, не скрываясь, положил руку на рукоять меча. - Сударыня, зачем и за что вы убили сэра Дильгерта?

Арна помрачнела. Она уже отвечала сегодня на этот вопрос сэру Лайорну, и рыцарь измучил ее дополнительными расспросами и проверками каждой из своих версий.

- За убийства, за насилие над женщинами, за подлость, беспринципность, за убийство отца и за многие другие преступления, доказательств которым не было и не могло быть, но которые не могли оставаться безнаказанными, - отчеканила она.

Глаза ла Мара изумленно расширились, на лбу вздулись вены, а лицо побагровело. Но сэр Лайорн, хорошо знавший командира, успел вскочить и заговорить раньше, чем магистр выхватил меч.

- Это правда. Я давно подозревал Дильгерта в некоторых грязных делах и даже сумел установить его вину, но доказательств было бы недостаточно даже для самого строгого суда. Я не поручусь за отцеубийство, но все, что касается насилия и лишения жизни женщин - чистая правда.

Арна тяжело вздохнула и закрыла глаза. Каждый раз, когда ей приходилось прибегнуть к своим способностям, чтобы побудить кого-либо поверить ей, Танаа чувствовала себя предательницей, лживой и подлой, способной лишь манипулировать другими, обманывать ради достижения своих целей. Девушка ощущала себя грязной, и даже мысль о том, ради чего она это делает, не помогала справиться с чувством испачканности. Все же цель далеко не всегда оправдывает средства…

“Не всегда, но часто” - говорила она себе, раз за разом сталкиваясь с необходимостью обмануть кого-то еще, заставить поверить ей, даже если она говорила правду.

Необходимость? Да. Но… единственный ли это путь?

Арна не знала. Она знала только, что времени становится все меньше, что разоренный мир все ближе, и она должна спешить.

И потому она в очередной раз потянулась к чужому сознанию, подчиняя его на краткое мгновение себе и внушая стремление поверить ей, довериться, принять ее слова как истину и не удивляться странной перемене отношения.

Закончив с ла Маром, Танаа сосредоточилась на поиске Орогрима и Мантикоры. Орк, к ее беспокойству, не отозвался, зато Талеанис ответил быстро.

“Арна? Где ты?” - эмоциональный фон, исходивший от полуэльфа, мгновенно нарисовал девушке презабавнейшую картинку облитого теплой водой кота, до того мирно дремавшего на солнышке, и она едва сдержала смех.

“Я вместе с Гундольфом и еще… двумя рыцарями. Мы в безопасном месте. А ты где, и что с тобой? И… Грим, он тоже с тобой?”

“Да. Мы, наверное, тоже в безопасности, если можно старую заброшенную тюрьму с эшафотом считать таковой… Я в полном порядке, да и твой братец, как отоспится после приема крагакха, тоже будет в норме”

“Как вы выбрались?”

“Арна, ты себе не представляешь! Нас нашла Лианна!”

Выслушав сбивчивый, полный восторгов и страхов за полуэльфу рассказ Мантикоры, Танаа успокоилась. Теперь дело оставалось за малым - собрать всех вместе и озвучить им свой план.

- Несмотря ни на что, Повелитель, я продолжаю считать, что вы зря так легко доверились этому человеку, - Маар-си низко склонил голову, упрямо закусив губу, и приготовился к новому проявлению гнева демона.

Однако на этот раз ему повезло. Левиафан уже отошел от легранова обаяния и умелой лести и вновь начал прислушиваться к советам и мнению своего первого помощника, который ни разу не подводил князя-герцога.

- Но ты сам привел его ко мне, - резонно заметил он.

- Конечно, Повелитель. Я проверил его своими методами, но вы же понимаете, что в отличие от ваших они не дают стопроцентной гарантии.

Левиафан глухо заворчал. Вслушавшись в тональность звука, париасец спокойно выпрямился - угроза миновала, теперь хозяин сердит только на себя, а от помощника будет ждать лишь совета.

- Ты прав, раздери меня Бездна! Я зря был столь откровенен с этим хлыщом. Впрочем, если он не оправдает моего доверия - мою ошибку несложно поправить: мертвым он никому ничего не скажет.

- После должной обработки трупа - не скажет, - педантично поправил Маар-си.

- Да, конечно. Но в целом мне понравился этот смертный - он производит впечатление человека, который может быть мне полезен. Но не упрется ли он, если придется делать грязную по меркам людей работу? К примеру, убить ребенка, или еще какую-нибудь ерунду в таком же роде?

Париасец негромко рассмеялся.

- Что вы, Повелитель! Как раз чрезмерными и глупыми предрассудками ваш потенциальный раб не отягощен. Он, помнится, однажды очень ловко выкрутился из непростой для него ситуации, в полной мере проявив гибкость собственных моральных принципов.

- Рассказывай, - заинтересовался демон.

- Дело было в Мидиграде. т’Арьенга, да будет вам известно, большой охотник до женского пола, да и вообще всевозможных подобных развлечений. В особенности он любит все новое, в том числе - девственниц.

- Понимаю, - осклабился князь-герцог. В этом вопросе он увлечения Леграна разделял. Правда, после соития с демоном человеческие девственницы - да и не девственницы - как правило, не выживали: уж больно вопиющее несоответствие размеров.

- Так вот, наш шевалье заинтересовался дочерью графа дель Хайниса, человека при дворе влиятельного и вхожего ко многим высокопоставленным лицам империи. Но дочерью этот граф был знаменит в большей степени, нежели своими связями, и неудивительно. Девятнадцать лет - и все еще невинна. Красива как ангел - белокурая, голубоглазая, лицом схожа с эльфой, поговаривали даже, что ее мать на одну четверть принадлежала к этому народу. Многие достойные кавалеры добивались ее благосклонности, и всем она отказала. Говорят, сам император ухаживал за прекрасной девой, но и ему не повезло.

- И как он перенес отказ?

- Спокойно: Его Величество вообще достаточно хладнокровен в подобных вопросах, и никогда не станет добиваться девушки, единожды услышав “нет”, - Маар-си позволил себе тень улыбки. - Так вот, сей цветок пышно цвел в Мидиграде, оставаясь нетронутым, и конечно же не мог не заинтересовать шевалье т’Арьенгу. Он бросил все свои силы на осаду этой крепости - и, как и многие до нее, Ликая дель Хайнис не устояла. Два месяца сумасшедшей страсти - и закономерное исчезновение интереса со стороны т’Арьенги. Вот только в любовном пылу он совершенно забыл об осторожности: Ликая понесла ребенка.

Первое время девушке, совершенно не желавшей открывать кому-либо свой позор, удавалось скрывать растущий живот, когда же дальнейшая маскировка стала невозможной, Ликая покинула столицу и уехала в Ястантару к своей кузине под предлогом отдыха от шумной жизни Мидиграда. В Ястантаре она благополучно разрешилась от бремени, произведя на свет здоровую и крепкую девочку. Поначалу Ликая хотела оставить ребенка на попечение бездетной кузины, которая была бы только рада такому нежданному подарку, но планам не суждено было сбыться: в Ястантару без предупреждения прибыл граф дель Хайнис.

Узнав правду, граф задал дочери лишь один вопрос: любит ли она т’Арьенгу? Не желая лгать любимому отцу, Ликая сказала правду: да, любила, любит до сих пор и будет любить до конца своих дней.

Через месяц граф вернулся в Мидиград, везя дочь и внучку с собой. В столице он, не медля, лично явился к т’Арьенге и предупредил: если шевалье не женится на Ликае, то не пройдет и нескольких дней, как голова незадачливого героя-любовника украсит собой один из шестов на площади Пяти Эшафотов. Должно быть, граф был достаточно убедителен, по крайней мере, Легран тут же блестяще вывернулся, сказав, что глубоко раскаивается в том, что некогда оставил прекрасную возлюбленную, что готов на все ради нее, что и подумать не смел о женитьбе, так как полагал, что после его поступка Ликая и смотреть в его сторону не пожелает, ну и все в таком же духе. На следующий день он явился в особняк дель Хайниса с цветами и обручальным кольцом, упал пред “возлюбленной” на колени и молил простить его и стать его женой. Ликая, не веря собственному счастью, согласилась.

- Ты можешь покороче? - недовольно прервал увлекшегося париасца Левиафан. - Мне неинтересны все эти сопли.

- Конечно, повелитель. Помолвку назначили на следующий же день, а со свадьбой т’Арьенга тянул как только мог, выискивая всевозможные предлоги. Сам же он в это время искал способ избавиться от навязанной женитьбы. И в конце концов нашел этот способ: простой, и предельно жестокий.

Вскоре назначили дату свадьбы, пригласили гостей, начали готовиться к празднованию. Но ранним утром торжественного дня Мидиград потрясла страшная весть: прекрасная Ликая покончила с собой, отравив свою пятимесячную дочь.

Отец и жених казались раздавленными горем. Т’Арьенгу тем же вечером в последний миг вытащили из петли - узнав содержание предсмертного письма Ликаи, несчастный не пожелал жить.

Легран - великолепный актер, Повелитель: он на удивление убедительно сыграл изумление и боль при прочтении этого письма, хотя уж кому, как не ему, знать его содержание, ведь писала его не Ликая, а сам Легран!

В последний вечер перед свадьбой т’Арьенга решил навестить невесту. Учитывая наличие общего ребенка, в этом не было ничего странного, как и в том, что он решил остаться на ночь. К сожалению, около полуночи его срочно вызвали по делам, и шевалье пришлось покинуть Ликаю. Слуги видели, как они прощались в холле, и видели, что в глазах Ликаи стояли слезы, когда она смотрела вслед возлюбленному. Потом девушка отпустила прислугу и поднялась к себе, в свои покои, где стояла кроватка пятимесячной малышки.

Шевалье вернулся тайно, под покровом ночи. Проник в дом через заднюю дверь, от которой заблаговременно украл ключи. Не таясь, вошел в покои невесты, поцеловал бросившуюся ему на шею Ликаю и ударил ее в сердце стилетом.

Дальнейшее было делом получаса. Т’Арьенга аккуратно разместил тело девушки в кресле в такой позе, что не оставалось сомнений - удар себе она нанесла сама. Потом он дал яд своей маленькой дочери и написал предсмертное письмо от лица Ликаи. В этом письме говорилось следующее: ребенок не от Леграна, она не желает жить с таким позором и лгать любимому, а также не хочет, чтобы зачатое во грехе дитя продолжило свой жизненный путь, и потому она убивает себя и ребенка, тем самым освобождая их души от совершенного преступления.

Закончив с телами и письмом, шевалье так же тайно покинул дом. А на следующий день старательно спланировал собственную попытку самоубийства, дабы убедить безутешного отца в своей непричастности.

На похоронах Ликаи и ее дочери т’Арьенга не скрывал слез, непрестанно повторяя несостоявшемуся тестю: “Ах, если бы я только знал! Я люблю ее всем сердцем, и я бы простил ей все! Зачем, зачем она так поступила?”, но сердце его было полно радости: на его бесценную свободу более никто не покушается!

Граф начал пить и вскоре был убит грабителями. Все свое состояние он завещал “благороднейшему из дворян”, шевалье Леграну т’Арьенге, хотя я не поручусь, что завещание было подлинным.

- А он молодец! - искренне восхитился Левиафан, дослушав рассказ до конца. - Я мало смыслю в этих человечьих тихих играх, но способен оценить настоящий талант! Ты прав, Маар-си, этот шевалье - весьма ценное приобретение.

- Я надеюсь, что это так, - париасец глубоко поклонился, пряча таящуюся в глубине глаз насмешку.

Несколько свечей, подсвечниками для которых служили черепки разбитого кувшина, не разгоняли темноту в комнате, но кое-как освещали стол и сидевших за ним шестерых человек. Точнее - четверых человек, полуэльфа и орка.

Среди свечей стояли несколько тарелок с мясом и овощами, бутылок пять вина, корзинка хлеба и крынка с молоком - для Арны.

- Прежде чем я объясню вам свой план, я должна взять с вас честное слово, что все, мною сказанное, навсегда останется в тайне, - серьезно проговорила Танаа, медленно поворачивая голову от сэра Лайорна к ла Мару. Несмотря на то, что ее глаза по обыкновению скрывала повязка, каждый из них почувствовал на себе внимательный и испытующий взгляд.

Первым встал сэр Лайорн. Прижал к сердцу правую руку и спокойно, без излишней торжественности проговорил:

- Клянусь своей честью, жизнью, разумом и душой, что ничто из услышанного мною сегодня никогда не будет передано вольно или невольно кому-либо без разрешения миледи Арны. Я сказал.

Вслед за ним поклялся ла Мар, повторив те же слова.

- Благодарю вас, - улыбнулась девушка. - Что ж, тогда слушайте.

Некогда в наш с вами мир пришла беда. Не вторжение извне, не заговор изнутри, но нечто, что уверенно вело мир к краю бездонной пропасти. Но закон Равновесия соблюдается всегда, и вместе с бедой к нам пришло и спасение. Их было несколько человек, но каждый обладал такими способностями, какие не снились и величайшим из магов. Объединив усилия с некоторыми из жителей нашего мира, они сумели одолеть угрозу и собрались покинуть пределы Мидэйгарда. Но те, родившиеся под нашим солнцем, кто помогал им, спросили: что будет, если опасность вернется вновь и рядом не окажется никого, способного помочь? Нет, мы не просим постоянной защиты, но научите нас, как самим отразить угрозу!

Спасители согласились. Они отобрали десятерых детей, которым еще не исполнилось семи зим, и задержались в Мидэйгарде на пятнадцать лет, вместе с этими детьми укрывшись в одной из долин земли, что спустя многие века стала именоваться Париасом. Через пятнадцать лет они вновь пришли к тем, с кем сражались плечо к плечу, и сказали, указывая на воспитанных ими юношей и девушек: вот ваша защита. Имя им Танаа, дом - долина, что сокрыта среди гор, а предназначение - в случае необходимости дать миру того, кто станет его защищать от угрозы извне или изнутри.

После этого спасители навсегда покинули Мидэйгард, ну а их воспитанники остались. Основали монастырь, ставший новым домом для многих детей, оставшихся без родителей. Иногда странствовали по миру в поисках новых знаний, помогали тем, кто нуждался в помощи, но никогда не вмешивались ни во что серьезное. И те, кто знает о существовании ордена Танаа, так и полагают историю возникновения этого ордена лишь красивой туманной легендой.

Но это не легенда, а историческое событие, которое мои же братья-Танаа намеренно превратили в легенду, недостойную реального доверия. Почему это было сделано? Потому, что пока люди считали особое предназначение Танаа правдой, они с каждой проблемой, с каждым конфликтом стремились в долину Дан-ри. Схватившись меж собой, правители сопредельных стран искали поддержки у Танаа, всякий раз утверждая, что речь идет о судьбе мира. Они отчего-то считали, что в монастыре сокрыта некая великая сила, спящая до поры… и в какой-то степени так оно и было. Но сила эта не имела ничего общего с победоносными армиями и грандиозными заклятиями, нет. В монастыре силу именовали Даром.

Дар получал кто-то из молодых воспитанников Танаа. Никто не знал, по какому принципу это определяется, кто обретет Дар, и никто не знал, откуда он берется - просто один-два раза в столетие кто-то из молодых послушников начинал чувствовать чужие эмоции, а потом и мысли. От Дара можно было отказаться, и многие, узнав, что им предстоит, отказывались. Многие, но не все…

Тех, кто отказывался, можно понять: к новым возможностям прилагалась и новая ответственность. Каждый Танаа, что принимал Дар, принимал на себя и обязательство покинуть монастырь и отправиться скитаться по миру, исполняя обязанность Искоренителя - того, кто хранит равновесие в Мидэйгарде, не позволяя чаше весов качнуться в ту или иную сторону.

Каждый разумный в своей жизни творит немало зла и немало добра. Но есть те, кто выбирает себе одну стезю до конца дней своих и придерживается ее. И увы, чем дальше - тем реже разумные выбирают Добро. Все больше и больше тех, кто отказывается от всего светлого, от понимания, от любви, заботы о ближнем, помощи нуждающимся и прочих тому подобных вещей, чистых, простых и правильных. Все больше и больше тех, кто предпочитает добиваться всего для себя - богатства, славы, власти - не считаясь с ценой и потерями, тех, кто готов убивать, лгать, предавать ради собственной выгоды, тех, для кого теряют всякую ценность понятия чести, справедливости, доброты…

И некоторые из них доходят до того уровня, когда переполняется чаша терпения Создателя. Своим поведением, творимым ими злом, они сами подписывают себе приговор - встречу с Искоренителем. А Искоренитель приводит приговор в исполнение, просто обрывая жизненную нить того, кто посмел отказаться от светлой, чистой искры в себе, от собственной души. От Искоренителя нет защиты, ни один маг, мистик, клирик, псионик - никто не способен противостоять Искоренителю.

Арна умолкла и потянулась к крынке с молоком - от долгой речи пересохло в горле. Но прежде, чем она продолжила, заговорил ла Мар.

- Я понимаю, к чему вы ведете, - проговорил он, с некоторым недоверием глядя на девушку. - Искоренитель - это и правда выход, такое существо, способное одним желанием оборвать жизнь человека, может одолеть и Левиафана. Но остается два вопроса: первый - где нам найти такого Искоренителя, и второй - как нам уговорить его помочь? Ведь, насколько я помню философию Танаа, которую, кстати говоря, только подтверждает ваш рассказ, монахи этого ордена никогда не вмешиваются в дела мирские.

- Зайди речь о спасении мира - вмешались бы, насколько я понимаю, - поправил его сэр Лайорн, но бывший магистр недоверчиво поморщился.

- Сомневаюсь. Если так долго не помогали, то и сейчас нечего на них рассчитывать.

Арна прикусила губу. Ей безумно не хотелось вновь заставлять ла Мара доверять ей, но… был ли другой выход?

Другой выход был. Он нашелся, едва Орогрим заметил выражение лица сестренки.

Орк поднялся во весь свой немалый рост и с силой грохнул кулаком по столу, прямо перед сэром Дальстоном.

- А теперь господа рыцари заткнутся, а Арна - скажет! - прорычал он, недобро глядя на ла Мара.

- Грим, не надо, - мягко проговорила Танаа, но орк легко уловил в ее тоне благодарность. - Я рада, что вы выслушали первую часть того, что я хотела вам рассказать. Теперь же позвольте ответить на вопросы сэра Дальстона. Если не ошибаюсь, первый из них был: “где найти Искоренителя”, не так ли?

- Так, - мрачно кивнул рыцарь, зло косясь на Орогрима.

- Искоренитель у вас есть, - спокойно сказала она и, пока никто не успел ее перебить, добавила: - И прежде, чем сомневаться, я советую вам вспомнить судьбу сэра Дильгерта.

На несколько секунд над столом повисла тягостная тишина. Ла Мар, терзаемый подозрениями, недобро смотрел на Арну. Сэр Лайорн, грустно улыбаясь, изучал узор из потеков воска, покрывший добрую половину стола - он уже давно понял, к чему ведет Танаа. Орогрим и Гундольф, и раньше знавшие большую часть рассказанного, с подозрением следили за ла Маром - бывшему магистру до конца не доверял ни один, ни второй.

- Я бы не советовал мне угрожать, - негромко, но с угрозой сказал сэр Дальстон.

- Угрожать?! - непонимающе повторила девушка. Орогрим с тихим рычанием потянулся за секирой. И тут со своего места поднялся сэр Лайорн.

- Магистр, вы неверно поняли слова леди Арны. Она ни в коем случае не угрожала вам судьбой сэра Дильгерта, а лишь предложила вспомнить его смерть в качестве доказательства того, что она - и вправду Искоренитель.

- И вы верите в этот бред? - скептически усмехнулся ла Мар.

Лицо сэра Лайорна закаменело, взгляд стал холодным и тяжелым.

- Вы можете называть это как вам угодно, магистр. Но пока у вас нет ни одного предложения поумнее, чем просто пойти и героически умереть на радость Левиафану, я бы предложил вам помолчать и выслушать тех, у кого таковые предложения имеются.

- И какие же это предложения? - немного присмирев, поинтересовался сэр Дальстон. Сарказма в его голосе не убавилось.

- Все очень просто, - улыбнулась Танаа. - Я уже пыталась дотянуться до Левиафана издалека, но от такого он защищен. Однако мне достаточно просто встретиться с ним лицом к лицу, чтобы уничтожить его.

- То бишь искоренить? - хмыкнул ла Мар.

- Да. Искоренить.

Глава XIII

Сэр Дальстон

Склонившись над картой, Легран внимательно изучал сложно изогнутую ломаную линию, соединявшую несколько зданий, находившихся в разных концах города.

- Ты уверен, что нигде не ошибся? - спросил он наконец у стоявшего рядом Ранна, мрачного, как грозовая туча. - Я, если честно, ни Ярлигова хвоста не понимаю в этих твоих схемах.

- Уверен. Рыцарь въехал в город через главные, они же - единственные ворота три дня назад, как раз на следующий день после того, как я пытался найти его в первый раз. С ним были трое: женщина-человек, полуэльф и орк. Вся эта пестрая команда пересекла город и прибыла в дом Фернана ла Тарта, рыцаря-Грифона. Там они провели несколько часов и незадолго до рассвета покинули дом в сопровождении какого-то еще вооруженного человека. С ним они добрались до этого дома, - Вархес указал точку на карте.

- Это особняк сэра Кальмайна, бывшего рыцаря-Грифона, ныне считающегося предателем и мятежником. За его голову назначена немалая награда, - уточнил Эльверен.

- После этого дома компания разделилась: женщина и фон Кильге исчезли, их следы я нашел позже. Ночью в особняке произошло сражение, сразу после него полуэльф и орк покинули дом Кальмайна и спрятались вот здесь, в старой тюрьме, причем орк как-то изменился, стал пахнуть… резче и по-другому. Здесь они провели день.

- А женщина и рыцарь?

- Они вернулись в особняк сразу же после того, как ушли первые двое, но буквально через несколько минут сами тоже покинули дом, в котором к ним присоединился еще один человек - пожилой рыцарь. Вместе с ним они проулками добрались до вот этого дома и провели там день. Я проверил, откуда они пришли в особняк, и нашел вот этот полузаброшенный парк. Так вот, их следы начинаются в середине этого парка. Оттуда они выходят. Но вот туда - не приводят!

- Телепортация? - предположил эльф.

Ранн неопределенно передернул плечами.

- Возможно. Итак, день орк с полуэльфом проводят в заброшенной тюрьме, причем запах орка постоянно меняется, только к вечеру приходя к относительно обычному. Женщина и с ней оба рыцаря остаются в старом доме, вот здесь, - он ткнул пальцем в карту.

Легран вопросительно посмотрел на Эльверена. Иль Клаэнхар на мгновение задумался.

- Если не ошибаюсь, этот дом когда-то принадлежал сыну кого-то из рыцарей, но давно уже пустует.

- Неважно, в общем, - поморщился Ранн. - Итак, женщина с рыцарями проводит день в этом доме. Вечером к ним приходит еще один рыцарь, тот самый, что провожал их из дома ла Тарта в особняк Кальмайна. А потом начинается интересное: примерно в одно и то же время, и эти четверо, и орк с полуэльфом покидают свои укрытия и встречаются в таверне “Бычий рог”, вот здесь.

- Небольшая харчевня, кормят просто, но вкусно. Комнат не держат, - выдал справку Эльверен.

- Угу. Вкусно, подтверждаю. В этом самом “Бычьем роге” наша компания из аж трех рыцарей, женщины и полуэльфа с орком остается до сегодняшнего вечера. По крайней мере, когда я там час назад был - они сидели наверху. Не знаю, сдает ли хозяин комнаты, или Эльверен прав, и хозяин комнаты не сдает, но даже если и так - то для этих господ он сделал исключение. В общем, вот. Что-нибудь еще надо?

- Вроде как нет, - задумчиво проговорил Легран.

Все казалось слишком просто: Ранн ушел искать рыцаря утром, а вечером уже вернулся с подробным рассказом о местонахождении каждого из тех, кого т’Арьенга должен был доставить Левиафану, в том числе - женщины-париасски, являвшейся самой главной целью. Казалось, теперь можно просто придти и взять их, пока не упущено время, пока есть возможность не гоняться за каждым по отдельности, но что-то тревожило шевалье, какое-то смутное, неоформленное предчувствие…

Слишком неоформленное, чтобы к нему прислушиваться, и в то же время слишком настойчивое, чтобы можно было его просто проигнорировать.

Но если и было на свете что-либо, что Легран ненавидел хотя бы в половину так же сильно, как скуку, то этим чем-то являлось ожидание.

- Ранн, я понимаю, что ты весь день носился по городу, высунув язык, но сегодня нам без тебя не обойтись, - подбавив в голос немного виноватости, сказал он.

- Я так и думал, - проворчал Вархес. - И что ты хочешь, чтобы я сделал? Поймал тебе эту девочку и приволок на серебряном блюде?

- Нет, с девочкой я сам справлюсь, особенно если она симпатичная, - гнусно ухмыльнулся т’Арьенга. - В конце концов, о ее целости мне ничего не говорили, только о жизни, а от хорошего траха еще никто не умирал. Нет, Ранн, на тебе будет рыцарь. Тот, которого ты выслеживал, настоящий Гундольф фон Кильге. Я займусь девчонкой, а Эльверен обеспечит нам полуэльфа.

- А что с орком и двумя другими Грифонами? - уточнил эльф, отбрасывая волосы, упавшие на лицо.

- По ситуации. Если будут путаться под ногами - убрать, а если нет - то и нечего тратить на них время.

Улыбка шевалье стала совсем уж скверной. Развязка близилась.

Арна проронила последнее слово, и в комнате воцарилась мрачная, натянутая тишина. Каждый думал о только что сказанном и находил у плана сотни минусов. Но ни один из этих минусов не мог и на тысячную долю перекрыть единственный, но самый главный плюс.

План Арны неминуемо приводил к уничтожению Левиафана.

Сама Танаа, закончив, опустилась на скамью, подтянула колени к груди, обхватив их руками, и спрятала лицо, не желая показать остальным, как ей страшно и больно. Нет, за себя девушка не боялась нисколько, но вот Орогрим, Гундольф, Талеанис, сэр Лайорн… да и ла Мар, если уж на то пошло. Они не могут не понимать, что ее шансы выжить не очень высоки, мягко говоря.

- Девочка, ты понимаешь, что можешь погибнуть? - неожиданно мягко, почти ласково проговорил сэр Дальстон.

- Понимаю. Но разве это имеет значение, если мы при том сможем убить демона? - тихо спросила она. - А ведь если мы этого не сделаем, то я все равно умру, правда, чуть позже и гораздо страшнее. И наш мир - тоже. Цена закономерна и оправдана.

Орогрим не сказал ничего, только сжал кулаки так, что отросшие ногти впились в кожу ладоней, и отвернулся. Мантикора, мрачный и злой, нервно кусал губы, пытаясь понять, что же кажется ему в этом плане неправильным?

- Арна, а как же предсказание? - решился он наконец.

- Какое предсказание? - насторожился сэр Лайорн.

Танаа тяжело вздохнула: она не хотела заговаривать об этом, но раз уж Талеанис сам начал…

- Вы знаете, откуда появился Левиафан в нашем мире? - спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос: - Разумеется, не знаете, откуда бы… Я расскажу. Когда-то давно он явился в Мидэйгард из иных времен и пространств. Против него вышли несколько героев, чьих имен история не сохранила. Некоторые из них погибли, но оставшимся удалось одолеть врага - нет, не убить и не уничтожить, увы. Только запереть в одном из них при помощи проклятия: Левиафан, не имея возможности вырваться, должен был быть вечно заточен в сознании героя, а после смерти этого героя - в его потомках. Но, как и у каждого проклятия, у этого имелось ограничительное условие: если бастард жены любого из потомков убьет мужа своей матери, то Левиафан обретет свободу. И только этот же бастард сумеет потом убить демона.

- И что нам это дает?

- Я рожден супругой эльфийского князя Нортахела, убитого мною, - тихо произнес Талеанис, глядя в сторону. - Именно в Нортахеле на тот момент был заключен Левиафан. И согласно проклятию-предсказанию, именно я - единственный, кто теперь может убить демона.

Ла Мар встал. Открыл было рот - и опустился обратно на скамью, тяжело мотая головой.

- Вот оно, значит, как, - медленно проговорил сэр Лайорн. - Что ж, не станем судить за былое - сейчас не время для внутренних распрей, хотя вы, господин Талеанис, и заслуживаете кары за то, что выпустили в мир такое зло.

- Не волнуйтесь, моя кара меня уже давно настигла, - мрачно улыбнулся Мантикора. - Но я не об этом. Арна, как твой план согласовывается с этим предсказанием?

- Очень просто. Вряд ли чародейка, запечатавшая Левиафана проклятием, знала об ордене Танаа и о таком понятии, как Искоренитель, - пожала плечами девушка. - Прости, мой друг, но я боюсь, что исполнение пророчества возможно лишь в том случае, если нам сперва удастся пленить демона и лишить его способностей. Ни ты, ни кто-либо еще из воинов не способен одолеть его в поединке, да что там - в поединке! Я не думаю, что даже целая армия смогла бы победить такого противника!

- А ты?

- А я действую иначе. Мне не нужны ни магия, ни оружие, мне достаточно просто оказаться с ним рядом.

Некоторое время все молчали: аргументы закончились, а спорить впустую не хотелось никому. Даже Орогрим, с точки зрения воина понимавший и принимавший решение сестры, не проронил ни слова.

- Но почему ты хочешь идти одна? - нарушил затянувшуюся тишину Гундольф.

- Потому что после того, как я оборву жизнь Левиафана, кто-то должен уничтожить его ближайших последователей и разрушить планы демона, - пояснила Арна. - Убить поддельного Гундольфа, этого Маар-си и тех, кто следует за ним, зная его природу и природу его господина. Кто-то должен сделать так, чтобы в Мидиграде узнали о происходящем здесь, и чтобы заговор, наверняка простирающийся очень далеко за пределы Хайклифа, был раскрыт.

- Маар-си я возьму на себя, - прищурился молодой Грифон. - У нас с ним личные счеты.

- Я пойду с вами, сэр Гундольф, - тоном, не терпящим возражений, проговорил сэр Лайорн. - Поверьте, у меня тоже свои счеты с этим человеком. Да и вдвоем мы с вами стоим все же большего - не стоит забывать о том, что Маар-си может иметь охрану, кроме того, он наверняка владеет магией на более чем высоком уровне.

Сэра Лайорна поддержали все, и фон Кильге пришлось согласиться, пусть и без удовольствия.

- В Мидиград отправятся Талеанис и Орогрим, - продолжила Арна. Поймала взгляд брата и, чуть побледнев, добавила: - Я тоже поеду с ними… при удачном исходе дела.

- Поедешь, - хмуро бросил орк. - Я тебе поеду… тоже мне, придумала!

- Грим, так надо. И ты не хуже остальных это понимаешь, - строго сказала Танаа и повернулась к ла Мару. - Вы, сэр Дальстон…

В этот момент в дверь постучали, твердо и уверенно.

Рыцари моментально вскочили, обнажая мечи. Тяжело поднялся со своего места орк, а полуэльф сдвинулся на скамье, вскидывая заряженный арбалет.

- Подождите, друзья, не надо так сразу, - девушка улыбнулась, поднимаясь, и подошла к двери. - Кто там?

Ответом ей была лишь тишина. Арна усмехнулась и потянулась мыслью к пространству за стеной.

- Там никого нет, - уверенно заявила она, открывая дверь.

Коридор был пуст. Только на полу, прямо напротив входа в комнату, лежал прямоугольный белый лист, сложенный втрое.

“Сегодня ночью некоему шевалье Леграну т’Арьенге и его напарникам - Эльверену иль Клаэнхару и Ранну Вархесу - Левиафаном де Аббисом было поручено найти и захватить живыми: девушку-Танаа по имени Арна, рыцаря-Грифона Гундольфа фон Кильге, и полуэльфа Талеаниса Нортахеле по прозвищу Мантикора. Всех остальных, кто будет с ними, приказано убить! Т’Арьенга и его команда - очень опасные противники, они способны на то, что не по силам ни людям, ни кому-либо еще. У вас нет шансов. Бегите из Хайклифа! Под городом находятся заброшенные подземные залы, оставшиеся еще от Герельстана, спустившись туда, вы сможете незамеченными покинуть Хайклиф. Вход в подземелья находится в подвале заброшенной тюрьмы, на пересечении улиц Медников и Оружейной. Не медлите! Т’Арьенга знает об этом укрытии и вскоре будет здесь!”

- Письмо не подписано, - сказал ла Мар, последним прочитав послание неизвестного доброжелателя… если, конечно, оно и впрямь было послано доброжелателем. - Это может оказаться и ловушкой, и настоящим предупреждением.

- Если это ловушка, то она немало облегчает нам задачу, - пожала плечами Арна. - Мне нужно всего-навсего оставаться здесь. Пусть хватают и доставляют к Левиафану, именно это нам и требуется. Но вы все должны как можно скорее покинуть таверну. Сэр Дальстон, поблагодарите от моего имени хозяина.

- Он мой давний знакомец, и полностью на нашей стороне, - пожал плечами рыцарь. - И единственной благодарностью, которой он желал бы, является смерть нашего общего врага.

- Тогда я отблагодарю его так, как он желает, - выражение лица девушки стало серьезным, строгим. - Но, как сказал наш хранящий инкогнито доброжелатель - не медлите! Талеанис, Орогрим - покиньте город и ждите меня ровно двое суток в графстве Сайлери. Сэр Лайорн, Гундольф - вы должны обезглавить заговор в Хайклифе, убив Маар-си и его последователей и открыв глаза рыцарям-Грифонам на то, что на самом деле происходило в Клюве последние месяцы. А вас, сэр Дальстон, я попрошу помочь сэру Лайорну и Гундольфу…

- Нет, девочка, - старый магистр усмехнулся, поднимаясь на ноги и странно глядя на Арну. - Нет, они прекрасно справятся сами. А я останусь с тобой.

На несколько секунд Танаа потеряла дар речи. Она ожидала чего-то в этом духе, но скорее от Орогрима или Гундольфа, но никак не от ла Мара, который с самого начала относился к Арне достаточно недоброжелательно и продолжал относиться так же, невзирая на ее попытки как-то это исправить.

- Но сэр Дальстон, это… это бессмысленная гибель! - все же нашла она слова. - Вы же сами читали: “Всех остальных приказано убить”! Вы не сможете мне ничем помочь, или просто поддержать - вас убьют здесь же!

- Кого там разыскивает этот т’Арьенга? - прищурился Грифон. - Тебя, Талеаниса и Гундольфа?

- Да, - заглянув в листок, кивнул сэр Лайорн: в отличие от остальных, он начал догадываться, что задумал ла Мар.

- Ну, за полуэльфа я не сойду, а вот рыцарем был всю жизнь! - гордо произнес магистр, внимательно разглядывая фон Кильге. - Сэр Гундольф, не окажете ли мне услугу?

- Какую? - осторожно уточнил тот, с подозрением отвечая на взгляд.

Ла Мар рассмеялся.

- Быстро учишься, сынок. Если подрастешь да поумнеешь - глядишь, и из тебя толк выйдет… - он дождался, пока молодой человек чуть покраснеет от похвалы, и добавил: - Толк выйдет, а дурь останется.

- Кажется, вы хотели меня о чем-то попросить, магистр, - прошипел побагровевший от насмешки Гундольф.

- Да, было дело. Раздевайся, сынок. Белье можешь оставить, а прочее снимай, и поскорее, - и, не дожидаясь фон Кильге, ла Мар начал расстегивать ремешок кирасы. Сэр Лайорн, нисколько не гнушаясь обязанности оруженосца, стал ему помогать.

- Объяснитесь, магистр! - с тем же запалом, но уже без злости, даже с долей интереса, потребовал Гундольф.

- Всему-то тебя учить надо, - нарочито тяжко вздохнул сэр Дальстон. - Сынок, ты о заклинании обмена обликом когда-нибудь читал?

Молодому Грифону стало одновременно стыдно и обидно. Стыдно - оттого, что и впрямь должен был догадаться, что замыслил старик, а обидно - от понимания, что он сам уже никогда не сумеет прочесть ни единого заклинания.

- Да, я его знаю, - кивнул он, пытаясь скрыть свои чувства. - Но, насколько я помню, оно обоюдное, и читать это заклинание нужно обоим участникам обмена.

- Сэр Лайорн владеет техникой замещения, и прочтет его за вас, сэр Гундольф, - ухмыльнулся ла Мар, выбираясь из кожаного колета, который носил под кирасой.

Раздевшись до нижнего белья, рыцари встали лицом к лицу, положив руки друг другу на плечи. Сэр Лайорн, скинув плащ, расположился за спиной фон Кильге, почти обнимая молодого Грифона - его ладони легли поверх ладоней Гундольфа на плечи ла Мара.

Оба старших рыцаря глубоко вдохнули, коротко кивнули друг другу и начали нараспев читать заклинание. В отличие от большинства магов, Грифоны в своих заклинаниях использовали не драконий и не эльфийский, а староимперский язык, что делало звучание заклятий завораживающе-понятным, но в то же время совершенно не воспроизводимым на языке современном. Голоса магов переплетались, выводя странную, ни на что не похожую прерывистую мелодию, воздух в комнате дрожал от напряжения.

Первым начал меняться Гундольф. Он словно бы постарел в единочасье лет на тридцать, волосы укоротились, будто втянувшись в череп, поредели и потеряли цвет. Усы побелели, узкая бородка раздалась, покрыв весь подбородок и щеки. Лицо, изборожденное глубокими морщинами,слегка оплыло, принимая черты ла Мара.

А сэр Дальстон, наоборот, помолодел, волосы и борода с усами потемнели, бакенбарды сменились четырехдневной щетиной.

Пропев последнюю строку заклинания, рыцари поспешно отняли руки - теперь соприкасаться кожа к коже им было категорически нельзя: такой контакт мгновенно разрушил бы заклинание.

Не говоря ни слова, ла Мар начал облачаться в одежду Гундольфа. Тот потянулся было за рубашкой магистра, но тут же странно охнул, хватаясь за бок.

Сэр Дальстон расхохотался.

- Вот теперь, сынок, поймешь, каково мне было вас, охламонов шестнадцатилетних, по полдня гонять и еще выслушивать ваши стоны и жалобы на то, что “ножка болит, ручка болит, пальчик ушиб”!

- Когда мне было шестнадцать, и вы были моложе! - возразил фон Кильге, с трудом заставляя непривычно болящее тело двигаться.

- Да, сэр Гундольф, вы, безусловно, правы, - с непередаваемым сарказмом проговорил ла Мар. - Той весной, когда вам минуло шестнадцать, мне было всего лишь девяносто два!

Молодой Грифон уронил кирасу себе на ногу.

Струящийся сквозь рваные облака лунный свет вычерчивал стройный силуэт недвижно застывшего в оконном проеме Эльверена. Ранн сидел на полу чуть левее, сжимая в правой руке топор, а в левой - точильный камень. Лезвие и без того было бритвенно-острым, но Вархес так чувствовал себя спокойнее. Легран, прислонившись к стене, подкидывал в руке бутылку с вином.

- Они собираются уходить, - ровным голосом сообщил эльф, вглядываясь в раздробленную лунными лучами темноту.

- Ну, тогда и мы не станем задерживаться, - т’Арьенга зубами вырвал пробку и приложился к горлышку. Опустошив бутылку примерно наполовину, он кивнул Ранну: - Будешь? А ты, Эльверен? Ну, как хотите.

Пустая бутылка полетела в угол. Шевалье проверил, прочно ли держится в ременных петлях за спиной его толстая, тяжелая трость, и закрепил на запястье легкий многозарядный арбалет.

- Ранн, ты первый, - спокойно сказал он, и в голосе больше не было ни тени веселья и шутовства. - Будешь готов - дай знак.

Воин кивнул и исчез в темном провале двери. Эльверен чуть напрягся, высматривая его внизу. Через минуту где-то поблизости залаяла собака, но лай тут же сменился перепуганным визгом: дворовой шавке ответил матерый волк.

- Пора, - коротко кивнул Легран.

Иль Клаэнхар с силой оттолкнулся от подоконника, невероятным прыжком преодолел четыре ярда, отделявшие третий этаж дома, который команда т’Арьенги облюбовала под временный штаб, и второй этаж таверны “Бычий рог” и, разбив стекло, влетел в окно комнаты. Шевалье, не медля, последовал за ним по тонкому, но чрезвычайно прочному шнуру, заранее закрепленному за вбитый в подоконник металлический штырь, а с другого конца удерживаемому Эльвереном.

За дверью звенела сталь и слышался рык Ранна - кажется, он схватился с двумя рыцарями, которые постарше. Эльверен, в полной мере использовав свое преимущество неожиданности, опутывал запястья лежавшего без сознания молодого Грифона веревкой.

А напротив Леграна в боевой стойке замерла молодая девушка едва ли лет семнадцати. Светловолосая, в простой свободной одежде, босая - но опасная, как париасская кобра.

Вот только т’Арьенга не стал атаковать. Остановился, окинул оценивающим взглядом - и внезапно резко махнул рукой, тут же отворачиваясь. Арна, используя момент, прыгнула вперед - и оказалась в самой середине мерцающего облака розоватой искристой пыли.

Посох рассек воздух над головой уклонившегося Леграна, а потом Танаа вдохнула… и медленно осела на пол.

- Эльверен, свяжи ее! - крикнул т’Арьенга, бросаясь к двери. Но открыть ее он не успел - створка сама отлетела в сторону, на пороге возник Ранн, вытирающий кровь с рассеченной щеки.

- Четверо: два рыцаря, орк, полуэльф, - тяжело дыша, сказал он. - Ушли порталом, кажется, с артефакта, я точно не разобрал. Я за ними не полез, потом достанем.

- Ничего, нестрашно, - ободряюще похлопал напарника по плечу Легран. - Мы взяли девчонку и фон Кильге - это главное. Полуэльфа потом выловим, никуда он от нас не денется.

Вархес неопределенно передернул плечами, стирая с лезвия топора мелкие капельки крови.

- Куда теперь? - спросил подошедший Эльверен.

- Ты - к нам, отправишь сообщение Маар-си, что мы взяли девчонку. Ранн может составить тебе компанию. - На тонких губах шевалье блуждала глумливая, нехорошая усмешка.

- А ты? - зачем-то поинтересовался воин, и без того знавший ответ.

- А я желаю прежде получить свою личную награду, - Легран погладил начавшую приходить в себя Арну по щеке, пальцы скользнули ниже, к шее, и еще ниже…

Эльф завистливо вздохнул и направился к выходу, следом за стрелой вылетевшим из комнаты Ранном.

- Не сказал бы, что ты красива, малыш, - т’Арьенга опустился на пол рядом со связанной девушкой, провел рукой по ее груди, отчетливо прорисовывавшейся под тонкой тканью рубашки. - Но мила, это безусловно. А главное - ты наверняка невинна, и это делает тебя прекраснейшей из женщин этого мира…

- Легран, я советовал бы вам сию секунду убрать руки и подготовить пленников к транспортировке, - резко прозвучал голос Маар-си откуда-то с потолка. - Повелитель будет очень недоволен, если вы…

- Повелитель ничего не говорил о том, что она должна быть нетронута, - мрачно пробормотал шевалье, но приказу подчинился.

Холод, страх, боль.

Эти три чувства, принадлежавшие не ей, шелковистой навязчивостью проникли в сознание, обволакивая и замещая собственные эмоции. Не осознавая еще происходящего, Танаа рефлекторно подняла щиты.

- Очнулась, девочка? - странно прозвучали слова ла Мара голосом Гундольфа.

- Кажется, да, - отозвалась Арна, частично ослабляя щиты и пытаясь найти источник эманации. Получалось плохо - создавалось ощущение, что этот источник обволакивал одновременно со всех сторон, и в то же время - находился внутри нее самой. - Мы… у нас все получилось?

- У нас получилось попасться, если ты про это, - отрывисто рассмеялся рыцарь. - А дальше - это уже от тебя зависит.

- Вы совершенно правы, сэр Дальстон, - спокойно проговорил Гундольф, выступая из тени.

Несколько секунд Арна округлившимися глазами смотрела на двух почти одинаковых рыцарей и только потом сообразила, что видит перед собой того самого Маар-си, просто в облике ее друга.

Ла Мар напрягся, не понимая, какая реакция будет наиболее верной и правдоподобной, но париасец избавил его от колебаний.

- Не надо, сэр Дальстон. Я прекрасно знаю, кто вы такой на самом деле, и ваш облик меня не обманет - равно как и мой облик не обманет вас.

- Откуда вы знаете? - пробормотал рыцарь, выбитый из колеи таким провалом. - Я точно знаю, что сделал все правильно, никто не должен был понять…

- Верно, - кивнул Маар-си. - Вы только не учли, что в течение всего вашего совета я наблюдал за вами, слышал каждое слово, и видел, как вы менялись обликом с сэром Гундольфом.

Арна неслышно застонала. Если проклятый прислужник Левиафана знал действительно все, то план провален! Маар-си теперь легко найдет и Талеаниса, и настоящего Гундольфа, и Орогрима с сэром Лайорном заодно, и теперь-то точно не оставит никого в живых! А самое страшное - Левиафана будет некому уничтожить!

- И все же, какая ирония, - невесело усмехнулся париасец. - В этом городе - целых два Гундольфа фон Кильге, и ни один не является настоящим. Но позвольте снять маски, сэр Дальстон.

Повинуясь движению руки Маар-си, черты ла Мара на несколько секунд оплыли свечным воском, а потом вернулись - но уже родными, знакомыми.

Сэр Дальстон вновь стал сэром Дальстоном, а где-то далеко насторожился Гундольф: заклятие разрушено, а это значит, что либо ла Мар убит, либо раскрыт.

Сам Маар-си тоже принял свой обычный облик.

- И что теперь? - угрюмо спросил старый рыцарь.

- Теперь? Все то же самое, что вы и планировали. А разве что-нибудь изменилось? - насмешливо приподнял бровь париасец. И тут же поморщился, прижав пальцы к вискам.

По лицу Арны градом катился пот. С такой сложной защитой она еще ни разу не сталкивалась, но сейчас это не являлось непреодолимой преградой - в конце концов, ей нужно было не обойти щиты, а проломить их, здесь требовалась грубая сила, а не кропотливая, скрытая тщательность. Силы же Арне хватало.

И на краткий миг ей удалось пробить защиту и ворваться в сознание Маар-си. Лишь на миг - в следующую секунду Танаа вышвырнуло, как котенка. Девушка бессильно обвисла в цепях, приковывавших ее к стене, на ее лице застыло выражение крайнего изумления.

- Вы все же успели, - досадливо скривился париасец. - Зря, честное слово. Но я могу надеяться, что…

- Да, конечно, - прошептала она, все еще не в силах до конца поверить прочитанному. - Но зачем тогда?..

- Боюсь, вы еще поймете. Но не будем об этом. Сэр Дальстон, я очень сожалею, но отданный мне приказ слишком однозначен, чтобы я мог как-либо его обойти, - в голосе Маар-си звучало совершенно искреннее извинение и горечь. - Увы, но быстрая смерть - это единственное, что я могу для вас сделать. Можете попрощаться с миледи Арной, но поторопитесь: времени осталось совсем немного.

- Я не понимаю. Я ни Ярлигова хвоста не понимаю, что происходит, - зло проговорил ла Мар, когда его кандалы, повинуясь жесту париасца, со звоном упали на пол.

- У вас две минуты. Простите, - тот отвернулся, положив руку на решетку, закрывавшую вход в камеру.

- Сэр Дальстон, - тихо позвала Арна. - Сэр Дальстон, я же говорила, не надо вам со мной…

- О чем ты, девочка? - усмехнулся ла Мар. - Мне почти сто лет, я уже зажился на этом свете и совершенно не боюсь умирать. Ты только не подведи меня и остальных ребят, уничтожь эту скотину Левиафана, а прочее приложится.

- Я не хочу, чтобы вы умирали… - эти слова, произнесенные дрожащим голосом сквозь едва сдерживаемые слезы, прозвучали так по-детски…

- Не плачь, девочка, - как можно бодрее сказал старый рыцарь. - И сделай то, что должна. Не плачь обо мне.

И, повернувшись к Маар-си, со странным, слегка сумасшедшим весельем бросил:

- Эй, как там тебя? Делай свое дело, я готов.

В следующее мгновение сэр Дальстон, граф ла Мар, магистр ордена Грифона покачнулся и рухнул на пол.

Арна горько, безнадежно разрыдалась.

- Он прав, миледи, - негромко проговорил париасец, с непередаваемой нежностью проводя пальцами по щеке девушки и стирая слезы. - Скоро вам предстоит встретиться с Левиафаном. Держитесь. Потом, когда все будет кончено, вы можете оплакать и своего друга, и других, но сейчас - держитесь. Сил вам…

Глава XIV

Маски сорваны

Легран застыл, преклонив колени и опустив голову. Воздух, казалось, звенел от напряжения, каждый нерв натянут до предела, тронь - лопнет со звоном, как скрипичная струна, рассечет плоть упругим ударом. Сердце шевалье сжимала обжигающе-холодная змея предчувствия скорой развязки. Напрасно он убеждал себя, что еще рано, партия не доиграна, слишком много фигур на доске еще не лишились покрова тайны - интуиция безжалостным тугим комком засела в горле, нетающей льдинкой под диафрагмой заставляя т’Арьенгу не расслабляться даже на кратчайшее мгновение.

- Я доволен тобой, человек, - пророкотал Левиафан. - Пусть ты выполнил не все задание, но по крайней мере - большую его часть, и за очень короткое время. Я не думал, что смертному такое под силу, но ты удивил меня. И ты достоин награды, какой пожелаешь.

“Откуда такая щедрость?” - внутренне изумился Легран, в то же время склоняя голову еще ниже.

- Лучшая награда для меня - служение вам, Повелитель.

- Это хороший ответ, но он начинает мне надоедать. Чего ты хочешь для себя?

- Служить вам, Повелитель.

- Ты испытываешь мое терпение, человек! Я спрашиваю в последний раз: чего ты хочешь?!

- Вы приказываете мне солгать вам? - т’Арьенга поднял голову, посмотрев прямо в глаза Левиафану. И понял, что сейчас будет очень больно.

- Если ты не хочешь отвечать по-хорошему, то я заставлю тебя ответить по-моему, - усмехнулся демон, медленно сжимая когти левой руки. Шевалье в немой судороге бился на полу. - Итак, еще раз: что тебе нужно?

- Служить… вам… Повелитель… - прохрипел Легран, едва не теряя сознание от пронизывающей все тело боли. То, что до поры спало в самой глубине его души, медленно поднимало голову. Он был в ярости.

Недовольно ударив хвостом, князь-герцог оборвал действие заклинания: шевалье обмяк, сжавшись в комочек, но буквально через несколько секунд распрямился. Сдерживая стон, приподнялся на руках, снова упал и опять заставил себя подняться. Спустя долгих две минуты он вновь застыл на коленях, склонив голову. По подбородку стекала тонкая струйка крови из прокушенной насквозь губы.

- Ты не перестаешь меня удивлять… Легран, - задумчиво промолвил Левиафан. И т’Арьенга с гордостью отметил: Повелитель назвал его по имени, а значит - начал… уважать, что ли? Он до сих пор не разобрался в чувствах, которые демон мог испытывать к своим служителям, но точно знал: понятие вины и теплоты князю-герцогу точно были чужды.

- Я надеюсь, что вас это радует, повелитель, - хрипло сказал он вслух.

- Пока - радует, - резко бросил Левиафан, разворачиваясь. - Я хочу, чтобы ты стал моим настоящим слугой. Я введу тебя в свой круг, ты станешь одним из моих ближайших соратников. Да, Легран, я знаю это слово и умею относиться к смертным не только как к рабам. Но ты должен всегда помнить, где твое место.

- Там, где вы укажете, - т’Арьенга поднялся на ноги, понимая, что буря миновала и на ближайшие часы он в относительной безопасности - насколько вообще употребимо понятие “безопасность”, когда речь идет о таком существе, как его господин.

- Я введу тебя в свой круг, Легран, - повторил демон. - Но сперва ты закончишь свое задание и принесешь мне клятву. А сейчас - иди за мной. Если ты не желаешь просить награды, то я награжу тебя сам.

Он развернулся и, тяжело ступая, подошел к высокой арке, затянутой мерцающим маревом портала. Спустя мгновение демон исчез из зала. Превозмогая остаточный эффект заклинания, продолжавший блуждать болью по всему телу, шевалье последовал за ним.

Глубоко, размеренно дыша, Арна погружалась в теплые, ласковые волны астрального плана и выныривала обратно. Она понимала: попытка будет лишь одна, и в случае неудачи ее ждет нечто куда более страшное, нежели просто смерть.

Провал недопустим.

Танаа чувствовала, что несмотря на свою демоническую природу, а возможно - благодаря ей, Левиафан не являлся целью Искоренителя. Но уничтожить его иным способом не представлялось возможным. Значит, потом придется снова бороться с ограничением Дара, придется снова заставлять себя хотеть жить… впрочем, на этот раз это будет гораздо проще: невозможно чувствовать себя виноватой в том, что жизненный путь такой мерзкой твари, как Левиафан, прервался.

Тепло и прохлада мягким контрастом ласкали сознание, уверенность в себе и спокойная, сдержанная решимость приносили состояние покоя и одновременно - готовности.

Да, она была готова.

Стена напротив подернулась мерцающей дымкой. Перед Арной во всей своей отталкивающей красе предстал князь Аббиса и герцог Ада, демон по имени Левиафан.

Конечно, она не могла его видеть. Зато всей душой, разумом, сознанием, всею собой она ощущала тварь, которой не должно было быть, но которая осмеливалась существовать против воли всего живого.

“Пора”

Голос Маар-си отозвался звенящей дрожью во всем теле, и Танаа открыла глаза, более не скрытые повязкой. Ледяная, убийственная синева хлынула вперед, заполняя собой просторный подвал, отражаясь от каменных стен, насквозь пропитавшихся эманациями боли и ужаса… и замерла в дюйме от Левиафана, так и не коснувшись чешуи.

Арна сконцентрировалась, всю свою суть обращая в пылающий бесстрастным гневом Искоренителя клинок. Нить жизни князя-герцога мощно билась на расстоянии мысли от нее, сильная, напитанная энергией многих и многих тысяч тех, кто стал жертвой демона. Танаа стремительно преодолела бесконечно короткое расстояние, сама становясь мечом.

Лезвие коснулось пульсирующего сгустка…

…и отлетело от него, всей накопленной силой ударяя саму Арну.

Девушка страшно закричала, в единый миг осознавая: не получилось.

Это казалось невозможным, такого не могло быть, это вопреки законам и всему, что имело значение в Мироздании…

Левиафан не мог быть уничтожен Искоренителем.

Когда подземелье затопил холодный синий свет, т’Арьенга ни на мгновение не испугался. Но когда демон на мгновение пошатнулся, а потом внезапно резко расправил крылья, оскалившись и страшно зашипев, и в тот же момент из горла плененной девушки вырвался безумный вопль, Леграна на миг накрыла волна удушающего ужаса.

- Вот, значит, как… Танаа, - прогремел голос князя-герцога под сводами камеры. - Что ж, так будет даже интереснее. Нет, глупая девчонка, даже не пытайся. Ни одна сила этого твоего мира, ни даже сам Творец не сумеет тебя спасти.

Арна молчала, обвиснув в цепях. И шевалье никак не мог отделаться от ощущения, что где-то он уже видел ее, лишенную энергии и воли к жизни, но все равно живую, теплую, настоящую…

- Я помню, наши с тобой вкусы совпадают, Легран, - обратился к нему демон. - Я хотел оставить ее для себя, но теперь передумал. Так и правда будет интереснее. Не смей отказываться - я этого не потерплю. Я желаю видеть.

По жесту Левиафана стена, на которой висела пленница, стекла вниз, становясь широким столом наподобие жертвенника. Цепи сдвинулись, растягивая девушку косым крестом, вся одежда с нее исчезла.

Князь-герцог сделал приглашающий жест.

- Прошу, мой новый соратник. Прими мою благодарность и встань в мой круг, - пророкотал он.

В своих покоях демон не носил одежды, и т’Арьенгу едва не вывернуло от зрелища его возбужденной плоти.

- Чего же ты ждешь? Возьми ее так, как пожелаешь.

- Как будет угодно моему Повелителю, - оскалился Легран, склоняясь в поклоне и стараясь не смотреть на Левиафана. - Я безмерно благодарен вам за столь… щедрую награду.

Выпрямившись, он медленным шагом направился к распятой Танаа. Подошел вплотную, внимательно оглядел ее, оценивая. Провел ладонью по животу…

“Нет. Я не смогу. Ради какой угодно великой цели, этого я не сделаю”.

На что способен разумный ради долга? Долга перед миром, перед расой, перед жизнью, как таковой? Имеет ли право человек убить ребенка, если только смерть этого ребенка способна спасти миллионы других детей? Должен ли мужчина совершить насилие над женщиной, если лишь это может избавить всех прочих женщин от неминуемого насилия? Может ли благородный муж предать все и вся, растоптав свою честь, если это единственное, что убережет мир от бесчестья?

Каждый сам отвечает себе на этот вопрос. Кто-то, пожав плечами, вспомнит о принципе меньшего зла, кто-то, содрогнувшись, скажет, что оплаченное кровью добра не принесет, один заметит, что цель оправдывает средства, другой возразит, что не всякая цель и не всякие средства.

Каждый решает сам, на что лично он способен ради долга и что для него есть долг.

- Чего же ты ждешь, Легран? - дыхание Левиафана прерывалось, при желании можно было разглядеть, как быстро ходят вверх-вниз чешуйки, прикрывающие бешено бьющиеся жилы. - Давай же, возьми ее!

- Простите, Повелитель, но вы же сами сказали - она моя награда, - улыбнулся уголками губ шевалье. - Я люблю растягивать удовольствие. Взять девственницу - просто, и удовольствия это несет не так много, как некоторые могут считать. Наслаждение ее телом проходит быстро, и после она становится неинтересна. Но вот упиваться ее страхом, пить ее ужас, трепет кожи, неловкие попытки отстраниться от прикосновений… да, это настоящий экстаз!

- Хм… Я подумаю об этом, - костяные наросты, заменявшие демону брови, сдвинулись, взгляд потяжелел, а возбуждение спало: Левиафан и в самом деле задумался.

А Легран тем временем медленно обходил алтарь и распятую на нем Арну. Тысячи противоречивых чувств бурлили в нем яростным вулканом: одни желали, чтобы он немедленно бросился на девушку, проник в нее, наслаждаясь каждым криком, каждой мольбой о пощаде, другие требовали растянуть удовольствие князю-герцогу, давшему полюбоваться медленным сведением с ума очаровательной девственницы, третьи хотели, чтобы Легран заставил пленницу саму умолять о том, чтобы он ее взял, а четвертые…

Четвертые просто молчали. Холодно и зло.

- Довольно, Легран! - взревел Левиафан. - Я обдумаю то, что ты сказал, но сейчас я хочу, чтобы ты немедленно принял мой подарок!

- Как прикажете, Повелитель, - т’Арьенга расстегнул куртку, бросив ее на пол, и снял с плеча по-прежнему висевшую в ременных петлях трость. - Не угодно ли вам будет подойти ближе?

- Вот это мне уже больше нравится, - довольно ухмыльнулся тот, приближаясь почти вплотную.

Шевалье медленно положил руку на пряжку ремня.

- Жаль, она совсем ничего не видит, - вздохнул он. - Хотя в этом тоже что-то есть…

Пряжка со щелчком расстегнулась.

Пальцы легли на шнуровку.

Она не хотела, не могла, не выдерживала верить в реальность происходящего. Всегда отзывчивое натренированное тело сейчас не желало подчиняться приказам измученного разума. Словно со стороны наблюдая за двумя чудовищами, демоном и его слугой, Арна кричала немым криком, умоляя не о помощи - о быстрой смерти. Ей казалось, что если хоть одна из этих мразей еще раз дотронется до нее, то они опоганят уже не тело, а душу - но то из чудовищ, что прикидывалось человеком, раз за разом прикасалось к ее коже, и ничего не случалось.

Создатель, я молю тебя, убей! Убей меня!

Сухо щелкнула пряжка ремня, Танаа заметалась, пытаясь резким движением сломать себе шею - но тело так и не отреагировало на мятежные попытки духа избежать этого кошмара. Лишь слабо подрагивали мышцы от каждого прикосновения грязных пальцев, лишь пачкалась кожа от каждого похотливого взгляда.

Внезапно ледяная волна сосредоточенного спокойствия вновь окутала сознание Арны.

“Мне не удалось уничтожить Левиафана. Но я могу убить второе чудовище”.

У этого тоже была защита. Невероятно сложная, запутанная, хитрая и очень мощная, гораздо надежнее, чем даже у Маар-си. И в этот раз Танаа не могла действовать напролом - приговоренный ею нелюдь почувствовал бы проникновение, попросил бы защиты у своего господина и остался бы в живых.

Но сейчас Арна не экономила силы, энергию и самое себя. Последним, что она могла сделать в этой жизни, было уничтожение чудовища, пусть даже и помельче, чем Левиафан.

И у нее получилось. Бесконечное безвременье, прошедшее между двумя ударами сердца - и защита твари поддалась, разошлась в стороны, пропуская тонкий ментальный щуп: Танаа не хотела рисковать, у нее был шанс на один-единственный удар, и этот удар следовало рассчитать с хирургической точностью.

Информация прошла по сжатому каналу и четкими образами возникла в сознании Арны.

Глухо вскрикнув, распятая на столе девушка открыла глаза.

Шнуровка расползалась под ладонью, пальцы второй руки скользили по загорелой шее, нащупывая бьющуюся венку. Левиафан склонился над жертвой, и только собственное решение досмотреть спектакль до конца останавливало его желание отшвырнуть медлительного слугу и вонзиться в это мягкое, податливое тело, услышать дикий вопль боли и убивать, убивать, убивать ее медленно и мучительно, получая все то наслаждение, которое недоступно мелким, слабым людям.

Веки пленницы дрогнули. Невидящий взгляд, словно зрячий, устремился на лицо Леграна, ища его глаза, и в пронзительной синеве читались надежда, неверие, страх - и в то же время непоколебимое знание.

- Я так ждала тебя, - прошептали непослушные, пересохшие губы. - Я верю, я знаю, что это ты… Я прощаю тебя, прощаю, только сделай так, как должен… я понимаю… но я так ждала…

Легран вздрогнул, когда в кратчайший миг на него обрушилась волна тепла, нежности, веры, надежды, поддержки и бесконечной светлой любви…

Глаза т’Арьенги потемнели, сменив цвет с карего на непроницаемо черный. Он резко отстранился, прошел вдоль алтаря, подойдя к разведенным цепями ногам Арны. Сделал шаг вперед, положив ладонь на стройное бедро, нехорошо ухмыльнулся, навалился всем телом…

…и резко распрямился, как сжатая до предела и вдруг спущенная пружина. В левой руке хищно блеснула черная сталь катаны, острейшее лезвие с силой полоснуло по морде Левиафана, отсекая один рог и лишая князя-герцога глаза.

Опустевшая деревянная трость с гулким стуком упала на пол. Два чуть изогнутых клинка дважды рубанули по алтарю, рассекая цепи.

Он взвился черным смерчем, осыпая чудовище сотнями ударов, больно ранящих чешую, не позволяющих опомниться, придти в себя, ударить посмевшего обмануть его наглеца всей мощью гнева великого Левиафана!

Но смерч успел раньше.

Обе катаны взлетели в воздух. Легран выбросил вперед раскрытые ладони, громко выкрикивая длинное, непроизносимое человеческим горлом слово - и буро-зеленая иссеченная чешуя вспыхнула черным пламенем.

Дикий рев наполнил помещение, но никто не спешил на помощь Повелителю Левиафану. Где-то далеко Маар-си в своей башне вздрогнул, не понимая, что происходит, но не стал прерывать сеанс наблюдения.

Арна, все еще не осознавая реальности, попыталась сесть, но в следующее мгновение т’Арьенга подхватил ее левой рукой, прижал к себе, активируя еще одно заклинание - и мир померк, погрузившись в мрак.

Тяжелый, сильный поток ледяной воды мгновенно отрезвил, вернул способность ясно соображать и оценивать ситуацию. Времени оставалось мало, очень мало - следовало как можно скорее встретиться с друзьями и выбраться из гибнущего города, спасти который не представлялось возможным. Но сперва - передать информацию, сообщить о своем провале, предупредить, что игра кончена.

Нет, не так. Сперва - вымыть волосы и вообще, помыться как следует. Смыть с себя всю эту грязь и мерзость чужой маски, переодеться, снова почувствовать себя собой.

Все необходимое - здесь, в укрытии: вероятность провала предусматривалась с самого начала, и эвакуация группы внедрения была подготовлена на высшем уровне.

Несколько флаконов из непрозрачного белого стекла - он отмеряет ровно треть: друзьям тоже нужно смыть маски и чужие лица. Одежда комом брошена в углу - закончив, он сожжет ее.

Густая, пахнущая черемухой смесь льется на светлые волосы, разрушая структуру магической краски и распрямляя завитки на концах. Прозрачный зеленоватый лосьон смывает загар, освобождая аристократическую бледность кожи. Белесый крем толстым слоем ложится на лицо, застывает, отпадает гротескным слепком, забирая с собой чужие черты.

Избавившись от образа, он еще долго - целых пять минут - просто стоит под потоком холодной воды, наслаждаясь возвращением к себе, и только потом, кое-как обтеревшись и натянув на голое тело штаны из мягкой кожи, выходит в основную залу.

Арна приходила в себя медленно, плавно, словно бы просыпаясь от долгого и приятного сна. Реальность и фантазии, надежды и страхи смешались воедино, и Танаа никак не могла понять, что из последних событий произошло наяву, а что - в ее воображении, отравленном близостью Левиафана. И с какого момента реальность перестала таковой являться? С гибели сэра Дальстона, или с появления демона, или с неудачи Искоренителя, или?..

Она помнила, как лежала, обнаженная и распятая цепями, на шершавом холодном камне, помнила бесцеремонные прикосновения и похотливые взгляды. Помнила собственный липкий ужас, сменившийся холодной решимостью, помнила отчаянную атаку чужой защиты, невероятно мощной и сложной, помнила образы, с бешеной скоростью проявляющиеся в сознании, вытесняющие друг друга, не дающие опомниться, помнила опрометчивые слова, которые могли погубить его…

Помнила тихий шелест покидающего ножны меча, безрассудную атаку, дикий вопль разъяренного и в то же время ошеломленного Левиафана, сильную руку, обхватившую ее талию, и свой стыд, расцветший багрянцем на бледных щеках. Помнила перемещение - словно бы портал, но моментальное, не сопровождаемое визуальными эффектами и потерей времени. Помнила безумные прыжки по городу, когда улицы и дома сменяли друг друга бешеным калейдоскопом, помнила тяжелое дыхание на своей шее, хриплое и срывающееся, помнила странный запах нечеловеческой крови. Помнила внезапно наступившую тишину, холодный и будто бы звенящий воздух, едва различимое журчание воды в отдалении. Помнила, как на плечи легла, укутывая, легкая ткань покрывала, помнила удивительно мягкую постель и теплое одеяло, помнила ладонь на лбу и короткое повелительное слово на незнакомом, резком языке, и провал в объятия милосердного сна.

И не знала, что было явью, а что - плодом фантазии.

И боялась вслушаться в окружающее, боялась понять, где находится и что происходит.

Боялась проснуться.

В непонимании и страхе текли мгновения, отмеряемые спокойными, ритмичными ударами сердца. И в конце концов Арне надоело бояться призраков, которых могло и не быть.

С некоторым трудом опустив часть приросших, казалось, к коже щитов, она начала осознавать реальность.

Обнаженное тело окутывала шелковистая ткань, а поверх - тяжелое, теплое одеяло. Пахло влагой и камнем, невдалеке шумела льющаяся вода. Запястья и щиколотки слегка саднило - кандалы в подземельях рассадили кожу.

Все происходившее оказалось все-таки явью.

Зашуршала ткань, в помещение вошел…

Он. Тот, о ком когда-то говорил Раанист, тот, встречи с кем Арна ждала всю свою пусть и не очень долгую жизнь, тот, кто…

Не было, не придумали еще таких слов, чтобы описать охватившие девушку чувства. Да и не должно быть таких слов, ведь то, что можно высказать словами, не стоит того, чтобы быть высказанным.

Приподнимая щиты, Танаа едва заметно улыбнулась. Она не хотела обрушивать на него все свои эмоции, да и лезть в его душу без разрешения не считала правильным. И пока что девушка только слегка коснулась его, считывая облик.

Он тем временем подошел к стене, опустился на широкую лежанку, сколоченную из грубых досок, приложился к горлышку бутылки - Арна уловила резкий запах крепкого алкоголя: коньяка или виски.

- Ты очнулась.

Не вопрос - утверждение.

- Ты что-нибудь знаешь? - эльф отбросил за спину упавшую на лицо прядь волос, на мгновение притормозил, изучая два широких сводчатых коридора, ведущих в противоположные стороны. - Кажется, нам налево…

- Направо, - оборвал его варвар. - Нет, он сообщил только, что раскрыт и что ожидает нас обоих в укрытии под городом.

- Аналогично. Так, а здесь…

- Здесь тоже налево. Неужели не помнишь? Вон та дверь.

Северянин толкнул тяжелую створку из дубового массива, окованную стальными полосами, и вошел в залу. Улыбнулся при виде высокого черноволосого человека.

- Можно разоблачаться? - спросил он.

- Да, - кивнул Вега. - Маски сорваны, я провалился, так что все эти игры больше не нужны. Мы немедленно покидаем Хайклиф - этот город уже не спасти.

- Вот и прекрасно, - усмехнулся Эльверен-Киммерион, скидывая расшитый золотой нитью плащ. - Где здесь можно… смыть чужую кожу?

Де Вайл махнул рукой в сторону тяжелой занавески, за которой приглушенно шумела вода. Ким довольно улыбнулся.

Рагдар же внимательно посмотрел на Вегу, потом на сидевшую на постели Арну, закутавшуюся в одеяло, и снова на Вегу.

- Ну рассказывай, - вздохнул варвар, доставая бутылку вина из стоявшего у стены ящика, - как так вышло и каким образом ты ее вытащил?

- Из-за нее и вышло, - поморщился даргел, вновь прикладываясь к бутылке. - Левиафан, скотина, решил наградить своего верного Леграна, предоставив ему возможность отыметь девственницу. Ну и… сам понимаешь. А, дьявол, я с самого начала предлагал Александру выбрать в качестве моего образа что-нибудь хоть немного поприличнее, но ему, понимаете ли, втемяшилось в голову, что лучше т’Арьенги на эту роль никто не сгодится! А ведь я предупреждал, что могу и провалиться на проверке! - зло сказал он.

- Ты все равно говорил, что миссию мы выполнили, - философски пожал плечами Рагдар.

- Только часть. Причем наиболее легкую. Кроме того… Да, команда выполнила миссию, добыв информацию, которая позволит легко и без лишней крови обезглавить весь левиафанов заговор. Но я сам получил лично от императора другой приказ: во что бы то ни стало уничтожить демона, или же хотя бы найти способ это сделать!

- Уничтожить Левиафана вам в любом случае не удалось бы.

Вега и Рагдар как по команде повернули головы в сторону Арны, произнесшей эти слова. Варвар открыл было рот, но командир его опередил.

- Объяснись, - коротко бросил он.

- Даже если сильнейшие маги империи сотрут с лица земли Хайклиф, устроив здесь большой взрыв, Левиафан уцелеет, - негромко проговорила девушка. - Его защищает пророчество куда более мощное, чем любая магия и любой меч.

- Не бывает тех, кого нельзя убить, - пожал плечами Вега. - Я встречал немало бессмертных и неуязвимых, и у каждого в результате находилось некое слабое место. Есть те, кого очень сложно убить - но все-таки возможно.

- Например, ты, - съязвил северянин. Даргел пропустил колкость мимо ушей.

- Я не говорила - “невозможно”, - невозмутимо возразила Танаа. - Я сказала только, что это не удалось бы вам.

- Почему?

- Потому что Левиафана, согласно пророчеству, может убить только один… человек. И этот человек - не вы.

Когда Арна окончательно осознала, что произошло и с кем она встретилась, первым ее порывом было высказать все, рассказать подробно о пророчестве и о Талеанисе, о Маар-си и о многом другом… Но злая сдержанность Веги, его холодная колкость остановили девушку, заставив ее отстраниться от эмоций и вновь вернуться к трезвой, рассудочной оценке ситуации.

- И кто же он? - с деланным безразличием поинтересовался де Вайл. - Неужели ты?

- Нет конечно. Если бы это было так, то я убила бы Левиафана сразу, едва увидела его.

- Кто он? - коротко и холодно повторил он.

- С чего вы взяли, что я отвечу? - не менее холодно парировала Арна, поднимая все щиты.

- С того, что если ты не скажешь это мне, то тебя спросят в Тринадцатом департаменте. И я сомневаюсь, что тебе это понравится, - безразлично пожал плечами Вега.

Рагдар, всеми обостренными чувствами оборотня ощущавший растущее в зале напряжение, чуть наклонился вперед.

- Вега, мне кажется, что ты перегибаешь палку, - тихо сказал он на Северном наречии. - Ты же не отдашь ее в самом деле…

- Отдам, - оборвал его даргел. - Отдам, Рагдар.

- А совесть не заест? - с усмешкой сказал варвар.

- Совесть меня заест, если стремясь сохранить собственное душевное равновесие и не запачкать руки, я лишу империю и весь мир единственного, возможно, шанса на спасение, - ровно ответил Вега. - Так что не переживай, со своей совестью я как-нибудь договорюсь.

- Договариваться с совестью - это первый шаг к тому, чтобы и вовсе ее лишиться, - заметил Рагдар. Резкость и неоправданная грубость друга, наложившиеся на чудовищное нервное перенапряжение последних недель, заставили его отступить от всегдашней добродушной хладнокровности, и сейчас оборотень готов был даже поссориться с Вегой. Хотя в глубине души прекрасно понимал, что такое поведение даргела вызвано было лишь тем же перенапряжением, последней встречей с Левиафаном, полным энергетическим истощением - несколько перемещений по городу отняли все запасы Силы, скопленные за последние три месяца - и досадой от такого неожиданного провала.

- Если для выполнения моего долга мне понадобится лишиться совести - я это сделаю! - прошипел Вега, чуть наклоняясь вперед, в его глазах разгорался опасный огонек.

- Если бы дело обстояло подобным образом, ты бы спокойно изнасиловал бы эту девочку, чтобы не лишиться доверия Левиафана, - логично возразил Рагдар.

- К сожалению, я еще не научился так договариваться со своей совестью, - выплюнул де Вайл, сжимая кулаки.

- К сожалению? - варвар насмешливо изогнул бровь. - Знаешь, в чем-то Легран т’Арьенга мне нравился больше.

Вега резко встал. Его глаза, и без того непроницаемо-черные, казалось, обратились самой Тьмой.

- Легран т’Арьенга - подлейший из подлецов, когда-либо встречавшихся на моем пути, - отчеканил он, переходя на имперский. - Это человек, хладнокровно отравивший целую семью, включая троих детей, ради тридцати тысяч золотых. Это человек, изнасиловавший семилетнюю девочку - просто потому, что ему стало интересно, какие это приносит ощущения. Знаешь, ему так понравилось, что следующими его “любовницами” стали дети обоих полов в возрасте от восьми до десяти лет! Только после десятой жертвы ему надоело, и он переключился на более взрослых девушек, начиная с четырнадцати лет. Еще Легран приторговывал людьми - он был одним из последних работорговцев в империи. Специализировался, кстати, на детях - с ними проще. Всю свою жизнь он лгал, предавал, убивал, насиловал. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы доставить себе как можно больше удовольствия. А когда я пришел его убивать - он валялся у меня в ногах, визжал, как поросенок, умолял пощадить, сулил деньги и драгоценности, предлагал молоденьких рабынь, готовых удовлетворить любое мое желание. Я в жизни не видел ничего омерзительнее, Рагдар. И если эта тварь тебе действительно… симпатична - я не уверен в крепости нашей дружбы. А прежде, чем ты скажешь, что Легран т’Арьенга зато не желал договориться со своей совестью, я тебе с полной уверенностью скажу, что у Леграна т’Арьенги совести не было как таковой.

- Про совесть не скажу, но зато Легран т’Арьенга никогда не оправдывал бесчестность - долгом, - холодно сказал Рагдар, тоже поднимаясь на ноги. В его интонации начали проскальзывать рычащие волчьи нотки - верный признак того, что северянин пребывал в крайней ярости.

- Что здесь происходит? - зло прозвенел голос Киммериона. Эльф, в одних штанах вышедший из-за шторы, быстро подошел к друзьям. - Вега, Рагдар, что вы творите? Вы вообще думаете…

- Не лезь не в свое дело, Ким! - оборвал его даргел.

- Мы сами разберемся, - прорычал варвар - волчья сущность сейчас преобладала в нем настолько, что исконная ненависть оборотней к вампирам была сильнее дружеской симпатии.

Киммерион сощурился, отступая на шаг. Клыки удлинились, на четверть дюйма показавшись из-под верхней губы.

Несколько минут все трое сверлили друг друга взглядами. Воздух дрожал от напряжения, каждый видел, что другие готовы броситься в атаку в любой момент.

Первым опомнился де Вайл. Он медленно шагнул назад, тряхнул головой и глухо проговорил:

- Рагдар, прости меня. Я слишком устал за последние дни, а провал миссии чрезмерно раздосадовал меня. Я не должен был этого говорить. Прости, я сорвался.

Варвар угрюмо молчал: его сложно было разозлить, но если уж он впадал в ярость, то остывал очень долго. Но сознания оборотня ненавязчиво и почти что даже незаметно коснулась теплая волна, смывая усталость и унося злость, освобождая от переживаний, приглушая гнев, а взамен оставляя умиротворенность, которой северянин не помнил уже очень, очень много лет…

- И ты прости, друг, - сказал он наконец. - Я тоже… лишнего наговорил.

Взгляды встретились. И на этот раз первым вперед шагнул Рагдар.

Арна тихонько улыбнулась.

- Вижу, я вовремя, гроза миновала, и теперь можно попробовать поговорить, - прозвучал вдруг от двери новый голос.

Все обернулись одновременно.

У входа в залу стоял Маар-си.

Глава XV

Как это было (часть первая)

три месяца назад

- Александр, я осмелюсь напомнить, что меня пока еще не помиловали.

- Я думаю, за этим дело не встанет. Не так ли, Ваше Величество?

Лицо императора осветила хищная улыбка.

- Не так. Казнь состоится в назначенное время и в назначенном месте.

Киммерион вздрогнул, со страхом и непониманием переводя взгляд с Лаарена на Вегу. Даргел же, напротив, остался спокоен, лишь глаза стали еще непроницаемее, чем обычно. Через несколько секунд на тонких губах появилось подобие усмешки, и де Вайл коротко поклонился, игнорируя Здравовича, с язвительной улыбкой наблюдавшего эту пантомиму.

- Вы правы, мой император, - проговорил он. - Если вы подпишете помилование, то желающие добраться до меня предпримут новые попытки, а так как знают они обо мне преступно много, то эти попытки причинят мне немало неудобств и отвлекут от выполнения миссии. Если же казнь состоится, мои враги сочтут меня мертвым и не станут опасаться, а это развяжет мне руки.

- Именно, - кивнул Лаарен. - А поскольку я желаю как можно скорее получить информацию об этом загадочном Левиафане, то считаю необходимым позаботиться о “развязывании рук”. Я не стану отменять приговор. Казнь состоится завтра, в десять часов утра. Но вместо де Вайла на эшафот взойдет… да без разницы кто, любой из преступников, приговоренных к колесованию или чему-нибудь еще столь же мучительному. За право умереть мгновенно и безболезненно он будет молчать. Маг из ООР, хотя бы этот ваш Кирандрелл, изменит его внешность. Кардинал Алара и прочие будут уверены в том, что виконт де Вайл мертв, а он тем временем приступит к выполнению нашего приказа.

- Не согласен, Ваше Величество, - покачал головой Вега. - Его Высокопреосвященство прекрасно осведомлен обо мне и моих… особенностях, и я не чувствую ни малейшей уверенности в том, что подделка обманет его. Если же кардинал разгадает обман, то он, во-первых, будет знать, что я жив, и приложит все усилия к тому, чтобы это исправить, а во-вторых - действовать станет предельно осторожно, понимая, что теперь вы предупреждены и более ему не доверяете. Более того - он вполне может покуситься и лично на вас, Ваше Величество.

- Виконт прав, - подтвердил Здравович.

- Допустим, - Лаарен недовольно нахмурился. - Но что вы тогда предлагаете? Не казнить же мне де Вайла в самом деле?

Вега нехорошо ухмыльнулся.

- Почему же? - вкрадчиво поинтересовался он. - Вряд ли кто сумеет изобразить меня так же правдоподобно, как я сам.

- Я не совсем вас понимаю. Кто же тогда выполнит задание?

- Я, мой император, - совершенно серьезно сказал даргел. И, поймав непонимающий взгляд Лаарена, пояснил: - Вы же знаете, что я не человек. Мои ловкость, скорость и сила во много раз превосходят человеческие, я обладаю великолепной памятью и некоторыми магическими способностями, пусть и ограниченными, частичной неуязвимостью и прекрасной регенерацией.

- То есть, если отрубить вам голову, то она прирастет обратно? - в голосе императора явственно звучало недоверие.

- Если с момента отделения головы от тела пройдет не более четырех часов - то прирастет, - на мгновение задумавшись, ответил Вега. - Придется использовать некоторые вспомогательные средства, кроме того, желательно, чтобы срезбыл как можно более чистым - я предпочел бы, чтобы меня казнил профессионал, причем опытный.

- Других не держим, - ухмылка Александра получилась едва ли не более скверной.

- Вот и прекрасно. В таком случае, мой император, смело рубите мне голову, - спокойно сказал де Вайл. - Вот только если тело потом сожгут - то из пепла восстать мне уже не по силам.

- Да есть ли вообще способы вас убить? - изумленно спросил Лаарен.

- Один из них - у ваших ног, - с улыбкой ответил Вега, кивая на сиаринитовый стилет, до сих пор лежавший на ковре. - Так что не судите строго Еву за провал - она не могла этого знать, но все ее средства против меня бессильны.

Повелитель империи чуть нахмурился и наклонился, поднимая стилет с ковра. С полминуты он разглядывал матово поблескивающее черное лезвие, а потом протянул оружие обратно даргелу.

- Возьмите, и более не разбрасывайтесь подобными вещами, - строго сказал он. Вега с поклоном взял сиаринитовый клинок, пряча улыбку. Еще пару часов назад он готовился принять смерть за преступления, которых не совершал, а теперь жизнь вновь наполнилась смыслом.

- Один из способов убить вас - сиаринит, - проговорил Здравович, с интересом глядя вслед скрывшемуся за голенищем сапога стилету. - А другие?

- Разведываете на будущее? - съязвил следователь.

- Что вы, просто любопытствую, - не менее язвительно парировал Александр.

- Новая голова, если не приставить старую, у меня не вырастет. Огонь уничтожит тело, и регенерировать будет попросту нечему. А прочее я, скорее всего, переживу.

- В дальнейшем, виконт, я запрещаю вам сообщать подобные сведения о себе кому-либо, - безразлично-недовольным тоном бросил император.

- Простите, Ваше Величество.

- Прощаю. Итак, значит, завтра вам отрубят голову, потом люди Александра подменят ящик с телом по пути к печи, доставят вас в заранее подготовленное помещение, где голову, гм… приставят обратно. И вы оживете. Так? - с некоторым недоверием уточнил Лаарен.

- Не совсем. На регенерацию уйдет несколько дней, от трех до пяти - точнее я не знаю, пока что не проверял. Потом я приду в себя, но еще примерно столько же буду восстанавливаться - все резервы организма и моя собственная магическая сила уйдут на регенерацию, и еще пару дней я буду слабее младенца.

- Что ж, дней десять мы вполне имеем право потерять, - кивнул император, но Здравович покачал головой.

- Не десять, Ваше Величество, а гораздо больше. Не забывайте, нам ведь нужно подготовить виконту легенду, проработать ее и подготовить к легенде самого виконта.

- Да, герцог, об этом я не подумал, - невинно проговорил Вега, выделив интонацией титул. Александр едва заметно усмехнулся, но кивнул, показывая, что намек понял и учел. - Пять часов утра, мой император, - тем временем продолжил даргел. - Мне нужно подготовиться, а времени осталось совсем немного…

пять часов спустя

Больше всего Вегу раздосадовало даже не то, что он потерял концентрацию. Сильнее его злило то, что он не успел разглядеть нападавшего. Тонкая фигурка с пылающими волосами лишь на краткий миг оказалась в поле зрения оглушенного даргела, он успел еще краем глаза заметить метнувшуюся наперерез ей тень, а в следующее мгновение на спину, едва не перебив позвоночник, рухнула тяжелая доска, оторвавшаяся от эшафота, потом рядом возникли телохранители кардинала Алары…

Перед глазами плыл темный туман, де Вайл с трудом различал очертания фигур, звуки доносились будто бы сквозь вату.

- Начинайте казнь. И побыстрее, вы и так задержались, - холодно прозвучал голос императора.

Впереди глухо стукнуло, Вегу швырнули на землю, кто-то с силой ударил его ногой в живот - больно, но совершенно не страшно.

- Вставай, тварь! - рявкнул кто-то. Веге-свободному, вольному в любой миг взорваться смертоносным вихрем, пришлось стиснуть зубы и стерпеть. А Вега, принесший клятву императору, спокойно поднялся на ноги, вызвав несколько изумленных взглядов, и медленно подошел к импровизированной плахе. В голове вихрем проносились судорожные, отрывистые мысли.

Кто метнул огненный шар, а главное - зачем? На какую-то долю секунды нападавший показался даргелу знакомым, но увы, разглядеть его не удалось. Какую цель он преследовал? Убить императора? Или сорвать казнь? Но кому это могло потребоваться? Киммерион и Рагдар предупреждены, близкие знакомцы из Тринадцатого департамента - тоже. Алиссара? Она не стала бы действовать настолько в открытую, да и не могла весть о казни добраться до нее так быстро. В том, что сама Янатари сумела бы преодолеть даже столь значительное расстояние за считанные минуты, Вега не сомневался, он помнил, на что способны тени. Нет, это не могла быть Идущая в Тенях. Тогда кто?

Если бы Вега узнал ответ, он бы очень сильно удивился. Впрочем, сейчас у него не было времени ни удивляться, ни даже как следует обдумать головоломку.

От тяжелого удара, казалось, содрогнулась земля. Из рассеченного ударом горла хлынула кровь, волна болезненной агонии судорогой скрутила тело… к тому моменту, когда все закончилось, он был уже почти без сознания, и только успел подумать, сумеет ли регенерировать такие повреждения, особенно, если кости раздроблены, а не перерублены.

- Приказ Его Величества: сопровождать гроб с телом казненного де Вайла, ни на секунду не оставлять без присмотра, не дозволять транспортировку никому.

Второй гвардеец кивнул, подтверждая слова сослуживца.

Кардинал Алара недовольно нахмурился, но перечить не стал: он понимал, что сегодняшнее происшествие и без того не порадовало Лаарена, а навлекать его недовольство лишний раз кардинал пока не хотел.

- Хорошо. Куда нести, вы знаете?

- Да, Ваше Высокопреосвященство. Вы будете нас сопровождать?

- Нет-нет, я вполне вам доверяю. Благослови вас пресветлый Магнус! - он осенил всех заключенным в круге крестом и направился к выходу со двора.

Гвардейцы легко подняли ящик и направились к неприметной двери за эшафотом. Телохранители кардинала последовали за ними.

Крематорий тюрьмы располагался на первом подземном этаже, и из внутреннего двора, где проводились казни и экзекуции, к нему вел узкий, темный коридор, освещенный только тусклыми, чадящими и зачастую гаснущими от сквозняков факелами. Вот и сейчас, когда господин фон Гольденк лично открыл запертую дверь, ведущую в коридор, на гвардейцев и телохранителей дохнуло темным, сырым подземельем.

- Факелы погасли, - констатировал тот гвардеец, что шел первым.

- Здесь есть фонарь, - указал второй. - Вы, зажгите фонарь и идите первым, освещайте дорогу, - кивнул он старшему телохранителю.

Через несколько минут, справившись с отсыревшим фитилем и разведенным маслом, печальная процессия ступила под низкие своды. Первым шел телохранитель кардинала, подняв перед собой единственный источник света, за ним - его товарищ, следом - гвардейцы с ящиком, за ними еще двое слуг Алары, а замыкал шествие фон Гольденк, до сих пор пытавшийся отряхнуть камзол от пепла и гари.

- Какого…! - громко возмутился шедший первым телохранитель, а в следующее мгновение рухнул на пол, поскользнувшись на обильно смазанном жиром полу. Фонарь с печальным звоном разбился.

Процессия остановилась, послышался шелест извлекаемых из ножен мечей.

- Подождите, подождите, сейчас! - торопливо проговорил Гольденк. Секунд через двадцать слабый сноп искр на миг осветил коридор, выхватив из темноты обнаживших оружие, но не выпустивших из рук ящик гвардейцев.

Тюремщик извлек из объемистого кошеля на поясе свечу, с третьей попытки зажег ее. Неровное пламя слабо осветило бледное лицо.

- Господа, позвольте, я пройду первым, - сказал он, осторожно протискиваясь вдоль стены.

А с другой стороны, в скрытой нише, затаил дыхание Кирандрелл. На полу, у его ног, стоял ящик с телом Веги де Вайла. Нишу эту лично глава магического отдела Тринадцатого департамента делал всего несколько часов назад, плавя неподатливый камень, а после закрывая вход непроницаемым ни для кого, кроме него самого, пологом.

- Прошу, господа, - Гольденк распахнул дверь, ведущую в крематорий.

Здесь все уже было готово. Ящик с телом погрузили в огромную печь, тюремный маг мэтр Келнвер произнес заклинание - пламя загудело так, что слышно было даже в коридоре. Спустя десять минут огонь стих. Мэтр прошептал еще несколько слов, остужая печь, после чего отворил засов и поднял заслонку, чтобы все присутствующие могли убедиться: в металлическом поддоне печи остался только пепел. Один из телохранителей Алары, высокий и плечистый мужчина с лицом, не обезображенным печатью интеллекта, а на самом деле - первый помощник кардинала, человек умный, хитрый и изворотливый, прекрасно умеющий пользоваться своей внешностью дурачка, выгреб пепел специальной лопаткой в керамическую урну и плотно закрыл горлышко пробкой.

Казнь закончилась.

А в нескольких милях от тюрьмы, в штаб-квартире Тринадцатого департамента на Охотничьей улице, Его Императорское Величество Лаарен III, Кирандрелл, Николас и Киммерион стояли вокруг широкой каменной плиты, возле которой эльф поставил принесенный ящик.

- Чего мы ждем? - резко спросил Лаарен. Тот, кто не знал императора близко, ни за что не уловил бы в его голосе страха или нервозности, только раздраженное нетерпение человека, которого заставили ждать. Но Киммерион, чьи чувства сейчас были невероятно обострены, отчетливо ощущал и страх, и нервозность, и подсознательное чувство вины.

- Александр еще не пришел, Ваше Величество, - поклонился Николас.

- Мы не можем начать без него? - ледяным тоном осведомился Лаарен.

- Он… очень просил его дождаться, - ровно произнес Кирандрелл, глядя в сторону. Ага, как же, просил. “И не смейте ничего делать до моего прихода!”.

Император прошипел себе под нос злое ругательство, нервно комкая в пальцах полу плаща.

- Простите за опоздание, Ваше Величество, господа, - Здравович быстрым шагом пересек комнату, коротко кивнул присутствующим. - Мы можем приступать.

Киммерион украдкой посмотрел на главу Тринадцатого департамента. Сейчас тот уже не выглядел, как человек, лишь чудом выживший в пожаре: жуткие ожоги на лице сошли почти полностью, оставив после себя только сизые пятна, и Ким был уверен - не пройдет и нескольких часов, как и эти следы сойдут. Вытекший глаз восстановился и почти не отличался от того, что уцелел, разве что поверхность глазного яблока покрывала едва заметная сизая пленка. А вот волосы стали заметно короче, теперь темные пряди едва прикрывали уши. Одежду Александр, разумеется, сменил.

- Где вы были? - холодно спросил император, бросив на Здравовича злой взгляд.

- Там, Ваше Величество, где мое присутствие оказалось наиболее необходимым для империи, - на этот раз глава ООР поклонился ниже. Киммерион заметил, что его голос звучал устало и как-то… вымученно, что ли? Вампиру даже в который уже за сегодня раз подумалось: ведь если он сейчас нападет на ненавистного врага, то без особого труда сможет победить…

Лаарен же, уловив скрытый упрек в голосе Александра, резко переменил тему, будто бы удовлетворившись ответом. Однако в его взгляде мелькнула тень любопытства - как-никак, он понимал, что пока заканчивали казнь, а Кирандрелл транспортировал в штаб тело, Здравович занимался нападавшим. И судя по откровенно потрепанному виду главы департамента, разговор оказался не из легких.

- Сколько времени прошло с момента смерти? - тем временем совершенно бесстрастно спросил Александр.

- Полтора часа, - отозвался серый эльф, торопливо смешивая в стеклянной миске несколько неизвестных даже ему самому эликсиров.

Бровь герцога чуть приподнялась.

- Целых полтора часа… долго же меня не было, - пробормотал он себе под нос так тихо, что расслышал один только Киммерион.

полтора часа назад

Он никогда бы не подумал, что пламя может быть настолько обжигающим. Пронзительная боль дрожью прокатилась по коже, мгновенно вспыхнули и сгорели волосы, лицо словно бы охватил колдовской огонь, который не сбить и не потушить - и все же Александр сумел удержать себя в руках. Он слишком хорошо понимал, что именно грозит императору, де Вайлу, да и тюремному кварталу заодно, если даже и не всему Мидиграду. А он некогда поклялся защищать империю до тех пор, пока сердце бьется в груди, и даже тогда, когда оно перестанет биться.

Невероятным, невозможным ни для человека, ни даже для оборотня или вампира прыжком он переместился на крышу главного тюремного здания, где за ограждением скорчилась хрупкая девушка. В ее руках наливался злым золотом новый огненный шар, а в растрепанных рыжих волосах искрились крохотные алые огоньки.

- Получи! - закричала рыжая, швыряя шар в Здравовича.

Серый, тяжелый туман на мгновение окутал фигуру главы ООР и тут же рассеялся - но свою задачу он выполнил, поглотив большую часть жара. Вспыхнули, догорая, обрывки плаща - но сейчас Александру было не до плаща.

Голова потяжелела, виски сжала резкая, сверлящая боль. В следующий миг он уже знал, что делать.

Здравович резко шагнул вперед, переместившись сразу на десяток ярдов - его как будто перенесло резким порывом ветра. Раскинул руки, словно в объятии, между ними сгустился воздух, стал серым и влажным. Облако тумана окутало девушку, и Александр сомкнул объятия, тут же растаяв вместе с нападавшей.

Спустя мгновение оба оказались совершенно в другом месте. Высокие стрельчатые окна, закрытые глухими ставнями и завешенные тяжелыми шторами. Массивный стол красного дерева, гигантский книжный шкаф во всю стену, несколько кресел и стульев, узкая кушетка в углу, застеленная темно-красным бархатным покрывалом. Личный кабинет, а по слухам - еще и спальня главы Тринадцатого департамента.

Оказавшись в кабинете, Александр тут же разжал руки и сделал шаг назад, поднимая ладони в примиряющем жесте. Потрескавшиеся, обгоревшие губы не желали слушаться, однако Здравович все же заставил себя разомкнуть их.

- Асмодей, остановись! Я не враг тебе!

Он не знал, откуда взялись слова и язык, на котором он произнес их, и тем более - не знал, откуда взялось имя.

В глазах рыжеволосой девушки мелькнуло сперва удивление, а потом узнавание.

А в следующую секунду сознание Александра Здравовича померкло, вытесненное куда более могучим и древним разумом. Впрочем, не настолько уж и более древним… но это уже отдельная история.

Если бы кто-нибудь мог сейчас находиться в этом кабинете и со стороны наблюдать за беседой, он имел бы полное право решить, что глава ООР сошел с ума, и беседует с другой такой же сумасшедшей.

Александр, сдержанный порой до чопорности, развалился в кресле, закинув ноги на стол. Плащ небрежно лежал на полу. На самом столе, бесцеремонно сдвинув на край папки с секретными документами - а других документов в Тринадцатом департаменте просто не водилось - сидела, скрестив ноги, рыжеволосая синеглазая девушка.

И они разговаривали.

- Значит, это и впрямь тот самый Левиафан, что поставил на уши весь Прайм и ухитрился сделать своими врагами всю вашу компанию и Раадана в придачу? - недоверчиво протянул Александр. Его тело уже почти полностью восстановилось.

- Да, - коротко кивнула рыжая. - От меня тщательно скрывали эту информацию, но я все же узнал. Попросил о наложении Печатей и портале сюда - Раадан отказал. Пришлось искать обходные пути.

- Использовать человека?

- Именно. Это самое простое и самое эффективное решение в данных обстоятельствах. Да и девочке мое присутствие будет только полезно.

- Что ты собираешься делать, Асмодей?

- Пока еще не знаю. Я достаточно хорошо помню, как это было в прошлый раз, и не стану рисковать. Я прекрасно понимаю, насколько слаб здесь и насколько меня ограничивает это тело, но я уверен, что найти обходные пути можно. Левиафан должен быть уничтожен раз и навсегда. Знать бы еще, как это сделать…

- Александр с Лаареном сейчас планируют отправить к нему шпиона с калькой личности. Ты его видел, это Вега де Вайл…

- Которого так рвалась спасти Ниалэри? - рыжая усмехнулась. - Видел, видел. И даже раньше, чем ты думаешь. Впрочем, это неважно. И какую же задачу ты планируешь поставить перед Вегой?

- Не я, а Александр, - уточнил собеседник. - Для начала - разведка. Пусть узнает, что такое Левиафан, выведает его планы и так далее.

- Почему сам не скажешь?

- Асмодей, ты не хуже меня понимаешь, какие ограничения накладывает на меня мое… состояние. В нем есть свои преимущества, но есть и минусы. Если бы я мог просто сказать, кому и что надо делать…

- То твоя империя давно бы уже захватила весь мир, - перебил Асмодей. - И шаткое равновесие, которое только недавно удалось восстановить, было бы нарушено.

- Именно. А я все же хочу добиться снятия сферы вокруг Мидэйгарда. И ты не хуже меня знаешь, что для этого необходимо сделать.

- Снизить вероятность прихода…

- Не называй! - демон содрогнулся. - Не надо лишний раз… касаться этого. Я тебя понял.

- Вот и хорошо. Ладно, вернемся к делу.

- Вернемся. Итак, Вега отправляется шпионить за Левиафаном, правильно? Кто пойдет с ним?

- Его приятели, Рагдар и Киммерион.

- Этот молодой вампирчик?

- Он самый.

- Александр все пытается найти способ освободиться?

- Он имеет на это право. Если сможет - что ж, честь ему и хвала. Если нет - его проблемы. Его сил хватит еще на пару тысяч лет, а потом я что-нибудь еще придумаю.

Асмодей только усмехнулся.

- Что ж, хорошо. Раз отправляется Киммерион, то поедет и моя девочка, а соответственно - я. Может, тоже что-нибудь… узнаю.

- Только не рискуй. Левиафан может почувствовать тебя даже при такой маскировке.

- Я и не собираюсь рисковать, - пожал плечами демон. - Ты не поверишь, но мне уже даже все равно, кто конкретно уничтожит эту тварь. Я, ты, Александр, де Вайл - кто угодно, лишь бы он сдох наконец!

- Тогда зачем ты сюда так рвался?

- Пропустить самое главное и радостное событие последних пяти тысячелетий? Ну уж нет! Да и… я все же надеюсь, что честь прикончить Левиафана выпадет мне. Ну вдруг есть в Прайме справедливость?

- В Прайме-то она есть. Вот только Мидэйгард достаточно надежно отрезан от Прайма, чтобы на него не распространялась эта самая справедливость.

- Там посмотрим, - поморщился Асмодей.

- Посмотрим. Ладно, мне пора. Не могу долго здесь находиться, к сожалению. Да и Александру надо идти на церемонию оживления де Вайла.

- Мы еще увидимся, - кивнул демон, спрыгивая со стола. Подошел к камину, бросил взгляд на подготовленные в нем дрова - они вспыхнули жарким пламенем.

- Да, кстати - пожалуйста, присмотри все же за своей… девочкой, - бросил ему вслед собеседник. - Сегодня она едва не спалила Лаарена.

- Это она случайно, перенервничала просто, - хмыкнул Асмодей, ступая в пламя. - До встречи!

- До встречи, - пробормотал опустевшему камину тот, кто занимал сейчас тело Здравовича.

Гроздьями висевшие в воздухе осветительные шары медленно перемещались по залу, создавая удивительно мягкую игру света и тени.

Александр приблизился к ящику, небрежным движением сорвал крышку. При виде мертвого тела его зрачки на короткое мгновение расширились, и Киммерион, прекрасно знавший, что это означает, едва сдержался от смертоносного броска.

- Прошу вас, мэтр Ленаор, - вежливо и как-то даже почтительно проговорил он.

И только после этих слов все присутствовавшие поняли, что Здравович пришел не один.

У дверей стоял старый эльф. Нет, не так: у дверей стоял очень, очень древний эльф. Глубокие морщины избороздили лицо, почти полностью лишив его присущего эльфам изящества, длинные, почти до пят, волосы отливали седым серебром, а в руках мэтр Ленаор сжимал легкий, но прочный посох. Посох можно было бы принять за магический, если бы в нем была хоть капля энергии, но на самом деле он служил старику всего лишь опорой. Глаза эльфа скрывала широкая белая повязка.

- Старейший из известных мне представителей лесной ветви, - шепнул Кирандрелл, поймав непонимающий взгляд Кима. - Слабенький друид, когда-то был хорошим магом-целителем, но потом лишился Силы. Стал хирургом, оперировал - без магии, только одним умением. Около трехсот лет назад, во время войны, попал в плен, где ему выжгли глаза. Вот только на его умении это увечье никоим образом не сказалось…

- Он работает в Тринадцатом департаменте? - спросил Киммерион, глядя, как Александр с Николасом осторожно вынимают из ящика тело, а Ленаор сбрасывает плащ прямо на пол, оставаясь в рубашке с коротким рукавом. Кирандрелл вскинул руку, сложив пальцы несложным знаком сотворения воды - таз, стоявший на краю стола, наполнился прозрачной, чистейшей влагой.

- Он иногда оказывает Тринадцатому департаменту помощь. Очень редко. Если Александр просит. Правда, ему он чаще отказывает, зато иногда приходит сам, не дожидаясь даже, пока его позовут. Откуда узнает, что нужен - неизвестно, но я полагаю, что его дар сам подсказывает ему, где и когда он нужен более всего.

- Сегодня его Александр попросил придти? - уточнил Ким, слегка запнувшись на предпоследнем слове - представить себе главу ООР просящим он не мог при всем желании.

- Нет, он пришел сам. Если хочешь, я позже расскажу тебе подробнее, а сейчас - помолчим, не стоит его отвлекать.

Ленаор же тем временем взялся за дело. Тонкие, сухие, длинные пальцы бережно расправили рваные края страшных ран.

Самое сложное - собрать раздробленный двумя непрофессиональными ударами позвоночник, но старый эльф справился и с этой задачей.

- Кирандрелл, - негромко позвал он, и Ким поразился готовности, с которой маг бросился к столу. - Держите, пожалуйста, голову вот так вот. - Он показал положение. - По моему знаку тут же ставьте ее… на место.

- Вам раньше приходилось пришивать головы? - не удержался от вопроса император. В его глазах читалось любопытство, все еще смешанное со страхом, Лаарен так до сих пор и не мог полностью поверить в то, что кто-то может ожить после обезглавливания.

- Да, Ваше Величество, - коротко ответил Ленаор. - А теперь я попрошу меня не отвлекать. Александр, подайте мне бальзам.

Затаив дыхание, Киммерион наблюдал за тем, как быстро и без возражений глава Тринадцатого департамента и шеф магического отдела выполняют приказы старого эльфа.

Зазор между шеей и головой составлял около десяти дюймов, и скрипач в какой-то момент испугался, что если целитель сделает хоть что-то неправильно, или Кирандрелл не успеет вовремя исполнить свою задачу, или что-нибудь пойдет не так, то Вега потеряет остатки крови, и это уже может стать фатальным. Но Ленаор и впрямь не зря имел репутацию врачевателя, способного спасти любого.

Эльф медленно и осторожно расправлял лоскуты мышц, чуть вытягивал концы сухожилий, счищал запекшуюся на плоти кровь и совершенно не выглядел озадаченным или неуверенным в собственных силах. Наконец он несколькими быстрыми, резкими движениями снял тромбы в артериях.

- Кирандрелл, давайте.

Края ран сомкнулись. Ленаор чуть нахмурился, левой рукой развел лоскуты кожи и мышц, а пальцы правой почти на всю длину погрузил в тело де Вайла. Киммерион отвел взгляд, не в силах заставить себя на это смотреть.

- Иглу, - коротко скомандовал эльф через несколько минут, и только тогда скрипач рискнул вновь посмотреть на “операционный стол”.

Вега казался глубоко спящим, разве что дыхания не было видно, а кожа обрела мертвенно-белый оттенок. Но Ким все равно пытался видеть в нем только спящего. Ленаор сноровисто зашивал темную, рваную линию.

- Его сердце должно начать биться в течение часа, - сказал целитель, закончив шов и погрузив перепачканные руки в таз, заново наполненный магом. - Если этого не произойдет - увы, ваш друг в чем-то ошибся, и пережить отрубание головы ему все-таки не по силам. Однако будем надеяться, что он все же не ошибся. Когда сердце начнет биться, будете каждые два часа давать ему полстакана вот этой смеси, пока она не закончится. Это кроветворное средство, подстраивается под состав крови представителя почти любой расы. Кроме того, я рекомендовал бы перенести его в помещение, насыщенное нейтральной энергией - ваш друг природу имеет определенно магическую, и наличие в свободном доступе энергии поможет его телу восстановиться быстрее.

- Мэтр Ленаор, а каким образом это вообще возможно - оживление после таких повреждений? - полюбопытствовал император.

- Есть несколько способов, Ваше Величество. В данном случае… как же это пояснить-то? Если грубо, то организм этого существа имеет, кроме обычной нервной системы, некую дублирующую большую часть нервных узлов сеть, сигнализирующую о повреждениях особым образом. Если обычный человек ранен, то его мозг подает сигнал организму, и тело начинает регенерацию, ну, как умеет. У нашего пациента сигнал на регенерацию подает не мозг, а эта дублирующая система. После того, как ему отрубили голову, она подала сигнал о серьезных повреждениях, и тело, если можно так выразиться, законсервировалось. Остановился ток крови - вы заметили, он потерял крови гораздо меньше, чем лишившийся головы человек или эльф, а все потому, что эта кровь остановилась в сосудах! Она гораздо гуще человеческой и не стремится вытекать так быстро, особенно, когда сердце ее не перекачивает. Долго организм держаться в состоянии консервации не может, по моему мнению - максимум три, может, четыре часа. Но сейчас мы соединили голову с телом, и прямо сейчас точки сигнальной системы уже чувствуют друг друга, система восстанавливается, начинает сращивать сосуды и нервы, потом займется позвоночником и в последнюю очередь - мышечными тканями. Кожа срастется сама, причем в последнюю очередь. Шов, который я накладывал, надо будет снять завтра вечером - он несет роль временного крепления, чтобы, простите, голова не отвалилась.

- В общем, весь секрет в этой… дублирующей системе? - быстро спросил Киммерион, пока старый целитель переводил дух.

- Не совсем, юноша, - обернулся к нему Ленаор. - Весь секрет - во всем теле этого существа. Признаюсь, я не думал, что можно создать даже магическим путем настолько совершенный организм. И не просто совершенный, но живой и способный к размножению обычным биологическим путем! Вот только, боюсь, потомство у него может быть только от особи его же вида, а таковых, насколько я понимаю, больше не существует…

- Не существует, - подтвердил Здравович. - К моему величайшему сожалению… или радости, это уж как посмотреть.

- Что ж, свою задачу я выполнил, - эльф, не обращая внимания на слова Александра, поклонился императору. - Ваше Величество, господа, на этом я вас покидаю, но перед этим напомню: ни секунды без присмотра! Ему потребуется много пить, когда он придет в себя.

Попрощавшись, целитель вышел за дверь. Оставшиеся в зале переглянулись, и Киммерион, не говоря ни слова, шагнул к столу, всем своим видом демонстрируя: живым его отсюда не выгнать.

Глава XVI

Как это было (часть вторая)

спустя две недели после казни

Ее золотые волосы были настолько длинными и густыми, что скрывали тоненькую, еще не до конца оформившуюся фигурку до колен. По мнению Господина, этого было вполне достаточно - на ней не было ни единого клочка ткани, наготу скрывали только тяжелые локоны.

- Вейла, подойди, - она дернулась при звуке его голоса, резкого, злого - так он разговаривал только с рабами, с теми, кто ему принадлежал. - Ну же, быстрее!

Преодолевая страх, Вейла приблизилась, быстро опустилась на колени, склонила головку - волосы водопадом скользнули со спины и плеч, обнажая молочно-белую кожу.

- Обопрись руками о пол, разведи колени и прогни спину, - непривычно равнодушно приказал Господин. Обычно в его голосе звучала страсть и похоть, к ним Вейла привыкла. Но сегодня ее явно ждало что-то новенькое. И девочка знала заранее - чем бы это “новенькое” не было, ей оно точно не сулит ничего хорошего.

Зашуршал шелк рубашки - Господин потянулся к шнурку. Через несколько секунд открылась дверь.

- Венгор, дружище, доставь-ка сюда мое сегодняшнее приобретение, - в медовом голосе Господина Вейла слышала угрозу. - Пора бы уже его оценить.

- Одну минуту, лорд, - с достоинством поклонившись, дворецкий вышел. Вейла каждый раз удивлялась - откуда в этом тщедушном человечке столько достоинства и каким образом это самое достоинство уживается в нем с готовностью служить такому, как Господин?

Она чуть шевельнулась - ворс ковра, длинный и мягкий, тем не менее очень неприятно давил на колени. В следующее мгновение ягодицы ожег несильный, но болезненный удар трости.

- Не дергайся.

Вейла замерла, боясь даже дышать. Господин никогда не был слишком жесток… сам. Для наказаний провинившихся он держал особого специалиста, привезенного откуда-то из-за моря, кажется, с островов. Это был невысокий и на вид довольно хрупкий мужчина с черными волосами и узкими раскосыми глазами, в нем не было ни капли ненависти к тем, кого он пытал по приказу Господина - но не было и ни капли сочувствия. Он просто делал свою работу. Хорошо делал.

Дверь вновь отворилась, по шагам Вейла узнала дворецкого, но с ним был кто-то еще.

- Спасибо, Венгор. Принеси мне шелковые шнуры, и… пожалуй, пока что все.

- Может быть, вина, мой лорд? - спокойно осведомился тот.

- Да, и вина.

Венгор вышел. Вейла, пользуясь тем, что внимание Господина направлено на что-то другое, рискнула чуть повернуть голову.

Это был молоденький мальчик, ему едва ли минуло тринадцать зим. Но юность выдавала только его внешность - взгляд мальчика едва ли можно было назвать невинным.

- Раздевайся, - коротко распорядился Господин.

Несмотря на все то, через что ей самой пришлось пройти в руках Господина, Вейла покраснела при виде похотливой грации, с которой мальчик медленно стянул через голову рубашку и начал расшнуровывать брюки.

Она все еще не могла понять, зачем потребовалась Господину. Неужели он хочет посмотреть, как этот мальчик будет… ее?

Действительность оказалась отвратнее. Налюбовавшись новым приобретением, Господин уложил его спиной на Вейлу, используя рабыню в качестве пуфа.

Было очень тяжело и довольно противно, но девочка держалась, сколько хватало сил. К сожалению, сил было гораздо меньше, чем ей порой грезилось ночами - ах, если бы эти грезы могли стать реальностью, с какой радостью она сдавила бы тонкими пальчиками горло ненавистного мучителя, и какое наслаждение испытала бы, глядя, как в его глазах угасает жизнь! Но сил было мало… слишком мало, чтобы долго удерживать на спине такой груз.

Двое дернулись слишком сильно, Вейла вздрогнула, напряглась, пытаясь сохранить равновесие… Испуганно вскрикнул мальчик, выругался Господин, девочка распласталась на ковре, раздался тошнотворный хруст.

- Что ты наделала, маленькая дрянь! - не проговорил - прошипел Господин. Его пальцы вплелись в роскошные золотые волосы, жесткая хватка вынудила Вейлу поднять голову…

Ей хватило одного взгляда. Она закричала, судорожно зажмурилась, дернулась, пытаясь вывернуться из его рук, но тщетно - что она, двенадцатилетняя, могла сделать взрослому, здоровому мужчине?

Ничего. Зато, неудачно дернувшись, проломить углом низкого столика висок мальчишке - запросто.

К ее удивлению, Господин отошел довольно быстро. Ударил несколько раз, больно, сильно, по груди и животу, обругал - да и только. По крайней мере, ей так показалось сначала.

- Что ж, раз так получилось - то почему бы и нет? Давно хотел попробовать… - задумчиво проговорил мужчина. - Вставай и ложись спиной на стол. Руки и ноги - вниз.

Он быстро, умело зафиксировал ее на низком столике. Отошел на пару шагов, полюбовался. А потом подхватил мертвое, еще теплое тело и аккуратно уложил его спиной на Вейлу.

Ее затошнило от понимания того, что сейчас произойдет.

Голова мальчика моталась из стороны в сторону, кровь и что-то еще, очень противное и липкое, текло на лицо рабыни, а Вейла могла только закрывать глаза и молиться, чтобы Господину не понравилось. В противном случае не могло быть никаких сомнений в том, кто станет его следующей мертвой игрушкой.

Что-то в комнате вдруг изменилось, резко и неуловимо, как меняется направление ветра. Вейла рискнула открыть один глаз, посмотрела за спину Господину - и тут же зажмурилась, боясь взглядом или криком выдать себя.

У распахнутого окна стоял демон. Очень высокий, черноволосый, с пылающими темными глазами. Демон с отвращением смотрел на Господина, а Вейла мысленно сжалась в комочек, надеясь только, что демон убьет ее быстро.

В руке демона сверкнула полоса черной стали. Господин, кажется, почуял неладное и потянулся рукой к браслету - Вейла не знала, что именно мог этот браслет, но Господин как-то сказал, что это артефакт, и он обошелся ему в пятьсот раз дороже, чем сама Вейла, и что браслет способен защитить его от кого угодно.

Действовать надо было быстро и не раздумывая, сработает ли браслет против демона, или же нет. Вейла громко вскрикнула, дернулась, отвлекая Господина от тревожного предчувствия…

К ее удивлению, демон не стал рубить Господину голову - только ударил в висок рукоятью своего меча. Посмотрел на мертвого мальчика, на красивом, но злом лице отразилось омерзение. Потом его взгляд упал на Вейлу. Девочка с трудом удержалась, чтобы не отвести взгляд, и тихо спросила о том, что ее в данный момент волновало больше всего.

- Вы меня быстро убьете, или сперва помучаете?

Демон посмотрел на нее в упор, в черных глазах промелькнуло недоумение, а потом - обида. Он покачал головой, подошел к лежавшему на полу Господину, нацепил ему на голову странный обруч, тут же засветившийся желтым и зеленым. Демон удовлетворенно кивнул и несколько раз ударил Господина по щекам. Тот застонал, приходя в себя, открыл глаза, попытался дернуться - но демон держал его за горло так, что Господин мог только с ужасом на него смотреть… и выгибать кисть в попытке дотянуться до браслета.

Вейла опять не раздумывала.

- У него браслет, артефакт, очень опасный!

Демон отреагировал мгновенно - перехватил запястье Господина, сжал - раздался хруст, а Господин замычал от боли.

- Спасибо, - сказал демон. Вейла удивилась - она, конечно, мало знала о демонах, но была уверена, что благодарить, просить и все такое прочее они не умеют, а может, даже вовсе не могут.

Несколько минут прошли в тишине, нарушаемой только периодическим сдавленным мычанием Господина, да один раз - шумом упавшего тела, когда Вейла наконец-то сумела скинуть с себя мертвого мальчика.

Цвет обруча менялся с желто-зеленого на густо-фиолетовый. Когда свечение приобрело ровный оттенок, демон - если, конечно, это был демон, осторожно снял обруч, спрятал его за пазуху и отпустил полузадушенного Господина. Тот немедленно воспользовался обретенной свободой и попытался отползти. Демон, не обращая на него внимания, подошел к Вейле, ловко перерезал шелковые шнуры, привязывавшие девочку к столику, помог встать на ноги.

- Как ты? - спросил он, и Вейла почти что полностью убедилась в том, что он все-таки не демон. Или просто очень хороший демон - мало ли, как бывает…

- В порядке, - кивнула она. И только тут сообразила, что полностью обнажена. Обычно рабыня не обращала на это внимания, ее окружали те, кто видел ее и ей подобных во всех возможных видах, но этого черноволосого может-быть-все-таки-демона Вейла почему-то очень застеснялась. Он заметил, отвернулся, сдернул с кресла покрывало, накинул девочке на плечи.

- Завернись. Я пока закончу, и уйдем.

Это было очень противно и даже ни капельки не приятно. Господин - бывший господин! - корчился у ног наверное-все-таки-демона, молил о пощаде, предлагал все свои богатства, любых женщин, всевозможные удовольствия - все, чем обладал. Черноволосый молча смотрел на него, потом вложил меч в ножны. Бывший господин несказанно обрадовался, попытался обнять колени демона, а тот наклонился, подхватил с пола обрывок шнура, которым была привязана Вейла, накинул его на шею бывшего господина, сдавил и держал, пока не стихли хрипы. На несколько секунд прижал пальцы к горлу убитого, удовлетворенно кивнул, бросил тело на пол.

И в упор посмотрел на не отводившую взгляда от казни девочку.

- Тебе понравилось то, что ты увидела? - хрипло спросил он.

Вейла не знала, как ответить правильно, и потому ответила честно:

- Нет.

- Это хорошо. Сейчас я подожгу дом, и мы уйдем. Не отходи от меня, поняла?

- Да… но, господин, здесь есть еще такие, как я! Они… они не заслужили сгореть заживо!

Демон тяжело вздохнул.

“Александр меня убьет, когда я притащу ему этот выводок детей-рабов”.

- Ты права. Где они?

Они потратили около получаса на то, чтобы обойти дом. Черноволосый ловил каждого, кто попадался ему по дороге, а Вейла говорила, кто это. В зависимости от ее ответа он либо сворачивал шею, либо велел идти следом. У самых подвалов девочка, не удержавшись, спросила:

- А если бы я сказала про кого-нибудь хорошего, что он плохой - что бы вы сделали?

- Убил бы его, - пожал плечами все-таки-демон. - У меня нет другой информации, кроме твоих слов.

- А как это - убить хорошего?

- Если бы ты кого-то оговорила, то сразу же об этом узнала бы.

- В смысле?

- Его убила бы ты. Я бы только послужил мечом в твоей руке.

- То есть, всех плохих тоже убила я?

- Нет. Плохих убил я.

- Почему?

- Потому что я все равно убил бы их всех. Это было мое решение. Ты, пойдя со мной, спасла, гм, хороших. От тебя зависела их жизнь, и ты ее спасла. Вот и все. А теперь пойдем.

Дверь распахнулась с такой силой, что Вега мог бы подумать, что кто-то открыл ее ногой, если бы речь не шла о двери в кабинет главы Тринадцатого департамента, Александра Здравовича. Впрочем, когда на пороге появился Его Величество Император Лаарен Третий, предположение о способе открывания дверей незамедлительно всплыло.

- Герцог, я требую немедленно объяснить мне, по какой причине виконт де Вайл был отправлен вами на опасное задание, при выполнении которого, помимо всего прочего, он мог быть замечен кем-либо? - отчеканил Лаарен, не замечая виновника своей ярости, скрытого от него все той же дверью.

Здравович тяжело вздохнул и выразительно указал Веге взглядом на Его взбешенное Величество.

Де Вайл опустился на одно колено, склонил голову.

- Простите меня, мой император. Это была моя инициатива.

- Вот как? - Лаарен резко обернулся. Судя по сурово сдвинутым бровям, менять гнев на милость он не собирался. - В таком случае вы, виконт, объясните мне: почему вы отправились на опасное задание, не выздоровев до конца, больше того - еще и рискуя попасться на глаза кому-либо из соглядатаев нашего врага?

Когда нечего сказать - говори правду, - подумал Вега.

- Простите меня, мой император, - повторил он. - Я слишком засиделся в покое, и сам просил Александра дать мне это задание. Кроме того, узнав, кем мне предстоит прикидываться…

- Кем вам предстоит стать, - поправил его Здравович.

- Кем мне предстоит прикидываться, - упрямствовал даргел, - Так вот, узнав о том, что это за… существо, мне очень захотелось убить его самому. Простите.

Лаарен покачал головой. Подошел к столу, налил себе вина. Посмотрел на Вегу, вздохнул.

- Ладно. Надеюсь, вас никто не видел?

Александр ухмыльнулся как-то совсем уж мерзко, де Вайл склонил голову еще ниже.

- Понимаете ли, мой император… - протянул Здравович, когда стало ясно, что виновный говорить не собирается. - Виконт, конечно, позаботился о том, чтобы никто из посторонних его не увидел. Как и было приказано, он убил всех, кто мог о нем рассказать… ну а кого не убил - тех притащил в штаб департамента.

- Объяснитесь, - коротко бросил Лаарен Веге. Александр демонстративно отвернулся.

Но теперь даргелу было что ответить.

- Да, мой император. Я действительно убил не всех, кого обнаружил в особняке. На детей двенадцати-тринадцати лет из числа рабов т’Арьенги у меня не поднялась рука. Я счел, что ООР вполне способен прокормить их то время, пока никто не должен знать, что я жив.

- Резонно, - кивнул император. - Что ж, хорошо. Но запомните, Вега - если вы еще раз заскучаете - ищите другой способ поразвлечься. С этой минуты и вплоть до начала операции вы не должны покидать штаб департамента. В противном случае вы очень сильно разочаруете меня.

Вега поднял голову, поймал взгляд Лаарена. Тот смотрел спокойно, строго, жестко, но в глубине его глаз даргел поймал то самое, что впервые увидел, очнувшись после казни.

Лаарен, в свою очередь, видел во взгляде визави понимание и обещание. Теперь он был уверен, что по крайней мере в ближайшее время ему не придется бояться за второго и последнего во всей империи человека… условно, человека, которому он мог действительно доверять. В тот день, вернее, в ту ночь, когда решалось, выживет де Вайл, или же нет, император второй раз в жизни ощутил страх за кого-то. Первый раз он так боялся за Еву-Темную, когда Александр сказал, что свое задание она провалит, но тогда все обошлось, она пришла в то время, когда ее и ждали. Второй раз, когда Лаарен ждал известий о де Вайле… Он сидел в своем рабочем кабинете, перебирал бумаги, не видя, что в них написано, и каждые пятнадцать минут посылал Еву в штаб на Охотничьей. Прошло полчаса, сорок пять минут, час… и каждый раз, возвращаясь, она молча мотала головой. Спустя полтора часа Лаарен плюнул на все условности и отправился в штаб Тринадцатого департамента сам. Его встретил Киммерион, бледный до синевы, молча поклонился, так же молча покачал головой, в его глазах стояла боль. Император стиснул зубы и прошел в комнату, где лежало тело. Вега казался почти живым - но только казался. Черный неровный шрам, охвативший шею, дико контрастировал с белоснежной кожей. Лаарен сел рядом, положил пальцы на запястье в нелепой попытке найти несуществующий пульс. Через несколько минут, не выдерживая мертвенной тишины, он заговорил - скорее, сам с собой, чем с мертвым, хотя - кто знает?

- Мне казалось, что я наконец-то нашел того, кому мог бы доверить самое главное и самое ценное, что у меня есть. Нет, даже не “казалось” - я уверен в этом. Я нашел - и тут же потерял, по собственной же ошибке. Не стоило соглашаться на твою безумную затею, Вега. Да, ты очень убедительно умер. Слишком убедительно, - на мгновение в голову пришла совсем уж безумная мысль, и Лаарен не преминул ее озвучить. - Но если это игры Здравовича, то я все-таки отрублю ему голову. В профилактических целях. О, Пресветлый Магнус, что я несу?

Один из редчайших моментов, когда можно было увидеть не императора Лаарена, человека со стальной волей, несгибаемого и сильного, а человека Лаарена, с его слабостями и страхами, с его желаниями, на которые император не мог иметь права.

Он многое еще сказал тогда, что не рискнул бы сказать никому и никогда. И далеко не сразу засвоими мыслями почувствовал слабый, едва уловимый толчок под пальцами. Уже не первый толчок.

Император глубоко вдохнул, отгоняя непрошенное воспоминание. Да, тогда Вега очнулся, хотя его сердце начало биться спустя полтора часа после истечения крайнего срока. Но ничто не могло дать гарантию, что в следующий раз ему повезет.

- Обещаю, мой император, - тихо сказал Вега. Он тоже помнил. Просто с другой стороны.

- Хорошо. Теперь расскажите мне подробно о том, как прошла операция.

Выслушав краткий, но детальный отчет, Лаарен задумался. Калька личности сделана, специалисты департамента позаботятся о поддержании задуманной легенды, все будет подстроено так, как нужно.

- С сегодняшнего дня вы начнете изучать личность т’Арьенги. Вас не должен распознать даже его родной отец, если вам доведется с ним встретиться. Через пять дней будет наложена калька личности, и вы станете знакомиться с теми дисциплинами, в которых был силен т’Арьенга, начиная с алхимии и заканчивая искусством кражи. Полагаю, все вместе это не даст вам заскучать. На все про все у вас месяц, начиная с этого момента. А чтобы добиться большей достоверности - используйте эту девочку, бывшую рабыню. Она, наверное, неплохо знала своего хозяина, вот пускай и проверит достоверность вашего поведения в роли шевалье.

Для Веги начался ад. Ярлиг бы с ними, с бесконечными занятиями алхимией, историей и многим другим, что в совершенстве знал т’Арьенга. Необходимость днем и ночью быть им, непрестанно отслеживая каждое свое движение, каждый взгляд и слово - соответствуют ли они жестам и интонациям шевалье - это было куда сложнее, но все еще не самым страшным. Даже изучение личности - весьма отвратной, надо заметить - было терпимым. Но вот магическая калька… Вега чувствовал, как его мысли становятся мыслями Леграна, как он начинает реагировать, как Легран, как он начинает хотеть того, чего хотел Легран.

Вейла, радуясь тому, что она может помочь своему спасителю, проводила рядом с ним большую часть времени, поправляя, если Вега делал или говорил что-то не так, а даргел не сопротивлялся - во-первых, ее взгляд был и в самом деле очень полезен, а во-вторых… Во-вторых, чем больше времени бывшая рабыня проводила с псевдо-Леграном, тем быстрее стирался из ее памяти тот кошмар, который ей пришлось пережить. Красивая девочка из бедной многодетной семьи, старшая дочь, вынужденная в двенадцать лет искать хоть какие-то способы заработка и попавшаяся в лапы работорговца, поспешившего сбыть товар выгодному покупателю. Узнав адрес, по которому жила девочка, Вега отправил ее семье деньги, достаточные, чтобы прожить спокойно год.

За дальнейшую судьбу Вейлы он не беспокоился с того момента, как бывшая рабыня попалась на глаза Кирандреллу. Эльф мгновенно сделал охотничью стойку, насколько возможно подробно расспросил Вейлу о ее жизни и странных событиях, которые, быть может, с ней происходили, и предложил в любое время дня и ночи приходить к нему за советом или помощью, если они потребуются. Сначала Вега сделал неверные выводы и даже собрался было “серьезно поговорить” с главой магического отдела, но эльф даже не дал ему начать. Покрутил пальцем у виска и порекомендовал получше следить за калькой личности Леграна - девчонке всего двенадцать лет, и единственное, что в ней на данный момент может заинтересовать Кирандрелла - это ее невероятный магический дар, очень узкоспециализированный, но совершенно фантастической силы. Остальные рабы и рабыни, освобожденные Вегой, пока что содержались в одном из штабов департамента.

К сожалению - и к большому удивлению де Вайла - Александр оказался чуть менее щепетилен в вопросах допустимости сексуальных контактов с двенадцатилетними.

- К тебе могут подослать женщину. Т’Арьенга никогда не отказывался от привлекательной женщины, и ты не должен. Но это может оказаться проверкой, и ты должен знать о нем все. Вейла в курсе его особенностей в плане интимных контактов, так что…

- Идите к Ярлигу! - мгновенно взвился Вега. - Вы вообще понимаете, что мне предлагаете?

- Ничего такого, что не было бы свойственно тому, кем тебе придется на время стать.

- Я не буду спать с двенадцатилетней девочкой!

- Вега, она была рабыней для секса. И поверь, ты ничего нового ей показать не сможешь, даже если захочешь.

- Какая разница, кем она была? Ей двенадцать! Вы это понимаете?

- Вполне возможно, что в личине тебе придется спать с двенадцатилетними. И что, из-за своих принципов поставишь под угрозу срыва всю операцию?

- Как-нибудь выкручусь. Но… ребенка я не буду!

Дошло до угроз, но Вега уперся - вплоть до отмены всей операции. Александр пригрозил отправить его обратно на эшафот - де Вайл отреагировал в стиле “да хоть сами мне голову рубите!”. В конце концов Здравович сдался. По крайней мере, даргел так думал.

До тех пор, пока однажды ночью дверь его комнаты не скрипнула тихонько. По шагам он сразу же опознал Вейлу. Хотел было сесть на постели и спросить, что случилось, но не успел - маленький золотоволосый вихрь быстро пересек комнату, тонкое, стройное тело скользнуло под простыню, девочка обняла Вегу, прижалась всем телом. Только тогда он понял, что малышка полностью обнажена.

Он зажмурился, глубоко вдохнул, выдохнул. Взял ребенка за плечи, отстранил. Посмотрел ей в глаза.

- Зачем?

- Я… я так хочу, - прошептала она, отводя взгляд.

- Тебя послал Александр?

Хлоп!

Вега отшатнулся, потирая щеку, и отстраненно подумал, что калька личности, чтоб ее, работает - свою молниеносную реакцию, неприсущую чуть неуклюжему Леграну, он уже потерял.

- Я пришла сама! Потому что так захотела!

В глазах девочки стояли слезы.

Даргел проклял свою нечуткость, подхватил с ковра тонкое покрывало, набросил бывшей рабыне на плечи, неловко отвернулся, оборачивая простыню вокруг бедер - спал он обнаженным. Обеспечив этот пусть ненадежный, но все же ощутимый барьер между телами, он осторожно обнял Вейлу.

- Прости меня. Я… не ожидал ничего подобного, - тщательно подбирая слова, сказал он. - И я не совсем тебя понимаю. Для чего ты пришла? Что-то случилось?

- Ничего не случилось… я просто пришла к тебе, понимаешь?

- Не понимаю, прости. Зачем ты пришла?

- Дурак. Чтобы быть с тобой. Как женщина с мужчиной.

Вега закрыл глаза. Мысленно сосчитал до десяти - для верности, на номиканском, которого почти не знал. Открыл глаза.

- Но… зачем?

Вторую пощечину он успел заметить вовремя, но уворачиваться не стал - только чуть повернул голову и понадеялся, что отбитая ладонь на время охладит страсть Вейлы к рукоприкладству.

- Потому что я так хочу! - заявила маленькая женщина. - Потому что когда мужчина и женщина друг друга любят, они делают это!

Вега открыл рот. Подумал, закрыл.

- Подожди. Ты хочешь сказать…

- Я хочу сказать, что ты идиот! - кажется, она хотела влепить ему третью пощечину, но ладонь все еще пылала после предыдущей. - То есть, я хочу сказать, что я… что я…

- Тссс… - он коснулся пальцем ее губ, искренне надеясь, что Вейла не усмотрит в этом жесте какого-либо эротизма. - Подожди. Хочешь вина?

- Хочу!

- Тогда посиди, я сейчас возьму бутылку и бокалы. Хорошо?

- Только не уходи никуда…

Он не знал, каким по счету был этот вздох. И просто покорно пошел за вином, не забыв добавить в откупоренную бутылку пятнадцать капель успокоительной настойки. На нем не скажется, организм мгновенно одолеет постороннюю примесь, а девочке в смеси с небольшим количеством алкоголя поможет успокоиться и быстро заснуть.

- Вот, держи. Только залпом не пей! А, Ярлигов хвост… ладно, но в следующий раз я налью немного.

- А себе ты наливаешь больше!

- Ага. А еще я вешу как минимум в два раза больше, чем ты, и лет мне… н-да, побольше, в общем. Так на чем мы остановились?

- На том, что я тебя люблю… - так тихо, что Вега едва расслышал, прошептала она. - И хочу быть с тобой…

- Вейла, посмотри на меня, - негромко произнес он. - Посмотри внимательно. Это лицо, эти волосы, тело… Ты знаешь, кто перед тобой?

- Ты. Тот, кто меня спас. И мне все равно, что ты выглядишь, как… как он. Мне все равно, я тебя в любом облике узнаю! - она дернула плечами, пытаясь сбросить покрывало, но Вега успел его перехватить раньше.

- Вейла… не нужно этого делать. Пожалуйста.

- Я тебе не нравлюсь?

- Нравишься, - сказал он прежде, чем подумал. - Ты красивая, умная и очень смелая. Но тебе двенадцать лет. Нет, не перебивай меня. Послушай, а потом скажешь. Вот, выпей еще пока. Так вот, тебе двенадцать. Мне - больше двухсот. Я не человек. Нет, не эльф и не еще кто-нибудь в этом роде, просто не человек. В этом мире больше нет той расы, к которой я принадлежу. И из-за того, что я не человек, я физически не способен, гм, иметь близость с девушкой, которой всего двенадцать лет. Но это не единственная причина. Ты ведь знаешь Кирандрелла? Он говорил тебе, что хочет тебя учить? Хорошо, что говорил. Так вот, у тебя очень узкоспециализированный дар. И пока твое тело не созреет полностью, тебе очень вредно вступать в… контакт с мужчиной. То, что уже было - это уже было, с этим ничего не поделать. Но больше тебе пока что нельзя. Подожди лет до семнадцати - а там посмотрим.

Вега чувствовал, что у него самого уши сворачиваются в трубочку от той ахинеи, которую он нес, но его обычная способность выворачиваться из любой ситуации на этот раз дала сбой. Он просто не мог ни оттолкнуть этого несчастного ребенка, влюбившегося в первого, кто оказался к ней добр, ни тем более, дать ей то, что она просила.

- Но когда мне будет можно, мы будем вместе? - сонно спросила она - настойка начала действовать.

- Я не хочу тебе ничего обещать, - лгать ей так он тоже не мог. - Я вообще никогда не обещаю того, в чем я не уверен полностью. Но я думаю, что у тебя обязательно все будет хорошо. И не исключаю, что даже со мной.

- Все ты врешь… - уже сквозь сон, проговорила Вейла. - Но я тебя все равно люблю…

- Да, маленькая. Я все вру… - прошептал Вега через несколько минут после того, как она уснула. - Но что поделать, если пока что не получается иначе?

Он так и просидел до рассвета, обнимая спящую девочку. На губах даргела застыла печальная полуулыбка, пугающе непохожая на его обычную ухмылку.

На следующий день все было так же, как и раньше. Только Вейла иногда странно смотрела на него, а Вега, в очередной раз поймав ее взгляд, отловил в коридоре Кирандрелла и предупредил его о “неожиданном ограничении дара” девочки. Мудрый и опытный, эльф понял все без дополнительных объяснений и не стал ни о чем расспрашивать, за что де Вайл был ему безмерно благодарен.

Последние дни перед отправлением пролетели незаметно. Вега повторял все изученное, в очередной раз поражаясь возможностям, которые давала калька личности. Ему оказалось достаточно изучить основы алхимии и вызубрить определенное количество информации по данному предмету - а дальше он мог спокойно варить почти любые зелья, опираясь на врожденный алхимический талант т’Арьенги. Он прочел по диагонали несколько огромных исторических томов - и этого хватило, чтобы активировалась память Леграна, с легкостью закрывающая пробелы в образовании самого Веги. Кайран де Марано показал несколько несложных трюков с картами - и Вега без проблем обыграл его три раза подряд, причем адъютант Здравовича, известный своими карточными талантами не менее, чем фехтовальными, старался выиграть всеми честными и нечестными методами.

За три дня до начала операции к даргелу по очереди привели Киммериона и Рагдара, уже переодетых и загримированных - и если друга-варвара он опознал через пару минут, слишком уж хорошо его знал, то в золотоволосом щеголе-эльфе знакомого мрачно-печального скрипача вычислил исключительно логически.

В день перед отправлением повторили все детали, и на совете Вега вовсю использовал преимущества кальки личности, через слово дерзя Александру, беззлобно подтрунивая над Николасом и перекидываясь скабрезными шуточками с Кирандреллом. А вечером, когда все уже разошлись спать, в комнату Веги неслышной тенью проскользнула Ева.

- Идем. Император требует.

Ночь стояла душная, и Лаарен расположился на балконе, скрытом чарами невидимости. Заклинание ставил лично Кирандрелл, и в его надежности можно было не сомневаться.

Вега привычно опустился на одно колено.

- Мой император.

- Встань и садись в кресло. Налей вина… обоим. Я хочу с тобой серьезно поговорить.

- Как скажете.

Густо-янтарный напиток наполнил бокалы, однако Лаарен к своему не притронулся - смотрел в небо, мыслями явно находясь далеко отсюда. Де Вайл не стал его торопить - пригубил вино, поставил бокал на столик. Ему тоже было о чем подумать.

- По задумке Александра, вся эта операция носит разведывательный характер. Мы толком не знаем, что такое этот Левиафан - маг, демон или еще какая-то тварь… мы ничего о нем не знаем, кроме того, что он медленно, но верно захватывает власть в империи. Твоя основная, официальная, если можно так говорить о секретной операции, задача - собрать информацию. Кто, зачем, как… не мне тебя учить разведке. Но я хочу тебя просить о большем.

- Я выполню любой ваш приказ, мой император.

- Это не приказ, Вега. Пока мы не знаем, кто нам противостоит, я не имею права приказывать тебе подобное. Но я прошу - если представится возможность, убей Левиафана. Я вижу в нем угрозу империи, угрозу такую, какой не было со времен Магнуса-Прародителя. Убей его, если сможешь. Или, если поймешь, что тебе это не по силам - неважно, по какой причине - узнай, как его можно убить.

- Я сделаю это.

- И самое главное, Вега: останься при этом в живых. Вне зависимости от Левиафана, империю ждут смутные и кровавые времена, я чувствую это. Слишком много всего совпало… Я не верю в предсказания и анализы Тринадцатого департамента. Я вообще почти ни во что и ни в кого не верю.

- Почему вы верите мне, мой император? - прямо спросил Вега.

- Не знаю. Просто верю. В такое время нельзя верить никому, как говорил мой дед, Омилект Третий, но я знаю - если не буду верить никому, то совершу ошибку. Ты знаешь, каков мой сын, наследник империи?

- Да.

Книжный мальчик, великолепно знающий историю и геральдику, разбирающийся в теории магии получше многих практикующих чародеев, известный своими познаниями в точных науках - и полная бездарность в фехтовании, верховой езде, тактике и стратегии, экономике, управлении… проще говоря - не император.

- Когда ты вернешься - а ты должен вернуться! - я познакомлю тебя кое с кем. Но для этого ты обязан вернуться. Если ценой победы над Левиафаном будет твоя жизнь - мне не нужна эта победа, запомни. Я должен доверить тебе нечто гораздо более ценное, а с Левиафаном мы в любом случае как-нибудь справимся. И да, когда вернешься - станешь графом.

- Мне не нужны титулы, мой император.

- Я знаю. Но мне нужно, чтобы у тебя были привилегии, которые дает только титул.

- Как скажете.

- Так и скажу. Что ж, это все, что я хотел тебе сообщить. Береги себя - ты мне нужен.

- Благодарю вас, мой император, - Вега встал и тут же опустился на одно колено. - Вы не представляете себе, как для меня это важно.

- Почему же? Может, и представляю, - Лаарен все так же смотрел в небо, но де Вайл все же заметил странную тень в его взгляде.

- Может быть…

На следующий день Легран т’Арьенга покинул Мидиград в сопровождении своего приятеля Эльверена иль Клаэнхара, телохранителя Ранна Вархеса, мальчишки-слуги Нэя и еще нескольких прислужников из числа людей, которых сложно заметить, даже столкнувшись с ними в узком проходе.

Т’Арьенга бежал из столицы после скандала, о котором знали только во дворце, но сплетни о котором уже расползлись по Срединному городу, и завтра должны были распространиться во Внешнем и Нижнем городах. Голова недавней фаворитки императора уже отделилась от тела, а отряд Его Императорского Величества личной гвардии уже собирался вслед за наглецом, посмевшим нанести оскорбление Лаарену III.

Трое друзей горячили коней, их не пугала несущаяся по пятам погоня, впереди ждали приключения и развлечения. Вега тихо дремал под калькой личности Леграна и думал о Вейле, с которой так и не смог попрощаться.

Под копытами лошадей лентой стелилась дорога на Хайклиф.

Глава XVII

Рубежи

Вега отреагировал первым - он лучше друзей знал этого врага, и, пожалуй, был единственным, кто видел его в лицо. Одним прыжком оказался возле оружия, в мгновение ока подхватил перевязь, вскинул пальцы, рисуя в воздухе сложный жест - и очутился за спиной нежданного визитера. Стремительно обнаженные клинки скрестились “ножницами”, почти касаясь шеи париасца.

- Одно движение - и ты останешься без головы, - прошипел даргел. - Учти, мне очень хочется, чтобы ты шевельнулся.

- Это лишнее, виконт де Вайл, - тонко улыбнулся Маар-си. - Или вы предпочтете, чтобы я по-прежнему называл вас шевалье т’Арьенга? Уберите ваше оружие, я пришел с миром.

- Ты знаешь про т’Арьенгу, - мечи не изменили своего положения, - от Левиафана?

- Повелитель, конечно же, сообщил мне о том, что произошло в его покоях, - не стал отрицать париасец. - Но я знал о том, кто вы на самом деле, задолго до.

- Откуда?

- “Мне повезет”. Помните? Кристалл, вынуждающий говорить правду.

- Ахенский рубин. Помню. Но при чем…

- Это был самый обыкновенный алый кристалл, не содержавший в себе ни грана магии. - В обычно непроницаемых глазах Маар-си промелькнула искорка удовлетворения. - Он просто не мог никого заставить говорить правду. Проверка, так сказать…

Вега глубоко вдохнул, выдохнул. Желание обезглавить змею стало почти нестерпимым - его провели, как мальчишку! Попасться на такой мелочи… Он мог подвести всех, кто доверил ему эту операцию, если бы Маар-си сдал его Левиафану.

Но Маар-си его не сдал. И, наверное, уже поэтому стоило сейчас убрать отточенную сталь от его горла.

С явным неудовольствием де Вайл спрятал оружие. Поймал недоумевающий взгляд Рагдара, скривился, но пояснил:

- Когда я первый раз был у лже-магистра фон Кильге - то есть, у Маар-си - он заставил меня выпить вино, в которое перед этим у меня на глазах поместил так называемый ахенский рубин - особым образом ограненный алый кристалл, имеющий свойство превращать любую жидкость, в которой он находится, в непреодолимой силы эликсир правды. На меня подобные вещи не действуют в силу… определенных обстоятельств. Но на Леграна они должны были подействовать, и я сделал вид, что вынужден отвечать на вопросы честно. Но Маар-си меня провел - это был обыкновенный кристалл.

- Ловко, - уважительно хмыкнул Рагдар. - Но при этом он не выдал тебя своему хозяину.

- Только потому он все еще жив, - мрачно отозвался Вега. Ощущать себя облапошенным идиотом оказалось крайне неприятно - а ведь он так гордился разыгранной перед “фон Кильге” сценкой! - Чего я еще не знаю?

- Вы в любом случае не знаете очень многого, как и я. В масштабах вселенной мы оба не знаем почти ничего… но ближе к делу. Вы, вероятно, уже убедились, что я вам не враг. Если вы не верите мне… впрочем, ей вы тоже вряд ли поверите, хотя, честное слово, зря. Я пришел сказать вам, чтобы вы как можно скорее покинули Хайклиф. Этот город обречен - право, не стоило так грубо обходиться с Левиафаном. Он - весьма мстительная тварь, как вы, несомненно, знаете. И если отрубленный рог - он, кстати, хоть и регенерирует, но очень медленно - и выколотый глаз наш демон еще мог бы простить, ограничившись медленным и мучительным убийством виновника, то столь наглое бегство и похищение долгожданной добычи… Нет, у города нет шансов.

- А как же простые жители? - прищурился даргел. Он прекрасно осознавал правоту париасца и только неустанно гнал от себя навязчивую мысль - погибнут люди, и опять потому, что он сперва сделал, а потом подумал.

- Вы полагаете, на посту магистра ордена я только собирал компромат для Тринадцатого департамента? - Маар-си удивленно выгнул бровь. Эвакуация идет уже сейчас. Да, спасти удастся далеко не всех.. увы. Я не всесилен, равно как и вы. Но на своем месте делаю то, что могу. Вы же должны сделать то, что по силам вам.

- Почему ты предаешь своего хозяина? - вступил в разговор доселе молчавший Рагдар.

- Кто сказал вам, что Левиафан - мой хозяин? Пусть он так думает… до некоторых пор.

- На чьей же ты стороне? - это уже Киммерион.

- На своей собственной, - отрезал париасец. - Если у вас есть ко мне вопросы - задавайте их сейчас. У меня мало времени - Левиафан рвет и мечет, я давно не видел его в такой ярости.

- Лиана, - подала голос Арна, - полуэльфа, подруга Мантикоры. Она была у вас… что с ней сейчас?

- Она находится там, где для нее наиболее безопасно. Демон охотится за ней - думаю, вы понимаете, по какой причине.

- Понимаю…

- Если на этом все - я откланяюсь.

- Не все, - Вега лихорадочно соображал, что еще необходимо спросить. Он понимал, что времени осталось мало, а вопросов - много, и никак не мог понять, что сейчас является самым важным. - Те бумаги из сейфа - они изначально предназначались для меня, так? Почему я должен верить тому, что в них содержится? Почему я вообще должен тебе верить?

- Никто никому не должен верить, - со смешком сказал Маар-си. - Вопрос доверия каждый решает для себя лично. Не думай, что я сражаюсь на твоей стороне, Вега де Вайл. Не думай, что я говорю тебе правду, но не забывай, что в своих целях я могу быть и искренен. Размышляй, анализируй, проверяй, выбирай верное решение. И никому не верь. Ах да, и вот еще что… - он протянул руку, достал прямо из воздуха белый резной посох, увенчанный серебряным навершием, повернулся к Арне. - Миледи, это ваше, и я возвращаю вам его.

Париасец развернулся и пошел прочь. Никто не попытался его остановить.

Маар-си стремительно пересек залу, опустился на колени перед Левиафаном. Отталкивающая морда демона сейчас была еще страшнее - криво обрубленный рог уродовал его, а вытекший глаз, который должен был восстановиться лишь через несколько недель, казался черным провалом в самую Бездну.

- Маар-си, мой верный слуга, - князь-герцог говорил тихо и хрипло, и у париасца побежали мурашки по коже от этого скрежещущего голоса. Лучше бы Левиафан рычал, лучше бы грозился всеми казнями - это было бы не так страшно.

- Мой господин, - Маар-си склонил голову насколько мог низко.

- Мой единственный по-настоящему верный слуга. Ты привел ко мне предателя, вора, убийцу - но не в том твоя вина, ты предупреждал меня, что не уверен в нем до конца. Я поверил ему - и это моя ошибка, ты, в конце концов, всего лишь слабый смертный. Но привел ли ты его обратно вместе с дрянной девчонкой-Танаа? Или, на крайний случай, принес ли ты мне его голову?

Маар-си почувствовал резкое, злое, бесцеремонное вторжение в собственный разум. Пусть, пусть, смотри - я не замышляю против тебя, я верен тебе, предан до последней капли крови, мне очень страшно, я боюсь наказания, я не смог выполнить твой приказ, и мне очень, очень страшно…

За тщательно выстраиваемыми в течение многих лет блоками, сквозь защиту которых смогла пробиться лишь Арна, и то на единственную секунду, скрывались совсем иные мысли. Поймет ли де Вайл то, что Маар-си хотел до него донести? Успеют ли они уйти из города? Сделает ли он верные выводы из того, что знает? И как поступит, когда поймет, в чем именно он, Маар-си, солгал?

- Я не смог их найти, мой господин…

А сейчас будет очень больно. Ничего страшного, боль - это всего лишь боль. Есть вещи во сто крат хуже, но они неподвластны Левиафану. Никто и никогда не сумеет сделать Маар-си по-настоящему плохо.

Закончив наказание, демон выждал с полминуты, потом нетерпеливо хлестнул распластавшегося на полу слугу хвостом, едва не переломив тому позвоночник.

- Вставай, тварь. Мне надоело играть в твои игры, надоело скрываться. Я - князь Абисса и герцог Ада по праву рождения, праву силы, праву крови. Я не стану больше играть в человечьи игры. Я возьму этот город как девственницу, и пусть он захлебнется в крови!

Хайклиф спал, не ведая о уготованной ему участи. Молодой и красивый, сильный город - первая жертва на алтаре величайшей войны, равной которой заключенный и отсеченный от Вселенной мир еще не знал. Жертвоприношение должно было начаться уже сейчас, но пока что город спал, ни о чем не зная, и спали почти все его жители, за исключением стражи на постах, припозднившихся гуляк, продажных женщин и иного ночного люда.

Именно они стали свидетелями гнева князя Абисса и герцога Ада.

Хищная громада Клюва, гордо устремившая высокие башни к небесам, чернела незыблемой твердью. Шел четвертый час ночи, самый темный - предрассветный. И в этой предрассветной тьме контуры Клюва, отчетливо видимые из любой точки города, стали наливаться мертвенным свечением. Несколько мгновений свечение было слабым, а потом начало набирать силу, все ярче и ярче освещая черный замок, болотно-зеленое пламя заплясало на портиках и карнизах, оно обвивало колонны, и способный стоять века и тысячелетия камень под его прикосновениями крошился в мелкую пыль.

Клюв наполнился сотнями голосов, как в дни орденских торжеств. Но сегодня это были не крики радости и гордости, нет - это были вопли ужаса и боли, предсмертные хрипы, полные такого страха, которого человек, казалось бы, не в состоянии испытывать.

С грохотом обрушились венчающие Клюв башни, а на вратах города с негодующим криком расправили крылья сиаринитовые грифоны, оттолкнулись, заставив землю содрогнуться, взлетели - и не знали, что делать дальше: вложенные создателями инстинкты требовали найти того, кто покусился на святую твердыню ордена Грифона, но тот, кто повелевал ими, приказывал покинуть город и немедленно мчаться на поиски настоящего виновника происходящего, черноволосого нечеловека с черной сталью за спиной.

А на улицы Хайклифа вышел смертоносный ужас. Ужас был высок и яростен, его единственный глаз горел лютой ненавистью ко всему живому, оскаленный рот уже перепачкала кровь первых жертв, и люди бежали в панике, еще не зная, что бежать некуда…

Левиафан воплощенной погибелью рассекал собой город, он цеплял когтями мечущихся детей, пожирая их на ходу, он ловил мужчин и разрывал их на части, он хватал женщин и брал их, не останавливаясь, и испытывал одно лишь наслаждение - наслаждение чужой болью и ужасом. Люди бежали, но бежать было некуда.

Маар-си стоял на стене города, прямо над главными воротами. Внизу валялась груда битых камней - все, что осталось от троих из четырех сверкающих черных стражей Хайклифа. Он смотрел на охватывающее дома зеленое пламя, пожирающее живой оранжевый огонь, он видел в его пляске смерть. Что сделает Вега, когда поймет, что париасец солгал? Как отреагирует? Знать бы… но все не дано предусмотреть даже ему. Кто же знал, что де Вайл будет настолько принципиален? Кто мог предугадать, что Левиафан по какой-то неведомой причине окажется неуязвим для Искоренителя? Не могло же его и в самом деле хранить пророчество? Или могло?

Слишком много вопросов, и совсем нет ответов…

Маар-си не знал, где взять ответы на эти вопросы. Возможно, он не знал даже и самих вопросов. Сейчас он мог только стоять и смотреть, как мертвое пламя пожирает город, который почти успел стать для него родным.

И думать о том, что хотя Левиафан обязательно заплатит и за это, но его смерть не сможет вернуть тех, кто погибнет сегодня.

А погибнут многие.

Маар-си чувствовал, что в эту ночь и он, и Левиафан, и другие, кто, возможно, даже не знает о том, что происходит в Хайклифе и его окрестностях, переступили некий невидимый рубеж, и вместе с ними свой рубеж преодолел весь мир. Но париасец не мог думать об этом - при одной только попытке осознать, что это за рубеж, горло перехватывал ужас, мысли путались, на коже выступал холодный пот, и Маар-си боялся стереть его со лба, ожидая увидеть просочившуюся через поры кровь.

Лошадей не пришлось даже подхлестывать - обезумевшие от ужаса кони и так неслись прочь от Хайклифа так быстро, как только могли. Золотисто-рыжая кобыла Веги, мчавшая во главе небольшой кавалькады, уже несколько раз спотыкалась - даргел уже рад был снизить скорость, но лошади не желали слушать всадников. Рагдар только подливал масла в огонь, несколько раз протяжно взвыв по-волчьи прямо в ухо своему мерину. Разве что только Киммерион сумел отчасти успокоить коня и теперь скакал в арьергарде, приглядывая за четвертой лошадью, несшей двух седоков - так и не сбросившую мальчишеского наряда Ниалэри и крепко связанную Арну.

Только в двадцати милях от Хайклифа кони отчасти успокоились, перейдя с бешеного карьера на галоп. Ниа пришпорила жеребца, поравнялась с Вегой.

- Она хочет тебе что-то сказать! - крикнула девушка, кивнув на сидевшую за ее спиной Танаа.

- Что? - коротко спросил де Вайл, не оборачиваясь.

- Нужно сойти с дороги! За нами погоня, и это даже не люди - не знаю, каких тварей из какой преисподней вытащил Левиафан, но они идут по нашему следу!

- Ты полагаешь, они найдут нас только на дороге? - хмыкнул даргел. - Здесь мы, по крайней мере, можем держать достаточный темп, да и лошади не переломают ноги.

- Если держать прежнюю скорость, лошади не успеют переломать ноги, - вмешался Киммерион. - Они попросту падут. Вега, нам нужно ехать медленнее. И лучше - действительно, не по дороге.

На мгновение задумавшись, де Вайл кивнул.

- Хорошо. Сколько еще до переправы через Куальгу?

- Если не будем останавливаться - к вечеру будем там. Но только в том случае, если нам повезет сменить лошадей - эти не выдержат такой скачки, - эльф окинул взглядом пятерых всадников на четырех конях. - И еще вопрос, выдержим ли мы.

- Мы трое выдержим в любом случае. - Сейчас Веге было не до тактичности. - Ниа, сколько ты еще продержишься в седле?

- До вечера - точно, - уверенно отозвалась девушка, и Киммерион в который раз удивился изменениям, произошедшим с этой неуклюжей и робкой дурнушкой за последние полгода. - Но не знаю, сможет ли она.

Арна улыбнулась.

- Я - Танаа.

- Я могу сделать вид, что мне это о чем-либо говорит, - язвительно бросил Вега.

Она вздохнула.

- Выдержу столько, сколько нужно.

- Вега, в тридцати милях отсюда, если по дороге, есть таверна с постоялым двором, - Рагдар свернул карту. - Там мы можем сменить лошадей. Но придется делать крюк. Или можно срезать через поля, так будет миль пятнадцать…

- Значит, через поля. А оттуда - по бездорожью на Куальгу, - решил де Вайл.

И вновь все вокруг смазывалось в одну полосу, ветер бил в лицо, кони хрипели, чувствуя скорый конец, а Вега нервно кусал губы, оглядываясь на спутников, и все силился понять - все ли правильно он делает? В голову лезли непрошенные мысли о том, что творится сейчас в Хайклифе с теми жителями, которых Маар-си не успел эвакуировать из города. Ничего хорошего Левиафан, взбешенный безрассудно наглым поступком даргела, не мог с ними сделать, и де Вайл надеялся только, что хотя бы часть людей успеет умереть быстро. А ведь все потому, что он не смог пойти против своих принципов. Если бы он выполнил приказ и изнасиловал эту слепую девочку на потеху Левиафану, а потом с наслаждением Леграна т’Арьенги посмотрел бы, как демон завершает начатое им, то все эти люди были бы живы.

- Ненавижу принцип меньшего зла…

Не существует меньшего зла. Есть лишь то зло, которое мы творим, и которое позволяем творить. Оно не меньшее и не большее - оно просто зло.

- Но если знать, что совершенное сейчас зло не позволит случиться злу куда более страшному? - возразил Вега, сам не понимая, кому.

Арна не ответила. Она сама не знала ответ. Быть может, Учитель смог бы сказать, как должен был бы поступить Вега, но не она.

В пяти милях от постоялого двора пал конь девушек. Захрипел, замотал головой - и тяжело рухнул в грязь, расплескивая вокруг себя черную жижу.

Рагдар оказался рядом первым. Спешился, бросил поводья Ниалэри.

- Скачите. Я догоню, пока будете добывать лошадей.

И снова скачка, мышцы болят, отвыкшие от подобной нагрузки, лошади хрипят, из последних сил передвигая ноги, то и дело замедляя галоп, порой сбиваясь на рысь…

Последние полмили верхом ехали только Ниа и Арна, пересевшие на коня Киммериона - последнего оставшегося в живых. Жеребец шел рысью, то и дело запинаясь и едва не падая, Вега и Ким бежали рядом.

На крыльце таверны первым оказался даргел. Заколотил в дверь, громко сквернословя и грозясь повесить хозяина на вожжах, если тот не откроет немедленно очень важным гостям. Когда спустя три минуты на грохот и крики так никто и не отозвался, де Вайл, помрачнев, высадил дверь плечом.

В таверне не было ни одного человека. Умывалась в углу черно-белая кошка, даже не повернувшая голову в сторону незваных гостей, лениво гавкнул из-под стола лохматый рыжий пес - и все. Нехитрая мебель стояла на местах, на стойке громоздился бочонок, теснились стройные ряды кружек - ни малейшего следа погрома.

Вега быстро обыскал все здание - никого. Ни людей, ни лошадей.

- Отсюда мы можем либо пешком, либо на кошке, - мрачно сказал он догнавшему маленький отряд Рагдару.

- На кошке поедешь сам, - хмуро сказал даргел. - Ниа не выдержит такой марш-бросок.

- Выдержу, - упрямо нахмурилась девушка.

- Как скажешь, - неожиданно легко согласился он. - Но если что - пеняй на себя. Уходим!

На рассвете начался затяжной дождь. Размокшая земля хлюпала под ногами, плащи быстро потяжелели и облепляли ноги, мешая бегу. Вега первым сбросил мешавшую одежду, его примеру вскоре последовали и Рагдар с Киммерионом. Шли минуты и часы, за спинами оставались мили, но теперь уже и де Вайл чувствовал висевшую тяжестью на плечах погоню. Чуть ускорившись, он обогнал отряд, остановился, оглядывая спутников. Эльф и варвар выглядели уставшими, но Вега знал - они еще долго смогут поддерживать подобный темп, для того, чтобы свалить с ног вампира и оборотня, нужно что-то посерьезнее. На удивление хорошо держалась пленница - Арна спокойно бежала рядом с Киммерионом, по лицу невозможно понять, о чем она думает, но девушка явно была способна как минимум на пару часов такого бега. А вот Ниалэри слабела с каждой милей, и то - даргел был уверен, что она свалится еще пару часов назад.

- Погоня близко, - крикнула Арна. - Еще полчаса - и они нас нагонят!

Вега в который раз прикусил губу. Полчаса… нет, они бы даже верхом не достигли Куальги за это время. Да и что даст Куальга? Едва ли удержит погоню.

- За рекой Левиафан гораздо слабее, - сказал вдруг эльф. - Его власть пока что распространяется только на земли Грифонов, а их граница проходит по Куальге.

- Нам все равно не успеть. А, Ярлигово семя! Привал! У нас есть минут двадцать на отдых. Потом придется дать бой. Ниалэри, ты возьмешь Арну, укроетесь неподалеку. И не высовываться.

- Я тоже могу сражаться, - спокойно сказала Танаа.

Де Вайл проигнорировал ее реплику.

- Знать бы, с кем нам придется драться… Ладно, разберемся на месте. Ниа, уводи ее, и чтобы до конца боя я вас обеих не видел!

Арна хотела было настоять на своем, но потом почувствовала на коже странный взгляд Ниалэри. Та словно бы хотела сказать - так и в самом деле будет лучше. И почему-то Танаа согласилась.

Они остались втроем. Вега, Киммерион, Рагдар. Даргел, эльф-вампир и варвар-оборотень.

- Ну что, помирать - так с музыкой? - нехорошо усмехнулся северянин, вынимая из ременной петли секиру.

- Что-то вроде того, - Вега ответил такой же ухмылкой. - Правда, я предпочитаю музыку отдельно, а помирать - отдельно.

Ким, до рези в глазах вглядывавшийся вдаль, внезапно побледнел.

- Что там?

- Вега, ты помнишь статуи грифонов, стоявшие у ворот города? - тихо спросил скрипач.

- Сиаринитовые? - даргела передернуло.

- Да. Одна из них летит сюда.

Рагдар страшно выругался. Лицо даргела залила смертельная бледность - противника хуже он не мог себе вообразить. С другой стороны…

- Прорвемся, - сказал он жестко. - Что еще, кроме птички?

- Всадники, штук двадцать. Не люди, больше похожи на демонов, но каких-то довольно мелких - не по размеру, а по силе.

- Прорвемся, - повторил де Вайл.

В воздухе повисла вязкая тишина, и через несколько минут в ней отчетливо раздались скрежещущие звуки - сиаринитовый грифон был уже совсем близко. Но демоны успели раньше. Краснокожие, рогатые, полностью обнаженные, они были вооружены мечами и топорами, на пальцах красовались когти, похожие на рысьи, а длинные гибкие хвосты оканчивались чем-то наподобие трехгранных костяных лезвий, даже на вид очень острых.

Рагдар метнул секиру - тяжелое лезвие рассекло пополам одного из нападавших - и уже в волчьей личине прыгнул на грудь ближайшей твари. Ким тряхнул волосами, выпустил клыки - из разрубленного варваром тела выплеснулась алая кровь, манящая и притягательная - перетек за спину одного из демонов, схватил его за плечи, впиваясь в плоть удлинившимися когтями, и вонзил клыки в открывшуюся шею. Вега подождал пару мгновений, пока трое кинутся на него, и лишь тогда выхватил катаны.

За первые десять секунд боя друзья истребили больше половины нападавших. А потом с неба спикировала блестящая от капель дождя птица, и стало не до демонов…

Грифону явно указали его цель. Вега не знал, было ли известно Левиафану о уязвимости даргела, или же просто не нашлось под рукой ничего другого, зато он мог быть полностью уверен - одна-две удачных атаки ожившей статуи, и лично для него все закончится раз и навсегда.

Его внимание привлекло шевеление в той стороне, где шевелиться, по идее, было уже некому. Из грязи поднимался демон, которому Киммерион разорвал горло в начале схватки. И теперь демон совсем не выглядел мертвым. Даргел бросил взгляд на первого убитого, которого разрубили пополам - как и ожидалось, половинки тел уже срослись, и демон скреб когтями по земле, явно уже пытаясь встать.

Вега прыгнул вперед, в полете срубил голову ближайшему, отшвырнул ее подальше - будет несколько лишних минут. А потом за его спиной раздался негодующий орлиный клекот, и де Вайл лишь в последнюю секунду увернулся от блестящего черного клюва, распоровшего воздух в полудюйме от его плеча.

Верные катаны на этот раз дали сбой - магическая сталь отсекала от чудовищного противника мелкие кусочки, но статуя была слишком велика, чтобы столь незначительные повреждения могли ее хотя бы замедлить. Ни секунды не оставаясь на одном месте, Вега носился кругами вокруг противника, с трудом уворачиваясь от стремительных атак и стараясь ударить в ответ. Ему удалось лишить грифона двух когтей, но тварь, казалось, этого даже не заметила. Демонов даргел предоставил друзьям, полностью сосредоточившись на своем враге - и именно это едва не погубило его.

Тонкий и гибкий, удивительно сильный хвост обвился вокруг щиколотки, дернул - Вега с плеском рухнул в грязь, в падении рубанул катаной, отсекая помеху, а в следующее мгновение плечо пронзила обжигающая боль. Он рванулся, перекатываясь на другой бок, вскочил, роняя левый клинок - рана не позволяла держать в покалеченной руке оружие. Грифон нападал все яростнее, чуял, что противник ослабел, де Вайл с трудом уклонялся от его атак, все реже и реже атакуя в ответ. Отравленная прикосновением сиаринита кровь пузырилась в ране, организм, бросив все силы на то, чтобы не дать яду проникнуть глубже, не мог регенерировать полученные от демонов раны, и даргел с каждой секундой все отчетливее понимал - этот бой ему не выиграть…

Статуя метнулась вперед, Вега рухнул как подкошенный, пропуская смертоносную тварь над собой, тут же вскочил - и получил удар когтем в бедро. Он упал на одно колено, вскинул катану - по крайней мере, погибнет в бою, а не в пыточной Левиафана!

- Ложись! - дикой болью взорвался в голове чей-то крик. Де Вайл не раздумывал ни мгновения - он еще не успел осознать приказ, а тело уже повиновалось, в очередной раз плеснулась вокруг жидкая грязь…

Прогремел взрыв. На даргела посыпались раскаленные кусочки сиаринита, он вскрикнул от боли, когда один из осколков, упав, обжег запястье, прополз по раскисшей земле с десяток ярдов и только тогда решился оглянуться.

От демонов остался только липкий пепел, тут же смешавшийся с водой. Грифон превратился в кучу оплавленных осколков. Рагдар ошалело оглядывался, крепко сжимая подобранную где-то в пылу боя секиру, Ким с отвращением стирал с лица и губ чужую кровь, а от укрытия к ним бежали Ниалэри и Арна.

Вега закрыл глаза, позволяя себе на несколько секунд расслабиться и осознать, что все уже позади, опасность миновала - по крайней мере, на ближайшее время - и теперь можно заняться своими ранами.

Ниа сразу бросилась к эльфу и варвару, Арна - к даргелу. Коснулась пальцами кожи, нахмурилась.

- Это яд?

- Это сиаринит. Дл меня - то же самое, что и яд, - спорить, объяснять что-либо, или даже просто потребовать, чтобы его оставили в покое, не было сил. - Нужно удалить зараженные ткани острым ножом.

- Сейчас. Потерпи немного, - прохладные пальцы скользнули по щеке, Вега вздрогнул от этой неожиданной ласки - и только спустя пару секунд понял, что боль частично отступила.

Танаа вернулась через полминуты, в руке девушки блестел нож Рагдара. Де Вайл закрыл глаза, сжал зубы.

Он все же не сдержался - застонал, когда кинжал чуть дрогнул в руке Арны. Но и только.

Спустя несколько не то минут, не то часов, Танаа выдохнула.

- Все. Я убрала все, чего касался сиаринит. Теперь заживет, да?

- Заживет… на мне все заживает как на собаке. Но идти буду медленно. Помоги мне встать.

- Вега, ты рехнулся? - глаза заливал дождь, но по голосу даргел опознал Рагдара.

- Нет. Мы идем дальше. Нам нужно пересечь реку как можно скорее. Вы поймали лошадей, на которых ехали эти… демоны?

- Не всех, но нам хватит. Не пойму только, как им удавалось подчинять себе коней? - проговорил Киммерион.

Северянин первый раз присмотрелся к коню, которого держал под уздцы. Хмыкнул, сильнее сжал повод, приподнял жеребцу верхнюю губу.

- Ты на их зубы посмотри! Это не совсем лошади. Дикие твари, тоже в чем-то демоны, но, так сказать, с интеллектом животного и относительно прирученные. Хищные, конечно. Жаль, демоны сгорели все - а то покормили бы животинок.

- Да, кстати, - припомнил Вега, вцепляясь в протянутую руку Кима и с трудом поднимаясь на ноги. - Что вообще произошло?

- Это ты у девушек спроси, - пожал плечами эльф. - Я был слишком увлечен попыткой найти способ как-нибудь повернее убивать этих тварей, и, если честно, не успел даже понять, что произошло.

Арна пожала плечами. Ниалэри выглядела растерянной, казалось, она тоже ничего не понимает.

Де Вайл тихо выругался.

- К Ярлигу все! За Куальгой разберемся. Рагдар, помоги мне сесть.

В дороге он несколько раз чуть не терял сознание, но все же не свалился с седла. Остальные были в состоянии не намного лучшем, но все же дореки добрались, когда еще только-только перевалило за полночь, однако и там отряд ждал очередной неприятный сюрприз. Невнятный шум они расслышали еще в полумиле от Куальги, но причина стала ясна только тогда, когда демоно-лошади ступили на берег.

- Твою мать… - пробормотал варвар, глядя на открывшееся их глазам зрелище.

Глава XVIII

Куальга

Куальга, широкая и глубокая, но довольно спокойная река, сейчас представляла собой нечто среднее между штормовым морем и извержением вулкана. Увенчанные пенными гребнями волны поднимались выше человеческого роста и с оглушительным плеском падали в русло, в краткие мгновения спокойствия по едва разгладившейся воде проносились злые буруны, а в середине реки закручивались десятки водоворотов, не меньше тридцати футов в диаметре каждый.

- Что за …? - пробормотал Вега. Придерживаясь за луку седла, сполз с коня, шатаясь, подошел к берегу. Его тут же обдало веером брызг, очередная волна плеснула под ноги, даргел почти что ощутил ее разочарование промахом.

- Левиафан. Его работа, - устало выдохнула Арна. - От этой реки веет концентрированной злобой, а другого пути в империю с земель Грифонов нет. За Санайярскими горами безжизненные пустоши, а на юге - париасская граница… быть может, через нее? Пройдем вниз по Куальге, выйдем к границе…

- Исключено, - помотал головой Вега. - У нас и так мало времени. Ярлиг бы побрал этого Левиафана… Если бы у меня был браслет!

- Какой браслет? - заинтересовалась Ниалэри.

- Браслет Леграна. Очень мощный компактный артефакт с целой кучей различных свойств. В том числе он способен открыть настраиваемый телепорт, который мог бы перенести хотя бы троих в Мидиград.

- Этот? - девушка покраснела, достала из кошеля на поясе сплетенный из цепочек из разных металлов и украшенный изумрудами, янтарем и топазами браслет.

Вега глубоко вдохнул. Посмотрел на Ниа. Выдохнул.

- Почему ты раньше не сказала, что он у тебя? - Он хорошо помнил, как снял браслет перед тем, как отправиться выполнять приказ Левиафана - у артефакта повредился замочек, и даргел боялся, что магическое украшение сорвется с запястья.

- Я не знала, что он так важен, - девушка покраснела еще сильнее. - Думала, это простая побрякушка…

- Ага, побрякушка… стоимостью триста тысяч золотых монет. Ладно, давай его сюда. Пойдут… - он окинул взглядом друзей. Киммерион, хоть и питался во время боя, но выглядел куда более истощенным, нежели Рагдар - оборотню только порвали плечо, да и то уже почти затянулось. - Ким, возьмешь девушек и пойдешь порталом. Мы с Рагдаром доберемся сами, как только это безобразие чуть стихнет.

- Ты ни обо что тяжелое головой не ударялся? - с интонацией Эльверена спросил эльф, закатывая глаза. - Пойдешь ты. И не спорь - во-первых, ты в гораздо худшем состоянии, чем мы оба, во-вторых, это тебя, а не нас сейчас будут искать по всем дорогам, ведущим от Хайклифа к столице, а в-третьих, это ты срочно нужен в Мидиграде, а не мы.

Если на первое и второе Вега еще мог что-нибудь возразить, то против третьего утверждения контраргументов не было.

- Хорошо. Но не рискуйте зря. Не торопитесь сверх меры. Постарайтесь нигде не задерживаться, но будьте осторожны. Я не хочу, чтобы погибли еще и вы. Арна, Ниалэри! Готовы?

Он положил браслет на раскрытую ладонь, нащупал пальцами нужные камни. Собрал остатки энергии, осторожно направил в артефакт, одновременно произнося слово-активатор - браслет был сделан специально для Леграна, и пользоваться им кому-либо еще представлялось затруднительным.

Несколько секунд ничего не происходило. А потом перед Вегой задрожал воздух, из ничего соткалась прямоугольная рамка, наполненная темно-зеленым туманом, неприятно напомнившим о Левиафане. Даргел мысленно обругал себя за то, что сам не проверил действие портала еще до отправления из Мидиграда, оставив этот вопрос профессионалам. Но выбора не было. Де Вайл набрал воздуха в легкие и сделал шаг вперед.

Его отделял от портала едва ли фут, когда с криком метнулась вперед Арна, перехватила за руку, сжала запястье с силой, которую Вега едва ли мог заподозрить в с виду хрупкой, тоненькой девушке.

- Не надо! - крикнула она, в голосе Танаа звучал такой страх, что даргел действительно остановился. - Нельзя, туда нельзя!

- Почему? - только и спросил он.

- Я чувствую ту же силу, что и в реке, ту же, что нарастала в городе, когда мы бежали… это энергия Левиафана!

Де Вайл на мгновение задумался, благодаря уже сброшенную кальку личности за оставленные навыки и знания - пусть не в том объеме, в котором обладал ими псевдо-Легран, но все же в достаточном, чтобы понять: князь-герцог, перестав таиться, вполне мог изуродовать магические жилы, пронизывающие мир. Пусть только в пределах земель Грифонов - но мог.

Арна тем временем подобрала с земли довольно увесистый камень, швырнула в рамку портала. Камень бесследно растворился, а девушка уже подбирала следующий.

- Нужно закрыть проход! - догадался Ким.

За несколько минут все вместе они накидали в портал камней соответственно той массе, которую он мог перенести. Туман посветлел и исчез, следом растворилась и сама рамка.

- Какие теперь будут предложения? - риторически поинтересовался Рагдар.

Вместо ответа Вега расстегнул перевязь с катанами, стянул кожаный дублет и кожаные же дорожные штаны, рубашку, скинул сапоги, оставшись в одних только тонких нижних штанах. Снял с седла притороченную веревку, обвязал вокруг пояса. Взял демонического коня под уздцы, заглянул в темно-пурпурные глаза. Снял седло.

- Закрепите второй конец веревки. Ее длина больше ширины реки, мне хватит. Когда дерну пять раз с равными промежутками - можете перебираться. Кони помогут - все же, не простые верховые лошадки.

- Вега, ты ранен, - мрачно заметил Киммерион. - Давай лучше я.

- Нет. Ты сейчас слабее меня, хоть и не ранен.

- Тогда я, - встрял Рагдар. - Я, правда, плавать не умею… в таком виде. Но могу волком.

- Волком тебе будет сложнее удержать веревку. Нет, плыву я. Помимо всего прочего, меня вы в случае чего даже утонувшего вытащите и приведете в себя. Запомните, пять раз с равными промежутками! И не забудьте мое оружие.

Он вскочил на спину коня, ударил пятками. Жеребец взвился на дыбы, всем своим видом демонстрируя нежелание лезть во взбесившуюся Куальгу. Вега свесился, подхватил с земли кинжал, уколол коня в круп.

- Вперед, не тебе бояться такой воды!

Жеребец обиженно и зло заржал, но вперед бросился. Влетел в реку, взметнув тучи брызг, и тут же скрылся под водой вместе со всадником. Рагдар подался вперед, но через несколько мгновений и конь, и Вега показались над бушующей рекой, снова скрылись, снова вынырнули… Через минуту их было уже не разглядеть в буйстве стихии.

Потянулись томительные минуты ожидания. Ниалэри нервно крошила попавшуюся под руку веточку, с непонятной ненавистью глядя на воду, Ким растянулся на земле, пытаясь разглядеть в волнах черноволосую голову, Рагдар, тихо рыча, крепил к показавшейся крепкой коряге второй конец веревки.

Арна сидела у самой воды, волны бессильно бились в берег у ее ног. Только теперь Танаа поняла, что именно имел ввиду наставник, когда рассказывал ей, что в мужской компании место женщины - у очага или в постели, в лучшем случае - за крепкими мужскими спинами. Патриархальный мир не допускал женщину на равное с мужчиной место, за относительным исключением чародеек и грубых мужеподобных воительниц. Она знала, что может переплыть реку, но в то же время понимала - заикнись девушка о подобном, Вега в лучшем случае приказал бы ее связать. Просто чтобы не лезла, куда не просят.

Танаа прислушалась к спутникам. О ней сейчас никто даже не думал… и этим нельзя было не воспользоваться. Она поднялась, подошла к Ниалэри.

- Ты помнишь, я доверилась тебе, когда мы ушли в укрытие, оставив их сражаться? - тихо сказала Арна. Рыжая кивнула. - Теперь я прошу тебя довериться мне. Отвлеки их и сохрани мой посох на переправе. Я должна помочь ему…

Ниалэри чуть склонила голову, пристально посмотрела на Танаа.

- Хорошо. Только будь осторожна.

- Конечно!

Дождавшись, пока мужчины обернутся на голос Ниа, Арна бросилась к берегу. Еще успела услышать вскрик Киммериона, заметившего ее бегство, а через мгновение холодная, бушующая вода сомкнулась над головой Танаа. Арна закрыла глаза, расщепляя сознание, погружаясь частью себя в астрал.

Вега был уже на середине. И Вега был без сознания. Течение сносило его вниз по реке, но конь, в гриву которого намертво вцепились пальцы даргела, все еще бился, пытаясь вырваться из водяного плена, рвался к берегу, не задумываясь о том, чтобы скинуть бессознательного всадника.

Сейчас Арна чувствовала все течения, направляемые чужеродной злой силой, и для нее не составляло труда выбирать путь сквозь водное буйство. Быстрая и гибкая, она легко проскальзывала между бурунами, огибала водовороты, ныряла под стремительные волны, с каждым движением приближаясь к тому, ради кого готова была броситься хоть в кипящую лаву, не говоря уже о какой-то там реке.

- Что веревка? - мрачно спросил Рагдар у эльфа, не отходившего ни на шаг от служившей креплением коряги.

- Натянута, временами ослабевает. Мне это не нравится.

- Как будто сейчас вообще что-нибудь может нравиться… Будем надеяться, его и правда можно будет спасти, даже если утонет.

- Будем надеяться… - эхом отозвался Киммерион.

Вега пришел в себя от резкой боли в руке. Закашлялся, выплевывая воду, открыл глаза - на его предплечье сомкнулись острые, совсем не лошадиные зубы коня. Жеребец, почувствовав взгляд, покосился на неудобную ношу зло и нервно, но зубы разжал. Даргел не выпустил гриву, только соскользнул с шеи коня, на которой лежал все то время, что был без сознания, и поплыл рядом - похоже, демонического зверя подобное положение дел вполне устроило.

Очередная волна обрушилась на голову, Вега на мгновение потерял ориентировку в пространстве, не расцепляя застывших пальцев правой руки - главное, не выпустить гриву. Что-то подхватило, понесло, потащило по воде совсем не в ту сторону, куда было нужно, даргел вынырнул на мгновение, судорожно вдохнул, бросил короткий взгляд - и закрыл глаза.

Его все-таки затащило в водоворот.

Конь уже не мог помочь, его сил не хватало, чтобы бороться со слепой стихией, и де Вайл разжал пальцы. Глубоко вдохнул, набирая в грудь столько воздуха, сколько мог, нырнул - глубже, еще глубже, где можно бороться с одним только водоворотом, не думая о волнах и бурунах.

В этом месте Куальга оказалась неожиданно неглубокой - а может, просто водоворот затянул его так глубоко, что дно внезапно появилось совсем рядом, даргела с силой ударило, протащило по камням, острый выступ саданул в висок и в глазах опять потемнело…

А потом грудь скрутило приступом жестокого кашля, он скорчился, выплевывая воду, в легкие хлынул воздух, и Вега вдруг понял, что лежит на прекрасных жестких камнях, а осторожные, бережные руки поддерживают его, не давая откинуться на спину и все-таки захлебнуться остатками воды.

- Веревка… - прохрипел де Вайл, не способный сейчас думать о чем-либо другом.

- Я привязала к камню и дернула - как ты говорил, пять раз с равными промежутками.

- Хорошо…

Он наконец-то смог откинуться, прислонившись спиной к камню. Закрыл глаза, с трудом удерживаясь в сознании.

- Откуда ты здесь взялась? - Говорить хоть о чем-нибудь, чтобы слышать голос, и держаться за него, как за маяк.

- Почувствовала, что ты в опасности. Я хорошо плаваю и умею чувствовать воду, потому смогла тебя догнать и вытащить из водоворота. Это было уже на мелководье, а дальше нас вытащил твой конь.

- Хороший конь, хоть и зубастый, - он попытался усмехнуться. Подумал и сказал: - Спасибо. Я в долгу перед тобой.

- Если тебе так нравится думать о долгах, то ты можешь считать, что я просто расплатилась с тобой за спасение меня от Левиафана, - немного обиженно проговорила девушка.

Вега повернул голову, посмотрел на еще вчера спасенную им, а сегодня уже спасшую его девушку.

- Я не хотел тебя обидеть, - спокойно сказал он.

- Я знаю.

Больше они не проронили ни слова.

Через полчаса на берег вылезла Ниалэри, шедшая последней - мокрая, взъерошенная и злющая. Рагдар заикнулся было о том, что девушкам надо отдохнуть, Вега заткнул его взглядом, вскочил на спину коня - разумеется, седло через реку никто не потащил.

Лошади шли ровным, экономным галопом. Северянин попробовал повторить с доставшимся ему конем свой обычный номер, взвыв по-волчьи над ухом, и едва не остался без ноги - жеребец, не сбавляя ходу, обернулся, острые зубы лязгнули, едва не отхватив полсапога.

Рассвело. Все члены отряда уже не менее двух суток были на ногах, но де Вайла это не останавливало - он не щадил ни себя, ни спутников, ни лошадей. Уже даже Арна ощущала давящую на плечи свинцовую усталость, Ниалэри и вовсе дремала, распластавшись на шее своей кобылы, с которой на удивление быстро и легко нашла общий язык. Варвар ехал молча, хмурый и насупленный, временами косясь то на даргела, то на Киммериона. По лицу эльфа читалось, что он согласен упасть прямо здесь, в мокрую от непрекращающегося дождя траву и заснуть часов на двадцать, но даргел упрямо гнал коней, только оглядываясь временами.

Солнце за непроглядной пеленой облаков клонилось к горизонту, когда Вега первый раз после реки разомкнул губы.

- В миле отсюда - постоялый двор. Там заночуем и наберем провизии, если она есть. Если нет - просто отдохнем, а на рассвете двинемся дальше.

Остаток пути проделали скорым галопом - Рагдара грела мысль о еде, Киммерион мечтал об отдыхе, а Ниалэри - о крыше над головой.

Арне было просто достаточно находиться рядом с Вегой.

А сам Вега желал только одного, и это его желание очень сильно расходилось с желаниями остальных - ему хотелось как можно скорее продолжить путь и добраться до Мидиграда.

В таверне нашлось все, включая даже трактирщика и нескольких случайных путников. Хозяин сперва с недоверием покосился на странных постояльцев, но де Вайл молча бросил на стойку несколько золотых монет, и уже через минуту “дорогие гости” были усажены за спешно освобожденный от менее состоятельных путешественников стол у камина, а полненькая служанка начала таскать еду. Лишившиеся удобного места путники было запротестовали - Рагдар положил руку на секиру, Ким на полдюйма извлек из ножен меч, и конфликт разрешился сам собой.

Пища в трактире оказалась простой, но вкусной и обильной: дымящиеся куски отварной телятины, котелок кегетовой каши, несколько жареных кур, печеная речная рыба, кукурузные лепешки, да еще три кувшина молодого местного вина. Арна только печально вздохнула - из всего представленного она могла есть разве что кегет и лепешки. Ее вздох не укрылся от Веги, и спустя несколько минут перед девушкой поставили блюдо с нарезанными овощами, отварным картофелем, сыром и стакан холодного молока. Танаа поблагодарила - де Вайл кивком дал понять, что благодарность услышана.

Ели быстро и в молчании. Рагдар целиком смолотил трех кур, почти не оставив костей, четвертая досталась Веге, Ниалэри в отместку придвинула к себе все блюдо с говядиной, но поймала голодный взгляд “милорда маэстро” и переключилась на рыбу. Когда съедено было все до последней крошки хлеба, Вега подозвал трактирщика.

- Комната готова?

- Да, господин, как вы просили, в самой большой комнате постелили на пятерых… но у меня есть еще свободные комнаты, вы можете расположиться с большим удобством!

- Я заплатил за одну комнату, как за пять. Этого тебе должно быть достаточно. К утру приготовь поесть на всех и собери провизии в дорогу. Кроме готового, положи сырое мясо, и побольше. И последи за тем, чтобы нас не побеспокоили - я сплю крепко. Так крепко, что даже не просыпаюсь, чтобы посмотреть, кого я во сне убил, - последнюю фразу он произнес нарочито громко, чтобы сидевшие за соседним столом молодчики, с интересом косившиеся на толстый кошель даргела, расслышали. - Я предупредил.

- Все будет сделано, господин, все как прикажете! - очередные несколько монет перекочевали в подставленную ладонь. - Но еще один вопрос, господин, ваши лошади… они не хотят есть сено и овес, а одна из них укусила конюха!

- Дайте им мяса, - рассеянно сказал Вега, добавляя еще пару монет.

Трактирщик открыл рот, тут же закрыл его и скрылся за стойкой.

- Все, идем отдыхать. Завтра выезжаем на рассвете, и ехать будем до вечера следующего дня. Или дольше, если не попадется по пути таверна.

Комната оказалась просторной, с двумя большими окнами - Киммерион немедленно закрыл ставни, для верности подперев их изнутри ножками табуретов. Вдоль стены стояли пять застеленных лавок - Рагдар, посмотрев на них, крякнул и переставил две так, чтобы они образовали широкую кровать, достаточно удобную для двоих. Ниалэри смущенно улыбнулась, а через две минуты уже спала, свернувшись калачиком и уткнувшись носом в шею варвару.

Ким быстро скинул штаны и верхнюю рубашку, благо за время ужина у камина вся одежда высохла, и рухнул на кровать - кажется, он уснул еще раньше, чем лег. Вега хотел было последовать его примеру, но не позволила Арна.

- Позволь мне осмотреть твои раны, - мягко сказала она, садясь на край его лавки.

- Там нечего осматривать - все заживает, через неделю даже шрамов не останется, - буркнул даргел, стягивая через голову дублет.

- И все же. Мне так будет спокойнее.

Тяжело вздохнув, он сбросил рубашку и снял штаны. Глубокая рана на бедре и в самом деле начала уже затягиваться, на повязке даже почти не было крови, а Вега как-то ухитрялся практически не хромать. Плечо выглядело хуже, края раны воспалились, кожа вокруг пошла бурыми прожилками.

- Нужно промыть, иначе загноится.

- Водой бессмысленно, а эликсиров у меня нет.

- Я возьму у трактирщика что-нибудь крепкое. Хотя бы обеззаразим.

Сил сопротивляться не было, и Вега махнул рукой.

- Делай, как считаешь нужным.

Пока Танаа обрабатывала рану, даргел обдумывал дальнейшие действия. Отсюда до Мидиграда - десять дней пути, даже если спать всего одну ночь в двое суток. Это долго, слишком долго! Он сосредоточился, вспоминая карту окрестных земель - в двух конных переходах отсюда есть относительно крупный город, в нем наверняка можно найти агентов Тринадцатого департамента, связаться с Александром, пусть Кирандрелл построит портал - и уже завтрашней ночью они будут в Мидиграде!

Де Вайл удовлетворенно выдохнул и растянулся на постели - Арна как раз закончила с его плечом.

- Спасибо, - негромко сказал он девушке. - Так и правда гораздо лучше. А теперь ложись спать - наши планы меняются, но завтра все равно предстоит тяжелый день.

Заснул он, едва голова коснулась подушки.

А вот Танаа не спалось. Пролежав часа три в мутной полудреме, она тихо села на кровати, мысленно потянулась к Веге - тот спал глубоко, но дышал во сне тяжело и неровно. Ему снился горящий Хайклиф и гибнущие в муках люди, снился Левиафан и кто-то еще, кого Арна не знала. Улыбнувшись, девушка проникла чуть глубже в его сознание - защиту спящего преодолеть было куда проще. Коснулась ласковым теплом, словно бы омыла кристально-чистой родниковой водой, отгоняя дурные видения. Дыхание выровнялось, стало спокойным и глубоким, черты лица разгладились - Танаа не могла видеть этого, но зато очень хорошо чувствовала.

Встав, она бесшумно пересекла комнату, села на край лавки. Не удержавшись, коснулась кончиками пальцев ввалившейся щеки, провела по выступившей скуле. Как же ей хотелось притронуться не пальцами ко лбу, а губами к губам! Но…

- Не спится? - хриплым шепотом спросил Вега.

Арна вздрогнула - за своими мыслями и мечтами она не заметила, как даргел проснулся.

- Не спится, - подтвердила она. - Здесь тяжело спать, я привыкла ночевать под открытым небом.

- Мидиград тебе не понравится.

- Наверное. А ты почему не спишь?

- Слишком много мыслей. Если хочешь, можно выйти на улицу. Я тоже не против подышать свежим воздухом.

- Я была бы рада…

Он поднялся, натянул штаны, проигнорировав сапоги, прямо на голое тело набросил перевязь с катанами. Мгновение подумав, Арна взяла посох.

В нижнем зале таверны Вега вдруг остановился.

- Подожди здесь.

Он скрылся за стойкой и через пару минут вернулся, неся в руке два мешка, сцепленных ремнем.

- Идем.

Танаа полагала, что они не пойдут далеко, но даргел зашел в конюшню, выбрал одного из демонических коней, надел на него особым образом сшитую узду. Вскочил на спину, протянул руку девушке.

- Садись передо мной.

Конь мчался ровным галопом, свежий после дождя ветер трепал волосы, ночное небо, успевшее очиститься от облаков, было усыпано звездами. Вега придерживал Арну за талию, она ощущала спиной тепло его тела и в этот момент чувствовала себя настолько счастливой, что не существовало более ничего - ни Левиафана, ни сгоревшего Хайклифа, ни нависшей над империей и всем миром угрозы…

Отъехав от постоялого двора мили на полторы, Де Вайл остановил коня. Спрыгнул на землю, помог сойти Арне, привязал коня к дереву на длинной веревке. Сказал насмешливо:

- Пастись не предлагаю, но сочные мыши просто обязаны здесь быть.

Конь возмущенно фыркнул.

Вега отошел на несколько шагов от демонического зверя, растянулся на траве, запрокинув голову. Танаа села рядом, боясь приблизиться на расстояние прикосновения и в то же время отчаянно желая быть как можно ближе, кожа к коже, чтобы никаких преград…

- Завтра мы отправимся дальше, - вдруг сказал даргел. - Но не в сторону Мидиграда, а на юг, параллельно Куальге. Там есть город, в котором я найду агентов Тринадцатого департамента. Они помогут мне связаться со столицей, и мы уйдем в Мидиград порталом.

Арна едва заметно вздохнула. Не о деле она хотела сейчас говорить…

- Это хорошо. Верхом до столицы далеко ведь, да?

- Две недели, если спать раз в двое суток. Мы такой темп выдержать сможем, а вот за лошадей не ручаюсь, даже за этих. Но я не о том хотел поговорить…

- А о чем? - она даже смогла сдержать дрожь в голосе.

Вега помолчал. Потом тяжело вздохнул.

- В мешках - провизия на три дня на одного человека и одну лошадь. Хищную, разумеется. Еще спальный мешок, веревка, карта местности и некоторые мелочи, которые могут понадобиться в дороге. Бери коня и уезжай. Я не потащу тебя в Мидиград.

Да, когда Арна думала о том, что хотела бы говорить о чем-то другом, она имела в виду вовсе не это.

- Почему?

- Ты владеешь информацией, которая необходима империи. Ради этой информации Александр, если потребуется, самолично разрежет тебя на мелкие кусочки, причем делать это он будет очень медленно и больно. Быть может, твоя жизнь - это достаточно небольшая плата за информацию о том, как уничтожить Левиафана, но любое зло, даже малое, остается злом. Я не верю в меньшее зло. Катись оно все к Ярлигу… я провалил операцию, потому что не смог изнасиловать тебя. Глупо было бы теперь спасать то, что можно еще спасти, отдав тебя на муки, возможно, более страшные.

Вега умолк. На девушку он не смотрел, его взгляд был устремлен в небо.

Арна молчала минуты три, прежде чем смогла, наконец, собраться с мыслями.

- Это не моя тайна. Но я верю тебе, и расскажу. Прошу только - распорядись этой информацией правильно.

- Я не для того отпускаю тебя, чтобы заставить говорить из чувства благодарности, - оборвал ее де Вайл.

- Знаю. Если бы ты хотел меня заставить - я бы не сказала ни слова.

- Ты бы не узнала.

- Я читаю чужие эмоции и мысли, - пожала плечами Танаа. - Ты прекрасно обучен защищаться от вторжения телепата, но твои эмоции говорят порой гораздо больше, чем мысли.

- Вот как? - он заметно напрягся. - Ты благодаря этому распознала меня под калькой личности Леграна?

- В основном - да, - чуть покривила душой Арна. - Но речь не о том. Я знаю, что ты не пытаешься спровоцировать меня на откровенность. Я понимаю, что тебе грозит за то, что ты отпускаешь меня, но тем не менее я уйду. Вот только сперва ты должен узнать то, за чем охотился. Много веков назад Левиафан впервые пришел в наш мир…

Когда Арна закончила, Вега несколько минут молчал, обдумывая полученную информацию.

- Значит, его может убить только этот полуэльф и никто больше. Даже если все маги Академии объединят силы и ударят по Левиафану - ему это не причинит вреда. Так?

- Вред, быть может, и причинит, - ты же смог его ранить - но не слишком серьезный. А вот убить - не убьют.

- Когда я изображал Леграна, Левиафан приказал мне найти и доставить к нему, помимо тебя и настоящего фон Кильге, полуэльфа. Значит ли это, что Талеанис ищет способ добраться до Левиафана?

- Да. Вега, оставьте его нам, - непривычно жестко проговорила Арна. - Убить демона - хоть и необходимая, но уже, к сожалению, малая часть того, что нужно сделать. Его зараза проникла глубоко по всей империи. Вот эти щупальца и нужно уничтожать. Нам с этим не справиться, это работа для Тринадцатого департамента, не для нас.

- Вы - это кто именно?

- Талеанис, Гундольф, я и мой побратим. Мы давно идем по следу Левиафана, он не зря так боится нас и желает нашей смерти. Оставьте его нам. Пусть каждый делает то, что умеет.

Вега тяжело вздохнул.

- Я представляю себе, что мне на подобное предложение скажут Александр и император… - протянул он. - А, к Ярлигу все! Ты права: каждый должен делать то, что умеет. Я умею убивать, но Левиафан, увы, мне не по силам. Ты уверена, что вы справитесь - что ж, хорошо. Император узнает все, что ты мне рассказала. Александр - только то, что сочтет нужным император. А он вряд ли сочтет нужным многое.

Следующие несколько минут прошли в молчании. Потом Арна негромко сказала:

- Если вдруг случится так, что я тебе понадоблюсь - подумай обо мне. Представь мое лицо, вспомни меня. Я почувствую и попытаюсь дотянуться до тебя.

- Если случится так, что понадоблюсь я…

- Я просто позову. Ты услышишь, я знаю.

- Хорошо. А теперь - поезжай, пока я не передумал.

- Ты не передумаешь, - улыбнулась девушка.

Вместо ответа даргел поднялся на ноги, подошел к коню, отвязал его. Закрепил ремнем дорожные мешки, помог Танаа сесть, протянул ей посох.

- Скачи к своим. И скажи Талеанису, что… а, нет, ничего не говори. Он и так все знает.

- Спасибо…

- Не за что, - пожал плечами Вега.

И замер, когда Арна вдруг стремительно наклонилась, обняла его, мимолетно коснулась губами губ. А потом резко послала коня вперед.

Он еще долго стоял, глядя ей вслед, и думал, почему поступил именно так, а не иначе. Быть может, во всем виноват был Маар-си, который сказал: “не верь никому”. Вот только Вега не верил Маар-си. Он поступил так, как подсказывала совесть. Так, как был должен. И не сомневался, что поступил правильно.

Небо на востоке посветлело, а даргел все еще стоял на холме и смотрел в ту сторону, куда ускакала странная слепая девушка, понимавшая его даже лучше, чем он сам. Поцеловавшая его на прощание девушка.

Нет, нет, нет.

Внезапно сердце сжалось от дурного предчувствия. Далекого, пока еще непонятного и не оформившегося, но все же присутствовавшего. Вега помотал головой, провел по лицу влажными от росы ладонями, развернулся и побежал в сторону таверны - не по дороге, а напрямую, через холмы.

Следовало торопиться.

Глава IXX

Рысь-кентер-карьер

- Какого Ярлига? - сонно осведомился Рагдар, садясь на постели. - До рассвета еще час как минимум…

- Мы отправляемся сейчас, - бросил Вега, натягивая рубашку. - Трактирщика я разбудил, через пять минут завтракаем, а еще через полчаса нас здесь быть не должно.

- В чем причина такой спешки? - уточнил Киммерион.

- Вы же не думаете, что для того, чтобы оказаться в безопасности, достаточно было пересечь Куальгу? - насмешливо спросил Вега, застегнул перевязь поверх куртки, проверил, достаточно ли легко выходят из ножен клинки. - Теперь Левиафан не станет больше таиться. Единственная наша надежда - на скорость. Кстати, наш маршрут меняется: мы не потащимся верхом до самого Мидиграда. Поедем к ближайшему городу, Вестерхалу. До него два конных перехода, но с нашими лошадьми и в нашем темпе, если ничто не задержит - к ночи будем там. Я найду местных агентов департамента, свяжусь с Александром - пусть проложат нам портал.

- Хоть одна хорошая новость с утра, - пробурчал варвар. - Кстати, а где Арна?

- Уехала, - обронил даргел. - Я отпустил ее.

- Надо же, целых две хороших новости… Я определенно чувствую какой-то подвох!

- Не зубоскаль.

Скорый завтрак прошел в молчании. Восток еще не заалел, а четверо путников уже горячили коней, стараясь преодолеть отделявшее их от Вестерхала расстояние как можно быстрее. Вега ехал во главе маленького отряда, порой бросал взгляд в сторону несущей свои воды в полумиле к северу Куальги, хмурился - он чувствовал чужое внимание, прикованное к ним, ощущал на коже чей-то липкий взгляд.

Чуть придержав коня, даргел позволил спутникам обогнать его, сам же внимательно присмотрелся к каждому. Рагдару плотный ужин и довольно обильный завтрак пошли на пользу, равно как и не очень долгий, но все же крепкий сон - оборотень выглядел так, будто последние двое суток не прошли почти полностью в седле, с перерывами на драки с демонами и форсирование взбесившейся реки. Ниалэри, исхудавшая и осунувшаяся, тем не менее держалась вполне сносно, по крайней мере, гораздо лучше, чем изначально ожидал следователь. А вот Киммерион чем дальше, тем больше походил на бледную тень самого себя. Он не питался уже дней пять, зато выкладывался все это время по полной, а те демоны, что напали на отряд еще перед Куальгой, оказались плохой добычей - сила, полученная из их крови, наполнила вампира искрящейся энергией на пару часов, но потом так же быстро и бесследно покинула его. О том, как он сам выглядит со стороны, Вега старался не думать: порванная на плече куртка, наскоро зашитая прореха от когтей сиаринитового грифона на бедре, ввалившиеся щеки, мертвенная бледность… краше в гроб кладут.

Ничего, скоро все это закончится. Сейчас надо только добраться до своих, передать Александру покрытые мелкой вязью иероглифов свитки, пересказать на словах общую информацию, доложить императору о Левиафане - и можно будет хотя бы сутки отдохнуть.

Солнце начинало клониться к закату, когда Рагдар вдруг напрягся, придержал коня.

- Я догоню! - крикнул он спутникам, спешиваясь и растягиваясь на земле, прижавшись ухом к дороге.

Через несколько минут он и правда нагнал друзей. Вид оборотня был мрачен.

- Погоня, - коротко бросил он в ответ на вопросительный взгляд Веги. - Человек пятьдесят, на отличных конях - совсем свежие, будто полчаса как из конюшни. Все в доспехах.

- Грифоны, - помрачнев, констатировал де Вайл. - Паршиво.

Киммерион, умчавшийся вперед, придержал коня, дожидаясь спутников.

- За нами погоня, - проинформировал его Вега.

- Странно, что только сейчас, - пожал плечами скрипач. - Кто на этот раз?

- Грифоны. Полсотни наберется.

- Хочешь дать бой?

- Не хочу. Придется.

- Не обязательно. Если я правильно помню, в нескольких милях отсюда есть перекресток…

- Предлагаешь разделиться?

- Да. Мы с Рагдаром, если что, легко уйдем от погони. Он перекинется и затеряется даже в таком редком подлеске, я… в общем, тоже спрячусь без проблем.

- Это Грифоны. Они сумеют учуять вас обоих, - засомневался даргел.

- Не думаю. Рагдар опытен, а у меня хорошая… наследственность в этом плане. Обмануть их мы сможем.

- Допустим. А Ниалэри?

- Ниалэри отправится с тобой. Они, скорее, подумают, что ты ушел один, и большая часть отряда отправится за нами с Кимом, - вступил варвар. - Тех, кто пойдет за вами, ты сможешь и перебить, в случае чего - вряд ли их будет больше пятнадцати.

Вега не стал говорить, что в данный момент совсем не уверен в своих возможностях одолеть полтора десятка свежих и полных сил рыцарей-магов. Тем более, что в остальном план ему даже нравился. Вытащив карту, он быстро нашел нужное место.

- Дорога расходится в трех направлениях. Левая - к переправе через Куальгу и дальше по землям Грифонов к Хайклифу. Правая - к большому тракту, ведущему в Мидиград. Прямая дорога - в Вестерхал. Перекресток в пяти милях отсюда.

- Тогда предлагаю так: вы с Ниалэри едете по левой дороге, чуть дальше сворачиваете и направляетесь в Вестерхал через поля и лес. Я ухожу прямо на Вестерхал, дожидаюсь погоню, увожу ее полями в сторону тракта - они ведь наверняка считают, что мы направляемся в столицу, так? - ближе к тракту сбрасываю “хвост”, добираюсь в Вестерхал. Рагдар по дороге к тракту уводит большую часть преследователей - в десятке миль отсюда дорога проходит через густую полосу леса, ему несложно будет уйти там.

Несколько секунд Вега обдумывал предложенный план, потом кивнул.

- Идет. В городе нас всех найдет и соберет Рагдар.

Он сунул руку в карман, нащупал шершавый стержень - один из немногих остававшихся артефактов, переломил его и пришпорил коня, заставляя его сорваться в карьер.

Демонические кони преодолели отделявшее отряд от перекрестка расстояние минут за шесть. Вега достиг развилки первым. Он не стал придерживать коня, не стал и оборачиваться - он понимал, что может уже никогда не увидеть друзей, и знал, что для них это не секрет. Чувствуя за спиной погоню, проще расставаться, не оглядываясь. По дробному топоту копыт де Вайл знал, что Ниалэри последовала за ним. А спустя несколько секунд он перестал слышать ее коня - все звуки вокруг перекрыл оглушительный раскат грома.

Призванная магией гроза стянулась за несколько минут. Еще недавно испятнанное белыми облаками небо заволокли тяжелые, непроглядные тучи, свинцовой тяжестью давя на тех, кто не умел говорить с дождем. Еще несколько тактов галопа - и на землю обрушился потоп.

Впоследствии Вега долгое время считал, что вызов грозы был его ошибкой - ведь если бы не раскаты грома и не шум низвергающихся с небес потоков воды, он бы сумел уловить момент, когда остался на дороге один - так же даргел обнаружил отсутствие Ниалэри лишь когда перекресток остался в миле позади. Зато внезапный ливень сбил с толку преследователей и скрыл следы, не позволяя определить, кто и по какой дороге поехал.

Искать девушку не было никакой возможности. Вега только стиснул зубы, не зная, как он будет смотреть в глаза Рагдару, и сильнее пришпорил коня. Демонический жеребец захрипел, мотая головой, шарахнулся отчего-то в сторону и рухнул на дорогу. Вытянул шею, судорожно забившись в краткой агонии - не прошло и десяти секунд, как жизнь в темных багровых глазах угасла.

Де Вайл, едва успевший в последний момент скатиться с конской спины, быстро огляделся - вокруг простиралось поле, не дающее ни единого шанса укрыться от погони. Разве что… да, это может сработать. Он оттащил тело зверя к тянувшемуся вдоль всей дороги оврагу, столкнул, радуясь, что ливень смывает следы едва ли не раньше, чем они появляются, прикинул расстояние, отделявшее его от преследователей, и побежал так быстро, как только мог. Навстречу врагам.

Когда до Грифонов оставалось около двухсот ярдов - Вега определил это, опираясь исключительно на интуицию, потоки воды с трудом позволяли разглядеть противоположную сторону дороги - он остановился. Быстро перевел дыхание, глубоко вдохнул - и прыгнул в глубокий овраг.

Жидкая от не прекращавшихся уже неделю дождей грязь сомкнулась над головой даргела. Де Вайл зацепился за какую-то корягу, сжал пальцы и усилием воли заставил тело полностью расслабиться. Сердце забилось медленнее, каждый следующий удар приходил на полсекунды позднее. Вега знал, что минут пять у него точно есть - потом организму начнет не хватать кислорода, он станет слабеть с каждым мгновением, а еще через пять минут потеряет сознание. Умереть от недостатка воздуха даргел не мог, но бессознательное тело обязательно всплывет на поверхность, и воинам Левиафана останется только подобрать его.

Жидкость вокруг - язык не поворачивался назвать ее водой - слабо содрогнулась - ей передалась дрожь земли, по которой проскакали вооруженные до зубов всадники в тяжелых доспехах. Вега очень осторожно выпустил часть уже бесполезного воздуха и начал отсчитывать секунды. На счет “двести сорок” он отпустил корягу, медленно всплыл, преодолевая желание вынырнуть как можно быстрее, вдохнуть пахнущий землей и озоном воздух и вдыхать его еще долго-долго, наслаждаясь каждым глотком.

Приподняв голову над грязью, де Вайл осторожно приоткрыл глаза, стараясь не допустить попадания грязи под веки. Сосредоточился, прислушался - похоже, преследователи попались на его трюк. Вега выбрался из оврага, отряхнулся, разбрызгивая вокруг себя землисто-коричневые капли, и побежал обратно к перекрестку. Какой-то частью себя он надеялся по пути наткнуться на Ниалэри, но прекрасно понимал, сколь ничтожны шансы.

Чуда не случилось - даргел достиг развилки, не встретив никого. На перекрестке он на несколько секунд задержался, выбирая направление, и свернул к Вестерхалу.

Долго искать Киммериона не пришлось - буквально через пару миль Вега разглядел лошадь с пустым седлом, а в грязи - тело. Стрела вошла точно в щель забрала, мгновенно оборвав жизнь рыцаря. “Сразу видно, что стрелял эльф”, - отстраненно подумал де Вайл, одним прыжком оказываясь возле коня, красивой гнедой кобылы, и хватая поводья. Плечи, круп и шею лошади покрывала тяжелая кольчужная сетка. Вега взялся за кинжал и за полминуты освободил кобылу от всей амуниции, кроме уздечки. Без седла он решил обойтись, привыкнув за последние два дня к спине демонического коня.

Через минуту даргел уже горячил успевшую отдохнуть и явно воодушевленную сменой всадника гнедую - ей определенно больше нравилось нести на себе всего лишь одного наездника, не отягощенного доспехами весом почти с самого рыцаря, не говоря уже о защите самой лошади.

Киммериона де Вайл нагнал спустя двадцать минут - он не щадил ни себя, ни гнедую, стремясь как можно быстрее нагнать друга. По пути ему несколько раз встречались сраженные стрелами Киммериона рыцари, но их лошадей поблизости не было - то ли умчались вместе с отрядом, то ли еще что-то. Все еще продолжавшийся ливень смыл с лица и одежды большую часть грязи, вода приятно холодила разгоряченную кожу, и Вега почти что получал удовольствие от этой дикой скачки. Ровно до тех пор, пока не увидел друга.

Грифонов оставалось всего девятеро, еще как минимум столько же лежало вокруг - мертвые или тяжелораненые. Но и этих девятерых хватило, чтобы справиться с обессилевшим и израненным вампиром. Ким лежал на раскисшей земле, неестественно вывернувшись - запястья и лодыжки эльфа охватывала отливающая металлом веревка, стянутая за спиной. Глаза закрыты, но Вега знал, что друг еще жив - по голубоватой жилке, медленно бьющейся под бледной кожей, по опаске, с которой рыцари окружили свою добычу.

Он не мог медлить. Прыгнул прямо со спины лошади, оказываясь прямо над скрипачом, еще в полете выхваченная катана тускло сверкнула - черное лезвие перерубило странную веревку, Ким, вздрогнув, вытянулся, попытался приподняться на руках - Вега подхватил его за воротник свободной рукой, с силой швырнул к оврагу, за пределы круга врагов, и выхватил второй клинок. Засверкала и зазвенела сталь - никто не пользовался магией, Грифоны знали, что на этого врага любое их заклинание может подействовать настолько непредсказуемо, что лучше не рисковать. Краем глаза де Вайл отметил, что Киммерион все понял правильно - эльф подполз к одному из умиравших, сорвал с него шлем, острые клыки впились в горло. В следующее мгновение даргел пропустил удар, зашипел от боли - меч рыцаря вонзился в незажившую еще рану от когтей сиаринитового грифона - дернулся в сторону, принимая на лезвие новую атаку…

Воспевая подвиги героев, сражавшихся в одиночку против десятерых противников, менестрели часто используют сравнения и метафоры, избегая хоть сколько-нибудь приближаться в своем повествовании к реальности. Их можно понять - едва ли кто-нибудь хотел бы слышать про то, как может проходить бой “один против девятерых” на самом деле. Вега, например, при всей своей любви к поединкам, при всем его стремлении сражаться, ненавидел подобные схватки.

Слишком много врагов, и каждый понимает, что даргела не одолеть в одиночку. Никто не стремится геройствовать сверх меры - они все знают, что противник не по зубам никому из них, и потому нападают скопом, полуторные и двуручные рыцарские мечи не покидают ножен - в руках Грифонов короткие легионерские гладиусы, которыми так сподручно драться в тесноте. Веге не хватает пространства для замаха, его катаны слишком длинные для настолько ближнего боя, и даже его нечеловеческая сила не дает особого преимущества. Нет возможности убивать одним ударом, и приходится бить туда и так, как возможно - под ноги летят отрубленные кисти, де Вайл выводит рыцарей из строя грязно, жестоко, здесь нет понятия “честный бой”, и дело даже не в соотношении сил. Сам Вега уже не раз ранен, и будь он человеком - давно лежал бы на земле, захлебываясь кровью. Но Вега - не человек, и в этом его единственный шанс выжить.

Пятый из девятерых падает на землю, его единственного удалось убить “чисто” - насколько применимо это понятие к убийству - сильным ударом пробив кирасу и пронзив сердце. Но и сам даргел пропускает очередной удар, чужой клинок пронзает легкие, и внезапно кровь бросается в голову, и уже нет дела до того, сколько еще ударов врага достигнет цели. Он забывает о защите, обращаясь в машину смерти, прыгает в сторону, освобождая, наконец, место для маневра, катаны взлетают и опускаются, лишая одного из рыцарей обеих рук, и Вега даже не стремится добивать искалеченного Грифона. У одного из нападающих, самого молодого, сдают нервы - он выкрикивает короткую фразу на староимперском, выбрасывает в сторону де Вайла руку - с кончиков закованных в сталь пальцев срывается молния, бьет даргела в правое плечо. Рука повисает плетью, обтянутая акульей кожей рукоять катаны выскальзывает из мокрых от крови пальцев, но вторая продолжает начатый путь, глубоко врубаясь в бедро седого, хотя еще нестарого рыцаря. В следующую секунду в него летит три молнии - седой, поняв, не сплоховал, хоть мог и не суметь сконцентрироваться на заклинании, но все же сумел. Два сгустка энергии бьют в левую, еще здоровую руку, третий - прямо в грудь, Вегу отбрасывает, он падает на спину и все еще рефлекторно пытается подняться, хотя уже знает, что не сможет…

Как и всегда, его спасла случайность. Везение. А может, и хитрый расчет кого-то неведомого - ведь не бывает, чтобы на долю одного разумного выпадало столько счастливых случайностей? Впрочем, все счастливое достаточно быстро уравновешивалось.

Не стоило Грифонам списывать со счетов полумертвого вампира. Особенно если учесть тот факт, что любой полумертвый вампир может очень быстро стать вполне живым и полным сил, имея вокруг такое количество несопротивляющейся пищи.

Киммерион ударил неожиданно для всех, когда его не ждал уже никто, включая Вегу. Сгусток тумана взметнулся в пелене дождя рядом с ближайшим к поверженному даргелу рыцарем, на мгновение материализовался - даже не полностью, хватило частичной трансформации, чтобы противник с коротким кинжалом в глазнице рухнул в смесь грязи и крови, покрывавшей дорогу. Молниеносное движение, второй кинжал, и третий, который эльф просто метнул - последний Грифон, неловко вскидывая руки к горлу, валится на тела своих погибших соратников.

Только когда со всеми врагами, остававшимися на ногах, покончено, скрипач позволил себе принять нормальный облик. Его вид был страшен - залитое кровью бледное лицо, перепачканная в грязи и все той же крови - она, казалось, теперь была везде - одежда, порванный воротник камзола, пылающие алым глаза, глядя в которые сложно было поверить, что их природный цвет изумрудный. Не стихающий ливень стремительно смывал грязно-бурое с волос, возвращая им привычный белоснежный цвет, пламя в глазах медленно гасло.

- Как ты? - коротко спросил он, опускаясь на одно колено рядом с Вегой.

Даргел попытался ухмыльнуться и почувствовал, что проваливается в темноту. Он знал, что терять сознание нельзя, и каким-то невероятным усилием воли сумел все же удержаться на грани, вот только надолго ли?

Ким внезапно вскочил, подхватывая с земли лук, молниеносно выхватил из почти опустевшего колчана стрелу, бросил ее на тетиву - и опустил лук.

Рагдар держался в седле лишь потому, что сведенные судорогой пальцы, вцепившиеся в луку, не смог бы разжать даже Вега. С трудом заставив себя открыть глаза, он кое-как сфокусировал взгляд на друзьях, слабо улыбнулся.

- Слава богам, вы живы… Я не успел уйти далеко, конь пал, пришлось перекидываться и уходить, но меня подстрелили… чертовы рыцари, откуда у них серебряные наконечники? Ранили в лапу, пришлось перекидываться обратно, драться, отбирать лошадь… где Ниалэри?

- Мой конь тоже пал, - перебил сбивчивый рассказ приятеля Ким. - У Веги, по-видимому, тоже. Он догнал меня здесь, спас, но сам не сможет даже в седле удержаться. Ты перебил тех, кто шел за тобой?

- Тех десятерых - да. Но за ними еще отряд… примерно такой же, если не больше. Надо ехать, как можно быстрее ехать… с ними нам не справиться. Пока что они далеко, миль десять - я подслушал разговор. Но скоро будут здесь… Где Ниа?

- Не знаю, прости. Ты прав, надо ехать… Но Вега не сможет сейчас сесть в седло!

- Не думай обо мне, - хрипло проговорил даргел, с трудом перебарывая очередную волну слабости. - Доберитесь до Александра, передайте ему папку, она за пазухой… пострадала, но ничего, разберутся… и скажите императору, что Левиафана может убить только…

- Заткнись, - оборвал его Киммерион. - Рагдар, ты продержишься до города? Миль двадцать осталось.

- Не знаю. Во мне семь серебряных стрел, если ты их повыдергиваешь, то шансы есть. Но меня все равно больше волнует, где Ниа…

- Кровью истечешь, - вздохнул скрипач, снова игнорируя вопрос.

- Если не выдернуть - сдохну гарантированно.

Ким прикусил губу, но не согласиться с северянином не мог. Вскочив на круп лошади Рагдара, он придержал друга за плечо. - Теперь терпи.

Когда со стрелами было покончено, Киммерион отловил одну из лошадей, выглядевшую наименее вымотанной и самой выносливой. Взвалил на нее потерявшего таки сознание Вегу, сам вскочил на спину коня перед ним, протянул вперед руки даргела, перехватывая запястья обрывком веревки - чтобы не упал.

Двадцать миль друзья преодолели примерно за полтора часа. Когда подъезжали к городской стене, лошади уже едва держались на ногах. Оборотень только чудом не падал с седла, то и дело на несколько секунд теряя сознание.

Несмотря на позднее время, ворота только-только закрывали. Киммерион истратил все свои силы на то, чтобы отвести глаза стражникам - вряд ли удалось бы адекватно объяснить состояние троих друзей, отсутствие у них каких-либо документов и наличие погони, которая должна была уже с минуты на минуту быть здесь.

В Вестерхале Киммерион никогда не был, и куда здесь податься не представлял даже примерно. Но делать что-то было надо, и эльф направил коня вдоль городской стены, выискивая трактир попроще, где не будут задавать лишних вопросов, а за пару золотых и вовсе забудут о странных постояльцах.

Минут через десять за спиной зашевелился Вега. Эльф почувствовал, как резко напрягся даргел, видимо, ощутив веревку на руках, и тут же поспешил успокоить друга:

- Мы в Вестерхале, погоня осталась за стенами города.

- Руки… почему связаны?

- Чтобы ты не свалился с коня. Мы скакали двадцать миль, ты все это время был без сознания.

- Ясно… Найди Кожевенный переулок, там таверна “Шкура неубитого медведя”… Трактирщик - агент…

Он закрыл глаза, снова проваливаясь в беспамятство.

Поиск трактира со столь двусмысленным названием занял около часа, не меньше. К тому моменту, когда эльф наконец нашел нужную улицу и разглядел в конце ее неброскую вывеску, Рагдар окончательно потерял сознание - пришлось вести его лошадь в поводу, предварительно привязав варвара к седлу.

Возле крыльца Ким распутал веревку на запястьях даргела, спешился, огляделся - вроде, никого.

Разумеется, таверна была закрыта. На стук никто не отреагировал, эльф заколотил сильнее. Минуты через две дверь распахнулась, на пороге перед Киммерионом возник… точнее, возникла, ибо трактирщик оказался трактирщицей.

Очень высокая, ненамного ниже Веги, женщина, рядом с которой широкоплечий Рагдар казался хлюпиком, смерила недовольным взглядом скрипача. В руках хозяйка “Шкуры” сжимала тяжелый тесак для разрубания костей.

- Какого Ярлига? - голос у нее оказался под стать - густой, звучный, очень низкий.

- Я просто так зашел, передать привет от Ника Вайленса, - прозвучал за спиной вампира слабый, но уверенный голос Веги.

Взгляд женщины стал чуть спокойнее, но Ким чувствовал исходящее от нее недоверие.

- И как поживает дядюшка? - осведомилась она.

- Прекрасно поживает, планирует в будущем году навестить, - де Вайл скривился, прижимая руку к ране на бедре - эльф почуял запах свежей крови даргела, ни с чем несравнимый, пугающе-пьянящий, и до боли прикусил щеку изнутри. Он сегодня расходовал слишком много энергии и слишком быстро ее же восполнял.

- Проходите, - посторонилась трактирщица. - Сколько вас?

- Трое.

Вега доковылял до ближайшей лавки, не сел - упал на нее, облокотился на стену и устало выдохнул. Киммерион через полминуты притащил Рагдара - при одном взгляде на раненого агент сделала жест идти за ней и проводила друзей в просторную комнату с четырьмя кроватями, отгороженными друг от друга ширмами.

- Целителя смогу привести только через час, - предупредила она, но де Вайл покачал головой.

- Целитель не нужен. Только вода, бинты, чистая ткань, спирт, очень острый нож и игла с нитью. И еще мяса побольше - он скоро придет в себя, и его нужно накормить. Да и нам лишним не будет.

Глядя на уверенно распоряжающегося Вегу, Киммерион только напоминал себе, что еще десять минут назад друг в полумертвом состоянии полулежал на его спине, чуть не падая с лошади.

Буквально через пять минут трактирщица - ее звали Эйма - принесла все требуемое, кроме еды, плюс еще кувшин вина и сменную одежду для всех троих.

- Благодарю, - кивнул Вега. - Займись его ранами, пожалуйста, - это уже Киммериону.

- Это моя работа, - пожала плечами женщина. - И, кстати - не могли бы вы представиться?

Даргел несколько секунд помедлил.

- Нет. Мы под прикрытием, нельзя допустить ни единого шанса распространения информации. Я следователь из отдела под личным патронажем Александра, мои спутники - из моей группы.

- Вы можете показать мне кольцо?

- Госпожа Эйма, мы работаем под прикрытием, на сверхсекретном задании, - раздраженно проговорил де Вайл. - Я не имею права называть наши имена, и у меня нет при себе ничего - то есть абсолютно ничего - из того, по чему можно определить мою работу в департаменте! Ни кольца, ни бумаг, ни лима - ничего!

- Если бы у вас было кольцо, это вызвало бы у меня больше подозрений, - смягчилась агент ООР. - Что ж, не буду вам мешать - пойду, отдам распоряжения на кухне.

- Спасибо. За ужином я хотел бы с вами поговорить.

- Я в вашем распоряжении, господин следователь, - она коротко поклонилась и вышла.

Вега обернулся к эльфу, склонившемуся над Рагдаром.

- Как он?

- Жить будет. Ничего жизненно важного не задето, но он потерял много крови, а из-за серебра раны будут затягиваться очень долго.

- Помочь?

- Не нужно, я справлюсь. Лучше займись своими ранами, если можешь.

- Частично - могу, а на спине придется тебе. И вот еще что… - он обернулся, ловя взгляд эльфа. - Ты спас мне жизнь. Я благодарен тебе, и я…

- Если ты скажешь что-нибудь про “в долгу”, то сильно меня обидишь, - предупредил тот. - В конце концов, я уже со счета сбился, сколько раз жизнь мне спасал ты.

Вега промолчал, соглашаясь с правотой скрипача.

Промывание, обеззараживание, зашивание и перебинтовывание ран заняло около часа. Рагдар очнулся как раз к ужину, и Вега, умывшийся и переодевшийся, оставил их с Киммерионом, отправившись к Эйме.

- Нам необходимо как можно быстрее попасть в Мидиград, - без предисловий начал он, едва утолив первый голод зажаренной целиком уткой.

- Утром лучшие лошади в городе будут здесь, - как само собой разумеющееся, сказала хозяйка.

- Нет, лошади - это медленно. Нам нужен портал. Или хотя бы связь со столицей - я попрошу главу магического отдела проложить переход.

- Это невозможно, - Эйма тяжело вздохнула. - Магов, способных организовать портал, в этом городе нет, а связь… Сейчас сами увидите.

Она достала из кошеля на поясе темный шар, протянула Веге. Гладкая поверхность лима холодила кожу. Следователь сжал шар в пальцах, представляя лицо Александра и мысленно называя его имя - и ничего не произошло. Нахмурившись, де Вайл попробовал еще раз, теперь попытавшись связаться с Николасом - никакого эффекта.

- Любая магия, связанная с пространством - от порталов и разговоров на расстоянии и до сумок с эффектом уменьшения объема и веса - не работает уже три дня. Я вчера отправила курьера в Мерагон, но он еще не вернулся, разумеется.

Даргел выругался. Подумал, выругался еще раз.

- Значит, лошади… к утру мне нужна подробнейшая карта с несколькими вариантами дороги до Мидиграда, на ней должны быть отмечены почтовые станции, где я смогу менять лошадей, хороший конь - выносливый и быстрый, дорожная одежда и минимум припасов в дорогу. На одного. Мои спутники останутся здесь, пока раненый не окрепнет достаточно, чтобы продолжить путешествие.

- На чье имя мне прислать в столичное отделение счет? - только и спросила Эйма.

Вега ухмыльнулся.

- На имя Александра Здравовича, пожалуй. Так что кормите их получше.

Вернувшись в комнату, он коротко обрисовал ситуацию Киммериону.

- Один и в таком состоянии? Вега, ты уверен?

- Да. Ищут нас троих, одинокий всадник не привлечет столько внимания. Тем более, что я поеду в плаще курьера и курьерскими дорогами, и лошадей буду менять на почтовых станциях. Бросать Рагдара одного нельзя. Вы вдвоем рискуете меньше, чем со мной вместе, равно как и я один рискую меньше, чем с вами.

По лицу скрипача было видно, что следователь его не убедил, но спорить он не стал, и Вега был ему за это очень благодарен - не нужно ничего доказывать и объяснять, можно просто упасть на кровать и заснуть. Крепко, без снов и пробуждений от каждого шороха.

Когда Вега открыл глаза, первой мыслью его было - “что-то не так”. Что именно было “не так”, он понял, едва бросил взгляд в сторону окна - на Вестерхал опускался вечер.

- Сколько я проспал? - хрипло спросил он, чувствуя присутствие Киммериона.

- Чуть больше двенадцати часов, - спокойно ответил эльф. - И прежде, чем ты будешь выказывать свое негодование, позволь напомнить, что тебе предстоит проехать три тысячи миль до Мидиграда, причем дней за десять максимум.

- Быстрее, - коротко бросил Вега, садясь на кровати. - В конце концов, доберусь до столицы, передам информацию - и смогу отдохнуть. С разоблачением всех и вся они и без меня разберутся.

- Если быстрее - то тебе тем более надо было отдохнуть.

- Спасибо. Передай Эйме, что я через час отправляюсь - пусть приготовит что-нибудь поесть и велит седлать лошадь.

Через час выносливый и быстрый саврасый мерин скорой рысью подошел к западным воротам Вестерхала. Стражники преградили дорогу - всадник, осадив коня, протянул документы. Бумаги скромного курьера, везущего срочную почту, никого не заинтересовали. Всадник поглубже надвинул капюшон, пряча лицо от мелкого и колкого дождя.

Спустя несколько минут, отъехав от городских ворот на четверть мили, “курьер” перевел коня в кентер, а спустя еще минут десять - в карьер.

Дождь шел на северо-запад, и, кажется, шел он аккурат со скоростью саврасого мерина. По крайней мере, когда Вега остановил коня у почтовой станции, а небо на востоке начало светлеть, с неба летели все те же мелкие иголки.

Пока переседлывали коней, даргел выпил в крохотном трактире при станции стакан глинтвейна и помчался дальше. Днем он сменил полузагнанного рыжего красавца, не сумевшего выдерживать заданный всадником темп, на высокую и ладную вороную кобылу, на следующей заставе, глубокой ночью - взял гнедого жеребца, которого поменял днем. Вега пользовался каждой из отмеченных на его пути почтовых станций, даже когда ближайшие разделяло всего полсотни миль - зная, что скоро коня удастся сменить, он не щадил ни его, ни себя.

Через двое с половиной суток де Вайл осадил коня на очередной станции. Спрыгнул с седла, скривился от резкой боли в бедре - не желавшая заживать рана снова дала о себе знать.

Терять время не хотелось, но он понимал, что если свалится с лошади по пути, то это будет гораздо хуже. Несколько часов сна на сеновале, и снова седло, и снова скачка…

Города оставались в стороне - Вега не сходил с курьерской дороги, тонкой сетью пригодных только для всадника утоптанных троп опутывавшей всю империю. Поначалу он думал заехать в следующий город и попробовать отправиться порталом оттуда, но потом решил не рисковать и лишний раз не светиться. В конце концов, с такой сменой лошадей можно и верхом добраться.

Почтовые станции, похожие одна на другую до полного смешения, сменялись по четыре - пять за сутки, и даргел уже не всякий раз помнил, какой масти была его предыдущая лошадь. За первые двое суток он покрыл немногим меньше тысячи миль, второй переход оказался короче - в том состоянии, в котором он был, Вега не рискнул ехать сто пятьдесят миль до следующей станции. В третий раз он остановился всего в пятистах милях от Мидиграда. К тому моменту он был в пути уже полных шесть суток и надеялся в следующий раз лечь спать уже в столице.

Утро встречало свежестью, которую смертельно бледный от усталости следователь даже не замечал. Кусок мяса и лепешка, стакан разбавленного вина - унять жажду, наполненная фляга и немного еды в мешке, скрип седла, рысь-кентер-карьер… Полуденное пекло, станция, глоток воды, пока переседлывают лошадей, рыжая кобыла, рысь-кентер-карьер. Вечереет, стаи мошки облепляют спешившегося всадника, ледяная вода из источника отгоняет усталость, но ненадолго - снова рысь-кентер-карьер. Прохлада наступающей ночи, мясо и каша, вино, седло на пегой спине, рысь-кентер-карьер. Рассвет на горизонте, сонная рожа не спавшего всего одну ночь станционного смотрителя, коврига свежевыпеченного хлеба, стакан молока, довольное ржание застоявшегося коня, рысь-кентер-карьер. Полдень, надо поесть, но кусок в горло не лезет, несколько глотков вина, вороная кобыла, рысь-кентер-карьер… все, это последний переход, больше нет на пути почтовых станций, да и самого пути осталась какая-то сотня миль, даже меньше…

Почти восемь суток слились в единую полосу, где единственным отличием одного отрезка путешествия от другого была масть коня. Сейчас Вега горячил уже третью вороную лошадь за все время своего пути и терзался сомнениями - действительно ли она третья, или он на самом деле еще только в районе Дангайра, и до Мидиграда - полторы тысячи миль? Он с трудом уже понимал, где и зачем находится, помнил только, что нужно не загнать кобылу до столицы, и ничего кроме. Окажись перед ним хоть сам Здравович - Вега сперва смял бы его конем, и лишь позднее, проехав с десяток миль, понял бы, что надо вернуться и доложить о проделанной работе.

К счастью, инстинкты и интуиция работали куда лучше мозга - де Вайл сперва поднял кобылу в высокий прыжок и только потом задумался, зачем он это сделал. Оглянулся - тропу перечеркивала едва заметная тонкая нить, поблескивающая в лучах солнца.

Из окаймлявших курьерскую дорогу кустов выметнулись четверо всадников, еще столько же поспешно взлетали в седла. Даргел пришпорил вороную, взвыл ей прямо в ухо - этот нехитрый прием по запугиванию лошадей он перенял у Рагдара. Через несколько секунд в спину ударила первая стрела - по счастью, попав в перевязь катаны. Проскакав еще пару миль, Вега натянул повод, вынуждая кобылу свернуть в кусты, промчался еще с четверть мили, осадил лошадь, спешился, набросив повод на ветку, и бросился навстречу преследователям. Усталость отступила под натиском ярости - он преодолел такое расстояние за рекордно короткое время, и его никто, никто не трогал! Так неужели он позволит себе помешать сейчас, в нескольких часах пути от цели?

Катана беззвучно выскользнула из ножен, только сам следователь мог даже не расслышать - кожей почуять хищный шорох, с которым клинок покинул свое ложе. Притаившись в тени густого кустарника, де Вайл ждал, пока преследователи поравняются с ним - вороная оказалась на редкость резвой кобылой: хоть она и уступала многим в выносливости, но зато даргелу удалось оторваться от погони на полмили, давшие Веге фору в несколько минут.

Ближе всех оказался один из трех лучников - тем проще. С силой оттолкнувшись от земли, Вега прыгнул, в полете срубил стрелку голову и сбросил фонтанирующее кровью тело с седла. Подхватил упавшие на шею коня поводья, тут же откинулся на круп, одновременно уклоняясь от стрелы второго лучника и доставая катаной ближайшего всадника. Тот рухнул на землю, зажимая руками обрубок ноги, а Вега уже распрямился, вскинул на дыбы лошадь, закрываясь от стрелы, соскользнул на землю быстрее, чем рухнул подстреленный конь, развернулся и прыгнул, в его руках были уже обе катаны, и сразу двое нападающих простились с жизнью. Не давая противникам опомниться, Вега вскочил в освободившееся седло, ударил находившегося опасно близко лучника, оставив клинок в его теле, а через мгновение на него налетели двое оставшихся, не считая последнего стрелка, воинов - и эти двое оказались гораздо более серьезными бойцами, они грамотно осыпали вынужденного перейти в оборону Вегу ударами, каждый из них был вооружен двумя мечами. Они даже сумели достать его, дважды - первый удар рассек икру почти до кости, второй глубоко прорезал бок и проломил два ребра, но для даргела такие повреждения были… нет, не несущественными, но, как минимум, не опасными для жизни. Уличив момент, Вега уклонился от очередного удара, заблокировал второй, намеренно пропустил третий, позволил четвертому соскользнуть по катане к цубе, а потом черный клинок взвился в воздух и опустился, со страшным, смертоносным свистом рассекая воздух, а со скрежетом - одетого в кольчугу человека.

В этот момент звонко щелкнула тетива, острый и хрупкий наконечник, сделанный вовсе не из стали, пробил плащ, кожаную куртку, рубашку и вошел под ребра, те самые, сломанные. Вега гортанно вскрикнул от этой неожиданной, смертельно опасной боли, не осознавая, что делает, рефлекторно бросил катану - лезвие вонзилось лучнику под подбородок, ровно в ямку между ключиц. Вега обернулся к последнему оставшемуся в живых противнику и прыгнул, сбрасывая его с коня. Удар о землю, тошнотворный хруст, шея повернута под неестественным углом… Все.

Бой закончился, и притихшая на несколько мгновений боль с пугающей скоростью начала распространяться по телу. Нет, еще не время, еще совсем немного осталось…

Вега окинул взглядом побоище - в живых остался только один, тот, кому еще в самом начале даргел отрубил ногу. За полминуты, пока де Вайл убивал его соратников, он успел перетянуть ремнем культю и сейчас пытался взобраться на лошадь. Следователь спокойно подошел к нему, сдернул с седла, прижал к горлу подобранный кинжал.

- Кто вас послал? - холодным, не своим голосом спросил он.

Ответом был презрительный взгляд человека, готового умереть. Вега перевел взгляд ниже - на шее воина висел серебряный медальон Гильдии наемников. Те, кто получал такой медальон, не выдавали нанимателя… как правило.

Отвратительный и кровавый допрос занял не больше пяти минут. Полусумасшедший от боли наемник прохрипел имя, и быстрый удар кинжала оборвал его мучения.

Совершенно бессмысленные, если вдуматься. Потому что по словам воина, в которых не было ни единого повода сомневаться, за смерть Веги заплатил Кайран де Марано, личный адъютант Александра Здравовича.

Глава XX

Слова

Силуэт всадника - вернее, всадницы - удивительно четко прорисовывался в пелене дождя. Не отводя от нее взгляда, он протянул руку к сложенным поленьям, позволяя огню радостно вспыхнуть, жадно пожирая сухое дерево. Он знал - она здесь не случайно, она не сбилась с пути и не ошиблась в своих поисках. Она искала его, рассчитывая только на то, что он сам захочет, чтобы его нашли. Костер не был маяком - она все равно не увидела бы его пламя. Но он решил, что она будет не против просушить одежду и согреться после долгого пути под холодным ливнем.

Она почувствовала его задолго до того, как он ее увидел. Она искала его с утра, но сейчас, всего за пару часов до полуночи найдя, не была уверена, что их встреча - хорошая идея. Быть может, она так и не решилась бы приблизиться, если бы не почувствовала, что ее заметили. Быть может, она не решилась бы, даже зная, что обнаружена - но накопилось слишком много вопросов, на которые необходимо было получить ответы. И не завтра - а сейчас. Наверное, только потому она и тронула повод коня, направляя его к огню… наверное, только потому.

Он не сказал ни слова, когда она спрыгнула на землю, не поворачиваясь к нему, расседлала коня и сняла уздечку, отправив зверя пастись. Она не сказала ни слова, когда он подвинулся, освобождая место на расстеленном плаще.

Молча разломить хлеб, протянув половину. Молча ждать, пока она утолит первый голод. Сидеть неподвижно в ожидании первого слова, которое разрубит натянутую тишину, глухую настолько, что даже птичья трель слышалась как сквозь вату. Чистыми звуками кажутся лишь шорох капель на сделанном из ветвей навесе и биение сердец.

- Ты солгал, - не вопрос, констатация факта. Как ни странно - даже не обвинение.

- Я часто лгу. Гораздо чаще, чем говорю правду.

- В чем ты был искренен?

- В том, что верил - тебе удастся. В том, что хотел спасти жизни - твою и их. В том, что надеюсь - твоему другу удастся уничтожить его.

- Ты говорил, что спасешь людей. Хотя бы часть.

- Я лгал. Это было невозможно.

- Зачем?

- Хотел, чтобы вы ушли. Остановить его в тот момент не смог бы никто, вы просто погибли бы - глупо и ни за что.

- Но смогли бы сделать то, что обещал ты.

- А он остался бы жив. И на этот раз его не смог бы сразить уже никто.

- Меньшее зло? - в ее голосе прозвучала горечь. Первая эмоция, которую она себе позволила.

- Нет, - он был спокоен. - Большее добро.

- Игра слов.

- Все понятия - только игра слов. Значение имеет только одно - что и ради чего мы делаем. Добро, совершенное во имя зла, все равно останется добром, а зло ради добра - злом, если не смотреть за рамки.

- Ты смотришь за рамки?

- Я не играю словами.

- Только что ты занимался именно этим.

- Я лишь привел пример.

- Ты оправдываешься.

- Нет. Оправдания - всегда ложь, в той или иной степени. Сейчас я не стану лгать.

- О чем бы я не спросила?

- Да. Но и говорить всю правду не стану.

- Лучше бы ты лгал.

- Возможно. Ненавидишь меня?

- Нет. Я видела тебя настоящего.

Он промолчал. Сидел, глядя на нее, изучал ее лицо, вспоминая, какой она бывала при других их встречах. Этой складки между сурово сдвинутыми бровями - еще не морщинки, но только пока - раньше не было. Линия рта стала жестче, скулы - резче. Она повзрослела на несколько лет за пару дней - и в том была его вина. Вина, за которую он себя не винил.

- Что теперь?

- То же, что и раньше. Каждый вернется на свою стезю и продолжит свой путь к общей цели, только и всего. Ты найдешь своих друзей, и вы вновь попытаетесь его уничтожить. Я вернусь к нему и буду продолжать изображать верного слугу.

- Изображать? Ты и есть верный слуга.

- Одно не отменяет другого. Почему бы не быть тем, кого изображаешь?

- Когда-нибудь ты запутаешься в своих масках.

- Ты заглянула слишком глубоко и не увидела самого главного, - он покачал головой. - И это хорошо.

- Если бы я знала главное, я могла бы тебе больше доверять.

- И совершила бы большую ошибку. Мне нельзя доверять.

- Ты говорил Веге, что никому нельзя доверять.

- Да. И он сделал именно то, чего я добивался этими словами.

- То есть?

- Он отпустил тебя, решив не доверять именно мне. Самое правильное, что он вообще мог предпринять.

- В ту ночь мне показалось, что я тебя поняла.

- Тебе только показалось.

- Я уже знаю. Почему я тебе доверяю?

- Потому что ты до сих пор хочешь видеть в других лучшее.

- Разве это плохо?

- Это хорошо. Такой ты и должна быть. Это для тебя правильно. Просто не забывай делать для меня исключение. Позавчера я помогал тебе - завтра предам. Через неделю спасу жизнь - а на следующий день ударю в спину. Я - это все противоречия, которые ты можешь себе представить, а доверять мне - самая большая ошибка, какую ты можешь сделать.

- Тогда как же мне с тобой быть?

- Слушай то, что я говорю. Не верь ни единому слову. Просто слушай и делай выводы.

- Этому мне тоже не верить?

- Делай выводы.

Теперь промолчала она, и еще несколько минут тишину нарушал только дождь.

- Ты - чужой, - неожиданно сказала она.

- Верно. Ты делаешь успехи.

- Я тебе верю.

- Зря.

- Не ты первый, кто говорит мне, что я что-то сделала зря. Но мне не довелось еще пожалеть ни о едином поступке из тех, что были по чьему-то мнению “зря”.

- Ни о чем не жалеешь?

- Жалею. Но то, о чем я жалею, те, кто говорил в других случаях “зря”, только поддерживали.

- Ты перенимаешь мою манеру говорить.

- С каждым надо говорить на его языке, иначе теряется большая часть сказанного.

- Я не сказал, что ты говоришь на моем языке. Ты только перенимаешь мою манеру речи.

- Это первый шаг к тому, чтобы заговорить на твоем языке.

- Ты научилась отвечать. Ты вообще быстро учишься…

- …но не тому, чему стоило бы?

Он рассмеялся.

- Да.

Протянул руку, двумя пальцами коснулся складки между ее бровей, над самой линией повязки. Слегка нажал, разглаживая.

- Тебе не идет. Это не твое.

- Я знаю. Это твое.

- С тобой все сложнее разговаривать.

- Я быстро учусь.

- Круг замыкается.

- А дождь заканчивается. Мне пора.

- Я знаю.

- Ты можешь ответить на один вопрос честно?

- Я же сказал, что сейчас не стану лгать.

- Да. Еще ты говорил, чтобы я никогда тебе не верила.

- Не сегодня. Спрашивай.

- Лианна. Она действительно в безопасности?

- Нет. Она постоянно в опасности - он мечтает до нее добраться.

- Ты говорил…

- Я говорил, что сейчас она находится там, где для нее наиболее безопасно.

- Когда ты вернешь ее?

- Когда Левиафан будет уничтожен. Но не говори об этом полуэльфу. Вообще никому не говори обо мне. Пусть и дальше считают меня врагом.

- Ты и есть враг.

- Правильно.

- Я скажу то, что сочту нужным.

- Делаешь выводы?

- Да.

Она встала, подобрала лежавший рядом на земле посох. Вышла из-под навеса, положила руку на холку подбежавшего коня.

- Мы еще встретимся.

- Это вопрос.

- Констатация факта.

- Это вопрос.

- Игра словами.

Он улыбнулся.

И смотрел ей вслед, пока тонкая фигурка на хищной лошади не скрылась за гребнями холмов.

Игра словами. Игра слов. Игра в слова. Какая разница? Главное, что слова в игре.

- Хайклиф разрушен, сэр Дальстон мертв, Левиафан разъярен и больше не станет ни таиться, ни сдерживаться, - подытожила Арна. - И я не знаю, что нам делать дальше…

Гундольф, черный от горя, рвал на мелкие клочья салфетку. Сэр Лайорн, казалось, просто не слышал слов Танаа - он уже минут десять сидел неподвижно, глядя в одну точку, и почти что даже не дышал. Талеанис нервно кусал губы и пил вино стакан за стаканом. Орогрим просто сидел мрачнее грозовой тучи. Эстис де Карнэ, чувствовавший себя чужим в собственном доме, только подзывал порой слугу - тот, не дожидаясь приказа, по одному взгляду графа понимал, что требуется, и через минуту на столе оказывались очередные две бутылки вина.

- Что мы будем делать дальше? - нарушил воцарившееся в гостиной гробовое молчание сэр Лайорн. Он бы молчал, но тишина стала уже просто невыносимой.

- Я не знаю, - покачала головой Арна. - Теперь - не знаю… Левиафан повсюду запустил свои щупальца, преданные ему люди по всей империи занимают высокие посты, но это не беда - ими займутся в Тринадцатом департаменте. Насколько я поняла, эта служба умеет делать свою работу.

- Уметь-то умеет, но… - Гундольф залпом осушил стакан и тут же заново его наполнил. - Арна, мне кажется очень подозрительным то, что тебя отпустили. Зная, какой информацией ты обладаешь… кстати, а откуда этот следователь вообще знал о том, что ты в курсе, как уничтожить эту мразь, Левиафана?

- Я проговорилась, - поморщилась девушка.

- Тем более. Получив такую зацепку, он тем не менее тебя отпустил… почему?

- Я не хочу об этом говорить, Гундольф, - она понимала, что слишком резка, но в то же время знала - если не расставить точки сейчас, то молодой Грифон не отвяжется. - Довольно того, что я здесь, с вами, а не еду в Мидиград в кандалах и под конвоем.

- Что дальше, что дальше… - невпопад сказал вдруг Талеанис. - Вы как хотите, а я намерен заняться исполнением пророчества. Если уж мне положено убить Левиафана, то я это сделаю. Вне зависимости от… всего остального.

- Он разотрет тебя в пыль раньше, чем ты приблизишься на расстояние удара мечом, - серьезно сказала Арна. - Я видела, на что он способен - у тебя нет ни единого шанса.

- Я все же попытаюсь. В конце концов, нам больше ничего не остается, так ведь?

- Разрешите мне сказать, - поднялся сэр Лайорн. - У меня есть одна мысль… она совершенно безумна, но все же лучше, чем вообще ничего, не так ли? Я много думал о том, как временно… нет, не лишить Левиафана силы, но хотя бы ослабить его достаточно, чтобы Талеанис мог сразиться с ним. И кое-что придумал. Левиафан - демон, так? В старые времена, когда наша империя только зарождалась, демоны в мире не были такой уж большой редкостью. Они прорывались в наш мир через врата, открытые неопытными демонологами, замахнувшимися на слишком высокий для них уровень, они приходили, порабощая людей - думаю, все слышали о печально известных “сделках с демонами”, когда люди платили своей душой за какие-либо блага. Если есть опасность - люди ищут способ с ней бороться. Демоны были опасностью - и против них тоже нашлось оружие.

- Какое? - заинтересованно вскинул голову Талеанис.

- Вера. Чистая вера и искренняя молитва. Боги - тогда их было много - помогали своим смертным последователям. Специально обученные священники странствовали по миру и силой молитвы изгоняли демонов обратно в ад. За три века удалось истребить почти всех тварей, а те, что уцелели, вынуждены были бежать в горы, за Вайратский хребет. Ходили слухи, что там они вновь расплодились, но в империю больше не совались.

- Вайратский хребет? - удивился Гундольф. - Но сразу за ним ведь находится Сэйкарон.

- Верно. Но Сэйкарон существует всего лишь около трехсот лет. Его основал Камалайн, бывший первосвященник Магнуса, приговоренный к казни кардиналами - за ересь. Признаться, я не помню деталей, но, кажется, Камалайн пытался совершенно иначе трактовать святые слова Магнуса и даже создал некую теорию, опровергающую его божественность. Разумеется, Церковь не могла такое простить. Неизвестно, как еретику удалось сбежать, и не одному, а с большинством своих последователей - то было смутное время, и многие считали, что Магнус отвернулся от своей страны и своих верующих, так что зернышко сомнения упало в подготовленную почву. Камалайн и его соратники бежали за Вайратский хребет, и их долгое время считали погибшими… пока спустя восемьдесят лет не с стало известно о возникшей словно бы из ниоткуда стране. Согласно логике, тысяча человек - именно таково примерное число ушедших с Камалайном - никак не могли меньше, чем за век расплодиться в таком количестве, но факт оставался фактом. Сейчас Сэйкарон - небольшая, но очень сплоченная страна, каждый житель ее является последователем церкви Мазуса - так, согласно Камалайну, звали брата-близнеца Пресветлого Магнуса, который на самом деле и совершил все подвиги, приписываемые Первому императору.

- Это все очень интересно, - перебил рыцаря Талеанис. - Но какое отношение…

- Самое прямое. Если вы помните, я начал с того, что демоны ушли за Вайратский хребет, и больше о них никто и ничего не слышал. Спустя почти полторы тысячи лет туда же ушел Камалайн и его последователи. И мало того, что выжили, так еще и сумели добиться невозможного: создали страну, которая на данный момент является достаточно серьезной угрозой для империи. Напрашивался один вывод - они сумели договориться с демонами. Вот только Кодекс Мазуса - их священное писание - категорически осуждает любые контакты с демонами. Демонопоклонничество - одно из страшнейших преступлений в Сэйкароне. Даже за чтение книг по демонологии сжигают на кострах, делая исключение только для боевых клириков.

- Боевых клириков?

- Именно. Это священники Мазуса. Их посвящают богу еще в младенчестве, специально обучают. Они владеют особой магией, схожей с магией легендарных паладинов Магнуса, но куда более сильной. Они знают о демонах все, что о демонах возможно знать. Их основная задача - находить и уничтожать демонов, неважно, прорвавшихся в наш мир сейчас, или оставшихся с тех древних времен.

- Кажется, я понимаю, к чему вы клоните… - проговорила Арна. - Но как нам уговорить Церковь Мазуса помочь нам?

- Не церковь, - покачал головой сэр Лайорн. - Нужно найти непосредственно боевого клирика Мазуса, посвятившего себя истреблению демонов, и уговорить именно его. И сделать это придется вам, леди Арна.

- Я поеду с ней! - мгновенно вскинулся Орогрим.

- И не проживешь даже дня после того, как пересечешь границу Сэйкарона, - мрачно проговорил Мантикора. - Вы оба не проживете. Сэр Лайорн нам тут очень красиво все рассказал, только забыл упомянуть одну маленькую подробность: боевые клирики занимаются уничтожением не только демонов, а любых чудовищ. От василисков и гидр до эльфов и орков.

- Даже если у нас будет такой клирик, что нам это даст? - Гундольф, казалось, не слышал возмущенной тирады полуэльфа. - Убить Левиафана все равно может только Талеанис.

- Да. Но клирик продержится в поединке с демоном дольше, чем мы все, вместе взятые.

- Связать Левиафана боем и предоставить Талеанису возможность нанести решающий удар? Это был бы неплохой вариант, если бы не…

- Без “если”, - оборвала молодого Грифона Арна. - Если ни у кого нет других предложений - я завтра же отправляюсь в Сэйкарон. Одна. И это не обсуждается.

Предложений ни у кого не было, в отличие от возражений. Но девушка оставалась непреклонна - она приняла решение, и вряд ли что-либо могло заставить ее передумать. В конце концов, сдался даже Орогрим, чему очень посодействовала зачитанная сэром Лайорном по памяти выдержка из Кодекса Мазуса, подробно и красочно повествовавшая о казни, положенной за “якшанье с нелюдью”. Это убедило орка в том, что он только погубит и себя, и сестру, если все же навяжется ей в провожатые.

- Итак, завтра с утра я отправляюсь искать клирика, который согласится нам помочь. Гундольф…

- Я еду в Мидиград, - решительно сказал фон Кильге. - Буду добиваться аудиенции у императора. Быть может, мне удастся изменить его отношение к ордену. Сэр Лайорн, вы поможете мне?

- Нет, - покачал головой рыцарь. - Я должен собрать тех, кто уцелел. Быть может, уже нет того ордена, о котором вы собираетесь просить императора.

- Есть, - уверенно сказал Грифон. Арна вздрогнула - на мгновение она увидела восстановленный Клюв, отливавший все тем же черным блеском, просторный двор, рыцарей в парадных доспехах и все такого же молодого, только полностью седого Гундольфа, возлагающего на себя тяжелую цепь магистра ордена. - Есть, и вы их найдете. И приведете к Мидиграду - если я не найду поддержки у императора, я найду ее в другом месте.

Сэр Лайорн помедлил несколько секунд, затем кивнул.

- Хорошо. Я сделаю, как вы говорите.

- А я займусь эвакуацией жителей деревень и сел, расположенных на этом берегу Куальги, - первый раз с начала беседы заговорил де Карнэ. - О городах позаботятся и так, а вот деревни, скорее всего, оставят на растерзание Левиафану.

- Талеанис, Орогрим - вы можете помочь Эстису? - спросила Танаа, заранее зная ответ.

- Если ты меня бросаешь, мне без разницы, как убивать время, - проворчал орк, а Мантикора просто кивнул.

- Значит, решено. А теперь, если вы не против, я хотела бы немного отдохнуть перед завтрашней дорогой.

Разумеется, никто не был против. И, пожалуй, только Змей догадывался, что этой ночью Арна вовсе не намеревалась спать…

Глава XXI

Возвращение домой

- Ну и денек сегодня выдался… - Ройн Маран, капитан стражи, грузно опустился на скамью, подхватил с грубо сколоченного столика услужливо наполненную кем-то из подчиненных кружку пива, в два долгих глотка осушил ее, рыгнул. - Ох, хорошо… После такого пекла ад прохладцей покажется! Ну, чего расселись? Давайте, на ворота, живенько! Совсем молодежь обленилась…

“Молодежь” быстро подхватилась и исчезла из поля зрения раздраженного, вымотанного жарой Ройна. Впрочем, капитан не стал долго рассиживаться - дождался, пока кираса перестанет обжигать при случайном прикосновении, тяжело поднялся на ноги, отряхнул штаны и, подхватив прислоненную к скамье тяжелую саблю, потащился к воротам. Еще два часа - и смена караула, и можно будет пойти в трактир, опрокинуть пару-другую кружек эля, не думая о том, что завтра снова жариться в доспехах на этом проклятущем солнце. И ведь наверняка на следующей неделе, когда придет его очередь дежурить по ночам, станет холодно и промозгло!

- Капитан, не пора ли закрывать ворота? - спросил лейтенант, совсем еще молодой парень - и когда только успел чин получить? Хотя, судя по его лени и развязности, правильнее было бы сказать не “получил”, а “купил”.

- У тебя что, глаза на заднице? На часы гляди! Ворота запираются в одиннадцать, и ни минутой раньше или позже! - рявкнул на лейтенантика Маран. - Вон, вишь - обоз подошел. Вот иди и оформляй.

Недовольно пробормотав что-то себе под нос, лейтенант поплелся к остановившемуся у самых ворот обозному. А капитан, оглядевшись, хотел было вернуться во дворик сторожки, но его внимание почему-то привлек въезжающий в ворота верховой.

Сперва Ройн не понял, что именно в нем было не так. А потом сообразил: всадник был одет в толстую кожаную куртку, с успехом заменяющую легкую броню, поверх которой тяжелыми складками лежал пропылившийся дорожный плащ, глубокий капюшон частично скрывал лицо - бледное, посеревшее. В расстегнутом воротнике куртки виднелась льняная рубашка. Путник даже не думал о том, чтобы снять плащ, и это в такую жару! Приглядевшись пристальнее, капитан стражи разглядел скрытые тканью ножны мечей, отметил, что путник сидит в седле как-то неровно, боком, а на плаще, сбоку, видны темные пятна, да и куртка местами распорота… Маран положил руку на рукоять сабли, преградил всаднику дорогу.

- Кто и откуда?

Верховой вздрогнул, дернул поводья, заставляя лошадь остановиться. Его взгляд сфокусировался на стоящем перед ним человеке, левая рука скользнула было за спину, но тут же отдернулась.

- Сверхсрочный курьер из Вестерхала, - с трудом разлепив спекшиеся губы, проговорил человек. Кое-как расстегнул непослушными пальцами седельную сумку, протянул капитану сложенный вчетверо лист бумаги. Маран развернул подорожную, быстро просмотрел - все в порядке.

- Проезжай. И… - он с сомнением окинул всадника взглядом. - Помощь не нужна? Еле в седле держишься.

- Благодарю, но я должен как можно скорее ехать.

- Ну, смотри… Удачи тебе.

- Вам удачи, капитан, - Вега сунул бумагу обратно в сумку и пришпорил вороную. - Давай, лошадка, немного осталось. Потерпи пока что.

На воротах Срединного города оказалось сложнее - гвардеец, старший смены, долго и тщательно рассматривал подорожную, потом с сомнением оглядел “курьера” и потребовал личные документы.

- Я - срочный гонец на императорской службе, - зло проговорил де Вайл. - Бумага, которую вы держите в руках, в пути заменяет мне любые документы!

- Так то в пути, - возразил гвардеец. - А сейчас вы в Мидиграде, в столице!

- Гонец в пути до тех пор, пока не передаст послание.

- Кстати, а что за послание и кому вы везете?

- Я не имею права отвечать на такие вопросы, равно как и не имею ни малейшего понятия о том, что и куда везу! А вы, похоже, плохо знаете правила!

Перепалка заняла еще минут десять, после чего гвардеец все же отступил - Вега не зря перед отправлением наизусть выучил все права и обязанности сверхсрочного курьера, благо Эйма снабдила его всеми необходимыми бумагами, включая шифрованное “письмо” для отвода глаз.

Оставшуюся милю, отделявшую штаб на Охотничьей улице от ворот, даргел преодолел за несколько минут - гнать лошадь галопом в Срединном городе разрешалось только вельможам и курьерам, но он уже был не в состоянии воспользоваться этим правом. Вороная крупной рысью прошла по мостовой, и каждый звонкий удар копыт о камень вызывал очередную вспышку боли во всем теле.

Осадив коня у самого крыльца, Вега спрыгнул прямо на ступени. Пошатнулся, ухватился за перила, с трудом поднялся к двери, постучал.

Через несколько секунд перед ним возникдворецкий. Посмотрел на визитера, глаза расширились - старик, проработавший в Тринадцатом департаменте больше пятидесяти лет, легко узнал следователя, которого “казнили” три с половиной месяца назад. Даргел едва заметно покачал головой, дворецкий так же неуловимо кивнул, давая знать, что понял.

- Чем могу служить? - с легкой ноткой брезгливости, полагающейся при виде обтрепанного, запыленного плаща и грязных сапог, проговорил он.

- Сверхсрочное послание для господина Николаса.

- Это дом лорда д’Эверлеанетта, сударь.

- Мне велели доставить послание именно сюда, - удивился “курьер”.

- Что ж, проходите. Возможно, господин Вандекампф сейчас у лорда, - дворецкий посторонился, пропуская де Вайла, и аккуратно прикрыл за ним дверь.

- Спасибо, Виктор, - искренне сказал Вега. - Скажите, Александр здесь?

- Да, он внизу, в своем кабинете. Я правильно понимаю, что я вас не видел?

- Да.

- Хорошо. Вас проводить, или…

- Нет, я сам найду дорогу.

- Как скажете.

Раньше де Вайл не подозревал, что в доме Кирандрелла такое количество лестниц, что ступеньки на этих лестницах неимоверно круты, а в коридорах можно устраивать конные скачки… Несколько раз он едва не терял сознание, но пока еще ухитрялся удерживаться на ногах. Наконец, спустя пять минут, показавшиеся израненному даргелу вечностью, он добрался до комнаты, служившей кабинетом Здравовича в этом штабе. Не думая ни о чем, толкнул дверь - Александр не имел привычки запираться, зная, что едва ли найдется сумасшедший, способный войти к нему без стука. Справедливости ради надо заметить, что таковые порой находились, но их безумие всегда оказывалось оправданным. Ну, почти всегда.

Глава Тринадцатого департамента был не один, но наличие этого собеседника только порадовало де Вайла. Превозмогая боль, он опустился на одно колено, отстраненно подумав, что встать, наверное, уже не сможет.

- Мой император.

- Вега? - владей Лаарен собой чуть хуже, он выронил бы бокал.

- Да, мой император. Разрешите доложить?

- Докладывайте, - он быстро взял себя в руки.

- Я провалил маскировку. Александр, я вам говорил, что не надо было для конспирации выбирать такую мразь, я предупреждал, что могу не пройти проверку.

- Судя по тому, сколько времени прошло, вы все же успели выяснить многое.

- Вы даже не представляете себе, насколько вы правы, - даргел с трудом ухмыльнулся и, стараясь не задевать пылавшую болью рану, вытащил из-за пазухи плотно свернутые листы бумаги. - Вот. Это содержимое сейфа ближайшего помощника Левиафана. Дорамский шифр, пятая категория сложности. Всю информацию необходимо проверить, но учитывая подробности - это несложно. Теперь о Левиафане. Во-первых, он демон. Самый настоящий демон, чрезвычайно могущественный. Его цель - не захватить этот мир, а уничтожить его. Он практически неуязвим. - На этих словах Вега поднял голову, ловя взгляд императора. Тот мгновение помедлил, потом согласно опустил ресницы. - Пока что я не знаю, как его убить.

- Если вы не ошиблись в оценке этих бумаг, то я могу только поздравить вас с на редкость успешной операцией, - медленно проговорил Александр.

- Это еще не все. Хайклиф уничтожен, все земли, принадлежавшие Грифонам, под властью Левиафана. За Куальгу он пока что не слишком высовывается, но это лишь вопрос времени. Его энергия искажает магическое пространство - например, из Вестерхала невозможно связаться с кем-либо через лим, невозможно построить портал, вообще вся пространственная магия либо не работает, либо работает так, что лучше бы не работала.

- Что с орденом Грифона?

- Практически полностью уничтожен. Немногие, сумевшие распознать обман, сбежали, остальных либо убили, либо они примкнули к Левиафану.

- А где ваши спутники? - спросил Лаарен. Де Вайл с усмешкой подумал, что об этом должен спрашивать Здравович.

- Я оставил их в Вестерхале - Рагдар не мог продолжать путь, кроме того, одному мне было проще и безопаснее добраться до Мидиграда.

- Как именно вы провалились? - вновь заговорил Александр.

- Я выполнил… - начал даргел, но почему-то запнулся. Попытался оглядеться - картинка перед глазами помутнела, лица Лаарена и Александра стали размытыми пятнами, все вокруг закружилось одновременно в разные стороны. В конце концов, самое главное из того, о чем стоило говорить при Здравовиче, он рассказал… Вега закрыл глаза и позволил себе наконец-то потерять сознание.

В комнате было прохладно, воздух насыщали ароматы трав и меда, мягкие простыни пахли свежескошенной травой, а тяжелые шторы, закрывавшие окно, не пропускали назойливый и жаркий солнечный свет.

Проснувшись, Вега еще долго не открывал глаза, наслаждаясь редким ощущением покоя и безопасности, а еще - отсутствием необходимости немедленно вставать и прыгать в седло, мчаться, сломя голову, к Ярлигу на рога, убивать тех, кто встанет на пути… Он никогда не думал, что может устать убивать, но сейчас чувствовал себя уставшим от количества крови на руках. Не зная, где именно находится, Вега почему-то ощущал себя… дома?

Минут через десять после пробуждения он все же решил оглядеться. Он находился в небольшой комнате, на широкой постели. Рядом стояла тумбочка, на ней - кувшин с водой и бутылка вина, стакан. Неприятный холодок пробежал по позвоночнику, Вега быстро обшарил комнату взглядом и тут же успокоился, найдя перевязь с катанами висящей на спинке стула.

Убедившись в собственной безопасности и в наличии оружия, даргел внимательнее прислушался к ощущениям тела. Никакой боли он не чувствовал, но это еще ничего не означало - были такие обезболивающие средства, которые действовали даже на него. Некоторый дискомфорт ощущался в бедре, плече и под ребрами справа - откинув простыню, де Вайл обнаружил свежие повязки. Если бы его сию секунду спросили, как он себя чувствует, Вега ответил бы, что замечательно - но когда он попытался сесть, чтобы дотянуться до тумбочки и налить себе воды, комната закружилась и он рухнул обратно на подушки. Таким слабым следователь себя не ощущал очень давно.

При более внимательном изучении обстановки возле кровати обнаружился шнур, за который Вега немедленно дернул - безумно хотелось пить и есть, да и просто узнать, что вообще происходит за стенами этой безмятежно-спокойной комнатки.

Не прошло и полминуты, как дверь распахнулась, и на пороге возникла миловидная пухленькая шатенка в простом белом платье.

- О, вы пришли в себя! Наконец-то! - совершенно искренне обрадовалась она. - Хотите пить? Есть? Как вы себя чувствуете?

Вега, слегка ошарашенный таким количеством вопросов одновременно, не сразу нашелся, что именно сказать, а девушка, пробормотав: “Одну секунду, я сейчас приду!”, выбежала за дверь.

Вернулась она и правда буквально через несколько секунд.

- Ну вот, теперь я в вашем распоряжении. Как вы себя чувствуете?

- В целом - хорошо, но очень хочу есть, а особенно - пить. Сколько я здесь нахожусь?

- Вас принесли четыре дня назад, - отозвалась шатенка, смешивая в стакане вино и воду и протягивая сосуд Веге.

- В каком состоянии?

- В отвратительном, честно сказать. Вашими ранами занимался сам мэтр Ленаор! Он больше двух часов с вами работал, никого не пуская в комнату, а когда пустил, вы были уже перебинтованы, хотя обычно он такую работу оставляет сестрам-целительницам… Потом сразу господин Кирандрелл пришел… - На этом моменте девушка покраснела, чего Вега тактично не заметил. - Он спросил, когда вы придете в себя, а мэтр Ленаор сказал, что разбудить вас можно уже завтра, но в таком случае он не дает никаких гарантий, и что лучше вас не трогать, пока вы сами не проснетесь, и только давать все нужные зелья. А еще сказал, что вы будете очень голодны, когда проснетесь, но сразу много есть нельзя, а сначала лучше вообще просто бульон - я уже сказала, что вы очнулись, и бульон скоро принесут…

- Как вас зовут? - прервал даргел щебет целительницы.

- Шэйми.

- Шэйми, мэтр Ленаор не сказал, что со мной? Из-за обезболивающих я не могу нормально оценить свое состояние.

Похоже, он выбрал правильную тактику. Девушка мгновенно посерьезнела и насколько могла подробно рассказала о всех повреждениях, их последствиях, накладываемых ограничениях…

- Спасибо, - Вега допил разбавленное вино и протянул опустевший стакан Шэйми. Та тут же наполнила его заново, а де Вайл откинулся на подушки и закрыл глаза. Целительница подождала полминуты и тихонько вышла из комнаты.

В общем, все могло быть и хуже. Рана на плече, как это ни странно, учитывая, сколько раз по ней попадали уже после ее появления, оказалась самой пустяковой - ну, насколько вообще могут быть пустяковыми раны от сиаринита. С ногой дело обстояло похуже - еще как минимум неделю нельзя ходить, да и потом еще долгое время надо пользоваться тростью и всячески беречься. Самым опасным повреждением предсказуемо была рана от стрелы с сиаринитовым наконечником. Тогда, стремясь поскорее избавиться от опасности, Вега выдернул стрелу, не особо беспокоясь о том, какие ткани заденут острые края. В итоге сиаринит поцарапал осколки переломанных ребер, зацепил печень и что-то там еще, в связи с чем мэтр Ленаор категорически запретил больному покидать постель в течение недели, да и потом на столько же забыть о верховой езде и каких-либо тренировках и поединках. Де Вайл знал, что после казни его “собирал” именно старый эльф, и сделал вывод, что в работе его организма лекарь разбирался хорошо - во всяком случае, он точно удалил отравленные сиаринитом ткани. Иначе даргел был бы уже гарантированно мертв.

Через пятнадцать минут звук открывающейся двери выдернул его из полудремы. Это была Шэйми, принесшая бульон. Ощущения сытости золотистая жидкость не дала, но голод отчасти заглушила, и Вега, поблагодарив девушку, провалился в глубокий сон.

Когда он проснулся, была глубокая ночь. Есть и пить хотелось еще сильнее, к тому же действие обезболивающих эликсиров закончилось, и чувствовал себя де Вайл куда хуже, чем в первое пробуждение, что не замедлило сказаться на настроении. В этот раз у его палаты дежурила другая целительница, худенькая и неразговорчивая блондинка Ильма, полная противоположность Шэйми, и Вега был рад этому - Ильма коротко осведомилась о его самочувствии, предложила обезболивающее, спокойно восприняла отказ, без дополнительной просьбы дала напиться, а еще через десять минут принесла кружку бульона, в котором на этот раз было некоторое количество мяса. Съев и выпив все до капли, Вега вновь уснул.

В следующий раз его разбудило ощущение кого-то рядом. Открыв глаза, даргел с удивлением узнал императора.

Первым порывом было вскочить, но организм активно сопротивлялся. От Лаарена не укрылось неловкое движение раненого.

- Лежите спокойно. Вам еще выздоравливать и выздоравливать. Вы нужны мне, и как можно скорее - но в целом виде и не падающим с ног от усталости. Лекарь говорит, вы сможете вернуться на службу через месяц.

- Он недооценивает мои способности к регенерации, особенно в спокойной обстановке и при хорошем питании.

- Хорошо. Но тем не менее, я запрещаю вам возвращаться на службу до полного выздоровления.

- Как прикажете, мой император.

- Расскажите мне о Левиафане, Вега. Я понял, что вам не удалось уничтожить его. Но почему? Вообще, расскажите мне о завершении операции.

Даргел тяжело вздохнул, рана в боку тут же отозвалась резкой вспышкой боли.

- Завершении? Я бы назвал это провалом.

- Учитывая добытые вами сведения, я называю это завершением.

- Как скажете. Левиафан приказал мне найти и доставить к нему троих - девушку родом из Париаса, полуэльфа и рыцаря ордена Грифона Гундольфа фон Кильге. Настоящего, а не того, который руководил орденом последние несколько месяцев. Я выполнил приказ, и в качестве награды Левиафан предложил мне изнасиловать эту девушку. Я не смог. Спасая ее и себя, я напал на Левиафана, ранил его, а потом ударил заклинанием, которое гарантированно должно было его убить, но только обожгло. Поняв, что демон мне не по зубам, я телепортировался из его логова вместе с девушкой, связался с друзьями, и мы покинули Хайклиф. Почти что сразу после нашего бегства город был уничтожен… У меня была информация, что часть жителей будет эвакуирована, но насколько эта информация реальна - я не знаю.

- Ни насколько, к сожалению. Хайклиф стерт с лица земли. В города, находящиеся вдоль Куальги на нашем берегу, стекаются толпы беженцев из сел и деревень. Быть может, кто-то и успел покинуть Хайклиф, но вряд ли ушел далеко, - голос Лаарена был обманчиво-спокоен, но Вега слышал горечь и боль за внешним безразличием. - Вы в любом случае не могли их спасти.

- Я мог их не губить. Это из-за моего нападения Левиафан разозлился до такой степени, что решил уничтожить город.

- Не думаю. Рассказывайте дальше.

- Мы покинули Хайклиф. За нами была погоня, но удалось отбиться. С нами была та девушка. Еще в городе она сказала, что я не мог уничтожить Левиафана, его защищает древнее пророчество, и, согласно этому пророчеству, есть только один человек, которому по силам убить демона. Я пытался узнать подробности, но она отказалась говорить - тогда я взял ее с собой, рассчитывая, что здесь она расскажет все, что знает. Мы бежали за Куальгу, на переправе я едва не погиб - эта девушка спасла меня. На следующий день, когда мы остановились в таверне на ночлег, я решил отпустить ее, зная, что за судьба ждет ее в застенках Тринадцатого департамента. И тогда она рассказала мне о пророчестве подробно…

Кратко, но стараясь не упускать важных деталей, Вега пересказал императору то, что ему поведала Арна. Включая просьбу оставить Левиафана ей и ее друзьям.

Выслушав рассказ, Лаарен несколько минут молчал.

- Насколько вы доверяете ей? - спросил он, наконец.

Де Вайл не обдумывал ответ. Он был уверен в нем еще с той ночи под звездами.

- Полностью. Она хочет уничтожить демона, она знает того, кто может это сделать, они в одной команде. С ними же - настоящий фон Кильге, которому есть, за что мстить. Я думаю, что они могут справиться. И она права: сам по себе факт уничтожения Левиафана - это только половина дела, если не меньше. Его щупальца расползлись по всей империи и далеко за ее пределы.

- Я ознакомился с информацией, которую вы добыли. Она еще проверяется, но пока что все указывает на то, что эти сведения - правдивы. Где-то через неделю мы вскроем этот заговор, этот гнойник на коже моей страны! - Глаза Лаарена на мгновение вспыхнули холодным синим светом. - Я уничтожу их всех, - закончил он спокойно. - И ты мне в этом поможешь.

- Да, мой император.

Эпилог

У разных людей - и нелюдей - разные ассоциации с понятием “умиротворенность”. Для кого-то это пронизанные солнцем золотые колосья на поле, для кого-то - аромат смолы и ровные красноватые стволы сосен, для кого-то - шелест листвы и журчание ручья, или тихая покорность опадающих осенних листьев, или кружащие в лунном свете снежинки, или…

У всех по-разному. Для Александера Валлентайна самым умиротворенным пейзажем был именно тот, что открывался сейчас глазам некроманта: старое, очень старое, давно заброшенное кладбище, аккуратные, но местами покосившиеся оградки могил, обтрепанные, источенные дождями и ветрами кресты, заключенные в круге. Раннее утро, щебет птиц, солнечные лучи, бликующие на отполированной гранитной плите, слабый, едва уловимый запах смерти - не нежити, не крови, не боли агонии и страха небытия, а просто смерти, как противоположности и одновременно естественного продолжения жизни.

Быть может, именно это кладбище ранним солнечным утром нравилось ему в особенности потому, что Александер очень хорошо помнил, как выглядел погост буквально несколько часов назад.

Он лежал на траве, подложив под голову свернутый плащ и накрыв лицо шляпой. Вчера был сложный день, сегодня - трудная ночь, а впереди - еще многие, очень многие дни и ночи, в сравнении с которыми последние сутки покажутся отдыхом.

Прошелестели по воздуху огромные полотна крыльев, земля едва ощутимо вздрогнула - Валлентайн поморщился: он не любил дрожь земли, слишком привык к одной конкретной причине этого явления. Но сейчас дело точно было не в неупокоенных, и потому пришлось подняться на ноги, снять шляпу и поклониться.

Александер всегда был галантен с дамами, даже если у дам были крылья и серебряная чешуя.

- Приветствую, Хранительница.

- Приветствую, Хранитель, - насмешливо проговорила дракона. По ее телу прокатилась короткая судорога - и перед некромантом оказалась хрупкая, невысокая девушка с серебряными волосами. - К чему такой официоз, Лекс?

- Сложно сказать, - он снова опустился на траву. - Наверное, просто настроение такое. Ты просто решила меня проведать, или как?

- Ты же знаешь, что я сейчас не могу надолго покидать Цитадель. Так что по делу. Ты его нашел?

- Я его не искал.

- Почему?

- Аркана, я знаю Асмодея не одну и не две тысячи лет. Поверь, если он не хочет, чтобы его нашли - его не найдет даже Раадан. То есть, он, конечно, найдет - но я полагаю, что демиург не станет так перетряхивать реальность лишь для такой мелочи.

- Ты считаешь то, что натворил наш дорогой князь, мелочью? - Хранительница вытянулась на траве рядом с некромантом.

- В сравнении со всем остальным, что здесь творится - да.

- Мне бы твой оптимизм…

- Почему бы мне в кои-то веки не побыть оптимистом? В конце концов, Левиафан на удивление бездарно упустил свою возможность нанести первый удар.

- Его бездарности кто-то помог, Лекс. Я проверяла и перепроверяла - там совершенно великолепный, тончайший саботаж. Знать бы только, кто этот нежданный союзник…

- Если союзник. Не мне тебе говорить, что враг врага - не всегда друг.

- В любом случае, его действия нам на пользу.

- Это да.

Несколько минут они молчали.

- Лекс…

- Да?

- Скажи мне, только честно: ты знаешь что-нибудь про Растэна и Оракхана?

- Знаю. Но не скажу. Не волнуйся, ничего угрожающего безопасности Прайма здесь нет.

- Не считая того, что сын Растэна - единственный, кто может убить, наконец, Левиафана?

- Даже считая это. Аркана… ты доверяешь мне и моему опыту? Знаю, доверяешь. Тогда послушай доброго совета: не вмешивайся во все это на физическом уровне мира. Твоя задача, крайне сложная и архиважная задача - удержать распад ткани Реальности. Это то, что ты можешь и должна делать.

- Пока ты помогаешь старым друзьям? - в голосе девушки прозвучали обиженные нотки. - Конечно, я не из вашей старой компании, но…

- Не в том дело. И, если хочешь знать, я никому не помогаю. Моя работа заключается в другом, и она не имеет никакого отношения ни к Левиафану, ни к сыну Растэна, ни к чему-либо еще.

- Ищешь потенциального Хранителя? - безразличным голосом осведомилась дракона, вспомнив результаты анализа компа.

Даже если Александер удивился, то он сумел не подать виду.

- Возможно. Но об этом я тоже не могу говорить. Лучше скажи, ты давно видела Раадана?

- Давно… он уже месяц безвылазно торчит на Терре, пытается удержать сектор своими методами. Не хотела бы я быть на его месте!

- Знаешь, аналогично. Кстати, вот еще что… если тебе нужна помощь в Цитадели, то можешь меня звать - я здесь пока что очень относительно занят. Брожу по миру, выполняю прямые профессиональные обязанности, да и только.

- Если будет то же, что тогда - позову, а так я и сама справляюсь. Но спасибо за предложение.

- Надеюсь, как тогда не будет, - Валлентайн передернул плечами. - Многое видел, но чтобы так… нет, не надо больше.

Оба умолкли, вспоминая те жуткие часы, растягивавшиеся в сотни и сотни лет, когда рвались связи и расползалась сама суть Мироздания в одном конкретном секторе не очень-то большой вселенной, и десятки Хранителей, не щадя себя, пытались пусть даже ценой собственной жизни, но восстановить хрупкое равновесие, удержать на грани гибели полсотни миров и миллиарды разумных, населявших эти миры… Самым обидным было то, что так и не удалось выяснить причину катастрофы, как ни старались старейшие и опытнейшие из Хранителей, еще те, кто когда-то вошел в первый состав Звездных Всадников.

- Как ты думаешь, Левиафана удастся уничтожить? - тихо спросила Аркана, чтобы перебить эту гнетущую, мертвую тишину, наполненную страшными воспоминаниями.

- Удастся, - твердо сказал некромант. - В этот раз - обязательно удастся. Иначе быть просто не может.

- Мне бы твою уверенность…

- Ты это уже говорила.

- Я говорила про оптимизм.

- Какая разница, в данном-то случае?

- Никакой. Но почему ты так уверен?

- Он уже не использовал свое преимущество. Кроме того, у него в этот раз очень, очень хорошие враги.

- Ты говоришь, он уже ошибся. Может, это все скоро закончится? - с надеждой сказала Аркана.

Александер Валлентайн покачал головой.

- Нет. К сожалению, нет. Все только начинается.

_______________________________________________________________________________________

Номиканское растение, аналог жасмина.

Гвардейцы и маги - при исполнении, они не имеют права отрываться от непосредственных обязанностей. Палач, по закону империи, не является живым человеком, пока он в маске, и не должен никоим образом проявлять себя как человека.

Во времена инквизиции обвиненных в колдовстве простолюдинов просто сжигали, дворян же и рыцарей сперва подвергали колесованию, а через три дня, если казнимые еще были живы, предавали костру. Если же те не выдерживали трех дней, сжигалось просто тело.

Орден Грифона - единственный из существующих четырех орденов, по законам которого магистры лож и великий магистр не имеют права жениться и признавать бастардов.

Сиаринит - местное название вулканического стекла, обсидиана.

Скель - небольшая юркая змейка, обитающая в долинах. Не ядовита, но имеет очень яркие, агрессивные узор и цвет чешуи, позволяющие ей мимикрировать под париасскую алую кобру, смертельно ядовитую змею.

Куними - океаническая рыба с мясом слабовыраженного голубоватого оттенка, водится в прибрежных водах Номикана, но даже там считается редким деликатесом.

Шкала Райнаха представляет собой артефакт в виде продолговатого стержня из темного стекла. В активированном состоянии стекло окрашивается в определенный цвет, в зависимости от силы магического фона и направленности заклинания или артефакта, давшего этот фон.

- белая кошка в юго-восточных областях Империи считается символом доброты и мирных намерений. Почему-то именно в этих краях подобный окрас у кошек встречается крайне редко…

Сонсэ - “пламя ночи” (номиканский).

Сулими - наркотическое питье, изготавливаемое из сулима, номиканского растения, отдаленно похожего на мак.

Декокт Виррата считается сильнейшим из зелий - детекторов лжи. Он относится к запрещенным по двум причинам: во-первых, для его приготовления используется порошок из кости ребенка не старше года, во-вторых - человек, напоенный этим зельем, умирает с вероятностью более девяноста пяти процентов.

Легран специально уточняет “как у эльфов”, потому что речь идет об отсутствии не роста волос, а об отсутствии волосяных луковиц в коже лица, кроме бровей.

Луна Мидэйгарда имеет светло-голубой оттенок, в отличие от желтоватой земной луны.

Очень дорогая разновидность серебра, добываемая исключительно в рудниках на землях ордена Пантеры.

Конечно же, речь не об отпечатках пальцев, а всего лишь о мелких частицах кожи или ногтей, по которым можно со стопроцентной точностью определить, кому они принадлежат.

Крагакх - редкая разновидность наркотического гриба, выращиваемого на пеньках степного кустарника краго. Используется орочьими шаманами и берсерками.

Зелье Маонны быстро и бесследно уничтожает органику, никак не вредя неорганике, но его реакция длится очень недолго, потому зелье Маонны используют, как правило, для уничтожения чего-то небольшого.

Довольно редкий яд, выглядит как мелкая пыль слегка голубоватого оттенка, изготовляется из сулима. Как правило, жертве дается вдохнуть яд.

Город на юго-западе Империи, знаменитый окружающими его природными красотами и количеством парков на территории самого города.

Рыцари-Грифоны владеют некоторыми секретами, позволяющими отсрочить старость, но даже по их меркам девяносто лет - это очень почтенный возраст, большинство слагает оружие около восьмидесяти (если доживают).

Официальный титул бога империи - Пресветлый Магнус. Но так как императоры ведут свой род от него, они часто нарекают его Прародителем.

Отсылка к древнему пророчеству.

Иар Эльтеррус, Влад Вегашин Черный меч

Глава 1

Сектор R-23, планета Земля, Россия, Санкт-Петербург. Сергей «Волчонок» Листьев, гитарист. 16 ноября 2003 года

Ноябрь в этом году выдался отвратительным. Сергей не мог припомнить еще одного такого холодного, дождливого и ветреного ноября. Зима отчего-то не торопилась вступать в свои права, и на Питер уже третью неделю обрушивались всевозможные малоприятные катаклизмы осени. Обычно в «трубе» на Петроградке можно было спокойно играть почти в любую погоду – теплый ветерок, доносящийся из постоянно открывающихся и закрывающихся дверей метро, не позволял заледенеть даже пальцам – но не в этом треклятом ноябре.

Волчонок закончил песню, перебросил гитару на потертом ремне из дермантина за спину и сунул ладони под косуху. Он чертовски замерз, время перевалило за полночь, а мелочи, которую случайные прохожие набросали в открытый чехол, едва хватало, чтобы добраться до трассы и купить сигарет. Случайно – не иначе – оброненная кем-то сотня навевала на мысль, что поесть сегодня все же удастся, но интуиция подсказывала – оставь надежду, всяк в «трубе» поющий… Впрочем, этот день не был менее удачным для гитариста, чем любой другой день за последние полгода. Сергей все больше и больше отдавался во власть черной депрессии, накатившей еще в апреле и не отступающей по сей день.

– Ваши документы, молодой человек! – прозвучала ненавистная фраза. К Волчонку приближались трое ментов в форме.

– Пожалуйста, – он достал из внутреннего кармана паспорт в потертой обложке и военный билет. Один сотрудник милиции принял документы и начал просматривать их, второй с усмешкой обратился к гитаристу:

– Законы нарушаем?

– Что же я нарушил? – безнадежно поинтересовался тот, уже понимая, что неприятности только начинаются.

– Курите под запрещающим знаком – раз, распиваете крепкий алкоголь в общественном месте – два… – Мент кивнул на пустую «четвертинку» дешевой водки, брошенную каким-то алкашом в паре метров от гитарного чехла.

– Находитесь в городе без прописки и регистрации – три, – добавил тот, что смотрел паспорт. – Сергей Константинович Листьев, одна тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, родился в селе Груздево Московской области, прописки не имеет… Служил в Чечне, уволен по неуказанной причине в звании лейтенанта запаса… Что же вы так, Сергей Константинович? Без прописки-то?

– А вот так, – тяжело вздохнул лейтенант запаса.

– Ну что, на месте дело решим или пройдем в отделение? – поинтересовался третий мент, лысый верзила с поросячьими, масляно блестящими в предвкушении наживы глазками.

– Пройдем, – покорно согласился Волчонок и наклонился за чехлом. В следующую секунду тяжелый сапог верзилы ударил его под ребра.

От перелома гитариста спасли лишь оставшиеся со времен службы рефлексы. Он отпрянул назад, увернулся от метящего в челюсть кулака, подхватил чехол, вырвал из рук первого мента документы и, не обращая внимания на то, что сотня легко выпархивает на грязный пол перехода, побежал ко входу в метро. Чуть не сбив с ног какого-то парня студенческого вида, Листьев перемахнул через турникет и опрометью бросился вниз по эскалатору.

Лишь рухнув на сиденье очень кстати подъехавшего в направлении Горьковской поезда, Сергей позволил себе немного расслабиться. Зачехлил гитару, обнаружил потерю сотенной, пересчитал мелочь, которая не высыпалась во время «бега с препятствиями» – семь рублей. Тихо выматерившись про себя, лейтенант запаса откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Тридцать один год. Ни жилья, ни работы, ни семьи… Пока два месяца был в плену в Чечне, ушлые родственники подсуетились, заплатили денег какому-то адвокатишке и в обход всех законов лишили Сергея дома в Груздево, оставшегося от родителей. Любимая, обещавшая ждать и писавшая первый месяц проникновенные письма о любви, спустя еще месяц вышла замуж за парня с квартирой в Москве и родила ребенка. Волчонок выяснил через знакомых, которые еще не успели забыть о его существовании, что ребенок у Алины – не от мужа. С одной стороны, гитаристу тяжело было осознавать, что его сына воспитывает чужой человек, а с другой… Он сам никогда не гнался за материальными благами, да и не хотел ради машины, квартиры и счета в банке рвать кусок из горла другого, идти по головам и так далее…

Сергей предпочел нелегкую судьбу бродячего гитариста, ездил автостопом по России, иногда задерживался в разных городах, но ненадолго. Давно поставив на себе крест, он все же остался человеком. И считал, что когда придет пора предстать перед Богом, ему нечего будет стыдиться. Волчонок был человеком верующим, но верующим не в церковь. Некрещеный, ни разу в жизни не ходивший на исповеди, но, как сказал Егор Летов: «Не бывает атеистов в окопах под огнем…» Когда выжил после двух месяцев у «духов», когда снайперская пуля содрала кожу с виска, когда отделался ушибами и ссадинами после взрыва в горах, а весь его отряд погиб… Сложно было не поверить в Бога. Не понимал лейтенант запаса лишь одно – для чего Господь оберегает его и спасает раз за разом от неминуемой, казалось бы, гибели…

– «Звездная, следующая станция – Купчино, железнодорожная станция Купчино, – объявил по громкоговорителю механический голос. – Осторожно, двери закрываются».

Выходя в Купчино из метро, Листьев бросил взгляд на часы – без пятнадцати час. До последней электрички оставалось минут десять. Купив за семь рублей у запоздалой бабушки-торговки дурно пахнущую сосиску в тесте, а в ларьке сигареты на последнюю, оставленную на черный день, мятую десятку, гитарист отправился на железнодорожную платформу.

На электричку он, как ни странно, успел.

Пока тащились одну остановку до Шушар, Волчонок проглотил сваренную в вонючем масле булку, так и не обнаружив внутри сосиску, и выкурил сигарету в пустом вагоне.

Оказавшись на продуваемой всеми ветрами платформе «Шушары», Сергей поежился, застегнул воротник косухи, закурил и, обходя полузамерзшие лужи, направился через канавы, овраги и кусты к трассе.

Злой ветер трепал длинные волосы, гитарист спрятал их под косуху.

Поток машин был вполне плотным, обычно при таких условиях Сергей не задерживался на трассе более получаса, но в этот раз ни дальнобойщики, ни водители легковушек, припозднившиеся в дорогу, не торопились взять промокшего насквозь попутчика в черной потрепанной кожаной куртке и с гитарой за спиной.

К двум часам ночи Листьев замерз окончательно. Зашел в магазинчик при заправке, но согреться не успел – двухметровый охранник с физиономией братка-неудачника невежливо выставил его на улицу. Сергей отметил про себя, что вполне мог бы размазать эту самодовольную тушу по асфальту за две секунды, но… Зачем?

В четыре часа он выкурил последнюю сигарету. Ни рук, ни ног Сергей уже не чувствовал, даже не голосовал, когда мимо проносилась очередная машина.

Около пяти утра гитариста вырвал из странного ступора долгий, громкий гудок автомобильного клаксона. С трудом подняв голову, он увидел, что метрах в двухстах впереди мигает стопорами фура. Мысль о том, что, возможно, удастся хотя бы согреться, придала сил, и эти двести метров Волчонок преодолел почти бегом.

Дальнобойщик ждал его, приоткрыв дверь.

– В сторону Москвы подбросишь, если по пути? – прохрипел Сергей.

– До Москвы не довезу. Только до Твери.

– Пусть до Твери.

– Да уж, парень, тебе бы сейчас согреться, а в каком направлении – это как-то по фигу, – протянул водила. – Залезай!

Повторное приглашение гитаристу не понадобилось. Обежав фуру, он вскарабкался по лесенке в кабину и захлопнул за собой дверь. Дальнобойщик глянул на замерзшего попутчика:

– За тобой на полке поллитра валяется. Закуси, извини, не водится. Звать тебя как?

– Сергей.

– Я – Юрий. Рад знакомству.

– Взаимно, – кивнул Волчонок и полез за водкой.

За окном проносились едва заметные в предрассветной темноте заснеженные леса, дворники ползали по лобовому стеклу, из динамиков несся голос Олега Медведева:

Сергей вздохнул. Волчонок… Пусть даже ему тридцать один год, но сути это не меняет. Он остался Волчонком, а волком так и не стал. И порой упрекал себя за это. Листьев взял сигарету из пачки, валявшейся на торпеде, закурил и с отсутствующим видом уставился в лобовое стекло.

Было стыдно за понимание – он знает все, что нужно в жизни таким волкам, но так и не использовал этого знания. Потушив докуренную до фильтра сигарету, Волчонок достал из чехла гитару и начал подстраивать струны.

Юра трепался о чем-то, Сергей автоматически отвечал, но мысленно он был далеко отсюда. Фура мчалась на скорости около восьмидесяти километров в час через очередную полумертвую деревушку, которых лепилось к трассе огромное количество.

– …вылезаем, значит – а у нашего полуприцепа шесть колес свинчено! Думаем, ну ни фига себе посмотрели… Стой, козел, куда ты прешь!

Последние его слова были обращены к человеку, закутанному в тулуп, который пытался перебежать дорогу перед разогнавшейся фурой. Естественно, крика водилы человек не услышал. Юра вывернул руль, пытаясь избежать столкновения, ударил по тормозам, колеса многотонного грузовика заскользили по мокрому снегу, обильно покрывавшему трассу… Сергей слетел с сиденья, ударился головой и плечом об ящик, стоящий между пассажирским и водительским местами, на мгновение потерял сознание.

Проскользив по мокрому асфальту метров сто, фура слетела с дороги, сметя перила моста. Почти вскарабкавшийся к тому времени обратно на сиденье Волчонок успел заметить лишь побелевшее лицо Юры, губы которого беззвучно шептали не то матюги, не то молитву, и понял, что сорвавшись с трассы, грузовик летит с обрыва вниз. В следующее мгновение несколько десятков тонн рухнули с высоты на камни, метров десять не долетев до реки.

В сознание его привел жар. Открыв глаза, Сергей понял, что машина горит. С трудом нащупав ручку двери, он распахнул ее и выпал на снег. Оглянувшись, Листьев увидел, что полыхает вся фура. «Сейчас рванет…» – мысль пронеслась со скоростью снайперской пули, что в свое время содрала кожу с виска лейтенанта – тогда еще не запаса. И Волчонок пополз прочь от грузовика, превратившегося в машину смерти. Он не задумывался, почему ползет, а не идет, и хорошо, что не задумывался.

За спиной грянул взрыв. Волной горячего воздуха Сергея снесло на несколько метров, протащило по заледенелым камням, он ударился о черный валун, которого отчего-то не коснулся снег, и вновь отключился.

На сей раз из забытья Волчонка вырвал голос:

– Не смей умирать! Я тебя не для того полтысячелетия искал и от всего оберегал, чтобы ты сдох, не доползя до меня полметра!

Сергей ошалело завертел головой. Непонятно откуда звучавший голос отчего-то казался смутно знакомым. Очень смутно, словно знаком он был не самому Волчонку, а кому-то… непонятно кому.

Острая боль в ногах заставила гитариста посмотреть вниз… и он понял, почему полз. Правой ноги не было по колено, от левой осталась верхняя половина бедра.

– Не думай об этом! – резко вклинился голос. – Все поправимо! Повернись налево.

Тупо выполнив указание, Листьев увидел, что из-под валуна, к которому он прислонился, торчит рукоять ножа. В ней была какая-то странность, и он понял, какая – рукоять была слишком длинная для ножа, на ней могли поместиться две мужские ладони. Повинуясь непонятному, подсознательному импульсу, он протянул правую руку и, сомкнув пальцы, потащил рукоять на себя. Та на удивление легко поддалась, и спустя мгновение Сергей сжимал в руке Меч. Не меч, а именно Меч.

Длинное, чуть больше метра, лезвие из черной стали с серебристо-синеватым проблеском покрывали непонятные, узорчатые символы. Даже на вид оно было бритвенно острым. В последней трети клинок почему-то резко сужался, словно бы от него откололи два узких, но длинных, сантиметров по двадцать, куска. В перекрестье, на концах гарды и в яблоке сверкали полупрозрачные черные камни, кроме них Меч ничто не украшало. Но Волчонку сразу показалась какая-то вопиющая неправильность в том, что он увидел. И на мгновение перед его внутренним взором возник тот же Меч, но…

В роли гарды выступали два мощных кожистых крыла дракона, тело которого служило рукоятью. Хвост ящера оплелся вокруг верхней части клинка – на сей раз целого, а вместо яблока рукоять венчала украшенная витыми рогами голова. В следующий миг наваждение пропало.

– А где дракон? – тупо спросил он вслух, не особо рассчитывая на ответ.

– Шляется где-то. Все ему на месте не сидится, – неожиданно отозвался невидимый собеседник. – Стоп, а ты откуда про дракона знаешь?

– А черт его знает, – хмыкнул Сергей. И начал умирать.

Это было странно. Реальный мир вокруг поблек, Волчонок на миг увидел себя со стороны – жутковатое зрелище. Безногий мужчина, истекающий кровью, держит в руках черный Меч и глупо смеется. А в следующий миг он положил на лезвие под рукоятью вторую руку, поднял клинок над головой и с размаху всадил его себе в загривок.

Адская боль моментально швырнула Листьева обратно в истерзанное тело. Он почувствовал, что позвоночник его разрывает нечто чужеродное – но в то же время понял, что оно уже не является чужеродным. Меч стал частью его.

– Вот теперь все будет в порядке, – вновь прозвучал голос. И мир вокруг Волчонка померк.

Сектор R-23, планета Земля, Испания, Севилья. Мария Сантьяго Рикка, Темная Иерархия. 2 апреля 1382 года

Мрачно, заунывно и тоскливо пели колокола. Эхо гулкого перезвона проникало даже сюда, в подземные казематы, оно отражалось от сырых стен, проползало по кривым коридорам с низкими, сводчатыми потолками, проскальзывало сквозь решетки в камеры, и будило узников, у которых хватило духа уснуть вечером – или же хватило глупости…

Мария не стала исключением. Эхо колокольного гула прокатилось от решетки к вороху соломы в углу и вырвало девушку из мучительного забытья. Настал день казни. Она даже не стала открывать глаза. Теперь, когда стало ясно, что никто за ней не придет, Мария впала в понятную апатию, оставаясь равнодушной ко всему. Она не ела третий день, хоть и понимала, что относительно легкая смерть от голода ей не грозит – ведьму ждало очистительное пламя костра.

Впрочем, понимание того, что помощи ждать неоткуда, было с ней с самого начала. Темная Иерархия, в отличие от Светлой, нечасто вытаскивала своих из лап Инквизиции, и то только тех, кто отличался особыми талантами или Силой. Впрочем, такие обычно к святошам и не попадали… Марии же, несмотря на немалые способности, ждать было нечего. Какое-то время она надеялась на заступничество тех, кому в свое время помогла, но людям свойственно быстро забывать добро, когда тот, кто делал им это добро, попадал в застенки Святой Инквизиции.

И все же, несмотря ни на что, она надеялась. Глубоко в душе надеялась, что хоть кто-нибудь не останется равнодушен к ее судьбе, не позволит девушке за то, что делала людям добро, сгореть на костре. Разумеется, надежды остались всего лишь надеждами.

И кто ее, спрашивается, просил – жила бы, как все ведьмы Иерархии, занималась бы тем же, чем они, так ведь нет! Обнаружила в себе несвойственный Темным дар Целителя и занялась лечением людей. Иерархия смотрела на это сквозь пальцы – до поры, до времени. Потом несколько раз намекнули, что это не самое подходящее занятие для перспективной ведьмы. Потом прямым текстом предупредили – если Мария не оставит целительство, то все дороги в Иерархии для нее закроются. Но не могла, не могла девушка иначе!

Как сейчас, помнила она тот день, когда узнала, что ее странные способности, которых так боялась и она сама, и родители, есть великий Дар! Как радовалась, узнав, что есть такие же, как она, люди – и не только, – которые представляют собой организацию, и в этой организации даже для Марии, четвертой дочери после трех сыновей бедного, хоть и родовитого дворянина, есть место! И каково же было разочарование, когда поняла, отчего Иерархия именуется Темной. Девушка очень быстро сообразила, что из этой организации не уходят. Впрочем, она попыталась. Когда пришло последнее предупреждение от темных, Мария собралась с силами и пошла к исконным врагам. Она пошла в Светлую Иерархию.

Сперва ее приняли за сумасшедшую. Потом, когда поняли, что ведьма-целительница не шутит, откровенно посмеялись и попросили передать темным, что на такие глупые провокации прекрасная, добрая и вечная Светлая Иерархия не поддается. Подумать только, такой бред сочинить – ведьма хочет стать светлой Целительницей!

На следующий день за Марией пришли инквизиторы. Обвинение в колдовстве, короткий суд, пыточные, где девушку заставили признаться в страшных грехах, приговор и – костер.

Сейчас она уже понимала, что помощи от Иерархии ждать ни к чему. Хотя бы потому, что Иерархия самасдала ее Инквизиции.

Лязгнул отпираемый засов, пронзительно скрипнула несмазанными петлями дверь камеры. Раздались тихие шаги.

– Доброе утро, Мария, – прозвучал над самым ухом вкрадчивый мужской голос. Очень знакомый голос, просто до жути знакомый…

– Приветствую, дон Диего, – отозвалась она, резко садясь на соломе. – Простите, не ожидала вас здесь увидеть.

Он, как всегда, был безупречен. Темные блестящие волосы аккуратно подстрижены, на алом камзоле ни пятнышка, воротник белоснежной шелковой рубашки подчеркивает смуглую кожу, усики и бородка по последней моде… Дона Диего обожали все дамы – кроме женщин Иерархии. Только они знали, что Диего – извращенный садист, девизом своим выбравший: «Боль – это то единственное, чем я могу одарить вас без остатка». Сильный маг, любитель кровавых ритуальных обрядов, верный поклонник демонов – таким был дон Диего. Второй человек в Темной Иерархии. Хотя назвать его человеком мог лишь тот, кто не знал хотя бы сотой доли его пристрастий. И он предлагал Марии ученичество. Она отказалась.

– Неужели ты думала, что я смогу бросить тебя в беде? – завораживающе улыбаясь, проговорил он. – Ни в коем случае. Как только я узнал, что с тобой случилось, я бросил все свои дела и примчался сюда.

– Я… благодарна вам за заботу, дон Диего, – с трудом выдавила из себя девушка. – Но…

– Я вижу, тебе здесь уже немало досталось… – К немалому удивлению Марии, улыбка мага начала ее раздражать. Тем более что он был прав – каленое железо и палаческие щипцы никого не красят. – Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.

– Но… как?

– Это не важно, милая. Тебе достаточно знать одно – я могу это сделать, и я это сделаю. Но ты также должна понимать, что взамен я тебя кое о чем попрошу…

– О чем же, дон Диего? – внутренне содрогаясь, спросила Мария, уже понимая, о чем пойдет речь.

– Ты должна стать моей ученицей и выбросить из головы всю эту дурь с целительством. Поверь мне, твои таланты позволят тебе далеко пойти… если, конечно, выберешь правильный путь. Для этого тебе всего лишь нужно стать моей… – Маг сделал долгую, многозначительно-двусмысленную паузу. – Ученицей.

На бесконечно короткий миг она готова была согласиться.

– Простите, дон Диего, но мой ответ – нет! – Кто бы знал, как тяжело дались девушке эти слова, как тяжело было собственными руками отнять у себя надежду на спасение от костра… Но перспектива стать ученицей кровожадного садиста пугала несостоявшуюся целительницу куда больше, чем самая мучительная смерть.

– Ты хорошо подумала? – разорвал непродолжительную, нервную тишину голос Диего. Теперь он не был обволакивающе-завораживающим, в нем зазвенели лед и сталь.

– Да, – обреченно кивнула Мария. – Я хорошо подумала. И не изменю своего решения. Лучше на костер! – почти выкрикнула она, подняв горящий взгляд на мага.

По холодному, холеному лицу прокатилась судорога ярости. На какой-то момент Марии показалось, что сейчас ей придется на собственном опыте убедиться в правдивости рассказов о жутких пытках, которые Диего придумывал для своих жертв.

– Что ж, мне очень жаль. Раз ты не хочешь быть благодарной, то и у меня пропало желание проявлять великодушие. Костер так костер – это твой выбор. Прощай, дурочка. Прощай. – Он встал, брезгливо стряхнул прилипшую к безукоризненному камзолу соломинку и вышел.

Она упала обратно на свое убогое ложе и разрыдалась. Страшно было, очень страшно… Говорили, что смерть на костре – далеко не самое страшное, больно всего лишь пару минут, а потом человек умирает, не выдержав муку или задохнувшись в дыму, но кто знает, сколько правды в этих словах?..

– Господи, за что? Что я такого сделала, чем заслужила столь страшную смерть? – тихо шептала девушка сквозь слезы. – Не может быть, чтобы дар исцелять людей был от сатаны, не может такого быть… Я ведь хотела, как лучше… За что мне это?..

Внезапно рука Марии наткнулась на что-то острое. Она пошарила в соломе – и извлекла на свет Божий осколок черной стали длинной около восьми дюймов и в четверть дюйма шириной. Один край осколка был бритвенно острым, второй очень ровно обломан. На блестящей стали виднелся темно-серебристый узор.

«Одно движение – и никакого костра…» – мелькнула предательская мысль. Но тут же была отброшена, ведь самоубийство – это страшный грех. Мария сидела и смотрела на острый обломок. А что, если?..

«Сбежать».

Эта дерзкая мысль не сразу оформилась в ее голове, но когда оформилась… Сперва девушка пыталась прогнать безумную идею, но вскоре поняла, что это бесполезно. А ведь и в самом деле, перерезать веревку, которой ее привяжут к столбу, когда подожгут солому, раскидать ее ногами и в суматохе бежать! В ужасе от собственной дерзости Мария спрятала осколок в рукаве рубашки.

Дальнейшее происходило словно во сне. Пришел исповедник, предложил покаяться в грехах. Мария покаялась. Пришел палач с помощниками. Повели на эшафот.

И тут ее поджидал страшный удар. Девушку не стали привязывать к столбу, вокруг которого уже были сложены вязанки дров и хвороста. Ее приковали.

Она не кричала. Просто молча смотрела, как вокруг ее ног укладывают солому, как престарелый инквизитор читает приговор, как один из помощников протягивает палачу пылающий факел, как тот, подняв факел над головой, медленно опускает его в солому…

Вязанки занялись мгновенно. Огонь лизнул ноги девушки, она вздрогнула, попыталась отодвинуться – тщетно. Через несколько секунд жертва ощутила жар уже всем телом.

«Лишь бы не закричать… – молила она, – лишь бы не закричать…»

Когда жар и боль стали нестерпимыми, Мария, все силы которой уходили на то, чтобы сдержать рвущийся наружу крик муки и ужаса, вдруг поняла, что ее правая рука почему-то выскальзывает из плотного, казалось, объятия кандалов. Через мгновение ее пальцы сжимали осколок, который она неведомо когда успела вытащить из рукава.

«Не бойся, девочка, это не будет грехом… Это будет правильно… Не бойся…»

Она так и не успела понять, был ли тихий голос в голове галлюцинацией или кто-то свыше действительно ей подсказывал и прощал смертный грех самоубийства. Мария, покрепче сжав правой рукой осколок, изо всех сил вонзила его себе сзади в шею. Лезвие легко вошло в позвоночник, на миг тело девушки скрутила дикая боль, и…

«Вот теперь все будет хорошо…»

Сознание милосердно покинуло измученное тело.

Сектор R-23, планета Земля, Франция, предместье Тулузы. Этьен де Каррадо, граф Нисселет. 27 июля 1623 года

– Что-то задерживается ваш племянничек, – проговорил Рауль де Крессе, с задумчивым видом разглядывая клинок своей рапиры.

– Пунктуальность никогда не принадлежала к краткому списку его добродетелей, – усмехнулся Этьен. – Ничего, скоро появится. Он так долго добивался того, чтобы я наконец вызвал его, что не позволит себе упустить возможность спровадить меня на тот свет.

– Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как вы могли поддаться на эту провокацию. Простите, но даже идиоту понятно, что вам с д’Эрренье не справиться.

– Я знаю. Потому и принял вызов, – граф грустно улыбнулся. – Не волнуйтесь, друг. Я же не могу позволить, чтобы мое состояние было пущено на развлечения этого юнца, и потому принял меры.

– Какие же, если не тайна?

– Увы, тайна. Позвольте сделать вам сюрприз, – на сей раз улыбка Этьена получилась насквозь фальшивой. И маркиз де Крессе не мог этого не заметить. Что поделать, де Каррадо всю свою жизнь отличался патологической честностью и даже к своим шестидесяти годам не научился лгать. – Рауль, честно признаться, я не полностью уверен в том, что мой план сработает. На всякий случай, возьмите это. Распечатайте конверт, если я все же погибну. Это вряд ли случится, но – на все воля Божья.

Он протянул другу толстый конверт.

– Что это?

– Узнаете, если придется.

– И когда вы начали мне лгать, граф? – пробормотал себе под нос Рауль. – Ох, не нравится мне это…

Этьен с грустью посмотрел на молодого маркиза. Тот был другом его покойного сына. Молодой Шарль де Каррадо и Рауль вместе прошли войну, но де Крессе вернулся, а сын Этьена – нет. Маркиз привез графу шпагу Шарля и последнее, не отправленное письмо. Вместе оплакав сына и друга, Этьен и Рауль обнаружили, что их взгляды на жизнь во многом сходятся, а разница в тридцать пять лет вовсе не мешает общению. Маркиз заменил де Каррадо сына, а Этьен в ответ стал юноше отцом.

Сейчас граф проклинал себя за ложь, но понимал – скажи он правду, Рауль обязательно вмешался бы и навлек на себя неприятности, чего старый граф никак не мог допустить. Этьен не питал иллюзий насчет исхода дуэли. Он был хорошим фехтовальщиком, не более, в то время как его противник, виконт д’Эрренье, еще в семнадцать лет – три года назад – был прозван «Золотым клинком Тулузы» и до сих пор не уступал никому этот почетный в кругах дуэлянтов – и не только – титул. Спровоцированная им дуэль была не чем иным, как замаскированным убийством.

– О! Кажется, это он, – Рауль вгляделся в облачко пыли, направляющееся к опушке леса, где должна была состояться дуэль.

Антуан д’Эрренье был один.

– Где же ваши секунданты, виконт? – поинтересовался Этьен у юноши, когда тот осадил коня буквально в шести футах от графа.

– Они мне не понадобятся, дядюшка, – рассмеялся тот. – Разве стоит отвлекать благородных людей от их дел лишь для того, чтобы они имели сомнительное счастье лицезреть, как я насажу вас на шпагу?

– Самоуверенность погубит вас, Антуан, – граф прекрасно понимал, что означает появление его противника без секундантов. Племянник не собирался вести честную дуэль – он хотел просто отправить зажившегося богатого родственника на тот свет и, наконец, получить в свои жадные лапы немалое состояние, до которого не мог дотянуться, пока Этьен де Каррадо был жив. Но он просчитался, подумал старик, внутренне улыбаясь. Конверт, спрятанный во внутреннем кармане дублета Рауля, ставил жирный крест на всех планах д’Эрренье.

– Вы так считаете? – Антуан издевательски рассмеялся. – Что ж, это ваше право. А я считаю, что вас погубит ваша дурацкая принципиальность и нежелание добровольно отдать мне земли, деньги и титул.

– Черта с два вы их получите, племянник, – ухмылка Этьена получилась жутковатой.

– Дядюшка, да неужто вы решили, что вам удастся обвести меня вокруг пальца? К вашему сведению, я еще полчаса назад был здесь и слышал ваш милейший разговорчик. И, представьте себе, считаю, что мой план не предусматривает появления соперника в лице де Крессе, и потому…

Ни граф, ни маркиз не успели заметить, как д’Эрренье выхватил из седельной кобуры пистолет и взвел курки. Грохнул выстрел.

С ужасом Этьен увидел, как Рауль, бледнея, вскидывает руки к груди и начинает медленно заваливаться на спину. На сером атласе дублета расплывалось алое пятно.

Антуан спрыгнул с коня, подошел к де Крессе, на ходу перекладывая пистолет в левую руку и извлекая из ножен рапиру. Приблизившись, он кончиком клинка проколол частично выпавший из кармана конверт, поддел его в воздух и перехватил свободными пальцами левой руки.

– Ну вот, в общем-то, и все, – ухмыльнулся он, выпуская в голову хрипящего Рауля пулю из второго ствола.

– Мерзавец, – прошептал де Каррадо, неверяще глядя на тело приемного сына. – О, Господи, какой же ты мерзавец!

Руки графа дрожали.

Тем временем д’Эрренье распечатал конверт и развернул бумаги.

– Как я и думал. Вы решили завещать все свое имущество де Крессе. Только вот незадача – де Крессе умер, завещание у меня, а вы – вы сейчас отправитесь за своим приятелем.

Первую атаку Антуана Этьену удалось парировать. Не помня себя от горя и ярости, старый граф тут же начал контратаку. Он понимал, что д’Эрренье без особого труда убьет его – все же де Каррадо было уже шестьдесят лет, и возраст давал о себе знать – но он не собирался так легко сдаваться.

Юноша легко отвел в сторону выпад противника, шагнул назад и тут же нанес быстрый укол справа. Острие рапиры пронзило рукав и глубоко оцарапало предплечье графа.

Руку ожгло болью. Этьен неоднократно бывал ранен и понял, что от простой царапины боль не будет такой сильной – ощущения были сравнимы с тем, как если бы к руке прижали кусок раскаленного добела железа. Клинок Антуана был отравлен – виконт решил действовать наверняка.

Де Каррадо чувствовал, как его левая рука постепенно немеет. Это смерть, подумал он. Понимание неизбежности гибели каким-то образом удесятерило его силы, и Этьен кинулся на противника, осыпая того градом ударов, да так, что д’Эрренье пришлось защищаться.

Увы, надолго сил графа не хватило. Действие яда перекинулось на тело, онемение распространялось, лишая подвижности. Пока де Каррадо удавалось парировать атаки Антуана, но он понимал, что надолго его сил не хватит.

Виконт сместился влево, намереваясь шагнуть вперед, обойти графа и нанести укол снизу вверх в самое сердце, но Этьен разгадал его замысел и, отпрыгнув назад, парировал удар сверху…

Его шпага рассекла воздух. Антуан обманул противника. Его движение в сторону не было доведено до конца, и, спружинив ногой, он вернулся в исходное положение, из которого нанес укол в незащищенный живот.

Боль скрутила все тело. Неужели он победил, мелькнула в сознании графа мысль. Мысль горькая, нестерпимая и до того болезненная, что физическая мука отступила на второй план. Этьен шагнул вперед, выпуская собственный клинок и насадив себя на рапиру д’Эрренье, начал падать прямо на него. Он успел заметить удивление в глазах племянника, сменившееся изумлением и ужасом, когда тонкое лезвие даги, выхваченной освобожденной от шпаги правой рукой, пронзило грудь виконта и добралось до сердца.

В одно мгновение перед внутренним взором графа пронеслась его жизнь. Череда невезений, разочарований, предательств… Но сейчас, за миг до смерти, Этьен не вспомнил ничего такого, за что было бы нестерпимо стыдно перед Господом. Лишь только смерть Рауля, что тяжким грузом повисла на совести графа…

Одно мгновение.

Они упали рядом. Этьен попытался отползти, но тело уже не слушалось его. Внезапно осколок угасающего сознания выдернул графа из предсмертного забытья. Взгляд умирающего наткнулся на осколок черной стали футах в пяти от него. Сам не понимая, почему, де Каррадо собрал остатки сил и пополз к нему. Ему казалось, что в голове, на грани слышимости, звучит голос. Подбадривающий, подстегивающий, но в то же время словно бы… испуганный? Этьен почти успел удивиться. Почти – потому что в следующее мгновение он дополз и рухнул рядом. Последнее, что Этьен де Каррадо, граф Нисселет, успел увидеть в этой жизни – осколок дернулся и вонзился в землю подле его головы так, что при падении умирающего оказался точно под седьмым позвонком графа.

Резкая, невыносимая боль пронзила все тело – и он наконец потерял сознание.

* * *

Ну вот, самое сложное осталось позади. Все трое Носителей осколков Духа Предела оказались в одной временнуй плоскости родного Мечу мира. Впереди было еще многое, он прекрасно это понимал, но с самым тяжелым все же удалось справиться. Бедная планета Земля… Еще не скоро придет она в себя после подобного извращенного выкручивания пространства-времени. Но иначе было никак – слишком в разное время родились три Носителя Духа Предела. Разное время, разные страны, разные ситуации… Сложнее всего было заставить того, кто жил в той же стране, где находился Меч, оказаться поблизости, но и это получилось. Теперь еще собрать бы все три части Духа в одно целое… Впрочем, пока всем троим надо во что бы то ни стало выжить. И Меч собирался приложить все усилия, чтобы никого из Носителей Духа не убили до того, как они сами друг друга не поубивают и не останется только один. Правда, Меч пока еще не знал, кто из троих окажется этим единственным, пройдет Слияние с Драконом и станет Владыкой Предела. Бродячий гитарист – парень, конечно, неплохой, но слишком уж он большой пацифист, да и равнодушен к себе. Престарелый аристократ – хорош, ничего не скажешь, но сможет ли он взять на себя такую ответственность, не побоится ли? Девочка тоже ничего, но, во-первых, она из Темной Иерархии, что само по себе не есть хорошо, а во-вторых, слишком молода, совсем еще ребенок, едва семнадцать исполнилось. С другой стороны, Меч это не сильно волновало. Ведь не зря же его имя было – Извращающий Сущности…

Глава 2

Аенгрост, предместье Элерты, западное побережье Некрополя. Сергей «Волчонок» Листьев, Носитель Духа Предела. 6-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

Что-то назойливо жужжало над ухом. Нельзя сказать, что это жужжание было так уж неприятно, но… Кому понравится просыпаться, не помня, где остановился вчера, после идиотских кошмаров о взрыве и каком-то Мече, причем просыпаться не от чего-то, а от назойливого жужжания.

– Что поделать, Родина сказала: «Надо!», – пробормотал Сергей, открывая глаза. И тут же закрыл их снова.

На то было две причины. Первая – это то, что прямо сантиметрах в сорока от уха Сергея в цветке копошилась здоровенная пчела, а «полосатых мух» гитарист боялся до дрожи в коленках с тех самых пор, как в детстве одна такая милая пчелка ужалила его прямо в кончик носа. Вторая причина была весомее – Волчонок обнаружил, что лежит на поляне, прямо на траве, его кожаные штаны оборваны на уровне середины бедра и залиты кровью, и вообще – осенью так тепло не бывает, особенно в ноябре! В голову закралась предательская мысль – а сон ли это был? Впрочем, мысль была признана несостоятельной и отброшена практически сразу же. Такого не бывает!

Впрочем, проблема пчелы в данный момент была более насущной. Стараясь двигаться как можно незаметнее, Листьев осторожно пополз в сторону от цветка, привлекшего медоноску. Пожалуй, последний раз он так же старался быть незаметным, когда бежал из чеченского плена…

«Между прочим, это самый безобидный шмель», – раздался в голове до жути – именно, что до жути! – знакомый голос.

Сергей подскочил на месте. Шмель, спугнутый резким движением, вывалился из цветка и тяжело полетел прочь, издавая низкое гудение.

«Совершенно ни к чему так дергаться. Предупреждаю сразу – это, к сожалению для тебя, не шизофрения, не белая горячка и не вызванные наркотиками, которых ты не принимаешь, галлюцинации. Это – суровая реальность. Уж поверь мне, сделай милость».

Сам не понимая почему, Волчонок поверил. Сразу. О чем и сообщил невидимому собеседнику, то есть Мечу. Кстати, где он?

«В ножнах», – похоже, тот даже не собирался скрывать, что читает мысли Листьева.

– В каких еще ножнах? – ошарашенно пробормотал Сергей.

«Ну… понимаешь ли, мы, Мечи Предела, в этом плане крайне привередливы. И ножнами признаем только позвоночник Носителя Духа Предела…» – отозвался Меч. Гитарист тут же схватился за спину – слишком четко вспомнилось, как собственными руками вонзил чертову железяку себе в загривок.

«Хочешь совет?»

– Хочу, – автоматически ответил Волчонок.

«На первый раз бесплатно. Так вот, совет – на ближайшее время перестань чему-либо удивляться. Вообще».

– Я постараюсь, – пробормотал он.

«Вот уж постарайся! И рекомендую научиться разговаривать со мной мысленно, а то могут неправильно понять».

«Я постараюсь», – уже мысленно повторил Сергей.

«Вот и хорошо. Теперь слушай сюда – объяснять, что к чему, я буду позже. Для начала тебя нужно привести в порядок. Двигайся вдоль ручья в глубь леса, там будет… место для отдыха».

Что оставалось бедному гитаристу, волей Судьбы заброшенному в чужой мир, кроме как подчиниться единственному советчику? Правильно, ничего. И подобрав чудом уцелевшую гитару, лежавшую в паре метров от него, Волчонок побрел в указанном Мечом направлении.

Лес был чистый, без буреломов, ориентир-ручеек мелодично журчал, в свежем воздухе витал аромат хвои и какой-то ягоды. В общем, обстановка способствовала успокоению и приведению собственных мыслей в порядок. Вот только сами мысли категорически отказывались выстраиваться в четкую цепочку, наоборот, они испуганно разбежались по уголкам сознания и всем своим дрожащим видом показывали – нет, не будем думать! Это опасно для нашей нежной психики!

Сергея передернуло от этой картинки. Бр-р-р, до чего можно додуматься! Может, все-таки галлюцинации? В следующее мгновение гитарист, зазевавшись, споткнулся о коварно спрятавшуюся во мху преграду и полетел на землю. Спустя мгновение разбитый нос отмел все надежды Сергея на то, что все происходящее – сон, глюк или «белочка».

«Теперь поверил?» – раздалось в голове ворчание Меча.

Волчонку пришлось задержаться на минуту, дабы огласить весь список гадостей, которые он думает о Мече – который на оскорбления флегматично не отреагировал, – о ситуации, о сучьях под ногами… Кстати, а где этот треклятый сучок? Присев на корточки и раздвинув руками мох, Сергей узрел гриб. Судя по виду – боровик. Правильно, а каким еще грибам расти в хвойном лесу. Оглядевшись, он заметил еще несколько таких же, крупных и удивительно крепких боровичков.

Долго гитарист не раздумывал. Вытащил гитару из чехла, перебросил на ремне за спину, вывернул чехол наизнанку… и меньше чем за полчаса набрал его до верху.

– Вот теперь можно поискать, где бы это приготовить, – пробормотал он себе под нос.

«Кажется, я тебе говорил – иди вдоль ручья против течения. Уже немного осталось».

Спустя минут десять Листьев вышел к небольшой ложбине, по которой протекал заметно расширившийся ручеек, уже даже не ручеек, а речушка. На берегу у изгиба этой речушки обнаружилось вполне подходящее для его целей место.

– Неплохо, – отметил Сергей вслух и начал проводить ревизию карманов косухи, штанов и гитарного чехла. Спустя несколько минут на траве перед гитаристом набралась немаленькая горка всяческого нужного и не очень хлама, в том числе нож-«бабочка», зажигалка, полупустой коробок спичек, запечатанная – о, чудо! – пачка сигарет, блокнот с записями, песенник с аккордами «Алисы», две ручки – гелевая черная и металлическая, непишущая, а также аккумулятор от мобильника, несколько запасных струн, помятая банка тушенки – откуда? – складная железная кружка и еще один нож – на этот раз выкидной, с очень широким и длинным искривленным лезвием. Основной его минус был в том, что пружина в рукояти отсутствовала и сам клинок болтался, но сделать новую рукоять было несложно, и Волчонок остался доволен обнаруженным арсеналом.

– Эй, ты меня слышишь? Как там тебя… Меч?

«Мое имя – Эстаи Нархгал, – сухо отозвался Черный. – Потрудись это запомнить».

– Ну и имечко. Обязательно запомню. Я просто хотел…

«Я же говорил тебе – формулируй фразы без слов!»

– Ладно, ладно, вечером потренируюсь. А пока скажи мне – что, вообще, произошло? Где мы и почему я живой? И как ты…

«Не все сразу. Кстати, об именах – кто бы говорил! Твое-то имя точно не то чтобы запомнить – выговорить мало кто сможет», – мстительно отозвался Извращающий Сущности.

– Это еще почему? – возмутился Волчонок.

«Потому что. Почему, например, у вас нет имен типа «Даздраперма?» – поинтересовался Меч и очень удивился, когда Сергей согнулся в приступе гомерического хохота.

– Кто тебе сказал, что нету? – с трудом проговорил гитарист сквозь смех. – Еще как есть! Расшифровывается как «Да здравствует Первое Мая!»

«А что такого произошло первого мая?»

– Как обычно – ничего хорошего. В советские времена, да и до сих пор – День Труда. Ерунда, по сути… а кто-то всю жизнь с таким имечком мучается. Ладно, пора за дело. Надо поесть приготовить и место для ночлега, и вообще… со шмотками что-то придумать, – вздохнул Сергей.

«И об имени задуматься», – добавил Извращающий Сущности.

– Имя-то не проблема, что я, фэнтези не читал? Что-нибудь певучее, с большим количеством гласных, и чтоб звучало не слишком слащаво. В общем, по-эльфийски.

«Это почему?»

– А потому, что мне так хочется. Ты против?

«Нет, конечно. Только постарайся не выглядеть глупо с такой рожей и эльфийским именем!» – съязвил Меч.

Сергей хмыкнул и раскрыл «бабочку». Осторожно вырезав круг дерна по центру поляны, он отложил его в сторону травой вниз и отправился собирать дрова и хворост. Спустя полчаса на берегу реки весело горел костерок.

Скрестив ноги, Волчонок сидел в паре метров от огня и «бабочкой» вырезал из дерева рукоять для сломанной выкидухи. Еще несколько деревянных заготовок лежало рядом. Закончив с рукоятью, он вложил в оставленный зазор лезвие и прочно примотал его отрезанной от края штанов полоской кожи.

Дальше пришла очередь остальных деревяшек. Из самой длинной, почти метровой и в ладонь шириной, Сергей вырезал нечто, по форме напоминающее ружье, в последней четверти которого сверху была выточена бороздка толщиной в палец. Потом он приладил в заранее сделанные пазы на конце «ружья» ветку какого-то местного дерева, гибкого, упругого и прочного, и сантиметрах в сорока от нее, ближе к «прикладу», продел через основу изогнутую металлическую ручку. Наконец, взяв самую толстую из имеющихся струн, Волчонок набросил ее на концы гибкой палки и зафиксировал их, после чего при помощи еще одной палки, используемой в качестве рычага, с усилием натянул на спусковой крючок получившуюся тетиву.

«И что это?» – с изрядной долей скептицизма поинтересовался Эстаи Нархгал.

– Арбалет, друг мой меч, простейший арбалет, – отозвался Сергей, довольно оглядывая творенье рук своих. – Теперь осталось только бельты сделать. Только сперва – ужин!

«Почему арбалет, а не лук? И из чего ты собрался делать наконечники?» – Меч ничем не выдал своей радости, по-прежнему изображая ехидное недоверие к способностям Носителя Духа. Надо же, до чего забавный человечек! Вместо того чтобы доставать Извращающего Сущности глупыми вопросами типа: что, где, почему и так далее, сразу занялся более важными – на его взгляд, конечно, – делами!

– Арбалет потому, что из лука надо уметь стрелять, а из самострела целиться проще. А наконечники я сделаю из консервной банки. Убойная сила у этой штуковины, конечно, не ахти какая, но лучше, чем ничего. Да и бельты я вырежу из местного дерева – нашел тут одно, оно твердое, как хрен знает что. Не сталь, конечно, но где ж тут сталь взять? На безрыбье и так сойдет.

«Неплохо».

– Я горд, что удостоился твоей похвалы, – съязвил гитарист, ножом вскрывая тушенку и вываливая мясо в кружку, где тушились почищенные грибы. – Кстати, ты можешь пока, чтобы не терять время, рассказать мне, что произошло, почему я жив и зачем я здесь. А также пояснить наконец, чем же мы с тобой связаны и где дракон.

«Хорошо. Как ты уже догадался, ты в другом мире. Мир этот называется Аенгрост. Жив ты потому, что я все же успел в момент твоей смерти перебросить нас с тобой сюда. Зачем ты здесь? Это слишком сложный вопрос, на него в двух словах не ответишь».

– А ты постарайся.

«Твоя первостепенная задача – выжить и узнать как можно больше об этом мире, так как я здесь последний раз был несколько тысячелетий назад, последние события прошли мимо меня».

– С первостепенной задачей все понятно, впрочем, умирать и так не входит в мои планы. Ты мне лучше скажи, какова наша – а ведь она у нас с тобой общая, я прав? – цель?

«Найти Дракона и пройти Слияние. Это если в двух словах. А если подробно, то мне предварительно придется в тебя столько информации загрузить, что в лучшем случае ты проваляешься в информационном шоке недели две. То бишь банально сдохнешь с голоду».

– Перспектива, прямо скажем, нерадостная, – Сергей хмыкнул, помешивая ужин в кружке.

«Полностью с тобой согласен. Чем мы связаны? Мы трое – Меч, то есть я, Дух, то есть ты, и Дракон – он дракон и есть – являемся частями Владыки Предела. Не спрашивай, что такое Предел, я сам тебе завтра расскажу. Что касается твоего последнего вопроса… хотел бы я сам знать, где носит этого крылатого…»

Договорить, кем он считает Черного Дракона, Меч не успел.

– Медленно подними руки и обернись, – прозвучал за спиной Волчонка звенящий от напряжения высокий голос. Затылком чувствуя, что его держат на прицеле, гитарист счел за благо выполнить просьбу.

На краю поляны стояла девушка. Высокая худощавая светловолосая девушка с большими, чуть раскосыми глазами. В ее руках был натянутый лук, наконечник стрелы смотрел строго в левый глаз Носителя Духа.

– Положи оружие и встань, вампир!

От изумления Сергей замешкался.

– Но… – Договорить он не успел. Стрела оцарапала мочку уха, следующая мгновенно легла на тетиву.

– Я сказала, встань! И учти, я не промахнулась.

– Верю. Встаю. – Стараясь двигаться максимально плавно, гитарист поднялся на ноги.

– Теперь отойди от оружия на два шага влево. Влево, я сказала!

– Почему именно влево?

– Так мне удобнее будет тебя пристрелить, – охотно ответила девушка, оттягивая тетиву до уха.

Волчонок опешил.

– Эй, а за что?

– Подобные тебе кровососы не должны существовать вообще!

«Когда она выстрелит, дернись влево и прыгай. От стрелы увернуться успеешь», – прозвучал в голове голос Меча.

«Примерно так я и собирался сделать», – мысленно ответил Сергей. Посмотрел девушке в глаза – они оказались необычайного светло-зеленого цвета – и усмехнулся.

– Ну что ж, стреляй… охотница.

К немалому его удивлению, светловолосая выстрелила. Не колеблясь ни секунды, милая девушка выпустила стрелу в горло человека, который спокойно смотрел ей в глаза. Впрочем, удивился он этому чуть позже, а сейчас лейтенант метнулся в сторону, прыгнул, перекатился по траве к самой «охотнице» и с земли ударил ее ногой в солнечное сплетение.

От удара она отлетела к краю поляны, врезалась спиной в дерево и сползла по стволу на землю.

«Неплохо. Мне даже не пришлось тебе помогать, – заметил Извращающий Сущности. – Посмотри, ты ее не убил ненароком?»

«Не убил. Я рассчитал силу удара».

Подойдя к светлоглазой, Сергей убедился, что она жива, просто ударилась головой о ствол и потеряла сознание. Хмыкнув, он связал девушке запястья шнуром, украшавшим ее колчан, освободил ножны от кинжала и уложил возле костра.

«Посмотри, что у нее в сумке, – посоветовал Меч. – Тебе сейчас не мешало бы привести себя в порядок».

«Согласен», – уже привычно без слов ответил Волчонок и раскрыл заплечную котомку охотницы.

Помимо всякой не слишком понятной ему ерунды, в сумке обнаружилось два комплекта одежды, сапоги-«чулки», два плаща, полтора десятка наконечников для стрел, несколько лепешек, вяленое мясо, мешочек с травами и бинтами и расческа.

Выкупавшись в ручье и заплетя расчесанные волосы в косу, Сергей оделся. Сапоги пришлись ему впору, штаны пришлось несколько раз подвернуть, как и рукава рубашки, а вот куртка с обрезанными чуть выше локтя рукавами болталась на гитаристе, как на вешалке.

– Интересно, как эта красавица смотрелась бы в такой балахонке? – пробормотал он, натягивая местами прорезанную, местами обгоревшую потертую косуху.

«Вряд ли это ее вещи, посмотри – она одета совершенно иначе», – заметил Меч.

А ведь и в самом деле, светловолосая была одета в обтягивающие кожаные брючки цвета древесной коры, такие же, как у Сергея, сапоги-чулки до колен и светло-зеленую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей, заправленную в штаны. Поверх зеленой ткани грудь обтягивала кожаная помесь куртки с рубашкой, узлы которой были связаны на манер купальника в районе солнечного сплетения, а тонкую талию подчеркивал широкий, в две ладони, кожаный ремень с какими-то крючками и кольцами.

Заодно Волчонок рассмотрел и саму охотницу. Высокий лоб, резко очерченные скулы и упрямый подбородок очень живо напомнили гитаристу одну его знакомую из Екатеринбурга – верный знак редкостного упрямства. Тонкие, но яркие губы представляли собой полную противоположность женских губ, которые нравились Сергею. Острый, длинный носик делал лицо девушки похожим на лисью мордочку.

– Да уж, та еще «красавица», – протянул он.

«Зато у нее красивые глаза, – ухмыльнулся Меч. – И волосы тоже».

Волосы у светлоглазой действительно были красивые – длинные, цвета золотистого яблочного вина и слегка волнистые. На висках были заплетены по три тонкие косички, сплетавшиеся в одну на затылке.

– Эстаи, я не понял, за кого она меня приняла? – поинтересовался Сергей у Извращающего Сущности.

«За вампира. Стоп, как ты меня назвал?»

– Ты же сам сказал, что тебя зовут Эстаи Нархгал. Вот я и сократил, а то пока выговоришь, состариться успеешь.

«Сейчас же выговорил – и не состарился. И вообще, ты не говори, ты думай».

– Хорошо. А почему она приняла меня за вампира? Насколько я помню, вампиры – это либо ходячие мертвяки с нечищеными клыками, которые жрут тех, кому не повезло оказаться в полнолуние на кладбище, или красивые мрачные злодеи с ранимой психикой типа Дракулы.

«Чтоб ты знал, вампиры – разновидность разумной нежити, не имеющей собственной энергии и потому получающей ее от живых. Они разделяются на два типа – классические и энергетические. Первые получают энергию живых разумных через кровь, вторые соответственно пьют чистую энергию, как правило, в виде эмоций. А ликантропией, сиречь чувствительностью к фазам луны, страдают оборотни».

– Благодарю за лекцию, но ты не ответил – почему наша милая охотница меня за вампира приняла?

«Об этом ты у нее спроси. Она, кстати, приходит в себя».

И в самом деле, с той стороны костра, где лежала светлоглазая, послышался тихий стон, через несколько секунд сменившийся злой руганью в адрес «уродливого кровососа-извращенца, которому мало насладиться бесчестной победой над вольной охотницей Элерты, ему еще и поиздеваться всласть надо». Спокойно выслушав тираду девушки, Сергей терпеливо ждал, пока она выдохнется, тем временем узнавая о себе много нового.

– Есть будешь? – спросил он, едва поток ругани на мгновенье иссяк.

– Вольные охотники Элерты никогда не примут ничего от таких, как ты! – гордо ответила «вольная охотница».

– Ну как хочешь. А я поем, – улыбнулся Волчонок. Лучше бы он этого не делал!

Дело в том, что у маленького Сережи Листьева во втором классе была распространенная проблема с прикусом свежевыросших коренных зубов. Родители возили его в областной центр стоматологии, там мальчику поставили скобы, но он их очень быстро сломал. Отец, мастер на все руки, решил, что незачем снова отстегивать зубодерам немалую копеечку, и починил их сам. Только вот там, где брекеты должны были прижимать верхние «тройки», получился изгиб, в результате чего глазные зубы росли так, как придется. И весьма заметно выпирали на фоне остальных зубов, за что – и за злобный норов, конечно – Сережа и получил еще в детстве прозвище «Волчонок».

Проще говоря, невыправленные в детстве «тройки» создавали прекрасную иллюзию вампирьих клыков, особенно для того, кто и ожидал увидеть нечто подобное.

Отважная охотница из вольной Элаты завизжала так, что руки гитариста непроизвольно метнулись заткнуть уши, а сам он прищурился. Что и стало для него ошибкой.

Из положения лежа, со связанными руками, больной после удара об дерево головой и затекшей в неудобной позе шеей девушка изогнулась, оттолкнулась от земли и выпущенной пружиной перелетев через костер, сомкнула ноги на шее Сергея.

– Дернешься – шею сломаю!

В ответ Волчонок лишь прохрипел что-то невнятное – коленка охотницы давила на кадык.

Слегка переместившись на шее «вампира», светлоглазая сунула связанные кисти ему под нос.

– Развяжи. И без глупостей! Шею сверну – два дня отлеживаться будешь. Если раньше на солнышке не сгоришь.

Медленно подняв руки к запястьям девушки, Сергей осторожно потянул за конец шнура. Почему-то он не сомневался – она легко исполнит свою угрозу и исчезнет отсюда еще до рассвета, так и не поняв, что жертвой ее круглых коленок стал не ненавистный кровосос, а вполне невинный человек.

Воображение гитариста уже нарисовало картину – светлоглазая, раскаявшись, горько плачет над его бездыханным телом, и дорожки слез на ее щеках медленно высыхают в лучах рассветного солнца. Вот только гибнуть столь глупым образом – да и вообще гибнуть – не входило в планы Волчонка на ближайшие полсотни лет.

Охотница, почувствовав себя хозяйкой положения, немного расслабилась. Что ее и подвело. Еще не закончив распутывать хитрые узлы на запястьях пленницы, Сергей вдруг резко дернул ее за руки и, вскочив, навалился на растянувшуюся на траве девушку.

– Дернешься – стукну. Больно, – честно предупредил он.

Проверять, насколько твердо «вампир» держит слово, светлоглазая не стала. И потому лишь глухо ругалась, пока гитарист привязывал ее к дереву.

– Есть точно не будешь?

Ответом ему был лишь полный презрения и ненависти взгляд светло-зеленых, почти прозрачных глаз. Сергей пожал плечами и принялся уплетать тушеные грибы с мясом. Было почти вкусно… вот только соли от пепла мало.

«Что ты думаешь по этому поводу?» – поинтересовался он у Меча, открывая пачку и с наслаждением затягиваясь. Рядом на траве лежали уже готовые бельты для арбалета.

«Еще не знаю. Судя по всему, вампиры здесь – весьма распространенное явление. Я не помню подобного места, но, как я и предупреждал, на Аенгросте многое изменилось за последние три тысячи лет».

«Ясно. Ладно, я ложусь спать. Если что – буди».

«Всенепременно. Я пока попытаюсь познакомиться поближе с этой охотницей».

«Удачи», – накрывшись безразмерной курткой, Волчонок уснул почти мгновенно.

Его разбудил пристальный, выжидающий взгляд все тех же прозрачно-зеленых глаз.

– Доброе утро, – вежливо поздоровался гитарист, садясь на траве.

– Сейчас рассветет. Тебе удалось уцелеть в бою со мной, но светлое солнце уже через несколько минут обратит тебя в прах, мерзкая нежить! – с пафосом заявила охотница. Что самое удивительное, говорила она этот бред совершенно искренне.

– Киса, зачем такая высокопарность? – Сергей поморщился. – Кроме того, что ты называешь боем? Валяние по траве в обнимочку? Так это, если мне не изменяет память, во все времена именовали иначе! Хотя что-то от сражения в этом, конечно, присутствует…

Девушка вспыхнула, как маков цвет.

«Придержи коней, парень! – вклинился Извращающий Сущности. – Я просканировал ее память, с вампирами здесь действительно беда. Неудивительно, что она так на тебя набросилась».

«Ладно, рассказывай», – Волчонок присел рядом с костром и, слушая рассказ Меча, развел огонь, не обращая внимания на сдавленные ругательства пунцовой охотницы.

«Она, к сожалению, не знает, с чего все началось и как люди оказались в таком положении, но на данный момент картина следующая. Мы сейчас находимся на острове Некрополь, который полностью занят одноименным герцогством. Здесь – полная, абсолютная власть вампиров. Они живут в трех замках ближе к центру острова, практически неуязвимы – не считая солнечного света, который их убивает, и осины, которая их парализует. Больше девочка ничего про них не знает. Люди в герцогстве живут на положении рабов. Их используют в качестве бесплатной рабочей силы, для развлечений, в том числе и сексуального характера, как гладиаторов и так далее. Кроме того, людей выращивают на специальных фермах – для еды. Только два города сохранили независимость от вампиров – Глерт и Элерта. Эти города более похожи на крепости, в них живут люди, отказавшиеся принимать господство вампиров и сражающиеся с ними. Они называют себя «охотниками». Все население как Элерты, так и Глерта посвятило свою жизнь войне с нежитью. Те, кто способен сражаться, – сражаются. Те, кто покалечен, слаб, болен или стар, – делают оружие. Дети помогают в то время, когда не заняты тренировками. Есть несколько магов, но так себе, слабеньких. В общем, дело – дрянь».

«Но почему эта киса кинулась на меня? Я так похож на вампира?»

«У тебя черные волосы. Такой густой, чистый оттенок присущ здесь только им. Кроме того, ни одному охотнику, если он хочет жить, не пришло бы в голову развести в открытую костер, да и вообще, позволить так близко к себе подойти».

«Ясно».

В этот момент что-то изменилось. Сперва Сергей не понял, что именно, лишь через несколько секунд он осознал, что стало тихо. Волчонок обернулся – и утонул в огромных, полных слез прозрачно-зеленых глазах.

– Ты… но… ведь солнце… почему… – она разревелась, глядя на первые лучи рассветного солнца, расцвечивающие бледное лицо гитариста.

– А ты надеялась, что я растворюсь в лучах рассвета, как ночной кошмар? – грубее, чем хотел, спросил он у девушки. – Размечталась, – отвернувшись к костру, Сергей поставил на угли кружку с вчерашней тушеночно-грибной похлебкой.

Не обращая внимания на затихающие всхлипывания охотницы, Сергей поел, потушил костер, и положил круг дерна на старое место, после чего убрал весь свой хлам по карманам, повесил за спину гитару и сложил в чехол несколько лепешек и безразмерную куртку.

– Извини, киса, но часть провизии и вооружения мне придется у тебя позаимствовать, – сказал Волчонок, снимая с ее лука тетиву и убирая в карман. Перевязь с мечом и кинжалом он забросил на ветку дерева, находящуюся метрах в пяти от земли. – Пока ты снимешь свои ножички или натянешь на лук запасную тетиву, я буду уже вне пределов твоей досягаемости, так что не советую суетиться. Удачи! – Он подошел, полоснул ножом по шнурку, связывающему руки девушки, и, вскинув самодельный арбалет на плечо, пошел вверх по течению ручья. Уже у самого края поляны Сергей обернулся.

Светлоглазая стояла возле дерева, с недоумением глядя ему вслед, и потирала затекшие запястья.

Гитарист развернулся и направился в лес.

Наступил вечер, когда Меч заговорил:

«Я и не представлял, что ты такой жестокий».

«Это ты к чему?»

«Бросил молодую девушку одну в лесу, отобрал половину лепешек, тетиву – я уже молчу про одежду – и пошел, как ни в чем не бывало».

«А что, прикажешь ее с собой тащить?»

«Это, кажется, в твоем мире кто-то сказал: „Мы в ответе за тех, кого приручили“?»

«Я никого не приручал. И вообще, не лезь не в свое дело. Без меня она будет в большей безопасности, чем со мной».

«С чего ты взял?»

«Опыт. Еще ни одна девушка, находившаяся рядом со мной долгое время, хорошо не заканчивала. Эстаи, я не хочу обсуждать эту тему!»

Извращающий Сущности умолк. Сергей шел, стараясь не оставлять следов, и тихо костерил себя на чем свет стоит. Еще не хватало свое проклятие на эту охотницу навлечь!

С тех пор как Волчоноквернулся из Чечни, он вел отнюдь не монашеский образ жизни, и понятие «free love» было ему весьма близко, но стоило завести хоть сколько-нибудь продолжительные отношения… Три девушки погибли. Одна покалечилась. Еще две начали принимать наркотики и скатились на самое дно жизни. Последняя сошла с ума. Все эти неприятности начинались у них после встречи с Сергеем. Поначалу он думал, что ему просто не везет, но… один случай – трагическая случайность. Два – совпадение. Три – закономерность. Гитарист и сам не знал, почему, но ему очень не хотелось, чтобы светлоглазая охотница повторила участь тех девушек.

Задумавшись, Волчонок не почувствовал приближения опасности. Уже час как стемнело, он шел по лесной тропинке, вдыхал свежий воздух… И вдруг над его головой свистнула стрела.

Сергей еще не успел осознать произошедшего, а рефлексы уже бросили тренированное тело в сторону. Он перекатился, вскинул арбалет, целясь в мелькнувшую среди листвы смутную тень, и спустил курок – глухой вскрик показал, что бельт нашел цель. В ответ в Волчонка полетели несколько стрел, но они воткнулись либо в землю, либо в дерево, а гитарист, укрывшись за стволом дуба, лихорадочно перезарядил арбалет и, на мгновение высунувшись, выстрелил.

Перестрелка продолжалась около пяти минут. Потом кончились бельты. И нападавшие это заметили.

Матеря сквозь зубы не подающего признаков жизни Эстаи, Сергей потянул из-за пояса нож. Проползя под прикрытием кустарника к ближайшему из тех, кто его атаковали, он подкрался со спины и всадил нож тому в основание черепа. Парень, глухо булькнув, затих. Волчонок потянул нож на себя – и понял, что тот прочно застрял в кости убитого. В следующее мгновение мимо вжикнул метательный нож-рыбка, в каких-то пяти сантиметрах от ноги гитариста в землю вошла стрела. Выругавшись уже в голос, Сергей вскочил, бегом преодолел полсотни метров, петляя так, что ни одна стрела не попала в него, и укрылся за очередным деревом.

– Черт! – вытащив из кармана одну из запасных струн – самую тонкую, первую, он наскоро примотал ее концы к двум палочкам шириной в ладонь и толщиной в мизинец и выглянул из-за ствола.

В двух шагах от него озирался высокий человек с длинным кинжалом в левой руке и метательной «рыбкой» в правой. Волчонок прыгнул, в полете разводя руки с зажатой в пальцах струной в стороны. Импровизированная гаррота захлестнула шею метателя, а сильный удар ногами в спину бросил его на землю, Сергей, крутанувшись на месте, рванул концы струны, его жертва захрипела, царапая ногтями горло и пытаясь вырвать из гортани смертоносную сталь, но тщетно.

Высвободив струну, гитарист сунул ее в карман, выхватил из мертвых рук кинжал и нож, и тихо, пригибаясь, пошел в сторону еще одного человека. Тот, с луком в руках, обшаривал кусты, и только еле слышно булькнул, когда острое лезвие распороло его горло от уха до уха. Справа мелькнула тень. Волчонок, припав к земле, метнул «рыбку».

В следующее мгновение вышедшая из-за туч луна осветила последнего оставшегося в живых. Высокий, стройный человек с темными волосами и длинным мечом в руке. Нож, брошенный наугад, вонзился точно в кадык, но темноволосый лишь ухмыльнулся, оборачиваясь и демонстрируя длинные клыки и светящиеся красным глаза.

Сергей прыгнул, метя кинжалом по глазам. В какой-то момент ему показалось, что он достанет, но вампир, легко выгнувшись назад, свободной левой рукой ударил его в грудь с такой силой, что на миг потемнело в глазах, а воздух перестал поступать в легкие. В следующую секунду гитарист испытал нечто вроде стыда перед охотницей, поняв, каково ей было приложиться в полете о ствол дерева.

Откатившись в сторону, он вскочил на ноги – и удар плашмя мечом отшвырнул его в канаву. Сергей сплюнул кровь, пытаясь восстановить дыхание, и в который раз мысленно позвал Эстаи. Но древний Меч так и не отозвался.

Следующий удар вампира пришелся в голову, и Волчонок на несколько секунд потерял сознание. В себя его привел незамедлительный пинок под ребра. Гитарист скорчился, пытаясь прикрыть живот, грудь и лицо, но кровосос легко подхватил его левой рукой за воротник косухи, вздернул в воздух и ударил в лицо рукоятью меча. Глаза немедленно залило кровью из рассеченного лба. Удар, удар, еще удар…

Каким-то осколком сознания Сергей отметил посторонний звук в череде ударов.

Теньк! Теньк! Теньк!

Звонко тенькала тетива. На мгновение приоткрыв стремительно заплывающий правый глаз, Волчонок увидел светлоглазую охотницу. Стоя на коленях в полусотне метров от вампира и его жертвы, она с невероятной скоростью и точностью била из длинного составного лука.

Кровосос пытался сопротивляться, но теперь гитарист отметил, что наконечники на стрелах девушки были деревянными. Осина их парализует, вспомнились Сергею слова Эстаи.

Когда вампир осел на землю, бешено вращая глазами, охотница встала, собрала разбросанные перед ней на земле стрелы с темно-красным оперением, бросила их в колчан и, подойдя к поверженной нежити, потянула из сапога изогнутый нож. Приподняв голову вампира за волосы, девушка одним точным движением отсекла ее и сунула в извлеченный из сумки кожаный мешок.

– Эй, мутант, ты там жив? – окликнула она Сергея.

– Почему сразу мутант? – ответил он вопросом на вопрос, осторожно поднимаясь на ноги.

– Как почему? Солнечного света не боишься, осины тоже… – Только сейчас Волчонок заметил, что в его плече торчит древко стрелы с темно-красными перьями, изукрашенными белым узором.

– Я не промахнулась, – предупреждая его вопрос, проговорила девушка.

– Рад это слышать. – Чтобы не упасть, гитаристу пришлось схватиться за дерево.

– Не дергайся, а то среди моих трофеев появятся и твои клыки!

– Киса, я же тебя просил выражаться менее пафосно. А что до трофеев… Что же ты сейчас не стреляешь, пока я беззащитен и беспомощен?

– Уж ты-то выстрелил бы, не так ли? – оскалилась светлоглазая. – А я не буду уподобляться тебе подобным.

– Киса…

– Не смей называть меня кисой! – Охотница мгновенно вскинула лук. Красно-белая стрела уже лежала на тетиве.

– Как скажешь. Так вот, милая, ты или стреляй, или оставь меня в покое и свали куда подальше. В свою Элерту, например. Или в Глерт, мне все равно. – С этими словами Сергей, все же обретя шаткое равновесие, побрел в ту сторону, где в самом начале боя бросил гитару.

Гитара нашлась. Правда, первая струна лопнула, но это не беда – гаррота Волчонку нужна пока не была. Подобрав чехол, чертыхаясь и матерясь, он пошел к ручью, придерживаясь за деревья.

Кое-как умывшись и перетянув раненое плечо, Сергей разглядел свое отражение в зеркальной стали трофейного кинжала. Н-да, как там Меч говорил? С такой рожей и эльфийским именем? Кстати, а где сам Эстаи?

Попытки мысленно докричаться до Меча не принесли ничего, кроме усилившейся головной боли. Волчонок понял, что нужно лечь поспать, а до того еще хорошо бы поесть…

Как будто в ответ на его мысли, на противоположном берегу реки из травы выскочил заяц. Крупный серый заяц с длинными ушами. Зверек спокойно смотрел на человека и не подавал никаких признаков испуга. Сергей медленно, очень медленно поднял арбалет, вложил единственный найденный по дороге бельт, поднял оружие, прицелился… Зайца пришпилило к дереву.

Сунув длинноухого в гитарный чехол, а саму гитару повесив за спину, Волчонок двинулся в привычном направлении – вверх по течению ручья. Спустя минут двадцать он вышел к спрятанному в овраге костерку.

Над костерком стояла тренога, на треноге висел котелок, в котелке что-то булькало и аппетитно пахло. Не хватало только мяса.

Охотница, сидя спиной к Сергею, чистила оперение стрел.

– Я зайца принес, – сказал он просто для того, чтобы что-нибудь сказать.

Спустя мгновение на него уже смотрела стрела. Луком девочка владела мастерски.

– Оставь свое оружие там, где стоишь, и подойди к костру. Не делай резких движений.

Гитарист спокойно опустил на землю бесполезный арбалет, подобранные по дороге две «рыбки», свой нож, трофейный кинжал и «бабочку».

– Гарроту тоже.

– Это не гаррота, это струна от гитары.

– В твоих руках это – оружие. Кстати, гитару оставь там же.

Положив инструмент поверх чехла, Волчонок медленно направился к охотнице, держа руки на виду.

– Садись. – Она кивком указала на противоположную сторону костра. Когда Сергей выполнил указание, девушка спросила, глядя ему в глаза: – Что тебе от меня надо, мутант? Зачем ты меня преследуешь?

– И в мыслях не было кого-либо преследовать, тем более тебя, – честно ответил тот. – И вообще, я не мутант.

– Тогда почему солнце не сжигает тебя? Почему ты продолжал двигаться после того, как был ранен стрелой с наконечником из осины?

– А тебя сжигает? Или парализует?

– Я – человек, а не вампир!

– Я – тоже.

– Ты лжешь! – Охотница явно начинала терять контроль над собой. И гитаристу очень не нравилось, что ее пальцы, оттягивающие тетиву, слегка подрагивают – стрела в горле, какой бы у нее ни был наконечник, любого человека убивает наверняка.

– С чего ты взяла, что я лгу?

– По тебе сразу видно, что ты – кровосос! Волосы, клыки, наглость…

– Ну пристрели меня тогда, и дело с концом! – взорвался Сергей. Ему уже порядком надоело доказывать, что он не верблюд. Болело плечо, да что там плечо – болело все тело, Меч не отзывался, он остался один против незнакомого мира и чокнутой охотницы на вампиров, которая из-за цвета волос и неправильного прикуса причислила его к своим потенциальным жертвам, а он еще перед ней распинаться должен! – Знаешь, киса, мне это надоело. Ты раз за разом появляешься рядом со мной, втравливаешь меня в неприятности – что-то мне подсказывает, что те веселые ребята, в загривке одного из которых я оставил свой любимый нож, искали здесь не меня! Ты стреляешь в меня, но даже после того, как меня не парализовало осиной и я не сгорел на солнце, ты продолжаешь верить, что я – вампир! И после всего этого у тебя хватает наглости обвинять меня в том, что это я тебя преследую. Мне это надоело. Или пристрели меня на благо своей глупости, или оставь в покое!

– Рубашку снимай, – совершенно спокойным, будничным тоном сказала охотница. Сергей опешил.

– Зачем?

– Перевяжу твое плечо.

Волчонок, все еще находясь в состоянии легкого шока, подчинился. Светлоглазая достала из своей сумки бинты, тонкий острый нож и несколько баночек, и спустя пять минут несколько заноз от осинового наконечника были удалены, рана смазана чем-то зеленым и пахнущим травами и перевязана. Не спрашивая, девушка достала из гатарного чехла зайца и бросила его Сергею.

– Разделать сможешь?

Тот кивнул.

– Тогда займись.

Пока гитарист снимал с длинноухого шкуру и отделял мясо от костей и требухи, охотница вытащила из-за пояса небольшой мешочек, достала нитки и иглу, быстро подшила слишком длинные для Сергея рукава, заштопала дыру от стрелы и, отойдя к ручью, отстирала кровь.

Следующие полчаса прошли в молчаливом приготовлении и поедании ужина.

– Как тебя зовут? – спросил наконец Волчонок. Спросил просто для того, чтобы хоть что-то спросить.

– Сигурни. А тебя?

– Меня… меня зовут Сергаал.

Имя пришло само. Оно не было придумано, не было составлено из «Сергея» с добавлением гласных и эльфийским звучанием, оно просто само возникло в сознании Носителя Духа.

– Знаешь, что, Сергаал… Ложись-ка ты поспать.

– Я же вампир, мне спать не надо, – попытался съязвить гитарист.

– Я же говорила, ты – мутант. И сон тебе нужен, сама видела.

Сил спорить уже не осталось. Поэтому он просто бросил останки косухи на траву, лег, накрылся курткой… и через мгновение провалился в сон.

Сергея – то есть Сергаала – разбудил какой-то шорох. Открыв глаза, он увидел, что в его чехле копается какое-то существо. Больше всего оно было похоже на земную лисицу, но шкура животного имела непередаваемый оттенок листвы и была изукрашена перепутанными коричневыми полосами.

Приподнявшись на локте, Волчонок медленно потянулся за ножом, стараясь не делать резких движений. «Рыбка» удобно легла в ладонь, лезвие, свистнув, рассекло воздух – и коричнево-зеленая лисица рухнула на землю с ножом в шее. Ее мордочка так и осталась в чехле.

Встав и подойдя к тушке, Сергаал увидел, что зубы у лисицы были острее и длиннее обычных лисьих.

– Вот и мясо само пришло, – пробормотал он себе под нос.

Только теперь он заметил, что ни светлоглазой охотницы Сигурни, ни ее вещей нигде не было.

«Даже не думай это есть», – раздался в его голове голос Эстаи Нархгала.

– Твою мать! – взвился гитарист. – Какого черта? Где тебя носило?

«Ты думаешь, единственное, чем я должен заниматься – это оберегать тебя от каждой возможной неприятности? – зло поинтересовался Меч. – Ладно, хватит рассиживаться, у нас не так много времени. Здесь скоро будут друзья того кровососа, которого вчера с твоей помощью отправили в Преисподнюю».

«Мясо почему брать нельзя?» – хмуро поинтересовался Волчонок уже мысленно.

«Эта тварь ядовита».

«Ясно».

Спустя полчаса Сергаал вновь шел вверх по течению ручья.

«Кстати, куда ты направляешься?» – поинтересовался Извращающий Сущности.

«В Элерту. Или в Глерт – смотря, что ближе».

«Элерта. Вот только что ты там забыл?»

«Еще не знаю. Но эти два города – единственные известные мне места поселения людей».

«Логично. Ладно, там посмотрим. Как твое плечо?»

«Надо же, какой заботливый. В порядке… даже удивительно, но рана почти полностью затянулась».

«Ничего удивительного. Я ускорил твою регенерацию, да и вообще – усилил организм».

«И в чем это проявляется?» – хмуро поинтересовался Сергаал.

«Пока – по мелочи. Сильнее, быстрее, ловчее… регенерация опять же. Кроме того, тебя теперь сложнее отравить – многие яды на тебя не действуют. Ну, и потихоньку вырабатываю у тебя сопротивляемость к магии».

«То есть меня шарахнут файерболом, а мне по фигу?»

«Нет. Для того, чтобы объяснить тебе, что такое сопротивляемость магии, нужно сперва рассказать тебе о теории магии. Настоящей, а не той, что в большинстве своем в книжках вашего мира описана. Кроме того, забудь про истасканные файерболы. Тебе доступна куда более мощная магия».

«Ну, так рассказывай. Все равно в пути делать нечего…»

Стемнело. Сергаал шел по едва заметной тропке, переваривая и осмысливая полученную от Меча информацию. Небо было чистым – Волчонок отметил его необычный цвет, темный индиго, почти черный, вместо привычного по земле синего. Полная луна прекрасно освещала дорогу, в шелесте листвы музыканту слышались неизвестные мелодии, где-то одиноко заливался соловей.

Внезапно тихую идиллию леса нарушил пронзительный женский крик, полный боли, страха и отчаяния. Волчонок вскинул голову, прислушался. Вопль вновь повторился, безнадежный, но и молящий, а в следующее мгновение светлоглазая охотница – не узнать ее голос он не мог – захлебнулась криком.

Не раздумывая ни секунды, Сергаал отшвырнул гитару и чехол и бросился в сторону, откуда донесся вопль.

Бежать пришлось недолго. Перемахнув через овражек, стремглав промчавшись через осиновую рощицу и кубарем скатившись по склону пригорка, он вылетел на поляну, сметя попутно кусты.

На залитой лунным светом траве лежала обнаженная Сигурни. Ее запястья и щиколотки были прикручены к вбитым в землю колышкам, лицо залито кровью, глаза выражали такой ужас, смешанный с ненавистью, какого Волчонок в жизни не видел. Рядом стояли пятеро – все высокие, стройные, черноволосые и бледнокожие.

Один из вампиров, уже расстегивающий штаны, перевел взгляд на Сергаала.

Айстат охотился в этих лесах не первый год. Он был очень молод, всего лишь тридцать лет, но уже достаточно опытен, а в силе и ловкости с ним мало кто из сверстников мог сравниться. Сегодня была удачная ночь – мало того, что удалось поймать одного из проклятых Черной Тварью охотников, так еще и охотник этот оказался девушкой! Что может быть лучше? Вот только сейчас, уже почти физически ощущая близость наслаждения, вампир почувствовал приближающуюся опасность. Он поднял взгляд – на краю поляны стоял вампир.

Обычный черноволосый, худощавый вампир с традиционно бледной кожей. Вот только одет он был странно – в одежду охотника, но даже не это привлекло внимание Айстата. У него не было вампирской ауры. А если не было ауры – значит, это человек.

Человек поднял голову, и взгляд вампира встретился с его взглядом. Абсолютно черные глаза. Ни белка, ни радужки, ни зрачка, одна сплошная тьма.

– Мразь… – прошипел человек – человек ли?

Резким движением он наклонил голову – и Айстат обомлел. Он думал, что понятие «страх» ему более неведомо, и он не ошибся – это был не страх. Это был ужас, всепоглощающий, всеподавляющий ужас, который приковал вампира к месту, не позволяя даже поднять меч для защиты. Потому что Айстат, представитель самой долгоживущей расы на Аенгросте, понял, кто перед ним. Понял, кто пришел в мир.

Над головой человека прямо из позвоночника медленно и неумолимо выдвигалась рукоять Черного Меча.

Глава 3

Аенгрост, Южный океан, прибрежные воды Даркваала. Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела. 6-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

Океан был спокоен и величественно грозен. Мощный рокот волн, тихий плеск брызг, легкое посвистывание ветра… Все навевало на мысль о вечном, могучем существе, именуемом океаном, существе, для которого нет преград, и лишь нежелание перемен до сих пор спасает жизнь неразумным козявкам, обитателям суши. Великое спокойствие, нерушимое и вечное, лишь изредка появлялись в нем крапинки чуждого – корабли. Но им недолго приходилось тревожить покой океана – великая вода могла за себя постоять.

Лишь немногие могли бороздить бескрайние просторы океанов, не боясь гибели, неминуемой почти для всех. Лишь немногие смогли заручиться поддержкой великой стихии, но они были истинными князьями океана. Истинными и признанными.

По сине-зеленой глади, оставляя за собой беловатый пенящийся след, гордо несла черно-красные паруса трехмачтовая шхуна. Это был прекрасный корабль – быстрый, прочный, и несущий на борту достаточное количество вооружения для того, чтобы без проблем взять на абордаж, а после потопить судно практически любого государства – кроме, пожалуй, некоторых орочьих драккаров и боевых галер Алеарта. Разумеется, при помощи корабельного мага, но эта должность была на кораблях даркваалских пиратов столь же обязательна, как, например, должность капитана или штурмана. Принадлежность же шхуны к пиратскому сообществу была видна по флагу с ало-серебряным кракеном на черном фоне.

Впрочем, всего этого Мария знать не могла. Единственное, что она успела заметить – красивый темный корабль, на всех парусах идущий мимо нее. В следующее мгновение со всех сторон оказалась соленая вода, волна захлестнула ее с головой, хлынула в легкие… Она забилась, пытаясь удержаться на плаву, но тщетно. Океан не выпускал свои жертвы. Никогда.

Но океан еще не понял, что об такую добычу можно и зубы обломать.

Неведомая сила на мгновение вынесла Марию на поверхность, дав возможность глотнуть воздуха. Она тут же вновь погрузилась обратно в воду, но лишь для того, чтобы спустя секунду опять оказаться над водой. Девушка закричала, пытаясь привлечь внимание тех, кто находился на корабле. Конечно, учитывая расстояние и ветер, нечего было и надеяться, что на шхуне услышат крик о помощи, но…

Как ни странно – или, естественно? – но ее заметили. Слегка накренившись, корабль сменил курс, двигаясь прямо к Марии. С борта сорвались две фигуры и быстро поплыли к девушке.

Сильные руки подхватили ее с двух сторон и потянули за собой, к шхуне. Мария не сопротивлялась – не было сил, да и зачем?

Матросы легко вскарабкались по брошенным канатам и втащили на палубу подобранную девушку. Почувствовав под собой твердые доски, она попыталась было встать на ноги, но силы оставили несчастную ведьму. Мария распласталась на палубе, судорожно выкашливая соленую морскую воду.

– Айар! Коттэри са гитанэ оинат?^[23] – раздался над головой изумленный мужской голос. Мелодичный и звучный, он притом принадлежал явно человеку, привыкшему отдавать приказы.

Несостоявшаяся жертва Инквизиции подняла голову. И ахнула. Стоявшее перед ней – то есть над ней – существо не было человеком. Высокая, стройная фигура, красновато-коричневая кожа, огромные миндалевидные глаза с приподнятыми внешними уголками и крупной радужкой темно-алого цвета, длинные, до пояса, черные волосы, заплетенные в бесчисленное количество очень тонких косичек, резкие, точеные черты лица… И удлиненные, остроконечные уши, украшенные несколькими маленькими серебристыми колечками-серьгами. Кожу на нечеловечески красивом лице покрывали черные узоры – на щеках и на скулах. Одет неизвестный был в коричневые кожаные штаны, плотно облегающие ноги, кожаную жилетку, расшитую красным шелком и золотой нитью, легкую рубашку, в вырезе которой виднелась мускулистая грудь, и головной платок-бандану красного шелка. Основная масса косичек болтались за спиной, но некоторые были выпущены под бандану спереди. Они были украшены бусинами и нитками. На поясе его висел в ножнах широкий палаш – немного неожиданное оружие для такого изящного существа.

– Коттэри са гитанэ оинат? – повторил остроухий.

– Я не понимаю, – едва не плача, проговорила Мария по-испански.

– Лэо, накх хорэ инарик,^[24] – вздохнул неудавшийся собеседник. – Эрис коантари, на хархе!^[25]

– Эа, дан архати,^[26] – отозвался один из стоявших поблизости остроухих. Девушка успела разглядеть, что все они имели красноватую кожу, алые глаза, черные волосы и длинные уши.

Двое матросов проводили ее в каюту, знаками предложили располагаться и ушли. Через несколько минут они принесли одежду, поднос с едой и бадью с водой – неслыханная роскошь на корабле.

Оставшись одна, Мария решила для начала помыться и переодеться. Но потянувшись снять с себя рубище осужденной на костер, она судорожно покраснела и машинально попыталась прикрыться. Оказалось, что лишь она сама умудрилась как-то не сгореть в пламени, а вот от балахона осталось очень мало чего… и это «мало что» еще и прикрывало… ничего, в общем, не прикрывало.

Дальнейший осмотр себя в процессе мытья показал, что от роскошной гривы черных волос, которой так гордилась девушка, остались куцые пряди до лопаток, все остальное даже не достигало плеч. Что поделаешь, огонь беспощаден к волосам… Но самый страшный удар поджидал Марию позже, когда она решилась посмотреть на себя в маленькое зеркальце, которое ей принесли вместе с одеждой.

Нет, несомненно, это была она. Но цвет радужки сменился с темно-карего на антрацитово-черный,^[27] глаза увеличились и приобрели миндалевидную форму, черты лица стали изящнее, тоньше и в то же время резче, а уши… Уши, как можно догадаться, удлинились и заострились.

Несколько секунд ведьма стояла, не отводя глаз от зеркала. Господь Всеблагой… Да что же происходит?! Потом… потом она рухнула на подвешенный в углу гамак и разрыдалась. Просто снимая напряжение.

Немного придя в себя, Мария оделась в то, что ей принесли – это оказались рубашка, штаны и жилетка, такие же, как у капитана, как она про себя называла остроухого в бандане, но без узоров. Также к костюму прилагались сапоги, пояс и кинжал в ножнах. Кинжалом девушка, вздохнув, обрезала волосы так, что теперь они едва прикрывали уши… точнее, прикрывали бы, будь эти уши нормальными, человеческими. Посмотревшись в зеркало после нехитрой парикмахерской процедуры, Мария узрела прическу, которая вполне могла бы стать популярной – сзади волосы подрезаны так, что короче некуда, а спереди лицо обрамляют две косо отходящие от темени пряди, почти касающиеся плеч. Закончив с приведением в порядок того, что осталось от ее волос, девушка поняла, что чудовищно голодна, и накинулась на еду.

Насытившись, она развалилась в гамаке и задумалась. Итак, что известно на данный момент? Некто неведомый вытащил ее с костра, забросил в другой мир – не зря ведьма предполагала верность теории множественности миров – и, вероятно, этот же некто превратил ее в существо другой расы. Зачем? И кто этот некто? Внезапно вспомнился странный голос, который звучал в ее голове, уговаривая все же совершить самоубийство. Наверняка здесь без него не обошлось. И тут же Мария вспомнила про осколок, осколок черной стали, найденный ею в соломе в камере. Он, судя по всему, тоже как-то со всем этим связан… не просто же так она воткнула этот осколок не куда-нибудь, а в позвоночник.

«Молодец, девочка, верно мыслишь», – раздался в голове тот самый голос. Низкий, звучный мужской голос. И в этом голосе слышалось одобрение.

«Кто вы?» – сформулировала Мария мысленный вопрос.

«Ну, как тебе сказать… В общем-то, я – Меч. Черный Меч, чтобы быть точным. Как ты уже догадалась, из другого мира. Зовут меня Эстаи Нархгал».

«Что вам от меня нужно?»

«Я думаю, мы вернемся к этому вопросу позже. Пока что я предлагаю тебе разобраться с твоими проблемами на данный момент. Для начала я дам тебе знание языка расы, к которой ты попала».

«Буду очень благодарна. – Вот теперь Мария испугалась. Оказаться в сфере интересов могущественного интеллектуального артефакта! Что может быть хуже? – Но я все же настаиваю – что тебе… вам от меня нужно?»

«Тебе, тебе… – Ей показалось, или в голосе Меча послышалось добродушное ворчание? – Будем на «ты». Мне нужно, чтобы ты меня нашла. Учти, сейчас я отвечу на несколько твоих вопросов, кое-что расскажу и исчезну из твоего сознания. К сожалению, я не могу долго с тобой разговаривать. Итак, в двух словах. Ты, я и кое-кто еще являемся частями некоей сущности огромной силы. Мы все должны встретиться и пройти Слияние. Хочешь узнать подробнее – поспрашивай у местных о Черном Владыке, они должны еще помнить, только осторожно – тебя будут принимать за местную, и может показаться подозрительным, что ты ничего об этом не слышала. Это первое. Теперь второе – я не совсем понимаю, почему ты попала именно сюда, и, увы, ничего не знаю об этой расе. Они явно появились здесь после моего последнего… визита на родину. Но язык я смог взять из памяти одного из них. На большее моих сил на таком расстоянии, увы, не хватит. Также я подверг твое тело некоторым физическим преобразованиям – они, конечно, были проведены во время перемещения, но не помешает кое-что добавить – и вложу в мозг и в мышечную память начальные навыки фехтования. Магию пока что демонстрировать не советую. Черт его знает, как они здесь к этому относятся. Ты меня поняла?»

«Да».

«Вот и прекрасно. Твоя задача на ближайшее время – выжить и узнать как можно больше об этом мире».

«Но… я не совсем понимаю, раз это ваш… твой мир, то почему ты не можешь передать мне знания о нем?» – удивилась Мария.

«Тебе нужны сведения трехтысячелетней давности? – осведомился Меч. – Единственное, чем могу помочь – скорее всего, где-то здесь должна быть религиозная страна, поклоняющаяся вашему Христу. Где-то здесь – я имею в виду мир. Он, кстати, называется Аенгрост».

«Что значит „скорее всего, должна быть?“»

«Это значит, что когда я был здесь в прошлый раз, мы присутствовали при ее основании. Что от нее осталось на данный момент, если осталось, я не знаю».

«Кто это „мы“?» – тут же уцепилась она за возможность что-нибудь узнать.

«Я – Меч Предела и Дух Предела, которому на сей раз возжелалось возродиться именно в тебе».

«Что такое Предел?»

«Слушай, кажется, ты задаешь слишком много вопросов! – рассердился Меч. Или сделал вид, что рассердился. – Я же говорил, что у меня мало времени. Повторяю, сейчас твоя основная задача – выжить и узнать, что представляет собой Аенгрост на данный момент. Капитану корабля скажешь, что ничего не помнишь о том, как здесь оказалась, а о том, кто ты такая, говорить не хочешь. Если я все правильно понял, его подобное объяснение должно удовлетворить. Можешь попроситься в команду – может быть, не откажет. Времени у нас с тобой пока еще много, так что познавай мир изнутри, так сказать. Хорошо?»

«Хорошо. А когда…»

«Когда смогу, тогда и свяжусь. А сейчас ложись и постарайся уснуть. Физическое преобразование лучше проводить, когда объект находится в бессознательном состоянии».

«Можно последний вопрос?» – поинтересовалась ведьма, пропустив мимо ушей то, что Меч, по-видимому, читал ее мысли…

«Только один», – милостиво согласился Меч.

«Почему я так… изменилась?»

«Вот уж не знаю, как тебе это объяснить, чтобы ты, с твоим нынешним уровнем знаний, это поняла. Ладно, попробую. Грубо говоря… Заклинание, если это можно так назвать, которое я использовал, чтобы перенести тебя в этот мир, обладает довольно вольной программой».

«Чем?..»

«Э-э-э… программой. Ну, заклинание было настроено так, чтобы ты оказалась здесь живой и целой, однако в рамках задачи могло действовать весьма непредсказуемо. И оно почему-то решило, что тебе нужно не только восстановить сгоревшие кожные покровы и мышечные ткани, но еще и превратиться в существо местной расы. Кстати, похоже, это одна из ветвей развития эльфов. Может, они всех непохожих на них съедают заживо. Или еще что-нибудь… в том же духе. Понятно?»

«Ну… в общем и целом – да. А почему…»

«Стоп! Мы говорили об одном вопросе. Все, ложись спать. Я приступаю к преобразованию».

В общем-то, Марии не осталось ничего, кроме как последовать совету Меча. Разве только надеяться, что его слова действительно можно воспринимать как совет, а не как приказ. Обдумывать все происшедшее сил просто не было.

Вчерашняя узница Инквизиции, а сегодня Носительница Духа Предела – интересно, что же такое этот Предел? – не раздеваясь, рухнула в гамак и уснула раньше, чем щека коснулась подушки.

Мария проснулась оттого, что… проснулась. И долго лежала, наслаждаясь непривычным ощущением пробуждения не от прихода палачей или допросчиков Инквизии. Все же в этом есть своя прелесть – проснуться утром в каюте на корабле в другом мире…

На корабле в другом мире?! Она подскочила так, что едва не перевернула гамак, и судорожно огляделась. Но ни вышеупомянутый гамак, ни подвешенный на цепях стол, ни прикрученный к полу шкафчик никуда не делись, как не делась никуда и качка, и свежий морской воздух, и все остальное, включая длинные уши.

– Значит, мне это не приснилось, – тихо произнесла вслух ведьма… и счастливо рассмеялась. Она с самого детства мечтала о таком приключении, чтобы с пиратами, рыцарями, магами, драконами, и обязательно с ее участием, и вот теперь это случилось!

«Эх, девочка, знала бы ты, в какое «приключение» впуталась… – Неслышно вздохнул Извращающий Сущности в тысячах лиг от нее. – Еще трижды проклянешь меня за то, что я не позволил тебе сгореть на костре. Клянусь хвостом дракона, это было бы более милосердно…»

Тем временем Мария вспомнила, что Меч вчера говорил о каком-то физическом преобразовании. Кажется, это как-то касается ее тела… Встав, она прислушалась к своим ощущениям. Что-то явно изменилось. Придерживаясь рукой за стенку, девушка осторожно выгнулась назад… и опомнилась лишь тогда, когда ее затылок коснулся внутренней стороны выпрямленных коленей. «Ничего себе, гибкость!» – ошеломленно подумала Мария, поспешно выгибаясь обратно. Слишком поспешно – не удержав равновесие, она полетела на пол. Тело изогнулось непредставимым для ведьмы ранее образом, она приземлилась на руки и, тут же оттолкнувшись, вскочила.

Происходившее в каюте следующие полчаса иначе, как безумием, назвать было нельзя. Мария знакомилась с новыми возможностями своего тела. Кувырки, кульбиты, сальто, прыжки, шпагаты… Ей и в голову раньше не могло прийти, что человеческое тело на такое способно.

От этого веселого времяпрепровождения ее отвлек стук в дверь. Заставив себя успокоиться, девушка подошла к двери и открыла ее.

– Эллент ххано!^[28] – поприветствовал ее вчерашний матрос.

– И он прекрасен! – Улыбнулась она, отвечая на том же языке.

– Вы уже пришли в себя?

– Благодарю, я в полном порядке.

– В таком случае архати Храссэн’кхэ приглашает вас позавтракать вместе с ним.

– С удовольствием, – Мария едва удержалась, чтобы не сделать соответствующий ситуации поклон – здесь это было не принято.

Матрос проводил ее к дверям капитанской каюты. Пока они шли, девушка огляделась. У шхуны, на которой она оказалась, было три мачты и флаг с изображением гигантского ало-серебряного осьминога на черном фоне. На всех парусах, основной цвет которых был красным, изображена неизвестная ей птица. Вокруг бегали со своими корабельными делами эльфы, как их назвал Меч. Сейчас Мария заметила, что далеко не все они черноволосы – многие имели белые, темно-алые, или смешанных цветов волосы.

Открыв перед ней дверь, матрос пропустил девушку внутрь, а сам остался на палубе.

– Доброе утро, прекрасная оран-ххэ, – раздался знакомый со вчерашнего дня голос. Архати Храссэн’кхэ стоял у накрытого столика, держа в руках бокал. – Я надеюсь, вы уже пришли в себя?

– Благодарю вас, дан архати. – Она вежливо наклонила голову, старательно пропуская мимо ушей шутливое обращение оран-ххэ – «утопленница».

– Не стоит, прекрасная оран-ххэ. Прошу, называйте меня по имени. Я – Кедаркиан Храссэн’кхэ по прозвищу Шквал, архати «Буревестника». «Буревестник» – это шхуна, на борту которой вы столь необычайным образом оказались. – Архати изящно поклонился. Его движения были полны смертельно опасной грации хищника.

– Мое имя – Марийа, архати Храссэн’кхэ, – преобразовала ведьма для удобства произношения – в языке эльфов не было звука «я», как и вообще дифтонгов.

– Марийа… – восхищенно повторил Кедаркиан, окидывая девушку долгим оценивающим взглядом.

Сообразив, что именно он оценивает, новоиспеченная Марийа густо покраснела, что не укрылось от внимания архати.

– Я прошу вас, называйте меня просто по имени.

– Конечно, Кедаркиан.

– Прошу вас, Марийа, присаживайтесь. Вина?

– Благодарю, с удовольствием.

Вино оказалось необычным, сладковатым и свежим, но очень приятным. Угощение же, по меркам морского перехода, просто роскошным – ветчина, сыр, салат из какой-то неизвестной Марийе зелени и свежие яблоки и груши.

– Простите, Кедаркиан, а из чего сделано это вино? – рискнула поинтересоваться девушка.

– Зеленая слива, растущая только на самом северном из островов Даркваала. Приятный букет, не находите?

– Полностью с вами согласна.

Несколько минут было проведено за обсуждением вина, которое, надо сказать, и вправду было отменным. Потом архати наконец перешел к делу.

– Марийа, вы не могли бы рассказать мне, как очутились в таком виде посреди океана в десяти морских лигах от ближайшей земли? – спросил он.

– Честно сказать, не представляю. Я… я просто не помню, как здесь оказалась. Последнее, что вспоминается, это… впрочем, неважно, – оборвала она себя, вспомнив совет Меча.

– Простите, если лезу не в свое дело, но откуда вы родом?

– Издалека. Кедаркиан, если вы не против, я бы не хотела говорить об этом более подробно, – пожалуй, слишком резко ответила ведьма.

– Как скажите, – широко улыбнулся Храссэн’кхэ. Однако в его вишневых глазах не мелькнуло и тени улыбки. – Кстати, чтобы в дальнейшем не было каких-либо… непониманий, я хочу, чтобы вы знали: «Буревестник» – пиратская шхуна, а я – архати пиратской команды.

– И что? – взмахнула Марийа ресницами, чем заслужила несколько более искреннюю улыбку архати.

Дальше разговор пошел в более безопасном русле. В общем-то говорил в основном Кедаркиан, а девушка лишь вставляла малозначительные реплики. Храссэн’кхэ рассказал немало интересного о местных морях и их населении, о постоянных стычках с орками – ведьма не слишком хорошо поняла, кто это такие, но виду не подала, – о совместных с теми же орками налетах на торговые суда Шакримана и, вообще, о веселых пиратских буднях.

– К сожалению, у меня есть еще дела в этих водах и чуть восточнее, так что мы прибудем в порт лишь через месяц. Это время вам придется провести на борту «Буревестника».

– Не имею ничего против длительной морской прогулки.

– Прошу простить, но у меня, увы, множество дел. Буду крайне признателен, если вы согласитесь разделить со мной ужин, – Кедаркиан встал и изящно поклонился. Марийа последовала его примеру.

– Почту за честь.

– Вы можете свободно перемещаться по кораблю, где вам вздумается, но я не советовал бы вам спускаться в трюмы. Там нет ничего интересного, а вы, ввиду вашей неискушенности в перемещении по подобным местам, вполне можете случайно упасть там, – сказал архати на прощание. Почему-то девушке почудилась в словах о «случайном падении» некая скрытая угроза. Про себя она решила, что наведается в трюм при первой же представившейся возможности.

На том и распрощались. Храссэн’кхэ отправился по своим капитанским делам, а Марийа полностью отдалась единственному в сложившейся ситуации полезному развлечению – она начала обследовать «Буревестник».

Прошло полторы декады – пятнадцать дней по земному летосчислению. Марийа прекрасно уже освоилась на корабле, отличала мачты и паруса по названиям и лазила по вантам не хуже профессионального юнги.

Пять дней назад «Буревестник» напал на проходивший мимо корвет Империи Христесар. Бой был коротким и кровавым – корабельный маг без труда справился с двумя слабосильными клириками, корвет взяли на абордаж, и кривые сабли и мечи темных эльфов оборвали жизни святош. Потери пиратской команды составили трех легко раненых матросов и погибшего юнгу. В тот же день Марийа попросила Кедаркиана о том, чтобы на освободившуюся должность взяли ее. Архати усмехнулся – и согласился.

Теперь девушка в скоростном темпе постигала непростую мореходную науку. Один из матросов, которые на пиратской шхуне играли также роль солдат, взялся обучать ее основам фехтования, благо базовые теоретические познания у Марийи имелись от Меча, но одной теории, даже в совмещении с мышечной памятью, было явно недостаточно, чтобы считаться полноценным членом команды «Буревестника», где каждый, включая кока, являлся боевой единицей.

В общем, о том, что такое свободное время, ведьма забыла напрочь. Служебные обязанности, фехтование, мореходное дело, почти ежевечерние ужины с Храссэн’кхэ… На сон и так оставалось не более четырех часов в сутки.

Единственное обстоятельство, тревожившее несостоявшуюся жертву Инквизиции – Черный Меч так больше и не объявился. Пропал, словно бы его и не было. Впрочем, Марийа не особенно задумывалась на эту тему. Она училась. Девушка впитывала знания, как губка – воду, от матросов она узнала многое о жизни темноэльфийских пиратов, от корабельного мага, высокого беловолосого эльфа – о местной магии, из разговоров с архати – о мире, в который попала.

Доминирующей на Аенгросте расой были, естественно, люди. Короткоживущая, неполноценная, по сути, раса, обладающая двумя необходимыми для быстрой экспансии качествами – потрясающей способностью к размножению и совершенно фантастической приспособляемостью. Люди контролировали все крупные материки и некоторую часть островов, развели немалое количество государств и явно разинули пасть на океанские просторы… но великая стихия была им не по зубам. Правда, в воздухе висело зловещее, но непроизносимое до поры «пока»…

Орки, бесстрашные воители, мастера боевых искусств,^[29] жили на скоплении островов, именуемом архипелаг Тор-Заран. Они единственные, кроме темных эльфов и двух человеческих государств – Империи Христесар и Алеарта, – освоили мореплавание, и их драккары нередко входили в составы темноэльфийских пиратских триад. Могучие бойцы, обладающие взрывным, неуправляемым темпераментом, они вызывали у остроухих собратьев по пиратскому ремеслу смешанные чувства – их уважали, но и опасались. Впрочем, сами зеленокожие относились к темным эльфам примерно так же. Справедливости ради следует упомянуть, что какое-то подобие союза между орками и эльфами установилось лишь полторы сотни лет назад, когда в океан вышли первые суда Империи Христесар и королевства магов Алеарта. До того орочьи драккары и легкие корабли темных за неимением кого-либо еще нападали друг на друга и лишь с появлением общего союзника заключили шаткое перемирие, регулярно нарушаемое обеими сторонами.

Эльфы… О своих соплеменниках Кедаркиан, да и остальные говорили неохотно. Марийе удалось узнать лишь, что темные обладали архипелагом, в состав которого входило шесть островов, где и расположился Даркваал – ни на что не похожее государство пиратов, со странной формой правления и совершенно непонятным Марийе делением на семь кланов без какого-либо централизованного управления. Даркваал даже торговал с двумя человеческими странами – королевством Шакриман и Империей Людей. Ни одни, ни другие не имели собственных кораблей, но с темными эльфами торговали охотно – те по пристойным ценам продавали Шакриману и Империи товары из Алеарта и Христесара, на которые маги и святоши давали совершенно дикие наценки.

Кроме темных, на Аенгросте существовали высокие или светлые эльфы. Заносчивые и высокомерные, они жили где-то на островах в полной изоляции, так как считали ниже своего достоинства общаться с «примитивными» орками и людьми, а также с сородичами, коих и вовсе презрительно именовали полукровками – абсолютно незаслуженно, надо сказать. Также в лесах близ человеческого государства, имеющего вместо названия аббревиатуру ВОНСР, жили эльфы типичные, то есть – лесные. О них на Даркваале не знали и вовсе ничего, кроме того, что они есть, и активно грызутся с людьми-соседями.

Сейчас Марийа стояла у борта шхуны и, глядя на плещущиеся кругом волны, напряженно обдумывала вчерашнее происшествие. Она прекрасно помнила слова архати насчет трюма и все искала случая все же туда заглянуть. Вчера днем такой случай наконец представился, и девушка не упустила возможности удовлетворить терзавшее ее любопытство. Однако была разочарована – ничего, кроме тюков и сундуков с добычей, и всяких корабельных снастей она не обнаружила. Вечером же, на ставшем чем-то повседневным ужине в каюте Кедаркиана, архати, загадочно усмехаясь, поинтересовался – понравилосьли ей в трюме. Марийа поняла, что оброненные в первый же вечер слова о трюме были проверкой, но никак не могла определить – прошла она эту проверку или нет.

Как ни странно, ведьма легко втянулась в жизнь в новом мире, и уже чувствовала себя среди представителей иной расы, как дома. Впрочем, нет – дома было гораздо хуже. Марийа сама не замечала, что начинает мыслить, как темная эльфийка, двигаться, разговаривать… Она становилась иной, переставала быть человеком – и не видела этого. Она не отдавала себе отчета в том, что начинает думать о людях – «они», а о темных эльфах – «мы».

Кроме того, юную ведьму волновал капитан «Буревестника». Архати Кедаркиан Храссэн’кхэ. Отважный красавец-эльф, для которого не существовало непреодолимых вод, непобедимых противников и отказавших женщин. Он привык добиваться своего, и не имело значения, чего ему будет стоить достижение цели. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что, говоря: «Я готов на все, лишь бы получить это», Кедаркиан имел в виду лишь себя. Когда он отправился за легендарными сокровищами Черной Твари, его многие отговаривали – но он принял решение, и никто не смог ему помешать. Большинство из его команды тогда отказались отправляться в самоубийственное плавание, но Храссэн’кхэ никого не заставлял. «Буревестник» расправил паруса, имея на борту капитана, штурмана, мага и двух матросов – экипаж, вчетверо меньший обычного – и спустя десять декад вернулся домой, неся на борту редчайшие сокровища. Все те, кто не побоялся отправиться с капитаном, до сих пор входили в его команду, хотя на заработанные деньги могли жить безбедно еще двести—триста лет.

В общем, архати «Буревестника» пользовался успехом как в море, так и в бою. Первое помогло ему разбогатеть, второе одарило опасной репутацией, что вместе обеспечивало победы на любовном фронте. Кедаркиану не отказывали – не находилось таких дур.

Обо всем этом Марийа, разумеется, не знала. Но когда она чувствовала на себе насмешливо-уверенный взгляд Храссэн’кхэ, что-то шевелилось в груди.

Новая, непривычная жизнь настолько увлекла девушку, что она уже всерьез задумывалась над тем, чтобы просить архати оставить ее на корабле. Для начала – в качестве юнги, а дальше – видно будет… Конечно, остатки здравого смысла, которых с каждым днем на пиратской шхуне оставалось все меньше, подсказывали – это опасно, но разве Марийа думала об этом? Конечно же нет…

А задуматься между тем стоило бы. С чего к ней так хорошо отнеслись на пиратской шхуне? Почему архати, несмотря на всю свою занятость, почти каждый вечер тратил на нее пару часов драгоценного времени, при этом совершенно не пытаясь оправдать свою репутацию прожженного донжуана? В конце концов почему Кедаркиан, наделенный поистине детским любопытством, более не приставал к ней с расспросами насчет того, откуда одинокая девушка в обгорелой одежде взялась посреди океана, в десятках миль от ближайшего берега?

Марийа была очарована «Буревестником», его капитаном и вольной жизнью даркваалских пиратов. И не подозревала, что ее судьба уже предопределена Кедаркианом.

Зато Эстаи Нархгал, Черный Меч, об этом не то что подозревал – знал. И внутренне посмеивался, представляя себе выражение лица темного эльфа, когда он узнает, чем обернется задуманная им афера. Впрочем, пока что Извращающего Сущности судьба ведьмы не слишком волновала. Он сделал все, чтобы она попала туда, куда нужно, а у него и без девушки проблем хватало. Вот ведь угораздило носителей Духа Предела оказаться в таких «милых» местах, как Даркваал, Некрополь и Христесар! Причем, если Марийа, по крайней мере, смогла найти хоть временных, но союзников, а Сергаал почти подружился с охотницей на вампиров, то французский граф внушал Мечу все больше и больше опасений…

Именно за ним Эстаи и следил сейчас по мере сил. Увы, хоть Черный и был сильнейшим из Девяти Мечей, после последнего визита на Аенгрост он еще не вернул себе и десятой толики своей силы… Воспитывать же сразу трех Носителей оказалось крайне сложно.

Наверно, именно то, что Нархгал располагал в этот раз силой, гораздо меньшей, чем привык, то, что на сей раз вместо одного Носителя Духа Предела ему пришлось присматривать за тремя, и то, что все трое с самого начала умудрились влипнуть в неприятности – все по отдельности, или что-то одно – и послужило виной тому, что произошло немного позже.

Марийа стояла у борта, любуясь, как алеющий солнечный диск медленно опускается в раскрашенный невероятными узорами океан. Лучи пронзали волны, преломляясь в искрах брызг, расцвечивали водную гладь, создавая фантастические иллюзии, на мгновения рисуя самые невозможные картины и в следующую секунду руша их, чтобы тут же вызвать из небытия новое волшебство. Зрелище завораживало, затрагивая струнки, о существовании которых девушка и не подозревала, и потому шестнадцатый вечер на «Буревестнике», как и предыдущие пятнадцать, она встречала у борта, наблюдая за феерией цвета и света.

Заходящее солнце бросило последние лучи на поверхность океана, пронзило и расцветило волны и исчезло за горизонтом. Марийа тяжело вздохнула и, как обычно, бросила взгляд вслед ушедшему на ночь в океан светилу.

Ей было хорошо на шхуне, безусловно, и она ни за что не вернулась бы к прежней жизни, даже если бы была такая возможность. Но тем не менее ведьма тосковала по суше, ей не хватало ощущения твердой почвы под ногами, мягкой ласки полевых трав, запаха влажной земли после дождя… И в редкие свободные минуты девушка, бывало, до рези в глазах вглядывалась в смутный горизонт, надеясь хоть увидеть вожделенную сушу.

Этот вечер не стал исключением. И именно благодаря своей привычке искать взглядом берег, Марийа и увидела темный силуэт вражеского корабля на горизонте даже раньше, чем матрос в «вороньем гнезде».

Глава 4

Аенгрост, Святая Империя Христесар, южная провинция Клетер. Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела. 6-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

– Смотри, он, кажется, жив!

– Это поправимо, – в спокойном голосе звучала даже не угроза – приговор. Этьен различил это сквозь волны забытья, то накатывающие, то отступающие. Он попытался открыть глаза, но даже это простое действие было ему сейчас не по силам.

– Анж, как ты можешь так говорить!

– Сестренка, разве ты не видишь – он из благородных. Сволочь! – Тихо зашуршал извлекаемый из ножен не то кинжал, не то нож – какой-то короткий клинок.

– Не надо! Не убивай его, ведь он совсем беспомощный!

– Наша мать была такой же беспомощной! – В голосе юноши, уже не таком спокойном, звучала ничем не прикрытая ненависть.

– Не будь таким, как они, Анж! Я тебя прошу. – Кажется, девушка заплакала.

Последовала долгая пауза. Наконец Анж вздохнул и убрал клинок.

– Идем, Кет. У нас еще много дел.

– Но мы же не можем бросить его здесь!

– И что ты предлагаешь?

– Ты же сильный, ты можешь донести его до нашего дома. А я понесу корзины.

– Кет, это уже слишком! Я готов ради тебя сохранить ему жизнь, но тащить его к себе? Это чересчур!

– Анж… пожалуйста… У него доброе лицо, мне кажется, он не такой, как все они!

Юноша пробормотал что-то не совсем приличное себе под нос, но, похоже, любовь к сестре была сильнее, чем ненависть к «благородным». Сильные руки, не особо церемонясь, подняли Этьена в воздух.

– Осторожнее, он, кажется, ранен!

– Я и так осторожен!

Граф вновь потерял сознание.

Его разбудило ласковое прикосновение чего-то прохладного и мокрого к пылающему лбу. Этьен прислушался к своим ощущениям. Странно, но граф совершенно не чувствовал боли от раны в животе, хотя сам факт, что он остался жив после дуэли, наталкивал на мысли о чем-то необычном. Промедлив несколько секунд, де Каррадо открыл глаза.

Он лежал на простой, узкой постели в небольшой и очень бедно обставленной комнате. Рядом на стуле сидела светловолосая девушка, почти девочка, с грустными и добрыми серыми глазами. Она меняла холодный компресс на лбу больного. Увидев, что тот открыл глаза, Кет – а это была именно она – тепло улыбнулась.

– Доброе утро, ваша светлость, – почтительно проговорила девушка. – Как вы себя чувствуете?

– Благодарю, милая, хорошо. Где я? – Этьен чуть приподнялся на локте, оглядывая скромное обиталище, в коем оказался.

Это была небольшая комната, примерно десять футов в ширину и пятнадцать – в длину. Ее скудную обстановку составляли кровать, занимаемая графом, небольшой комод, украшенный вазой с полевыми цветами, шкаф, стол и два стула, на одном из которых сидела спасительница последнего представителя славного рода де Каррадо.

– Вы в Атане, это провинция Клетер, ваша светлость, – вежливо ответила Кет.

Этьен недоуменно воззрился на девушку. Клетер? Атан?

– Господи, где это? Во Франции?

– В Святой Империи Христесар, ваша светлость.

Он рухнул обратно на тощую, жесткую подушку. Империя Христесар? Граф считал себя неплохим знатоком географии и был уверен, что никогда не слышал о такой стране…

– Как я здесь оказался?

– Мы с братом собирали грибы и ягоды в ближайшем лесу, ваша светлость, и случайно нашли вас, – охотно начала говорить Кет. – Вы лежали очень бледный, и я сперва испугалась, что вас убили, но потом заметила, что вы дышите. Увидев кровь на вашей одежде, я решила, что вы тяжко ранены, ваша светлость, но, слава Пресветлому Христу, я ошиблась. Мы с братом перенесли вас сюда, это было несколько часов назад, и вот теперь вы очнулись.

– Ясно, – граф тяжело вздохнул. Он ничего не мог понять. – Тебя ведь зовут Кет?

– Да, ваша светлость, брат называет меня так, а полное имя – Кетара. Ой! – она вскрикнула, прижав ладони к вспыхнувшим щекам. – Откуда вы знаете?

– Когда вы с братом нашли меня в лесу, я на полминуты пришел в себя и слышал, как он называл тебя Кет, – охотно пояснил Этьен. Он и представить себе не мог, к чему приведут его слова.

Пунцовый румянец на щеках девушки сменился смертельной бледностью, губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Кет рухнула на колени перед кроватью и с мольбой протянула к де Каррадо руки.

– Ваша светлость, умоляю вас, простите его! Он не хотел на самом деле причинить вам вреда, я клянусь вам! Пощадите его! – Она разрыдалась, не сводя с графа полного мольбы взгляда.

Этьен растерялся.

– Кет, о чем ты? За что я должен его прощать?

– Но… вы же слышали… в лесу… он хотел… ну…

Тут он вспомнил жесткий голос Анжа. Похоже, парень всерьез собирался его прикончить!

В первый момент граф немного разозлился. А потом в памяти всплыла фраза юноши: «Наша мать была такой же беспомощной…»

– Что случилось с вашей матерью? – спросил он у Кетары, пытаясь хоть немного отвлечь ее от мыслей о судьбе брата.

– Ее Святая Инквизиция… это… казнила… За грех… – Девушка начала понемногу успокаиваться.

– За какой грех? – У рода де Каррадо были свои счеты с испанской Инквизицией. В тринадцатом веке святые отцы сожгли почти всех представителей семьи, спасся лишь один юноша, сбежавший во Францию и позже, когда волна исступленной, фанатичной охоты на «ведьм и колдунов» схлынула, вернувший себе и титул, и фамилию. С тех пор графы Каррадо жили в Нисселете и до последнего ненавидели Инквизицию. Правда, ненавидели тихо.

Но эта история имела место быть в середине—конце тринадцатого века, и сейчас, в начале семнадцатого столетия, мысль о святошах, жгущих людей на кострах за «грех», казалась просвещенному графу дикой и абсурдной.

А Кетара тем временем рассказывала. Слезы понемногу иссякли, девушка успокоилась, но губы ее еще подрагивали, а глаза покраснели.

– За прелюбодеяние. Она родила в четвертую декаду зимы…

– И что? – не понял Этьен.

– Если она родила в четвертую декаду зимы, значит, понесла в четвертую декаду весны.

– И что с того?

Кетара посмотрела на него, как на безумца.

– Четвертая декада весны, ваша светлость – это Великий Пост. Даже если бы она была замужем, все равно, в Великий Пост этим заниматься нельзя, это грех.

– То есть ни в чем не повинную женщину казнили только за то, что она… э-э-э… занялась этим не в тот месяц? – Сказать, что де Каррадо был поражен – не сказать ничего. Он был просто в ужасе. И это просвещенный, цивилизованный мир?! Это семнадцатый век?!

– Если бы все так просто, – горько усмехнулась Кетара. – Она же не по своей воле грех совершила… Она… ну, с благородными… она понравилась одному из них, а им же закон не писан… Ой! Простите! – Кажется, она вновь вознамерилась упасть на колени.

– Все в порядке, Кет, продолжай, пожалуйста, – поспешно попросил Этьен. Девушка сглотнула слезы.

– В общем, она понравилась одному из них, и он приказал ей… ну, сделать это… А она отказалась, сказала, что это грех… а они только посмеялись… И… она через девять месяцев родила.

– То есть они ее взяли силой?!

Кетара кивнула, еле сдерживая рыдания.

– А когда мама родила, наш сосед – он очень набожный человек – рассказал об этом святым отцам. И маму… ну, за ней пришли Инквизиторы. И забрали… А потом…

– Что «потом»? – леденея от гнева и ужаса, спросил граф.

– Потом ей вырвали все женские органы раскаленными щипцами и залили внутрь расплавленный свинец, после чего сожгли вместе с ребенком. Она умирала очень долго и очень мучительно, потому что несколько этих сволочей своей проклятой магией не позволяли ей потерять сознание или умереть от шока, – жестко произнес Анж, входя в комнату. – Меня и Кет заставили на это смотреть, чтобы мы своими слезами замолили ее грех перед Господом. Кет была в шоке, она не могла плакать, и на нее надели специальный сапог с шипами внутри – чтобы плакала. Ей тогда было десять лет. С тех пор моя сестра хромает.

– Что же сделали с ублюдками, посмевшими взять женщину силой? – не веря своим ушам, спросил Этьен. То, что он услышал, казалось невозможным, невероятным, но он понимал – Анж не лжет. Юноша, похоже, был той же породы, что и сам граф – упрям, честен и лучше умрет самой мучительной из всех возможных смертей, чем пойдет против собственной совести и чести.

– С «благородными господами»? – издевательски рассмеялся парень. – Ничего, разумеется. Они до сих пор живы, здоровы, богаты и издеваются над теми, у кого нет друзей или родственников в элите Империи. Они же благородные апостолиты, а вам ничто не страшно, таким, как вы, закон не писан, только и знаете, что калечить и убивать простых людей себе на потеху! – Последние слова Анж буквально выплюнул в лицо Этьену. Его глаза пылали ненавистью. – Теперь вы можете и меня замучить и убить, и Кет тоже, так же, как всех, кого до сих пор пытали и унижали. Хотите? А не выйдет! Не позволю ни вам, светлость ваша проклятая, ни другим таким же тварям тронуть мою сестру или меня!

Граф потрясенно взирал на этого юношу с горящими глазами и пылающим сердцем. Или дурак, или смельчак, каких поискать. На идиота Анж не походил, значит, второе – недюжинная храбрость нужна, чтобы бросить благородному человеку в лицо такие слова, особенно, если здесь дела обстоят действительно так плохо.

– Анж, сколько тебе лет? – быстро и тихо спросил Этьен.

– Семнадцать, – ошарашенно ответил парень, но тут же взял себя в руки. – Какое вам дело до того, сколько мне лет?

– Семнадцать, – грустно повторил де Каррадо, вспоминая себя в том же возрасте. Вопрос Анжа он проигнорировал. – Семнадцать лет, а все еще думаешь, что все люди – одинаковые. Под одну гребенку всех стрижешь. Скольких ты уже убил лишь за то, что они имели несчастье родиться у родителей с титулованной кровью?

– Троих, – с вызовом бросил юноша.

В следующую секунду Кетара, побледневшая, как смерть, не выдержала и, обреченно вскрикнув, рухнула в обморок. Бедной девочке показалось, что уж после такого признания спасенный ими аристократ точно убьет ее брата.

Этьен подхватил Кет на руки, Анж мгновенно оказался рядом.

– Что с ней? – Парень тут же забыл о том, что разговаривает со своим заклятым врагом, дворянином.

– Похоже, твои откровения напугали бедняжку до потери чувств, – как мог, спокойно, ответил граф. – Ничего страшного, полежит и придет в себя. – Насчет нюхательной соли или нашатыря он даже спрашивать не стал – не держат подобные вещи в бедных домах.

Встав с кровати, де Каррадо положил на свое место Кетару. Потом посмотрел на Анжа, взгляд потомственного аристократа стал жестким.

– Запомни, мальчик, люди бывают разные. Есть люди хорошие и плохие, подлые и честные, добрые и злые. Мне на моем веку приходилось встречать и подлецов-аристократов, и простолюдинов с благородными сердцами. Далеко не все титулованные дворяне так плохи, как ты о них думаешь.

Юноша опустил голову. Ему внезапно вспомнились слова матери, которые она сказала ему, когда Анжу удалось упросить Инквизиторов позволить ему увидеться с ней за час до казни несчастной женщины. Он тогда поклялся отомстить всем аристократам, а мать, горько улыбнувшись, сказала: «Не считай всех людей одинаковыми. Придет день, когда твой друг, такой же простой человек, как ты, предаст тебя, а апостолит спасет тебе жизнь». У нее тогда был странный взгляд, словно бы женщина смотрела сквозь сына, сквозь стены темницы, куда-то далеко, и выдела нечто, скрытое от глаз самого Анжа.

– Я не предлагаю тебе вот так сразу отказаться от принципов, которыми ты живешь. Я лишь прошу – подумай над моими словами. Ты должен сам это понять, иначе превратишься в кровавого убийцу, станешь ничуть не лучше тех, кто столь жестоко и подло обошелся с твоей матерью, ничуть не лучше и даже хуже.

– Я… подумаю, – тихо проговорил парень, не поднимая глаз. Ему на минуту стало стыдно… но в следующий миг из памяти всплыл дикий крик матери, когда в огонь бросили новорожденного малыша, помертвевшее личико десятилетней Кет, тихие слова старого священника: «Плачь, мальчик, плачь, иначе с тобой сделают то же, что и с твоей сестрой, а тебе теперь ее кормить…»

Он тогда стоял, поддерживая Кетару, которая едва могла стоять из-за дикой боли в пронзенной шипами ноге, и заставлял себя плакать – неумело, тихо, но плакать. И вдруг заметил в полусотне футов трех молодых мужчин в богатой одежде. Они весело смеялись, указывая на корчащуюся в огне женщину, и Анж услышал, как один из них говорил другу: «Смотри-ка, а под тобой она так не дергалась! Интересно, чей там ублюдок прожаривается?» Он не задумался, как смог расслышать слова на таком расстоянии, но догадался – это были те самые дворяне, которые изнасиловали его мать. И лишь мысль о том, что если он погибнет, Кет останется совсем одна, удержали Анжа, когда он был уже готов прыгнуть на говорившего и разорвать ему горло голыми руками. Вместо этого тринадцатилетний мальчик с мертвыми глазами, из которых скупо стекали выдавленные слезы, внимательно разглядывал убийц матери. Он запомнил их лица до малейшей черточки.

Анж нашел их всех. По очереди. Нашел, подкараулил и убил.

Первого он застиг врасплох, когда тот отошел в кусты по малой нужде. Подкрался со спины и всадил кухонный нож в спину, напротив сердца. Почему-то апостолит не погиб мгновенно, он еще несколько секунд хрипел, захлебываясь собственной кровью, и Анж получил возможность прошипеть в лицо умирающему: «Это тебе за мою мать и мою сестру!» И с невероятным наслаждением увидел по исказившей аристократические черты гримасе ужаса, что тот понял, за какое преступление наказан.

Следующего мальчик убил так же. С третьим случилась заминка – Анжей уже разъяснил умирающему приговор, когда вдруг в переулке, где совершилась казнь – так сам Анж называл свою месть – появился запыхавшийся юноша, немногим старше Анжа, как две капли воды похожий на только что убитого. Он огляделся, заметил лежащее на земле тело – мститель успел отступить в тень – и с криком: «Брат!» бросился к нему и упал на колени.

Такая удобная возможность представилась впервые. Перед Анжем, спиной к нему, стоял еще один проклятый дворянин, и мальчик не преминул ею воспользоваться. Нож вошел глубоко, по самую рукоятку, юноша глухо вскрикнул и начал заваливаться на спину. Его взгляд встретился с взглядом его убийцы.

«За что?» – успел он прохрипеть, глядя на Анжа огромными, полными непонимания глазами.

И тот не нашелся, что ответить.

Ублюдки, виновные в смерти его матери, были наказаны. Но когда Анжу спустя год вновь представилась возможность отправить на тот свет «благородного», он не сдержался. Той же ночью ему приснилось лицо того юноши. Парень проснулся в холодном поту. Но даже воспоминание об этом сне не остановило его, когда очередной аристократ, встреченный в темном переулке, повернулся к нему спиной.

Иногда ему было стыдно за тех троих, которых он убил, как выразился Этьен, «лишь за титулованную кровь». Иногда. Но в такие моменты Анж вспоминал мать, и стыд отступал, оставалась лишь уверенность в своей правоте.

Так случилось и сейчас. На минуту Анжу стало стыдно, но лишь на минуту. Потом он вспомнил казнь матери и слезы Кет. Из глубины души рванулись гнев и ярость. Он резко вскинул голову – и столкнулся взглядом с глазами спасенного его сестрой дворянина. Спокойными, проницательными и немного усталыми черными глазами. И в глазах этих юноша прочел понимание и легкий укор.

– Меня зовут Этьен де Каррадо, граф Нисселет, – сказал аристократ и… протянул простому городскому парню руку.

– Анжей, – назвал свое полное имя юноша и после секундного колебания пожал руку дворянина.

Этьен на мгновение учтиво наклонил голову, пряди волос упали на лицо и… смертельно побледнев, граф коротко вскрикнул и, отшатнувшись назад, почти упал на стул, неверяще глядя на прядь иссиня-черных волос.

– Анжей, у вас в доме есть зеркало? – хрипло спросил он. Юноша, изумленный поведением гостя, тут же бросился в прихожую, где на стене висел до зеркального блеска начищенный поднос.

Получив это импровизированное зеркало, де Каррадо отнюдь не сразу нашел в себе силы взглянуть на собственное отражение.

С поверхности полированного металла на него смотрел он сам… лет тридцать пять назад. Черты лица, отмеченного печатью благородной крови, лишившись сетки морщин и некоторой одутловатости, вновь стали жесткими и решительными. Седые волосы, которые граф носил подстриженными до плеч, вернули себе смолянисто-черный цвет и неведомым образом отрасли до пояса – в молодости Этьен заплетал длинную косу. Только сейчас он заметил, что привычных уже болей старческого тела в помине нет. Ставшие с возрастом дряблыми мышцы окрепли, плечи развернулись и расширились, да и левая нога, на которую граф прихрамывал после раны, полученной лет десять назад на дуэли, была абсолютно здорова.

В общем, Этьен выглядел так же, как тридцать пять лет назад. Единственное, что изменилось – цвет глаз. Вместо серо-стальной радужки – ярко-черная.

Граф медленно опустил поднос. Сказать, что он был шокирован – не сказать ничего. Все привычное в один миг рухнуло, он оказался незнамо где, в империи, о существовании которой не знал, почему-то помолодел и, что самое удивительное, – остался жив. Де Каррадо абсолютно точно помнил, как осколок черной стали вонзился ему в позвоночник. Да и раны, нанесенные ему вероломным племянником, должны были отправить на тот свет любого.

– В чем дело? – осторожно поинтересовался Анж, несколько напуганный странным поведением гостя.

Глубоко вдохнув, Этьен на несколько секунд задержал дыхание, заставляя себя успокоиться.

– Все в порядке, благодарю.

Тут с кровати раздался судорожный вздох – это Кетара пришла в себя.

Спустя полчаса Кет, Анж и Этьен сидели за столом и ужинали. Граф почти справился с потрясением и расспрашивал брата с сестрой о стране, в которой оказался.

29 июля 1623 года

Или же седьмой день 6-й декады весны, 2904 год Восьмой эпохи, по местному летосчислению.

Означаю здесь две даты, ибо сам не знаю, который сегодня день. Все, произошедшее со мной, кажется бредом, фантасмагорической иллюзией, но иллюзией невероятно реальной. Я не могу поверить в это, но вынужден.

Волею Господа я оказался заброшен в совершенно невероятное место. Не будь подобное невозможным, я бы счел, что это – другой мир. Местные жители называют его Аенгрост. Я сейчас нахожусь в одной из крупнейших стран – Святой Империи Христесар. Здесь царит безграничная власть священнослужителей и аристократии – потомков апостолов Иисусовых. Их называют апостолитами. Когда Анжей и Кетара, дети, спасшие мне жизнь, рассказали мне о порядках, заведенных в этой жуткой Империи, я был поражен и решил было, что бедные брат и сестра повредились рассудком от переживаний, выпавших на их долю. Но эти недостойные мои сомнения рассеялись, едва мне довелось пройти по улицам Атана – так называется город, в котором я оказался.

Жестокие, изощренные казни здесь – обычное дело. Если бы не постоянные подсказки Кетары и моя маскировка, я и сам бы оказался на эшафоте в первый же час прогулки – лишь за то, что не поклонился бы до земли проносившейся мимо епископской карете.

О маскировке следует упомянуть отдельно. Анжей благоразумно счел, что в простой одежде и с внешностью потомственного аристократа я буду привлекать к себе ненужное внимание. К моему величайшему сожалению, он был прав, и мне пришлось не только убрать волосы под куртку, но и слегка вымазать лицо. Сложнее всего было идти, сгорбившись, дабы не выдавать осанку воина, которая после моего невероятного омоложения ко мне вернулась, и смотреть в землю. Вероятно, я не смог бы так себя вести, если бы от этого зависела такая малость, как моя жизнь, но подвергать риску своих спасителей… Это было бы в высшей степени неблагородно.

Впрочем, вернусь к описанию Атана. Если рассматривать город отдельно от того, что ежедневно в нем происходит, то нельзя не признать – он прекрасен. Все здания, находящиеся внутри городской стены, построены из белого камня, сама же стена возведена из удивительно красивого серебристого мрамора, который в лучах солнца выглядит украшенным россыпью невероятно крупных алмазов. Я раньше и не подозревал, что такой камень существует в природе. Хотя, если все же предположить, что я действительно в другом мире…

За городской стеной находятся дома бедняков-простолюдинов, но даже здесь все выглядит не хуже, чем, скажем, в центральных кварталах Тулузы или Парижа. Дома ближе к стене двух– или трехэтажные, в них живет по нескольку семей. Чуть дальше – небольшие деревянные домики с огородами. На улицах даже за пределами стены очень чисто, в самом же городе выложенные светло-серым камнем мостовые выглядят так, словно бы их моют каждые полчаса. Кетара объяснила мне, что это как-то делают сами священники, при помощи своей Силы.

Есть, конечно, и трущобы на окраине… но они занимают крайне малую площадь. Хотя мне до сих пор неясно, почему они существуют.

При этом следует учитывать, что Атан – это всего лишь один из четырех крупных городов, которые окружают столицу Империи Христесар – Иоаннит – наподобие углов равностороннего квадрата, а не сама столица. Признаться, я даже представить себе не могу, сколь великолепен должен быть Иоаннит.

Но вся невероятная красота Атана меркнет в свете того кошмара, что ежедневно творится на светлых улицах города. Я лично был невольным свидетелем казни женщины, которую обвинили в совершенно невероятных грехах и сожгли, хотя вся вина ее заключалась в том, что несчастная порвала случайно юбку и кто-то из священников узрел ее непристойно обнаженные – по колено – ноги.

Мы ходили по городу не более двух часов и за это время прошли мимо трех казней и бесчисленного количества так называемых «мест прощения Господнего». По сути, это те же эшафоты, обтянутые тканью помосты, но на них проводят не казни, а просто наказания.

Более всего меня поразила разница в отношении инквизиторов к простым людям и апостолитам. Первые могут попасть на «место прощения Господнего» практически ни за что, вторые же… Как сказала Кетара, «им закон не писан». Казни аристократов здесь случаются редко, и то, мой опыт мне подсказывает, что и эти казни являются не результатом «священной борьбы с ересью», как представляют это священники, а лишь печальным для кого-то окончанием очередной придворной интриги.

По словам Кетары, в Иоанните казни апостолитов случаются чаще, но все равно – в основном на костры попадают простолюдины.

Разумеется, в Испании тринадцатого века тоже жгли больше простых горожан, чем дворян, но лишь потому, что дворян было сложнее обвинить. Здесь же совершенно другая ситуация – аристократов никто даже не пытается обвинять.

В свои шестьдесят лет я многое повидал. Очень многое. Я был на войне, был в плену, пока бывал при дворе, частенько ввязывался в дуэли, и не всегда с благоприятным для меня исходом. Но никогда, нигде я не видел тех ужасов, тех кошмаров, которые жители Христесара наблюдают ежедневно. Испанские инквизиторы – агнцы Божьи по сравнению со служителями Христеса.

Кстати, до сих пор не могу разобраться в корнях местной религии. Она во многом похожа на Христову веру, на католицизм, но католицизм, извращенный до предела. Кетара обещала рассказать мне подробнее, возможно, после ее рассказа смогу внести некоторую ясность.

Не могу пока понять, кем же приютившие меня дети меня считают. Я не знаю никаких законов Христесара, ничего не знаю об окружающем меня мире – я уже почти смирился с мыслью, что этот мир не имеет ничего общего с Землей – но безупречно владею языком Империи. Я никак не могу решить, что же мне делать. Сказать Кетаре и Анжею правду – не поверят. Лгать же я не приучен.

Впрочем, время покажет. Пока что я могу сказать одно – раз уж волею Господа я оказался здесь – мой долг, как человека чести, попытаться хоть немного изменить то, что здесь происходит. Подобной страны не должно существовать! Я уничтожу эти бесчеловечные законы, пусть даже мне придется заплатить за это собственной жизнью!

Первый день 7-й декады весны, 2904 год Восьмой эпохи

Я понемногу осваиваюсь в Атане. Представлявшееся в первые дни ужасным, сейчас мое положение не так уж плохо. В конце концов, если у меня был выбор меж смертью от руки негодяя д’Эрренье и тем, что произошло, я выбрал бы именно Атан. Здесь я по крайней мере смогу принести хоть какую-то пользу.

Шестой день моего пребывания в Святой Империи Христесар. Я уже смог составить более или менее точное представление о местной религии. Как я уже говорил, она схожа с католицизмом, но лишь на первый взгляд. Впрочем, начну по порядку.

Эта религия была основана три тысячи лет назад неким человеком по имени Атан – именно в честь него назван город, в котором я нахожусь. К сожалению, о ранних периодах жизни Империи мне удалось узнать крайне мало, но, судя по тем крохам, что известны, Атан проповедовал именно христианство. Правда, судя по всему, принадлежал он к несколько иной конфессии – православной, но религия, существующая в Империи ныне, при детальном рассмотрении не похожа ни на католицизм, ни на православие, ни на лютеранство, протестантизм и так далее.

Существенное изменение религия претерпела около полутора тысяч лет назад. Империя тогда сцепилась в жестокой, кровопролитной войне с Аэтрангом – этой страны более не существует – и находилась на грани поражения. Большая часть земель Империи уже контролировалась армиями Аэтранга, когда в столицу пришел ничем не примечательный человек. Среднего роста, стройный, темноволосый, с изможденным лицом – на вид самый обычный. (Летописи сохранили удивительно подробное описание Христеса. Должен признать, что Христос, сын Божий, полностью под это описание подходит, и лишь творимые по слову Христеса зверства не позволяют предположить, что и в этот несчастный мир снизошел Спаситель.) Те, кто видел его лично, говорили, что в этом человеке не было ничего примечательного, кроме глаз. Полные сияющего белого света, ослепительно яркие, они словно бы видели насквозь всех и вся. Далее для достоверности даю выдержку из летописи.

«Человек этот легко прошел к Императору и предложил помощь. Император лишь горько рассмеялся в лицо Сияющему: „Что ты, человек, можешь сделать там, где бессильны мои армии, где не слышит нас Бог, где лишены сил своих маги?“ Улыбнулся в ответ Сияющий, и присутствовавшие при разговоре этом были поражены той Силой, что таилась даже в улыбке его. Воздел он руки к небу, и охватило его слепящее белое пламя, и увидел Император и приближенные его Империю. Но не раздираемую междоусобицами, как бывало, не выжженную войной, как было на тот миг, а великую, сильную, могучую державу, занимающую много больше земель, нежели было когда-либо. И понял Император и приближенные его, что не иллюзию показал им Сияющий, не морок, не мираж. Поняли они, что видели будущее своей страны, ежели согласятся принять помощь от него.

Долго молчал потрясенный Император, а после спросил: „Чего желаешь ты в награду за помощь свою, о величайший из архимагов? Золото есть у меня и драгоценные каменья, а могу пожаловать тебе высочайший титул в Империи. Любые ордена и медали – ты их заслужишь, ежели только спасешь Империю. Или, желаешь, отдам за тебя дочь свою младшую – прекраснейшую деву? Или старшую, она пусть не столь хороша, но после смерти моей займешь мое место?“ Так спрашивал Император, с каждым разом все больше и больше предлагая Сияющему, ибо молчал Сияющий и лишь едва заметно качал головой на каждое предложение Императора. Наконец не выдержал правитель: „Скажи же сам, чего желаешь!“ И ответил ему Сияющий: „Желаю лишь спасти ваши заблудшие души и обратить вас в веру истинную“.

Сильно был поражен Император его словами, но выбора у него не осталось. Да и не слишком велика была цена за благоденствие.

На следующий день, только солнце замерло в зените, вышел Сияющий навстречу вражеским легионам. Простер он вперед руки – и в то же мгновение ослепительно-белое пламя охватило аэтрангов. Белым же сиянием вспыхнули мечи воинов Империи, и, ведомые в бой Сияющим, они одерживали победу за победой, пока Аэтранг не оказался и вовсе стерт с лица Аенгроста.

И вновь пришел Сияющий к Императору, и сказал ему: „Нет более Аэтранга, и нет более твоих смертельных врагов. Твоя армия сильнее любой на Аенгросте, твои сокровища, захваченные в разоренных городах аэтрангов, превосходят ценой любые сокровища мира. Уже родят поля, и урожай будет втрое против обычного. Скот, пригнанный с сочных полей аэтрангов, принадлежит ныне Империи, и приплод будет вдвое против обычного. Мужи берут жен, и дети будут впятеро здоровее обычного, и вырастут они и великими воинами, и талантливыми ремесленниками, и трудолюбивыми вилланами, и благородными дворянами, и не будет страны могущественнее Империи. Я выполнил свою часть нашего договора. Теперь и ты должен выполнить свою часть“. И молчал Император, ибо легко брал он, но тяжело возвращал. Но видел он, что не совладать ему с Сияющим, и спросил тихо: „Что же требуешь ты от меня?“ И ответил ему Сияющий, но не услышал никто ответа. Побледнел Император, но склонил голову и произнес: „Да будет так“. Улыбнулся Сияющий и сказал: „Придет час, и я явлюсь за своей наградой“. И ушел.

Он вышел из дворца, как самый обычный человек, но каждый, встреченный им, кланялся до земли избавителю. Улыбался Сияющий, но улыбался печально, ибо знал он – предать решил его Император.

Не он один знал об этом. Присутствовала при разговоре Сияющего и Императора Сиана – прекрасная дочь правителя. Знала она своего отца и понимала, что недоброе замыслил он. И побежала принцесса за Сияющим, желая предупредить его об опасности, и нагнала его лишь в парке у дворца. Но Император уже отдал приказ личному своему телохранителю, человеку искуснейшему как в бою, так и в мастерстве, тихо подкравшись со спины, убить человека.

Выйдя в парк, увидела Сиана Сияющего. И бросилась к нему, желая предупредить, но уже летел нож предателя в сердце спасителя Империи. Увидела принцесса нож и поняла, что предал ее отец избавителя. И, не колеблясь, закрыла грудью своей Сияющего.

Горько улыбнулся Сияющий, ибо невыразимо больно было ему оттого, что предали его.

Подошел он к прекрасной Сиане, чье бездыханное тело распростерто было на земле, и сказал: „Эта девушка в сто крат больше любит свою страну, нежели отец ее. И она сто крат достойнее его, и жить должна“. Поднял он тело на руки и пошел к Императору.

Испугался Император, когда Сияющий вошел в тронный зал, ибо считал его уже мертвым. И ужаснулся он, увидев на руках Сияющего тело любимой дочери, а под левой грудью ее – рукоять ножа убийцы, ибо знал Император, чей это нож.

И положил Сияющий тело Сианы у ног ее отца, и сказал: „Дочь твоя более любит страну, чем ты. Ты предал меня и послал убийцу ко мне, но дочь твоя приняла на себя удар. Ответь мне, Император, кто из вас жить достоин? И тот, кого ты назовешь, будет жить“. И еще сильнее испугался Император, но и в то же время с облегчением вздохнул, ибо хоть и любил он дочь свою, но себя любил больше. И так он ответил Сияющему: „Люблю я дочь свою, но отвечу на твой вопрос: достоин я жить, ибо она уже мертва, а я еще нет“. И горько стало Сияющему при виде страха, исказившего черты Императора. И сказал он: „Что же, я сказал и сдержу свое слово. Ты будешь жить. Но отвечу и сам на вопрос, что задал тебе. Достойнее твоя дочь, и она будет жить“.

И склонился Сияющий над Сианой, и коснулся губами лба ее. И свет ослепительный залил тронный зал, а когда все обрели способность видеть, узрели они, что поднимается Сиана с пола живая и невредимая, а глаза ее полны того же света. Узрели они также, что Император их безумен. С криками дикими выбежал он из тронного зала, срывая с себя регалии императорской власти, и не видел его более никто. А Сияющий так сказал прекрасной Сиане: „Любишь ты страну свою и видишь, кто спаситель ее. Ты прекрасна, как свет, и мудра. Станешь ты женой моей, и потомки наши будут править Империей. И будет Империя со дня сего зваться – Христесар. Ибо я есть Свет, и Свет есть я, и имя мне – Христес“.

Изменилась с того дня жизнь Империи Христесар, ибо бог правил ею».

Так говорит летопись. И мне, судя по всему, предстоит еще не один день понимать, что же произошло тогда на самом деле. Не мог Христос, сын Божий, быть здесь, но кто скрылся под именем Его?

Из дневника Этьена де Каррадо, графа Нисселет.

Глава 5

Место действия: неизвестно. Время действия: неизвестно. Действующее лицо: неизвестно.

В этот раз песчаный смерч пришел с востока. Гигантская воронка, высотой около восьмидесяти квартов,^[30] неслась над пустыней, закручиваясь смертоносным штопором, создавая новые барханы, вырывая из песка немногочисленные кактусы, и умчалась дальше на юго-запад.

Когда стих принесенный смерчем горячий ветер и пустыня вновь обрела спокойствие, продолговатый холмик на вершине одного из барханов зашевелился. Пытаясь вытряхнуть из одежды песчинки, ругаясь и отплевываясь, на ноги поднялся человек.

Во всяком случае, если бы кто-нибудь из местных жителей увидел его, то принял бы за человека.^[31] Если бы, конечно, не стал приглядываться пристальнее.

Человек, выплюнув остатки попавшего в рот песка, посмотрел в ту сторону, где, по его мнению, находился север. И обнаружил, что пустыня вокруг него после смерча изменилась до неузнаваемости. Исчез прежний северный ориентир – зеленый оазис, видневшийся на грани зрения человека, которое, впрочем, превосходило человеческое в несколько раз. Был ли оазис очередным миражом, на которые богата бескрайняя песчаная пустыня, или же прекратил свое существование после встречи со смерчем, человек не знал. Впрочем, это значения уже не имело.

Он оглянулся, но напоминавшего черепаху, втянувшую голову в панцирь, бархана на предполагаемом юго-востоке не обнаружил. Тогда человек поднял взгляд на солнце – одно из трех, и единственное, в направлении движения которого он хоть немного разобрался. Багровый диск, расчерченный синими всполохами, застыл в зените. Человек перевел взгляд на остальные два – сцепившиеся краями, как сиамские близнецы, зеленый с желтым и фиолетовый с коричневым диски медленно, но все же заметно глазу, ползли над горизонтом.

Попытавшись вспомнить, который день сегодня багрово-синее солнце двигалось на север, человек выругался. Пятисуточный цикл закончился, и сегодня из зенита диск двинется совершенно в непредсказуемом направлении.

– Похоже, я заблудился, – тихо пробормотал человек себе под нос. Он попытался вспомнить, в какую сторону упал головой, когда налетел смерч – кажется, на север. Кажется.

Впрочем, ему не оставалось ничего, кроме как понадеяться, что направление избрано верно. Еды должно было хватить еще на день, воды – на два, и то при известной экономии.

Вздохнув, человек поправил рюкзак за спиной и двинулся в направлении предполагаемого севера.

Прошло три дня. Человек с сожалением отбросил в сторону рюкзак – нести его с собой и далее не имело смысла. Еда закончилась, но ему не впервой было обходиться без пищи долгое время. Хуже было то, что осталась лишь одна небольшая фляга с водой, и та не полная. Человек смочил губы – большего он себе позволить не мог – и побрел дальше. Он уже понимал, что направление, выбранное им – ошибочно, но надеялся хотя бы выбраться из пустыни, а после предпринять новую попытку добраться до ее сердца.

Когда его спрашивали, зачем он стремится к таинственному оазису, по легендам находящемуся в самом центре пустыни, он не знал, что ответить. Как обычно. Это был не первый мир, который он посетил в своих скитаниях и, вероятно, не последний. Он не знал, куда стремится. Просто шел. Шел, чувствуя, что ему надо что-то найти. Что? Зачем? Для чего? Он понятия об этом не имел. Что-то вело его вперед, к неведомой цели, и человек шел.

К полудню следующего дня во фляге оставалось два или три глотка. Человек сидел, прислонившись спиной к большому серому валуну, натянув капюшон плаща поглубже, и спал.

Вечером он сунул опустевшую флягу за пояс сзади. Оставалось лишь надеяться, что в течение суток он набредет на какой-нибудь оазис.

Багрово-синее солнце натужно переползло через зенит и двинулось дальше. Человек с удивлением и отчаянием понял, что последние два дня он машинально шел по направлению движения солнца, а, стало быть, – в неверномнаправлении.

Сняв с пояса флягу, он прижался пересохшими губами к горлышку, тщетно пытаясь вытянуть хоть каплю живительной влаги. Разумеется, безрезультатно.

– Надо идти, – сказал он себе. Сделал несколько шагов – и упал.

Человек очнулся вечером. Стало заметно прохладнее, как всегда в пустынях по ночам. Подняться на ноги ему удалось отнюдь не с первой попытки. Шатаясь, человек побрел вперед.

Он уже не знал, в какую сторону идет – возможно, в ту, откуда пришел. Сейчас его волновало лишь одно – вода. Нужно было во что бы то ни стало найти хоть немного воды.

Кто другой на его месте сейчас молился бы всем известным богам, и, может, боги даже сжалились бы над ним. Но человек не был другим, и молиться он просто не умел.

Человек брел по пустыне, спотыкаясь и падая. Упав, он несколько минут лежал без движения, потом чудовищным усилием воли заставлял себя встать и идти дальше.

Наступил день. Около полудня человек вновь упал, на этот раз потеряв сознание. Когда он очнулся, багрово-синий диск склонился к горизонту. Человек попытался встать – но уже не смог. Тогда он пополз.

Через три часа он вновь потерял сознание.

Когда человек очнулся, было темно. В голове билась одна мысль – надо двигаться вперед. И он опять пополз.

Близилось утро, когда он наткнулся рукой на что-то влажное. Присутствие воды, пусть даже и в таком крохотном количестве, заставило воспаленный мозг работать. Человек внимательно оглядел свою находку и застонал от бессильной злобы на самого себя. Он держал в руках собственный рюкзак, брошенный несколько дней назад – он уже не помнил, сколько именно.

Все это время он шел по кругу. Но в находке были и положительные стороны. Во первых, теперь он знал, что шел по кругу, а во-вторых…

Во-вторых, на плотной ткани рюкзака сконденсировалась влага. В пустыне тоже бывает роса, просто ей обычно не на что выпадать.

Человек тщательно высосал крохотные капли воды, чуть влажной тканью обтер лицо и встал. Он должен был идти, невзирая ни на что. Его ждали. Он чувствовал – они уже проснулись и ждут его, он нужен им.

Кто «они»? Человек не знал.

Вода, полученная с рюкзака, помогла продержаться до полудня. В полдень человек поплотнее закутался в плащ, чтобы не получить ожогов, и уснул. Уже который день его сон напоминал больше беспамятство, но даже такой сон давал некоторое количество сил.

Когда человек проснулся, уже темнело. Он смочил губы остатками воды, сцеженной с рюкзака во флягу, и пошел дальше.

Ближе к утру его зоркие глаза разглядели в отдалении пальму. Пальмы здесь росли, как и во всякой пустыне, лишь возле оазисов. Сперва человек подумал, что это – очередной мираж, но потом, приглядевшись, заметил, что пальма выглядит весьма потрепанной, да и стоит в одиночестве. Возле настоящих оазисов обычно растет несколько пальм, а если оазис большой – то и целая роща.

А сейчас перед человеком торчала одинокая пустынная пальма.

Подойдя ближе, он понял, в чем дело. Это был не мираж.

Погибший оазис.

Судя по тому, что пальма еще не засохла, как и несколько кактусов и пустынных кустарников, оазис погубил прошедший несколько дней назад смерч.

Человек, охваченный безумной надеждой, бросился к оазису. Подбежав к пальме, он огляделся. Так и есть – меж корней одного из кустов тонкой струйкой сочился ручеек. Человек знал, что спустя несколько дней этот источник иссякнет, его занесет колючим песком, но пока еще вода была.

Он напился, ополоснул лицо и набрал полную флягу воды. Потом разрезал один из кактусов и пожевал полусъедобную зеленую мякоть. Нельзя сказать, что это было особо питательно или, тем более, вкусно, но кактус можно было есть.

Немного отдохнув, человек пошел дальше.

Прошло два дня.

Занимался рассвет. Человек планировал идти до полудня, а самое жаркое время переждать в тени какого-нибудь валуна. Он очень устал. Вода опять закончилась, и сегодня ему удалось попить лишь то, что собралось за ночь на рюкзаке.

Человек уже привык, что попасться под ноги здесь может лишь кучка песка, и поэтому почти успел удивиться, когда, споткнувшись обо что-то твердое, кубарем полетел с бархана.

Упав, он несколько секунд лежал, сплевывая попавший в рот песок. Потом встал на ноги и обернулся, желая посмотреть, обо что споткнулся.

На вершине бархана, вытянувшись во всю исполинскую длину, лежал тридцатиквартовый скелет дракона. Ящер, судя по всему, умер не так давно – на костяке сохранилось немало мяса, оплетенного сухожилиями, а несущие кости распластанных крыльев были обтянуты обрывками полуистлевшей кожистой перепонки.

Человек вздрогнул. Скелет дракона разбудил в нем какие-то смутные воспоминания… о другом драконе. Он не мог понять, что это был за дракон и как он сам был с этим драконом связан, но знал одно – дракон был черный.

Присмотревшись к скелету, человек понял, что в мертвом драконе что-то кажется… неправильным, что ли? Слишком широкие грудные кости, слишком толстые ребра – их размер нельзя было списать даже на чудовищные размеры ящера. Разглядев же позвоночник дракона, он пришел к выводу, что у дракона такого позвоночника быть просто не могло. Похожий на канат, сплетенный из множества тонких позвонков, он выглядел… неестественно, что ли?

И в этот момент мертвый дракон зашевелился, поднимая крыльями тучу песка.

Оцепенев от ужаса и отвращения, человек наблюдал, как исполинский скелет разворачивает сухо похрустывающие крылья, поднимается на лапы, вскидывает увенчанную изогнутыми рогами голову.

Вид этой отвратительной пародии на дракона вызывал у человека не столько даже страх, сколько непреодолимое омерзение. По спине катились струйки холодного, липкого пота, к горлу подкатил комок – человека вырвало желчью.

В следующую секунду драколич повернул свою чудовищную голову и увидел – или почуял – человека. Его пасть раскрылась в беззвучном реве – голосовые связки нежити давно сгнили. Взмахнув крыльями, он развернулся к человеку боком и ударил хвостом, покрытым длинными зазубренными шипами.

Удар пришелся в полутора квартах от того места, где стоял на коленях, содрогаясь в рвотных спазмах, человек. Промахнувшись, драколич распахнул пасть шире и попытался перекусить двуногую букашку пополам, но человек уже откатился в сторону. На него пахнуло мертвенной гнилью.

Вскочив на ноги, человек выхватил из ножен широкий длинный кинжал. Понимая, что сражаться с нежитью таким оружием невозможно, он, тем не менее, без боя сдаваться не собирался.

Чудовище занесло хвост для нового удара, человек пригнулся, выжидая момент.

Когда хвост нежити оказался в четырех квартах от человека, он прыгнул вперед, перекатился по песку, и, прежде чем драколич понял, куда девался двуногий противник, вонзил свой нож в основание крыла твари. Рванул широкое лезвие на себя, ударил еще раз, торопясь закончить до того, как тварь сообразит, что происходит.

Крыло отделилось от туловища и рухнуло, больно ударив человека по колену. И тут драколич наконец нашел противника.

Обнаружив, что жалкое бескрылое создание лишило его крыла, он разъярился. Взмахнув хвостом, он не стал на этот раз предпринимать попытки сбить человека с ног. Заостренный кончик хвоста нежити, покрытый мелкими, бритвенно-острыми костяными наростами, как копье вонзился в спину человека.

На миг он потерял сознание от боли. А как только вновь обрел способность осознавать происходящее, почувствовал, что силы оставляют его куда стремительнее, чем это должно было происходить при такой ране.

Нежить не имеет собственной жизненной энергии, вспомнил он. И для продолжения существования нежить вытягивает эту энергию из живых. Так вампиры получают энергию через кровь.

Рванувшись в нечеловеческом усилии, он сдернул себя с костяного острия, обернулся, занося для удара нож… и оцепенел, глядя прямо в мерцающие мертвенно-зеленым свечением глаза драколича.

– Мерзкая тварь! – прогрохотало в голове.^[32] – Глупый, смертный человек, как ты посмел!

Человека почувствовал, как все его члены сковывает заклятие Подчинения, как отказывается повиноваться разум, как взгляд дракона проникает в глубины сознания… Он боролся, уже чувствуя бесполезность этой борьбы, не отрываясь, смотрел в глаза мерзкой твари, внутренне содрогался от омерзения и пытался сражаться с самим собой.

Внезапно в жутких мерцающих глазах драколича мелькнуло нечто, похожее на удивление, а затем – страх. В следующий миг все тело человека пронзила жуткая, невыносимая боль, она скрутила нервы в тугой комок, вывернула наизнанку, распластала по всему мирозданию… а вслед за болью пришла Сила.

Не понимая, что и как он делает, человек мысленно произнес заклинание, разрывающее Заклятие Подчинения, выбросил вперед руку, сбрасывая энергию, наполняющую тело, прямо в пасть драколича. Он призвал Силу, вывернул ее непредставимым образом, облекая в разрушительное заклятие… и взвыл от боли отката. Такая магия была слишком чужда этой Вселенной.

Человек рухнул на песок, не сводя взгляда с громадной туши нежити, перехватил нож поудобнее…

И тут драколича охватило черное пламя.

Спустя несколько секунд от мерзкой твари остался лишь сероватый пепел, да и тот почти мгновенно смешался с песком.

Человек медленно поднялся на ноги, еще не в силах поверить в свое чудесное спасение. Медленно выдохнул, осознавая произошедшее, почувствовал что-то липкое и горячее на груди, коснулся ладонью – и с удивлением увидел на пальцах кровь.

И тут песок зашевелился. Человек медленно огляделся, зажимая левой рукой рану на груди, и обреченно понял – это конец.

Из бархана выкапывались твари. Чудовища на двух и четырех ногах, с одной, тремя или восемью головами, с неподдающимся пересчету количеством верхних конечностей, напоминающих руки, лапы, щупальца, длинные шипы… Уродливые твари, ростом по пояс человеку, с него размером, и тут же – с крупную лошадь… Казалось, под песком была спрятана вся коллекция монстров, каких только способно породить больное воображение.

Они кольцом смыкались вокруг человека, щелкая жуткими пастями, глядя несчитанным количеством глаз – или того, что заменяло им глаза.

Покрепче сжав кинжал, человек попытался призвать на помощь Предел – но уже понимал, что это ему не удастся. Странная, чуждая и могущественная магия приходила сама, всегда с непредсказуемым результатом, всегда неконтролируемая, всегда непобедимая. И никогда человеку не удавалось дотянуться до Предела самому.

Твари окружили его, всем своим видом показывая, что смерть будет долгой и мучительной.

Внезапно за спиной человека что-то громко хлопнуло, и в следующий миг ближайшее чудовище рухнуло на землю. Он только начал оборачиваться, как еще несколько хлопков сразили четверых тварей.

В полусотне квартов от него замер всадник. Стройная фигура, закутанная в популярный у пустынных жителей белый плащ из толстой материи, вытянула руку с зажатым в ней темным предметом в сторону тварей. Хлопок – и подобравшийся для прыжка скелет трехголового и шестиногого пса рухнул. В осколке черепа центральной головы человек заметил небольшой кусочек серебра, сплющившийся при ударе.

А всадник, выстрелив еще раз, пришпорил коня и спустя несколько секунд оказался возле ошалело взирающего на останки мертвых тварей человека. Сильная рука, не особо церемонясь, сгребла его за воротник и закинула позади седла.

– Держись за меня! – звонко крикнул всадник и дал коню шпоры.

Человек хотел было лучше разглядеть своего спасителя, но, во-первых, тот был закутан в плащ так, что открытым оставалось лишь лицо, а человек сидел за спиной всадника, во-вторых, бешеный карьер коня не располагал к разглядыванию, в-третьих, рана в груди наконец дала о себе знать… Человек потерял сознание.

Когда он пришел в себя, уже темнело. Человек несколько секунд лежал, не шевелясь и не открывая глаз, и прислушивался к собственным ощущениям.

Рана в груди явно была перевязана, резкая боль сменилась ноющей, гораздо менее сильной. Он лежал на чем-то мягком, постеленном явно не на песок. Ноздри щекотал запах жареного мяса и свежей воды – человек раньше не думал, что у воды может быть запах, но сейчас понял, что он есть, и этот ни с чем не сравнимый аромат он перепутать не мог.

Только после этого человек наконец открыл глаза и осторожно сел. Рана отозвалась тревожной болью, но он не обратил на это внимания.

Прямо над ним к глади озерца склонялась пальма. Белый плащ, на котором лежал раненый, был расстелен на траве. В пятнадцати квартах от человека весело горел костерок, поддерживаемый магией.

У костерка, спиной к человеку, сидел его спаситель. Теперь его можно было разглядеть немного лучше.

Даже сидя, он, похоже, не уступал ростом спасенному – в нем было немногим больше четырех с половиной квартов. Длинные черные волосы свободно рассыпались по спине, только на уровне лопаток перехваченные кожаным шнурком. Фигура без плаща казалась еще изящнее и стройнее.

Человек попытался встать, но неосторожное движение мгновенно отдалось в груди, и он зашипел от боли. Черноволосый обернулся… вернее, обернулась.

Это была красивая, черноглазая молодая женщина, лет двадцати трех – двадцати пяти на вид. Изящные, тонкие черты лица, опасный разлет бровей, высокие скулы, упрямый подбородок, чувственные губы, чистый лоб. Как ни старался, он не мог вспомнить, где видел подобный тип внешности.

– Ты уже очнулся? – риторически поинтересовалась она, улыбнувшись. Улыбка была немного грустной. – Вовремя, как раз ужин готов. Не вставай, рана еще не затянулась, можешь повредить себе.

– Спасибо, – сказал он, прислоняясь к стволу пальмы. Черные глаза незнакомки скользнули по его лицу, явно изучая.

Человек, собственно, человеком не был.

Человек оказался эльфом.

Причем эльфом с совершенно несвойственной остроухому народу внешностью.

Если бы не эльфийские черты лица, длинные заостренные уши и огромные глаза без белков, его можно было бы принять за родича спасшей его женщины. Черные длинные волосы, антрацитовые глаза, шрам на левой щеке. С другой стороны, зрачки эльфа заставляли заподозрить его маму или бабушку в связи с кем-то из демонов – зрачки были вертикальные, темно-алые. Но незнакомку это, похоже, совсем не пугало.

– Как ты оказался в пустыне без припасов и воды? – спросила она?

– Заблудился. Рассчитывал на солнце, но опоздал и к концу цикла не добрался до места назначения. Потом наткнулся на это…

– Ты про драколича?

– Эта пародия на дракона называется драколич?

– Да. Тебе повезло, что ты пережил эту встречу. Я знаю крайне мало людей, которые могут этим похвастаться, и только одного эльфа.

– Эльфа?

– Ну да. Тебя.

– Драколич – он что?

– Мерзкая, противная тварь, омерзительная самой природе, – ответила черноволосая. – Если вкратце – любой маг, который почувствовал приближение своей смерти, может провести сложный ритуал, требующий немалых познаний и силы. Если ритуал проведен верно и магу все удалось, он становится нежитью, личом. Маг, превратившийся в лича, сохраняет разум, знания, способность использовать магию, кроме того, он становится бессмертным, менее уязвимым, ему не нужны пища и вода, сон… Драконы-маги тоже могут провести подобный ритуал. Дракон-лич, сокращенно – драколич, тебе и встретился. Прочая нежить – его слуги. Скорее всего, результаты экспериментов. Ладно, не стоит обсуждать эту мерзость перед ужином. – Вновь улыбнулась она.

– После ужина, думаю, тоже. – Эльф улыбнулся в ответ.

– Кстати, меня зовут Диега, – сказала женщина, протягивая ему миску, полную наваристой мясной похлебки с овощами.

– Рад знакомству. Я очень благодарен вам…

– Во-первых, не благодари меня, во-вторых – называй меня, пожалуйста, на «ты». Как тебя зовут?

Эльф поперхнулся. До сих пор он почему-то не задумывался над этим и только сейчас понял, что имени своего не помнит.

– Не знаю. Не помню… Один человек назвал меня Нархгал… но это не мое имя.

На лице Диеги отразилась тревога. Эльф продолжил:

– Я вообще ничего о себе не помню. Только знаю, что должен куда-то добраться, куда-то далеко… за пределами этого мира. Может, там вспомню. – Он замолчал, опустив голову.

Диега быстрым движением поднялась на ноги, подошла к нему, села рядом на плащ. Две пары черных глаз встретились. И эльф, сам не понимая почему, выложил ей всю свою короткую историю.

– Я пришел в себя в каком-то городе, в канаве. У меня при себе ничего не было, только потрепанная одежда, и все. Две недели провел в этом городе, раздобыл денег, поцапался со стражей, потом нанялся в караван охранником, уехал. Спустя три месяца первый раз почувствовал, что меня куда-то… тянет, что ли? Я тогда был ничем не занят и последовал на зов. Много где побывал, пытаясь найти, куда меня так влечет, потом добрался до какого-то леса. Там на окраине была деревня…

Солнце опускалось за горизонт. Он подъехал к деревне, остановил коня, огляделся, приметил вывеску местного трактира и направился к нему. Привязав коня, эльф вошел в трактир, отбрасывая за спину упавшие на лицо волосы.

– Добрый вечер, любезный, – окликнул он трактирщика.

– И вам здрасти, ваша светлость, – осторожно отозвался мужик, мгновенно приметив гербовое кольцо, указывавшее на наследное дворянство. Кольцо было поддельным, но трактирщик этого не знал.

– Любезный, налей-ка мне вина!

– Сию секунду. – И в самом деле, через несколько секунд перед эльфом был поставлен стальной кубок.

– И комнату подготовь, – добавил приезжий.

Он ликовал. Наконец-то после полутора месяцев бесплодных поисков он нашел то, к чему стремился! Мрачный лес, на опушке которого расположилась деревня, таил в себе ответ на вопросы, которых у эльфа, не помнящего о себе ровным счетом ничего, накопилось великое множество.

Дверь трактира отворилась, вошел человек. Худощавый, невысокого роста, ему можно было на вид дать с равным успехом от тридцати до сорока пяти лет. Он прислонил к стене гитару в потертом чехле, сбросил видавший виды плащ, отстегнул короткий меч, висевший на поясе, и подошел к стойке.

– Доброго вечера, уважаемый, – слегка наклонил он голову, приветствуя трактирщика, – доброго вечера, ваша светлость, – эльфу он поклонился. – Любезный, я давно в дороге, ни о чем так не мечтаю, как о сытном ужине и теплой постели, но вот беда – ни единой монеты в дырявых карманах не завалялось. – Трактирщик при этих словах нахмурился. – Но я менестрель, и гитара моя всегда с собой. Ежели я буду весь вечер играть здесь, а люди местные, слушая песни, будут эль и вино пить, неужто не хватит с выручки для меня ужина и постели да пары монет?

– Если понравятся твои песни – будут тебе и ужин и постель. Без монет обойдешься, – наигранно хмуро ответил трактирщик, заранее предвкушая заработок – редко барды заезжали в их захолустье, но если уж случалось, то мужики до поздней ночи просиживали в кабаке и уж точно не на сухое горло орали песни вслед за менестрелем.

Бард благодарно поклонился и, получив свою плошку с кашей и мясом и кружку эля – как он выразился, «чтобы связки смочить», удалился в угол. Трактирщик же отправил сына разнести по деревне весть о приезжем музыканте.

Не прошло и получаса, как зал трактира был полон. Менестрель, уже давно расправившийся как с ужином, так и с элем, настроил гитару и заиграл. Его звучный голос легко перекрыл обычный трактирный гвалт и разнесся по залу.

Эльф с интересом прислушался. Он собирался было уже уходить в свою комнату – хотелось отдохнуть перед тем, что ему предстояло, да и желания слушать очередного трактирного певца не было – но менестрель пел не то, что обычно исполняли такие заезжие барды. Никаких тебе рыцарей и драконов, прекрасных принцесс и свадеб, никаких разухабистых «пьяных» песенок, никаких лирических баллад…

И каждый, кто слышал глубокий, сильный голос певца, невольно спрашивал себя – а кто мы?

Эльф нервно осушил бокал. Он старался не задавать себе вопрос – кто он? Испытывая непреодолимое желание вспомнить себя, он в то же время боялся – а вдруг воспоминания окажутся… какими? Он не знал. Страшными? Болезненными? Постыдными? Возможно, что и так…

Время шло, вино и эль лились в кружки и кубки, народ хмелел… Менестреля просили сыграть то одну, то другую песню из общеизвестных, но он лишь усмехался, и продолжал играть такие же непонятные и никому не известные баллады. И почему-то никто так и не полез вправлять слишком много о себе возомнившему барду мозги при помощи пудовых кулаков. Простые деревенские жители сидели, пили и молча слушали заезжего певца.

Подступала полночь. Люди начали расходиться. Допивали эль или вино, ставили на столы пустые кружки, клали перед менестрелем несколько монет и уходили. Наконец в таверне остались лишь хозяин, эльф и бард. Последний, отставив гитару в сторону, сгреб монеты со стола в потертый кожаный кошель, допил остатки вина из кубка и потянулся к чехлу, явно намереваясь воспользоваться второй частью платы хозяина за выступление.

Эльф встал и подошел к менестрелю.

– Благодарю за прекрасную музыку, – вежливо произнес он.

Бард перевел на него взгляд необычайно темных серых глаз.

– Рад слышать столь высокую оценку моего скромного таланта из уст представителя народа, который действительно разбирается в творчестве, – вежливо ответил он.

– Могу ли я попросить вас сыграть еще?

– Вино закончилось, – намекающее протянул бард. Эльф, усмехнувшись, сделал знак хозяину, и спустя полминуты на столе материализовались две бутылки и еще один кубок.

Менестрель задумчиво откупорил одну из бутылок, наполнил оба кубка, залпом осушил свой и налил еще.

– Сыграть еще? И что же хочет услышать благородный эльф с человеческим гербом на пальце? – насмешливо поинтересовался он. – Песнь о рыцаре, принцессе и драконе? Балладу о любви эльфийки к человеку? Или же застольную песенку, которую так любят в трактирах и на свадьбах?

– Спой что-нибудь свое, – попросил эльф, пропустив мимо ушей прозрачный намек на фальшивость дворянского перстня.

– Свое? Я никогда не исполняю собственных песен тем, кто не готов их услышать.

– Я – не готов?

– Не готов.

– А к чему я готов?

– К меньшему, чем то, что тебя ждет, – серьезно сказал человек, глядя эльфу в глаза. – Рожденный не под этим солнцем и не под этим небом, дитя другой Вселенной, крылатый, лишенный крыльев, древний и могущественный, ты – не готов.

Повисло тягостное молчание. Наконец эльф справился с собой и тихо произнес:

– Что ты знаешь обо мне?

– Лишь то, что сказал.

– Кто ты? – прямо спросил он.

– Мое имя ни о чем тебе не скажет, но, если хочешь, могу дать имя тебе.

– Дать имя?

– Имя, которого у тебя нет. И песню я тебе тоже подарю… может, она в будущем сможет подсказать тебе верный путь, Нархгал.

Положив пальцы на струны, менестрель запел.

Наутро эльф, названный Нархгалом, пытался вспомнить остальные слова этой песни, но так и не смог. Зато эти двенадцать строк врезались в память, словно бы он слышал их не один и не два раза.

Встряхнув головой, Нархгал посмотрел на Диегу.

– Пожалуйста, продолжай, – тихо попросила она.

– Я легко добрался до сердца леса. Там росли два могучих дерева, я не смог определить их породу. Они срослись кронами, и их ветви так тесно переплетались, что образовывали четкую арку. Мой конь отказался даже приближаться к ним, я попытался вести его в поводу, но безрезультатно. Тогда я бросил коня и пошел один. И… из-под арки я вышел совершенно в другом месте, более того, в другом мире. Там прошло всего три недели, прежде чем я снова услышал зов. На этот раз переход располагался в развалинах древнего города… И так раз за разом, мир за миром. Потом оказался здесь. Сразу после перемещения в этот мир я почувствовал зов, причем очень сильный. Мне кажется, я совсем близко, вот только к чему?

– Не знаю… – прошептала Диега, глядя на огонь. – Но цель путешествия в этом мире у нас одна. Я тоже ищу выход в другой мир. Нархгал… ты позволишь мне так тебя называть?

– Конечно.

– Нархгал, ты говоришь, что чувствуешь, куда тебе нужно попасть, чтобы переместиться. Тогда как ты ухитрился заблудиться?

– Я слишком близко, а зов слишком сильный. Едва попав в этот пренеприятный, надо заметить, мир, я почувствовал, что переход находится где-то в середине этой пустыне. Потом караванщик, с которым я ехал к пустыне, рассказал мне старинную легенду о существовании некоего Сердца Пустыни, оазиса, где скрыты Врата миров. Многие отправлялись к ним в поисках приключений, сокровищ, знаний, скрываясь от преследователей, и просто из любопытства, но ни один не вернулся. Я думаю, Сердце пустыни существует на самом деле, я чувствую его, но не знаю, где именно оно находится, – закончил он.

Диега помолчала, потом посмотрела Нархгалу в глаза.

– Я знаю. Я пришла в этот мир через Сердце пустыни и помню, как туда попасть. Сейчас мы в трех днях пути от него.

– Ты возьмешь меня с собой? – прямо спросил он.

– Да.

Путь к оазису Диега действительно знала хорошо. Они тронулись следующим вечером, когда жара спала. Рана Нархгала, обработанная мазями женщины, перестала вспыхивать болью при каждом неосторожном движении, и он спокойно мог держаться в седле.

Сперва эльф тревожился, как они поедут, ведь у Диеги была лишь одна лошадь. Когда он наконец спросил, она рассмеялась.

– У меня нет ни одной лошади. Тот прекрасный вороной конь, на котором я ехала, когда увидела тебя, на самом деле – творение магии. Не очень сложное заклинание, которое призывает верховое животное на несколько часов, в зависимости от силы мага, творящего это заклинание. Моих коней хватает часов на шесть. Закончатся эти – сотворю новых.

– Верховое животное? – заинтересовался Нархгал несколько, казалось, корявой формулировкой.

– Однажды мне довелось побывать в мире, где лошади отсутствовали вообще. Местные жители в качестве тягловой силы и средства передвижения использовали двуногих ящеров. В том мире это заклинание призывало не лошадь, а вот такого ящера, – пояснила Диега.

Спустя три дня они достигли цели.

Оазис, носящий имя Сердце пустыни, был, против ожидания, невелик. Небольшая пальмовая роща, озерцо, кустарники – он ничем не отличался от многих других оазисов. Ничем, кроме силы. Сила Сердца пустыни чувствовалась в каждом кусте, каждой песчинке, каждой капле воды, она переполняла оазис, как воды весенней реки переполняют русло. В самом центре оазиса, на берегу озерца, лежало несколько не засыпанных песком камней, образовывавших правильный круг. Это и были Врата.

Напившись из родника, путешественники перекусили остатками Диегиных припасов, допили вино из маленькой фляги. Пришло время прощания. Нархгал, как мог, оттягивал его, и все же наступил момент, когда тянуть дальше было уже нельзя.

Лошади, срок службы которых истек, с легкими хлопками исчезли. Диега поднялась на ноги, забросила за спину рюкзак.

– Прощай, Нархгал. Я рада, что познакомилась с тобой.

– Прощай, Диега. Я никогда не забуду, что ты спасла мне жизнь. Я в долгу…

– Не надо. – Она печально улыбнулась, и шагнула в круг. Спустя секунду – эльф закрыл глаза, моргая, а затем открыл их – ее уже не было.

Он понимал, что никогда больше не увидит эту женщину. И понимал, что никогда не забудет ее. Они провели вместе последнюю ночь, и он навсегда запомнил вкус ее губ и шелк ее кожи, аромат ее тела и пряный запах волос. Он был благодарен ей за то, что прощание было таким. Без слез, обещаний и поцелуев. Прощай – прощай. Все.

И эльф по имени Нархгал, который не был эльфом и носил другое имя, без страха шагнул в круг камней, а в голове его звучали слова песни:

Глава 6

Аенгрост, предместье Элерты, западное побережье Некрополя. Сергей «Волчонок» Листьев, Носитель Духа Предела. 6-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

– Эту историю я слышала от своей матери. Якобы когда-то давно не было власти проклятых кровососов, люди жили свободно – так, как хотели сами, не было ферм вампиров и всей прочей гадости… Глерт и Элерта были обычными свободными городами, а не последними оплотами человечества. Но так было не всегда. Еще до эпохи процветания людей почти уничтожили пришедшие неизвестно откуда варвары-нелюди. История не сохранила названия их расы, как и описания внешности. Они сжигали города и убивали всех жителей, наводя ужас на тех, кто еще уцелел. Никто не знал, чего они добиваются, эти существа просто сеяли хаос и разрушение вокруг себя.

В те страшные дни люди уже считали, что обречены. Но с моря пришел черноволосый человек. Он был безоружен, очень просто одет, а за поясом вместо клинка была флейта. Он пришел в какую-то деревеньку в чаще леса, где последние люди прятались от захватчиков. Как ни странно, он ничего не знал о том, что происходит вокруг. Когда ему рассказали, дивясь его незнанию, он здорово разозлился. Спросил, где найти главаря врагов – ему объяснили дорогу. Он оставил в деревне свою флейту и отправился на поединок, как он сам сказал. Его сочли сумасшедшим, и никто не осмелился провожать его… кроме одного. Они вдвоем прошли через лес и вышли к стоянке захватчиков. Там черноволосый взял со своего провожатого клятву никогда и никому не рассказывать о том, что сейчас произойдет, пока он сам не разрешит. Тот пообещал.

Черноволосый пошел прямо в лагерь. Он шел мимо палаток, на него бросались варвары, но никто не мог подойти ближе, чем на десять футов. Оружие не касалось его, вспыхивая и сгорая в черном сиянии, окружавшем его… Он вышел к шатру вождя и громко, по всем правилам этих нелюдей вызвал его на поединок – так, как вождь отказать ему не мог.

Варвар смеялся, выходя в круг и подбрасывая в руках секиру, он смеялся над своим безоружным противником. Но смеялся он недолго. Уклонившись от нескольких быстрых ударов, черноволосый вдруг резко наклонил голову и выхватил из собственной шеи длинный Меч с рукоятью-драконом. Черный Клинок. В мгновение ока все было кончено – он быстрым движением отсек вождю голову.

Стоявшие кругом варвары опешили на мгновение – а потом все сразу кинулись на человека с Черным Клинком. На несколько мгновений он исчез из виду – а затем варвары начали умирать…

Небо затянули черные тучи, из которых били серебряные молнии, по лагерю метались тени – и убивали. А человек стоял возле мгновенно сгоревшего шатра вождя и смеялся, подняв полыхающий черным огнем Клинок к небу. Над лагерем звучал дикий, нечеловеческий хохот, в котором звенела черная сталь…

Когда все закончилось, черноволосый вонзил меч себе в спину… и Клинок исчез. А человек как ни в чем ни бывало подошел к сопровождающему из деревни, который наблюдал все происходящее с опушки леса. И спросил, помнит ли тот свое обещание. Человек ответил, что да, помнит. И попросил у черноволосого разрешения хотя бы передавать эту историю в своем роду из поколения в поколение. Разрешение было дано.

После человек вернулся в деревню, а черноволосый ушел, пообещав прийти через несколько дней. Больше его никто в деревне не видел…

Тот, кто был с ним – мой давний предок… Он сохранил оставшуюся от спасителя людей флейту и вместе с историей передал ее своему сыну. Тот – своему сыну и так далее… Так история дошла до меня – мой дед не имел сыновей, и передал историю своей дочери, то есть – моей матери, а та – мне, так как братьев у меня нет.

С тех пор те из нас, кто знает эту историю, верят, что однажды придет человек с Черным Клинком, и вновь даст нам шанс выжить…

Сигурни замолчала, глядя в пламя костра. Сергаал слушал ее, затаив дыхание – он интуитивно понял, что Меч был тот самый, да и Эстаи молчаливо подтвердил предположение Хранителя.

– Когда я увидела тебя с Мечом, я сразу поняла, что ошиблась в своих предположениях насчет вампира и мутанта. – Она резко тряхнула волосами и посмотрела Волчонку прямо в глаза. – Честно говоря, до сегодняшней ночи я не очень-то верила в эту легенду, но после того, как… – Она, не договорив, выразительно посмотрела за спину Сергаала.

Гитарист вздохнул.

– Куда мы теперь пойдем?

– Как ты скажешь. Если ты – обладатель Черного Меча, то в твоих силах нам помочь. Ты же знаешь, что творится здесь последние два века…

– Ну… кое-что мне, конечно, известно, – протянул Сергаал. – Сигурни, я мало что знаю об этих местах. Куда ты посоветуешь нам сейчас направиться?

– Ко мне домой. В Элерту. Там надо будет поговорить со старейшинами. Только… – Она замялась.

– Только – что? – Сергаала охватило дурное предчувствие.

– В общем, я плохо себе представляю, как туда добраться. Я ушла из города довольно давно и не помню обратной дороги… А где находится Глерт, я вообще представляю себе очень и очень смутно.

«Знаешь, мне начинает казаться, что девчонка просто сбежала из своего города», – задумчиво протянул Меч.

«Похоже на то. Ладно, разберемся».

– Ты примерное направление помнишь?

– Да. Элерта находится на севере этого острова, Некрополя.

«Эстаи, здесь солнце с которой стороны встает?»

«Как и у тебя дома, на востоке».

«Уже хорошо…»

– А мы сейчас на западе… Что ж, дорогу найдем.

– Светает, – Сигурни указала на светлеющее небо. – Как рассветет, можно будет отправляться.

– Хорошо.

Она встала, потянулась… Сергаал отметил, что девушка почти полностью оправилась от пережитого шока, только в глубине прозрачно-зеленых глаз еще таился страх.

– Я сейчас вернусь, – охотница повесила на пояс свой нож с изогнутым лезвием и направилась в сторону леса.

А гитарист растянулся на траве, задумчиво глядя в небо.

«Как ты?» – неожиданно сочувственно поинтересовался Меч.

«Как, как… Осознаю понемногу. Привыкаю. Что это было вообще?»

«Что, что… Гнев. Так называемый Драконий Гнев».

«Я убивал их так, словно всю жизнь провел с мечом в руках в каком-то Средневековье, где так или иначе убивают на каждом шагу…»

«Ну, некоторые фехтовальные навыки у тебя от меня. Кое-что по мелочи ты и сам умел. А остальное – это память Духа Предела, носителем которого ты и являешься».

«Да я не про то… – Сергаал досадливо поморщился. – Эст, я понимал, что они – враги и нежить. Понимал, что вопрос в том: они меня или я их. Да еще и Сигурни… В общем, казалось бы, все понятно. Но я все равно не должен был так легко убивать! Я словно бы… словно бы превратился в бесчувственную машину для убийств!»

«А ты вспомни, как ты убивал в Чечне. Тоже ведь – нажимал на курок, и все», – тихо проговорил Меч.

«Да, но… Там было расстояние, да и вообще…» – Хранитель задумался.

А ведь и в самом деле, когда он впервые убивал, он стрелял издалека и видел лишь, как безликая фигурка, дернувшись, обмякала… Впервые он почувствовал, что отнял жизнь, когда пришлось сойтись с духами врукопашную, но тогда камни и песок под ногами заливала уже кровь убитых Андрюхи, Серого, Женьки, Санька…. И Сергей с друзьями мстили за своих.

А сегодня… Да, он защищал свою жизнь и спасал девушку. Но неужели обязательно было убивать?.. Тем более – так убивать.

«У тебя не было оружия из осины, – напомнил Эстаи. – А обычной сталью их не взять. Я могу убивать вампиров, но даже я не в силах нанести им серьезных ран, не убив».

«Все равно, – упрямо ответил гитарист. – Не в том даже дело, что я их убил. Я их как-то… бесчувственно убил. Отдавая себе отчет, что убиваю – не считал себя убийцей».

«Во-первых, они – нежить», – начал Меч, но Волчонок его перебил.

«Ничего подобного. Нежить – это вурдалаки из фэнтези и фильмов ужасов. А они были – живые. Просто очень отличные от людей, но – живые».

«С чего ты взял?» – фыркнул Эстаи, внутренне выругавшись. Этот факт, касающийся местных кровососов, Сергаалу знать было рано.

«Я почувствовал. Когда я проткнул одному из них сердце – я почувствовал, как оно билось в последний раз».

«Ты знаешь, что бы они сделали с тобой и девчонкой, если бы ты не успел их убить?» – Меч решил сменить тактику.

«Догадываюсь», – мрачно ответил Хранитель.

«И не ради того, чтобы выжить. Просто для развлечения. Пойми, даже если их сердца бьются – они все равно нежить. Не потому, что неживые – потому, что бездушные твари. И ты должен убивать их именно так – не испытывая никаких эмоций. Потому что иначе твои же чувства обратятся против тебя и тех, кому ты дорог».

Меч умолк. Сергаал – тоже. Оба задумались о своем, и, как ни странно, это было одно и то же, только смотрели они с разных сторон.

Гитарист размышлял о том, чту сказал Эстаи. А Черный – о том, что Сущность этого Хранителя – миролюбива. Парень всегда жил, стараясь не навредить окружающим, он даже воевал только потому, что косить от армии счел ниже своего достоинства. И Извращающий Сущности уже знал, к чему он хочет привести Хранителя…

– Через полчаса встанет солнце. – Сигурни отбросила в сторону тяжелую связку хвороста, которую волокла за собой из леса. – Вскоре после рассвета можно будет идти.

– А почему не отправиться сейчас? – поинтересовался Сергаал, отвлекаясь от невеселых мыслей.

– Мне нужно хоть десять минут солнца, чтобы плоть и кости полностью сгорели… – Охотница кивнула на свою ношу. Волчонок присмотрелся – и едва сдержал тошноту.

Связанные за волосы, в траве лежали пять отсеченных голов.

– Зачем тебе эта гадость?

– Как зачем? – искренне удивилась Сигурни. – Солнце испепелит плоть и кости, останутся только зубы – я уже обработала их специальным составом.

– И зачем тебе их зубы?

– Во-первых, количество пар вампирьих клыков говорит о том, насколько силен и удачлив охотник. Их пришивают к одежде, делают ожерелье или браслет и так далее. Во-вторых, это не мне. Это тебе. Я себе взяла клыки того кровососа, которого убила прошлой ночью, а эти – твои.

– Не нужна мне эта дрянь! – возмутился Хранитель, но Меч тут же заткнул его.

«Бери. Тебе нужно будет произвести впечатление на их старейшин, а это проще всего сделать, продемонстрировав большое количество этой, как ты выразился, дряни».

«Ладно, уговорил», – мысленно ответил Сергаал.

Спустя сорок минут Сигурни, все время после восхода возившаяся с останками вампиров, протянула Волчонку десять белых и очень острых клыков. Выругавшись про себя, он принял «трофеи» и сунул их в карман куртки.

– Надо идти…

Он подхватил сумку и зачехленную гитару и направился прямо на запад.

– Вообще-то нам в другую сторону, – напомнила охотница.

– И сколько миль нам придется преодолеть по вампирским угодьям? – саркастически поинтересовался Сергаал.

– А что ты предлагаешь?

– Пойдем по морю вдоль берега. Я надеюсь, ты умеешь плавать?

– Разумеется, у нас все умеют. Вампиры почему-то очень не любят воду и порой удается прятаться от кровососов под ней. Но на чем мы поплывем?

– На лодке.

В голосе Хранителя была такая уверенность, что Сигурни даже не стала спрашивать, откуда эта лодка возьмется. Зато об этом насмешливо поинтересовался Меч.

«Ты же собирался учить меня магии, не так ли? Вот и начинай».

Шли весь день. Солнце палило немилосердно, и Волчонок скинул куртку и рубашку. Сигурни же как ни в чем не бывало шагала в своем не очень-то прохладном костюмчике с сумкой и оружием.

– Сергаал, а как мы пойдем через прибрежную полосу?

– А что с ней не так?

– Ты разве не знаешь? Ах, да, ты же мало что здесь знаешь, – вздохнула охотница. – Я тебе говорила, что вампиры почему-то боятся воды?

– Да. И что с того?

– А то, что они сами не рискуют селиться вдоль берегов. Все человеческие города, стоящие на побережье, были уничтожены, когда проклятые кровососы выиграли войну… Все, кроме Глерта и Элерты, разумеется. Но вампиры по-прежнему боятся нападения с воды, хотя непонятно, почему. И для защиты прибрежной полосы от вторжения они расплодили в лесах вдоль моря страшных человекоподобных тварей. Я сама их никогда не видела, но дед рассказывал, что как-то раз трое охотников повстречали одно такое чудовище… Прежде чем издохнуть, оно прикончило двух охотников и серьезно изранило третьего, который впоследствии и рассказал эту историю. Говорят, эти существа способны даже победить в бою один на один взрослого вампира.

– И что, теперь все прибрежные леса кишат этими тварями? А сами вампиры их не опасаются? – поинтересовался Сергаал.

– Нет. За границу леса они никогда не выходят, а кровососы еще и охоту на них иногда устраивают, ради развлечения. Когда надоедают безвольные послушные рабы, вампиры приезжают сюда поохотиться с риском… – В голосе Сигурни явственно звучала тихая и какая-то безнадежная ненависть.

– Как-нибудь пройдем, – уверенно заявил Хранитель.

«Ты и в самом деле так уверен в том, что это хорошая идея?» – раздался в голове голос Черного Меча.

«Уверен. У меня есть план».

– Как скажешь, – Сигурни пожала плечами. Похоже, ее доверие к непонятному черноволосому пришельцу, похожему на ожившую древнюю легенду,возросло неимоверно.

«Эстаи, что это за мутанты?»

«Ты сам ответил. Мутанты и есть. Повелители Некрополя вывели их, скрещивая людей и мелких демонов и закрепляя результат магией. Эти твари невосприимчивы к магии, за исключением Предела, разумеется, и некоторых специфических вампирских трюков, крайне сильны и выносливы, обладают великолепной реакцией, скорость втрое превосходит обычную человеческую. Имеют естественную броню – что-то вроде хитиновых пластинок, неравномерно покрывающих кожу. Разум – в зачаточном состоянии. Говорить не умеют, магией не владеют, кроме некоторых уже лично своих фокусов, например – видеть ауры», – выдал энциклопедическую справку Меч.

«Вот даже как… Они дневные или ночные?»

«В большей степени дневные, как ни странно. Но ночью есть высокий шанс напороться на вампиров, ищущих острых ощущений».

«Это будет значить только то, что они найдут слишком острых для себя ощущений». – Сергаал ухмыльнулся, вспоминая, как лихо разделал тех кровососов, что напали на Сигурни.

«Не стоит быть слишком самоуверенным, друг мой. Ты – пока еще – не всемогущ. Я, конечно, вытащу тебя почти из любой передряги, но не забывай о том, что рано или поздно мне это может и надоесть. Так что, как говорится, не используй Силу – попытайся подумать», – съязвил Эстаи.

«Я же сказал – у меня есть план, – огрызнулся в ответ Хранитель. Эстаи, ты сможешь скрыть мою ауру, если мы встретим вампиров?»

«Нет. Но я смогу научить тебя делать это самостоятельно. Правда, потребуется несколько дней тренировок…»

«Не подходит. Надо сегодня».

«Значит, тебе придется постараться. Слушай…»

План был продуман, обсужден с Мечом и предъявлен Сигурни как факт. Впрочем, девушка не стала спорить, целиком и полностью полагаясь на Сергаала.

– Так, через час мы войдем в лес. За ночь мы должны выйти к берегу и найти там укрытие. И при этом остаться живыми, – Волчонок проводил последний инструктаж.

– Но почему мы идем туда ночью, когда в лесу могут быть охотящиеся вампиры? – недоуменно поинтересовалась Сигурни, одновременно натягивая на лук тетиву.

– Потому что днем мы столкнемся с очень большим количеством местного населения, проще говоря – с теми самыми тварями. Ночью их меньше, они прячутся от вампиров.

– Даже если мы наткнемся на сотню этих чудовищ, ты же можешь уничтожить их силой Клинка. – Охотница закрепила колчан поудобнее и принялась прилаживать лямки рюкзачка.

– Я еще не полностью ею овладел, – помявшись, признался Сергаал. Эстаи Нархгал очень отчетливо и очень издевательски ухмыльнулся.

– Но даже и так ты великий воин. Ты прекрасно можешь просто разрубить их в куски, и никакая их броня не сможет противостоять Клинку, он даже сталь рубит, как масло.

– Угу. И нас банально погребут под трупами. Нет уж, пойдем ночью. Твоя задача – стрелять, когда я говорю «стрелять», бежать, когда я говорю «бежать», и так далее. Без моего приказа даже…

– …в кусты не ходить? – попыталась было съязвить Сигурни, но наткнулась на спокойный взгляд Сергаала и осеклась.

– Именно. Если надо – иди сейчас.

Судя по пунцовым ушам гордой истребительницы уже целых трех нежитей, только уважение к древней легенде, так неожиданно появившейся в реальности, мешало ей попытаться проверить, как знаменитый владелец Черного Клинка отреагирует на стрелу в горло.

«Эстаи, ты готов?» – тем временем поинтересовался Хранитель у Меча.

«Да».

«Тогда начинаем».

Сергаал закрыл глаза, расслабился, позволяя Мечу на несколько мгновений полностью перехватить контроль над телом и разумом.

Со всех сторон его окружало Черное. Глубокий, абсолютный цвет, без оттенков и полутонов. Сосредоточившись, Волчонок потянулся к нему и тут различил темно-серебристые очертания Меча. Усилие воли – и контуры проявились отчетливее.

– Хорошо, – прозвучал голос Эстаи. – Теперь попытайся принять, вобрать в себя эту Силу.

Чуть закусив губу, Сергаал вновь потянулся к Пределу, представляя, как зачерпывает ладонями эту бушующую Силу, как она наполняет его полностью, как…

– Хватит!!! – заорал Меч, едва не вышвыривая Хранителя в реальность. – Ты что, пол-острова разнести собрался? Того, что ты взял, тебе хватит с десятикратным избытком!

– Извини, я же не знал…

– Ладно, не извиняйся. Теперь ты должен вернуться в реальность, удержав в себе хотя бы одну десятую того, что набрал. Работать с Пределом напрямую тебе пока рано.

Сергаал просто открыл глаза. Черный Предел, казалось, тек по венам вместо крови.

– А теперь – смотри и запоминай. – Нархгал развернул перед его внутренним зрением что-то наподобие схемы плетения. – Сила нужна здесь и здесь… – начал объяснять он.

Свернувшись калачиком, Сигурни тихо спала. Волчонок отсутствовал намного дольше, чем ему самому казалось, и измученная долгой дорогой девушка использовала любую возможность отдохнуть хоть немного, тем более что в эту ночь силы должны были очень понадобиться.

– Просыпайся, киса, – Сергаал осторожно тронул ее за плечо. – Нам пора.

Охотница мгновенно села, сбрасывая дремоту. Посмотрела на Хранителя – и обомлела…

Сергаал был одет в черный охотничий костюм, его плечи укрывал плащ с алым подбоем, а на поясе висела шпага с витой гардой – отличительный знак аристократии Некрополя. Аккуратно причесанные волосы были заколоты шипом с защелкой в форме клинка, оплетенного розой.

– Э… Но… Ты… что это значит? – едва справившись с изумлением, выпалила она.

– Всего лишь хорошая иллюзия, – пожал плечами гитарист, как будто подобное для него было повседневностью. – До утра должно хватить. Это на случай встречи с вампирами. Тебе, кстати, придется прикинуться моей пленницей в таком случае.

– Эээ… Как скажешь…

– Все, идем.

Спустя десять минут они ступили под мрачные своды леса.

Если не знать о зловещих обитателях этих мест, лес казался довольно приятным. Стройные деревья, буйные кустарники, пружинящий мох под ногами, запах свежей смолы, смешивающийся с ароматами лесных трав… Все это настраивало на мирный лад, и Сергаал едва не утратил бдительность.

А вот Сигурни оставалась напряжена, словно туго натянутая тетива, и именно она первой заметила приближение трех неясных и еле различимых во мраке теней.

Мгновенно отскочив, охотница выхватила из колчана стрелу. Секунда – и что-то, ломая сухие ветки, с треском рухнуло на землю в трех шагах от Волчонка. Он успел разглядеть непропорционально длинные конечности, маленькую голову с зубастой пастью и мощные когти, а тварь уже вскочила на четвереньки и завизжала.

Сергаалу показалось, что в его голове взорвалась граната. Дикая, ослепляющая боль свилась в тугой шарик, который словно бы метался внутри черепной коробки. Хранитель рухнул на колени, сжимая ладонями голову.

Внезапно боль исчезла. В сознание ворвался голос крайне недовольного Меча.

«Шарик, говоришь? Внутри черепной коробки скачет? Правильно, мозгов-то нет! На местные красоты засмотрелся, герой? Забыл, где находишься?»

«Хватит, хватит, я все понял…»

Гитарист открыл глаза. У его ног валялись две твари, утыканные стрелами, а в нескольких шагах Сигурни двумя кинжалами отбивалась от третьего мутанта.

Он даже не стал доставать Меч. Просто выставил вперед раскрытую ладонь, собирая растворенный в крови Предел, и представил, как с нее срывается сгусток черного пламени.

«Кажется, ты немного перестарался», – со вздохом констатировал Эстаи.

Антрацитовый огонь охватил несколько деревьев, кусты и тела подергивающихся на земле тварей. От той, с которой сражалась Сигурни, не осталось даже пепла.

– Бежим! – охотница схватила Волчонка за руку и потащила за собой.

«Пожалуй, объявлять на всю округу, что ты здесь, тоже было излишне».

Этот комментарий Сергаал счел за лучшее пропустить мимо ушей.

«А предупредить об этой забавной особенности ты не мог?» – уже на бегу спросил он у Эстаи.

«Я тебе уже говорил – я знаю далеко не все. Слишком многое изменилось с тех пор, как я побывал здесь в последний раз».

Спустя десять минут сумасшедшего бега Хранитель резко остановился.

– Подожди, – одними губами произнес он в ответ на недоуменный взгляд Сигурни. Кивнул чуть вперед и влево, показал пять пальцев. Она вопросительно изогнула бровь – ухмыльнувшись, Волчонок наклонил голову и вытащил Меч.

Тихо, чтобы ни единая веточка не хрустнула под ногами – в сторону лежбища тварей. Лезвие против обыкновения не светилось – наоборот, казалось, оно поглощало рассеянный свет двух лун, местами пробивающийся сквозь кроны деревьев.

Не доходя трех шагов до огромного поваленного ствола какого-то дерева, Сергаал вдруг бесшумно упал на землю, увлекая за собой охотницу.

– Двое – на тебе. Вон там, – он указал направление. Сигурни кивнула. Плотно сжатые губы, решимость в глазах – девушка плавным движением положила стрелу на тетиву. – На счет «три». Раз… Два… Три!

Все закончилось быстро. Четыре стрелы – по две на каждую тварь. Три удара Черным Мечом – они даже не успели понять, что на них нападают.

– Знаешь, по твоему рассказу я решил, что драка будет серьезной. – Сергаал поправил гитару за спиной, скрытую иллюзией, но от того не менее неудобно сползающую при беге, и машинально отметил, что надо перетянуть ремешки чехла поудобнее. – Может, твои охотники преувеличили малость свой подвиг?

Несостыковки в рассказах девушки и Эстаи, и в том, что он видел своими глазами, выстраивались в список. Хотя бы то, что как-то быстро дохли эти твари. Сигурни говорила, что один мутант прикончил двух охотников и сильно изранил третьего, прежде чем сдох – а тут они умирали с двух стрел. Меч, описывая мутантов, упоминал броню – но ни хитинового, ни какого-либо еще панциря Сергаал не видел.

– Нет, не преувеличили. Охотники никогда не лгут, в этом нет смысла, – огрызнулась светлоглазая.

– Ну-ну. Тогда ты что-то скрываешь. Как ты смогла двумя стрелами его уложить? – Хранитель пнул труп носком сапога.

– Не знаю. Честно. Но охотники и в самом деле никогда… – Она осеклась, зеленые глаза вдруг округлились – Сигурни смотрела куда-то за спину спутника. – Не преувеличивают, – медленно закончила она, потянувшись за стрелой.

Его спасли рефлексы и интуиция. А если честно – только то, что Эстаи завопил: «Ложись!», а тело привыкло такие приказы сперва выполнять, а потом уже думать.

Когтистая лапа просвистела в паре дюймов от шеи Сергаала. Волчонок перекатился, вскочил на ноги – и едва увернулся от нового удара.

В этом мутанте было около семи футов росту. Гибкое, неестественно худое тело, рудиментарные крылья с мощными когтями-крючьями на сгибах, многосуставчатые конечности – четыре верхние, одна перед другой, и две нижние, короткие и мощные – с острыми когтями-лезвиями, крупная голова с пастью, полной игольчатых клыков, и длинный хвост, оканчивающийся чем-то наподобие скорпионьего жала.

Звонко тенькнула тетива – но стрела отскочила от блестящих пластин, покрывающих тело твари, не причинив никакого видимого вреда. Сигурни глухо ругнулась, целясь заново, но выстрелить уже не успела. Мощный удар хвоста отшвырнул ее на пару десятков футов, девушка врезалась спиной в ствол дерева и, потеряв сознание, сползла на землю.

Мутант, на миг отвлекшийся на охотницу, вновь обернулся к Сергаалу. Но Хранитель тоже даром времени не терял – он с криком прыгнул на противника, взмахнул мечом, отсекая заднюю правую лапу твари, тут же шагнул в сторону, вновь поднял клинок, пытаясь дотянуться до хвоста – но этот мутант был явно поумнее предыдущих. Он прыгнул в сторону, взмахнув крыльями – хоть они и не могли держать такую тушу в воздухе, зато помогали в прыжке преодолевать большие расстояния, припал на лапы, зашипел – и распахнул пасть, выплевывая маленький светящийся шарик.

В следующее мгновение шарик взорвался, наполнив пространство вокруг ослепительно ярким светом. Сергаал вскрикнул от неожиданности, его ослепило, но тут включилось уже чутье. Он наугад шагнул вперед и вправо, ударил вбок – и по разъяренному шипению понял, что попал. Рванул Меч в сторону, разрывая плоть мутанта, рубанул – и ощутил болезненный укол в спину.

Сила удара швырнула его на землю. Гитарист перекатился, мысленно выругался, слыша треск гитары – и как она до сих пор была цела? – дернулся, пытаясь вскочить на ноги – и различил над собой силуэт мутанта. В следующую секунду живот пронзило острой, жгучей болью, Сергаал закричал, рванулся…

По венам растекалась кислота вместо крови. Въедалась в плоть, разъедала стенки сосудов, кости, жгла нестерпимой болью все тело. Где-то очень далеко, почти за гранью восприятия, что-то кричал Эстаи Нархгал, и наверное, это было что-то очень важное и нужное…

Вдруг боль стихла. Перед глазами поплыли радужные круги, потемнело, все неприятные ощущения отступили на второй план, а спустя мгновения и вовсе исчезли. Меч продолжал его звать, пытался докричаться, сказать это свое «важное и нужное», но Сергаалу уже ничего не было важно или нужно. Вокруг было темно и спокойно, он словно плавал в этой спокойной темноте, и больше не было ничего – ни войны, ни каких-то там древних артефактов, ни мутанта в хитиновом панцире, ни светлоглазой охотницы…

– Ублюдок! Очнись немедленно!!! Очнись, или я тебя убью, вампир недоделанный! Очнись!!!

Нет, Сергаал ошибся. Светлоглазая охотница все же была. И сейчас подтверждала факт своего существования, влепляя бессознательному Хранителю пощечину за пощечиной.

– Ну очнись же ты, трус несчастный!.. – По щекам девушки градом катились слезы. – Очнись! – она занесла руку для нового удара, но щеки Волчонка ладонь не коснулась – слабыми, но уже послушными пальцами он перехватил руку Сигурни.

– Хватит, хватит… Я уже очнулся… – прошептал гитарист. – Так что вытри слезы, и – можешь не убивать, я еще пригожусь.

Вот зря он это сказал. Слезы на щеках моментально высохли, прозрачно-зеленые глаза заледенели, и вообще – охотница приобрела такой вид, будто последнее, что ее вообще волновало в этой жизни – так это жизнь и здоровье какого-то там Хранителя какого-то там легендарного Черного Клинка.

– Цел? Идти сможешь? – абсолютно безразличным тоном поинтересовалась она.

– Не знаю еще… – Сергаал осторожно приподнялся на локте, оценивая собственное состояние и заодно окидывая взглядом поле боя.

Он лежал на собственном плаще, чуть в стороне от места схватки с мутантом. Семифутовая туша была прекрасно видна отсюда, и Волчонок различил стрелу с темно-красным оперением, торчащую из глазницы. У твари не хватало двух верхних конечностей – заднюю правую Хранитель отсек сам, а вот насчет левой передней, валяющейся в паре шагов от него и перемазанной кровью, память подводила.

Что ж, с картиной боя все было не то чтобы ясно, но по крайней мере точно в их пользу. А вот состояние оставляло желать лучшего. Болели все мышцы, никак не хотела уняться острая резь в животе, и каждое движение отдавалось судорогой в позвоночнике.

«Эстаи…» – тихо позвал Сергаал.

«Здесь я. Чего тебе?» – гитаристу показалось, что в голосе Меча звучит почти человеческая усталость.

«Что произошло? Можешь объяснить, только кратко и ясно?»

«Могу. Ты получил убойную дозу яда, когда мутант уколол тебя в спину. Благодаря преобразованию организма, которое я провел заранее, яд не подействовал сразу и в полной мере, но когда эта тварь пришпилила тебя к земле лапой, от болевого шока слетели все блокировки и яд начал действовать. Я пытался помочь тебе выкарабкаться сразу, но ты был уже слишком… за гранью. Тогда пришлось действовать жестко, и в спешке проводить второй уровень преобразований, благо Сигурни к тому времени очнулась и ухитрилась всадить мутанту стрелу в глаз. Сейчас рана более или менее затянулась, но был поврежден позвоночник, поэтому в ближайший час у тебя будут некоторые проблемы с координацией движений. Кроме того, еще несколько часов может наблюдаться остаточное действие яда – сонливость. Ни в коем случае не позволяй себе заснуть, сколь бы желанным ни был сон. Еще вопросы?»

«Вроде все».

«Сейчас вам надо идти. Еще часа четыре – и начнет светать, тогда такие твари начнут встречаться на каждом шагу. А тебе, как выяснилось, и одного хватит, чтобы отправиться на тот свет».

«Уже идем…»

Сцепив зубы, Сергаал все же заставил себя подняться на ноги.

– Сигурни… прости меня. Ляпнул, не подумав, – неожиданно для себя, проговорил Хранитель.

Девушка резко обернулась и с удивлением посмотрела на него.

– Ладно, забыли. Ты сможешь идти?

– Да. Не очень быстро – смогу.

– Пойдем так, как сможешь. Гитару брось, от нее вряд ли что-нибудь осталось.

– Нет уж… Может, мне удастся ее починить. Не так уж много она весит. – Вот что-что, а гитару бросать Волчонок хотел меньше всего.

– Да как скажешь. Тебе ее тащить, – пожала плечами охотница, затягивая ремни рюкзака и поправляя колчан, чтобы удобнее было быстро выхватывать стрелы. – Ты точно сможешь идти? В тебе проделали такую дырку, что ты вообще непонятно, как жив остался.

– Я же не просто человек, – гитарист ухмыльнулся. – Ладно, пошли.

Прошло около часа. Сигурни шла чуть впереди, держа стрелу на тетиве, Сергаал держался на пару шагов за ней. Меч он не доставал, но кончики пальцев еле ощутимо покалывали искры Черного Предела.

На сей раз их было четверо. Некрупные, размером с шимпанзе, твари, с длинными щупальцами вместо рук – по четыре щупальца с каждой стороны, плюющиеся ядом, разъедающим кожу. Одну пристрелила Сигурни, трех спалил Хранитель, но последняя, прежде чем издохнуть, успела плюнуть ядом в охотницу.

Кислотно-оранжевая жидкость моментально проела куртку и въелась в кожу. Пытаясь стереть яд, девушка перепачкала в нем пальцы левой руки, их тоже немедленно начало жечь, она тихо зашипела от боли…

– Дай сюда! Скорее! – Сергаал схватил ее за руку, отметил, что кожа уже сожжена и оранжевая гадость начинает въедаться в мышечную ткань…

«Эстаи, помоги!»

«Не могу. Я не в состоянии обучить тебя исцеляющим заклятиям за несколько секунд».

«Но меня-то ты как-то вылечил!»

«Тебя – другое дело. Я же полностью контролирую жизненные процессы, происходящие в твоем теле, и при необходимости могу ими управлять. С чужим телом я такого сделать пока не смогу».

«Но ей надо помочь!»

«Я не знаю, как».

Хранитель нервно кусал губы, лихорадочно пытаясь хоть что-нибудь придумать. Охотница сцепила зубы, чтобы не кричать, она не могла отвести полных ужаса глаз от жижи на руке, медленно съедающей ее плоть.

– Сергаал, срежь это. Пожалуйста, срежь…

– Ты же не сможешь пользоваться рукой еще долго, – пробормотал ошарашенный гитарист.

– Плевать. Так я вообще без руки останусь. Срежь это.

Волчонок посмотрел ей в глаза. Затуманенные болью, они тем не менее были полны решимости и понимания, что она собирается сделать.

Ругнувшись, он потянулся за кинжалом, вытащил его из ножен, бросил взгляд на лезвие – и убрал обратно.

– Слишком тупой. Тут нужна бритвенная острота.

Резко наклонив голову, Сергаал выхватил Черный Меч. Когда это было необходимо, Эстаи Нархгал появлялся мгновенно, не тратя времени на красивые спецэффекты.

Меч в руках Хранителя мгновение поблестел синеватыми искрами на черной стали, а потом трехфутовое лезвие резко сжалось, укоротилось до длины обычного кинжала, пропорционально уменьшилась и рукоять.

– Спасибо, – пробормотал он, прикладывая лезвие к руке Сигурни.

Быстрое движение – и пораженный участок плоти упал на землю. Охотница закатила глаза, бледнея от боли и кровопотери и едва не теряя сознание. Волчонок быстро вылил на рану остатки останавливающего кровь эликсира из запасов девушки, налепил несколько листьев травки, обладающей слабым обезболивающим и обеззараживающим эффектом, и перемотал бинтом.

– Спасибо… Боюсь, теперь от меня мало толку в битве, – девушка говорила тихо, пряча взгляд.

– Ничего, прорвемся. – Усмехнувшись, он ободряюще потрепал Сигурни по здоровому плечу. – Я уже практически пришел в себя, так что, если повезет и ни на что действительно серьезное не наткнемся, то к рассвету выберемся из этого паршивого местечка.

Она улыбнулась уголками губ.

Шли медленно, осторожно. Сказывалась смертельная усталость, колоссальное напряжение последних нескольких часов, да и выматывающая боль от ран…

Прошло около получаса. Внезапно Сигурни остановилась, резко вскинула голову, словно прислушиваясь к чему-то. Глаза ее сузились, в них заблестели злые искорки.

– Вампиры. Трое. Приближаются сюда. Очень быстро.

– Будем драться? – обреченно поинтересовался Сергаал.

– Против трех кровососов в нашем нынешнем состоянии? Побойся Черного Клинка… тьфу, ты и есть Черный Клинок!

– Я не Клинок, я его Хранитель, – огрызнулся Волчонок. – Тогда что делать будем?

– Ты собирался как-то маскироваться, да и вообще – у тебя же был план на случай встречи с вампирами, – прищурилась охотница.

– Точно… А я и забыл.

Иллюзия держалась, физические повреждения реального тела никак не отразились на иллюзорном облике. Сергаал быстро накинул на запястья девушки ременную петлю, сам выпрямился, взгляд его стал высокомерно-презрительным. Оценил маскировочную лже-ауру – все в порядке, выглядит абсолютно естественно.

– Смотри так, будто ты под гипнозом и ничего не соображаешь, – шепнул он Сигурни.

– Чего? Под чем? – Она подняла на него непонимающий взгляд.

– Гипноз. Внушение. Очарование, или как там это называется…

– Поняла.

Взгляд охотницы расфокусировался, глаза словно подернуло мутноватой пленкой, она встала неестественно прямо, чуть пошатываясь, сделала шаг вперед…

В следующую секунду прямо на них вылетели три высокие фигуры в плащах. Они бежали так, словно за ними гнался сам Воплощенный Ужас… впрочем, примерно так оно и было.

Рядом с этой тварью четырехрукий урод, ранивший Сергаала, казался смешным домашним зверьком.

Шесть ног, похожих на паучьи, несли стройное женское тело с крупной, красивой грудью. Рук тоже было шесть, расположенных одна над другой. По спине, вдоль позвоночника, струились длинные, мощные щупальца-змеи с острыми головками, штук двадцать, не меньше. Голова твари отдаленно напоминала птичью, с длинным и острым клювом, она была увенчана шипастой короной с гребнем.

– Ёпт… – пробормотал Хранитель, невольно потянувшись за Мечом, благо вампиры в его сторону не смотрели.

В этот миг тварь вдруг резко наклонилась, щупальца устремились вперед и настигли одного из бегущих вампиров, мужчину лет сорока на вид. Одно щупальце захлестнуло его за шею, два – за бедра, подняли в воздух – остальные в мгновение сорвали с него одежду. Обнаженный вампир страшно закричал, когда сразу шесть или семь длинных змей пронзили его тело, разрывая на части. Кровь полилась прямо на голову мутанта, но, коснувшись синеватой чешуи, тут же впиталась. Через секунду куски обескровленного тела рухнули на землю, а тварь, с удивительной скоростью перебирая шестью паучьими ногами, помчалась вперед, прямо на Сергаала.

Его нервы не выдержали. Выпустив ременную петлю, фиктивно стягивающую запястья Сигурни, он бросился бежать вслед за вампирами. Впрочем, надо признать, что охотница от него не отставала.

Впереди раздался полный отчаяния крик. Хранитель понял, что случилось, еще раньше, чем посмотрел вперед – уж слишком целенаправленно мутант гнал их именно сюда.

Тупик. С одной стороны – высокая скала, с другой – плотный ряд деревьев, между стволами которых не протиснуться бы даже худощавой Сигурни. Стена леса и скала сходятся клином, а позади – разъяренная тварь, жаждущая крови.

Оба вампира остановились, развернулись к приближающемуся мутанту. Теперь Сергаал смог их разглядеть.

Оба, как и положено, черноволосые, стройные, гибкие. Одному на вид лет двадцать пять от силы, но, судя по ауре – уже перешагнул полутысячелетний порог. Сильный, старый вампир… вот только слишком давно не пил крови, слишком обессилен. И девушка, лет двадцати, причем как на вид, так и по ауре. Едва ли обращена больше года назад. Вампир сжимает в руках глефу, у его спутницы оружия не видно… ага, отошла на шаг назад, встряхнула руками, разминая кисти – маг.

За спиной раздалось свистящее шипение. Хранитель обернулся – и встретился взглядом с черными бусинами глаз твари.

И с величайшим удивлением осознал, что понимает речь мутанта.

– Ззссаччем тты зсдессть, ххозсяин?

Глава 7

Аенгрост, Южный океан, прибрежные воды Даркваала. Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела 7-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

– Спустить паруса! – крикнул Кедаркиан, молнией проносясь вдоль борта шхуны к носовой части. – Каллонэ, готовься! По левому борту – драккар Йаррагов! Готовьтесь к бою! Марийа, в каюту, быстро!

– Архати, я тоже буду сражаться! – неожиданно для себя выпалила девушка. Она помнила по рассказам капитана и матросов, что Йарраги – это единственный орочий клан, с которым до сих пор воевал Даркваал. Этот клан владел самым крупным островом архипелага Тор-Заран и являлся сильнейшим среди кланов. Они единственные не приняли союза с темными эльфами и по сей день нападали на корабли остроухих пиратов так же, как на корабли Алеарта и Империи Христесар.

Кедаркиан на миг остановился, пристально взглянул Марийе в глаза, усмехнулся.

– Хорошо. Учти, зеленокожие – опасные противники. Это тебе не жирные святоши Империи.

– Я понимаю. Но я все равно хочу сражаться.

– Хочешь сражаться – сражайся, – с этими словами архати умчался дальше.

Корабельный маг Каллонэ уже замер на носу шхуны, негромко, но очень четко выговаривая слова заклинания. Через пару мгновений вода вокруг «Буревестника» закипела, волны завихрились, изгибаясь против ветра, и, подхватив корабль, развернули и понесли его прямо на драккар.

Ведьма бросилась в каюту, схватила короткий тугой лук, подаренный ей одним из матросов, прицепила к поясу колчан со стрелами и выбежала на палубу.

Темные эльфы готовились к бою. Вызванная Каллонэ волна сама несла шхуну, и в управлении корабль не нуждался, потому все пираты вооружались. Более половины держали наготове такие же короткие луки, как у Марийи, мечи, сабли, эльфийские клинки, и все прочее оружие ближнего боя пока висело на поясах, лежало на досках палубы, ожидая своей очереди.

А корабли тем временем сближались. Девушка уже могла различить в темноте наступающей ночи орков, в свою очередь готовившихся к бою, и их шамана, протяжно выкрикивающего – пением это было не назвать – гортанную мелодию. У борта драккара за прикрывающими от стрел навесами несколько орков спешно готовили какое-то орудие.^[36]

– Стрелы на тетиву! – крикнул Ланнокиа, красноволосый эльф, командовавший стрелками. – Приготовиться стрелять!

Марийа на миг замешкалась – все же до сих пор она никогда не стреляла по живым мишеням.

– Приказ отдан для всех лучников, оран-ххэ, – раздался за ее спиной тихий голос. Ведьма мгновенно обернулась.

На нее чуть насмешливо смотрела коротко стриженная эльфийка. Стрела на тетиве ее лука как будто случайно смотрела в лицо Марийи.

Вспыхнув, девушка рванула из колчана стрелу, не очень умело положила ее на тетиву, прицелилась в бегущую по палубе драккара фигуру.

– Залп!

Полтора десятка стрел взмыли в воздух, а Ланнокиа уже кричал:

– Стрелы на тетиву!

Марийа даже не успела понять, попала ли она в кого-нибудь. Подчиняясь приказу командира лучников, она автоматически выхватывала и отправляла стрелу за стрелой во вражеский корабль. Буквально через несколько секунд заныла левая рука, которой она держала лук, но приказ следовал за приказом, и девушка продолжала стрелять, уже просто наугад в темноту, практически не целясь.

Волна мчала шхуну прямо на драккар, эльфы стреляли, большая часть стрел отлетала от защитных навесов, но несколько орков все же упали, пронзенные кто двумя, а кто тремя смертоносными наконечниками.

Зеленокожие тем временем закончили готовить оружие. Они очень быстро убрали навес, и до эльфов донесся крик: «Рагх!»^[37]

Гулко тенькнула тетива чего-то, отдаленно похожего на помесь катапульты с арбалетом, и через борт драккара на бешеной скорости перелетел какой-то предмет, размером с крупное яблоко. Он ослепительно сверкнул, отражая лунный блик, и…

– Рикхарта, быстро! – заорал откуда-то справа Храссэн’кхэ.

Стриженая эльфийка мгновенно прыгнула в сторону, выхватывая из колчана стрелу – Марийа успела только отметить, что эта стрела была длиннее остальных и оперение у нее было другое, черное – и, вскинув лук, выстрелила.

Орочий снаряд со звоном разлетелся на куски, и на поверхность вод пролился… жидкий огонь! Марийа различила, как к орудию бросились трое орков, один из них тут же рухнул, пронзенный стрелой Рикхарты, но оставшиеся двое мгновенно перезарядили катапульту, и в сторону шхуны ринулся еще один снаряд.

– Лучникам – продолжать стрелять! Рикхарта, сбивай эту дрянь, любой ценой сбивай, – кричал архати, целясь из длинного составного лука в шамана орков. Но его стрела вспыхнула, не долетев до зеленокожего два фута.

– Приготовить абордажные крючья! Лучникам – берите орудие ближнего боя!

По воде бежали языки пламени – стриженая эльфийка сбила еще два снаряда с жидким огнем. Марийа бросила куда-то лук, выхватила кинжал из ножен…

– Не пойдет, с этим ножичком тебя убьют в один момент, – Кедаркиан, неведомым образом оказавшийся рядом, протянул девушке узкий, чуть изогнутый меч длиной около двух футов. Эльфийский клинок, такой же, каким она училась фехтовать.

Глухо ударился абордажный крюк, впиваясь зубьями в борт «Буревестника». В ответ на драккар полетели веревки и крючья со шхуны…

Каллонэ погасил волну за миг до того, как корабли столкнулись бортами. Сухой треск дерева, крик кого-то, не удержавшегося при ударе, плеск воды, сомкнувшейся над головой несчастного… Маг быстро выкрикнул еще одно заклинание и взмыл в воздух. Длинные белые волосы развевались за его спиной. Дернувшись, он в полете увернулся от брошенного в него метательного топорика и устремился к кормовой части драккара, туда, где готовился к схватке с ним зеленокожий шаман.

Большая часть эльфов была уже на палубе вражеского корабля, рядом с Марийей осталась только Рикхарта.

– Что ты стоишь, оран-ххэ? Все сражающиеся – уже там! – закричала она, целясь в какого-то орка.

Окрик вывел девушку из ступора, она закричала что-то, сама не понимая, что кричит, и взлетела на борт шхуны, одним прыжком перемахивая на драккар.

Над головой свистнул чей-то топор, не оборачиваясь, ведьма наугад полоснула клинком, услышала сдавленный крик, прыгнула в сторону, уворачиваясь от падающего орка, отбежала на несколько шагов, огляделась…

Звенела сталь, хрипели умирающие. В десятке футов от Марийи зеленокожий, сжимающий в руке снаряд с жидким огнем, целился во что-то на борту «Буревестника». Проследив за его взглядом, ведьма увидела Кедаркиана, окруженного тремя прорвавшимися на шхуну орками. Архати с бешеной скоростью вращал палаш, не позволяя противникам приблизиться. Как только представился момент, он прыгнул вперед, ускальзывая из-под удара секиры, и рубанул палашом сверху вниз, с невероятной для эльфа силой разрубая пополам одного из орков и отсекая по плечо руку второму. Храссэн’кхэ был увлечен схваткой и не видел угрозы со стороны драккара.

Марийа с невероятной точностью представила, как Кедаркиан по привычке отобьет палашом летящий в него снаряд и как жидкий огонь потечет по его телу, впитываясь мгновенно в одежду, пожирая плоть…

В этот момент драккар содрогнулся, будто бы нечто с силой ударило его по днищу. Марийа поскользнулась, не удержалась на ногах и рухнула на палубу. Корабль резко качнуло, многие попадали…

А за правым бортом из вод поднималась огромная голова морского змея.

Закричал какой-то орк, охваченный пламенем – один из снарядов разбился на палубе драккара, и по кораблю растекался жидкий огонь. Кто-то из темных эльфов заковыристо ругался на родном языке.

Змей распахнул пасть, и на драккар низвергся поток кипящей воды. В общем шуме тонули вопли обварившихся и звон стали, корабль в очередной раз качнулся, едва поднявшаяся на ноги ведьма вновь упала, ударилась виском обо что-то твердое… и краем глаза заметила недавнего орка, который вставал, держась одной рукой за борт, а в другой сжимая снаряд…

Кедаркиан, на миг замерший на борту «Буревестника» и оценивающий битву, представлял собой идеальную мишень.

Орк медленно, очень медленно занес руку со снарядом, отвел ее назад, метнул…

Марийа находилась практически между зеленокожим и архати. Перед ее глазами вновь встала на миг картина – Храссэн’кхэ, охваченный пламенем, безрезультатно пытается сбить с себя огонь, но проклятая орочья смесь только глубже въедается в плоть, сжигая заживо…

Рикхарта, раненная в плечо, с трудом отбивалась саблей, которую держала в левой руке, от наседавшего на нее орка. Лук эльфийки лежал где-то в стороне.

Не раздумывая более ни секунды, Марийа прыгнула.

И успела.

Пальцы сжались на смертоносном снаряде, девушка полетела вниз, с опозданием подумав, что сейчас, при столкновении с досками палубы, стеклянка в ее руках неминуемо разобьется и в пылающий факел превратится уже она сама…

Борт «Буревестника» остался в стороне – ведьма пролетела мимо него и с оглушительным плеском рухнула в воду.

Соленый океан мгновенно вцепился в новую жертву, волна накрыла Марийю с головой, как когда-то после чудесного спасения с костра… Пытаясь удержаться на поверхности, девушка судорожно забила руками, выпуская снаряд…

…И тонкое стекло разлетелось от случайного удара ребром ладони.

Две стихии – растревоженный океан и негаснущее пламя – вступили в противоборство, и Марийа оказалась в самом центре этой извечной схватки.

Огонь обжег плечи, сжигая одежду и впиваясь в кожу, ведьма закричала, нырнула глубже, пытаясь смыть с себя орочью смесь, но вода не помогала, наоборот – ее увлекало все глубже, не хватало воздуха…

Последнее, что запомнила Марийа – огромные и какие-то нечеловечески разумные глаза морского змея и его разинутую пасть с острыми зубами…

Над его головой сомкнулись воды океана, а на сцепившихся кораблях заканчивался бой. Каллонэ, израненный и истощенный, все же прикончил зеленокожего шамана, матросы добивали немногих оставшихся в живых орков, несколько эльфов волокли в трюм «Буревестника» добычу с драккара, а Ланнокиа и наскоро перевязавшая рану Рикхарта деловито привязывали к мачте обезоруженного и связанного по рукам и ногам капитана орков. Остальные эльфы расцепляли корабли – огонь с пылающего драккара мог в любую секунду перекинуться на шхуну.

– Каковы наши потери, архати? – спросила Рикхарта, когда «Буревестник» отошел от догорающего драккара на поллиги.

– Погибли четверо, семь эльфов ранены, считая тебя. – Кедаркиан осторожно снял грубую повязку с плеча лучницы.

– А твоя оран-ххэ? – Эльфийка поморщилась, отпила из фляжки что-то остро пахнущее травами и спиртом.

– Она такая же моя, как и твоя, принцесса, – рассмеявшись, Храссэн’кхэ взял у Рикхарты флягу и тоже сделал глоток.

– Это сейчас неважно. Где она?

– Ищут. Возможно, упала в море или осталась на драккаре.

– На драккаре ее точно не было, – темноэльфийская принцесса помотала головой. – Кедаркиан, прикажи Каллонэ, пусть разошлет своих приятелей-киттилов,^[38] ее надо найти. И желательно – живой.

– Как скажешь, принцесса.

Быстро сбросив одежду, Каллонэ встал на борт шхуны, протянул руки ладонями вниз и начал нараспев читать заклинание. Архати и Рикхарта наблюдали за ним, стоя невдалеке.

Из воды, подняв тучу брызг, вырвалось серебристо-синее существо, похожее на дельфина, перекувырнулось, и вертикально вошло обратно в волны. Через мгновение появилось еще несколько таких же. Маг довольно улыбнулся и ласточкой прыгнул в воду. Лишь на миг его голова скрылась под водой. Два киттила, поднырнув, тут же вынесли его на поверхность, но эльф что-то просвистел, и все они, включая самого Каллонэ, нырнули вглубь.

Кедаркиан и Рикхарта уже устали ждать, когда из-за борта раздался мелодичный свист и маг вскарабкался по веревке – мокрый, явно уставший, но довольный. Лучница протянула эльфу полотенце, тот, коротко поблагодарив, быстро вытерся и оделся.

– Киттилы обещали мне, что если девушка упала в воду, они ее найдут и принесут к кораблю – живую, если она еще будет жива, или мертвую – если найдут мертвой.

– Прекрасно, Каллонэ. Отдыхай, – отпустил архати уставшего мага и обернулся к Рикхарте. – Теперь нам остается только ждать, принцесса.

– Ненавижу ждать, – сквозь зубы процедила она.

– Я тоже. Но лично у меня других предложений нет. Пока что мне надо привести в порядок шхуну и команду и по правилам отдать океану погибших. Ты тоже отдохни. Хоть ты и принцесса, а устала не меньше нас всех.

Фыркнув, Рикхарта ушла в каюту.

Приближался самый темный час ночи, все эльфы на корабле уже спали, за исключением тех немногих, кому выпала вахта, и на носу «Буревестника» никого не было.

И только теперь, будучи уверенным, что его никто не видит, Кедаркиан позволил себе немного дать волю чувствам. Вцепившись длинными, сильными пальцами в борт корабля, он до рези в глазах вглядывался в тяжелые волны и что-то тихо шептал…

Архати «Буревестника» Кедаркиан Храссэн’кхэ прощался со своими погибшими соратниками. И, перечисляя имена, он не произнес в их числе имя девушки-юнги. Не потому что не считал ее членом команды, а потому что до последнего не хотел верить в ее смерть.

Марийа плыла сквозь океан, обнимая за спины двух дельфинов, – она когда-то видела их на картинках, еще в своей прежней жизни, и о чем-то с ними разговаривала. Дельфины рассказывали ей о своем народе, о своей жизни, делились веселыми историями, и они вместе над ними смеялись. Эти два дельфина были ее лучшими друзьями, и с ними было хорошо. Вот только чей-то голос неумолимо вторгался раз за разом в подсознание, что-то надоедливо повторяя.

«Проснись, Хранительница! Не время смотреть сны!»

«Я не сплю!» – возмутилась девушка, просыпаясь.

– Ой, – она изумленно села и огляделась.

Ведьма находилась в просторной комнате. Стены были сложены из какого-то белого камня с серебристыми вкраплениями, но их почти не было видно под толстым слоем оплетающих все поверхности растений разных оттенков синего и зеленого. То, что Марийа сперва приняла за постель, на самом деле было еще одним каменным блоком, оплетенным растениями так густо, что казалось, будто она лежит на мягкой перине. Одеяло также было пластом плотно переплетенных ветвей, усеянных маленькими бархатистыми листьями. Кроме этой необычной постели в комнате не было ничего.

– Эм… Господин Эстаи, вы здесь? – тихо спросила девушка.

«Зови меня просто по имени и на «ты», пожалуйста. – Марийа буквально почувствовала теплую, почти отеческую улыбку. – И вот еще что: будет лучше, если ты будешь формулировать фразы мысленно, ты же умеешь».

«Да, конечно! Извините… то есть извини!»

«Ничего страшного. Я так понимаю, у тебя накопилась целая куча вопросов? Задавай только те, ответы на которые необходимы прямо сейчас, я, к сожалению, не могу долго держать с тобой связь».

«Хорошо, Эстаи. Скажи, где я, как я здесь оказалась, и… Наши уцелели в том бою?»

«Если я не ошибаюсь, ты сейчас находишься где-то в глубинах океана, под толщей вод. Тебя сюда принес морской змей, тот самый, который появился во время битвы. Что это за место, я пока точно не знаю, но уверен в том, что прямая опасность тебе пока не угрожает. Что до твоего третьего вопроса… Если ты имеешь в виду пиратов с «Буревестника», то они в большинстве своем уцелели, более того – успели даже ограбить орочий драккар и захватить в плен капитана зеленокожих».

«А наш капитан?» – холодея спросила Марийа. Больше всего она боялась, что…

«С ним все в порядке. Этот архати и не из таких передряг выпутывался живым и невредимым».

«Что мне сейчас делать?» – узнав, что Кедаркиан жив и даже не ранен, Марийа снова приобрела способность трезво мыслить.

«Посмотрим. Похоже, те, кто предоставил тебе приют, приближаются. Я не чувствую угрозы с их стороны. Попробуй с ними поговорить, думаю, тебе они все и расскажут».

«Спасибо… Эстаи, а что…»

«Потом все, потом! К тебе гости, не отвлекайся! Если что, я здесь, но очень ограниченно».

«Хорошо…»

Как раз в тот миг, когда Меч умолк, в комнату вошли двое.

Невысокие, очень худощавые и даже на вид нечеловечески гибкие, они были похожи на каких-то измельчавших эльфов. Вернее, были бы похожи, если бы половину их кожи не покрывала слабо мерцающая чешуя – у одного синяя, у другого фиолетовая – и если бы на их шеях не было отчетливо видимых жабров. Да и глаза у них были странные – узкие, больше, чем у обычных эльфов, вытянутые к вискам, и с большими складками верхних и нижних век. Присмотревшись же, Марийа углядела перепонки между пальцами и какие-то мокрые пестроватые тряпки вдоль спин, на икрах и предплечьях. Плавники?

И только тут до нее дошло, что оба визитера были обнажены. Она вновь ойкнула и густо покраснела.

– Приветствуем тебя, дышащая воздухом. Княжна Кленд’ин Консэ хочет говорить с тобой, – проговорил один из них, тот, что с синей чешуей. Слова он выговаривал старательно и очень четко, но совершенно без выражения, сразу было видно, что языка он не знает, а фраза – заучена наизусть.

– Э-э-э… я тоже рада вас приветствовать… – пробормотала ведьма, старательно глядя в другую сторону.

Чешуйчатые недоуменно переглянулись.

– Ты поймал? – спросил один другого.

– Да.

– Странные эти дышащие воздухом…

– Мы для них тоже странные, – рассудительно поправил товарища Фиолетовый. – Ты помнишь, что еще нужно было проговорить?

– Да… – Синий обернулся к девушке. – Мы пришли проводить тебя к княжне, – тщательно выговаривая буквы, произнес он.

И тут Марийа поняла, что было странного в их разговоре друг с другом. Они не открывали ртов!

«Телепатия? Но как тогда я сама их услышала? Не понимаю…»

«А что тут непонятного? – вмешался Эстаи Нархгал. – Я же лечил тебя после битвы, заодно дал тебе их язык. Только они не разговаривают, онипередают мыслеобразы. Кстати, это гораздо удобнее обычной речи – информативнее, содержательнее, быстрее, и минимизирует количество недопонимания».

«И что, все слышат мысли всех?» – Ведьме стало страшновато от перспективы находиться среди существ, для которых любая ее мысль – что страница в открытой книге.

«Нет, конечно! Они бы так с ума посходили давно уже. У них есть специальная система передачи мыслеобразов адресно, только кому-то конкретному. Обычно именно так это происходит – условно «говорящий» настраивается на тех, кому хочет что-то сказать, и мыслеобраз получают только они».

«А почему тогда я сейчас почувствовала, что они подумали?»

«Потому что я перестарался, – с досадой ответил Меч. – Сделал тебя слишком сильным телепатом».

«Примерно понятно… А они меня не «слышат»?»

«Нет, конечно! Еще чего не хватало…»

– Мы пришли проводить тебя к княжне, – недоуменно повторил Синий, видя отсутствие реакции на первую фразу. – Пойдем.

«Иди к этой княжне, а там посмотрим».

«Угу…» – Марийа поднялась на ноги, потянулась – и внезапно поняла, что одежды на ней – не больше, чем на чешуйчатых. Взвизгнув, девушка шлепнулась обратно на «постель», пытаясь прикрыться руками.

– Да что с ней такое? – В мыслеобразе Синего сквозило удивление и непонимание.

– У дышащих воздухом существ, называющих себя «цивилизованными», принято скрывать тела под тряпками, – пояснил Синий. – Кожа и чешуя считаются неправильными.

– У них нет чешуи, – поправил Фиолетовый, беззастенчиво разглядывая девушку.

– Не тряпками, а одеждой! – возмутилась Марийа, на пару секунд даже забыв о том, что обнажена.

– Что это – одежда? – заинтересованно спросили оба.

На миг задумавшись, ведьма вспомнила все, что знала о том, как появилась одежда, зачем она нужна и так далее, и, сосредоточившись, передала полученный мыслеобраз чешуйчатым.

– И что? Тряпки – они и есть тряпки, даже если называть их одеждой. – Синий передернул спинными плавниками. – Зачем они нужны? От холода спасает чешуя и движение, настоящее тело в любом случае красивее любых тряпок, а что такое «неприлично», я не понимаю.

Краснея, девушка сформировала еще один мыслеобраз, на сей раз поясняя, почему ходить голым – неприлично. Но подводных жителей это не только не убедило, но и вызвало волну отторжения.

– То есть дышащие воздухом существа называют то, что приносит наслаждение, символизирует единение любящих друг друга и создает новую жизнь, «развратом», «грехом» и «неприличным»? – ужаснулся Фиолетовый. Плавники на его предплечьях встопорщились.

Ведьма махнула рукой. Похоже, объяснить подводным существам отношение и восприятие живущих на суше было абсолютно невозможно.

– Дышащая воздухом, как ты с нами общаешься? – внезапно спросил Фиолетовый. Он наконец заметил, что уже несколько минут ведет с существом, вынужденным – о, ужас – разговаривать, непринужденный диалог мыслеобразами, и они прекрасно понимают друг друга, если не считать разницы в мировосприятии.

– Э-э-э…. Не знаю… – пробормотала она. Не объяснять же в самом деле, откуда она знает их способ общения, более того, владеет им.

– Ладно, пусть княжна решает. Она ждет тебя. – Синий подошел к «постели», осторожно отделил пласт водорослей, вполне достаточный для того чтобы в него укутаться, и протянул Марийе. – Ничего другого у нас нет, извини. Идем.

Красота подводного города сводила с ума. Здания, выращенные из плотно переплетенных коралловых веток, поражали естественностью и изящностью очертаний, яркостью, но ненавязчивостью красок, плавающие между домами и просто отдельно стоящими кораллами небольшие светящиеся шары бросали блики на мерцающие стены, и бегущие по поверхностям искры создавали ощущение чего-то волшебного. Не магического, а именно волшебного, чудесного праздника.

Всю эту красоту Марийа наблюдала сквозь прозрачные стенки грота, по которому чешуйчатые вели ее к княжне Кленд’ин Консэ. Внутри грота был воздух, причем необычайно свежий – девушка думала, что он будет спертым, неприятным, но складывалось ощущение, что этот воздух чуть ли не доставляют с каких-то горных лугов, настолько чист и свеж он был. За хрустальными стенами резвились пестрые рыбки, стайками и поодиночке, и казалось, что они двигаются в каком-то определенном порядке, словно танцуя.

– Это скро’н’ики, – пояснил Синий, почувствовав интерес ведьмы. – Они выплывают из пещерок только в брачный период, плавают обычно стайками и синхронно – получается очень красиво, мы всегда стараемся переносить к домам кораллы с их жилищами. – Он сложным мыслеобразом передал Марийе более подробную информацию об этих забавных рыбках.

Они шли около пяти минут, и за это время девушка получила огромное количество разнообразной информации об обыденной жизни подводных эльфов – они все же были эльфами, хоть и странными, в силу места обитания. Ведьма в полной мере оценила, насколько удобно общаться мыслеобразами, а не словами, и уже с трудом представляла, как будет снова пользоваться языковой речью для общения.

– Дальше плыви одна, – передал Синий, когда они приблизились к небольшому бассейну, окруженному узкой оградкой из светло-сиреневых кораллов. Он снял с запястья небольшую ракушку нежно-голубого цвета на шнурке из водорослей. – Одень это и сможешь дышать под водой, как мы. Просто вдохни воду, как воздух. Княжна ждет тебя.

– Спасибо.

Застегнув браслет-ракушку, она разбежалась и ласточкой прыгнула в воду, стараясь сразу погрузиться как можно глубже. Когда стало не хватать воздуха, Марийа почти запаниковала, но вовремя вспомнила, что надо просто научиться дышать по-другому. Преодолевая страх, она попыталась вдохнуть, вода хлынула в легкие, девушка закашлялась – и внезапно ощутила, что дышать под водой чуть ли не проще, чем дышать воздухом. На шее приоткрылись узкие жаберные щелки, выходящая из них вода приятно щекотала плечи, ведьма мысленно рассмеялась.

Теперь она поняла, почему подводные эльфы не признавали одежды. Тот пласт водорослей, который ей дал Синий и который она обмотала вокруг груди, наподобие платья, спускавшегося чуть ниже колен, страшно мешал плыть. Немного подумав, Марийа распутала завязки на плечах и сбросила мешающую «тряпку».

Плыла она неожиданно быстро, слишком быстро для человека, причем рефлекторно – вытянув руки вдоль тела и быстро перебирая ступнями. Стоило об этом задуматься – и девушка осознала, что у нее проявились вуалеобразные плавники, наподобие тех, что были у подводных эльфов, но словно бы вырастающие из тела только по необходимости.

Проплыв около половины лиги, ведьма неожиданно вынырнула из узкого коридора в просторную залу. Помещение было полностью заполнено водой, вдоль сине-серебристых коралловых стен, струясь, росли водоросли, между ними в замысловатом, понятном лишь им самим танце, резвились скро’н’ики, и еще какие-то длинные, похожие на раскрашенных угрей, рыбки.

В самом центре этого подводного великолепия, на изящном коралловом кресле, сидела девушка.

Хрупкая, гибкая – впрочем, как и все подводные – и невероятно красивая. Ее длинные розовато-золотистые волосы украшала сетка из перламутровых ракушек. Тонкую, почти прозрачную кожу покрывали узоры из чешуи того же цвета, что и волосы, а вокруг бедер было обернуто нечто наподобие широкого шарфа из прозрачной ткани, только сплетенного из привычных здесь водорослей.

– Приветствую тебя, Хранительница Черного Меча. – Княжна Кленд’ин Консэ изящно поднялась со своего трона и приветственно распустила спинные плавники – они роскошным плащом укутали ее спину. В воде эти плавники смотрелись куда лучше, чем в воздухе – мокрые пестроватые тряпки, расправившись, создавали прекрасные полупрозрачные веера.

– И я вас приветствую, княжна, – поклонилась в ответ Марийа. И тут до нее дошло.

Глаза девушки изумленно распахнулись, она открыла было рот, чтобы задать вопрос…

«Я, Эстаи Нархгал, Черный Меч Предела, тоже приветствую прекрасную Консэ! – раздался в головах обеих девушек голос Меча. – Рад видеть тебя до сих пор в добром здравии».

– Здравствуй, Эстаи. Я рада, что ты не стал прятаться, – княжна улыбнулась.

И тут Марийа ощутила себя полной идиоткой.

– Подождите, так вы что – знакомы? – поразилась она. – Эстаи, ты же говорил, что не был здесь более трех тысяч лет…

– Он и не был, – вновь улыбнулась Консэ. – Просто я по рождению – высокая эльфийка, одна из Первых, следовательно, практически бессмертна. Мы встречались, когда Черный Скиталец в прошлый раз посетил Аенгрост.

«Что ж, раз это ты, я безумно рад нашей случайной встрече, – заговорил Меч. – Это решает многие наши проблемы. Расскажешь, как изменился мир за то время, что меня здесь не было? И – что делает Черный Дракон? Я не смог почувствовать его, но, возможно, это связано…»

– И связано, и нет. Мария, присаживайся, пожалуйста. Ты не будешь против, если я стану называть тебя прежним именем?

– Лучше новым, – ошарашенно пробормотала ведьма, опускаясь на пол – или дно? – А то мне к нему опять привыкать придется…

– Как скажешь. Эстаи, мне кажется, что мы не совсем вежливы к твоей Хранительнице – она, похоже, еще многого не знает, ведь, насколько мне известно, перемещение состоялось около пятнадцати дней назад…

«Тебе многое известно, прекрасная Консэ. Как и раньше… Ты выросла, но во многом осталась прежней».

– Благодарю. Эстаи, расскажи, что тогда случилось в Картае? Я до сих пор не могу понять…

…Э-э-э… Очень не хочется прерывать вашу беседу, но… мне тоже кто-нибудь что-нибудь объяснит? – Марийа, уже почти разозленная, поднялась на ноги.

– Конечно, поясним… – По лицу Консэ скользнула извиняющаяся улыбка. – Я родилась среди светлых эльфов, ныне они известны под именем Высоких, хотя уже давно не имеют на него право. Мне более трех с половиной тысяч лет, и я прекрасно помню прошлый приход Черного Скитальца на Аенгрост.

«Черный Скиталец – одно из имен совокупности Меч-Дух-Дракон», – подсказал Эстаи.

– Мы до сих пор не знаем, из-за чего тогда вы ушли, так и не пройдя Слияние. – Вздохнув, княжна продолжила: – Я надеялась, что доживу до твоего следующего прихода и ты мне это расскажешь.

«Расскажу. Но позже. Сперва ты объясни, что произошло на Аенгросте за это время. Я почти не узнаю этот мир. Расскажи, Марийе это тоже будет полезно».

– Я не так много знаю, Эстаи. Гораздо меньше, чем хотелось бы, и гораздо меньше, чем тебе необходимо.

«Нам важны сейчас любые крохи информации, – оборвал ее Меч. – Рассказывай».

– После того, что вы втроем устроили в Картае, материк практически перестал существовать. Там образовались безжизненные пустыни, все живое покинуло Картаю. В том числе – мои прежние сородичи, точнее, то, что от них осталось. Нас было четверо, четверо высоких князей Картаи. Я, моя сестра Кирита и наши братья – Дарквааль и Кленрайн. Людские предания ныне гласят, что эльфийский народ раскололся, эльфы передрались между собой, и потому получилось три расы – о нас они не знают, но на деле все обстояло совершенно иначе. Когда стало ясно, что прежняя жизнь закончилась, в Картае нам больше не жить и теперь все пойдет иначе, мы собрались вчетвером решить судьбу нашего народа. У каждого было свое мнение, каким путем вести эльфов далее. Кирита хотела прежнего величия, высоких стройных замков из лунного камня, процветания и мудрости… ну, ты ее знаешь. Дарквааль предлагал занять острова на юге океана, основать там новое государство и заняться мореплаванием, но эта идея никому не понравилась, так как мы слишком хорошо знали, как тщательно оберегают свои воды жители океана. Кленрайн и вовсе склонялся к тому, что эльфы должны вернуться к своему естественному, природному жизненному пути – вернуться в леса и вновь жить в полной гармонии с природой. Моя же идея была самой безумной… Я всегда дружила с киттилами и знала, что с подводными обитателями можно договориться. Я разработала ритуал, прошедшие его эльфы могли спокойно дышать под водой, у них проявлялись небольшие плавники и многое другое, что позволяло полноценно жить в океане.

Ни один из нас не хотел уступать, считая свою точку зрения единственно возможной и правильной. Тогда Дарквааль предложил озвучить все четыре варианта эльфийскому народу и дать им возможность самим выбрать свой дальнейший путь. Но голоса эльфов разделились. И тогда мы решили, что отныне будет четыре эльфийские народности… Увы, с этим решением мы утратили свое бессмертие. Я не знаю, живы ли до сих пор мои братья и сестра и какая участь постигла тех, кто ушел с Кленрайном и Киритой, но эльфы океана живут не более двух-трех веков. Лишь я до сих пор помню то, что было до ухода из Картаи. Самый старый эльф из подводных недавно перешагнул трехсотлетний рубеж, и океан скоро призовет его в последний путь… – В глазах Консэ застыла многовековая грусть. – Судьба самого Дарквааля мне тоже неизвестна, я знаю лишь, что ушедшие с ним создали свое государство, назвали его по имени основателя, и это государство живо по сей день, более того – процветает. Также до меня доходили слухи о Высоких эльфах, обосновавшихся на одном из островов, но с ними не удалось наладить никаких контактов, потому я до сих пор не знаю, правда ли это.

Консэа’н, наша подводная страна, процветает. Если хотите, я позже расскажу вам историю создания Консэа’на, но не сейчас…

Эстаи заговорил не сразу. А когда заговорил, Марийе послышались в голосе древнего артефакта виноватые нотки.

«Я расскажу тебе, что произошло в Картае, если ты действительно хочешь это знать».

– Хочу, – Консэ поднялась со своего трона, на ее лице на миг отразилось волнение, практически сразу же сменившееся решимостью. – Эстаи, я понимаю, вернее, догадываюсь, почему ты не очень-то горишь желанием рассказывать мне о причине гибели моей родины, но я просто должна знать.

«Хорошо. То, что случилось в Картае три тысячи лет назад, не имеет аналогов. Такого не могло произойти – просто потому, что такое невозможно. Увы, Носители Черного Предела всегда умели выделяться даже среди остальных. Начиная с дракона – как тебе известно, он – единственный из драконов Предела, кто покидает временами свой мир.

Впрочем, это все так, лирика… Все началось с того, что предыдущий Хранитель Черного Меча, Носитель Черного Духа Предела, Нииль, был слишком добрым человеком. Да, ты не ослышалась – он был слишком добр. Судьба же Носителя Духа – страшная. Да, Марийа, слушай внимательно то, что я сейчас скажу, и готовься – я не хочу тебе врать и предупреждаю сразу о том, что тебя ждет. Судьба Носителя Духа – страшная, как и судьба любого существа, от которого зависит столь многое, что он просто не имеет права на ошибки.

Любой властитель, в чем бы ни проявлялась данная ему власть, рано или поздно сталкивается с понятием меньшего зла и встает перед выбором – отдать приказ об убийстве ста человек, ради того чтобы спасти десять тысяч, или же не вмешаться в ситуацию – и допустить гибель этих десяти тысяч… Много можно привести подобных примеров, и везде будет одна и та же суть.

Нииль держался долго, очень долго.… Но слишком многое тогда обрушилось на Аенгрост. Мы еще не прошли Слияния, Нииль все медлил, и сил просто не хватало на все. Вероятнее всего, это была моя ошибка – я не понял, что Хранитель находится уже на грани. Ему необходим был отдых – а я все надеялся, что вот еще немного – и он сможет себе это позволить, а пока надо продержаться… Нииль держался. До последнего.

Пока не появилась секта безумных фанатиков. Малочисленные, но крайне сильные, они объявили Черного Властителя, как именовали Нииля, воплощением великого Зла, прозвали Черной Тварью и начали войну.

Секту необходимо было уничтожить, вырезать под корень и стереть даже упоминания о ней. Это понимали и дракон, и я, и даже сам Нииль. Приказ был отдан, приговор подписан и приведен в исполнение. Главу секты схватили и приволокли живым по моему приказу – мы с Ниилем хотели узнать, кто стоял за ним. Это и стало самой страшной ошибкой.

Замок Властителя стоял в самой середине Картаи – Высокие эльфы с самого начала оказали нам поддержку и позволили возвести Черный Замок в сердце своей страны».

– Не позволили, Эстаи, – мягко прервала княжна. – Боясь оскорбить и надеясь на согласие – предложили и были бесконечно счастливы тому, что предложение было принято.

«Как скажешь, Консэ. Не в том суть.

Главу секты – уже истребленной секты – доставили в Черный Замок, где он предстал пред Властителем. Судьба его была предрешена, я только хотел прочитать его память, надеясь узнать, кто стоял за спиной этой секты. На самом деле для этого совершенно незачем было тащить его к Ниилю, но Хранитель хотел посмотреть ему в глаза.

К счастью, Нииль сразу понял, что за тварь пред ним стоит, и все было бы хорошо – безумного маньяка казнили бы, и не случилось бы того, что привело к гибели Картаи. Но когда я начал считывать его память…

Я до сих пор не знаю, почему так случилось. Может, виной тому чрезмерное желание Нииля знать истинную суть вещей, может, я был слишком небрежен, ставя блоки, может, что-то еще. А может, на то и был расчет нашего неведомого врага.

Хранитель получил память главы секты вместе со мной. Но не всю, совсем не всю…»

Эстаи мысленно скривился – сколько он всего повидал за многие тысячелетия своего существования, но от такого противно стало даже ему.

Кровь, очень много крови. Невыносимая боль, и сводящий с ума страх. О, да, фанатики были очень сильны. В крови эльфов таится великая сила, а боль и страх Перворожденных – это бездна энергии, а секта получала силы, зверски пытая плененных эльфов.

Пропуская жуткие сцены мимо восприятия – сейчас ему это не было нужно – Меч пытался найти в море кровавых воспоминаний главы секты информацию о том, кто подсказал ему эти жуткие практики.

«Есть! Вот оно!

Не может быть! Они пошли на ТАКОЕ???»

Его на миг охватил ужас. Зная о древнем противнике, Эстаи не мог предположить, что в стремлении уничтожить Черный Предел они пойдут на такие меры и решатся использовать подобные способы достижения результата. Похоже, они решили, что цель всегда оправдывает средства… но даже Меч, при всем его циничном отношении, понимал, что не любая цель и не любые средства.

Пораженный разгадкой, Эстаи не сразу понял, что с Хранителем что-то не то. Лишь когда в сознание артефакта ворвался встревоженный голос дракона, Меч вырвался из странного состояния, охватившего его.

«Эстаи, что с Ниилем?»

Властитель стоял на коленях. В его черных глазах плескался безумный ужас.

Одного взгляда Эстаи хватило на то, чтобы понять – Нииль увидел жуткие картины истребления секты. Он увидел пылающие скиты, горящих заживо сектантов – мужчин, женщин, детей, стариков… Он видел и чувствовал их боль и страх, не видя при том Тьмы, охватившей их сердца. Он видел умирающих в муках людей, не осознавая, кем они были. Он не видел эльфов, которых декадами пытали до смерти, он видел только сектантов… нет, просто людей! Просто людей, которых своим приказом обрек на мучительную смерть.

Глава секты хохотал, видя охватившее Властителя безумие. Правда, торжествовать ему пришлось недолго – дракон одним усилием воли обратил чудовище в пепел, но это уже не могло отвратить катастрофу.

Нииль вскочил. Ужас и боль отступили, но он уже сошел с ума. Для его доброго сердца такое было слишком невыносимо – и Хранитель не выдержал. Если бы он ни находился уже несколько лет на грани срыва, если бы Эстаи успел дать ему отдохнуть – катастрофы можно было бы избежать. Но… история не терпит сослагательного наклонения.

В последний раз призывая ненавистную уже силу Черного Предела, Нииль знал, что будет делать.

Эстаи и Дракон тоже это поняли. Но Хранитель был слишком силен. Более того – он знал, что основная часть силы Предела подчиняется ему. Подчиняется в любом случае. Без ограничений.

Звездчато-черное лезвие Меча блеснуло в руке Властителя. Усилием воли взмыв в воздух и стремительно увеличившись в размерах, он на миг завис перед драконом.

– Будь проклят Черный Предел, будь проклят собою же! Будьте прокляты, Меч, Дракон и Дух! Будьте прокляты – и умрите!!!

Взмах – в огромных глазах дракона, хранящих мудрость тысячелетий, на миг отражается непонимание и боль. Лезвие Эстаи легко рассекает непробиваемую броню антрацитовой чешуи, пронзает плоть дракона – единственное оружие, способное причинить ему вред.

Воздушные потоки, поднятые судорожно бьющими в попытках удержаться крыльями, создают бурю, начинают медленно рушиться башни Черного Замка. Еще один удар – и дракон падает, его правое крыло почти отрублено. Из последних сил он пытается увернуться от острого шпиля Замка – но нет, не хватает уже этих сил…

Огромная обсидиановая игла пронзает тело Дракона Предела. Безумный крик – и из огромных мудрых глаз уходит жизнь…

– Будь я проклят… – шепчет безумный Хранитель, возвращаясь к нормальным размерам и опускаясь на землю. Перехватывает рукоять обратным хватом, обращая лезвие к себе, поднимает – и резко вонзает себе в грудь, одновременно с тем нанося по самому себе удар всей мощью Черного Предела, ему доступной.

Эстаи еще пытается мгновенно преобразовать себя, раствориться в плоти Хранителя, не причинить ему вреда – но сам Нииль уже мертв, уже выжег собственное сознание ненавистью к себе.

И последним отголоском безумного крика летит над рушащимся Замком – будь ты проклят, Черный Меч!!!

И последним усилием уже практически мертвый Хранитель вырывает из собственного тела Меч, перехватывает алое от крови лезвие двумя руками и ломает о колено.

Этого не может быть… последняя мысль гаснущего сознания Эстаи.

Он уже не видел и не чувствовал, как черный взрыв накрывает еще недавно прекрасную и цветущую Картаю, как умирают эльфы и люди, как гибнет все то, ради чего жил Нииль…

Все кончено.

Консэ и Марийа сидели на полу, плотно прижавшись друг к другу, их била мелкая дрожь. Медленно, очень медленно отступала боль Дракона Предела, ужас Меча и безумие Хранителя – девушки слишком хорошо прочувствовали их, когда Эстаи развернул перед ними страшную картину гибели Черного Властителя.

– Эстаи, как… как такое могло случиться? – воскликнула Марийа. – Как Хранитель мог сотворить такое с Драконом и тобой? И… неужели я…

«При чем здесь ты? – устало и почти ласково спросил Меч. Ведьма почувствовала, как ее словно обнимает кто-то, невероятно сильный и очень добрый. – В тебе есть частица Духа Предела, а не Нииля. Нииль погиб и погиб навсегда. То, что он совершил, лишило его даже права на перерождение – его несчастная душа теперь вечно будет скитаться где-то в мире теней… А как такое могло случиться, не понимаю даже я.

Консэ… Я не буду просить прощения. Ты достаточно мудра, чтобы не требовать от меня этого, да и понимаешь не хуже меня бессмысленность извинений».

– Черный Властитель погубил мою страну… – медленно проговорила княжна, поднимаясь на ноги. – Но перед тем он спас ее, когда надежды на спасение уже не было. Не стоит пытаться казаться хуже, чем ты есть, Эстаи, и доказывать, что вы спасли Картаю тогда, в самом начале, лишь потому что Картая была нужна вам самим. Я все равно знаю, что это не так. Но прошлое остается прошлому. Теперь иная ситуация, и рассматривать ее надо, не оглядываясь на прошлое. – Консэ подняла голову, и теперь Марийа увидела в этой хрупкой девушке великую правительницу, живое воплощение Истинной крови Перворожденных, повелительницу подводных эльфов. – Консэа’н окажет поддержку Хранительнице Черного Меча и примет сторону Черной Властительницы. Мы помним свою клятву, мы храним свою клятву. Примите мою верность и мою жизнь, Властительница… – Княжна опустилась на одно колено перед Марийей.

Ведьма была настолько ошарашена рассказом Меча и поступком княжны, что растерялась.

«Скажи ей, что принимаешь ее клятву и клянешься в ответ справедливо награждать за верность и справедливо карать за предательство», – подсказал Эстаи.

Запинаясь, Марийа проговорила ответную клятву.

– Консэа’н в вашем распоряжении, Властительница. – Консэ поднялась с колен. В ее глазах горела надежда. – Увы, мы не можем дать вам силу Картаи, но все, что есть – ваше.

Глава 8

Аенгрост, Святая Империя Христесар, южная провинция Клетер. Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела. 8-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

В этот вечер Анжей пришел домой поздно. Стряхнул дождевые капли с плаща, зло сверкнул глазами в сторону Этьена, отказался ужинать и сразу ушел на чердак, где жил с тех пор, как в их маленьком домике поселился граф.

– Что с ним? – тихо поинтересовался Этьен у Кетары. Девушка недоуменно пожала плечами.

– Не знаю… Он хотел сегодня встретиться с Ири, это его возлюбленная, я думала, он придет позже… Может, поссорились? Схожу, спрошу…

– Не надо, – задумчиво проговорил граф, вспомнив взгляд Анжа. – Здесь что-то другое, мне кажется.

– Как скажете, ваша светлость…

– Кет, я же просил – называй меня по имени. «Светлостью» я был на родине, здесь я – никто.

Дальнейший ужин прошел в молчании.

Помыв посуду, Кет ушла спать, а Этьен еще долго сидел за столом, читая книгу, посвященную истории Империи Христесар.

Картина становилась с каждым днем все яснее с одной стороны, и все запутаннее – с другой. Он уже неплохо разбирался в местных обычаях и законах, знал геральдику и родословные наиболее высокопоставленных персон в Совете Империи, был весьма неплохо осведомлен о внешнеполитических делах страны, но этого было мало. Для чего мало? Для того чтобы изменить существующий порядок вещей.

Когда Этьен впервые поделился своей идеей с Кет, девушка долго плакала и пыталась отговорить его от верного самоубийства, но граф был непреклонен.

– Раз уж я совершенно непредставимым образом здесь оказался, значит, это не случайно, я здесь не просто так, а зачем-то. Если Господь сохранил мне жизнь и совершил чудо, вернув молодость, – значит, я должен что-то совершить.

При словах о Господе Кетара посмотрела на него почти со страхом, и следующие два дня Этьен посвятил тому, чтобы объяснить девушке правду про Бога и сына Его.

Как ни странно, Кет поверила сразу. Она вообще отличалась способностью легко верить, а главное – нестерпимым желанием верить. Как этот ангел выживал в Атане – можно было только предполагать. Не зря Анж не разрешал сестре выходить одной в город – он просто боялся, что девушка вступится за кого-нибудь из невинно осужденных и сама попадет на костер.

Бесшумно сыпался песок в часах, отмеряя часы ночи. Сутки здесь были такие же, как и на Земле, но разбиты иначе – два цикла, ночной и дневной, по десять станов. Стан равнялся одному часу и двенадцати минутам, но состоял из шестидесяти минут, только здешние минуты были немного длиннее земных. С этим Этьен разобрался еще в первые дни жизни на Аенгросте.

Тогда же он заметил, что его память во много раз превосходит память его прежнего. Граф мог прочесть книгу всего один раз и запомнить ее наизусть, пройдя однажды по улицам Атана, он запоминал их так, словно всю жизнь по ним ходил. А увидев человека однажды, мельком, мог при необходимости потом узнать его в многотысячной толпе.

Осторожно перевернув страницу, Этьен продолжил читать историю Империи. Книги по его просьбе принесла Кетара, дружившая со стариком из библиотеки. В маленькой комнате, отданной графу, уже половина стенных полок были заняты тяжелыми томами по истории, политике, законам и порядку, географии и истории мира в целом, геральдике и родословной апостолитов Хрестесара и многому другому. Он не знал, что может пригодиться ему в его деле, и потому читал все, что несло в себе хоть сколько-нибудь полезной информации.

Близилось утро.

Тихо скрипнула дверь, Анжей приблизился к графу.

– Доброй ночи, Анж, – спокойно проговорил Этьен, не отвлекаясь от книги.

Юноша, как и обычно, не ответил. Он подошел к столу, положил на него бумажный конверт и вышел.

Этьен изучил конверт снаружи – ничего. Тогда он осторожно вскрыл его.

На колени графу выпали все необходимые имперские документы. По ним граф был мелким дворянином с противоположной границы Империи, чьи земли были захвачены войсками Алеарта во время последней войны, то есть совсем недавно. Согласно легенде, поняв, что вблизи родных земель ловить более нечего, кроме смерти, сей дворянин отправился в сердце Империи и пока что остановился в Атане, у дальних родственников своего друга из неблагородных. То есть у Кетары и Анжея. В документах было указано даже настоящее имя графа, вот только фамилия другая, местная – ла Веронне.

Удостоверение личности, бумага, подтверждающая дворянство, подорожный лист – все как положено. С этими документами Этьен мог гораздо меньше бояться местных властей.

И все это принес Анжей, ненавидевший графа, как и всех аристократов, вместе взятых. Было над чем задуматься…

Впрочем, граф примерно понимал мотивации юноши. Было два варианта. В первом случае все дело было в том, что ненависть Анжа всю жизнь подпитывалась окружающими его обстоятельствами. Она не была естественной изначально, эта ненависть, Анж сам ее в себе вырастил, убивая уже не тех, кто погубил его мать, а тех, кому просто не повезло родиться дворянами. И теперь, видя перед собой совершенно иной пример дворянина, юноша начал переосознавать окружающую действительность.

Второй вариант был далеко не столь оптимистичен. Анжей таким образом дает понять, чтобы Этьен как можно скорее покинул их дом. Впрочем, его можно было понять и в этом случае – все же ему приходилось кормить сестру, себя, да еще и свалившегося им на головы непонятно откуда полусумасшедшего аристократа.

Откинувшись на спинку стула, граф задумчиво вертел в руках конверт и размышлял, просчитывая варианты, вспоминая поведение Анжа и то, как оно менялось за время их общения.

Внезапно пальцы нащупали на стенке конверта какое-то уплотнение.

Небольшой листок бумаги, сложенный пополам, был осторожно вдет в щели, прорезанные в двойных стенках конверта. Этьен вытащил листок, развернул его…

Я сделал для вас все, что было в моих силах, граф Этьен де Каррадо. Мы с сестрой покидаем этот дом, забирая то, что необходимо. Вскоре в дом явятся представители Инквизиции, и тогда к вам возникнут ненужные вопросы. Я советую вам покинуть дом как можно скорее. Надеюсь, вы нашли мое письмо вовремя, не раньше и не позже. Прощайте, граф. Прощайте, и – спасибо.

Анжей Дарне

Этьен ожидал чего угодно, но только не этого. Он бы понял, если бы Анж намекнул ему – вежливо или не очень – чтобы тот покинул их дом, но такой странный поступок, как бросить дом и посоветовать ему тоже его покинуть, не укладывался ни в какую логику.

Граф вскочил, бросился в спальню Кетары – только смятое одеяло лежало на кровати и браслет из резных деревянных фигурок рассыпался по дощатому полу. Ни Кет, ни ее вещей в комнате не было. То же самое наблюдалось на чердаке, только там еще и доски пола были местами выдраны – видимо, это был тайник Анжея. Этьен опустился на одно колено, всмотрелся в полое пространство, ранее закрытое досками, – там как раз поместился бы длинный меч. Судя по отметинам на обтянутом тканью ложементе в центре тайника, так оно и было.

Но что задумал Анж, что побудило его сорваться среди ночи куда-то, навсегда покидая дом? С сестрой и оружием.

Интуиция кричала – беда!

Бегом спустившись на первый этаж, Этьен быстро натянул сапоги и кожаный колет. Набросил сверху плащ, скрывающий рапиру на поясе. Вбежал в комнату Кетары, оторвал доску от подоконника, вынул из ниши мешочек с монетами – девушка говорила ему о своем тайничке, о котором не знал даже Анж. Но она не забрала деньги… выводов могло быть несколько. Либо они настолько торопились, что не было возможности терять даже секунды, либо Анж задумал нечто такое, что ему даже не нужны были деньги, что маловероятно, либо… Либо он забрал Кет раньше, чем она успела даже сказать ему о тайнике, возможно, даже забрал ее силой.

Ни один из вариантов Этьену не нравился. Впрочем, размышления не мешали действовать. Он бросил кошель в карман, быстро собрал рассыпавшиеся по полу фигурки браслета, ссыпал в другой карман. С сожалением понял, что здесь далеко не все, не больше половины – Кет считала браслет своим амулетом и очень любила его, и Этьен хотел вернуть его ей. Эти фигурки вырезал их с Анжеем отец, погибший на войне, когда девочке было около восьми лет.

Погасив лампу, граф вышел на улицу и закрыл дверь. Набросил капюшон, чтобы скрывал лицо, и быстрым шагом пошел по улице в сторону центра города.

И только сейчас понял, что понятия не имеет, где и как искать Анжа и Кет.

Обругав себя последними словами, Этьен огляделся, вспоминая ту часть города, которую знал достаточно неплохо.

Отбросил все маловероятные варианты, с сомнением пересчитал оставшиеся – выругался. Времени явно было очень мало, и обойти за пару часов тридцать достаточно удаленных друг от друга объекта не представлялось возможным.

Внезапно на миг потемнело в глазах. Граф дернулся – и вдруг понял, что, кажется, догадывается, где спрятались брат с сестрой.

Давно Этьену не приходилось так бегать. Улочками, переулками, местами поднимаясь на крыши, чтобы срезать путь – граф казался сам себе парижским мальчишкой, стащившим булочку с прилавка и убегающим от разъяренного лоточника.

Наконец впереди показался старый, наполовину заброшенный дом. На самой окраине Атана можно было найти такие дома – в некоторых даже жили. В основном подобные помещения использовали бродяги и преступники – первые ночевали в каморках на этажах, вторые устраивали штаб-квартиры в подвалах.

Окинув пристальным взглядом весь дом, Этьен заметил мелькнувшую в проеме одного из окон фигурку. Судя по стянутым на затылке в конский хвост волосам, это вполне могла быть Кетара.

Граф, насколько возможно, бесшумно поднялся по полуразрушенной лестнице, прошел вдоль стены до дверного проема, прислушался.

– Кет, я знаю, чем рискую. Я знаю, что не имею права тебя так бросать. Но я обязан спасти Ири, даже если погибну сам. Здесь у меня есть тайник, в нем – триста золотых крестов.^[39] Этого тебе хватит, чтобы покинуть Атан, добраться до Керта и устроиться там.

– Анж, но как же я без тебя… – Кет почти плакала, но голос Анжея оставался спокойным и сдержанным.

– Я дам тебе письмо, в Керте отнесешь его хозяину постоялого двора «Золотой окорок». Хозяина зовут Ланер, отдашь ему письмо – он поможет тебе с документами и всем прочим.

– Я не поеду без тебя! – Девушка сорвалась на крик. Анж мгновенно оказался рядом с ней, зажал рот ладонью.

– Не кричи, погубишь нас обоих.

– Что ты собрался делать? – тихо спросила она, опускаясь на пол. Проникающего в окно света луны хватало, чтобы Этьен мог, не высовываясь, по теням наблюдать, что происходит в комнате.

– Я вытащу Ири с костра и передам в руки надежным людям. Они смогут организовать ей побег из Атана и позже переправить в Керт, где она найдет тебя через Ланера и «Золотой окорок».

– А как же ты? И – за вами будут гнаться бойцы инквизиторов…

– Я отвлеку их на себя. Прогоню по всему городу, потом незаметно укроюсь. Меня будут искать, поэтому я затаюсь на восемь-девять декад. Потом – доберусь до вас.

– Но Анж… Нас будут искать, и придут к нам домой…

– Нас там уже не будет. Нас там уже сейчас нет.

– Зато там остался его светлость!

– Я предупредил Этьена. Он успеет покинуть дом.

– У него ничего нет! Ни денег, ни документов…

– Документы ему я сделал, а деньги добудет сам! Кет, он взрослый мужчина, не волнуйся за него. Он сможет себя спасти.

– Анж, нам надо было попросить у него помощи…

– Глупо. Это практически самоубийственная затея, у меня есть шансы только благодаря тому, что я все хорошо продумал и спланировал. Там, где меня спрячут на восемь декад, есть место только для одного. Впутывать Этьена во все это – только подставить его.

«Как благородно с твоей стороны, Анжей, – язвительно подумал граф. – Интересно, мне ты сказал бы в лицо, что просто мне не доверяешь, или плел бы сказку, как своей наивной сестренке?»

Но Кетару эта басня, кажется, убедила.

– Хорошо, но… ты уверен, что тебя и в самом деле спрячут?

– Да. Если даже со мной что-то случится и я задержусь – Ири найдет тебя, а Ланер поможет вам обеим нормально устроиться в Керте. Будете ждать меня и обживать пока хозяйство… – Анжей улыбнулся, потрепал сестру по щеке.

Этьен почти кожей ощущал напряженность юноши. Он лгал, лгал почти во всем, что касалось его личной судьбы. Анж уже сейчас прекрасно понимал, что живым уйдет либо он, либо его возлюбленная, Ири. От Инквизиции так просто не уходят… Он понимал это и подготовил все так, чтобы обе девушки могли продолжать жить без него. Понимал, что идет на верную гибель, на страшную, мучительную смерть, но тем не менее находил в себе силы почти искренне убеждать Кет в том, что все получится хорошо, что они все убегут и будут жить потом вместе.

– Анж, а если они тебя схватят?

– Не схватят. Я все продумал.

– Почему ты не рассказал мне раньше, что Ири попала к святошам?

– Я узнал только вчера вечером.

– А в чем ее обвиняют?

– Не знаю. Это не имеет значения, – быстро ответил Анж. И это вновь была ложь.

– Если бы предупредил меня заранее, я бы хоть собралась…

– Что бы ты собирала?

– У меня деньги были спрятаны на черный день. – Девушка опять начала тихо всхлипывать. – Около двадцати серебряных крестов…

– Кет, у меня здесь триста золотых крестов. Еще два ничего не решают.

– Откуда у тебя столько денег? – тихо спросила Кетара, поднимая заплаканное личико. Анжей замялся.

– Всю жизнь копил. Неважно, Кет, неважно! Я потом все расскажу, когда встретимся в Керте. Обещаю. А сейчас – поспи. Еще два часа есть. Уходим отсюда вместе, ты – к воротам, я – за Ири.

Кетара пыталась что-то неуверенно возражать, но Анж быстро расстелил на полу одеяла, уложил сестренку, укрыл другим одеялом, а сам сел у окна, прислонившись к стене спиной и положив на колени обнаженный меч.

Выждав минут десять, пока дыхание Кет выровнялось и девушка погрузилась в глубокий сон – нервное перенапряжение сказалось, и защитные реакции организма настаивали на максимально полном отдыхе – Этьен сделал шаг вперед и остановился в дверном проеме.

Анж взвился на ноги мгновенно. Вот только что он почти расслабленно сидел, полузакрыв глаза, и вот уже стоит в стойке, ноги полусогнуты, меч в руке.

Граф медленно протянул руки, показывая, что в них нет оружия, затем прижал палец к губам, делая знак молчать, а другой рукой поманил Анжея за собой и вышел из комнаты. Помедлив секунду, юноша последовал за ним.

Этьен остановился только на лестнице.

– Как ты нас нашел? – с подозрением спросил Анж.

– Это не имеет значения. Что ты задумал? Только учти, я не твоя наивная сестренка и в сказку о твоем запланированном спасении не верю.

Анжей молчал, сжимая меч. На его лице отражались сомнения – с одной стороны, он не хотел рисковать, с другой – понимал, что просто так обмануть графа ему не удастся, в поединке он проиграет, зато помощь Этьена, если дастся договориться, может быть нелишней.

– Моя любимая, Ири, попала в лапы ублюдков инквизиторов, – медленно начал он, решившись.

– Из-за чего?

На сей раз молчание затянулось еще дольше. Наконец Этьен не выдержал.

– Анжей, я хочу помочь. Я и в самом деле хочу помочь. Я не хочу, чтобы ты погиб, не хочу, чтобы Ири сожгли, не хочу, чтобы Кет осталась одна в этом мире. Но я смогу помочь только в том случае, если буду знать правду.

И юноша решился.

– Я с детства дружил с одним парнем, Райлегом. Всю жизнь вместе, он помогал мне, когда у нас были тяжелые времена, я помогал ему, когда он влезал в неприятности… Мы и правда были лучшими друзьями. А полтора года назад мы познакомились с Ири. Помогли ей, когда она, возвращаясь слишком поздно домой, наткнулась на нескольких пьяных ремесленников. Потом подружились, я познакомил ее с Кет…

Райлег сразу в нее влюбился. Глаз отвести не мог, постоянно пытался обратить на себя внимание, дарил подарки и так далее. Я… я тоже влюбился. Но Райлег – он сильнее меня, красивее, и вообще – я всегда был вторым, во всем шел за ним. Я только убивать начал раньше и убил больше, – по губам Анжея скользнула горькая усмешка. – Я ни на что не рассчитывал и надеялся, что Ири будет счастлива с моим другом. А она, не умея сказать «нет», принимала его ухаживания, но и только. Позволяла быть рядом с ней.

Так продолжалось полгода. Потом Кет за ужином сердито спросила меня, долго ли я намерен издеваться над бедной девушкой. Я не понял, о чем она…

– Братик, не будь идиотом. Ири любит тебя, уже давно любит. Потому и Райлегу от ворот поворот дает!

Анж поперхнулся чаем.

Ири… Мечта, богиня, само совершенство… Святая Ири, любимая Ири… любит его?!

Нет, такого не бывает.

– Кет, это глупая и жестокая шутка.

– Неужели ты меня так плохо знаешь, что можешь заподозрить в таких шутках? – Кет вскинула голову, в глазах закипали слезы от незаслуженной обиды.

– Прости, – покаянно проговорил Анж, краснея. – Просто я не могу в такое поверить… Ири – и я? Не бывает так…

– Она сама мне вчера плакалась, что ты не обращаешь на нее ровным счетом никакого внимания. Она даже принимать ухаживания Райлега стала для того, чтобы заставить тебя ревновать!

– Я… Кет, что мне делать? Я же люблю ее… – Анж был растерян, как никогда в жизни.

– Пойди и скажи это ей, глупый, – рассмеялась Кет, вытирая слезы. – Уже шестнадцать, почти взрослый мальчик, а все туда же!

Через десять минут Анж был у дома Ири. А еще через пять ощутил себя самым счастливым человеком в мире!

Все было прекрасно. Через несколько дней Анж решился поговорить с Райлегом – друг внимательно выслушал его сбивчивую речь, поморщился, попросил не искать его месяц… потом вернулся. Как ни в чем не бывало позвал вместе гулять в лесу, и вообще – делал вид, что все по-прежнему. Достаточно правдоподобно делал вид, по крайней мере Ири, Анж и Кет ему верили.

Несколько месяцев назад случилось то, что рано или поздно должно было произойти. Анж и Ири впервые провели вместе ночь… и как с цепи сорвались. Презрев все законы и плюнув на все запреты, они любили друг друга везде, где только быловозможно, по нескольку часов в сутки…

И неделю назад попались на глаза Райлегу. Парень сделал вид, что ничего не заметил, и Анжей поверил ему, больше того – порадовался деликатности и верности друга.

А вчера утром в дом Ири пришли инквизиторы. По доносу «доброго сына Церкви, пожелавшего остаться неизвестным» обвинили девушку в грехе разврата, тут же при помощи специального устройства проверили, невинна ли она… И убедились в том, что донос верен.

Ири уволокли в темницу. Анж, наблюдавший всю эту сцену из-за угла и еле сдержавшийся, чтобы не броситься на проклятых святош прямо сейчас, заметил на крыше соседнего дома Райлега с невыразимым выражением на лице. Этот подонок был счастлив! Он отомстил девушке, отвергнувшей его любовь.

Когда-то давно Анж и Райлег поклялись, что никогда не предадут друг друга, никогда не сдадут друг друга даже под пытками и так далее. Что ж, Райлег держал клятву. Но в ней ни слова не говорилось об Ири!

Дальше Анжей действовал словно на автомате. Он написал письмо для Ланера, знакомого владельца трактира в Керте, организовал через верных людей место, где будет прятаться Ири, пока суматоха не утихнет, договорился о том, что ее сопроводят до Керта, раздобыл документы для Этьена, подготовил место для ночлега и продумал сам план похищения Ири с костра. Естественно, сохранения его жизни этот план предусмотреть не мог.

– …Вот, собственно, и все, – устало выдохнул Анж, усаживаясь прямо на грязные ступени лестницы.

Граф задумался. Все в этой истории сходилось, все было правдой… вот только правда была не вся.

– Анж, кто твои друзья, что они смогли сделать за несколько часов высококачественные поддельные документы, снабдить тебя такой крупной суммой, как триста золотых крестов, и организовать действительно надежное место, где Ири будет прятаться? – прямо спросил он. – И еще – ты всю жизнь провел в Атане, согласно твоим же словам, более того, Кет это подтверждает. Как ты мог познакомиться с трактирщиком из Керта?

– Ты слышал что-нибудь о Тайном Ордене? – резко вскинув голову, спросил Анж, ловя взгляд Этьена. Огромные глаза юноши из-за расширившихся зрачков казались полностью черными, в них плескалась отчаянная решимость и бледной тенью – призрачная надежда.

– Нет. Откуда бы мне знать? Я всего две декады в этом мире…

– Они борются с Инквизицией. Помогают тем, кто пострадал от нее. Спасают, кого могут. Тайная, но очень мощная организация. Я ее член. Из младших, но тем не менее. Меня заметили после того, как я убил инквизитора. Сперва долго присматривались. Потом предложили вступить в их ряды. Я почти сразу же согласился. Это моя мечта – уничтожить кровавых святош! – Анжей говорил короткими фразами, глотая судорожные рыдания, не замечая, что по его щекам текут слезы, узкими полосками смывая грязь с загорелой кожи, сейчас казавшейся бледной, как у мертвеца. – Я не имел права тебе это говорить. Теперь меня убьют и тебя тоже. Видишь, что ты наделал! Зачем ты в это полез?

Граф резко шагнул вперед, ударил юношу по щеке ладонью, потом еще раз – по другой щеке. Анж прикусил язык от неожиданности, дернулся, пальцы сжались на рукояти меча – и тут же отпустили ее.

– Возьми себя в руки, Анжей. Ты мужчина, – резко бросил Этьен.

– Прости. Сорвался.

– Бывает. Значит, так… Нам надо разработать новый план и сделать это за полтора часа. Мы оба – подчеркиваю, оба! – должны выжить и не попасться инквизиторам. Теперь скажи мне, где казнят Ири, как будет проведена казнь и чем ты располагаешь на данный момент из оружия, средств передвижения и так далее.

Отчаяние медленно уходило из глаз Анжа, его сменяла дикая, безумная надежда. Он повернулся, устраиваясь на ступенях поудобнее, и начал рисовать пальцем в толстом слое пыли, покрывавшей пол, сопровождая свои рисунки рассказом.

Спустя двадцать минут Этьен медленно кивнул. На его губах играла полубезумная улыбка. План был готов.

Эстаи впервые за многие и многие тысячелетия чувствовал нечто, похожее на человеческую усталость. Его вымотала необходимость рассказать Консэ, что произошло три тысячелетия назад в Картае, да и вообще – встреча с той, кого и не надеялся застать в живых, неожиданно повлекла за собой ощущение тяжелой моральной усталости. Кроме того, у него ушло очень много сил на то, чтобы помогать Сергаалу разработать и начать реализовывать его безумный план, да и все приключения в Консэа’не отняли те немногие силы, что еще оставались.

Сейчас, кажется, намечалась передышка. Хоть сутки – но спокойно разобраться во всем, что удалось узнать, подтолкнуть Марию в нужном направлении, помочь Сергаалу в некоторых мелочах, посмотреть, как там затихший граф… Черт, опять работа получается. Не судьба отдохнуть… хотя по сравнению с последней декадой это так, детские развлечения.

Кстати о графе. Можно даже сейчас посмотреть, что там у него происходит. С самого начала Эстаи беспокоился больше всего именно за этого Носителя Духа Предела. Связаться с ним напрямую сразу он боялся – это Мария имела представление о магии, и это Сергаал прочитал в жизни уйму фэнтези и легко воспринял произошедшее с ним. А вот французский граф мог и сорваться, осознав, что с ним разговаривает меч. И невдомек ему, что не меч вовсе, а Меч. Черный Меч Предела.

Усмехнувшись собственным мыслям, Эстаи Нархгал потянулся к третьему Носителю Духа. Несколько мгновений у него ушло на то, чтобы перекачать всю информацию с мозга графа, и на то, чтобы все это осознать.

Осознав, Меч начал ругаться так, что едва не разбудил Сергаала.

– Придурок! Да как так можно рисковать собой ради какого-то там мальчишки? Даже не мальчишки – его девки! Да что за!.. И это – Носитель Черного Предела?! Позор…

Закончив ругаться, Эстаи задумался. Надо было срочно связываться с Этьеном, пояснить, что его замысел, конечно, замечателен, но не выдержит столкновения с грубой реальностью почти по всем пунктам, а затем в рекордно короткие сроки обучить того азам магии Предела.

– Главное, чтобы он мне поверил, – подумал Меч, проникая в сознание графа.

До начала оставалось чуть больше часа. Этьен, сидя на лестнице, ждал, пока Анж отправит толком не проснувшуюся Кет к воротам, еще раз проинструктирует ее, уточнит, к кому и где обратиться…

«Молчи и делай вид, что ничего не происходит», – внезапно раздался чей-то встревоженно-напряженный голос. Граф вздрогнул, но тут же взял себя в руки и огляделся, пытаясь увидеть говорившего.

«Не ищи, не найдешь. Я слишком далеко от тебя нахожусь, а слышишь меня только ты. Если хочешь что-то спросить, сформулируй фразу и проговори ее мысленно – я услышу».

«Кто ты?» – пальцы Этьена едва заметно дрожали. Он был растерян и напуган – но скорее умер бы, чем позволил себе это показать.

«Мое имя – Эстаи Нархгал, я – Черный Меч Предела. Ты читал о Черном Властителе?»

– Да, читал…

«Отвечай мысленно! Так вот, Властитель – это объединение трех частей величайшей Силы, какая вообще существует в этом мире. Черный Предел. Меч, Дракон и Дух. О том, как они возникли, я расскажу позже, сейчас тебе достаточно знать следующее: это я перенес тебя сюда, когда ты умирал, я же исцелил и омолодил, дал знание языка и так далее».

«И что, теперь я у тебя в долгу? Обязан отплатить за это благодеяние?» – усмехнулся граф.

Как ни странно, он сразу поверил, что с ним разговаривает Меч – после всего, что с ним произошло, это казалось не таким уж и невозможным.

«Почему у людей все мысли в одну сторону повернуты? – удивился Эстаи. – Ладно, не о том речь. Ты мне ничего не должен, так же как ничего не должен своей правой руке. Я – Меч Предела. Ты – носитель Духа Предела. Мы – части единого целого. Понимаешь?»

«Почему я должен тебе верить?»

«Потому что. Я не хотел тебе сейчас раскрываться, но вынужден. План по спасению Ири, который ты придумал, безусловно, хорош, но не выдерживает столкновения с реальностью. Вам вдвоем не украсть девушку с костра».

«Что ты предлагаешь?»

«Свою помощь. А если точнее – Силу. Не свою – твою. По твоим венам течет Предел, в твоей коже, в твоих волосах, в твоем голосе и взгляде – Предел. Ты – воплощение Предела. И ты можешь использовать эту Силу».

«Конкретнее».

«Я разбужу в тебе эту Силу. Я покажу, как ею пользоваться – в минимальных масштабах, но вам хватит. Очень не хотелось бы этого делать, но, я так понимаю, отговаривать тебя спасать эту девушку – бесполезно?»

«Я дал Анжею слово дворянина! – глаза Этьена опасно сузились. – Кроме того, это просто долг честного человека!»

«Я так и понял. Итак, слушай меня, и внимательно слушай. Я не знаю, насколько смогу сам помочь, поэтому учись делать все и без меня. Закрой глаза…»

– Анжей, ты готов? – спросил Этьен, когда юноша проводил Кетару и вернулся, ведя под уздцы своего коня. Девушка очень обрадовалась, узнав, что граф поможет ее брату, и уезжала пусть не с легким сердцем, но по крайней мере уже больше уверенная в том, что затея ее брата увенчается успехом.

– Да.

– Тогда слушай меня. Сценарий мы переигрываем. Я отправляюсь на площадь первым, моя задача – отвлечь их внимание. Ты тем временем проворачиваешь вторую часть плана. Уходить будем под музыку и с фейерверками, как в Версале.

– Где? – судя по выражению лица, Анж не понял почти ничего.

– Неважно. Отправляйся за двумя лошадьми, свою отдай мне.

– Но…

– Ты хочешь спасти Ири? Тогда делай так, как я говорю.

Анжей несколько секунд смотрел в глаза аристократу, потом медленно кивнул и передал ему поводья. Развернулся – и исчез в полумраке зарождающегося рассвета.

Этьен вскочил в седло и рысью направил коня в сторону центра города.

На улицах наблюдалось чрезмерное для столь раннего часа оживление. Люди спешили смотреть, как сожгут развратницу.

Граф до сих пор не мог понять, как они узнают о грядущих казнях, и, тем более, зачем приходят на них. Но проезжая через большой перекресток, где пересекались три улицы, увидел большой деревянный щит, к которому была прикреплена какая-то бумага. Подъехав ближе, он прочел:

«На рассвете на главной площади города будет сожжена злокозненная ведьма и распутница. В полдень на главной площади будет колесован черный маг и еретик, на Северной площади будет сварен в кипящем масле виновный в ереси и растлении, третьем стане после полудня на главной площади будет распят нелюдь-чернокнижник…»

Дальше Этьен читать не стал – его затошнило. Расписание развлечений для толпы.

И ведь никому из этих людей не придет в голову всей толпой навалиться на церковников, чтобы отбить у них своих детей, сестер и братьев, родителей… Возможно, они и заслужили своим невмешательством такую кару, как Инквизиция? Сами позволяя святошам творить такое с ближайшими своими друзьями, они надеются, что с ними ничего подобного произойти не может. А пока надеются – не пытаются бороться с Церковью.

– Стоят ли они того, чтобы их спасать? – прошептал Этьен самому себе. – Достойны ли эти люди иной судьбы?

– А кто ты такой, чтобы решать, чего они достойны, а чего – нет? – раздался рядом тихий, спокойный голос.

Рядом с остановившим коня, чтобы прочесть объявление, графом стоял невысокий изможденный человек в рясе простого священника. Из-под накинутого капюшона спадали пряди каштановых волос.

В первое мгновение с губ Этьена едва не сорвалось знакомо-привычное: «Благословите, святой отец», но в следующий миг он вспомнил, где находится, и рука метнулась к рапире. Но священник, заметивший движение, грустно покачал головой.

– Не стоит. Иди и делай, что должен. Не ошибись только в выборе стороны. Сойди с коня, граф Этьен.

В этом тихом голосе была такая сила, что он не смог противиться… нет, не приказу – просьбе. Легко спрыгнул на землю, выпустил поводья – под взглядом серых, мудрых глаз опустился на колени перед священником. Тот положил руку ему на голову.

– Благословляю тебя, Избранник. Да будет с тобой Создатель, покуда ты хранишь в себе себя и пока не изменишь себе. Храни тебя Тьма, раз уж Свет не охранил…

Этьен замер, пораженный. Его переполняла Сила. Сила, происходящая от осознания собственной внутренней правоты. Он делал правильное дело и шел по правильному пути, и уверенность в этом текла по венам.

Лишь через несколько секунд он поднял голову, но странного священника рядом уже не было.

Граф вскочил в седло – времени оставалось все меньше и меньше. Он быстрой рысью направил коня в сторону площади и мысленно прокрутил в голове весь разговор со странным священником.

Он не назвал имени Христеса, как полагалось, он не произнес ритуальную формулу о взгляде Бога на каждого, он благословлял именем Создателя – а Христеса Создателем не называли. Богом – называли, а Создателем – нет. Фраза о Тьме и Свете и вовсе была совершенно непонятна.

Впрочем, думать об этом придется позже – Этьен подъехал к главной площади Атана.

В самом центре площади несколько инквизиторов низкого ранга устанавливали столб для сожжений, еще несколько человек собирали какое-то жутковатого вида приспособление из стальных скоб. Клетку с осужденной еще не привезли.

Этьен сбросил плащ, перекинул его через луку седла. После нескольких простых действий Кетары его кожаный колет стал выглядеть так, словно стоил не два серебряных креста, а как минимум – один золотой. Граф выпрямился, поправил серебрёный эфес рапиры – теперь никто не принял бы его за простолюдина.

Теперь можно было проехать к самому эшафоту. Из-за того, что час был ранний, аристократов на площади почти не было, Этьену удалось приблизиться почти вплотную.

Теперь оставалось только ждать, когда привезут несчастную, а пока что он осматривался.

С главной площади виднелись выезды на три улицы. Центральная, начинавшаяся от самой площади, отпадала сразу – до следующего перекрестка было слишком далеко, да и солдат Инквизиции там будет много. Впрочем, сами выезды с площади они перегородят все… но это уже другой вопрос. Налево уходила улица, ведущая к главным воротам Атана – она тоже не подходила, так как пролегала мимо казарм стражи. А вот третья улица вела к большому рынку, где улочек становилось много – там вполне можно затеряться.

На краю толпы раздались крики, звуки ударов бичей – Этьен обернулся.

Окруженная верховыми инквизиторами, на площадь въезжала телега с деревянной клеткой, в которой сидела обнаженная девушка. Она была опутана огромным количеством веревок с шипами, терзавшими тело. Запястья и щиколотки сковывали цепи.

Граф сжал кулаки и стиснул зубы, прогоняя слепую ярость, – надо было действовать спокойно и методично-расчетливо, и пылающий гнев, застилающий сознание, только помешал бы.

Инквизиторы ударами бичей разгоняли толпу, и повозка с осужденной приблизилась к эшафоту. Немногие аристократы, прибывшие посмотреть на казнь, потеснились, давая церковникам проехать.

Этьен напрягся. Если повезет, он хотел вырвать девушку из лап инквизиторов в тот момент, когда ее вытащат из клетки и поведут на эшафот.

Не повезло. Инквизиторы выстроились живым коридором, по которому провели несчастную – с таким количеством натасканных бойцов граф не справился бы. Впрочем, он и не рассчитывал особо на этот вариант.

Ири быстро приковали к стальным скобам возле столба, намеренно дергая за шипастые веревки – девушка несколько раз гортанно вскрикнула. Этьен присмотрелся – и отступавший было гнев едва не затопил его вновь.

Еще вчера утром очаровательную девушку превратили в кусок мяса с руками и ногами. Пальцы были раздроблены в кашу, груди отрезаны, со спины и живота вырезаны широкие ремни кожи, ушей не осталось вообще, от носа – только половина… Судя по крику, язык ей тоже отрезали.

Эмоции ушли в одно мгновение. Остался трезвый, холодный рассудок.

«Эстаи Нархгал, ты здесь?» – спросил он мысленно.

«Да», – немедленно отозвался Меч.

«Скажи, та Сила, про которую ты говорил, способна только разрушать?»

«Предел способен на все. Но его возможности для каждого ограничены способностями и знаниями того, кто его использует».

«Может ли Предел исцелять?»

«Предел – да. Но пройдет еще много времени, прежде чем ты научишься использовать Силу Черного Предела в достаточной степени, чтобы исцелить то, что сделали с этой несчастной».

«Проклятие…» – Этьен выругался.

«Если хочешь совершить доброе дело – добей эту девочку. Она будет тебе благодарна», – тихо сказал Меч.

Граф только кивнул, с трудом сдерживая рвущиеся рыдания.

До появления Анжея оставались считанные минуты.

Этьен заставил себя посмотреть на эшафот.

Инквизиторы зафиксировали жертву, широко разведя ей ноги. Один из палачей уже минуты зачитывал приговор:

– …и плод скверный, во грехе прелюбодеяния зачатый, будет извлечен из тела сей отвратительной грешницы, после сего в чрево ее…

Дальше он не стал слушать.

К Ири приблизился палач, державший в руках огромные щипцы из двух ковшей с остро заточенными зубцами по краям.

Этьен взмахнул рукой. Кинжал вонзился точно в сердце Ири.

В следующую секунду он позвал Предел, мгновенно восстанавливая в памяти краткую, но точную инструкцию Меча.

Девушку оплетали невидимые нити заклинаний инквизиторов – она осталась бы жива и в сознании, даже получив смертельную рану. Граф ударил по этим нитям, ударил грубо, разрывая их в клочья – двое священников осели на землю.

А солдаты Инквизиции уже заметили нарушителя.

Выпрямившись в седле, Этьен выхватил из ножен второй кинжал, с силой полоснул себя по левой руке. Сразу хлынула кровь, густа и горячая… и полная жгучей, убийственной силы Предела.

Солдаты бежали медленно, а клирик-инквизитор читал свою молитву-заклинание еще медленнее. Граф набрал полную пригоршню крови, привстал на стременах, взмахнул рукой – алые капли разлетелись, коснувшись кожи каждого, стоявшего на эшафоте.

– Будьте вы прокляты! – крикнул он, вплетая в произнесенное настоящую силу, превращающую простые слова в смертоносное проклятие. – Будьте прокляты и умрите в мучениях, как умерли те, кого вы несправедливо пытали и убили!

Толпа гудела, инквизиторы корчились на эшафоте – кровь жгла их плоть, разъедала ее, как кислота… Обычные стражники, кольцом стоявшие вокруг эшафота, никак не могли решить, что же им делать.

Граф развернул коня и дал ему шпоры.

Все были так ошарашены произошедшим, что нарушителя всех писаных и неписаных законов даже не пытались остановить.

Уже выезжая с площади, Этьен увидел Анжея. Юноша вскрикнул, заметив графа – окровавленного, с мертвыми глазами…

– Этьен!

– Все кончено, Анж. Они уже убили ее… – тихо прошептал тот, падая на гриву коня.

Он не успел увидеть, как Анжей с полным боли и безумия криком пришпоривает лошадь, как спрыгивает с седла возле эшафота, рвется к телу любимой, как кто-то из начавших приходить в себя стражников пытается преградить ему путь, как Анж всаживает кинжал ему в живот, снизу наискось под кирасу, как алебарда другого стражника опускается на голову юноши, раскраивая череп…

По нервам полоснуло болью. Этьен открыл глаза. Перед ним со страшной скоростью проносилась мостовая, пальцы непроизвольно вцепились в гриву лошади. Конь под ним нес диким галопом, прохожие шарахались в стороны.

«Не время отдыхать!» – ворвался в сознание яростный голос Меча.

– Уже неважно… – прошептал граф, разжимая пальцы.

В следующую секунду он перестал чувствовать свое тело. Оно стало словно бы чужим и не подчинялось ему. Пальцы левой руки схватились за луку седла, он выпрямился, свободная рука поймала поводья, подчиняясь желанию всадника, конь свернул в переулок…

«Извини, это необходимая мера. Тебе нельзя погибать».

«А зачем мне теперь жить?» – мысленно проговорил Этьен, представляя себе глаза Кетары, когда она узнает о страшном конце «спасательной операции».

«Хотя бы ради той девушки, Кетары! Она же осталась одна! Ты ее бросишь?»

«Но…»

«Но что? Чувствуешь себя виноватым и теперь не хочешь жить? А придется! Потому что иначе таких Ири и Анжеев погибнут еще тысячи и тысячи! Ты же хотел что-то изменить! Или уже струсил и сдался, не успев начать?»

«Сегодняшнее утро ясно показало, на что я способен». – Он горько усмехнулся.

«Одна неудача еще ничего не значит. В следующий раз ты учтешь свои ошибки».

«Как я Кет в глаза посмотрю?»

«Так и посмотришь. Посмотришь и правду скажешь. Потому что должен еще многих спасти. Потому что должен еще саму Кет спасти».

«Я…»

«Ты. Этьен де Каррадо, граф Нисселет. Должен. Потому что кроме тебя – некому заняться этой проклятой страной. Потому что если не ты – то кто? Потому что ты – носитель Духа Черного Предела. И только тебе дана такая Сила!»

Меч был прав от начала и до конца.

И Этьен прекрасно это осознавал.

«Верни мне контроль над телом».

«Так-то лучше. Беги из Атана, пока не поздно».

Граф промолчал. Он и сам прекрасно осознавал, что Меч прав и этот проклятый город нужно покинуть как можно скорее, но у графа еще остались здесь неоплаченные счета…

Глава 9

Нархгал. Место действия: неизвестно. Время действия: неизвестно.

Сначала не было ничего.

Позже, спустя вечность, пришла боль.

Боль взорвала пустоту, заполнила собой все, расколола сознание.

А потом шел дождь, холодные капли стекали по лицу и холодили горячую кожу.

Где-то на грани слуха раздавались возбужденные голоса, кто-то с кем-то ожесточенно спорил – Нархгал не мог понять, о чем. Он медленно разомкнул спекшиеся губы, чуть смоченные дождем, полной грудью вдохнул свежий ночной воздух – пахло железом, чем-то маслянистым и дымом. Жгло в груди, чуть правее сердца.

Лишь спустя несколько минут эльф рискнул открыть глаза.

Над ним нависало темное, затянутое тучами небо. Капли дождя звонко разбивались о ровную каменную поверхность, на которой он лежал, раскинув руки и ноги. Голоса и странный рев доносились откуда-то снизу.

Очень медленно и очень осторожно, Нархгал повернул голову. Движение отдалось огненной волной боли, прокатившейся по всему телу. Он замер, прислушиваясь к ощущениям и пытаясь определить масштаб повреждений.

Переломанные кости уже срастались, как и растянутые или порванные мышцы. Еще полчаса – и все будет в порядке. Сильно болела голова – но это было естественным последствием перехода. Но это все было ерундой, в сравнении с тем, как жгло в груди.

Скосив глаза, Нархгал увидел ее источник.

Чуть правее сердца из груди на ладонь торчал острый железный штырь, пронзивший тело насквозь. Сталь мешала регенерации, и в то время, когда остальные раны затягивались, эта оставалась.

Тихо шипя и ругаясь сквозь зубы, эльф заставил себя чуть приподняться на локтях, уперся ногами, толкнулся бедрами от мокрого бетона, на котором лежал… и, не рассчитав силы, с криком рухнул обратно.

Ему казалось, что до этого было очень больно. Нет. Очень больно стало сейчас.

Несколько долгих секунд в голове плавал вязкий, мутный туман, приглушающий боль. А потом холодные капли дождя сделали свое дело, приведя Нархгала в чувство.

На новую попытку он решился лишь спустя полчаса. Но вновь – безрезультатно, с тем только успехом, что, упав, он потерял сознание…

– Тише, тише… Осторожнее!

– Да, извини…

– Перед ним извиняться будешь!

– Кай, а ты уверен, что он разумный?

– Да. Ничего, придет в себя – узнаем точно.

– А куда мы его денем?

– Потом разберемся. Давай!

Нархгал хрипло вскрикнул в тот момент, когда сильные руки осторожно, но резко подняли его, снимая со стального штыря. Боль на миг стала нестерпимой – но тут же стихла.

– Спасибо… – тихо выдохнул он, пытаясь открыть глаза.

– Помолчи и не двигайся лишний раз, – бросил тот, кого назвали Каем. У него был странный голос – чуть рокочущий, перекатывающий букву «р».

– Кто вы?

– Потом все, потом. Ран, ты подготовил биованну?

– Да, давай его сюда…

Эльфа осторожно подняли, пронесли несколько шагов – он отстраненно удивился мягкости и плавности походки человека, который держал его на руках – и опустили на что-то очень мягкое, обволакивающее. Свет, который ощущался даже сквозь опущенные веки, неожиданно стал приглушеннее, а затем вообще исчез. Над головой что-то щелкнуло, теплая субстанция, обволакивающая тело, поднялась выше, он почувствовал еле ощутимый укол в плечо – и провалился в глубокий сон…

Пробуждение было неожиданным и очень странным. Нархгалу казалось, что густая голубоватая жидкость вокруг одновременно и сдавливает тело, прижимая его к ложу и проникая внутрь, и не чувствуется совсем. Он попытался поднять руку – и с изумлением увидел, как полупрозрачная кисть легко отделяется от обычной, физической.

Нархгал резко сел.

И тут же, с трудом подавив вскрик, рухнул обратно на ложе.

Смотреть внутри металла оказалось очень неприятно.

Во второй раз он был гораздо осторожнее. Закрыл глаза, сосредоточился, развернулся – физически это сделать было невозможно, но в таком состоянии – вполне – и, резко рванувшись вперед, по плечи высунулся из биованны, или как там оно называется.

И почти по пояс вывалился в небольшое помещение.

Здесь никого не было, поэтому эльф позволил себе выскользнуть из ванны полностью и, поднявшись на ноги, оглядеться.

Он никогда не был в таких местах – по крайней мере ничего о подобном не помнил – но как-то сразу же понял, что это помещение похоже на что угодно, но только не на то, чем являлось.

Стены обиты чем-то светло-бежевым и даже на взгляд удивительно мягким, плюшевым. На стыке стен стоит пушистый – да-да, именно пушистый – диванчик-уголок, овальный низкий столик и несколько пуфиков в серо-рыжую полоску. На одной из стен – картина, изображающая…

Тут Нархгалу стало почему-то не по себе.

На холсте в резной раме раскинул огромные крылья серебристо-синий дракон с витыми светящимися рогами. Взгляд его полночно-фиолетовых глаз, казалось, прожигает насквозь того, кто смотрел в них. В узких, вертикальных зрачках отражались вызов и мудрость. Странное сочетание…

Мотнув головой, эльф стряхнул оцепенение и продолжил осмотр комнаты.

Во второй стене была большая, двухстворчатая дверь, третья тускло мигала светло-бирюзовыми лампочками – та самая, из которой он вывалился. Видимо, в ней и были те самые «биованны». А на четвертой…

Четвертой стены не было. Вместо нее был огромный проход в другую комнату, похожую на… Нархгал не мог подобрать нужного слова, но ему казалось, что он где-то уже видел подобное и это было как-то связано с управлением чем-то.

Он увидел большое стекло, за которым клубились облака и порой очень быстро пробегали строчки значков – вероятно, букв и цифр, два кресла перед каждым – широкая панель с цветными лампочками. В одном из кресел сидел кто-то – из-за высокой спинки его было практически не видно, только руки, стремительно скользившие над панелью. Что-то в его движениях показалось необычным.

Нархгал сделал несколько осторожных шагов в сторону прохода – и вдруг помещение полностью сменилось.

Новая комната была чем-то похожа на ту, в которой сейчас находился эльф. Мягкие, плюшевые стены, пушистая и на первый взгляд не очень удобная мебель, низкий столик, проход в предыдущую комнату – уже в стене новой…

Но это все неожиданно перестало быть интересным. Потому что Нархгал увидел двух сидевших друг напротив друга за столиком и о чем-то тихо разговаривавших.

Нет, они не были людьми. А также эльфами, и кто там еще наделен разумом.

Разумеется, они не были и драконами.

Перед Нархгалом сидели существа, не похожие ни на одну разумную расу, которую он знал.

Ростом, если выпрямятся, они были бы с людей или даже чуть повыше. Круглые, покрытые шерстью головы с большими ушами – у одного круглыми, у другого – чуть заостренными, с пушистыми кисточками на кончиках. Крупные, сильные… нет, не руки – лапы, с очень длинными пальцами, из пазов над которыми чуть выглядывали кончики острых выпускающихся когтей. Плечи покатые, почти не выраженные, гибкие, стройные тела, затянутые в мягкую ткань странной одежды. Мощные задние лапы, устроенные на манер кошачьих, разумеется – никакой обуви. Они вообще были похожи на смесь каких-то крупных кошек и людей. Шерсть одного была светло-серой, с темными кисточками на ушах, второго – угольно-черной с рыжими подпалинами.

И эти странные существа спокойно разговаривали, не замечая стоящего у самого входа эльфа.

Немного отойдя от шока, Нархгал сделал шаг вперед, в проем.

И резко шарахнулся назад, когда вместо светлой комнаты оказался опять полностью в толстом слое металла.

Во второй раз он решил быть осторожнее и сперва протянул вперед только руку – она коснулась невидимой преграды и оказалась в стали.

Проем оказался просто движущейся картинкой, которая к тому же сменилась – теперь из того помещения, в котором находился эльф, была видна третья комната, в которой никого не было.

Вздохнув, Нархгал направился к двери.

Узкий коридор, несколько шагов – начинаются двери. Эльф медлил. Он не знал, как снаружи выглядит та дверь, за которой беседовали двое кошаков – темный и светлый, но попасть почему-то хотелось именно туда.

Внезапно одна из дверей распахнулась и в коридор вышел светло-песочный кот в облегающем костюме. Нархгал попытался спрятаться за дверью – но кот прошел мимо него, словно не замечая.

Эльф задумался. Похоже, его никто не видит… тогда все гораздо проще.

Он пошел вперед по коридору, заглядывая за каждую дверь – благо для этого достаточно было просто просунуть голову сквозь стену.

О причине такого своего «прозрачного» состояния Нархгалу думать не хотелось.

С пятой попытки он нашел искомое – комнату, в которой беседовали двое котов, серый и черный.

– Ты собираешься дать ему свободу, когда он очнется?

– Да. Не держать же его взаперти.

– Кай, ты не подумал, что он может быть опасен.

– Опасен может быть кто угодно. Мы понятия не имеем, что он такое. Может быть, это даже не он, а она.

– Нет, судя по данным из медблока – самец.

– Это не так важно. Ран, пойми – если он действительно опасен для нас, то держа его взаперти, мы только настроим его против себя. Если он не опасен – то я просто не вижу поводов сажать его под замок.

– По инструкции мы вообще должны связаться с драконами и передать это существо им, – пробурчал Ран.

Кай рассмеялся. Смех кота звучал очень странно, как будто он, смеясь, еще и пытался мурлыкать.

– Вообще-то все, что мы сейчас делаем, является прямым нарушением половины драконьих инструкций. И мне бы очень не хотелось привлекать к нам внимание этой крылатой братии.

– Слушай… – Ран на несколько секунд задумался. – Гер говорил, что слышал что-то о подобных существах.

– И что он слышал?

– Что кого-то, похожего на нашу с тобой находку, видели при Повелителе!

Кай резко выпрямился, его длинный хвост несколько раз с силой ударил по бокам. Вертикальные кошачьи зрачки сузились.

– Найди Гера. Он должен быть на корабле. Срочно!

Ран вскочил, вытянулся, как-то по особому сложил лапы и быстрым, пружинящим шагом вышел из комнаты, пройдя прямо сквозь Нархгала.

Эльф тихо отошел в сторону.

Итак, что вырисовывалось на данный момент. Первое – при упоминании о драконах Нархгал ощутил, что очень не хочет к ним попадать. Второе – коты, как он их пока что условно для себя окрестил, настроены не то чтобы дружелюбно – но по крайней мере не враждебно. Третье – они никогда не сталкивались с представителями гуманоидных рас, если не считать «чего-то похожего» у загадочного Повелителя. Четвертое – похоже, они и представления не имеют о магии – по крайней мере, чувствительный к магическим энергиям Нархгал не почувствовал на этом, как его назвал Кай, корабле ничего, испускающего магический фон. Следовательно, все то, что эльф здесь видел – техника.

– Я понимаю только то, что ничего не понимаю, – прошептал он себе под нос.

Как-то раз ему довелось побывать в мире, где уровень технического развития значительно превышал обычный, привычный ему. Магии в том мире почти не было – Нархгал еле вырвался оттуда и тогда сделал вывод, что техника и магия – вещи несовместимые. Но и там уровень развития этой самой техники был значительно ниже, чем здесь. Следовательно…

Эльф похолодел. Если этот мир не является конечной точкой его пути, в чем он пока что не был уверен, то у него проблемы.

– Ладно, – тихо сказал он самому себе. – Буду решать проблемы по мере их поступления. Сейчас надо разобраться, где и у кого я и что со мной собираются делать далее.

Тем временем Кай – тот, который светло-серый – нервно прошелся по комнате, выпуская и втягивая когти.

– Если это существо как-то связано с Повелителем, то мне либо очень повезло, либо очень не повезло, – рассуждал он вслух. Допустим, он на стороне Повелителя – тогда надо выяснить, насколько он Повелителю важен, и в зависимости от результатов либо шантажировать Повелителя, либо… ладно, это маловероятно. А вот если он сам по себе… то это может быть очень интересно. Но… чем он может быть нам полезен? Ох, неспроста это все…

В дверь негромко поскреблись. Кай серой молнией метнулся к дивану и принял невозмутимо-начальственный вид.

– Войдите.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился высокий коричнево-полосатый кот. Он низко поклонился Каю.

– Вызывали, лорд Кай?

– Да, Гер. Садись. Насколько мне известно, ты в свое время работал на Повелителя?

– Да, лорд Кай, это указано в моем личном деле, как и причина, по которой я перешел на вашу сторону.

– Это сейчас неважно. Я хотел тебя спросить о другом.

Кай взял со столика продолговатый предмет, нажал на небольшую кнопку – на стене появилось изображение Нархгала.

– Скажи, ты видел в окружении Повелителя подобное существо?

Гер задумался, внимательно изучая портрет.

– Подобное – да, лорд Кай. Но советник Повелителя, во-первых, самка, а во-вторых… она человек. Этот самец – нет. У людей округлые уши, другие очертания морды – они называют это лицом. Люди чуть ниже ростом и более широкие в кости обычно. Этот похож на человека, но он не человек.

Поза Кая, напряженно вслушивающегося в слова полосатого кота, напоминала охотничью стойку.

– Гер, расскажи мне про советника Повелителя.

Кот откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза, помолчал с полминуты и начал рассказ.

– Кьяна появилась на нашей базе примерно через год после меня. Ее привели охранники – она пыталась проникнуть внутрь базы и попалась на камеры наружного наблюдения. Повелитель лично беседовал с ней около трех часов, а потом велел освободить и дать возможность передвигаться по базе свободно. Сперва она вела себя очень странно – шарахалась от мониторов и автоматических дверей, не доверяла любой технике, даже боялась принимать душ. Мы следили за ней через камеры по приказу Повелителя и заметили одну странность – Кьяна умела несколькими фразами на неизвестном нам языке ломать электронную технику. То, что работало на чистой механике, продолжало работать, а вот все электронные приборы в ее каюте – например, система управления душевой – приходилось несколько раз менять. Причем она ломала электронику не специально и даже сама не понимала, что делает.

Когда мы доложили об этой странности Повелителю, он очень заинтересовался и потребовал запись тех фраз, которые произносила Кьяна. А после того, как ее получил – снова вызвал Кьяну к себе и разговаривал с ней несколько часов. После этого был срочно сформирован какой-то особый, очень секретный исследовательский отдел, о котором я знаю только то, что это все было построено вокруг Кьяны, и то, что глава отдела отчитывался непосредственно перед самим Повелителем.

Где-то через год отдел был расформирован, причем, судя по всему, не потому, что ничего не получилось, а потому что отдел выполнил свою задачу. Кьяна была назначена советником Повелителя, к общему неудовольствию входящих в Совет мирров. Но что они могли сделать против воли Повелителя? А через полгода после ее назначения я сбежал с базы и больше ничего не знаю. – Гер умолк и потянулся за стаканом молока.

– Ясно… что ничего не ясно. – Кай задумчиво изучал узоры на стене. – Что вообще представляет собой человек анатомически, ты знаешь? Я имею в виду внутреннее устройство организма.

– Знаю.

– Я хочу, чтобы ты провел обследование нашего… гостя и сравнил результаты с данными о человеческом организме. Узнай о нем все, что можешь узнать, не приводя его в сознание, в том числе – о его ненормальной регенерации. Доложишь лично мне.

– Хорошо, лорд Кай. А можно насчет регенерации поподробнее? – На морде Гера появилось смутно знакомое Нархгалу выражение – так часто смотрят на очень интересный объект исследователи-фанатики.

– На теле были обнаружены практически полностью зажившие раны. Судя по характеру повреждений, они были получены тогда же, когда он оказался на крыше, соответственно – тогда же, когда и рана от арматуры, которая не регенерировала из-за того, что мешала сталь. Посмотришь в отчете, я дам тебе допуск.

– Спасибо!

– Можешь идти. И – постарайся как можно скорее провести исследования.

– Да, лорд Кай.

Гер встал, поклонился и вышел. Спустя пять минут Кай тоже покинул комнату, не подозревая, что так интересующий его объект слышал весь их разговор и, как ни странно, понял больше, чем он сам или Гер.

Оставшись в одиночестве, Нархгал прошелся взад-вперед по комнате, пытаясь привести скачущие мысли в порядок.

Судя по всему, эта самая Кьяна обладала магией. И как раз ее попытки использовать эту магию и привели к поломке этой… электроники. Воздействия на тонком уровне – проще говоря, эта самая магия – всегда негативно отражались на технике, если, конечно, проводились достаточно сильным магом.

Скорее всего, загадочный Повелитель тоже это понял, и, если здесь так уж полагаются на технику, наверняка его отдел разрабатывал какой-то способ при помощи магии вредить вражеской технике, не задевая при этом свою.

– Интересно, как, например, эти движущиеся картины – экраны, кажется? – отреагируют на мою магию? – поинтересовался эльф у собственного отражения в зеркале.

«Вообще-то у тебя нет нормальной магии, только то, что стихийно проявляется в экстремальных ситуациях», – ехидно напомнил внутренний голос.

Нархгал усмехнулся, посмотрел на зеркало – и представил, как на нем расцветает черная роза. Мысленно нарисовал картинку – и влил в нее немного собственной энергии.

Зеркало со звоном разлетелось на множество осколков.

А в следующую секунду он почувствовал, что его тело, и без того не являющееся физическим, тает, сознание уплывает куда-то…

В следующую секунду он открыл глаза. Над биованной склонился рыжий мирр в белоснежном комбинезоне.

– Мне следует считать себя вашим пленником? – холодно осведомился Нархгал, приняв как можно более независимо-отстраненный вид.

– Ну что вы… – Мирр оскалился. Видимо, это должно было изображать улыбку… а может, и нет. – Вы просто у нас в гостях. Мы обеспечиваем вашу безопасность, так как существам вашего вида может быть небезопасно на улицах Аргонрада. Здесь не привыкли к представителям иных рас.

– Приглашение, от которого нельзя отказаться? – ехидно осведомился эльф.

– Что-то вроде того. Скорее, приглашение, от которого в высшей степени неразумно было бы отказываться.

– И что же меня ждет?

– Всего лишь разговор с лордом Каем, нашим главнокомандующим. Поверьте, это безопасно, – похоже, Гер очень быстро перехватил язвительную манеру речи от собеседника.

– А потом?

– Это уже зависит от результатов вашей беседы.

– И когда же состоится эта самая беседа?

– Когда лорд Кай вернется. Дня через три-четыре. А пока что – отдыхайте, набирайтесь сил.

– Мне будет предоставлена хоть какая-то информация о том месте, где я оказался? – набрался наглости Нархгал.

– Какая именно информация вас интересует?

– Что это за страна, кто ею правит, какой у вас политический строй и так далее.

– Я думаю, доступа в обычную инфосеть вам хватит для того, чтобы найти всю интересующую вас информацию. Вы умеете пользоваться компьютером?

– Нет, – как можно спокойнее ответил Нархгал. Почему-то этот полосатый кот – то есть мирр, как они сами себя называют, – его жутко раздражал.

– Это не сложно, я думаю, вы научитесь. Пойдемте, я покажу вам вашу каюту.

В принципе, Нархгалу не на что было жаловаться. Его передвижения по кораблю практически не ограничивались, с компом он разобрался на удивление быстро и теперь в огромном количестве поглощал информацию.

Он оказался в Аргонраде. Небольшой материк, единая страна с демократическим строем, высокий уровень технического развития – и никакой магии. Что интересно – несмотря на то, что местные технологии позволяли некоторые совершенно невозможные вещи, местные ничего не знали о том, что есть за пределами их материка. Не было ни единого летательного аппарата, способного совершать дальние перелеты, хотя технологии вполне позволяли их разработать. То же самое касалось кораблей, которые просто отсутствовали, как класс.

Кроме того, в истории страны немалую роль играли… драконы. Они помогали, когда Аргонрад был на грани очередной катастрофы, гасили вспыхивавшие во времена раскола войны, всячески способствовали объединению нескольких мелких государств в единую Федерацию. Когда случилась эпидемия чумы – полсотни крылатых развернули на территории Аргонрада что-то вроде походных госпиталей, где всем оказывалась медицинская помощь, и каким-то образом заблокировали распространение заразы.

В общем, драконов в Аргонраде чтили и уважали. И, в общем-то, было за что. Они ничего практически не требовали взамен, но когда требовалась их помощь – работали как проклятые.

И что-то в этих драконах Нархгалу категорически не нравилось. И в то же время, они его притягивали. Он перекопал всю инфосеть, узнал о драконах все, что только можно было узнать, но так и не смог определить, почему же ему так хочется встретиться с кем-нибудь из них.

Лорд Кай все не возвращался. С того дня, как эльф пришел в себя, прошла уже неделя, а о главнокомандующем не было ни слуху, ни духу. Лорд Ран, замещавший Кая в его отсутствие, ходил мрачнее тучи, а Гер, у которого Нархгал пытался что-нибудь выяснить, в конце концов посоветовал ему держаться как можно незаметнее, потому что если Кай не вернется – за его жизнь никто недаст и шерстинки с хвоста.

Из этого эльф сделал вывод, что он интересен только Каю и лучше пока действительно стать как можно более незаметным – и продолжал обследовать корабль, но уже в прозрачно-невидимом состоянии.

Кстати говоря, ему так и не удалось понять, откуда взялось это самое странное состояние – просто удавалось погружать себя в глубокий сон, более похожий на кому, и покидать тело, оставаясь бесплотной тенью.

Эксперименты с прохождением сквозь стены и прочие предметы Нархгал прекратил только после того, как едва не погиб. Дело было так…

Отчаянно скучая, эльф добрался до рубки корабля – того самого помещения, которое увидел на экране в медотсеке первым. За стеклом все так же клубились облака, и ему вдруг стало очень интересно – а какие будут ощущения, если оказаться почти полностью в воздухе? Узнать это можно было только одним способом – проверить опытным путем.

Решено – сделано. Нархгал подошел к стене, глубоко вдохнул и сделал широкий шаг прямо в стальную перегородку.

Стена и обшивка корабля оказались гораздо тоньше, чем он рассчитывал.

А в облаке было… просто мокро. И очень страшно – когда эльф понял, что порывами ветра его начинает полностью выносить из корабля. Он попытался ухватиться за что-нибудь – но, как и следовало ожидать, бесплотные руки проходили сквозь материальные предметы, не встречая ровным счетом никакого сопротивления.

Стоп, как его могло выносить порывами ветра, когда он бесплотен? Или… не совсем бесплотен? – замелькали судорожные мысли.

Стоило задуматься на эту тему, как ответ пришел сам собой – это не его вынесло, это корабль продолжал свое движение, в то время как Нархгал оставался на месте. Но почему тогда раньше эта чертова махина не пролетала сквозь него?

– Так, если ветер не может на меня влиять – то я могу перемещаться просто по собственной воле, – пробормотал эльф, старательно желая переместиться к кораблю.

Желать можно было долго – результатов это не принесло ровным счетом никаких.

И вот тут Нархгалу стало по-настоящему страшно.

– Интересно, что станет с моим телом? – прошептал он.

Впереди показалось узкое крыло, выступающее из обтекаемого тела корабля. Что там находилось, он не помнил, но это был шанс.

Эльф изогнулся, пытаясь хоть как-то зацепиться. В тот миг громада корабля чуть дрогнула, крыло шевельнулось – и Нархгал оказался внутри.

– Да ну к черту такие эксперименты, – пробормотал он, уже привычно гася сознание, чтобы очнуться в теле.

Очнувшись же, он минут пять ругал себя последними словами за тупость и недогадливость. Ведь можно было отключиться и прийти в себя уже в теле еще тогда, когда он болтался на ветру среди облаков!

Следующие два дня прошли спокойно и отчаянно скучно. От нечего делать Нархгал читал новости.

«Террористы из так называемого «Ордена Свободы» предприняли попытку захвата флаера Президента, но, благодаря быстрым и профессиональным действиям охраны, трагедии удалось избежать. Из шестерых нападавших трое погибли, двое схвачены и еще одному удалось уйти. Казнь двоих захваченных состоится завтра.

Первая леди Ана-о-Сани ро Херика Коллэ объявила о проведении в Столице седьмого большого карнавала, приуроченного ко дню Освобождения. На карнавал приедут представители всех республик, но главы – только двенадцати. Президент Тринадцатой республики приносит свои извинения за то, что не сможет присутствовать на карнавале, как и на празднике вообще, – она со дня на день ждет прибавления.

После трех месяцев комы скончался, не приходя в сознание, глава Комитета по борьбе с терроризмом. Напоминаем – министр Нев был тяжело ранен во время террористического акта. Преступники известны, это бывший глава Комитета государственной безопасности Кай-и-Йенир ро Кари Санато, возглавляющий террористическую организацию «Орден Свободы», и его брат, Ран-и-Леони ро Кари Санато. В настоящий момент оба комитета проводят совместное расследование, которое, безусловно, приведет к поимке преступников».

– Вот, значит, как, – пробормотал Нархгал, перечитав последнее сообщение. – Я в гостях у террористов? Похоже на то. Вот только что им от меня надо?

В коридоре послышался какой-то шум, крики, характерные посвистывания, которыми сопровождались выстрелы из лазерных пистолетов…

Нархгал вскочил, перевернув стул, на котором сидел, метнулся к двери, на ходу хлопнув ладонью по кнопке, открывающей дверь.

В коридоре шел бой. Трое мирров, во главе с Каем, оказались зажаты в тупичке, которым заканчивался коридор. Из-за угла периодически раздавались выстрелы – противники палили навскидку, не целясь. Один высунулся – Нархгал успел разглядеть ощерившуюся морду мирра, покрытую черной шерстью, – но тут же получил лазером по шее, и его мертвое тело распласталось на полу.

Остальные лезть на рожон не решились.

– Интересно, почему Кай и остальные не сунутся в какую-нибудь из дверей? – тихо спросил эльф у самого себя. Впрочем, ответ был у него перед глазами – над всеми дверьми горели лампочки датчиков, оповещающие о том, что двери заблокированы, дабы исключить попадание врагов внутрь корабля. Если Кай и остальные погибнут, то пилот откроет из рубки шлюзы и нападающих вышвырнет из корабля.

«Откуда я это знаю?»

Нархгал не успел удивиться. Он просто понял, что знает не только то, что произойдет в случае гибели Кая, но и что ему самому сейчас делать.

Опуститься на пол – медленно и абсолютно бесшумно. У мирров великолепный слух, а если его заметят – конец. Выползти в коридор – и к нападающим. Шанс только один – и лишь бы Кай понял его правильно…

Главнокомандующий на миг поймал взгляд эльфа, секунду помедлил – и кивнул. В следующее мгновение мирр полоснул лучом лазера по стене напротив, словно бы пытаясь хоть как-то зацепить врагов.

С грохотом отвалился кусок перегородки – ничего, основную стену лазер повредить не мог, слишком прочные и жаростойкие там сплавы.

Эльф полз как можно быстрее. Мирры создавали достаточно много шума, и он мог не бояться, что его услышат.

Последние несколько футов. Медленно подняться, прижимаясь к стене. В последнюю секунду увернуться от куска стали, отрезанного лазером.

Толчок – и прыжок вперед, как сжатая пружина.

Нархгал не мог понять, откуда он вдруг узнал, что и как делать. Впрочем, он пока что не особо и задумывался об этом – лишь надеялся, что не забудет по окончании боя.

Тело эльфа распласталось в полете, он вытянул руки вперед, закрыв глаза.

И за миг до того, как в него ударили лучи лазеров нападавших, несколько опешивших от такой наглости, Нархгал выпустил из рук поток черного пламени.

Мирры даже не успели понять, что произошло. От них не осталось ни доспехов, ни оружия, ни даже горсточки пепла.

А эльф рухнул на пол, сворачиваясь в клубок, прижимая колени к груди и пытаясь унять дикую боль, пронзившую все тело. Под ним с пугающей быстротой расползалась лужа крови.

Кай оказался рядом первым, попытался подхватить Нархгала, но когда мягкие подушечки кошачьих лап коснулись обнаженной кожи – вся верхняя часть комбинезона Нархгала превратилась в лохмотья – эльф закричал. Прикосновение жгло невыносимо.

Он не замечал, что в коридоре погас свет, что едва сдвинувшаяся дверь главного отсека замерла, не успев открыться, что датчики на лазерах мирров жалобно мигнули и погасли навсегда…

Нархгал проваливался в безбрежный океан боли…

На этот раз он очнулся от холода. Боль отступила, только ныла уже почти зажившая рана на животе и боку и голова казалась чугунной.

В тишине слышалось только хриплое дыхание двух выживших мирров – Кая и еще кого-то.

– Кай, ты там жив? – поинтересовался Нархгал, не особо надеясь на ответ. Лорд был слишком изранен и, скорее всего, находился без сознания.

– Жив. Ты как?

– Я уже в порядке. Что случилось после того, как я отключился?

– Открыли шлюзы. Видимо, решили, что мы все погибли. Я едва успел затащить тебя и Кина сюда. Зар погиб… – Кай говорил коротко, отрывисто.

– Ясно. Идеи есть?

– Нет. Я не знаю, что ты сделал. Но все двери намертво заклинило. Вся техника не работает. Я не могу связаться ни с кем.

– Проклятие… Ладно, есть идея. Лежи пока, я попробую кое-что сделать. Что бы не случилось – не трогай меня.

– Хорошо.

Похоже, у гордого главнокомандующего уже не осталось сил спорить.

Эльф закрыл глаза, сосредоточился, и спустя несколько секунд его бестелесный прозрачный образ отделился от тела и прямо сквозь стену прошел в коридор и потом – сразу в главный отсек.

Он, не останавливаясь, шел сквозь все преграды прямо в рубку – все управление осуществлялось оттуда.

Возле главного монитора центра управления стояли поникший Ран, два пилота и какой-то палевый мирр без одного уха. Ран, чьи усы, обычно встопорщенные, сейчас жалко свисали вниз, негромко спорил с палевым.

– Нужно взрезать двери в коридор мощными лазерами.

– Это противоречит технике безопасности, лорд Ран. Мы не имеем права так рисковать даже ради милорда Кая.

– Мы не имеем права позволить ему там умереть! Это… это бесчестно! – взорвался мирр.

– Если мы последуем вашему безрассудному плану, мы можем погубить всех, включая того, благодаря кому вы вообще до сих пор живы и даже чего-то добились!

– Если у него есть хоть толика благородства, он меня поймет!

– Замолчите все, – негромко произнес Нархгал.

Он еще раньше заметил, что он не ощущаем физически, но его прекрасно слышно, и теперь пришло время этим воспользоваться.

Ран отпрыгнул в сторону, прижал уши, выхватывая из кобуры плазмер. Палевый мирр мгновенно окинул всю рубку цепким взглядом специалиста по безопасности, пилоты растерянно заозирались.

– Мое имя – Нархгал. Лорд Ран, вы обо мне знаете.

Мирр кивнул, но плазмер не убрал, больше того – по звуку нацелил его на то место, где стоял эльф.

– Не надо оружия. Сейчас оно мне все равно не навредит. Я хочу только сообщить вам, что милорд Кай и еще один из ваших, Кин, живы. Они нуждаются в срочной медицинской помощи. Все солдаты Федерации уничтожены.

– Почему не работают средства связи? – спросил безопасник.

– А черт их знает. Там вообще вся техника отказала, – солгал Нархгал.

– Что будет нам гарантом искренности ваших слов?

– Ничего. Я не могу дать вам гарантий.

– Но тогда мы не имеем права рисковать всем…

– Зато я могу просто заставить вас всех выполнять мою волю. Но все же – хочу выполнить просьбу милорда Кая и договориться по-хорошему.

– Вы блефуете, – уверенно заявил палевый мирр, выпрямляясь.

Он почему-то понравился Нархгалу. И только поэтому эльф не стал его сильно унижать.

– Дотроньтесь лапой до носа лорда Рана, – коротко бросил он приказ, вкладывая в него столько силы, сколько мог.

Надо отдать должное безопаснику, около десяти секунд он сопротивлялся ментальной атаке, но на большее его не хватило.

Ран удивленно дернулся, когда палевая лапа с выпущенными когтями осторожно коснулась его носа и тут же резко отдернулась.

– Все еще блефую? – в голосе Нархгала слышалась явственная усмешка. – Повторяю, я могу просто заставить вас сделать то, что мне нужно. Но…

Эльф многозначительно не договорил, предоставив собеседникам возможность самим продолжить фразу.

На самом деле вот здесь он уже блефовал. После использования даже такого краткого и простого внушения Нархгалу было до того больно, что хотелось кататься по полу и выть. На что-то более серьезное его бы просто не хватило.

Но демонстрации оказалось достаточно. Палевый подумал несколько секунд и обратился к стоящему рядом мирру.

– Лорд Ран, вы можете отдать приказ о вскрытии главной двери отсека.

Ран коротко кивнул и несколькими прыжками – эльф впервые видел, как мирры передвигаются по-настоящему быстро – покинул центр управления.

– Господин Нархгал, мне бы хотелось с вами в дальнейшем побеседовать, – негромко сказал безопасник, глядя прямо в глаза эльфу.

«Чутье у него, что ли, такое развитое? Не может же он и в самом деле меня видеть…» – подумал тот, а вслух сказал:

– В дальнейшем – с превеликим удовольствием.

И отпустил контроль над своим призрачным двойником, привычно гася сознание…

Потом было очень больно. Но это тоже было уже почти привычно.

Дверь вскрыли очень быстро. Обоих раненых мирров успели донести до биованны, и через несколько дней они должны были быть уже здоровы. Нархгал, придя в себя, вежливо отклонил предложение палевого – его, кстати, звали Йон – пообщаться, сославшись на усталость и плохое самочувствие. Йон пытался настаивать, но грозный, хотя и тихий, рык благодарного эльфу Рана заставил его отступиться, предварительно выпытав обещание поговорить позже.

Оказавшись наконец в своей каюте, Нархгал забрался в душ, включил горячую, почти обжигающую воду, сел на пол кабины, скрестив ноги, и задумался. Он плохо понимал, что происходило в течение последних нескольких часов, и его это бесило.

Это странное знание, что надо делать, эти способности – раньше, когда он оказывался в экстремальной ситуации, ему приходила на помощь странная мощь, но это было совершенно иначе. Он не понимал, что и как делает, и никогда не знал, что из этого получится. А в этот раз…

Нархгал полз по коридору к врагам, точно зная, как и что надо сделать, чтобы призвать черное пламя. И как заставить кого-то что-то сделать, он тоже знал. И это знание теперь осталось с ним – вместе с пониманием, что повторное использование заклинания вновь вызовет болевой откат – пусть и не такой сильный, как в первый раз.

Больше того, теперь он знал, как управлять кораблем, вспомнил очень многое о технологических мирах – как, впрочем, и о магических, пришло воспоминание о мире, в который он так стремился, и имя этого мира – Аенгрост.

Но он так и не вспомнил ничего о себе. Единственное, что он знал абсолютно точно – он не был эльфом. Это было просто временное тело или что-то еще в этом духе. Его суть не являлась сутью эльфа.

Правда, сейчас проблема заключалась в другом – что теперь делать? Само понятие «терроризм» вызывало жгучую неприязнь и отвращение. Но, с другой стороны, Кай и Ран не казались существами, способными заниматься этой мерзостью. Значит, либо Нархгал обманулся в своей оценке ситуации, что почему-то казалось маловероятным, либо он чего-то очень важного не знает как о братьях ро Кари Санато, так и об истинном положении вещей в Федерации Аргонрад.

Еще одна странность, которую нельзя было не принимать во внимание – странная реакция самого Нархгала на все, связанное с драконами. Песня неизвестного менестреля в таверне, драколич – мерзкая пародия на дракона, картина в медотсеке…

В общем, странностей накопилось слишком много. И все эти кусочки сложной мозаики никак не хотели складываться в стройную картину.

Задумавшись, эльф едва не уснул прямо в душе. Преодолевая чудовищную усталость, он выбрался из кабины, наскоро обтерся полотенцем и рухнул на кровать.

– Обо всем этом я буду думать после разговора с Йоном, – сонно пробормотал он, прежде чем отключиться.

Нархгал не знал, что все это время за ним наблюдали.

Высокий, стройный человек выключил монитор компа и откинулся на спинку кресла, протирая разболевшиеся от долгого сидения за компом глаза.

– Йон, что скажешь о нем? Это, может быть, тот, о ком мы думали?

– Пока – не знаю. Но вероятность высока. Слишком много совпадений. – Палевый мирр поерзал на стуле, пытаясь устроиться удобнее – безрезультатно, хвост все равно мешал. Безопасник мысленно плюнул и растянулся на ковре.

– Вот и я так думаю. Ладно, пока продолжим наблюдение, если что – подкинешь парочку провокаций.

– Хорошо. Вольфганг, в разговоре с ним мне вас упоминать или пока не стоит?

– Не стоит. Рано еще, – Вольфганг отбросил с лица светлые волосы.

– Как скажете.

– Ты же сам понимаешь, в игре против драконов у нас нет ни единого шанса… почти ни единого.

– И этот единственный шанс…

– Черный Дракон Предела. А в идеале – весь Черный Властитель целиком.

Йон ушел, а Вольфганг вновь включил монитор и еще долго задумчиво разглядывал спящего «эльфа».

Глава 10

Аенгрост, предместье Элерты, западное побережье Некрополя. Сергей «Волчонок» Листьев, Носитель Духа Предела. 7-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

– Ззссаччем тты зсдессть, ххозсяин?

Сказать, что Сергаал был поражен – ничего не сказать.

– Э-э-э… Я… Это не твое дело, что я здесь делаю! – громко ответил он, кое-как справившись с шоком.

– Этто моя добычча, ххозсяин!

– Ты отдашь ее мне. Это приказ, – возразил Волчонок, от всей души надеясь, что тварь и правда принимает его за своего повелителя.

– Хххорошшшо, ххозсяин… но тты ззснаешь пррхавила…

«Эстаи! Что это такое и что она от меня хочет?»

«Понятия не имею, – честно ответил Меч. – Мы можем подраться».

«А идеи получше у тебя нет?»

«Дай подумать…»

«Некогда думать!»

Тут Хранитель заметил, что девушка-вампир смотрит на него с каким-то почти суеверным ужасом – примерно так же смотрели те кровососы, которых он убил, спасая Сигурни.

«Слушай внимательно! – быстро заговорил Меч. – Эта тварь – единственная в своем роде. Ее не создали вампиры, она живет здесь много тысячелетий. Ее привез на остров один из предыдущих Хранителей, чтобы уничтожить каких-то местных чудовищ – но потом Хранителю пришлось покинуть Аенгрост, и это… существо осталось здесь. Тебя она признала за хозяина, потому что ты – новый Хранитель».

«Это все замечательно. Но как мне приказать ей, чтобы она убралась и оставила нас в покое?»

«Не знаю! Келлен не предусматривал такого варианта!»

«Тогда не мешай мне».

Сергаал откинул волосы с лица, сделал несколько шагов к замершему в ожидании чудовищу, поднял голову и посмотрел прямо в круглые красные глаза.

– Иди сюда, – негромко проговорил он, не отрывая взгляда.

Тварь медленно шагнула к Хранителю, опустилась на землю, подгибая суставчатые паучьи лапы, ее немигающие глаза оказались почти что на уровне глаз Волчонка.

Не отводя взгляда, Сергаал попытался представить, как может мыслить подобное существо. Медленно и неумело-осторожно он проник в ее сознание…

Вздрогнув всем телом, Хранитель отшатнулся. Лицо на миг исказила гримаса отвращения.

– Ттак ччтто жшше, ххозсяин? – прошипело чудовище, гибким движением приближая тело к Сергаалу. Узкие губы на миг разомкнулись, меж длинных, острых клыков мелькнул раздвоенный язык.

– Будь по-твоему. Ты получишь то, что хочешь, и отдашь мне этих троих, а также выполнишь мой приказ.

Хранитель резким движением сорвал перчатку, поднял рукав куртки и протянул руку вперед.

Длинные пальцы сжались на его запястье. Медленно наклонившись, тварь прижалась губами к коже, вздрогнула – глаза ее расширились.

Спустя мгновение клыки вонзились в выступившую вену.

Дикая боль пронзила все тело. Сергаалу казалось, что по жилам хлынуло обжигающее пламя, он едва удерживался, чтобы не вырвать руку…

Сделав несколько долгих глотков, Архэн – теперь Волчонок знал имя чудовища – выпустила его ладонь.

– Забирай их, повелитель. Пока что – мы в расчете, – спокойно проговорила она, уже совершенно без всяких шипящих.

– Еще нет. Ты выполнишь мой приказ.

– Я слушаю. Что Архэн должна сделать?

– Если в этих лесах появятся еще вампиры – убей их, но тел не оставляй. Подчини себе всех мутантов, которые здесь живут, кого не получится подчинить – убей. Они все должны повиноваться тебе. Если они встретят вампиров – пусть убьют всех, любой ценой, а тела – уничтожат. Ты поняла меня.

– Да, повелитель. Что-нибудь еще?

– В какую сторону надо идти, чтобы с минимальным количеством проблем выйти к морю?

– Туда, – Архэн махнула одной из левых рук, указывая направление. – Идти около двух часов, вы не успеете выйти засветло.

– Мы пойдем очень быстро.

– Как хочешь. До встречи, повелитель.

Развернувшись, Архэн помчалась в лес.

«Ты мне потом объяснишь, ладно?» – тихо напомнил о себе Эстаи.

«Может быть. Если сам что-нибудь пойму».

«Что ты собираешься делать со своими пленниками?» – перешел Меч к более насущному вопросу.

«Не знаю. Можно убить, можно отпустить».

– Как вам удалось с ней договориться, т’лан?

Вампир подошел неслышно, Сергаал не заметил его, пока он не заговорил.

– Неважно. Повторить не получится, – резче, чем хотел, ответил Хранитель.

– Как скажете, – по бледным губам вампира скользнула тень улыбки. – Так или иначе, но скоро рассветет, и нам надо выбираться из леса. Утром здесь будет слишком много местных жителей…

– Согласен, – что-то в словах вампира показалось Волчонку странным, но он так и не смог понять, что.

– А вот и побережье, – устало выдохнул Вивьенн, прислоняясь к невысокому дереву. Грудь вампира высоко вздымалась, дыхание после долгого быстрого бега сбилось и никак не могло восстановиться.

Его подруга, Найлора, выглядела еще хуже – как только Вивьенн остановился, она без сил повалилась на землю, распласталась и замерла, не двигаясь.

Сам Сергаал держался уже исключительно на силе воли и нежелании показать собственную слабость перед врагом – а он, несмотря ни на что, считал обоих вампиров врагами.

Осторожно опустив на землю потерявшую сознание еще на десятой минуте сумасшедшего бега Сигурни, Волчонок потянулся.

– Минут через пятнадцать рассветет, – задумчиво проговорил он.

Вивьенн бросил на Хранителя странный взгляд.

– Да… У вас есть укрытие, в котором вы сможете переждать день?

– Естественно. К сожалению, места на всех там не хватит… – Сейчас Сергаалу больше всего хотелось распрощаться с вампирами как можно скорее.

– Ну что вы, т’лан, мы и не претендуем. Нам есть, где укрыться. – Вивьенн улыбнулся, словно нарочно демонстрируя длинные клыки. – Благодарю вас за помощь.

– Не стоит. Удачи, – сухо попрощался Сергаал.

Спустя несколько секунд вампиры растворились в тени леса.

Волчонок подхватил на руки так и не пришедшую в сознание Сигурни и пошел в сторону моря – даже на самой опушке леса он чувствовал себя неуверенно.

Солнце склонялось к закату, причудливо расцветив морские волны. Визгливые крики чаек временами вклинивались в неспешный плеск накатывающих на каменистый берег волн.

Сухо щелкнула тетива арбалета – и крупная серо-белая птица, судорожно забив крыльями, с плеском рухнула в воду футах в тридцати от берега. Сергаал, тихо ругнувшись, перезарядил оружие и огляделся в поисках иного кандидата на ужин.

Невдалеке от неудачливого охотника горел небольшой костерок, возле которого на лапнике спала Сигурни, укрытая плащом.

Волчонок очень много успел сделать за этот чудовищно долгий день. Он заготовил дров на всю ночь, сделал новые бельты для арбалета взамен утраченных еще во время схватки с первым встреченным им в Аенгросте вампиром, нарубил на опушке бревен и связал их в небольшой плот, нарезал гибких веток, из которых свил на плоту шалашик.

Эстаи пока что никак не проявлял себя, и Сергаал не успел узнать у него, как исцелить страшную рану на руке Сигурни. Будить же девушку до того, как излечит рану, Хранитель не хотел.

Вновь щелкнула тетива – на этот раз подстреленная птица рухнула почти к ногам охотника. Удовлетворенно улыбнувшись, он перезарядил арбалет.

Когда количество птичьих тушек, привязанных к поясу, достигло пяти, Волчонок собрал бельты и направился к костру.

Светлоглазая охотница все так же спала.

Устроившись поудобнее, Сергаал обмазал четырех птиц собранной возле выбегающего из леса ручейка глиной и закатил получившиеся шары в костер – пусть прожариваются. Пятую ощипал, выпотрошил и бросил вариться в котелке.

«Я смотрю, ты тут неплохо устроился». – В голосе Эстаи звучала усмешка.

«Надо же, кто объявился, – мрачно хмыкнул Сергаал. – Я тебя уже заждался».

«Извини, был занят».

«Это чем же, интересно?»

«А это, дорогой мой Хранитель, не твое дело. По крайней мере, пока», – огрызнулся Меч.

«Не мое, так не мое, – легко согласился Сергаал, бросая в котелок щепоть соли. – Меня сейчас больше интересует другое».

«Что?»

«Ты говорил, что магия Предела способна исцелять».

«Магия Предела почти на все способна».

«Научи. Мне нужно вылечить Сигурни, пока она не пришла в себя».

«Хорошо. Ты помнишь, как взять Силу Предела?» – Меч перешел на менторский тон.

«Угу…»

– Сигурни, как долго нам отсюда до Элерты? – спросил Сергаал, с аппетитом вгрызаясь в птичью лапу.

– Ну… дня три, наверное. Только это очень примерно, я плохо себе представляю, где мы находимся. – Охотница задумчиво изучала еле заметный рубец на месте страшной раны. – Сергаал, как ты это сделал?

– Что?

– Ну моя рана на руке…

– А, ты про это? Магия Предела. Ладно, речь не о том. Элерта на самом берегу стоит, не так ли?

Сигурни кивнула.

Значит, мимо не проплывем.

Сергаал отшвырнул в сторону обглоданную кость.

– Собирай вещи и складывай их на плот. Чем быстрее отплывем, тем лучше.

Через пятнадцать минут небольшой плот, покачиваясь, отплыл от берега. Сергаал увлеченно работал длинным шестом, не позволяя волнам снести легкий плот далеко от берега.

– Смотри! – вдруг дернулась охотница, указывая на что-то на берегу.

Волчонок оглянулся…

На самой опушке леса можно было различить высокую человеческую фигуру. Неизвестный смотрел вслед удаляющимся путникам, и солнце ярко высвечивало его черные волосы.

– Сигурни… – медленно проговорил Хранитель. – Скажи, у людей здесь бывают черные волосы?

– Нет, – тут же ответила девушка. – Волосы цвета воронова крыла – отличительная черта вампиров. Ты первый не-вампир с черными волосами, которого я встречаю.

– В таком случае, мы видим перед собой некоего уникума. Это либо черноволосый человек, либо вампир, который не боится солнца, – заключил Сергаал.

– Все вампиры боятся солнца. Оно для них смертельно, – отчеканила охотница. – Говорят, что некоторые маги-вампиры способны находиться на солнце, защитившись какими-то особыми заклинаниями, но очень недолго. А так – кожа вампиров как-то по особому мутирует при обращении, и солнце сжигает ее.

– Только кожа? – усмехнулся Сергаал.

– Нет, конечно! Просто кожа мутирует первой, и поэтому учителя обычно говорят так… – Смутилась девушка. – Погоди, а почему ты спрашиваешь меня об этом?

– Там на опушке леса, прямо под солнышком, стоит черноволосый парень.

Сигурни подскочила.

– Где?

Хранитель махнул рукой в нужном направлении.

– Я не вижу, какого цвета у него волосы, – обиженно проговорила охотница после того, как пять минут вглядывалась в еле различимую фигуру так, что глаза заболели.

– Не суть важно. Поверь мне на слово, волосы у него черные.

– Но такого не бывает! – взвилась было она, но тут же сникла под скептическим взглядом Волчонка.

Тем временем черноволосый тип, которого не могло существовать, прошелся по опушке леса и скрылся за деревьями.

– Ушел… – с сожалением проговорила Сигурни, отпуская тетиву натянутого было лука.

– А ты думала, он будет там стоять и ждать, пока ты его стрелами нашпигуешь? – усмехнулся Сергаал.

Охотница метнула в него испепеляющий взгляд, но промолчала.

Не считая этого странного утреннего события, первый день плавания прошел спокойно и даже скучно.

Ближе к вечеру, когда солнце уже склонялось к горизонту, Хранитель задумался о поиске места ночлега. Как назло, чертов лес, население которого составило бы честь любому зоологическому музею, подступал здесь к самой воде, а ночевать между этими деревьями было бы чистейшей воды самоубийством.

Сергаал хотел было просто выжечь Пределом часть леса, но, во-первых, он чудовищно устал за последние трое суток и почти не спал, а во-вторых, здраво рассудил, что так заявлять: «Мы здесь!» было бы не очень разумно.

Поэтому он ограничился тем, что, подплыв поближе к берегу, нашел пару выступающих из воды камней, плотно вогнал плот между ними и на всякий случай примотал его веревками.

Путники в молчании поужинали холодным и почти несоленым мясом.

– Сторожить не будем, я поставил охранное заклятие, – Сергаал бросил в воду последнюю косточку.

– Как скажешь, – Сигурни зевнула. – Спать хочу…

– Я тоже, – усмехнулся Хранитель, и отполз в шалашик, сплетенный из ветвей. Удобно растянувшись на укрытом плащом лапнике, он сунул рюкзак под голову и позвал: – Киса, ты идешь, или как?

– Ты предлагаешь спать здесь вдвоем? – сунув голову в шалашик и оглядев количество свободного пространства, недоверчиво спросила охотница.

– Именно.

– Если ты ко мне хотя бы притронешься, я тебе голову оторву, – пригрозила она, осторожно заползая внутрь и вытягиваясь в полуфуте от Сергаала. И только пискнула, когда сильные руки обхватили ее за талию и плечи и прижали к груди Хранителя.

Сигурни повторно вскрикнула, дернулась – и острая коленка девушки с силой врезалась в самое болезненное для мужчины место.

Спустя минуту, когда поток ругательств у Волчонка иссяк, он отобрал у немного испуганной девушки свою куртку, завернулся в нее, повернувшись к охотнице спиной, и захрапел почти что напоказ.

Через десять минут Сигурни стало холодно.

Через двадцать она замерзла так, что зуб на зуб не попадал.

Через полчаса Сергаал молча сел, накрыл ее курткой и вновь лег, отвернувшись.

Когда охотница частично согрелась, ей стало стыдно. Она осторожно коснулась пальцами плеча Волчонка.

– Извини… – тихонько шепнула она. – Я была не права.

Хранитель демонстративно всхрапнул, поворачиваясь на спину.

– Ну прости меня… – Девушка ткнулась щекой в плечо.

Реакции не последовало.

– Ну и мерзни, раз такой дурак! – вспылила она. Волчонок ухмыльнулся, не открывая глаз, и молча притянул ее к себе.

Спустя десять минут оба спокойно спали, прижавшись друг к другу и накрывшись курткой.

– Что-то мне не нравится эта погода, – пробормотал Сергаал, тревожно глядя на небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, и тщетно пытаясь удерживать плот на небольшой глубине. Легкую посудину сносило волнами, и Волчонок подозревал, что скоро не сможет управлять плотом, потому что шест уже не дотянется до дна.

Эстаи, как назло, опять не отзывался.

– Шторм будет, – сказала Сигурни, взглядом знатока смерив небо.

– А то я не понял! Надо подогнать плот к берегу, пока нас не снесло совсем далеко! – Голос приходилось уже повышать, иначе было друг друга не слышно.

С усилием наваливаясь на шест, Хранитель удерживал плот, не позволяя волнам отнести его еще дальше, но приблизиться к берегу не удавалось.

Если бы не Сигурни, все было бы гораздо проще – Сергаал просто прыгнул бы в воду и доплыл до берега, благо теперь его физические возможности, возросшие в несколько раз против обычных человеческих, позволяли, но вытащить на себе еще и девушку он уже не смог бы. Как, впрочем, и бросить ее здесь.

Спустя несколько минут от туч, затянувших все небо, стало совсем темно. Сигурни из последних сил цеплялась за бревна – ее чуть не смыло той же волной, которая сорвала с плота шалаш. Сергаал сражался с морем до тех пор, пока при очередном сильном толчке волна не вырвала из его рук скользкий шест. Он ничком упал на бревна, подполз к девушке, одной рукой держась за веревку, второй связал их пояса.

– Сигурни, нам придется плыть самим, без плота! – крикнул он, надеясь, что она услышит.

Охотница подняла на него полный ужаса взгляд.

– Но… я не смогу! Слишком сильный шторм! Сергаал, плыви один! – внезапно решилась она.

– Черта с два я один поплыву! Держись за мои плечи, только не задуши! – Он рывком перебросил тело к самому краю плота.

– Ты не вытащишь нас обоих!

– Заткнись и делай, что тебе говорят! – заорал он и тут же закашлялся – подлая волна не упустила возможности, и Волчонок по самое не хочу наглотался противной соленой морской воды.

– Но я… – дальнейшие слова девушки потонули в вое ветра.

Откашлявшись, Сергаал сполз с плота в воду – Сигурни тут же послушно вцепилась в его плечи. Набрав полные легкие воздуха, он оттолкнул плот и на мгновение с головой погрузился под воду.

Вынырнув, Волчонок с ужасом понял, что потерял ориентацию в пространстве. Он не мог понять, в какой стороне берег, море вокруг бушевало, да еще и Сигурни, перепуганная до полусмерти, вцепилась в него мертвой хваткой. Ее пальцы сползли с плеч, и теперь охотница, боясь остаться одна посреди бури, сама того не замечая, душила Сергаала.

Эстаи не откликался.

Собрав все силы, Хранитель на миг вырвался из воды на полкорпуса, увидел что-то, смутными очертаниями напоминающее берег, и поплыл, широко и мощно загребая. Через минуту пальцы Сигурни безвольно соскользнули с его шеи – девушка потеряла сознание. Плыть стало еще тяжелее – хоть охотница его больше не душила, но теперь она не пыталась удерживать голову над водой и хоть как-то ему не мешать.

Гребок, еще один, судорожный вдох, снова гребок…

Сергаалу казалось, что он плывет уже вечность. Когда удавалось, вынырнув, разглядеть берег, все время оказывалось, что Волчонок плыл не в ту сторону – нет, он приближался к земле, но такими зигзагами, что если бы он продолжал плыть по такой же траектории, то до берега добрался бы в лучшем случае часа через четыре.

Гребок, еще один… Вдох…

Когда Хранитель в очередной раз вырвался из воды, берега не оказалось вовсе. В панике рванувшись, он попытался обернуться, волна ударила его в лицо, ослепила… Волчонок хлебнул воды, с силой развел руки, пытаясь хоть на фут вырваться из воды…

Темный контур берега виднелся сотнях в трех футов.

Но Сергаал этого не увидел – из темной воды перед ним вылетело одно из тяжелых бревен, ранее составлявших рассыпавшийся плот.

От удара потемнело в глазах, и Хранитель потерял сознание, напоследок успев только в очередной раз позвать Эстаи беззвучным криком.

Голова раскалывалась от боли. Он не мог заставить себя ни открыть глаза, ни попытаться понять, кто он и где находится, ни вспомнить, как оказался в столь плачевном положении…

Иногда он проваливался в мучительное полузабытье – и тогда волнами подкатывала тошнота, и голова болела еще сильнее, хотя, казалось, сильнее уже невозможно.

Временами словно сквозь туман долетал чей-то смутно знакомый голос, он пытался хотя бы открыть глаза или разлепить губы – но все было тщетно, и каждое усилие оборачивалось лишь очередным провалом в тошнотворную боль.

Ему даже не удавалось нормально потерять сознание – что-то удерживало его на этой мучительной грани между явью и забытьем, что-то не давало спокойно умереть и закончить этот кошмар…

Холодно. Это было первое, что ощутил Сергаал, когда наконец пришел в себя.

Было чертовски холодно.

Он попытался открыть глаза – его тут же замутило. Чудовищным усилием воли поборов тошноту, Волчонок медленно попытался сесть.

Ему каким-то образом удалось приподняться на локте, все же открыть глаза и оглядеться.

Он лежал на одеяле, постеленном на мягкую траву, сверху он был укрыт другим одеялом. Одежда и волосы были сухими, на расстоянии вытянутой руки аккуратно разложены его вещи, в том числе одежда, в которой Волчонок чуть не утонул… и только сейчас он понял, что та одежда, которая была на нем, принадлежала явно не ему и была не из запасов Сигурни…

Сигурни!

Девушка обнаружилась в трех шагах слева. Укутанная в толстый плед, она безмятежно спала, раскинувшись на траве. Ее вещи лежали вперемешку с вещами Волчонка.

Вивьенн, сидевший у костра, задумчиво смотрел в пламя.

– Наконец-то ты очнулся, – негромко проговорил он, не глядя на Сергаала. – Выпей это, поможет согреться. – Он протянул Хранителю плоскую флягу. Тот, потрясенный и ничего не понимающий, машинально прижал ее к губам и сделал большой глоток.

По горлу потек жидкий огонь, хлынул в желудок и моментально распространился по всему телу. Напиток был явно очень крепким, не слабее абсента, но пился легко и был приятен на вкус.

– Ты долго не приходил в себя, я уже думал, ты не выживешь, – тем временем проговорил сидящий у костра вампир.

– Как ты нас нашел? Что вообще случилось? Где мы? Почему ты нам помог? – накопившиеся вопросы хлынули потоком. Вивьенн, рассмеявшись, поднял руки.

– Погоди, не все сразу. Я сейчас все расскажу, только по порядку, хорошо?

Сергаал кивнул, не сводя с вампира глаз.

– Я, как и любой вампир, чувствую живую кровь, – начал тот, продолжая задумчиво изучать пляску пламени в костре. – Здесь нечасто можно встретить людей… тем более – в шторм в море. Я почувствовал тебя и твою спутницу, когда вы уже тонули. К счастью, я успел доплыть до вас раньше, чем волны вышвырнули бы вас обоих на камни – как правило, этого не переживает никто. Перерезал ремень, которым вы были связаны, дотащил обоих до торчащего рифа, там привязал ее и вынес тебя на берег, потом вернулся за девчонкой. Вы оба долго не приходили в себя, я уже начал беспокоиться.

– Где мы сейчас?

– Все на том же берегу, – Вивьенн бросил в огонь несколько поленьев. – Примерно в двух дневных переходах от того места, где мы расстались пять суток назад.

– Пять суток… – повторил Сергаал, подсчитывая дни.

День ушел на то, чтобы соорудить плот и поохотиться, переночевали они на том же месте. Следующий день провели уже на плоту, как и ночь. Потом еще день плыли, переночевали на берегу, утром вновь отплыли – лес подступал вплотную к воде. Вечером начался шторм. Итого – четверо суток.

– Не сходится, – медленно проговорил он вслух. – Должно быть четверо суток.

– Все сходится, – Вивьенн ухмыльнулся. – Я выловил вас из воды прошлой ночью. Ты сутки не приходил в себя. Девушка очнулась вечером, тут же попыталась меня задушить – пришлось усыпить ее насильно.

– Зачем ты нас спас? – прямо спросил Сергаал. – Ты ведь уже понял, что я не вампир.

– И что с того, что ты не вампир? – Вивьенн непонимающе посмотрел на Хранителя. – Для меня не имеет значение раса разумного. Кроме того, ты спас мне жизнь тогда, в лесу. Считай, что я просто вернул тебе долг.

– Вампиры не считают людей за разумных, – медленно проговорил Волчонок, глядя собеседнику в глаза. – Мы для вас – пища и развлечение, не больше того. Разве нет?

– Нет, – просто ответил Вивьенн.

– Нет? А для чего тогда «фермы», на которых выращивают людей, как скот – на пищу? Что ты скажешь насчет гладиаторских боев, где людей заставляют сражаться друг с другом на потеху вампирам? – Сергаал попытался встать, в его глазах пылала ярость, но сил не было, и он лишь приподнялся на локтях. – Как ты объяснишь то, что в вашем чертовом герцогстве нет ни одного свободного человека, потому что все люди – рабы? Что ты ответишь на…

Вивьенн молча встал, поднял с земли рюкзак и меч, пристегнул оружие к поясу. Сергаал, удивленно замолчав, наблюдал за ним. Вампир закинул рюкзак за спину, застегнул плащ и только тогда обернулся к Хранителю. Его темные глаза были совершенно непроницаемы, по застывшей маске лица невозможно было понять, какие чувства обуревают его.

– В сумках – он указал на два кожаных мешка, лежащих возле костра, – провизия на двоих на несколько дней и одежда. Ваши вещи, включая оружие, – здесь. До Элерты – около трех дневных переходов. Идите напрямую через лес, на северо-запад. Этот лес относительно безопасен, ничего, кроме обычных животных, в том числе – хищных, здесь не водится. Да, и успокой свою подругу, когда она очнется и обнаружит шрамы на шее – через день-полтора от них не останется и следа. Девушке ничего не грозит, я никого не обращал – мне просто нужно было восстановить силы после того, как я вытащил вас из воды.

Пока Сергаал пытался понять, что, собственно, происходит, Вивьенн накинул на голову капюшон плаща и скрылся в лесу.

– То есть он нас спас, потом «перекусил» моей кровью, прятался где-то поблизости день, пока мы спали, потом, когда я очнулась, усыпил меня обратно, дождался, пока ты придешь в себя, потом оставил нам все это, и ушел? – недоверчиво спросила Сигурни.

– Именно. И еще просил передать тебе, чтобы ты не беспокоилась – вампиром ты не станешь. Он тебя не обращал, а всего лишь отпил несколько глотков, – устало проговорил Сергаал, кутаясь в плед. – И, скорее всего, он не прятался днем. Я подозреваю, что видел именно его в тот день, когда мы отплывали.

– Странно это все, – вздохнула охотница, садясь рядом с Хранителем. – Я ему не верю. Он слишком странный для вампира, но вампир. Должен сгорать на солнце, однако не боится его совсем. Еще и спас нас…

– Угу. А еще обиделся, когда я налетел на него с обвинениями в том, что вампиры считают людей рабами. Обиделся и ушел, тем не менее оставив нам вещи и еду.

– Вдвойне странно… Я ему не верю, – тихо сказала девушка, глядя в огонь.

– Потому что он – вампир?

– Да.

– Но… Сигурни, возможно, мы торопимся, ровняя из всех по одной линейке? Может, они, как и люди, – разные?

– Сергаал, послушай меня, – тяжело проговорила она, глядя Волчонку в глаза. – Я понимаю твое желание поверить нашему «спасителю», но и ты пойми. Ты из другого мира, тебе здесь все в новинку, и ты готов поверить вампирам из-за того, что один из них нас спас. Но! Я здесь родилась и выросла. Мои родители были охотниками. Матери не повезло – вампиры взяли ее живой. Отец попытался ее спасти, но сам был схвачен. Их убили недалеко от Элерты, так, чтобы с городской стены все было видно и слышно. Мне было десять лет, и я очень хорошо помню, как кричал отец, когда вампиры медленно снимали кожу с моей матери. Он не вскрикнул, когда пытали его самого, но когда убивали ее… ты не представляешь себе, как он кричал. А я стояла на стене и все видела и слышала.

Возможно, вампиры и разные. Но они держат людей в клетках, обращаются с ними, как с животными. Да, у некоторых есть «любимые зверьки», и им живется неплохо – их хорошо кормят, держат в приличных условиях, чешут за ухом и так далее. До тех пор пока не надоест. Дядя мне рассказывал, как однажды в лесу встретил вампира со «зверюшкой». Сергаал, страшно даже не то, что они убивают людей. Страшно то, что они действительно превращают людей в тупой, послушный скот. Когда дядя убил того вампира и предложил человеку, который принадлежал убитому, уйти с ним в Элерту, тот кричал, вырывался, умолял не забирать его, плакал и просился обратно домой, на теплуюподстилку в ногах кровати хозяина… Он даже не понимал, что хозяина убили. И это – молодой, красивый мужчина, сильный и здоровый.

Они уничтожают нас, как разумную расу. Если бы нас просто убивали – это было бы не так страшно. Но нас лишают разума, нас лишают воли. Это хуже. Те жители Некрополя, которые еще являются людьми, живут в Глерте и Элерте. Двух свободных городах. Я родилась и выросла в одном из них, я охотник из Элерты, и пусть даже я пока что девчонка, убившая только одного вампира, и то благодаря удаче, а не собственной силе и ловкости, пусть я сама побывала в их лапах лишь однажды, и не спасая кого-то, а исключительно из-за своей же глупости и неосторожности, но я – дочь своих родителей, и я – охотник из Элерты, и я охочусь на вампиров. Потому что они поступают с разумной расой совершенно непростительным образом и потому сами теряют право называться разумными. Я – охотник, они – дичь.

Ты можешь сколько угодно уверять меня в том, что вампиры бывают разными. Я и сама прекрасно понимаю, что на сотню кровососов обязательно найдется хотя бы один честный, но я убью этого честного так же легко, как и всех остальных. Вампиры – зло, и они должны перестать существовать. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы это случилось. Если я когда-нибудь встречу этого Вивьенна, я скажу ему спасибо за то, что он нас спас, после чего убью. А в знак благодарности я сражусь с ним в открытую, хотя любому другому всадила бы стрелу с осиновым наконечником в спину за сотню шагов, не подпуская эту мразь ближе, и не возьму его клыки на трофей, а позволю рассыпаться в прах вместе со всем остальным телом. Вот и вся благодарность, которой может от меня дождаться вампир.

Сигурни замолчала, тяжело дыша. Сергаал тоже молчал. Он был поражен словами девушки – Хранитель не ожидал от этого почти что ребенка такой веры, такой убежденности и таких рассуждений.

И он не мог не согласиться с тем, что то, что вампиры делали с людьми, было гораздо страшнее геноцида. И в то же время – чувствовал, что что-то здесь нечисто. Слишком уж расходился рассказ Сигурни о том, что творится в герцогстве Некрополь с тем, что говорил Вивьенн – а Волчонок ему почему-то верил.

Хотя вампир, по большому счету, ничего и не говорил. Дело было в его поступке. Вивьенн рисковал собственной жизнью, чтобы спасти их с Сигурни. И даже если он это сделал лишь для того, чтобы вернуть Сергаалу долг, это все равно не вязалось с тем, что о некропольских вампирах рассказывала Хранителю Сигурни.

– Времени уже много, – тихо проговорил Волчонок. – Надо поспать, а утром отправляться в Элерту. Кстати, хотел спросить… Почему названия городов так похожи?

– Потому что им дали имена близнецов, основавших их. Двойняшек часто называют похожими по звучанию или по смыслу именами, – ответила Сигурни, заворачиваясь в плед и устраиваясь поудобнее. – Как раз с основанием Глерта и Элерты началась война между вампирами и людьми. До того момента кровососы еще придерживались каких-то приличий, хотя уже тогда фактически сделали людей рабами, просто все еще называли это красивыми словами, вроде как «взаимовыгодное сосуществование» и так далее. Глерт и Элерта, брат и сестра, сумели поднять некоторое количество людей, которых не только не устраивала ситуация, но и готовых бороться за свободу. Тогда основали сперва Элерту, а потом и Глерт – два свободных города людей, куда вампирам вход был закрыт, как в города вампиров был закрыт вход свободным людям. Когда кровососы узнали об этих городах, они были в ярости. Вампиры перебили большую часть свободных людей, выжившие же бежали в свободные города.

Вначале один, а потом и второй город превратили в настоящие крепости. Люди, если бы постарались, могли бы взять один из этих городов. Вампиры – нет. Оба города построены так, чтобы держать оборону именно против вампиров. Защитная магия тоже настроена против вампиров – против людей там нет ничего. На этом настояли еще основатели свободных городов – так они хотели дать людям понять, что они не должны быть врагами, потому что враг у людей один, и это – вампиры. Ведь кровососам удалось в свое время так легко подмять людей именно из-за того, что люди были вымотаны постоянными склоками и войнами между собой…

Ладно, и в самом деле – надо поспать. Ты тоже ложись, пусть твоя магия посторожит. – Сигурни закрыла глаза. Через несколько минут ее дыхание стало ровным, глубоким, а ресницы перестали подрагивать.

Сергаал думал, что и сам вскоре уснет, но сон не шел.

Что-то здесь не сходилось… Что-то где-то было не так. Слишком отличался Вивьенн от вампиров Некрополя.

Заснул Волчонок только под утро.

Встали они в результате поздно и отправились в путь только через час после полудня. Идти по пронизанному солнечными лучами лесу было на удивление легко и приятно, тяжелый ночной разговор не то чтобы забылся, но подернулся дымкой отстранения, о нем не хотелось думать. Сергаал травил армейские – и не только – байки, переиначивая их под местную действительность. Сигурни в ответ рассказывала смешные и не очень истории из жизни охотников, одновременно открывая перед спутником новые стороны мира, в котором ему предстояло жить…

Вечером остановились на ночлег, и вопреки опасениям Хранителя ночь прошла совершенно спокойно.

Как, впрочем, и двое последующих суток.

– Сегодня остановимся на ночлег пораньше, – сказала Сигурни. – До заката мы к воротам города все равно не успеем, а после – нас нашпигуют стрелами раньше, чем ты успеешь достать Клинок.

– Пусть шпигуют… – Сергаал ухмыльнулся. – Меня стрелами не возьмешь.

– Зато меня возьмешь! – возмутилась девушка.

– Ладно, ладно, пораньше так пораньше. Можно хоть сейчас.

Спасть легли тоже рано. Охотница, уставшая за день, заснула почти мгновенно – только легла, привычно положила голову на плечо Хранителя, прижалась всем телом – и через минуту уже сладко спала, чувствуя себя защищенной.

Сергаал же, наоборот, долго не мог заснуть. Уже завтра он будет в Элерте… в свободном городе людей. Как его примут там? Что он узнает? Удастся ли понять, что здесь происходит на самом деле?

Ночь была ясной. Костер давно догорел, и только луна бросала слабый свет на лица людей. Хранитель всмотрелся в спокойное, безмятежное во сне лицо девушки и улыбнулся.

«Все будет хорошо, – подумал он. – Я все узнаю, и все будет хорошо. Жизнь только начинается».

Волчонок вновь улыбнулся и неожиданно для себя быстро коснулся губами щеки Сигурни. Охотница, не просыпаясь, неслышно что-то пробормотала и прижалась к нему крепче.

Последней мыслью Сергаала перед тем, как он заснул, было: «Кажется, мне все-таки повезло… Теперь у меня есть Сила, и я смогу сберечь тебя от своего проклятия, маленькая моя…»

Глава 11

Аенгрост, Южный океан, Великое Княжество Консэа’н. Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела. 8-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

Перевернув последнюю страницу, Марийа положила книгу на стол и печально вздохнула. Глаза слипались, безумно хотелось есть – увлекшись чтением, девушка сама не заметила, как просидела в старой библиотеке Консэ двое суток. Зато все книги по истории Картаи, древнего государства эльфов, она прочла. Больше того, поскольку благодаря Мечу память ее стала абсолютной, Хранительница еще и выучила содержание книг наизусть.

Усилием воли отгоняя прочь сон, ведьма задумалась. Идея, смутной тенью промелькнувшая после первой книги, понемногу обретала форму и становилась понятной.

– Бред… Мне это не по силам, – устало прошептала девушка. И тут же, сжав зубы, выпрямилась. – Хотя… А почему бы и нет? Если получится…

«Получится – что?» – осведомился Эстаи, появившийся, как всегда, незаметно.

«Есть у меня одна бредовая идея», – улыбнулась Марийа.

«Какая?»

«Рано еще об этом говорить. Сперва мне нужно многое выяснить и еще очень много где побывать. Эстаи, у тебя есть какие-нибудь конкретные планы по поводу того, что делать дальше?»

«Хм… Почти что нет. Разве что стоило бы найти эту шхуну темных эльфов, «Буревестник». Их капитан может оказаться очень полезен. Тебе ведь надо добиться влияния и в Даркваале, не так ли?»

«Так. Ты думаешь, Кедаркиан поможет?»

«Если мы его заинтересуем – безусловно».

«Тогда их надо найти, и чем быстрее – тем лучше. А сейчас мне надо поговорить с Консэ».

«Сейчас тебе надо поесть и поспать, девочка, – усмехнулся Меч. – Если ты уморишь себя голодом и усталостью, от этого никому лучше не станет, поверь».

«Ну почему же… Станет. Только вот им как раз я не хочу делать лучше. Так что и правда, поговорю с княжной, поем, и спать…»

Вернув прочитанные книги на полки, Марийа подошла к выходу, застегнула браслет на запястье и нырнула.

Как и раньше, делать под водой первый вдох было неприятно и немного страшно, но ведьма уже привыкла. Вынырнув из неширокого тоннеля, ведущего из библиотеки в город, она огляделась в поисках киттила – дворец Консэ находился за огромной коралловой пещерой, почти что на противоположном конце города, и плыть туда самостоятельно сил уже не было.

Сине-серебристых киттилов поблизости обнаружилось сразу трое – их вообще очень много было в Консэа’не. Хранительница бросила одному из них образ приветствия и, дождавшись ответа, попросила довезти ее до дворца. Киттил подплыл, подставил верхний жесткий плавник и, когда Марийа ухватилась за него – иначе удержаться на скользкой коже было невозможно – резко рванул с места.

Спустя полчаса девушка была уже у Консэ.

Княжна встретила подругу в одном из своих любимых залов, наблюдая за танцами скро’н’иков между тонкими коралловыми колоннами.

– Судя по твоему виду, ты все же что-то решила. – Консэ даже не повернулась к Хранительнице, когда та вошла.

– Да, решила. Прости, я пока не буду посвящать тебя в мой план – сама еще не знаю, что толком надо делать. Но завтра я покидаю Консэа’н на неопределенный срок, – решительно проговорила девушка, опускаясь на пол и присматриваясь к брачной игре скро’н’иков.

Княжна обернулась, смерила Хранительницу долгим взглядом.

– Ты отправишься одна?

– Если позволишь, я возьму с собой киттила. Боюсь, одной мне не найти «Буревестник».

– Возьми, конечно, – она встала, отбросила за спину светло-розовые волосы.

Этот зал, как и библиотека, был одним из немногих помещений в подводном городе, не заполненным водой. Овальные и круглые «окна», за которыми простирался сам город, были затянуты прозрачной и очень прочной пленкой, а сам зал сотнями хрустальных нитей пронизывали тонкие струйки воды, стекающие с потолка и расцвеченные разноцветными светящимися кристаллами, вмурованными в пол. Высокая влажность в этом помещении позволяла подводным жителям находиться на воздухе гораздо дольше, чем обычно.

– Консэ, ты не могла бы пока что не говорить всем остальным обо мне? Да и вообще о том, что Эстаи снова в Аенгросте.

– Конечно. Я и сама думала, что им не стоит пока что знать, – согласилась княжна и вновь внимательно посмотрела на подругу. От ее проницательного взора не укрылись ни темные круги под глазами Хранительницы, ни ее нездоровая бледность, ни сумасшедшие искорки в глазах… Да и вообще, за прошедшую неделю девушка очень сильно изменилась. От ее нерешительности не осталось и следа, манера речи и построения мыслеобразов стала гораздо резче, а взгляд потемнел и потяжелел. Она уже не напоминала недавнюю жертву Инквизиции, теперь перед Консэ стояла достойная носительница Духа Предела.

– Марийа, тебе стоило бы отдохнуть перед дорогой, да и поесть не помешает. Ты же так все это время и просидела в библиотеке, так ведь?

– Да… Знаешь, много всего полезного и интересного написано в тех книгах. Даже Эстаи мне рассказывал меньше. – В черных глазах промелькнула тень обиды.

Княжна вздохнула, задумалась на несколько секунд, потом протянула руку и произнесла нараспев несколько непонятных слов. В ее раскрытой ладони появилось несколько тонких пластин овальной формы, с идеально ровными краями.

– Возьми. Это срезы одного очень редкого кристалла, на них можно записывать мыслеформами информацию. Телепат твоего уровня может с ними работать. Здесь информации раз в десять больше, чем во всей той моей библиотеке, в которой ты была… – При этих словах глаза Марийи радостно вспыхнули. – Только прошу – отдохни сперва, хорошо?

– Конечно, – прошептала ведьма, не отрывая взгляда от пластин.

– И вот еще что. В воде почти ничто не способно причинить вред таким кристаллам, из них можно было бы делать доспехи и оружие, если бы они не были столь редки, но на воздухе они буквально за полчаса рассыпаются в пыль. Информация, записанная на них, пропадет через минуту-полторы. Поэтому… – Консэ еще раз закрыла глаза и произнесла заклинание. На сей раз в ее руках появилась двустворчатая темно-синяя раковина с серебристой окантовкой и ленточкой, продетой сквозь мастерски пропиленные пазы – внутри раковина оставалась цельной. – Вот, возьми еще и это. Шкатулка раскроется только под водой, она абсолютно непроницаемая, внутри можно держать клиар’хи прямо в воде.

– Клиар’хи? – не поняла Марийа.

– Информационно насыщенный срез кристалла, как это названо по-научному, – улыбнулась эльфа.

– Спасибо…

– Если хочешь, можешь остаться поесть со мной, а потом лечь спать прямо во дворце. Здесь достаточно свободных комнат, и есть даже с воздухом.

– Не откажусь. Я даже сюда добиралась с помощью киттила – боялась, что сама не доплыву. – Хранительница завязала ленточку раковины-шкатулки на запястье.

Спустя час она уже спала.

«Может, все же поделишься своими грандиозными планами?» – поинтересовался Эстаи, когда столица подводных эльфов осталась далеко позади.

Марийа удобнее перехватила плавник киттила, на несколько минут задумалась…

«Хорошо. Эта идея пришла мне в голову, когда я изучила историю Картаи и сравнила с тем, что сейчас знаю, во-первых, о нынешнем положении Консэа’на и Даркваала, во-вторых – о Черном Властителе, в моем случае – Властительнице – и его, то есть моем, предназначении».

«Как интересно… И что же ты поняла о своем предназначении?» – Меч не удержался от ехидного вопроса.

«Первое. Как я поняла, Черный Властитель – это некая единая сущность, являющаяся частью великой силы – Предела, состоящая, в свою очередь, из трех частей – Меча, Духа и Дракона. Предполагаю, что главным в этой триаде является Дух. Я права?»

«Да».

«Хорошо. Итак, моя первоосновная и самая главная задача – пройти загадочное Слияние, соединившись с тобой и Драконом. Кстати, а где он?»

«Хотел бы я сам это знать».

«Ладно, еще найдем. Так вот, это моя основная задача… но я не думаю, что это самоцель. Это надо для чего-то. Для чего?»

«Пока я не могу тебе ответить». – Эстаи выругался про себя. Девочка схватывала на лету, из обрывков информации ухитрялась вырисовывать практически верные картины происходящего, да и вообще – узнала уже гораздо больше, чем стоило бы. Меч понемногу начинал задумываться о том, чтобы сменить Хранителя – с Сергаалом проблем было гораздо больше, да и столь ярких способностей он не проявлял. Впрочем, излишняя торопливость Марийи во всем тоже не была достоинством.

«Не можешь – так не можешь, когда сможешь – расскажешь, – неожиданно легко согласилась ведьма. – Итак, поскольку ты пока что говорить не хочешь – об этом я подумаю потом. Сейчас слишком мало информации. Ты рассказывал, что существует девять доменов, и каждый имеет свой цвет».

«Да. Белый, Желтый, Серый, Зеленый, Синий, Коричневый, Фиолетовый, Красный и Черный».

«Каждый домен – это мир или система миров, подчиняющаяся непосредственно своему Властителю?»

«Да. Только называют его в разных местах по-разному – Белый Судия, Серый Владыка, Коричневый Лорд и так далее… Иногда это меняется, у кого-то несколько имен и так далее».

«Это сейчас несущественно. Итак, поскольку я являюсь в данный момент носительницей Духа Предела и в будущем – Черной Властительницей, этот мир принадлежит мне. Так?»

«Да».

«Тогда все просто. Если это мой мир, то я хочу, чтобы в этом мире был порядок. Для начала я хочу… нет, не возродить Картаю – это было бы неправильно. Я собираюсь объединить все ветви эльфов в одну сильную расу. Разносторонне сильную – нам полезны будут и мореплавательные и пиратские успехи темных, и подводные города и богатства морских, и знания и сила высоких, и чем там могут похвастаться лесные? Так вот, это все будет принадлежать не по кусочку каждому народу, а вместе – сильной расе.

«Марийа, почему тебя так беспокоит судьба именно эльфов? – спросил Эстаи, внутренне ликуя. Он собирался долго и очень осторожно подталкивать Хранительницу к этой идее, а она сама до этого додумалась! Нет, точно – из девочки выйдет толк. – Ты же сама принадлежишь к расе людей, как и любой Носитель Духа».

«Ты же сам сделал меня эльфой даже физически, – усмехнулась ведьма. – Если честно… я и сама не знаю. Только эльфы мне гораздо ближе и роднее, чем люди. Возможно, если бы я сперва познакомилась бы с другой расой, было бы иначе. Но все так, как есть, и меня это устраивает. Я не хочу снова становиться человеком».

Эстаи долго молчал. Что ж, он ждал примерно такого ответа… И это, наверное, было к лучшему.

«Хорошо. Как ты собираешься объединять разные ветви эльфов?»

«Для начала я хочу навести порядок в Даркваале. У них нет централизованной власти, все шляются где попало, семь правящих родов грызутся между собой, и каждый считает себя главным… Нужен кто-то, кто сможет поставить себя так, что они примут этого кого-то в качестве верховного повелителя. Только я пока что не знаю, как этого добиться. Но, думаю, Кедаркиан поможет мне».

«И где ты таких слов набралась, девочка? „Централизованная власть“ и так далее…»

«Я много читала», – лаконично ответила Марийа.

«Читала она… Ладно. Ты собираешься, пользуясь влиянием Кедаркиана, склонить на свою сторону других темных эльфов?»

«Зачем? Все гораздо проще. Я собираюсь, используя свою Силу, полученные и получаемые знания и помощь Консэа’на, поставить его верховным принцем Даркваала, прежде вынудив принести мне клятву верности, а потом уже, когда все темные эльфы будут подчиняться Кедаркиану, выйти из тени».

Все услышанное было настолько невероятным, что Эстаи даже тщательно проверил память и сущность Марийи – не могла девушка так измениться за какие-то две недели, прошедшие с момента ее перехода в Аенгрост! Но нет, это была она…

Всмотревшись в самую суть, Меч чуть не выругался – уже в который раз.

Специфика Черной составляющей Предела. Извращение Сущности.

«Но ведь все должно было быть совсем иначе! Марийа должна была… так, стоп, – оборвал себя Эстаи. – Как должна была – это уже другой вопрос. Сейчас следует разобраться, что делать с тем, что получается».

«Кстати, Эстаи, я все хотела спросить…»

«Что?» – отозвался Меч, выныривая из размышлений.

«Когда ты начнешь учить меня магии? Или я должна сама разобраться?»

«Самой – не надо. Ты мне живая нужна, а этот мир – целым. Начать же могу прямо сейчас…»

«И лучше – поскорее…» – медленно проговорила про себя Марийа, бледнея.

Она не обратила внимания на то, что киттил внезапно нарастил скорость до предела и метался из стороны в сторону крупными зигзагами, а зря.

С разных сторон к ним приближались крупные и явно голодные акулы.

Киттил жалобно посвистывал – у него не было шансов уцелеть в схватке, но он мог уйти – его скорость, при условии отсутствия груза на спине, в несколько раз превышала скорость хищных рыб. Миг посомневавшись, ведьма выпустила несчастного – в конце концов после боя он ее найдет… если она выживет, конечно.

Махнув хвостом, киттил нырнул вниз, серебристой молнией промелькнул в нескольких футах от разинутой акульей пасти и скрылся в темной воде.

Эстаи тем временем быстро сгружал прямо в мозг девушки основные знания, необходимые для того, чтобы эффективно и быстро использовать силу Предела в бою.

«Зря ты отпустила киттила. Если бы эти твари отвлеклись на него, у нас было бы больше времени».

«Не смей даже думать о таком!» – возмутилась Хранительница.

«Как хочешь. Ладно, ты поняла, что надо делать?»

«Кажется, да».

«Начинай».

Сложнее всего оказалось сконцентрироваться и пробудить в себе Силу Предела. Ну да, попробуй на чем-нибудь сосредоточиться, когда к тебе нарочито медленно приближаются такие твари, с явными намерениями перекусить тобой перед плотным обедом!

Еще неделю назад Марийа ударилась бы в панику, попыталась бы просто сбежать, и, скорее всего, пошла бы акулам на корм. Но сейчас она действительно была уже Хранительницей. И поэтому, преодолевая страх, девушка закрыла глаза и позвала Предел.

Черная волна Силы побежала по венам, охватывая всю сущность ведьмы. В отличие от обычных магов, ей не нужны были внешние источники энергии – Предел был в ней самой.

Вода вокруг забурлила, завертелась мелкими смерчами, окружающими акул. Одна из рыбин дернулась было в сторону, явно не понимая, что происходит, – но вихри окружили ее, ввинтились в мощное тело, акула забилась, вода окрасилась кровью…

Марийа обернулась ко второй твари, вытянула руку, представляя, что в ладони зажато сердце – и резко сжала пальцы. Акула, дернувшись, начала тонуть.

Оставшиеся четыре рыбы, видимо, поняли, что медлить не стоит, и с разных сторон бросились на девушку. Одну из них тут же пронзило насквозь, от пасти до хвоста, тонкое черное копье из энергии, вторую просто разорвало на куски… Хранительница материализовала прямо в воде свое любимое оружие – эльфийскую саблю, создав ее из энергии Предела, и полоснула по приближающейся морде. Акула дернулась, распахнула зубастую пасть, Марийа перехватила клинок, всаживая его в небо рыбины…

…и в этот момент все ее тело пронзила дикая боль. Не соображая что делает, и едва не теряя сознание от болевого шока, девушка наугад полоснула саблей вниз и вбок, вонзила клинок между сомкнувшимися на ее бедрах жуткими зубами, мысленным приказом расширила лезвие, пытаясь разомкнуть пасть неосторожно выпущенной из виду седьмой акулы.

Ей повезло – раненая рыбина, дергаясь, ринулась вниз, подальше от этой неожиданно больно кусающейся добычи, еще одна акула наконец заметила плавающие вокруг куски бывших товарок и с аппетитом принялась за еду, забыв о несостоявшейся жертве.

Марийа боролась с акулой, едва не теряя сознание. Казалось, даже на костре ей не было так больно и страшно… Может, оттого, что когда ее казнили, девушка уже смирилась с неизбежностью гибели?

Боль застилала сознание, удерживать клинок становилось все труднее, да и последняя из оставшихся тварей отвлеклась от останков и приближалась к ведьме.

Она потеряла концентрацию только на одно мгновение. Но этого хватило, чтобы оружие – уже не похожее на саблю – исчезло. Акула, почувствовав, что страшная штука, причиняющая так много боли, пропала, рванулась вперед с удвоенным энтузиазмом, и зубы сомкнулись на талии девушки, перехватывая ее поперек тела. Марийа, беззвучно крича, рванулась, и это спасло ей жизнь – зубастая пасть второй рыбины, в которой едва не оказалась голова ведьмы, пролетела мимо, и зубы только распороли плечо и разорвали в лохмотья левый плавник.

Как сквозь туман, до Хранительницы долетал голос Меча, пытающегося что-то ей сказать, но она уже не слышала…

Понимая остатками сознания, что ее сейчас просто перекусят пополам, Марийа дернулась – острые зубы лишь глубже погрузились в ее живот.

«Сосредоточься же!» – взвыл Эстаи.

Нет, на это сил Марийи не хватило… Но затуманенное сознание все еще хотело жить.

Не очень понимая, что и зачем она делает, ведьма изогнулась, уперлась руками в челюсти акулы и начала их разжимать, неосознанно вкладывая в свои действия всю силу Предела, до которой могла дотянуться. Вторую рыбину было не видно, вода сменила цвет с прозрачно-синеватого на грязно-кровавый, мутная пелена боли не давала дышать, но Хранительница боролась. И через несколько мучительно долгих мгновений пасть акулы разжалась.

Девушка оттолкнулась, выдергивая нижнюю часть тела и ноги из страшной пасти, из последних сил ударила Пределом, сама не понимая, как смогла это сделать, почувствовала рывок, словно бы кто-то дернул ее за запястье…

Мертвая туша акулы медленно опускалась на дно.

Соленая вода разъедала раны, Марийа судорожно сжалась в комочек, словно пытаясь укрыться от боли, вдохнула…

В легкие хлынула вода. Ведьма забилась, схватилась за запястье – браслета не было. Похоже, он зацепился за зубы твари. Несколько секунд, пока жабры исчезали, она еще могла дышать под водой, но теперь…

До поверхности океана – далеко. Толща воды начала ощутимо давить, отчаянно хотелось вдохнуть воздух, но вокруг был только океан и окрашенная кровью вода – сверху, снизу, со всех сторон…

Она в последний раз дернулась, пытаясь позвать Силу Предела, но тщетно… глаза закрылись, и умирающая ведьма медленно начала опускаться на дно.

Она уже не видела, как возле нее хищно щелкнули зубы последней оставшейся в живых акулы, как сквозь кровавую, мутную воду рванулись несколько серебристых тел, как забилось одно из них в огромных акульих зубах, закрыв девушку собой…

Остальные киттилы подхватили уже почти мертвую Хранительницу и рванулись к поверхности на максимально возможной скорости.

– Когда придет в себя, немедленно зовите меня. Ясно?

– Да, архатис. Я думаю, это будет уже скоро, девочка поправляется на удивление быстро.

Раздались шаги, сопровождаемые характерным бряцаньем перевязи с клинком, хлопнула дверь. Кто-то негромко дышал рядом.

Глаза открываться не хотели…

«Да и черт с ними, – подумала она. – Полежу пока, здесь так тепло и уютно…»

Чьи-то сильные руки осторожно касались тела – живота, бедер, плеча. Ноющая боль под этими прикосновениями отступала.

Прохладная влажная ткань ласково коснулась лица, стирая пот. Было уже совсем не больно и даже хорошо…

Улыбнувшись, она провалилась в глубокий, ровный сон.

Марийа просыпалась еще несколько раз. Ее поили вкусной, пресной водой, давали какие-то терпко пахнущие снадобья, снова перевязывали и протирали лицо. Она не осознавала, что произошло и где она находится, просто наслаждалась тем, что было не больно.

Понимание пришло неожиданно, вместе с очередным пробуждением.

Акулы!

Марийа закричала, забилась – тело тут же охватила боль. Чьи-то сильные руки прижали девушку к постели, пальцы пробежали по лицу, успокаивая…

– Не кричи, малышка, не надо дергаться… все уже позади, ты жива, и все хорошо… Лежи спокойно, раны еще не зажили… Все хорошо…

Тихий, спокойный голос темного эльфа – а это был именно темный эльф, голос и акцент ведьма спутать не могла – обволакивал сознание, успокаивал, движения пальцев унимали боль… Вскоре Марийа перестала биться и безвольно растянулась на постели.

– Где я? – тихо спросила она на темноэльфийском.

– На борту «Ласточки», – ответил эльф. – Тебя вынесли киттилы из океана, мы подняли тебя на корабль, но поначалу решили, что ты уже мертва – так сильно была изранена и уже не дышала. Но я – целитель, причем достаточно старый, и видел, как с того света вытаскивали и не таких… хотя нет, таких все же не вытаскивали. Но я решил все же попробовать вернуть тебя к жизни, удалил воду из легких, заставил работать сердце… И надо же – ты ожила!

– Спасибо, дан… – ведьма слабо улыбнулась. – Что со мной сейчас?

Эльф замялся. Видимо, ему не очень хотелось говорить правду.

– Пожалуйста… Я хочу знать, что со мной, причем на самом деле. Не щадите.

– Хорошо, – сдался целитель. – Раны уже неопасны, хотя шрамы, прости, останутся страшные… Я ничего не смог сделать, тебя почти разорвали на куски. Неглубокие порезы на лице и плечах я заживил полностью, но на животе и бедрах…

– Я поняла. Что еще?

– Во-первых, я не смог восстановить все внутренние органы. Срастил все, что было жизненно важно, но кое-что пришлось удалить полностью. Детей иметь ты не сможешь никогда. Во-вторых… Это уже не так страшно, в порту можно будет найти мага, который в силах это исправить.

– Что именно? – по правде сказать, известие о невозможности иметь детей Марийю не сильно огорчило.

– Я не знаю, как тебе удалось выжить, но ты, похоже, нарвалась на самый мерзкий тип акулы – ядовитую. Они впрыскивают яд в рану жертвы, парализуя, и таким образом могут охотиться стаей даже на крупных китов или морских змеев.

– Дан, я прошу вас…

– Да, прости… В общем, тебя почему-то не парализовало – впрочем, бывают эльфы, устойчивые к этой дряни. Но каким-то образом часть этого яда растворилась в воде и попала в твои глаза, разъев их.

– То есть я теперь не смогу видеть? – с ужасом спросила Хранительница, поднимая руку и ощупывая лицо. Глаза скрывала широкая повязка.

– Некоторое время – да, – нехотя признался эльф. – Но, как я уже говорил, кто-то из магов-целителей, вполне возможно, сможет вернуть тебе зрение. Так что не переживай, это временно.

Марийа промолчала, мысленно твердя себе: «Это временно. Это можно вылечить. Я буду видеть».

– Спасибо за искренность, – тихо проговорила она через минуту. – И за то, что спасли мне жизнь.

– Это моя работа, малышка, – эльф улыбнулся. – Ты не расскажешь мне, как с тобой такое случилось?

– Не сейчас… Я… очень плохо себя чувствую.

– Конечно, не сейчас! – возмутился целитель. – Архатис просила сказать ей, когда ты очнешься… но, я думаю, что это немного подождет. Когда будешь в состоянии, тогда я ее и позову, хорошо?

– Конечно. Спасибо вам…

– Вот, выпей это и спи. Тебе надо восстанавливать силы.

Девушка машинально выпила настойку из каких-то пахучих трав, откинулась на подушки и почти мгновенно уснула.

– Она так и не очнулась до сих пор? – долетел до Марийи резкий, но в то же время мелодичный женский голос.

– Она приходила в себя, но каждый раз – ненадолго, дана архатис, – спокойно ответил другой эльф. Ведьма узнала голос целителя.

– Как она вообще? – неизвестная эльфа приблизилась, склонилась над постелью девушки.

– Все то же, что я говорил раньше. Раны затягиваются с непредставимой скоростью, особенно учитывая то, что она побывала в воде, отравленной акульим ядом, причем в такой концентрации, что ей выжгло глаза. Все внутренние повреждения практически сошли на нет. Шрамы… да, шрамы останутся. Но их может потом убрать маг.

– А зрение? К ней вернется зрение?

– Если найдет хорошего мага и сможет ему заплатить – да. Но это должен быть действительно хороший маг.

– Ясно.

– А сейчас, дана архатис, я бы попросил вас оставить больную в покое. Ей нужен отдых, кроме того, вы можете ее случайно разбудить.

– Конечно, Ларра’ти, – Марийю позабавило, как быстро капитан корабля подчинилась просьбе всего лишь целителя.

– Я уже не сплю, – пробормотала она. Эльфы тут же повернулись к девушке. – Приветствую вас, дана архатис.

– Ну вот, вы ее разбудили, – проворчал Ларра’ти.

– Как ты оказалась в океане одна, да еще и в таком состоянии? – спросила архатис, игнорируя ворчание эльфа.

– Я… – Хранительница чуть не рассмеялась. Казалось, еще вчера ее точно так же расспрашивал Кедаркиан, задавая те же самые вопросы. – Я плохо помню происшедшее.

Марийа на миг задумалась. Стоит ли рассказывать про «Буревестник»? О подводных эльфах она не собиралась даже заикаться, но вот насчет шхуны, где была юнгой… С другой стороны, снова врать про полную потерю памяти не хотелось.

– Я была юнгой на одной шхуне. Мы схватились с драккаром орков-Йаррангов, я во время боя упала в воду. Что было дальше – не помню. Очнулась в воде, вокруг были акулы. Я испугалась… не помню… – Девушка задрожала, всхлипнула. – Потом было больно, и я потеряла сознание. Пришла в себя уже здесь.

– Архатис, я же просил! – воскликнул Ларра’ти, опуская пальцы на виски ведьмы. – Не надо бояться, малышка, все уже позади…

«Все еще впереди», – мрачно подумала Марийа, продолжая делать вид, что охвачена ужасом, вызванным воспоминаниями.

– Прости, – уже мягче проговорила капитан. – Я больше не буду касаться этой темы… по крайней мере пока. Скажи лучше, на каком корабле ты была юнгой?

– На шхуне «Буревестник», – ответила девушка. Она не видела смысла это скрывать.

– Ого! – архатис присвистнула. – И как поживает милейший Кедаркиан?

– Э-э-э… Когда я видела его в последний раз, он поживал прекрасно. – Ведьма напряглась, почувствовав укол ревности. – А что вас так удивило, архатис?

– Да так, ничего. Просто я неплохо знакома как с самим архати Храссэн’кхэ, так и с многими членами его команды. К сожалению, уже давно не удавалось пересечься с ними ни в портах, ни тем более в море.

– Понятно… – Подозрения Марийи усилились.

– Ладно, отдыхай пока что. Ларра’ти, зайди потом ко мне, когда освободишься.

– Конечно, дана архатис.

Капитан ушла, вскоре за ней последовал и целитель, предварительно напоив ведьму очередным лечебным настоем.

Оставшись наконец в одиночестве, Хранительница задумалась.

Она не помнила, чем закончилась схватка под водой. Последнее, что врезалось в память, – дикий страх, когда она поняла, что браслет, позволяющий дышать водой, исчез. Что было дальше? И куда делся Эстаи?

Марийа мысленно позвала Меч по имени, но тот не отреагировал.

– Ну что же, будем действовать по ситуации, – тихо сказала она себе. – А пока что – Ларра’ти прав. Надо отдохнуть и восстановиться.

Через пять дней целитель разрешил девушке вставать и даже вывел на палубу, где ведьма просидела до заката, наслаждаясь свежим морским воздухом и теплыми прикосновениями лучей солнца. Когда Ларра’ти отвел ее обратно в каюту, девушка, поев, уснула мгновенно, а на следующий день целитель довольно сообщил ей, что солнце и свежий воздух очень благотворно сказались на ее состоянии, и предложил проводить на палубе как можно больше времени. Марийа радостно согласилась.

Эстаи появился только на третий день ее «прогулок». Как всегда, совершенно неожиданно.

«Здравствуй, малышка. Как ты?» – как ни в чем не бывало, поинтересовался Меч.

Хранительница вздрогнула от неожиданности, но тут же взяла себя в руки, хотя сказать хотелось очень и очень много.

«Надо же, кто появился, – с издевкой подумала она, передавая мыслеобраз Эстаи. – Я уже и не надеялась».

«Извини, я не мог быть рядом в это время. Все же, как ты?»

«Угу. Я так и поняла. А я… Да что со мной может случиться? Ослепла, еле хожу, лишилась части организма…. А так – все хорошо, даже замечательно!» – Злость неудержимо рвалась наружу.

«Успокойся, пожалуйста. Зрение к тебе вернется, хотя и не так скоро, как тебе бы хотелось. Не забывай, ты регенерируешь с очень высокой скоростью. А вот потерянные органы… Мне жаль».

«А мне – нет, – зло бросила она. – Что ты теперь предлагаешь делать?»

«Пока что – учиться. Тебе же все равно нечем заняться, пока ты не выздоровеешь полностью. Но это время тоже можно провести с пользой. Ведь твоя ракушка-шкатулка с клиар’хи уцелела, а для считывания информации с кристалла глаза не нужны. Кроме того, раз уж у тебя такие грандиозные планы, не мешало бы поучиться магии, чтобы в дальнейшем такая ерунда, как десяток ядовитых акул, не представляла для тебя опасности».

«И сколько же мне ждать, пока у меня отрастут новые глаза?»

«Я думаю, еще около месяца».

«Сколько?!»

«Не кричи так. Пойми, малышка, это не так просто. Тем более что твой организм пока что, мягко говоря, несовершенен».

«Ладно, буду учиться. И, кстати, прекрати называть меня «малышкой». Мне Ларра’ти хватает…»

«Хорошо».

«Ну что же, начинай меня учить», – усмехнулась девушка, поудобнее устраиваясь в специально для нее принесенном на палубу кресле.

«Вот так сразу? – Меч усмехнулся. Да, девочка не промах… – Может, начнешь с изучения информации на клиар’хи?»

«А ты забыл, что эти кристаллы сохраняют свои свойства только в воде? А на воздухе почти сразу теряют информацию, а затем и вовсе распадаются?» – язвительно спросила Марийа, довольная тем, что смогла уесть Эстаи.

«Не забыл, – язвительно отозвался тот. – Просто хотел проверить, помнишь ли об этом ты. Ладно, с чего мы начнем?»

«С того, что ты ответишь мне на некоторые вопросы. Во-первых: Меч Предела – это метафора, условное обозначение сущности или реальное определение физического объекта?»

«Последнее», – ответил Эстаи, с тоской подумав, что не стоило, наверное, пускать Хранительницу в библиотеку Консэ – слишком много она успела узнать и понять. Теперь контролировать ее станет значительно сложнее.

«Тогда скажи мне, где ты находишься? Если я – носитель Духа Предела, то почему ты не со мной?»

Меч молчал так долго, что Марийа успела подумать, что он ушел, не желая отвечать на вопрос, который явно был для него неудобен.

Эстаи же задумался. В принципе, он ждал, что девушка задаст этот вопрос, но надеялся, что это произойдет значительно позже. В любом случае, у него была наготове история, которая могла бы удовлетворить девушку, вот только Меч уже не был уверен в том, что от нее стоит скрывать правду. С одной стороны, ей было рано знать о том, что она – не единственный носитель Духа. С другой – будет гораздо хуже, если она сама дойдет до этой мысли, особенно если самого Эстаи рядом не окажется.

«Помнишь, я рассказывал тебе и Консэ о том, что случилось в Картае? Гибель Черного Властителя…»

«Конечно, помню. Ты так рассказал, что я не смогла бы забыть, даже если бы захотела».

«Я тогда не сказал, чем это для нас троих закончилось. Впрочем, во многом я и сам не был уверен. Теперь кое-что удалось проверить, и тебе, наверное, стоит знать правду. – Эстаи некоторое время помолчал. – Как ты уже знаешь, в триаде Дух-Дракон-Меч самым главным является Дух. Именно ему подчинена сила Предела, и только он может нанести вред Дракону или Мечу. Когда Нииль сошел с ума, он убил Дракона и сломал меня, после чего покончил с собой. И это повлекло определенные последствия…

Что сталось с Драконом, я не знаю до сих пор. Мне так и не удалось ничего о нем узнать, кроме того, что он жив. Я… Я являюсь основным хранителем Силы Предела, которую при инициации передаю носителю Духа. После смерти Хранителя здесь, на Аенгросте, я вновь возвращаюсь на Землю, ждать встречи со следующим носителем Духа. Когда Нииль сломал мое физическое воплощение и умер сам, я, как и всегда, вернулся на Землю – но не цельным. Меня разнесло на несколько сотен кусочков, и ты себе не представляешь, чего мне стоило сделать так, чтобы этих кусочков стало всего три. Я надеялся, что мне удастся восстановиться полностью, но потом узнал, что Дух тоже расколот – и как раз на три части. Тогда я понял, почему мне не удалось собрать себя полностью».

«То есть… Я не единственная носительница Духа?» – поразилась Марийа.

«Не торопись, я тебе расскажу все, но по порядку. В этот раз я ушел с Земли вместе с носителем Духа в две тысячи третьем году. Да-да, не удивляйся. Спустя шестьсот двадцать один год после встречи с тобой. К тому моменту я уже три тысячи лет оставался разделенным на три части.

Тогда я уже долгое время ощущал, что что-то вскоре произойдет. Почти в одно и то же время встречались и инициировались другие Мечи и носители Духа, мне же грозило застрять на Земле еще надолго – ведь надо было, чтобы в один и тот же временной промежуток родились все три носителя и чтобы все трое нашли части меня. Я понимал, что могу прождать подобного еще очень, очень много тысячелетий…

И я решился на то, на что до меня не решался еще никто. Я вывернул пространство-время таким образом, что в момент смерти все три носителя Духа оказались в одной временной точке и перенеслись втроем на Аенгрост. До этого я позаботился о том, чтобы каждый из вас в момент встречи держал одну из частей меня.

Из-за того, что сделал Нииль, я лишен большей части Силы Предела и, следовательно, не могу передать ее никому из вас троих в полной мере. Больше того, то немногое, что осталось, приходится делить на три».

Меч замолчал. Молчала и ведьма, потрясенная только что услышанным.

Спустя несколько минут девушка решилась первой нарушить затянувшуюся тишину.

«Итак, на данный момент имеется: Дракон – неизвестно где и неизвестно, в каком состоянии, знаем только, что он жив. Меч – разделен на три части и лишился большей части силы Предела. Дух – также разделен на три части, все носители на Аенгросте, у каждого немножко силы и кусок Меча. Верно?»

«Нет. Попав на Аенгрост, я, к своему удивлению, восстановился. С тобой и еще одним носителем Духа у меня только мысленная связь и возможность передавать Силу и учить».

«Ладно, пусть так. Дух должен воссоединиться, так?»

«Естественно».

«Как это должно произойти?»

«Я пока что не знаю». – А вот тут Эстаи уже солгал. Он прекрасно это знал, но пока что не хотел открывать это Марийе.

«Ясно. Скажи еще вот что…»

Договорить ведьма не успела.

– Корабль на горизонте! – заорал матрос из «вороньего гнезда». – Нет, два… три корабля на горизонте!

Хранительница услышала знакомые шаги капитана, щелчок раскрываемой подзорной трубы и через несколько мгновений – отчаянную ругань архатис.

– Проклятие, это алеартские галеры!

Словно бы из ниоткуда, рядом с Марийей материализовался Ларра’ти.

– Пойдем-ка отсюда, малышка. Тебе здесь во время боя делать нечего, – быстро проговорил эльф.

– Что происходит, Ларра’ти? Кто на нас нападает?

– Тебе это так важно?

– Да. Пожалуйста…

Целитель «Ласточки» почему-то с самого начала проникся отеческой любовью к подобранной девушке и часто выполнял ее капризы, даже нарушая при этом приказы архатис. Ведьма это прекрасно знала и нередко пользовалась, как и сейчас.

– На горизонте – корабли Алеарта. Галеры, три штуки. С одной мы бы справились, да и справлялись не раз. Вернее, справились бы, если бы на борту был маг… В схватке с тремя галерами у «Ласточки» нет шансов. Наша шхуна, конечно, быстрее, но сейчас почти что полный штиль. Алеартцы нагонят нас на веслах.

– Разве они нападут?

– Обязательно. Мы для них – самая страшная угроза, даркваалские пираты грабят суда и корабли Алеарта с тех пор, как Алеарт вообще вышел в море… Правда, этим обычно занимаются специально подобранные команды. Ладно, пойдем. – Ларра’ти подхватил девушку на руки и понес в каюту. Марийа доверчиво обняла его за шею.

– А почему специально подобранные?Чем они отличаются?

– Такие команды подбирают из магов и эльфов, устойчивых к магии. Разве ты не знала? Все население королевства Алеарт – маги. Поголовно.

– Понятно… Ты останешься со мной?

За время пребывания Марийи на «Ласточке» уже была одна схватка с каким-то кораблем. Тогда целитель остался в каюте вместе с девушкой, заявив, что его дело – лечить, а не убивать и калечить.

– Нет. Я буду сражаться вместе с остальными, – тихо проговорил он.

– Ларра’ти, почему? Скажи правду, пожалуйста…

Эльф медлил с ответом до самой каюты. Только положив Марийю на койку, он заговорил, взяв ее руки в свои.

– Малышка, у нас почти нет шансов выжить. Понадобится каждый, кто может сражаться. И я – тоже.

– Каковы наши шансы на победу? – тихо спросила ведьма.

– Почти нулевые. Прости, кажется, мы не смогли тебя спасти.

Ларра’ти вскочил, Хранительница услышала характерный звук извлекаемого из ножен клинка, в следующую секунду у ее ладони легла рукоять кинжала.

– Если мы погибнем и маги доберутся до тебя… – У эльфа перехватило дыхание, но он справился с собой и продолжил: – Если маги доберутся до тебя, прошу – убей себя. Попавших им в руки ждет страшная судьба и мучительная смерть. Выбор за тобой, но…

– Я поняла, Ларра’ти. Спасибо… – Она вновь обхватила целителя за шею и на миг прижалась губами к его щеке, одновременно с тем рассчитывая, сколько времени потребуется галерам на то, чтобы догнать «Ласточку». – Иди и… береги себя. Я верю, что вы победите.

Эльф вздрогнул. Он явно хотел что-то еще сказать, но не смог. Вместо этого Ларра’ти быстро поцеловал Марийю в щеку и вышел.

Оставшись одна, Хранительница улыбнулась. Все складывалось наилучшим образом.

Глава 12

Аенгрост, Святая Империя Христесар, южная провинция Клетер. Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела. 8-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

Только когда часы на башне пробили полночь, Этьен рискнул выбраться из своего убежища на заднем дворе какой-то таверны. Стараясь двигаться максимально незаметно, он выскользнул на улицу и пошел к окраине города, стараясь по возможности оставаться в тени.

Патрулей сегодня было много, гораздо больше, чем обычно, и каждый отряд сопровождал инквизитор пятого-шестого ранга, умевший чувствовать магию – наглеца, посмевшего устроить бойню на площади во время казни, продолжали искать. Графу везло – он успевал надежно спрятаться до приближения патруля, а инквизиторы его почему-то не чувствовали.

Мимо прошел очередной патруль – Этьен, скрючившийся под каким-то крыльцом, задержал дыхание. Через две минуты, когда стражи свернули за угол, он выбрался из укрытия и побежал дальше.

До небольшого трактира на окраине города, в районе трущоб, он добрался за полтора стана.

Трактир – слишком громкое название для заведения, в котором оказался граф. Небольшой полутемный зал, грязные столы и побитая посуда на полу, громко храпящий на скамье пьянчуга, дым и смрад, наполнявшие воздух, и крохотные, обжитые клопами и крысами комнаты на втором этаже.

Этьен быстро подошел к грязному мужику за стойкой, расплатился за комнату и поднялся наверх.

По большому счету, на сеновале в сарае, где он прятался весь день после смерти Ири и Анжея, было чище, уютнее и удобнее, но граф боялся проводить слишком много времени в одном и том же месте. Сейчас же ему необходимо было максимально изменить внешность.

Утром из клоповника вышел сгорбленный человек лет сорока. Не очень чисто выбритый, с неровно подстриженными сальными волосами до плеч, в куртке мастерового – типичный житель бедных кварталов Атана.

Быстрым шагом проходя улицы и площади, Этьен словно бы не замечал, куда идет. Да и не думал об этом…

Граф не знал, что ему теперь делать. По-хорошему, из Атана надо было бежать, и чем скорее – тем лучше, но он просто не мог уйти, не расплатившись с инквизиторами. Вопрос был в другом: что он, пусть даже обладая некоей странной силой, может противопоставить организации, управляющей страной? Организации сильной, страшной, безжалостной и жестокой. По большому счету – ничего.

Хотя многое зависело еще и от того, что может дать ему этот Меч.

Нет, Этьен не испугался его. Может, кто-нибудь другой на его месте и испугался бы, приняв Меч за демона или что-то еще в том же духе, но графу было, в общем-то, все равно. Пусть хоть сам дьявол – главное, что он мог помочь добиться того, чего Этьен хотел добиться.

«В конце концов, спасение целой страны стоит моей души», – сказал он себе и теперь ждал следующего появления Эстаи.

«Допустим, ты меня дождался. Что дальше?» – неожиданно прозвучал в голове ровный голос Меча.

Граф едва не споткнулся от неожиданности.

«Приветствую. Я хотел спросить…»

«…что я могу тебе дать и сколько невинных душ за это потребую? – В голосе Эстаи звучала насмешка пополам с обидой. – Кажется, я с самого начала попросил не путать меня с демоном, дьяволом и всеми прочими, кому у вас принято души продавать. Я – Черный Меч Предела, ты – Носитель Духа Предела. Еще есть Черный Дракон Предела. Мы – составляющие великой силы, имя которой – Черный Властитель. Нет, она не добрая и не злая – она такая, какой ее сделает Дух, то есть ты. Впрочем, что я распинаюсь… держи».

Этьен был вынужден остановиться и схватиться за стену дома, чтобы устоять на ногах, когда в мозг хлынула информация. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота… и прошла так же неожиданно, как и появилась.

Несколько минут граф стоял, пытаясь разобраться в том, что сбросил ему Меч. Только заметив на себе еще не подозрительный, но уже заинтересованный взгляд стражника – к счастью, из обычного патруля, а не инквизиторского, – Этьен заставил себя отлепиться от стены и, словно бы ничего и не произошло, продолжить путь.

Мечу он почему-то поверил.

«Теперь понятно. Прошу прощения за подозрения».

«Да ладно, не стоит… Что ты планируешь делать сейчас?»

«Для начала – найти кого-нибудь, кто сможет мне помочь на первых порах. Если я правильно понял, ты почти ничего не знаешь об этой Империи, я – тем более. Мне нужен кто-то, кто будет разбираться в местных порядках, кто способен сражаться и ненавидит Инквизицию так же, как я».

«И где ты собираешься этот идеал искать?»

«На эшафоте, – лаконично ответил граф. – И пока что мне нужно знать, на что я теперь способен в плане этой магии Предела».

«Пока что – не на многое. То, что ты уже делал, ты повторить сможешь, но только с моей помощью. Чему-то я могу научить тебя прямо сейчас, но не очень многому, так что хорошо подумай, прежде чем выбрать, чему именно ты хочешь научиться».

«Первое – убивать мгновенно и безболезненно».

Эстаи усмехнулся.

«У тебя неплохие запросы…»

«Я понимаю, что это достаточно сложно, но мне не обязательно делать это быстро. По крайней мере – пока».

«Тогда ладно. Что еще?»

«Что-нибудь боевое. Я не думаю, что меня надолго хватит, если придется вступить с кем-то из инквизиторов в прямой бой, хотя я и постараюсь этого избежать».

«Хорошо, это было второе. Что еще?»

«Третье – уметь внушать людям что-либо, как гипноз. Пусть ненадолго, но внушать. И четвертое, и самое главное – научи меня исцелять с помощью Предела».

Некоторое время Эстаи молчал.

«Хорошо. Этому я тебя научу быстро. Не за пару часов, конечно, но за несколько дней, думаю, управлюсь».

Меч выполнил свое обещание. Уже к вечеру Этьен, затесавшись в толпу любопытных, оборвал мучения нескольких несчастных, попавших в руки Инквизиции. В течение ночи Эстаи объяснял принципы внушения – утром трактирщик бесплатно накормил его завтраком. Болезненно честный граф все же оставил на стойке деньги, но факт оставался фактом – магия работала. А вот с боевыми заклинаниями и исцелением вышла заминка – проверить, получается ли у графа при помощи силы Предела сражаться и убивать, возможности не было, до лечения же они не успели дойти – Эстаи вдруг оборвал речь и замолчал на несколько секунд.

«Мне нужно уходить. Срочно. Как только смогу – вернусь».

«Хорошо, только…»

Меч ушел раньше, чем он успел договорить.

Вздохнув, Этьен встал и вышел из таверны, где провел вторую половину дня. Со смерти Анжея и Ири прошло уже два с половиной дня… а он до сих пор ничего не смог сделать. Ни отомстить, ни наоборот – спасти хоть чью-то жизнь от инквизиторов.

И не оставляла в покое еще одна мысль – а потянет ли он эту ношу? Сможет ли, выдержит ли?

Погруженный в собственные мысли, граф брел по улицам и переулкам Атана, не особо присматриваясь, куда именно идет.

Вечерело, людей на улицах становилось все меньше и меньше, патрули, напротив, встречались все чаще. Видимо, Инквизиция твердо решила все же поймать наглеца, посмевшего среди бела дня перебить на площади «служителей божьих».

Вообще, в Атане было много площадей. Небольших, естественным путем образовавшихся на пересечении широких улиц, и огромных, с часовнями, фонтанами, статуями и памятниками… или эшафотами. Впрочем, на маленьких площадях хоть и не было эшафотов, зато в огромном количестве располагались «места прощения Господнего».

Вот на одну такую маленькую площадь с эшафотом для наказаний и вышел Этьен в своих бесцельных блужданиях по городу.

На небольшом помосте высотой фута два была установлена клетка. Хотя нет, клеткой это назвать было сложно…

Две решетки, примерно семь на пять футов, стоящие на расстоянии двадцати дюймов друг от друга. Боковых стенок нет, да они и не требуются – зажатый между решетками почти полностью обнаженный человек прикован к стальным прутьям за запястья, щиколотки, грудь, шею. Еще один стальной обруч охватывает голову. Человек в такой «клетке» не может даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы выбраться. Тонкие, но прочные прутья решеток впиваются в тело – их внутренние края слабо, но заточены. По сути, стальные обручи и кандалы нужны лишь для того, чтобы не дать заключенному покончить с собой – самостоятельно выбраться из подобного устройства невозможно.

Рядом с «клеткой» – жаровня с негаснущими «священными углями», в которой лежат несколько стальных заточенных прутьев с жаростойкими рукоятками – любой, проходящий мимо, может поиздеваться над заключенным при помощи каленого железа или нескольких разновидностей палаческих щипцов, висящих на специальной стойке.

И, разумеется, несчастного опутывает классическое заклятие инквизиторов, не позволяющее ни умереть от болевого шока, ни просто потерять сознание.

Этьен стиснул зубы, глядя на это адское изобретение церковников. В глазах опять потемнело, но он усилием воли подавил приступ бешенства и пригляделся к табличке, установленной возле «клетки».

Нет, не наказание. Все-таки казнь.

Граф привычно уже перебросил зрение в магический диапазон, вгляделся в плетение инквизиторского заклятия и начал осторожно сдвигать ключевые узлы.

И в этот момент золотоволосый полуэльф, застонав, открыл глаза и посмотрел прямо на Этьена.

В карих, по-эльфийски вытянутых к вискам глазах, заблестели золотые искорки. Полуэльф чуть подался вперед, насколько позволяли впивавшиеся в тело решетки, его лицо исказила отчаянная смесь страха, надежды, мольбы и боли – не физической, душевной.

Заклинание инквизиторов дрогнуло, сбрасывая силу Этьена. Граф в первое мгновение не понял, почему – и вдруг увидел.

Дух золотоволосого полуэльфа не был сломлен. Даже сейчас, в таком состоянии и в такой ситуации, он отчаянно хотел жить и готов был почти на все, лишь бы выбраться из «клетки» и выполнить какое-то свое предначертание, какой-то долг… нет, Долг!

Этьен не стал медлить. Он быстро шагнул к главе Стражей, охранявших эшафот, посмотрел ему в глаза…

– Мне нужен этот полуэльф. Освободите его сейчас же, – проговорил он, подкрепляя слова сильнейшей ментальной волной.

Страж кивнул.

– Освободить! – коротко приказал он подчиненным.

Двое тут же кинулись к «клетке», открывая кандалы и расцепляя решетки. Третий с подозрением посмотрел сперва на незнакомца, потом на собственного начальника.

– Брат Крайан, вы уверены?

– Да. Приказ не подлежит обсуждению, – так же коротко ответил Страж.

Тем временем граф скинул плащ и поднялся на эшафот. Через несколько минут тело полуэльфа, все же потерявшего сознание после разрушения заклинания, упало ему на руки. Поспешно укутав спасенного в теплую ткань плаща, Этьен развернулся, намереваясь уйти…

И только тогда понял, насколько просчитался.

Дымка заклинания, подчинившего волю брата Крайана, медленно рассеивалась. Он уже с некоторым непониманием смотрел на освобожденного узника. Третий Страж, внимательно глядя на начальника, с подозрением спросил:

– Брат Крайан, вы уверены, что их следует отпустить?

– Уже – не очень, – медленно проговорил Страж.

Этьен попытался вновь подчинить его сознание, но тщетно – слишком сильны были подозрения самого Крайана.

– Взять их!

На него кинулись все четверо одновременно. Граф быстро опустил тело полуэльфа на помост, выхватил из жаровни один из прутьев, метнул – кто-то захлебнулся криком, оседая на землю. Еще один Страж дико закричал, охваченный черным пламенем, третьего Этьен убил просто мысленным приказом, вложив в него столько Силы, что в ближайшие два стана о магии можно было забыть.

Однажды обманутый, брат Крайан не стал рисковать вновь. Он отступил на несколько шагов, поднимая магическую защиту, поднес к губам перстень, произнес несколько слов – видимо, перстень служил для переговоров с вышестоящими инквизиторами.

Оставшись без магии и вооруженный лишь кинжалом, граф не стал вступать в бой. Он подхватил полуэльфа и бросился бежать – прочь, как можно дальше от этого места!

Гипотетическая возможность найти убежище до того, как его увидят другие инквизиторы, догонит оставшийся в живых Страж или случится что-либо еще, столь же неприятное, у него была. Увы, только гипотетическая.

Он не помнил, сколько уже бежит. Погоня по-прежнему висела на хвосте – к проклятому брату Крайану присоединились двое младших инквизиторов и несколько Стражей. Шансов становилось все меньше и меньше.

Эстаи!

Меч молчал.

На миг обернувшись, Этьен увидел, как погоня разделяется натрое – они не успели заметить, куда он свернул.

Это был шанс – в той части погони, которая отправилась по верным следам, не было инквизитора. Но двое Стражей… Будь у графа оружие и не будь с ним искалеченного полуэльфа, он бы легко принял бой, не сомневаясь в своей победе. Но…

Решение пришло мгновенно. Понадеявшись на удачу, Этьен перепрыгнул через невысокий забор, взбежал на крыльцо какого-то дома и рванул дверь на себя, искренне надеясь, что владельцы, точнее – владелица, если он правильно помнил – запирает дверь на ночь позже.

Помнил он правильно. Дверь от рывка распахнулась, граф ввалился в просторную прихожую, бросился в какую-то дверь…

– Что это значит, молодой человек? – холодно поинтересовалась пожилая женщина, в этот момент как раз подходившая к двери гостиной с внутренней стороны.

Мысленно извинившись, Этьен выхватил кинжал и, одним прыжком оказавшись за спиной аристократки, приставил лезвие к ее горлу.

– Сейчас сюда придут инквизиторы. Вы скажете им, что ничего подозрительного не видели. Потом мы уйдем, обещаю, – быстро проговорил он.

– У вас лицо дворянина, но манеры уличного грабителя, молодой человек, – сухо проговорила леди. – Извольте выпустить меня, извиниться и после этого повторить свою просьбу.

– Не стоит шутить, миледи. – В иной ситуации граф поразился бы выдержке женщины, но сейчас было не до того.

– Я не шучу. Вы собираетесь держать нож у моего горла даже тогда, когда я пойду открывать дверь инквизиторам? Боюсь, тогда они мне точно не поверят. – Все так же холодно и сухо проговорила женщина, однако в ее словах слышалась вполне заслуженная насмешка.

Медленно опустив кинжал, Этьен сделал шаг назад и, когда леди обернулась, неожиданно опустился на колени.

– Простите мою непозволительную грубость, миледи. Я прошу о помощи.

«Что на меня нашло? – мысленно спросил он себя. – Сейчас она позовет стражу, и мы оба погибли…»

Несколько секунд аристократка – а женщина, безусловно, была аристократкой – молчала, потом вдруг усмехнулась.

– Молодой человек, извольте повторить, что именно я должна сказать инквизиторам? О том, как вы будете передо мной извиняться, поговорим позже.

Графу показалось, что он ослышался.

– Вы… вы поможете нам?

– Вы плохо слышите? – язвительно осведомилась леди.

– Э-э-э… нет, простите.

В дверь настойчиво постучали.

– Именем Святой Инквизиции – откройте!

Аристократка с насмешкой посмотрела на графа, все еще стоящего на коленях, потом улыбка с ее лица исчезла.

– Друга – под диван, быстро! Сами – за трельяж! Быстро!

Повторять не пришлось. Этьен за доли секунды спрятал бесчувственного полуэльфа под диван, метнулся к трехстворчатому зеркалу, успев увидеть, как леди походя роняет висящий в прихожей плащ так, чтобы он скрыл несколько пятен крови на полу, и открывает дверь.

– В чем дело, господа?

– Святая Инквизиция, брат Эльгер, – скороговоркой выплюнул Страж. – Мы ищем опасных преступников.

– В моем доме нет преступников, святой брат, – холода в голосе аристократки хватило бы на то, чтобы покрыть слоем льда весь Атан.

– Простите, госпожа, мы обязаны проверить.

– Да, конечно… как ваше имя? Позвольте, я запишу. – Леди протянула руку и взяла с полочки у двери лист бумаги и перо.

– Э… А зачем? – растерялся Страж. Судя по виду, он был еще молод – того же брата Крайана так просто провести бы не удалость.

– Просто хочу передать моему сыну, отцу Нерреку, он инквизитор четвертого ранга. Он, безусловно, пожелает наградить вас за столь рьяное выполнение служебных обязанностей…

Под взглядом леди брат Эльгер как-то сник. Желание и дальше также старательно выполнять служебные обязанности явно пропало.

– Миледи, простите меня, но вы же понимаете… просто для протокола…

– Проходите, – аристократка посторонилась, пропуская Стража в дом. Одного – остальные остались на крыльце.

Эльгер окинул поверхностным взглядом прихожую, гостиную и еще пару комнат, рассыпался в извинениях и поспешил покинуть дом родственницы грозного инквизитора четвертого ранга.

– Вылезайте, молодой человек. Они ушли, – усмехнулась леди, входя в гостиную. Этьен смущенно выкарабкался из-за зеркала.

– Примите мои извинения, госпожа…

– Свои извинения вы мне будете приносить после того, как мы посмотрим, что с вашим другом, и сядем пить чай. Энни!

На зов почти мгновенно появилась невысокая полноватая девушка с простым лицом.

– Энни, пожалуйста, принеси нам теплой воды, бинты и мою сумку с лекарствами.

– Сию секунду, госпожа де Реннит, – служаночка подозрительно и с некоторой опаской покосилась на Этьена, перемазанного в крови, и выбежала из комнаты.

Граф поспешил вновь опуститься на одно колено.

– Я – Этьен де Каррадо, граф Нисселет. Примите мои…

– Да прекратите вы уже! Честное слово, скоро вам придется извиняться за то, что вы меня достали своими извинениями! – вспылила леди. Но тут же успокоилась и протянула руку для поцелуя. – Мари де Реннит, герцогиня Руэлская. Встаньте, граф, и, пожалуйста, вытащите вашего друга из-под дивана и положите его на диван.

Покраснев до кончиков ушей, Этьен выполнил приказ герцогини.

Через минуту прибежала Энни с аптечкой, бинтами и тазиком теплой воды. Мари с сомнением посмотрела на этот тазик.

– А посуды побольше на кухне не найдется?

– Есть котел, госпожа, но мне его не донести…

– Прошу вас, граф…

Когда Этьен принес в гостиную котел, герцогиня с помощью Энни уже разложила раненого на диване и осматривала его раны.

Дальнейшие несколько часов прошли будто бы в тумане. Мари осматривала и промывала очередную рану, потом Энни подавала ей иглу и какие-то снадобья в небольших стеклянных колбах. Этьен держал на весу перебитую руку полуэльфа, Мари, закусив губу, накладывала лубок из быстро застывающего вязкого белого вещества, Энни вливала в рот раненого сладковато пахнущую настойку. Мари острым скальпелем рассекала кожу и мышцы, держа во второй руке специальные щипцы, разводила края раны, Этьен зажимом извлекал обломок ребра, пробивший легкое. Энни тут же выливала в рану несколько капель из маленького флакона, Мари сшивала края, что-то негромко проговаривая…

Наконец все закончилось.

– Отнесите его в другую комнату, граф, только осторожно, – проговорила герцогиня, устало опираясь на столик. – Я буду ждать вас в малой гостиной. Энни, накрой нам чай и отдохни, потом приберешься здесь.

– Хорошо, госпожа, – служанка поклонилась и убежала. Этьен осторожно переложил полуэльфа на импровизированные носилки, сделанные из цельной высокой спинки стула, подхватил носилки и отнес раненого на второй этаж, где Энни уже успела застелить постель.

Полуэльф дышал тихо, но ровно. Смертельная бледность покинула лицо, тени под глазами посветели – он уже не умирал.

– И кто же ты такой, хотел бы я знать? – задумчиво прошептал граф.

На миг ему почудилось, что по губам полуэльфа скользнула тень улыбки…

– А вот теперь пришло время принести извинения… – Госпожа де Реннит с наслаждением отпила горячий чай из небольшой чашечки тонкого фарфора. – Нет-нет, сидите, граф. В качестве извинений я приму вашу историю. Кто вы такой, как ухитрились поссориться с Инквизицией, кто вам этот несчастный полуэльф и так далее. От начала и до конца. Это и будут ваши извинения. Надеюсь, я вам достаточно убедительно доказала, что доверять мне можно.

Этьен осторожно поставил свою чашку на стол. С одной стороны, рассказывать о себе он не хотел, с другой… он подсознательно уже безоговорочно доверял герцогине, а все накопившееся требовало хоть какой-нибудь разрядки. Ощущай он присутствие Эстаи, может, и поостерегся бы откровенничать или просто соврал бы, но Меча рядом не было.

– Я родился во Франции, в графстве Нисселет, которое находится в предместье Тулузы.

– Где это? – уточнила Мари.

– В другом мире.

Леди медленно подняла на него пристальный взгляд чуть выцветших от времени серых глаз.

– Даже так? Продолжайте, граф, прошу вас…

Когда Этьен закончил свою исповедь, на дворе стояла глубокая ночь. Чай уже давно сменился легким вином, к которому Энни принесла холодное мясо и сыр. Герцогиня слушала внимательно, не перебивая, лишь иногда уточняя некоторые подробности и переспрашивая, если что-то было ей непонятно.

– Итак, вы объявляете войну Инквизиции. Что же, граф, вы можете рассчитывать на мою полную и всестороннюю поддержку в этом благородном деле, – без тени иронии сказала Мари через минуту после того, как Этьен замолчал. – Нет-нет, не делайте такие глаза. То, что мой сын – инквизитор четвертого ранга, не означает, что я лояльна к этой чудовищной организации, напротив – я ее ненавижу всем своим сердцем.

– Но… почему?

Мари посмотрела ему в глаза. Взгляд герцогини был серьезным и очень уставшим.

– У меня много причин ненавидеть Инквизицию. Те зверства, что ежедневно происходят в Атане и других городах, – их не должно быть. Церковники, прикрываясь именем бога, уничтожают людей практически ни за что, все усиливая и усиливая свои позиции. На Христесаре они не остановятся и продолжат свою деятельность в других странах – и этого нельзя допустить. Это объективная причина моей ненависти. Разумеется, есть еще личная.

– Я могу узнать, какая? – тихо спросил Этьен, не отводя взгляда.

– Инквизиция превратила моего любимого сына в чудовище, – ответила Мари еще тише.

– Граф, скажите честно, почему вы мне рассказали свою историю? Нет-нет, не надо про «слово дворянина» и так далее. Все это, безусловно, важно, но… – Время близилось к рассвету, а разговор в малой гостиной все продолжался.

– Но есть вещи, о которых не рассказывают, даже пообещав, тем более, когда обещание…

– Было, по сути, получено нечестным путем… – Мари усмехнулась. – Что ж, мы квиты в словесной дуэли. И все же, я хотела бы услышать ответ. Почему вы рассказали мне свою невероятную историю, в которую я, признаться, пока еще не до конца верю – слишком уж она… фантастична.

– Честно говоря, я и сам не знаю, почему рассказал вам все это. – Поставив бокал на столик, Этьен откинулся на спинку стула. – Вы вызвали у меня странное желание довериться, не показавшееся подозрительным. Я не почувствовал от вас направленной на меня угрозы. Да и… я не слепой и не дурак. Люди, эльфы, полуэльфы – неважно – оказываются не в состоянии ходить через неделю после таких травм. Раздробленные кости, переломанные ребра, обломки которых повредили внутренние органы, многочисленные колотые раны – достаточно глубокие, между прочим, серьезное повреждение легкого… Я не силен в медицине, но у этого полуэльфа не было шансов выжить без помощи опытного целителя, и уж тем более – так быстро поправиться, как вы обещаете. Когда вы врачевали полуэльфа, его раны кое-где закрывались на глазах. Если я не ошибаюсь, это называют колдовством. Так что я ничем не рисковал – вы узнали мою тайну, а я – вашу.

– Я предпочитаю называть это магией или чародейством, – усмехнулась Мари. – Вы наблюдательны, граф. Вот только насчет риска я с вами не согласна. Никто в Инквизиции не стал бы слушать клеветы на благородную леди, в жилах которой течет кровь апостолитов и которая является матерью инквизитора.

Этьен вздрогнул.

– Мне и в голову не пришло подумать о том, о чем вы только что сказали. Я всего лишь воспринял вашу откровенность, проявившуюся как использование чародейства при мне, как повод доверять вам… Вы открыли мне свою тайну, я вам – свою. Я не просчитывал, кому поверит Инквизиция, а кому нет – мне просто в голову не пришло допустить такую возможность…

Герцогиня пристально посмотрела ему в глаза… и неожиданно отвела взгляд.

– Простите меня. Я слишком привыкла жить в банке с пауками и подозревать всех и вся. Но и с вашей стороны это была непростительная глупость – даже не допустить подобного варианта. Запомните, Этьен – если вы и в самом деле собираетесь бороться с церковниками – вас всегда будут окружать верные друзья и сторонники и не менее верные враги. И если друзей вы еще можете потерять, то враги вам подобной милости не окажут. Будьте всегда настороже и не доверяйте никому и никогда.

– Не смогу, – граф грустно улыбнулся. – Я уже доверяю вам. Полностью.

– Вот пусть я окажусь последней в списке тех, кому вы доверяете полностью. Не забывайте – все мы люди и не у каждого хватит смелости и выдержки молчать… под пытками, к примеру. Никогда не говорите кому-либо больше, чем ему следует знать, – этим вы обезопасите и себя, и его.

– Я учту ваш совет. И, надеюсь, мне все же представится случай отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали…

– Представится. Лучшей благодарностью для меня станет, если вы переживете Инквизицию. Впрочем, об этом позже, сейчас же я посоветовала бы вам немного отдохнуть и заняться поисками убежища для вас и вашего друга. Мой сын… – При этих словах лицо Мари чуть дрогнуло, а глаза на миг затуманила тень застарелой боли. – Мой сын собирался навестить меня послезавтра днем, и полуэльфу будет опасно оставаться здесь. Слишком опасно…

– Я понимаю. И, пожалуй, займусь поисками прямо сейчас. Кроме того… Скоро рассветет, и мне пора продолжать трепать инквизиторам нервы, лишая жизни их жертвы прямо на эшафоте, невзирая ни на какие заклятия!

– Будьте осторожны, друг мой. И… если вам не подвернется ничего подходящего в течение дня, зайдите в таверну – она находится на улице святой Серонны, единственная таверна на три квартала, так что не ошибетесь. Подойдите к трактирщику, передайте ему следующие слова… – Мари быстро написала на листке бумаги несколько слов, протянула Этьену. Граф прочитал и недоуменно посмотрел на герцогиню. – Не смотрите, что это кажется белибердой – зато пароль невозможно угадать, да и подслушать крайне непросто. В крайнем случае идите туда – там вам помогут.

– Благодарю.

– И вот еще что… – перо в руках пожилой леди быстро скользило по бумаге. – Возьмите, выучите наизусть имена, адреса и пароли, и уничтожьте бумагу. Сожгите, пепел бросьте в воду – магам Инквизиции отвечает даже пепел. В крайнем, подчеркиваю, крайнем случае вы можете прийти по любому из этих адресов, назвать нужному человеку пароль и сказать, что вы пришли от меня, – вам не откажут в минимальной помощи.

– Кто вы такая, герцогиня? – тихо спросил пораженный Этьен.

– Пока что я не могу вам этого сказать. Придет время – и, даю слово, вы все узнаете. Сейчас же – не пытайтесь выпытать у меня тайну, принадлежащую не только мне.

– Как скажете.

– Вам нужно идти – идите, и благослови вас Создатель, друг мой.

Этьен вздрогнул. Не так давно он уже слышал упоминание именно Создателя, причем, в отличие от Христеса, его упоминали с благоговением те, кто явно был не на стороне Церкви Сияющего.

– Мари, позвольте спросить… Кого вы имеете в виду под Создателем? Я понял, что не Христеса, но кого?

– Того, кто создал все сущее. Он не Бог, и Ему не нужны молитвы – Он судит лишь по действиям. Он есть во всем, и все – есть в Нем. Он – это нечто большее, чем мы способны осознать. Бесконечно справедлив, бесконечно добр и в то же время бесконечно строг, – негромко и как-то торжественно проговорила леди.

На миг графу показалось, что он проваливается куда-то за пределы этого мира и Мироздания вообще. Нечто необъятное и всеобъемлющее взглянуло на него из-за грани Сущего. Взглянуло – и улыбнулось ему, как когда-то улыбался отец, пока еще был жив.

Наваждение пропало. Легкая дымка на несколько секунд затмила сознание – Этьен мотнул головой, отгоняя ее.

– От кого вы слышали упоминание Создателя? – тем временем спросила Мари, не заметившая странности, происходившей с ее собеседником.

– От какого-то странного человека. Он был одет, как священник, но… он знал, что я хочу похитить с эшафота приговоренную к казни девушку и благословил это мое желание… – Граф прикрыл глаза, восстанавливая в памяти слова священника. – Сперва, когда он обратился ко мне, я машинально схватился за оружие… он сказал: «Не стоит. Иди и делай, что должен. Не ошибись только в выборе стороны», и попросил сойти с коня. Я почему-то выполнил эту просьбу… тогда он и благословил меня.

– Как именно? – Мари напряженно подалась вперед, ее глаза лихорадочно блестели.

– «Да будет с тобой Создатель, покуда ты хранишь в себе себя и пока не изменишь себе. Храни тебя Тьма, раз уж Свет не сохранил…» – процитировал Этьен по памяти.

– Это все, что он вам сказал? Он… он никак не называл вас? Не по имени и титулу, а как-то… необычно?

– Он назвал меня Избранником, – вспомнил граф. – Больше – ничего. Признаться, я тогда не понял, о чем он говорит… но этот священник не показался мне сумасшедшим.

– Он и не был сумасшедшим. – Герцогиня откинулась на спинку кресла, на ее губах играла торжествующая улыбка. – Друг мой, простите, но я не могу пока ничего вам объяснить. Когда придет время…

– …я все обязательно узнаю, – подхватил Этьен, усмехнувшись.

– Именно. А теперь – вам и в самом деле пора идти.

Покинув дом герцогини де Реннит, граф направился прямиком на главную площадь.

Утренняя прохлада омывала лицо, прогоняя остатки сонливости и проясняя мысли. Сейчас он был бесконечно благодарен Эстаи за то, что тот не позволил ему умереть, когда графу этого хотелось. Жизнь была впереди, раз уж так распорядился Господь…

– Создатель, – еле слышно поправил Этьен самого себя.

Глава 13

Аенгрост, Аргонрадская федерация. Нархгал, Великий Черный Дракон Предела. 23-й день керета, год 528 (летосчисление местное)

Здесь были драконы. Много, очень много разных драконов. Огромные, до трехсот футов в длину, и совсем маленькие – не более пятнадцати футов. Всевозможных цветов, причем как однотонные, так и разноцветные с узорами и полосами, и даже пятнами. Не было только равномерно черных. Среди них были совсем молодые, не достигшие еще пятидесятилетнего возраста, и древние, давно перешагнувшие двухтысячелетний рубеж. Драконы сидели на скалах, купались в море, носились в воздухе – одни, те, что постарше, плавно и степенно, величаво взмахивая мощными крыльями, другие, молодые – кувыркаясь и то и дело срываясь в головокружительные трюки. Две драконы – изумрудная, и темно-золотая, с фиолетовыми крыльями – лежали на траве, раскинув крылья, и о чем-то негромко разговаривали. Огромный красавец цвета ночного неба с белоснежными рогами, красовался перед очаровательной серебряной девушкой, распластывая звездчатые крылья.

Очень много разных драконов. Наверное, ему приснились все драконы, какие только могут быть. Драконы, спокойно отдыхающие в мирное и беззаботное время.

Внезапно тень скрыла солнце. Зашуршали по воздуху мощные крылья, неуверенно зарычал старый черно-золотой дракон, матери подзывали детей, мужья слетались к женам, проверяли, все ли в порядке, после чего куполом накрыли женщин с детьми.

Со стороны солнца приближался дракон. Нет, Дракон. Антрацитово-черный, без единого серого или серебристого пятна, не говоря уже о цветных узорах. Огромный – в полтора раза больше самого крупного из тех, что уже были. Его распластанные по воздуху крылья застилали солнце, а в непроницаемых глазах застыл молчаливый вопрос.

Никто, кроме драконов, не смог бы понять этого вопроса. Но драконы – поняли.

И один за другим, не выдержав вопрошающего взгляда, опускались на землю, складывали крылья и склоняли головы.

Черный Дракон медленно окинул взглядом всех – и некоторые падали замертво, едва смотрели ему в глаза. За них никто не вступался – Дракон был в своем праве. Он карал предателей.

Нархгал с криком сел на постели. Этот сон… его нельзя было назвать кошмаром, но тем не менее – эльф проснулся в холодном поту и долго еще не мог восстановить сбитое дыхание.

Ему не понравился этот сон. Категорически не понравился. Он пугал… своей неизбежностью, что ли?

– Я туда не хочу, – твердо сказал он себе, направляясь в душ.

Подхватил брошенное вчера на пол полотенце – оно уже было выстирано и высушено и лежало сложенным на спинке кровати – бросил взгляд на стенную панель, на которой отображались время и дата.

Двадцать третий день керета, одиннадцать часов, тридцать шесть минут.

Что-то казалось знакомым в этой дате, что-то… словно бы Нархгал упускал что-то важное.

Эльф с удовольствием постоял десять минут под контрастным душем, вытерся, оделся – и тут понял, в чем было дело.

Сегодня в полдень должны были казнить двоих соратников Кая!

Едва поборов желание ринуться в кают-компанию прямо сквозь стены, он взял себя в руки и спокойно вышел в коридор, напоследок бросив взгляд на часы.

Одиннадцать часов пятьдесят шесть минут.

Четыре минуты до казни.

Корабль Кая был небольшим, и Нархгал оказался в кают-компании буквально через две минуты.

Весь экипаж корабля – двадцать семь мирров, облаченных в боевые комбинезоны – стоял перед большим, во всю стену, экраном, на который велась трансляция.

Одним из последних, ближе всех к двери, стоял Йон. Он заметил, как эльф вошел, на миг прижал уши – но, окинув его внимательным и цепким взглядом, молча посторонился, давая возможность встать в вольный строй мирров.

Камера оператора крупным планом показала морды осужденных, их глаза…

В глазах обоих мирров не было ни тени страха. Сожаление о том, что не успели сделать, вина перед родными и близкими, надежда на то, что соратники продолжат совместное дело и добьются большего, презрение к своим палачам – но ни в коем случае не страх.

Темно-серый мирр, Рай, вдруг прижал уши, дернул усами и прищурился.

– Он говорит Келу… – Йон тихо переводил Нархгалу язык жестов, – …что успел позаботиться о его семье. У Кела жена работала в Комитете по образованию, а семьи предателей ссылают в дальние колонии на тяжелые работы.

Камера отъехала, показывая общий план эшафота, потом показала палача – огромного бело-серого мирра с не менее огромным топором. Лезвие было намеренно плохо отмыто, и на блестящей стали темнели уродливые пятна въевшейся крови.

Прокурор закончил читать приговор, охрана расступилась.

Эшафот представлял собой полуовальный помост, в дальнем, обрезанном краю которого у специальных столбов стояли осужденные, а на краю, близком к площади, – плаха и палач. Помост был обнесен оградой в рост мирра, вдоль которой выстроились охранники с болевыми шокерами. За их спинами на небольшом возвышении стояли прокурор и судья.

– Видишь, мирра в синих одеждах, зачитывающего приговор? – шепнул Йон. Эльф кивнул. – Это главный судья Нек-и-Сеоре ро Кани Саоло. Редкостный мерзавец. Рядом с ним – прокурор Кэт-и-Олеки…

Но Нархгал уже не слушал объяснений безопасника. Его взгляд был прикован к экрану.

Тихо щелкнули замки, удерживавшие шеи, лапы и туловища осужденных. Мирры синхронно выгнулись и, гордо подняв головы и прижав уши, двинулись к плахе. Длинные хвосты размеренно хлестали по бокам.

– По правилам, осужденные сами подходят к непосредственному месту казни, это символизирует то, что они признают свою вину и готовы понести заслуженное наказание. На самом деле никто просто не рискует дернуться в сторону. Идти прямо к плахе – единственная возможность умереть легко и быстро. Если приговоренный попытается сделать хотя бы шаг в сторону, он получит удар болевым шокером, а это безумно больно, – доносился со стороны шепот Йона.

Рай и Кел шли спокойно, не быстро, но и не настолько медленно, чтобы кто-нибудь посмел обвинить их в попытке отсрочить казнь. Внезапно Кел остановился, пригнулся – охранники вскинули шокеры.

Рай продолжал идти вперед, чуть ускорив шаг, хвост уже не бил по бокам, а был поджат, уши прижимались к голове – но не вызывающе, а, скорее, трусливо.

Кто-то из мирров, стоявших перед Йоном, досадливо фыркнул – но безопасник мгновенно вычислил его и положил лапу на плечо. Только по тому, как мирр вдруг вытянулся и попытался отстраниться, эльф понял, что Йон выпустил когти.

Тем временем Рай почти дошел до плахи, а Кел, припав на передние лапы, ощерился, выпустил на всю длину когти и зашипел. Кто-то из охранников нажал на кнопку шокера – мирр прыгнул в сторону, прямо на охранников, кто-то разрядил шокер – Кел рухнул на помост, его били страшные судороги.

Все внимание было привлечено к наглецу, нарушившему правила, и поэтому никто не заметил, как, внезапно развернувшись, прыгнул Рай, выпуская в полете когти.

Оружие, стреляющее на поражение, было только у старших охранников. И когда один из них догадался вскинуть лазерный пистолет и выстрелить, клыки Рая уже сомкнулись на глотке главного судьи Нека-и-Сеоре ро Кани Саоло.

Стальная хватка, рывок – и тело с разорванным горлом падает на помост, а Рай уже разворачивается и вновь прыгает, его выпущенные когти бьют по морде прокурора, но мирр не успевает дотянуться и падает – его бьют корчи. Сразу несколько охранников разрядили в него шокеры.

– Только бы он умер от болевого шока, – тихо проговаривает Йон, не отрывая глаз от экрана. Впрочем, никто сейчас не отводит взгляда.

Через несколько минут на эшафоте наводят порядок. Тело судьи уносят, раненого прокурора уводят медики, Рая и Кела, предварительно кое-как перевязав, приводят в чувство и приковывают обратно к столбам.

– Что теперь будет? – тихо просил Нархгал.

– Вырвут когти и зубы, обрежут уши и хвосты, опалят шерсть и повесят. Причем так, чтобы долго и мучительно задыхались, – прошипел сквозь зубы Йон. – Ублюдки… Но какие же ребята молодцы!

Эльф уже не слушал его. Он, расталкивая мирров, пробивался к Каю.

– Лорд Кай! Минуту, всего одну минуту! Пожалуйста… – тихо добавил он, глядя в желтые глаза главнокомандующего Ордена Свободы.

– Ровно одну минуту, – через несколько секунд сказал тот. – Пойдем.

Кай быстро вышел за дверь, прямо в коридор.

– Что ты хотел такого мне сказать, что не могло подождать до… до конца? – Внешне лорд выглядел спокойным, его выдавал только хвост, яростно хлещущий по бокам.

– Они не заслужили такой страшной смерти! – выпалил Нархгал. Он сам не знал, что на него нашло, но в душе кипела дикая, неудержимая ярость. В тот миг, когда Рай изображал трусость и покорность собственной печальной участи, а Кел принимал удар на себя, отвлекая внимание, эльф уже все понял. И в тот же миг решил – он будет с Каем до конца. Такого – быть не должно.

– Да. Не заслужили, – спокойно согласился лорд.

– Их же можно было спасти.

– Да.

– Тогда… почему? – опешил Нархгал.

– Потому что во время операции по спасению я потерял бы пять или шесть солдат минимум. Потому что ни Кел, ни Рай не хотели бы жить, если бы за их жизни было заплачено жизнями тех, кто погиб, спасая их. Потому что я не имею права на личные привязанности – я действую во имя свободы нашего народа, – спокойно проговорил Кай, глядя в глаза эльфу.

Через несколько секунд Нархгал отвел взгляд.

– Простите. Я… я был не прав.

– Нет. Ты тоже был по-своему прав. Я ответил на твой вопрос?

– Да… то есть нет! Я не только это хотел сказать.

– Что еще? Время идет.

– Я могу взорвать эшафот. Вместе с Раем и Келом и со всеми, кто там будет.

Кай вздрогнул, зрачки стали совсем вертикальными. Он медленно повернулся к эльфу.

– Ты можешь это сделать до того, как начнется… казнь?

– Да. Мне нужно около десяти минут, чтобы подготовиться, и пустое помещение, где не будет никакой электроники, кроме экрана, чтобы я мог видеть происходящее там. – Эльф нервно разминал пальцы.

Нархгал прекрасно понимал, какой силы будет откат за подобную магию. Но оставить все так, как есть, он просто не мог.

Кай около минуты смотрел прямо в глаза эльфа… и потом медленно кивнул.

– Хорошо. Экран, как я понимаю, после того, что ты сделаешь, можно будет выкинуть?

– Да, так что хватит самого плохого, лишь бы видно было.

– У тебя все это будет через пять минут. – Лорд прыжком сорвался с места, крикнул кому-то из мирров, быстро отдал приказы…

Через пять минут все и в самом деле было готово.

Нархгал окинул взглядом небольшое помещение – склад, с которого за три минуты вынесли все содержимое, отметил включенный экран настене, на который шла трансляция событий на месте казни, удобное ложе в середине склада, с которого было видно экран… Все было подготовлено практически идеально.

Он вытянулся на ложе, устроился поудобнее, закрыл глаза – и погрузился в океан Силы, которой теперь мог частично управлять. Что-то подсказывало эльфу, что стихийные выплески Силы с непредсказуемыми результатами не прекратятся, но теперь он мог по крайней мере хоть что-то делать сам, по своей воле.

В этот раз Силы надо было много, очень много. Слишком большое расстояние – корабль не мог подойти слишком близко, никакие режимы невидимости не помогли бы. Да и взрыв надо было устроить действительно сильный.

Неведомое Черное ласковыми волнами растекалось вокруг, обнимало, снимало напряжение – но Нархгал уже знал, сколь обманчива эта ласка. Когда он активирует заготовленное заклинание, у него будет секунд пять на то, чтобы полюбоваться на результат. Потом – боль, которую невозможно унять ничем, и ничего, кроме этой боли.

Эльф открыл глаза. Он был готов.

Палач дал знак помощникам – те быстро раздвинули перекладины столбов, распиная мирров на импровизированных крестах.

Выражения глаз приговоренных почти не изменились – только во взгляде Рая скользила досада – жаль, не удалось достать и прокурора тоже…

Лапы Кела закрепили в специальных тисках, палач взял клещи, приблизился…

…и Нархгал, закрыв глаза и сосредоточившись, выплеснул всю собранную им Силу в уже готовое заклинание.

В первый миг показалось, что эшафот накрыла Тьма. Лишь через секунду стало ясно, что это просто Черное Пламя. Горел даже воздух!

В грохоте взрыва потонули крики ужаса.

Очень медленно, преодолевая панический страх, Нархгал открыл глаза и посмотрел на экран.

Площадь пылала. По асфальтированной мостовой с дикими воплями носились горящие заживо мирры, кто-то катался по земле, пытаясь сбить пламя, но только сжигая собственное тело о плавящийся от жара асфальт. На месте эшафота теперь был страшный котлован, обожженной черной раной зияющий перед Зданием Правительства.

Взрыв накрыл эшафот, а вместе с ним – около половины площади.

Погибло не менее пяти тысяч простых граждан, – успел подумать Нархгал, прежде чем его с головой накрыла спасительная боль…

Голоса доносились, как сквозь густой туман.

– Я тоже считаю, что произошедшее – трагическая случайность. Не думаю, что Нарх специально устроил на площади такое, – так, это, похоже, Ран.

– Согласен. Не верю в злой умысел, – поддержал главнокомандующего Йон.

– Я не хочу верить в злой умысел, – тихо проговорил Кай после недолгой паузы. – Я не хочу верить. Но – пока что нет никаких доказательств того, что Нархгал действительно на нашей стороне.

– Брат, он спас тебя, когда ты возвращался после операции. Тебя и Кина. Он искренне хотел помочь Раю с Келом, – тихо возразил Ран.

– Знаю. Но тем не менее – не имею права исключать и того варианта, что…

– Кай, я готов за него поручиться лично. – В голосе Йона слышалась чудовищная усталость.

– Но… семь тысяч мирров. Обычных горожан. Виновных только в том, что пришли смотреть на казнь. Тем, кто стоял ближе к эшафоту, еще повезло – они хотя бы умерли мгновенно. А те, кого зацепило краем взрыва? Те, кто долго и мучительно горел заживо? А те несколько тысяч, которые сейчас в больницах? – с горечью спросил Кай. – Как мне теперь смотреть в глаза миррам? Как мне теперь говорить, что я борюсь за свободу, если эта моя борьба уже стоила жизни и здоровья десяти тысячам мирров?

Его прервал тихий, отчаянный стон. Нархгал, пересиливая боль, поднялся на локтях. В антрацитовых глазах горело отчаяние.

– Сколько… мирров… погибло? – хрипло прошептал он.

Йон, Ран и Кай старательно отводили глаза. Эльф дернулся, его пальцы сомкнулись на запястье главнокомандующего.

– Скольких я… скольких я убил?

– Семь тысяч четыреста мирров погибло, еще около трех тысяч – в больницах с повреждениями различной степени тяжести, – тихо ответил Йон.

Нархгал рухнул обратно на постель и закрыл глаза. Он надеялся, что ослышался.

– Лорд Кай… У вас есть связи в средствах массовой информации?

Главнокомандующий поперхнулся.

– Эээ… Конечно, есть. Но…

– Надо спасти то, что еще можно спасти. Весь ваш Орден Свободы… наш Орден…

Кай и Йон переглянулись.

– И как же?

Закусив губу, Нархгал сел на постели.

– Нельзя, чтобы этот чудовищный взрыв приписывали нам. Ни в коем случае нельзя. Это сразу поставит нас не только вне закона – нас еще и ненавидеть будут. У меня есть одна идея…

– Говори, – потребовал Кай, глядя эльфу в глаза.

– Во-первых, надо подбросить в верхушку правительства информацию о том, что это была всего лишь наша демонстрация силы и подобное повторить – нам раз плюнуть. Во-вторых, тут же пояснить, что если в массы просочится эта информация – начнется паника, и надо все либо списать на несчастный случай, либо – на террористический акт, допустим, какого-то ксенофоба. Можете вместе с этим выдать мое мертвое тело с доказательствами того, что это сделал я – из ненависти к другой расе. Больше того, можете меня предъявить СМИ – вы же виновника катастрофы нашли и покарали. Все необходимые показания я дам, при необходимости – повторю перед камерой, – Нархгал говорил быстро, судорожно, боясь, что его перебьют раньше, чем он успеет договорить.

Мирры взирали на него с возрастающим изумлением в глазах.

– Тебя никто не винит в произошедшем. Произошла трагическая случайность, увы, приведшая к катастрофическим последствиям, – спокойно и тихо заговорил Йон, на сей раз – не отводя взгляда. – Ее было не избежать – ведь мы не знали и ты не знал, что ты не сумеешь удержать свою силу под контролем. Мы не отдадим тебя никому и, тем более, не станем убивать.

– Я не считаю, что я не мог этого избежать. Я обязан был предусмотреть все. Я обязан был просчитать…

– И что, теперь ты собираешься умереть? – внезапно жестко спросил Кай. – Умереть, чтобы своей смертью заплатить за их гибель?

Не рискуя смотреть лорду в глаза, Нархгал молча кивнул.

В следующую секунду длинные пальцы Кая сжались на его горле, прижимая эльфа к стене. Мирр шипел, прижимая уши к голове, клыки были оскалены, а в желтых глазах горела ярость.

– Трус! Так или иначе, я не спорю с тем, что ты виноват в их гибели! Только ты не имеешь теперь права трусливо сдохнуть! Эта чертова страна загибается и скоро погибнет – вместе со всеми ее жителями, поэтому есть мы! Так помоги нам, с твоей силой у нас гораздо больше шансов победить! Помоги, и этим искупишь свою вину перед погибшими на площади! Или я сам убью тебя, убью, как труса!

Нархгал чувствовал, что задыхается – хватка у лорда была стальной. Из последних сил он рванулся, ногами оплетая гибкое кошачье тело, выгнулся, отталкиваясь от стены и падая сверху на Кая, пытаясь вырваться из его пальцев.

Как ни странно, ему это даже удалось.

Они замерли, яростно глядя друг на друга.

– Ну что, раздумал помирать? – невесело усмехнулся Йон. – Слезай с Кая и приведи себя в порядок. Если не забыл – мне с тобой еще поговорить надо.

– Аргонрад только с виду – благополучная страна. Да, если смотреть отчеты, то средний уровень жизни весьма и весьма неплох, доходы на семью – более чем достаточны для того, чтобы обеспечивать всем необходимым с запасом, и так далее. Но эти цифры держатся на таком уровне лишь за счет того, что в статистику включены данные об олигархах, сверхбогатых бизнесменах, о миллиардерах. Если исключить из статистики информацию о тех, кто имеет более ста тысяч годового дохода, то получается вот что… – Йон протянул Нархгалу несколько листов с распечатаным текстом. – Мирры, которым приходится работать на кого-то, чуть ли не голодают. Все учреждения, которые должны быть бесплатными – больницы, школы, социальное обеспечение – являются таковыми лишь формально. На самом деле платить приходится везде – иначе не получить ни образования, ни медицинской помощи, ни даже отопления в дома. За последние двадцать лет наука резко скакнула вперед, были изобретены технологии, позволяющие очень многое делать с гораздо меньшими затратами, а медицину и вовсе превратить в совершенно бесплатную. Но тем, в чьих руках власть, это невыгодно – они потеряют немалую долю своих прибылей.

Взять хотя бы Дера-и-Керри – не помню его фамилию – главу Комитета по здравоохранению. Если в больницах установят те же биованны, которые есть на нашем корабле, миррам не придется платить за дорогостоящие операции, которые еще и не гарантируют не то что выздоровления, но в некоторых случаях и жизни – достаточно будет просто провести от одних суток до недели, в зависимости от тяжести заболевания, в биованне. Дер-и-Керри лишится возможности зарабатывать несколько десятков миллионов в год.

Кай в свое время занимался вопросом медицины, еще когда возглавлял свой Комитет. Так сказать, в свободное от основной работы время. Но когда он принес на слушание свой совместный с братом проект, ему вежливо намекнули, что проект экономически невыгоден и потому о нем следует забыть. Кай возмутился и попытался протолкнуть проект другими путями – в результате вылетел с занимаемой должности. Тогда он организовал собственную политическую партию, которая даже не успела заявить о себе – по приказу Дера-и-Керри сподвижники Кая были либо арестованы, либо убиты, либо запуганы до крайности. Ему самому чудом удалось бежать.

А я видел этот проект. Кай и Ран предусмотрели практически все, даже новые рабочие места для тех, кто лишится работы после установки в больницах биованн. Проект был почти идеален – все же большую его часть разрабатывал Ран, а он гений по этой части.

Но это я что-то удалился от основной темы.

Сейчас страна захвачена теми, кто готов за лишнюю сотню убить, хотя не то что сотен – тысяч не считает. Нет, конечно, не все такие – но все в правительстве очень богаты и все посвятили свою жизнь захвату как можно большей власти и зарабатыванию чужими руками как можно большего количества денег.

В провинциях все чаще и чаще случается голод – это замалчивают. В больницах погибают мирры, погибают из-за того, что им не успевают вовремя оказать медицинскую помощь – слишком мало мирров идет работать в систему здравоохранения, потому что платят там чуть ли не в два раза меньше прожиточного минимума – реального, а не того, который считается официальным.

Наша страна, наш народ – на грани гибели. Есть несколько так называемых «террористических организаций» – самые известные из них, это наш Орден Свободы, Клан Повелителя, «Бешеные львы» и отряд «Стальные Крылья». Про нас ты уже что-то знаешь, с Повелителем мы слишком расходимся во взглядах на способы достижения своих целей, «Бешеные львы» долго не продержатся – мальчишки слишком юны и неопытны, но в то же время чрезмерно горды, чтобы присоединиться хотя бы к нам, а «Отряд» не верит никому. Нам бы объединиться со Львами и Крыльями, но… пока это невозможно.

Есть еще некоторое количество совсем уж мелких группочек, но они появляются и погибают чуть ли не раньше, чем мы успеваем их заметить.

Сейчас мы располагаем укрепленной базой, о существовании которой Правительство не знает, пятью кораблями, считая этот, и «армией», насчитывающей пятьсот восемьдесят бойцов. На базе есть несколько маленьких исследовательских центров и очень много пока еще не освоенной земли… впрочем, к этим документам я дам тебе доступ, сам посмотришь.

Но этого всего мало. У нас нет самого главного – реальной поддержки мирного населения. Мирры запуганы правительством, на выборах они голосуют за тех, кого больше всего рекламируют – потому что это означает хотя бы отсутствие войны. Я не знаю, как все организовано там, откуда ты родом, но у нас в армию в случае войны или даже мелкого военного конфликта призывают всех мирров от шестнадцати и до пятидесяти лет, невзирая на пол, образование, семейное положение. Они не хотят погибать.… И я их понимаю. Но они не знают, что война так или иначе – но будет. Ее развяжем мы. Потому что если оставить все так, как есть, – Аргонрад погибнет полностью.

Йон замолчал, потянулся к бутылке с водой.

– А как же драконы? – впервые с начала разговора подал голос эльф.

– Драконы… – Безопасник горько усмехнулся. – Я подозреваю, что вся Федерация для драконов – лишь большой эксперимент. Эксперимент не удался: что ж, отрицательный результат – тоже результат. Их логику понять невозможно… Они помогали тогда, когда у нас был шанс справиться самостоятельно, но оставались в стороне, когда их помощь была жизненно необходима. Цели драконов всегда были и остаются для нас тайной за семью печатями.

– Чего вы ждете от меня? – прямо спросил Нархгал.

– Ты обладаешь силой, которой нет у Правительства… да и у других оппозиционных организаций – тоже. Более того, как я понял, ты еще не получил и половины доступной тебе мощи, но уже способен на очень, очень многое. Помоги нам.

Эльф молчал долго, очень долго.

Картина происходящего в Аргонраде была до боли знакома – рано или поздно, но в любом государстве с демократическим строем начинает происходить нечто подобное. И, в принципе, все складывалось… кроме одного.

– Йон, кто стоит во главе Ордена Свободы?

– Главнокомандующий, милорд Кай, – ни на секунду не задумываясь, ответил мирр.

– Это официально. А на самом деле?

Пришла очередь Йона молча изучать Нархгала.

– Я мало что о нем знаю, – наконец нехотя заговорил он. – Он человек. Пришел из другого мира и не имеет возможности вернуться туда. Его зовут Вольфганг Шварц Кёниг. Сражается с правительством Аргонрада уже пять лет, два года возглавляет Орден Свободы. О нем знаю только я, и я являюсь его представителем здесь. Собственно, все.

– Даже так… – Нархгал задумался.

С одной стороны, он ничего уже не хотел – даже подсознательное стремление куда-то-там попасть и с-кем-то-там встретиться потеряло свою значимость после трагедии на площади – трагедии, стоившей жизни семи тысячам мирров, трагедии, в которой он был виноват.

С другой стороны, Кай был совершенно прав. Со смертью Нархгала ни для кого ничто не изменится, а уж тем, кто мертв, и подавно все равно. А вот если он останется жить, то, возможно, и сможет, если и не искупить свою вину перед миррами, то по крайней мере постараться предотвратить подобные трагедии в будущем.

– Я хотел бы встретиться с лордом Кёнигом, – наконец сказал он.

– Корабль сейчас направляется на базу. Мы будем там через три дня. Вольфганг прибудет на пару дней позже, и ты сможешь с ним встретиться – он тоже заинтересован в личном знакомстве. Только учти – он не любит, когда его называют лордом.

– Хорошо.

– Я могу считать, что ты согласен? – прямо спросил Йон.

Нархгал лишь секунду помедлил с ответом:

– Да.

– Значит, ты все же рассказал ему обо мне? – Вольфганг задумчиво откинулся на спинку кресла, повертел в руках стакан.

– Извини, у меня не было выбора. Либо лгать, а мы с тобой сразу договорились, что не будем ему лгать.

– По возможности не будем, – поправил человек.

– Хорошо, по возможности. Так вот, либо лгать – либо сказать правду. О том, что глава Ордена Свободы – не Кай, он сам догадался.

– Ладно. О том, что я на корабле, он не знает?

– Нет. Я сказал, что ты прибудешь на базу через пару дней после нас.

– Хорошо. Что вообще о нем скажешь теперь?

Мирр ответил не сразу. Он долго перелистывал бумаги, которые держал в пальцах левой лапы, причем в бумаги не смотрел – его взгляд был устремлен куда-то вдаль.

– Вольф, если честно – я не верю, что этот мальчишка – Черный Дракон Предела.

– Почему?

– Дракон был очень стар и мудр. К этим качествам почти всегда прилагается спокойствие и рассудительность. Нархгал же вполне способен на необдуманные действия, больше того – он может даже впасть в истерику по некоторым поводам. Такое существо, как тот самый Дракон, должно понимать, что порой случаются трагедии – Нарх же искренне хотел умереть, узнав, что случилось по его вине. Это нетипично для очень древних и мудрых. Кроме того, он не контролирует свою силу. Я думаю, это просто маг Предела, потерявший память.

– Эльфы не умели использовать Предел, – возразил Вольфганг.

– Это абсолютно достоверная и подтвержденная информация или они сами так сказали? – парировал Йон.

– Эту информацию я получил вместе со всей информацией о внешнем мире, которой мы располагаем. И ты не хуже меня знаешь о ее источнике.

– Вольф, я с самого начала говорил – драконам нельзя доверять! Для них все остальные – лишь очередной эксперимент! – Мирр вскочил. – Я тебе…

– Йон, не начинай. Прости, но мы в безвыходной ситуации. Либо мы доверяем тому, что рассказывает нам Лексана, либо… Либо все, что мы задумали, – бессмысленно. Без их технологий мы никогда…

– Ладно, ладно, извини. Я ей все равно не верю.

– Я знаю. А ты знаешь, что я – верю ей. Но сейчас разговор не об этом. Возможно, Нархгал все же тот, кого мы искали… В любом случае он может быть нам очень полезен, даже если он «всего лишь» простой маг Предела.

– Я другого не понимаю, – нахмурился Йон, осушая стакан. – Если верить твоей Лексане, то техника несовместима только с обычной магией. А в том, что Нарх использует именно Предел, я не сомневаюсь. Тем не менее – после того, как он взорвал эшафот, экран перестал работать. Да и до того, когда солдаты Правительства ворвались на корабль и эльф применил магию, чтобы уничтожить их, заклинило двери, сдохли лазеры и плазмеры, не говоря уже об устройствах связи. Как ты это объяснишь?

– Понятия не имею. В данный момент это несущественно. Меня больше всего волнует, является ли Нархгал Черным Драконом, или это всего лишь совпадение и мы принимаем желаемое за действительное?

– Это можно проверить лишь одним путем… – тихо сказал мирр, не глядя на Вольфа.

– Двумя. При встрече с Мечом и – или – Хранителем Духа его истинная сущность, если она сущность Дракона, неминуемо себя проявит.

– Ага. И мы с высокой вероятностью получим прямо на месте Слияние. Тебе оно надо?

– Нет. Но второй вариант… Мне он не нравится.

– А как он мне не нравится! Но выбора у нас нет.

– Пока что – есть. Йон, я, например, не знаю, что мы будем делать, вот прямо сейчас заполучив сюда Черного Дракона. Мы вполне можем подождать, пока что используя те возможности Нархгала, которые нам доступны. Пусть он найдет друзей из мирров Ордена, пусть сойдется с тем же Каем… жаль, он биологически – эльф, а то мог бы и девушку найти… В общем, пусть почувствует базу и Орден домом. А там… там и Слияние будет не так уж и страшно.

– Тогда как действовать сейчас?

– Дай ему доступ к информации. Пусть ознакомится.

– Уже дал. Нарх часа три как не отлипает от монитора.

– Вот и хорошо. Что-то более конкретное будем решать после того, как я с ним встречусь. Пока что – пусть привыкает, знакомится и так далее. Теперь насчет вчерашней катастрофы. Надо надавить на всех, на кого только можно, – взрыв не должны связать с нами. Меня не интересует, как они это объяснят, но для нас это слишком круто. Все должны знать, что мы не имеем никакого отношения к катастрофе, более того – подкинь куда-нибудь в подпольные листки интервью с Каем. Пусть скажет что-нибудь, как он умеет. Коротко, горячо и искренне.

– Хорошо. Что еще?

– Еще меня очень беспокоят две оппозиционные организации…

– Имей совесть, Нарх! Сколько можно сидеть за компом, ты же себя угробишь! – Ика, некрупная рыжая мирра – единственная девушка на корабле Кая, требовательно нависла над монитором. Эльф нехотя оторвал взгляд от экрана.

– Подожди, я про последнюю революцию дочитаю…

– Завтра. У тебя десять секунд на то, чтобы выключить комп, иначе попрошу Йона обрезать тебе доступ к Сети на сутки! Ты уже тридцать часов не отрываешься от компа!

– Тридцать часов? – поразился Нархгал, покорно закрывая файлы. – Я думал, еще и двадцати не прошло…

– Двадцать – это тоже много… но все же лучше, чем тридцать. Короче, все – поешь, прими душ и ложись спать! Я принесла тебе ужин.

– Да ладно, я бы в столовую сходил… – Эльф признал правоту мирры и, выключив комп, встал, потягиваясь. Спина затекла от долгого сидения за компом.

Ика выразительно фыркнула.

– Нарх, сейчас четыре часа утра. Ты понимаешь, что это такое? Че-ты-ре часа ут-ра! – по слогам произнесла она. – Ужин был шесть часов назад, а завтрак будет только через два часа!

– Ладно, ладно, сдаюсь… Когда мы будем на базе? – Он накинулся на еду, только сейчас поняв, насколько проголодался.

– Часов через восемь. Как раз успеешь поесть и поспать.

– Угу. Спасибо за ужин.

– Да ладно… Все, я пойду – мне еще тоже поспать хочется.

– Удачи!

– Тебя туда же, – притворно проворчала девушка, обнажая в улыбке клыки. – Спокойной ночи!

– И тебе…

Ика ушла, а Нархгал, поев и приняв душ, растянулся на койке и закрыл глаза. Он и в самом деле очень устал, но сон почему-то не шел. Слишком многое надо было еще понять и осознать.

Разбудил его писк комнатного компа, сообщающего о том, что корабль благополучно приземлился и всех просят покинуть борт.

Нархгал вскочил, быстро оделся и пошел в кают-компанию, где его дождался Йон.

– Вот мы и на базе, – удовлетворенно промурчал он. Эльф удивленно приподнял бровь.

Безопасник находился в крайне несвойственном для него благоприятном расположении духа.

– Йон, я тебя не узнаю.

– Что такое?

– Какой-то ты подозрительно довольный.

– Конечно! Я же через полчаса увижу Элу, мою жену.

– О-о-о… Тогда понятно.

– Сейчас выйдем, сдам тебя Ике – она покажет тебе базу и твою комнату – и пойду домой. Вещи собрал?

– Какие вещи?

– А, ну да, у тебя же ничего нет. Ладно, пошли тогда.

Ика ждала их у трапа, недовольно выпуская и втягивая когти левой лапы – пальцами правой она держала небольшую сумку.

– Наконец-то! Я вас уже заждалась! Йон, приятного отдыха! Нарх, пошли. – Мирра вручила эльфу сумку и быстрым, плавным шагом двинулась куда-то по широкому коридору.

– Ика, подожди. Я спросить хотел…

– Что?

– Где мы территориально находимся? Насколько я понял, база не такая уж маленькая, да и Йон говорил, что свободного места, которое еще только планируется застраивать, много! Но судя по карте Аргонрада, настолько большую площадь незаметно занять было невозможно…

– Так мы же не на Аенгросте, – фыркнула мирра, помахивая сумкой.

У Нархгала отвисла челюсть.

– Как это? А где мы?

– Как-как… Наши корабли умеют преодолевать безвоздушное пространство и вполне способны передвигаться по космосу на не очень большие расстояния достаточно быстро. Ты знаешь, что такое космос? – язвительно поинтересовалась она.

– Знаю, – буркнул эльф, мысленно обругав себя за глупость. Наверняка эта информация была в тех файлах, до которых он не успел добраться! Надо было читать не все подряд, а то, что могло пригодиться в ближайшее время, – тогда бы не выглядел перед девушкой совсем идиотом.

Почему-то Нархгалу не пришло в голову подумать ни о том, что девушка эта – десантник, ни тем более – о том, что Ика принадлежит к совершенно иной расе, которая хоть и являлась гуманоидной, но принадлежала к совершенно иному виду.

В общем, после того как Ика показала ему комнату в жилом отсеке базы и ушла, эльф даже не стал осматриваться – он сразу сел за комп и загрузил информацию по базе Ордена Свободы.

База находилась на спутнике Аенгроста, небольшой планете с кислородной атмосферой. Планета была вполне пригодна для жизни если не считать одной полуразумной формы жизни, и двух сотен неразумных, но очень агрессивных. Покидать территорию базы отрядом менее кзеда категорически запрещалось техникой безопасности. Нархгал посмотрел фотографии, сделанные с корабля. Планета была красивой, зеленой, степей и полей было немного, в отличие от воды – суша покрывала около двадцати процентов поверхности планеты. Больших материков не было, зато архипелаги и крупные острова наблюдались с избытком.

Сама по себе база представляла собой несколько подземных помещений, построенных на основе естественных пещер. Территориально она находилась в горах, но имела выход и к морю – правда, выход этот был наглухо перекрыт после того, как через него наведались непрошеные гости – представители одной из вышеупомянутых агрессивных форм жизни – и устроили форменную резню, убив около ста мирров. И это при том, что самих гостей было немногим больше десятка, а мирры готовились к боевой операции и потому были неплохо вооружены и все в защитных комбинезонах.

Помимо жилого отсека, содержавшего более тысячи комнат и около пятисот квартир, на базе также были расположены три исследовательских центра, несколько мастерских, занимающихся изготовлением всего необходимого, верфь, на которой строился сейчас шестой корабль, медицинская лаборатория и еще огромное количество помещений, пока что ни для чего не предназначенных.

Интересный факт – потолки во всех помещениях были очень высокими, проходы отличались шириной не менее трех метров, да и двери были сделаны с размахом. Скорее всего, раньше база принадлежала каким-то местным разумным, в несколько раз превосходившим мирров по размеру.

Все это великолепие находилось под землей. Сооружений на поверхности было очень мало, а сейчас и они были законсервированы – мирры не любили холода, зима же на этой планете была суровой, температура держалась около минус тридцати градусов.

Эльфу же, отчаянно скучавшему по свежему воздуху все время на корабле, вдруг нестерпимо захотелось выйти на улицу. Он не собирался покидать территорию базы, хотел лишь подняться на поверхность.

Быстро ознакомившись с содержимым шкафа, он отобрал зимнюю форму охотников – мяса вокруг бегало достаточно, но все оно очень больно кусалось, царапалось и так далее, потому комбинезон охотника был одновременно согревающим и защитным. Прихватил коммуникатор, плазмер, выданный лично Каем, запомнил дорогу к выходу, кодовую карточку, без которой нельзя было открыть более половины дверей, и пошел.

Идти по обжитой части базы пришлось долго – выход на поверхность располагался почти что с противоположной от жилого отсека стороны. Наконец в коридорах перестали встречаться мирры, а пройдя через на удивление небольшую дверь в конце одного из коридоров, Нархгал оказался в помещениях, в которых, похоже, никто не бывал уже очень давно.

Через десять минут он понял, что заблудился.

Еще через пять – что коммуникатор здесь не ловит.

А еще через полчаса, открыв очередную дверь, был ослеплен бьющим прямо в лицо жестоким зимним солнцем.

Свежий ветерок бил в лицо, яркие лучи искристо преломлялись на нетронутом, девственном снегу, в светло-синем небе не было ни единого облачка…. Эльф мгновенно почувствовал себя пьяным. Пьяным от свободы, солнца и ветра.

Он, покачиваясь, шел вперед, полной грудью вдыхая свежий воздух. Порыв ветра сорвал капюшон – Нархгал рассмеялся, позволяя воздушным потокам трепать черные волосы.

Минут через десять он приблизился к деревьям – и тут прочный наст, по которому эльф до сих пор легко ступал, проломился под ногами, и он провалился под снег.

Жесткие холодные комья мгновенно набились под одежду, кусочки наста расцарапали лицо, где-то соскользнула с руки не рассчитанная на человеческую и тем более эльфийскую ладонь перчатка…

Нархгал выбрался из-под снега только минут через десять, замерзший, уставший, злой и начавший понимать, что такая прогулка может и весьма печально закончиться.

К счастью, незадолго до его выхода с базы прошел легкий снег и на жестком насте остались следы – еле различимые, но эльфу хватило.

Стряхнув с себя большую часть последствий купания под настом, Нархгал пошел обратно, на сей раз ступая гораздо осторожнее.

Вот уже стал виден вход на базу, который он так неосмотрительно оставил открытым. Прибавив шаг, эльф подумал, что не так уж и плохо он погулял…

Сзади раздалось хлопанье, сильный поток воздуха ударил в спину. Нархгал, не удержав на скользком насте равновесия, упал на одно колено…

В тридцати—сорока футах перед ним на снег грациозно опустилась ослепительно синяя, с бирюзовыми узорами на крыльях и груди, дракона.

Глава 14

Аенгрост, свободный город Элерта, западное побережье Некрополя. Сергей «Волчонок» Листьев, Носитель Духа Предела 8-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

«Черт… Почему так болят руки? И не только руки – все тело. И воздуха не хватает… надо вдохнуть. Ой-е! У меня что, ребра сломаны? Кажется, да… Что за гадство! Что вообще случилось, где я? И… черт, кто я? Черт, черт, ЧЕРТ!!!»

Он дернулся, зашипел от боли, когда тонкая, но прочная веревка впилась в стертые до мяса запястья с такой силой, что по затекшим рукам потекли горячие струйки крови.

Голова гудела, как медный колокол, глаза удалось открыть только с четвертой попытки, и то – только один глаз, второй заплыл. Впрочем, вокруг все равно было темно, как… темно, в общем.

Очень медленно, но он заставил себя выдохнуть и снова вдохнуть. В голове постепенно прояснялось, среди беспорядочных обрывков мыслей возникли воспоминания.

Сергаал тихо, но очень эмоционально выругался.

«Эстаи, ты здесь?» – зачем-то позвал он мысленно, хотя и так чувствовал, что Меча здесь нет.

Помянув древний артефакт нехорошими словами, Волчонок еще раз пошевелился, тихо зашипел сквозь зубы, когда по всему телу прокатилась волна режущей, жгучей боли, и попытался оценить масштаб повреждений. Результат оказался нерадостным – как минимум, переломаны ребра, отбиты все внутренние органы, до которых можно дотянуться, и порваны сухожилия на руках… впрочем, последнее было уже исключительно логическим суждением. Рук Сергаал почти не чувствовал. Больше всего мешало что-то тупое и жесткое, засевшее в грудине и мешающее дышать.

«Интересно, как же я оказался в столь плачевном положении?» – подумал он, медленно расслабляя все мышцы и направляя потоки Силы к наиболее опасным повреждениям – там, где мог дотянуться. Ноющая боль в грудине никуда деваться не хотела.

Голова на попытки заставить ее думать отозвалась недовольной болью, но спустя несколько минут, когда началась регенерация, из мутного тумана смазанных воспоминаний понемногу начала складываться более или менее отчетливая картинка.

Несколько часов назад

Легкое, осторожное прикосновение к плечу мгновенно вырвало Хранителя из объятий спокойного, но настороженного сна. Он открыл глаза, потянулся к ножу… в следующее мгновение на запястье сомкнулись холодные пальцы вампира, мягко, но настойчиво останавливая руку.

Вивьенн прижал палец к губам.

– Не стоит будить твою спутницу, – прошептал он. Сергаал молча кивнул, осторожно переместил голову Сигурни со своего плеча на сложенный плащ и поднялся на ноги.

Отойдя к самому краю поляны, Вивьенн облокотился о ствол дерева, поднял на Волчонка лихорадочно блестящие вишневые глаза – Хранитель только сейчас заметил, что вампир до крайности истощен, тонкая кожа казалась почти что полупрозрачной, глаза ввалились, а при ходьбе он заметно пошатывался.

– Выслушай меня, Хранитель, – начал Вивьенн, не отводя взгляда. Сергаал чуть дернулся – он даже мысли не допускал, что вампир может знать о том, кто он такой. – Я вижу, ты удивлен тем, что здесь происходит. Не делай поспешных выводов, прошу тебя. Этот мир принадлежит тебе, и мы не намерены оспаривать твое право, более того – герцог и Совет желают всячески тебя поддержать и готовы принести тебе клятву. Когда окажешься в Рэйкорне – добейся встречи с герцогом и отдай ему вот это.

На протянутую ладонь Хранителя легла изящная серебряная подвеска с замысловатым узором, украшенная мелкими бриллиантами и алмазной пылью.

– Но я не понимаю, почему… – начал Сергаал, тем не менее пряча подвеску за шнуровку штанов.

– У нас мало времени, – перебил его Вивьенн, тяжело дыша – даже говорить ему было сложно. – Здесь Элерта, здесь не будут разбираться, кто я – меня просто прикончат. Они не поверят, хотя мы уже пытались связаться и со Старшим Охотником, и со старейшиной города. Вся надежда как Рэйкорна, так и несчастного Некрополя – на тебя, Хранитель. Только ты обладаешь той силой, которая способна исправить нашу страшную ошибку.

– Чем вампиры Рэйкорна так уж отличаются от кровососов Некрополя? – жестко спросил Сергаал, не отводя взгляда.

– Мы – другие. Мы не убиваем людей – ни для развлечения, ни для пропитания! Мы живем в симбиозе с ними, в Рэйкорне вампиры и люди – это две равноправные разумные расы. Мы никогда не…

Вивьенн оборвал фразу на полуслове, вскинулся, прислушиваясь – вишневые глаза загорелись алым.

– Охотники близко… я должен уходить. Не забудь о моих словах, Хранитель!

Спустя мгновение черное марево заволокло сознание Волчонка, лишая его способности мыслить, двигаться, кричать… он мог только с каким-то тупым безразличием констатировать происходящее вокруг.

За спиной отчаянно взвизгнула Сигурни, Сергаал попытался обернуться, чувствуя, что медленно оседает на землю. Девушку держали двое мужчин, заламывая ей руки, охотница что-то кричала, наконец один из нападавших попросту ударил ее по голове рукоятью короткого, зазубренного меча – Сигурни, коротко всхлипнув, затихла.

Еще один охотник – а это, судя по одежде и ожерельям из клыков, были именно охотники Элерты – возник прямо перед Сергаалом, коротко замахнулся – Хранитель смог только вздрогнуть, когда отточенный осиновый кол пронзил его насквозь. Кол был мерзкий – его наконечник, пройдя сквозь тело, не давал выдернуть деревяшку, а поперечная короткая перекладина у основания – протолкнуть и вытащить с другой стороны. Волчонок тихо зашипел от боли, наконец-то сползая на землю – его несколько раз пнули окованным сталью носком сапога и оставили в покое. Как сквозь туман, долетел чей-то голос:

– На всякий случай – связать, оттащим его в город.

– Зачем?

– Приказ. Старейшины что-то там придумали противовампирское, им нужен кровосос, на котором можно опробовать новую пакость.

– Хорошо. Здесь где-то есть еще один. Судя по ауре, он измотан до крайности.

– Найти!

– Убивать или взять живым?

– Как получится. Желательно – живым.

Охотник кивнул командиру и скрылся за деревьями вместе с напарником.

На поляне остались трое, не считая пленников.

– А что с девчонкой?

– Тоже в город отведем. Видишь – у нее на шее следы укусов?

– Да, уже старые, но еще можно разглядеть, – тот, что помладше, склонился над Сигурни.

– Ну вот, а девчонка – явно человек. Больше того, кажется, я ее видел в Элерте. Молодая охотница, наверное. Поперлась геройствовать и напоролась на вампиров.

– Может, перебежчица? – задумчиво возразил второй.

– Может, и перебежчица, – старший не стал спорить, он был занят тем, что скручивал запястья Сергаала чертовски прочной веревкой. – Потому и говорю – отведем в город, отдадим Старейшине, пусть решает, что с ней делать. Если перебежчица – казнят, а если сама дура – просто дома запрут, пусть рожает, пока не поумнеет.

– А этот что? Как-то с ним легко получилось.

– Может, молодой еще или не жрал давно.

– Так уж и не жрал, когда девка тут была.

– Да почем я знаю, почему его так легко взять удалось? Может, и вправду – полезные эти погремушки магические?

Младший с сомнением посмотрел на круглый деревянный шар в руке, покрытый выжженными черными узорами.

– Ну-ну. Никогда от магов ни в чем, кроме обороны города, проку не было, а тут вдруг стало?

– Придержи язык, Мирити. Оборона города – это вообще самое главное.

Тот, кого назвали Мирити, пожал плечами и принялся связывать руки Сигурни, продолжая бормотать себе под нос что-то не слишком лестное о магах, от которых гораздо больше проблем, чем толку.

Тут вернулись охотники, которые уходили по следам Вивьенна. Один заметно хромал на правую ногу, второй крепко прижимал к груди наскоро перебинтованную руку, но…

Они волокли за ноги тело вампира. Определенно мертвого, потому что даже вампиры не выживают, если им отсечь голову, а голову Вивьенна за волосы нес хромающий и ругающийся на чем свет стоит охотник. То есть выжить-то они могут… вот только кто будет столь глуп, чтобы приставлять отсеченную голову на место, а потом еще и поить вампира кровью?

– Вы быстро, – констатировал старший.

– Да он и так полудохлый был. От таких клыков мало чести.

– Какая разница? Это он сейчас полудохлый, а пожрал бы – и разорвал вас на мелкие кусочки. Каждого. И нами бы еще подзакусил. – Охотник присел на корточки перед брошенной на траву головой, приподнял губу мертвого вампира, демонстрируя клыки. – Ему больше сотни. Причем намного.

Младшие, притащившие тело, пожали плечами, один из них достал кинжал и потянулся к голове, намереваясь выковырять трофей. Старший перехватил его руку.

– Нам нужно возвращаться в город.

– Но…

– Я сказал – возвращаемся. Хочешь – прихвати с собой башку, утром выставишь на солнце. Тело киньте здесь, пусть до рассвета поваляется, там солнце спалит эту пакость.

Сергаал молча слушал разговор охотников, глядя в мертвые глаза Вивьенна – отсеченная голова лежала буквально в трех или четырех футах от него, на лице вампира застыло выражение беспомощной мольбы… странно было видеть это выражение на лице кровососущего нелюдя, убивающего людей ради еды и развлечений.

Или?..

«Мы – другие. Мы не убиваем людей – ни для развлечения, ни для пропитания. Мы живем в симбиозе с ними, в Рэйкорне вампиры и люди – это две равноправные разумные расы».

Мирити и еще один охотник привязали ноги Сергаала к колу, и «вампир» остался болтаться на осиновом шесте, как туша какого-нибудь зверя, которую охотники из-за ее тяжести должны нести вдвоем. Правда, тушу обычно привязывают за все лапы, но в данном случае их добыча оказалась насаженной на шест, как куропатка на вертел. Тяжко вздохнув, два хмурых охотника мрачно подняли на плечи шест, не обращая внимания на безвольно висящие руки, с которых на траву скатывались тягучие красные капли… Кто-то подхватил голову Вивьенна, Хранитель краем глаза отметил мотающиеся по спине старшего волосы Сигурни… и наконец-то потерял сознание, успев только мысленно проклясть Эстаи, который так и не появился за все это время.

Воспоминания понемногу отступали, оставляя только ноющую боль под ложечкой и смутное осознание катастрофической неправильности происходящего. Сергаал медленно набрал в грудь воздуха и витиевато выругался – очень уж хотелось.

– Ты смотри-ка, ругается! Значит, живой. Уже хорошо… – Прорезал тишину высокий, хрипловатый голос. Вспыхнул факел, на несколько секунд ослепляя.

Перед ним стояла женщина. Немолодая, лет сорока пяти или чуть больше, с коротко подстриженными седыми волосами. Ее суровое, загорелое лицо покрывали шрамы, два из которых пересекали правую глазницу, скрытую повязкой. Кожаная жилетка с нашитыми стальными кольцами и кольчужным воротником, полностью скрывающим горло, рукоять меча за левым плечом, несколько метательных кинжалов на поясе, там же, на левом боку – ручной арбалет со стальными бельтами, разумеется, с осиновыми наконечниками – типичная, почти что картинная охотница на вампиров. Как в кино, разве что постарше раза в два.

Вот только у киношных охотниц с большой грудью и длинными обнаженными ногами не бывает такого страшного, ледяного, смертельно-пронзительного взгляда. Они не умеют смотреть так, словно уже вынесли приговор и даже привели его в исполнение, а теперь с наслаждением наблюдают, как приговоренный корчится в агонии. Они не умеют в живом существе, пусть даже и враге, видеть просто падаль и ничего более.

Сергаал еле справился с паническим ужасом, на миг охватившим все его существо, и посмотрел женщине в глаза.

– Я – Йенна, Старший Охотник Элерты. Кровосос, тебе есть чем купить себе быструю смерть или ты предпочтешь заживо сгореть на солнце – по частям, разумеется? – Нет, она не издевалась над поверженным врагом. Она просто доводила до сведения приговоренного альтернативу.

А в голове Хранителя быстро-быстро защелкали, переключаясь воспоминания. Йенна, Йенна… где-то он слышал это имя, вот только где?

– Что вменяется мне в вину? – хрипло спросил он, пытаясь протянуть время.

Охотница расхохоталась. Смех у нее был грубый, совсем не женский. И закончился он так же резко и неожиданно, как и начался.

– Ты – вампир. Этого достаточно, чтобы приговорить тебя к сожжению на солнце. Ты напал на охотника и посмел пить кровь охотника – за это ты достоин самой страшной казни, какую я только способна придумать. Достаточно?

– Во-первых, я не вампир. И, во-вторых, что проистекает из во-первых, я не нападал на охотника и не пил ее кровь, – нагло заявил Волчонок, подняв голову.

В следующую секунду охотница ударила. Несколько раз, коротко и быстро – Сергаал только через две или три минуты смог хотя бы частично восстановить дыхание и открыть глаза.

Эта женщина умела делать очень больно.

– Черт, да посмотри же на меня, дура! Ты что, не можешь отличить вампирские клыки от неправильных человеческих зубов? – прошипел он сквозь зубы, молча стерпел еще один удар – спокойный, почти ленивый. – Вы же кровососов по ауре чувствуете! Я – человек! Как бы я еще мог шевелиться с осиной в груди?

– Первое: я прекрасно знаю, как вы умеете прятать клыки. Второе: не надо хамить – этим ты только усугубишь свою участь. Третье: я уже встречалась с вампиром, умевшим маскировать ауру, и это стоило мне глаза. Одного урока мне вполне достаточно, я быстро учусь, – холодно, почти безразлично, проговорила Старшая Охотница. – Четвертое: я видела вампиров, способных преодолевать действие осины, тем более – такой паршивой, какая нашлась у горе-охотничков, которым вы с дружком попались. Кстати, ни один человек не выживет с такими ранами, как у тебя, и уж тем более разговаривать не сможет. И пятое – на шее Сигурни я сама выдела отметины от вампирьих клыков. А вот это – уже оскорбление лично мне и моей семье.

Йенна! Теперь Сергаал вспомнил. Когда светлоглазая охотница в очередной раз рассказывала что-то о своих родителях, она упомянула это имя. Йенна была матерью Кинаи, а Киная, в свою очередь, – матерью Сигурни.

Слова Старшей Охотницы о том, что человек с такой раной не выжил бы, Волчонок пропустил мимо ушей, списаввсе на преобразование, проведенное Мечом в первый день его появления на Аенгросте.

– Вы бабушка Сигурни? – резко спросил он, переходя на «вы» и стараясь говорить как можно более вежливо.

Седая бровь охотницы взметнулась вверх.

– Да. И что?

А вот теперь ему оставалось только положиться на везение и понадеяться, что дед Сигурни был откровенен не только с дочерью, но и с супругой.

«Эстаи, если ты сейчас же не появишься – я тебя в кислоте растворю».

Меч не отзывался.

– Скажите, ваш супруг… он никогда не рассказывал вам историю о Черном Клинке? – негромко спросил Сергаал, глядя собеседнице в глаза… то есть в глаз.

Йенна вздрогнула, резко шагнула к пленнику.

– Не рассказывал. Но я слышала ее от Кинаи.

– Я – Хранитель Черного Клинка. Я не вампир, я – человек. И я пришел для того, чтобы помочь вам, – коротко бросил он, внутренне поморщившись – таким дешевым пафосом разило от этих слов.

Охотница молчала, внимательно изучая Волчонка.

– Как ты можешь доказать правдивость этих слов? – наконец спросила она.

– Развяжите мне руки. Можете держать на прицеле все, что угодно, – только развяжите мне руки.

«Эстаи, сволочь железная! Если меня сейчас грохнут, тебе придется еще хрен знает сколько тысячелетий покрываться пылью на матушке Земле!»

Йенна медленно сняла с пояса арбалет, натянула тетиву, положила стальной бельт – не из основного колчана, а извлеченный откуда-то из-за пояса, – и достала из ножен кинжал.

– Если что, я разнесу тебе башку – рефлексы у меня хорошие, и выстрелить я успею, учти, – предупредила она и метнула кинжал, перерубая веревку, которой был связан Хранитель.

Сергаал тяжело рухнул на колени, взвыл от пронзившей все тело боли, но тут же прикусил губу – еще не хватало показывать этой старой стерве, как ему хреново… Медленно наклонив голову, он напрягся, пытаясь ощутить Меч в своем теле, выпустил на кончики пальцев искры Силы…

Рукоять материализовалась прямо над седьмым позвонком, пальцы сомкнулись на чуть теплой, такой родной и знакомой спине дракона, Хранитель несильно потянул Меч вверх, одновременно с тем приглушая боль в руках.

Звездчато-черное лезвие ослепительно блеснуло, взметнувшись над головой Сергаала, Хранителя на миг охватило антрацитовое пламя – и тут же исчезло, забирая с собой боль и испепеляя веревки.

Волчонок медленно поднялся на ноги, клинок провернулся в его руках, обрубая перекладину до сих пор торчащего в груди кола, и тут же ударил рукоятью по оставшейся деревяшке – кол со стуком опал на дощатый пол за его спиной.

Сергаал же едва удержался от крика – это оказалось гораздо больнее, чем он думал. Однако регенеративная программа, запущенная еще раньше, уже действовала, унимая боль и останавливая кровь.

Спустя минуту он выпрямился – окровавленный, злой, с хищно поблескивающим Мечом в руке. Глаза Хранителя пылали холодным черным огнем, на лице застыла жесткая, почти жестокая маска.

Йенна под страшным взглядом глаз Черного Клинка медленно опустилась на одно колено. Давно выроненный арбалет лежал на полу.

– Я от имени всего населения Элерты приношу вам свои извинения и прошу простить нас за… подобное обращение, – глухо проговорила она, каждое слово словно бы выдавливая сквозь собственную гордость. – Я понимаю, что наше незнание не служит нам оправданием, но… Если вы решите карать нас, карайте меня. Остальные ни в чем не виноваты.

– Я понимаю, чем были продиктованы ваши действия, Старшая Охотница, – холодно проговорил Сергаал, и сам подивился звучанию собственного голоса. Он говорил негромко, но так, что казалось, что его услышали бы тысячи человек, если бы он того захотел. – Я благодарю вас за бдительность и приказываю в дальнейшем проявлять не меньшую осторожность.

Женщина стремительно подняла голову, в ее обращенном на Волчонка взгляде читалась безумная надежда.

– Вы… вы прощаете нас?

– Да. И я не отказываюсь от предложения помощи. Но сперва у меня есть несколько вопросов, и я хочу, чтобы вы немедленно мне на них ответили.

– Я готова отвечать, повелитель, – спокойно произнесла Йенна. Без подобострастия, без раболепия – она признала командира и готова была ему подчиняться – или убить себя, если приказ окажется по той или иной причине невыполним.

– Сколько времени прошло с тех пор, как меня… с тех пор, как я оказался здесь?

– Три часа.

– Хорошо. Я хочу увидеть тех охотников, которые напали на меня.

– Через полчаса они будут здесь.

– Через час. Мне надо привести себя в порядок и переодеться.

– Как скажете.

– Потом я хочу хотя бы немного отдохнуть, а после этого – встретиться с городским Советом, или что там у вас управляет городом.

– Я могу созвать охотников и Старейшину города к полудню.

– Отлично. И вот еще что… как там Сигурни?

– Она в безопасности, но пока что без сознания, – отвела взгляд Йенна.

– Ладно, пусть пока отдыхает. Утром навещу ее. Проводите меня туда, где я смогу привести себя в порядок.

Спустя час в дом Йенны, которая выделила гостю самую большую комнату, пришли охотники, и Сергаал, едва успевший отмыться от крови и переодеться в чистую и целую одежду, потребовал у младшего голову Вивьенна. Он сослался на то, что ему надо «кое-что выяснить о вампирах», и только после этого догадался, что вообще-то может ничего никому не объяснять – на него смотрели, как на воплощенное божество.

«А ты для них и есть воплощенное божество», – мысленно хмыкнул Эстаи.

«Ты… Ты где… Какого?.. Где тебя носило, мать твою за ногу?» – взорвался Хранитель.

«Где надо было, там и носило. Если бы тебе угрожала реальная опасность, я бы пришел, здесь же не было ничего такого, с чем ты не мог бы справиться один, – спокойно ответил Меч. – А матери у меня по понятным причинам никогда не водилось, так что изволь ругаться логично. И, кстати, ни одна кислота меня не возьмет».

«Да ну тебя… ты же прекрасно понял, о чем я».

Эстаи усмехнулся.

«Я-то понял. А вот понял ли ты, о чем я?»

Волчонок задумался. А ведь правда…

«Это типа такой экзамен на выживание, да?» – съязвил он.

«Именно, – невозмутимо отозвался Эстаи. – Если бы ты уже сейчас загнулся, в такой ерундовой и практически безопасной для тебя ситуации, то извини – лучше бы я сейчас на Землю вернулся, глядишь, повезло бы поскорее, чем здесь с тобой еще несколько месяцев терять».

Сергаал обиженно фыркнул и замолк – возразить было нечего.

«Эстаи, скажи – ты уже примерно разобрался в физиологии этих местных вампиров?»

«Примерно – разобрался. Держи».

Поморщившись – он до сих пор не привык к не слишком приятным ощущениям, сопровождающим передачу информации напрямую в мозг – Хранитель быстро просмотрел полученное и ругнулся.

«А те, которые света не боятся? По ним есть что-нибудь?»

«Ничего такого, чего бы ты еще не знал».

«Жаль…»

«Кстати, все хотел спросить – зачем тебе голова этого вампира?»

«Мы с ним не договорили», – уклончиво ответил Волчонок. На самом-то деле он почему-то испытывал к Вивьенну странную симпатию, но говорить об этом Мечу не собирался.

«Хочешь изобразить некроманта и допросить голову?» – Эстаи едва сдержал смех.

«Нет. Вивьенн пригодится мне живым. Сколько примерно времени пройдет, прежде чем его обезглавленное тело начнет разлагаться?»

«Около пяти суток».

«Хм… Тогда ладно».

«Но я бы посоветовал тебе поторопиться с «воскрешением», потому что если охотники заметят, что вампирский труп спокойно себе продолжает существовать под солнечными лучами – могут быть последствия, и не факт, что хорошие».

«Черт, тоже верно… Тогда пойдем сейчас».

Старшей Охотницы дома не было – она отправилась предупреждать Старейшин и остальных охотников о завтрашнем внеочередном собрании. Заплетя волосы в косу и накинув капюшон, чтобы не привлекать излишнего внимания «вампирской» окраской волос, Волчонок вышел из дома и направился к городской стене, искренне надеясь, что не заблудится в незнакомом городе с его небольшими, отдельно стоящими домиками и узкими улочками между ними.

– Сергаал!

Оклик раздался, когда Хранитель не успел даже на квартал отойти то дома Йенны.

– Сигурни?

Охотница, бледная почти до синевы, отделилась от стены и быстро подошла к Волчонку.

– Наконец-то я нашла тебя! Сергаал, что случилось? Я ничего не понимаю, как мы оказались в Элерте? Почему порознь? Я пришла в себя дома, с холодной тряпкой на голове, ой, а что у тебя в мешке?

Хранитель тряхнул головой, пытаясь уловить смысл того, что говорила ему девушка. Учитывая скорость, с которой она перескакивала с темы на тему, это оказалось не так-то просто.

– Неважно. Потом скажу.

– Да что вообще происходит? – повысила голос Сигурни.

– Тихо! Не стоит привлекать лишнего внимания.

– Тогда объясни, что случилось.

– На нас напали охотники. Не перебивай, я и без тебя знаю, что «они не могли» и так далее. Так вот, они вполне себе смогли, напали на нас, убили Вивьенна, который пришел со мной поговорить, оглушили тебя и меня, связали и притащили сюда. Меня для верности еще и колом проткнули – неприятно, знаешь ли.

– Догадываюсь, – смущенно пробормотала охотница, изучая носки своих сапог.

– Когда я пришел в себя, меня попытались допросить – кстати, у тебя совершенно замечательная бабушка. Я ей объяснил, кто я такой, и меня отпустили, пообещав подчиняться каждому моему слову, более того – дав это обещание от лица всех охотников Элерты, включая тебя. Так что будь так добра, иди домой. Утром я к тебе приду.

Сигурни вздрогнула, закусила губу и подняла взгляд на собеседника. В светлых глазах стояли прозрачные слезы.

– Я не обязана тебе подчиняться. Бабушка давала обещание от лица охотников, а я больше не охотник.

– В каком смысле? – ахнул Сергаал.

– В прямом. Она пришла ко мне вскоре после того, как я очнулась. Ничего не объяснила, только холодно поставила перед фактом, что пока я не выполню свой женский долг перед городом, она не позволит мне становиться охотницей.

– Женский долг? – Волчонок непонимающе посмотрел на девушку.

– Да. Как ты думаешь, почему у Старшей Охотницы, которой едва исполнилось сорок восемь лет, уже есть шестнадцатилетняя внучка? И не только у нее, кстати говоря. По неписаному закону Элерты, любая женщина, прежде чем стать охотницей, должна родить двоих детей. Наших очень много гибнет во время охоты… если бы не это правило, Элерты уже не было бы. Вот женщины и стараются родить пораньше – чтобы еще хватило сил и здоровья на охоту. Бабушка родила мать в шестнадцать, но после этого не могла иметь детей, а мама брата – в пятнадцать и меня через год. Брата убили вампиры в прошлом году, – тихо проговорила Сигурни, глядя в землю. По ее щекам беззвучно катились слезы. – В общем, теперь я должна родить двоих детей, и только тогда мне можно будет стать охотницей.

– Но ведь ты была охотницей!

– Да. Бабушка разрешила… а теперь забрала разрешение. Она – Старшая, ей подчиняются все Охотники Элерты, и она имеет право запретить кому-то ходить на охоту.

– А почему забрала?

– Из-за того, что я сбежала… а как я могла не сбежать? Зачем называться охотницей, если вся охота заключается в патрулировании города и дозорах на стене? Я и пошла на настоящую охоту…

– И добыча твоя была знатной, – негромко проговорил Сергаал.

– В каком смысле? – Девушка подняла мокрое от слез лицо.

– Целого меня в город привела. Ладно, не реви – мы что-нибудь придумаем. В конце концов возьму тебя своим помощником – не думаю, что это будет сильно скучнее, чем ползать по лесу, охотясь на отдельных кровососов. А сейчас иди домой и отдыхай, у меня еще есть дела.

– Я пойду с тобой, – мгновенно отреагировала недоохотница, слезы на щеках высохли сами собой.

– Нет. Это опасно, кроме того, мне надо выбраться из города. Тебе не стоит так рисковать, – поспешно проговорил Волчонок и тут же понял, какую совершил ошибку…

– Быть твоим помощником тоже очень опасно, и что? Жизнь вообще – штука опасная. Так что я иду с тобой, – категорично заявила она.

– Нет, Сиг, я…

– Не «нет», а «да». Я сказала. Кроме того… скажи, ты знаешь, как незаметно выбраться из города? Нет? А я – знаю! И лес я тоже знаю, а тебе ведь надо в лес?

Аргумент был весомым, но…

– Хорошо. Я возьму тебя с собой, но только при одном условии – ты не будешь задавать лишних вопросов, никак не будешь мне препятствовать и воспримешь как должное все, что я буду делать. Пойдет?

– Конечно!

Потайной выход из города Сигурни действительно знала, и Волчонок был вынужден признать, что один он из города пытался бы выбраться очень долго.

Уже за пределами Элерты Сергаал сделал их обоих невидимыми, дав возможность незамеченными пересечь прекрасно просматриваемую со стены полосу.

– Так… теперь вот что. Сиг, ты знаешь, как отсюда пройти на поляну, где мы так неудачно переночевали?

– Да, примерно. Это где-то в трех милях отсюда. Если пойти быстро… тебе там долго?

– Около часа.

– Да, если пойдем быстро, то до рассвета успеем вернуться в город. Идем?

– Бежим, – усмехнулся Хранитель, переходя на «волчий скок» – сто шагов шагом, сто шагов бегом. Сигурни сперва смотрела на странный, непривычный способ бега удивленно, но уже спустя двадцать минут оценила его преимущества и уверенно держала тот темп, который задавал Волчонок.

«Эстаи, посмотри – я подумал, как вернуть к жизни Вивьенна, и у меня вот что получилось», – Сергаал максимально четко представил перед внутренним взглядом направление потоков Силы и саму вязь заклинания.

«Знаешь, – задумчиво отозвался Меч спустя несколько минут, – а мне нравится, как у тебя это получается. Только вот здесь я бы советовал перебросить канал Силы на левый луч и…»

Так, в молчаливом разговоре с Эстаи и перебрасывании шуточками с охотницей, прошел почти весь путь.

«Сергаал, я тут подумал… А куда ты собираешься его девать после воскрешения? Или ты с этой целью девчонку прихватил?»

«Э-э-э… В смысле?»

«Что ты собираешься делать со своим вампирчиком после того, как воскресишь его? Для того чтобы восстановить силы и убраться отсюда подальше, ему потребуется пища. Много пищи. Как раз Сигурни хватит!»

«Даже не думай, – тут же среагировал Волчонок. – Сигурни – моя помощница, и я ее никому скармливать не буду, тем более – малознакомому вампиру. А вот что с ним делать… это и в самом деле хороший вопрос. Да, зря я об этом не подумал. В таком состоянии он отсюда не выберется… У тебя есть идеи?»

«В принципе, его можно будет воскресить и тут же усыпить. Надежно усыпить, на всякий случай проткнув осиной – чтобы, если проснется случайно, не выполз и не сожрал кого-нибудь, тем более что он будет в таком состоянии, что скорее сожрут его».

«А потом что?»

«Когда он тебе понадобится, выкопаешь, напоишь кровью, он и очнется. Только лучше сперва поить, потом вытаскивать кол, а потом еще поить, иначе могут быть проблемы того или иного толка».

«Что-то ты циничный сегодня…»

«Настроение такое».

«Угу. Настроение. Ну ладно… Значит, буду его сразу усыплять».

Наконец Сигурни, бежавшая чуть впереди, резко свернула влево и остановилась.

– Вот она, эта поляна.

– Отлично. Сколько у нас времени? – Сергаал подошел к телу Вивьенна и положил на землю мешок с головой.

– Около двух часов, если мы хотим вернуться в город до рассвета.

– Вот и хорошо. Одень это… – Он бросил ей ошейник охотника, сделанный из мелких металлических колец и предназначенный оберегать горло от клыков вампира. – А теперь – бери лопатку и копай яму. Сперва сними дерн, чтобы можно было ее спрятать, переверни его и выкопанную землю ссыпай на него – следов не должно остаться. Копай не на поляне, а чуть дальше. Яма должна быть… – Он критическим взглядом окинул тело, прибавил размер головы. – Допустим, шесть с половиной футов на полтора фута. И в глубину – три фута, этого хватит.

– Ты что, хоронить его собрался? – усмехнулась охотница, нехотя застегивая ошейник.

– Ага. Заживо, – мрачно отрезал Волчонок. – За работу. На все про все тебе – полтора часа. Лучше – быстрее.

– За час управлюсь, – буркнула Сигурни, нехотя беря протянутую лопатку вроде саперной, которую Хранитель прихватил из дома Йенны, сам не зная, зачем.

После того как девушка под его чутким руководством вырезала дерн и начала копать яму, Сергаал вернулся к телу.

Для начала он снял с Вивьенна куртку, жилетку и рубашку и острым ножом счистил с раны на месте головы грязь и прилипшие листья и травинки, потом осторожно срезал запекшуюся кровь и надрезал сосуды там, где они успели регенерировать. Потекла кровь. Теперь нужно было торопиться – и Хранитель без лишних церемоний вытряхнул из мешка голову Вивьенна, сделал с раной на ней то же самое, что до этого проделал с телом, и приложил ее к обрубку шеи.

Теперь начиналась уже магия.

Очень осторожно направляя потоки Силы, Волчонок запустил в почти мертвом даже по вампирским меркам – Вивьенн слишком долго не питался – теле регенерацию, и следующие двадцать минут спокойно наблюдал за тем, как срастаются сосуды и позвоночник, мышцы и сухожилия, и, наконец, кожа.

Когда о том, что голова была отделена от тела, напоминал только алый след, кольцом охватывающий всю шею, началось самое сложное.

По идее, то, что Сергаал собирался сделать, опытные маги Предела некогда делали, предварительно начертив огромное число помогающих направлять магию фигур и символов, а прежние Хранители – просто усилием воли. Но поскольку Волчонок не был простым магом Предела, но и опыта у него было крайне мало, он ограничился тем, что провел необходимые начертания тонкими полупрозрачными линиями прямо в воздухе. Благо, фигуры подсказал Меч, а наполнить визуализацию энергией – гораздо проще, чем ползать по земле на коленках, с высунутым языком вычерчивая головоломные символы, и при этом рисковать в случае ошибки остаться без головы.

Встав в средоточие Силы, Сергаал закрыл глаза и сконцентрировался. Предел переполнял его, энергия требовала выхода – и Хранитель готов был дать ей выход. Черные ручейки поползли от него во все стороны, но, натыкаясь на ровные, идеальные линии начертания, перетекали ровно туда, где им и следовало находиться. Воздух на поляне искрился, сворачиваясь вокруг Волчонка в маленькие вихри всех оттенков Черного.

Медленно, очень медленно и плавно, чтобы не нарушить ни единую линию сложнейшего построения, созданного Эстаи, – сам Хранитель на подобное был еще не способен, – он поднял руки, слегка встряхнул пальцами, разгоняя вихри по местам, и начал нараспев произносить сочиненное по дороге заклинание, помогая себе пассами.

В общем-то, магам Предела и в особенности носителю Духа не требовались вербальная и соматическая составляющие заклинания. Но, в отличие от обычных магов, вся школа которых была построена на фразах и жестах, предельщики порой использовали слова и пассы в качестве вспомогательной составляющей для лучшего контроля энергии.

Напевные фразы, быстрые, нервные пассы – Сила буквально кипела в Сергаале и вокруг него. Сорвись что – и последствия страшно себе представить…

Сигурни, закончившая копать, по уши перемазанная в рыхлой земле, сжалась в комочек на краю поляны, с ужасом и восхищением наблюдая за происходящим.

Четко и резко отчеканив заключительные слова, Хранитель быстрым, почти неуловимым жестом опустил руки, складывая ладони лодочкой, шагнул вперед – так, что голова и грудь Вивьенна оказались прямо под ним, бросил короткий взгляд на собственные руки – пригоршни наполнились кровью почти до краев. «Хватит!» – скомандовал он собственному телу, и выступающая прямо сквозь кожу кровь послушно остановилась.

Сергаал разжал ладони.

Кровь падала медленно. Словно цельное твердое тело, а не переливающаяся и не очень-то густая жидкость, огромная правильная капля, плавно опускалась на грудь вампира, слева, туда, где сердце.

Коснувшись обнаженной кожи, капля на несколько секунд задержалась… и внезапно быстро растеклась по всей груди, моментально впитываясь.

Хранитель взмахом пальцев закончил заклинание.

На поляне вдруг стало холодно, очень холодно. Искорки Силы в воздухе погасли, впитавшись в тело Вивьенна, вихри исчезли, выполнив свою задачу, и Волчонок тихо выдохнул. Теперь оставалось только ждать… причем недолго.

Восхищенная Сигурни тем временем поднялась на ноги. Увиденное зрелище поразило ее и расшевелило в самой глубине души что-то щемящее и невозможно родное…

А Сергаал отступил на несколько шагов от тела вампира, не сводя с него глаз. В момент пробуждения Вивьенн может не осознавать происходящего и не контролировать себя – в таком случае он окажется опасен. Только сейчас Хранитель сообразил, что забыл взять у охотницы осиновый кол.

Вампир разогнулся, подобно сжатой до предела пружине. Он вскочил на ноги так быстро, что даже Сергаал, с его ускоренной во много раз относительно человеческой реакцией, не успел заметить движения. Вскочил, судорожно огляделся – глаза даже не светились, полыхали ярким алым светом.

– Вивьенн! – крикнул Волчонок, но вампир, не осознающий ничего, кроме дикой, сжигающей нутро Жажды, не услышал его. Его безумный взгляд упал на Сигурни – и девушка рухнула на колени, сраженная этими алыми глазами вернее, чем сталью.

Прыжок, молниеносный, неотвратимый – и опережающий его на доли секунды крик Сергаала: «Кол!»

Крик, тем более громкий, что был мысленным.

Клыки Вивьенна беспомощно лязгнули по стальному ошейнику, вампир разъяренно зарычал – в его лице не оставалось уже ничего человеческого и, тем более – разумного. Взмахнув рукой с удлинившимися ногтями, он вцепился в ошейник, дернул его – голова Сигурни мотнулась, девушка ударилась носом о плечо Вивьенна, потекла кровь…

Вампир вскинул голову, принюхиваясь. Обрывок ошейника в его когтях со звоном осыпался на землю. Охотница получила миг промедления.

Йенна хорошо учила свою внучку. И когда Вивьенн вновь рванулся вперед, его клыки лязгнули у самого горла Сигурни, даже не оцарапав кожу, а острый наконечник кола хищно высунулся из-под лопатки – прямо напротив сердца.

Вампир беззвучно осел на землю. Хранитель молнией метнулся к охотнице и успел увидеть, как беспощадное алое пламя угасает в глазах, когти сами собой втягиваются, руки становятся нормальными, человеческими, и взгляд принимает осмысленное выражение. В глазах Вивьенна, приобретших прежний каре-вишневый оттенок, на миг отразился смертельный ужас… и он потерял сознание.

– Как ты? – глупо спросил Волчонок, помогая девушке подняться на ноги.

– Жива… как ни странно. Что это было?

– Ты обещала не задавать вопросов. Так надо, – видя в прозрачно-зеленых глазах недоверие, Сергаал неожиданно для себя опустился на колени перед девушкой, взял ее за руки и, не отводя взгляда, негромко заговорил. – Прошу, просто доверься мне. Я знаю, что и для чего я делаю. Просто доверься, хорошо?

– Х-хорошо, – каким-то севшим голосом проговорила она.

Текли секунды, отмеряемые медленным, неслышным стуком двух сердец. Невыносимо, нереально длинные секунды.

А потом Сергаал быстро поднялся на ноги, обхватил Сигурни за плечи и осторожно коснулся губами ее губ.

– Нужно спешить, у нас не так много времени, – тихо сказал он спустя несколько минут. – Надо успеть в город до рассвета.

Надо было закончить дела на поляне, что отняло совсем немного времени. Они вместе перенесли Вивьенна, погруженного в глубокий сон, больше похожий на кому, в яму, засыпали землей, утрамбовали, накрыли дерном и выкинули лишнюю землю подальше в овраг.

Путь до Элерты был, наоборот, невыносимо долгим – оба едва держались на ногах, и Хранитель успел сто раз пожалеть о том, что до сих пор не освоил телепортацию. Впрочем, Эстаи тут же его «обрадовал» тем, что до изучения магических перемещений ему еще ой как далеко.

Проникнуть в город оказалось гораздо проще, чем выбраться из него, – защита, поставленная городскими магами, реагировала только на вампиров, а стража к утру утрачивала бдительность – впрочем, еще ни разу вампиры не налетали на город перед рассветом, это было бы чистейшей воды самоубийством.

Старшая Охотница домой до сих пор не вернулась, поэтому Сергаал и Сигурни быстро ополоснулись, не утруждая себя разогреванием воды, переоделись в чистое – на девушку Волчонок, недолго думая, напялил свою рубашку, которая и ему-то длинновата была, а на ней и вовсе смотрелась, как короткое платье – и разошлись по комнатам.

Как и прошлым вечером, Хранитель думал, что уснет мгновенно, но, оказавшись наконец в постели, долго лежал с закрытыми глазами, просто отключившись от ощущения внешнего мира. Он ни о чем не думал – просто наслаждался тишиной и покоем.

Шевельнулось одеяло, и гибкое, стройное, горячее тело осторожно прижалось к нему.

– Сиг? – Сергаал резко поднялся на локте, глядя на охотницу сверху вниз.

– Не говори ничего… – Узкая, прохладная ладонь накрыла его губы. – Просто останься со мной этой ночью. Пожалуйста…

И снова время текло тягучими каплями, и качались чаши весов – выбор за тобой, Хранитель Черного Меча, выбор твой…

Разумеется, он остался.

Глава 15

Аенгрост, Южный океан, прибрежные воды Даркваала. Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела. 1-я декада лета, 2904 год Восьмой эпохи

Галеры надвигались неспешно, горделиво. Синхронно взмывали весла, магического происхождения ветер красиво развевал по воздуху флаги, и уже можно было различить столпившихся на палубе людей.

Архатис Тирэн’лай, стоя у борта корабля, мрачно разглядывала приближающиеся галеры. Это был конец «Ласточки», и она прекрасно это осознавала. Впрочем, не только она.

Вся команда шхуны собралась здесь. Все, включая кока и целителя, были вооружены. На лицах застыла мрачная решимость продать свои жизни как можно дороже.

– Вы знаете, что такое алеартские галеры, – собравшись с силами, архатис повернулась к эльфам. – Вы знаете, что без мага у нас нет шансов справиться даже с одним таким кораблем, не говоря уже о трех. Вы знаете, что все мы обречены. Но! Мы все не первый год бороздим просторы океана. Нам случалось побеждать и проигрывать, мы не раз были на волоске от смерти. Разве мы когда-нибудь сдавались без боя?

– Мы вообще никогда не сдавались, дана архатис, – усмехнулся Ларра’ти.

Тирэн’лай поймала его взгляд и впервые в жизни при всех открыто ему улыбнулась, вкладывая в эту улыбку всю свою любовь.

– Да… мы никогда не сдавались. И этот раз не станет исключением! Пусть даже мы погибнем, но заберем с собой в Бездну Океана и врагов!

– Да! – хором ответили все эльфы.

– Прости, что перебиваю, архатис… – Ларра’ти сделал шаг вперед. – Я не пойду в бой умирать. Я пойду в бой – побеждать! И я буду верить в нашу победу!

Тирэн’лай согласно склонила голову.

– Приготовиться к бою!!!

Паруса «Ласточки» безвольно обвисли – ветра не было. Галеры хищно кружили вокруг – то ли на них не нашлось действительно толкового мага, способного издали перебить большую часть команды, не уничтожив при этом шхуну, то ли алеартцы попросту издевались над эльфами…

Впрочем, темные не торопились сдаваться. Прячась за щитами, они выпускали стрелы одну за другой, некоторым даже удавалось пробиться за магический полог защиты – и тогда оперенная смерть не ведала пощады.

В конце концов, магам это надоело. На галерах синхронно втянулись весла, ровная поверхность скованного штилем океана подернулась рябью, и несколько волн, повинуясь воле магов, понесли корабли вперед. Такой способ передвижения давал куда большую маневренность, чем весла, но надолго этой магии обычно не хватало.

Центральная галера развернулась боком к носу «Ласточки», на борту застыл, вытянув руки и сплетя пальцы в защитном жесте, светловолосый маг-капитан. Два других корабля развернулись и синхронно двинулись к шхуне, зажимая ее в «коробочку».

Эльфы выпускали последние стрелы в мага, но те сгорали в двух футах от него.

– Когда галеры приблизятся – на абордаж! – крикнула Тирэн’лай, первая хватаясь за абордажный крюк, сменивший в ее руках бесполезный уже лук. Остальные пираты последовали ее примеру. Ларра’ти с мечом в руке замер за правым плечом архатис.

Еще одна волна, вызванная кем-то из магов, ударила в борт «Ласточки», швырнув шхуну на галеру. Борта с треском соприкоснулись, но удар был слишком силен – корабли расшвыряло в разные стороны, многие люди и кое-кто из эльфов не удержались на ногах. В том числе упал и второй маг на палубе галеры, теряя концентрацию и на несколько мгновений оставаясь без защиты, чем не преминул воспользоваться один из темных, у которого еще осталось несколько стрел.

Короткий свист стрелы и хрип возвестили о том, что одним магом на Аенгросте стало меньше. В ответ с галеры раздался полный ярости вопль капитана, и по палубе шхуны хлестнула плеть молний. Закричал кто-то из эльфов…

Спустя десять минут все, казалось, было уже кончено. Галеры зажали «Ласточку», тем не менее не позволяя ей приблизиться на расстояние, необходимое для абордажа. Маги, объединив усилия, давили эльфов – те пока что сопротивлялись, благо отсутствие корабельного колдуна сказалось на количестве всевозможных защитных амулетов, увеличив их число раза в три. Впрочем, исход битвы был уже предрешен.

– Сейчас они разделаются с нашей защитой, потом усыпят и продадут в рабство, – мрачно проговорила Тирэн’лай. Ларра’ти положил руку ей на плечо, но капитан, раздраженно дернувшись, сбросила ладонь. – Ты прекрасно знаешь, что у нас нет шансов. Надо взорвать «Ласточку», я не хочу, чтобы моя шхуна досталась этим… этим!

Целитель закусил губу. К сожалению, Тирэн’лай была права – шансов у них не было с самого начала. Если бы маги еще пошли на абордаж, можно было бы хотя бы постараться подороже продать свои жизни, но алеартцы прекрасно знали свои преимущества.

– Жаль, что не прихватим их с собой, – со злой горечью проговорил он, глядя, как в ладони рассыпается предпоследний амулет, раздавленный чужой магией. Кто-то из пиратов уже медленно опускался на палубу, лишенный защиты и сразу же за тем – собственной воли.

Архатис рассмеялась, и тут Ларра’ти стало не по себе – в смехе эльфы слышалось безумие.

– Идем!

Она побежала вдоль борта к носу, таща за собой эльфа. Впрочем, целитель не сопротивлялся…

Судорожным движением выхватив из ножен кинжал, Тирэн’лай лезвием поддела и оторвала тонкую деревянную планку от резной фигуры на носу, казавшуюся частью самой фигуры.

В небольшом углублении находилась врезанная в дерево плоская серебряная фигурка ласточки, раскинувшей крылья, в которых виднелись замысловатые прорези.

Корабельный талисман, в мире магии значивший порой даже больше, чем мастерство пиратов. Талисман притягивал к шхуне и команде ту самую главную составляющую пиратского успеха, без которой обойтись было нельзя – удачу. Если же его уничтожить, то корабль погибал почти мгновенно.

Эльфа медленно извлекла из-за пазухи медальон на цепочке, раскрыла его – и взору Ларра’ти предстали недостающие детали. Трясущимися руками Тирэн’лай вложила резные пластинки в соответствующие пазы на фигурке.

Шхуна вздрогнула, как живое существо. А архатис уже быстро поглаживала серебряную ласточку пальцами, нажимая скрытые кнопки и приводя в состояние готовности магический механизм самоуничтожения корабля.

– Да, мы все погибнем… но взрыв не оставит и воспоминания не только от «Ласточки», но и от этих галер!

Целитель прикусил губу. Умирать ему не хотелось… но в плен и рабство к алеартцам хотелось еще меньше.

Тирэн’лай перехватила кинжал двумя руками и занесла над фигуркой. Руки женщины дрожали, и Ларра’ти, не колеблясь, накрыл ее ладони своими.

– «Ласточка» не достанется им, – выдохнула архатис, начиная движение кинжала, который должен был замкнуть цепочку, после чего чудовищный магический взрыв разметал бы по волнам щепки и шхуны, и алеартские галеры.

Внезапно зрачки Ларра’ти расширились, и он в изумлении уставился на что-то за спиной Тирэн’лай, на миг останавливая движение кинжала. Этого хватило, чтобы эльфа тоже обернулась.

На палубе стояла спасенная неделю назад девушка. Свободную рубашку, в талии перехваченную простым пояском, трепал ветер. Ветер?

Марийа спокойно подошла к носу шхуны, протянула вперед руку и заговорила.

Голос девушки прозвучал неожиданно громко и с каким-то металлическим звоном, от которого мурашки по коже побежали и у магов, и у ко всему привычных пиратов.

– Кто вы такие и почему мешаете мне? – мертвенно-спокойно обратилась она к магу-капитану головной галеры.

– Сдавайтесь, и мы оставим вас в живых! – крикнул кто-то с галеры. Марийа удивленно подняла брови.

– Вы оставите в живых – меня? – На сей раз в ее голосе сквозило неподдельное насмешливое изумление.

– Ведьма? – усмехнулся маг-капитан, тоже усиливая голос магией.

Марийа расхохоталась.

– Я вижу, вы еще ничего не знаете, глупцы. Что ж, это служит вам оправданием… в некотором роде. Освободите нам дорогу, и я оставлю вас в живых!

Ларра’ти, побледнев, наблюдал за своей пациенткой. Как, впрочем, и Тирэн’лай, оставившая кинжал.

Теперь рассмеялся маг.

– Что ты о себе возомнила, девчонка!

Хранительница печально вздохнула.

– Вы позабыли все, глупцы… Но я даю вам еще один шанс. Уступите дорогу Хранителю Черного Меча – и останетесь в живых!

Вместо ответа капитан, которому уже порядком надоело это глупое представление, швырнул в наглую девчонку испепеляющее заклятие и приготовился смотреть, как паршивая эльфа сгорит.

Комок огня, брошенный алеартцем, уютно устроился в ладони Марийи. Она огляделась, словно бы выбирая, куда его положить, и небрежным движением отправила за борт.

И вот тут капитану стало страшно.

– Вы забыли, что такое Черный Предел! – зазвенел голос Хранительницы над всеми четырьмя кораблями. – Что ж, мне придется вам это напомнить!

Ведьма вскинула над головой руки, словно бы протягивая их к сгустившимся над местом боя тучам, которые на глазах превращались из обычных грозовых в какие-то сгустки тьмы… нет, Черноты!

Повинуясь зову, в протянутые ладони ударили молнии. Резкое движение кисти – и черные хлесткие плети забились в руках Марийи, послушные каждому ее слову, жесту или просто желанию.

Галеры спешно отлеплялись от «Ласточки», весла с плеском били по воде – алеартцы не могли прибегать сейчас к магии и пытались уйти на веслах.

Хранительница расхохоталась.

– Я предлагала вам уйти, когда это было возможно. Вы отказались. Теперь – вы умрете!

Молнии рванулись вперед, оплетая ближайшую галеру, ту самую, капитан которой оскорбил ведьму. Черные плети захлестывали бьющихся в панике людей, сдергивали их с мачт и находили в каютах и трюме… Каждый, кого касалась ветвящаяся Чернота, с диким воплем боли падал там же, где стоял, и через несколько секунд только обугленный труп напоминал о существовании человека.

Капитана Марийа приберегла напоследок. Молнии не причинили ему вреда, пять длинных плетей просто схватили его за руки и за ноги и подняли в воздух футах в тридцати над кораблем. Молния во второй руке ведьмы уничтожала корабль. Через несколько минут галера полыхала.

Обожженный алеартец-капитан рухнул на доски палубы «Ласточки», прямо к ногам Марийи.

– Черная тварь! – с лютой ненавистью прохрипел он, пытаясь приподняться.

Сильный удар швырнул его обратно.

– Ты мог спасти свою жизнь и жизни тех людей, которые доверили их тебе как капитану, но ты предпочел погибнуть сам и погубить их всех, – тихо проговорила девушка. – Теперь они все мертвы… а ты почему-то еще жив. Что же мне делать с тобой, убийца?

– Это ты – убийца! – Маг не оставлял попыток встать.

Хранительница сокрушенно покачала головой.

– Когда я предлагала вам уйти, я предлагала вам жизнь. Ты, отказавшись, выбрал смерть. Это ты их убил своим решением, а не я.

– Будь ты проклята! – бросил маг. Пощады он не ждал и просить ее не собирался.

Тихо рассмеявшись, Марийа наклонилась к нему, пальцы девушки вплелись в волосы капитана и сжались в кулак, вынуждая его поднять голову и посмотреть в лицо, перечеркнутое белой повязкой, скрывающей глаза.

Свободной рукой ведьма стянула широкую полоску с лица и открыла глаза.

Маг дико закричал, с ужасом глядя в две черные бездны невидящих глаз.

Или… видящих?

Перед глазами алеартца в мельчайших подробностях пронеслась его жизнь. С самого начала, с первых минут жизни, и до этого момента. Он вспомнил все, даже то, чего помнить не мог… вот только вспомнив, он тут же это забывал. Полностью.

Мир исчез, провалился в бездонные озера глаз Твари.

Марийа оторвалась от мага лишь через минуту. Поднялась на ноги, небрежным движением роняя труп на палубу, вернула повязку на прежнее место, скрывая жуткие глаза, и улыбнулась. Ей понравился подобный способ добычи информации.

«Оставшиеся две галеры уходят», – вплелся в сознание вкрадчивый голос Меча.

«И черт с ними. Они не пытались помешать мне и освободили дорогу, едва представилась возможность», – спокойно ответила ведьма.

«Ты показала свою сущность, и теперь они знают, что Черный Властитель вернулся. Алеарт может впоследствии причинить нам немало проблем из-за этого!» – возразил Эстаи.

На миг задумавшись, девушка согласно кивнула.

«Ты прав…»

– Ларра’ти! – позвала она. Целитель молча приблизился, в его глазах плескался откровенный ужас.

Но Марийа улыбнулась ему так открыто и светло, что этой улыбкой все страхи как волной смыло.

– Ларра’ти, я не вижу, где оставшиеся галеры… Ты не поможешь мне? – Ее беспомощность была такой трогательной…

– Что я должен сделать?

– Просто посмотри на них и задержи взгляд.

Эльф кивнул и вгляделся в удаляющиеся корабли.

Ведьма без труда считала местонахождение галер из его мыслей. Улыбнулась, потянулась к Пределу, чувствуя, как ее тело наполняется этой восхитительной Силой, и, сосредоточившись, выплела вязь заклинания.

Корабли вспыхнули черным пламенем…

Когда последняя галера догорела, Марийа медленно отошла от борта «Ласточки» и прислонилась спиной к мачте.

– Ларра’ти, ты здесь?

– Да.

– Пожалуйста, проводи меня в каюту. Я устала…

Эльф легко подхватил ее на руки, девушка обхватила его шею руками и уткнулась носом куда-то за ухо.

Когда целитель осторожно уложил ее в кровать и собрался уходить, Хранительница внезапно вцепилась в его руку, вынуждая сесть рядом.

– Не уходи… мне страшно засыпать одной…

Мягко улыбнувшись, Ларра’ти поправил ее волосы, упавшие на лицо и черными тонкими стрелками перечеркнувшие белую повязку, скрывающую глаза.

– Конечно, маленькая. Не бойся ничего, я с тобой, – негромко проговорил он, ласково проводя пальцами по ее щеке.

– Не молчи только. Лучше расскажи мне что-нибудь.

– Что именно?

По губам Марийи на миг скользнула ухмылка. Коротко, почти незаметно, она коснулась сознания эльфа – ровно настолько, чтобы ему не показались подозрительными ее расспросы. Можно было, конечно, просто напрямую считать информацию из его мозга, но, во-первых, она была не уверена, что ее сил сейчас хватит на повторение подобного, а во-вторых, Ларра’ти был ей чем-то симпатичен, и она не желала ему смерти.

– Расскажи мне про Даркваал. Не легенды и мифы, а правду. Как он образовался, кто там живет, какая форма правления и так далее…

Взгляд эльфа на миг подернулся дымкой – побочный эффект телепатического воздействия. Помолчав минуту, он начал рассказ.

Никто в точности не знает, откуда начала свой род раса темных эльфов. Предания сохранили лишь смутные легенды о том, что было до того, как на крупнейшем из островов безымянного тогда архипелага высадились команды тридцати кораблей, изрядно потрепанных штормами.

Их было около тысячи – измученных, уставших, потерявших прежний дом, преданных родичами. Они уходили на верную смерть, бросив все, что имели, но среди них нашелся эльф, способный взять на себя тяжкое бремя власти. Его имя было – Дарквааль, и он обладал всеми качествами настоящего лидера. Его признали, и за ним пошли, пошли в неизвестность – и неизвестность обернулась цветущим архипелагом с обширными полями, девственными лесами, чистейшими озерами и прекрасными заснеженными горами.

По имени предводителя, которого именовали принцем, назвали остров, изменив только звучание на чуть более резкое, а вслед за островом – и весь архипелаг. За полсотни лет построили пять небольших городов, возделывали поля, охотились…

А параллельно – создавали семьи и рожали детей. Как можно больше детей. Из тысячи эльфов, прибывших с принцем Даркваалем, женщин было всего сто… и их участь была незавидной. Нет, никого не принуждали – они и сами прекрасно понимали тяжесть положения нового народа.

Предания гласят, что до Исхода, как принято называть уход темных эльфов оттуда, где они жили раньше, эльфы были если не бессмертными, то, по крайней мере, долгоживущими. Но на Даркваале все изменилось – теперь доживших до трехсот лет было едва ли больше двадцати. Зато рожали эльфийские женщины не раз в сто – сто пятьдесят лет, а хоть каждые четыре года.

Естественно, увлекшись исправлением демографического кризиса, эльфы даже не заметили, как их стало значительно больше, чем мог прокормить основной остров архипелага. Тогда и занялись колонизацией остальных островов, и, обнаружив такое количество свободной еще территории, не стали следить за рождаемостью – места теперь на всех хватит, думали они. И наступили повторно на те же грабли.

Спустя около тысячи лет с момента высадки на берега Даркваала эльфы внезапно обнаружили, что архипелаг больше не в состоянии прокормить их. Поля оказались не столь велики для такого числа ртов, немногочисленная дичь, еще оставшаяся в лесах, находилась на грани вымирания, домашний же скот тоже надо было где-то пасти, а полей не хватало.

Поселений эльфов к тому моменту было уже немало. Пять небольших островов и один крупный, население которого раскололось на две части – и началась война. Десять лет кровопролития, и все эти десять лет эльфы каждой из враждующих сторон молились о возвращении принца Дарквааля, бесследно исчезнувшего за три года до начала войны.

Принц появился спустя почти двенадцать лет, когда война понемногу угасала, –воевать становилось некому и не с кем. Больше двух третей населения полегло за это время. Появился он не один – с ним прилетели десять драконов. С их помощью Дарквааль навел порядок – быстро и жестко. Ему не удалось вновь объединить все семь кланов в единое целое, но, по крайней мере, он прекратил войну, драконы, оказавшиеся очень сильными магами, помогли восстановить выжженные поля и леса буквально за два года, а во главе каждого из кланов Дарквааль поставил семерых эльфов – своих сыновей и дочерей, прилетевших с ним и драконами, и дал им титулы принцев и принцесс, за собой оставив право окончательного и безоговорочного решения в спорных вопросах и титул Высокого Принца. Никто не знал, кто их матери, но ходят слухи, что дети Дарквааля были эльфами лишь наполовину, а наполовину – драконами.

Еще около пятисот лет все было относительно спокойно. Эльфы заново отстроили разрушенные города, наладили торговлю между островами, кланы окончательно обрели независимость друг от друга, несколько раз кто-то из принцев и принцесс пытался начать войну с более слабым соседом, но подобные попытки жестко и даже жестоко пресекались Даркваалем – дважды дело доходило даже до казни главы клана. Впрочем, дети Высокого Принца к тому моменту уже оставили собственных потомков, и перехватить власть было кому.

Следует отметить, что дети Дарквааля, его внуки, правнуки и так далее унаследовали от Высокого Принца и своих неизвестных матерей магическую силу, превосходящую силу любого островного мага и большую, нежели у остальных эльфов, продолжительность жизни – старейшему принцу на момент смерти было шестьсот тридцать семь лет, и умер он не своей смертью. Впрочем, обычно главы кланов не доживали и до четырехсот – наследников всегда было много, и большинство из них хотели сами править своими кланами, а не подчиняться родителям.

С наследниками тоже было интересно – каждый принц или принцесса обязан был в течение первых двух лет своего правления обзавестись как минимум одним ребенком и за последующие тридцать лет – еще хотя бы тремя. Больше того, в случае гибели кого-то из детей следовало родить нового. Наследовать могли как сыновья, так и дочери, да и вообще – к одна тысяча трехсотому году от Исхода между женщинами и мужчинами было абсолютное равноправие. Женщина могла заниматься любой деятельностью, включая морское дело и военную карьеру, если могла с этим справляться.

Никто толком не знал, что заставило Дарквааля поставить такие жесткие в отношении наследования и правления рамки по числу детей – предполагалось, что он позаимствовал систему у драконов и адаптировал под реалии темноэльфийского народа.

Впрочем, пока сам Высокий Принц, хоть и не управляя Даркваалом напрямую, но тщательно следя за своими потомками, жил на архипелаге, все было более или менее хорошо. Но когда в одна тысяча четыреста двадцать шестом от Исхода году он вновь покинул Дарквааль, чтобы на сей раз кануть в безвестность окончательно, принцы выждали едва ли полсотни лет, прежде чем кинуться в новую грызню за власть. Нет, они учли ошибки прошлого и более не пытались развязать войну между кланами, но внутри своих территорий…

За редким исключением, каждый новый правитель начинал с того, что избавлялся от своих братьев и сестер, которых родители по завету Дарквааля плодили не менее трех. Собственных детей, достигших совершеннолетия, то есть тридцати лет, старались держать подальше от себя.

Неизвестно, была ли воинственность изначальным качеством темных эльфов, только приглушенным в первое тысячелетие необходимостью для начала выжить, а потом уже воевать, или же была приобретена значительно позже… но факт остается фактом. Дружбы между кланами не было, наоборот – соседи сцеплялись между собой в стычках при каждой представившейся возможности, и только Орден Дракона – семеро сильнейших магов Даркваала, оставленных Высоким Принцем перед уходом – еще препятствовали постоянно висевшей в воздухе войне.

Об Ордене Дракона следует упомянуть отдельно. Это были семеро темных эльфов, прошедших обучение у драконов где-то очень далеко от Даркваала и обладающих поистине ужасающей мощью, которую, впрочем, они использовали крайне ограниченно. Их отбирал лично Высокий Принц, и по окончании обучения они приносили ему какую-то необычную клятву верности, завязанную на магии, да так, что нарушить ее не представлялось возможным – клятвопреступник умер бы медленной и мучительной смертью, которую ничто не в силах было предотвратить.

Что характерно, пятеро из семи магов Ордена живы и сейчас, в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году от Исхода. Куда пропали еще двое, никто не знает, известно лишь, что их места заняли двое других эльфов, перед тем пропав на пятнадцать лет.

В общем, Орден Дракона следит за тем, чтобы не началась новая война, приструнивает совсем уж разошедшихся в попытке добиться власти наследников и всегда присутствует при принятии власти новым принцем или принцессой, каким-то образом проверяя, действительно ли они являются потомками Дарквааля.

Следует также упомянуть, что именно Орден Дракона в результате нашел выход, когда перед архипелагом вновь встала проблема перенаселения, больше того – найденный ими выход из положения также помог решить вопрос чрезмерной воинственности темных эльфов. Ведь в чем была основная проблема? В том, что ни одному кораблю не удавалось отплыть более чем на пять миль от берегов Даркваала – неизвестные морские чудовища один раз предупреждали о своем присутствии и, если корабль не разворачивался обратно, топили его. В результате раса была полностью изолирована от контактов с другими разумными, за исключением не слишком общительных драконов, которые к тому же почти никогда не появлялись на Даркваале.

Но маги Ордена нашли способ договориться с морскими обитателями. Более того, Орден открыл на территории крупнейшего острова архипелага Школу, в которой одаренных юношей и девушек обучали специфической магии, пригодной в первую очередь на корабле в море. Тогда же, по инициативе Ордена, во всех кланах начали строительство кораблей по чертежам, предоставленным тем же Орденом.

И спустя десять лет на воду сошли первые семь шхун Даркваала.

Первые несколько лет неопытные еще мореплаватели только нарезали круги вокруг родного архипелага по расходящейся спирали, не отваживаясь отходить действительно далеко. Потом понемногу осмелели, набрались опыта, да и кораблей стало значительно больше – и в одна тысяча шестьсот восьмом году архатис Каннар’диа на шхуне «Принц» первая покинула берега Даркваала на целый год, чтобы встретиться с другими разумными расами, узнать об окружающем их мире и, возможно, найти или узнать что-то, что даст новую жизнь погибающему в изоляции народу. Так задумывалось изначально… но в результате получилось так, что отважная эльфа отправилась в это плавание, чтобы потерять всю команду и корабль и, вернувшись на спинах двух киттилов, рассказать о разумной расе, с которой их столкнул океан.

Они называли себя людьми. Они молились какому-то богу, называя его Христесом, и их бог отвечал им, давая невероятную силу, значительно превосходящую силу корабельного мага. Архатис Каннар’диа хотела поговорить с ними, узнать, чем и для чего они живут, познакомиться и даже рассказать о темных эльфах, она хотела контакта двух цивилизаций, но люди напали на их корабль, захватили в плен всю команду и жестоко казнили, посвятив жизни эльфов своему жуткому богу. Сама Каннар’диа два месяца провела в плену на борту корабля людей и смогла немало о них узнать – к счастью, архатис обладала некоторыми магическими способностями и с их помощью выучила чужой язык. Она многое смогла узнать об этой жуткой расе и, чудом выбравшись с корабля, даже сумела позвать на помощь киттилов и добраться до Даркваала.

К сожалению, ее здоровье навсегда было подорвано жуткими пытками, которые Каннар’диа пришлось пережить в плену. После своего возвращения домой она прожила всего два года, которые посвятила написанию книги о людях.

Орден Дракона очень заинтересовался историей архатис. Они снарядили несколько экспедиций, дабы исследовать океан и найти землю, на которой жили эти существа, но поиски не дали результатов. Две экспедиции бесследно исчезли, остальные вернулись ни с чем. Видимо, дело было в том, что «Принц» Каннар’диа перед встречей с людьми попал в сильнейший шторм, три дня практически неуправляемую шхуну носило по океану, и как далеко от Даркваала она оказалась – никому не известно.

Еще около десяти лет прошло в бесплодных поисках, не давших никаких результатов, пока однажды две темноэльфийские шхуны не встретили драккар орков. Естественно, тогда никто не знал, что это именно орки и что корабль называется драккар, впрочем, это никого и не интересовало.

Орки, похоже, тоже имели печальный опыт «контакта с другой цивилизацией». Но на этот раз эльфам повезло, и они победили в первом в своей истории морском бою, захватив драккар и двенадцать пленных. Их привезли в Даркваал, причем четверо по дороге исхитрились покончить с собой.

Маги Ордена тщательно допросили пленных своими методами – пытки применять было бесполезно, гордые зеленокожие воины долго и мучительно умирали, смеясь своим палачам в лицо. Но там, где оказались бессильны каленое железо и острые ножи, весьма действенно сработала магия Ордена. Так Даркваал узнал о своих ближайших соседях.

Орки населяли архипелаг Тор-Заран, находившийся в пятидесяти днях пути от темных эльфов. Это была молодая и крайне воинственная раса, их главным принципом было – следовать Пути воина. Орки ценили силу, мужество и жестокость в бою и совершенно не пришли в восторг от встречи с эльфами. В отличие от Ордена Дракона…

Следующие несколько экспедиций отправились уже в сторону Тор-Зарана. И одна из них потерпела сокрушительное поражение – три драккара орков вдребезги разбили три эльфийские шхуны, потеряв при этом только один свой корабль, и захватили немало пленных.

Так две расы и познакомились…

Дальнейшие полсотни лет «общение» орков и темных эльфов сводилось к достаточно регулярным стычкам – причем маги Ордена отдали приказ по возможности не топить вражеские корабли сразу, а сперва забирать с них все мало-мальски ценное. А потом очередная шхуна вернулась из плавания с тремя пленными на борту. Маги были удивлены – обычно орков в плен взять не удавалось, изучив повадки темных, они в случае поражения успевали покончить с собой, ведь у них считалось страшным позором попасть в плен. Но эти трое сдались сами…

Старшего звали Грай-Хор. Он был стар, сед и, как только оказался в руках Ордена Дракона, сразу предложил поговорить, заявив, что для того сюда и прибыл. Нормальный контакт двух разумных рас все же состоялся, и на семь лет воцарилось шаткое перемирие. Эльфы и орки торговали, учились чему-то друг у друга, но их расы были слишком разными, чтобы мир мог быть долгим…

Еще около семидесяти лет орки и эльфы периодически заключали очередной союз, но только однажды – полное перемирие обеих сторон. Как правило, договаривался какой-то эльфийский клан с каким-то орочьим племенем, да и то – ненадолго.

А потом, в одна тысяча восемьсот семьдесят третьем году от Исхода, снова появились люди… и орки с эльфами мгновенно забыли все распри, вместе накинувшись на общего врага.

Хотя вторая встреча с людьми заслуживает отдельного описания.

Надо отметить, что эти люди не молились жестокому богу Христесу, но они были куда хуже. На шхуне, встретившей алеартскую галеру, находился один из магов Ордена, Каллэр’тэй. Сразу заметив отличие кораблей, людей на них, флагов и многого другого от того, что описывала архатис Каннар’диа, маг попытался пойти на переговоры.

На борту галеры их приняли как добрых гостей. Все члены команды людей были магами, что уже поразило Каллэр’тэя. Благодаря магии, эльфы и люди легко нашли общий язык. Алеартцы с интересом расспрашивали темных об их стране, о расе, обо всех особенностях и о соседях-орках, о себе рассказывая в очень общих чертах. Страна, населенная сплошь магами, дети без Дара почти не рождались, но и жить в Алеарте, не обладая хотя бы минимумом магии, было невозможно…

Три дня эльфы провели в гостях у людей, с удовольствием с ними общаясь и искренне радуясь, что архатис Каннар’диа оказалась не права в отношении этой расы. За эту радость и собственную наивную доверчивость, непростительную для мудрой и древней расы, темным пришлось страшно заплатить.

На третью ночь алеартцы напали на гостей, сковали их, на магов – Каллэр’тэя и еще одного, выполнявшего на шхуне обязанности корабельного мага, – надели ошейники из заговоренного металла, блокирующего любую магию. В трюме их доставили на материк, а там отвезли в один из Институтов магии.

Каллэр’тэй вырвался оттуда через год. Его магия была сильна, он бы в одиночку мог справиться с любым магом Алеарта, но ошейник блокировал его способности… вот только алеартцы не знали, что особая Сила, которой обладал член Ордена Дракона, имеет свойство накапливаться вне зависимости от внешних источников энергии. Однажды ее количество стало критическим, и ошейник не выдержал… Каллэр’тэй телепортировался на Даркваал, прямо на городскую площадь столицы Третьего Клана. Он был почти безумен и успел немало натворить, прежде чем прибыли остальные маги Ордена и успокоили его.

Точной информации о том, что именно делали с пленниками алеартцы, нет – вернее, она недоступна простым эльфам. Но если даже мага Ордена они почти довели до сумасшествия…

После рассказа Каллэр’тэя Орден Дракона настоял на заключении договора о перемирии с Тор-Зараном. Орден встретился с Советом Старейшин орочьих племен, и Каллэр’тэй на этой встрече рассказал о том, что с ним случилось. Старейшины были так впечатлены рассказом мага, что спустя буквально месяц почти все племена заключили военный союз с Даркваалом, и с тех пор любой корабль Алеарта или Христесара, встретивший драккар орков или шхуну темных эльфов, не имел шансов уйти от боя. Побеждали не всегда, но поскольку чаще всего драккар и шхуна шли парой, у людей не было шансов.

Кто-то, возможно, осудит детей Дарквааля. Но люди дважды показали, что они собой представляют, и веры им не было.

Спустя некоторое время военный союз с орками все же дал трещину, племя Йаррангов объявило эльфам войну, но остальные не торопились… в результате в Южном океане стали достаточно часто встречаться драккар и шхуна, как топящие алеартскую галеру или корабль святош из Христесара, так и сцепившиеся в смертельной схватке друг с другом.

Примерно тогда же все-таки удалось наладить контакт с государствами людей, не имеющими собственного флота – королевством Шакриман и Империей Людей. Эльфы торговали, продавая людям товары из Алеарта и Христесара, а также то немногое, что производили сами – например, совершенно восхитительные вина.

В общем, в данный момент некое равновесие было обретено. Темные эльфы безжалостно топили корабли и торговые суда Алеарта и Христесара, не забывая выносить с них все ценное, торговали с Шакриманом и Империей и занимались то тем, то другим с орками.

Ларра’ти замолчал, отпил воды из фляжки, переводя дух.

– Что-нибудь еще тебе рассказать?

– Нет, наверное, – задумчиво проговорила Марийа. – Только я одного не пойму… Сколько времени прошло от Исхода?

– Почти две тысячи лет.

– Интересно, где вы еще тысячу потеряли? – пробормотала она про себя. – А, впрочем, неважно. Потом об этом подумаю.

– Ты сильно устала, малышка. Тебе стоит поспать. – Целитель встал, поправил на девушке одеяло. – Я посижу с тобой, пока ты не заснешь, если хочешь.

– Хочу, – кивнула она, поймала его руку и доверчиво прижалась к ней щекой, одновременно еще одним осторожным касанием стирая из его памяти то, что он рассказывал ей историю Даркваала. – Я и правда устала..

– Спи, маленькая. – Эльф улыбнулся и осторожно погладил ее по щеке свободной рукой. – Спи…

Через несколько минут Марийа уснула крепким сном младенца.

Ее разбудили голоса. Холодный, мертвенно-спокойный женский и нервный, едва не срывающийся на крик, мужской. Он доносились как сквозь туман, и Марийа никак не могла проснуться до конца, хотя, казалось, уже должна была.

– Как ты можешь так с ней поступать? Она еще ребенок!

– Нет, Ларра’ти, она не ребенок, – ледяным тоном отвечала Тирэн’лай. – Она – один из приспешников мерзкого чудовища, Черной Твари, а может быть, и сама Черная Тварь.

– Но…

– Ты видел, что она сделала с галерами? Ты видел, как она сожгла те два корабля, которые пытались убежать? А та жестокость, с которой она разделалась с магом…

– Никогда бы не подумал, что тебя можно пронять жестокостью! – не удержался целитель.

– Ты еще скажи, что мы поступаем так же!

– И скажу, потому что это правда!

– Ничего подобного. Да, мы в бою не менее жестоки, мы с удовольствием убиваем этих тварей из Алеарта, но мы убиваем их в бою! И шансы у нас и у них – равны! Или мы их, или они нас! А она играючи и ничем не рискуя, уничтожила три алеартские галеры, да еще и улыбалась! Ты видел, какое у твоего «ребенка» было лицо, когда она убивала мага? Нет? Твое счастье! – Тирэн’лай почти срывалась на крик. – Конечно, мы пираты, морские разбойники, но у нас тоже есть понятие «честь»! Маги Ордена тоже так умеют, но ведь они почему-то этого не делают! Знаешь почему? Потому что так нельзя! Потому что если мы будет действовать так, то сами превратимся в зверей! Ты это понимаешь?!

– Она спасла твой корабль… – Целитель хватался за каждый возможный аргумент в свою пользу, но уже прекрасно понимал, что не сможет отговорить эльфу от задуманного.

– Ох, Ларра’ти… – неожиданно тихо и очень устало проговорила Тирэн’лай. – Если хочешь знать, я бы вот сейчас пошла и взорвала «Ласточку», если бы была уверена в том, что эта девушка погибнет вместе с нами. Но я в этом не уверена и не имею права рисковать. Пусть Орден Дракона решает, что с ней делать.

– Если она так опасна, то с чего ты взяла, что тебе удастся удерживать ее до возвращения в Даркваал? – Голос эльфа звучал как-то обреченно. Он уже смирился с тем, что проиграл, но все еще зачем-то пытался создавать видимость сопротивления.

– У меня есть особый дар, Ларра’ти… – Тирэн’лай грустно усмехнулась. – Я чувствую магию. Больше того, я умею определять природу этой магии и источник силы творящего заклинание мага. Ее сила – та же, что у магов Ордена Дракона, но она не проходила обучения, и, следовательно, ее сила – не от Небесных Покровителей, а от Черной Твари. А по тому, что она говорила во время боя, я допускаю мысль, что она сама может являться вновь воплотившейся Черной Тварью.

– Ты не сказала, как собираешься ее удерживать…

– Да, прости, сбилась. Так вот, я чувствую не только магию, но и источник энергии, а также способ, которым маг получает эту энергию. Источник энергии Марийи находится так далеко отсюда, что я даже примерно не могу сказать, где он, знаю только, что в те моря мы никогда не заходили. А вот связь у нее с Источником – телепатическая.

– И что?

– У меня было два алеартских ошейника, блокирующих любые способности, – нехотя призналась эльфа. – В том числе телепатию. Марийа просто не сможет дотянуться до своего Источника, а маг без энергии ничего не стоит.

Ларра’ти глухо, почти неслышно застонал. Аргументы кончились.

– Но… ты можешь хотя бы не так… жестоко с ней?

– Не могу. Я и так уступила тебе во всем, в чем могла. Она останется в своей каюте, под постоянным присмотром двух эльфов, но снимать с нее оковы я не буду – мы не знаем, на что она способна даже и без магии.

Тирэн’лай замолчала. Молчал и целитель.

Только спустя пять минут Ларра’ти заговорил, и Марийа отстраненно поразилась тому, какая обреченная тоска звучала в его голосе.

– Делайте, как считаете нужным, архатис. Не мне давать вам советы. Разрешите идти? – почти безразлично проговорил он.

– Ларра’ти… – потрясенно прошептала эльфа – Почему ты… так?

– Разрешите идти? – все тем же бесстрастно-спокойным тоном повторил он вопрос.

– Убирайся! – заорала Тирэн’лай.

– Есть, дана архатис.

Спустя секунду дверь каюты хлопнула.

Эльфа еще минуту постояла спокойно, почти не шевелясь, и, кажется, даже не дыша. Потом негромко, но очень зло выругалась и тоже покинула каюту, в которую через несколько минут вошли двое эльфов. Один замер у двери, второй сел на стул, положив на колени арбалет и, судя по звукам, заряжая его.

До Марийи понемногу начал доходить смысл всего услышанного. И вот тут ей стало по-настоящему страшно.

«Эстаи! Эстаи, отзовись! Пожалуйста, я прошу тебя!» – мысленно кричала она в пустоту, уже чувствуя, что связи с Мечом нет, понимая, что она осталась одна.

Она осталась одна.

«Одна. Совсем одна…»

Хранительница несколько раз произнесла про себя эти слова, привыкая к их значению и до конца осознавая, что произошло.

Скована. Отрезана от Меча. Лишена магии и телепатии.

Единственный защитник – Ларра’ти, но что он может?

Она. Осталась. Совсем. Одна.

Одна в темноте и тишине…

Глава 16

Аенгрост, Святая Империя Христесар, южная провинция Клетер. Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела. 9-я декада весны, 2904 год Восьмой эпохи

Ночью в Атане было тихо… подозрительно тихо. Изредка быстрым шагом проходили по переулкам и улицам стражники, где-то взлаивала псина, да стая ворон с карканьем носилась вокруг привязанного к Т-образному кресту тела. То одна, то другая крылатая падальщица смолкала, усаживаясь когда на перекладину, а когда и прямо на голову или плечи осужденного, и клевала открытые раны. Человек слабо вздрагивал, когда клюв очередной вороны вонзался в израненное тело.

Этьен замер, надежно скрытый в тени от взглядов Стражей и инквизитора пятого ранга, охраняющих эшафот. С позавчерашнего вечера, когда некий наглец похитил приговоренного прямо из клетки, ухитрившись как-то обмануть опытного Стража, к каждому отряду, охраняющему эшафот, приставили еще и младшего инквизитора – пятого или шестого ранга.

Впрочем, сейчас святых отцов больше волновал не похищенный нелюдь. Гораздо больше их пугало то, что уже третий день им практически не удавалось примерно наказать еретиков и колдунов при скоплении народа – неведомый чернокнижник каким-то образом убивал приговоренных еще до начала казни. Из двадцати пяти казней, подготовленных за эти три дня, полноценно состоялись только три.

Инквизиторы вознамерились любой ценой поймать и покарать тварь, посмевшую посягнуть на их право калечить и убивать. Этой ночью на пяти эшафотах Атана были оставлены мучительно умирать приговоренные Церковью еретики, колдуны и нелюди. Каждый такой эшафот охраняли пятеро Стражей и один младший инквизитор. И скрытно – еще по двое. Не ниже четвертого ранга.

Этьену все это знать было неоткуда. Как и то, что святые отцы не чувствовали его магии. Он побывал уже на четырех местах казней и оставил за собой четырех освобожденных от мучений людей. Эта площадь была пятой и последней в его списке.

Всмотревшись в «нелюдя-чернокнижника», граф стиснул зубы – его было не спасти. Несчастный эльф уже сдался, он был еще жив физически, но дух его сломлен.

Закрыв глаза, Этьен сосредоточился, изучая плетения инквизиторских заклятий, удерживавших в приговоренном подобие жизни. Медленно, осторожно, чтобы не спугнуть Стражей, чувствительных к магии любого рода, проник в самую суть заклятия и осторожно сдвинул несколько узлов в сторону от слабо пульсирующего сердца. Уловил сдержанный смешок Меча, но проигнорировал – ему не было дела до того, что смешного нашел этот древний артефакт в том, как визуализировалось заклятие для графа.

Та магия, которую тщательно выплетал Этьен, была все еще слишком сложна для него и требовала полного сосредоточения, и потому он даже не обратил внимания на минутное появление Эстаи, а когда осознал – было уже поздно, Меч ушел.

Пока же Этьен, прикусив губу, создал в новой узловой точке точную копию «сердца» и вплел ее в основу заклинания. Теперь Стражи нескоро заметят, что тот, кому предстояло мучиться на кресте до следующего заката, уже сейчас будет мертв.

Остановить сердце и без того почти мертвого эльфа оказалось еще проще.

Жестокая ухмылка исказила лицо дворянина.

– Ненавижу… – прошипел он Стражам, зная, что те его не увидят.

И, развернувшись, скрылся в бесчисленных переулках, паутиной опутывающих почти весь Атан, за исключением центральной его части.

Утром инквизиторы сильно удивятся, обнаружив, что все их жертвы, скованные не позволяющим умереть заклятием, тем не менее мертвы и никто из наблюдателей не заметил ровным счетом ничего подозрительного.

В течение дня Этьену так и не удалось найти убежище для себя и полуэльфа – впрочем, надо признать, что он и не искал. Слишком много в тот день состоялось казней и нужно было успеть повсюду, поэтому он с самого начала решил воспользоваться советом герцогини.

Спустя полчаса он зашел в небольшой трактир, находящийся невдалеке от городской стены и пользующийся чуть ли не самой дурной славой в городе.

Несмотря на поздний час, народу в зале было немало. Все – мужчины, все вооружены. Вновь прибывшего окинули подозрительными взглядами сразу полтора десятка пар глаз, кто-то едва заметно сместился на скамье, беря графа на прицел лежащего на коленях арбалета, кто-то, не скрываясь, вытащил из ножен кинжал и положил рядом с собой на стол.

Дворянин проигнорировал их и направился к стойке.

Трактирщик взирал на него столь же неприветливо, как и остальные. Чужаки редко заходили в этот трактир… а выходили из него еще реже.

– Чего изволит благородный апостолит? – безо всякого почтения поинтересовался трактирщик.

Этьен перегнулся через стойку, наклонился к самому его лицу и, глядя прямо в глаза, произнес несколько несвязных, на первый взгляд, слов.

Трактирщик на миг приподнял бровь, ухмыльнулся – потом протянул руку, наполнил деревянную кружку пивом и поставил на стойку.

– В нижнем зале, второй столик от дальнего угла направо. С вас два медяка.

Граф спокойно расплатился и спустился по узкой винтовой лестнице в нижний зал.

За означенным столиком тихо посапывал, прислонившись к стене, очень худой человек в плаще со скрывающим лицо капюшоном. Этьен приблизился, поставил на стол кружку с пивом, специально легонько стукнув дном о столешницу.

– Совершенно ни к чему так шуметь, – негромким, певучим голосом проговорил человек, открывая глаза и немного сдвигая капюшон.

Впервые в жизни граф увидел живого и невредимого эльфа.

Светло-русые волосы большей частью были убраны под плащ, но несколько прядей спадали на грудь, обрамляя худое, узкое лицо. На бледной коже отчетливо проявлялись многочисленные мелкие шрамы-оспины. Но это все Этьен отметил совершенно машинально, завороженный нечеловечески огромными глазами. Раскосые, вытянутые к вискам, ярко-зеленые, словно чистейшие изумруды, они смотрели насмешливо и вместе с тем – настороженно.

– Чем могу помочь, уважаемый? – поинтересовался эльф.

– Мне и моему другу нужно убежище. В черте города.

Эльф изогнул губы в насмешливой улыбке.

– И насколько надежное убежище вам нужно? От кого прячетесь?

Вообще-то, воровская этика – а трактир принадлежал именно ворам – не позволяла задавать заказчику такие вопросы, но Этьен решил ответить.

– Инквизиция.

Изумрудные глаза эльфа потемнели, усмешка пропала.

– Это будет дорого стоить. Церковники умеют искать. И тем лучше ищут, чем искомые не желают быть найденными.

– Я знаю. И заплачу хорошо.

– Когда надо и сколько заплатишь? – Эльф легко и непринужденно перешел на «ты».

– Сегодня. Сколько ты хочешь?

– Десять золотых крестов в день. – Глаза вора сделались непроницаемыми, по его застывшему лицу невозможно было понять, насколько завышена цена.

– Я не собираюсь торговаться, но подобная сумма мне не по карману. Назови реальную цену.

Эльф смотрел на собеседника с возрастающим интересом.

– Пять. Меньше не могу.

– Договорились.

В верхнем зале хлопнула входная дверь, в следующую секунду раздался звук упавшего и разлетевшегося вдребезги кувшина. Из нескольких человек, сидевших в нижнем зале за другими столами, двое буквально на глазах растворились в тенях.

– Инквизиция. Идем отсюда… – Капюшон скрыл лицо, эльф поднялся на ноги, залпом выпил пиво, к которому Этьен так и не притронулся, и направился к дальнему темному закутку. Граф последовал за ним.

Обойдя стоящий в углу стол, эльф не без труда поднял тяжелую крышку в полу, подпер ее кинжалом и кивнул спутнику на уходящую вглубь веревочную лестницу.

Этьен еще не успел спуститься, как наверху послышался звук глухого удара и крышка захлопнулась. Только благодаря невероятно обострившемуся после «смерти» зрению, граф сумел различить фигуру эльфа, повисшую под потолком.

– Не задерживайся, – тихо бросил вор.

Упрашивать не потребовалось – через минуту дворянин стоял на полу узкого коридора, освещенного тусклыми чадящими факелами. Эльф спустился за несколько секунд, бесшумно спрыгнув на пол с высоты около двух человеческих ростов.

– Все, этот люк они не заметят.

– Почему ушли только мы и еще двое? – спросил Этьен.

Он не рассчитывал, что ему ответят, но любопытство взяло верх.

Зеленые глаза ожгли его недобрым взглядом, но потом эльф все же нехотя сказал:

– Ушли те, для кого встреча с церковниками означает смертный приговор. Колдун, нелюди и ты.

– С чего ты взял, что я…

– Я видел тебя на площади. Четыре дня назад. Когда ты сорвал инквизиторам показательную казнь «ведьмы и распутницы», перебив их, как кутят. Я тебя видел и запомнил.

– Но ведь…

– Что с того, что ты сбрил бороду и усы, подстриг волосы и переоделся, потолстев при этом раза в полтора? – Зеленые глаза откровенно смеялись. – Я профессионал. Я запоминаю то, что почти невозможно изменить – форму носа, естественный изгиб губ, расстояние от скулы до скулы… Кроме того, твои глаза ни с чем не спутать – ты единственный черноглазый человек, которого я знаю.

Этьен отступил на шаг, незаметно перенося руку на рукоять кинжала, спрятанного под курткой. Эльф был слишком разговорчив для вора.

– Не стоит, – серьезно проговорил тот, отследив движение графа. – Я тебе не враг, и мы в одной лодке. Мне нужны деньги, тебе – убежище. А после того, что ты устроил тогда на площади, я не рискну просто перерезать тебе горло и бросить труп здесь. Кстати, можешь называть меня Лениар.

Помедлив мгновение, Этьен назвал свое имя. Эльф посмотрел на него с удивлением.

– Надо же, не врешь… Ладно, меня зовут Иль.

Дворянин усмехнулся, пряча за этой усмешкой собственную растерянность. Он не понимал логику своего собеседника. Для чего он назвал свое настоящее имя, почему сразу признался, что знает, с кем имеет дело?

– Ладно, идем. – Иль развернулся, спокойно подставляя спутнику спину, и бесшумно зашагал по неровным плитам, выстилавшим подземный ход. Этьену ничего не оставалось кроме как последовать за ним.

Идти пришлось долго. За все это время Иль даже ни разу не обернулся – чуткий эльфийский слух легко улавливал шум шагов человека за спиной.

Где-то через стан после того, как они отошли от трактира, эльф остановился, провел пальцами по стене и потянул скрытый рычаг. Этьен едва успел отскочить, когда с потолка чуть ли не ему на голову упала веревочная лестница.

Иль так сокрушенно вздохнул, что если у графа до того еще были сомнения в том, что проводник специально пытался свалить ворох мягких веревок ему на голову, то теперь они развеялись.

Проигнорировав мрачный взгляд спутника, эльф ухватился за веревку, пару раз дернул, на мгновение повис на ней и удовлетворенно кивнул.

– Меня – выдержит, тебя – нет, – улыбнувшись, заявил он Этьену и тут же поспешно добавил, видя, что ладонь взбешенного его шуточками аристократа уже движется к кинжалу: – Поэтому сперва поднимусь я, закреплю лестницу так, чтобы она выдержала человека, а после этого поднимешься ты.

С этими словами Иль схватился за веревки и полез наверх с ловкостью лесного зверька.

Через несколько минут сверху раздалось негромкое посвистывание.

– Ау, Этьен, или как там тебя? Залезай!

Тихо выругавшись, граф полез по веревочной лестнице наверх.

Комната была небольшой, с двумя постелями, вместительным сундуком, столом и четырьмя табуретками, одна из которых пребывала в крайне неустойчивом положении в силу отсутствия у нее двух ножек. На тяжелой двери с внутренней стороны был как толстый деревянный засов, так и ушки, на которых висел амбарный замок.

– Ну что, стоят эти хоромы пяти золотых крестов в день? Кормежка включена!

– Меня интересует не комфорт и еда, а то, насколько сложно будет Инквизиции найти это убежище, – мрачно проговорил Этьен, бросая висевшую через плечо сумку на крышку сундука.

Иль ухмыльнулся.

– Поверь, сюда они не сунутся. Смотри, – эльф сбросил капюшон, на мгновение приник ухом к двери, удовлетворенно хмыкнул и, вновь накинув капюшон, быстро снял замок, отодвинул засов и распахнул дверь.

На двери красовалась табличка: «Святая Инквизиция».

– Но…

– Не бойся. Это одна из тех комнат, которые есть в каждой таверне, и предназначены они специально для церковников. Даже в случае обыска сюда не сунутся инквизиторы младшего ранга, а старшие никогда не принимают личного участия в захватах еретиков, колдунов и нелюдей. От нас никто не ждет такой наглости – прятаться от Инквизиции за дверью с табличкой «Святая Инквизиция».

– А если кого-то будут искать пусть даже младшие инквизиторы, но с полномочиями от кого-то сверху, достаточными для того, чтобы обыскивать и такие комнаты? – все же засомневался граф.

– Трактирщик – наш человек. В случае появления подобных личностей он даст знак… – Иль кивнул на колокольчик в верхнем углу. – Того времени, которое потребуется инквизиторам, чтобы сюда добраться, хватит, чтобы уйти в подземный ход.

– Хорошо, я согласен. Меня это вполне устраивает.

Задумчиво посмотрев на Этьена, Иль вдруг бросил ему небольшой ключ.

– Что это? – поинтересовался граф, поймав ключ на лету.

– От сундука. Там есть всякие полезные вещички, которые могут пригодиться человеку, не желающему, чтобы его узнали. Ладно, устраивайся, а мне пора. С тебя задаток – тридцать золотых.

Получив деньги, эльф пожелал удачи и нырнул в потайной ход. Захлопнувшаяся за ним крышка вошла в пазы так точно, что если бы Этьен не знал, где она находится, то искал бы ее не один стан. Если бы вообще догадался, что здесь есть какой-то потайной ход.

Оставшись один, граф быстро просмотрел содержимое сундука и остался более чем доволен. Прикинул время – сейчас должно было быть раннее утро, где-то полстана до рассвета. Усмехнувшись, он переоделся и сунул в сумку длинный женский плащ из дорогого шелка с капюшоном-клобуком – такими пользовались богатые аристократки, не желающие в той или иной ситуации показывать своего лица.

Спустя двадцать минут из таверны «Имперский крест» вышел полноватый купец среднего роста, с короткими светлыми волосами и жиденькой бородкой на одутловатом лице. Его карие глаза окинули улицу быстрым взглядом в поисках извозчика.

Такой нашелся возле соседнего дома. Мужичок лет пятидесяти посапывал на облучке двуколки.

Сев на заднее сиденье и назвав адрес, Этьен недовольно скривился – краска, капля которой перекрашивала глаза на некоторое время, неприятно щипала, а подушечки за щеками мешали говорить.

Улицы были еще свободны, и двуколка остановилась у нужного дома буквально через пятнадцать минут. «Купец» бросил извозчику серебряную монету и, велев подождать, скрылся в доме.

– Кто вы такой, уважаемый? – настороженно поинтересовалась пожилая аристократка, когда граф появился на пороге гостиной – ключ от входной двери у него был, а постоянных слуг старая леди не держала.

– Госпожа Мари, это я, Этьен. – Улыбнулся он, осторожно стягивая парик.

– Надо же, а я вас и не узнала, друг мой. – Мари де Реннит медленно встала из кресла, опираясь на трость. – Судя по вашему гриму, вы все же обратились к тем людям, которых я рекомендовала…

– Увы, я не смог найти убежище за день.

– Готова спорить – вы его и не искали. Впрочем, это не так важно. Я прошу вас об одном – будьте осторожны.

– Конечно, герцогиня.

– Если желаете чаю, вам придется обслужить себя самостоятельно – Энни еще не пришла, – как ни в чем не бывало, продолжила Мари.

– Нет-нет, благодарю, но мне нужно спешить. Как он?

– Спит. Всю ночь бился в лихорадке, бредил, звал кого-то, но я, к сожалению, не разобрала имен. Где-то стан назад успокоился и уснул. Вы сейчас заберете его?

– Да. Вы и так подвергли себя риску, я не имею права…

– Прекратите! – Леди стукнула тростью по полу, сурово нахмурив брови. – Я не могу оставить вашего друга у себя не потому, что не хочу подвергать риску себя, а потому, что здесь небезопасно в первую очередь для него самого. Мой сын может навестить меня в любую минуту, и если он заметит в моем доме не-человека, которого к тому же разыскивает Святая Инквизиция, он не пощадит ни меня, ни его.

– Простите, Мари, – Этьен поклонился. – Я не хотел вас обидеть.

– Я вас прощаю, – милостиво кивнула герцогиня. – Увы, проводить вас не могу – впрочем, вы не хуже меня знаете, как пройти в комнату, где спит ваш друг.

Согласно кивнув, граф взбежал по лестнице на второй этаж и толкнул дверь небольшой комнатки.

Полуэльф был в сознании, хотя и не осознавал окружающую действительность – его карие глаза с золотыми крапинками были подернуты мутноватой пленкой, двигался он скованно и неуверенно, но мог стоять на ногах, хотя и недолго. Этьен в который раз поразился способностям Мари – он прекрасно помнил, в каком состоянии спасенный находился буквально сутки с небольшим назад.

– Нам нужно идти, – мягко проговорил он полуэльфу. Тот вздрогнул от звука голоса, протянул руку наугад, пытаясь коснуться – граф перехватил узкую ладонь. – Вставай. Нам нужно уходить, слышишь?

Глаза раненого на мгновение прояснились.

– Конечно…

– Ты сможешь идти?

Полуэльф несколько секунд молчал, потом осторожно кивнул.

– Не очень долго – думаю, да.

Спустя двадцать минут он спустился, осторожно поддерживая за плечи хрупкую фигуру, закутанную в черный шелковый плащ. Капюшон надежно скрывал лицо, только длинные золотые пряди, кое-где выбившиеся наружу, спадали на грудь.

– Еще раз благодарю вас, Мари. То, что вы для меня сделали…

– Прекратите, юноша, – резко произнесла леди. – Я вам уже говорила, почему я так поступила. Я надеюсь, вы не обманете моих ожиданий.

– Клянусь, я…

– Не надо клятв. Просто сделайте то, что должны. И… если у вас выдастся свободный стан, заходите ко мне в гости. Я всегда буду рада вас видеть. Когда сын дома, я оставляю открытой форточку в гостиной.

– Я обязательно приду.

– Идите, друг мой, идите… Поторопитесь.

На улицах уже появились как пешеходы, так и кареты, потому обратный путь до «Золотого креста» занял почти стан. Все время пути Этьен осторожно обнимал спутника за плечи, чувствуя, как его колотит озноб, и боясь, что тот не продержится в сознании до таверны.

Продержался.

– Прошу вас, господин, – поклонился извозчик, останавливая двуколку у крыльца.

– Пожалуйста, чуть-чуть осталось. Просто держись за меня и иди. Мы почти на месте… – прошептал Этьен еле слышно, бросил извозчику две монеты и помог фигуре в плаще спуститься на землю.

Через зал они прошли спокойно, несмотря на то, что полуэльф едва стоял на ногах, а вот на лестнице он все же не выдержал.

– Прости… – тихо прошептал он и начал медленно оседать на пол.

Подхватив беднягу на руки, Этьен бегом поднялся на третий этаж, со второй попытки попал ключом в замочную скважину, распахнул дверь и осторожно уложил свою ношу на кровать.

Убедившись в том, что полуэльф просто потерял сознание от чрезмерной нагрузки, граф снял с него плащ, укрыл одеялом и рухнул на вторую кровать – несмотря на многократно возросшие физические возможности, он не мог обходиться без сна пятые сутки подряд.

Как ни странно, Этьен заснул не сразу. Он еще около получаса лежал на постели, закинув руки за голову, и, глядя в потолок, обдумывал события последних четырех дней.

Мари де Реннит, герцогиня Руэлская… Он не впервые задавал себе вопрос: кто эта женщина на самом деле? Она искренне ненавидела Инквизицию, владела магией, что даже для аристократки означало смертный приговор, и знала такие вещи, о которых дворянкам обычно неизвестно – адреса трактиров, в которых можно было найти членов Братства воров, воровские пароли и многое другое… Из памяти всплыли слова Анжея: «Ты слышал что-нибудь о Тайном Ордене? Они борются с Инквизицией. Помогают тем, кто пострадал от нее. Спасают, кого могут. Тайная, но очень сильная организация». Если допустить, что Мари является членом этого самого Ордена, то многое становилось понятным.

«Что ж, – Этьен усмехнулся. – Если это действительно так, то мне вдвойне повезло. Едва ли герцогиня откажет мне, если я попрошу свести меня с членами этой организации».

Еще графу не давали покоя загадочные слова странного священника. Избранник… что это может означать?

Этьен сам не заметил, как уснул.

Его разбудил тихий стон. Полуэльф пытался сесть на постели и, видимо, слишком резко дернулся – повязка на плече пропиталась кровью.

Этьен быстро поднялся, набросил рубашку, и подошел к раненому.

– Зачем ты пытался встать?

Полуэльф молча указал на кружку с водой, которая стояла на столе.

– Надо было разбудить меня. Ты еще слишком слаб, и раны еще даже не начали заживать – тебе не стоит двигаться.

– Я не хотел утруждать тебя еще и этой мелочью, – слабо улыбнулся раненый.

– Давай так: пока ты не выздоровеешь, ты постараешься все же ничего сам не делать. Иначе твое выздоровление может растянуться на долгий срок, – проговорил Этьен, подавая полуэльфу кружку. Тот благодарно кивнул. – Как тебя зовут?

– Кёрнхель.

– Я – Этьен де Каррадо, граф Нисселет. Как тебя угораздило попасть в Империю? Неужели ты не знал, что здесь ждет любого, не принадлежащего к человеческой расе?

– Знал. Но мне нужно было найти тебя…

Графу показалось, что он ослышался.

– Меня? Но…

– Я должен быть с тобой. Всегда, – серьезно сказал Кёрнхель, возвращая пустую кружку.

– Э-э-э… А с чего ты это взял? Кто тебе такое сказал?

– Я это просто знаю. С самого рождения я был предназначен тебе и всю жизнь ждал твоего появления в Аенгросте. Так распорядилась судьба. Это было предопределено еще до моего рождения.

– Не понимаю…

– Поймешь. А сейчас – просто прими как данность. Любое твое слово для меня – нерушимый закон. Если ты скажешь – я умру за тебя.

Вскочив, Этьен прошелся по комнате. Непонятно откуда, но он точно знал – Кёрнхель говорит правду. Вот только он не понимал, что ему с этой правдой делать.

– Ладно, ты мне потом обо всем расскажешь. А сейчас – позволь перевязать твои раны.

– Прости за то, что тебе пришлось со мной возиться. – Полуэльф немного повернулся, чтобы графу было удобнее снять повязку с его плеча.

– Ничего страшного.

Про себя Этьен на все лады проклинал Эстаи, который так и не появился с утра.

Как ни странно, это помогло.

«Совершенно необязательно говорить обо мне в столь пренебрежительном тоне!» – усмехнулся Меч, как всегда, неожиданно проявляясь в сознании графа.

«Куда ты пропал?»

«У меня есть еще дела и кроме того, как оберегать тебя ото всех напастей и неприятностей, которые липнут к тебе, как мухи к… меду».

Этьен сдавленно зарычал.

«Прекрати свои шуточки, пожалуйста! Мне нужна твоя помощь».

«Что еще случилось?»

«Ты обещал научить меня исцелять. Кое-чему я смог научиться и сам, эта Сила словно подсказывает мне, как делать то или иное, но этого недостаточно».

«Тебе это прямо сейчас надо?»

«Вообще-то, если ты не заметил, у меня на руках раненый, которого нужно как можно быстрее вылечить, чтобы он мог мне помочь».

«Раненый, говоришь… – Меч присмотрелся к полуэльфу, считывая его энергетику и ауру… – Этьен, ты знаешь, кого ты спас?»

«Нет. Он что-то странное говорил про то, что принадлежит мне, что с рождения мне предназначен, но я так и не понял».

«Я так и понял, что ты так и не понял, – проворчал Эстаи. – Ладно, я тебе потом расскажу. А сейчас – смотри и запоминай…»

– Этьен, что с тобой? – Кёрнхель осторожно коснулся плеча замершего графа. Тот вздрогнул и открыл глаза.

– Все в порядке. И даже лучше, чем в порядке. Сейчас покончим с твоими ранами.

Он быстрым движением кинжала срезал повязку на груди полуэльфа, сосредоточил Силу Предела на кончиках пальцев и, придав магии нужную форму, стряхнул несколько вязких черных капель прямо в рану. Несколько секунд ничего не происходило, а затем края разреза начали на глазах смыкаться. Через две минуты о ране напоминал только свежий сизый шрам, который тоже вскоре исчез.

– Ты маг? – с интересом, но без всякого страха спросил Кёрнхель, наблюдая, как Этьен исцеляет следующую рану.

– Что-то вроде того. Я – Хранитель Черного Меча, – неожиданно для самого себя ответил граф.

– Я так и предполагал, – удовлетворенно улыбнулся полуэльф, откидываясь на подушку.

Вечером Этьен, не удержавшись, дошел до дома Мари де Реннит. Форточка в гостиной была открыта, и он не рискнул стучаться – мало ли, инквизитор его узнает или даже просто поинтересуется, что за подозрительный тип заходит к его матери. А если подозрения графа были верны и герцогиня как-то связана с противостоящим Церкви Тайным Орденом, то он тем более не имел права наводить на нее подозрения.

В общем, он ограничился тем, что раза два прошел по улице от начала и до конца. Когда же Этьен собирался уходить, из дома вышла Энни. Поправила плащ, накинув на голову капюшон, и быстрым шагом пошла по улице, сделав графу едва заметный знак следовать за ней. Проходя под погасшим фонарем, девушка наклонилась поправить пряжку на туфле и практически незаметно вложила между камнями булыжной мостовой клочок бумаги.

В записке герцогиня просила Этьена дождаться нового письма от нее, а до тех пор – сидеть тише мыши. Также она писала, что если будут затруднения с деньгами, то некоторую сумму граф может получить в знакомом ему трактире, назвав хозяину пароль.

От денег граф отказался – того, что у него было, должно было хватить до конца недели, а к тому времени он надеялся получить от Мари письмо с дальнейшими указаниями, благо теперь он был уверен в том, что герцогиня является одним из членов Тайного Ордена, причем не из последних.

Прошло три дня. Кёрнхель полностью оправился от ран, восстановил силы и теперь каждое утро по два-три часа тратил на то, чтобы, как он выражался, «вернуть форму». Увидев его упражнения первый раз, Этьен решил, что глаза его обманывают – невозможно так быстро двигаться! Заметив его изумление, полуэльф прервал тренировку.

– Что-то не так?

– Как ты это делаешь? Как ты двигаешься с такой скоростью?

– Мой отец – человек – был наемным убийцей, а мать – лесная эльфа – чародейкой. Когда выяснилось, что магический талант у меня отсутствует начисто, за мое обучение взялся отец. Он учил меня, пока сам еще был на что-то способен. Потом я совершенствовался сам.

– Кёрнхель, сколько тебе лет? – догадался спросить Этьен, наконец вспомнив о разнице в сроках жизни различных рас.

– Немного… для полуэльфа, конечно. Всего лишь тридцать пять.

При том, что выглядел он едва ли на восемнадцать… впрочем, граф предпочел промолчать.

– Если хочешь, я смогу научить тебя кое-чему. Не всему, конечно, но многому.

– Я был бы очень благодарен. Но сначала я хотел бы поговорить о том, что нас ждет в ближайшем будущем.

Кёрнхель, скрестив ноги, уселся прямо на полу и приготовился слушать.

– Думаю, ты и так это понял, но на всякий случай… В общем, я собираюсь уничтожить Инквизицию и полностью изменить порядки в этой проклятой империи.

– Я так и подумал, – серьезно кивнул полуэльф.

– Это сложная, опасная и почти безнадежная затея. Я не хочу впутывать в нее тех, кто сам того не желает.

– Я же сказал, что любое твое слово для меня – закон. Я всегда с тобой и всегда – на твоей стороне. Я, по сути, просто немного отдельная, но часть тебя. Что бы ты не решил, я всегда буду с тобой – по крайней мере до тех пор, пока я тебе нужен.

Этьен внимательно посмотрел на собеседника. Кёрнхель казался совершенно невозмутимым, по его красивому, спокойному лицу невозможно было понять, что он думает в тот момент. Внезапно в голову графу пришла безумная мысль.

– Скажи, а если я решу, например, уничтожить какую-нибудь разумную расу? Тех же эльфов, к примеру. Тогда ты тоже будешь со мной и поможешь мне совершить это преступление? – спросил он, глядя прямо в глаза полуэльфу.

По лицу Кёрнхеля пробежала судорога боли. Он долго молча смотрел на Этьена и лишь через пять минут заговорил:

– Нет. Если ты решишь совершить настолько страшное преступление, я убью тебя, чтобы не позволить погубить свою душу. А потом – себя, потому что жить дальше просто не смогу, – выдохнул полуэльф, отводя взгляд.

Повисло тяжелое молчание.

– Я ответил на твой вопрос? – тихо спросил Кёрнхель через несколько минут.

– Да. Спасибо, что не разочаровал.

– Ты хотел, чтобы я показал тебе некоторые элементы моих тренировок…

Теперь каждое утро начиналось с кошмара, который полуэльф, старательно пряча улыбку, называл «разминкой для новичков». Только гордость Этьена не позволяла ему стонать во время выполнения «простейших элементов» и не трястись от страха при мысли о том, что же такое более сложные упражнения.

– Я думаю, на сегодня хватит, – улыбнулся Кёрнхель, помогая графу подняться с пола.

– Да, пожалуй…

– Жаль, здесь мало места и я могу показать только базовые приемы разминки, – с сожалением вздохнул полуэльф. Этьен с трудом скрыл облегчение – если это – базовые, то что же тогда его ждет, когда Кёрнхель возьмется за его обучение всерьез?

В этот момент в дверь постучали – негромко, но настойчиво.

Граф, обнажив клинок, подошел к двери.

– Кто там?

– Вам письмо. – Голос показался смутно знакомым, и Этьен, поколебавшись, открыл.

На пороге стоял худощавый подросток в надвинутой на глаза потрепанной шляпе и рваной куртке и поднятым воротником, скрывающим нижнюю половину лица. Мальчишка поднял голову – и граф с удивлением узнал Энни.

Служанка герцогини молча протянула ему узкий конверт без подписей, запечатанный простым синим сургучом, и коротко поклонилась.

Поддерживая ее маскировку, Этьен протянул «мальчишке-посыльному» несколько медных монет. Энни еще раз поклонилась, надвинула шляпу ниже и убежала, в точности копируя походку подростка.

Закрыв дверь, граф распечатал письмо.

Приветствую вас, друг мой. Я хочу с вами встретиться. Жду вас через два стана после полуночи в уже известной вам таверне – в той самой, где мы имели счастье познакомиться. Будьте осторожны и возьмите с собой охрану. Мой достопочтимый супруг сегодня дома, так что…

Жду вас с нетерпением.

Навеки ваша,

Рима.

Усмехнувшись, Этьен протянул письмо Кёрнхелю. Тот быстро пробежал взглядом по строчкам.

– И что это означает? – непонимающе посмотрел он на графа.

– Уже известная таверна – скорее всего, ее дом, – расшифровал Этьен. – Возьмите с собой охрану – это, похоже, намек на то, чтобы я пришел не один, а вместе с тобой. Супруг дома – это к тому, что ее сын, инквизитор, сегодня не у нее, а в своем доме. Подпись – имя «Мари», в котором слоги поменяны местами. А записка просто стилизована под любовное послание, чтобы не вызывать ненужных подозрений. Как я узнал, за прелюбодеяние карают лишь простолюдинов, апостолиты вольны творить все, что угодно.

– Понятно. Мы пойдем?

– Конечно!

Спустя стан после полуночи, Этьен и Кёрнхель, закутанные в плащи, покинули таверну. Стоило графу огляделся в поисках извозчика, как к ним подкатила двуколка.

– Куда изволите, ваша светлость? – поинтересовался Иль, сверкнув зелеными глазами из-под капюшона. Этьен настороженно отшатнулся назад, опуская руку на рукоять шпаги, и краем глаза отметил, как Кёрнхель плавно перетекает в боевую стойку, с виду почти неотличимую от обычной расслабленной позы. – Да не пугайтесь так. Я от вашей возлюбленной, – с хитрой усмешкой продолжил эльф.

Граф тихо выругался и запрыгнул на сиденье.

– Или вы хотели подъехать к парадному входу? – издевательски спросил Иль, хлестнув лошадь вожжами.

– Ты здорово рискуешь, раскатывая по городу. А если тебя схватит Инквизиция?

– Если меня схватит инквизиция, то это значит, что мне не повезло. – Эльф, ухмыльнувшись, отвернулся.

Спустя двадцать минут двуколка остановилась у неприметного домика. Этьен хотел было удивиться, но, вспомнив издевку Иля насчет «парадного входа», промолчал.

На заднем крыльце дома обнаружился очередной спуск в подземные катакомбы.

Идти пришлось долго, не менее полустана. Зато выход из подземелья располагался в конюшне дома герцогини.

Иль провел друзей в холл, где они смогли оставить плащи и шляпы, и направился к знакомой уже гостиной. Этьену и Кёрнхелю ничего не оставалось кроме как последовать за ним.

В гостиной было неожиданно много народу. В кресле у камина расположилась сама Мари, за ее спиной, скрестив руки на груди, замер сухощавый, полностью седой человек лет сорока, у зашторенного окна на подоконнике сидел сереброволосый эльф с необычайно синими глазами, не похожий на лесного. Также в гостиной обнаружилось пять человек с совершенно неприметной внешностью, высокий статный юноша с аристократичными чертами лица, пожилой человек с короткой русой бородой и болезненно худой темноволосый мужчина в черной одежде. Его светлые глаза светились каким-то странным светом… и он сразу же категорически не понравился Этьену.

Герцогиня приветственно кивнула вновь прибывшим и жестом указала графу на кресло с другой стороны камина. Кёрнхель незаметной тенью замер за его спиной – в отличие от Иля и самого Этьена, он так и не снял плаща, и сейчас капюшон по-прежнему скрывал его лицо от всех присутствующих.

– Я рада приветствовать всех собравшихся здесь членов Тайного Ордена, – звучно проговорила Мари. Все присутствующие вставали, кланялись хозяйке дома и садились обратно.

Тогда-то Этьен и заметил еще одного человека. Широкоплечий, высокий мужчина, сидевший в дальнем углу, так же как и Кёрнхель, остался закутанным в плащ.

– Также я рада представить всех вас новому члену нашего Ордена… – Герцогиня по очереди назвала имена и должности.

Сереброволосого эльфа, оказавшегося представителем высоких или светлых эльфов, звали Найал-кениа; седого человека, стоящего за спиной Мари, – Эррет, он являлся владельцем нескольких таверн Атана. Пятеро «неприметных» носили столь же незапоминающиеся имена, как и их внешность, и были «простыми жителями». Юноша-аристократ – Леорри де Марене, барон Ингемский, русобородый – глава одного из отделов стражи Атана. Темноволосого худого человека звали Ян, кем он был, Мари не сказала.

Слушая хозяйку дома, Этьен мысленно усмехался. Она даже на миг не усомнилась в том, что граф согласится стать членом Ордена.

«Я, в общем-то, тоже в этом не сомневался», – усмехнулся Эстаи.

«И ты здесь…»

«Конечно. Мне же интересно куда ты впутался, Хранитель».

Когда герцогиня назвала всех, кроме закутанного в плащ мужчины, повисла пауза. Этьен вопросительно на нее посмотрел, и Мари, тяжело вдохнув, объявила:

– Грегориан, инквизитор третьего ранга. Глава Тайного Ордена в Атане.

Тот поднялся, сбрасывая плащ.

Он был черноволос, гладко выбрит, на лице виднелось несколько шрамов. Взгляд открытый, прямой – но тем не менее граф почувствовал, как в его душе поднимается волна ненависти. Он подался вперед, опуская ладонь на рукоять шпаги – Кёрнхель тут же положил руку ему на плечо.

– Ты доверяешь ей, а она – доверяет ему. Давай посмотрим, что будет дальше, – тихо шепнул он Этьену. Граф, медленно выдохнув, откинулся на спинку, признавая правоту полуэльфа.

Тем временем инквизитор сел, а Мари, наоборот, поднялась на ноги. Посмотрела на Этьена, взглядом попросив его тоже встать, и во внезапно наступившей тишине негромко, но отчетливо проговорила:

– Этьен де Каррадо, граф Нисселет. Хранитель Духа Предела и будущий Черный Властитель.

Глава 17

Второй спутник Аенгроста, база мирров. Вольфганг Шварц-Кёниг, глава «Ордена Свободы». 27-й день керета, год 528 (летосчисление местное)

Йон закончил доклад и опустил голову, готовый услышать все, что думает о его неосторожности и безалаберности глава Ордена Свободы. Однако Вольфганг не торопился высказывать мирру претензии.

Человек откинулся на спинку кресла, достал из ящика стола коробку с сигаретами, закурил. Дым медленно поплыл по комнате, завиваясь причудливыми кольцами. Йон ненавидел запах сигарет, но сейчас терпел молча – прекрасно понимал, что не в его положении высказывать претензии.

– Итак, если опустить все лишние подробности и твои оправдания, картина складывается следующая, – наконец заговорил Шварц-Кёниг. – Нархгал, скорее всего, возжелал исследовать базу и с этой целью покинул жилой отсек. Он взял с собой идентификационную карточку, благодаря которой нам известно, где именно он вышел на поверхность. Судя по следам на снегу вокруг выхода, он отошел на некоторое расстояние от базы, где провалился под снег, и, видимо, испугавшись, что его прогулка может окончиться плачевно, решил вернуться. Но у входа на базу его ждал некрупный – судя по размерам следов – дракон. Нархгал поговорил с этим драконом, после чего улетел на его спине – по своей воле, так как никаких следов сопротивления не обнаружено, а этот эльф – не из тех, кто сдался бы по доброй воле. Так?

– Да.

– Что из этого следует, по-твоему? – спросил Вольфганг, задумчиво изучая собеседника.

– Во-первых, я осмелюсь предположить, что неизвестный дракон – Лексана. По размерам она вполне подходит. Если так, то, скорее всего, она узнала в Нархгале того самого Черного Дракона и просветила его относительно его истинной личности. А вот что было дальше, я не могу предполагать…

– Лексана наверняка унесла его на базу драконов-отступников, – поморщился человек. – Я обещал им, что никому не скажу о существовании этой базы, но раз уж они сами пошли первыми на нарушение наших договоренностей… Йон, я надеюсь, тебе не нужно повторять, что информация строго конфиденциальная? Так вот, на некотором расстоянии отсюда находится база драконов-отступников. Тех самых, которые не считают Предел воплощением абсолютного зла и которые остались верны Черному Дракону даже после гибели прежнего Черного Властителя. Я мало что знаю об этой древней истории, это произошло где-то, куда нам нет доступа, а Лексана не особо распространялась о тех временах. В общем, остальные драконы уже несколько раз с переменным успехом сражались с триадой Меч-Дух-Дракон и всякий раз ухитрялись убить Хранителя до Слияния. В прошлый же раз они пошли дальше и нанесли триаде очень серьезный удар, одним из последствий которого скорее всего является амнезия Нархгала. Кстати, теперь я абсолютно точно уверен в том, что он – тот самый Дракон. Так вот, на этой планете существует замаскированная база драконов, которые не согласны с законами их родичей и желают вернуть в мир величие Предела. Это они поделились с нами технологиями, позволяющими перемещаться в космосе, и это их бывшая база – ты же обратил внимание на высоту потолков и ширину дверных проемов? Они сделаны под драконьи размеры. Сейчас их база находится к северо-востоку отсюда, и Нархгал, скорее всего, там. К сожалению, я не смог связаться сейчас с Лексаной, поэтому…

Вольфганг замолчал, прикуривая новую сигарету. И молчал еще несколько минут – по его напряженному лицу было видно, что он сейчас просчитывает десятки вариантов, один за другим отметая нежизнеспособные, невыгодные, неудобные, невыполнимые, и перебирает все оставшееся в поисках единственно верного.

– Поэтому мы с тобой сейчас возьмем снегоход и отправимся на эту базу. Нам необходимо вернуть Нархгала или хотя бы переговорить с драконами раньше, чем эти осчастливленные возвращением Повелителя крылатые соблаговолят поделиться своей радостью еще и с базой. Вряд ли они способны объективно оценить плачевное на данный момент состояние их Повелителя, – закончил Шварц-Кёниг.

– Но… это очень рискованно! – запротестовал Йон. – У тебя есть точная информация о местонахождении их базы?

– Нет. Но я примерно знаю, где она. Около трехсот миль отсюда.

– Нам может не хватить горючего, если мы собьемся с пути!

– Возьмем запас в канистрах.

– Все равно! База наверняка хорошо замаскирована, и мы…

– Йон, это не обсуждается. Я понимаю, что мы рискуем, но поверь мне, если мы будем ждать их возвращения… все может закончиться так страшно, что мне даже думать об этом не хочется. Мы обязательно должны добраться до драконов и Нархгала раньше, чем они вернутся сюда. Если Лексана и остальные… Впрочем, ладно, тебе достаточно и того, что ты узнал. – Вольфганг поднялся с кресла и потушил сигарету в пепельнице. – Идем. Нам надо спешить.

– Я же говорил, – тоскливо пробормотал Йон, когда снегоход, в последний раз дернувшись, сердито кашлянул мотором и затих. Стрелка показателя топлива замерла на нулевой отметке.

Вольфганг слегка пнул канистру – пусто.

– Ну что же, значит, дальше пойдем на лыжах. Тут не так уж далеко осталось, миль двадцать, наверное. Да и дорогу я теперь знаю почти точно – если память не изменяет, нам надо по дуге обогнуть вон тот лесок и там, за озером, и будет их база. – Он поправил сползший на глаза капюшон и полез в багажный ящик за лыжами.

Мирр кивнул и, матерясь вполголоса, запихал в рюкзаки все необходимое. Осторожно спустился на снег, тут же приземляясь на все четыре лапы, сделал несколько осторожных шагов, пробежался – прочный наст выдержал вес гибкого кошачьего тела.

– Вольф, я не буду брать лыжи. Наст прочный, мне так проще.

– Хорошо, – кивнул человек, прилаживая лыжные крепления. Сами лыжи были сделаны под широкую заднюю лапу мирра, а крепления – под человеческую ступню, но все равно было не очень удобно. Наконец, справившись с непослушной застежкой, Вольфганг выпрямился, несколько раз переступил и, забросив за спину рюкзак, подобрал лыжные палки. – Все, идем. Как ты считаешь, лучше будет идти вдоль леса или по открытой равнине?

– На равнине достаточно сильный ветер. – Йон присмотрелся к темнеющему вдали лесу. – А на опушке есть риск подвергнуться нападению какой-нибудь местной живности. Я бы предложил не подходить к лесу слишком близко.

– Хорошо. Приблизимся к нему на полмили и пойдем на этом расстоянии.

Первые полчаса пути прошли в молчании. Йон продолжал иногда еле слышно ругаться сквозь зубы, Вольф посмеивался, но ничего не говорил. А мирр все тревожнее и тревожнее оглядывался по сторонам, борясь с нехорошим предчувствием.

Тем временем мороз крепчал, ветер усиливался, и холодный воздух нет-нет, да проникал под одежду. Йону было проще, его, по крайней мере, согревала еще и густая шерсть, способная выдержать достаточно низкие температуры, а вот Вольф понемногу начал замерзать. Даже скорость передвижения не помогала согреться.

Внезапно мирр резко остановился, припал на передние лапы и принюхался. Хвост судорожно хлестал по бокам, единственное ухо плотно прижалось к голове, вертикальные зрачки сузились до едва заметных щелок.

– Здесь карениги, – коротко бросил он.

Вольфганг коротко выругался. Пожалуй, карениги были единственными существами, с которыми ему меньше всего хотелось встретиться на открытой заснеженной равнине.

Эти полуразумные существа обладали способностью передвигаться под снегом и, пользуясь этим, подкрадывались близко к добыче. Они вырывались из-под наста рядом с жертвами, ошеломляя неожиданностью нападения, набрасывались по двое-трое на каждого и мгновенно разрывали на части острыми зубами и длинными ножевидными когтями. Карениги всегда охотились минимум по трое-четверо, а Вольфганг прекрасно понимал, что если этих тварей будет хотя бы четверо, то шансы выжить для него и Йона приближаются к нулю.

– Сколько? – коротко спросил он, доставая лазер.

– Кажется, пятеро. Но я не уверен точно…

В следующий миг снег вокруг словно бы взорвался изнутри. Проламывая наст и разбрасывая вокруг себя ледяные брызги, перед неудачливыми путешественниками возникли шесть невысоких существ, напоминающих чудовищную помесь змеи и человека.

Нижние половины каренигов были полностью змеиными – мощное, толстое туловище, покрытое прочной чешуей, и длинный хвост. Выше пояса чешуя становилась еще толще и прочнее, а по обеим сторонам тела росли четыре руки – по две с каждой стороны – с длинными когтями. Головогрудь покрывали могучие пластины, которые даже лазер пробивал не сразу.

Вольф не стал ждать, пока ближайшие к нему карениги бросятся сами. Он был готов к атаке, и лазерный луч пистолета в его руке разделил ближайшую тварь на две части раньше, чем нападавшие успели опомниться.

А через мгновение на него полетели сразу две голубовато-серебристые молнии. Человек дернулся, пытаясь уйти от атаки, и когти первого каренига разрезали воздух в дюйме от его лица, но второй сбил Шварц-Кёнига с ног и повалил на снег. Из распахнутой пасти твари доносился ужасающий смрад. Вольфа замутило…

Резкая боль в плече и боках мгновенно привела его в чувство. Человек лежал на насте, придавленный тяжелым телом, снег под ним быстро окрашивался алым, а карениг уже занес другую руку для решающего удара, нацеленного в горло шустрой, но все же недостаточно быстрой жертвы.

Пальцы левой, здоровой руки даже сквозь перчатку ощущали холод рукояти пистолета. Вольф стиснул зубы, чтобы не застонать от боли, – когти нижних рук каренига вонзились одна в бедро, другая – в бок.

И нажал на активатор.

Дикий вой каренига на сверхвысоких частотах оглушил человека мгновенно. Вольфгангу показалось, что в его голове взорвалась бомба, но он все же не выпустил из рук холодную рукоять пистолета и не убрал пальца с кнопки активатора.

Карениг выл, дергался, пытаясь избежать дикой боли, пронзающей все тело, когти глубже проникали в тело человека, но Шварц-Кёниг уже почти ничего не чувствовал – он упрямо вел лазер выше, взрезая грудные пластины твари.

Через несколько секунд карениг в последний раз содрогнулся и затих.

Превознемогая боль, Вольф кое-как спихнул с себя тяжелое тело и отполз в сторону, оставляя за собой на снегу кровавый след. С трудом заставил себя поднять голову и оглядеться – где-то должны были быть еще четыре твари и Йон…

Мирра не было видно. А вот один из каренигов присутствовал – правда, в исключительно дохлом виде. А вдаль, к лесу, тянулись цепочки следов – хаотично сплетенные отпечатки кошачьих лап Йона и змеящиеся впадины от тел и хвостов каренигов. Судя по всему, мирр подранил противников насколько смог и увел их за собой к лесу, где спокойно мог отсидеться на дереве. Змееподобные твари, разозленные сопротивлением жертвы, забыли о второй части добычи и бросились в погоню. Единственное, что не понравилось Вольфгангу – это небольшие пятна крови вдоль следов кошачьих лап – Йон тоже был ранен. Но, судя по тому, что нигде в пределах видимости не было омерзительной картины пиршества каренигов, мирр успел в кратчайшие сроки домчаться до леса, где уж точно оказался вне пределов досягаемости тварей.

Шипя и ругаясь сквозь зубы, Вольф заставил себя встать на ноги и попытался оценить масштаб полученных повреждений. Раненое плечо невыносимо болело, но ничто важное задето не было, рана на бедре мешала передвигаться, но тоже была не очень опасна. А вот разорванный бок…

Кровотечение Шварц-Кёниг остановил быстро, хватило той аптечки, которую взяли с собой. Но вот внутренние повреждения вызывали опасения. Он уже понимал, что в таком состоянии до базы драконов не дойдет в любом случае. Необходимо было вернуться к снегоходу – на катере остался малый медблок, который помог бы продержаться до прихода драконов – Вольф не сомневался, что его присутствие недолго останется незамеченным.

– Значит, до снегохода, – негромко сказал он себе и огляделся в поисках лыжных палок.

Палки нашлись в нескольких футах от него… но спустя уже секунду человек понял, что толку от них не будет.

Левая лыжа была сломана в двух местах, и от нее остался только на удивление симметричный обломок около полутора футов в длину, с равноудаленными от крепления концами. Правая была преломлена посередине. Передвигаться на них было уже невозможно.

Отчаянно выругавшись, Вольфганг проверил заряд пистолета – лазер был почти полностью разряжен. Пять-шесть выстрелов, или несколько секунд непрерывного огня. Плюнув на безопасность – в любом случае, в таком состоянии глава «Ордена Свободы» не смог бы оказать достойного сопротивления – человек чуть повернулся и полоснул лазерным лучом по задней части уцелевшей лыжи.

В результате вместо сломанных лыж у него на ногах оказались паршивые, но все же снегоступы, позволяющие хотя бы не проваливаться под наст. Конечно, о скорости передвижения пришлось забыть, но даже так у него были шансы все же добраться до катера… по крайней мере, он очень на это надеялся.

Последний раз окинув взглядом поле боя, Вольф с сожалением бросил слишком тяжелый для него сейчас рюкзак и медленно, хромая на правую ногу, поковылял по следам, оставленным его лыжами по дороге сюда.

Спустя пятнадцать минут пути вновь поднялся утихнувший было ветер. Резкие порывы налетали внезапно, чуть не сбивая с ног, проникая под разорванную когтями каренига одежду, выдувая остатки тепла… Спустя еще минут двадцать Вольф перестал чувствовать ноги и руки, его охватила естественная слабость от кровопотери, в голове шумело, а перед глазами все плыло. Когда ветер сорвал капюшон, человек даже не смог поправить его замерзшими руками.

Резкие порывы трепали недлинные светлые волосы, выдували слезы из пронзительно синих глаз – но Вольфганг шел, упрямо наклонив голову и не отводя взгляда от еле различимой под нанесенным ветром снегом лыжни.

Стиснув зубы и закусив губу, он шел, шатаясь под порывами ветра.

А потом повалил густой снег, за считанные минуты погребя под собой следы лыжни. Шварц-Кёниг попытался различить за непроглядной снеговой завесой очертания снегохода, хотя бы темную точку на снегу – но безрезультатно.

Тогда он просто пошел вперед.

А через пять минут очередной порыв ветра ударил в спину, Вольф пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, переступил, неудачно поставил левую ногу – и неровный, заостренный спереди обломок лыжи проломил наст, тут же затрещавший под весом человека, Вольф взмахнул руками, все еще пытаясь удержаться…

…и провалился под наст, в мягкие, обманчиво теплые объятия снежного одеяла…

Еще несколько минут он пытался как-то выбраться из случайной западни, а потом вдруг стало так тепло и уютно, что все перестало иметь значение, осталось только устроиться поудобнее. Тело почти не слушалось, но это не имело значения.

Белый снег вокруг был перепачкан пятнами алой крови.

Дежавю.

Четкое ощущение, что где-то, когда-то это уже было.

Но чего-то не хватало, какой-то детали, которая помогла бы достроить картинку. И Вольф очень быстро вспомнил, какой именно.

Не хватало трупов.

Он лежал в снеговой яме один, а не в компании трех или четырех десятков жителей захваченной деревни. Да и громко сказано – захваченной… Какое сопротивление могли оказать несколько женщин, дети да старики? Все мужчины, способные держать оружие, ушли на фронт – война. А жены, у кого малолетних детей не было, – с ними, в санитарки и медицинские сестры.

Снег был теплый и уютный. В отличие от воспоминаний, в которые так неудержимо проваливался Вольфганг Эрих Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС дивизии «Мертвая голова»…

Земля, Россия, где-то под Демянском. Вольфганг Шварц-Кёниг, обершарфюрер СС. 4 января 1942 года

Промозглый серый вечер. Такой же, как сотни других вечеров.

Вольфганг искренне ненавидел Россию. Ему было здесь холодно. Холодили, леденили душу полные ненависти взгляды русских. Холодно было от товарищей по оружию, вроде бы таких же эсэсовцев, как он сам, но…

Не то. Что-то было, различающее их. Вольфганг, как и они, грезил победой Германии и воцарением власти Рейха над всей Европой. Вольфганг, как и они, гордился тем, что состоит в СС. Вольфганг, как и они… список можно было продолжать до бесконечности. Но с самого детства он чувствовал свою чуждость. И с самого детства пытался что-то найти, только вот не знал, что именно. В более или менее сознательном возрасте его потянуло в Россию, с невероятной силой потянуло – борясь с этим искушением, он и пошел в армию, хотя до того не чувствовал за собой склонности к военной службе.

Но в Гитлерюгенде и позже, в СС, он так и не почувствовал себя среди своих. Ощущение чуждости сохранялось всегда.

Завтра вечером отряд Вольфганга должен был соединиться с основным составом «Мертвой головы». В общем-то, добраться до них можно было и сегодня, «Totenkopf» расположилась буквально в четырех часах пути от деревни, но на свою беду отряд Шварц-Кёнига встретил в дороге десятерых эсэсовцев под командованием штурмфюрера Альберта Бонке, состоявшего в той же «Мертвой голове». Будучи выше по званию, Бонке взял на себя командование объединенным отрядом. А когда на пути встретилась русская деревня, каким-то чудом оставшаяся без внимания безжалостных солдат Рейха, штурмфюрер, ухмыляясь, заявил:

– Отлично! Время еще есть, так что можем поразвлечься с этими русскими свиньями!

Вольфганга передернуло от этих слов. Нет, он прекрасно понимал – война есть война – и знал, что пленным немцам у русских едва ли приходится слаще, чем советским военнопленным, но издевательства над беззащитными женщинами, детьми и стариками, как и все прочие «развлечения» захватчиков, считал ниже своего достоинства. Кроме того, прекрасно осознавал недопустимость этих бесчеловечных зверств, да и вообще – по его мнению, подобный поступок унижал эсэсовца, да и любого воина в принципе.

Но на его возражения Бонке осклабился и поинтересовался:

– Это измена или бунт? Как трактовать неисполнение приказа?

Вольфганг заткнулся. Чего-чего, а таких неприятностей ему хотелось меньше всего.

Мало народу оказалось в захваченной деревне. Тридцать—тридцать пять человек, в основном стариков, детей и нескольких женщин, выстроили у стены какого-то сарая. Бонке несколько раз прошелся вдоль ряда пленных, насмехаясь над ними и выкрикивая оскорбления.

Стоя в стороне, обершарфюрер кусал губы в кровь, сгорая со стыда за начальника. Он не понимал, зачем Бонке издевается над пленными. Если надо расстрелять – то можно просто расстрелять! Зачем – так?

Тем временем люди Бонке отобрали по его указу семерых детей, от пяти до десяти лет. Сам штурмфюрер, бросив обеспокоенный взгляд в сторону Шварц-Кёнига, отослал его на другой конец деревни с каким-то ерундовым поручением.

Возвращаясь, Вольфганг услышал жуткие детские крики боли. Он не хотел, не мог думать о том, что же сотворил Бонке, этот зверь в человечьем обличье, но…

Сквозь вопли детей прорвался горестный, отчаянный женский крик, который тут же был оборван несколькими сухими выстрелами.

Четыре девочки и три мальчика. Дети. Ни в чем не повинные дети. Не отвечающие ни за чьи грехи. Виновные лишь в том, что родились не в то время, не в том месте и не у тех родителей.

Прибитые толстыми гвоздями к стене дома.

На снегу перед ними – тело расстрелянной женщины, не выдержавшей издевательства над детьми, бросившейся к ним – и немедленно поплатившейся за это жизнью.

Бонке стоял в десяти метрах от шеренги пленных, держа в руках пистолет.

– Ну что, русские свиньи! Кто здесь еще смелый? Идите, спасайте своих отродий! Но любого, сдвинувшегося с места, я пристрелю самолично! Смотреть! Не отводить взгляд! Не отводить, я кому говорю, тварь!

Глухо кашлянул пистолет, и женщина с полумертвыми глазами осела на землю, коротко всхлипнув.

– О, вернулся! – поприветствовал Бонке Вольфганга. – А мы тут с ублюдками развлекаемся. Тебе тоже оставили! – по знаку штурмфюрера двое эсэсовцев выволокли из шеренги еще одного ребенка, черноглазую и черноволосую девочку-еврейку лет одиннадцати. Бонке наклонился, поднимая с земли молоток, и протянул его Шварц-Кенигу, после чего указал на стену, где между двумя детьми еще оставалось место.

Вольфганг смертельно побледнел и отшатнулся. Только теперь он понял, что большая часть ужасов, которые рассказывали о некоторых офицерах «Totenkopf», да и других дивизий, – чистая правда. За три года в СС он ни разу не сталкивался с подобным лично – наверное, везло. И сейчас, видя перед собой… нет, не зверей – жутких чудовищ, по какому-то недосмотру притворившихся людьми, – Вольфганг неожиданно понял, что лучше умрет, чем станет таким же.

– Нет, – негромко, но четко проговорил он, глядя Бонке в глаза.

– Что ты сказал?

– Я не буду этого делать. Если жители деревни должны быть расстреляны – я их расстреляю. Мы на войне. Но просто так мучить детей…

– Молчать! – взревел штурмфюрер. – Это что, бунт?

Взгляд Шварц-Кёнига на миг упал на маленькую еврейку. В темных глазах ребенка отражался сумасшедший, едва контролируемый ужас, но лицо ее оставалось спокойным. Она понимала, что ее ждет, но не плакала, не просила пощады и, похоже, готова была умереть, так и не порадовав мучителей ни единым криком.

И глазах девочки Вольфганг неожиданно увидел себя самого. Такого, каким он еще был, и, тут же – каким он станет, подчинившись сейчас приказу.

– Да. Это бунт, – спокойно проговорил он.

На душе мгновенно стало спокойно. Слова были сказаны, назад дороги не было – и от понимания этого Вольфганг почему-то ощутил себя очень умиротворенно и спокойно.

Бонке несколько секунд молчал, борясь с приступом неконтролируемой ярости, а потом тихо осведомился:

– Партайгеноссе, вы отдаете себе отчет в своих действиях? Еще не поздно сослаться на временное помрачение рассудка.

– Нет. Я осознаю, что я делаю и почему я это делаю. Я не буду выполнять приказ.

Дуло пистолета в руках Бонке медленно поднялось и уперлось в грудь Шварц-Кёнига.

– В таком случае, вы будете наказаны. А сейчас, как стоящий выше по званию, я отдаю вам приказ расстрелять пленных и заодно получить шанс на искупление своего преступления. – Пистолет провернулся в руках штурмфюрера, и Бонке рукоятью вперед протянул его Вольфгангу. – Расстреляйте пленных. Начиная с этого старика.

В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом до него дошло.

Бонке продолжал развлекаться. Вместо того чтобы тут же расстрелять посмевшего ослушаться его эсэсовца, он хотел заставить этого эсэсовца стать таким же, как он сам. Не получилось сразу – что же, тогда можно попробовать поэтапно.

Пальцы Вольфганга медленно сомкнулись на рукояти «Люгера». Он знал, что делать.

«Люгер» – хороший пистолет. Большой наклон рукояти иногда приводит к затруднениям при смене магазина, зато благодаря этому наклону повышается точность при стрельбе навскидку.

Вольфгангу не требовалось перезаряжать пистолет. Он знал, что Бонке сделал только один выстрел после перезарядки – когда Вольф заходил на площадь, штурмфюрер как раз сменил магазин. После этого он только выстрелил в живот женщине. Магазин восьмизарядный – значит, осталось семь патронов.

Он и не думал о том, чтобы пристрелить Бонке. Бонке – достаточно хитрая тварь, чтобы предусмотреть даже такой выверт со стороны подчиненного, и уже отошел в сторону, почти что за спину одного из людей Вольфа.

Эсэсовец вскинул оружие, прицелился в голову ближайшего старика – тот обреченно закрыл глаза, сморщенные старческие губы шевелились – видно, шептал какую-то молитву. Палец плавно лег на спусковой крючок…

В следующее мгновение Вольфганг резко перевел ствол в другую сторону и трижды выстрелил, обрывая мучения троих детей.

Хороший пистолет – «Люгер».

Прыжок в сторону, и, пока Бонке не опомнился – еще три выстрела. Еще прыжок, еще выстрел.

И все – в цель.

Штурмфюрер оказался умнее, чем надеялся Шварц-Кёниг. Он не стал стрелять в мятежного эсэсовца, он просто навел на него пистолет и хищно осклабился.

– Дернешься – и эта маленькая дрянь будет умирать очень долго и мучительно. Брось оружие!

Вольфганг усмехнулся и швырнул бесполезный уже «Люгер» под ноги Бонке. Потом медленно извлек из кобуры собственный пистолет и бросил его за землю.

Белый от ярости, штурмфюрер коротко отдал приказ:

– Этих – кивок в сторону стоящих вдоль стены пленных – расстрелять и бросить в яму.

Через полминуты все было кончено, еще минут пять у солдат ушло на то, чтобы перетащить трупы, включая прибитые к стене детские, к яме. Все это время Бонке удерживал девочку, переводя ствол то на нее, то на мятежника. Когда эсэсовцы закончили, Бонке повел маленькую еврейку к яме, приказав Вольфгангу идти впереди них.

У самого края ямы Вольф остановился и обернулся. Бонке же сильно толкнул девочку, так, что она по инерции пробежала несколько шагов, споткнулась о ком мерзлой земли и с криком полетела в яму. Шварц-Кёниг дернулся было ее удержать…

…и в его колено холодно и безжалостно впилась пуля.

Бонке стоял и смеялся.

– Ты сам виноват, – говорил он, медленно выпуская в Вольфа всю обойму. – Если бы ты не сделал глупость и выполнил бы мой приказ, все бы у тебя было хорошо. А так – я даже убивать тебя не буду. Подыхай в яме со своими еврейскими выблядками.

Вторая пуля раздробила вторую ногу в щиколотке, третья – плечо, четвертая – локоть, еще две ушли куда-то в ногу – Вольфганг их даже не почувствовал. Две последние Бонке выпустил в живот.

Закончив стрелять, штурмфюрер подошел к распростертому на земле телу эсэсовца, пнул его несколько раз и, перезарядив пистолет, спихнул Шварц-Кёнига в яму.

Упав на груду трупов, Вольфганг едва не потерял сознание от боли. И только через несколько секунд понял, что та самая маленькая еврейка оказалась почти полностью укрыта его телом.

Невнятно выругался Бонке, которому неудобно было целиться.

Сухой щелчок пистолета и резкое движение Вольфа слились воедино. Еще одна пуля ударила в спину, и вот тогда эсэсовец наконец-то потерял сознание.

Он очнулся примерно через час, когда уже начало смеркаться. Девочка так и лежала, придавленная его телом, и боялась пошевелиться. Судя по мертвой тишине в деревне, Бонке не стал искушать судьбу и увел людей. Возможно, даже не ограбив деревню.

Боль почти не ощущалась.

Вольфганг осторожно перевернулся на спину.

Шел снег. Густой, крупными белыми хлопьями укрывающий трупы в яме и засыпающий самого Вольфа.

– Вот уж не думал, что умру так, – тихо усмехнулся он. И, иногда смаргивая снег, стал наблюдать за опускающимся на мертвую землю пушистым белым одеялом.

А потом мир заслонили огромные темные глаза маленькой еврейской девочки, и все вокруг погасло – остались только эти глаза…

Время сливалось единой бесцветной полосой. Дни за днями, месяцы за месяцами и годы за годами.

Вольфганг Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС, не замечал ни смены дня и ночи, ни смены времен года… Прикованный к постели параличом вследствие ранения в спину – последняя пуля проклятого Бонке задела позвоночник – он не жил. Просто существовал. И то – только благодаря Руфи.

«Маленькой еврейской девочке» на поверку оказалось тридцать шесть лет. Она была потомственной ведьмой, целительницей и травницей. Обманчивую внешность Руфь унаследовала от матери вместе с Даром. До сих пор ей удавалось избегать встреч с немцами, но в этот раз не повезло…

Все это Руфь рассказывала Вольфгангу в первые дни, когда потерявшего все эсэсовца надо было просто заставлять жить.

Если бы не опрометчивая клятва, которую ведьма вытянула у немца шантажом, Вольф давно бы уже покончил с собой. Нашел бы способ и оборвал жалкое существование, только по недоразумению называющееся жизнью.

Но Руфь была непреклонна. И раз за разом ее темные глаза вытаскивали эсэсовца из бездны на грани небытия.

– Зачем? – как-то спросил он, когда она в очередной вечер пришла к нему спать.

У ведьмы с первых дней, еще когда прятались в подвале одного из домов в памятной деревне, появилась привычка спать рядом с Вольфом. Сперва – ради тепла. Потом – просто привыкла.

– Зачем – что? – тихо проговорила она, приподнимаясь на локте и прожигая его взглядом своих невозможных глаз.

– Зачем возишься со мной? Только не надо про то, что ты мне обязана жизнью. Сама знаешь, я хочу умереть. Такое существование… как минимум, унизительно для воина.

– Гордый эсэсовец, – тихонько рассмеялась Руфь ему в шею. – Мужчина, воин – так что же ты говоришь о смерти? Недостойно воина сдаваться перед трудностями. Недостойно воина отступать, прежде чем его миссия будет выполнена. Это – недостойно. А бороться с болезнью, тем более – болезнью, которую можно победить, – более чем достойно.

– Ты говоришь мне про эту загадочную миссию уже почти год, – простонал Вольф. – И я давно не верю в это. Что касается борьбы… Опять же зачем? Обратно в СС меня не возьмут. Да я и сам не пойду.

– Мир огромен и еще не изведан тобою, – заметила ведьма, теснее прижимаясь к немцу, – ночь была холодная.

– Да. Но мне он не интересен. Все, во что я верил, оказалось фальшивкой. Мне незачем жить.

– Посмотрим… – Руфь усмехнулась, пристраивая голову поудобнее на плеча Вольфа. – Обещай мне, что проживешь хотя бы до конца войны. Если за это время мы не поборем твою болезнь, то я сама тебя прикончу, чтобы не мучался. А если ты встанешь на ноги и сможешь опять нормально двигаться, то ты попытаешься все же найти свое место. Под этим или иным солнцем.

Эсэсовец равнодушно пожал плечами.

– Обещаю. Тебе стало легче? – нарочито грубо спросил он.

– Да. Ты всегда держишь свое слово, я знаю. Теперь мне будет спокойнее.

– Тогда спи. Я тоже хочу спать.

Спустя десять минут Руфь совершенно по-детски сопела ему в плечо. А Вольфганг еще долго лежал без сна, закрыв глаза, и пытался понять, зачем он еще жив.

Это был конец одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. А потом страшные известия повалили одно за другим. Отступление германской армии, падение Берлина, самоубийство фюрера, капитуляция и…

Нюрнбергский процесс.

К тому моменту Вольф уже вставал при помощи ведьмы и даже передвигался по дому, в котором они жили – правда, не по лестницам, и только при помощи костылей.

Первые подробности из Нюрнберга он узнал из газет, неосторожно оставленных Руфью в прихожей. Бывший обершарфюрер, прочитав несколько советских и английских статей, был в бешенстве – победители писали историю на свой лад. Нет, он не забыл Бонке и его приятелей, он прекрасно понимал к тому моменту преступность национал-социализма в том виде, в котором он существовал, но обвинять в преступлении против человечества простых солдат, которые всего лишь исполняли свой долг, сражаясь за родину? Пусть неофициально, но тем не менее. В процессе денацификации отбирать и уничтожать у женщин, потерявших на этой жуткой войне отцов, мужей, братьев и сыновей, то немногое, что напоминало о них, – все награды, на которых были эмблемы Рейха, и тем более – свастика? А избиения и массовые убийства бывших солдат Германии русскими?

– Забудь о Рейхе, – советовала Руфь. – Это прошлое, и пусть оно в прошлом и остается. У тебя давно другая жизнь.

Вольф не спорил с рациональностью ее слов. Но… как он мог забыть то, что составляло смысл его существования на протяжении почти всей жизни?

Рейх, в том виде, в котором он существовал, – преступен. И бывший эсэсовец с этим не спорил. Но он своими глазами видел, как отбирали у жившей через улицу от них фрау Эммы Железный Крест ее единственного сына – последнюю память о юном штурмовике, погибшем еще в сороковом году. Он понимал, что победи в войне Германия, – все было бы в стократ страшнее. Но неужели победители не смогли сохранить достоинство?

Изгнание немцев с территории Восточной Пруссии – разве не чрезмерная, совершенно ненужная жестокость? Казалось бы, зачем? Чем помешали людям простые жители, гражданские, никоим образом не участвовавшие в войне? Чем победители оказались лучше побежденных. Как в свое время нацисты не считали за людей евреев, терроризировали их, убивали, издевались над ними, так и победители сейчас мстили ни в чем не повинным немцам, жившим на территории Восточной Пруссии.

За Нюрнбергским процессом Вольфганг следил настолько пристально, насколько это было возможно. Он читал все газеты, выходившие в небольшом городке, в котором они с Руфью жили последние два года, и не раз отмечал небольшие статьи, в которых говорилось об очередном самосуде простых жителей над бывшими солдатами Рейха. Вольфа до глубины души возмутило то, что суд отклонил ходатайство Эриха Редера, главнокомандующего ВМФ Германии, о замене пожизненного заключения смертной казнью. А после очередной статьи, в которой от всей души обливали грязью простых солдат Рейха, отчаяние бывшего обершарфюрера вылилось в строчки:

Самым обидным для Вольфганга было то, что он все же начал поправляться до того, как закончилась война. И теперь надо было выполнять данное Руфи обещание – жить дальше.

Он жил. Так, как получалось. Владея в совершенстве несколькими языками, Вольф без особых проблем устроился на какую-то работу, куда ходил просто для того, чтобы чем-то себя занять.

Существование стало серой навязанной необходимостью. Он неоднократно проклинал Руфь за то, что она спасла его, не дала умереть в той же яме, где навсегда оборвалась вера молодого эсэсовца во все, во что он вообще верил. Но обещание было дано, и его приходилось держать. И на протяжении долгих лет Вольф его держал.

Вольфганг Эрих Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС дивизии «Totenkopf», погиб в апреле одна тысяча девятьсот сорок девятого года. Трагическая случайность – в ходе задержания особо опасного преступника кто-то из полицейских попал прямо в сердце проходившего мимо человека.

Его без шума похоронили на маленьком местном кладбище. На похоронах почти никого не было – несколько человек с работы, хозяйка дома, где Вольф жил последние годы, и прячущая лицо под капюшоном Руфь.

Когда все, пробормотав положенные слова прощания, с облегчением разошлись, ведьма осталась у свежей могилы одна.

– Не твоя это была судьба, – негромко проговорила она, извлекая из рукава пальто узкий обломок из звездчатой черной стали, заостренный с одной стороны. – До встречи, мой храбрый спаситель. До встречи, несостоявшийся Хранитель…

Второй спутник Аенгроста. Вольфганг Шварц-Кёниг, глава «Ордена Свободы». 27-й день керета, год 528 (летосчисление местное)

Воспоминания сыпались сквозь пальцы, как мелкий речной песок. Перед взглядом закрытых глаз мелькали фотоснимки с процесса, лица сослуживцев, пролетала, кружась в танце, Руфь – и снова газетные вырезки, и перекошенная физиономия Бонке, и звенели в голове детские крики…

Вольфганг вырвался из беспамятства стремительно, как из ледяной воды. Дернулся, резко сел на постели, открыл глаза…

Он изменился. Неуловимо, почти незаметно для стороннего взгляда – но очевидно для опытного человека. Чуть иное выражение лица, жесткий и слегка насмешливый взгляд, пронизанный мудростью тысячелетий, немного высокомерный изгиб тонких губ… Не было больше того эльфа-идеалиста, которого случайно подобрали воины из «Ордена Свободы».

– С возвращением, – с кривой усмешкой проговорил Дракон.

Эпилог

Музыка насыщенной, тяжелой волной прокатывалась по спинам и крыльям семи драконов. Звук, казалось, полностью состоял из магии, он был пропитан ею и являлся ею. Четырнадцать распластанных по мрамору огромного зала крыльев разных цветов едва заметно шевелились в такт мелодии. Под мрачными сводами зала плавал темный искрящийся туман, к которому один за другим устремлялись становящиеся почти видимыми потоки музыки.

Нити сложнейших заклинаний сплетались в причудливую вязь, проникая в глубины всех слоев реальности, свивая воедино прошлое, настоящее, будущее, жизнь и смерть, любовь и ненависть, воду и огонь… Творилась высшая магия Предела.

Казалось, что почти неподвижно замершие в центре зала драконы не делают ничего – если бы не едва заметная дрожь крыльев, их можно было бы принять за мертвых или же за искусные статуи.

Но на самом деле семеро сильнейших Истинных Магов драконьего народа сейчас творили заклинание, от успеха которого зависела судьба несчастного мира, истерзанного своим вечным проклятием – Черным Владыкой Предела.

Отгремели последние звуки мелодии, концентрация тумана дошла до грани – казалось, он стал настолько плотным, что даже если потрогать кончиком крыла или лапой – наткнешься на упругую поверхность.

Сине-серебряный Эзеаренэльсайт первым покинул поле общей концентрации. Он открыл глаза, шумно выдохнул и устало склонил увенчанную рогами голову. В течение минуты его примеру последовали остальные.

– У нас получилось? – не выдержав, спросил самый младший из собравшихся – ему не исполнилось еще и трех тысяч лет, но относительно молодой дракон превосходил Силой даже старейшин Совета, и его могущество было сегодня необходимо как небо. Истинных Магов, наделенных Силой от рождения, а не получающих ее во время полета к Источнику, среди драконов были единицы, и каждый был бесценен.

– Скоро узнаем, – недовольно откликнулся Эзеаренэльсайт, расправляя затекшие крылья.

И тут из-под свода прямо в центр зала ударила плеть черных молний, расколов узорчатый мрамор. Драконы отшатнулись, ощутив невероятно концентрированную силу Предела.

Комок плотного искристого тумана медленно опускался на расколотые молниями плиты. Истинные Маги не отводили от него взглядов.

Мелодия нарастала, звук становился почти невыносимым, а потоки музыки при желании можно было разглядеть – и все эти потоки устремлялись к туману, струились вокруг него, срывая лишние клочья и бесследно развевая их. Постепенно из неоформленного темного марева соткалась человеческая фигура.

Эзеаренэльсайт взвился на задние лапы, распахивая крылья во всю ширь, остальные с секундным опозданием повторили его движение, смыкая крылья и образовывая вокруг туманной фигуры живую стену, и вкладывая остатки Силы в завершающее плетение заклинания.

Марево исчезло. На мраморных плитах на коленях стоял худощавый и очень высокий человек. С его лица с заостренными чертами медленно уходила судорога невыносимой, чудовищной муки.

Драконы ждали.

Через полминуты человек поднялся на ноги. На его изможденном, бледном лице нельзя было прочесть ни единой эмоции – только глаза, огромные, полностью черные, без белков и радужки, пылали яростным огнем.

– Что вам от меня нужно? – Тишину зала разрезал звонкий, высокий голос.

– Черный Властитель вернулся в мир, – ответил Эзеаренэльсайт, не отводя взгляда от пронзительных нечеловеческих глаз. – Скоро Аенгрост вновь будет охвачен Пределом.

Нииль улыбнулся.

– Не позволю.

И эти простые слова, произнесенные спокойным, безэмоциональным голосом, объявили новый виток войны драконов против Черного Властителя.

Иар Эльтеррус, Влад Вегашин Черный Путь Цикл "Девятимечье. Черный Меч" (Меч Извращения Сущностей)

Первая глава

Аенгрост, свободный город Элерта, западное побережье Некрополя

Сергаал Черный Клинок, Носитель Духа Предела

1-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Лучи солнца золотили стволы сосен. Волны с плеском бились в берег, временами выбрасывая на песок очередную порцию плавника. Водная гладь, отливающая алым в закатных всполохах, мерно покачивалась, словно от дыхания какого-то громадного зверя.

Резко дернув запястьем, Сергаал метнул в воду плоский, отполированный волнами камешек-гладыш, и, прищурившись, начал считать «блинчики». Один, два… пять… восемь… двенадцать!

«Личный рекорд, да?» — насмешливо поинтересовался Меч.

Хранитель от неожиданности вздрогнул.

«Где тебя носило?» — без особой надежды на ответ спросил он.

«Где носило — там уже нет, — отозвался Эстаи. — Как твои дела с Охотниками Элерты?»

«Как будто сам не знаешь, — Волчонок наклонился, подобрал еще один камень. — Они мне не верят. Идею о совместном походе против вампиров подняли на смех. На моей стороне всего несколько человек, и то, считая Сигурни и Йенну».

«А чего ты ждал? Что свободный город свободных охотников вот так просто возьмет, и поставит над собой какую-то там ожившую легенду, причем, прошу заметить, легенду очень хорошо забытую даже теми немногими, кто вообще ее знал?»

«Да ничего я не ждал. Просто мне казалось, что им надоело прятаться в лесах и отсиживаться за стенами, и что они действительно хотят уничтожить вампирскую чуму».

«Попробуй взглянуть на ситуацию с другой стороны. Пусть нет шансов на то, что кровососы будут истреблены — но, по крайней мере, есть защищенный город, куда ни один вампир не сунется, их жены и дети имеют немалые шансы вырасти и завести собственных, да и… Нет, даже не в этом дело! Так жили их деды и деды их дедов! Их отцы и матери растили детей в святой уверенности, что Элерта и Глерт — единственные оплоты человечества, что главная задача каждого мужчины — зачать как можно больше детей как можно большему количеству женщин, и обзавестись самым разнообразным и обширным набором украшений из вампирьих клыков. А главная обязанность женщины — родить пару-тройку карапузов, немного их подрастить, и тоже идти на Охоту! Они не воины, они — охотники! Они могут сколько угодно говорить о том, что вампиры — их враги, но на самом деле вампиры — их добыча. Против добычи не идут воевать, Сергаал. На добычу охотятся — и гибнут в ее зубах, если удача была не на стороне охотника. А ты предлагаешь им нарушить вековые устои, оставить город на попечение самых слабых, и идти воевать! Они же не знают, что такое война…»

«Эстаи, я все это прекрасно понимаю, — отмахнулся Хранитель. — Я не понимаю только, что делать теперь».

«А это уже тебе решать. Я тут не советчик — да и какой толк от тебя, если ты даже с такой проблемой самостоятельно справиться не можешь?»

«Я справлюсь», — упрямо бросил Волчонок, отправляя в волны очередной гладыш.

Эстаи умолк, возвращая Сергаалу видимость возможности побыть наедине со своими мыслями, а потом и вовсе куда-то исчез — молодой человек к тому моменту неплохо научился чувствовать, присутствует сознание Меча поблизости или же тот опять куда-то «ушел».

Однако побыть одному Хранителю не дали. Справедливости ради, надо отметить, что такое нарушение уединения его вовсе не расстроило.

Сильные руки Сигурни обвили его плечи, девушка прижалась к его спине всем телом, и коснулась губами мочки уха.

— Все сидишь здесь в гордом одиночестве? — риторически спросила она.

— А что мне еще остается делать сейчас? — горько усмехнулся Волчонок, оборачиваясь к охотнице. — Доказывать что-либо твоим сородичам бесполезно — они слишком привыкли к определенному укладу жизни, и я не знаю, какое чудо должно произойти, чтобы они готовы были изменить своим выработанным годами привычкам.

— Ты же сам и ответил, — улыбнулась Сигурни, опускаясь рядом на песок. — Должно случиться Чудо. Не особо важно, какое — лишь бы против вампиров, и на пользу нам.

— Охотники боятся идти войной против вампиров, — чуть презрительно бросил он, обнимая девушку за плечи. — Какое чудо может победить страх?

— Они не боятся, — Сиг покачала головой. — Они просто не видят в этом необходимости. И они не верят в успех.

— Они не верят в меня. Хотя вначале встретили почти как бога. Это-то и горше всего — сперва почитали и чуть ли не клятву принесли, а потом…

— Молодые охотники были на твоей стороне с самого начала, — помолчав, проговорила светлоглазая. — А вот те, кому перевалило за двадцать пять, слишком закостенели в своих непреложных законах и установленных незнамо когда рамках. Знаешь, после того собрания на площади, молодые охотники хотели тебя поддержать, и готовы были пойти за тобой — но старшие и более опытные удержали их, а позже навязали свою точку зрения. Но, тем не менее, некоторые из них до сих пор готовы вступить с тобой против вампиров, пусть даже их ждет только смерть. Легенда о Черном Клинке нынче известна всем и каждому, не проходит и дня, чтобы мне не пришлось ее рассказывать. За тобой пойдут… если поверят в тебя.

— То есть, вместо того, чтобы заниматься делом, я должен доказывать, что я могу совершить Чудо? — раздраженно поинтересовался Сергаал.

— Почему сразу так? — примирительно проговорила охотница, прижимаясь к нему крепче. — Скажи, ты ведь можешь это сделать?

— Чудо? — молодой человек на миг задумался. — Ну… по вашим меркам — думаю, да.

— Тогда что тебе мешает? — Сигурни запрокинула голову, и поймала взгляд Хранителя. — Что тебе мешает это сделать? Соверши Нечто, и получишь два клыка одним ударом — и кровососам устроишь веселую жизнь, и охотники за тобой пойдут! Пойми, сейчас ты для них просто сильный маг, который попадает под описание из древней легенды, и не более. Ты чужак, ты подозрительно похож на вампира, и так далее… А Элерта потому до сих пор и жива, что охотники никому, кроме друг друга не доверяют, да и друг другу — не полностью. Знаешь, жизнь на постоянной охоте приводит к тому, что осторожность и недоверчивость впитываются в кровь, и передаются с молоком матери…

— Сигурни, я не хочу тратить время на то, чтобы что-то кому-то доказывать. Я не нужен в Элерте — что ж, хорошо, я пойду в Глерт. Возможно, тамошние жители окажутся сговорчивее, и в них я найду больше веры в себя. Возможно, они действительно хотят навсегда избавиться от постоянного страха перед вампирами, — горячо заговорил Сергаал, глядя в глаза девушки.

Охотница отвела взгляд.

— Поступай так, как сочтешь нужным. Если тебе нужна вера в тебя — иди в Глерт, может быть, там ты найдешь ее. Но тогда забудь обо мне, — она поднялась на ноги, сбрасывая руку Волчонка с плеча. — Потому что если тебе нужны вера и поклонение — тебе не нужна я. Если ты немного подумаешь, ты поймешь, что неправ. Это только в сказках и легендах приходит великий герой, и все тут же идут за ним. Здесь же — живые люди. Люди, которые вынуждены на протяжении долгих веков сосуществовать бок о бок со смертью. Ты думаешь, что старшие охотники держатся за свою власть и потому давят молодежь, не позволяют им иметь собственное мнение — ибо боятся, что их власти придет конец, потому что все пойдут за тобой… и не говори, что я не права! — Хранитель молча скрипнул зубами. Возразить ему было нечего. — Так вот, пойми одну простую вещь: в нашем обществе власть не дает никаких привилегий. Только ответственность и тяжкие обязанности. На должность старшего охотника не выдвигают кандидатур — это решают сами охотники, и тем, кого они выбрали, приходится просто смиряться с возложенной на них ответственностью и выполнять свой долг! А их долг — сохранить как можно больше человеческих жизней, уничтожив при этом как можно больше вампиров. Их долг — дать нам крохотный шанс дожить до реальной надежды! И, заметь, они с этим долгом справились — несмотря ни на что, и вопреки всему, оба города-крепости стоят по сей день, хотя вампиры приложили немало усилий, чтобы стереть их с лица земли! Элерта и Глерт выжили, и дождались своей надежды — тебя. А ты почему-то не хочешь подтвердить свое право быть живой легендой и знаменем освобождения, ты не хочешь сперва помочь нам — тебе надо, чтобы сперва потешили твое самолюбие! Так вот, Сергаал: если тебе нужно признание — заслужи его. Или иди ко всем демонам!

Оборвав монолог, Сигурни вырвала свою руку из ладони Хранителя, и бросилась прочь с берега, туда, где темнели стены города.

Оставшись в одиночестве, Волчонок несколько минут сидел неподвижно, не отводя взгляда от волн. Потом вдруг вскочил на ноги, и со всей силы саданул кулаком по камню, разбивая костяшки пальцев.

— Какого черта, а? Ну почему я должен…

«Потому, что ты должен. Потому что ты сильнейший в этом мире. Потому, что ты отвечаешь за этот мир — твой мир, между прочим. Потому что тебе, и никому другому, дана такая сила. Потому что Сигурни права, а ты — нет».

— Но почему они не понимают, что вместе мы можем гораздо больше, чем я в одиночку? Почему они не верят мне? — возразил он.

«Потому что эти люди уже ни во что не верят. Потому что эти люди забыли саму суть понятия „вера“. Потому что ты должен вернуть им эту веру — и только тогда они смогут верить и в тебя!»

Сергаал молча опустил голову. Возразить было нечего. То есть, возражать-то можно было до бесконечности, но зачем? Он прекрасно понимал, что Меч прав…

Стоп. Какой Меч?

Он на несколько секунд замер, вслушиваясь в собственные внутренние ощущения, и не смог почувствовать ни малейших следов присутствия Эстаи. Он сам возражал самому себе же. Потому что на самом деле Сергей Листьев для себя уже давно все решил. Пока маг-недоучка Сергаал пытался добиться какого-то признания собственного величия, пока он ждал, что все поднимут его на руки, и пойдут на вампиров, провозглашая его имя, лейтенант запаса Сергей Листьев уже понял, что и зачем он должен делать, и принял решение, с которым Сергаал мог только смириться, прекрасно осознавая неизбежность приведения этого решения в жизнь.

Медленно опустившись обратно на песок, он достал из кармана штанов распечатанную пачку сигарет, оставшихся еще с Земли. Открыл ее, пересчитал взглядом сигареты — тринадцать штук… Сергей хмыкнул. Почему-то всякий раз, когда ему приходило в голову пересчитать количество сигарет в пачке, их оказывалось ровно тринадцать. Сослуживцы немало шутили по этому поводу, что, мол, Листьева не бог, и черт бережет.

Щелкнув пальцами, Хранитель вызвал маленький огонек пламени, зависший над его ладонью. Достал сигарету из пачки, прикурил, и с наслаждением затянулся. Он уже давно не курил — материализация все никак не давалась, а пока Волчонок не мог сам создать себе сигареты, взять их здесь было неоткуда.

Выкурив подряд две штуки, Сергей убрал пачку в карман, пружинисто поднялся на ноги, и быстрым шагом направился к Элерте. Солнце уже село, а до рассвета надо было сделать еще немало дел, да и поспать тоже было бы весьма полезно…

Однако сбыться в назначенное время планам Сергаала было не суждено. Ранним утром на Элерту и окрестные земли обрушился ураганный ветер, принесший с собой проливной дождь такой силы, что из окна дома было не разглядеть соседнее здание, хотя то находилось буквально в полутора десятках футов. Сперва Хранитель выругался, глядя на стену ливня за окном, но, поразмыслив, понял, что задержка ему только на руку.

Весь день Волчонок пробегал по городу, приобретая у разных охотников то, чем не успел или не вспомнил обзавестись вчера. Сигурни он за весь день так и не увидел.

Вечером Сергаал паковал вещи, укладывая их так, чтобы занимали как можно меньше места, но чтобы все необходимое в нужный момент оказалось под рукой. От этого занятия его оторвал вежливый стук в дверь. Ногой задвинув разложенную на полу сумку под кровать и быстро накинув покрывало на прочие вещи, он раздраженно бросил:

— Войдите!

Дверь тихонько скрипнула, и в комнату вошла Йенна. Скользнула взглядом по комнате, отмечая и неровно брошенное на стуле покрывало, и торчащий из-под кровати рукав рубашки, и дорожный плащ на вешалке, только вчера извлеченный со дна сундука с вещами, усмехнулась.

— Все же решили ехать, повелитель? — поклонившись, спросила она.

Помявшись, Хранитель решил ответить правду… тем более что лгать было бессмысленно — старшая охотница все прекрасно поняла.

— Да. Слишком самонадеянно с моей стороны ждать, что меня примут и что за мной пойдут, пока я не покажу, что достоин этого, что я — нечто большее, чем просто ожившая древняя легенда, которая запросто может оказаться всего лишь легендой, — проговорил он, открыто глядя Йене в глаза.

Та одобрительно улыбнулась.

— Не обижайтесь, но, я думаю, это верное решение. Когда вы собираетесь покинуть Элерту?

— На рассвете. Я уже подготовил все, что мне необходимо с собой.

— Сигурни едет с вами?

— Нет. Я отправлюсь один. Не хочу никем рисковать.

— Только собой, да? — чуть насмешливо поинтересовалась охотница.

— В моем предприятии риск для одного гораздо меньше, чем риск для толпы, — уклончиво ответил Сергаал. Ох, и не нравился же ему взгляд Йенны — та явно что-то замыслила.

— Что ж, как скажете, повелитель. Я позабочусь о том, чтобы собрать вам некоторое количество припасов в дорогу.

— Благодарю.

Когда за женщиной закрылась дверь, Волчонок подошел к окну, и прижался к холодному стеклу лбом. На сердце было тяжело — ведь он уезжал, даже не попрощавшись и не помирившись с Сигурни…

«Впрочем, помириться будет проще, когда я вернусь», — сказал он себе и вернулся к сборам.

Йенна не подвела, и за час до рассвета, когда Сергаал седлал коня, она бесшумно вошла в конюшню, неся набитую седельную сумку.

— Здесь припасы на пять дней, — бросила она. — Идите, и да пребудет с вами удача…

— Спасибо вам, — негромко проговорил Волчонок, выпуская ремень подпруги, и глядя женщине в глаза. — Берегите этот город и готовьтесь к войне — когда я вернусь, у меня будет достаточно веских аргументов, чтобы убедить даже самых упрямых и недоверчивых в том, что вампиров можно победить.

— Я надеюсь. Берегите себя. Вы нужны нам.

Когда небо окрасилось нежно-розовыми и золотистыми всполохами рассвета, Хранитель был уже на опушке леса. Остановив коня, он окинул прощальным взглядом стены просыпающегося города, и улыбнулся. Сергаал знал, что скоро вернется, и вернется с победой…

Они нагнали его на закате. Лес вокруг Элерты на пару дней пути считался достаточно безопасным местом, а потому Волчонок решил поберечь коня, и ехал не очень быстро — в отличие от троих охотников, пустившихся за ним.

— Сигурни? Мирити? Кейтан? Что вы все здесь делаете? — ошарашено пробормотал Сергаал, глядя на выехавших на поляну, где он остановился на ночлег, охотников.

— А ты думал, мы отпустим тебя на подвиги одного? — сердито спросила девушка, спрыгивая с лошади. — Вот уж нет. Мы тоже хотим сражаться с вампирами по-настоящему, а не так…

— А если я прикажу вам убираться? — грозно спросил Хранитель.

— Мы не послушаемся, — хмыкнул Кейтан, двадцатидвухлетний охотник и двоюродный брат Сигурни — такой же упрямец, как и она.

— Но ведь Йенна передала вас мне в подчинение, и вы обязаны повиноваться моим приказам!

— А вот и нет! — возразила Сигурни. — Сразу после того, как ты уехал, бабушка объявила, что до твоего возвращения она отменяет тот приказ!

— Ты еще скажи, что она приказала вам следовать за мной!

— Ну… она не запретила.

— Понятно, — Волчонок устало выдохнул. — Она же меня и сдала, да?

— Я и так подозревала. Ты вчера весь день где-то бегал, а потом, когда вернулся домой, был такой мрачно-решительный, что надо было быть полной дурой, чтобы не догадаться, что ты затеял. Я же видела тебя, когда ты только пришел.

— И что мне с вами со всеми делать? — обреченно поинтересовался Сергаал, прекрасно понимая, что от молодежи он не отвертится.

— Либо убить на месте, либо взять с собой, — ухмыльнулся Кейтан.

И, по большому-то счету, он был абсолютно прав. А так как о первом варианте даже речи быть не могло, то оставалось только и в самом деле, ехать в город вампиров вместе с тремя молодыми охотниками.

Путь до ближайшего города вампиров занял около декады — последние четыре дня передвигаться приходилось только днем, и сохраняя максимальную осторожность, а на ночь прятаться. Коней спрятали еще в лесу, привязав их на длинной веревке на поляне возле ручья. Сергаал поставил охранный круг, давая животным шанс остаться незамеченными, но сразу же сказал спутникам, чтобы те не очень-то рассчитывали на комфортное возвращение домой — вероятность того, что лошади останутся в живых, была хоть и высока, но далеко не стопроцентна.

На одиннадцатый день пути Хранитель и охотники вплотную подобрались к городу.

На самом деле, назвать это городом было довольно сложно. Вампиры строили свои жилища… то есть, рабы-люди строили для вампиров жилища без какой-либо систематизации, просто там, где самим вампирам хотелось. Высокие, в три-четыре этажа здания, окна в которых днем были наглухо закрыты тяжелыми ставнями, располагались друг от друга порой на расстоянии в полмили. Некое подобие центра города являла собой местная Арена — нечто вроде римского Колизея, где, как пояснил Сергаалу Кейтан, рабы сражались друг с другом на потеху вампирам. Да и не только сражались… Опытные мастера-палачи по несколько часов искусно пытали рабов, заплатив деньги, любой вампир мог сам убить на Арене человека, и так далее — весь спектр развлечений, который только способны были придумать извращенные садисты и любители чужой боли. К полукруглым стенам Арены по нижнему ярусу лепились невысокие сарайчики — временное жилье для предназначенных на заклание. Там могло содержаться одновременно до ста рабов.

Дальше, у подножия холма, на котором высился этот чудовищный Колизей Аенгроста, находились фермы, на которых выращивали людей. В пищу и на развлечения шли преимущественно самцы — самок использовали для разведения. Нет, при желании, можно было приобрести на обед и человеческую самку, но стоило это гораздо дороже.

— Говорят, что их герцог — он живет в другом городе — сам разводит дома пищу. Ибо сильно охоч до свеженького, да и женскую кровь любит больше, — тихо шепнул Мирити.

— И с герцогом мы тоже разберемся, — мрачно пообещал Сергаал. — Значит, так. До конца дня сидим тихо и не высовываемся — я чувствую здесь повсюду эту их магию, и то, что в небе солнышко, не облегчает перспективы обратиться в горстку пепла. Конечно, сами кровососы не высунутся днем, но и быть уничтоженным защитным заклинанием тоже не шибко приятно. Как стемнеет, я иду на разведку. Один! И не пререкаться, а то останетесь в этих кустах до самого возвращения в Элерту. Когда вернусь, тогда и будем думать.

— А что мы вообще собираемся делать в этом месте? — уточнил Кейтан, недовольный тем, что ему придется в который уже раз отлеживаться в кустах — сказать по правде, его эти кусты достали до такой степени, что юный охотник готов был уже с голыми руками лезть на вампиров, лишь бы не считать листики на очередном растении, периодически осторожно сгоняя с себя всяческих мелких насекомых — кровососущих, по примеру «старших братьев» из города.

— Уничтожить город, — хищно улыбнулся Хранитель. — Кстати говоря, пока мы все равно здесь валяемся, ты мог бы мне рассказать, почему этого до сих пор не попытались сделать ваши старшие охотники. Не так уж сложно пробраться днем в город, тем более, что у вас есть маги, которые способны по крайней мере указать, где расположены магические ловушки. А там уже все просто — ворваться в дома, повытаскивать вампиров на свет божий, и только любоваться, как они превращаются в аккуратные горсточки пепла.

— Хе… Если бы все было так просто, как ты говоришь, повелитель, то этого чертова герцогства Некрополь уже давно не существовало бы! — вскинулся молодой охотник, обиженный за Элерту. — Во-первых, добраться сюда отрядом хотя бы в полсотни охотников — невозможно. Это мы вчетвером могли незаметно проползти, а пятьдесят человек засекут обязательно. Во-вторых, даже если бы это и удалось, то что прикажешь делать с магией? Ну, допустим, наши колдуны и смогли бы засечь, где кровососы установили свои ловушки, а что с того? Если ты знаешь, что перед тобой пропасть, это не поможет через нее перепрыгнуть! А даже если бы и удалось проникнуть на территорию самого города, то что делать с нежитью, которая там охраняет все?

— С какой такой нежитью? — удивился Сергаал. Он не заметил никакой охраны в городе вампиров.

— Скелетики всякие, зомбяки и тому подобная дрянь. Ты, может, и невдолбенный маг, тебе все нипочем — а наши с этим совладать не могут. Обычное оружие их не берет, и скелеты — это еще ничего, их можно просто расколоть секирой там, или тяжелым мечом, а вот зомби — это проблема. Их руби не руби, а пока на шесть частей не разделишь, толку — ноль. Руки отдельно, ноги отдельно, голова и туловище — тоже отдельно. И то, зазеваешься — отрубленная голова тебя так за ногу цапнет! Или рука до горла дотянется — тогда вообще пиши пропало, их гнилые пальцы не разжать.

— Ты-то откуда все это знаешь? — поддел Волчонок охотника. — Так рассказываешь, будто сам там был, и все это видел.

Юноша покраснел.

— Мне дед рассказывал. Он принимал участие в последнем походе против вампиров и единственный вернулся — конь спас, хороший конь был. Или просто напугался так шибко, что мчал быстрее ветра. Дед так против твоей затеи потому и был, что сам знает, какие города здесь, и что шансов нет.

— Ладно, посмотрим, что там у нас с шансами. Давай дальше рассказывай, что тебе дед говорил.

— В-третьих, вот ты говоришь — ворваться в дома, и вытащить вампиров на свет. А не так-то это просто! — послушно продолжил Кейтан. — У них и дома охраняются магией, ведь каждый кровосос старше сотни лет — маг! И днем они обычно спят в подземельях, осторожничают — а там такие стены и так коридоры устроены, что как не крутись — а солнечный свет ты туда не притащишь. А взрослый опытный вампир даже спросонья пару-тройку охотников порвет легко.

— Н-да. Пожалуй, я погорячился с предложением тащить сюда отряд охотников, — задумчиво протянул Сергаал, внутренне усмехаясь. Он уже понял, что присутствие здесь этой троицы ему целиком и полностью на руку.

На лицах Кейтана и Мирити промелькнуло разочарование.

— Что, и вам не справиться с ними? — грустно поинтересовался Мирити.

— Ну почему же, — Хранитель ухмыльнулся. — Просто если бы я притащил сюда эту толпу, охотники были бы заняты пересказыванием друг другу всяких страшилок, чего надо бояться, чего — опасаться, а от чего — просто бежать. А так как я здесь без отряда, то могу спокойно сделать все, ради чего пришел.

— Что именно? — уточнил деловой Кейтан.

— Я же говорил — уничтожить этот проклятый город.

На город опускалась ночь. Едва солнечный диск скрылся за горизонтом, и землю окутали сумерки, как на домах и деревьях зажглись яркие многоцветные гирлянды, окрасившие серый, унылый пейзаж праздничными цветами. Вскоре вспыхнули огни на двенадцати башенках Арены, возвещая о ее открытии, загорелись костры между домов — ненавидя солнечный свет, вампиры, тем не менее, любили огонь. Отворялись наглухо закрытые днем ставни, открывались двери — хозяева жизни и смерти просыпались, и начинали новый тур игры со своими жертвами.

Если бы Сергаал заранее не знал, чей перед ним город, он вряд ли бы догадался, что имеет дело с вампирами. Хорошо одетые люди, прогуливающиеся в садах, разбитых между домами, вежливо кланяющиеся друг другу, разговаривающие о чем-то… ни крови, ни несчастных жертв, зверски пытаемых на радость вампирам, ничего такого — просто необычный город, только и всего.

Притаившись в развилке огромного вяза, Хранитель ждал полуночи. Он не хотел идти в город раньше времени — боялся пропустить что-нибудь важное. Времени было еще много, маскировку же он уже создал — и потому Волчонок позволил себе немного расслабиться, и, прикрыв глаза, погрузился в размышления.

Ему не давал покоя тот разговор с Вивьенном. Сергаал пока что видел очень малую долю всех тех преступлений, что приписывались вампирам, но у него не было повода не доверять словам охотников. Да и сама по себе природа кровососов подтверждала это — чего можно ждать от сильных, безжалостных созданий, питающихся кровью людей? Но Вивьенн говорил, что на втором острове, Рэйкорне, все обстоит совсем иначе, вампиры живут в симбиозе с людьми, мирно сосуществуя уже долгое время. Несмотря на свое богатое воображение, Хранитель не мог себе представить вампира-кожевенника, или вампира-кузнеца, или, тем более, вампира-крестьянина — даже если учесть тот загадочный факт, что жители Рэйкорна не боялись солнечного света. С другой же стороны, Волчонок почему-то подсознательно чувствовал, что Вивьенн не лгал ему. Возможно, все обстоит вовсе не столь радужно и прекрасно, как тот пытался показать, но уж точно не столь кошмарно, как на несчастном Некрополе.

«А что тебе мешает после того, как ты наведешь порядок здесь, лично отправиться в Рэйкорн — инкогнито, разумеется — и собственными глазами увидеть, что именно там происходит?»

«О, привет, Эстаи, — меланхолично отозвался Сергаал. — Я уж думал, ты куда-то насовсем делся».

«Насовсем я вряд ли когда-нибудь денусь. А если денусь — то тебе можно будет только посочувствовать».

«Спасибо, утешил».

«Что ты собираешься сейчас делать?» — поинтересовался Меч, игнорируя иронию в голосе Хранителя.

«Спущусь в город, посмотрю, что там к чему. Постараюсь выяснить, кто здесь главный. Потом вернусь к своим и буду планировать нападение».

«Не боишься здесь детишек положить?»

«Нет. Непосредственно в атаку я пойду один, предварительно опробовав над городом одно интересное заклинание… А ребятам оставлю штук шесть полудохлых вампирчиков, которых они смогут без особых потерь разделать себе в удовольствие».

«Однако, какой ты уже крутой маг! — язвительно заметил Эстаи. — Здесь около трех сотен взрослых, опытных вампиров, половина из них владеют магией, хоть и на не особо высоком уровне. Может, даже найдется пара-тройка действительно серьезных магов. Это не говоря уже о нежити, которая тоже немало стоит в бою, и о людях — впрочем, этих ты, наверное, и вовсе в расчет не берешь!»

«Подожди, о каких людях ты говоришь? Насколько я понял, эти „домашние животные“ вампиров не представляют ни малейшей угрозы ни для своих хозяев, ни для нас».

«А ты никогда не задумывался о том, как вампиры размножаются? — Меч усмехнулся. — Вампиры не могут иметь детей. Но, тем не менее, их поголовье если не растет, то, по крайней мере, не уменьшается — несмотря на то, что охотники обоих городов прилагают все усилия для уменьшения их численности».

«Так они что, как вампиры из легенд — обращают укусом?» — поразился Сергаал — и тут же обругал себя последними словами. За столько времени уж можно было бы выяснить, как именно размножаются кровососы… Да и Вивьенн в свое время просил передать Сигурни, что ей ничего не грозит — он всего лишь сделал несколько глотков!

«Дошло, наконец, — хмыкнул Меч. — Насколько мне удалось узнать, будущих вампиров особым образом натаскивают и на той же Арене, и просто в жизни. Им надо доказать свою преданность вампирам, и показать, что они достойны чести войти в их ряды!»

«Вот оно что…»

Волчонок задумался. В голове стремительно складывался новый план.

В город Хранитель вошел незамеченным. На этот раз он не маскировался под вампира, сделав себя даже не невидимым — просто незаметным, не привлекающим внимания.

Немного побродив по городу, Сергаал отметил, что вампиры и немногие встреченные им люди начинают понемногу стекаться к Арене. Поразмыслив, он отправился следом за ними.

«Эстаи, а как здесь различают людей по статусу?» — поинтересовался он по дороге.

«Очень просто. Свободные, то есть — кандидаты в вампиры — носят стальные ошейники, закрывающие горло, рабы ходят обнаженными по пояс, а принадлежащие кому-либо „животные“ — это те, которые в кожаных ошейниках с застежками».

«Понятно. То-то обладателей стальных ошейников так мало».

Высмотрев одного из таких «кандидатов», Волчонок двинулся следом за ним. Оказавшись в тени большого четырехэтажного здания, Сергаал быстро догнал намеченную жертву, и опустил руку тому на плечо.

Человек обернулся — и последним, что он увидел в своей жизни, был увесистый кулак отставного лейтенанта, спустя мгновение вогнавший его носовой хрящ в мозг.

Через несколько минут Хранитель, переодетый в одежду кандидата в кровососы, и нацепивший на себя его личину простой иллюзией, смешался с потоком вампиров и людей, уверенно движущихся к Арене.

«Что ты задумал?» — осторожно поинтересовался Меч, в его голосе молодой человек с удовольствием уловил некоторую нервозность.

«Ничего слишком опасного. До утра меня не ждут, а к тому времени я планирую освободиться» — с усмешкой отозвался Сергаал, старательно закрывая свой безумный план от порой не в меру осторожного Эстаи.

«Ну-ну», — кажется, тот не очень-то поверил.

Внутри Арена оказалась поделена на сектора. Не особо переживая — все же «его» социальный статус в городе был максимально высок для человека — Волчонок присоединился к таким же кандидатам, коих набралось всего десятеро.

Ждать пришлось еще долго. Зато он убедился, что опасность быть раскрытым действительно невысока — люди, вместе с которыми ему пришлось ждать, не только не горели желанием пообщаться поближе, но и смотрели на него, как на злейшего врага — как, впрочем, и друг на друга.

«Если уж ты сюда невесть зачем полез, то будь так добр — держи себя в руках, чтобы не происходило, хорошо? — неожиданно встревожено проговорил Меч. — Ты достаточно неплохой Хранитель, чтобы мне не хотелось терять тебя, да еще и так по-глупому».

«Хорошо. Что ты такого узнал?» — чуть настороженно уточнил Сергаал. Тон Эстаи ему непонравился — Меч явно ожидал, что произойдет нечто… не очень хорошее. Очень не хорошее, если ближе к истине.

«Узнаешь, когда время придет, — уклончиво отозвался тот. — Просто контролируй себя, хорошо?»

«Я постараюсь».

«И… раз уж ты встрял в эту игру, играй до конца, что бы не пришлось сделать. И не забывай — местные люди уже давно перестали быть людьми. Это просто… животные. Безвольные скоты, живущие только мыслью пожрать, поспать, и угодить хозяину. А кандидаты в вампиры…»

«Кандидатов в вампиры я убью вместе с вампирами, — неожиданно холодно и решительно проговорил Волчонок. — Ибо они ничем не лучше, а пока что даже хуже. У кровососов хоть инстинкты, хотя и это не оправдание, а эти… эти сами себе такими быть выбрали, вот пусть и отвечают теперь за свой выбор по всей строгости».

Меч промолчал.

Тем временем на Арене завершались приготовления. В центре посыпанного мелким песком поля установили десять щитов, к ним привязали людей. Рядом поставили стол, на котором были разложены всяческие мерзкого вида инструменты, отдаленно напоминающие хирургические, но не имеющие ни малейшего отношения к спасению человеческих жизней, скорее — наоборот. Понемногу иссяк поток прибывающих зрителей, вампиры расселись на удобных скамьях с мягкими подушками, расставленных на помостах вокруг самой Арены. Наконец, на высокий помост прямо напротив Сергаала, поднялся невысокий, худощавый вампир, очень броско и ярко одетый. Окинув довольным взглядом зрителей, он трижды ударил в гонг, висевший на том же помосте, и возвестил:

— Я рад приветствовать вас сегодня на Арене, господа! И тем более я рад поздравить вас всех с окончанием очередного турнира среди людей за право стать одним из нас! Именно сегодня, здесь, на Арене, перед вами, оставшиеся в живых десятеро кандидатов сразятся за единственную на всех возможность не только не окончить свой жизненный путь, но и обрести могущество и силу, каковые им даже и не снились! И этому захватывающему действу вы, господа, станете сегодня свидетелями. Начинаем!

Главный распорядитель Арены еще раз ударил в гонг. Вампиры на трибунах сдержано поаплодировали.

— А теперь я обращаюсь к кандидатам. Твари! Сегодня я в последний раз называю вас так, ибо сегодня все вы, кроме одного, умрете — а тот, кто останется, станет с нами на равных. Итак, твари — все ли вы готовы идти до конца? Сейчас у вас еще есть шанс отказаться и умереть быстро и безболезненно.

Отказавшихся не было. А Сергаал, стоя у самого борта арены, начал осознавать, что ему не просто повезло, а повезло сказочно, невозможно, так, как повезти просто не могло. У него был шанс сегодня получить все.

Стать одним из них. Узнать их секреты. Выявить их самое уязвимое место. И ударить, ударить молниеносно и неотвратимо, уничтожить их раз и навсегда!

Тем временем распорядитель объявил первый номер на потеху благородным господам. Вернее, объявил он имя — а что делать, все и так давно знали.

Стоявший ближе всех к Сергаалу высокий нервный мужчина, отзывавшийся на кличку Грак, легко перемахнул через ограду, и направился к щитам с привязанными к ним людьми. Обошел кругом, внимательно разглядывая жертвы, выбирая… и остановился напротив полноватого юноши с короткими рыжими волосами. Ухмыльнулся, окинул долгим взглядом набор пыточных инструментов…

Волчонок тысячу раз благословил того, кто поставил временное ограничение на любые действия в последнюю ночь турнира людей — профессионалы могли пытать свои жертвы часами, а здесь каждому надо было уложиться буквально в пятнадцать минут — слишком уж много было претендентов. Но даже за те два часа, что ему пришлось ждать и смотреть на происходящее, Сергаал проникся к кандидатам в кровососы такой лютой ненавистью, что в какой-то момент даже сам себя испугался. В глубине души зарождалось яростное пламя, пока еще сдерживаемое, но…

— Следующий претендент — Райт! — провозгласил распорядитель.

«Эй, приятель, вообще-то это тебя»- почти без злорадства хмыкнул Меч. Сергаал встрепенулся.

Перепрыгнув через заграждение, он подошел к пыточным щитам — благо, осталось их всего два, Волчонок был девятым в списке претендентов. Люди, привязанные к щитам, были в сознании, и, кажется, даже понимали происходящее вокруг. Что-то в них показалось Хранителю странным — и, присмотревшись, он понял: младший из приговоренных был похож на старшего, как похожи бывают только близкие родственники.

Он еще в самом начале первого кона решил, что будет делать, и как объяснять свои действия. Подошел к столу, не глядя взял широкий тяжелый нож, примерился… и совершенно случайно поймал взгляд мужчины. Полубезумный, и полный лютой ненависти. Сергаал едва заметно покачал головой, примеряя замах — точно в сердце.

На миг глаза мужчины наполнились надеждой. Сергаал коротко, резко швырнул нож — жизнь юноши оборвалась мгновенно. Его отец благодарно опустил ресницы.

А по трибунам прокатился глухой ропот. Распорядитель, помрачнев, жестом подозвал непокорного кандидата.

— Тварь, как ты посмел лишить господ развлечения? Почему ты убил жертву быстро? — строго спросил он, едва сдерживаясь — голос дрожал и едва не сбивался на яростное шипение.

— Скучно, — громко, чтобы все услышали, ответил Волчонок. — Они привязаны. Они не сопротивляются. Они могут только кричать, и то не по-настоящему — давно уже передохли от страха на самом деле. Это скучно. Я не хочу тратить на это время.

Распорядитель, казалось, опешил. Через мгновение, справившись с вызванным такой непредставимой наглостью шоком, он поднял было руку — сорвать с кандидата ошейник, и отдать остальным желающим стать кровососами команду «фас» — но в этот миг с одной из трибун раздались негромкие, но уверенные аплодисменты.

— Великолепные слова, юноша, — проговорил просто, но очень дорого одетый вампир, жестом останавливая распорядителя. — Господин Кольенер, я бы хотел, чтобы для этого человека сделали исключение, и перевели его во второй кон несмотря на невыполнение первого условия.

— Как прикажете, мой господин, — вампир Кольенер поклонился, и махнул рукой, указывая Сергаалу на широкую скамью, где уже сидели предыдущие восемь претендентов.

Второй кон для трех кандидатов оказался смертельным.

Мускулистый раб, впряженный в тяжелую повозку, выволок на арену стальную клеть на колесах, в которой бесновалась смутно знакомая Хранителю тварь. Напрягшись, он вспомнил — такие водились в том самом лесу, через который им с Сигурни с таким трудом пришлось пробираться на пути в Элерту.

Со своего места поднялся еще один вампир, коротко подстриженный, и явно немолодой. Он поднял руку, проговорил несколько странно звучащих фраз — и над ареной едва заметно замерцал прозрачный защитный купол.

Раб отомкнул засов на клети, и тут же бросился бежать. Некоторые зрители даже привстали на своих местах — успеет спастись, или нет?

Успел. По трибунам прокатился разочарованный вздох, кто-то, поставивший на то, что раб уцелеет в первый раз, довольно хмыкнул, опуская в карман выигрыш.

Распорядитель объявил первого претендента.

Схватка была короткой и кровавой — Грак был сильным человеком, и великолепным воином, и разделался с тварью достаточно быстро. Второму тоже повезло.

А вот третья тварь получила неплохой обед из воющей и дергающейся человечины. Сергаала замутило, когда он заметил, с каким удовольствием на это мерзкое зрелище взирают вампиры… да и кандидаты — тоже, хотя должны были бы понимать, что и сами могут оказаться в хрустящей костями пасти.

Сам Хранитель со своей тварью разобрался быстро — просто вскочил ей на спину, и свернул шею, после чего по совету Меча ногтями разорвал шкуру на горле, где не было жесткой чешуи, и сделал несколько глотков, преодолевая отвращение. Эстаи как-то выяснил, что кровь твари обладала специфическими способностями — например, выпивший ее на какое-то время не чувствовал боли. В принципе, Сергаалу это не особо-то требовалось — но любой подготовившийся к турниру кандидат обязательно использовал бы возможное преимущество, потому пришлось.

Следующие два часа запомнились очень смутно. Были еще поединки и какие-то жертвы, боль и страх в глазах медленно задыхающегося Грака, одобрительный гул трибун. Потом — торги, где несколько вампиров состязались за право обратить столь способного человека, потом победитель торгов — тот самый, что похвалил Сергаала за слова о скуке — повел свое приобретение куда-то, где несколько рабынь омыли его и переодели в чистую одежду. Потом его отвели в комнату, где была широкая кровать, и уложили. Усталость была настолько велика, что Волчонок отключился почти моментально.

Вторая глава

Аенгрост, город Эгленор, столица королевства Алеарт

Крайнат вар Дарнас, капитан галеры «Любимец Ветра»

2-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Некие вольнодумцы-моралисты однажды спросили меня: как же так? Мы — прогрессивная, развивающаяся страна, мы так многого добились и так многого еще добьемся, мы служим примером этому погрязшему во тьме незнания и жестокости варварства миру, мы — лучшие из представителей рода человеческого. Почему же тогда мы дозволяем существовать на наших благословенных землях столь ужасному, негуманному и подлому явлению, как рабство? Я горько рассмеялся — почему эти прекрасные дети нашего народа позволяют себе быть столь неграмотными и попросту неумными? Они же продолжали настаивать. И тогда я ответил им: видели ли вы в Алеарте хоть одного человека-раба? Видели ли вы на закрытом, доступном только магам выше пятой ступени, рынке хоть одного представителя нашей расы, выступающего в роли товара, а не распорядителя торгов? Младшие из пришедших ко мне замялись, но их предводитель, вскинув голову, дерзко ответил: да! Я видел человека-раба. И мне стало еще горше — неужели и вправду, не понимает? Но и тогда я сдержал свои чувства, и пояснил: есть лишь одна раса Людей — маги. И в основном это уроженцы нашей родины, прекрасного Алеарта. Нечасто можно встретить существо, владеющее истинной Силой, рожденное в иных землях и представителями иного народа. Все же остальные представляют собой недоразвитых существ, и для них принадлежать кому-то из избранного народа — великое благо, ибо рабам не запрещено размножаться, а дети их, в большинстве своем, рождаются уже магами, таково божественное свойство нашей земли. Предвидя следующее возражение, я тут же добавил: что же касается магов иных рас, кроме человеческой — так те рождены, чтобы стать либо нашими рабами, либо нашими врагами. И если мы не желаем погибнуть от рук тех же эльфов, то наш святейший долг — сделать их своими рабами, а силу их подчинить и забрать себе.

Сарганах вар Маленнит, третий маг Королевского Синклита

Две тысячи семьсот второй год Восьмой эпохи

* * *

Если бы посторонний человек оказался в этом помещении, едва ли он подумал бы, что находится в доме для подготовленных на продажу рабов. Небольшие теплые комнатки с кроватями, столами, и комодами для личных вещей — невольникам разрешалось иметь что-то свое, разумеется, это не относилось к магическим предметам выше первого уровня. Общая столовая с длинными, узкими столами — в которой, надо признать, кормили не хуже, чем в недорогой, но и не самой дешевой таверне. Две врачебных комнаты, где круглосуточно дежурили молодые ведьмы-целительницы, способные справиться почти с любой мелкой болячкой, и имеющие возможность при необходимости вызвать квалифицированного опытного врача. Просторный внутренний двор с садом и чем-то вроде тренировочной площадки — правда, обнесенный высокой, в три человеческих роста, оградой.

В общем, сложно было бы заподозрить в этом пусть и несколько безликом и казарменном, но все же довольно неплохо обустроенном и даже относительно уютном здании Дом невольников. Скорее уж в голову пришли бы мысли о каком-то приюте или платной больнице.

Вот только подобное впечатление оставалось ровно до того момента, пока предполагаемый посторонний посетитель, не знающий, где он находится, не оказался бы на подвальном этаже зданий. Там неподготовленного человека — или же не-человека — ждало бы отвратительное, шокирующее зрелище.

Впрочем, Крайнат вар Дарнас, капитан галеры «Любимец Ветра», считал, что он прекрасно знает, что скрывается за выкрашенным в приятный светло-бежевый цвет забором Дома невольников — как на верхних и цокольных этажах, так в подвале, куда слабонервным заглядывать не рекомендовалось.

Остановив своего сиреневого керлата у ворот, капитан спешился, щелкнул пальцами — животное, призванное магом на определенное время, с легким хлопком исчезло. Крайнат подошел к высокой узорчатой калитке и трижды постучал.

— Мы рады приветствовать вас, уважаемый маг, — прозвучал спустя несколько секунд мелодичный, но какой-то неживой женский голос. — Будьте любезны, назовите свое имя и цель визита.

— Капитан вар Дарнас, — ответил посетитель. — С личным визитом к господину Саллану вар Айреналу. Он должен быть предупрежден о моем приходе.

Последовала краткая пауза, и через несколько секунд внутри что-то тихо щелкнуло, и калитка отворилась.

— Господин вар Айренал ждет вас, капитан, в своем кабинете на четвертом этаже.

Не поблагодарив — какой смысл разговаривать с заклинанием-сторожем? — Крайнат прошел во двор, машинально отметив, что калитка за его спиной мгновенно закрылась.

Быстрым шагом капитан пересек ухоженный, красивый двор, скользнул взглядом по трем молодым людям, разминающимся на тренировочной площадке — натренированный взгляд сразу отметил узкие ошейники рабов на их шеях, и символы на них, означающие класс и уровень невольников, и поднялся по ступеням широкого крыльца. У двери последовал разговор с еще одним заклятием-сторожем, после чего вар Дарнаса пропустили, наконец, в сам дом, где его встретила молодая ведьма четвертого уровня — явно практикантка из Университета.

— Капитан вар Дарнас? — уточнила она, бросив на вошедшего небрежный взгляд.

— Да. Я к…

— Я знаю, — перебила его девушка. — Господин вар Айренал ждет вас в кабинете на четвертом этаже. Вы знаете дорогу?

— Да, — сквозь зубы прошипел Крайнат, чувствуя, как в его душе поднимается волна ненависти к этой чертовой ведьмочке, которая ничем не лучше него — но имеет возможность спокойно жить в столице и иметь неплохой заработок, практически не прилагая никаких усилий — и только потому, что достигла четвертого уровня, даже не закончив учебу. А он навсегда ограничен третьим уровнем, и вынужден зарабатывать на безбедную жизнь силой и хитростью, постоянно рискуя оказаться на том свете. Спасибо еще, лицензию на охоту дали, но ведь и она досталась с большим трудом и за немалую сумму.

Усилием воли погасив в себе ярость, Крайнат поднялся на четвертый этаж, где находились комнаты свободных обитателей дома невольников — служанок, целительниц-практиканток, если они жили слишком далеко, и прочей обслуги, а также кабинет владельца. Быстрым шагом вар Дарнас пересек коридор, подошел к нужной двери, поднял руку, чтобы постучать…

— Входите, капитан, входите, — раздался добродушный голос пожилого уже человека. Крайнат тихо выругался, про себя проклиная чертовых магов высокого уровня, способных то ли видеть сквозь стены, то ли зреть ближайшее будущее, и вошел.

— Добрый день, господин вар Айренал, — поклонился он, соблюдая внешние правила приличия.

— Добрый, добрый, мой дорогой капитан, — поднялся ему навстречу хозяин кабинета — и всего Дома. — Кстати, совершенно ни к чему подозревать меня в талантах к предвидению или проникновению взгляда. Я всего лишь скромный телепат не слишком высокого уровня и еще более скромный обладатель средств связи с подчиненными, по которым мне докладывают, кто же ко мне пожаловал, — седой мужчина с добрыми глазами и мягким, каким-то безвольным ртом, ласково улыбнулся Крайнату — вот только капитану явственно показалось, что ему доброжелательно улыбается смертельно опасная змея. — И, чтобы окончательно развенчать ваши подозрения, мой дорогой друг, скажу еще, что я прекрасно слышу — а у вас, как у любого моряка, на суше довольно своеобразная и шумная походка.

— Прошу меня простить, господин вар Айренал, но у меня не так уж много времени, — холодно процедил посетитель. — Поэтому я был бы крайне благодарен вам, если бы мы поскорее перешли к делу.

— Эх, молодежь, ну куда же вы все время торопитесь? — посетовал маг, но глаза его стали серьезными. — Что ж, хорошо. Давайте выйдем на балкон, выпьем по бокалу холодного хариса — он особенно хорош в такую жару — и обсудим наши с вами дела.

Спустя пять минут двое мужчин сидели в плетеных креслах у невысокого столика, и пили прохладительный напиток из замороженных, размельченных фруктов и белого вина.

— Я надеюсь, вы не подвели меня, капитан, — негромко проговорил Саллан вар Айренал. — В противном случае…

— О чем вы говорите, господин вар Айренал? — удивленно вскинул бровь Крайнат. — Разумеется, я достал Та…

— Не надо вслух! — резко одернул его побледневший маг. — Просто передайте мне это — и можете считать вашу лицензию подписанной.

— И датированной прошлым месяцем, — прищурился капитан. Саллан кивнул, напряженно сжимая подлокотники кресла. — Что ж, хорошо. Забирайте ваше… сокровище, — он откинулся на спинку, закрыл глаза, и сосредоточился, потянувшись всем своим существом к затаившемуся под кожей артефакту. Своих сил у слабенького мага, едва-едва сдавшего экзамен на третий уровень, на столь сложное и энергоемкое заклинание не хватило бы, пришлось пользоваться Серебряной Сетью, способной удержать и скрыть от чужих глаз магический предмет любой силы. Всем хороша была эта Сеть, кроме того, что через артефакт могла использоваться только будучи вживленной в тело мага, а процедура вживления была не из приятных.

Найдя узловые точки заклинания, Крайнат осторожно отцепил их от собственного канала жизненной энергии, потом — от энергии магической, и, наконец, запустил процесс отделения от физического тела. Здесь требовалась уже помощь на грубом физическом уровне — капитан взял лежащий на столике узкий и очень острый нож, и, сжав зубы, вонзил лезвие глубоко в руку, в четырех дюймах от запястья. Тихо зашипел от боли, и повел нож выше, к локтю, прорезая плоть до самой кости. Сделав разрез длиной около трех дюймов, Крайнат с всхлипом выдернул нож из раны, тут же схватил лежащий на том же столе пинцет — слава Силе, Саллан все подготовил! — и вытащил из кровоточащей раны выполненную из тончайших серебряных нитей небольшую сеточку, и бросил ее на поднос.

— Прекрасно, друг мой, просто великолепно! — старый маг чуть ли не в ладоши хлопал. — Вам помочь с раной, или сами справитесь? — поинтересовался он, с деланной тревогой глядя на смертельно бледного капитана.

Тот едва подавил желание прямо здесь и сейчас вцепиться в глотку проклятому колдуну — ведь знает, что сам вар Дарнас в целительстве полный профан!

— Помогите, сделайте милость! — ненавидяще прошипел Крайнат, уже чувствуя начинающуюся от потери крови слабость.

— Конечно, конечно, мой дорогой друг, вы же мне еще нужны, — осклабился вар Айренал, с лица которого слетело все напускное дружелюбие. — Давайте вашу бедную руку.

Спустя несколько минут все закончилось, и о жуткой операции, которую капитану пришлось проделать с собой, напоминал только бугрящийся сизый шрам — впрочем, Саллан обещал, что к завтрашнему дню и его не останется.

— Вы прекрасно поработали и заслужили свою награду, — проговорил старый маг, убирая драгоценную Сеть и протягивая вар Дарнасу широкий конверт и объемистый кожаный мешочек. — Здесь ваша лицензия — подписанная месяц назад, как вы и просили, и ваш гонорар за проделанную работу — пятьдесят больших кристаллов.

— Вот и хорошо, — пробурчал все еще бледный и не до конца пришедший в себя Крайнат. — Кстати, первую партию я хотел бы сдать уже сегодня.

Саллан удивленно посмотрел на собеседника.

— Однако, вы быстро, друг мой! И что же вы хотите мне предложить?

— Эльфы, господин вар Айренал, — ухмыльнулся теперь уже лицензированный охотник на живой товар, и продолжил, с наслаждением глядя на то, как вытягивается лицо мага. — Темные эльфы. Девять штук. Три женщины, шесть мужчин. Практически целые, а кто не очень — так тех ваш местный целитель быстро приведет в порядок. Берете?

— Вы в который раз меня поражаете, друг мой, — восхищенно вымолвил Саллан. — Разумеется, я возьму эту партию. Предлагаю о цене поговорить позже, когда я смогу осмотреть товар.

— Как скажете. Я уже отдал распоряжение доставить их сюда через… — Крайнат бросил быстрый взгляд на плоский кристалл на запястье, — …через два часа они будут здесь. А пока что мне очень хотелось бы немного отдохнуть… в приятной компании.

Вар Айренал понимающе улыбнулся — и уже через двадцать минут капитан нежился в объятиях двух молодых и очень красивых девушек, и думал о том, что не так уж и высока плата за все то, что он теперь имеет…

Аенгрост, город Эгленор, столица королевства Алеарт

Мария Сантьяго Рикка, носитель Духа Предела

2-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Клетку едва заметно покачивало, словно бы на волнах. Марийа даже в какой-то момент подумала, что все еще находится на корабле — но тут же вспомнила звуки порта большого города, незнакомый говор окружающих ее людей, скрип тележных колес и странное ржание лошадей. Нет, она была не на корабле, больше того, теперь архатис Тирэн'лай не имела над ней никакой власти — вот только ведьма совсем не была уверена, что все повернулось к лучшему.

Прикованные к специальным стальным перекладинам руки затекли и немилосердно болели, чуть пережимающий шею узкий ошейник мешал дышать, а живот сводило от голода. С другой стороны, теперь ей не угрожала почти неминуемая и очень скорая смерть — по крайней мере, девушка на это надеялась.

Вот только проклятый ошейник, не дающий даже связаться с Эстаи, по-прежнему оставался на ней. Вот только руки и ноги по-прежнему скованы, и нет никакой возможности хотя бы попытаться отбиться врукопашную. Вот только Тирэн'лай, Ларра'ти, и еще шестеро эльфов с «Ласточки» здесь же, и уж они-то позаботятся о том, чтобы ошейник оставался удавкой на горле Носительницы Духа Предела, Черной Твари, как они ее называют. И даже на Ларра'ти надежды нет — он такой же пленник, как и она сама, и не может ничего — даже той малости, что был способен сделать для нее на борту шхуны.

Вспомнив заботу эльфа-лекаря — неумелую, чуть испуганную, но в то же время — такую нежную и добрую — Марийа не смогла сдержать слабой улыбки. Темный эльф приходил к ней каждый день на протяжении всего их недолгого плавания, приносил что-нибудь вкусное, часами просто сидел рядом и разговаривал — как правило, рассказывал что-нибудь из истории или просто байки и случаи, которым был участником, свидетелем или же просто слышал от кого-нибудь. Расчесывал ее волосы, и сетовал, что они такие короткие, и процесс расчесывания занимает так мало времени — а после этого принимался заплетать их в сотни коротеньких, тонких косичек, и тут же расплетал, и расчесывал заново… Пока не приходил кто-нибудь, чуть испуганный и нервный, и не говорил, что «дана архатис срочно требует вас к себе, и она очень рассержена…» Тогда Ларра'ти со вздохом вставал, расплетал оставшиеся косички, если они еще были, и говорил, что придет как можно скорее… А Марийа, злая на весь мир и не верящая уже никому, только шипела на него, как рассерженная кошка, и ничего не говорила — она вообще с ним не разговаривала, хотя и слушала с удовольствием. Ларра'ти грустно улыбался, нежно гладил ее по волосам и следовал за начинающим уже терять терпение посланником Тирэн'лай. Девушка же вновь оставалась одна и только тогда она позволяла себе свернуться клубочком, насколько позволяли недлинные цепи, и тихо поплакать от страха, внутреннего холода, одиночества и боли…

Впрочем, это продолжалось всего пять дней, хоть ей и казалось, что прошло не меньше месяца. Потом корабль попал в шторм, ветер изорвал паруса, сломалась одна из мачт, погибли двое эльфов… А на следующий день после шторма, когда измученная и уставшая команда понемногу приводила шхуну в порядок — насколько это было возможно — рядом внезапно появилась словно бы из ниоткуда алеартская галера. Видимо, капитан ее был либо очень сильным магом, либо не жалел денег на магическое снаряжение — его корабль долго был под заклинанием невидимости высокого уровня, и увидели галеру только тогда, когда в борт «Ласточки», безжалостно кроша дерево, впились хищные абордажные крючья.

Тирэн'лай не успела уничтожить шхуну — ее настигло заклинание кого-то из нападавших, и архатис парализованная рухнула на палубу. Многие из эльфов успели прыгнуть в воду — и практически все они погибли, едва ли кому-нибудь удалось уцелеть. Сама же Тирэн'лай была взята в плен, вместе с Ларра'ти, Марийей и еще шестью членами экипажа.

Охотники с галеры действовали слаженно, чувствовался профессионализм и немалый опыт. Никто не пытался грабить раньше, чем капитан отдал приказ вынести все ценное с шхуны, никто не приставал к девушкам, хотя по глазам моряков было видно, что они вовсе не против поразвлечься, да и вообще — на галере царила строгая дисциплина. Эльфов отвели в один трюм, явно обустроенный для перевозки пленников, приковали на длинных цепях, и оставили, не слушая вычурных проклятий и ругательств в собственный адрес. Через несколько часов в камеру — а иначе это небольшое помещение с цепями и колодками, запирающееся только снаружи на мощный металлический засов, назвать было нельзя, спустился капитан. Молодой на вид человек с короткими темными волосами и взглядом матерого хищника, готового рвать на части за добычу, но с презрением относящегося к убийству ради удовольствия, представился, назвавшись Крайнатом вар Дарнасом, капитаном «Любимца Ветра», сообщил, что отныне все девятеро, по законам Алеарта, действующим на борту галеры, являются его собственностью до тех пор, пока их не купит кто-нибудь еще. Также капитан поинтересовался, нет ли у кого-нибудь из пленников особых пожеланий или же необходимых потребностей — например, если кому-то нужен врач, то об этом стоит сообщить сейчас, он обязательно пришлет своего бортового целителя. Впрочем, поняли его тираду лишь трое — Тирэн'лай и Ларра'ти, худо-бедно знавшие алеартский и христесарский языки, и Марийа, которой Эстаи на всякий случай вложил в память все распространенные наречия Аенгроста. Архатис в ответ на предложение вар Дарнаса высокомерно промолчала, не удостоив человека и взглядом, Ларра'ти очень вежливо посоветовал капитану засунуть свои любезности в одно место. Марийа же, решив искать хоть какой-нибудь путь ко спасению, слабо улыбнулась, и тихо попросила дать ей напиться. Пожелание девушки было выполнено через несколько минут, но на дальнейший контакт капитан пошел только на следующий день, заявившись в камеру в сопровождении двух матросов. Те отвязали Тирэн'лай, сковали ей руки за спиной и увели куда-то.

Вернули эльфу только через три часа. Внешне совершенно невредимая, архатис кусала губы и сжимала кулаки, вонзая ногти в ладони, а когда ее приковывали обратно к стене, все же не сдержала стон боли — видимо, ее били, причем жестоко, но так, чтобы не осталось синяков. Следующим был Ларра'ти. С мужчиной церемонились не так, и когда его вновь привели, красивое лицо лекаря превратилось в сплошной кровоподтек. Потом настала очередь самой Марийи…

Ее притащили в каюту капитана, и бросили перед ним на колени. Тот приказал снять с ведьмы повязку — и только вздрогнул, увидев шрамы на месте глаз. Потом начался допрос. Вар Дарнас хотел знать все — начиная от маршрута «Ласточки» и имен членов экипажа и заканчивая полным списком кораблей, уничтоженных командой шхуны. От этих вопросов девушке удалось отделаться довольно легко — она сумела убедительно доказать, что появилась на корабле недавно, видела только один бой, названий галер не запомнила, и так далее. Потом капитан перешел к более сложным вопросам. Почему ее собственные сородичи держали ее скованной? Зачем на ней блокирующий магию ошейник? Почему гордая архатис прямым текстом заявила, что готова отдаться капитану прямо здесь и сейчас так, как он захочет, а потом до конца жизни ублажать весь его экипаж, лишь бы он послушал ее, и уничтожил маленькую и такую безобидную на вид пленницу? Марийа рыдала, и убеждала капитана, что понятия не имеет, в чем дело, почему ее так и за что ее так, а потом, после нескольких ощутимых ударов, «призналась», что все дело в одном из убитых эльфов, в которого была влюблена Тирэн'лай, но который предпочел Марийю, и архатис просто мстила девушке. Как ни странно, вар Дарнас легко принял эту незамысловатую ложь. Хранительница втайне надеялась, что с нее снимут ошейник — но капитан все же решил не рисковать. Поняв, что от этой пленницы более ничего важного не узнать, он приказал бросить ее обратно в камеру.

Больше эльфы с капитаном не встречались до самого прибытия в порт Алеарта, куда галера дошла на удивление быстро — за каких-то четыре дня. Ларра'ти ругался сквозь зубы, и проклинал «траханных магов и их магические штучки», Тирэн'лай продолжала молчать.

Когда корабль прибыл в порт, капитан лично проследил, чтобы эльфов перевели в большую клеть и тщательно приковали, после чего убедился, что клеть затянута непрозрачной тканью достаточно плотно и снаружи не видно, что находится внутри, а затем ушел, предварительно приказав доставить добычу по какому-то адресу через четыре часа. И теперь клеть, мерно покачиваясь, везла Хранительницу в какую-то новую часть ее жизни, о которой пока что девушке думать было немного страшно. А с другой стороны… Пусть только снимут с нее этот проклятый ошейник, тогда-то она покажет всем, что бывает с теми, кто смеет вставать на пути Черной Ведьмы!

Наконец, телега остановилась. Возница спрыгнул с козел, и постучал в ворота. Не с той стороны, к которой несколько часов назад подошел Крайнат вар Дарнас, а с так называемой «рабочей», куда подъезжали подводы с продуктами и всяческими необходимыми вещами, а также — с новыми поставками рабов.

Последовал короткий разговор с охранником — в отличие от парадного входа, здесь дежурили живые маги — после которого ворота распахнулись, и телега с клетью въехала на задний двор Дома невольников. Клетка немного постояла спокойно, потом ее подняли, и куда-то плавно понесли. Через несколько минут ощутимо тряхнуло, и кто-то сорвал затягивающую решетки ткань.

— Выводите их по одному! Сперва женщин, — раздался чей-то спокойный, почти доброжелательный голос.

Марийа почувствовала, как ее тела что-то коснулось — и в следующее мгновение поняла, что полностью парализована, и не может пошевелиться. Щелкнули, расстегиваясь, ручные и ножные кандалы, тело ведьмы вдруг стало безвольным, как тряпка. Ее перенесли на холодный стол, там вновь приковали. Потом те же операции проделали с Тирэн'лай и еще одной эльфой, потом настал черед мужчин. Через десять минут все пленники были растянуты цепями на одинаковых металлических столах.

И только тогда Марийе почему-то стало по-настоящему страшно.

— Господин вар Айренал, позволите задать один вопрос? Он не то, чтобы очень важный, просто мучает меня уже давно, — проговорил Крайнат, с некоторым отвращением разглядывая прикованную к специальному станку эльфу, над которой возились двое работников.

— Спрашивайте, друг мой, — владелец Дома невольников пребывал в приподнятом настроении — он наконец-то получил то, за чем так давно охотился, и в придачу — прекрасную партию рабов — темных эльфов, которые так высоко ценились в столице. — И, кстати, называйте меня просто по имени — к чему нам лишний официоз?

— Как скажете, Саллан, — вежливо улыбнулся вар Дарнас, скрывая за этой вежливостью глубочайшее омерзение к собеседнику. — Скажите, зачем эта… двойственность в отношении к рабам? Там, наверху, все красиво и картинно, отдельные комнатки и мягкие кровати, неплохо кормят и есть возможность погулять в саду… а здесь — пытки и издевательства. Ладно, я понимаю ритуал магического клеймения или наказание строптивых рабов. Но зачем, например, эти жуткие приспособления для, гм… осмотра женщин? Помимо всего прочего, это еще и незаконно. Излишние издевательства над невольниками запрещены.

Вар Айренал рассмеялся.

— Сразу видно, друг мой, что вы далеки от науки, именуемой психология. И, увы, никогда не станете чем-то большим, чем капитаном охотничьей галеры, пусть даже и лицензированным. Дело в отношении. Понимаете ли, до меня Дом невольников принадлежал другому магу, который придерживался известной мягкости по отношению к товару. И что получалось? Наглые, непослушные, а то и попросту никуда не годные рабы! Тварь должна знать свое место, друг мой, а место ее — у ног хозяина, и никак иначе. Я все надеюсь добиться запрета на размножение рабов, за исключением особых случаев. Так вот, если твари позволять слишком многое — она, чего доброго, возомнит себя равной Магу! А этого допускать нельзя. То, что вы сейчас видите, называется первичной обработкой. Посмотрите, вон стоит человек в синей форме, который распоряжается, что и с кем сделать. Он, если можно так сказать, главный в этом месте. Маг, специализирующийся на эмпато-телепатии. Редкий экземпляр, надо сказать… На самом деле, давно хочу сделать так, чтобы эту школу запретили — слишком уж никчемными являются ее выпускники. Они, видите ли, не желают иметь рабов, например, и даже пытаются добиться искоренения рабства — видите ли, рабам тоже больно! Да какая разница, каково рабам? Они же твари, предназначенные для того, чтобы делать нашу с вами, мой дорогой друг, жизнь ярче и проще! Так вот, этот маг — он довольно редкий экземпляр. Садист и мазохист одновременно. Ему очень нравится и причинять, и испытывать боль. Но парню не повезло — редкий генетический сбой, очень восприимчив к физической боли, и даже от простого удара хлыстом теряет сознание. А тут ему хорошо — он обрабатывает рабов, удовлетворяя свои потребности садиста, и тут же ощущает все, что ощущают они, тем самым удовлетворяя свои потребности мазохиста…

Крайнат почувствовал, что его начинает тошнить. Саллан с таким удовольствием рассказывал все это, что сразу становилось ясно — маг и сам садист, и наивысшее наслаждение для него — замучить кого-нибудь до полусмерти.

«Все-таки я ублюдок, — задумчиво констатировал вар Дарнас. — На что я обрек этих несчастных эльфов? Свет и Сила, ну что за паршивый мир вокруг?»

— Так вот, задача моего дорогого эмпата — считать мысли и ощущения рабов, и выяснить, кто из них чего боится больше всего на свете. А потом… хотите посмотреть?

— Нет-нет, спасибо! — поспешно отказался капитан, продолжая чувствовать себя последней тварью.

— Ну, не хотите, как хотите. В общем, с его помощью специально обученные заплечных дел мастера ломают рабов, превращая их в покорных, послушных, и довольно полезных животных.

— Благодарю за ответ, Саллан, — торопливо проговорил Крайнат. — Простите, но мне, пожалуй, пора. Давайте поднимемся наверх, и решим финансовый вопрос.

— Куда же вы все торопитесь, друг мой? Может, все же задержитесь? Поверьте, здесь есть на что посмотреть! — маг выглядел огорченным.

— Простите, но нет, — голос вар Дарнаса почти не дрожал, но кто бы знал, чего ему это стоило! — Мне и правда нужно спешить.

Вопрос с оплатой решили быстро — капитан понимал, что соглашается на меньшую сумму, чем мог бы рассчитывать, но очень уж сильно было желание поскорее убраться из этого кошмарного места. Теперь-то он понимал, насколько смешной и нелепой была его уверенность в том, что уж он-то знает, что здесь происходит на самом деле.

Выйдя на улицу, Крайнат даже не стал призывать керлата — его руки дрожали, и напутать с заклинанием сейчас ничего не стоило, а последствия это могло иметь весьма печальные. Так что едва за капитаном захлопнулась калитка, как он самым быстрым шагом, каким только мог, двинулся прочь, подальше от ужасного дома. Крик слепой эльфы до сих пор жутким эхом звенел в голове.

В этот вечер Крайнат позволил себе то, что давно уже самому себе запретил — он напился до полной потери сознания. Но и это не помогло — всю ночь вар Дарнаса, скованного тягостным хмельным сном, преследовали крики жертв и холодная, змеиная усмешка палача-эмпата.

Глубокое забытье отхлынуло тяжелой волной, словно вода, в который раз разбившись о камни, разочарованно скользнула обратно в море, готовясь к новой атаке неприступного берега. Марийа резко села на кровати, давя крик — слишком свежи были воспоминания о том, что происходило после того, как ее доставили в этот тысячу раз проклятый Дом невольников. Яркие, четкие, тошнотворно-подробные картины того, что делали с ее телом вспыхнули перед внутренним взором, девушку затрясло…

Ведьма сжала зубы, и вонзила ногти в ладони. Нет уж, она не будет молить о пощаде! Черта с два у них получится! Хотя… Если надо будет — станет и просить, и делать все, что прикажут — но только для того, чтобы выбраться отсюда! А вот когда выберется — каждый из этих проклятых палачей будет молить о пощаде, и каждый захочет оказаться на месте своих жертв, лишь бы не…

Что заключалось в этом «не», Марийа пока что не знала. Зато она была уверена в том, что чтобы это ни было, оно будет по-настоящему страшно. А пока что надо изображать покорную и сломленную рабыню, готовую на все, лишь бы не отправляли снова к этому жуткому человеку, во взгляде которого пугающим образом смешались желание сделать как можно больнее, и собственное наслаждение ощущаемой болью.

Открыв глаза, Марийа огляделась. Она находилась в крохотной комнатке, в которой из мебели был лишь невысокий комод с зеркалом над ним, кровать, на которой девушка лежала, стол у окна, и стул возле него. За окном виднелись раскидистые деревья — комната располагалась не ниже, чем на третьем этаже.

Внезапно она замерла, поймав странное ощущение. Что-то было не так. Непонятно, непривычно — но очень, очень приятно. Только спустя несколько томительно долгих секунд девушка поняла — она видела обстановку комнаты!

Боясь поверить, ведьма коснулась пальцами лица. Шрамов не было, и она снова видела! Вскочив с кровати, и уже мимоходом удивившись тому, что после всего, что с ней сделали, она еще может ходить, Марийа кинулась к зеркалу. Все верно! Глаза были на месте, и она прекрасно видела! Да и жуткие рубцы, уродовавшие бок, живот, и бедра, бесследно исчезли.

«Что ж, спасибо вам, господа палачи! Вот только не думайте, что это облегчит вашу участь!» — мысленно расхохоталась Хранительница.

Тщательно осмотрев себя, она убедилась, что на теле нет не только следов пережитого в подвале, но и всех застарелых шрамов, даже оставшегося с детства рубца под коленом. Ее тело выглядело идеально… и что-то в этом было пугающее.

Но самое обидное, что треклятый ошейник до сих пор плотно охватывал горло. Марийа в который уже раз попыталась его расстегнуть, порвать, сломать — но все без толку…

Вдруг дверь бесшумно отворилась. Эльфа — а она теперь ассоциировала себя только с этой расой — мгновенно отпрыгнула в сторону, принимая боевую стойку, и только после этого бросила взгляд на вошедшего.

Вернее, вошедшую. На пороге комнаты стояла красивая брюнетка с коротко подстриженными волосами, в облегающих лосинах, высоких сапогах, рубашке, шнуровка которой была чрезмерно откровенно распущена. В правой руке девушка сжимала длинный черный стек.

— У тебя десять минут на то, чтобы привести себя в порядок и одеться, — сухо проговорила она. — Одежда в нижних ящиках комода, косметика, расчески, и побрякушки — в верхнем. Не успеешь — пеняй на себя. Быстро! — и брюнетка вышла, напоследок одарив Марийю взглядом, полным ледяного, высокомерного презрения.

Зло прошипев ей вслед проклятие, ведьма открыла комод, и быстро выбрала одежду. Пока что она будет покорной, да, будет! Но потом…

Когда черноволосая колдунья вошла в комнату второй раз, эльфа уже закончила. Из всех непристойных нарядов, что предлагались ей на выбор, девушка предпочла широкие штаны из полупрозрачной ткани с резинками на щиколотках, и довольно узкую ленту-лиф, едва скрывающую грудь — зато из плотного материала. Поверх этого откровенного лифа Марийа накинула длинную рубашку без застежек, сделанную из той же газовой ткани, что и штаны. Украшениями и косметикой она пренебрегла.

Брюнетка окинула ее придирчивым взглядом, хмыкнула, и велела идти следом за ней. Ведьма покорно подчинилась.

Провожатая отвела «рабыню» в просторное помещение с широкими, светлыми окнами, залитое солнечным светом. Там уже были почти все эльфы с «Ласточки», и еще двое темных, которых она не знала. Также в зале находился высокий молодой человек с непроницаемым лицом, затянутый, несмотря на то, что было достаточно жарко, в черный кожаный камзол с высоким воротником, сжимающий в руке такой же стек, как у брюнетки. Он быстро осмотрел всех и выстроил по какому-то принципу у стены. Справа от Марийи оказался Ларра'ти, на лице и теле которого не было уже следов страшных побоев, которым эльф подвергся на корабле, стоящего слева она не знала.

— Стоять ровно, не разговаривать, не совершать лишних движений, — коротко отчеканил человек в камзоле. — В глаза не смотреть, демонстрировать покорность. Все ясно? За невыполнение отправитесь в подвал.

Ларра'ти вздрогнул, но только крепче стиснул зубы. Второго эльфа затрясло. Ведьме же вдруг перестало быть страшно. То ли сил бояться уже не было, то ли подсказывала шанс верная интуиция…

В залу вошли двое — вчерашний пожилой маг с масляно-добрыми глазками и повадками мерзкой гадюки, и высокий, сухощавый человек. Недлинные, чуть ниже ушей, небрежно зачесанные назад светлые волосы, в которых местами пробивалась седина, слишком резкие, но аристократические черты некрасивого лица, и ослепительным контрастом — яркие глаза ультрамаринового оттенка, присущего, скорее, эльфам, нежели людям.

— Добрый день, господин вар Гаррех, — поклонился человек со стеком.

Тот небрежно кивнул, и перевел взгляд на эльфов.

— Я знаю, что правила запрещают вам смотреть свободным в глаза, но все же первым нарушу этот неписанный закон, — негромко проговорил вар Гаррех. — Прошу вас, посмотрите на меня. Я хочу видетьваши глаза, а не только макушки смиренно склоненных голов.

Провокация — а Марийа ни на секунду не усомнилась в том, что маг просто провоцировал эльфов — сработала на сто процентов. Едва вар Гаррех договорил, как на него уставились, прожигая лютой ненавистью, десять пар вишневых глаз… то есть, девять — десятые были антрацитово-черные. И как раз в этих глазах не было ни ненависти, ни страха — спокойный интерес и естественная недоброжелательность, не более.

— Неплохая партия, Саллан, — удовлетворенно бросил маг. Вар Айренал расплылся в довольной улыбке. — Как давно они у тебя?

— Вон те трое — полторы декады, — владелец Дома невольников указал на троих эльфов — двух мужчин и женщину, наиболее спокойно отреагировавших и на появление покупателя, и на его приказ посмотреть в глаза. — А остальных привезли буквально вчера, так что я даже сомневался, показывать ли их тебе. Они, конечно, имеют некоторое представление о дисциплине, но все же еще довольно невоспитанны.

— Именно они меня и интересуют, — вар Гаррех продолжал со спокойным интересом разглядывать «товар». — А те трое… я возьму самого здорового из них, пол не имеет значения. Двух других можно увести, меня они не интересуют.

— Вангейт, ты хочешь меня обидеть? — совершенно искренне возмутился вар Айренал. — Они все абсолютно здоровы!

— Я имел в виду, самого крепкого, сильного и выносливого, — поморщился покупатель.

— А, тогда ладно.

Саллан отдал распоряжение почтительно замершему за его спиной второму помощнику, и тот увел троих эльфов. Один из них уже стал собственностью вар Гарреха, который продолжал разглядывать оставшихся семерых.

Спустя несколько минут увели еще двоих, которых он забраковал.

— Саллан, скажи мне, сколько стоит вот эта девочка? — внезапно поинтересовался Вангейт, указывая на Марийю.

— Я тобой восхищаюсь, друг мой, — работорговец заулыбался еще шире. — Ты выбрал самый дорогой товар! Для тебя, конечно, будет дешевле, но все равно… сто кристаллов!

Брови потенциального владельца ведьмы изумленно взлетели вверх.

— Ты издеваешься? У тебя еще ни разу не было раба стоимостью больше пятидесяти кристаллов, хотя случались и воистину редкие экземпляры. Я понимаю, будь она легендарной высокой эльфийкой, но…

— Ай-яй-яй, Вангейт, как можно быть таким невнимательным? — Саллан шутливо пригрозил пальцем. — Посмотри, что за украшение на шейке у этой красотки?

Вар Гаррех присмотрелся.

— Ошейник, блокирующий магию? Ты хочешь сказать, что она — маг?

— Нет, друг мой, она не маг! Мой маг-сканер не обнаружил в этой девочке ни капли магии! Но она почему-то в ошейнике, больше того — как рассказал мне охотник, привезший всю эту партию, архатис шхуны, с которой они все, была готова — дальше я цитирую дословно: «отдаться ему прямо здесь и сейчас так, как он захочет, а потом до конца жизни ублажать весь его экипаж», лишь бы только эту малышку уничтожили, и ни в коем случае не снимали с нее ошейник!

Реакция у вар Гарреха оказалась отменной. И только эта реакция спасла Саллану жизнь. Ведь архатис «Ласточки» была воистину великолепным бойцом, и запоздай покупатель на полсекунды — лежать бы работорговцу со сломанной шеей. А так эльфа оказалась распластана на полу, к которому ее прижимал оказавшийся таким неприятно быстрым человек, ее руки были заломаны за спину, а колено Вангейта упиралось в позвоночник так, что надави он чуть сильнее — и кости не выдержат.

— Саллан, я тебе поражаюсь, — с тихим смехом проговорил вар Гаррех. — Это же надо быть таким идиотом! В присутствии темной эльфийки — капитана пиратской шхуны, говорить о ней такое, да еще и в присутствии членов ее команды! Я поражаюсь, как ты жив до сих пор! — и добавил на неплохом темноэльфийском, обращаясь к Тирэн'лай: — Если вы пообещаете мне не пытаться убить этого старого ублюдка пока я здесь — я вас отпущу. Хорошо?

Эльфа мрачно кивнула — в следующий момент Вангейт выпустил ее, мгновенно оказавшись на ногах, а потом, к всеобщему изумлению, помог встать невольнице, подав ей руку!

Впрочем, эльфов больше удивило то, что Тирэн'лай эту помощь приняла.

Белый от ярости вар Айренал попытался было прохрипеть приказ отправить наглую тварь в подвал, но светловолосый маг остановил его.

— Я ее покупаю, — сухим, деловым тоном бросил он. — И еще вот этих двоих… и девочку в ошейнике. Плюс тот, которого уже увели. За всех — двести кристаллов. Большей цены ты не получишь ни от кого, Саллан, и ты это знаешь.

— По рукам! — вмиг повеселел работорговец.

— Тогда пойдем, уладим финансовые и прочие дела. Пусть твои люди пока что подготовят тех, кого я выбрал, к отправке, и займутся доставкой в мой особняк.

Марийа до самой последней секунды не могла поверить, что ее купили, что она теперь кому-то принадлежит! Только когда за запястье защелкнулись больше похожие на оковы широкие стальные браслеты, на внешних сторонах которых было выбито имя «Вангейт вар Гаррех», она внезапно осознала, что произошло.

На корабле она была пленницей — но была свободна. А теперь она — вещь. Собственность этого светловолосого мага, который движется со скоростью темноэльфийского воина. Мага с ярко-синими глазами, в которых явственно читается: «Это мой мир, просто вы пока что этого еще не знаете».

Новая страница в книге жизни юной целительницы из Темной Иерархии, юнги пиратской шхуны и Черной Ведьмы начиналась с нерадостных строк.

Третья глава

Аенгрост, Империя Христесар, Третий город Атан, резиденция Инквизиции

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела

6-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Под высокими сводами коридора, ведущего в казематы, разносилось гулкое эхо чеканых шагов Инквизитора. Случайные встречные служки и Стражи низкого ранга вспугнутыми тенями бросались к стенам, моля Сияющего, чтобы отвел беду, и властный, тяжелый взгляд экзекутора не пал на них. Даже другой Инквизитор, случайно попавшийся ему на пути, предпочел как можно быстрее исчезнуть из поля зрения своего грозного коллеги.

Его боялись все — от стражников подземных камер до старшего Инквизитора Атана. Он прибыл в Третий город Империи четыре декады назад и буквально за несколько дней довел до панического ужаса всех, кому пришлось с ним встретиться. Он жесткой рукой навел порядок в резиденции, построил по стойке «смирно!» даже самых влиятельных служителей Церкви и столь рьяно принялся искоренять ересь среди самих церковников, считавших себя надежно защищенными от подобного преследования, что те взвыли. Кое-кто из старших Инквизиторов пытался от него избавиться, подослав убийц — но ассасины потерпели сокрушительное поражение и были торжественно сожжены на площади, а их наниматель, так и не сумевший сохранить инкогнито, обвинен в отступничестве, покушении на жизнь брата божьего, и сослан в какой-то захолустный городок… до которого, впрочем, не добрался — в пути карету остановили разбойники из так называемого Тайного Ордена, и с превеликим удовольствием посадили церковника на кол.

Больше никто не рискнул подсылать к опасному противнику убийц. Но мешал он влиятельным Инквизиторам ничуть не меньше, поэтому с ним решили справиться иным способом — подловить на небрежном отношении к обязанностям, на незнании некоторых пунктов Божьего Закона, и недостаточной компетентности в пыточном деле. Эта попытка провалилась с еще большим треском, нежели первая. После того, как троих обвинителей тихо удавили в подвалах резиденции, согласно какому-то древнему закону, о котором никто и не помнил-то уже — он не использовался более тысячи лет — никто больше не рисковал в открытую играть против жуткого посланника из столицы Империи.

Себастиан едва заметно кивнул склонившемуся чуть ли не до пола Стражу, и начал спускаться по узой лестнице, ведущей в подвалы. Тонкие, бледные губы Инквизитора второго ранга кривились в довольной ухмылке, а в выцветших синих глазах плясало адское пламя. Очередной план вступил в завершающую стадию.

Сойдя с лестницы, он на несколько секунд задержался возле двух охранников, пристально вглядевшись в глаза каждому, от чего те смертельно побледнели, и пошел дальше. Миновав два коридора, Инквизитор остановился возле неприметной деревянной двери, на миг замер, прислушиваясь, затем удовлетворенно кивнул собственным мыслям и толкнул дверь, даже не постучав.

На нем мгновенно скрестились несколько возмущенных взглядов — но едва церковники поняли, кто осмелился вломиться к ним без стука, как слова замерли у них на губах, и каждый молча возблагодарил Христеса за то, что успел промолчать — Себастиан не церемонился с теми, кто осмеливался ему возражать или, тем более, его в чем-либо упрекать.

И, увы, он имел на это право — ранг выше, чем у него, был только у Первого Инквизитора города, а Первый поощрял действия посланца из столицы — ведь тот избавлял главного экзекутора Атана от не в меру властолюбивых соперников. Да и слишком страшны были имена тех, кто подписывал назначение Себастиана в Атан, и приказ о его широчайших полномочиях.

Инквизитор быстро пересек комнату и остановился у овального стола. Стянул с руки перчатку, извлек из кармана мантии незапечатанный свиток и бросил его на полированную столешницу.

— Подпишите, — отрывисто приказал он.

Брат Неррек первым протянул руку, и взял свиток. Развернул, начал читать…

По мере ознакомления с текстом приказа, на его лице проступало все большее и большее изумление, и даже возмущение.

— Брат Себастиан, я понимаю ваше служебное рвение, и благословляю вас и ваши действия в молитвах, но не кажется ли вам, что на этот раз вы слишком далеко зашли? — негромко поинтересовался он.

— Не кажется, — коротко оборвал его Себастиан. Однако Неррек не собирался сдаваться так легко.

— И все же, брат, арест лорда-коменданта города по обвинению в ереси и демонопоклонничестве — для этого нужны веские доказательства.

— Они у меня будут, — отрывисто проговорил Инквизитор. — От вас требуется только одно — поставить на этом свитке подписи. Пока в этом городе действуют все эти бюрократические… тонкости, я не хотел бы столь открыто нарушать еще существующие законы. Подпишите. Доказательства вины коменданта будут еще до наступления темноты.

— Следует ли понимать твои слова так, что ты отступишься от своего, если мы откажемся подписывать этот приказ? — вкрадчиво поинтересовался Инквизитор пятого ранга Дориан.

— Ты так плохо меня знаешь, брат Дориан? — от улыбки Себастиана даже повидавшему многое Нерреку стало не по себе. — Разумеется, придя к вам за подписями и потратив на это драгоценное время, я всего лишь хотел проявить уважение к вам, братья. Но вне зависимости от законов государственных, законы Сияющего должны быть выполнены, даже если ради этого мне придется разрушить бюрократию полностью.

Экзекуторы недовольно переглянулись. Каждый пытался судорожно придумать хоть какую-нибудь вескую причину, которая могла бы убедить неугомонного Себастиана отказаться от ареста коменданта, вполне устраивавшего всех остальных. Вот только каждый понимал, что уговорить камень не падать — задача на порядок проще, чем переубедить упрямого Инквизитора второго ранга.

Дориан сдался первым. Досадливо крякнув, он поставил на свитке размашистую подпись и швырнул перо на стол.

— Доволен? — зло поинтересовался он.

— Вполне, — по губам Себастиана вновь скользнула змеиная ухмылка.

Вслед за Дорианом приказ подписали и остальные. Инквизитор сухо поблагодарил братьев, забрал свиток и, не прощаясь, ушел.

Спустя стан две кареты с решетками на окнах, сопровождаемые верховыми, остановились у роскошного особняка лорда-коменданта Атана. Один из младших Стражей мгновенно спешился, подбежал к светло-серому жеребцу, и хотел было взяться за стремя, позволяя Инквизитору неспешно и величественно сойти с коня. Однако Себастиан и здесь проигнорировал неписанные законы — не дождавшись совершенно лишней «помощи» Стража, он бросил стремена и легко спрыгнул на землю. В свои сорок пять лет он отличался великолепным здоровьем и прекрасной физической формой, и, в отличие от собратьев-экзекуторов, предпочитал лишний час позаниматься фехтованием, чем наесться до отвала экзотических вкусностей, а потом предаться удовольствиям с какой-нибудь не менее экзотической красавицей — разумеется, потом позаботившись о том, чтобы эта самая красавица даже перед казнью не проболталась.

— Четверо — со мной, — пролаял приказ Инквизитор. — Двое — ждут у дверей. Остальные — остаются здесь. Все ясно?

— Да, святой отец! — нестройным хором отозвались стражи.

— Прекрасно. Идем!

Себастиан первым взбежал по ступеням на крыльцо, и требовательно постучал. Через несколько секунд тяжелая дверь отворилась, и на пороге появился престарелый управляющий лорда.

Увидев перед собой жуткого Инквизитора, дурная слава о котором гремела по всему Атану со дня его приезда в город, старик смертельно побледнел и схватился за сердце. Святой брат усмехнулся.

— Я не по твою душу… пока что, — бросил он. — Лорд у себя?

— Да, господин Инквизитор, — пролепетал управляющий, отступая на шаг. — Он в своем кабинете, работает. Мне сообщить о вашем…

— Нет. Собери всю прислугу в одной комнате и проследи, чтобы никто не ушел. Если кого-нибудь не досчитаюсь — пойдешь на плаху. Ясно?

— Да, конечно, господин Инквизитор, не извольте сомневаться…

Старик еще что-то лепетал, но Себастиан его уже не слушал. Он быстро прошел через холл, роскошно обставленную гостиную и поднялся по лестнице на второй этаж, где располагался кабинет лорда-коменданта. Четверо Стражей неотступно следовали за ним.

Разумеется, стучать экзекутор не стал — он просто с силой пнул дверь, распахнувшуюся от удара, и вошел.

— Какого демона… — вскочив, начал говорить полноватый лысеющий мужчина, до того спокойно сидевший за столом — и осекся, увидев, кто посмел столь нагло вторгнуться в его владения.

— Лорд-комендант Аскен де Векрет, вы арестованы по обвинению в демонопоклонничестве, колдовстве, ереси и сношении с нечеловеческими расами, — скучающим тоном проговорил Инквизитор.

Де Векрет, услышав самое страшное в Империи обвинение, побледнел и рухнул обратно в кресло.

— Но я ничего не делал! — воскликнул он, в глубине души понимая, что ему конец. Такие обвинения никогда не опровергались.

— Я не разрешал вам говорить, — все тем же скучающим тоном прервал его Себастиан. — Если вы желаете мне что-либо сказать, у вас будет возможность сделать это во время допроса в резиденции. А сейчас — помолчите и извольте спуститься вниз, возле дома вас ожидает карета. Проводите лорда-коменданта, — бросил он двоим стражам. — А вы конфискуйте все бумаги и вещи в этом кабинете, и оставайтесь ждать команду обыска. Все должно быть конфисковано и доставлено в резиденцию, в зал номер двенадцать.

Поклонившись, Стражи бросились выполнять приказы.

Разумеется, лорд-комендант попытался сбежать. В конце концов, хуже быть уже не могло, а если бы повезло — то у него появились бы шансы сохранить свою жизнь… Но побег, разумеется, не удался. Ему позволили отбежать шагов на сто, потом догнали, повалили на землю и немного попинали тяжелыми сапогами, после чего затащили в карету, не слушая жалобных стонов, перемежающихся соблазнительными предложениями крупных сумм и страшными проклятиями.

Себастиан же лично обыскал стол и тайник коменданта, забрал с собой некоторые бумаги и три небольших кожаных мешочка. Потом спустился вниз, заглянул в гостиную, где старик-управляющий послушно собрал семью лорда и слуг. Задал каждому несколько, казалось бы, отвлеченных вопросов, арестовал еще троих, и, вполне довольный собой, вернулся в резиденцию.

— Отпираться глупо. У меня достаточно доказательств вашей вины, — равнодушно сообщил Себастиан, едва войдя в допросную.

За большим столом, прикованный к специальному креслу, сидел Аскен де Векрет. Вообще-то, в комнате должен был находиться еще и специалист-допросчик, но беседы с некоторыми заключенными Инквизитор предпочитал проводить один на один — в конце концов, его собственного мастерства вполне хватало на то, чтобы заставить говорить даже самого упрямого обвиняемого. Так что сейчас, кроме него самого и лорда, в допросной не было никого.

Аскен сидел прямой и бледный, но в глазах его стояла решимость молчать. Уж кто-кто, а он прекрасно понимал, что так ему живым отсюда не выйти, а вот если промолчать, то возможно, кто-нибудь из Покровителей и снизойдет до своего верного слуги и, если даже не спасет, то, по крайней мере, избавит от мучительной смерти.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, святой отец, — он очень старался сдерживать дрожь, но получалось плохо.

Себастиан усмехнулся, и бросил на стол лист бумаги, исписанный мелким, ровным почерком лорда. Тот побледнел, а Инквизитор продолжал выкладывать перед ним неопровержимые доказательства вины подозреваемого… а точнее — обвиняемого, и уже почти что приговоренного.

— Это все найдено в вашем столе. Черновик речи, которую вы собирались произнести перед птенцами вашего гнезда. Золотые монеты алеартской чеканки, под страхом смерти запрещенные в Христесаре. Три артефакта эльфийского производства. Книга магии, написанная на эльфийском же языке. Письмо от вашего собрата по Ковену. Статуэтка демона Тьмы, предназначенная для ритуала жертвоприношения. Мне продолжать?

— Я ничего не скажу, даже если вы станете меня пытать — а вы станете, я знаю, — вымученно пробормотал сраженный такими доказательствами его вины комендант.

— Скажете, — Себастиан улыбнулся. — Еще как скажете.

— Нет. Вы можете делать со мной все, что угодно, но вы не заставите меня говорить.

Инквизитор на секунду нахмурился. Сидевший перед ним человек не храбрился, нет — не та порода. Он до безумия боялся своего невольного собеседника, равно как и пыток — но чего-то он боялся больше, чем боли и жуткой смерти. Интуиция подсказывала, что де Векрет и вправду не скажет ничего даже под пытками.

Лорд же украдкой изучал экзекутора. Худое лицо аскета, седые волосы до лопаток, собранные в хвост, некогда ярко-сапфировые, а теперь выцветшие до бледно-синего глаза… чертовски умные глаза, в глубине которых таилась искристая хитринка.

Комендант опешил, поймав себя на этой мысли. А мысль продолжала издеваться над несчастным.

«Он не похож на фанатика, каким его принято считать. И, уж тем более, он не идиот. Не властолюбец, не прирожденный садист, как большинство экзекуторов. Просто делает то, что считает нужным. Похоже, человек слова. Так почему бы и не рискнуть?»

Аскен задрожал, прикусил губу, и попытался отогнать губительную и попросту глупую мыслишку — но где уж там! Вертлявой змейкой она обходила все спешно выставляемые логические доводы «против», и остро впивалась в сознание.

— Знаете, господин де Векрет, мне всегда было интересно проверить, чего человек может бояться больше, чем боли, — задумчиво проговорил Инквизитор. — Раньше я считал, что только еще большей боли. Потом понял, что не просто большей — другой. Для кого-то это боль психологическая, для кого-то — боль, вызываемая самим страхом боли, для отдельных индивидуумов, довольно редких — боль, причиняемая их близким. Но всегда — боль. Какой же боли так боитесь вы, господин Векрет? Нет, не отвечайте! Я сам хочу это узнать. Опытным путем.

«Не прирожденный садист, говоришь? — заорал голос разума на мыслишку. — Ну-ну! Да он хуже любого стандартного любителя помучить других!»

«А что ты теряешь, если попытаешься?» — вкрадчиво прошептала та, игнорируя очередной довод.

— Я не боюсь боли, — сохраняя внешнее спокойствие, отозвался Аскен.

Себастиан вновь окинул его долгим взглядом. И внезапно рассмеялся, став почему-то неуловимо похожим на друга детства и названного брата… сожженного семь лет назад.

— Вы не поверите, но вы мне чем-то симпатичны, — отсмеявшись, сказал он уже полумертвому от ужаса лорду. — И поэтому я даже пойду на нарушение некоторых своих привычек. Я предлагаю вам сделку, лорд.

Мыслишка, довольно захихикав, отшвырнула в сторону то, что осталось от голоса разума, и заняла все сознание де Векрета.

— Какую сделку?

— Самую обыкновенную. Вы выдадите мне своих покровителей из Инквизиции — а я… ну, например, позабочусь о том, чтобы не пострадала ваша семья, насколько это возможно, и позволю вам избежать пыток — более того, перед костром вам дадут яд, быстрый и безболезненный, — Инквизитор пристально вгляделся в лицо Аскена, пытаясь определить реакцию.

А реакция была простая — шок. Нет, бывало такое, что экзекуторы шли на сделки с приговоренными — но только если привычный метод добычи информации не давал результата. А этот даже не попробовал! Тем не менее, опытный в делах сокрытия своих противозаконных деяний комендант пока еще не готов был поверить невольному собеседнику.

— Больше того, — продолжил Себастиан, видя, что жертва колеблется, но пока еще не готова согласиться. — Я даже даю вам слово, что если мы договоримся, то я не буду спрашивать вас о Ковене. Найду их другими способами.

Лорд вздрогнул, в глазах мелькнула надежда, и это не укрылось от внимательного взгляда Инквизитора.

— Вы мне дадите это слово, или вы мне его уже дали? — несмело поинтересовался Аскен.

Экзекутор усмехнулся.

— Можете считать, что уже дал.

Де Векрет с облегчением выдохнул…

Через стан Себастиан выходил из допросной, пряча в кармане мантии убойный компромат на некоторых несговорчивых коллег. Того, что ему удалось заполучить, достаточно было, чтобы уничтожить почти всех, кто ему мешал. А Ковен… с этим Ковеном еще слишком многое было неясно.

Привычно кольнуло в правом виске. Инквизитор незаметно поморщился, слушая телепатическое сообщение, и вскользь подумал, что амулеты связи надо будет доработать. Впрочем, то, что он услышал, сразу же вернуло ему хорошее настроение. Поднявшись наверх, он передал бумаги своему секретарю, чтобы тот сформировал обвинение и все прочее, после чего приказал подать коня, и через несколько минут уже мчался, распугивая прохожих, прочь от резиденции.

Осадив горячего жеребца возле Храма Сияющего, Себастиан швырнул поводья пареньку-служке, и поднялся по ступеням самого красивого и самого жуткого здания в Атане.

Собор, увенчанный девятью шпилями, был воистину великолепен. Высокие, гулкие своды, разукрашенные фресками и лепниной, изящные балюстрады второго яруса, мозаичный пол и тысячи плавающих в воздухе огней — все это производило неизгладимое впечатление даже на десятый раз. Однако экзекутору было не до красот храма — произнеся короткую молитву, он пересек огромный зал, и скрылся за колоннами, где была дверь во внутренние помещения.

— Брат Грегориан у себя? — поинтересовался Инквизитор у попытавшегося незаметно прошмыгнуть мимо Стража. Тот испуганно кивнул, и склонился в глубоком поклоне — но Себастиана он больше не интересовал.

Эта дверь была, пожалуй, единственной, в которую он стучал. Неприметная дверь из хорошо обработанного дерева, тяжелая и гладкая, без резьбы и таблички. Все и так знали, чья келья за ней находится.

— Войдите, — прозвучал сухой голос. Экзекутор не заставил себя ждать, и последовал приглашению, сразу же плотно прикрыв дверь за собой.

Инквизитор третьего ранга Грегориан сидел за столом, и что-то торопливо писал. На вошедшего он даже не взглянул — да и незачем было. Он и так прекрасно знал, кто к нему пришел.

Себастиан терпеливо ждал, пока тот закончит. Единственное, что он себе позволил — так это выпить воды и сесть на простую деревянную скамью.

Через несколько минут в дверь снова постучали. На сей раз в келью вошла немолодая седовласая женщина в простом, но прекрасно пошитом платье. Она чинно поклонилась Инквизиторам и села на другую скамью.

Наконец, Грегориан отложил перо, и поднял голову.

— Приветствую, друзья, — открыто улыбнулся он.

— Приветствую, — отозвались оба. На лице Себастиана отпечаталась некоторая нервозность, не укрывшаяся от пристального взгляда хозяина кельи.

— Ты сам ставил здесь защиту, — усмехнулся он.

В следующее мгновение седой Инквизитор преобразился. Волосы стали черными, и упали тяжелой волной до пояса, лицо помолодело, лишилось печати аскетизма, он стал чуть выше ростом, но уже в плечах. Глаза тоже сменили цвет с бледно-синего на антрацитовый.

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела, с остервенением сорвал с себя инквизиторскую мантию, оставшись в штанах и простой рубашке, и швырнул ее на скамью.

— Позвольте выразить вам мое восхищение, Грегориан, — проговорил он, вновь садясь. — Столько лет выдерживать в этой клоаке… За те четыре декады, что я изображаю этого Себастиана, я уже множество раз был в шаге от того, чтобы сорваться и раскрыть себя, но уничтожить хотя бы часть этого кошмара, зовущегося Церковью.

— Терпение, друг мой. Вы же знаете, что если мы сумеем добиться нашей цели, то сможем уничтожить не малую часть Инквизиции, а всю ее, без остатка.

— Знаю. Но все равно — тошно. Знаете, я многое повидал в своей не такой уж короткой жизни, но то, что каждодневно творится в этом городе, более того — считается здесь обыденностью… — графа передернуло.

— Я понимаю вас, граф, но все же — давайте перейдем к делу, — негромко проговорила Мари де Реннит.

— Именно, — поддержал герцогиню Грегориан. — Этьен, прошу вас, начинайте.

— С Ковена или с Инквизиции? — уточнил Хранитель.

— С Инквизиции, пожалуй.

— Хорошо. Итак, я сегодня все же добился ареста лорда-коменданта. При обыске в его кабинете я нашел немало интересного — алеартское золото, эльфийские артефакты и книги, статуэтку этого их божества… в общем, немало. Доказательства неопровержимые. Я его припугнул на допросе — но лорд даже под страхом самой жуткой смерти отказался говорить про Ковен. Пришлось считывать память… ладно, об этом позже. Но мне все же удалось найти с ним общий язык. Я пообещал ему отсутствие пыток и яд перед казнью, за это мне сообщили имена покрывавших его Инквизиторов. Но это не все — дальше я пообещал ему жизнь и свободу — а он в благодарность в своих показаниях вывел заговорщиками Дориана и Харкета, которые нам здорово мешали. Теперь я могу убрать их буквально за день — на Неррека тоже есть управа, и я легко стравлю его с коллегами, после чего те лишатся всяческой поддержки, и их можно будет в любой момент устранить совершенно официально — хотя затягивать не следует, настоящий Себастиан не стал бы откладывать казнь отступников. Другой вопрос, что делать теперь с лордом-комендантом? Он, в сущности, неплохой человек, и мне не хотелось бы его убивать.

— А и не надо, — тонко улыбнулась Мари. — Организуем ему побег так, чтобы казалось, что это сделали Дориан и Харкет. Вот и будут дополнительные доказательства их вины.

— Хороший план, герцогиня, одобряю — Грегориан усмехнулся. — Этьен, прекрасная работа. Я не ожидал таких результатов от новичка, будь вы хоть трижды Черный Властитель.

Настала очередь графа усмехаться.

— Я рад. Итак, на данный момент мы теми или иными способами уничтожили более двадцати влиятельных Инквизиторов. Разумеется, я считаю только тех, кто выше пятого ранга. Осталось их еще примерно столько же, но почти на всех есть управа.

— Неплохой результат для шести декад упорной работы, — задумчиво отметила герцогиня.

— Да, неплохой — только если бы не многолетняя подготовка, ничего бы не вышло. Это я к тому, что в других городах подобное провернуть не удастся, — с сожалением проговорил Грегориан. — Но сейчас наша проблема в том, что нам не хватает людей. Треть важных постов в городе занимают члены Тайного Ордена — но мы могли бы поставить еще как минимум столько же, если бы было кого.

— Да, а еще меня скоро начнут подозревать, — добавил Этьен. — Я зашел слишком далеко даже для помешанного на чистках собственных «братьев» Себастиана.

— Как только тебя начнут всерьез подозревать, нам придется действовать открыто и решительно, — Инквизитор покачал головой. — А на это у нас пока что не хватит людей. И даже в перспективе не хватит… нужно человек двести, не меньше, причем не абы кого, а влиятельных людей и хороших воинов.

— Ковен, — негромко сказала Мари. — Ковен, о котором мы почти ничего не знаем, кроме того, что он как-то связан с Алеартом, высокими эльфами, и неизвестной нам религией.

— По поводу Ковена мне удалось кое-что узнать, — вскинулся граф. — Во-первых, вы не поверите, но на первый взгляд, эта их религия мне нравится. Единый бог всего живого, отрицающий жестокость и подлость, шестеро его помощников, как бы святых — так называемые Покровители. Бог не прощает предательства, но всегда рад принять к себе новообращенных. Единственное, что мне не очень по душе, так это то, что все собрания Ковена всегда заканчиваются свальным грехом — но это уже их личное дело. Не сказать, что эта религия может быть альтернативой вере в Сияющего — слишком она… специфическая, но сама по себе вполне неплоха.

— Это хорошо, но есть ли конкретика?

— Когда я пытался считать память лорда-коменданта, я наткнулся на сильные щиты, и мне не удалось узнать всего. Но сейчас мне известно, во-первых, когда следующее большое собрание Ковена, а во-вторых — имена некоторых влиятельных людей, которые являются членами Ковена.

— Вы полагаете, лучше придти на встречу, или же попытаться переговорить с кем-нибудь из этих людей?

— Второе. А вот с кем именно — это надо решить отдельно.

— Решим, — вновь заговорил Грегориан. — Что еще?

— У меня в подземелье накопилось слишком много «казненных». Их необходимо вывести и спрятать — они помогут нам. К сожалению, они только грубая боевая сила, но в нашем положении и это хорошо.

— Это мы тоже решим. Что-нибудь еще?

— Нужно назначить примерную дату переворота, — вставила Мари. — Этьен и так рискует, столь нагло вычищая Инквизицию изнутри, как уже говорилось, его скоро начнут подозревать.

— После контакта с Ковеном, — отрезал глава Тайного Ордена. — Узнаем, что они такое и можно ли рассчитывать на их помощь — тогда и назначим дату. Сейчас — рано. Что-нибудь еще?

— Вроде, нет.

— Тогда на сегодня все. Следующее собрание через три дня, в особняке герцогини.

Попрощавшись с Мари и Грегорианом, Этьен накинул висевший на стене плащ, и покинул келью, через потайную дверь спустившись в подземный ход. Через полчаса он был у входа в ту самую комнату с табличкой «Святая Инквизиция», где шесть декад назад прятался от всего мира.

Наскоро перекусив оставленными Кёрнхелем лепешками и сыром, Хранитель растянулся на кровати, и расслабился. Последние шесть дней ему пришлось провести в личине Себастиана, и он до безумия устал, причем и энергетически, и морально. Все же болезненно честному графу было дьявольски сложно двадцать станов в сутки изображать жестокого Инквизитора, и постоянно общаться с другими церковниками, делая вид, что он почти такой же, как они.

Этьен думал, что заснет почти моментально — но сон не шел, вместо этого мысли как-то плавно вернулись к недавнему прошлому…

Некоторое время назад

Операция внедрения прорабатывалась хоть и тщательнейшим образом, но в условиях дикой спешки. На все детали и обучение совершенно неопытного в таких делах Этьена было ровно десять дней. Конечно, можно было подождать и подменить влиятельного Инквизитора, прибывающего в Атан по повелению Святейших Отцов, на декаду-другую позже, но, во-первых, одному Создателю ведомо, что успел бы натворить проклятый фанатик, а во-вторых, было бы очень сложно объяснить другим церковникам внезапное изменение целей Себастиана. Так что устраивать подмену было решено в день, предшествующий торжественному появлению экзекутора в городе.

Эти десять дней запомнились Этьену, как нескончаемый, растянутый на месяцы кошмар. С раннего утра и до конца дня он изучал историю Империи, историю Церкви, историю Инквизиции. Божий Закон, святые книги, все правила, которые должен знать высокопоставленный экзекутор. Детали интриг прошлого и настоящего, нынешнее положение дел при Главном Храме, имена и биографии Святейших Отцов. Бесконечное количество молитв, долгие и сложные, полные мелких, но очень важных деталей обряды и ритуалы. История жизни самого Себастиана, его привычки и знакомства. И, что самое страшное и сложное, но при этом жизненно необходимое — теория и практика пыток. По счастью, мучить кого-то на самом деле Этьену все же не пришлось — Меч сжалился над графом, и научил его создавать максимально детализированное псевдопространство, эдакую полную иллюзию реальности, где можно было создать некое подобие человека, лишенное чувств, эмоций, и, разумеется, не имеющее души.

Вечером за Хранителя брался Кёрнхель. Получив задание за одну декаду превратить просто опытного воина в бойца экстра-класса — по меркам Империи, конечно — он отбросил в сторону всякое сочувствие, и по шесть часов гонял Этьена самым жесточайшим образом. В этом, конечно, тоже помог Меч, забивая все приемы и уловки напрямую в мышечную память, что позволило уложиться в необходимые сроки.

После тренировок граф ложился… но отнюдь не спать. Пожалуй, все же самая сложная часть обучения проходила именно ночью. Эстаи обучал Хранителя всем тем аспектам магии Предела, какие только могли понадобиться в предстоящей операции. Вместо сна Этьен погружался в глубокий транс, переходил в подпространство, и часами продумывал и выплетал экспериментальные заклинания, раз за разом ошибаясь, сбиваясь, а то и просто не выдерживая энергетического напряжения.

Но все же он справился. Хорошие учителя, совершенно потрясающая работоспособность, приобретенная благодаря Мечу нечеловеческая выносливость, абсолютная память, и отчаянное желание стереть с лица Аенгроста это жуткое явление — Инквизицию — прекрасно справились с чудовищными нагрузками, внутренним отвращением ко многому из того, что приходилось изучать, и слишком слабыми для Носителя Духа магическими способностями.

В последнюю ночь, когда Этьен, едва волоча ноги, добрался до постели и, рухнув на спину, привычно уже попытался перейти в тренировочное подпространство, Эстаи остановил его.

«Не стоит, граф. Отдохните сегодня. Завтра вам потребуются силы, а вы и так измотаны», — слышать в голосе безжалостного обычно артефакта сочувствие было странно, но у Хранителя уже не было сил удивляться. Он просто пробормотал в ответ некое выражение согласия, вышел из транса и мгновенно отключился.

На следующий день Кёрнхель разбудил его поздно, около полудня. В первый момент Этьен даже испугался — неужели что-то случилось, и операцию, в подготовку к которой вложили столько сил, пришлось отменить? Но полуэльф поспешил его успокоить. Просто торжественный въезд Себастиана в Атан перенесли на следующий день, и, соответственно, операция по подмене Инквизитора тоже переместилась на ночь. Благо, среди слуг посланца Отцов был человек, преданный лично Мари, и через нее глава Тайного Ордена успевал узнать обо всех изменениях в планах Себастиана вовремя.

Ранним вечером небольшой отряд, возглавляемый Инквизитором третьего ранга Грегорианом и Инквизитором четвертого ранга Нерреком, выехал навстречу высокому гостю. В предназначенный для почетной встречи Себастиана отряд вошли также два десятка Стражей высшего ранга, помощник лорда-коменданта Атана, несколько высокопоставленных родовитых апостолитов, в том числе — герцогиня Руэлская, неожиданно для всех принявшая приглашение сына поучаствовать во встрече. Ну и, разумеется, кавалькаду сопровождали три десятка разномастных слуг. Никто не обратил внимание на двух лишних…

До стоянки Себастиана добрались к полуночи. Пока проводилась торжественная встреча Инквизиторов, а прислужники ставили лагерь и готовили ужин, Этьен и Кёрнхель незаметно отделились от толпы, и, укрывшись заклинанием невидимости, пробрались к шатру посланца. Притаившись в тени высокого дерева, под которым был установлен этот шатер, Этьен сосредоточился…

«Грегориан, вы меня слышите?»

«Да, граф. Вы на месте?»

«На месте, и готов. Но в шатре сейчас слишком много лишних людей…»

«Я позабочусь об их устранении. Не думайте об этом, у вас другая задача».

Оборвав связь, Хранитель отбросил капюшон с лица, и посмотрел на друга. Кёрнхель был спокоен и сосредоточен — на его долю выпала одна из самых сложных задач. Полуэльфу предстояло выбраться из тщательно охраняемого лагеря, вынеся с собой настоящего Себастиана, и надежно спрятать его до того момента, когда представится возможность перевезти пленного Инквизитора в тайное убежище.

— Ты уверен, что сможешь выскользнуть отсюда незамеченным с такой ношей? — одними губами в сотый уже раз спросил Этьен.

— Да. Я прошел хорошую школу, — Кёрнхель улыбнулся — и неожиданно наклонился к своему спасителю. — Не стоит волноваться обо мне. Я справлюсь, поверь. А ты лучше сосредоточься на своей миссии — я рискую только сейчас, а ты будешь подвергать себя риску каждодневно и ежесекундно. Береги себя… прошу.

Граф тяжело вздохнул. Он так и не смог понять, кто такой этот полуэльф, и почему он столь беззаветно предан ему, Хранителю. Это спокойное, теплое обожание, абсолютная, нерушимая верность, и святая, непоколебимая уверенность Кёрнхеля в нем пугали — но и побуждали отвечать если не тем же, то хотя бы чем-то близким. Этьен безмерно уважал и любил друга, и уже тысячу раз поблагодарил Создателя за то, что оказался на площади в момент, когда там умирал загадочный полуэльф. Вот только никак не мог понять граф, почему порой в брошенном на него случайном взгляде Кёрнхеля проскальзывала неизбывная, бесконечно-пронзительная тоска — проносилась мимолетной птицей, и исчезала без следа, растворяясь в теплой улыбке.

— Брат Себастиан, я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз до ужина, если возможно, — донесся из шатра спокойный, почтительный голос Грегориана. — Это касается некоторых… гм, подозрительных событий, происходивших в последнее время в городе, вверенном на ваше попечение Святейшими Отцами.

— Конечно, брат, — ответил Инквизитор и властно распорядился: — Оставьте нас!

Спустя минуту в шатре не осталось никого, кроме них двоих.

Пора!

— Это довольно щекотливый вопрос, — начал глава Ордена.

Этьен сосредоточился, выплетая заклинание.

— И в чем же он заключается? — со сдержанным интересом спросил Себастиан. — Я надеюсь на вашу полную откровенность, брат. И рассчитываю, что вы обязательно…

На что он рассчитывал, узнать уже не удалось. Граф, наконец, закончил заклинание, и инквизитор, пошатнувшись, начал заваливаться на бок. Грегориан ловко подхватил его, не позволяя шумно рухнуть на землю — в шатре аскетичного экзекутора не было даже ковра.

Кёрнхель быстро полоснул ножом по растянутой кольями и веревками парусине и первым проник внутрь, Хранитель последовал за ним. Кивнув собратьям, Грегориан осторожно опустил тело Себастиана на землю, и, выпрямившись, сложил пальцы в сложный символ, опуская на шатер полог тишины — рисковать лишний раз никто не хотел.

— Что с ним? — на всякий случай уточнил он у Этьена.

— Потеря сознания на сутки. Привести его в себя сейчас не сможет никто и ничто, — отозвался тот. И тут же, не теряя времени, опустился на колени возле тела Инквизитора, обхватил его голову руками, прижав подушечки указательных пальцев к вискам, и, закрыв глаза, погрузился в транс. Графу предстояло считать личность Инквизитора, все его привычки и любимые слова, манеру разговаривать и двигаться, и все тому подобное.

Несколько минут в шатре царила напряженная тишина. Наконец, Хранитель выпустил Себастиана и поднялся на ноги. Лицо его было мертвенно-бледным.

— Да уж… В высшей степени неприятный тип, — брезгливо пробормотал он.

— А чего вы хотели? Инквизитор… — со скрытой горечью усмехнулся Грегориан. Кёрнхель же, не тратя времени на разговоры, быстро стягивал с экзекутора одежду.

Когда он закончил, Этьен снова опустился рядом с неподвижным телом, и внимательно всмотрелся в каждую черточку лица, запоминая все родимые пятна и шрамы, неровно сросшуюся после перелома ключицу и следы от оспин, характерную кривизну рта, и выступающий сильнее, чем следовало бы, позвонок… Полностью скопировать тело Инквизитора за столь короткое время он мог исключительно благодаря абсолютной памяти.

Через минуту граф поднялся на ноги, и быстро сбросил плащ и рубашку, оставшись только в простых тканых штанах. Вновь закрыл глаза, потянулся к силе Предела, бесконечным черным океаном расстилавшейся вокруг него, и полностью погрузился в эти спокойные, доброжелательные волны. Хранитель даже не плел заклятие — он просто отчетливо представлял себе и его структуру, и конечный результат. Предел действовал сам, подчиняясь воле своего носителя.

Спустя пять минут перед Грегорианом и Кёрнхелем стоял еще один Себастиан. Отличить его от настоящего можно было разве что по нервному подергиванию пальцев, да по судорожно кусаемым губам — Инквизитор был человек жесткий и о самоконтроле имел самое что ни на есть четкое представление. О чем, собственно, Этьену не преминул напомнить глава Ордена.

«Я должен быть спокоен и подчеркнуто безразличен. Чуть высокомерен, и очень внимателен. Смотреть так, словно я подозреваю в ереси всех присутствующих. Я должен это сделать».

— Вы готовы, брат? — спросил Грегориан.

— Да, почти… — пробормотал Этьен, застегивая на шее поданную полуэльфом мантию Инквизитора. — Вот, теперь все.

— Тогда я пошел, — Кёрнхель взвалил на плечи тело настоящего Себастиана, и выскользнул из шатра через ту же дырку, сквозь которую около четверти стана назад проникал вместе с графом. — Ты прикроешь меня невидимостью?

— Да, разумеется, — Хранитель на миг прикрыл глаза — а когда открыл их, Кёрнхель словно бы исчез. Только колыхнулась, как высокая трава на ветру, парусина шатра.

— Разрез, — Инквизитор указал на длинную дырку в стене.

— Сейчас… — короткий взмах рукой — и края парусины вновь прирастают друг к другу, как будто бы и не происходило ничего.

— Тогда желаю удачи, друг мой. Она вам понадобится. Все, я снимаю полог тишины.

Этьен кивнул. Грегориан сделал легкий пасс, деактивируя заклятие.

— Что же, брат Себастиан, я рад, что мы с ваминашли общий язык. А теперь позвольте пригласить вас к столу, — он почтительно поклонился.

Этьен-Себастиан последний раз позволил себе нервно вздрогнуть — и полностью отключил все свои собственные привычки и микрореакции, заместив все свое личностное психоматрицей настоящего Инквизитора, в данный момент безо всякого почтения влекомого по лесу.

На следующий день состоялась торжественная церемония официальной встречи посланца Святейших Отцов. Инквизитор спокойно выслушал все приветствия, ответил протокольными словами — а потом вдруг поинтересовался, отчего в прекрасном и благочестивом Третьем городе Христесара на улицах творится демоны знает что? В ответ на недоуменный взгляд Первого Инквизитора, Себастиан резко шагнул вперед, к одному из стоявших в подобии почетного караула Стражей. Никто не успел заметить, как экзекутор выхватил из-под одежды кинжал, и рассек одежду на спине молодого церковника — но через мгновение стоявшие рядом увидели кожу Стража, и бросились от него, как от прокаженного. Спину покрывала затейливая вязь татуировок, знакомая каждому — так метили своих людей члены Братства Крови. Эта зловещая секта, приносящая в жертву своему божеству людей, и делающая это едва ли не с большей жестокостью, чем самый изощренный экзекутор, уже два месяца служила пугалом для жителей Атана — причем не только простых людей и апостолитов, но даже служителей Церкви.

Казнь состоялась вечером. К тому моменту город уже стонал. Себастиан взялся за чистку жестко, и вместе с неудачливым Кровавым братом, как называли себя члены секты, на кольях, решетках и кострах оказались еще полтора десятка еретиков и отступников.

Во время аутодафе новоприбывший инквизитор вновь отличился. Спустя буквально пятнадцать минут после начала казни, он встал, и приказал добить казнимых. В ответ на изумленные и возмущенные взгляды «братьев» он сухо заявил:

— Вверенный вам город затопила тьма и беззаконие, ересь и грязь. Сейчас не время возиться с каждой тварью. И пока мы не уничтожим отступников всех до единого… — далее Себастиан многозначительно замолчал.

После аутодафе к нему подошел раздосадованный Неррек, и вкрадчиво намекнул, что Первому Инквизитору не очень-то по душе самоуправство новичка. На это экзекутор только усмехнулся и попросил передать Первому пожелание внимательно изучить бумаги посланца Святейших, и в особенности ту, в которой говорится о его полномочиях.

Произвели ли на главу Церкви в Атане такое впечатление бумаги Себастиана, или же он сам — но чинить ему препятствий в открытую не рисковал более никто. А если вдруг даже и находился такой идиот — то он очень быстро узнавал на собственной шкуре, каково оказаться на колу или гореть заживо в костре.

Никогда еще со времен последней Благословенной Войны, Инквизиция не несла таких чудовищных потерь…

Четвертая глава

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Аре-о-Ката Дирити, лейтенант полиции

19 день нерева, год 528 (летоисчисление местное)

Тихий, но навязчивый гул толпы, медленным потоком текущей мимо, давил на уши. Аре незаметно поморщилась, чуть приподняв верхнюю губу — больше всего ей сейчас хотелось пойти домой, к детям, и остаться там, в тишине и спокойствии. Но командир ее отряда назначил женщину ответственной за порядок на площади, пригрозив оштрафовать, если хоть что-то пойдет не так — и Аре ничего не оставалось делать, как забыть об уюте тесной, но зато своей квартирки, и честно выполнять свой долг.

— Вход на площадь с алкоголем запрещен! — одернула она проходящего мимо рыжего паренька лет шестнадцати.^[41]

— Но это же только келек!^[42] — возмущенно запротестовал тот.

— Келек тоже приравнивается к спиртному, — строго проговорила лейтенант. — А вход на площадь с алкоголем запрещен!

Рыжий поник, и, быстро допив пенистый терпкий напиток, швырнул бумажную бутыль в мусоросборник.

— Теперь можно?

Аре кивнула и вернулась к обозреванию толпы, тихо ругаясь себе под нос.

Вообще-то сегодня у нее должен был быть выходной, но когда чертово капитана это интересовало? И ведь не доплатит, сволочь — это прежний командир старался для своих ребят, выбивал им премии и сверхурочные, а этот… Нет, этот тоже старается. И выбивает. И премиальные, и сверхурочные, и еще Псэт^[43] знает какие. Вот только не для полицейских, а для себя. И ведь не прижмешь гада, не пожалуешься на него никуда — вмиг с работы вылетишь. Связи решают все, а нынешний капитан был двоюродным братом полковника из Комитета полиции. Псэтова жизнь в псэтовой стране, но деваться некуда… И ведь пошла бы на другую работу, где и платят больше, и работать надо меньше — но такую работу еще найти надо, значит, сперва надо уволиться. А пока Аре не выплатит долг, никто ей уволиться не позволит. Вот ведь угораздило влететь с этим рабочим займом…

Лейтенант снова выругалась, вспомнив, как ее втравили в эту авантюру. Совершенно государственную и законную.

Год назад Ена, ее младшая дочка, заболела какой-то дрянью. Ее обследовали несколько раз, но так ничего и не нашли, пока Аре не заплатила врачам, и девочке не сделали все необходимые анализы. Сделав же, сообщили, что лечение обойдется в сто пятьдесят тысяч сьеров, и это при том, что месячная зарплата женщины составляла менее двадцати тысяч, плюс пособия на детей — еще шесть тысяч. При нынешних ценах на жилье и продукты деньги просто смешные, на взрослую-то женщину и двух детей трех и шести лет.

Аре поняла, что придется влезать в долги. Она понятия не имела, как будет потом отдавать такую кошмарную сумму — но какое это имело значение, когда малышка Ена могла умереть? Лейтенант посоветовалась с сослуживцами, и кто-то упомянул про государственный служебный заем, доступный только работникам госслужб. Этот заем давался на неопределенный срок — в зависимости от суммы, и проценты на него шли куда меньшие, нежели на кредиты в частных банках, всего лишь двадцать пять процентов в год от всей суммы. Подумав, Аре пошла в бухгалтерию ее полицейского штаба, оформлять заем. Около тридцати тысяч ей удалось занять у знакомых, оставалось сто двадцать.

Деньги перечислили на удивление оперативно, и уже через день лейтенант заплатила за весь цикл лечения. Разумеется, сверх установленных полутора сотен тысяч, пришлось еще немало заплатить за лекарства, сиделок, и так далее — но женщину это не смутило, кроме того, в договоре было указано, что за первый просроченный платеж штраф не начисляется. В общем, через месяц Ена была почти здорова, и Аре спокойно вернулась к работе.

Катастрофа грянула спустя полгода. Лейтенант в очередной раз пришла сдавать взнос, и заодно поинтересовалась состоянием счета, решив уточнить, правильно ли она все посчитала. Результаты оказались шокирующими — из ста двадцати тысяч сьеров погашено было только девять, хотя Аре точно помнила, что внесла она ровно тридцать шесть тысяч! На следующий день она, охваченная негодованием и некоторым стразом, пришла со всеми платежными документами. И вот тут-то и открылась правда.

Да, женщина заплатила тридцать шесть тысяч. Но большая часть этих денег уходила на погашение пени, начисленных за… двухчасовую просрочку второго платежа!

Аре взвыла, и приволокла в бухгалтерию знакомого юриста — который, впрочем, гневно-презрительно встопорщил усы, узнав, во что ввязалась его приятельница. Юрист внимательно просмотрел договор, и указал лейтенанту все спрятанные в нем «мины». Аре трезво прикинула — и поняла, что расплачиваться по кредиту будет еще четыре года, при этом ее зарплата вместо почти двадцати тысяч составит всего двенадцать.

Следующий удар грянул спустя еще два месяца. В связи с резким подорожанием продуктов питания, Комитет все же пересмотрел зарплаты сотрудников, и повысил их на двадцать процентов. Всем, кроме имеющих служебный заем.

В общем, теперь Аре оказалась как бы в плену собственной должности. Погасить кредит досрочно она не могла — слишком большие деньги, ей такие взять было неоткуда. А уволиться до погашения не имела права. Вот и работала сутками, договорившись с сердобольной соседкой, взявшейся присматривать за ее девочками — благо, у той своих четверо было, от двух до восьми лет, и Ена с Утой прекрасно вписались в компанию.

Лейтенант тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, и вновь сосредотачиваясь на толпе. «Вот же сходят с ума мирры!» — подумала она, глядя на соотечественников, стекающихся к помосту в центре площади. Ее бы воля — запретила бы к Псэту все эти шарлатанские выступления! «Тоже мне, целитель нашелся» — женщина почти с ненавистью посмотрела на помост, на который поднимался очень крупный мирр полностью черного окраса.

Этот тип, называющий себя просто Учеником, появился в городе две недели назад. И тут же провел «массовое исцеление», вылечив от всяких болячек десятка два полусумасшедших, согласившихся поучаствовать в его безумии. Причем вылечил совершенно бесплатно. Об Ученике немного потрепались в вечернем выпуске газеты, и забыли. Ровно на пять дней — то есть, пока он не провел еще одно исцеление. На следующий день в двух разных журналах появились совершенно противоположные статьи — одна о наглом и бесцеремонном шарлатане, наживающемся на чужом горе (явно оплаченная Комитетом Здоровья, а уж кто бы говорил!), и, наоборот, хвалебная. Ее автор восторгался способностями и добротой Ученика, до небес превознося его имя, и рекомендовал всем желающим обязательно придти на следующее исцеление, которое состоится… Ну, собственно вот прямо сейчас оно и должно было состояться.

Аре окинула взглядом площадь. Да, столь разный тон статей сделал свое дело, и пиар-акция получилась великолепной. Собралось более двух тысяч граждан. Лейтенант даже подумала на минуту, что, возможно, ругательная статья была написана по заказу не Комитета Здоровья, а самого Ученика. Впрочем, на следующий день после выхода статьи глава Комитета заявил, что не намерен терпеть такое наглое надувательство горожан, и на исцеление пришлет несколько бригад врачей, которые обследуют «исцелившихся», с целью доказать факт шарлатанства. Широкие полугрузовые мобили этих самых бригад уже заняли свои места на площади.

Тем временем Ученик подошел к установленному на краю помоста микрофону, и заговорил. Аре замерла на несколько секунд, не сразу найдя в себе силы преодолеть наваждение — глубокий, бархатный голос мирра словно бы обволакивал и наполнял теплом каждую клеточку тела, от этого голоса странно, но приятно шевелилась шерсть и хотелось подойти как можно ближе, оказаться рядом, коснуться его шелковистой черной шкуры…

— Я рад видеть вас всех, друзья мои, — Ученик уважительно поклонился. — Я благодарен вам за доверие, и за то, что вы пришли сюда, невзирая на сомнения. И я обещаю вам это доверие оправдать. Но в то же время прошу помнить, что силы мои небезграничны, и помочь сразу всем желающим я не в состоянии, поэтому я хотел бы, чтобы те, кому требуется моя помощь, подходили ко мне по пятеро. Прошу вас!

Мимо Аре пробежал капитан, бросил распоряжение — мирра вместе с еще шестью полицейскими, ловко рассекая толпу, пробралась к помосту, оказавшись совсем близко от Ученика.

Тем временем по деревянной лестнице поднимались — сами, или же с чьей-либо помощью — пятеро мирров. Оказавшись на помосте, они расселись в приготовленные кресла. Целитель подошел к крайнему из них, протянул лапу, за держав на миг растопыренные пальцы над головой кандидата на исцеление, и, удовлетворенно кивнув, перешел к следующему — рыжему мирру лет тридцати. Возле него Ученик задержался чуть дольше, а потом отступил на шаг, и отрицательно покачал головой.

— Вы не подходите. Покиньте помост, — холодно процедил он, пушистый черный хвост дергался из стороны в сторону, выражая крайнее недовольство.

— Это почему я не подхожу? — ощерился рыжий. — У меня больное сердце! Или вы берете на помост только ваши подосланных?

— Это вы — подосланный, — чуть заметно оскалился мирр. — И сердце у вас здоровое, как и организм в целом… не считая небольшого геморроя. Или мне объявить вслух ваше имя и показать собравшимся вашу медкарту? Покиньте помост!

Засланец еще немного пошипел, но ушел. А целитель подошел к каждому кандидату, и прогнал еще двоих — причем прогнал так, что те ушли хоть и скалясь, но чуть поджимая хвосты, и высказывая свое недовольство совсем негромко.

Вместо выгнанных, Ученик сам выбрал и позвал на помост других троих, двое из которых были калеками — у одного не хватало глаза, другой же не имел правой передней лапы.

— Я еще раз говорю, пока что моих сил не хватит на всех! — с грустью в голосе проговорил целитель, обращаясь к толпе. В его голосе слышались виноватые нотки. — Но если я буду тратить силы на тех, кто не нуждается в моей помощи — я не смогу помочь тем, кому помощь нужна на самом деле. Поэтому я очень прошу всех тайных сотрудников Комитета Здоровья более мне не мешать — я все равно вижу, кто действительно болен, а кто лишь притворяется таковым, как якобы одноногий юноша полосатого окраса в первом ряду! — на последних словах голос Ученика стал громче.

На полосатого калеку, на которого только что смотрели с сочувствием, теперь начали бросать подозрительные и даже откровенно презрительные взгляды. Тот открыл было пасть, чтобы возмутиться, но промолчал — и это оказалось показательнее любых слов целителя.

— Что ж, не будем тянуть. Я начинаю!

Он выпрямился во весь рост — Аре в который раз подивилась тому, каким огромным вымахал этот мирр, его рост достигал почти двух метров! — и подошел к первому кандидату. Встал за его спиной, положил лапы на плечи — и в следующее мгновение толпа, негромко ахнув, подалась вперед.

Обоих мирров окутало непроницаемое черное облако, спустя несколько секунд начавшее таять. В полупрозрачной дымке можно было разглядеть силуэты целителя и исцеляемого. По их шерсти струились, искрясь, яркие молнии, а сам туман, вначале черный, теперь переливался всеми цветами. Через полминуты дымка рассеялась, и Ученик тут же перешел ко второму пациенту, их обоих мгновенно окутало черное облако.

Но собравшиеся на площади мирры смотрели на первого. Полуседой коричневый мужчина, поднявшийся на помост только с помощью молодого человека из толпы, медленно распрямлялся. В его глазах отображалось крайнее изумление и неверие. Выпрямившись во весь свой немалый рост, он вытянул вперед лапы, выпустил когти — и прыгнул, с места покрыв расстояние в пять метров. И это он еще полчаса назад еле ходил?! Глаза пожилого мирра горели огнем, хвост возбужденно хлестал по бокам…

Тем временем Ученик закончил со вторым пациентом, который немедленно вытаращил глаза на свою переднюю левую лапу… которой только что не было.

Когда целитель закончил с пятым, толпа ревела. Толпа поверила. Толпа хотела еще. И толпа свое получила.

Ученик держался до последнего, даже когда его начало шатать от усталости и истощения, он продолжал исцелять. На помост поднялась четырнадцатая группа…

Он сломался на шестнадцатой. Точнее, на третьем ее пациенте. Как обычно, подошел со спины, положил лапы на плечи — и, пошатнувшись, рухнул на пол. К нему тут же подбежали несколько мирров, пришедших с ним, кто-то подтащил носилки, на которых положили истощенного до предела целителя, и его быстро унесли. Мелкий серый мирр подошел к микрофону.

— Простите, но на сегодня все. Приходите через неделю, если нам не запретят, Ученик вновь будет исцелять, — мирр поклонился, и ушел вслед за товарищами, осторожно укладывающими носилки в большой мобиль, стоящий за помостом.

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Аре-о-Ката Дирити, лейтенант полиции

Несколько дней спустя

День выдался сложный. Сперва пришлось небольшим отрядом успокаивать и разгонять толпу демонстрантов, в которой завязалась драка, потом ездили на задержание — Аре сто раз прокляла свою страну и свою работу, когда застегивала наручники на худых лапах молодого, но уже полуседого мирра, воровавшего в продуктовых магазинах самообслуживания, чтобы прокормить семью. Его выгнали с работы за конфликт с начальством, жена умерла несколько лет назад, и он остался один кормить троих детей. Теперь малыши должны были попасть в приют… и либо погибнуть, либо вырасти маленькими, озлобленными зверенышами, готовыми рвать глотки за кусок хлеба.

После задержания, препроводив заключенного в следственную тюрьму, Аре отправилась на патрулирование, потом пришлось остаться на ночное дежурство… Мирра позвонила домой, велела старшей дочери, Уте, покормить маленькую Ену и поесть самой, и пообещала завтра придти не очень поздно. Ута сделала вид, что поверила.

Дежурство, против обыкновения, прошло спокойно. Лейтенант даже смогла немного подремать на неудобной кушетке… вернее, попыталась подремать.

Сон не шел. Вместо него в голову лезли всякие дурацкие мысли. Что-то на тему странного мирра, называющего себя Учеником, о том, что он ведь на самом деле исцелял — Комитет Здоровья замял эту тему, но их работники, обследовавшие тех, кто поднимался на помост, только уши прижимали — все были здоровы! Отрастали новые конечности, выздоравливали пораженные кангейревой^[44] болезнью органы, возвращалось зрение и обоняние… в общем, происходило то, чего происходить просто не могло. Чудеса, мистика, неестественное… но, Псэт задери, хорошее!

Аре всю свою жизнь считала себя прожженной материалисткой. Она не верила ни в другие миры, ни в чужеземные цивилизации, ни в колдовство, ни в чудесные исцеления — пока у нее на глазах у старого Река из кондитерской не появилась новая лапа. Мирра много раз заходила к нему в лучшие времена, когда могла себе позволить купить пирожных девочкам к чаю, и точно знала, что Рек перемещается на трех лапах, а когда стоит за прилавком, то опирается на специальный костыль. Но на следующий день после исцеления на площади Аре, заметившая на помосте старого кондитера, не удержалась и зашла к нему. Тот, абсолютно счастливый, обслуживал покупателей, коих набралось больше, чем когда-либо за последние несколько лет — все хотели мельком взглянуть на чудо, ну и заодно отоваривались, дабы скрыть интерес.

Лейтенант покупать ничего не стала — денег не было. Но прекрасно видела, как Рек весьма споро передвигается по лавке на двух задних лапах, одной из которых у него еще два дня назад не было.

И теперь мирра никак не могла понять, то ли это она и весь мир ошибались, и чудеса все же случаются, либо же все пали жертвой какой-то колоссальной мистификации… что, конечно же, вероятнее.

Дежурство так и прошло в тишине и спокойствии, сменившись очередным серым, блеклым, уже когда-то прожитым днем, в котором не было места даже самым расчудесным чудесам.

Домой Аре попала только ночью. Исцеление закончилось в середине вечера, а потом пришлось еще два часа успокаивать разошедшуюся толпу, требовавшую еще чудес, и почти насильно разгонять мирров по домам. Потом рапорт, отчет, расспросы коллег, работавших в других точках города… В общем, на город уже давно опустилась ночная мгла, когда мирра, наконец, вошла в свою маленькую квартирку.

На негромкий писк электронного замка в коридор высунулась старшая дочь, Ута. Посмотрела на мать, тяжело вздохнула.

— Здравствуй, мам.

— Привет, моя хорошая, — Аре повесила сумку на крючок, и обняла котенка, почесав ту за ухом. Ута недовольно дернула хвостом — хватит уже, не маленькая! — но сопротивляться не стала.

— А где Ена?

— Спит уже. Весь вечер прохныкала, есть просила, а потом успокоилась и уснула. Мам, а ты на ужин что-нибудь купила?

Мирра чуть прижала уши.

— Так ведь еще овощи оставались… и консервы рыбные.

Ута фыркнула.

— Ты когда в холодильник заглядывала, мам? Консервы еще вчера доели, а овощи я на утро сделала. Гадость, но есть можно.

Аре мысленно выругалась. А ведь и точно, она же три дня как на склад не заходила, и большую часть времени провела на работе — вот и не заметила, что припасы закончились.

— Так, я сейчас схожу за продуктами, а ты пока тарр завари, хорошо?

— Тарр тоже закончился. Давай я с тобой схожу, надоело весь день в квартире сидеть.

— А в школе ты что, не была? — строго поинтересовалась лейтенант, глядя как дочь зашнуровывает рубашку.

— Мам, сегодня выходной, — почти что с жалостью проговорила та. — И мы сегодня не учимся. А уроки я сделала со скуки на неделю вперед.

— Ладно, пойдем.

На улице было свежо и пустынно. Квартира мирров располагалась в небольшом дешевом квартале, не то, чтобы трущобы, но район тихий и удаленный от центра города. Знакомые побогаче презрительно щерили усы, а Аре и котятам нравилось — не шумно, много зелени, и речка неподалеку, хоть и не очень чистая, но если потом принять душ, то купаться в жаркую погоду можно.^[45]

Мать и дочь, негромко переговариваясь, шли по улице в сторону большого продовольственного склада. Власти города экономили на магазинах, и потому в небольших районах были огромные склады самообслуживания — по одному на весь район. Нет, были частные маркеты, но цены там попросту пугали, потому простые жители и отстаивали многомильные очереди на складах.

Квартира Аре находилась довольно далеко от районного склада, и потому идти пришлось долго. Лейтенант здорово устала за последние несколько дней, и предложила дочери срезать дорогу через парк. Ута согласилась…

Когда мирры ступили под сень высоких, стройных тизалисов, Аре на миг ощутила укол беспокойства. Об этом парке ходило немало слухов, в народе его называли двуличным лесом — днем здесь беззаботно играли детишки, прогуливались молодые парочки и пожилые мирры, а вот ночью… Если верить слухам, то ночью в парке собирались псэтопоклонники,^[46] и проводили свои кровавые ритуалы, желая вызвать из прошлого жуткого демона. Впрочем, кто и когда всерьез воспринимал подобные бредни? Причину слухов о кровавых оргиях Аре прекрасно знала — полтора десятка лет назад несколько сумасшедших маньяков и вправду зверски убили здесь троих мирров, а во всяческую мистическую и околомагическую дребедень вроде демонов и магов она, как и всякий здравомыслящий мирр, не верила. «Все это колдовство, и то, что с ним связано — это сказочки для котят!» — подумала лейтенант… и тут же вспомнила произошедшее несколько дней назад на площади. Отросшие конечности, вернувшееся зрение, исцеленные болезни, которые считались неизлечимыми…

«Вздор! Наверняка это тоже имеет научное обоснование» — решительно оборвала она себя.

Однако парк менее зловещим выглядеть не стал, скорее, наоборот — ветер усилился, раскачивая деревья, чьи старые стволы жалобно поскрипывали на разные лады, заунывно завыл в кронах, шелестя листвой… Луна скрылась за клочковатыми свинцовыми облаками, оставив после себя в небе только мертвенное пятно едва проступающего света. Где-то вдалеке хрипло, с надрывом, закричали птицы.

В этой ночной симфонии иного, враждебного мира, никакая логика и материализм не спасали от порождений фантазии. За каждым аккуратно подстриженным кустом, в кроне каждого дерева и в тени каждой скамьи Аре мерещились затаившиеся тени, выжидающие только удобного момента, чтобы броситься, и… Что должно было последовать после, фантазия подсказывать отказывалась.

Лейтенант полиции гневно хлестнула себя хвостом по бокам.

«Вот же глупости в голову лезут! И все из-за этого псэтова целителя, пропади он…»

Усилием воли она заставила себя не думать о тенях. В конце концов, за раскидистыми зарослями леакра могла скрываться куда более реальная угроза в лице грабителей или попросту молодых отморозков, любителей поиздеваться над тем, кто не может защититься. Впрочем, к таковым себя Аре не причисляла, да и Ута, хотя и малышка совсем, но тоже ходит на курсы самозащиты и вполне способна отбиться от парочки нетрезвых подростков. Кроме того, мирра всегда носила при себе табельный электрет.^[47]

Сама того не заметив, лейтенант ускорила шаг. Не ощущающая никакой угрозы Ута хотела было возразить — но, заметив, что шерсть на загривке матери поднялась дыбом, благоразумно заткнулась и даже позволила взять себя за лапу.

Говорят, что если постоянно ждать беды, высматривая ее за каждым углом, то беда не замедлит появиться, причем в тот самый момент, когда ждешь ее меньше всего. Вот и в этот раз так получилось. Мирры уже прошли середину парка, миновав самую темную и густо заросшую его часть, и Аре немного успокоилась, даже уши ее, все еще нервно подергиваясь, уже не прижимались к голове, как из-за темнеющих по обе стороны леакровых кустов вышли четверо — двое спереди, и двое сзади.

Высокие, крепко сложенные и очень гибкие — сразу видно, что неплохие бойцы, до лейтенанта полиции каждому, конечно, еще далеко, но скопом справятся — если не брать в расчет оружие. А оно у мирров имелось — один держал полицейский электрет, двое других ограничились ножами, а вот четвертый сжимал, не много не мало, спецовский^[48] плазмер — и где только его взял?

— Деньги, оружие, драгоценности — быстро! — скомандовал палевый мирр, направляя плазмер на Аре. Его приятель с электретом целился в Уту.

Ситуация была препаршивейшая. Все преимущества были на стороне нападающих: оружие, количество, а главное — они уже успели прицелиться. Если бы лейтенант была одна, она бы вступила в схватку, ее физическая и боевая подготовка давала достаточно шансов уцелеть, при этом справившись со всеми четырьмя, но Ута… С другой же стороны, на деньги, которые были у Аре с собой, она намеревалась купить продукты сразу на десять дней вперед, и как-нибудь с этим запасом протянуть до зарплаты. Иными словами, других денег у семьи не было, и в ближайшие десять дней не предвиделось.

Впрочем, какое деньги могли иметь значение, если под угрозой оказалась жизнь ее котенка?!

— Хорошо, я сейчас все отдам, — максимально спокойно проговорила мирра, втягивая когти и делано трусливо прижимая уши. — Только не стреляйте, пожалуйста…

— Нам нужны только деньги и оружие, — холодно отозвался главарь. — Мы не причиним вам вреда, если вы сами не наделаете глупостей.

Аре медленно, стараясь не делать резких движений, полезла в поясную сумку, где лежало около трех тысяч сьеров. Там же был электрет, но рисковать жизнью Уты она не имела права.

— Вот деньги, — лейтенант бросила тоненькую пачку купюр по сто сьеров под ноги палевому. Тот, не отводя оружие, лапой пододвинул деньги к одному из вооруженных ножом мирров, тот быстро поднял, пересчитал.

— Здесь три тысячи сто, — бросил он.

— У меня больше нет, — тихо проговорила Аре, сжимая кулаки и выпуская когти так, что они вонзились в ее же лапу. Горло сжимала судорожная хватка еле сдерживаемых рыданий — чем теперь кормить детей?!

— Оружие, — продолжил главарь.

Мирра медленно вытащила из сумки электрет, и бросила его на землю.

«Вот теперь мне конец. Потеря табельного оружия — штраф в половину оклада…» — как-то отстраненно подумала она.

Электрет исчез в лапах одного из помощников. Палевый отступил на пару шагов.

— Простите, — неожиданно бросил он. — Ваши деньги и оружие пойдут на правое дело.

— Плевать мне на ваше дело, мне детей кормить нечем, — беспомощно зло огрызнулась лейтенант. Ей было уже почти все равно.

— Ваши дети поголодают ради великой победы, — не согласился палевый.

Аре аж передернуло от такой высокопарной бредятины. Только тут она, присмотревшись, поняла, что главарю, который был старшим в этой четверке, едва ли минуло четырнадцать. «И где только они раздобыли оружие?»

— Получил, что хотел? Теперь оставь нас в покое, будь добр! — мирра уже жалела, что отдала электрет. Мальчишки только пугать горазды, реально применить оружие против женщины и девочки они вряд ли решились бы. Хотя рисковать все равно нельзя было…

Палевый осклабился, и развернулся, намереваясь уйти. И тут произошло то, чего не предполагал никто.

Все случилось так быстро и так неожиданно, что Аре даже не успела ничего предпринять. Мимо нее рванулась словно бы взбесившаяся серая молния. Ута в прыжке располосовала когтями задних лап грудь одного из бандитов, вооруженных ножом, наугад ударила в лицо другого, вооруженного электретом — попала, мальчишка с воем рухнул на землю, схватившись за окровавленную физиономию. А маленькая мирра уже приземлилась на все четыре, толкнулась, снова прыгнула, уже целясь на палевую спину…

Раскаленный сгусток плазмы опалил воздух. Тоненько взвизгнув, Ута рухнула на землю, резко запахло горелой плотью и шерстью. Главарь, обернувшийся на крик одного из подельников, и с перепугу выстреливший, сделал несколько шагов назад. Он с ужасом глядел на маленькое тельце, скорчившееся на посыпанной мелким гравием дорожке, плазмер выскользнул из непослушных пальцев.

Странное оцепенение, охватившее Аре, спало. И тогда она поняла, что мать в ней гораздо сильнее, чем лейтенант полиции.

Мирре не было дела ни до малолетних грабителей, ни до раненого, до сих пор тихо подвывающего под кустом, ни до чего. Она рухнула на землю рядом с дочерью, положила лапу на шею, пытаясь прощупать пульс под густым серым мехом — пульс еще был. Еще…

Заряд плазмера выжег большую часть живота, сильно задел грудную клетку, и спалил до локтя правую переднюю лапу. Кровотечения не было, да и быть не могло — края ран обуглились и запеклись. Почему-то Ута не умерла на месте от болевого шока, но жить ей оставалось несколько минут…

Аре застыла в оцепенении. Мир рушился, умирал перед ней, мир весь воплотился сейчас в маленьком обожженном теле ее старшего котенка. И все остальное прекращало существование в эти мгновения.

Лейтенант не заметила, как за ее спиной возникла черная тень, и как остолбеневшие грабители попытались было броситься прочь — но не успели, прикованные к земле какой-то страшной, сверхъестественной силой, в существование которой мирра не верила.

Кто-то осторожно, но сильно сжал ее плечи, вынуждая подвинуться. Аре резко обернулась, оскалилась, выпуская когти — ни одна тварь не посмеет забрать у нее последние мгновения жизни дочери! А в следующий миг она тихо вскрикнула, не в силах еще поверить в то, что чудеса бывают, и одно из них только что произошло с ней.

И мирра уже не сопротивлялась, когда Ученик настойчиво отодвинул ее в сторону, сел прямо на землю рядом с умирающим котенком, и положил одну лапу Уте на лоб, подняв вторую над страшной раной.

Уже знакомое непроницаемое черное облако. Полупрозрачная дымка, переливающаяся мириадами цветов и оттенков, и разноцветные молнии, стекающие по шерсти. Невозможное, невыносимое сияние глаз целителя. Яркие искорки прямо в плоти маленькой мирры… искорки, прямо на глазах становящиеся новой плотью.

Через несколько секунд Ученик медленно поднялся, подхватывая почти невесомое тело Уты.

— Завтра утром она придет в себя. Я сделал так, чтобы она не помнила этого происшествия, не стоит калечить детскую психику, — негромко проговорил он, передавая ребенка Аре. Та все еще неверяще посмотрела на дочь, на ее животик, покрытый светло-серым пухом, и не имеющий ни единого следа страшной раны — и бессильно осела на землю.

— А что теперь с этими делать? — чуть слышно спросила лейтенант, дернув хвостом в сторону замерших грабителей. «Почему они не сбегают?» — пронеслась удивленная мысль, и тут же забылась.

— То, что испокон веков надлежит делать с детоубийцами! — неожиданно жестко проговорил целитель, его глаза наполнились ненавистью… и это показалось Аре с одной стороны неестественным, неприемлемым для того, кто абсолютно даром спасает чужие жизни и лечит, не щадя себя, а с другой — совершенно правильным, словно бы созданным именно для этого мирра.

Он дернул лапой — главаря словно бы какой-то силой протащило по воздуху, и подтянуло к Ученику. Тот на несколько секунд вгляделся в полубезумные, полные животного ужаса глаза пленного, и презрительно ухмыльнулся.

— Мальчишка! Не нравится порядок в стране? Хочется «сделать мир лучше»? И каким же образом? Очередной отряд сопротивления властям, хорошо вооруженная группа террористов, выжимающая шантажом деньги из олигархов, и раздающая их бедным. Где-то я уже слышал такую песню… Только с чего же вы начали, спасители отечества? С украденного у папы-спеца плазмера? С убийства продажного полицейского, у которого вы украли электрет? С грабежа несчастных женщин, не способных защититься от четырех отморозков? Со смерти ни в чем не повинной девочки, которая только и хотела, что защитить свою маму и сестренку, понимая, что иначе есть будет нечего? Знаешь, дружок, у тебя в голове слишком много дурацкой поговорки: цель оправдывает средства. Так вот, запомни: не всегда. Далеко не всегда. Хотя это знание тебе вряд ли пригодится…

Ученик оглянулся на мирру, до сих пор не пришедшую в себя от шока, и недовольно шевельнул усами. Не стоит ей видеть это…

Аре только и успела почувствовать, что ее сознания словно бы коснулось что-то мягкое и немного щекотное, и она словно бы на некоторое время выпала из реальности. Такое бывает при сильном потрясении.

Она не видела, как движением кисти Ученик перенес главаря на полдесятка шагов от себя, не видела, как палевую шерсть охватило черное пламя, не слышала диких воплей медленно и мучительно сгорающего заживо мирра…

— Детоубийцы не имеют права жить, — холодно прозвучал приговор, хотя приговоренный его уже не слышал.

Она не видела, как целитель нарисовал пальцами в воздухе сложный символ, и перед ним распахнулась черная рамка портала, из которого появились трое мирров, быстро уволокших с собой оставшихся грабителей, у одного из которых Ученик предварительно отобрал деньги и ее электрет.

Когда Аре вновь начала осознавать реальность, она с удивлением обнаружила, что сидит на заднем сиденье мобиля, а рядом с ней клубочком свернулась тихонько посапывающая во сне Ута.

— Где я? — мирра судорожно дернулась, машинально пытаясь выхватить электрет — но на ее запястье мягко легла покрытая густой черной шерстью лапа.

— Не надо, прошу вас, — негромко прозвучал обволакивающий голос Ученика. — Все закончилось, вам никто не причинит вреда. Через пару минут вы будете уже дома.

Лейтенант поймала его взгляд, и несколько секунд пристально вглядывалась в необычайные антрацитовые глаза. Потом медленно выдохнула.

— Хорошо…

Через несколько секунд мобиль остановился. Мирр протянул водителю купюру, и открыл дверь, помог выйти Аре, вытащил котенка, и прихватил большую сумку, лежавшую до того под сиденьем.

Оглядевшись, женщина с удивлением поняла, что находится возле собственного дома, у самой парадной.

— Вы не будете против, если я помогу вам донести ребенка до квартиры? — немного извиняющимся тоном проговорил ее неожиданный спутник.

— Н-нет, конечно, — запинаясь, ответила она. — Но… откуда вы узнали мой адрес?

Ученик усмехнулся.

— Простите, мне пришлось заглянуть в вашу карточку. Вы были почти без сознания, и мне надо было узнать, куда вас отвезти, — виновато сказал он, кончик хвоста подергивался, выдавая волнение.

Аре через силу рассмеялась.

— Ну что вы, не извиняйтесь. Вы такое для меня сделали, что… я даже не знаю, как вас отблагодарить! — она в который раз бросила полный затаенного страха взгляд на Уту. Если бы не он, то малышка была бы уже мертва…

— Отблагодарите меня чашкой крепко заваренного тарра, если не сложно, — улыбнулся черный мирр. Лейтенант смутилась.

— Я боюсь, что у меня дома сейчас даже тарра не найдется, не то, что еды…

— А здесь что, по-вашему? — он показал ей плотно набитую сумку. — Я тут прихватил кое-чего, пока вы еще не пришли в себя. Кстати, ваш электрет, — Ученик извлек оружие из кармана, и протянул ей рукоятью вперед.

— Спасибо! Ох, что же я… пойдемте в квартиру, надо уложить Уту, и заварить тарр…

Спустя два часа Аре и Ученик сидели на маленькой кухне, и пили крепкий травяной настой. В отставленных в сторону тарелках виднелись остатки роскошного ужина, подобного которому в этой квартире не было давно — мирр разорился на натуральное мясо и рыбу, и даже купил бутылку веллерта,^[49] причем высшего качества.

Разговор тек плавно и неспешно. Конечно, Аре не терпелось спросить, в чем секрет чудодейственных исцелений Ученика, но было как-то неудобно, и потому обсуждали они пока что просто всяческие случаи из жизни. Вернее, говорила в основном мирра, гость преимущественно слушал, иногда задавая дополнительные вопросы. Женщина сама не заметила, как рассказала ему нехитрую историю своей жизни. Детство в небогатой семье, гибель родителей, когда она только закончила школу, изнасилование, от которого осталось полное равнодушие к близким отношениям, решение пойти работать в полицию, и Ута. Потом необдуманное и поспешное замужество — он обещал помочь содержать дочку, а когда Аре случайно забеременела второй раз, потребовал, чтобы она пошла в клинику и избавилась от ребенка. Она отказалась, он подал на развод. Купленная на общие деньги квартира осталась ему, мирра вернулась в крохотную квартирку, оставшуюся от родителей. Вскоре родилась Ена, некоторое время семья жила, кое-как, но сводя концы с концами, а год назад малышка заболела, и Аре влезла в кредит…

История, похожая на тысячи других подобных. Эта страна была безжалостна к тем, кто не входил в ее элиту.

Потом плавно перешли на обсуждение политики, но неприятная тема быстро исчерпала себя. И разговор потек сам собой, перепрыгивая с темы на тему, и меняя направление беседы чуть ли не ежеминутно.

— Вы же хотите спросить, как я исцеляю, в чем секрет? — внезапно грустно поинтересовался Ученик.

Мирра немного смутилась.

— Ну… Вообще я хотела спросить, как вас зовут на самом деле, но и это тоже.

— Как меня зовут? — лейтенанту показалось, что собеседник едва подавил усмешку. — Называйте меня Нарх, если это удобно.

— Нарх… — Аре покатала на языке непривычно звучащее имя. — Необычно звучит.

— Я издалека, — в глазах мирра мелькнули лукавые смешинки. — А что касается того, как я исцеляю… пока не почувствуете на себе, не поверите.

— Я надеюсь, мне не придется! — вздрогнула женщина. — Хотя интересно очень.

Несколько мгновений Нарх размышлял, потом хмыкнул в усы.

— Дайте мне лапу. И не бойтесь, боли вы не почувствуете.

Скажи это кто другой, Аре ни за что бы не поверила. Но этому черному мирру она доверяла теперь больше, чем самой себе. И потому после секундного размышления протянула правую лапу.

Ученик взял со стола острый нож, внимательно посмотрел на ладонь лейтенанта — а потом безо всякого предупреждения полоснул отточенным лезвием до самой кости. Мирра вздрогнула в первый момент от неожиданности — а потом с изумлением уставилась на рану. Она готова была поклясться, что Нарх не использовал обезболивающих, но никаких болевых ощущений она не испытывала!

А целитель расправил над раной пальцы, и на мгновение задержал дыхание. И края глубокого разреза прямо на глазах начали соединяться, срастались мышцы и кожный покров, и через десять секунд от глубокой раны не осталось даже следа.

— Как вы это делаете? — с изумлением спросила Аре.

— Не могу объяснить. Можете считать это даром. Простите за порез, просто очень не хочу, чтобы вы считали меня шарлатаном.

— После того, как вы спасли Уту, я и не считала, — немного обиженно проворчала мирра. Нарх покаянно опустил голову, лейтенант рассмеялась.

Он ушел после рассвета, посоветовав ей выспаться и пообещав обязательно зайти. Аре последовала совету, хотя думала, что уснуть сможет нескоро.

Как и всегда в подобных мыслях, она ошиблась. Мирра заснула буквально через пять минут после того, как легла, и впервые за долгое время ее сон был приятным и легким, и полным ярких, красочных сновидений… в которых неизменно присутствовал черный мирр со странным именем Нарх.

Второй спутник Аенгроста, база мирров.

Вольфганг Шварц-Кениг, глава «Ордена Свободы».

28 день нерева, год 528 (летоисчисление местное)

— Но зачем так жестоко? — тот, кто знал Йона хорошо, тот понимал, что старый безопасник потрясен. — Я понимаю, что они много чего натворили, но так-то зачем? Ведь девочку удалось спасти, да и не намерено он в нее стрелял, рефлексы сработали!

— Мне плевать на рефлексы и рефлексии подростков с промытыми пропагандой оппозиции мозгами, — холодно отозвался Нархгал, удобно устроившийся в кресле. — Детоубийцы, даже несостоявшиеся, жить не должны — слишком уж много у них шансов стать состоявшимися.

— Но…

— Йон, достаточно! — резко оборвал его Вольфганг, до того незримой тенью стоявший у искусственного окна. — Нархгал прав. Детоубийство не прощается, и кара только одна — смерть!

Перед глазами бывшего эсэсовца вновь встала страшна картина заживо прибитых гвоздями к стене русских детишек. В этом плане немец полностью разделял мнение Дракона.

Упомянутый дракон, сейчас — в своем обычном обличье эльфа, обманчиво-хрупкой статуей застыл в кресле. В его черных глазах плескались отголоски лютой ненависти.

Йон поклонился и отступил на шаг.

— Как прикажете, — немного обижено проговорил он. — Мне продолжать доклад?

— Продолжайте, — безэмоционально ответил Нархгал.

— Те трое, которых вы перебросили на базу, готовы войти в Орден Свободы. Они говорят, что хотят искупить содеянное, и я им верю.

— Пусть войдут, — эльф равнодушно передернул плечами. — Мне-то что. Нам лишняя боевая сила не помешает.

— Именно.

— Лучше скажи, что там по проекту.

— Пока нельзя ничего утверждать с высокой точностью, но вероятность успеха тактики «Целитель/Диктатор» достаточно высока. Главное — не упустить момент, когда следует сменить пряник на кнут.

— Не упустим. Ладно, с этим понятно. Вот еще что я хотел… Как у нас сейчас с финансами?

— На удивление хорошо, — отозвался Вольфганг от окна. — Мы завершили несколько проектов и сейчас располагаем достаточно крупными даже в масштабах Первой республики суммами. А что?

— Есть у меня одна идея… — Нархгал хищно улыбнулся, в его глазах загорелся огонек азарта, заглушивший даже обычное для него высокомерие. Обычное с тех пор, как к нему вернуласьпамять.

— Что за идея?

— Довольно интересная. Вот только действовать придется жестко.

— Жестко — значит, жестко. Хуже, чем сейчас, вряд ли будет, — пожал плечами бывший эсэсовец. Дракон усмехнулся.

— Разве? Мирры не настолько отличаются от людей, насколько хотелось бы. Скажите спасибо, что у вас хотя бы не процветает рабство, какая-нибудь изощренно-жестокая религия или еще что похуже.

— Нам хватает того, что есть, — холодно процедил Вольф.

Он уже множество раз проклял Лексану за то, что та так не вовремя появилась у базы и встретила вышедшего «прогуляться» Нархгала. Идеалистичный и несдержанный, эльф тем не менее нравился немцу гораздо больше, чем это древнее, мудрое и невероятно высокомерное существо, Черный Дракон Предела.

— Не сомневаюсь. Ладно, к делу. Смотрите… — он взял со стола ручку и лист бумаги и принялся чертить схему.

Человек, мирр, и дракон в эльфийском облике склонились над столом. Нархгал рисовал, Йон и Вольфганг спорили, подсказывали, обсуждали… Постепенно на белом листе начал вырисовываться схема будущего ста миллионов мирров и их страны.

План Дракона и вправду предполагал жесткие, даже жестокие меры. Крови должно было пролиться мало, но вот то, как она должна была пролиться, покоробило даже ко многому привычного эсэсовца.

Зато если план сработает как надо, а вероятность этого была крайне велика, то множество жизней, обреченных ранее, можно будет спасти.

Обсуждение затянулось на несколько часов. Потом уставший до предела за последние две недели Вольфганг почти насильно был отправлен спать, а Йон, которому удалось немного отдохнуть вчера, повел Нархгала к новичкам, среди которых Дракон планировал искать учеников. Пока что ему не везло.

Аргонрад жил, как и прежде. Мирры еще не знали, что изменения не просто неизбежны — процессы уже пошли, и даже драконам на сей раз не суждено было остановить их.

Пятая глава

Аенгрост, Некрополь, безымянный город вампиров

Сергаал Черный Клинок, Носитель Духа Предела

2-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Всякий народ, всякая раса или нация, род или клан — каждый из них когда-то устанавливает законы и традиции, по которым живет. Моральные и этические принципы, правила наследования власти, некий кодекс чести, порядок судебных разбирательств, права и обязанности вождя или правителя — все это некогда создается и прорабатывается, и позже освящается веками. Что-то остается исключительно законом, чем-то, чему принято следовать, но что многие пытаются обойти, а что-то со временем приобретает сакральное значение — и тогда становится нерушимым уже не из-за боязни наказания, общественного порицания, неких потерь, а потому что оно свято. Сакральность эта вплетается в сердца и память столь глубоко, что невозможно как-либо иначе.

И порой причиной войны между двумя государствами, кланами, родами, и так далее, является даже не земельные или политические разногласия, а именно различие в традициях и законах. Различие понимания сакральности. Тогда война или противостояние ведется насмерть, ибо ни один род или нация не способны — да и попросту не желают — отступиться от своего священного.

Увы, иногда случается так, что чей-то закон или традиция оказываются преступны. Преступны не с точки зрения правил или ограничений другого народа, но преступны по сути своей. Такие законы есть зло, если они направлены против жизни, против свободы выбора разумного существа, ибо они являются преступлением против самого Создателя и жизни во всех Вселенных.

Нииль, Черный Властитель

* * *

Сергаал проснулся от стука в дверь. Резко вскочил — по глазам полоснул солнечный свет, проникающий в комнату сквозь зарешеченное окно.

«Черт, сколько я спал?» — он в панике вскочил на ноги.

«Не так уж и много, — тут же отозвался Меч. — Но я бы на твоем месте все же открыл дверь той очаровательной девушке, что уже полчаса пытается до тебя достучаться».

Быстро подойдя к двери, Сергаал отворил тяжелую створку.

Перед ним стояла темноволосая рабыня — одна из тех, что вчера помогала ему вымыться после того, как его объявили победителем.

— Приветствую вас, господин, — низко склонилась она. — Мой повелитель просит вас одеться и спуститься к нему — все готово для церемонии, и ждут только вас.

— Ох… Да-да, я сейчас… передай повелителю, что я спущусь через пять минут, — пробормотал Хранитель, пытаясь ладонью пригладить растрепанные со сна волосы.

— Повелитель просил также передать вам, чтобы вы не торопились — ведь вы в последний раз имеете возможность насладиться солнечным светом, — тихо добавила девушка… и что-то в ее словах заставило Сергаала присмотреться к ней внимательнее.

Ничего особенного ни во внешности, ни в ауре рабыни не было — обычная девушка, какие в каждом городке есть. И Волчонок не сразу понял, что именно это его и насторожило.

Рабы вампиров были существами с полностью сломленной или подавленной волей. По сути, просто ходячие и выполняющие работу тела, немногим лучше зомби. В них не было ни жизни, ни эмоций, ничего. А эта молодая рабыня была… нормальная.

— Как ты попала сюда? — неожиданно для себя спросил Хранитель.

Девушка замялась.

— Повелитель выиграл меня в карты у моего бывшего господина, — призналась она.

— А твой господин — он из этого города?

— Нет, он человек… был. Пока не умер, — со странным смешком проговорила рабыня.

— Разве людям разрешено иметь рабов? — искренне удивился Сергаал, пристальнее вглядываясь в ауру собеседницы.

— У вас — конечно же, нет. Но мой бывший хозяин был издалека, а на Некрополь приехал по делам. А тут неправильно себя повел, его и… — она красноречиво недоговорила.

Разговорчивость девушки насторожила Волчонка. Быстро прикинув, как бы действовал на его месте другой «подтвержденный кандидат», он схватил рабыню за руку и втянул в комнату, захлопывая за ее спиной дверь. Темноволосая тихо ойкнула, но никак более не проявила страха.

— Не боишься такое говорить без пяти минут вампиру? — Хранитель скорчил самую страшную гримасу, на какую только был способен.

Рабыня внезапно дернулась, освободила руку, и отшатнулась к стене.

— Не боюсь! — дерзко выкрикнула она, глядя в глаза Сергаала. — А чего ты мне сделаешь, выродок? Убьешь? Так я только спасибо скажу!

— Неужели жить не хочется? — тихо спросил он, глядя ей в глаза.

— А это жизнь? — еще тише проговорила рабыня, не отводя взгляда. — Надоело. Пусть уж лучше все закончится скорее.

Волчонок шагнул вперед, до боли стиснул ее плечо, прижал к стене… и тихо шепнул на ухо:

— Отвечай быстро и тихо. Ты знаешь расположение магических ловушек и защит в доме?

— Примерно, — судорожно выдавила девушка. — Но…

— Потом будешь вопросы задавать… если выживем. Эта комната прослушивается?

— Нет, но я точно не знаю…

— Сколько вампиров в доме?

— Двое, повелитель, и его друг, он хотел присутствовать на церемонии…

— Кто еще? Нежить, слуги, рабы?

— Рабы есть, но только пищевые и бытовые, они как животные. Нежити повелитель внутри дома не держит. Слуг тоже нет, со всем рабы справляются, — сбивчиво, быстро говорила она. В голосе девушки вспугнутой птицей билась и дрожала еще даже не надежда — тень ее. — Еще есть человек, его перед рассветом притащили, для церемонии. И еще человек, странный, похож на охотника — но он как бы в гостях у повелителя, я не знаю, кто он, но велено исполнять его прихоти, как приказы самого повелителя.

Ох, как же потом проклинал себя Сергаал за то, что не смог сложить один и два, не сообразил, о ком говорит рабыня вампира и почему эти трое здесь!

— Хорошо. Веди себя так, как будто ничего не произошло. Делай свое дело, и ничему не удивляйся — будет шанс выжить и получить свободу. Все поняла?

— Да, но…

— Потом! Все, иди!

Девушка стремглав вылетела за дверь.

«Это ты еще что-то задумал или просто синдром спасателя прекрасных дев проснулся?»- язвительно поинтересовался Эстаи.

«Еще не знаю, но она может быть полезна, — отговорился Хранитель, быстро приводя себя в порядок. — На всякий случай приготовься — мало ли что я буду делать».

«Да я-то готов».

«Вот и хорошо».

Последний раз проведя гребнем по волосам, он быстро оглядел себя — вроде, все в порядке — и, глубоко вдохнув, открыл дверь и спустился по лестнице вниз.

В холле его ждала все та же темноволосая рабыня. Низко поклонившись и не смея смотреть в глаза, она робко попросила следовать за ней.

Они пересекли холл, несколько комнат, спустились по лестнице, прошли через просторный зал, и остановились перед еще одной лестницей.

— Прошу вас, господин. Дальше вы должны следовать один, — девушка вновь поклонилась.

Сергаал усмехнулся и быстро сбежал по ступеням. Оказался перед небольшой дверью, толкнул ее, и сделал шаг вперед…

Перед его взором предстала небольшая круглая зала. В неглубоких нишах по стенам горели сотни свечей, в центре стоял каменный алтарь, с которого свисали цепи, вокруг алтаря горели дополнительные свечи — высокие и толстые. Стены, кроме каменных ниш, были задрапированы синей и темно-голубой тканью. У самой дальней стены стоял столик, за которым пили нечто красное (Волчонок искренне постарался поверить, что это вино) двое. Одного из них Хранитель уже знал — это был тот самый вампир, который получил право обратить его. Второй же был значительно старше на вид, но уже начавший немного разбираться в этом Сергаал понял, что на самом деле он моложе своего друга лет на… триста. На столике стояла бутылка вина (молодой человек с облегчением выдохнул, что не укрылось от взгляда старшего вампира), блюдо с ломтиками сыра и третий бокал. Мест тоже было три, два из них — заняты.

— Приветствую, — он склонился в глубоком поклоне.

И в следующее мгновение рухнул на пол, скорчившись от дикой боли. Через секунду все прошло, Волчонок смог поднять голову — и наткнулся взглядом на холодную усмешку старшего вампира.

— Не считай себя ровней нам, тварь, — презрительно процедил он, опуская руку. — Пусть даже ты и заслужил право стать вампиром — но стать вампиром это еще слишком мало, чтобы заговаривать со мной первым. Встань!

Сжав зубы и гася в глубине души приступ ярости, он поднялся на ноги, и тут же вновь склонился в поклоне.

— Назови мне свое имя, — бросил вампир.

— Райт, господин, — покорно ответил Сергаал, глядя в пол.

— Что же, Райт, заставило тебя желать лучшей доли, чем та, что положена тебе по праву рождения? — с интересом спросил второй вампир.

— Я не совсем понимаю, о чем вы, господин, — «Райт» склонился еще ниже.

— Почему ты решил, что можешь подняться выше уготованного человеку места? Что позволило тебе набраться наглости и пожелать себе лучшей доли, больше того — открыто заявить о своем намерении стать одним из высших существ, хотя по рождению ты являешься существом низшим? — терпеливо проговорил вампир, внимательно изучая собеседника.

Несколько секунд Сергаал размышлял, как бы ответить так, чтобы и не солгать, и не унизить себя, и в то же время дать ответ правдоподобный, и который устроил бы вампира. Наконец, он решился.

— Я подумал, что многие из вас когда-то точно так же решились. Пришли и взяли силой право. И были награждены за это. И я решил, что даже если ставка в этой игре — жизнь, то я готов играть.

— Похвально, хотя и нагло, — усмехнулся вампир, пригубив вино. — Ты прекрасно сражаешься. Откуда такие навыки у жителя вольной деревни?

«Эстаи, срочно! Что такое „вольная деревня“?» — мысленно крикнул Волчонок, внешне изображая попытки сформулировать ответ.

«Что-то вроде стада на выпасе в полях. Вроде как свободные, но во всем подчиняются вампирам. Они же производят корм для городских рабов. Почти все новообращенные вампиры — выходцы из „вольных деревень“ — там меньше давление со стороны „хозяев“, и потому большее количество людей сохраняет волю и разум».

— Я давно решил, что меня не устраивает мое положение, я хочу большего. Я несколько лет тренировался, отлынивая от работ, — «признался» Хранитель.

— Похвальная честность, — собеседник улыбнулся, обнажив острые клыки. — Что ж, я услышал все, что хотел. Ваша светлость, у меня больше нет вопросов к этому юноше, — обратился он к сородичу.

— Наконец-то, — пробормотал молодо выглядящий вампир, поднимаясь и отставляя бокал. — Если честно, я никак не пойму сути ваших исследований, господин Мартин.

— Если вы не против, герцог, я бы с удовольствием объяснил вам их цель как-нибудь на досуге, — Мартин поклонился.

— В другой раз. Вы останетесь понаблюдать, как я понимаю?

— Если вы не против, — повторил тот.

— Не против. Больше того, мне было бы интересно впоследствии услышать ваше мнение о моей… постановке, — герцог грациозно поклонился, пытаясь скрыть довольную улыбку. Но Сергаал успел ее заметить — и эта улыбка ему очень не понравилась.

Мартин откинулся на спинку кресла, наполнил бокал, и вновь начал с интересом и каким-то почти детским любопытством фанатично преданного своему делу ученого наблюдать за Волчонком. Старший же вампир приблизился к своему будущему ученику, обошел его кругом, внимательно разглядывая, удовлетворенно кивнул.

— Раздевайся до пояса и садись на алтарь, — бросил он, снимая роскошный камзол, и закатывая рукава шелковой рубашки.

Хранитель быстро выполнил приказ и опустился на холодный камень. Вампир подошел, провел пальцами по шее молодого человека, покачал головой.

— Надеюсь, ты выдержишь. Запрокинь голову.

На миг горла Сергаала коснулось дыхание вампира — вопреки легендам, они все же дышали воздухом — а в следующее мгновение острые клыки прорвали кожу, и алая влага хлынула в рот герцога Некрополя.

Хранитель сжал зубы, чтобы не закричать — он не думал, что это окажется настолько больно! Казалось, зубы вампира источали яд, пылающей волной разливающийся по телу, наполняющий сосуды, и медленно, неотвратимо выжигающий жизнь… Но когда первая волна муки отхлынула, Волчонок понял, откуда берут род легенды о невыразимом наслаждении при «поцелуе вампира» — и это было во много раз страшнее.

Из последних сил он сопротивлялся тому, что с ним происходило. Сжимал кулаки, вонзив ногти в ладони, отчаянно кусал губы, пытаясь отвлечься, но только какая-то малая часть его сознания продолжала осознавать реальность.

Герцог же, выпустив жертву, отошел на несколько шагов, брезгливо вытер кровь, испачкавшую губы и подбородок, и еще пару минут с удовольствием наблюдал за бьющимся в агонии на алтаре будущим вампиром. Потом извлек из висевших на поясе ножен узкий кинжал, изукрашенный затейливой вязью по центру клинка, подошел к Сергаалу, и, закусив губу, быстро полоснул лезвием кинжала по запястью.

Первые капли крови вампира ожгли горло и рот, словно кислота. Следующие показались страшным, медленно и мучительно убивающим ядом. А потом Хранитель распахнул глаза, в которых на миг отразилась вся бездна испытываемых им противоречивых чувств, его пальцы сжались на руке герцога, и он начал пить — жадно, захлебываясь, боясь упустить хоть мельчайшую каплю драгоценной влаги…

— Довольно! — зло выговорил вампир, жестом отшвыривая новоиспеченного ученика обратно на алтарь. — Встань, Райтир.

Вставать Сергаалу сейчас хотелось меньше всего и потому он немного помедлил с исполнением приказа… а зря!

В следующий миг какая-то жестокая сила буквально вздернула его на ноги, а горло сдавила невидимая магическая хватка.

— Раз и навсегда запомни — ты должен выполнять мои приказы мгновенно, даже раньше, чем я успею произнести их до конца, — холодно проговорил герцог, глядя в глаза Волчонку. — Запомнил?

— Да, господин, — прохрипел Хранитель, уже из последних сил сдерживая желание метнуться вперед, в прыжке выхватывая Меч, и разрубить эту самоуверенную тварь пополам.

— Вот и хорошо. Кстати, моих вопросов и ответов на них это тоже касается.

— Хорошо, господин, — хватка ослабла, и он опустил голову, стараясь скрыть досаду и ярость. Похоже, его плану не суждено было сбыться — нынешнее положение не слишком сильно отличалось от прежнего.

— Ты запомнил свое новое имя?

— Да, господин. Меня зовут Райтир.

— Прекрасно. Райтир, скажи — ты испытываешь голод?

Сергаал прислушался к своему телу, всем своим существом ощущая произошедшие изменения. И тут же почувствовал Голод, огненной змеей свившийся в сознании и пока еще дремлющий — но только пока…

— Да, я голоден.

— Это нормально. Иди за мной, тебе приготовили прекрасный ужин — гораздо лучше всего того, что можно получить в этом проклятом городе! Мартин, составите нам компанию?

— Благодарю, герцог, но я не голоден, — исследователь процесса трансформации учтиво поклонился. — Но если вы не возражаете, я бы взглянул на вашу добычу. И, заодно, хотел бы задать несколько вопросов…

Герцог тяжело вздохнул.

— Задавайте, но учтите, что «несколько» — это не больше трех!

— Конечно, ваша светлость.

— Идем. Райтир, иди за нами, — и вампир направился к выходу из залы. Мартин следовал почти рядом с ним, Волчонок — сразу за двумя вампирами, а за дверью к ним присоединилась давешняя служанка, замкнувшая небольшую группу.

Идти пришлось дольше, чем предполагал Хранитель — как оказалось, большая часть дома была скрыта под землей, и помещения там располагались на довольно большом расстоянии друг от друга, соединенные между собой длинными узкими коридорами, где в ряд могли пройти только два человека.

Отчаянно пытаясь взять себя в руки и сосредоточиться, Сергаал следовал за вампирами, машинально прислушиваясь к их беседе.

— Герцог, вы обещали мне возможность задать вам три вопроса, — осторожно начал Мартин.

— Задавайте, пока идем.

— Скажите, почему вы не пытаетесь перевоспитывать и обращать людей из числа охотников? Они обладают гораздо лучшими физическими и умственными качествами, нежели рабы, самые лучшие из которых недалеко ушли от животных.

— Воля, Мартин. Уж кто-кто, а вы должны это знать. Твари, которых мы содержим в городах и вольных деревнях, послушны нам, и не видят себе иной судьбы, кроме как служить высшим существам. А если кому-то из них и придет в голову идея стать чем-то большим, то он пытается заслужить право на обращение. Но такой человек заранее предан нам. В его тупую голову просто не может прийти мысль о том, что против нас можно воевать, что можно попытаться причинить нам какой-то вред. А вот охотники… Знаете, лет пятьсот назад был такой случай — один самонадеянный вампир обратил охотника. Месяц он ходил и хвастался своим учеником — а тот и вправду был несравнимо умнее, сообразительнее, ловчее и сильнее учеников других наших сородичей. А через месяц этот охотник убил его. У них слишком сильна воля, Мартин. А пока так — они опасны. Риск не оправдан.

— Я примерно понял вас. Тогда второй вопрос будет совсем на другую тему. Герцог, вы ведь знаете о нашем бедственном положении относительно рабочих?

— Вы имеете ввиду деградацию? — вампир усмехнулся. — Да, я знаю, что последнее поколение рабов уже почти не способно на какой-либо труд, требующий приложения умственных способностей. С этим можно бороться только вливанием свежей крови.

— Да, но где ее взять? — возразил исследователь. — Люди из вольных деревень, конечно, немного спасают положение, но это только отсрочка на поколение, максимум — на два. Потом начинается все то же самое. Кроме того, в последние девяносто лет снизилась рождаемость самок, что отрицательно сказалось на количестве ежегодного приплода.

Сжав кулаки так, что костяшки побелели, а из прорванных ногтями ран на ладони потекла кровь, Сергаал молча следовал за вампирами, сдерживая ярость уже из последних сил.

«Значит, „самки“? Ежегодный приплод? Деградация рабов? Твари! Уничтожу вас, всех, до единого! Права была Сигурни…»

— Мартин, показатели интеллекта жителей вольных деревень, конечно, выше, чем у городских рабов, но все же недостаточно. Я принял другое решение. У нас есть еще лет сорок. За это время мы проведем один эксперимент, и если все удастся — то мы уничтожим сразу две проблемы.

— Какие? — заинтересовался вампир.

— Во-первых, только что вами упомянутую проблему деградации до уровня, на котором КПД рабов снижается до непозволительного минимума. Во-вторых — проклятые свободные города охотников!

— Вы все же уговорили совет начать войну?

— Пока что — нет, к сожалению, — скривился герцог. — Но мне удалось заполучить одного охотника, который готов быть осеменителем в обмен на сохранение ему жизни и обеспечение всяческих материальных благ. Проще говоря, наши рабы будут его кормить, одевать, и всячески ублажать, а он за это — осеменять самок, которые будут давать гораздо более качественное потомство.

Мартин на миг задумался.

— Идея хорошая. Но как это связано с уничтожением городов охотников?

— Напрямую, — герцог позволил себе снисходительную усмешку. — Если мой эксперимент принесет плоды, то я предложу на совете устраивать специальные рейды за человеческими самцами, объяснив, что это единственный на данный момент зарекомендовавший себя метод борьбы с деградацией рабов. Рейды будут представлять собой регулярные нападения на группы охотников, с целью захвата материала для селекции. Я провел ряд экспериментов, и мне не терпится проверить результаты на практике — но я и так уверен в том, что я прав, и мой метод селекции решит проблему деградации очень надолго. Но для этого мне нужен полноценный, здоровый материал — и у совета не будет иного выхода, кроме как согласиться на рейды против охотников.

— Я все равно не понимаю, как это поможет уничтожить города, — пожал плечами Мартин.

— Я не говорил о моментальном результате. Но наши нападения разозлят охотников, а если мы еще и подкинем к стенам какого-нибудь города несколько удачных результатов моей работы — люди бросят все, соберут армию, и пойдут мстить. А дальше вы все не хуже меня понимаете. Кстати, мы уже пришли, — вампир остановился у высокой двери, запертой снаружи на тяжелый засов.

— Последний вопрос, герцог, — остановил его исследователь. — Скажите, зачем уничтожать города?

На лице повелителя Некрополя отразилось величайшее изумление. Широко распахнув глаза, он чуть склонил голову на бок, став похожим на какую-то экзотическую птицу.

— Мартин, вы серьезно об этом спрашиваете?

— Абсолютно. Нам незачем стирать с лица земли свободных охотников. Они сокращают наше население ровно настолько, насколько это необходимо — гибнут самые слабые и бестолковые из новообращенных, следовательно, охотники играют роль естественного отбора, каковой необходим в особенности для расы существ практически бессмертных. Это первое. Второе: в этой войне мы неизбежно потеряем слишком много своих. Гораздо больше, чем можем себе позволить — если Рэйкорн узнает о происходящем, то нам не придется долго ждать полноценного удара с их стороны. Наше герцогство превосходит их численностью населения, но в магии мы, увы, уступаем — и вы это знаете куда лучше меня. И, наконец, третье: не забывайте о том, что если мы слишком сильно надавим на людей, то они могут не выдержать иначе, чем вы предполагаете, и попробуют бежать с острова. А куда они могут бежать? Только на Рэйкорн, до материка им не добраться. Там же их примут с распростертыми объятиями, и тогда-то отступники ударят по нам незамедлительно. Поэтому я…

— Ваши речи, господин советник, дают повод заподозрить вас в измене, — прошипел герцог, обрывая Мартина на полуслове.

На повелителя Некрополя было страшно смотреть. Его глаза пылали алым, клыки удлинились, и двумя белыми кинжалами ярко выделялись на фоне красных губ, ногти тоже увеличились, превращаясь в оружие. Пальцы вампира сжались на рукояти висевшего на поясе ножа, и Сергаалу на миг показалось, что по запястью герцога ядовитыми змейками пробегают едва различимые молнии.

Мартин отступил на шаг, и склонился в низком поклоне, черные перья волос соскользнули, обнажая шею — вампир демонстрировал покорность и верность, предоставляя собеседнику возможность убить его, если тот сочтет это необходимым.

— Я всего лишь ученый, мой повелитель, — негромко проговорил он через несколько секунд, когда стало ясно, что сейчас карающего удара все же не последует. — И я привык размышлять логически. Все мои слова — просто выводы, которые я могу сделать из имеющихся фактов.

— Вам более трехсот лет, Мартин, но вы поразительно глупы в некоторых вопросах, — высокомерно процедил герцог, выпуская рукоять кинжала, и принимая прежний невозмутимый вид. — Как вы можете не понимать таких очевидных вещей, которые ясны даже самым молодым из обращенных?

Советник склонился еще ниже, пряча взгляд. А повелитель Некрополя тем временем продолжал:

— Мы, вампиры, — высшая разумная раса в этом мире. Люди — это скот, Мартин. Их предназначение — обеспечивать наше существование. Люди — это пища, рабочая сила, и материал для размножения, не больше и не меньше. Они слабы, глупы, и беспомощны, они нужны только для того, чтобы могли быть мы! Единственное, что они могут противопоставить нам — это свое количество, ведь благодаря своей фантастической способности плодиться они заполонили собой весь мир. Наши предки, при всем моем уважении, были слишком слабы и мягкотелы, позволив им это, и теперь наш долг — исправить ошибку, вернув власть себе. Свободные города — оскорбление нашей расе, ибо жители этих городов позволяют себе думать, что они стоят выше нас, хотя их истинное место — загон для скота, каковым они и являются. Больше того, существование охотников является оскорблением для нас еще и потому, что они называют себя охотниками! Вслушайтесь, как это звучит — охотник на вампиров! Словно бы мы — их добыча, хотя на самом деле все обстоит с точностью наоборот! Понимаете, о чем я?

— Да, мой повелитель, — покорно согласился Мартин. Вот только в его голосе не звучало ни малейшей уверенности.

— Все ваши доводы — они, безусловно, логичны. Но не более того! Логика не имеет права на существование, если логика идет вразрез с законом нашей расы. А закон гласит: вампиры, и только вампиры — высшие существа. Все остальное — пища и рабы.

— Конечно, мой повелитель.

— Я рад, что вы все же можете это понять, Мартин. А теперь — давайте все же пойдем. Возможно, мы как-нибудь продолжим этот разговор, но в более располагающей ситуации, — герцог распахнул дверь, и первым же вошел.

Похоже, либо этот конкретный вампир, либо же раса в целом, питали необъяснимое отвращение к углам — коридоры, по которым шли сюда герцог, советник, и Сергаал, извивались змеями, ни разу не поворачивая резко, зала, в которой проходило обращение, имела круглую форму, эта же комната была овальной. Стены, затянутые небесно-синим шелком, полное отсутствие мебели, и бурые пятна на высланном сосновыми досками полу.

А у стены, прикованная цепями, скорчилась хрупкая фигурка. Девушка была полностью обнажена, по спине рассыпались перепутанные светлые волосы, а в светло-зеленых, почти прозрачных глазах стояла лютая ненависть — и ни капли страха, хотя и стены, и пол, и потолок здесь были буквально пропитаны им — тягучим и липким, будто хорошо сваренный джем.

Волчонок отшатнулся, глядя в глаза охотнице.

— Что ж, Райтир, прошу — твой первый настоящий ужин, — насмешливо бросил герцог, отступая в сторону.

Сергаал медленно сделал несколько шагов по направлению к жертве, выпуская сдерживаемую все это время бешеную ярость на свободу.

Словно бы дремавший сотни лет вулкан внезапно проснулся, и сразу же начал извергаться. В черных глазах Хранителя плеснулось безумие, он зарычал, и вскинул руки, просто расплескивая вокруг себя уничтожающую все живое волну чистой энергии.

Аланир устало зевнул, плеснул в стакан еще немного вина. Молодой вампир ненавидел, когда ему выпадали эти дежурства — скучные, однообразные, и, на его взгляд, совершенно бессмысленные. Ну зачем, скажите на милость, надо сидеть весь день в этой потайной комнатушке в стволе векового дерева, где и пошевелиться-то почти невозможно, и сквозь особым образом защищенное от проникновения солнечных лучей стекло осматривать окрестности — не появятся ли охотники? Полный бред и бессмысленная трата времени! Как будто этим животным хватит глупости, смелости и наглости явиться в город вампиров! Нет, они способны только ползать по кустам и нападать толпой на тех, кто и вампиром-то стал по недоразумению, на слабаков и бездарных тупиц!

На эти дежурства стремились только старшие вампиры, в чьи обязанности это не входило, но и они не слишком часто приходили «посмотреть на потерянное солнце» — во-первых, одного раза в год вполне хватало, чтобы вспомнить и понять, что не так уж и много потеряно, а во-вторых, слишком часто проявляемое желание вновь ощутить свое человеческое прошлое не поощрялось, более того — могли и в нелояльности герцогу, объявившему солнце не просто злом, а воплощением враждебного божества, заподозрить.

Но Аланир не был старшим вампиром и по солнцу соскучиться не успел — больше того, искренне посмеивался над глупой и даже опасной сентиментальностью некоторых сородичей, кому перевалило за сотню. Он эти дежурства терпеть не мог, да и отсыпаться потом приходилось не меньше суток — хотя стекла и были затянуты защитной пленкой, но она спасала не полностью, лучи солнца не обжигали, но энергии уходила масса. И спасибо, что каждому дежурному хотя бы полагалась лишняя порция крови — а то совсем печально было бы…

Увы, сам Аланир был слишком молод, чтобы иметь возможность возражать, и когда учитель отправлял его на дежурство — приходилось подчиняться. И вот сейчас вампир допивал уже вторую бутылку вина, тоскливо считая часы и минуты, оставшиеся до захода солнца, и, следовательно, до окончания его мучений в тесной сторожке.

Стакан опустел. Аланир встал, потянулся, отбросив с лица длинные пряди челки, и бросил очередной скучающий взгляд в окно. Дежурить оставалось еще порядочно… а точнее, от рассвета прошло всего два часа, и впереди была еще немалая часть утра, и весь день. Грустно вздохнув, вампир хотел было уже сесть обратно на неудобный стул, и налить еще немного вина, но что-то, отмеченное краем сознания, и выбивающееся из обычной картины города, привлекло его внимание, и Аланир вгляделся чуть пристальнее.

Город дрожал. Дрожали дома и деревья, дрожали загоны для пищи и помещения мастерских, дрожали стены Арены и выложенные каменной плиткой дороги, дрожала сама земля! И эпицентром этой дрожи был почти ничем не примечательный дом возле центральной площади.

Он был таким же, как и большинство домов в городе. Довольно высокий, увенчанный красивой башенкой с кованой фигурой на шпиле. Вот эта-то башенка и дрожала сильнее всего.

На миг небо словно бы затянуло черной тканью — матовой и непроглядной. В следующую секунду башенка раскололась надвое, и из образовавшегося провала хлынул ослепительно белый, яростный свет, острым клинком вонзившийся в бархатные небеса. Покров сорвало бешеным порывом ветра, белый свет воссоединился со своим отцом — светом солнечным, и вместе они обратились в безжалостное оружие, противостоять которому не могло ничто и никто…

Плети света, извиваясь, рушили здания и деревья, змеями соскальзывали, струясь, на нижние этажи, и вытаскивали на улицу визжащих от ужаса и боли вампиров. Только несколько кровососов попытались дать какой-то отпор этой жуткой магии, сотканной из самого солнца, но бесполезно — белоснежные острия плетей пронзали их тела и возносили к небу, прямо к яркому и безжалостному светилу, обращающему бывших хозяев жизни и смерти в прах.

Аланиру впервые за время его существования в качестве вампира стало по-настоящему страшно. На миг болезненно сжалось сердце, и тут же отпустило, когда с шеи будто бы сорвали охватывавшую ее уже несколько лет удавку. Это означало только одно — вампир, обративший его, мертв. Но Аланир не испытал радости от ощущения собственной свободы, он уже понял, каково ее настоящее имя.

Эта свобода сегодня была дарована всем жителям города вампиров, начиная от лорда и его приближенных, и заканчивая животными — свобода не пощадила никого. Ни кровососов, ни кандидатов, ни рабов, ни пищу, никого… Этой свободы каждому хватило сполна, она нашла любого, как бы тот ни прятался, и приняла его в себя.

Свобода, чье имя — смерть.

Аланир понял это за миг до того, как белая плеть проникла сквозь плоть дерева, не причинив ему вреда, и вонзилась в его сердце, отпуская на волю несчастного мальчишку Ала из вольной деревни, который пошел в кандидаты, чтобы защитить сестру.

За секунду до смерти Ал улыбнулся. Он знал, что скоро увидит и маму, и малышку Руту и даже отца, которого, разумеется, не знал, а все преступления вампира Аланира останутся здесь в этом ослепительном свете, и в нем же сгорят, визжа и дергаясь от невыносимой боли. Ал даже не ненавидел Аланира, хотя и не простил его — первое, что сделал Аланир в качестве вампира, это выпил кровь малышки Руты, потому что Ал оказался слишком слаб, чтобы противостоять воле учителя…

Улыбнувшись на прощание ласковому солнцу, Ал ушел — его ждали мать и сестра. А город остался лежать в руинах, хороня под собой четверых выживших — охотницу на вампиров, девчонку-рабыню, вампира, и еще нечто, которому ни город, ни что-либо в этом мире, не знали имени…

На развалины, совсем недавно бывшие городом, опустила свои бархатистые темные крылья ночь. Яркая, почти полная луна укоризненно взирала с небес на руины, в ее неверном, слабом свете можно было различить хрупкую человеческую фигурку, яростно расшвыривающую в стороны камни. Отбросив в сторону очередную глыбу, человек на несколько секунд замер — а потом вдруг рухнул на колени, прижав ладони к лицу.

Кейтан плакал неумело, судорожно — но это приносило хоть какое-то облегчение. Он понимал, что шансов нет, что кузину вместе с Сергаалом завалило так давно, что даже если он и откопает их, то они уже наверняка мертвы, но все еще на что-то надеялся. Молодой охотник твердо решил, что пока не найдет их тела, он не уйдет отсюда — если даже они и мертвы, то заслужили лучшей участи, нежели истлеть в окружении праха проклятых кровососов. Он должен хотя бы похоронить их так, как полагается.

Как же проклинал себя юноша за то, что отпустил Сигурни вместе с Мирити на разведку, хотя Черный Клинок и велел ждать его возвращения! Ведь чувствовал, что что-то не то, ведь замечал странный блеск в глазах товарища, когда тот смотрел на Сигурни, почему же допустил?

И как же Кейтан ненавидел себя за трусость, за то, что не бросился на помощь, когда Мирити, чуть замедлив шаг, оказался за спиной Сиг и с силой ударил ее рукоятью кинжала по голове! Но рядом мгновенно оказались двое вампиров, которым Мирити быстро что-то сказал — и те пропустили его, прихватив с собой тело охотницы. Они обращались с ним отнюдь не как с пленником, и из этого следовал только один вывод — перебежчик!

Такое случалось, хотя и довольно редко. Кое-кто из охотников, не желавший всю жизнь сражаться за право прожить следующий день свободным, уходил на сторону вампиров. Говорят, там они долго не жили, кровососы получали от перебежчиков все, что хотели, а потом легко пускали их на еду — но почему-то находились все новые и новые предатели. Вот теперь оказалось, что Мирити, бок о бок с которым и сражались, и в дозоре стояли, и на охоту ходили — один из таких предателей. Хуже того, он отдал проклятым тварям Сигурни!

Запрокинув голову, Кейтан отчаянно завыл. Кроме Сиг, у него никого не было. Мать с отцом умерли уже давно, двоюродная бабушка, Йенна, внучатым племянником не интересовалась, да а времени у нее не было — на плечах старшей охотницы лежала слишком большая ответственность, и даже сама Сигурни росла, почти не видя бабушку. Вот они с Кейтаном и сдружились — он, тогда еще мальчик, был на пять с лишним лет старше, и с удовольствием принялся опекать подружку. Учил ее стрелять, делать колья, незаметно подкрадываться… Когда об этом прознала Йенна, обоих сперва выпороли — а потом похвалили, и с тех пор старшая охотница начала гонять ребят вместе с прочей молодежью, большая часть которой была старше Кейтана лет на шесть.

А теперь Сигурни больше нет…

Молодой охотник плакал чуть ли не впервые с тех пор, как ему исполнилось пять, когда погибли родители. Захваченный собственным горем, он не сразу услышал, как за каменным блоком, к которому он прислонился, кто-то скребется.

— Эй, меня кто-нибудь слышит? — приглушенно прозвучал незнакомый женский голос. Кейтан вскочил.

— Кто ты? — быстро спросил он — мало ли кто из кровососов мог уцелеть во время этого странного… избиения?

— Человек, — отозвалась девушка. — Ты Кейтан, да?

— Да! Сигурни с тобой?

— Да, со мной. Помоги сдвинуть камень, мне одной не справиться, а они все без сознания!

— Сейчас!

Кейтан с новыми силами схватился за тяжелый блок. Просто отодвинуть его не удалось — слишком громоздкий, и охотник быстро сбегал к лесу, притащив оттуда огромную прочную корягу, которую можно было использовать, как рычаг. Через полчаса упорных мучений камень, наконец, немного отвалился в сторону — достаточно, чтобы под ним мог проползти не очень толстый человек.

Первыми из-под камня показались руки Сигурни — безвольные кисти, покрытые синюшными пятнами. Кейтан без труда вытащил кузину наружу — та была без сознания, но жива, хотя и смертельно бледна. Потом неизвестная девчонка вытолкала Сергаала, тоже бесчувственного, но тоже живого. И, наконец, появилась сама — темноволосая, полуодетая, растрепанная и перемазанная в грязи. Уселась на землю возле самого выхода, отбросила волосы с лица — и снова потянулась под камень.

Охотник с трудом сдержал первый порыв — выхватить кол, и вонзить поганому кровососу в сердце. Потом голос разума взял свое, и Кейтан решил сперва разобраться в ситуации.

— Кто ты, и как тебя зовут? — осторожно спросил он у девушки, на всякий случай положив руку на меч.

— Тлайрат. Я из Алеарта, сюда попала случайно, — отозвалась та.

— Откуда?

— Из Алеарта, страны магов. У меня не было дара, и поэтому меня сделали рабыней, — грустно вздохнула Тлайрат. Посмотрела на округлившиеся глаза юноши, и удивленно спросила: — Ты что, не знаешь об Алеарте?

— Нет. А что это, и где это? И чьей рабыней тебя сделали? И…

— Подожди, не торопись, — девушка рассмеялась. — Давай потом поговорим, когда все придут в себя, и вообще…

— Хорошо… А зачем тебе кровосос? — спохватился Кейтан, обнаружив, что самый-то главный вопрос он задать забыл.

— Он помог нам выбраться, — Тлайрат тут же посерьезнела. — Он вообще какой-то странный… Не похож на остальных вампиров. Никогда не видела, чтобы он мучил кого-нибудь. Я просто хочу с ним поговорить. Понять хочу.

— Что понять?

— Почему остальные такие, — недоуменно сказала бывшая рабыня. — А что?

— Потому что кровососы, — отрезал Кейтан. — Кровососы — все одинаковые. Все твари, и всех надо уничтожить.

— Если бы ты парой дней назад уничтожил этого кровососа, то сегодня мы все погибли бы! — оборвала его «пламенную речь» Тлайрат. — И пока я с ним не поговорю, ты и пальцем его не тронешь!

— А что ты мне сделаешь? — охотник презрительно усмехнулся.

Девушка вспыхнула и схватилась за заткнутый за пояс кинжал.

— Эй, а может, вы сперва нам поможете, а потом уже драться будете? — насмешливый, хотя и слабый, голос Сергаала мгновенно отрезвил обоих.

Спустя два часа все сидели у большого костра, быстро сооруженного Кейтаном. Сигурни тоже пришла в себя, а вот Мартин до сих пор пребывал без сознания — он был крайне истощен, и, кажется, у него просто не было сил очнуться.

— Когда я увидел Сиг у стены, я словно бы взорвался изнутри. Вот уж не думал, что способен на такое, — потрясенно проговорил Сергаал, выслушав рассказ охотника о безумном светопреставлении. — Но начну по порядку.

И Хранитель начал рассказывать. Про Арену, про победу, про вампира, купившего его кровь, про обращение, и про то, как его повели на «первый ужин».

— …просто вспышка в голове — и все. Что было дальше — не помню. Очнулся уже здесь. Что происходило после того, как меня привели в ту камеру, понятия не имею, — Волчонок подсел поближе к костру, он до сих пор не мог согреться.

— Зато я знаю, — заговорила Тлайрат.

— Ну так расскажи! — Кейтан подался вперед, жадно ловя каждое слово. Он уже и думать забыл о том, что в каких-то тридцати футах от него лежит хоть и связанный, но вполне себе живой вампир.

— Я стояла в коридоре, за спиной Мартина, а сам Мартин — в дверном проеме. Но мне все равно было неплохо видно. Он, — девушка кивнула на Сергаала, — сделал несколько шагов к жертве, а потом вдруг обернулся — мне страшно стало. Я почти всю жизнь провела среди магов, и всякого насмотрелась, но это… бррр! Глаза как черные провалы в бездну, по пальцам молнии — тоже черные, а взгляд… я думала, умру от ужаса на месте. А потом хлынул свет, герцог закричал — и исчез. Но мне кажется, он выжил. Я краем глаза успела заметить вспышку портала. Потом все залило этим светом, начали рушиться стены, я упала на спину, и вдруг поняла, что на меня рушится огромный камень. Но Мартин успел перейти в боевую трансформацию, и закрыл меня собой. Честно, я понятия не имею, зачем он это сделал. Но он удержал камень, а свет его почему-то не тронул. Где-то через полчаса все закончилось, Мартин как-то сделал, чтобы потолок не рушился снова, и вытащил из комнаты Сергаала и Сигурни. Потом сказал, что отсюда надо выбираться, и мы стали искать выход — вдвоем, потому что Сиг только на минутку пришла в себя, пролепетала что-то про то, что снаружи помогут, назвала имя — Кейтан — и снова потеряла сознание. А Сергаал так и не очнулся, пока не вылезли. В общем, мы стали искать выход, по очереди тащили их двоих, и разбирали завал. Мартин половину времени провел в боевой форме — свод в любую секунду мог рухнуть, и нас бы завалило. Один раз посыпались камни, но он закрыл нас собой, и все уцелели — но его чем-то сильно ударило, а может — просто истощение случилось, и он тоже потерял сознание. К счастью, это было уже почти у самого выхода, правда, я еще не знала, что это выход. Я попыталась сдвинуть камень — не получилось. Тогда я стала кричать и звать на помощь — и тут откликнулся Кейтан. Собственно, все…

— Тыхочешь сказать, что этот кровосос спасал нас, рискуя собой? — с явственным недоверием в голосе уточнила Сигурни.

— Да. Я тоже удивилась, но… Он и правда не такой, как они. Он ни над кем не издевался, никого не убивал — он даже питаться предпочитал не как все, а собранной кровью, из чаши. И… он добрый, насколько это применимо к вампиру. Я слышала как-то раз случайно его разговор с самим собой, есть у него такая привычка. Он говорил о том, что отступники правы, что жить с людьми надо вместе, отдавая то, что можно отдать без особых потерь, и помогая друг другу. Что-то такое, я не особо расслышала. Но… я не хочу, чтобы он умирал! — выпалила Тлайрат, с надеждой глядя на Сергаала, и игнорируя презрительный взгляд Кейтана.

— Кто за то, чтобы убить вампира? — спросил Хранитель после непродолжительного молчания.

Охотники синхронно подняли руки.

— Кто за то, чтобы оставить ему жизнь? — добавил он, поднимая руку — и тут же получил ослепительную, полную благодарности улыбку от бывшей рабыни. — Ну вот, голоса разделились. Но мы можем попросит Эстаи поучаствовать в голосовании, если хотите. Или просто оставить решение за мной.

Кейтан и Сигурни переглянулись.

— Ладно, пусть живет… пока что, — нехотя проговорил юноша. — Но я все равно считаю, что его надо прикончить.

— Сейчас всем надо только одно — отдохнуть, — резко оборвал его Сергаал. — И именно этим мы сейчас и займемся.

Неподалеку обнаружили пещерку, очень удобную для ночлега. Кейтан принес оставшиеся на месте прежней стоянки вещи, пол пещеры застелили лапником, поверх которого положили одно одеяло, а сверху накидали плащи и остальные одеяла — укрываться.

Проблема возникла, когда стали решать, кто где спит. Охотники наотрез отказались ночевать в одной пещере с вампиром. Тогда Хранитель плюнул, выругался, обложив всех отборнейшим русским матом — который те прекрасно поняли по интонации, и уложил Мартина в корнях дерева напротив пещеры, создав над ним непроницаемую для солнца темную завесу.

— Все, отбой! — скомандовал Сергаал, падая на лапник возле выхода. Сигурни улеглась с другой стороны от него, следом — Тлайрат, и последним, почти у стенки — Кейтан. Последний клялся себе, что и глаз не сомкнет, пока рядом такая угроза — но усталость оказалась сильнее, и спустя пять минут охотник уже спал крепким сном.

Тлайрат отключилась чуть ли не раньше, чем ее голова коснулась импровизированной подушки, Сигурни тоже уснула очень быстро. Да и сам Волчонок, выложившийся по полной программе, вскоре последовал примеру остальных.

А вампир Мартин был без сознания. И потому, когда через полчаса Сергаал открыл алые, без единого проблеска разума, глаза, и резко сел, предупредить об опасности было некому.

Шестая глава

Аенгрост, город Эгленор, столица королевства Алеарт

Мария Сантьяго Рикка, носитель Духа Предела

4-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Полумрак, царивший в небольшой овальной комнате, с трудом разгонял неяркий свет трех высоких свечей, стоявших в резном подсвечнике на столе. В их ровном сиянии можно было разглядеть худенькую коротко подстриженную девушку, сидящую на высоком табурете возле стола, и увлеченно изучающую лежавшую у нее на коленях толстую книгу.

С шелестом перевернулась страница, повинуясь плавному жесту ладони Марии. На лбу эльфы выступил пот, пальцы слегка подрагивали — даже столь элементарное магическое воздействие, как бытовой телекинез, давалось с величайшим трудом. И то чудо, что хотя бы такие мелочи получались, несмотря на блокировку способностей проклятым ошейником!

Ведьма с ненавистью дернула стальной ободок, который ненавидела даже сильнее, чем рабские браслеты на запястьях. Ведь если бы только на миг от него избавиться — она станет свободна! Ни один маг в этом проклятом Алеарте не сумеет удержать разъяренную Хранительницу! Только бы на один миг снять чертов ошейник…

И ведь дело было даже не в блокировке способностей — куда там слабому артефакту местных недо-магов заблокировать Предел! Дело было в энергии, которую до сих пор Мария получала от Меча. А вот телепатию ошейник блокировал прекрасно.

То, что девушка могла сейчас — простейший бытовой телекинез, способность чувствовать магию в предметах и еще несколько мелочей — было верхом ее нынешних возможностей, ведь она использовала для этого свою собственную силу, которой было пугающе мало, особенно учитывая энергоемкость заклинаний Предела. И то, три раза перевернула страницу, и уже даже дышать больно, сердце заходится, а перед глазами мутная пелена. Выложилась. Все, теперь дня два даже о самой ерунде можно забыть.

Отложив книгу, Мария открыла ящик стола, где лежали свечи. Осталось их всего десять штук. Каждая горит примерно восемь часов, и если использовать две вместо трех, то хватит в общей сложности на тридцать два часа. А там уже должен восстановиться естественный запас энергии, и можно будет для освещения использовать небольшой светящийся шарик. Или все же попросить у слуги еще свечей? Просить не хотелось, слишком уж унизительным это было для ведьмы.

Вновь взявшись за тяжелый фолиант, на корешке которого филигранным почерком было выведено: «Основы психовоздействия и телепатия», девушка открыла заложенную страницу, и вгляделась в ровные ряды изящных рун драгэн'та, языка, произошедшего от драконьего, который маги вначале использовали для составления заклинаний, а потом и вовсе начали использовать для написания книг по магии. Однако подлые строчки расплывались перед уставшими глазами, и Мария с тяжелым вздохом отложила толстый том в сторону. Задула свечи, чтобы не тратить драгоценный источник света, и легла на кровать. Спать не хотелось, и эльфа вновь задумалась над тем, чего добивается ее странный хозяин. Мысли вернулись к тому дню, когда ее продали Вангейту вар Гарреху.

Светловолосый маг приобрел, кроме Марии, еще и Тирэн'лай, Ларра'ти и еще одного эльфа с их же шхуны, не считая высокого и слишком мускулистого для эльфа матроса из «партии», попавшей в Дом Невольников за полторы декады до команды «Ласточки». Их привезли в большой особняк в черте города, по пути не давая даже рта раскрыть — в грузовой повозке, помимо рабов, находился огромный надсмотрщик, неплохо владеющий болевыми заклинаниями, и, казалось, ищущий хотя бы какого-нибудь повода, чтобы их использовать. В особняке эльфов с «Ласточки» развели по разным комнатам, двери которых выходили в один и тот же коридор — помещение, отведенное Марии, было последним, и она видела, как загоняют в их комнаты остальных.

Обстановка комнаты немало удивила эльфу. Все, что здесь было, состояло из разного размера и пропорций правильных овалов. Овальный стол, такая же довольно широкая кровать, округлые полки на стенах, и даже комод такой же, не говоря уже о форме самой комнаты. Впрочем, эта странность очень быстро перестала интересовать девушку — на полках и столе, на комоде и просто на полу, лежали книги… Толстые и не очень, в простых кожаных обложках, и окованные серебром и золотом, написанные на эльфийском, алеартском, христесарском, драгэн'та и даже на языке подводных эльфов… Множество книг. В ящиках стола обнаружились письменные принадлежности и свечи, а также странные палочки с кристаллическими головками, которые зажигались, если с силой провести по чему-нибудь шероховатому.

Все это богатство на время примирило Марию с ее позорным положением рабыни. Она начала впитывать информацию, заодно совершенствуясь в языках. Как ни странно, среди книг обнаружились словари драгэн'та и некоторых сложных диалектов эльфийского — не полные, конечно, скорее, справочники по редким словам и выражениям, но все же.

Когда ведьма спустя два дня отложила в сторону тяжеленный том, повествующий об истории основных государств Аенгроста, датированный две тысячи пятьсот вторым годом Восьмой эпохи, она поняла, что прочтение необходимо как-то систематизировать — освоить все, что есть в этой комнате, она сможет за несколько месяцев, но есть ли у нее это время? И Мария взялась за сортировку книг, отложив в одну стопку те, что заинтересовали ее больше всего, в другую — те, которым можно было уделить внимание и в последнюю очередь, и оставив те, что хоть и были важны и интересны, но все же уступали по важности первым. И вновь погрузилась в чтение.

Чего здесь только не было! Древняя и современная история мира и разных стран, психология и основы анализа, теории построения заклинаний и социологические модели, расписанные с невероятной подробностью… Девушка читала запоем, ложась спать только тогда, когда строчки начинали плыть перед глазами, и появлялось ощущение, что под веки насыпали мелкого песка. А проснувшись, она тут же вновь принималась за освоение очередной книги, прерываясь лишь на то, чтобы быстро поесть, не чувствуя вкуса еды, которую раз в сутки приносил сухощавый высокий человечек в однотонном темном костюме. Кроме чтения, эльфа занималась только одним — систематизировала полученные знания, записывая их на бумаге, обнаруженной в одном из ящиков стола.

Единственным, чего никак не могла понять Мария, была цель ее пребывания в этой комнате. Чего хочет добиться Вангейт вар Гаррех? Что ему нужно от нее? Зачем он дает рабыне книги, зачем позволяет читать, и для чего она вообще ему нужна? На заднем плане иногда проскальзывали мысли о Тирэн'лай и Ларра'ти, но она тут же забывала о них, едва только возвращалась к чтению. В конце концов, девушка решила не тратить драгоценное время на размышления, все равно для хоть сколько-нибудь четкого анализа не хватало данных, а строить предположения на пустом месте она не хотела.

С того дня, как Мария попала в этот дом, прошло уже больше двух декад, а «хозяин» так до сих пор и не показывался. Странно…

Вопросов было немало, а вот ответы на них все никак не торопились появляться. Потому ведьма тяжело вздохнула, и вернулась мыслями к содержанию книги, которую читала последней. Размышляя о разных способах воздействия на человеческий мозг элементарной телепатией, она и сама не заметила, как уснула…

Пробуждение оказалось… неожиданным. Во-первых, Мария проснулась не в привычной уже овальной комнате, а в каком-то квадратном помещении площадью около трехсот квадратных футов. Никаких источников света здесь не было — только слабо фосфоресцировали сами стены, пол и потолок. Не было здесь и мебели, девушка лежала прямо на полу. Больше того, она была одета в штаны и рубашку из парусины, которых не было в ее небольшом гардеробе, нашедшемся в комоде.

Резко сев, ведьма огляделась. Единственным предметом в этой комнате был небольшой брусок странного черного металла, лежащий у одной из стен. Поднявшись на ноги, она подошла к этому бруску, осторожно коснулась его кончиками пальцев — и резко отдернула руку, получив разряд странной, непривычной в первый момент энергии. Хотя на что-то это было похоже…

Напрягшись, Мария собрала все те небольшие крохи собственных сил, которые успели восстановиться после вчерашнего телекинеза, и построила связку определения магической энергии. И едва сдержала ликующий вопль.

Черный металл на проверку металлом не оказался. Больше того, он вообще не был физическим объектом! Брусок являл собой материализованную энергию, и эта энергия была Пределом!

В памяти мгновенно всплыла глава одной из прочитанных книг: «Энергия: управление, хранение, передача». Там речь шла преимущественно об основной валюте Алеарта, энергетических кристаллах, но затрагивались также и другие темы той же направленности, в том числе, одна глава была посвящена именно подобным «брускам». Разумеется, «брусками» их именовали весьма условно — маг, создающий такой хранитель энергии, мог придать ему любую форму на свой выбор, но чаще всего использовались или параллелепипеды, или вытянутые сфероиды. Там же было сказано, что работа с энергохранителями крайне сложна и опасна для начинающих, и к первым опытам учеников допускали только в присутствии учителя, и то, поначалу им давали очень малоемкие хранители. Мария же собиралась экспериментировать одна, не имея даже теоретического опыта и полагаясь лишь на те крохи информации, что удалось почерпнуть из единственной книги, и на свою интуицию мага Предела.

Эльфа вновь потянулась к своей силе — и разъяренно зашипела, осознав, что их не хватит даже на то, чтобы обратить этот «брусок» из материализованной энергии в чистую силу. Только если…

План был рискованным, но должен был сработать. Нет, он просто обязан был сработать!

Очень осторожно, боясь ошибиться и переборщить, что неминуемо привело бы к весьма плачевным для нее последствиям, ведьма вслушалась в свою жизненную силу, в то, что питало ее организм, и сохраняло живой ее физическую оболочку, и начала медленно преобразовывать эту силу в магическую. Спустя несколько бесконечно долгих секунд она медленно выдохнула — получилось! Но самое сложное было еще впереди…

Сконцентрировав магическое зрение на центре энергохранителя, девушка осторожно потянулась к нему своей силой. Вот «узелок», своеобразный замочек, вот структура заданного контура, и, наконец, основная вязь заклинания, которое обратило чистую энергию в почти материальный предмет. Разглядев узор подробнее, Мария едва сдержалась, чтобы не отступиться — заклинание было слишком сложным для нее, да к тому же построенным в совершенно незнакомом стиле. Расплетать такое — верное самоубийство, если хоть в мельчайшей детали закрадется ошибка, то от незадачливого мага останется… в общем, мало чего останется. Контуры хранителя сорвет напором вырвавшейся энергии, и…

Стоп!

Ведьма ликующе рассмеялась. И с хохотом рванула все тщательно выплетенные неизвестным магом связки и узоры, в клочья разрывая все контуры хранителя. Освобожденная энергия рванулась в пространство, и тут же словно бы впиталась в кожу девушки. Уж кому-кому, а Носителю Духа сила Предела ни за что не причинила бы вреда.

Впервые с той самой памятной битвы с тремя алеартскими галерами Мария чувствовала, как по ее венам бежит вместо крови Предел, как покалывает кожу напряжение магии, как громче и быстрее стучит сердце в предвкушении восхитительного момента погружения в родную стихию…

Несколько минут эльфа просто сидела, наслаждаясь этим почти забытым ощущением. Потом на миг замерла, и вскочила на ноги — хватит отдыхать, надо выбраться отсюда, и отомстить проклятым магам за ее унижение! Но сперва следует избавиться от мерзкого ошейника, не дающего связаться с Эстаи, и ненавистных рабских браслетов!

Не тратя времени на выплетание заклинания, Мария просто швырнула в энергоконтуры артефакта изрядную долю Силы. И тут же рухнула на пол, царапая горло ногтями, отхаркивая кровь, и едва сдерживая хриплые крики.

Рабские ошейники для магов-нелюдей проектировали и создавали умелые специалисты. Больше того, специалисты, явно сталкивавшиеся с Пределом. Ответом на попытку любого магического воздействия, артефакт отвечал жестким болевым импульсом, от которого большинство эльфов попросту теряло сознание, после чего вся накопленная незадачливым магом-рабом энергия выпивалась ошейником, заново наполняя контуры.

Вот только Мария не собиралась сдаваться. Возможно, месяца три назад она и потеряла бы сознание, но произошедшее после научило ее многому, в том числе — терпеть боль. Она прошла через застенки Инквизиции, она выдержала боль от текущего по коже орочьего жидкого огня, она терпеливо вынесла мучения во время выздоровления после схватки с акулами, и, наконец, она сумела сдержать крик даже в жутком подвале Дома Невольников. И каждый подобный опыт только придавал ей решимости пройти свой путь до конца, не сдаться ни при каких обстоятельствах, и сделать то, ради чего она пришла в этот мир.

Сжав зубы и сдавленно хрипя, эльфа изо всех сил пыталась отвлечься от боли, и сосредоточиться на плетении — и ей это удалось. Судорожно, неровно, кое-как — но она сумела выплести вторичный энергоконтур своего тела и перевела в него всю Силу Предела, которая у нее еще оставалась, после чего на мгновение отсоединила этот контур от себя.

Ошейник, почувствовав, что энергии в жертве не осталось, вновь вернулся к привычному автономному режиму работы. А Мария, с трудом дыша и продолжая сплевывать кровь, скорчилась на полу, пытаясь придти в себя.

«Что ж, отрицательный результат — тоже результат. Значит, будем искать другой способ избавиться от этой дряни…»

Немного придя в себя, она встала, придерживаясь за стену, и вновь внимательно осмотрела помещение. Впрочем, ничего в нем не изменилось — все те же ровные стены, пол и потолок, испускающие спокойный приглушенный свет, и ни намека на дверь, окно, люк, или еще хоть какой-нибудь выход. Впрочем, она ничего другого и не ждала.

Следующие два часа ведьма потратила на всевозможные обследования помещения с помощью магии. Когда же поняла, что выбраться отсюда изнутри невозможно — просто легла на пол, и притворилась спящей. Энергии оставалось еще немало, возможно, удастся вырваться, когда ее вернут в обычную ее комнату. Или же поверят, что эльфа и на самом деле вымотана так, что уснула, и выдадут случайно, где же здесь выход.

К сожалению, Мария действительно слишком устала, и потому даже не заметила, как уснула на самом деле. Проснулась ведьма уже в своей овальной спальне, и первым, что она почувствовала, было прежнее ощущение полного отсутствия силы Предела.

Зато в столе появились новые свечи, прочитанные уже книги исчезли, их место заняли новые. Кроме того, девушка явственно различила следы какого-то довольно слабого заклинания на своих записях. Будь то любая классическая алеартская школа магии, эльфа едва ли что-либо заметила бы. Но эти следы… они были оставлены магом Предела!

Три дня прошли в тяжелых раздумьях о произошедшем и происходящем. Все, творившееся сейчас с Марией, выглядело каким-то нереальным бредом, кажущимся то ночным кошмаром, от которого никак не удается очнуться, то сказочным сном, все ускользающем сквозь пальцы… Странное поведение вар Гарреха, эти книги и комната, следы магии Предела на записях, и то помещение, энергохранитель… Все это не поддавалось логике. Эльфа прочла все три книги по логическому и интуитивному анализу, которые были в ее распоряжении, но даже задействовав все ресурсы собственного мозга и крайне скромных магических сил, так и не смогла придти ни к одному выводу.

Время вновь текло так же, как и последние полторы декады — несколько часов на сон, потом — читать, пока глаза не начнут слезиться, после чего можно погасить драгоценные свечи, и, растянувшись на удобной постели, вновь предаваться размышлениям о происходящем, о прочитанном, строить в уме модели заклинаний, и мечтать о свободе и мести.

Новое испытание — или чем там это являлось? — поджидало девушку на четвертый день после памятного перемещения. Все произошло почти так же, как и тогда: устав читать, она легла на постель, и принялась обдумывать последнюю книгу, незаметно для себя погрузившись в сон. Проснулась ведьма в совершенно ином месте…

Это был просторный длинный зал, шириной около сорока футов, и длинной в пару сотен. Повсюду — из стен, пола, потолка — змеились черные длинные отростки, похожие не то на щупальца диковинного зверя, не то на странные растения-лианы, не то на какие-то живые толстые обрубленные канаты. Они медленно, лениво переползали друг через друга, иногда замирая, иногда внезапно начиная бешено вращаться и бить по воздуху, на первый взгляд — безо всякой системы. В конце этого не то зала, не то коридора, виднелась дверь, а вот за спиной Марии была только стена. Вариантов не было. Вернее, вариантов было два — сидеть здесь неизвестно сколько времени, и ждать непонятно чего, или же идти к двери через этот кошмарный лес щупалец.

Рывком поднявшись на ноги, Хранительница огляделась в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие. И, к своему удивлению, обнаружила, что стена за ее спиной, еще недавно являвшая собой совершенно гладкую светло-серую поверхность, сейчас превратилась в оружейную стойку. Подумав, эльфа заткнула за пояс несколько метательных топоров, на спину повесила два парных меча в крестообразных ножнах, добавила к топорикам длинный кинжал, а в руки взяла широкий недлинный меч, и сделала шаг вперед.

К ней тут же метнулись два бугристых щупальца. От одного девушка успела уклониться, второе наугад рубанула мечом — отросток упал на пол, дернулся пару раз, и затих. Мария пошла дальше, размахивая слишком тяжелым для нее мечом.

Первая неудача случилась шагах в десяти от начала коридора. Ведьма едва отбилась от сразу трех корявых «лиан», и не успела перевести дыхание, как к ней устремились еще две. Одна замерла, угрожающе покачиваясь в пяти футах от эльфы, вторая начала стремительно атаковать, нанося короткие быстрые удары в область торса. Один такой удар в солнечное сплетение Мария пропустила, и едва удержалась на ногах, судорожно пытаясь снова научиться дышать — но проклятое щупальце явно не собиралось давать своей жертве передышку, и следующий удар пришелся девушке в грудь. Она пошатнулась, взмахнула мечом на удивление удачно — обрубок черного каната, извиваясь, упал, оставшийся кусок щупальца был слишком короток, чтобы дотянуться до Хранительницы.

Избавившись от слишком близкой угрозы, она расслабилась, и позволила себе опустить меч. Это было ошибкой. Вторая «лиана», до того остававшаяся за пределами досягаемости оружия, внезапно ринулась в атаку, несколько сильных ударов в живот бросили Марию на пол, она вскинула меч, пытаясь хоть как-то защититься, а в следующее мгновение горла коснулось что-то липкое, противное, сжалось, эльфа успела только понять, что это один из обрубков, который она опрометчиво сочла уже неопасным… через секунду одно из щупалец вырвало меч из ее руки, перед глазами мелькнула бугристая черная поверхность, и девушка потеряла сознание.

Придя в себя, Мария с удивлением обнаружила, что лежит вновь у той самой стойки с оружием, в самом начале коридора. На удивление, у нее ничего не болело, даже плечо, которым она очень ощутимо ударилась при падении.

Поднявшись на ноги, эльфа с ненавистью посмотрела на медленно шевелящийся лес лиан. Вновь подобрала вооружение, на этот раз взяв два широких меча, и смело шагнула вперед.

Эта попытка провалилась гораздо позорнее, чем первая. Не имея никакого опыта обращения с двумя клинками, Хранительница попыталась отбить удар щупальца левой рукой, но коварный отросток извернулся, лезвие ударило по нему плашмя, и с огромной силой было отброшено назад. Мария в ужасе вскрикнула, понимая, что сейчас произойдет, но сделать ничего не могла — широкое и очень острое лезвие ее собственного меча с хрустом врубилось в кость, легко взрезав кожу, мышцы, и сухожилия. Несколько секунд ведьма в ужасе смотрела на культю, оставшуюся от ее правой руки, а потом удар какого-то щупальца милосердно лишил ее сознания…

Очнувшись, Мария уже даже не удивилась тому, что лежит у начала коридора, целая и невредимая. Ярость хрипло клекотала в груди, девушка вскочила, сорвала со стойки двуручный меч, и бросилась вперед, рубя лианы с бешеной скоростью.

Вот только двуручник был слишком тяжел для хрупкой эльфы, несмотря даже на преобразования ее тела, проведенные Эстаи. Шагов через двадцать она начала уставать, еще через пять уже не могла атаковать, только отбивая направленные в нее удары, а спустя минуту выронила ставший совершенно неподъемным меч, надеясь, что все закончится быстро.

Четвертая, пятая, шестая попытки… Все они заканчивались крахом еще раньше, чем Мария успевала дойти хотя бы до середины коридора.

На седьмой раз она решила действовать принципиально иначе. Ближайшие щупальца ведьма порубила, перешвыряв в них три четверти наличного арсенала, после чего выбрала из оставшегося оружия палаш, похожий на те, которыми так ловко орудовал Кедаркиан Храссэн'кхэ, и бросилась вперед. На сей раз она не старалась обрубать все щупальца — просто рвалась к выходу, рассекая лианы перед собой.

Сильнейший удар в затылок достал ее буквально в пятидесяти футах от выхода…

В очередной раз придя в себя, Мария безразлично посмотрела на издевательски шевелящиеся канаты, села поудобнее, и погрузилась в глубокий транс. Спустя полчаса она открыла глаза, встала, взяла со стойки кинжал, и сильно уколола себя в руку. Боль почти не ощущалась.

Как и в прошлый раз, для начала ведьма сократила количество ближайший лиан, метая в них ножи, топоры, мечи, и что-то вообще незнакомое. Потом взяла зарекомендовавший себя палаш, и медленно двинулась вперед. Прошла футов двадцать — и остановилась, давая себе немного отдохнуть. Продвинулась еще немного — и снова отдохнула. И так еще несколько раз — пока лианы не смекнули, в чем дело.

Три, четыре, пять шагов — меч наливается тяжестью, пора отдохнуть. Шаг назад — и только в последнее мгновение она успевает обернуться, и рассечь притаившееся за спиной щупальце, но их слишком много, их десятки… назад, к спасительному отдыху уже не пробиться.

И жгучей стыдливой волной накрывает понимание — если она не справится в этот раз, на новую попытку не хватит сил. Не физических, нет — они-то как раз восстанавливались. Но если ее снова постигнет неудача, то Мария просто не сможет себя заставить пробовать еще раз, и еще, и снова…

Крепче сжать рукоять. Удар, уход, удар, еще удар, уклониться, шаг вперед, удар, удар, удар… Дверь все ближе, а палаш все тяжелее. Удар. Надо идти вперед, надо держать оружие, каким бы тяжелым оно не было, надо отбиваться, рубить эти проклятые щупальца… Удар, снова удар, уклониться, прыжок… Нельзя проигрывать, нельзя! Соберись, размазня, ты же Черная Ведьма!

Клинок, красиво кувыркаясь, по дуге летит в сторону. В следующий миг атака лианы швыряет Марию на пол, вышибая воздух из легких. Еще два каната бросаются к ней — добить. Но в этот раз у них ничего не получается. Используя все свои силы, Хранительница мгновенно выплетает знакомое заклятие черного огня, выжигая шевелящийся лес вокруг себя.

Несколько секунд передышки. Эльфа попыталась встать, по почему-то упала, едва попытавшись наступить на правую ногу, середину голени ожгло болью, несмотря на то, что все болевые ощущения были снижены настолько, насколько это вообще возможно. Девушка дотянулась рукой до больного места — пальцы коснулись липкой теплой крови. Она бросила быстрый взгляд на поврежденную ногу, и хрипло застонала.

Кожа была разорвана, из окровавленной раны торчал белый осколок. Открытый перелом, а времени залечить хоть как-нибудь нет, щупальца уже перемещаются в ее сторону. Все кончено, она опять не сможет дойти…

«Не можешь идти — ползи!» — с яростью проговорило что-то внутри нее.

И Мария поползла. Через боль, через страх, через проклятое «не могу»… Она ползла, оставляя за собой размазанный кровавый след, и почти что не обращала внимания на сыплющиеся сверху, снизу, с боков удары лиан. Что-то хлестнуло по лицу, рассекая кожу на лбу, кровь мгновенно залила глаза, но ведьма продолжала ползти вперед. Она уже почти не осознавала, что делает, куда и зачем движется — но остановиться не могла.

Далеко не сразу эльфа поняла, что удары внезапно исчезли, что прошла боль, и что снова может видеть. А когда поняла — только хрипло рассмеялась.

Она добралась. Преодолела страшный коридор. Выжила.

Поднявшись на ноги, Хранительница смело толкнула дверь.

Вспышка полоснула по глазам, и девушка потеряла сознание — для того, чтобы через мгновение очнуться в своей спальне.

Дни текли своим чередом. Мария просыпалась, завтракала, садилась читать… когда уставала, ложилась спать. И просыпалась в другом месте. Иногда ей приходилось экспериментировать с магией, причем как с Пределом, так и с классической, иногда — проверять на практике полученные знания, иногда — заниматься магией прикладной, варить зелья и изготавливать артефакты, иногда — снова сражаться с проклятыми щупальцами. Пожалуй, последнее было самым ненавистным занятием — несмотря на прочитанные книги по фехтованию и боевым искусствам, девушка так и не научилась хоть сколько-нибудь сносно управляться с мечом. Нет, она добиралась до конца коридора — но примерно так же, как и в самый первый раз. А когда в один далеко не прекрасный день ведьма оказалась в тренировочном зале, как она сама для себя окрестила этот коридор, и обнаружила, что не может ни преобразовывать тело, ни использовать хоть что-то, кроме обычного оружие, она так и не смогла дойти до двери. В четырнадцатый или пятнадцатый раз очнувшись в начале коридора, Мария просто не стала открывать глаза, и лежала не шевелясь до тех пор, пока не оказалась вновь в своей комнате.

Еще ей не давал покоя вопрос: зачем все это? Кто это делает, Мария понимала — кроме Вангейта, было некому. Но зачем ему это? Для чего он обучает всему эльфу, которая ненавидит его больше всех на свете? Неужели не понимает, что все то, чему он ее научит, обернется против него самого? Или понимает?

Так прошло еще около месяца. Тренировки, обучение, практика, чтение, снова тренировки и практика…

А потом Мария проснулась в своей комнате не одна.

— Здравствуй, — тихо проговорил Ларра'ти, и улыбнулся.

Эльфа едва не свалилась с кровати от изумления. Ларра'ти? Здесь? Откуда? Нет, она помнила, что вар Гаррех кроме нее купил еще часть команды «Ласточки», в том числе — ее бывших архатис и целителя, но как эльф попал в ее комнату? И… почему на нем нет браслетов с именем владельца?

— Здравствуй, — ошеломленно выдохнула девушка. — Но… откуда ты здесь?

— Меня попросили проводить тебя. Вангейт счел, что мне ты доверяешь больше, чем остальным, и поверишь, если я скажу, что тебе не угрожает никакая опасность, и вообще ничего такого, что могло бы тебя унизить или обидеть. Ты поверишь? — он снова улыбнулся.

— А что, правда, не угрожает?

— Правда. По крайней мере, я в этом уверен.

— Тогда поверю. Только… объясни мне, что вообще происходит? Почему на тебе нет браслетов? О чем этот ублюдок хочет со мной говорить? Что ему вообще от меня надо? — вопросы так и сыпались, и Ларра'ти со смехом поднял руки.

— Подожди, подожди, я не успеваю за тобой! Что происходит, зачем, почему, для чего, и так далее — тебе объяснит сам Вангейт. Кстати, не спеши его судить, сперва поговори с ним. Я тоже его ненавидел — пока не понял, что и для чего он делает. А браслеты… неудобно мне с ними. Когда в город выхожу — надеваю, чтобы стража не придралась и не схватила, у них тут, видите ли, свободными могут быть только люди-маги. А дома не ношу, незачем.

— И «хозяин» не возражает? — саркастически усмехнулась Мария.

— Он сам с меня их снял, и переделал, чтобы я мог их одевать и снимать по желанию, — Ларра'ти встал. — Мария, я не могу тебе сам объяснить, слишком мало еще знаю. Поговори с Вангейтом, он расскажет.

Только сейчас девушка поняла, что эльф говорил на алеартском, которого раньше не знал, и то — она заметила это только по тому, как он произнес ее имя. В темноэльфийском не было дифтонгов, и она сама трансформировала собственное имя в сложное для произношения на человеческих языках «Марийа», а здесь как-то незаметно для себя вернулась к изначальному варианту.

— Я смотрю, ты успел изучить местный язык?

— Я вообще много чего успел за то время, что мы здесь. Идем, тебя ждут.

— Сейчас… — ведьма поднялась, провела ладонью по волосам, пытаясь их пригладить, и набросила поверх тонкой сорочки рубашку. Быстро натянула удобные облегающие штаны из какой-то мягкой ткани, затянула шнуровку на сапогах. — Идем.

Вангейт вар Гаррех ожидал ее на небольшой веранде, залитой солнечным светом. Эльфа даже прищурилась — за полтора месяца она отвыкла от яркого освещения, и сейчас солнечные лучи причиняли глазам некоторую боль. Заметив это, маг повел рукой — стекла затемнились, смягчая резкость света.

— Рад видеть, — Вангейт встал, и вежливо поклонился. Прошу, присаживайся, — он указал на удобное кресло у столика, такое же, как его собственное. — Ларра'ти, спасибо, — это уже эльфу. К удивлению Марии, маг заговорил на языке Христесара. — Ты не мог бы нас оставить?

— Конечно. Я пойду с Тирэн'лай в город, ей надо было что-то купить, а одну ее выпускать нельзя, — христесарский целителя был значительно хуже, чем алеартский, он говорил с ярко выраженным акцентом, но предложения строил довольно правильно.

— Конечно. Только не забудьте браслеты, а то могут быть проблемы.

— Хорошо, — Ларра'ти кивнул, и скрылся за дверью.

А Вангейт вновь повернулся к девушке, левой рукой отодвигая предназначенное для нее кресло.

— Прошу тебя, присаживайся, — повторил он. — У тебя наверняка есть ко мне множество вопросов, и я очень хотел бы на них ответить.

— О, да, вопросов у меня предостаточно! — эльфа зло оскалилась, но предложенное кресло отвергать не стала. — И я очень надеюсь, что вы мне на них ответите!

— Позволь, я для начала сниму твои браслеты, — маг словно проигнорировал неприкрытую угрозу в словах ведьмы.

— Дешевый фокус на завоевание доверия? Не выйдет, — презрительно фыркнула Мария. — На территории особняка мы все равно в вашей власти, а в городе браслеты приходится одевать.

— Когда ты окажешься в городе, ты можешь подойти к любому стражу, и сказать ему, что невольники-нелюди в моем особняке ходят без браслетов, — холодно сказал Вангейт. — У меня будут очень большие неприятности. Не скрою, мое положение поможет мне выкрутиться из подобной ситуации, но тем не менее — неприятности будут. И твои друзья об этом прекрасно знают. А если бы мне требовалось завоевать твое доверие, я бы действовал совершенно иначе, поверь.

— Допустим, — Мария немного успокоилась.

— А теперь дай мне руки. Или ты хочешь оставаться в этом сомнительном украшении? — маг иронично приподнял бровь.

Вздохнув, эльфа положила руки на стол. Вар Гаррех коснулся пальцами металла, неслышно шепнул несколько слов — замки щелкнули, и браслеты соскользнули с запястий девушки.

— Да, так лучше, — задумчиво проговорила ведьма. — Вот если вы еще и ошейник с меня снимите — я, так и быть, вам даже поверю… возможно.

— Ага, а здесь через несколько минут будут все маги Синклита, и от нас обоих не оставят даже воспоминания, — вздохнул маг.

— Это почему?

— Потому, что магия Предела в Алеарте под строжайшим запретом, — Вангейт пристально посмотрел в глаза собеседнице.

— Даже так? — во взгляде Марии промелькнуло удивление. — Хорошо, я поняла. Но это грозит только мне, это я здесь… маг Предела. Вас не тронут.

— Даже если смотреть исключительно с твоей точки зрения — мне это невыгодно. Я слишком много сил и средств потратил на то, чтобы тебя найти, я посвятил этому всю свою жизнь, и не хочу в одночасье лишиться всего из-за прихоти, прости, обиженной девчонки, — жестко сказал он. — А если немного подумать… Мария, ты даже в ошейнике сможешь посмотреть мою ауру. Думаю, тебе удастся построить заклинание так, чтобы увидеть настоящую ауру, а не ту, которая предназначена для всех остальных.

Эльфа откинулась на спинку кресла, с интересом изучая светловолосого мужчину, с иронией глядящего на нее. Потом глубоко вдохнула, выплетая заклятие. Такую схему она использовала первый раз, поэтому пришлось немало повозиться.

Наконец, контур был готов, девушка осторожно наполнила его энергией, и активировала заклинание, глядя на Вангейта.

Увиденное ее ошеломило. Перед ней сидел прирожденный маг Предела, причем невероятной силы. Он казался почти воплощением Предела, и, если бы Мария не была полностью уверена в том, что он родился на Аенгросте, то она, наверное, предположила бы, что перед ней еще один Носитель Духа.

— Теперь ты мне веришь? — чуть насмешливо спросил вар Гаррех, глядя ей в глаза. — Я готов принести вассальную клятву, как только это окажется возможным.

— Теперь я готова верить, — медленно ответила она, пытаясь успокоиться — потрясение оказалось слишком сильным. Вот уж чего ведьма не ожидала… — Но зачем тогда было все это? Почему вы не могли сразу сказать, кто вы?

— Во-первых, тогда ты еще не смогла бы увидеть мою ауру, и, соответственно, не поверила бы мне. Во-вторых… Тебе еще очень многому надо научиться. И теперь ты знаешь, что я могу тебя этому научить.

— Но зачем было уверять меня в том, что я — рабыня? — она зло вскинула голову. — Если ты с самого начала знал, кто я, и собираешься принести мне вассальную клятву — как ты посмел меня так унижать!? — утихшая было ярость обжигающей волной прокатилась по всему телу. Если бы не ошейник, Мария примерно наказала бы наглого мага!

— Будь добра, девочка, говорить мне «вы», — Вангейт встал, в его глазах блеснул лед. — Ты младше меня как минимум раза в три.

— А вы извольте относиться ко мне со всем подобающим почтением и уважением! — взвилась ведьма, сама с трудом понимая, что говорит, и зачем.

— Уважением? За что? — с искренним удивлением спросил маг. Эльфа даже задохнулась от такой наглости.

— Я — Черная Ведьма, Властительница Предела! — яростно выкрикнула она.

— Это твоя заслуга? — Вангейт иронично усмехнулся, а Марии показалось, что на нее вылили ведро ледяной воды. — Сядь! — бросил он. Хранительница хотела принципиально остаться на ногах, но какая-то непреодолимая сила мягко, но настойчиво уронила ее в кресло. — Запомни, девочка, ты — никто. Ты ничего еще не добилась, и ничем не заслужила ни уважения, ни почестей, ни преклонения. Тебе повезло получить редчайший дар — но это не твоя заслуга, ты такой родилась. Ты сама, Мария Сантьяго Рикка, всего лишь непризнанная ведьма-целительница, и не более. Единственное, за что можно было тебя уважать — это за стойкость, и нежелание отречься от дара целителя, но и это ты сама перечеркнула, став жестокой и беспринципной, получив удовольствие от чужого унижения. Сейчас ты — пустое место. Ты — никто. Но только от тебя зависит, что ты выберешь, станешь ли ты действительно великой Черной Властительницей, которая сумеет изменить этот мир в лучшую сторону, превратишься в кровавое чудовище, готовое на все ради удовлетворения собственных прихотей, или же останешься никем. Предупреждаю сразу, если ты пойдешь по второму пути — я первый стану твоим злейшим врагом. В нашем мире и без тебя достаточно подобных тварей. А если хочешь действительно стать кем-то, если хочешь изменить Аенгрост, если готова собственным тяжким трудом добиться того, чтобы тебя уважали по праву и по праву называли Властительницей — я помогу тебе. Научу всему, чему могу научить, помогу во всем, в чем способен, и сделаю все, чтобы эта страна стала твоей. Решишь остаться никем — убью тебя прямо сейчас. Просто потому, что остаться никем тебе не позволят — слишком велик твой потенциал. Найдут, и заставят делать то, что нужно им.

— Пусть только попробуют! — сдавленно прошипела Мария, с трудом сдерживая слезы обиды.

Вангейт грустно рассмеялся.

— Проще простого, девочка. Они будут выполнять твои прихоти, стелиться тебе под ноги, удовлетворять твою жажду преклонения, унижаться и раболепствовать. И исподволь, понемногу, воспитывать в тебе те качества, что им нужны.

— Но ведь тебе… вам я нужна? И очень нужна, если вы посвятили свою жизнь поискам меня, — прошептала она, по щекам струились слезы. — Тогда почему вы готовы отказаться от всех своих стремлений, но не унизиться, как унизились и раболепствовали бы они? Неужели ваша гордость стоит больше, чем благая цель — изменить мир к лучшему?

— Моя гордость стоит дорого. Но те качества, которые нужны настоящему Властителю, достойному и справедливому, никогда не вырастить, угождая и преклоняясь, — спокойно отозвался маг. — Если бы единственным способом помочь тебе стать по-настоящему великой, справедливой, и доброй, было мое унижение, боль или смерть — я бы даже не задумался. Хотя и постарался бы этого избежать, если бы была возможность, я не помешан на жертвенности. Так какой путь ты выбираешь, девочка?

Мария вскинула голову.

— Я хочу стать достойной уважения! И я готова учиться.

— Вот и хорошо, — уголками губ улыбнулся Вангейт, опускаясь в кресло. — Налить тебе вина?

— Да… пожалуйста.

Он усмехнулся, и наполнил высокие бокалы янтарной жидкостью.

— Кстати, а как мне вас называть? — осторожно спросила ведьма. Она почти побаивалась этого человека — и в то же время откровенно восхищалась им.

— Да как хочешь. Можешь просто по имени.

— А можно — Учителем? — после секундной заминки выпалила она.

Маг едва не выронил бокал, и пристально посмотрел в глаза потенциальной «ученицы».

— Ты понимаешь, о чем говоришь? — тихо спросил он.

— Да. Я готова принести ученическую клятву. Кроме всего, это будет как бы… ну, ответный жест доверия на вашу вассальную клятву.

— Я не прошу никаких ответных жестов, — Вангейт покачал головой. — Но если ты хочешь, я могу принять ученическую клятву. Только зачем это тебе?

Ведьма на несколько минут задумалась.

— Подстраховка. Для меня самой, — сбивчиво заговорила она. — Во мне иногда просыпается нечто такое, чего я сама боюсь. Понимаете, я же сама прекрасно знаю, что не заслужила пока что никакого уважения. И то, что я стала Носителем Духа Предела — это не моя заслуга. И я никогда бы не стала так кричать на человека, который настолько старше меня, да еще и спас меня из рук этого страшного работорговца. Но есть что-то во мне, оно пугает меня саму. Я не знаю, чего от него ждать. И я не хочу, чтобы оно когда-нибудь вырвалось, и навредило вам. А ученическая клятва — она же магическая, и ограничит это «что-то», даже если я не удержу его под контролем.

Кто бы знал, каких трудов стоило вар Гарреху не выдать своего изумления. Он не узнавал сидящую перед ним девушку. Если бы Мария была такой с самого начало, ему не потребовалось бы так жестко с ней обходиться, мучить неизвестностью, оставлять в уверенности, что она — рабыня, чья-то собственность… Сейчас эльфа походила на светлого духа, маленькая и доверчивая, вызывающая непреодолимое желание обнять, согреть, защитить от всех опасностей на свете…

— Хорошо, малыш, — улыбнулся он, наконец. — Я приму твою клятву. И мы вместе с тобой подумаем над заклинанием иллюзии, которое сможет постоянно придавать тебе вид человека — тогда мы сумеем тебя легализовать, и придать тебе официальный статус ученицы мага. Помимо всего прочего, это откроет перед тобой дорогу почти во все библиотеки Эгленора, даже в те, куда обычных учеников не пускают.

— А почему?

— Ну, знаешь, личным ученикам маговСинклита вообще многое позволено, — усмехнулся Вангейт, но тут же вновь стал серьезным. — Надеюсь, ты понимаешь, что это не означает того, что ты можешь, например, издеваться над другими рабами? Хотя закон даже на это посмотрит сквозь пальцы, но я-то — не закон.

— Я понимаю. А вы — маг Синклита?

— Да. Седьмой маг Синклита уже четвертый год как. Непросто было этого добиться, но я сумел.

— Это поступок, достойный уважения, — задумчиво проговорила девушка, под впечатлением от предыдущего разговора все сказанное оценивающая с точки зрения «достойности».

— Нет, — оборвал ее вар Гаррех. — Мотивация — возможно, хотя об этом не мне судить, а сам поступок — нет.

— Почему?

— Потому, что я стремился к власти. К возможностям. И, увы, не особо выбирал при этом средства. А это не то, что можно уважать. Другое дело, что я никогда не желал власти ради власти. Власть — только инструмент. Если бы я не был магом Синклита, я не мог бы влиять на жизнь этой страны, больше того — я не смог бы дать тебе то, что смогу дать сейчас. Понимаешь?

— Да. Вы говорите — не вам судить. Но я вас уважаю за этот поступок, — твердо сказала эльфа. И Вангейт еще раз поразился — перед ним сидел ребенок. Мария же поспешила подтвердить эту его мысль, с искренней детской непосредственностью спросив: — А когда вы начнете меня учить?

— Уже начал, девочка. Первым уроком был наш разговор. И на сегодня, я думаю, достаточно. Тебе и так многое надо обдумать. Но если хочешь, мы поговорим о чем-нибудь еще. А ты можешь задать вопросы, которых у тебя, я вижу, преизрядно.

О, да! Вот чего, а вопросов у ведьмы накопилось невероятное количество. И она все с той же непосредственностью вывалила их на неожиданно обретенного учителя.

Солнце клонилось к закату. Вино и фрукты сменились вкусным легким обедом, обед — чаем, а разговор все продолжался. Мария чувствовала себя настолько усталой, что ей казалось — до комнаты она сама не дойдет, но продолжала задавать вопросы. Вангейт же, уставший ничуть не меньше, чем она, продолжал на них отвечать.

— А как вы узнали обо мне все? И как меня звали на Земле, и про алеартские галеры, и все остальное?

— Элементарно, девочка, — маг позволил себе немного снисходительную улыбку. — Извини, но прежде, чем открыться тебе, я считал твою память. Так что все, что знаешь ты, теперь знаю и я, извини. Я старался не касаться особо личных моментов, но не уверен, что получилось.

Девушка мгновенно вспыхнула. Почему-то подумала она не о каких-то воспоминаниях, за которые ей могло быть стыдно, а о прекрасном и отважном архати Храссэн'кхэ.

Они поговорили еще немного, а потом Вангейт твердо сказал, что все устали, а у него еще есть дела, да и Марии завтра предстоит сложный день. Ведьма попыталась было выпросить «еще полчасика», но маг строго напомнил, что ученик всегда и во всем обязан слушаться учителя, и спросил, не передумала ли она становиться его ученицей? Если передумала, то можно и еще полчасика… Разумеется, эльфа со вздохом отказалась от заманчивой перспективы поговорить еще.

Вар Гаррех сам отнес ее в спальню, уложил и укрыл одеялом. Потом пожелал спокойной ночи и вышел.

Мария уснула еще до того, как за магом закрылась дверь.

Седьмая глава

Аенгрост, Империя Христесар, Третий город Атан, особняк де Ульгене

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Носитель Духа Предела

6-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Невидимый и неслышимый, словно тень в шелестящей под лаской ветра листве, он застыл на внешнем портике окна. Распластавшись по стене, казалось, слился с белоснежным мрамором отделки воедино, стал частью барельефа. Даже прямой взгляд на окно соскальзывал с изящной фигуры полуэльфа, прижавшегося к холодному камню. Зачарованное довольно неплохим магом стекло поглощало звуки, доносящиеся из комнаты — но острый слух, доставшийся от эльфийских родственников, без проблем справлялся с человеческим заклинанием.

— Аскен сегодня был взят Инквизицией. Значит, наше убежище может быть раскрыто, — говорил высокий, полноватый мужчина, нервно крутивший в пальцах бокал с вином, едва не расплескивая рубиновую жидкость.

— Вы думаете, лорд выдал этим тварям то, что знал? — задумчиво возразил другой, словно бы в противоположность первому — миниатюрный и болезненно худой.

— Я думаю, что Инквизиция умеет спрашивать, — отрезал полноватый. — И когда она это делает — ей, к сожалению, отвечают даже на те вопросы, на которые, казалось бы, не знают ответа.

— Но Покровители…

— Не стоит во всем полагаться на Покровителей, Кольер! Они не всесильны, да и не для того дали некоторую силу нам, чтобы за нас же все делать! — горячо возразила третья участница собрания, невысокая пухленькая девушка лет восемнадцати. — Я тоже считаю, что наши убежища могут быть раскрыты.

— И что ты предлагаешь? — досадливо поморщился тот, кого назвали Кольером.

— Как минимум — перепрятать тех птенцов, которых и так разыскивают святоши. Мы не имеем права рисковать их жизнями, опираясь лишь на уверенность в Аскене, — девушка нервно дернула себя за толстую золотую косу, перекинутую через плечо. — Перевезти их в убежище, о котором не знают даже главы гнезд.

— Я поддерживаю, — тут же вставил полноватый.

Кольер вздохнул.

— Хорошо, это мы сделаем. Но, друзья, я хотел бы все же вернуться к нашему самому главному вопросу: будем ли мы дальше искать возможности выживать, пока церковники ловят нас поодиночке и сжигают на своих кострах, или же все-таки попробуем выбраться из этой проклятой Богом страны?

На несколько минут в комнате воцарилось молчание. Наконец, заговорил тот, кто до того момента молчал — высокий сухощавый старик.

— С точки зрения безопасности, нам следует покинуть проклятый Христесар, и бежать хотя бы в Империю Людей. Но дело-то не в безопасности… Я предлагаю следующее: Вирена займется вывозом птенцов, особенно — младших возрастов, следом за ними Христесар покинет весь Ковен. Рассыпаться по разным странам нецелесообразно, так что надо будет выбрать куда именно, в Империю Людей или же в королевство Шакриман. С Виреной отправятся еще двое Старших, кто — определим позже. Я же с двумя другими…

Договорить он не успел — распахнулась дверь, и на пороге появился запыхавшийся человек лет тридцати, в богато расшитом камзоле и широкополой шляпе. Породистые черты лица сразу выдавали родовитого апостолита.

— Простите за опоздание, друзья, — торопливо поклонился он. — Я договорился с Денсаром о встрече за час до нашего собрания, но он почему-то не пришел…

— Здравствуй, Найчелл, — старик ласково улыбнулся вошедшему — и их сходство, какое бывает лишь у отца с сыном, тут же бросилось в глаза. Но улыбка быстро схлынула с благородного старческого лица, сменившись тревогой. — Боюсь, у нас проблемы. Денсар пунктуален и никогда не опаздывает, а столь важное собрание он ни за что не пропустил бы. Похоже, Реллен прав, и Инквизиция смогла спросить Аскена так, что он ответил.

— Но… — начал было возражать Кольер — и тут же умолк под строгим взглядом старика.

— Никаких «но». Найчелл, ты пропустил начало…

— Прости, отец, я же…

— Я понимаю. Просто хочу ввести тебя в курс дела. Я выношу на обсуждение вопрос о вывозе птенцов из Христесара, и последующей эвакуации Ковена. Либо в Империю Людей, либо в Шакриман — это уже вторичный вопрос.

— Поддерживаю, — тут же сказал апостолит. — Но кто этим займется, а кто останется здесь?

— Оставаться здесь — верное самоубийство, — проворчал Кольер. — У нас нет шансов, уважаемый Хейсар, и уж кто-кто, а вы должны это понимать!

— Ты отправишься с Виреной, — тут же отозвался старый аристократ. — И Найчелл тоже поедет с вами.

— Но, отец, я не хочу… — начал было возражать последний упомянутый, но тут же осекся — если он останется, то наверняка умрет, возможно — на глазах отца… И как не скребли на душе кошки, но Найчелл понял и принял решение Хейсара. — Хорошо. Я поеду.

— Спасибо, сын… Реллен, тебе решать — отправишься ли ты со всеми, или останешься со мной.

— Останусь. Вам одному тяжело будет, а вдвоем мы как-нибудь управимся. Тем более, что преемника, который получит мою силу после того, как я умру, я подготовил, — спокойно сказал полноватый.

— Неужели вам так необходимо оставаться? — со слезами в голосе спросила Вирена. — Хейсар, почему бы вам и Реллену не уехать вместе с нами? Неужели нужно обязательно жертвовать собой?

Старик грустно улыбнулся.

— Девочка моя, пойми — только нам шестерым, то есть, уже — пятерым, известна правда о том, кого называют Сияющим. Только мы знаем истинную причину, по которой Инквизиция так свирепствует. И только мы можем хотя бы попытаться открыть людям глаза на происходящее в этой жуткой стране безумие…

— Вот только люди не станут вас слушать! — неожиданно прервал Хейсара новый голос.

Его появление вызвало эффект разорвавшегося файербола замедленного действия. Высокий, аскетичный Инквизитор с седыми волосами был в Атане известен каждому — и не было в Третьем городе человека, которому появление Себастиана могло бы показаться добрым знаком.

Вслед за экзекутором в комнату вошел мрачный светловолосый юноша — тот самый Денсар, которого уже сочли погибшим.

Реакция глав Ковена была разнообразной. Найчелл застыл, не в силах поверить в предательство названного брата и лучшего друга. Реллен молча опустил руку на меч, и начал медленно обходить Инквизитора по широкой дуге, мгновенно растеряв всю свою кажущуюся неуклюжесть, и став похожим на огромного, смертельно опасного хищника. Кольер даже не шевельнулся, лишь прикрыл глаза, начавшие наполняться опасным голубым сиянием. Хейсар подался вперед, в его взгляде мелькнула сперва ненависть — а потом безмерное удивление. А Вирена с воплем бросилась на незваного гостя, в прыжке выхватывая кинжал.

Со звоном разлетелось стекло.

Никто из членов совета никогда не видел, чтобы человек или даже эльф двигался с такой скоростью. Темная молния метнулась через всю комнату, сбивая девушку с ног, через мгновение ее кинжал отлетел в сторону.

— Я пришел говорить, а вы пытаетесь меня убить, — констатировал Себастиан. — Что ж, дело ваше. Но я все же рекомендовал бы вам сперва выслушать вашего друга, а потом уже решать, что делать со мной. Как видите, у меня даже оружия при себе нет.

— Кольер, не торопись, — быстро проговорил Хейсар. — Сперва выслушаем Денсара.

— Как скажешь, — безэмоциональным голосом отозвался молодой человек, открывая глаза, залитые ослепительным сапфировым сиянием.

Светловолосый юноша неуверенно сделал несколько шагов к центру комнаты, бросил осторожный взгляд на Найчелла, ища у друга поддержки — но тот даже смотрел сейчас в другую сторону. «Мне не будет веры, пока я не объясню все» — с тоской подумал Денсар. «А ведь даже если и объясню — поверят ли? Хотя выбора у меня все равно нет…»

— Прошу тебя, объясни, что произошло, — негромко произнес старик. Он был, пожалуй, единственным, в чьих глазах не метались ненависть и презрение к предателю. В его глазах было участие и покровительственная, отцовская любовь — и это придало юноше сил.

— Этот человек пришел ко мне в тот момент, когда я собирался выходить на собрание. Он потребовал личного разговора — вы же понимаете, что я не мог отказать Инквизитору второго ранга. Он сказал, что знает о Ковене, знает о том, что я занимаю в Ковене некий важный пост, знает о сегодняшнем собрании, и что хочет встретиться с вами всеми, особенно — с вами, уважаемый Хейсар. Я сразу же отказался привести его сюда, но он сказал, что если мне что-нибудь говорят слова «Тайный Орден» или «Черный Властитель», то я могу немного подумать, и все же выполнить его просьбу. Также он сказал, что если я соглашусь, он даст мне слово ни прямо, ни косвенно не причинять членам Ковена вреда, и что, если вы откажетесь принять его предложение, то он сразу уйдет и забудет обо всех, кого здесь увидит. Я вспомнил, что вы что-то упоминали о каком-то Черном Властителе из древних легенд, причем отзывались о нем довольно положительно. Кроме того, я знаю, что так называемый Тайный Орден — это организация, которая борется с Инквизицией. И… я знаю, что при всех своих недостатках, Инквизиторы соблюдают клятвы, кому бы они не были даны. Учитывая наше бедственное положение, я решил рискнуть. Вот и все. Если вы считаете меня предателем — я готов понести заслуженное наказание и умереть.

Закончив, Дарнас, бледный, как смерть, отошел к стене, и медленно сполз на пол, обхватив колени руками.

— Очень интересно, — пробормотал старый аристократ, пристально глядя на Себастиана, который на протяжении всего монолога юноши стоял чуть в стороне, и с хорошо скрываемым интересом во взгляде изучал присутствующих. — Что ж, я считаю, что ты правильно поступил, приняв предложение этого человека. Я готов выслушать вас, — обратился он уже к Инквизитору.

Тот едва заметно поклонился, и сделал шаг вперед.

— Но сперва, — продолжил Хейсар, — я попрошу вас приказать вашему другу выпустить Вирену — она больше не будет ни на кого бросаться, я обещаю.

Экзекутор посмотрел в сторону девушки, до сих пор прижатой к полу, сделал знак рукой — и молчаливая тень в плаще мгновенно поднялась на ноги и отступила к стене.

— Благодарю, — учтиво склонил голову апостолит. — Теперь, полагаю, мы можем и поговорить. Присаживайтесь, пожалуйста, Дарнасу его кресло, кажется, сейчас не нужно.

— Спасибо, я постою, — отказался Себастиан. — Скажите, что вы знаете о Тайном Ордене?

— То же самое, что было сказано — организация, с переменным успехом борющаяся с Инквизицией.

— А о Черном Властителе?

— Это непростой вопрос, — Хейсар откинулся на спинку кресла, взял со столика бокал, отпил немного. — Попробую ответить максимально подробно… Черным Властителем называют сущность, являющую собой сосредоточие силы так называемого Предела — почти забытой древней магии, которая некогда была основой нашего мира. Считается, что Властитель приходит на Аенгрост откуда-то извне, и приходит он тогда, когда наш мир оказывается на грани гибели. Он не добро и не зло, и вместе с тем — и то, и другое. Он приходит каждый раз разный, и необратимо меняет мир так, как считает нужным. По приходам Властителя меряют эпохи Аенгроста. Что еще… ну, некоторые считают, что именно из-за последнего Властителя почти исчезли и сильно деградировали эльфы, а также именно он виновен в том, что цветущая Картая, легендарная страна эльфов, превратилась в безжизненную пустошь. Еще Черный Властитель неразрывно связан с легендарным артефактом древности, Черным Мечом Предела, и является его Хранителем — именно по Мечу можно опознать настоящего Властителя. В то время, когда на Аенгросте нет Властителя, ничего не слышно и о Мече.

«Либо он ошибается, либо я чего-то не знаю» — внутренне усмехнулся Хранитель.

«Второе. Я не имел возможности рассказать вам все», — отозвался Меч.

«А его слова о том, что именно по Мечу можно опознать Властителя, явно сказаны не просто так».

«Разумеется. Но это мы все же предусмотрели, не так ли?»

Граф усмехнулся.

— В общем-то, все. Все остальное, что я слышал или читал о Черном Властителе, большей частью легенды и домыслы, — закончил Хейсар.

— Большего и не надо, — кивнул Себастиан. — Хотите знать, почему я об этом спросил?

— Смею считать, что потому, что вы и есть Черный Властитель… по крайней мере, собираетесь нам это сказать, — тонко улыбнулся апостолит.

Инквизитор рассмеялся.

— Я восхищен вами, уважаемый Хейсар. Что ж, это слишком серьезное заявление, чтобы оно могло быть принято на веру без доказательств. Да и вы знаете, что Властитель приходит из другого мира…

Лицо Инквизитора на миг исказилось — а потом неуловимо изменилось. Через мгновение перед главами Ковена стоял черноволосый и черноглазый человек лет двадцати пяти — тридцати, с лицом аристократа в незнамо каком поколении. Дернув плечами, он с отвращением сбросил тяжелую мантию прямо на пол.

— Мое настоящее имя — Этьен де Каррадо, граф Нисселет, я носитель Духа Предела, и Хранитель Черного Меча! — звучно проговорил он.

Дарнас, Найчелл, Вирена, Кольер, Реллен, и Хейсар с изумлением и страхом наблюдали за преображением Инквизитора… поддельного Инквизитора. Но настоящий ужас охватил их — за исключением, пожалуй, Хейсара — когда человек, стоявший перед ними, вдруг резко наклонил голову, и из его спины медленно поднялась рукоять Меча, выполненная в виде тела дракона. Распахнулись крылья гарды, матово и смертельно опасно блеснуло лезвие — Этьен де Каррадо сжал пальцы на рукояти и вырвал Меч из своего тела.

Древние руны синевой вспыхнули на черном лезвии. Всех присутствующих ожгло ощущением такой Силы, что даже мощь Покровителей показалась им мелочью.

— Волей судьбы Христесар оказался первой страной Аенгроста, в которой я побывал. Творящийся здесь каждодневно кошмар возмутил меня до глубины души, и я остался — чтобы изменить империю и уничтожить Инквизицию. Я знаю, что вы придерживаетесь во многом тех же взглядов, что и я. Я знаю, что вы честные и благородные сердцем люди, поэтому я предлагаю вам присоединиться ко мне в войне с этим чудовищем, зовущимся Церковью, — спокойно проговорил Этьен. По лезвию Меча в его руке стекали струйки черного пламени, и растекались по комнате, не оставляя следов.

На несколько минут в помещении воцарилась тишина. Хейсар медленно обводил взглядом друзей, подолгу останавливаясь на каждом, и переходил к следующему лишь после того, как предыдущий согласно опускал ресницы или кивал.

Дольше всех сомневался недоверчивый Кольер, но и он в конце концов кивнул — резко, словно бы бросался с утеса в ледяную воду.

Решение было принято… вернее, только часть решения. На словах в Ковене все шестеро были равны — но на самом деле все прекрасно понимали, что главным остается Хейсар, и соглашались с этим — он был минимум вдвое старше любого другого избранника Покровителей, опытнее и попросту мудрее. И теперь только за ним был выбор — ограничиться ли просто сотрудничеством с Властителем и Тайным орденом, или же посвятить судьбу Ковена Этьену. Хейсар не мог понять, понравится ли подобное его решение Покровителям — но сейчас он должен был действовать не как старший из их избранников, а как человек, несущий ответственность за несколько сотен жизней.

И он решил рискнуть.

— Мы согласны, — сказал, наконец, апостолит, и поднялся с кресла. — Больше того, я готов от своего имени и от всего Ковена принести вам, Властитель, клятву вассалитета.

Этьен облегченно выдохнул. «Получилось!»

— Хорошо.

Хейсар приблизился, и опустился перед графом на одно колено.

— Жизнью и смертью, верой и честью, Тьмой и Светом, словом и делом — клянусь хранить тебе верность до конца моих дней, и в том же клянутся тебе все, кто идет за мной, и да покарай отступника, и да награди верного, — четко и уверенно проговорил старик, неотрывно глядя в антрацитовые глаза.

— Жизнью и смертью, верой и честью, Тьмой и Светом, словом и делом — клянусь быть справедливым повелителем, клянусь защищать, клянусь требовать верности, клянусь покарать отступника, клянусь наградить верного, — отчеканил Этьен. Слова сами всплыли в голове, и графу не нужна была даже тихая подсказка Меча.

Из особняка, где проходило собрание Ковена, Хранитель ушел незадолго до рассвета. Кёрнхель покинул его раньше — у полуэльфа было еще немало дел, сперва Этьен даже хотел и вовсе не брать его с собой, но тот настоял, сославшись на то, что совершенно неизвестно, чего ждать от напуганных появлением Инквизитора людей. Идти же в своем настоящем обличье граф не хотел — слишком рискованно, да и тот факт, что жуткий Себастиан на самом деле вовсе не экзекутор, а наоборот, сражается с Инквизицией, должен был сыграть на руку Хранителю.

На самом деле, сложнее всего было устроить появление Меча. Эстаи уже давно объяснил графу, что по некоторым причинам пока что не может быть у него — хотя и не стал вдаваться в подробности, почему именно. По большому счету, просто появиться из позвоночника мог и иллюзорный Меч — но Эстаи предположил, что Этьену, возможно, придется сразу же принимать вассальную клятву, а для этого необходим настоящий Меч.

В общем, сейчас граф хотел только одного — хотя бы пару часов просто поспать. Заклинание переноса Эстаи на время в тело Этьена стоило обоим колоссальных усилий и колоссальных энергозатрат. Но — оно того стоило. Теперь Ковен сыграет на стороне Тайного Ордена в день переворота, а их религия — после некоторой небольшой доработки — вполне сможет заменить страшную веру в Сияющего.

Сияющий… Несмотря на усталость, Хранитель вновь вернулся мыслями к истинным истокам этой кошмарной религии и вновь обругал себя последними словами за недогадливость. Ведь сколько времени ломал над этим голову! А разгадка оказалась бесконечно проста… и столь же бесконечно страшна.

Все эти жуткие казни и пытки за малейшую провинность имели отнюдь не религиозное значение и были вовсе не наказанием. Они были попросту способом добычи энергии, энергии боли и ужаса. Нет, в какой-то момент Этьену приходило в голову нечто подобное — но он почти сразу отмел эту идею, ведь если бы дело было так, то аристократия не была бы защищена законом. Вот только как же он не подумал, что эти законы могли появиться позже, и добавлены они были уже простыми людьми, имеющими власть, и желающими защитить свои жизни, и жизни своих семей.

«Как я мог быть так слеп? — продолжал мысленно укорять себя граф. — Ведь ответ на поверхности лежал…»

«Да и я тоже хорош, — с некоторым смущением признал Эстаи. — Вы — ладно, вы всего-то три месяца в Аенгросте, а вот я должен был понять и почувствовать! Но какова наглость — превратить в свою кормушку население целой страны!»

«Ну, так обычно поступает любое правительство, — Этьен усмехнулся. — Но чтобы настолько в прямом смысле!»

«Совсем в прямом смысле — это в Некрополе, — возразил Извращающий Сущности. — Там правят вампиры — со всеми вытекающими. Вот там человеческое население в прямом смысле — кормушка».

«Туда я тоже потом наведаюсь, — мрачно пообещал Хранитель. — Но сперва надо разобраться здесь».

Он вновь начал прокручивать в памяти разговор с Хейсаром.

— …этой истории полторы тысячи лет. Вы, вероятно, знакомы с легендой о приходе Сияющего? — старик отпил вина, и поставил бокал на столик.

— Знаком, но только с официальной версией, — ответил Этьен.

— Надо признать, что она недалека от правды. Больше того, так оно все и было… первые лет сто. За это время Сияющий, он же — Христес, успел сотворить еще с полсотни Великих Чудес и еще сотни три — Чудес Поменьше, — с иронией выделяя заглавные буквы, проговорил Хейсар. — Его не просто обожали — его боготворили, его готовы были носить на руках, ради него люди готовы были пойти на все, абсолютно на все — и, казалось бы, вполне заслуженно. Они же не знали, что все беды, сыпавшиеся на империю в те времена, с которыми играючи справлялся их правитель, были делом рук самого Сияющего и его приспешников.

Спустя примерно сто пятьдесят лет с начала Эры Счастья, как быстро обозвали времена правления Христеса, случилась страшная беда — невиданное проклятие настигло Сиану, прекрасную и любимую супругу императора. Вечно молодая девушка начала болеть и чахнуть, за каких-то шесть декад она постарела на тридцать лет. По всей империи был объявлен траур, люди молились всем известным силам о том, чтобы те помиловали любимую их правителя — но тщетно, Сиана продолжала умирать. Спустя еще три декады Сияющий обратился к жителям империи. Он сказал, что есть лишь одна возможность спасти ее — ценой тысячи человеческих жизней, больше того — смерть этой тысячи должна быть крайне мучительной. Он не скрывал своих слез и говорил, что не вправе просить о такой жертве, и молит лишь оплакать прекрасную Сиану вместе с ним…

Я уже говорил о том, что на Христеса молились? Больше десяти тысяч человек принесли себя в жертву, они умерли в страшных мучениях, до последнего благословляя имя Сияющего.

Сиана поправилась и помолодела. Христес же объявил всех, кто пожертвовал собой, святыми, и сказал, что после смерти они попали в некое иное место, Лучший мир. Об этом Лучшем мире начали говорить служители Христеса, как бы между делом упоминая, что попасть туда может почти любой искренне верящий, надо только знать способ…

Через семь или восемь декад к Сияющему пришли несколько человек — выбранные представители пяти городов. Каждый из них сказал о том, что люди просят открыть им секрет, как попасть после смерти в Лучший мир. Поначалу «добрый император» отказывался ответить, говоря, что слишком тяжел путь, и слишком многое поджидает людей на нем, но посланники не отступали, продолжая умолять его просветить их, дать людям возможность вырваться из бесконечного круга перерождения и уйти в мир Лучший. Наконец Христес неохотно, но сдался, и сказал, что рано или поздно туда попадает любой — после того, как исчерпает чашу страданий, отмеренную ему в цикле перерождений. Но поскольку люди Аенгроста молоды душой, то предстоит им еще многое пережить, а попасть в Лучший мир раньше можно лишь приняв мучительную смерть во имя веры.

Радостные, посланники вернулись в свои города, раскрыли секрет жителям и первые же взошли на костры — добровольно и восхваляя Сияющего.

За последующие несколько декад империя чуть не вымерла — почти все стремились поскорее уйти в Лучший мир. Тогда Христес вновь обратился к жителям, прося их поумерить пыл, и напомнив, что даже через страшную боль уйти в Лучший мир может не каждый. Вот тогда-то люди и придумали Церковь, служители которой отбирали достойных и предавали их мучительной смерти.

А стоящий во главе страны демон, притворяющийся святым, наслаждался их болью, пил ее, как изысканное вино, и с каждым днем становился все сильнее. Спустя десять лет после основания Церкви Христес ушел из империи, поставив во главе ее своего смертного сына. Куда он ушел — никому не известно, но о нем не было слышно в течение долгих двухсот пятидесяти лет.

За это время жизнь в Империи кардинально изменилась. На престол взошел праправнук Христеса, удивительным образом сохранивший в себе доброту своей человеческой матери, и эта доброта в нем сумела задавить демоническую кровь, доставшуюся от отца. Молодой человек был умен и достаточно быстро сумел разобраться в истоках царящего в империи кошмара, кошмара, на который ежедневно сотни людей добровольно себя обрекали. Он начал менять страну. Медленно, осторожно. Потом объявил, что к нему снизошел его великий прапрадед, и сказал, что он нашел новый способ перейти в лучший мир, и способ этот — от обратного прежнему. Жить, не причиняя боли и не множа страдания, жить в любви ко всему живому, жить, радуясь счастью других и помогая в несчастье тем, кому не повезло. Измученные, хоть и не осознающие этого, люди изменились полностью за два поколения.

Скорее всего, именно это кардинальное изменение и стало ошибкой. Внезапно лишившись постоянного притока энергии боли, разгневанный Христес вернулся. Он воззвал к людям, упрекая их в том, что они отступились от него — но люди сочли его демоном, лишь принявшим обличье их бога. О, знали бы люди, насколько они были близки к истине!

Сияющий оскорбился. Сияющий разозлился. Сияющий наполнил империю демонами в человеческом обличье, называвшими себя Инквизиторами. Церковь была полностью реформирована, введены жесткие законы, борющиеся со всем тем добрым и светлым, что успел взрастить в империи праправнук Христеса — кстати говоря, преданный мучительной смерти на главной площади Иоаннита.

— И через десять лет после возвращения Сияющего, то есть — чуть больше тысячи лет назад, Христесар стал таким, как сейчас, — закончил Хейсар. Голос старика охрип от долгого рассказа.

Несколько минут Этьен сидел, не шевелясь и почти не дыша — он пытался осознать то, что только что услышал. Наконец он медленно выдохнул, протянул чуть дрожащую руку и залпом выпил почти полбутылки вина.

— Создатель, какой же ужас здесь творился и творится, — еле слышно проговорил он. — Я знал, что Инквизиторы — редкостные твари и нелюди, но и подумать не мог, что они служат жуткому демону, питающемуся эманациями боли и ужаса…

— Не думаю, что многие из экзекуторов знают, чему они служат, — Хейсар вновь потянулся к бокалу. — Святейшие отцы — да, безусловно. Но остальные — вряд ли. Инквизиции более тысячи лет, и за это время Христес неплохо замел следы. Ни в одной библиотеке вы не найдете упоминаний о времени правления злополучного праправнука Сияющего. Этих почти ста лет словно бы никогда и не существовало. Почти никто не знает, что когда-то было иначе, нежели сейчас. На протяжении десяти с лишним веков людей запугивали и заставляли считать существующий порядок единственно правильным и возможным. Да, сейчас они идут на смерть не добровольно, а с ужасом и стараясь всеми силами избежать страшной участи — но почти никому в голову не приходит, что можно попытаться бороться с Инквизицией. Инквизиция слишком сильна и слишком страшна, чтобы кто-нибудь осмелился бросить ей вызов.

— Но я же осмелился, — Этьен усмехнулся.

Старый апостолит покачал головой.

— Вы — другое дело, Властитель. Вам дана великая сила, а им всем — нет. Даже мы, Ковен — мы тоже сумели найти силу, и силу немалую, но тем не менее, если бы не вы, мы бы никогда не осмелились выступить против Инквизиции. Мы хотели всего лишь жить по законам доброты и справедливости, а не боли и страха, и мы готовы были бежать из империи, не принимая бой. Только двое из нас остались бы, чтобы попытаться открыть миру правду — да и то, без особой надежды на успех.

— А Тайный Орден? Я присоединился к ним около шести декад назад, но и до меня они существовали достаточно долгое время.

— У них тоже есть сила. Причем, пожалуй, наиболее значимая в наше страшное время. Я уверен, что многие члены ордена — высокопоставленные апостолиты, а то и даже церковники, понимающие, что так — все же нельзя. Возможно, и кто-то из Инквизиторов, например, Харкет или Грегориан.

— Почему именно эти двое? — удивленно спросил Этьен. Он уже убедился в остром уме и немалой мудрости собеседника, и ожидал, что тот назовет имя реального главы Тайного Ордена, но Харкет? Это оказалось неожиданно.

— Грегориан мне просто кажется человеком честным, даром что экзекутор. Но с ним я никогда не общался, и знаю о нем мало. А Харкет — человек дела. Другим он кажется жестоким, циничным, и недалеким — но я знаю его уже лет двадцать. Прикрываясь маской не очень умного любителя чужой боли, он умело вырезает в Атане всяческую шваль, вроде настоящих демонопоклонников — то же Братство Крови — и в то же время успешно спасает людей, ничем казни не заслуживших. Всеми правдами и неправдами, он вытащил из подземелий резиденции более сорока птенцов Ковена.

— Даже так? — граф чуть подался вперед. — Хорошо, что вы рассказали мне это. Я не знал о деятельности Харкета и действительно считал его глуповатым садистом. Больше того, у меня на руках есть показания лорда-коменданта, которые позволили бы мне уничтожить Харкета в считанные часы совершенно официально.

— Надеюсь, теперь вы не станете этого делать. Он хороший человек, и делает все, что в его силах, спасая от Инквизиции невиновных. Он и пошел-то в эту жуткую Церковь лишь ради того, чтобы помогать тем, кто нуждается в помощи.

— В таком случае, возможно, мне стоит ему открыться, — задумчиво проговорил Этьен.

— Я полагаю, стоит. Он не раз говорил мне, что все наши усилия почти что бессмысленны — нам никогда не уничтожить Инквизицию, и мы можем только спасать от нее тех, кого можно спасти. И добавлял с горечью в голосе: «Если бы пришел Черный Властитель, тогда у нас были бы шансы». Харкет не питал лишних иллюзий, но помнил, что после прихода Властителя мир менялся до неузнаваемости, и считал, что если мы все сделаем правильно, то сумеем повернуть эти изменения в лучшую сторону.

— В таком случае, я поговорю с ним завтра же.

— Не забудьте передать, что вы от меня. В противном случае, кем бы вы ни были, он не станет вам доверять в вопросах, касающихся Ковена.

— Хорошо.

— И еще, я хотел спросить… Вы упоминали лорда-коменданта, Аскена де Векрета, вчера арестованного вами. Я хотел бы узнать о его судьбе, если это возможно. Он неплохой человек, хоть и трусоват немного.

— Он жив, и завтра вечером я организую ему побег. Кстати, будьте спокойны — он не сказал мне ни слова о Ковене. Все, что я узнал, я напрямую считал из его памяти. Аскен не предал вас, хотя и до безумия боялся пыток.

Хейсар с облегчением выдохнул.

— Слава богу… Я уже боялся, что мы потеряли его.

— Завтра ночью он будет у вас, — улыбнулся граф. — А сейчас я хотел бы вас попросить рассказать мне о вашем боге и о шестерых Покровителях. Кто они, что собой представляют, каковы их цели, откуда они взялись и так далее.

— Конечно. Впервые я услышал об ином боге, кроме Христеса, когда мне было десять лет. Да и до того, отец постоянно говорил мне, что жить надо, не исходя из соображений выгоды и личной безопасности, а думая о том, как не причинить боль другим.

Когда мне исполнилось десять, он рассказал мне о боге. Я был счастлив… Понимаете, граф, с раннего детства я испытывал потребность верить. Верить в добро, в справедливость, в честность, во все те качества, что так дешево стоят в этой проклятой стране. Как и любого отпрыска благородного семейства, меня трижды в декаду водили в храм, я слушал проповеди и легенды о Великом Боге, Который Спас Империю, и так далее — и мне было очень больно оттого, что приходилось верить в божество, принесшее людям столько страданий и горестей. Когда же отец рассказал мне о Едином Господе и шести его святых, которых называли Покровителями, я понял, что отныне моя жизнь будет посвящена служению им.

Каждый из Покровителей являет собой некую квинтэссенцию одной из шести ипостасей бога. Мийне — любовь, Тэйре — справедливость, Вейде — сила, Бяйле — честь, Сойхе — вера, Кайте — творение. Я избрал своим Покровителем Сойхе, ведь именно вера была в моей жизни самым главным.

Около года отец каждый день рассказывал мне о Покровителях, об их качествах, об их мечте сделать мир чище и лучше… Потом спросил, готов ли я всю свою жизнь посвятить служению Сойхе и его братьям и сестрам. Естественно, я был готов. Тогда он впервые привел меня на собрание Ковена, где я узнал, что отец был избранником Сойхе, служить которому стремился и я.

Когда мне было двадцать пять, отец умер, перед смертью сообщив мне, что он выбрал меня своим преемником, и теперь я буду избранником Сойхе.

Наша иерархия достаточно проста. Во главе Ковена стоят шестеро избранников Покровителей, каждый из которых также является непосредственным главой своей Линии — соответственно, Любви, Веры, Чести и так далее. Линии делятся на гнезда по шесть птенцов — число «шесть» для нас вообще является символическим и основным. Гнезда бывают первого, второго и третьего уровня, за каждое гнездо отвечает птенец из более старшего гнезда. Количество гнезд того или иного уровня не ограничено, то есть, какой-либо конкуренции не может быть в принципе.

— А в чем разница между уровнями посвящения? — поинтересовался Этьен.

— Для того, чтобы перейти на новый уровень, все птенцы гнезда должны достигнуть определенной духовной силы. Достигается она всеми возможными способами — количеством, если можно так выразиться, добрых дел во славу покровителя Линии, медитациями и тренировками, служением целям Ковена, приводом в Линию новых птенцов… Причем благодаря тому, что переход на новый уровень возможен только тогда, когда к этому готовы все шестеро птенцов, те, кто уже достиг необходимой силы, подтягивают отстающих, помогая им.

— А старший птенец, который руководит гнездом? Что с ним происходит, когда гнездо, допустим, достигает третьего уровня, высшего в вашей иерархии?

— Понимаете ли, гнезда и птенцы — это, по большому-то счету, еще не Ковен. Это школа, если можно так выразиться. Птенец, прошедший всю школу, и выведший свое гнездо на высший, третий уровень, где новички задерживаются около десяти лет, не меньше, перестает быть птенцом. Он проходит последнее посвящение и входит в свою линию Ковена, после чего над ним стоит только глава его Линии.

Разобравшись с иерархией, Этьен вернулся к вопросу о целях Покровителей. Хейсар улыбнулся, и ответил, что раньше их целью было найти как можно больше последователей, и создать свою пусть не очень распространенную, но по-настоящему сильную религию, адепты которой будут нести добро на своем пути. Теперь же, скорее всего, их целью будет уничтожение Инквизиции. А если смотреть глобальнее, то главная задача Покровителей — искоренить зло, как таковое…

— Значит, Ковен на нашей стороне, — хищно улыбнулся Грегориан. — Великолепно. Какова его численность?

— Непосредственно Ковена — около трехсот человек, из них более полусотни — неплохие боевые маги и еще примерно столько же — отменные воины. Остальные — маги других специализаций, в том числе — целители, что тоже поможет в войне. Плюс около двухсот учеников, но действительно на что-то способны только птенцы третьего уровня посвящения, а это не более полусотни человек.

— Все равно очень хорошо. Глава Ковена дал вам список тех, кого можно назначать на ответственные посты в городе, не боясь вызвать ненужных подозрений?

— Да, и многие из этих людей нам прекрасно подходят.

— А что там с Харкетом?

— Сегодня я встречусь с ним и поговорю откровенно. Надеюсь, он присоединится к нам.

— Прекрасно, — Инквизитор откинулся на спинку стула, устало помассировал виски. — Последний вопрос: Этьен, вы точно уверены в том, что Ковен не предаст и не отступится?

— Уверен больше, чем в чем-либо еще. Негласный глава Ковена принес мне клятву вассалитета, с одобрения остальных Избранников. Теперь они все повязаны на меня и предать попросту не смогут.

— Что ж, хорошо. В таком случае завтра вечером на собрании мы назначим примерную дату переворота. Хватит тянуть, теперь у нас хватит сил захватить Атан с минимальными потерями.

Пожалуй, кабинет брата Харкета был одним из самых нелюбимых Этьеном помещений в резиденции. Изначально просторная комната была заставлена шкафами и стеллажами с бумагами, на застекленных полках лежали всевозможные пыточные инструменты, угол занимала миниатюрная дыба, которая, несмотря на размеры, вполне могла использоваться по прямому назначению. У огромного стола стояло деревянное кресло для посетителей — узкое, с неудобной жесткой спинкой, и подозрительными скобами на подлокотниках. Граф подозревал, что и в спинке, и в сиденье скрывается немало неприятных сюрпризов. В общем, кабинет Инквизитора недвусмысленно намекал на его пристрастия… но после разговора с Хейсаром Хранитель несколько иначе взглянул на обстановку комнаты.

Любой человек, попавший в нее, сразу сделал бы вывод: обитатель этого кабинета — извращенный садист, любитель чужой боли, и совершенно этого не скрывает. Он помешан на пытках, и даже сюда приволок дыбу, вполне подходящую по размеру для ребенка. А таких людей, сумасшедших маньяков, как правило, не принимают всерьез…

Да и сам Харкет выглядел под стать своему обиталищу — невысокий, коренастый, вечно небритый, с блестящими злыми глазами под кустистыми бровями. Полногубый рот всегда кривится в недовольной ухмылке, а на мантии можно разглядеть несколько небрежно затертых пятнышек крови.

— И чего вам от меня вдруг понадобилось, брат? — угрюмо осведомился экзекутор, недовольный тем, что среди дня его отвлекли от работы.

— Поговорить, брат Харкет, просто поговорить, — отозвался Себастиан.

— О чем?

Инквизитор второго ранга огляделся, его взгляд на несколько секунд задержался на одном из стеллажей с документами.

— Разговор важный, и мне бы не хотелось проводить его здесь. Давайте переместимся… ну, хотя бы в комнатку за вот этими полками.

Глаза Харкета опасно блеснули, Этьен почувствовал нарастающую угрозу.

— Да как скажете, брат. Комнатка за полками, так комнатка за полками, — неожиданно покладисто согласился инквизитор.

Он встал, подошел к стеллажу, нажал на скрытый рычаг — тяжелые полки почти бесшумно отъехали в сторону, открывая небольшой проем.

— Прошу вас, — Харкет сделал приглашающий жест.

«Пропустит вперед и угостит кинжалом в спину» — философски подумал Этьен, приближаясь к проходу.

— После вас, брат, — Себастиан вежливо поклонился.

Инквизитор посмотрел на него с подозрением — уж очень не вязалась эта вежливость с обычной манерой общения посланца Святейших, но подчинился, первым пройдя в комнату.

Это помещение разительно отличалось от официального кабинета. Узкая койка, застеленная простым покрывалом, удобный стол, только один стул, и заставленные книгами (преимущественно — запрещенными, отметил граф) шкафы вдоль стен. Свободного пространства в комнатке почти не было.

С тихим щелчком закрылась потайная дверь, стеллаж снаружи встал на свое место. Харкен спокойно уселся на койку, указав Себастиану на стул, и выжидающе на него уставился.

Пренебрегая приглашением, Этьен остался стоять.

— Мне известно о вашей связи с Ковеном, — без предисловия начал он, внимательно следя за собеседником — мало ли что тот предпримет, осознав, что его самая страшная и опасная тайна раскрыта? — Также мне известно о том, что вы вступили в ряды Инквизиции с целью как можно сильнее расшатать Церковь изнутри. Нет, не стоит пока что бросаться в меня смертоносными заклятиями запрещенных школ — вам это не поможет, а вот выслушать меня до конца, возможно, будет полезно. Вы ведь знаете о существовании Тайного Ордена?

— Да, — хрипло ответил Харкет, с ненавистью и опаской глядя на Себастиана.

— Я — второе лицо в Ордене, — негромко, но очень весомо проговорил граф, и замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом.

Клочковатая борода Инквизитора встопорщилась, глаза округлились и выпучились, он хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Но… Как? Почему тогда… Я не понимаю! — прохрипел он, вцепляясь пальцами ставший вдруг очень тесным воротник мантии.

— Все просто. Я не брат Себастиан, — спокойно отозвался мнимый Инквизитор.

— Но… кто вы?

— Я Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Хранитель Меча и ЧерныйВластитель!

Слова прозвучали в сознании Харкета набатом. Сколько лет он мечтал, что когда-нибудь это случится, хотя и не верил — слишком призрачным был шанс. И вот теперь… Да не может быть! Мало ли кто мог…

По лицу Себастиана прошла дрожь преображения, и принявший свой истинный облик Этьен резко наклонил голову, выхватывая Меч.

«Действуйте жестко, граф, — подсказал Эстаи. — Сразу привязывайте его клятвой, причем в форме ультиматума — только тогда он поверит вам и в вас!».

— У тебя простой выбор, Харкет, — проговорил Хранитель. — Либо ты здесь и сейчас принесешь мне клятву вассалитета, либо умрешь. Третьего не дано. Твоя магия не спасет от Предела и сбежать ты не успеешь.

— Я всю жизнь мечтал об этом мгновении и сбегать не намерен! — отрезал немного оправившийся от шока мужчина. — Что я должен сделать?

«Встань на одно колено, инквизитор, и повторяй за мной» — прозвучал в голове без пяти секунд вассала голос Черного Меча.

Харкет опустился на колено перед Этьеном и начал произносить слова клятвы.

— Жизнью и смертью, верой и честью, Тьмой и Светом, словом и делом…

Поздним вечером, прежде чем уснуть, Этьен вновь прогнал в мыслях всю проделанную работу и улыбнулся. Ковен на его стороне. Двое Инквизиторов достаточно высокого ранга, Грегориан и Харкет, готовы в любой момент нанести удар по своим «братьям». Уже через декаду половину ключевых постов в Атане займут преданные лично ему люди, которые завтра принесут клятву вассалитета. Правда, придется в третий раз переносить Эстаи в собственное тело, но результат стоит колоссальной энергозатраты. Еще буквально десять, максимум — пятнадцать дней, и можно будет окончательно захватить Атан. Жаль только, не удастся по той же схеме подчинить другие города… но там можно будет придумать что-нибудь другое. Сейчас главное — уничтожить Инквизицию в Атане и привлечь всех жителей города на свою сторону, благо, выпущенные на свободу узники подземелий резиденции, которых их родные уже оплакать успели, должны расположить людей к Черному Властителю.

«А потом можно будет продумать и план полного уничтожения проклятой Церкви Христеса во всей империи…» — подумал Этьен, засыпая.

Восьмая глава

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Серкет Сен-о-Летер ро Дейне Солано, заместитель министра Полиции

35 день нерева, год 528 (летоисчисление местное)

Хмурый серый дождик мокрой пеленой окутывал здание главного штаба Комитета Полиции. Не менее хмурый и серый мирр с плазмером на поясе нетерпеливо мерил шагами просторный кабинет, поминутно бросая взгляды на экран коммуникатора. Новостей от группы захвата до сих пор не поступало, хотя спецы уже давно должны были закончить операцию.

Серкет полиции Сен-о-Летер ро Дейне Солано нервничал, как никогда в жизни. Если что-нибудь сорвется, если вдруг не получится, то на дальнейшей карьере можно будет ставить жирный крест. Впрочем, не до карьеры станет — выжить бы… Сен зло дернул хвостом: да какая тогда разница, выжить, или нет? Оре все равно будет уже не помочь. Так лучше пусть быстро умрет.

Тихо пискнул коммуникатор. Заместитель министра Комитета Полиции вздрогнул, и тут же ответил на вызов.

— Я слушаю.

— Привет, Сен! — раздался из динамика голос его первого помощника. — Я что хотел спросить: ты как насчет поехать на рыбалку первого числа? Знаю одно местечко, четыре огромных рыбины там выловил в прошлый раз!

— С удовольствием, — облегченно выдохнул мирр. — Давай встретимся и оговорим все.

— Хорошо, а где?

— В нашем обычном баре, пойдет?

— Да, давай через три часа.

— Хорошо. До встречи!

— До встречи.

Закончив разговор, Сен с трудом сдержал ликующий вопль. Все получилось! Кодовая фраза про рыбалку означала удачу операции, количество пойманных «крупных рыбин» — соответственно, сколько объектов удалось захватить. Их «обычный бар» — первая база, расположенная всего в получасе езды от штаба, а «через три часа» на самом деле означало через час, они давно условились всегда называть время на два часа больше реального.

Полицейский сунул коммуникатор в поясную сумку, проверил заряд батареи электрета, взятого вместо слишком броского и опасного плазмера, и, подхватив ключи от личного мобиля, быстро вышел из Штаба.

Мелкий дождик уже успел превратиться в ливень. Сен с трудом вел машину сквозь льющие с неба потоки воды, стеклоочистители едва справлялись, и видимость была, мягко говоря, отвратная.

«Лишь бы не сбить кого-нибудь» — отстраненно подумал серкет[*]. — «На мне и так слишком много всего…»

С новой силой накрыла ненависть и отвращение к самому себе. Порой он думал — не стоит ли и в самом деле добить несчастную Ору, а после и самому застрелиться? Но каждый раз останавливала только одна мысль: да, Сен совершил много зла. Ради нее, ради Оры, ради того, чтобы дочь жила, ради того, чтобы найти, наконец, лекарство против кангейревой болезни. А ведь кроме Оры еще многие страдают этим страшным недугом. И если ему все же удастся найти способ лечения — то он готов в посмертии ответить за все зло, совершенное им на пути к цели.

Да, Сен верил в посмертие. Не могло быть так, чтобы разумные существа рождались только для того, чтобы лет через шестьдесят умереть, и только. Не могло! Значит, после смерти есть еще что-то. В какие-то лучшие и худшие миры для тех, кто жил правильно или неправильно, о которых говорила исчезнувшая два века назад религия, мирр не верил. А вот бесконечный круг перерождений — это вполне возможно. Заодно стал бы понятен странный научный факт, подтвержденный, но так и не объясненный. Почему-то количество населения Аргонрадской Федерации оставалось всегда более-менее неизменным — сто миллионов, плюс-минус десять тысяч. Если где-нибудь, например, на войне, гибло большее количество, то следующие несколько лет Федерация переживала необъяснимый всплеск рождаемости. Объяснить это ученые так и не смогли, а ставить эксперименты на миллионах граждан… Этого не могло допустить даже проклятое правительство Аргонрада.

Мысли серкета вернулись к последней операции. Он очень много слышал о чудесных исцелениях, проводимых миром, который называл себя Учеником, и был бы счастлив отвести на площадь Ору — но после третьего выступления «шарлатана и обманщика» особым указом Президента было объявлено, что посещение «противозаконных сборищ, проводимых с целью обмана народа и вымогательства денег» членами Правительства карается увольнением и пожизненным заключением. А если учесть, что пожизненного заключения в Аргонраде не существовало, только смертная казнь, то всем стало ясно, что подразумевает указ. Самому Сену особого дела до Ученика не было, но, увы, указ касался также всех членов семей. Как же проклял серкет свою высокую должность! Но просто уволиться он не мог еще три года, а за это время еще неизвестно что случится. План с тайным посещением тоже провалился — спецы из Комитета Государственной Безопасности следили за его домом почти в открытую, прячась только для виду — КГБшники прекрасно знали, кто больше всего заинтересуется «шарлатаном».

Оставался только один вариант: понять, как Ученик это делает, проведя детальное обследование исцелившихся и сравнив результаты с тем, что было до посещения «сеанса». Разумеется, одно только обследование мало что могло дать. Но после в действие должно было вступить одно случайное изобретение самого Сена.

Он получил эту странную конструкцию два года назад в ходе очередного эксперимента. Впоследствии мирр так и не смог разобраться, как оно работает, и ясным оставалось только одно: некоторые процессы в живом организме, помещенном в центр этого прибора, начинали идти в обратном направлении. Например, зажившие раны сперва превращались в свежие рубцы, потом открывались, а потом исчезали без следа, будто их никогда и не было. Но объект неминуемо умирал, не в состоянии пережить странное излучение, которое, собственно, и давало этот результат. Само время для объекта, казалось, начинало течь вспять, причем ускоренно: когда в середину прибора поместили старую, седую кошку, та начала молодеть, шерсть обрела изначальный природный окрас, а через десять суток восемнадцатилетнее животное превратилось в котенка. Тогда Сен решил прервать эксперимент, и отключил прибор. Он никогда не думал, что в маленьком животном, умещающемся на ладони, столько крови… Котенка разорвало даже не на части — на частицы. Во время следующей попытки прибор выключать не стали. Котенок благополучно дошел до стадии зародыша — а потом с легким хлопком исчез. Все ученые, работавшие на Сена, только руками разводили — излучение, замеченное еще самим серкетом, фиксировали, но понять, что это, и откуда берется, не мог никто.

Сам прибор выглядел тоже странно, скорее оккультно, нежели научно — усеченная полусфера идеальных пропорций, с дном около десяти футов в диаметре, на высоких краях которой были установлены странного вида столбы, покрытые затейливой резьбой. Сверху полусферу укрывала тончайшая, но при этом невероятно прочная узорчатая сеть из неизвестного металла, того же, из которого была сработана сама конструкция. Вход в полусферу появлялся при прикосновении пальцев к отпечатку ладони на внешней стороне — причем ладонь, казалось, принадлежала не мирру, а какому-то другому существу, не имеющему когтей. Электроэнергии прибор потреблял невероятное количество.

Появилась эта «Артефака», как ее в шутку обозвали ученые, страннейшим образом: лабораторию, где Сен работал над очередной вакциной, вдруг заволокло непроглядной чернотой — а когда она рассеялась, Артефака уже стояла в центре помещения. Переносить ее не стали — просто не смогли, вес прибора по примерным данным превышал сто тонн, а погрузчиков, способных поднять такую тяжесть, просто не существовало. Поначалу вообще боялись, что треснет трехфутовый слой бетона под Артефакой, но обошлось. Изучить металл, из которого был сделан прибор, тоже не удалось — просто невозможно было взять пробы, его прочность на порядок превышала прочность алмаза.

В общем, Артефака оказалась конструкцией крайне интересной, но, увы, совершенно не желающей вызываемое ею любопытство удовлетворять.

На нее-то Сен и возлагал очередную порцию надежд на нахождение способа излечения проклятой кангейревой болезни. Он собирался обследовать захваченных его спецгруппой исцеленных, а потом, обвесив их всеми возможными датчиками, поместить в фокус излучения, и посмотреть, какие именно изменения произошли в их организмах. Возможно, так удастся понять секрет Ученика…

Остановив мобиль у вывески ничем не примечательного бара, где серкет частенько сидел как с друзьями, так и один в приватном кабинете, он вышел на улицу. Поежился от мгновенно намочившего шерсть дождя, запер дверцу машины, и быстро вошел в окутанное таинственным полумраком помещение.

Оплатив отдельный кабинет, мирр прошел за дверь с номером «четыре», где спокойно просидел около десяти минут, выпив за это время бокал веллерта. По истечении этого срока он встал — и прыгнул на небольшой приступок над дверью.

Передняя лапа привычно легла на выступ, пальцы сжались в специальных выемках, и одна из стен бесшумно отъехала в сторону. Сен спрыгнул на пол, запер дверь, и прошел в образовавшийся узкий проем.

Конечно, существовали и менее таинственные способы проникновения на базу, но заместитель министра предпочел воспользоваться наименее рискованным — он был уверен, что спецы из КГБ следят за ним, и следят по-настоящему. Что ж, пускай следят — они могут убедиться в том, что Сен-о-Летер ро Дейне Солано настоящий профессионал, и уж что-то, а уж избавить себя от излишне навязчивого внимания он всегда умел. Привычка сидеть часами в этом баре у полицейского была уже много лет (она и вырабатывалась именно для групп слежения), а само заведение, несмотря на внешнюю непритязательность, на самом деле было весьма дорогим и престижным, и его хозяйка очень пристально следила за безопасностью своих посетителей, в том числе — безопасностью информационной. Установить здесь подслушивающие устройства и скрытое видеонаблюдение было практически невыполнимой задачей даже для гэбэшников.

Сен спустился по лестнице на подвальный этаж, где его уже ждал Кер-и-Ремен, его первый помощник и лучший друг.

— Ну что? Как прошло все? — вместо приветствия поинтересовался серкет.

Кен насмешливо встопорщил усы.

— Все гладко. Следов нет, свидетелей — тоже.

— Жертв нет? — чуть встревожился полицейский. Кен фыркнул.

— Ты хочешь меня обидеть?

— Нет, конечно, извини. Просто нервничаю.

— Ладно, идем. Их четверо — надеюсь, тебе хватит?

— Вполне.

Объекты оказались идеальными. У всех четверых до исцеления были разные диагнозы, они были разного возраста — двенадцать, двадцать три, сорок, и шестьдесят семь лет, разного пола — девушка и пожилая женщина, молодой мирр и старик, и даже разного окраса.

— Обследование завершено? — бросил он полуседому мирру, что-то набирающему на сенсорной клавиатуре компьютера. По монитору бежали столбики цифр.

— Угу, сейчас… ага, есть! Все, закончили. Вот общий анализ.

Да, те же результаты, что у спецов из Комитета Здоровья. Полное оздоровление, отросшие конечности, омоложенные органы… даже старик проживет еще лет пятьдесят. Что за чудеса творит этот Ученик?

— Сперва старшего, — распорядился Сен, направляясь в помещение, где стояла Артефака.

Спустя пять минут двое сотрудников принесли на носилках погруженного в сон старого мирра. Серкет коснулся ладонью сенсора на боку прибора, в полупрозрачной стене открылся проход. Сотрудники внесли объект внутрь, осторожно положили на пол, и быстро вышли — никто не испытывал желания долго задерживаться внутри таинственной Артефаки.

— Приготовиться к запуску, — скомандовал Сен, вновь коснувшись сенсора — проем закрылся.

— Энергонакопители готовы, — отозвался через полминуты помогавший другу отнюдь не только в силовых операциях Кер.

— Входы в лабораторию загерметизировать.

В целях безопасности на момент запуска прибора все двери этого отсека лаборатории намертво перекрывались толстыми перегородками из прочнейшего сплава.

— Двери загерметизированы.

— Начать подачу энергии.

Ретрансляторы, выступавшие из потолка, налились голубым свечением, и через несколько секунд по стальной узорчатой сетке, покрывающей верх полусферы, побежали синие и желтые электроразряды. Сен сделал несколько шагов назад — один раз он уже получил довольно сильный удар током из-за того, что стоял слишком близко. Разряды стали чаще, начали собираться в ветвистые молнии, стекающие по узорам в каком-то определенном порядке, молнии стекали с купола полусферы на ее стены. Через несколько минут молнии стали черными, и резко замерли, оплетя весь артефакт — сейчас назвать это шутливым прозвищем «Артефака» у Сена не поворачивался язык.

Неведомая сила приподняла безвольное тело на пару фотов над полом. Мирра тоже оплели разряды, вздыбившаяся шерсть слабо искрилась.

— Теперь нам остается только ждать результата, — негромко проговорил полицейский. Кер подошел, встал рядом.

— И еще один эксперимент на живом разумном существе, — тихо констатировал он. — На нашем с тобой собрате. Сен, тебя совесть не мучает? Просто честно скажи.

— Мучает, — после нескольких секунд тягостного молчания отозвался тот. — Но я каждый раз себе напоминаю, ради чего мы это делаем — и тогда могу дышать дальше.

— Для чего, для чего… для себя! — почти выкрикнул Кер с горечью. — Ты — чтобы помочь дочери. Я — для того, чтобы заглушить собственную вину перед сестрой, помогая хоть кому-нибудь избавиться от этого кошмара…

Эна, старшая сестра спеца, восемнадцать лет назад умерла от кангейревой болезни. Незадолго до ее смерти она поссорилась с братом, они несколько месяцев не разговаривали и не встречались, и в следующий раз Кер увидел ее только на похоронах. С тех пор он жил, считая себя виноватым перед Эной. Именно на почве этой трагедии он и сошелся с Сеном, как-то раз спьяну рассказав ему обо всем. Спустя два месяца он впервые ступил в единственную тогда лабораторию серкета. С тех пор прошло семнадцать лет, и Кер ни разу не пожалел о принятом однажды решении… не считая тех мгновений, когда он, вздыбив шерсть, подскакивал на постели после очередного кошмара, в котором спецу снились лица всех тех, кто погиб во время их экспериментов.

— Я не только ради дочери ищу лекарство, — сказал Сен, не глядя в глаза друга. — Я хочу помочь и всем остальным.

— Но если бы не болезнь Оры, ты бы не стал этим заниматься!

Серкет промолчал. Возразить было нечего.

— Из этого вывод — даже то, что мы делаем для всеобщего блага, мы делаем только для себя, — через несколько минут философски изрек Кер. — Любое действие мирра объясняется эгоизмом — напрямую или косвенно.

— Я бы сказал иначе, — Сен фыркнул. — Даже самые эгоистические мотивации могут послужить для всеобщего блага.

— …все эти «государственные программы» — сплошное надувательство на самом деле, — грустно пожаловалась Аре, отпивая из чашки крепко заваренный тарр. — Зарплату выдали в два раза меньше, обосновав штрафом за просрочку платежа. А что эта просрочка произошла по вине задержавшей выплату бухгалтерии — никого не волнует!

— Пусть это будет самым страшным огорчением ближайшего месяца, — рассмеялся Нарх. — Ничего, уж что-что, а деньги у меня есть.

— Но… Ох, Нарх, я очень тебе благодарна за помощь, но… как я потом буду тебе отдавать? — мирра смущенно отвела взгляд. — Я еще нескоро смогу уволиться и пойти в частную охрану, где более-менее прилично платят.

Ученик прижал уши.

— А с чего ты взяла, что я возьму твои деньги? — обиженно проговорил он.

— Но я не могу…

— Зато я могу. Аре, пойми — у меня действительно есть деньги. Но мне не на что их тратить. Я не хожу по ресторанам и дорогим клубам, мне достаточно малого. Но деньги все равно есть, и надо же их куда-то девать? Так лучше я помогу тебе в трудное время!

В мыслях начала смутно зарождающаяся идея.

— Говоришь, тебе некуда деть деньги? — негромко проговорила женщина.

— Да. Я думал помочь какому-нибудь приюту, но как? Просто перевести сумму? Так ведь моментально разворуют, котятам не достанется не копейки. А продукты и вещи они не принимают, только деньги.

— У меня есть одна идея. Мы недавно арестовывали складского вора…

И Аре рассказала ему про несчастного мирра, вынужденного воровать ради того, чтобы прокормить трех детей.

— Приюты не хотят брать лишние рты, им хватает своих. Поэтому если кто-то вызовется усыновить детей, то ему их легко отдадут. Единственное условие — официальная работа. Тебе не дадут, насколько я понимаю, но вот я вполне могу их забрать. Конечно, тяжело придется такой оравой в двух комнатках, но потерпим. Вот только мне никогда не заработать достаточно, чтобы их прокормить, — она решительно посмотрела на Нарха. — Если ты поможешь, то…

— Помогу, — тут же кивнул тот. — Завтра же оформляй усыновление. Денег хватит, обещаю. И… подбирай квартиру попросторнее, а лучше — домик. И не спорь!

— Нарх, я…

Договорить Аре не успела. Ученик вскочил, прижав уши, его хвост яростно хлестал по бокам, а глаза горели антрацитовым пламенем.

— Прости, мне срочно надо бежать! — быстро выговорил он. — Я зайду вечером! — и не успела женщина хоть что-нибудь сказать, как мирр вылетел за дверь.

«Вот вы и попались, — мрачно констатировал Нархгал, настраивая координаты портала. — Я так и думал, что найду вас очень быстро».

Несколько дней назад Дракон засек сильный всплеск магии Предела. Причем где-то в Аргонраде, где магии не было от слова «совсем»! К сожалению, всплеск был коротким, и его местоположение установить не удалось, но Нархгал сплел заклинание, автоматически вычисляющее координаты при первом же новом выплеске. И вот он произошел…

Контур портала налился призрачным светом, замерцал — Дракон, ухмыляясь, шагнул вперед.

Вот уж что он ожидал увидеть меньше всего, так это один из древних артефактов, изменяющих время в локальном пространстве. Да еще и работающий артефакт. Да еще и… работающий от электричества?!

«Вот извращенцы» — усмехнулся Нархгал про себя, разглядывая двух мирров — серого и светло-желтого, которые стояли к нему спиной. Они о чем-то разговаривали…

— Даже самые эгоистические мотивации могут послужить для всеобщего блага…

— Я смотрю, у вас тут философская беседа? — насмешливо проговорил Дракон.

Сен и Кер одновременно обернулись, выхватывая электреты и плазмеры. Высокий черный мирр насмешливо ухмыльнулся, оскалив острые клыки.

— Кто ты такой, и как сюда попал? — угрожающе прорычал Кер, бросив взгляд на индикатор батареи, и переводя оружие в режим минимального поражения.

— Ну… вы можете называть меня Учеником, — вновь осклабился черный.

— Отвечай на вопрос! — рявкнул спец, не обратив внимания, что уши Сена поникли.

— Кер, не надо. Опусти плазмер, — негромко сказал серый мирр, убирая электрет. — Я прошу.

Кер удивленно посмотрел на друга, но просьбу выполнил.

— Ставите эксперименты на своих соотечественниках? — в голосе целителя звучала нешуточная ярость. — Да еще и при помощи незнакомой техники, с которой даже работать толком не умеете. Надо же, рассинхронизатор подпитывать электроэнергией… Даже самый клинический идиот до такого не додумался бы!

Сена трясло. Он явственно ощущал, что ему пришел конец. Этот такого не простит. Не из тех, кто прощает… а пока на помосте исцелял, казался таким добреньким!

Внезапно его осенило. Пускай убьет, Псэт с ним! Но только бы…

— Я хочу попросить вас, — тихо начал серкет, делая шаг вперед, и ловя взгляд Ученика.

Черный мирр удивленно склонил голову набок.

— Вы? Попросить? Меня? — с изумлением уточнил он. Кер смотрел на друга, как на сумасшедшего… хотя и с пониманием.

— Я. Я хочу попросить вас.

— Ну что же, попробуйте, — теперь его в голосе звучал интерес.

— Моя дочь больна кангейревой болезнью. Я знаю, что вы можете это исцелять. Мне все равно, что будет со мной, но Ора… Я затеял все это, чтобы помочь ей и таким же несчастным, но так и не смог добиться результата. Вы поможете ей?

— Почему же вы не привели ее на площадь? — прищурился целитель. — Я никогда не отказываю тем, кто действительно нуждается в моей помощи.

— Указ президента, — ответил за друга Кер. — Если бы Сен только попробовал привести дочь на ваше это исцеление, то их обоих арестовали бы и казнили. По-тихому, конечно.

— Ваше правительство объявило мне войну? — уши Ученика насторожились, выражая удивление.

— Что-то вроде того, — криво ухмыльнулся спец. — Они боятся вас. Потому что не понимают. И не знают, как на вас давить.

Около минуты мирр задумчиво молчал, то выпуская, то втягивая когти. Все это время Сен боялся даже дышать…

— Хорошо, — наконец, кивнул целитель. — Я вылечу вашу дочь. Адрес не нужен, я и так его знаю. Но… — он прищурился, внимательно посмотрев по очереди на каждого. — Я хочу вам кое-что предложить.

— Что именно? — Кер настороженно замер.

— Сперва скажите, вам нравится то, что происходит в вашей стране?

— Нет, — в один голос ответили оба.

— Вы готовы посвятить жизнь тому, чтобы изменить сложившуюся ситуацию?

— Почему бы и нет? — хмыкнул спец. Этот черный мирр нравился ему с каждой секундой все больше — в нем чувствовался алмазный стержень, несгибаемая воля, и способность всегда и во всем идти до конца, не считаясь с собственными потерями.

В иной ситуации Кер задумался бы, с чего вдруг он проявляет такую доверчивость, которой в жизни не особо отличался, но что он мог против Дракона Предела?

Сен ограничился кивком. Он готов был почти на все, лишь бы только Ора жила…

— Прекрасно. Сколько еще времени вы можете провести здесь, чтобы это не вызвало подозрений у персонала базы?

— Часа три, наверное, — прикинул серкет.

— Отлично. Тогда прошу за мной. Сперва зайдем за Орой, а потом к нам…

Дальше события закрутились с бешеной скоростью. Сперва Ученик нарисовал в воздухе черную рамку, и сквозь нее открылся проход прямо в квартиру Сена. Целитель подошел к больной, быстро осмотрел ее и легко подхватил почти невесомое тело.

— Идите за мной!

Перед миррами снова открылся проход. На этот раз они оказались в большом помещении, одна стена которого полностью состояла из небольших дверок. Рядом тут же появилась светло-рыжая женщина с каталкой, на которую Ученик переложил Ору.

— Что с ней, известно? — коротко спросила женщина, уважительно поклонившаяся целителю.

— Кангейрева болезнь. Врожденная. Возраст пациентки — двадцать один год, — отрывисто бросил он. — Еще до крайности изношено сердце и почти отказала печень.

— Ну, это все естественно для такого возраста при врожденной кангейревой. Ничего, через три дня будет как новенькая, — рыжая улыбнулась. — Ладно, я пойду.

— Слышали? — обернулся черный мирр к Сену. Тот судорожно кивнул. — Так будет даже лучше, чем мое исцеление. Меньше общая нагрузка для организма, быстрее придет в себя. Да и мне силы тратить не придется. Идем!

На этот раз все трое оказались в просторном кабинете. Две стены были превращены в шкафы-стеллажи, третью занимал огромный экран, на четвертой раскинулась подробнейшая карта Аргонрада. За большим столом сидел светло-серый мирр с темными кисточками на ушах. Он нехотя оторвался от экрана компьютера, и бросил недовольный взгляд на вошедших… в смысле, появившихся из воздуха.

— Что случилось? — начал было он — и только тут разглядел вошедших. — Сен?!

— Кай-и-Йенир? — с не меньшим изумлением проговорил серкет. — Бывший глава КГБ?

— Он самый, — в голосе официального и идеологического лидера Ордена Свободы прозвучала некоторая настороженность. — Нарх, я не…

— Кай, если я привел сюда этих двоих — то значит, так было надо, — раздраженно буркнул черный мирр. — Этот твой знакомый, Сен-о-Летер, создал целую сеть подпольных лабораторий, занимающихся исследованием кангейревой болезни и поисками вакцины или иного способа лечения. Конечно, немало при это натворил, но я считаю, что он может быть нам полезен, более того — захочет быть нам полезен. Его приятеля это тоже касается.

Сен слушал Ученика, которого тут называли Нархом, едва ли в вполуха. Он никак не мог поверить, что перед ним — сам Кай-и-Йенир ро Кари Санато, бывший министр КГБ, а ныне — глава одной из двух самых опасных и сильных оппозиционных группировок, именуемых правительством террористическими. Сам Сен лично его почти не знал, но много о нем слышал, и, признаться честно, даже завидовал — хотел бы он всерьез бороться с кошмарным псевдодемократическим режимом… Заместителя министра Комитета Полиции немало удивило, кто Кай-и-Йенир помнил его имя, и, кажется, даже его самого.

— В общем, я предлагаю перепрофилировать их лаборатории, и создать на них наши базы. Также через Сена можно будет контролировать полицию, — закончил Нарх.

Кай покачал головой.

— Все-то ты продумал, — восхищенно проговорил он. — Но насчет контроля полиции я не согласен. Заместитель обычно мало что может.

— Станет министром, — целитель безразлично пожал плечами. — Действующего убрать несложно. Ладно, ты сам с ними поговори и все реши, а у меня еще куча дел. Зайду через два часа, переправить их обратно.

Он коротко кивнул всем, и вышел из кабинета. Как ни странно — через дверь. А Кай устало откинулся на спинку кресла.

— Ну что, господа, добро пожаловать в Орден Свободы. Присаживайтесь, — он указал на стулья с другой стороны стола.

— А если мы откажемся? — просто ради интереса спросил Кер. И в самом деле отказываться от такого шанса он, разумеется, не собирался.

Но лорд-командующий шутки не понял. Или же просто не разделил.

— Не откажетесь, — покачал он головой. — Если бы вы готовы были отказаться, Нарх бы вас сюда не привел. Ладно, перейдем сразу к делу, если вы не против. Времени у нас мало. Я прекрасно понимаю, что полиция — это, по сути, государственная армия. Мы сейчас планируем переворот в Федерации, и не просто переворот, а замену этой изжившей себя псевдодемократии на негласную диктатуру.

— А почему не сразу монархию? — ухмыльнулся Кер. Он много слышал о том, кто сейчас сидел рядом с ним, и всегда жалел, что не смог познакомиться с ним лично. И вот надо же, выпал шанс…

— Во-первых, монархию не примут — слишком чуждая система. Во-вторых, это слишком сложно сейчас. В-третьих, негибкая система передачи власти, и еще множество моментов, по которым она нам не подходит. А вот диктатура — то, что надо. Итак, возвращаясь к теме. Сен, если вы возглавите полицию, сколько времени вам потребуется на то, чтобы поставить на все ключевые посты и должности толковых специалистов, которые готовы будут поддержать нас? Проще говоря, тех, кто согласится стать оружием переворота.

— Полгода, — не задумываясь, ответил серкет. Он не раз думал о том, как будет действовать, если когда-нибудь все же станет главой своего Комитета, и даже знал, кому из знакомых какие посты предложит. — Месяца три на все реформы, и еще столько же — на то, чтобы все немного успокоилось. Комитет сейчас — такое болото, что после того, как его расшевелят, в норму все придет далеко не сразу.

— Многовато. А быстрее никак?

— Боюсь, нет. Мне слишком многие захотят помешать.

— А если их убрать? — прищурился Кай.

— Серия «несчастных случаев»? — Сен понимающе хмыкнул. — Можно попробовать. Спишут на то, что чищу свою территорию, убирая неугодных и опасных. Но надо, чтобы хотя бы пара этих «несчастных случаев» была сработана топорно, чтобы у моих противников было чем на меня надавить, если что. Иначе не поверят.

— Сделаем. Больше того, сделаем сюрприз с сюрпризом. Косвенные улики укажут на вас, а вот если кто-то, кто будет знать, где копать, копнет — то обнаружит, что во всем виноваты ваши же оппоненты.

— Если так возможно, то это было бы великолепно.

— Возможно. Что ж, давайте обсудим более подробно. Начнем с устранения действующего министра. Предлагаю не тянуть, и сделать это… завтра, например. Главный вопрос: как обеспечить ваше назначение?

— Ну, это как раз просто…

«Сенсация! Сегодня утром в Центральном парке было обнаружено тело немолодого мужчины. При нем не было найдено никаких документов, и тело доставили в морг, как неопознанное, но один из санитаров, оформлявших привезенного, узнал в пострадавшем министра Комитета Полиции Гона-а-Райети ро Ханэ Колари. Спешно вызванный в морг заместитель министра Сен-о-Летер ро Дейне Солано действительно опознал в покойнике своего начальника. Согласно показаниям жены, ро Ханэ Колари ранним утром покинул квартиру, намереваясь сразу же направиться на работу. Судя по тому, что мобиль покойного министра был обнаружен возле входа в парк, Гон-а-Райети решил подышать свежим воздухом. Вряд ли он принял бы такое решение, если бы знал, чем это закончится. Вскрытие показало, что смерть мирра, в течение многих лет обеспечивавшего порядок на улицах наших городов, наступила вследствие нескольких выстрелов из электрета на средней мощности. Сердце пожилого полицейского не выдержало… На основании того, что ни документов, ни ценностей, ни оружия при погибшем не было обнаружено, заведено уголовное дело по статьям „Преднамеренное убийство“ и „ограбление“. Нет повода сомневаться в том, что безмерно скорбящие по министру подчиненные приложат все усилия к установлению личности преступника или преступников, и арестуют его в скорейшем времени, после чего убийцу ждет суд».

Новостная газета «Аргонрад вчера, сегодня, завтра»

Спустя два дня на должность министра Комитета Полиции был назначен заместитель покойного ро Ханэ Колари, серкет Сен-о-Летер ро Дейне Солано, сразу же повышенный в звании до кер-серкета. И вот тут-то комитет залихорадило… Нет, внешне все было совершенно официально и обоснованно — но места мгновенно потеряли более половины высокопоставленных чиновников министерства. Серкеты всех трех рангов были понижены кто на одно-два, а кто и на три звания. Вартенов трех рангов особым указом обязали пройти перепроверку квалификации. Вчерашние кер-вертены повышались до серкетов и мгновенно включались в работу. Новый министр буквально за несколько дней получил несколько сотен прекрасных специалистов, пусть и неопытных пока что, но преданных ему всей душой… и полсотни заклятых врагов.

Сен-о-Летер пересмотрел положения государственного займа, существенно снизил проценты для основной группы полицейских, отменил проценты вовсе для тех, кто являлся единственным кормильцем семьи и для матерей и отцов-одиночек, а также еще для нескольких категорий. Финансовым отделом комитета в срочном порядке пересмотрены все активные на данный момент займы…

Срочно вызванная в бухгалтерию Аре не могла поверить своим ушам: ей, запинаясь, сообщили, что согласно новому положению о государственном займе, ее долг полностью погашен, и бухгалтерия еще остается ей должна тридцать пять тысяч сьеров. Кроме того, заработная плата кер-нейтера повышается до двадцати семи тысяч считая с месяца танета, и задолженность финансового отдела по зарплате на данный момент составляет сорок восемь тысяч сьеров.

— Итого семьдесят восемь тысяч сьеров переведены на вашу социальную карту, — руки кассира, набирающего команды на клавиатуре, чуть заметно дрожали. — Пожалуйста, проверьте и распишитесь вот здесь…

Аре не могла поверить в подобное чудо… пока не проверила баланс карты, на которой еще утром оставалось едва ли две тысячи. Сейчас же на счету было восемьдесят тысяч…

— Но с чего вдруг… такое? — все же спросила она у кассира. Пожилой мирр судорожно дернул ухом.

— Реформы нового министра нашего Комитета, — ответил он. — Ох, чую, сейчас такое начнется… Только зря он так с места прыжком начал, уберут ведь…

Вернувшись из бухгалтерии, Аре бросилась к своему служебному компьютеру и начала судорожно читать все внутренние новости. Перепроверка квалификации, бесплатные курсы всего, что только может потребоваться полицейскому, возможность получения нового звания досрочно при сдаче экзаменов… И новости «высших эшелонов»: аресты высокопоставленных полицейских по обвинению во всевозможных финансовых махинациях, аресты их счетов в пользу казны Комитета — так вот откуда деньги на невероятные реформы! А дальше — списки смертей. Загадочных, но вполне объяснимых. Самоубийства и несчастные случаи происходили одно за другим, и за всем этим явственно читался почерк нового министра. Одновременно с тем имелась информация о трех неудачных покушениях на ро Дейне Солано, и об аресте двоих заказчиков эти покушений. Оба раньше занимали высокие посты в Комитете Полиции, и оба вылетели со своих должностей за «несоответствие». Арест, суд, смертный приговор — Сен-о-Летер нашел на своих врагов такой компромат, что за дело отказались браться даже лучшие адвокаты. Имущество одного из приговоренных было полностью конфисковано в пользу Комитета, а вот второй…

У лон-серкета Вака-е-Тарена ро Нати Сорэй осталась семья — жена и трое детей. По закону, при конфискации имущества это практически не учитывалось, семье начислялось пособие в пятнадцать тысяч сьеров ежемесячно, а все имущество мужа забирала казна. Но в случае с лон-серкетом новый министр поступил иначе. Официально все было так: вдова предъявила документы о том, что за день до ареста муж переписал все недвижимое имущество семьи на нее, и, следовательно, отобрать две квартиры государство не имело права. Обычно подобные бумаги легко оспаривались, а чаще доказывалась их фальшивость, но в этот раз министр почему-то легко принял документы, и ограничился конфискацией счетов. В общем-то, каждому было ясно, что он просто пожалел вдову, оставшуюся с тремя несовершеннолетними детьми. Этот случай тоже прибавил Сену-о-Летеру популярности и уважения, как и закон о выплате семьям погибших при исполнении служебных обязанностей полицейских достаточно большой единовременной компенсации и дальнейшего вспомоществования — пусть небольшого, но все же хоть что-то. Также был отменен закон об ответственности семьи погибшего полицейского, если по вине этого полицейского была провалена какая-либо операция, в ходе которой он и погиб.

Комитет Полиции менялся на глазах. И больше половины полицейских теперь готовы были идти за своим новым министром в огонь и в воду. Но достаточно много было и тех, кому подобная ситуация категорически не нравилась…

Сен-о-Летер уже привык к постоянным покушениям на собственную жизнь, начав относиться к ним с изрядной долей юмора и даже извлекать из них пользу — почти каждое покушение оканчивалось арестом, или же, как минимум, еще несколькими листочками в толстые папки, на корешках которых были написаны имена самых ярых противников главного полицейского Аргонрада.

А Кер, занявший теперь прежнюю должность друга, без смешинки в голосе шутил, что не нужно никаких покушений — достаточно просто немного подождать, и неугодный сильным мира сего министр сам благополучно окочурится от банального истощения. Сен усмехался в усы и продолжал работать по двадцать часов в сутки, позволяя себе спать далеко не каждую ночь, да и то — по два-три часа. Закончилось это безумие только через две недели, во время очередного разговора с Каем, когда успевшие подружиться мирры обсуждали план такого же тихого захвата комитета социального обеспечения. Охваченный идеей Сен нарезал круги по комнате, высказывая все новые и новые предложения, а лорд-командующий Ордена Свободы жестко их критиковал, отбрасывая самые бредовые и запоминая те, что после определенной доработки вполне могли оказаться жизнеспособными. Вскоре к ним присоединился и Нарх, но участия в мозговом штурме не принял — просто стоял у стены, вполуха прислушиваясь к разговору, и загадочно улыбался каким-то своим мыслям. Сен подумал, что после окончания беседы с Каем надо будет обязательно поговорить с Учеником, к которому у него накопилось полсотни важнейших вопросов, а с того самого момента, как Нарх перенес их с Керром обратно в лабораторию, тогда еще будущий министр черного мирра не видел. Одним из самых первостепенных вопросов — просто потому, что очень уж было любопытно — был вопрос: а куда делась совершенно бесследно Артефака и все захваченные для экспериментов мирры?

— Хорошо, согласен, это не подойдет, — министр полиции на несколько секунд замер у стола и двинулся совершать новый круг. — А если коллективно наброситься на одну из корпораций и совершенно официально ограбить ее? У меня нашлись бы доказательства…

Доказательства чего у него нашлись бы, мирр сказать не успел. Голова закружилась, он на миг замер, пытаясь ухватиться за что-нибудь — и рухнул на пол в глубоком обмороке.

— Переутомление, — спокойно констатировал Нархгал. — Я уже заждался, когда же это случится.

— В смысле? — Кай подошел к бессознательному телу, пощупал пульс на всякий случай.

— В прямом. Ваш новый министр полиции — совершенно ненормальный трудоголик. И объяснять ему, что работать в таком режиме просто нельзя — совершенно бесполезно. Вот я и ждал пока он, наконец, свалится. Ничего, денек в биованне — и все с ним будет в порядке.

— Эм… Нарх, а может, ты сам его вылечишь? — спросил Кай, имевший веские основания предполагать, что если Сен даже один только день не объявится на работе, что-нибудь, да посыплется.

— Вот уж нет. Я понимаю, чем продиктовано твое желание поскорее отправить его на работу, но я не для того ждал этого обморока. Вот вернется послезавтра в свой штаб, увидит, сколько всего там без него случилось — и поостережется вновь доводить себя до такого состояния. Тем более, что Кер тоже толковый полицейский и сумеет не допустить какой-либо серьезной катастрофы. Ладно, мне пора. Вернусь через несколько дней, — Нархгал развернулся и вышел из кабинета, нарисовав рамку портала прямо на двери.

Кай бессильно выругался ему вслед. В отношении Дракона он был полностью солидарен с Вольфгангом — восторженно-наивный и несдержанный, но дружелюбный и довольно открытый эльф нравился лорду-командующему гораздо больше. Но чьи-либо личные предпочтения уже давно не играли роли — слишком высокими были ставки в завязавшейся игре, и ставки эти — жизни сотен тысяч мирров.

Поэтому идеологический лидер Ордена Свободы, к тому времени включившему в себя и «Бешеных Львов», и отряд «Стальные Крылья», усилием воли подавил эмоции и вызвал в кабинет работников медблока.

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Серкет Сен-о-Летер ро Дейне Солано, заместитель министра Полиции

35 день нерева, год 528 (летоисчисление местное)

Мерные взмахи огромных крыльев поднимали Нархгала все выше к небесам. Несмотря на кажущуюся неторопливость, Дракон летел с огромной скоростью, встречные потоки ветра обтекали блестящую антрацитовую чешую, а огромная дождевая туча становилась ощутимо ближе с каждым взмахом.

«И как я жил три тысячи лет, не имея возможности летать?» — в который раз спросил он себя. И тут же брезгливо поморщился, вспомнив себя до встречи с Лексаной и другими драконами, которые остались верны ему и Пределу. Слабак и плакса, неспособный даже на необходимую жестокость! Хотя что-то в нем было, да. Иначе не смог бы остаться тенью в сознании самого Нархгала и не смог бы настаивать порой на своем.

Кто бы знал, как выматывали Нархгала этот постоянный внутренний спор с другим собой! А Дракона больше всего раздражало, что мальчишке довольно часто удавалось настоять на своем. Он сам ни за что не согласился бы на долгое изменение жизненного уклада жителей Аенгроста — он просто уничтожил бы правительство и поставил жителей перед фактом «нового порядка». А там дальше эти коты-переростки пусть бы сами разбирались, у Великого Черного Дракона Предела своих дел достаточно — например, добраться, наконец, до сородичей-предателей, уничтожить проклятый Совет и подмять всех остальных под себя, казнив предварительно самых ярых противников Предела. Да и поисками Хранителя надо было бы озаботиться…

А чертов эльф сделал все по-своему. Нет, разумеется, идти совсем против воли Дракона он не мог, силенок не хватало — но ведь нашел, гад, куда давить. Убедил в том, что Нархгал вернул себееще только малую часть своей силы, что сейчас в открытую связываться с отступниками опасно, а Хранитель должен сперва сам пройти свой путь, и доказать, что он на что-то способен…

Но вот что раздражало больше всего, так это Аре. Кажется, вторая личность Дракона изволила, простите, влюбиться. В кошку. В пятнистую черно-рыжую кошку-переростка. Не обладающую никакими магическими способностями даже в потенциале. В общем, в существо, недостойное ни малейшего проявления внимания со стороны Дракона. Но каким-то образом настырный эльф ухитрялся полностью подчинять себе тело и способности, когда хотел встретиться со своей… кошкой.

Разумеется, амплуа «Ученика» тоже было разработано полностью эльфом. Или теперь стоит называть его мирром, сиречь котом?

«Называй, как хочешь, мне все равно», — отозвался тот из глубины сознания.

Нархгал разъяренно ударил хвостом по воздуху, чуть не потеряв равновесие. Вот ведь угораздило! И что самое обидное, совершенно неясно, как от этого избавиться.

— Вот уж на что горазды Мечи, Хранители и Драконы Предела, но, кажется, только меня угораздило обзавестись шизофренией, — печально констатировал Нархгал. — Впрочем, пока что вреда от нее особого нет… а если будет — то я быстро найду управу.

— Ты все так же самоуверен, как и прежде, — раздался внезапно спокойный, негромкий голос.

Время вокруг застыло, превратившись в вязкий, тягучий сироп. Дракон мгновенно окружил себя защитой, и изумленно уставился на парящего перед ним в воздухе человека. В груди на мгновение вспыхнул сгусток боли. Этой боли на самом деле не существовало, она была лишь призраком из прошлого, тем, что не удалось забыть — хотя и хотелось…

— Нииль?!

Бывший Хранитель улыбнулся.

— Я рад, что ты помнишь меня.

— И хотел бы забыть, но не могу, — настороженно отозвался Нархгал. — Откуда ты здесь? Ты должен был умереть навсегда.

— Я и умер. Просто потом меня позвали.

— Кто? Зачем? — изумлению Дракона не было предела. Он всегда считал возвращение после такой смерти принципиально невозможным, но сейчас перед ним было живое доказательство его неправоты.

— Какая разница, Нарх? Никогда не недооценивай противника.

— Зачем ты пришел?

— Просто посмотреть на тебя. Убедиться, что ты не изменился. И сообщить, что драконы приняли решение оставить Аргонрад в покое. Можешь считать кошатник своей вотчиной, никто тебе мешать не будет. Мы встретимся еще, Нархгал… И я докажу тебе, что Предел есть Зло. Что ты есть Зло.

Нииль растворился в воздухе — и время тут же стремительным рывком бросилось вперед. Дракон судорожно забил крыльями, удерживаясь в воздухе.

Вновь обретя равновесие, он начал медленно планировать вниз. Желание летать резко пропало, зато появилась острая необходимость подумать.

Совершенно понятно, что Нииля вернули драконы. Старый, очень старый враг. Заклятый враг, вечный. Смертельно опасный. Нашли-таки, что противопоставить Триаде! Ох, Нииль, ну почему ты оказался настолько слаб тогда? Ведь все могло бы быть иначе…

Война объявлена, это Нархгал прекрасно понимал. Но также он понимал, что сразу же объявлено и перемирие. Враг дает ему время, но зачем? Разве они не понимают, что если Триада пройдет слияние, то справиться с Черным Властителем будет почти невозможно? Не могут ведь не понимать.

«Ты не учитываешь особенности психологии Нииля, — подсказал эльф. — Он понимает, что гораздо сильнее тебя, и поэтому сейчас не станет нападать, для него это невозможно по этическим соображениям. По крайней мере, другого объяснения я не вижу».

— Зато я вижу. Он не хочет вязнуть в долгом противостоянии. Он всегда был сторонником молниеносных ударов в жизненно важные точки противника. У него другая цель — Хранитель. И сейчас именно против Хранителя будет направлена вся его сила.

«Возможно. Но с Аргонрада нас все равно не выпустят. Пока что они могут это сделать. Подожди немного, набери силу — и отправимся на поиски Хранителя».

Нархгал промолчал. Возразить было нечего… то есть, возразить-то было чего, но он прекрасно понимал, что на каждый его аргумент у эльфа найдется более весомый контраргумент. Просто потому, что на сей раз он прав.

И все же, война была объявлена. И Дракон собирался полностью использовать свои преимущества, которых тоже хватало. Для начала — получить подконтрольную ему страну в качестве базы.

У Аргонрада не было шансов остаться прежним хоть в чем-то.

Девятая глава

Аенгрост, Некрополь, развалины города вампиров

Сергаал Черный Клинок, Носитель Духа Предела

2-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Лес окутывала ночная мгла, едва разгоняемая неверным светом окутанной клочковатыми обрывками облаков луны. Влажные, серо-синеватые струйки тумана медленно вытекали из низины, призрачным кружевом обволакивая деревья и кустарники. Где-то тревожно вскрикнула вспугнутая птица, через невысокие заросли камеяна опрометью метнулся заяц — только и мелькнул меж круглых листочков белый хвостик. Вблизи хрустел валежник под чьими-то ногами, гулко хлестнула гибкая ветка, отброшенная в сторону…

На поляну выметнулся возмутитель ночного спокойствия. Он хрипло, с присвистом дышал, длинные черные волосы спутанным покрывалом струились по спине, в глазах тускло горел алый огонек. Его губы, подбородок, и рубашка были вымазаны свежей, еще не запекшейся кровью.

Беглец остановился, бросил вокруг себя дикий, загнанный взгляд. Потом рухнул на колени и отчаянно, горестно завыл, запрокинув лицо, и подставляя бледную кожу лунному свету.

Сергаал хотел только одного — перестать быть. Он не понимал, что с ним происходит, и что он натворил, осознавал только, что превратился в то, что ненавидел всей душой — в проклятого кровососа, в вампира, паразита… Осознав себя лишь несколько минут назад, непонятно где, чувствуя на губах такой знакомый солоноватый привкус и не видя рядом никого из спутников, Волчонок мог сделать только один вывод — и он его сделал.

Прокусив собственными клыками губу — черт, какие же они теперь острые и длинные! — Хранитель заставил себя встать и прислушаться. Теперь-то он понял, насколько его тело, даже преобразованное Мечом, было слабее, медленнее, и попросту хуже, чем вампирское — Сергаал слышал в пять раз лучше, чем раньше, видел даже в полной темноте, различая тепловые пятна, чувствовал запахи не хуже зверя, а о скорости, выносливости и силе даже говорить нечего — он мог голыми руками разорвать пополам человека, не особо при этом напрягаясь, мог легко обогнать самого быстрого коня и бежать на предельной скорости несколько часов.

Вот только цена за это была — чужая кровь, чужая жизнь.

Сильнее сжав челюсти — по подбородку потекла новая струйка кровь — Волчонок отогнал усилием воли горькие мысли и вслушался еще раз. Невдалеке тек ручей…

Через несколько минут Хранитель уже склонился над холодной, быстрой водой, и остервенело смывал с себя кровь. Ему казалось, что она въелась в кожу, и эти жуткие пятна никогда не отмоются. Едва не содрав кожу с нижней части лица, рук и груди, Сергаал, наконец-то, решился попытаться разглядеть свое отражение. В сотне футов вниз по течению он нашел бочажок со стоячей водой, в которой отражалась луна, стыдливо драпирующаяся облаками.

Опустившись на колени и опершись руками в края бочажка, Хранитель открыл глаза и вгляделся в собственное отражение, нахально потеснив ночное светило.

С зеркальной поверхности неподвижной водной глади на него смотрел черноволосый растрепанный молодой человек с неправильным прикусом верхних троек, бледной от волнения кожей и неестественно черными глазами. Вроде бы все было как обычно… вот только Сергаал прекрасно различил в глубине этих глаз почти невидимый и неощущаемый, но готовый в любую минуту обратиться алым безумием огонек, которого раньше не было.

Это был конец, и Волчонок прекрасно это понимал. Он бросил судорожный, прощальный взгляд на небо, уже почти полностью окутанное облаками — звезд не было видно, а ведь так хотелось взглянуть на них в последний раз… Тянуть было незачем, и Хранитель быстро вытащил из-за пояса подарок Сигурни — узкий нож, выструганный из превосходной осины.

Отчаянно хотелось жить. Дико, безумно, до дрожи и слез. Жить, дышать, любить, делать свое дело, мечтать… Но теперь было нельзя. Тварь, живущая за счет жизней других, должна быть мертва, он сам для себя это решил, слушая разговор Мартина с герцогом и тихо скрежеща зубами в бессильной ярости. А теперь он сам превратился в такую тварь…

Кто бы мог подумать, что все так кошмарно закончится… Сергаал был уверен, что его физические способности к перестраиванию организма позволят ему избежать участи кровососа и, как только он выполнит свою миссию среди вампиров, то сразу избавится от этого кошмара. Возможно, так и было, и даже сейчас, призвав всю свою силу и силу Меча, он мог бы вновь стать человеком… ну, тем подобием человека, которым являлся после перехода на Аенгрост. Вот только до сих пор огнем обжигали кожу пятна крови на подбородке, шее, и груди. Крови кого-то из его спутников, и, возможно, даже Сигурни — она была ближе всех, когда он засыпал. А может, и всех троих — у него хватило бы сил справиться с десятком охотников, не говоря уже об одном-единственном молодом Кейтане и маленькой рабыне из Алеарта.

Перед глазами встала красочная картина — Сигурни, запрокинув голову, лежит на лапнике, и на темно-зеленые хвойные иголки медленно стекают крупные капли крови из разорванного его клыками горла. Следом сжалась в комочек Тлайрат — в ее мертвых глазах застыл ужас. И Кейтан, бросившийся на защиту девушек, тоже лежит поодаль, мертвый, как и все они.

Осиновый кинжал уверенно взметнулся вверх. И не было рядом Меча, чтобы предотвратить безумие…

Зато был кое-кто другой.

За миг до того, как острое деревянное лезвие прорвало кожу, на противоположной стороне бочажка появилась тень. Взмах руки — нож, кувыркаясь, летит в сторону, тень оказывается возле Сергаала, еще один взмах — и тот падает на землю.

— Что же ты творишь, Хранитель? — с укором воскликнула тень — голос показался Волчонку смутно знакомым. С трудом подняв голову, он вгляделся в лицо непрошенного спасителя — и охнул.

— Ты? Но как это… Я же…

Вивьенн усмехнулся, и протянул новоявленному вампиру руку.

— Скажи мне, Хранитель, сколько тебе лет? — казалось бы, совершенно некстати спросил он.

— Э… Тридцать один год, — отозвался тот, несколько опешив. — Но какое…

— Тридцать один год, а ведешь себя, словно пятнадцатилетний рефлексирующий подросток, — жестко оборвал его Вивьенн. — Не даешь себе труда подумать, даже не пытаешься проверить свои догадки, чуть что — и сразу же прощаться с жизнью… А потом еще обижаешься, что мои некропольские сородичи считают людей полуживотными, недоразвитыми существами.

В душе Сергаала начал черной волной подниматься неудержимый гнев. Да как этот кровосос смеет так с ним разговаривать?! А тот тем временем продолжал:

— Тебе была дана великая сила, так неужто ты не разглядел за ней и великой ответственности? Неужели считаешь себя вправе сбегать от первых же проблем, едва только запищала чувствительная совесть?

Волна гнева схлынула так же неожиданно и незаметно, как и пришла. Волчонок на мгновение отвел взгляд.

— Хватит. Я понял. Только и ты пойми — я не могу жить, как вы, питаясь чужой жизнью! Я все же человек, в конце концов!

— А кто тебя заставляет убивать ради еды? — насмешливо поинтересовался Вивьенн. — Даже если не сможешь снова стать человеком, живи как мы — вампиры Рэйкорна не убивают ради пищи. Я сам впервые убил здесь, на Некрополе. Другого вампира. И не жалею об этом.

— Если бы ты мне это раньше сказал, я бы, может, и поверил в такую возможность. Но я уже убил, — с горечью проговорил Сергаал. Жить хотелось все сильнее, хотя казалось — сильнее уже некуда. Как же он ненавидел в тот момент всех вампиров, Меч, и весь этот мир, а в особенности — собственную глупость и самоуверенность. Вот кто его просил лезть на разведку так? Сам виноват, нечего было сперва делать, а потом уже думать…

— Какой кошмар, — в голосе рэйкорновца звучала неприкрытая издевка. — Убил бедного зайчика. Ужас просто, и как ты будешь теперь с этим жить?

Волчонок опешил.

— Какого зайчика?!

— Ушастого. С хвостиком. Бегает по лесу зверек такой, — продолжал насмехаться вампир.

Только тут до Хранителя дошло, что привкус у крови был совершенно не такой, как у человеческой, когда губу разобьешь или ранку на пальце залижешь. Знакомый привкус, несколько раз приходилось есть сырое мясо в горах, еще на Земле, и зайцев в том числе, точнее, кроликов.

В душе поднялось ликование. Значит, Сигурни и остальные целы? Значит, он не превратился в тварь, убивающую себе подобных ради еды? Значит, он может жить дальше?!

— Но… — Сергаал поднял непонимающий взгляд на собеседника. — Значит, они все целы? Я никого не убил.

— Все живы и даже не заметят твоего отсутствия, Властитель — если ты, конечно, вернешься до рассвета, — совершенно другим тоном проговорил Вивьенн, опускаясь на одно колено. В его голосе не осталось и следа недавней презрительной насмешки — она сменилась почтительным уважением.

— Ничего не понимаю… — растерянно пробормотал Хранитель, с удивлением глядя на вампира… который, вообще-то, должен был лежать на глубине нескольких футов в земле, неподалеку от Элерты, пронзенный осиновым колом и в состоянии крайнего истощения.

— Я могу объяснить.

— Ну так объясни! — взорвался Сергаал.

— Во-первых, перед тобой сейчас не я, а временная проекция меня на физический план. Мое основное тело все так же лежит там, где ты его оставил — кстати, бесконечно благодарен за спасение жизни, хотя на мой взгляд, тебе не следовало так рисковать собой.

— Если бы я не рискнул тогда, то валялся бы сейчас парализованный и ждал бы рассвета, — буркнул Волчонок. Вивьенн едва заметно улыбнулся.

— Как скажешь. Так вот, как я уже сказал, я — всего лишь временная проекция меня на физический план. Поскольку я довольно сильный маг, мне вполне под силу подобное… правда, не слишком долго и не очень часто.

— Это я понял. Вот только это единственное, что я понял…

— Чтобы пояснить остальное, мне придется начать издалека.

— Пусть так.

— Как ты знаешь, я родом с Рэйкорна. Как и Некрополь, это островное герцогство. Мы, вампиры, знаем о существовании Черного Властителя или Черного Клинка, как называют его люди. И вот уже две тысячи лет мы ждем его возвращения.

Герцог Рэйкорна, как и некоторые его приближенные — маг Предела. А ведь все маги Предела почувствовали приход Властителя… Разумеется, герцог сразу стал искать его. И с удивлением нашел — на соседнем острове.

Меня готовили к моей миссии долго, всю мою жизнь — а мне больше четырехсот лет. С момента обращения меня при помощи магии Предела привязывали к самой сути Властителя. Я почувствовал твой приход даже сильнее, чем все маги Предела, хотя сам этой магией не владею. И я сразу же отправился на этот остров, вместе с подготовленной группой. Увы, им не повезло — двоих я потерял еще до встречи с тобой, третьего — при тебе, его разорвала та паукообразная тварь со щупальцами, а последняя, Найлора, погибла из-за истощения — она настолько ослабла, что просто не смогла отбиться от какой-то очередной твари. Я остался один, и в одиночку следовал за тобой, помогая по мере сил. Пока не попался охотникам из Элерты. Наверное, на этом бы все и закончилось для меня и для Рэйкорна, но благодаря тому, что ты сохранил мне жизнь, я смогу приложить все усилия для выполнения своей миссии.

— И в чем же она заключается? — устало поинтересовался Сергаал. Рассказанное Вивьенном уже не удивило его — он привык, что в этом безумном мире все происходит как угодно, но только не так, как должно бы быть логически.

— Поговорить с тобой и убедить не делать поспешных выводов относительно нашего герцогства и нашей расы. Не все вампиры такие, как те, которых ты уже видел.

— Ты что-то говорил о симбиозе… а, черт, слишком много всего! Я начинаю в этом путаться.

Посланник герцога Рэйкорна едва заметно улыбнулся.

— Тогда я могу предложить перенести этот разговор до твоего возвращения в Элерту и моего… гм, откапывания.

— Ах, да! Ты же так и не объяснил мне, как ты здесь оказался и что вообще произошло, — Волчонок хлопнул себя ладонью по лбу.

— Я говорил, что я, во-первых, маг, а во-вторых — нахожусь здесь специально, чтобы помогать тебе по мере сил. После того, как ты меня воскресил, а потом спрятал, я стал наблюдать за тобой из ментала. Чуть позже ты наверняка заметил бы мое присутствие, но сейчас ты еще слишком мало знаешь. К сожалению, я не смог предостеречь тебя от опрометчивого решения немного побыть вампиром в целях шпионажа — стены дома герцога слишком хорошо защищены от ментального проникновения. Зато я успел отследить тот момент, когда тебя накрыл Голод, и ты на некоторое время утратил контроль над собой. Я сумел внушить тебе желание уйти как можно дальше от друзей и утолить Голод кровью зайца. Если бы ты убил ради пропитания человека, то нам пришлось бы стать твоими врагами: для нас подобный поступок — жесточайшее табу, нарушивший его предается высылке с острова или же смертной казни, в зависимости от обстоятельств. Мне казалось, что все в порядке, но я не учел того, что ты можешь подумать, что убил своих спутников — пришлось срочно создавать временную проекцию на физический план, чтобы тебя остановить, а это очень трудно и энергоемко. Потому я не могу сейчас продолжить разговор — у меня просто не хватит сил.

Последнего он мог и не говорить — Сергаал уже заметил, что с каждой минутой вампир слабеет и даже очертания его смазываются, тело становится прозрачным…

— Только один вопрос, — быстро проговорил Волчонок, пока собеседник не исчез совсем. — Что мне делать с этим… пленником? Я оставил его в живых — пока что. Но понятия не имею, зачем, если честно.

— С Мартином? Поговори с ним. Он на удивление достойная личность… для некропольца, конечно, — в голосе Вивьенна прозвучало откровенное презрение. — А теперь я вынужден прощаться. Нам еще представится возможность поговорить…

Тело вампира пошло рябью, слегка засветилось — и он исчез.

Хранитель устало опустился прямо на землю. Голова шла кругом, он не понимал, что происходит, и окончательно во всем запутался. Весь его жизненный опыт оказался сейчас почти бесполезен — здесь царили другие законы, и жили существа, отличные от людей настолько, что становилось жутко. Даже охотники из Элерты — они были людьми, но такими, каких Сергей Листьев не встречал в реальной жизни.

Впрочем, как бы то ни было, сейчас надо было вернуться к друзьям — небо на востоке уже подернулось розоватой пеленой рассвета, и будет не очень хорошо, если они проснутся, и не обнаружат его. Поэтому Сергаал еще раз умылся холодной водой из бочажка, встал и спорым бегом направился к стоянке, на ходу обдумывая все услышанное от Вивьенна и пытаясь вплести это в общую картину мира… вернее, той его части, что была ему знакома.

«Скажи, тебя хоть на минуту без присмотра оставить можно?» — неожиданно раздался в голове голос Меча.

Волчонок остановился как вкопанный, набрал в грудь воздуха, и… медленно выдохнул, сдерживая готовые сорваться с языка страшные ругательства и проклятия в адрес «чертовой железяки, которую носит хрен знает где». Он прекрасно понимал, что сейчас Эстаи может устроить ему любой разнос, причем по полному праву.

«Не надо, пожалуйста, — тихо проговорил Хранитель. — Поверь, мне и так достаточно всего наговорили, чтобы я успел понять, в чем именно был неправ».

Несколько секунд прошли в молчании — Меч был изумлен до такой степени, что даже не нашелся, что возразить.

«Однако… Ладно, раз ты сам все понял, то не буду читать нотации. Перейдем к более насущным вопросам. Первое: что ты собираешься делать со своим вампиризмом? Второе: зачем тебе вампир, который мирно подыхает под кустом возле вашей стоянки и собираешься ли ты дать ему умереть или он тебе нужен? Третье: что ты расскажешь в Элерте, и как объяснишь отсутствие клыков?»

«Отвечаю по пунктам. Первое: от вампиризма собираюсь избавляться. Я прекрасно понимаю, что сглупил, сунувшись герцогу под клыки, но раз уж так вышло — надо справляться с тем, что есть. На этот счет я как раз хотел посоветоваться с тобой. Второе: вампир мне нужен с целью поговорить. Умереть я ему не дам — поймаю зайца по дороге. Третье: неужели тебе сложно будет помочь мне с заклинанием материализации?»

«Как избавляться — это уже твои проблемы. Азам самостоятельной перестройки организма я тебя обучу, а дальше — изволь сам. Равно как и маскировать ауру, а то теперь тебе в городе точно никто не поверит. Насчет вампира — есть у меня идейка получше, чем заяц, но об этом потом. А клыки сам материализовывать будешь. Я тебе уже объяснял, как это делается».

«Хорошо, сам — значит, сам. А теперь делись своей идеей относительно вампира…»

Сергаал вернулся на стоянку, когда солнце уже стояло в зените. Навстречу ему тут же вскочила Сигурни.

— Наконец-то! Куда ты пропал? Мы уже беспокоиться начали…

Волчонок улыбнулся, поймал девушку за талию, и поцеловал.

— Лимит неприятностей на ближайшее время я исчерпал за вчерашний день. А пропадал… Знаешь, если мы вернемся в Элерту с пустыми руками, охотники и старейшины вряд ли поверят в то, что мы уничтожили вампирский город. Поэтому я решил заняться сбором вещественных доказательств, — с этими словами он бросил на землю плотно набитый кожаный мешочек. Сиг наклонилась, развязала перетянутую витым шнурком горловину — и ахнула.

— Ты можешь расшить всю куртку, — негромко проговорила она.

— Это будет нечестно, — Хранитель снова улыбнулся и, запустив руку в мешок, вытащил пригоршню клыков. — Это тебе. Сделаешь ожерелье. И Кейтану хватит — на браслет или плечо куртки расшить. Да и Тлайрат немного перепадет.

— Но это не мы их уничтожили, — возразила девушка.

— Если бы не вы, у меня вообще ничего не вышло бы. Так что не спорь, и занимайся ожерельем. Это приказ!

— Деспот ты, — притворно вздохнула Сигурни, но взяла свою порцию клыков.

Кейтан тоже сперва сопротивлялся, но Сергаал был непреклонен, и молодому охотнику пришлось взять трофеи. Тлайрат даже не спорила — с радостью схватила свои восемь клыков, и тут же принялась мастерить из них сережки.

Волчонок с облегчением выдохнул. Никто из охотников не понял, что клыки поддельные — значит, есть шанс на то, что и в Элерте поверят. Оставался только вопрос с вампиром Мартином, который до сих пор лежал без сознания, защищенный от солнечных лучей заклинанием Предела, созданным Сергаалом еще перед ночевкой.

Придумав каждому из членов отряда какое-нибудь занятие на некотором расстоянии от стоянки, Хранитель направился к Мартину. Подхватил легкое, истощенное тело на руки, перенес в глубь пещерки, куда не достигали солнечные лучи, на всякий случай поставил темную завесу на входе. После чего положил руку на лоб вампира и начал произносить древнее некромантическое заклинание, вернее, его аналог, использующий силу Предела.

Энергия хлынула в тело обессиленного Мартина, он вздрогнул всем телом, широко распахнул ярко-алые глаза, в которых на миг вспыхнул страх при виде Сергаала.

— Не стоит говорить, у тебя слишком мало сил, — холодно проговорил Волчонок. — От тебя требуется только кивнуть… или не кивнуть. Ты понимаешь меня?

Вампир медленно, с трудом, кивнул.

— Прекрасно. Итак: ты находишься в состоянии крайнего истощения. Сейчас я держу тебя на своей энергии, но, как ты понимаешь, долго это продолжаться не может, хотя мне подобное вполне по силам. У тебя есть целых два варианта. Первое: ты отказываешься от всего, и я просто оставляю тебя. Даже на солнце гореть не придется — быстро и тихо умрешь от истощения. Второе: ты соглашаешься на мое предложение и остаешься жить. Больше того, даже от солнцебоязни я тебя излечу. Но ты становишься моим вассалом, принося мне древнюю клятву, подтвержденную твоей кровью. Предашь — умрешь. Тебе все понятно?

— Да, — хрипло выдохнул Мартин. — Я согласен. Тем более, что у меня есть предположения, кто ты такой.

— И кто же? — с ноткой интереса спросил Волчонок.

— Черный Властитель. Твоя аура сейчас… ее ни с чем не спутать. Да и выплески такой концентрации Предела, как в момент разрушения города… слишком сильно даже для могучего мага Предела. Ты можешь быть только Хранителем Меча, — его голос звучал прерывисто, хрипло, но уверенно.

«Откуда ж вы все такие умные на мою голову?» — с тоской подумал разоблаченный Властитель, но вслух сказал совсем другое.

— Я рад, что ты понимаешь, кто я. Надеюсь, разрушенный город также ясно показал тебе, как я отношусь к вашему народу.

— О, да… Это было очень… показательно, — по обескровленным губам вампира скользнула ироничная улыбка. — Я могу повторить: я согласен.

— Вот и хорошо, — Сергаал поднял руку, активируя заклинание.

Кожа на запястье разошлась, обнажая вены. Волчонок начал выговаривать слова древнего заклятия, одновременно с тем поднося кровоточащую руку к губам Мартина. Тот тихо повторял за своим новым повелителем слова клятвы. На последнем звуке пульсирующие жилы коснулись клыков вампира, в его рот хлынула кровь.

Хранитель до этого момента даже не подозревал, насколько сильным может быть вампир. Его собственных сил, умноженных преобразованием Эстаи и последующим обращением, едва хватало, чтобы удерживать бьющегося в судорогах Мартина. Глаза вампира закатились, кожа стала пергаментно-желтой и какой-то почти прозрачной, черты лица заострились, он походил на живого мертвеца… каковым, впрочем, и являлся. Кровь Сергаала жгла его изнутри, но ритуал прерывать было нельзя, и вампир пил, едва не теряя сознание от нестерпимой боли.

Закончив заклятие, Волчонок влил в своего нового подопечного очередную порцию энергии, и поднялся на ноги.

— На колени, — коротко приказал он.

В глазах Мартина на миг мелькнула ирония, но он подчинился.

Хранитель поднял руку, извлекая из собственного тела переливающийся черным и серебристым Меч.

— Жизнью и смертью, верой и честью, Тьмой и Светом, словом и делом — клянусь хранить тебе верность до конца моих дней, и в том же клянутся тебе все, кто идет за мной, и да покарай отступника, и да награди верного, — спокойно проговорил вампир, не дожидаясь подсказки. Он знал, что такое вассальная клятва Властителю.

— Жизнью и смертью, верой и честью, Тьмой и Светом, словом и делом — клянусь быть справедливым повелителем, клянусь защищать, клянусь требовать верности, клянусь покарать отступника, клянусь наградить верного, — Сергаал принял клятву, и дал ответную. — Что ж… ты первый из моих вассалов. Я не знаю, как удастся перебороть ненависть моих друзей к тебе, но я постараюсь, хотя и тебе придется приложить немало усилий.

— Я сделаю все, что в моих силах, — Мартин коротко поклонился.

— Теперь я озвучу несколько условий, которые ты обязан выполнять. Первое: тебе запрещено убивать ради еды. Только по моему приказу или защищая собственную жизнь. Убьешь ради еды или удовольствия разумного — позавидуешь сгоревшим на солнце. Исключение из этого правила составляют твои сородичи из этого герцогства — с ними делай, что хочешь. Второе: ты обязуешься не нападать на охотников Элерты и Глерта. Если они нападут первыми — можешь защищаться, но не приведи Господь, ты покалечишь или убьешь кого-то из них. Третье: мои приказы не обсуждаются, они только выполняются. Если тебе что-то кажется нелогичным или неправильным ты можешь мне об этом сказать, разумеется, обосновав свои слова, но если я повторю приказ — ты должен его выполнить. Четвертое: указанным мною людям ты подчиняешься так же, как и мне. На данный момент это Тлайрат, Кейтан, и Сигурни. Ты можешь не выполнить их приказ только в том случае, если он несет в себе сознательное намерение уничтожить тебя. Пятое: все, что я сказал, воспринимается только так, как я сказал. Никаких двойных смыслов и обхождений — я этого не потерплю. Тебе все ясно?

— Разумеется, Властитель, — в глаза Волчонку Мартин не смотрел.

— Обращайся ко мне по имени.

— Как прикажете. Только мне неизвестно ваше имя.

— Сергаал.

— Хорошо, Сергаал. Позволите мне немного отдохнуть? Ритуал выматывает…

— Отдыхай.

Хранитель развернулся, и вышел из пещеры, оставив завесу.

«Неплохо, конечно. Но скажи мне на милость, на кой черт тебе потребовалось делать его своим вассалом?» — раздался в сознании голос Эстаи.

«А почему бы и нет? Я получил верного слугу, не способного меня предать, который прекрасно разбирается в вампирском общественном устройстве, является неплохим некромантом и обладает вампирскими физическими данными. По мне, так весьма неплохое приобретение» — отозвался Волчонок.

«Я же не говорю, что приобретение плохое, просто… Эх, как же тебе это сказать, чтобы не обидеть?»

«Это с каких пор ты стал такой вежливый? — изумился Хранитель. — Что-то раньше за тобой я подобного не замечал. Ладно, говори, как есть».

«Как есть? Хорошо. Сергаал, скажи мне, когда ты научишься сперва думать, а потом уже делать? Надо же хоть немного просчитывать последствия своих действий!»

«Э… А что не так?»

«Например, реакция охотников. Хотя бы тех, которые следуют за тобой. Тех, кто поверил в тебя с самого начала. Я про Сигурни, которая вампиров ненавидит люто, и Кейтана, который тоже относится к ним безо всяких нежных чувств».

«Они примут мое решение. Я с самого начала поставил, что мои поступки не обсуждаются».

«Принять-то примут, я не спорю. Но ты их обидел. Особенно — Кейтана, который сам хотел стать твоим первым вассалом»

«Станет вторым, проблем-то. Это же не дает никаких привилегий или еще чего-то. Просто… даже не формальность, а так…»

«Да, так… Всего лишь факт, что ты отдал предпочтение „поганому кровососу“. Сергаал, я не собираюсь читать тебе нотации, я уже говорил, — в голосе Эстаи послышалась обида. — Просто если ты иногда будешь думать, а потом только делать — то у тебя появятся шансы пройти Слияние и стать Властителем. И чем чаще ты будешь просчитывать последствия своих поступков — тем выше будут эти твои шансы».

«Но я…» — начал было Волчонок, но тут же осекся, чувствуя, что Меч ушел. Выругавшись, он растянулся на мягком мху. Все же Хранитель безумно устал за последние двое суток и сейчас ничего не хотел так, как просто выспаться…

Аенгрост, герцогство Некрополь, предместье Элерты

Сигурни, дочь Кинаи, свободная охотница из Элерты

3-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

День плавно перетек в вечер, а вечер начинал клониться к ночи. Мелкая морось, третий день отравлявшая отряду дорогу, потихоньку переходила в настоящий дождь. Под копытами лошадей хлюпала жидкая грязь, потоки воды стекали по плащам и капюшонам, временами затекая под плотную ткань — на это уже почти не обращали внимания, все пятеро давно уже промокли до нитки.

Сигурни мрачно теребила поводья, не выпуская из виду прямую спину следовавшего перед ней вампира. Кто бы знал, до какой степени охотнице не понравилось решение Сергаала сохранить проклятому кровососу жизнь! Впрочем, ладно сохранить жизнь — Черный Клинок еще и ухитрился сделать этого Мартина своим вассалом, более того — первым вассалом! Кейтан, сам надеявшийся заслужить эту честь, смертельно обиделся и даже не разговаривал с Хранителем дня два. Потом, правда, пришлось помириться — глупо обижаться на человека, который за одно утро спасает твою шкуру дважды, да еще и когда ты оба раза сам по-глупому подставился. Да и сама Сигурни тоже не могла долго находиться с любимым в ссоре. Вот только помириться-то они помирились, а обида осталась. Очень хорошо молодым охотникам запомнились спокойные, чуть высокомерные слова Клинка: «Мартин является моим вассалом и нападение на него я считаю нападением на самого себя». Кейтан пытался было возразить, но Сергаал холодно на него посмотрел, и напомнил, что то он здесь решает, кто, куда и с кем идет, но никак не охотник. Тот вспылил, и заявил, что тогда он поедет отдельно от отряда — Хранитель хмыкнул, и сказал, что никого не принуждает ехать с ним. Сигурни вместе с Тлайрат едва удалось тогда успокоить Кейтана и уговорить его следовать вместе со всеми. А за кровососом с самого первого дня установили тщательнейшую слежку, правда, скорее показательную. Сергаал ставил Мартина в караул наравне со всеми, но одновременно с вампиром всегда оставался по собственной инициативе кто-то из охотников, всем своим видом демонстрирующих категорическое недоверие.

Внезапно Мартин остановил коня. Сигурни машинально потянулась за луком — но тут же убрала руку, видя, что следовавший первым Сергаал спешился, подав знак остальным следовать его примеру.

В полусотне футов в стороне обнаружился пригорок, явно выбранный Хранителем для ночлега. Подтверждая догадку охотницы, Клинок бросил поводья своего коня Мартину (Кейтан обиженно зашипел) и поднялся на середину поляны. По разведенным в стороны рукам потекли струи черного огня — и через несколько минут над поляной появился прозрачный купол, видимый лишь благодаря стекающим с него потокам воды. На глазах просыхала земля, приподнималась примятая водой трава, купол расширялся, пока не захватил кроны деревьев. Только тогда Сергаал опустил руки, и открыл глаза.

— Кейтан — собери дрова. Мартин — на тебе охота. Сигурни — займись лошадьми. Тлайрат — подготовь все к ночлегу и принеси воды, ручей в сотне футов справа, — раздал Хранитель приказы. — Я пойду пока, разведаю, что вокруг.

С этими словами он растворился в ночном мраке.

В общем, вечер протекал как обычно. Клинок каждый раз «просушивал» место стоянки при помощи Предела, а потом распределял обязанности и уходил на разведку. И если сбор дров для костра, лошади и непосредственная подготовка ночлега доставались Сиг, Кейтану и Тлай по очереди, то на охоту всегда отправлялся только Мартин. Все понимали, почему — уж очень красноречивы были обескровленные заячьи и кердельи тушки, которые вампир притаскивал со своей охоты, но есть хотелось всем, потому приходилось не брезговать, ибо когда в первый раз охотники с возмущением отказались есть, Сергаал только пожал плечами, и кузены легли спать голодными.

Спустя час, поужинав, спутники быстро распределили по жребию дежурства — первым выпало дежурить Кейтану, после него — Мартину. Остальные либо оставались на страже в прошлую ночь, либо должны были остаться в следующую. А поскольку прошлой ночью Кейтан наблюдал за вампиром и не выспался, то следить за кровососом в этот раз должна была Сиг.

В середине ночи молодой охотник неласково пихнул кузину в бок, что-то буркнул и завалился спать даже раньше, чем она встала. Обругав двоюродного братца, Сигурни нехотя поднялась, и села ближе к костру. Недвижимая фигура Мартина застыла с противоположной стороны. Тихо потрескивали поленья в жарком огне.

— Когда-то давно молодая раса, долгое время жившая в изоляции от всех прочих, пришла в большой мир, — вдруг заговорил Мартин. Его взгляд был устремлен в никуда, а голос звучал почти торжественно. — Они были не похожи на людей, у них были свои ценности и свои стремления, они искали своего совершенства. Они пришли и стали постигать новый для них мир. И вскоре впервые столкнулись с другой расой, обладающей разумом. Вот только потребовалось время, чтобы они осознали, что эта другая раса разумна, ведь те жили по совершенно иным правилам. Они существовали, на взгляд пришедших, как животные — заботились только о пропитании и размножении, вершиной их стремлений был теплый дом и сытный обед, да красивая самка, способная к размножению, под боком. Пришедшие, смысл существования которых был в искании новых знаний, сочли их чем-то вроде животных, просто с развитым стадным инстинктом и довольно высоким для животных интеллектом, кроме того, эти странные существа, внешне похожие на самих пришедших, годились им в пищу. Позже пришедшие убедились, что у животных все же есть разум — но весьма неразвитый. Их стали разводить, ими пользовались — а они принимали как должное. Только несколько стай остались дикими и нападали на пришедших, и даже иногда ухитрялись их убить, остальные же безропотно шли на заклание. А что взять с животных, для которых смысл существования только в пище, сне, и размножении?

— Ты сейчас не бросаешься на меня с осиновым колом лишь потому, что это запретил Сергаал. Но я рассказал тебе легенду о приходе вампиров не для того, чтобы разозлить или подразнить. Я просто хочу, чтобы ты попыталась понять не только себя и своих сородичей. Есть и другая правда, и она отличается от твоей, — Мартин умолк, продолжая глядеть в никуда.

Сигурни трясло от лютой ненависти к этому мерзкому кровососу, который так нагло пользовался своим положением, но она и правда ничего не могла ему сделать. Ах, если бы только Сергаал понял, как он ошибается в своем вассале, и позволил ей…

— Хочу еще добавить, что это лишь легенда. На самом деле все было иначе. Равно как и ваши легенды тоже могут не иметь под собой реального обоснования, — добавил вампир и встал. — Ты собираешься ложиться? Если нет, то я уступлю тебе свою очередь на дежурстве, а потом заменю тебя.

— Да я глаз не сомкну, когда за тобой никто не присматривает! — зло прошипела охотница. Мартин рассмеялся.

— Любой из вас, за исключением Сергаала, мне не противник. Мне понадобится меньше секунды, чтобы убить тебя, девочка. И, знаешь ли, я слишком долго прожил и слишком многое повидал, чтобы меня могли задеть ваши демонстрации презрения и недоверия. Так что решай — ты ложишься спать или остаешься дежурить?

— Я не буду спать, пока за тобой никто не присматривает! — повторила она. Вампир пожал плечами.

— Как хочешь. Я тогда вздремну.

И, как ни в чем не бывало, улегся на траву и укрылся плащом. Сигурни осталось лишь скрежетать зубами в бессильной ярости…

Однако время шло, дежурство протекало спокойно и понемногу девушке стало скучно. Волей-неволей, она задумалась: какую цель преследовал кровосос, рассказывая ей эту идиотскую легенду? Подразнить? Вряд ли, слишком не похоже на его обычное высокомерное поведение. Попытаться обелить своих сородичей? Нет, конечно, если бы хотел, придумал бы что-нибудь покрасивее и выставляющее их в более приглядном свете. Но для чего тогда?

Что вообще следовало из этой легенды? То, что вампиры приняли людей за животных из-за людского образа жизни, отличающегося от вампирьего, и, по их мнению, свойственного именно животным. Вот только все это выглядело как-то натянуто — Сигурни краем глаза видела, как живут кровососы, и вот это было гораздо больше похоже на жизнь зверей. Как там сказал этот Мартин: смысл существования в искании новых знаний? Ну-ну. Нет, может, кто-то и искал этих самых знаний, но не большинство. А расу определяет именно большинство.

— Если даже принять легенду на веру, что же хотел этим сказать проклятый кровосос? То, что люди в глазах вампиров… — тихо проговорила Сиг, и выругалась — мысли пошли по кругу, путаясь и сбиваясь. — Люди в глазах вампиров, люди в глазах вампиров, вампиры в глазах людей… тьфу! Хотя… стоп, вампиры в глазах людей — всего лишь ненасытные и неукротимые хищники. Это если не вдаваться в подробности этической стороны. Он хотел сказать, что мы слишком разные, и не следует судить других по себе? Нет, не то. И вообще, как они посмели судить всю расу по населению нескольких деревень?

Так она и просидела до рассвета, рассуждая то про себя, то вслух. Мартин под плащом тихо улыбался — он направил охотницу по нужному пути, а дальше только от нее зависит, сможет она понять то, что понял он, или нет.

Знали бы охотники, как вампир был рад встрече с Сергаалом и разрушению города — они бы здорово удивились. На самом деле Мартину до смерти надоело притворяться таким же, как и остальные кровососы, он безумно устал жить среди них, но и умирать не хотел. Больше всего на свете вампир мечтал присоединиться в «отступникам» Рэйкорна, но это было, увы, невозможно. Он искренне презирал своих собратьев, считая, что они переняли у людей все самое худшее, при этом почему-то не позаимствовав лучшее. К людям же Мартин относился двойственно. С одной стороны, он всей душой презирал тех, кто позволил себе опуститься до уровня домашних животных, племенного, рабочего и пищевого скота, и относился к ним соответственно. С другой стороны, вот такие юные и горячие охотники, готовые ради своей иллюзорной свободы ежедневно рисковать жизнями, были ему по душе. А наибольшее уважение у вампира вызывали люди, похожие на Тлайрат, которые не захотели превращаться в животных даже в условиях рабства.

Мартин всю свою жизнь и все свои исследования посвятил изучению психологии людей. Он пытался понять, почему они такие, какие они есть, и отчего их привычки и отрицательные качества так легко перенимаются другими расами. И пока что приходил только к одному выводу. Положительные качества почему-то не проявлялись в толпе, только в отдельных личностях. Толпа же предпочитала идти на поводу у инстинктов, у желания есть, спать и размножаться, причем каждый индивидуум из подобной толпы искренне считал себя личностью. Несколько раз ученый проводил эксперимент: он выбирал некоторое количество людей из вольных деревень, делился со всеми этой своей теорией, а потом спрашивал каждого по отдельности, кем он себя считает, достойной личностью, обладающей положительными качествами, силой, свободой и так далее, или же серой частичкой серой толпы. Практически все заявляли, что они личности. И тогда Мартин просил доказать ему это, просто рассказав о своих достижениях. Почему-то люди среди достижений упоминали только количество выращенной пшеницы и зачатых детей, в лучшем случае. В худшем — количество самок, с которыми они совокуплялись, и количество самцов, над которыми они одержали победу в драке. После этих экспериментов вампир и потерял любое уважение к расе людей в целом. Справедливости ради следует отметить, что он был достаточно умен, чтобы признавать, что знаком лишь с двумя разновидностями людей — крестьянами из вольных деревень и охотниками, и прекрасно понимал, что целом раса может оказаться и другой… хотя маловероятно, конечно. Да и осознавал, что конкретно этих людей такими сделали его же сородичи.

А вот вампиров Мартинненавидел. Каким бы глупым и противным не казалось ему существование только ради пищи и размножения, но получение удовольствия от чужой боли и унижений были ему омерзительны еще больше. Как же он хотел в Рэйкорн, где люди и вампиры жили в симбиозе, беря друг у друга лучшее, и лучшим же делясь…

За размышлениями пролетела ночь. И единственным, о чем Мартин сожалел, так это о том, что во взгляде Сигурни не отразилось ни намека на понимание смысла того, что он вчера ей сказал.

Утром отряд, наскоро перекусив, двинулся в путь. До Элерты оставался один дневной переход, и здесь Мартину пришлось временно покинуть своего господина — даже под защитой Сергаала, в самом городе охотников вампиру было лучше не появляться.

Аенгрост, герцогство Некрополь, предместье Элерты

Йенна, дочь Арлаты, старшая охотница Элерты

3-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Солнце клонилось к закату. Сильный ветер, разметавший поутру облака, трепал короткие волосы старшей охотницы. Йенна склонилась над картой, отмечая на ней области, в которых была отмечена наибольшая активность вампиров.

Внезапно калитка распахнулась, и во двор влетел Раннек, один из младших сторожей со стены. Мальчишке было едва десять лет, но благодаря острому зрению, его взяли в стражу еще до условного совершеннолетия, наступавшего в четырнадцать лет.

— Они вернулись! — завопил он так, что было слышно, наверное, на всю улицу. — Госпожа старшая охотница, они вернулись!

Йенна поморщилась. От крика маленького стража заложило уши.

— Раннек, возьми себя в руки и доложи по правилам, — строго сказала она, отрываясь от карты.

— Есть, госпожа старшая охотница! — мальчик вытянулся по стойке «смирно». — Со стены были замечены всадники у опушки леса. Это Сергаал, Сигурни, Кейтан, и с ними еще какая-то девушка. Они направляются прямо к воротам. Прикажете пустить и трубить общий сбор?

— Труби, — коротко приказала Йенна, с трудом сдерживая охватившее ее ликование. Вернулись! И Клинок, и, что самое главное — ее Сигурни, да и то, что Кейтан уцелел, радовало женщину. — Давай, бегом!

Спустя мгновение мальчишки во дворе уже не было. Охотница вздохнула, и не спеша направилась на городскую площадь, где через час должны были собраться все жители Элерты.

Четверо всадников торжественно въехали на площадь. Сергаал спокойно смотрел перед собой, на его невозмутимом лице невозможно было прочитать ни единой эмоции. Зато Сигурни и Кейтан прямо-таки полыхали гордостью и радостью от возвращения. Молодые охотники завистливо разглядывали ожерелье Сиг и нашивки Кейтана — каждый понимал, что ему нескоро удастся добыть столько клыков.

— Я рад снова приветствовать уважаемых охотников Элерты, совет города, и всех остальных, — раскатился над площадью явно усиленный магией голос Сергаала. — И хочу поделиться с вами радостной вестью: город вампиров, находящийся в семи днях пути от Элерты, уничтожен вместе со всеми его жителями!

Тишина рухнула на площадь подобно раскату грома. Люди замерли, пораженные — они не знали, верить или нет, они хотели верить, но слишком уж невероятным было известие.

— Я не хочу быть голословным, — продолжил Хранитель через несколько секунд. — Кейтан! — молодой охотник мгновенно оказался рядом и протянул ему мешок.

Волчонок молча развязал горловину и высыпал на помост перед старейшинами груду клыков.

— Когда-то они принадлежали вампирам из того города. Теперь нет ни вампиров, ни города. И вскоре не станет и остальных городов — если вы решитесь пойти за мной, — негромко добавил он.

Кто-то из старейшин еще пытался что-то возразить, но поздно — горка трофеев возымела действие, и люди уже выкрикивали имя Хранителя.

Элерта теперь принадлежала Сергаалу. Ее жители готовы были идти за подарившим нечто большее, чем просто надежду, даже на верную смерть.

Десятая глава

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Западный причал

Крайнат вар Дарнас, капитан галеры «Любимец Ветра»

10-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Холодный морской ветер резкими порывами бросал в лицо Крайнату мелкие брызги. Капитан «Любимца Ветра» словно бы не замечал этого… Он стоял неподвижно уже второй час, и проходившие мимо люди с опаской поглядывали на него — не спятил ли случайно вар Дарнас?

Нет, он не спятил. Хотя предпочел бы безумие, да что там безумие — даже медленную мучительную смерть, лишь бы не это… Как могло так случиться? Почему так случилось? Ведь он все сделал так, как приказывали, и ему клятвенно обещали, что его семья не пострадает!

Мысли капитана вернулись к событиям седьмой декады весны. Он как раз встречался с Салланом вар Айреналом, чтобы в «неофициальной обстановке» обсудить вопрос получения Крайнатом лицензии на охоту. Стоял прекрасный летний денек, солнце уже пригревало, а не только резало глаза резким светом, все вокруг утопало в зелени, так радующей взгляд после долгой слякотно-серой зимы. Маги сидели в ажурной беседке, пили вино и вели неспешную беседу, наплетая словесные кружева фраз вокруг незаконной темы разговора.

— Ну что вы, дорогой друг, у нас нет такого понятия, как притеснение по уровню силы! Произошло некоторое недоразумение, и я лично позабочусь о том, чтобы исправить эту несправедливость.

— Я буду крайне благодарен вам, магистр, и обещаю — я сделаю все, что в моих силах, чтобы вас отблагодарить.

— Ну что вы, это походит на оплату доброго дела. Но если вдруг мне потребуется какая-нибудь мелочь, сделать которую для вас не составит никакого труда…

— Разумеется, вы только скажите мне.

— Что ж, я полагаю, что вопрос с вашими документами удастся разрешить точно в срок. А пока что я предложил бы… — Саллан не договорил. Его глаза выпучились, он схватился за горло, словно бы его кто-то душил, а через мгновение сполз с кресла на дощатый пол беседки и скорчился. Его били конвульсии, маг расцарапывал шею в кровь. Это походило на припадок эпилепсии, но пены изо рта не было, и Крайнат не знал, что делать — он просто замер неподвижно на месте, лихорадочно думая, что предпринимать, если маг Синклита сейчас здесь подохнет, а его обвинят в отравлении.

К счастью, через минуту судороги закончились, вар Айренал на несколько секунд затих — а потом тихо застонал. Капитан бросился помогать ему встать, усадил обратно в кресло, налил вина… Саллан залпом опрокинул бокал, невнятно и сбивчиво отмахнулся от вежливого, но насквозь фальшивого беспокойства о его здоровье, и, быстро извинившись, окончил встречу, почти что выгнав Крайната. В общем-то, капитан нисколько не сожалел о том, что встреча закончилась без обычных раскланиваний и расшаркиваний, которых он терпеть не мог, но которые неминуемо составляли часть беседы с чертовым вар Айреналом. С гораздо большим удовольствием вар Дарнас вел бы дела с любым другим магом Синклита, но, увы, выходы у него были только на упомянутого вар Айренала, и на седьмого мага Вангейта вар Гарреха — который, кстати говоря, лично Крайнату импонировал куда больше. Вот только вар Гаррех указал незадачливому капитану на дверь, едва услышал, с каким вопросом к нему пришел проситель.

— Я не занимаюсь этой мерзостью, — брезгливо поморщился седьмой маг Синклита. — Обратитесь к вар Айреналу, это его… профиль. А сейчас прошу покинуть мой кабинет, мне нужно работать.

Нисколько даже не обидевшись, Крайнат ушел. В глубине души он был согласен с Вангейтом в отношении определения рабства и охоты на рабов, вот только для мага его уровня это был единственный способ быстро заработать кристаллов. А кристаллы были нужны срочно, много и постоянно. Вар Дарнас уже истратил все свои немногочисленные накопления и влез в такие долги, что страшно было даже думать о том, как придется их отдавать — но все равно хватило едва-едва на оплату первого курса лечения.

Три месяца назад Аларра вар Дарнас, супруга Крайната, разродилась мальчиком. Роды прошли на четыре декады раньше срока, ребенок родился недоношенным и с полным букетом патологий внутренних органов. Мать умерла через три дня, а малышу целители давали неутешительный прогноз — если даже чудом выживет, то чудо будет недобрым, ребенок не сможет ходить, проживет максимум до двадцати лет, да и те будут сопровождаться постоянными болями. Кроме того, умственные способности мальчика не превысят уровня трехлетнего ребенка. Новорожденного вообще предлагали подвергнуть эвтаназии, но, во-первых, Крайнат слишком долго мечтал о сыне, а во-вторых — перед смертью Аларра буквально умоляла мужа позаботиться о том, чтобы малыш выжил…

Две декады после рождения ребенка целители с переменным успехом боролись за его жизнь, но чем дальше, тем мрачнее становились их лица, когда отец спрашивал прогнозы. А потом внезапно случилось чудо — на сложный, почти безнадежный случай обратил внимание Кентар вар Гаделах, второй маг Синклита, целитель высочайшего уровня. Он сам приехал в госпиталь, осмотрел малыша, провел диагностику — и сказал, что есть шансы не только спасти ребенка, но и вылечить его. Вот только это потребует громаднейших затрат энергии. Крайнат задал лишь один вопрос: сколько? Вар Гаделах назвал сумму, и у капитана подкосились ноги — столько кристаллов он даже во сне не видел. Маг посмотрел на несчастного отца, тяжело вздохнул…

— Тысяча в месяц. Я понимаю, что это очень много, но одна только энергия будет стоить в два раза больше. Половину заплатит Школа Целителей, вторую половину придется искать вам. Разумеется, само лечение также будет бесплатным.

Разумеется, тысяча энергоединиц тоже была достаточно большой суммой, но все же вчетверо меньшей, нежели изначальная. Вар Дарнас выскреб все заначки и накопления, влез в долги и заплатил за первые три месяца. Но весь цикл лечения, по прогнозам Кентара, должен был занять около года, а то и чуть больше, а это — около десяти тысяч… Перебрав все доступные и не очень способы быстрого зарабатывания кристаллов, Крайнат остановился на охоте за рабами. Вот только для этого нужна была лицензия. Вот и пришлось идти на поклон к мерзкому вар Айреналу — вар Гаррех отказал, а с вар Гаделахом капитан даже заговаривать на эту тему не рискнул, старый целитель славился своей добротой и был одним из двух магов Синклита, которые осуждали рабство, как таковое. Вторым, как несложно догадаться, был вар Гаррех…

Через два дня после памятного происшествия во время разговора в саду, Крайнат был срочно вызван к вар Айреналу. Пожилой маг был откровенно взволнован и даже не пытался этого скрывать.

— Вы сейчас же отправляетесь на территорию ВОНСР. Там вы должны пробраться в эльфийские леса и найти один артефакт. Когда он будет у вас в руках, используете Серебряную Сеть и спрячете его, после чего немедленно вернетесь в Эгленор. За все получите лицензию, датированную текущей декадой, и пятьдесят больших кристаллов. Нигде не задерживайтесь, вы должны вернуться в столицу не позднее третьей декады лета.

— Два вопроса, господин магистр, — негромко проговорил Крайнат, ошеломленный прямотой и нервозностью мага. — Во-первых, как я найду этот самый артефакт? Во-вторых… я не умею использовать Серебряную Сеть. Мой уровень — третий, и тот не полностью, а Сеть используется на пятом уровне…

— Я дам вам кольцо, зачарованное на поиск искомого. А Сеть вживлю в тело, для того, чтобы управлять ею, хватит и ваших способностей, — оборвал его Саллан. — Мне есть кого отправить и кроме вас, потому на размышления у вас минута. Подумайте, лицензия и пятьдесят больших кристаллов — это хорошая плата за подобную услугу. Да и моя благодарность чего-то стоит, согласитесь.

— Хорошо, — решился капитан. — Я готов. Когда я должен отправляться?

— Немедленно. Я сейчас вживлю вам Сеть и выдам сумму, которая должна покрыть ваши расходы, после чего у вас будет два часа, чтобы попрощаться с дочерью и подготовиться к отплытию. Сегодня вечером вашей галеры не должно быть в порту.

Как ни странно, все и правда прошло быстро. Около пяти минут заняла операция, правда, еще около получаса вар Дарнас приходил в себя. Потом он перешел домой по открытому вар Айреналом порталу, быстро собрал вещи, попрощался с дочерью, и отбыл на корабль. Благо, девочке было уже четырнадцать, она проходила первый уровень обучения в высшей школе по специальности «трансмутация» и получала высокую стипендию, которой вполне хватало на скромную жизнь для одного человека, а учитывая то, что питались ученики, кроме ужина, в самой школе — что-то еще и оставалось, и она вполне могла прожить месяц одна.

До побережья Великой Объединенной Народной Социалистической Республики добрались без проблем. Самым сложным оказалось проникнуть незамеченными в леса, но поскольку магов в ВОНСР почти не было, а те, которые были, не могли тягаться даже с Крайнатом, то и это не заняло слишком много времени. Найти артефакт удалось довольно быстро. На обратном пути вар Дарнас хотел прихватить эльфов для продажи, но ему не повезло — захватить живым удалось только одного, да и тот ухитрился покончить с собой даже раньше, чем его доставили на галеру. Зато в море удача улыбнулась капитану «Любимца Ветра» — они встретили темноэльфийскую шхуну, к которой удалось подобраться незамеченными и взять ее на абордаж. К сожалению, рабов захватили не так уж много, но даже за эту партию можно было выручить кристаллов триста, причем больших, каждый из которых вмещал десять энергоединиц. Зато чистой добычи было много — хватило на то, чтобы выплатить задолженность команде, да еще и осталось немало.

В общем, Крайнат был доволен. Пока не узнал, что именно делают с рабами в том злополучном подвальчике Дома Невольников. Такого кошмара не ожидал даже он, а ведь думал — все знает. Вот только незадачливый охотник видел наказания — но не ломку. А ломка оказалась во сто крат страшнее.

Впрочем, выбора у него не было. Иным способом кошмарную сумму было не заработать, а жизнь и здоровье сына были для него куда важнее, нежели какие-то там эльфы и собственный здоровый сон, коего он лишился с того дня, как узнал о подвале правду.

Охота, пиратство и выполнение некоторых довольно грязных поручений вар Айренала приносили Крайнату около полутора тысяч в месяц. Он сумел расплатиться с долгами и оплатить лечение сына еще на три месяца вперед, и все, казалось, начинало налаживаться…

Пока три декады назад он не подслушал случайно разговор, которого лучше бы никому и никогда не слышать…

Разговор состоялся между тремя магами Синклита. Как так получилось, что все защитные заклинания не сработали на появление вар Дарнаса — он не знал. Из-за сбившихся часов, в которых закончился заряд энергии, капитан пришел на встречу с вар Айреналом на час раньше, чем был приглашен. И оказался невольным свидетелем заговора.

Третий, шестой и двенадцатый маги Синклита задумали страшное. Оказывается, в тот день, когда Саллану внезапно стало плохо, на Аенгрост вернулось жуткое чудовище — Черный Маг, властитель Черного Предела, жуткой силы, прибегать к которой в Алеарте было запрещено под страхом смертной казни, или, что хуже — лишения силы. Вот только все маги Синклита были магами Предела, и благодаря этому почувствовали появление Черного. Одного этого секрета хватило бы, чтобы капитан вар Дарнас тихо и незаметно для окружающих прекратил свое существование, но это было только началом…

От всего услышанного Крайнату стало не просто не по себе — ему казалось, что сейчас он умрет на месте от ужаса. Он прекрасно понимал, что стоит хоть кому-нибудь из трех магов узнать, что он все слышал — и он покойник. А умрет он — и некому будет платить за лечение малыша…

Строго в назначенный час капитан вошел в кабинет вар Айренала, изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие — хотя бы внешне. Вот только пытаться обмануть мага такого уровня — довольно неблагодарное занятие.

Условия, которые выставил Саллан, немногим отличались от рабства. Фактически, Крайнат переходил в собственность мага, за одним только исключением: если за поступки и преступления, совершенные рабом, ответственность нес владелец, то в случае провала вар Дарнаса он отвечал за все сам, больше того — не имел никакой возможности выдать своего нанимателя. С другой стороны, оплата была более чем щедрой: во-первых, Саллан обязался оплатить лечение малыша в случае, если Крайнат погибнет, во-вторых — у самого капитана оставался шанс выжить. Кроме того, вар Айренал обещал позаботиться о том, чтобы не пострадала дочь Крайната.

И начался кошмар… Каждый день вар Дарнасу приходилось убивать, похищать, воровать, грабить, снова убивать… За две декады его жертвами стали более двадцати человек, преимущественно — молодые девушки и юноши, которых он выкрадывал для жертвоприношений магов. Капитан ненавидел и презирал себя, как никогда в жизни, даже работорговля начала казаться ему почти невинным занятием.

А Эгленор трясло. Люди были охвачены ужасом, ни один не знал, проснется ли он утром и вернется ли домой со службы. Тень жуткого Черного Мага, успешно забытая тысячи лет назад, вернулась из небытия, каждый день он напоминал о себе, каждый миг его проклинали, призывая на голову древнего чудовища всевозможные кары — но он продолжал творить свои безумные ритуалы, заливая Эгленор кровью. Каждую ночь город кричал от боли, но никто не рисковал выйти из дома, откликнувшись на вопль о помощи — ведь это означало самому подвергнуться риску стать жертвой. Каждый вечер люди, приходя домой, видели на дверях своих домов страшный знак Черного — стилизованное изображение черепа, объятого пламенем, означавший, что их сына или дочери, мужа или жены, брата или сестры больше нет, и утром стража найдет их зверски изуродованные трупы.

Вар Дарнас, знавший правду, только и мог, что напиваться до потери сознания каждую ночь. Он уже подумывал, что настоящий Черный Маг далеко не так страшен, как озверевшая троица заговорщиков, но сделать ничего не мог.

Или мог? Этот вопрос иногда всплывал из подсознания, всякий раз пугая Крайната до полусмерти. Возможно, ценой его жизни, и жизни его детей можно было бы остановить этот ужас. Если бы он только рассказал правду, например, вар Гарреху или вар Гаделаху, возможно, они могли бы что-то сделать… Возможно…

Каждый раз он изо всех сил гнал от себя эти жуткие мысли. Ведь они означали, что вина непосредственно Крайната была гораздо больше, нежели ему хотелось бы думать. Впрочем, какая разница, какая именно вина лежит на нем? Важно, что лежит…

Чем больше крови обагряло руки капитана, тем чаще он об этом задумывался. И все больше понимал, что не сможет повернуть назад. «Слишком поздно платить жизнью детей за прекращение кошмара, ведь этот ужас сам скоро закончится, надо только несколько дней потерпеть… Теперь поздно, так пусть хотя бы они живут!» Самообман помогал держаться. Пока помогал. Но… Крайнат был сволочью, и никогда с этим не спорил. Но даже для него это было слишком.

А сегодня днем дочь не пришла домой после школы. А на двери появился страшный знак. Капитан попытался связаться с вар Айреналом — не получилось, маг словно сквозь землю провалился…

Ночь вступала в свои права. Люди исчезли с пирса, все попрятались по норам, зарывшись как можно глубже, затыкая уши, чтобы не слышать многоголосого крика боли и ужаса, пронизывающего столицу.

Крайнат вар Дарнас стоял на причале, невидяще глядя на волнующееся море. Ему не было дела до того, переживет он сегодняшнюю ночь, или же нет. Ведь он возвращался домой после разговора с вар Гаделахом, во время которого старый целитель сказал, что у маленького сына капитана обнаружился невероятный дар целителя, и с этого момента Школа берет на себя все расходы по лечению и дальнейшему обучению мальчика, а если понадобится — то и по его содержанию. Это было первой новостью за последние две декады, которой Крайнат искренне обрадовался — он не очень-то верил в благотворительность вар Айренала, обещавшего платить за малыша в случае смерти его отца. Он тогда еще не знал, что его ждет дома…

Жизнь закончилась. Дочери больше не было, а о сыне позаботятся целители — с ними ему будет куда лучше, чем с нелюдью-отцом. В какой-то момент капитан подумал было о том, чтобы вернуться к вар Гаделаху, и рассказать ему правду про заговор магов Синклита, и про то, что Черный Властитель не имеет ни малейшего отношения к происходящему, но смелости не хватило. Теперь вар Дарнас только и надеялся, что не переживет этой ночи.

За спиной прозвучали тихие шаги — он даже не обернулся.

— Помнишь меня? — голос был девичий, с едва заметным темноэльфийским акцентом. Капитан обернулся.

Перед ним стояла хрупкая черноволосая девушка, одетая в облегающие штаны и шелковую рубашку мужского покроя, поверх которой был наброшен короткий плащ с капюшоном. Странная прическа — височные пряди значительно длиннее затылочных, и обрамляют лицо — показалась Крайнату смутно знакомой. Он напряг память, пытаясь вспомнить…

Эльфийка. Темная эльфийка в ошейнике, которую он привез в своей первой партии рабов. Изогнувшаяся непредставимым образом под ножом палача в подвале вар Айренала. Только почему сейчас она выглядит, как человек? А, впрочем, неважно. Едва ли она убьет его болезненнее, чем палачи магов-заговорщиков.

— Помню, — кивнул он, без страха глядя в глаза своей смерти.

— И даже не боишься, — с некоторым удивлением констатировала девушка. — Думаешь, тебе удастся выжить?

— Нет.

— Тогда почему?

— Боятся за свою жизнь только те, кому есть ради чего жить. Мне — незачем, — он пожал плечами, и отвернулся, вновь глядя на волны.

— Всем есть ради чего жить. Кому-то — ради родных и близких. Кому-то — ради собственной шкуры. Ради чего живешь ты?

— Уже — ни ради чего. Уже — не живу. Какое тебе дело? Делай то, за чем пришла.

— Не тебе мне указывать, — насмешливо проговорила эльфийка. — И ради чего ты жил?

— Ради детей.

— Расскажи.

— Зачем?

— Учитель просил меня сперва узнать историю человека, которого я собираюсь убить, а потом уже решать, стоит ли делать то, что я хотела, — честно ответила Мария.

— А кто твой учитель? — спросил Крайнат — просто для того, чтобы что-нибудь спросить.

— Седьмой маг Синклита, Вангейт вар Гаррех, — ответила девушка.

Капитан вздрогнул. Он никогда не верил ни в какие высшие силы, но такая встреча… она не могла быть случайной.

— Само Небо послало тебя мне, — с невероятным облегчением сказал он, вновь оборачиваясь к собеседнице. — Я расскажу свою историю. Только об одном прошу — перескажи ее своему учителю, он поймет, о чем я.

— Даже так? Хорошо. Но учти, я почувствую ложь. Рассказывай.

И Крайнат начал рассказывать. С самого начала. Вкратце, по просьбе самой эльфийки — о своем детстве и юности, о первой жене, от которой осталась дочь, и о второй, которая умерла, родив нежизнеспособного сына, о единственной возможности его спасти, ради которой вар Дарнас и стал охотником на рабов. Упомянул о Танар Намаскае, древнем артефакте, который привез вар Айреналу в Серебряной Сети. И начал подробнее с того момента, как подслушал случайно заговорщиков, и до сегодняшнего дня.

— Вот как-то так… — закончил Крайнат. — Больше мне добавить нечего, пожалуй.

— Сволочи, — очень тихо прошипела эльфийка. — Они смеют прикрывать свои грязные дела именем Черного Властителя? Что ж, они мне за это ответят!

— Да кто ты такая, чтобы они ответили тебе, да еще и именно за это? — с горькой усмешкой поинтересовался капитан, глядя на нее.

— Я? Я — та, кого очень скоро назовут Черной Ведьмой, — ухмыльнулась она.

Крайнату стало страшно. И почему-то — очень легко.

— Что ж… я могу только надеяться, что ты не станешь соответствовать своей нынешней славе, — неожиданно для себя сказал он. — Делай, зачем пришла.

— Сделаю, — кивнула она. — Что ж, ты заслужил это. Прощай.

Вспыхнуло черное пламя — и капитана Крайната вар Дарнаса не стало.

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Западный причал

Вангейт вар Гаррех, седьмой маг Королевского Синклита

10-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Так, а теперь сядь, успокойся, и расскажи все по порядку, — Вангейт укоризненно посмотрел на встрепанную и запыхавшуюся ученицу, ворвавшуюся в дом минуту назад, и тут же начавшую с бешеной скоростью что-то тараторить.

Мария сбросила плащ, быстро прошла в гостиную, рухнула в кресло, залпом выпила стакан воды, и перевела дыхание.

— Я нашла его, учитель, — начала она, стараясь говорить как можно медленнее и спокойнее. — Того капитана, который продал меня и остальных вар Айреналу. На пирсе. И он рассказал мне такое, что… я даже не знаю, что об этом думать. Но зато я теперь знаю, что происходит в городе на самом деле.

Выслушав ученицу, Вангейт почти насильно отправил ее спать, а сам глубоко задумался. Ситуация в Эгленоре последние две декады пугала даже его — при всей своей силе как классического мага, так и посвященного Предела, он понимал, что ему не справиться с кровавым чудовищем, которое растили неизвестные, напитывая его шиином — энергией боли и страданий.

Собственно, план заговорщиков был прост: прикрываясь именем известного пугала, они копили энергию, дабы создать Къерза, искусственного демона. С его помощью они намеревались уничтожить остальных членов Королевского Синклита и самого Короля-мага. Элементарно, очень грязно, и почти наверняка провально — как только Къерз наберет определенную силу, присутствие этой мерзости тут же ощутит любой человек, хоть сколько-нибудь чувствительный к магии. Однако, несмотря на бешеный риск, даже сверхосторожный и вечно дрожащий за свою шкуру вар Айренал пошел на это. Странно, очень странно…

Мозаика не складывалась. Вроде, все кусочки есть, и вроде, даже все на месте — но ощущение, что часть из них — от какой-то другой картинки. Вангейт кожей чувствовал опасность, но пока никак не мог понять, откуда именно она исходит.

Его размышления прервал осторожный стук в дверь.

— Войдите.

На пороге появился Ларра'ти. Эльф был явно взволнован, на красивом лице читалась тревога и нервозность.

— Что случилось? — вар Гаррех подался вперед — ощущение опасности усилилось.

— Тирэн'лай пропала. Я нигде не могу ее найти, — выдохнул целитель.

— Когда ты ее видел последний раз?

— Сегодня днем, мы ходили в город. Потом я вернулся домой, а она осталась — хотела куда-то еще одна зайти. Я вам говорил, это не в первый раз… Но она всегда предупреждала, если не собиралась ночевать в особняке, а в этот раз сказала, что придет. Но ее нигде нет!

Бывшая архатис и вправду некоторое время назад завела привычку оставаться в городе, порой не возвращаясь даже на ночь. Приходила она обычно под утро, разгоряченная и с блеском в глазах, на расспросы не отвечала, и тут же ложилась спать. В общем-то, всем все было понятно — у девушки появился кто-то, и она проводит ночи у него. Вангейт ничего против не имел, и эльфу в скором времени оставили в покое, прекратив донимать расспросами — маг только попросил Тирэн'лай всегда предупреждать его о том, что она не придет. Та согласилась, и всякий раз либо говорила Ларра'ти — или самому Вангейту — либо же просто оставляла записку.

А теперь архатис исчезла, никого не предупредив. Именно тогда, когда маги-заговорщики собирают жертвы для создания Къерза. Нет, конечно, девушка вполне была способна за себя постоять — по крайней мере, охотнику вроде покойного вар Дарнаса она точно не попалась бы. Но если за нее взялся какой-нибудь маг посильнее, то Тирэн'лай вполне могла и оказаться на жертвенном алтаре.

Перед глазами вар Гарреха на миг встала картина — гордая архатис, распятая цепями на грубом камне, ее изрезанное тело, и безмолвный крик, которому она ни за что не позволит сорваться с губ… Маг вздрогнул. Ну уж нет! Он этого не допустит!

Никому седьмой маг Синклита никогда бы не признался в том, что испытывал к этой вздорной, непокорной темноэльфийской красавице, пиратке и сорвиголове, но себе лгать он был не приучен. Возможно, будь его чувство к ней любовного толка, Вангейт попросту не позволил бы ему перерасти в хоть что-нибудь большее, нежели обычное увлечение, но тут дело было в другом. Вар Гаррех в детстве переболел какой-то экзотической болезнью, целители вообще уверяли, что он не выживет — и ошиблись. Он выжил, но у болезни оказалось одно неприятное последствие: бесплодие. И с этим сделать ничего не смогли ни лучшие целители Эгленора, ни сам Вангейт, ни даже магия Предела. У него не могло быть детей, но иногда маг позволял себе помечтать. И Тирэн'лай с первого же взгляда вызвала у него такое чувство, словно перед ним — его родная дочь.

Кто бы знал, чего ему стоило убедить эльфу в том, что Предел и ее собственные представления о Черном Властителе — результат предрассудков и пропаганды драконов, которым было удобно, чтобы темные эльфы свято верили, что сила Предела идет только от них, а все прочее есть зло! Как тяжело ему было добиться доверия со стороны этой жесткой, даже жестокой девушки, которая с детства не мыслила себе иной судьбы, кроме как стать архатис пиратского корабля, и носиться по Южному океану, обрывая жизни тех, кто осмелился выйти в море, не будучи этого достойным! И чего же ему стоило убедить Марию в том, что Тирэн'лай ей не враг, и Тирэн'лай в том, что Мария — вовсе не Черная Тварь из жутких легенд, а та, что желает изменить этот мир к лучшему… И ведь ему удалось. Девушки, конечно, не стали подругами, но архатис, по крайней мере, перестала бросаться на ведьму в безнадежных попытках все же уничтожить «Черную Тварь», а сама будущая Властительница уже спокойно относилась к присутствию в доме, который привыкла считать почти своим, женщины, заковавшей ее в цепи и намеревавшейся убить.

Конечно, Вангейт ни минуты не надеялся, что Тирэн'лай останется с ним — нет, она не была создана для жизни в Алеарте, даже после того, как эта страна кардинально изменится. Архатис была создана для моря и корабля, для соленого морского ветра и яростных схваток на палубах сцепившихся кораблей… Поначалу вар Гаррех подумывал о том, чтобы добиться для нее в последствии флибустьерского патента, но потом понял — такая жизнь эльфу не устроит. Тирэн'лай могла принадлежать только себе, и никому другому. Но маг все равно хотел, чтобы ставшая ему дочерью, хоть и не зная об этом, девушка выжила, и могла быть свободной — со своими пиратами, кораблями и чем угодно. А для этого требовалось, чтобы Мария ее не ненавидела, больше того — позволила уйти в море после того, как Эгленор будет захвачен.

А сейчас Тирэн'лай исчезла. Не предупредив, не сказав ничего. И это было так не похоже на нее, привыкшую очень неохотно давать обещания, но дав их — держать неукоснительно, что ему стало страшно, сердце сжала ледяная лапа ужаса.

Резко выдохнув, Вангейт вскинул голову. Его взгляд, в котором на короткий миг промелькнула паника, вновь стал спокойным и собранным, и когда маг заговорил, его голос был ровным.

— Ясно. Позови Марию, и приходите в нижний зал. Не волнуйся, Ларра'ти, мы найдем ее, — ободряюще улыбнувшись эльфу, маг встал, и направился к лестнице.

Заклятие Поиска, которое он собирался применить, было достаточно несложным в использовании, и гораздо больше сил уходило на то, чтобы скрыть ото всех истинную природу творимой в особняке вар Гарреха магии — магии Предела…

За пять минут, что прошли до возвращения эльфа, Вангейт сумел полностью взять себя в руки и подготовиться к работе. Наверное, только благодаря этому он сумел выдержать следующий удар, никак не проявив своих эмоций.

— Марии нет в особняке! — выпалил Ларра'ти, влетая в зал. — Ни в ее комнате, ни в библиотеке, ни в тренировочном зале — нигде!

Если бы кто-нибудь из простых жителей Эгленора был бы настолько смел, безрассуден, или же попросту глуп, чтобы выйти из дома, он бы немало удивился: по узкой, неосвещенной улице спокойно, будто бы по собственному поместью, шла девушка. На первый взгляд вроде бы даже и самая обыкновенная, но только на первый…

Заостренные кончики ушей и манера двигаться мгновенно выдавали в ней эльфийскую кровь, черный же оттенок волос указывал на то, что эльфа эта — темная. Впрочем, не так уж редки были представительницы этой расы в портовой столице Алеарта… вот только на руках девушки не было невольничьих браслетов, а это уже выбивалось изо всех правил и законов. Не-человек может быть только рабом! А если даже кому-нибудь и удавалось обмануть хозяина и скрыться, ухитрившись избавиться от браслетов, то этот кто-то ни за что не стал бы вот так вот в открытую идти по улицам Эгленора.

Хотя сейчас и маги не рисковали лишний раз покидать защищенные жилища. Страх перед жутким Черным Магом, чудовищем из древнего, хорошо, казалось, забытого прошлого, не давал людям дышать, превращая их в перепуганное стадо, с наступлением темноты забивающееся в свои норы и не смеющее даже нос высунуть. Люди прекрасно научились не слышать криков и достигли невероятных высот в самообмане, отворачиваясь от двери соседа, изуродованной страшной печатью Черного Мага, вспоминая жуткие вопли, доносившиеся из-за этой двери прошлой ночью, вопли о помощи, которые все слышали… но, тем не менее, оставшиеся неуслышанными, люди отворачивались и говорили себе: «Со мной этого не случится, надо только не подавать виду, что со мной вообще может это случиться, и надо не рисковать лишний раз — и все будет хорошо, меня это минует, обойдет стороной». Люди научились лгать себе так виртуозно, что попробуй кто убедить их в обратном — его бы засмеяли и разошлись по домам, чтобы ночь вновь трястись в страхе и молиться всем известным богам и демонам о том, чтобы Черный Маг и в эту ночь обошел их нору и ограничился бы соседями…

Спокойно и как-то даже почти весело идущая по улице девушка-эльф словно бы слышала эти людские страхи и презрительная ухмылка кривила ее губы. «Вы боитесь Черного Мага, твари? Что ж, вы правильно делаете. Потому что когда Черная Ведьма и вправду возьмет в свои руки эту страну, вы узнаете, что такое настоящий ужас, трусливые свиньи! Каждому достанется по заслугам!».

Впереди показался высокий забор, сплетенный из витых стальных прутьев. На первый взгляд казалось — не слишком надежная защита от нежелательных гостей, но стоило лишь взглянуть на ограду в магическом спектре зрения, как становилось ясно — сквозь такой забор не смог бы проникнуть ни один вор или убийца.

Так подумал бы любой житель Эгленора. Но не эльфа.

Приблизившись к решетке на расстояние около десяти футов, девушка закрыла глаза, прижав пальцы к висевшему на поясе прямоугольному черному бруску. Несколько минут постояла, глубоко дыша, и, внезапно присев, резко толкнулась от земли, в красивом сальто перелетев через ограду.

Серебряная нить, обвивающая верхнюю часть забора, на миг осветилась тревожным холодно-голубым сиянием — но тут же погасла навсегда, не успев сигнализировать хозяину о незаконном вторжении. А виновница гибели магической охранной системы криво усмехнулась, сделала сложный пасс — и, на мгновение окутавшись полупрозрачной темной дымкой, исчезла.

К темнеющему невдалеке силуэту особняка Мария шла куда осторожнее. Тщательно выверяла каждый шаг, просматривая пространство на всех известных и доступных ей уровнях, тщательно обезвреживала или просто обманывала бесконечные ловушки, стараясь при этом расходовать как можно меньше энергии — ошейник до сих пор не позволял ей связаться с Мечом и получать силу напрямую от него, и девушке приходилось пользоваться энергохранителями, благо, Вангейт постоянно их подзаряжал. Жаль, что удалось прихватить из дома только один, ее личный — остальные учитель держал в своем кабинете, а эльфа не была самоубийцей, чтобы соваться туда без его разрешения. В общем, энергию надо было беречь.

Путь от ограды до стены особняка занял почти полчаса — зато она была уверена, что не потревожила ни одной ловушки, и ни единая сигнальная нить не оповестила хозяев о вторжении.

Практически бесшумно взобравшись на растущую у самой стены миту[*], Мария осторожно заглянула в окно и разочарованно выдохнула, окинув взглядом пустой темный зал. Что ж, она и не рассчитывала на то, что ей повезет с первой попытки.

Выпрямившись, эльфа осторожно шагнула на портик, опоясывающий флигель особняка, и прижалась к стене. Сделала пробный шаг — все в порядке, удержаться можно. При других обстоятельствах она бы ни за что не решилась бы на подобный эксперимент, но пока действовало увеличивающее ее физические способности заклинание, можно было и рискнуть.

Медленно продвигаясь вдоль стены, Мария осторожно заглядывала в окна, пытаясь увидеть то, ради чего она, собственно, и пришла. Около четвертого по счету окна ей, наконец, повезло…

Небольшая комната была погружена в полумрак, разгоняемый только неяркими огоньками нескольких свечей и классическим Шаром Света — осветительным заклинанием низкого уровня. Шар этот висел слева от кресла, в котором удобно устроился с книгой двенадцатый маг Королевского Синклита, Саллан вар Айренал.

Мария хищно оскалилась — да, все правильно. Она нашла то, что искала, и теперь осталось только ждать…

Впрочем, ждать пришлось не так уж и долго. Буквально через полчаса в дверь комнаты осторожно постучали.

— Кто? — резко вскинулся вар Айренал, на кончиках его пальцев задрожал небольшой серый шарик. Эльфа гадливо поморщилась, видя это — нельзя же и в самом деле быть настолько трусливым!

Из-за двери последовал глухой ответ, которого ведьма не разобрала. Зато расслышал Саллан. Шарик в его пальцах медленно растворился.

— Заходи, заходи!

Дверь распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошла… Тирэн'лай.

— Есть новости, — вместо приветствия бросила она.

— Зачем же так сразу к делам? — слащаво улыбнулся маг. Он окинул ладную фигурку эльфийской архатис быстрым взглядом, и в глазах зажглись едва различимые огоньки похоти.

— Затем, что вар Гаррех знает о вашем заговоре, — насмешливо отозвалась девушка, с явным удовольствием наблюдая, как самодовольное выражение медленно сползает с рожи собеседника, сменяясь откровенным ужасом.

— Но… Как такое могло произойти? — пролепетал он, судорожно сплетя пальцы рук.

— Как, как… по вашей же глупости! Зачем вам потребовалось отдавать палачам дочку человека, работавшего на вас? Успокойтесь, вар Гаррех не будет ничего предпринимать, пока не соберет достаточно информации, так что не стоит паниковать.

— Подожди, о каком человеке ты говоришь? — маг судорожно пытался взять себя в руки, но получалось пока не очень — Вангейта он отчаянно боялся, и боялся не зря.

— Капитан галеры «Любимец Ветра», не помню его имени, — отозвалась Тирэн'лай. Мария, остававшаяся незамеченной, беззвучно ухмыльнулась: в этом была вся архатис. Она могла не запомнить лицо и имя человека, о котором говорила, зато была способна назвать количество весел «Любимца», его достоинства и недостатки, и все прочее, связанное с кораблем. Для нее не существовало Крайната вар Дарнаса, и не существовало человека, который взял ее в плен — был капитан определенного корабля.

— А, вар Дарнас… Увы, с его дочерью произошло трагическое недоразумение, — притворно вздохнул Саллан. — Я не отдавал подобного приказа, честное слово.

— Верю. Вот только вы не озаботились и выполнением своего обещания, не предупредив охотников за жертвами о том, чтобы они не трогали семью вашего человека.

— Каюсь, грешен — забыл! Но что с того? При чем здесь вообще этот несчастный капитанишка?

Эльфа запрокинула голову и хрипло рассмеялась.

— Знаете, пока вы так наплевательски относитесь к тем, кто на вас работает, вы не сможете добиться ничего.

На лице вар Айренала отразилась злость.

— А ты мне не указывай, к кому и как мне относиться! — прошипел он. — Ты полезна — но не более. Понадобится — найду тебе замену.

— Не найдете, — холодно отозвалась Тирэн'лай. — Но речь, кажется, не об этом.

— Верно, мы отвлеклись. Так при чем тут вар Дарнас?

— При том, что это именно он взял «Ласточку». И именно по его вине мы все, включая Черную Тварь, угодили к вам. И вы думаете, она ему это простила? Короче говоря, сегодня ночью Тварь нашла этого капитана и перед смертью он рассказал ей все, что знал. Я слышала разговор Твари с вар Гаррехом — она называла имена. В том числе — ваше. Мне пояснить, чем это может обернуться или вы сами догадаетесь? — голос эльфы звучал насмешливо.

Как ни странно, Саллан пропустил насмешку мимо ушей, сосредоточенно обдумывая услышанное.

— Это еще не катастрофа, — наконец, заговорил он. — Вар Дарнас знал только то, что ему положено было знать. Как и прочим охотникам, я скормил ему ложь про Къерза, и он поверил. О том, что мы собираем силу для себя, он не знал, и, следовательно, вар Гаррех этого тоже не знает. Он будет искать демона — а получит нас. Вернее, меня…

— Мое дело — передать информацию, — Тирэн'лай пожала плечами. — Мне плевать на ваши дела. Я хочу только, чтобы Черная Тварь сдохла. До разборок людей мне дела нет, хоть все друг друга поубивайте.

— Черная Тварь умрет, не беспокойся. Мне она будет мешать ничуть не меньше, чем тебе. Больше того, я не отказываюсь от своего обещания, и когда все это закончится, ты получишь обратно свой корабль и команду — по крайней мере тех, кто останется жив и кого нам удастся найти.

— Вот и хорошо. Что вы сейчас собираетесь предпринимать? Я хочу сама убить Тварь, если это возможно.

— Да пожалуйста, вот уж чего не жалко, — сделав чудовищное усилие над собой, Саллан вернул на место свою обычную добренькую улыбочку. — А сейчас… Есть два варианта: либо ждать, пока вар Гаррех сам подставится, разыскивая этого придуманного Къерза, либо же ударить сейчас, пока он не начал копать, и, не дай Силы, не заподозрил чего-нибудь лишнего.

Тирэн'лай демонстративно пожала плечами: мол, меня это не касается, решайте сами. А вар Айренал снова задумался…

В молчании прошло минут десять. Наконец, маг заговорил.

— Рассвет через два часа, так быстро собрать людей я не успею. Но тянуть не будем. Следующей ночью возьмем особняк вар Гарреха штурмом.

— Ваши люди возьмут, — эльфа как бы невзначай подпустила шпильку, намекая на любовь Саллана таскать каштаны из огня чужими руками.

— Ага, мои люди. Черная тварь — твоя, но ее тело потом заберут мои люди: оно мне нужно. Вар Гарреха будут брать живьем, он мне тоже… пригодится. Со своимиэльфами и всеми прочими его рабами разбирайся сама — специально никого убивать не будут, но и церемониться не станут.

— Хорошо.

— А теперь возвращайся, ни к чему нам сейчас вызывать лишние подозрения…

Архатис кивнула, и покинула комнату. Саллан же выбрался из своего кресла, походил немного кругами, что-то бормоча себе под нос, и тоже вышел за дверь, задув свечи и прихватив с собой осветительный шар.

Мария выждала еще минут двадцать, и начала осторожно продвигаться к выходу. Ее переполняла дикая, неконтролируемая ярость. Как смела эта тварь, эта мерзкая сука, предать ее учителя?! Лгунья, двуличная мерзавка! А ведь Вангейт верил ей и помогал во всем, и даже саму Марию долго убеждал ее не ненавидеть, и просил простить ее за те несколько дней в кандалах и за ошейник… И ведь почти простила! А эта… эта… Ведьма почти задыхалась от злости.

Преодолев забор, эльфа медленно выдохнула, осторожно отпуская маскировочные заклятия и восстанавливая вангейтовскую иллюзию, благодаря которой ее принимали за человека. Сперва она хотела ринуться домой через портал, но сейчас, оценив остатки энергии в хранителе, предпочла не рисковать, и добраться своим ходом.

Быстрым шагом направляясь в сторону особняка Вангейта, Мария пыталась обдумать ситуацию трезво. По большому счету, они были в выигрыше, опережая противника на несколько ходов. Во-первых, вар Айренал даже не подозревает, что им известна настоящая правда. Во-вторых, и это даже важнее, вар Айренал уверен, что они действуют согласно той версии происходящего, которую, по его мнению, знают. В-третьих, теперь-то учитель снимет с нее ошейник — раз они все равно знают, кто она, то маскироваться, теряя столько сил, становится бессмысленно. В-четвертых, Марии известно о планах заговорщиков, а вот заговорщикам о планах Марии — нет! В общем, сплошные плюсы…

От этих размышлений девушку оторвал отчаянный вопль ужаса и боли, раздавшийся неподалеку. В первый момент она презрительно поморщилась: и ведь ни одна тварь не придет на помощь, все запуганы и сидят по своим норам. А через мгновение опомнилась.

Жутко оскалившись, ведьма повернула в ту сторону, откуда раздавался крик. Нет, дорогие палачи, одна Тварь на помощь придет. И вы эту Тварь не забудете до конца своей жизни… впрочем, до этого самого конца осталось буквально совсем чуть-чуть.

Спешно преодолев полтораста футов, отделявшие ее от небольшого домика, из-за которого продолжали доноситься крики, Мария завернула за угол. Ее взору предстала ужасающая картина…

— И они еще смеют называть себя «достойнейшей расой», — побледнев, прошептала она, не в силах отвести взгляда от трех растерзанных тел, вокруг которых стояло несколько человек.

Одна из жертв, молоденькая девушка лет четырнадцати (ее лицо показалось эльфе смутно знакомым) была еще жива. Стоящий подле нее человек в балахоне и тряпичной маске, скрывающей лицо, хрипло усмехался, поигрывая жуткого вида зазубренным ножом. Взмах, кошмарное лезвие впивается в плоть…

— Скоты! — зашипела Мария, делая шаг вперед. С ее ладони сорвался язычок черного огня, в доли секунды преодолевший расстояние до палача, и ласково коснулся его кожи. Несколько секунд тот удивленно разглядывал странное пламя…

А потом случилось одновременно несколько событий. Взвыл от чудовищной, невыносимой боли нелюдь. Вскрикнул, удивленно показывая на эльфу, один из охотников. Из последних сил приподняла голову распятая жертва. Мария на мгновение замерла, с удивлением узнав в этой девушке черты Крайната вар Дарнаса. И в этот миг кто-то схватил ведьму за запястья одной рукой, другой сжав ее горло, еще один охотник ударил ее в живот, и стиснул жесткой ладонью грудь.

Сознание Марии накрыла черная пелена…

Одиннадцатая глава

Аенгрост, Империя Христесар, Третий город Атан, особняк де Ульгене

Хейсар де Ульгене, маркиз Нейдерский, избранник Сойхе, Ковен

6-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Пять высоких, толстых свечей освещали неровно дрожащим от легкого сквозняка пламенем низкие своды крохотной часовни, спрятанной в подвале фамильного особняка. Каждая была посвящена одному из Покровителей, и выделялась цветом — темно-красный оттенок Вейде, яркий серебряный — Бяйле, тепло-желтая свеча Мийне, льдистая синяя — Тэйре, и, наконец, переливчато зеленая, посвященная Кайте. На небольшом алтаре, рядом со снопом пшеницы, деревянным кубком с вином и сплетенным из нитяных шнурков браслетом — символическими жертвами — ровно и сильно горела белоснежная свеча Сойхе, воплощения Веры.

Хейсар замер перед алтарем, не отводя взгляда от огня, и негромко произнося нараспев слова молитвы-призыва. Сегодня Сойхе не торопился ответить на зов своего Избранника, и это настораживало старого аристократа. Обычно Покровитель приходил в течение пяти минут после того, как пламя белой свечи освещало часовню, но в этот раз прошло уже более четверти стана…

Наконец, ниша за алтарем налилась ослепительным светом, в котором проявилась фигура, скрытая белым плащом.

— Приветствую тебя, избранник, — прозвенел под сводами чистый голос, настолько высокий, что с непривычки можно было и не понять, мужчине он принадлежит, или же женщине.

Аристократ быстро опустился на колени.

— И я приветствую тебя, великий.

— Встань, — негромко проговорил Сойхе. — Что случилось, что ты решил позвать меня?

— Я стою пред тяжким выбором и хотел бы услышать совет, — признался старик.

— В чем заключается выбор?

— Инквизиция взялась за охоту на нас особенно яростно, и птенцы подвергаются немалому риску, погибли уже двенадцать человек из младших гнезд, и четверо более опытных. Я помню, что мы должны были оставаться в империи, что бы ни случилось, ведь кроме нас, открыть людям правду некому. Но сейчас обстоятельства изменились, и я хотел бы вывезти птенцов из страны, — осторожно подбирая слова, проговорил Хейсар. Он не мог даже предположить, как отреагирует Покровитель на известие о возвращении Властителя, и решил сперва подготовить почву для этой новости — если, конечно, Сойхе этого еще не знает.

— Ты знаешь, что только на Ковен надежда несчастных жителей Христесара и все же хочешь бросить их? — с мягкой укоризной в голосе спросил Покровитель — и аристократа охватил жгучий стыд.

— Нет, не хочу, — все же нашел он в себе силы возразить. — Ковен останется в империи, как и птенцы третьего уровня посвящения — но младшие могут только бессмысленно погибнуть в той кровавой войне, что буквально в течение двух декад охватит наш город.

— Кровавая война? — с некоторым удивлением переспросил белоснежный. — Ты сказал: обстоятельства изменились. Что ты имел в виду?

«Н-да, вот и „подготовил почву“» — с досадой подумал Хейсар. «Что ж, придется напрямую…»

— Черный Властитель вернулся на Аенгрост, великий. Он в Атане, и он объявил войну Инквизиции.

На миг старику показалось, что Сойхе вздрогнул.

— Ты уверен, что это именно Черный Властитель, а не некто, прикрывающийся его именем и грозной славой? — уточнил Покровитель с сомнением в голосе.

— Да. Я видел его и я разговаривал с ним. Больше того, я видел Черный Меч, который он достал из своего тела, — уверенно ответил Хейсар.

В часовне повисло тягостное молчание. Избранник отчетливо ощущал, что его собеседник вовсе не рад появлению Властителя, больше того — он почти что раздосадован.

— Это очень плохо, — наконец заговорил Сойхе. — Черный Властитель есть зло, больше того — он есть самое главное проклятие Аенгроста. Он повинен во многих преступлениях, включая геноцид и предательство доверия целого народа, он в каждый свой приход погружает наш мир в пучину хаоса и беззакония. Он должен быть уничтожен до того, как войдет в полную силу.

— Мне он не показался злом, — осторожно заметил удивленный Хейсар. — Скорее, наоборот — он хочет уничтожить настоящее зло, Инквизицию!

— Ты сомневаешься в моих словах, избранник? — вкрадчиво поинтересовался Покровитель, в его голове послышалась угроза.

— Нет, великий, — старик поспешно склонил голову, кляня себя на чем свет стоит. Как он мог усомниться в словах самого Сойхе?! Неужто вера его настолько ослабла? Если тот сказал, что Властитель — зло, это значит только то, что сам Хейсар оказался настолько глуп, что не увидел этого!

— Но сейчас он может быть нам полезен, — чуть смягчился собеседник. — Сделаем так: ты позаботишься о вывозе младших птенцов в безопасное место — но в пределах империи, чтобы они могли вернуться в Атан, как только все закончится. Сам же ты вместе со всем Ковеном вступишь в войну против Инквизиции — и на стороне Властителя. Твоя задача — сделать так, чтобы он доверял тебе. Тебе оказана великая честь — ты станешь оружием в руках бога и получишь силу, достаточную для того, чтобы уничтожить нависшую над миром угрозу! А пока пусть одно зло обернется против другого. Ты понял меня?

— Да, великий.

— Я верю в тебя. Иди, и да пребудет с тобой благословение мое и божие!

Вновь вспышка белоснежного света — и Хейсар остался в часовне один.

Через полстана старый апостолит сидел в глубоком кресле у камина, погруженный в тяжкие размышления, и пил крепкое вино. После разговора с Покровителем на душе остался мутный осадок и подсознательное ощущение подлога, словно выпил залпом кубок дешевой отвратительной бурды вместо благородного напитка.

Хейсар всю свою сознательную жизнь посвятил служению Сойхе и его братьям и сестрам, он полностью разделил сущность своего Покровителя и сам стал живым воплощением Веры. О, верить он умел! И сегодня он поверил этому странному графу Этьену, его открытому взгляду и горячим словам, за которыми явственно прослеживался трезвый и расчетливый ум. Поверил почти сразу. И не увидел в нем никакого зла…

Тихо скрипнула дверь, в гостиную вошел Найчелл.

— Отец, я тебе не помешаю? — негромко спросил он.

— Нет. Скорее, даже поможешь, — после секундного раздумья ответил Хейсар.

Молодой человек приблизился к догорающему камину, подбросил пару поленьев, и сел во второе кресло. Щелчком пальцев — старик недовольно поморщился — создал себе хрустальный бокал, наполнил его вином.

— Твое здоровье, отец, — Найчелл пригубил рубиновую жидкость. — Хорошее вино… что тебя тревожит? Я чувствую в тебе смятение и неуверенность.

— С каких это пор ты начал читать чужие чувства? — с подозрением поинтересовался аристократ.

— С тех самых, как научился наблюдательности и умению делать логические выводы. Последний раз ты вот так вот сидел в кресле и пил вино в одиночестве при угасающем камине, когда решал, встать ли тебе во главе Ковена.

Хейсар глухо рассмеялся.

— Ты прав. Я в смятении и не знаю, что мне делать.

— Расскажи, что случилось — если имеешь право говорить об этом. Возможно, я смогу что-нибудь подсказать…

— Чуть меньше стана назад я разговаривал с Сойхе, — и он вкратце поведал сыну суть разговора с Покровителем.

Когда рассказ закончился, несколько минут оба молчали. Бокал в руках Найчелла нервно менял форму, перетекая и искрясь, превращаясь то в вычурное украшение, то в необычный стилет. Наконец он заговорил:

— Я тоже разговаривал сегодня с Кайте. А Вирена — с Бяйле. И оба отреагировали на весть о Властителе одинаково, заявив, что он должен быть уничтожен. Причем Вирена рассказала мне, что когда она услышала от Покровительницы приказ убить Властителя при первой же возможности, то не удержалась — ну, ты же знаешь нашу горячую красавицу — и уточнила, что ей делать, если в ее руках будет острый кинжал, а Этьен повернется к ней спиной. И Бяйле несколько секунд молчала, прежде чем ответить. Угадай, что она сказала?

— Как и всегда, нечто вроде: честь — превыше всего, и бесчестный поступок даже во имя великой цели опорочит не только совершившего сей поступок, но и саму цель, сколь бы возвышенной и светлой та не была.

— А вот и нет! Бяйле, скрепя сердце, сказала, что Властитель представляет собой такую угрозу нашему миру, что Вирене простится даже удар в спину — ведь она совершит это ради Аенгроста!

Хейсар чуть не выронил бокал. Он впервые слышал о том, чтобы Покровители учили идти против всех их прежних наставлений — даже во имя величайшей цели. А Найчелл тем временем продолжал:

— Вирена в состоянии, близком к шоку, примчалась ко мне и рассказала обо всем этом. Собственно, после этого я и пошел спрашивать Кайте.

— И что он? — подался вперед старик.

— Как обычно, — молодой человек грустно усмехнулся. — Он загадочным тоном произнес, что у гитары шесть струн и каждая звучит по-разному — но в умелых руках все шесть сливаются в прекрасную мелодию, и будет эта мелодия звучать созидающе или же разрушающе — зависит лишь от музыканта.

— И что это может значить?

— Все, что угодно. От просто красивой фразы до аналогии — только мне интересно, кого он подразумевал под струнами и музыкантом, нас и их, или их и бога?

Они разговаривали еще очень долго. И только когда за высокими окнами забрезжил розовым и золотым рассвет, Найчелл встал.

— Мне кажется, что дальнейший разговор ни к чему не приведет, отец. Мы только запутаем друг друга еще больше. Единственное, что еще скажу: мне кажется крайне подозрительной такая единодушная ненависть Покровителей к Властителю. И лично я на твоем месте пока не стал бы принимать решения. В любом случае, пока что у нас есть время получше присмотреться к Этьену, и составить о нем собственное мнение. А потом, если подозрения Покровителей ничем не подтвердятся, потребовать у них ответа. К счастью, мы не рабы им, единственный из шестерых, кто требует безусловной веры, и никогда не обосновывает свои приказы и решения — это Сойхе. Возможно, Мийне или Тэйре будут более откровенны и объяснят, чем вызвана их ненависть к Властителю.

— Пожалуй, ты прав, — устало кивнул Хейсар. — Так и поступим. Спокойной ночи, сын.

— Спокойной ночи, отец… то есть, утра. Не сиди долго, ложись.

— Я постараюсь. Хотя мне все равно не удастся заснуть.

Вопреки его уверенности, сон сморил апостолита прямо в кресле.

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, Третий город Атан

Грегориан, Инквизитор третьего ранга, глава Тайного Ордена

8-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Власть. Тяжкое бремя. Великая ответственность. И в то же время — упоительный наркотик.

Разумным свойственно либо стремиться к власти, либо избегать ее. Первые рассматривают власть, как инструмент для достижения собственных целей и как возможность управлять другими. Вторые боятся ответственности, боятся работы — и стараются держаться подальше от любого проявления власти. И ни тех, ни других к власти подпускать нельзя и на пушечный выстрел.

Власть должна принадлежать лишь тем, кто желает ее, но принимает все бремя ответственности. Тем, кто осознает последствия своих действий в полной мере, осознает и принимает их. Тем, кто готов на решительные действия. Тем, кто видит в ней не самоцель, а всего лишь инструмент.

Инквизитор третьего ранга отец Грегориан был именно из этой категории людей. Он с юности знал, чего хочет добиться и для чего ему это нужно — и он добился. Он стал одним из самых влиятельных в Атане людей. Он создал жизнеспособную организацию, справедливо возложив надежды не на грубую силу или же магическое превосходство — в этом с Инквизицией спорить было почти невозможно — а на власть имущих. На тех, кто разделял его убеждения и при том имел широкие возможности каждый в своей области. Торговцы и дворяне, военные и ремесленники, управляющие города и люди из Воровского братства — разные по рождению и положению, каждый из них добился той или иной власти. Над деньгами, над законами, над ворами… И каждый новый член Тайного Ордена органично вписывался в великолепно отлаженную машину отца Грегориана, до поры работающую бесшумно и незаметно для всех. Вписывался — и начинал работать. Их жизнь почти не менялась, но каждый поступок члена Ордена, так или иначе, служил на благо Ордену.

А машина набирала обороты. И каждая ниточка, каждый рычаг управления ею надежно держал в своих руках отец Грегориан, Инквизитор третьего ранга.

Появление Властителя едва не спутало главе Тайного Ордена все планы. Молодой, пылкий человек, возмущенный происходящим до глубины души, имеющий великую Силу, но не умение ею правильно пользоваться — все вместе это превращалось в желание прямо сейчас идти уничтожать инквизиторов и жечь храмы. Тем более приятно был удивлен Грегориан, поговорив с Этьеном лично, и узнав, что граф на пару десятков лет старше его самого, достаточно опытен, сдержан и прекрасно понимает, что в одиночку или даже с пятнадцатью-двадцатью соратниками он едва ли добьется хоть какого-нибудь результата.

Удостоверившись в том, что Властитель — не помеха его планам, инквизитор лишь немного их подкорректировал — и остался доволен результатом. Атан падет.

И наконец настал день, когда это произойдет.

В просторной гостиной особняка, принадлежащего Мари де Реннит, сегодня было гораздо меньше людей (и не-людей), нежели можно было ожидать, зная, что сегодня за день. Однако Грегориан понимал, что очередное собрание не требуется — каждый знал свою роль и сейчас проводил приготовления на месте. Потому напротив инквизитора сейчас сидела только герцогиня.

— Знаешь, Грег, я и не думала, что доживу до этого дня, — улыбнулась пожилая женщина, однако улыбка ее была напряженной.

— А я знал, что не могу до него не дожить, — спокойно отозвался Грегориан.

— И все же большая удача, что Этьен с нами.

— Безусловно. Я восхищен им — проделать такую работу, находясь под прикрытием, вынужденным играть роль двадцать станов в сутки, и ни на чем не проколоться — это многого стоит.

— Да еще и привлеченный на нашу сторону Ковен, и вырезанное полностью Кровавое братство, и наши люди на ключевых постах, и небольшая армия, наполовину состоящая из великолепных воинов, наполовину — из боевых магов, и сокращенное почти вдвое поголовье инквизиторов… перечислять его достижения можно долго.

— Остается надеяться, что он сможет довести начатое до конца, — на этот раз в голосе Грегориана такой уверенности, как ранее, уже не звучало. — Одно дело — убивать тварей божьих поодиночке, отправлять на эшафоты и подписывать смертные приговоры. Другое дело…

— Он справится, — Мари покачала головой. — Он не может не справиться. Я в него верю… с самого начала поверила.

— Я тоже в него верю. Но ты должна меня понять — я принял меры на тот случай, если его твердости не хватит, чтобы идти до конца. Равно как и на случай, если победа скажется на нем… негативно.

— Я понимаю, — аристократка склонила голову, но тут же вновь вскинула ее. — Но я все равно уверена в нем.

— Вот и хорошо.

Ночь была самая что ни на есть обычная. Такая, как и всегда. Разве что жертв на эшафотах, оставленных умирать в мучениях, было мало — но и это в последние полтора месяца стало нормой, негласный правитель города, инквизитор второго ранга Себастиан предпочитал уничтожать врагов Святой Церкви — как и своих собственных — быстро и надежно.

Атан был таким же, как и в любую другую ночь. По крайней мере, инквизиторы были в этом уверены — ну, за исключением некоторых. Впрочем, именно это и стало главной ошибкой Инквизиции.

Уверенность в собственной безопасности и непогрешимости. Уверенность в собственной силе, которой никто не осмелится бросить вызов. Уверенность, которая веками питалась покорностью людей, безропотно восходивших на костры и эшафоты, идущих на муки и на смерть. Людей, у которых не было надежды, и которым нечего было противопоставить безжалостным псам божьим.

Вот только Инквизиторы не знали, что все изменилось. Инквизиторы не знали, что судьба их уже предрешена. Они спокойно спали в своих постелях и видели сладкие сны о безоблачном будущем. А в этот момент во мраке ночи яростным огнем загорались глаза тех, кто посвятил свою жизнь этому моменту. Они готовились сбросить ярмо — ждали лишь сигнала.

И сигнал им был дан.

Над резиденцией Инквизиции вспыхнуло белое пламя. Казалось, горел сам воздух — но горел, не обжигая.

Сотни людей вышли на улицы города. Сотни вооруженных и очень-очень злых людей. Тех, кому было за что мстить Инквизиции. Впрочем, почти каждому жителю Империи Христесар было за что мстить Инквизиции…

Над Атаном забрезжил золотисто-розовый рассвет. Он окрасил в нежные тона белый камень домов, мягкими бликами засверкал на серебристых шпилях… и высветил залитые кровью мостовые, скорчившиеся тела тех, кто не пережил этой ночи, пепелища на местах эшафотов и многое другое.

На бледных лицах людей, многие из которых сегодня впервые пошли в бой, понемногу начали появляться улыбки. Но ни один не бросил оружия — сложно было поверить, что ночное побоище окончено.

Из разных районов города людские потоки стекались на площадь, где все должно было и в самом деле закончиться. Тайный Орден вышел из тени. Тайный Орден объявил войну Инквизиции — и выиграл ее.

Мало кто задумывался о том, что война на самом деле не выиграна. Это только первое сражение, на подготовку к которому ушло немало лет. Война всего лишь объявлена, и объявлена в таком виде, что Инквизиция не простит оскорбления — скоро к стенам Атана подойдут регулярные войска Святейших отцов и вот тогда начнется настоящая война. А то, что было сегодня ночью… даже не битва — резня. Слишком многих привлек на свою сторону Тайный Орден. Хватило, чтобы перерезать всех приспешников святош, пока маги Ордена и Ковена во главе с Этьеном сражались с самими Инквизиторами. И если бы не они — город сегодня захлебнулся бы в крови, задохнулся бы в дыму костров разъяренных церковников.

Люди сходились на главную площадь Атана, где победители собирались объявить о дальнейших действиях и где должна была состояться казнь оставшихся в живых инквизиторов и их сторонников из числа влиятельных людей города. Атанцы выходили из переулков на площадь, подходили как можно ближе к высокому помосту, наспех установленному перед дворцом, в котором ранее располагалась резиденция святош и садились прямо на мостовую. Сотни людей, тысячи… И все они не сводили глаз с помоста, пока прибывали все новые и новые горожане…

Наконец, людские потоки иссякли. Еще подбегали опоздавшие, усаживались в задних рядах, располагавшиеся уже даже не на площади — на прилегающих улицах. А на помост вышли пятеро. И толпа настороженно замерла, не спеша чествовать своих героев.

Инквизитор третьего ранга, отец Грегориан. Богатая аристократка, мать инквизитора, Мари де Реннит, герцогиня Руэлская. Неизвестный людям черноволосый апостолит, явно главный в этой компании. Стройный светловолосый полуэльф, держащийся за плечом апостолита. Высокий сухощавый старик, чье лицо также было отмечено печатью дворянской крови — Хейсар де Ульгене.

Враги. Аристократы, инквизиторы, нелюди. И это они уничтожили прежнюю Инквизицию? Не для того ли, чтобы построить свою? Изменится ли что-нибудь теперь или лучше сразу же наброситься толпой на помост, свалить не такую уж и прочную деревянную конструкцию и разорвать этих пятерых прежде, чем они натворят дел? Люди заволновались, по рядам прокатился тихий ропот, где-то блекло сверкнула уже испачканная сегодня кровью сталь, кто-то начал неуверенно подниматься на ноги…

Черноволосый апостолит подошел к краю помоста и поднял руку, призывая всех к тишине. За его плечами неподвижными статуями застыли Грегориан и полуэльф.

— Приветствую вас, люди Атана! — не то, чтобы очень громко проговорил он — но услышали этот спокойный, уверенный голос все, даже те, кто не попал на площадь и был вынужден слушать с прилегающих улиц. — Мое имя — Этьен де Каррадо, граф Нисселет. Я из Тайного Ордена, как и все те, кого вы видите сейчас рядом со мной.

Я пришел издалека… и был шокирован увиденным здесь. Зверской жестокостью тварей, называющих себя слугами божьими, но на самом деле являющимися слугами лишь самих себя… и покорностью, с которой вы принимали их зверства. Молчаливым согласием на казни ваших родных и близких. Страхом, пропитавшим стены и воздух этого города. И тогда я поклялся изменить это. Сегодня я начал выполнять данное мною слово.

Я вижу, вы в смятении. Вы ожидали увидеть простых людей, таких же, как вы сами — а увидели тех, кого ненавидите. Апостолитов, инквизитора… Но если вы посмотрите по сторонам, вы увидите людей благородного происхождения рядом с вами. Тех, кто по рождению имеет право носить громкий титул и благородную приставку к фамилии. Тех, кто сегодня сражался вместе с вами, плечо к плечу. Не в рождении дело, а в том, что у человека в душе! Благородство — это качество, а не фамилия! Я хочу, чтобы вы понимали это и не спешили осуждать кого-то лишь за то, что он родился бароном.

С сегодняшнего дня жизнь города станет иной. Не будет больше инквизиции. И не будет больше Церкви! Да, не будет — ибо вся религия Христеса есть с самого начала ложь и обман. Да, вас обманывали! Вам лгали на протяжении всей вашей жизни, и отцам, и дедам вашим лгали! Святейшие отцы — они лгали всем. Даже своим же верным псам-инквизиторам. Сегодня пришло время узнать правду.

Этьен сделал шаг назад, уступая место Хейсару. Старый апостолит вздохнул, обвел взглядом толпу — и заговорил.

Он рассказывал простым и понятным языком. Без прикрас описал настоящую историю восхождения на трон империи Христеса, поведал о первой жертве, которую Сияющий обманом выпросил у жителей, о чудовищном обмане, из-за которого несколько веков люди добровольно принимали мучительную смерть, и правнуке Христеса, который попытался изменить сложившуюся ситуацию и почти преуспел, об участи его, когда разгневанный Сияющий, прознавший о подвиге правнука, вернулся в Христесар. Он говорил около получаса — а люди на площади, затаив дыхание, слушали его, боясь упустить хоть слово.

Наконец, глава Ковена закончил. Слово взял Этьен.

— Прежние законы, по которым вас вынуждали жить многие века, теперь недействительны. Никто теперь не имеет права убить другого разумного. Мы признаем наличие души у представителей нелюдских рас — убийство не-человека теперь такое же преступление, как и убийство человека. Мы упраздняем вседозволенность аристократии — теперь любой апостолит будет отвечать за убийство, разбой, насилие наравне с простолюдином. Мы упраздняем и всячески порицаем любое преследование разумных за использование магии, больше того — мы обязуем каждого жителя Атана, обнаружившего у себя магические способности, немедленно прибыть во дворец для зачисления в школу магического мастерства.

На площади вновь воцарилась тишина. Каждый пытался осмыслить и осознать все сказанное. Нелюди теперь будут жить наравне с людьми? Магов и ведьм больше не станут сжигать на кострах? Апостолитов за насилие и убийство накажут так же, как и любого другого? Нет, в это невозможно было поверить…

— Также, мы категорически запрещаем любой самосуд. Если кто-то виновен в каком-либо преступлении, он должен быть доставлен в суд.

Этьен еще минут пять перечислял основные постулаты новых законов, над которыми верхушка Тайного ордена корпела в течение нескольких месяцев, и только закончив с этим крайне важным пунктом, перешел к следующему.

Повинуясь его знаку, с задней стенки помоста сорвали ткань. Толпа вздрогнула при виде ровного ряда виселиц. Перед виселицами быстро поставили плаху, на нее положили топор. И на помост начали выводить людей. Грегориан объявлял имя, обвинение, приговор (а приговор был только один — смертная казнь) и человека подводили к виселице или же — если это был бывший инквизитор — к плахе.

Когда возле виселиц оказалось равное их числу количество людей, граф дал знак палачу. Тот деловито одел каждому приговоренному на шеи петли и дернул рычаг, одновременно открывая все десять люков.

— Эй, а не слишком ли мягкое наказание для этих тварей? — крикнул кто-то из толпы. Хранитель вздохнул — он ждал этого вопроса.

Кричавший тем временем поднялся на ноги — вернее, кричавшая. Это оказалась молодая женщина, изможденная и бледная, но в глазах ее горел неукротимый огонек, выдающий ту породу людей, которых не возможно сломать, а на поясе женщины висел меч — пусть не очень умело подвешенный, но он значил, что она сражалась сегодня ночью.

Тем временем из толпы все чаще начали доноситься крики, поддерживающие женщину.

— На костер тварей!

— Колесовать святош!

— На кол посадить!

— Хватит! — голос Этьена заглушил выкрики, и странным образом подействовал на них успокаивающе. — Приговор — смерть. Какая разница, как они умрут?

— Моему мужу была разница! — возразила все та же женщина. — Он бы предпочел, чтобы его тоже повесили — а его четвертовали! Почему вы даете этим тварям легкую смерть, хотя за все свои зверства они заслужили как минимум кол?

— Потому что я не хочу уподобляться им, — ответил граф, в его взгляде на миг отразилась боль. — Они должны умереть — и они умрут. Но я — не они, чтобы наслаждаться чужими мучениями, пусть даже это и мучения моих врагов! — негромкий вначале, на последней фразе голос его окреп, Этьен вскинул голову, в его глазах сверкало непреклонное решение следовать своему решению до конца.

— Я не собиралась ими наслаждаться! Но пусть уж они на своей шкуре испытали бы, что такое боль! — не сдавалась женщина.

— Сейчас ты хочешь справедливости, — проговорил Хранитель, глядя ей в глаза. — Завтра ты потребуешь мести. Послезавтра ты просто пожелаешь снова увидеть, как корчится в агонии человек, услышать, как он кричит от боли, срывая голосовые связки. И превратишься в такого же зверя, как они. Ты и правда этого хочешь?

— Не превращусь, — упрямо заявила она.

Граф открыл было рот, чтобы ответить, но его остановили.

Мари де Реннит положила ему ладонь на плечо, вынуждая замолчать, и подошла к краю помоста.

— Я была точно так же уверена в своем сыне. Он стал Инквизитором. Сейчас он умрет, — негромко, только для упрямой женщины проговорила она и отвернулась.

Тем временем приговоренных на виселице снова стало много, и палачи взялись за работу.

— Этьен, — негромко позвал Хранителя Грегориан. — Пора.

Граф вздрогнул, но тут же взял себя в руки. И в который уже раз обратился к толпе.

— Я объявил эту войну инквизиторам. Те, кого уже повесили, и кого еще повесят — это люди, замешанные в делах Инквизиции, но не сами святоши. Это те, кто ради своих целей подставлял других, те, кто покупал свои жизни чужими, те, кто пользовался своим положением и издевался над простыми людьми, незащищенными законом. Эти же, — он указал на скованных преступников, стоящих на коленях возле плахи, — Эти — инквизиторы, имеющие ранг.

Сегодня вам пришлось убивать. Почти каждый из вас сегодня обагрил свои руки кровью. Мне убивать не пришлось, моя задача состояла в том, чтобы обезвредить магов-инквизиторов. Но я не считаю себя вправе остаться в стороне. Если сегодня мы совершили преступление — мы совершили его вместе!

Этьен замолчал, обвел взглядом собравшихся на площади, и поклонился им. Потом подошел к плахе, вытянул руку — кто-то вложил в нее обнаженный меч. Двое стражников подтащили к плахе первого попавшегося инквизитора, заставили встать на колени. Грегориан зачитал имя и приговор.

— Да свершится правосудие, — глухо проговорил Хранитель, поднимая меч.

Отсеченная голова покатилась по доскам эшафота.

Имя, обвинение, приговор. Удар.

Имя, обвинение, приговор. Удар.

Имя, обвинение, приговор. Удар.

Никто не знал, чего Этьену стоило стать палачом. Но он считал, что не имеет право остаться в стороне.

Разве что Кёрнхель, стоявший все время в двух шагах от него, незаметно кусал губы и вздрагивал всякий раз, когда меч перерубал чью-то шею. Он-то чувствовал, каково приходится его повелителю…

А на помост, превратившийся в эшафот, выводили все новых и новых приговоренных…

— Неррек де Реннит, бывший инквизитор четвертого ранга, — безразличным тоном начал по памяти Грегориан. — Обвиняется в убийствах, издевательствах, насилии, грабежах, воровстве, притеснении… Приговор — смертная казнь!

В глазах поверженного инквизитора полыхала ненависть — но умевший видеть глубже граф разглядел, что за гневом и яростью скрывается ужас. Инквизитору страшно было умирать.

Внезапно Неррек увидел стоящую в стороне герцогиню… и в его взгляде мелькнула искорка надежды.

Нет, в глубине души он понимал, что гибель неизбежна, что еще несколько секунд — и он умрет, но даже самый мизерный шанс на спасение он хотел использовать. Чего бы ему это не стоило. Унижаться? Хорошо! Стать рабом? Пожалуйста! Отказаться от самого себя? Легко! Только бы жить, только бы продолжать дышать, только бы…

— Мама! — закричал этот большой, страшный мужчина, проливший крови столько, сколько не всякому солдату приходится. — Мама, пожалуйста! Спаси меня!

Этьен с отвращением отшатнулся от упавшего на колени инквизитора, по лицу которого текли слезы.

— Мама, прошу тебя, умоляю, спаси меня! Я не хочу умирать!

— Те, кого ты убил — они хотели? — негромко спросила Мари.

— Нет, но… я просто делал то, что должен был делать! Мама, пожалуйста, я не хотел ничего дурного!

Герцогиня пошатнулась. Ее руки дрожали.

Внезапно Хранитель поймал ее взгляд и прочел в этом взгляде мольбу.

Коротко кивнув, он взмахнул рукой — какая-то нематериальная сила подтащила бывшего инквизитора к плахе. Взмах меча…

В какой-то момент Этьен подумал, что Мари потеряет сознание. Но пожилая аристократка выдержала — только схватилась за плечо Грегориана с силой, которую вряд ли можно было ожидать в этих суховатых пальцах.

Спустя полчаса казнь, наконец, закончилась. Тела убрали, плаху унесли, кровь наскоро затерли.

Хранитель вновь обратился к толпе с речью — он уже не помнил, с которой по счету. Но это необходимо было сделать, причем именно сейчас.

Предел тек по венам вместо крови, его сила переполняла Этьена. Но графа это не радовало — слишком уж нечестным было то, на что он собирался пустить эту силу.

— Вы все прекрасно понимаете, что Святейшие отцы не простят нам того, что мы посмели сбросить их ярмо, опровергнуть их ложь, — начал он. — Скоро под стенами Атана встанут войска Иоаннита. И мы просто обязаны дать им отпор! Стены города хорошие, крепкие. Защищаться можно долго. Припасы и вода тоже есть. Но ведь не будем мы вечно отсиживаться за стенами?! Нам придется дать бой врагу, превосходящему нас численностью и выучкой. И нам придется победить. Но на нашей стороне будут маги! Каждый из вас, кто обладает магическим даром, пройдет краткое обучение и освоит азы боевой магии. Все остальные будут обучаться боевому мастерству. Женщины помогут плотникам делать боевые машины, сооружать помосты для чанов со смолой и так далее. Все вместе — мы сумеем победить Иоаннит!

— Да! — в один голос взревела толпа.

Этьен говорил что-то еще, такое же патриотически-высокопарно-нелепое, люди кричали и приветствовали его, кое-кто уже сейчас предлагал собрать войско и двинуть на штурм Иоаннита… А Хранитель чувствовал себя последним дерьмом.

Договорив, он передал слово Грегориану, который выдал людям четкие указания относительно того, куда и кому приходить, а сам при первой же представившейся возможности скрылся.

Кёрнхель нашел Этьена только спустя час. Граф сидел на краю городской стены, свесив ноги на внешнюю сторону, и мрачно пил вино прямо из бутылки. Полуэльф бесшумно приблизился и сел рядом.

— Не против? — негромко спросил он. Хранитель мотнул головой.

— Я рад тебе. С тобой можно быть откровенным.

Он сделал еще глоток.

— Что тебя гложет? — Кёрнхель взял протянутую бутылку, отпил.

— Я поступил бесчестно? — вопросом на вопрос ответил Этьен.

— Смотря как смотреть. Если рассуждать грубо, не беря в расчет мотивации и цели — да. Ты поступил бесчестно, воздействовав силой Предела на население Атана и внушив людям готовность сражаться, которой никогда не добился бы в иных обстоятельствах. Но при этом ты сам прекрасно понимаешь, что если бы не это — Атан взяли бы почти без боя. Сколько у Ордена воинов, считая боевых магов? Дай Создатель, тысяча наберется. А скольких пригонят сюда оскорбленные и разозленные Святейшие?

— Тысяч десять, в лучшем случае, — прикинул граф. — Но это не отменяет того, что я обманом отправляю людей на смерть. Невзирая на мотивации и цели.

— Не отменяет, — согласился полуэльф. — Но такова доля Черного Властителя. Они первые, но далеко не последние, кого ты отправишь на верную смерть, увы. Это твой долг, честен он или бесчестен — уже не имеет значения.

— Неужели долг может быть бесчестным?

— Разумеется, может…

— Нет, я не про факт. Если долг истинный, то как он может повлечь за собой бесчестье?

Кёрнхель тихо рассмеялся.

— А тут уже только от твоего решения и твоих действий, ну и отношения зависит все. Либо ты сделаешь акцент на бесчестье, и долг не будет истинным, а все преступления, совершенные во имя него, останутся преступлениями. Либо же возобладает понятие долга, ты примешь его для себя всей душой — и тогда бесчестье станет военной хитростью, преступление — оправданной жертвой, и так далее. Поменяется акцент.

— Это называется — игра словами и подмена понятий, — Этьен недовольно фыркнул. — Так получается, что только от твоего отношения зависит, совершил ты благородный поступок, или же подлый.

— Именно, — кивнул полуэльф, доставая откуда-то гитару.

«И где он ее держал?» — мельком удивился Хранитель, он ни разу не видел у друга инструмент. — Больше того, этот принцип касается всего. Для кого-то поедание печени убитого врага — честь и геройство. А для кого-то самым великим подвигом является убить женщину. Этика у всех разная, как и мораль. То, что естественно и правильно для тебя, для кого-то может быть мерзким и подлым.

— Но есть общепринятые нормы!

— Есть. Но они везде разные. Например, в стране, где мы с тобой сейчас находимся, общепринятая норма — всех разумных, не относящихся к человеческой расе, предавать мучительной казни. Еще одна норма — аристократы могут делать с простолюдинами все, что им заблагорассудится. В Алеарте, например, любой человек, не имеющий магических способностей, от рождения становится рабом.

— Это не морально-этические нормы. Это следствия законов.

— А что тогда, по-твоему, морально-этические нормы? Это то, что прививается от рождения, то, что естественно и понятно, как дышать воздухом, например. Знаешь, есть такая замечательная поговорка — в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

— А если у кого-то в качестве этой «нормы» — каннибализм? — Этьен начал злиться.

— Значит, это почему-то. Как бы то ни было, люди — не хищники по биологическому происхождению. Что бы ни говорили некоторые философы, в людях нет изначальной склонности к жестокости, к получению удовольствия от страданий других и так далее. Если это возникает — то всегда по какой-то причине.

— И что, если у какого-нибудь народа была «уважительная причина» на то, чтобы, например, своих женщин держать исключительно, как скот для размножения, то я должен оставить это как есть, и не лезть «со своим уставом»?

— Этьен, ты — Черный Властитель. У тебя в самой сути заложено лезть в этот мир со своим уставом, — Кёрнхель допил вино, его пальцы легко коснулись струн. — Это твоя природа. Каждый раз, когда Черный Властитель приходил на Аенгрост, мир менялся до неузнаваемости. Тем более, учитывая специфику Меча. Ты знаешь его второе имя, отражающее его суть? Извращающий Сущности. И тебе не уйти от этого. Что же касается приведенного тобой примера… Можно запретить им это. Но чего ты добьешься? Они не поймут, почему нельзя. Ты не объяснишь им этого. Сложившийся менталитет, определившееся поколения назад мировоззрение… этого не изменить запретами.

— И что делать? Смотреть на то, как…

— Нет. Искать способ не ломать и делать заново, безо всякой гарантии, что получится, а изменять осторожно, исподволь, так, чтобы изменения проходили естественно и гармонично.

Хранитель опустил голову, размышляя над словами друга. Вернее, пытаясь размышлять — его мысли упорно возвращались к подмене понятий при определении, что первично — его долг, который следует исполнить, или бесчестье, испачканные в еще не пролитой крови руки…

Кёрнхель глубоко вздохнул, посмотрел на повелителя, на того, кому принадлежала его душа, его тело, его разум — он весь целиком, сколько его есть. Он принадлежал Этьену так, как еще никто и никогда в этом мире никому не принадлежал. И это не было рабством, хотя именно так и назвал бы это граф, расскажи ему полуэльф о Связи, что была между ними. Это не было рабством, на то имелась причина.

Он попытался поймать взгляд Хранителя — но тот смотрел вниз, в крепостной ров. Кёрнхель еще раз вздохнул и запел:

При первых звуках его голоса Этьен вздрогнул и посмотрел на певца. Нет, голос полуэльфа не отличался особым тембром, да и идеальным слухом Кёрнхель похвастаться не мог, как и виртуозным владением инструментом — но что-то было в его музыке такое, что цепляло за душу и заставляло вслушиваться сердцем.

— Это твоя песня? — тихо спросил граф, когда смолкли последние отголоски звона струн. Кёрнхель тихо рассмеялся.

— Ну что ты, нет, конечно. Эта песня… она издалека. Мне просто показалось, что она будет созвучна тебе сейчас.

— Созвучна? Да, пожалуй… именно созвучна, — Этьен прикрыл глаза, и воспроизвел звучание в голове. — Созвучна… А что такое плазма?

— Эм… — полуэльф на секундузамешкался. — Что-то… что-то вроде пули. Вернее, не совсем пули… в общем, этим стреляют из определенного типа пистолетов.

— Здесь знают огнестрельное оружие? — поразился Хранитель — он ни разу не видел здесь пистолетов или ружей, равно как и не слышал упоминания о них.

А Кёрнхель замешкался с ответом, мысленно костеря себя на все лады. Это же надо так проговориться!

— Здесь — не знают, — медленно, осторожно подбирая слова, начал он. — Но я много путешествовал, и бывал в разных местах… Кое-где это понятие уже существует…

На беду полуэльфа, обмануть графа было не так-то просто. В глазах Этьена уже зажегся огонек подозрения.

— Ты никогда не рассказывал о том, что путешествовал.

— Ты не спрашивал.

Повисло тягостное молчание. Этьен понял, что очень многого, оказывается, не знает о том, кому привык, не задумываясь, доверять свою жизнь. А Кёрнхель с ужасом почувствовал, что наладившиеся между ними дружеские отношения дают трещину. Если Хранитель перестанет ему доверять, то он не сможет в полной мере стать для него тем, кем должен быть.

О том же думал и сам аристократ. До этого момента он мог с уверенностью сказать, что Кёрнхель — единственный, кому он доверяет полностью и во всем, от начала и до конца. Но теперь уверенность поколебалась, и Этьену это не нравилось. Помимо всего прочего, он просто привязался к странному полуэльфу, и мысль о том, что их дружба может быть убита недоверием, вызывала боль.

— Кто ты, Кёрнхель? — тихо проговорил Хранитель, поймав взгляд друга.

Полуэльф помолчал несколько секунд, потом спросил:

— Если я расскажу тебе правду, поверишь ли ты мне, какой бы дикой и странной для тебя не оказалась эта правда?

— Да, — ответил граф, не колеблясь.

— Хорошо. Все, что я тебе говорил — правда. И мое имя, и моя история, и то, что я рассказывал о родителях — все это было. В этой жизни. Но я прожил их уже великое множество, не одну тысячу перерождений. И я помню их. Включая самое первое. Таких, как я, в Мироздании мало — я сам и два десятка моих учеников. Тогда я был молод и еще не понимал, на что обречен и на что обрекаю их, иначе учеников бы у меня не было — я просто не взял бы на себя такую ответственность. Нас называют по-разному, но чаще всего — Вдыхающими Жизнь. Мы бесконечно перерождаемся, и в каждом перерождении наступает определенный момент, когда мы начинаем чувствовать свою Связь с каким-либо разумным мира, в котором родились на сей раз. Природу этой связи невозможно объяснить, она просто есть. Тот или та, с кем я связан — всегда значимы для конкретно этого мира, как минимум. Великие императоры и ученые, властители и философы, маги и боги… кого только не было. Связь… она заключается в том, что Вдыхающий принадлежит тому, с кем связан. Душой, телом и разумом. Любой твой приказ, любое твое желание — для меня закон. Не знаю, как мои ученики сейчас, но раньше я был единственным, кто научился обходить это правило в том случае, если действия человека, с которым я связан, причиняли миру недопустимый, с моей точки зрения, вред. Помнишь, ты спросил меня, буду ли я на твоей стороне, если ты решишь уничтожить разумную расу? Я тогда сказал, что лучше убью тебя, чтобы не позволить тебе нанести такой страшный вред своей душе, а после покончу с собой, потому что не смогу жить без тебя.

— Да, я помню, — ошарашено пробормотал Этьен.

— Собственно, это был пример того, как я могу обходить основной закон моего существования.

— Я понял…

— У меня были разные перерождения в разных мирах. Из одного такого перерождения я узнал понятие пистолета, из другого — эту песню, из третьего… в общем, я много знаю. Иногда слишком много для одного меня, — Кёрнхель невесело улыбнулся. — Вот такая вот история. Веришь?

— Верю, — уверенно ответил Хранитель. Он и правда верил. И теперь, когда некоторые странности были объяснены, пусть даже и столь невероятным образом, он снова доверял другу. Да, именно другу — что бы там Кёрнхель не говорил насчет принадлежности, для цивилизованного человека семнадцатого века это означало рабство, а принять друга, как раба… нет уж, увольте!

— Спасибо, — серьезно проговорил Кёрнхель. — Ты не представляешь, что для меня это значит.

— Не представляю, — честно согласился аристократ. — Только… можно спросить?

— Да, конечно.

— Кто я для тебя? Просто тот, кому ты принадлежишь из-за этой твоей… Связи, или все же друг? — решился граф. Он чувствовал, что не смог бы держать этот вопрос в себе долго, а раз уж сейчас пошел такой откровенный разговор, глупо было бы не спросить.

На сей раз полуэльф молчал около минуты. А когда заговорил, то старался не смотреть Этьену в глаза.

— Ты для меня нечто гораздо большее, чем друг. И уж, конечно, не просто хозяин, которому я принадлежу. Я не знаю, как правильно сформулировать, чтобы не задеть тебя…

— Скажи, как есть. Думаю, я пойму.

— Хорошо, — он резко выдохнул, как перед прыжком в холодную воду. — Я…

— Вот вы где, господин Этьен! — оборвал Кёрнхеля звонкий голос Найчелла да Ульгене. — Мне срочно нужно с вами поговорить!

— Это настолько срочно? — поморщился Хранитель.

— Да! Это… это касается Покровителей, — значительно тише добавил молодой человек.

— И что же случилось с Покровителями? — Этьен изо всех сил старался спрятать досаду.

Найчелл несколько секунд смотрел на графа, словно бы решаясь… а потом быстро и тихо выдохнул:

— Они хотят вас убить!

Двенадцатая глава

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Аре-о-Ката Дирити, вартен полиции

20 день хатена, год 528 (летоисчисление местное)

Сколько не говори о преимуществах демократии, при более детальном изучении этого государственного строя становится ясно, что выборная власть — отнюдь не панацея для народа. Слишком многое зависит от результатов выборов, а их обычно выигрывает тот, кто вложил наибольшее количество денег в свою предвыборную кампанию. Таким образом, к власти зачастую приходят те, кто заботится больше о собственном благосостоянии, нежели о нуждах государства и народа. Но также следует признать, что панацеи как таковой не существует не только в медицине, но и в политике. Любой государственный строй имеет ряд недостатков. Монархическая страна может пострадать в случае, когда на престол восходит слабый, безвольный монарх. У близкого к идеалу коммунизма только один недостаток, но напрочь перекрывающий все достоинства — его невозможно построить. Ну а если говорить о диктатуре, то можно вывести целый ряд ее минусов. Мало того, что все государство зависит только от личностных качеств диктатора, так еще и диктатура практически всегда создается на военной основе и плохо приспособлена для мирной жизни. Но у диктатуры есть одно достоинство, каковым не обладает ни монархия, и демократия, ни даже коммунизм — жесткая система данного государственного строя позволяет почти при любых обстоятельствах удержать страну от распада, революции и всего тому подобного — разумеется, если поводом для революции не послужила эта самая диктатура.

Профессор Лар-и-Норэй ро Неве Ранато

Из лекции «О государстве и его структуре»

* * *

Отключив питание компьютера, Аре откинулась на спинку стула. Она безумно устала за последние две недели, прошедшие с ее переэкзаменовки, по результатам которой ее неожиданно повысили сразу на два звания и тут же назначили начальником отделения полиции, в котором мирра работала. Женщина без промедления начала вникать в свои новые обязанности — и пришла в ужас, осознав, как же все запустил ее предшественник. К сегодняшнему дню, кажется, удалось разобраться с проблемами, которые требовали скорейшего решения, но впереди было еще столько работы…

Вот только вартену не давал покоя один вопрос, возникший при детальном анализе всего происходящего в последний месяц в комитете полиции. И ведь только в зависимости от ответа на этот вопрос она могла решать, как действовать дальше. Но дать ответ мог только один мирр, Сен-о-Летер ро Дейне Солано, действующий министр полиции. Правда, пробиться к нему будет нелегко — но трудности Аре не пугали.

Встав из-за стола, мирра налила себе чашку обжигающе крепкого тарра, сделала несколько глотков, чувствуя, как бодрящее тепло разливается по всему телу, и решительно взялась за коммуникатор, выданный ей одновременно с назначением на должность. Начала было набирать номер… но неожиданно для самой себя сбросила вызов и выбрала из списка телефонной книги другого абонента.

— Я слушаю, — спокойно отозвался Рик.

— Привет, это я, — Аре улыбнулась, услышав серьезный голос старшего приемного сына.

— О, привет! Как ты?

— Работаю, как же еще… у вас там как дела?

— Все более-менее в порядке. Девчонки вернулись из школы и уже сделали уроки, теперь возятся с малышней. А я готовлюсь к экзаменам.

Рик буквально месяц назад досрочно закончил школу и готовился к поступлению в Полицейскую Академию. Когда Аре услышала об этом впервые, то очень удивилась — была уверена, что юноша пойдет куда угодно, но только не в полицию — после того, как арестовали их отца, у Рика и его брата и сестры не могло остаться добрых чувств к служителям закона, хотя их и усыновила женщина-полицейский.

Кстати говоря, отца ребят скоро должны были выпустить — Аре приложила все усилия для того, чтобы он отделался годом исправительных работ, с возможностью проживать на свободе. Правда, теперь не очень понятно было, что делать с документами — ведь официально матерью детей являлась она. Ну да это вторичная проблема.

— Тогда не буду отвлекать. Ужин я оставила в плите, поешьте без меня. Я поздно приду.

— Хорошо. Расскажешь что-нибудь, когда придешь?

Рик был сам не свой до рассказов об разных случаях из практики вартена. Говорил, что собирает учебный материал, но на самом деле ему просто было интересно.

— Конечно, расскажу. А сейчас занимайся, извини, у меня дела…

— Конечно. Удачи!

— И тебе тоже, — Аре повесила трубку, и улыбнулась. Все же ей очень повезло с приемными детьми — несмотря на то, какое участие мирра, хоть и невольно, приняла в судьбе их отца, Рик относился к ней хорошо, понимая, что лично она ни в чем не виновата, а сделала для них ой как много. Младший, Лек, еще просто не понимал, что произошло, а восьмилетняя Иле, невзлюбившая приемную мать, сошлась с Утой, и девчонки проводили вместе уйму времени, готовясь к годовым экзаменам, благо учились теперь в одном классе, и возясь с маленькими Леком и Еной.

Допив тарр, вартен налила себе еще одну кружку и, собравшись с силами, набрала найденный в полицейском справочнике номер.

— Добрый вечер, приемная министра полиции, чем могу помочь? — раздался в трубке серьезный девичий голос.

— Добрый вечер. Я вартен полиции, Аре-о-Ката Дирити, начальник четвертого отделения. Мне необходимо встретиться с господином министром по очень важному делу.

— Одну минуту, я посмотрю его график, — проговорила мирра, в трубке послышалось тихое шуршание клавиш. — К сожалению, у министра окно только через две недели. У вас очень срочное дело?

— Да, — Аре досадливо поморщилась. Нет, она и не рассчитывала на скорую встречу, но две недели — это слишком много. Решать надо сейчас.

— Тогда давайте я вас соединю, возможно, министр согласится встретиться с вами в какое-то другое время, или же вы решите ваш вопрос по телефону.

— Спасибо, соедините, пожалуйста.

— Одну минуту…

Раздалась негромкая музыка, а спустя полминуты — спокойный голос министра.

— Добрый вечер, госпожа вартен. Я вас слушаю.

— Здравствуйте, господин министр, — у мирры перехватило дыхание. Она разговаривает с самим министром! — Мне необходимо с вами встретиться, чтобы обсудить одно очень важное дело. Я не отниму у вас много времени и готова подъехать в любое место, которое вы укажете.

Сен-о-Летер на минуту замолчал, явно что-то обдумывая.

— Хорошо. Подъезжайте в штаб комитета через… полтора часа. Вас это устроит?

— Более чем! — радостно ответила Аре. Она не ожидала, что министр так быстро согласится.

— Тогда до встречи. Покажете на входе удостоверение, вас пропустят.

— До встречи.

Повесив трубку, женщина вскочила. Времени оставалось мало, а подготовить все документы было необходимо.

Сен, закончив разговор, задумался. Он лично подписывал назначения и повышения этой мирры, сильно его заинтересовавшей — по результатам переэкзаменовки, ее можно было повышать сразу до кер-вартена, но министр побоялся торопиться. Пусть покажет себя, а там посмотрим, решил он.

И вот сейчас вартен Дирити направляется к нему для очень важного разговора. Интуиция подсказывала полицейскому, что разговор действительно будет серьезным, но вот о чем именно он будет?

Мирр поднял трубку внутреннего телефона, и связался с охраной на входе, велев пропустить вартена Дирити, как только она приедет.

— О чем же вы хотели со мной поговорить? — Сен-о-Летер встал из-за большого стола, заваленного разнообразными бумагами, и подошел к столику у окна, указывая мирре на второе кресло.

Аре неуверенно огляделась, что не укрылось от взгляда министра. Он улыбнулся и покачал головой.

— Не волнуйтесь, этот кабинет абсолютно точно не прослушивается. Прошу, садитесь. Тарр будете?

— Да, спасибо.

Сен наполнил пиалы ароматным дымящимся напитком.

— Я вас слушаю.

— Министр, позвольте, я буду задавать откровенные вопросы? — решилась, наконец, женщина.

— Если они не касаются моей личной жизни — пожалуйста, — он иронично улыбнулся.

— Нет, конечно. Они касаются исключительно нашей страны в целом и комитета полиции в частности.

— Тогда задавайте.

— Я внимательно наблюдала за вашими реформами и за всей реорганизацией комитета. Кстати говоря, лично от меня отдельное спасибо за новое положение о государственном займе.

— Всегда пожалуйста.

— Так вот. Я следила, анализировала, вычисляла — все пыталась понять, чего же вы хотите. И, кажется, поняла.

Сен чуть отвел назад уши.

— Что же вы поняли? — негромко спросил он.

Аре набрала в грудь воздуха, помолчала несколько секунд, и выпалила.

— Вы готовите внутреннюю армию, преданную лично вам. Скорее всего — для переворота.

— Что же вы предпримите, если я скажу, что вы правы? — вкрадчиво поинтересовался Сен.

— Я буду задавать много вопросов. А результатов у нашего разговора может быть два. Либо ваши ответы удовлетворят меня, и тогда я буду готовить свое отделение в соответствии с вашими планами, либо же нет — и тогда живой я отсюда не выйду, — она решила играть в открытую.

— Даже так? Что ж, хорошо. Да, я готовлю внутреннюю личную армию для свержения ныне действующего правительства и захвата власти в стране.

— Зачем вам это?

— Аргонрад умирает. Тысячи мирров ежедневно погибают от болезней, хотя уже давно изобретены биованны, позволяющие лечить почти любые болезни, включая кангейреву, и даже отращивать новые конечности. Но эти биованны не запущены в производство, более того — строго засекречены — потому что это не выгодно верхушке комитета здоровья. Сотни мирров ежедневно умирают от голода — а главы комитетов выбрасывают сотни тысяч сьеров на развлечения и деликатесы. Талантливые дети не могут получить достойное образование — потому что все академии и институты, кроме полицейской, платные. В них учатся сынки богачей, которым нужно не реальное образование, а престижные дипломы, — Сен тяжело вздохнул. — Все силы исследовательских лабораторий пущены на изобретение того, что принесет доход, а не того, что действительно полезно. Достойных мирров, каким-то чудом оказавшихся у реальной власти, убирают как можно скорее, пока те не успели хоть как-то поднять общий уровень жизни в стране. Взять хотя бы Кая-и-Йенира ро Кари Санато, бывшего главу комитета государственной безопасности, и его брата, Рана-и-Леони, — это они разработали ту биованну, о которой я говорил. После того, как изобретение засекретили и запретили о нем даже упоминать, Кай возмутился и попытался протолкнуть проект другими путями. Через несколько дней он вылетел из КГБ. Потом они с братом создали собственную политическую партию, но не успел добиться ровным счетом ничего — кого-то из тех, кто его поддержал, запугали, кого-то — купили, самых упрямых попросту убрали. Сам Кай сумел сбежать — и теперь возглавляет одну из двух мощнейших оппозиционных группировок.

Так вот, вы спросили, зачем мне власть. Затем, чтобы изменить эту страну. Аргонрад может жить гораздо лучше. Весь Аргонрад, а не только высокопоставленные чиновники и олигархи из корпораций. Затем, чтобы мирры не умирали от голода и болезней, которые лечатся за неделю в биованне. Затем, чтобы исследовательские институты разрабатывали, например, оборудование для терраформирования — вы же знаете, что более половины земель материка не заселены только потому, что не приспособлены для жизни. Мне продолжать?

— Не стоит… я все поняла, — сказать, что Аре была поражена — не сказать ничего. Большое дело на себя взял новый министр… слишком большое, чтобы потянуть его в одиночку. — Вы работаете на Орден Свободы, да?

Сен усмехнулся.

— Вы очень сообразительны. Можно сказать и так, хотя вернее будет — я работаю вместе с Орденом Свободы. И только благодаря их поддержке мне удалось стать министром и добиться всего того, чего я уже добился.

— Но ведь Орден Свободы — террористы. Несмотря на все их пропагандируемые «благие цели» — они добиваются этих целей такими средствами, что зла от них гораздо больше, — возразила Аре. Она не была уверена, что обладает всей информацией, более того — она точно знала, что не всей — но и того, что имелось, вполне хватало для обоснованного недоверия к этой оппозиционной организации.

— Я так и думал, что вы это скажете. Одну минуту, — Сен взял со столика коммуникатор. — Юна, пожалуйста, запиши для госпожи Дирити диск номер семнадцать и принеси его, — и добавил, обращаясь уже к Аре: — просмотрите информацию и сразу же уничтожьте диск. Не выбросьте, а именно уничтожьте.

— Что за информация?

— О реальных делах Ордена Свободы. Не о тех, что им приписывают, а о настоящих. Плохих и хороших. Списки убийств, списки спасенных. Некоторые имена встречаются по нескольку раз — за каждое спасение, так сказать. Я среди них лидирую с существенным отрывом — меня они спасали уже четырнадцать раз.

— Я посмотрю, — Аре кивнула. Ей все больше нравился этот мирр. Он знал, что и зачем делает, и не боялся говорить об этом. Он осознавал, что его жизнь каждую минуту подвергается опасности — но все равно делал то, что должен был делать. И она поверила ему.

— Тогда, наверное, нам имеет смысл встретиться после того, как вы ознакомитесь с содержанием диска.

— Нет. Я верю вам на слово, хотя диск все равно посмотрю — для общего развития, так сказать.

— Так вы согласны участвовать в заговоре? — Сен с некоторой иронией произнес последнее слово. Мирра кивнула.

— Да. Я согласна. Но я хочу, во-первых, обезопасить семью, а во-вторых — делать реальное дело, а не оставаться пешкой.

— Я понимаю и одно, и другое. У вас двое детей, да?

— Уже — пятеро. Я усыновила троих сирот, чьего отца арестовали, он потерял работу и воровал, чтобы прокормить детей.

— А кем он работал? — заинтересовался министр.

— Главным врачом инфекционной больницы, по совместительству — исследователем в той же области. Его скоро освободят, я позаботилась, чтобы суд ограничился условным наказанием и годом исправительных работ.

— И как, он хороший врач?

— Судя по его личному делу — великолепный.

— За что уволен?

— Официально — как обычно, служебное несоответствие и растрата. На самом деле — наоборот, он пытался сделать свою больницу по возможности бесплатной.

— Прекрасно! Как только его освободят — а я позабочусь, чтобы это произошло как можно скорее — приведите его ко мне. Придумаем что-нибудь. Следующие на очереди комитеты, которые мы будем менять, и менять жестко — это комитеты здоровья и соцобеспечения. Думаю, найдется к какому делу пристроить вашего протеже.

О многом еще говорили Сен и Аре в тот вечер, и когда мирра покидала кабинет министра, тот, глядя ей вслед, думал о том, что более преданного союзника ему не найти — не считая Кера, конечно.

А вартен, сев в служебный мобиль, долго размышляла обо всем, что узнала за несколько часов разговора.

Спутник Аенгроста, база Ордена Свободы

Вольфганг Эрих Шварц-Кёниг, Орден Свободы

18 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

Вольфганг отложил в сторону толстую папку, присланную аналитиками. Они наконец-то сподобились закончить полный обзор происходящих в Аргонраде событий и разработали общую модель дальнейшего развития страны. Все шло так хорошо, что лорд-командующий сам не мог поверить, что это происходит на самом деле.

С того дня, как Йон принес ему известие о том, что Кай и Ран подобрали раненого эльфа, события понеслись вскачь. За два с половиной месяца удалось добиться того, на что планировалось потратить многие годы — комитеты полиции и здоровья полностью под контролем Ордена Свободы, министр соцобеспечения делает то, что указывает его заместитель — неприметный рыжий мирр, найденный Сеном-о-Летером. Скоро биованны, производство которых в государственных масштабах уже начато, установят в трех городских больницах — остальные же заведения подобного рода закроют на переоборудование, в них разместятся новообразованные исследовательские институты. Затем придет черед прочих городов Первой республики Аргонрада.

Непонятно пока, что делать с КГБ. С одной стороны, уничтожить угрозу в лице зловещего комитета можно только вместе с самим комитетом, с другой — слишком уж много там толковых мирров, вполне способных послужить на благо государству и после переворота. Хотя ведь переворота, как такового, не будет — после захвата комитета образования достаточно будет только убрать действующее правительство и провозгласить новое, заодно доведя до конца изменения, начатые сейчас — например, сделать лечение в биованнах почти бесплатным. По официальному плану, предоставленному правительству новым министром здравоохранения, стоимость такого лечения была по карману далеко не каждому жителю страны, но в противном случае все выглядело бы совсем подозрительно.

Нет, безопасники уже сейчас видели, что ситуация выходит из-под их контроля, но пока еще почему-то не вступали в открытый конфликт, хотя могли бы. Вместо этого они усиленно копали под новых министров и их окружение, и пытались добраться до продолжающего сеансы исцеления Ученика. Но Йон, Вольф, Нарх и все остальные тоже были не лыком шиты, и все осторожные прощупывания со стороны КГБ натыкались либо на очень умелую дезинформацию, либо и вовсе на непроницаемую стену — Шварц-Кёниг не хотел давать потенциальному врагу лишних козырей.

В общем, все шло великолепно. И это Вольфгангу не нравилось. Очень сильно не нравилось. Он кожей ощущал надвигающуюся опасность, вот только пока не мог понять, откуда она грядет. Президент и его присные кормились усиленно подбрасываемой им дезой, новые министры изо всех сил показывали, что почти ничем не отличаются от своих предшественников, разве что поумнее немного и не пытаются сожрать зараз слишком большой для них кусок пирога, предпочитая отщипывать понемногу. Изменения в остальных федерациях проходили еще тише, чем в Первой — но происходили, там тоже готовился плацдарм для введения новых законов, которые сейчас тщательно прорабатывались верхушкой Ордена Свободы. В нее сейчас входили министр полиции Сен-о-Летер ро Дейне Солано, министр здравоохранения Ган-а-Нарит ро Вара Кольне, Кай-и-Йенир, Йон-а-Рахен, сам Вольфганг и Нархгал. Впрочем, последний скорее выполнял роль консультанта, у Дракона было слишком много собственных дел — он даже исцеления в роли Ученика сократил до минимума. Где он пропадал — никто не знал. Единственное, что было известно о его делах, так это то, что Нарх каким-то образом ухитрился найти четверых мирров из ОС, способных к магии Предела, и в кратчайшие сроки (за полтора месяца) обучить их азам. На взгляд Вольфганга, этих «азов» было более, чем достаточно для столь короткого срока, да еще и учитывая, что правительству Аргонрада нечего будет противопоставить магии — даже простая защита остановит выстрел из плазмера, не говоря уже об электрете или, тем более, обычном пистолете, каковыми мирры почти не пользовались. Но несмотря на это, Дракон продолжал зло шипеть на учеников и гонял их почти до потери сознания. Впрочем, никто и не пытался этому препятствовать. Чем быстрее эта четверка станет полноценными магами, тем быстрее они сами смогут заняться обучением других.

Пожалуй, реальные опасения вызывало только одно — неожиданное исчезновение Клана, оппозиционной группы мирров, возглавляемых так называемым Повелителем. В свое время Клан и ОС сотрудничали, но потом разошлись из-за слишком разного отношения к достижению цели — Повелитель и его соратники готовы были ради победы вырезать половину мирного населения Аргонрада, Вольфганг же, как и Кай, и Йон, никогда бы на подобное не пошли. Когда пути Ордена Свободы и Клана разошлись, организации чуть не стали враждовать. Положение спас Гер, молодой ученый и медик, до того работавший на Повелителя, а потом сбежавший в ОС как раз когда начиналась эта война. Принесенной им информации оказалось достаточно, чтобы на время заставить Клан оставить Орден в покое. Немного позже появился Нархгал, и всем резко стало не до Повелителя. А чуть больше месяца назад, в начале месяца хатена, Клан внезапно появился словно бы из ниоткуда, устроил несколько террористических актов — надо отметить, что три из них, направленные против мирного населения, были предотвращены полицией — и вновь исчез, получив несколько чувствительных ударов. Но Шварц-Кёниг достаточно неплохо успел узнать образ мышления и психологический тип Повелителя, и прекрасно понимал, что тот от своего не отступится, и то, что его сейчас нигде нет, означает, что он очень хорошо спрятался и в любой момент способен нанести удар. А сейчас это было бы очень некстати…

Примерно через три недели планировался выход на большую политическую арену мирра, который назовет себя Учителем. Жесткого, властного, сильного лидера, потенциального правителя и диктатора. Его роль должен был сыграть сам Вольфганг, с этого момента навсегда обреченный жить не только в чужом мире и с чужой расой, но и в чужом теле.

Хотя если чуждость тела и мира была бесспорной, то вот насчет чуждости расы немца одолевали смутные сомнения. С одной стороны, мирры, безусловно, принадлежали к иному биологическому виду, нежели люди, и если некоторые земные ученые утверждают, что человек произошел от обезьяны, то в среде мирров порой заходила речь о предках-котах — не зря ученые-генетики и медики ставили эксперименты именно на кошках, как на существах с наиболее схожими свойствами организма. Правда, обезьян в Аргонраде не водилось совсем, а то и с ними нашли бы немало сходства. Правда, не изначальных, а приобретенных, словно бы кто-то очень осторожно менял целый биологический вид по собственному желанию. Вольф подробно изучил историю мирров и Аргонрада, историю права и законов, он читал все, что мог достать, о социологических системах, о государственном строе и несметное количество книг по психологии — и чем дальше, тем больше утверждался в своих подозрениях.

Все время существования расы мирров их держали под жестким контролем, подбрасывая определенные законы и социологические модели, изобретения и новшества, морально-этические принципы… Все это было привнесено извне. Мирры должны были стать совершенно не такими. И мирры были бы не такими, если бы их не вели по четко выверенному пути. Но кто являлся этим загадочным кукловодом, использовавшим в качестве марионетки целую разумную расу?

Драконы. Иных вариантов не было. Кроме крылатых, ни у кого попросту не хватило бы ни сил, ни возможностей, ни знаний. Да и… не знал Вольфганг иных сил в этом мире, способных на подобное, разве что Черный Властитель — но Аргонрад появился спустя почти два с половиной тысячелетия после ухода прежнего Властителя. Даже если допустить, что до образования государства мирры с полтысячелетия жили в дикости… но почему нет никакой информации об истории этой расы до образования Аргонрада?

В общем, все это было странно, и никак не укладывалось в логику общей картины происходящего. Хотя с другой стороны — объясняло очень многое, что до сих пор казалось странным. Например, откуда у хоть и гуманоидной, но совершенно нечеловеческой расы, произошедшей биологически от хищников, и просто обязанной развиваться совершенно иначе, нежели человеческая, столь много сходства именно с людьми.

Немец плеснул в стакан местного подобия виски и закурил. Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Да и это невозможное везение будило нехорошие предчувствия — рано или поздно, но чаша весов качнется в противоположную сторону…

С другой стороны — пока что им везло. И Шварц-Кёниг намеревался использовать это по полной программе.

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Аре-о-Ката Дирити, кер-вартен полиции

28 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

— Знаешь, а я ведь до встречи с тобой и не помнила, что бывает так… тепло и спокойно, и хорошо, — промурлыкала Аре, прижимаясь к пушистому боку Нарха. Тот улыбнулся, и лизнул подругу в нос.

— Я тоже, малыш. И давно уже не верил, что когда-нибудь еще будет так…

В голове кер-вартена чуть шумело от выпитого веллерта. Она до сих пор не могла окончательно поверить, что события последнего времени происходят на самом деле, а не в фантастическом, сказочном сне. Еще два месяца назад женщина была в ловушке государственного займа, в доме часто было нечего есть, работа, о которой она так мечтала в юности, оказалась скучной и совершенно бессмысленной, а беспросветное одиночество, казалось, останется с ней навсегда. Теперь же Аре хорошо зарабатывала, занимаясь тем, чем мечтала заниматься всю жизнь, дети всегда были сыты и одеты, а она сама больше не одна.

Иногда ей казалось, что их с Нархом роман был предопределен заранее, задолго до их первой встречи. Иногда — что они не могли быть вместе просто потому, что этого не должно было быть, это было невозможно. Иногда удавалось просто принимать то, что было, не задумываясь о предназначении и предначертании. Просто любить друг друга — это такое счастье…

Единственным, от чего Аре было немного не по себе, оставался тот факт, что она ровным счетом ничего не знала о своем возлюбленном. Нарх был богат, но откуда у целителя-альтруиста, не берущего с пациентов ни сьера, такие деньги, чтобы спокойно кататься на такси, покупать веллерт в ночном частном магазинчике и оплачивать обучение детей? Кер-вартен ни разу не видела его документов и даже не знала его полного имени и фамилии. Чем он занимается в жизни, кроме целительства? На что живет?

— Ты обещал мне когда-нибудь рассказать про себя, — тихо шепнула женщина, переворачиваясь на спину и потягиваясь.

— Расскажу, обязательно, — в который уже раз ответил Нарх, проводя пальцами по нежному подшерстку на ее животе. — Но не сейчас, прости…

— Секретничаешь все, — грустно вздохнула мирра. — А потом окажется, что ты — глава какого-нибудь… ну, Ордена Свободы, например.

В глубине сознания Нарха Дракон Предела заинтересованно поднял голову. «Ну и как теперь будешь выкручиваться, совестливый ты наш? Лгать нехорошо!»

— А что, вполне возможно, — загадочно улыбаясь отозвался Ученик. И тут же получил игривый удар лапой.

— Да ну тебя, не шути так. Давай лучше выпьем еще веллерта…

— К Псэту веллерт, — он зарылся носом в густую шерсть на загривке подруги, легонько укусил. Та тихо, беззлобно зарычала, выпуская и тут же втягивая когти…

Спутник Аенгроста, база Ордена Свободы

Эла-и-Нари, жена Йона-о-Рахена, главы СБ ОС

28 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

— Ты опять вернешься через неделю, да? — тихо спросила Эла, глядя куда-то в стену. Йон тихо выругался.

— Ты же знаешь, кем и где я работаю. Я тебя предупреждал еще до свадьбы.

— Я помню, помню… И прекрасно понимаю, как важно и нужно то, что ты делаешь… — голос мирры стал еще тише и словно бы обесцветился. — Я просто… просто скучаю без тебя.

Тяжело вздохнув, глава службы безопасности Ордена Свободы обнял жену. Сколько раз он уже проклинал себя за то, что поддался год назад собственным чувствам, да и ей делать больно не хотел… Вот и получилось, что не хотел — а теперь делает гораздо хуже. Ушел бы тогда — и переболело бы, успокоилось. А так Эла его видит в лучшем случае раза три в месяц, да и то — придет, усталый настолько, что только поесть и рухнуть спать сил хватает, а утром быстро соберется, лизнет в нос и уйдет. Она-то все понимала и с самого начала готова была выносить все тяготы семейной жизни с мирром, занимающим такой высокий и ответственный пост… но не выдерживала, и с каждым днем угасала.

— Йон, тебе пора, — почти неслышно вымолвила Эла, осторожно высвобождаясь из объятий мужа. — Я тебе собрала поесть с собой и в сумку положила, а то опять будешь целый день голодным бегать. Там контейнер с мясом с овощами, и пара банок консервов рыбных.

— Спасибо, — безопасник взял сумку. — Я постараюсь завтра прийти хотя бы на ночь.

— Я буду рада, — она старательно отводила взгляд, пряча выступившие на глазах слезы. — Ты иди, иди… у меня тоже дел много.

Йон прекрасно знал, что жена лжет — дел у нее почти не было. Она просто не хотела затягивать момент прощания — в то же время отчаянно не желая опускать любимого. Вновь вздохнув, он вышел из квартиры и закрыл за собой тяжелую стальную дверь.

Жилые этажи находились в противоположном относительно главного штаба конце базы, и мирру предстоял примерно получасовой путь до кабинета Вольфганга. Как правило, этого времени ему вполне хватало, чтобы считать с портативного компа все оперативные сводки, проанализировать их и сделать свои выводы.

Он не знал, что едва за ним закрылась дверь, как Эла медленно сползла на пол, и сжалась в клубочек. Пролежав минут десять почти без движения — только плечи иногда вздрагивали от рыданий — мирра поднялась, быстро умылась и прошла на кухню. Налила себе полный стакан веллерта, выпила, не чувствуя вкуса, снова наполнила стакан — и опять расплакалась. У нее оставалось полчаса.

Все существо Эла противилось тому, что она хотела сделать. Но у мирры просто не было выбора — это странное существо, назвавшее себя Кьяной, очень хорошо умело убеждать.

Как же они могли такое допустить? Йон, Кай, Ран, и все остальные? Как могли настолько бездарно выпустить из виду столь опасного врага? Как вообще могли не понять, что перед ними именно враг? Впрочем, какая теперь разница… Катастрофа неминуема, и задача Элы — спасти Йона и себя. Орден Свободы уже обречен, у них нет шансов. Кьяна показала мирре, что будет с ними со всеми, когда Повелитель победит. Сначала Эла не понимала, что этой странной безволосой страшненькой самке от нее надо, но та говорила что-то про отрицательную энергию, возникающую при гибели большого количества разумных, и про то, что она хочет по возможности избежать жертв с обеих сторон, и так далее. Мирра никак не могла взять в толк, что же требуется от нее, а когда Кьяна сказала прямым текстом — испугалась и возмутилась. Ей предлагали предать мужа, подставить его, украсть у него секретнейшие файлы! Но безволосая продолжала убеждать, обещала, что если Эла поможет ей, то она позаботится, чтобы и Йона, и саму Элу никто не тронул, что она предоставит миррам убежище, и так далее…

Если бы жена Йона была бы хоть немного умнее, она прекрасно поняла бы, что ей лгут и никакой помощи не предоставят. Но, к сожалению, Эла была хоть и симпатичной и доброй девушкой, но очень недалекой, и никогда не блистала умом. Потому посланнице Повелителя и удалось ее уговорить.

Сегодня ночью, когда Йон спал, Эла подключила к его компу устройство, данное ей Кьяной, и ввела необходимые пароли. И еще минут двадцать в каком-то ступоре следила за тем, как все файлы копируются в память устройства.

Сейчас Кьяна должна была придти за этим самым устройством, в памяти которого теперь хранилась засекреченная информация Ордена Свободы, доступная главе службы безопасности.

Синеватая вспышка у двери — и в кухне материализовалась невысокая девушка-человек с коротко подстриженными светлыми волосами.

— Ты сделала то, о чем мы договаривались? — вместо приветствия спросила она. Эла кивнула, с трудом сдерживая слезы, и протянула чародейке плоскую коробочку портативного компа.

— Вот. Я все сделала, как вы мне сказали. На мониторе было сообщение «копирование успешно завершено». Возьмите.

Кьяна буквально вырвала носитель бесценной информации из пальцев мирры.

— Прекрасно. Ты молодец, Эла. Ты спасла и себя, и своего мужа. Как только начнутся боевые действия, вас обоих заберут, пока вы не успели пострадать. Постарайся сразу же успокоить мужа, чтобы он не натворил лишних глупостей — не хотелось бы его усыплять.

— Да, конечно… А может, мне ему уже сейчас обо всем рассказать, и вы нас заберете?

Девушка покачала головой.

— Ну что ты, разве ты его плохо знаешь? Ему нужно время, чтобы понять, как героически ты поступила. Если рассказать сейчас, он назовет тебя предательницей и побежит докладывать своему начальству. В результате наша с тобой работа пойдет насмарку, и вы оба погибнете. Лучше подожди до эвакуации, а там у вас будет время поговорить, обещаю.

— Как скажете…

— Спасибо тебе, ты нам очень помогла, — Кьяна обворожительно улыбнулась. — Ладно, извини — мне пора. А ты вытри слезы и успокойся — он не должен ни о чем заподозрить до самой эвакуации. Пока!

И чародейка исчезла в новой синей вспышке, предварительно поместив комп в особый футляр, изолирующий электронику от разрушительного воздействия магии.

В полумиле от жилого отсека базы чуть встревожено вскинул голову Ран-и-Леони, заместитель главнокомандующего Ордена Свободы и первый ученик Черного Дракона. Мирр внезапно ощутил присутствие на базе учителя, но ведь тот говорил, что его не будет несколько дней! Странно. Защита, установленная на базе Нархгалом, позволяла использовать любую магию, включая Предел, только пятерым — самому Дракону, Рану и еще троим ученикам. И сейчас Ран отчетливо увидел след связки перемещения, выплетенной, судя по остаточной ауре, учителем. Правда, сама связка была довольно странная, Дракон обычно плел иначе. На миг мирром овладело дурное предчувствие — но тут же схлынуло, оставив после себя горьковатый привкус. Не могло здесь быть никого чужого, настроенная на пять определенных аур защита просто выжгла бы наглого мага. И все же Ран решил рассказать учителю о странном событии. В крайнем случае — услышит несколько резких слов. Собственно, скорее всего, так и будет — не мог же и вправду кто-то чужой обойти защиту, которую ставил сам Дракон!

Спутник Аенгроста, база Ордена Свободы

Йон-а-Рахен, глава Службы безопасности ОС

18 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

Дочитав сводку, Йон задумался. Вроде как, все шло по плану, и даже некоторые сбои вполне укладывались в систему, разработанную лучшими социологами Аргонрада, работающими на Орден Свободы. Только вот кадровые перестановки в комитете госбезопасности вызывали некоторые подозрения — не просто так вдруг уволились, не став даже отрабатывать положенные по закону двадцать дней, два десятка опытнейших сотрудников ГБ, чьи должности тут же заняли юнцы-недоучки, еще ни разу усов не опалившие. Ох, что-то там происходит такое, о чем он, Йон, ничего не знает. И это матерому безопаснику очень не нравилось.

Пискнул коммуникатор, высветив входящий вызов от Вольфганга.

— Я слушаю.

— Ты уже читал сводки по КГБ? — осведомился глава Ордена.

— Да. Что-то мне не нравится, чем пахнет вся эта кадровая возня. Ощущение, что кто-то, обладающий достаточно большими возможностями, попросту чистит комитет, ставя своих мирров на важные посты. Правда, эти самые «свои» у него как-то слабоваты…

— Ну… отчасти ты прав. Но только отчасти. Где ты сейчас?

— В четвертом отсеке, минут через двадцать буду.

— Постарайся поскорее. У меня тут одно очень любопытное письмо, тебе будет интересно с ним ознакомиться.

— Хорошо, я срежу через складской сектор.

— Жду, — немец отключился.

Йон вызвал на экран коммуникатора карту базы, пытаясь сориентироваться в бесчисленном множестве почти одинаковых дверей и коридоров. Найдя нужный проход, открыл автоматические створки своей идентификационной картой, которая на базе заменяла все — деньги, ключи, документы — и вошел в широкий коридор, освещенный только неяркими лампами под потолком. Эта дорога была вдвое короче, и через десять минут Йон планировал добраться до кабинета Вольфганга.

— Да, если не знать, что базу когда-то давно строили драконы, можно только подивиться размаху проектировщика, — пробормотал безопасник, обходя очередной высоченный стеллаж.

Внезапно ряд ламп над головой мигнул — и склад погрузился во тьму. Откуда-то из-за стены глухо, еле слышно, взвыла сирена аварийной тревоги. Йон вздрогнул от неожиданности.

Подобное случалось не очень часто, но все же случалось — а все из-за параноидальной драконьей защиты, которую специалисты мирров так и не смогли отключить. Стоило десяти разным операторам за разными компами общей сети случайно набрать какую-то определенную комбинацию символов — причем сигналы с разных машин воспринимались, как единый код! — как срабатывала аварийная тревога. Все двери блокировались, энергия ограничивалась, работали только системы жизнеобеспечения, медблок, компы, внешнее вооружение, и в ограниченном режиме — освещение. Все складские и подсобные помещения, за исключением ангаров с техникой обесточивались. Как правило, восстанавливали энергосеть около двух часов.

Мирр выругался, зло прижав единственное ухо. Вот ведь угораздило его именно сейчас срезать через склады! Теперь придется сидеть здесь Псэт знает сколько. Хотя… На память пришел рассказ одного из бойцов отряда Рана — тот тоже оказался вподсобных помещениях в момент срабатывания защиты, но сидеть ему было скучно, он пошел вперед — и буквально через двадцать минут выбрался наружу через одну из не работавших дверей, которая просто не заблокировалась при отключении энергии.

Покопавшись в сумке, Йон вытащил фонарь, включил — и едва сдержал желание швырнуть его куда-нибудь подальше. Аккумулятор бесстрастно показывал оставшееся время работы в энергосберегающем режиме: четыре с половиной минуты.

К счастью, коммуникатор безопасника был заряжен полностью. Хотя подсветка экрана не могла сравниться по яркости с фонарем, но все же не полная темнота, да и мирровскому ночному зрению было вполне достаточно даже слабого источника света.

Ориентируясь по памяти, Йон двинулся к противоположной стене склада, где могли были находиться старые, сломанные двери. Через четыре минуты дисциплинированно погас фонарь. А через еще десять мирр, ругаясь уже в голос, полез в коммуникатор — он все же ухитрился заблудиться в этом хитросплетении стеллажей и шкафов.

Подсветка несколько раз мигнула, показывая строку загрузки локатора, и на экране появилась карта. Вот только что-то с ней было не так. Приглядевшись, Йон понял что — и сдавленно охнул.

Складское помещение от неиспользуемых отсеков отделяло два стальных перекрытия. Расстояние между перекрытиями составляло около двадцати футов, а в длину они были примерно вдвое больше. Согласно всем картам, в том числе — созданным на основе данных локаторов, полость между перекрытиями была полностью залита пенобетоном. Зачем — никто не знал, но не удивлялся, слишком уж много на бывшей драконьей базе имелось того, что нельзя было понять и объяснить привычной логикой.

Вот только сейчас на экране коммуникатора Йона отображалось помещение двадцать на сорок футов, вход в него и надпись: Инфоцентр.

— Что за… — потрясенно прошептал безопасник и протер лапой глаза. Но карта не изменилась, все так же демонстрируя ему информационный центр, которого не существовало, который, спрятался в залитой пенобетоном просторной комнате.

Еще несколько секунд мирр колебался — любопытство боролось с осторожностью. Но у последней не было ни единого шанса, и он уверенно направился ко входу в центр.

Тускло мигнула огнями панель, расположенная на высоте полутора ростов — Псэт бы побрал этих драконов с их размерами! Отступив на несколько шагов, Йон на миг прижался к полу — и прыгнул. Когти впились в полипластик, мирр повис на правой лапе. Огоньки панели перемигивались прямо перед его мордой.

Глубоко вдохнув, он набрал на неудобной большой клавиатуре длинный общий пароль доступа. Одобрительно блеснул зеленый огонек, и тут же сменился синим, предлагающим ввести следующий пароль. Шипя сквозь зубы, безопасник вбил пароль внутреннего доступа.

Всего паролей оказалось семь — и на последнем Йон споткнулся. Он его не знал. Помянув крылатых параноиков последними словами, мирр с силой ударил кулаком по пульту.

Лампочки мигнули белым — и тяжелая дверь медленно поползла вверх.

Не веря в собственную удачу, мирр еще несколько секунд повисел на панели, и только потом спрыгнул.

В помещение центра он входил опасливо оглядываясь и сжимая в пальцах правой лапы плазмер — просто так, на всякий случай.

Разумеется, никого здесь не было. Причем не было уже очень, очень давно.

Все помещение оказалось заставлено огромными компьютерами, адаптированными под драконьи размеры. Компьютеры стояли на столах и на полу, на стульях и под столами, на стеллажах у стены и еще Псэт знает где. Все покрывал такой слой пыли, что очертания техники едва угадывались.

— Не может быть, — Йон выдохнул, неверяще оглядывая информационное сокровище, и прислонился спиной к стене. Вспыхнул неяркий, мягкий свет, слабо замерцали мониторы нескольких машин, загудели процессоры… — Еще и своя энергосистема, независимая от нашей, — почти грустно констатировал он. — И все это великолепие долгие годы пряталось от нас за стальной перегородкой и словами «залито пенобетоном». Ну, драконы, ну, псэтовы дети…

Ладонями смахнув толстенный слой пыли с центрального серверного компьютера, мирр протер монитор — и, конечно, не понял ни слова. Впрочем, уж что-то, а азы хакерства безопасник знал на отлично.

Он разгреб себе кресло, устроился в нем поудобнее, подключил свой комп к местному монстру и увлеченно занялся подборкой паролей и перекодировкой данных.

Спустя три часа в память мощного компа главы СБ Ордена Свободы хлынули секретные данные драконов, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должны были попасть к людям, эльфам, миррам и всем остальным разумным обитателям Аенгроста — ибо сам факт существования этих данных уже являлся совершенно убийственным компроматом на крылатых экспериментаторов.

Закончив перекачивание информации, Йон отсоединил комп, и встал. Потянулся, разминая затекшие мускулы, обернулся к двери — и вздрогнул.

Стальная переборка была опущена.

Одним прыжком оказавшись у выхода, мирр ударил лапой по двери — разумеется, никакого эффекта это не возымело. Панели для ввода паролей с этой стороны тоже не было. Оставался вариант, что код для открытия двери вводился с компьютера — но даже талантов Йона не хватило бы, чтобы подобрать ключ с драконьего компа для драконьей двери, да еще и по драконьей логике.

— Чем могу помочь? — заставил мирра подпрыгнуть высокий, скрипучий голос, исходящий как будто ниоткуда.

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Кьяна вар Даллан, советник Повелителя, Клан

28 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

— Прекрасная работа, Кьяна, — Повелитель довольно ощерился, просмотрев последний документ, и закрыв комп. — Ты молодец. Это именно то, чего нам так недоставало.

Девушка грациозно поклонилась.

— Я могу быть вам еще чем-нибудь полезна?

— О, да! Собирай свои отряды — завтра на рассвете начнем высадку десанта в Столице. Аргонрад наш, что бы там не делали Орден Свободы и все прочие.

— А драконы?

— Разве я тебе не говорил? Драконы бросили Аргонрад на произвол судьбы. Они получили искомый результат экспериментов, и наша страна им более неинтересна. Я разговаривал с их посланником — и получил добро на любые действия, кроме геноцида и тому подобных кошмаров.

— Значит, можно начинать вторжение, — Кьяна хищно улыбнулась — и любой, кто увидел бы эту улыбку, сразу оставил бы все иллюзии, навеваемые милым личиком юной чародейки. Матерая убийца, готовая абсолютно на все ради достижения своих целей.

— Да. Готовь отряды. Завтра столица будет нашей.

Тринадцатая глава

Аенгрост, Некрополь, свободный город охотников Глерт

Свенз, старший охотник Глерта

4-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Когда к старшему охотнику Глерта примчался гонец от дозорных со стены и доложил новости, Свенз вначале не поверил тому, что тот сказал.

— Охотники? Трехсотенный отряд? Под флагом? — прищурился рослый, широкоплечий воин. — Ты уверен, что это не кровососы?

— Дык ведь день на дворе, — рассудительно заметил мальчишка. — Солнышко-то того, поджаривает.

— И в самом деле, — пробормотал охотник, мысленно обругав себя последними словами. — А что за флаг?

— Черный флаг, на нем — белой линией меч нарисован.

— Хм… Ну ладно, посмотрим, — Свенз накинул перевязь с мечом, поверх набросил куртку, не застегивая. — В каком секторе? Веди.

В отличие от Элерты, Глерт не стоял на самом побережье, и не был защищен водой, зато одной из стен служила высокая, широкая скала, непонятно откуда взявшаяся в этих холмисто-лесистых местах. Но, опять-таки, в отличие от второго города, стена Глерта была выстроена в форме незамкнутого круга, а не прямоугольника, а соединением ее служила та самая скала. Потому здесь не было понятия, к примеру, западной или северной стены — только номер сектора, от одного до семи.

— Четвертый, я провожу.

— Я сам дойду. А ты бегом к старейшине, позови его тоже.

До ворот, на которые приходился четвертый сектор, Свенз дошел за десять минут. Глерт был небольшим городом. Да и не требовалось много места охотникам — их численность не превышала шести тысяч человек, считая детей и немногочисленных стариков. А к следующему году должна была вновь сократиться раза в полтора… Главный воин города заскрипел зубами, вспоминая о недавней трагедии.

Вампиры почти никогда не приближались к Глерту. Боялись, и правильно делали, да и бессмысленно — что они могли против мощных городских стен, серебреной сети, натянутой над домами от стены до скалы, глубокого рва, наполненного заговоренной водой, и пусть не очень сильных, но направленных именно против вампиров защитных заклинаний местных магов?

Но две декады назад случилась беда — небольшой отряд кровососов буквально через полчаса после заката вылетел из леса верхом на каких-то ящероподобных тварях. В первый момент дозорные на стенах только усмехнулись — пусть солнце уже зашло, но стрелять в свете луны умел каждый, благо, небо было безоблачным. Наконечники стрел — из осины, с железными сердечниками, а утром выйдет солнышко и обратит парализованных тварей в прах.

Вот только вампиры не собирались идти на верную гибель и не стали приближаться к стенам на расстояние досягаемости мощных охотничьих луков. Кровососы разделились пополам и направили ящеров по обе стороны от скалы. Командир дозора, терзаемый страшными подозрениями, послал за старшим охотником, Свенз примчался спустя двадцать минут… и в полной мере получил сомнительное удовольствие наблюдать, как широкие, когтистые лапы ящеров вытаптывают поля Глерта, расположенные в некотором отдалении от стен.

Весна в этом году была ранняя, необыкновенно теплая, и потому старейшины решились на посевы в конце третьей декады. Казалось, не прогадали — осень обещала быть такой же, и есть шансы собрать два урожая. Вот только не так много было семян с прошлого, неурожайного года, и три четвертых части ушло на первый посев, который вампиры издевательски вытоптали на глазах старшего охотника и дозорных.

Городу пришлось перейти на строго ограниченный режим. Конечно, оставалось еще мясо, но не так уж легко было добывать дичь в лесах, где каждый с легкостью мог сам превратиться в чей-нибудь обед. Свенз уже мрачно подумывал о том, что если к осени не удастся придумать чего-нибудь и призрак голода встанет перед населением Глерта во всей красе, то придется взять всех старых охотников и охотниц, из числа тех, кто уже начал сдавать, и пойти в самоубийственную атаку на ближайший город вампиров — и некоторое количество кровососов за собой увести удастся, и город от лишних ртов будет избавлен. От мысли просить помощи у Элерты старейшины, подумав, отказались — во-первых, население второго города было большим, а поля — меньшими, во-вторых — слишком уж натянутыми в последнее время стали отношения между советами двух городов. Свенз только кулаки сжимал, думая об этом: какие могут быть разногласия перед лицом извечного и непобедимого врага? Ан нет, старики и тут нашли повод погрызться, и хотел бы старший охотник этот повод знать.

С налета вампиров прошло две декады, и как раз завтра должны были начать заново обрабатывать почву, и сажать оставшиеся семена — хоть что-то будет, возможно, удастся зиму пережить… Да и охоту на кровососов если немного сократить, можно больше времени потратить на заготовку мяса, авось, повезет…

Обо всем этом Свенз думал, поднимаясь на городскую стену. Новость, принесенная мальчишкой, оказалась настолько нереальной и неправдоподобной, что о ней охотник даже не думал. Чтобы собратья из Элерты покинули стены города таким большим отрядом? Быть такого не может. А вампиры не могут находиться на солнце. Так кто же эти неведомые гости, если они вообще есть, и не стоит ли ждать от них беды еще большей? Жизнь приучила Свенза, как и всех прочих жителей обоих городов, что подарков от судьбы ждать не приходится, а чудеса бывают только в сказках. А все, что приходит извне — по определению враждебно, и ничего, кроме новых проблем, принести не может.

— Старший охотник, наконец-то! — завидев Свенза, бросился к нему командир дозора. — Посмотрите! Я не могу поверить своим глазам, но…

В общем-то, воину добавить к словам дозорного было нечего. Ибо он тоже не верил. Ни глазам, ни другим частям тела.

К воротам Глерта действительно направлялся трехсотенный отряд людей под странным флагом. И во главе этого отряда ехали пятеро всадников. Присмотревшись, Свенз узнал троих из них — старшую охотницу Элерты Йенну, ее внучку Сигурни и пожилого старейшину второго города, уважаемого Векеля. Четвертым всадником был незнакомый юноша, чем-то похожий на Йенну, а пятый…

Свенз вздрогнул, его рука машинально дернулась к висевшему на поясе мечу.

Пятым был высокий, крепкий, черноволосый мужчина. Явно возглавляющий отряд. Вампир, возглавляющий отряд охотников! Что может быть бредовее? Свенз яростно помотал головой.

— Елен, ты видишь то же, что и я? — тихо спросил он дозорного.

Тот покачал головой.

— Я не знаю, что это. Может, просто игра света? И его волосы не черные?

— Черные, уж поверь мне, — пробурчал Свенз. — Но с ним старшая охотница Элерты, и старейшина, и… солнце в зените! А, ладно, разберемся. Подъедут — открывай ворота. Мы их встретим! Зоден, Васт, Арленк — быстро найдите два десятка охотников, молодых и свежих, и приведите их к воротам. Быстро! — и он первым бросился к ведущей вниз со стены лестнице, где его уже ждал приведенный мальчиком-посыльным старейшина.

Свенз в двух словах объяснил главе города ситуацию, тот не поверил, пожелав самолично подняться на стену. Пока старый мужчина взобрался по лестнице, пока разглядел «гостей», пока спустился… отряд был уже в сотне шагов.

— Ты-то сам что думаешь? — встревожено спросил старейшина.

Охотник пожал плечами.

— Пустим внутрь пятерых, которые верхом. Но черноволосого — под прицелом. Да и остальных на всякий случай тоже… И поговорим.

Семнадцать охотников — те, кто успел подойти — выстроились полукругом вокруг начинающих открываться ворот. Старейшина торопливо кивнул.

— Делай, как считаешь нужным. Это твоя вотчина, не моя.

«Спихнул ответственность, старый хрыч», — выругался про себя Свенз. Он никак не мог понять городской совет. Казалось, что для них важнее, кто будет занимать более высокий пост, а не благополучие жителей и плодотворность охоты на кровососов. Даже случившуюся две декады назад катастрофу совет воспринял как повод сместить прежнего советника по полям, отвечавшего за заготовки припасов на зиму, посевы, семена и так далее. Ему припомнили все — и прошлый неурожайный год, и то, что высадили весной более половины семян, в результате чего теперь сажать оказалось нечего, и то, что он не предусмотрел подобной подлости со стороны вампиров… В результате почетное место перешло к сыну старейшины, в прошлом году потерявшего ногу и неспособного далее продолжать охоту на вампиров. Который только спустя десять дней после своего избрания сообразил, что надо отправить людей на поля, да и то — сообразил лишь после того, как к нему пришел лично Свенз и обложил парня такими матюгами, что тот сразу перестал корчить из себя невесть что и начал пытаться заниматься делом. Именно пытаться — руководитель из бывшего охотника был весьма посредственный, да и в делах возделывания полей и прочем он не шибко разбирался. На самом деле, довольно редкий случай для охотничьего города — почти каждый житель Глерта, помимо охоты на вампиров, имел знания в разных областях. Кто-то умел шить и ткать, кто-то — строить, кто-то — мостить улицы, кто-то — сажать и растить урожай, кто-то — ковать оружие… Ослабев с возрастом или став калекой, никто не оставался не у дел. Сын же старейшины почему-то выбивался из общей канвы, и выбивался, мягко говоря, не в лучшую сторону. Единственным, что он умел, кроме охоты на кровососов, было блаженное ничегонеделание.

Фыркнув на себя, Свенз отогнал лишние мысли и посмотрел на въезжающих в ворота всадников. Йенна, Сигурни, Векель, племянник охотницы и черноволосый тип. Ворота за их спиной тут же начали закрываться — юноша дернулся, подозрительно глядя на Свенза, но заметив спокойствие тетки, замер. По сомкнутым губам черноволосого скользнула тень усмешки, когда он оценивающим взглядом провел по сжимающим заряженные и взведенные арбалеты, направленные на него.

— Думаете, поможет? — ухмыльнулся вампир — именно вампир, сомнений не было! Свенз успел различить выступающие клыки. — Я бы не советовал.

— С чем вы пожаловали в наш город, старшая охотница Йенна? — настороженно спросил старейшина Глерта, Жавет.

— С предложением о заключении военного союза, — ответил вместо нее вампир. И Свенз не выдержал.

— Что это за тварь вы приволокли с собой? — грубо бросил он, делая шаг вперед. В руке охотника чуть заметно подрагивал готовый к броску нож, изготовленный по стандартной технологии: железная основа, края лезвия — из тщательно оструганной, острой осины.

— Я бы хотела говорить с Советом Глерта, — спокойно произнесла охотница, проигнорировав реплику коллеги.

— Прежде, чем мы будем говорить, я хочу повторить вопрос, заданный старшим охотником, — осторожно начал Жавет. — С какой целью вы привезли в наш город это… существо?

Черноволосый усмехнулся, но ничего не сказал. Зато Йенна…

— Я неясно выразилась? Мы будем говорить только с советом города. Не здесь, и не сейчас. Но чем быстрее вы соберете совет, тем быстрее узнаете, с чем мы приехали.

Жавет обернулся к Свензу, стараясь понять, что думает охотник по поводу происходящего. Он привык легко решать все городские дела, но сейчас, когда в стенах Глерта появился, страшно сказать, живой и свободный кровосос, которого еще и солнце не убивает, старейшина несколько растерялся.

— Собирайте совет, — негромко бросил охотник. — Желательно — без советника по огороду, — презрительно добавил он, выделив насмешливое прозвище члена совета, ответственного за поля. Жавет хотел было что-то сказать — но наткнулся на ледяной взгляд Свенза и передумал.

— Совет состоится через час, — обратился старейшина к Йенне. — В каком составе будет присутствовать делегация от Элерты?

— Старейшина Векель, старший охотник Йенна и советник Сергаал, — отозвалась та.

Аенгрост, Некрополь, свободный город охотников Глерт

Сергаал Черный Клинок, носитель Духа Предела

4-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Зал совета представлял собой стандартный бревенчатый четырехстенный сруб с невысоким потолком. В центре довольно просторного помещения находился массивный стол, вокруг которого были расставлены удобные кресла, в трех из которых расположились Йенна, Векель и Сергаал. За их спинами выстроились в ряд пятеро охотников с взведенными арбалетами, направленными на Волчонка.

— Этот «почетный караул» начинает меня утомлять, — сквозь зубы процедил Хранитель.

— Вы должны понимать, повелитель — люди здесь привыкли видеть в каждом черноволосом вампира, а любить этих тварей нам не за что, — негромко отозвалась Йенна. — Но я думаю, что когда они поймут, в чем дело, то этой проблемы больше не будет. В конце концов, в Элерте вам оказали тоже… не самый теплый прием.

— Я помню, — проворчал Сергаал. — Где же эти чертовы советнички?

— Собственно, вот и они, — дверь отворилась, и в зал неспешно прошествовали шестеро мужчин и женщина. Советник полей, в чьем ведении находились все вопросы, связанные с заготовкой припасов, посевами и скотом. Советник домов, отвечающий за своевременный ремонт зданий и дорог. Советница по вопросам магии и советник оружия, он же главный кузнец города. Советник ремесла, следящий за кожевенниками, горшечниками и прочим ремесленным людом. Старший охотник, исполняющий также обязанности главы дозоров и ответственный за оборону города, и старейшина, он же — глава совета.

Каждый, входя в зал, бросал на Сергаала ненавидящие, презрительные, испуганные, в общем, весьма недружелюбные взгляды. Волчонок ухмылялся, едва сдерживаясь от мальчишеской шалости — показать этим господам, так напоминающим родную российскую Думу, длинные вампирские клыки, и посмотреть на их зеленеющие от страха рожи. Однако вовремя себя одернул — все же, каждый член совета в прошлом был охотником, причем охотником выдающимся, иначе черта с два смог бы войти в совет города. А бывшие охотники едва ли испугаются клыкастой улыбочки кровососа, особенно если учесть, что оного кровососа держат на прицеле пять арбалетов.

— Так о чем же вы хотели с нами поговорить, уважаемые? — обратился Жавет к Векелю и Йенне.

— Я начну издалека, — охотница на несколько секунд поднялась на ноги, демонстрируя уважение к совету, а Сергаал в который уже раз за последние полчаса с тоской вспомнил совет в ставшей уже почти родной Элерте. Система, казалось, была такой же, но не было всех этих церемониальных проволочек, все дела решались быстро и в оперативной обстановке, царило всеобщее уважение и никто не пытался совать нос в дела, в которых ни черта не понимал. Может, дело было в том, что в Элерте новых советников выбирали жители города, а не остальные члены совета, которые могли лишь отказаться от нового «коллеги», и то, только если решение это было поддержано единогласно советниками, старейшиной и старшим охотником?

Сергаал откинулся на спинку своего кресла и прикрыл глаза, погружаясь в особое состояние расслабленности, в котором ему лучше всего удавалось поверхностное сканирование и выстраивание «долгоиграющих» заклинаний на расстоянии.

«Что думаешь по поводу всего этого?»

«Люди, — презрительно отозвался Эстаи. — Даже перед лицом постоянной угрозы они ухитряются тратить драгоценное время на борьбу за большую власть, даже если власть эта заключается в отслеживании поголовья скота!»

Волчонок привычно пропустил мимо ушей ворчание Меча — в последнее время тот стал крайне раздражительным, постоянно куда-то исчезал и возвращался, как правило, либо очень недовольным, либо наоборот — почти что счастливым. Перепады настроения артефакта несколько напрягали Хранителя, но особого вреда от них не было, так что Сергаал терпел.

«Вообще-то, я спрашивал твое мнение об успехе нашей миссии».

«Я понял. Ну как тебе сказать… Их мало что волнует, кроме целостности их же задниц. А задницам даже сейчас ничего не угрожает — члены совета и в голод не умрут. Зато всем остальным жителям города придется несладко, да…»

«С чего голод?»

Эстаи вкратце пересказал Волчонку события, произошедшие две декады назад.

«Отлично, — улыбнулся молодой человек. — Это именно то, что нам надо».

«Не понял…»

«И не надо. Лучше помоги».

«Как?»

«Объясни-ка мне, как лучше построить вот это заклинание?»

Несколько секунд Меч молчал, потом довольно хмыкнул.

«А ты растешь. Молодец. Может и сработать…»

«У нас было бы куда меньше проблем, если бы ты соизволил перекрасить мне волосы», — не удержался Сергаал от подколки.

«Вот станешь настоящим Владыкой Предела, тогда и будешь менять внешность, как тебе заблагорассудится, а пока — терпи, что есть», — не остался в долгу Извращающий Сущности.

Йенна неторопливо излагала совету легенду о Черном Клинке, а этот самый Клинок тем временем осторожно наполнял силой готовое уже заклинание. Теперь оставалось лишь послать активирующий импульс — и подарок жителям Глерта готов.

— Это очень интересная и красивая семейная легенда, не спорю, — хмыкнул Свенз. — Но нам с нее какая польза и какое вообще отношение она имеет к нам и нашей ситуации?

— Старший охотник, не торопитесь, — подобралась полноватая светловолосая женщина, советница по магии. — Йенна, вы уверены, что описание Клинка было именно такое? Длинный меч из черной стали, вместо рукояти и гарды — тело и крылья дракона?

— Именно так, — кивнула та.

— Интересно…

— Если вы удовлетворили свое любопытство, советник, то может и мне ответят на мой вопрос? — Свенз немного повысил голос.

— Конечно. Дело в том, что в конце восьмой декады весны Черный Клинок появился в Элерте, — негромко, но очень весомо проговорила Йенна.

Семь взглядов скрестились на Сергаале.

Волчонок вздохнул. Встал, наклонил голову — и привычным жестом выхватил из своего тела Эстаи.

По залу пронесся приглушенный вздох.

— Черный Властитель, — неслышно прошептала побледневшая советница. — Боги, если вы есть, помилуйте нас…

Хранитель не заметил ее слов.

— А что дальше-то? — поинтересовался Свенз, глядя на Сергаала с интересом, и недоверием. Охотник из всего рассказанного понял три вещи: первое — этот тип крайне силен, даже сильнее высших вампиров, второе — он остается вампиром, третье — он почему-то не стал уничтожать жителей Элерты, и, кажется, даже нашел с ними общий язык. — Как я понял, этот Клинок — нереально сильный маг. Но это не отменяет того факта, что он…

— Не надо! — резко прервал его Волчонок, которого проблемы, связанные с цветом волос, безумно раздражали еще с самой встречи с Сигурни. — Сразу поясню пару моментов. Во-первых, я, как и любой Черный Властитель, пришел из другого мира. А у нас черные волосы — довольно распространенный вариант для совершенно нормальных людей, у нас и вампиров-то не водится. Второе, проистекающее из первого: Я. Не. Вампир. Все ясно? Третье, наиболее важное для вас: кровососов я ненавижу ничуть не меньше вашего.

— Докажи, — тут же отреагировал старший охотник. — Докажи, что не вампир, и что ненавидишь их.

— Того, что солнце не причиняет мне никакого вреда, вам уже недостаточно? Йенна может подтвердить, осина на меня не действует, как и серебро. Хотя мои физические данные во много раз превосходят человеческие.

«Эстаи, мне хочется их убить».

«Убей. Мне тоже противно смотреть, как Черный Властитель, самое могущественное существо этого мира, владыка и творец его, пресмыкается перед кучкой двуногих прямоходящих полуразумных», — делано спокойным тоном отозвался Меч. Сергаал почувствовал, что несмотря на эту внешнюю спокойность, Эстаи и вправду с превеликим удовольствием порубит на мелкие кусочки всех присутствующих… ну, кроме Йенны и Векеля. Возможно.

Хранитель невольно вспомнил их с Мечом разговор, состоявшийся незадолго до отправления в Глерт. Волчонок тогда планировал переговоры с советом города, и спросил Эстаи, что тот думает по этому поводу. Сперва Меч подозрительно долго молчал… а потом взорвался. Орал он около получаса, и за это время Сергаал очень много нового узнал о том, что же думает великий артефакт о бестолковом, глупом, безвольном, тупом Хранителе, который даже не способен подчинить себе старых пердунов силой, из-за чего вынужден что-то там им доказывать и объяснять.

«Ты — хозяин этого мира, хочешь ты того, или нет! — кричал Эстаи. — Все здесь принадлежит тебе! Я бы понял, пытайся ты договориться с теми же драконами о чем-нибудь, но это отребье? Ты собираешься пресмыкаться перед сворой тупых кретинов, неспособных справиться с мелкими паразитами, доказывать им, что ты хороший, белый и пушистый? Создатель, за что мне попался в Хранители такой бездарный, безмозглый и абсолютно не уважающий себя кретин!?»

«Все сказал? — холодно поинтересовался Сергаал, когда поток брани иссяк. — Тогда заткнись, и не забывай, кто в триаде главный. У меня есть свои принципы, нарушать которые я не собираюсь. В том числе — я не буду тащить за собой силой. Предложу, если откажутся — их проблемы. Тебе все ясно?»

Меч заткнулся. И никак не давал о себе знать в течение нескольких дней. Когда же объявился — снова вел себя, как всегда, словно той ссоры и не было. Разве что некоторая отстраненность чувствовалась.

А теперь Волчонок на несколько секунд признал его правоту. И в самом деле, что он возится с этими человечишками? Уничтожение вампиров — разве это ему надо, а не этим потомкам приматов? В конце концов, он может пойти и к вампирам — те не откажутся заполучить такого сильного союзника.

— Это действительно так. Несмотря на необычную для нас внешность, Сергаал — не вампир, — словно сквозь вату, донесся до него голос Йенны.

— И зачем же вы пришли к нам, если на вашей стороне такая сила? — осторожно поинтересовалась советница по магии, чьего имени послы Элерты не знали.

— Предложить вам помощь, например, — подавляя глухое раздражение, бросил Хранитель. — И предложить поучаствовать вместе с нами в войне против вампиров.

— Мы в ней участвуем уже много столетий, — хмуро проговорил Свенз. — И до сих пор справлялись. Чем нам может быть полезна ваша помощь?

— Вы называете это войной? — Черный Клинок презрительно рассмеялся. — Вы сидите за стенами города и трясетесь от страха. Изредка охотникам удается убить одного-двух кровососов. Знаете, как это расценивают сами вампиры?

— Как единственные потери, которые они вообще несут! — запальчиво выкрикнул советник полей.

— Нет, как естественный отбор самых слабых особей их вида, — выплюнул Сергаал, обводя всех тяжелым взглядом. — Я был в городе вампиров, расположенном к востоку от Элерты. Я видел, как живут кровососы и как живут там ваши собратья, люди. Я слышал очень много всего, и знаете, какую судьбу вам готовит герцог Некрополя? Свежей крови, вливание которой необходимо, дабы избежать полной деградации рабов! Отлавливать охотников и заставлять их совокупляться с рабынями, этими полулюдьми-полуживотными, почти потерявшими разум. Племенной скот и фактор естественного отбора, вот кто вы для вампиров! Как угрозу охотников не рассматривает никто. Вас слишком мало и вы слишком слабы, чтобы быть по-настоящему опасными для них.

— К чему это все? — по лицу Свенза ясно читалось, что он сдерживается из последних сил, чтобы не броситься на наглую тварь, посмевшую такое говорить в зале совета города вольных охотников!

— К тому, что раз уж вы имеете наглость называть себя охотниками на вампиров — то будьте ими, черт вас раздери! — Сергаал резко вскочил, не обращая внимания на то, что двое из стоявших за его спиной стражников от неожиданности выстрелили — впрочем, бельты вспыхнули, не коснувшись кожи Хранителя. — Если вы охотники, если вы — освободители расы людской от порабощения кровососущими паразитами, так идите и убивайте этих тварей! Хватит отсиживаться за стенами!

— Молодой человек, вы говорите все очень складно и красиво, не спорю, — прервал его глубокий голос советника ремесла, невысокого лысого мужчины с глубоко посаженными глазами, в которых светился незаурядный ум. — Я полагаю, вы прекрасно понимаете, что на стороне вампиров — скорость, выносливость, регенерация, и множество других преимуществ. На нашей же стороне — всего лишь яростное желание жить свободными — или же свободными умереть, тут как уж повезет. Наши маги слабы, наше оружие — примитивно, наши дети рождаются на бесконечной войне, чтобы на ней же погибнуть. Я уверен, вы все это прекрасно понимаете. Но тем не менее спрашиваете, почему мы не идем в открытый бой. Возможно, вы поясните нам, что изменилось? Почему вы считаете, что теперь мы сможем одолеть вампиров, превосходящих нас почти во всем?

— Потому что теперь у вас есть я, — усмехнулся Сергаал — лишняя скромность сейчас была бы не просто лишней, а даже очень вредной.

— Простите, но вы — всего лишь один человек. Возможно, вы не уступаете кровососам в физических данных. Возможно, вы даже превосходите их магов. Но вы — один. А их — тьма.

— Уважаемый, я уже говорил, что побывал в одном из их городов? — прищурился Волчонок, предвкушая, какие сейчас будут рожи у всех этих надутых индюков.

Отчего-то сейчас он не помнил о том, что все эти люди прошли страшную школу жизни, и повидали на своем веку столько, сколько ему пока что и в страшном сне привидеться не могло. Он не помнил, что они всю жизнь ходили по тончайшей струне между жизнью и смертью, и достаточно насмотрелись на гибель друзей и родных, чтобы удостовериться: ничего хорошего в жизни не бывает. Он видел только колеблющихся, боящихся людей — боящихся того, с чем он сам без особых проблем справился. Также он не помнил о том, что его возможности превышают человеческие настолько, что несчастным обреченным и представить страшно…

— Да, упоминали.

— Так вот, этого города более не существует, — веско произнес Сергаал. — Я уничтожил его. И всех его жителей, до единого. Каждого кровососа. Ни один не ушел.

Но восхищенных вздохов, к разочарованию Волчонка, не последовало. Только Свенз в очередной раз тяжело бросил свое коронное:

— Докажи.

Хранитель нехорошо улыбнулся. И резким движением скинул с плеч короткий плащ, скрывавший его куртку. Куртку, почти всю поверхность которой покрывали вампирские клыки.

— Еще примерно столько же досталось моим соратникам — двум охотникам из Элерты, и девушке, которую мы вытащили из лап вампиров. Вам нужны еще доказательства? — зло спросил он.

Совет колебался. Совет не был уверен. Совет все еще боялся соглашаться. Совет…

Совет ждал чуда. А Сергаал чувствовал, что впадает в бешенство.

Вокруг Хранителя закружились черные вихри, по телу потекли молнии.

— Вам нужны еще доказательства? — прорычал он.

Вихри ринулись в стороны, сметая свободные кресла, разбрасывая предметы, роняя на пол людей, раскидывая их к стенам. Кто-то пытался ухватиться за стол, кто-то завывал — страшно, обреченно, на одной ноте. Они поняли, кого оскорбили, они поняли, что теперь им не поможет даже чудо.

Вихри сорвали крышу, отшвырнув ее куда-то к городской стене. Сергаал, объятый молниями и черным пламенем, поднялся в воздух, он воздел руки к небесам, хохоча и что-то выкрикивая. Еще полчаса назад по-летнему яркое и безоблачное, небо потемнело, его заволокли тяжелые, свинцовые тучи. Жители города, привыкшие встречать любую опасность лицом, сейчас прятались в свои дома, отчетливо ощущая, что эта угроза не из тех, с чем можно справиться…

Раскаты грома заглушили дикий хохот Сергаала только на мгновение.

Все, находившиеся в зале, отдали бы половину жизни за возможность оказаться как можно дальше отсюда, не видеть этого кошмара, этого живого воплощения силы, которой нечего, совсем нечего противопоставить, но было и что-то завораживающее в страшной картине, представшей их взорам. Как иначе объяснить тот факт, что ни один не отвел взгляда от висящего в воздухе человека… человека ли? Молнии, исходящие прямо из его тела, били повсюду — в дома, в стену и в поля, в ближайший лес и в озеро, в животных и людей…

Все стихло так же неожиданно, как и началось. Сергаал мягко опустился на пол оставшегося без крыши дома, и только Йенна заметила, что Хранитель с трудом удержался на ногах.

— Этого достаточно? — коротко спросил он.

«По-моему, ты перегнул палку», — недовольно заметил Меч.

Сергаал перевернулся на другой бок, подтягивая сползшее одеяло.

«А по мне — так в самый раз. Я не обязан вытирать сопли каждому встречному. В конце концов, это я им нужен, а не наоборот. Я с гораздо большим успехом мог бы пойти к вампирам и сделать их своими вассалами — гораздо более полезными и сильными, между прочим».

«Тогда почему же ты этого не сделал?»

«Потому что они — мерзкие кровососы. Паразиты. Твари, живущие за чужой счет», — вздохнув, в который раз пояснил Хранитель.

«Кто бы говорил… Ладно, это твое дело. Но я буду надеяться, что ты все же не будешь в дальнейшем понимать мои советы настолько буквально. Выбрал одну линию поведения — так и держись ее».

Дверь тихонько скрипнула, и в комнату проскользнула Сигурни. Волчонок мгновенно закрыл глаза и притворился спящим — меньше всего на свете ему хотелось сейчас объясняться с возлюбленной.

Охотница осторожно, чтобы не скрипели половицы, подошла, села на край кровати, положила руку ему на плечо.

— Сергаал, я знаю, что ты не спишь, — негромко проговорила она.

Подавив вздох, Хранитель открыл глаза.

— Не сплю. Что решил совет?

— Они согласны на твое предложение, — глядя в сторону, ответила девушка. — Практически единогласно решили, что ссориться с тобой опасно, а раз уж ты и вправду такая сила, то лучше тебе подчиниться. Они тебя боятся, потому и согласились.

— В противном случае пришлось бы сражаться только силами Элерты, — напомнил Волчонок, садясь на постели.

— Я знаю. Но это неправильно — вести за собой, подчиняя страхом.

— Другого выбора не было. Они могли просто согласиться, я предоставил достаточно доказательств того, что могу уничтожить кровососов и освободить Некрополь. И даже когда меня вынудили продемонстрировать мою силу, я пустил ее только на благо.

— Знаю. Старейшина просил передать тебе благодарность за то, что ты восстановил поля и все прочее сделал.

— Мог бы и лично поблагодарить, — буркнул Сергаал.

Только Эстаи знал, чего Хранителю стоило напитать смертоносные по природе своей молнии живительной силой, которая возродила посевы на вытоптанных полях, восстановила изношенные дома и стены города, излечила болезни, причем как людей, так и скота. Если бы все это произошло при иных обстоятельствах, если бы Волчонку не пришлось ставить своей целью напугать совет, то более беспроигрышный и действенный вариант трудно было бы себе представить — он одновременно и продемонстрировал свое могущество и направил применение его в созидательное русло, спася людей от угрозы голода.

— Может, и мог бы. Но едва ли кто-нибудь из жителей Глерта подойдет к тебе по собственной воле. Тебя боятся гораздо больше, чем если бы ты и в самом деле оказался вампиром.

— Я знаю. Но есть одно «но». Сиг, этот мир принадлежит мне. Я его повелитель. Так уж сложилось, и мое желание или нежелание никакой роли не играет. Это мой мир, и меня не устраивает, в каком плачевном положении он находится. Я собираюсь его менять. Волею судьбы, я оказался на этом острове и начал с него. Но впереди еще — бездна работы. И если я буду каждого уговаривать встать на мою сторону, то мне не справиться и за сотню лет. Я не имею права позволить себе возиться с каждым мелким чиновничком, который за своим страхом не видит ничего и готов вечность прозябать, потому что просто боится пойти за мной. Мои личные желания тут роли не играют.

— Но зачем…

— Сиг, знаешь, я ведь по натуре — человек мирный. Все эти военные операции, захваты городов, не говоря уже о мировом господстве — это не для меня, я никогда не хотел себе ни такой силы, ни такой власти. Но так получилось. Дух выбрал меня. Я не знаю, почему. Так получилось — и теперь я несу ответственность за этот мир и его жителей. Это мой долг. Хотя видит Бог, я с куда большим удовольствием поселился бы с тобой в небольшом лесном домике и прожил бы счастливо свою простую человеческую жизнь, — Сергаал перевел дыхание. — Не я выбрал себе такую судьбу и этот Долг. Но раз Долг выбрал меня — я должен исполнить его, чего бы это мне ни стоило.

Охотница немного помолчала, потом тяжело вздохнула.

— Сергаал, я… я понимаю. Но мне кажется, ты хочешь что-то доказать не миру, а себе. Что ты можешь, что ты справишься… Себе, и тем, кто тебе дорог. Так вот, мне ничего доказывать не надо. Я просто верю тебе и в тебя — в такого тебя, какого знаю и какого считаю настоящим. Верю и люблю.

Она встала, быстро скинула одежду, и скользнула под одеяло, прижавшись к Волчонку всем телом. Он хотел было что-то ответить, но ее губы накрыли его рот, и все остальное потеряло значение…

Аенгрост, Некрополь, столица вампиров Вазенстар

Сергаал Черный Клинок, носитель Духа Предела

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Если бы кто-нибудь из бывших жителей Вазенстара увидел сейчас Черного Клинка, ночной кошмар всех вампиров Некрополя, то он бы не поверил, что вот этот изможденный, едва стоящий на ногах человек и есть тот самый Сергаал. Пошатываясь и держась за стены, Хранитель мучительно преодолевал себя, заставляя делать очередной шаг.

Наконец, пытка закончилась. Он с третьей попытки сумел достаточно сильно толкнуть дверь, и буквально рухнул за порог, не сумев удержаться на ногах.

— Надо встать и дойти до кровати, — прохрипел Волчонок, обращаясь к самому себе. — Сюда могут придти, никто не должен видеть меня… таким.

Тело не слушалось, на каждую попытку движения отвечая только очередной волной боли. Пересиливая себя, Сергаал все же сумел встать на колени и ухватиться за дверную ручку, и теперь, тяжело дыша, пытался заставить себя подняться на ноги и дойти до кровати.

Наконец, ему это удалось. Упав прямо поверх покрывала, Клинок глубоко вдохнул, переходя в состояние транса.

«Тебе не кажется, что ты несколько… перебарщиваешь во время штурмов?» — осторожно спросил Эстаи.

«Нет. Мы должны захватить Некрополь как можно скорее. Захватить Некрополь, добраться до Рэйкорна, выяснить, что там происходит, разобраться с этим и скорее отправляться на материк!»

«Ты становишься одержим идеей поскорее отправиться на материк».

«Да, одержим. Эстаи, ты не хуже меня слышал, что там творится! Алеарт, с этим жутким обязательным рабством для не-магов и не-людей — это еще не самое страшное! Чего стоит Христесар с его чудовищной религией или Драгонда, где убивают слабых детей, хотя для выживания это совершенно не нужно! Или Таллос, где могут казнить за неправильный цвет одежды! Или…»

«Сергаал, я знаю, — тихо напомнил Меч. — Я все это знаю не хуже тебя. Но если ты не прекратишь так себя загонять, то в один далеко не прекрасный день даже я не смогу вытащить тебя из переутомления и энергетического истощения! Ты талантлив, у тебя огромный потенциал — но развивать его надо постепенно! Ты уже превзошел большинство Хранителей, которые были до тебя, мало кто мог за столь краткое время достичь таких высот, но если ты не дашь себе отдохнуть, то помочь жителям Алеарта, Драгонды, Талласа и других стран будет просто некому!»

«Но если бы мы не были настолько быстрыми, то нам ни за что не удалось бы взять Некрополь так быстро! Неполных пять декад прошло с того дня, когда объединенная армия вольных городов выступила в поход против вампиров. Неполных пять декад! А мы уже уничтожили население пяти городов, и захватили их столицу! Я считаю, что оно того стоило».

«И что, ты собираешься продолжать в том же духе?» — если бы Сергаал был чуть менее вымотан, он бы заметил странные нотки в голосе Эстаи, но…

«Пока мы не закончим с этими двумя островами — да.Потом дам себе три или четыре дня отдыха — и отправлюсь на ближайший материк, в Драгонду».

Меч тяжело вздохнул.

«Что ж, извини — но ты сам виноват. Я хотел решить дело миром», — и умолк.

«Что ты имеешь в виду?» — запоздало спросил Волчонок, уже чувствуя, что артефакт ушел.

Но ответ на вопрос он все же получил. Этот ответ ворвался в комнату минут через пять, в виде встревоженной и разъяренной Сигурни.

— Сергаал, это правда? — с порога спросила она, не успев толком разглядеть, в каком состоянии находится возлюбленный.

— Э… Как ты меня нашла? — не придумал он лучшего способа уйти от разговора, которого так не хотелось. Мысленно Хранитель на все лады проклинал говорливого Эстаи, сующего нос не в свои дела.

— Эстаи подсказал.

— И что он тебе еще подсказал? — Волчонок всеми силами старался оттянуть тот миг, когда она увидит, в каком состоянии он находится.

— Много чего. Например, то, что ты будешь заговаривать мне зубы, чтобы я тебя не увидела, — с этими словами охотница быстро пересекла комнату, и сорвала с незадачливого возлюбленного одеяло.

Что ж, все могло быть и хуже. По крайней мере, читать Сергаалу нотации девушка не стала — зато угрожая созвать консилиум из всех имеющихся магов, она заставила его выдать, что необходимо для его выздоровления. И теперь Клинок был заперт в одной из башен Вазенстарского замка, в которой уже успели проделать окна, и пытался наслаждаться бездельем. Сигурни заходила по несколько раз в день, докладывая новости и получая новые распоряжения, иногда, когда выдавалась минутка, забегала просто поболтать. С Эстаи Волчонок принципиально не разговаривал — впрочем, Меч платил ему тем же, помимо всего прочего, заблокировав несчастному Хранителю доступ к Пределу.

— Сколько еще мне здесь лежать, пока вас убивают вампиры? — вскинулся он, едва дверь отворилась, и в комнату вошла Сигурни с подносом.

Охотница уже не обижалась на подобные выпады — привыкла за четыре дня.

— Еще дня три, наверное, — прикинула она. — По крайней мере, Эстаи рекомендовал устроить тебе постельный режим на семь дней, лучше — на декаду. Так что все зависит от твоего поведения.

— Создатель, за что ты меня так покарал? — простонал Сергаал, откидываясь на подушки.

Сигурни хмыкнула, ставя поднос на прикроватный столик.

— Поешь, пока не остыло.

— Сперва расскажи, как идут дела.

— Нет, сперва ты поешь, а потом уже расскажу.

После недолгих препирательств Волчонок настоял на компромиссе — он будет есть, а охотница излагать новости.

— Большая часть домов уже пригодна к жизни. Тлайрат вычистила энергетику, строители закончили переоборудование под человеческие нужды. Местная Арена разрушена, как ты и приказал. Всех «кандидатов» повесили, тела сожгли. Жители вольных деревень к нашему приходу отнеслись хорошо, хотя до сих пор боятся. Отловили еще около тридцати «животных», пока что их приводят в порядок, насколько это возможно. Почти все могут выполнять простейшие работы.

— Главное — позаботиться о том, чтобы они не оставили потомства, — нахмурившись, напомнил Сергаал.

Проблема вампирских рабов, чей интеллект находился где-то чуть выше обезьяньего, решить полностью до сих пор не удалось. Убивать ни в чем не повинных «животных» никто не хотел, но жить нормально они просто не умели. Пока что было решено отправлять их на простейшие работы, преимущественно — в новые деревни, под руководство нормальных людей. Может, удастся немного обучить их, но вероятность этого была невысока. На совете единогласно решили, что главное — не позволить им размножаться, чтобы не пришлось потом иметь дело еще и с умственно отсталыми детьми. Жестоко, конечно, но какие потомки могли родиться у существ, некоторые из которых даже говорить не умели, и были предназначены исключительно для питания или развлечения вампиров.

— Разумеется. Тлайрат предоставила на рассмотрение совета свое новое заклинание, которое магически стерилизует женщин. Безболезненно, безопасно, эффективно.

— Хорошо, я посмотрю. Герцога до сих пор не нашли?

— Нет, к сожалению. Зато удалось захватить еще двух вампиров-аристократов. Что с ними делать?

— Пока что пусть посидят в камере. Выйду отсюда — разберусь. Что еще?

— Из важного — вроде, ничего.

— Вот и ладно, — он привлек девушку к себе.

— Сергаал, я хотела спросить… а где твои ручные вампирчики? Что они вообще делают?

— Ты имеешь ввиду Мартина и Вивьенна?

— Да.

— Вив отправился отлавливать беглых. У него это неплохо выходит, да и солнца не боится. А Мартин здесь, я у него учусь этой их магии. Он сам не маг, но теорию знает прекрасно.

— Ты и правда ему доверяешь?

— Он связан вассальной клятвой. Даже если захочет, не сможет меня предать или как-либо мне навредить.

— Когда ты собираешься его уничтожить? Когда он перестанет быть полезен? — как ни в чем не бывало, спросила Сигурни.

Волчонок выронил вилку.

— Сиг, ты хорошо помнишь слова клятвы? Она взаимная. Я господин Мартина, но не его хозяин. Он не принадлежит мне, только служит. И я клялся благодарить его за службу.

— Вот и отблагодари его несчастную душу, раз уж ты так уверен, что у кровососов она есть, освобождением из этого мерзкого воплощения! — девушка повысила голос.

— Стоп, — холодно оборвал ее Сергаал. — Мы больше не будем разговаривать на эту тему. Что и как мне делать с моими вассалами — я решу сам. Договорились?

— Как скажешь, — охотница встала. — Разрешите идти?

— Как хочешь, — он отвернулся. Лучше было поссориться сейчас и, как обычно, помириться вечером, чем снова ругаться до хрипоты по поводу «ручных вампиров» Хранителя, которых девушка ненавидела так же сильно, как и всех прочих представителей этого племени. Даже Йенна в этом плане была настроена не столь категорично.

Сигурни вылетела за дверь, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть ею. Волчонок же, тяжело вздохнув, принялся вновь прогонять в памяти события последних пяти декад.

Первый город вампиров, к которому подошла пятитысячная армия охотников, взять было проще всего, несмотря на то, что люди волновались, и не чувствовали веры в собственные силы… как, прочем, и Сергаал. Он совершенно не был уверен, что сумеет повторить свое заклинание, которое уничтожило предыдущий город. Проблема решилась случайно, благодаря мечтательной шутке Тлайрат:

— Эх, вот если бы ночью зажечь над городом солнце, хотя бы искусственное, хотя бы на несколько секунд, — вздохнула девушка.

Волчонок едва не кинулся ее обнимать.

После удара Хранителя, охотникам осталось только добить перепуганных таким неожиданным капризом мироздания кровососов. Конечно, за те десять секунд, что магическое светило полыхало над городом, насмерть никто не сгорел, но все, находившиеся на улицах, получили такие страшные ожоги, которые не могли регенерировать, что охотникам действительно осталось только дорезать воющих от боли и ничего не соображающих вампиров серебряными ножами.

Во втором городе все вышло сложнее, и около трехсот воинов сергааловской «армии» так и не увидели победы. Но самое главное было сделано — люди поняли, что вампиров можно побеждать, что они не так страшны, как раньше считали, и теперь мстили кровососам за годы страха, за погибших родных и близких, и за многое другое…

Вазенстар, столица вампиров, оказался шестым по счету городом, который взяли охотники. Вернее, как раз Вазенстар взял практически один Сергаал.

Герцог уже достаточно хорошо представлял себе, на что способен его враг, и созвал в столицу всех уцелевших магов, выстроивших великолепную защиту. Вот только герцог не ждал удара изнутри, он не знал, что Хранитель — сам вампир. Волчонок незамеченным проник в Вазенстар, и атаковал кровососов в спину…

Для охотников взятие Вазенстара стало одним из самых простых. Для Сергаала — самым сложным. Именно после этой битвы он заработал почти полное энергетическое истощение, а несколько дней после штурма вымотали его окончательно. Потому-то теперь и приходилось отлеживаться в этой идиотской башенке… Впрочем, Клинок и сам понимал необходимость этого отдыха. Но все то, что он узнал от Тлайрат о порядках, царящих на материках, заставляло его гнать события вперед со скоростью взбесившегося дракона. Этот кошмар необходимо было прекратить как можно скорее…

Аенгрост, Некрополь, столица вампиров Вазенстар

Сергаал Черный Клинок, носитель Духа Предела

1-ая декада осени, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Вы уверены, повелитель, что вам стоит так рисковать? — незнамо в который раз осторожно проговорил Мартин. Сергаал только отмахнулся.

— Я должен как можно быстрее попасть в Рэйкорн. Ждать, пока местные умельцы сумеют соорудить хоть какой-нибудь кораблик, я не могу. Телепортироваться же на тот остров нельзя, у них слишком хорошая защита, с такого расстояния пока что не пробить даже мне.

— Но к чему такая спешка? — спросил Вивьенн.

Двое вампиров и Хранитель стояли на морском берегу. Полная луна отбрасывала блики на волнующуюся воду, наполняя красивый, но простой пейзаж каким-то мистическим очарованием.

— Вчера на площади казнили вампира из Рэйкорна. Я не успел ему помочь, — коротко ответил Волчонок. — Сумел подойти, когда он уже умирал. Он узнал меня, и его последними словами была просьба как можно скорее встретиться с герцогом Рэйкорна. Видимо, этот самый герцог продолжает слать послов… интересно, если ему так нужна эта встреча, почему он сам не придет?

— Во-первых, герцог едва ли знает, что именно происходит на Некрополе, — ответил Вивьенн. — Во-вторых… он не может покидать свой замок.

— Почему?

— Это не моя тайна, — вампир склонил голову. — Я не могу об этом говорить.

— Ладно, не можешь — значит, не можешь. Суть в том, что я должен побыстрее попасть на Рэйкорн и узнать, что там происходит, — упрямо проговорил Волчонок. — Я должен знать, можем ли мы быть союзниками или хотя бы не врагами.

— Повелитель, если вы не хотите открыть нам истинную причину, то так и скажите, — немного обиженно бросил Мартин.

Хранитель тяжело вздохнул.

— Спустя примерно шесть-семь декад остров Некрополь прекратит свое существование. Почему — пока неважно, — короткими, рубленными фразами заговорил он. — Я не могу предотвратить эту катастрофу. Именно поэтому я стараюсь, чтобы люди как можно меньше сил тратили на обустройство здесь. Я собираюсь вести с герцогом Рэйкорна переговоры о переселении жителей Некрополя на Рэйкорн. Времени в обрез, потому и отправляюсь прямо сейчас.

Четырнадцатая глава

Аенгрост, город Эгленор, столица королевства Алеарт

Мария Сантьяго Рикка, носитель Духа Предела

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

У каждого разумного существа, будь то человек, дракон, эльф, орк, или кто угодно еще, есть какие-то вещи, которых он терпеть не может. Кто-то не выносит, когда хрустят пальцами, кто-то ненавидит, если трогают его кружку, кто-то содрогается, если при нем сморкаются, кто-то готов убивать за привычку грызть ногти…

Мария же ненавидела, когда она, очнувшись, не могла сразу понять, где она находится и что произошло перед тем, как она уснула или потеряла сознание. А поскольку за время ее жизни на Аенгросте приходить в себя неизвестно где, неизвестно как там оказавшись, почти вошло в привычку, эльфа приучила себя прежде чем открывать глаза, тщательно восстанавливать в памяти все, что предшествовало ее «засыпанию», и, по возможности, сканировать окружающее пространство. И терпеть не могла, когда ее прерывали.

«Нашлась пропажа», — негромко проговорил кто-то, явно обращаясь к ней.

Девушка вздрогнула, едва сдерживая ругательства — очень уж хотелось этого кого-то послать куда подальше… но вовремя опомнилась, все же узнав этот спокойный, доброжелательный, порой немного насмешливый голос. Голос, которого она не слышала уже девять декад…

«Эстаи!»

«Тише, тише», — казалось, Меч улыбается.

«Но… что случилось? И… как ты можешь со мной разговаривать? Ведь ошейник…»

«Какой ошейник?»

Мария медленно подняла руку, коснулась шеи. Ненавистного стального ободка не было!

«Это ты сделал?»

«Нет, ты сама, хоть и неосознанно. Я не мог дотянуться до тебя все это время. Как только ошейник перестал действовать — я позвал тебя, но ты была без сознания. Мне даже пришлось самому считывать твою память, чтобы понять, что здесь вообще произошло».

«И… что скажешь? По поводу моих действий. Кажется, мне почти удалось сделать так, чтобы Алеарт стал моим».

«Посмотрим, — уклончиво отозвался Меч. — Впрочем, у нас есть время поговорить, пока твое тело приходит в норму, это займет еще около десяти минут. Советую пока что по возможности не двигаться, особенно резко — слишком много всего надо поправить».

«Поправить? А что случилось вообще? Я помню только, что здесь убивали девушку, дочку того капитана, я попыталась вмешаться, а потом меня схватили, и… не знаю, дальше ничего не помню».

Эстаи полминуты молчал, потом тяжело вздохнул.

«Натворила ты дел, девочка. Драконий гнев в таком состоянии, при полном энергетическом истощении, да еще и без меня… Хорошо, что ошейник не выдержал превращения, а то ты погибла бы».

«П-подожди, какого превращения? Почему погибла бы? Что вообще случилось?»

«Если вкратце, то ты впала в драконий гнев. Это особое состояние Хранителя, в котором его силы многократно возрастают, но он почти не осознает себя, его разум захвачен яростью. Помнишь историю Нииля? Вот он тогда впал в драконий гнев. А если катализатором этого состояния становится что-то совсем из ряда вон выходящее, или же нечто, приводящее Хранителя в ярость, неконтролируемую и безо всякого драконьего гнева, то есть вероятность того, что Хранитель сам превратится в дракона. На время, конечно. Вот это с тобой, собственно, и произошло».

«Я… превратилась в дракона?!?» — ошарашено пробормотала Мария.

«Именно. Потому и ошейник не выдержал».

«И… что я сделала?»

«Да ничего такого особенного. Сожгла всех мучителей, и заодно — тех двоих, которым было уже не помочь. Напугала спасенную девушку до обморока — впрочем, ей полезно. Ну, разумеется, заявила о себе всем магам Эгленора как минимум, а то и других алеартских городов. И остальным двум Хранителям».

«Ой-ё… Это совсем плохо?»

«Уже — нет. Скажем так, то, что о тебе теперь знают все маги Синклита и многие простые жители, которые почувствовали выплеск Силы, хотя и не смогли определить, что это Предел — это не очень страшно, особенно учитывая то, что о тебе и так знали. А вот Хранители… это хуже. Впрочем, тебя это сейчас волновать не должно».

«А что потом было? После того, как я…»

«Ты почти потеряла сознание. Мне удалось тебя удержать в полуосознанном состоянии, заставить сменить облик, оказать первую помочь спасенной девушке, накрыть вас обеих пологом невидимости и сплести маскирующее заклятие, благодаря которому заговорщики не взяли вас, пока вы были без сознания. Я бы телепортировал вас в безопасное место, проще было бы, но я не знал, куда. Так что телепортироваться тебе придется уже самой, с моей помощью, разумеется».

«А почему ты не перенес нас туда сразу?»

«К сожалению, я только позже смог считать твою память, а тогда я еще не знал ничего о вар Гаррехе».

Упоминание имени учителя подействовало на эльфу, как ведро холодной воды.

«Вангейт! Они же собирались напасть на него ночью! Эстаи, сколько времени я пролежала без сознания?»

«Немногим меньше суток».

— Что?!? — выкрикнула Мария вслух и, забыв обо всех советах Меча, резко села.

Огненная волна боли прокатилась по всему телу, девушка едва сдержала крик — но тревога за учителя была сильнее. Ведьма заставила себя встать, огляделась…

Вокруг расстилался тот самый двор. Вокруг трех камней чернели пятна — все, что осталось от палачей. На самих импровизированных алтарях тоже рассыпался серый пепел, останки несчастных. Возле одного из них, сжавшись в комочек, тихо дрожала во сне молоденькая девушка — дочь Крайната вар Дарнаса, из-за которой Мария и ввязалась в эту драку.

«Эстаи, ты сказал, что с твоей помощью я смогу телепортироваться. Как?»

К счастью, Меч не стал тратить время на расспросы (а может, считал все с мозга девушки напрямую), а коротко и максимально просто объяснил принцип построения заклинания. Если бы не знания, полученные от Вангейта, она ни за что бы не смогла бы буквально в полчаса разобраться с тем, как именно выплетать структуру заклятия и совмещать его с реальностью.

«Будь очень осторожна — во-первых, само плетение очень энергоемкое, несколько секунд после перемещения ты не сможешь даже осветительный шарик создать, а во-вторых — я не могу просканировать дом, он слишком хорошо защищен, а я слишком далеко. Так что перемещаться будешь наугад».

«Хорошо, я поняла», — спокойно ответила ведьма.

Ею овладело состояние странного внутреннего покоя, собранности, и уверенности. Не было ничего лишнего — ни эмоций, ни движений, ни даже мыслей. Абсолютное спокойствие.

«Не забудь свою… спасенную», — напомнил Эстаи. Он, похоже почувствовал, что Мария сейчас вполне способна забыть о девушке.

«Потом заберу. Если выживу, — все так же спокойно равнодушно отозвалась ведьма. — Сейчас она мне только помешает, да и опасно там».

Меч едва подавил желание спросить:

«А что бы тебе на это сказал твой учитель?».

За те три месяца, что у него не было никакой связи с Марией, девочка полностью вышла из-под контроля Эстаи. Слишком своевольная, слишком определившаяся… и слишком привыкшая обходиться без него. Впрочем, как раз последнее легко поправимо, как и все остальное — просто потребуется немного больше осторожности и чуткости. В этот раз нельзя ошибиться, слишком многое поставлено на кон, и слишком высокая цена уплачена. Он не имеет права ошибиться в воспитании Хранителей. И тем более — он не имеет права выбрать не того, когда придет час решать — кто из троих останется в живых.

Пока что все складывалось не в пользу Марии. Но Эстаи не собирался бросать начатое — даже из самого порченого алмаза при должной огранке можно получить блистательный бриллиант.

«Удачи».

Ведьма встряхнула волосами, закрыла глаза, сосредотачиваясь — и активировала заклинание.

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Особняк вар Гаррехов

Вангейт вар Гаррех, седьмой маг Королевского Синклита

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Со двора доносились яростные крики, чьи-то громкие приказы, кто-то грязно ругался, проклиная строптивого мага, не желающего сдохнуть, как положено.

Строптивый маг тем временем удобно расположился в любимом кресле у камина, и неспешно потягивал из бокала легкое вино. Айренал и его дружки здорово просчитались, решив, что смогут застать его врасплох — Вангейт отличался не только магическим талантом, но и острым умом. Когда Ларра'ти вчера сказал ему, что Марии тоже нет в доме, он сразу решил, что отсутствие обеих девушек как-то взаимосвязано. И вернувшаяся буквально полчаса спустя Тирэн'лай только подтвердила его подозрения, хотя, казалось, никакого логического подтверждения тому не было. Кроме того, Мария ведь принесла ему ученическую клятву — следовательно, он всегда чувствовал, где она и что с ней. Вскоре после возвращения архатис маг на несколько секунд ощутил опасность, угрожающую ученице, но спустя несколько секунд это чувство исчезло.

Вангейт не сразу принял решение готовиться к обороне. Только к полудню следующего дня, когда он в очередной раз предпринял попытку дозваться до ведьмы через ментал, но смог понять только, что девочка жива и в данный момент ей ничего серьезного не угрожает, мага внезапно посетило чувство опасности уже для него самого. Такое случалось не единожды и еще ни разу интуиция не подводила. Подумав, вар Гаррех решил, что с вар Айренала и остальных вполне станется отправить к нему ночью банду убийц, пока он не начал мешать его планам. Потому-то весь оставшийся день он потратил на превращение собственного особняка в максимально неприступную крепость — и оказался прав.

Крики снаружи ненадолго стихли, а зазвучав заново, приобрели некоторую согласованность — противники снова готовились к штурму. Маг поставил бокал на стол и закрыл глаза, объединяя часть сознания с системой слежения за прилегающей к дому территорией и со сложными хитросплетениями защитных и атакующих заклинаний, опутывающих каждый дюйм пространства вокруг — Вангейт постарался на славу.

Эта атака заняла у нападающих ровно пять минут, после чего они напоролись на небрежно замаскированную, а потому совершенно незаметную Ледяную Сеть. Несколько промороженных до потрохов тел здорово охладили пыл штурм-группы… впрочем, до этого их вопреки своему названию неплохо остудило Кольцо Огня. Старые добрые стихийные заклинания, банальные до невозможности… Только напитанные энергией по максимуму, что позволяло пробивать почти любые магические защиты, и скрытые при помощи плетений Предела, что делало их совершенно необнаружимыми.

Через несколько минут голоса снова стихли, даже кто-то, попавший под удар заклинания частично, и до того оглашавший окрестности дикими воплями, затих — видимо, добили. Зато в ментале появился новый образ, и вот это Вангейту уже не понравилось. Нет, он не сомневался в том, что сумеет справиться с вар Айреналом, но само появление здесь осторожного и опасливого мага заставляло засомневаться в том, что все и вправду так просто.

Тихо отворилась дверь, ведущая в коридор. Маг открыл глаза.

— Тирэн'лай? Что-то случилось? — удивленно спросил он — никак не ожидал увидеть здесь эльфу, совершенно ни на что не способную в магическом сражении, и прекрасно это осознающую. Вообще-то архатис, как и все остальные, должна была сейчас находиться в нижнем зале, представлявшем собой большую часть лаборатории Вангейта и являвшемся одним из наиболее защищенных Пределом помещений особняка.

— Простите, если отвлекаю, но я хотела задать один вопрос, — отчего-то Тирэн'лай избегала смотреть ему в глаза.

— Спрашивай, — он немного встревожился — чувство опасности, тихо дремавшее в глубине сознания, внезапно охватило все его существо. И опасность эта исходила от девушки, которую он искренне считал своей приемной дочерью.

— Где Мария? Почему она не с вами?

— Я хотел бы знать, где она, но увы… — Вангейт развел руками. — Ничего, я и сам справлюсь. Главное, что она в безопасности и ты тоже.

— Она что, и не появится? — напряжение в комнате начало нарастать.

— Насколько я понимаю — нет. Почему ты спрашиваешь?

— Да просто… не понимаю, почему она где-то там, когда нужна вам здесь. Ладно, извините, что отвлекла, — Тирэн'лай вежливо наклонила голову, и направилась к двери.

Черная вспышка на миг ослепила и эльфу, и самого Вангейта. Правда, в отличие от архатис, маг сразу понял природу этой вспышки и вскочил на ноги, мгновенно выплетая несколько подготовленных заранее защитных и атакующих заклинаний.

Вот только посреди комнаты материализовался не ожидаемый враг. Как только ослепленные вновь обрели способность видеть, они узрели Черную Ведьму.

— Надо же, какое везение, — холодно проговорила Мария, прожигая Тирэн'лай взглядом. — Вот уж не ожидала тебя здесь застать. Я думала, что ты подстилкой при Айренале, а ты почему-то здесь.

Клинок из ножен архатис выхватила в долю секунды и с диким воплем бросилась на ненавистную Тварь. Но Мария была готова к подобному повороту, и узкий меч эльфы рассек прозрачную иллюзию. Стоявшая в двух шагах в стороне ведьма в момент атаки шагнула навстречу Тирэн'лай, поднырнула под лезвие, и несильно ударила ладонью по бедру — куда достала. Впрочем, точка касания значения не имела — достаточно было просто краткого контакта.

Эльфа рухнула на пол, продолжая судорожно сжимать рукоять меча, но не в силах пошевелиться. Ее глаза метали молнии… но, в отличие от Марии, молнии эти были исключительно воображаемыми. А ведьма уже сплетала пальцы в Знаке Боли, одном из классических активаторов определенного рода заклинаний.

— Что происходит, мне кто-нибудь объяснит? — остановил ее ледяной голос Вангейта.

— Эта стерва — предательница, — бросила Мария. — Прошлой ночью я видела ее в особняке вар Айренала…

И девушка вкратце поведала учителю обо всем, что происходило в личном кабинете Саллана чуть меньше суток назад.

— Так что никакого Къерза. Всего лишь три сумасшедших мага, по самое не хочу напитанных шиином, — закончила она свой рассказ.

Около полуминуты вар Гаррех молча стоял, закрыв глаза. Потом посмотрел на Тирэн'лай.

— Это правда? — очень тихо спросил он.

Архатис промолчала, но по ее глазам, в которых сверкала бешеная ненависть, все было ясно без слов.

— Я только не могу понять, зачем тебе это понадобилось, — абсолютно безэмоционально спросил маг, вновь опускаясь в кресло. — Уехать отсюда, уйти на своем корабле? Ты и так получила бы это, я же обещал.

— Она ненавидит меня, — отозвалась Мария. — Ненавидит за то, что я такая, какая есть. За то, что драконы прозвали меня Черной Тварью и объявили вне закона меня и мою силу. Она верила их лжи, верит ей и теперь. Ее не переубедить. Когда она разговаривала с вар Айреналом о своей награде, то выразила готовность отказаться и от корабля, и от свободы, и даже от жизни — лишь бы получить право убить меня. Или хотя бы удостовериться, что кто-то другой сделал это достаточно надежно.

— Почему ты вообще начала следить за ней? — все так же безразлично поинтересовался Вангейт, не глядя на скорчившееся на полу тело.

— Я не так много времени провела среди темных эльфов, учитель, но научилась неплохо в них разбираться. Тирэн'лай из той их породы, что считают достойными внимания только представителей своей расы и своего вида, и только свободных. Тот, кто попал в рабство и смирился с этим — никогда не сможет рассчитывать на внимание со стороны подобных Тирэн'лай. А раб-бунтарь, если бы даже и не был в результате уничтожен, вряд ли имел бы возможность проводить ночи с девушкой. Из этого вывод: вся картинка вспыхнувшей страсти, которую нам так усердно демонстрировали — ложь. Но ведь куда-то же она отлучалась ночами? Вот я и решила проверить, куда. Особенно, когда заметила, как она выскальзывает из дома после нашего с вами последнего разговора, причем явно пытается остаться незамеченной. Я разглядела ее совершенно случайно — задумавшись, отпустила контроль над осветительным шаром, и его слегка сдуло… — Мария покаянно опустила голову.

Вот только учителю сейчас было вовсе не до промахов ученицы.

— Итак, что мы имеем, — он встал, прошелся по комнате. — Три мага-предельщика, при этом имеющие чудовищный запас шиина. Заговорщики, знающие, что мы их подозреваем. При этом каждый из этих троих имеет пару десятков зубов на меня лично. И тут им представляется возможность буквально двумя ударами завершить все начатое.

— В смысле?

— Сейчас в королевском дворце проходит заседание Синклита. Там присутствуют все, кроме заговорщиков, меня и вар Гаделаха, следовательно, восемь магов плюс король, который председательствует на совете. В принципе, Синклит в таком составе не оставит от заговорщиков мокрого места, и вар Айренал не может этого не понимать. С другой стороны, он не может также не понимать того, что подобное нападение на особняк мага Синклита ему с рук не сойдет — но, тем не менее, он решается на это, чтобы перестраховаться. Значит, он уверен, что сможет выйти сухим из воды. И мне почему-то кажется, что он все же собирается сегодня уничтожить не только меня, но и Синклит… и, заодно, своих приятелей, чтобы властью делиться не пришлось. Также, не будем забывать о том, что истинный уровень его силы нам неизвестен. — Вангейт остановился у столика, сделал пару глотков вина прямо из горлышка, поставил бутылку обратно, и вновь начал обходить кресла по кругу. — Главный вопрос сейчас — как он разделит силы, если разделит. Он вполне может отправить двух других магов против Синклита, а сам заняться нами. Естественно, его друзья проиграют, но и их противники будут несколько измотаны, и тогда уже Айреналу будет проще их уничтожить. Мария, что ты думаешь по этому поводу?

— Я уверена, что Айренал здесь. Он слишком сильно вас ненавидит, чтобы уступить кому-нибудь удовольствие вас убить. Кроме того, Айренал — сумасшедший садист, и он не позволит вам умереть просто так. И — я чувствую присутствие сильного мага. Но только одного, следовательно, он здесь без подельников.

— Значит, они во дворце, — кивнул Вангейт. — Идеи, предложения?

Девушка на секунду задумалась.

— Учитель, вы сможете некоторое время продержаться здесь против Айренала? Не победить, а именно продержаться. Хотя бы час.

— Надеюсь, что да. Точно сказать не могу, хоть я и более сильный маг Предела, чем Саллан, но мы не знаем, что ему дала энергия шиина и что он вообще сейчас собой представляет.

— Постарайтесь. Я же отправляюсь во дворец. У меня будет возможность ударить по остальным в тот момент, когда они этого не ждут.

— По кому именно? — уточнил маг, внимательно глядя на ученицу.

— Для начала — по заговорщикам. А потом — в зависимости от ситуации.

— Жаль будет, если ты не успеешь и они успеют прикончить Синклит, — вздохнул Вангейт. В его ярко-синих глазах горел хищный огонек.

— Да, жаль, — Мария понимающе улыбнулась. — Учитель, давайте напрямую. Вы хотите, чтобы я под шумок прикончила и Синклит, дабы он нам не мешал?

Вар Гаррех поморщился — он не любил при ком-то лишнем называть подобное своими именами.

— Да. Глупо было бы упускать такой шанс, не правда ли? Из всего Синклита мне хотелось бы оставить в живых только одного мага — вар Гаделаха. Но, к счастью, его на сегодняшнем собрании быть не должно. Ты справишься?

Ведьма вскинула голову, провела кончиками пальцев по шее, демонстрируя отсутствие ошейника. Вангейт только усмехнулся.

— Справлюсь.

— Тебе открыть портал или правишься сама?

— Лучше откройте — у меня слишком маленький опыт в этом деле…

— Хорошо.

— Учитель, а что вы собираетесь делать с этой? — эльфа кивнула в сторону по-прежнему парализованной заклятием Тирэн'лай.

— Там разберемся, — отмахнулся маг. Закрыл глаза, проговорил сложную формулу — перед ним возникла светящаяся арка портала. — Иди и… удачи тебе.

Девушка кивнула и сделала шаг в проход, ведущий в королевский дворец Эгленора, прямо к залу, в котором сейчас собрались восемь из тринадцать магов Синклита. Как они думали — для того, чтобы найти способ защитить город от Черного Мага, или же того, кто прикрывается этим именем.

«На самом деле, они собрались здесь, чтобы умереть», — со злой радостью подумала Мария.

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Королевский дворец Синклита

Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела, Черная Ведьма

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

— …а поскольку нам абсолютно точно известно, что выплесков силы Предела в городе за последние две декады не замечено, это позволяет полностью опровергнуть навязываемую нам мысль о том, что за этой кровавой бойней стоит Черный Властитель.

— Вы забываете, дорогой коллега, о чудовищном выплеске энергии Предела прошлой ночью, — встал со своего места худой старик с длинными волосами и гладко выбритым лицом.

— Отнюдь, отнюдь. Но выплеск носил явно стихийную форму, не был приложен к какому-либо заклинанию, был единичным и не повлек за собой прекращения жестоких ритуальных убийств, — возразил первый. — Я считаю, что Черный Властитель не причастен к происходящему в Эгленоре.

— Что не должно помешать нам именно на него повесить все эти убийства, — вставил грузный пожилой мужчина.

— Разумеется.

— А что вы скажете по поводу подозрительного отсутствия наших коллег вар Айренала, вар Гаделаха, вар Гарреха, вар Эйзенкеля и вар Мерритана? — вкрадчиво поинтересовался худой.

— Хотите намекнуть на их причастность? — понимающе хмыкнул грузный.

— Нет, вар Гаррех и вар Гаделах ничем подобным заниматься точно бы не стали, — покачала головой седоволосая маленькая чародейка, единственная женщина, входящая в Синклит. — Они слишком большие чистоплюи, эти двое. А вот дорогой Саллан подходит, и подходит вполне — ни для кого из нас не секрет его милые увлечения… А вар Эйзенкель и вар Мерритан вполне могли соблазниться возможностью заполучить побольше силы, они же у нас самые слабенькие…

— Я все равно не понимаю, зачем им это. Ведь не могут не понимать, что рано или поздно, но их выходка всплывет, и тогда им конец.

— Еще не факт, что именно они стоят за убийствами. Это только одно из двух десятков предположений и оно не обоснованно никакими фактами, — охладил пыл магов высокий темноволосый мужчина лет сорока, сидящий во главе стола. Его лоб охватывал тонкий золотой обруч, ничем другим король Алеарта не выделялся среди остальных членов Синклита. Не считая уровня силы, конечно.

Внезапно затемненная арка в конце зала осветилась вспышкой, и из нее в зал по очереди шагнули двое магов.

— Господа вар Мерритан и вар Эйзенкель, — холодно констатировал король. — Чем изволите объяснить ваше отсутствие?

— А ничем, — грубо бросил Эйзенкель, поднимая руку, и демонстрируя собравшимся предмет, который он сжимал в пальцах.

Изящный стеклянный кувшинчик, в котором причудливо перемешивались струйки дыма всех оттенков алого, игриво посверкивал бликами от высоких светильников, хаотично расставленных по залу.

Реакция магов была разной — кто-то замер, не шевелясь и, кажется, даже не дыша, кто-то осторожно начал отодвигаться к стене вместе с креслом, кто-то судорожно схватился за край стола, кто-то вполголоса ругался последними словами…

Король медленно поднялся на ноги.

— Что это значит? — ледяным тоном спросил он.

— Всего лишь то, что вашему балагану пришел конец, — ухмыльнулся Мерритан, подходя к приятелю. Он тоже держал артефакт — правда, не столь узнаваемой конструкции и назначения.

— Вы отдаете себе отчет в том, что творите?

— Более чем, — осклабился Эйзенкель. — Ваше время прошло, коллеги. Отныне это будет наша страна.

Мария медленно шла по пустынному коридору, опоясывающему зал собраний Синклита. Со стороны она выглядела странно — казалось, каждый шаг дается ей с неимоверным трудом, будто она волокла за собой какой-то невозможно тяжелый груз. В какой-то степени так оно и было.

«И как я могла наивно полагать, что магия — это просто?» — тихо стонала она про себя. Мысли путались, ей не хватало способностей и возможностей, чтобы удерживать в голове настолько тонкий расчет. Однако у ведьмы не было права ошибиться, и она делала то, что пока еще лежало за пределами ее возможностей. Через «не могу» и через «невозможно».

Наконец впереди показалась огромная двустворчатая дверь, единственный вход в зал собраний, отправная и конечная точка ее пути. Еще десять шагов… девять… шесть… три… Все! Выдохнув, Мария сползла по стене. Самое сложное было позади — теперь, после того, как проклятый ошейник был уничтожен, и она снова могла держать связь с Эстаи, такое понятие, как нехватка энергии, начало быстро забываться. Зато учителем Меч оказался гораздо более жестоким, нежели Вангейт — возможно, просто потому, что давать материал ему приходилось в боевых условиях и в огромных количествах.

«Молодец, девочка, — раздался голос Эстаи в ее голове. — В следующий раз тебе будет уже не так сложно использовать это заклинание — ты ведь запомнила основной принцип построения?»

«Запомнила, конечно».

«Вот и хорошо. Отложи связку в памяти, как я тебе объяснял. При необходимости не потребуется выплетать все с нуля, как сейчас — просто возьмешь готовый шаблон, и подставишь в него нужные данные».

«Хорошо, я поняла».

«А теперь передохни пару минут — и надо начинать. Двое приятелей вар Айренала уже здесь, и мне очень не нравится общая обстановка в зале. Кажется, они притащили какой-то очень опасный артефакт».

«Какой, ты не можешь определить?».

«Увы — это новодел, а я в них пока что еще не очень хорошо разбираюсь. Все же три тысячи лет прошло, слишком многое изменилось, принципы магических плетений — тоже».

«Понятно. Что ж, будем действовать наугад. Да и… Знаешь, я не думаю, что им этот артефакт хоть как-нибудь поможет — учитывая то, что мы с ними сейчас сделаем» — в улыбке Марии Появилось нечто хитрое, как будто бы звериное.

«О, да… Ты молодец. Мне подобное в голову не пришло бы, честно признаю. Вот сколько уже десятков тысячелетий существую, скольких хранителей перевидал — и все вы чем-нибудь таким, да отличитесь. Странный вы народ — люди…»

«Я — не человек, — неожиданно жестко оборвала его девушка. — Я — эльф. И неважно, кем я изначально была. Теперь я принадлежу к темноэльфийской расе. Я так решила».

Меч умолк. А ведьма поднялась на ноги и уверенно двинулась к двустворчатой двери, из-за которой доносились голоса. Прислушавшись, она разобрала последнюю фразу:

— … Ваше время прошло, коллеги. Отныне это будет наша страна.

Лицо Хранительницы осветила злая улыбка. Она шагнула вперед, толкая двери, и одновременно активируя разрушающее магические запоры заклинание.

«На что он рассчитывает? — мелькнула суматошная мысль. — Даже если Эйзенкель решится разбить сосуд, все маги Синклита успеют уйти через порталы. Ну, почти все… А кто не успеет — те сами виноваты, их не жалко. Главное, я успею точно…»

Однако внешне король оставался спокоен. Иронично приподняв бровь, он открыл рот, чтобы дать Эйзенкелю достойный ответ и заодно — протянуть время.

Но сказать ему не дали.

С негромким шорохом распахнулись тяжелые створки двери. За порогом, не входя в сам зал, стояла невысокая изящная девушка. Темная эльфа.

— Что за… — начал Мерритан.

— Знаете, а ведь вы в чем-то правы, господин Эйзенкель, — задумчиво проговорила она, ни на кого не глядя. — Но только в том, что время Синклита закончилось. А вот во второй части вашего высказывания я с вами не соглашусь. Теперь это — моя страна!

Король застыл, не отводя взгляда от говорившей. Кажется, Айренал и его подпевалы доигрались, используя имя Черного Мага для своих целей, и теперь Черный Маг и вправду явился. Странно, что он оказался женщиной, но какая, в сущности, разница? Да и раса… раньше Черные, кажется, всегда были мужчинами. Впрочем, это не имеет значения. В том, что перед ним — Владыка Предела, король не сомневался, перепутать с чем-либо эту ауру было невозможно. Он не сомневался, что пощады не будет — Черная не за тем пришла, да и ее слова не оставляли ни малейшей надежды.

И потому король сделал единственно разумное, что ему оставалось.

— Властительница, я хотел бы принести вам вассальную клятву, — громко произнес он, в тот же миг запуская все подготовленные ранее защитные заклятия.

— Да чтоб тебя, трусливая скотина! — взревел Мерритан, и выкрикнул фразу, активирующую артефакт портала, который держал в руках.

Мария улыбнулась. Эйзенкель, видя эту улыбку, и растерянное лицо приятеля, побледнел.

— Из этого зала не удастся построить ни одного портала. Так что я советовала бы вам покрепче держать этот сосуд, господин Эйзенкель. А то, не ровен час, уроните — и вам тоже конец.

— Ведьма! — прошипел маг, ненавидяще глядя на девушку. Он начал понимать, что живым ему отсюда не выйти.

— Черная Ведьма, — продолжая улыбаться, поправила его эльфа. — Так что вы там говорили, ваше величество? — обратилась она к королю.

— Я хотел бы принести вам клятву вассальной верности, — повторил тот.

— Абсолютной верности, — безразлично поправила Мария. — Или умрите. Мне все равно.

Глава Синклита прикусил губу. Если человек, принесший вассальную клятву, обладал свободой выбора, то тот, кого угораздило поклясться в абсолютной верности, становился добровольным рабом. Он мог делать все, что угодно, если не получал приказа. А если получал, то ослушаться просто не мог. Король слышал, что вар Айренал как-то раз поиздевался так над одним не в меру строптивым магом из темных эльфов — тот принес хозяину Дома невольников абсолютную клятву, а потом резал себя на кусочки, повинуясь приказам Саллана. Да и не только резал…

«Умереть я всегда успею», — подумал король.

— Я согласен.

— Хорошо. Подойди.

«Девочка, ты уверена, что оно того стоит?» — осторожно поинтересовался Эстаи, пока король Алеарта медленно шел к Хранительнице, тщательно пряча ненависть в глубине глаз.

«Уверена. Прекрасное наказание для этого самодовольного урода» — ухмыльнулась Мария.

«Он тебе ничего не сделал».

«Он допустил существование закона, из-за которого я попала к Айреналу. Пусть только на одни сутки — но тем не менее. И он понесет за это наказание».

«Вангейт тоже это допустил».

«Учитель пытался хоть как-то с этим бороться».

«Мне кажется, это называется двойными стандартами», — невесело усмехнулся Меч. Чем дальше, тем меньше ему нравилось поведение девушки.

«Мне плевать, как это называется. Я знаю, кто и за что будет наказан. Остальное неважно. И, пожалуйста, не надо мне навязывать мораль. Терпеть этого не могу».

«Даже так? Что ж, хорошо».

Голос Эстаи прозвучал зло. Если девочка не хочет сама за собой следить, то он ее научит. Уж Черному Мечу эта соплячка, толком ничего не умеющая дерзить точно разучится!

Ведьма вздрогнула, в ее глазах отразилось сперва недоумение, а потом страх, что не ускользнуло от внимательного взгляда короля.

«Эстаи, что…»

«Я перекрыл поступление кислорода в легкие, — безразлично проинформировал ее Меч. — Считай это возможностью подумать о своем поведении и о том, не слишком ли рано ты себя возомнила великой и непобедимой Властительницей всея Аенгроста».

«Черт… Прости, я не сдержалась… не подумала… пусти… я же… задохнусь…» — делать вид, что все в порядке, и держать спокойное выражение лица становилось почти невозможно, хотелось раздирать горло пальцами, разорвать грудную клетку, лишь бы вдохнуть — Меч перекрыл ей кислород на выдохе, когда воздуха в груди почти не оставалось.

«На первый раз прощаю, — сухо бросил Эстаи. Жесткая хватка разжалась, в легкие хлынул воздух. — В следующий раз будет хуже, учти».

«Хорошо. Прости».

Тем временем король приблизился, и остановился в шаге от Марии, ещеоставаясь в зале.

— Чего же ты ждешь? — ухмыльнулась девушка.

— Если я решу умереть, я выберу менее болезненный способ, — отведя взгляд, сказал он.

— Разглядел барьер? Неплохо… для человека, — насмешливо отозвалась ведьма. — Подойди. Он не причинит тебе вреда, — король опасливо перешагнул порог. — На колени! Назови свое имя.

— Ренгар вар Кельхад, Властительница.

— Клянешься ли ты, Ренгар вар Кельхад, мне, Марии Сантьяго, именуемой также Марийей, Черной Ведьме, Владычице Предела, в вечной и абсолютной верности? Клянешься ли принадлежать мне телом, духом и разумом? Клянешься ли каждое свое деяние творить лишь во имя мое? Клянешься ли жизнь свою и каждый свой вздох, и смерть свою посвятить мне?

— Да, клянусь.

— Я принимаю твою клятву. Черный Меч Предела засвидетельствует ее! — сжала пальцы на рукояти, показавшейся из ее спины, и резко выхватила Меч.

Дикая, невыносимая боль на мгновение охватила все ее тело — а потом ведьму наполнило ощущение невероятной силы. Не энергии, нет — энергии, наоборот, стало ощутимо меньше. Именно Силы. Она не могла словами или даже образами описать это безумное ощущение, но понимала, что многое отдаст за то, чтобы оно не покидало ее.

— Я подтверждаю клятву и покараю преступившего ее, — разнесся по залу и коридору безразличный голос Эстаи.

Эльфа медленно коснулась мечом плашмя плеча короля и убрала клинок обратно в «ножны».

— Вот так вот. А теперь вернемся к вам, господа, — она окинула взглядом зал.

Ренгар обернулся — ему казалось странным, что за все это время никто из Синклита, включая предателей, не попытался ничего предпринять. Но присмотревшись к магическому фону, понял. Понял, что Мария собиралась сделать, и что она уже сделала. А когда понял — его охватило противоречивое чувство, смесь безграничного восхищения и безудержного страха.

Вокруг зала был вычерчен овал, границы которого являли собой сложнейшее плетение, отделяющее темпоральную составляющую пространства в зале от всего остального мира. Король почувствовал эту линию, еще когда только приблизился к двери, но только сейчас разглядел, что именно сплела эта сумасшедшая. Течение времени в зале контролировалось Марией, что считалось в принципе почти невозможным, и «почти» — только потому, что маги никогда и ни на чем не ставили штампа «невозможно», всегда оставляя тысячную долю процента на вероятность того, что кто-нибудь, наделенный достаточно нестандартным мышлением, сумеет-таки найти способ это невозможное реализовать. И вот этот гипотетический нестандартно мыслящий стоял рядом с ним…

Собственно, никто в зале не пытался ничего предпринять просто потому, что время для них текло со скоростью густого меда. Только после слов Марии оно вернулось к своему естественному ходу.

— Господин Эйзенкель, будьте любезны, отдайте мне этот сосуд. Я найду ему более достойное применение, — девушка улыбалась почти ласково — и это выглядело гораздо страшнее, нежели самый жуткий оскал.

Маг дрожал и трясся, как осиновый лист на ветру. Его пальцы все сильнее сжимали тонкое стекло, и это не осталось незамеченным. Мерритан, бледнея, отступил на несколько шагов от подельника, остальные члены Синклита тоже пытались отползти к стенам, хотя и прекрасно понимали, что если это взорвется — не станет не только зала, но и всего дворца. Да что там дворца — неконтролируемый выплеск шиина в столь концентрированном виде разнесет половину города!

— Тарнан, отдайте вы его ей, — тихо проговорил Мерритан, пока еще сохраняющий остатки хладнокровия.

— Ни за что, — прохрипел Эйзенкель, продолжая сжимать сосуд. — Эй, ты! Я отдам тебе это, если ты поклянешься выпустить нас отсюда живыми!

— Клясться? Тебе? — Мария удивленно приподняла бровь. — Зачем? Взрывайся на здоровье, мне не жалко!

— Тебе ведь тоже не выжить!

— Кто тебе сказал такую глупость? — девушка довольно рассмеялась. — Так что же ты, взрывай! Мне совершенно не хочется самой пачкаться об эту свору колдунчиков.

На этом нервы Тарнана вар Эйзенкеля не выдержали. С диким воплем он бросился в сторону ведьмы, потрясая страшным артефактом…

…и поскользнулся на лакированном паркете.

Восемь пар глаз с ужасом проводили взглядами взлетевший к потолку тонкостенный сосуд. На стекле ярко и весело вспыхнули блики, а потом эта красивая с виду и такая неотвратимая смерть начала падать, и казалось, упадет прямо в руки Эйзенкелю, казалось, он ее поймает и шанс еще будет, и…

Тонкий, мелодичный звон бьющегося стекла был заглушен многоголосым стоном.

Мария секунду смотрела на то, как по залу разлетаются смертоносные струйки дыма, как алый и багровый сереют, превращаясь в цвет пепла, какой бывает на месте погребальных костров… и активировала одновременно два заклинания.

Время потекло параллельно самому себе, ведьма существовала одновременно в двух реальностях, отразившихся от основного потока. В одном из этих потоков время рванулось вперед, взрыв разорвал в клочья оставшихся в зале магов, метнулся к стенам, намереваясь и их обратить в ничто — и остановился, натолкнувшись на непреодолимую преграду темпоральной границы. А во втором потоке ткань времени вывернулась наизнанку, отбрасывая повелевающую ею девушку на секунду назад, в точку, где разбился сосуд, за миг до этого падения, и тонкое стекло, рассыпая отраженные блики, легко легло в подставленную ладонь. После чего оба потока вновь слились воедино, вот только даже самый опытный маг не смог бы сказать, что именно здесь произошло.

Вар Кельхад, оцепенев, смотрел на расползающуюся по залу смерть. Еще мгновение — и смерть коснется стен, выйдет за их пределы и примет его в свои объятия…

Внезапно реальность словно бы подернулась рябью, как стоячая вода, в которую бросили мелкий камешек. Когда же эта рябь исчезла, вырвавшейся энергии шиина, грозящей уничтожить Эгленор, не стало. Как не стало и магов — на их местах остались лишь обрывки истлевшей одежды, наполненные прахом и потемневшие от времени украшения. Исчезла и деревянная мебель, осыпавшись трухой, и ковер, обратившийся в тлен, и все прочее.

За секунду в зале собраний Синклита прошло более ста лет.

Кроме обрывков одежды и горсти праха, от семи магов не осталось ничего. От семи — потому что вар Мерритан все же успел в какой-то из двух реальностей перенестись коротким порталом (ведь внутри зала ограничения на магические перемещения не было!) к двери, и попытался все же спасти свою никчемную жизнь, бросившись в соблазнительно открытые двери. Он только не учел, что течение времени за порогом было иным, нежели в самом зале. И эта разница перемолола его тело, размазав плоть по полу, потолку, стенам…

А сотворившая этот кошмар юная девушка, тихо поскуливая от боли, сжалась на полу в комочек. Откат, вызванный сотворенными одновременно сложнейшими заклинаниями и чудовищным перерасходом энергии, жег пламенем каждый нерв скорчившегося тела.

Ренгар молча смотрел на нее. Клятва огненной печатью жгла его душу, ежесекундно напоминая, что он больше не принадлежит себе. Но маг знал, что он еще может перебороть это и оборвать жизнь Черной Твари, которая может со всем миром поступить так, как только что поступила с Синклитом. Один шаг, один удар. Кинжал на поясе остер, хотя король и привык во всем полагаться на магию. Один удар — и все будет кончено.

Мария медленно подняла голову, кое-как переборов дикую боль. Огляделась, пытаясь осознать масштаб разрушений и понять, все ли у нее получилось. И увидела то, что осталось от третьего мага королевского Синклита Алеарта.

— Но… это… я не… — пролепетала она, мертвенно бледнея. Желудок метнулся куда-то вверх, девушку вытошнило желчью…

Король Алеарта медленно отвел ладонь от рукояти кинжала. Что-то не давало ему убить эту маленькую эльфу. И это что-то почему-то вызывало желание ему довериться.

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Особняк вар Гаррехов

Вангейт вар Гаррех, седьмой маг Королевского Синклита

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Тонкая струйка крови, медленно стекающая по лицу, достигла губ. Вангейт вздрогнул. Открыл глаза, осторожно перевернулся на бок, сплюнул кровь на пол, и попытался сесть. С третьей попытки ему это удалось, и вар Гаррех окинул взглядом гостиную вокруг себя.

Первым, что бросилось в глаза, оказался труп вар Айренала, приколотый к стене копьем. В голове всплыло смутное воспоминание…

Саллан допустил в этом бою только одну ошибку, которая стоила ему жизни. Он попытался убить Тирэн'лай. Но маг не знал о том, что эльфа, несмотря ни на что, все же носила подаренный Вангейтом амулет, отражающий некоторые заклинания… Айренал, зная, что архатис не владеет магией, ударил обыкновенной Ледяной Стрелой, которую амулет успешно отвел в сторону. В результате Тирэн'лай, которая в противном случае была бы на стороне Айренала, сама же нанесла решающий удар, метнув в уже вымотанного мага висевшее на стене охотничье копье. Вангейту оставалось только добить поверженного противника Пределом. А потом что-то взорвалось, вар Гарреха отшвырнуло к стене, он сильно ударился виском и дальше не помнил уже ничего…

Голова раскалывалась, маг сжал виски, пытаясь простым заклинанием унять боль. Спутанные воспоминания понемногу прояснялись…

— Тирэн'лай!

Он быстро огляделся, ища девушку взглядом.

Она лежала у стены, в противоположном конце гостиной, придавленная рухнувшей с потолка балкой — взрыв покорежил часть дома до неузнаваемости, и счастье, что здесь вообще не обвалился потолок.

Вангейт, шатаясь и придерживаясь за стену, приблизился к той, которую искренне считал своей приемной дочерью и которая оказалась предательницей. Осторожно сел рядом на пол, взмахом руки отшвырнул в сторону тяжелую балку — и включился в работу. Диагностика, оценка повреждений, выявление наиболее опасных участков, трансформация энергии, вливание, изменение костной ткани в местах переломов, сращивание послушного материала, обратная трансформация, вливание энергии…

К концу исцеления вар Гаррех едва мог дышать. Несколько минут он сидел, закрыв глаза и привалившись спиной к стене, и впитывал силу отовсюду, куда только мог дотянуться — в том числе, безо всяких угрызений совести, из недобитых псов Айренала. Наконец, маг снова обрел некое подобие уверенности в собственных силах.

Наскоро проведя повторную диагностику, он удовлетворенно кивнул — эльфа была здорова, только без сознания. Потом поманил рукой кувшин с холодной водой, незнамо каким образом уцелевший в битве, и аккуратно вылил эту воду прямо на лицо архатис.

Тирэн'лай вздрогнула, дернулась, и открыла глаза. Увидев перед собой Вангейта, она попыталась отползти — помня, что ее предательство раскрыто, девушка не рассчитывала на пощаду, да и просить о ней не собиралась.

— Уходи, — коротко бросил вар Гаррех, лицо мага было непроницаемым.

— Что? — ей показалось — ослышалась. Но тот повторил:

— Уходи и поскорее. В любой момент может вернуться Мария — она тебя не отпустит.

— А ты почему отпускаешь?

— Потому что не хочу, чтобы ты умирала.

— Думаешь, сумеешь мне этим что-нибудь доказать? — зло ощерилась архатис. — Я не знаю, чего ты на самом деле добиваешься, но я тебе не верю. Все вы, люди — лжецы и предатели по сути своей!

— Считай как хочешь, — Вангейт равнодушно пожал плечами. Ему действительно было все равно. — Но у тебя есть ровно десять минут на то, чтобы убраться из этого дома. Этого времени тебе вполне хватит, чтобы взять все необходимое. Амулет, меняющий внешность, у тебя есть. Кристаллы можешь взять в кабинете, защитных заклинаний там сейчас нет. Твоя шхуна стоит в порту, ее продают. Возьми столько, сколько надо, и исчезни из Алеарта. И никогда мне больше не попадайся.

— Зачем это тебе? — неверяще прошептала Тирэн'лай. Сперва она подумала, что Вангейт выгоняет ее на медленную и мучительную смерть — рабу, от которого отказался господин, на улицах Эгленора делать нечего. Но маг предлагал ей маскировочный амулет и сумму, на которую можно выкупить «Ласточку»… нет, что-то здесь не так!

— Я хочу, чтобы ты жила. Остальное тебя не касается. Можешь взять всех из своей команды, кто захочет идти с тобой — маскировку на сутки я вам сделаю, а если вы не выберетесь из Эгленора за это время — вам не поможет ничего, — в голосе Вангейта нельзя было прочитать ни единой эмоции — только холодное безразличие ко всему на свете. — Бери все, что тебе нужно, и уходи. У тебя десять минут!

Тирэн'лай вскочила на ноги, отстраненно удивившись тому, насколько хорошо она себя чувствовала — эльфа абсолютно точно помнила, что у нее были переломаны ребра и рука, и что она была неоднократно ранена. Бросив взгляд на закрывшего глаза мага, она вполголоса выругалась на родном языке и бросилась вниз, к подвалу, где Вангейт запер всех «рабов», чтобы они не пострадали во время боя магов, где простому смертному, как правило, делать нечего.

Спустя пять минут взбешенная архатис выбежала на улицу. С собой она взяла только оружие и маскировочный медальон — на всякий случай. К кристаллам Тирэн'лай даже не притронулась.

Никто из ее команды не захотел идти с ней. Может быть, Ларра'ти согласился бы… но целителя в подвале не оказалось, а искать его времени не было.

Отбежав от дома вар Гарреха на полмили, девушка свернула в какой-то дворик и тихо сползла по стене. У нее не было ни кристаллов, ни магии, ни бумаг, ни кого-нибудь, на кого можно было бы положиться. Одна в чужой стране враждебной расы. Но выжить она обязана!

Немного отдышавшись и успокоившись, архатис открыла глаза. Оставаться здесь и дальше опасно, необходимо было пробраться в порт, и там уже ориентироваться по ситуации… Встав, она надела маскировочный амулет и вышла на улицу.

— Тирэн'лай!

Вздрогнув, она обернулась на зов.

Ларра'ти стоял в сотне футов от нее.

— Что?

— Позволите идти с вами?

Несколько секунд помолчав, эльфа выдохнула.

— Только в тебе я и не сомневалась… Спасибо. Идем.

Весь город трясло, люди прятались по домам и даже в порту не было никого…

Исчезновение темноэльфийской шхуны заметили только утром — да и тогда всем было не до нее.

Свежий морской бриз шевелил волосы Ларра'ти. Эльф стоял у борта «Ласточки», и смотрел на тающий вдали алеартский берег. Вангейт, Мария, друзья… все это оставалось там. А у него — только Тирэн'лай, «Ласточка» и последняя просьба единственного человека, которого он искренне уважал и понимал.

«Ларра'ти, ей нельзя здесь оставаться. Мария не простит предательства, и даже мне не удастся удержать ее от мести. Я же хочу, чтобы Тирэн'лай жила. Она не взяла кристаллы, хотя я и предлагал — слишком гордая… прошу, помоги ей. Отправляйся вместе с ней и помоги. В этом кошеле — драгоценные камни, которые очень высоко ценятся в Даркваале. Хватит на ремонт шхуны, если потребуется, или же на покупку нового корабля. Иди с ней и помоги. Удержи от безрассудных поступков, и не дай ей еще хоть раз приблизиться к берегам Алеарта…»

Ларра'ти не мог отказать Вангейту в просьбе, которую так хотелось выполнить ему самому. Единственное, на чем он настоял, так это на том, чтобы маг дал ему кристалл для связи. На всякий случай…

Аенгрост, королевство Алеарт, Эгленор. Королевский дворец Синклита

Мария Сантьяго Рикка, Носитель Духа Предела, Черная Ведьма

1-я декада осени, 2904-ый год Восьмой эпохи

Первый осенний дождь успокаивающе шуршал по парусиновой крыше, укрывающей террасу королевского дворца. Мария, сидевшая в кресле у балюстрады, задумчиво смотрела на затуманенный струями воды город. Ее город.

Она понимала, что Алеарт еще не принадлежит ей. Но Эгленор уже был ее. Она добилась этого гораздо быстрее, чем ожидала — и, как ни странно, произошло это благодаря неудачному заговору покойного вар Айренала и его сообщников. Забавно получилось — они хотели захватить власть и уничтожить Черную Ведьму, а в результате умерли сами, и власть оказалась в ее руках.

Через декаду должна была состояться церемония коронации Вангейта вар Гарреха. Мария решила не отказываться от выборной монархии, но сама становиться королевой не захотела — слишком много мороки, да и выше она, чем любой король или император! После коронации Вангейт должен был при всех принести ей клятву вассалитета от своего имени и имени всей страны. Потом нужно будет привести в порядок город, разобраться с отвратительными законами, до которых руки не дойдут до коронации, и можно будет начинать захват остальных территорий Алеарта. Впрочем, это девушка планировала свалить на Вангейта — пусть сам разбирается со своим государством. Ее ждали океаны, ее ждал Даркваал… Или не ждал — тогда она просто придет без приглашения!

Единственным, что злило ведьму, было то, что чертова Тирэн'лай ухитрилась сбежать, пока Вангейт лежал без сознания после боя с Айреналом. Жаль, что сразу не прикончила предательницу! Да еще и Ларра'ти куда-то делся…

Ничего, проклятая архатис еще получит свое.

Мария довольно улыбнулась и отпила легкого ягодного вина из бокала. Этот мир принадлежал ей и едва ли кто-нибудь сумел бы разубедить ее в этом.

Хотя нет. Эстаи мог. Но пока что молчал. Эльфа еще не знала, что находится в шаге от того, чтобы Меч поставил на ней крест. А Меч не торопился ей об этом сообщать…

Пятнадцатая глава

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, Третий город Атан

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Хранитель Меча

8-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Я не понимаю только, зачем им это, — растерянно проговорил Этьен, выслушав рассказ Вирены и Найчелла. — И еще я не понимаю, почему вы мне это рассказали.

— Ответа на первый вопрос я не знаю, а вот второе… — молодой маркиз де Ульгене хитро улыбнулся. — Понимаете ли, Властитель, мой Покровитель, Кайте, имеет привычку на вопросы давать очень витиеватые, многозначные ответы с двумя-тремя двойными смыслами. Но в этот раз, когда я спросил его о том, что же мне делать в сложившейся ситуации, он не стал загадочно улыбаться и…

— Найчелл хочет сказать, что Кайте сам предложил ему придти к вам и все рассказать, — недовольно перебила Вирена витиеватый поток речи единоверца.

— Ага. Именно это я и хотел сказать, — недовольно пробурчал избранник Кайте.

— Хорошо, с этим примерно ясно, — кивнул Этьен, наполняя бокал белым вином. — А почему вы пошли против своей Покровительницы? — спросил он напрямую, пристально глядя в глаза девушке.

Та на несколько секунд задумалась, формулируя.

— Поймите, граф, Покровители — не боги, а мы — не их рабы. Ученики — да, но не рабы. Покровители не отдают нам приказов — только миссии, от которых мы вправе отказаться. Правда, как правило, миссии даются такие, что отказаться никому и в голову не приходит… но это к делу уже не особо относится. Главное, чему Покровители учат своих избранников — это никогда, ни при каких обстоятельствах не отказываться от избранного пути, не предавать свою суть. Нам проще умереть, пусть даже мучительно и страшно, чем Найчеллу — перестать творить, Дарнасу — отказаться от любви, а мне — совершить бесчестный поступок. Сейчас же… Сейчас Бяйле сказала мне, что ради великой цели я могу нанести удар в спину безоружному человеку и мне это простится, больше того — это будет подвигом с моей стороны. Такого не было никогда, и не могло быть! Но сейчас… Четверо из нас разговаривали с Покровителями о вас, граф. Хейсар, Найчелл, Дарнас и я. Не знаю, что сказал своему Избраннику Сойхе, Кайте предложил Найчеллу поговорить с вами откровенно, Бяйле… по поводу своей Покровительницы я уже все сказала.

— А… Мийне? — припомнил Этьен имя воплощения Любви.

— Мийне не отдавала приказов и ни о чем не просила, — заговорил молчавший до этой поры Дарнас. — Но когда я рассказал о приходе Властителя и спросил, что она думает по этому поводу, она сказала, что ей следует обсудить это с братьями и сестрами… а голос ее был полон ненависти. После этого я встретился с Виреной и узнал, что не только моя Покровительница ведет себя странно. А с Найчеллом Вирена успела поговорить раньше.

— Н-да… И чем это мой предшественник сумел так насолить этим Покровителям? Да и кто они вообще такие? — задумчиво протянул Этьен.

«Стоп! Что вы сказали?» — чуть ли не закричал в голове графа Меч.

«Что мне интересно, чем же мой предшественник успел так здорово насолить этим загадочным Покровителям, — немного недоуменно протянул Хранитель. — А в чем, собственно, дело?»

«Я пока еще не уверен… Сейчас поговорю с Найчеллом, и там посмотрим. Если мои подозрения подтвердятся, то нам или сильно повезло, или же сильно не повезло!».

Судя по тому, как вдруг вздрогнул и побледнел юный маркиз, Эстаи не стал терять время.

Несколько минут прошли в молчании — каждый обдумывал услышанное, сопоставлял с известными ему фактами и приходил во все больше недоумение. Задачка не сходилась — не хватало некоего решающего фактора, какого-то неизвестного, которое просто нужно было угадать, чтобы найти решение уравнения.

«Похоже, я все же был не прав, — Меч вздохнул. — Драконы здесь ни при чем, а других таких сильных врагов у Властителя не было».

«О чем ты говорил с Найчеллом?»

«О его разговоре с отцом. Сойхе — явно главный в этой шестерке, а его избранник — Хейсар. Вот мне и было интересно, как отреагировал Сойхе на известие о вашем появлении».

«И как же?»

«Ну… Не очень хорошо. Вас обвинили в том, что вы — воплощение зла и самое страшное проклятие Аенгроста, что вы повинны во множестве злодеяний, в том числе — в геноциде целого народа, и так далее. Ну и, разумеется, Сойхе отдал приказ вас убить, как только будет уничтожена Инквизиция».

«Однако… Только при чем тут драконы?»

«При том, что именно драконы испокон веков были самым главным врагом Властителя. Знаете, Черная составляющая Предела — она, как бы правильно выразиться… самая ненормальная. Только Черный Дракон способен покидать свой домен. Только в Черном мире между Владыкой Предела и драконами извечно идет война. И много всего еще».

«Понятно. Почему же ты тогда уверен, что драконы не имеют отношения к Покровителям?»

«Я не говорю, что я в этом уверен. Отношение, возможно, имеют, но наверняка не стоят за ними непосредственно».

«Почему ты так в этом уверен?» — повторил Этьен.

«Потому что геноцид драконам ни один из Властителей точно не устраивал. А до других рас крылатым особого дела нет».

«А вот у меня появилось предположение, — внезапно протянул граф. — Но мне надо его проверить. Пока что рано еще о чем-либо говорить».

«Уже интересно, — Эстаи хмыкнул. — И что вам нужно для проверки?»

Хранитель загадочно улыбнулся и заговорил, обращаясь к Найчеллу.

— Скажите, вы можете устроить мне встречу с Кайте?

Аенгрост, Империя Христесар, Третий город Атан, особняк де Ульгене

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Хранитель Меча

8-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Святилище Покровителя Творения разительно отличалось от располагающейся в том же доме часовни Сойхе. Такая же небольшая зала с купольным потолком, те же пять свечей цветов Покровителей и отдельная переливчато-зеленая свеча Кайте — на этом сходство заканчивалось. Повсюду на стенах висели картины и полки с книгами и альбомами, стены украшала затейливая резьба, воздух, казалось, был пропитан почти неуловимой, но ощутимой музыкой. На алтарном камне лежали символические подношения — вырезанная из дерева флейта, изящный бокал бледно-зеленого хрусталя и небольшой рисунок на дощечке, на котором были изображены двое танцующих эльфов.

Найчелл приблизился к алтарю, взмахнул рукой — повинуясь его жесту, свечи затеплились разноцветными огоньками. Молодой человек был бледен, но ничто больше не выдавало его нервозности, избранник Кайте хорошо владел собой, когда это требовалось. Самоконтролю его обучил отец, несмотря на то, что сам Кайте был не в восторге, считая, что умение контролировать себя совершенно не нужно и даже вредно для человека, посвятившего себя стихии Творения. Однако Найчелл овладел этим сложным, при его бурном темпераменте, искусством, и даже сумел доказать Покровителю его полезность — например, в актерском деле. Да, человек, который играет чью-то роль, должен полностью вживаться в образ, но как искоренить при этом остатки собственного «я», вполне возможно, совершенно не сочетающегося с образом? Правильно, железным самоконтролем. Не сразу, но Кайте согласился с юношей и даже одобрил его решение.

Но сейчас даже прекрасное владение собой не сильно помогало Найчеллу. Еще бы, ведь он совершил почти святотатство — привел в святилище посторонних людей, не входящих в линию Творения, больше того — даже не принадлежащих Ковену! Не говоря уже о том, что одним из них был тот, кого Покровители объявили своим врагом. В общем, у молодого избранника имелся повод нервничать.

Однако, несмотря на страх, он был уверен в правильности своих действий. И в том, что убедил Вирену и Дарнаса открыться Властителю, и в том, что не сообщил отцу о своем замысле, и в том, что привел чужаков сюда, в святая святых. Найчелл верил в правильность своих действий — следовательно, не чувствовал за собой вины. Все шло так, как должно было.

Глубоко вдохнув, Найчелл положил на алтарь руки, и потянулся к звенящему в глубине его души огню Творения. Обычно процесс воззвания к Покровителю занимал довольно много времени, так как Кайте, любящий все вокруг себя превращать в воплощение красоты и искусства, создал сложный и долгий, но удивительно красивый ритуал, каждое действие которого было наполнено глубоким смыслом постижения Творения и Красоты. Но сегодня Покровитель не скрывал собственного волнения и заинтересованности во встрече с избранником — Найчелл не успел даже начать ритуал, когда ниша за алтарем расцветилась переливами зеленого тумана разных тонов, и из нее шагнула высокая, стройная фигура в шелковых зеленых одеяниях. Как и все остальные покровители, Кайте не показывал лица, но зато он не оставался в нише в течение всего разговора с избранником, в отличие от других.

— Найчелл, ты не один, — прозвенел под сводами святилища высокий, мелодичный голос.

Молодой де Ульгене прикусил губу, Этьен мысленно выругался — он был уверен, что достаточно надежно замаскировал их с Кёрнхелем. Полуэльф же при звуках голоса Покровителя вздрогнул и пристально вгляделся в облаченную в шелка фигуру.

— Да, друг мой, — согласно склонил голову избранник. Несмотря на такое вольное обращение, на котором настаивал сам Кайте, молодой человек все же старался соблюдать субординацию — особенно в присутствии непосвященных.

— И не просто не один, а с тем, кого я меньше всего ожидал увидеть… несмотря на то, что сам жаждал этой встречи, — в голосе Покровителя звучало удовлетворение.

— Жаждал? — изумился Найчелл. — Но я думал…

— Ты неправильно думал, — прервал его Кайте, но голос его оставался мягким. — Не хочу тебя обижать, но вынужден попросить оставить меня с Властителем наедине. Нам есть, что обсудить.

В глубине души избранника зародилось нехорошее подозрение. Он поднял взгляд на Покровителя.

— Я согласен, — Этьен сделал шаг вперед, одновременно с тем снимая с себя и Кёрнхеля защитное заклятие, делавшее их невидимыми.

— Вот и хорошо, — по голосу было слышно, что Кайте улыбается. — Найчелл и вы, — кивок в сторону полуэльфа. — Оставьте нас, пожалуйста.

Де Ульгене вздохнул и направился к выходу из святилища. Кёрнхель даже не пошевелился — он принимал приказы только от самого Этьена.

— Пожалуйста, Кёрнхель, — негромко проговорил граф. — Нам и вправду нужно поговорить наедине.

Тот коротко поклонился и вышел вслед за Найчеллом.

Когда за ними затворилась дверь, Кайте повернулся к Властителю. Этьен коже почувствовал пристальный, изучающий взгляд.

— Я не ожидал, что вы согласитесь, — признал Покровитель.

— Я тоже этого не ожидал.

— Не сомневаюсь. Вы рисковали.

— Я знал, на что и ради чего иду.

— И ради чего же?

— Хочу понять. Кто вы и зачем вам Христесар.

— Вы откровенны.

— Чего не скажешь о вас, — Этьен выразительно посмотрел на скрытое шелком и магией лицо Кайте.

— Хм… что ж, вы правы. Глупо было бы с моей стороны рассчитывать на вашу откровенность и честность в той мере, в какой мне бы хотелось, не совершив перед этим первого шага навстречу. В конце концов, это я затеял нашу встречу — следовательно, мне и делать этот шаг, — с этими словами Кайте повел рукой перед лицом. Шелк и магический туман растворились, будто их и не было.

Граф удовлетворенно выдохнул. Он увидел то, что и ожидал увидеть.

По зеленому одеянию рассыпались длинные серебряные волосы. Огромные сиреневые глаза, точеное лицо, пугающая своим нечеловеческим совершенством женственная красота и чуть удлиненные уши с острыми кончиками. Светлая, почти белая кожа выдавали расу эльфа.

Перед Этьеном стоял потомок Кириты — одной из тех, кто правил величайшим государством эльфов, Картаей… до того, как безумие Черного Властителя Нииля за считанные минуты превратило цветущий материк в выжженную, мертвую пустыню, в которой и поныне неспособна существовать никакая жизнь.

«Вот тебе и геноцид целого народа», — мысленно усмехнулся граф, вежливо поклонившись высокому эльфу. Кайте — разумеется, это было его ненастоящее имя — ответил тем же.

— Может быть, вина? — радушно предложил Покровитель.

Этьен покинул святилище Кайте только два стана спустя. В его глазах горело мрачное ликование. Если все получится как надо, то от Инквизиции в скором времени не останется и следа! Лишь бы только остальные не напортили… Впрочем, даже если это и случится, то явно не в ближайшее время. Следовательно, Этьен успеет подготовиться. А от удара Покровителей пострадает только сам Кайте, если окажется настолько глуп, чтобы попасться. Нет, все должно пройти успешно. Неудачи быть не может!

Найчелл тут же принялся засыпать графа вопросами, от которых тот легко отделался, сославшись на обещание сохранить разговор до поры в тайне, данное Покровителю. Кёрнхель, наоборот, спрашивать ни о чем не стал, справедливо рассудив, что если Властитель пожелает, он сам расскажет, а коли нет — то и задавать вопросы бессмысленно.

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, Третий город Атан

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Хранитель Меча

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Это безрассудство. Нет, это просто самоубийство!

— Если все сделать правильно — мы победим, — возразил Этьен.

— Граф, я всегда считала вас здравомыслящим человеком, и всегда ценила ваше умение находить нестандартные решения, но в этот раз я согласна с Грегорианом: атаковать Венелис — самоубийство, — негромко проговорила Мари де Реннит. — Мы еще не настолько укрепили свои позиции в Атане, чтобы приступать к захвату Четвертого города.

— Вы не понимаете другого, — мрачно возразил Властитель. — Еще немного — и в Иоанните убедятся, что Атан захвачен. Пока что нам удается обманывать Святейших отцов, но это только пока! Я не думаю, что мы сумеем продержать их в неведении больше трех-четырех, максимум — пяти дней. А стоит им понять, что Атан в руках мятежников, как спустя полторы декады под стенами Атана окажется десятитысячная армия Христесара. Если же мы сейчас сумеем нанести молниеносный удар по соседнему городу, Венелису, то когда святоши приведут войска, мы сможем провести их — ведь о захвате Четвертого города они знать еще не будут! Спрячем наши отряды и зажмем армию Иоаннита под стенами Атана — с одной стороны от них окажутся очень злые защитники Третьего города, а с другой их атакуют наши основные силы.

— Этьен, план прекрасен, — Грегориан тяжело вздохнул. — Но есть одно «но». Вы рассуждаете так, словно Венелис уже наш. А он, смею вам напомнить, таковым не является.

— Потому я и предлагаю захватить его. В противном случае у нас почти нет шансов пережить осаду Атана, особенно если учитывать фантастические способности инквизиторов к деморализации противника.

— Хорошо, я соглашусь на захват Венелиса — но только в том случае, если вы предоставите мне план, по которому мы сможем взять город, потеряв не больше пятой части войск.

— Мы потеряем не больше одной десятой части войск, — победно улыбнулся Этьен. — А еще мы сможем разбить армию Иоаннита, потеряв не больше тысячи человек.

Все. Грегориан дрогнул. Он готов согласиться, если ему докажут, что захват Венелиса не может провалиться — а граф знал, что сможет это доказать.

Когда он закончил излагать свой план, в зале на несколько минут воцарилась тишина.

— Я же говорила, что ценю ваше умение находить нестандартные решения, — выдохнула Мари. — Великолепно. Я — за захват Венелиса.

Следующим, проголосовавшим «за», оказался Грегориан.

— Граф, только скажите — вы не так давно в нашей стране и даже в нашем мире — откуда вам известно про Ересь Вектерна и про то, как инквизиторы сражаются с большим количеством противников на открытой местности? — спросил он только.

— Во-первых, у меня абсолютная память. Все, что я читаю, я запоминаю. Во-вторых… — Этьен вымученно улыбнулся. — Вспомните, как меня гоняли перед тем, как я должен был занять место Себастиана.

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Райтлан, Второй город Венелис

Ладэн, инквизитор второго ранга, глава Инквизиции в Венелисе

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Вы хотите сказать, что чернь захватила город? — недоуменно протянул Ладэн, главный инквизитор Венелиса. Губернатор, Гарет де Вайстек молча и с недоверием разглядывал неожиданных гостей.

Они примчались стан назад, на взмыленных, запалившихся лошадях, большая часть которых пала буквально через несколько минут после того, как беглецы из Второго города Атана ворвались в город. Небольшой отряд в пятьдесят человек, двенадцать Инквизиторов низкого ранга, один третьего, один четвертого, и один — второго ранга, с ними три с половиной десятка Стражей, причем — капитанов и лейтенантов, ни одного простого воина. По каждому члену отряда было видно, что люди не так давно побывали в бою — одежда порвана, в грязи и копоти, кто-то несильно ранен, люди взбудоражены и нервничают.

Возглавлял этот отряд старший по рангу, известный на весь Иоаннит и все четыре провинции инквизитор Себастиан, не так давно назначенный в Атан.

— Да. Сперва я подумал, что происходит обыкновенный бунт, который легко удастся подавить силами Стражей и нескольких братьев, но… — Себастиан на миг запнулся, даже ему тяжело было говорить о подобном. — Брат Ладэн, я хочу поговорить с вами наедине. Это слишком важно.

— Хорошо, брат Себастиан. Следуйте за мной.

Инквизитор проводил гостя в свой рабочий кабинет, на ходу судорожно перебирая варианты событий в Атане. Что такого могло там случиться, чтобы такое количество инквизиторов было вынуждено бежать с поля боя и просить помощи в соседнем городе?

— Так что у вас случилось? — нетерпеливо спросил он, закрыв дверь и плеснув в простые стальные кубки холодного вина.

— Ересь Вектерна, — коротко и емко проговорил Себастиан. — В Атане вернулась из небытия Ересь Вектерна.

Ладэн замер, не донеся кубок до рта. Ересь Вектерна! Ночной кошмар любого Инквизитора или Стража, в общем, каждого, кто использовал божественную энергию Сияющего. Этой истории исполнилось уже около тысячи лет…

Их было десятеро. Десятеро приговоренных к казни за ересь и колдовство магов человеческой расы. Бежавшие с эшафотов неизвестным образом — они просто исчезли, словно растворившись в воздухе. Их искали, перерыли весь Иоаннит, где это случилось — не нашли даже следов. А через несколько дней город охватило пламя яростного бунта.

Их сила пугала. Каждый был магом среднего уровня, с таким справился бы любой инквизитор, прошедший первичное обучение — если бы мог использовать свою силу. В присутствии любого ересиарха использовать энергию Сияющего могли только Святейшие отцы, которые и уничтожили пятерых носителей силы Вектерна, как называли ее мятежники. Со второй половиной магов справились… простые Стражи, не имеющие возможности пользоваться силой церковной магии. Природу Ереси Вектерна так и не смогли выяснить, удалось только узнать, что ее сила может быть обращена только против магов Инквизиции, причем чем сильнее Страж или инквизитор, тем разрушительнее для него воздействие Вектерна. Но вся их мощь ничего не могла противопоставить обычной стали мечей и палиц простых воинов.

Когда спустя полсотни лет Ересь возникла вновь, с ней справились куда проще и быстрее. Все, владеющие силой Сияющего, спешно бежали из города, обычные же бойцы, поддерживаемые магией инквизиторов, за два дня вычистили восставших. Больше о Ереси никогда и нигде не слышали… до сегодняшнего дня.

Впрочем, вновь терять верных своих псов Церковь не хотела и потому на случай возвращения Ереси Вектерна существовали четкие инструкции — магам покинуть «зараженную» область, направить в нее воинов и поддерживать их дистанционно. До сих пор никому не доводилось выполнять эти инструкции.

— Как вы ухитрились проглядеть ее? — жестко просил Ладэн.

— Пик зарождения произошел за четыре декады до моего назначения в Атан, — инквизитор подал плечами, демонстрируя собственное пренебрежение к серьезному обвинению — значит, считал себя невиновным. Или способным оправдаться. — Когда я прибыл в город, там назревал кризис с Кровавыми братьями, и на этом фоне недавние подозрения по поводу Ереси затерялись. Когда же мы уничтожили секту, в Атане все стихло — я был уверен, что дознаватели ошиблись и никакой Вектерна уже нет. Да и… Брат Ладэн, вы бы и сами не поверили и не стали придавать особого значения одному-единственному отчету, в котором упоминалось, что есть малая вероятность возвращения забытой почти тысячу лет назад страшилки.

Ладэн кивнул, неохотно соглашаясь с братом по церкви.

— Что именно у вас произошло?

— Бунт начался ночью. Многие братья погибли в своих постелях, удар ересиархов застал их врасплох. Видимо, они неплохо научены горьким опытом — наскоро уничтожив тех, до кого легко было добраться, посвященные Вектерна отправили своих бойцов из числа простых горожан, примкнувших к бунту, против Стражей. Я не знаю, кто возглавляет бунтовщиков, но командует он неплохо — большая часть Стражей Атана погибли, мне с небольшим отрядом едва удалось вырваться из города.

— Какую именно помощь вы хотите получить? — быстро проанализировав рассказ Себастиана, проговорил Ладэн. Он намеренно не употребил форму «попросить» — понимал, что в данной ситуации инквизитор из Атана имеет право требовать.

— Большой отряд бойцов. Как можно больший отряд! И магическая поддержка для него — я и мои спутники вымотаны, от нас толку не будет, а бойцов должен кто-то защищать.

Ладэн задумался. С одной стороны, ему не хотелось оставлять свой город без защиты. С другой же… Если Ересь доберется до Венелиса, будет хуже. А так — не такой уж и большой риск. Отправить половину воинов Венелиса в Атан, с поддержкой двадцати инквизиторов — и у Вектерна нет шансов. Да, пожалуй, так и стоит сделать… Хотя если город всерьез бунтует — лучше отправить тридцать инквизиторов, и три четверти отрядов. В конце концов, за это Ладэн получит благодарность Себастиана, а она значит немало, и награду Святейших отцов — они не могут не отметить того, кто победил восставшую из небытия Ересь!

— Хорошо. Вы получите десять отрядов Стражей, с ними поедут тридцать инквизиторов — это все, что я могу сделать для вас.

— Благодарю, — Себастиан на миг вежливо склонил голову — просто для того, чтобы скрыть блеснувшее в глазах торжество.

Спустя два стана из ворот Венелиса выезжали тысяча Стражей, и три десятка инквизиторов от шестого до третьего ранга включительно. Внушительная армия.

Обреченная армия.

А через стан после того, как основные силы покинули город, кинжал Себастиана, легко преодолев сопротивление одежд и кожи, вошел под лопатку отца Ладэна.

Лишенный почти всей своей боевой силы город захватили за несколько станов. Еще около двух станов ушло на то, чтобы объяснить горожанам, что именно произошло, какова теперь будет их жизнь… в общем, все то же самое, что почти две декады назад происходило на главной площади Атана. Перемены были восприняты людьми спокойно, но положительно — и один только Кёрнхель мог бы знать, чего это стоило Этьену, и помочь ему… Увы, полуэльф не смог поехать в Венелис, слишком уж это было опасно для не-человека.

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, Третий город Атан

Кольер де Кельн, избранник Вейде, Найчелл де Ульгене, избранник Кайте

9-ая декада лета, 2904-ый год Восьмой эпохи

Едва ночь вступила в свои права, окутав город темным покрывалом, как ворота Атана распахнулись, и на давно уже ставший декоративным мост хлынул отряд Тайного Ордена, ведомые Колером. Сам избранник Вейде скакал во главе этого небольшого войска, насчитывающего три тысячи человек… и еще сотню особого отряда, состоящего из лесных и высоких эльфов, полуэльфов и даже восьми орков.

Не было ни барабанов, ни труб — разве что копыта лошадям тряпками не обматывали, и то только потому, что не нашлось бы столько тряпок, на шесть тысяч четыреста лошадиных ног. Войско покидало город максимально тихо, хотя и не таясь от горожан — ни от кого не было секретом, что война Иоанниту практически объявлена, но вести ее по правилам атанцы не собирались — и без того слишком велико было преимущество армии Святейших отцов.

Найчелл нагнал Кольера, когда отряд уже отъехал от городских стен на пару миль.

— Что ты думаешь об этой… «армии»? — не считая нужным скрывать пренебрежительный тон, спросил избранник Кайте.

— Как тебе сказать, — задумчиво протянул худощавый и миниатюрный военачальник. — С одной стороны, костяк этого так называемого «войска» составляют наши люди, побывавшие в настоящей битве и не раз проливавшие кровь, и бойцы Тайного Ордена, которые тоже дорого стоят. Простые же горожане прошли жесткий отбор — Властитель не собирается вести людей на верную гибель, их у него не так много. Так вот, они прошли жесткий отбор и жесткиетренировки. С другой же стороны, минус один: этих тренировок была — декада. Одна декада. Десять дней. Как ты думаешь, многому можно научить за это время? В общем, я буду очень надеяться, что сражаться нашему войску не придется. Простые горожане, ремесленники и рабочие — в бою от них мало толку. Я положу половину армии в сражении с тысячным отрядом Иоаннита, и буду считать, что мне повезло.

— Но у нас есть маги, — возразил Найчелл.

— Да, у нас есть почти три сотни магов. Из которых две трети способны разве что на пару огненных шаров или молний — ничего, кроме.

— Пара огненных шаров, помноженная на двести способных их создать магов — это уже четыреста огненных шаров, — посчитал молодой человек.

— Ага. Только ты забыл поделить это количество на защиту армии инквизиторов, — Кольер скептически усмехнулся. — Нет, это не войско и это не маги. Если честно, я бы предпочел идти в бой без всего этого ополчения. Тысяча нормальных бойцов и магов — и я чувствовал бы себя куда увереннее, чем с этим хвостиком из двух тысяч почти не обученных поваров, ткачей и прочих мирных жителей, которых я вынужден вести на верную смерть.

— Не забывай, у нас будут немалые преимущества в бою, — тихо напомнил Найчелл. Он уже понял, что поднять настроение собрату, скорее всего, не получится, но все еще пытался. — Да и эти люди… Знаешь, те, кто сражается не за жалование, а за идею, способны на очень многое — даже если их выучка оставляет желать лучшего. А граф после того собрания на площади стал для них идеей и кумиром. Больше того, он сумел сделать так, что они готовы рисковать за него жизнью, и при этом не хотят за него умирать — они хотят за него жить. А это…

— Это очень подозрительно, Найчелл, — оборвал его сильнейший боевой маг Ковена. — Тебе не показалось странным, что люди, много поколений назад разучившиеся верить кому-либо, внезапно вот так взяли и согласились идти на смерть за никому не известного подпольщика, да еще и апостолита? И вообще, то, как его принимают… это не естественно, брат мой. И у меня предостаточно оснований не доверять Этьену де Каррадо. Ты знаешь, я терпеть не могу кукловодов, которые считают людей марионетками, разменными пешками в своей игре, тех, для кого цель оправдывает любые средства. А Этьен, похоже, заставил этих несчастных пойти за ним, воздействовав на них Пределом. Это подло.

Найчелл опустил голову. Возразить ему было нечего. Молодой человек очень хотел доверять Этьену, граф вызывал у него огромное уважение и симпатию, но… Слишком много было подобных неувязок. Слишком легко Властитель лишал людей права на свободу воли.

— Слишком легко он обманывает, причем в таких вещах, где обманывать — и вправду, подло… — тихо пробормотал себе под нос избранник Кайте.

— Вы уверены, что так уж легко? — раздался слева негромкий голос Кёрнхеля. Найчелл вздрогнул — в первый момент он немного испугался. Зная, что полуэльф фанатично предан своему господину, он не удержался от мысли, что за подобные высказывания Кёрнхель может его и убить.

Или рассказать Этьену.

— Я не знаю, — внезапно ответил Найчелл, ответил искренне, и не задумываясь об опасности. — Я хочу ему доверять. Очень хочу. Но эти люди…

— Этьен — человек чести. Ему проще принять мучительную смерть, чем так поступить с людьми, чем искусственно заставить ему и в него верить, — все так же негромко проговорил полуэльф. Молодой человек хотел было вздохнуть с облегчением, но тот продолжил: — Увы, иногда нам приходится делать то, что для нас — страшнее всего на свете, потому что если мы не сделаем этого, каким бы подлым и мерзким оно не казалось — результат будет катастрофическим. Поверьте мне, маркиз, Этьену вовсе не доставляет удовольствия быть кукловодом. Больше того, я не знаю, кто презирает его за «кукловодство» сильнее, чем он сам. Но если люди не пойдут в бой — мы не удержим Атан. Если мы не удержим Атан — у нас нет ни единого шанса на то, чтобы выжить. Понимаете?

— Не уверен, — честно отозвался избранник, его пальцы нервно теребили повод. — Но я постараюсь понять. Спасибо, — он дал коню шпоры, и умчался вперед.

Кёрнхель же грустно улыбнулся, глядя молодому человеку вслед.

Аенгрост, Империя Христесар, где-то на границе провинций Клетер и Райтлан

Кенгер, инквизитор первого ранга, командующий второй армии Иоаннита

1-ая декада осени, 2904-ый год Восьмой эпохи

Старый инквизитор нервничал. Тревожное, мутное предчувствие не покидало его с самого утра, Кенгер уже и не знал, на ком бы сорвать дурное настроение.

Позавчера его подняли с постели среди ночи, и срочно вызвали в резиденцию к Святейшим отцам. Там его встретил главнокомандующий Иоаннита и дал прочесть письмо, пришедшее из Атана, Третьего города. Письмо было подписано инквизитором второго ранга Себастианом и написано полностью его рукой. Верный слуга церкви сообщал, что в провинциях Клетер и Райтлан поднялся бунт, и скромных сил Атана и Венелиса недостаточно, чтобы подавить его. Мятежники в шаге от того, чтобы захватить Атан и, дабы не положить на бессмысленной защите всех своих людей, Себастиан намеревался отступить, сдав город бунтовщикам, сам же, со своим отрядом и войском Венелиса, ждать подкрепления из Иоаннита на Бестанрийском поле, находящемся на границе Клетера и Райтлана.

— Я хочу, чтобы ты отправился в Атан, и уничтожил бунтовщиков всех до единого, — жестко проговорил старик-командующий. — В живых не оставлять никого, в том числе — женщин и детей старше пяти лет. Тех, кто младше, отправишь в лагерь — они станут Стражами. Да, и… Это письмо — одно из двух, отправленных братом Себастианом. Ты прочел официальное. В неофициальном же содержалась информация, категорически запрещенная к распространению, — старик понизил голос. — Бунт подняли сектанты из так называемого Кровавого Братства. В их армии есть колдуны и чудовища. Потому я и приказываю тебе не брать пленных. Все твари должны быть уничтожены, и пусть тебя не смутит вид детей и женщин — под их слезами и милыми лицами скрываются монстры. Знаю, в это сложно поверить, но я слишком хорошо знаю брата Себастиана. Если даже он запросил помощи — значит, дело дрянь. Твоя армия — вторая по силе в Империи.

Армия выступила на рассвете, и вот сегодня к вечеру, в первый день осени, прибыла на место встречи с отрядами из Атана и Венелиса.

Вот только отрядов отчего-то не было.

Кенгер отдал приказ вставать лагерем — двигаться на Атан было уже поздновато.

Шатер командующего поставили первым, но инквизитор не торопился отдыхать. Он стоял на холме, задумчиво оглядывая окрестности, и размышлял о том, что предстояло сделать. Не давала покоя мысль, что для бунтующих провинций здесь слишком тихо…

— Господин командующий! — к Кенгеру бегом направлялся молодой человек в одежде Стража. — Господин командующий, взгляните! — он протянул инквизитору подзорную трубу.

— Ну что там еще? — проворчал тот, но трубу взял и взглянул в указанном юношей направлении. Несколько секунд вглядывался в горизонт, а потом…

— Отставить лагерь! Готовиться к бою! — заорал он во всю мощь натренированных легких. — Командиры отрядов, ко мне!

Молодой страж, опасливо отодвинувшийся от грозного командующего, быстро подобрал трубу, и присмотрелся сам — раньше он увидел только подозрительное облако, вызвавшее смутное чувство опасности, и никак не ожидал от инквизитора настолько бурной реакции.

Впрочем, увиденное заставило юношу затрястись в ужасе.

На лагерь надвигалась черная лавина чудовищных тварей, на которых сидели звероподобные всадники…

Сеннек де Варан, командовавший тысячным отрядом стражей и инквизиторов, отправленных отцом Ладэном против бунтовщиков Атана, терпеть не мог Бестанрийское поле. Холмистая долина, с какой-то стати именующаяся полем, отчего-то вызывала у него глухое раздражение и отвращение, потому де Варан отказался от предложения разбить лагерь на нем.

— Пересечем поле и встанем у Делльского озера, — распорядился он.

— Но уже смеркается, — возразил Сибальт, его первый помощник.

— А ты что, темноты боишься? — ухмыльнулся командир. Сибальт заткнулся.

Но слова помощника чем-то задели Сеннека, потому он отправил вперед десяток разведчиков, а сам поехал во главе основного отряда, чтобы как можно быстрее услышать, что впереди все в порядке, и буквально через час можно будет остановиться на ночлег на берегу Делльского озера, одного из прекраснейших водоемов этого края.

И вид несущихся во весь опор к нему разведчиков командира отнюдь не вдохновил — стражи мчались, как еретики от инквизиторов.

— Командир, впереди лагерь мятежников! — осадив коня рядом с де Вараном, выпалил один из разведчиков.

— Численность отряда? — мгновенно спросил Сеннек, мысленно прощаясь с ночевкой на красивом берегу.

— Около пяти тысяч. Но, командир… Я не уверен, что это те самые мятежники.

— Это еще почему?

— С ними, — разведчик понизил голос почти до шепота. — С ними чудовища…

Инквизиторы Христесара умели использовать свои преимущества в бою. Отряд чудовищ шел довольно плотно, и если бы они смогли врезаться в защитное построение войск Кенгера, то обороняющимся пришлось бы плохо… Но у Христесара было достаточно опыта сражений с противником, чье численное превосходство напугало бы кого угодно. Только не инквизиторов…

Заклинания массового поражения отнимали уйму энергии — зато были невероятно действенными. И именно такое заклинание сейчас готовили Кенгер и трое инквизиторов второго ранга, поднявшиеся на холм, с которого прекрасно было видно медленно наползающую лавину чудовищных тварей, вызванных из бездны проклятыми бунтовщиками.

— Их слишком много, а нас уже заметили. Проклятие! — Сеннек нервно кусал губы.

— Не так уж это и страшно, — заметил подъехавший ближе инквизитор. — Сейчас ударим по ним Дождем гнева. Сплетем в круге, так что эффект будет великолепный, — он хищно осклабился.

— Тогда у нас есть шансы, — с облегчением выдохнул де Варан.

Круг из двух десятков инквизиторов — еще десять займутся защитой воинов — это много. А если они вложат свои силы в такое кошмарное заклятие… Сеннек почти посочувствовал тварям.

Готовящиеся к заклинанию инквизиторы встали кругом, один, самый сильный, вышел в центр — именно он должен был сплести смертоносный Дождь гнева Господнего, и направить в него всю ту энергию, которую ему передаст круг.

Чеканные слова не то молитвы, не то проклятия молоточками били по ушам ближайших стражей. Инквизиторы подняли сомкнутые руки над головами, стоящий в центре начал уже не выговаривать — выкрикивать заклятие, до активации осталось несколько секунд…

В этот момент небо над отрядом словно бы раскололось пополам. Чудовищные змеи рухнули на воинов, в одно мгновение унеся несколько десятков жизней, но этого монстрам было мало — извиваясь, они старались дотянуться до людей, давя тех, кому не повезло оказаться ближе всех…

И тут инквизиторы ударили в ответ…

Когда молнии, вызванные Кенгером, ударили по чудовищам, инквизитор рассмеялся — несмотря на то, что после заклинания болела голова, он ощущал наполняющую его радость. Кенгер обожал творить магию.

По его войску прокатился победный крик…

…сменившийся воплями ужаса, когда в одно мгновение над головами людей сгустились багрово-черные тучи, из которых ударили тонкие змеящиеся щупальца, пронзающие магическую защиту, доспехи и плоть…

А через миг хлынул уже настоящий, природный ливень, отряд Венелиса налетел на армию Иоаннита, все смешалось…

И никто не обратил внимания на троих всадников, во весь опор несущихся прочь от сошедшихся в бою церковников. Трое лучших магов-иллюзионистов Ковена, один из которых еще и обладал неплохими способностями к погодной магии и вполне способен был вызвать ливень…

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, Третий город Атан

Хейсар де Ульгене, маркиз Нейдерский, избранник Сойхе

1-ая декада осени, 2904-ый год Восьмой эпохи

Поглубже накинув капюшон, Хейсар поднялся по мокрым от дождя ступеням на городскую стену и обвел взглядом расположившуюся у ее подножия армию Иоаннита.

Весьма, надо заметить, потрепанную армию.

Представив себе, что творилось на Бестанрийском поле, когда иллюзии спали, и святоши разобрали, кого бьют, старик не сдержал усмешки. Так им и надо, палачам и лжецам!

От десятитысячной армии, вышедшей из Иоаннита, дабы усмирить мятежников, осталось немногим больше половины. Из отряда Венелиса вообще уцелело человек сто. Итого — около шести тысяч бойцов и инквизиторских магов. Почти в два раза меньше, чем предполагал Этьен в разговоре с Кёрнхелем.

Но это были очень злые инквизиторы и стражи. И — это были почти самые лучшие воины Иоаннита. Армия Кенгера была второй не только по номеру, но и по силе, и пятитысячное войско могло на равных сражаться с двадцатитысячной пятой армией, например. Так что граф не сильно ошибся…

Но Властитель планировал победить десятитысячную армию. И вдвое меньшее количество воинов, начинающих осаду Атана, его не пугало. Хейсар помнил об этом и потому совершенно спокойно смотрел на лагерь инквизиторского войска и спешно строящиеся катапульты и лестницы.

Аенгрост, Империя Христесар, провинция Клетер, предместье Атана

Этьен де Каррадо, граф Нисселет, Хранитель Меча

1-ая декада осени, 2904-ый год Восьмой эпохи

— Мы нападем на них ночью? — поинтересовался подъехавший Грегориан.

— Нет, к ночным нападениям они уже привыкли и в темное время суток выставляют двойные караулы — научены горьким опытом, — улыбнулся Этьен. — Посмотрите, они не собираются осаждать город. Кенгер в ярости, его не устроит долгое сидение под стенами. Завтра они пойдут на приступ, поверьте мне.

— Атан долго не продержится, — бывший инквизитор с сомнением покачал головой. — В городе не осталось умелых бойцов и командиров, а простой люд, который сейчас стоит на стенах, долго не продержится.

— Вы думаете, они могут сдать город?

— Нет, они прекрасно понимают, что взбешенные инквизиторы предадут их мучительной казни, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Меня, скорее, пугает, что после первых же залпов катапульт среди защитников начнется паника. Признаться честно граф, я до сих пор не понимаю, как вам удалось вдохновить их на бой. Простые люди, они не привыкли сражаться за свою жизнь.

— Они не впадут в панику. Я уверен. По крайней мере — поначалу. А нам только и надо, чтобы Кенгер повел войска на штурм. Тогда мы зажмем их у стен. Инквизиторы попадут в незавидное положение — с одной стороны кипящая смола и камни со стен, с другой — наши отряды. Они растеряются, и мы успеем использовать это преимущество.

— А потом они немного оклемаются и по нашим людям тут же ударят уже не воины Иоаннита, а сами инквизиторы, — возразил Грегориан, но у Властителя и на это нашелся ответ.

— Нет. Вы забываете, что в отличие от них, наши маги могут сражаться и врукопашную. А магия… магия действовать не будет. Я смогу продержать блокирующее энергию поле около трех часов — этого времени нам хватит, чтобы разбить войско Кенгера. Разумеется, после того, как наши маги нанесут первый удар.

Глава Тайного Ордена немного помолчал.

— Пожалуй, я соглашусь с герцогиней: ваш нестандартный подход — это нечто!

— Господин граф, противник готовит катапульты к бою! — на пригорок, где стояли Этьен и Грегориан, взбежал Найчелл.

Хранитель помрачнел.

— Они все же решились идти на приступ сейчас? — уточнил бывший инквизитор.

— Не думаю. Скорее, хотят лишить защитников города возможности отдохнуть. Ударят несколько раз горючими снарядами — и горожанам обеспечена веселая ночь, — зло бросил Этьен, разглядывая лагерь противника через подзорную трубу.

— Может, стоит атаковать сейчас? — с надеждой проговорил молодой де Ульгене.

Граф покачал головой.

— Нет. Они пока еще ждут подвоха.

— Но погибнут люди!

Он стиснул кулаки.

— Я знаю.

Лучники ударили вовремя. Ровно тогда, когда и должны были ударить — вражеские бойцы еще не увидели мчащуюся на них из-за холма конницу Кольера, но ударить она должна была буквально через минуту, что давало фактор неожиданности. Стрелки успели сделать три залпа, одновременно с тем ударили маги, расцветив вражеские порядки вспышками огненных шаров и ледяных молний — и армии сшиблись.

Всадники стоптали задние ряды осаждающих, и клином вонзились в середину войска, стоявшего у ворот. Лучники тем временем принялись выбивать расчеты катапульт — стены и дома Атана и так понесли достаточно немало потерь. Маги наносили последние удары, но их атаки выглядели уже куда слабее первой. Да и первые-то огненные шары далеко не все достигли цели — защита инквизиторов была не так проста.

Появление под стенами города Этьена и его отрядов мгновенно подняло боевой дух защитников — сверху раздались радостные крики, а на воинов Инквизиции полилась кипящая смола и посыпались камни. Задело и кого-то из своих, но подавляющее число потерь было все же со стороны осаждающих.

Церковники оправились довольно быстро.

— Их не так много! — крикнул Кенгер. — Размажем их!

Он еще не знал, что отрезан от магии.

Бой продолжался около часа. Вначале ошарашенные внезапностью нападения, вскоре воины Иоаннита опомнились — численное преимущество было все еще на их стороне. Вот только им еще не приходилось иметь дела с людьми, сражающимися так яростно — где те проигрывали в выучке и вооружении, там брали страстью к победе и верой в собственную правоту.

Спустя сорок минут с атаки конницы Кольера, стражи и инквизиторы дрогнули.

Пленных, несмотря на строгий приказ, брали только по необходимости — особенно из числа церковников. Если стражи еще могли рассчитывать на милосердие и плен, то инквизиторов старались убивать на месте. Тем не менее, Кенгеру и еще нескольким удалось выжить. Хотя если бы они знали, что их ждет, то предпочли бы быструю смерть в бою…

Потери со стороны войска Этьена оказались немалыми, но учитывая, что с противоположной стороны полегло впятеро больше — просто смешными. Около тысячи человек. Одна третья часть.

Но граф был уверен, что сумеет поставить в строй около половины пленных из числа стражей, то есть — около пяти сотен хорошо обученных бойцов. Неплохой размен, если не думать о его этической составляющей…

Инквизиторы были допрошены в присутствии Этьена при помощи магии, после чего без особого шума казнены.

Часть стражей тоже пришлось повесить, но почти шестьсот человек, узнав правду о боге, которому молились, перешли на сторону мятежников. Разумеется, не обошлось без магии Предела… Во главе этого отряда Хранитель поставил Ньерта де Лайкара, стража второго ранга, который принес ему вассальную клятву, тем самым обезопасив графа от предательства стражей — теперь они просто не могли обернуться против Черного Властителя.

За декаду люди восстановили пострадавшие во время осады дома — благо, их оказалось не так уж много, и горожанам активно помогали маги.

А вскоре проросли брошенные три декады назад семена — несколько небольших городов, находящихся в дальних секторах провинций Клетер и Райтлан, подняли бунт и скинули не ожидающих подобного святош… Армия Властителя росла на глазах.

Четыре месяца назад Этьен объявил войну Инквизиции. Объявил для самого себя. А сегодня под его командованием находилось пятнадцатитысячное войско, и пусть выучка двух третей этой армии оставляла желать лучшего — но люди готовы были сражаться до последнего за предоставленный им шанс навсегда сбросить ярмо церковников.

Граф же твердо решил объявить людям о том, кто он такой. В конце концов, Черного Властителя злом объявили все те же Инквизиторы, а самого Этьена люди любили и верили ему. О силе Властителя ходили легенды, и тот факт, что обожаемый всеми граф окажется тем самым великим магом, пойдет на пользу всем.

А пока что следовало подумать о захвате Керта, Первого города.

Нет, он не забыл про девочку, которая спасла ему жизнь в день его перемещения на Аенгрост. И теперь, когда Этьен был уверен, что сможет ее защитить, он хотел захватить город, в который Анж отправил Кетару, и позаботиться о том, чтобы та точно не пострадала в пламени страшной войны, готовой охватить всю Империю Христесар. Граф часто вспоминал это светлое дитя, безумно жаждал встречи с ней — и в то же время страшился: не превратился ли он уже в такое чудовище, с каким Кетара даже разговаривать не захочет? Увидит ли он в ее глазах радость от встречи или только страх перед безжалостным завоевателем? Узнает ли она в нем врага Инквизиции или только стремящегося к захвату Империи Властителя? Хранителю не давали покоя мысли о всех тех, кто погиб ради его победы. Его пугал путь, на который он ступил. Путь крови и страха, путь бесконечных сражений, заговоров и предательств, страшный путь, черный, как Дух Этьена и как его Меч.

Шестнадцатая глава

Спутник Аенгроста, база Ордена Свободы

Йон-а-Рахен, глава Службы безопасности ОС

18 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

Одним прыжком преодолев половину помещения, Йон перекатился по полу, оставляя след в пыли, и нырнул под массивный стол, тут же выхватив из кобуры плазмер.

— Что-нибудь тут испортишь — перекрою подачу кислорода, — каким-то делано-равнодушным тоном предупредил невидимый собеседник. — Все системы жизнеобеспечения в инфоцентре контролирую я.

— Кто ты такой? — хвост Йона хлестал по бокам, выдавая крайнее душевное смятение — всей выдержки безопасника уже не хватало, слишком много потрясений за несколько часов.

— Может, сперва сам представишься? Наглые вы пошли — вламываетесь, грабите, хамите, творите Дракон знает что, а потом еще и ругаетесь, когда вас арестовывают, — мирр вздрогнул от этого брюзжания — он точно знал, что живых существ в центре не было, но такой тон и такие интонации не могли принадлежать программе или механизму!

— Йон-а-Рахен, — все же представился он.

— Вот так-то лучше. А я… Ну, можешь называть меня Кулэйтом. Погоди, погоди, Йон-а-Рахен, Йон-а-Рахен… не помню такого. Какого ты цвета?

— Эм… палевый, а что? — миру начало казаться, что он попал в какой-то фантасмагорический бред.

— Палевый? Не помню такой расцветки чешуи, — почти обиженно проговорил Кулэйт после нескольких секунд раздумий.

Йон сполз на пол, едва сдерживая стон. Его приняли за дракона! И неизвестно, как это… этот… в общем, как оно отреагирует на существо другой расы! Но лгать казалось себе дороже.

— У меня нет чешуи. У меня только шерсть, — осторожно произнес он.

— Ты не дракон?

— Нет.

— Странно, а кто тогда? Человек? Нет, у людей волосы, а не шерсть, и у эльфов тоже… Погоди-ка… — невидимый собеседник вновь умолк, а через несколько секунд радостно воскликнул: — О! Нашел! Ты этот, как его… ну, кошак! В смысле, кот!

— Мирр, — холодно поправил его Йон.

— Ну да. Какая разница-то?

— Разница? — бредовость ситуации достигла апогея. Безопасник уже не мог бояться. Он полностью отдался во власть интуиции и чувств, сперва делая или говоря и только потом позволяя себе подумать: а что это такое он сказал или сотворил? — Скажите, уважаемый Кулэйт, вы дракон?

— Да! — гордо заявил невидимка, и тут же добавил чуть тише: — Ну, почти. Но ты можешь считать меня драконом.

— Замечательно. А теперь скажите, вам будет приятно, если я назову вас… крылатой ящерицей? — поинтересовался мирр максимально вежливо.

— Что?! — Возмущению Кулэйта, казалось, не было предела, и Йон даже на какой-то миг испугался, что тот обидится и перестанет общаться, или в самом деле отключит системы жизнеобеспечения. Но тот, помолчав, сказал уже тише: — Что ж, урок усвоил. Назвать мирра котом — то же самое, что дракона — ящерицей, или человека — обезьяной, так?

— Именно.

— Но справедливости ради, следует отметить, что вам досталось наиболее симпатичное сравнение, — проговорил «дракон» почти грустно.

Безопасник улыбнулся.

— Да, пожалуй. Кулэйт, скажите — а вы вообще кто? Или, простите, что?

Невидимка опять замолчал — на сей раз на несколько минут.

— К величайшему моему сожалению — скорее, что. Я оцифрованная психоматрица главного инженера информационного центра базы ноль четырнадцать дробь зет, Кулэйарианелинета. В какой-то степени меня можно назвать искусственным интеллектом. Слежу за инфоцентром, маскирую от чужих следящих систем, не позволяю расхищать информацию… Ну, должен не позволять. Ты — первый за две тысячи лет, кто сюда вломился, если честно.

— На наших картах вообще указано, что это пространство залито пенобетоном. Мы даже не знали, что здесь что-то есть.

— Моя работа! — хихикнул Кулэйариане… тьфу, просто Кулэйт! — Хотя я в последние полтысячелетия очень жалел, что так надежно спрятал инфоцентр. Знаешь, как тут скучно…

— А зачем ты его вообще прячешь? — поинтересовался Йон, как-то незаметно переходя на «ты».

— Как это — «зачем»? Здесь же компьютеры, здесь же информация по проекту «цивилизация» и все такое! План развития стран и разумных рас на тысячу лет вперед! Это же сверхсекретная информация!

— Эта тысяча лет уже давно минула, — чуть насмешливо проговорил безопасник. — Так что все твои страшные секреты совсем не так страшны. Хотя честно признаюсь, мне было бы интересно сравнить то, что есть на самом деле, с тем, что вы планировали много веков назад. Кстати, ты мне уже выболтал эти самые секреты.

— Н-да, — Кулэйт тяжело вздохнул. — Слушай, а какой там у вас сейчас год?

— Пятьсот двадцать восьмой, а что?

— Нет, по общему летоисчислению.

— Понятия не имею. Мы не контактируем с другими расами и цивилизациями, кроме драконов. Да и с драконами-то не очень…

— Жаль… Слушай, может, расскажешь мне, что там у вас творится? Интересно было бы сравнить с моей моделью.

Йон устроился поудобнее, глубоко вдохнул, восстанавливая в памяти давно забытую древнюю историю, и начал рассказывать — кратко, сжато, но выдавая максимум информации по социологическим и прочим изменениям расы и государства. Кулэйт слушал с глубоким интересом, иногда задавая уточняющие вопросы — куда подевались его некоторая неуклюжесть и легкая тень сумасшествия? Безопасник разговаривал с ученым-социологом высочайшего уровня, причем ученым, беззаветно влюбленным в свое дело.

— Убийственно, — простонал Кулэйт, когда мирр закончил. — Как они могли…

— Могли — что? — мирр чуть напрягся.

— Сделать это с вами, — горько ответил ученый.

— Они — это кто? И это — это что?

— Они — мои бывшие соплеменники. Драконы. А «это»… Социологический эксперимент. Понимаешь, драконы много тысячелетий ищут способ построения идеальной цивилизации. Причем никто не знает, как она должна выглядеть, эта идеальная цивилизация, но все уверены, что как только они ее построят, то сразу ее узнают. На моей памяти возгласов «мы в шаге от цели!» было больше десятка. Это происходит примерно так: группа ученых разрабатывает некую цивилизацию. Придуманную. Продумывает государственный строй, менталитет, законы — все, что только можно продумать. А потом берут какую-нибудь страну, и за пару веков меняют ее — когда исподтишка, когда — в открытую. Иногда создают страну с нуля. Иногда даже расы создают, как, например, орков и мирров. Причем если орков «позаимствовали» в соседней вселенной — есть там подобная раса — то вас то ли в какой-то книжке вычитали, то ли просто придумали… В общем, так они экспериментируют.

— Но… зачем?

— Изначальной причиной был Черный Властитель… а, ты же, наверное, не знаешь, кто это такой.

— Знаю. Я вообще знаю больше, чем вашим экспериментом мне положено, — холодно проговорил Йон, в его душе поднималась волна лютой ненависти к крылатым «экспериментаторам», которые решили, что раз на их стороне сила, то им все позволено.

— Ну раз знаешь, значит, не буду рассказывать. Так вот, тысяч двадцать лет назад драконы пытались… нет, не примириться с ним, но найти способ безболезненного для всех избавления Аенгроста от Властителя. И один догадался спросить самого Властителя. Тот рассмеялся и сказал, что как только он перестанет быть нужен этому миру, то мир его не позовет. Вот тогда драконы и решили построить идеальную цивилизацию во всем мире, чтобы Властитель больше не приходил. А потом их захватила сама идея.

— Понятно. Значит, благая цель, — прошипел мирр, скалясь. — Ладно, я им это еще припомню… Кулэйт, а ты сам-то какое отношение ко всему этому имеешь?

— Ну как тебе сказать… Я — ученый-социолог, политолог и очень много чего еще — профессия демиурга, как у нас называют разработчиков новых цивилизаций, обязывает иметь много специализаций. Я был лучшим в свое время… — его голос стал грустным. — Больше всего на свете я хотел создать настоящую идеальную цивилизацию, где никто не будет причинять боль другому, где все будут счастливы… ну, утопию, короче говоря. Я начал учиться на демиурга, отлично сдал все экзамены, даже защитил диплом по сложнейшей теме — «устойчивое государство, основанное на жестокой религии, подразумевающей жертвоприношения разумных». Ну, он, конечно, не так назывался, но общая суть такая. Я для диплома проработал такую цивилизацию. С привлечением демона, с добровольным жертвоприношением, с жесткой церковной иерархией и так далее. Диплом защитил, начал работать по специальности, вскоре поднялся до главного инженера-демиурга, работал, работал, работал… Я сейчас уже не вспомню, сколько цивилизаций я разработал, но точно знаю, что несколько моих проектов подготавливались к реализации. Кстати говоря, для вашей расы общество моделировал тоже я, в обоих вариантах.

— Обоих?

— Да. Сперва вам дали развиваться естественным путем, с минимальной коррекцией. Увы, спустя семьсот лет ваша цивилизация, слишком увлекшаяся генетическими мутациями, была уничтожена как потенциально опасная для всего мира. Вас создали заново, предоставив возможность естественного развития в условиях средневековья, в вашем случае эксперимент заключался в другом.

— И в чем же?

— Было интересно узнать, сможет ли хищная по биологическому происхождению раса максимально приблизиться по менталитету к людям. Судя по твоему рассказу — эксперимент удался отлично! Вы почти полностью утратили расовую индивидуальность, превратившись в полное подобие людей, разве что внешность у вас другая. А законы, менталитет, мировоззрение… да что там мировоззрение, у вас инстинкты почти человеческие, у вас даже организмы изменились, ваши самки рожают одного, редко — двух детенышей, как правило, не больше четырех детенышей за всю жизнь самки, хотя в норме должны приносить по десять-двенадцать приплодов по три-пять детенышей за раз! У вас брачных игр нет, их заменили человеческие ухаживания! Вы стали моногамны, хотя для вас полигамия должна была быть нормой жизни. У вас даже гомофобия точно такая же, как у людей, хотя ее вообще не должно быть, как таковой!

— Хватит! — взвился Йон. — Хватит, я уже наслушался!

— Ой, извини, — виновато пробормотал Кулэйт. — Ладно, вернусь к своей истории. Так вот, я работал, мои работы были востребованы, все такое… а надо заметить, что инженеры-демиурги, как правило, не знают о промежуточных результатах. Да и вообще, очень редко покидают свои лаборатории. Да и человеческого желания на всем поставить свою подпись «это сделал Я!» у нас нет. Так что кто-то может реализовать разработанный когда-то кем-то проект, а демиург-разработчик узнает об этом лет через шестьсот или даже больше… Так получилось и со мной. Я сидел в своей лаборатории — вот в этой самой, кстати говоря. Сидел, разрабатывал, ставил эксперименты на моделях и все пытался найти тот самый идеал. И тут ко мне приходит один старый приятель, мы с ним учились вместе, только он пошел не на разработчика, а на реализатора. В общем, приходит он ко мне, довольный, и говорит, что реализовал и запустил мой старый проект, и лет через двести можно будет кое-что очень интересное посмотреть. Я был в недоумении — что за проект. Он мне показывает мою дипломную работу…

Я до сих пор не знаю, как не кинулся на него тогда. Понимаешь, я же просто теоретическую модель сделал, для диплома, не для реализации! Там же жуть кромешная, там для демона, который держит систему страны, подпитка только болью чужой возможна! Добровольные и не очень жертвоприношения, и вся прочая гадость, вроде инквизиции! Только теоретическая работа! А он ее реализовал. На живых людях!

Мне совесть не позволила оставить все, как есть. В конце концов, это я придумал ту кошмарную цивилизацию, следовательно, я был виноват… В общем, я стал добиваться встречи с высокопоставленными драконами, пытался докричаться до Совета, и так далее… а потом мне посоветовали хоть раз побывать в человеческих и прочих странах, и посмотреть, как оно на самом деле бывает.

Я послушал добрых советов и полетел. Знаешь, на всю жизнь насмотрелся. Самое противное — я вот наблюдаю за какой-нибудь страной, за ее скотскими законами, за жестокостью и несправедливостью — и вижу, кто из знакомых реализаторов это делает, как он это делает, какие лично мои разработки, порой измененные — но все равно мои, использует…

Тогда-то я и понял окончательно, что этот мир — просто огромный эксперимент для драконов. Что им плевать на результат, важен только процесс, для них эксперимент — самоцель.

Не знаю, чего я хотел добиться, но я таки дорвался до Совета. Высказал все, что думаю по этому поводу, меня выслушали довольно вежливо, сказали, что понимают мои чувства, но я неправ, потому что не вижу великой цели, до которой ровно один шаг, и все те несчастные люди, эльфы, орки, гномы (они, кстати, в результате совсем вымерли), мирры и прочие, которые сейчас страдают и мучаются — они не просто так страдают и мучаются, а ради прекрасного и светлого будущего своих потомков. Я сделал вид, что им удалось меня убедить, а сам принял решение расшатывать систему изнутри, переманивать молодежь на мою сторону.

Вот только они мне не поверили. И когда я вернулся в свою лабораторию, отсюда потихоньку перевели всех ученых, вывезли самое ценное оборудование — и в одно далеко не прекрасное утро я проснулся, и обнаружил, что я здесь один, а выход надежно закрыт.

Как я бился, как я пытался отсюда выбраться — но бесполезно… Они позаботились, чтобы я издох здесь со всеми своими вредными мыслями. Понимаешь, у драконов не принято, как у людей, убивать сородичей. По крайней мере — напрямую. А тут… пищевой синтезатор, системы очистки воздуха, все прочее… я прожил в полном одиночестве еще пятьсот лет. Потом… не помню, что потом было. Свихнулся, наверное, и залег в анабиоз. Но перед этим снял слепок своей личности и загнал в компьютерную систему, наподобие искина — только понятия не имею, зачем. Вот так вот, — Кулэйт тяжело вздохнул, и замолчал.

Молчал и потрясенный историей дракона Йон. Надо же, прожить несколько веков и сохранить такую наивность… И ведь не позволил себя переубедить принципиальный ученый, хотя не мог не понимать, как рискует. Да и пять веков в полном одиночестве… брр!

— И что ты собираешься делать теперь? — спросил мирр.

— В смысле?

— В прямом смысле. Что ты будешь делать со мной и что будешь делать сам.

— Вот и я думаю, что же мне с тобой делать, — грустно проговорил дракон. — С одной стороны — я должен тебя убить, чтобы ты не растрепал секреты. С другой стороны — а оно мне надо, эти секреты хранить? Может, будет лучше, если мир о них узнает?

— Это тебе решать, — безэмоциональным голосом, словно бы и не его судьба решалась, сказал безопасник.

— Не хочу тебя убивать. Вообще убивать не хочу. Так что я тебя отпущу. Даже информацию, которую ты взял, не буду отбирать. Может, вам потребуется… Только ты сперва для меня доброе дело сделаешь, хорошо?

— Какое?

— Там в углу есть дверь, ее просто не видно за слоем пыли. За ней — анабиозная камера, в которой лежит мое тело. Отключи камеру. Когда тело умрет — если не сложно, вытащи его как-нибудь наверх и сбрось с утеса. Можешь кого-нибудь помочь попросить или просто подъемником… но это потом, конечно. А сейчас, после того, как я открою дверь и передам тебе все коды доступа, ты включишь главный компьютер и сотрешь из его памяти меня-программу. Хорошо?

— Эээ… — только и смог пролепетать Йон. — Но… зачем?!

— Надоело, если честно. Не живой, не мертвый. Не то груда замороженного мяса, не то программка вроде вирусной, — с горечью проговорил Кулэйт. — Не хочу так дальше. Лучше уж просто не быть…

— А почему не наоборот? — отчего-то предложенный драконом план Йону не просто не нравился — против его выполнения восставала вся сущность мирра!

— Поясни.

— Ты говоришь — не живой, и не мертвый. И хочешь умереть. А почему бы не наоборот, почему бы тебе не вернуться к нормальной жизни? Да и помочь нам ты сможешь очень во многом, у нас толковых социологов и политологов всегда острая нехватка, да и в любом случае — наш уровень знаний до твоего, мягко говоря, не дотягивает.

— Как тебе объяснить… Я и сам не против бы пожить. Но тот я, который сейчас разговаривает с тобой — это не настоящий я. Просто оцифрованная психоматрица. Настоящий я сошел с ума чуть меньше тысячи лет назад, и с тех пор лежит в анабиозе. Причем психоматрица была записана еще до окончательного безумия.

— Но, может, все же удастся как-то это… исправить? — несколько секунд Йон колебался, а потом все же решился. — Кулэйт, а как лично ты относишься к Черному Властителю?

— Сложный вопрос. А почему ты спрашиваешь?

— Я потом объясню. Просто ответь, пожалуйста.

— Хм… Я считаю, что его есть за что уважать. По крайней мере, он сделал для Аенгроста гораздо больше хорошего, чем драконы. Я его не ненавижу, в отличие от моих собратьев. Но я знаю, что личность Властителя сменяется от прихода к приходу, и считаю, что составлять мнение надо о каждом отдельно.

— А к Черному Дракону?

На этот раз ученый молчал дольше.

— Я его не люблю. Он жестокий и эгоистичный субъект. Но уважаю за все то, что он вместе с Хранителем сделал для мира. Только, насколько мне известно, его же убили во время последнего прихода Властителя. И все же, почему ты спрашиваешь?

Йон резко выдохнул, как перед прыжком в холодную воду.

— Потому что он вернулся. И Властитель, и Дракон. Я не знаю, где Властитель, но Дракон регулярно бывает на базе. Это он помогает нам менять Аргонрад. И я могу попросить его помочь тебе — думаю, он не откажет.

Безопасник приготовился было к очередному сеансу молчания — но на этот раз Кулэйт оказался не столь сдержан. Мирр не понимал точного значения слов, но их общий смысл легко угадывался по интонации — дракон матерился на чем свет стоит.

Когда поток ругательств иссяк, Кулэйт в очередной раз издал звук, означающий тяжелый вздох.

— Да, ты мне сполна отомстил за всю ту шоковую информацию, которую я на тебя вывалил. Что ж… Я не сомневаюсь, что он согласится мне помочь — в конце концов, я могу быть ему полезен. И… я согласен! Раз уж есть возможность хоть как-то поправить то, что я по недомыслию натворил, я эту возможность упускать не намерен! — он рассмеялся.

Йон с облегчением выдохнул.

— Вот и прекрасно. Он должен появиться на базе в ближайшее время, и я сразу с ним поговорю по твоему поводу.

— Спасибо! Я буду ждать. Надо же, никогда бы не подумал, что может так получиться…

— Знаешь, мне как-то тоже ничего подобного в голову не приходило, — усмехнулся безопасник. — А теперь я буду тебе очень благодарен, если ты меня все же выпустишь — не знаю, сколько времени я тут провел, но меня наверняка обыскались. Коммуникатор ведь здесь не ловит…

— Да пожалуйста, — хмыкнул Кулэйт, и дверь медленно поехала вверх. — Я буду тебя ждать. Кстати, та информация, которую ты спер… в общем, не смотри ее. Я решил пошутить над воришкой-хакером и насыпал тебе в комп всякой гадости. Так что ты лучше удали папку «Secret of Dragons», а информацию я тебе потом в адаптированной кодировке сброшу.

Мирр фыркнул, услышав название папки.

— Хорошо. Я узнаю, когда Дракон вернется, и сразу к тебе зайду.

— Буду ждать!

Как только Йон ступил за порог лаборатории, его коммуникатор истошно запищал. Тридцать пять пропущенных вызовов, десять текстовых сообщений… Безопасник вздрогнул, и бегом бросился к выходу со склада.

Перепугав по пути всех встречных мирров, через пять минут он уже осторожно стучал в дверь кабинета Вольфганга.

— Войдите, — такого ледяного тона от бывшего эсэсовца Йон еще не слышал. Вздрогнув, он толкнул дверь, и вошел в кабинет, где тут же зашелся в приступе дикого кашля — дышать было нечем, все пространство заполнил густой сигаретный дым. Фигура немца едва виднелась сквозь серо-сизые клубы.

Шварц-Кёниг помедлил несколько секунд, потом щелкнул тумблером кондиционера. Негромко загудели системы воздухоочистки, и через минуту дымовая завеса рассеялась.

— Извольте объяснить ваше пятичасовое отсутствие и невозможность с вами связаться, господин Йон-а-Рахен, — все так же холодно проговорил Вольфганг, подчеркнув полное имя главы СБ, что выдавало его крайнее раздражение.

— Вольф, я прошу, выслушай меня, а потом хоть казни, честно, — простонал мирр, падая в кресло — впервые он не стал дожидаться разрешения.

Брови немца удивленно приподнялись.

— Рассказывай.

И Йон стал рассказывать. Как решил срезать через склад, как заблудился, как случайно нашел инфоцентр драконов, как познакомился с Кулэйтом, потом пересказал вкратце содержание разговора…

— Ничего себе, — выдохнул Вольф, когда безопасник закончил. — Да, пожалуй, это того стоило.

— Чего стоило?

— Нервов, Йон, нервов! Меня совершенно не обрадовала перспектива лишиться мирра, которому я доверяю больше, чем кому бы то ни было здесь! — резко бросил человек. — Впрочем, не о том речь. Хорошо, насчет дракона я понял. Вернется Нархгал — расскажешь ему. Кстати о Нархгале… Ко мне недавно заходил Ран. Говорил, что чувствовал присутствие Нархгала где-то в жилом отсеке, причем недалеко от твоей квартиры. Ты не видел его там?

— Нет, — тот удивленно шевельнул ухом. — Его же не должно было быть на базе сегодня.

— Вот именно. Но Ран готов поклясться, что он почувствовал заклинание перемещения. А магию на базе использовать могут толькоНарх и его ученики. И Ран говорит, что почувствовал ауру именно Нарха. На всякий случай он проверил — остальных троих учеников и близко там не было, когда кто-то использовал этот портал.

— Странно. А Ран уверен, что это был именно наш Дракон?

— Да. Он видел ауру.

— А кто-то другой не мог на себя напялить ауру Нарха, чтобы выдать его за себя и обмануть защиту? То же самое, что сетевая маска при взломе определенного типа защиты компа.

— Хм… Не думаю, Нарх все же не какой-то там маг, а сам Черный Дракон Предела. Но проверить стоит.

— Я займусь.

— Вот и хорошо. А теперь давай поговорим о КГБ. Ты ведь видел в сводках новости о кадровой перестановке?

— Да.

— Так вот, это не чье-то воздействие и не замена мирров на своих. Это просто неожиданный уход со своих постов почти всех более-менее толковых гэбэшников. Причина совершенно непонятна. Хуже того — после увольнения они испарились в неизвестном направлении. И еще хуже — то же самое происходит в армии.

— А полиция?

— Нет, полиция все же у нас под контролем, хотя и там было несколько неожиданных увольнений. А вообще у меня такое ощущение, что кто-то стягивает в одно место разбросанные и замаскированные до этого силы.

— Похоже… Предлагаю перевести полицию в предбоевую готовность.

— Согласен. Я отдам распоряжение Каю. Теперь что касается изменения КГБ…

Аенгрост

Нархгал, Черный Дракон Предела

20 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

Тревожно гудел взрезаемый мощными крыльями воздух, солнце отражалось хищными бликами на антрацитовой чешуе, а в глазах горело упоение погоней и близкой, в двух взмахах крыла, победой. Светло-синий дракон — совсем молодой, едва ли больше двух веков — отчаянно рвался вперед, пытаясь ускользнуть от неминуемой гибели. Он прекрасно понимал, что черный убийца, неожиданно спикировавший на него из-за облаков, не даст уйти живым, но сдаваться просто так не собирался.

Увы, черный был свеж и полон сил, а светло-синий летел уже почти сутки, его крылья устали и магическая энергия тоже была на исходе — а до берега лететь оставалось еще очень долго. Шансов выжить не было, осталось только принять бой.

Наклонив правое крыло, синий заложил крутой наклонный вираж, снизив высоту, и начал планировать над самым океаном. Он был меньше соперника, и собирался выжать из этого преимущества все, что можно.

Черный тоже снизился, взмахнул крыльями, набирая скорость, и пошел на прямое столкновение. Выждав несколько взмахов, пока противник не приблизится на достаточное расстояние, синий резко ударил по воздуху, имитируя встречную атаку — и нырнул под удар, пропуская врага над собой.

Увы, таким простым трюком древнего дракона было не обмануть. Черный в момент атаки тоже снизился и полоснул когтями по светлой спине.

Раненый отчаянно вскрикнул, теряя равновесие, загреб лапами воду, едва не рухнув в волны, забил крыльями, пытаясь вырваться вверх…

Нархгал почти с удовольствием наблюдал за судорожными дерганьями синего юнца — одного из тех, кто отказался от Предела, и выбрал сторону большинства драконов.

«Учитель, наконец-то я смог с тобой связаться! — ворвался в сознание ментальный образ от кого-то из учеников. Вслушавшись, Нарх узнал Рана. — Ты срочно нужен на базе!»

«Что случилось?» — недовольно поинтересовался он. Прерывать охоту не хотелось…

«Здесь был кто-то, использовавший магию, и прикрывшийся твоей аурой — защита его не распознала!»

«А почему тогда ты уверен, что этот кто-то был?»

«Я видел в ментале тебя. Но ведь ты уже три дня не появлялся на базе, а произошло это позавчера».

«Не появлялся, — согласился дракон, про себя обещая отомстить неизвестному наглецу-магу и за испорченную хоту тоже. — Хорошо, я возвращаюсь. Через час буду».

Спикировав к воде, где только-только сумел выровнять крылья светло-синий, Дракон пронесся несколько раз над ним, выпуская когти и делая вид, что сейчас вцепится. Одновременно он готовил заклинание, которое должно было уничтожить юнца.

Внезапно Нархгал понял, что теряет контроль над телом. В первый миг стало не по себе, потом он, как всегда — запоздало, но понял, что это опять его шизофрения.

Эльф подозрительно легко перехватил тело и поставил жесткие блоки, не позволяя Дракону снова вернуть себе доминирующее положение в сознании.

«Ну и зачем тебе это сейчас?» — скучающим тоном поинтересовался Нархгал. Эльф не удостоил его ответом. Вместо этого он вновь набрал высоту, и почти что рухнул на бьющегося над водой противника, вместе с ним проваливаясь в волны — и тут же активировал подготовленное заклятие перемещения.

Оба дракона вывалились из облака где-то над плоскогорьем Сайала — эти места были необитаемы, но располагались на достаточно большом расстоянии от границ материка и для раненого дракона являлись прекрасной тюрьмой. Поврежденная перепонка крыльев не позволяла совершать продолжительные перелеты, но не мешала охотиться — благо, дичи здесь хватало, а источником воды могла послужить бурная горная речка. Крупных хищников, способных навредить даже раненому дракону, здесь отродясь не водилось. Одно слово — комфортабельная крепкая тюрьма.

Опустив потерявшего сознание во время перемещения пленника, Нарх взмыл вверх, в полете выстраивая вторую связку перемещения — даже драконьи физические данные, помноженные на силу Предела, не могли помочь передвигаться на крыльях по космосу.

Телепортировавшись в небо над базой, эльф отпустил контроль над сознанием, возвращая его разозленному Дракону. Тот фыркнул, и начал снижаться.

«И зачем тебе это было надо?» — поинтересовался он, в который уже раз не понимая мотивов своей шизофрении, уже довольно уверенно претендующей на звание отдельной личности.

«Во-первых — не допустить совершенно неоправданной жестокости, — невозмутимо отозвался эльф. — Во-вторых — я считаю, что нам полезно будет с ним поговорить. Возможно, удастся переманить на свою сторону. Молодой дракон лишним не будет, поверь».

«Допустим. Но я считаю, что это необоснованная трата времени. Проще было просто убить его».

«Думай как хочешь. Я буду делать по-своему».

Эльф умолк и все дальнейшие вопросы Нархгала нагло проигнорировал.

Опустившись на площадку перед входом на базу, Дракон принял гуманоидную форму, предпочтя более привычный и удобный в общении облик Ученика. У входа его ждал Йон.

— У тебя тоже что-то случилось? — недовольно поинтересовался Нархгал. Мало ему было Рана, так еще и этот…

— О, да! — безопасник довольно осклабился. — Я тут случайно такое нашел — вы не поверите!

— Я иду к Рану. По пути можешь рассказать.

Мирр ухмыльнулся — и второй раз за день максимально подробно поведал историю своего знакомства с Кулэйтом.

— Ты прав, не поверю, — потрясенно проговорил Нархгал, когда Йон закончил. — Такое я должен увидеть собственными глазами. Но сперва мне нужно поговорить с Раном. Потом пойдем к этой твоей находке.

Разговор с учеником тоже был достаточно коротким, благо, речью маги почти не пользовались, а невербальное общение давало возможность не объяснять детали по полчаса, а передавать полноценный образ во всех подробностях. И результаты этого общения Дракону очень не понравились. Он детально проверил защиту и все возмущения в ментале и убедился, что на базе действительно побывал кто-то чужой, успешно притворившийся им. И об этом чужом маге не было известно ровным счетом ничего — кроме того, что он не является драконом, ни одного дракона к базе не подпустил бы внешний слой защиты.

— Ничего не понимаю, — вынужден был признать Нархгал после часа активных поисков хоть каких-то следов в ментале. — Ладно, давай от обратного. Где именно ты его видел?

— Жилой отсек, сектор В-2.

— Вывести на экран! — скомандовал он компу. — Где-то здесь. Точнее показать можешь?

— Здесь, — Ран выделил небольшую область, включавшую в себя двенадцать квартир. Рядом со схемой появились имена проживающих там. Всего четыре семьи — остальные квартиры стояли пустые. Но внимание дракона привлекли два имени.

— Йон-а-Рахен, Эла-и-Нари… его жена, так?

— Да.

— Что ж, давай прогуляемся в гости к нашему дорогому главе СБ, — хмыкнул Нархгал, предоставляя ученику лишнюю возможность попрактиковаться в перемещении с кем-то. Пока еще мирру требовался тактильный контакт, но это только пока — брат лорда-командующего вообще прогрессировал с потрясающей скоростью, и даже Дракону, как правило, было не к чему придраться. Из Рана на глазах рос великолепнейший маг Предела.

Короткая вспышка перед глазами — ученик строил заклинания с визуализацией портала — и они оказались в коридоре, прямо перед спешащим куда-то Йоном. Безопасник только выругался, глядя на возникших перед ним из воздуха магов.

— Я решил, что нам стоит прихватить с собой Йона, — сказал Ран в ответ на недовольный взгляд учителя.

«Какой же он своевольный!» — выругался Дракон про себя. Он-то как раз очень не хотел брать Йона — кто знает, к чему придет разговор с Элой, и как именно его придется вести? Но ученик, судя по взгляду, прекрасно это понимал… и решил позвать безопасника как раз в целях ограждения Элы от чрезмерной резкости, порой проявляемой Нархгалом в случаях, когда кто-то не хотел говорить то, что тот очень хотел услышать.

Но внешне он никак не проявил своего раздражения, только хмыкнул.

— Да как хочешь. Переносить троих все равно тебе, — в голосе Дракона звучала тень насмешки.

Ран оскалился, попавшись на провокацию, положил лапы на плечи Нарха и Йона, напрягся — и через несколько секунд все трое стояли перед дверью квартиры безопасника.

— Молодец, — сдержанно бросил Дракон ученику. Тот, конечно, почувствовал вмешательство учителя в момент перемещения — но вмешательство для страховки, не более. Нархгал только чуть-чуть помог.

— Может, теперь кто-нибудь из вас все же снизойдет до того, что объяснит мне, что происходит? — очень тихо и очень угрожающе поинтересовался Йон. В другой раз он бы тут же получил от Черного порцию ледяного презрения и десять раз пожалел бы о том, что осмелился пусть даже только голосом, но выразить угрозу — но сейчас Дракон пребывал в благодушном настроении, гордый фантастическими успехами ученика, и «снизошел до объяснений». Услышав, что некий маг побывал где-то возле его квартиры, безопасник почувствовал некоторое беспокойство. Что-то интуитивно подсказывало ему приближение глобальных неприятностей.

Вздохнув, мирр вставил идентификационную карту в щель считывающего устройства. Дверь открылась, и все трое вошли в квартиру. Им навстречу тут же выбежала Эла — Йон автоматически отметил, что жена плакала, и плакала недавно.

— Йон? Лорд Ран? Эээ… Что-то случилось? — спросила она, в недоумении глядя на незнакомого ей черного мирра.

— Да как вам сказать, — оскалился черный. И, внезапно сделав резкий шаг вперед, положил ладонь на лоб девушке. Та вскрикнула — и обмякла, подхваченная свободной лапой Нарха.

Глядя на них, безопасник судорожно выпускал и втягивал когти. Ощущение катастрофы усиливалось.

Через несколько минут Дракон выпустил мирру, бесцеремонно сунув ее мужу.

— Уложи и быстро возвращайся, — мрачно бросил он. — Быстро!

Йон молнией метнулся в спальню, осторожно положил Элу на постель, и вышел в коридор.

На этот раз Нархгал перенес всех сам. В кабинет Вольфганга.

— У нас очень большие проблемы, — коротко проговорил он в ответ на удивленный взгляд немца, которого неожиданные гости отвлекли от чтения очередного отчета.

— Итак, Клан. Повелитель и Кьяна. Мирр, одержимый жаждой власти, и человеческий маг, использующий школу Смерти и Предел. Обладающие всей информацией, которая на сегодняшнее утро содержалась в компе Йона. И планирующие вторжение в течение нескольких дней, — подытожил Нархгал. — Да, это уже не просто «проблемы», это почти катастрофа.

Вольфганг судорожно закурил, просчитывая все возможные варианты.

— Хуже всего то, что мы даже приблизительно не знаем, какими силами они располагают, — проговорил он. — И я не знаю, насколько опасна для нас эта Кьяна.

— Насколько я понял — достаточно опасна, — заговорил Ран, которому Нарх еще с самого начала скинул всю информацию, считанную с мозга Элы, и настоящий слепок ауры побывавшего на базе мага, который Дракону все же удалось выкопать из глубоких слоев ментала. — Но ее я могу взять на себя.

— Уверен, что справишься? У нее гораздо больший опыт, — прищурился немец.

— Зато у нее точно не было такого учителя, как у меня, — мирр уважительно поклонился Нархгалу. Тот дружелюбно кивнул — в словах ученика не было лести, только искренние восхищение и благодарность.

— Я тоже считаю, что Ран с ней справится. Он лучший из четверых… и даже, пожалуй, лучший из всех моих учеников за много тысячелетий. Великолепный маг растет.

Если бы Ран был человеком, он бы вспыхнул до кончиков ушей. Но по взгляду молодого мирра было видно, насколько приятна ему подобная похвала.

— Ладно, дифирамбы отложим на потом, — чуть поморщился Вольфганг. — Значит, Кьяну берет на себя Ран. Хорошо. Всю полицию и подконтрольную нам часть армии переводим в боевую готовность, на улицах выставляем усиленные патрули — но без формы, незачем пугать гражданских и предупреждать Клан о том, что мы знаем про нападение. Кроме того, сейчас же необходимо отправить к Аргонраду хотя бы три полностью укомплектованных боевых корабля — во-первых, я не исключаю атаку с воздуха, во-вторых — даже если этой атаки не будет, наши бойцы и внизу пригодятся, полиции не так много, как хотелось бы. Дополнения, возражения?

Возражений не было. А вот на обсуждение дополнений ушло еще часа два. Закончив, Ран, Нарх, и Йон разошлись, у каждого в предстоящей контроперации хватало задач. Вольфганг же вновь включил комп, и занялся рассылкой писем с приказами.

Кто бы знал, как ему надоело сидеть в этом чертовом кабинете, и руководить, руководить, руководить… Бывшего эсэсовца тянуло в настоящий бой, он устал читать в сводках о количестве погибших в результате тех или иных действий. Шварц-Кёниг чувствовал себя трусом, отсиживаясь в кабинете в то время, когда мирры проливали кровь по его приказу. И, пожалуй, именно это стало основным доводом в пользу предложенного Нархгалом полного преобразования тела.

Через три часа после окончания переговоров в кабинете немца, с поверхности спутника поднялось четыре небольших корабля, которые тут же направились к Аенгросту — на форсаже, с перегрузками, но сейчас было не до комфорта. На одном из этих кораблей находились Йон, Кай, Ран и Нархгал, и еще по магу Предела на остальных. И, конечно, корабли несли по полторы сотни воинов Ордена Свободы — прекрасно обученных воинов, облаченных в новейшую броню и вооруженных, помимо обычных плазмеров, деструкторами, разработку которых, наконец-то, завершил научно-технический отдел.

Внешне в Столице не происходило ничего, достойного внимания… ну, не считая всего того необычного, что стало уже почти привычным в последние месяцы. Но те, кто был вовлечен в силовую структуру, выстроенную ОС в главном городе Аргонрада, прекрасно понимали, что готовится что-то не очень хорошее, возможно, даже война.

Спешно отзывались из отпусков полицейские всех рангов. Им давали спецназовские плазмеры в дополнение к табельным электретам и отправляли в патрули — причем в штатском и с указанием изображать мирных жителей! Все скоростные мобили комитетов полиции, здоровья и соцобеспечения согнали в подземные гаражи и наскоро переоборудовали — извлекли задние сиденья, вместо них установили медицинские столы. В навигаторы мобилей ввели координаты трех переоборудованных больниц, а водителям — отобрали лучших из лучших — выдали жесткие указания: собирать всех хоть сколько-нибудь тяжело раненых и свозить в эти больницы, где уже дежурили операторы биованн. Спешно готовились с переброске в Столицу на сверхбыстрых флаерах несколько подразделений спецназа.

Орден Свободы готовился к войне.

Аенгрост, Аргонрадская Федерация

Кьяна вар Даллан, советник Повелителя, Клан

20 день рокоса, год 528 (летоисчисление местное)

— Достаточно. У вас шесть часов на отдых и подготовку к переброске, — Кьяна потянулась, провела рукой по волосам.

Ее личный отряд, численностью сто мирров, потянулся к выходу из огромного тренировочного зала. Девушка короткой сверткой привела помещение в порядок, и направилась в душ.

Вымывшись, она переместилась в свою комнату и развалилась на широкой, удобной тахте. Кому-то постороннему, если бы он увидел ее сейчас, показалось бы, что чародейка отдыхает. На самом же деле Кьяна в последний раз прогоняла в памяти план операции по захвату Столицы. Остальными городами займутся мирры Повелителя, она же со своей отборной сотней должна стальной хваткой сжать сердце Аргонрада — и она это сделает! Слишком долгим и трудным был путь к этой победе, слишком давно она мечтала об этом, слишком высокая цена была заплачена…

Невольно Кьяна вспомнила себя двадцать лет назад. Маленькая рабыня из Алеарта, малышка из бедной семьи. Девочка, у которой при обязательной проверке в семь лет не нашли магического таланта. Ребенка в таком случае ждала одна только судьба — рабство.

Кьяну продали какому-то магу с не очень хорошей репутацией — его подозревали в незаконной магии и использовании запрещенной энергии, получаемой при пытках. Если бы родители могли распоряжаться судьбой дочери, они никогда бы не отдали ее, оставив себе — но рабыню продавало государство, а у почти нищей четы вар Далланов не было столько кристаллов, чтобы хватило на выкуп девочки.

Первые три года Кьяне даже везло. Поскольку у девочки не имелось не только дара, но даже магической энергии, которая нередко встречается у не-магов, старик использовал рабыню для работ по дому, благо, малышка была физически крепкой и прекрасно справлялась с хозяйством. Когда ей исполнилось десять лет, маг начал привлекать ее для помощи во время экспериментов. Тогда-то она и заработала иммунитет к крикам и крови — подозрения насчет специфики магии ее хозяина были полностью оправданы, весь подвал его небольшого дома занимала прекрасно оборудованная пыточная камера. Увы, к хорошему приложилось и плохое: старый маг искренне считал, что хорошо пытать может только тот, кто на собственном опыте знает, какое именно ощущение причиняет то или иное воздействие, и Кьяне пришлось провести на пыточном столе почти полгода. После этого она и возненавидела хозяина самой лютой ненавистью, на какую только была способна. Она ненавидела его даже сильнее, чем родителей, допустивших, чтобы дочь попала в руки этого сумасшедшего садиста, каковым девочка искренне считала своего владельца.

Допустив рабыню до подвала, маг также дал ей доступ в библиотеку — хотел, чтобы помощница могла ассистировать без его подсказок, а он мог бы работать, не отвлекаясь. Она быстро прочитала все книги, рекомендованные «учителем»… а потом взялась и за остальные. Прекрасная память, желание стать сильной, навязчивая идея вырваться из рабства и отомстить всем за искалеченное детство сделали свое дело: через несколько лет Кьяна, которой как раз исполнилось четырнадцать, подала учителю на ужин чай, в который добавила экстракт синебриуса, обладающий парализующим действием и не имеющий вкуса и запаха.

Скованного действием экстракта мага девушка перетащила в подвал, где за два часа до этого тщательно подготовила все к ритуалу и приковала к пыточному столу, вокруг которого была выписана идеальная по своим пропорциям гексаграмма, после чего он смог на собственной шкуре убедиться, что маленькая рабыня великолепно усвоила уроки пыточного мастерства и очень хорошо запомнила все, что он в обучающих целях делал с ней. Только вот в отличие от него Кьяна не ставила своей целью сохранить жертве жизнь и рассудок…

Спустя трое суток с момента начала ритуала острый узкий клинок оборвал мучения мага — точно в рассчитанный миг. Что именно творилось дальше в подвале, рабыня не запомнила. Она пришла в себя через несколько часов, когда тело хозяина уже остыло. И первым ощущением Кьяны было чувство переполняющей ее магической силы.

Подробно описанный в древней, разваливающейся книге ритуал отъема силы у мага сработал идеально. Рожденная без всякого дара девушка стала магом, и магом довольно сильным.

Но ей этого показалось мало. Бывшая рабыня хотела быть самой сильной. За время жизни со стариком она достаточно много узнала о его делах, в том числе — о его немалых деньгах. Маг жил скромно не из-за бедности, а из-за скромных потребностей. Кроме того, он почти ни с кем не контактировал, был замкнутым и необщительным типом и даже в город выходил только по крайней надобности, перепоручив Кьяне почти все дела за пределами дома — в частности, продукты, книги, материальные составляющие для заклинаний и ритуалов и даже рабов уже года два как покупала она.

О том, что старик умер, а его милая рабыня приобретает рабов и книги для себя, никто не знал еще четыре года. За это время Кьяна отняла силу у еще шестерых магов-нелюдей, купленных в Доме Невольников, и собрала достаточно много книг, в том числе — запрещенных. Катастрофа случилась, когда ей исполнилось двадцать.

В Эгленор приехал внук покойного хозяина девушки, с какой-то стати возжелавший пообщаться с дедом. Обман раскрылся, Кьяне едва удалось бежать.

Около года чародейку носило по всему Аенгросту, пока она не нашла в горах могилу старого отшельника. Вернее, не могилу — похоронить-то его было некому — а просто пещеру, где на каменном ложе лежал высохший скелет.

Скелет был бесцеремонно вышвырнут, а девушка принялась за изучение книг отшельника. Книг, в которых рассказывалось о величайшей в этом мире силе, имя которой — Предел…

Через три года Кьяна покинула пещеру, так и не удосужившись закопать скелет. Недавняя рабыня, не имеющая даже тени магического дара, стала столь сильной чародейкой, что могла даже потягаться с магами Синклита — правда, с каждым один на один. Но этого ей было мало. Нужна была армия, нужна была еще сила, нужен был плацдарм, с которого можно будет потом нанести удар по Алеарту. Кьяна собиралась захватить родную страну и полностью подчинить ее своей власти.

А пока она искала этот самый плацдарм. Но вместо него нашла странное существо, при помощи медитации случайно вышедшее в ментал и теперь удивленно изучающее новое пространство, пытаясь придумать, как можно использовать его в своих целях.

Кьяна считала память существа — и осталась довольна. Несколько месяцев она копила энергию для перемещения на далекий материк Аргонрад, а там все было делом техники — осторожно попасться на глаза охране, добиться личной встречи с Повелителем, заинтриговать его своими странными способностями…

Через год с небольшим Кьяна стала личным советником Повелителя. Они прекрасно подходили друг другу, а их цели во многом совпадали — но не во всем, что позволяло не плодить конкуренции еще и между собой. Мирра интересовала власть в его родной стране, чародейке же было достаточно небольшого города, в котором она сможет собрать армию для завоевания Алеарта.

Три года заняла подготовка к захвату Аргонрада. В идеале, операция должна была быть проведена еще через полгода, но активность, развитая в последнее время Орденом Свободы, смешала Клану все карты. Да и маги Предела, появившиеся непонятно откуда на базе, тоже не улучшали настроение. Было решено атаковать, не дожидаясь, пока Орден подомнет под себя страну, после чего обязательно займется чисткой остатков оппозиции, не пожелавших к нему присоединиться.

Маги на базе вызывали у Кьяны больше всего опасений. Непонятно, откуда они взялись, кто у них там такой сильный, что ставит такие защиты, и так далее. Хотя эту самую защиту удалось обойти довольно легко — заклинание чародейки просто считало ауру, которой был дан допуск, и сымитировало ее. Но девушка все равно беспокоилась.

— Ладно, — негромко сказала она самой себе. — Уже завтра все решится.

Закрыв глаза, Кьяна погрузилась в глубокий транс, давно заменяющий ей сон.

Эпилог

И все же они молодцы. Обладая лишь частью положенных сил, оказавшись в таких ситуациях, когда весь мир не торопится приносить им клятву вассалитета, как тоже бывало — выжили. Выжили, и борются за лучший мир — так, как они его видят. Жаль, что только одному из них удастся выжить. И пока еще нельзя с уверенностью сказать, кому именно.

Пожалуй, больше всего их троих носителей Духа меня беспокоит Мария. Девочка играет с огнем, и очень ловко врет самой себе, искренне веря, что на самом деле — она почти ангел, вот только внутри нее сидит злой демон, который и толкает бедняжку на преступления. В глубине души Мария, наверное, еще понимает, что все это самообман, а ложь себе еще никого не доводила до добра. Жаль, что она такая слабенькая — ее Сущность слишком податлива, слишком легко меняется, искажается, извращается… С одной стороны, мне бы радоваться — если бы не тот договор трехтысячелетней давности. С другой — если Мария так легко поддается моему влиянию, то как я могу быть уверен в том, что она так же легко не прогнется под кем-то другим, преследующим иные цели, отличные от моих? Нет, разумеется, я всегда смогу это предотвратить и не допустить. Вот только на кой черт Аенгросту такой Владыка, который без меня ни на что не способен? Но вопреки всему этому, в девочке есть некий стержень, она не отягощена чрезмерными моральными ограничениями, и прочей блажью, которая, безусловно, нужна героям и спасителям, но только помешает существу, которому предстоит стать новой эрой в истории целого мира… а если нам все удастся, то и не одного. Кто знает, что сейчас творится там, за пределами Аенгроста, в недоступных уже полтора десятка тысячелетий остальных мирах Черного домена?

Этьен… Прекрасный, честный, добрый человек. Достойный человек. Великий мог бы быть правитель — но не Черный Властитель, нет. Хотя кто знает, возможно, мне и удастся пробить этот его панцирь, и доказать, что даже то, что он считает злом, может послужить на благо. Но он изначально не способен на удар в спину, на атаку безоружного, на все то, что необходимо любому правителю мира. Да и Сущность его слишком сильна — впервые за всю историю моего существования, мне еще ни в чем не удалось воздействовать на него! Обмануть, подбросить ложные сведения, и так далее — да, легко. Но изменить саму суть графа — ни разу. А это может помешать, да что там может — это обязательно помешает! А тут еще Вдыхающий на мою гарду. Вот ведь приспичило ему родиться именно на Аенгросте, и получить Связь именно с Этьеном! Тоже ведь защита. И Кёрнхель знает мою суть. Он слишком хорошо представляет, что такое — Извращающий Сущности, и если он сочтет, что так нужно — вполне может настроить графа против меня. А в данной ситуации я даже не смогу избежать такого — ведь Этьен не поддается моему воздействию! Впрочем, ничто не мешает мне позаботиться об устранении Кёрнхеля. Не сейчас, конечно. Пока он может быть полезен. Но если со стороны Вдыхающего жизнь будет хоть какая-то угроза исполнению договора — то я убью его, не задумываясь.

А вот Сергаал не перестает меня радовать. Поначалу я даже жалел, что оказался именно у него из троих носителей Духа — но теперь искренне рад этому. Сколько соплей и колебаний было поначалу — и каким решительным и жестким он стал теперь! В отличие от Этьена, Сергаал вполне способен принимать по-настоящему жестокие меры, а в отличие от Марии, он осознает всю степень своей ответственности. Но пока что он решал все при помощи грубой силы. Сейчас же ему предстоит проводить переговоры, и не с кем-то, а с древним, тысячелетним мудрым вампиром. Посмотрим, что из этого выйдет… и посмотрим, как он справится с самым страшным своим испытанием. Пока же — Сергаал самый вероятный кандидат на роль Властителя. Из всех троих только ему я позволил бы пройти Слияние. Но не сейчас, конечно. Не сейчас.

Зато во владении силой Предела все трое почти равны. Правда, у каждого свое преимущество — Мария способна сплетать сложнейшие заклинания, и даже начинает осваивать манипуляции временем. Сергаал берет силой, даже удивительно, как такой талант мог прорезаться у человека родом из земного двадцатого века, где вся магия осталась только в придуманных книжках. Он невероятно силен даже для носителя Духа. Этьен же, при том, что его уровень поразительно низок, и способности минимальны, берет искусством. Он не способен на воздействия такого уровня, с какими легко справляется Мария, и у него нет и половины силы Сергаала — зато он выплетает свои заклинания столь изящно, и находит настолько нестандартные решения, что я бы считал его лучшим магом Предела из этой троицы.

Но вот что меня сейчас беспокоит более всего — так это молчание драконов. Ведь не могли крылатые не почувствовать возвращения Духа и Меча, и тем более, не могли «не придать значения» этому факту. Но тем не менее — тишина. Словно бы их и не волнует происходящее. Или все же могли? Дух разделен натрое, да и я не обладаю обычным уровнем Силы. Но если это и вправду так — то будем надеяться, они не узнают о нас как можно дольше.

И, конечно, Дракон. Что случилось с ним после Картаи? Куда он исчез? Почему ментальное поле мира не несет в себе ни малейших следов его присутствия? И самое главное — какой он сейчас?

А еще Нииль. Вот его-то я почувствовал. И не могу понять, как? Откуда? Ведь он уничтожил себя настолько верно, насколько это вообще возможно! Да и не так уж это и сложно — мальчик ведь так и не прошел Слияния, потому и смог поднять меня на Дракона. Но тем не менее — он здесь. На Аенгросте. Как и зачем — не знаю. И это меня, удивительно сказать, злит.

Еще покоя не дает странное ощущение, что я что-то забыл. Что-то очень важное не принимаю в расчет при анализе ситуации. Но что? Впрочем, время покажет.

Главное — свершилось. Носители Духа покинули родную землю, приняли Предел, и ступили на свой Черный Путь. И теперь только от их действий зависит, кто умрет, а кто единственный из троих останется жить, станет Черным Властителем, пройдя слияние с Драконом, и…

И что-то еще. Но почему я не могу это вспомнить?..

Весь день коронации над Эгленором весело светило яркое солнце — маги-погодники постарались. Но к вечеру, как обычно и бывает после подобных воздействий, небо затянуло тучами от края до края, зарядил холодный дождь, а над крышами домов зловеще завыл пронизывающий ветер.

Бросив последний взгляд на выражение негодования природы, возмущенной наглым дневным вмешательством, Вангейт отпустил штору и подошел к уютно полыхающему камину. Опустился в кресло, плеснул в бокал крепкого вина — он устал за этот день куда сильнее, нежели за последние несколько декад.

— Какая жалость, что Мария не согласилась оставить королем Ренгара вар Кельхада! — пробормотал он. — Впрочем, после того, как Властительница покинет земли Алеарта, я, наконец, смогу навести здесь порядок. Увы, она слишком во многом эльф, и слишком в малом — человек! Первым же своим приказом запретить рабство нелюдей, и при этом даже не подумать об отмене аналогичного закона в отношении людей, не обладающих магическими способностями… да, только не-человек мог бы так поступить. Хотя, в конце концов, Мария все же носительница Духа Предела, Черная властительница — и она еще слишком молода, время на осознание у нее есть. Остается только надеяться, что оно не пройдет слишком поздно.

Хлопнула балконная дверь. Вангейт резко вскочил на ноги, за долю секунды подготавливая атакующее заклятие, и обернулся.

В комнату шагнул человек. Болезненно худой и очень высокий, с коротко подстриженными мокрыми волосами цвета воронова крыла. Лицо с заостренными чертами, слегка насмешливый, и в то же время бесконечно спокойный взгляд черных глаз, в которых не различить было ни радужки, ни зрачка.

Но Вангейт атаковал раньше, чем сумел разглядеть неожиданного гостя. Заклинание, наполненное силой Предела, сорвалось с пальцев новоиспеченного короля…

…и ничего не произошло. На тонких губах ночного визитера на мгновение появилась улыбка, и тут же пропала. Энергия, вложенная вар Гаррехом в удар, словно бы впиталась в кожу незнакомца.

И только тут до мага дошло, у кого бывают такие глаза.

— Осознание никогда не опаздывает, — словно бы нараспев проговорил черноволосый. — Но и раньше времени тоже не приходит. Вот только большинство разумных, выбравших не тот путь, никогда не достигают уровня, на котором осознание возможно.

— Кто вы? — хрипло спросил Вангейт, холодея от единственного предположения, пришедшего ему в голову.

— А Мария, да будет вам известно, не единственная Властительница на Аенгросте. Три тысячи лет назад Дух был разделен на три части, и сейчас в мир пришли все трое носителей.

Словно бы повинуясь воле незнакомца, его одежда и волосы мгновенно высохли. Он бросил взгляд на кресло у камина — и рядом появилось еще одно, а на столе возник наполненный вином бокал. Обогнув застывшего вар Гарреха, визитер опустился в это кресло, и пригубил вино.

— Мое имя — Нииль, ваше величество. И нам с вами очень о многом нужно поговорить…

Конец второй части.

Санкт-Петербург

Август — ноябрь 2009

Сергей Крускоп Дыхание дракона

ПРОЛОГ

Когда же это кончится? Прах и пепел, жухлая трава среди лета, черные оплавленные борозды от боевых заклинаний, тяжкая поступь усталого коня и еле заметные дымки, еще курящиеся над свежими курганами…

…Если бы не война, Зореслава стала бы одной из лучших. Она была против этой войны, как и войны вообще, — но что значит в подобных делах сугубо личное мнение одной женщины?! И раз уж так повернулась судьба этого мира, она не могла оставаться в стороне, когда и ее муж, и ее брат ежедневно рисковали жизнью (рубясь на мечах, пока клинки не начинали дымиться от черной ядовитой крови рассекаемых тварей и принятой на себя силы боевых пульсаров). Ее не остановило даже то, что она лишь недавно стала матерью. В каком-то смысле, невесело отшучивалась Зореслава в ответ на предостережения брата, она защищает свое потомство.

Она умела заговаривать раны, глубокие и рваные, очищать заклинаниями кровь, отравленную ядовитой слюной химеры, и потому врачевала воинов, вынесенных из боя верными конями или надежными товарищами. Но ей было тесно в знахарской палатке, она жаждала активного участия в битве. Видя в темноте лучше большинства других людей, она несколько раз участвовала в ночных вылазках, приводивших врага в смятение. И, наверное, кто-то из уцелевших противников такой ее и запомнил: златовласой воительницей на злом вороном жеребце, воздевшей десницу с черным от крови мечом. Может статься, когда все это позабудется, когда подрастет поколение людей, для которых Предпоследняя война — всего лишь слова в трактате историка, какой-нибудь великий скульптор, повинуясь вдохновению и в назидание потомкам, изваяет статую отважной всадницы из мрамора или бронзы, украсив ею площадь перед ратушей.

Но брат помнил ее (и собирался помнить впредь) совершенно другой. Маленькой девочкой, которая вопреки запретам родителей с восторгом носилась по зарослям лопухов в компании селянской ребятни или стремительно съезжала по ледяной горке. Подростком, когда она обычному женскому рукоделию предпочитала упражнения с мечом на задворках замка (или же, если приходило ей такое настроение, часами просиживала на чердаке в компании с гримуарами и фолиантами из обширной материнской библиотеки). Взрослой девушкой, на которую засматривались гости, бывавшие в замке: с правильными чертами лица, с точеной фигуркой, с золотистыми волосами, которые сестра завела привычку коротко стричь, чтобы не мешали. Только что посвященный тогда в рыцари, он незаметно усмехался в усы, слушая обеты очередного претендента на ее руку и вспоминая, как эта внимающая им с торжественным видом молодая дама только что в шуточной потасовке вышибла его из седла за пять минут. В случае чего ему, вероятно, не потребовалось бы изображать оскорбленного брата.

На свете есть немало эльфиек, которые вышли замуж за людей (вероятно, они нашли в человеческих мужчинах нечто такое, чего нет в эльфах). Но Зореслава была едва ли не единственной человеческой женщиной, ставшей женой эльфа.

С четвертой ночной вылазки не вернулся никто — врагов нельзя было обвинить ни в трусости, ни в неумении учиться на своем опыте. Вороной жеребец, покрытый потом и кровью, вынес хозяйку к своим уже бездыханной. Меч, выкованный в Кверке специально для нее, пропал. Брат запомнил ее лицо, спокойное и сосредоточенное, как будто она задремала над средневековым фолиантом; и тонкие пальцы, сложенные странным образом, словно в последний миг она начала колдовать и не успела (или все же успела?); и жар погребального костра; и легкие хлопья пепла, летящие по ветру. Все, что от нее осталось, — это воспоминания, невысокий могильный курган да сверток, который он сейчас вез, одной рукой бережно прижимая его к себе…

Гнедой конь не спеша переставлял ноги, вздымая облачка черной пыли и сминая горелую траву. Молодой рыцарь в помятых латах огляделся, качаясь в седле в такт конским шагам. Выжженная земля раскинулась на десятки верст: не степь — пустыня, самая страшная из всех пустынь; пройдет не год и не два, прежде чем дожди и трава если не залечат, то хотя бы прикроют ее раны. Куда ни кинешь взгляд — всюду горелые стволы деревьев тянутся к небу мертвыми руками со скрюченными пальцами ветвей. Случайно уцелевшие лужки да лесные колки не радовали глаз зеленью, а лишь усугубляли общую картину своим контрастом. Не было даже запаха тлена: тела, не сгоревшие на месте, на всякий случай предавали огненному погребению. То тут то там из пепла и жухлой травы торчали кости: где человеческие или конские, а где и кое-кого похуже. Прямо рядом с трактом громоздился остов неведомой твари размером с хорошего быка. Череп безразлично взирал пустыми глазницами на путника, по сторонам длинной морды «в замок» сомкнулись торчащие наружу клыки.

И никакого воронья. Умное воронье разлетелось куда глаза глядят, когда жареным еще только начинало пахнуть, прекрасно сообразив, что утолять голод нужно, чтобы жить, а не наоборот. А глупое воронье, ежели таковое было, полегло тут же, добавив свой прах к устлавшей землю пыли. Потому что не мечом и не из арбалета была убита та клыкастая тварь и ей подобные и вовсе не подобные. И не надо было слишком сильно присматриваться, чтобы в ночи увидеть, как мертвенно-синим светом сияет остаточная магия над обугленными костяками. Недаром при подписании мира войну назвали Предпоследней, недвусмысленно намекая, что следующая война, если таковая случится, может стать последней для всех враждующих сторон. Стремительная война заняла всего год — не то, что противостояния прошлых времен, длившиеся десятилетиями. Но она унесла куда больше жизней, чем предыдущие, заодно стерев с карт Пелицистан, на мертвые земли которого едва ли в ближайшее время кто-либо вздумает претендовать.

Сверток на руках рыцаря завозился и запищал. Мужчина, выбрав место поуютнее (если к окружающей обстановке вообще было применимо такое слово), спешился и, развязав стягивающую сверток полосу ткани, развернул его и осмотрел содержимое. «Содержимое» тотчас засучило ручками и ножками и заголосило теперь уже всерьез. Перепеленав ребенка, рыцарь достал из переметной сумы сосуд с некой болтушкой, приготовленной в чудом уцелевшей деревне, которую он недавно миновал. Готовившая смесь старая знахарка уверяла, что это вполне годится в пищу полугодовалому младенцу. Сам рыцарь, попробовав месиво, усомнился в его съедобности для кого-либо вообще, однако дите, видимо, не желая подводить добрую женщину, трескало его за милую душу.

— Кушай, кушай, племяша, — рыцарь вздохнул, отправляя очередную порцию в рот девочке при помощи импровизированной деревянной ложки. — Не взыщи уж, что есть, то есть. В походах и не такое… кушать приходится.

Девочка покорно ела, словно соглашаясь, что да, и не такое.

Через день, наконец, начались земли, которые война обошла стороной. Конь взбодрился, кося глазом на зеленую траву, не приправленную пеплом. Появились птицы, и не только воронье: на заводи маленькой речки зимородок синей искрой сорвался с притопленной коряги, компания мелких степных журавлей со светлыми косицами осторожно разглядывала путника, размышляя: взлететь — не взлететь. Ну и самое главное, что стали попадаться деревни, жители которых сумели сохранить хоть какое-то хозяйство. Здесь рыцарю удалось раздобыть кое-какую еду для себя и, что важнее, молоко для девочки. А один раз получилось даже сдать малышку на руки некой добросердечной бабке и наконец-то проспать спокойно целую ночь.

Новая деревня открылась из-за поворота тракта. Хорошая деревня, люди живут крепко: заборы не покосившиеся, дома добротные, над многими курится дымок — хозяйки что-то готовят. У дороги — сруб колодца с застывшим над ним свежевытесанным «журавликом»; его сгнивший предшественник валяется неподалеку, в бурьяне. Как ни яростны были последние битвы, сюда докатились лишь их отголоски в виде рыцарей и отрядов эльфов, прошедших здесь боевым порядком год назад, да одиночных уцелевших вояк вроде него, возвращающихся теперь по домам.

— На ночлег не пустите, хозяин? — Рыцарь окликнул седовласого мужика, деловито строгавшего топорище на замену сломанному.

— Дак вить, — мужик поднял глаза, — отчего ж не пустить. Вы, господин рыцарь, видать по всему, человек приличный. И то сказать, с рыцарем в доме-то и нам спать поспокойнее будет. А то нынче много всякой нежити шляется, после войны-то, упыри… да и иные люди не лучше будут.

— А почем же ты знаешь, что я, к примеру, не упырь? — Рыцарь спешился, придерживая начавший проявлять нетерпение сверток одной рукой и коня под уздцы — другой.

— Да уж знаю, — проворчал мужик, и тут же вполне логично добавил: — Где ж вы видали, чтоб упырь робенку с собой таскал?

В доме две женщины (из разговора удалось выяснить — жена и вдовая сестра хозяина избы, оказавшегося местным старостой) занялись вопящей уже в голос «робенкой» под любопытными взглядами двух детишек лет трех-пяти, а рыцарь расседлал коня. Войдя в дом, он обнаружил племянницу умытой и вполне довольной жизнью в извлеченнойоткуда-то люльке. Старостина жена умиленно покачивала это нехитрое приспособление; ее собственных детей не было видно — видимо, их уже прогнали спать.

— Куда ж, господин рыцарь, вы таку кроху везете? — осведомилась она с жалостливой ноткой в голосе.

— Да уж недалеко осталось, по Турвинскому тракту до Зубровой, а там и дома, — откликнулся рыцарь, склоняясь над люлькой, и, предвосхищая расспросы, добавил: — Племянница это моя, сводной сестры дочь.

— Хорошая девочка, токмо худенькая, — вступила в разговор сестра старосты. — А волосики-то какие — ну прям эльфийка!

— А ее отец и был эльфом, — сказал рыцарь.

— А мать-то ее где? — спохватилась хозяйка, но, по лицу постояльца поняв где, переспрашивать не стала.

— Правда, много нежити развелось? — поинтересовался рыцарь, чтобы сменить тему. — Хозяин ваш говорил…

— Да ить развелось, конечно, окаянных всяких: и упыри, и стриги шарятся, — равнодушно согласилась женщина. — В иное время хоть после свету на улицу не кажись. Да только нашу деревню они большей частью обходят.

Ночью рыцарь проснулся, сам не зная отчего — то ли звук какой почудился, то ли сон дурной приснился и тут же забылся. Вроде все спят в избе: храпит хозяйка — не всякий мужик так сможет, и староста от нее явно отстает; тихо посапывают на печи хозяйкины дети. И племянница спит в люльке, впервые за много дней наевшись как следует. В приоткрытые ставни светит луна, заливая избу призрачным голубоватым светом, где-то занудливо звенит одинокий комар, выбирая, кем бы подзакусить. Надо же, приоткрытое окно — не слишком здесь боятся нечисти!

За окном протяжно и тоскливо завыла собака, за ней другая, где-то на левом краю деревни. Вой перешел в стадию, особо поражавшую безнадежностью, и одновременно стал глуше: похоже, «исполнители» забились в места поукромнее. Внезапно они заткнулись вовсе, а эстафету подхватили следующие несколько псов. Что-то двигалось по улице деревни — нечто, от которого псы хотели бы оказаться как можно дальше, но, ограниченные привязями, могли только изливать ужас в вое. Осторожно и неслышно рыцарь потянулся к оголовью меча, лежащего на лавке рядом.

Хозяин избы перестал сопеть (остальные домашние продолжали десятый сон видеть), приподнял голову, поглядев на окно. Рыцарь замер, наблюдая за старостой из-под полуприкрытых век и стараясь дышать ровнее. Староста мельком глянул на него, а затем вновь повернулся к окну и, еле слышно ругнувшись, начал… стягивать порты. За портами последовала рубаха, и голый мужик присел на корточки возле полки, на которой спал. Рыцарю удерживать ровное дыхание стало заметно труднее. Вдруг мышцы старосты болезненно напряглись, меж стиснутых зубов просочился сдавленный стон. Тело его начало оплывать, как стеариновая свеча, спина удлинилась и выгнулась, пальцы укоротились, обзаводясь когтями. Косматую шевелюру — не седую, а того цвета, который у собак называют «перец с солью», — словно кто-то растянул во все стороны, накрывая ею, как попоной, тело старосты. «Волколак!» — сообразил рыцарь, невольно покрываясь холодным потом. Огромный, больше любого волка, косматый зверь, с широкой тупой мордой и торчащими из-под верхней губы кинжалами клыков, округлыми прижатыми ушами и куцым прямым хвостом, подобрался и скакнул в окно. Собаки заголосили еще жалостливей. Рыцарь с трудом унял дрожь в руке, лежащей на оголовье меча, и ощутил острое желание выйти на минутку на свежий воздух. Теперь понятно, почему нечисть угрожает этой деревне меньше прочих, при таком-то старосте!

Утром староста как ни в чем не бывало потягивался на своей полке, свесив на холодный пол босые ноги. Мельком глянул на собирающегося в дорогу рыцаря, но ничего не сказал. Бабы лишь сокрушенно качали головами, пока рыцарь уже привычными движениями закутывал племянницу в одеяло.

Староста появился в дверях, когда рыцарь уже устроился в седле и взялся за повод.

— Ты, мил-человек, не говори никому, что ночью-то было. А то люди разные бывают, иные могут и пожечь, не разбираясь. А поедешь по тракту на Сосновищи, так опасайся дракона. Он в пади, верстах в десяти отсюда, завелся и безобразит: то козу схарчит, то корову. На человека вроде не покушался, но кто ж его, змея, знает…

— Спасибо за предупреждения и за ночлег, — отозвался рыцарь, трогая коня, — не поминайте лихом!

Они отъехали от приютившей их на ночь деревни версты на три, когда рыцарь заметил слева над лесом плавающий в небе крестик. Слишком уж большой, чтобы быть ястребом или могильником… или вообще какой-либо птицей. Отпустив поводья, всадник взялся за оголовье меча и посмотрел на племянницу. Та не спала, ясными глазенками разглядывая окружающий мир.

— Не бойся, дядька твой тебя в обиду не даст. Да и не станет дракон на людей нападать без причины — что мы ему? Едем себе и едем! Правильно?

Девочка согласно пискнула.

Дракон заложил еще один широкий круг над лесом, словно бы не обращая внимания на то, что делается на земле, а затем неуловимым движением завалился на крыло и ринулся вниз. Не дожидаясь конца его маневра (тем более что ящера скрыли ближайшие к дороге деревья), рыцарь оставил в покое меч и, подобрав поводья, ударил коня пятками. Гнедой всхрапнул, почти с места переходя в галоп. Дорога, по счастью ровная и наезженная, без ям и колдобин, легла под копыта палевой лентой. Пригнувшись к конской шее и крепче прижимая к себе ребенка, рыцарь бросил взгляд назад.

Дракон несся прямо над дорогой, едва вписываясь в обрамляющие ее деревья и волоча за собой мохнатый хвост пыли. Сильнее пришпоривать коня было бесполезно: тот, почуяв опасность, старался как мог, и окрестная поросль слилась в сплошную зеленую ленту. Но долго гонка в таком темпе продолжаться не могла, и это отчетливо понимали все ее участники. Дракон, видимо, первым решил прекратить этот спектакль — из его пасти вырвалось красноватое облачко, легко скользнувшее мимо рыцаря, обдав воина жаром. Дерево саженях в двадцати впереди взорвалось у комля снопом искр и неторопливо завалилось поперек тракта. Конь испуганно заржал и едва не сбросил всадника, тормозя всеми четырьмя копытами.

Рыцарь, вполне осознавая, что деваться ему некуда, соскочил наземь, одновременно выхватив меч. Дракон тоже приземлился и теперь надвигался, ступая по пыльной дороге жилистыми задними ногами и трехпалыми когтистыми лапами, расположенными на сгибах его сложенных крыльев, словно огромная летучая мышь. Длинная, изящно изогнутая шея, украшенная сверкающим на солнце гребнем, поддерживала вытянутую голову с узкими, горящими зеленым огнем глазами. Тело ящера покрывала блестящая чешуя цвета вороненой стали, в косых солнечных лучах отливающая синим. В другом месте и в другое время рыцарь залюбовался бы зрелищем такого красивого существа; сейчас же он мог только отступать, заслоняясь мечом, пока не уперся спиной в поваленный драконом вековой вяз.

Дракон приблизился вплотную, с холодным интересом рассматривая стоящую перед ним композицию.

— И ты собираешься драться со мной этой железкой? — шелестящим шепотом поинтересовался он.

Рыцарь, несмотря на страх (ничего не боятся, как известно, только круглые идиоты — смелость же заключается в преодолении своих страхов), почувствовал обиду.

— Этот меч, — сказал он, — в моей руке исторг жизнь из трех магических тварей и доброй сотни гоблинов и мелкой нечисти!

Дракон хмыкнул (непонятно, то ли одобрительно, то ли презрительно), а затем, резко нагнувшись, приблизил голову к самому лицу рыцаря. Тот отшатнулся, ударив рептилию мечом по челюсти. Клинок с жалобным звоном отскочил от блестящих щитков, отбив в сторону руку невольного драконоборца. Рыцарь замер, не представляя, что делать дальше, зато прекрасно осознавая, что от одного-единственного выдоха ящера от него останутся лишь дымящиеся сапоги.

Но тут неожиданно третий участник событий (вернее, участница) решил напомнить о своем присутствии. Без страха разглядывая в упор драконью морду, девочка вдруг загулила и, выпростав ручки из одеяла, схватилась за встопорщенные чешуи над ноздрями дракона.

Несколько бесконечно долгих секунд маленькая девочка и огромный огнедышащий зверь смотрели друг другу в глаза, затем дракон медленно отвел морду.

— Мы еще встретимся, крош-шка, — еле слышно прошелестел он и громче, чуть насмешливо добавил: — Как тебя звать, рыцарь?

— Олбран Визентский.

Взмах огромных, пурпурных с золотом крыльев, порыв горячего ветра, облако пыли, смерчем взметнувшееся выше головы и медленно осевшее, пригнувшиеся ветви кустов с жалобно шелестящей листвой, тень, на мгновение закрывшая солнце…

— Я запомню тебя, рыцарь!

Шептались листья дерев, шуршала трава; гнедой конь, нервно фыркая, переступал ногами, кося глазом на хозяина. Дракон кругами поднимался ввысь — и вот он уже снова стал неприметным крестиком в медленно раскаляющемся безоблачном небе.

Глава 1 МАГИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Соловый жеребец тряхнул светлой расчесанной гривой и оглянулся на всадницу, словно спрашивая: «Что, уже все, нагулялись?» Сидевшая на нем невысокая девушка с серебристыми волосами закончила озирать окрестности и ободряюще похлопала коня по шее.

— Ну да, — сказала она, — что-то нет настроения кататься. Поехали домой.

Соловый пошевелил ушами и послушно повернул в сторону видневшегося вдали небольшого, словно игрушечного замка.

— Давай-ка пробежимся напоследок, — вновь обратилась девушка к коню.

И они понеслись галопом через заросший лютиками суходол, до полусмерти напугав таившихся в траве перепелок.

Звали девушку Ивоной, и всякий, кто хоть раз в жизни видел эльфа, обратил бы внимание на ее цвет волос, столь характерный для этой расы, а также на ее заостренные ушки. Впрочем, всякий, кто видел в жизни больше одного эльфа, отметил бы, что Ивоне для настоящей эльфийки не хватает роста и солидности, да и карие глаза выдают в ней полукровку. Замок же, к которому галопом мчался соловый жеребец, сбивая копытами золотистые цветки, принадлежал родному дяде Ивоны — ушедшему на покой, хотя и не старому еще рыцарю Олбрану Визентскому.

Вблизи замок казался еще неказистее. Построенный три с лишним столетия назад для защиты от врагов, которые уже канули в Лету, растворившись без остатка в населении ширящегося королевства или же уйдя куда-то в поисках лучшей доли, замок как оборонительное сооружение слабо выдерживал критику. Цитадель его состояла фактически из одной башни, сложенной из дикого камня; в низкой стене каменная кладка перемежалась с бревенчатой. Чтобы приспособить эту инженерную конструкцию для жилья, около сотни лет назад часть построек была снесена или перестроена, и обороноспособность замка еще больше снизилась в пользу иных, мирных целей.

«Мирные цели», похрюкивая, с одухотворенным видом рылись в грязи на дне давным-давно не чищеного рва. Две хрюшки, заслышав стук копыт, оторвались от столь важной деятельности и, подняв розовые рыльца и шевеля ушами, проводили всадницу любопытным взглядом. Девушка завела солового в конюшню и умело расседлала. Чмокнула зверя в бархатистый храп и, закрыв дверь денника, крадучись пробралась к дому.

Слава богам во главе с Богиней-Матерью, что никто из домочадцев ей не попался, и она беспрепятственно добралась до лестницы, ведущей на чердак.

Чердак замка — самое удобное и надежное место, чтобы укрыться от всех видов нежелательного внимания. Ивона давно обосновала здесь свое тайное убежище, хотя в ее распоряжении была вполне приличная комната. Но комната — для жизни, а чердак — для души, когда эта последняя жаждет одиночества. Конечно, и здесь ее найдут, если она действительно понадобится, но, по крайней мере, не пристанут с каким-нибудь случайным поручением по дому. Домашнюю работу Ивона терпеть не могла, хотя иногда и принимала ее как неизбежное зло. Опять же кузенам сюда вход хоть и не запрещен, но категорически не рекомендован. Впрочем, это сейчас неактуально: кузен и кузина, оба значительно моложе самой Ивоны, гостят у своей бабки по материнской линии.

Девушка устроилась на брошенном прямо на пол тюфяке, заложив руки за голову, а одну ногу закинув на другую, и задумчиво жевала соломинку.

Да, чердак хорош. Добротно сработанная крыша не пропускала воду даже в самые сильные дожди, и помещение было сухим и чистым. Впрочем, последнее обстоятельство больше относилось к заслугам самой Ивоны, которая, при всей своей нелюбви к любым бытовым делам, всегда поддерживала здесь относительный порядок. Лежа на тюфяке, она видела из окна покатые холмы, поросшие луговым разнотравьем, и кусочек неба, а внутренний дворик и постройки самого замка не попадали в поле ее зрения. Так что возникала полная гармония с природой и миром в целом, позволяющая ощутить себя могучим чародеем и любомудром, познающим тайны бытия в одинокой древней башне. Это ощущение усиливали коренные обитатели чердака, которые легко могли бы привести в замешательство более чувствительную натуру: полторы сотни летучих мышей, которые днем квартировали где-то за стропилами, а ночью с тонким писком отчаливали в сторону реки. Ивона, в отличие от большинства девушек ее возраста, не возражала против их соседства и пару раз даже возвращала выпавшего из-под потолка маленького розового детеныша в лоно его обширной семьи.

Ивона вынула из кармана штанов (которые предпочитала юбкам и платьям, к вящему неудовольствию госпожи Визентской) недавний анонимный подарок и, как проделывала уже не раз, принялась рассматривать его. Ни она сама, ни ее дядя и опекун не представляли, кто бы его мог преподнести. Более того, ни конюх, ни прочая прислуга не видели, кто, как и когда этот подарок принес. Три дня назад, в то самое утро, когда ей исполнилось восемнадцать, подарок просто появился на подоконнике обеденной залы — небольшой, с ладонь, сверток с приложенной к нему запиской. Надпись на записке была сделана почерком столь ровным и четким, что невозможно было представить, как ее вообще могла вывести человеческая рука. Она была краткой: «Ивоне». В свертке из пергамента оказался белоснежный, гладкий, словно тщательно отполированный, драконий зуб. Ни инкрустаций, ни каких-либо еще надписей или значков, просто зуб — и все.

По крайней мере, дар был оригинальным — драконьи зубы ценились фармацевтами, целителями, да и магами буквально на вес золота, поэтому любая подобная часть огнедышащего ящера, попав в человеческие руки, практически через день оказывалась измельченной в порошок и расфасованной в аккуратно закупоренные флаконы. Ивона, разглядывая сейчас подарок, недоумевала, чем именно зубы дракона, а не виверн или тех же линдвормов, заслужили такую честь. Впрочем, деревенские знахарки не брезговали добавлять в декокты и эти аналоги.

Ивона еще повертела драконий зуб, держа его двумя пальцами и разглядывая на просвет, — он был абсолютно непрозрачным. Вздохнув, девушка собралась сунуть таинственный подарок обратно в карман, но едва сжала его в ладони, как почувствовала, что зуб нагревается. И одновременно ощутила покалывание в кончиках пальцев. Знакомое свойство магического предмета. Девушка вновь поднесла подарок к глазам. Нет, ничего доселе скрытого на нем не проявилось, но, приглядевшись, девушка различила едва заметное мерцание, окружавшее зуб подобно короне.

— Так вот, значит, что! — Ивона потерла зуб дракона пальцем, но ничего не изменилось. — Это, стало быть, амулет. Интересно, на что именно он зачарован? А может, это просто накопитель силы такой странной формы?

Летучие мыши, единственные существа, которые могли бы слышать девушку, остались равнодушны к ее мыслям вслух. Ивона все-таки убрала амулет в карман, мысленно перебирая книги, в которых могла бы содержаться подсказка к разгадыванию магической сущности подарка. Так и не вспомнив ничего подходящего, она вернулась к чтению фолианта, от которого оторвалась накануне вечером.

«Крокодил — зверь водный, хребет его аки гребень, хобот змиев, голова василискова. А егда имать человека ясти, то плачет и рыдает, а ясти не перестает, а егда главу от тела оторвав, зря на нее — плачет…»^[50].

«Замечательно, — подумала Ивона, разглядывая гравюру «зверя водного». — Особенно умиляет, что «ясти не перестает».

Она перевернула страницу, но чтение про крокодила прервалось невнятным шумом снизу, за которым последовал стук сапог. Над полом чердака материализовалась голова Олбрана, Ивониного дяди.

— Ивонка, ты здесь? — спросил рыцарь, оглядывая чердачное пространство.

— Здесь. — Девушка подавила желание затаиться, продлив общение с фолиантом, и села. — Что случилось, дядя?

— Да ничего особенного. — Олбран наконец поднялся на чердак полностью. На его лице застыла странная смесь беспокойства и плохо сдерживаемого смеха. — Я-то думал, что ты кататься уехала, а ты, оказывается, здесь. Знал бы — давно бы уже пришел.

— Да чего случилось-то? — Ивона поднялась на ноги и прислушалась. Олбран, видимо, не закрыл дверь на лестницу, и теперь снизу слышалась какая-то возня и визги: то ли там кололи свинью, то ли в пылу генеральной уборки наступили на кошку. — Там вон Неда в подвале застряла, может, подсобишь вызволить? А то, боюсь, обеда нам не видать.

— Обеда? — удивилась Ивона. — Сколько ж я здесь просидела? — Да уж, выходит, часа три, — отозвался дядя. — Идем, вдруг твоя магия чем поможет?

Как и в каждой уважающей себя крепости, в замке Олбрана Визентского был подвал. Дверь в это важное хозяйственное помещение располагалась сразу за входной — напротив парадной лестницы наверх. Поскольку все самое ценное — еда и выпивка — хранилось именно в подвале, его дубовые двери и косяки вряд ли уступали по прочности наружным воротам. Сейчас из-за этой двери доносились выражения, которые истинной аристократке едва ли пристало не только произносить, но и знать. А фоном к ним раздавалось сдвоенное мяуканье, причем коты явно подбадривали друг друга, попеременно извлекая из своих глоток совсем уж горестные завывания.

— Наш кузнец, помнишь, — ответил Олбран на немой вопрос Ивоны, прислушивавшейся к словоизлияниям тетки, — по просьбе госпожи Визентской изготовил новый запор для подвала. По гномьему, говорит, чертежу, — такой, что его надо врезать в дверную створку, а не вешать снаружи. Да еще и с пружинным «язычком», который выскакивает, стоит только хлопнуть дверью: чтобы, значит, не замыкать каждый раз ключом. Приходил сегодня кузнец, привел с собой столяра, и они этот замок установили. Тут жена и зашла в подвал, и котеичи за ней нырнули: дескать, захлопывай! Ну, столяр и захлопнул, а кузнец к тому времени уже ушел. Замок-то получился надежный, крепкий, а ключи-то, вся связка, у жены остались, в подвале. А открывается он только отсюда. Вот и сидят они уже битый час там: жена, сама слышишь, не в духе, да и коты ей помогают по мере сил…

— И в этом нет ничего забавного, Ивона, — донеслось сквозь кошачий мяв из-за двери, как только девушка прекратила хохотать.

— Сейчас, сейчас, попробую. — Ивона, еще посмеиваясь, поглядела в замочную скважину, пытаясь представить себе устройство замка. — Надо было сразу меня позвать…

«Так, сосредоточиться… Представить себе ключ, большой, кованый, с аккуратным колечком, за которое так удобно браться». Ивона представила себе кольцо побольше, удобно зажимаемое в руке. «Вот так ключ вставляется, бородки входят на свои места, и механизм замка медленно поворачивается…» Девушка, шепча заклинание, сделала рукой движение, как будто действительно с усилием проворачивала ключ. Ничего не произошло.

— Ладно, попробуем иначе, — вслух сказала девушка, оглядываясь на Олбрана, стоявшего рядом. «Ведь если язычок замка сам защелкивается, то его удерживает всего лишь пружина, а не механизм. Как же я сразу не сообразила — не иначе как эти кошки своими воплями отвлекли!» Под мысленным нажимом язычок двинулся назад, против давления пружины, и со щелчком вышел из паза. Из распахнувшейся двери, задев Ивону и прошмыгнув под ногами Олбрана, пулей вылетели два кота, черный и пестрый, и если второй, по инерции уже несясь по двору замка, продолжал блажить, то первый, воспользовавшись моментом, унесся вдаль с гирляндой из четырех сосисок. За котами появилась хозяйка дома и, поспешно проговорив: «Извините, я сейчас вернусь», исчезла в направлении небольшой дощатой постройки работы неизвестного архитектора.

— Племяша, — заметил старый рыцарь, глядя вслед жене, — я так разумею: из магов должны выходить хорошие расхитители всяких сокровищниц!

— И ты прав, — улыбнулась девушка. — Что делать, это оправданный производственный риск!

* * *

Каменистая дорога все тянулась и тянулась, пыльной серой лентой ложась под широкие копыта тяжелых соловых лошадей, хмуро тащивших вереницу возов. Хмурыми были и лица десятка людей, сопровождавших обоз, частью верховых, частью ехавших на возах и управлявших мохнатыми битюгами. Они переговаривались негромко и как бы с неохотой, чаще прислушиваясь к окружающим звукам. Звуков же было немного: еле слышно трепетали под ветерком ветви деревьев, среди которых нет-нет да и попискивала какая-нибудь пташка, да скрипели тележные оси. Но, вероятно, выслушивали обозные что-то иное, поскольку от этих привычных и правильных звуков лица их не прояснялись.

Край вокруг раскинулся безлюдный: холмистая местность, порой переходящая в почти настоящие горы, где сквозь покрывало травы и условно плодородной почвы прорывались скальные выходы, покрытые пятнами лишайников. Вековые дубравы и прочие лиственные леса, окружающие Кверк, здесь отступали, лишь по низинам виднелись иной раз темные купы одиноких ильмов да серебрились долговязые тополя. На склоны же лезли совсем иные леса, большей частью темные и сырые, скрашенные березовыми перелесками, над которыми, как недремлющие стражи, возносились пятнадцатисаженные башни пихт. Дорога, неспособная пробиваться через холмы по прямой, извивалась: то карабкалась на возвышенности, то спускалась в пади, местами больше похожие на ущелья.

В этом краю, на стыке человеческих, эльфийских и тролльих владений, поселки попадались редко: и люди, и прочие расы селились здесь неохотно, скудность каменистой почвы не способствовала развитию земледелия. А уж если поселок и стоял, то был окружен почти крепостной стеной, только что деревянной, и жители его, хоть и были рады заезжим купцам, при первой встрече радость выказывать не спешили: осторожно выглядывали из-за заостренных лиственничных бревен, придерживая мечи и самострелы. Что примечательно: хотя большинство селений были смешанными, атмосфера приграничья действовала всем на нервы одинаково, и жители мини-крепостей равно опасались и троллей, и эльфов, и людей. Однако и махнуть рукой на эту местность, предоставив ее жителей самим себе, не было возможности, да и жители не собирались покидать пусть и тревожные, но привычные места. Тракт, прихотливо петлявший по всхолмью, был наиболее простым и удобным путем из северных земель в собственно Арктонию, да и в Кверк, а значит, «артерией», по которой текли смолы, рыба, голубоватые шкуры северных лис и другие ценные товары.

Дорога, перевалив через выбитую ветрами голую хребтину холма, вновь пошла вниз, мимо увешанных бородами лишаев древес. Два всадника попридержали коней, пропуская возы на спуске. Один, повыше ростом, в кольчуге и шеломе-шишаке, исподлобья оглядел лежащую впереди низину.

— Эх, — сказал он, — надо было колдунишку хоть какого брать! Они, грят, хорошо со всякими нелюдями управляться умеют!

— Дык ведь, — отозвался его собеседник, чуть привставая на стременах и подергивая себя за рыжеватую бородку, — мы ж его сами-то и подпоили-за успех предприятия. Кто ж знал, что это его так подкосит и он головой с перепою ушибется? Да теперь и ладно, мы уж, почитай, в ельфийских землях.

— Что эльфы, что тролли — одно все нелюди, кто их разберет, окаянных! — Первый всадник тронул коня пятками, и тот послушно пошел вслед за последней подводой. — Оно, может, и хуже, что на людей похожи. А живут по полтыщи лет — поди угадай, что в их вековую башку втемяшится!

Рыжебородый лишь пожал плечами, подгоняя своего конька, чтоб не отставал. Достигнув дна лощины, рослый вновь натянул поводья.

— Не нравится мне здесь что-то! — сказал он.

— Дак ить вроде спокойно все? — Рыжебородый огляделся. Лес обступал лощину со всех сторон, из-под вековых деревьев на склоны кучевыми облаками выползали кусты.

— Самое место, ежели засаду делать! — Рослый положил руку на оголовье меча.- Нагоним-ка своих, а то еще, не ровен час, случится чего.

Он подстегнул коня поводьями, и в этот миг где-то в кустах тихонечко тенькнуло. Рослый с хрипом повалился на шею коня, который бестолково затоптался на месте. Рыжебородый с удивлением увидел тонкое оперенное древко, торчавшее у соратника из спины. «А ить стрела-то ельфийская», — отметил он про себя и дал своей животине шенкелей. Но ускакать не успел, как и поднять тревогу, — несколько десятков стрел вырвались из кустов и нависших над краем склона еловых лап. Чубарый конек рыжебородого рухнул наземь и забился в агонии, подминая всадника. Одна из стрел впилась в круп соловому битюгу, и тот, взвизгнув, понес. Подвода, налетев на склон лощины, перевернулась, из лопнувшего тюка рассыпались серебристые шкурки, словно еще хранящие в себе запах чистого, искрящегося на солнце снега. Кони первых двух подвод, подстегнутые вожжами и окриками, припустили вперед, но до конца лощины добрались уже без возниц и, испуганные свистом стрел, продолжали скакать во весь опор.

* * *

Хорошо посидеть тихим теплым вечером на берегу реки, особенно когда ты знаешь, что никакие срочные дела тебя не ждут, и можешь от души и с наслаждением предаваться безделью.

Солнце медленно тускнеет, убавляя свое свечение, переставая слепить и обретая четкие края насыщенно-оранжевого диска. Диск этот неуклонно скатывается к западу, задевая краем деревья, и земля и все, что на ней, теряет цвета, погружаясь в мир теней, небо же, выжженное в полдень до белизны, напротив, цвета обретает. Оно полыхает оттенками алого, красного, оранжевого и желтого — настолько чистыми и при этом столь прихотливо смешанными, что лучший из живописцев в бессилии бросит палитру и кисти и будет просто смотреть… Ближе к зениту теплые цвета тускнеют, перетекая из пурпура раковин южных морей в густую синеву дорогого шелкового плата, рассеченную черными стрелками облачных полос, медленно темнеющую к востоку и на самом краю пронзенную уже голубыми точками ранних звезд.

Вслед за небом расцвечивается и река, раскатываясь вдаль от твоих ног алой ковровой дорожкой, словно ты — почетный гость, которого безмолвно приглашают войти в распахнутые врата ночи. По сторонам от дорогого ковра темными силуэтами встают деревья, высясь над черными провалами берегов, и лишь прошлогодние камыши еще различаются на их фоне светлыми росчерками. А над водой, не дождавшись вступления ночи в свои права, уже скользят камушками по льду летучие мыши, неуловимо для человеческого глаза трепеща тонкими крыльями.

По-настоящему еще не стемнело, и цвета природы были еще различимы. Ивона, набросив на плечи куртку (с заходом солнца похолодало), следила за полетом ночных созданий.

Выдра вынырнула из омута у самых ее ног и, пошевеливая густыми встопорщенными усами, пару мгновений рассматривала девушку. Сколько Ивона помнила, выдры всегда жили возле этого омута, на заросшем тальником островке, и каждый раз вот так выныривали посмотреть, кто это сидит на берегу их водоема. Да и ближайшее селение называлось Порешни^[51], также намекая на привычное обитание водных хищников в здешних местах. Это было одной из точек постоянства в меняющемся мире: река, закат, выдры с ивового островка, — то, что не дает разрушиться личному, построенному для себя миру.

Романтика закончилась с появлением босоногого деревенского парнишки, стремительно выбежавшего на берег и в нерешительности остановившегося шагах в пяти от Ивоны.

— Госпожа Ивона, — начал он после минутного перетаптывания с ноги на ногу, — а вы ворожить умеете? Мне батя Прасол сказывал, что вы ворожить горазды…

— Колдовать я немного умею, — согласилась Ивона, не вдаваясь в подробности. — А что стряслось-то?

— Так у нас на задах дома какой-то бес завелся, вы б его прогнали…

— Что за бес? — В Ивоне взыграло любопытство, и она поднялась на ноги, как следует надевая куртку.

— Дак мы его не рассматривали. Большой, воет, голова как горшок… Вы как, госпожа, идете?

— Идем, — согласилась девушка.

Шли быстрым шагом. Тропинка менее чем через полверсты переросла в главную и единственную деревенскую улицу. В домах уже зажглись лучины и свечи; жители, как водится, собирались с темнотой отойти ко сну, но не все еще успокоились, обсуждая, вероятно, дела минувшего дня, а то и просто дыша у окошка свежим воздухом на сон грядущий. О бесе, по-видимому, уже прослышали, так как на улице никто не околачивался, а за спиной Ивона довольно четко расслышала шепоток: «Глядь, Игнат-то ельфийку привел; они, ельфы, колдовать горазды!» И было не совсем понятно, ставится ли это умение эльфам в заслугу или нет.

— И давно этот «бес» появился? — поинтересовалась Ивона.

— Так уж несколько ночей шкодит. Свинью намедни зарезал… хорошая свинья была. — Игнат руками показал что-то необъятное, видимо, в качестве иллюстрации к достоинствам покойной.

— А что ж за местным колдуном сразу не послали? — удивилась девушка.

— За тем, что в трех верстах-то, в Заячьей Россыпи живет? Так он сейчас с обозом ушел. На Вяти и близ Кверка сейчас беспокойно, вот купцы и стараются колдуном заручиться на всякий случай… Во, пришли!..

Вблизи плотницкого дома соседи из окон уже не выглядывали, а окрестные собаки как-то жалостливо подвывали (похоже, забившись под телеги или еще куда).

Открыл сам плотник, крепкий кудрявый детина, и, поздоровавшись с «госпожой», повел Ивону задом.

— Там он, бес-то, по огороду скачет. — Не дойдя пары саженей, плотник остановился. — Свинью загрыз давеча, а теперь не иначе решил извести и грядки.

— А вы б его топором или доской, — сказала Ивона вполголоса (скорее себе самой, чем сомнительному тыловому прикрытию). Отправленный суровой отцовской рукой в дом, Игнат, судя по шуршанию, обустраивал себе смотровую площадку на чердаке.

Нежить появилась неожиданно, беспорядочно скача по огороду и странно завывая. Похожая на горшок голова моталась из стороны в сторону. От неожиданности Ивона метнула в тварь огнем, но промахнулась; земля на середине гряды взлетела комьями вместе с какой-то зеленью, мгновенно спекшейся до бурых комочков. Нежить гулко завопила и припустилась еще быстрее, на бегу звонко стукаясь головой о твердые предметы. И тут Ивона расхохоталась. Сплетя простенький магический аркан, она метнула его вперед, и существо остановилось как вкопанное, подвывая еще жалостней.

— В чем дело? — поинтересовался плотник откуда-то сзади.

— У вас вместе с появлением беса пес дворовый не пропадал? — поинтересовалась Ивона. Мужик выглянул из-за ее плеча и всмотрелся.

— О, так это ж Серко! — изумился он. — Это ж я горшок старый с объедками выставил, думал потом ему выдать, а он, вишь ты, сам нашел, да и застрял!

Теперь смеялись уже трое — сверху, с чердака, хохотал затаившийся там Игнатка. Виновник торжества стоял, подвывая и отнюдь не помогая проводимым горшечносъемным работам. Неожиданно он дернулся, вздыбив шерсть на загривке, и выдал такую скорбную руладу, что Прасол, вздрогнув, выпустил горшок, и Серко рванулся прочь через огород.

«Глупость какая-то, — размышляла Ивона, отсмеявшись и начиная плести новый аркан. — Не Серко же свинью собственных хозяев зарезал! Свиней в закрытых закутах обычно режет нежить, покупаясь, видимо, на схожие с человеческими свойства крови и сердечный ритм. И… собаки как-то странно воют…»

Стрига сидела, прилепившись к забору, напоминая гигантского паука длинными конечностями с острыми изломами суставов и плотным мохнатым туловищем. На белесой башке, отдаленно похожей на человеческий череп (или, если угодно, на тот же горшок), тускло горели два зеленоватых глаза. Убедившись, что ее заметили, и соблюдя, таким образом, приличия, тварь зашипела, поудобнее переставив ноги-руки, и распахнула два черных крыла.

Оказывается, стоять посреди ночного двора перед готовой к прыжку стригой — это совсем не то же самое, что читать про эту нежить, полеживая на чердаке в компании с толстым гримуаром и чашкой травяного чая, да рассматривать гравюры под шелест дождя, представляя себя боевым магом, вышедшим на охоту на полночный тракт. Как говорится, так вот ты какой, северный олень!

Додумать, как именно нужно убивать нежить, чтобы не повредить шкуру (пригодится: можно будет в Мусеон ее отдать — вот заодно и повод съездить в столицу), стрига не дала, перехватив инициативу. Взмахнув крыльями, она резко оттолкнулась от забора, в прыжке обнажая черный провал пасти и выставляя вперед костлявые когтистые лапы. Сзади, судя по звуку, Прасол тихо и по-деловому упал в обморок, и Ивоне едва ли не впервые в жизни захотелось последовать туда же. Единственное, что она успела сделать, это огреть приближавшуюся тварь свежесплетенным арканом. Стрига от неожиданности взвизгнула и рванула вверх, и Ивона, не успевшая понять, на какой части бестии захлестнулась магическая петля, стартовала за ней, едва не вывихнув руку. Магический аркан тем хорош, что образует с рукой, его бросившей, как бы единое целое, и выпустить его, в принципе, нельзя; главное перед броском — убедиться, что противник не намного сильнее или больше тебя…

Аркан, оказывается, захлестнул обе передние лапы нежити, стянув их вместе. Стрига, отчаянно хлопая крыльями, сделала круг почета над двором и огородом (Ивона была вынуждена, перебирая ногами, пробежаться по штакетнику и свести близкое знакомство с большим кустом крыжовника), а затем, не выдержав нагрузки, рухнула на землю, пропахав борозду поперек двух грядок. Девушка с размаху впечаталась в ее мохнатый зад, попутно вспомнив нужные слова, и обе наконец избавились от аркана. Первой от шока оправилась нежить, с каким-то мстительным видом размяв освободившиеся лапы и пронзительно зашипев сквозь заостренные зубы. Ивона поняла, кто кем намеревается сейчас пополнить коллекцию, но добровольно упасть в обморок опять не вышло. Неожиданно она почувствовала, как что-то буквально жжет ее ногу. Рефлекторно сунула руку в карман, и находившийся там предмет сразу похолодел, зато по ладони словно теплая волна прокатилась.

Стрига поднялась на задние лапы, протянув передние к добыче, и тут же вздрогнула, с визгом обернувшись — носившийся в полном одурении по огороду Серко со всего маху врезался горшком в ногу твари. Горшок разлетелся вдребезги, а кобель, увидев, куда он попал, заголосил не хуже стриги и понесся прочь.

Этого короткого замешательства Ивоне хватило, чтобы, не особенно задумываясь, метнуть в отвлекшуюся бестию первым пришедшим на ум заклинанием. На мгновение в воздухе вспыхнула синяя дуга, доска штакетника позади стриги рассыпалась дождем горящих щепок, а сама стрига, с некоторым удивлением изогнув шею, посмотрела на собственную грудь и рухнула наземь. Ее крылья и задние ноги еще некоторое время дрожали в конвульсиях, а затем тварь вытянулась и окончательно затихла.

Ивона присела прямо на грядку, думая, что ей сейчас не повредил бы стаканчик наливки, а до целой бутылки лучше бы и вовсе не добираться, потому как на нервной почве она, несомненно, выпьет ее досуха. И тут раздались аплодисменты. Подняв глаза, девушка разглядела поверх забора силуэты голов по меньшей мере десятка соседей, собравшихся посмотреть на редкое зрелище — поединок колдуна и нежити. Судя по более или менее дружным хлопкам, на стригу ставило меньшинство. Большинство же, перевалив через забор, тожественно выволокло мертвую тварь на улицу, уже освещенную луной, не слушая сетований плотницкой жены, пытавшейся привести мужа в сознание при помощи воды и подвернувшегося под руку старого сапога. Труп стриги привязали к палке (похоже, оторванной от многострадального плотницкого забора) и волокли полверсты до ворот замка, по пути всячески нахваливая «храбрую госпожу». А «храбрая госпожа» с большим трудом подавила в себе желание сразу же отметить первое собственноручное усекновение нежити возвращением обеда (проще говоря — тошноту). Ивона еле доплелась до замка и, кое-как отблагодарив селян за добрые слова, поспешно отправилась в притулившийся в темном углу двора маленький деревянный домик. О карьере профессионального ведьмака ей думалось почему-то в последнюю очередь.

Глава 2 МАГИЧЕСКИЙ ЭСКОРТ

Вероятно, старейший в королевстве Веятский университет исходно строили как рыцарский замок, способный противостоять орде гоблинов или армии троллей. Но уж точно не как высшее учебное заведение. Эти стены серого камня могли бы выдержать добрую сотню ударов стенобитным орудием, а их бесстрашные защитники, попивая квас или еще какой напиток, расслышали бы лишь слабое царапанье извне. С другой стороны, только совершенно умалишенные или же помешанные на рыцарском кодексе воины (чего за гоблинами пока вроде бы не замечалось) могли долбиться в стены, напрочь игнорируя узкие, хотя и высокие, с затейливым переплетом стрельчатые окна первого этажа.

Между окнами, впиваясь в стены щупальцами корней, карабкался плющ, украшая университет в летнее время зеленотканным гобеленом. Каждую весну он ловко и сноровисто преодолевал первые два этажа, но уставал и начинал задыхаться на третьем и, наконец, вцеплялся тощими пальцами побегов в карниз четвертого этажа, безнадежно повисая на нем и затравленно соображая, как его угораздило залезть на такую верхотуру. В плюще гнездились зарянки и садовые славки, бодро распевавшие под окнами аудиторий; изредка им пользовались единственные захватчики, посягавшие на университетскую суверенность, — черные крысы с усатыми мордочками и длинными цепкими хвостами.

А на самом верхнем карнизе восседала компания каменных горгулий, к которой ежегодно присоединялась пара соколов-пустельг. Птицы щедро ссыпали вниз комочки спрессованного мышиного меха и косточек (в результате чего тема самостоятельных работ студентов «Возможности и перспективы провиденья на основе погадок»^[52] постоянно подпитывалась свежим расходным материалом). Над горгульями и птенцами пустельг, пищавшими в ожидании свежих мышей, возносились к небу два купола обсерваторий и шпиль, который совмещал в себе функции украшения, ретранслятора поисково-коммуникационных заклинаний и громоотвода.

Сейчас это средоточие культуры и прогрессивной мысли пребывало в относительной тишине и покое, впрочем, скорее внешнем. Студенты наслаждались летней погодой где-то вне этих стен, с которых старательные домовые, подгоняемые мрачным завхозом, деловито смывали надписи сомнительного содержания и еще более сомнительной исторической ценности. Отовсюду доносился запах побелки и стук молотков — по старинной традиции, бывшие абитуриенты, а ныне свежеиспеченные студенты что-то красили и чинили, дабы к началу лекций и семинаров вполне проникнуться духом учебного заведения. Двое старших учащихся загорали, сидя на подоконнике открытого настежь окна, в ожидании, когда птенец пустельги срыгнет остатки очередной мыши, столь необходимые для предсказания эпохальных событий. Одинокий должник, явившийся на пересдачу каких-то зачетов, крался по коридору, зажав под мышкой увесистый седьмой том энциклопедии «Старминика», и остановился у двери помещения, предназначенного для отдыха профессоров и доцентов.

За дверью, впрочем, разговор шел вовсе не о зачетах и расписании семинаров.

— Это добром не кончится! Он что, не понимает, что государство нарывается на очередную войну — на этот раз Последнюю?!

— Да все он прекрасно понимает, но, очевидно, рассчитывает, что так далеко дело не зайдет.

— Но ведь ежу понятно — простите, коллеги, — что имеют место провокации. Эльфы всегда были союзниками и держали все восточное Приграничье от набегов варваров с моря.

— Ежу, может, и понятно, а вы объясните это родственникам тех, от чьего обоза прибежала в пункт назначения единственная лошадь с эльфийской стрелой в заду! Это же такой повод помахать мечами и поголосить о наглых выпадах зарвавшихся нелюдей. И что бы ни случилось, он будет держаться нейтральной позиции: в открытых выступлениях скажет, что все надо урегулировать мирным путем, а тайно поддержит дружины местных дворян. Если война и разразится, он почти ничего не потеряет. Эльфы победят — хорошо, это все подлые ландграфы, центральную власть ни в грош не ставят, творят что хотят, никакой управы на них нет, и спасибо, хоть вы помогли, приструнили, а давайте-ка мы пяток еще и повесим публично, чтоб остальные боялись! И действительно — зарвались, в грош не ставят, а Приграничье освободится от законных землевладельцев и под шумок отойдет королю, на его усмотрение. Победят ландграфы — еще лучше. Победителей не судят, и все они могут засвидетельствовать, что королевский дом всячески им помогал и лишь политические обстоятельства момента вынуждали его делать это тайно. А в Кверке — и строевой лес, и торговый путь из южных земель через Восточное море, и плодородные земли, и процент со всего этого в казну.

— М-да! Хуже всего, боюсь, придется эльфам, живущим не в Кверке, а на территории Берроны.

— Уверяю вас, коллеги, если это все же случится, хуже всего придется всем!..

Как бы ни была увлекательна тема внешней и внутренней политики, подслушать разговор незадачливому студенту не удалось. Едва он склонился к двери и начал вникать в смысл разговора, как его отвлекла от этого сработавшая магическая защита. Бедняга выронил энциклопедию и, вытаращив глаза, прижал ладони к ушам, временно забыв о взаимоотношениях людей и эльфов. Простенькая, а потому надежная, как кувалда, формула при нарушении контура эмулировала в мозгу нарушителя эффект воздействия звуком в добрую сотню децибел на всех слышимых частотах сразу. Особенно удобным было то, что, кроме самого пострадавшего, никто этих звуков не слышал…

* * *

— Знаешь ли ты, что обо всем этом говорят? И, заметь, не только в милой моему сердцу обители знаний, а и просто на улицах?

— Что, если не прекратятся провокации, войны не избежать. Вы об этом, Ваше Величество?

— Об этом… — Король, уперев локти в ограждение балкона, смотрел,как на шпиле Университета играют отсветы заходящего солнца. — Я получил донесение от Хорта, и он тоже полагает, что все это — провокации.

— Ну, население Приграничья не так-то легко спровоцировать. — Релла уютно устроилась на мягком диване, прикрыв ноги пледом. — Там чистокровных людей-то за пределами Турвина живет не так уж много.

— Даже самое стойкое население начнет роптать после регулярных нападений на обозы, якобы совершаемых кверкскими эльфами. А уж подбить местных ландграфов на размахивание мечом вообще ничего не стоит!

— А вот этого я бы не стала им позволять… — А эльфы мне шлют уже третью ноту протеста за браконьерские рубки. Браконьерские рубки — подумать только! — Монарх повернулся спиной к закату и шагнул в комнату.

Из складок пледа Реллы высунулась любопытная морда абрикосово-рыжего хорька; фаворитка рассеянно почесала зверька за ухом.

— Я бы предположила, — сказала она, — что рубки производились в священных рощах, нанося убыток не столько материальный, сколько моральный.

— Я бы назначил тебя своим советником, а остальных бы отправил чистить конюшни… — Король невесело усмехнулся, взяв со столика бокал вина и отпив глоток. Он прошел с бокалом в руке к любимому креслу и сел, предварительно согнав с сиденья еще одного хорька: — Беги к хозяйке!

Хорек меховым ручейком послушно потек к дивану. Король вздохнул, на мгновение отвлекшись от невеселых мыслей. У леди Реллы, которую Его Величество про себя считал умнейшей женщиной королевства, в жизни было два главных увлечения: хорьки и сам король.

— Ну уж нет, благодарю покорно, Ваше Величество! — Релла наморщила носик. — Для хрупких женских плеч это была бы слишком большая ноша. Я бы предпочла остаться на своем месте, нежели занимать чужое.

— Да, ты права. — Правитель еще отпил из бокала и вернулась к прежней теме: — Разумеется, страдают священные рощи, разумеется, ущерб наносится моральный, и, разумеется, это тоже провокации.

— Могут быть провокации, — негромко вставила Релла.

— Беда в том, что неясно, как этот ущерб может быть возмещен, кроме как наказанием виновных, которых еще надо поймать. — Король откинулся на спинку кресла, разглядывая вино на просвет. — Это как снежный ком. Или эпидемия. Пока отдельные идиоты совершают что-то подобное, их рано или поздно отлавливает стража — и справедливость торжествует. Но стоит таким вот событиям принять систематический характер, они начинают вовлекать в себя все новые и новые силы. Если случится хотя бы маленькая приграничная стычка — а она случится почти наверняка, — не один дворянин, так другой воспользуется ситуацией и народными настроениями…

— Можете не продолжать, Ваше Величество, я уже поняла. Если мне будет позволено выразить свое мнение, я бы сказала, что надо надеяться на лучшее и избегать случайностей.

Монарх резко выпрямился в кресле и повернулся к фаворитке, поймав ее крайне серьезный и сочувствующий взгляд.

— Это лишь мнение слабой женщины, — произнесла Релла, поднимаясь с дивана и стряхивая с колен пригревшихся хорьков. — Поговорите с теми, кто умнее и опытнее меня.

* * *

«В эту гнусную погоду, — думала Ивона, глядя в чердачное окно на струящиеся по соседней крыше ручейки воды, — так и хочется забраться на чердак. Чтобы никто не трогал». Благо чердак был прямо-таки создан для одинокого созерцания дождя. Правда, дождь ныне не удался: мелкая серая морось, про которую никогда не понятно, движется ли она сверху вниз или хаотично. Вероятно, таким нехитрым способом природа напоминала, что лето идет к концу и осень не за горами. Будет, конечно, еще и солнце, и по-летнему жаркие дни, ведь и листва на деревьях еще даже не тронута желтизной, но все же, все же…

Ивона оторвалась от окна и щелчком пальцев зажгла две свечи в тяжелом старинном канделябре. Это было одно из первых заклинаний, которое она выучила еще в детстве, однажды увлекшись книгой по практической магии и обнаружив, что у нее кое-что получается. В сущности, ее нелюбовь к домашним делам и послужила в тот момент серьезным стимулом к изучению магического искусства — как только Ивона узнала, что подметать комнату можно, не вставая с кресла, а после некоторой тренировки — и не отрываясь от чтения. Теперь именно это заклинание, которое Ивона представляла в виде бледно-лилового пузыря, трудолюбиво гудело, периодически удаляя с ее любимого чердака пыль и неизбежное зло от соседства с летучими мышами — их помет.

Девушка сидела в старом кресле, уютно закутавшись в пушистый плед, ела прихваченный с кухни бутерброд и читала книгу про нежить, расширяя образование. В библиотеке, доставшейся ей в наследство от матери, было множество трудов по разным разделам магии, естествознания и целительства, однако, раскрывая книги в толстых кожаных переплетах и с интересом вчитываясь в затейливый шрифт, Ивона отдавала себе отчет, что с момента написания большинства этих фолиантов наука сделала большой шаг вперед. Эту же книгу недавно привез из какой-то поездки дядя Олбран, и в ней, несмотря на относительную скромность переплета и оформления (простое золотое тиснение, без инкрустаций, гравюры несколько схематичны), содержались сведения заметно более свежие.

Шкура стриги, снятая с помощью замкового конюха (в прошлом охотника), теперь покоилась в подвале в кадке с солью. У Ивоны была мысль съездить в столицу, а шкуру захватить в качестве своеобразного пропуска в Университет и, в частности, в университетский Мусеон. Сейчас, задумчиво жуя бутерброд и перелистывая страницу за страницей, девушка узнала, как ей в этом плане повезло с первой добычей: оказывается, некоторые виды нежити — например, упырей — вообще невозможно сохранить в коллекциях, поскольку по смерти они полностью распадаются, оставляя лишь лужи дурно пахнущей слизи.

Внизу, под лестницей, скрипнула, открываясь, дверь.

— Ивона! — крикнула снизу Неда, Ивонина тетка, — тут тебя купец какой-то спрашивает! Спустись на минутку.

— Сейчас подойду. — Девушка закрыла книгу и стряхнула с подлокотника кресла бутербродные крошки. «Купец? Интересно, зачем это я ему понадобилась?»

Торговый человек — крепкий мужик с седой бородой и седыми прядями в темной шевелюре — ждал в холле, объясняя, что в зал не пойдет, чтобы не натоптать: грязно ж на улице. Ивона поздоровалась.

— Добрый день, госпожа Ивона! — Появлению девушки купец явно обрадовался, слегка ей поклонился. — Если он, конечно, добрый — вон грязищу какую развезло! Тихомир я Суховерхов. В Камнешарах контора моя.

Ивона кивнула. Фамилию Суховерхова в этих местах знали, да и самого купца она вроде бы видела пару раз.

— А ко мне-то у вас какое дело? — спросила она.

— Да вот, обоз пойдет с товаром на Турвин. Небольшой, всего пять подвод. Да боязно его без мага-то нынче пускать! А вы, как я знаю, колдуете хорошо. Вон вся округа рассказывает, как вы нечисть крылатую, стригу-то, упокоили: почитай, полдеревни у вас теперь в должниках. Вот я и подумал вас попросить товары сопроводить.

Ивона задумалась. Она собиралась съездить в столицу королевства, но, если подумать, Турвин — тоже неплохо, крупный древний город, в котором она к тому же ни разу не бывала.

— Что стряслось? — В холле появился хозяин замка.

— Дядя Олбран, — повернулась к нему девушка, — тут вот господин Суховерхов предлагает с его обозом прогуляться до Турвина. В качестве магической охраны. Как ты смотришь?

— А и поезжай! — сказал Олбран, к некоторому замешательству Ивоны, уже готовившей речь с доказательствами, почему ей обязательно надо поехать. — Турвин — город красивый, заодно и посмотришь.

— Да куда ж ты девочку спроваживаешь?! — возмутилась госпожа Визентская. — Куда она поедет — одна, леший знает в какую даль!

— Ну почему одна? Там в обозе еще люди будут…

— Вот именно! — сказала Неда, выразительно посмотрев на мужа.

— Взрослая уже, — ответил Олбран. — Не запрешь же ее. Все равно она в столицу собиралась. Неда, она ж, как ни крути, по магической стезе пойдет, пора уж свои силы попробовать.

— Да-да, куда ее мать эта стезя привела! — Неда поджала губу, но было видно, что она уступает.

Ивона почувствовала, что пора бы и ей вставить слово в беседу.

— Спасибо, дядя! — быстро сказала она. — Тетя, не переживайте, ничего со мной не случится! Господин Суховерхов, куда и когда подъезжать? Да, — чуть запоздало вспомнила она о еще одной важной вещи, о которой в разговоре с купцом следовало бы вспоминать в первую очередь, — а каковы условия контракта и оплата?

Купец усмехнулся в усы, глянув на Ивону при ее последних словах с уважением, и вытащил из-за пазухи свиток.

* * *

Верхом на любимом соловом жеребчике по кличке Шпат Ивона подъезжала к Камнешарам — большому селу, не чета Порешням. Здесь даже было несколько домов с каменными первыми этажами и каменный храм. Улицы, впрочем, были немощеные, земляные, и если проселки после вчерашнего дождя покрывала грязь разной степени вязкости, то в селе, где дорогу упорно месили сотни человеческих, конских и коровьих ног, грязища была непролазной.

Девушка, впрочем, не обращала внимания ни на грязь, ни на каменные постройки, размышляя о своем дебюте в качестве наемного мага. Она вовсе не была уверена, что твердо помнит все заклинания и сможет их применить в трудную минуту. Опять же, необходимо было хотя бы в первый момент произвести на своих спутников хорошее впечатление. Почувствовав слабину поводьев, Шпат пошел медленнее, свесив голову. Он был не против поноситься по холмистой равнине и лесным просекам в любую другую погоду, но сейчас не слишком одобрял желание молодой хозяйки тащиться куда-то по слякоти. И едва хозяйка, выйдя из собственной задумчивости, нагнулась потрепать своего скакуна по лоснящейся шее, как тот ступил передним копытом в заполненный жидкой грязью след своего сородича. Раздался необычайно смачный звук, и струя мутной жижи ударила точно Ивоне в лицо.

Поэтому на сельскую площадь, где вокруг обозных телег и оседланных лошадей уже стояли, переговариваясь, купцовы помощники. Ивона — грозная и могучая колдунья — въехала, отирая с лица и челки бурые разводы и вслух вспоминая наиболее сочные обороты из лексикона дяди.

В сторону заляпанной грязью девушки обернулись несколько лиц разной степени заросшести, воззрившись на нее с немым вопросом в глазах.

— Здравствуйте. — Ивона спешилась.

— Ну, здравствуй, — отозвался один из мужиков, обладатель наиболее густой, но при этом и наиболее ухоженной бороды. — Чего нужно-то?

— Я — Ивона Визентская, — сообщила Ивона, однако по глазам собеседника поняла, что ситуация для него не прояснилась.

— И что? — поинтересовался бородатый.

— Меня нанял Тихомир Суховерхов для обеспечения магической охраны, — объяснила девушка и, на случай, если собеседник понял не до конца, добавила: — Я — маг.

— Ма-аг? — Бородатый оглядел Ивону с ног до головы. Остальные мужики зашептались. — Так это тебя нанял Тихомир! А он и не сказал, что это будет девчонка.

— А вы что-то имеете против? — слегка обиделась Ивона, понимая, впрочем, что выглядит сейчас не слишком внушительно.

— А ты колдовать-то умеешь? — вопросом на вопрос ответил бородатый. Шепот его коллег стал громче, в сущности, перестав быть шепотом.

— Да вы на ее уши посмотрите, — заявил кто-то. — Она же эльфийка!

— Что, Тихомир с ума, что ли, сбрендил — в маги девчонку нанимать, да еще и эльфийку?!

— Да нет, — высказался кто-то пообразованнее. — Она не чистокровная, она хафлинга.

— Ну и?..

— Так, что тут происходит?

Последнюю реплику произнес человек, только что подъехавший на жилистом караковом жеребце. Всадник был немного выше среднего роста, широкоплеч, зеленоглаз, с густой шевелюрой какого-то непонятного цвета — то ли раньше времени начавшей седеть, то ли чем-то припорошенной. Лицо человека покрывала щетина по меньшей мере четырехдневной давности, но при этом выглядевшая аккуратной. Ивона обратила внимание на обильное вооружение вновь прибывшего: как минимум он имел при себе меч, лук и два длинных кинжала.

— Да вот, Сивер, — обратился к нему бородатый, видимо, непосредственный помощник купца, — Тихомир удружил, нанял в маги девицу. Что нам с ней теперь делать?

— А что делать? Нанял и нанял. Эй, маг, покажи что-нибудь эффектное.

Ивона, которой так и не удалось вставить реплику в свою защиту, внутренне разозлилась и теперь решительно повернулась в сторону примыкавшего к площади заброшенного сада, переходящего в пустырь, где под кривыми яблонями, почти в рост человека, поднялась полынь и прочий бурьян.

— Смотрите-смотрите, — проговорил у нее за спиной тот, кого назвали Сивером. Проговорил, кажется, одобрительно.

Ивона выставила полусогнутые руки перед собой, ладонями вверх и к себе, сосредоточилась — и в ладонях появились два холодно поблескивающих диска, каждый диаметром в пядь. Выдохнув, девушка одновременным движением рук метнула диски от себя. Те, еле слышно взвизгнув, мелькнули в воздухе и исчезли в зарослях бурьяна.

Секунду ничего не происходило, а затем стебли полыни покачнулись и завалились двумя параллельными полосами — саженей в тридцать длиной.

— Без всяких вспышек, тихо и смертельно, — одобрительно сказал Сивер, обращаясь, похоже, сам к себе.

Яблоня, оказавшаяся на пути диска, медленно, словно в задумчивости, опрокинулась набок. Один из мужиков сбегал к краю сада и вернулся с половинкой подгнившей штакетины, перерезанной идеально гладко и ровно.

— Вот так-то, Мифодий, — сказал, ухмыльнувшись, Сивер. — По мне так абсолютно безразлично, кто будет магом, хоть орк-гермафродит пяти лет от роду, лишь бы дело знал.

- Ну что ж. — Бородатый почесал затылок, сдвинув на лоб шапку. — Отправляемся, хорош лясы точить.

Едва Ивона оказалась в седле, Сивер подъехал к ней и протянул руку.

— Сивер, — представился он. — Нанят охранять этот обоз.

— Я так и поняла. — Девушка пожала ему руку и представилась в ответ: — Ивона.

— Демонстрация хорошая, я бы даже сказал — изящная. — Сивер усмехнулся. — Будем надеяться, что до Турвина она больше не понадобится. — Сомневаешься? — Ивона вздохнула. — Я и сама сильно сомневаюсь… — Ерунда. Просто я не люблю драку, когда можно без нее обойтись. Вот такой я нетипичный наемник. Так что лучше свои способности приберечь для дел более достойных. Да ты не беспокойся, Турвинский тракт сейчас спокойный, разве что нечисть какая завелась или монстр… Поехали, а то отстанем — это от телег-то!

И, чуть пришпорив коня, наемник поскакал вперед. Ивона последовала за ним. Злость ее прошла, и она надеялась, что Сивер окажется прав и у нее не будет повода оплошать.

* * *

Тишину нарушал лишь легкий скрип тележных колес, редкое фырканье лошадей да доносившийся из кустов голос пеночки-теньковки — давно выведя птенцов, она все не унималась, продолжая тренькать, подобно струне какого-то незамысловатого инструмента. Ивона полудремала в седле, покачиваясь в такт лошадиным шагам. Разбудил ее голос Сивера.

— Не спи, маг, — сказал, подъехав вплотную, наемник. — Замерзнешь!

Ивона встряхнулась и села прямо.

— Что случилось? — спросила она.

— Пока ничего, но если что-то начнет случаться, то лучше бы, если б ты не спала.

Ивона промолчала, признавая справедливость упрека.

— Посмотри, Ив, — продолжал тем временем Сивер, наклоняясь вперед и указывая рукой на дорогу. — Ты как, следы читать искусна? Что вон там произошло?

Ивона попридержала лошадь и всмотрелась в дорожную пыль. На зрение она никогда не жаловалась — спасибо никогда не виданному папе-эльфу. Что там, в грязи, среди тележных и лошадиных следов? Несколько пыльных клочков шерсти, темные катышки — похоже, запекшаяся кровь — и полузатоптанные отпечатки лап, чем-то напоминающие птичьи, только крупнее. Девушка порылась в своей памяти, вспоминая существ с такими лапами, затем спешилась и, нагнувшись, посмотрела вблизи на клок волос. Сивер, остановив коня, испытующе на нее поглядывал.

Ивона, вполне довольная собственными познаниями, вернулась в седло и чуть тронула повод.

— Это виверна (похоже, обычная ) охотилась минувшим утром. Поймала бродячую собаку, начала есть, а потом ее кто-то спугнул, и она улетела, прихватив недоеденный труп с собой. Ну что, я выдержала экзамен?

— Это ж разве экзамен, — усмехнулся Сивер. — Это так, лекарство от скуки, чтоб не расслабляться. Некрупная была виверна, сажень в длину или чуть больше. Но, если подрастет, может местным обитателям хлопот причинить.

* * *

Скучен день до вечера, коли делать нечего. Что нежить, что разбойники — никто не спешил атаковать пять подвод, мирно и неторопливо тащившихся по наезженному тракту. Да это и неудивительно: Турвинский тракт — один из самых оживленных, по нему постоянно движутся и торговые обозы, и пешие ходоки, и королевские гонцы, а то и отряды военных. И конский топот за ближайшим поворотом может в равной степени предвещать укрывшемуся в кустах «романтику с большой дороги» появление как селянина, ездившего куда-то по делам, так и солдата королевской Отборной Тысячи, вооруженного с головы до ног. А такой риск сильно остужал пыл любого лихого человека.

Тишина и спокойствие, самым серьезным нарушением которых стала застава на границе Турвинского герцогства с двумя скучающими часовыми, подействовали даже на Сивера. Он расслабленно покачивался в седле, хотя Ивона и заметила, что взгляд его, окидывающий окрестности, все так же сосредоточен.

— Не похож ты на наемника. — Девушка чуть притормозила коня и поехала рядом.

— А какие они, по-твоему? — поинтересовался Сивер, выпрямляясь. — Обломы размером с бабушкин шкаф, с низким лбом и поросячьими глазками?

— Ну… Не так категорично, конечно, но что-то в этом духе.

— Так ведь я же тебе сразу сказал, что не считаю себя типичным наемником, — помнишь? — Сивер рассмеялся. — На самом деле под твое определение лучше всего подходят тролли. Вот ребята здоровые, им медведя заломать — раз плюнуть! Просто их внешность многих в заблуждение вводит…

Сивер взъерошил волосы надо лбом и несколько мгновений молчал.

— Наемничество, — сказал он наконец, — в том виде, в котором я им занимаюсь — это своего рода образ жизни, который меня пока что устраивает. Кто знает, может, я когда-нибудь жутко разбогатею, тогда все брошу и пойду лесником в королевский парк. Хотя вряд ли…

— Ты учился где-нибудь? — поинтересовалась Ивона.

— На наемника? Этому только жизнь учит, а ее продолжающееся наличие является дипломом. Как тебе сказать… Отец наш (мой и сестры) из селян, долгое время деревенским старостой был, уважаемым человеком! Всегда гнул свою линию. Тогда как раз эта Предпоследняя война прокатилась, и селяне многие были настроены в том ключе, что «от большого ума и беды большие». Нас же с Огнежкой отец сам научил читать и писать, приговаривая, что, случись чего, так с образованным дураком необразованный дурак ни за что не сладит. Ну а потом в наших краях поселился ушедший от дел городской маг, и я в силу некоторых обстоятельств попал к нему в обучение. Нет, магических способностей у меня не обнаружилось, но зато я нахватался кое-каких знаний. Не слишком систематических, но все же.

М-да, добрейшей души человек был мой наставник, если разобраться, но внешне — сварливый, как пять базарных бабок. Все порывался написать какой-то эпохальный и судьбоносный трактат по истории магии; не знаю, дописал или нет. Я тогда начитался самой легкой литературы, какая у него нашлась, — главным образом по истории и географии, — и решил, что хочу вольно странствовать по свету. Чем, собственно, и занимаюсь теперь, поскольку мое наемничество — единственный способ сделать эти странствия самоокупаемыми.

Сивер замолчал и усмехнулся. Ивона некоторое время тоже молчала.

— А я хочу получить диплом магистра, — сказала вдруг она. — Полноценный.

И смутилась, поняв, что это прозвучало как-то очень по-детски.

— Диплом? — сощурился Сивер. — Или знания и умения, которые этот диплом подтверждает?

— Ну, пожалуй, второе. — Ивона тоже усмехнулась, чуть виновато.

— Тогда желаю успеха, — вполне серьезно ответил наемник и переключился на другую проблему: — Попридержи-ка коня, а то мы вперед обоза уехали, пока болтали.

* * *

Новый Турвинский тракт шел на восток почти по прямой, срезая путь через то место, где еще сравнительно недавно шумела непроходимая вековая чаша. Но село Костенцы, которое Сивер с Мифодием единогласно наметили для ночлега, по-прежнему располагалось в добрых трех верстах от главного тракта. Оно продолжало стоять там, где когда-то выросло, деля сферы влияния с лесом, и никуда перемещаться не собиралось. Поэтому обозные лошади и телеги решительно свернули на боковую дорогу — не менее наезженную, чем сам тракт. Надо полагать, не один и не два путника свернули здесь к Костенцам, чтобы скоротать ночь на тамошнем постоялом дворе.

Подъезжая к селу, Сивер удивленно оглядел большой каменный храм. Ивона тоже глянула на строение и подняла брови в не меньшем удивлении — все оконные и дверные проемы были заколочены толстенными досками, причем недавно. Изображение Богини-Матери, и без того традиционно довольно унылое, казалось совсем уж скорбным из-за подобного к ней отношения.

— Что это они?

— Понятия не имею. — Сивер покачал головой. — Месяц назад я здесь проезжал — никаких досок не было. Надо будет поинтересоваться…

— Сивер, — спросила девушка, — а ты вообще как к религии относишься? Сивер тихонько фыркнул.

— Каждый человек во что-нибудь верит — это, видимо, свойство человеческой сущности. Да и не только человеческой: и орки, и гномы, и эльфы тоже имеют свои религии. Я даже встречал людей, искренне верящих во всеобщее счастье и справедливый миропорядок.

Он пару мгновений помолчал, обдумывая ответ.

— Я же селянский сын. В детстве вместе с прочими ходил в храм, соблюдал какие-то ритуалы… Хотя отец за этим не особенно следил. Хм, были у него причины относиться к религии без лишних эмоций. Ну вот. А потом, у колдуна, я начитался книжек по истории, и мне пришла в голову мысль: вот мы верим в Богиню-Мать, принесшую себя в жертву ради людей. А наши предки верили, да и некоторые южные народы верят до сих пор в совершенно другую Богиню-Мать, которая скорее всех остальных принесет в жертву — и тоже из лучших побуждений. Гномы верят в своих подземных богов, тролли поклоняются богам в образе животных. И я подумал: что, они все глупее меня? Вряд ли. Значит, и их религии также справедливы и имеют не меньшее право на существование, чем наша. Стало быть, вопрос о том, какая из них истинна или, если хочешь, более истинна, остается открытым.

И я точно знаю, что решение его — не в моей компетенции. Кстати, мы уже приехали, если ты не заметила, — усмехнулся он, сменив тему.

Ивона подумала, что ощущала нечто подобное, но не могла для себя сформулировать. Вероятно, отношения дяди Олбрана с религией или религиями тоже были непростыми. По крайней мере, в домашней библиотеке девушка никогда на книги религиозного содержания не натыкалась. Но религия религией, а судьба храма не переставала интересовать Ивону, пока лошади, товары и люди (в такой последовательности) не были устроены на ночлег. После этого, наконец, появилась возможность расспросить кого-нибудь о заколоченном святилище.

«Кто-нибудь» материализовался перед ними, когда Ивона и Сивер, перекусив в корчме при постоялом дворе, вышли подышать воздухом. Солнце закатывалось — на постой сегодня встали рано, — выглядывая из-за темнеющей на западе полоски леса багряным краем и разбрасывая красные отсветы на листьях деревьев, окнах домов, горшках, висящих на заборе, и куполах храма. Вдруг среди этого тихого пасторального великолепия раздался хрипатый вой, выражающий совершенно нечеловеческую тоску и муку.

И девушка, и наемник вздрогнули от неожиданности.

— Что это? — спросила Ивона. — Это ведь не собака и не волк…

— то… — начал было Сивер, но тут перед ними оказался запыхавшийся мужик, довольно молодой и щуплый, с короткой бородкой клинышком.

— Здрасте… Вечер добрый, — сказал он, переводя дух. — Вы, дева, часом не магом будете?

— Э… ну а, — не стала отпираться Ивона.

— А что, — поинтересовался Сивер, — ваши жрецы объявили, что для улучшения урожая нужно срочно сжечь какого-нибудь колдуна?

Мужик осуждающе покачал головой.

— Нет-нет. У нас ныне и храма, почитай, нет — вон заколоченный стоит. Я, собственно, по этому как раз поводу мага и ищу. Дело в том, что я и есть жре… тьфу, священник.

Сивер смерил мужика взглядом.

— Что-то вы на себя не похожи, святой отец, — проговорил он.

— А что, по-вашему, у меня должно быть брюхо вперед и борода лопатой? — возмутился священник. — Вы, господин наемник, если б хоть раз на службу заглянули, то знали бы меня в лицо, чай не первый раз в этих краях. Я-то вот вас признал. Ну да не об этом я хотел поговорить…

— А о том, что в запертом храме завелся вурдалак? — совершенно серьезно подхватил наемник. — Или это вы сами его там заперли?

— Вурдалак? — удивленно переспросила Ивона, оборачиваясь к Сиверу, а священник сокрушенно промолвил:

— Хорошо, если один!

— Ну-ка, отсюда поподробнее, — велел наемник.

— Помер, значит, у нас один селянин, — священник охотно начал рассказ «поподробнее», — хороший человек был, веселый, работящий. Жена на него нарадоваться не могла. Сходил он как-то в лес, а как вернулся, так болеть начал. Волшебника-то своего у нас здесь нет, лекаря вызвали да знахарку из соседней деревни. Но, пока они добрались, он все же помер. Лекарь молодой осмотрел его тело, пожал плечами да уехал.

Ну, положили его в храме, покойного-то. Жена все никак расстаться с ним не могла, да и мать его тоже. Так и сидели до темноты. А наутро служка храмовый пришел, глядь — все лежат на полу бездыханные: и жена, и мать, а покойный-то уже весь шерстью оброс и из угла на него щерится. Ну, служка дверь захлопнул, поленом подпер — и к старосте. Староста меня кликнул, мужиков собрал, в храм потом заглянули — а тот, что вурдалаком стал, на нас и бросился. Еле опять дверь закрыть успели. Вот после этого староста и велел забить все двери и окна… от греха подальше.

— Понятно, — хмыкнул Сивер. — И что же, по-вашему, мы сделаем с целым выводком вурдалаков, который вы так любезно заперли в храме?

Вурдалак в храме дружно подпел, оборвав вой на какой-то вопросительной интонации: дескать, а действительно — что?

— А их вернуть-то можно? — спросил священник.

— Нет, — ответила Ивона, — еще никому не удалось вылечить оборотня или вурдалака. А вот самим заразиться, пока лечили, довелось многим.

- Видел я оборотня, — покачал головой богослужитель. — Он же почти все время — человек как человек.

— Поймите, это не оборотни. Это вурдалаки, которые утратили свою человеческую сущность навсегда.

Сивер кивнул, соглашаясь с девушкой.

— Вы ведь верите в душу? — спросил он. — Так вот, человеческой души в них уже нет, а осталась только звериная сущность и желание убивать бывших соплеменников. Можете нам поверить: люди, которых вы закрыли в храме, фактически мертвы. Без разницы — съел ли их вурдалак или же они сами стали его подобиями.

— Если вы можете что-либо сделать, — серьезно сказал священник, — сделайте. Селение может стоять и без храма, но то, что храмом завладела нежить, это гораздо хуже. Такое осквернение святыни подрывает веру. (Сивер хмыкнул.) Вы, господин наемник, и вы, госпожа маг, — люди умные и образованные, а простой человек без веры не может…

— А вы, я вижу, очень неглупый человек, — одобрительно отметил Сивер.

— Приятно слышать, — священник понизил голос, — особенно от такого, как вы.

Ивона непонимающе перевела взгляд с наемника на священника и обратно, но Сивер лишь кивнул головой и усмехнулся.

— И я, — сказал он, — и госпожа Визентская связаны контрактом с остановившимися здесь торговыми людьми, но, пока мы в Костенцах, я в вашем распоряжении.

— А госпожа маг?

— Попробую помочь, чем могу, — сказала Ивона, переглянувшись с Сивером.

* * *

— Вообще-то, — сказал Сивер, обходя храм и внимательно его осматривая, — укус вурдалака не так опасен, как укус оборотня. Я знавал людей, которых кусали вурдалаки — и все обошлось. Но это неизлечимо, ты совершенно права.

— То есть ты хочешь сказать, что людей — кроме самого первого — еще можно было спасти?

— Это вряд ли. — Сивер остановился. — Они не случайно встретились с вурдалаком, и он неспроста их тяпнул. Они провели с ним неизвестно сколько времени. И то, что утром они лежали на полу, означает, что бывший родственник по крайней мере сильно их покусал. Так что шансов на спасение, скорее всего, не было. Но если бы селяне не испугались, они бы всей толпой одного вурдалака уделали бы.

Ивона задумалась, оглядывая здание храма.

— Надо бы узнать, сколько все-таки там вурдалаков, — сказала она. — Если всего один, то все не так страшно. Правда, Сивер?

Наемник кивнул.

— Остается придумать, как нам это узнать, не входя внутрь.

- Есть у меня одна мысль. — Ивона обернулась к следовавшему за ними священнику:- У вас в храме летучие мыши живут?

— Куда ж без них? Живут, паству смущают. Раньше и внутри храма, чуть вечер, летать принимались, так я щели заделал, как этот приход получил, так что теперь они только снаружи порскают.

— Хорошо. — Ивона зажмурилась, вспоминая нужное заклинание, а затем потянулась мысленно к маленьким существам, как раз просыпавшимся под кровлей храма.

Темно… Темно и ничего не видно. Надо скорее пробраться наружу, туда, где горит красноватым закатным светом щель между кровлей и стеной. Так, уже гораздо лучше — света достаточно, чтобы видеть все, что нужно. Стена, кусты, небо с комьями темно-бордовых облаков, деревья, двуногие существа, живущие на земле и не умеющие летать… Двое из них удивленно смотрят на третьего, который стоит, покачиваясь и закатив глаза. Ах да, это же я. Так, опять небо, опять стена, а в ней окно. Рама рассохлась и плотно не закрывается, осталась щель, как раз достаточная для того, чтобы протиснуться внутрь.

Внутри темно, хотя и не так, как под кровлей. Глаза привыкают, и уже можно разглядеть изображения на стенах, разбросанные по полу обрывки бумаги, какие-то палки, тряпки… кости. Возле костей, прижавшись к полу, лежит зверь — мохнатый, похожий на широкомордого пса с большими когтистыми лапами и куцым хвостом. Зверь щерит зубы, следит взглядом за летучим существом. Зверь один — это важно. Стена, у стены — изображение Богини-Матери, горельеф в три человеческих роста, а по сторонам от него — резной иконостас, где изображены деяния богини и ее учеников. А сверху, на иконостасе… Странно, молодая женщина в разорванном селянском платье. Застыла неподвижно, словно еще одно изваяние, только глаза живут, с немой тоской всматриваясь в полет кожана. Зверь на полу смотрит на женщину, затем на летучую мышь, но не встает на ноги, а лишь безмолвно скалится…

— Ивона!!!

Девушка обнаружила, что сидит на земле, что голова у нее кружится и болит и что Сивер со священником, присев на корточки, поддерживают ее с двух сторон.

— Что с тобой, Ив? — Лицо Сивера выражало серьезную тревогу. — Ты стояла, закатив глаза, так что были видны белки, а потом начала падать, мы еле успели поймать.

— Я… была… в храме… — Ивона закашлялась. Слияние с летучей мышью, конечно, не было полным: девушка смотрела на мир глазами кожана и командовала ему, куда лететь, но, разумеется, система ориентации при помощи особого рода звуков оставалась привилегией зверька. Тем не менее возвращение в свое сознание и мировосприятие требовало привыкания. — Там один вурдалак, всего один. Он убил и съел одну из женщин, но вторая… видимо, жена… она жива и не обратилась.

Ивона перевела дыхание. Мир постепенно переставал кружиться перед глазами и обретал четкость, насколько это было возможно в наступившей темноте.

— Созывайте людей, — сказал Сивер священнику, — они потребуются для подстраховки. Женщину нужно срочно вытаскивать оттуда.

Спустя четверть часа уже с полторы дюжины селян, вооруженных смоляными факелами, топорами и вилами, собрались возле заколоченных дверей храма. Двое мужиков споро отдирали от дверей доски.

- Ив, — спросил Сивер, — ты хорошо видишь в темноте?

— Ну, вообще… да, довольно неплохо, как мне кажется.

— Сможешь его отвлечь чем-нибудь? Каким-нибудь простеньким заклинанием?

— А почему простеньким? — немного обиделась Ивона.

— Потому что, — сказал не заметивший этого Сивер, следивший за процессом вскрытия дверей, — храмы обычно охраняет от враждебной магии какой-нибудь артефакт, на языке церковников — священная реликвия. И применять внутри храма боевые заклинания может быть небезопасно.

— Хорошо, попробую.

Они стояли возле дверей, когда с тех упала последняя удерживающая створки тесина.

Вурдалак явно ждал гостей к ужину, ориентируясь на треск отдираемых досок.

— Не суйся вперед! — гаркнул наемник, но Ивона уже сделала шаг внутрь. И увидела в темноте храма обращенную в ее сторону разверстую пасть зверя. Девушка успела только послать в этот оскал простое силовое заклинание. Вурдалак затормозил, рявкнул и звучно щелкнул челюстями.

— Темнотень здесь! — констатировал Сивер, смачно выругавшись.

Ивона бросила в воздух пульсар, который повис в полутора саженях над полом, озаряя внутренность храма тусклым желтым светом. В этом свете вурдалак, верно оценив силы противников, с воем кинулся на девушку. Ивона отступила, споткнулась обо что-то и, охнув, шлепнулась на пол. Под грозно-испуганный окрик Сивера вурдалак лязгнул зубами и, перепрыгнув через распростертую на полу магичку, бросился к дверям. Стоявшие в дверном проеме мужики мигом шарахнулись в стороны, забыв про зажатые в руках топоры и вилы. Зверь победно рыкнул — и остановился в прыжке, словно ударившись о невидимую стену. Ивона, успевшая сесть, увидела мгновенно вспыхнувшую сетку магических разрядов. Рев вурдалака перешел в озадаченный взвизг, зверь отлетел назад, и тут же отчетливо свистнул меч. Звериный визг оборвался.

Мужики с факелами наконец-то вошли внутрь храма вслед за богослужителем, и в помещении стало светло. Ивона поднялась с пола, с запоздалой брезгливостью обнаружив, что споткнулась об обглоданный человеческий таз. Кто-то из селян недоверчиво тыкал вилами в распластанного на полу вурдалака.

Сивер, воткнув окровавленный меч в доски пола, вместе со священником и одним из селян помог молодой женщине спуститься на пол с верха иконостаса. Вернее было бы сказать, снял ее оттуда — женщина была явно не в себе и едва могла двигаться, истощенная голодом и страхом.

- Это просто чудо, что она жива, — проговорил священник. — Должно быть, она успела забраться наверх, где зверь ее не достал.

— Вурдалак укусил ее дважды, — покачал головой Сивер. — Но, вероятно, она в это время была без сознания и не вызвала в нем жажду убийства. Так что это действительно чудо. Во всяком случае, я такого никогда не видел.

Ивона подошла взглянуть на несчастную, уложенную на импровизированные носилки.

— Госпожа маг, — обратился к ней богослужитель, — вы можете ей как-то помочь?

— Я не целитель, — отозвалась Ивона. — У меня есть пара эликсиров, позволяющих быстро восстановить силы после истощения, я их вам оставлю. Но от укуса никакого средства не существует, я уже говорила.

— Она все еще в сознании, — сказал наемник, — не впала в мнимую смерть, предшествующую обращению в зверя. Так что шансы у нее есть.

— Я побуду с ней, — священник выпрямился, на шаг отойдя от носилок, — поддержу — хотя бы морально. А если что…. Господин Сивер, как быстрее убить вурдалака?

— Как и любое другое существо: ни серебра, ни осины, ни огня не нужно.

* * *

Ивона спала остаток ночи как убитая, после снотворного эликсира провалившись в черное небытие без снов. Чему была в глубине души рада.

Только когда на следующее утро Костенцы скрылись за поворотом тракта, она решилась заговорить с Сивером, пребывавшим в состоянии мрачной задумчивости.

— Сивер, — спросила она, — а почему вурдалак не смог вырваться из храма?

— Потому же, почему его сородичи не могут попасть внутрь. Храм охраняет какая-то священная реликвия: она, в частности, не дает войти туда нежити, проклятым, ликантропам и вурдалакам. Этого же занесли внутрь, когда он еще был человеком. И он оказался в ловушке — селяне уже могли бы дверь не только не заколачивать, но и не закрывать.

Они какое-то время ехали молча рядом с подводами, посматривая по сторонам. Шуршали мелкие птички в придорожных кустах, отыскивая себе завтрак, цвели желтые огоньки ястребинок, а вот несколько галок что-то нашли на дороге, стремительно расклевали и разлетелись. И ничто не напоминало о странных и страшных существах, выходящих на промысел ночью.

— А интересная была штука с летучей мышью, — вдруг нарушил молчание Сивер. — Раньше такого не видел, хоть и вожу знакомство с магами.

— Ага, — согласилась Ивона, — интересная. Я несколько раз пробовала это заклинание на тех мышах, что у нас в замке живут, — никакого эффекта. Так что я раньше такого тоже не видела.

Сивер согнал с лица мрачное выражение и звякнул висевшим на поясе кошелем.

— Считай, это твой первый гонорар, — сказал он, — Суховерхов же с тобой еще не расплатился. А здесь половина твоя. У меня к тебе деловое предложение: учитывая размеры суммы, прогулять ее в Турвине.

Ивона пристально поглядела на наемника.

— Я серьезно подумаю над этим предложением, — ответила она.

Глава 3 МУЗЕЕВЕДЕНИЕ С ОСНОВАМИ ЭТНОЛОГИИ

Человек сидел за столом и писал. Был он худ, немолод и в прошлом черноволос, сейчас же седые пряди все активнее распространялись по голове, явно собираясь захватить всю доступную территорию. Но человеку было не до происходивших на его скальпе событий, он лишь время от времени досадливо убирал с лица мешавшую прядь волос, не интересуясь ее цветом. Облачен он был в черное одеяние неясного покроя и фартук из хорошо выделанной кожи, прожженный в нескольких местах и расцвеченный странными разводами. Одеяние и фартук в сочетании с сурово-сосредоточенным бородатым лицом позволяли заподозрить человека в принадлежности к магической или алхимической братии, а может быть, и к обеим. Остро отточенное перо в его руке стремительно металось по пергаменту, иногда на мгновение замирая, чтобы затем с новой силой устремиться вперед.

Наконец человек отложил перо и некоторое время перечитывал свежие записи, близоруко щурясь и держа пергамент в руке, прежде чем положить его на стопку таких же листков.

Старая, выточенная из цитрина клепсидра закончила отбивать капли. Человек встряхнулся и бодро прошел в другой конец помещения — к шкафу, сконструированному по его специальному чертежу. В шкафу на спиртовке стояла тонкая стеклянная реторта, которую он и снял с огня. Сейчас это чудо работы стеклодувов содержало в себе странную жидкость: золотисто-зеленую, вязкую, с застывшими на поверхности жемчужинками пузырьков. Человек повертел реторту в руках, посмотрел сквозь нее на свет, падавший из окна, хмыкнул и, подойдя к большому столу, покрытому пятнами от едких реактивов, перелил несколько капель неизвестной жидкости в керамическую плошку. В ту же плошку капнул из маленького пузырька пару капель — жидкость стала ядовито-синей. Человек был, несомненно, удовлетворен результатом, поскольку стал фальшиво насвистывать какой-то жизнерадостный мотивчик. Он вернул реторту в шкаф, а сам занялся важным делом — взвешиванием неведомого белого порошка.

Всякий непосвященный, оказавшийся сейчас в том же помещении, был бы по меньшей мере удивлен, увидев парящие над столом весы с двумя наитончайшими металлическими чашками.

Но хозяин комнаты, или, правильнее было бы сказать, лаборатории, знал, что руки человеческих и даже эльфийских мастеров не способны сделать весы нужного ему качества. Оставалось полагаться на магию.

На рычаги этих уникальных весов трение не действовало, а стрелку заменил вращающийся прямо в воздухе над весами циферблат, позволяющий уравновешивать чашки с поразительной точностью. Узким серебряным шпателем алхимик начал осторожно сыпать на весы какой-то порошок — не только перестав во время этой процедуры свистеть, но и закусив губу от напряжения.

Наконец нужная доза была отмерена, насвистывание не поддающегося определению мотива возобновилось, и хозяин лаборатории вновь вернулся к шкафу: поставил на огонь колбу с неким раствором и принялся потихоньку добавлять в него только что взвешенный порошок. С последней крупинкой порошка раствор поменял цвет и стал опалесцировать^[53], что вызвало к жизни еще один бодрый мотивчик. Оставив колбу в шкафу, человек тщательно вытер руки полотенцем и направился к письменному столу.

Шкаф, в котором стояла спиртовая горелка, был своеобразен. В верхней его части располагалось широкое отверстие, открывавшееся в уходившую в стену помещения трубу. В системе труб поддерживался восходящий ток воздуха, успешно не позволявший едким или тошнотворным запахам, нередко сопровождавшим удачные эксперименты, попадать в лабораторию, а выносивший все эти запахи прямиком на крышу. Вот и сейчас нагревшаяся на огне колба испустила легкий дымок, который немедленно устремился вверх и нырнул в трубу, а мгновения спустя легкий ветерок развеял его над конической крышей массивной каменной башни, угнездившейся на невысоком холме посреди чуть тронутого желтизной леса.

Вокруг башни не было никаких других построек — она одна возвышалась памятником старинному эльфийскому замку, заброшенному лет пятьсот назад, а впоследствии и практически разрушенному. Заросли шиповника, сверкая лакированными плодами, давно погребли под собой развалины стен, и лишь башня цитадели стояла, противясь разрушению, пока не дождалась новых постояльцев.

Если бы алхимик, поглощенный изучением содержимого еще одной колбы, выглянул сейчас в окно и взглянул вверх, он увидел бы существо, плававшее в синеве неба на огромных широких крыльях и оглядывавшее внимательным взором останки замка. Но он не прервал своих опытов, не выглянул и ничего не увидел.

Громадный дракон, чьи перепончатые крылья могли бы накрыть десять всадников, едущих в ряд, заложил еще один вираж. Зеленоватая от лишайников крыша башни проплыла под ним, и еле уловимый запах,поднимавшийся из небольшой отдушины, зацепил ноздри старого ящера. Завершив разворот, дракон по широкой дуге начал снижаться. Ветер загудел в полусложенных плоскостях, сильные лапы плотнее прижались к хвосту, золотистый шипастый гребень опустился, уменьшая сопротивление воздуха. Под брюхом дракона мелькнули кроны старых ясеней, их листва жалобно затрепетала вслед промчавшемуся чудовищу. Янтарные глаза крылатой рептилии сузились, отчего обычно бесстрастная морда дракона приобрела зловеще-холодное выражение.

Теперь ящер двигался прямо на башню. То, что она стояла на некотором возвышении, облегчало его задачу — он мчался на бреющем полете над самыми кронами, не задевая их. Дракон сделал резкий выдох сквозь приоткрытые челюсти. И еще раз, и еще… Сгустки ослепительно белого пламени один за другим полетели вперед, грозя сжечь, смять, сломать любые возможные преграды — испепелить дерево, расплавить камень. Старый дракон знал, что делает: такой тип пламени был способен пройти сквозь каменную кладку в полсажени толщиной, оставив ровное оплавленное отверстие. Не раз и не два в своей долгой жизни ящер атаковал такие постройки, без разницы — людские, эльфийские или чьи-то еще. Стремительная атака и здесь не должна была оставить даже руин, только бесформенную, матово поблескивающую груду.

Но что-то было не так. Первый огненный клубок, вместо того чтобы прошить стену, растекся по ней, словно впитавшись в паутину голубоватых нитей, вспыхнувшую на мгновение. Но следующие заряды белого огня попали в цель, и паутина, уже начавшая затухать, ярко вспыхнула и словно распухла, отрываясь от стены башни. Дракон резко расправил крылья, пытаясь затормозить, но его масса по инерции влекла его вперед. Навстречу заклинанию. Не абы какому защитному заклинанию, понял ящер, а тщательно сплетенному специально для такого случая.

Вспышки и треск за стенами башни не могли не привлечь внимания алхимика. Он бережно поставил на стол реторту и лишь после этого подошел к окну.

— Ха, — сказал он. — А Моркас не соврал, говоря о драконах. И сработал аккуратно. Надо же, на ловца и зверь…

Паутинный кокон, заключивший в себя башню со всем содержимым, резко вспучился навстречу приближающемуся дракону, который изрыгал порции разноцветного пламени в тщетной попытке отбиться. Тонкие светящиеся нити рванулись к чудовищу, захлестнув петлями его крылья, лапы и шею. Громадный ящер ревел и шипел, извиваясь и хлеща длинным хвостом, но все больше и больше нитей опутывало его. Человек из окна башни отчетливо увидел, как лопаются крыловые перепонки дракона, как, не выдерживая напряжения, ломаются поддерживающие их тонкие кости. Мечущийся в агонии дракон, неестественно вывернувшись, рухнул вниз, ломая кусты и молодые клены. Какое-то время, минуты две или три, хвост ящера еще бешено мотался, сбивая ветви и листья с соседних деревьев, а затем все стихло. Сияние охранной паутины начало тускнеть, стягиваясь обратно к стенам башни, пока окончательно не погасло. Человек покачал головой. — Надо же, — произнес он вслух. — я таких крупных никогда не видел. Интересно, что ему втемяшилось в голову? Надо будет завтра сходить, зубы достать — пригодятся…

И, так и не потеряв внешнего спокойствия, человек вернулся к своим колбам и ретортам.

* * *

Утро красило нежным светом стены древней турвинской крепости, из которой город вырос лет двести назад. Теперь крепостные стены окружали только исторический центр города, к которому постоялый двор никак не относился. И все же он был относительно чистым и мог похвастаться вполне приличным завтраком, а в такие погожие дни — и видом из окна на подсвеченную солнцем зубчатую каменную стену, прикрытую у основания пледом из зеленых побегов плюща.

Турвин — хоть и не самый большой город в королевстве — произвел на Ивону приятное впечатление. В отличие от столицы он выглядел менее суетливым и каким-то более ухоженным. Дома, даже вблизи окраины, стояли под черепичными крышами, улицы как земляные, так и мощеные были чисто выметены и большей частью отремонтированы. Ближе к центру, уже в границах крепости, немощеные дороги и вовсе пропадали, огороды возле домов сменялись небольшими аккуратными палисадничками, носившими явно декоративное значение. — Ну что, — поинтересовался Сивер, когда Ивона, позавтракав, спустилась в конюшню проведать своего жеребчика, — как отдыхалось после первой самостоятельной работы?

— Спасибо, хорошо. — Девушка сладко потянулась, а затем протянула коню ломоть хлеба и погладила жующую животину по бархатистому храпу. — Я даже как будто выспалась.

— Дело сделано, можно и развеяться. Чем будешь заниматься? Пошли, я тут корчму знаю, в которой в это время суток хорошее пиво дают. Угощаю!..

— Э-э! Не прямо же с утра! Давай все-таки попозже, — отозвалась Ивона, разглядывая часы на ратуше. — Я вообще-то хотела просто посмотреть город.

— Ты, я надеюсь, не подумала, что я бессовестно клеюсь? На будущее — я не имею привычки заводить шашни с напарниками… и напарницами. Кроме того, у кого утро, а у кого уже и день…

— Без обид! — махнула рукой Ивона. — И в мыслях не было. Лучше подскажи, что здесь посмотреть можно? Ты ведь уже бывал тут.

— Полагаю, что для такой книгочейки, как ты, здесь наиболее интересное место — Мусеон, который основал местный герцог. Слышала, наверное? Так это в двух шагах отсюда: ратушу слева обойдешь — и вперед по улице. Сперва будет дом самого герцога, а потом, по другую сторону улицы, — Мусеон. Так что сходи, там много любопытного, а я пожалуй, приникну все же к местному источнику пива…

* * *

Домом герцога оказался здоровенный, явно недавно отстроенный дворец, выполненный в белых и светло-желтых тонах. Высокие центральные ворота имели каменный въезд для экипажей, прикрытый сверху портиком, опиравшимся на несколько колонн. Сам дворец возвышался четырьмя этажами, посверкивая на солнце арочными окнами с частыми переплетами. Пространство перед фасадом дворца, отделенное от улицы солидным забором с коваными решетками, занимали клумбы, пестротой соперничающие с лучшим степным разнотравьем: похоже, садовник герцога не столько украшал территорию, сколько коллекционировал цветы. По сторонам от внушительных ворот располагались две странные статуи.

Ивона даже прижалась к решетке, чтобы рассмотреть изваянных зверей. Они отдаленно напоминали огромных псов песчано-желтой масти, с короткими хвостами, широкими лапами и массивными головами. Левое изваяние словно дремало, положив вытянутую морду на скрещенные лапы, правое же застыло сидя, внимательно глядя в сторону ворот. Размером оба зверя были немногим меньше лошади, но их прототипы, если таковые существовали, явно не придерживались вегетарианской диеты. Вдобавок, чтобы как-то оживить скульптуры, некий умелец разрисовал их туловища тонкими размытыми полосами.

Девушка почесала в задумчивости кончик носа. Где-то она читала про таких похожих на собак хищников огромной величины. Интересно, скульптор тоже читал о них или ваял, повинуясь своей фантазии? Ах да, ведь герцог — любитель естествознания, мог и сам приказать изваять экзотических зверей для украшения подъезда к дворцу.

Ивона вновь почесала нос, но резь в нем не унялась, и девушка громко чихнула. Ближняя, правая статуя дернула тяжелой башкой, навострив уши, а вторая приподняла морду с лап, широко открыв глаза.

— Они живые! — От своего открытия Ивона попятилась подальше от решетки. Первый зверь поднялся на ноги и неспешной трусцой подошел к забору с противоположной стороны. Влажный черный нос ткнулся в кованые прутья, небольшие темные глазки холодно рассмотрели девушку, и та заметила выглядывающие из-под верхней губы зверя белые клыки. Видимо, сделав для себя некий вывод, зверь фыркнул и пошел прочь. Ивона украдкой отерла со лба неожиданно выступивший пот и решила продолжить любопытствовать в другом месте. Мусеон оказался действительно недалеко от герцогских хором. Серое каменное здание с высоким крыльцом отличалось основательностью и массивностью и выделялось бы среди окрестных домов (отнюдь не бедных, кстати), если бы не затмевающее соседство желто-белого дворца.

Девушка рассмотрела двухэтажный фасад. Над отделкой тут не слишком постарались, предпочтя строгий стиль всем остальным. Единственным украшением можно было бы считать выполненную затейливым шрифтом надпись, сообщающую, что сей Мусеон был основан по повелению и на средства герцога такого-то. Ниже, на прибитой к стене деревянной табличке, уже по-простому, без всяких финтифлюшек было написано: «Вход».

— Что угодно госпоже? — обратился к Ивоне высокий седовласый смотритель, едва она ступила в прохладный полумрак холла. В словах, которым по контексту следовало бы прозвучать услужливо, слышались внутренняя сила и достоинство.

— Э-э… Я бы хотела посмотреть Мусеон, если можно…

— О, я полагаю, вы не пожалеете! Девушку с такими склонностями к путешествиям и чтению наверняка заинтересует представленное здесь собрание причуд нашего мира. Я не побоюсь прослыть нескромным, но у нас одно из лучших подобных собраний в королевстве! Проходите прямо, а затем в левую дверь, прошу вас.

— Спасибо, — отозвалась Ивона, а затем внимательно поглядела на смотрителя: — А откуда вы знаете про мою любовь к чтению? Ну, про поездки можно догадаться по одежде…

— Я это прочел по вашим глазам, — улыбнулся смотритель. — Это совсем не сложно, если обладать некоторыми навыками. И глядя на вас, я не сомневаюсь, что вам понравится то, что вы здесь увидите.

— Вы — эльф! — догадалась девушка. Ну конечно — выражение лица, голос… И волосы вовсе не седые, а светло-серебристые, светлее, чем у нее самой.

— Не чистокровный, — усмехнулся смотритель. — Как, впрочем, и вы… Охотница.

— Ну да. — Ивона никогда не скрывала ни цвета волос, ни заостренных ушей. — Мой отец был эльфом. Хотя я его никогда не видела. Вообще, вы первый эльф, с которым я разговариваю в своей жизни.

— Полагаю, в вас есть кровь еще кого-то, кроме эльфа и человека. Если ваш отец был эльфом, как вы говорите, то, вероятно, ваша мать — не совсем человек.

— Это трудно проверить. — Ивона вздохнула. — Она погибла, когда мне было несколько месяцев.

— Скорблю о вашей матери.

— Я ее совершенно не помню… — Девушка вдруг подняла глаза на смотрителя. — А как вы меня назвали?

. — Охотниками эльфы называют магов, занимающихся нежитью и магическими существами. Нет, не совсем точно… Скорее, магов, чувствующих живые существа и черпающих часть своей силы из природы Живого. Грубо говоря, это маги, чья стихия — Жизнь.

— Что, так заметно, что я занимаюсь магией?

— Для меня заметнее, чем для человека. Но посудите сами: вы неместная и приехали в наш город недавно. Прибыли явно не в экипаже и, судя по одежде, не в свите какой-нибудь особы, а скорее с купеческим обозом. А для чего такая девушка, да еще полуэльфийка, может понадобиться в обозе? Скорее всего, она маг и нанята для обеспечения магического прикрытия. Это все мог бы на моем месте сказать и человек, если он не полный дурак.

— Понятно… Ну, я пойду, посмотрю. Было очень приятно побеседовать с вами.

— Взаимно. Мы можем продолжить нашу беседу в любое время, если у вас появится такое желание.

* * *

В холле посетителей встречал бюст герцога-мецената, щеголявший неожиданно пышными баками и сгорбленным носом, вызывавшим ассоциацию с корабельным тараном. Над основателем музея расположились портреты барона Жувье и господина Низкогорова-Северного. Оба великих магистра наук сжимали в руках по увесистому гримуару, но, судя по суровым взглядам, направленным друг на друга, коллеги, скорее всего, собирались использовать эти тома в качестве последнего аргумента в дискуссии, нежели для чтения.

Оставив магистров с их безмолвным противостоянием (присмотревшись, Ивона обнаружила, что на обоих гримуарах стоит одно и то же название, только на разных языках), девушка прошла в зал.

М-да… Герцог и его капиталы поработали неплохо, было чем гордиться. Когда-то Ивона в одной из книг видела гравюры, посвященные университетскому собранию редкостей в Веяте. Но если доверять этим гравюрам, то заведение, в котором она находилась сейчас, было основательнее веятского.

Ивоне даже трудно было представить такое многообразие природы и ее созданий! В зале вдоль стен стояли плоские дубовые шкафы с прозрачными дверцами, за которыми были видны бесчисленные птицы и насекомые, звери и гады, чудовищные рыбы, выловленные из морских глубин, крабы, раки и зоофиты^[54]. Стены над витринами были увешаны охотничьими трофеями герцога, его титулованных предков или друзей. На деревянных медальонах висели головы сохатых, оленей, уров, вепрей и каких-то незнакомых зверей: у одних рога были прямые и острые, у других — толстые, сросшиеся на лбу основаниями. Была здесь и голова таинственного зверя вепрелона — не меньше урьей, с огромными желтыми клыками и короткой темно-бурой гривой. Более крупные экспонаты располагались в середине зала, обнесенные канатиком. Какие-то из существ, выставленных на обозрение, демонстрировали плоды кропотливого труда таксидермиста, другие предстали в виде скелетов.

Ивона прошла мимо чучел косули, лани, дикой лошади и остановилась перед огромным зверем с широкими ушами, длинным хоботом и торчащими вперед бивнями. Вид этого гиганта вполне мог потрясти неискушенное воображение, но рядом, для сравнения, покоился череп существа куда более крупного и с поистине громадными загнутыми бивнями. «Индрик-зверь», — гласила бронзовая табличка. Понятно, почему от него только череп, -индрик же не выносит солнечного света и, оказавшись на нем, гибнет.

Двигаясь вдоль витринных шкафов, Ивона завернула за угол и наткнулась на единорога. Знавшая зверя по описаниям и по одной плохой гравюре (хотя поговаривали, что стадо единорогов живет в королевском парке в Веяте, а их небольшие дикие табуны еще попадаются в районе Кверка), она ожидала увидеть действительно коня с рогом. Однако же произведение таксидермиста было сходно с конем весьма отдаленно. Это чучело явно не относилось к особым успехам мастера, но все же было понятно, что ноги зверя куда массивнее лошадиных и оканчиваются раздвоенными копытами (выдавая родство с парнокопытными быками и оленями). Рог, правда, был аккуратно спилен — то ли злоумышленниками, то ли самими работниками Мусеона, дабы этих самых злоумышленников не вводить в искушение.

За единорогом начинались шкафы с ископаемыми костями давно вымерших монстров. Проходя мимо коричневых и черных костей и черепов, окаменевших от времени, проведенного в земле, Ивона увидела в конце зала колоссальную пасть. В этой пасти она могла бы стоять в полный рост без труда, а при некотором старании и проехать сквозь нее верхом. Размерам пасти соответствовали и зубы — чуть ребристые, конические, куда больше наконечника копья.

«Череп морского змия, издохшего на берегу Восточного моря лета 7608-го», — гласила надпись на табличке. Ивона читала о китах и даже о том, что жители восточных побережий, главным образом морские эльфы, охотятся на них с больших лодок.

Та же тварь, которой когда-то принадлежали лежащие здесь челюсти, может, и не превосходила кита величиной, но была достаточно свирепой, чтобы охотиться с равным успехом и на китов, и на лодки китобоев.

Продолжая коситься на останки морского змея, девушка прошла сквозь арку и оказалась в другом зале. Зале Разумных рас.

Все знают, что в мире существует семь Разумных рас (не считая различных видов полуразумной нежити и, разумеется, драконов). Но если увидеть гнома или эльфа в человеческом городе еще можно, то об остальных расах Ивона имела смутно-книжное представление. Как вероятно, и большинство обитателей Берроны, которых и вознамерились просветить создатели Мусеона. Использовать для этой цели чучела разумных существ было бы, разумеется, негуманно, поэтому вместо них в зале стояло семь раскрашенных восковыми красками ростовых статуй.

Мимо Очень Среднего Человека в портах до колен Ивона прошла без интереса. Ничего нового для себя она не почерпнула. Учитывая, что Турвин — город все-таки человеческий, наличие здесь такой статуи было либо следствием педантичности, либо некоторой данью уважения прочим расам.

Возле эльфа, эдакого красавца-мужчины, высокого и статного, с длинными серебристыми волосами, Ивона задержалась. Эльфов она видела только издали, если не считать смотрителя. И сейчас, глядя на этого, вероятно, тоже Очень Среднего Эльфа, ей стало понятно, что смотритель действительно не чистокровный представитель Древнего Народа.

А вот и тролль — громадный, чуть ли не под сажень ростом, горбоносый, с широченными мускулистыми мохнатыми плечами. За троллями закрепилось представление как о грубых и не слишком сообразительных существах. Однако с кого бы скульптор ни ваял сие произведение, он умудрился поместить под покатый лоб весьма неглупые глаза, придав топорно-угловатому лицу тролля выражение мрачноватой задумчивости. Ивона погрузилась в размышления о том, хотел ли ваятель польстить этой расе в целом или же ее конкретному представителю в частности. А может, тролли вообще не такие уж и тупые?

Орк, часто неправильно называемый гоблином, оказался ниже Ивоны ростом, но по пропорциям широкого торса и мускулистых плеч был сходен с троллем. Руки длинные — пожалуй, длиннее, чем у какой-либо другой расы. Голова на короткой шее, про которую принято говорить «бычья»; лицо широкое, с раскосыми глазами и слегка зверским выражением. Этой расе скульптор, похоже, льстить не собирался.

С гномами Ивона была немного знакома: из-за торговых дел они чаше прочих бывали в человеческих поселениях, и почти в каждом крупном городе имелась гномья община. Да и в гости к Олбрану его знакомые гномы изредка заходили. Поэтому вид приземистого, ей по плечо, бородатого существа девушку не удивил.

Две остальные расы Ивона не видела даже на гравюрах. И, насколько ей было известно, в Берроне представителей этих рас не было. Поэтому две последние скульптуры она изучала с особым интересом. Вампир оказался (по крайней мере, в изображении скульптора) красавцем-мужчиной под стать эльфу, но с какой-то хищной красотой: прямые черные волосы, черные же, с «сумасшедшинкой», глаза — в противовес серым эльфийским озерам спокойствия».

Вилы были единственной расой, представленной изображением женским, а не мужским. Вила была высока, стройна и красива. Она отдаленно напоминала эльфийку, отличаясь от нее своеобразным узким и вытянутым лицом и ярко-золотистыми, а не серебристыми волосами.

Представители семи Разумных стояли, образуя полукруг. За их спинами разместились всё те же музейные шкафы, в которых содержались дополнительные материалы по особенностям рас. Здесь-то и было наглядно показано, что различие эльфа и вампира не только в цвете волос: лежавший под специальным колпаком череп — в общем и целом человеческий — обладал острыми клыками в два раза длиннее, нежели у любого человека или эльфа. Череп был, видимо, эксгумирован из старого жальника^[55], судя по коричневому цвету и потрескавшимся костям, между которыми набилась так до конца и не вычищенная почва. Что любопытно, очень похожий череп, только еще сильнее потемневший от времени и с заметно более низким лбом, покоился на полке соседнего шкафа в компании других таких же раритетов. Рядом наличествовало пояснение, из которого Ивона узнала, что теоретически все Разумные происходят от общего предка, жившего многие тысячелетия назад, — что бы по этому поводу ни говорили ортодоксально настроенные эльфы. Пообещав себе подумать над этой новостью на досуге, девушка собралась пойти дальше, но задержалась возле шкафа с человеческими препаратами и артефактами.

Ивона отнеслась равнодушно к человеческому скелету, каменным орудиям предков современных турвинцев и бедренной кости одного из их пращуров. Однако ее заинтересовал странный экспонат — клыкастый, совершенно не человеческий череп с вытянутой лицевой частью. Гравюра рядом изображала странное существо, воющее на полную луну. Подпись представляла собой целый трактат, озаглавленный: «Волкодлаки, вервольфы и вурдалаки: кто они и как их опознать». Ивона с интересом ознакомилась с этим опусом, а прочитав, покинула зал Разумных рас с несколько смешанными чувствами.

Впрочем, в следующем зале ее мысли об оборотнях несколько отступили на задний план. Для себя девушка тут же окрестила этот зал «драконьим». Два каменных ящера сплетались шеями, образуя арку над входом в зал. Драконы здесь были изображены и на фресках — вероятно, для создания определенной атмосферы. Экспонаты, впрочем, не все походили на драконов. Например, здесь был представлен скелет какой-то когтистой и зубастой твари в два человеческих роста высотой, а другой был явно извлечен из земли: черные окаменевшие кости; тяжелый череп с похожими на мясницкие ножи зубами; огромные когтистые задние лапы и коротенькие передние. Но девушка в первую очередь обратила внимание на чучела и кости настоящих драконов — пожалуй, самых легендарных существ.

Один ящер висел под потолком с расправленными перепончатыми крыльями и разинутой пастью. Он был не слишком велик по представлениям Ивоны — саженей пять в размахе крыльев. Несмотря на старания таксидермиста, на шкуре были видны следы раны. Вспомнив свой опыт со стригой, Ивона пришла к выводу, что ящера убил не гарпун или меч, а пущенное магом заклинание.

Скелет второго ящера, побольше первого раза в полтора, стоял на полу, опираясь на паркет когтистыми задними лапами. Если у чучела под потолком морда была короткая и широкая, то у этого она вытягивалась в узкие длинные челюсти с частоколом длинных, отогнутых кнаружи зубов. В шкафу у стены девушка с удивлением увидела свидетельства истории драконоборства: кто-то, не лишенный мрачного юмора, выставил здесь с соответствующими подписями оплавленные и покореженные наконечники пик, мечи, латы, шлемы и даже лошадиные подковы. В противовес этой экспозиции присутствовал единственный обломок гарпуна убившего, согласно надписи на табличке, дракона Тупуксувара.

И, наконец, в качестве жемчужины коллекции рядом был выставлен череп настоящего, полноценного дракона. Ивона, всегда крайне интересовавшаяся драконами, знала из книг, что лишь одна разновидность этих ящеров — самая крупная — разумна. Именно о них, Драконах с большой буквы, слагались легенды; и рыцари, а то и просто бродяги пытали судьбу в надежде добраться именно до их якобы несметных сокровищ. Более мелкие крылатые разновидности именовались обычно вивернами и были просто животными, хоть и необычными на вид. Они не крали принцесс, не плевались огнем, и сокровищ у них вроде бы тоже не водилось.

Теперь Ивона стояла перед черепом настоящего Дракона, причем старого, судя по размеру и обломанным выступам и шипам. В этом же Мусеоне были черепа и посолиднее, с более устрашающими зубами и широкими пастями. Но все же ореол таинственности придавал особую ценность именно драконьим останкам. Впрочем, ценность эта была явно материальной — мало того что череп был накрыт огромным стеклянным колпаком, так по стеклу еще то и дело проскакивали еле заметные змеящиеся разряды. Присмотревшись, Ивона обнаружила, что источником разрядов был темный кристалл, вмурованный в верхнюю часть колпака, — кто-то не поскупился и поставил над экспонатом и магическую защиту.

— Интересуетесь драконами? — раздался вдруг чей-то голос за спиной девушки. Ивона, уже привыкшая к тому, что бродит по Мусеону в гордом одиночестве, чуть не подпрыгнула от неожиданности и резко обернулась. Позади стоял среднего роста темноволосый молодой человек с густой, коротко подстриженной бородой на загорелом лице.

— Извините, не хотел вас напугать, — улыбнулся он. — Но вы с таким интересом рассматриваете объект моих изысканий…

— Изысканий? — переспросила Ивона.

— Извините, я не представился. Орсет, магистр наук, нахожусь здесь на стажировке. Занимаюсь драконологией — ну, то есть изучаю драконов…

— Я поняла, — сказала Ивона. — К сожалению, никакими званиями похвастаться не могу, но драконами действительно интересуюсь. А зовут меня Ивона… хм… Визентская.

— Очень приятно. Нечасто удается встретить интерес к науке у девушки, тем более красивой. Это, видимо, потому, что вы — полуэльфийка.

— Скажите, Орсет, — Ивона проигнорировала явный комплимент, — а зачем здесь стоит магическая защита?

— А, вы ее видите! — Магистр как будто обрадовался. — Стало быть, вы еще и магичка… А защита стоит потому, что никакие обычные способы не остановят злоумышленников от расхищения драконьих зубов. Зубы слишком ценны для медицины, тем более что живые драконы с ними расстаются весьма неохотно.

— Я читала про зубы. А почему, собственно они так ценны?

— Из-за драконьего пламени, — не вполне вразумительно ответил Орсет. — Вы когда-нибудь видели живого дракона и испускаемое им пламя?

Ивона часто видела во сне что-то странное: словно она куда-то мчится (или это ее везут?), а за ней, изрыгая пламя, гонится огромный дракон. А потом она останавливается и движением руки усмиряет чудовище. Сон повторялся с небольшими вариациями довольно часто и иногда был на удивление реалистичным, но, пожалуй, его нельзя было приравнять к встрече с НАСТОЯЩИМ драконом. Поэтому Ивона отрицательно покачала головой.

— А что, — спросила она, — разве кто-то остается в живых, столкнувшись с пламенем дракона?

— Ну я, например, — с напускной скромностью произнес магистр. — Хотите совершить небольшую прогулку и заполнить пробел в образовании?

— Небольшую прогулку? — повторила девушка. — Это куда же?

— А на старое стрельбище, в паре верст от города. Перекусим где-нибудь по дороге и сходим, покажу вам ящера. Вы где остановились?

— В «Мятом сапоге», — отозвалась Ивона, и тут до нее дошло: — Вы что, хотите сказать, что здесь, возле самого города, живет ДРАКОН?!

— Ну да. — Орсет усмехнулся. — Я вроде на него и предлагал вам посмотреть. Мы с ним иногда на мечах деремся, для разминки. Ну, то есть на мече дерусь я, а он — так, подручными средствами…

Глава 4 ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ДРАКОНОЛОГИЯ

Пыльная, но ровная дорога, обсаженная вязами, вывела их за пределы города, туда, где огороды, все расширяясь, переросли в поля, разделенные рощицами и перелесками. Ивона все еще не была уверена, правильно ли она поступает, идя куда-то со случайным, в общем-то, знакомым, обещавшим показать ей — подумать только! — живого дракона. Но любопытство было сильнее тревоги. Девушка косилась на меч, висевший у Орсета за поясом, и прикидывала, потянет ли, в случае чего, ее магия против этого клинка.

Магистр же, похоже, не догадывался или не задумывался о ее беспокойстве, рассказывая новоиспеченной слушательнице об огнедышащих ящерах. — Эти крылатые ящеры, — говорил он, словно читая лекцию студентам, — отличаются непредсказуемой психикой. Они никогда не живут сообща и редко контактируют с себе подобными. Впрочем, «никогда» и «редко» — это по человеческим меркам. Вполне возможно, что для драконов, живущих по шестьсот лет и более и способных проспать недели две-три на сытое брюхо, встречи раз в десятилетие представляются чем-то вроде забеганий к соседям на чашечку чая и свежую порцию сплетен. Что по этому поводу думают сами ящеры — вообще тайна за семью печатями…

К моральным принципам драконов тоже бессмысленно подходить с человеческой (а равно и с эльфийской, гномьей или чьей-либо другой) мерой. Своих они вроде бы не едят, хотя и в погребальных обрядах не замечены. Знают чрезвычайно много (еще бы, за века жизни! А если вспомнить, что их род существует сотни тысяч лет…), но не слишком спешат делиться своими знаниями. Результаты деятельности этих — самых разумных — существ также многообразны: от не зарастающего годами пепелища какой-нибудь деревни до подвигов на королевской службе. Монархи, как водится, любят хвастать друг перед другом наличием «собственного» дракона — эдаким оружием массового поражения. Так что в случае конфликта сожженные деревни и королевская служба оказываются не такими уж противоположностями. Но вообще-то дракон сам решает, продлевать ему контракт или нет. Соответственно почти в любом королевстве периодически появляются то штандарты с золотым профилем дракона и свитки о пользе ящеров в народном хозяйстве, то лубочные изображения очередного «святого», пронзающего дракона копьем, и компании мрачных ребят в черных тугоплавких доспехах и с чудовищными крепостными арбалетами на конной тяге.

— Понятно. — Ивона задумчиво потерла переносицу. — Орсет, вы говорили, что драконы никому не выдают своих тайн и вообще неохотно делятся знаниями… Мне как-то попалась книга, где упоминались некие повелители драконов. Вы…

— Давай на «ты», так удобней.

— Хорошо. Ты можешь что-нибудь про это рассказать? В той книге как-то куцо о них упоминалось: заинтриговали — и все.

— Повелители драконов, или вормлорды, как их называют в Вэлше и соседних странах… (Интересно, что думают сами драконы по поводу дважды оскорбительного для себя названия?) Это, видимо, врожденная способность, и проявляется она невероятно редко: по теоретическим расчетам — примерно раз в двести лет, практически же история сохранила упоминания всего о четверых. Насколько я понимаю, это люди (а может, и нелюди — летописи об их расах умалчивают), способные находить общий язык с драконами и заслужившие их доверие. Похоже, при этом они заражаются драконьей скрытностью, из-за чего их самих многие считают легендой. А чаще путают с теми, кто дрессирует виверн — бывают и такие случаи… А мы, кстати, уже пришли.

Ивона огляделась. Дорога привела их к обширному расчищенному пространству у подножия пологого холма. Холм, видимо, когда-то служил местом открытой горной разработки, и из его основания был практически выгрызен, как из яблока, весьма приличный кусок. Но выработки давно забросили, и карьер осел, оплыл и порос лесом. Вход в него теперь зиял темным провалом между выросшими по бокам столетними деревьями, под которыми клубились кусты орешника. Вероятно, этот давно заброшенный карьер и был логовом поселившегося здесь ящера.

Самого же ящера спутники обнаружили принимающим солнечные ванны прямо посреди открытого пространства. Ивона даже ахнула от неожиданности, увидев семисаженное чудовище, разлегшееся на травке и полуразвернувшее огромные полотнища крыльев. Первое время девушка не могла понять, чем дракон занят. То есть он, конечно, грелся на солнце, но при этом не тратил времени зря.

— Что это он делает? — шепотом поинтересовалась девушка.

— Тренируется в стрельбе по мишеням, — ответил Орсет. — Чтобы форму не потерять.

Оказывается, с тех самых пор, когда на расчистке было стрельбище лучников и арбалетчиков, остались стоять кованые пруты, на которые вешали мишени. Дракон в качестве мишеней избрал неведомо откуда позаимствованные снопы старой соломы и теперь плевался в них огнем. Ивоне это показалось завораживающим зрелищем. Раньше она думала, что пламя вырывается из пасти дракона примерно как из кузнечного горна (именно так этот процесс обычно изображали на книжных гравюрах). Однако реальный дракон выдавал пламя маленькими порциями: из его челюстей вылетал комок огня, эдакий огненный плевок. Кроме того, огонь каждый раз был другого цвета, и далеко не всегда красный или оранжевый; соответственно различалось и его воздействие на мишень.

— Как это он так делает? — спросила Ивона.

— Как — так? — не понял магистр.

— Ну… плюется кусочками пламени…

— А-а, я тебе говорил… Драконье пламя — это вообще отдельная большая тема. Родственные драконам виверны и линдвормы, конечно, обладают разнообразными железами в пасти, которые позволяют им плеваться ядом, а то и жгучей жидкостью. Но пламя — это другое. Многие живые существа (включая людей, эльфов и прочих) могут так или иначе взаимодействовать с магией. Драконы же могут ее использовать. И как маг лепит огненный шар между ладонями, так и дракон лепит нечто подобное в своей пасти, а затем мощным выдохом посылает вперед. Никакого отношения к отрыжке якобы переевшего горючих ископаемых ящера, как полагали когда-то, это пламя не имеет. А побочный результат заключается в том, что поток природной магии взаимодействует с зубами и некоторыми костями рептилии, что и делает их такими ценными для фармацевтов… Ну ладно, ты, если не возражаешь, постой здесь, я тебя попозже позову.

И магистр направился к ящеру, на ходу извлекая меч.

* * *

Ящер почесал когтями чешую на шее и снисходительно покосился на подошедшего человека.

— Ну как, Аждар, не постарел еще за последние два месяца? — поинтересовался Орсет.

Дракон хмыкнул, сверкнув зеленым глазом.

— Смотри и убоись, человечишко! — пророкотал он. Серия огненных брызг вырвалась из его пасти, как череда дождевых капель; в доли секунды ошметки горящей соломы взвились в воздух, а на месте трех последних мишеней остались стоять оплавленные железные пруты. — В здоровом теле — здоровый дух, запомни это! — Ящер зевнул клыкастой пастью и, привстав на задние лапы, размял крылья.

— Ты какой дух имеешь в виду? — спросил Орсет. — Вон у начальника городской стражи Панферия тело не просто здоровое — здоровенное, а дух от него идет, скажем прямо, так себе!

Дракон только пренебрежительно фыркнул в ответ, растягиваясь на земле в полный рост.

— Чегой-то ты свое тело разложил здоровое? — поинтересовался Орсет, выдергивая из земли меч и выразительно крутя восьмерку. — А на холодном оружии потренироваться?

— Ну что ж, потренируйся, магистр, помахайся. — Ящер, лениво приоткрыв глаз, парировал рубящий удар острым костяным навершием своего хвоста, а затем хлестнул им, как плетью, и Орсет едва успел увернуться, кувыркнувшись через голову. Некоторое время они боролись: человек прыгал, метался и делал выпады клинком, дракон же со свистом рассекал воздух кончиком хвоста. При этом казалось, что хвост живет своей собственной жизнью: сам дракон выглядел совершенно расслабленным и, полуприкрыв глаза прозрачными пленками третьих век, смотрел куда-то внутрь себя.

Орсет сделал выпад, слегка задев его чешую.

— Пожалуй, хватит. — Пленки скользнули, открывая глаза ящера, и тот дыхнул в сторону мага облачком белесого пара, который всего лишь коснулся лезвия меча и оставил почерневшую полосу в траве. Меч мгновенно раскалился, и магистр поспешно отбросил его в сторону.

— Это нечестно! — возопил Орсет.

— Что за девушка пришла с тобой? — осведомился дракон, игнорируя возмущение магистра.

— А, ты ее заметил? Встретил ее в Мусеоне. Она магичка, но, кажется, самоучка. Интересовалась драконами, и я решил, что ей будет интересно посмотреть на твои упражнения.

Аждар изогнул шею и посмотрел в сторону, где стояла Ивона. К удивлению своему, Орсет заметил, что «посмотрел» дракон, прикрыв глаза пленками.

— Ее зовут Ивона Визентская, — сообщил ящер. Он поднялся с земли, но раскрывать крылья не стал, а, наоборот, плотно сложил их, превратив, таким образом, в полноценные передние ноги, и двинулся в сторону девушки.

— А откуда ты зна…? — осекся на полуслове удивленный Орсет, поспешно убирая тупой меч и устремляясь вслед за драконом.

* * *

Хотя Ивона видела, что ящер направляется в ее сторону, он все равно оказался рядом как-то уж слишком неожиданно, и она попятилась. Дракон же, опустив к земле голову, пристально осмотрел девушку. Морда ящера ничего не выражала, да и не могла выражать, будучи покрытой роговыми щитками. Никакой мимики у драконов нет, любое внешнее проявление чувств можно заметить лишь по их глазам. Глаза дракона — и впрямь зеркало его души, впрочем, зеркало довольно мутное и поцарапанное.

— Вот мы и встретились снова, крошка, — неожиданно сообщил дракон.

— Добрый день, — несколько оторопев, поздоровалась Ивона. — Простите, что вы сказали?

— Ты заметно выросла. И черты теперь видны яс-снее…

— Какие черты? — Ивона была сбита с толку, и дракона это, похоже, веселило.

— Со временем ты поймешь, — прошелестел он. — Полагаю, это не последняя наша встреча.

В глазу дракона, обращенном к девушке, сверкнула какая-то искра, и Ивоне на мгновение показалось, что ящер ехидно усмехается.

— Передавай привет своему дяде, — сказал дракон. — Напомни ему тракт возле Сосновищ.

Договаривая это, ящер подпрыгнул, одновременно разворачивая крылья. Ветер от их взмахов подкосил траву и пригнул к земле молодые деревца. Летающая рептилия промчалась у Ивоны над головой, а затем, заложив вираж, начала кругами подниматься в небо.

— Что он говорил? — Орсет выглядел более чем озадаченным. — Откуда он тебя знает?

Ивона, запрокинув голову, следила за уменьшающимся силуэтом.

— Он именно такой… — сказала она. — Такой, как в моих снах. Тракт возле Сосновищ… Надо будет спросить Олбрана, что там произошло.

— Он сказал, что уже встречался с тобой, — продолжал Орсет. — А драконы никогда не обманывают. Они редко говорят что-то содержательное, но если говорят, то это так и есть.

— Не знаю, — отозвалась Ивона. — Спасибо, Орсет, за интересную прогулку, но мне пора, у меня еще есть дела.

— Пойдем, — согласился магистр, — здесь у меня дел больше нет, до города я тебя провожу…

* * *

Ивона обнаружила Сивера в небольшой харчевне рядом с постоялым двором, где тот как раз приканчивал вторую кружку пива.

— А, привет. — Сивер вытер усы тыльной стороной ладони. — Ну, как прогулялась, с пользой?

— С пользой, — подтвердила Ивона, присаживаясь рядом и пристально глядя на наемника.

— Есть или пить будешь? Или так просто зашла, из любопытства?

— Можно сказать, из любопытства. — Ивона не знала, с чего начать.

— Что ты на меня так смотришь? — поинтересовался Сивер.

— Как? — невинно спросила Ивона, а затем чуть подалась вперед: — Ты почему не сказал, что ты оборотень?

Сивер остался спокоен.

— А, догадалась, — сказал он, допив последний глоток пива и разочарованно заглянув в кружку. — Ты ведь и не спрашивала.

— Но как же ты можешь работать наемником, будучи оборотнем?!

— Очень даже просто. Многие вещи, кстати, легче проделывать, находясь в звериной ипостаси. Запомни, Ив. — Сивер поставил кружку и тоже подался вперед. — Я — волкодлак, то есть произвольный оборотень. И не вижу в этом ничего предосудительного. На случай, если ты пребываешь в плену предрассудков, могу уверить: мой укус абсолютно безвреден. Не считая, конечно, его прямого физического воздействия. И соображаю я совершенно одинаково — как в человеческом, так и в зверином теле.

Он откинулся на спинку стула. Ивона сидела, задумавшись.

— Ив, ни один человек не застрахован от оборотничества, если его укусит вервольф. Так что способность перевоплощаться в нечто собакоподобное, вероятно, заложена в самой человеческой природе. Не знаю, кстати, насчет прочих рас, но никогда ни об оборотнях-эльфах, ни об оборотнях-гномах я не слышал. Так что тебе, скорее всего, в любом случае ничего не грозит.

— Не хотелось бы ставить эксперимент на себе, — проворчала Ивона.

— Разумно, не ставь, — согласился Сивер. — Способности волкодлака не приобретаются, они наследственные. Мой отец и моя сестра — волкодлаки. Отец, кстати, долгое время был старостой деревни, и она была едва ли не единственной, где в послевоенные годы нежить почти не появлялась. А в древности у князя Велислава по прозвищу Ярилла личная гвардия была набрана исключительно из волкодлаков. Так что, Ив, не суди пристрастно о каких-либо расах или чьих-либо особых способностях. Зная тебя, полагаю, что тебе это будет не трудно усвоить… Ты куда теперь, кстати?

— В каком смысле? — Ивона оторвалась от своих размышлений.

— В том смысле, что я нанялся в новый обоз и завтра отсюда уезжаю. Ты возвращаешься домой или нашла какую новую работу?

— Вообще-то, возвращаться я еще не собиралась… Сивер, прости… А в том обозе, с которым ты поедешь, место для мага найдется?

Сивер усмехнулся.

— Боюсь тебя огорчить, но, по-моему, у них уже есть маг. Но могу спросить. А что, ты не боишься работать с оборотнем?

— Ну, не укусил же ты меня ни разу за время пути сюда, — фыркнула Ивона. — Полагаю, и впредь не укусишь.

— Так ведь и ни одного полнолуния на путь сюда не пришлось, — улыбнулся наемник. — Ладно, если хочешь, я узнаю, не нужен ли где маг.

Дверь харчевни распахнулась, явив взгляду любопытствующих на редкость взъерошенного и встрепанного гнома. Хозяин за стойкой и Сивер синхронно подняли брови: гномы слыли самой прагматичной и степенной расой. Гному, однако же, было глубочайшим образом наплевать на произведенное впечатление. При виде Ивоны он обрадовался даже чересчур искренне.

— Я могу видеть здесь госпожу Визентскую? — поинтересовался он.

— Только сегодня — эксклюзивная возможность, — чуть ухмыльнувшись, проворчал Сивер.

— Я за нее, — осторожно пошутила Ивона.

— О! Милая девушка! — Гном расплылся в улыбке. — Вы-то мне и нужны! Не возражаете? — Он подсел к столику и, не успев примоститься на стуле, гаркнул в сторону стойки: «Эй, человек, большую темного!»

Отхлебнув большой глоток пива, гном, видимо, вернул себе способность к членораздельному выражению мыслей.

— Госпожа Визентская, — обратился он к выжидательно молчавшей Ивоне, — не согласились бы вы взяться за магическую охрану одного обоза?

— А вы, собственно, кто, уважаемый? — поинтересовался Сивер.

— Ах да, забыл представиться. Торгон я, помощником служу у Огруста Дорбина — слыхали, наверное? Товары перевозим туда-сюда: тут покупаем, там продаем, и так все время. А теперь вот судьба в Кверк посылает.

— В Кверк? — изумилась Ивона. Торгон еще отхлебнул из кружки и кивнул.

— В этом-то и проблема. Отношения с Кверком нынче сложные — не то, что раньше. Да и дорога туда не самая безопасная стала. Не всякий маг согласится туда направиться. А торговать-то надо, иначе конкуренты обойдут. Съедят без соли и как зовут не спросят… Вот… А ваши-то, простите, эльфийские ушки за версту видать. Вот я и подумал — может, госпожа захочет заодно в столице Древнего Народа побывать, с родичами пообщаться? Да и они к вам благосклоннее отнесутся, нежели к человеческому магу…

Гном замолк, глядя на девушку. Ивона сидела задумавшись. Она не рассчитывала в ближайшее время осуществить поездку в Кверк, хотя мечтала о ней давно.И не только ради интереса посмотреть на цитадель эльфийской культуры.

Кверк… Нет, у Ивоны не было ни малейших надежд, что искомое окажется именно там, ведь и в Берроне жило множество эльфов. Но все же…

— Ты на него только не сердись и не обижайся, Ивонка, — утешал ее когда-то Олбран. — Он ведь, считай, с момента объявления войны все потерял. Для эльфов, с их долгим веком, женитьба — дело особо ответственное, и я слышал, решаются они на это один раз в жизни. Он, поди, и не знает, что ты жива, да и я не знаю, жив ли он сам.

' — Да не обижаюсь я, — отвечала Ивона, — с чего ты взял? Но мне бы хотелось его увидеть. Не то слово — хотелось…

— Эй, Ив, ты о чем задумалась? — Сивер слегка потряс ее за плечо.

Девушка вздрогнула и очнулась, увидев выжидательное выражение на лице Торгона, который, похоже, только что закончил что-то объяснять и теперь ждал ответной реакции.

— Да, досточтимый Торгон, я согласна, — сказала магичка. — Когда отбываем?

— Ив, — шепнул Сивер, наклонившись к ее уху, — ты хорошо подумала? Оплата так себе…

— Оставь, Сивер, — тоже шепотом ответила Ивона. — Я же сейчас работаю не за деньги, а за репутацию. — И сама удивилась своим словам. — А мои эльфийские ушки уже давно хотели побывать в эльфийской столице.

Торгон успел допить пиво и с легким опасением наблюдал за их перешептыванием.

— Так по рукам? — спросил он.

Утро нового дня постепенно пробуждало город к жизни, попутно загоняя в укромные углы тех, чей век протекает главным образом в темноте: крыс, клопов, упырей, воров и им подобных.

Ивона смотрела сквозь открытое окно, как по площади движутся по своим делам жители Турвина, и мелкими глотками попивала кофе — новомодный напиток из обжаренных зерен заморского дерева, в приготовлении которого в веятских пищевых точках уже успели сложиться определенные традиции, полностью дискредитировавшие его вкус. Здесь же, в провинции, то ли еще не доросли до столичного уровня, то ли владелец данного заведения дорожил своим реноме, но кофе был приятен на вкус и заметно бодрил.

— Орсет, — задумчиво спросила девушка, — а как можно получить диплом мага?

— Ну вообще-то довольно просто. — Магистр поставил кружку на стол. Кофе, что плохой, что хороший, было принято подавать в таких миниатюрных сосудах, в которых душе Орсета было отчаянно тесно (поэтому он предпочитал чай). — Нужно приехать в университет, договориться с ректоратом о сдаче экзаменов по определенному набору предметов, в соответствии с выбранной специализацией, сдать эти экзамены, а также представить на рассмотрение письменную работу, содержащую оригинальное исследование.

— Понятно. Проще, как говорится, не бывает. — Ивона посмотрела в опустевшую чашку, а затем опрокинула гущу на блюдечко. Напиток появился сравнительно недавно, но уже через пару лет после этого кто-то из прорицателей написал трактат о невероятной перспективности предсказания будущего на кофейной гуще. (Весьма вероятно, что прорицатель был в доле с купеческой гильдией.) Трактат имел успех, и кофе, медленно пробивавший себе путь на столы потребителей, был стремительно раскуплен многочисленными предсказателями, пророками, провидцами, ворожеями и даже полуграмотными бабками-гадалками в качестве ценного расходного материала.

— Ну, как вариант, ты можешь поступить на общих основаниях и сделать все то же самое в течение шести лет. Большинство, кстати, так и делает.

— А сколько экзаменов? — Ивона покачала блюдечко с гущей. Гуща заелозила, как живая, сложившись по очереди в равносторонний треугольник, указующий перст и предупреждающую руну.

— Сейчас подумаю. Так. — Орсет начал что-то мысленно подсчитывать. — Пять профилирующих плюс пять на выбор. Слушай, Ив, а сколько тебе лет-то вообще?

— Восемнадцать, — отозвалась Ивона, ставя на стол блюдце, гуща в котором слепила из себя некий геральдический знак.

— Ну тогда какие проблемы? Куда тебе торопиться? Можешь, например, сдать экстерном часть материала, а потом послушать курсы, одновременно работая над диссертацией, — и после доедать остаток…

Ивона подняла на магистра глаза.

— Спасибо, — сказала она. — Возможно, я так и поступлю.

— Ты куда-то спешишь? — поинтересовался Орсет.

— Да. Я нашла себе еще работку. И отправляюсь в Кверк — давно хотела там побывать. Так что еще раз спасибо и — счастливо оставаться.

— Счастливо и тебе. — Магистр, удивленно приподняв брови, провожал девушку взглядом, пока она не скрылась за дверью.

— Привет!

Орсет от неожиданности чуть не подпрыгнул, обернувшись. За его столик подсел высокий худощавый человек.

— Вурдалак тебя заешь, Стериан! Ты своей манерой подкрадываться никого еще не свел в могилу?!

— Нет, насколько я знаю. — Стериан, как обычно, улыбнулся одними углами губ. — Я же не виноват, что у меня такая походка. Ну не топать же мне специально!

Орсет вздохнул. Стериан держал в Турвине торговую контору, одним из предметов коммерческих притязаний которой были всякие редкости. На почве редкостей они и познакомились когда-то. Внешне Стериан не слишком походил на купца: гибкий, высокий, с длинными черными волосами. Да еще и одевался почти исключительно в черное, что, с точки зрения турвинских барышень, ему шло, хотя и придавало некую дополнительную «хищность» его облику.

— Будешь чего-нибудь? — поинтересовался магистр.

— Нет, благодарствую. Я уже поел и собрался уходить, а тут тебя заметил. Ты лучше скажи, что это за девица, которая так бодро сейчас отсюда вышла? Твоя новая подружка?

— Да ну, какая подружка! — Орсет фыркнул. — Магичка, нанимается в купеческие обозы в качестве охраны.

— Эх, жаль я сейчас ничего продавать не собираюсь, а то не отказался бы ее нанять. — Стериан сощурил глаза в сторону окна, словно ожидал увидеть там предмет разговора. — Как ее, говоришь, звать?

— Никак не говорил. Назвалась Ивоной Визентской.

— Визентская, Визентская… — Стериан потер в задумчивости верхнюю губу. — Что-то я слышал про Визентских. Вроде у них родовой замок в трех днях конного пути отсюда…

— Понятия не имею, — честно сознался магистр.

Глава 5 ПРОВОКАЦИИ И ЭЛЬФИЙСКАЯ АРХИТЕКТУРА

Возле аптеки господина Эрцо, что на углу Лафетной улицы, было тихо и относительно безлюдно. Тележка зеленщика, маячившая в самом дальнем конце улицы, была не в счет. Отметив бегло этот факт, щуплый человек, отягощенный наплечной сумкой, бодро поднялся на невысокое каменное крылечко и скользнул в дверь, слегка потревожив небольшой бронзовый колокольчик. Однако тот все же звякнул, привлекая внимание хозяина, а за компанию — и большого флегматичного лохматого пса, казавшегося из-за своей белесой масти призрачным в полутемном помещении.

— Что угодно? — спросил, появляясь за прилавком, плотный седовласый аптекарь с короткой козлиной бородкой — господин Эрцо, собственной персоной. — А, это вы! — произнес он, разглядев посетителя.

— Добрый день, господин Эрцо, — поздоровался тот, ставя свою суму на прилавок. — Свежая партия, как мы договаривались. По той же цене…

— Да? — Эрцо чуть наклонился вперед, опершись о прилавок широкими ладонями. — Боюсь, я более не заинтересован в приобретении этого, как вы выражаетесь, «сырья».

— Но как же так? — Посетитель несколько опешил, и с его лица сползло довольное выражение. — Мы же с вами в прошлый раз вместе обсудили, что спрос на эликсир остается по-прежнему высоким, а возможно, даже растет. И…

— Да, вместе. — Аптекарь помолчал. — Я тогда допустил редкую для меня ошибку и не стал анализировать состав вашего «сырья», доверившись знакомой мне печати. Однако недавно ко мне заглянул один человек, привлеченный ярким объявлением на моем скромном заведении. Он проявил большой интерес к «эликсиру продления жизни» и не меньшее сомнение в его действенности и захотел услышать мое, так сказать, экспертное мнение — как опытного фармацевта. Полагаю, вам не хуже меня известно, что никакого «эликсира продления жизни» не существует!

— Но позвольте! — Посетитель судорожно вцепился в сумку, подняв глаза на аптекаря. — Я готов поклясться, что «эльфийский эликсир» — это старинный эльфийский рецепт, продлевающий жизнь тому, кто его потребляет! И тот товар, что я привожу, полностью этому рецепту соответствует!

— Поклясться? Я — фармацевт! — внезапно рявкнул Эрцо. — И я допустил преступную беспечность, поставив под угрозу мою репутацию, которой добивался тридцать лет! Да, эликсир продлевает жизнь — недели на три. Прекрасный бодрящий напиток: чайную ложку залить кипятком в кружке воды, можно еще кленового сахара добавить для вкуса. Идите в чайную лавку и продайте свое барахло там, если вам жалко его выбрасывать. А теперь — вон отсюда!

Пес, решив, что пришла пора вставить свой голос в поддержку хозяина, распахнул пасть, неожиданно большую и клыкастую под свисающими с морды патлами, и грозно гавкнул. Ссутулившись, словно пытаясь укрыться от гнева аптекаря, неудачливый визитер попятился к двери и, прижимая к себе сумку, выскочил на улицу. Однако, оказавшись снаружи, он выпрямился, нехорошо сверкнув глазами, чертыхнулся и быстро огляделся, чтобы выяснить, не был ли кто свидетелем его поспешного ухода из аптеки. К сожалению, свидетель обнаружился: высокий мужчина из благородных (судя по хорошей, хотя и неброской одежде) рассматривал поблизости лавочную витрину и обернулся, заслышав звук захлопнувшейся двери и ругательство. Он, правда, тут же вернулся к прежнему занятию, потеряв интерес к посетителю аптеки, но тот на всякий случай решил пойти в противоположную cторону.

«Дьявольщина, — размышлял он. — Все псу под хвост! Этот старый пень Эрцо уже был готов клюнуть… да что там — уже клюнул! И в последний момент!.. Если бы все сегодня прошло как надо, можно было бы подождать неделю или дней десять — и начинать. Проклятье!»

Он раздраженно пнул попавшуюся на пути дынную корку.

«И что за тип так некстати заходил к аптекарю? Кто он? Начальник стражи? Нет, эти все тупы как пробки. Кто-то из людей герцога? Или?..»

Человек быстро покосился назад: «Трижды проклятье!» Высокий незнакомец следовал за ним, хоть и в отдалении. «Но, может, он просто идет по своим делам, и лишь случайно — в ту же сторону?» Незнакомец вроде бы не спешил и даже беспечно поглядывал по сторонам, но при этом расстояние между ним и человеком с сумкой сокращалось.

Щуплый человек не выдержал и побежал. Котомка моталась из стороны в сторону, норовила сползти с плеча и вообще всячески подло мешала бежать. Сзади — далеко, но отчетливо — послышался топот сапог и даже сдержанное ругательство, когда их обладатель наступил в скопление конских яблок.

Беглец не оглядывался, он смотрел вперед, ища глазами городской патруль. Возможно, его преследователь и обладает некой властью, но стражники — ребята твердолобые и упертые, и неразберихи, которая бы неизбежно возникла при их вмешательстве, хватило бы, чтоб скрыться. Но, как назло, стражники, которые в обычное время постоянно маячат перед глазами, пытаясь выяснить его личность и то, имеет ли эта личность достаточные основания находиться в Турвине, сейчас, когда он едва ли не впервые в жизни был бы рад их видеть, как сквозь землю провалились.

Беглец быстро осмотрелся, ориентируясь на местности, и нырнул в переулок. Переулок был крив , узок настолько, что не везде в нем двое всадников могли бы разъехаться друг с другом, и мрачен. Общая гнетущая атмосфера лишь усиливалась необычайной запущенностью этого уголка города: смесь помоев, пыли, глинозема, крысиного помета и лошадиного навоза щедро покрывала мостовую и даже нижние части стен.

Беглец вперил взгляд в серую и грязную дверь в трех домах от себя. Если он доберется туда раньше, чем появится его преследователь, он сумеет скрыться. Но — не повезло: за спиной уже загремели сапоги. Щуплый человек припустил изо всех сил, срывая дыхание и с трудом удерживая сумку. Вот она, дверь, вот она! Но тут из сумрака, сгустившегося у одной из неровных стен, выступила высокая темная фигура и преградила дорогу. Беглец еле успел затормозить и едва не упал, поскользнувшись на каких-то объедках. Он отступил на пару шагов назад и, тяжело дыша, привалился спиной к стене, затравленно глядя на второго врага и доставая из-за пазухи длинный тонкий кинжал.

Первый преследователь тоже остановился, переводя дух. В полутьме переулка все же было видно, что он молод, безбород и русоволос.

— Ох, приятель, и горазд же ты бегать! — проговорил он с некоторым усилием.

— Что вам от меня нужно?! — Щуплый человечек переводил взгляд с одного противника на другого. — Я - простой травник, я здесь по торговым делам! Законно!

— А если законно, чего ж тогда бегаешь? — резонно спросил тот, что заступил ему дорогу. «Травник» невольно остановил на нем взгляд: второй незнакомец оказался высоким, еще выше его преследователя, мужчиной, одетым во все черное, включая плащ с капюшоном, и голос его — какой-то ледяной — не сулил ничего хорошего.

— Что вам от меня нужно?! — вновь взвизгнул человек, внутренне холодея от этого голоса. Показалось ему или правда глаза незнакомца на мгновение сверкнули красным?

— Содержимое сумы и правдивый рассказ! — не сговариваясь, одновременно ответили оба его противника и удивленно переглянулись. Затем одетый в черное улыбнулся одними уголками губ и протянул руку.

— Коллега, я так понимаю? — сказал он, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Полагаю, да. — Второй пожал протянутую руку. «Травник» решил, что внимание противников отвлечено достаточно. Если сейчас ткнуть одного кинжалом, то от второго он сумеет оторваться в переулках этой части города. Он внутренне собрался и… в следующий момент обнаружил, что его кинжал находится в руках «черного», а его собственное запястье почему-то сильно ноет.

— Не люблю я таких выходок, — сознался «черный», рассматривая кинжал.

— Коллега, — произнес русоволосый, — как я понимаю, у нас с вами есть общий интерес в этом деле. Не найдется у вас какого-либо места, удобного для задушевных бесед?

— По иронии судьбы — как раз неподалеку отсюда, — вновь сдержанно улыбнулся «черный».

Беглец-«травник» похолодел, пытаясь представить себе эту задушевную беседу.

— Я все расскажу! — заголосил он. — Я человек маленький, ничего практически не знаю, но что знаю — расскажу!

— Вот и ладно, — спокойно отозвался русоволосый. — Но не на улице же нам вас выслушивать!

* * *

— Слушайте, коллега, вы не могли найти в этом славном городе менее худосочной забегаловки?

Новые знакомцы, уже без компании незадачливого «травника», сидели в маленькой закусочной. Впрочем, соответствие этому гордому имени ей еще следовало бы доказать: закопченный до черноты потолок, засаленная до неопределенного цвета и несколько покалеченная мебель, змеистые трещины по стенам, из которых с неподдельным любопытством выглядывали большие усатые тараканы, — все это, с точки зрения русоволосого, делало сомнительную рекламу заведению. А еще был непередаваемый букет запахов, состоявший из тяжкого смрада подгоревшей колбасы, кошачьей мочи и «аромата» человеческих существ, которые если и знали о существовании мыла, то лишь понаслышке.

— О-о, в Турвине множество превосходных мест, чтобы перекусить. Но это мне как-то роднее. Здесь все, можно сказать, по-домашнему. И обратите внимание вот еще на что: прислушайтесь!

Русоволосый замолчал и некоторое время слушал.

— Но я ничего не слышу, — сказал он наконец.

— Вот именно. Некто, строивший это сооружение, умудрился так возвести внутренние стены, что они глушат практически все звуки извне. Можете поверить, снаружи этого, с позволения сказать, алькова нас тоже никто слышать не будет. Я проверял. К тому же здесь превосходное пиво — правда, только для посвященных.

— Ладно, беру свои возражения назад. Забыл представиться, все как-то недосуг было, — Алесандр Хорт.

— Стериан, — ответил собеседник, — просто Стериан. Торговец камнями и антиквариатом. Это мой официальный статус, — добавил он после секундной паузы.

— Понятно. — Хорт слегка усмехнулся и отхлебнул пива. — А не будет ли необоснованным мое предположение насчет того, кто именно поддерживает вашу коммерческую деятельность?

— Нисколько. Как, впрочем, и мое предположение насчет того, кто оплачивает ваши странствия.

Хорт слегка кивнул, одновременно соглашаясь и показывая, что дальнейшее развитие темы считает излишним.

— Что будем делать с нашим новым знакомым? — поинтересовался Стериан.

— Признаться, нам он ни к чему, но и отпускать его было бы необдуманно. Полагаю, обвинение в мошенничестве он в любом случае заслужил.

Почтенный аптекарь выступит в качестве свидетеля. А более тонкие обстоятельства дела местным властям знать необязательно. Стериан согласно кивнул и принялся за курицу.

* * *

Невидимая линия границы была, похоже, обозначена только на тракте, поперек которого стоял шлагбаум. Ивона, вероятно под давлением романтического отношения к эльфам авторов некоторых книг, почему-то ожидала, что на границе будет что-нибудь более эффектное, достойное Древнего Народа. Какая-нибудь расходящаяся в стороны завеса из сплетенных ветвей или скала, в которой проход открывается посредством заклинания. Но нет, здешний шлагбаум отличался от берронского, опускавшегося в этот момент у нее за спиной, только свежестью покраски. Возле полосатой жерди маячили два остроухих пепельных блондина в кольчужной броне (опиравшихся вовсе не на знаменитые эльфийские луки, а на алебарды с длинными рукоятями) и с суровым подозрением смотрели на прибывших.

Торгон, проигнорировав эти взгляды, привычно направился к появившемуся откуда-то десятнику, помахивая зажатыми в руке верительными грамотами.

Судя по всему, все, кроме Ивоны, не раз уже были в Кверке и знали пограничную процедуру, поэтому преспокойно возлежали на возах поверх поклажи, а верховые (как два здоровенных парня-охранника) болтали о своем, не глядя по сторонам. Стражи у шлагбаума, убедившись в полном отсутствии интереса к их персонам, сосредоточили свое внимание на Ивоне, о чем-то шепотом переговариваясь. Десятник бегло читал документы, держа их перед собой в вытянутой руке.

— Ну что ж, проезжайте, — сказал он наконец, возвращая документы Торгону и одновременно делая знак поднять шлагбаум, — кроме людей.

Ивона предполагала, что Торгон или кто-то из его наемников возмутится, но, похоже, таков был порядок. Гном лишь что-то прикинул на пальцах и согласно кивнул. Наемники, ни слова не говоря, развернули коней обратно, к берронской заставе, а девушка запоздало поняла, почему Торгон хотел нанять мага именно с «эльфийскими ушками».

— Я, — сказал десятник, проводив наемников взглядом, — выдам вам двоих сопровождающих. На дороге ближайшие миль тридцать неспокойно.

— Ага, — ворчливо шепнул Ивоне седой гном, помощник Торгона, — а потом кормить их за свой счет и ночлег тоже оплачивать…

Девушка ожидала от Торгона возражений, что, дескать, и своей охраны достаточно, но десятник куда-то ушел, а обоз двинулся вперед, под шлагбаум. Не успела последняя подвода целиком втянуться на суверенную территорию Кверка, как откуда-то появились два вооруженных эльфа верхом на золотисто-гнедых конях и молча заняли позиции по сторонам от обоза.

— Похоже, они не нас собираются охранять, — шепнула Ивона старому гному, — а от нас.

— Скорее всего, так и есть, — согласился тот.

* * *

Ивона задремала в седле, смирившись с мыслью, что никаких заметных отличий между землями Кверка и Берроны не предвидится. Поэтому была приятно удивлена, вновь открыв глаза: за какой-нибудь час картина природы вокруг заметно переменилась.

Дорога шла через дубраву. Дубравы есть и в Берроне, хотя их там нещадно вырубают из-за ценности древесины. Там лишь изредка встречаются старые, возрастом в несколько сотен лет дубы. Но такие деревья обычно кряжисты и корявы, они, как правило, стоят особняком, раскидывая шатры своих крон где-нибудь на опушке, а то и вовсе посреди поля. Здесь же был целый лес поистине вековых дубов, чьи громадные, не менее трех обхватов, стволы стояли прямо и гордо, подобно колоннам древнего храма. Узловатые ветви толщиной с талию самой Ивоны отходили от стволов не ниже пяти-семи саженей, а сами лесные великаны возносили свои кроны саженей на пятнадцать с гаком, смыкая их в один сплошной шатер. Под придорожными дубами рос папоротник, укрывая всю землю фантастическим ковром из ажурных зеленых перьев.

Девушка с восхищением смотрела на столетние деревья. Здесь, как она поняла, вперемешку росли дубы двух видов: одни — совсем уж огромные, с привычными фестончатыми листьями на ветвях, другие — не столь массивные, с заостренными листьями, уже начавшими приобретать красноватые тона.

И никаких ясеней! Ивона и раньше не очень понимала, почему именно ясени ассоциируются с лесными эльфами, — дерево, что спорить, бывает высоким и имеет неплохую древесину, но ни внушительностью, ни правильными пропорциями кроны обычно похвастаться не может. Поэтому тем, что стал «эльфийским» деревом, ясень, скорее всего, обязан собирателям эльфийского фольклора вроде господина Руэла. Когда-то Ивона полагала, что эльфы выращивают свой собственный вид ясеня или же «взбадривают» эти деревья какими-либо специальными заклинаниями.

Она протянула руку вперед, словно собиралась погладить воздух, и ощутила подушечками пальцев легкое покалывание — какие-то заклинания действительно ощущались, но определить их природу девушка не смогла. Правда, дубы были необычайно громадными — неспроста, наверное.

— Простите, — обратилась девушка к одному из всадников эскорта-конвоя, — а вы живете на таких дубах?

Страж с удивлением воззрился на нее. Внешне он казался едва ли не ровесником Ивоны, но реально мог быть в пять-шесть раз ее старше. Типичный лесной эльф — высокий, статный, с серыми глазами и длинными пепельно-белыми волосами, завязанными в хвост, чтобы не мешали.

— Нет, — ответил он наконец, — на дубах мы не живем. И на ясенях тем более, — добавил он после небольшой паузы.

— А откуда же тогда взялась легенда про целые города в кронах вековых деревьев? — не сдавалась Ивона. — Я даже гравюру такую видела.

- Я не специалист в человеческой фольклористике, — отозвался эльф.

— Полагаю, — вступил в разговор его напарник, — что эту легенду создали первые купцы, начавшие общаться с нашим народом, когда увидели наши сторожевые посты. А еще потому, что ничего толком в кронах леса рассмотреть не могли.

Ивона переваривала эту информацию.

— Вот именно, — вставил слово Торгон, — мы, гномы, хоть и смотрим в землю, но дурацких легенд о других народах не создаем!

— Нет, почему же, — неожиданно возразил первый эльф, чуть улыбнувшись, — это была красивая легенда. И мы ее даже отчасти поддерживаем. Плохо то, что на деревьях, даже старых, можно жить вдвоем или втроем более или менее сносно — если правильно выбрать дерево, разумеется. Но ни жизнепригодного города, ни даже села на кронах не построишь. А то, что это легенда, уж ты должна была бы знать, эльфийское дитя.

Ивона еле слышно фыркнула, прекрасно понимая, что по эльфийским меркам ее восемнадцать — настоящее детство.

— Я никогда не видела отца, — ответила она, — и уж тем более не имела возможности беседовать с ним о культуре Древнего Народа.

Эльфы замолчали, вроде бы с оттенком сочувствия. Девушка же, отвлекшись от пейзажа, с интересом рассматривала многочисленное вооружение стражей. Похоже, эльфийский охранник, доведись ему исчерпать запас стрел, мог еще минут десять сражаться с противником метательными ножами, чьи рукоятки Ивона заметила торчащими из-за голенищ сапог, из нарукавных и поясных ножен… Только что за ухо очередной нож засунут не был.

— Я правильно понял, — спросил после продолжительной паузы первый из стражей, — что твой отец, а не мать, был эльфом?

Ивона согласно кивнула. Эльфийские всадники одновременно чуть попридержали коней, пропустив девушку вперед, а затем переглянулись.

— Извини за любопытство, — осведомился второй страж, — а твои родители состояли в законном браке?

— Полагаю, что да, хотя ручаться не могу. Это происходило накануне Предпоследней войны и… — Ивона задумалась над тем, что же именно «и». — Я, разумеется, не могу это помнить, мне дядя рассказывал… А что, собственно?

— Нет, ничего, — ответил эльф. — Извини, наверное, вопрос был несколько бестактен. Ведь у вас довольно строгие правила насчет соответствующих ритуалов… — Он помолчал секунду-другую. — Просто, насколько мне известно, перед Предпоследней войной был всего один случай законного брака между эльфом и человеческой женщиной.

Эльф замолчал. Ивона, а вместе с ней и следивший за разговором Торгон некоторое время ждали продолжения.

— И… кто же был этим счастливцем? — поинтересовалась наконец Ивона.

— Нынешний Мастер Рощ…

К чести Ивоны, никогда с кверкскими эльфами не общавшейся, она знала, что такое — Мастер Рощ. При эльфийском поклонении деревьям — даже Деревьям с большой буквы, эта должность с некоторой натяжкой соответствовала чему-то среднему между верховным жрецом и королевским лесничим. Официально королевским советником он не является, но фактически входит в их число. Одновременно Мастер Рощ — это всегда сильный маг, и сейчас, глядя на все увеличивающиеся в размерах дубы, Ивона поняла почему.

— …и , хм, по совместительству — сводный брат моей матери.

Ивона уставилась на него оторопело.

— То есть, — уточнила она, — ты можешь быть моим кузеном?

— Ну… видимо, да. — Эльф, похоже, только что осознал эту перспективу и задумался, хорошо это или плохо. Его напарник, слышавший последнюю часть разговора, глядел на обоих с изумлением.

Некоторое время молчание тянулось, как паутина, приставшая к рогам коровы. Ивона почти физически ощутила, как нити этой тишины натягиваются параллельно дороге поверх кустов шиповника, и поняла, что эльфам нелегко признать родство с каким-либо представителем другой расы, пусть даже и с эльфом-полукровкой. Затем, видимо, растянувшееся до предела молчание зацепилось за особо шипастую ветку и лопнуло. Эльф принял какое-то решение и, протянув Ивоне руку, представился:

— Виллеаден.

— Ивона Визентская. Или просто Ивона — так привычнее. А я думала, у эльфов всегда имена оканчиваются на «ль».

— А вот у меня оно в середине. — Улыбка преобразила лицо эльфа, согнав с него привычно высокомерное выражение. — Нет, не всегда. Просто в эльфийском языке этот звук так распространен, что и в именах он не редкость.

Второй эльф нерешительно подъехал ближе и тоже назвался, хотя протягивать руку и не спешил. Ивона, помедлив, продолжила беседу с Виллеаденом.

— А как он выглядит? — спросила она.

— Кто? — Эльф удивленно приподнял бровь. — Мастер Рощ? Даже не знаю, как его описать с точки зрения чужеземца. Мы же несколько иначе воспринимаем мир и Разумных, чем вы.

— Чем кто — мы? — прищурясь, поинтересовалась Ивона. — Во мне, например, только половина человеческой крови.

— Меньше, — спокойно возразил Виллеаден.

— Что? — не поняла Ивона.

— В тебе заметно меньше половины человеческой крови. Это то, о чем я тебе только что сказал. Эльф может на глаз оценивать степень родства: со стороны эльфов — с высокой точностью, со стороны прочих рас — с несколько меньшей, но все же. А эльфийский маг, вроде того же Мастера Рощ, способен увидеть родственные связи до десятого колена.

— Ну и как? — спросила Ивона. — Похожа я на Мастера Рощ?

— Э-э, — эльф смутился, затем пристально посмотрел на Ивону, — не знаю, возможно, ты пошла в мать. Хотя некоторое сходство я мог бы предположить… Но вот что человек ты не на половину, тут я могу ручаться.

— Мне то же самое говорил один полуэльф в Турвине.

— Что же о Мастере Рощ, — Виллеаден поспешил вернуться к прежней теме, — то, насколько я знаю, он стал им после Предпоследней войны, заняв место погибшего мага, и ушел в эту работу целиком. Его предшественнику приходилось только поддерживать в порядке священные рощи и сады Кверка — Алеседиону же досталось многие из них возрождать. И его заслуга, что священные деревья восстали из праха с такой необычайной скоростью.

— Ты часто с ним видишься? — негромко спросила Ивона.

— С ним никто часто не видится, он проводит в лесах практически все время и едва ли задерживается хоть где-нибудь дольше нескольких дней. Разве что, может, в Сальтиафиль, парковой роще возле Нареоль-Кверка.

Ивона молчала, задумчиво глядя в сторону. Дубы здесь поднялись на совсем уж захватывающую дух высоту, а между ними местами выстреливали в небо островерхие ели вообще запредельного размера — саженей в тридцать — тридцать пять.

— Странно, я иначе себе представляла эльфийские земли. Какие-нибудь необычные деревья, цветы, травы… Дома в кронах дубов. А пока что вижу только знакомые деревья, пусть и очень большие…

— Тсс! — шикнул Виллеаден, — они могут обидеться! Что же до впечатлений, — подожди, пока мы не подъедем к городу…

* * *

Окружающий пейзаж стал меняться в тот момент, когда копыта лошадей дробно застучали по камням мощеной дороги. Ивона поняла, что город уже близко. Не Нареоль-Кверк, королевская резиденция, а небольшой городок на полпути между столицей и границей. Название этого населенного пункта, бегло произнесенное Виллеаденом, было столь заковыристым, что девушка даже не пыталась его запомнить, предположив, что городок в первую очередь названием и славен. Укрепил ее в этом мнении Торгон, сказав, что на Лиррике^[56] название города будет звучать как «Священный мост на месте и во имя славной победы над троллями».

Дубрава отхлынула от дороги, уступив место садам из неведомых Ивоне деревьев, сравнительно невысоких, чьи густые мелколистные кроны поразительно напоминали кучевые облака. Листья у деревьев были совсем светлые, бледно-зеленые, с примесью чисто-белых и розовых оттенков. Эффект «перевернутых» облаков, подсвеченных последними лучами уже зашедшего солнца, был настолько силен, что Ивона с трудом подавила в себе желание посмотреть на пейзаж, свесившись с седла вниз головой. Из моря лиственных «облаков» маяками возносились дерева столь высокие, что по сравнению с ними и кверкские дубы казались пигмеями: саженей пятьдесят в высоту, с идеально прямыми стволами, увенчанными небольшими кронами удивительной формы, словно кто-то правильно чередовал ряды их длинных и коротких веток. Девушка решила, что одного вида таких деревьев было бы достаточно для создания легенды об эльфийских древесных поселениях.

Покрытие дороги поразило девушку едва ли не больше, чем необычная флора. Глянув вниз, Ивоне почудилось, что она увидела стаю летящих птиц, пепельно-серых и снежно-белых, мерно взмахивающих широкими крыльями в старании обогнать едущую над ними лошадь. Не поверив своим глазам, девушка осадила Шпата и вновь посмотрела вниз. Вся дорога состояла из плотно пригнанных плиток какого-то розовато-серого камня. Контуры птиц, не слишком четкие, были словно вплавлены в камень и видны только при прямом взгляде. И впереди, и позади простиралась лишь ровная каменная поверхность без рисунка. Ивона покачала головой — птицы на дороге едва заметно дрогнули.

Девушка тронула коня — птицы под его копытами вновь обрели четкость линий и устремились вперед. Ивона тряхнула челкой, отгоняя наваждение, и тут увидела мост, благодаря которому городок получил свое название. У нее тут же появились сомнения, что такая конструкция может быть предназначена для проезда чего-нибудь столь тяжелого и прозаического, как подводы с товаром. Сахарно-хрупкие на вид опоры тонкими канатами из неизвестного Ивоне материала (похоже — какого-то металла) поддерживали изящный, как лебединая шея, пролет. Вид у всего сооружения был такой, словно его только что отмыли дочиста, а также что первая подкова не слишком рослой лошади должна разбить это архитектурное произведение вдребезги. Однако же вблизи города по тракту шло активное перемещение честных граждан Кверка как пеших, так и конных, и все они двигались по мосту без малейших проблем для его конструкции.

— Ты что остановилась? — поинтересовался Виллеаден, притормаживая коня рядом с девушкой.

Первая подвода обоза Торгона уже въезжала на мост, поскрипывая втулками задних колес. Влекущая ее лошадь равнодушно глядела на творение эльфийской инженерной мысли.

— У меня такое чувство, — сообщила Ивона, — что этот мост развалится, если на него наступить.

— Не развалится, — рассмеялся эльф, — разве что устроишь на нем какую-то особо могучую ворожбу. Поехали!

Мост лег под копыта коня, не дрогнув, что было особенно приятно в связи с отсутствием перил — эльфы со своим врожденным чувством равновесия считали их избыточными. Постепенно убедившись, что конь под ней не свалится вниз с эфемерной и даже вроде бы полупрозрачной дуги пролета, Ивона осмотрелась по сторонам.

И это того стоило. Река, правильным полукругом охватывавшая городок, срывалась с высокой скальной ступени саженях в двадцати выше моста, разбиваясь в полете на бессчетное число шелестящих белых струй. Мелкая водяная пыль облаками взмывала вверх, выше уровня пролета, и в лучах клонящегося к закату солнца рядом с мостом горели пять ослепительных радуг. Река же, немного пошумев, вырывалась с другой стороны моста и затихала, разливаясь широкой заводью полулунной формы. Тысячи глянцевых листьев, темно-зеленых и бордовых, укрывали поверхность воды вдоль берегов, на самих берегах сменяясь купами каких-то особенно плакучих ив, похожих на распущенные волосы русалок. Поверх листвяного ковра россыпью самоцветов сияли сотни огромных водяных лилий, ослепительно белых, розовых, светло-медовых и сиреневых, как аметисты.

— Красиво? — поинтересовался Виллеаден.

— Потрясающе! — честно ответила Ивона. — Только не поздновато ли цвести лилиям, когда осень уже не за горами?

— Они нездешние — это то, что я знаю. Потому, вероятно, и цветут так поздно. Весной и в середине лета здесь тоже распускаются лилии, но другие. Так что озеро покрыто цветами все теплое время года.

Городок, устроившийся в излучине реки, не многим превышал по размерам среднюю человеческую деревню. Однако все его улицы были аккуратно замощены, хоть уже и без причудливых рисунков, а утопающие в зелени деревьев, кустов и вьюнков дома все без исключения были каменными. «Каменными ли?» — подумала Ивона, разглядывая изящные строения, чья архитектура изобиловала вычурными арками и словно изваянными из тумана балюстрадами. Если гномы, вечные труженики подземелий, подчиняли себе камень силой, то эльфы, похоже, умудрялись договариваться с ним полюбовно, превращая во что-то совершенно нереальное.

Ивона искоса глянула на Торгона и других гномов. Торгон, бывавший в Кверке, судя по всему, не единожды, посматривал вокруг без особого интереса, одобрительно кивая каким-то собственным мыслям. Те же из гномов, что, подобно Ивоне, посетили эльфийское королевство впервые, глазели на строения с открытыми ртами. Торгон это тоже заметил.

— Чего уставились? — рявкнул он на соплеменников. — Аль дома из камня впервые увидели? А ну, рты позакрывать и не позориться!

Столь явно таращиться по сторонам гномы перестали, но Ивона слышала краем уха их перешептывания и обмен впечатлениями. Ну как же, до сих пор они думали, что с камнем только гномы управляться умеют, а эльфы лишь на то и годны, чтоб на флейте да на лютне играть где-нибудь в лесу под деревом. И вдруг на тебе!

Несколько примирил их с действительностью постоялый двор и корчма при нем. Эльфы, по природе своей способные упиться до розовых индриков чаркой не слишком крепкой медовухи, не жаловали спиртные напитки. Однако и медовуху, и пиво варили — на экспорт. Почему бы и не варить, коль сырья невпроворот: все доход в казну. А эльфийская национальная гордость и осознание себя выше всех прочих рас не давали им делать это плохо. Вот этим-то экспортным пивом гномы и снимали с себя час спустя усталость.

Виллеаден с напарником, наскоро перекусив, куда-то исчезли, кивнув Ивоне на прощание и выразив надежду на встречу утром.

— Чудно, — сказал Торгон, подсаживаясь к девушке, — что эльфы так тебя приняли.

— Как? — не сразу поняла Ивона.

— Ну… хорошо. Кверкские эльфы и раньше-то не слишком охотно общались с прочими расами, хотя в Кверке есть и гномы, и люди. Они даже к эльфам и эльфинитам, проживающим в других государствах, относились с подозрением. А уж теперь…

— А что — теперь?

— Видела, как наши эльфийские ребятки сбежали? Это — по секрету — их как стражей на совет вызвали. В ближайшей священной роще два дерева погибли. Не знаю уж, что эльфы так со своими рощами носятся, но для них хуже оскорбления нету, чем дерево без дозволения срубить.

Глава 6 РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ И ЭЛЬФИЙСКАЯ МАГИЯ

Путь до Нареоль-Кверка, эльфийской столицы, запомнился Ивоне меньше, нежели предыдущий отрезок пути. Виды эльфийских рощ и садов хоть и продолжали радовать взгляд, но элемент новизны исчез. Громадные деревья уже не поражали своими размерами, а цветущие «не вовремя» кустарники и травы перестали вызывать удивление. Ивона ощущала почти повсюду то возрастающий, то угасающий магический фон, кое-где магия струилась подобно ручейкам или же скапливалась, как вода в промоинах известняка. Колдовать здесь почти везде было бы удивительно легко.

Ивона попыталась обсудить это с Виллеаденом.

— Я не маг, — ответил эльф, — я воин. Я не способен видеть магию. Но, — добавил он, подумав, — у эльфов не зря есть поговорка, которая на Лиррик переводится как «Дома и деревья помогают». Наверное, под этой народной мудростью что-то кроется… Они преодолели еще один совершенно воздушный на вид мост, перекинутый через небольшую речку, с неумолчным плеском мечущуюся по своему каменистому ложу.

— Но я знаю, — продолжил Виллеаден, — одного эльфа, который может рассказать тебе все о магии рощ. Если захочет, конечно.

— Ты опять за свое! — возмутилась Ивона, за ночь пришедшая к выводу, что эльф шутил по поводу ее возможного родства с Мастером Рощ.

— Ты, может быть, удивишься, но я совершенно не шучу. Ты действительно чем-то неуловимо похожа на благородного Алеседиона, но при этом ты — какой-то совершенно особый случай. Моего чутья не хватает, чтобы распутать твою родословную. Но вот мой дядя…

— Виллеаден, — серьезно попросила Ивона, — не продолжай.

* * *

Эльфийская столица поражала как архитектурными шедеврами, так и достижениями в озеленении территории, хотя полтора дня путешествия по Кверку успели подготовить Ивону к открывшемуся зрелищу и несколько сгладили впечатление. Тем не менее она, затаив дыхание, смотрела на тонкие арки, перевитые плющом и словно вырастающие из вихря побегов и листьев; на стены зданий, где резной орнамент стремился слиться с зелеными узорами живого вьюнка; на причудливые шпили, прихотливо и органично переплетающиеся с изломанными линиями высоких дерев, словно воздевших к небу тонкие руки-ветви. Был здесь и видимый лишь во время движения узор на уличных плитах, только изображал он не летящих птиц, а непрерывно тянущиеся побеги с то и дело раскрывающимися на них цветами.

Глядя, как под копытами Шпата распускается очередной цветок, Ивона вспомнила мостовые берронских городов — с их колеями, проторенными тяжелыми колесами повозок, с их выщербленными булыжниками и россыпями конских яблок и прочих нечистот.

— Нет, — подумала она вслух, хотя и вполголоса, — эльфы правильно делают, что людей сюда не пускают.

— Почему? — удивился Торгон, трясущийся рядом на своем пони.

— Я удивляюсь, — вполголоса проговорила Ивона, наклонившись к нему, — что сюда пускают хоть кого-то. Как они терпят осквернение такой красоты копытами каких-то лошадей?! — Тут один из упряжных битюгов неожиданно задрал хвост, насколько позволяла упряжь, и украсил улицу по-своему. — Да и не только копытами…

— А то эльфийские лошади лучше наших! — усмехнулся гном, косясь на жеребца под едущим чуть в стороне Виллеаденом. Конь вышагивал по мостовой тонкими черными ногами, а его вычищенная скребницей шерсть переливалась в косых солнечных лучах подобно жидкому золоту. — Может, статью они и вышли, но уж в отношении яблок ничуть не лучше своих собратьев.

— Просто мы не ленимся убирать улицы ежедневно, — сообщил Виллеаден, — а людей не пускаем вовсе не из-за этого. Да и то лишь в последнее время.

— Понимаем! — с одобрением сказал гном. — Культура!

— Всё-то вы, эльфы, слышите, — проворчала Ивона.

— Да, — просто ответил Виллеаден, — но иногда делаем вид, что не замечаем.

* * *

- Так, — обратился за завтраком к Ивоне Торгон, — мы здесь задержимся на четыре-пять дней, может быть — даже на неделю.

— А куда вы потом, после Кверка, — назад в Турвин? — спросила Ивона. Она ковырялась в салате скорее с естествоиспытательским, чем с гастрономическим интересом. В тарелке, помимо кусочков более или менее узнаваемых овощей, явно присутствовала животная пища, вот только определить ее происхождение девушка затруднялась.

— Пока не могу сказать: еще не был в здешней конторе фактории. Весьма возможно, что потом поедем на север, в Солостров.

Гном сделал паузу, глядя, как его собеседница извлекает из салата щупальце с двумя рядами присосок.

— Ивона, — продолжил он, — если тебя заинтересует, то маг нам в этом обозе обязательно понадобится. А здесь его нанять нелегко. Людей здесь, почитай, нету, а эльфы местные могут и не согласиться. Так что ближе к концу недели я, вероятно, разыщу тебя, если, конечно, тебе с нами по пути. За мной не пропадет, уж можешь не сомневаться!

— Я подумаю, — серьезно ответила девушка внутренне радуясь такому повороту событий. — Надо бы только не забыть весточку послать дяде.

— Пошлем-пошлем! — закивал гном. — Здесь голубки обученные, до Турвина мигом домчат, а уж оттуда — курьер.

— Ладно, — улыбнулась Ивона, — у меня еще четыре-пять дней на раздумье.

Едва Торгон удалился, как появился Виллеаден, на сей раз без напарника. Да и всевозможного метательного и колющего оружия на эльфе-воине заметно поубавилось. Эльф подсел к девушке и беззастенчиво заглянул в ее тарелку.

— Нравится? — поинтересовался он. — Морепродукты! Но здесь их готовят не лучшим образом.

— На мой взгляд, вполне неплохо, а лучшего мне пока не предложили.Но вообще, Виллеаден, эльфы ведь лесной народ, при чем здесь морепродукты?

— Наши предки, жившие здесь три тысячелетия назад, были лесным народом. А современные эльфы Кверка вобрали в себя и культуру морских эльфов Восточного моря — вместе с ее весьма недурной кухней. Но я, вообще-то, о другом хотел спросить: какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

Ивона воззрилась на эльфа с гораздо большим изумлением, чем на щупальценогого обитателя салата.

— Ты что, — спросила она медленно, прищурив глаза, — клеишься ко мне?

Виллеаден задумался на минуту над таким ее предположением.

- Нет, — сказал он. — Ты весьма привлекательная особа, но я не склонен ухаживать за собственными кузинами, к тому же на тридцать семь лет моложе меня.

— Кузинами? — переспросила Ивона. — Виллеаден, ты опять?..

— Тсс, подожди. Я хочу развеять все сомнения — и свои, и твои. Поэтому сегодня — а точнее, через час — мы пойдем к одному очень уважаемому эльфу, и он скажет тебе всю правду.

— Виллеаден, никуда я не пойду — смешить людей… то есть эльфов!

— Не насмешишь. — Ивона увидела совершенно серьезные глаза Виллеадена. — Полагаю, ты все же хочешь узнать, чья ты дочь на самом деле. А Мастер Рощ сможет это тебе сказать, даже если он хотя бы мимолетно знаком с твоим отцом. Ты просила помочь тебе в этом — я помогаю как могу. Я заходил к нему сегодня утром, и Алеседион согласился нас принять. Так что на самом деле отказаться от визита ты не можешь. Поэтому жду тебя на площади через пятьдесят минут.

Он резко встал и ушел, явно не собираясь выслушивать ее возражения.

Дом высокородного эльфа, разумеется, был не чета постоялому двору — пусть даже и построенному мастерами Древнего Народа. Высокие стрельчатые своды, колонны и арки, выполненные так, словно могут развеяться миражем от малейшего дуновения ветра… Тончайшая резьба по стенам — невероятно, как такое можно вырезать в камне! Ивона остановилась перед одним резным панно, не в силах от него оторваться. На первый взгляд там было изображено лишь беспорядочное переплетение вьющихся растений. Но едва взор девушки остановился на определенном участке изображения, как между стеблями и листьями она отчетливо различила единорога. Ивона сморгнула — единорог пропал, а вместо него чуть сбоку расцвел необычный цветок. Ивона даже потрогала панно кончиками пальцев — нет, вырезаны в камне только стебли вьюнка, но стоит лишь немного изменить угол зрения, и тонкие линии — сходясь, разбегаясь, переплетаясь — создают новые образы цветов, птиц и зверей.

Трудно сказать, сколько бы девушка простояла у стены, если бы Виллеаден вдруг резко не оттащил ее от панно.

— Ты что делаешь?! — искренне возмутилась Ивона.

— Спасаю твою светлую голову, — отозвался эльф спокойным тоном, но глаза его еще блистали расширенными зрачками. — Я ведь уже говорил тебе про отличие эльфов от прочих рас — и это не снобизм, как считает большинство Разумных. Неподготовленному зрителю лучше не смотреть на некоторые произведения наших мастеров, иначе он просто рискует потерять рассудок.

Эльф тряхнул головой, словно сгоняя наваждение.

— Пойдем, — добавил он. — Не век же на пороге топтаться.

Ивона искоса глянула на своего спутника: она готова была поклясться, что Виллеаден нервничает куда больше, чем она сама, хотя и скрывает это. Они подошли к высокой двери, скрытой в стенной нише, и Виллеаден постучал дверным кольцом, выполненным в форме свернувшегося дракона. Внутри дома раздался тихий перезвон колокольчиков. Спустя полминуты послышались легкие шаги, и кто-то приоткрыл одну из створок. Эльф заглянул в образовавшуюся щель.

— Может ли благородный Алеседион нас принять? — спросил он.

— Он же твой дядя? — шепнула Ивона. — Обязательно так напыщенно?

— Так положено, — тоже шепотом отозвался Виллеаден.

— То есть ты делаешь исключение из правил, говоря со мной нормальным языком? Это великая честь для меня, о, благородный Виллеаден!

Эльф поморщился, но ответить ничего не успел, поскольку дверь распахнулась настежь. Служанка — миловидная эльфийка лет сорока на вид («Это на вид, — подумала Ивона, — а так ей, наверное, лет триста пятьдесят!») — приветливо улыбнулась Виллеадену и произнесла что-то по-эльфийски. Затем покосилась на Ивону и, похоже, специально для нее повторила на Лиррике:

— Ден, твой дядя в кабинете, проходите.

— Ага, значит, Ден? — театральным шепотом осведомилась на ходу Ивона. — Так что там насчет необоснованного снобизма?

— Мы пришли, — сообщил эльф, меняя тему. — Дядя, можно зайти? Я бы хотел представить тебе…

Он уже успел приоткрыть высокую стрельчатую дверь, выполненную, как водится в эльфийских домах, из какого-то материала, на вид хрупкого, как безе… Поэтому звук падения тела на ковер отчетливо услышали оба.

— Надо же, какой впечатлительный, — пробормотал Виллеаден, разглядывая распростертого на ковре Мастера Рощ, — не замечал за ним раньше… Вот, — повернулся он к Ивоне, — я так и подозревал, что от берронцев добра не жди: не успела войти, а уже вывела из строя одного из лучших магов.

— Ден! — Ивона пристально, исподлобья, поглядела на эльфа. — А не пошел бы ты… и не принес бы холодной воды и тряпку какую-нибудь?

Как ни странно, Виллеаден кивнул и скрылся в недрах дома.

Кабинет Мастера Рощ представлял собой круглую комнату с высокими потолками (эльфы, судя по всему, вообще не понимали, как можно делать потолки ниже чем в три-четыре роста) и весьма аскетичной обстановкой. Хозяин кабинета, по неизвестной причине пребывающий сейчас в обмороке, тоже был высоким эльфом. Несколько необычное узкое лицо Алеседиона привлекало внимание еще и по причине: своей крайней (можно даже сказать — болезненной) худобы. «Да он, похоже, работает на износ, — сочувственно подумала Ивона. — Когда он в последний раз нормально ел?» Девушка стремительно огляделась в поисках подручных средств для оказания первой помощи, скользнула взглядом по немногочисленной мебели — и вдруг застыла, не в силах отвести глаз от стенной ниши. Там стояла статуя из розоватого мрамора, словно светящегося изнутри, выполненная, скорее всего, гномами. Молодая женщина, улыбаясь, одной рукой убирала с лица короткие волосы, а в другой держала опущенный к земле меч с гравировкой в виде переплетающихся ирисов. Лицо этой женщины Ивона знала подозрительно хорошо: она каждый день видела его в зеркале.

Что должен ощущать взрослый человек, впервые увидевший лицо собственной матери, Ивона не ведала, да и вообще сомневалась, что здесь уместно слово «должен». Наверное, каждый из тех немногих, кто оказывался в подобной ситуации, чувствовал что-то свое. Ивона не помнила свою мать: она видела ее в том возрасте, который не оставляет отчетливых воспоминаний; изображений же Зореславы в замке Олбрана не сохранилось. И вот сейчас рука эльфийского скульптора перекинула мостик через восемнадцать лет жизни Ивоны. Девушка стояла перед тенью, пришедшей из ее собственного прошлого, ощущая лишь смутную грусть и тоску от того, что так и не узнала этой красивой женщины.

«Зато, — сообразила Ивона секунд через тридцать, — это может служить подтверждением мнения Виллеадена, что Мастер Рощ действительно мой отец».

Она услышала какие-то звуки позади себя и обернулась.

Если у нее еще оставались сомнения в собственном родстве с Алеседионом, то у поднимавшегося с пола худощавого эльфа, судя по всему, никаких сомнений на этот счет не было: лицо его выражало смесь надежды и радости.

«Ах да, — вспомнила девушка, — эльфы же умеют на глаз оценивать степень родства. А уж тем более — эльфийские маги».

Никакие слова не были произнесены в первый момент: Ивона не могла подобрать подходящие, а эльфу они не требовались. И Ивона молча подошла к отцу и, уткнувшись лицом в ткань его рубашки, вдруг осознала, чего именно ей не хватало все эти восемнадцать лет. И расплакалась против своей воли. А эльф обнял ее и погладил узкой тонкокостной ладонью по волосам, не утешая, но и не разжимая объятий, пока девушка не выплакалась. В дверь заглянул было Виллеаден с графином воды, но Мастер Рощ взглядом попросил его выйти, и тот тактично удалился.

Спустя некоторое время — кто знает, прошел ли час или десять минут, — Ивона успокоилась в достаточной степени, чтобы говорить.

— Я действительно так похожа на… нее, как мне кажется? — спросила она, отстраняясь.

— Действительно, похожа, — ответил эльф, бросив короткий взгляд на скульптуру. — И, в каком-то смысле, даже больше. Только Зореслава была златовласой, как вила, а ты… — Он протянул руку и взъерошил короткие серебристые волосы Ивоны.

— А меня в детстве из-за цвета волос многие считали эльфийкой… и из-за ушей — тоже.

Эльф, отступив на шаг, пристально разглядывал дочь.

— Восемнадцать лет, — проговорил он, — восемнадцать лет я думал, что ты погибла вместе с… ней. Знакомые эльфы, бывшие там, рассказывали, как ее похоронили, и как потом был бой едва ли не прямо на свежих курганах…

— Дядя мне говорил, — кивнула Ивона, — что с большим трудом разыскал меня два или три дня спустя через каких-то армейских знахарей, которые были знакомы с матерью. И опознал как раз по эльфийским волосам, — грустно улыбнулась она, а затем, взглянув на отца, спросила: — Как ты довел себя до такого состояния?

— Ты о чем? — удивился Алеседион и, усмехнувшись, добавил: — Ты спрашиваешь тоном «нельзя на восемнадцать лет оставить одного!».

— Точно! — поддержала Ивона. — Стоит пропасть на каких-нибудь восемнадцать лет, как ты уже бледный и истощенный и в обмороки падаешь! И незачем смеяться: это для меня восемнадцать — вся жизнь, а для тебя…

— А для меня, — перестав смеяться и став совершенно серьезным, ответил Алеседион, — это восемнадцать лет, в течение которых я работал так, чтобы попытаться забыть, что единственная мною любимая женщина ушла туда, откуда не возвращаются.

В дверь вежливо постучали.

— Благородный Мастер Рощ Алеседион! — раздался голос Виллеадена. — Ивона! Меня просили передать вам обоим, что обед подан. Если… вы уже готовы обедать, разумеется, — тактично добавил эльф.

— Ден, — обернулся к дверям Алеседион, — твой дядя и его благородная дочь готовы отобедать и скоро подойдут в трапезную. Так и передай.

* * *

Шпата поставили в конюшне Алеседиона, и две молоденькие эльфийки принялись приводить его в порядок, обмениваясь какими-то шутками на своем наречии и хихикая. Жеребец диковато озирался по сторонам, поглядывая на лошадей в соседних денниках. Одна из девиц обхватила морду Шпата обеими руками и, повернув к себе, перестала смеяться, пристально всматриваясь в глаза коня. Шпат фыркнул и вырвался, раздраженно мотнув головой.

— Хороший конь, — проговорила эльфийка, оборачиваясь к Ивоне, — но он покинет тебя в самую опасную минуту.

Ивона удивленно обернулась к Алеседиону.

— Пошли, — сказал эльф. — Не обращай внимания. Ринниэль — немного провидица, а провидицы, сама знаешь, всегда стараются предсказать что-нибудь плохое.

Спустя полчаса, уже при свете высоких свечей, горевших ровным золотистым светом, Ивона имела удовольствие свести близкое знакомство с системой водоснабжения Нареоль-Кверка. На постоялых дворах чистоплотные эльфы не отказывали путникам в бадьях и кувшинах с водой, но… Даже самая большая бадья не шла ни в какое сравнение с огромной мраморной ванной, в которой можно было растянуться во весь рост.

Ивона рассмеялась и взбила ногами пену. Кристально чистую воду из родников подогрели и добавили в нее каких-то ароматических веществ и травяных настоев. И теперь девушка с наслаждением вдыхала сложную смесь постоянно меняющихся, но неизменно приятных запахов, ощущая, как усталость покидает ее тело вместе со следами переживаний. Ивона, поддавшись настроению, подняла руку, стряхнув с нее хлопья душистой пены, и сотворила стаю разноцветных мотыльков, закружившихся хороводом по купальне. Снежно-белые, дымчато-серые с красным, металлически блестящие, рыжие с глазчатым рисунком, светло-зеленые и черно-желтые создания замелькали в свете свечей, а над ними с гудением принялся носиться особо крупный экземпляр желто-серой окраски с рисунком на спинке, подозрительно напоминающим череп.

— Браво! — из полутьмы, располагавшейся за пределами света свечей, раздался голос Алеседиона. — Моя дочь — маг и при том Охотница.

— Отец, тебе не говорили, что не годится подглядывать за купающимися взрослыми дочерьми? — делано возмутилась Ивона, опускаясь в ванну по подбородок. — И можно подумать, что ты не распознал во мне мага, хотя это с легкостью делают даже эльфы-полукровки.

— Увы, я до сих пор не имел удовольствия внимать каким-либо советам относительно взаимоотношений с дочерьми. Что же касается магических способностей, то их я, разумеется, разглядел, но оценить их уровень невозможно, пока не увидишь мага в действии.

— И ты доволен?

— Более чем. Хотя и не обольщайся — учиться тебе еще очень и очень многому.

— Можешь не сомневаться — не обольщаюсь. А теперь, если тебе хочется совета по практическому общению с дочерьми, будь добр, выйди и подожди, пока я оденусь.

— Хорошо, я подожду тебя в трапезной. — Эльф усмехнулся, а затем молниеносным движением выхватил из круговерти мотыльков «мертвую голову». — Когда искупаешься, не забудь развеять мотыльков. Первое правило мага: кончил колдовать — прибери за собой.

— Я запомню, — улыбнулась Ивона.

* * *

— Эй, корчмарь, подойди-ка сюда!

Корчмарь, пронырливого вида лысоватый мужичок в засаленном переднике, немедленно направился к дальнему столу. В «Расколотом жернове» сейчас сидели почти исключительно завсегдатаи, то есть местные мужики, среди которых выделялся лишь один посетитель — добротной кожаной курткой, высокими сапогами и… пристальным взглядом. Ну и, разумеется, длинным одноручным мечом, ножны которого человек прицепил к спинке стула. «Наемник, — подумал корчмарь. — Не шибко лучше, чем разбойник с большака, а все поденежнее да поблагороднее здешних пьянчуг».

— Чего изволите, господин наемник? — спросил он, приблизившись к столу.

— Господин наемник изволит для начала темного пива. Разумеется, — Сивер наклонился к корчмарю, чуть понизив голос: — в таком достойном заведении найдется пиво, не разбавленное водой из соседней канавы. А к пиву хорошо было бы снетков — это для начала. Потом копченой рыбки — форели, к примеру, картошки жареной с грибами, а на десерт… ну, там посмотрим. Есть это все у вас, почтеннейший?

С последними словами в руку корчмаря нырнула серебряная монета. «Почтеннейший» согласно кивнул.

— Токмо вот с форелькой проблемы будут, — сказал он. — Раньше-то мы ее от ельфов получали, от кверкских. А теперь от них и снега зимой не допросишься. Говорят, меж городами еще какая-то торговлишка идет. Но по-простому, как раньше, в базарный день — на нашей ли, на ихней стороне, — это нет.

— Во-во, — поддакнул кто-то из завсегдатаев, расслышав реплику корчмаря, — совсем нелюди в снобстве своем носы позадирали. Но слыхивал я скоро им эти носы-то опустят долу да уткнут ими в… За соседним столом хохотнули, но как-то неуверенно.

— Уважаемый, — обратился наемник к корчмарю, — не будете ли вы так любезны все же притащить мне поесть?

Корчмарь поспешно ретировался на кухню, и было слышно, как он гремит посудой и отвешивает подзатыльники нерасторопным помощникам.

— Что же, — подхватил тему наемник, поворачиваясь к завсегдатаю, — вы их нелюдями кличите, словно леших каких? Неужто в этих краях оседлых эльфов не живет?

— Дак вить, — слегка замялся мужик, — живут, куда ж без них! Да только это наши, оседлые. Иные хоть и не пьють, да в остальном — нормальные мужики, не то, что те. Чтоб вы знали, господин наемник, кверкские-то здешних своих соплеменников еще больше, чем людей, не любят, за отступников держат. Э-эх, было б от чего отступаться!

Пивная кружка брякнулась на стол перед наемником. Клок поползшей сверху пены не удержался и упал на столешницу.

— Нелюди — они нелюди и есть, — подтвердил корчмарь. — Кто поймет, что у них на уме? Токмо, может, гномы попроще будут, к нашему брату поближе. А ельфы эти… сегодня он с тобой здоровается вежливо да квасок потягивает, а завтра, глядишь, порчу наведет.

— Так уж и порчу? — безразличным тоном поинтересовался наемник, отхлебывая пиво и подозрительно принюхиваясь к первому снетку.

— Ну аль еще чего. Ельфы-то, они ворожить горазды. Вон, в Семидырках, говаривают, тамошний ельф оседлый втихую все поля попортил — потравил!

— Это как же? — удивился наемник. — Ночами бегал по ним или катышем катался?

- Да кто его знает, — пожал плечами корчмарь, — может, и брешут все…

* * *

— Ты должна научиться видеть ауры живых существ — это доступно каждому Охотнику.

Они шли по аккуратной тропе, среди высоких побегов отцветшего уже борца и зеленых фонтанов папоротников. Дорожка петляла, огибая деревья и следуя формам рельефа, как и положено приличной лесной тропе, но при этом была безукоризненно ровной: ни случайные камни, ни выпирающие корни, ни промоины не препятствовали небрежной ходьбе двух спутников. Нити и ручейки магии, постоянно ощущаемые Ивоной в кверкских лесах, сплетались здесь в подобие паутинного купола, накрывающего обширный участок леса.

Эльф понимающе кивнул в ответ на вопрос дочери.

— Мы в одной из священных рощ, защищенных собственной магией. В моей вотчине, — усмехнулся он. — В основе каждой такой рощи лежит либо магический артефакт, либо естественная магическая аномалия. Деревья некоторых пород способны работать как амулеты-накопители, а высаженные определенным образом, еще и создают потоки сырой магии, которые и сплетаются в «паутину», защищая рощу. Кстати, — вернулся он к прежней теме, — ты ведь видишь и некоторые заклинания, и наиболее мощные магические потоки…

— Здешние я только ощущаю — примерно как движение воздуха при сквозняке.

— …Значит, ты должна видеть и ауры живых организмов. Это свойство мага жизни. Вот стихийные маги зрительно воспринимают магическую основу той или иной элементали — ауру камней, например.

Они остановились на небольшой полянке, на которой торная тропа пересекалась с муравьиным трактом. Шестиногие труженики, не обращая внимания ни на что, кроме приближающейся осени, деловито сновали туда-сюда, перетаскивая какие-то необычайно нужные им предметы в свои катакомбы.

— Ну я же при тебе вчера несколько раз пыталась, — вздохнула девушка, рассеянно глядя на муравьев, — и ничего путного не увидела.

— Ты — потенциально сильный маг, и с немалым для твоего возраста практическим опытом. Возможно, ты просто пока не смогла понять принцип…

— Ты мне вчера так и не смог доходчиво объяснить, как именно это делается.

— А я даже и не знаю, как тебе это объяснить, дочь. — Эльф каждый раз будто пробовал это слово на вкус. — Ну не учил же тебя никто видеть или слышать! Вспомни, как ты научилась зрительно воспринимать заклинания?

— Не помню. Как-то само пришло. Может, я не Охотница и мне это не дано? — отозвалась Ивона, пытаясь разглядеть ауру ползавших перед ней муравьев.

— Сама рассказывала — в тебе распознал Охотницу даже полуэльф, так что поверь старому отцу. — Эльф состроил гримасу, призванную изобразить, насколько он стар, хотя Ивона знала, что его сто пятнадцать лет по эльфийским меркам едва выходят за понятие «юность». — Давай попробуем так, — продолжал Алеседион, — смотри на объект, а потом постарайся, закрыв глаза, представить его перед собой. Да, и вот еще что: попробуй проделать все это, держась… вот за это дерево. — И он указал на невысокое дерево с толстым изогнутым стволом и раскидистой кроной, уже заметно пожелтевшей.

Ивона вздохнула, подумав, что новообретенный отец, похоже, хочет взять реванш за прошлые годы и научить взрослую уже дочь хотя бы чему-нибудь. Она покорно протянула руку и коснулась толстой потрескавшейся коры. Удивительно, но кора оказалась очень приятной, бархатистой на ощупь, от нее по пальцам и предплечью немедленно стало распространяться приятное тепло. Похоже вел себя амулет из зуба дракона, но от него сила накатывала стремительной волной, распространяясь по всему телу за считанные секунды; сейчас же она текла неторопливо, как свежий мед, медленно-медленно проникая во все клетки организма. Девушка сделала глубокий вдох и закрыла глаза, стараясь сохранить перед мысленным взором картину леса.

Мягкий солнечный свет пробивался сквозь опущенные веки, на его фоне мельтешили расплывчатые пятна, какие видишь, когда глаза устают. Картина леса никак не хотела воспроизводиться в привычном виде.

— Ну как? — раздался голос Алеседиона, и одно из наиболее ярких пятен вдруг зашевелилось и сдвинулось.

Ивона, которая только что хотела открыть глаза и заявить, что ничего не получается, замерла.

— Пошевели-ка еще раз рукой, — попросила она.

Яркое лилово-оранжевое пятно вновь зашевелилось, порождая медленно затухающие светящиеся шлейфы, и Ивона начала различать в нем детали: сперва — руки отца, а затем и подробности окружающего мира. Девушка стояла и завороженно смотрела, как из бессмысленного мельтешения пятен и полос лепятся образы листьев и ветвей, воспринимаемые как мерцающие голубоватые или серебристые контуры, как капельками крови перемещаются по этим ветвям паучки и прочие насекомые, оставляя позади себя смазанные, постепенно исчезающие следы. «Так вот, — подумала она, — что означает — смотреть широко закрытыми глазами!»

Она все-таки открыла глаза. Алеседион стоял перед ней, довольно улыбаясь.

— Видимо, — сказал он, — тебе для приобретения какого-то нового навыка необходим своего рода энергетический толчок. Этот феллодендр отлично способен накапливать магическую энергию и делиться ею — разумеется, с теми, кто может ее забрать.

Ивона обошла вокруг феллодендра, глядя на его перистые листья и касаясь пальцами упругой толстой коры. Затем, закрепляя приобретенную способность, вновь прикрыла глаза.

Дерево нарисовалось голубым контуром, видимое до мелких подробностей. Девушка прикоснулась к нему кончиками пальцев — дерево отозвалось яркой вспышкой в точке касания. Ивона отступила на пару шагов — и вскрикнула от неожиданности: внутри древесного ствола просвечивал чей-то шевелящийся силуэт — на этот раз зеленоватый. Было видно, что это нечто обладает вполне антропоморфными пропорциями, но детали разглядеть не удавалось: фигура выглядела размытой и полупрозрачной, что не мешало ей быть живой.

- Там что-то есть, — сказала девушка эльфу, открыв глаза и рассматривая ствол феллодендра в поисках потайной дверцы, — точнее, кто-то.

— Вот как? — Эльф на мгновение прикрыл глаза. — Там дриада, дух и хранительница этой части рощи. Не видела никогда, что ли?

— Никогда, — честно созналась Ивона, вновь пытаясь разглядеть дриаду. — Что-то она слишком живая для духа…

— Ну что тут поделаешь, — развел руками эльф, — такая уж у них особенность. Мир, Ивона устроен так, как он устроен.

Дриада осторожно выглянула из ствола дерева, а затем вышла из него целиком. Интересно, что аура ее при этом нисколько не поменялась (Ивона проверила), зато тело, эфемерное и полупрозрачное обрело плотность материального существа, как только дриада отделилась от древесного ствола. Внешне она выглядела теперь как молодая женщина — с той лишь разницей, что ее кожа, не прикрытая никакой одеждой, и каскад длинных шелковистых волос, и внимательные глаза были окрашены в различные оттенки зеленого.

— Доброго фотосинтеза тебе, Мастер. Ученицу нашел? — поинтересовалась дриада, опершись рукой о ствол феллодендра и глядя на озадаченную Ивону с легкой усмешкой.^[57]

— Не ученицу, Бархат, — добродушно ответил эльф, — присмотрись-ка повнимательнее.

Дриада сощурила пронзительно-зеленые, как только что развернувшиеся листья, глаза и посмотрела на Ивону долгим взглядом, от которого девушка почувствовала себя раздетой.

— А мне казалось, — Бархат вновь обратилась к эльфу, — ты плакался, что у тебя никого не осталось из родных. Но, насколько я могу судить, это не призрак Зореславы.

— Нет, это моя вполне живая дщерь. И, как ты можешь заметить, тоже маг-Охотник.

Дриада поморщилась.

— Не люблю я этого слова! Эти всё людские обозначения…

— Почему людские? — удивилась Ивона. — Это же калька с эльфийского.

— Эльфы, люди — все едино, — отмахнулась Бархат. — Но действительно не в словах дело. Просто мне, никого в прямом смысле не поедающей и не отнимающей жизни ради продолжения своей, претит лексикон плотоядных существ. Ладно, была рада познакомиться — и счастливо оставаться.

— И все-таки как она это делает? — спросила Ивона, когда дриада растворилась в своем дереве.

— Она не может долго сохранять материальное воплощение: несколько часов, не более. Внутри древесного ствола дриада лишена физического тела, а то, что от него остается, способно пропускать сквозь себя энергетические потоки растения и за счет этого поддерживать подобие жизни. Они и сами признают, что, в сущности, являются паразитами деревьев.

— Разве они живут во всех деревьях?

— Нет, отнюдь не во всех — хотя бы потому, что далеко не все древесные породы могут поддерживать их существование.

— А как дриады стерегут священные рощи? — продолжала задавать вопросы Ивона, пытаясь представить противодействие, на которое способно полуэфирное существо.

— Ну, например, Бархат, — улыбнулся Алеседион, — взяла привычку жаловаться мне на все, по ее мнению, предосудительные события, которые здесь происходят.

* * *

Вдоль балюстрады, изящной и воздушной, как и многие постройки эльфов, тянулась шпалера поздних роз. Шипастые ветви уже покачивали кроваво-красными плодами, но одновременно на каждом кусту еще оставалось по нескольку махровых цветков самой удивительной расцветки — от нежно-розовых, переходящих на концах лепестков в карминный, до фиолетово-черных с желтоватыми прожилками. Такой цветовой гаммы у роз Ивона раньше нигде не видела.

— А, — усмехнулся отец в ответ на ее вопрос, — вот для этого я и нужен. Ну не только, конечно, для этого, но и для подобных фокусов в том числе.

— Это магия?

— В каком-то смысле. Черты всякого живого существа определяет особое вещество наследственности. Мне, как Мастеру Рощ, доступны заклинания, способные это вещество находить, распознавать и в определенных пределах изменять. Я опознал тебя как свою дочь, а Виллеадена — как сына своей сестры, когда вы еще даже не подошли к двери моей комнаты. И это нетрудная задача. В принципе, всех своих знакомых я могу опознать, например, подержавшись за ту же дверную ручку, за которую брались они, оставив на ней невидимые глазу частички своей кожи или капельки пота. Могу также, подержав в руках горсть семян, заклинанием отнять всхожесть у тех, которые не имеют нужного мне свойства.

Даже, — продолжал эльф, — могу сделать так, чтобы у взрослых растений проявились некоторые, ранее невидимые, наследственные черты. Правда, только у растений. — Он указал на куст, покрытый бордовыми цветами, за исключением двух веток: одну из них украшали чайные розы очень насыщенного цвета, а на второй цветы были снежно-белые.

— И ты можешь вырастить любое растение в мгновение ока?

Алеседион рассмеялся.

— Нет, этого никто не может. Если ты такое где-нибудь видела, то это была иллюзия. Я могу заставить растение использовать свои собственные ресурсы, многократно ускорив идущие в нем процессы. Например, такой вот куст можно при обильной подкормке и правильном поливе вырастить недели за две. За несколько минут можно вырастить небольшую травинку, какой-нибудь мятлик. На большее ни у одного мага просто не хватит сил. Тут нужно столько энергии, сколько содержится разве что в мощном драконьем пламени, способном прожечь крепостную стену.

— Скажи, — задала Ивона давно занимавший ее вопрос, — а почему «Охотники»? Почему магов, имеющих дело с живыми существами, вы называете именем тех, кто призван отнимать жизни?

— Так сложилось исторически. Многие связанные с магией названия восходят корнями к тем временам, когда эльфы (да и не только эльфы, а вообще — все Разумные), с одной стороны, полностью зависели от природы, с другой — вели с ней непрерывную борьбу. Никто тогда больше Охотников не знал об окружающем мире и о том, как в этом мире выжить. И те, кто объединял на этом поприще знания и опыт с магическими способностями, пользовались заслуженным уважением соплеменников. Позже задачи этих магов изменились, но название осталось.

Глава 7 УСМИРЕНИЕ НЕЖИТИ

К Семидыркам вел мостик, переброшенный через небольшую вертлявую речку с песчаным дном. Вполне надежный мостик, с настилом из хороших, не гнилых досок, но не обремененный перилами. Видимо, местные считали, что ежели кто до такой степени на ногах не держится, то лететь недалеко, да и дно мягкое. Сивер, чуть наклонившись вбок, глянул на прозрачную речную воду, но одноименных селу существ в ней не обнаружил, заметив лишь потрепанные листья, ежистые плодики стрелолиста да стайку пескарей, обследовавших чей-то рваный сапог.

За речкой дорога взбиралась на невысокий косогор, первым делом проходя мимо деревянного храма, чью коническую крышу венчал восьмиконечный солярный знак. Возле дверей храма собралась небольшая толпа, относительно прилежно внимавшая священнику в белой рясе. «Когда-то белой», — поправился Сивер: ряса явно пережила уже и первую, и вторую молодость и заметно посерела от стирок. Священник что-то вещал, иногда указывая руками то на небо, то на солярный знак, то на деревню — похоже, решил прочесть проповедь на свежем воздухе, пользуясь погожим днем. Толпу вокруг пастыря составляли десятка три мужиков, некоторые — с жердями и вилами в руках, одна бабе с коромыслом, пацаненок лет восьми-девяти, старательно ковырявший в носу, и пегая коза, меланхолично объедавшая лебеду под стеной храма. Наемник жестом подозвал ребятенка.

— Это что же здесь происходит? — поинтересовался он, свешиваясь с седла.

— А, это-то? — Пацаненок с серьезным видом продолжал вести в носу рудные разработки. — Это пастырь наш призывает на эльфийского колдуна иттить.

— Колдуна?

— Ну дак, — пояснил с важным видом ребятенок. — Раньше-то не знали, что он колдун. А как недавно стал кто-то про его сородичей хульные слова говорить, так он, видать, осерчал. Ну и вызывает из лесу страховидло, которое посевы топчет да огороды.

— А почем же известно, что это эльф страховидло вызвал? — спросил Сивер.

— Так ведь ясное дело — только у него одного никогда ничего не страдает, а, насупротив, растет в три силы. А вот нынче чудище в храмовых землях погуляло. Это уж, пастырь наш говорит, не просто разбой, а святотатство!

— Эй, Афаний. — Окликнули пацаненка из толпы. — Ты че там болтаешь со всеми проезжими?

— Да вот господин наемник… Ай! — Словоохотливый ребятенок, получив подзатыльник, поспешно ретировался.

— Мы тут, милсдарь, — обратился к Сиверу рыжий мужик, — решили нелюдя поучить.

— Так уж и нелюдя? — прищурился Сивер.

— Я уж не знаю, — сказал мужик, перекладывая вилы из руки в руку, — что вам Афаний наплел, да токмо мы — народ терпеливый и убыток молча сносили. Но святотатство сносить не намерены — да еще от нелюдя, веры истинной не разумеющего.

Сивер спокойно сидел в седле, глядя на мужика. Еще несколько селян и баба с коромыслом, перестав слушать проповедь, повернулись к наемнику.

— Вы, господин наемник, ежели подсобить нам хотите, — сказал один из мужиков, — так милости просим присоединяться, а ежели нет — так и поезжайте, куда ехали, не ваше здесь дело.

— А все-таки объясните мне, добрые селяне, почем вы знаете, — не унимался Сивер, — что именно эльф оседлый тому виной? А уж после этого я решу, поехать мне своей дорогой или вашей.

— Так ведь потравы… — начал было рыжий обладатель вил.

— Вот ты, — Сивер наугад ткнул пальцем в одного из мужиков, — если бы решил обокрасть целую деревню, стал бы при этом напоказ выставлять, что тебя самого не обокрали?

Мужик призадумался, остальные выжидательно воззрились на него. Проповедь, похоже, угасала несколько раньше, чем запланировал священник.

— Так нет, — расцвел мужик, — я бы Бову хромому чего из нахапанного сунул бы в сени, а свое бы поприпрятал, чтоб не нашли.

Кое-кто в толпе радостно заулыбался и закивал, одобряя такой мудрый план действий. Но, видимо, в толпе присутствовали и друзья неведомого хромого Бова, потому что послышались возмущенные возгласы, и кто-то кого-то даже ткнул кулаком в ребра.

— Тихо, тихо, уважаемые! Никто никого не обокрал! Но кто ж будет так себя подставлять, ежели взаправду напакостить хочет?

Баба с коромыслом смотрела на наемника, приоткрыв рот, как перед этим внимала духовному лицу. Некоторые мужики явно ожидали от Сивера новых откровений. Даже коза на минуту перестала жевать и уставилась на наемника желтыми глазами.

— А вы-то сами откуда будете, господин наемник?

Селяне зашевелились и завертели головами. Священнослужитель проталкивался к караковому коню, выставив перед собой соляр, висевший на толстой цепи у него на его шее. Взгляд его ничего доброго не сулил. Сивер, впрочем, встретил этот взгляд спокойно.

— Вам как, место рождения назвать или имя моего работодателя на данный момент?

— Спешься-ка, господин наемник, — вместо ответа процедил священник. — А то разговаривать с тобой несподручно.

— Я не гордый. — Сивер соскользнул с коня. Но и стоя на земле, он оказался почти на голову выше священника. — Что же интересного вы мне хотели сказать?

— Мне плевать, — проговорил священник свистящим шепотом, — откуда ты родом и кто тебе платит. Мне также наплевать, поклоняешься ли ты, наемник, каким-нибудь богам или же вовсе — собака безверная. Но подрывать авторитет святого храма в моем приходе я не позволю. Как и не дам помешать приструнить нелюдя-варвара.

— Коего ты, святой отец, — тоже шепотом отозвался Сивер, — давно хотел на чем-нибудь подловить, а тут такой случай! И даже не пожалел собственного огорода: ведь храмовые-то земли наверняка охраняются каким-нибудь магическим амулетом — ох, простите, святой отец, — священной реликвией и вход нежити на них заказан. Так?

— А ежели и так? — прошипел священник. — Не твоего это ума дело.

— А как же Богиня-Мать, — спросил Сивер чуть громче, чтобы селяне могли расслышать, — которая, если не ошибаюсь, призывала любить всех разумных существ, что есть в мире, невзирая на их вероисповедание?

— Только теологических диспутов мне с тобой не хватало, наемник, — ответил священнослужитель. — Времена меняются. А ты — ехал бы своей дорогой.

— Я бы мог потратить толику своего времени и за небольшую плату избавить вас от страховидла, — сказал Сивер уже в полный голос. — Но, похоже, вам важнее избавиться от собственного односельчанина, с которым вы, надо думать, не раз вместе сиживали в корчме.

Священник смотрел на Сивера злобно, но у большей части присутствующих на лицах было написано: «А я что? Все побежали — и я побежал». Впрочем, наемник заметил, что кое-кто и скривился — видать, разделял взгляды пастыря.

— Ну дак это что, — проговорил рыжий вилоносец, — это, значит, можно — скинуться-то. Чтоб вы, милсдарь, завалили этую страховидлу, значит…

Среди селян раздались отдельные возгласы одобрения. А священник только скрипнул зубами и, резко развернувшись, пошел к храму.

* * *

Дом эльфа выделялся среди прочих строений села добротностью и изяществом. Село в целом было не из последних: хотя и попадались в нем развалюхи — обиталища то ли немощных, то ли нерадивых хозяев, — большинство домов все же было срублено на совесть. На многих красовались резные наличники и фигурные коньки крыш, показывая, что не хлебом единым жив в Семидырках человек. Но только один дом мог похвастаться истинно эльфийским изяществом высоких оконных переплетов и легкого резного навеса над крыльцом.

Сивер поднялся на крыльцо и постучал. С минуту было тихо, затем кто-то еле слышными, почти невесомыми шагами подошел изнутри к двери. Дверь открылась, и наемник увидел хозяина дома, стоявшего с обнаженным мечом в руке.

— Наемник? — проговорил, невесело усмехаясь, эльф. — Эти трусы послали против меня наемника?!

— Нет, — спокойно ответил Сивер, не касаясь своего меча, — только против нежити, разоряющей огороды и наделы. Хозяин, может, впустишь в дом? А то встречаешь гостя с обнаженным железом, словно за тобой действительно что-то числится.

— Незваных гостей еще и не так встречают, — проворчал эльф, но меч в ножны убрал. — Что ж, проходи, гость, мне скрывать нечего. — A'thaliel', seille. Ai kalleiv gess l'aso! — крикнул он в дом, покосившись при этом на наемника.

— Я не знаю эльфийского, — пожал плечами Сивер, — так, самые азы. Так что можете при мне разговаривать на нем, не стесняясь.

— Ладно, не сердитесь, господин наемник, лучше назовите себя. — Из соседней комнаты вышла высокая эльфийка. Сивер заметил, что в руке она сжимала медальон с ограненным камнем в центре — амулет эльфийской работы.

— Сивер, — сказал наемник, склоняя голову, — меня зовут Сивер, госпожа.

— Аталиэль. Я рада, что в этой стране вежливость в ходу даже среди некоторых наемников, это вселяет надежду. Муж мой, представься гостю и убери, наконец, с лица это неподобающее выражение.

— Халрелиен, — мрачно назвался эльф, — прошу простить меня, господин Сивер, в иное время я встретил бы гостя иначе. Но сейчас мы ежечасно ждем, что наши добрые односельчане заявятся сюда с вилами, дрекольем и горящей смолой.

— И вы собирались в этом случае спешно покинуть селение при помощи амулета.

— А вы наблюдательны, Сивер, — сказала, прищурившись, Аталиэль. Глаза у нее, заметил Сивер, были не светлые — серые или зеленые, — как у большинства знакомых ему эльфов, а необычайно яркие, зелено-синие.

— Работа такая, — отозвался наемник, — я встретил ваших… односельчан возле храма и убедил их пока что не предпринимать поспешных решений. Более всего раздосадован здешний священник — он явно был настроен уже сегодня прочесть над вами заупокойный молебен. Но прежде всего я бы хотел узнать о существе, которое наносит ущерб хозяйству местных селян. В конце концов, они, селяне, согласились подождать именно при том условии, что я это существо убью.

— Пройдем в комнату, господин Сивер, — произнес эльф, — здесь не слишком удобное место для серьезного разговора.

* * *

— Так вот, — продолжил Халрелиен, усаживаясь за стол, — самое любопытное, что между существом и местным пастырем, как мне кажется, есть некая связь. (Сивер удивленно приподнял бровь.) Нет, вы не подумайте, что я склонен неуважительно относиться к вашей религии, просто… Месяц или чуть более того назад проезжал через село… хм… некто. И остановился у меня на постой. Получеловек-полуэльф, сказался странствующим лекарем,точно: вез с собой какие-то склянки и флаконы и даже вылечил корову захворавшую. И вот на второй день, что он был в селе, сидели мы вот так же за столом, и он начал вдруг сетовать на свою судьбу полукровки, на то, что-де в Берроне эльфов не ценят и не любят и религию их не уважают. Я покивал для вида, а он вдруг и говорит: вот, дескать, скоро будет везде новый порядок, и эльфам при нем будет не в пример лучше и благостнее. И надо только помочь немного, показать местным людишкам, что такое Древний Народ, чтобы уважали и боялись.

Аталиэль поставила на стол два кубка и кувшин с каким-то темно-красным напитком. Сивер обратил внимание, что медальон-амулет на цепочке все еще висит на ее руке. А еще — что у нее довольно смуглая кожа, хотя и много светлее, чем у дроу, а белоснежные волосы не прямые, а вьющиеся.

— Короче, — продолжал между тем Халрелиен, — после этого странствующий лекарь оказался на улице вместе со своими склянками раньше, чем успел досчитать до одного. А через пару дней Бов, кузнец местный (пожалуй, единственный, кого я могу назвать в селе своим другом), рассказал, что, сидя в корчме, видел этого лекаря вместе со священником нашим. И даже услышал обрывок разговора про то, как новая власть всех нелюдей прижмет к ногтю и истинная вера окончательно восторжествует. А спустя три или четыре дня появился зверь.

— Ты его видел? — спросил Сивер.

— Когда он только начал свою… хм… антиобщественную деятельность, я попробовал его выследить и убить. Однако это существо довольно странное, и в первую очередь — из-за особенностей своего поведения. Оно разоряет огороды и вытаптывает поля, порою подкапывает стенки сараев и амбаров, но ничего не ест — в деревне, по крайней мере. Вытопчет, разбросает, вобьет ногами в землю — но не ест. Трижды оно нападало на людей, но буквально в последний момент, словно одумавшись, разворачивалось и убегало в лес.

Сивер, задумавшись, отпил из кубка. В кубке был прохладный, немного терпкий на вкус сок лесных ягод.

— Действительно, странно. — Наемник поставил кубок на стол. — А на что эта тварь была похожа?

— Более всего — на свинью, — ответил эльф, — но страшно уродливую и с когтистыми лапами.

* * *

Хозяин с гостем уже стояли во дворе, когда из задней двери дома выскользнула еще одна фигура. Сивер удивленно посмотрел на эльфа.

— А чему ты удивляешься? — шепотом спросил Халрелиен. — Аталиэль, как ты мог заметить, из чистокровных морских эльфов, у них там в воспитании девочек и мальчиков практически нет разницы. По большому счету ей держать меч привычнее, чем мне.

— Бедная, — с деланым сочувствием проговорил Сивер. — Эк же ее занесло в совершенно не приморскую и, в общем-то, мирную Беррону.

— Не надо меня жалеть, Сивер, — мягко сказала Аталиэль, подходя к ним, — я вполне довольна своей жизнью. А что до моего участия в этом… предприятии, то, согласись, мы оба с Халрелиеном так или иначе заинтересованы в разрешении сложившейся ситуации.

— Ну и ладно, — проворчал Сивер, — очень хорошо, что вас двое: решайте, кто из вас понесет мою одежду, а кто — меч и сапоги.

Оба эльфа уставились на наемника в немом удивлении, а потом Аталиэль улыбнулась и понимающе кивнула.

— Мне легче будет найти это существо, — пояснил Сивер, быстро скидывая куртку и стаскивая рубашку, — находясь в звериной ипостаси.

— Волкодлак?! — изумился Халрелиен.

— Ну да, а что — это предосудительно?

— Нет. — Аталиэль положила руку на плечо мужа. — Просто редко встречается.

* * *

— Ну, и что это? — поинтересовался эльф.

Сивер наткнулся на свежий след нежити, когда они обошли примерно четверть периметра села.

— Не знаю, — отозвался волкодлак, обнюхивая следы четырехпалых когтистых лап, — никогда с таким не встречался. Оно прошло здесь минут десять назад, не больше.

— Теперь ты намерен превращаться обратно?

— Еще не знаю. Надо посмотреть на эту тварь, а уж после решить, в каком виде с ней проще иметь дело.

Увидели они тварь почти одновременно. Сивер, правда, мог бы и опередить в этом эльфов, но он двигался, принюхиваясь к следам, а потому не успел заметить темную массу за чьей-то сломанной изгородью раньше своих спутников.

— Не очень-то и большой, — прохрипел Сивер, стараясь говорить шепотом, — перекидываюсь.

Аталиэль положила одежду наемника на землю и вежливо отвернулась, но в этот момент существо, неторопливо разрушавшее чужое подворье, гневно взвизгнуло и, тяжело топоча, понеслось на охотников. Оба эльфа тут же выхватили мечи.

— Аталиэль, — рявкнул уже в голос волкодлак, — пихни барахло в те бурьяны, потом подберу.

И, оскалив клыки, бросился навстречу монстру.

Тварь вылетела из-за изгороди через прежний пролом, но вписалась в него неточно, и переломленная жердь взлетела, вращаясь, в воздух и уже двумя половинками упала в крапиву. Зверь сердито рыкнул — и затормозил, взрыв землю когтистыми лапами, перед оскаленным волкодлаком и эльфом с обнаженной сталью в руке. Потоптался на месте, словно в раздумьях, а затем с визгом бросился на эльфа.

Халрелиен рубанул мечом, но сталь звякнула о торчащие из пасти зверя загнутые клыки. Эльфа крутануло на месте и откинуло в сторону, инерция пронесла монстра мимо. Чудовище пробежало еще несколько шагов и остановилось, а затем, резко развернувшись, вновь бросилось в атаку.

Сивер в своем волкодлачьем облике проскочил мимо приготовившегося к бою Халрелиена и, чуть сдав в сторону, чтобы не напороться на клыки, бросился на зверя. Мерзкий вибрирующий визг разорвал ночь, захотелось зажать уши, дабы не слышать этих модуляций. Монстр закружился на месте, пытаясь скинуть волкодлака со спины. Сивер же, цепляясь когтями за щетинистые бока, раз за разом всаживал клыки в плоть твари, — но теперь лишь для того, чтобы убедиться: ему не пробить толстый слой плотного жира.

Тварь нервно дернулась и, отшвырнув волкодлака в крапиву, тяжелыми скачками помчалась вперед, по пологой дуге обходя эльфа и нацеливаясь на более хрупкую противницу.

— Хал!.. — провыл волкодлак, выскакивая из бурьяна. — У этой пакости ошейник!

Эльф сделал резкий бросок вперед, достав промчавшуюся мимо тварь самым кончиком меча. Монстр, летевший к Аталиэли, как бегун к финишной ленточке, вновь противно завизжал и заметался, словно пытаясь сообразить, куда он попал и что делать дальше. Эльфийка воспользовалась ситуацией и, сделав какое-то изящно-неуловимое движение, почти по рукоятку всадила свой меч между ребрами бестии. Прежде чем раненый монстр успел наброситься на Аталиэль, Сивер, обогнавший Халрелиена, в прыжке ударил тварь всем своим весом. Кургузое тело монстра опрокинулось на землю, и зверь забился, завизжал, задрыгал ногами, силясь встать.

— Сивер, в сторону! — рявкнул эльф и, едва волкодлак отскочил, рубанул тварь позади мохнатого уха. Пронзительный визг надломился, перешел в прерывистый хрип и стих.

— И как бы ты справился один, господин наемник? — поинтересовался эльф.

— Уж как-нибудь. — Сивер уже почти завершил трансформацию и теперь шарил рукой в бурьяне в поисках своих штанов. — По крайней мере, мне бы не пришлось ни за кого переживать.

— Нет бы спасибо сказать, — фыркнула Аталиэль, упираясь в тушу сапогом и с усилием вытаскивая меч.

Халрелиен отошел в сторону и отыскал в траве рассеченный мечом кожаный ошейник.

— Любопытная вещица, — заметил Сивер, надевая куртку, — слышали о таких? Похоже, с его помощью кто-то управлял этой тварью.

Все трое начали рассматривать тонкую руническую вязь, покрывавшую выделанную кожу ошейника.

— А обязательно для того, чтобы этим пользоваться, видеть объект? — спросил эльф.

— Э-э! А селяне еще считают тебя колдуном! Нет, необязательно, насколько я помню. — Наемник повертел ошейник в руках, проверяя, нет ли каких рун на внутренней стороне. — Эта вещичка должна весьма заинтересовать королевских магов. А что, господа эльфы, неужели не производят ваши сородичи каких-нибудь штучек для поиска магического поводка от такого ошейника?

Аталиэль хитро прищурилась.

— А ты откуда знаешь, что такие амулеты существуют? — спросила она. — Работа такая?

Она достала из кармана куртки целую связку эльфийских медальонов разной формы и с разными камнями, посмотрела на них секунд двадцать и решительно выбрала один.

— Пошли, — сказала Аталиэль, — теперь я побуду собачкой.

Шли они недолго: пересекли главную улицу села и уперлись в добротный дом без архитектурных изысков. Эльф хмыкнул.

— В чем дело? — осведомился Сивер.

— Потом объясню, — отозвался шепотом эльф. — Давайте-ка я вежливо постучу с парадного входа, а ты подойдешь с черного и посмотришь, не выглянет ли кто.

Аталиэль увязалась за Сивером.

— Интересно, — рассуждал наемник, пока они обходили дом, — сколько времени им понадобится, чтобы понять, что предприятие накрылось и пора сматываться?

— Может, это ответ на твой вопрос? — шепнула эльфийка, указывая на приоткрывающуюся дверь, к которой они как раз подходили.

Сивер замер, а затем рванулся вперед, молниеносно схватив кого-то за шиворот одной рукой, а другой приставив незнакомцу к горлу острие метательного ножа.

— Не поздновато ли для прогулок, святой отец? — поинтересовался он.

Священник только зашипел, скосив глаза на нож.

— О, и амулетик захватили, — Сивер указал взглядом на свисавшую из сжатого кулака священника цепочку, — это очень мило с вашей стороны. Аталиэль, это он? Поводок?

Аталиэль кивнула.

— Интересно вы блюдете законы собственной религии, натравливая нежить на своих же прихожан, — продолжал Сивер, — и все это ради того, чтобы насолить, как это вы выражаетесь, нелюдям. Ну вот, перед вами представительница этих самых нелюдей, на которую вы пытались натравить все село. Можете повторить свою утреннюю проповедь, глядя ей в глаза?

— Не сомневайтесь, могу, — прохрипел священник, — и даже с ножом у горла. Тот материальный урон, который понесли местные селяне, ничто по сравнению с искоренением нелюдей, плодящихся, словно… словно клопы!

— Уж быстрее людей никто не плодится! — фыркнула Аталиэль. — Разве что орки, и то вряд ли.

— Орки, эльфы, гномы — все это насмешка над человеком, оскверняющая образ Великой Богини-Матери самим своим существованием. И если бы у меня была возможность повторить — не сомневайтесь, я бы повторил то, что сделал.

— Не сомневаемся, — сказал Сивер, — только говорите громче, а то не все расслышали.

Во время этого разговора к заднему крыльцу начал подтягиваться народ: селяне, наслушавшись визгов свинообразной нежити, нашли в себе душевные силы вооружиться вилами и цепами и выползти на улицу. Облака любезно разошлись, открыв почти полную луну, чтобы мужикам было не так страшно. И сейчас вокруг Сивера, священника и эльфийки стояло человек восемь или десять во главе с кузнецом Бовом и давешним рыжим мужиком. И даже священник понял, что слышали они достаточно.

Назревавший самосуд не дал совершить кузнец (как убедился Сивер — человек действительно неглупый и рассудительный).

— А это, господин, — говорил он наемнику, сжимая в огромной ручище ошейник и поводок, — мы отдадим королевскому чиновнику, как приедет. А до того опечатаем, не пропадет.

Сивер подумал, что, судя по тону разговора, его приняли за агента тайной службы, путешествующего инкогнито. Но, может быть, решил он, в данной ситуации оно и к лучшему.

— Постараюсь устроить, — сказал он Бову, — чтобы приехал побыстрее и отвез это добро на магическую экспертизу.

А затем нагнулся к уху священника и вкрадчивым шепотом спросил:

— А почему вы считаете, что Богиня-Мать была именно человеком! Прижизненных портретов-то не сохранилось.

Священник лишь скрипнул зубами.

— Вот поэтому, — нравоучительным тоном сказал Сивер, — я и не разделяю взглядов ни одной из религий, хотя и не могу утверждать, что не верю в богов.

Глава 8 МЕЖДУНАРОДНОЕ БРАКОНЬЕРСТВО

Ивона отыскала отца в открытой галерее с видом на один из примыкавших к дому садов. Эльф, опершись о балюстраду, любовался стадом белоснежных ланей, пасшихся на лужайке между деревьями. Лани были миниатюрны, раза в полтора, а то и в два меньше своих обычных пятнистых сородичей, а у самцов на головах красовались великолепные, почти непропорционально большие рога, покрытые обрывками вельвета.

— Красивые, — сказала Ивона, — никогда таких не видела.

— А таких больше и нет. Это мой опыт по изменению наследственных свойств животных. Это гораздо труднее, чем у растений. Но, кажется, неплохо получилось. Как считаешь, дочь?

— Не хуже, чем с розами, — улыбнулась Ивона, — только в лес их нельзя выпускать — таких снежков первые же волки съедят подчистую.

— Ни в коем случае, — согласился Алеседион, отрываясь от своих творений. — А чем ты так довольна? Расскажи, я тоже порадуюсь.

Ивона чуть потупилась.

_ Довольна, — согласилась она, — но не уверена, что тебя это порадует. Торгон, гномий торговец, с которым я приехала сюда, вновь дает мне работу мага в его обозе.

Ивона осеклась, видя, как побледнело и без того не пышущее здоровьем лицо Алеседиона.

— И ты согласилась? — медленно спросил эльф.

— Да, — ответила девушка без прежнего энтузиазма.

— Я не отпущу тебя, — сказал Алеседион, помрачнев, — не могу отпустить.

— Я уже договорилась. Я не хотела тебе говорить раньше, боялась, что ты расстроишься. И, отец, я уже не ребенок, чтоб меня не пускать!

- Я не разрешаю тебе ехать!

— Неделю назад ты вообще не знал, что я существую! И я ездила куда и когда хотела, совершенно не вызывая этим твоих переживаний.

— Вот именно — неделю назад я не знал, что у меня есть дочь, и это слишком малый срок, чтобы вновь ее потерять.

- Ну почему потерять? А если бы со мной что-то случилось, когда я ехала сюда? Вероятность такая же…

— Не отпускаю!

— Отец!

— Я сказал — нет! В конце концов, теперь, когда я знаю, что я отец, должно же мое слово хоть что-то значить! Я могу тебя не пустить физически — я все-таки немного более опытный и умелый, маг. Но пока что я прибегаю к силе слова…

— Отец, — рассердилась Ивона, — извини, но ты не можешь меня пускать или не пускать! Да я понимаю, что у эльфов считаюсь еще ребенком. Но в большей степени я все-таки человек, если не по крови, то по воспитанию. Не забывай, в мои восемнадцать в крестьянских семьях женщины уже ведут свое хозяйство и рожают первого ребенка.. А некоторые — и не первого…

— И ты бы хотела осесть в человеческой деревне и нарожать кучу детей? — серьезно спросил Алеседион.

— Нет, — ответила Ивона, — по крайней мере не сейчас. А вот чего я действительно хочу — это стать магом, как моя мать и… как ты.

Алеседион выглядел осунувшимся и уставшим.

— Прости меня, — уже мягче сказала девушка: присаживаясь рядом, — но я дала обещание сделать эту работу, и если я сейчас откажусь… просто никто ко мне больше не обратится. Я не эльф, и у меня нет пяти столетий на физическое и духовное совершенствование, я хочу стать магом здесь и сейчас.

— После Предпоследней войны, — проговорил эльф, не глядя на дочь, — я постарался забыть о прошлом. Тогда это было даже не очень трудно: предыдущий Мастер Рощ пропал, многие рощи и сады Кверка пострадали от мародеров, разбегавшихся из Берроны, как тараканы. И я взялся за эту работу. А теперь, когда все более или менее стало налаживаться, я не могу ее оставить, иначе поехал бы с тобой.

— Отец, — Ивона грустно улыбнулась, — я обещаю, что со мной ничего серьезного не случится. И что я вернусь сюда и буду возвращаться регулярно, а еще регулярнее — посылать вести о себе. Да и неужели такой могучий и великий маг не сможет даже отсюда следить за перемещениями своего непутевого чада, раз уж выяснилось, что оно живо? Я попрошу тебя только об одном — не приказывать мне, что делать и как.

Алеседион выпрямился и привлек дочь к себе, обняв рукой за плечи.

— Ты действительно очень похожа на мать… — тихо проговорил он.

— Ага, — согласилась Ивона, — только масть другая и уши не той формы. Знаю. У тебя будет еще масса возможностей за меня попереживать, не расходуй все переживания сейчас.

* * *

— Как-то плохо мы рассчитали с выездом в этот раз, — посетовал Торгон.

— А все потому, — мрачно, себе под нос сказал седой гном, помощник купца, — что нечего было вчера злоупотреблять этой эльфийской кухней. Вот живот-то с утра и прихватило…

Торгон услышал.

— И ничего я такого не ел! — возмутился он. — И я в каждый приезд так питаюсь! И нормально.

— Да чем ты питаешься? И не говорите мне про эльфийскую кухню, — гнул свое седой, — приготовлено красиво, ничего не скажешь! Но разве ж это приличные существа едят?

— Да я уж видел, что ты одними яблоками да хлебом всю дорогу питался! А ведь нам такие кушанья подавали!

— Какие там кушанья!.. Только про хлеб и яблоки понятно, из чего приготовлены!

— Тебя, Гредор, послушать, так они только и мечтают нас отравить.

— Зато я до ветру трижды за ночь не бегал! Это ж надо удумать — улиток есть! И этих, с щупальцами, как их там…

— Кальмары, — услужливо подсказала Ивона, с интересом наблюдавшая за разгорающимся спором вместе с эльфами-охранниками. Виллеаден куда-то уехал (сам ли, по поручению — Ивона не знала), и к ним в столице приставили двух новых сопровождающих: видимо, чтоб те убедились, что званые, но не слишком желанные гости покинули страну, а не свернули где-нибудь по пути. С одним из эльфов, Бельвиэлем, Ивона познакомилась еще в Нареоль-Кверке.

— Вот-вот, кармары, я слышал — они в море живут. Пакость такая!..

— Невежда ты, Гредор, — вынес свой вердикт Торгон. — Правильный гном, но невежда!

Гредор от ярости аж полиловел, как слива, но ничего не ответил, мрачно замолчав.

Ивона, поняв, что перепалка окончена, задумалась о своем. Она не могла сказать, что покидает Кверк с легким сердцем, но и не поехать с Торгоном тоже не могла. И дело было даже не только в данном ему обещании. Ее словно что-то призывало ехать, какое-то неясное чувство, как будто должны произойти некие события, в которых ей уготована определенная роль. В последние дни эти мысли регулярно являлись ей во снах, входя в сознание как к себе домой и нагло там разваливаясь, но, проснувшись, девушка не помнила ничего из своих сновидений, кроме каких-то общих эмоций.

Тем временем завечерело — и стало понятно, что пересечь границу до темноты, как предполагалось, обозу уже не удастся. Эльфы поперешептывались, обсуждая этот очевидный факт, а затем один из них подъехал к Торгону.

— Мы можем переночевать в ближайшей священной роще, — проговорил он со смесью торжественности и сомнения в голосе.

— Что, без крыши? — подал голос Гредор. — Под открытым небом? А если дождь?

— В священных рощах, — сказал эльф таким тоном, словно втолковывал очевидное бестолковому ребенку, — дождь, как и другие осадки, не может идти без ведома Мастера Рощ.

Ивона продолжала о чем-то размышлять, но, заметив, что гномы повернулись к ней, утвердительно кивнула пару раз.

— Ну, тогда поехали в вашу рощу.

Роща располагалась на пологом холме, с которого днем при хорошей погоде была бы уже видна граница с Берроной. Здесь вперемешку, на первый взгляд — безо всякой системы, а на самом деле — в строго выверенном порядке, росли липы и приземистые коренастые вязы с темной корой и мелкими листьями. И те и другие деревья неплохо аккумулировали магию, и девушка довольно отчетливо ощутила накрывающий рощу «купол».

Ивона не стала всматриваться в ауры деревьев, выясняя, сидят ли внутри дриады. Те, если и были, не спешили показываться перед чересчур шумной компанией гномов, эльфов и одной полуэльфийки. Эльфы, впрочем, оказавшись под кронами, благоговейно притихли и стали переговариваться исключительно шепотом.

В роще было тепло — магия отгораживала рощу от прочего мира в достаточной степени, чтобы поддерживать под древесным шатром комфортные условия. И это было хорошо — костер здесь разводить все равно никто бы не позволил.

Гномы, которых ничто не заставит уснуть раньше, чем они вдосталь наговорятся, уселись в кружок между подводами; стреноженные лошади разбрелись по роще, пощипывая последнюю в этом году травку. Ивона, уставшая за день и от езды верхом, и — может быть, еще больше — от самокопания, расстелила одеяло под раскидистой липой и приготовилась отойти ко сну. Голоса гномов ей не мешали, хотя и разносились по всей роще — Торгон и Гредор все еще спорили о принципиальной съедобности улиток и кальмаров. Но едва она, улыбнувшись по поводу очередных аргументов, закрыла глаза, как по роще разнесся звук совершенно новый. То ли крик раненого зверя, то ли плач ребенка, пронзительный и заунывный одновременно. Ивона мгновенно вскочила, создав в руке мерцающий сгусток огня, правда, пока что не для боя, а для освещения. Гномы примолкли. На некоторое время наступила тишина, было слышно только, как переступают ногами насторожившиеся кони. Новый крик донесся уже с другого места.

— Это бэньши, — сказал Бельвиэль, убирая вынутый было меч.

— Предрекает чью-то смерть? — спросила шепотом Ивона, вспомнив, что она читала про Плачущих в ночи.

— Не знаю, — честно сознался эльф, — спроси у них сама, вон они пожаловали.

Девушка резко обернулась, заметив, как нечто скользнуло над ее головой — размытой тенью на фоне чуть более светлого неба. Ивона сделала несколько шагов в сторону от лагеря, светя себе пульсаром, и тут же прямо перед ней на низко склоненный вязовый сук опустилось существо, в первый момент показавшееся ей громадным нетопырем. Существо встряхнулось, складывая перепонки, — и девушка увидела, что черные крылья обрамляют вполне человеческое, даже довольно пропорциональное тело, судя по всему — женское. Правда, лицо бэньши отличалось несколько странными чертами: широкоскулое, с маленьким курносым носом и огромными блестяще-черными глазами. Ростом существо было примерно с четырехлетнего ребенка. Второй «нетопырь» опустился на землю шагах в пяти от Ивоны. Девушка в изумлении глядела, как крылья складываются, обвисая складками кожистого плаща, в который обе бэньши, не прикрывавшие наготу никакой одеждой, не преминули закутаться.

— Ты — родня Алеседиона, — безапелляционно заявила стоящая на земле бэньши, для убедительности указывая на девушку пальцем.

— Вы — Плачущие в ночи? — на всякий случай спросила Ивона (ее собеседницы слегка кивнули). — Вы предсказывали смерть своей… песней?

— Да, — отвечала бэньши, сидевшая на ветке. Глубокая серьезность ее голоса и лица забавно контрастировала с тем, что существо во время разговора беззаботно болтало ногами.

— А чью? — тут же полюбопытствовала Ивона.

— Не знаем. Нам все равно — была бы смерть, — отвечала та.

— Не твою, — упредила вопрос девушки вторая бэньши. — Мы бы почувствовали. А чью — мы не знаем. Но знаем, что первой должна умереть дриада. Мы бы не стали разговаривать об этом, если бы не почуяли в тебе кровь Мастера Рощ.

— Но почему… Что вам за дело? Подождите! — негромко вскрикнула Ивона, когда обе бэньши расправили крылья и клубками сумрака унеслись в ночь.

— Никому не выгодна смерть дриады, — донеслось из темноты, — даже нам.

— Ну что, рассказали? — поинтересовался один из эльфов, сидевший прислонясь спиной к вязу.

— Они сказали, что не знают, кто именно умрет, но что первой может умереть дриада.

— Дриада? — изумился эльф. — Они сказали «может умереть» или «умрет»?

— Они сказали — «должна». А почему им все равно?

— Алеседион не рассказал? Плачущие в ночи питаются и обычной пищей, но им необходимо периодически подкармливаться той энергией, которая выделяется из существ в момент смерти. Сами они не убивают, но обладают исключительным чутьем на то, где кто-либо может умереть.

* * *

Ивона проснулась мгновенно, словно кто-то подтолкнул ее, силой выбросив из небытия. Было еще сумеречно, но солнце уже ворочалось где-то за горизонтом, окрашивая край изрисованного облаками неба в желтые и розовые тона. Негромко фыркали во сне лошади, гораздо звучнее храпели гномы.

Но что-то было не так.

Бельвиэль вскочил на ноги и бросился куда-то, на ходу доставая меч. Не особенно раздумывая, Ивона кинулась следом. Эльф затормозил шагах в двухстах от лагеря, всматриваясь в неясные утренние тени.

— Там человек, — сказал он. Мужчина неопределенного возраста, чьи черты лица в неверном утреннем свете разглядеть не удавалось, возился у комля кряжистого дерева. Ивона, прикрыв глаза, взглянула на ауры существ — и ужаснулась: дерево умирало, его мерцающая аура гасла, в ней быстро разрасталась дыра, содержащая лишь мертвую древесину. Девушка открыла глаза и, уже на бегу, размахнулась и ударила в человека силовым заклинанием. Тот упал навзничь, остатки заклинания отлетели к магическому «куполу» рощи, заставив его на мгновение заискрить. Злоумышленник вскочил на ноги и бросился наутек. На мгновение Ивона и бегущий рядом с ней эльф увидели его лицо, на котором страх смешался с неприязнью и злорадством.

Ивона на мгновение задержалась, чтобы убедиться, что дриада, которую она заметила в пострадавшем дереве, жива. Увидев, что та уже выскользнула наружу и материализовалась, девушка бросилась вслед за эльфом и несостоявшимся дриадоубийцей. Тот улепетывал со всех ног и, вероятно, был хорошим бегуном, поскольку расстояние между ним и эльфом сокращалось довольно медленно. Ивона эльфийскими способностями похвастаться не могла, поэтому следующую сцену наблюдала издали.

Едва беглец покинул пределы рощи и удалился от нее саженей на пятьдесят, из ближайших к нему кустов молчаливой тенью выскочила собакоподобная тварь, подозрительно похожая на вурдалака. Хруст позвонков жертвы Ивона скорее представила, нежели услышала на таком расстоянии, — Плачущие в ночи получили свое. Вурдалак поднял голову и, обернувшись к невольно остановившимся преследователям, обнажил в безмолвном рычании окровавленные клыки. Затем вдруг словно засомневался: завертел головой, будто ища что-то, и, развернувшись, исчез в кустарнике.

Эльф стоял, ошарашенно глядя в ту сторону, где скрылся зверь. На опущенном к земле клинке меча медленно угасал сложный чеканный узор.

— Нежить, — проговорил эльф, — в самом Кверке, в полудюжине миль от границы!

— А человек, который что-то делал в священной роще, тебя не смущает? — спросила Ивона, отдышавшись и присаживаясь на корточки рядом с трупом.

— В Кверке немало людей, — сухо сказал эльф, — пока что…

Он все же присел рядом, разглядывая тело. Человек лежал ничком, вытянувшись во весь рост, одной рукой судорожно вцепившись в дерн. О том, чтобы вернуть его к жизни, не могло быть и речи: шейные позвонки несчастного были перекушены и раздроблены.

— Да, — сознался Бельвиэль, — одежда на нем не кверкская, скорее даже похожа на одежду жителей вашей северной провинции.

Они оставили покойного и направились выяснять, что злоумышленник делал с деревом.

— А у зверя, который напал, было что-то на шее, — вспомнила по пути Ивона.

— На ней был ошейник, — отозвался глазастый эльф. — Узкий, кожаный.

Дриада поджидала их возле дерева, скорбно глядя на расползшееся и уже почти полностью охватившее ствол пятно мертвой коры и древесины. Рядом стоял второй эльф.

— Посмотрите, — сказала она, указывая куда-то в траву, — тот выронил, когда бросился бежать. На смятой подсохшей траве валялся стеклянный цилиндрик, к внутренним стенкам которого прилипли тягучие капли непонятного состава. Несколько капель, вероятно, попали на траву, и теперь она в нескольких местах совсем пожухла.

— Он надрезал кору, вот здесь, — дриада показала пальцем на зарубку на стволе, стараясь ее случайно не коснуться, — и влил туда колдовское зелье. И теперь дерево умерло.

— Так же умирали деревья и в других священных рощах, — проговорил эльф, осторожно, через платок, поднимая с земли стеклянный цилиндр, — простых лесорубов-браконьеров мы бы давно поймали.

— И этого бы поймали, — подала голос Ивона, пораженная всем произошедшим, — но, похоже, кто-то предполагал такой поворот событий и подстраховался.

— Что она имеет в виду? — спросил эльф, не участвовавший в погоне.

— Когда стало ясно, что браконьеру не скрыться, его убил вурдалак, — сухо ответил Бельвиэль, — а на вурдалаке был ошейник.

* * *

Остаток пути до заставы проехали молча, подозрительно напоминая похоронную процессию. Даже гномы не переругивались, а эльфы и вовсе не желали ни с кем разговаривать. Пока десятник стражей проверял товары и бумаги, эльфы-охранники исчезли, не попрощавшись. Ивона махнула на них рукой, даже не особенно огорчившись.

Обоз остановился в маленьком приграничном поселении — даже не в городке, а скорее в поселке городского типа. Торгону нужно было разыскать прежних наемников, охранявших обоз по пути в Кверк, или нанять новых — Плецисский тракт слыл одним из наиболее опасных. У Ивоны в поселении не было дел, поэтому она уединилась за самым дальним столом местной корчмы в компании кружки кваса и своих мыслей. Она не спеша отпила уже полкружки, когда появился Торгон. Кивнув соплеменникам, не упустившим возможности съесть второй завтрак, он подошел к ней.

— Две новости, — сообщил он девушке.

— Плохая и хорошая? — поинтересовалась Ивона.

— Как водится. С какой начать?

— Все равно.

— Тогда с хорошей. Нашел одного из наемников, с которым мы ехали сюда, и еще одного нанял. Маловато, конечно, но больше желающих нет.

— А плохая?

Гном потупился, а затем пристально посмотрел на Ивону.

— В Кверке поговаривают… — начал он. — Ну, ты же знаешь, здесь Кверк буквально за околицей, вести мигом долетают… Так вот, рассказывают, что Мастер Рощ взят под стражу. Еще вчера.

Ивона побледнела.

— Почему? — шепотом спросила она.

— На территории Кверка убили рукотворного монстра. Такое доступно только магу уровня Мастера Рощ. — Гном вгляделся в расширенные глаза девушки. — Нет-нет, ему не выдвигают прямых обвинений, его пока лишь убедительно просили не покидать дом в Нареоль-Кверке…

— Я уверена, что это не он. У них же немало магов — почему сразу Алеседион?

— Полагаю, что проверят и прочих магов, способных на такое. Но проще всего сделать подобное именно Мастеру Рощ. Нет-нет, — зашептал гном, — я знаю, что ты думаешь. Я бы тебя даже отпустил, но тебе сейчас туда нельзя ездить. Да тебя, скорее всего, и не пустят. Не переживай зря, если твой отец не виновен — ему ничего и не сделают…

— Ты знаешь?

— Разумеется. Эльфы — очень скрытные ребята, именно поэтому подобные тайны очень скоро становятся известны всем и каждому.

— Да нет, особой тайны нет. — Ивона тяжело вздохнула.

— Расслабься, может, это слухи досужие! Ну, в самом деле, куда эльфы без своего Мастера Рощ?

«Вот именно — никуда», — подумала Ивона, залпом допивая остатки кваса.

* * *

Четверть часа спустя девушка уже подъехала к шлагбауму.

— Не положено, — заявил стражник, — заворачивай!

— Но мы же только сегодня оттуда проехали, и двух часов не прошло! — возмутилась Ивона.

— Оттуда проехали, а обратно — всё! — Стражник облокотился на опущенный шлагбаум. — Закрыта граница.

Шпат перебирал ногами и фыркал. Ивона, сдерживая коня, пристально глядела на стражника и молчала.

— И не смотрите на меня так, госпожа магичка. — Стражник все же отвел взгляд. — Не мы закрыли границу — эльфы, да еще предупредили, что ежели кто пойдет в обход большака, стрелять будут на поражение. Так что только королевские курьеры с этой, дел… деп… дипломатической почтой допускаются. Ничем не могу помочь!

— Да что там у них случилось?

— А мы-то почем должны знать? Поговаривают, будто какую-то тварь там поймали, которую им якобы мы, берронцы, подослали. Будто у них самих всякой нежити не шастает!

— Какую тварь? — продолжала выпытывать Ивона. — Маленькую белую лань?

— Да нет, — ответил стражник, продолжая то ли подпирать, то ли попирать шлагбаум, — говорят, большую мерзкую свинью. Да мне-то что? Ты, госпожа магичка, королевской грамоткой запасись и этим… магическим письмом и езжай, куда хошь! А так — ни-ни.

Ивона выругалась и двинулась обратно к поселку, одной рукой судорожно сжимая повод, а другой вытирая вдруг прорвавшиеся слезы. Плакала, как маленькая девчонка, и злилась на саму себя за это, а конь, косясь на хозяйку, шагал плавно и спокойно, чтобы ей не мешать.

Она отъехала на каких-нибудь четверть версты от пограничной заставы, когда ее внимание привлекло хлопанье крыльев над головой. Ивона подняла взгляд: прямо над ней, натруженно работая крыльями, зависла сине-голубая птица, явно желая совершить посадку именно на всадницу или ее коня. Ивона, отерев слезы рукавом, подняла руку, полусогнутую в локте. Птица благодарно взглянула на девушку и опустилась к ней на предплечье, вцепившись коготками в кожу куртки. Ивона удивленно рассматривала нежданную гостью, похожую на сизоворонку, только с коротким хохолком на голове и двумя длинными перьями в хвосте.

Птица в ответ пристально поглядела на девушку оранжевым глазом, а затем раскрыла крылья и застыла неподвижно. Мелкие пестринки и полосочки на нижней стороне ее крыльев сложились в буквы и слова.

«Ты была права, уехав, — прочитала Ивона. — За меня не волнуйся, это только проверка».

Птица, продолжавшая следить за Ивоной, хрипло каркнула — и разлетелась в воздухе облачком цветных перышек, испарившихся на глазах.

«Поколдовал — прибери за собой», — вспомнила Ивона, беря поводья в обе руки и трогая Шпата каблуками.

* * *

Лязгая доспехами, скрипя колесами подвод и высекая искры подковами коней, армия двигалась на восток. У одних горожан, жавшихся к стенам домов или поспешно отступавших в переулки, это вызвало неприязненное удивление, у других — громогласное одобрение, в первую очередь — у детворы. Мальчишки, свесившись с крыши, радостно вопили и приветственно махали невозмутимым всадникам в кольчугах и темных плащах. Гнедые кони ржали, помахивая расчесанными хвостами, солнце нет-нет да отсверкивало в оковках щитов, посылая слепящие блики в лица юных горожан, которые пока не задумывались, каким будущим грозит им это бесплатное представление. Строем шли пехотинцы, сверкая наконечниками пик; грохотали неповоротливые требушеты^[58] реяли над отрядами знамена, в числе которых даже самый невнимательный наблюдатель легко заметил бы королевский штандарт.

Король задернул занавеску и отошел от высокого стрельчатого окна. В комнате стало темнее.

— Если Ваше Величество предпочитает сидеть с закрытыми шторами, — произнесла Релла, — не приказать ли принести еще свечей?

— Скажи, — обернулся к ней король, — я правильно поступил?

— Кто я такая, чтобы давать советы Вашему Величеству?

— Но ведь даешь же! Ты — умная женщина, чье воззрение я ценю. Тем более что я не прошу сейчас тебя совета, а интересуюсь твоим мнением об уже сделанном.

— Ну, — Релла слегка улыбнулась, — если все получится, вы, мой король, будете в политическом выигрыше, не только не поссорившись с соседями, а даже упрочив с ними отношения…

— А если не получится, — закончил монарх, — я окажусь в политической за… ну, в общем, там, где никому не советую оказываться!

Фаворитка чуть закусила губу, задумавшись.

— Если вам будет легче, — наконец сказала она, — то в сложившейся ситуации нельзя было пускать дела на самотек. Лучше уж играть по своим правилам, пусть и с риском проиграть, чем ждать, как все обернется само по себе.

— Спасибо, — вполне искренне поблагодарил ее король и, оглядевшись, добавил: — Пожалуй, ты права — здесь темновато…

— Насколько я понимаю, от Хорта поступили в последнее время если не обнадеживающие, то, по крайней мере, небезынтересные сведения?

Король кивнул. Релла, улыбаясь одними уголками губ, понимающе и сочувственно смотрела на государя. На руках у нее сидел снежно-белый хорек, которого фаворитка задумчиво поглаживала. Зверек млел, расслабленно обвиснув и полуприкрыв глаза.

— А тебе идет, — неожиданно сказал монарх, критически оглядывая эту картину. — Надо бы заказать такой твой портрет какому-нибудь живописцу.

Хорек приподнял голову и посмотрел на короля блестящим взором.

Глава 9 РАЗВЕДКА БОЕМ

— Молодчины эти эльфы, коллега, — сообщил вампир Стериан, утапливая и сдвигая крышечку амулета (заключенный внутри камень слабо замерцал), — сколько всего они напридумывали для нас, бездарей в магии!

Алесандр Хорт согласно кивнул, с интересом наблюдая за манипуляциями спутника.

— Отлично, — продолжал тем временем Стериан, — та-ак, сейчас сфокусируем… и пожалуйста! Очень мило… Хорт, беритесь вот здесь, на нас двоих этого амулета хватит минуты на полторы-две, успеем рассмотреть.

Поднявшись с земли и отряхнув со штанов парочку приставших листьев, Хорт подошел, взялся за амулет одной рукой и посмотрел в указанном направлении.

Да-а, если смотреть невооруженным глазом, то посреди частого липняка-кленовника живописной грудой громоздились руины эльфийского замка. Он рассыпался от старости и дряхлости еще лет триста назад, а сейчас порос тоненькими деревцами и уже увядшими к осени зарослями иван-чая. Однако амулет приоткрыл любопытную грань реальности: сквозь руины проступили свежеотремонтированные стены и башенки, испещренные разводами охранных заклинаний и для верности прикрытые сверху, как чугунок — одеялом, мороком с изображением собственных руин.

— Очень мило, — покладисто согласился Хорт. — Интересно, каким образом куча весьма неплохих магов до сих пор не обнаружила это строение? Для того хотя бы, чтоб налог собрать за землепользование, — почему-то я уверен, что нынешние обитатели замка этим пренебрегают.

Они прошли уже половину пути, отделявшего их от замка, когда Стериан шепотом приказал:

— Стой!

— В чем дело? — Хорт замер в неудобной позе.

— Ты что, не слышишь?

— Я же все-таки человек… — начал Хорт и тут услышал.

Тихо-тихо, едва похрустывая палым листом, впереди шли две твари, по очереди опуская к земле широкие рыла и принюхиваясь. При виде этих существ первая ассоциация возникала с огромными кабанами, но что-то подсказывало, что не трюфели они здесь ищут. Стериан с Хортом замерли, изображая статуи и боясь вздохнуть. Камень-оберег, висевший у Алесандра под рубашкой, явственно покалывал кожу, распознав нежить. Одно из существ подняло голову и повернулось в сторону спутников, но, похоже, плохо видело в темноте, потому что спустя томительную секунду вернулось к прерванному обходу. Все так же неслышно ступая, звери прошли мимо и затерялись во мраке. Хорт перевел дыхание.

— Свиномордии какие-то, — сказал он, — никогда таких не видел!

— Я тоже, — согласился Стериан, — что заставляет предположить, что ИМ (он сделал акцент на этом слове) помогает и кто-то из эльфов. Ты хорошо разглядел их?

— Я не настолько хорошо вижу в темноте, как ты. Ты о том, что это свиньи с когтями?

— Я о том, что это свиньи с ошейниками, и, чует мое сердце, не простыми.

— А у тебя есть сердце? — делано удивился Хорт. — Очень смешно!

— Извини, шутка была неудачная.

Они добрались до развалин и уперлись в холодную и щербатую каменную кладку. На легком ночном бризе шелестели листьями молодые клены, покачивались стебли козлобородника с закрывшимися на ночь соцветиями. Хорт недоверчиво пощупал край обвалившейся стены, выступавший из бурьяна.

— Руины как руины, — проворчал он. — Стериан, у тебя есть еще один такой амулет?

— К счастью, есть. Я почему-то как раз подумал, что ты задашь этот вопрос.

Он извлек откуда-то из складок плаща еще одно изделие эльфийских мастеров. Алесандр нетерпеливо взялся за чуть теплый металл — и отшатнулся назад: замок буквально прыгнул из темноты ему навстречу. Стена из плотно пригнанных камней воздвиглась на месте крошащихся от времени остатков, опутанная тонкой светящейся сеткой голубоватых разрядов.

— Ты уверен, что к этому можно прикасаться? — поинтересовался Хорт. — Я что-то не готов видеть себя испепеленным…

— А есть варианты? Пойдем, вон дверь, попробуем войти. Это явно не парадный вход, так что можно надеяться, что нас там встречать не будут…

— Зато будут провожать здесь, — мрачно сообщил Хорт. — Я, конечно, не маг, но и то знаю, что для нежити незнакомое колдовство — как приглашение к обеду.

Стериан, осмотревший вход на предмет выяснения конструкции запора, обернулся, а затем без церемоний выбил дверь одним ударом. Топоча по листьям, прямо к ним летели три свиноподобные твари, поблескивая в лунном свете маленькими глазками и многочисленными клыками. Возле узкой двери звери сшиблись плечами и вынуждены были затормозить. Хорт, воспользовавшись этим, ткнул одну из них мечом, другой отвесил пинок и проскользнул в замок вслед за Стерианом. Снаружи к небесам взлетел пронзительный, полный разочарования визг, от которого мурашки побежали по коже: так могла бы визжать змея, вздумавшая выучить язык свиней.

Стериан и Хорт привалились к стенам коридора, переводя дух.

— Лазутчики доморощенные! — проворчал Стериан. — Давай-ка двигать отсюда, а то эти визгуны на улице сейчас всю стражу поднимут на ноги!

* * *

Коридор, в который они попали, свернув за угол, освещался немногочисленными, но очень качественными бездымными факелами, какие любят использовать в своих подземных поселениях гномы. Несильный сквозняк тревожил их пламя, и «доморощенные лазутчики» пробирались сквозь мечущиеся блики.

— Кто-то идет, — тихо сообщил Стериан; оба вжались в стенную нишу, стараясь слиться с тенью.

По коридору, ведущему к входной двери, проследовало несколько фигур, пожалуй, слишком приземистых, чтобы быть людьми. Послышались обрывки разговора, происходившего явно не на Лиррике.

— Орки, — одними губами сказал Хорт (Стериан согласно кивнул). — Что они здесь делают?

Вопрос был риторическим. Орки поспешили обратно: вероятно, направились к кому-то с докладом. Стериан хотел было двинуться дальше, но тут вновь послышались шаги, и мимо их убежища в нише быстро проследовал еще один Разумный, по внешнему виду — полукровка, потомок человека и горного орка. Одет он был скорее как вольный охотник, но перевязь меча украшали знаки орочьего клана. Человекоорк, видимо, торопился и по сторонам не глядел. Поэтому и не заметил Хорта, хотя прошел так близко, что тот мог бы поставить ему подножку.

Едва он скрылся из виду, Стериан тронул Хорта за рукав, жестом призывая идти дальше. Они миновали расширение коридора, мимо полуприкрытой двери, которая вела, судя по всему, в какой-то большой и хорошо освещенный зал. Стериан сделал скользящий шаг по направлению к двери, но Хорт потянул его за плащ, глазами показывая на вход в еще один — узкий и затененный — коридор. Оба скользнули туда, растворившись в тени, и прислушались.

Тот, кто построил данный коридор, явно позаботился о таких визитерах, как Стериан и Алесандр. Этот проход тянулся вдоль стены большого зала — вероятно, обеденного — и соединялся с ним несколькими маленькими отдушинами примерно на саженной высоте.

— Подсади-ка меня, — шепотом попросил Хорт. Встав на сцепленные руки Стериана, он подтянулся к одной из отдушин.

— О, — сообщил он, — здесь и выступ на стене есть, как раз на нужной высоте.

— Тш! — отозвался Стериан, прикрывая глаза и прислушиваясь.

В зале беседовали четверо: импозантный темноволосый мужчина лет сорока, в черной мантии и с бокалом вина в руке, седой невысокий человек, чьим главным достоинством был крупный нос с горбинкой, уже виденный спутниками полуорк и высокий, анемичного вида эльф. Последний, впрочем, был более склонен слушать, нежели говорить.

— Нет-нет, что вы, друзья мои, — говорил человек в мантии, — ни о каком мировом господстве речь не идет — это бред, достойный только полностью умалишенного. Меня вполне устроил бы этот кусок суши, и я даже не собираюсь им управлять самолично с того момента, как будет сформировано разумное правительство. — Он отпил из бокала. — Но, как это ни печально, все станет возможным только через фазу временного погружения страны в хаос безвластия. Надеюсь, ваши работы, Везилий, и работы почтенного магистра Пилерикса будут закончены в срок.

— Моркас, — поинтересовался полуорк, — а если не удастся спровоцировать столкновение? Как-никак в предыдущей войне Беррона и Кверк были союзниками. И мне уже докладывали, что далеко не все подготовительные мероприятия проходят успешно…

— Запомни: подготовительные мероприятия, — шепнул Хорт Стериану. Тот согласно кивнул, не открывая глаз.

— Нам надо только вызвать одно вооруженное столкновение. А потом взаимного неприятия хватит, чтобы война разрослась подобно снежному кому.

— А если они не захотят сражаться? — гнул свое полуорк.

— Если хотя бы две небольшие вооруженные группы окажутся в видимости друг друга — они будут сражаться, — улыбнулся тот, кого назвали Моркасом. — Если только… Это, пожалуй, задание специально для вас, — он повернулся к полуорку. — Не далее как сегодня наш домашний пророк (оба собеседника вежливо улыбнулись понятной им шутке) сделал одно предсказание. Существует некая молодая особа — единственная, кто теоретически может помешать. Она молода, наивна и неопытна, но, похоже, нашла-таки общий язык с драконами. Пожалуйста, Ханнаг, пусть ваши люди этим займутся: не думаю, что это потребует значительных усилий.

Полуорк кивнул и направился к выходу.

Моркас задумчиво прошелся по залу из конца в конец, заложив руки за спину. Везилий выжидательно молчал, следя взглядом за патроном. Моркас дошел до конца зала и вернулся на прежнее место. Затем достал из-под плаща связку амулетов на ремешке и некоторое время изучал один из них.

— Кто, ты говорил, тебе нужен для твоих опытов? — спросил он у Везилия.

— Все. И побольше, — отозвался тот, изобразив кривую улыбку. — Я бы охотнопоэкспериментировал над другими расами, но для начала сойдут и люди.

— Поэкспериментируешь, — кивнул Моркас и обернулся к охранникам: — Предложите нашим гостям выйти из их убежища за стеной.

— Кажется, пора делать ноги, — сказал Хорт. — Есть у тебя какая-нибудь эльфийская штучка на этот случай?

Стериан не успел ответить, поскольку с обоих концов коридора появились вооруженные орки.

— Направо-налево? — Алесандр со свистом крутанул меч.

— Налево, — без колебаний ответил Стериан, выхватывая узкий длинный клинок, — там народу меньше.

Хорт парировал удар одного из орков, пинком сапога заставив противника проехать на пятой точке до стены. Стериан почти скучающим движением отбил адресованный ему удар, а затем его клинок мелькнул размытой серебристой тенью, перерубив оркский меч пополам. Следующий молниеносный выпад заставил орка с хрипом осесть на пол.

— Хороший меч, — сообщил Хорт на бегу.

— Ага, — согласился Стериан, — эльфийская ковка. Редкая вещь, между прочим.

Навстречу им выскочила здоровенная фигура, размерами не уступающая троллю, но с волчьей головой.

— Это что еще за дрянь? — возмутился Хорт, скрещивая с новым противником меч. Клинки звучно лязгнули, выбив друг из друга искру, и Хорт отлетел к стене. — Расплодили здесь нежить, ступить некуда!

Сзади вопили орки, нагоняя ускользнувших было беглецов. Неведомый противник зарычал на Стериана — и, булькнув кровью, повалился на пол.

— Ты только меня теперь этим мечом не задень, — сказал Хорт, перепрыгивая через поверженное тело, — мало ли, может, от него вервольфом стать можно. А я себе пока и без хвоста нравлюсь.

Они вылетели из коридора к лестнице, на которой их уже ждали.

— А твоим мечом колонны рубить можно? — поинтересовался Хорт, насаживая на клинок первого орка.

— Нет, колонны нельзя, — бесстрастно откликнулся Стериан, располовинивая еще одного нападающего и таким образом создавая затор на выходе с лестницы.

Проскочив мимо лестницы, они свернули в первую попавшуюся дверь.

— Пожалуй, достаточно, — раздался чей-то голос, и Хорт почувствовал, как волна внезапно уплотнившегося воздуха прокатила его по залу и прижала к стене. Рядом в таком же положении обнаружился и Стериан. В стенных гнездах один за другим вспыхнули несколько факелов, освещая помещение — и Моркаса, стоявшего в непринужденной позе у противоположной стены.

— Охране, конечно, полезно иной раз кости поразмять, — сказал он, — но все хорошо в меру.

— Так вы о нас знали и просто развлекались? — возмутился Алесандр. Стериан промолчал.

— С момента, когда я вас обнаружил, я, разумеется, все контролировал, — спокойно ответил Моркас, — но, если это потешит ваше самолюбие, я был крайне удивлен тем, как вы прошли и через заслон из моих свинок, и через магическую защиту. Не маг этого бы сделать не смог, а мага бы она моментально распознала. Ваше появление в самом сердце замка еще раз показывает, сколь нужны охране регулярные тренировки. — Он отделился от стены и направился к пленникам. — Я очень рад, господа, что вы посетили мое скромное жилище и тем самым выразили свою готовность присоединиться к нашей маленькой компании.

— Ничего такого мы не выражали! — решительно возразил Хорт, все еще распятый на стене.

— А я, собственно, в вашем желании и не нуждаюсь. Нам каждый человек нужен… и не только человек. Вот, почтенным господам-алхимикам постоянно материал для экспериментов требуется. Судя по сегодняшним событиям, тролль-вервольф себя не оправдывает, может быть, — повернулся он к Стериану, — вампир-верволъф проявит себя лучше?

— Ты не нашел никакой эльфийской игрушки, чтобы убраться отсюда? — шепнул Хорт собрату по несчастью. Тот отрицательно мотнул головой, насколько позволяло сдерживающее заклинание.

Зал понемногу заполняли орки. Моркас оглядел эту толпу, а затем вновь повернулся к пленникам.

— Время позднее, — сказал он, — если б вы заглянули пораньше, я бы, возможно, подключил вас к работе уже сегодня. Но не переживайте, мои парни предоставят вам номер, чтобы вам было, где подождать.

— А все так славно началось, — задумчиво проговорил Хорт. — Сведения от того авантюриста в Иурвине позволили было все так раскрутить…

— Ну так мы и раскрутили, — отозвался Стериан, — и можем теперь доложить нашим сюзеренам ценную информацию.

— Пока не вижу эффективного способа.

Некоторое время оба молчали. Слышно было только, как где-то тихо и размеренно капает вода, да чуть позвякивают цепи. За дверью камеры переговаривались орки-сторожа — похоже, коротали время, играя в карты на щелбаны.

— Может, — предложил Алесандр, — цепями позвеним?

— Хочешь потренироваться, прежде чем стать привидением?

— Да нет, так просто. Для развлечения… что-нибудь ритмичное, из новомодных.

— Звени, — согласился Стериан, — надеюсь, у тебя есть слух. Терпеть не могу, когда музыканты фальшивят.

— Можешь загрызть?

— Могу от огорчения вырваться и звездануть цепью.

— О, — почти обрадовался Хорт, — может, если тебе это поможет освободиться, мне прогреметь что-нибудь нарочито немузыкальное?

Стериан, казалось, всерьез обдумал это предложение.

— Нет, — сказал он, — пожалуй, пока не надо. Хорт попробовал сосредоточиться на времени.

Объективно оценить, сколько длится их заключение — три часа или вторые сутки, — он не мог. Из-за двери раздавались сочные шлепки и сопровождающие их охи: один из охранников проиграл, второй выдавал ему его долю. Стериан задумчиво крутил кистью руки, сжимая и разжимая пальцы и изредка непроизвольно морщась от боли.

— Э… а что ты делаешь? — Хорт уставился на сокамерника.

— Разминаю руку, разве не видно? — Стериан поглядел на изумленного Хорта и беззвучно рассмеялся. — Хорт, вампиры, как и тролли, способны быстро залечивать разнообразные раны и повреждения.

— Но… как ты освободил руку? Наручники же заговоренные!

— От разных способов высвобождения из них, но не от вынимания из них руки, на которой связки растянуты на грани разрыва.

— Это, надо полагать, болезненно, — сказал Хорт, скорее утверждая очевидное, нежели спрашивая.

— Эй, сидельцы! — Дверь лязгнула замком, и в проеме показалась голова орка. — А к вам гость. Не ждали?

— Какой еще гость?! — делано возмутился Хорт. — Это двухместные апартаменты!

— Ну ничего, — издевательски растягивая слова, проговорил орк, — это ненадолго. Полагаю, один из вас довольно скоро отсюда выйдет, а потом ему эта комната не понадобится. Заноси, ребята! -крикнул он в коридор.

Двое его соплеменников, не слишком церемонясь, втащили в камеру безвольно обвисшее тело мохнатого собакоподобного зверя.

— Начальник сказал, — веселился орк, — приковать его за задние лапы и посмотреть, что будет, когда он ипостась поменяет. Лапы-то потоньше ног будут!

— Где приковывать-то? — гнусаво поинтересовался один из охранников.

— А без разницы, — отмахнулся первый орк, отворачиваясь от бесцеремонно брошенного на пол зверя. — Ну, как сидится?

— Восхитительно, — отозвался вампир, стараясь спрятать высвобожденную руку, — просто ни разу так комфортно не сидел!

— Я пойду цепи для этого принесу, — гнусавый орк устремился к выходу, — и молоток мы позабыли.

— Иди-иди, — напутствовал его первый охранник, присовокупив гирлянду непечатных слов и стоя к Стериану спиной.

— Очень опрометчиво, — отметил Хорт, когда свободная рука вампира обрушилась орку на темечко. Тот кульком осел на пол и остался лежать.

В этот же момент безвольная тушка зверя напряглась и, мгновенно оказавшись на лапах, бросилась на оставшегося орка. Тот завизжал от ужаса и, рванувшись в сторону, звучно впечатался в стену.

— Браво, — сказал Стериан, — а теперь, если господин волкодлак соизволит подтащить мне ключи, болтающиеся у этого кретина на поясе, благодарность моя не будет знать границ.

Хорт наконец-то разглядел нового сокамерника: здоровенный собакоподобный зверь с куцым хвостом, широкой мордой и шерстью цвета «перец с солью». Зверь одним рывком разорвал пояс штанов поверженного орка и швырнул Стериану кольцо с ключами.

— Премного благодарен. — Вампир разомкнул оставшиеся кандалы и, направившись к Хорту, попутно представился: — Стериан.

— Нашлышан-нашлышан, — прорычал волкодлак. — Шивер, в обышное время наемник. Это, шлучаем, не ваше? Проштите, оно чеперь нешколь-ко обшлюнявлено…

— Дважды спасибо. — Стериан поймал какой-то брошенный зверем предмет.

— Тьфу. — Зверь встряхнулся. — Хорта можно не представлять, разве что он после той пьянки ничего не помнит.

— Выпил я знатно, — Алесандр размял затекшие руки и ноги, — но, помнится, ты выглядел тогда как-то иначе. Ты как, в прежнее обличье обращаться собираешься?

— Чтобы потом бегать от орков и нежити нагишом? Нет уж, благодарю покорно, я лучше в шерсти.

Третий орк, вернувшийся с цепями и молотком, беспечно подошел к двери каземата — и был немедленно втянут внутрь. Стериан левой рукой (правая, видимо, еще не успела восстановиться) приподнял орка за шею и прижал к стене.

— Где мой меч? — спросил он. — Какой, надеюсь, не надо пояснять?

Незадачливый тюремщик вяло дрыгал ногами и слегка хрипел в железной хватке вампира. Стериан чуть опустил свою жертву, позволив орку опереться ногами.

— Ну? — повторил он.

— Там, — прохрипел орк, — в обеденном зале, где драка закончилась. Хозяин еще не уносил, только рассмотрел…

— Как пройти покороче? — Стериан и не думал ослаблять хватку.

Тюремщик, как смог, объяснил. Стериан согласно кивнул, а затем молниеносным движением отправил его в бессознательное состояние, довольно бесцеремонно присоединив орка к компании двух его сородичей.

— Скоро начнется суматоха, — проговорил на бегу Хорт. — Они, конечно, нас упустили, но едва ли долго пробудут в неведении.

— И к этому моменту, — согласно прохрипел Сивер, — я бы хотел видеть свою шкуру и все остальное подальше отсюда.

— Кстати, а как тебя сюда занесло?

— Не сейчас. — Все трое как раз вбежали в обеденный зал.

— Темно, как в… — выругался Хорт, споткнувшись обо что-то.

— Подожди, не громыхай, — отозвался из темноты Стериан, и Хорт увидел мерцающие зеленым огнем глаза вампира. — А, вот он! Твоего, извини, нет: видимо, кто-то из стражи прибрал, а этот не разрешили.

— Значит, не судьба, — пожал плечами Хорт, — давай-ка ноги делать. А, проклятье!..

Факелы вспыхнули с негромким хлопком, и в зал с двух сторон ворвались орки и полуорки в сопровождении двух то ли вурдалаков, то ли просто здоровенных кабысдохов неизвестной породы.

Стериан, Хорт и Сивер встали спинами (и одним хвостом) друг к другу, заняв круговую оборону. Волкодлак с рычанием разинул пасть, демонстрируя зубы, которые заставили бы призадуматься и матерого волка. Среди орков возникла некоторая неразбериха. Вбежавшие первыми почему-то не спешили нарываться ни на клыки Сивера, ни на меч Стериана, раскрученный так, что лезвие превратилось в размытое серебристое пятно. Только сопровождавшие орков звери, похоже, не испугались и не спеша двинулись вперед.

— Взять их! — рявкнул кто-то из-за спин одной из орочьих групп.

— Если ты такой умный, — проворчал Алесандр, — сам бы и брал. Стериан, у тебя на примете какого-нибудь оружия нет? А то голыми руками как-то несподручно…

Охранники, взбодренные приказом, качнулись вперед.

— Это подойдет? — поинтересовался вампир, делая выпад мечом.

Незадачливый орк осел под ноги стражников, а отрубленную руку с зажатым в ней ятаганом Стериан подпихнул ногой к Хорту.

— Вполне. — Хорт поднырнул под клинок еще одного нападающего, а следующий выпад уже встретил сталью. — Сойдет на первое время.

Он швырнул орочью руку в морду неожиданно близко подскочившему вурдалаку. Зверь машинально поймал брошенный предмет и пока раздумывал, что бы с ним сделать, росчерк эльфийского клинка располосовал ему череп по диагонали. В следующий момент удар ятагана и последовавший пинок сапогом отбросили в сторону полуорка, прыгнувшего со спины на отвлекшегося вампира.

— Пробиваемся к коридору, — прорычал Стериан, — здесь слишком людно, чтобы воспользоваться артефактом!

И, во исполнение собственных указаний, стал продвигаться к выходу из зала. Меч в его руке вытворял что-то совсем уж фантастическое, издавая почти ровное гудение и грозя искрошить противников в фарш в прямом смысле слова, безо всяких преувеличений. На пол полетела отсеченная конечность и две половинки лезвий разрубленных ятаганов. Орки отхлынули в стороны, освобождая проход. Те же, что ворвались в зал с противоположной стороны, бросились следом, пока не уперлись в Хорта и Сивера, прикрывающих отступление.

— Я бы с этим ятаганом поосторожнее, — не поворачивая головы, проговорил Сивер, — на нем вурдалачья кровь, как бы не заразиться. И давай двигать быстрее, пока они арбалеты принести не додумались…

В коридоре наконец-то стало посвободнее, поскольку рванувшиеся было вдогонку орки застряли в дверях. Стериан свободной рукой вытащил артефакт, имевший вид небольшого медальона с крышечкой на пружине, и нажал на что-то, под этой крышечкой спрятанное.

— Сейчас, когда я его брошу, будьте готовы быстро в него прыгнуть.

— Знаю, — лязгнул зубами Сивер.

Хорт продолжал сдерживать толпу в дверях.

— Быстрее, — крикнул он, — уже…

Орки в дверях начали пятиться, больше не подставляясь под удары ятагана. Над их головами, чуть не задев Алесандра, визгнул арбалетный болт, выбив кованым наконечником искру из противоположной стены. Кто-то из стражников, сообразивших двинуться в обход, появился в конце коридора.

— На счет «три»! — Вампир швырнул артефакт на пол так, что тот заскользил по каменным плитам. — Раз, два… три!

Еще пара болтов почти одновременно пронеслась у них над головами. Трое орков уже подбегали к лежавшему на полу артефакту, когда тот ослепительно полыхнул у них под ногами. Стражники были отброшены с такой силой, что одного из них проволокло по потолку, а на месте артефакта замерцал серебристый цилиндр открытого портала.

Первым туда нырнул Сивер, Хорт тоже не заставил себя долго упрашивать. Он не успел осмотреться, куда ж его вынесло, когда в спину его толкнул Стериан, тут же развернувшийся и ткнувший мечом наугад. На сырой жухлый бурьян вывалился заливающийся кровью орк, портал замерцал и потух. Стериан вытер меч об орочьи штаны.

— Не расслабляемся! — сообщил Хорт, вставая в боевую стойку: из серой мороси, составлявшей главный элемент видимого пейзажа, несся омерзительный визг свиноподобных тварей.

Откуда-то вынырнул Сивер, успевший обернуться человеком.

— Бежим, — крикнул он, — ваши кони по другую сторону замка!

В этот забег уже никто друг с другом не заговаривал — похоже, выдохся даже вампир. Сколько бы времени они ни провели в замке Моркаса, погода успела кардинально перемениться. По небу, почти цепляя верхушки старых кленов и ясеней, ползли несметные стада неряшливо-серых облаков, похожих на клочья грязной ваты. От них к земле, чавкающей под ногами, тянулись бесконечные полотнища мелкого занудливого дождя. Солнце, если еще и стояло над горизонтом, оставило попытки пробиться сквозь облачную толщу, и вокруг растекся мрак, годный и для раннего утра, и для позднего вечера. Замок вновь обернулся руинами; и налетающие порывы ветра, швырявшие в лица беглецам пригоршни холодной мороси, лениво трепали поникшие силуэты молодых деревьев.

А за спиной чавкали грязью и визжали чудовищные свиньи.

Сивер остановился и, выпрямившись, громко свистнул. В ответ из окружающей мглы донеслось конское ржание, сменившееся глухим топотом. Хорт со Стерианом тоже приостановились, переводя дыхание, а затем повернулись навстречу преследователям, выставив перед собой мечи. «Свиномордии», как их обозвал Хорт, не заставили себя упрашивать и дружно пошли в атаку, лязгая челюстями. Вампир успел зарубить одну из двух тварей, бросившихся на него, но вторая вложила в удар всю свою массу, отбросив Стериана в сторону и распоров ему клыком бедро. На Хорта бросилась всего одна тварь, но, видимо, более умная — она не полезла бездумно на ятаган, а принялась кружить рядом, омерзительно визжа и делая ложные выпады.

Вновь, теперь уже гораздо ближе, раздалось ржание, и черный с подпалинами конь вихрем вылетел из дождевой пелены. Резко затормозил перед кинувшимися к нему тварями, встал на дыбы и двинулся вперед, молотя по воздуху передними копытами. Бестия, неосторожно сунувшаяся к нему, была опрокинута наземь — похоже, с проломленным черепом.

— Молодец, Аконит, молодец, коник, — похвалил жеребца Сивер, вытаскивая меч из седельных ножен. — Ату их!

Похоже, свиноподобная нежить осознала, кто здесь ее главный противник, потому что сразу две твари кинулись к жеребцу. Меч Сивера мелькнул в воздухе, застряв в полуразрубленной шее бестии, насевшей на Стериана. Волкодлак с трудом выдернул оружие из опрокинувшейся туши и поспешил к Хорту, но тот уже вытирал ятаган о гриву на холке зарубленной «свиномордии». Аконит победно ржал, приплясывая вокруг бьющегося в агонии врага.

— Пошли, — сказал Сивер, помогая вампиру подняться с земли, — сам сможешь?

Стериан неуверенно кивнул.

— Давайте, двигаем отсюда, пока еще какая-нибудь пакость не набежала. — Хорт поддержал хромающего вампира с другой стороны.

Позади них фыркнул конь Сивера, убедившийся, что противник перестал шевелиться.

Остановились они только верст через десять, на 'бережку небольшой лесной речки. Лошади Стериана и Хорта, немало удивленные сперва пропажей хозяев, а затем их не менее неожиданным появлением, тяжело дышали, раздувая ноздри и показывая белки глаз. Аконит же, видимо, успел успокоиться за время десятимильной скачки и отойти от пыла битвы, потому что как ни в чем не бывало сорвал какой-то звездчатый листик и принялся его жевать. Стериан отказался от помощи, самостоятельно промыв и перевязав глубокую рану на бедре.

— Ну вот, теперь я могу повторить вопрос, — сказал Хорт, приваливаясь спиной к древесному стволу. — Сивер, как ты нас нашел? Вроде ж никто не знал, куда мы направляемся.

— Слухами земля полнится, — отозвался волкодлак. — Я вообще-то искал одну молодую особу, судьбой которой весьма обеспокоен ее опекун. На вас же я наткнулся почти случайно.

— Вот уж не подумал бы, что погоня за девушками могла завести тебя так далеко, — усмехнулся Хорт.

— Иди ты… — отозвался Сивер. — Какая погоня за девушками?! Я с ней познакомился, когда обоз охранял, в который она магом нанялась. А потом проезжаю я через ее родные края, а у меня интересуются — где, мол? В Кверк, говорю, уехала. В Турвин вернулся — поспрашивал. Нет, говорят, не приезжала, да и вообще — ну его, Кверк этот ваш, от эльфов одни напасти.

Сивер достал из чересседельной сумки флягу, отпил из нее и передал Хорту.

— В Кверке я узнал, что она отбыла с гномьим обозом на север, в сторону Солострова, а у границы обнаружил ваши следы и следы то ли вурдалака, то ли вервольфа, ведущие в одну с вами сторону.

— Стоп, что значит: «то ли»?

— То и значит, — отозвался от ручья Стериан, — что твари, которых они хотели на нас напустить, странно совмещают признаки звериной ипостаси и тех, и других. Нет сомнений, что ребята ставят какие-то эксперименты — впрочем, мы и сами в этом убедились, — и что им почти наверняка помогает кто-то из высших эльфийских магов. Я даже почувствовал его присутствие там, в замке…

— Он что, знаком тебе? — поинтересовался Сивер.

— Вроде бы знаком… — не слишком уверенно ответил вампир. — Встречал его в Кверке когда-то, но никак не могу вспомнить.

— Очень мило, — пробормотал Хорт.

— Ну а дальше, — вернулся к своему повествованию Сивер, — я обнаружил (не буду вдаваться в подробности) цепь признаков, по которым понял, где вы и что с вами не все в порядке.

— Как ты внутрь-то попал?

— Ну, я мог бы сейчас напустить на себя таинственный вид и сказать, что это-де профессиональный секрет… Но нет, все проще. Местные при мне дверь чинили, и она с куском стены стала видимой. А прямо рядом с дверью, в траве, амулет валялся.

— И ты догадался, что это? — поинтересовался вампир.

— Не первый день на свете живу, — вздохнул Сивер, — видел такие игрушки и даже пользовался ими пару раз. Интересно, кстати, что плотник, который дверь ладил, меня пропустил без писка, даже подвинулся. Только потом кто-то из охраны сообразил, что дело нечисто.

— А что за молодая особа, — после некоторой паузы спросил вампир, — о которой ты говорил?

— Некто Ивона Визентская.

Стериан погрузился в размышления, сцепив пальцы под подбородком.

— Помнишь, — спросил он негромко, покосившись на Хорта, — этот Моркас говорил о какой-то молодой особе? А один тип в Турвине рассказывал, что эта самая Визентская интересовалась драконами…

— Интересно, — задумчиво проговорил Хорт, — не слишком ли много совпадений?

Глава 10 ПРИКЛАДНАЯ ГЕРПЕТОЛОГИЯ

Хорошо, тепло и дождика нет, — приговаривал Торгон, посматривая на горизонт. Гном не был великим наездником, но, в отличие от многих своих сородичей, не особенно этого стеснялся. И потому пересел на подводу почти сразу, как обоз выехал из Кверка. Его чало-пегий пони теперь трусил рядом, привязанный к обрешетке, и, судя по всему, был доволен избавлением от седока.

— Славная в этом году осень выдалась, — рассуждал гном, — но под Плецисском похолоднее будет, да и подождливее. А уж под Солостровом и снежок может через недельку посыпать. Ну да нам туда и не надо. Возьмем в Плецисске рыбу, да кость морского зверя, да, если повезет, кость индрика. И назад, в тепло.

Ивона размеренно покачивалась в седле в такт неспешному шагу Шпата: здесь, на пологом, но длинном подъеме, обоз еле тащился. Минуло уже четверо суток, как они покинули государство эльфов, и лес вокруг заметно изменился. Исчезли дубы, клены и липы, зато появились в изобилии хвойные деревья — сосны, лиственницы, пихты. Местами на склонах каменистых холмов стояли группы вековых елей, устремляясь в небо подобно темно-сизым наконечникам гигантских пик. Низины, по которым бежали холодные ручейки, разливавшиеся обширными двухколейными лужами в местах пересечения с трактом, заросли березой и серой ольхой.

Солнышко — уже по-осеннему неяркое, но еще по-летнему теплое — клонилось на закат, брызжа медью на сероватые листья берез.

— Не пора ль на ночлег становиться? — поинтересовался у Торгона его седой помощник.

Гном вынырнул из своего медитативного состояния, связанного с хорошей погодой и предстоящей торговлей, и критически оглядел ландшафт. Деревень на западных отрогах Хассенских гор (которые гномы называли почему-то Горами Милосердия) почти не водилось, за весь день проехали всего одну, и ту — еще утром. Так что рассчитывать на привычный ночлег на постоялом дворе (пусть даже продымленном, заплесневелом и полном мышей и тараканов) не приходилось. Место для стоянки было вроде бы неплохое: умеренно открытое, прямо рядом с трактом, да и ручей бежит неподалеку — за водой для готовки далеко ходить не надо.

Двое нанятых для обоза охранников объехали приглянувшуюся поляну по кругу, внимательно присматриваясь к траве и окрестным кустам. Ивоне показалось даже, что старший из них, Улич, принюхивается к ветру, и она заподозрила в нем волкодлака. Впрочем, никакой такой «волчьей шерсти» на нем не наблюдалось — обычные темно-русые волосы. Ничего удивительного в такой осторожности не было: эта часть Плецисского тракта проходила по одной из наименее населенных территорий. А свято место пусто не бывает, и экологическую нишу человека и тех, кто ведет сходный с ним образ жизни, могут заполнить самые неприятные в общении существа.

Улич, судя по всему, остался доволен осмотром, потому что, приподнявшись в стременах, солидно кивнул нетерпеливо ерзавшему Торгону. Второй охранник — молодой парень, прозванный за могучее сложение Волотом, — подъехал тем временем к Ивоне.

— Что-то здесь неспокойно, — проговорил он низким шепотом, нагибаясь к уху девушки, — не нравится мне это место!

— Что-то заметил? — озабоченно спросила магичка.

— Да нет, все в порядке, просто неуютно как-то на душе, — сознался парень.

— Ну, сдается мне, — улыбнулась Ивона, — что лучше места для ночлега мы все равно до темноты не отыщем. Так что придется довольствоваться тем, что есть.

Пока возницы выпрягали лошадей и расставляли подводы на полянке, она обошла лагерь по периметру. Ивона осторожно ступала, старательно вспоминая все заклинания, какие могли бы пригодиться. Обнаружила место, где пасся лось, вспугнула большую стайку чечеток, нашла два зарастающих травой кострища и одно сравнительно свежее, — но ничего предосудительного ей не попалось, равно как и не ощутила она каких-либо следов магии. Но посеянные мнительным Волотом зерна беспокойства в ее душе все же проросли, и Ивона ругала себя за то, что ввязалась в такую работу, не имея систематического образования. Одно дело — отмахиваться от нападающей нежити заклинанием, сидя в седле да среди бела дня, и совсем другое — обнаружить эту самую нежить ночью, да еще до того, как та решит нападать.

— Ивона! — раздался сзади окрик Волота.

— Что? — Девушка, отвлекшись от своих размышлений, обернулась, попутно отметив, что уже ощутимо стемнело.

— Ой, Мать-Богиня! — Парень отшатнулся, осеняя себя солярным знаком.

— Что случилось? — не поняла девушка, на всякий случай оглядываясь.

— Да нет, ничего, — Волот потряс головой, словно сгоняя наваждение, — померещилось. Ужин готов, идем.

Бесхитростная трапеза, приготовленная седовласым помощником Торгона, обладала одним неоспоримым достоинством — количеством. Но после целого дня тряски верхом по однообразной местности Ивона была готова с благодарностью съесть и пригорелые соскобыши со дна котелка.

— Слышали? — вдруг спросил Волот, резко выпрямляясь.

На два-три мгновения наступила тишина, нарушенная лишь гулким падением чьей-то ложки в котел. Ивона, насторожившись, зажгла на ладони шарик пульсара.

— Оа-а-а-а-у-а!

Упала еще пара ложек. Внезапно обнаружилось, что тишина охватила не только поляну.

— Упырь, — сообщил со знанием дела Улич, — оголодал и пришел посмотреть, нельзя ли чем поживиться.

«Упырь ли?» — подумала Ивона, вставая с места. Остальные, пялясь в сторону звука, похватали из костра головни. Впрочем, девушка отметила, что гномы не особенно нервничают — видимо, привыкли в разъездах еще и не к такому.

Тварь душевно повыла еще разок, так хитро испуская звук, что Ивона никак не могла определить, откуда он исходит. Девушка, крадучись, приближалась к высокой траве на краю поляны, готовая бросить огненный шар в любую клыкастую морду, высунувшуюся из зарослей.

Морда, а с ней и все остальное выскочило на открытое место лягушачьим прыжком, сразу оказавшись между магичкой и обозом. Кони испуганно заржали, почуяв приближение нежити. А нежить, присев на корточки, уставилась на Ивону.

Не совсем упырь, но похож. Скорее анивк, более мелкая и тщедушная разновидность, смертельно опасная только для кошек, кроликов да маленьких детей. Кожа почти безволосая, морщинистая, конечности длинные и тонкие, «лицо» длинное, с небольшим, но очень зубастым ртом. И все это в комплекте — размером с трех-четырехлетнего ребенка. И что он вообще сунулся на таких противников — оголодал, что ли, действительно?

Что-то еле слышно хрустнуло за спиной, и Ивона вскинула голову, прислушиваясь, но не решаясь повернуться к анивку спиной. В этот же момент гномы, выглядывающие из-за ближайшей подводы, дружно охнули. Волот, с мечом в одной руке и с горящей головней в другой, рванулся к девушке, на коду крича:

— Ивона, сзади!

Ивона резко обернулась — синхронно с анивком, который перевел взгляд на нового противника. И в этот момент, подминая стебли пустырника, на открытое место вывалилась тварь размером с хорошего медведя.

— Это не упырь… — проговорила вслух Ивона, чтобы подбодрить саму себя. Увеличившийся пульсар комом синего пламени промчался в сторону чудовищного силуэта, на мгновение осветив маленькие злые глазки по сторонам от рыла, напоминающего свиное. Тварь завизжала, когда заклинание ударило в нее, расплескиваясь огненными ручейками, и дернулась в сторону. Запахло паленой щетиной.

Позади Ивоны заголосили одновременно Волот и убегающий от его меча анивк. Девушка не обернулась, следя за основным противником. Тварь встряхнулась, сбрасывая со шкуры остатки горящих капелек магии (наглядно демонстрируя, что такая мелочь, как огненный шар, ей нипочем), и не спеша двинулась к девушке.

В памяти Ивоны всплыло одно любопытное заклинание, которое кто-то, обладавший черноватым юморком, окрестил «Коси, коса, пока роса». В книге утверждалось, что в подходящий момент разрушительная сила этого заклятия весьма и весьма велика, но магичке все как-то не удавалось это проверить. Под прямыми солнечными лучами это заклинание, насколько ей было известно, рассыпается со льдистым звоном, да и в полной темноте практически бесполезно, как большой шмат старой паутины из пыльного угла. Действовать же оно может, когда на небе либо еще не погасли последние отблески заката, либо когда занялся восход.

Над Горами Милосердия уже россыпью алмазной крошки зажглись звезды, но на западе небеса еще подсвечивались багряными тонами. Ивона бросила быстрый взгляд на остатки заката, а затем на тварь, неспешно приближавшуюся и не тратившую время на любование красотами природы.

«Так, не дергаться, сосредоточиться. Это просто свинья, только очень страшная. ОЧЕНЬ страшная! Тьфу!..» Ивона чуть зажмурилась, внутренне пытаясь успокоиться и представить себе страницу книги с заклинанием. Ага, вот так…

Перед девушкой в воздухе обозначился лежащий на боку белый полупрозрачный серп — длиной локтя в полтора. Он не истаял льдинкой, не расплылся клочком тумана, а крутанулся в воздухе на последнем слове заклинания и, блеснув сталью, рванулся вперед. Ивоне показалось, что из нее рывком извлекли половину внутренностей, она покачнулась и с трудом удержалась на ногах. И в этот же момент тварь взревела, обнажив блестящие клыки, и бросилась на свою добычу. Точнее, попыталась броситься. Яростное выражение на звериной морде сменилось озадаченным — почему это в прыжке задние ноги не хотят присоединяться к передним? — да так и застыло. Рассеченное по диагонали туловище рухнуло на землю, как мешок с картошкой. Мгновением позже ноги подкосились и у Ивоны.

Пришла она в себя от того, что Торгон хлопал ее по щекам и брызгал в лицо холодной водой. Рядом топтались другие гномы, из-за спин которых выглядывал Волот.

— Что с тобой? — поинтересовался Торгон, убедившись, что девушка очнулась. — Тебя ж оно вроде не задело? А упала ты как подкошенная…

— Плохо, — сказала Ивона.

Гном положил ей на лоб тряпку, смоченную все той же водой, но, похоже, с добавлением какой-то настойки.

— Да не мне плохо. — Ивона села. — Спасибо за заботу. Плохо то, что если на нас кто еще нападет, то я в ближайшие полдня даже усы ему подпалить не сумею…

Она поднялась на ноги, все еще ощущая слабость во всем теле и мысленно ругая себя за растраченные силы: можно же, наверное, было бы обойтись и не столь энергоемким заклинанием! Надо будет утром проверить, далеко ли серп улетел…

— А мы-то смотрим, — излагал Торгон свои впечатления, — упыристый нахал сидит и не убегает, вроде как на тебя пялится. Тебя-то в темноте уж и не видать — факелы застили. И тут вдруг там, где ты стоишь, глаза зеленые загораются, прямо как у эвксинийской пантеры! Ну понятно, думаю: один мелкий прыщ отвлекает, а второй, побольше, сзади подкрадывается. Ну и крикнул, а Волот вон на подмогу кинулся.

— Анивка-то зарубили? — спросила Ивона. — Ну, упыря мелкого, — пояснила она, видя непонимание на лице гнома.

— Да нет, — ответил за Торгона Волот, — я к нему с мечом, а он как стреканет в кусты! Понял, видать, что ему тут не медом мазано. Только его и видели.

Ивона подошла к трупу своего противника.

— Странно, — сказала она, — я вроде лицом к нему была, но не видела, чтоб у него глаза светились.

— Так это ж от угла освещения зависит, — с умным видом пояснил один из гномов. — Он на наши факелы глянул, вот глаза и сверкнули.

Торгон согласно кивнул. Волот промолчал, но как-то странно покосился на девушку. Ивона пожала плечами, погрузившись в изучение убитого ею существа.

Располовиненная тварь действительно походила на свинью, только уж очень уродливую. Ивона никогда таких не видела, даже в книгах. Кожа нежити была почти голой: редкая жесткая щетина сгущалась только на загривке, создавая некое подобие стоячей гривы (ныне опаленной пульсаром). Задние лапы были много короче передних, и на всех четырех — по четыре кривых мощных когтя вместо копыт. Рыло — короткое, с широким приплюснутым пятаком; из-под губы торчит устрашающий набор клыков: некоторые снабжены режущими кромками и могут смыкаться подобно лезвиям ножниц. Голова почти лишена шеи, словно зверь пожимает плечами. А на месте предполагаемой шеи… — Это совсем плохо, — почти шепотом сказала Ивона.

Стоявший рядом Волот нагнулся, подсвечивая себе факелом, и стало видно, что короткий промежуток между плечами и черепом зверя охвачен ремешком, на котором выписаны какие-то руны. — Очень мило, — сказала девушка, — выходит, это не дикая голодная свинка, а домашняя натасканная собачка.

— Знать бы, на кого и кем она натаскана, — вздохнул погрустневший Волот.

* * *

Ночь прошла беспокойно, хотя ни позорно ретировавшийся анивк, ни прочая нежить о себе больше не заявляли. Вымотанную ворожбой Ивону не беспокоили до утра, но все прочие старательно дежурили по очереди, в компании с Болотом либо Уличем.

Как только на фоне зеленого утреннего неба отчетливо проявились контуры Хассенского хребта, Торгон, сцеживая зевки в бороду, растолкал магичку. Ивона, хотя и освобожденная от дежурств, спала некрепко, поэтому тут же вскочила, с трудом подавляя зевок.

— Ехать пора, — сообщил гном, — если сейчас выедем, то к полудню западный отрог Хассен перевалим и к вечеру будем в населенном месте. Там, конечно, жители — через одного — то орки, то тролли, но ночевать под звездами в компании с упырями нам больше не придется.

Ивона потянулась и согласно кивнула. Чувствовала она себя более или менее отдохнувшей, но магические способности ее сейчас годились разве что на пару ярмарочных фокусов. Оставался, правда, амулет из драконьего зуба, который накапливал магическую энергию и позволял подзаряжаться ею. Но это на крайний случай — на черный день, так сказать. Девушка прощупала твердый конус амулета сквозь ткань куртки, но доставать его не стала — амулет, похоже, жил какой-то собственной жизнью, и предсказать его реакцию на живое прикосновение удавалось не всегда.

Пока остальные собирались-упаковывались, Ивона свернула одеяло, приторочила его к седлу и пошла еще разок взглянуть на вчерашнего противника. Свиноподобная тварь никуда не делась. Черная кровь, вытекшая из рассеченного тела, частично впиталась в землю, а частично свернулась и подсохла. Возле самого крупного сгустка суетились какие-то насекомые, но другие падальщики пока не появились. Ивона присела на корточки перед ощеренной мордой и тихо охнула — исписанного рунами ремешка на шее нежити не было.

Самые простенькие заклинания требуют порой довольно много энергии. Которой как раз сейчас ей и не хватало. В принципе, раздумывала Ивона, нехотя возвращаясь к обозу, для такого случая существуют специальные амулеты, позволяющие разыскивать следы, оставленные энергетическим полем живого существа (даже условно живого). И, наверное, более опытные маги, отправляясь в поездки, носят подобные амулеты с собой. Но чего нет, того, как говорится, и взять негде.

Девушка ободряюще похлопала Шпата по шее и вскочила в седло. Первые подводы к этому времени уже успели въехать на тракт. Тяжело ударяя копытами и храпя, всадницу нагнал конь Волота.

— Тебе надо было меч где-нибудь прикупить. — Парень одной рукой придержал жеребца, а другую возложил на оголовье означенного орудия воинского труда.

— Волот, — спросила Ивона, — а почему на тракте наш обоз все время один? Ну ладно, нету попутчиков, так и встречные уже давно не попадались…

Парень пожал плечами.

— Этот участок тракта не слишком популярен, — сказал он. — По нему обычно большой толпой едут: иной раз от полусотни до сотни подвод набирается. И веселее, и безопаснее. Это мы, как дурни, в одиночку тащимся. Ну да ладно, на обратной дороге тоже к кому-нибудь присоединимся.

Через пару часов лес, и без того не слишком густой, еще больше поредел, одновременно став почти исключительно хвойным. Дорога, со вчерашнего вечера забиравшая в гору, теперь почти выровнялась. Солнце, поиграв с цветами неба и гор, поднялось повыше, щедро раздавая остатки тепла. Голу бой небосвод не оскверняла ни одна тучка — видимо, и сегодняшний день будет вполне приятным к радости Торгона, да и не его одного.

— Ну как, силы вернулись? — участливо-покровительственно спросил Улич, проезжая миме Ивоны.

— Ну, — усмехнулась девушка, — пяток свечек зажечь смогу.

— Вот и хорошо, — отозвался наемник.

Впереди резко закричала кукша — одна, потом другая. Ивона повернулась на крик: рыжая птица размером с дрозда попрыгала, что-то высматривая, по ветвям придорожной ели, а затем вспорхнула и умчалась вперед. Саженей через сорок птахи опять заголосили.

«Медведь, что ли, вдоль тракта идет?» — Ивона повертелась в седле, но так ничего и не разглядела. Слегка пришпорила Шпата, а затем, прикрыв веки, посмотрела вперед, стараясь сосредоточиться на восприятии аур живых существ в лесу. Тут главное не перестараться, а то едва накопившиеся силы уйдут на рассматривание биоэнергетических дорожек.

Кукши нашлись быстро, размытыми росчерками мелькая на фоне еле уловимого мерцания елей. А вот под елями… Нет, это не медведь, и уж точно не один.

Ивона резко открыла глаза, но еще пару мгновений перед ними продолжали мельтешить оранжевые точки. А затем — почти сразу же! — тяжелый арбалетный болт пропел так близко от ее головы, что всколыхнул прядь волос.

Все смешалось: ржали кони, кто-то вопил в десять глоток, визжали в воздухе болты, втыкаясь с гулким стуком в деревья и обрешетки подвод или вонзаясь с отвратительным чавканьем в живую плоть. Еще не совсем понимая, как и чем она сможет помочь, Ивона инстинктивно устремилась в эпицентр стычки. Это получилось у нее не сразу, поскольку Шпат имел свое мнение и настойчиво предлагал развернуться и драпать куда глаза глядят. В конце концов, девушка оказалась настойчивее, и Шпат пошел вперед, то и дело оглядываясь на хозяйку с выражением «ну, я тебя предупредил».

Предчувствие не обмануло бессловесную животину. Ивона еще не успела рассмотреть, что же там на самом деле стряслось, как конь взвизгнул и рванулся вперед так, что девушка вылетела из седла. Едва успела ногу из стремени выдернуть, чтоб не сломать лодыжку. Мимо промелькнул конский круп с глубоко засевшим арбалетным болтом: это Шпат, забыв о хозяйке, галопом унесся в лес.

Ивона поднялась, потирая ушибленные места. Битва, похоже, закончилась без ее участия. Одна из подвод опрокинулась, вывалив на дорогу мешки с товаром, но остальные стояли более или менее невредимыми, и даже впряженные в них лошади не слишком пострадали. Чего нельзя было сказать о возницах: по крайней мере один из них лежал с пробитой головой. Куда девались остальные, Ивона не поняла: возможно, подобно Шпату, они бросились искать спасение в лесу.

Девушка вздрогнула, увидев перед собой Волота, пытавшегося подняться из лужи собственной крови. Его конь распластался рядом, утыканный болтами, как ежик иголками.

Вокруг суетились нападающие, точнее — нападавшие: главным образом орки и полуорки, по виду — типичные жители этих краев. Несколько из них копались в товаре, издавая попеременно то восторженные, то разочарованные возгласы — в зависимости от того, что им попадалось. Прочие, похоже, только сейчас обратили внимание на стоявшую как во сне магичку. Они неспешно окружили ее кольцом.

— Интересная у нас сегодня пожива, — ухмыляясь, сообщил предводитель грабителей, слишком рослый для чистокровного орка, — Ты, стало быть, маг? И где же твое колдовство?!

Ивона промолчала, прекрасно понимая, что на всю собравшуюся компанию ее магических сил и в лучшее время не хватило бы. И тут заметила еще одного участника событий: позади предводителя орков стоял, чуть ухмыляясь, Улич. Ивона мрачно смерила его взглядом.

— С-скотина! — прошипела она. — Предатель!

— Я наемник, моя дорогая, — невозмутимо отозвался Улич, — кто больше платит, на того и работаю.

— И за сколько же ты запродал маленький обозец с не самыми дорогими товарами? — с возмущением воскликнула Ивона и вдруг заметила торчащий из кармана Улича ошейник, снятый с чудовищной свиньи: — Значит, мага из строя надо было вывести? Или просто испытать, а ты перестарался?! Кто же так платит хорошо, что амулеты подчинения можно на хряков развешивать?!

Орки откровенно потешались, даже не подумав взять девушку под прицел арбалетов. Улич злорадно усмехнулся — и в следующий момент с диким воплем, почти переходящим в визг, схватился за лицо и опрокинулся навзничь. Ивона выпрямилась со злорадным выражением на лице, стряхивая с пальцев искорки.

— Уж на одного-то предателя меня хватит! — сообщила она с некоторой долей пафоса. И потеряла сознание, получив удар прикладом арбалета по затылку.

* * *

Спать со связанными руками и ногами, мягко говоря, неудобно, но не спать совсем невозможно. Особенно когда целый день, как овца на заклание, болтаешься в повозке по разбитой дороге. Мало того что у Ивоны невыносимо затекли все мышцы, так она еще и пару раз пребольно приложилась головой о каркас повозки. Короче говоря, теперь, когда движение, а вместе с ним и болтанка прекратились, девушка стала размышлять, что произойдет быстрее: уснет ли она прямо сейчас или же просто потеряет сознание.

Она все же нашла в себе силы приподнять голову и осмотреться. Отряд расположился, как ей показалось, у подножия какого-то склона, поскольку часть звездного свода была закрыта явно не облаками. Повозки и лошадей, судя по всему, расставили почти как попало, явно не опасаясь нападения. Большинство орков грелось у двух разведенных невдалеке костров, откуда долетали обрывки разговоров, смех и звуки, сопровождавшие поглощение пищи.

При мысли о еде желудок Ивоны болезненно сжался. И правда, воды-то пленникам дали — видимо, чтобы те не умерли раньше времени, — а вот на еде сэкономили.

Рядом кто-то заворочался и застонал. Ивона попробовала осмотреться, но из-за усталости и ослепивших ее бликов костра не увидела ничего. Однако в темноте ее товарищ по несчастью вновь зашевелился и приподнялся.

— Где наш охранник? — поинтересовался он хриплым шепотом.

— Ушел к дружкам у костра, — прошептала Ивона. — Это вы, Торгон?

— Я, я, — прохрипел гном. Он, видимо, тоже попробовал осмотреться и пришел для себя к некоему заключению. — Если мы сейчас сможем выбраться, то у нас есть шанс ускользнуть.

Ивона удивленно приподняла бровь, но, вспомнив, что такое движение не разглядит даже привычный к темноте гном, оформила свой вопрос словесно.

— Место знакомое, — пояснил Торгон. — Здесь менее чем в версте открывается множество старых штолен, некоторые из которых соединяются с пещерами. Можно было бы просто затеряться в этих пещерах: ведь эти гоблины — степняки, они нас там не найдут, скорее всего. Да еще в этих пещерах где-то есть гномья община, она поможет…

- Тогда надо рискнуть, пока никто не следит. — Ивона попробовала отогнать головную боль, но не слишком в этом преуспела.

— Если ты пододвинешься, — Торгон, похоже, сумел сесть, — я мог бы попытаться распутать веревку у тебя на руках.

— А почему не наоборот? — поинтересовалась Ивона, тоже пытаясь сесть.

— По двум причинам. Во-первых, мои пальцы сильнее твоих, а во-вторых, с распутанными руками ты могла бы колдовать.

— Эй, Кырг! — донеслось от одного из костров. — Похоже, там, в тачке, мясо зашебуршилось.

— Какое мясо? — не понял собеседник.

— Да эта девка и хрыч бородатый. Сходи-ка проверь, че они там корепаются.

— Да, Кырг, — поддержал кто-то. — Пойди-ка посмотри, может, они по нашему обществу там заскучали?

— А может, девка эльфийская еще по чему соскучилась? Ты, Кырг, обязательно проверь!

От костра донесся хохот. Ивона скосила глаза и различила фигуру с импровизированным факелом, иеспешно направлявшуюся к ним.

— Скорее, — прошептала она Тор гону.

— Как могу, — отозвался гном.

Заржала лошадь, за ней — вторая, тревожно забив копытами. Кырг обернулся на этот звук и решил сперва посмотреть, что там с лошадьми.

— Кырг, ты не туда! — заорал кто-то у костра. — Девка в другой стороне!

— Ну вот и все, развязал, — шепнул гном.

Ивона с трудом размяла руки. На запястьях остались саднящие ссадины от веревки, пальцы невыносимо кололо — так бывает, когда руку отлежишь, и она отказывается слушаться. С невероятным трудом восстановив чувствительность рук и заодно растерев виски, чтобы хоть немного схлынула головная боль, Ивона сотворила самый маленький пульсар, на который была способна, и стала с его помощью пережигать веревки на руках у Торгона. Вероятно, доставалось и самим рукам, потому что гном иногда шипел сквозь сжатые зубы, но молчал.

— Эй, смотрите! — заорали у костра. («Пульсар заметили», — подумала Ивона почти равнодушно.) — Что-то там делается! Кырг, орясина, куда ты уперся вместе с факелом?!

Еще двое стали подниматься на ноги: один — вытаскивая из костра горящий сук, другой — доставая из ножен меч. И в это время сразу трое коней, увидев или, скорее, почуяв что-то во тьме, истерически заржали и поскакали прочь настолько быстро, насколько им позволяли спутанные ремнями ноги.

— Что-то там происходит, — констатировал гном, обращаясь скорее к себе самому.

Ивона попыталась приподняться на ноги — и у нее тут же все поплыло перед глазами. Мгновение спустя она обнаружила себя лежащей навзничь на дне повозки. Первая мысль, что ее вновь оглушили, видимо, была неправильной — во всяком случае, рядом никого, кроме Торгона, не наблюдалось. Гном распутывал свои ноги и приглушенно ругался. Когда мелькание бликов и звезд у нее в глазах прекратилось, девушка, ухватившись обеими руками за обрешетку, приподнялась и села, всматриваясь в темноту.

Ночь перестала быть тихой и спокойной — насколько она вообще могла быть тихой и спокойной для двух связанных пленников посреди заночевавшей оркской банды. У орков явно нашлось развлечение позанятнее гнома и девицы-эльфийки: всей толпой они бросились к лошадям, точнее — к месту, где они до этого паслись. Кто-то пытался ловить обезумевших животных под уздцы, прочие размахивали мечами и горящими сучьями и орали. В какой-то момент в отблесках самодельных факелов мелькнул извив чешуйчатого тела — или это только показалось?

— Что это было? — шепотом спросила девушка гнома.

— А что ты видела? — обеспокоенно отозвался гном. — Судя по тому, как эти ребята возбудились, там что-то серьезное.

— Похоже, там змеи. — Ивона попробовала вглядеться в мельтешение бликов и факелов. — Мне так показалось.

— Змеи? — задумчиво переспросил Торгон и вдруг, подавшись вперед, толкнул Ивону и прижал ее к доскам днища: — Замри и не шевелись!

Глаза у гнома при этом открылись так широко, что казалось — еще чуть-чуть, и они выпадут из глазниц. В ночи, перекрывая вопли разбойников и ржание коней, раздалось свистящее шипение. Звук продержался всего несколько мгновений, а затем потонул в прочем шуме, но у Ивоны мурашки побежали по, казалось бы, потерявшему всякую чувствительность телу. Звук не походил ни на торжественный шелест дракона, ни на раздраженное шипение змеи. Он был каким-то мертвым и ледяным, от него почти физически веяло холодом. Даже если бы гном ничего не сказал, Ивона, услышав такой шип, предпочла бы замереть и не шевелиться.

Гнома, видимо, тоже сковал ужас — что уж говорить об орках, видевших и слышавших врага вблизи. Их вопли несколько поутихли, хотя кое-кто вопил совсем уж истошно: так вопят от неконтролируемого страха, полностью подчинившего тело. Но судя по тому, что звуки не смолкли совсем и не переместились, часть разбойников продолжала драться, и Ивона прониклась к ним невольным уважением. Она чуть повернула голову и посмотрела между жердями повозки. Теперь, когда разметанные костры не слепили, она видела картину довольно подробно. Ивона вообще всегда видела ночью лучше, чем большинство окружавших ее людей, и приписывала это своей доле эльфийской крови (хотя и не знала точно, отличается ли Древний Народ какими-то особыми способностями в этом плане). Сейчас же, в состоянии крайней усталости и крайнего испуга, ей словно кто-то подсветил окрестности — глаза видели четко и ясно, хотя, естественно, и не различали цветов, за исключением оранжевых брызг огня.

Существо, напавшее на стоянку, отдаленно напоминало змею; его толстое, как бревно, тело извивалось в траве под ногами орков и лошадей, отблескивая сетчатым узором чешуи. Большие выпуклые черные глаза на приплюснутой угловатой голове были так странно сдвинуты вперед, что казалось, будто его органы зрения сместились на нос — особенно когда чудовище разевало широкую пасть.

Гном, похоже, пришел в себя после первого испуга и теперь тоже смотрел через обрешетку. — Татцельвурм, — прошептал он.

В этот момент странный змей сделал выпад в сторону орка, замахнувшегося на него мечом. Но вместо того чтобы схватить добычу пастью, он вдруг вертикально поднял переднюю треть тела и, сразу продемонстрировав свои отличия от любых змей, схватил жертву когтистыми лапами. При обычном скольжении лапы, видимо, плотно прижимались к телу, сейчас же они сделали неуловимое движение вперед, звонко клацнув когтями. Жертва заорала благим матом, но орала недолго: изогнув шею, татцельвурм запустил в орка зубы.

Ивоне при взгляде на корчившегося в судорогах разбойника стало нехорошо. Но на его коллег эта картина воздействовала по-другому: трое из них бросились на монстра и принялись колоть и рубить его мечами. С ледяным шипением татцельвурм резко отшвырнул от себя агонизирующее тело и повернулся к нападающим. Одновременно в тыл группы разбойников из темноты метнулся второй татцельвурм, раза в полтора больше первого. Теперь две твари рвали и метали в прямом смысле слова — когда кусаясь, когда пуская в ход когти, — но они не съедали поверженных противников, а отбрасывали их в стороны.

Ивона во весь рост встала в повозке.

— Ты что, одурела?! — зашипел гном.

Девушка не ответила. Удивительное дело — она встала на ноги, но звезды и весь остальной мир на этот раз не закружились перед ней хороводом. Наоборот, сознание было ясное, а глаза ничего не застилало. Вдохнув полной грудью (вместе с ночным воздухом в ноздри проникли запахи костра и свежей крови, к которым примешивалась какая-то незнакомая кисловатая вонь), Ивона сосредоточилась и сотворила огненный шар. Всеми органами чувств она потянулась к меньшему из двух чудовищ, пытаясь увидеть вблизи его приплюснутую башку с черными холодными глазами, ощутить под подушечками пальцев гладкую чешую кожи на шее и сдавить эту шею, удержать, не дать рвануться в сторону. Ощутила… и резким коротким взмахом метнула пульсар. К черно-красной гамме этой ночи добавилась пронзительно-голубая искра, умчавшаяся к цели с едва заметным гудением. Ивона ослабила мысленную хватку — и монстр дернул головой, поворачиваясь. А в следующее мгновение его голова, вместе с обожженным обрубком шеи, медленно повалилась на траву.

Второй змей резко обернулся, сбил хвостом с ног последнего уцелевшего орка и пополз, извиваясь, прямиком к повозке.

Гном тихонько завыл. Ивона стояла, пошатываясь, совершенно опустошенная. Сил на вторую атаку у нее не оставалось, и она могла только с безразличием наблюдать, как неумолимо приближается ее смерть. Татцельвурм, по-видимому, это тоже осознавал, а потому не торопился. Свернув тело полукольцом, он медленно приподнял переднюю часть туловища, смыкая и размыкая выставленные вперед когти. Приоткрыл пасть — и Ивона увидела ряды мертвенно поблескивающих тонких и острых зубов.

Внезапно татцельвурм сделал резкий выпад. Пусти он в ход лапы — девушке пришел бы конец. Но она почти смогла уклониться от несущейся ей навстречу головы монстра. Жгучая боль разлилась по руке, Ивону резко дернуло назад и крутануло, когда зубы, нанесшие укус, на мгновение завязли в рукаве кожаной куртки. Змей качнулся и занял исходную позицию. Похоже, он не ожидал, что такая смирная жертва окажется на деле столь подвижной. Правая рука Ивоны повисла бесчувственной плетью, но левая вполне слушалась. «Только бы не отобрали, только бы не нашли!» — вспомнив про амулет из драконьего зуба, девушка медленно, что бы не спровоцировать тварь, опустила руку к карману, даже зажмурившись от напряжения. Если ее обыскивали, то делали это, пока она была без сознания, а после ей некогда было проверять свои карманы. Ура, он был на месте! Даже через куртку Ивона ощутила тепло амулета, но сейчас ей нужно было дотронуться до него голой рукой. Кончики пальцев осторожно погрузились в карман и коснулись гладкой, словно отполированной поверхности зуба. И тут она ощутила легкое покалывание — сперва в кисти, затем во всей руке, а после и вдоль позвоночника.

Татиельвурм злобно взвизгнул и обернулся: оставшийся в живых орк догнал его и со всей силы всадил меч в изгиб тела. Судорожное движение хвостом — и орк полетел в темноту, переворачиваясь в воздухе. Ивона резко выдернула руку из кармана и сделала быстрый взмах, целясь в стремительно оборачивающуюся к ней распахнутую пасть.

Ударной волной ее опрокинуло, попутно опалив брови и челку. Верхняя жердь обрешетки занялась от рассыпавшихся искр. Обезглавленный змей завертелся в конвульсиях, дергаясь и сворачиваясь кольцами, походя разнеся в щепы одно из колес повозки. Повозка накренилась, едва не вывалив гнома наружу, но устояла. Змей дернулся еще несколько раз, изогнулся напряженной дугой и замер.

Наступила тишина.

Звезды светили как прежде, медленно поворачиваясь на небосводе; проблескивали внутренним светом дотлевающие кострища. Посреди разоренной стоянки лежали два обезглавленных монстра, тела столь же безнадежно мертвых орков и стоял один недоумевающий, но вполне живой гном.

Правда, Ивона не видела этой картины, потому как впала в глубокое беспамятство…

Глава 11 МЕЧ В КАМНЕ

Эй, просыпайся! Очнись! «…Темно, холодно: наверное, настолько холодно, что руки и ноги замерзли и перестали что-либо чувствовать. Пошевелить пальцами… нет, не получается! А может, и получается — но они же отмерзли и ничего не чувствуют. Странно, я всегда считала, что отмороженные конечности должны болеть — тягостной, тянущей болью. Но нет, не болят. Видимо, отмерзли до такого состояния, что болеть уже не могут, значит, и шевелиться тоже не могут…» — Очнись! Как тебя там звать? Ивона! «…Холод. Странно, если ноги и руки отморожены полностью, то и остальное тело вряд ли в лучшем состоянии. Почему же холод есть, а боли нет? Впрочем, было бы о чем горевать… Главное даже не холод, а тьма. Тьма вокруг абсолютная, всепоглощающая, словно пожравшая весь мир: не только 'цвета, но и любые звуки и запахи. Ничего не видно, сколько ни старайся — темнота. Нет, лучше так — Тьма! Бархатистая вязкая тьма, в которую все проваливается, как камень в зыбучую грязь… Даже не в воду — вода отзовется всплеском и кругами. Эта же тьма — как зыбун: проглотит не дрогнув. Такой тьмы не бывает даже самой темной ночью. Такой не бывает даже в самой глубокой и мрачной пещере. Может быть, уже всё? Этот холод без боли, эта тьма без звуков — это что, грань? Или то, что ждет за нею? Веселенькое местечко! И что, здесь придется коротать бесконечность?

Какие-то мысли, как бы это сказать… не покойницкие? Да и ощущения какие-то появились…»

Ивона с огромным трудом разлепила веки, успешно борясь с желанием приподнять их пальцами по одной простой причине — руки ее все равно не слушались. И тут же зажмурилась вновь: в глаза ударил свет, вызвав судорогу и пронзив мозг огненными змеистыми молниями. Всего-то масляная лампа на столе да чадящий факел в отдалении, но после той темноты, в которой девушка пребывала минутой раньше, они сияли ослепительно ярко.

— Очнулась? — поинтересовался чей-то голос. Кажется, Торгона.

— Жить будет… какое-то время, — отвечал второй голос — женский. — Раз в сознание пришла, то уж дальше выкарабкается.

Ивона еще раз осторожно приоткрыла глаза и попробовала оглядеться, насколько возможно. Так, она в пещере, над головою каменный свод, аккуратно выглаженный и выровненный, — стало быть, пещера искусственная (гномья, наверное). Где-то сбоку — край стола, на нем мерцает светильничек-плошка, у входа в помещение торчит факел.

Девушка попробовала повернуть голову. Шея хотя и неохотно, но слушалась, голова от совершенного маневра вроде бы не отвалилась, зато улучшился обзор. В поле зрения попали: стол — теперь почти целиком, какие-то шкафы и полочки, край подушки (ага, значит, мягкое под головой — это подушка), стул, а также двое внимательно следивших за ней гномов.

Одним из гномов действительно оказался Торгон, сидевший на стуле и теребивший свою бороду.

— Приходит в себя, — удовлетворенно констатировала гномиха, тщательно растиравшая что-то в бронзовой ступке на столе. — Крепкий организм, выкарабкается.

«Видимо, это местная лекарка», — подумала Ивона. Торгон говорил вроде, что здесь неподалеку есть гномье поселение. Неподалеку от чего?.. Ах да, были же разбойники, ночевка под открытым небом, а потом ей пришлось убить двух змеевидных тварей с когтистыми лапами… Неудивительно, что она отрубилась: и без того едва держалась от голода, усталости и боли, так еще поверх этого — колоссальный расход энергии! Странно, что она вообще справилась со второй тварью, а не грохнулась в обморок после первого же пульсара…

— Ты как чувствуешь себя? — участливо поинтересовался Торгон.

— Никак, — честно созналась Ивона, обнаружив при этом, что как-то она все-таки себя чувствует и способность говорить сохранила. — Где я?

— В Ниинг Туэссе, — ответил гном, — пещерном поселении: помнишь, я тебе о нем говорил?.. А это Яргвина, знахарка здешняя. Она тебя живо на ноги поставит.

— Поставит-поставит, — согласилась Яргвина. — Ты, Торгон, не забывай, на ее месте обычный человек… да и эльф тоже… уже никак бы себя не чувствовал. Дня четыре уже в Заподземном мире бы парился.

— Почему? — нашла в себе силы спросить Ивона, несколько недоумевая: ну обморок от переутомления — с кем не бывает? И вдруг слова знахарки породили новую мысль. «Стоп! Дня четыре?! Сколько же я уже здесь?»

— Да уж шестые сутки пошли, как тебя Торгон и этот гоблин к пещере приволокли. Ты, дева, не печалься, за меня половину работы твои родители сделали, не знаю уж, кто именно.

Ивона слушала, одновременно разглядывая Яргвину. Она никогда не видела женщин-гномов: похоже, их вообще не было в человеческих городах, куда гномы-мужчины часто приезжали по торговым делам, а то и жили там годами. И напрасно говорят, что у гномов и женщины бородаты! Яргвине, на человеческий взгляд, было лет под пятьдесят — этакая бодрая, строгая… хм… пожилая женщина. Старухой язык не поворачивался ее называть. Но, глядя на ее теперешнюю внешность, легко можно было представить, что в молодости она была весьма привлекательна, даже и на человеческий взгляд. Только что росту в ней было маловато: Ивоне она пришлась бы по плечо.

— Тебя укусил татцельвурм, — сообщила Яргвина. — Знаешь, что это значит?

Ивона приподняла голову и посмотрела на перевязанную правую руку. Под повязкой, похоже, был какой-то компресс. Хотя рука и не обрела чувствительности и подвижности, но и разорванной в клочья она не выглядела, равно как и раздувшейся от неведомой заразы. Да и гангренозного запаха не источала. Девушка поглядела на кончики пальцев и попробовала ими подвигать. Пальцы слабо и неохотно подчинились. Значит, рука соединена с телом чем-то кроме бинта, — Видимо, мне придется покупать новую куртку или латать старую, — сказала Ивона. Яргвина фыркнула.

— Шутишь? Ну что ж, это хорошо. Так вот, чтоб ты знала. Укус татцельвурма ядовит сам по себе. Но этого мало — слюна татцельвурма вызывает сильнейшую аллергию у большинства рас. Она убивает человека за два-три часа, даже просто попав в царапину. Эльф держится дольше, часов шесть. Но и у него, так же как у гоблина или тролля, шансов нет никаких. Иммунитетом на слюну этой твари обладают только гномы, хотя и они могут умереть, если доза яда была велика. Полагаю, твое присутствие здесь в живом виде является убедительным доказательством того, что среди твоих предков были гномы.

— То-то смотритель в Мусеоне говорил, что я не чистая полуэльфийка… — Ивона произнесла это почти про себя, но гномы услышали.

— Ну, тут за доказательствами далеко ходить не надо, это и так видно, — сказал Торгон.

— Вот воротишься домой, да и разузнай у домашних про свою генеалогию, — ворчливо отозвалась знахарка, заливая горячей водой из чайника некую смесь в большой кружке. — А сейчас — на-ка вот лучше, выпей отвар да поспи. Когда проснешься, тогда и поговорим.

* * *

Яргвина оказалась права — с того момента, как Ивона пришла в себя, болезнь, вызванная ядом татцельвурма, начала отступать. Уже через пару дней (хотя очень трудно было следить за ходом времени, находясь под землей, в катакомбах, освещаемых только факелами) девушка смогла встать на ноги. А еще через пару дней, освеженная отварами старой гномихи, ощутила, что силы возвращаются к ней, а раненая рука вновь обрела чувствительность.

Сидя на краю лежака, Ивона пошевелила пальцами, убеждаясь, что они полностью ее слушаются, а затем щелчком зажгла светильник-плошку, стоящий на столе. Фитилек затрещал, покорно разгораясь.

— Очень хорошо, — заметила Яргвина, входя в комнату-келью в компании с еще одной гномихой. При взгляде на новую гостью Ивона поняла, что применять к Яргвине термин «старая» было по меньшей мере преждевременно.

— Это, — пояснила Яргвина, — Раварта Эсса, наша провидица и — чего уж греха таить — немного некромантка. Хочет поглядеть на твою судьбу.

Раварта была стара, лицо ее, на которое ниспадали несколько седых прядей, избороздили морщины. Взгляд ее темных глаза, глубоко посаженных по сторонам от тонкого носа, был пристален и несколько неприятен. Облачена гномья колдунья была в почти хрестоматийный для подобной профессии черный бесформенный балахон с капюшоном, а в сухих жилистых ладонях сжимала идеально отполированный шар из прозрачного селенита размером с яблоко. Шар, отражая подрагивающий огонек лампиона, как будто сам светился изнутри и казался живым.

Раварта уселась за стол напротив Ивоны и водрузила на середину столешницы шар. Он качнулся и замер. На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое только Яргвиной, которая принесла с собой чеканный чайник с ароматным травяным чаем и теперь прихлебывала горячий напиток из пиалы, невозмутимо наблюдая за соплеменницей.

— Ну что на меня уставилась? — сварливо поинтересовалась Раварта у Ивоны. — Ты вон в шар посмотри — может, и увидишь чего!

— Вообще-то, — сказала Ивона, — я не очень-то верю в судьбу.

— Я, — фыркнула гномиха, — в шары эти смотрела да мертвецов из земли поднимала, когда тебя и на свете не было! Мало ли, кто во что не верит?! (Ты смотри, смотри…Ивона подумала, что в мире, в котором живут эльфы, тролли и орки, ее восемнадцать лет — срок столь небольшой, что только короткоживущие гномы и люди могут им хвастаться. Она подалась к столу и покорно поглядела в шар. Некоторое время он оставался просто гладким камнем, в котором плясал огонек масляной лампы. А затем словно бы чуть затуманился и посмотрел на девушку блестящим глазом с вертикальным зрачком. Ивона узнала этот взгляд — холодный взгляд рептилии, исполненный при этом вековой мудрости и какого-то внутреннего огня, в любой момент готового прорваться наружу. Девушка уже дважды видела такой взгляд: на лужайке возле Турвина и (отчетливо вспомнила вдруг она), гораздо раньше, на пустынном тракте возле села с ничего не говорящим ей названием Сосновищи. Изображение в шаре вздрогнуло, и Ивоне показалось, что дракон ей подмигнул.

— Ну и что же тебе привиделось? — скрипуче спросила пристально наблюдавшая за ней Раварта.

— Дракон, — произнесла Ивона, все еще не в силах оторвать взгляд от шара, в котором опять заплясал огонек лампиона. — Точнее, его глаз, смотревший на меня…

Раварта чуть придвинула шар к себе и уставилась в него, не мигая. Некоторое время она оставалась неподвижной, и Ивона уже была готова окликнуть ее, но тут гномья провидица вздернула бровь и перевела на девушку несколько удивленный взор.

— Ну надо же, — пробормотала она про себя, — никогда такого не видела.

— И что ее ждет? — спросила Яргвина.

— Что ее в точности ждет — не знаю. Судьбы ведь и вправду нет — в том виде, в котором ее понимают обыватели. Сейчас ее ждет путь на север и некая встреча. А дойдет ли она туда и извлечет ли что-то из той встречи — этого даже боги в полной мере не знают. Я же говорила не о предначертаниях, а о ее своеобразной сущности, которая может быть и спасительной, и губительной — в равной степени. Могу точно утверждать, что она до поры ие знает — или не осознает — своего родства.

С этими словами Раварта Эсса встала и, жестом отказавшись от чая, подхватила свой шар и отправилась к выходу.

Яргвина совершенно спокойно поставила чайник туда, где только что лежала селенитовая сфера, уселась на освободившийся стул и пододвинула Ивоне пиалу с ароматным напитком.

* * *

Через пару дней Ивона не только почувствовала себя исцеленной, но и добилась от Яргвины признания этого факта. Знахарка тщательно осмотрела руку девушки, на которой остался лишь небольшой белесый рубец, и одобрительно закивала головой.

— Ну вот, — сказала она, — эта работа законченна. Ты можешь теперь покинуть наше поселение.

— Но чем я могу расплатиться за эту… работу? — задала Ивона вопрос, мучивший ее честную душу с момента устойчивого прихода в сознание. — Боюсь, все мои деньги остались там, на месте стычки с татцельвурмами…

— Хочешь чайку? — невозмутимо отозвалась Яргвина, ставя на стол чайник, а затем отошла в дальний угол кельи. — Во-первых, ты убила двух взрослых татцельвурмов. Можешь считать это предоплатой. Гонорар опытного мага за такую работу, пожалуй, превысил бы оплату моих скромных услуг, так что мы квиты. А во-вторых, — она улыбнулась, — ты плохо знаешь гномов.

— Да вообще-то Торгон — первый гном, с которым мне довелось продолжительно общаться… — честно созналась девушка. — А чего я о вас не знаю?

Яргвина выложила на стол кошель Ивоны. Тот явно сохранил свое содержимое, негромко звякнувшее, когда кошель коснулся столешницы.

— Ни один гном, по крайней мере мужчина, — Яргвина усмехнулась, разливая чай, — если ему не угрожает непосредственная смертельная опасность и хотя бы условно позволяет время, не бросит врагу золото, серебро и драгоценные камни. А уж тем более гном-купец. Так что Торгон, прежде чем нести тебя сюда, собрал все ценное, что могло бы уместиться в карманах. А если еще учесть, что он продал нашим почти весь захваченный орками товар, то в большом накладе он не остался.

— Яргвина, простите, а где сейчас Торгон? — Ивона вдруг сообразила, что уже пару дней не видела своего работодателя.

— Уехал пару дней назад. Хотел было трактом, но дозорные заметили там большой отряд орков, так что и тебе от нас этим путем выбираться не советую. А Торгон подгорными дорогами отправился в другие города Хассена, а оттуда уже и до Кверка не так далеко.

— А зачем здешним гномам заготовки клинков? — спросила Ивона, пересчитывая вновь обретенную наличность. (Неплохо, шестнадцать фиммов и примерно столько же мелочью: до человеческих или эльфийских поселений добраться хватит.) — Вы же наверняка и сами руду добываете, и плавильни у вас свои есть, не говоря уже о кузнях…

— О-о, деточка, так-то оно так. Но заготовки, выкованные эльфами, — это совсем другая штольня! Они же способны вплетать в металл и заклинания как таковые, и магические субстанции. Клинки из таких заготовок на дороге не валяются! Гномы все, как ты знаешь, с магией на «вы».

— Кстати, — Ивона завязала кошель и подсела к столу, — а нельзя ли здесь приобрести меч? Когда магия заканчивается, он очень даже полезен.

Яргвина, посерьезнев, поставила полупустую пиалу и посмотрела на Ивону долгим взглядом.

— Пожалуй, — сказала она наконец, — неплохой клинок можно будет тебе организовать. По крайней мере, так считает Раварта… Правда, за ним надо будет прогуляться, поэтому я ждала, пока ты окончательно поправишься.

— Ну вот, я поправилась.

— Тогда, полагаю, завтра…

* * *

— Идем-идем, — поторапливал гном-провожавший.

Ивона спешила за ним как могла. Но гном, привычный к хождению по подземным галереям, все время убегал вперед, а затем возвращался и в очередной раз ее поторапливал. Яргвина шла за ней следом — не отставая, но и не подгоняя. Гномиха, к удивлению девушки, сегодня была одета не в привычное свободное платье, а в мужские кожаные штаны и куртку, чтобы удобнее было идти.

Ивона впервые в жизни шла по настоящему гномьему поселению. То есть, конечно, во время выздоровления у нее была возможность осмотреть коридоры и кельи в непосредственной близости от той комнаты, где ее разместили. Однако те помещения, как она теперь поняла особенно отчетливо, были каплей в море. Коридоры, галереи и тоннели разветвлялись подобно нитям паутины, центр которой находился в чреве хребта. Некоторые из этих проходов были совсем узкими и низкими, рассчитанными только на самих строителей, другие расширялись в обширные залы с колоннами, мерцающими в свете факелов.

Ивона на ходу отметила, что в жилых ярусах коридоры были обработаны лучше: стены, полы и потолки выровнены, а местами и покрыты росписью; входы и выходы выполнены в виде безукоризненно правильных арок. Здесь, в стеновых гнездах или специальных кованых держателях, горели факелы — ровно, без дыма и копоти, создавая вокруг себя ореолы золотистого света, отражавшегося в отполированных бронзовых щитах. Ивона уже знала, что особая команда дважды в сутки обходит основные галереи поселения, заменяя догорающие факелы свежими. Но, какими бы идеальными факелы ни были, воздух от них не улучшался. Так что гномы позаботились и о системе вентиляции своего обиталища: ни гарью, ни характерной для подземелий сыростью здесь не пахло.

В самих жилых помещениях источниками света не всегда являлись факелы или масляные лампионы. Кое-где, в подвешенных к потолку сосудах из торного хрусталя, сияли скопления каких-то грибов — зеленоватым, немного призрачным светом. А пару раз Ивона заметила странные овальные камни, излучавшие мягкое и ровное желтоватое сияние.

Гномы жили своей жизнью, не слишком отличавшейся от повседневной суеты любого небольшого человеческого городка. Они прогуливались в обширных залах, игравших, по всей видимости, роль площадей или скверов, спешили куда-то, торговались в маленьких лавках, покупая снедь, ткани и какие-то скобяные изделия. Никаких кузниц, которыми якобы славились города гномов, Ивона не заметила — вероятно, они располагались где-то в другом ярусе, чтоб не портить атмосферу. Зато ей попалось несколько ювелирных мастерских, где гномы (в фартуках и в повязках поверх бородатых лиц) в промышленных количествах гранили и шлифовали камни, каждый из которых стоил бы целое состояние где-нибудь в Веяте.

Затем город как таковой кончился, и начались тоннели, ведущие, вероятно, к копям, шахтам или еще каким-либо техническим и производственным сооружениям. Здесь постоянного освещения не было, лишь кое-где мерцали скопления грибов. Неплохо видевшая в темноте, Ивона с удовольствием обнаружила, что зрение ее от болезни не пострадало. Едва глаза несколько попривыкли к отсутствию факелов, как она стала различать в призрачном свечении подземных поганок большинство деталей окружающего пространства.

— Вот почему для нас из всех тварей наиболее опасны татцельвурмы, — сообщила Яргвина, когда они проходили мимо черных отверстий, ведущих в какие-то технические проходы. — Эти твари живут в пещерах и чувствуют здесь себя как рыбы в воде: могут прятаться в таком вот заброшенном коридоре и охотиться на гномов, сколько их душе угодно. Одно хорошо, что появляются эти гады нечасто.

«Кстати, о рыбах», — подумала Ивона, когда коридор, по которому их вел проводник, вильнул и стал полого спускаться вниз. Пахнуло холодом и водой. Светящиеся поганки куда-то пропали, и оба гнома извлекли из-за пазух флаконы со светящейся жидкостью. Голубоватые блики заплясали на целой поросли спускающихся с потолка сталактитов — белых, как первый снег, и хрупких, как корочка наста на нем. На кончике каждого сталактита маленьким брильянтом мерцала капелька воды.

Большая часть этой пещеры — явно природной — была занята озером с идеально гладкой поверхностью, вздрагивавшей лишь в тот момент, когда на нее падала очередная капля с потолка. Впрочем, не только от этого. В спокойной и даже на вид холодной воде скользили какие-то существа: небольшие рыбы с вытянутыми телами, усеянными белыми и красными светящимися точками.

Даже проводник, все время куда-то спешивший, задержался и с благоговением посмотрел на озерную гладь с движущимися под ней живыми огнями.

— Это озеро было священным еще у наших предков, — сказала Яргвина. — Согласно легенде, основателю нашего города, спасавшемуся в этих пещерах, здесь, на озере, явилась божественная Мииякуш Н'Иинг и указала, где и что надлежит строить. Не знаю уж, так ли это, но вода в этом озере действительно особенная, и к тому же только здесь живут псхьезы — священные рыбы Мииякуш.

Псхьезы покружили у берега, но так ничего и не дождавшись (кроме благоговения, которое на хлеб не намажешь) уплыли прочь. Ивона, оторвавшись от священных рыб, обвела взглядом стены пещеры и заметила несколько летучих мышей. Большинство зверьков безмятежно спали, прильнув к холодному влажному камню, но две-три заинтересовались непрошеными гостями и суетливо вертели головами, шевеля тонкими пергаментными ушками. Мыши были не те, что составляли Ивоне компанию на чердаке замка ее дяди — более мелкие, с темными мордочками и крыльями, — но девушка все-таки поманила мысленно одну из них, одновременно тоненько пискнув сквозь губы. Маленький меховой комочек сорвался со стены и, трепеща крылышками, на мгновение завис перед лицом девушки.

— Ивона, — спросила наблюдавшая за этим действом Яргвина, — ты в темноте хорошо видишь?

— Ну да. Так ведь и эльфы в темноте видят неплохо, и вы, гномы… Разве это удивительно?

— А я и не говорю, что это удивительно. Просто ни у эльфов, ни у гномов в темноте глаза зеленым не светятся…

— Пятнистый камнегрыз вас заешь! Вы на четвереньках, что ли, шли? — Скрипучий старушечий голос раздался из ниши пещеры: такой темной, что Ивона не видела в ней даже намека на шевеление. — Думаете, мне здесь интересно вас дожидаться, радикулит себе нагуливать?!

Раварта Эсса появилась, чуть прихрамывая, и остановилась перед девушкой, критически ее осматривая. Ивона даже отступила на шаг.

— Ну, — сказала старая гномиха, — готова ли ты забрать то, что тебе принадлежит? Если, конечно, оно, правда, принадлежит тебе…

— Э… Смотря о чем речь. — Ивона перевела взгляд на Яргвину, но та только еле заметным кивком головы указала на Раварту — дескать, все вопросы к ней. — Я никогда не слышала о чем-то мне принадлежащем, что могло бы находиться в гномьих пещерах…

— Молчи, девчонка! — оборвала ее Раварта. — Это был риторический вопрос! Молчи и слушай! Во время войны, которую люди и эльфы называют Предпоследней, а точнее — сразу после войны, — сюда, в пещеры Ниинга, приперлась ватага орков, надо полагать, оказавшихся на стороне проигравших. Не многие из них ушли отсюда живыми: кто нарвался на гномьи патрули, а кто и на что похуже.

И часть награбленной добычи побросали они здесь. В том числе один очень любопытный меч. Орк, у которого был тот клинок, попробовал, спасаясь от патруля, переплыть это самое озеро. Он погиб, но почему-то так и не смог меч обнажить. А сам меч, вместе с ножнами, остался лежать на уступе, во-он там. — Старая гномиха ткнула пальцем куда-то, где прыгавшие по поверхности озера слабые блики окончательно исчезали.

— И какое это имеет отношение ко мне? — поинтересовалась Ивона, не выдержав затянувшейся паузы.

— Ты, как я полагаю, прямая наследница прежнего владельца меча. Или, вернее, владелицы. И только ты сможешь взять этот меч и воспользоваться им.

— И как туда попасть? — поинтересовалась девушка.

— Ножками, ножками, — скрипуче усмехнулась провидица. — Или ножками и ручками, если до дна не достанешь!

Ивона покосилась на озеро. Если лед бывает жидким, то это, несомненно, он. Чистый, прозрачный, как алмаз высшего качества. В пещере и так не жарко, а от вида озера девушка почувствовала, что замерзает, еще даже не коснувшись воды.

— А если я — не наследница этого меча? — робко спросила она.

— Взбодришься и иммунитет укрепишь, — безжалостно ответила Раварта.

— А почему гномы за все эти годы не достали меч сами?

— Она еще спорит! — неподдельно возмутилась Раварта. — Были на то причины, которые тебе знать необязательно. Гномы, полагаю, все равно не смогли бы этим мечом пользоваться, он для иной руки.

Вздохнув, Ивона скинула куртку, на мгновение скользнув взглядом по так и не залатанной дыре на рукаве. Нагнулась было расшнуровать сапог, но затем подумала, что дно может быть каменистым и неровным настолько, что по нему босиком не походишь. Вода всколыхнулась у ее ног. Показывая тем самым, что она, вода, все-таки еще не замерзла. Сапоги держались до середины шнуровки, а далее ледяные струйки заскользили по коже ног, отнюдь не прибавляя оптимизма. Хотелось бы верить, что меч того стоит!

— Ну, чего встала, иди давай, — сварливо поторопила ее Раварта. — Сама простынешь, и мне потом с поясницей маяться!

— Ты уверена? — шепотом поинтересовалась у старой провидицы Яргвина.

Раварта Эсса кивнула.

— Может быть, следовало ее предупредить о возможном?..

— Если она та, кем кажется, она справится. — Раварта переплела пальцы рук и уточнила: — Мне — кажется.

Ивоне, которая зашла в озеро уже по грудь и с трудом сдерживалась, чтобы не стучать от холода зубами, не давала покоя мысль: а почему сами прагматичные гномы, даже если и не могли использовать меч, бросили его в столь неудобном месте, а не перенесли, скажем, в какую-нибудь оружейную в городе? Ответ ей не понравился; но берег, на котором остались трое гномов, был уже дальше гипотетического меча: впереди сквозь темноту проступали очертания какого-то рельефа. Девушка рванулась вперед, чтобы побыстрее преодолеть оставшееся расстояние, но мгновенье спустя ухнула в воду с головой. К счастью, дно, так подло нырнувшее вниз, вскоре столь же стремительно поднялось вверх — девушка коснулась его ногами через пару гребков. Оказавшись в воде примерно по пояс, она оглянулась назад.

В полусотне саженей от нее мерцали звездочки гномьих светильников, а еле заметный, тонкий как нить отблеск обозначал кромку воды. Здесь же темнота была совсем уж густой: Ивона еще различала общие контуры крупных предметов, но деталей не смогла бы разглядеть даже вблизи. Ноги у нее почти совсем онемели от студеной воды, а легкий ветерок, дующий по пещере и едва ощущавшийся сухой кожей, теперь ледяными иглами колол тело сквозь промокшую ткань рубашки. Ивона передернула плечами и, щелкнув пальцами, повесила перед собой пульсар, озаривший пещеру неярким голубоватым светом.

Меч удалось разглядеть не сразу: натек кальцита почти полностью скрыл под собой ножны, прочно замуровав их в поверхности скалы, и только крестовина угадывалась еще сквозь корку минерала.

— 3-замечательно, — вслух, чтобы подбодрить себя, подумала Ивона, заикаясь от холода. — П-прямо с-старинная легенда п-про меч в камне! Там, небось, от лезвия одна ржавчина осталась!

Она попробовала раскрошить кальцит пальцами, но шершавая поверхность натека осталась незыблемой. Вообще-то разбить такую корку не составило бы труда при помощи любого тяжелого предмета, но ничего подходящего у девушки под рукой не было, даже какого-нибудь скального обломка. Разозлившись, Ивона вообразила себе небольшой кованый лом — из тех, которыми любят пользоваться не слишком законопослушные граждане для проникновения к источникам своих нетрудовых доходов. Детально представила его вес, изгиб, неровности металла, изящно загнутый гвоздодер… И, ощутив в руке холодную шероховатую поверхность, несколько раз ударила воображаемым ломиком по натеку. Кальцит брызнул неровными осколками, застучавшими по поверхности и вызвавшими бурное оживление озерной живности: псхьезы проявили неподдельный интерес к загадочным кусочкам, падавшим в воду.

Девушка шуганула особо назойливых рыб и положила руку на рукоять меча. Либо Ивона так замерзла, что любой предмет теплее льда показался бы ей сейчас теплым, либо рукоять с серебряным навершием в виде полураскрывшегося ириса действительно слегка нагрелась под ее рукой. Девушке долго не удавалось как следует за нее взяться — мешала оставшаяся корка. Но когда удалось, меч неожиданно легко вышел наружу из своих ножен, теперь уже навечно слившихся со скалой. Чуть отогнав пульсар в сторону, Ивона критически осмотрела лезвие, осторожно ковыряя ногтем расплывчатые пятна ржавчины. М-да, если меч перезаточить, то, может быть, и удастся от них избавиться. А вообще меч хороший — легкий, сбалансированный; в руке, несмотря на потрепанную кожную оплетку рукояти, лежит хорошо. Почти забыв о холоде (ноги, отчаявшись слать мозгу сигналы о помощи, почти окончательно впали в бесчувственное состояние), девушка несколько раз плавно крутанула клинок над головой. На третьем обороте псхьезы неожиданно дружно ретировались в глубь озера, а ржавчина вдруг слетела с клинка облачком бурой пыли, оставив идеально гладкую блестящую поверхность. Чеканка в виде двух пересекающихся ирисов требовательно полыхнула синим. Ошеломленная Ивона уставилась на меч и только чудом успела заметить две костлявые руки, вынырнувшие из воды рядом с ней.

Ивона, взвизгнув от неожиданности, отпрыгнула в сторону, насколько это можно было сделать, стоя по пояс в воде. Пульсар, до этого спокойно висевший перед ней, как будто бы тоже испугался и попятился. Появившееся следом за руками существо подозрительно напоминало скелет, обтянутый пергаментной белесой кожей, отличаясь неестественно длинными и тонкими руками, а лучше сказать — верхними конечностями. Какими были ноги, девушка не видела, да и не особенно хотела видеть. Гораздо сильнее ее привлекло лицо твари с тускло светящимися глазами и безгубым ртом, из которого вперед под углом выпирали заостренные зубы.

«Страж, — подумала Ивона. — Конечно, ни в одной легенде о волшебных мечах их не удается добыть, не сразившись с какой-либо тварью! Но предупредить-то можно было!»

Свободной рукой она сотворила огненный шар и кинула его, целясь в выпуклые глаза без зрачков. Тварь в последний момент дернулась вбок, и пульсар ударил ее в плечо. Но не прожег, а лишь расплескался по безволосой шкуре брызгами жидкого огня. Бестия зашипела — видимо, все-таки ощущения у нее были не из приятных — и вновь рванулась вперед. Ивона отмахнулась мечом — лезвие прочертило в воздухе синюю светящуюся полосу, заставив тварь отпрянуть. Та дернулась и попыталась сделать обманный выпад: ее зубы клацнули в опасной близости от руки Ивоны. Кончик меча вспорол пергамент белесой кожи. Бестия резко отпрянула, завизжав с ноткой обиды в голосе, и исчезла под водой. В свете пульсара и медленно затухающей чеканки на клинке Ивона разглядела, как бледное тело, вытянувшись, скользнуло в глубину озера, оставив на поверхности маслянистое пятно неопределенного цвета.

Перехватив поудобнее меч, лезвие которого окончательно погасло, Ивона отступила от каменного уступа по направлению к далекому гномьему светильнику. Опасливо погрузилась в воду, преодолевая глубокое место, но разобиженная тварь больше не появилась. Спустя пару минут девушка, дрожа крупной дрожью, выбралась на пологий берег, где ее дожидались трое гномов. Проводник глядел теперь на девушку (а паче того — на меч в ее руке) с неприкрытым восхищением. Яргвина ободряюще улыбалась, и даже на морщинистом и мрачном лице Раварты читалось какое-то подобие одобрения.

— С-сразу п-предупредить не м-могли?! — спросила Ивона, стуча зубами от холода.

— О чем это? — сварливым тоном спросила Ра-варта.

— О т-твари эт-той белесой,к-которая м-меч охраняла!

— Да ты что, сказки, что ль, на ночь читаешь? Про Ховена-варвара? — Раварта Эсса возмутилась не на шутку. — Это обычный скважник был — такая нежить в каждой подземной реке обретается! Добыла свой клинок — и молодец, скажи спасибо, что указали место!

— С-спасибо, — с трудом выговорила Ивона.

— Пойдем-ка, — сказала Яргвина. — А то простынешь совсем.

— Не простынет, — почему-то отмахнулась Раварта, но против возвращения в город возражать не стала.

— Тебе другого нужно было опасаться, — сообщила Яргвина уже на ходу.

Ивона только вопросительно подняла бровь. Все силы у нее уходили на то, чтоб не околеть от холода, и на разговор их точно не оставалось.

— Псхьезов, — пояснила знахарка, — они, вообще-то, хищники, и если стаей нападут, то могут гнома или человека обглодать до костей минут за пять. Но Раварта увидела в кристалле, что истинного владельца меча они не тронут — не потому, что испугаются, а просто так случится. Наверное, достаточно большой стаей собраться не успели, а потом их скважник спугнул.

— С-спасибо, — выдавила из себя пораженная до глубины души девушка, невольно оглядев свои ноги: не обглоданы ли они случайно. — Г-главное, вовремя узнать, кто именно тебя НЕ съел!..

* * *

Караковый жеребец по собственной инициативе перешел на шаг и, звучно фыркнув, заржал, привлекая внимание седока. Сивер подался вперед, одобрительно похлопав коня по шее.

Наезженный тракт на Плецисск и Солостров остался позади, верстах в двадцати. Сюда же, в горы, вела старая дорога, заросшая жухлой травой и больше заслуживающая названия «двухколейной тропы». Однако не надо было даже особенно приглядываться, чтобы увидеть, что сравнительно недавно этим путем пользовались. Примятая трава местами так и осталась лежать, края межи то тут то там осыпались, храня следы конских копыт.

Все это Сивер уже неоднократно отмечал. Теперь, однако, появилось нечто новое: жеребец замедлил шаг при выезде на широкую поляну, или, вернее, старую расчистку, вплотную примыкавшую к безлесому каменистому склону. Вот где искать следы было не нужно — они просто-таки бросались в глаза! Три телеги стояли в ряд, сиротливо уронив оглобли. Одно из этих не слишком изысканных транспортных средств завалилось на правый передний угол, так как соответствующее колесо было разбито вдребезги (осталась лишь ступица с обломками трех-четырех спиц). Обрешетка этой же повозки заметно обгорела. Рядом валялся длинный, свитый петлями и уже обглоданный хребет какой-то твари. Второй такой же виднелся чуть в стороне, там же заметны были несколько кострищ.

Сивер некоторое время осматривал эти скорбные останки. У ближнего скелета отсутствовала голова. Остатки ребер с присохшими мясными волокнами были криво скушены, но голова, похоже, исчезла другим путем. Обугленный конец шеи словно бы в жерло вулкана обмакивали: такого эффекта можно добиться соприкосновением с расплавленной лавой… или с боевой магией.

Вздохнув, Сивер спешился и привычно стал разоблачаться, запихивая одежду в чересседельную суму. Караковый только поводил ушами, не обращая внимания на странное поведение хозяина, давно ставшее коню привычным.

Пару минут спустя в ноздри преобразившегося Сивера хлынул наконец поток запахов, не доступных человеческому носу. Опустив морду к земле, лохматый куцехвостый зверь принялся челноком бегать по расчистке, восстанавливая отдельные фрагменты происшедшего.

О, да здесь была битва! Орки схватились с вышедшими из пещер змееподобными тварями и, похоже, полегли все или почти все. А затем в дело вступил маг — ничем другим нельзя было объяснить обугленные шейные позвонки обоих монстров, и Сивер догадывался, кто бы мог быть этим магом.

Останки как змееподобных тварей, так и убитых ими орков привлекли богатый ассортимент жити и нежити, начиная с воронов и волков и кончая стаей костецов, в компанию к которым набился одинокий упырь. Но Ивона, к счастью, этой компании гадальщиков не досталась: размытый и прерывистый запаховый след уводил в сторону гномьего поселения, параллельно более четким следам гнома и, как ни странно, орка — видимо, последнего уцелевшего. Все это случилось более недели назад. Потом сюда пару раз заглядывали гномы, приходившие от ближайшего поселения. А вот третьего дня сюда наведалась смешанная компания людей и орков, закопала то немногое, что еще оставалось от сородичей, и быстро удалилась.

Глава 12 ВОЗДУХОПЛАВАНЬЕ

Ивона, уже готовая в путь, сидела на ложе в келье (успевшей стать «своей») и любовалась мечом. Оружейник, которому она показала клинок (мало ли все-таки что с ним за эти годы лежания в сырости произошло), не нашел никаких изъянов при беглом осмотре, а начав смотреть более тщательно, осенил себя солярным знамением и быстренько вернул меч новообретенной владелице.

Сейчас чеканка в виде ирисов не светилась, а лишь еле заметным контуром проглядывала на щечках льдисто поблескивающего клинка. День назад Ивона попробовала припомнить, как вообще обращаются с холодным оружием. Меч оказался идеально сбалансированным и выкованным словно по ее руке. Кроме того, подставленные для тренировки чурбачки он рассекал с поразительной легкостью, а когда зашел знакомый гном и в шутку подставил под удар свой клинок, на том осталась глубокая зарубка. На мече Ивоны же никаких следов не обнаружилось.

Ивона спрятала меч в ножны и встала, поскольку в келью вошла Яргвина.

— Придется опять прогуляться, — сообщила знахарка, — только на этот раз без меня. Раз не хочешь на восток — и через Кверк, то самый безопасный путь — выйти на северный склон, а оттуда заберешь влево, к западу, и через двадцать миль выйдешь к Олгоче, селению на тракте, ближайшему с той стороны. Ну а там разберешься.

Солнечный свет буквально ослепил девушку. Ивона со своим прекрасным ночным зрением давно адаптировалась к постоянному полумраку гномьего поселения. Последние полчаса, оставив провожатого, она шла по полузаброшенной галерее одна, подсвечивая себе только пульсаром, который, в целях экономии сил, сделала бледным, как анемичный светлячок. Поэтому, выйдя на склон горы под пасмурное серое небо, девушка была вынуждена не меньше минуты простоять прищурясь, ожидая, пока глаза привыкнут к освещению, обычному для земной поверхности. И только после этого смогла осмотреться из-под ладони.

Не такое уж большое расстояние разделяло северный и южный входы в гномьи катакомбы — каких-нибудь пятнадцать-двадцать миль птичьего полета, но природа здесь, на северном склоне Хассен, была куда более суровой. Вместо перелесков из берез, ольх и осин на каменистых склонах расположились бесчисленные лиственницы, неотличимые одна от другой, стоявшие, словно стражи в каком-то вечном дозоре. Местами — там, где когда-то громадные обломки скал сорвались с хребта и, прочертив на склонах шрамы, рассыпались грудой осколков, — густо росли низенькие кривые сосны: даже не кустарник, а какие-то стелющиеся по земле кривые побеги, напоминающие изломанные паучьи лапы.

По низко нависшему небу ветер гнал бесконечное и плотно сбитое стадо серых и сизых туч, между которыми не оставалось ни единого просвета. Солнечный свет, ослепивший девушку в первый момент, на самом деле еле пробивался через облачный слой, и солнце виднелось лишь как размытое пятно, немного более светлое, чем окружавшие его тучи. Сюда, на северный склон Гор Милосердия, долетали холодные ветры со студеных морей, половину года спящих под панцирем изо льда. Ударяясь о горы, оставляли они влагу и холод, что несли с собой, а сами с трудом переползали через хребет, чтобы бессильно запутаться в кронах деревьев на его южной стороне.

Ивона вздохнула полной грудью и поправила заплечные ножны с эльфийским мечом, разрубающим сталь. С этим мечом за спиной она чувствовала себя увереннее, даже как будто бы старше и опытнее. И дело было не только в наличии оружия, которое в отличие от магии не убывает, пока остается сила в руке, — рукоять меча за плечом девушки словно нашептывала ей на ухо что-то ободряющее, успокаивающее, призывающее быть сильной и верить, что со всеми трудностями можно справиться.

Неожиданно внимание девушки привлекло какое-то белое пятно. Ивона присмотрелась. На оббитой каменной глыбе сидел, глядя на девушку черным глазом, огромный сокол, практически белоснежный, если не считать нескольких пестрин на крыльях. Янтарные лапы цеплялись за скалу тонкими и острыми блестящими когтями. Девушка улыбнулась ему как первому живому существу, увиденному на поверхности: когда-то в одной из книг она читала про больших белых соколов-кречетов севера, столь ценимых сокольничими при всех королевских дворах. Сокол склонил голову набок, рассматривая Ивону.

— Э-ге-гей! — Ивона закричала, радостно замахав руками; эхо повторило ее крик. Кречет укоризненно посмотрел на девушку, а затем оттолкнулся от скалы и поднялся в воздух. Описал круг в небе и устремился на запад. Ивона, все еще улыбаясь, следила за его полетом.

— Рад видеть вас в добром здравии, госпожа маг.

По инерции продолжая улыбаться, отчего ее лицо могло бы показаться перекошенным, Ивона мгновенно повернулась в сторону голоса, отводя для броска руку с запылавшим в ней пульсаром.

Шагах в двадцати от нее, положив поперек колен меч, сидел орк, или скорее потомок орка и человека, но в орочьей одежде. Огненный шар в руке Ивоны разгорелся еще ярче.

— Что тебе нужно? — спросила девушка. — Говори быстро, потому что… пульсар тоже летит быстро. И если где-то рядом прячутся твои дружки, тебе это не поможет в любом случае.

— Если бы я хотел тебя убить, — полуорк даже не глядел на пульсирующий сгусток огня, — я бы успел это сделать не один раз. Например, сейчас, когда ты так беспечно любовалась видами. Или две недели назад, когда, бесчувственную, мы тащили тебя вдвоем с этим толстым гномом, отыскивая вход в их гномьи катакомбы. Но есть вещи, которые отменяют любые предыдущие договоры.

Полуорк под пристальным взглядом девушки отложил меч и опустился на колено.

— Ты спасла мне жизнь — в сущности, то немногое, чем я располагаю. И я ожидал тебя, госпожа, чтобы выразить благодарность.

— Это когда же я успела? — проговорила Ивона, все еще держа пульсар на изготовку.

— Когда убила когтистых гадин. В свое время эти твари почти истребили мой клан и явно собирались закончить это дело.

— И, вполне возможно, были совершенно правы, — бросила Ивона.

— Я не раскаиваюсь ни в чем содеянном когда-либо, — ответил полуорк, — но ты спасла мою жизнь, а это стоит дорого. В моих глазах, разумеется.

— И как же ты умудрился выследить меня именно здесь?

— Не слишком это было сложно. — Полуорк поднялся с земли, взял с камня меч и заправил его в ножны. — Из гномьих катакомб есть выходы на обе стороны хребта, плюс дорога в сторону Кверка. Границы Кверка закрыты, и тебе об этом известно. У южного выхода (для тебя — входа) ошиваются мои сородичи, и гномы тоже об этом знают. Отыскать не слишком скрываемый северный выход было довольно просто.

— Хорошо, предположим, я тебе поверю…

— Обычно это сопровождается тем, что боевой пульсар гасят.

— Я пока не поверила, а только предположила, что поверю.

— Кхерх-Чжа.

— Что? — не поняла Ивона.

— Это мое имя. А благодарность, о размерах которой ты намеревалась меня спросить, будет состоять в том, что я постараюсь помочь тебе добраться до Олгочи целой и невредимой.

* * *

Полуорк сноровисто нарубил веток стелющейся сосны и сделал из них два лежака по сторонам от небольшого костра. Ивона следила за ним краем глаза, одновременно поглядывая то на дотлевающий закат, не слишком зрелищный из-за низкой облачности, то на чеканку наполовину вытянутого из ножен меча.

— А костер никого не привлечет? — спросила она.

— Нет. Наши в эти края не заходят — за неделю ни единого следа не видел. Нежити здесь почти нет, а обычный хищник на двоих вооруженных Разумных не нападет. По крайней мере — не сейчас, зимой разве что.

— Ты неделю тут околачивался? — изумилась Ивона.

— Я подсчитал, что после укуса той змеевины ты меньше чем за неделю не оклемаешься. А дальше… Спешить мне некуда особенно, а в должниках я не люблю ходить.

— Хорошо, а почему ты не пошел к гномам? — Ивона присела на один из лежаков, не выпуская из виду полуорка, который спокойно обжаривал на прутиках мясо убитой час назад тундряной куропатки^[59] . — И прямо у них в поселении не выразил еще благодарность?

— Ха! Так они меня и пустили! — Кхерх-Чжа попробовал мясо, оценивая его готовность (Ивона в это время незаметно подвесила вдоль своего лежака нить охранного заклинания). — Да и вообще — знаешь, чем оканчиваются для орков и даже полукровок путешествия по гномьим норам?

— Знаю, — согласилась девушка, принимая от полуорка бедрышко куропатки, — их расстреливают из луков и скармливают священным рыбам во славу богини Мииякуш.

— Ну да, — как ни в чем не бывало согласился Кхерх-Чжа, налегая на еду, — и такое бывает. А ты слышала легенду про мастера Нидаллу и Хозяйку Малахитовой горы? Ивона кивнула.

— А при чем здесь орки? — спросила она.

— Так ведь Нидалла этот самый был полуорком. Ты небось гномью версию событий слышала, а они все очень приукрашивают. Ага. Так вот, слушай. — Кхерх-Чжа устроился на своем лежаке и закинул руки за голову, предварительно запулив в темноту бедренную косточку куропатки. — Малахитовая гора находится к западу отсюда, по ту сторону Берроны. Там есть большая горная цепь — забыл, как называется. А в этой Малахитовой горе была маленькая общинка гномов — не чета здешней. Практически вымершая. А потому и с подходящими мужиками у тамошних баб проблемы были. А особенно у той, что во главе стояла. Я всегда подозревал, что нечего баб к руководству допускать, но гномам — гномово, не моего ума дело. А рядом, — продолжал полуорк, переведя дух, — была общинка, смешанная из орков и людей (на поверхности, разумеется, не под землей). Ну, промышляли они где охотой, где чем, а также и камни добывали разные да продавали их. И даже научились делать из этих камней всякие финтифлюшки немногим хуже гномов. Так вот, эта Хозяйка, понимаешь, придумала, как ей мужика заполучить, хоть и не соплеменника. Стала самых приличных мастеров заманивать к себе в гору, якобы в целях повышения кв… кве… квалификации. Ну и этот Нидалла заманился. А надо сказать, что была у него невеста — красивая, сильная, с лицом круглым, как полная луна, и… задницей широкой и плотной, как две спелые тыквы…

— Да ты поэт, Кхерх-Чжа, — усмехнулась Ивона.

— Это же легенда, а из нее слова не выкинешь. И для этой Хозяйки, надо полагать, ее гномы отстроили подземный лабиринт, который она назвала Каменный цветок. Вот зашел Нидалла в этот лабиринт, а Хозяйка ему и объявляет: дескать, пока со мной остаться не надумаешь, будешь тут ходить без хлеба и воды. Да-да, я знаю, гномихи — они иной раз и ничего бывают. Но эта старая стерва, видать, была вылитая ящерица — из тех, что по камням в тех горах бегают. Ну вот, он ходит-ходит по лабиринту, а Хозяйка его периодически откуда-то сверху и вопрошает: «Ну что, Нидалла-мастер, нашел выход из Каменного цветка?!»

Ивона фыркнула в рукав, а потом, не выдержав, расхохоталась.

— И как же он вышел? — спросила она. — Гномья версия об этом умалчивает.

— Невеста его была шибко умной. Ночью как-то взяла с собой длинный моток ниток, пробралась в Каменный цветок, привязав кончик нитки снаружи, отыскала Нидаллу — тот уже без воды и жрачки готов был ноги протянуть, — да и выволокла его. По нитке-то по размотанной. А еще, — полуорк широко зевнул и продолжал уже с закрытыми глазами, — есть легенда о девочке, которая зачем-то полезла в гномью нору, да и провалилась в портал, к такой-то матери. А там и гусеницы говорящие синие, и кролики белые, и аборигены, плоские, как давленая лягушка, только квадратные. И какие только еще ей страховидлы не встретились: насилу назад выбралась! Правда, там была вроде бы человеческая девочка. Так что ну их, эти гномьи катакомбы, к бочажной вздрыге в …!

* * *

Ночью их действительно никто не тронул и не побеспокоил.

— Версты через четыре будет река, — объявил Кхерх-Чжа, собирая немногочисленные пожитки, — перейдем ее, перевалим через еще одну гряду и будем спускаться по диагонали к тракту. А там уже часа на три ходьбы до Олгочи.

Шли она молча. Полуорк поглядывал по сторонам, держа ладонь на рукояти меча. Ивона изредка посматривала на свой клинок, но тот оставался глух и нем: чеканка на нем никак себя не проявляла. Вокруг тянулся все тот же каменисто-лиственничный пейзаж, совершенно не радовавший глаз.

Прервалось их движение неожиданно. Кхерх-Чжа сплюнул и выругался, показывая вперед, туда, где поперек их пути громоздились бесформенные глыбы свежего обвала. Громадные камни еще не обрели устойчивости и грозили опрокинуться и возобновить движение вниз при любом удобном случае. Из-под обвала торчали лиственничные стволы, разбитые в мокрую щепу.

— Придется обходить. — Полуорк брезгливо потыкал в камни кончиком меча. — Не слишком, я думаю, большой крюк получится, но к реке выйдем чуть дальше от удобной переправы.

— Ладно, пошли, чего рассуждать. — Хотя никакой опасности вроде бы не было, Ивону с самого пробуждения терзало смутное беспокойство, усилившееся здесь, возле свежего обвала.

Но ничего не происходило. Они шли и шли, огибая следы обвала. На вершине небольшого скального гребня полуорк остановился, присматриваясь. — Так, все правильно, — сказал он негромко, судя по всему, сам себе. — Река вот здесь, вон там должен быть проход, а оттуда…

Он неожиданно изменился в лице и, схватив Ивону за куртку на плече, быстро поволок девушку вниз по склону. Ивона вскрикнула и попыталась вырваться.

— Тихо! — прошипел полуорк. — Сюда!! Он толкнул девушку за выступ скалы, скользнул следом и присел на корточки, жестом приказывая Ивоне сделать то же самое.

— Да в чем дело?! — шепотом спросила Ивона.

— Орки, — хрипло ответил Кхерх-Чжа. — Отряд переваливает через гребень и движется сюда.

Ивона чуть-чуть высунулась из-за скалы. Гребень, о котором говорил полуорк, скрывал низкое утреннее солнце, и ближний склон был еще сильно затенен. Однако сама линия гребня была видна на фоне оранжево-розового неба исключительно четко, как и росчерки росших на ней лиственниц. Впрочем, как и многочисленные фигурки, двигающиеся между этими лиственницами…

— Это ты подстроил! — Ивона резко повернулась к Кхерх-Чжа, создавая в руке ярко-синий комок пульсара.

— Да ты что?! Не говори глупостей! — Полуорк даже не смотрел на девушку, держа руку на мече. — Клянусь тебе, я тут ни при чем. А если ты присмотришься, то увидишь, что эти - из горного клана, который к моему не имеет никакого отношения.

Они оба сидели за скалой, по очереди украдкой поглядывая на отряд, медленно продвигавшийся к их убежищу. «Ну да, — подумала Ивона, — орки из разных кланов враждуют между собой если и не насмерть, то уж и не испытывают друг к другу братских чувств. Но что-то не верится, что эти вооруженные до зубов ребята оказались здесь случайно».

— Что же тогда, по-твоему, они от нас хотят? — шепотом поинтересовалась она.

— Не от нас, полагаю. — Кхерх-Чжа задумчиво поскреб физиономию. — От тебя. Думаю, их кто-то нанял для охоты за тобой, так же как до этого нанял мой отряд.

— Вот это новость! — Ивона едва не присвистнула. — А какого лешего ты мне раньше об этом не сказал? Я-то всю дорогу думала…

— Ты не спрашивала. Тише!..

Горные орки продвигались медленно, но верно, цепочкой прочесывая склон. Чуть более рослые, примерно одного с Ивоной роста, и более широкие в плечах, чем их равнинные собратья, они были облачены в меховые унты, кожаные штаны и кожаные же доспехи. Пояса и перевязи колчанов покрывал несложный, но изящный орнамент — знак клана. Ивона чуть выглянула из-за скалы, внимательно рассматривая цепочку преследователей и прикидывая соотношение сил. Из тех орков, что были в поле зрения, только двое шли, обнажив мечи, еще у одного в руках был арбалет, остальные же в настоящий момент не держали на изготовку никакого оружия — очевидно, не рассчитывая на серьезное сопротивление. Зато трое из «безоружных» вели с собой подмогу, при виде которой девушке стало любопытно и страшно одновременно.

А когда-то, столетия назад, во времена бесконечных войн и междоусобиц, некоторые кланы степных орков, жившие на юге, приручали бориев и использовали их как ездовых животных во время набегов. Вряд ли это носило массовый характер, но вид даже десятка степняков, восседающих на спинах огромных собакоподобных тварей, производил неизгладимое впечатление. Для простого селянина (да и не только) борий был и остался «колдовским волком»: отсюда и пошли легенды об орочьих ордах, разъезжающих на громадных волках. Уже столетия три прошло, как орки прочно пересели на лошадей, бории практически исчезли, уцелев только где-то далеко в южных землях, населенных черными людьми, а легенда все живет.

Эти же горные орки бория наверняка никогда в глаза не видели даже на картинке, но репутацию своей расы, склонной якшаться с опасными хищниками, исправно поддерживали. На натянутых поводках из сыромятных ремней перед отрядом шли три зверя, которых можно было бы принять за очень больших кошек. Шли они, по-кошачьи мягко ступая по хвое и камням широченными лапами, нервно подергивая куцыми, как у рысей, хвостами и поблескивая длинными, чуть изогнутыми клыками, на ладонь торчавшими из-под верхней губы.

— Так, — сказала Ивона шепотом, — Кхерх, я могу уложить того, что с арбалетом, и еще кого-нибудь. Но боюсь, дальше придется вступить в контактный бой. И я что-то не уверена, что мы справимся. У тебя есть какой-нибудь план?

— Есть, — отозвался полуорк. — Ты убьешь арбалетчика и побежишь как можно быстрее, а я останусь и постараюсь их задержать.

— Ты что?! — Ивона неподдельно изумилась. — Тебя же превратят в фарш для этих кошечек и тут же им и скормят!

Кхерх-Чжа пожал плечами.

— Один раз ты уже отсрочила мою смерть, теперь моя очередь. Если они не спустят махайров с поводков, у тебя есть хороший шанс. Беги вниз по склону, а потом забирай левее, к ущелью. К югу отсюда есть тропа, идущая под водопадом, попробуй пройти по ней, — глядишь, они и отстанут…

— Но…

— Все. Быстро. Не будь дурой. Иначе мы гарантированно погибнем оба.

Ивона поджала губы и, мысленно перебрав арсенал подходящих заклинаний, резко встала из-за камня. Преследователи, похоже, так обрадовались этому, что остановились, обмениваясь какими-то комментариями. Огромные саблезубые коты негромко, но внушительно зарычали. Этой заминки хватило, чтобы девушка, вскинув руку, метнула в арбалетчика «серебряный шакран», а затем, еще до того, как орк уронил арбалет и с тихим хрипом осел на землю, взмахом обеих рук послала во врагов простое, но мощное силовое заклинание.

— Бежим, — крикнула она Кхерху, — пока они поднимаются и приходят в себя!

— Бежим, — неожиданно согласился полуорк. — Ты впереди, а я за тобой. Давай!

То, что Кхерх-Чжа не собирался бежать вслед за ней, Ивона поняла только несколько мгновений спустя, уже опрометью мчась по заросшему лиственницами склону. Возвращаться смысла не имело: если полуорк и жив, то ее теперь точно ждут с распростертыми объятиями и повторно кидаться заклинаниями не дадут. Да и нечем особенно-то. Оставалось надеяться, что, во-первых, нападавших хорошо приложило ее атакой (удар силовой волны был основательным, хотя и не смертельным), а во-вторых, что, очухавшись, они бросятся в погоню именно за ней — в конце концов, именно она им, видимо, и нужна, — и оставят Кхерха в покое.

Ивона едва не подвернула ногу на выскользнувшем из-под сапога камне, выругалась и побежала дальше — туда, где уже проглядывала разверстая пасть ущелья и слышался рокот водопада.

Неожиданно шум низвергающейся воды перекрыл другой звук. Живой и низко рокочущий. Ивона затормозила почти на краю обрыва. Перед ней, в каких-нибудь пяти-шести саженях, дыбя шерсть на загривке и скаля свои чудовищные клыки, вышел саблезубый кот.

На мгновение, достаточное, чтобы вытащить из ножен меч, девушка решила, что хищника в погоню за ней спустили с поводка орки. Но в следующий момент она увидела поводок. А на другом конце поводка обнаружился… орк, выходивший из-за кустов с нехорошей улыбкой на лице. Еше двое, без махайхров, но с обнаженными клинками, выступили с другой стороны, так что Ивона, чтобы держать всех врагов в поле зрения, вынуждена была повернуться спиной к обрыву.

— Ну вот и все, — усмехаясь, сказал один из орков, поигрывая мечом. На его плече, вцепившись в кожаную нашивку тонкими когтями, сидел подозрительно знакомый белый кречет. — Все так просто.

— Леший! Так здесь была засада! — Ивона от нервного напряжения не удержалась и стала говорить вслух. — Все-таки Кхерх сволочь!

— Ну, не будь к своему другу несправедлива, — орк, вероятно главный в отряде, не видел причин, почему бы ему не поговорить с жертвой. — Кхерх тут вовсе ни при чем. Просто все ваши действия были и так ясны. За него не переживай, мы же не дикари какие: отберем меч и выпустим в лес в компании наших кошек. Им полезно поразмяться. А убежит от них — пусть катится на все четыре стороны.

— А меня вы, как я понимаю, просто скормите вашим махайрам? — поинтересовалась Ивона, пытаясь незаметно нащупать амулет из драконьего зуба.

— У тебя, девочка, — желтозубо улыбнулся эрк, — есть выбор: прыгнуть самостоятельно со скалы или добровольно пойти с нами. Учти, — он назидательно поднял клинок, — нам заплатили только за твою голову, а про все остальное разговора не шло.

Ивона нащупала наконец амулет и прикинула, хватит ли его заряда, чтобы расшвырять этих троих и их кошку. Зуб дракона отозвался волной тепла, растекшейся по всему телу, но, как ни странно, прилива магических сил девушка не ощутила. Орк и махайр продолжали наступать на нее, тесня к обрыву, по склону к ним приближались еще несколько преследователей. Саблезубый кот в беззвучном рычании сморщил верхнюю губу, с его левого клыка свисала тоненькая нитка слюны.

— Постойте! — Ивона почувствовала, как крошатся камни под ее сапогами, осыпая осколки в пропасть. — А зачем вам…

— Будем считать, что ты выбрала, — сообщил орк. — Интересно посмотреть на полет ведьмы. One!.. — Он легонько ткнул мечом, целясь Ивоне в область солнечного сплетения.

Ивона невольно дернулась, уворачиваясь от клинка, и потеряла равновесие. Единственное, что она успела, это оттолкнуться ногами, чтобы в падении не ударяться о выступы скалы.

«Ну вот и все, — подумала девушка. — Раз, и нет дурочки!» Страшно не было — нереальность происходящего изгнала страх. Осталось некое безразличие ко всему: к миру, к себе самой. И даже какое-то чувство, напоминающее восторг. «Экзальтация свободного полета! Ничего, краткая вспышка боли — и все в прошлом». Ивона закрыла глаза, чтобы не отвлекаться, и раскинула руки, словно действительно могла летать.

И вновь нахлынуло тепло, такое же, какое она испытала, последний раз коснувшись амулета. Оно растеклось по всему телу, проникая, кажется, в самые мельчайшие его клеточки, до корней волос и кончиков пальцев. Время замедлилось, растягиваясь, как резина.

Ивона распахнула глаза. Тепло во всем теле стремительно сменялось странными, ни на что не похожими ощущениями. Нельзя сказать, что приятными, но, по крайней мере, не слишком болезненными. Неожиданно порвалась куртка, да не просто порвалась, а буквально рассыпалась на клочки, немедленно подхваченные воздушным потоком. Затем стало неуютно ногам. А потом воздух вдруг стал плотным и ударил Ивону подобно ее же собственному силовому заклинанию. Время вернулось к привычному бегу, а вот падение замедлилось.

Замедлилось? Девушка посмотрела вниз, на бесившуюся среди скальных обломков и злобно шипевшую реку. Река почти не приближалась, а почему-то скользила куда-то назад. Так же странно вели себя и склоны ущелья. Ивона в недоумении завертела головой.

— О боги! — выдохнула секунду спустя. Голова ее, та самая, за которой охотились орки, судя по ощущениям, осталась прежней. А вот все остальное! Руки вытянулись неимоверно, истончившиеся кости облепила пергаментная кожа. Более того, создавалось впечатление, что руки оттянули на себя и заметную часть и так невеликого тела, которое теперь стало совсем тощим, можно даже сказать, тщедушным и костлявым. Исключение составляли грудные мышцы, которым позавидовал бы любой профессиональный борец.

К этому можно было добавить, что тело оказалось полностью обнаженным: вслед за курткой пропала и прочая одежда. Впрочем, ее отсутствие не открывало ничего пикантного. Ивона сокрушенно вздохнула. Она не слишком часто задумывалась о собственной привлекательности для противоположного пола, но где-то в глубине души все же гордилась своей изящной и пропорциональной фигурой. Нынешняя же фигура едва ли могла бы привлечь внимание или хотя бы вызвать положительные эмоции у какого-либо мужчины, вне зависимости от его расовой принадлежности.

На ногах сохранились сапоги, но сами ноги, видимо, тоже заметно видоизменились, и в обуви им было крайне неуютно.

Но главным преобразованием, на которое, похоже, ушла большая часть кожи тела, стали перепонки. Тонкие и прочные, они тянулась вдоль боков — от подмышки до середины бедра — и вдоль удлинившихся рук, связывая вместе все пальцы, тоже длинные и тонкие.

«Женщина — летучая мышь», — подумала Ивона и тут вспомнила о мече и сумке. Ага: меч нашелся сразу, по неприятным ощущениям одного из крыльев. Ремень ножен не давал перепонке полностью расправиться, а сам меч лежал на спине меж лопаток девушки, упираясь оголовьем ей в затылок.

Едва Ивона подумала о том, как же она летит с перевязанным крылом, как организм, похоже до этого успешно справлявшийся с полетом на уровне подсознания, спасовал, и девушка стала заваливаться влево. Сумка тоже нашлась: она висела у Ивоны на шее.

— Пожалуй, надо приземлиться, — Ивона заговорила сама с собой, отчаянно замахав крыльями. Оказывается, летать легко, когда, не задумываясь, наслаждаешься свободой полета. А вот если задумываться…

Ущелье неожиданно раздалось в стороны, образуя небольшую долинку, заросшую по периметру лесом, а посередине занятую вытянутым озером. В это-то озеро, отчаянно трепыхаясь в бесплодной попытке выровнять полет, и свалилось странное крылатое создание, совсем недавно бывшее почти обычной полуэльфийкой.

— Оа-а!!!

Вода в озере оказалась ледяной, и девушка от шока в первый момент едва этой самой воды не нахлебалась. Ее видоизмененные конечности тут же замерзли; кроме того, оказалось, что плавать в сапогах, да еще с мечом за спиной и сумкой на шее, мягко говоря, несподручно.

— И как это я никогда этого не пробовала? Для тренировки, — сказала Ивона сама себе, более или менее утвердившись на озерной поверхности. Течение впадающей в озеро реки неспешно относило ее от берега. Повертев головой, девушка определилась с наиболее удачным направлением и, как могла бодро, погребла туда.

Погребла? Это чем же? Ивона замерла в воде, пораженная этой мыслью, в результате чего снова окунулась с головой. Работая ногами (сапоги отчаянно мешали, но скинуть их было сложнее, чем терпеть их присутствие), девушка осмотрела себя. Так: две руки, две ноги, да и тело, насколько она могла заметить, имеет более или менее привычные пропорции. Произведя беглую инвентаризацию частей своего тела, Ивона поплыла к прибрежным камням.

На камни она выползла совершенно измученной. Тело уже не чувствовало холода; кажется, начни ее сейчас кто-нибудь колоть булавками, она бы и не почувствовала. Впрочем — нет, уже нет. Солнышко постаралось нагреть зализанный водой большой камень, и тот теперь излучал тихое тепло, постепенно размораживая распростертую на нем девушку.

Кстати о булавках — что-то все же колется. Ивона с трудом оторвалась от камня и приняла сидячее положение.

— Что же это было? — спросила она вслух. — Кто-то или что-то превратило меня в некую летающую тварь. Спасибо, конечно, но я хотела бы знать: кто или что?

Окрестные камни, трава и горы молчали. И слава богам, что собеседника не нашлось. Ивона только сейчас сообразила, что являет собой неожиданное зрелище, сидя на берегу горного озера, одетая только в сапоги и перевязь меча.

Глава 13 СНЕЖНЫЕ ЛЬВЫ

Через пару дней горы перешли в пологие всхолмья. Здесь склоны были покрыты лиственничным редколесьем, а низины — частым, но кривоствольным и чахлым березняком. Хотя высота местности заметно снизилась, теплее не стало. Особенно подмораживало по ночам, и девушка искренне радовалась своим магическим способностям, позволявшим в любое время и из любых дров развести костер. Хуже было с едой: ягод практически не было, а приготовить время от времени попадавшиеся грибы было невозможно без хоть какой-нибудь посудины (Ивона попыталась сотворить при помощи магии сковородку из лиственничного сука, но та, хоть и приняла нужную форму, на костре сразу прогорела посередине). В результате оставалось только мясо, которое само в руки не шло, а, наоборот, всячески противилось превращению в чью-либо пищу. Все же после некоторых стараний Ивоне удалось сбить шаровыми молниями двух куропаток, оказавшихся вполне жирными и сочными.

Тщательная ревизия чудом уцелевшей сумки, последовавшая за нежданным полетом двое суток назад, выявила кое-какую запасную одежду, но, разумеется, насквозь мокрую. А вот куртка пропала безвозвратно. А значит, исчез и любимый амулет Ивоны из драконьего зуба. Это, пожалуй, самое печальное, что с ней произошло в результате несостоявшегося падения в пропасть. Одежду и сапоги девушка высушила заклинанием, чуть не спалив от усердия единственную верхнюю рубашку. Потом, передохнув, двинулась в путь. Сидеть в ущелье было глупо и бессмысленно, пытаться выбраться наверх — бесполезно. Оставался только путь вниз, вдоль реки.

До некоторого момента Ивона двигалась туда, где было легче идти, лишь бы покинуть горы. То, что это было направление на север, как и предсказала старая гномиха, значения не имело и являлось чистой случайностью. Однако теперь, когда вокруг раскинулась холмистая равнина, ходить по которой в рубашке на голое тело было, мягко говоря, прохладно, Ивона всерьез задумалась о том, куда же ей направить свои стопы.

Утром третьего дня девушку, сжавшуюся в комочек возле тлеющего костра, разбудило фырканье. Ивона с трудом открыла глаза и осмотрелась.

Неподалеку от нее стоял единорог. Ивона даже протерла глаза, опасаясь, уж не начались ли у нее галлюцинации. Единорог мотнул головой и вновь фыркнул. Он не был похож на сказочного персонажа, наоборот, выглядел удивительно реальным. Поднявшись на ноги, Ивона сделала несколько шагов навстречу зверю. Тот не шелохнулся, грустно на нее глядя. Девушка подошла ближе и только теперь увидела свисавший с его морды обрывок уздечки.

Так это домашнее животное! А судя по уздечке — и ездовое! Единорог продолжал стоять неподвижно, пока Ивона не подошла вплотную и не погрузила ладонь в теплый, чуть курчавый мех на сильной шее зверя.

Хотя Ивона и видела раньше чучело единорога, живой экземпляр мало походил на произведение таксидермиста. Ростом единорог был с лошадь; холка его располагалась где-то на уровне глаз девушки. Тело покрывала густая и упругая палевая шерсть, волнистая на шее и холке. Крепкие темные ноги оканчивались раздвоенными копытами — темно-серыми с матовым блеском. Голову венчала пара мохнатых ушей, похожих скорее на оленьи, чем на лошадиные. Карие глаза с вертикально вытянутыми зрачками внимательно смотрели на Ивону.

Ну и, конечно, рог. Он не был прямым и спирально закрученным, как это принято изображать на гравюрах: Ивона когда-то читала, что предметы, выдаваемые купцами за единорожьи рога, на самом деле являются бивнями странного морского животного, обитающего в северных, замерзающих зимой морях. У реального зверя рог был слегка изогнутым и гладким, словно отполированным. Довольно широкий, темно-бурый у основания, он постепенно истончался, переходя в острую пику медового цвета. Кроме уздечки, на единороге были видны следы потертостей на месте седла, а также три глубокие царапины, оставленные чьей-то когтистой лапой. Эти царапины с крупинками засохшей крови по краям вкупе с оборванной уздечкой проливали некоторый свет на возможную судьбу прежнего владельца единорога.

— Эх ты, зверина, — ласково проговорила Ивона, поглаживая вздрагивающий бок, — повезло тебе, что ты с магичкой встретился! Да и мне повезло. Я тебя подлечу сейчас, а после этого ты ведь меня подвезешь, правда?

Единорог только косил глазом и молчал, вероятно, не возражая.

Верхом на единороге Ивона вновь тронулась в дорогу. Она попробовала свернуть на запад, но довольно скоро путь ей преградила река с довольно топкими берегами и, что важнее, чрезвычайно холодной водой. Девушка подумала, что это могла быть та же самая река, над которой она совершила свой остающийся непонятным полет. Так или иначе, но в поисках брода пришлось свернуть — и опять на север.

— Не нравится мне это, — пожаловалась единорогу Ивона, — тебе-то что, с твоей шерстью, а я не этой, так следующей ночью околею от холода окончательно!

Единорог пошевелил ушами, как будто сочувственно, и потянулся к куртине лишайника, похожей на пышную шапку пены.

— Есть хочешь? — спросила Ивона. — Хорошо тебе, твоя еда у тебя под ногами растет. А мне что делать?

Единорог остановился и повернул голову вправо. Ивона посмотрела туда же и увидела старое капище какой-то неведомой ей религии. Кто-то заботливо выложил круг из камней, расположив по его периметру тринадцать черепов росомах, теперь глядящих пустыми глазницами во все стороны света. В центре круга возвышался валун высотой примерно по колено, на который, как на постамент, был воздвигнут череп какого-то крупного хищника с мощными челюстями и здоровенными клыками. Вокруг священного места валялись в беспорядке черепа и рога оленей-тарандов^[60] и единорогов. А еще на влажной земле возле капища отчетливо отпечатались копыта тарандов и полозья то ли саней, то ли волокуши. Судя по всему, таранды эти сани и тянули. Вцепившись в шерсть единорога, чтобы не свалиться, Ивона изучала эти следы, свидетельствующие о наличии в округе кого-то из Разумных. Следы обходили капище по дуге и вели на север. Девушка обреченно застонала.

* * *

Избушку, примостившуюся в горловине небольшой лощины, Ивона увидела сразу — спасибо эльфийскому зрению. Сколочено сие строение было из грубо обтесанных бревен, щели между которыми неизвестный строитель аккуратно законопатил лишайником. Стена, обращенная к путнице, могла похвастаться только одним небольшим окошком, затянутым чем-то вроде бычьего пузыря. Рядом к стене было прислонено что-то вроде саней. Четыре таранда с удивительно ветвистыми асимметричными рогами лениво повернули головы навстречу вновь прибывшим, не переставая задумчиво что-то пережевывать.

Ивона спешилась, отдавая себе отчет, что соскальзывает на землю, как мешок. Но прежде чем она успела постучать в дверь избушки, та со скрипом открылась, и в проеме появилась громадная фигура хозяина. Девушка с удивлением оглядела его широкие плечи и могучие руки, а также обратила внимание на сапоги — в которых, судя по ширине подошв, можно было, не проваливаясь, ходить по болоту. Тролль, в свою очередь, с не меньшим изумлением разглядывал оказавшуюся перед его дверью среброволосую девушку, дрожавшую от холода в своих легких штанах и рубашке. Затем он перевел взгляд на единорога и как-то странно прищелкнул языком. Единорог пошевелил ушами и послушно улегся рядом с тарандами. Тролль же сгреб в охапку обессилевшую Ивону и отнес в избушку. Только тут девушка осознала, насколько она вымотана.

* * *

— Ну и как же тебя сюда занесло? — добродушно прогудел тролль.

Оттаяв у очага, завернувшись в шкуру неизвестного ей зверя и выпив две плошки горячего травяного отвара, Ивона обрела способность связно отвечать на вопросы гостеприимного хозяина. Тот, впрочем, на подробностях не настаивал, удовлетворяясь самыми общими описаниями пути и событий. О том, как она превратилась на время в летающую тварь, девушка умолчала, как и о происхождении меча.

— А откуда к тебе попал киохтван? — поинтересовался тролль. Теперь Ивона разглядела как следует его умные проницательные глаза, окруженные морщинами, и совершенно седую гриву волос: судя по всему, хозяин был очень не молод.

— Кто-кто?

— Киохтван — зверь, на котором ты приехала. Когда-то их держали и объезжали северные орки, а может, и сейчас держат где-нибудь на западе. Но здесь я домашних киохтванов давно не видел, только диких.

— Он сам пришел ко мне вчера утром. У него потертости от седла и три царапины на боку. Я залечила их, как могла, но до конца они заживут не скоро.

— Да ты способная магичка! — усмехнулся тролль. — Я осмотрел зверя — царапины почти зажили. Это работа снежного льва. — Он помолчал. — Думаю, кто бы ни был его владельцем, о его судьбе лучше не спрашивать.

* * *

Утренний солнечный свет, пробивавшийся сквозь слюдяную пластину окошка тролльей избушки, показался Ивоне подозрительно ярким. Девушка чуть приоткрыла дверь и удивленно выглянула в образовавшуюся щелку. Местность, угрюмо-бурая еще накануне, теперь едва не ослепила ее чистейшей белизной. Холодное желтое солнце заставило нестерпимо сиять мириады крошечных ледяных кристалликов, за одну ночь пышным покровом усыпавших и мрачные топи, и чахлые карликовые березы, и вети редких лиственниц. Голубоватые бока огромных валунов, разбросанных вокруг избушки, по контрасту со снегом казались черными, а сами валуны приоделись в белые меховые накидки.

Дыхание вылетело изо рта девушки туманным облачком. Ивона поспешно захлопнула дверь, часто моргая в попытке снова обрести способность видеть в полутьме дома.

— Зима?! — сказала она наконец. — Уже?

— А ты что хотела? — улыбнулся старый тролль. — Здесь тебе не Веят Великий! Север все-таки.

— Так что, оттепелей больше не будет?

— Может, и будут. — Тролль пожал плечами и, проковыляв к печке, бросил в нее еще одно полешко. — А может, и нет. Не ко времени ты на север собралась-то.

— Уже вижу, — мрачно сообщила Ивона, кутаясь в мягкую звериную шкуру, которой укрывалась минувшей ночью. — А тебя-то что сюда подзиму занесло?

— Какие секреты? — осклабился тролль. — Охотник я, сейчас стада тарандов да прочих травоядных пойдут на юг, а за ними и хищный зверь потянется. И песец, и северные волки — не чета вашим, южным, и росомахи, и…

Он прервался, потому что невдалеке послышались странные трубные звуки и рев, легко проникавшие сквозь бревенчатые стены. Ивона не удержалась от любопытства и, придерживая на плечах шкуру, вновь прошла к двери.

— Снега зачерпни, — тролль всучил ей старый помятый котелок.

Ивона без возражений взяла посудину и выскользнула наружу. Белизна снежной целины вновь заставила ее зажмуриться. Девушка некоторое время промаргивалась, а затем все-таки смогла осмотреться.

Валуны, лиственницы, снег… Деревья, которые вблизи от жилья стояли, казалось, совершенно разобщенно, вдали уже сливались друг с другом и создавали некое подобие леса. Они еще не успели полностью стряхнуть с себя желтую хвою, и теперь их ветки пригнулись под весом снежной глазури. Чуть дальше, на склоне холма, группа елей резко выделялась среди черно-желтых разлапистых лиственниц, устремляясь к небу темно-синими пиками заостренных вершин. Где-то на половине расстояния до елок белизна снега стремительно теряла свою первозданность, превращаясь в месиво под широкими ступнями животных, стадо которых сейчас устремилось к югу.

Ивона, в принципе, знала, что это за животные, но и представить себе не могла, что когда-нибудь увидит их воочию. Огромные, как скалы или небольшие холмы, покрытые грязно-бурой косматой шерстью, звери неторопливо, с достоинством, переставляли свои ноги-колонны, покачивая длинными, изящно закрученными бивнями. То один, то другой зверь время от времени замедлял шаг и, подняв кверху извивающийся хобот, громко ревел.

— Вот и еще одной легендой меньше, — пробормотала про себя Ивона, — и вовсе индрики света не боятся! Даже аппетита не теряют.

Ручные таранды тролля повернули рогатые головы к девушке, посмотрев на нее с некоторым интересом, впрочем, недостаточным для того, чтобы звери сочли нужным встать. Они лежали в снегу, аккуратно подогнув ноги, и, похоже, особого дискомфорта не испытывали. Ивона заметила, что снег, припорошивший бока рогачей, даже не подтаял — похоже, их шкура действительно хорошо сохраняла тепло, не выпуская его наружу. Киохтван Ивоны был, очевидно, вполне солидарен с новыми товарищами, хотя и посмотрел на хозяйку с несколько большим любопытством.

— Ну а я так не умею, — сказала вслух девушка, зачерпывая снег и торопливо возвращаясь в зимовье. — Не хочу спать на снегу, а хочу в большом и теплом доме!

Она все же остановилась перед дверью на минуту, чтобы еще раз посмотреть на громадных зверей, бредущих среди чахлых лиственниц.

Отдав троллю котелок со снегом, Ивона вновь направилась к двери.

— Ты чего мельтешишь? — осведомился тролль. — Выстудишь тут все.

— Мне надо в кустики, — пояснила девушка.

— А-а… Че ж сразу-то не сходила? Да и с тарандами поосторожнее…

Что именно нужно осторожнее делать с тарандами, Ивона не поняла. Выскользнув наружу как можно проворнее, чтоб действительно лишний раз не выстуживать зимовье, она покосилась на лежавших оленей, до сих пор мирно пережевывавших свою жвачку, и пошла туда, где кучка карликовых березок образовала некое подобие вожделенных кустиков. Рогатые головы, как по команде, повернулись ей вслед, а затем олени дружно поднялись на ноги и потопали за девушкой.

— А вам чего тут надо? — Возле самых березок Ивона резко остановилась и, обернувшись, чуть не уткнулась в оленью морду. — А ну кыш! Здесь дамская комната!

Олени отступили на пару шагов, но едва Ивона двинулась вперед, вновь тронулись за ней. Рассердившись, девушка сотворила небольшой пульсар и с размаху хлопнула его в землю перед ногами рогатого эскорта, обдав тарандов фонтаном земли и обрывков лишайника. Обиженно фыркнув, олени попятились и сокрушенно посмотрели вслед девушке из-под нависших над глазами разлапистых рогов.

Пару минут спустя по равнине прокатился вопль, которому позавидовала бы самая тренированная гарпия. Затем последовал набор проверенных временем слов, не предназначенных для печати. Индрик, хрупавший березовыми ветками в трети версты от эпицентра неблагозвучия, удивленно поднял тяжелую голову с двумя громадными закрученными бивнями и прислушался. А тролль, выглянувший из зимовья, увидел своих оленей, галопом мчавшихся прямо на него. В последний момент таранды, нервно оглядывавшиеся на бегу, взяли влево и спрятались за избушку.

— Эти твои олени!.. — Ивона еще не исчерпала запас ненормативной лексики. Тролль уважительно кивнул.

— Здесь с солью плохо, — пояснил он, — вот они и ищут любую возможность.

Ивона только фыркнула, уже почти успокоившись.

— Ты, если что, вот так на них и кричи, — посоветовал тролль, притворяя дверь. — Помогает.

* * *

— Сейчас верст пять проедешь на северо-запад, — пояснял тролль, — а там увидишь кучу рогов тарандовых. Вот от нее и надо поворачивать к западу. Там широкий галечник, по нему реку легко перейдешь. Или переедешь — верхом-то!

Ивона благодарно кивала. Тролль не поскупился на вяленое мясо и несколько щепоток соли, а главное — на импровизированную шубу, сшитую им на скорую руку из шкур росомах. Нельзя сказать, чтобы эта одежда выглядела изысканно, но зато она с успехом выполняла свое главное назначение — не дать Ивоне околеть от холода.

— Спасибо вам! — искренне сказала девушка троллю. — Жаль, не могу ничем вас отблагодарить…

— Чего там, — отмахнулся тролль. — Ну, прощевай! Да, там, у этой рогатой кучи, остерегайся снежных львов — у них как раз там где-то вотчина.

Тролль прислонился к стенке избушки и стал задумчиво смотреть им вслед.

Киохтван задумчиво трусил по местности, и девушка подивилась и порадовалась мягкому, не тряскому аллюру.

Снегопад больше не возобновлялся, и осеннее солнце, висевшее бледным шаром над щербатой линией гор, выжало из себя частичку тепла, оголив на открытых местах губчатую почву и синеватые бока валунов. В низинах, вокруг небольших озерец, земля напиталась талой водой, и из-под копыт единорога с сочным чваканьем вылетали фонтанчики грязи и размокшего торфа. Стайки куликов вспархивали с обиженным писком и усаживались на другой стороне водоема, косясь на пришельцев черными выпуклыми глазами.

Кое-где, в первую очередь под лиственницами и нависшими валунами, снег не поддался разлагающему влиянию светила, лежа на земле рваными белыми лоскутьями, то тут то там пересекаемыми бурыми цепочками звериных следов. Одинокие следы петляли, расходились в стороны или вливались в главные трассы миграции, изрытые сотнями копыт. То и дело поверх раздвоенных отпечатков ног тарандов пролегали строчки волчьих следов или огромные округлые вдавления, оставленные индриками. С высоких точек — вершин пологих безлесных холмов — были видны и сами стада, издали напоминавшие клубы буровато-серого дыма, стелющегося по земле.

Ивона, успевшая полностью оправиться и отдохнуть (хотя еще три дня назад девушке казалось, что мучительная смерть от воспаления легких — самое малое, что ей грозит), куталась в подарок тролля, посматривая вперед в поисках заветного ориентира.

«Рогатая куча» открылась ей с очередного взгорка: сотни сброшенных оленями головных украшений и десятки рогатых черепов были аккуратно сложены в относительно правильный конус высотой не менее двух с половиной саженей. Земля вокруг была истоптана — но главным образом животными, приходившими сюда погрызть рога ради дефицитного в этих краях кальция. Когда здесь в последний раз были люди или другие Разумные, сказать было трудно; во всяком случае, следов человеческих ног Ивона не заметила. Впрочем, Разумные, кем бы они ни были, тоже могли подъезжать к куче верхом.

Даже еще не подъехав вплотную к странному кургану, Ивона почувствовала исходившую от него энергию. Не резкий обжигающий поток, а неспешно изливавшиеся мягкие волны. Вот так же кружка с горячим чаем согревает охватившие ее ладони. Вероятно, конус из рогов был сложен над природным источником магической силы — в качестве маяка, а может быть, и…

Что именно «может быть», Ивона не додумала, привлеченная странным звуком. Такой звук может издавать тяжелая кольчуга, комом брошенная на гулкий каменный пол. «Онк!» — раскатисто повторил голос. Киохтван под всадницей напрягся, выкатив глаза и поводя встопорщенными ушами, и Ивона почувствовала, что зверь дрожит. Она ласково похлопала единорога по шее, но тот не успокоился, а продолжал вертеться на месте, что-то высматривая. Девушка тронула его пятками, поворачивая на восток. Единорог благодарно фыркнул и пошел вперед быстрым шагом, переходящим в рысь.

Добравшись до очередного возвышения, Ивона осадила зверя — тот нервничал, раздувал ноздри, но подчинился — и оглянулась назад. Вот он, конус из рогов, стоит посреди голого пятачка земли. А совсем недалеко от него, даже до обидного близко…

Туша какого-то зверя (Ивона не могла разглядеть, какого именно) распласталась на сырой земле, сверкая окровавленными дугами ребер, торчавшими из разодранного бока. А вокруг нее расположились, отдыхая, охотники — шесть самых громадных кошек, каких только девушка видела в своей жизни. Они лениво смотрели в сторону всадницы. Их тела, размером не уступавшие степным орочьим лошадям, были покрыты густой серебристо-серой с прожелтью шерстью. Пять кошек лежали, предаваясь сытой неге, лишь самый большой хищник, у которого на шее и плечах росла короткая грива, был на ногах. Он, чуть ссутулясь, раскрыл пасть, и над равниной разнесся тот самый звук, что Ивона слышала возле рогового кургана.

— Снежные львы, — тихо проговорила девушка, с содроганием вспомнив о печальной судьбе прежнего владельца единорога.

Львы, впрочем, были сыты и потому вполне благодушны. Ивона отвела от них взгляд и тронула единорога каблуками. Тот покорно двинулся вперед.

Там, впереди, сверкавшими на солнце росчерками лежали извивы реки. До берега оставалось не более полуверсты, и было видно, что здесь, в широкой низине, река разливается, неся свои холодные воды по галечнику, столь удобному для переправы. Ивона поторопила единорога, и тот пошел галопом. Солнце раздробилось на бесчисленных маленьких перекатах, брызнув в глаза световым дождем, и потухло, скрывшись за облаком. И прямо перед собой, на той стороне брода, Ивона увидела движущиеся фигуры.

Девушка осадила недовольно фыркнувшего киохтвана и прикрыла глаза ладонью, вглядываясь в незнакомцев. Не менее дюжины фигур: пятеро или шестеро верховых, остальные пешие. Какое-то местное племя? И если да, то чье: человеческое, троллье, орочье? Кони под неведомыми седоками вспенили воду реки. Пешие тоже вошли в воду, явно собираясь переправиться. Трое из пеших держали на поводках каких-то крупных собак. Собак ли? На зрение Ивона не жаловалась — на коротко подобранных поводках шли махайры.

— Похоже, переправляться будем в другом месте, — сказала девушка себе и единорогу. — И что они ко мне привязались?!

Арбалетный болт прогудел в паре локтей справа и с тихим чваком зарылся во влажную почву. Пущен он был, похоже, для острастки, но за ним вполне могли последовать прицельные выстрелы. Ивона потянула за узду, и испуганный единорог пошел боком. Послышались окрики и треньканье тетивы.

— Чтоб вас… — Девушка припомнила самые отборные ругательства, которые знала. Хорошо еще, что сейчас ее магические силы если не на пике, то близко к нему! Ивона создала на ладони пульсар (не слишком мощный, чтоб только припугнуть) и запустила его, целясь примерно в середину цепочки врагов. Но тут киохтван испуганно рявкнул, мотая рогатой башкой, и пульсар угодил ему точно в середину рога. Ивона с досады плюнула — и застыла с открытым от удивления ртом: рог на мгновение полыхнул, а огненный шарик скользнул по нему, внезапно вспухнув вдесятеро, и унесся в сторону преследователей, накрыв их широкой волной. Мгновение спустя донеслись крики и ругань: всадники повылетали из седел, плюхнувшись в холодную воду, кое-кто из пеших повалился навзничь, испуганно заржали кони.

— Самое время делать ноги, — сообщила Ивона единорогу, справившись с первым удивлением. Она развернулась спиной к погоне и пустила зверя в галоп. Киохтван, похоже, тоже был не лучшего мнения о преследователях (особенно ему не понравилось, как взревели во время магической атаки махайры). Подушки лишайников, вросшие в почву валуны, пятна недотаявшего снега и гнилые сучья лиственниц — все это слилось под копытами единорога в одну пеструю полосу. Преследователи, похоже, оправились от потрясения и, разозленные, вновь повскакивали в седла. Ивона, оглянувшись с вершины холма, увидела пятерых всадников, нахлестывавших коней. Они уже миновали галечник. Рядом с приземистыми, но выносливыми палевыми лошадками тяжелыми скачками неслись спущенные с поводков махайры. Остальные чуть поотстали, все еще борясь с течением реки, но трех саблезубых котов и пятерых верховых арбалетчиков было более чем достаточно.

Киохтван, повинуясь всаднице, проскочил вершину холма и начал спускаться. Впереди замаячила уже знакомая роговая пирамида, напоминавшая отсюда какой-то странный неряшливый муравейник. А из-за «муравейника» не спеша, с какой-то зловещей плавностью в движениях выходили один за другим снежные львы, явно огорченные столь активным передвижением незнакомцев через их трапезную.

Единорог испуганно взревел, пытаясь затормозить передними ногами; в воздух взлетели комья земли и клочья лишайника. Ивона сильнее сжала бока зверя коленями, стараясь вспомнить подходящее к случаю заклинание. Киохтван, покоряясь судьбе и сумасшедшей наезднице, обреченно скакнул вперед и вновь пошел галопом. Девушка успела заметить несколько удивленные морды львов, которые в следующий момент нацелились уже на другую добычу…

Киохтван, не сбавляя темпа, взлетел на очередной холм. Позади раздался визг перепуганной лошади, крики, свист тетивы и перекрывающий все это рев хищников: похоже, львы нашли себе достойных противников и одновременно главный источник раздражения в виде саблезубых котов. Стараясь не потерять равновесия и не упасть, Ивона обернулась и увидела битву титанов: два махайра сцепились со львом и львицей, и теперь по седловине носился рычащий и визжащий клубок. Третий махайр позорно удирал, преследуемый львами. Чуть в стороне от поля боя валялась лошадь с разорванным боком. Но оставшиеся четыре всадника продолжали погоню, стараясь взять девушку в «клещи».

«Интересно, это сколько же им заплатили, что они так усердствуют? — подумала Ивона. — И это за сопливую магичку-самоучку! Нет, кто бы на это ни раскошелился, он крупно переплатил!»

Она метнула подряд два пульсара, но оба раза промахнулась, хотя второй огненный шар и расшвырял дерн под копытами ближайшей лошади, заставив ту сбиться с шага.

«Нет, определенно переплатил!»

Ивона едва не свалилась во время последнего броска и теперь плотно прильнула к шее киохтвана. И вовремя! Два болта один за другим музыкально провыли прямо над ее головой.

М-да, если бы тут был заболоченный участок, киохтван со своими раздвижными копытами легко обставил бы лошадей. Но, как на грех, они скакали по каменистому всхолмью с плотным грунтом, что, конечно, придавало погоне динамичность, но заодно обеспечивало лошадям преимущество. Не рискуя больше поворачиваться на спине бешено скачущего единорога, Ивона не глядя швыряла за спину россыпи мелких пульсаров, но, похоже, никого этим не впечатлила.

Вновь затренькали тетивы арбалетов, но болты почему-то не просвистели. Зато донеслись крики, из которых явствовало, что у преследователей не все в порядке. В общий звуковой фон вклинился странный звук — словно хлопало на ветру полотнище паруса, — а затем к нему прибавилось невнятное гудение, вызвавшее особый ажиотаж у погони.

Не выдержав, Ивона оглянулась. И похолодела, поняв, что от этого уже не спастись.

Конная погоня, разбившись попарно, с максимально возможной скоростью удалялась в стороны от Ивоны… и от пропаханной в земле черной дымящейся борозды. А над равниной, едва не задевая землю концами громадных крыльев, мчался дракон. Солнце поблескивало на вороненой чешуе и приподнятом гребне, играло при каждом взмахе на цветовых разводах перепонок. И летел дракон прямо на нее, приоткрыв длинные челюсти с устрашающим частоколом зубов.

Ивона, пискнув, вжалась в спину совершенно обезумевшего единорога. И с удивлением расслышала слова.

— Держись крепче! — со свистом вырвалось из драконьей пасти.

Порыв ураганного ветра пронесся над девушкой, громадная тень погасила солнце, а затем две когтистые лапы цепко, но бережно подхватили единорога вместе со всадницей, и почва с ее лишайниками и последней жухлой травой начала стремительно удаляться.

Глава 14 ДРАКОНЬЕ ДЫХАНИЕ

— Какая же у людей короткая память! — Свистящее дыхание вылетало вместе со словами из зубастой пасти. Стоять на твердой земле было ни с чем не сравнимым удовольствием. Ивона запахнула свою куцую шубу и огляделась. Позади, на юге, простиралась все та же волнистая равнина с отдельными валунами, с болотцами в низинах, только почти без лиственниц. Впереди холмы вздыбливались, как смятое одеяло, демонстрируя ноздреватые, словно изъеденные кислотой, скальники и полосы снега между ними. Между ближайшими скальными выходами темнел провал, ведущий куда-то вниз, под основание холма. Девушка обернулась к дракону.

— Аждар, — сказала она, — меня же кирдык мог хватить! Вообще удивительно, что я жива и в сознании!

— Вот и хорошо, — бесстрастно отозвался ящер. — Без сознания зачем бы ты мне была нужна?

— Съесть разве что, — проворчала Ивона, заглядывая издалека в темный провал.

— Я не ем человечину, — отозвался дракон, — она жирная и противна на вкус.

— А я и не совсем человек…

Шея Аждара изогнулась, и два ярких глаза уставились прямо в глаза Ивоны.

— Вот именно, — тихо проговорил дракон, — поэтому ты и здесь. Иди за мной!

Отвернувшись, ящер полез в провал.

— Э-э! Стой! — окликнула его девушка. — А как же мой единорог?

Дракон вновь обернулся, обозрев сперва ее, затем киохтвана.

— М-да, — проговорил он. — Это проблема. В принципе, можешь его выпустить пастись.

— Чтобы его сожрали первые же волки или те же снежные львы?!

— Ни волки, ни львы, ни медведи не подходят близко к этой пещере, — проворчал дракон. — Если твой киохтван будет пастись в радиусе полуверсты отсюда, а на ночь или от непогоды прятаться в горловину пещеры, ему ничего не сделается.

Ивона сняла со спины единорога всю поклажу, а затем, поколебавшись мгновение, стянула с головы животного уздечку. Побросав все это на устилающий землю лишайник, она обхватила шею единорога руками и прижалась щекой к его упругой жесткой шерсти.

— Извини, — шепнула она. — Видимо, так надо. Побудь здесь, возле пещеры, пока я не вернусь, или, если хочешь, беги на юг и живи вольным зверем. Только не попадайся никаким волкам с медведями! Да ладно, я уверена, ты не попадешься…

Ивона невольно шмыгнула носом, затем подобрала свои вещи и пошла вслед за ящером. Единорог покосился в ее сторону и, нагнувшись, принялся щипать лишайник.

* * *

За провалом в подошве холма обнаружилась обширная сводчатая полость. Через вход свет поступал сюда в достаточном количестве, чтобы Ивона со своим зрением могла все видеть. Впрочем, в отличие от гномьих пещер, рассматривать тут было особенно нечего. Пол, более или менее ровный, кое-где был усыпан скальными обломками, а возле входа — почвой и слежавшимся растительным мусором, за века нанесенными сюда ветром. В нескольких понижениях пола белели снежники, судя по всему, не таявшие здесь, в пещерном сумраке, даже летом. От ветра и неожиданного бурана пещера защищала хорошо, но назвать ее уютной не смог бы даже самый захудалый кокатрис^[61].

Впрочем, Аждар не собирался останавливаться. Ивона, ежась от холода, следовала за ним. Ящер прошел сквозь весь зал и исчез в дальнем его конце, в еще одном темном провале. Ивона слегка поскользнулась на старом, присыпанном осадком снежнике и осторожно шагнула в черный ход, ширина которого едва позволяла протиснуться дракону. Девушка зажгла пульсар, чтобы как-то развеять царящую здесь темноту.

Ход резко вилял из стороны в сторону (непонятно, как летающий ящер мог по нему перемещаться) и забирал слегка вверх. Стены этого коридора были отполированы до блеска, отражая свет огненного шара, а на полу, напротив, имелись многочисленные царапины и щербины, вероятно оставленные когтями.

— Ты идешь? — раздался откуда-то спереди голос дракона.

Ивона, не отвечая, двинулась на голос и неожиданно зажмурилась от яркого света.

Кривой коридор открылся в не просто обширную — гигантскую пещеру, уходившую в неопределенную даль. Десятки факелов горели здесь ровным немигающим пламенем. «Прямо как у гномов», — подумала девушка. Но цвет пламени был несколько другой, а сами факелы явно не годились для чедовеческой руки — в две трети сажени длиной. Чуть прикрыв глаза и протянув вперед ладони, девушка почувствовала присутствие магии, исходившей в том числе и от факелов, но увидеть заклятие не смогла.

Аждар высился перед девушкой странным изваянием, поглядывая на нее зеленоватыми глазами.

— Ну, — прошелестел он, — будь гостьей.

* * *

«Интересно, — подумала Ивона, — много ли найдется Разумных, вне зависимости от расы, которые добровольно сунулись бы в драконью пещеру? Нет, пожалуй. Наверное, я должна бы дрожать от страха и покрываться холодным потом…»

Но потом, похоже, она стала покрываться потом отнюдь не холодным: в пещере было, как ни странно, довольно тепло, и сквозь росомаховый мех это явственно ощущалось.

— Это твой настоящий дом? — поинтересовалась Ивона у Аждара, обводя пещеру взглядом.

— Это настоящий дом всех драконов, — отозвался Аждар. — Один из…

— Я не знала, что у драконов есть общественные пещеры, — проговорила Ивона, оглядывая пространство отшлифованного камня.

— А ты много чего о нас не знаешь. — За бесстрастным голосом Аждара послышалась усмешка. — Но так уж случилось, что теперь узнаешь.

— А где же сокровища? — поинтересовалась Ивона, оглядываясь по сторонам.

— А с чего ты решила, что здесь должны быть сокровища?

— Но это же драконья пещера.

— Ну и что. Сокровища есть у каждого дракона.

— Ну и?

— У каждого, Ивона. И держат они их в своих пещерах. Хотя в чем-то ты права.

Тень, огромная и немного угловатая в свете факелов, поднялась впереди. Громадный, крупнее Аждара, дракон поднялся со своего ложа и воззрился на пришедших. По сравнению с блестящим — в прямом смысле — Аждаром он выглядел костлявым и каким-то замшелым. Черная чешуя словно запылилась, сухая кожа местами свисала дряблыми складками, особенно заметными под нижней челюстью, и была испещрена давно зажившими, но не исчезнувшими шрамами. Глаза у ящера были, как и у Аждара, зеленые в середине и желтые по краям, но более тусклые, слегка водянистые.

Ивона поняла, что вот теперь, наверное, самое время для холодного пота.

— Это она? — спросил старый дракон. Голос его был похож на шелест сухих листьев, перекатываемых по земле ветром.

— Да. — Аждар, не мигая, смотрел престарелому ящеру прямо в глаза. Ни один из драконов не проявил каких-либо признаков подчинения, но Ивоне показалось, что Аждар все-таки нервничает.

— Зови меня Нидхогр, дитя, — старый ящер повернулся к девушке, но голос его остался таким же бесцветным, как и раньше, — тебе ни к чему знать настоящее имя.

— Нидхогр… — прошептала Ивона. — Древняя как мир сила, сдерживающая Хаос!

— Не настолько древняя, — Нидхогр изогнул шею и улегся обратно на свое каменное ложе, — тебе еще предстоит узнать, насколько стар этот мир. Как и многое другое…

* * *

После краткого разговора с Нидхогром Аждар нашел для Ивоны подходящее спальное место — в одном из залов, неподалеку от бившего из стены ключа. Он притащил неведомо откуда кучу шкур, главным образом — тарандовых. Ивона буквально упала на них, тут же провалившись в сон.

Спал Аждар или нет, ожидая, когда она пробудится, но когда девушка разлепила глаза, она первым делом увидела его выжидательный взгляд.

— Сколько ему лет? — спросила Ивона.

— Много, даже по нашим меркам. Девятьсот пятьдесят три полных года. Последние два столетия он — хранитель Места. Живет в этих пещерах. Так что, возможно, ты и права — его богатства могут быть спрятаны где-то поблизости. Но искать не советую.

…Ивона уже несколько запуталась в этом гигантском подземелье, тянувшемся, судя по всему, под всей подошвой холма, а может, и не одного. Залы со сводчатыми потолками перетекали в коридоры и проходы, открывающиеся в новые залы. Происхождение этих полостей оставалось непонятным. Должно быть, когда-то неизмеримо давно это была естественная система пещер, которую затем приспособили к неким нуждам, выровняв стены, полы и потолки, пробив или расширив нужные проходы и, возможно, засыпав ненужные. Только вот кто? Драконы? Ивона, основываясь на том, что она читала про драконов, могла представить их себе кем угодно, но только не зодчими. Ящеры издревле селились в подземных убежищах самого разного происхождения — от гротов до старых штолен, — а также и в брошенных владельцами каменных постройках (не делая при этом разницы между бывшим королевским дворцом павшей державы или простым амбаром). Но вроде бы никогда не занимались серьезной перестройкой интерьера своих жилищ.

В очередной зале оказалось полно оружия. Остановившись как вкопанная, Ивона оглядывала груды лат, нагрудников, кольчуг и поножей, шлемов (человеческих и конских), связки разномастных мечей, копий, алебард, шестоперов, громадных гарпунов и даже ручных мортир. Над некоторыми колюще-режущими предметами вились синеватые огоньки заклинаний. Этим арсеналом можно было бы вооружить небольшую армию. Правда, вооружение получилось бы несколько разномастным, но зато внушительным.

— Вот видишь, — проговорил Аждар, пока Ивона оглядывала выставку «Оружейное дело: вчера и сегодня», — сколько народу пыталось отыскать эту пещеру?

— И что, все находили?

— Нет, не все. Большинство искателей обычно просто теряется в лесотундре и замерзает или тонет в болоте — иной раз целыми отрядами. Но не пропадать же добру. — Он щелкнул когтем по гулко зазвеневшим доспехам.

— А от меня что здесь останется? Меч? Я-то ваше убежище не разыскивала!

— А тебе было суждено найти его, когда ты еще только родилась. Скажи мне, — ящер улегся, ногой отпихнув мешавшее оружие, — что ты знаешь о тех, кого люди называют «вормлордами»? Глупое название, но не будем придираться к словам.

— Сказать честно — почти ничего. — Из двух сёдел девушка соорудила себе некое подобие кресла. — Они приходят в этот мир очень редко (если только вообще не являются вымыслом) и способны подчинить дракона… или только силу дракона. Вот, собственно, и все.

— Вот именно — силу. Подчинить и преобразовать. И, можешь не сомневаться, они не легенда…

— Не хочешь ли ты сказать?..

— …Ты одна из них.

Полюбовавшись на крайне озадаченное лицо Ивоны, он продолжил:

— Наверное, ты замечала странности, связанные с твоим происхождением? Это один из признаков, хотя и не единственный.

— Постойте-постойте, — Ивона порадовалась, что села, — при чем тут мое происхождение? Ну, я полуэльф с примесью то ли гномьей, то ли орочьей крови.

— «Вормлордом» становятся только потомки всех семи рас. Вспомни-ка, не случалось ли у тебя чего-нибудь, плохо совместимого с человеческой или эльфийской жизнью?

— Ну, вообще-то… Я не настолько хорошо знаю эльфов, чтоб утверждать, что для них характерно, а что — нет. О боги… Вспомнила! Я упала в пропасть и стала крылатой тварью! Так это была кровь вилы? (Ящер кивнул.) Интересно, кем она мне приходилась?

— Бабушкой, — не дрогнув веком, бросил дракон. — Твой отец — не чистокровный эльф, его матерью была вила. Эти две расы вообще часто вступают в браки.

— А остальные расы? — Ивона пыталась переварить сказанное ящером. Драконы говорят редко и никогда не обманывают. Но не со всякой правдой так уж легко смириться…

— А тебе никто не говорил, что твои глаза светятся в темноте?

— Так они и у гномов светятся! Да и вообще у всех, кто живет в сумраке, — у тех же темных эльфов.

— Но не зеленым, — отозвался Аждар. — Зеленым они светятся только у вампиров. Запомни это. А теперь вспомни еще кое о чем. Не было ли у тебя ситуации, когда ты чуть не замерзла? Это не редкость осенью в здешних равнинах. А нет ли у тебя дара находить общий язык с животными? Долго ли ты приучала киохтвана к своему присутствию?

Ивона слушала, поражаясь все больше и больше.

— Тролли способны выжить на морозе, гибельном для всех прочих рас, — поучительно сказал Аждар. — Они же особенно легко переносят ранения и мало подвержены болезням в целом. Способность вызывать у животных доверие есть и у эльфов, но несравненно больше она развита у орков — вспомни, только они приучают самых крупных и свирепых хищников, хотя современные орки этот дар и поутратили.

— То есть, — наконец выговорила девушка. — если мой отец — наполовину эльф, а наполовину вила, то моя мать — почти вовсе не человек?

— Она была почти человеком. Думаю, крови прочих рас в тебе меньше, разве что вампирьей довольно много. Но тем не менее среди твоих предков — все расы, которые вы самонадеянно называете Разумными.

— Это надо переварить, — сообщила Ивона.

— Переваривай, — охотно согласился Аждар. — Время еще есть.

* * *

— Аждар, — позвала Ивона, рассматривая наконечник гарпуна. — А драконы, правда, неуязвимы для магии?

Дракон, пребывавший в обычном состоянии полусна, отдернул пленки с глаз.

— Не для всей, — осторожно ответил он. — Это практический вопрос?

— Нет, для общего развития.

— Дракона трудно убить магическим оружием, — сказал Аждар, — ну и не всякое заклинание способно пробить нашу шкуру. Есть, конечно, среди магов умельцы, способные поймать и дракона в ловушку.

— Странно. — Ивона попробовала остроту гарпуна. — Я читала, что в старину против драконов часто применяли заговоренное оружие. Те же гарпуны.

— Во-первых, мы хорошо чувствуем магию — возможно, лучше других существ. Поэтому в состоянии увидеть заговоренное оружие раньше обычного. А во-вторых… Если в меня уже летит такое острие, я могу дохнуть в него огнем — и в результате получу в… в общем, получу то же острие, только раскаленное. А вот если оно заговорено… Брось-ка боевой пульсар куда-нибудь в сторону!

Ивона покорно сформировала в ладони шарик оранжевого цвета. Примерилась и бросила его по диагонали зала. Одновременно из пасти Аждара вылетел огонь, но не плотным комком, а лоскутом жаркого марева. Это пламя догнало пульсар Ивоны почти у дальней стены и прошло сквозь него. Пульcap врезался в стену, вырыв в ней оплавленное углубление. Драконий огонь плеснул о стену чуть в стороне, по дороге оплавив слишком высоко торчавшую пику. Ивона наблюдала за всем этим с интересом, ожидая какого-либо интересного эффекта, поэтому не сразу заметила, что дракон поднялся на лапы и замер с разинутым ртом.

— Вот тебе и ответ на твой вопрос, — наконец проговорил ящер, — по крайней мере частичный. Постарайся не кидать в меня такими пульсарами.

— А что-то должно было произойти? — спохватилась девушка.

Ящер хмыкнул.

— Вон видишь копье с заговоренным наконечником? — спросил он.

Ивона присмотрелась и увидела среди прочего оружия длинное копье, вокруг наконечника которого плясали голубоватые разряды.

Плевок драконьего огня с огромной скоростью промчался через зал пещеры. Едва он коснулся пресловутого наконечника, как тот взорвался снопом искр; крошечные капельки металла забарабанили по сваленным на полу доспехам.

— …гий.

Ивона отняла ладони от ушей, все еще продолжая слышать грохот.

— Ты что-то сказал? — спросила она дракона.

— Это, — Аждар вновь улегся на пол, — называется конфликтом магий. Подавляющее большинство заклинаний так себя поведут, если вдруг столкнутся. Поэтому будь осторожна, применяя магию против зачарованного предмета, и пользуйся комбинацией заклятий, только если уверена в их совместимости.

Некоторое время Ивона пребывала в размышлениях.

— Постой, — спросила она. — А в чем же все-таки особенности вормлорда? Судя по всему, не в способности творить заклинания, убийственные для драконов. Вряд ли бы ты тогда так удивился моему пульсару.

— Тут мы подходим к главному вопросу. Да, твой пульсар, надеюсь, является случайностью, а заклинания против нас способны сотворить любые сильные маги. Дело в том, что мы и сами представляем собой очень сильных магов, но только крайне специализированных. Драконье пламя, как тебе правильно рассказывал Орсет, — это аналог вашего пульсара. Я могу создать пламя, зажигающее свечу, но не оплавляющее воск, и такое, после которого в полуторасаженной стене остается дыра. Ты удивлялась формам этой пещеры? Старый дракон вроде Нидхогра может пламенем выжечь неровности стен, выплавить нишу или проход в скале — не с одного раза, конечно. Так вот, вся наша магия — это пламя, и больше ничего. Но вормлорд способен впитать силу этого пламени, использовав ее для построения любого заклинания.

— И я тоже это могу?

— Пока нет, но научишься.

— Аждар. — Ивона села, скрестив ноги. — А вы не боитесь, что силу творить любые заклятия я направлю против вас же?

— Нет, — бесстрастно ответил ящер, — не боимся. Я наблюдаю за тобой с твоего раннего детства, и полагаю, что ты подходишь для наших целей.

— Для ваших целей?

— Об этом потом. А пока — лови!..

Ивона даже и сама не подозревала, что способна с такой скоростью вскочить из неудобной для этого позы и нырнуть за баррикаду из доспехов. Клуб прозрачного пламени пролетел над ее головой.

— Ты что?! — Девушка выглянула из своего убежища. Тяжелый рыцарский панцирь не удержался и, грохоча, покатился по каменному полу.

— Если бы я хотел тебя сжечь, — назидательным тоном сказал дракон, только что не грозя Ивоне пальцем, — я бы, во-первых, расплавил сейчас эти железки, а во-вторых, вообще сделал бы это восемнадцать лет назад.

— А! — Ивона не без труда выбралась из свалки рыцарского металлолома, шумно споткнувшись о чьи-то поножи. — Так это ты был драконом из моего сна!

— За сны ответственности не несу, — возразил Аждар. — Я хочу, чтобы ты поймала мой выдох и попробовала его воспринять.

— Э-это я уже усвоила. — Девушка опасливо покосилась на пасть ящера, медленно поворачивавшуюся вслед за ней. — Но я очень привыкла к обеим своим рукам, и они мне дороги как память.

— Это пламя почти иллюзорное, — увещевал ее Аждар, вертя длинной шеей. — Небольшой сгусток тепла — не хватит даже сосульку растопить.

— Ну ладно. — Ивона внутренне сжалась в ожидании смертоносного выдоха яшера (одно радовало — драконье пламя способно испепелить за считаные мгновения, ни о какой боли и речи быть не может). — Давай попробуем.

— Готова? — поинтересовался ящер.

Ивона только что-то неразборчиво пискнула в ответ, а в следующий момент вновь оказалась за железной баррикадой. Дракон щелкнул плетью хвоста, породив волну оглушающего грохота и лязга.

— Нет, так дело не пойдет, — сообщил он. — Вот что: если не получается в ладонь, попробуй мечом.

— А не оплавится? — обеспокоенно спросила Ивона, вытаскивая и рассматривая голубоватое лезвие.

— Начнет плавиться — успеешь бросить, — отозвался ящер.

— Он мне тоже дорог как память. — Девушка покрутила меч в руке.

— Знаю. Ничего с ним не сделается. Этот меч, между прочим, ковали в драконьем огне — по крайней мере частично. Им теоретически после этого можно гвозди кружочками нарезать.

— Ладно, — уже в который раз приготовилась Ивона, поднимая меч над собой. Направленное к потолку лезвие чуть завибрировало, а сама девушка зажмурилась, чтобы не видеть летящего на нее пламени.

Клинок перестал вибрировать, и в ее ладони, охватившие рукоять меча, словно пролилось что-то теплое и тягучее. Волна тепла распространилась по телу почти так же, как это бывало, когда девушка касалась амулета из драконьего зуба.

Ивона открыла глаза, опасливо посмотрев на свои руки, державшие меч. Нет, все в порядке — руки не отвалились и даже не обуглились. Девушка попробовала оценить свои магические силы. Сделала пасс — и добрых три центнера доспехов, кольчуг, щитов и мечей поднялись в воздух.

— Неплохо, — констатировал Аждар. — Но, полагаю, это еще требует отработки.

* * *

На отработку ушла вся следующая неделя. Самым трудным оказалось научить Ивону не зажмуриваться, когда в нее летит сгусток пламени. Со спокойствием, достойным тысячелетнего памятника архитектуры, Аждар пару раз «промахнулся», чтобы убедить девушку в безвредности своих «выдохов». Получив огненным клубком один раз в плечо, а другой — в солнечное сплетение и убедившись, что это безопасно, хотя и неприятно, Ивона стала внимательнее и, главное, переборола свой страх.

В промежутках между занятиями Аждар выдал своей подопечной (которая так и не добилась от дракона пояснений по поводу своей предстоящей роли) громадный сундук с фолиантами по разным областям магии. До этого Ивона считала библиотеку, доставшуюся ей от матери, весьма неплохой, но сейчас она столкнулась с совершенно незнакомыми книгами.

Пару раз она рискнула пройти мимо спящего Нидхогра и проведать своего единорога. Осень за пределами пещеры милостиво решила задержаться еще на несколько дней, и после того снегопада, которым Ивона любовалась в гостях у тролля, снег еще не возобновлялся. Киохтван пасся, старательно подъедая лишайники.

С лишайниками волей-неволей пришлось познакомиться и самой Ивоне. Драконы питались редко и где-то вне пещеры: по крайней мере, она ни разу не заметила ни самой еды, ни процесса ее спешного поглощения. В рацион девушки входило в основном вяленое мясо — корм питательный, но склонный несколько приедаться, а на закуску — сухие подушки какого-то лишайника серно-желтого цвета, довольно сладенькие, но тоже не поражающие разнообразием вкусовых оттенков. Хорошо хоть, что с питьем проблем не было: кристально чистую и обжигающе-холодную родниковую воду Ивона кипятила пульсаром, заваривая некое подобие чая из травок, найденных в собственной сумке.

Зато книги, полученные от Аждара, принесли ей большую пользу. Помимо того, что чтение просто позволяло занять время, Ивона обнаружила целый ряд полезных заклинаний, которые теперь, «наглотавшись» драконьих выдохов, она могла творить без особых усилий. Одновременно ей попался гримуар совершенно не магического содержания. В нем заключались наставления о том, как посредством самовнушения можно управлять своим телом: погружаться в сон, обострять внимание, ослаблять чувство голода (последнее умение было особенно актуальным).

Посему Аждар, явившийся как-то раз за своей «протеже», обнаружил, что Ивона сидит, скрестив ноги, прикрыв глаза и положив руки на колени ладонями вверх, — с таким отрешенным выражением лица, что дракон усомнился, жива ли она. Проверил он это, впрочем, без особых сантиментов, — слегка ткнув девушку когтем.

Ивона мгновенно оказалась на ногах.

— Не делай больше так, — сказа она, переводя дыхание. — Я же в состоянии единения с миром могу от неожиданности и файерболом засветить!

— Интересно ты с миром единишься. Я думал, у людей при этом другие эмоции превалируют.

— Как могу на голодный желудок единиться, так и единюсь.

— Как же вы усложняете себе жизнь этим пищевым разнообразием и кулинарией! То ли дело — поймал таранда и съел его целиком.

— Я не могу съесть целого таранда!..

— Ну так что-нибудь поменьше. Лемминга, например. И мясо, и все необходимые растительные вещества в виде начинки.

— Еще скажи — вместе со шкуркой и костями! — Ивона скорчила рожу, выражая тем самым свое отношение к поеданию целых леммингов.

— Значит, не настолько голодная, — констатировал Аждар.

* * *

— Как успехи? — Шелестящий шепот Нидхогра вызывал у Ивоны ассоциации с чем-то потусторонним. Да и сам престарелый ящер своей выцветшей шкурой и выступающими ребрами напоминал призрак дракона. Впрочем, девушка отдавала себе отчет, что этот дракон на самом деле еще ой как материален. Так, у людей (да и не только у них) тщедушный старичок, которого, того и гляди, ветром унесет, может оказаться необычайной силы магом.

Костлявый и морщинистый, Нидхогр буквально сочился силой. Девушка легко себе представила струю его пламени — даже не плавящую, а сжигающую камень.

Тренировка состояла в том, что Ивона — уже без посредства меча и не зажмуриваясь — ловила клубки призрачного пламени и, чтобы дать получаемой энергии выход, творила какую-нибудь иллюзию, а затем развеивала ее. Собственно, в данный момент Нидхогр просунул клыкастую голову сквозь льдисто-прозрачный фантом замка, уменьшенный настолько, чтобы поместиться в пещере. Фантом с тихим хрустальным звоном осел.

Аждар довольно сверкнул глазом, а Ивона охотно взялась продемонстрировать результаты тренировок, подняв над головой ладони, сложенные лодочкой. Клубок прозрачного огня понесся к девушке. Коснувшись ее ладоней, он на мгновение удвоился в размерах, став ярко-алым. Волна жара пахнула в лицо и взъерошила серебристые волосы девушки. Ивона непроизвольно зажмурилась, и энергия хлынула в нее с неистовством горного потока. Это было ощущение на грани ужаса и восторга. Обладай Ивона соответствующим опытом, она, возможно, сравнила бы это ощущение с чувством сексуального удовлетворения; но пока никакие адекватные ассоциации ей в голову не пришли. Волна огня прокатилась по всему ее телу, от кончиков пальцев до ступней. На миг у нее создалось впечатление смещения масштабов — когда то ли себя ощущаешь безмерно выросшим, то ли весь мир — внезапно съежившимся.

Наконец (Ивона не могла сказать точно — через секунду или через несколько часов) алая пелена перед глазами растворилась, а чужая сила, подергавшись и частично развеявшись, устроилась в оболочке ее тела. Девушка приоткрыла глаза и осторожно посмотрела на чуть дымящиеся, но на вид вполне жизнеспособные пальцы рук. Затем перевела взгляд на драконов.

— Ты это специально подстроил!

— Зато, —спокойно отозвался дракон, — ты теперь знаешь, что можешь ловить и вполне боевой пламень.

— Да я чуть концы не отдала! Сейчас как воспользуюсь благоприобретенной силой для ухудшения демографии среди драконов!

— Ты обещала отдать концы минимум дважды за последнюю неделю, — сообщил Аждар.

— И сдержу обещание, если мне немедленно не объяснят, в какую задницу меня втравили!

— Тих-хо! Угомонис-сь! — Аждар с нормального голоса перешел на свистящий шепот.

— Не угомонюсь! — Под пассами девушки несколько наиболее крупных доспехов слились вместе, образовав кривобокую фигуру, вооруженную громадным двуручником с волнистым лезвием. Фигура, покачиваясь, сделала шаг в сторону драконов, гулко лязгнув по каменному полу. Нидхогр посмотрел на это творение своими выцветшими глазами, а затем выплюнул узкий синий язык пламени, и железки с грохотом разлетелись по залу.

— Уймис-с-ссь, юная леди! — прошелестел Нидхогр еле слышно, но почему-то спорить с ним не хотелось.

Ивона заткнулась и пристыжено посмотрела на почти тысячелетнего ящера.

— Ты хочеш-шь знать, зач-ш-ем вс-се это? — продолжал старый дракон. — С-слушай же! С-сколь-ко, по-твоему, существует род драконов в этом мире?

— Ну, сто тысяч лет? — предположила Ивона, поскольку Нидхогр замолчал и выжидательно на нее уставился.

— Этот мир старше, чем пока что осознали ваш-ши ученые. Ему более четырех миллиардов лет. А наша раса существует в нем лишь краткий промежуток в двадцать миллионов лет. В чем-то ты права: по сравнению с вашим летоисчислением это почти бесконечно много. Мы видели, как менялся мир, как исчезали и рождались острова, как моря выходили из берегов или, наоборот, высыхали, оставляя после себя соленые пустыни. Мы видели, как приходят и уходят целые сонмы живых существ, как природная магия и звездный свет за сотни тысячелетий видоизменяют животных и растения до неузнаваемости. Мы видели, как набирали силу странные двуногие создания, как они учились пользоваться палкой, заостренным камнем, силой магических источников, как они, становясь все сильнее, ловчее и выносливее, расселялись по островам и континентам, постепенно распадаясь на разные виды и расы. Мы видели рождение и гибель цивилизаций, были свидетелями разрушительных войн и мирных союзов. Смотри!

Когтистые пальцы громадного ящера извлекли откуда-то и сжали странный заостренный кристалл — темный, почти черный. Но Ивона успела заметить за этой чернотой намек на движение, словно внутри камня было заключено какое-то существо, метавшееся там в бесплодных попытках пробиться наружу.

Дракон повел лапой, широким взмахом охватив добрую половину зала. Девушка от неожиданности попятилась: воздух внезапно сгустился, развернувшись громадным серым свитком, и по нему поплыли образы. Затаив дыхание, Ивона воочию увидела столкновения чудовищных, почти не представимых сил, творящих облик Мира; взрывы огненных гор; движение континентов; вспучивание горных хребтов на месте пересохших морей; бесчисленные стада животных, удивительных и странных; свирепых хищников, рядом с которыми снежные львы смотрелись не страшнее котят; и кочующие племена сутулых лохматых существ, которым еще только предстояло стать Разумными.

— Вы, люди, говорите, что драконы все знают, — проговорил Нидхогр. — Нет, мы знаем не все. Наша раса вырождается, мы — лишь жалкие потомки существ, что правили миром миллионы лет назад. Но и те обрывки знаний, что уцелели в наших головах, громадны по сравнению со знаниями людей, эльфов и прочих Разумных. Пройдет несколько тысячелетий, и наш род уйдет навсегда. И до того, как это случится, наши знания должны перейти к вам.

— Это магия? — шепотом спросила Ивона, когда серый свиток, висевший в воздухе, растаял.

— Нет, это всего лишь память, заключенная в артефакте. И ныне нет ни одного дракона, который мог бы создать подобный артефакт. Мы можем всего лишь пользоваться ими.

— Но почему не отдать знания, хоть бы вот такие артефакты, Разумным? Скажем, в академии или университеты?

Дракон со вздохом улегся на каменный пол.

Аждар внимательно следил и за старым ящером, и за Ивоной, но молчал.

— Ты представь себе, — проговорил Нидхогр, — орка из какого-нибудь кочевого племени, которому стала бы доступна сильная боевая магия.

Ивона представила. Вероятно, выражение ее лица Нидхогра удовлетворило.

— Уже давно, когда люди и им подобные только пробовали создавать свои первые цивилизации, драконы — не все, но многие — приняли решение помогать им в этом, поскольку века самих драконов сочтены. И выдавать кусочки знаний, а еще лучше — подталкивать к поиску решений в нужном направлении. И по возможности пресекать то, что будет препятствовать развитию ваших цивилизаций.

— Например, войны? — прошептала Ивона.

— Например, войны, — согласился Аждар.

— А вы, драконы, — сказала Ивона, стараясь смотреть в глаза обоим ящерам, — способны только на огненную магию. И вам нужен чародей, который будет творить заклинания, пользуясь силой вашего огня.

— Умниц-са, девоч-ш-ка! — проговорил Нидхогр, поднимаясь с пола.

— А почему вы решили, что я буду вам помогать в ваших делах? — поинтересовалась девушка с удивившим ее саму холодом в голосе. — Почему вы считаете, что наша цивилизация пойдет по вашему пути? Почему вы не думаете, что мы рано или поздно до всего доберемся сами, без ваших «отеческих» наставлений?!

Нидхогр, уже направлявшийся к выходу из зала, обернулся.

— Иногда эти существа меня удивляют, — сообщил он не то Аждару, не то самому себе, но уж точно не Ивоне. — Нам не нужна твоя помощь в наших делах, девочка. Нам нужна помощь в одном-единственном деле, в котором ты тоже заинтересована, поскольку кто-то хочет ввергнуть в войну на уничтожение две страны, где живут близкие тебе существа.

Последние слова были произнесены еле слышным шепотом, но прозвучали в тишине зала абсолютно отчетливо.

— А война и правда будет? — почти жалобно спросила Ивона Аждара, когда старый дракон покинул зал.

— Да, и уже скоро. Если тебе интересно, элитные королевские войска уже маршируют к границе Кверка. Но время пока есть.

— Но ведь если эта война случится, она будет страшнее Предпоследней! Ты уверен, что от меня будет какая-то польза?

— Это от тебя зависит, — невозмутимо отвечал дракон, укладываясь на пол и прикрывая глаза.

Глава 15 МИРОТВОРЦЫ

Аждар пропал дней на пять, не посчитав нужным как-либо предупредить о своем отсутствии. Ивона посмотрела на себя в отполированном щите и в очередной раз пробила в ремне новую дырочку. М-да, а ведь сколько женщин предпринимает специальные усилия, чтобы добиться такой талии! А вот он, рецепт, — две недели на вяленой оленине и сухом лишайнике, и никаких проблем!

В ожидании появления дракона девушка стала заниматься самообразованием, освежая в памяти уже известные ей и отыскивая в книгах новые заклинания. Когда-то, бессистемно занимаясь магией по случайно выбранным в материнской библиотеке книгам, она не задумывалась, почему одни вещи ей удаются чуть ли не с первого раза, а другие не выходят, сколько ни бейся. За время занятий с Аждаром она наконец поняла, что дело не в силе и не в навыке, а что действительно есть заклинания, которые ей доступны, а есть такие, которые не доступны в принципе — заклинания, основанные на прямом обращении к одной из элементалей. Это заметно сужало круг боевых заклинаний, поскольку ни поставить вокруг себя огненную стену, ни мгновенно заморозить влагу воздуха Ивона так и не смогла, даже будучи напитанной силой.

Дракон появился вечером пятого дня, когда девушка в очередной раз усмиряла голод посредством чтения.

— Аждар, — Ивона оторвалась от гримуара, — мне надо срочно поесть.

— Сырых леммингов? — поинтересовался дракон. — А мне казалось, что стройная фигура считается привлекательной у женских особей всех Разумных.

— Стройная фигура?! — Ивона вскочила, демонстративно затягивая на талии пояс. — Да если так будет продолжаться, то я скоро превращусь в анти-Визентскую, которая при встрече с настоящей Визентской взрывается со страшным грохотом!..

— И где ты это вычитала?.. — спросил дракон, обращаясь, похоже, к самому себе. — Нет, не превратишься.

Ивона так и не поняла, откуда дракон это извлек, но перед ней неожиданно появился сверток, издающий невероятно вкусный запах. Неприлично задрожавшими от нетерпения руками девушка размотала грубую ткань, обнаружив внутри половину хлебной краюхи и жареную курицу. Ивона подняла глаза на Аждара.

— И где ты это взял? — осторожно спросила она.

— А тебе не все ли равно? — отозвался дракон. — Это еда, принятая у вас, людей.

— Это она, — согласилась Ивона, — я ее узнаю, хотя у меня уже было впечатление, что никакие воспоминания о настоящей еде мой ум не засоряют. А это не фантом?

— Попробуй, — сообщил Аждар, — во-первых, уж распознать фантом у тебя должно хватить умения. А во-вторых, если нет, то твой мозг воспримет это как настоящую еду, а значит, будет чувствовать себя сытым.

Хлеб напитался вытопленным из куриной тушки жиром и крошился в ее продолжавших дрожать руках. Но Ивоне хватило сообразительности, чтобы не есть сразу много — после долгого поста ни к чему хорошему бы это не привело. Она съела одну куриную ногу, обгрызла краюху почти на мышиный манер и с сожалением отложила остатки в сторону. Дракон наблюдал за ней полуприкрытым глазом и словно бы пребывал в полусне, но подрагивание мускулов крыла выдавало нетерпение ящера.

— Ты насытилась? — спросил он, когда Ивона старательно увязала остатки еды в тряпицу — дабы не подвергать себя искушению и не съесть-таки все. — Теперь тебе не грозит превратиться в анти-Визентскую?

Стараясь не глядеть на узелок с едой, Ивона довольно вздохнула, отрицательно помотав головой в ответ на последний вопрос.

— Вот и славно. — Ящер поднялся с пола и выгнул спину, разминая мышцы. — Тебе пора.

— Пора — куда? — не сразу поняла девушка, но дракон уже повернулся и вышел из пещеры.

* * *

Это было похоже на военный лагерь. На армию, вставшую на отдых перед тем, как встретиться с противником в каком-то решающем бою. Некоторое количество солдат предавалось праздности, полеживая в тенечке или играя в кости, однако не меньшее их количество было занято делом. Натачивались мечи, проверялись механизмы арбалетов. Лошадям задавали корм или прохаживали их, а лошади ржали и фыркали, подобно всем своим породистым сородичам, оказавшимся в столь нервозной обстановке. Вооружившись киянками, лопатами и мотыгами, инженерные бригады готовили позиции для требушетов, которые возвышались над суетой нескладным нагромождением канатов и бревен. Разумеется, реяли флаги, и среди них полоскалось на осеннем ветерке полотнище королевского штандарта. Короче, это было похоже на военный лагерь настолько, насколько вещи бывают похожи сами на себя.

И потребовалось бы неплохое воображение, сочетающееся с определенным знанием, чтобы различить во всем этом хоть нотку фальши.

Хорт устало потирал покрасневшие глаза, вглядываясь в лежавший на столе шар горного хрусталя. Над шаром колдовал — в прямом и переносном смысле — старый седой маг, кутавшийся в меховую безрукавку. Не штатный армейский маг, годный лишь для заговаривания погоды и создания живой картины боевых действий для расположившегося на стратегической возвышенности командира, нет. Это был один из столичных специалистов королевской магической службы. А штатные полковые маги (Хорт знал это, не выглядывая на улицу) сейчас старательно тянули веревки, поднимая над палаткой хитросплетение медных и серебряных контуров — приемно-передающую антенну для поисково-коммуникационных заклинаний.

Эта военно-магическая братия, хоть звезд с неба и не хватала, дело свое знала крепко: через несколько минут хрустальный шар, по которому до этого пробегали лишь неясные тени, мигнул, и в нем отразился лагерь во всех подробностях.

— Отлично, — негромко проговорил третий присутствовавший за столом человек, — а теперь покажите-ка нам, что творится у эльфов.

Старец в меховой душегрейке согласно кивнул, не отрывая взгляда от хрустальной сферы, и изображение начало меняться. Поползли в сторону, пропадая, ряды палаток, подводы с фуражом, костры с сидящими вокруг них солдатами; показались купы деревьев, лужайки, перелески, широкая долина между двумя пологими холмами. И вновь появились костры, подводы и палатки — какие-то нереальные в вечернем сумраке, расставленные не рядами, как у людей, а по углам гексаграмм.

— То же самое, — сказал Хорт, украдкой сцеживая зевок в кулак.

— И ты полагаешь, — спросил человек, отрываясь от созерцания вражеского лагеря, — они на это купятся?

— Мы это узнаем завтра, — пожал плечами Хорт, — вы сделали, что смогли. И мы сделали, что смогли…

— Ой ли? Не лучше было бы вовсе не устраивать этого марша победителей?

— Полагаю, что нет. Хотя рассуждать об этом поздно, а потому — бессмысленно. И все же ополчение местных дворян явилось бы худшей альтернативой, поскольку у гвардии, помимо прочих достоинств, есть одно неоспоримое: она делает то, что ей приказано делать, и, главное, не делает то, что ей приказано не делать.

— Хорт, зачем ты мне это рассказываешь? Ты даже не представляешь, насколько я хорошо все это знаю.

— Да, Ваше Величество, — согласился Хорт.

— Вы сумели передать весточки своим… гм… коллегам? — спросил король.

Хорт только устало кивнул.

— Да, — чуть закашлявшись, проговорил старый маг, — и они тоже пока никого не нашли.

— Тогда нам остается только ждать. — Король откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Кстати, Хорт, опираясь на твой опыт, я хотел бы со временем создать… скажем так, структуру… Что-то вроде особой тайной стражи, только не совсем. Полагаю, ты понимаешь, о чем я. Не хочешь возглавить?

Хорт медленно повернулся к королю.

— Хм, — сказал он. — если бы Ваше Величество не было королем, я бы ответил: «Да никогда в жизни!» Но поскольку вы король, я так только подумаю.

* * *

— А где мой единорог? Убежал?

Ветер набросился на девушку, привыкшую к ровному микроклимату пещер, и холодными пальцами забрался под накидку из росомашьих шкур. Снега все еще почти не было, но чахлая равнина, освещенная бледным низким солнцем, стояла выстуженная и безжизненная; не видно было на ней ни оленя, ни птицы, ни какого другого живого существа. И только пронизывающий до костей ветер нес над землей сухие былинки, кусочки лишайника и крошечные кристаллики льда и печально то ли выл, то ли стонал, пролетая над входом в драконью обитель.

— Я отнес его на юг, — громадный ящер стоял грудью к ветру, выгнув шею с вытянутой головой и прижав подвижный гребень; полурасправленные перепонки крыльев протяжно гудели в потоке воздуха, — и выпустил в окрестностях твоего замка. Потом отыщешь — он вряд ли подпустит кого другого.

— Спасибо, Аждар, — искренне сказала Ивона.

— Надо торопиться, — проговорил дракон, — забирайся!

— Подожди. — Ивона кое-как закуталась в росомаший мех. — Аждар, объясни мне, наконец, простыми словами, что от меня потребуется.

— Не знаю, — честно сказал дракон, — может быть, вообще ничего. А может быть — многое: для тебя. Созидательная магия, которой мы давно и прочно лишены, иногда может быть полезнее разрушительной. Особенно в сочетании с человеческой этикой, которой у драконов тоже нет.

— Объяснил, — проворчала Ивона, — просто и ясно!

Она поправила на плече сумку и перевязь меча и, ухватившись руками за гребень, с трудом вскарабкалась на загривок ящера. Сидеть там оказалось неожиданно комфортно: между драконьими лопатками гребень практически сходил на нет, а за его переднюю часть было удобно держаться. Ивона невольно подумала, что пережил единорог, проделавший путь не на спине, а в когтях дракона. Долго, впрочем, думать ей не пришлось: Аждар сделал несколько пробных взмахов, а потом резко толкнулся ногами и взлетел. Ветер ударил в распахнувшиеся «плоскости», в несколько мгновений подняв ящера высоко над равниной.

— Не смотреть вниз… — сказала себе Ивона, но все-таки посмотрела.

И ничего особенного — равнина как равнина. Видимо, в девушке сказывалась кровь вилы, крылатого существа, так как вид удаляющейся земли не вызвал у нее ни страха, ни головокружения. Она с интересом смотрела, как ландшафт, недавно бывший равниной, холмами, падями и обрывами, становится похожим на мятый лист пергамента, припорошенный пылью. Дракон заложил широкий круг, постепенно набирая высоту, вытянул шею, подобрал лапы — и огромные крылья заработали, размеренно опускаясь и поднимаясь и толкая громадного ящера вперед со все увеличивающейся скоростью.

* * *

Капитан, сжимая коленями бока рыжего коня, проехался вдоль строя.

Небо на востоке — там, где из-за великого и бескрайнего моря только собиралось взойти солнце, — подернулось розоватой дымкой. Но само солнце продолжало купаться в холодных соленых водах, и лагерь вместе со всеми палатками, подводами, кострищами и многими сотнями вооруженных людей еще пребывал в объятиях прохладной осенней ночи. Копыта жеребца хрустели по мерзлой траве и не различимому во мраке инею.

«Хороший денек будет, — подумал капитан. — Может, последний этой осенью».

Лица солдат, готовых по первой команде двинуться вперед, поворачивались вслед за командиром. С треском горели факелы на высоких, воткнутых в землю шестах, бросая оранжевые отблески на шлемы и нагрудники. Почти никто не почесывался, не зевал, не ковырял в зубах: в королевскую гвардию попадали лишь те, кто хорошо и вовремя усваивал, в каком душевном и физическом состоянии следует пребывать перед предстоящим делом.

Только вот дело предстояло какое-то странное. Капитан на протяжении нескольких последних дней не раз задумывался: а куда и зачем, собственно, движется армия? Уж больно победоносно маршировала она к месту встречи с противником. Что, командование рассчитывало на быструю войну — так сказать, малой кровью и на чужой территории? «Одно из двух, — решил для себя капитан. — Точнее даже, из двух с половиной. Либо в штабе сидят люди с полным разжижением мозгов, либо по чьему-то недосмотру там случайно собрались умные люди, которые знают, что делают. Или же над этими людьми есть человек, знающий, что делать, плюс обладающий достаточным авторитетом».

Капитан остановил и развернул коня. Солдаты посмотрели на него. Капитан посмотрел на солдат и прокашлялся.

— Гвардейцы! — рявкнул он. — Орлы! Все вы знаете, что на ваших плечах лежит ответственность за судьбу королевства. Отечества, так сказать. И я, зная каждого из вас лично, не сомневаюсь, что руки ваши тверды, как и сила духа; что в открытом бою вы не посрамите чести Берроны. Но должен напомнить, что сегодня, вероятно, сила духа будет значить несколько больше, чем сила руки. Приказ на сегодня у меня и у вас таков: занять свое место в общей диспозиции и, что бы ни случилось, — НЕ ВСТУПАТЬ В БОЙ. Даже если силою обстоятельств вы окажетесь с противником лицом к лицу.

По строю прошла волна перешептываний.

— Этот приказ не обсуждается! — рявкнул капитан. — Отменой его служит команда: «Беррона в опасности!» Вот когда услышите эти слова — деритесь, как последний раз в жизни!

«И весьма вероятно, так оно и будет», — подумал он, обводя строй мрачным взглядом, который солдаты все равно могли скорее почувствовать, чем увидеть.

* * *

Похоже, Ивона все-таки заснула на драконьей спине, хотя и не собиралась этого делать из боязни свалиться. И похоже, что дракон летел без устали весь вечер и всю ночь. Во всяком случае, сейчас было раннее утро: небо на западе было еще черным и почти сливалось с темной землей внизу; на востоке малиновые, бордовые и розовые тона свидетельствовали о приближении дневного светила; а земля хотя еще и не обрела цветов, но на ней уже можно было разглядеть какие-то всхолмья, пади, леса и речные русла.

Девушка попробовала размять затекшую спину и плечи, но порыв встречного ветра едва не сбросил ее вниз, и она была вынуждена податься вперед, судорожно вцепившись в пластины гребня.

— Доброе утро, Аждар! — крикнула Ивона, но ящер не отвечал: то ли был слишком сосредоточен, то ли просто не расслышал. Его крылья продолжали размеренно опускаться и подниматься, и с каждым их взмахом все ярче разгорался рассвет.

Яркие тона постепенно теснили ночь, заливая практически чистое небо с немногочисленными клочками пушистых облаков. День обещал быть погожим. Хороший день…

…Для смертельной битвы.

Дракон перестал махать крыльями и чуть свернул свои «плоскости», постепенно заваливаясь вбок. Ивона вцепилась в гребень еще сильнее. По пологой спирали ящер снижался к земле, все еще закутанной в серый сумрак. Ивона начала различать кроны отдельных деревьев, которые по мере приближения к ним постепенно окрашивались в желтые и красные тона.

Аждар заложил еще один широкий круг, почти чиркнув лапами по золотистым купам старых кленов… И тут лес внезапно оборвался, перейдя в широкую открытую поляну, по которой растянулись ряды бесчисленных палаток. Ящер пронесся над ними, снижая скорость, а затем резко затормозил несколькими взмахами крыльев, встав при этом «на дыбы», так что Ивона опять едва не свалилась.

Она с трудом соскользнула на землю и начала разминать затекшие за часы полета конечности. Ноги онемели, и девушка вынуждена была усесться на траву, чтобы привести их в чувство. Болела спина, ныли плечи. Девушка покопалась в сумке и, найдя небольшой пузырек — дар Яргвины, влила в себя его содержимое.

— Ходить можешь? — спросил Аждар, выгибая шею (видимо, она тоже затекла).

— Сейчас, пару минут. — Ивона прикрыла глаза, ожидая, пока подействует лекарство, и, стараясь не думать, что решат обитатели военного лагеря, готового к битве, на краю которого неожиданно приземлился громадный дракон с наездницей.

Но никто ничего не решил.

* * *

— Странно, — Ивона обвела взглядом лагерь, — такое впечатление, будто все ушли, притом ненадолго. Посмотри, как при моровом поветрии: палатки, повозки, даже походные котелки на местах — а людей нет! Мне почему-то казалось, что в тылу действующей армии должна трудиться прорва народу…

— Совершенно верно, — кивнул дракон.

— Ну и где они все? Поголовно ушли воевать! Или бежали, все бросив? Как-то не похоже ни на то, ни на другое. Что ты об этом думаешь?

Аждар промолчал, задернув глаза пленками. Минуты полторы спустя Ивона бесцеремонно дернула его за хвост.

— Аждар, ты что, уснул? Ты увидел что-нибудь?

— Да, — дракон открыл глаза, — поехали. Оттолкнувшись от земли, он взмахнул крыльями, свалив ближайшую палатку, и на лету подхватил Ивону когтистыми лапами.

— Осторожно! Ты мне куртку порвешь! Куда ты меня тащишь?

Но дракон молчал. Вместо того чтобы взмыть поднебесье, он скользил, прижимаясь к земле на столько, на сколько мог, не ударяясь о деревья крыльями.

— Прекрасно, — проворчала Ивона, — хорош вормлорд — болтаюсь, как тряпка, в когтях у живого ископаемого, а оно даже не утруждает себя объяснениями…

Ивона замолчала, потому что в прогале между деревьями открылась картина надвигающейся исторической битвы, или, если угодно, исторической катастрофы.

Войска уже построились и заняли позиции. Ивона различила ряды укрывшейся до срока за щитами пехоты; отряды лучников, уже положивших стрелы на тетивы луков и в желоба арбалетов; коней, нервно перебиравших ногами в ожидании сигнала к атаке. Сверкали латы; ветер, несущий золотые осенние листья, развевал вымпелы и штандарты. А на заднем плане расчеты готовили к бою катапульты и (Ивона разглядела это совершенно отчетливо) последние достижения военной индустрии: длинноствольные пищали — со стороны Берроны и пороховые ракеты — со стороны Кверка. Не меньше двух тысяч эльфов и около трех тысяч людей — недавние союзники, ставшие врагами, — стояли сейчас здесь, на поле брани, разделенные лишь незримой линией границы между двумя государствами. И в людскую армию, как отметила девушка, входили не полуслучайные дружины окрестных герцогов, баронов и графов, а королевские войска, половину из которых составляла Элитная Тысяча.

И главное, что, сколько бы ни погибло здесь сегодня и людей и эльфов, этими жертвами война не ограничится.

Ивона вдруг обнаружила, что уже вполне прочно стоит на своих собственных ногах, а Аждар припал к земле рядом с ней.

— И что я должна делать? — спросила девушка (не просто же так дракон приволок ее сюда!).

— Смотри, — прошипел ящер, — смотри внимательно!

И Ивона посмотрела.

Неожиданно на поле предстоящей битвы появились новые цвета и новые элементы. Девушка увидела бледно-лиловый муар магии, исходившей от заговоренных щитов пехоты и от надетых на воинов амулетов; голубые искры заклинаний, заключенных в клинках мечей. Она увидела, как вспыхивает магия в руках колдунов, также приготовившихся к бою, сигнал к которому все не подавали. И совсем недалеко от себя — темный вихрь силы, который медленно раскручивался немногочисленной группой людей, устроившихся в тени под развесистым дубом.

* * *

Небольшая, но необычайно чистая и гладко отполированная хрустальная сфера показывала две выстроившиеся армии. «Две не готовые к бою армии, — напомнил себе маг, называвший себя Моркасом. — Но это поправимо!» Дуб над его головой зашелестел, и тот же ветер, что побеспокоил сохнущие листья на ветвях дерева, всколыхнул королевские штандарты двух государств, чьи солдаты сейчас стояли на позициях, с некоторым недоумением глядя друг на друга.

— Все-таки они сделали это. Посмотрите, друзья мои, — маг широким жестом обвел пологую, практически лишенную древесной растительности долину, — по сути, что бы они ни сделали, это было бы нам на руку, но они выбрали такой вариант. Ну как, маэстро Везилий, сможет ваша чудодейственная жидкость взбодрить гвардейские части двух держав?

— Вне всякого сомнения, — ответил старый алхимик, — ей, в сущности, все равно.

— А если бы они не выдвинули эти элитные войска? — поинтересовался рослый полуорк.

— А если бы «не», то тогда выдвинулись бы дружины приграничных землевладельцев, и результат был бы тот же. — Моркас вновь принялся смотреть в шар. — Прекрасные бойцы! Что физическая форма, что дисциплина — все достойно подражания! Пожалуй, единственное, о чем я жалею, маэстро Везилий, так это о том, что вы не закончили свою работу с оборотнями: какая прекрасная армия получилась бы из этих парней! Но, увы, не все сразу…

— Она здесь.

— Что? — переспросил Моркас.

— Она здесь, — бесстрастно повторил эльф с резкими чертами лица, на котором застыло несколько постное выражение, — девушка-вормлорд, дочь моего преемника.

Маг оторвал взгляд от сферы и огляделся, а затем повернулся к эльфу.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Ах да, ты же способен чувствовать подобные вещи. И где она?

— Справа, за кустами на склоне, примерно в четверти мили отсюда, — эльф кивком головы указал направление, — и с ней дракон.

— Ладно, — объявил Моркас после секундного размышления, — это подождет. Но, Ханнаг, твои люди меня, мягко говоря, огорчили.

— Мои люди, — проворчал полуорк, — отыскали ее в этой снежно-грязевой пустыне. И достали бы, если бы им не помешал дракон…

— Мы это обсудим позже, — оборвал его маг, аккуратно извлекая из серебряного футляра запаянную стеклянную трубку со слабо мерцавшей зеленоватой жидкостью и перстень с крупным молочно-белым камнем. В камне словно бы мелькали искорки, крохотные вспышки, видимые только боковым зрением. Моркас повертел перстень, разглядывая его под разными углами, а затем решительно надел на средний палец левой руки. Мельтешение искорок усилилось, вполне различимое теперь и при прямом взгляде. Эльф поморщился.

— Едва ли эта девчонка сможет как-то помешать вам сейчас, — проговорил из-за спины мага Везилий. Старый алхимик, не отрываясь, с интересом следил за жидкостью внутри запаянной трубки: конечно, были проведены все необходимые эксперименты, но все же испытания — это одно, а практика — совсем другое.

— Это ты зря, Везилий, — отозвался Моркас, не оборачиваясь, — если бы она и могла что-то сделать, то сделала бы именно сейчас. Но не думаю, что у нее это получится.

— А дракон? — поинтересовался Ханнаг.

— Дракон для нас сейчас так же безвреден, как и шальной арбалетный болт, — процедил эльф.

— Очень точно сказано, уважаемый Рианэль. Будьте любезны, поставьте защиту еще и от этого, — маг указал на стеклянную трубку, — а то вы с Ханнагом сцепитесь, едва я ее сломаю.

Эльф сделал несколько пассов руками, сохраняя все то же пресное выражение лица.

— И все же я бы не стал недооценивать возможностей вормлорда, — проворчал он.

* * *

— Увидела? — поинтересовался дракон. — Подпитать тебе и слух, чтобы ты слышала, что происходит, или зрения тебе достаточно?

— Достаточно. — Ивона в очередной раз перевела взгляд с армий на компанию под дубом.

Нет, там были не только люди: она отчасти разглядела, а отчасти ощутила наличие среди них эльфа и кого-то еще — скорее всего, орка.

— Кто это? — шепотом спросила девушка, чуть кивая в сторону обособившейся группы.

— Полагаю, — дракон растянулся на земле, вжавшись в жухлую траву и палые листья, — это они: те, кто должен быть тебе наиболее интересен. Некоторые из них, возможно, наиболее важные.

— То есть те, кто затеял все… всю… все это безобразие? А не проще ли будет их сейчас просто сжечь твоим огнем? — Ивона вдруг отчетливо ощутила на себе внимание эльфа; похоже, это был не простой эльф, а кто-то из эльфийских магов.

— И это говорит человек?! Да, я, как дракон, сжег бы их без малейшего сожаления. Но… это не в моих силах.

— Твое пламя не способно пробить их защиту? — изумилась Ивона, уже почти уверовавшая в то, что сильнее драконьего огня в мире ничего нет.

— Ее питают не силы мага, а некий искусственный источник, — отозвался Аждар почти равнодушным голосом, — к тому же она создана специально против меня.

Ивона не успела задуматься над словами ящера, потому что в долине обозначилось какое-то движение. Шеренги пехоты начали передислоцироваться. До слуха Ивоны долетели обрывки команд. Замелькали конные отряды, которые, казалось, прикладывали массу усилий, чтобы не замечать противника. Впрочем, вид Просто Прогуливающихся Тут верховых латников удавался им плохо. Создавалось впечатление, что обе армии чего-то ждали, а время ожидания скрашивали, старательно изображая видимость хоть какой-то активности.

Полковые маги также пребывали в напряженном ожидании непонятно чего. И тут один из стоявших под дубом незнакомцев решил, по всей вероятности, подстегнуть события. Он сделал шаг вперед и поднял руку. Центр темного вихря сместился, и стало видно, что он привязан к предмету в руке неизвестного мага — то ли зажатому в ладони, то ли надетому на палец наподобие перстня. Вихрь кружился в воздухе, видимый лишь немногим избранным, и тянул, тянул из этого артефакта силу, как ниточку пряжи. Одновременно край вихря, обращенный к войскам, стал стремительно разрастаться, набухая подобно грозовой туче. Ивона, ощущая, как на нее липкими волнами накатывает паника, в ужасе увидела, что эту тучу оплетает тончайшая сетка магических разрядов.

— Тут потребуется нечто воистину эффектное, — проговорил дракон равнодушным голосом рептилии; оранжевые глаза ящера, не отрываясь, смотрели на «тучу», — даже я не часто вижу такой магический заряд, задействованный одним заклинанием. Ну как, помнишь что-нибудь подходящее к случаю?

Ивона сдавленно пискнула, невольно обратив взгляд к армейским магам. Десяткам магов — эльфийских и человеческих, сильных, умелых и опытных. Разумеется, они видят, что здесь происходит, и, разумеется, не дадут этому произойти.

«Грозовая туча» темного заклинания набухла, так и не дождавшись чьей-либо реакции, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее покатилась к войскам подобно лавине.

Обе армии, до этого совершавшие невнятные перемещения, замерли, словно окаменев. И над этими застывшими рядами щитов, шлемов и копий вдруг разнеслась заветная команда: «Беррона в опасности!»

Многосотенная скульптурная группа отмерла. И послышался шорох, все усиливавшийся и усиливавшийся, пока, наконец, не оборвался металлическим лязгом — это сотни мечей покинули свои ножны. Но раньше, чем пешие кнехты или конные латники успели сделать шаг навстречу противнику, в воздух с омерзительным воем начали взвиваться стрелы и арбалетные болты.

В минуту, когда черная клубящаяся «туча» покатилась к шеренгам, собравшиеся в долине маги обеих армий наконец-то, похоже, разглядели то, что перед этим старательно пытались высмотреть. Они с поразительной синхронностью, словно долго репетировали это действие, обернулись к своему общему противнику. Ивона сквозь застилавший глаза ужас увидела змеистые молнии самых разных оттенков, прочертившие воздух по направлению к одинокому дубу. И ударившие в переливающийся купол, мгновенно выросший над колдуном. Впрочем, возможно, купол был там и раньше, а магический удар лишь сделал его видимым и (как почувствовала Ивона) более прочным, словно заклинание впитало в себя силу своих противников. От безвинного дерева во все стороны полетели ошметки горящих веток и куски коры, сбитые отрикошетившими разрядами.

— Я помню что-то об этом типе магии, — сказала девушка, обращаясь скорее сама к себе, — что-то такое я читала!

Купол, заряжаясь силой и отражая удары, несколько приостановил действие и странного темного заклятия. Но это уже не имело особого значения: сотни стрел неслись навстречу друг другу. У Ивоны возникло мерзкое ощущение времени, которое начало растягиваться, как паутина, приставшая к волосам и лицу, но еще не до конца разорвавшаяся.

— Давай, — пророкотал распластавшийся на земле ящер, — вспомни уроки и лови!..

— Сейчас попробую…

Аждар плюнул огнем, и алый клубок ударил в ослепительно полыхнувшее лезвие воздетого меча, разбившись о него мириадами мельчайших, быстро темнеющих брызг.

— Зачем так-то? — спросил дракон, провожая их взглядом.

— Затем, что просто ураганный ветер я создать не могу, это стихийное заклинание, — ответила Ивона.

…В Берроне ничего подобного нет. Но если добраться до Наутиса, главного портового города Кверка, сесть там на корабль и долго плыть на восток, можно приплыть в земли, известные в узких кругах посвященных своими странными природными явлениями и необычными существами. Среди прочих чудес заокеанской земли есть и такое: из некоторых древних пещер по вечерам начинают валить черные клубы, постепенно развеиваясь в темнеющем небе. Это миллионы летучих мышей, живущих под каменным кровом, отправляются на еженощный промысел. И чтобы все они могли найти себе пищу, каждая вынуждена лететь с огромной скоростью, спеша убраться подальше от своих товарок. Трудно сказать, читала ли Ивона записки путешественников, видевших подобное «мышеизвержение», или же вспомнила что-то благодаря зверькам, с которыми когда-то пыталась объединять сознание, — однако сейчас наперерез стрелам, со свистом рассекая воздух, мчались двадцать миллионов острокрылых летучих мышей со смешными круглыми ушками и грустными губастыми мордочками.

Едва стрела попадала в мышь, как та начинала таять, пока не исчезала. Но даже арбалетной стреле было достаточно повстречать на своем пути двух-трех таких фантомных мышей, чтобы полностью потерять боевой запал и бессильно упасть на землю. Дополнял эффект и ветер, поднимаемый миллионами бешено работающих крыльев. Мыши двигались сплошным потоком в несколько саженей шириной, и мало каким стрелам удалось не попасть ни в одну из них.

Такое зрелище способно на пару минут поколебать даже дисциплину гвардейских частей. Раздались крики отнюдь не военно-патриотического толка, истерично заржали лошади, первые ряды кнехтов отшатнулась. Кое-кто попал при этом под ноги следующих рядов, и в нескольких местах возникла куча-мала и неразбериха. Последнюю слегка подпитали вопли требушетных расчетов, сопровождаемые оглушительным треском. Ивона, увидев, как громоздкие сооружения, уже готовые было метнуть в гущу вражеских войск камни, одно за другим складываются подобно карточным домикам, недоуменно повернулась к Аждару.

— Ну да, — с ноткой легкого самодовольства ответил дракон, — только пережег конопляные тросы, и все. Не отвлекайся.

Ивона выругалась.

— Еще раз! — крикнула она Аждару.

Черный вихрь — загадочное заклинание ненависти — гулял по полю, стремительно разрастаясь, призывая людей и эльфов сойтись и биться, биться, не щадя ни врага, ни себя. Ивона увидела, что маги обеих армий, осознав, чем это им грозит, накрыли себя куполами магической защиты, не позволяя заклятию втянуть в битву и их.

Отряды кнехтов начали движение вперед, поддерживаемые с флангов конницей и не обращая более внимания на последних, мечущихся над полем битвы мышей. И кроме заклятия, ими двигала другая сила, сила произнесенных слов приказа: «Беррона в опасности!» Дисциплина — великая сила, если использовать ее правильно.

* * *

Стериан, мысленно схватившись за голову, заставлял себя смотреть на разворачивавшуюся перед ним катастрофу. Он, конечно, не мог видеть ни черного вихря, ни магических щитов, которыми укрылись полковые маги, но опыт подсказывал ему, что именно происходит.

Ну почему, почему силовые структуры власти так неповоротливы, когда дело касается… дела? Почему они тогда не сровняли с землей найденный им и Хортом зачарованный замок, придавив змею еще в зародыше?

Ну ладно, нынешний план был неплох, хотя ситуация со стороны Кверка и не была столь запущенной. Здесь не назревал геноцид в отношении людей, поскольку людей в Кверке кот наплакал. В конце концов, Кверк мог объявить «границу на замке» на неопределенный срок, предоставив армии, примаршировавшей из Веята, стоять вдоль этой самой границы, сколько влезет. Но все же план был неплох.

И теперь этот план отправился в выгребную яму.

Может быть, когда с каждой стороны падет тысячи по полторы, удастся сесть за стол переговоров и как-то замять инцидент. Но это сомнительно. Эльфы, конечно, не злопамятны, просто сейчас они злы, а память у них, при их долголетии, хорошая. А в Берроне… Там, как ни верти, антиэльфийские настроения довольно сильны, и ступи хоть один кверкский солдат на берронскую землю — потихоньку, а потом все быстрее соберутся и ополчения, и что угодно.

Стериан, разумеется, увидел, что сделала Ивона, как видел и сполохи драконьего огня. И оригинальность решения его позабавила. Однако он прекрасно понимал, что даже если остановить стрелы, сами армии уже не остановить.

Проследив взглядом за перемещениями передового отряда пехоты, Стериан устало-безнадежно прикрыл глаза рукой. И проглядел следующее действие этой стремительно развивающейся драмы.

* * *

Ивона увидела, что теперь уже какие-то десятки саженей разделяют катившиеся навстречу друг другу волны доспехов и клинков. И взмахнула своим мечом, словно стряхивая с него очередной ком драконьего огня, на этот раз — темно-бордовый.

Если бы пехотинцы посмотрели себе под ноги, они бы обнаружили, что вся трава между сходившимися отрядами мгновенно пожелтела и засохла. Но пехотинцы под ноги не смотрели — у них перед глазами было зрелище поинтереснее, — однако, даже обуреваемые жаждой битвы, они почувствовали, что шуршание растительности под сапогами стало иным. Мятлики, стебельки ястребинок и довольно мясистые осенние побеги щавеля теперь не сминались, а рассыпались пылью. От таких перемен возникает резонное подозрение, что противник подложил тебе свинью. Хорошо бы узнать, какую. И волей-неволей передовые отряды приостановили движение и обратили взгляды долу.

Земля, разделяющая армии, зашевелилась. Под ее покровом просыпались семена и подземные побеги, напитанные энергией драконьей магии. И, повинуясь приказу Ивоны, спешно проверяли свои гены на предмет сведений о шипах и колючках.

Почва неожиданно вздыбилась, вздулась пузырями, словно возомнив себя почти готовой манной кашей. В воздух взлетели фонтанчики мелких комочков земли, забарабанивших по щитам и латам. Из открывшихся ямок и трещин с безумной для таких спокойных существ, как растения, скоростью вырвались бледные белесые побеги. Они метались из стороны в сторону, скручивались, изгибались, натыкались друг на друга, немедленно прочно сплетаясь. Они не разменивались на ветки и тем более листья, они тонкими змеями тянулись из сохнущей на глазах и крошащейся в пыль земли, покрываясь по мере роста шипами и колючками всех мастей. Пожалуй, только по форме колючек опытный травовед и смог бы сказать, чем бы стали эти растения, сложись их судьба по-другому. Растениям, впрочем, было все равно: поднявшись примерно на человеческий рост, все они — чертополох и шиповник, терн и боярышник — стремительно чернели и застывали в неподвижности, исчерпав невеликий выделенный им запас жизненных сил. Минуту спустя почти на всю длину долины выросла колючая стена почти в сажень высотой и три сажени шириной, ощетинившаяся частоколом острых шипов, твердых как железо. Упругие безлистные плети распихали в стороны наиболее ретивых солдат, после чего засохли и бессильно обвисли.

* * *

— Великолепно, — Моркас пару раз хлопнул в ладоши, — просто восхитительно! Никогда такого не видел! А ты, Рианэль?

Эльф отрицательно покачал головой.

— Такого еще никому не удавалось, — сказал он, — насколько мне известно, разумеется. Это девчонка-Охотница, никому другому такой фокус бы не удался.

— То есть в ней есть эльфийская кровь? — осведомился Везилий.

— Разумеется, в ней есть эльфийская кровь! — раздраженно ответил эльф.

— Когда все закончится, — сообщил Моркас, — ее надо обязательно присоединить к нашей команде. Я, конечно, понимаю, она черпает силу в драконе. Но какая изобретательность!

— А вы уверены, мой господин, — поинтересовался старый алхимик, — что все закончится именно так, как хотелось бы вам… нам? Эта колючая стена…

— Временная мера! — отмахнулся маг.

— Временная, — холодно согласился Рианэль, — это Заклятие Вражды перебить не удастся, даже используя силу драконьего огня, если только…

* * *

— Временная мера! — фыркнул Аждар. — Вспомничто-нибудь подейственней!

Ивона вдруг разозлилась. Кнехты уже старательно рубили колючую стену мечами — по всей долине стоял мерзкий хруст. Конники разъехались в стороны, двинувшись к концам стены с целью ее обойти. Откуда-то уже тащили смоляные факелы, справедливо рассудив, что сухие колючки сгорят без проблем.

Ну что ж это такое! Ополчение какого-нибудь герцога, набранное большей частью из потомственных селян, уже давно разбежалось бы, наплевав на все темные заклятия и не желая в третий раз испытывать судьбу и сталкиваться с колдовством, которое выращивало колючки в промышленных количествах. А гвардейцам как с гуся вода! В глазах девушки все эти закованные в латы и одетые в кольчуги эльфы и люди — почему-то в первую очередь люди — предстали громадным сборищем упрямых и непослушных детей, которые рвут цветы у соседа только потому, что им запретили это делать.

Ивона прикрыла глаза, стараясь отрешиться от шума и суеты, царивших перед ней. Нужные страницы, которые она так силилась вспомнить, буквально встали перед ее глазами. Время сбилось с шага, поползло медленнее, словно продираясь сквозь липкую грязь. Секунды вытянулись в минуты и продолжали растягиваться.

— Давай!

Время, почти остановившееся, сорвалось с места в галоп. Ивона быстрым движением воткнула меч в землю и подставила руки под драконий выдох. И вырвавшийся из пасти дракона поток оранжево-красного пламени, способный выжечь в лесу просеку, испепелить трехсотлетние деревья и расплавить каменную башню какого-нибудь замка, ударил в соединенные лодочкой ладони и помчался дальше уже прозрачной зеленоватой пеленой, воздвигая между войсками призрачную стену и выкачивая силу из бессильно завязшего в ней черного вихря. Смерч несколько мгновений дергался, как рыба в сети, а затем вдруг истончился и впитался в колышущийся зеленоватый занавес. Один за другим щиты магов лопнули, как мыльные пузыри.

* * *

— Это еще что? — Моркас с удивлением поглядел на перстень. Из оправы камня сыпалась серая пыль, развеиваясь по ветру.

Ханнаг и Рианэль не ответили, однако в глазах эльфа промелькнуло какое-то злорадство. Везилий, вытянув шею, поглядел из-за плеча Моркаса на остатки артефакта и осторожно, почти крадучись, сделал шаг назад.

* * *

Неизвестный колдун и его приближенные (а лучше сказать — приспешники) несколько мгновений пребывали в замешательстве, а затем дружно повернулись к тому месту, где сейчас сидела полностью обессилевшая Ивона. Кусты, игравшие до сих пор роль ширмы, полыхнули, рассыпавшись пеплом, и девушка наконец-то увидела лицо человека (именно человека, внешне еще нестарого) — бледное, безбородое, обрамленное длинными прядями седых, но, вероятно, когда-то светлых волос. И вспомнила, что его защиту не смог пробить коллективный натиск по меньшей мере дюжины боевых магов. А еще она увидела разгоравшееся в руках колдуна заклинание, адресованное персонально ей. И в этот момент ярко-белый клубок огня прогудел над ее головой и врезался в дуб. Дерево, простоявшее на этом холме не одну сотню лет, полыхнуло ярчайшей вспышкой, и на колдуна обрушился здоровенный сук. Еще пару секунд спустя на месте странной группы громоздилась лишь завидная куча дымящихся веток и осенних листьев.

— Вот теперь я это и сам могу, — в голосе Аждара, обыкновенно бесстрастном, прозвучало удовлетворение.

— Да, — проговорила Ивона, чувствуя, что перед ее глазами все расплывается и стремительно куда-то ускользает. Она с трудом подвинулась, упершись саднящими ладонями в жухлую траву, и привалилась спиной к чешуйчатому боку ящера, — не зря ты занимался стрельбой по мишеням.

— Детские игры, — ответил дракон, — ну что, понравилось тебе зрелище, показанное живым ископаемым?

— Я в восторге. — Девушка прикрыла глаза, ощутив наконец, как ноют ее руки. Кажется, обошлось без серьезных ожогов…

— Если я правильно понимаю все, что здесь произошло, то твое участие тут больше не требуется. Они разберутся сами. Кстати, сюда уже идут. Полагаю, не один и не два твоих сородича захотят воочию увидеть того, кто, фигурально выражаясь, уделал целую толпу магов.

— Кто именно из моих сородичей? — устало поинтересовалась девушка, не открывая глаз (голова разболелась так, что она всерьез опасалась, как бы глаза, будучи открытыми, не выпрыгнули из орбит, и их не пришлось бы ловить).

— А все! — отозвался дракон. — Не забывай, что все, кого вы называете Разумными, — твои сородичи. Ну ладно, в данном случае это люди, эльфы и…

Эльфы и люди появились почти одновременно. Осторожно приоткрыв один глаз, Ивона боковым зрением различила сборную команду из двух магов, двух офицеров высшего звена, какого-то человека в гражданской одежде, но с внешностью военного, и еще одного — высокого, облаченного во все черное. Под руководством этих шестерых несколько пехотинцев раскидали кучу растительного мусора, в которую превратилась крона дуба, и извлекли на свет изрядно потрепанного колдуна, пребывавшего в состоянии глубокого обморока. Следом за колдуном были откопаны: сочно бранившийся полуорк и мрачно молчавший эльф, которому один из магов (похоже, тоже эльф) как-то очень хищно обрадовался.

— Там вроде их больше было, — проговорила девушка, — еще старик какой-то…

«Гражданский» и «черный», убедившись, что тут все идет своим чередом, направились в сторону Ивоны. По пути к ним присоединились еще два человека, чьи лица были девушке знакомы. Один из них, Орсет (маг из Турвина и специалист по драконам), изумленно округлил глаза, увидев Ивону. Второй, облаченный в рыцарские доспехи, был ее дядей, и на его лице читалось пережитое волнение и искреннее облегчение, смешанное с выражением «знал бы — удавил бы сразу». Ивона расслабленно помахала обоим рукой, а Аждар повернул длинную голову и посмотрел на подошедших с тем легким оттенком интереса, от которого все четверо слегка попятились.

— А, Олбран Визентский, — прошелестел дракон, — я запомнил тебя. Видишь, та наша встреча была неслучайной.

Олбран сглотнул и сдержанно поклонился.

— Привет, дядя Олбран. — Ивона нашла в себе силы встать на ноги и отряхнуть со штанов прилипшие листья. — Как видишь, со мной все в порядке.

— «Все в порядке»! — передразнил Олбран. — Ты знаешь, чего мы только не передумали с Недой, когда выяснилось, что ты отправилась в Кверк и пропала бесследно?

— Догадываюсь… Извини, дядя. Обещаю, что, когда меня в следующий раз будут захватывать в плен разбойники или захочет сожрать какой-нибудь зверь, я обязательно напишу записку и попрошу ее отнести вам…

Олбран хотел еще что-то сказать, но потом махнул рукой и просто обнял племянницу.

— Надо же, вормлорд! — покачал головой Орсет. — Я так и думал, что во всем этом замешаны драконы!

Аждар придвинул покрытую щитками морду прямо к лицу мага и посмотрел ему в глаза.

— Кто еще в чем замешан? — еле слышно прошипел он. — Подумай над этим на досуге.

— Когда мы узнали, — сказал Олбран племяннице на ухо, — что тебя похитили орки, а потом ты пропала где-то на Хассенском хребте, я уже собирался организовывать поиски, чего бы это ни стоило.

— Прости, дядя, — теперь уже вполне искренне сказала Ивона, — не надо было так за меня волноваться! Видишь, я уже большая девочка и могу выпутаться сама. А как вы узнали про орков и?..

— Да это твой знакомец, Сивер, когда услышал, что на обоз, вышедший из Кверка, напали, отследил твой путь до гномьего города, а потом послал нам весточку.

— Такое впечатление, что меня последний месяц искала куча народа… с разными целями, правда. И на что я им всем?

— Хм… — кашлянул высокий «человек в штатском», привлекая к себе внимание.

— Это кто? — поинтересовалась Ивона у Олбрана.

— Зовут их Алесандр и Стериан, а больше я ничего про них не знаю. И, по-моему, никто не знает, — добавил Олбран зловещим шепотом.

— Полагаю, что обсудить, кто и зачем вас искал, можно и в более подходящей обстановке, — проговорил тот, что в черном. — Осенний лес — замечательное место для прогулок, но не для серьезных бесед.

Дракон поднялся на ноги и вытянул вперед шею, так что его голова оказалась над плечом Ивоны.

— Я здесь более не нужен, — сказал ящер.

— Ты будешь жить возле Турвина, на старом месте? — спросила Ивона.

— Нет, найду себе местечко потише. Есть у меня на примете пещерка…

Ивона неожиданно даже для самой себя обняла ящера за шею и чмокнула в бронированную щеку.

— Ты, надеюсь, помнишь, что кожа у нас абсолютно бесчувственная? — поинтересовался дракон, а затем, помолчав, добавил: — Если тебе интересно, я считаю, что ты лучший вормлорд из известных мне… Хоть мне и не нравится это слово.

— А скольких из них ты знал? — уточнила девушка.

— Включая тебя — троих, — честно сказал дракон, и девушке вновь показалось, что в глубине бесстрастных глаз рептилии блеснул какой-то ехидный огонек.

ЭПИЛОГ

Маров, небольшой городок на самой границе Кверка, стал местом примечательных событий. Его жители, с удивлением и испугом глядевшие на проходившие улицами Марова войска (ведь что ни говори, а приграничный город пострадает от войны в любом случае), с не меньшим изумлением смотрели теперь на те же войска, двигавшиеся в обратном направлении. И за блеском лат и кольчуг, пестрыми полотнищами знамен, цокотом копыт, скрипом подвод со всякого рода армейским барахлом, включая останки безвременно развалившихся требушетов, лишь немногие из горожан, испуганно выглядывавших в приоткрытые окна, замечали людей, подъезжавших и подходивших к дому градоначальника и исчезавших в его дверях.

Тихая полутемная зала на втором этаже была отделана в красных и бордовых тонах, в щели между тяжелыми портьерами лился свет холодного осеннего дня, играя на полированных столешницах и подлокотниках кресел. Хорт, держа в руке чашку горячего кофе (настоящего, а не того, который подают в турвинских забегаловках), взглянул на городскую улицу, по которой как раз проходил элитный полк королевской гвардии.

— Полагаю, — произнес человек, сидевший в кресле напротив Ивоны, — будет правильным оценить ваше вмешательство как действие, спасшее вышедшую было из-под контроля ситуацию.

Человек этот был сравнительно молод, по крайней мере — не стар, хотя и казался старше своих лет из-за груза ответственности и простой человеческой усталости, читавшихся в его глазах. Одет он был в простую, хотя и идеально подогнанную по фигуре темно-синюю одежду, казавшуюся черной в полумраке зала. Как и Хорт, в руке человек держал дымящуюся чашку кофе.

— Насколько я знаю, — продолжал он, отпив немного темного ароматного напитка, — вы собирались углубить образование. Вернувшись в Веят, я обсужу возможности профинансировать это предприятие — разумеется, сверх некоторого разового материального признания ваших способностей и заслуг.

— Благодарю вас, — сказала Ивона, так и не понявшая для себя, как ей следует держаться с этим человеком, — Ваше…

— Не забывайте, госпожа Визентская, — человек в кресле поднял ладонь, — что я нахожусь здесь как частное лицо. Кроме того, считайте, что это — акция, направленная на укрепление государственной безопасности. — Он позволил себе улыбнуться. — При ваших уникальных способностях вам абсолютно необходимо научиться в совершенстве контролировать их использование. Полагаю, университет имени магистра Низкогорова-Северного — самое подходящее место для решения такой задачи.

— Это же был дракон, — проговорила девушка, — я всего лишь видоизменила его силу…

— Драконов много, — человек поднялся с кресла, — согласно последней переписи их в Берроне не менее пяти дюжин. А цели у них, как я понимаю, общие, хоть мне и не понятные. — Он помолчал немного. — Кстати, вам, вероятно, будет приятно узнать: мой эльфийский… хм… коллега просил передать, что некто Алеседион освобожден от всех обвинений и восстановлен на прежнем государственном посту. Я же благодарю вас вновь — в частности, за удовольствие выпить кофе в обществе столь неординарной молодой леди — и временно препоручаю вас заботам господина Хорта.

* * *

— Твоя шутка с колючками имела успех, — смеясь, сказал Хорт, — они теперь там, на высшем уровне, решили, что так и надо маркировать границу: полоса чистой (чтобы не сказать — мертвой) земли, а посередине — ряд колючих кустов. Так что теперь эльфы припрягут своего Мастера Рощ по полной программе — граница-то длинная!

— Может, теперь вы мне объясните, что все это значит? — поинтересовалась Ивона.

Втроем со Стерианом они теперь сидели в несколько более скромной, тоже затененной гостиной дома, который Хорт снял для своих нужд.

— А что особенно объяснять? Группа магов — человеческих, и не только, — не удовлетворенная результатами Предпоследней войны, попыталась спровоцировать реванш, стравив Кверк с Берроной — двух близких соседей, да еще и союзников в прошлом. Не углубляясь в подробности, могу сказать, что это им почти удалось.

— А в этой компании, — сообщил вдруг Стериан, — которую дракон так удачно оглушил дубовым поленом, оказался и некий Рианэль, которого я все никак не мог вспомнить. Он был Мастером Рощ до Алеседиона, а после войны пропал.

— И, разумеется, обладал знаниями и способностями для создания монстров, — негромко произнесла Ивона.

Стериан молча кивнул.

— Кстати, — вспомнила девушка, — там, как мне показалось, был еще один… человек, такой седой старик. Я не видела, чтобы его доставали из-под останков дуба.

— Спасибо, что спросила, — усмехнулся Стериан, — я навел справки: это некий Везилий, в прошлом — придворный алхимик одного из вассальных королевств Берроны. Алхимик оч-чень талантливый, но не то чтобы в ладах с законом. Его второй талант — способность всегда смываться с места действий в последний момент. Его пока так и не поймали. Хотя и старались, и в частности — лично я.

Ивона переваривала полученную информацию. Хорт откинулся в кресле, заложив ногу на ногу.

— Поскольку у местных лендлордов могли быть свои взгляды на внешнюю политику, к границам Кверка выдвинулись королевские войска — в достаточном количестве, чтобы произвести впечатление. Полагаю, со стороны эльфов было проделано то же самое. Маги обеих сторон знали, за кем надо следить на самом деле. Но в самый последний момент сплоховали, и, если бы не твое — или драконье — вмешательство, все могло бы обернуться гораздо хуже.

— То есть, — догадалась девушка, — битва была не по-настоящему?

— Битва? — делано изумился Хорт. — А кто когда говорил о битве? Стериан, ты слышал что-нибудь о битве или хотя бы о том, что она планируется? Милая Ивона, это были согласованные на высшем уровне совместные учения регулярных армий двух дружественных держав, призванные поднять общую обороноспособность. По крайней мере, так написано в этих новомодных свитках, называемых «газетами», которые развешиваются по ратушным площадям всех городов.

— Этот фарс, — сказал Стериан, — был лучшим способом вывести тех молодцов на чистую воду. И он сработал. И сработал бы еще лучше, если бы не оказалось, что все наши собравшиеся маги не стоят и подошвы сапога этого Моркаса. Так что ты была на высоте, правнучка, они не скоро это забудут. Особенно те, кто не знает про дракона.

— Спасибо за лестный отзыв. — Ивона посмотрела на свет сквозь бокал. В этой гостиной в фаворе было не кофе, а вино, в котором Хорт, судя по всему, неплохо разбирался. И тут до нее дошло, что еще ей сказал Стериан. — Правнучка?!

Стериан, вопреки своей привычке, широко улыбнулся — так, что стали видны его нечеловеческие длинные клыки, и сделал большой глоток из бокала.

— Да, моя дорогая родственница, так уж вышло, — сказал он. — Признаться, я и сам не ожидал, что мои пути пересекутся с кем-либо из моих потомков.

— Замечательно, — пробормотала Ивона, — мало мне того, что я вормлорд — со всеми вытекающими отсюда последствиями, так я еще и с прадедушкой познакомилась… Алесандр, там еще что-нибудь осталось?

— Хватит, пожалуй, — ответил Хорт, отставляя и бутыль, и свой бокал.

— Я, — девушка повернулась к Стериану, — не очень-то верю в предопределение и судьбу. Объясните мне, как может происходить такое количество совпадений? Первый вампир, которого я встретила за свою жизнь, оказывается моим прадедом!

— Не знаю, о каких еще случаях ты говоришь, но тут нет никаких совпадений. Я, сколь мне известно, единственный вампир в Берроне и окрестностях последние полтора века, так что вариантов особых у тебя не было.

— Не огорчайся, — хмыкнул Хорт, — я, например, своего прадеда в глаза никогда не видел — он умер задолго до моего рождения…

— Ага, а мой имеет все шансы пережить и меня, и моих внуков.

— Ладно, ладно, хватит, — замахал руками, смеясь, вампир, — лучше объясни нам, какого лешего драконам надо? Они-то какой профит имеют от того, что вмешиваются?

— Не могу, — ответила Ивона, — я обещала хранить эту страшную тайну.

— Тайна так тайна, — отмахнулся Хорт. — Но полагаю, что Орсет совершенно прав в своих предположениях.

Ивона и Стериан одновременно посмотрели на него. Хорт выпрямился в своем кресле.

— Догадываться никто никому не запрещал, — сказала Ивона, — но если что, я тут ни при чем.

— Так и договоримся. Орсет полагает, что драконы стары. Стары как вид, как культура, с позволения сказать. И готовы передать свои знания нам — людям, эльфам…

— Вампирам, — усмехнулся Стериан.

— …Вампирам, — совершенно серьезно продолжил Хорт, — и всем прочим. А для этого нас надо подготовить. Научить, если угодно. Шикая на тех, кто мешает другим слушать.

— А вормлорды-то им зачем понадобились? — спросил вампир, покосившись на правнучку.

— Стериан, ты когда-нибудь видел общинные школы? И классы в них? Так вот, должен же кто-то в перерыве между уроками стереть мел с доски…

Сергей Крускоп Ночь дракона

…Что касается виверн, драконов и прочих подобных существ, то наивные представления о них, бытующие среди невежественных селян, простительны и могут вызвать лишь снисходительную улыбку; заблуждения же людей образованных и даже иных ученых мужей заслуживают всяческого порицания.

М.К. Достой, «Введение в общую драконологию»

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Крошечные белые звездочки кружились в холодном воздухе, оседая меховым ковром небывалой белизны на холмистую местность, на чей-то покосившийся забор, на придорожные кусты, пригибающиеся к земле под этой драгоценной ношей, на малолетние елочки, которые в снеговом уборе напоминали удивительных многоухих зайцев. Снег ложился и на плотно утоптанную дорогу, погребая все предыдущие слои, спрессованные ногами людей, гномов, троллей, лошадей и полозьями саней. Еще недавно, месяц назад, здесь наверняка плескалась в колеях холодная глиняная жижа, со смачным хлюпаньем вылетавшая из-под копыт очередного ездового или тяглового существа. Теперь же глина смерзлась и заснеженная дорога имела вид необычайно, непривычно чистый и опрятный, словно каждый, кто ступал на нее, старательно вытирал перед этим сапоги или копыта. К утру снегопад придаст тракту еще более респектабельный вид, но, к сожалению, дорога станет менее проезжей.

Снежинки, начав свой полет где-то в невероятной вышине темнеющего неба (там, где в такую погоду не решились бы летать даже драконы), кувыркаясь, спускались к земле, не оставляя своим вниманием и двух всадников, неторопливо ехавших вечерним трактом. Ледяные звездочки скапливались на их меховых шапках, образуя миниатюрные сугробики, а те, что падали на теплые бока коней, тут же становились невидимыми облачками пара. Куда более заметный пар вылетал из конских ноздрей, заставляя попавшиеся на пути снежинки метаться в безумном танце и разлетаться прочь.

Одним из всадников был я.

Пару слов о себе. Имя мое – Сивер. Родом я из простой, хотя и небедной селянской семьи, никаких благородных кровей во мне пока что обнаружить не удалось. Стараниями отца – человека, мыслящего по-своему прогрессивно, выучился когда-то читать и писать. После чего я был сдан со всеми потрохами в услужение к удалившемуся на покой столичному магу, где и получил в высшей степени бессистемное образование. Ну, то есть читал первые подвернувшиеся под руку книги, когда хозяин не видел. А затем волею судеб (а на самом деле – повинуясь собственному желанию мир посмотреть и себя показать) стал наемником. Слава богам, сколько бы их ни было, на мой век не пришлось никаких сколько-нибудь серьезных войн, чему я отчасти обязан более или менее полным комплектом рук, ног и прочих частей тела. А с некоторого момента у меня вообще появилась возможность встревать только в те предприятия, в какие мне самому хотелось бы, – но это отдельная история.

Существо, на спине которого я сидел, звалось Аконитом. Аконит, что бы там ни говорили злые языки, являл собою самого настоящего коня. Формально его масть называется караковой. Но обычно лошадь такой масти выглядит слегка «проржавевшей» под мышками и в паху. При взгляде же на Аконита можно было предположить, что среди его предков были не только лошади, но и ротвейлеры. Это подтверждается и тем, что конь мой агрессивен, кусач и нетерпим к чужакам, кем бы они ни были. Оные свойства его характера иногда полезны, а иногда – нет, но что меня несомненно радует, так это спокойное отношение Аконита к сменам моих ипостасей. Ах, да, забыл сказать: я – волкодлак. Не следует путать с вервольфом: у того превращение в зверя – следствие болезни, а для меня это одно из нормальных состояний, к тому же контролируемое, а не зависящее от фаз луны. Ну и, наконец, я всегда был убежден, что зверушка, в которую я обращаюсь, гораздо приятнее внешне, чем звериная ипостась вервольфа.

– Вечереет, Сивер, – констатировал очевидное женский голос, прозвучавший у меня за спиной, – надо бы найти ночлег. Это, конечно, очень романтично – переночевать в лесу у костра, вдали от суеты трактов и толкотни города, но я предпочитаю делать это только в теплое время года.

– Найдем, – отозвался я, – в мире полно добрых людей, хотя некоторым из них помогает проявлять доброту лишь взведенный арбалет.

Мимо просвистело что-то.

– Ты снежком кинула или пульсаром? – поинтересовался я у своей спутницы.

– Это я помогаю тебе проявить доброту и отзывчивость и быстренько придумать ночлег.

– Придумать-то я его придумал – еще днем. Однако добрались мы до него только сейчас. Вот этот дом, на отшибе. Принадлежит одному моему старому приятелю. И нечего было в меня кидаться огненными шарами, попасть ведь могла!

– Это был снежок, – сказала спутница, подъезжая поближе.

Спутницу звали Ивона Визентская. С этой девицей я был знаком несколько лет, периодически либо принимая участие в ее авантюрах или же вовлекая ее в свои. Ивона – маг Жизни, или, как говорят эльфы, Охотница. Это означает, что она умеет забирать и преобразовывать магическую энергию, накопленную живыми существами, в частности, драконами, к чему способны очень и очень немногие. Ивона наполовину человек, а на другую половину – гремучая смесь рас, что время от времени проявляется как в ее способностях, так и в поведении. Внешне же она напоминает эльфа, только маленького и коротко подстриженного. Сейчас шапка из редкой, платиновой лисицы скрывала заостренные ушки Ивоны (по крайней мере – большую их часть), а выбивающиеся серебристые прядки ее волос сливались с мехом зверя.

Дом был не очень велик, но добротен. Его явно строили для жилья, не слишком упирая при этом на эстетическую сторону дела. Во всяком случае, ни резными наличниками, ни затейливым коньком, ни фигурными столбами крыльца дом похвастаться не мог. Зато стены были ровными и как следует проконопаченными; нижние венцы, вероятно, подгнившие, недавно заменены свежими; а над кирпичной трубой, взмывая навстречу армии снежинок, курился дымок. Перед крыльцом, в шапках из свежего снега, стыли два идола, вырубленные из полуторасаженных бревен, демонстрируя, что владелец дома не относится к сторонникам наиболее распространенной в Берроне религии.

– А кто он, твой знакомый? – спросила Ивона.

– Когда-то был воином-наемником, участвовал в Предпоследней войне и еще в парочке мелких стычек. В каком-то смысле он даже мог бы считаться моим учителем, хотя имя таковым – легион. А теперь он отошел от дел (ну или почти отошел) и живет здесь на правах… своего рода добровольного лесничего.

От дороги к дому вела узкая тропа, вызвавшая у наших коней неудовольствие, но перед крыльцом кто-то явно расчищал площадку незадолго до нынешнего снегопада. Здесь мы и спешились.

– Да, твой знакомый явно дома, – сказала девушка, прислушавшись.

Из глубин строения доносились треньканье лютни и чье-то пение. Впрочем, разобрать ни мелодии, ни тем более слов песни было нельзя.

– Он хороший лютнист? – спросила Ивона с некоторой опаской (зная меня достаточно давно, она, видимо, не предполагала, что среди моих близких друзей может затесаться хоть сколько-нибудь достойный музыкант).

– Приличный, – ответил я, – и не только лютнист. На моей памяти, он пытался играть на всем, что походило на струны. Правда, как-то раз это была веревка, на которой сохли наши портянки. Надо сказать, суп в тот раз имел своеобразный привкус… А в другой раз, под влиянием алкогольных паров, Одд принял за струны усы ручного махайра.

– Что сказал махайр? – смеясь в голос, спросила Ивона.

– Тебе дословно воспроизвести или в переводе? Перестань хохотать. Тебе же, кажется, хотелось поскорее оказаться в тепле и под крышей?

– А теперь еще больше хочется познакомиться с человеком, который дергал махайра за усы и при этом остался цел!

– А он и не человек, – ответил я, стуча кулаком в сосновую дверь.

Звуки лютни замерли, и секунд через пять дверь приоткрылась, выпустив в морозный воздух облачко пара. В дверном проеме обозначилась громадная, чуть ссутуленная фигура.

– Кого несет это на ночь глядя? – проревела фигура таким голосом, что сразу стало понятно, почему саблезубый кот удержался от возражений, когда его дергали за усы.

– Здорово, Одд, – ответил я, – давно не виделись!

– Сивер! – рявкнул тролль. – Песья твоя душа! Где ты шлялся столько времени?

Обмениваться с троллями что рукопожатиями, что дружескими объятиями и похлопываниями по спине – занятие утомительное.

– Леший, Одд, чуть руку мне не оторвал! Похоже, ты за последние годы не ослабел.

– Оторвешь тебе, как же. Ну, может, вывихнул чуть-чуть, пару косточек сломал – что тебе за беда? Перекинешься туда-сюда и опять как новый. Но ты не прав насчет меня – я и постарел, и обленился, и ослабел. А ты, я погляжу, с дамой, – понимающе подмигнул тролль.

– С дамой, – не стал отпираться я: Ивона стояла у меня за спиной и, скажи я, что она не дама, запросто могла дать по уху. – Это моя старая… ох, нет, очень молодая и красивая знакомая – Ивона Визентская: маг, охотница на все и вся, и далее в том же духе.

Одд очень церемонно поклонился Ивоне и пожал ее руку заметно бережнее, чем мою. Ивона очаровательно улыбнулась в ответ на это приветствие.

– Лошадей наших надо бы поставить, – повернул я разговор в другое русло.

– Минутку. – Одд вернулся в сени, где вынул из-под лавки валенки.

О-о, это были всем валенкам валенки, на базаре таких не купишь. У меня нога не самая маленькая, но я, пожалуй, легко смог бы надеть их поверх сапог, и даже поверх стремян. Не слишком крупные мыши могли бы долгие годы квартировать в стенках этих обувок, оставаясь незамеченными хозяином. Тролль сунул ножищи в валенки-гиганты и, выйдя из избы, притворил за собой дверь.

– Пошли, – сказал он, топая по свежему снежку впереди нас.

– Тролль-лютнист? – шепнула мне Ивона. – Никогда б не поверила!

– Внешность бывает обманчива, – философски заметил я. – Он только снаружи похож на помесь медведя, соснового выворотня и вашего университетского завхоза, а внутри он белый и пушистый.

Тролль между тем осматривал наших скакунов.

– А, старина Аконит! – проговорил он, похлопав черно-подпалого жеребца по шее. – Как живешь? Не загонял тебя хозяин?

Аконит, словно сказочный дракон, выпустил из ноздрей облачка пара, а затем приветливо заржал. Память у чертового коняки – капкан: если уж он кого-то признал за своего, то помнит об этом и годы спустя. Конь Ивоны, довольно рослый и удивительно мохнатый, с мощными ногами и широкими копытами, почувствовав, что его собрат признал в этом огромном существе друга, подошел поближе. Тролль оценивающе его оглядел.

– Хорош, – вынес он свой вердикт, – особо для зимы.

– Ага, – ответил я, – Ивона ведь аристократка, имеет возможность менять коней в зависимости от времени года. Это Аконит всепогодный.

Ивона скривилась.

– Ну и правильно, – отозвался тролль. – Ежели есть лошадки, то почему бы на каждой по очереди не ездить?

Полчаса спустя оба коня, расседланные и обтертые пучком соломы, были устроены в конюшне, такой же добротной, как и дом.

– Это надо бы куда-нибудь на холодок пристроить, чтоб не испортилось и никто до утра не погрыз, – сказала Ивона, с усилием извлекая из кучи брошенных на пол потников, седел и переметных сум нечто, напоминающее охапку белых меховых воротников, из которой торчало четыре комплекта загнутых черных когтей.

– Вендиг! – восхитился Одд. – Нечасто они сюда захаживают!

– И слава богам! – откликнулась Ивона. – Этот успел убить четверых и одну лошадь.

Тролль без усилий поднял одной рукой белоснежного зверя, чем-то похожего на громадную, размером с матерого волка, куницу.

– Твоя работа, Сивер? – спросил он.

– Да нет, – ответил я, – это Ивона его уделала, я на подхвате стоял.

– Разумеется, – сказала девушка, – ты бы его всего издырявил и окровавил – отмывай потом шкуру!

– Уважаю, – добродушно усмехнулся тролль, помахивая в задумчивости покойным вендигом и размышляя, куда бы его определить. – Ладно, подвешу снаружи на конюшню, никто до утра точно не тронет. Идите-ка пока в дом, отогревайтесь.

* * *

В доме было тепло и пахло жильем, что особенно остро ощущалось после холодного ночного воздуха, почти полностью лишенного запахов. Одд стянул гигантские валенки и, сунув ноги в шлепанцы, деловито протопал в комнату. Скидывая куртки и шапки, на которых быстро дотаивали остатки снега, мы слышали, как хозяин дома чем-то грюкает, звякает и грохочет, изредка ругаясь вполголоса.

Обстановка в доме была… троллья. Иначе не скажешь: все основательное, крепко сколоченное, хоть и без изысков, но зато способное выдержать внимание (иной раз деструктивное) такого владельца, как Одд. Стены были украшены громадными оленьими рогами, черепом рыси на обрывке бронзовой цепи, какими-то сухими грибами и травами. На деревянном диване, застеленном медвежьей шкурой, в уголке притулилась лютня. Одд хозяйничал у стола, гремя посудой.

– У нас сегодня какой-то праздник? – осведомилась Ивона. – Вроде до Солнцеворота еще больше недели.

– Ну да, – осклабился тролль, расставляя на столе разномастные миски-кружки. – Снежный дед Чубаф-Колотун еще только запрягает своих росомах. Но к его приезду надо же подготовиться, поупражняться. А встреча старых друзей – чем не повод? Или вот, к примеру, усекновение вендига? А кроме того, по тролльим поверьям, как и по мнению гномов и северных равнинных орков, сегодня – Ночь Дракона.

– Чья ночь? – удивился я (драконы – все-таки рептилии и что ночь, что зима, вступившая уже в свои права, – в равной степени не их время).

– Не знаешь ты фольклора, – укоризненно проговорил Одд. – А казалось бы, не первый год со мной знаком. Это же – аккурат за десять дней до Солнцеворота, последняя ночь, когда Ниддогр…

– Кто? – переспросила Ивона, неожиданно поморщившись.

– Ниддогр, Великий Дракон, охраняющий мир от Хаоса и холода. Так вот, это последняя ночь перед тем, как он ляжет в спячку и начнется настоящая зима. После этого до самой весны миром распоряжается Снежный дед.

– Одд, – поинтересовался я, – ты, когда нас встречал, по сторонам смотрел? Какой уж Дракон, там все от края и до края замело!

– Ну, может, легенда возникла в более теплые времена, – пожал плечами тролль, – когда зима позже наступала. Но что же, от праздника из-за этого отказываться, что ли?

– Ух ты! – восхитилась Ивона, когда на столе появилась бутылка с вычурными эльфийскими рунами на этикетке. – Откуда это у тебя, Одд?

– Да уж и не помню, завалялась с каких-то пор. Это для дам, то есть для тебя. А мы, грубое и неотесанное мужичье, будем пить что попроще, – с этими словами он выставил на стол большую кривоватую бутыль, заполненную кроваво-красной прозрачной жидкостью.

– Калина? – уточнил я с надеждой в голосе. – Твоя особая, на меду?

– Она! – Одд разлил содержимое бутыли по двум большим глиняным кружкам.

– Э-э, – Ивона принюхалась, – а дамам это можно? Или все это предназначается исключительно грубым мужикам, дабы их неотесанность не снизилась ненароком? Ну ладно, что вы на меня так смотрите, плесните капельку попробовать, не жадничайте.

– Вообще-то ты не прогадала, – сказал я, когда тролль щедрой рукой наполнил кружку Ивоны до половины, – эльфийскими винами тебя и отец угостит. Или кузен. А настоечки Одда – это своего рода произведения искусства, таких больше нигде не попробуешь.

– Ну, – прогремел Одд, поднимая свою кружку, – за встречу!

Я откинулся на спинку стула, с наслаждением ощущая, как сладкая терпкая жидкость прокладывает огненную дорожку к моему желудку. Было хорошо, тепло и спокойно. Конский пот, брызги крови на снегу и блестящие клыки в оскаленной пасти остались где-то далеко-далеко, потеряв свою пугающую четкость, расплываясь и уползая в область приятных воспоминаний о не зря прожитых днях. И зима перестала быть просто снегом и морозом, она теперь была причиной того, что я сижу здесь, в теплой комнате, где пахнет деревом, чуть-чуть дымом из печки и травами, висящими на вбитых в стены гвоздях. Я отпил еще немного настойки, поставил кружку на стол и подцепил из большой миски маринованный подосиновик. Жизнь, определенно, удалась.

– Слушай, – спросил Одд, – а чем ты ныне занимаешься? Ты, помнится, наемником был, охранял чего попросят. Или не охранял.

– Ну, – ответил я, протягивая руку за следующим грибком, – примерно этим я и сейчас занимаюсь. Только стал разборчивее в заказах – старость, наверно.

Ивона тихонько фыркнула, делая себе бутерброд с копченой рыбой. Одд извлек из своих закромов весьма неплохие яства. Он вообще был рукастым мужиком, хотя кухарил, конечно, очень своеобразно. Я однажды наблюдал этот процесс, и воспоминание о нем прочно засело в моей памяти: Одд, шинкуюший капустные кочаны для щей при помощи тесака (длиной немного уступающего моему мечу) на разделочной доске, сделанной из цельного спила столетнего бука. Это зрелище могло бы повергнуть в состояние шока многих домохозяек.

– Какая, к лешему, старость? – возмутился тролль. – Наемничество и так-то не слишком доходное дело, а уж чтобы привередничать!

– Ну ладно, расскажу. В общем, с некоторых пор у меня появилось немножечко денег. Совсем чуть-чуть, но мне хватает. Ты знаешь, я человек не слишком привередливый. Ив, не смейся, подавишься. Так вот, – я сделал еще глоток настойки, окончательно придя в соответствующее настроение, – это случилось, собственно, после того, как мы с тобой, дружище Одд, как следует посидели в городке, именуемом Фиерон.

– Просто посидели? – подозрительно прищурясь, спросила Ивона.

– Нет, посидели довольно замысловато, – задумчиво ответил Одд, – по крайней мере, всех подробностей я так и не вспомнил.

Я согласно кивнул и добавил:

– Зато я очень хорошо помню, что было следующим утром…

ДРАКОН

Маленький замок с высоты птичьего полета мог бы показаться аккуратным игрушечным домиком. Впрочем, у него было все, что полагается замкам: конические башенки с вымпелами; высокие стрельчатые окна в бальном зале; дымящаяся каменная труба кухни (для кого-то, возможно, именно это главное в замке – в сочетании, разумеется, с ароматами жаркого, пряных соусов, печеных яблок и тому подобного); зубчатая стена с мощными дубовыми воротами и ров с подъемным мостом. В ров впадала небольшая быстрая речка, обрамленная камышами и ивами, она же вытекала из него с другой стороны, скрываясь в лесу. Лес в это время года, еще только-только собираясь сбросить одеяние листвы, клубился зеленовато-золотистым дымом со всех сторон замка, прорезанный лишь подъездной дорогой (последнюю сотню саженей даже мощенной камнем) и многочисленными тропинками. Фиерон – лесное королевство, и лес – это его, так сказать, визитная карточка. Пусть он и не такой роскошный, как у эльфов, но все же.

Вообще маленький Фиерон старался не ударить в грязь лицом и не отставать ни в чем, что положено приличному королевству, включая не только торговлю и династические браки, но и легенды о страшных чудовищах и великих подвигах.

Но легенды из ничего не возникают, каждой легенде предшествует какая-нибудь история…

Из ворот замка верхом на рыжей породистой кобыле выехала девушка и приветливо кивнула стражникам, скучавшим возле распахнутых створок. Стражники заулыбались в ответ, торопливо принимая вид бравых и неусыпных блюстителей порядка. Девушка перекинулась с ними парой фраз и въехала на мост. Со времен подписания мира его поднимали только один раз – смазать подъемный механизм и заменить сгнившие доски и брусья. Судя по скрипу настила под копытами лошади, мост вновь нуждался в ремонте.

Комок тьмы, облепивший одну из замковых башен, зашевелился, расправляя затекшие лапы. Дракон выпростал голову и длинную шею и несколько мгновений изучал окрестности, а затем плавно, почти бесшумно, распахнул огромные полотнища крыльев. Солнце, поднявшееся над горизонтом и только начавшее раскрашивать крыши и шпили башенок в дневные цвета, отразилось холодным огнем в тысячах чешуек, просветило насквозь тонкие перепонки и заиграло на медно-красном приподнятом гребне.

Стражников, только было вновь задремавших, вывело из дремы царапанье когтей по крыше – ища удобное положение для взлета, дракон немного съехал вниз по покатой конической кровле. Но прежде чем они успели проорать хотя бы первую букву его названия, ящер метнулся вниз, набирая скорость. Поднятый его крыльями ветер разметал все незакрепленные предметы по двору замка, а сам дракон, в последний момент полусвернув свои «плоскости», промчался над головами опешивших хранителей врат, ловко вписавшись в эти самые врата. Когтистые лапы, ранее прижатые к телу, метнулись вперед, выхватив из седла девушку, как раз обернувшуюся на шум.

Стражники наконец обрели голос, да и другие обитатели замка заметили ящера. Кто-то забегал, заголосил, на надвратной башне начали бодро разворачивать застоявшийся без дела огромный крепостной арбалет. Дракон, не выпуская ношу, заложил вираж, постепенно набирая высоту. Он пронесся над замком, едва не чиркнув хвостом по стене, и, резко взмахнув крыльями, поднялся еще саженей на десять. Вслед ему полетели несколько болтов из обычных арбалетов и тяжелый гарпун из крепостного, а затем – крик кого-то более сообразительного: «Не стреляйте, вы же в нее попадете!»

Девушка тем временем взмывала все выше над замком, крепко, но аккуратно обхваченная двумя когтистыми лапами. Полуторасаженный гарпун с гудением пронесся мимо и исчез в лесу. Дракон на мгновение опустил голову и покосился на пленницу.

– Запомни на будущее, – прошелестел он. – Никогда не следует стрелять в дракона заговоренным оружием.

Пленница если и отреагировала как-либо на данное заявление, то совершенно незаметно. Она беспомощно висела в когтях набравшего высоту ящера, не имея возможности жестикулировать и, вероятно, не испытывая желания говорить. Но, надо полагать, дракон и не ожидал ответа, а просто размышлял вслух, как иные люди, занимаясь делом, разговаривают с неодушевленными предметами или бессловесными существами. Он размеренно махал крыльями, и замок с башенками и шпилями постепенно удалялся, сливаясь с лесом.

Просыпаться наутро после обильных вечерних возлияний (переходящих в ночные) и так-то не слишком приятно. А уж тем более не доставляет удовольствия, если просыпаться приходится от настойчивого стука в дверь. Причем это было не вежливое постукивание – по доскам лупили не то оголовьем меча, не то кованым сапогом.

Я было попробовал оторвать голову от подушки (при этом, хоть убей, не помнил, как я ее туда положил), но организм достойно сопротивлялся. Поэтому вместо бодрого вскакивания мне удалось лишь приподняться на локте и открыть один глаз; второй почему-то пока бастовал. Поняв, что в ближайшую пару минут мой организм не способен ни на что более героическое, я утвердился в этой позе и как можно вежливее вопросил:

– Кто?

Кажется, эта необычайная по сложности реплика неплохо мне удалась. По крайней мере, стук немедленно прекратился.

– Здесь проживает наемник, известный как Сивер? – спросили из-за двери.

– Здесь, – подтвердил я. Никаких предосудительных дел я за собой не помнил, тем более что по всей Берроне действует негласное правило – судить за любые преступления только наемников, пойманных с поличным. Так что никаких оснований замалчивать правду я не видел: – Вы с ним и говорите. А вы кто?

– Господин Сивер, – голос за дверью не снизошел до представления, – вас хочет видеть Его Величество король Ингвар Третий. И, по возможности, немедленно.

– Королям никогда не отказывал. – Я окончательно проснулся и поискал взглядом сапоги. – По крайней мере, в том, чтобы посетить их по их же просьбе. И уж особенно, если за их же деньги. Подождите пару минут или расскажите, как пройти, – я сам загляну.

За дверью установилась тишина, излучающая почти осязаемое сомнение. В ожидании ответа я успел натянуть второй сапог и поплескать на лицо водой из лохани.

– Ну так ведь замок королевский отсюда виден, не ошибетесь, – проговорил наконец мой невидимый собеседник.

– Поздно, – сказал я, появляясь наконец в дверях. Собеседником оказался молодой белобрысый субъект, судя по одежде – королевский стражник, только без шлема. В дверь он стучал, видимо, рукоятью не слишком удобного казенного меча и с уважением, смешанным с завистью, покосился на мой клинок, который я как раз заправлял в ножны.

– Что – поздно? – спросил он.

– Я уже встал и собрался, – пояснил я. – Поэтому тебе придется проводить меня лично.

В замке царил явный переполох, причина которого была мне непонятна. Стражники казались какими-то зашуганными; они нервно натачивали мечи и проверяли (или делали вид, что проверяют) боеспособность арбалетов. Но размещение стражи в сочетании с распахнутыми воротами не наводило на мысль об осадном положении замка.

Во внутренних помещениях мне несколько раз попались слуги, всем своим видом напоминавшие котов, попавшихся на краже сметаны и теперь ожидающих положенной экзекуции. Полной противоположностью им выглядел молодой рыцарь в начищенных доспехах, с которым я разминулся у входа в тронный зал: он подчеркнуто изображал независимость и непричастность ко всему происходящему.

– Да мне ПЛЕВАТЬ на ваши кодексы! – Его Величество явно был не в духе. Он бросил гневный взгляд в спину рыцарю, но тот только фыркнул и вышел. Король чуть не переломил скипетр о резной подлокотник трона, но вовремя вспомнил, что это символ его королевской власти и просто запустил им через весь зал.

Я огляделся. Похоже, здесь присутствовала вся королевская семья. Король оказался лысеющим мужчиной лет пятидесяти. Судя по всему, когда-то он и сам был не прочь помахать мечом и столь же не прочь за это выпить. Но сейчас его, в общем-то, добродушное лицо было искажено переживаниями, причину которых мне еще предстояло выяснить. Рядом, в кресле с высокой спинкой, в котором полагалось бы сидеть королеве, возлежала (и решительно игнорировала происходящее) собака редкой заморской породы: с голой кожей цвета свинца и пушистыми белыми «тапочками» на лапах, кисточкой на хвосте и чубом на голове. Сама же венценосная супруга Ингвара Третьего, высокая статная женщина с очень правильными чертами лица, прохаживалась поодаль. Видно было, что она тоже переживает, но ломать вещи пока не собирается. Сбоку от монарших кресел топтались три девицы – вероятно, принцессы. Я обратил внимание, что две из них принимали в общих волнениях скорее пассивное участие – их лица явно выражали опасение: «Как бы нам под горячую руку не…» Третья же, что постарше, волновалась всерьез.

– Это кто? – осведомился король, заметив, наконец, меня. – Вы кто, любезный?

– Сивер, – отозвался я, поборов желание фыркнуть. Вчерашний алкоголь еще блуждал в моем мозгу, побуждая, в частности, к вежливому тону, граничащему с издевательским. – Наемник, сир, если так будет угодно Вашему Величеству.

– Будет угодно, – согласился король, не заметив издевки в моем тоне. – Вот что, я нанимаю тебя для выполнения этого дела. Поскольку ты – наемник, то никаких проблем с кодексами и традициями быть не должно. Так что нам угодно, чтобы ты отправился немедленно.

– Два вопроса, Ваше Величество. (Король удивленно приподнял бровь.) Первый: а в чем, собственно, проблема?

– Как, вам не рассказали? – Ингвар от волнения перешел со мной на «вы». – Так вот, слушайте!

– Я весь внимание…

– Сегодня утром, едва наша младшая дочь отправилась… отправилась… отправилась совершить конную прогулку, ее схватил чудовищный дракон и унес в неизвестном направлении. То есть, я хочу сказать, – в известном… Тьфу. В общем, известно, где примерно находится берлога этого ящера. И это при всем народе, при множестве стражи!!!

– Правильно ли я понимаю, что вы хотите послать меня против дракона, который не испугался – и, судя по всему, правильно сделал – всей стражи замка?

– Ну, примерно так, – монарх потупился. – Но, я полагаю, там все-таки была не вся стража. А у дракона было преимущество за счет эффекта неожиданности.

– То есть ваша стража проглядела приближение ящера размером с добрую лошадь, не считая хвоста и крыльев?

– Ну, примерно так, – вновь потупился король.

– Странно, – сказал я, постукивая пальцем по рукояти меча. – Мне всегда казалось, что борьба с расшалившимися ящерами – прерогатива рыцарей, желательно одетых в жаростойкие доспехи. Разве у вас на службе нет таких рыцарей? Или ни один из ваших соседей не бросится спасать принцессу, дабы получить ее руку? При чем тут наемник, собственно?

– У нас есть под рукой такой рыцарь, уважаемый Сивер, – вступила в разговор королева. – Вы даже с ним виделись. Он сын нашего хорошего друга, но по каким-то непонятным для меня причинам отказывается участвовать в этой миссии, приводя множество предлогов и отговорок. Насколько я понимаю, ваш кодекс наемников велит выполнять любую работу, за которую вам платят.

– И это подводит нас ко второму вопросу, – улыбнулся я. – Сколько?

– Сто, – сказал король.

– Сто – чего?

– Сто золотых монет.

– Вы хотите, чтобы я лез в пекло – в прямом смысле слова – за какую-то сотню? Вы очень правильно напомнили: я – наемник и работаю за то, что можно реально положить в карман.

– Там же должна быть куча сокровищ! Убьете ящера – так наверняка обогатитесь.

– Я надеюсь, Ваше Величество не полагает, что моя задача – убить дракона? Я не хочу сказать ничего плохого о вашей дочери, но, поверьте мне на слово, дракон будет защищать свою сокровищницу гораздо яростнее, чем принцессу. Так что я мог бы – теоретически – попробовать ее освободить, но даже и думать не хочу о кладовой старого ящера.

– Сто пятьдесят, – сказал Ингвар.

Я покачал головой.

– Пятьсот, в берронских золотых фиммах, – спокойно произнесла королева. Я отвесил ей благодарный поклон.

– Но, дорогая, – король переводил взгляд с супруги на старшую дочь и обратно, – мы не можем позволить себе таких расходов! В преддверии свадьбы…

– Иначе свадьба вообще может не состояться! – отрезала королева. – Будь я на двадцать лет моложе, я, вероятно, попыталась бы сама… Сивер, я плачу вам пять сотен. Это окончательная сумма и, насколько мне известно, весьма внушительная для наемника.

– Плюс возможность подобрать вооружение из ваших арсеналов – и я согласен.

– Но, – король удивленно приподнял бровь, – я полагал, у наемника всегда есть запас необходимого снаряжения…

– Это правда. Но не для похода против дракона – как я уже, кажется, заметил, для меня это не слишком привычное и частое занятие.

– Хорошо, – сказала королева, – вы сможете получить все необходимое. Я сама прослежу. Идите за мной.

Взмахами крыльев дракон поднял тучи пыли, хвои и палого листа, зависнув над самой землей, чтобы опустить на нее свою пленницу. И лишь после этого приземлился окончательно. Девушка, еле стоявшая на ногах от испуга и потрясения, наблюдала, как огромный ящер, шатаясь и балансируя с помощью своего длинного хвоста, сначала встал на вытянутые лапы, а затем сложил крылья и присел. Вытянутая морда дракона повернулась к девушке, а хвост, изогнувшись, подтолкнул пленницу к зияющему входу в пещеру. Это было последней каплей, и девушка упала в обморок, на секунду успев порадоваться, что не почувствует, как ящер начнет рвать ее на куски.

Привел ее в чувство порыв ветра. Приоткрыв один глаз, девушка, втайне надеявшаяся, что все произошедшее ей привиделось, обнаружила дракона, обмахивавшего ее одним крылом. При этом ящер смотрел на нее с явным скепсисом. Попытка симулировать новый обморок или по-настоящему потерять сознание успеха не имела: дракону, похоже, наскучили реанимационные процедуры, и он попросту поднял пленницу когтями за шиворот и поставил на ноги перед входом в пещеру.

– Заходи, гостьей будешь, – проговорил он. Голос у ящера оказался вполне приятным: довольно бархатистым и начисто лишенным рептильего шипения. Но голос голосом, а перед глазами у принцессы маячила пасть с вытянутыми челюстями, утыканными полусотней острых зубов. То соображение, что если бы летающий ящер хотел ее съесть, то сделал бы это давно (что она ему? На один укус, максимум – на два), грело слабо. Девушка медленно попятилась к пещере, продолжая глядеть на драконьи зубы.

– Я людей не ем, – сообщил дракон, правильно истолковав направление ее взгляда. – Они отвратительны на вкус, а некоторые так и просто вредны для здоровья.

– Это очень мило с вашей стороны – не есть людей, – нашла в себе силы ответить принцесса. Звук собственного голоса несколько ободрил ее. Она уже вошла внутрь пещеры, и летучий ящер тут же проследовал за ней.

– Ерунда! – хмыкнул дракон. – Если они мне досаждают, я их просто сжигаю.

Если принцесса ожидала, что в пещере будет сумрачно, холодно, сыро и от всего будет вонять драконом (как именно, она не знала, поскольку дракон сам по себе почти не издавал запаха), то она наверняка была приятно разочарована.

Подземная полость, как это часто бывает, имела искусственное происхождение. Вероятно, когда-то ее вырубили в скале гномы: то ли разрабатывая некую ценную, но быстро иссякнувшую жилу, то ли просто решив здесь поселиться. Принцесса даже пожалела, что во время своих прогулок ни разу не заглядывала сюда и не знала раньше о существовании в этом районе подземных сооружений: насколько она могла судить, дракон унес ее от замка не так уж и далеко, и уж точно не за пределы Фиерона. Благодаря стараниям гномов в подземелье были ровный пол (в далеком прошлом, возможно, даже отполированный), вертикальные стены и сводчатый потолок. Вход в пещеру был настолько узким, что дракон с трудом смог в него протиснуться, но далее подземелье расширялось саженей до четырех. Все его пространство казалось чисто выметенным. Пещера освещалась через два прямоугольных окна, прорубленных в потолке. Поскольку через потолочные окна внутрь проникал не только свет, но и небесная влага, строители позаботились и об аккуратном водостоке, так что сырости в подземелье не наблюдалось.

– Ну чего встала, проходи! – ворчливо подогнал принцессу ящер.

Оказывается, это была только своего рода прихожая. Дальше пещера терялась в темноте. Драконья голова появилась над плечом замершей на пороге девушки. Ящер приоткрыл пасть и дыхнул. Бледно-голубое облачко вылетело из его пасти и умчалось вдоль стены куда-то вдаль. На его пути один за другим с треском вспыхнули воткнутые в настенные ниши факелы и запылали ровным светом.

– Здорово! – искренне восхитилась принцесса (любознательность в конце концов помогла ей превозмочь страх). И честно добавила: – А я всегда думала, что в драконьих пещерах темно и сыро.

– А что же мне здесь – на ощупь ходить прикажешь? – возмутился дракон. – Вы, люди, неоправданно эгоцентричны, даже эгоцентричнее других рас.

– Извините, – смутилась девушка. – Я не хотела вас обидеть. Просто очень мало кто знает, как на самом деле живут драконы.

– Ладно, – дракон несколько смягчился. – А насчет сырости и затхлости – есть среди нас и такие любители, обленившиеся вконец! Куда же тебя определить? А, пожалуй, вот сюда.

И он мордой подтолкнул принцессу в боковой проход, повторив там свой фокус с факелами. Теперь девушка оказалась в прямоугольной комнате, прилично освещенной и даже располагавшей некой «обстановкой» в виде пары-тройки огромных сундуков и не менее внушительного дивана. Каким образом дракон его сюда затащил, было столь же непонятно, как и зачем он это сделал – диван хоть и был большой, но для ящера точно не годился. Поскольку крылатая рептилия явно не собиралась присаживаться на этот предмет мебели, то принцесса сделала это беззастенчиво. Диван оказался на удивление удобным и мягким.

– Ну и как тебя зовут, дитя человеческое? – дракон присел на задние лапы, для равновесия упираясь в пол кончиками пальцев на сгибах крыльев.

– Лисса, – отозвалась принцесса.

– Лисса? – удивился ящер. – Вроде ж какое-то другое имя было… – проворчал он себе под нос.

– Что? – не поняла девушка. Но дракон не ответил, пристально изучая пленницу.

– Скажите, – начала Лисса, – если вы меня есть не собираетесь, зачем вы вообще меня похитили?

– А еще что тебе рассказать? – поинтересовался дракон.

– Ну вообще-то я бы с удовольствием послушала про жизнь драконов. А то ведь в книгах про вас почти ничего нет, даже у Достоя лишь отрывочные сведения…

– А ты что, – дракон с сомнением наклонил голову, – еще и книги читаешь?

– Ну да, – принцесса несколько удивилась такому вопросу. – А что, это предосудительно? Кстати, я тут недавно начала читать сочинения барона Жувье о слоях земных – так вот, он пишет…

– Стоп! – сказал дракон. – Если ты такая книгочейка, вот тебе развлечение на первое время, – он подцепил когтем крышку одного из сундуков. – Поройся тут: глядишь, и найдешь для себя чего интересного.

«Вот оно – драконье богатство!» – подумала Лисса. В сундуке – размером с хороший шкаф – лежали стопки книг: старые фолианты в толстых кожаных переплетах с рельефным тиснением и более новые тома, с выдавленными на обложках названиями. Принцесса взяла в руки одну из книг и осторожно сдула с нее пыль. «Сочинение славного патера Грегия об опытах над цветным горошком, с рассуждениями о причинах наследования черт», – прочитала она.

– Вот и просветись, – сказал дракон. – Захочешь пить – в соседнем приделе родник из стены течет. А я пойду вздремну.

– Постойте, – спохватилась Лисса. – А вас-то как зовут? Извините, что не спросила раньше, это было с моей стороны невежливо.

– Ты что, еще и вежливая? – удивился дракон, оборачиваясь. – Зови меня Анк'ан-Гуэррой – более полное имя все равно не выговоришь.

– Так вы что, дракониха? – внезапно догадалась Лисса.

– Я предпочитаю «драконесса», – отозвался ящер уже из глубины основной галереи.

Я выехал к подножию облесненных холмов часа через четыре. Здесь заканчивались обычные для Фиерона дубы и вязы и начинался частый сосняк, выделявшийся сейчас среди прочих лесов темной зеленью крон. Его стволы, черные на уровне глаз и темно-янтарные у вершин, обступили старую заброшенную дорогу бесконечной колоннадой. Сосны, единственные деревья, хорошо чувствующие себя на этой каменистой почве, устлали всю землю толстым упругим матрасом из опавшей хвои.

Дорогу строили гномы – строили давно и на века, как этот подгорный народец вообще склонен строить все. «Забавно, – подумал я. – Гномы – единственная раса, чей век почти так же короток, как и людской (человеческие маги и то живут заметно дольше). Но именно их строения прочнее и долговечнее всех. Может, у гномов в этом воплощается мечта о бесконечности существования?» Так или иначе, но за все эти годы дорога, построенная эльфами, уже давно бы заросла и разрушилась, а построенная людьми – и вовсе перестала бы существовать даже как направление. И лишь гномий тракт, ведущий к поселению, заброшенному сотню лет назад, оставался не только различимым, но и относительно проезжим. Особенно для путника, привыкшего обходиться вообще без каких-либо трактов, да к тому же сидящего на коне, который давно махнул копытом на причуды своего хозяина.

Кусты калины и бересклета, все-таки выросшие и на «вечном» гномьем тракте, внезапно оборвались, и лишь крошащиеся в пыль обугленные стволики пересекали границу пространства, на котором поработало драконье пламя. Дракон выжег участок вокруг своей пещеры, спалив и кусты, и сосновый подрост, и подушку из хвои, дабы обеспечить себе место для беспрепятственного взлета, удобной посадки и солнечных ванн, до которых охочи все рептилии.

Аконит, до этого обиженно косившийся на меня, намекая, что лошадям его кровей не пристало лазать по каким-то зарослям, встал как вкопанный, раздувая ноздри.

– Ну и что теперь? – я наклонился к конскому уху. – Ты же хотел по ровному походить – так вперед!

Конь шевельнул ухом, словно хотел сказать: «Ты что, идиот? Там же дракон!» И вознамерился вернуться обратно в кусты.

– Э нет, стой! Все-таки я здесь пока главный, – сказал я.

«Главное блюдо? – Аконит показал мне белок глаза и фыркнул: – Витязь – на обед, конь – на ужин?»

– Ну уж дудки! Я, может, еще и не определился с планом действий, но поскольку я не витязь, не рыцарь, не богатырь и не кто там еще, то на обед не гожусь. Постой смирно, «ужин», дай хозяину осмотреться!

Видывал я однажды окрестности драконьего логова. Но тот ящер явно был лентяй и неряха, разбрасывающий вокруг себя обглоданные костяки коров и овец. Этот же, похоже, трапезничал где-то в стороне, поскольку никаких объедков я не заметил. Посреди ровного пространства стояло лишь несколько камней – огромные скальные обломки, скатившиеся с каменистого холма много лет, а то и столетий назад. Перетащить эти глыбищи не смог бы даже очень крупный дракон, так что они, несомненно, стояли там, куда когда-то упали. Глыбы местами были оплавлены, каменные потеки застыли каплями смолы. Сначала я подумал, что ящер просто пулял по камням огнем от нечего делать, но, осмотрев обломки со всех сторон, понял, что дело не в этом.

Этот дракон был эстетом – со своими, чисто драконьими взглядами на эстетику, разумеется. Камни были оплавлены и опалены определенным образом: ящер явно несколько раз прицеливался и что-то подправлял, добиваясь некоего художественного эффекта. А одну из глыб (вероятно, нарушавшую целостность композиции) умудрился-таки расколоть и убрать подальше.

Я привязал Аконита за линией выжженной территории и двинулся пешком, еще раз подивившись на каменные «скульптуры». Конь посмотрел мне вслед осуждающе, но даже не фыркнул. Я же, пройдя еще саженей десять, обнаружил любимое место отдыха огнедышащей рептилии. Земля здесь была сплошь испещрена драконьими следами, но один участок – три на три сажени – ящер идеально выровнял: похоже, действуя когтистой лапой, как граблями, отчего площадку пересекали ровные параллельные бороздки. На самой же площадке эстетствующий дракон разложил и расставил четырнадцать коровьих и бараньих черепов, причем так, что с любой точки было видно только тринадцать. Что же это за бестия, с которой мне предстояло сразиться?

– А это что?

– Человек! Ты дашь мне поспать или нет?! Первый и последний раз похищаю принцесс!

– Ну, в конце концов, – рассудительно сказала Лисса, – я же не просила меня похищать. Это была сугубо ваша инициатива.

– Это еще вопрос, насчет инициативы…

– И все-таки – что это?

– Это часть аппарата, использованного одним прохиндеем – вон его латы стоят – в попытке достать меня в воздухе. Ничего, разумеется, не вышло, но идея была хороша. За что и храню сей сувенир.

– Это что-то вроде парового котла?

– Гномья работа. Но, полагаю, по эльфийским эскизам. Гномы блестяще владеют многими технологиями, но фантазии им не хватает. А то бы давно на паровых каретах ездили, небо коптили. Вот здесь – поршневой привод на маховик, с него усилие передается на это зубчатое колесо, а далее, соответственно, на вал с вращающимися лопастями.

– Вообще-то, – скромно сказала принцесса, – я не очень-то разбираюсь в технике.

– Удивительно, что ты вообще в чем-то разбираешься! – драконесса фыркнула. – Я от человеческой принцессы такого не ожидала. Видела, как поднимаются на кубарях, наполненных газом?

– Один раз. Но тогда кубарь был наполнен горячим воздухом.

– Можно и газом. Его добывают гномы, когда им удается наткнуться на газовое месторождение. А в тот памятный раз кубарь не просто газом надули, так еще и придали ему вытянутую форму, а в его корзину вот этот агрегат приспособили.

– И что вы с таким талантливым изобретателем сделали? – ужаснулась Лисса.

– Да нет же! – досадливо отмахнулась драконесса. – Какой он изобретатель – деньги просто выложил. А гномы, видать, хотели со стороны посмотреть, как эта хреновина полетит…

Разговор этот продолжался уже изрядное время. Сочинение патера Грегия было чрезвычайно познавательным, как и многие другие книги из драконьей заначки. Но неожиданные впечатления этого дня никак не давали Лиссе сосредоточиться на чтении, и она пошла поискать упомянутый родник, а заодно вообще осмотреть пещеру. Девушка прошла в соседнюю комнату, напилась холодной родниковой воды, а затем отправилась дальше. В следующем помещении обнаружился целый склад всевозможного вооружения – похоже, Анк'ан-Гуэрра коллекционировала предметы, с помощью которых ее пытались убить. Доспехи, кирасы, поножи, наплечники и шеломы стояли в ряд вдоль стены или же были аккуратно разложены по полу, начищенные и надраенные до блеска, заметно улучшавшего освещенность этой части подземелья. Рядом у стены стояли мечи, арбалеты, моргенштерны и боевые топоры. Присутствовали даже два конских доспеха. Видимо, драконессу убивали (в смысле – пытались это сделать) далеко не один раз, если судить по количеству доспехов, Лисса насчитала их тридцать четыре штуки. Возможно, впрочем, что были и такие идиоты, которые шли на огнедышащего ящера в легкоплавкой броне, кожаных орочьих доспехах или же вовсе нагишом – разница, собственно, невелика.

Принцесса полюбовалась изящным голубоватым сиянием узкого эльфийского меча, а затем наткнулась на чудо техники, которое Анк'ан-Гуэрра присовокупила к прочим драконоборческим вооружениям…

– Тсс!.. – неожиданно прошипела драконесса, прерывая объяснения технических подробностей. – Марш в ту комнату, куда я тебя вначале отвела! Ты все-таки пленница, а шляешься тут, как у себя в замке.

Лисса хотела было спросить, в чем дело, но ящер уже скользнул ко входу в пещеру, ступая по каменному полу удивительно бесшумно для такого массивного существа.

Я покачал на ладони круглый увесистый медальон, выданный мне королевой. Отличная штука для того, кто не обладает собственными магическими способностями. Такие медальоны делали лесные эльфы – мастера партизанской войны. Золоченый, покрытый затейливыми узорами, сей артефакт хранил в себе заклинание для создания фантома и заряд энергии для поддержания полученного эффекта. Я еще раз полюбовался работой эльфийского ювелира, а затем напомнил себе, зачем я здесь, и надавил на середину медальона. Часть артефакта мягко ушла внутрь, а затем повернулась.

Браво, фантом получился на славу! Как говорится, то, что знахарь прописал. В конце концов, обладаю я магическими способностями или нет, внешность фантома определяю я сам. И теперь прямо перед жерлом пещеры расположился рыцарь – куча вороненой стали с серебряной отделкой, полукруглый черный шлем с узкими прорезями для глаз и треугольной решеткой напротив рта, за спиной складками ниспадает плащ, черный, как беззвездная ночь; в одной руке, облаченной в кольчужную перчатку, зажата длинная пика с острым зазубренным жалом наконечника, в другой руке – щит, на котором застыл, расправив крылья и когти, белый грифон. Восседал сей плод моего воображения на огромном вороном коне, чья голова и грудь также были прикрыты стальными пластинами.

Рыцарь задумчиво постоял с минуту, тяжело и гулко дыша под своим плотно надетым шлемом, а затем ударил пикой по щиту, утробным голосом провозгласив: «Эй, гад чешуйчатый, выходи на смертный бой!» Его верный конь, услышав столь гениальную фразу, вспомнил, что по задумке автора фантома он тоже живой, сердито фыркнул и топнул передним копытом. Фантомное железо лязгнуло, усилив эффект. Не знаю, как на дракона, а на меня мое собственное творение произвело достаточно сильное впечатление. Немного подумав, я дал волю фантазии и заменил грозную, но тривиальную пику загадочным мечом с простой черной рукоятью без гарды и светящимся полупрозрачным красным лезвием – пусть видит, что противник еще и магическим оружием не обделен.

Я подумывал, что бы еще такого учудить, но тут из пещеры показалась голова дракона и, сощурившись, глянула на мое детище.

Я замер, стараясь не двигаться. Рыцарь, напротив, погарцевал перед ящером, помахивая магическим мечом и грозно сопя. Дракон склонил голову, задумчиво пошевелил ноздрями, принюхиваясь, а затем вылез из пещеры целиком (не считая хвоста) и, присев на задние лапы, поаплодировал передними.

– Отлично, – сообщил он. – Я на пару секунд даже купилась. Хотя на «чешуйчатого гада» кто-нибудь менее образованный мог бы и обидеться.

Дракон (дракониха?!) помотал головой, а затем без колебаний повернулся ко мне:

– Ну ладно, спектакль окончен. Теперь автора на подмостки! Выходи, я же знаю, за каким камнем ты стоишь. И никаких шуток с заговоренными мечами и отравленными болтами!

Мне ничего не оставалось, как выйти.

– Автор перед вами, – сообщил я. – А где же цветы и крики «браво» и «бис»?

– Наё-о-омник?! – протянула дракониха, игнорируя мою реплику. – Или это новая рыцарская мода? Да нет, вряд ли… Ну и что здесь делает наемник, да еще с такими маскарадными штучками?

– Вообще-то я собирался освободить из вашего плена Ее Высочество принцессу Лиссу.

– Вот еще! – фыркнула дракониха. – Это же нарушение всяческого этикета и традиций! Просто возмутительно! Да я ее теперь вообще никогда… Что? Лиссу?

– Это краткое имя, но во дворце все ее называют именно так.

Ящер почесал когтями нижнюю челюсть, а затем обернулся, засунув голову в пещеру.

– Эй, принцесса! Как, ты сказала, тебя зовут?

– Лисса! – донеслось из пещеры. – Полностью – Лиссавиоль, это эльфийское имя…

– А Дарианой тебя, случайно, не зовут?

– Нет, – из подземелья наконец-то появилась принцесса – высокая девушка с собранными в «хвост» русыми волосами (на мой взгляд, она была куда симпатичнее тех девиц, что я видел в замке). – Это моя старшая сестра…

– Что?!

Дракон взвыл и повалился на землю, словно припадочный, мотая головой и царапая почву когтями (попутно развеяв и моего «рыцаря»). Мы с принцессой озадаченно смотрели на этот акт то ли помешательства, то ли самобичевания. Наконец ящер выдохся и замолк.

– Почему Лиссавиоль? – шепотом поинтересовался я.

– Потому что маме хотелось дать мне имя как у эльфов. Все монархические семьи, – серьезно пояснила принцесса, – время от времени начинают искать у себя эльфийские корни – это почему-то престижно.

– Так, – прервала ее дракониха, поднимаясь на лапы, – вы, двое! Пойдемте в пещеру – разговор есть.

К замку мы подъезжали на следующий день к вечеру. Осень вызолотила листву фиеронских лесов, и теперь вокруг нас, вращаясь в воздухе, медленно осыпались кленовые листья. Они мягко сияли в лучах низко стоящего солнца и ложились под копыта коню небывалой звездной дорожкой.

Стражники, встретив нас поначалу мрачными взглядами из-под шлемов, радостно заулыбались, разглядев мою спутницу. Не могу сказать, чему они обрадовались больше – возвращению принцессы или же избавлению от неминуемой королевской кары, – но по мере нашего продвижения замок буквально оживал.

Вместе с Лиссой я поднялся на второй этаж в тронный зал. Девушка, увидев родителей, кинулась им навстречу, я же остановился в некотором отдалении, осматриваясь. Ну вот, теперь все семейство в сборе: король восседает на троне, рядом с ним королева обнимает дочь, а в очереди на обнимание мнутся три Лиссиных сестры. Кстати, хорошо заметно, что сестры пошли более или менее в отца, тогда как Лисса – вылитая мать, с поправкой на возраст и манеру одеваться. Ага, и даже давешний рыцарь тут! Я усмехнулся про себя и подошел поближе к трону:

– Ваше Величество, как видите, я выполнил ваше задание. Ваша дочь вернулась в лоно семьи в добром здравии.

– Да-да, мы вам крайне благодарны, – взгляд короля перескакивал с меня на Лиссу и обратно, выражая явное беспокойство. – А… Э… Скажите, а как же останки дракона и его сокровища?

– Ну что вы, Ваше Величество! – Я постарался скрыть свой сарказм. – Дракон жив, хотя и не здоров. Но после успешного освобождения Ее Высочества было бы неразумно продолжать битву с ящером, сражавшимся за сокровища куда яростнее, чем за пленницу. Не беспокойтесь, вашему замку и вашей семье он более не угрожает – у драконов есть свой кодекс чести, и они блюдут его неукоснительно – при условии, разумеется, что на них самих никто не нападает.

Король вздохнул, расставаясь с мыслью о том, чтобы прибрать к рукам богатства Анк'ан-Гуэрры. А потом, судя по выражению его лица, вспомнил и о моем гонораре.

– Ваше Величество, – я пресек попытку короля начать развивать эту тему, – учитывая некоторые обстоятельства дела, уровень затрат, а также то, что вскоре состоится свадьба вашей старшей дочери, я намерен отказаться от завышенного гонорара, удовлетворившись той суммой, которую вы назвали вначале. Остальное я готов обменять на личное расположение Вашего и Ее Величеств.

Королева удивленно приподняла бровь.

– Но вы же не претендуете?.. – начал было король.

– Нет-нет, что вы. Вы же знаете, я не рыцарь.

– Что ж, – улыбнулась королева, – в таком случае свое расположение я вам обещаю. Отныне вы, господин Сивер, в любое время желанный гость в нашем доме.

– Поскольку все благополучно завершилось, – король поднялся с трона, – поймите меня правильно… Излишне говорить, что я благодарен вам за спасение моей дочери. Сейчас я прикажу подавать ужин, а также – предоставить вам комнату, господин Сивер.

– Буду весьма признателен, я несколько устал с дороги. У меня еще одна просьба. Я бы хотел до ужина поговорить приватно с Ее Высочеством Дарианой и господином рыцарем… Простите, не знаю его имени.

– Итак, – сказал я с видом работника тайной стражи, когда мы остались в зале втроем, – я буду говорить, а вы меня поправьте, если что. Вы, господин Адриан, договорились с драконессой, известной как Анк'ан-Гуэрра, о том, что она похищает Ее Высочество Дариану, а вы затем спасаете ее, или, точнее, инсценируете спасение. За это вы передаете драконессе изрядную сумму в золотых монетах и драгоценных камнях. Так все это было? – Оба кивнули. – Дариана должна была выехать на конную прогулку рано утром и стать «жертвой» дракона. Но ее сестра Лисса покинула в этот день замок первой, и поэтому именно она была схвачена ящером.

– Как я понимаю, – сдержанно заметил Адриан, – дракон вам все это уже рассказал, иначе откуда бы вы это узнали… Тогда чего вы хотите от нас?

– Дракон мне не объяснил причин подобного поведения – либо не знал, либо не считал нужным сделать это.

– Ответ довольно прост и даже банален. Дариану через месяц должны были выдать замуж за соседского принца. Мне в ее руке отказано – моя семья недостаточно родовита для подобного брака, хотя и заметно богаче этого королевского дома; на Дариану же возлагается надежда в установлении новой междинастической связи. Но есть кодекс рыцарей, который не может нарушить даже монарх. Если рыцарь спасает даму от смертельной опасности (в первую очередь – от разнообразных чудовищ), он получает право на ее руку и сердце.

– Понятно. По молчанию Вашего Высочества я предполагаю, что вы предпочли бы брак с господином Адрианом. Ну что ж. Я могу вам помочь – если хотите, конечно.

Оба мигом подняли на меня глаза.

– Как это? – спросил наконец рыцарь.

– Ну, – я улыбнулся, показав внезапно отросшие клыки, – не все ли вам равно, кому платить означенную сумму?

На следующее утро я покинул гостеприимный замок. А через сутки после моего отъезда Дариана беззаботно вышла на подъемный мост, где и остановилась поболтать со стражниками. Во время этой приятной беседы стражники неожиданно побледнели, судорожно сжав в руках копья. Проследив за их взглядами, принцесса оглянулась и, побелев лицом, начала оседать с явным намерением упасть в обморок.

В общем-то, нервишки могли не выдержать и у более стойкой личности. Тварь, появившаяся изо рва, была весьма неприглядной. Она напоминала василиска, только с очень длинной шеей и рядом костяных шипов по спине и хвосту, а вместо клюва щеголяла зубастой пастью, из которой теперь доносились мерзкие стенающие звуки.

Правда, нападать чудище пока вроде бы не собиралось. Оно покачивалось на поверхности воды рядом с мостом, изучая людей маленькими красными глазками и раздувая ноздри. Опешившие стражники впали в ступор из-за необычайно отталкивающей внешности монстра в сочетании с его подозрительно пассивным поведением. Чудовище равнодушно посмотрело на караульных и, изогнув шею, потянулось к бесчувственному телу принцессы. И тут, к вящему удивлению стражников, на мост выскочил крупный серый зверь, рявкнул на них, клацнув клыками, а затем схватил принцессу за шиворот и быстро поволок в лес.

Едва стражи взялись за арбалеты, отбросив бесполезные копья, как мокрая тварь визгливо заорала – так, что уши заложило, – вскарабкалась изо рва на мост, заслонив своей тушей удирающего зверя с принцессой в зубах, и бросилась в погоню за конкурентом. Стражники все-таки успели выпустить ему вслед по болту, но омерзительный монстр уже добрался до края леса и буквально растаял среди деревьев.

На этот раз доблестный рыцарь Адриан не заставил себя долго ждать: он в мгновение ока оседлал коня и бросился в погоню, потрясая зажатым в руке мечом. На замок опять опустилось напряженное ожидание, слуги притихли, охрана получила нагоняй, а король с королевой топтались на балконе, с которого открывался вид на замковые ворота. Часа через три Адриан вернулся. Он был весь пропылен и измазан грязью, но лицо его сияло. Впереди него на коне сидела принцесса Дариана, а к седлу был приторочен холщовый мешок – крайне тяжелый, судя по всему.

Адриан спешился и помог спуститься принцессе – та тоже была весьма перепачкана, а в ее волосах запутался целый гербарий из веточек и листьев, – а потом, церемонно поклонившись монарху, вывалил из мешка к королевским стопам две головы. Одну – похожую на голову здоровенной собаки, а другую – с шипастыми выростами над глазницами и частоколом острых длинных зубов в широкой пасти. Король отступил на шаг, с неприязнью разглядывая сие подношение, а затем поднял на рыцаря взгляд, куда более благосклонный, чем когда бы то ни было.

– Ну, хорошо, Лисса, я могу понять, откуда ты взяла голову волка – купила у охотника. Но откуда у тебя башка этой страхолюдной твари?

Мы сидели на пожухлой траве, росшей по краю старого карьера в паре верст от замка. Солнце соизволило порадовать нас и выползло на безоблачный небосклон, окрасив его в пронзительно-голубой цвет и испарив недавно выпавший иней. Стало почти по-весеннему тепло, но сидеть на мерзлой земле было неприятно, и я подложил под себя запасную куртку, а Лиссе выдал мое походное одеяло. Лисса рассказывала, что после тех случаев с похищениями принцесс она больше месяца не могла выйти за ворота замка, а специально нанятые охотники с собаками прочесывали чуть ли не весь Фиерон в поисках затаившихся чудовищ. Но чудовища упорно не появлялись, игнорируя затраченные на их поиск силы и средства, и после свадьбы Дарианы и Адриана все постепенно вошло в привычную колею.

– Это была башка, как ты выражаешься, виверны. – Лисса, несмотря на солнце, зябко куталась в куртку с белой меховой оторочкой. – Виверна поселилась в гномьих катакомбах, а когда их же избрала для своего жилища драконесса, она своего бессловесного родича, видимо, съела, а череп держала как сувенир, сама не зная зачем. А потом подарила мне; решила, наверное, что ей он больше не нужен.

– А тебе она зачем?

– Как это? В моей коллекции раньше не было виверны. Леший, я этот череп неделю после того маскарада чистила! Чтобы он стал «головой», его пришлось воском облеплять, кое-где – глиной, и даже глаза воловьи настоящие вставить.

– А твоя мать про артефакт фантомный не спрашивала?

– А как же? Но я сразу положила его в шкаф, как будто там он и лежал все время. Думаю, у нее есть какие-то догадки, но она их ни разу не высказала.

Девушка помолчала.

– А как твое богатство? – спросила она. – Ты ведь теперь можешь перестать быть наемником.

– Ну, – я поскреб подбородок, – большую часть по договору передали Анк'ан-Гуэрре. Хотя и осталось немало, по моим меркам. Так что я теперь не так зависим от работы. Но, Лисса, наемничество – это, наверное, образ жизни и стиль мышления. Я теперь вряд ли буду браться за любую работу без разбора, но прекращать мотаться по свету и охотиться на всякую нечисть не собираюсь.

– То есть, – принцесса пристально посмотрела на меня, – если будет что-то интересное и мне понадобится твоя помощь, я могу на нее рассчитывать?

– Разумеется, Ваше Высочество, – встав и церемонно поклонившись, ответил я.

– И куда ты эти деньги дел? – осведомился Одд, наполняя мою опустевшую кружку.

– А-а, в этом-то и дело. Я копить не умею…

– А то я не знаю! Потому и спрашиваю.

– …И давно бы их проел и прогулял, если бы мне один знакомый не присоветовал гномам их отдать. У них по всей Берроне такое финансовое предприятие хитрое распространилось – Банк называется. Я так и не разобрался, как оно работает, но я не только не плачу гномам за то, что они мои сбережения хранят, а еще и они мне приплачивают.

– Дариана… – задумчиво протянула Ивона, наливая себе вина. – Кажется, Дарианом звали одного нашего знакомого принца? Помнишь, Сивер, мы с тобой заезжали в гости в совсем маленькое королевство? Гархия, кажется… Или Гэрхия, никак не могу запомнить.

– Принца звали Дерриэн, – напомнил я. – Тоже, между прочим, псевдоэльфийское имя, как и у Лиссы. Кстати, они познакомились при мне и, можно сказать, с моей подачи.

– Подожди-ка, – нахмурилась Ивона, – я встречала Дерриэна и после. Ему вроде бы встретилась любовь всей его жизни, и могу точно сказать, что это была не Лиссавиоль.

– А ни о какой любви тогда речи и не шло. Встреча была неофициальной и, я бы даже сказал, сугубо деловой. Дело в том, что принца тогда обратили в лягушку…

– Что? – в один голос воскликнули Одд и Ивона.

– Ив, только не говори мне, что я тебе об этом не рассказывал.

– И все-таки скажу, – Ивона поставила бокал с вином на стол, – не рассказывал.

– Подожди-ка, – уточнил тролль, – а превратили его с умыслом или как?

– Или как. Ивонин коллега упражнялся в новых заклинаниях.

Ивона потерла пальцем лоб, затем посмотрела на меня пристально.

– Сивер, в лягушку нельзя обратить человека, – сказала она серьезно, – массы слишком разные. Я видела, как обращают в волка, в козла, в… пенек сосновый. Но ни в лягушку, ни в летучую мышь не получится.

– Тебе не хватает фантазии, Ив, – отозвался я. – Ты просто знаешь, что это невозможно. А твой коллега не знал.

– Так. – Одд на минуту прервал нас, чтобы произнести тост. – Про присутствующих ничего плохого сказать не могу, – подмигнул он Ивоне, поднимая кружку, – но давайте выпьем за то, чтобы окружающие, обладающие магическими способностями, всегда знали, что делают! Или делали то, что знают. А потом, Сивер, ты расскажешь историю про лягушку.

ЛЯГУШКА-КВАКУШКА

Это было маленькое королевство – из тех, чьи правители гордо именуются самодержцами пары-тройки деревень, маленького городка (который отличается от этих деревень только наличием ратуши и храма с покосившейся звонницей), двух лесных массивов да какого-нибудь луга, заслужившего имя собственное за особую клеверность. Государи в подобных вотчинах бывают победнее иного заграничного дворянина, а то и зажиточного купца, – только и чести, что королями называются. Здешний правитель, впрочем, не бедствовал, и его сравнительно небольшой, но уютный замок был отстроен добротно и со вкусом. Над острыми башенками вились разноцветные вымпелы, а ров с водой (в иных королевствах заброшенный по причине давнего отсутствия войн) здесь был частично обрамлен в набережную с гранитным парапетом и практично использовался для выращивания рыбы к столу Его Величества.

Местного короля я знал как мужика, в общем-то, толкового и неплохого. Застал я его на стене замка. Монарх задумчиво смотрел вниз, на набережную, и, судя по выражению его лица, пребывал в настроении «Повесить, что ль, кого?».

– День добрый, Сивер, давно не виделись. – Заслышав шаги, король повернулся ко мне.

– Добрый день, Ваше Величество, – отозвался я, подойдя и пожимая государеву руку. – Все ли в порядке в королевстве?

– Да вот… – Король опять вернулся к облюбованному зубцу и, осеняя взмахом руки половину рва с ближайшими окрестностями, удрученно произнес: – Сын младший, ну, помнишь – Дерриэн, пропал, понимаешь. С утра нигде нет. Слуги уже весь замок обегали…

– Может, гулять куда отправился, силу молодецкую попытать? – предположил я.

– Может, – согласился монарх. – Я даже полагаю, что так и есть. Но все же… Я колдуна спросил. Сам знаешь, есть у них всякие волшебные штучки, которые людей найти помогают. У нас колдун новый, только недавно появился. Так он вроде сказал, что найдет, а сам – вон, полюбуйся! – с тварью какой-то возится, хрыч старый. Эксперимент, говорит, ставит!

Я перегнулся через край стены и взглядом последовал за взмахом королевской длани. М-да, экспериментатора этого я тоже знал. Старым он определенно не был, но хрычом точно был или, по крайней мере, имел все шансы им стать. Этот персонаж практиковал то здесь, то там, обычно не создавая серьезных неприятностей, но исправно демонстрируя одну черту: когда он обнаруживал какое-нибудь новое для себя заклятие, то проникался поистине детским восторгом и тут же спешил это новшество опробовать.

– Я было подумал о дыбе, – рассуждал меж тем Его Величество. – Чтобы, значит, неповадно было ерундой всякой заниматься вместо исполнения королевского приказа. Но ведь он после этого точно Деррика найти не сможет. А мало ли что с ним случилось.

– Сейчас я с ним сам поговорю по душам! – Меня в этом замке всегда хорошо принимали, и я не собирался спускать колдуну-недоучке опыты над людьми. – Ваше Величество, я, пожалуй, знаю где принц, и уж, во всяком случае, подстегну этого чудодея!

– Буду признателен, – рассеянно отозвался король.

Я направился к лестнице, мрачно заметив перед уходом:

– Палача не отсылайте: может, дыба еще и пригодится…

И пригодилась бы, скорее всего! Заклятия обычно рассеиваются со смертью наславшего их чародея, так что это был бы самый быстрый способ расколдовать монаршего потомка. Но я сдержался и королю всего этого не рассказал. До поры до времени…

Под стеной, на отмостке из каменных плит, местный колдун с гордостью взирал на жертву своего эксперимента. Увидев меня, он самодовольно потрепал жидкую бороду и указал на сей удивительный образчик колдовского мастерства со словами:

– Ты только посмотри, какая лягушечка получилась!..

– Ква!

Лягушка и впрямь вышла знатная – величиной с крупную овцу. Она была болотно-зеленого цвета, с круглым белым брюшком, усеянным красноватыми пятнами, которые в совокупности напоминали карту какого-то неведомого архипелага. Толстые растопыренные окорочка, тоже разрисованные пятнышками, не уступали по размеру бычьим, и между ними почему-то рос короткий хвостик. В выпуклыхводянистых глазах, несмотря на полное отсутствие мыслей, застыло задумчивое выражение, а на морде растянулась улыбка шириной с добрый локоть. Ее «ква!» меня чуть не оглушило, а какую-нибудь субтильную девицу могло бы и вовсе опрокинуть одной силой звуковой волны (что уж говорить о непередаваемом визуальном впечатлении?).

– Лягушечка? – только и смог вымолвить я.

– Ну да, – виновато замялся колдун. – Закон сохранения массы и энергии, понимаешь…

– Чего?!!

– Ну, – колдун на всякий случай отступил на пару шагов, – был такой любомудр, который выяснил, что ничто из ничего не получается, будь то энергия или материя.

– Я знаю! – отрезал я и одновременно ощутил, как у меня щелкнули отросшие клыки, а на загривке явственно зашевелилась шерсть, пытаясь встать дыбом. – При чем здесь это?

– Ну, я, конечно, мог бы превратить его в пятьсот лягушек обычного размера, но его ж после этого не расколдуешь! Или, например, в одну лягушку, а остаток, скажем, в шестьдесят килограммов баранины…

– А ты не мог, если уж на тебя такой стих нашел, превратить его, например, просто в барана? Нормального, ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО размера? Ты что, офонарел, сказок на ночь начитался или переел перед сном?! Небось еще и зачаровал так, чтоб расколдовать могла только принцесса крови… – Тут я охрип и закашлялся.

– Непорочная, – уныло согласился колдун.

– Непорочная!.. Ты хотя бы в дурном сне можешь представить себе непорочную идиотку, да еще королевских кровей, которая согласится целовать такое?

Лягушка тяжело вздохнула, переставляя лапы, а затем скосила глаза и с размаху хлопнула языком по проползающему по парапету слизняку. Звук получился такой, будто половик выбивали; язык у лягушки был размером с блюдо для молочного поросенка, да к тому же неприятного беловатого цвета, а в приоткрытой пасти мелькнул ряд мелких, но острых зубов.

– Ты что, даже анатомией лягушек заранее не поинтересовался? Где ты у них такую двуручную пилу в хайле видел?

– Он же всех стерлядей во рву схарчит! – заохал колдун, наконец-то по-настоящему ужаснувшись делу рук своих.

– Как бы он кого другого не схарчил! Включая ту же принцессу! – Усилием воли я уже почти втянул свои волкодлакские клыки до человеческого размера, попутно наблюдая за огромным земноводным.

А земноводное, после долгих попыток распробовать одного ничтожного слизняка в своей бездонной пасти, покосилось на нас с колдуном, моргнуло и, неторопливо перевалившись через парапет, с громким плеском ухнуло в ров.

Свесившись с парапета, мы смотрели, как лягушка рывками движется в прозрачной воде. Да, трудные времена настали для стерлядей – теперь сынок королевский будет кушать их не с блюда, а в обычной для них среде обитания. Достигнув противоположного берега, амфибия зарылась в водоросли, подняв облако мути, затаилась. Я подождал, пока муть осядет, и с трудом разглядел на дне ее еле заметный силуэт. Да, с окраской колдун не прогадал, камуфляж вышел отменный!

– Скажи мне, – обратился я к колдуну, – зачем тебе это понадобилось? Про кого другого я бы подумал, что он таким способом замыслил принца пленить и спрятать, чтобы потом деньги вымогать. Но ты-то?..

– Так принц сам ко мне пришел: говорит, спрячь меня куда-нибудь, а то, дескать, отец достал нравоучениями… А я в это время как раз новое заклинание выучил…

М-да, будьте осторожны в своих желаниях – они могут сбыться. Я задумался. Колдун на всякий случай держался от меня подальше, но я все равно уже начал остывать:

– Ладно, есть у меня одна идейка, – может, и выгорит.

– Благодетель! – воскликнул колдун (приближаться, однако, не спешил).

– Ну ты, экспериментатор! Молись, чтобы все получилось: король – человек добрый, но дыба в подземелье давно без дела простаивает, да и палач себя дармоедом чувствует: еще в прошлый мой приезд плакался, что совесть ему зарплату «за так» получать уже не дает; просил кого-нибудь если не четвертовать, так хотя бы попытать.

Чародей заметно спал с лица. Ох уж эти мне гении-недоучки! Сперва натворят – потом думают.

– Ежели все обойдется, попрошу только Его Величество из твоей зарплаты вычесть урон, нанесенный стерляжьему поголовью: лягушки – они ведь существа ненасытные, сколько поймают, столько и слопают. Ты глаза-то не закатывай, на жалость меня не пробьешь, сам знаешь. А то вот возьму и попробую развеять твои чары самым быстрым способом! Напомнить, каким?

Только что поставленный в конюшню Аконит посмотрел на меня удивленно и укоризненно. Дескать, не успели приехать – и что, опять под седло? А не сбегал бы ты сам, хозяин, куда… тебе надо?!

– Ничего-ничего, – сказал я, потрепав его по шее. – Тут недалеко.

Конь лишь тяжело вздохнул, поведя подпалыми боками.

…Девушку я нашел довольно быстро, благо дворцовые слуги дорогу мне растолковали подробно: «До крайнего дома доедешь, а оттуда – не по тракту прямоезжему, а по тропке налево; увидишь три сосны большие, за ними через полверсты – карьер старый. Вот там она с утра и роется, ровно как хомяк какой, семью королевскую позорит!»

Ну, насчет последнего я бы, пожалуй, поспорил (если бы мое мнение в этом вопросе что-либо значило). Лисса была седьмой дщерью королевской четы, правившей столь же малометражным королевством, как и венценосный отец Деррика. Первые четыре дочери уже породнили свое семейство с кем полагалось; теперь перед ним стояла грандиозная политическая задача сплавить замуж пятую и шестую, поэтому седьмая дочь росла аки ветер в поле и этой свободой, на мой взгляд, пользовалась весьма разумно, хотя и нетривиально.

– Всё тайны земные постигаешь, Премудрая?

– Привет и тебе, Исчадие Тьмы! – Девушка подняла на меня взгляд, держа в руке широкую кисть, которой работала, отложив лопату и заступ. Ее домашних тоже можно было понять: из Лиссы принцесса, как из меня мопс. Русые волосы собраны в «хвост», чтоб не мешались; вместо дорогих одеяний – рубашка с закатанными рукавами да испачканные в земле штаны, заправленные в сапоги.

Я привязал Аконита к сосне и спустился по склону, стараясь не вызвать оползень.

– Осторожнее! – предупредила девушка, отложив кисть и орудуя кончиком ножа. – Я почти закончила… Вот, полюбуйся!

Она с трудом извлекла из земли череп некоего страховидла: приплюснутый, треугольный, с торчащим из пасти частоколом зубов.

– Да-а, такое во сне привидится – подушкой не отмашешься! И на кой тебе, принцессе, это сдалось?

– Понимание окружающего нас мира немыслимо без познания его прошлого, – отвратительно нравоучительным тоном сообщила принцесса. – Представляешь, Сивер, я тут одну книгу читаю, так, оказывается, в древности в наших краях периоды великой жары бывали, как в южных странах; а что было еще раньше, никому не ведомо… Нет, ты посмотри, как хорошо сохранился, ничего нигде не треснуло, не скололось, ну просто пусечка! – и девушка умильно поцеловала древний череп, который, судя по пропорциям, когда-то был вместилищем здоровенной глотки, но никак не разума.

– Скажи мне, Премудрая, у тебя есть возможность отлучиться денька на три-четыре? Я тут гостил в одном замке, так у них там во рву некий реликт завелся, не иначе как на стерлядей ихних посягнул. Вроде лягушки, но с хвостиком и со свинью размером, а пасть такая, что туда средней паршивости осетрина поперек входит! Тебе понравится…

Глаза Лиссы загорелись; я прекрасно знал это ее выражение и понял, что первая половина дела сделана.

– Я сейчас только находку домой отвезу, – сказала девушка, заматывая своего страховидла в мягкую тряпку и засовывая в холщовую торбу, – и вещи нужные возьму. И напишу записку, чтоб не волновались. Полагаю, мое отсутствие в лучшем случае через неделю заметят.

– И еды какой-нибудь захвати, – напомнил я ей, когда она уже вскочила в седло. – Я помню, у вас мясник делает отменную колбасу с разными специями.

Подъезжали мы к замку через день рано утром. Лисса вообще хотела ехать всю ночь, но мы все-таки остановились на постоялом дворе какого-то селения, откуда выехали затемно и, подгоняемые принцессиным любопытством, проскакали последние три мили галопом. Когда над деревьями замаячили башенки замка, едва тронутые рассветом, я придержал Аконита и спешился. Девушка последовала моему примеру.

– Давай попробуем подойти ко рву потихоньку, – предложила она.

– Именно это я и собираюсь сделать. Тут осталось саженей двадцать.

И мы, вместо того чтобы ехать торной дорогой, с заговорщицким видом пошли по тропе, ведя в поводу проникшихся важностью момента коней.

Ухоженный вид рва вызвал у принцессы неприятное удивление – по ее мнению, в таком окультуренном водоеме могли водиться разве что караси, а уж никак не монстры. Но сомнения Лиссы очень скоро развеялись: чудовищное земноводное лежало на берегу рва совсем недалеко от нас.

– Сивер! Может, ты перекинешься? – театральным шепотом спросила принцесса, привязывая свою лошадь и что-то нащупывая в переметной суме.

– Зачем?

– Ну, чтобы неслышно подкрасться!

– Лисса, это амфибия, голый гад, так сказать она и так по холодку ничего почти не видит и не слышит!

Подкрадывались мы с двух сторон. Слава богам, исполинский лягух залег не у самой кромки воды. Я старательно обошел его и занял позицию между чудищем и рвом, с некоторой дрожью вспоминая зубовную пилу в пасти этого голого гада, Лисса, еще не видавшая, к счастью, этих зубов, подкралась с головы, аккуратно разворачивая тонкую, но прочную сеть.

Ну, надо честно признать, что в некоторых вещах Лисса профессионал. Лягух спросонья бестолково задергался в сети, запутываясь еще больше, а мы с принцессой ухватились за веревки, чтобы не дать ему скатиться в воду. В конце концов плененное земноводное затихло и стало похоже на огромный кусок зеленой ветчины в сеточке.

Мы выпрямились и отерли пот со лба. Глаза принцессы сияли так, как будто ей подарили целый сундук старинных фолиантов. Я тихонько удалился в кусты и там остался наблюдать за развитием событий. Лисса не заметила, как я ретировался. Она восхищенно рассматривала пленника, уделив особое внимание его хвосту, а затем взялась обеими руками за приплюснутую морду, глядя в выпуклые глаза амфибии.

– Восхитительно! Я готова поклясться, что это какой-то реликтовый гад. И он не может быть тут один, наверняка где-то неподалеку их водится довольно много, – принцесса аж задыхалась от восторга и наконец произнесла слова, которых я давно ожидал: – Это же просто пусечка!..

Слава богам, земноводную тварь не требовалось целовать взасос, хватило и легкого, возможно даже случайного, касания губ. Трансформация произошла с такой скоростью, что я, тратящий на перевоплощение по две-три минуты, обзавидовался из своих кустов. Принцесса ошарашенно отшатнулась, увидев перед собой вместо реликта совершенно голого молодого человека, дрожавшего от холода и взиравшего на нее с неменьшим ужасом.

Принц Деррик, частично придя в себя, попытался выбраться из сети и встать на ноги, но пошатнулся, запутавшись ногами, и едва не упал на стоявшую перед ним девушку. Реакция оскорбленной в лучших чувствах Лиссы была четкой и молниеносной – великолепный хук справа отправил принца в ров.

Я не удержался и расхохотался, глядя на барахтающегося в воде принца – купание, судя по доносившимся изо рва ругательствам, окончательно вернуло ему человеческую сущность, – и на перекошенное от гнева лицо Лиссы.

– Ты знал, что так будет! – принцесса бросилась к кустам, в которых я валялся от смеха. – Ты, волкодлак, только попадись мне, я с тебя обе шкуры спущу!!!

– Да ладно тебе! – еле выговорил я сквозь смех. – Охолони и помоги лучше выловить королевича. А то потонет еще…

– Да я его сейчас нарочно утоплю, из принципа! А твою башку лично прибью в своей комната над дверью!

– Ладно, ладно, согласен! – Я на всякий случай продолжал оставаться по другую сторону куста. – Но, Лисса, подумай, каким бесценным опытом сможет поделиться с тобой принц, если ты его не утопишь.

– Каким еще опытом?

– Ну как же, он ведь единственный человек, побывавший в шкуре реликтового земноводного. Лучшего источника информации о жизни и быте таких амфибий тебе не найти.

– Ну ладно, – принцесса немного остыла и даже слегка улыбнулась, протянув руку принцу, который вылезал изо рва, стыдливо прикрываясь комком роголистника. – Но помни, место волкодлака в моей коллекции вакантно и я его пока попридержу.

– По рукам, – согласился я, подавая замерзшему королевичу свою куртку и глядя, как от замка к нам бегут люди во главе с колдуном (видимо, уже отчаявшимся избежать близкого знакомства с палачом). – Зная твое любопытство, полагаю, что моя голова останется со мной еще довольно долго. Пошли-ка лучше в замок: уж чего-чего, а горячего чаю с бутербродами мы заслужили…

* * *

– А почему «Премудрая»? – спросил Одд. – Сказочного какого-то персонажа напоминает…

– А потому, что Лисса – наиболее образованная принцесса в Берроне. И, главное, не брезгующая этим образованием пользоваться. Ты же знаешь, что для меня…

– Знаю-знаю, – заухмылялся тролль, – для тебя и девка – не девка, если с ней поговорить не о чем! А я вот думаю, что если бы все женщины были шибко умные – тяжко бы нам жилось. – Он подпер подбородок широченной ладонью и скорбно оглядел стол, словно представляя, насколько бы тот ухудшился при указанных экстремальных обстоятельствах. – Десяток-другой умных был бы – и хватит.

– А их и так немногим больше, – ответил я.

– Да и мужиков – тоже, – внесла свою лепту Ивона.

– Вот и хорошо! – повеселел тролль. – Давайте отметим тот замечательный факт, что здесь, в одном доме и за одним столом, совершенно неожиданно собрались двадцатая часть всех умных женщин королевства и десятая часть всех умных мужиков. Короче, за присутствующих!

Мы чокнулись и выпили.

– Тебе что, не понравилась настоечка? – шепотом поинтересовался я у Ивоны.

– Очень даже понравилась, – тоже шепотом ответила девушка, – только я хорошо свою меру знаю. Так что я лучше винцо…

Одд протянул было руку к лютне, но потом передумал и тяжело поднялся из-за стола.

– Сейчас вернусь, – сообщил он и направился к выходу.

За окошком продолжали падать снежинки, а вот ветер, похоже, усилился, и белые звездочки проносились мимо в стремительном танце. Скрипнула дверь, и в комнату через сени докатилась волна холодного воздуха. Послышалось заунывное завывание ветра, прежде заглушаемое толстыми стенами.

Одд вернулся за стол. Мороз ничуть не разрумянил его лицо, ибо коричневая шкура тролля была невосприимчива к погодным неурядицам.

– Там мою добычу еще никто не стащил? – спросила Ивона.

– Нет-ка, только снегом присыпало. Но это даже хорошо. А вы, кстати, на вендига-то пошли за деньги или так, для развлечения?

– Понимаешь, – пояснил я, опережая Ивону, – то, что в этой местности, сравнительно недалеко от столицы, объявился вендиг, – само по себе нечастое явление. К тому же он оказался людоедом и – о чудо! – Университету срочно потребовалась шкура взрослого вендига. И не далее как сегодня утром… Или это было уже вчера? Нет, еще сегодня. Так вот, сижу я, никого не трогаю, на крылечке в Зеленицах, где вендиг последнюю жертву как раз задрал, заправляю меч и вижу дивную картину: приближается ко мне среброволосая дева на вороном коне.

– И что, гонорар пополам?

Мы с Ивоной кивнули настолько слаженно, что даже рассмеялись. На самом деле идти на вендига в одиночку не рекомендуется, а уж если тварь повелась на человечинку, то вообще становится смертельно опасной – без всяких преувеличений. Рассказы о том, что вендиги – это люди или орки, на которых наложили проклятие, а также что они полупрозрачны и потому невидимы, – всего лишь досужие вымыслы. Но на снегу, особенно свежем, вендига действительно разглядеть крайне трудно, терпение у него просто стальное, а силы хватит на небольшого медведя. Вендиг умеет сбивать жертву с толку тем, что заставляет свой вой звучать сразу с нескольких сторон. Так что, выйдя вдвоем против одного хищника, мы не чувствовали сожаления о разделенных деньгах.

– А знаете, что я тут вспомнил? – спросил, несколько помрачнев, тролль.

– Нет, поскольку ты нам об этом еще не рассказал.

– Месяца три назад я зашел на базар, а там какой-то хрыч продает шкуру вервольфа. Я чуть дар речи не потерял.

Я, признаться, тоже. Не то чтобы я как волкодлак чувствовал в вервольфах родственную душу (не уверен даже, что душа у них вообще есть), но всякий вервольф был когда-то человеком. В человеческом же облике он проводит большую часть времени – до самой своей смерти. Нет ничего зазорного в том, чтобы защищая жизнь, свою или чужую, убить вервольфа, но не следует поворачиваться спиной к памяти того, кем этот зверь когда-то был.

– И что ты сделал? – тихо спросила Ивона.

– Взгрел этого барыгу как следует, а шкуру отобрал и похоронил. Хоть человека уже и не вернуть, негоже так над памятью его издеваться, – в тон моим мыслям ответил Одд.

А я вспоминал, как столкнулся как-то с оборотнями в небольшой деревеньке, название которой уже почти позабыл. Ильмы, кажется, или что-то в этом роде. Не могу сказать, что люблю рассказывать эту историю, но вот на память она приходит регулярно, не испрашивая разрешения…

КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ОБОРОТЕНЬ

Хороший лес! Толстые стволы вековых вязов, покрытые кустистыми розеточками лишайника, распростерли руки-ветви с шершавыми темно-зелеными листьями. Дубы – не те раскидистые великаны, что одиноко растут на безлесных всхолмьях, а строгие и подтянутые лесные деревья, – стояли, подобно колоннам заброшенного древнего храма. Их резная листва прихотливо переплеталась в кружевной полог и пропускала только редкие лучики света, осторожно шарившие в сумраке по лесной подстилке. В прорехах на месте старых отвалившихся сучьев бесценными изделиями из тончайшего фарфора поднимались белые, словно светящиеся изнутри грибы – одна из разновидностей мухоморов, – божественно красивые и смертельно ядовитые. Неглубокий лог зарос частым грабинником: здесь ветви свивались уже совсем непроницаемым пологом, становившимся по ночам пристанищем упитанных серых сонь. В целом лес казался мрачным, но не таким, как старый ельник или пихтач, которые подобны суровому магу-некроманту, нет. Этот лес скорее напоминал какого-нибудь седобородого старика волхва – ворчливого, но доброго в глубине души.

Я был голоден. И больше всего мне сейчас хотелось не каких-нибудь позавчерашних бутербродов (это оставим на крайний случай), а большого куска жареного мяса. Мясо же, начисто игнорируя мои желания, продолжало бегать, прыгать и щипать траву, совершенно не намереваясь превратиться в жаркое. При этом потенциального жаркого было полно: едучи верхом, я за последние полчаса спугнул двух косуль и оленя.

Спешившись, я не торопясь разделся и сложил одежду в переметную суму. Аконит покосился на меня, но остался стоять – к перевоплощениям хозяина он относился совершенно спокойно. Хороший у меня конь, злой и послушный одновременно. Благодаря своей караковой масти и короткому хвосту он немного похож на огромную сторожевую собаку. И кусается, в случае чего, не хуже любого кобеля. Я потрепал его по шее. Аконит переступил ногами и фыркнул, – дескать, все под контролем, хозяин.

…На меня нахлынул совсем иной мир – в первую очередь мир запахов. Человек, даже самый одаренный по части обоняния, не почувствует и пятой части тонких (совершенно необязательно – приятных), пронизывающих мир ароматов, доступных нюху самого бездарного пса. Я смог различить запахи липы и дуба, запахи осоки и лисохвоста. Мне стали заметны пути перемещения лесных обитателей: вот тут вчера, ближе к вечеру, пробежал заяц; здесь прошла по стволу вяза белка (похоже, с детенышем в зубах); а на этом месте, поспешно собирая корм, метались мыши, почуявшие приближающегося к ним горностая. Я опустил нос к самой земле и ощутил, как прошел в почве крупный червь – потревоженная земля отозвалась изменением запаха; как где-то под тонким слоем перегноя разлагается, возвращая долг лесу, некий маленький зверек – разлагается давно, превратившись уже просто в комочек костей и земли.

Ну и главное, ради чего я вообще затеял трансформацию, – это еда. В лесу мне было проще добыть пропитание, находясь в звериной, а не в человеческой ипостаси. Я внимательно принюхался и осмотрелся, почти сразу же почуяв самую удачную добычу. Судя по всему, группа ланей паслась на небольшой полянке неподалеку, и с одной стороны их к тому же подпирал грабинник, в который лани не полезут. Говорят, в большинстве мест лань из-за ее глупости поистребили волки. Что ни говори, а волк – действительно санитар леса, выкладывающийся на каждой охоте до предела, а значит, нападающий по мере сил на некрупную или неоправданно медлительную жертву. Взрослый олень одинокому волку не по зубам, разве что добыча уже находится на последнем издыхании, да и я в своем зверином обличье не рискнул бы в одиночку покуситься на здорового рогача. Косули же уйдут, на открытом месте полагаясь на скорость, а в лесу – еще и на маневренность; без загонной охоты волкам с ними не состязаться. А вот лань, с ее привычкой бестолково носиться по зарослям, – это то, что надо. Волки либо вымотают ее до бессознательного состояния, либо она сама свернет себе шею.

…Убитую лань – молоденького самца, сломавшего себе ногу на второй минуте погони, есть в сыром виде я все-таки не стал. Иногда, конечно, приходится утолять голод и сырым мясом, но все же я человек, со своими человеческими предрассудками и привычками. Поэтому я, перекинувшись, развел костерок неподалеку от тропинки и с удовольствием стал обжаривать над ним свежий сочный ломоть ланьего окорока, наблюдая, как мясо покрывается тонкой золотистой корочкой, и вдыхая вызывающий слюноотделение аромат. В отличие от любого хищника, я предпочитаю хорошо прожаренное мясо (и вкуснее и меньше шансов гадость какую-нибудь подцепить), да к тому же с солью и с перцем.

Две сороки, усевшись на ветку вяза, неодобрительно сверлили меня черными глазами. Эти достойные птицы, увидев задравшего добычу хищника, собирались присоединиться к пиршеству, и вдруг – на тебе! Хищник превратился в человека и, вместо того, чтобы разорвать лань, вывалив на землю ее вкусные потроха, нажраться и уйти в кусты для послеобеденного отдыха, придумал портить мясо жаркой! Подергивая длинными блестящими хвостами, белобоки скакали по веткам, громким треском сообщая всему лесу о моем коварстве. Но, несмотря на это, путница, вышедшая из-за поворота тропки, заметила меня, только подойдя почти вплотную.

– Ой! – самая естественная реакция на неожиданную встречу. Я вежливо кивнул в знак приветствия. Молодая девушка, девчонка еще совсем, лет пятнадцати-шестнадцати. Куртка – старая, видавшая виды, штаны и сапоги – тоже не первой молодости. В руке у нее была корзинка с какой-то снедью.

– Присаживайтесь, юная дева, – предложив я, продолжая жевать и указывая на бревнышко рядом с костром куском жареной оленины на обструганной палочке.

– Здравствуйте, – девушка тоже решила проявить вежливость. – Спасибо, – это уже за предложение присесть.

– Мясо жареное будешь? – поинтересовался я. – Больше все равно ничего нет.

Девушка покосилась на лань, наверняка заметив, что животное удушили зубами.

– Волки задавили, – соврал я, – да я их согнал. Ничего, поедим, а остатки они подберут. От них не убудет.

Девушка осторожно взяла предложенный кусок оленины, поблагодарив. Видимо, версия с волками ее вполне устроила. Какое-то время мы молча ели.

– Не боишься через лес одна ходить? – поинтересовался я. – Волки ведь!

– Я привыкла. Волки у нас летом ни на людей, ни на скотину обычно не нападают, только вот в этом году чего-то… – она осеклась.

– Что, нападали? Странно, дичи полно, с чего бы им к жилью лезть?

– Ну, было у нас в деревне три случая, – неохотно созналась девушка. – Люди говорят – волки, но сама я их не видела.

Тем мне и пришлось удовлетвориться. Впрочем, я не настаивал – какое мне, в конце концов, дело? Что я, охотник или тайный стражник, чтобы выяснять, кто в какой безвестной деревеньке по пьяни пристукнул соседа, а вину взвалил на волков…

– Куда идешь-то? – спросил я.

– К бабушке, она у меня за лесом живет, недалеко. Поесть ей несу, она старая, ей самой ходить тяжело…

Вот тебе раз! Мне-то казалось, что лес глухой, а тут – и с одной стороны деревня, и с другой…

– Ну что ж, захвати вот и мяса свежего. Мне хватит, да еще и волкам с сороками останется. Бери, бери, пока предлагаю.

…Деревня действительно оказалась недалеко: я обедал жареной ланью в каких-нибудь полутора верстах от опушки, к которой вплотную примыкали первые огороды. Деревня как деревня, есть и ветхие дома, и крепкие. По другую сторону, за околицей, делянки зеленеют, коза чья-то на привязи пасется.

Задерживаться здесь я не собирался, а потому не хотел и привлекать к себе особенного внимания. Не мудрствуя лукаво, напросился ночевать на сеновал к первому же селянину, показавшемуся мне не слишком пьяным. Мужик, нестарый еще бобыль, назвавшийся Борутой, оказался общительным и даже зазвал меня ужинать. Отказываться было как-то неудобно, хотя солидная порция оленины еще вовсю грела мне и душу и тело.

– Вы, часом, не рыцарь какой будете? – поинтересовался мужик.

Я кивнул. Рыцарь так рыцарь. Я когда-то подумывал заделаться в странствующие рыцари, но потом почитал рыцарский устав и решил, что овчинка не стоит выделки.

– Правильно вы, милсдарь, сделали, что у нас остались ночевать! – сообщил мне мужик, когда беседа наконец наладилась, подмазанная полкружкой браги. – Потому как в наших лесах ночью ездить опасно стало!

– С чего бы это? – удивился я.

– Ну, – мужик еще отхлебнул бражки и занюхал рукавом, – вам-то, может, и неопасно, вы на коне да при мече. Волки у нас нынче расшалились, уже трех человек загрызли!

– Да ну! – вполне искренне изумился я (не придумала девка, надо же!). – Что ж они так, посередь лета? Я через лес ехал – там волкам дичи за пять лет не съесть!

– Так-то оно так! – согласился Борута. – Да, видать, нашим волкам человечина больше по вкусу! Хотя они и прочей живностью не брезгуют: где собаку задерут, где еще кого.

Я задумался. Догадка, которая пришла мне в голову, была неприятной, поэтому делиться ею с бобылем я не стал. Тот же, еще пообщавшись с кружкой, наклонился ко мне и продолжил, понизив голос до громкого шепота:

– Я, милсдарь, в волков этих слабо верю. Люди говорят «волки», да только не волки это.

Я приподнял бровь, выражая внимание к его словам, что, видимо, было истолковано Борутой правильно, потому что он продолжил:

– Я вам скажу по секрету – не волки это никакие, ведьма это!

– Ведьма?

– Ведьма настоящая! Вот она-то волком и оборачивается, а может, и настоящих волков завораживает колдовством-то своим, вот они ей заместо псов и служат! Живет где-то в лесу, знали бы где – сожгли бы! Да только кто ж ее туда искать сунется, в чащобу?

– Боязно? – поинтересовался я. Мужик честно кивнул. – За что ж она вас так невзлюбила?

– Да она о прошлом годе поветрие на коров наслала, чуть не половину скотины извела. Корова у старосты заболела, пузырями какими-то пошла, ведьма-то ее лечить вроде вздумала, да со старостой поругалась. А почитай на следующий день и начала скотина болеть… Ну, мы ведьму сжечь хотели, как положено, так она сбегла в лес. Потом-то, понятно дело, народ поостыл, ну а она, видать, затаила обиду…

– Да, – сказал я, вставая, – интересная у вас деревенька. Ладно, хозяин, спасибо за стол, за кров… Дорога была дальней, пойду-ка вздремну.

Как выяснилось, верх сеновала с остатками прошлогоднего сена я делил с ушастой совой, посмотревшей на меня с нескрываемым презрением, а затем с гуканьем отбывшей в ночь. Я вытянулся на соломе и с удовольствием закрыл глаза.

Понятная история. Ведьма, значит. Лечила корову, возможно, от ящура, и лечила хорошо, иначе бы полег весь деревенский скот, а не половина. Но ящур заразен и неумолим, всю скотину не смогла бы спасти даже очень опытная знахарка. А с неудачливым лекарем – людей он пользует или животных – разговор короток. И началась в деревеньке охота на ведьм…

Разбудили меня громкие крики, в которых преобладал женский визг. Скатившись с сеновала, я выбежал на улицу и тут же уткнулся в толпу, окружившую некий предмет. При моем появлении люди немного поутихли и расступились. Присутствовавший здесь же Борута, указывая куда-то на землю, воскликнул:

– Видали, милсдарь, что делается?!

Центром всеобщего внимания оказался в высшей степени неприглядный труп мужика, которого сначала загрызли, метя в горло (досталось и лицу), а затем весьма неаккуратно распотрошили, съев большую часть внутренностей. Меня слегка передернуло: я видал и не такое, но привыкнуть к подобному трудно, если вообще следует привыкать. Нагнувшись, я всматривался в следы возле тела. Довольно странно. Следов не то чтобы совсем не было – не было следов волка. Имелись отпечатки лап собаки, но то была обычная дворовая шавка, способная загрызть в лучшем случае курицу. Крестьяне, столпившиеся вокруг, высказывали свои предположения и давали советы. Борута, преодолев тошноту (с лица он спал основательно), склонился рядом со мной, уставившись на дорожную пыль, и вдруг, тихо вскрикнув, протянул руку и достал что-то, что было этой пылью присыпано. Кулон на порванном кожаном шнурке – самодельный, из полупрозрачного камня. Амулет.

Толпа заволновалась. Раздались возгласы: «Ведьма! Сжечь ведьму!» Я некоторое время разглядывал находку, а затем, зажав ее в руке, пошел к дому Боруты, предоставив жителям самим решать, что делать с трупом (я заверил их, что покойный не восстанет из могилы, но, похоже, убедил не всех). Пройдя десятка полтора шагов, я стал запихивать амулет в карман и нечаянно выронил его. Тот покатился по земле, и я лишь со второго раза поймал его и теперь уже положил в карман без проблем.

– Вот, видели, что делается? – повторил Борута. – Милсдарь, вы же рыцарь, с мечом обращаться умеете, не за так же просто такую железку с собой возите. Да и к ведьмам у вас, рыцарей, любви большой вроде нету, истребляете их повсюду, чтоб пакости свои честным людям не чинили. Может, подсобите нам? Уделаете колдунью проклятую? Я со старостой поговорил, за нами не станет, только смертоубийства прекратите!

– Где ж я искать-то вашу ведьму буду? – поинтересовался я.

Мужик воспринял эти слова как согласие.

– Знаю я, как ее найти! – сказал он, понизив голос. – У нас на окраине вдова живет с дочкой непутевой. Дочка эта постоянно в лесу околачивается. Мать-то ее как овдовела, так не в себе слегка, за девкой не следит и знать не знает, где та время проводит. А я ручаюсь, что она к той ведьме бегает, поесть ей носит или еще чего. Та ее приворожила, видать. Вот за девкой и надо проследить, она прям к ведьме и выведет!

– Что ж вы сами не проследили? – усмехнулся я.

– Боязно, – мужик потупился, и я понял, что мало кто из жителей селения решится зайти так далеко в лес, особенно теперь.

– А с чего вы взяли, что она в лес не по грибы ходит?

– Та кто ж те грибы у нее видел? – сказал Борута. – Вот травки какие-то приносит, может, колдовские, а, может, так. Да сами посудите – она иной раз из лесу ночью уже возвращается, и цела-целехонька, а двое мужиков месяц назад из ближних кустов сразу в мир иной отбыли!

– Месяц? – переспросил я. – А кого третьего загрызли? Не два месяца назад, случаем?

– А вы почем знаете? – изумился Борута. – Рассказывал, что ль, кто? Так вот точно, уж месяца два прошло, как жена старостиного свояка корову заблудшую пошла искать. Так обеих и приели… Бабы с тех пор как вечереет, по домам сидят, силком за ворота не выгонишь.

– Ладно, – вздохнул я, – потолкую я с этой вашей ведьмой.

– Вот и хорошо, – обрадовался бобыль. – А то жизни никакой нет! А я посмотрю: как та девка в лес пойдет, тут вам и крикну.

Вдовина непоседливая дщерь пошла в лес вечером того же дня. Борута не поленился показать мне ее с приставленной к сеновалу лестницы – тоненькая фигурка мелькнула между деревьями на краю опушки, позолоченными закатным солнцем.

Седлать Аконита я не стал, а сразу же направился к лесу, нацепив ножны. Тропа была уже мне знакома – я по ней и приехал; с чувством направления у меня тоже пока было все в порядке, поэтому я почти напрямик дошел до того места, где накануне готовил жаркое. Остатки лани лежали практически нетронутые, только поклеванные птицами; волки же моей подачкой не соблазнились, предпочтя, видимо, живую двуногую добычу. Я прошел параллельно тропе еще с четверть версты и, найдя подходящее место, затаился в засаде. Было бы, конечно, надежнее принять звериный облик – в таком виде меня едва ли человек сможет заметить, если я сам не захочу, – однако же было непонятно, куда деть одежду и, главное, меч. А у меня было предчувствие, что меч мне еще пригодится.

Девица появилась вскоре, минут через семь. Я хоть и ожидал увидеть свою вчерашнюю знакомую, был поражен увиденным настолько, что чуть не выдал себя. Представьте себе, как по вечернему лесу тихим шагом, стараясь быть незаметной, идет девушка в охотничьей куртке и заправленных в высокие сапоги кожаных штанах, с охотничьим ножом на поясе – и… в красной шапке!

Она что, пыльным мешком ударенная? Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники! Красная Шапочка и Серый волк! Мне бы теперь (развеселился я) выйти, приняв вид зверя, и поинтересоваться: «А где живет твоя бабушка?»

Я бесшумно двинулся за девицей. Красная шапка делала ее похожей на гигантский оживший мухомор. Нет, такой маскарад даже последняя деревенская дурочка просто так не устроит! Шапка эта дурацкая видна в лесу издали (пока не совсем стемнело) – значит, ее кто-то должен увидеть. Значит, это сигнал.

Кому? Бабушке? Дескать, крестьяне подкупили заезжего рыцаря, чтобы он тебя в лучший мир отправил, смывайся через заднюю дверь? Нет, это вряд ли: ей проще было бы либо вовсе не ходить к бабке, либо, если она разгадала план земляков, попробовать завести меня в какое-нибудь гиблое место. Стоп, а почему я думаю, что она ведет меня именно к престарелой колдунье, а не заманивает в болото (хотя откуда здесь болото?) или еще куда? И тут до меня дошло, кому этот знак предназначался! Мне. Девочка действительно наслушалась сказок! Охотники – вот кто еще участвует в действии. Охотники, которые должны прийти и спасти бабушку и Красную Шапочку от злого волка. Только на этот раз они придут не спасать. Плевать на тряпки, потом подберу! Я разоблачился, забросал одежду листьями и, перекинувшись, взял в зубы ножны с мечом. Девушка ходила этой тропкой часто, звериным чутьем я без труда нашел ее след и, уже не останавливаясь, помчался вперед. Пробежал совсем немного, с полверсты. Одинокий домик стоял в самой чаше, скрытый за грабинником так, что практически не был виден даже с той хилой тропки, которая к нему привела. Девица, как оказалось, пользовалась несколькими путями и не натаптывала последние сажени тропы, подходя к дому. Меч в зубах все время мешался, я перехватил его поближе к оголовью, пролез через кусты, подбежал к двери и поскреб доски когтями. Дверь открылась неожиданно, но еще более неожиданными были первые слова, которые я услышал:

– А, это ты, Сивер! Давно тебя не видела.

Я проскочил в дом и выплюнул меч на пол.

– Вурдалак тебя заешь, Тивена! Так это ты – страшная ведьма?

– Сам же знаешь, что ведьма, – усмехнулась стоявшая передо мной женщина. С виду ей было лет сорок пять, но я знал, что она раза в три старше – одна из самых старых и самых сильных колдуний Королевства. – Но уже немолодая, а потому вовсе не такая страшная. Во всяком случае, кое-кто боится меня недостаточно.

– Боится, похоже, и еще как! Иначе бы я не изображал тут собачку с поноской.

С Тивеной, талантливой колдуньей-самоучкой, я познакомился в дни своей бурной юности, когда только начинал осваивать ремесло наемника. Ей довелось однажды приводить меня в рабочее состояние после того, как я попал в какую-то глупую передрягу. Она едва ли была в восторге от моего общества, но в промежутках между приемами какого-то вонючего целебного отвара я узнал много интересного об окружающем мире и потому провел время с пользой. Так вот, тогда, лет десять назад, я считал, что Тивена стара. Сейчас у меня появилась уверенность, что эти десять лет не были для ее возраста столь уж существенны.

– Тебя наняли меня убить? – спокойно спросила Тивена, садясь на кровать.

– Так и есть, – согласился я. – Но что-то мне подсказывает – наняли не от имени старосты…

В дверь постучали, а затем в дом вошла девушка и тут же отпрянула, увидев меня, сидящего посреди комнаты в зверином обличье.

– Не бойся, – сказала Тивена. – Это Сивер, мой старый знакомый.

– А это действительно твоя внучка? – поинтересовался я.

– Да нет, – отозвалась Тивена. – Это Радана, моя ученица, причем из лучших… И, вероятно, последняя. Вчера, между прочим, почти сразу распознала в тебе волкодлака… Ну вот, теперь все в сборе.

– Не все, Тивена.

– Все, уж поверь старой женщине. Остальные двое только что подошли и стоят за кустами слева от дома.

Я лишь озабоченно покачал головой.

– Я слышала днем обрывок разговора и поняла, что они пойдут за тобой, – сказала «внучка». – Но зачем?.. Чего они ждут?

– Ждут, когда я убью ведьму, – отозвался я. – И тебя заодно – под горячую руку, так сказать, в пылу битвы. Сами ведь они не могут сюда войти, правильно? (Тивена кивнула). А местные из-за них же боятся далеко в лес ходить.

Тивена закляла свой дом от вервольфов и пыталась закрыть от них и деревню. Короче, мешала страшно. Поэтому вервольфы постарались перевести мои подозрения на Тивену. Они подбросили к месту своей последней «охоты» некий амулет, чтобы подкрепить идею о причастности ведьмы к убийствам. Я «случайно» уронил его, а когда нагнулся, чтобы поднять, то заодно успел разглядеть следы двух оборотней; возле самой жертвы следы были аккуратно затерты. Видимо, кто-то из оборотней стоял в это время в толпе и, заметив мой маневр, сделал правильный вывод. Надо полагать, они рассчитывают, что с ведьмой я все же расправлюсь, но, зная, что я видел их следы, не могут поручиться, что я не начну нового расследования, когда вернусь. В общем, они собираются меня убить на обратном пути. И все шито-крыто: заезжий рыцарь погиб в неравной борьбе со злой колдуньей.

(Должен сказать, что оборотничество приводит не только к периодической смене облика, но и к изменению сознания. Причем в самых разных формах: от полной потери памяти при переходе из одной ипостаси в другую – до вполне сознательных действий, направленных против своих же сограждан).

– И что ты собираешься делать? – поинтересовалась Тивена. – Пока ты здесь – ты в безопасности, к тому же я могу дать тебе амулет.

– Нет, это не годится. Ну хорошо, я смогу уйти отсюда и из деревни целым и невредимым. Но вы-то останетесь! Не ровен час, заедет в эти места настоящий странствующий рыцарь… Или оборотни еще какой способ измыслят… Нет, решившись охотиться на меня, они загнали себя в ловушку, пусть и ненадежную – они одни и далеко от людей. Этим надо воспользоваться. Хотя не знаю как.

– А вы не могли бы на них напасть в… – Радана замялась, – в таком обличье? Ведь в нем их укусы вам не опасны…

– Девочка, меньше верь сказкам, – усмехнулся я (насколько это мне позволяла звериная морда). – Да, для животных укус оборотня не опаснее укуса любого другого хищника. Но я-то человек, в каком бы облике ни находился. И если вервольф меня укусит (а равно – если я его укушу), то результат будет столь же печальным, что и для обыкновенного человека. Так что я не могу контактировать с ними ни в человеческом, ни в зверином обличье.

Тивена, внимательно поглядывавшая в окно, обернулась к нам.

– Они разделились. Не знаю, что они задумали, но один из них пошел обратно на тропу.

– Судьба на нашей стороне, – прохрипел я. В этот момент я перекидывался в человеческий облик, а это не слишком приятно. Радана стыдливо отвернулась, Тивена же, естественно, и бровью не повела.

– Луна сейчас выйдет, – сказала она. – Торопись.

Сдернув с ее постели покрывало, я кое-как задрапировался им и, держа в руке обнаженный меч, тихонько вышел наружу. Край луны показался над лесом, серебря верхушки вязов. Немного подождав, пока глаза привыкнут к такому освещению, я спустился с крылечка и огляделся.

Прямо напротив меня, рядом с кустами, стоял Борута, мой любезный хозяин. Я не без удовольствия отметил, что он несколько опешил, увидев меня почти нагишом, в каком-то подобии то ли юбки, то ли набедренной повязки.

– Ну как, милсдарь? – дар речи вернулся к мужику на удивление скоро. – Убили ведьму проклятую?

– А как же! – отозвался я.

Борута тихонько отступал от меня, стараясь незаметно сохранять дистанцию.

– Можешь сам заглянуть – лежит зарубленная, вся изба кровищей забрызгана!

– Вот и славно, вот и спасибо вам. – Борута стрельнул глазами в сторону дома, затем вновь перевел взгляд на меня. – Только уж не обессудьте, живым вам отсюда не уйти, не нужно нам это.

– Вам – это оборотням, что ли? – Я вытащил из-за спины руку с мечом.

– Вы с ножиком-то поосторожнее, – как-то нехорошо процедил Борута. – Мы это тоже умеем, да только не надобно нам это.

В его руке также появился меч. Бобыль, отступая от меня, вышел из тени. В лунном свете клинок его меча льдисто блеснул, глаза вспыхнули нечеловеческим огнем. И тут Борута бросился прочь, видимо, разгадав мой замысел. Но не успел – меч выпал из его руки, спина выгнулась горбом, одежда, лопаясь по швам, скользнула на землю, лицо исказилось от боли, переплавляясь в звериную морду.

Трансформация вервольфа крайне болезненна, зато, в отличие от моей, очень стремительна. У меня в запасе было совсем немного времени до того, как он окончательно обратится в зверя. Вздохнув, я бросился вперед, занося меч. Успел. Из-под лезвия брызнула темная кровь (я поспешно отпрыгнул, чтобы она не попала на кожу ног), обезглавленный оборотень беззвучно распластался по земле, чуть-чуть не успев закончить превращение.

Я вытер меч остатком его рубахи, грустно глядя на скорчившийся труп – уже с хвостом и когтистыми лапами, но еще не полностью покрытый шерстью. Надо будет потом попросить Тивену промыть клинок каким-нибудь очищающим раствором.

Как-то раз умница-принцесса Лисса, захлебываясь от восторга, рассказала мне об одном прочитанном еютрактате. Там говорилось, что в каждой крупице нашего тела существуют особые, невидимые глазом, мельчайшие частички, состоящие из особого «вещества наследственности», определяющего всё в нашей внешности и в наших способностях. Благодаря этому веществу олень вырастает оленем, а саламандра – саламандрой; в нем «записана» и караковая масть Аконита, и страсть Лиссы к науке, и моя способность оборачиваться зверем (которого только в темноте и с большого перепуга можно принять за волка). Подобно тому как алхимик по прописи готовит сложное зелье, а корабел по чертежу строит фрегат, наш организм по этим частичкам лепит самого себя.

Но есть похожие частицы, состоящие из того же вещества, но живущие сами по себе и называемые «ядовитой слизью». Они шпионами-лазутчиками проникают в наши тела и используют их себе на потребу, направляя наши силы по ложным путям. Результатом может быть и краткий насморк, и моровое поветрие. И… превращение человека в оборотня.

Наверняка Борута был неплохим человеком и хорошим хозяином. Он мог бы жениться снова, обзавестись детишками, держать коров, сеять хлеб и пить бражку с попросившимися на постой путниками, если бы однажды его не укусил пробежавший через деревню оборотень. А что более вероятно, он этого оборотня даже убил, всего лишь поцарапавшись или порезавшись при этом. И «слизь» попала в его кровь, сделав вервольфом. Теперь в лунные ночи бобыль должен был болезненно превращаться в чудовищное подобие собаки, терзаемой неутолимым голодом. В этом нет никакой романтики, даже черной. Через пару лет он догорел бы и умер в муках где-нибудь на своем же сеновале, кусая в агонии собственные лапы. Но до этого вырезал бы половину деревни.

Я осторожно пристроил свой окровавленный меч возле крыльца Тивены. Мне ведь пришлось бы нести его в зубах, а я не хотел рисковать. Я поднял и осмотрел меч покойного вервольфа – вполне приличный и, главное, чистый. Перекинувшись, я сжал зубами черен и двинулся на встречу со вторым оборотнем. В этом облике наводка Тивены мне была не нужна, я вполне мог найти его по запаху.

Подельник Боруты, естественно, уже был в звериной шкуре, хотя и успел перед этим аккуратно раздеться, поскольку его не заставали врасплох. Я, не останавливаясь, пробежал мимо него по тропинке по своим же старым следам. Озадаченный, тот припустил следом. Бегал я, к счастью, быстрее, поэтому не давал себя догнать, да вервольф не очень-то и спешил и даже не особо принюхивался. Судя по всему, он принял меня за Боруту, не в силах разглядеть в темноте различия между мной и оборотнем и сбитый с толку запахами наших прежних следов.

В конце концов оборотень отстал и остановился. Я тоже затормозил, держась от него на достаточном расстоянии. Нападать на него, будучи зверем, я не мог (укусов было не избежать), а для нападения в человеческом облике мне требовалось время.

– Ты… куда… бежишь? – прохрипел вервольф. Оборотни, вопреки распространенному мнению, обычно способны разговаривать и в зверином обличье, но это дается им с трудом.

– Тот… ведьму не убил, – я старался подражать его речи. – Она в меня чем-то швырнула… чуть не спалила.

– Ничего… Найдем еще… охотника. – Глаза оборотня горели в сумраке, отражая лунный свет. Я покосился на луну – она нагло висела чуть ли не в зените и заходить явно не собиралась. Оборотень тоже посмотрел на светило, не ожидая подвоха.

Теперь надо было тянуть время. Я попятился за толстый ствол вяза, меняя обличье, и, как только смог распрямиться, постарался залезть на старое дерево. Набегавшийся вервольф переводил дыхание и не обратил внимания на мои маневры. Поэтому был крайне озадачен видом голого мужика с мечом в руке, появившегося на толстом суку над его головой.

– Ты-ы? – рявкнул он. – Так… ты… тоже… оборотень?

– Не хочу огорчать, но я не просто оборотень, а волкодлак. Я не завишу от ваших глупостей вроде полной луны, да и звериный облик у меня посимпатичней будет.

Зверь глухо зарычал, готовясь к прыжку:

– Это… легко… можно… исправить!

Я приветливо помахал ему с ветки, стараясь оценить возможную высоту его прыжка. Все-таки звериная ипостась вервольфа глупее его же человеческой: оборотень легко поддался на провокацию, скакнув вверх и звучно клацнув челюстями в воздухе. Я покачал ногой, поддразнивая его, а заодно и держа наготове меч. Зверь издал рев уже совсем без примеси человеческих интонаций и принялся скакать под вязом, как циркач на батуте. Возле луны непонятно откуда возникла маленькая тучка, медленно, но верно разрастаясь. «Ай да Тивена, ай да старая ведьма!» – порадовался я. Когда разбухшая туча накрыла лунный диск мягкой черной подушкой, лес погрузился во тьму. На время установилась такая тишина, что даже оборотень замер, прервав свои попытки добраться до меня. А затем где-то в стороне полыхнула зарница, ярко очертив контуры ближайших крон. Тяжелая дождевая капля ударила по тонкой ветке (так, что та дрогнула) и лениво скользнула вниз, мимоходом мазнув меня по руке. И сразу же, как по команде, ее многочисленные товарки гулко забарабанили по вязовым листьям.

Точный расчет тут был почти невозможен: оборотни некоторое время остаются в звериной шкуре даже тогда, когда луны уже не видно, и время это индивидуально. Я чувствовал, как редкие капли, пробиваясь сквозь крону, растекаются по моим плечам и спине, и надеялся, что непогода ускорит процесс обращения.

Вервольф повертелся под деревом, вероятно, над чем-то раздумывая, но затем все-таки решил еще разок прыгнуть. И начало обратного превращения застал уже в воздухе, с шумом рухнув в не успевший намокнуть опад. Помня о контрольном времени, я сиганул с ветки, чудом не переломав себе ноги на выступающих из земли корнях, и резко рубанул мечом почти наугад, ориентируясь лишь на звуки, издаваемые копошившимся на земле врагом. Нет, мой меч все же лучше. Этот застрял, глубоко вонзившись лезвием в тело, и вырвался из руки.

Две молнии одна за другой прочертили небосвод, осветив место стычки. То ли Тивена перестаралась с погодой, то ли так и было задумано – чтобы уж наверняка, – но гроза, похоже, разгулялась всерьез.

Трансформация (в обе стороны) почему-то начинается с глаз. Корчившийся у моих ног монстр, у которого уже начала выпадать шерсть, жалобно заскулил и обратил ко мне совершенно человеческий взгляд, полный боли, ужаса и обиды.

– Извини, лекарства от твоей болезни не существует. Это все, чем я могу помочь, – я выдернул меч и ударил вервольфа вторично. Глаза его погасли, застыв бессмысленными стекляшками. – Прости, я знаю, это не твоя вина…

…Выждав положенное время («слизь», вызывающая при попадании в кровь ликантропию, погибает в мертвом теле через сутки), я принес головы обоих оборотней старосте, клятвенно пообещав, что нападения прекратятся, а заодно провел разъяснительную беседу «О роли ведьм в обществе». Староста не менее клятвенно заверил меня, что препятствий волшбе чинить не будет и с ведьмой он не ссорился, поскольку его корова в тот злополучный мор как раз и не пала… Я рассказал обо всем этом Тивене.

– Нет, – женщина грустно покачала головой, – в деревню я не вернусь. Вот Радана – молодая и способная, пусть она пока там попрактикует. Всему, чему она могла научиться от меня, она научилась. А мне уже пора. Найду какое-нибудь местечко, где меня никто не знает, и буду там доживать свои последние годы. Не поднимай удивленно брови! Я ведь только внешне бодро выгляжу, а на самом деле мой срок давно уже близится к концу. Сивер, ты молод, тебе об этом думать не пристало, по крайней мере сейчас.

– Тивена, сколько вам лет? – спросил я.

– А сколько бы ты дал? – отозвалась она с легкой тенью кокетства. – Сивер, колдуны и ведьмы живут долго, но я дольше всех. Мне в этом году исполнится сто восемьдесят.

– Ну надо же! – изумился я, отступая к двери. – А я бы вам больше ста двадцати ну никак не дал! – Я пригнулся, уворачиваясь от ухвата: – Тивена, да вы еще меня переживете, а то и моих детей, если они у меня будут!

Я выскочил на улицу, а следом за мной вылетел ухват. Двигался он по сложной траектории и, несмотря на все мои увертки, все же меня догнал. Из домика раздался смех Тивены – звонкий, совсем молодой.

– Да она и внуков моих переживет, – проворчал я, поворачиваясь к оседланному и готовому в путь Акониту и потирая ушибленное ухватом место пониже спины.

Жеребец покосился на меня и глумливо заржал.

– Помню я одну историю про оборотней, – сказала Ивона, отрывая меня от воспоминаний. – Это когда я с принцессой Лиссой познакомилась. В самом деле, очень толковая девчонка.

– Ей было бы приятно услышать это из уст старшей и опытной подруги, которая живет на этом свете – подумать только! – на три года дольше.

Ивона запустила в меня огрызком моченого яблока.

Одд, на время отставив опустевшую кружку, перебирал струны лютни. Меня всегда поражало, как он играет. Не в смысле «ах, как играет!», а в смысле – как ему это удается? Толстые пальцы Одда могли не просто согнуть подкову – тролль иной раз машинально завязывал ее в узел, когда находился в задумчивости. И я бы еще понял, если бы лютня была в человеческий рост, с каким-нибудь дубовым грифом, стянутым для прочности стальными кольцами, и со струнами из жил индрика-зверя. Но нет, инструмент был самый обычный, Одд при мне купил его лет семь назад в лавке в Турвине. Поэтому в рамках физических законов нашего мира я никак не мог уяснить, как тролль попадает пальцами по струнам, и не по каким-нибудь, а по нужным.

– А ты знаешь, что история с алхимиком получила свое продолжение? – спросил я Ивону негромко, чтобы не сбивать музыкального настроя Одда. Но настрой сбился.

– С каким таким алхимиком? – живо заинтересовался тролль, прижав струны ладонью и тем самым резко оборвав мелодию.

– Да есть у нас один знакомый, – усмехнулся я. – Уж и не знаю, слышал ты о нем или нет.

– А я думала, его съели, – вставила Ивона, осматривая стол с видом человека, который уже, в принципе, сыт, но хочет проверить, не забыл ли он еще чего-нибудь здесь попробовать.

– Да нет, не съели, выкрутился. А попался по-глупому…

– Ну все, заинтриговали. – Одд решительно отложил лютню и вылил в свою кружку остатки настойки. – Оборотни, алхимики, кто-то кого-то съел…

– Там еще и хищные лошади были, – усмехнулся я.

– Так я и говорю – рассказывайте, не томите. – Тролль с грустью изучил опустевший «сосуд вдохновения», поставил его на пол и извлек из-под лавки следующий, торжественно объявив: – Калина на меду кончилась, будем пить ежевику на семи травах.

– Ну нет, – решительно сказала Ивона. – Вы, мальчики, пейте, а мне хватит! Тем более что я еще хочу до конца истории про алхимика досидеть…

– Да вы и начало-то никак рассказать не можете! – возмутился Одд.

– Все-все, – успокаивающе поднял я руку, – уже начал. Плесни только мне немного – в горле пересохло…

КОНИ-ЗВЕРИ

Нет, едва ли Лиссавиоль, седьмая из принцесс маленького вассального королевства Фиерон, сможет когда-нибудь найти понимание среди членов своей семьи. Конечно, после выхода труда, написанного бароном Жувье, собирание всевозможных редкостей, да и просто познание тайн природы, стало модным среди аристократии. Но все-таки это же ненормально, когда юной девушке какие-то древние кости милее, чем новые платья! И можно даже понять ее домочадцев и слуг, полагающих, что ковыряние в земле порочит доброе имя Фиеронского королевского дома. Впрочем, вообще легко понимать людей, глядя на их ситуацию со стороны.

Я же не собирался глядеть на ситуацию ни с какой стороны – ни с внешней, ни с внутренней, полагая, что Лисса – девочка умная и сама разберется. В данный момент я как раз находился на аудиенции у Ее Высочества, то есть валялся на диване, положив сапоги на резной подлокотник. Свой меч я предварительно продел через дверные ручки, дабы народ попусту не шлялся. Нет-нет, я вовсе не был на таком хорошем счету у монархов, чтобы мне разрешали запираться с их дочерьми (не потому, что был замечен в чем-то предосудительном, а просто аристократических кровей во мне до сих пор не сыскалось). Да и попал я в комнату Лиссы через окно, а кроме того, точно знал, что снаружи к двери приколота записка: «Не входить! Идет опыт». Последнее слово внушало домочадцам священный трепет и само по себе было неплохой гарантией, что сюда никто не станет ломиться.

Эта комната в покоях принцессы привела бы в восторг любого ученого, а вот утончённую аристократическую натуру довела бы до нервного потрясения, вплоть до обморока. Главное (и самое видное) место в ней занимали два массивных дубовых шкафа с отличными дорогими стеклами, вправленными в потемневшие от времени створки. Из-за стекол на нас взирали пустыми глазницами черепа, среди которых волчий был самым незатейливым и безобидным. Перекрученные рога и уродливые выросты соседствовали здесь с длинными лезвиями клыков или кривыми частоколами зубов, торчавших под разными углами из навсегда сомкнувшейся пасти. Между черепами темнели черные и бурые обломки времени – ископаемые кости неведомых существ, а огромные окаменевшие раковины лежали наподобие закрученных бараньих рогов. В комнате также находились шкафы с книгами, прозрачный футляр с увеличительным прибором, телескоп, сверкавший надраенной бронзой да вышеупомянутый диван, на котором в данный момент я возлежал вопреки всем правилам придворного этикета.

Диванчик был удобный – я чувствовал, как моя спина, утомленная бесконечными странствиями в седле (за что она вовсе не была мне благодарна), блаженно расслабляется. В одной руке я держал «правильный» бутерброд (с сыром, солидным куском колбасы и еще полудюжиной ингредиентов), в другой – оскаленный череп из коллекции Лиссы. Я редко смотрюсь в зеркало, когда пребываю в звериной ипостаси (и потому твердо знаю только одно: с волком у меня сходство в высшей степени отдаленное), но, по моим представлениям, эти окаменелые останки крайне напоминали волкодлака. Правда, объем мозга, помещавшегося в сей черепной коробке, был весьма незавидным (во всяком случае, о себе я гораздо лучшего мнения). Может быть, размышлял я, когда-то по земле ходили племена диких волкодлаков, чью вторую ипостась можно было лишь с большой натяжкой назвать «человеческой». И в окружении тех тварей, чьи кости сейчас пылятся в принцессином шкафу, эти мрачные сгорбленные субъекты – волосатые, с низкими лбами и глубоко посаженными глазками – бродили по бескрайним первобытным равнинам, оборачиваясь в минуту опасности или для охоты быстроногими и зубастыми, но – увы! – слабыми на голову хищниками. Лисса в это время нервно расхаживала по комнате, на ходу листая какой-то гримуар. Пролистав его до конца, она захлопнула книгу, бросила ее на пол (я уловил отчетливый запах библиотечной пыли) и достала с полки следующую.

– Значит, говоришь, в Оренополе продавали коня Дидомена?

Мне с большим сожалением пришлось выпустить изо рта бутерброд, дабы ответить на этот вопрос:

– Я говорю, что знакомый барышник на Оренопольской конской ярмарке видел коня, как он выразился, «невиданной красоты», то есть весьма странного и необычного на вид. И конь этот трескал мясо.

– Откуда он взялся на ярмарке, ты не спросил?

– Барышник?

– Да нет же, Сивер! Разумеется, конь.

– Спросил, а как же. Он сказал, что интересовался у продавца, но тот ушел от ответа: нахваливал коня как объезженного, а заодно и натасканного в качестве сторожа. Но самому барышнику конь показался диким, недавно пойманным или пригнанным из вольного табуна.

Лисса некоторое время сосредоточенно листала книгу, не глядя на меня. Я же спокойно доедал бутерброд. Отличную колбасу делает здешний мясник: нежную, безо всяких жилочек, лишнего жира и, не дай боги, костей, но зато с перчиком, оливками и… леший знает еще с какими приправами! Я с умилением посмотрел в зеленый глазок оливки, ответно взиравший на меня из уцелевшего куска колбасы, а затем с оттенком грусти отправил остатки бутерброда в рот.

– Сивер! – Лисса опустила гримуар и бесцеремонно оторвала меня от поэтических размышлений о кулинарии. – Мне надо поехать в Оренополь и попробовать разыскать этого коня.

– Поезжай! – охотно согласился я. Никакой другой реакции я от Лиссы и не ждал. – Премудрая, а тебя твой венценосный родитель отпустит?

– Что значит – поезжай? – возмутилась Лисса и, подумав, почти сразу же смягчилась: – А ты что, компанию мне не составишь? Ну, Сивер, я же без тебя ни коня не найду, ни вообще… Не охрану же мне с собой брать, из этих дворцовых… долболомов?!

– Премудрая, – я устало закрыл глаза, откинувшись на диванный валик, – я тебе все рассказал? Все. Наводку на цель дал? Дал. Но мне ведь тоже кушать что-то надо. Я собирался податься в Эвксинию, а может, и в Кверк. Поискать работы, яблок-персиков пособирать или загрызть кого. Опять же в Эвксинии тепло, там лето еще долго длиться будет…

– Хорошо, – в голосе Лиссы послышалась сталь, она отложила книгу и гордо выпрямилась, в одно мгновение став похожей на истинную особу королевских кровей (взрослеет девочка!). – Я тебя нанимаю!

Я удивленно приподнял бровь.

– Я тебя нанимаю, – повторила Лисса, – назначая оклад в размере двух золотых монет в день, плюс премиальные – двадцать золотых разово, при успешном исходе. Устраивает?

Я расслабленно кивнул, внутренне улыбаясь. В своих испачканных известью кожаных штанах, высоких сапогах и с неизменным «хвостом» волос, Лисса сейчас выглядела величественнее своих разодетых сестер и как две капли воды походила на мать – очаровательную женщину, управлявшую этим маленьким королевством железной рукой.

Сие наваждение длилось еще пару секунд, а потом Лисса все же оттаяла и вернулась в свое обычное состояние духа.

– Сивер, – сказала она почти извиняющимся тоном, – я же знала, что ты согласишься поехать. Но неужели ты мог подумать, что потом я оставлю тебя умирать с голоду?

– Хорошо, уговорились, – такую страшную перспективу я не рассматривал. – Премудрая, мне совершенно незачем выслушивать от твоего отца упреки в моем негативном воздействии на твое воспитание. Поэтому мы с Аконитом будем ждать тебя за карьером завтра утром, на восходе. Так что не опаздывай…

– А теперь, Премудрая, объясни мне, простому серому волкодлаку, что это за кони такие? Подумаешь, мясо жрут! Я вон тоже жру…

Мы с умеренной торопливостью ехали навстречу восходящему солнцу. Дорога, еще влажная от росы, почти не пылила под копытами наших отдохнувших коней. Где-то в промокших насквозь кустах, забывшись, заорал коростель и тут же замолк. Компания трясогузок перепорхнула дорогу перед самым носом Аконита, обозвав нас на своем птичьем языке всеми доступными бранными словами. Листва берез, обычно сероватая в полдень, сейчас играла золотистыми отсветами.

– А я не отказалась бы присоединить к своей коллекции череп твоей звериной ипостаси…

– Не дождешься!..

– …И не называй меня Премудрой, а то буду звать тебя Исчадием Тьмы!

– А я и не возражаю. Зови как хочешь.

– Хорошо, – Лисса фыркнула. – Это наверняка не кони – в обычном смысле слова. Среди давно вымерших тварей были такие – отдаленно похожие на лошадей, – но при этом они, судя по всему, были либо хищниками, либо всеядными. Подобные реликты иногда попадаются и теперь – вспомни вепрелона или виверну! Однако о непосредственно «конях» есть лишь одно упоминание.

Она перевела дух, откинув со лба прядь волов и продолжила:

– Около двух тысяч лет назад…

Я присвистнул; впрочем, такой срок кажется бесконечно долгим, пожалуй, только людям и гномам, с их кратким веком.

– …некий человек по имени Алкид взялся раздобыть для царя, которому служил, несколько коней особой стати. Кони эти имелись в хозяйстве у другого тогдашнего царя – Дидомена, который, согласно легенде, кормил их человеческим мясом. Алкид не стал сильно задумываться над этической стороной вопроса, ведь Дидомен якобы был жутким тираном, да и вообще, победителей не судят. Короче говоря, он разбил войско этого самого Дидомена, дворец его спалил, а коней захватил. Злобные твари, пока их не связали как следует, успели заесть насмерть чуть не полкоманды Алкидовой галеры. Несказанно изумленный таким поведением лошадок, работодатель Алкида не придумал ничего лучше, как приказать выпустить их куда-нибудь в лес. Там их, по преданию, съели дикие звери, хотя я с трудом представляю себе зверей, которые рискнули бы напасть на плотоядную лошадь. Разве что драконы… Вон даже твой Аконит – хотя и кусается, как зараза, и мяса не ест, но, думаю, волки бы с ним справились разве что впятером, и то не без потерь…

Дорогу нам перескочила косуля – крупный рыжий самец с короткими рогами-вилочками, собиравшийся, вероятно, передневать в маленьком колочке возле самого тракта. Отбежав саженей на сто, он остановился и издалека, преисполненный чувства собственной значимости, стал нас по-своему облаивать. Мы равнодушно проскакали мимо. Лисса машинально оглянулась на него и продолжила:

– Откуда кони взялись у Дидомена, история умалчивает (точнее, утверждает, что это подарок богов). И до последнего времени их считали легендой. Однако я уже трижды слышала, что на конских ярмарках нет-нет да и появлялся плотоядный жеребчик. Вероятно, выпущенные Алкидом кони выжили и где-то продолжали существовать, – может быть, в горах той же Эвксинии…

Оренополь еще не показался вдали, но уже давал о себе знать глубокими колеями тракта, частыми придорожными кострищами, сломанными тележными колесами и битыми кринками. Здесь тоже попадались ручьи и речушки; но если ранее мы проезжали их бродом, пеня холодную воду копытами коней, то теперь – по добротным деревянным мостикам, кое-где подгнившим, а кое-где новым, заботливо отремонтированным. По мере того как по краям дороги становилось все больше признаков цивилизации, пропорционально убывало количество птиц, чирикавших в придорожных кустах. Однако в стороне от тракта лес еще держал свои позиции: вязы и ясени стояли в своем вековом дозоре, укутав ноги стволов частым орешником и тощими стволиками подроста. Этот лес, как мне было известно по прежнему опыту, почти вплотную примыкал к городским стенам. С другой стороны города раскидывалась бесконечным махровым полотнищем степь, украшенная зелеными шапками колков, где до сих пор можно было встретить косяки диких лошадей, злобных и сторожких, а то и стада мрачных косматых круторогих диких быков – уров.

Мы остановились перекусить в тени под разлапистым кленом. Кусты заслоняли нас от дороги (на которой, несмотря на наезженность, мы до сих пор никого не встретили), над головой еле слышно шумела звездчатая листва.

– Как ты думаешь, – спросила Лисса, намазывая маслом хлебный ломоть, – удастся нам найти покупателя того коня?

– Ну, если то, что сказано в легендах, – правда, то только в виде конских яблок.

– Да ладно тебе! – фыркнула принцесса. – Не настолько же эти кони кровожадны! Ведь барышник на рынке как-то с ними справлялся. И потом, мы ведь даже не уверены, что там был именно конь Дидомена. Мало ли что народ торговый рассказывает?

– Тсс!.. – Я поднял палец и прислушался. Лисса мгновенно замолчала. Я покосился на Аконита – караковый конь задумчиво, но, впрочем, без особого страха, смотрел куда-то сквозь кусты лещины. – Так… – Я скинул куртку и начал поспешно разуваться. – Кто-то к нам подбирается со стороны леса. Будь настороже, а я взгляну, кто это.

Томительно долго изменяется тело… Иногда хочется, чтобы трансформация происходила, как у обычного оборотня, за каких-нибудь двадцать-тридцать секунд. Правда, у них она сопровождается мучительной болью и кратковременным параличом. Я же продолжал озираться и прислушиваться, чувствуя, как тело обрастает шерстью, как прорастают когтями кончики пальцев, как нарастает поток запахов, недоступных человеческому носу.

Я скользнул в чащу, под сумрачный свод ветвей, и втянул воздух, пытаясь отыскать ниточку запаха, ведущую к незнакомцу. Запах отыскался быстро и оказался подозрительно знакомым. Найдя путеводную нить, я уже уверенно скользил по ней, припадая на лапы и высматривая цель в зеленоватом полумраке.

Ага, вот он! Точнее – она. Девушка лет двадцати, невысокая и стройная, с коротко стриженной серебристой шевелюрой, опоясанная мечом, внимательно всматривалась в лесные тени, сжимая в руках взведенный арбалет. За ее спиной насторожился каштановый жеребец с серебристыми, почти в тон волос хозяйки, гривой и хвостом.

– Эй, Охотница! – окрикнул я ее вполголоса. У моей звериной ипостаси проблем с речью нет, но голос, конечно, не совсем человеческий, более грубый и резкий. Я метнулся в сторону точно рассчитанным движением, и тут же блестящий наконечник болта расщепил тоненький ствол лещины там, где я только что стоял. Девушка мгновенно отбросила арбалет и выхватила из ножен меч.

– Хорошо стреляешь, Ивона! – Я выступил из кустов, улыбнувшись во всю пасть. Человек нервный и неподготовленный при виде такой улыбки, обнажившей заостренные лезвия зубов, мог бы упасть в обморок. Но девушка, стоявшая передо мной, спокойно отправила меч в ножны, размяла пальцы и уставилась на меня исподлобья большими карими глазами.

– Сивер, – сказала она медленно, – я тебя сейчас придушу голыми руками!

– Привет, Охотница, я тоже рад тебя видеть! – И почему это женщины постоянно грозят мне удушением и другими способами физической расправы?

– Нет, ты стой, пожалуйста, и не мешай мне! Какого лешего ты подкрадываешься, да еще и в таком облике!

– Извини. Я не удержался. Когда в следующий раз захочешь скрыть свое присутствие от меня или подобного мне, пользуйся не «Эльфийскими ландышами номер пять», а какими-нибудь другими духами. Что ты здесь делаешь?

Ивона вновь помрачнела.

– Охочусь, – сказала она. – За неделю – два оборотня, и я не уверена, что это все. С этой стороны купцы уже боятся подъезжать к Оренополю. Оборотни, правда, за все время задрали только одного человека, но регулярно кидаются на проезжих, кусают за ноги лошадей, так что те несут, сбрасывая и седоков и поклажу.

– Стоп, стоп! Купцы что, ночью здесь ездят?

Вервольфы обычно пугали только местное население, поскольку появление раз в месяц в полнолуние не слишком мешало проезду торговых людей.

– В этом-то и дело. Они – оборотни – появлялись вне зависимости от полнолуния, и не только ночью, но и днем. Купцы же говорили про странных волков, а не про вервольфов, но я выследила и убила двух зверюг – оборотни это были самые настоящие. Да, и еще: говорят, тварь здесь какая-то шастает, на вид – вроде конь, а как поближе посмотришь – из пасти клыки кровавые торчат. Но это местные жители рассказывают, я сама не видела, хотя конские следы на лесных тропах встречаются.

– Лошадь, значит… А мы за ней и приехали как раз, – под рассказ Ивоны мы дошли до опушки по еле приметной тропке.

– Мы? – удивилась Ивона.

– Да. – Я подошел к клену и начал трансформироваться в человека. – Знакомьтесь. Это – Лисса, принцесса крови. Между прочим, девушка очень толковая, начитанная и пылающая нездоровой страстью ко всяким страховидлам. А это – Ивона, маг Жизни, или, как говорят эльфы, Охотница. Бренные останки всяких монстров, которые ты, Лисса, скупаешь на рынках для своей коллекции, попадают туда и благодаря Ивоне.

Девушки посмотрели друг на друга с большим недоверием. В глазах Ивоны читалось легкое презрение: с одной стороны, она, происходившая отнюдь не из простолюдинок, испытывала банальную неприязнь по отношению к высшей, королевской аристократии. С другой – охотница на чудовищ свысока смотрела на тех, кто пользовался плодами ее трудов. В ответном взгляде Лиссы тоже блеснул льдистый оттенок, и она уже собиралась сказать какую-нибудь колкость, но я ее перебил:

– Так, Ивона, ты с нами едешь? Тогда, девушки, по коням, поговорим по дороге! А то придется в темноте ночлег искать. И не смотрите так друг на друга! Лисса, поверь мне, Ивона – девочка добрая и умная, просто у нее сегодня тяжелый день. («Сейчас как тресну!» – с характерной добротой в голосе отозвалась Ивона.) Охотница, расслабься! Лисса своими руками перекопала столько земли в поисках всяких чудес, что на приличный курган хватит. И недаром ее Премудрой прозвали. В общем, у вас найдется, что обсудить.

Трактир назывался «Конь и ур», демонстрируя натуралистические познания своего владельца. Деревянная вывеска над дверью изображала означенных зверей, сошедшихся, судя по всему, в смертельной битве над кружкой пива. В этом трактире, пусть и не лучшем в Оренополе, всегда было людно, но не тесно. Здесь обмывались и заключались сделки, обсуждались стати лошадей, цены на сельхозпродукцию, здесь в голос ругали сборщиков податей и таможенников, травили охотничьи байки и истории про различную жить и нежить, отравляющую (или наоборот) жизнь тем, чье благополучие зависит от земли и того, что на ней растет.

Надежды мои имели счастье оправдаться: девушки довольно быстро нашли общий язык и теперь что-то живо обсуждали. В будущем их конкуренция могла, конечно, создать трудности, поскольку враждующие женщины опасны в первую очередь одна для другой. Но если эти две девицы начнут дружить «против кого-нибудь», то у их разрушительной мощи будет немного аналогов. Впрочем, мне-то что. Я оставил их за увлекательным занятием – они объясняли разносчице, чего бы им хотелось поесть и выпить, – а сам подсел к бару. За стойкой толстый, рослый для своей расы гном с окладистой рыжей бородой любовно полировал тряпкой кружку, периодически посматривая сквозь нее на масляный светильник, висевший под потолком. Посмотрев в очередной раз на мир через ее мутное стекло, он заметил в этом мире меня. Секунду он пребывал в удивлении, а затем оставил кружку и расплылся в улыбке.

– Рад видеть тебя в добром здравии, почтенный Эзмер-ар-Угилон, – поприветствовал я его.

– Рад видеть и тебя, Сивер. Как тебя в наши края занесло?

– Собирался я прогуляться до Внутреннего моря, да по дороге попросили меня девиц двух непоседливых, родственниц моих, к тетке сопроводить – тут, неподалеку. Ну а уж раз мимо проезжали, так нельзя ж в крупный город не заехать. Ох, и навязались на мою голову! Да вон они сидят, – добавил я, видя, что Эзмер с любопытством оглядывает зал. – Та, что повыше, – племянница моя двоюродная по материнской линии, а что пониже – сестра сводная по отцу: младшая, разумеется.

– Так она вроде эльф? – В полумраке глаза гномов видят куда лучше человеческих.

– Наполовину, – охотно согласился я: все равно шило (в виде заостренных эльфийских ушек) в мешке не утаишь.

– Справные девки, – вынес свой вердикт гном, – только уж больно худосочные.

– Да ну их, этих девок, – отмахнулся я, – дай-ка мне лучше кружечку своего темного да расскажи, что тут у вас происходит интересного.

– Да что у нас может особенно интересного происходить? – Гном поставил передо мной кружку с медленно ползущей вверх шапкой пены, – Я ж тебя знаю, вряд ли ты интересуешься прогнозами урожая капусты да пшеницы или ценами на рогатый скот. Лошадь покупать не собираешься?! Аконит твой в порядке?

– Да вроде был в порядке минут десять назад. – Я слегка сдул пену и отхлебнул прохладной темной жидкости. Что ж, пивали мы и лучше, пивали мы и хуже… Неплохое пиво здесь, особенно когда его водой не разбавляют.

– Ну вот. Так что тебе рассказать? Где-то с полгода назад один барышник странного коня продавал. Вот это, пожалуй, самое интересное из всех последних событий.

– Странного?

– Ну да. Все, как слух прошел, ходили смотреть. И детишки мои в том числе. Говорят, вроде конь, а вроде и нет. Ноги с тремя копытами, но два из трех земли не касаются, ровно как у свиньи. Хвост вроде как кошачий, а изо рта клыки торчат. Но статью крепок и складен. Я б мальчишкам и не поверил, но и купцы мне про то же баяли.

– И что, – поинтересовался я, – польстился кто на такого зверя неведомого?

– Так ить на базаре дураков-то завсегда много. А может, кто для зверинца прикупил как диковинку… Да только, кажись, сбег он – народ говорит, видели такого в лесах здешних. Где баб шуганет: как пробежит по тропе, зубами клацая, так бабы, корзинки побросавши, из лесу деру дают и обратно – ни ногой. Где на подводу выкрысится из кустов, так что обычная лошадь едва воз от страха не переворачивает. Детишки в лес нынче совсем почти ходить перестали: кого родители не пускают, а кому и самому боязно…

– Ну вот, а ты говоришь – ничего интересного! – Я прекрасно представлял реакцию здешних обитателей. Для тех, кто живет на окраине степи, да к тому же еще и в городе (пусть даже этот город отличается от деревни только размерами) и без того каждый поход в лес по ягоды – событие. А когда по зарослям какая-то шкодливая тварь бегать начинает, так местный житель вообще глубже чем на десять саженей в лес не зайдет. – А что купцы говорят, волки не беспокоят?

– Были случаи, грешили даже на оборотней. Да похоже, что все-таки обычные волки. Ну нападут на лошадей, за ноги покусают. Пару кляч зарезали – так это каждый год происходит. А людей вроде бы не трогают. Тебе, может, пивка подлить? – Эзмер покосился на мою опустевшую кружку.

Девушки, добившись от разносчицы еды и кваса, что-то горячо обсуждали и даже не сразу заметили мое возвращение. Кажется, Лисса расспрашивала Ивону про магию.

– Со мной как-то раз случай произошел, когда я еще только училась колдовать, – рассказывала Ивона. – Говорили мне, что незнакомые заклинания нужно аккуратно применять, даже если они на первый взгляд безобидные, да я над этим не особо задумывалась. Так вот, один дедок попросил меня помочь урожайность повысить на своем огороде. А для этого разные заклинания есть, от некоторых вообще все подряд начинает расти, включая осот и одуванчики – таким заклинаниям меня давно отец научил. Другие – целевые, для определенных культур. Очень действенные, как оказалось, особенно если их определенным зельем усилить. Так вот, дед этот – огородник – меня на ночлег пустил, да еще и денег не взял за постой, вот я и решила ему помочь как следует. А недели через три возвращалась той же дорогой, мимо хаты того дедка. Дай, думаю, загляну, проверю, как там плоды моих трудов. Дедок увидел меня и – по глазам вижу – не может решить, благодарить или ругаться. Представляешь, у него огородик – всего ничего, и весь вспучился буграми. А из земли ботва репы прет в полтора моих роста, пяди две в толщину. Дед с бабкой и внучкой крайнюю репину лопатами подкопали и теперь тянут, стараются. Шавка рядом крутится, тоже общим трудовым энтузиазмом заразилась – зубами за ботву ухватилась, помогает! М-да, думаю, перестаралась; хорошо, если эту репу есть можно, а то только и проку будет – в столицу, на выставку достижений сельского хозяйства отвезти. Пришлось и мне помогать. Репа-то получилась чуть не с тележное колесо, надо было еще эту тяжесть из ямы выволочь. В общем, с одной грядки навалили мы полный воз репы; я под конец умаялась так, что, ей-богу, лучше бы все то же время мечом махала.

– Но репа-то хоть съедобная оказалась? – поинтересовалась Лисса.

– Не самая лучшая, но вполне съедобная. Но я теперь репу вообще есть не могу, даже видеть мне ее противно!

– Так, девушки, – я наконец вклинился в разговор. – Лисса, это в первую очередь тебя касается. Странный конь есть на самом деле, видят его в лесу, через который мы ехали. Местные жители полагают, что он сбежал от владельца и боятся. Кстати, оборотней боятся меньше и всерьез не принимают, списывая все на обычных волков.

– Я несколько удивилась такому малому числу жертв, – отозвалась, посерьезнев, Ивона. – Оба вервольфа явно не были только что обращенными, и число жертв, да еще на задворках такого города, да возле тракта, должно было быть гораздо большим. Я, конечно, рада за местных жителей, но…

– Ладно, извела оборотней и извела… Тебе хоть заплатили?

– Да ничего! Считай, на общественных началах поработала. Меня ж никто не просил… Сивер, знаешь, что показалось мне особенно странным? Я ведь этих двоих убила с перерывом в пять дней!

Ого! Что-то меня в рассказе Ивоны настораживало и раньше, но, размышляя о кровожадных скакунах, я не придал этому значения. В течение пяти дней – два вервольфа.

– Леший, ты же говорила, что они неурочно появлялись! А это точно были не мои сородичи? – поинтересовался я.

– Ну ты что! Обижаешь. Я все-таки не первый год как Охотница!

– Ладно, разберемся, – сказал я. – Эй, добрая женщина, еще квасу! И мяска какого-нибудь…

Разбираться мы начали на следующий день, предварительно хорошо выспавшись. В соответствии с принципом «ищи, где светлее» мы вошли в лес по той тропе, на которой последний раз видели чудную коняку. По первости тропа была крепкая и нахоженная, но в полуверсте от опушки начала медленно истаивать, растворяясь в сумраке и превращаясь в малозаросшую полоску земли (видимо, именно отсюда в прежние годы грибники и ягодники начинали активно разбредаться в стороны в поисках вожделенных даров леса).

Я радовался, что мы пошли пешком – лошадей наших здесь, на узкой и неверной дорожке под низким сводом ветвей, пришлось бы вести в поводу. Лисса напряженно всматривалась в лес по обеим сторонам тропки, Ивона же больше интересовалась землей под ногами, старательно ее разглядывая.

Тропка спустилась в пологий овраг. Здесь было прохладно и влажно, местами густо торчали пучки «страусового пера», зеленые – этого года и коричневые – прошлого. Ивона остановилась и присела на корточки, предоставив нам самим осматриваться и прислушиваться.

– Ну что? – мне было как-то беспокойно в лесу, хотя вообще-то лес я люблю и неплохо понимаю.

– Здесь прошло существо, подобное лошади. Пару дней назад. Отпечатки копыт как будто бы лошадиные, но на более мягком грунте к следу добавляются какие-то росчерки… А вот это интереснее: здесь вчера прошли два оборотня.

– Но ведь сегодня отнюдь не полнолуние? – спросила Лисса.

– Вот это и удивляет, – отозвалась Ивона, медленно поднимаясь, – почему-то здешним оборотням луна – не указ.

Мы совсем немного отошли от места, где Охотница разглядывала следы, когда через тропу лихим прыжком перелетела лань – рогач, с закинутыми на спину коричневыми «лопатами», со звездной россыпью пятен по рыжему телу. На нас он внимания не обратил, почти мгновенно скрывшись среди деревьев. За рогачом последовала компания из трех оленух и одного подростка, пронесшаяся так же стремительно.

– Что-то их напугало, – задумчиво произнесла Ивона, провожая ланей глазами.

– Удивительная догадливость, Охотница, – шепнул я. – Возможно, ответ мы скоро узнаем…

Да еще как скоро! Не прошло и пары секунд, как на тропу выскочил зверь, которого в лесном полумраке можно было бы принять за лошадь. Мы бы так и остались в этом заблуждении, повтори зверь маневр ланей, однако же он, выскочив на тропу, остановился и повернулся в нашу сторону.

– Вот это да! – вырвалось у Лиссы.

– Ну что, сбылась мечта? – поинтересовался я. Лисса не ответила, разглядывая нашего визави.

Можно сказать, что конь, представший перед нашими очами, был невиданной красоты, как о том и гласила легенда. Но «невиданной» – лишь в том смысле, что немногие конеторговцы такое видели. Да и красоту эту признали бы лишь немногие любители лошадей…

Зверь был размером со степного дикого конька, но более поджарый. Голова действительно напоминала лошадиную, за отсутствием других аналогий, но из-под верхней губы отчетливо были видны кончики острых клыков. Ноги тоже были какими-то странными, и, приглядевшись, я понял, что на них было по три пальца. Обычно зверь, видимо, опирался на средний палец со вполне лошадиным копытом, но здесь, на рыхлом влажном грунте, бабки странно изогнулись, и боковые короткие пальцы тоже уперлись в землю, увеличив площадь опоры. Нет, не в вольной степи этому коньку место. И не в горах. А вот по болоту, по глине, по вязкому песку такой пройдет как ни в чем не бывало.

Ивона слепила небольшой, пронзительно синий пульсар и покатала его между ладонями, как комок глины. «Конь» ощерился и хрипло рявкнул.

– Магию чует! – с уважением отметила Охотница.

«Конь» сделал пару шагов по направлению к нам, пригибая голову и скалясь. Стала видна его короткая жесткая грива, начинавшаяся между ушами и тянувшаяся до начала спины. По бокам хлестнул хвост, равномерно покрытый короткой шерстью и куда более длинный, чем конский. Мы попятились. Зверь, закрепляя успех, продвинулся еще на несколько шагов. Так мы и отступали до конца лощины. Зверь и нападать вроде бы не собирался, но и подпускать нас ближе тоже не хотел. В конце концов он остановился, встав к нам боком и скалясь через плечо.

– Можно было бы попробовать его обойти, – с сомнением предложила Ивона.

– А стрелять в него вы не собираетесь? – поинтересовался я.

– Ты что! – хором возмутились обе. – Он же на нас не нападал!

– Признайтесь лучше, что вам его лень свежевать, – фыркнул я. – Ладно-ладно, я пошутил! А вот не показалось ли вам, что он вел себя, как сторожевая собака?

– Слушай, – вспомнила Лисса, – ты же рассказывал, что тебе рассказывал твой знакомый, что… тьфу, запуталась! Короче, что тот конь был натаскан как сторож.

– Остается выяснить, – Ивона посмотрела на все еще топтавшегося поперек тропы зверя, – что же он охраняет.

«Все, встретились два одиночества!» – подумал я. Спать хотелось ужасно, но вредные девицы не давали покоя. Они поставили на стол свечу, разложили перед ней свиток пергамента и карту Ивоны и принялись живо обсуждать клыкастую «лошадь»; при этом Лисса что-то быстро рисовала на пергаменте. До меня долетали обрывки фраз: «гипертрофированные клыки», «нет, резцы не хищного типа», «строение пасти показывает, что…», «найден почти полный череп, но остальной скелет…»

Наконец, далеко за полночь, Лисса и Ивона угомонились и отправились на боковую, но теперь не спалось мне.

Я лежал и размышлял над событиями минувшего дня. Итак, конь существовал, и, возможно, не один. Пройдясь по городу, поговорив с купцами и прочим околоторговым людом, я выяснил что подобных «коней» уже как-то раз привозили, причем сразу двух, но это не слишком привлекло внимание местных обывателей, поскольку та пара довольно быстро пропала.

Кто покупает подобных «коней» и для каких целей? Я был почти уверен, что ездить на этих зверюгах не проще, чем на волках (на это был способен лишь сказочный Цойго-царевич). Вероятно, их используют для охраны чего-то, и это «что-то» скрыто в лесу. И значит, «конь» никуда не убегал, а был специальновыпущен, чтобы не пускать в лес людей.

Второй проблемой были вервольфы. Я еще помнил, как разделался с двумя оборотнями в селе Сухие Ильмы, но та парочка была в высшей степени «правильной», оборачиваясь зверем лишь при свете полной луны. Здешних же расплодилось сверх всякой меры, да и от луны они, похоже, не зависели. Но при этом вели себя тихо и мирно – насколько это возможно, конечно. Обычный вервольф, получи он возможность перекидываться по своему усмотрению, остался бы в человеческом облике либо давно бы уже повырезал половину жителей Оренополя. Эти же держат себя в узде, или же их держит кто-то. Вот она, связка! Обнаружив того, кто выставил в лесу охрану в виде клыкастых «лошадок», мы, возможно, раскроем и тайну оборотней. Или же наоборот.

С этими мыслями я, наконец, заснул.

Следующий день начался с небольшого конфликта, связанного с моим нежеланием брать Лиссу с собой. Лисса до крайности этим возмутилась и напомнила, что это она меня наняла.

– Балда ты, хоть и Премудрая, – сообщил я ей. – Принесем мы тебе эту клыкастую башку! А если хочешь, то и черепушки оборотней.

– Не говори гоп… – оборвала меня Ивона. – Лисса, ну что там тебе делать? Я понимаю твою тягу к познанию мира. Но мало ли что там может случиться? Я – маг, Сивер – волкодлак, а в человеческой ипостаси мечом владеет в совершенстве.

– Мечом и я могу, – отозвалась Лисса. – С Сивером мне, конечно, не тягаться, но все-таки…

Спор, видимо, мог тянуться до бесконечности, но я махнул рукой.

– Как знаешь, принцесса! Но учти, если что случится, узелок с твоими останками я подсуну под ворота вашего королевского замка, чтобы не объяснять твоему безутешному отцу все обстоятельства гибели его дочери. А жалко будет… Мне всегда ужасно нравилась еда, которую у вас готовят.

– Еще неизвестно, кто кого в узелок соберет! – Лисса горделиво выпрямилась, выпятив подбородок.

– Лисса, – поинтересовался я вкрадчиво, – тебе известно, что ты не только самая талантливая, но и самая невыносимая из принцесс королевства?

– Разумеется, – невозмутимо ответила Лисса. – Стал бы ты с другой возиться!

Лес встретил нас тишиной, не торопясь выдавать тайну существ, скрывавшихся под его сенью. Мы прошли по знакомой тропе около полуверсты, а затем свернули в чащу и двинулись параллельным курсом. Чувство направления всегда служит мне верой и правдой, так что заблудиться я не опасался. Здесь, среди деревьев, нас было труднее заметить, а главное, труднее подкараулить. Вряд ли, конечно, клыкастая бестия патрулирует только эту тропу (зачем бы она это ни делала), но все же в чащобе у нас было больше шансов остаться незамеченными.

Мы осторожно пробирались по лесу, оставив по правую руку давешнюю лощину. Ивона пару раз отправляла в полет с кончиков своих пальцев искорки – заклятия-ищейки, – но ничего интересного не обнаружила.

– Мы уже прошли то место, откуда вчера повернули, – оглядевшись, шепнула мне Лисса.

Я кивнул. И тут Ивона предостерегающе подняла руку, призывая к тишине, и начала подкрадываться к чему-то. Затем, выпрямившись, сделала нам знак подойти.

Под кустами орешника лежал «конский» скелет. Его ноги с трехпалыми копытами были судорожно выпрямлены, желтый хребет закостенел, изогнувшись во время агонии. Череп, лишь весьма отдаленно напоминавший лошадиный, оскалился белыми резцами и длинными, слегка изогнутыми клыками.

– Вот тебе и трофей, – шепнул я Лиссе.

– Не понимаю, – Ивона оглядела костяк, – он же вчера еще был жив, а сегодня вдруг стал скелетом, да еще и прошлогодним на вид!

Судя по всему, наш «коняга» погиб в какой-то передряге: ребра скелета были закопчены, а местами так и просто прожжены. Чем-то этот хищный «конь» не понравился одному из Ивониных коллег. Но я был готов поклясться, что это произошло не вчера, а как минимум несколько месяцев назад.

– Ну что ж… Остается лишь допустить, что здесь таких зверюг не одна, – мрачно произнес я. – Ну-ка, девушки, хватайте мою одежду… Лисса, возьми меч и береги его как зеницу ока.

Перекинувшись зверем, Сивер привычно втянул носом воздух, «дегустируя» запахи.

– Здесь кто-то был, – объявил он. – Или, точнее, регулярно бывает! И этот кто-то – человек. Так, девочки, никуда отсюда не уходите, глядите в оба. А я пробегусь чуть вперед, гляну, нет ли там чего интересного…

Ивона и Лисса фыркнули, проводив волкодлака взглядами, а тот, уже почти скрывшись из виду, обернулся и ухмыльнулся, обнажив белые клыки.

– Сапоги мои не потеряйте, – напомнил он. – Не босиком же мне домой идти!

И пропал. Как умеет пропадать и растворяться в жиденьком подлеске только настоящий лесной житель.

Ивона покачала головой.

– Хорошо устроился, – шепнула она. – Перекинулся в два счета – и вот, пожалуйста, все звериные преимущества – как с куста! А мы тут его сапоги охраняй!

– И меч, – добавила Лисса.

Скучать в ожидании Сивера девушкам, однако ж, не пришлось. Хотя позднее, обсуждая события того дня, они пришли к мысли, что, пожалуй, предпочли бы немного поскучать и просто подышать свежим лесным воздухом.

Прямо перед ними, из тени величественной дуба, появился звериный силуэт. Зверь шел, чуть пригнув к земле лобастую голову и оскалив клыки. Шерсть на его спине была вздыблена, глаза в полумраке горели нехорошим огнем.

– Сивер? – неуверенно спросила Лисса, заметив хищника.

– Нет, это не Сивер, – неестественно спокойно ответила Ивона, – это настоящий оборотень.

Она мгновенно, отточенным движением, создала пульсар и начала перекатывать его в руках. Боевое заклинание пылало ровным голубым светом, просвечивая сквозь ее ладони.

Оборотень остановился, не выходя на освещенное место. Но теперь уже и Лисса заметила, как он отличается от звериной ипостаси волкодлака: поджарый куцехвостый зверь со всклокоченной шерстью, карикатура на цепного пса. С клыков, торчавших из-под приподнятой губы, свисала тоненькая ниточка слюны.

– Только попробуй, – прохрипел оборотень, исподлобья глядя на Охотницу. – И одна из вас обречена.

– Что же ты сделаешь? – поинтересовалась Ивона, перехватывая пульсар поудобнее.

– Не я, – отозвался оборотень.

Лисса невольно вскрикнула, проследив за его взглядом: второй вервольф бесшумно появился с другой стороны.

Ивона оглянулась и погасила пульсар.

– Правильный поступок, – прорычал вновь прибывший вервольф (было очевидно, что разговор требует от него огромных усилий). – Не стоит торопить то, что необратимо.

– Эй, что вам нужно? – выкрикнула Ивона, но оба вервольфа промолчали, медленно наступая на девушек. Они не нападали, но явно теснили Охотницу и принцессу в каком-то определенном направлении, прекрасно понимая, что те будут до последнего избегать любого непосредственного контакта с оборотнями.

– Тебе не кажется, что нас куда-то гонят, как овец? – шепотом поинтересовалась Лисса, сжимая рукоять меча, оставленного ей Сивером. Это, впрочем, не имело пока никакого смысла: звери на длину клинка не приближались, а в случае нападения исход схватки был бы неоднозначен – реакция у оборотней была отменной.

– Не только не кажется, – отозвалась Ивона, – а я в этом абсолютно уверена! Ну, попадись мне Сивер – пущу на коврик, не задумываясь… Оставить нас в такой момент!

– Ив, а ты не думаешь, что ТАКОЙ момент неспроста настал именно после того, как ушел Сивер? – резонно заметила принцесса.

Ивона лишь пожала плечами.

Оборотни свое дело знали туго – через несколько минут конвоирования девушки оказались на поляне, посреди которой стоял массивный замшелый сруб, на добрую четверть вросший в землю. Строение было явно жилым: над крышей курился дымок, а широкая дверь из толстых досок была гостеприимно распахнута.

Более того, на пороге стоял сам хозяин, улыбаясь пришедшим, как любимым родственникам, с которыми давно не виделся (то есть на редкость фальшиво). Был он среднего роста, сед, носат и немолод. Но, впрочем, дряхлым не назвал бы его даже самый ярый недоброжелатель – старик был крепок, бодр, и при этом в нем чувствовалось внутреннее достоинство, которое бывает только в случае абсолютной уверенности в собственной правоте.

Девушки остановились. Вервольфы тоже остановились и сели по-собачьи, четко выдержав дистанцию – в одном прыжке от жертв.

– Рад приветствовать дорогих гостий! – бодро обратился к девушкам хозяин дома. – К нам в глушь нечасто заходят такие красавицы.

– Не могу ответить вам тем же, – мрачно отозвалась Ивона. – Это бы грешило против истины. Но, возможно, я переменю мнение, если вы отзовете своих дохлых псин.

– Ну что вы, дорогая Ивона, – старик особо выделил имя Охотницы. – У вас скоро будет возможность убедиться, что они на редкость живые – и как псы, и как люди.

– Вы меня знаете? – изумилась Ивона.

– Разумеется! Ивона, я имел удовольствие присутствовать на той маленькой феерии, которую вы устроили три года назад. Это, правда, несколько повлияло на мои последующие планы, но само представление я, поверьте, оценил.

– О чем это он? – шепнула принцесса.

– Потом расскажу, – отозвалась Ивона, а незнакомец тем временем продолжал:

– Вы были несколько нелюбезны, убив двух из моих помощников. Но, полагаю, у меня не будет повода сердиться на вас, когда вы вольетесь в сей дружный коллектив. Более того, учитывая ваши способности, я смогу мгновенно забыть этот досадный инцидент.

– Вы что, хотите превратить нас в оборотней? – Лисса чуть не задохнулась от вероятности такой перспективы. – Что же тогда помешало вашим «собачкам» сделать это сразу? К чему было ломать комедию?

– Ну что вы кричите? – поморщился старик. – Вы же в лесу, а не на базаре! Должен же я был на вас посмотреть, оценить. Вдруг бы вы не подошли для моих целей? Да и ловить вас потом по всему лесу, а то и, не ровен час, по Оренополю…

– А сейчас, вы полагаете, мы с вами останемся добровольно? – поинтересовалась Ивона. – Вы не боитесь, что я лично перегрызу вам глотку, став вервольфом?

– Нисколько! – жизнерадостно ответил старик. – Но… к чему эти глупые разговоры на пороге? Полагаю, их лучше было бы продолжить в доме. Вот только мечи и арбалет я бы настоятельно попросил вас оставить здесь. Потом подберете, если понадобится.

Он лучезарно улыбнулся. Оборотни поднялись со своих мест и, оскалившись, выжидательно уставились на девушек.

Ивона выругалась и бросила меч с арбалетом на землю. Лисса, поколебавшись, осторожно положила меч Сивера у своих ног. Подгоняемые оскаленными стражами, девушки пошли к двери.

– Ну, колдовства-то он меня не лишит, – шепнула Ивона.

Старик, однако, услышал.

– И незачем, – весело отозвался он. – Представь себе – оборотень-колдун! Да еще с твоими способностями! Ты будешь генералом моей маленькой армии, милая Ивона!

– Не дождетесь! – огрызнулась Охотница.

Они вошли в избу, и Лисса не удержалась от вскрика изумления.

Снаружи строение казалось древним и замшелым. Но внутри оно было совершенно иным. Просторное помещение было обставлено аскетично и вместе с тем добротно. Оно ярко освещалось десятком факелов, горевших ровно и без дыма; позади каждого из них сияли отполированные бронзовые пластины, отражавшие свет. У дальней стены располагались шкафы с книгами и стол, на котором реторты и прочее алхимическое стекло соседствовали со стопкой толстых тетрадей и старых книг в потемневших кожаных переплетах. Лестница из комнаты вела в подпол, явно не соответствовавший размерам лесной избушки. В «избушке» их ожидал крупный полуголый мужик, облаченный в кожаные штаны. На вид – вроде бы человек, но Ивона сразу почувствовала, что это еще один вервольф. Старик подошел к столу и, подняв с него реторту, поболтал внутри ее мутное зеленоватое содержимое.

– Я так и не представился, – сказал он, оборачиваясь, – но, признаться, не вижу в этом нужды. Скоро для вас я стану просто Хозяином. Не считаю себя хорошим магом, – нет, на это не претендую. Но вот алхимик я неплохой. Всего один глоток этого чудесного напитка, подкрепленный маленьким заклинаньицем – каюсь, каждый раз читаю его по бумажке! – и вы навсегда останетесь моими верными слугами. Напиток начнет действовать в полную силу одновременно со «слизью» оборотней.

Окруженные тремя оборотнями, из которых двое плотоядно скалились, а третий задумчиво поигрывал ножом, девушки особенно не дергались.

– Они чего, нас кусать будут? – спросила Лисса, косясь на уродливых «волков».

– Нет-нет, – старик поморщился, – я не люблю этих кровавых сцен, да и вервольфы могут не сдержаться: голодные все-таки. У меня все культурно и аккуратно – тоненький порез ножиком, предварительно опушенным в суспензию со «слизью». Ивона, отдавая должное вашей любознательности (да и ваша спутница, похоже, не уступает вам по этой части), я могу поделиться с вами… Пока вы еще в состоянии оценить… – Он улыбался и натягивал перчатки из тонкой, прекрасно выделанной кожи. – Я немного воздействовал на «слизь» оборотней и изменил ее свойства. Теперь развитие болезни протекает медленнее – примерно лет пять, а то и больше, и нету этой глупой связи с луной.

– Это потрясающе! – почти искренне воскликнула Лисса.

– Я знал, что вы оцените, – старый алхимик на мгновение скромно потупился. – Но, пожалуй, хватит разговоров…

Его фразу перекрыл какой-то шум, донесшийся через приоткрытую дверь. Старик досадливо поморщился.

– Анджей, посмотри, что там стряслось! – приказал он.

Оборотень-человек направился к двери, но едва он достиг проема, как какое-то крупное животное ворвалось внутрь, издавая утробное рычание. Незадачливый Анджей был мгновенно сбит с ног и стоптан копытами, а плотоядный конь остановился посреди помещения, храпя и пытаясь сориентироваться, где враги. В освещенном пространстве была видна его странная буровато-мышастая масть, темный окрас гривки и хвоста и рисунок из черных и светлых полос на ногах.

Алхимик испуганно отступил назад, а оборотни, ощетинившись, повернулись к «коню». Ивона тут же воспользовалась случаем и швырнула пульсар в ближайшего вервольфа. Тот взвыл дурным голосом, отлетев на сажень и с силой ударившись о шкаф. «Конь», определившись в выборе, метнулся ко второму оборотню, сбил его с ног и тут же, с противным хрустом, погрузил клыки в его шею. А вслед затем в дверь ворвался совершенно голый, но зато вооруженный мечом Сивер. Он в прыжке ткнул клинком начавшего было подниматься Анджея, и тот, хрипя, растянулся на полу.

– Быстро наверх! – скомандовала Ивона. – И чем выше – тем лучше!

Обе девушки с завидным проворством забрались на ближайший шкаф (тот угрожающе закачался), а затем перелезли на массивную балку под потолком.

Как из-под земли выскочили, на ходу заканчивая трансформацию, еще два оборотня. Клыкастый «конь», выплюнув труп их сородича, немедленно обернулся.

– Леший, сколько же их тут! – воскликнула Ивона. Аккуратно слепив новый пульсар, она добила им обожженного, воющего от боли вервольфа.

Сивер к этому времени успел оседлать вторую балку и теперь с безопасного места следил за поединком «конь – оборотни». Самое удивительное, что старый алхимик, бросив свои реторты, поспешно карабкался на тот же «наблюдательный пункт». Шкаф, посредством которого он это делал, в последний момент не выдержал и рухнул, рассыпая гримуары, а старик повис на руках, старательно пытаясь закинуть ногу на балку. Внизу, топча бесценные книги и расшвыривая колбы, метались три – впрочем, нет, уже две – рычащие тени: один из оборотней скулил, отброшенный в угол. Ивона швырнула в него пульсаром, но промахнулась, оставив на стене и на полу большое обугленное пятно.

Сидеть нагишом на пыльной и плохо оструганной балке было неудобно и неприятно. Но меня сейчас заботило не это. Я подался вперед, выставив перед собой меч, на треть испачканный темной кровью. Старый алхимик, успевший-таки забраться на балку с другого конца, отшатнулся.

– Ну что, Везилий, встретились? Все никак не успокоишься? – спросил я угрожающе.

– Сивер! Ты же не зарубишь меня?! – старик держался с вызовом, но я чувствовал его страх.

– Могу сейчас царапнуть вот этим клинком, – процедил я. – А потом уже зарубить на законных основаниях – как оборотня! Но ты прав, я этого пока не сделаю. Поскольку и в Магическом Совете, и в Королевской Ассоциации Алхимиков Берроны я знаю людей, давно желающих с тобой побеседовать. Пристрастно.

Я продвинулся вперед еще на локоть, стараясь не обращать внимания на занозы. Старик сник и тихо заскулил.

Внизу тем временем последний уцелевший оборотень решил для себя, что скромность – лучшая доблесть, и, последний раз рыкнув на «коня», метнулся к двери. В тот же миг за дверным проемом мелькнула конеподобная тень… Снаружи донесся визг вервольфа и уже знакомый противный хруст разрываемой плоти….

Я слегка качнул кончиком меча.

– Сколько у тебя еще этих ублюдков?

– Еще один должен быть… – Везилий обвел безнадежным взглядом погром внизу и искалеченные трупы вервольфов. Плотоядная лошадь подняла к нему окровавленную морду и хрипло то ли заржала, то ли зарычала.

– Тогда все в порядке, – я уселся поудобнее. – Его уже давно подружка этого вот коняки в землю втоптала. Экая ж ты мразь, Везилий! Армию из вервольфов сделать собрался…

– Да, собрался! – с вызовом сказал старик. – И мог бы предложить ее потом любому монарху с достаточными амбициями. Это очень удобно – армия, которая при любом столкновении будет скорее увеличиваться, чем уменьшаться. Главное – успевать произвести обряд подчинения, пока покусанный противник не пришел в себя.

– Да еще мага и принцессу для этого дела решил приспособить!

– Да кого мог, того и приспосабливал. Я же пока местных трогать не могу, мало ли что…

– Заткнись! Девушки, во-первых, расскажите, что тут у вас происходило, а во-вторых… Кто-нибудь! Пожертвуйте мне свою куртку на время. Или завтра вам придется избавлять от заноз мою задницу.

Лисса поспешно стянула куртку, скомкала и бросила мне, а Ив в это время вкратце пересказала, что произошло в мое отсутствие. Везилий хотел было что-то возразить, но я пригрозил ему клинком.

– Сейчас как спихну тебя вниз – познакомиться с незваным гостем…

– А почему мы не спускаемся? – спросила Лисса. – Оборотни мертвы, а… этого можно, наверное, прогнать.

– Подумай, Премудрая, – криво усмехнулся я, – да этот конь Дидомена сейчас опаснее любого вервольфа! Погляди, у него все зубы в крови.

– И что, нам так и сидеть до завтра?

– Лично я собираюсь досидеть здесь до ухода «коня».

– Сивер, – вкрадчиво произнесла Ивона, – а как случилось, что ты нас бросил, а затем так вовремя пришел на помощь?

– Да все очень просто, – я пожал плечами, – цепочка случайностей. Едва я от вас тогда отошел, – учуял свежий след оборотня и подался за ним: посмотреть, что он будет делать. В крайнем случае можно было и убежать – я бегаю быстрее обычного вервольфа. Но дурень поперся прямо к берлоге этих тенеподобных тварей, в которой были детеныши. Мы-то думали, что неизвестный купил плотоядную лошадь, а то и не одну, и использует их как сторожевых собак. А они просто свой выводок охраняли! Так вот… Они оборотней на дух не переносят, недаром Везилий одного убил, да и остальных, наверное, пытался. Они на этого одиночку тут же кинулись. Он от них побежал, как оказалось, к этой избушке. Я за ними следовал – посмотреть, чем кончится. И тут чую – ваши следы и следы еще двух вервольфов. А уж в окрестностях избы ими вообще все провоняло. Ну, я догадался, что тот, кто с оборотнями игры устраивает, вас зачем-то захватил, причем пока еще не трогал. А «коники» и так уже в ярости были, я им немного подыграл – повыл, попрыгал, – они и бросились разбираться. Кобыла-то поосторожнее, на подходах остановилась, а жеребец прямо внутрь ворвался. А я, уже перекинувшись, увидел свой меч – и следом. Ну а дальше вы видели…

Я осекся. Все-таки изба была старой, какими бы косметическими ухищрениями ее хозяин ни пользовался. Балка под нами вдруг хрустнула и просела. Я от неожиданности вцепился в нее, уронив меч, который со звоном вонзился в доски пола. А Везилий, потеряв равновесие, полетел кувырком вниз. Одна из девушек – по-моему, Лисса – испуганно вскрикнула. «Конь», отскочивший от упавшего сверху меча и явно не ожидавший от людей такого вероломства, зыркнул на растянувшегося на полу алхимика и плотоядно рявкнул. Везилий, недолго думая, подхватился и бросился прочь.

– Стой! – заорал я. – Идиот, там же кобыла!

Но старик то ли не услышал, то ли не захотел отреагировать, – опрометью выскочил за двери. «Конь» со злобным визгом бросился за ним, и до нас донеслись дробный топот копыт и яростное рявкающее ржание лошадиной парочки. Одновременно раздались и вопли старого алхимика: они постепенно удалялись, а затем подозрительно резко смолкли. И все затихло.

– Знаете, девушки, к своему стыду, я так и не понял: загрызли они его или нет? Земля вся истоптана, по следам ничего не разобрать. И крови вроде незаметно. Но «кони» ушли сразу, вместе с Везилием. Может быть, с собой уволокли, щенкам на прокорм?

Накануне мы, подобрав брошенные вещи, благоразумно забрались на чердак и там переночевали, а утром пошли обследовать вчерашнее поле боя. К мертвым оборотням, как и к лужам их крови лучше было еще несколько часов не прикасаться, но все остальное вполне заслуживало нашего внимания. А такого было много.

Во-первых, в подвале, не уступающем размерами самому дому, обнаружилась лаборатория – со множеством каких-то приборов, колбами, ретортами, плоскими круглыми баночками, в которых на студенистой массе произрастало нечто плесенеподобное, точными весами и странными, очень плотно закрывающимися железными печками. Судя по выражению лиц девушек, ни профессиональный маг ни высокообразованная принцесса не понимали назначения всех находящихся здесь предметов. Они, однако же, попытались проникнуть в их тайны, и Лисса даже заработала что-то вроде ожога, схватившись за одну из двух медных проволок, присоединенных к банке со странной маслянистой жидкостью.

Во-вторых, старый негодяй собрал у себя превосходную библиотеку. Многие из книг, впрочем, были такими же загадочными, как и странные приборы в подвале.

Среди личных вещей алхимика обнаружилось некоторое количество амулетов и артефактов – как защитных, так и боевых. Один из них был разряжен. Это объясняло, как Везилий, бывший с магией на «вы», сумел сжечь в лесу незадачливого «коня». Кое-какие артефакты заинтересовали Ивону – она обещала при случае передать их в Университет для экспертизы.

Когда положенное время вышло, мы (читайте, я, поскольку девушки главным образом давали ценные советы) закопали трупы оборотней за домом, а затем разожгли огонь в камине и побросали туда веши, которые могли принадлежать вервольфам. Туда же отправились и все жидкости, сколько-нибудь напоминавшие пресловутую сыворотку. Среди книг нашлось несколько пухлых пачек пергаментов, никак не озаглавленных. Я перелистал их, пытаясь понять смысл текста, и был потрясен:

– Да здесь описания опытов этого мерзавца! Как он воздействовал на «слизь» магией, жарой, холодом и еще чем-то… Смотрите-ка, он пробовал смешивать ее с сывороткой крови волкодлака! И у кого он только смог ее достать!

Я захлопнул записи и приготовился швырнуть их в огонь.

– Идиот! – с редкостным единодушием возопили Ивона с Лиссой. – Дай сюда!

– Вы что, дамы, собрались пойти по его стопам? – возмутился я. – Он вас точно ничем напоить не успел?

– Идиот, – уже спокойно повторила Ивона, – это же ценнейшие сведения для лечения ликантропии! То, над чем сотни лет бьются сотни целителей!

– Сивер, – поддержала ее принцесса, – ты же не хуже меня знаешь, что само по себе знание нейтрально, во вред или на пользу его обращают люди. Если бы Везилий хотел, он мог бы сделать одно из самых благих дел последнего тысячелетия.

– А если эти записи попадут «не к тем»?

– А это уж моя забота, – сказала Охотница. – Я доверяю нескольким людям, способным в этом разобраться и отсеять отсюда, – она потрясла отобранной у меня рукописью, – зерна, полезные для медицины.

Напоследок Ив, использовав один из найденных у алхимика артефактов, магически опечатала дом, чтобы в него не могли проникнуть любопытствующие или воры, и мы отправились в Оренополь. Не забыв, разумеется, прихватить по дороге черепушку клыкастой лошади. Так что лошадью себя почувствовал я, причем вьючной, и к идее Лиссы взять для исследования весь скелет отнесся без всякого сочувствия.

Прихваченная голова одного из вервольфов, в сочетании с не слишком правдивым, зато красочным рассказом, все-таки обеспечила Ивоне некоторую материальную компенсацию за ее труды. А великодушный Эзмер даже расщедрился и угостил нас ужином за счет заведения, объясняя это несказанно возросшей благодаря нашим россказням популярности трактира «Конь и ур».

– Ну и куда ты теперь? – спросил я Ивону, когда мы остановились на развилке дорог и Охотница начала прощаться. – Сразу в столицу или сперва домой?

– Не угадал, – улыбнулась Ив. – Я хочу заехать навестить старину Аждара.

– На кой тебе вдруг понадобился старый ящер? – поинтересовался я. – Он небось в спячке половину времени проводит.

– Аждар? Это дракон, что ли? – Лисса нахмурилась, но в ее глазах зажглись знакомые искорки любопытства.

– Развлеку его рассказами о последних событиях и вообще поболтаю. А заодно посмотрю, не потерял ли он зуб-другой.

– Вот оно что! – мы с Лиссой расхохотались одновременно. – Ну ты и устроилась!

– Конечно, – невозмутимо отвечала Охотница. – Ему-то они без надобности.

Драконьи зубы, из-за постоянного взаимодействия с потоком магии, имеют огромную ценность как сырье для декоктов. Их ценность возрастает еще и потому, что любой дракон резко противится идее расстаться со своими зубами. Поэтому желающий получить сей ингредиент должен либо ждать естественной смерти ящера, либо браться за баллисту. Ибо мало таких избранных, как Ивона, которые заслужили доверие драконов настолько, что могут беспрепятственно собирать у них в пещере зубы, выпавшие естественным путем. У дракона, как и у большинства рептилий, зубы сменяются циклически в течение всей жизни и время от времени выпадают. Удивительно, но факт: дракон, трясущийся над любой монеткой из своего клада, пренебрежительно выплевывает изо рта предметы, каждый из которых стоит целый кошель золота.

– Они у него все-таки не каждый месяц выпадают, да и не все он теряет прямо в пещере, – оправдывалась Ивона. – Так что свою привилегию я использую лишь в крайнем случае, когда совсем с деньгами туго.

– Интересная она, – сказала Лисса, когда мы окончательно распрощались с Охотницей. – Она ведь не совсем полуэльфийка?

– Нет, – согласился я. – Ее родословная вообще довольно занятна.

– А что случилось три года назад? Ив мне так и не рассказала…

– О-о, это длинная история. Я ее тебе расскажу, когда делать будет совсем уж нечего.

Некоторое время мы ехали молча.

– Кстати, о тех конях, – вспомнил я. – Я опросил в Оренополе всех своих близких и дальних знакомых и узнал следующее. Этих клыкастых тварей трижды привозил на продажу один и тот же человек, какой-то южанин, который в городе появляется нечасто и исчезает надолго, поэтому мало кто его знает. По слухам, привозил он их из Эвксинии. И я даже нашел одного тролля, который с этим южанином как-то раз надрался в кабаке, и тот спьяну рассказал, что обитают эти животные в некой окруженной горами долине на юге Эвксинии, где водятся и другие чудные звери. Вот так вот…

Лисса некоторое время молчала, переваривая информацию. Вдалеке замаячила подсвеченная солнцем башенка замка Фиерон.

– Знаешь что, – задумчиво сказала принцесса. – Что-то я давно не бывала в Эвксинии. Думаю, пора бы исправить это упущение. Почти соседи все-таки. Пожалуй, я оформлю это как неофициальный, но дружественный визит. Инкогнито.

– Взрослеешь, Премудрая, – усмехнулся я. – Раньше я от тебя таких слов не слышал.

– Сивер, ты ведь собирался в те края – персики собирать?

– И что?

– Подождешь меня денек? Пока я все улажу?

Я изобразил на лице работу мысли с солидной примесью сомнения.

– Сивер, тебе же самому не так скучно будет!

– Ну ладно, принцесса, только при одном условии…

– Разумеется, вся ответственность на мне!

– Да я не про это…

– Да-да, я помню, – Лисса улыбнулась, пришпоривая коня. – Обязательно взять побольше нашей фирменной колбасы!

* * *

– А что случилось три года назад? – с любопытством спросил Одд. – Мне тоже интересно.

– Уже не три, а больше шести, – ответил я. Ивона поморщилась.

– Пускай Ив рассказывает, – продолжал я, – это ее история. А если кратко… Помнишь тот странный инцидент с Кверком, который потом обозвали «совместными маневрами армий дружественных держав»? Так вот, заварил эту кашу, как я слышал, кое-кто из тех магов, которые во время Предпоследней войны все потеряли, ничего не приобретя взамен, кроме жизненного опыта. Маг этот со своими сообщниками долго проводил всякие мероприятия в надежде настроить людей против нелюдей, а эльфов – против неэльфов. А когда армии таки сошлись и уже были готовы покрошить противника в капусту, туда заявилась молоденькая магичка в компании с драконом и все испортила.

– О-о, – тролль серьезно и с уважением поглядел на Ивону, – так ты – вормлорд?

Ивона кивнула, не настроенная развивать эти тему. Я знал, что она побывала в логове дракона и чему-то училась у огнедышащего ящера, но сама девушка не любила об этом распространяться. Хотя выпавшие зубы у своего крылатого знакомца таскала исправно.

– Вы в Эвксинию-то тогда съездили? – обратилась ко мне Ивона, переводя разговор на другую тему.

– Я съездил. А Лиссе в тот раз родители ее венценосные не дали «добро» на «неофициальный визит инкогнито». Она даже поругалась с ними в дым по поводу ущемления ее личных свобод.

– Ой, не получится из нашей принцессы королевы, – покачала головой Ивона.

– Не факт, – возразил я. – На кого нарвется, как говорится. У меня есть основания полагать, что мамаша ее в молодости обладала похожим характером. И потом… Ты ведь знаешь леди Реллу, фаворитку короля Берроны? Что-то общее у них есть, согласись.

– Ну, ладно, будем считать, что ты прав, – улыбнулась девушка, – мне было бы приятно, если бы королевами становились принцессы вроде Лисы.

– Кстати, о драконьих зубах, – вспомнил вдруг тролль. – Когда я тут только что поселился, то нашел неподалеку целый скелет виверны. Продал за неплохие деньги, но пяток зубов оставил про запас. А потом мне сказали, что в виверновых зубах никакой силы нет.

– Правильно, – продолжила Ивона, – а продал ты их шарлатану какому-нибудь. Драконьи зубы столетиями взаимодействуют с потоком магии и волей-неволей накапливают ее, да и сами изменяются под ее воздействием. А зубы виверны ни с чем таким не взаимодействуют. И проку от них – только на шнурок нанизать да на шею повесить.

Слово «виверна» напомнило мне о давнем обещании Ивоны.

– Между прочим, Ив, ты давно собиралась рассказать мне какую-то историю про виверн.

Ивона потерла переносицу.

– Ну что ж… Одд, ты баллады слагаешь?

– Нет, – чуть удивленно откликнулся тролль. – Зачем мучиться, когда есть множество тех, кто это любит и умеет! А к чему тебе?

– Просто в этой истории про виверн сюжет, как мне кажется, больно хороший и очень подходит для баллады. О несчастной и счастливой любви. Ну, да тебе виднее…

СЕЗОН ВИВЕРН

Лужайка щедро заросла тонконогими колокольчиками, сиреневыми васильками, трехреберниками, чьи соцветия напоминали миниатюрные яичницы-глазуньи и множеством иных цветов, щедро разбавлявших ее основной зеленый тон.

С трех сторон к ней подступал лес – обычный смешанный лес, не пятиобхватные дубы и вязы, как в рощах Кверка. А с четвертой стороны лужайка взбиралась на косогор, переходивший в склон невысокого холма, напоминавшего о своих дальних родственных связях с Прейскими горами.

Судя по всему, именно разнотравье, а не косогор и деревья интересовали молодую особу, стоявшую посреди поляны. Девушка сосредоточенно срывала тонкими пальцами отдельные стебельки, внимательно рассматривала добычу, а иногда словно бы даже нюхала.

Звали девушку Нимравой. Молодой человек, составлявший ей компанию, стоял, прислонившись к древесному стволу, и откровенно любовался своей спутницей. Правда, помогать ей не лез – знание трав не входило в число его достоинств. Но вот что он, несомненно, мог оценить, так это стройную и очень женственную фигуру Нимравы, великолепие ее густых черных волос, поблескивающих на солнце, как вороново крыло, и красоту ее чуть раскосых темно-карих глаз, которые менестрели называли бы «бездонными».

– Ты обратил внимание, – обернулась к нему с вопросом Нимрава, – что самое замечательное разнотравье растет правильным кругом?

– Круг Киены? Я о таких слышал, но никогда не видел.

– Вот и посмотри. Я никогда не видела столь правильного круга – это что-нибудь да значит!

– Нимрава, – улыбнулся молодой человек, – я ничего не понимаю в травах, так что оценить не смогу. А тебе-то это зачем?

Девушка посмотрела на него с легкой укоризной.

– Дерриэн, это было очень мило и романтично – выпить в относительно чистом трактире этого иноземного вина (всегда забываю, как оно называется)… Но денег у нас теперь в обрез, а лично мне хочется есть уже сегодня и – ты, конечно, удивишься – будет хотеться завтра. А за травы, собранные в круге Киены, можно кое-что выручить у любого аптекаря.

– Ну тогда ладно, – покладисто сказал молодой человек, отлепляясь от облюбованного дерева и выходя на полянку. – Давай я тебе помогу.

– Пустое, – отмахнулась Нимрава, – это все равно надо делать ночью.

– То есть, – обрадовался Дерриэн, – нам совершенно некуда спешить?

Он обнял девушку и решительно привлек ее к себе.

– Ох уж эта нынешняя манера женщин носить штаны вместо юбок! – посетовал он.

– А мне казалось, тебе нравится…

– Со стороны, конечно, смотрится – лучше не придумаешь, но вот…

В вышине над их головами пролетела виверна. Рептилия двигалась по широкой дуге, мерно взмахивая громадными крыльями, и даже на таком расстоянии выглядела весьма впечатляюще. Молодой человек на пару мгновений отвлекся от губ Нимравы и проводил ящера взглядом.

– Почто я не виверн, почто не летаю? – вспомнил он вслух слова известной песни.

* * *

– Ох, и что же это деется! – бабка то и дело сокрушенно всплескивала руками, разглядывая слипшуюся от крови траву.

– Остались от козлика рожки да ножки… – проговорила Ивона.

Бабка обернулась к магичке.

– Какой там козлик! – искренне возмутилась она. – Это коза была, Розочка, кормилица наша. Столько молочка давала, такой сыр из него получался, аж из Верхних Чесноков приходили покупать! А теперь что? Досталась моя красавица чешуйчатой гадине!

Ивона, не споря, вновь осмотрела землю. Никакой особой квалификации для этого не требовалось – следы когтей двухсаженной виверны бросались в глаза и дилетанту. От покойной козы осталось немного: летучая тварь откусила жертве голову, а затем, словно издеваясь, поотрывала копыта, разбросав их по всему загону.

Обыкновенные виверны – драконоподобные крылатые рептилии длиной от четырех локтей до двух с половиной саженей – не редкость в некоторых областях Берроны. Как правило, они кормятся падалью и дикими зверями размером от зайца до лани, но изредка позволяют себе нападать и на домашнюю скотину, чаще всего на слишком осмелевших коз или овец. В одних деревнях, недосчитавшись козленка-другого, селяне объявляют случившееся волей богов и оставляют безнаказанным, в других – берутся за вилы и топоры, пополняя ассортимент очередной ярмарки изделиями из дорогой чешуйчатой кожи.

Но все случаи нападения виверн на скотину, вне зависимости от исхода, носят эпизодический характер. Согласно официальной статистике, во всем королевстве их происходит не более тридцати – тридцати пяти в год – это намного меньше, чем аналогичных нападений со стороны волков, медведей, росомах и бродячих собак.

Но на деревню с неберронским названием Цемсы виверны как будто ополчились. И Ивона Визентская имела неудовольствие созерцать сейчас скорбные останки уже четырнадцатой их жертвы, да еще и загрызенной прямо на подворье. Обнаглевшие ящеры (или ящер) прореживали преимущественно козье поголовье, но не брезговали и домашней птицей пожирнее и цепными собаками. На людей пока вроде не нападали, но большинство местных жительниц старались не оставлять детей на улице без присмотра.

Ивона выпрямилась, оторвавшись от удручающего зрелища.

– Неужели же вы, – спросила она, – ничего не слышали – не видели? Виверна-то не маленькая, одним хлопаньем крыльев могла всех переполошить!

– Ой, могла, дочка! – не стала спорить бывшая козовладелица. – Да только сын-то мой в Муравьиные Горки – в соседнюю деревню, значит, – еще вчерась поутру уехал. А я, как козу подоила, в погреб спустилась. Вылезла – а тут вот такое.

Бабка тяжело вздохнула от жалости к самой себе.

– Прямо как нарочно момент поджидала эта гадина окаянная! – подвела она итог.

* * *

– Ты посмотри!

Нимрава приподнялась на локте, убрала с лица волосы и, поглядев в ту сторону, куда указывал Дерриэн, тихонько присвистнула.

На поляну с противоположного края выходил единорог. Он сильно отличался от описываемых в легендах белоснежных коней с витым рогом на лбу, но сомнений в том, что это был именно единорог, не возникало. Зверь был рослый, с крепкими мускулистыми ногами, серовато-каштановым мехом очень мягкого и приятного оттенка. Конский хвост был как будто тщательно расчесан, а невысокая грива переходила на боках шеи в относительно длинную вьющуюся шерсть. Ну и, конечно, его голову венчал тонкий, чуть изогнутый рог, широкий у основания.

Единорог остановился, бегло огляделся, сорвал несколько травинок и принялся их жевать с таким выражением, словно в этот момент проникал мыслью в структуру мироздания. Солнце карабкалось к зениту, поляна была залита расплавленным золотом его лучей. Поэтому тень раскидистой липы, давшая приют Нимраве и ее спутнику, надежно укрывала их от взглядов зверя.

– Единорог! – констатировала девушка.

– Необычайно точно подмечено, – съехидничал юноша, поднимаясь на ноги.

Нимрава, поправляя одежду, сделала вид, что не заметила иронии в его словах.

– Надо же, никогда не видела. Откуда он взялся? – спросила она.

– Я слышал, – отозвался Дерриэн, – что в эльфийских рощах есть несколько стад единорогов. А отсюда до Кверка не так уж далеко. Может, оттуда забежал?

Нимрава пожала плечами, заодно стряхнув с одного из них прилипший сухой листок. В ее темных глазах огонек удивления и восхищения сменился выражением практического интереса.

– Рог единорога, – сказала она, – стоит огромных денег. Не меньше полусотни фиммов за фунт!

– Ты предлагаешь его завалить и спилить рог?

– Я предлагаю его поймать и спилить рог. Зачем убивать такого красивого зверя за пяток фунтов омертвелых кожных образований?

– Легенды гласят, – Дерриэн прислонился к стволу липы, – что поймать единорога может только невинная дева. Причем подойти к оной он должен сам.

– Ты намекаешь, что самоустраняешься от поимки и предоставляешь это дело мне?

Дерриэн с легким сомнением посмотрел на девушку.

– Знаешь, ты обладаешь массой неоспоримых достоинств, но, боюсь, к сегодняшнему утру тебя в любом случае очень затруднительно было бы назвать «невинной»…

– Балда! – отозвалась Нимрава. – Имеется в виду внутренний мир – так сказать, чистота помыслов, а не… в общем, не то, что имел в виду ты.

– Ну тогда попытайся, а я подстрахую сзади, можешь не сомневаться…

Единорог тем временем даже не подозревал о готовящихся неприятностях, в которые, согласно легенде, он должен был ввязаться добровольно. Отыскав посреди круга особо зеленой и душистой травы неприметный кустик, он с удовольствием захрупал его веточками.

Нимрава осторожно, чтобы не вспугнуть зверя, выскользнула из тени на лужайку.

– А почему у него рог как будто светится? – спросила она шепотом, обернувшись к Дерриэну.

Как разыскивать логово виверны, повадившейся нападать на скотину? Ее наземные следы ограничиваются отпечатками когтистых лап в загоне, а дальше… А дальше, поднявшись в воздух, двухсаженный ящер без особого труда уволочет обезглавленную козу хоть за пять верст.

Ивона размышляла, стоя посреди деревенской улицы, и машинально чертила что-то на пыльной дороге острием меча.

Стоп, нужна логика. Почему виверна таскает скотину только из этой конкретной деревни? В конце концов, если уж ей так приспичило, безопасней было бы навещать все окрестные деревни по очереди. Цемсы, конечно, расположены удобно: на краю малонаселенного лесного массива, который тянется добрую полусотню эльфийских миль. Но что с того? Для летающей рептилии пять верст – не крюк. Может быть, она гнездится где-то совсем рядом с деревней? Тоже странно: тогда бы местные мужики давно ее логово вычислили да и подняли бы тварь на вилы.

Девушка начертила в пыли большой вопросительный знак.

Пыль вздрогнула, потревоженная гулким тяжелым топотом, и в нарисованный на ней знак впечаталось копыто.

– С дороги! – рявкнул чей-то голос. Ивона отпрянула к обочине, увернувшись от массивного серого в яблоках коня, на котором, как кремовая розочка на пироге, восседала закованная в доспехи фигура. Плащ всадника чуть было не задел девушку по лицу. На черной ткани плаща отчетливо выделялся белый рисунок – странно видоизмененный солярный знак: без обода и с редуцированными косыми лучами. Рыцарю явно не было дела до каких-то там пешеходов, но магичка все-таки расслышала брошенную вскользь фразу: «Эльфийское отродье!»

Иной раз Ивона жалела, что ей неподвластны многие заклинания стихийных магов – вроде стены огня или управляемого смерча. Но, в конце концов, сногсшибательного (в прямом смысле слова) эффекта можно достичь и другими средствами. Здоровенный серый пес выскочил словно бы из ниоткуда прямо перед боевым конем, звучно лязгнув зубами перед лошадиным носом. Конь, обиженно всхрапнув, продемонстрировал свое умение резко останавливаться, в результате чего рыцарь с грохотомрухнул на землю.

Поднялся он отнюдь не в радужном настроении, однако клинка не обнажил, а лишь процедил, сдерживая гнев: «Ведьма проклятая!»

– Так что вы там говорили про эльфов? – холодно поинтересовалась «ведьма». – Не могли бы вы это повторить, сэр рыцарь?

– Ваше счастье, – рыцарь, отвернувшись от Ивоны, поймал повод коня, – что вы женщина и мой кодекс не позволяет применить к вам силу.

– Удивительно! – Ивона перебросила меч из руки в руку. – Конем топтать можно, а ударить – ни-ни?

– Молчи, колдунья, а то я не сдержусь и сделаю для тебя исключение!

– Милости прошу! Оскорбления я выслушивать не люблю, а уж от какого-то рыцаря – и не собираюсь.

Рыцарь издал нечленораздельное рычание, готовый, видимо, поступиться принципами. Пустая до этого деревенская улица постепенно стала заполняться неведомо откуда взявшимся народом; Ивона, в отличие от своей матери, не была мастером фехтования – так, на твердую троечку. Но в одном она была уверена: клинок, вышедший из рук самого Мастера Руд, – оружие не только уникальное, но и не вполне честное, поскольку доспех средней паршивости оно даже не разрубает, а режет почти без заусениц. Судя по быстрому взгляду, брошенному на меч девушки, рыцарь тоже либо знал, либо догадывался об этом.

– Поговори-поговори, ведьма! – прошипел он. – Придет время – на всех вас найдется управа. А сейчас мне недосуг мараться!

– И что же за важное дело мешает славному рыцарю зарубить слабую женщину? – поинтересовалась Ивона.

Рыцарь не удостоил ее ответом, поскольку в этот момент к ним приблизился высокий худой мужик с бородкой клином – цемсовский староста, как уже было известно Ивоне.

– Ну что вы, право слово, – примирительным тоном начал он еще издали, – ей-бо, как дети малые. Вы бы, госпожа волшебница, отошли бы: видите, человек огорчен чем-то, может и впрямь сорваться. А вы, сэр рыцарь, не нервничайте так, расскажите, что у вас за дело, да не можем ли мы помочь чем. Ах да, забыл представиться! Голова я здешний, Мокий.

Ивона молча отошла в сторонку, не желая продолжать конфликт. Но на слух она не жаловалась, а староста и рыцарь на шепот отнюдь не переходили.

– Я послан моим сюзереном, герцогом Прейским, – сообщил рыцарь с некоторой неохотой, – избавить округу от злобной виверны, наносящей урон здешним хозяйствам.

– Его светлость воистину милостив и внимателен, ежели нужды нашей деревни столь его заботят, – неискренне восхитился староста.

– Герцог рачителен, – перебил его рыцарь, – и его огорчило, когда вместо очередных податей он получил свиток с описаниями бесчинств ящера. Поэтому мне потребуется все мужское дееспособное население деревни, чтобы извести в округе всех виверн, какие найдутся.

– Никак не можно, – сокрушенно вздохнул староста.

– Это еще почему?

– У ящера ентого ядовитая колючка на хвосте, как у скорпия. И простому человеку, ежели ему жизнь мила, никак нельзя ходить на енту тварь.

– Колючка, говоришь, как у скорпия? А много ли ты скорпиев видел? Хорошо же, пусть деревенские разыскивают берлоги ящеров, а с самими гадами я как-нибудь уж управлюсь!

– А что ж вы, сэр рыцарь, сами-то? Нешто в одиночку странствуете?

Рыцарь несколько секунд молчал, вероятное раздумывая над ответом.

– У меня был человек… слуга. Нанялся ко мне две недели назад. А вчера его какая-то ведьма заманила и опоила и он бежал…

– И украл чего-нибудь? – с явной надеждой в голосе поинтересовался староста.

– Побросал все, с-скотина, – рыцарь смачно сплюнул, – поймаю – располовиню!

«Так вот в чем корень плохого рыцарского настроения, – отметила про себя Ивона, отправляясь по своим делам, – а заодно и всплеска неприязни к нашей магической братии… и сестрии!»

Она знала, что упрощенный символ Солнца, подозрительно напоминающий равносторонний крест, носят на плащах рыцари Ордена Рыбы – наиболее ярые и последовательные противники всего магического. Но и они все-таки обычно сдерживались и не проявляли враждебности прилюдно.

Ну что ж, теперь ее задача – первой найти виверну, по возможности не мозоля глаза «крестоносцу». Виверна нужна Университету, а после встречи с рыцарем та вряд ли будет на что-нибудь пригодна.

От дома вдовы, чьей козой полакомился ящер, до края леса было рукой подать. Отправив меч в наспинные ножны, Ивона шла, раздумывая о своей нелегкой задаче, и попутно наслаждалась погожим, но не жарким деньком, лучами солнца, пробивавшимися сквозь ажурную зелень крон, да веселой перекличкой многочисленных мухоловок и пеночек-трещоток. Впрочем, долго наслаждаться ей не пришлось: нужная тропа отходила от дороги всего через четверть версты, а там уже виднелась и знакомая лужайка. Девушка переливчато свистнула, и в ответ с лужайки послышалось нечто вроде ржания, но с какими-то блеющими нотками.

Ивона вышла на открытое место – и резко остановилась, озадаченная представшей перед ней картиной. Центр композиции, несомненно, составлял единорог, поглядывавший теперь на хозяйку с самым что ни на есть невинным видом. На ближайшей к нему липе, саженях в трех от земли, сидели светловолосый парень и черноволосая девушка. На ветвях они устроились довольно основательно, из чего можно было сделать вывод, что сидели они там уже долго и собирались просидеть еще дольше. Судя по их внешнему виду, забирались они на дерево довольно поспешно. Земля возле липы была истоптана, точнее, буквально изрыта раздвоенными копытами, а на самом стволе красовались обугленные вмятины: единорог разряжал о дерево магический заряд своего рога.

Ивона в недоумении оглядела поляну, пытаясь определить, что именно вызвало у единорога такой прилив магической энергии. Ну, все ясно: круг Киены, в центре которого – небольшой, а теперь еще и объеденный зверем кустик ланницы, эльфийской жимолости. Этот кустарник практически всегда растет прямо над магическим источником, накапливая энергию лучше любых других растений и столь же охотно делясь ею с окружающими.

Размышления магички прервал голос мужчины, сидевшего на дереве:

– Так это ваш единорог?

Ивона рассеянно почесала зверя за ухом, разглядывая на коре липы след от особенно эффектного удара (надо полагать – самого первого).

– Да, – не стала отпираться она. – Это мой единорог.

– А вы не могли бы его… подержать, пока мы слезем? – жалобно попросила брюнетка.

Ивона подняла на парочку мрачный взгляд, но затем не выдержала и рассмеялась.

– Да вы слезайте, – сказала она, – он совершенно ручной. И к тому же уже разрядился.

– Что он уже сделал? – переспросил молодой человек, продолжая оставаться на дереве.

– Разрядил избыток магического заряда, накопившегося в роге, – пояснила черноволосая девушка, ловко спрыгнув на землю с толстой нижней ветки. Выпрямилась, встряхнулась почти по-кошачьи, а затем осторожно протянула к единорогу руку. Зверь смерил брюнетку взглядом, но никаких фортелей выкидывать не стал и позволил погладить себя по бархатистой морде. Девушка зачарованно провела кончиками пальцев от основания рога до безволосого участка между ноздрями, а затем повернулась к Ивоне.

– Нимрава, – представилась она, протягивая руку. – А тот, который еще на дереве, – Дерриэн. Извини, что пытались поймать твоего единорога. Мы думали, он дикий…

– Ничего страшного. Он, вообще-то, может постоять за себя, – улыбнулась Ивона и, пожав руку Нимраве, назвалась сама.

– Ты – магичка?

– Можно и так сказать. Охочусь тут на виверн…

– О, – Дерриэн уже тоже стоял на земле, – а мы сегодня видели виверну: она летела вон оттуда и вон туда. Что-то несла в лапах…

– Хм, – задумчиво протянула его спутница, – а я думала, что мужчины, когда целуются, способны замечать вокруг себя только… других женщин.

– Вполне возможно, что виверна была женского пола, – усмехнулась Ивона. – Дерриэн, ты можешь точно указать направление? Это важно.

– Могу. – Молодой человек прошелся пару раз по лужайке, чуть прищурившись, затем остановился, огляделся и указал рукой: – Вон туда она полетела.

– Отлично, – проговорила Ивона, – первый маленький плюсик.

…Плюсик действительно оказался маленьким: отправившись по направлению, указанному Дерриэном, Ивона вскоре наткнулась на овражистую местность, в которой не то что виверна – настоящий дракон спрятался бы без труда. И уж с первого раза найти здесь, среди этих промоин, склонов и валежника, логово виверны можно было бы только в силу какой-то совершенно непредставимой удачи.

Единорог, чьей родиной была влажная лесная тундра за Хассенским хребтом, наотрез отказался лазать по изъеденному балками всхолмью. Ивон даже пожалела, что в этот раз путешествует не на лошади, но потом пришла к выводу, что и от лошади здесь было бы мало проку. Прейские горы, не желая знаться ни с какими другими горными системами, торчали посреди Берронской равнины, как краюха посреди столешницы: они не уступали ни ветрам с дождями, ни реке Верхней Хоре, вынужденной из-за них делать широкую петлю. Как и все прочие горы, эти тоже философски относились к подобному противостоянию, хотя оно неизбежно отражалось на их внешности – в виде многочисленных промоин и крутых обрывов, покрытых щетиной тощих березок.

В маленькую корчму на главной деревенской улице (то есть на большей из двух имевшихся) Ивона вернулась ни с чем, усталая и запыленная. Корчма, несомненно, являла собой культурный центр деревни – в совокупности с храмом, располагавшимся как раз напротив. Еда в ней была вполне приличной, то есть содержала более или менее полный набор веществ, необходимых для поддержания жизни, а также была потенциально пригодна для разжевывания и глотания. Еще при корчме была парочка комнат, в которых останавливались редкие путники. Правда, по своим размерам и убранству эти комнатки напоминали скорее нечто среднее между платяным шкафом и курятником.

В зале сегодня было людно: как же – мало того, что виверна опять скотину загрызла, так еще и важный рыцарь приехал, чуть с волшебницей не подрался, а потом указ вывесил, где именем герцога повелел искать виверново логово. Столько событий за один день в Цемсах не происходило уже многие годы. Ивона пробралась к облюбованному накануне столику в самом дальнем углу – и обнаружила там своих новых знакомых.

– Ну как, удалось найти виверну? – поинтересовался Дерриэн.

Нимрава неодобрительно покосилась на него, одновременно ухитрившись приветственно улыбнуться Ивоне. Магичка присела к столу, прислушиваясь к разговорам у себя за спиной.

– …Ага, а копыты по всему двору раскидала! И вот ведь, гадина, никто и не видал, куда полетела!

– …Нет бы у кого другого скотину задрала, в тех же Муравьиных Горках хотя бы! А то все к нам да к нам!

– Эт потому, что у нас скотина лучше.

– Да ладно тебе, у тебя-то ничего не пропало!

– У меня не пропало, а у тестя мово энта тварь кобеля цепного стащила – забыл, что ль? Прямо с ошейником уволокла, а ошейник-то я ему подарил. Хороший был ошейник, еще долго прослужил бы…

– …Хоть бы колдунья приезжая что сделала, управу какую нашла!

– Да что та колдунья может?! Вот если б Наталина! Уж она б такого не допустила…

– Да ладно, не видал, что ль, как сэр лыцарь с колдуньей связываться-то поостерегся? Стало быть, хорошая колдунья, не из последних! Этот-то барон, как его там… Он же с белым крестом, а они, сами знаете, колдунов ни в грош не ставят.

– А все ж Наталина наша не подвела бы. Дурень он, этот Лепес, что от такой девки отказался!

– Ты это, потише, он мой свояк все-таки…

– Вот я и говорю – дурак твой свояк.

– А тебе самому бы хотелось, чтоб жена колдуньей была? А-а, вот то-то!..

В оригинале все эти высказывания были приправлены не вполне нормативной лексикой и бульканьем того, что здесь называли пивом.

Корчмарь заметил наконец Ивону и, дабы не гневить судьбу в лице волшебницы, удивительным, доступным только работникам подобных заведений способом просочился к ее столу.

– Чего, э-э… госпожа изволит? – подобострастно спросил он.

– Поесть, – коротко ответила Ивона, – и они тоже, – она указала на Дерриэна с Нимравой.

– И выпить?.. – спросил корчмарь.

– Квасу. – Ивона подбросила на ладони серебряную монетку и вновь поймала ее. – Да, кстати. Кто такая эта Наталина?

Корчмарь, уже повернувшийся было в сторону кухни, остановился и на секунду-другую задумался.

– Ведьма, – с трудом облек он свои мысли в слова. – Ну, или колдунья, ежели вам так больше нравится. Поселилась у нас в деревне, прижилась было, даже каким-то хозяйством обзавелась. А потом ейный хахаль дал ей от ворот поворот – она и уехала.

Ивона проводила удаляющегося корчмаря взглядом.

– А я хотел вина заказать, – разочарованно пробормотал Дерриэн.

– И не мечтай, – обернулась к нему Ивона. – Вина здесь нет, а с другим спиртным лучше не экспериментируй.

– Ага. Ты слышала, – сменил тему Дерриэн, – барон здесь.

– И слышала, и видела. А! – догадалась Ивона. – Так ты и есть тот сбежавший слуга?! А ты, – она посмотрела на Нимраву, – стало быть, колдунья, которая его опоила…

– Что, правда опоила?! – ужаснулся молодой человек.

Нимрава подперла подбородок ладошками, придав лицу нарочито-мечтательное выражение.

– Не могла удержаться, – промурлыкала она, – такой хорошенький!

И продолжила уже нормальным голосом, с улыбкой глядя на округлившиеся глаза юноши:

– Да шучу я! Не умею я никого опаивать.

– Но ты же травница?! – почти в один голос, но с разными интонациями спросили Дерриэн и Ивона.

– Я знаю травы, – серьезно ответила Нимрава, – умею их искать и собирать. Но представления не имею, что там потом с ними делают аптекари!

– Может, оно и к лучшему, – проворчал Дерриэн.

Внезапно дверь корчмы с треском распахнулась, едва не пришибив одного из завсегдатаев.

– Там!.. Там!.. – ворвавшийся в помещение селянин никак не мог перевести дух и закончить фразу. – Там… такое… это… оно телка жреть!

Через открытую дверь доносилось приглушенное расстоянием мычание. Народ, какой еще держался на ногах (пришли-то, конечно, о новостях посудачить, но ведь в корчме грех не выпить), повалил на улицу.

– Тьфу ты, пропасть! – Ивона вскочила из-за стола. – Ведь эта тварь уже ела утром!

С сожалением подумав о несостоявшемся ужине, девушка выбежала через заднюю дверь, чтобы не задерживаться в толпе. На улице коровий рев стал не в пример слышнее и позволял без труда определить направление к месту происшествия. Мысленно проклиная всех рептилий и коров в мире и стараясь не угодить в коровьи лепешки, Ивона завернула за угол и едва не налетела на старосту Мокия, созерцавшего жуткое зрелище.

На этот раз виверна явно увлеклась. Какой-то местный недотепа привязал к забору телушку, которую рептилия и избрала очередной жертвой своего неуемного аппетита. Однако кусок оказался великоват, и теперь телка истошно мычала и прыгала не хуже козы, одновременно стараясь порвать привязь и сбросить со спины тварь. Виверна же, изначально собиравшаяся в своей манере перекусить жертве шею, теперь судорожно цеплялась за коровью спину изогнутыми когтями и размахивала крыльями, пытаясь сохранить равновесие.

Собравшийся народ не мог безмолвствовать. Из чего бы корчмарь ни готовил свое пойло, алкоголь там, несомненно, присутствовал. И теперь, разгорячив кровь селян, он заставил их забыть про мифический «ядовитый шип, как у скорпия» в хвосте виверны, но зато подогрел их желание проучить проклятых крылатых тварей. Затрещали доски и колья, отдираемые от заборов, и Ивона, пытавшаяся пробраться поближе к эпицентру событий, едва не получила по голове таким вот импровизированным оружием. То тут, то там замелькали вилы. И наконец, из каких-то неведомых тайников, явился старый арбалет с заржавленными плечами и спусковой скобой.

Попади обладатель этого раритета в цель – и виверна скончалась бы (если не от раны, то от заражения крови): болт с прилипшей к нему паутиной был под стать отравленной стреле. Однако селянин-арбалетчик был не вполне трезв, а кроме того, в последний момент телка оборвала-таки привязь и поскакала по улице вдогонку закату. Болт чиркнул виверну по крылу и пропал в зарослях лопухов. Сама же крылатая рептилия, вполне осознав свою ошибку, оттолкнулась от несущейся галопом скотины и взмыла в вечернее небо. Ивона запустила ей вслед пульсаром, но из-за спешки промахнулась.

– Интересная это идея с магической приманкой…

Эта реплика заставила Ивону отвернуться от старой, хромой, однорогой, но тем не менее очень наглой козы. Коза только что чуть не стрескала без зазрения совести Ивонину рубашку, которая сохла на заднем дворе корчмы, однако от ломтя хлеба, начиненного кусочком заговоренной тесьмы, отказывалась наотрез.

– А вы-то что здесь делаете? – поинтересовалась Ивона у Дерриэна. – Мне казалось, что вы были довольно сильно заняты, когда я уходила…

Дерриэн смутился и покраснел.

– Ой, прости, – сказала не менее смущенная Нимрава, – я забыла, что перегородка между комнатами слишком тонкая…

– Вообще-то мы… – начал Дерриэн, – ну…

– Вообще-то сэр рыцарь проводит в корчме инструктаж, как искать гнезда виверн и что делать, когда найдешь. А мы с Дерриэном, как ты понимаешь, не хотим ему показываться, поэтому и удалились через заднюю дверь.

– С чего это крестоносный барон решил давать инструкции в столь греховном месте? – удивилась Ивона.

– А в храм его жрец не пустил, – пояснил молодой человек. – Жрецы основного культа не очень-то жалуют Орден Рыб.

– Вот уж не думала, что когда-нибудь найду союзника, пусть и потенциального, в деревенском жреце! – усмехнулась Магичка.

– Не обольщайся, – покачала головой Нимрава, – о тебе он тоже отзывался весьма нелестно.

– Ах ты!..

Последнее было адресовано козе, которая уже давно умяла хлебный ломоть и теперь пробовала на вкус полу куртки Ивоны.

– Ну что ж, коза приманку заглотила, – констатировал Дерриэн, – дело за виверной. А вдруг она не позарится именно на эту козу?

– А не все ли ящеру равно? – отозвалась Ивона и в этот момент увидела внезапно округлившиеся глаза Нимравы. Она резко обернулась – и тут же встретилась взглядом с другой парой глаз – медово-желтых и, несмотря на цвет, холодных.

Виверна устроилась на соседней крыше, вонзив в дранку кривые когти; голова на длинной гибкой шее свесилась ниже конька. Казалось, что рептилия с интересом следит за их беседой.

– Я надеюсь, ты не собираешься визжать? – шепотом спросила Магичка у Нимравы. Она пинком отогнала козу, а ее руки уже лепили два огненных шарика, точно из воздуха вытягивая пряди пронзительно-синих лучей.

Виверна по-вороньи переступила лапами и с рассеянным любопытством поглядела на пульсары. Пальцы Ивоны сделали почти неуловимое скручивающее движение, и два комка огня, гудя, метнулись навстречу ящеру. И срикошетили, словно ударившись о невидимую стенку, оградившую чешуйчатую шкуру рептилии. Девушка с изумлением увидела, как ее пульсары взлетели к небу и где-то в полуверсте от земли столкнулись и взорвались, рассыпавшись быстро гаснущими синими искрами. Ящер мельком взглянул на небо, а потом, развернувшись, тяжело запрыгал по крыше, взмахивая крыльями.

– Что за бесовщина?! – спросил Дерриэн, глядя то на Ивону, то на удалявшегося ящера.

– Может, он… оно не восприимчиво к магии? – спросила Нимрава. – Я слышала, бывают такие существа.

– Бывают, – согласилась Ивона. – Только у виверн до сих пор никакой защиты от магии не было. Это во-первых. А во-вторых, пульсары в нее вообще не попали.

– Словно кто-то поставил магический щит, – сказал Дерриэн.

– Какие ты умные слова знаешь! – съехидничала Нимрава. – А ведь простой слуга рыцаря, даже не оруженосец!

– Бывший слуга, – поправил ее молодой человек.

– В этих словах нет ничего особенного, кроме того, что они – правда, – сообщила Ивона. – Это, дорогие мои, была не виверна. Это был анимаг.

Собеседники уставились на нее с изумлением.

– А что это? – осведомилась девушка.

– Вы когда-нибудь видели, как маги превращают одно существо в другое?

– Я видел, – ответил помрачневший Дерриэн. – И… с очень близкого расстояния!

– Так вот, очень немногие маги способны наложить подобное заклятие. Но это детские игрушки по сравнению с тем, чтобы наложить его на самого себя. Теоретически это возможно, но сталкиваюсь я с этим впервые.

– А почему именно виверна? – спросила Нимрава.

– Понятия не имею, – пожала плечами Ивона. – В принципе, это может быть любое существо сходной массы.

На улице раздался шум – вероятно, виверну, пролетавшую над деревней, заметили.

– Проклятие! – сообразила вдруг Ивона. – Надо предупредить этого болвана, с кем он имеет дело! И еще кое с кем поговорить…

Однако она опоздала: зал корчмы оказался практически пуст. Корчмарь деловито подметал с пола остатки разбитого глиняного кувшина.

– Доброго утра вам, госпожа волшебница! – проговорил он, прерывая свое занятие.

– А где… все?

– За ящером отправились, вестимо! Паренек какой-то сказывал, будто видал однажды, в какую падь виверны летают. Да и обещал показать. Вот они все и умчались!

– Ладно… – Девушка присела за ближайший стол. – А не подскажешь ли, как найти некоего Лепеса?

– Отчего ж не подсказать, – охотно отозвался корчмарь. – С лыцарем Лепес и помчался, в первых рядах. Потому как зол он на ту виверну – ведь как раз у него ящер и потаскал больше всего скотины.

Прошло уже больше полутора часов, а мужики, переговариваясь, все еще плелись по тропе. Тропа, как водится в здешних краях, то карабкалась на склон, то ныряла в очередную падь. Да притом еще и петляла, как безумная, – во многих местах по прямой было не пройти. «С горки – на горку…» Да и человеческая ли это тропа? Вряд ли…

Рыцарь злился, но поделать ничего не мог: куда идти – ему было неизвестно, оставалось лишь полагаться на то, что это знают селяне, за которыми он был вынужден плестись. Необходимость идти пешком также не способствовала его хорошему настроению – рыцарь привык передвигаться верхом, но здесь, в отрогах Прейских гор, на коне не погарцуешь.

Между тем боевой запал у селян начал проходить. С утра он еще как-то поддерживался невыветрившимся хмелем и праведным гневом по поводу вчерашней наглости виверны, но после полудня резко пошел на убыль. Вспомнился опять же и легендарный ядовитый шип, которого никто, впрочем, в глаза не видел и уж тем более его действие не проверял. Сложность окружающего рельефа тоже не добавляла путникам бодрости. Пожалуй, прежнюю целеустремленность сохранял только Лепес, ну и, разумеется, барон.

– Эй, а мы туда идем-то? – вдруг опомнился один из мужиков. – Где этот пацан, что дорогу собирался казать?

– Дак ить он с нами не пошел, – отозвались сзади. – Боится, мол. Сказал, куда идти, да и слинял.

– Знамо дело, боится! – проворчал первый мужик. – Вот вернемся – отыщу да взгрею, чтоб за слова свои отвечал!

– А чей это пацан-то был? – поинтересовался кто-то. – Лепес, ты не видал?

– Не, не признал, – ответил Лепес, – но я и не приглядывался особо. Может, из соседнего села?

– Это из какого же? – зашумели в толпе; но, идея понравилась, послужив вполне достойным объяснением того, что в Цемсах парня никто не признал.

– Ну, долго еще?! – окрикнул их сзади рыцарь.

– Да откуда ж мы, господин барон… – начал было мужик, которому Лепес приходился свояком.

– Тихо! – вдруг приказал шагавший впереди всех Лепес, останавливаясь и предостерегающе поднимая руку.

Тропа неуверенно, словно сомневаясь в правильности своего направления, выбиралась на довольно ровный каменистый уступ, напоминавший гигантскую каминную полку. С трех сторон его амфитеатром окружали скалы, поросшие тщедушными березками и мощными папоротниками. Четвертая сторона обрывалась вниз на добрые двадцать саженей. Там, под обрывом, беспорядочно громоздились каменные обломки, проросшие бесчисленными перистыми листьями орляка и щедро усыпанные костями и черепами косуль, коз, лисиц, зайцев и собак. А на самой «каминной полке» спокойно восседали виверны.

Не один, не два, а не менее дюжины ящеров – от детенышей величиной с крупного гуся до патриархов длиной немногим менее трех саженей, – синхронно повернули головы в сторону пришельцев и воззрились на них с явным неодобрением.

– То-то они такие голодные, – проговорил за спиной у Лепеса владелец арбалета и с оправданным сомнением посмотрел на свое оружие. – Эка ж их, гадов, наплодилось!

– Что вы стоите?! – рявкнул барон, пытаясь протолкаться по узкой тропке вперед. – Бейте их, пока не взлетели!

Мужикам, замыкавшим шествие, стало любопытно, что там впереди. И они начали проталкиваться вслед за рыцарем, лишая своих односельчан, уже насмотревшихся на виверн, возможности поскорее убраться из гнездовья ящеров. Сами виверны некоторое время невозмутимо созерцали возникшую толчею, а затем наиболее крупные поднялись на лапы и поковыляли к краю обрыва. И именно в этот момент рвущийся в бой барон пихнул арбалетчика под руку, и злосчастное оружие выстрелило. Болт с хлопком пробил навылет крыло ближайшего ящера. Ящер заорал от боли и неожиданности и рванулся вперед; его пример подстегнул и прочих тварей. Они неуклюже заскакали к обрыву, взмахивая перепончатыми крыльями и хрипло крича, а потом, один за другим, взмыли в воздух, резко отталкиваясь от земли. Небо над головами опешивших людей заволокло громадными тенями; воздух загудел в расправленных «плоскостях»; от взмахов огромных крыльев трепетали листья березок и волосы на головах мужиков.

Барон наконец-то вырвался на открытое место с поднятым мечом, но вся стая уже оказалась вне его досягаемости. Виверны продолжили кругами набирать высоту, игнорируя посылаемые им вслед проклятия. Барон опустил меч и воззрился на селян.

– Вот видите! – выпалил он. – Это трусливые твари, страшные только с виду. Надо было бить их, пока они не взлетели!

Он в сердцах пнул валявшийся на земле лисий череп.

– Да уж не гневитесь, ваша милость, – виновато ответил хозяин арбалета, спрятав оружие за спину, – оплошали мы. Ну кто ж знал, что они такие?!

Рыцарь оглядел кучи хвороста, рассеянные по всей скальной полке – гнезда виверн. Вопреки расхожему заблуждению, виверны не кладут яиц (анатомия все равно не позволяет им их насиживать), а рождают живых детенышей, – правда, не более двух за раз.

– Да здесь змееныши! – воскликнул кто-то, тыча пальцем в двух пузатых виверновых птенцов с недоразвитыми еще крыльями.

Барона передернуло.

– Здесь надо все выжечь и уничтожить! – заявил он.

– А если ящеры вернутся? – опасливо спросил стоявший рядом мужик.

– Уничтожим и ящеров.

– Нет, это как-то неправильно, – вдруг заявил Лепес.

На него недоуменно уставились несколько односельчан.

– Ну, я имею в виду, что мы хотели убить одну виверну, которая пакостит, а не изводить все их гнездовье.

– Да ладно тебе, – сказал ему свояк, – откуда тебе известно, какая из этих гадин твоих лучших курей передушила? Может, они по очереди налетают, да еще и щенков своих к этому приучают?!

– Все виверны и линдвормы есть мерзость, оскверняющая землю своим присутствием, – заявил рыцарь. – И кончайте болтать чушь! Сбросьте всю эту дрянь со скалы.

– А я бы не стала этого делать на вашем месте, – спокойно произнес чей-то голос.

– Это еще кто? – возмутился барон. Мужики заозирались, пока наконец не увидели фигуру, стоявшую на краю окружающего гнездовье скального амфитеатра. Молодая женщина в свободном полотняном платье и с распущенными волосами, смотрела на них презрительно-сочувственно, скрестив руки на груди.

– Наталинка! – воскликнул один из селян. – Ну надо ж!

– Так вы меня узнали? – холодно усмехнулась Наталина. – Ну надо же! А ведь вы так надеялись никогда меня больше не видеть.

– Наталина… – выдохнул Лепес.

– О, и ты, любимый, меня признал?

– А, так ты ведьма! – вскричал барон.

– Помолчи! – оборвала его женщина. – Возможно, я дам тебе высказаться – потом.

Но барон уже, видимо, окончательно вышел из себя: он схватил за шею одного из виверновых детенышей и решительно шагнул к обрыву.

Наталина неожиданно запрокинула голову, и за ее плечами словно выросла крылатая тень. По горам прокатился вибрирующий звук, который никак не вязался с обликом молодой женщины (да и вообще с человеческим обликом).

Еще не зная, чего ожидать, мужики вдруг поняли, что ожидать этого они не хотят. И когда, отдавая дань их прозорливости, над головами селян воздух завыл в натянутых перепонках крыльев, они разом устремились к тропке, дабы побыстрее убраться из опасного места.

Первая виверна снизилась и ударила барона крылом так, что он выпустил из рук и свой меч, и жалобно скрипящего детеныша, а потом злобно зашипела ему в лицо. Это была сильная, матерая виверна, ростом не уступавшая взрослому человеку и способная легко унести его в своих когтях. Второй такой же ящер атаковал беспорядочно сгрудившихся мужиков, налетев на них всем своим весом и повалив наземь, как кегли. Перепуганные селяне поспешно вскакивали на ноги, стремясь поскорее оказаться на тропке, как будто она могла спасти их от крылатого врага. Те, кто преуспел в этом, с воплями бросились бежать прочь. Отстающих настигали щедрые удары когтистых лап и укусы острых зубов.

Третья виверна невозмутимо наблюдала за всей этой кутерьмой, вцепившись когтями в скалу там, где пару минут назад стояла женщина с распущенными волосами.

Владелец единственного на все Цемсы арбалета услышал, как за его спиной щелкнули челюсти ящера и с ужасом почувствовал, что не может двинуться. Отчаянно дернувшись и заорав не своим голосом, он развернулся и ударил виверну арбалетом по спине между двумя развернутыми крыльями. Старый арбалет не выдержал, и в руке селянина осталась лишь часть рассохшегося ложа. Не выдержал и зажатый зубами рептилии пояс: он с треском лопнул, а мужик рванулся вперед и упал, запутавшись ногами в свалившихся штанах. Виверна отшатнулась назад, брезгливо сплевывая лоскут, выдранный из этих самых штанов, и невольно ударила плетью хвоста убегавшего последним Лепеса.

Барон, стоя перед разъяренным ящером, невольно подумал, насколько человек зависит от наличия – или, в его теперешнем случае, отсутствия – оружия в руках. Рептилия снова зашипела, обдав барона смесью отвратительных запахов. Отступая от разгневанной крылатой твари, барон сделал шаг назад. И еще один… Но на этот раз нога уже не ощутила под собой опоры. Небо неожиданно пронеслось над бароном, мгновенно поменявшись местами с березовой порослью и заваленной костями каменной россыпью. На долю мгновения перед ним вновь возник край обрыва – и вдруг замер, уже никуда не спеша пропасть. Словно огромная ладонь, сотканная из воздуха, поймала рыцаря между небом и землей, в пятнадцати саженях от убийственных камней.

Третья виверна приземлилась на скальной площадке, упруго присев на сильных ногах, и, повернув голову, зашипела на двух других ящеров особенным образом. Те поспешно уступили ей место на краю скалы и удалились, подобострастно оглядываясь. Виверна сложила крылья и стала с интересом разглядывать висящего над пропастью рыцаря и находившегося в таком же незавидном положении Лепеса. Если бы барон не знал, что рептилии лишены мимических мышц, то он мог бы поклясться, что на морде крылатого ящера играет злорадная усмешка.

Затем виверна выпрямилась во весь рост и вновь развернула крылья. Воздух дрогнул, неожиданный порыв ветра потревожил листву берез и тут же стих. А вместо ящера на краю скалы возникла Наталина.

– Восхитительно! – проговорила она. – Я даже и мечтать о таком не могла! Красавец и умник Лепес и барон Мейгор собственной крестоносной персоной!

– Ведьма! – барон, обнаружив, что к нему вернулся дар речи, злобно сплюнул.

– Поосторожнее со словами, они могут тебе дорого стоить, – холодно улыбнулась Наталина. – Прежде посмотри на камни внизу и подумай, что или кто тебя над ними держит.

– Как есть – ведьма! – упорствовал барон. – Бросай меня, убирай свои чары, если хочешь. Но я и по ту сторону буду разыскивать тебя!

– Руки коротки, – усмехнулась колдунья, давая рыцарю ухнуть вниз сажени на две и вновь останавливая его падение.

– Наталина! – взмолился Лепес. – Я-то что тебе сделал?!

– Напомнить? – женщина смерила его взглядом. – Или сам догадаешься, любимый?

– Неужели ты не можешь оставить меня в покое? Ты же любила меня!

– Вот именно, – с горечью откликнулась Наталина.

– А мне кажется, что лучше было бы аккуратно опустить их на землю.

Наталина удивленно взглянула на тропу, по которой давно уже убрались последние селяне, а затем – на скалу над тропой. Мейгор и Лепес посмотрели в ту же сторону.

– Зачем тебе это? – спросила стоявшая на скале Ивона. – Что и кому ты хочешь доказать?

– А тебе не кажется, – ледяным тоном поинтересовалась Наталина, – что это не твоего ума дело?

– Моего, – Ивона присела на выступ скалы, не отрывая взгляд от собеседницы. – Мое дело – озверелая тварь, которая бесперечь изводит скотину в одной и той же деревне. А тем более мое дело, когда этой тварью прикидывается… коллега.

– И кто ж звал тебя сюда разбираться… коллега?

– Если тебе это так уж интересно – хотя вряд ли, – то я представляю Веятский Университет.

– «Альма-матер, альма-матер, гений чистой красоты!..»^[62] – пропела Наталина, словно случай но «роняя» и Лепеса и барона, а затем подхватывая и подбрасывая их вверх.

– Послушай, – вздохнув, сказала Ивона. – неужели отвергнутая любовь этого стоит? Ну, ушла ты – и ушла. Обосновалась бы где-нибудь в другом месте. Что за детская месть – коз загрызать?!

– Детская, говоришь? – Улыбка вмиг удалилась с лица Наталины, уступая место совершенно иному выражению. – Значит, дитя, тебе сказали, что я обиделась и ушла?

Ивона вздрогнула. Обращения вроде «девочка» или «дитя» она привыкла слышать только от эльфов, но, по их меркам, она такой и была.

– А тебе не рассказали, – поинтересовалась Наталина, – как я унижалась перед ним, – она ткнула пальцем в сторону Лепеса, – потому что любила его, а он, узнав, что я маг, порочил меня перед всей деревней? И как потом я была вынуждена уйти, прячась за заборами и кустами. О да, я, вероятно, мстительна и мелочна! Но как занятно было наблюдать за паникой милых селян, когда-то угрожавших слабой женщине вилами и публичным сожжением, а теперь трусливо прятавшихся от виверны!

– Подобное случается почти со всеми магами, выбирающимися за пределы крупных городов. Ничего с этим не поделаешь! А чем тебе досадил бедняга Мейгор? – полюбопытствовала Ивона. Краем глаза она уже заметила приближавшуюся Нимраву и то, что она несла в руке. От Наталины черноволосую травницу пока закрывала скала.

– О-о! Если селяне лишь на словах обещали сжечь меня как ведьму, то добряк-барон вместе со своими «братьями» вполне серьезно пытался это сделать. И не его вина, что он не довел дело до конца. Зато моя вина, что он преуспел в этом с моей подругой, обвиненной их так называемым орденом в пособничестве ведьмовству. Поэтому я чуть не онемела от счастья, когда он явился сюда самолично, чтоб разделаться с «мерзкой тварью».

Ивону внутренне передернуло – отчасти оттого, что она отчетливо представила сцену аутодафе и невольно примерила на себя роль жертвы, а отчасти оттого, каким тоном Наталина все это рассказала.

– А ты не пробовала потребовать справедливого суда? Как-никак в королевстве магия не считается предосудительным занятием…

– Потребовать? У кого? У герцога, чьей правой рукой является упомянутый барон? Нет уж, мы лучше по старинке. Здесь тебе не столица, здесь все проще и грубее.

Нимрава поравнялась с Ивоной и удивленно воззрилась на открывшуюся картину.

– Спасибо, ты вовремя, – шепнула магичка, забирая из ее рук, облаченных в кожаные перчатки, пучок серебристых веточек с мелкими парными листочками.

– Наталина, – сказала она уже громко, – я могу тебя понять. И, если честно, не знаю, как вела бы себя на твоем месте. Но сейчас предлагаю тебе поставить этих двоих на твердую землю и тихо удалиться. А о действиях Ордена Рыб в Прейе, она повысила голос, пресекая тем самым возражение разгневанного барона, – я обязательно доложу. И мне не кажется, что Его Величество будет ими доволен.

– А давай по-другому, – ответила Наталина, нехорошо улыбаясь. – Я, так и быть, закончу эту игру и просто размажу этих ублюдков по камням. А потом мы спокойно разойдемся, как будто ничего и не было. Одумайся, – усмехнулась она, – ты же маг Жизни, что ты можешь противопоставить стихийному магу? Я же знаю, что наши сильные заклинания тебе неподвластны, а с помощью своего арсенала ты уже не спасешь этих двоих, даже если и сумеешь причинить мне вред. Так что условия здесь буду ставить я. Впрочем, я это уже сделала.

– Как ты могла заметить, я тоже, – лучезарно улыбнулась Ивона, заставив свои глаза сверкнуть зеленым огнем. – Ты знаешь, – задумчиво проговорила она, – в отличие от стихий, у живых существ иной раз можно чему-нибудь научиться. Последнее время, например, я учусь у своего единорога…

– У единорога?.. – переспросила Наталина, несколько сбитая с толку этим лирическим отступлением.

– Именно, – поддакнула Ивона, выбрасывая руку, – но не только…

Воздух вокруг нее уплотнился, обретая крылья и зубы, и иллюзорная, но от этого не менее грозная виверна бросилась к отпрянувшей от обрыва Наталине. А Ивона в это время поспешно растерла между ладонями веточки ланницы, глубоко вздохнула, сосредоточилась и «поймала» начавших было падать Лепеса и барона. Хотя она и не удержала их в воздухе, как это с легкостью проделывала Наталина, но все же смогла плавно опустить несчастных на относительно ровное место. Оба мужчины, несколько раз кряду находившиеся на волосок от смерти, не удержались на ногах и рухнули в траву.

Фантом виверны развеялся облачком дыма, напоследок ударив Наталину крылом так, что та едва не упала.

– А теперь уходи, – спокойно сказала Ивона. – Я от своих условий не отказываюсь. Не знаю, кому тебя судить, но уж точно не мне. Но видеть тебя я, пожалуй, не хочу.

Деревня Цемсы, со всеми ее неурядицами, скрылась за поворотом, и вязы сомкнули над головами путников свой зеленый шатер, местами пронзенный тонкими солнечными копьями. Ивоне спешить было особенно некуда, тем более что виверну, обещанную Университету, она так и не добыла – рука не поднялась ни на одного из ящеров, ни в чем дурном не замеченных, да еще прямо на гнездовье. Дерриэну с Нимравой тоже торопиться было некуда – да и не на чем. Поэтому все трое шли пешком, непринужденно болтая. Ивона вела оседланного единорога в поводу. Пользуясь слабиной поводьев, зверь плелся нога за ногу, пощипывая листики с придорожных кустов.

– Куда теперь? – спросила магичка Нимраву.

– Не знаю, – беззаботно ответила девушка, – куда-нибудь, где травники нужны. Или, – улыбнулась она, – мелкие авантюристы.

– В Веят не хочешь? Там, полагаю, и на то, и на другое спрос есть.

– Можно и в Веят!

Примерно минут через сорок они остановились у развилки, где расходились дороги к Прейе (резиденции местного герцога) и к Верхним Чеснокам, располагавшимся недалеко от Веятского тракта. И почти сразу же услышали за спиной топот тяжелых копыт. Дерриэн нервно оглянулся.

– Здравствуйте, барон Мейгор! – не оборачиваясь, произнесла Ивона подчеркнуто любезным тоном. – Вот уж не ожидала встретить вас так скоро! Я же специально опустила вас подальше от тропы, чтобы вы подумали над своим поведением.

– Колдовское отродье! – выругался барон.

Ивона все-таки повернулась к нему и пренебрежительно пожала плечами. Единорог воспользовался остановкой и уткнулся мордой в самую середину какого-то куста, самозабвенно захрупав веточками.

– Вы повторяетесь, – заметила Ивона. – Что, соскучились по жертвенным кострам? Я в таком случае тоже повторюсь и напомню, что историю с сожжением «ведьм» просто так не оставлю. И советую вам хорошо вспомнить, где вы были и что именно делали в начале осени четыре года назад.

Барон слегка побледнел (от страха или от гнева – неизвестно), но тут его взор наконец-то упал на Дерриэна и его спутницу. Краска вернулась на рыцарское лицо в удвоенном количестве.

– А, проходимец! – взревел Мейгор. – И девка-колдунья с тобой!

– Барон! – окликнула его Ивона. – Не забывайтесь!

– Что значит – «не забывайтесь»? Это мой беглый слуга, и разбираться с ним – мое законное право!

– Опять заблуждаетесь. Дело в том, уважаемый сэр рыцарь, что этот, как вы говорите, слуга – на самом деле наследный принц одного из небольших, но гордых королевств. И едва ли подобное «разбирательство» сойдет вам с рук.

– Еще как сойдет! – прошипел барон, медленно, но верно вытягивая из ножен меч. – Слишком долго ты напрашивалась на неприятности! Мне все сойдет, если содеянное останется тайной Ордена.

Ивона бросила повод, чтобы не мешал, и отступила на несколько шагов, создавая в руке боевой пульсар.

– Ивона, – окликнула ее Нимрава, – твой единорог! Он…

Лошадь под рыцарем неожиданно истерически заржала, взвившись на дыбы, и едва не сбросила всадника на землю. Мейгор был вынужден оставить меч в покое и совершенно несолидно вцепиться руками в луку седла. Его взгляд, полный страха и ненависти, на мгновение обратился к магичке, после чего рыцарский конь ударил копытами оземь и практически с места рванул в галоп. Ивона успела заметить на его крупе отчетливый свежий ожог. Проклятия и бряцание железа еще некоторое время доносились из клубов пыли, удаляясь по направлению к Прейе, а потом все стихло.

Когда барон окончательно пропал из виду, путники молча зашагали по направлению к Верхним Чеснокам. Единорог с довольным видом трусил вслед за хозяйкой; кончик его рога чуть дымился, и от него пахло паленой шерстью.

– Как ты догадалась, что я принц? – Дерриэн решился нарушить молчание только минут через пять.

– Извини, – улыбнулась Магичка, – я сразу об этом знала. Была у вас как-то в замке проездом, за компанию с Сивером.

– Вот так вот общаешься с человеком, – проговорила Нимрава, – и вдруг – раз! А он, оказывается, принц!

– А ты-то сама сказала ему, кто ты есть? – спросила Ивона.

– И кто? – насторожился Дерриэн.

– Травница! – буркнула, потупившись, Нимрава.

– Ну и что в этом нового?..

– Нуладно, – девушка посмотрела на Дерриэна с мрачной решимостью, – все равно когда-нибудь узнаешь. Я – вампир.

– Что-о?! – Дерриэн остановился как вкопанный, глядя вслед девушкам, которые продолжали идти.

Ненасытный единорог опять чем-то хрустел, глядя вдаль задумчиво-невинными глазами. Нимрава вздохнула.

– Ну и что мне теперь делать? – спросила она. – Превратиться в виверну и отправиться таскать скот со двора его замка?

– Думаю, нет, – улыбнулась Ивона. – Хотя бы потому, что это у тебя не получится. Да и не переживай. Это здорово, что в Беррону возвращаются вампиры – значит, жизнь налаживается. Теперь мой прадед не сможет сказать, что он, дескать, единственный вампир на весь Кверк и всю Беррону вместе взятые.

– Твой прадед был вампиром? – изумилась Нимрава, отвлекшись от своих печальных мыслей.

– Почему «был»? Он жив и здоров, я вас как-нибудь познакомлю.

Сзади послышались торопливые шаги принца.

– Мне кажется, тебе рано превращаться в ящера, – шепнула магичка.

– Ним, – Дерриэн взял черноволосую девушку за руку, – я тут подумал… Я знаю, что твоя раса физически сильнее людей и что ты проживешь втрое больше, чем я… И может быть, тебе уже и сейчас втрое больше лет, чем мне. Признаться, не знаю, пьете ли вы на самом деле кровь или это досужие домыслы…

Нимрава смотрела на него, дожидаясь продолжения.

– Так вот… Мне плевать на все это. Я точно знаю одно – целуешься ты лучше всех женщин, которых я когда-либо встречал. И твоя раса этому не помеха.

Говорят, большинство женщин, целуясь, закрывают глаза. На этот раз глаза Нимравы остались открытыми, и она послала улыбающейся Ивоне взгляд, в котором смешались удивление и радость.

* * *

– Может, – сказал Одд, теребя струны лютни, – мне и впрямь начать пописывать баллады? О прекрасной девушке, которую оставил возлюбленный, и с горя она бросилась с высокого обрыва. И боги обратили ее в виверну и летала она, издавая печальные крики, над родными краями, и оплакивала свою любовь…

– Одд, – поинтересовалась Ивона, – а ты уверен, что виверна способна издавать печальные крики?

– Ну, – вставил я, – в каком-то смысле они вправду печальные – для зазевавшейся овцы или собаки.

– Хм, – тролль подпер щеку ладонью, – как-то действительно неромантично выходит. Может, она обратилась в лебедя? Нет, лебедь – это банально. Аист – тоже. И цапля.

– В альбатроса, – предложил я.

– Кажется, я уже слышал историю про несчастную любовь и альбатроса, – с сомнением сказал Одд. – Лучше в чайку.

Я вспомнил чаек, с печальными криками наполнявших свои утробы рыбьими потрохами в порту Наутиса в Кверке, и отрицательно покачал головой.

– Нужно, чтобы эта птица носила гордое, но нетривиальное имя. Беркут, например. Или орлан. Змееяд, на худой конец. А что? Крик у него довольно печальный…

– Лучше уж тогда в курганника, – заметила Ивона, – его крик еще печальнее.

– Может, в сову? – рассуждал тролль. – В большую белоснежную сову. Или в бородатую неясыть – тоже большую и суровую.

– Тебе же нужно не суровую, а печальную. Неясыть, бесшумно парящая над ночной землей и с печальным криком бросающаяся на пробегающего лемминга? Романтично! – усмехнулся я.

– В летучую мышь, – твердо сказала Ивона, – не столь печально (впрочем, с какой стороны посмотреть!), но точно оригинально.

– Масса не та, – отозвался тролль.

– А у неясыти – та? Хорошо – в стаю летучих мышей, с печальным писком кружащихся в ночном небе…

Ивона не выдержала и прыснула со смеху, а за ней уже и мы с Оддом принялись хохотать.

– Нет, – вынес я вердикт, отсмеявшись, – не быть тебе, Одд, бардом!

– А и ладно! – покладисто согласился тролль. – Оно мне надо? Меня и здесь неплохо кормят. А ежели бардом заделываться – сплошная морока. Шляйся по городам и весям в поисках сюжетов, выступай боги знают перед кем во всяких кабаках!

Ивона, сидевшая ближе всех к печи, встала со своего места и подбросила в дышащее жаром нутро пару березовых полешек.

Я поерзал, глядя на дверь. Выпитая настойка ненавязчиво, но уверенно заявляла о себе, требуя на пару минут покинуть компанию. Боком выбравшись из-за стола, я направился к выходу.

Ночная свежесть зимнего воздуха плеснула мне в лицо, как вода из ушата. Я остановился в дверях, сделав пару глубоких вдохов и выдохов, чтобы выгнать из легких слегка застоявшийся воздух тролльего дома.

Великий Дракон определенно оставил свою трудовую вахту и залег спать до положенного ему по легенде срока. Погода переменилась. Снег еще шел, но теперь с неба падали не веселые танцующие звездочки, а крошечные ледяные лезвия – обжигающе холодные, болезненно колющие кожу. Резкий ветер гнал их, завивал миниатюрными смерчами. Наши следы, как и тропинку от тракта, уже наполовину замело, и я в глубине души порадовался, что на вендига мы вышли днем раньше. Не очень сподручно гонять привычную к холоду тварь, и без того почти невидимую на снегу, когда поземка постоянно сбивает с толку, рисуя какие– то картины и образы и скрывая истинные очертания предметов… Я всмотрелся в мельтешение белых точек, и на мгновение мне померещились грубо сколоченные сани, запряженные восьмеркой косматых росомах. Я сморгнул, стряхивая с лица снежную крупу, – видение исчезло. Только ветер взвыл еще протяжнее, тщетно пытаясь забраться под крытую дранкой крышу…

– Вот завывает! – сказал я, плотно прикрыв наружную дверь (ветер попытался ворваться вслед за мной) и входя из сеней во внутреннее пространство дома. – Что угодно в такую ночь померещиться может! Хоть вурдалак, хоть снежный лев, хоть борий…

– О! – оживилась Ивона, отрываясь от спора с троллем по поводу преимуществ и недостатков многозарядного арбалета. – Расскажи-ка Одну про бория. Он наверняка не слышал.

– Про бория – не слышал, – подтвердил Одд. – На-ка, выпей с мороза и поведай мне эту историю.

– Ив тоже участвовала в той передряге, – я попробовал было увильнуть от роли рассказчика.

– Только частично. Нашел-то бория ты… Ну, расскажи, Сивер!

– Дайте хоть человеку выпить и закусить, изверги!

БРАТЬЯ МЕНЬШИЕ

– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!

Из каких таких глубин памяти всплыло у меня это обращение?

Впрочем, я присовокупил к нему нечто менее былинное и более нецензурное, поскольку конь, резко остановившись, самым бесцеремонным образом вывел меня из приятных размышлений о том, как славно я буду проводить время дома. Хорошо еще, что ехали мы шагом и меня всего лишь крепко встряхнуло. Пришлось вернуться от мечты о домашнем квасе и пирогах с грибами к грубой действительности.

Аконит пошевелил ушами и укоризненно покосился на меня темным глазом.

– Ладно-ладно, прости, – я потрепал коня по черной стриженой гриве. – Погорячился. Знаю, что ты без причины такие фортели не выкидываешь. Ну так что тут у нас?

Аконит фыркнул и уставился себе под ноги.

На пыльной наезженной дороге, поверх козьих, лошадиных и человеческих следов, оставило свои пятипалые отпечатки нечто. Они отдаленно напоминали следы гигантского хорька и тянулись вдаль неровной цепочкой. Только вот я был готов поручиться, что Природа таких «хорьков» еще не создавала. Копыто Аконита, стоявшее поверх одного из этих странных оттисков, обрамляли борозды от когтей неведомой твари.

Я тронул коня каблуками и, свесившись с седла, принялся рассматривать следовую дорожку, мучительно пытаясь припомнить что-нибудь подобное. Аконит недовольно вертел подпалой башкой и периодически поглядывал на меня: дескать, не съехала ли у хозяина крыша и туда ли мы едем? Итак, что бы это значило? Похоже на след вурдалака, но упаси меня провидение от встречи с вурдалаком такого размера, – я и с обычными-то встречаться не люблю. Впрочем, вурдалак наследует параметры того человека, из которого возникает, а мне еще не доводилось встречать среди людей подобных гигантов (на всякий случай, я проверил, насколько свободно ходит меч в ножнах). Разгоняя остатки грез о домашней стряпне, я еще поднапрягся, чтобы освободить дорогу другим мыслям, и тут из глубин моей памяти всплыло слово «борий».

Нет, ничего демонического в бории нет, просто один человек с ним нипочем не справится. И один волкодлак – тоже. Мое знакомство с борием было весьма опосредованным: я лишь однажды видел ковер из его шкуры да еще как-то раз, в Эвксинии, – щенка этого хищника. Ну и слышал рассказ Ивоны о ручных бориях, парочку которых держал у себя турвинский герцог. Но какого лешего борий делает здесь? Не водятся у нас эти звери, о чем я лично не слишком жалею.

– Когда же домой попаду? – пожаловался я Акониту. – Вечно нас с тобой какие-то дела срочные отвлекают, словно мы нанимались поддерживать в мире порядок и справедливость! А дома, между прочим, сестра моя, которую я сто лет не видел, замуж собралась!

Аконит остался равнодушен к моим словоизлияниям. Во-первых, потому, что уже раз двадцать все это слышал, а во-вторых, потому, что у него не было сестры, собиравшейся замуж, а если бы и была, то он бы не сомневался, что жених ее – конь. Я задумался было, какие семейные сцены могут быть уготованы обычному человеку, женившемуся на девушке-волкодлаке. Но мои размышления вновь были решительно пресечены: на этот раз – самим борием, вышедшим на дорогу из частого кленовника.

Аконит сперва остановился как вкопанный, а затем попятился; у меня же все мысли о семье моментально вылетели из головы.

Борий отчасти напоминал волка, каким его рисуют в детских лубочных изданиях (вероятно, с целью усиления ночного энуреза). Тело – поболее медвежьего, с тонким полосатым рисунком на гладкой шкуре; жилистые лапы с собранными в комок когтистыми пальцами; короткий мохнатый хвост; мускулистая шея с короткой гривкой и огромная башка со стоячими ушами и вытянутой широкой мордой. Ну просто загляденье! Весь зверь был величиной с Аконита, разве что чуть поменьше ростом и пошире в плечах. Что делать в такой ситуации, я еще не придумал, поэтому продолжал пялиться на зверя, судорожно сжимая меч.

Борий вздохнул и склонил голову набок. Во взгляде его читалась какая-то щенячья затравленность и нерешительность, к тому же огромный хищник трогательно развесил уши в стороны. Я, нахмурившись, посмотрел в его желтые глаза. Борий моргнул и тихонько заскулил.

– Э, зверь, – от неопределенности ситуации я обратился к хищнику вслух. – Ты что ведешь себя, как потерявшийся щен?

– У-у-у, – отозвался борий, подходя поближе.

– Стой, стой! – Аконит подо мной начал пятиться, но повернуться задом к такому врагу не решался. Борий действительно выглядел как пес, оставшийся без хозяина и не знающий, куда бежать. Я присмотрелся и увидел на его шее потертость, особенно заметную в области гривы.

Строго-настрого приказав Акониту стоять на месте, я совершил один из самых странных поступков в моей жизни – спешился и пошел навстречу к гигантскому «псу». Тот нерешительно помахал хвостом, а когда я подошел к нему вплотную, ткнулся в меня влажным носом размером с приличную кринку. С такого расстояния след от ошейника сомнения не вызывал.

Я вздохнул и, достав из переметной сумы веревку, принялся делать из нее импровизированный ошейник и поводок, стараясь при этом не думать, что будет, если борий решит идти своей дорогой.

– Смотри, Игнат! Только не спугни, – Ивона чуть подвинулась в сторону.

Игнат, парень лет пятнадцати, на локтях подался вперед и осторожно раздвинул траву.

– Что это? – изумленно прошептал он.

Перед ними открывался вид на озерцо шириной саженей двадцать пять, тихое и прохладное, с матовыми листьями кувшинок на поверхности. На другом его берегу сидела тварь примерно человеческого роста. Ее кургузое тело опиралось на птичьи когтистые лапы, длинный хвост плетью лежал на земле, над спиной, словно плащ пастуха с Мэотских гор, торчали сложенные кожистые крылья. Гибкая шея, изогнутая по-лебединому, увенчивалась узкой головой с длинными челюстями и чуть выпуклыми глазами янтарного цвета. Острые и длинные передние зубы были расположены так, что смыкались «в замок» при закрытых челюстях.

Ивона внимательно наблюдала за странным существом, одновременно поглядывая на Игната.

– Это рыбоядная виверна, нам повезло, – сказала она. – Я ее раньше только на гравюре видела, да еще череп в Мусеуме.

– А я такого и на гравюре не видал! – шепнул Игнат. – А почему у нее зубы… враскоряку?

– Потому что рыбоядная! Такими зубами удобнее всего рыб хватать.

– Угу. Это мы за ней охотимся?

Игнат был сыном плотника из Порешень – деревеньки, соседствовавшей с замком Олбрана Визентского, родного дяди и в прошлом опекуна Ивоны. Парень имел определенные магические способности и собирался идти учиться, а пока напросился в компанию к Ивоне, чтобы поднабраться практического опыта. И вот сейчас они бродили по лесу в глубине герцогства Дрерра, разыскивая нечто, наносящее значительный урон демографии в землях герцога.

– Нет, не за ней, – отозвалась Ивона. – Она, если не защищает свое гнездо, абсолютно безопасна. К тому же людей она не ест, хотя убить, конечно, может.

– Это утешает, – сказал парень, посматривая на виверну.

– …Мы же, как ты помнишь, столкнулись со случаями явного людоедства.

Виверна, вероятно, что-то высмотрела между кувшинками, потому что напряглась и слегка подалась вперед, чуть разжав челюсти.

– Так-так! – раздался вдруг у них за спиной чей-то обвинительно-торжествующий возглас.

Виверна резко вскинулась, разинула пасть и зашипела, а затем развернула огромные полотнища крыльев. По воде побежала рябь, смявшая листья кувшинок, затрепетали на ветру ветви ив. Летучая рептилия с шумом пронеслась над озерком и взмыла вверх.

– Ну и какого беса?! – возмутилась Ивона, поднимаясь с травы.

Перед ней стоял человек лет тридцати – тридцати пяти на вид, с подстриженной бородкой, собранными в хвост волосами и укоризненным взглядом светлых водянистых глаз.

– Я пресек вашу попытку незаконной охоты! – ответил незнакомец.

– Чего? – от этого заявления Ивона слегка опешила.

– Я застиг вас на месте преступления и полагаю, вы не будете отрицать, что собирались убить эту несчастную божью тварь? Да и вряд ли сможете предъявить лицензию.

– Отрицать – буду! – решительно ответила Ивона. – Если вы не заметили, мой меч в ножнах, как и у юноши, а арбалет на поясе.

– Да ладно отпираться, – скептически усмехнулся человек. – Я же вижу, что вы колдунья. А стало быть, у вас есть всякие там огненные шары и прочее…

Ивона в ответ фыркнула, отряхивая штаны от приставших травинок.

– Ивона, а что еще за лицензия? – спросил Игнат.

– Понятия не имею! Как, впрочем, и о том, что это за тип!

– Охотно объясню, – откликнулся незнакомец. – Я Казирим Рейнбов, и миссия моя и моих сподвижников – предотвратить кощунственное избиение тварей божьих, особенно тех из них, кого люди, подобные вам, в гордыне великой прозывают нежитью. И изводят без жалости на потеху черни и для своего обогащения. Чтобы охотиться в здешних краях, вы должны сперва подать запрос на лицензию.

– И нам ее дадут?

– Нет, – радостно улыбнулся Казирим. – Потому что вы корыстны и немилосердны.

– Впервые слышу о таком правиле, – мрачно сказала Ивона.

– Ну, вообще-то, – слегка потупился Казирим, – мы пока еще только добиваемся, чтобы такое правило было введено. Но уже заручились поддержкой герцога Арстена Дреррского. Так что не сомневайтесь, введение этого закона – всего лишь вопрос времени.

– Я надеюсь, – вкрадчиво произнесла Ивона, – мы не зашли по неведению в личные владения герцога? Нет? Тогда извините. Приходите, когда закон будет принят.

– Да, – сокрушенно вздохнул Казирим. – Многое еще не сделано. Но мы работаем над этим. А пока мне приходится лично контролировать действия всяких несознательных элементов.

– Вы об этом еще Верховному Королю скажите, когда он охотиться поедет!

Казирим явно собирался ляпнуть что-нибудь вроде: «И на короля управа найдется!», но Ивона перебила его:

– Кстати, а кого вы относите к нежити? И чего это вы о ней так печетесь?

– Ну как же, – ответил он после некоторого раздумья. – Сказано же в священных текстах, что всякое дыхание славит бога истинного! А потому, ежели твари такие пошли жить по белу свету, то была на то его, бога, воля.

– Ага, – Ивона фыркнула. – А как насчет тех селян, которые за околицу выходить боятся, потому что каждый раз кого-нибудь недосчитываются?

Казирим лишь развел руками.

– Так, ну и все-таки: кого же вы в нежить-то записали? – напирала Ивона.

– Всех, кто в книгах есть. Вурдалаков, вампиров, оборотней, виверн… да всех и не перечислишь!

– Да вы, похоже, бабушкиных сказок начитались, милейший! Вы еще драконов в этот список включите – то-то они обрадуются! Боюсь вас огорчить, но никто из перечисленных вами существ нежитью и нечистью не является.

– Да ну ладно вам! – недоверчиво отмахнулся защитник прав нежити. И с важным видом добавил: – Я консультировался со специалистами.

– Специалисты, – устало произнесла Ивона, – должны были бы вас просветить, что истинная нежить приходит к нам из других миров, где ее, надо полагать, как грязи. И ни в какой заботе с вашей стороны нежить не нуждается. Что же касается вурдалаков… Вы видели когда-нибудь вурдалака? Когда увидите – приходите, мы с вами потолкуем о том, стоит ли его беречь и лелеять. Пойдем, Игнат, этот… дурной все равно тут всех распугал.

– Мы с вами еще встретимся! – крикнул им вслед Казирим.

– Не сомневаюсь, – вздохнула Ивона.

Минут пять они шли молча, а затем Игнат спросил:

– Он что, идиот?

– Как тебе сказать, – Ивона отбросила со лба серебристую челку. – Было бы, конечно, хорошо, если бы крестьяне не начинали палить из луков, завидев такую вот виверну. А рыбаки – к примеру, в тех же Порешнях – не уничтожали бы выдриные норы под тем предлогом, что, дескать, выдры всю рыбу сожрали. Да только умные крестьяне и без Казирима ничего подобного не сделают, а хороший охотник – что обычный, что маг – десять раз подумает, кого убивать, а кого нет. И такой вот «активист» вряд ли изменит ситуацию.

– Тогда зачем он все это затеял?

– Видишь ли, в любом ремесле есть люди, стремящиеся к славе, пусть и скандальной. При этом некоторые искренне считают, что их путь – самый правильный…

Ивона вдруг остановилась и опустилась на корточки. Игнат чуть не налетел на нее, но вовремя затормозил и тоже присел рядом. Они были уже недалеко от деревни, выйдя с тропы на старую колею, почти заросшую травой. Но здесь травы не было, и на песке отпечатался пятипалый след с глубокими ямками от когтей. Охотница приложила к следу руку – ее ладонь едва перекрыла отпечаток основной подушечки.

– Неужели это он? – прошептала Ивона. – Борий?!

* * *

…Гигантского «пса» я разместил в амбаре на краю села, кое-как договорившись с владельцем этой постройки. А потом еще потратил около часа времени и некоторое количество денег на то, чтобы раздобыть старого, хромого и от этого особенно зловредного козла, которого и отвел на заклание. Борий благодарно лизнул меня, обнажив при этом клыки длиной в пол-ладони, а затем занялся козлом. Убедившись, что «пес» устроился, я старательно запер дверь (слава богам, толстую и прочную, с мощным дубовым засовом) и отправился искать место для собственного ночлега.

Я сидел в придорожной забегаловке с оптимистичным названием «Веселый окорок», заслуженно запивая кружкой эля заслуженный обед. От этого приятного занятия меня оторвало появление в дверях удивительно знакомого силуэта. Судя по всему, новый посетитель распахнул дверь, не касаясь ее, а стало быть – при помощи магии. Тряхнув серебристыми волосами, пришелец начал оглядывать полутемное помещение. Немногочисленный народ в забегаловке зашептался, а я приветственно крикнул:

– Привет, Ив, сто лет не виделись!

Ивона подошла к столику, буравя меня взглядом.

– А, так это ты! – мрачно обрадовалась девушка. На свету у Ивоны глаза темно-карие с золотистой искрой, как у обычной полуэльфийки, но в полутьме они зеленовато мерцают, выдавая ее непростую родословную.

– Присаживайся, – предложил я, вставая и пододвигая еще один стул. – Я сейчас еще закажу того пойла, которое здесь называют элем…

– Сивер! Мы сегодня полдня лазали по каким-то пыльным кустам и грязным оврагам, думая, что идем по следу людоеда. Если бы ты знал, что такое четыре часа кряду держать на изготовку боевой пульсар! И куда мы пришли? К амбару, запертому на засов и облепленному детишками всех калибров! – Она перевела дух, а потом неожиданно обвила меня руками за шею и чмокнула в щеку.

– Прости, Сивер, я тебя тоже сто лет не видела. Что-то я сегодня не в духе…

– Забыто, – отозвался я. – Эй, еще два эля!

За элем и яичницей с ветчиной Ивона рассказала мне о событиях этого дня, а заодно и нескольких предыдущих.

– Рейнбов… Кажется, что-то знакомое, – я задумался. – А, вспомнил! Это же какой-то выскочка-недоучка с комплексом неполноценности и задатками религиозного фанатика. Собрал вокруг себя таких же недоумков и борется за права нежити. Я как-то с Королевским Инспектором Лесов выпивал и закусывал… Ох, и упились же мы тогда!.. Впрочем, сейчас не об этом. Так вот, инспектор жутко плевался, рассказывая, как ему мешает сборище этих идиотов.

– Да ведь Рейнбов вообще ничего не соображает!

– Да ну, Ив, не бери в голову. Лучше подумай о бории – откуда он мог взяться? Надо было вам по следу в другую сторону прогуляться и выяснить, откуда он пришел…

– Ага, – сказала Ивона, уплетая яичницу. – Меня это тоже озадачило. Бориев, мягко говоря, нечасто держат в зверинцах: мне, по крайней мере, известно лишь о двух таких случаях. Правда, я слышала что-то о зверинце местного герцога, – говорят, он большой любитель всякой экзотической живности. Может, у него есть и борий… То есть был.

– Стоп! – Я поднял руку, прерывая Охотницу. Некая догадка осенила меня, и я сосредоточился на том, чтобы ее сформулировать: – Этот хмырь, твой новый знакомец, утверждает, что их компания заручилась поддержкой герцога Арстена. Не может ли это быть как-то связано?

– Как именно? Не думаешь же ты?..

– Думаю, что такая связь вероятна. Если бы ты не разозлилась, то могла бы расспросить Казирима поподробнее…

– Это поправимо, – усмехнулась Ивона какой-то не эльфийской усмешкой. – Потому как вон он – легок на помине!

Я успел рассмотреть этого типа, пока он сам осматривался в полутьме забегаловки. Неприязни Казирим во мне не вызвал, – как, впрочем, и симпатии. Обычный человек, не слишком привлекательной внешности, каких в любом городе Берроны пруд пруди. Тут он заметил Ивону и направился в нашу сторону.

Ивона, впрочем, не собиралась отдавать ему инициативу, а потому, обворожительно улыбнувшись, заговорила первой:

– А, господин Рейнбов! А мы вас как раз вспоминали и хотели с вами поговорить. Как кстати вы зашли! Присаживайтесь! – Ивона была сама любезность. – Знакомьтесь, это мой старинный друг, Сивер (я кивнул, пряча улыбку). Кстати, – девушка нагнулась к Казириму и перешла на шепот, – он волкодлак, то есть, по-вашему, волк-оборотень. Так что вы боретесь и за его интересы, не забывайте! А также и за мои – ведь у меня в предках есть и вампиры.

На последних словах глаза Охотницы полыхнули зеленым огнем, а затем девушка откинулась на стуле, любуясь произведенным эффектом. Борец за благополучие и процветание нежити вжался в стул и молча переводил взгляд с одного из нас на другого. Похоже, Казирим никогда не встречал ни вампира, ни оборотня и, главное, в его жизненные планы это не входило.

– Не переживайте. – Ивона, выждав паузу, опять стала милой полуэльфийкой. – Я совершенно не собираюсь уточнять список существ, относимых вами к нежити. Мы, собственно, хотели спросить о другом. Вы, кажется, упоминали о знакомстве с герцогом Дреррским, а я слышала, что у него есть зверинец. Что вы об этом знаете?

– Да, – Казирим наконец смог открыть рот. – У герцога Арстена был зверинец. Как и у многих других влиятельных людей. Но после того, как мы побеседовали с ним, его сиятельство понял порочность содержания божьих тварей в заточении.

– Да-да, – вставил я, – зверинцы зачастую ужасны. Но, боюсь, пройдут столетия, прежде чем ситуация изменится.

– Нет ничего невозможного, – в глазах Казирима загорелся фанатичный блеск. – Мы убедили герцога расстаться с его зверинцем. Вы бы только видели, как эти несчастные животные страдали в своих клетках!

– И вы им помогли? – осторожно спросила Ивона.

– Мы даровали им свободу! Герцог лично выпустил в свой парк всех оленей, ланей, зубра…

– То есть, – вставил я, – ваше внимание распространяется не только на тех, кого вы считаете нежитью?

– По возможности…

– Понятно, – Ивона оставила любезности, и в ее голосе появился такой же металлический оттенок, как и в ее волосах: – Скажите, Казирим, а вас мечом плашмя по голове не били?

– Всякое бывало! – обиженно выпалил Рейнбов.

– Оно и заметно. Кто надоумил вас выпускать бория, да еще и в населенной местности?

– О, я так и думал, что несчастного зверя снова поймают такие, как вы! Он же ручной был…

– И не начинай обвинительную речь, Казирим, – предупредил я. – А то скормлю тебя этой самой собачке. Он нынче голодный – всего одного козла сожрал, и от второго точно не откажется… Ты что, полный кретин?! Ручной же страшнее всего, потому что жратву будет у людей искать, вместо того чтобы самому охотиться.

– Стоп! – резко сказала Ивона. – Борий – это ерунда. Если бы он был тем людоедом, он бы и тебя, Сивер, сожрал, или хотя бы попытался это сделать. Казирим, козья ты…., кто еще был в том зверинце?

– Попрошу не оскорблять! Ну, я не знаю всех тварей, что там были. Куницы какие-то, рысь, а еще урод какой-то – когтистый, двуногий…

– Большой? – настороженно спросила Ивона.

– Раза в два выше меня. Он еще в клетке выл противно…

– И, – Ивона отчетливо разделяла слова паузами, – это тоже выпустили?

– Я не видел. Герцог лишь обещал, что от зверинца избавится…

Я почувствовал, как что-то оборвалось внутри меня. Верлиока, одна из самых гнусных тварей, неведомо как попадающая в наш мир. Злобная и кровожадная, размером с крупного медведя (а то и больше!), проворная, как кошка, плюющаяся ядом на четыре сажени… Что там борий?! Да самый голодный борий – невинный щенок перед взрослой верлиокой! Хорошо еще, что верлиоки вроде бы не размножаются, попав в наш мир…

Мы с Ивоной, уже не обращая внимания на вяканья Казирима, собрались было немедленно пуститься в путь, но вовремя сообразили, что искать верлиоку в здешних заболоченных лесах ночью было бы самоубийством – как для волкодлака, так и для эльфийки, даже если в ее роду были вампиры. Пришлось ждать до утра.

О спокойном и освежающем сне я мог только мечтать этой ночью. Ивона же отправилась вздремнуть с хладнокровием, достойным опытной охотницы. Поэтому утром, когда появился ее «стажер» Игнат, ночевавший на каком-то сеновале, я гораздо больше напоминал потомка вампира, чем Ивона.

Ив, заметив мои красные глаза, осуждающе покачала головой.

– Стареешь, Сивер. Сам же всегда призываешь сохранять душевное равновесие.

– Я всего-то на пять лет тебя старше, – отозвался я. – Просто устал что-то в последнее время. И вообще, ты когда-нибудь живую верлиоку видела? То-то. Ты бы лучше взбодрила меня чем-нибудь – волшебница все-таки.

Ивона хмыкнула, а затем звонко щелкнула пальцами.

Ощущение было такое, словно меня сунули головой в бочку с ледяной водой и не отпускали, пока я не начал захлебываться. В голове прояснилось, из глаз пропала резь, зевать расхотелось.

– Спасибо, Ив, – прохрипел я, все еще до конца не отдышавшись. – Но больше так не делай…

Игнат фыркнул, Охотница хотела что-то ответить, но ее перебили вопли, раздавшиеся с дальнего конца села:

– О-о-ой! Убили, убили, убили!..

– И съели, – мрачно сказала девушка. – Пойдем-ка туда.

Картинка была – загляденье, не во всяком ночном кошмаре такое увидишь. Тварь подловила двоих мужиков, вероятно возвращавшихся поздно вечером из кабака или из гостей. Теперь то, что осталось от этих припозднившихся пьяниц, было разбросано в радиусе добрых пяти саженей, а частично размазано по стене ближайшей избы. Стена тоже пострадала – на ней красовались борозды от огромных когтей, единым взмахом выдравших из бревен длинные щепы. Ивона, стараясь не смотреть на кровавые ошметки, прикинула рост верлиоки.

– Взрослая, – сказала она, – локтей семь ростом.

– Вижу, – отозвался я. – Пойдем отсюда, здесь нам делать нечего. Когда добудем башку этой бестии (если добудем, конечно), тогда и с селянами побеседуем.

– Так, Игнат, – Ивона строго посмотрела на паренька, явно собиравшегося присоединиться к нам. – Остаешься здесь.

– Но… – Игнат, вероятно, не ожидал подобного подвоха.

– И никаких «но»! Я отвечаю за тебя, и я тебе приказываю остаться здесь, желательно – в доме и желательно – в прочном. Если я не вернусь до темноты, значит… вообще не вернусь. И тогда ты попробуешь растолковать селянам, что здесь происходит. А идти за нами – и думать не моги!

– Игнат, – сказал я, – ты просто не представляешь, что нас там может ждать.

– Представляю, – мрачно отозвался Игнат показывая рукой на следы ночной гулянки верлиоки.

– А раз представляешь – оставайся и жди А вот ты, – увидев среди зевак знакомую фигуру, я изловил Казирима за шиворот, – как раз пойдешь с нами. И не отнекивайся, это воспитательная миссия. Если верлиока не заставит тебя поумнеть, то, по крайней мере, она тебя съест.

Рейнбов что-то сдавленно пискнул, но стоявшие у меня перед глазами кровавые ошметки, еще совсем недавно бывшие людьми, полностью отбили у меня жалость к этому защитнику нежити. Я почти волоком потащил Казирима вслед за удалявшейся Ивоной, провожаемый озадаченными взглядами селян.

Следы верлиоки тянулись через кустарники к влажному редколесью.

– Нет, – Ивона говорила скорее сама с собой, нежели обращаясь ко мне, – эта бестия вряд ли ушла далеко. Она сыта и будет отлеживаться где-нибудь в лесочке, пока не проголодается. От такой кормушки, как эта деревенька, она не отстанет!

Леший его знает, что едят верлиоки в своем мире, но, попадая в наш, они охотятся почти исключительно за людьми. Если учесть силу, ловкость и кровожадность этих тварей, то становится понятно, почему мало кто мог бы рассказать об их образе жизни.

– И как герцог умудрился заполучить эту тварь? – поинтересовался я.

– Он, кажется, говорил – еще детенышем, – неожиданно подал голос Казирим. – А потом, когда выросла, держал в специальной клетке. С толстыми коваными решетками.

– Идиот он, ваш герцог! – выругалась Охотница. – Верлиоку в лес выпустил! Кретин…

– Может, – предположил я, – он просто не знал, что это верлиока? С ними люди ведь нечасто встречаются. Ну а те, кто встречается, редко могут описать потом свои впечатления…

Трудно сказать, хорошо ли тварь насытилась, поужинав двумя деревенскими пьяницами, но, судя по всему, сон к ней не шел. Зато шли мы, вполне пригодные для ее плотного завтрака. Слава богам, планам верлиоки не суждено было сбыться и нарушила их виверна.

Крылатого ящера я заметил краем глаза уже довольно давно, да и Ивона наверняка за ним следила. И вдруг летун, мгновением раньше беззаботно паривший в небе, скользнул вниз и с криком пронесся над кустами шагах в сорока впереди нас.

Ивона мигом пригнулась к земле, я сделал то же самое, резко потянув за собой Казирима, который от неожиданности оступился и растянулся в траве. Верлиока, осознавшая, что засада обнаружена, взметнулась во весь рост, злобно и пронзительно завизжав вслед виверне.

Чуть приподнявшись, я разглядывал верлиоку из-за куста, одновременно взводя арбалет. Тварь была не меньше семи локтей ростом, ее жилистое тело покрывали лохмы серой с просинью шерсти; морда короткая, почти без носа, с красными, горящими яростью глазами и широкой пастью, в которой торчали ряды узких и острых зубов. Пасть распахнулась, капая слюной, из нее вынырнул черный извивающийся язык. Верлиока вновь заорала – так, что захотелось зажать уши ладонями (Казирим именно это и сделал, мне же мешал арбалет), и повернулась к нам. Я прицелился. Черт, никогда не задавался вопросом о «топографии» жизненно важных органов у верлиоки.

Краем глаза я заметил, что Ивона отложила в сторону арбалет и осторожно вытянула вперед правую руку. На ее ладони вырос синий огненный шар. Девушка метнула этот сгусток огня во врага, сделав неуловимое подкручивающее движение кистью. Такого приема я еще не видел, хотя и не раз наблюдал Охотницу в деле: обычно пульсар летит со скоростью брошенного рукой камня, этот же промчался с воем, прочертив в воздухе светящуюся линию. Верлиока, завизжав, кувыркнулась в кусты (мелькнули огромные, почти в локоть длиной, когти на длинных передних лапах), по ее шерсти змейками побежали разряды. Пульсар же разлетелся снопом искр, прожегших в кустах и траве дымящиеся дорожки. Ивона смачно выругалась.

– Читала же, что эта падаль ходячая почти неуязвима для магии!

– Похоже, – заметил я, – у нас есть много шансов стать падалью неходячей. Болты-то ее возьмут?

Ивона не успела ответить, потому что верлиока зашевелилась в своих кустах, а затем подобралась и прыгнула. Судя по всему, ущерб ей был нанесен главным образом моральный.

– Берегите глаза! – завопила Охотница, посылая болт в надвигающееся чудовище.

Болт не подвел, в отличие от заклинания: верлиока дернулась, смахнув когтями небольшую осинку, и заряд ядовитой слюны пролетел мимо, размазавшись по траве. Я выстрелил, целясь в разверстую пасть, но бестия в последний момент нагнулась, и болт с глухим стуком вонзился ей точно в лоб. Для любого другого известного мне существа такая рана была бы смертельной, верлиока же заорала еще громче, чем прежде, поднявшись во весь свой рост, но падать замертво явно не собиралась. И тут Казирим не выдержал. Приоткрыв глаза и увидев воющее исчадие преисподней прямо над собой, он завопил дурным голосом (немногим тише верлиоки) и бросился бежать.

Я выхватил меч, хотя и понимал, что с существом, у которого по четыре собственных клинка на каждой лапе, сходиться врукопашную бесполезно. Верлиока сверкнула на меня глазом (болт торчал у нее во лбу, как рог единорога) и поступила как нормальный хищник, то есть бросилась в погоню за улепетывающей жертвой. Ивона швырнула ей в бок еще одно заклинание, но оно рассыпалось, как и первое, даже не сбив тварь с ног. Та досадливо отмахнулась и продолжила погоню. На бегу перезаряжая арбалеты, мы помчались за ней.

Бегали мы недолго. Саженей через сто Казирим споткнулся и растянулся на земле, а верлиока по инерции пронеслась мимо, едва не растоптав его. Мы пресекли следующую атаку твари, одновременно выстрелив ей в грудь. Нам обоим тут же пришлось закрыть лица руками, потому что оскорбленная верлиока смачно плюнула в нас ядом.

Я лихорадочно раздумывал над своими дальнейшими действиями, но, признаться, ничего путного не приходило мне в голову. Перезарядить арбалет я бы уже не успел, а верлиока, похоже, помирать от полученных ран не собиралась. И в этот решающий момент раздался треск ломаемых кустов и рядом со мной возникло могучее полосатое тело. Уж не знаю, как борий выбрался из своего амбара (много позже выяснилось, что я не удостоверился в прочности задней амбарной стены), но примчался он как нельзя более вовремя. Нет, сейчас борий не был похож на потерявшегося щенка. Его темная грива стояла дыбом, глаза недобро горели, уши прижались к голове, верхняя губа вздернулась, обнажив белые блестящие клыки длиной в ладонь.

Верлиока, пытаясь поддеть когтями глубоко засевшие в теле болты, угрожающе сверкнула глазами на нового врага.

– Тобес, ату ее! – неожиданно для самого себя выкрикнул я. Едва ли эта команда дошла до сознания бория, но он как будто только ее и ждал. Вероятно, еще в зверинце у него накопились какие-то личные счеты к верлиоке, поэтому сейчас, не сдерживаемый более решеткой, хищник злобно рявкнул и молнией метнулся вперед. Верлиока успела раззявить пасть и завизжать, но, похоже, растратила тактический запас яда на нас с Ивоной, потому что так и не смогла плюнуть. Мгновение спустя борий с верлиокой слились в один мохнатый клубок общим весом тонны полторы и покатились по земле, сминая кусты и ломая небольшие деревья.

– Почему «Тобес»? – спросила Ивона; но я лишь недоуменно пожал плечами в ответ. Мы стояли и беспомощно смотрели на рычащий и воющий ком, не в силах ничем помочь борию. Забытый нами Казирим очнулся, но с земли не поднялся, а так и остался лежать, закрыв голову руками.

Внезапно клубок остановился. Лапы верлиоки еще шевелились, бесцельно шаря вокруг и вспарывая когтями дерн, но красные глаза на запрокинутой морде медленно заволакивались белесыми пленками. Окровавленный борий держал тварь челюстями за горло, одновременно прижимая ее к земле.

Через какое-то время тварь окончательно замерла и обмякла. Борий разжал челюсти, с сомнением повертел носом и отошел назад на пару шагов.

– «Сын, ты зло победил, верлиоку убил…», – процитировал я и подошел ближе.

Борий повернул ко мне измазанную кровью башку и смешно развесил уши. На его полосатой шкуре виднелись длинные кровавые раны, один глаз заплыл, но второй смотрел весело. В довершение сходства с довольной собакой, гигантский «пес» помахал хвостом и вывалил влажный розовый язык.

– А, пожалуй, – сказала, подходя к нам, Ивона, – не такая уж плохая идея – держать у себя ручного бория. Если размеры дома позволяют, конечно.

– Ив, – я отвернулся от бория и показал на поверженную бестию, – боюсь, придется обдирать ее здесь. Правильно я понимаю, что ты хотела бы забрать и череп, и шкуру?

Ивона оглядела распластанную и окровавленную верлиоку.

– Кто бы знал, как я не люблю снимать такие шкуры! Но ты прав…

– Ничего, – сказал я. – В четыре руки к вечеру мы управимся.

– В шесть, – мстительно сказала Ивона, оборачиваясь к Казириму, которого как раз с интересом начал обнюхивать борий.

Сосновичи я объехал стороной (чтобы избежать нездорового ажиотажа по поводу рыскавшего вокруг бория), а после снова вырулил на тракт. Вот бесы, я уже стал подзабывать родные места. Или это все тут так изменилось? Или, может, это я изменился?

Борий, подобно пойнтеру, отпущенному с поводка, маячил где-то за кустами, периодически выбегая на тракт, оглядываясь на меня и вновь исчезая в кустах уже на другой стороне. Проводив его очередной раз взглядом, я задумчиво поскреб подбородок. И что мне теперь делать с этой «собачкой»?

– Как ты полагаешь, Аконит? – обратился я к коню. Тот в ответ покосился на меня, а затем негромко, но, как мне показалось, издевательски заржал.

Впереди показался столб с шильдой, отмечающей развилку, после которой мне оставалась всего пара верст. Возле шильды, похоже, кто-то поджидал нас, сидя верхом на рослом, но легком вороном коне. Кто-то подозрительно знакомый… Маленькая изящная фигурка в свободном белом платье, черные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Она всегда больше походила на мать, чем на отца. Из-за этого цвета волос мало кто даже из сведущих людей мог заподозрить в Огнежке волкодлака. Но в какой бы ипостаси она ни находилась – ничто не могло изменить ее совершенно солнечную внутреннюю сущность.

– Сивер!

Мы обнялись, не спешиваясь; рослость Огнежкиного жеребца как раз компенсировала нашу с сестрой разницу в росте.

– Ну ладно, – сказал я. – Рассказывай, наконец, кто избранник. И почему мы едем налево, а не направо?

– Как, я же тебе вроде писала? – сестрица искренне изумилась.

– На деревню дедушке, – отозвался я. – Хорошо еще, что хоть какие-то письма доходили!

– Ну кто же виноват, что ты не сидишь на месте? – парировала она. – Так вот. Видишь вон те башенки за рощей?

– Замок Трор-ан-Ховенн, – сказал я. – Ну и что?

– Это теперь мое обиталище. А видишь ли ты всадника на вороном коне, что скачет нам навстречу? Так вот, это твой будущий зять – барон, между прочим.

– Отлично! А он хоть в курсе, с какой семейкой связался?

Огнеда загадочно улыбнулась. Всадник между тем приблизился и осадил разгоряченного коня. Я не поверил своим глазам:

– Алесандр?! Какого лешего? Так ты теперь непросто Хорт, а барон Хорт?

Мой будущий зять рассмеялся.

– Я без году неделя барон, – ответил он. – Его Величество пожаловал мне этот титул и замок в придачу за некоторые – частично тебе известные – маленькие услуги дипломатического характера. Так что теперь я обретаюсь здесь.

– С чем тебя и поздравляю. А вообще, Огнежка, фамилия Хорт тебе подходит, – как ты считаешь? А раз у вас теперь такое обширное хозяйство, то у меня для вас, дорогие мои, подарок. Он ручной, очень ласковый, но при этом вполне годится для охраны замков средней величины.

– Где? – Огнеда в шутку подставила ладошку.

– Где-то в кустах бегает. Сейчас позову. Кстати, зовут его Тобес, и не спрашивай, почему.

Я приподнялся в стременах и свистнул. Через пару секунд кусты взорвались треском, и на дорогу галопом вылетел борий. Он остановился, высунув язык, умильно развесив уши и застенчиво помахивая хвостом. Огнежка радостно взвизгнула, подавшись вперед, а Алесандр оторопело осадил коня назад.

– Прошу любить и жаловать, – улыбаясь, сказал я.

* * *

– Да-а, – протянул Одд. – Мне тоже доводилось сталкиваться с ребятами из этой братии. Ну, вроде Казирима твоего. Суеты да шуму от них много, а толку… Маловато будет. Хотя… вот если бы их на тех барыг натравить, которые шкурами вервольфов торгуют…

Ивона зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Что-то меня в сон потянуло, – сказала она. – Еще полчасика – и я свалюсь прямо здесь за столом.

– Время, конечно, позднее, – задумчиво проговорил тролль, – но сидим хорошо. Ты как, Сивер?

– Охрип я – байки травить. Хотя ты прав: хорошо сидим.

– С охриплостью сейчас поборемся, – пообещал тролль, поднимаясь и направляясь к печке. – Воды вскипятим – и чай будет.

– Горяченького на сон грядущий – это хорошо. – Ивона немного оживилась. – Тогда я с вами, пожалуй, еще чуть-чуть посижу. Кстати, Сивер, а как твоя сестра с Хортом познакомилась? Я по твоим рассказам помню, что она вроде бы жила в какой-то весьма отдаленной сельской местности.

– А разве ты сама – коренная горожанка? – усмехнулся я. – Новсе-таки ты с ним знакома, да и не только с ним.

– Ну, я-то случайно познакомилась. А теперь, – Ивона улыбнулась, – я уже почти совсем горожанка – столько времени ежегодно в Веяте провожу!

– Не в Веяте, а в Университете – это не одно и то же.

– Не уходи от ответа. Как они все-таки встретились?

– Что за бабское иррациональное любопытство к судьбе других женщин?! – возмутился тролль. – Ручаюсь, что если кто-нибудь додумается издавать не религиозные книги и научные трактаты, а сборники карамельных историй из жизни каких-нибудь баб, эти издания будут пользоваться необычайным спросом!

– Какие такие истории? – полюбопытствовал я.

– Ну, что-нибудь о том, как бедная селянка влюбилась в благородного господина, но не была понята, долго страдала, а потом все-таки достучалась до сердца своего избранника, и… Жили они потом долго и счастливо. Желательно также, чтобы действие происходило по большей части на фоне какой-нибудь скобяной лавки или на хуторе, обитатели которого выращивают брюкву и кормовой бурак. Тогда обширная аудитория зеленщиц, швей, поварих, трактирных разносчиц и дочек священников будет чувствовать свою причастность к сим событиям.

– Вот и продал бы идею кому-нибудь, – сказала Ивона, – а гонорар бы пополам поделили. Что, у тебя знакомого книгопечатника нет?

Тролль лишь досадливо махнул рукой и пошел за кипятком.

– Ты, Сивер, историю про алхимика досказать обещался, – сказал он, вернувшись к столу.

– А я все равно хочу про твою сестру, – продолжала настаивать Ивона. Несмотря на ее насупленный вид, я по глазам видел, что она веселится. – Ну да, я своего женского любопытства не скрываю. Я и так из-за своих частых разъездов постоянно обделена свежей порцией сплетен!

– Надо вас с Огнежкой познакомить, – сказал я.

– Ты уже год мне это обещаешь. Не увиливай давай – рассказывай про сестру! Две истории я уже не выдержу.

– А это одна и та же история, – усмехнулся я, пододвигая к себе кружку с горячим травяным чаем, – и про мою сестру, и про алхимика.

– А, ну тогда ладно, – смилостивилась Ивона. – Дослушаю – и спать пойду. Мальчики, вы уж не обессудьте, но мне еще завтра с утра шкуру с вендига снимать…

ГОСУДАРЕВА СЛУЖБА

Богат и славен город Веят – столица единого королевства Берроны. И недаром его прозвали Веятом Великим: раскинувшись на добрые десять с лишним верст в длину и на шесть в ширину, он был вдвое больше Нареоль-Кверка, эльфийской столицы, в четыре с половиной раза превосходил город Турвин и в шестьдесят три раза – ближайшую деревню Гадюкино. Неторопливо-спокойная река Черноброда огибала столицу с севера серебристой извилистой лентой, являясь одной из наиболее важных торговых магистралей, связующих сердце королевства с множеством других городов – как в самой Берроне, так и в соседних государствах. С высоты птичьего полета на искрящемся серебре реки можно было бы различить бесчисленные барки, баржи и галеры, перемешавшиеся по своим делам или смирно стоявшие у деревянных пирсов; а ниже города – паромную переправу, постройки таможенного поста и несколько лодок, постоянно патрулирующих специальную сеть, перегородившую реку. Официально сеть была предназначена для того, чтобы не пропускать в городскую акваторию кнакеров и прочих речных чудовищ. Однако трудно себе представить змея, который бы сунулся туда, где вдоль берегов скучились сто десять тысяч людей, семнадцать тысяч прочих Разумных, плюс бессчетное количество лошадей, собак, кошек, крыс, галок, голубей, клопов, а также нежити – в ассортименте. Скорее всего, эта традиция осталась с тех времен, когда река была заметно чище и кнакеры в акваторию еще заплывали.

Начинаясь на окраинах как большая деревня с плетнями и частоколами, Веят – по мере продвижения вглубь – становился все более каменным. Покосившиеся деревянные постройки сменялись добротными лабазами; двух-, а то и трехэтажными домами (иногда даже с «эвксинийскими» портиками и колоннами); тяжеловесными произведениями национального зодчества, а также отдельными строениями эльфийской архитектуры, которые на общем фоне напоминали травинки, случайно пробившиеся сквозь камни мостовой. Были в Веяте и дворцы с парками, окруженными коваными оградами гномьей работы. Но наиболее выделялись здесь три сооружения, подавлявшие своим величием всю остальную архитектуру. В сущности, каждое из них являло собой «город в городе» – скопление построек, относившихся к разным стилям и временам и выполнявших к тому же огромное количество самых разнообразных функций.

В первую очередь к этим архитектурным комплексам относилась, разумеется, главная королевская резиденция, чьи дворцы, павильоны и парки, окруженные мощной стеной, занимали наиболее возвышенную часть городского рельефа. Вторым по значению сооружением была резиденция королевской гвардии – вместилище для пяти тысяч человек и полутора тысяч лошадей, а также всего, что этим людям и лошадям могло понадобиться. Ну и, наконец, третьей достопримечательностью являлся Веятский Королевский университет имени магистра Низкогорова-Северного. Громада главного здания этого научно-учебного заведения напоминала ратушу-переростка, до половины высоты увитую плющом. Она была расположена с видом на широкую излучину Черноброды и окружена обширным парком, над деревьями которого виднелись крыши и шпили остальных корпусов: факультетов и общежитий.

Толстые стены главного здания университета (как и многих других его построек) были способны выдержать удар тарана, прямое попадание боевой магии и даже могли бы некоторое время сопротивляться драконьему пламени. Эти стены были бы практически неуязвимы, если бы не множество высоких и узких окон, служивших не столько источниками света, сколько украшением интерьеров – благодаря изысканным и ярким витражам, запечатлевшим картины полной победы человека над теми или иными тайнами природы. Впрочем, на витражах встречались и батальные сцены, и символические изображения различных оккультных сущностей и, как ни странно, сюжеты на религиозные темы. Последние не всегда, впрочем, позволяли понять, о какой именно религии идет речь. Сюжеты варьировались от факультета к факультету, что, впрочем, было неудивительно. Например, на витражах Парабестиария были изображены всевозможные святые и герои, поражающие разнообразных чудовищ; очаровательные пестрокрылые драконессы, порхающие среди тропической растительности; и морские змеи, которые со счастливым выражением на мордах заглатывали вытащенных из лодки рыбаков.

…Витраж вздрогнул, мелко задребезжав всеми стеклышками. Трещина «отсекла» голову поедаемого рыбака, предположительно облегчив его мучения. А затем и морской змей вдруг изогнулся, словно пытаясь сойти со стеклянной картины, и со звоном осыпался на траву дождем разноцветных осколков.

Через пару дней вороны и голуби, давно и надежно заселившие чердак и крышу королевского дворца, куда-то пропали.

Река задумчиво несла свои воды на юг, к морю, слегка покачивая тощие и жесткие побеги камыша и чуть слышно напевая что-то возле фундамента створной башни. Две такие башни формально обозначали на берегах Черноброды городскую черту; точнее, то место, где река покидала Веят и неторопливо направлялась по своим делам, унося вдаль комки водорослей и тины, опилки и стружки с лодочной верфи, крайне невозмутимых собак и, разумеется, энное количество ценных органических удобрений.

В этот предрассветный час на небольшом подгнившем причале, вдающемся в реку неподалеку от створных башен, задумчиво сидел некто. Вполне возможно, что стражи, дежурившие на ближней башне, приняли его за обычного рыбака, сбежавшего из-под бока сварливой жены, дабы в тишине и покое опрокинуть стопочку гномьего самогона и ощутить, что жизнь наконец-то налаживается. Удочка, которую в таких ситуациях забрасывают больше для вида, из-за темноты была незаметна.

Впрочем, стражники все равно не смогли бы разглядеть удочку, потому что у сидевшего на причале человека ее попросту не было. Закутавшись в бесформенный плащ, он глядел на реку, а может, – на белую патрульную лодку, проверявшую заградительную сеть. Лодка была хорошо различима в сумерках, но неизвестному, судя по всему, было не до нее: взгляд его был неподвижен, а губы, напротив, шевелились, как будто «рыбак» что-то подсчитывал в уме. Наконец, словно подведя итог, он достал из стоявшей рядом сумки стеклянную колбу, высыпал в нее содержимое какого-то пакетика и тут же прикрыл сосуд полой плаща, поскольку колба начала явственно мерцать. Затем откуда-то появился небольшой закопченный котел: незнакомец влил в него половину таинственной смеси, а остатки выплеснул в реку. Бормоча себе под нос какие-то заклинания, он принялся неторопливо мешать в котле палочкой, периодически принюхиваясь к запаху своего зелья. Запах, надо заметить, был весьма специфическим: можно было подумать, что какую-то лошадь долго и упорно кормили миндалем вместо овса.

– Это их отвлечет, – пробормотал человек, продолжая свои «кулинарные» упражнения. – Должно отвлечь. Такого здесь не случалось уже лет триста, и для них это будет полной неожиданностью!

На востоке небо стало отчетливо розоветь, и над гладью реки потянулись, разгоняя по домам последних летучих мышей, белесые ленты тумана. Палка-мешалка, ходила в котле все тяжелее и в конце концов сломалась. Незнакомец потыкал пальцем в застывшую смесь, перевернул посудину и потряс ее: из котелка не пролилось ни капли. Еще раз понюхав конечный продукт, он, видимо, остался доволен результатом, а потому встал на ноги и, размахнувшись, забросил котелок в реку. А затем подобрал свои пожитки и, не оглядываясь, отправился в сторону городского центра.

Хорт размашистым шагом прошел по коридору дворца, распугивая слуг, и перед залом для аудиенций столкнулся с начальником дворцовой стражи. Капитан был явно не в духе: лицо его выглядело бледным и осунувшимся, и даже шлем, который капитан держал на согнутом локте, поник плюмажем и как будто бы потускнел. Алесандр Хорт шлемов, равно как и кирас, не носил, предпочитая одежду сугубо гражданскую. И лицом он не был бледен, поскольку происшествие к нему отношения не имело – по крайней мере, до сего момента. Он приветливо кивнул мрачному капитану стражи и вошел в зал вслед за ним…

– Заходите, Фьер, я вас уже заждался! И ты Алесандр, заходи, присаживайся! – сам король не мог сидеть, когда его занимали важные проблемы, а потому беспокойно расхаживал по залу. – Это просто поразительно! Во дворце, полном охраны, слуг и разнообразных дармоедов! Я в шоке, дорогой мой Фьер.

– Да, Ваше Величество, – покорно согласился капитан, продолжая стоять навытяжку.

– Что – «да»? – Король на мгновение остановился. – Капитан, это ведь не моя старая туфля и не расческа леди Реллы. Это корона! Символ власти. Символ, черт возьми, государственности, по крайней мере – один из них. И если я ее не надеваю, идя ночью в туалет, от этого она не перестает быть символом! Едва ли кто-то из слуг прихватил ее на память со словами: «Никто и не заметит, все равно Его Величество ее не носит!»

Он еще раз прошелся по залу, раздраженно щелкая по паркету каблуками сапог. Леди Релла, бессменная фаворитка, фактически – некоронованная королева Берроны, спокойно наблюдала за государем, сидя в кресле и поглаживая своих любимых хорьков. Две усато-полосатые мордочки, выглядывавшие из-под подлокотника, синхронно поворачивались, следя за перемещениями монарха.

– Мои люди уже ищут… пропажу, – сипло проговорил капитан, – проверяют всех, кто находился во дворце – постоянно или временно – в течение суток.

– Я не сомневаюсь в рвении твоих людей, Фьер, – король остановился, поглядев на стражника, – но мне бы хотелось отметить вот что: некто проникает незамеченным во дворец, крадет – подумать только! – королевскую корону и затем благополучно скрывается. А ведь корона не лежит на полочке в коридоре! Значит ли это, что этот некто точно так же может прийти и ко мне в спальню, дабы прихватить на память какую-нибудь часть меня? Хотелось бы думать, что нет, но никаких оснований для этого я не нахожу.

– Для усиления охраны резиденции приведены в боевую готовность две сотни гвардейцев. Сейчас они стоят в оцеплении. Еще одну сотню я бы предложил разместить в самом дворце для охраны внутренних помещений, если Ваше Ве…

– Нет, Фьер, не надо, – отмахнулся король, – я не хочу бродить по собственному жилищу, спотыкаясь об алебарды, оброненные задремавшими от скуки гвардейцами. А вот на крыше я бы порекомендовал поставить некоторое количество охраны.

– Слушаюсь, Ваше Величество! – оживился капитан стражи. – Будет исполнено!

– Не сомневаюсь, – бросил король, – можете идти выполнять, капитан.

Тот щелкнул каблуками и мгновенно исчез.

– Ну, и как тебе это нравится? – поинтересовался король у Хорта, устало опускаясь в одно из свободных кресел.

– Никак, – хмыкнул Хорт. – Могу только сказать, что у Вашего Величества весьма интересная жизнь… время от времени.

– Послушай, оставь эти «величества»! – несколько раздраженно фыркнул король.

Хорт понимающе кивнул. Правитель, под чьей метафорической пятой находится кусок суши полторы на две тысячи верст, редко когда может позволить себе побыть просто человеком и пообщаться с кем-то, так сказать, не по протоколу. «Собственно, как и все великие правители, Олвер Второй – человек необычайно одинокий, хотя и пребывающий почти постоянно в роли организационного центра огромной толпы», – подумал Хорт. И попросту побеседовать с ним мог только он, Алесандр Хорт, – так сказать, по старой дружбе, восходящей корнями если не к детским, то к юношеским годам. А еще – леди Релла… Она была привлекательна, умна и еще раз умна. Придя в свое время на смену очередной королевской фаворитке, она так и осталась в этом качестве, потому что Олвер в нее, похоже, действительно влюбился. Релла же от своего фаворитства не искала никаких материальных благ, поскольку, во-первых, и так не имела в них недостатка, а во-вторых, больше всего на свете любила только Его Величество и своих ручных хорьков.

– Ты даже не представляешь, как мне надоело быть «Моим Величеством»! – невесело усмехнулся король. – Я иногда думаю, что моему отцу крупно повезло: он погиб с мечом в руках, так и не испытав «радостей» управления государством.

– Так отрекись от престола и уйди в отшельники, – предложил Алесандр.

– И бросить все то, что восемь поколений моих предков собирало из разрозненных королевств, княжеств и племенных владений? Нет, какая-то родовая гордость у меня все-таки есть. Так что я, пожалуй, еще останусь. Солнце моей жизни! – повернулся он к Релле. – Ты бы не могла сделать так, чтобы здесь появился крепкий кофе? И побольше?

– Разумеется, о величайший из королей! Я немедленно распоряжусь, – леди Релла стряхнула на пол возмущенных зверьков.

– Я бы хотел, – сказал король, когда она вышла, а хорьки спрятались под кресло, – чтобы ты занялся этим делом. Лично. Как говорится, не в службу, а в дружбу.

– Ты не поверишь, но идя сюда, я так и предполагал, что ты меня об этом попросишь. Разумеется, займусь. И для начала хотел бы посмотреть, где именно находилась корона.

– И все это помещение – ради одной короны? – искренне удивился Хорт. – Никогда тут раньше не бывал…

– А ты и не просил устроить тебе экскурсию, – отозвался король. – Но я с тобой согласен: мой прадед, который строил… точнее, по указу которого строили эти хоромы, был несколько склонен к гигантомании…

В торце комнаты размером четыре на восемь саженей находилась обитая бархатом стойка. Хорт внимательно осмотрел ее: на бархате все еще виднелся круглый отпечаток лежавшего на нем прежде предмета – Олвер не злоупотреблял ношением регалии.

– …Вообще-то, я предпочел бы, чтобы корона хранилась на полочке в моей спальне.

– В которой из восемнадцати? – не оборачиваясь, спросил Хорт, осматривавший оконные рамы.

– В любой. Я, кстати, был бы рад меньшему количеству спален. Например, двум – на случай, если в одной из них протечет потолок. Но уж никак не восемнадцати! – У короля, похоже, это была больная тема, и Алесандр его не прерывал. – Хорт, я однажды из принципа решил провести ночь во всех спальных комнатах по очереди, чтобы хоть как-то оправдать их существование. Но уже в девятой меня начали мучить кошмары, и я сдался. В трех спальнях я в детстве лазал под кроватями, когда играл с гувернанткой в прятки. Еще в двух был, так сказать, на экскурсии. Про одну мне известно только то, что в ней умерла моя бабушка и ее дух иногда заходит туда вздремнуть. А про оставшиеся опочивальни я даже и не знаю, что сказать!

– Послушай, и много таких неиспользуемых помещений во дворце? – Хорт повернулся к королю, задумчиво покусывая губу.

– Понятия не имею! – честно сознался Олвер. – Я ведь потому и сказал, что короне было бы гораздо уютнее и безопаснее находиться если не в самой спальне, то в каком-нибудь смежном с ней чулане. Разумеется, в сухом и хорошо вентилируемом.

– О! – Хорт поднял указательный палец. – Вентиляция!

Король понимающе кивнул. Они оба подошли к широкой отдушине вентиляционной шахты, прикрытой надраенным медным полуколпаком.

– Возможно, мой прадед и страдал гигантоманией, но уж точно не идиотизмом, – сказал король после беглого осмотра отдушины. – Эти шахты по тем временам были вершиной зодческого прогресса: они расположены по всему зданию, но сделаны так, что никакое человеческое – даже условно человеческое – существо по ним не проникнет.

– Ладно, – согласился Алесандр, – тогда будем считать, что корону взял кто-то из слуг. Поиграет и вернет.

В зале для аудиенций они обнаружили личного королевского секретаря, который спорил о чем-то с седобородым старичком в пенсне. Старичок был столь мал и бородат, что Хорт в первый момент принял его за гнома.

– Да откуда я знаю, куда пропали папки из ваших архивов?! – возмущался секретарь в ответ на попискивание старичка. – Они же у вас все одинаковые! Засунули куда-нибудь, а потом забыли.

– Но ведь среди архивных документов есть весьма и весьма ценные! – возражал старичок. – Мало кто может оценить их значение…

– Вот именно! – наставительно сказал секретарь. – Ценность этих ваших записей-прописей понятна лишь горстке человек, а в этом дворце, кроме вас лично, они никому не нужны вообще! Не расстраивайтесь, – смягчился он, видя искреннее огорчение старика, – найдутся ваши папки. В таком большом хозяйстве вечно что-нибудь теряется: я вот, например, никак не могу найти свое золотое перо. Делал на заказ, а теперь вот положил куда-то и найти не могу. Так что не дергайте Его Величество по пустякам, идите с миром…

– О каком архиве речь? – шепотом спросив Хорт у короля.

– А, – махнул рукой Олвер Второй, – уйма места пропадает без дела. Вот я и отдал часть помещений цокольного этажа Ассоциации Алхимиков и Фармацевтов.

– Не боишься? Алхимики через два раза на третий из собственной каминной трубы стартуют не хуже любой ведьмы, только без помела. А в половине подобных случаев по той же траектории улетает и сам камин.

– Нет, не боюсь, – улыбнулся король, – они обещали здесь только безобидной фармакологией заниматься да архив сюда перенесли. В конце концов, ассоциация королевская, то есть моя, так где же быть ее архиву, как не в моем дворце? Ладно, пойду заниматься государственными делами.

И он ушел, увлекаемый секретарем, а следом за ними засеменил и старичок-архивариус. Хорт остался в зале и в задумчивости опустился в кресло, едва не придавив дремавшего там толстого бежевого хоря.

– Алесандр, – в глубинах противоположного кресла, словно по волшебству, появилась Релла, – кофе безнадежно остыл, но, вероятно, все еще крепкий.

– Спасибо. – Хорт привстал и взял чашку.

Он пил хороший и ароматный, хотя действительно остывший кофе и думал. Релла что-то читала, иногда улыбаясь одними уголками губ.

– Продать корону возможно, только переплавив ее, – вслух начал размышлять Хорт (не столько затем, чтобы вовлечь в свои рассуждения королевскую фаворитку, сколько для придания отчетливости собственным мыслям). – А ведь во дворце существует масса других золотых предметов, украсть которые было бы намного проще и безопаснее. Значит, кража короны – жест скорее символичный…

Он замолчал, одним глотком влив в себя остатки кофе, и закашлялся, поперхнувшись. Релла закрыла книгу и взглянула на Хорта.

– Алесандр, – сказала она, – а ты не думал над тем, что важно не то, как украли, а то, что украли?

– Как это – «что»? – удивленно переспросил Алесандр. – Корону, конечно! Постой… Ты хочешь сказать?..

– Именно. Кражу короны невозможно не заметить. А соответственно, если заодно пропадет еще что-то, на это уже никто не обратит внимания…

– По крайней мере, какое-то время, – закончил ее мысль Хорт. – Остается выяснить, что же для похитителя более ценно, чем корона. Релла, ты гений!

– Подозреваю, что Олвер меня только за это и терпит уже шесть лет.

– Глупости! – отмахнулся Хорт. – Он в тебе души не чает и правильно делает. Итак, если исходить из возможности реализации украденного, то это может быть практически все что угодно. Значит, надо искать то, что не имеет явной коммерческой ценности.

Он поднялся, поставил на столик пустую чашку и решительно вышел из зала.

Слегка перепуганного младшего королевского мага привели пред не слишком светлые очи Хорта минут через пятнадцать. Алесандр с легким сомнением оглядел встрепанную шевелюру и безбородое испуганное лицо.

– Э-э… а посолиднее никого нет? – осведомился он.

– Как назло, его непосредственный начальник находится в творческом отпуске, – отозвался король, тоже разглядывая мага. Магу повезло, что у него не было растительности на подбородке, поскольку отчищать следы завтрака от рубахи – несомненно, более легкая задача, нежели вычесывать их из бороды. А следы эти были весьма отчетливыми, усугубляя и без того не слишком опрятную внешность молодого человека.

«М-м, – подумал Хорт, – это, определенно, яичница, но без бекона. Впрочем, возможно, бекон был пережарен и не отпечатался».

– Ничего, – примиряющим тоном сказал Его Величество, – он способный паренек. Зовут Мархеем. В его годы – и уже кандидат в магистры! Остался бы в университете – был бы доцентом.

– Спасибо, Ваше Величество, – промямлил маг.

– И на каком факультете? – полюбопытствовал Хорт.

– Математической магии, если не ошибаюсь, – ответил король (потенциальный доцент утвердительно кивнул). – Хорт, а на что он тебе?

– Искать следы, – хмыкнул Алесандр, доставая из кармана целую связку амулетов и демонстративно ею позвякивая. – Поскольку я не обладаю такими способностями, то вынужден либо просить о помощи волшебника, либо пользоваться этими вот побрякушками. А я им не доверяю.

– Ну ладно, действуйте, и да поможет вам… – король-агностик на мгновение задумался, кого из богов осчастливить этой работой. – В общем, пусть какие-нибудь боги вам помогут.

– И что мне искать? – поинтересовался молодой маг минуту спустя, стоя у двери комнаты, где ранее хранилась корона.

– Все, чего быть не должно, – отозвался Хорт. – Я слышал, что энергетические следы различных существ сохраняются достаточно долго.

– А, – то ли обрадовался, то ли огорчился Мархей, – так мы имеем дело не с человеком?

– Почему ты так решил? – нахмурился Хорт.

– Видите ли, – маг подергал себя за мочку уха, – конечно, все живые существа оставляют энергетические следы. Но у людей и других Разумных, как, впрочем, и у животных, этот след держится от силы несколько минут. Гораздо более четкие следы оставляет нежить: поскольку она происходит не из нашего мира, наша реальность ее как бы отторгает, оттого и энергетические возмущения гораздо сильнее. У нежити первого класса – вроде леших, русалок или кикимор – следы сохраняются в течение получаса. У нежити второго класса, более чуждой нашему миру – вроде верлиок и гулей, – от двух до шести часов (иногда дольше). А следы существ совсем уж потусторонних заметны и через сутки.

– Все, – отмахнулся Алесандр с оттенком сожаления, – я понял. И я не знаю, чьи следы там могут оказаться. Обыщи весь дворец, черт возьми! Чтобы магию можно было исключить. А может, на корону наложили какое-нибудь «исчезательное» заклятие, и она все еще лежит себе спокойно на положенном месте?!

Маг тут же юркнул в приоткрытую дверь, а Хорт, пару секунд подумав, направился в сторону архива Ассоциации Алхимиков.

В коридоре позади него раздался гулкий топот, и мимо Хорта тяжелой трусцой, выпучив от возбуждения глаза, пробежал дворцовый стражник. А еще через пару минут Алесандра догнал один из слуг.

– Господин Хорт! – свистящим шепотом проговорил он, задыхаясь от быстрого бега. – Его Величество хочет вас видеть!

На какое-то время Алесандру пришлось отложить свое расследование.

– Хорт, – проговорил король с каким-то странным выражением на лице, – это, конечно, дело городской стражи, но тебе тоже будет интересно взглянуть. Говорят, в городской акватории появился кнакер.

Конь Хорта промчался по грязной улочке, ведущей к реке, между покосившихся деревянных домов, чей вид порочил гордое звание изб, и вылетел на берег возле створной башни. Растолкав зевак, Алесандр пробился к офицеру городской стражи.

– Что у вас тут? – спросил он, переводя дыхание.

– А, Хорт! – узнал его офицер. – Вообще-то это дело стражи, но ты правильно сделал, что приехал. Тебе будет интересно!

– К чертям «интересно»! Мне сообщили, что у вас тут кнакер. Кнакер в городе – впервые за триста с чем-то там лет!

Кнакеры – пресноводные сородичи морских змеев, огромные плотоядные водяные рептилии. Они, конечно, гораздо меньше и изящнее своих морских сородичей, но ведь и речные суда куда меньше, чем их морские аналоги. Кроме того, взрослый морской змей не подходит к берегу так близко, чтобы быть опасным для купальщиков; кнакер же может даже выползать на отмели. Ящеры предпочитают, правда, селиться в озерах, а не в реках, но Черноброда в свой полноводный период вполне может сойти за медленно текущее озеро.

– Да что ты кричишь? – отмахнулся офицер. – Поймали его уже.

– Поймали? – до Хорта не сразу дошел смысл этой фразы. – Ты сказал, что поймали кнакера?

– Угу. Пойдем покажу. А ну, разойдись все! – крикнул офицер, обращаясь к зевакам. – Мы вам что, лицедеи? Представление, понимаешь, нашли… Вон все отсюда!

Зрелище и впрямь было любопытным.

– Похоже, что крупные особи в Черноброде перевелись, – заметил Хорт.

– А откуда им взяться, крупным-то? – отозвался низенький капрал, снимая шлем и утирая пот. – Рыбы с годами все меньше, а, простите, дерьма – все больше. Ежели эти змеюки навоз есть не научатся, то им кранты!

Офицер потянул носом.

– Похоже, уже научились, – произнес он.

Хорт присел на корточки. Плененный кнакер лежал, замотанный в рыболовный невод – настолько плотно, что уже особо и не дергался. Был он длиной сажени полторы, ну, может, чуть больше; темно-зеленый, с буроватыми пятнами на чешуйчатой шкуре. Короткие широкие лапы, приспособленные для плавания, но вовсе непригодные для хождения по суше, оказались практически прибинтованными к вытянутому туловищу.

– Как он сквозь заграждение прошел? – поинтересовался Алесандр.

– Так ведь, – откликнулся капрал, – кнакеров-то у нас уже несколько поколений в глаза не видели! Вот сеть чинить и перестали. Только за верхней частью следили, да особо крупные дыры штопали, конечно. Чтоб, стало быть, большой кнакер не пролез.

Хорт понимающе кивнул.

– И все же теперь, на всякий случай, – с ледяным спокойствием начал он и вдруг гаркнул: – ПОЧИНИТЕ СЕТЬ КАК СЛЕДУЕТ!

– Конечно, конечно! – Даже офицер стражи вздрогнул от окрика Хорта, а капрал вообще попятился, стараясь казаться еще меньше, чем он был на самом деле.

Алесандр вновь склонился к ящеру. На вытянутой зубастой морде кнакера, словно намордник, красовался прокопченный медный котелок. Чудище угодило в него по самые ноздри, клапаны которых то закрывались, то открывались, пропуская воздух. Пара желтовато-коричневых глаз с вытянутыми зрачками глядела на Хорта с полным отсутствием какого-либо выражения. Алесандр наклонился еще ниже – ноздри ящера задвигались активнее, по глазам скользнули белесые пленки. От котелка чем-то пахло… Чем именно – он не мог определить. Но уж точно не горелой кашей и не тиной. Скорее уж и впрямь навозом, но… каким-то особенным.

Алесандр выпрямился.

– Попробуйте снять с этой ящерицы посуду и, если внутри обнаружится что-либо, кроме слюней кнакера, найдите алхимика-практика и отдайте ему на экспертизу. Результаты сообщите лично мне или, – Алесандр посмотрел на собирающегося возразить офицера, – Его Величеству.

– Э… Господин Хорт, а с кнакером-то что делать? – спросил капрал.

– Отвезите в дворцовый парк и суньте в пруд какой-нибудь, – рассеянно отозвался Хорт, направляясь к своему коню. – Может, король его кому-нибудь из эльфийских вельмож подарит. Те любят кнакеров в замковых рвах держать.

Он вскочил в седло.

«Все-таки здесь замешаны алхимики, – подумал Хорт, – разумеется, если случай с кнакером имеет какое-либо отношение к происшествию во дворце. Никаких доказательств этому пока нет, но почему-то алхимики все никак не идут из головы. Что же им могло понадобиться во дворце?» И тут Алесандра осенило: «А вот что: злато-серебро можно найти и вне дворцовых стен, а единственная непреходящая ценность – это знания».

Старый господин Пирмен поправил свое пенсне.

– Я уже говорил секретарю Его Величества и могу повторить снова: у меня здесь все в идеальном порядке. Я, молодой человек, служу архивариусом уже шестьдесят семь лет и прекрасно знаю, как важно, чтобы все стояло на своих полках и было тщательно закаталогизировано. Вот, обратите внимание, – он выдернул из пазов и поставил перед Хортом тяжелый картотечный ящик, – здесь, по первой руне, расположены фамилии. А здесь, – на столе появился второй ящик, – по темам, а вот в том шкафу – по годам. Учет и контроль – вот что не дает науке бросить самое себя в бездну Хаоса!

– И что же все-таки пропало? – спросил Хорт, машинально перебирая плотные карточки алфавитного каталога.

– В этом-то и проблема! Содержимое нескольких папок перемешано, но как будто бы ничего не пропало. То есть я не смог пока найти ни одной карточки, к которой не было бы материала. Но, поймите, я чувствую, что чего-то недостает!

– Значит, поищи еще. И я, и король в тебя верим.

– Господин Хорт! – в помещении архива появился маг.

– Да? – Алесандр выжидательно повернулся к вошедшему.

– Уф… Господин Хорт, я проверил и ту комнату, и коридор, и еще некоторые помещения… Короны там, конечно, нет. (Хорт кивнул.) Есть какие-то невнятные следы в вентиляции, но я не смог понять, что это.

– А ее не могли вызвать при помощи магии через вентиляцию?

– О, – обрадовался Мархей, – вы я вижу, подкованы в вопросе! Нет, это было бы слишком сложно. Учитывая массу короны и необходимую точность прицеливания… Вот, взгляните, я сделал расчеты, – он сунул под нос Хорту грифельную дощечку с какими-то цифрами и формулами, – такое заклинание оставило бы след, видимый сейчас совершенно отчетливо. Однако… – он почесал нос, – в одной из комнат я обнаружил призрак какой-то старухи, которая попыталась кинуть в меня своей туфлей…

– Это, мой друг, не «старуха», а покойная королева Марелла, урожденная герцогиня Дреррская. Так что будь с ней повежливее в другой раз.

– Ага, понял, – отозвался Мархей, – извините, а у вас тут… нет пива?

– Что?

– Ну, – замялся маг, – без пива трудно работать. Я как-то привык уже…

– Если вы, молодой человек, не заметили, – вмешался в разговор Пирмен, – здесь Архив, а не корчма!

Мархей горестно вздохнул, но тут же перешел к делу:

– Когда я уже почти дошел сюда, я почувствовал за одной из дверей мощное, но, похоже, стабильное магическое поле, с характеристиками примерно… – он потянулся за дощечкой.

– Оставь! – поднялся со стула Хорт. – Где это?

– И что за этой дверью?

– Понятия не имею, – отозвался Мархей, – но искажения магического фона здесь огромные.

– И все-таки: что там?

Король выглядел несколько смущенным.

– Знаешь, Хорт, – честно ответил он, – я не знаю. Это одна из множества неиспользуемых комнат. И, грешным делом, я полагал, что она вообще заперта.

– Угу, – кивнул Алесандр, – что ж, будем открывать. Ваше Величество, встаньте-ка чуть в стороне. Скорбь осиротевшего народа я в случае чего еще переживу, а горе леди Реллы – вряд ли. Открывай, Мархей.

Молодой маг, слегка побледнев, осторожно подошел к тяжелой дубовой створке и взялся за ручку.

– Заперто, – сказал он, подергав дверь на себя.

– А от себя попробуй.

Маг подергал ручку в разных направлениях, а затем нагнулся и заглянул в замочную скважину.

– Замок тут простенький, сейчас откроем.

– И кого я держу в своем жилище, – с ужасом прошептал король, – а главное, от кого запираю двери!

– Именно поэтому, – словоохотливо объяснил Мархей, – двери в Университете предпочитают магически запечатывать, а не запирать. Но на самом деле хороший замок даже магией просто так не отомкнешь. Не то что этот…

Замок лязгнул, и дверь, скрипнув, приоткрылась.

– Что это за помещение? – поинтересовался Мархей, просовывая внутрь голову.

– Если ты посторонишься, – проворчал король, – мы тоже войдем и посмотрим.

Маг проскользнул внутрь.

– Похоже на уборную, – сказал он, – только больно уж роскошную.

– Ты же в королевском дворце, не где-нибудь!

– Хм, – Хорт оглядел пыльное помещение, освещаемое сквозь два узких и грязных окна, – сдается мне, когда этот дворец строили, такой роскоши, как уборные, не существовало. Жильцы просто выливали ночные горшки в окна, и все.

– Источник магических возмущений – здесь, – прервал его рассуждения маг, тыча пальцем в небольшую дверцу в углу помещения.

– Интересно, – король, склонив голову набок, осмотрел очередное препятствие, – а что нужно сделать, чтобы пройти сквозь нее? Съесть что-нибудь особенное или пошипеть по-змеиному?

– Не-а. Она даже не заперта, просто прикрыта. Хотя было бы неплохо съесть чего-нибудь… Идея хорошая!

С этими словами Мархей осторожно попробовал рукой дверную ручку, а затем вдруг резким ударом ноги распахнул дверцу, одновременно приготовив пару боевых пульсаров. Умом понимая, что, скорее всего, вообще ничего не произойдет, Хорт все же подсознательно напрягся, готовясь к какому-то спецэффекту. Но единственным эффектом была отскочившая от стены створка двери, которая с силой ударила мага по руке, в результате чего он обжегся о собственный пульсар.

– По-моему, – шепнул Хорт королю, – с практической магией у него так себе.

– Зато, – также шепотом отозвался король, – говорят, из него вырастет выдающийся теоретик.

Пока Мархей орал, прыгал и дул на пальцы, король и Алесандр заглянули в дверной проем. За ним располагалась какая-то подсобная комнатка, по виду – обычный чулан для хранения старых швабр. Если бы только не бледное голубоватое сияние, заполнявшее комнатку…

– Ну надо же, – воскликнул Хорт, – портал!

Светящийся прямоугольник портала висел посреди комнатки, на пару вершков не доставая до пола. Хорт осторожно оглядел его, подошел сбоку и заглянул с другой стороны. Затем, порывшись в кармане, достал какой-то амулет на шнурке и раскачал его таким образом, чтобы «побрякушка» нырнула в непрозрачное марево портала. На какое-то мгновение шнурок натянулся, а затем резко вырвался из руки Алесандра и исчез.

– Его что-то туда утащило! – изумился Его Величество.

– Разумеется, – Мархей все еще дул на обоженные пальцы, – порталы «продергивают» предметы только целиком. Иначе при попытке пройти через них вы бы мгновенно лишались части ноги, и на этом дело бы заканчивалось.

– Ладно, я иду, – сказал Хорт. – Насколько я понимаю – портал стационарный, так что прогуляюсь и вернусь. А вам, Ваше Величество, настоятельно рекомендую поставить здесь пяток крепких ребят посообразительнее. Мало ли что оттуда может вылезти… Так что пусть хватают любого – кроме меня, конечно, – кто оттуда высунется.

Кивнув на прощание королю и магу, Хорт положил руку на оголовье меча и шагнул в прямоугольник синеватого света.

Его швырнуло вперед, и Алесандр был вынужден пробежать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. При этом что-то больно хлестнуло его по лбу и по щеке.

Алесандр, хоть и сталкивался неоднократно с самыми разнообразными проявлениями магии (как стихийными, так и вполне рукотворными), никогда ранее не пользовался порталами. И, анализируя свои впечатления, пришел к выводу, что ничего от этого не потерял. Сейчас у него было ощущение, что желудок остался где-то вне пространства и догоняет остальное тело крайне медленно. В ожидании прибытия этого важного органа Хорт остановился и осмотрелся.

Он, вне всякого сомнения, находился в лесу, где преобладали березы. Солнечный свет клонящегося к закату дня медленно лился через неплотный зеленый полог, освещая свежую траву под ногами, сиреневые головки короставника и красноватые соцветия смолевки. Окно портала осталось позади, замаскированное колючими ветвями боярышника. Хорт потрогал оцарапанную щеку и машинально слизнул с пальца капельку крови «Хорошо хоть глаз не выколол», – отметил он несомненную удачу своего перемещения.

Местность здесь была немного холмистой, но впереди отчетливо обозначались горы, хотя и не слишком внушительные. Березовое редколесье совсем сходило на нет шагах в тридцати, а дальше начинались луга, перемежавшиеся с обработанными делянками. Между крон деревьев в пологой пади виднелись крыши деревенских домов и купол церкви; а еще дальше, там, где по склону холма петляла дорога, высилась сторожевая башня – единственное строение, которое не вписывалось в пасторальный пейзаж. Когда-то множество подобных башен возводилось по всем мало-мальски значимым дорогам, но затем их значение ослабло, и большинство построек пришли в негодность, а то и вовсе рухнули. Эта же башня явно была в полном порядке, и над ней лениво полоскался на легком ветру флаг. Хотя Алесандр и не мог разглядеть его наверняка с такого расстояния, ему все же показалось, что над башней вьется полотнище черное с белым крестом.

– Понятно, – вслух произнес он. – Похоже, это Прейя.

Герцогство Прейя не было замечено в особых сепаратистских настроениях по одной простой причине – оно и так не слишком отождествляло себя с частью Берроны. Впрочем, многие присоединенные к королевству территории сохраняли самоуправление и даже чеканили собственную монету. Центральная же власть следила, чтобы там исправно собирались подати и чтобы их жители не нарушали законов, установленных главой единого королевства, совсем уж в открытую. Так что Прейя отличалась от других вассальных королевств и герцогств только тем, что здесь прочно обосновался рыцарский Орден Рыб.

Надо было продумать дальнейший порядок действий. Хорт интуитивно вполне понимал, что означает выражение «область убегания». Неизвестный вор (если он вообще был обыкновенным вором) прошел портал предположительно рано утром и теперь мог быть отсюда в одиннадцати-двенадцати часах пути – в любом направлении. И хорошо, если пути пешего.

Глупости, одернул себя Хорт, неверные рассуждения. Этот портал – стационарный. Поставить такой под силу далеко не всем магам и даже, пожалуй, не всем магистрам. Да и магистрам требуется для этого определенное сочетание условий. Например, чтобы хоть одна сторона прохода располагалась на источнике природной магии. Следовательно, городить такой огород ради одного раза никто бы не стал. Порталом же если и не часто, но все-таки пользовались, а значит, убежище его неведомого владельца должно было располагаться где-то поблизости. Если бы не кража короны, никто бы не наткнулся на портал, и уж тем более не стал бы задумываться над вопросом, кто и когда совершил через него переход в последний раз. Впрочем, вор мог рассчитывать и на то, что столь заметная пропажа отвлечет все внимание от портала….

Ладно, надо порасспрашивать местных жителей. Хотя… едва ли они что-нибудь смогут сказать. «Не видели ли вы незнакомого вам человека с короной?» Идиотский вопрос. «Не встречали ли вы в последнее время кого-нибудь незнакомого?» Разумеется, встречали – тебя, Алесандр! А разыскиваемый преступник как раз может оказаться здесь своим, законопослушным и богобоязненным членом местной общины.

Размышляя в том же духе, Хорт не переставал двигаться в сторону сельских построек.

– Добрый день… сударь, – раздалось у него за спиной. Голос был молодой и приятный и явной угрозы не содержал.

Хорт обернулся. Его нагоняла какая-то босая темноволосая девушка, одетая в светлое льняное платье. Не «ах-какая-красавица», отметил Алесандр, но очень ладная и с приятным лицом. Несмотря на простоту внешности, она не производила впечатления селянской дочки, разве что ее отец был очень уж зажиточным и образованным. Иными словами, в зеленых глазах незнакомки светилось то, что Хорт весьма ценил в людях вне зависимости от пола, – ум.

– Добрый день, – ответил Хорт, а затем, повинуясь какому-то стихийному ходу мыслей, поинтересовался: – А вы не встречали здесь кого-нибудь незнакомого… или подозрительного?

– Встречала, – с усмешкой ответила девушка, – полминуты назад. Выхожу из леса, вижу – идет кто-то совершенно незнакомый и, скорее всего, весьма подозрительный.

– Прошу прощения, – смутился Хорт, – я понимаю, звучит по-идиотски. Но… Для простоты можно сказать, что я стражник… хотя это и не совсем правильное определение. Я из Веята. И преследую подозреваемого, совершившего весьма дерзкую кражу.

– Хм, – девушка измерила Хорта взглядом, начав откуда-то с переносицы и закончив рукоятью меча, – не думаю, что вам здесь помогут. В таких местах, как это, не очень-то доверяют заезжим представителям власти. Что же до меня, – девушка вновь улыбнулась, – то проблему с «незнакомым» можно решить, если мы просто представимся друг другу. Огнеда, или, как меня называют ближайшие друзья и родные, Огнежка.

– Алесандр, – слегка поклонился Хорт, – а вы, я вижу, не из пугливых: в одиночку подходите к незнакомому человеку, да еще и явно не из селянского сословия, заговариваете сним…

– У меня, – сказала Огнеда, – есть свои методы борьбы с агрессивными незнакомцами.

Хорт перевел разговор на другую тему.

– Что это за деревня? – спросил он.

– О, это не деревня, это городок Жугур. По крайней мере, оно – это поселение – считает себя городком. Но школа в нем есть, и это очень кстати, поскольку я в ней преподаю. А еще, – начала она перечисление местных достопримечательностей, – есть целых три корчмы, храм, единственная каменная домина градоправителя, дом купца Дордона, рыночная площадь и образцово-показательные бурьяны на месте сгнившей деревянной крепости.

– А комнаты для ночлега там нет? – поинтересовался Хорт.

– Найдется, скорее всего. Что-нибудь придумаю по дороге.

«Нет, все-таки Жугур на город никак не тянет, – размышлял Хорт, идя по вечерней улице после того, как ему удалось договориться о ночлеге. – В лучшем случае – на большое село. А это значит, что здесь все должны знать всех, и любой пришелец окажется на виду».

Но роль такого пришельца выполнял сейчас он сам. Огнеда, сославшись на срочное дело, покинула спутника на околице, указав дорогу к наиболее приличной корчме. Хозяин, отпирая комнату, явно был погружен в тяжкие раздумья над тем, как ему следует относиться к нежданному квартиранту. Вроде и не простолюдин – одет прилично и с мечом, – но одежда на нем какая-то неказистая, не приставшая сословию графов да баронов. И явился не в карете и даже не верхом, а пришел пешком непонятно откуда. Когда же Хорт попробовал порасспрашивать корчмаря о подозрительных личностях в округе, тот вовсе замкнулся, сунул ему ключ от комнаты и, не оглядываясь, спустился вниз, на кухню.

В течение следующего получаса Алесандр успел опросить полуглухую бабку, сидевшую на завалинке и посетовавшую, что «молодежь нонче вовсе распоясалася», и означенную молодежь в лице пацана лет десяти. Мальчишка долго и красочно рассказывал, что из подвала купца Дордона по ночам доносятся подозрительные стуки и квохтанья; что однажды брат его приятеля видел, как кто-то в корчме продавал драконье яйцо; что цыплята тетки Селины на самом деле – заколдованные лягушки и что рыжий Хнопарь, который в прошлом месяце хотел записаться в герцогскую дружину, каждое полнолуние залезает на печную трубу и орет, как мартовский кот. Сие увлекательное повествование было бесцеремонно прервано крепкой теткой лет сорока (надо полагать, матерью отрока), которая ухватила разговорчивое чадо за ухо и уволокла в дом. Чадо по дороге выло не хуже любых котов.

– Кто таков? – неожиданно услышал Хорт у себя за спиной.

Он собрался было резко развернуться, но какое-то чувство заставило Алесандра двигаться исключительно медленно и плавно. Впрочем, не какое-то. Это было чувство приставленного к спине длинного полуторного меча.

Хорт все-таки обернулся, оказавшись теперь лицом и к лезвию, и к владельцу меча. Незнакомец сидел на рослом вороном коне. Шлема на всаднике не было, и Алесандр столь же медленно, как до этого поворачивался, улыбнулся, глядя в неприветливые светло-зеленые глаза под кустистыми бровями.

– Кто таков, откуда взялся и что тут выведываешь? – соблаговолил повторить вопрос обладатель бровей, коня и меча.

– А с кем имею честь?.. – поинтересовался Хорт, не убирая улыбку с лица.

– Он еще разговаривает! А с чего ты взял, что твоей чести достаточно, чтоб со мной беседовать?!

Улыбка Хорта осталась на прежнем месте, но тепла в ней теперь было не больше, чем в небольшом айсберге. Не прикасаясь к оружию, он осторожно вытащил из-за пазухи помятый свиток и показал его рыцарю. Прочесть руны на таком расстоянии тот, естественно, не мог, но печати, несомненно, разглядел. Во всяком случае, его меч-полуторник вернулся в седельные ножны.

– И что же в наших краях понадобилось представителю самого Верховного короля? – холодно спросил рыцарь.

– Для начала назовитесь, – ответил Хорт, – чтобы я знал, кто именно оказал помощь королевскому представителю. Или не оказал…

– Сэр Пикерелл, – мрачно отозвался рыцарь, – к услугам Его Величества.

– Алесандр Хорт, к вашим услугам. Так, барон, не видели ли вы в последнее время каких-либо подозрительных личностей? Дело это государственной важности. Была украдена… некая реликвия, обладающая большой ценностью, и я имею основания полагать, что похититель скрывается в ваших краях.

– Не могу назвать вам никого. Но если у меня появятся подозрения, я вам их сообщу. Впрочем, – недобро усмехнулся рыцарь, – я слышал, что есть некая женщина, что живет сама по себе, без мужа, мало с кем общается и постоянно ходит в лес одна. Полагаю, вы легко ее найдете, расспросив местных жителей.

– Благодарю за совет, барон. А скажите, почему такой человек, как вы, лично патрулирует улицы какого-то заштатного селения?

С губ Пикерелла уже было готово слететь что-то вроде «не твоего ума дело», но он сдержался.

– Долг каждого члена Ордена хранить порядок в землях герцогства, – холодно ответил он. – Прощайте.

– Буду ждать сведений, – напоследок напомнил Хорт, обращаясь уже к спине всадника, прикрытой черным плащом с белым крестом. – Подумать только, – добавил он уже про себя, – какой приятный собеседник!

В ставню комнаты Хорта гулко ударил камушек. Алесандр открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Он помнил, как прилег на минутку, как закрыл глаза, а потом вроде бы сразу открыл. Свечной огарок, который он оставил на стуле, сгорел примерно наполовину. Освещенные его пламенем на потолке, далеко не блистающем белизной, сидели наглые рыжие комары, пребывавшие, судя по всему, в сытом отупении. Их вновь прибывшие собратья жизнерадостно гудели, выражая надежду на скорую трапезу. Хорт сел на постели, прихлопнув пару наиболее активных кровопийц, и сунул ноги в сапоги.

В окно снова ударил камушек – побольше. Хорт отпер хлипкую задвижку и распахнул ставни.

– Вставайте, сударь, – негромко позвала его снизу Огнеда, – у меня к вам дело.

Алесандр наскоро поплескал в лицо водой из какого-то сосуда, по недоразумению называемого кувшином (гончар, его сотворивший, возможно, задумывал вылепить конную статую, но был беспробудно пьян, и в результате его фантазии хватило только на лошадиное копыто и примерно полтора уха – никак иначе странную форму горла кувшина Хорт интерпретировать не мог). Чуть затхлая, но прохладная вода произвела, однако, желаемое бодрящее действие, и через минуту Алесандр вышел на улицу. Здесь было светлее, чем в доме: солнце уже скрылось за горизонтом, но небо продолжало гореть закатными красками, постепенно переходящими в желтый, а затем в нежно-зеленый цвет.

– Добрый вечер, Огнеда, – поздоровался он.

– Вот именно, что вечер, – укоризненно заметила девушка, – горазды же вы спать, Алесандр! А ночью-то что делать будете?

– Кто спит, тот обедает, – проворчал Хорт. – А поскольку я так и не пообедал, пришлось компенсировать еду сном.

Он отметил, что девушка одета теперь иначе: на ней были высокие сапоги из мягкой кожи и облегающее фигуру платье с длинными боковыми разрезами, неодолимо привлекающими его внимание. Мысленно дав себе затрещину, Хорт усилием воли оторвался от созерцания стройной девичьей ноги и перевел взгляд на лицо собеседницы.

– Если вы собираетесь ужинать, я подожду, Алесандр, – девушка выждала точно отмеренную паузу, чтобы Хорт успел подумать о какой-нибудь простой, но сытной еде вроде отбивной с картошкой, – кажется, я нашла того, кто вам нужен.

– К…как? – образ ужина рассыпался и рухнул в небытие.

– Если позволите, я не буду объяснять. Просто не смогу. У меня свои… методы. Уж попробуйте поверить мне на слово, – она обезоруживающе улыбнулась, – и, если это у вас получится, могу показать, где он… хм, живет.

И они отправились в путь – сперва по улице городка, потом Огнеда свернула в какой-то проулок между двумя позеленевшими от времени заборами. Проулок вывел их на околицу. Девушка остановилась на мгновение – Хорту потребовалось некоторое усилие воли, чтобы удержаться и не налететь на нее случайно, – и решительно повернула направо. Под низкими ветвями разлапистых вязов сумерки сгустились. Алесандр, сосредоточившись на деле, мысленно отмечал проделанный путь, ориентиры и количество поворотов, пока Огнеда не остановилась перед стоявшим совсем на отшибе старым домом, окруженным давно и безнадежно заброшенным садом.

– Здесь, – сказала девушка.

– Ты уверена? – Хорт, чуть сощурившись, посмотрел на дом сквозь заросли осота и пустырника. – Хм…

Стараясь ступать как можно более бесшумно (насколько это было возможно в колючих бурьянах), Алесандр подобрался к дому вплотную. Дом был действительно старый, с подгнившими нижними венцами. Однако его все-таки подновляли: по крайней мере, наличники на окнах и двери были заменены. Внутри или на крыше могли быть и другие изменения, невидимые в сумерках. Так или иначе, кто-то тут жил, не опускаясь до капитального ремонта дома и уж точно – до приведения в порядок сада.

– Тут мерзко пахнет, – шепотом сообщила Огнеда, – какими-то неестественными запахами. Опасными.

– Странно, – Алесандр принюхался, – я ничего особенного не чувствую. Пустырник, сырая подгнившая древесина… Все, пожалуй.

– Нет, пахнет алхимией, – не согласилась девушка.

Хорт заглянул в ближайшее окно.

– Там темно, никого нет, – констатировал он.

Огнеда тоже заглянула мельком в окно, а затем пройдя к осевшему в землю и покосившемуся крыльцу, на секунду закрыла глаза.

– Он, похоже, ушел. Совсем недавно, часа не прошло.

– Ты что, магичка? – поинтересовался Хорт.

– Нет. – Алесандру в полутьме показалось, что девушка улыбнулась как-то испуганно. – Но подобную вещь определить могу.

– Может, ты тогда скажешь, когда он вернется? И вернется ли вообще?

– Нет, этого не знаю. Но что ушел – знаю. Кстати, забавно. Такой тихий старичок…

– Что ты сказала? – Хорт как раз пробовал открыть дверь.

– Забудь.

Стоя в крошечных сенях, Алесандр порылся в кармане, достал огниво и захваченный из корчмы свечной огарок. Со второй попытки огонек замерцал, а потом разгорелся на удивление ярко – видать, свеча, несмотря на огрызочную внешность, была качественной. Оранжевые блики забегали по каким-то склянкам, колбам, запечатанным пузырькам с неизвестными порошками и жидкостями. Алхимией тут действительно пахло – если не в прямом, то в переносном смысле слова.

– Скромно же он живет, кто бы он ни был, – хмыкнула Огнеда, оглядывая грубо сколоченную кровать и несколько чугунков на печке, в одном из которых были остатки пшенной каши. – Алесандр, давай дальше не пойдем. Нет тут никого.

– Давай, – согласился Хорт.

В его руке покачивался один из амулетов: прозрачный камушек в бронзовой широкой оправе, выполненной тем не менее весьма изысканно. Знающие толк в таких предметах уважительно говорили: «Эльфийская работа!» Лесные эльфы Кверка еще пару тысячелетий назад поняли, что работать надо всем, а магические способности есть лишь у некоторых и потому наладили производство подобных магических игрушек для «простых смертных». Как правило, в таком амулете была заложена какая-то одна чудодейственная функция плюс магический заряд для ее реализации. Сейчас, глядя через прозрачный камень, Хорт видел нечто вроде тонкой струны, натянутой поперек комнаты примерно в двух шагах от входа. Ловушка, кстати, каков бы ни был эффект ее срабатывания, была поставлена при помощи похожего амулета. Алесандр удовлетворенно улыбнулся.

– Уф, – с облегчением вздохнула девушка, когда они вышли на свежий воздух, – не могу там находиться! Там пахнет какими-то тошнотворными вещами, кровью и…

Она замолчала. Хорт, который почувствовал в доме лишь несильный запах, присущий любой алхимической лаборатории, промолчал.

– Ты знаешь того, кто здесь живет? – поинтересовался он.

– Старичок один. Ну, не то чтобы старичок (то есть не из разряда «старых сморчков»), а довольно крепкий такой старикашка. Поселился здесь вроде бы года полтора назад, поладил с градоначальником – уж не знаю как – и живет тише воды, ниже травы.

– Он хоть с кем-нибудь общается? – спросил Хорт, обходя очередной покосившийся забор.

– А ты неплохо ориентируешься, – похвалила Огнеда и только тут Хорт обратил внимание, что она тоже перешла на «ты». Девушка тем временем продолжала: – Да, заходит он иногда в какую-нибудь корчму. Вот, вспомнила: третьего дня сидел как раз, угощал мужика одного… Как же его зовут? Рыжий такой. В общем, имени мужика я не помню, но прозывают его почему-то Хнопарем.

– Хнопарь? – удивился Хорт.

Огнеда остановилась, чтобы попрощаться.

– Ну счастливо, Алесандр, – сказала она. – Мой дом – тут рядом, я дойду. А тебе в эту сторону. Спокойной ночи!

И она исчезла, словно растворилась в темноте и черных тенях, отбрасываемых изгородями, сараями и крышами домов. Хорт лишь покачал головой. Потом повнимательнее посмотрел на тени, перевел взгляд на крыши. Коньки и печные трубы четкими контурами вырисовывались на фоне темно-синего неба, подсвеченные круглым блином полной луны. Вдоль одной из крыш проворно двигался чей-то силуэт. Хорт, на всякий случай сместившись в густую тень, внимательно наблюдал за ночным крышелазом. Тот быстро прошелся по самому коньку, чуть расставив руки для равновесия, быстро вскарабкался на ближайшую трубу, обратил взор к луне и…

«Мияа-а-о-оу!!!» – грозно-пронзительный мяв, с подвываниями и режущими ухо верхними нотами, разнесся по окрестностям. Хорт вздрогнул от неожиданности, по всему городку залаяли собаки, а настоящие кошки, если они были в здравом уме, скорее всего, попрятались.

Огнеда, уже почти добравшаяся до собственной двери, обернулась на прокатившийся над городком вопль. И почти сразу чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и локти, а еще кто-то в высшей степени нелюбезно приставил к горлу девушки широкий охотничий нож.

…Она очнулась через неопределенное время, лежа на охапке соломы не самой первой свежести. То есть люди, возможно, этой соломой и не пользовались, но вот крысы…

Одна из крыс тут же появилась из дыры между плитами пола и уставилась на Огнеду глазами-бусинками. Что-то во внешности, а возможно – в запахе или выражении глаз девушки повергло грызуна в такой шок, что секунду-другую он сидел неподвижно, а затем с отчаянным писком бросился прочь.

Огнеда проводила взглядом голый хвост, исчезающий в темноте под полом, а затем осмотрелась. Сквозь забранное решеткой окошко, расположенное высоко над ее головой, попадало совсем немного света, да и тот был лунным, но девушке такого освещения вполне хватило. По крайней мере, его было достаточно, чтобы разглядеть каменные стены, смыкавшиеся вверху полукруглым сводом, и толстую железную дверь с зарешеченным окошечком. Ни водой, ни, извините, парашей ее не снабдили – видимо, планы похитителей в отношении нее были не слишком долговременными. Огнеда села и попробовала оценить собственное состояние: вроде бы все более или менее в порядке, не считая болезненной шишки на голове и легкой царапины на горле. Вероятно, она все-таки пробовала сопротивляться, и ее оглушили, чтоб не дергалась.

Девушка принюхалась, затем, осторожно поднявшись на ноги, прошлась по периметру своей темницы, ощупывая стены кончиками пальцев.

– Угу, – негромко произнесла она вслух, – похоже, это подвал дома градоначальника. Юго-западный угол. Интересно, и в чем же я на этот раз провинилась?

Она остановилась и прислушалась: из-за железной двери доносились чьи-то голоса.

– Мне не нужен пепел от волкодлака, – произнес кто-то старческим голосом и перешел на театральный шепот, – мне нужна кровь!

– Вся? – поинтересовался хрипловатый баритон.

– Не говорите глупости! Разумеется, нет! Но я не могу знать заранее, сколько. Может, вы ее обезглавите или четвертуете?

– Нет, – ответил баритон, – положено на костре, значит – на костре. Мы же здесь не в бирюльки играем! Кстати, вами интересовался какой-то столичный сыщик. Не знаете, почему?

– Сыщик, вы уверены? И почему вы полагаете, что он интересовался мной?

– Может, и не сыщик, – согласился хриплый баритон, – но столичный. А почему вами? А кем же еще он может здесь интересоваться? Мы ценим вашу деятельность на благо развития истинных знаний, но сейчас нам неприятности не нужны.

– Вы мне угрожаете?! – взвизгнул старик.

– Нет, – спокойно ответил его собеседник, – предупреждаю. Не в ваших интересах сейчас чего-либо требовать. Кстати, – тон его голоса стал несколько мягче, – если не секрет, что за реликвию вы украли из королевского дворца?

Затаившая дыхание Огнеда почти физически ощутила разлившуюся за дверью тишину.

Снятый с крыши Хнопарь оглушительно мяукал, шипел и размахивал руками, пытаясь поцарапать державших его людей. Протолкавшийся к эпицентру событий Хорт нашел где-то старый мешок и сноровисто припеленал руки мужика к телу. Собравшиеся зеваки встретили это действие одобрительными кивками и перешептываниями.

– Ой, да что же это деется! – запричитала какая-то бабка. – Совсем люд честной с ума сходит!

Скрученный Хнопарь лежал теперь неподвижно, глядя на мир светящимися кошачьими глазами и продолжая невнятно шипеть.

– И часто он у вас так? – поинтересовался Хорт, оглядывая зевак.

– А, почитай, каждое полнолуние, – отозвался кто-то, – так-то – мужик мужиком, хоть и не слишком путевый (да с кем не бывает?). А как полная луна в небеса – он на трубу и давай блажить.

– Долго? – спросил Алесандр тоном врача, интересующегося у родственников, потел ли больной перед смертью.

– Да не, – ответил какой-то парень, – как его с крыши-то стащут, он побузит пару часов, да и перестанет. И уж до следующего полнолуния.

– Понятно. – Хорт вновь перевел взгляд на связанного мужика. У того действительно кошачий блеск из глаз уходил, а в мяуканье проявлялось все больше хоть и бессвязного, но все же человеческого бормотания.

«Значит, – размышлял Алесандр, оставив человека-кота на попечение сограждан, – в корчме старый алхимик чем-то угостил этого обормота, и тот попытался стать кошкой. Судя по всему, он его так каждый месяц угощает. И происходит это перед полнолунием. А полнолуние связано с оборотничеством… Вернее, наоборот. Кто тут у нас главный по оборотням?..»

Вспоминать ответ долго не пришлось.

Погруженный в свои мысли, Алесандр все-таки пропустил в темноте нужный поворот, и ноги вынесли его на центральную и единственную площадь городка. Площадь представляла собой относительно ровное и пустое пространство, с одной стороны ограниченное территорией храма, с другой – домом градоправителя. Обиталище первого лица города было воздвигнуто на остатках разрушенной за ненадобностью крепости, вобрало в себя некоторые ее части и, в сущности, было способно выполнять ее функции. Земляной вал, окружавший прежнюю крепость, давно срыли, а ров засыпали, и теперь дом-фортификация был окружен обыкновенным забором, только высоким и добротно сколоченным.

Хорт, уже видевший мельком сию архитектурную достопримечательность, лишь скользнул взглядом по темнеющей каменной громаде, привлеченный зрелищем, совершавшимся на самой площади. Перед храмом, шагах в тридцати от входа, стояли несколько человек с горящими факелами, а двое здоровенных мужиков вкапывали в землю высокий деревянный столб. Вокруг лежали доски и большие охапки соломы. Несмотря на поздний час, некоторое количество обывателей собралось и здесь.

– Чем это вы заняты, любезные? – поинтересовался Хорт, подойдя поближе.

Мужики, укреплявшие столб, ничего не ответили.

– А тебе-то что за дело? – грубо отозвался один из факельщиков. – Проходи, не задерживайся!

– Это они ведьму завтра поутру жечь собираются, – словоохотливо сообщил кто-то из зевак. – Только это и не ведьма вовсе, а учительница из школы. Ну да надо ж кого-нибудь сжечь!

– Это любопытно! – прищурился Хорт. – А известно ли уважаемым, что Его Величество Верховный король не одобряет подобной практики? И даже собирался издать указ о том, чтобы всех священников, собравшихся сжечь ведьму, сжигали вместо нее.

– Нам-то что, – мрачно откликнулся факельщик, – нам скажут, мы сожжем.

Хорт лишь покачал головой. Затем, выйдя из, освещенного факелами пространства, поманил пальцем стоявшего среди зевак босоногого и растрепанного паренька. Такие пареньки всегда отличались наблюдательностью, хотя и делились своими наблюдениями по принципу: «Дяденька, дай мне серебрушку, я все расскажу». Мальчишка тут же оказался рядом с Хортом.

– Скажи, парень, – спросил Алесандр шепотом, – а где у вас в городе держат заключенных… Ну, тех, кого собираются сжечь?

– Четверть фимма, сударь, – не моргнув глазом, отозвался мальчишка. И, когда искомая сумма перекочевала к нему в карман, продолжил: – Да нету у нас специальной тюрьмы, как в больших городах. Так что, ежели кого надо запереть, на то есть подвалы в доме градоначальника.

– И они, разумеется, глубокие и недоступные?

– Были и такие, говорят, да их водой затопило наполовину. А сейчас вместо них используют полуподвалы, что с восточного конца дома.

– Спасибо за помощь, – сказал Хорт, и мальчишка тут же скрылся в темноте.

Огнеда сидела на куче соломы, прикрыв глаза, и думала над создавшимся положением. А также слушала и обоняла: для того, чтобы значительно обострить эти чувства по сравнению с человеческими, не нужно превращаться полностью, достаточно видоизменить нос и уши. Именно благодаря этому свойству она услышала, как кто-то перелез через забор и, приглушенно ругнувшись, спрыгнул в мокрую траву. Запахи, как обычно, отставали от звуков, но задолго до того, как некто добрался до зарешеченного окна, она уже знала, кто это.

– Алесандр, – громким шепотом окликнула Огнеда, поднимаясь на ноги и возвращая лицу прежний вид, – если ты проведать меня, то я здесь.

Голова Хорта нарисовалась в окне на фоне начинающего светлеть предрассветного неба.

– Да вот, проходил мимо – дай, думаю, проведаю. Может, нужно чего?

– Нужно, – сказала Огнеда, – выйти отсюда, и не по частям! Алесандр, ты был прав. Я слышала кое-какой разговор: это действительно тот, кого ты искал. И Пикерелл его покрывает.

– Ну что ж, я так и думал. – Хорт вытащил из кармана связку амулетов и принялся их перебирать, напряженно щуря глаза. – Отойди-ка чуть в сторону. Э-эх, хорошо, что мне перед казначейством не отчитываться, они б за эту побрякушку с меня голову сняли. Вместе с годовой зарплатой.

Хорт выбрал из связки два маленьких, выточенных из камня листовидных ножика, висевших на общем шнурке: темный и светлый. Черное полупрозрачное лезвие он вставил в полость светлого, и амулет тут же едва заметно замерцал. Осторожно, но крепко сжимая его в пальцах, Алесандр поднес каменный «ножик» к пруту решетки. Не было никаких искр, дыма, шума и прочих спецэффектов – лесные эльфы, мастера партизанской войны, полагали, что это будет излишним и даже вредным. «Ножик» просто прошел сквозь железные прутья, которые, словно напуганные приближением амулета, изгибались и скручивались, лишь бы оказаться от него подальше. Хорт еле успел поймать погнутую решетку, когда последний прут оказался перерезанным.

– А нет ли у тебя веревки? – спросил он Огнеду, деактивировав амулет.

– Хм, – раздалось из темноты полуподвала, – я полагала, что у тебя есть.

– Я торопился, – сказал Хорт, – может, ты дотянешься до моей руки?

Он заглянул в окошко. Силуэт девушки был виден весьма смутно и довольно далеко внизу. Огнеда все-таки честно попробовала дотянуться до руки Алесандра.

– Нет, – сказала она, – будь я хотя бы на полсажени выше…

Оба задумались на какое-то время.

– Алесандр, – нарушила тишину Огнеда, – одежду-то мою ты поймать сможешь?

– Одежду? – переспросил Хорт.

– Да-да. Так сможешь?

– Постараюсь…

В подвале раздалось какое-то шуршание. Затем о ладонь Алесандра ударилась свернутая в комок ткань.

– Лови еще, – окликнула его снизу Огнеда.

– Поймал, – отозвался Хорт через секунду, – хм, что это?

– Это? Это то, что я ношу под платьем. Поберегись!..

В проем, один за другим, вылетели сапоги и приземлились на траву.

– А теперь еще сильнее поберегись, – послышался из подвала внезапно охрипший голос Огнеды.

Подобрав сапоги, Хорт на всякий случай отодвинулся подальше от проема – и вовремя. Послышался глухой удар, из окна стремительно высунулись две черные лапы. Кривые когти, напрягшись, вцепились в камень, задние лапы с отчетливым скрежетом заскребли по стене. Пару мгновений спустя крупный, отдаленно похожий на куцехвостую собаку угольно-черный зверь, тяжело дыша, выбрался наружу.

– Ну, чего ты смотришь? – прохрипел зверь. – Да, я волкодлак. Что, не видел никогда?

– Видел, – отозвался Хорт, – только обычно другой масти.

– Другой, – согласилась Огнеда-волкодлак, – а я вот такой масти уродилась.

Она уже стремительно менялась: черная шерстя ссыпалась с нее целыми клочьями, ноги и руки приобретали человеческие пропорции, из-под отстающих когтей проглядывали свежие розовые ногти, спина распрямлялась. Челюсти приняли человеческие очертания, вытянутая морда укоротилась до милого округлого лица с симпатичным небольшим носиком.

– Может, ты вернешь мне одежду? – поинтересовалась Огнеда уже своим обычным голосом. – Или тебе нравится меня разглядывать?

– Гхм, – Хорт смущенно кашлянул, протягивая девушке скомканное белье и платье, – было бы наглой ложью утверждать обратное. После такого зрелища я просто обязан на тебе жениться.

– Может, ты все-таки отвернешься? Знаешь парни, которые у меня были, относились к моим обращениям несколько по-другому. Одного, помнится, пришлось долго сманивать с дерева… Так что ты так не шути – я ведь могу и поймать на слове.

– На дерево не полезу – и не проси. А так, ну, видел я волкодлачьи обращения. Есть у меня один знакомый волкодлак. Наемник бывший, Сивером звать…

– Сивером? – Огнеда застыла в одном сапоге, держа в руках второй. – Все-таки мир тесен.

– Нет, слой тонок… А что?

– Это мой брат, – коротко ответила девушка, – пойдем-ка отсюда, скоро будет светать.

– Помнишь, где мы первый раз встретились? Возле леса? – спросил Хорт у Огнеды. – Так вот, неподалеку от того места, саженях в пятнадцати от опушки, в зарослях боярышника висит портал. Если приглядишься, увидишь…

– Знаю.

– Откуда?

– От этого портала я и отследила по запаху старого алхимика. Там было всего два следа, один из них твой, – пояснила Огнеда.

Был самый тихий предутренний час, когда даже самые упорные полуночники уже завалились спать, а наиболее ранние «жаворонки» еще не продрали глаза. В Жугуре стояла блаженная тишина, не нарушаемая ни ветром, ни стрекотом угомонившихся наконец-то кобылок, ни ором еще продолжавших дремать на своих насестах петухов. Небо тем временем успело заметно посветлеть, словно намекая, что солнце, хотя еще и намерено некоторое время подремать за горизонтом, уже приглядывает вполглаза за вверенным его заботам миром.

– Ты куда? – спросил Хорт, видя, что девушка свернула в узкий проулок.

– К себе. Мне надо забрать вещи. Книги.

– Книги? Тебя же, кажется, собирались поджарить…

– И сейчас собираются. Но пока они пребывают в заблуждении, что я полностью в их власти, надо собрать то, что можно унести с собой. Это не слишком много, – горько усмехнулась Огнеда. – Пойми, Алесандр, книги несколько лет были моими единственными друзьями, не забиравшимися на деревья и чердаки, когда я меняла ипостась.

– Хорошо, – согласился Хорт, – забирай то, что тебе нужно, и жди меня у портала. Я уверен, ты сумеешь там спрятаться так, что тебя никто не найдет. Главное, чтобы по пути тебя никто не заметил.

– Ладно, – покорно кивнула Огнеда, – а дальше что?

– А дальше – посмотрим. Ну все, до встречи!

Девушка скрылась в темном проулке, а Хорт остался. Он посмотрел в сторону хибары старого алхимика, имя и личность которого теперь уже знал, а затем перевел взгляд на дом-крепость градоначальника.

«Пожалуй, – мелькнула мысль у Алесандра, – я бы многое отдал за то, чтобы услышать, что скажет этот Пикерелл, увидев пустую камеру».

За ближайшим забором неожиданно, без всякого предупреждения, заорал петух. Тут же откликнулись его коллеги по всему городку. Затявкала разбуженная крикунами шавка; где-то в хлеву заблеяла коза, желая внести посильную лепту в симфонию утра. И наконец в качестве завершающего аккорда со скрипом отворилась дверь: один из обывателей, чей сон нарушило петушиное племя, почувствовал необходимость выйти до ветру.

«Ну, пожалуй, – хмыкнул про себя Хорт, – один утренний визит нанести стоит».

Дом священника находился при храме. Алесандр покосился на купол, увенчанный странно упрощенным солярным знаком, затем – на обложенный охапками соломы и хвороста столб на городской площади. После чего громко и размеренно постучал в калитку. Пришлось подождать. Во дворе, почуяв чужака, забрехала псина – не шавка, а вполне солидный полкан, издававший басовитый лай с отчетливыми взрыкиваниями. Через некоторое время по ту сторону калитки послышались кряхтение и шаркающие шаги.

– Цыц, поганец! – приказал хозяин псу, а уж затем обратился к непрошеному гостю: – Что там еще за чадо мое принесло в такую рань?

– Разговор есть, святой отец, – ответил Хорт и приложил к приоткрывшемуся в калитке окошечку свиток с королевскими печатями. – Ненадолго, буквально на пару вопросов. Потом пойдешь досыпать.

Священник, похоже, мигом взбодрился и что-то забормотал, отпирая щеколду. Алесандр вошел внутрь.

– И по какому обвинению, – начал он без предисловия, – вы собирались устроить аутодафе? Разумеется, король пришлет сюда своих фортов, и они разберутся, но я хотел бы услышать ответ из ваших уст.

– По обвинению в ереси, – проговорил священник.

– В ереси? – несколько опешил Хорт, ожидавший другого ответа. – Вы собирались сжечь волкодлака по обвинению в ереси?

– В том, чтобы быть волкодлаком, нет вины, – отозвался священник, – на то воля божия. Ересь же есть следствие свободы выбора, а потому наказуема.

– И в чем же заключалась роковая ересь обвиняемой?

– Сия особа, – священник, похоже, обрел нарушенное было спокойствие, – была учительницей в общинной школе. Но вместо того, чтобы излагать истинное представление о мире, внушала чадам ложные и смутные понятия, почерпнутые, без сомнения, из еретических книг.

– О-о, – протянул Хорт, – эта особа мне с самого начала показалась слишком умной и образованной для здешних мест! Хорошо, что я в ней не ошибся. Я надеюсь, – прервал он собиравшегося что-то возразить священника, – что вам известно негативное отношение Его Величества к подобного рода казням?

– Известно, – спокойно кивнул священник, – но закон никто не отменял.

– Что за чушь, какой закон может разрешать в наши дни охоту на ведьм?!

– Вы правы, законы о преследовании колдунов, магов, чародеев и ведьм были отменены. Но существует закон от 6347 года, согласно которому лицо, исповедующее богопротивные учения и внушающее их согражданам, а особо – умам юным и неокрепшим в истинной вере, может и должно быть казнено через предание очистительному огню.

«Дьявол! – мысленно выругался Хорт. – А сколько, интересно, еще таких, с позволения сказать, законов существует и не отменено до сих пор – только потому, что никто о них не знает? Никто, кроме кучки полоумных рыцарей да их престарелого духовного наставника».

– Отлично, святой отец, – совершенно спокойно произнес он, – вы мне крайне помогли. Идите досыпайте и ни о чем не волнуйтесь – костры вам больше не понадобятся.

Вопль возмущения по поводу исчезнувшей пленницы и вправду заслуживал всяческих аплодисментов. И Хорт не зря жалел, что не сможет услышать его. Сэр Пикерелл рвал и метал, и ему вторил не до конца проснувшийся градоначальник.

– Как, как вы могли прохлопать такое! – Пикерелл с грохотом ударил по столу кольчужной перчаткой. Двое кнехтов из личной стражи главы города попятились. – Неужели вы ничего не слышали?! Как перепиливали решетку, например? Я уверен, что это сделал тот самый Хорт, королевская ищейка!

– Надо было угостить его болтом и делу конец, – высказал свое мнение градоначальник.

– Делу конец? – сощурился рыцарь. – Ты хочешь, чтобы сюда нагрянула толпа фортов в сопровождении сотни гвардейцев? Может быть, ты хочешь, чтобы они полистали городские архивы? Нет уж. Побег еретички – наше внутреннее дело. Отряди людей – пусть отыщут ее… Что значит – «где?» Где угодно! Но Хорта – ни единым пальцем!.. И ты, – рыцарь обернулся к присутствовавшему в зале алхимику, – исчезни с глаз долой. Когда все уляжется – мы сами тебя найдем.

Не говоря ни слова, алхимик повернулся и пошел к выходу.

«Найдете, как же! – мрачно подумал он. – Нет уж, пора перебираться в другое место, определенно пора. Но когда я полностью восстановлю свои записи – вот тут-то вы по-другому запоете…»

Любая собака могла бы пробежать городом Жугур от околицы до околицы (если бы не отвлекалась на котов) минут за пятнадцать. И примерно через те же пятнадцать минут алхимик, вовсе не думавший о гипотетической собаке, дошел до своего дома. Принятое решение крутилось в голове подобно мухе, залетевшей в комнату и не находившей путь наружу.

Он беспрепятственно добрался до своего покосившегося жилища и обвел его свежим взглядом. М-да, обитель великого ученого! Гниль, плесень, осыпавшаяся дранка, заплаты тут и там… И это вместо особняка в столице, лаборатории, оборудованной по последнему слову науки, благодарных студентов… «Ну ничего, – уже привычно подумал старик, – они еще запоют по-другому». Он деактивировал защитный амулет и замельтешил по комнате, собирая в кучу свитки, колбы и прочие алхимические принадлежности. Куча получалась приличная – за полтора года он оброс различным барахлом. Алхимик задумался, глядя на неровные ряды разнообразных банок-склянок, ответивших ему равнодушным стеклянным взглядом.

«Ладно», – решил старик. Он достал большой заплечный мешок, положил его на стол, а затем приподнял половицу и выудил из-под нее узелок, приятно звякнувший монетами. Полчаса спустя все наиболее ценное – записи, редкие снадобья и вещества, деньги и наиболее труднозаменимое стекло – заняли место в заплечном мешке старика, а все прочее перекочевало в тайник под половицей. Крякнув от непривычного напряжения, алхимик взвалил мешок на спину и, не оглядываясь, вышел из полутемного, душною, пропахшего химикатами нутра избы на дневной свет и свежий воздух. Как говорится, спасибо этому дому, побредем к другому.

– Добрый день, уважаемый Везилий! – человеческий силуэт отделился от потемневшей от времени стены. – Вы даже не представляете, как я рад нашей встрече!

– Не имею чести вас знать, – проворчал Везилий, бегло оглядываясь в поисках пути к спасению.

– А это и не важно, – улыбнулся Хорт; в одной руке он держал меч, направленный острием в грудь алхимику, а в другой – небольшой бумажный прямоугольник. – Вы очень кстати упаковали свои пожитки в такой компактный мешок. Надеюсь, ничего не забыли? Чтобы людям Его Величества не пришлось специально приезжать сюда и все обыскивать.

– Какого лешего? Кто вы такой?! – возмутился старик. Одной рукой он пытался нащупать в кармане нужный амулет, но тот, как назло, завалился куда-то за подкладку.

– Пойдемте, Везилий, – с ноткой усталости в голосе сказал Хорт, – видите это? Это – карточка каталога Ассоциации Алхимиков, и нашел я ее прямо здесь, в крапиве возле вашего крыльца. Правда, любопытно? Даже не принимая во внимание ваши прошлые проступки, ограбление королевского дворца – дело весьма серьезное. Но, из уважения к вашим сединам, я не хотел бы связывать вас. Поэтому держите, пожалуйста, руки на виду – и идите вперед. К хорошо известному вам порталу, разумеется.

Тропинка, даже не слишком извилистая, вела их между полями. Хорт, двигаясь по ней вслед за понурым алхимиком, размышлял о том, что рука у него уже затекла держать меч острием вперед; что ел он последний раз слишком давно (а спал непозволительно давно) и что поскорей бы сдать этого хмурого старика людям из ассоциации, или стражникам, или не важно кому, лишь бы после этого выпить большую кружку чая, съесть большую отбивную и послать всех, включая короля, подальше – по крайней мере на сутки.

Поле кончилось, кончилась и тропинка: начались березки и кусты крушины. Везилий, похоже, решил не ломать комедию и не изображать, что он не знает, куда идти дальше. За это Хорт был ему в глубине души благодарен.

– Ну что ж, вот мы и пришли, – сказал он. – Везилий, шаг в этот портал будет для вас шагом к не очень приятной, но честной жизни. Это не может не радовать.

Алхимик остановился у самого портала и медленно повернулся.

– Вот тут вы ошибаетесь, господин Хорт, – зловеще произнес он.

В его руке был зажат амулет в форме округлого медальона – наиболее распространенный среди подобных эльфийских штучек, и большой палец старика лежал так, что активация амулета заняла бы долю секунды.

– Сейчас вы умрете, – сообщил Везилий. – Если вас это интересует, мне это не доставит никакого удовольствия. Убивать просто так, не ради научных открытий – это ужасно, но иногда приходится. Потом я закину ваши останки в портал, а сам портал деактивирую. И никто никогда не узнает, что именно с вами случилось и где именно это произошло…

– Я бы сказал, что вы заблуждаетесь, – устало ответил Хорт, не глядя на алхимика, – но зачем…

Раздался глухой хлопок, и старик, выпустив амулет, покачнулся и упал прямо в портал.

Хорт убрал меч в ножны и поднял оброненный алхимиком медальон.

– Это было рискованно, – произнес он. – Но в любом случае – большое спасибо.

– Всегда пожалуйста! – Огнеда продолжала сжимать в руках толстенный фолиант в кожаном переплете. – Это энциклопедия «Старминика», издание под редакцией магистра Уэбма, тома второй и третий в общем переплете. Можно сказать, вся мощь науки обрушилась на него…

– Нам пора, – улыбнулся Хорт, – не весь же день стоять тут, в лесу.

– А мне здесь нравится, – сказала девушка, запихивая энциклопедию в сумку.

– Пойдем, пойдем. Когда выйдешь из портала – приготовься, будет ощущение, что тебя с силой толкают в спину.

Ощущение и вправду было еще то: Хорт еле устоял на ногах. Пару секунд он боялся, что девушка за ним не последует, еще пары секунд ему хватило, чтобы поразмыслить, почему он этого боится. А потом портал выбросил Огнеду прямо на него и он едва успел поймать девушку. И только после этого оглянулся в поисках Везилия. Огнеда сделала то же самое и тихонько присвистнула. Зрелище открылось действительно не вполне обычное.

– Жена будит своего мужа посреди ночи и взволнованно шепчет: «Дорогой, к нам забрался вор! Он сейчас на кухне, доедает то, что осталось после ужина!» А муж переворачивается на другой бок и, не открывая глаз, отвечает: «Ложись, дорогая, и спи. Я его утром похороню».

У дверей дворцовой комнатки, в которой висел портал, сидел на стуле довольный жизнью Мархей, ел огромный бутерброд с красной рыбой, запивал его пивом из глиняного кувшина и рассказывал двум скучающим гвардейцам анекдоты. Гвардейцы ржали, привалившись к косяку в расслабленных позах. А между этой компанией и порталом от стены до стены был растянут экран, подобный тонкой, почти невидимой паутине, сотканной из голубоватых разрядов. И в этой паутине, в самой ее середине громадной мухой висел Везилий. Он уже пришел в сознание, но, схваченный магическими тенетами, не мог двинуть ни рукой, ни ногой и лишь болезненно морщился от очередного образчика юмора.

– А, – заметил Хорта маг, – с возвращением! Я решил пока не вынимать этого господина – мало ли, вдруг это не тот, а какой-нибудь совсем посторонний.

– Тот, Мархей, тот, – улыбнулся Алесандр. – Давайте, ребята, выпутывайте его и позовите Ол… то есть Его Величество. И архивариуса – тоже сюда.

– Прекрасно, Хорт, – король откинулся в глубоком кресле, положив ногу на ногу, и довольно улыбнулся.

– Кстати, Алесандр, – спросила леди Релла, – вы не представили нам эту очаровательную леди.

– Исправляю упущение. – Хорт, улыбаясь, бросил взгляд на смутившуюся Огнеду. – Это Огнеда, которая помогла мне в поимке Везилия. Даже, я бы сказал, сыграла ключевую роль в этой операции.

– Леди Огнеда, – кивнула фаворитка, – хорошо звучит.

– Не леди, – сказала девушка, – просто Огнеда.

– Ну, это легко исправить, – негромко проговорил король. – Хорт, мы выяснили все, кроме одного пункта. Везилий сознался, что его целью был архив, из которого он выкрал свои же собственные записи. Он также признал, что приманил кнакера, чтобы отвлечь стражу – да и вообще всех – от кражи из архива. Он, правда, никак не ожидал, что кнакеры в бассейне Черноброды нынче столь измельчали и чуть не разрыдался, когда я показал ему этого речного гада, обретающегося ныне в королевском бассейне. Но куда пропала корона – Везилий признаваться отказывается. Как ты полагаешь, мог он состоять в какой-нибудь преступной клике, которая…

– Занимается выкрадыванием корон? А вся алхимическая деятельность – прикрытие? Нет, вряд ли…

И тут у Хорта зародилась мысль. Она поселилась где-то в самой темной глубине его мозговых извилин и никак не давала себя разглядеть целиком. Но мысль определенно была стоящая.

– Ваше Величество, – спросил он, – а не позволите ли вы осмотреть хранилище, где находилась корона, Огнеде?

– Почему нет? Только зачем?

– Есть одна мысль, но я пока не хочу ее озвучивать…

Через минуту они были в уже знакомой Хорту комнате.

– Что ты задумал? – шепотом спросила Огнеда, оглядываясь.

– Можешь задействовать свое обоняние и определить, не пахнет ли здесь чем-нибудь или кем-нибудь подозрительным?

– Ну, знаешь! – возмутилась девушка. – Вряд ли у меня достаточно жизненного опыта, чтобы определить, какой запах для королевского дворца является подозрительным!

И все же она попробовала. Хорт не заметил в ней никаких внешних изменений, просто девушка прикрыла глаза и стала медленно обходить помещение.

В это время в неплотно прикрытую дверь просунулись две любопытные пушистые мордочки. Глазки-бусинки поглядели на Хорта, на Огнеду, а затем хорьки решили, что эту комнату стоит, пожалуй, обследовать поподробнее. Вдруг чья-то добрая душа догадалась припрятать в уголке кусочек вареного яйца или курятины? Илидаже… мышь? Однако, дойдя до середины комнаты, хорьки вдруг преобразились: они, как по команде, приподнялись на лапах и задрали хвосты, распушив их подобно ершикам для мойки бутылок.

– А, вот они куда убежали, – в комнату заглянула леди Релла и тут же с недоумением уставилась на своих любимцев, которые с сердитым пыхтением маршировали по направлению к вентиляции. – Что это с ними стряслось?!

– Ничего удивительного, – Огнеда открыла глаза и тоже посмотрела на зверьков, – они учуяли нежить. А нежить приходила из вентиляции и туда же ушла.

– Отлично, – устало сказал Хорт, – что и требовалось доказать.

Он подобрал с пола обоих хорьков и пошел к двери.

– Сержант! – окликнул он в коридоре одного из дворцовых стражников, – пусть ваши люди проверят чердак дворца – или куда там выходят трубы вентиляции? Скорее всего, именно там и находятся некоторые утерянные реликвии, а также другие ценные предметы. Например, любимое золотое перо королевского секретаря… Также там может находиться нежить, – небольшая, но все равно будьте осторожны. Доложите Его Величеству лично.

Стражник отдал честь и убежал.

– Хорт, Огнеда, не хотите ли кофе? – Релла внимательно посмотрела на Хорта, забрав у него из рук хорьков. – И большую, хорошо прожаренную отбивную?

– Леди, вы всегда были моей спасительницей и благодетельницей.

– Я распоряжусь, – улыбнулась Релла.

Отбивная и кофе подошли к концу, причем второе не смогло преодолеть воздействие первого: Хорт чувствовал, что стоит ему чуть-чуть расслабиться – и он мгновенно уснет.

По коридору, ведущему к залу для аудиенций, загромыхали сапоги стражи.

– Он сказал – доложить Его Величеству лично, – рявкнул за дверью голос сержанта: видимо, слуга у дверей зала попытался его не пустить.

Сержант, чуть запыхавшийся и довольно пыльный, появился в дверях. Позади него топтались еще два стражника и Мархей. В руках сержанта был вновь обретенный символ власти и государственности, а маг держал какой-то вяло трепыхающийся мешок, при виде которого хорьки, пребывавшие в благостной полудреме, вновь стали похожи на растрепанные ершики.

– Вот, – сержант продемонстрировал корону, – цела и невредима, только протереть надо. Господин Хорт просил доложить лично Вашему Величеству. Все как сказал господин Хорт. Нашли на чердаке.

– И еще вот это. – Мархей выступил вперед и с выражением мрачной решимости запустил в мешок руку в толстой кожаной перчатке.

Из мешка появилось розовато-серое создание с вытянутой зубастой мордой, парой перепончатых крыльев и четырьмя когтистыми лапами, из которых передние были заметно длиннее задних и явно более хваткие. Все создание целиком было величиной с крупную курицу, с поправкой на более длинную голову и змеиный хвост. Позади головы у существа рос воротник – то ли из густой щетины, то ли из удлиненной чешуи, – прочее тело казалось голым. Извлеченная на свет тварь засучила лапами, норовя зацепить Мархея когтями, раззявила зубастые челюсти и хрипло зашипела.

– Мелкая, но сильная, зараза, – с уважением сказал маг. – Кусаться пытается!

– И что это? – осторожно осведомился король. – И откуда оно взялось на моем чердаке?

– Какая-то разновидность гарпий, – пожал плечами Мархей, при этом едва не выпустив извивающуюся бестию, – любит все блестящее, как сорока, вот на корону и позарилась. А взялась наверняка из университета. Там в Парабестиарии какой только нежити не держат. Надо спросить, не сбегал ли у них кто в последнее время.

– О, точно! – оживился один из стражников. – Ваше Величество, у меня брат там уборщиком работает, так он рассказывал, что вроде дней шесть назад сбежала какая-то пакость, окно витражное разбила. Он еще потом осколки цветные подбирал…

– Молодец, сержант, – король поднялся с кресла и забрал у стражника корону. – Все молодцы, – обратился он к двум другим.

– Служим королю и королевству! – заученно отозвались стражники и поскорее ретировались.

– Вы свободны, сержант. Отличная и быстрая работа. И вы тоже, господин маг. Да тварь-то эту завяжите попрочнее – и в университет ее, в университет, нечего ей в королевском дворце делать.

– Вот так, – продолжил король, когда за Мархеем закрылась дверь, – а мы-то думали, что это был отвлекающий маневр! А ведь эта гарпия смешала старине Везилию все карты: ведь если бы она не позарилась на столь заметную реликвию, мы могли бы не заметить и его кражу. М-да… Кстати, Хорт, я тут подумываю реорганизовать тайную стражу по образцу того, как это сделано в Кверке…

– Отличная идея, Ваше Величество!

– И?

– Что – и?

– Не хочешь ее возглавить?

Хорт задумался (или сделал вид, что задумался).

– Это было бы весьма почетно, – ответил он наконец. – Но тайная стража – она на то и тайная, что о ней никто ничего не знает. У меня же слишком много знакомых по всему королевству. Нет, Ваше Величество, я, пожалуй, не подхожу для этой роли. Более того, я как раз хотел просить вас об отставке.

– И на что же ты собираешься существовать? – поинтересовался Его Величество.

– По странному совпадению мне недавно перешли по наследству небольшой замок и кое-какие земли. Так что поселюсь там и буду писать мемуары.

– Не рано ли? – удивилась леди Релла.

– Возможно, в самый раз, – сказал король и почему-то посмотрел на Огнеду. – Ну что ж, счастливо обжиться на собственной земле, барон Хорт. Но если мне что-либо понадобится отыскать…

– Например, корону? – улыбнулся Хорт.

– Нет, корону прекрасно отыщут хорьки леди Реллы. А вот пропавший листок из архива, грозящий королевству большими неприятностями…

– Я всегда буду к вашим услугам, Ваше Величество.

– И что теперь? – спросила Огнеда, когда они вышли из дворца.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда я тебя спросила в Жугуре, что будет дальше, ты сказал: «А дальше – посмотрим». Мне кажется, уже наступило то «дальше», когда пора посмотреть. Поэтому я и повторяю вопрос.

Алесандр Хорт, новоиспеченный барон, посмотрел на голубое небо с редкими облачками, на зеленые кроны каштанов, высаженных перед дворцом, на воробьев, деловито расклевывавших на аллее дар какой-то лошади… А затем перевел взгляд на черноволосую девушку в простом, но изящном платье и с тяжелой холщовой сумкой на плече. И с тревожным ожиданием в красивых и умных глазах.

– А дальше, – сказал он со всей серьезностью, на которую был способен, – я, пожалуй, попрошу тебя поймать меня на слове.

* * *

– Ты меня все-таки при случае познакомь со своей сестрой, – серьезно сказала Ивона. – А сейчас я пошла спать. Одд, где можно устроиться?

– Пойдем, покажу, – тролль поднялся со стула.

Я тоже встал, сходил на минутку на двор, убедившись заодно, что погода лучше не стала и следы наши успело замести окончательно. Впрочем, небо потихоньку прояснялось. Ветер, продолжавший гнать над землей полчища колючих льдинок, медленно, но верно сдвигал с небосклона плотное ватное одеяло облаков, и над головой все ширились иссиня-черные провалы в бесконечность, унизанные мерцающими алмазами звезд.

Вернувшись в дом, я добрел до печки, плеснул себе еще чаю и с удовольствием сжал застывшими ладонями горячие бока глиняной кружки.

Вернулся Одд.

– Будешь? – спросил он, показывая взглядом на бутылку с настойкой, в которой оставалась еще примерно половина исходного содержимого.

– Нет, хватит, – я отхлебнул чаю, – а то голова завтра тяжелая будет.

– Да, брат, стареем мы с тобой, – хмыкнул Одд.

– Ничего подобного! – отозвался я. – Ну, то есть не молодеем, конечно, но какие наши годы! Особенно твои. Вспомни хотя бы тот раз – ну, перед тем как я поехал спасать принцессу, – мы меньше нынешнего выпили…

– Качество другое было. Это же, – тролль потряс зажатой в руке бутылкой, – абсолютно натуральный продукт! Все чистое – и спирт, и ягоды, и травы. А в городе разве ж такое купишь? Только эльфы еще кое-как сохраняют культуру производства выпивки, после которой помнишь, что делал вчера.

Одд с сожалением заткнул бутыль пробкой и спрятал сосуд под лавку. Затем наклонился ко мне.

– А она красивая, – доверительным шепотом сообщил он. – Не эльфийская королева, конечно, но по-своему – очень ничего. Особенно если любишь маленьких женщин. Вы с ней как?..

– Мы с ней, – тоже шепотом и с расстановкой произнес я, – друзья. Прежде всего. Не на словах, на деле. Запомни это, Одд. Может, мне бы даже и хотелось чего-то большего. Но она пару-тройку раз, не задумываясь, подставляла под удар свою бедовую голову, спасая мою такую же, и это – главное, чего я стараюсь не забывать. Любовницу я себе всегда найду – не в той, так в другой деревне, – но такого друга… хм, едва ли. А остальное – как она сама захочет.

Я сам поразился своей речи и сквозящей в ней патетичности, совершенно не свойственной мне обычно. Но Одд понимающе кивнул. Мы помолчали, думая каждый о своем.

– Не далее как полгода назад, – вновь заговорил я, – мы с ней встретились за одним занятным дельцем, в котором, не без стыда могу сообщить, я не сыграл вообще почти никакой роли. Так – бегал, кричал что-то, мечом размахивал… А тварей, лезущих из другого мира, между тем рубила Ив.

– Ну-ка, поподробнее, – оживился Одд, – что, прямо вот так при вас и лезли?

– Угу.

– Ну, вообще-то, даже если не учитывать магических способностей девчонки, меч у нее – не ровня твоему, – со знанием дела отметил тролль. – Твой, конечно, тоже неплох, но ее – это м-м… Она говорила, сам Мастер Руд ковал?

– Да, еще для ее матери, перед Предпоследней войной.

– Ну, тогда таким только и нужно… нежить крошить! Ну так что за история? Рассказывай, да и на боковую пойдем, а то действительно засиделись…

САРКОФАГ

– У меня кризис жанра! – заявила Ивона.

Трава была еще свежей, не успевшей запылиться и подсохнуть на жгучем летнем солнце. Весна в этом году выдалась поздней, но бурной, и теперь вся природа медленно отходила от последних зимних перипетий, с удовольствием расправляя и разминая листья, побеги, лапы, усы и крылья. Земля, особенно под пологом леса, еще хранила холод последних заморозков, и ночевать на ней было не слишком уютно. Памятуя о последней такой ночевке, я наслаждался теплым солнечным днем, не требовавшим от меня никакой особой спешки, жуя соломинку и бездумно глядя в поздне-весеннее небо, по синей безбрежности и бездонности которого плыли караванчики пушистых облаков. Желтый круг солнца, цветом напоминавший хорошее сливочное масло, – еще не раскаленный, каким будет через месяц, а излучающий приятное тепло, – казалось, приклеился к небосводу. Два коршуна, раскинув крылья и развернув треугольники хвостов, кружили в медленном и торжественном танце под его неусыпным взором. На душе было хорошо и спокойно, любые мысли – будь то о созидательной или разрушительной деятельности – впали в кому и не беспокоили сейчас своим мельтешением.

– Сивер, ты меня слышишь? У меня кризис!

Я посмотрел на Ивону. Девушка, подперев щеку одной рукой, другой рассеянно перелистывала пухлый том в матерчатом переплете.

– Кризис среднего возраста? Вроде рановато… Уши не сожжешь? – поинтересовался я.

Наперекор всем модам Ивона коротко стригла свои серебристые волосы, причем с каждым разом все короче. В результате ее очаровательные заостренные эльфийские ушки (у всех прочих обладательниц сего украшения спрятанные под шевелюрой), были выставлены на всеобщее обозрение.

Ивона рассеянно потрогала уши рукой.

– Не сожгу, – отозвалась она. – У меня творческий кризис, Сивер, и мне нужна свежая мысль.

– Для чего? – поинтересовался я. – В любом случае, боюсь, у меня в последнее время все мысли несколько подержанные и бывавшие в употреблении.

– Ерунда, у меня их вообще не осталось. На случай, если ты забыл, о чем мы говорили последние пару часов, напомню: мне, чтобы выйти на защиту и получить диплом магистра, не хватает одного трактата. Желательно, чтобы он был издан под эгидой эльфийской Академии. Но сойдет и что-нибудь вроде «Вестника Веятского университета». Но не ниже, – девушка ткнула пальцем в лежащий перед ней фолиант.

– Ну и что тебя держит? Садись да напиши! Или у тебя накопилось мало впечатлений от твоих странствий? Ты же, помнится, каждый раз, как в Веят возвращаешься, по вьюку шкур и черепов всякой нежити тащишь? А то и «жити»… А твои уникальные знания о драконах?..

– Это закрытая тема, сам знаешь, – оборвала Ивона.

– Ну хорошо. А верлиока? Кого ты еще знаешь, кто лично участвовал бы в усекновении такой твари?

– О да! – Ивона тоже перекатилась на спину, заложила ногу на ногу, а фолиант умостила поверх груди. – Верлиока пошла на «ура». Один мой коллега просто-таки рыдал слезами счастья, когда я отдала ему заспиртованные ядовитые железы этой бестии. Но это не то…

Коршуны закончили свой менуэт и отчалили, стайка певчих дроздов, щебеча, пролетела над луговиной. Гораздо выше, где-то между верхушками деревьев и облаками, проплыла темным крестиком виверна, – совсем крошечная, если глядеть снизу.

Ивона вновь начала листать «Вестник».

– Я это позаимствовала в библиотеке университета только на прошлой неделе, – сообщила она. – Так, посмотрим, куда движется наука… «Перспективы использования мышиных шариков для предсказания политических событий». Тьфу, позапрошлый век! И еще бы хоть брали какие-нибудь погадки, кроме тех, что производят живущие на университете пустельги. Угу… «Изменение прикуса при смене зубов у вепрелона». «Геометрия межреальностных окон как отражение структуры пятимерного пространства». «Роль дождевых червей в образовании почвы». О, а вот и наша знакомая принцесса отметилась! «Доделювиальные аффилиации недавно обнаруженного плотоядного страннопалого». Во загнула! Неплохо… Ивона захлопнула «Вестник» и уронила его на траву.

Мы съехались с Ивоной в небольшой деревеньке с романтическим названием Переляки, в полудне езды от столицы. В этом славном селении, угнездившемся на слиянии Хоры и Корчаги, университет когда-то приобрел несколько домов. Здесь, укрытые рваным покрывалом векового леса, таились развалины с блуждающими по ним осколками древних заклятий, а в болотах, окружающих слияние рек, в изобилии водились водяные, кикиморы, анчибалы и прочая нежить вкупе с вполне живыми раками, рыбами, выхухолями, цаплями и вивернами. Все это должно было через месяц в очередной раз удостоиться сомнительной чести стать наглядным материалом для грызущих гранит науки юных дарований. Сейчас же сюда удалилась Ивона, используя университетские владения в качестве эрзац-монастыря, где и предалась скорбным размышлениям о будущем своей магической карьеры.

Я, собственно, не ожидал застать ее здесь, проезжая через селение по своим собственным делам, однако, выехав за околицу, заметил на выходящем к реке разнотравном лужке знакомую стрижку, а присмотревшись, обнаружил и все остальное. Спешить мне было особенно некуда, поэтому я без зазрения совести остановился поболтать со старой знакомой. Тем более что эта знакомая была весьма привлекательна внешне и не менее интересна как собеседник. Ну и, наконец, я ее просто сто лет не видел – с прошлой осени.

Ивона решительно сунула фолиант в холщовую сумку. Я с сожалением окинул прощальным взором пробудившуюся вокруг природу и тихонько свистнул, подзывая Аконита.

– Рад был с тобой повидаться, но мне пора, – сказал я Ивоне, наблюдая, как мой конь движется ко мне расслабленной трусцой, а из угла его губ свисает нитка зеленой слюны.

– Ты-то куда направляешься? – спросила она.

– Как обычно, – я выплюнул зажеванную насмерть соломинку, – восстанавливать мировую справедливость.

– О, – оживилась девушка, – это куда же?

– Да здесь неподалеку. Ничего интересного. Знаешь, наверное: замок Камомиллон.

– Ну да, знаю. – Ивона подозрительно быстро поднялась на ноги, критически осматривая куртку, на которой свежая трава оставила свои зеленые отметины. – И что там?

– Да шучу, – ответил я, почесывая Аконита за ухом. – Ты же помнишь, что моя сестра заделалась в баронессы, выйдя замуж за небезызвестного тебе Алесандра Хорта. Так вот, в этом самом Камомиллоне обретается не то троюродный дядя, не то внучатый кузен моего новоиспеченного зятя, и, зная, что я буду в этих краях, Алесандр попросил передать родственнику кое-какие письма.

– Ага. – Ивона прищурилась, как делала это обычно, собираясь сказать гадость: – А ты знаешь, что говорят про этот самый Камомиллон?

– А про него что-то говорят? Ты же вроде удалилась от мира, Ив, откуда тебе известно о каких-то сплетнях?

– Ну, я иногда ем, – сделав серьезную мину, ответила девушка. – И делаю это, как правило, в корчме. Так вот, уже неделю ходят слухи, что в замке что-то неладно.

– И что же именно? – Аконит тыкался мне в плечо храпом, намекая, что раз уж позвал, так поехали.

– Ну, то, что я слышала, звучало примерно так: «А завелся там страхоил упыревидный. Как ночь – он сторожит, чуть зазеваешься – хвать, и высасывает, словно робенок перезрелую сливину!» Ну и вариации на эту тему. Поскольку массовых шествий с гробами от замка к погосту вроде бы не было, я не очень дергалась, но проверить все-таки собиралась. Так что давай-ка я тебе составлю компанию, если не возражаешь. Опять же, авось при смене обстановки какие-нибудь мысли умные у меня возникнут – для трактата. А то в этой пасторали что-то ничего путного в голову не идет.

– Я уже понял… Ну, полагаю, они – обитатели замка – не станут возражать против визита знаменитой колдуньи…

Ивона смешливо фыркнула, а затем повернулась и громко свистнула. Аконит поднял голову и чуть удивленно пошевелил ушами. Я проследил его взгляд и тоже несколько удивился – с другого конца луга к нам трусил единорог. Точнее, киохтван, северная разновидность однорогого быка (а вовсе не коня, как почему-то думают многие).

– Где ты это чудо раздобыла? – поинтересовался я, разглядывая оседланного единорога.

– История давняя, – махнула рукой девушка, – я его раздобыла еще во времена той, к счастью, несостоявшейся войны с Кверком. Редко на нем езжу, обычно оставляю его в дядином замке, когда уезжаю надолго.

Киохтван положил морду на плечо хозяйки и глубокомысленно вздохнул.

Расположение замка Камомиллона было стратегически выверено: он стоял на верхушке пологого холма, окруженный лесом. Однако, приглядевшись, я понял, что изначально это оборонительное сооружение возводилось в степи или среди лугов, лес же здесь поднялся позже: многие деревья доросли до уровня внешней стены, а то и переросли ее, исключая использование большей части бойниц. Ров, если таковой и был, давно и надежно зарыли, сам же замок многократно перестраивался, подгоняемый под нужды очередного поколения его обитателей. В нынешнем варианте он представлял собой добротный каменный дом с четырехэтажной центральной частью и двумя симметричными трехэтажными крыльями. Над домом красовались пять башенок, выполнявших, скорее всего, декоративную функцию. Окружавшая это строение старая стена практически потеряла оборонное значение и служила главным образом украшением ландшафта. Ведущая к широко распахнутым воротам замка прямая подъездная дорога была аккуратно обсажена правильно чередующимися кленами и липами. Над башенками лениво шевелились несколько вымпелов и флаг с гербом владельца, в высоких стрельчатых окнах второго этажа отблескивало клонящееся к закату солнце. На одном из зубцов стены с видом министров, обсуждавших годовые расходы на цели благотворительности, сидели два иссиня-черных ворона, изредка бросая косые взгляды на крадущегося в их сторону рыжего кота. Из-за ворот доносились чьи-то разговоры и даже крики, но явно не предсмертные. Прямо в воротах воробьи дрались за ценное содержимое конского яблока. Короче, здесь царили мир и гармония – самая подходящая ситуация, чтобы в ее развитие внес свою лепту какой-нибудь незваный упырь или гуль.

– Тихо здесь и красиво, – мечтательно сказала Ивона. И тут же добавила в унисон моим мыслям: – Самое место для какой-нибудь нежити.

– Типун тебе на язык! – Мы уже въезжали во двор замка, и я осматривался в поисках каких-нибудь встречающих. – Нет, ты погляди – накаркала!

Ивона возмущенно фыркнула, чуть осадив единорога. Во дворе замка присутствовало множество предметов живой и неживой природы, начиная от заморских хвойных деревьев с тонкими, словно кружевными веточками и заканчивая сломанной, каретой, подпертой чурбаком взамен отсутствующего колеса. Но было здесь и нечто, нарушавшее картину общей гармонии, хотя и колоритное само по себе: прислоненный к стене здоровенный гроб, сколоченный из таких толстых досок, из каких впору только строить стойло для особо буйного быка.

– По-моему, – проявила редкую наблюдательность Охотница, – население замка понесло тяжелую утрату. И, кажется, они подозревают, что покойный может захотеть присоединиться к поминкам.

Я не успел ответить, так как в дверях появился хозяин здешних мест и мой новоявленный родственник. Велимир Долославский был мужчиной невысокого роста, средних лет, с рыжиной в редеющих волосах. Я познакомился с ним на свадьбе Огнежки – он был, кажется, бароном или маркизом (все время путаю эти титулы), тихо и мирно управлявшим своими крохотными земельными владениями. У меня он не вызвал тогда никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. Но, может быть, отсутствие последних – уже хороший знак? Недаром ведь слово «неплохой» считается синонимом слова «хороший».

– А, – господин Долославский как-то невесело усмехнулся в усы, – мой новый родственник! Доброго здравия.

– И вам того же, – отозвался я, спрыгивая на землю и отдавая поводья Аконита подбежавшему слуге. Тот поспешно принял повод, не сводя вытаращенных глаз с киохтвана Ивоны. Долославский же не выразил особого удивления – лишь слегка приподнял бровь при взгляде на необычное верховое животное.

– Прошу прощения, – сказал он, – не имею чести знать молодую леди.

– Познакомьтесь, это Ивона Визентская, кандидат в магистры наук…

Ивона спешилась и позволила Долославскому поцеловать ее руку.

– Велимир Долославский, можно просто Велимир.

– Можно просто Ивона, – девушка абсолютно невозмутимо передала поводья киохтвана мальчишке-конюху. Зверь и человек воззрились друг на друга с одинаковым подозрением.

– Маг это то, что нам нужно, – произнес владелец замка, несколько повеселев. – Можно даже сказать, что сама судьба привела вас, милая леди, в сию обитель скорби…

– Так, – сказал я, – во-первых, пока не забыл, – вот вам письма от Алесандра. Во-вторых, «сама судьба», как вы изволили выразиться, в данном случае – это я. А в-третьих, про скорбь мы уже догадались – в отличие от ее первопричины. Может, поделитесь?

– Мумия, – кратко и невразумительно произнес Долославский.

– Мумия? – удивилась Ивона, воспрянувшая было духом от мысли, что в замке завелась какая-нибудь научно значимая нежить.

– Пойдемте в дом, глупо и невежливо с моей стороны обсуждать такие вещи на пороге, – отозвался Велимир, открывая входную дверь.

В доме царила такая атмосфера подавленности, что Ивона вновь заметно воодушевилась.

– Нутром чую, что здесь завелась какая-то хищная нежить, – шепнула она мне. И продолжила уже громко, обращаясь к любезному хозяину: – Велимир, а можно осмотреть тело?

– Тело? Чье тело?!

– Жертвы. Судя по тому, что во дворе стоит гроб, захоронение еще не состоялось.

– Ах, вы об этом… Нет, гроб остался не у дел, потому что слуги настояли на сожжении тела. Они опасаются, что покойные будут не так уж покойны и вернутся в образе упыря или еще кого. А некоторые слуги и вовсе берут расчет.

– Может, вы все-таки расскажете, что здесь происходит?

– Все очень просто, хотя и не очень понятно. Присаживайтесь, в ногах правды нет. Так вот. Если вы, Сивер, помните, несколько лет назад я имел удовольствие путешествовать по стране Нубъег. И из этого весьма познавательного путешествия я привез некоторые редкости. И среди прочего – саркофаг с заключенной в нем мумией. Саркофаг весьма изыскан в смысле отделки, но его истинная ценность, разумеется, в содержимом. На прошлой неделе я вскрыл саркофаг, дабы осмотреть мумию.

– И вы не опасались проклятия? – спросила Ивона, с кошачьей грацией устраиваясь на небольшом диванчике.

– Проклятия? А вы верите в то, что древние жрецы Нубъега действительно прокляли всех, кто впоследствии дотронется до покойного?

– Ну, – отозвалась девушка, – это не моя специализация. Итак, что было дальше?

– Я тщательно осмотрел мумию и даже проверил ее особым амулетом на наличие каких-либо охранных заклинаний, но ничего подозрительного не обнаружил. А спустя ночь одна из служанок была найдена мертвой и – как бы это сказать? – словно высосанной. Слуги тут же заявили, что мумия древнего нубъегца превратилась в упыря.

– Это возможно, – вставила Ивона.

– Вот, а вчера нападение повторилось. И хотя, в отличие от предыдущего случая, двое слуг слышали крик жертвы, они, вместо того чтобы поспешить ей на помощь, бросились по коридору с воплями: «Упырь, упырь!» Короче, я сейчас оказался в весьма тяжелой ситуации. Боюсь, если ничего не предпринять, то после следующего же инцидента вся прислуга уволится. Хорошо еще, что все происходит в отсутствие госпожи Долославской.

– А почему бы вам не избавиться от этой мумии, доставляющей вам столько неприятностей? – спросил я.

– Так в том-то и дело, – развел руками Велимир, – что у меня ее нет!

– То есть как?!

– Я после первого же случая проверил утром саркофаг – мумия исчезла без следа. Саркофаг я закрыл, но переставить не смог – он тяжелый, а слуги теперь на пищальный выстрел к нему не подойдут! Тело было крепко спеленуто бинтами, и вряд ли нежить, если это была она, могла бы сбежать в таком виде. Обрывков ткани я не нашел. И никто в замке не заметил бродящего по коридорам забинтованного зомби.

Подали ужин и Велимир пригласил нас в столовую. Нервный слуга расставлял тарелки и раскладывал столовые приборы заметно дрожащими руками. Одна из тарелок, не выдержав борьбы с его трясущимися конечностями, сделала кульбит и ударилась об пол, разлетевшись на множество треугольных осколков. Хозяин замка отправился на кухню о чем-то распорядиться.

– Ну и что ты скажешь? – поинтересовался я шепотом у Ивоны.

– Хм, – девушка потерла висок, – ты давно знаешь этого Велимира?

– Ив, не думаешь же ты?..

– Нет, это не он, – бесстрастно отозвалась девушка, но глаза ее сверкнули одновременно и любопытством, и вампирским зеленым огнем, – я уже проверила его одним заклинаньицем – он не нежить и не оборотень. Но все же…

Вернулся Долославский.

– Велимир, – сказала Ивона, – я надеюсь, вы не будете возражать, если мы займемся поисками вашего древнего упыря?

– Напротив, я на это искренне надеюсь! Мой дом в вашем полном распоряжении, сударыня! Мало того, что эта мумия приводит к человеческим жертвам, так она еще и сама по себе имеет художественно-историческую ценность… И было бы неплохо ее разыскать, даже если она ни в чем и не замешана. Так что можете не сомневаться, что в случае успеха моя благодарность не будет иметь границ…

– В разумных пределах, – докончил я. – Велимир, где были убиты жертвы упыря? В одной и той же части замка?

– Ну, – хозяин ненадолго задумался, – по крайней мере – на одном этаже. Там же, где стоит саркофаг.

– Ну что ж, – сказала Ивона, – попробуем его там подстеречь!

Велимир выделил нам две комнаты в южном крыле дома. Умывшись, я вышел в коридор и тут же наткнулся на Ивону. Девушка выглядела даже слишком посвежевшей и отдохнувшей и жизнерадостно обшаривала стену напротив моей двери каким-то амулетом. В другой руке она держала меч, по которому муаровыми разводами пробегало голубоватое свечение.

– Нашла что-нибудь?

Ивона повернулась ко мне.

– М-м, – глубокомысленно произнесла она, косясь на амулет, с моей точки зрения не подававший признаков жизни, – по крайней мере, это не похоже на ловушку… Я имею в виду наши комнаты. Какая-то магия определенно присутствует, но это не магия живых существ.

– А зомби и есть неживое существо.

– Я не об этом. Это вибрации каких-то магических предметов, но не существ. Эх, надо было этот гроб доисторический осмотреть!

– По-моему, это не очень большая проблема: мы же все равно будем на том этаже.

– Не-а. Это ты будешь на том этаже – и глядя в оба! А я прогуляюсь по замку, посмотрю, что здесь и как.

Спорить с ней было бессмысленно.

Я дошел до главной лестницы и поднялся на третий этаж. Замок, и без того будто сжавшийся и затаившийся в приступе страха, теперь словно вымер. Мне, привыкшему бесшумно подкрадываться к самым разнообразным созданиям (равно как и пресекать подобные попытки в отношении меня), казалось, что я топаю, как бегемот после особо бурной вечеринки с левиафаном.

Дверь в помещение, где стоял пресловутый саркофаг, была заперта. Я помялся возле нее, попробовал заглянуть в замочную скважину, но ничего не увидел: за дверью стояла кромешная темень, в коридоре же тускло горел одинокий факел, воткнутый каким-то наиболее бесстрашным слугой. Я отошел чуть в сторонку, чтобы свет от факела не падал прямо на меня, и замер. Разумеется, зомби, как и прочая нежить вроде упырей, прекрасно обходится без света, довольствуясь обонянием, но из темноты мне было бы легче заметить что-нибудь, идущее по коридору.

Замок, за вычетом населявших его людей и вопреки им, жил своей жизнью. Чуть прислушавшись, я различил поскрипывание ставень, постанывание рассыхающихся оконных переплетов и потрескивание уставших за века перекрытий, к которому примешивалось трудолюбивое царапанье челюстей жука-точильщика. За окном пронзительно цыкнула летучая мышь, а ее нелетучие тезки прошуршали под досками пола, на которых я стоял. Где-то в отдалении послышался легкий топоток множества лапок, как будто пробежала стая мелких грызунов или пошел в атаку на кухню целый эскадрон особо откормленных тараканов. Сколько я ни вслушивался, так и не смог понять, что это было. Стонов, хрипов, воя и бульканий, которые обычно издает упырь или зомби, так и не последовало. Я слегка пошевелился, меняя позу, поскольку у меня затекла нога, и тут тишину разорвал отчаянный вопль. Поверить, что такой звук издает человек, можно было только с большим трудом, а к тому моменту, когда я справился с этой задачей и бросился по коридору к источнику этого крика, он внезапно смолк.

С Ивоной мы столкнулись – в самом прямом смысле – у двери того помещения, которое не принято посещать коллективно. Полагаю, изначальная конструкция замка вообще не предусматривала сих «кабинетов задумчивости», но при одной из модернизаций их построили, упрятав в толщу стен канализационные трубы. Можно было предположить, что нынешней ночью кто-то из обитателей Камомиллона не выдержал нервного напряжения и покинул свою безопасную комнату по нужде, столь естественной в таких случаях Случайно ли нежить оказалась в отхожем месте или догадалась, что перепуганных людишек лучше подстерегать именно тут, осталось неясным.

– Это здесь! – шепнула магичка, взглядом показывая на прикрытую дверь. За дверью отчетливо послышался странный чмокающий звук, а затем – шуршание, похожее на топоток мышиных лапок.

Ивона сейчас и сама могла напугать кого угодно: ее глаза сияли яркой зеленью, не хуже чем у заправской кошки. В одной руке она удерживала пульсар, сжав его в кулаке, так что пучки синеватых лучей пробивались между пальцами, а в другой – меч. Я пинком вышиб дверь и галантно пропустил девушку вперед, чтоб не попасть под магический удар.

В уборной дотлевал оброненный на пол факел. Рядом с ним, привалившись головой к стене, распростерлось тело, облаченное в длинную ночную рубашку, чепец и тапочки в виде кроликов. Присмотревшись, я опознал в бренных останках кухарку замка, пожилую даму, судя по внешности – решительную и не склонную к сантиментам. Последнее наблюдение подтверждал топорик для разделки мяса, зажатый в ее руке и захваченный, надо полагать, на случай нападения упыря. Вот только упырь не посчитался с подобными приготовлениями. Как и с нашим визитом, которого не счел нужным дожидаться.

Ивона поколдовала над зажатым в руке пульсаром, и тот тихо воспарил под потолок, сменив цвет на бледно-желтый и осветив помещение.

– Ну, – поинтересовался я, после того как мы обшарили комнатку и даже заглянули в нужник, – и где он?

– Это не зомби, – твердо ответила Ивона, осмотрев жертву. – Не знаю, кто это или что, но уж точно не зомби и не упырь. Сам посмотри.

То, что я увидел, мне не понравилось. То есть мало кому вообще может понравиться труп, особенно если в нем наличествует дыра, подозрительно напоминающая укус пиявки – только не треугольной, а почти квадратной формы и шириной вершка полтора. Тело выглядело так, словно из него выкачали всю жидкость, воспользовавшись для этого корабельной помпой.

– Ну ладно, – нарушил я паузу. – А что насчет Велимира?

– Свою опочивальню он не покидал, – отозвалась Ивона, – так что пока он чист.

В коридоре робко зашуршали подошвы, замелькали отсветы факелов – народ все-таки поборол страх и стал стекаться к месту происшествия. В числе собравшихся оказался и хозяин замка, которого Охотница тут же отвела в сторонку.

– Велимир, – сказала она, выводя Долославского в коридор, – ведите, показывайте нам эту древнюю домовину. Надо было это сделать сразу после ужина, ну да что теперь.

– Вы видели упыря? – поинтересовался Долославский; обитатели замка, возрыдавшие было над покойной, тут же примолкли и прислушались.

– Это не упырь, по крайней мере – в обычном понимании. Не гуль и уж точно не зомби. Мне казалось, что я заметила что-то подозрительное неподалеку от кухни, но, поскольку нападение произошло в совершенно другом месте, я пока не могу вам сказать ничего определенного. Идемте, здесь уже случилось все, что могло случиться.

– Ну да, – поддакнул я, – ни одна нежить способная пролезть в дырку нужника, на такое сборище напасть не рискнет.

Велимир, несколько нервозно озираясь, довел нас до уже знакомой мне двери на третьем этаже, извлек из кармана связку ключей и, погремев ими, отпер замок.

Кабинет представлял собой длинную прямоугольную комнату, выходившую на улицу торцевой стеной. Окно здесь не было ни занавешено, ни закрыто ставнями, и сквозь него, рисуя на полу причудливый узор из теней, заглядывала круглая желтая луна, только-только начавшая убывать. Я оглядел комнату, привыкая к лунной подсветке. Большой полированный стол был завален какими-то свитками и безделушками; на нем же стояли несколько весьма ветвистых канделябров. Дальше – стеллаж с книгами, свитками (в берестяных или кожаных тубусах) и безделушками и пара кресел. На стенах кабинета висели какие-то картины (в темноте не было видно, что на них изображено, лишь рамы матово поблескивали) и головы зверей на медальонах. Ну и, конечно, сам «виновник торжества» – саркофаг, мрачно возвышавшийся в самом центре помещения.

– Вот, собственно… – Велимир показал на изделие нубъегских мастеров.

– Ого! – восклицание Ивоны было тихим, но очень эмоциональным.

– Что тебя так поразило? – шепотом спросил я. – Или я что-то упускаю?

– Упускаешь, – также шепотом ответила Ивона. – Я всегда забываю, что это видят не все… Короче, эта штука просто сочится магией…

– А если его открыть? – поинтересовался я.

Ивону слегка передернуло – наверное, ей не очень понравилась эта идея, но возражать она не стала.

– Вы уверены? – поинтересовался Велимир, зажигая свечи в канделябрах. Ивона покосилась на него, и свечи тут же вспыхнули, тихо потрескивая.

– Ну надо же посмотреть, что там внутри и как это связано с творящимся здесь? Ив, будь наготове.

– А то! – негромко фыркнула девушка, щурясь от света канделябров; зеленые отблески в ее карих глазах пропали, зато в руке зажегся огненный шарик.

Мы с Велимиром взялись за край деревянной крышки с намалеванным на ней портретом усопшего нубъегца при всех регалиях.

– Когда я в последний раз туда заглядывал, – театральным шепотом сообщил мне Долославский, – там не было ничего интересного…

– Угу, даже постояльца, – отозвался я. Крышка, несмотря на кажущуюся массивность, оказалась довольно легкой – дерево, из которого она была сделана, превосходно просохло за столетия. – Скидываем!

Любопытная картина: посреди глубокой ночи, в освещенной свечами комнате, двое мужчин склонились над саркофагом, похожим на помесь лодки и гроба. При этом один из мужчин был одет почти по-походному и угрожающе сжимал меч, другой же – облачен в халат и тапочки. Но у обоих на лицах застыло идиотски заинтересованное выражение.

Саркофаг и сейчас был пуст – вот только утверждать, что в нем не было ничего интересного, я бы не стал.

– Что там? – спросила Ивона, баюкая пульсар на ладони.

– Ничего, – честно сказал я.

– Что, совсем ничего?

– Именно.

– Господин Сивер очень верно охарактеризовал ситуацию, – сообщил Велимир, – большего ничего я, пожалуй, раньше не видел.

Девушка подошла и тоже заглянула в нутро саркофага.

В саркофаге действительно ничего не было. Зато там было НИЧТО, которое открывалось окном в абсолютное, ничем не замутненное НИКУДА.

– Давай-ка пока его закроем, – задумчиво предложила Ивона. – У меня раньше вроде не было агорафобии… А вот теперь, похоже, у нее есть шансы появиться.

Обход замка с заглядыванием во все дыры ничего не дал: неведомая тварь нажралась и теперь отсыпалась где-то в неизвестном нам укромном месте. Мы обошли даже надворные постройки, для чего Велимир приписал нам в помощники старшего конюха – детину столь здоровенного, что я заподозрил в нем примесь тролльей крови. Но в них все было чисто: мы были хрипло обкарканы воронами, шуганули полдюжины крыс и спугнули одного хорька, как раз собравшегося на крысиную охоту. Хозяйские кони чинно дремали, явно никем не тревожимые; Аконит спросонья удивленно воззрился на меня, а киохтван Ивоны даже ухом не повел, вольготно развалясь в отведенном ему стойле. На дощатых стенках стойла я заметил несколько непонятных знаков, словно в деревяшку кто-то тыкал раскаленным железным прутком, но Ивона, которой я показал эту несомненную улику, только досадливо поморщилась.

В результате мы пришли к бесхитростному мнению, что надо бы вздремнуть. Тем более что бестия до сих пор покушалась только на одиноких любителей ночных прогулок по коридорам, а в комнаты обитателей замка не заглядывала.

Утром я был разбужен Ивоной, которая без стука явилась в мою комнату, плюхнув на кровать том «Вестника».

– Знаешь, что любопытно? – вопросила она, обвинительно тыча пальцем в книгу.

– И тебе доброго утра, – зевнул я.

– То, что в саркофаге может быть сокрыта дыра в иную реальность, я подозревала, – невозмутимо продолжала магичка. – Из этой дыры и пришло то нечто, которое теперь харчит прислугу. И все-таки остаются две проблемы. Во-первых, как эти нубъегские жрецы умудрились создать портал ТАКОЙ формы…

– Какой? – поинтересовался я.

– Я почитала тут один трактатец. – Ивона присела на край кровати. – Практическую сторону этого вопроса я знала и раньше, но оказывается, у него есть и теоретическое обоснование. Короче говоря, структура пространства такова, что дыры между соседними реальностями – с точки зрения наблюдателя – всегда октогональны. И якобы по-другому быть не может. Все равно как кристаллы у каждого минерала имеют свою особую форму…

– Хм… Надо полагать, – предположил я, натягивая сапоги, – что жрецы об этом просто не знали.

– Похоже на то, – согласилась девушка. – Но любой специалист по магии пространств просто опи… то есть обрыдается от счастья, заполучив подобный артефакт.

– А что второе? – зашнуровав сапоги, я выпрямился, трогая щеку рукой: побрить или так оставить?

– Если вдруг ты забыл: Велимир приволок саркофаг с мумией, и та не вываливалась до поры до времени ни в какую пространственную дыру. Что-то должно было активировать портал! Остается выяснить, что…

После завтрака мы снова посетили кабинет Велимира. И хотя, по утверждению Ивоны, магическое излучение никуда не делось, внутри саркофага мы обнаружили только его дно, без каких-либо дыр в иные миры.

Ивона мрачно листала трактат про порталы, отвечая невпопад и заедая чтиво маринованными оливками.

Где в течение дня таится неведомая тварь, я так и не понял. Насладившись высоконаучным чтением, Ивона вооружилась каким-то кристаллом и принялась искать энергетические следы, оставленные монстром. Надо ли говорить, что отчетливый след обнаружился только в выше упоминавшемся отхожем месте? Девушка сунула кристалл в карман и выразительно посмотрела на меня. Я представил себе упыря – антропоморфную нежить с розовато-серой морщинистой голой кожей, когтистыми костлявыми лапами и торчащими изо рта клыками – который сидит в нужнике по пояс в нечистотах, и… наотрез отказался составлять ему компанию.

Ивона хмыкнула, взяла из конюшни своего единорога и уехала в Переляки, откуда вернулась только под вечер, когда обитатели замка торопливо разбегались по комнатам, запасаясь ночными горшками или их эрзацами.

– Пойдем-ка, проведаем саркофаг, – сказала магичка, когда коридоры замка опустели.

– И как мы туда попадем? – спросил я.

– А в чем проблема? – искренне удивилась Ивона. – Сложное это, что ли, дело – дверной замок открыть?

– Мы же туда заходили сегодня, – напомнил я, поднимаясь за девушкой по лестнице, – и, помнится, ничего аномального не нашли.

– А вдруг все меняется ноч… А это что за дрянь?!

Ивона встала как вкопанная, и в ее ладони мгновенно вспыхнул колючий огненный шарик. Я схватился за рукоять меча, всматриваясь в полумрак.

Да, что-то новенькое. Тварь сидела на стене сбоку от лестницы, весьма напоминая вытянутую и расплющенную мокрицу, только длиной локтя в три. Тело ее прикрывал сегментированный панцирь; полукруглая голова таращилась на нас парой овальных глаз, похожих на шлифованные куски белого мрамора. Как только свет пульсара блеснул искорками в этих матовых глазах, бестия с жутковатой плавностью и бесшумностью развернулась и скользнула вверх по стене, мгновенно затерявшись в густых тенях под потолком. Послышался тихий топоток множества лапок. Только теперь, когда я увидел само существо, я понял, почему впрошлый раз у меня возникла ассоциация с марширующими тараканами.

Мы бросились по лестнице вслед за удалявшимся топотком, но, оказавшись на третьем этаже, потеряли тварь и остановились.

– Да, – сказала, переводя дыхание, Ивона, – это точно не упырь… и не зомби.

– Очень тонко подмечено, – согласился я, – а ты уверена, что это существо вообще имеет какое-либо отношение к здешним событиям?

– Уверена. Энергетический след в уборной был ее. Ладно, давай-ка глянем, что там с саркофагом.

Она проделала какие-то пассы над замком, и дверь в кабинет Велимира, чуть скрипнув, приоткрылась.

В кабинете было все по-прежнему. Ивона не стала зажигать свечи, просто подвесила в воздухе пару светящихся шаров. Мне такого освещения хватало, о магичке с ее вампирскими корнями и говорить не приходится – я заметил, что Ивонины глаза вновь поблескивают зелеными огоньками.

Погода за окном портилась, добавляя свои зловещие штрихи к мистическому антуражу. Шума дождя я не слышал, да его, похоже, и не было. Не было и звезд с луной, зато непроглядную мглу периодически рассекали змеящиеся молнии, и все предметы в кабинете подсвечивались мертвенно-голубым светом. Я взялся за крышку саркофага и рывком скинул ее. Быстро глянул внутрь и на всякий случай сделал шаг назад.

– Ну, что там? – спросила Ивона.

– Все то же, – отозвался я, – в смысле, опять полное ничто…

– S’er Markhab keif Half?

Вздрогнув, мы мгновенно обернулись к саркофагу и встретились глазами со странной девушкой, вероятно появившейся из него.

– N’ef gemsh? – несколько разочарованно спросила она.

Девушка и впрямь была странная, хотя по-своему даже красивая. Высокая, длинноногая, с удивительно гладкой кожей цвета дымчатого кварца, с весьма неплохой фигурой (благо скудность одежды не мешала это оценить) и с кошачьей головой. Ну, не совсем кошачьей, а скорее напоминавшей ее общими очертаниями, формой подбородка, кончиками клыков, видневшимися из-под мягкой верхней губы, треугольными, высоко посаженными ушами… И, разумеется, большими глазами с вертикальными зрачками, которые сейчас расширились и горели зеленым так, как это не бывает и у вампиров. Волосы, правда, были вполне человеческие: угольно-черные, блестящей волной ниспадающие на плечи.

Не смущенная, а скорее огорченная нашими обалделыми взглядами, девушка пошарила рукой в складках тонкого белого платья, составлявшего ее единственную одежду, и извлекла какой-то амулет на шнурке, имевший вид правильного овала, выточенного из полупрозрачного голубого камня и покрытого письменами. Девушка надела его на шею, после чего на чистейшем лиррике произнесла:

– Доброй ночи. Где я?

Мы переглянулись.

– Это амулет-переводчик, – восторженно сообщила Ивона, обращаясь ко мне (на случай, если я не заметил).

– Вы находитесь в королевстве Беррона, если вы спрашивали о стране, – объяснил я незнакомке.

– Интересно, – задумчиво произнесла гостья. – Обычно порталы, пробитые с вашей стороны, открывались в каменных сооружениях пирамидальной формы.

– Боюсь, – включилась в разговор Ивона, – культура Нубъега, строившая эти самые сооружения, прекратила свое существование, оставив лишь большое количество различных артефактов.

– Давно? – с интересом, скорее академическим, спросила кошкоголовая.

– Около полутора тысяч лет назад. Поэтому даже среди драконов никто не помнит подробностей ее исчезновения… Так что в данный момент мы в обычном замке, примерно в двух тысячах верст от Нубъега.

Я обратил внимание, что амулет-переводчик слегка вспыхивает, реагируя на каждое произнесенное слово. Девушка задумчиво потерла амулет пальцем, а затем, вероятно, приняла какое-то решение и протянула мне руку.

– Я Баст, – представилась она. – По-вашему это, наверное, называется, – она на секунду задумалась, – колдун.

– Маг с той стороны! – искренне восхитилась Ивона, продолжая пристально разглядывать пришелицу.

Я представился сам и представил Ивону.

– Коллега?! – столь же искренне восхитилась Баст. – Люди, с которыми мы общались раньше, считали нас богами. Даже, как это ни смешно, поклонялись.

– Ну, не хотела бы вас разочаровывать, но магия сейчас слишком распространена, чтобы всех, кто ею обладает, считать богом. Времени прошло слишком много…

– Время идет не одинаково по разные стороны портала, – улыбнулась Баст, – последний визит к нубъегским жрецам был, по нашим меркам, около тридцати семи лет назад.

– Так это вы забрали мумию?

– Как сказать. Лично я ее, разумеется, не забирала, – Баст нахмурилась. – И предпочла бы, чтобы этого вообще не происходило.

– О, – переменил я тему. – Раз уж вы с той стороны, может, знаете, что за дрянь лезет из вашей реальности?

Девушка-кошка собралась было что-то спросить (надо полагать – уточнить, что я имею в виду под «дрянью»), но тут нас неожиданно прервали. В неплотно прикрытую дверь, обтекая притолоку, с шуршанием просачивалось серое сегментированное тело, покрытое панцирем. Прежде чем Ивона сотворила пульсар, а я как следует взялся за меч, Баст совершенно по-женски взвизгнула и попробовала забраться на рабочий стол Велимира.

– Эта гадость и к вам пробралась?! – вопросила она.

– Из вашего же портала!..

Тварь, обнаружив столь неласковый прием и численное превосходство противника, изящно извернулась прямо на потолке и стала утекать обратно в коридор.

– Осторожно, – взвизгнула Баст, – ее практически не берут…

Пульсар, брошенный Ивоной, на мгновение припечатал бестию к притолоке – и тут же отскочил, пронесся над нашими головами (мы едва успели пригнуться), несколько раз стукнулся о стены, отлетая рикошетом, выбил одно из стекол оконного переплета и сгинул в ночи.

– …заклинания, – закончила Баст, распрямляясь.

Мы с Ивоной пулей вылетели в коридор.

– Куда она побежала? – вопросила Магичка, поспешно творя огненные шары сразу в обеих ладонях.

– Не имею понятия. Давай – я налево, ты направо.

Ивона согласно кивнула. Я бросился вперед, прислушиваясь к уже знакомому топотку лапок, и едва успел остановиться: тварь скатилась со стены прямо передо мной. Скатилась в прямом смысле слова, скрутив свое тело в бронированный рулет, и ловко развернулась, как только оказалась на полу. Передняя часть ее тела приподнялась и, покачиваясь, подалась ко мне. Я отчетливо увидел копошащиеся членистые лапки, оканчивающиеся тройными подушечками, и приближающийся ко мне рот – округлое отверстие внизу головы, внутри которого ритмично сходились и расходились четыре симметричные зазубренные челюсти. Я ткнул в эту ротовую дырку острием меча, но нежить уклонилась, и клинок лишь царапнул край панциря. Я ударил еще раз – тварь завалилась на бок, но тут же выровнялась, раскатав во всю длину свое саженное тело.

У меня под локтем, одновременно с окриком Ивоны «отойди!» один за другим скользнули два пульсара, прокатились по панцирю гадины, ударились о стену и рикошетом ушли в стороны: один взорвался где-то над лестничным пролетом, другой умчался вдоль по коридору, выбив окно в его торце. Неведомая нежить вновь подняла голову, зловеще и многообещающе шевеля челюстями; на этот раз, в качестве дополнительной подробности, я заметил ходящий вперед-назад позади челюстей некий орган, напоминающий поршень помпы. Неприятные ощущения усугублялись тем, что тварь, в отличие от нас, двигалась почти бесшумно. И в этот момент прилетел еще один огненный шар, едва не зацепив меня и ударив в тварь чуть пониже рта.

Похоже, брюхо твари тоже покрывала антимагическая броня, хоть и не такая толстая, как на спине. Но нежить все-таки рефлекторно свернулась в рулон, оставив пульсар внутри витков тела: Я было подумал, что надо как-то поблагодарить спасительницу, но тут Ивона добежала до меня и остановилась рядом, вытащив меч.

Скрученная бестия дергалась на полу, матово поблескивая панцирем, по бокам которого то тут, то там проскакивали лучики плененного огненного шара. Ивона резко ткнула ее острием меча, и эльфийский клинок, полыхнув синим, глубоко вошел между сегментами, не давая твари развернуться. Мгновение спустя раздался хлопок, свечение пульсара и меча погасло, а странное существо обмякло.

– Спасибо, – сказал я, пока девушка, наступив на нежить ногой, выдергивала меч.

– Не за что, – отозвалась Ивона. – Благодари Баст, а я промахнулась.

Я повернулся туда, где стояла женщина-кошка, вернее, только начал поворачиваться, потому что Баст завопила:

– Сзади!

Еще одна тварь подобралась по стене, но, обнаружив, что ее заметили, метнулась вперед по коридору и скользнула в разбитое пульсаром окно. Ивона произнесла несколько непечатных слов, очень плохо вязавшихся с ее милой внешностью.

– Бегом вниз! – крикнула она. – Если эта пакость поползет по внешней стене – перехватим ее возле конюшни.

Проверять, следует ли Баст за нами и собирается ли вообще это делать, времени не было. Мы почти кубарем скатились по лестнице и вылетели во двор, подметаемый все-таки начавшимся дождем. Тут я немного обогнал Ивону и первым добрался до конюшни замка.

Да, благодушия, царившего здесь днем, теперь не было и в помине! Кони испуганно ржали, метались в денниках и лупили копытами в перегородки, в надежде покинуть ставшее опасным помещение. Лошади вообще очень хорошо чуют нежить и нечисть и активно ее не любят, распознавая в любом обличье. К счастью, они придерживаются своей собственной классификации нежити и индифферентно относятся к водяным, русалкам, лесовикам и им подобным, а то бы ездить верхом вообще было невозможно.

Аконит приветствовал меня хриплым ржанием, похожим на рык: он один сохранял относительное спокойствие, прижав к голове уши, вздернув губу и злобно глядя куда-то вверх.

Проклятие! В конюшне было темно, проблески молний еще позволяли кое-как разглядеть денники, но перекрытие терялось в непроглядном мраке. Трескучие раскаты грома мешали расслышать, не крадутся ли по потолочной балке многочисленные лапки с тройными подушечками. Судя по направлению взгляда Аконита, именно там и затаилась нежить.

В распахнутую дверь вбежала Ивона, тут же пустив в полет две светящиеся сферы. Они поднялись на две трети высоты конюшни и высветили толстую, потемневшую от времени и покрытую мотками паутины балку, к нижней стороне которой прилепилась тварь. Золотисто мерцавшие пульсары отразились в овальных белесых глазах, нежить вздрогнула и серым комом упала вниз. Ивона вскрикнула от неожиданности: бросаться огнем в деревянном помещении со стратегическими запасами сена она бы не рискнула. Вместо этого она кинула в бестию какой-то зеленый сгусток, который при ударе рассыпался сотнями тонких извивавшихся щупалец. Спутанное ими существо упало в стойло к киохтвану.

Аконит рванулся вперед, попытавшись пробить перегородку и достать неведомую тварь зубами. Мы с Ивоной бросились к деннику – только для того, чтобы увидеть, как спадают с разворачивающегося членистого тела последние из опутавших его петель. Нежить разорвала заклинание почти мгновенно – оно задержало ее лишь на какую-нибудь пару мгновений. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы единорог, фыркая, нагнул голову и пошел в атаку. Его тонкий, чуть изогнутый острый рог с размаху ткнул окончательно освободившуюся тварь, пришпилив ее к доскам перегородки. В следующий момент по рогу прокатилась волна света, а затем раздался громкий хлопок, перекрывший очередной разряд грома, – и в стороны брызнули разнокалиберные ошметки.

Кони настороженно замолчали. Аконит прекратил грызть доску и победоносно заржал. Ивона отперла денник киохтвана и подошла к своему зверю, который поднял голову и вопросительно посмотрел на хозяйку. Кончик его рога отчетливо дымился. Девушка, убрав меч за спину, погладила одной рукой шею единорога, одновременно дуя на пальцы другой.

– Поясни, – попросил я, тоже, пряча меч и подходя к Акониту; впрочем, караковый конь и так уже успокоился и теперь лечил нервы клоком сена.

– Очень просто, – немного вымученно улыбнулась Ивона, – рог единорога – один из лучших накопителей магической энергии, отдающий ее под воздействием почти любого силового заклинания. Такое я и метнула, когда рог пробил панцирь (совсем слабенькое – на большее меня сегодня не хватит, и так уже тошнит). А скользнув по рогу, оно достроилось и зарядилось.

Во дворе замелькали огни, и минуту спустя внутрь опасливо заглянул конюх в компании давешнего верзилы и еще двоих мужиков. Верзила сжимал в волосатой ручище вилы, остальные ограничились факелами.

– Вы очень кстати, – обрадовал их я, – здесь надо бы прибрать, да в паре денников поменять соломку.

Мужики удивленно воззрились на перемазанную грязью Ивону (по пути к конюшне она поскользнулась и упала), а девушка наклонилась и подобрала с пола оторванную полукруглую башку с матово-белыми глазами и круглой дыркой рта, из которой в предсмертной судороге выпятились иззубренные лезвия челюстей. Голова произвела на дворню соответствующее впечатление: конюх и его добровольные помощники осенили себя знаками Солнца, вжавшись в стену, чтобы пропустить Охотницу с трофеем.

Жилые помещения замка светились едва ли не всеми окнами; внутри по коридорам кучками перемещался народ, передавая друг другу вести о страшной битве с упырем. Впрочем, недавнее прошлое в виде трех высосанных трупов заставляло людей с сомнением относиться к результатам «битвы», и, вероятно, далеко не все ставили против упыря. Поэтому группа обитателей замка, во главе с самим Долославским, отнеслась к нашему появлению в холле довольно настороженно. Их взгляды прошлись сначала по мне, вымокшему до нитки, затем – по перепачканной в грязи Ивоне (она еле держалась на ногах) и наконец остановились на страшном трофее в руках девушки.

Вероятно, голова твари выглядела действительно страшнее Охотницы, потому что после непродолжительных раздумий хозяйская экономка направила перст именно на скорбные останки, обличающе возопив:

– Упырь! – и, после секундной паузы, констатировала очевидное: – Издох!

Качать Ивону остереглись, но торжественно пропустили к лестнице. Я отловил экономку и шепнул ей пару просьб, затем направился к Велимиру.

– Вам удалось истребить тварь? – Долославский был, видимо, слишком напуган или издерган, чтобы задавать вопросы обиняками.

– Как видите, – полушепотом сообщил я. – И еще одна на третьем этаже.

– Так их было две?!

– Будем надеяться, только две, – несколько остудил я преждевременные восторги Велимира. – А потому – отправьте всех спать. Если где-то кроется третья тварь, было бы неразумно ее провоцировать. И, если не затруднит, велите приготовить воду для госпожи Ивоны (Велимир понимающе кивнул) и чай для нас троих. Встретимся у вашего кабинета, я вас хочу кое с кем познакомить.

Пока Ив смывала с себя трудовую грязь и пот, я собрал останки первой нежити и теперь их рассматривал. Тварь была длиной почти в сажень и шириной в поллоктя. Все ее сегменты, кроме первого (сиречь головы) и последнего, имели по паре ножек, полностью скрытых при взгляде сверху за счет боковых выступов панциря. Теперь панцирь был пробит мечом, нижняя поверхность тела была рассечена вдоль средней линии и обуглена примерно до половины длины – следствие взрыва боевого пульсара в замкнутом объеме.

Появился несколько озадаченный Долославский и оторопело уставился на членистую тварь.

– Это и есть упырь? – спросил он.

– Ну, – я продемонстрировал хозяину замка пильчатые челюсти, отчего тот слегка побледнел, – не настоящий упырь, но суть та же.

– Вы уверены, что их больше не будет? – надо отдать должное Велимиру – для человека, который с нежитью не сталкивался, он сохранял неплохое самообладание.

– Ну, как я уже говорил, я на это надеюсь…

– А источник их находится в вашем кабинете и следующая задача – как-то его прикрыть, – освеженная и, можно даже сказать, обновленная (хотя и несколько бледная) Ивона бодро подошла к нам. – И именно там, в кабинете, находится нечто, что мы бы хотели вам показать.

Велимир был, вероятно, слишком занят мыслями о потусторонней твари, поэтому не спросил, откуда мы знаем, что находится в его предположительно запертом кабинете.

Баст сидела на краешке стола Велимира, закинув одну на другую свои красивые длинные ноги, и при белесом свете пульсара читала «Вестник», который, надо полагать, извлекла из брошенной Ивоной впопыхах сумки. Стало быть, амулет позволял ей понимать не только устную речь, но и письмена. Очень полезная вещица! Заметив нас, девушка приветливо улыбнулась.

– Мы убили вторую, – сообщил я ей. – Треть ей, хочется думать, нет. Да, я тогда не успел тебя поблагодарить за своевременное вмешательство.

– Не за что, – отмахнулась Баст.

– Кто это? – спросил у нас с Ивоной опешивший Велимир.

– Это Баст, – ответила Ивона, – она заглянула к нам оттуда же, откуда пришли эти членистые кровососы. И тем же путем…

– Баст?! – Брови Велимира поползли по направлению к темени. – Древняя нубъегская богиня?!!

Похоже, он исчерпал-таки лимит невозмутимости.

– Нет, – девушка-кошка потянулась, сцепив пальцы рук, и еле слышно звякнула браслетами. – Всего лишь современный маг. Для вас, правда, потусторонний.

Она вновь взяла в руки раскрытый «Вестник».

– Ваша наука действительно сильно продвинулась, – сказала она. – Интересно, что ваш мир пошел по пути развития магических знаний.

– В каком смысле? – не поняла Ивона.

Я посматривал на Велимира – не хлопнется ли тот в обморок от избытка впечатлений, но тот взял себя в руки и, добравшись до кресла, сел. Теперь, когда он не боялся упасть, нахлынувшая было бледность стала постепенно отступать.

– Видя Нубъег две тысячи ваших лет назад, – пояснила Баст, – можно было предположить, что магия у вас отомрет или станет уделом очень немногих избранных, а науки будут развиваться своим чередом. Но из того, что я здесь увидела, я поняла, что магия и многорасовость сделали вашу реальность такой, какая она есть.

Мы с Ивоной удивленно приподняли брови.

– Ваша культура выглядит несколько асимметричной, – немного виновато улыбнулась девушка-кошка. – Вы освещаете помещения свечами и ездите на верховых животных, а при этом рассуждаете – и довольно верно! – о структуре пространства и организации живой материи. Чтобы разглядеть наследственное вещество в клетках, не прибегая к магическим инструментам, требуется кое-что посложнее увеличительного стекла и масляной лампы…

– Если ты такая… мудрая, – сказала Ивона садясь в свободное кресло, – объясни нам, как работает этот портал, – она указала на саркофаг.

Тот, кстати, вновь обрел дно и стал обычным; деревянным ящиком странной формы, а вовсе не окном в бесконечность.

– У меня есть на этот счет мысли, – сказала, ничуть не смутившись, Баст. – Как вам, наверное, известно, пробить два портала в одну и ту же реальность довольно сложно. Жрецы Нубъега как-то умудрились этому научиться, сворачивая переход не в пяти, а в шестимерном пространстве, поэтому-то он и не выглядит октограммой. Они дополнительно фокусировали проходы с помощью пирамид, пирамиды же служили и активаторами. В результате они открывали в нашу реальность десятки порталов.

Ивона слегка присвистнула от изумления, а потом возбужденно воскликнула:

– Но это же почти невозможно! В Берроне и соседних странах потенциально действующих порталов всего-то с десяток, причем все природные…

– Тем не менее. Откуда у жрецов было такое умение, я не знаю, да и, боюсь, уже никто не узнает.

Ивона о чем-то глубоко задумалась. Велимир молча переводил взгляд с одной девушки на другую.

– Баст, – вдруг спросила Ивона. – А зачем ты прошла этот портал? Не с экскурсионной же целью? И зачем тебе – или вам – мумия древнего нубъегца?

Баст несколько помрачнела.

– Из-за мумии и прошла, – сказала она.

– И куда вы ее дели? – подал голос Долославский.

– Не я, – девушка задумчиво поковыряла пальцем край стола. – Ну хорошо, слушайте. Мы, то есть наши маги, попали в ваш мир случайно. Однажды, около четырех тысячелетий назад – по вашему летосчислению и девяносто шесть лет – по нашему. Тогда-то жрецы Нубъега и приняли нас за богов. И решили, что умершие должны уходить в наш мир. Понятия не имею, что натолкнуло их на подобную мысль…

Баст немного помолчала.

– Короче, – продолжила она, – они научились ставить такие, – она показала на саркофаг, – межреальностные порталы и подвергали наиболее дорогих умерших определенному обряду, включая мумификацию, который должен был обеспечить покойным жизнь на той стороне. И нас буквально осадили ваши зомби!

Теперь мы все втроем ошарашено смотрели на Баст.

– Так мумии действительно оживали? – выдавила наконец Ивона. – Только не в нашем, а в вашем мире?

– Не смешно, – отозвалась Баст. – Учитывая разницу в скорости потока времени, покойные правители, верховные жрецы, визири и министры в компании со своими любимыми супругами и кошками появлялись целыми отрядами. И наши маги потратили немало сил, чтобы эту практику прекратить. И когда после долгого перерыва вдруг опять объявился бодрый труп знакомого вида, я упокоив его, направилась сюда – узнать, в чем дело.

– А этих тварей, – вдруг спросил Долославский, – не вы ли наслали? В качестве мести.

– Нет, что вы, – девушка потупилась и смущенно призналась: – Я сама их до судорог боюсь.

Меня почему-то разбирал нервный смех, хотя я и не давал ему прорваться наружу. Вот ведь! Интересно, забегающие к нам на огонек гули, упыри и мроеды – тоже чьи-то горячо любимые родственники, которым хотели обеспечить счастливое времяпрепровождение в загробном мире?

– Больше такое не повторится, – уверил Велимир. – Знания о подобных порталах утрачены, как и нубъегские похоронные обряды. Кстати, госпожа Баст, может быть, вы расскажете что-нибудь об этих обрядах – это имело бы большой научно-исторический интерес.

Баст стала о чем-то рассказывать (или, возможно, объяснять, почему она ничего рассказывать не будет), но мое внимание переключилось на Ивону. Девушка сидела, утонув в мягком кресле, в глубокой задумчивости.

– Ив, – позвал я ее, – ты еще с нами?

– А? – Ивона вышла из прострации. – Пирамиды… При чем здесь пирамиды? Здесь же нет никаких пирамид.

– Дело же не в каменной башне пирамидальной формы, – отозвалась Баст, – а в определенным образом сфокусированном энергетическом контуре.

Ивона несколько секунд, не мигая, смотрела на нее, а затем заметно оживилась.

– Ну конечно! Это идея. Велимир, скажите, а не знаете ли вы, что было на месте вашего замка до его постройки?

– Точно не известно. – Долославский задумался. – Здесь довольно много древних руин, предположительно принадлежавших темным эльфам. Одна из таких построек служит фундаментом для замка, но что это было за строение…

– А у вас есть хороший план замка?

– М-м… есть, и довольно точный. – Велимир выдвинул ящик стола и стал в нем рыться. Минуту спустя он извлек и развернул перед нами слегка пожелтевший пергамент.

– Отлично. – Ивона вскочила с кресла. – Сивер, пошли, ты мне поможешь!

– Если фокус объяснить, его суть становится столь очевидной, что только руками всплескиваешь – как не догадался раньше! – рассуждала Ивона, сидя на стене возле ворот и копаясь в сумке.

Сумка, похоже, была бездонной. Во всяком случае, при мне Ивона не раз извлекала из нее самые неожиданные вещи, хотя я и не мог бы поручиться, что она возит их с собой всегда и все.

Ночь, столь богатая событиями, постепенно сдавала свои позиции. Небо над подступавшим к замку лесом посветлело, окрасившись в приятные зеленоватые тона, на остальной части небосвода погасли звезды, за исключением двух-трех самых упорных. Темные росчерки облаков – последнее наследие ночной грозы – подсветились по краям, отражая лучи еще невидимого солнца. Несколько запоздалых летучих мышей промелькнули бесшумными тенями, торопясь попасть в свои дневные жилища. В кроне одного из деревьев во дворе замка сонно зачирикала какая-то мелкая птичка. Если бы камень стены не был таким влажным и холодным, а я не отдал бы свою куртку замерзшей Охотнице, то смог бы насладиться видом просыпающейся природы в полной мере.

– Вот, – сказала Ивона, выныривая из сумки, – замечательная вещь. Одно из недавних достижений прикладной магии.

Она извлекла на свет некий предмет, представляющий собой два соединенных друг с другом темных овальных стекла, от которых отходили загнутые на концах планки с вправленными в них мелкими, но хорошо ограненными камнями.

– Вроде очков от солнца, – пояснила девушка. – Мне Стериан такие показывал, да и эльфы их иногда носят, чтоб свет не слепил. Но это – другое.

Она что-то сделала с кристаллами, а затем надела «очки» и посмотрела сквозь них на замок.

– Ага, так я и думала, – сказала она. – На, хочешь посмотреть?

– Я же не маг, – ответил я, вертя «очки» в руках.

– Не важно. Эта… этот прибор разработан для использования не только магами. Я его уже активировала, так что любуйся на здоровье!

Сквозь «очки» замок стал полупрозрачным, расплывшись нагромождением черных теней. Зато стали видны другие, и довольно занятные, веши: какие-то бледно фосфоресцирующие полосы и росчерки под землей, такие же пятна кое-где внутри стен. Основание, на котором был выстроен замок, лучилось в нескольких местах, но особо выделялись четыре симметрично расположенные яркие точки на уровне пола первого этажа и одна-в центральной башенке наверху. Даже не будучи геометром, я отчетливо понял, что вместе они образуют правильную пирамиду, и кабинет Велимира на третьем этаже находится как раз в ее центре.

– Она неактивна, – сказала Ивона, – остается только выяснить, что ее «включает».

– Но откуда она?

– Можно домыслить. Руины, на которых стоит замок, вполне могли быть древним эльфийским святилищем. А четыре энергетические точки остались от какого-нибудь магического круга или еще какого контура, который использовали при ритуалах. Вряд ли он исходно был квадратом, скорее всего октограммой. Я, например, не знаю ни одного заклинания, которое работает в квадрате, но, впрочем, у эльфов могли быть такие заклинания. Так или иначе, святилище, а затем его развалины были симметричными и послужили фундаментом именно для центральной части замка. Затем при постройке были использованы камни с руин, и по чистой случайности еще один артефактный камень попал в центральную башенку. Опять же по чистой случайности башенка получилась такой высоты, что кабинет Велимира оказался в фокусе всех пяти камней.

– Не много ли случайностей?

– Не знаю, я не спец по вероятностям. Но ты только представь, сколько подобных артефактов было использовано в других постройках. И их не замечают, потому что они не сложились во что-то магически существенное. Ну а в этом случае – сложились…

– Ну ладно, – сказал я, – в конце концов чтобы предотвратить дальнейшее появление нежити, достаточно переставить саркофаг в другую комнату.

– А то и просто отодвинуть к стене, – согласилась Ивона. – Но нам надо еще раз открыть портал, чтобы Баст могла вернуться к себе.

Мы оба уставились в план замка. На зубец стены позади нас уселся ворон, глянул на нас, склонив голову, и хрипло закаркал.

– Цыц, ты! – шикнула на него Ивона.

Ворон еще разок обиженно каркнул и полетел куда-то в направлении леса.

– Ив, а ты говорила, кажется, что вода хорошо поглощает магию?

– Ну да, а что?

– Смотри сюда, – я ткнул пальцем в пергамент, – здесь установлен деревянный резервуар для воды. Как я понимаю, для кухонных нужд в основном. Вода в него поступает либо дождевая, либо натаскивается из колодца каким-нибудь водоносом.

– Дождевая… – протянула Ивона. – Вот в чем дело! А я грозу заподозрила.

– Ну да, только дело было не в грозе как таковой, а в дожде.

– Отлично, – Ивона спрятала пергамент с планом в сумку, – пойдем.

Водонос, которым оказался все тот же троллеподобный детина, спокойно выслушал мои пояснения.

– Ну, дак, – сказал он, – че ж не вылить. Надо – значить, выльем.

– Только по сигналу. Постой пока в дверях, а как мы тебе махнем – выливай.

Вернувшись на стену (солнце уже взошло, и камень постепенно нагревался), я отобрал у Ивоны «очки» для рассматривания энергетических точек и линий и повелительно махнул рукой. На опорожнение резервуара я отвел десять минут, но детина, видимо, знал более быстрый способ. Уже через пару минут точки по углам пирамиды дрогнули, а затем их мгновенно связали тончайшие светящиеся нити, прочертив внутри черного облака замка ожидаемую геометрическую фигуру. Мгновение спустя четыре тонких луча сошлись в центре пирамиды – там, где предположительно находился саркофаг.

– Ну что, кризис жанра прошел? – Я осадил коня под шильдой, которая извещала о въезде в Переляки.

– Угу. Прошел. Буду писать судьбоносный трактат.

– Переквалифицируешься в специалиста по магии пространств?

– Еще чего! Мне и этих членистоногих кровососов хватит по самое не балуйся! А пространственными артефактами и энергетическими пирамидами найдется кому заняться. Я еще на твоего нового родственника кой-кого из коллег натравлю, так что пусть гостей ждет. Тем более что он такой просвещенный!

– Это ты иронизируешь или как?

– Ни в коем случае! Я абсолютно искренна!

Мы помолчали.

Киохтван отрешенно глядел куда-то, в одному ему ведомую даль. Аконит, прядая ушами, нагнулся, сорвал с обочины какую-то травину и принялся ее жевать.

– Ну ладно, – сказала наконец Ивона, – это было славное дело, и спасибо тебе, что привлек меня к нему.

– Абсолютно не за что, – вполне искренне ответил я, – собственно, я даже почти не могу припомнить там своего участия. Ты все сама сделала.

– Ладно, не прибедняйся. – Девушка тронула поводья, выводя единорога из сомнамбулического состояния.

– Ив, – окликнул я ее, – знаешь, что я подумал?

Ивона обернулась, вопросительно приподняв бровь.

– Я подумал, что из нас получилась бы неплохая команда по отлову и отстрелу нежити, особенно эксклюзивной…

– Спасибо, – Охотница улыбнулась.

– Но только после того, как ты напишешь трактат и получишь свою степень магистра, – сурово закончил я.

Ивона фыркнула.

– Всенепременно. До встречи! – и щелкнула единорога пятками, посылая его с места в быструю рысь.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Я проснулся на удивление легко, без малейших признаков похмелья – за что в особенности ценил домашние настойки Одда. Приподнявшись на локте, я оглядывал меховое изобилие своего ложа (зимой тролль и сам использовал в качестве постельных принадлежностей вороха выделанных звериных шкур). Шкурами для моего ночлега пожертвовали в основном волки, попалось несколько лис, пара-тройка медведей и росомаха. А поверх всего этого была наброшена серебристо-серая, с желтоватым отливом, шкура громадного снежного льва.

Гостеприимный хозяин уже встал и сейчас старательно раздувал огонь в печи, держа наготове несколько березовых щепочек. По дому медленно распространялся легкий запах дыма. Я окончательно проснулся и принюхался получше: в доме, помимо запахов вчерашнего застолья и звериных шкур, явственно ощущался аромат промытой гречневой крупы…

– Утро, Сивер, – хмыкнул Одд, убедившись, что огонь разгорелся, и подсовывая в печь пару полешек, – здоров ты спать стал!

– После таких посиделок грех не вздремнуть, – ответил я, с неохотой вылезая из-под шкур и ощупывая пальцами ноги холодные доски пола.

– Да уж, знатно посидели! – тролль довольно осклабился, распрямляясь. – Ивона вон уже часа два как встала…

– Где она?

– В конюшне, вендига обдирает. Как закончит, можно будет и позавтракать.

На улице сейчас было просто восхитительно, хотя и морозно. Прекратились и снегопад и ветер; и теперь вся округа сверкала в лучах солнца первозданной белизной. Деревья на ближайшей лесной опушке казались нарисованными на этой белизне черной тушью при помощи тончайшего пера. Домики, сараи и заборы были настолько четко прорисованы, что выглядели как будто ненастоящими, даже несмотря на курившиеся над домами дымки. Складывалось впечатление, что неведомый живописец, создававший этот пейзаж, даже не подозревал о том, что краски можно смешивать.

– Доброе утро, Сивер!

Ивона обернулась на скрип двери и, улыбаясь, указала на почти снятую белоснежную шкуру. Мясо вендига – темно-красное, непригодное в пищу. Впрочем, я еще не видел человека, который бы рискнул есть нежить.

– Тебе помочь? – поинтересовался я, разглядывая, словно впервые, острые черные когти твари.

– Не-а, сама справлюсь. Мне только с морды снять осталось…

Прислонившись к стенке денника и почесывая храп Акониту, вдруг взалкавшему ласки и человеческого тепла, я смотрел, как девушка сноровисто подрезает бритвенно-острым ножом связки и хрящи на морде твари. Спустя минуты три Ивона выпрямилась, с наслаждением расправив плечи, и продемонстрировала мне отделенный от туши угловатый череп, покрытый подушечками массивных мышц.

– Впечатляет, – согласился я, рассматривая ряд острых зубов, часть которых была наделена пильчатым краем, – хотя видывал я и пострашнее.

– Отличный экземпляр, Сивер. – Ивона аккуратно завернула череп, а затем и шкуру в куски холстины. – В университетском музее будут рады.

– Пойдем, – я проводил взглядом останки вендига, спеленутые на манер нубъегской мумии, на их пути в кожаную торбу, – там Одд нас грозился гречневой кашей взбодрить.

– Мясо надо куда-то вынести, не здесь же его бросать! Наверное, надо за забор – пусть вороны поклюют.

– А не потравятся? – усомнился я.

– Насколько мне известно, до сих пор не травились. Ничего им не будет. Сивер… – Ивона посмотрела мне прямо в глаза. – Спасибо тебе.

– За что? – искренне удивился я.

– За то, что ты вчера сказал обо мне Одду. Не делай круглые глаза, тебе не идет. Я не подслушивала, просто слух у многих моих предков куда лучше, чем у людей.

Стараясь не мазнуть по мне кровью вендига, Ивона привстала на цыпочки, чмокнула меня в щеку и поволокла за хвост тушу нежити на улицу.

– А знаешь что, – раздался уже из-за дверей ее обычный спокойно-жизнерадостный голос, – про саркофаг нубъегский мой знакомый, что им занялся, раскопал кое-какую информацию. Оказывается, у жрецов Нубъега был особый, сложно устроенный артефакт, позволявший вертеть дыры между реальностями…

Ивона вновь заглянула в конюшню, вытирая руки комком снега.

– Пошли завтракать, – сказала она. – Когда ты приедешь на мою магистерскую защиту – а ты ведь приедешь? – я тебе покажу кусочек древнего трактата про этот артефакт. Интересно, что было бы, если бы он и сейчас существовал?

– Уж точно ничего хорошего, – отозвался я. – И с нынешними-то порталами хлопот не оберешься, а тут кто-нибудь обязательно начал бы вертеть новые – направо и налево!

– Нет в тебе по утрам должного уровня романтизма! – посетовала девушка. – Да ты не переживай, никто его не найдет. Полторы тысячи лет прошло, а то и две…

В ее последних словах мне почудился оттенок какой-то мечтательности, но, возможно, он был вызван мыслями о горячей каше. Ивона бодро зашагала по снегу к крыльцу, не дожидаясь, пока я прикрою двери конюшни.

СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА

Зазвенела, разбиваясь об пол, очередная кружка, и поджарый мальчишка бросился убирать ее осколки. Неплотно закрытую дверь качнул ветер, и в помещение вторглись запахи соли, гниющих водорослей, рыбы и смолы. Один из завсегдатаев, сидевший ближе всех к двери, невозмутимо привстал из-за стола и с грохотом захлопнул непослушную створку. «О скалы грозные дробятся с ревом волны!..» – затянул кто-то хорошо поставленным, хотя и не очень трезвым баритоном.

Я обвел взглядом стены заведения: штурвалы, весла, абордажные сабли и какая-то здоровенная сушеная рыбина, подвешенная к потолку на двух проволоках. Короче, обычная морская атрибутика. А как же? Ведь если во всем Кверке питейные заведения именуются кабаками, то здесь, в Наутисе, – тавернами. Наутис стоит на берегу Саларского залива, являясь крупнейшим кверкским портом. Хотя это эльфийский город и большинство его населения составляют морские эльфы, в таверне можно было встретить представителей всех Разумных рас. Вот и сейчас здесь было полно людей, несколько троллей и, как ни странно, гномов (подгорный народец считал необходимым внести свою лепту в развитие мореплавания). Разумеется, были и эльфы. Не только местные – с мягко вьющимися волосами и задумчивыми глазами цвета морской волны, – но и приплывшие из Ибрении темные эльфы, чьи серебристые шевелюры резко контрастировали с шоколадной кожей. Ну и, конечно, тут было немало полукровок от произвольных сочетаний перечисленных рас. Пожалуй, только из орков я ни одного пока не заметил. А вот вампир как раз сидел сейчас прямо передо мной.

– И что тебя сюда привело, дружище Сивер? – поинтересовался Стериан. – Только не говори, что опять приехал с каким-нибудь обозом. Насколько я знаю, после той истории со спасением принцессы ты перестал нуждаться в подобной работе. Чудовищ теперь всяких истребляешь – это я слышал…

– Ага, – поддакнул я, – особенно тех, что с человеческим лицом. Они самые страшные… Да нет, Стериан, я был в Нариоли, разыскивал одного гнома. А потом подумал, не заехать ли на побережье, морским воздухом подышать.

– Ну и как побережье? – Стериан бросил взгляд на опустевшую кружку, а затем, обернувшись к стойке, повелительно махнул рукой. Я прекрасно знал, что хмель его вампирские мозги не берет, а потому не торопясь попивал свой эль.

– Побережье как побережье, – пожал я плечами, – холоднее, чем в Солострове, теплее, чем побережья Эвксинии. Да, кстати, тебе привет от Хорта.

– О, – оживился Стериан, – и давно ты с ним виделся?

– Не слишком. Ты разве не в курсе, что он теперь, во-первых, барон Хорт, во-вторых, человек степенный и семейный, а в-третьих, мой зять?

– Про первое знаю, с третьим поздравляю, а в первую половину второго не верю, – вампир откинулся на стуле, улыбаясь. – Хорт – и вдруг стеленный? Ты сам-то можешь себе такое представить?

– Не могу, – согласился я.

– Ну ладно, – Стериан залпом влил в себя сразу полкружки, – ты мне клыки не заговаривай. Я лицо неофициальное, в каком-то смысле – тоже наемник, и сейчас не при деле. Так что колись, какого такого гнома ты ищешь.

– Ох уж этот мне тайный сыск!

– Нет, это в прошлом. Сейчас я представляю частное сыскное агентство – в одном лице, и, разумеется, в моем.

– Ну ладно. Меня о неразглашении никто не предупреждал, тем более что я понятия не имею, что это за тип и кому он на самом деле понадобился. А звать его – Нард к'Либбин.

Вампир допил эль, а затем наклонился ко мне.

– Ты, конечно, не поверишь, – произнес он, – но я так и думал.

– И что это такое? – в словах Ивоны слышалось любопытство, но сомнение в ее голосе явно преобладало.

– О-о, госпожа, это мое величайшее изобретение за все последние годы. Наконец-то воплотившееся в металле и дереве!

Ивона мельком огляделась: вдоль стен просторного, но пыльно-паутинного и слегка покосившегося сарая расположились другие, не столь величайшие изобретения, а также многочисленные чертежи и наброски, выполненные на самых разнообразных предметах. В числе прочего здесь присутствовали: несколько свитков пергамента, заметно обтрепанных по краям (часть пергаментных листов была приколочена к стенам); громадный рулон выделанных воловьих кож; ткань, натянутая на деревянный каркас наподобие крыла; система из блоков и веревок, на которую был небрежно подвешен якорь от эльфийской торговой галеры; мятые рыцарские латы, конструкция из палочек, проволочек и волчьего черепа (открывавшего рот, если покрутить колесико) и многое другое. Взгляд девушки на мгновение задержался на дубовой столешнице, на которой был нацарапан набросок лошади, вернее – статуи лошади и, если судить по написанным рядом цифрам, совершенно колоссальной по задумке автора.

Все помещение располагалось в каких-то трущобах напротив заброшенного портового дока. Новые пирсы и доки строили чуть в стороне, а про этот давно забыли. По пути к сараю Ивона из любопытства заглянула в нутро дока: его дубовые створы сгнили, механизмы заклинило, а внутри плескалась вода, ритмично покачивая водоросли-фукусы на старых сваях. На дне девушке удалось разглядеть дужку от чайника, здоровенный гвоздь и камбалу, усиленно делавшую вид, что ее тут нет.

Виллеаден, эльфийский кузен Ивоны, отыскал потертое и местами прожженное кислотой кресло и развалился в нем, закинув ногу на ногу. Весь его вид говорил: «Я тебя привел, как обещал, к интересному гному, а дальше, сестренка, разбирайся сама». Ивона укоризненно посмотрела на него, а затем вернулась к «величайшему изобретению».

– Я, – продолжал между тем гном, – потратил три года только на одни расчеты. Никаких накладок быть не может, все абсолютно продумано и выверено. Вот, например, – он ткнул пальцем в свою конструкцию, – я хотел было использовать весла. Но затем до меня дошла абсурдность этой идеи. Ведь чтобы грести веслами, не поднимая их из воды, надо каждый раз разворачивать лопатку весла ребром. Потом я подумал: «А что, если сделать весла, которые не надо будет так разворачивать?» И что же? Я перепробовал кучу вариантов. Но тут в залив заплыла морская черепаха. И до меня дошло, как надо все сделать. Природа – она мудра, у нее следует поучиться, госпожа. Вы согласны? Так я и понял, что надо сделать весла движущимися не вперед-назад, а вверх-вниз…

– А кто, – поинтересовалась Ивона, рассматривая огромное деревянное подобие черепашьего ласта, – будет их… э-э… двигать? Вверх-вниз?

– Увы, пока это будут люди, сидящие внутри. Лошадь туда никак не запихать. Я, правда, думаю о том, чтобы использовать здесь замечательное устройство, в котором водяной пар заставляет двигаться колесо, но проблема в том, что недостаток воздуха…

Ивона, продолжая краем уха слушать объяснения изобретателя, отступила на пару шагов и обозрела творение к'Либбина целиком. Формой оно напоминало веретено (около трех с половиной саженей длиной и немногим менее сажени в поперечнике – в самом широком месте) и было выполнено из плотно пригнанных просмоленных досок, стянутых металлическими обручами через равные промежутки. Создавалось впечатление, как будто одну остроносуюлодку накрыли сверху другой и скрепили их вместе, как две скорлупки. Руль у этого невиданного аппарата располагался сзади и напоминал хвост семги. А нос «веретена» был обит бронзой и угрожающе сверкал острием в виде полусаженного зазубренного гарпуна.

– Я копил средства пять лет, – с патетикой в голосе продолжал рассказывать Нард, – я не брезговал никакой работой! И вот наконец я смог это воплотить! Я назвал его «Потаенная ладья», «Сиипт аргх нуур».

– Лучше, чем в прошлый раз, – подал голос Виллеаден.

Ивона удивленно посмотрела на кузена. Гном с легким осуждением покачал головой.

– Когда мы встречались последний раз, – охотно пояснил эльф, – почтенный к'Либбин изобретал летательный аппарат, который назвал «Сиипт аргх миэс» – «Небесная ладья», как он полагал. Однако в языке гномов, в силу культурно-исторических причин, нет ни слова «ладья», ни слова «небо», и название в дословном переводе означало: «То, что плавает сверху».

– А теперь? – осторожно поинтересовалась Ивона.

– «То, что плавает в нижней пещере». Согласись, уже гораздо лучше.

– Пожалуй, – кивнула Ивона. – Вызывает меньше неоднозначных ассоциаций. Но все-таки – что же это? Если в двух словах.

– Подводный корабль. – Нард действительно уложился в два слова, но после паузы продолжил: – Конечно, вы можете вспомнить, что еще тысячу лет назад, согласно легенде, Элдор Эвксинский пробовал погружаться в пучину в особой бочке, привязанной цепями к галере. А сто семьдесят лет назад один умелец при дворе (забыл, при чьем именно, ну да неважно) предложил использовать особый костюм для того, чтобы подходить к неприятельским кораблям по дну и просверливать в них дыры. Но это все не то! Я, я первым дам Разумным возможность плавать под водой!

– Интересно, как к этому отнесутся русалки? – вполголоса проговорил Виллеаден.

– С русалками можно договориться, – отмахнулась Ивона, с любопытством простукивая костяшками пальцев обшивку «Потаённой ладьи». – Прежде хорошо было бы убедиться, сможет ли оно вообще плавать.

Жизнь в порту, похоже, не прекращалась ни на минуту, игнорируя такие вещи, как ночной сон и обеденный перерыв. То есть, надо полагать, отдельные индивидуумы про все это помнили, но их личные физиологические потребности не особенно сказывались на суммарной активности муравейника, состоявшего из пяти с лишним тысяч разумных существ. Вероятно, еще пару-тройку столетий назад хотя бы в ночное время здесь было тихо и спокойно. Теперь же с заходом солнца магические сферы заливали пирсы своим холодным светом, озаряя ворочающиеся кран-балки с подцепленными к их крюкам грузами, вращающиеся кабестаны и бригады деловитых плотников, латающих очередные последствия неправильного прохода створа.

Конечно, с приливами и отливами даже магия ничего не могла поделать, но и на тот период, пока корабли были безнадежно заперты в доках или коротали время на рейде (в стороне от опасных мелей), всегда находилась какая-нибудь работа.

Сейчас было время прилива. Мы со Стерианом шли вдоль рыбных причалов – с их непередаваемой вонью, исходившей от тысяч разнообразных морепродуктов (сгружаемых с промысловых судов и тут же подвергавшихся первичной обработке), и с оглушительным ором сотен чаек и бакланов, одуревших от обжорства.

– Этот гном по-своему уникален, – рассказывал Стериан, продолжая наш вчерашний разговор и каким-то образом умудряясь перекрывать чаячьи вопли и солидно-вдумчивую матерщину рыбаков. – Как ты знаешь, гномы – народ необычайно рукастый, но напрочь лишенный фантазии. Они в большинстве своем даже метафоры плохо понимают. Но покажи любому гному любой чертеж – и он, чуток подумав, возьмется за его воплощение в металле, камне или дереве. Но если его прадед пользовался молотком треугольной формы, сам он по собственному почину никогда не сделает квадратный.

Я все это знал. Сия особенность подгорного народца – по крайней мере, его мастеровой части – неоднократно обсуждалась на различных уровнях. Большинство людей и эльфов сходилось в одобрении такого положения вещей: будь гномы менее консервативны, их преимущества как нации могли бы в скором времени стать слишком уж очевидными.

– Так вот, – Стериан чуть пригнулся, уклоняясь от большой жирной чайки, тащившей в клюве рыбьи потроха, – уж не знаю, какие там еще были предки у Нарда к'Либбина, кроме гномов, но он – судя по тому, что я слышал, – всегда был среди сородичей белой вороной. С другой стороны, еще его отец отличался нехарактерной для гномов восприимчивостью к оригинальным идеям. Он даже как-то построил летательный аппарат, по слухам – управляемый и вполне действующий. К сожалению, это уникальное приспособление бесславно погибло в драконьем пламени.

– Мне тоже доводилось слышать об этом, – отозвался я, краем глаза посматривая на судно, как раз входившее в бухту. Что-то меня смущало в его облике.

– Нард, надо полагать, пытался повторить достижение своего родителя, но мне неизвестно, чтобы он преуспел. Однако его ум мечется от идеи к идее. Например, он сконструировал подъемное устройство, позволяющее десятку людей вытащить на берег военный корабль или целую китовую тушу. За это, насколько я знаю, совет города Наутиса ему заплатил, однако Нард не продолжил работу в этом направлении. А как изобретателя его заметили в Кверке (и не только, судя по твоему появлению) лишь после минувшего праздника Весны. Когда к'Либбин взялся усовершенствовать снаряд, используемый для создания в небе ярких огней.

– И что из этого вышло? – поинтересовался я.

– Снаряд улетел за пять эльфийских миль от Нареоля, подчистую снес две подвернувшиеся хозяйственные постройки и спалил полтора гектара леса. В течение месяца гнома искала дворцовая, городская и тайная стража, а король возместил пострадавшей семье убытки из собственных средств и обещал лично скормить к'Либбина ручному кнакеру, живущему в озере у дворца. Но я сам видел, как при осмотре вышеозначенных разрушений загорелись глаза у королевского советника по делам Мира и Войны.

– Ну, не знаю. – Я все это время продолжал наблюдать за приближавшимся судном. – Что ни говори, а магия бывает куда разрушительнее, и, главное, разрушения от нее гораздо изощреннее.

– Разумеется, – согласно кивнул вампир, – дело не в разрушительном оружии, все равно не способном поспорить с парой хорошо обученных магов. Дело в редком сочетании изобретательности и мастеровитости. Я слышал, что к'Либбин последнее время трудится над аппаратом, с помощью которого можно будет путешествовать под водой.

– Есть ли хоть что-нибудь, о чем ты не слышал? – спросил я.

– Люблю быть в курсе, – улыбнулся вампир.

– Тогда обрати внимание вон на тот образец кораблестроения. Не находишь в нем ничего странного?

– Ну-у, – протянул Стериан, останавливаясь, – полагаю, когда-то у него все же был ахтерштевень и перо руля, а повороты осуществлялись не при помощи двух весел, привязанных к фальшбортам.

– Это что, кит какой-то так пошалил?

Один из рыбаков, бросавший тушки макрелей на стоявшую рядом телегу, засыпанную осколками магического льда, распрямился и отер со лба пот (заменив его рыбьими чешуйками).

– Э, нет, – сказал он, – это не кит, не кашалот и не орса. Это морской змей. Моряки прозвали его Мобий Дьин. Следы от его зубов ни с чем не спутаешь.

– И что, – изумился я, прикидывая размеры морского монстра по изгибу линии укуса, – он на все корабли вот так нападает?

– Да нет. В сущности, корабли что морскому змею, что киту без интереса. Да только вот этот самый Мобий Дьин как в здешних водах завелся, так и распугал серых да благородных китов: кого поел, а кого шуганул. Вот старейший из наших китобоев, старина Вахавиор, и поклялся его извести. Чтоб, так сказать, заработка его не лишал. Ну а змей, видать, поклялся извести Вахавиора, и, корабль его теперь за милю чует. Ну достается, конечно, и другим китобоям, да и рыболовам! Мобий Дьин то сеть оборвет, то рулевое перо откусит, – но это так, от случая к случаю.

– Эй, Ферт! – окликнули нашего добровольного просветителя. – Ты там работать будешь или лясы точить?!

Рыбак задумался, рассматривая свои ладони так, словно впервые их увидел.

– Попомните мои слова, – проговорил он, – мы у моря забираем кое-что, живем на его берегу. Но, уколи меня в… скат, если мы знаем на самом деле, что за дела творятся под водой.

Подводное судно съехало по скользким от водорослей доскам с изяществом давно издохшего морского льва и подтвердило эту ассоциацию, медленно и неторопливо завалившись на бок и подняв над водой пару деревянных ластов. Испытатели, находившиеся внутри, повалились друг на друга.

– Признайся, – поинтересовался Виллеаден, потирая ушибленный бок, – ты хотела именно этих ощущений?

Ивона осторожно вытащила ногу из щели между какими-то рычагами.

– Ну, не то чтобы… – осторожно начала она. – Но, по крайней мере, теперь можно рассмотреть дно дока вблизи.

Эльф кое-как расплел свои конечности и передвинулся поближе к кузине.

– М-да, – протянул он, – надеюсь, созерцание этого ржавого гвоздя на дне значительно расширит твой кругозор.

– Все вполне объяснимо, – бодро произнес гном, перемещаясь на четвереньках в их сторону. – Небольшая ошибка в расчетах при размещении балласта. Ну-ка, давайте-ка осторожненько переместитесь на правый борт.

– И как ты себе это представляешь?

– Ну попробуйте как-нибудь… Вот, вот так. Пока оно не выровняется, балластная емкость водой не заполнится.

– Балластная – что? – не поняла Ивона.

– Потом объясню, – махнул рукой Нард.

Постепенно судно не то чтобы выровнялось, но, по крайней мере, встало менее криво – и с бульканьем, гулко отдававшимся внутри корпуса, осело в пучину, плюхнувшись на дно дока. Камбала, не выдержав такого произвола, взметнулась с песка, словно подброшенный над сковородой блин, и, вихляясь, поплыла прочь.

Ивона, в течение предыдущей минуты упиравшаяся в стенки руками и ногами, осторожно передвинулась к странной трубе с зеркалами внутри, позволявшей, если верить изобретателю, немагическим способом заглянуть за угол.

– И что ты видишь? – спросил Виллеаден, продолжая стоять враспор; гном между тем деловито что-то поворачивал и подкручивал.

– Чайку, – ответила девушка. – Ден, ты представляешь, действительно видно, что творится снаружи! И никакой магии – иначе я бы ее почувствовала! Я вижу поверхность воды над нами, вижу стенки дока, плавающую чайку, мужика какого-то… Или это эльф?

– Внимание! – неожиданно рявкнул к'Либбин. – Всплываем! – и дернул какой-то рычаг.

Судно вздрогнуло, потом вздрогнуло еще раз, и тут вода вокруг него зашипела так, словно кто-то бросил в море несколько тысяч рассерженных гадюк или столько же горячих утюгов. А затем шипение стихло. Нард открыл люк и выглянул наружу.

– И впрямь какой-то мужчина, – пробормотал он, – а с ним еще двое.

– Смотри-ка, – Виллеаден поглядел на Ивону, – с полом ты не ошиблась.

– Не язви.

– Не совсем, – рассеянно ответил гном.

– Что значит «не совсем»?

– Я имею в виду, что там есть и один человек, и один как будто бы эльф…

– …И один настоящий эльф, – закончила Ивона, чьим магическим способностям теперь не мешала толща морской воды. – Причем первых двоих я знаю.

Она бодро выкарабкалась наружу вслед за гномом.

Вот уж кого я не ожидал увидеть! Впрочем, почему бы и нет?

Я с интересом смотрел, как невысокая среброволосая девушка выбирается из странного люка, открывшегося словно бы посреди днища перевернутой лодки.

– Сивер! – Ивона повисла у меня на шее. – Сто лет тебя не видела!

– Взаимно, – улыбнулся я. – Что тебя привело в Кверк? Ах да, у тебя же тут отец…

– Вот именно. Я вообще-то наполовину эльфийка!.. Ну хорошо, на четверть.

– И как твои дела, правнучка? – поприветствовал ее Стериан.

– Привет, прадедушка. – Ивона попробовала сверкнуть глазами, но у нее ничего не вышло. Зажечь в зрачках истинно вампирский зеленый огонь у нее получалось, только когда она злилась или была всерьез напугана. – Полагаю, ты весьма неплохо осведомлен о моих делах.

– Люблю быть в курсе, – повторил свою любимую фразу Стериан, клыкасто улыбаясь.

– Господа, – произнес гном с укоризной (таким тоном, словно бы вопрошал: «Я уже тут, а вы где?»). – Если вы уже поздоровались, помогите вытащить «Потаенную ладью» из воды, мне надо доработать балласт.

– Вот это да! – незнакомый эльф, подошедший вместе с нами, теперь стоял у самой кромки воды, с интересом разглядывая невиданное судно.

– А это кто? – вполголоса спросила Ивона.

– Если честно, Ив… – начал я, пожимая плечами, но незнакомец, похоже, услышал вопрос девушки.

– Забыл представиться, – проговорил он низким хрипловатым голосом. – Капитан Вахавиор, к вашим услугам. Без ложной скромности могу добавить, что я лучший китобой в здешних водах.

– И, насколько мне известно, – из люка «Потаенной ладьи» выбрался светлый эльф (кажется, кузен Ивоны), – это чистая правда.

Вахавиора можно было бы назвать типичным темным эльфом, если бы не издержки профессии, наложившие свой отпечаток на его внешность. Он был высокого роста, с темно-бронзовой кожей и очень светлыми, почти белыми волосами – как и другие его соплеменники. Но прическа у капитана была весьма своеобразной: спереди волосы были подстрижены очень коротко (хотя и не очень ровно), а сзади – отпущены почти до лопаток и забраны в «хвост». Его обветренные натруженные руки и мускулистые плечи не посрамили бы и тролля. И, наконец, в ухо капитана была вдета крупная золотая серьга (ни одного эльфа с проколотым ухом я до сей поры не видел).

Ивона хотела что-то спросить, но Вахавиор ее опередил:

– Не пора ли нам помочь старине Нарду и вытащить эту посудину из воды? Мне страсть как хочется осмотреть ее днище!

Вообще-то, народу собралось достаточно, чтобы вручную выволочь непонятную лодку из воды. Однако гном ограничил нашу помощь тем, что попросил привязать в определенных местах веревки, тянувшиеся к конструкции из блоков и рычагов, а затем подстраховать втягиваемый в сарай предмет, чтобы он ни за что не зацепился. Пока все это происходило, я шепотом поинтересовался у Стериана, откуда и, главное, зачем здесь капитан-китобой.

– Знаешь, – сознался вампир, – может, это на меня и не похоже, но – понятия не имею.

Гном, вооружившись лупой, бронзовым молоточком, циркулем и рулеткой, полез осматривать подпертый деревянными колодками аппарат. Ивона и Вахавиор стояли у него с двух сторон, осыпая вопросами. Стериан ограничился беглым осмотром.

– Очень любопытно, – сказал он. – Я знал про попытки создать подобный корабль, однако ни разу не слышал, чтобы эти попытки были удачны.

– Все дело в балласте и в компенсации давления, – отозвался к'Либбин, не оборачиваясь. – Суть в том, что при погружении под воду давление на поверхность судна возрастает вдвое уже примерно на пятисаженной глубине…

Он на время оставил осмотр своего детища и извлек откуда-то старый пергамент и карандаш. Примерно через минуту смысл его объяснений начал от меня стремительно ускользать, еще через пару минут сдался и Вахавиор, присоединившись тем самым ко мне, Стериану и Виллеадену. Таким образом, у гнома остался единственный благодарный слушатель, внимательно глядевший в его записи и согласно кивавший среброволосой головой.

Некоторое время мы вчетвером стояли молча, наблюдая за красноречивым Нардом и внемлющей ему Ивоной.

– Только не говори, кузина, – наконец произнес Виллеаден, – что ты все понимаешь.

Ивона оглянулась и показала ему язык. А затем уже вполне серьезно ответила:

– Современная магия – по крайней мере, то, что выходит за мои естественные способности, – это наполовину математика. Так что мне не привыкать!

– Пойдемте-ка покамест, мужики, – подал голос капитан, когда мы переварили это заявление. – Я знаю неподалеку неплохую забегаловку. Там готовят креветки и осьминогов так, что потом даже не тошнит, а пиво не разбавляют морской водой. Предлагаю пойти потолковать.

– Не разбавляют, говоришь? – прищурился Стериан. – На такое действительно стоит посмотреть.

Первое, что бросилось мне в глаза в таверне «Сломанный якорь», была довольно большая, но плохо отшлифованная и не слишком чистая магическая сфера, укрепленная на полочке над стойкой. Сфера, к моему удивлению, действовала – в ее мутноватой глубине мельтешили человекоподобные фигурки. Действия фигурок были, по-видимому, понятны только группе завсегдатаев, рассевшихся на высоких табуретах: зрители периодически издавали то разочарованное бурчание, то радостный вопль, сопровождавшийся требованием дополнительного пива. Вахавиор перегнулся через стойку и поймал бармена за рукав.

– Эй, ты, хек мороженый! – гаркнул он. – Это что еще за китовая отрыжка?

Бармен посмотрел на сферу, на нас и опять на сферу.

– Э-это очень модно сейчас, – проговорил он, – во многих тавернах есть. Она настроена на одно поле ристалищное, где игрища всякие проходят, и показывает их день-деньской. Многим посетителям нравится…

Вахавиор с сомнением поглядел на сферу.

– Ну и морской таракан тогда с ней! А нам это ни к чему. Нам надо спокойный уголок, чтоб потолковать с ребятами. А еще – пива, и только попробуй нам его разбавить! И пожрать чего-нибудь, от чего палубу поганить не тянет. И быстро! – рявкнул он, стукнув по стойке кулаком, которым можно было заколачивать корабельные гвозди.

Это вызвало живейшую реакцию среди пивных кружек, стоявших на стойке. Даже завсегдатаи на секунду оторвались от сферы и перипетий неведомой игры, а бармен опрометью бросился на кухню.

– Узнаю дивную эльфийскую речь, – шепнул нам Виллеаден, следуя за Вахавиором.

Мы вчетвером уселись за стол, стоявший в самом углу таверны, – подальше от магического шара и компании его поклонников. Не прошло и минуты, как перед нами появился объемистый кувшин с пивом, компания кружек, готовых принять в себя сей ценный напиток, и блюда с какими-то закусками. Все это принесла нам миловидная девушка, которая, впрочем, была довольно широка в кости, что указывало на ее родство с троллями и наводило на мысли о разгибаемых ею на досуге подковах. Вахавиор подмигнул подавальщице и залпом влил в себя половину кружки, я же с подозрением уставился на одну из закусок.

– Что это? – Виллеаден, похоже, разделял мои сомнения.

– Креветки, запеченные в тесте, – отозвался всезнающий вампир, – чудесная вещь… И была бы еще лучше, если бы креветок перед запеканием как следует чистили.

Капитан уже бодро хрустел безвременно почившим ракообразным. Я взял с блюда удлиненный кусочек выпечки и осторожно откусил. Что ж, действительно оказалось весьма неплохо, хотя, пока я ел, меня смущало, что еда осуждающе глядит на меня глазками на стебельках, торчавшими из тестяной могилы.

– Итак, мужики, – начал Вахавиор, – только не говорите мне, что вы все мимо того сарая случайно проходили. Полагаю, всем вам зачем-то понадобился этот полоумный изобретатель к'Либбин.

– А ты давно его знаешь? – поинтересовался Стериан.

– Вообще не знаю, – отмахнулся капитан, – сегодня впервые увидел. Хотя слыхал про него, конечно: ведь это его устройства-то, которые туши китовые на берег выволакивают. И корабли – для ремонта. Я вам, мужики, не предлагаю колоться, за каким вам этот Нард понадобился, но признание самого факта заметно облегчит наш дальнейший разговор.

– Ну что ж, – начал я, – не буду упираться. Может быть, и есть смысл открыть карты, тем более что колода сплошь крапленая. Кое-какие лица желали бы, чтобы упомянутый гном переселился в Беррону, желательно – в Веят. Я не уполномочен – да и не взялся бы – организовывать само переселение, меня лишь просили передать уважаемому к'Либбину сие предложение.

– Далеко раскатилось эхо того взрыва в Нареоле! – усмехнулся Виллеаден.

– Полагаю, что госпожа Визентская (в данный момент здесь отсутствующая) разыскивала изобретателя не сама по себе, а по просьбе Веятского университета, – проговорил Стериан, поглядывая на кузена Ивоны. – Составляя тем самым определенную конкуренцию уважаемому Виллеадену, действующему, в свою очередь, в интересах Эльфийской Королевской академии.

– Ну, это я ей по-родственному простил, – улыбнулся эльф, разгрызая очередную креветку.

– И только я, – продолжил вампир, – действительно тут ни при чем. Ну, почти ни при чем.

– Просто ты любишь быть в курсе, – съехидничал я.

– Понятно, – подвел итог капитан. – Короче говоря, всем вам действительно нужен изобретатель, и не мое дело – зачем. Мне же нужен лишь его аппарат – «Потаенная ладья». И не навсегда, а на один раз. За это я оплачу его ходовые испытания и даже предоставлю для их проведения собственный корабль.

– Тот, что сегодня входил в бухту? – скептически заметил я. – С откушенным рулем?

– Нет, другой, – не моргнув глазом, ответил Вахавиор. – Тот, что сейчас стоит в седьмом доке – только что отремонтированный и готовый к плаванию. Он, кстати, идеально подходит для подобного рода работ: мореходный, маневренный, с приспособлениями для подъема на палубу баркасов. Ну как, принимаете это условие? После ходовых испытаний я от вас тут же отстану, и вы получите гнома в свое полное распоряжение.

– Капитан, – спокойно спросил вампир, – а на кой вам эти, как вы выражаетесь, «ходовые испытания»?

– А вот это уже мое дело, – отозвался Вахавиор. – Эй, бармен, еще пива!

Очередная ночь опустилась на Наутис. Тьма, местами прорываемая светом магических фонарей, гномьих светильников и обычных смоляных факелов на высоких поставах, окутала город, приглушив шумную суету на его улицах, площадях, набережных и пирсах. По ночам не спят не только крабы, крысы, воры и владельцы таверн. Не спят также и дельфины, поэтому их глянцевые спины, отблескивая в лучах далеких факелов и еще более далекой луны, то и дело выскальзывают из черной, как нефть, воды.

А сегодня не спалось и Нарду к'Либбину. Он до позднего вечера возился со своим подводным кораблем, а когда закончил, ощутил потребность проветриться.

Гном-изобретатель не был избалован вниманием. То есть интерес к своей персоне он ощущал довольно часто, еще с тех пор, как в молодости представил соплеменникам усовершенствованную модель механической кирки. Вот только подобная популярность редко выливалась в дружеское похлопывание по плечу, одобрительные возгласы и кошели с деньгами: почему-то чаще она влекла за собой появление исполненных мрачной решимости стражников и обещаний утопить его в ближайшем крепостном рву сразу после повешения и колесования. Что не могло не ранить чувствительную душу к'Либбина и – он и сам осознавал это – отдалять его от потенциальных потребителей его изобретений. С годами Нард стал с подозрением относиться к этим самым «потребителям». Он свел общение с Разумными лишь к разного рода торговым операциям, в ходе которых в общественную собственность поступали наименее спорные достижения механики, а в собственность изобретателя – необходимые материалы и пища. Однако в глубине души к'Либбин лелеял надежду, что однажды ему удастся найти такое общество, которое не закостенело в предрассудках и было открытым для технической мысли и прогресса. Поэтому практически одновременное появление в его уединенной обители сразу пяти лиц, так или иначе заинтересованных его работой, внесло смятение в мысли изобретателя.

Ноги вели к'Либбина прочь из города – с его ночной суетой, назойливыми огнями и узкими улочками. Он протопал мимо городской свалки, где, подобно громадным обезглавленным скелетам, догнивали остовы баркасов и небольших судов; мимо старого мола, основу которого заложили морские эльфы, обосновавшись на берегах удобной бухты около пяти тысяч лет назад… И вот наконец он услышал шорох легкого прибоя, который поглаживал своей пенной рукой древние камни и ласково трепал спутанные лохмы бурых водорослей. При приближении к'Либбина неподалеку от берега из воды выпрыгнул дельфин, подбросив свое гладкое тело на полторы сажени в воздух, а затем вновь исчез в кружеве пены. Собственно, гном только и смог заметить это белое кружевное пятно на водной поверхности, различимое даже в темноте.

У гениев зачастую нет друзей и даже с хорошими знакомыми им везет не всегда. Но у Нарда друг был. Едва поселившись здесь, в Наутисе, к'Либбин однажды увидел некое дитя моря, умирающее на прибрежном пляже. Задействовав всю свою изобретательность, гном сумел вернуть его в родную стихию. И теперь, когда было настроение, приходил сюда пообщаться с ним. Изобретателя не слишком огорчало, что его друг бессловесен – зато он был прекрасным слушателем и, не перебивая, давал Нарду возможность изложить свои взгляды на перспективы использования шарнирных соединений или накопления природного электричества, да и просто пожаловаться на жизнь.

Нард постучал ладонью по воде. Минуту спустя вода саженях в пяти расступилась, пропуская продолговатое блестящее тело. Нард запустил руку в прихваченный с собой кожаный мешок и извлек оттуда ставриду. Размахнувшись, он отправил серебристую тушку в недолгий полет по баллистической кривой и скорее почувствовал, чем разглядел, как ее поймал рот, самой Природой изогнутый в чуть виноватой улыбке. Нард бросил еще одну рыбу и, ополоснув руку в набежавшей пологой волне, уселся на большой камень.

– Представляешь, – обратился он к плещущейся водой темноте, – сегодня ко мне заявились сразу пятеро. Люди, эльфы… Даже кто-то похожий на вампира. Правда, я никогда не видел вампиров. И все по мою душу. А я только что закончил свое подводное судно. Оно просто изумительно – я тебе его как-нибудь покажу…

Мысли Нарда перескакивали с одного на другое, но слушатель не возражал. Из сумрака вблизи ног Нарда донесся вздох, и гном ощутил крошечные брызги его миниатюрного фонтанчика.

– Кое-кто из них даже соображает… Девчонка одна, магичка – то ли полуэльфийка, то ли еще кто… Но слушала мои объяснения так, словно понимала! Во до чего нынче образование дошло!.. Ну да ладно. Опасаюсь я этих… гостей. Они ж меня заметили, я так чую, когда? Когда я нечаянно пару домов взорвал! Эка невидаль: я слыхал, иной маг деревню за один раз с землей сровнять может… Это я к тому, что всякие подъемные механизмы да прочие полезности им как будто безразличны. Ну, то есть народ всем этим пользоваться не брезгует, но и особого интереса не испытывает. Косные они, друг мой, косные…

Он протянул руку и похлопал друга по гладкой мокрой коже. Тот вздохнул, вновь выбросив в воздух облачко мелких брызг, и без всплеска ушел под воду.

«Шьер меликаль» («Морской кот») вышел ив порта, увлекаемый набирающим силу отливом, повернув бушприт навстречу солнцу. Лик светила, дочиста отмытый ночным купанием в океане, висел теперь почти прямо по курсу, расстилая перед неторопливо движущимся судном золотистую, мелко подрагивающую дорожку.

– Правда, красиво? – спросила Ивона, разглядывая искрящиеся волны, расходящиеся от форштевня.

Я согласно кивнул. Океан был сегодня на редкость спокоен и благостен: низкие пологие волны бывалый моряк не назвал бы даже рябью. Над этими водяными складками парили морские птицы – крупные чайки со свинцово-серыми спинами и мощными клювами и небольшие коричневые буревестники с непропорционально длинными крыльями. Когда «Морской кот» выходил на просторы Саларского залива, к нему присоединилась компания дельфинов, и теперь их глянцевые вытянутые тела мелькали вдоль обоих бортов.

– Отличный денек сегодня! – раздался за спиной громоподобный голос капитана Вахавиора. – Лучше и не придумаешь. Волн нет, ветра ровно столько, чтобы идти хорошим ходом под всеми парусами. В момент придем на место.

Что это было за место, мы так и не дознались. Капитан неизменно отвечал нам в том духе, что он здешние мели, банки и впадины как свои десять пальцев знает и лучшего места для «ходовых испытаний» не найти на пятьдесят миль окрест.

Подводное судно стояло на палубе, вычищенное, вылизанное и, предположительно, доведенное до совершенства. Все его наружные медные части блестели и сияли. Вместо бронзовой пики на носу Вахавиор настоял укрепить стальную, более длинную и тонкую, хотя почему-то без наконечника, так что детище к'Либбина стало напоминать странную помесь черепахи с нарвалом.

Стериан, не упуская случая, в очередной раз подвергал подводное судно тщательному осмотру. Виллеаден ходил за ним по пятам, перебрасываясь с вампиром негромкими замечаниями. Начав с кормы и похожего на рыбий хвост руля, эти двое добрались наконец и до гарпуна.

– А представляешь, – сказал Стериан, постукивая по гарпуну кончиком пальца, – стоит сделать каркас этого судна помощнее, а спереди укрепить таран – и любой вражеский флот, вставший на рейде, за одну ночь можно превратить в гниющие на дне обломки. И, заметь, в отличие от магии, никакого шума, взрывов и грохота. Всего лишь один меткий удар из-под воды.

– Но ведь это судно и магию можно совместить, – высказал свою мысль эльф. – К примеру, подобраться под покровом воды к врагу, а затем швырнуть заклинание в упор… Или просто кувшин с Бальзамом Эвксов.

Глаза к'Либбина, присевшего отдохнуть на краешке светового люка, расширились от ужаса.

– Да что вы такое говорите?! – возмутился он. – Я создаю свои творения для облегчения труда и для познания тайн природы! Но нет, вы все обязательно скатываетесь к войне и уничтожению!..

– Успокойтесь, уважаемый Нард, – начал Стериан, – мы…

Но маленький изобретатель с самого утра был не в духе. Всю свою работу он выполнял с мрачной сосредоточенностью, и видно было, что внутренне он напряжен, как натянутая тетива. Письмо, которое я ему передал утром, не вызвало на лице гнома никаких эмоций.

– «Успокойся»?! Нет, вы меня послушайте! Я делал полезные вещи, и мне за них не всегда даже «спасибо» говорили! Но стоило мне по глупой случайности разрушить дом праздничной ракетой – и началось! Посыпались просьбы: сделай что-нибудь, что может взорвать сразу десять домов и за десять миль от такого-то пункта! Изобрети такую вещь, чтобы стрелять из арбалета в темноте; отрезать ноги лошадям на всем скаку; топить корабли, чтоб команда не видела! Почему, почему так называемые Разумные всё хотят обратить в орудия разрушения!..

– Да ладно вам! – примирительно произнес Виллеаден. – Ничего подобного мы в виду не имели! Мы рассуждали сугубо теоретически. Лично я не сомневаюсь, что этот… аппарат будет совершенно незаменим для обследования подводных сооружений, прокладки фарватеров в местах со сложным донным рельефом и наблюдений за морскими тварями в их родной стихии.

Вахавиор, занятый какими-то своими делами, услышал последнюю реплику и согласно закивал.

– Не переживайте, Нард, – сказала, подходя, Ивона. – Никого нельзя заставить изобретать что-то специально для военного применения. И мы сделаем все, что в наших силах, – она со значением посмотрела на кузена, – чтобы это и прочие изобретения использовались только в научных и народно-хозяйственных целях.

Гном с несчастным видом опять уселся на край светового люка.

– Извините, – проговорил он, – что-то на меня сегодня нашло…

– Взбодрись, старина, – прогудел капитан, – мы как раз подходим к нужному месту. Сейчас ты увидишь, как поплывет твоя малютка, и кровь у тебя сразу взыграет. Точно говорю!

Я огляделся: команда уже убирала паруса, и судно, постепенно замедляясь, совершало разворот на одних топселях и кливерах. Спустя пару минут якорь с плеском вошел в воду.

Перспектива активных действий, похоже, несколько отвлекла к'Либбина от печальных размышлений: он действительно взбодрился и засуетился вокруг своего детища, пока два дюжих матроса крепили к подводному судну стропы. Ивона заулыбалась, словно предвкушая новое приключение.

– Ты куда это? – подозрительно спросил я. – Уж не под воду ли собралась?

– Именно! – радостно откликнулась девушка. – Давно мечтала посмотреть, что там творится, но среди моих знакомых нет магов Воды, а мне самой нужные заклинания не удаются.

– Ты с ума сошла! – нахмурился я.

– Сивер, не бухти. – Ивона обворожительно улыбнулась. – Ты ведь знаешь, что я все равно пойду.

– Просто не хочу в случае чего рассказывать твоему дяде Олбрану об обстоятельствах безвременной кончины его любимой племянницы.

– Ну и не рассказывай, – отмахнулась девушка. – Я же магичка, явлюсь к нему как-нибудь во сне и сама все расскажу. А с моим отцом Виллеаден поговорит.

Виллеаден застыл с открытым ртом, а я лишь пожал плечами. Уж кого-кого, а Ивону я действительно не собирался пасти. Мы с ней виделись довольно нерегулярно, но в промежутках между нашими встречами ей удавалось избежать стольких опасностей, что мои подвиги как-то блекли на этом фоне.

Вахавиор тем временем достал четырехгранный наконечник с направленными назад зазубринами и с большой осторожностью (как мне показалось) навинтил его на пику. Заметив его действия, Ивона удивленно вскинула бровь, но ничего не сказала.

Заскрипела, поворачиваясь, кран-балка, и через минуту гулкий всплеск возвестил, что подводное судно спущено на воду.

– Эй, не мешки с… водорослями сгружаете! – прикрикнул на матросов Виллеаден и глянул через фальшборт вниз: – Ну, вроде стоит ровно, набок не заваливается! Ты бы, Нард, ей… ему… какое-нибудь другое название подобрал. Погорделивее. Что-нибудь вроде «Меч-рыба» или «Стремительная черепаха». Или «Морской змей», наконец.

Изобретатель, уже бодро спускавшийся по веревочному трапу к люку, промолчал. Вахавиор покачал головой.

– Ладно, хорош лясы точить! – приказал он. – Двигаем!

Ивона показала нам с Виллеаденом язык и стремительно, словно всю жизнь этим занималась, соскользнула по трапу вниз.

Солнце восходило к зениту. Береговая линия по правому борту несколько приблизилась: прилив обнажил полосу камней, покрытых толстым матрасом спутанных водорослей. Стая пестрых куликов-камнешарок с радостным верещанием пронеслась над медленно погружавшейся в пучину «Стремительной черепахой» (или, быть может, «Меч-рыбой»). Я проследил взглядом, как продолговатый силуэт чудо-лодки растворяется в мельтешении солнечных бликов. Несколько дельфинов совершили синхронный разворот и, терзаемые любопытством, отправились посмотреть, чем там собирается заниматься это невиданное доселе существо.

– Мужики! – спросил Стериан, обращаясь к нам с Виллеаденом. – А не знаете ли вы, зачем капитан привинтил на эту подводную посудину магический гарпун?

– Хотел я приладить одну магическую штучку, – сказал гном, – давно валялась у меня в хозяйстве… Да не успел пока. А с ней можно было бы только ручки вверх-вниз двигать, – так сказать, задавать вектор.

– А если какой-нибудь другой движитель придумать? – спросила Ивона, не отрываясь от окна.

– Какой? – заинтересовался гном. – Не парус же!

Вахавиор работал передней парой весел-ластов, размеренно поднимая и опуская рычаги. На его покрытых шрамами руках перекатывались бугры мышц, сокращаясь и расслабляясь с четкостью давно и надежно отлаженного механизма. Зрительную трубу с зеркальными стеклами он повернул к себе, аргументируя тем, что ни Нард, ни Ивона не знают здешнего фарватера.

Изобретатель трудился на задней паре ластов, заметно отставая в силе гребков от темного эльфа. Девушка же заняла место рулевого, заодно взяв на себя роль наблюдателя-исследователя, приникая поочередно к обоим круглым окошкам в носовой части судна и комментируя увиденное.

– Это нечто фантастическое! Мы движемся под водой – на самом деле, и безо всякой магии! И, похоже, глубоко…

– Три с половиной сажени, – отозвался к'Либбин, мельком взглянув на круглый циферблат сбоку от себя.

– Ого! А еще глубже можно?

– Можно.

– А десять саженей?

– Можно, но лучше не надо – там давление утраивается.

– Ой, там ставриды – целый косяк! Интересно, хоть один человек… или эльф видел косяк ставрид на такой глубине?

– Несомненно, – отозвался Вахавиор, – просто большинство этих счастливцев не могли потом поделиться впечатлениями. Хотя на юге – да в той же Ибрении, – ловцы губок видят, наверное, и не такое.

– О, еще какие-то рыбы, я таких и не знаю. Акула вроде… Ну, не акула, так, акулка – в мою руку длиной. Удирает от нас! А теперь – что-то похожее на треску… Осторожно! Там, справа, камни…

– Вижу, – Вахавиор, не переставая работать рычагами, вгляделся в смотровую трубку, – и не забывай, что на руле – ты.

– …А на камнях – водоросли, – продолжала Ивона. – И как будто мох… Зоофиты какие-то. Медуза… А вот и дельфины! Как они смотрятся в воде – словно парят в воздухе! Обалдеть можно! Что-то еще – не могу понять, что: то ли скала какая-то, то ли водоросли особо длинные… Так, чуть левее возьмем-ка! О, вижу! Оно прямо перед нами. ОГО!!!

«Морской кот» плавно покачивался на волнах. Вода постукивала в обшивку борта, как будто вежливо просила впустить ее внутрь. Ей столь же вежливо отказывали. Чуть слышно поскрипывал натянутый якорный канат.

– Пора бы им уже и закончить «ходовые испытания»! – сказал Виллеаден. – Если после такого пребывания под водой посудина Нарда всплывет, то, полагаю, это будет означать полный и безоговорочный успех испытаний. Да что вообще можно столько времени делать под водой?!

– А ты когда-нибудь бывал под водой? – осведомился Стериан.

– В детстве, – неохотно сознался эльф, – в речку нырял. И в Королевскую заводь: хотел живого кнакера посмотреть.

– Посмотрел? – спросил я. – Нет, я не подкалываю, я просто сам ни разу кнакера не видел.

– Ну, как вам сказать, – эльф потрепал мочку уха, – в общем-то, посмотрел. Только не самую подходящую часть и не в самый подходящий момент. Он же длинный – поди разберись в спешке, где у него голова, а где что. В общем, пока я шел домой, встречные от меня шарахались и зажимали носы. Должен сказать, что я их понимаю.

Я рассмеялся, облокотившись о фальшборт.

Стая дельфинов, кружившая возле судна, выполнила очередной, маневр. Несколько черных спин с треугольными плавниками мелькнули и пропали. Минуту спустя одинокий дельфин выскочил из воды, увлекая за собой шлейф мерцающих брызг, кувыркнулся в воздухе и нырнул в родную стихию, растворившись в кружеве пены.

Громадные челюсти, чье движение создало эту пену, сомкнулись.

– Это морской змей! – вскричала Ивона, задыхаясь от смеси безумного ужаса и восторга.

За окошком двигалось тело, принадлежавшее одному из самых легендарных чудовищ. Мелькнула голова, не уступавшая размерами четырехвесельному ялику. Когда-то, несколько лет назад Ивона видела останки подобной головы в Мусеоне. Но никакие мертвые кости не передадут той стремительности обводов и уверенности движений, которые не приходилось наблюдать еще ни одному из Разумных. За головой потянулось туловище, мускулистое и гибкое, снабженное двумя парами ластов, скорее выполнявших роль стабилизаторов, чем движителя. Девушка, задержав дыхание, все смотрела и смотрела, а тело чудовища все не кончалось и не кончалось. И вот уже мелькнула вторая пара ластов и потянулся сжатый с боков хвост, чьи извивы и толкали гигантского ящера вперед.

– Наконец-то! – раздался за спиной девушки голос Вахавиора.

Ивона обернулась. Темный эльф, не отпуская рычаги, прильнул к смотровой трубке.

– Что – «наконец»? – осторожно поинтересовалась девушка.

– Я гоняюсь за этой тварью уже много месяцев. Мобий Дьин, Дьявол из залива, – он уничтожил и разогнал почти всех китов. Из-за него я ставлю корабль в док после каждого выхода в море, даже если выходил всего на сутки! Да, он хитер. Но чего Дьявол уж точно не ожидает, так это атаки в его же родной стихии!

Ивона не могла видеть лица капитана, но она видела лицо гнома, чьи глаза буквально полезли из орбит.

– Вы что?! – возопил к'Либбин. – Вознамерились атаковать это на подводном судне, впервые всерьез спущенном на воду?

– Вы же гарантировали успех плавания, старина.

– Но не при условии, что кто-то будет с размаху тыкать судном в живую преграду!

– Так вы с самого начала это задумали? – запоздало догадалась Ивона. – И для этого укрепили на носу гарпун с магическим наконечником?

– Разумеется, – пожал плечами Вахавиор.

– Да вы просто сумасшедший!

– Я, – отозвался темный эльф, – действую в интересах всех китобоев побережья, которым вскоре нечего будет жрать. Все, что можно было сделать с поверхности, – я сделал. Настала пора новых средств.

Он сделал паузу, поглядев на маленького изобретателя, в отчаянии бросившего рычаги.

– И хочу напомнить: все мы сейчас в одной лодке. А для кого-то – в одной тарелке. Так что гребите, уважаемый к'Либбин, не отвлекайтесь на пустяки. А вы, леди, сосредоточьтесь на управлении. И не смотрите по сторонам, а внимательно слушайте, что я вам буду говорить!

Ивона закусила губу, понимая справедливость если не действий, то слов капитана. Тело морского змея вновь промелькнуло за окошком. Пару минут ничего не происходило, кроме поступательного движения судна сквозь толщу воды.

– Ага! – заорал вдруг капитан (так, что девушка невольно подпрыгнула). – Есть! Вперед и чуть левее! Чуть, я сказал! Вот так, отлично! Отлично… А, пропасть!!!

Насколько успела заметить Ивона, гибкое тело змея изогнулось в последний момент, пропуская подводное судно, а затем ящер задел обшивку задним ластом. Девушке показалось, что их всех сбросило с водопада на камни: звук удара в замкнутом объеме вышел чудовищный, судно крутанулось вокруг своей оси, так что все незакрепленные предметы полетели в разные стороны, ударяясь о стенки. Вахавиор глухо и смачно ругался, стараясь удержаться на своем месте. В следующий момент новый удар донесся спереди, и судно замерло в неподвижности.

– Похоже, гарпун воткнулся в щель между камнями, – сказала Ивона. пытаясь сесть.

– Не похоже, а точно, – ответил Вахавиор. – И надо срочно сдавать назад, а то…

– Задний ход не предусмотрен, – мрачно сообщил Нард, – я не успел его придумать.

– Тогда держитесь покрепче, – каким-то не по-хорошему спокойным тоном сказал капитан.

Что-то ударило спереди с такой силой, что затрещала обшивка. В окошках на мгновение все заволокло непроницаемой пеленой пузырьков и каких-то ошметков, а затем судно отшвырнуло назад так, что не удержался даже Вахавиор. Однако это внезапное движение назад было столь же внезапно остановлено.

– Капитан, – почему-то шепотомсказала Ивона, – может, вы встанете с моей ноги?

Вахавиор подвинулся. Вокруг было темно: единственный источник освещения – гномий флакон-светильничек – разбился. Ивона с трудом перешла в сидячее положение и зажгла небольшой пульсар, одновременно прислушиваясь к своим ощущениям.

– Мы движемся, – констатировала она. – Но как-то странно.

– Боком, – бесстрастно отозвался темный эльф. – И я даже догадываюсь, что нами движет.

Дрожь прошла по корпусу судна, а затем обшивка затрещала.

– О боги! – горестно вздохнул гном. Ивона явственно ощутила, что судно кто-то тряс. Несчастный световой пульсар метался из стороны в сторону, ударяясь о стенки и различные предметы внутри судна, грозя погаснуть. Девушка уперлась руками и ногами, но это помогало слабо.

– Он же схватил нас зубами! – взвыл гном, прислушиваясь к стонам сжимаемого корпуса.

– Эй, леди, – рявкнул Вахавиор, – ты же маг! Сделай что-нибудь!

– Что? – спросила Ивона, задыхаясь (не столько от усилий, сколько от того, что пригодный для дыхания воздух заканчивался). – Я пытаюсь укрепить корпус изнутри, но лишь с помощью магии Воздуха, и, если чудовище сдавит нас всерьез, я не удержу ее!

– Ну так воспользуйся своей магией! Ты же Охотница – воздействуй на сознание этой твари!

– Для этого надо пребывать в состоянии расслабленности и умиротворения!

– Тьфу на вас, магов! Никакого прока от вашей братии…

Пульсар погас.

Распялившись, как морская звезда в консервной банке, Ивона попробовала ощутить необходимое умиротворение. На долю секунды мир раскрылся перед ее взором беспредельным объемом океана, зеленовато-синей безбрежностью, в которой можно двигаться и есть, но нельзя дышать. А где-то наверху, за переливающейся пеленой, был другой мир, столь же безбрежный, но абсолютно недоступный. И он, наверное, был бы совершенно бесполезным, но почему-то только в нем и можно было дышать.

В окошки судна брызнул дневной свет, сразу же сменившийся игрой зыбких бликов.

– Все наружу! – скомандовал Вахавиор. – Как этот проклятый люк открывается?!

– Я не оставлю судно! – заявил Нард. – Я работал над ним годами, я потратил пять лет, чтобы скопить на него деньги…

– Построишь новое, коли жив останешься! – отрезал капитан.

Ящер, похоже, судно отпустил, и оно, слегка накренившись набок, качалось на поверхности моря. Вахавиор стремительно выбрался наружу и протянул Ивоне руку.

– Быстрее, Нард, – торопила девушка изобретателя.

– Я сейчас, сейчас, – невнятно бубнил гном из темноты.

Ивона выбралась наружу и с наслаждением, полной грудью, вдохнула свежего воздуха. Который моментально встал колом в ее легких: она увидела, как из воды – совсем рядом и обманчиво медленно – поднимаются острозубые челюсти. Полсажени, сажень, две сажени… Небольшой (по сравнению с головой) желтый глаз на мгновение остановился на застывшей от ужаса девушке.

Ящер поднялся из воды сажени на четыре, а затем столь же обманчиво медленно ухнул обратно в пучину, взметнув каскад брызг.

Перед тем, как Ивону смыла волна, поднятая ящером, она успела увидеть «Морского кота», который, снявшись с якоря, неспешно шел по направлению к «Потаенной ладье».

Позади раздался шумный всплеск: какое-то тело, совершив полет по широкой дуге, упало в море. Ивона в несколько гребков добралась до этого тела. Вахавиор был близок к потере сознания. Ругнувшись про себя, девушка обхватила капитана рукой так, чтобы держать его голову над водой. Плыть с подобным грузом она уже не могла, поэтому просто дожидалась, когда подойдет «Морской кот».

Я, признаться, и не знал, что эльфы умеют так ругаться, поэтому, когда поток дивной речи из уст Виллеадена иссяк, даже слегка поаплодировал.

Двое матросов выволокли своего капитана из воды и уложили его на палубе. Стериан присел на корточки рядом с Вахавиором, оттянул ему веко, заглянул в зрачок, затем проверил пульс.

– В отключке, – подвел он итог изысканий, – но жить будет.

Ивона взобралась на палубу сама.

– Эта мокрая одежда делает тебя еще более эротичной, – сообщил я ей.

– Ха-ха-ха, – мрачно отозвалась девушка, – очень смешно! Мог бы для приличия сказать, что переживал за меня.

– А тебе это обязательно надо услышать? Ив, – сказал я посерьезнев, – я на самом деле переживал. Но… успел несколько успокоиться, пока ты плескалась в море в обнимку с капитаном. Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы….

– Э, – неожиданно прервала меня Ивона, – а где Нард?!

Мы оба повернулись в ту сторону, где на поверхности моря покачивалось подводное судно. Прямо на наших глазах оно, завалившись на нос, исчезло в глубине. Мгновение спустя там же возникла громадная серо-зеленоватая спина, выгнулась горбом и скрылась в пучине. Напоминающий весло хвост взметнулся вверх и с грохотом обрушился на воду. И через несколько секунд лишь пятно таявшей пены указывало на то место, где скрылось и изобретение века, и гигантский ящер.

– Не доставайся же ты никому, – философски изрек Стериан.

– Вот… – выдавила Ивона, прижимаясь ко мне плечом.

– Может, он в другую сторону поплыл? – предположил я. – Тут до берега рукой подать: даже гном доплывет.

– Ты в это веришь? – спросила девушка.

– Если честно – не очень, но должен же я тебя как-то утешить…

«Морской кот» заложил круг, но ни морского змея, ни судна к'Либбина, ни самого изобретателя мы так больше и не увидели.

– Это вы виноваты, – заявила Ивона полчаса спустя, когда уже стали отчетливо видны портовые сооружения Наутиса. – Он был очень огорчен всеми этими «идеями» использования его изобретений. Мне даже показалось, что он решил больше не изобретать.

– И ради этого дал себя съесть морскому чудовищу? – возразил я. – В любом случае, я только передал ему письмо, содержание которого сам не знаю, кроме самого общего смысла.

– Ну хорошо, не ты – так Стериан с Виллеаденом. Родственники!

– А ты-то сама, – возмутился я, – пришла к нему в гости совершенно бескорыстно?

– Вы, похоже, опять перемудрили, – усмехнулась Ивона. – Можешь мне не верить, но я действительно зашла к Нарду из любопытства. Своего, личного. Я приезжала повидаться с отцом и встретила в Наутисе кузена, который предложил мне познакомиться с «интересным гномом». Что ж, действительно необычайно интересным. И все, что я обещала в отношении его изобретений, я постараюсь выполнить.

– Каких-таких изобретений? Подводное судно погибло, изобретателя больше нет. А чертежи судна (если они вообще были) не каждый смог бы расшифровать…

– Тсс, – девушка прижала палец к губам, – только тебе скажу. Само судно – тлен. Бронза и дерево. А их где угодно достать можно. Важны чертежи и расчеты, а они у меня есть.

– Откуда? – неподдельно изумился я.

– Я же выслушала целую лекцию у Нарда, пока вы все наливались пивом. А вечером записала на пергамент.

– По памяти?

– Конечно. – Ивона улыбнулась с оттенком самодовольства. – Семинары по теоретической магии – знаешь, как они развивают память!

– И что ты будешь теперь с этими записями делать? – спросил я. – Продашь за большие деньги дружественной державе?

– Вот еще! Нет, я постараюсь найти им другое применение. Может, отыщу в университете человека, который захочет построить такое судно не ради наживы, а из интереса. А может, сама когда-нибудь построю нечто подобное в дядином замке, на заднем дворе. И буду самолично в Зубровой плавать. Время покажет!

Если бы кто-нибудь мог заглянуть под воду в районе воронки Саларского залива… Например, какой-нибудь гениальный механик, собравший костюм для прогулок по морскому дну. Или ловец губок и жемчуга, умеющий оставаться до трех минут под водой. Или же маг Водной стихии, при помощи соответствующего заклинания облекший себя в воздушный кокон. Но нет, не было в окрестностях Саларского залива ни магов-водников, ни ловцов губок. Да и гениальные изобретатели тоже перевелись.

Поэтому никто, кроме рыб, существ бессловесных, не видел, как вдоль береговых скал, размеренно взмахивая деревянными ластами, двигалось подводное судно. А рядом, то заплывая вперед, то возвращаясь, двигалось десятисаженное существо с продолговатым телом и сжатым с боков хвостом.

– Я полагаю, все-таки есть такая местность, где Разумных заботит что-либо, кроме войны, – рассуждал Нард к'Либбин, не слишком беспокоясь о том, что ближайший друг его не понимает (хотя, возможно, и слышит). – Думаю, стоит попытать счастья на юге. Это все северный климат: когда культура формируется в условиях, в которых по полгода нечем заняться и нечего есть, воинственность становится врожденной чертой. Нет, на юге, где всегда изобилие, – там мое место! Ты не подумай, это не потому, что я люблю поесть или еще что. Просто именно там должна была развиться истинная философия, в которой найдется достойное место моим творениям!

К'Либбин неторопливо поднимал и опускал рычаги, и с той же размеренностью вспыхивал огонек на магическом приводе, сообщающем усилие на деревянные ласты. Всего одна небольшая переделка, какой-нибудь час работы – и уже можно было вести «Потаенную ладью» в одиночку. Гном покосился на освещаемый магическими вспышками плотно закрывающийся сундучок. Зря полагают, что гениальный изобретатель оторван от реальной жизни и беспомощен в решении насущных проблем. Он, Нард, предвидел такое развитие событий. Все значимые чертежи и записи здесь, с ним, а в сарае в Наутисе остался только никому не нужный хлам. Нард вздохнул. Наутис… Не так уж плохо ему там жилось. Но что оглядываться назад – видимо, пришла пора поменять в жизни что-то!

– Тоже, придумали, – ворчливо сказал он, – корабли топить из-под воды! Маньяки, точно тебе говорю! А я вот кое-что поинтереснее придумал. Там, в южных морях, куча кораблей, в шторма затонувших. А на них, рассказывают, всякие сокровища. И вот если изобрести нечто вроде механической руки…

Огромный морской ящер, плывший параллельно подводному судну, ничего не сказал. Но, как полагают некоторые, молчание – это и есть знак согласия.

Елизавета Дворецкая Чуроборский оборотень

Ты – дерево, твой ствол прозрачен и чист,

Но я касаюсь рукой, и ты слышишь меня;

Ты – дерево, и я как осиновый лист,

Но ты ребенок воды и земли, а я…

Я – сын огня!

Я буду ждать тебя

Там, где ты скажешь мне,

Там, где ты скажешь мне…

Пока эта кровь во мне, и ветер – в твоих ветвях,

Я буду ждать тебя; ждать тебя!..

Борис Гребенщиков

Глава 1

Осень доживала последние дни – вот-вот выпадет первый снег, замостит дорогу Зимерзле*^[63]. Было раннее утро, сумерки едва начали рассеиваться, с неохотой уступая земной мир скупому осеннему свету.

Чуроборский князь Неизмир стоял на верхней площадке крепостной стены и смотрел вниз, во внутренний двор детинца*. Там перед раскрытыми воротами конюшен сновали люди, ржали кони, звенело железом оружие и упряжь – дружина княжича Огнеяра собиралась на охоту. Весь Чуробор еще спал, даже на посаде* виднелось всего два-три дымка из печек самых усердных хозяек. Но дружине княжича не было дела до покоя чуроборцев. Собираясь, они громко спорили о предстоящей добыче, покрикивали на челядь, хохотали. Князь Неизмир кутался в теплый плащ из толстой шерсти, наброшенный поверх кафтана на соболях, и все-таки ему было холодно. Шапки он не взял, и стылый ветер шевелил его полуседые волосы. Ему было всего сорок шесть лет, но он чувствовал себя старым и больным. Особенно когда видел княжича или просто думал о нем. А о пасынке князь Неизмир думал постоянно.

Внизу резко скрипнула дверь. Кмети* во дворе дружно закричали, взвыли по-волчьи. Князь невольно содрогнулся, хотя и был к этому привычен. Огнеярову дружину так и звали в Чуроборе – Стая.

На крыльце показался сам Огнеяр, на ходу оправляя широкий кожаный пояс, туго затянутый вокруг крепкого стана поверх накидки из косматого волчьего меха. Он был среднего роста и не поражал могучим сложением, но в каждом его движении видна была сила и истинно звериная ловкость. Длинные черные волосы княжича вольно раскинулись по плечам, шапок он не признавал, да и гребней не любил. В Чуроборе его прозвали Дивием*, и он даже гордился этим прозвищем.

Вскинув ладони ко рту, Огнеяр протяжно завыл, затянул охотничью песню волка-вожака. На обоих его запястьях блестели широкие серебряные браслеты, серебряные бляшки покрывали пояс, серебряными накладками были усажены ножны охотничьего ножа. Вместо меча, приличного воину, за пояс Огнеяра была заткнута рукоять боевого топора с серебряной насечкой на обухе.

Кмети радостно завыли вслед за вожаком, самые молодые даже заскулили, как волки-переярки, в азартном предвкушении большой добычи. Кони во дворе и в конюшнях тревожно заржали, по всему детинцу и даже на посаде залаяли собаки. Неизмир ненавидел шум, сопутствующий всем Огнеяровым развлечениям, но был благодарен судьбе хотя бы за то, что из-за пристрастия пасынка к лесам он не так уж часто видит его дома.

Один из кметей подвел Огнеяру коня, и княжич прямо с крыльца вскочил в седло. Его любимый серый жеребец Похвист* грыз удила и переступал копытами – рвался в дорогу. Дворовая челядь поспешно растворяла ворота. Кмети вскакивали в седла – все как один в плащах из серой шерсти поверх волчьих накидок, все без шапок, с длинными волосами, у кого связанными в хвост, у кого перехваченными тесемкой через лоб, у кого, как у княжича, распущенными вольно – от глаз ветром отдует. Издалека они все казались одинаковыми, но князь быстро выбрал взглядом одного. Круглолицый русоволосый парень с густыми черными бровями выпрямился в седле, словно почувствовал взгляд Неизмира, но не обернулся. И князь торопливо отвернулся, боясь сглазить все дело. От этого парня сейчас зависело слишком многое. Может быть, сама судьба князя Неизмира.

Рывком послав жеребца вперед, Огнеяр первым вылетел со двора. Кмети плотным косяком поскакали за ним. Неизмир проводил глазами Огнеяра, с соколиной цепкостью сидящего в седле. Хвост жеребца мелькнул в воротах, грохот копыт прозвучал по мощенным деревянными плахами* улочкам детинца и затих возле посадских ворот. Стая умчалась. А князь Неизмир еще некоторое время постоял на забороле*, глядя на улицу за воротами, словно хотел навсегда запомнить отъезд Стаи. Он надеялся, что сегодня видел это в последний раз.

С оглушительным топотом и свистом дружина Огнеяра промчалась по детинцу и посаду – воротники* едва успевали давать им дорогу, – вылетела из Чуробора и поскакала по замерзшей грязи в сторону темнеющего леса. Разбуженные шумом чуроборцы осенялись знаком огня и облегченно вздыхали. Теперь княжича и его шальной Стаи не будет несколько дней, а то и недель. И многие, подобно князю Неизмиру, желали бы больше никогда его не видеть.

– Не в добрый час княжич на лов* собрался! – говорили воротники, провожая глазами улетающую Стаю. – Ведь ныне Лешачий день* – вся нечисть лесная так и хороводится!

– Вот ему там и самое место! – отвечали им другие. – Где нечисть, там и он. Хоть бы ему там голову свою дурную сломить!

– Поберегись! К живому-то мы уж приладились, на дороге не зевай – и не затопчет. А вот что он мертвым станет творить?

Ответить на этот вопрос не взялся бы ни один чародей*. Собеседники умолкали, осеняя голову знаком огня и держась каждый за свой оберег*. Все-таки на сердце было легче при мысли, что в ближайшее время Серебряного Волка не будет в Чуроборе.

Княжич Огнеяр был оборотнем, рожденным княжной Добровзорой от Огненного Змея. Не все в это верили, но князь Неизмир знал, что это правда. Двадцать лет назад все случилось у него на глазах. Был сумрачный вечер месяца капельника*, но вся капель уже замерзла, прихваченная холодом подступающей ночи. Княжна с подругами гуляла по берегу Белезени и уже направлялась домой. Неизмир, тогда еще молодой сотник в дружине князя Гордеслава, с десятком кметей провожал княжну. Вдруг земля дрогнула под ногами, резко свистнул холодный ветер, и из-под обрывистого берега вылетел огненный шар. Истошно закричали женщины, кмети по привычке схватились за оружие, но руки-ноги у всех онемели, никто не мог даже двинуться. Огненный шар развернулся и принял очертания летящего Змея. Молнией Змей пал на застывшую в ужасе княжну и поглотил ее, завертел в столбе ослепительного пламени, а потом мгновенно рассыпался искрами и исчез. Княжна осталась лежать замертво на сыром холодном берегу среди полурастаявшего снега. Все произошло так быстро, что случайные свидетели даже не все успели обернуться на крики. Но тем, кто стоял рядом, казалось, что этот ужас длился нескончаемо долго.

Княжну не чаяли найти живой, но она дышала, только очень тихо. Три дня и три ночи она оставалась без памяти, металась, рвала на себе рубаху и бессознательно просила воды, льда, снега. Ее сжигало подземное пламя, и ни лед, ни самая холодная ключевая вода не могли облегчить ее жажды. Ведуны* и чародеи не знали, как ей помочь, и сами побаивались с ней оставаться. Волхвы* уже стали поговаривать, что Велес* требует княжну в жертву, предрекали беды. Князь Гордеслав наполовину поседел за эти три дня. А на четвертое утро княжна пришла в себя и постепенно поправилась. Но никому и никогда она не сказала ни единого слова о том, что было с ней внутри огненного столба.

А через пару месяцев обнаружилось, что она ждет ребенка. Сначала об этом зашептали женщины княжьего двора, потом заговорил весь Чуробор. Не все верили, что ребенка дал княжне Огненный Змей. А князь Гордеслав не знал, как было бы лучше – окажись отцом Велес или попросту кто-нибудь из молодых чуроборских витязей, хоть тот же Неизмир, открыто восхищавшийся красавицей Добровзорой. Но сам-то Неизмир знал, что он здесь ни при чем.

Младенец родился в зимний Велесов день*, последний день новогодних праздников. Взяв его в руки, бабка-повитуха вдруг охнула и чуть не выронила мальчика – вдоль его спинки тянулась полоска серой шерсти, мокрой, нежной, тонкой, как у новорожденного щенка. Или волчонка.

И тут уж всем стало ясно, что среди молодых витязей виновного искать нечего.

В Чуробор призвали самого мудрого из волхвов-прорицателей всех дебрических земель, прозванного Двоеумом. Он долго смотрел в воду перед огнем со священными травами, накалил в пламени клинок ножа и читал на нем знаки, невидимые обычному взору.

– Сам бог Велес, Подземный Хозяин, явился твоей дочери Огненным Змеем, – наконец сказал он Гордеславу. – Послал Велес в мир земной своего сына и твой род избрал для него. И вижу я в знаках Огня, что непроста будет его судьба. Послал его Велес не впустую, есть у него назначение – принести смерть одному из властителей мира земного. А кому – того не открыли мне боги. Вижу я, что здесь битва богов продолжается, битва Перуна Громовика* и Велеса. Более ничего не открыто мне.

Рождение Огнеяра вызвало много толков в Чуроборе, во всех дебрических землях и со временем во всех говорлинских племенах, куда слухи доставлялись вездесущими торговыми гостями. Многие склонялись к мысли, что младенца следует если не пустить по водам на волю его отца Велеса, то по крайней мере отдать на воспитание в святилище, где он опять же служил бы своему божественному отцу. Но княжна Добровзора с самого рождения полюбила сына больше всего на свете и не желала расставаться с ним, а князь Гордеслав не мог огорчить свою дочь и единственную наследницу.

Через полгода после рождения внука князь Гордеслав выдал дочь за Неизмира, который тем самым стал наследником чуроборского стола. Неизмир происходил из знатного воеводского рода, из которого в древние времена дебричи неоднократно избирали себе князей, и он был вполне достойной парой Добровзоре, но любила она другого человека, и Неизмир знал, что почетным жребием обязан только Огнеяру. Вернее, его появлению на свет, после чего женихи отшатнулись от красавицы Добровзоры – стать соперником Велеса никто не хотел.

В год смерти деда Огнеяру было всего шесть лет, и никто еще не знал, что из него получится. Оборотни и подменыши не живут долго, и люди ждали, что сын княгини умрет, не дожив и до семи лет. Но он жил, словно назло общему толку, рос здоровым и крепким, смелым и задиристым. В детских потасовках, а потом в подростковых воинских учениях он побивал не только всех сверстников, но и противников старше себя. Он был азартен, ловок, неутомим, настойчив до упрямства, свободолюбив и непокорен. Отчима он не ставил почти ни во что, и только мягкосердечной и ласковой княгине удавалось поддерживать мир между сыном и мужем. Кроме матери, Огнеяр уважал только деда Гордеслава, а после его смерти очень чтил его память. В день посвящения в воины он отказался от меча, который заказал для него отчим, и потребовал отдать ему один из Гордеславовых боевых топоров. С тех пор он не расставался со своим оружием, и вид его каждый день заново напоминал Неизмиру о неповиновении пасынка, в котором он видел прямое неуважение к себе. Но князь молчал, не изливая свое недовольство даже перед женой. С самого детства в глазах Огнеяра был заметен багровый отблеск Подземного Пламени, противного Небесному Огню. Каждый, кому хоть раз случалось заглянуть в глаза сыну Велеса, уносил в сердце трепет и страх перед его полубожественной-полузвериной мощью. Даже князь Неизмир.

У княжеской четы не было другого потомства – должно быть, Велесово пламя выжгло Добровзору и больше иметь детей она не могла. Как видно, Велес не хотел, чтобы у его сына были братья. Вся страсть материнской любви княгини была отдана единственному сыну, так что даже на долю мужа в ее сердце оставалось не много места. И это было еще одной причиной, по которой князь Неизмир не питал к пасынку добрых чувств. Двадцать лет он жил под одной крышей с Огнеяром, скрывая страх, замечал красные отсветы в его глазах. И двадцать лет он думал, не его ли жизнь пришел оборвать сын Велеса. Этот страх лишал князя всех радостей жизни, сделал саму жизнь невыносимой. И вот сегодня, проводив пасынка на охоту, Неизмир надеялся, что этому придет конец.

Выехав в поле, Огнеярова Стая прекратила свист и вой – незачем пугать дичь раньше времени. Сам Огнеяр скакал впереди, выбирая дорогу, и никто из кметей не давал советов и не приставал с вопросами. Вожак во всем разберется сам. Огнеяр с удовольствием подставлял лицо свежему прохладному ветру, жадно вдыхал запахи инея на ветках, прелой листвы, еловой хвои. Пришла наиболее любимая им пора года – предзимье, время первого снега, на котором так хорошо видны следы. Земля теперь заговорит в полный голос – где проскакала молодая куница, где прошел старый кабан. Но до поры глубокого снега, по которому не побегаешь, еще далеко, и все дороги открыты перед тобой – лети, куда глаза глядят. Зима раскрывала белый свет на все четыре стороны, на все семьдесят ветров. В эту пору Огнеяра почти не видали дома. Между белым снегом и темным небом он чувствовал себя свободным и сильным. И сейчас, предчувствуя близкий снегопад, Огнеяр готов был выть от восторга, гнать и гнать жеребца без остановки до самого края света.

Возле дубравы Огнеяр придержал коня, повернулся по ветру, незаметно для взгляда потянул ноздрями. Чуткости его нюха мог бы позавидовать настоящий волк. Воздух для него был соткан из десятков и сотен запахов, и каждый из них он с легкостью читал, как умелая и сведущая вышивальщица читает священный узор. Из дубравы явственно несло густым, теплым, дразнящим запахом кабанов. Огнеяр различал запахи, как ветки в банном венике, знал, сколько здесь кабанов и какие они, – охота обещалась славная. Вот и следы, хорошо заметные на подмерзшей грязи. Взмахом руки Огнеяр послал свою Стаю в обход дубравы. Каждый отлично знал свое место и свою задачу.

Растянувшись редкой цепью, Стая охватила дубраву полукольцом, и по данному знаку два десятка молодых «волков» взвыли за деревьями. Не то что кабаны – настоящие волки не отличали голоса Огнеяровых кметей от голосов своих собратьев. Выпевая охотничью песню, кмети шли через дубраву, а впереди них ломилось перепуганное стадо, наевшееся желудей, – прямо на рогатины* оставшегося десятка, где был и сам Огнеяр.

Вдруг из глубины послышался голос одного из загоняющих:

– Братцы, медведь!

– Берлога! – закричали другие. – Медведя подняли!

Огнеяру уже не нужны были слова – в порыве ветра со стороны рощи он и сам уловил запах взрослого сильного медведя. В досаде Огнеяр закусил нижнюю губу – этого он не ждал. Бобер глупый, да вон же затес на стволе – а ростом Хозяин на две головы повыше тебя, Дивий, вон куда достал!

Из рощи слышался треск веток, рычание зверя, разгневанного нарушением его первого предзимнего сна. Только-только он нашел себе уютное местечко, сгреб мягкую охапку листвы и веток, залег и мирно задремал, дожидаясь теплого снежного одеяла, а тут на тебе! Свирепо рыча, медведь ломился к опушке, туда, куда его невольно погнали загонщики.

Кмети на опушке изготовили рогатины, но Огнеяр резко махнул рукой.

– Не тронь! Назад все! К лошадям! – крикнул он, и кмети отошли ему за спину, к лошадям, привязанным в нескольких десятках шагов от опушки.

Кто-то протянул ему рукоять рогатины, но княжич отмахнулся: не надо.

Медведь вырвался на опушку. На задних лапах он был выше на голову даже Тополя, самого рослого из Огнеяровых кметей. На опушке он ненадолго остановился, принюхиваясь. В нос ему бил запах кабанов, коней, людей и волков. Со сна он был зол, а соображал плохо. Зажатый между врагами позади и впереди, медведь собирался драться за свою жизнь. Одно движение – и он яростно ринется напролом, не разбирая дороги и круша всех на своем пути.

Но сейчас перед его подслеповатыми глазками был всего один противник. Из оружия у Огнеяра был только нож в посеребренных ножнах.

Тот, кого князь Неизмир провожал глазами, подумал, что, может быть, Лесной Хозяин избавит его от хлопот. Медведь силен и зол – без рогатины против него не устоять.

Ожидая медведя, Огнеяр подобрался, в нем проснулась его звериная сущность – он стал смотреть как зверь и думать как зверь. Волк и медведь – не враги, двоюродные братья по деду Велесу, близкая лесная родня. Огнеяру не нужна была смерть Лесного Хозяина, и он хотел попробовать договориться.

Из горла его вырвалось глухое рычание. Медведь повернулся к Огнеяру. Он видел плохо, а в нос ему бил резкий запах волка. Огнеяр смотрел прямо в маленькие медвежьи глазки, взор его загорелся красным. И медведь увидел на его месте не человека, а волка – молодого, сильного волка с гладкой серой шерстью и крепкими зубами. «Не сердись, Хозяин, – уловил он в тихом рычанье, и удивился – далеко не всякий волк мог говорить по-медвежьи. – Я не на тебя охотился. Не знал, что ты тут зимуешь».

«Не учуял – нос заложило? – гневно прорычал медведь, готовясь ударом когтистой тяжелой лапы отбить прыжок. – Вот подойди только!»

«Кабаны запах перебили. Я не со злом. Я уйду. Спи себе».

«А ты потом опять явишься со своей стаей? Когда я спать буду?»

Медведь угрожающе подался к Огнеяру. Кмети стиснули рукояти рогатин, но не двинулись с места.

«Велес послух* – не приду. Будь мне другом», – ответил Огнеяр.

Злоба в глазах медведя погасла. Он услышал Слово, которому не мог не подчиниться. Став опять на четыре лапы, он повернулся и скрылся в чаще.

«Договорились», – с облегчением подумали кмети. И никого это не удивило – многие из них видели и не то. Сын покровителя лесных зверей понимал языки всех звериных и птичьих племен и на многих из них мог говорить сам. В Чуроборе любили поболтать о том, что, дескать, на ловах княжич всю свою дружину превращает в волков или соколов, но это была неправда. Превращать людей в зверей Огнеяр не умел. Однако, если кого-то из его кметей об этом спрашивали, никто не спешил опровергать эти толки. Утреч, мастер поговорить, сочинял такие басни*, что слушатели его раскрывали рты. Даже самому Огнеяру порой случалось заслушаться воображаемыми рассказами о собственных небывалых делах.

– А знатная зверюга! – с сожалением сказал Утреч, веселый светловолосый парень и страстный охотник, провожая взглядом скрывшегося в чаще медведя.

– Не на него шли! – ответил ему Огнеяр, подходя ближе. Он дышал чуть чаще обычного и на ходу утирал тыльной стороной ладони взмокший лоб. – Кабаны – они свиньи и есть, их Велес и развел нам на пропитание. А Хозяин – дело иное, его просто так, спросонья, бить не годится!

«Родич, стало быть!» – улыбаясь, подумал Утреч, но вслух ничего не сказал.

– Жаль – свиней-то упустили! – вздохнул Тополь, высокий, стройный парень.

– Не последние! – утешил его Огнеяр и стал отвязывать Похвиста. – Чего встали? Давай догоняй!

На третью ночь после отъезда из Чуробора Огнеярова Стая остановилась на займище* рода Моховиков, жившего неподалеку от берега Белезени. Две ночи они провели под открытым небом возле костров, но сегодня Огнеяр, оглядев небо и принюхавшись к ветру, определил, что ночь будет очень холодной. А зачем напрасно мерзнуть, если можно поспать в тепле?

Хозяева приняли Огнеярову Стаю с опаской, но отказать в гостеприимстве не могли – и с князем поссоришься, и соседи застыдят. Чуроборского княжича знали по всей Белезени, по всему племени дебричей. Никто не мечтал принимать его у себя, но тех, кто принимал, потом долго осаждали расспросами.

На займище в кольце бревенчатого тына* стояло по кругу шесть-семь изб. Из каждой дверной и оконной щели выглядывали блестящие любопытством глаза женщин и детей. А двор займища наполнился шумом, топотом и ржаньем коней, которых привязали к крылечкам по всему двору, звоном оружия и упряжи, голосами чуроборцев.

Огнеяра и его кметей провели в беседу – обширную, вдвое больше обычного избу, где осенью и зимой девицы и женщины собирались на посиделки, мужчины – на советы, где останавливались княжеские сборщики дани, заезжие купцы и вообще кому придется. На открытом очаге посередине развели огонь, кмети стали жарить добытого по пути оленя. Вторую тушу Огнеяр отослал старейшине в благодарность за гостеприимство.

Вскоре к ним стали понемногу заходить хозяева – кто принес кваса, кто брусники, кто капусты и репы. На самом деле всем очень хотелось посмотреть на княжича поближе – он еще не бывал у Моховиков, а наслышаны они были о нем порядочно.

Явился и сам старейшина, Взимок, старик с густой и широкой седой бородой, щуплый и разговорчивый. Подарок успокоил его тревогу и раздразнил любопытство.

– Ко времени олень ваш пришелся, благо вам буди! – говорил он, усевшись на край лавки у очага, под охраной родовых чуров*. – У нас веселье нынче, всю родню угощаем.

– Что же за веселье? – спросил Огнеяр.

Он сидел прямо на полу возле горящего очага и поглядывал на старейшину снизу вверх, но это его не смущало. Он вообще был совершенно равнодушен к тем досадным условностям, которые называются княжеским достоинством. Гораздо больше смущался сам Взимок – ему было очень неловко сидеть выше княжича, он все хотел встать, но терялся, не в силах сообразить, как следует держать себя с чуроборским оборотнем. Отблески огня играли в темных глазах княжича, и мороз пробегал по коже Взимока от одного их взгляда. Старик так напугал сам себя слухами и тревожными ожиданиями, что теперь видел признаки дурной ворожбы там, где ее вовсе не было.

– Сговор у нас нынче! – важно отвечал Взимок, стараясь не показать, как ему неуютно. – Дочку нашу приехали сватать из рода Лисогоров, вот и сговорили их нынче на добрый век.

– То-то я чую – пивом и медом малиновым пахнет! Что же нас не позовете? – живо спросил Огнеяр. – Мы песни славно петь умеем, а? – Он бегло окинул взглядом своих кметей, и они одобрительно засмеялись. В Чуроборе они не пропускали ни одной свадьбы, и часто после этого ребенок оказывался не только у невесты.

– Да, того… – Старейшина замялся. – У нас в роду обычай от чуров идет – сговоренной невесты никому не показывать, из избы не пускать. А то…

– А то я темным глазом испорчу! – насмешливо досказал Огнеяр то, что сам Взимок не смел произнести. – Не робей, старче, я и не то слыхал. Не хотите невесту показать – не надо, без зова не полезем. Скажи только, когда свадьба, – тура с лова вам пришлю.

– Спасибо, княжич! – Взимок с облегчением поклонился, очень довольный, что Огнеяр не настаивает посмотреть невесту. – В Макошину неделю* свадьба, на второй день. Сейчас пирогов вам еще пришлем.

Взимок поклонился еще раз и пошел к дверям, перешагивая через охапки соломы, приготовленные для ночлега гостей.

– Гусли пришли! – крикнул Огнеяр ему вслед.

Вскоре в сенях снова заскрипели двери и зазвучали шаги. В истобку* вошли три девушки, видно, самые смелые или самые любопытные во всем роду. Они несли целую гору пирогов в большой деревянной кадушке, накрытой вышитым рушником*, а провожали их два парня. Один из них нес гусли, заботливо завернутые в кусок медвежьей шкуры.

Кмети радостно загомонили, радуясь девушкам еще больше, чем пирогам, вскочили с мест, освобождая дорогу к столу. Смущаясь и краснея, девушки выложили пироги на стол и хотели идти, но кмети их не пускали.

– Посидите с нами! Мы не обидим! Про Чуробор расскажем! Песни споем! Уважьте гостей! – наперебой кричали кмети.

Девушки переглядывались, теребя обереги на груди, и сами не знали, уйти им или остаться. Чуроборские кмети вызывали опасение и жгучее любопытство, и девушкам, которые долгими месяцами не видели у себя на займище никого, кроме своих родовичей, очень хотелось разглядеть их получше. Каждая из них чуть ли не с детства знала всех парней из окрестных родов, пригодных в женихи, а тут вдруг сразу столько новых лиц! Причем далеко не самых безобразных.

– Больно вы ловки – оленей наловили, за нас взялись? А не лопнете? – бойко отговаривалась старшая из девушек, высокая и статная красавица с русыми, рыжеватыми толстыми косами, серыми глазами, чуть широко расставленными, и россыпью веснушек на белом лице, не исчезнувших даже в осенние холода.

– В лесу оленей много, а таких красавиц еще не встречали! – отвечал ей Тополь. – Как тебя звать?

– Березкой, – смело ответила девушка, и кмети дружно расхохотались.

– А меня Тополем, – ответил ей кметь, и девушка тоже рассмеялась.

Тополь и береза – прародители рода человеческого. Оба высокие, стройные, с русо-рыжеватыми волосами, они даже казались в чем-то похожи и сразу понравились друг другу. Без долгих разговоров Тополь взял Березку за руку и увел в угол. Березка упиралась, но больше для вида. Очень скоро они уже болтали и смеялись, будто век были знакомы.

Видя, что Березка решила остаться, две другие девушки тоже сели на лавку перед огнем. Вторая, со светлыми мягкими косами и серо-голубыми глазами, не была такой красивой, но лицо ее отражало добрый и мирный нрав. Один из пришедших с ними парней сразу сел на пол возле ее ног, и никто из кметей, поняв молчаливый намек, не трогал ее, чтобы не ссориться с хозяевами.

Третья девушка была совсем еще юной, не больше пятнадцати лет на вид, русоволосой и сероглазой, со свежим румянцем на открытом лице. Она оглядывала длинноволосых кметей без робости, с дружелюбным любопытством, и кого-то искала среди них.

Огнеяр, по-прежнему сидевший на полу возле очага, быстро обежал взглядом двух девушек и остановился на третьей. Он и сам сначала не понял, чем она привлекла его внимание. В Чуроборе было немало красавиц, но все они казались дурнушками рядом с его матерью, княгиней Добровзорой. Не шла с ней в сравнение и эта девушка из лесного рода, но в лице ее было чистосердечное дружелюбие, интерес без примеси праздного любопытства и пустой боязни. Нечасто Огнеяру случалось встречать такие светлые лица, такие открытые взгляды.

Княжич негромко свистнул, и кмети между ним и девушкой мгновенно раздались в стороны. Девушка встретила его взгляд и почти тут же отвела глаза. Она казалась смущенной, но не испуганной.

– Берите пироги! – Тем временем вторая девушка угощала кметей. – Свежие, мы только нынче утром для сговора пекли. Вот тут с грибами, маленькие с брусникой… Да бери сразу, тебе на один зуб! – Она улыбнулась и всунула в руки Кречета сразу три пирога. – А кто с мясом хочет, вот эти, длинные. Сестры, да помогите же!

Березка в углу была занята беседой с Тополем, а третья девушка тоже стала раздавать пироги. Огнеяр ждал, когда она подойдет к нему. Она и правда подошла.

– Попробуй нашего угощения, княжич! – сказала она, протягивая ему румяный пирог. – Хорошо удались – как будто знали про вас.

– А ты откуда знаешь, что я княжич? – спросил Огнеяр.

Ни одеждой, ни волосами он не выделялся среди других, браслеты, гривны* на шее или серьги в левом ухе многие кмети носили и побогаче, чем у него. Но девушка выбрала в княжичи его, ни на миг не усомнившись.

– Откуда? – Девушка посмотрела наконец ему в глаза, словно удивленная вопросом. – Видно же…

– Что видно?

Она все еще протягивала ему пирог, и Огнеяр взял ее руку с пирогом, чтобы не убежала. А она смотрела ему в лицо, как будто искала ответ, что же ей видно. Пламя причудливо играло в чертах его смуглого лица, правильных и немного резковатых, глаза у него оказались темно-карие, с очень большим зрачком, и в самой глубине их тлел красный огонек. Или это отблеск очага? Или ей мерещится? О нем столько разного говорили, что она ждала увидеть чуть ли не Змея Горыныча, а увидела простого парня… Нет, совсем не простого. Угольная чернота его бровей, темный румянец на скулах, блеск снежно-белых зубов сразу отпечатывался в сознании, весь облик Огнеяра был какой-то резкий, выделяющийся и западающий в память с первого взгляда. Что-то неуловимое отличало его от людей. От людей, потому что он не был человеком. И это отличие бросилось ей в глаза с первого же взгляда, хотя она не смогла бы объяснить, в чем оно.

– Так возьмешь? – не найдя ответа, сама спросила она о пироге.

При этом ей подумалось – если нечисть у тебя возьмет еду, то не обидит, даже поможет.

Огнеяр усмехнулся, словно услышал ее мысли.

– А думаешь, нет? – вызывающе спросил он. – Думаешь, я только живой кровью питаюсь, добычу клыками рву?

Не давая девушке времени ответить, он быстро потянул ко рту ее руку с пирогом. Девушка вскрикнула и дернулась – ей показалось, что сейчас Огнеяр ее укусит. Парень у стола вскочил с места, готовый броситься на выручку сестре. Но Огнеяр откусил от пирога и выпустил руку девушки. Она уронила пирог, отступила назад, перевела дыхание. Она слышала, что кмети вокруг смеются, смеется и сам Огнеяр, и застыдилась своего испуга. Поправляя волосы, чтобы скрыть смущение, она кинулась поднять пирог, рука ее встретилась с рукой Огнеяра, и девушка снова отпрянула.

– Не бойся, не съем! – весело сказал Огнеяр, снова откусывая от поднятого с соломы пирога. Смятение этой юной и миловидной девушки забавляло и странно трогало его, на сердце у него потеплело, на душе стало вдруг хорошо, как давно не бывало. – Не сама пекла?

– Нет, это здешние, – смущенно ответила девушка, пытаясь улыбнуться и приглаживая без того гладкие волосы на висках.

– А ты ведь не здешняя?

Огнеяр успел разглядеть, что у нее не две косы, как у других, а одна, и рубаха вышита как-то по-другому – он не разбирался в хитростях женских рукоделий, но видел разницу.

– Из Вешничей мы, – ответил тот парень. – Невеста нам по матери двоюродная сестра, вот мы на сговор и пришли. Сестра, иди сюда.

Светло-русыми волосами и лицом парень был так похож на девушку, что всякий догадался бы – они не просто из одного рода, у них общий отец и общая мать. Потянув сестру за рукав, парень заставил ее отойти от Огнеяра и усадил на лавку. Утреч привычно сделал Огнеяру вопросительный знак бровями – не увести ли как-нибудь строгого братца? Но Огнеяр не ответил.

– Э, да ты гусли принес! – воскликнул он, заметив гусли в руках у второго парня. – Давай сюда!

Взяв гусли, княжич бережно развернул кусок медвежьей шкуры и повернул их к огню, разглядывая резьбу, украшавшую верхнюю крышку. В гуслях он разбирался не хуже, чем в оружии, и мог на глаз определить, сколько им лет, в каком племени и даже в каком из Велесовых святилищ они сделаны.

Огнеяр не знал, какой жаркий спор разгорелся у Моховиков из-за его просьбы. Гусли эти хранились в роду уже шесть поколений и считались священным оберегом Моховиков. Давать такую вещь в руки чужаку, да еще, по слухам, и оборотню, было опасно. Но ведь он княжеского рода – к чему прикоснется, то счастливым сделает! А что оборотень – ведь самого Велеса сын, а песенный дар людскому роду дал Велес. Короче, Огнеяру принесли гусли, и почти все родовичи, кроме жениха с невестой, постепенно собрались в беседе послушать, как он на них сыграет.

Огнеяр устроился поудобнее, позвенел струнами на пробу, недолго призадумался, оглядел слушателей.

– Коли у вас сговор, я вам сговорную песню спою! – объявил он. – Может, и на свадьбу тогда позовете!

Моховики переглянулись, а Взимок беспокойно заерзал на месте. После второго намека не позвать княжича будет невежливо, а ведь боязно! Кто их знает, оборотней? Да и кмети его тоже, по всему видно, не промахи – нарожают девки после выводок волчат!

А Огнеяр глянул на девушку из Вешничей, глаза его блеснули в свете огня, и он запел:

Родня лисогорского жениха с удовольствием усмехалась, слушая, как сам княжич прославляет успех сватовства их парня. Моховики опять переглянулись: песня волка заставила их встревожиться о своих козочках. А Огнеяр уже запел новую песню:

Забыв обо всем, хозяева слушали его, женщины не сводили с княжича глаз, теперь он им всем казался красавцем. Глубокий, низкий и приэтом легкий голос лился, как широкая могучая река, завораживал, проникал прямо в сердце, минуя слух. Каждый из слушателей в себе самом ощущал любовь и стремление к любимому существу, неизмеримые силы, чтобы идти к нему. Эта любовь заполняла весь мир и наполняла жизненными соками, но где-то в глубине ее слышалась тоска по несбыточной мечте – ведь Велесу, зимнему жениху прекрасной Лели-Весны*, любовной тоски достается гораздо больше, чем краткой и обманчивой радости. Так мог петь только сын самого Велеса.

И больше всех им была очарована молоденькая девушка из рода Вешничей. Он смотрел на нее, пока пел, и она не отводила глаз, всем существом впитывая любовь, которую он обещал ей своей песней. Слушая песню, слова которой ей и раньше были знакомы, она вдруг саму себя ощутила богиней Лелей, к которой вечно стремится сумрачный Подземный Хозяин, и вода весенних ручьев потекла в ее жилах, весеннее солнце засверкало в очах. Прежде весь ее мир был ограничен своим займищем да несколькими соседними, родовыми угодьями, полями, ближним лесом и рекой, но он, чуроборский княжич и оборотень, вдруг раскрыл перед ней огромный мир, неоглядный по ширине и глубине. Сами очертания привычного мира дрожали, становились прозрачными. И сквозь них проглядывало совсем иное бытие – медленно дышащее, лишенное времени, лишенное четких границ и ограничений, но живое! Туда могут заглянуть только самые мудрые ведуны и чародеи, но сейчас и она, простая девушка из рода Вешничей, видела эти миры, и не в воде гадательной чаши, а в глазах чуроборского оборотня, которого она по рассказам представляла каким-то чудовищем и который на деле оказался так прекрасен, что захватывало дух от одного его присутствия. Хотелось без конца смотреть ему в лицо, по которому перебегают тени от огня, слушать его волшебный голос. Он все это может – и серым волком, и ясным соколом, и добрым молодцем…

А что-то в глубине сознания настойчиво предостерегало: берегись, он – волк, никто не знает, что у него на уме и чего от него ждать. Он сам был как огонь – и согреет, и обожжет. Ведь недаром первый же поцелуй Велеса погружает Лелю в сон, схожий со смертью, – и не Велесу дано пробудить богиню-весну к новой жизни, а другому, совсем другому…

Огнеяр замолчал, звякнули в последний раз бронзовые струны и стихли, будто жалуясь, что никакая красота не может жить вечно. И в наступившей тишине ясно прозвучал где-то вдали волчий вой. Все вздрогнули, а Огнеяр сдвинул гусли с колен и мигом оказался на ногах, вскинул голову, прислушиваясь. Люди молчали, не мешая ему, тоже слушали, хотя не могли услышать то же, что и он. Далекий волчий вой разливался под небом, и в нем было что-то от ворожбы только что отзвучавших песен.

– Это он, – хрипло сказал Огнеяр, словно боролся с желанием на вой ответить воем, и всех пробрала дрожь от его изменившегося голоса. Только что он был богом, а теперь в нем поднял голову зверь, и всем стало так жутко, будто перед очагом вдруг оказался настоящий косматый волк. – Это Белый Князь Волков. Он говорит, что этой зимой его охота – здесь.

– Как так – здесь? – Взимок первым опомнился и тревожно завертелся на месте. – Куда нам еще? У нас и так волков развелось – страсть! И так боимся – не то к войне, не то к мору повальному.

– Княжич наш ясный! – подала голос одна из женщин. – Ты бы оборонил нас от них!

Опомнившись, все наперебой стали просить Огнеяра защитить их от Князя Волков. Поверив в дружелюбие оборотня, все в нем увидели лучшую защиту.

Огнеяр молча выслушал просьбы, а потом резко затряс головой, так что пряди черных волос закрыли ему лицо.

– Поговорить – поговорю, – сказал он наконец. – А не захочет Князь Волков уйти – в драку не полезу. Я ему не указ.

Никто не ответил ему, уговоры прекратились. Кмети знали, что при всей своей любви к охоте Огнеяр не убил ни одного волка. А Моховики поняли: волк для Огнеяра зверь заповедный. Все равно что брат.

Вскоре Моховики разошлись, тот парень из Вешничей увел сестру, не дав ей даже оглянуться на Огнеяра. Гости улеглись спать. Огнеяр устроился возле самого очага, но долго не мог уснуть, ворочался, то и дело поднимался и подкидывал дров в огонь. Вдали разливался волчий вой, и он ясно различал голос Князя Волков. Огнеяру не приходилось встречать старого Князя, хромого на переднюю правую лапу, но он не раз видел его следы и хорошо помнил его запах. Протяжным воем старый Князь оповещал всех, имеющих уши, что этой зимой он со своей стаей охотится над Белезенью и горе тому, кто явится сюда без его позволения. Его предупреждения и угрозы не касались Огнеяра, рожденного человеком и живущего в человеческом облике, но внутри него медленно и неуклонно поднималось раздражение. Протяжный вой холодным сквозняком втягивался в уши, и Огнеяр сжимал зубы от подступающей злобы, вызов сам собой зарождался в его груди, рвался в горло. Хотелось выйти во двор, поднять голову к небу и ответить, сказать Хромому Князю, что он, Огнеяр Серебряный Волк, будет со своей Стаей охотиться там, где захочет, и угрозы старого хромого пса его не пугают.

Наверное, Князь тоже когда-то встречал его следы.

Промучившись какое-то время, Огнеяр встал и вышел из избы во двор. Накидку и плащ, которым укрывался, он оставил на полу, но холод его не пугал – внутри него самого жарко горел огонь, давший ему жизнь. Во дворе было темно и тихо, нигде не слышалось голосов, все окошки были задвинуты заслонками.

Займище спало, и в одной из этих тихих изб была и она – девушка из рода Вешничей. Спит она или слушает этот вой в лесу? При мысли о ней Огнеяру вдруг расхотелось выть – она испугается, пожалуй. Подумает, что он такой же зверь, как и старый хромой Князь Волков. А Огнеяру не хотелось, чтобы она так думала. Теплый человеческий мир ее серых глаз нежданно приласкал его, и ему было жаль рушить это драгоценное ощущение.

Огнеяр сел на ступеньку крыльца, посмотрел в темное небо. Князь Волков все выл, приветствуя наступающую зиму. Его низкий вой навевал Огнеяру неприятные, тревожные мысли – чем еще зимние ловы Князя Волков и его стаи обернутся для окрестных родов? Все-таки по своей человеческой половине он принадлежал к роду дебрических князей и благополучие племени было для него важно. Единственное, что могло бы толкнуть его на охотничью тропу Хромого Князя, – это угроза людям. Люди были его, Огнеяра, Стаей, и он никому не позволял ее обижать.

«Нет, хромой старик, сюда ты не сунешься, – думал Огнеяр, чутко прислушиваясь к далекому вою. – К жилью я тебя не пущу, не надейся». Правда, за Вешничей можно и не беспокоиться – у них в ельниках живет сам Князь Кабанов, а к его стаду не подступится даже Хромой.

Старый волк все выл, но Огнеяр встал со ступеньки и повернулся к двери. Пусть она не считает его зверем. Да и нечего злиться – молод еще на старого Князя зубы скалить. Князь Волков живет семь веков – а Огнеяр только первый век начал.

Удар обрушился, когда он шагал через порог. Глядя под ноги, Огнеяр не успел ничего заметить и ощутил только, как холодный клинок скользнул по его груди против сердца и сорвался вбок, только прорвал рубаху. Зверь внутри него каждый миг готов был к защите, а далекий вой старого Князя обострил эту готовность. Для человека в сенях было темно, но волчьи глаза Огнеяра ясно различали черную человеческую фигуру возле самого порога, беспомощную в первый миг после нанесенного удара. Этого мига Огнеяру было достаточно – извернувшись, он оказался за спиной у нападавшего и сильным ударом в голову отбросил его к стене. Черная фигура влетела в ряд бочонков и упала, что-то загрохотало и обрушилось. Огнеяр стоял, готовый встретить новый выпад, но его противник только дернулся и бессознательно застонал.

В истобке мгновенно послышалось движение, дверь резко скрипнула, в сени выскочили растрепанный Тополь, Утреч, Кречет, за ними лез кто-то еще, ругаясь, что его не пускают. Тополь первым увидел Огнеяра, и на его лице отразилось облегчение.

– Чего ты? – в досаде за напрасную тревогу воскликнул кметь. – Я слышу – грохочет в сенях, глядь – тебя нет. Чего ты тут буянишь?

Утреч огляделся с хитроватым видом – искал девушку. Но увидел лежащего у стены, и лицо его мигом переменилось. Огнеяр сам подошел к противнику, присел рядом и перевернул того лицом вверх. Тополь открыл дверь пошире, чтобы пропустить свет очага.

– Да отойдите вы, лешачьи дети! – крикнул он на кметей, которые, возбужденно и тревожно гудя, пытались через узкую дверь прорваться в темные сени и посмотреть, что случилось. – Дайте огня!

Из истобки ему в руки передали горящую смолистую ветку. Тополь склонил ее к лежащему. И все увидели парня с длинными волосами, в рубахе со знаками огня, как на них на всех, и лицо с безжизненно опущенными веками было всем хорошо знакомо. В первый миг все онемели от изумления.

– Трещага! – воскликнул Утреч, опомнившийся первым, и поднял глаза на Огнеяра. – Да ты что? Что вы с ним не поделили? Ты его за кикимору*, что ли, принял?

Огнеяр не ответил. Он сидел на корточках над Трещагой, закусив нижнюю губу, лицо его стало угрюмым и замкнутым.

– Э, глянь! – Кречет заметил возле порога блеск клинка, перегнулся через лежащего и поднял длинный охотничий нож с костяной рукояткой. Нож был Трещаги, и это тоже все знали.

– Он что – на тебя? – с недоумением спросил Утреч. Не в силах так сразу взять все в толк, он переводил растерянный взгляд с ножа в руке Кречета на лежащего Трещагу.

Огнеяр даже не кивнул в ответ, но и так было ясно, что Утреч не ошибся.

– Давай тащи! – хмуро сказал Тополь, уже все понявший. Сунув кому-то в руки догорающую ветку, он взял Трещагу за плечи. – Не до утра же тут сидеть…

Трещагу перетащили в истобку и уложили на полу, огонь в очаге разожгли поярче. В беседе не смолкал гул возмущенных и удивленных голосов: Стая не могла взять в толк, как это один из них оказался таким подлецом и замыслил убить вожака. И как убить – исподтишка, безоружного.

– За сестру, что ли? – неуверенно предположил Ярец.

– За сестру! – презрительно воскликнул Кречет. – А он тут при чем? Девка – дура, а он опять виноват?

Как положено стае, Стая Огнеяра крепко стояла за своего вожака. Те, кто ему не верил, здесь не держались. А историю с сестрой Трещаги все хорошо помнили. Прошлой зимой однажды вечером она столкнулась с Огнеяром в темных сенях и выскочила оттуда как ошпаренная, стала кататься по полу в клети*, биться об пол и кричать в беспамятстве: «Волчий глаз, волчий глаз!» Сам Огнеяр был в том же недоумении, что и все, а девка ударилась головой об угол ларя и затихла. После этого она повредилась рассудком и целыми днями теперь сидела, тупо стуча пестом о дно ступы – с другой работой она не справлялась, – неумытая и нечесаная, а если кто-то из женщин подходил к ней с гребнем, она визжала, кусалась и замахивалась пестом. С приходом темноты, особенно осенью и зимой, она начинала беспокоиться, твердила про волчий глаз и не выходила из дома. И общая молва винила в ее помрачении Огнеяра. Мало ли чего он хотел с ней сделать в темных сенях? Кто их знает, оборотней?

– Да как же? – Другим кметям это тоже не показалось убедительным. – Два года с нами, и ничего. А то вдруг – и с ножом! Может, он тоже, того? – Кто-то со значением крутил пальцем возле лба.

– Что – сестра? – Кречет был больше всех возмущен предательством Трещаги. – Если думаешь, что виноват, – зови в поле на честный бой! А так – шею ему свернуть не жалко!

– Шею – не шею… – бормотал Недан, внук чуроборского ведуна, сам понимающий в лечении. Он уже успел бегло осмотреть Трещагу и сидел возле него на корточках, задумчиво пощипывая маленькую светлую бородку. – А вот головой он здорово приложился. До утра нипочем не опомнится. А там, слышь, тоже про волчий глаз песню заведет.

Недан невесело усмехнулся, заправляя за ухо длинную прядь.

– Собаке – собачья смерть, – проворчал Кречет.

– Да как же ты отбился? – Тополь заметил прорванную рубаху Огнеяра и тревожно сдвинул брови. – Недан, ты бы лучше вожака посмотрел. Ты сам-то цел, Дивий?

– Цел, – коротко ответил Огнеяр, впервые после происшествия подав голос. От него ждали продолжения, и он усмехнулся. – Бобер глупый! Железо в огне куется, и меня батюшка Велес огнем отковал. Всякий нож – мне брат родной, и этот тоже бить не захотел, боком сорвался.

Огнеяр насмешливо прищурился. Его вдруг наполнило возбуждение, радостное удивление от сделанного открытия. Все сказанное пришло ему в голову только сейчас – раньше он только подозревал, что неуязвим для железа, но не был уверен и то, что до сих пор ему удавалось избегать ран, относил на счет собственной ловкости и удачливости. Но сейчас все это не годилось. Удар Трещаги, сильный и хорошо рассчитанный, должен был убить его. Клинок шел прямо в сердце, но сорвался, хотя на Огнеяре была одна рубаха. Выходит, нож сам не захотел его бить!

– Ладно. – Огнеяр прошел к очагу, где на охапке соломы лежала его волчья накидка. – Погудели – и будет, не пчелы. Спать давайте.

Кмети стали опять укладываться. Лица их помрачнели, каждому было досадно и даже стыдно, как будто все они несли какую-то часть вины за предательство одного из них. Тополь велел по очереди присматривать за Трещагой, а сам всю ночь дремал одним глазом, охраняя княжича.

Но Огнеяр остаток ночи спал по-волчьи – задремлет на чуть-чуть, потом проснется, оглядится и опять дремлет. Неприятное чувство от предательства Трещаги почти задавило в нем всю радость от сделанного открытия. Трещага не принадлежал к ближайшим друзьям Огнеяра, как Тополь или Кречет, но всю Стаю Огнеяр ощущал как продолжение себя самого, и обнаружить в ней предательство было для него то же самое, что найти на теле зловредный нарыв. Если человек, много лет дравшийся рядом с тобой и деливший с тобой хлеб, вдруг оказывается предателем – это больнее его смерти.

– Да спи ты! – не выдержав, шепотом прикрикнул на него Тополь.

– Больше среди нас таких нет! – проворчал Утреч, не открывая глаз.

Утром Огнеяр вышел из избы еще в сумерках. Моховики уже проснулись: из маленьких окошек тянулись серые струйки дыма, ворота были раскрыты, женщины и девицы шли через двор с ведрами на коромыслах. Огнеяр подошел к бочке возле крыльца, пробил тоненькую корочку льда, зачерпнул пригоршней воды и поднес к лицу.

– Давай я тебе полью! – вдруг услышал он рядом с собой нежный девичий голос.

Отняв ладони от лица, Огнеяр увидел вчерашнюю девушку из Вешничей, одетую в серый заячий полушубочек, покрытый простым серым сукном. Огнеяр смотрел на нее через мокрые волосы, упавшие на глаза, и молчал. И она молчала, не понимая, чему он так удивился.

– Как ты тихо подошла! – наконец сказал Огнеяр. – Я и не слышал!

– А ты всегда слышишь? – Теперь уже девушка удивилась, но тут же охнула про себя – вспомнила, кто он такой. Еще бы ему не слышать!

– Давай! – Огнеяр вспомнил, с чем она подошла. – Полей.

Девушка взяла деревянный ковшик, висевший на краю бочки, зачерпнула воды, стала выбирать из ковшика мелкие обломки льда. Пальцы ее порозовели от холода, кончик носа тоже, щеки разрумянились. Огнеяр взялся было за ворот рубахи, хотел снять, но вовремя передумал. Вот он нагнется, и она увидит полосу серой шерсти, бегущую вдоль его хребта от основания затылка до самого пояса. Ему уже слышался ее изумленный и испуганный крик, виделось, как она отскочит, выронит ковшик, бросится бежать без памяти… Нет, он не хотел ее пугать. События прошедшей ночи обострили его воспоминания о помрачении сестры Трещаги, перед глазами стояло лицо несчастной, искаженное диким бессмысленным ужасом. Нигде и никогда он не хотел бы увидеть подобное еще раз.

– Как тебя звать? – спросил Огнеяр, умывшись и утираясь рукавом.

Губы девушки сложились для ответа, но внезапно она сама себя остановила и сказала совсем другое.

– Незваной, – ответила она, как всегда отвечают тому, кому настоящего имени знать не надо. Все-таки она его боится.

А в общем, и правильно, умная девушка. Миновали те времена, когда род жил сам по себе, не зная никого из чужих, а все, кто не свой, тем самым считались не людьми, а лесной нечистью. Все давно изменилось, жен теперь берут только из других родов, ездят торговать, принимают у себя торговых гостей или княжьих людей во время полюдья*, но по древней привычке в каждом госте жители лесных займищ видят нечто опасное и даже потустороннее. А он, Огнеяр, эти опасения полностью оправдывает.

– Боишься меня? – прямо спросил он.

– Не… не знаю, – ответила девушка, отводя глаза. Она не хотела его обидеть, но не умела лгать. – Брат не велел…

– Что не велел?

– Говорить с тобой.

– А что же говоришь?

– Тоже не знаю.

Девушка подняла на него глаза и улыбнулась, как-то беспомощно и недоуменно, словно сама себе удивлялась. Огнеяр улыбнулся ей в ответ. Все-таки она совсем не такая, как бедная Толкуша, – она добра, а добрые меньше пугаются и гораздо реже сходят с ума. Он не подумал о том, что в улыбке заметны два его верхних клыка, которые выдавались из ровного ряда белых зубов.

Девушка увидела это, в сердце ее толкнул холодной рукой страх. То нечеловеческое, что она вчера видела в его лице при отблесках огня, при свете дня выглядело по-другому, но не ушло.

Огнеяр увидел в ее глазах проблеск тревоги и понял, отчего это. Он перестал улыбаться, спрятал клыки. Так же ему хотелось в этот миг спрятать в себе зверя, загнать его поглубже, запереть на замок, чтобы он не рычал и не скалил зубов, не выглядывал из глаз, чтобы остался только человек, тот парень, которого любит мать и могла бы полюбить эта девушка, похожая на хрустальное утро ранней осени. Раньше его забавляли испуганные взгляды людей, но сейчас ему впервые в жизни захотелось быть как все. Но нельзя выгнать вон часть самого себя. Под рубахой все равно останется серая волчья шерсть.

– Сестра! – закричал от крыльца соседней избы тот парень-Вешнич. – Иди сюда!

Девушка повернулась и бегом бросилась на зов. Огнеяр смотрел ей вслед, и зверь толкал его за ней, за этой козочкой, за серым зайчонком, которого так легко догнать. Но сейчас Огнеяру особенно хотелось быть человеком и только человеком. Приглаживая ладонью мокрые волосы, он пошел назад в беседу.

Кмети уже проснулись, заново раздули огонь, жевали остатки вчерашнего оленя и пирогов, в большой корчаге* в очаге грелся отвар брусничных листьев. Трещага все так же лежал без памяти и был бледен, дышал часто. Видно, удар о бочонки оказался слишком силен.

– Спотыкнулся парень в сенях, – объяснял Недан Моховикам. – Голову зашиб, пусть отлежится. Мы за ним после пришлем из Чуробора и вас за труды отблагодарим. Да смотрите за ним получше. Если рано поднимется и идти захочет – нипочем одного не пускайте, а ждите, пока от нас люди приедут.

Услышав это объяснение, Огнеяр одобрительно кивнул. Моховикам незачем знать, что один из его кметей хотел его убить. И отпускать его с глаз тоже совсем ни к чему.

Но это досадное происшествие вовсе не было поводом прерывать охоту. За утро Кречет и Тополь расспросили мужиков и узнали, что в ельниках и дубравах вокруг займища Вешничей гуляет множество кабанов. Эти земли, как Огнеяр и сам знал, были под покровительством Князя Кабанов, и его дети расплодились безмерно. Туда и решили ехать дальше.

Выводя коня, Огнеяр невольно шарил взглядом по крылечкам и по двору. Девушка и ее брат стояли возле соседней избы. Парень держал за руку светловолосую девушку-Моховушку, с которой вчера приходил в беседу, и что-то тихо говорил ей. Она слушала, опустив глаза, на лице ее был румянец смущения и радости.

– Вот вам и попутчики, княжич, – сказал Взимок. Старейшина был очень доволен, что опасный гость покидает род. – Брезь вам самые кабаньи места покажет. Вешничи и рады будут – у них кабаны поля портят, а самим им не поохотиться – Князь Кабанов осерчает. Даже к нам, бывало, захаживают, репище* попортили, да что поделать – против Сильного Зверя не пойдешь.

– Потому к вам Князь Волков и явился, что кабанов много, – отозвался Огнеяр. – Молитесь, чтобы кабанов побольше было. А то не хватит их Князевой стае на зиму – за скотину примется.

– Сохрани нас Велес!

Огнеяр подвел своего Похвиста к крыльцу, где стояла девушка, и позвал ее:

– Садись, козочка, довезу, коли нам по дороге.

Девушка попятилась, тревожно затеребила конец красной ленты в косе, оглянулась на брата. Ей и хотелось бы поехать с Огнеяром, он волновал ее и непонятно притягивал, но смутный страх не пускал. Сесть на его коня легко – да как знать, где потом слезешь? В голову лезли старые бабкины сказки о девицах, похищенных то вихрем, то орлом, то волком, который потом в лесу ударяется оземь и оказывается добрым молодцем… Все это было очень любопытно слушать, сидя в кругу сестер и братьев у родового очага, но примерить это на себя на самом деле…

Она вглядывалась в его лицо, словно пыталась в последний миг решить, верить ему или не верить. Огнеяр молчал, не уговаривал, и глаза его были в этот миг совсем человеческие. Важнее всего ему сейчас казалось, пойдет она к нему или не пойдет. Признает она его человеком или не признает?

Внезапно решившись, девушка шагнула с крыльца и протянула ему руки.

– Милава! – предостерегающе крикнул брат.

Огнеяр схватил ее за руки и радостно рассмеялся. Вот оно, ее имя! Брат больше ее самой о ней тревожился и сам же выдал.

Поняв оплошность, Брезь досадливо покраснел, но было поздно. Милава смущенно улыбалась, но не отнимала рук у Огнеяра. Утреч подошел к Брезю сзади, шутливо толкнул в плечо и сунул в руки повод Трещагиного коня:

– Садись, человече добрый. Показывай дорогу. Не съедим мы вас, не бойся, пирогами наелись.

Моховики вокруг пересмеивались. Огнеяр подхватил Милаву на руки и посадил перед седлом. Она была такая легкая, не тяжелее зайчонка.

– А ну как укушу? – задорно спросил он, глядя на нее снизу вверх и не убирая рук.

– А ты же вчера обещал не кусаться, – с детским простодушием ответила она, но в глазах ее светилось девичье лукавство.

Мальчишки открыли ворота пошире, Огнеяр, по обыкновению, поехал первым, Стая потянулась за ним, провожаемая поклонами и прощальными напутствиями хозяев. Взимок даже пригласил заглядывать еще, если случится ехать мимо, – и тут же сам себе удивился и понадеялся, что княжич не расслышал. Но напрасно – слух у Огнеяра тоже был по-звериному чуткий.

Разворачивая коня вслед за вожаком, Тополь обернулся и быстро отыскал среди девушек Березку.

– Жди – в Макошину неделю приеду за тобой! – крикнул он. Березка насмешливо фыркнула в кулак. Но, смеясь, она знала, что и правда будет ждать. Красивый и разговорчивый кметь так понравился ей, словно самой Макошью* был для нее назначен.

Брезь ехал впереди, показывая дорогу, но то и дело в беспокойстве оглядывался на сестру. Ему очень не нравилось то, что Милава поехала с княжичем-оборотнем, но поднимать шум, запрещать – и княжич обидится, да и люди смеяться будут. Сама Милава почти не поворачивалась к Огнеяру, смотрела на дорогу, а он нарочно заводил с ней разговор, вынуждая обернуться.

– Отчего же у вас так кабаны расплодились? – спрашивал он. – И сам Князь их поблизости живет?

– И Князь поблизости, – подтвердила девушка. – Он нашему роду помогает.

– Хорошо помогает – я слыхал, все поля попортил! – усмехнулся Огнеяр. Девушка метнула на него обиженный взгляд: чего он явился бранить Сильного Зверя, покровителя здешних мест? – А вы ведь ему еще и жертвы приносите?

– Приносим. Репу, капусту, горох, всякий овощ.

– А головы человечьи?

– Да что ты! – Милава оглянулась на Огнеяра почти с ужасом. – И не слыхали даже о таком. У него же Хозяйка есть – ведунья наша, Елова.

– А что – не жертва? Она к нему в ельник когда ушла?

– Давно, я и не помню. Меня еще и на свете не было.

– Видно, молодая была, как ты, да?

– Да, наверное. Но это очень давно было. Она теперь совсем старая, седая вся.

Огнеяр помолчал. Он знал, что седая ведунья, живущая под покровительством Лесного Князя, не обязательно очень стара годами.

– А был бы я Лесной Князь – хотела бы ты моей Хозяйкой быть? – не удержавшись, спросил он, наклонившись сзади к самому ее уху.

– Да что ты! – почти с негодованьем воскликнула Милава. Такой разговор казался ей и бессмысленным, и опасным – у Леса тысяча ушей и тысяча глаз, его не следует раздражать пустой болтовней о важных вещах. – Лесные Князья – звери, – все же пробормотала она, смущенная необходимостью говорить княжичу то, что знают и малые дети.

– А я кто же, по-твоему? – задорно спросил Огнеяр.

Милава обернулась, взглянула в его весело блестящие темные глаза и поспешно отвернулась, будто обожглась. Она не знала, что ответить, в ее сознании образ Огнеяра был нечетким, колебался, как отражение в подвижной воде. Или как пламя.

– Ты не годишься, – коротко ответила она, и Огнеяр чувствовал, что она дрожит.

«Не годишься!» Огнеяр усмехнулся, но ничего не ответил. По правде говоря, он и сам почти не задумывался о том, на что годится. И сам с трудом мог бы определить, кто он такой. В нем жили два – или больше – разных существа, и мир его был неоднозначным. За тонкой пленкой внешнего бытия он видел его изнанку – все равно что видеть сразу и берег реки, и ее дно за толщей бегущей воды. Только где оно, это дно мира?

На левом запястье Милавы Огнеяр заметил полоску чеканного браслета из дешевого серебра, какие сотнями делают сереброкузнецы Чуробора и продают на торгу прямо из ларя. Плохое серебро быстро темнеет, но браслет Милавы был еще светлым, видно, его изготовили совсем недавно. Не раньше жатвенных торгов этой осени. Браслет этот означал, что девушка выдержала испытания по домашним и полевым женским работам, вступила в круг взрослых невест и теперь вольна выбирать себе жениха. Огнеяру было приятно увидеть у нее невестино обручье – знак воли и никому еще не отданной любви. Он взял руку Милавы и приподнял, словно хотел разглядеть браслет получше, но девушка боязливо отняла руку. Огнеяр усмехнулся.

– Отчего же не хочешь показать? – спросил он, обращаясь к затылку отвернувшейся Милавы. – Может, я его у тебя в подарок попрошу?

– Глупостей-то не болтай! – сурово, даже с легкой обидой ответила Милава. Уж не за дурочку ли он ее считает? – Ты – княжич, тебе надо на княжне жениться.

– На княжне? – Огнеяр насмешливо свистнул. – Да я в жизни ни одной княжны не видал, не знаю, какие они и бывают-то.

– Ну, на боярской дочери, – не сдавалась Милава. – Или на воеводской.

– А воеводские дочери меня боятся. Говорят, не человек я.

Милава обернулась и посмотрела наконец ему в лицо. Огнеяр старался сохранить веселый вид, но это оказалось нелегко. В самое сердце его вдруг уколола тревога – а вдруг она сейчас скажет, что тоже боится его за это?

А Милава смотрела ему в глаза, как будто старалась заглянуть поглубже и понять, правда ли это все. Взгляд Огнеяра показался ей напряженным, он не вязался с веселым голосом, и в глазах его была тревога. Милаве вдруг стало жалко его – кто он ни есть на самом деле, а живется ему, как видно, нелегко.

Милава опустила глаза, ничего не решив, а потом сама поднесла руку к руке Огнеяра, державшую поводья, и прикоснулась к ней своим браслетом. Огнеяр усмехнулся – он понял ее. Его собственные серебряные браслеты, бляшки пояса, оклады оружия всю жизнь помогали ему убедить окружающих, что он не принадлежит к нечисти, боящейся серебра. Он – оборотень, но не зверь в человеческом теле, а бог!

– А мои-то – или не видишь? – Он улыбнулся и встряхнул рукой, показывая тяжелый, старинной работы – из ларей деда Гордеслава – браслет у себя на запястье.

– Вижу, – ответила Милава, немного смущенная своей проверкой. – Твои-то – я не знаю какие, а мой – настоящий, из чистого серебра.

– Так не будешь меня бояться? – тихо и весело спросил Огнеяр, чувствуя, что еще немного – и последний лед между ними будет сломан.

– Не буду.

Милава подняла глаза к его лицу и наконец-то улыбнулась. Она окончательно решила не бояться его, и видно было, что это решение доставило ей самой большое удовольствие. Огнеяру хотелось смеяться от радости, вместо багрового Подземного Пламени в нем вдруг вспыхнула яркая невесомая радуга. Милава отчаянно нравилась ему, и небывалым нежданным счастьем казалось то, что он тоже нравится ей и она его не боится. Она согласилась посчитать его человеком, поверила ему! Среди зябнущей осени она была ярким, свежим весенним цветком, и в самое сердце Огнеяра вдруг повеяло весной.

Но путь оказался недолгим, Брезь впереди уже придержал коня и ждал на перекрестье набитых троп, пока подтянутся все чуроборцы. Одна тропа отсюда вела прямо к займищу Вешничей, а вторая уводила к берегу Белезени, к охотничьим угодьям.

– Вам туда, княжич! – завидев подъезжающего Огнеяра, Брезь махнул рукой к реке. – Спасибо за коня, нам теперь в другую сторону.

Огнеяр соскочил на землю и снял Милаву с коня, не дожидаясь, пока подойдет ее брат. На прощание она как будто искала его взгляда, как будто хотела еще что-то спросить, сказать, но, ступив на землю, молча отвернулась и пошла навстречу Брезю.

– Спасибо и вам, что путь указали, – безучастно ответил парню Огнеяр, с трудом оторвав взгляд от Милавы. Ему вдруг стало скучно, предстоящий лов утратил привлекательность, но, не желая этого показывать, он отвернулся и вскочил в седло.

Попрощавшись, брат и сестра пошли прочь по неширокой тропинке, а отряд из трех десятков всадников стоял неподвижно. Огнеяр смотрел вслед удаляющейся девушке, так похожей на маленького зайчонка в своем сером полушубочке, и совсем не думал о кабанах. Чего ему еще искать, кого ловить? Ему вдруг показалось, что на всем свете нет дороже и желаннее добычи, чем эта невысокая сероглазая девушка с тяжелой светло-русой косой; она уходила, а ему вдруг стало неуютно, словно с ней уходило от него что-то очень хорошее, незаменимое. Что-то хорошее в нем самом, разбуженное ее приветливым взглядом, чего и сам он еще не понимал.

Тряхнув волосами, Огнеяр развернул коня и поскакал в обход ельника, высматривая следы. Хватит Ладе* над ним потешаться, он не за тем ехал. В стылом воздухе Огнеяр чуял запах кабанов, наевшихся за ночь и устроившихся на дневную лежку где-то неподалеку. Стая растянулась вслед за ним, а Тополь догнал Огнеяра.

– А зря мы Трещагу там бросили, – сказал он на скаку. – Надо бы сразу порасспросить. Не верю я, чтобы он за сестру больше года зло таил и молчал. С тех пор двадцать раз мог бы попытаться.

– И двадцать раз шею о кулак свернуть! – бросил Кречет, расслышав его слова.

Огнеяр не ответил, но слова Тополя напомнили ему о том, о чем он не забыл бы и сам, если бы не девушка. Видит Мудрый Велес, ему и без нее есть о чем тревожиться!

Заметив наконец свежие следы, Огнеяр пересчитал их взглядом – где-то в ельнике устроились на лежку две взрослые свиньи с шестью подросшими поросятами и молодой кабан. Взмахом руки он послал кметей в обход ельника, оставшиеся спешились, стали привязывать лошадей, готовить рогатины.

– А ты чего хотел? – вдруг ответил Огнеяр на последние слова Тополя, когда больше никого рядом с ними не осталось. – О чем его спросить? Что князь-батюшка на меня нож наточил? Это я и сам знаю!

В голосе его была злоба и горечь. И даже Тополь, хорошо его знавший, не понял, кто говорит сейчас в Огнеяре – человек ли, зверь ли?

Поздно ночью у ворот Чуробора раздался знакомый вой трех десятков голосов. Стая вернулась с охоты. Она не стала бы так выть, если бы потеряла вожака. Но она его не потеряла. Издалека, через весь посад и детинец, сквозь плотно задвинутые заслонки окон, сквозь толстые бревенчатые стены терема*, князь Неизмир различал в хоре Стаи голос Огнеяра. В последние года мало выезжая из Чуробора, Неизмир разучился отличать зяблика от зимородка, но голос Огнеяра узнал бы среди сотни волчьих голосов.

Княгиня Добровзора тоже его узнала – ее слух был обострен материнской любовью так же сильно, как у ее мужа – ненавистью и боязнью. Мигом приподнявшись, она поспешно выбралась из-под теплого беличьего одеяла, стала натягивать верхнюю рубаху, зовя сенных девок.

– Куда ты, не ходи! – пытался остановить ее Неизмир, но больше ничем не выдал своего разочарования. – Завтра бы повидалась, никуда за ночь не денется твое сокровище…

Однако княгиня его не слушала, а вбежавшие девки уже подбирали ей волосы под повой*, подали башмаки, тащили шубу. Княгиня порывалась бежать, мешала девкам одевать ее, стремясь скорее встретить сына. Сама не зная почему, она беспокоилась о нем все эти десять дней, и в этот раз его отлучка показалась ей особенно долгой. Не надев даже шубу в рукава, а просто запахнув ее и придерживая на груди, она с девичьей стремительностью вылетела из теплой опочивальни. Обе девки козами побежали за ней, возбужденно стрекоча. Из плохо прикрытой двери на князя потянуло холодом. Он встал и тоже стал одеваться, медленно, будто нехотя. Провожал – придется и встречать.

Княгиня уже стояла на крыльце, когда ворота двора растворились, впуская Стаю. Выбежавшая челядь светила факелами, и Добровзора сразу увидела сына, влетевшего первым, как всегда. Огнеяр тоже увидел мать и мгновенно скатился с седла.

– Мама! – с детским ликованьем крикнул он и взлетел на крыльцо. Княгиня обняла его, прижала к себе его голову с холодными от ветра густыми волосами, пахнущими лесом и дымом костров.

– Волчонок мой! – нежно прошептала она, целуя его горячий лоб. – Что же ты долго в этот раз!

– Разве долго? – с радостной беспечностью отвечал Огнеяр. – Всего ничего! Сказал – к первому снегу, так даже раньше обернулся!

Не выпуская мать из объятий, Огнеяр поднял голову. Князь Неизмир стоял на забороле стены, окружавшей княжий двор, и смотрел на них. И даже издали князю почудился злобный красный блеск в глазах Огнеяра. Он вернулся. И он все знает, Неизмир был уверен в этом. Трещагу Неизмир даже не искал среди Стаи, понимая, что в случае неудачи тому не уйти живым. Провожая их в лес, князь знал, что одного из них он видит в последний раз. И пока Морена* взяла не того.

На дворе стоял гомон, неприличный позднему часу, но Дивий все переворачивал вверх дном. Челядь вела коней в конюшню, волокла к хоромам двух туров, забитых в последний день, кмети шумной гурьбой устремились в гридницу*, требуя еды и пива.

Огнеяр увел мать. Один князь Неизмир остался стоять на забороле, глядя, как челядь затворяет на ночь ворота, как постепенно стихает суета. Гридница, напротив, осветилась, до заборола стали долетать звуки шумного пиршества. Неизмиру было холодно, но он не мог заставить себя вернуться в хоромы, глянуть в лицо пасынку. Князь не ждал гласного обвинения – едва ли Трещага успел рассказать о его участии. Но этот тяжелый, звериный взгляд с тлеющей в глубине зрачка красной искрой… Не диво, что Толкуша сошла с ума, заглянув в эти глаза.

Кутаясь в плащ, Неизмир медленным шагом спустился с заборола и по стылым переходам направился назад в опочивальню. Идти через гридницу было необязательно, но и из сеней он ясно различал крики и хохот Огнеяровых кметей, голос самого пасынка, отвечающий на неслышные отсюда расспросы Добровзоры. Теперь они еще долго не угомонятся. И не сегодня, так завтра, но ему придется встретиться с оборотнем лицом к лицу.

Неизмир вошел в опочивальню, с облегчением закрыл дверь, хотя бы до утра отрезавшую его от пасынка. Здесь было тепло, сухие березовые дрова в маленькой глиняной печке горели почти без дыма. А возле печи сидела на краю скамьи темная человеческая фигура. От неожиданности Неизмир вздрогнул, но тут же узнал ночного гостя.

– Ты, Двоеум! – с досадой и облегчением воскликнул он. Из-за проклятого оборотня он скоро будет бояться собственной тени, а потом засядет нечесаным над ступой и будет твердить про волчий глаз! – Чего ты притащился на ночь глядя!

– Да ведь ты звал меня, я и пришел, – спокойно ответил чародей.

На вид ему было лет пятьдесят, но за те двадцать лет, что он прожил на княжьем дворе после рождения Огнеяра, Двоеум нисколько не изменился, и князь даже не задумывался, сколько тому лет на самом деле. У чародея были серые проницательные глаза под изогнутыми бровями, в темной бороде белели две полоски седины вокруг рта, словно усы, длинные русые волосы падали на плечи, на неизменную темную рубаху со множеством оберегов на поясе.

– Я тебя не звал, – с глухим недовольством ответил князь. Сейчас он чувствовал себя побежденным и ни с кем не хотел говорить. И неудачи, и редкие радости своей жизни он предпочитал переживать в одиночестве.

– Не звал, так хотел позвать. Садись, княже, на забороле настоялся, – невозмутимо пригласил чародей, словно сам был здесь хозяином.

Князь сел на край взбитой лежанки, все еще кутаясь в плащ. За прошедшие годы он привык к способности Двоеума угадывать мысли и желания, но порой она пугала и раздражала его. Чародей легко заглядывал в душу и видел то, что князь предпочитал скрывать ото всех. И сейчас он пришел, потому что тоже понял его поражение. Женщина на его месте обязательно сказала бы: «Я тебя предупреждала».

– Убедился? – примерно так же сказал и чародей. Он не смотрел на Неизмира, а слегка пошевеливал веточкой в огне, наблюдая за ее горящим кончиком. – Всякое железо из руды добыто, а железная руда – кровь самого Змея, Перуном пролитая. Велесовой кровью Велесова сына убить нельзя, вот его никакое оружие и не возьмет.

– Что же делать? – глухо отозвался князь и вдруг быстро заговорил: – Не могу я в одном доме жить с оборотнем проклятым! Волчонку двадцатый год кончается, было и моложе немало князей! А он внук Гордеслава, он в Чуроборе – законный князь! Была бы дочь, тогда бы еще другое дело… Светел мой… А раз он один, то… Думаешь, он не знает? Кому же он первому глотку перервет, как не мне? Что же мне теперь – дожидаться?

Двоеум молчал, давая ему выговориться и не обращая внимания на путаную невнятность речи – чародей и сам знал все, что князь хотел ему сказать. Опасения Неизмира его мало волновали. Конечно, у князя не идут из головы мысли о том, кому передать престол. Может быть, новым чуроборским князем и станет со временем Огнеяр, а может, и нет. Это совсем не важно. Он рожден вовсе не для того, чтобы делить власть над одним из многочисленных говорлинских племен, живущих по берегам Истира. Он рожден совсем для другого. И все попытки истребить его, пока он не исполнил своего предназначения, заранее обречены.

Но Неизмиру этого не объяснишь. Его судьба теснейшим образом связана с судьбой Огнеяра и от нее зависит – ведь если бы не рождение оборотня, сам Неизмир не стал бы мужем Добровзоры. Но об этом он и слушать не станет. Каждый склонен считать себя избранником, на которого устремлены взгляды богов, ради которого гремят грозы и реки выходят из берегов. Так пусть Неизмир идет своей дорогой. А от судьбы не уходит никто – ни князья, ни оборотни, ни даже сами боги.

– Так что же делать с ним, если его оружие не берет? – прервал молчание Неизмир, отдышавшись после своей горячей речи. – Бронзовый, что ли, нож на него готовить? Что родилось, то когда-то умереть должно. Ты, чародей, все знаешь – сыщи погибель оборотню, я тебе ничего не пожалею. Хоть на краю света, на дубу, в зайце, в утке да в яйце железном, а должна она быть!

– Зачем так далеко искать? Я спрашивал Огонь и Воду, – неспешно заговорил Двоеум, помешивая веточкой в огне. – И поведали мне Дающие Жизнь одну тайну земную. Есть на свете только одно оружие, которым можно Волка нашего убить. Есть в землях дебричей рогатина, имя ей – Оборотнева Смерть. Откована она была в давние времена, и железо было не из болотной руды добыто, а с неба упало. Из кузни самого Сварога* выпало оно, Велес его не сотворял, потому может сия рогатина убить Велесова сына.

– Где же она? – нетерпеливо спросил Неизмир, жадно слушавший неторопливую речь чародея.

– Сказала мне Вода, что Светлая Белезень видела эту рогатину. А где – не знаю. Владеет ею один из дебрических родов. Имени его я не ведаю. Ищи, княже. Коли судьба – найдешь Оборотневу Смерть.

Князь отчасти успокоился и стал снова ложиться спать, Двоеум ушел. Измученному тревогами Неизмиру он подарил надежду, но сам не ждал от своего совета большой пользы. Чтобы убить сына бога, простых человеческих сил мало. Мудрый чародей неплохо знал все те струны вселенной, на которых играет рука судьбы. У Велеса есть в мире один настоящий противник. И у Велесова сына тоже должен быть такой. И это – совсем не князь Неизмир.

Глава 2

В день, когда выпал первый снег, парни Вешничей собрались на посиделки к Моховикам. Настоящие посиделки, с песнями, игрищами и договорами о сватовстве, начнутся только на Макошиной неделе, до которой оставалось еще дней десять, но молодежи не терпелось, и стайки парней уже ходили от одного рода до другого, чинили крыши и очаги в старых беседах, где требовалось.

Милава увязалась за братом. Девушкам Вешничей тоже не пришлось бы скучать – к себе они ждали Боровиков, – но Милава сказала матери, что идет помогать Малинке шить приданое. Малинка и правда торопилась, шитья было много, а Милава дружила с двоюродной сестрой, и ее желание никого не удивило.

– Посмотри там! – Старшая сестра, Спорина, украдкой подмигнула ей на Брезя, которому мать чесала голову, разбирая светло-русые кудри на ровный пробор. – Потом расскажешь!

Милава знала, о чем речь, и улыбнулась. Брезю девятнадцатый год пошел – давно пора жениться, и вот, дай Макошь счастья, наконец присмотрел невесту.

Но было еще одно, что тянуло Милаву к Моховикам. До сих пор ее не оставляли мысли об Огнеяре. Его лицо, его темно-карие глаза с большим, нечеловеческим зрачком стояли перед ее взором как наяву, и даже теперь, через десять дней, ее пробирала тихая горячая дрожь при одной мысли о нем. Ей хотелось снова оказаться в беседе Моховиков, где она увидела его, посидеть возле очага, где сидел он. Заслышав в лесу волчий вой, она сразу думала о нем. Сама себя она упрекала в глупости – княжич, да еще оборотень, о нем ли думать девице на первой зиме, когда стала считаться в невестах! Разве он ей жених? Большей глупости век не слыхала! Но все другие парни теперь казались Милаве скучными, и ни красавец Капельник из Черничников, по которому сохли все девки в окрестных родах, ни Свирель-Бортник* с его песнями и байками не смогли бы задержать ее дома, когда братья пошли к Моховикам. Но никому-никому Милава не признавалась в истиннойпричине своего стремления туда. Скажут ведь, что с ума сошла девка. И будут правы!

Семеро парней и Милава шли через лес, холодный и неприютный в это время, покинутый листвой, но не прикрытый снегом – вроде необряженного покойника, хотя и стыд так думать о защитнике и кормильце. Намокшие палые листья, побуревшие за время дождей, тяжело цеплялись за ноги, меж стволов было видно далеко, а в глубине леса прятались черные тени. И лучше туда не смотреть – нечисть выползет на живой взгляд.

В поле было еще хуже – голая земля, открытая всем семидесяти ветрам, нагоняла чувство тоски и бесприютности. Милава мерзла, куталась в плащ и не могла дождаться, когда же впереди покажется дубрава, укрывающая тын Моховиков. Осенние ранние сумерки быстро сгущались, небо было глухо затянуто тучами, стал накрапывать дождик. Парни нахлобучили шапки на глаза и прибавили шагу.

– Поспеваешь? – Брезь взял Милаву за руку и сжал в теплой ладони. – Э, рука холодная какая! Смотри, замуж никто не возьмет!^[64]

– Пока придет пора – отогреюсь! – отшутилась Милава. Этой зимой она не ждала сватов: пока еще женихи к ней присмотрятся на посиделках, пока ведуны посчитают, с кем она не в родстве на семь колен^[65], – и два года просидеть можно!

Несмотря на холод и дождь, Брезь был весел. Дорога к Моховикам уже пять месяцев казалась ему радужным мостом к счастью – там жила Горлинка. С тех пор как он заметил ее в хороводах Ярилина дня*, других девушек для него просто не было, зато она одна собрала в себе красоту, доброту и прилежание всех. Ее мягкие косы и голубые глаза были для него милее всего на свете. Только ее он желал увидеть матерью своих детей и ждал только Макошиной недели, чтобы спросить, желает ли того же и она. И в сердце Брезь знал – желает. С того самого хоровода Горлинка отвечала улыбкой на его взгляд, была приветлива при встречах, и он верил, что и сейчас она ждет его. Только одно его смущало – не оказаться бы им родней. Моховики и Вешничи были в давней дружбе и часто роднились, а всю родню в семи поколениях в голове не удержать, это только ведуны и могут. Только бы не это – и тогда его свадьба будет первой этой зимой в роду Вешничей.

Дождь пошел сильнее. Сумерки и влага бродили по полю, собирались серым маревом между небом и землей, сгущались то там, то здесь, из оврагов ползли угрюмые тени. Милава крепче вцепилась в руку брата: холод, тьма, сырость навевали страх, внушали чувство, будто поблизости бродит опасное и злобное существо. Теплая беседа с ярким огнем в очаге уже казалась недостижимым счастьем, и Милава щурилась, всматривалась в серую пелену, старалась скорее увидеть впереди дубраву. И нечего думать по такому ужасу идти обратно, надо будет у Моховиков ночевать.

В стороне от дороги, в поле, ей почудилось какое-то движение. Милава вгляделась, но не могла понять, то ли посреди поля шевелится живое существо, то ли маются тени дождя. Потянув Брезя за руку, она показала ему туда.

– Мряка* ходит, – тихо ответил ей брат. – Не смотри туда, а то расти начнет и все небо закроет. Чуры добрые, сберегите нас!

Мряку заметили и другие братья. Осеняясь знаком огня, они снова прибавили шагу, почти побежали. А Мряка не отставал: двигаясь по полю вдоль дороги, он постепенно приближался, все рос и рос, и вот уже серое облако приняло очертания человеческой фигуры.

Тут Милаве стало по-настоящему страшно: она спряталась за Брезя и на ходу выглядывала из-за него. Чтобы поспеть за братьями, ей приходилось почти бежать, ноги ее скользили на мокрой грязи, платок сбился на затылок, по лицу текли холодные капли дождя.

– Братцы! Упырь!* – вдруг закричал старший из братьев, Заренец.

Милава посмотрела еще раз и вскрикнула. В двух десятках шагов от дороги по полю скакало перепачканное землей и грязью существо, покрытое лохмотьями грязной шкуры, то ли надетой, то ли облезающей с тела, с растрепанными волосами, почти закрывшими лицо, а из-под волос дурным огнем горели глаза. Упырь облизывался длинным красным языком и скалил зубы с выступающими верхними клыками, грязь у него под ногами чмокала, и сам он чмокал широким ртом. Проваливаясь в кротовые норы, скользя на мокрой неровной земле, упырь шатался, нелепо размахивал лохматыми руками и ногами, но двигался очень быстро и приближался к дороге. Его бессмысленные горящие глаза смотрели прямо на людей.

Милава хотела закричать, но сама зажала себе рот, закусила губу. Может быть, упырь еще не чует их, а она привлечет его своим криком. Ветер был в их сторону, и в холодном потоке явственно слышался запах плесени. Побледневший Брезь одной рукой крепче обнял сестру, а второй выхватил нож из ножен на поясе. Но чем здесь поможет простой нож? Упырь тем и страшен, что он уже перешел смертную черту и вернулся, не принятый миром мертвых, его не возьмет простое оружие. Он был мертв и холоден, как камни, но двигался и грозил живым, хотел выпить из них тепло жизни, не полной мерой отмеренное ему. Но его это не оживит и не согреет, а живых утащит за ним во тьму и холод Кощного владения*.

– Бегом, братцы! – севшим от страха голосом прохрипел Заренец, не стыдясь своего испуга. Лучше волк, лучше медведь-шатун, чем упырь! – Бегом, он чует нас! Дед, помоги!

Вешничи припустились бегом. Брезь тащил за руку Милаву, она скользила по грязи и чуть не падала, дрожа от страха, собственная промокшая коса тяжело била ее по спине и подгоняла: беги, беги, уноси ноги! Задыхаясь, Милава жадно ловила открытым ртом холодный ветер, горло ее заболело, в груди теснило, в боку кололо, ноги были как деревянные, а леденящий ужас гнал и гнал вперед.

– Не оглядывайтесь! – хрипел Заренец. – Деда зовите – может, отстанет!

Но парни все равно оглядывались – иначе казалось, что вот-вот ледяные лапы с медвежьей силой вопьются в плечи. Забыв все обереги и заговоры, братья бежали во весь дух, едва не падая, и даже самому смелому хотелось забыть науку обереженья и по-детски звать маму.

Вот и дубрава; спасение было близко. Издалека стал долетать грохот и звон железа, крики, через оголенную дубраву замелькали огни. Упырь отстал, убоявшись то ли Перуновых деревьев, то ли шума и огня. В воротах займища стояло с десяток человек, мужики и парни гремели железом, размахивали факелами, кричали, лаяли собаки. Мокрые от дождя и пота, запыхавшиеся Вешничи из последних сил вбежали во двор, и ворота сразу же закрылись за ними.

– Видели? Где он? Не тронул? – со всех сторон посыпались возбужденные вопросы, хотя ответы были ясны и так.

– Там! В поле отстал! Здоровый, Мороков* сын! Ух, чуть не дух вон, как бежали! Уж думали – сожрет! А клыки-то! Ой, чуры добрые! – едва дыша, отвечали Вешничи.

Милава молчала, хватая воздух ртом, всей тяжестью повиснув на плече Брезя – ее не держали ноги. К ней подбежали Малинка с наброшенным на голову отцовским плащом и Горлинка, оторвали от брата, с возгласами потащили в избу вытираться, переодеваться и сохнуть. Парню что – отряхнулся и здоров, а девке простыть – смерть.

Гостей отвели в беседу, где уже ярко горел огонь в очаге. За прошедшие дни сюда натаскали целые вороха обтрепанного, но нечесаного льна, теперь он был навален на полу серыми рыхлыми грудами, и из-за него в просторной беседе казалось тесно. Сюда же собрались женщины и девушки, которым не терпелось послушать про упыря. Стянув мокрую одежду, Вешничи расселись вокруг огня, девушки заварили им брусничных листьев, развели отвар медом, принесли пирогов, каши, блинов. Обогревшись и наевшись, Вешничи повеселели и стали рассказывать про встречу с упырем.

– И откуда только взялся? – удивлялись гости. – Уж сколько лет у нас упырей не видали! Я вовсе сроду ни одного не видал!

– Вот и повидал! – ответила Березка Встреню, младшему брату Заренца. – Нам его гости чуроборские оставили.

– Да ну?

– А вот так! Наутро, как стали они собираться, кметь один у них больным оказался. Говорили, что через порог ночью спотыкнулся да голову сильно зашиб. Так и лежал без памяти. Что-то темнят гости, мы еще тогда подумали. С чего бы ему голову зашибать? Обещали после за ним прислать, да вот…

– Не прислали?

– Приезжали тут трое. Да он их не дождался – помер. Два дня у нас полежал да и помер.

– Так и не опомнился?

– Не опомнился. Все стонал, метался, как в горячке, а чело холодное, да все бормотал: «Волчий глаз, волчий глаз!»

– Волчий глаз? – Заренец удивленно почесал лоб. – Про что это он? Не волк же к вам ночью через тын заскочил.

– Зачем через тын? Сами пустили, в ворота. Мы так думаем, тут без княжича ихнего не обошлось. – Березка тревожно огляделась и заговорила шепотом: – Волк-то – он и есть!

В истобку вошла Милава, переодетая в две сухие рубахи Горлинки и обутая по-новому. С ней шли Горлинка и Малинка с толстыми свертками льняного полотна. На свадьбе невесте придется всех родовичей жениха одарить рушником, платком, рубахой, рукавицами, кушаком, а ведь Лисогоров без малого полсотни человек! Поэтому Малинка радовалась, что Милава пришла помочь ей.

Ступив за порог, Горлинка сразу отыскала глазами Брезя. От стараний матери, расчесавшей ему голову, не осталось и следа, мокрые волосы медленно сохли, рубаха на плечах тоже была влажной, но Брезь обо всем забыл. Он увидел Горлинку, а ради этого стоило идти по любой непогоди хоть через десяток упырей. Горлинка незаметно подошла и села рядом с ним, хотела что-то сказать, но только положила руку на плечо Брезю и прижалась к нему лбом. Она так боялась за него, зная, что Вешничам идти в сумерках мимо упыря! Брезь обнял ее и прижался лицом к ее волосам, тонко пахнущим ромашкой. И пусть все смотрят – уже не важно.

Но на них никто не смотрел – всех занимал упырь.

– Хоронить-то его огнем дед Взимок не велел, говорит, дурной смертью помер, Огонь обидится, – рассказывала меж тем Березка. – Отволокли его на глухую поляну к Белезени да там зарыли. А он на другую ночь и вышел.

– Что же вы сразу его колом не проткнули?

– Над могилой костер жгли, думали, до завтра не выпустит, а там мы хотели Елову позвать, а ее дома не случилось. Не ждать же было, чтобы он тут лежал!

– Вот и поспешили!

– А ты хотел, чтобы он у нас на займище лежал, чтобы встал ночью и всех нас загрыз? Сам-то думаешь, полено дубовое, что говоришь?

– Сама полено!

– Это все оборотень виноват, сглазил его. Теперь каждую ночь под тыном зубы скалит. Двух собак загрыз у нас. Вот оно как, оборотней в гости пускать!

– Да правда ли он оборотень? – усомнился Встрень. – Может, одна бабья болтовня?

– Ничего не болтовня! – убежденно возразила Березка. – Я у Тополя спрашивала, правда ли. Он говорит – правда, как есть оборотень. А Тополь с ним всю жизнь живет, с малых лет его знает и сам видал, как княжич в волка превращался!

– Да ну! – Один из парней-Моховиков недоверчиво махнул рукой. – Видел я, как ты с тем кметем… Тут и не то соврешь, когда с девкой…

– Да уж ты по себе знаешь! – накинулась на брата Березка.

Пока все говорили об упырях и оборотнях, Милава и Малинка пошли к столу и раскатали лен, принялись отмеривать будущие полотенца. Уловив имя Огнеяра, Милава стала прислушиваться, как вдруг кто-то позвал ее.

– У своей же сестры бы и спросил, кто он такой! – говорила Березка Заренцу. – Он с ней больше всех водился!

Все обернулись к Милаве. Она почувствовала, что краснеет от досады. Ее и дома донимали расспросами об Огнеяре, и ей это было неприятно.

– Не знаю я ничего! – с обидой отозвалась она. – Вы все его видели не хуже моего!

К ней торопливо подсела одна молодушка родом из Черничников, которые далеко славились своим многочисленным и вредным бабьем.

– Да ну, не вертись! Давай рассказывай! – настойчиво приставала она. – Правда, что у него шерсть на спине? И хвост сзади? А он целуется или кусается?

Кто-то смеялся, а Милава покраснела почти до слез:

– Не знаю я ничего! И не было ничего такого! Отстань ты от меня!

– Скажешь – не было! Мы про него знаем – он на какую девку глаз положит, та от него не уйдет! Он девок глазами завораживает, а они потом ума лишаются!

– Да оставьте ее! – вступилась за Милаву Малинка. – Она с нами тогда спала и со двора не ходила ночью!

– А мы от упыря всю ночь костер жжем! – рассказывали тем временем парни-Моховики. – Видали, сколько можжевельника на дворе навалено? Вот, для костра. По трое сидим, чередуемся. Будете с нами сторожить?

– Как же думаете от него избавляться? – спросил Заренец. – Или так всю жизнь и терпеть?

– Ждем до завтра, до четверга. Дед Взимок хочет с мужиками могилу разрыть да колом его осиновым. Оставайтесь – с нами пойдете.

Конечно, идти домой ночью мимо упыря Вешничи и не думали, разговоры затянулись до полуночи. Милава была рада, что ее оставили в покое. Подшивая край полотенца, она в мыслях продолжала спорить с вредной Черничницей, доказывать ей, что ничего-то у нее не было с чуроборским княжичем-оборотнем… Или все-таки… Может, он и правда ее сглазил, что теперь из ума нейдет?

А еще и упырь! Ведь выходит, что Огнеяр оставил Моховикам упыря. Но разве он виноват? Кто знает? Он был как черный омут – то ли там глубоко, то ли мелко, то ли тепло, то ли холодно, а держись-ка подальше – целее будешь. Перед Милавой снова встало его лицо – улыбка у него совсем человеческая, а два верхних клыка выдаются… Но ведь совсем чуть-чуть, не как у того упыря, что теперь поскуливает под тыном, как голодная собака. А вдруг и про шерсть тоже правда? Холодок пробегал по спине Милавы, когда она пыталась представить это доказательство волчьей, оборотнической сущности Огнеяра. Тогда он тоже – часть темного нечеловеческого мира, как тот упырь, от него тоже надо бежать без оглядки, призывая чуров на помощь.

И все же Милава не хотела в это верить, сердце ее противилось тому, чтобы выгнать Огнеяра из мира живых. Она помнила его сильные горячие руки, поднявшие ее на коня, – в нем был не могильный холод, а живое тепло, не меньше, а больше, чем у иных людей. А главное – глаза, такие странные, полные нечеловеческого пламени, но во взгляде их отражалось обычное человеческое желание быть понятым и принятым… Матушка Макошь, да может, все это морок, обман? Ведь сам Огненный Змей, тот, что прилетает к девушкам и одиноким женщинам, тоже представляется им красавцем, перед которым невозможно устоять…

– Милава, ты чего задумалась? – Малинка дернула ее за рукав, удивляясь, отчего сестра опустила полотенце на колени и смотрит в огонь очага, чуть-чуть улыбаясь. – О женихе замечталась?

Милава бегло глянула на сестру, улыбнулась и снова взялась за вышивку. О женихе! Скажет тоже!

Утром все займище было в волнении. Пришел четверг, Перунов день*, самый подходящий день для изгнания нечисти и нежити. Мужчины по очереди прыгали через костер на дворе, чтобы можжевеловый дым пропитал их одежду и не подпустил упыря близко. Три мужика сходили в лес и вытесали там крепкий осиновый кол. Женщинам и детям запретили выходить не только за ворота, но и из домов – под крылышком у чуров безопаснее. Приближался полдень, и мужчины отправились к поляне над Белезенью, где неделю назад зарыли чужого мертвеца.

Земля над могилой была взрыта и перемешана с углем, значит, мертвец выходит.

– Огонь, огонь давайте! – суетился Взимок, стараясь сдержать дрожь. – Не топчитесь близко, только разбудите его зря!

Неподалеку от могилы развели огонь – под его защитой было чуть поменьше страшно. Самый крепкий из мужчин-Моховиков, Поярок, взял приготовленный кол с обожженным острием и встал наготове, а двое других принялись осторожно раскапывать могилу. Было тихо, только ветер гудел в близком лесу. Ветер метался, дым от костра кидало из стороны в сторону, он лез в глаза и в горло, мужики морщились, утирали глаза рукавами, но даже браниться вслух не смели.

Вдруг один из копавших охнул – земля на дне ямы под лопатой чуть шевельнулась, словно ее толкнули изнутри. Все замерли.

– Ройте! Ройте живее! – шепотом визжал Взимок, теребя конец бороды, от испуга и возбуждения приплясывая на месте.

Мужики принялись копать еще быстрее, торопясь скорее покончить с этим жутким делом. Поярок крепче сжал кол. Лопата зацепила край ткани или шкуры – в грязи трудно было разобрать. Видны стали очертания человеческого тела, и оно было заметно крупнее того умершего кметя, которого положили в эту могилу неделю назад.

И вдруг тело дернулось, подпрыгнуло и вылетело из могилы, расшвыривая комья грязи и мокрой земли. Мужики с криками попадали на землю, Поярок вскинул над собой кол, словно хотел им защититься. Мертвец, весь в грязи, раздутый, как лесной клещ, кое-как обмотанный остатками рваной грязной одежды, выскочил на поверхность и сразу встал на четвереньки, с его отвисших губ капала пенистая слюна, несло дурным запахом гниющего трупа, застоявшейся крови, холодной сыростью осенней земли.

Отскочив от ямы, мертвец так же на четвереньках бросился бежать к лесу, не тронув никого из людей; одни из них орали без памяти, другие онемели от ужаса. Мертвец бежал быстрее лошади и почти сразу скрылся в лесу, только его дурной вой долго еще доносился издалека, подхваченный мелкой лесной нечистью, не залегшей еще в зимнюю спячку.

Не скоро Моховики пришли в себя. Постанывая, они поднимались на ноги, тревожно озирались, дрожащими руками пытались отряхнуть грязь с одежды и лиц.

– Что же ты его… не тыкнул? – заикаясь, спрашивал Взимок у Поярка.

– Да он… того… больно скор… – бормотал Поярок, одной рукой опираясь на кол, а второй потирая горло, как будто его кто-то только что душил. – Кто ж знал, что он так скакнет… Сам никого не тыкнул, и то слава чурам…

Один из мужиков подошел к яме и опасливо заглянул. Сквозь осыпавшуюся землю проступало темное пятно свернувшейся крови. Мороз продрал каждого, кто это заметил. Вот отчего упырь так вырос – задрал кого-то. Кого, из какого рода? Как далеко он уходит за ночь?

– А здоровый-то! – постепенно отходя от страха, толковали мужики. – С бычка! С медведя! Такой и медведя завалит! А бежал-то! И конем не догнать! Где ж он теперь?

Взимок огладил бороду.

– Здоровый, да, – озабоченно протянул он. – И колом такого не взять! Такого только рогатиной! Видно, без Оборотневой Смерти нам не обойтись!

Снег выпал и растаял, опять выпал и опять растаял. Зимерзла то подступалась ближе, то снова отступала, отброшенная молчаливым упрямым Трояном*, не желавшим отдавать земной мир во владение скупой злобной старухе. Но Перун Громовик уже спал зимним сном в густой грозовой туче, и руки его непреклонного брата слабели, секира уже не так уверенно грозила белым ездовым волкам Зимерзлы, и ей все чаще удавалось подсыпать снега на грудь Макоши-Земли. Как голодная собака, Зимерзла подкрадывалась, жадно отрывала по куску от светового дня, от тепла слабеющего солнца. В борьбе полуколов* земной мир был похож на линяющего зверя, носящего на себе остатки старой и начало новой шубы.

В лесах, на полях и лугах было пусто и тихо, а в Чуроборе на княжьем дворе, напротив, начиналось оживление. После сбора урожая пришла пора собирать княжескую дань. Князь Неизмир сам ходил в полюдье* редко, раз в три-четыре года, – берег небогатое здоровье. В эту зиму он тоже оставался дома. Вести полюдье предстояло его младшему брату, Светелу.

Несмотря на молодость, Светел уже был уважаем как толковый советчик и надежный помощник князя. В Чуроборе к нему относились хорошо, и он, благодаря своему знатному роду, уму и отваге, с большой вероятностью мог бы вслед за братом стать новым чуроборским князем. Племя дебричей, жившее далеко от больших торговых городов, вдали и от южных, и от северных соседей, хранило обычаи старины, и порядок наследования престола у них не был четко определен. На княжескую власть мог претендовать и муж княжны, и его брат, наравне с собственно княжескими сыновьями, а выбор делало вече*. Светел вполне мог рассчитывать на его поддержку, при условии, конечно, что оборотень не помешает.

А вот уж кому не было дела до сбора дани, так это княжичу Огнеяру и его Стае. Не замечая предотъездной суеты княжеских емцов*, они жили обычной жизнью. В Чуроборе любили поворчать по осени: совсем взрослый, дескать, княжич вырос, давно жениться пора – только кто за такого пойдет? – а отчиму не помощник, только и знает, что по ловам скакать. Одно слово – Дивий! Огнеяру и правда было бы слишком скучно из года в год ездить одной и той же дорогой – сначала вверх по Белезени, потом лесом до Стрема, потом вниз по Стрему опять к Белезени. А сама дань – считать мешки с зерном, связки шкурок, браниться, что слишком мало, выслушивать сбивчивые оправдания смердов*. Да еще разбирать путаные жалобы родов друг на друга и судить, кому издавна принадлежала вон та луговина и чье право ловить карасей в– о-он в том пруду! Все это загнало бы Огнеяра в Кощное владение куда быстрее и надежнее любой трижды священной рогатины. Вот это была бы верная «оборотнева смерть»!

За пару дней до намеченного отъезда полюдья князь Неизмир сидел в своей теплой горнице* с тиунами*. На вышитой скатерти перед ними были разложены свитки бересты – князь просматривал уговоры с родами, с какого сколько и чего полагается взять. Такие договоры были у него со всеми родами подвластных земель – большего не запросишь, но и меньше не возьмешь, выгодно и спокойно. Князь Неизмир считал себя хорошим князем, и не без права – все годы его правления внутри дебрических земель было мирно. Без нападений извне никто не обходится, но брат на брата при Неизмире с копьем не ходил.

Со двора, заглушая сухой шорох бересты, доносился шум, топот, выкрики – Огнеярова Стая занималась своими ежеутренними воинскими упражнениями. Огнеяру многое можно было поставить в упрек, но только не пренебрежение ратным искусством. Если на дебричей пытались нападать дикие личивины или пущень, то именно Огнеяр со своей Стаей в последние три года выходил встречать врагов. И лесные племена по се поры оставались в своей глуши.

Судя по отсутствию железного звона, сегодня они бились без оружия. Рукопашную борьбу княжич-оборотень любил даже больше – ведь зверь бьется без оружия, только с тем, что дала Мать Макошь. Неизмир старался не слушать, морщил лоб, вглядываясь в берестяные листы, даже зажимал ладонями уши, но ничего не помогало. Ликующий победный крик пасынка, когда очередной противник летел на землю, все равно достигал его слуха и мучил хуже любой беды. Что может быть хуже победного крика твоего врага, даже если на сей раз побежден еще не ты?

Промаявшись какое-то время, князь отпустил тиунов прочь и послал за братом. Очень скоро отрок* доложил, что боярин Светел идет, и вслед за тем в горницу, согнувшись в низкой двери, вошел высокий стройный витязь двадцати четырех лет. Его светлые волосы были опрятно подрезаны, лицо обрамляла красивая небольшая бородка. Рубаха на нем была из ярко-красного, дорогого заморского сукна, сапоги из красного сафьяна, прошитые золотой нитью, – работа орьевских умельцев.

– Звал, княже? – спросил Светел, поклонясь. – Здоров ли ты сегодня? Хорошо ли спал?

Он не из пустой вежливости задал этот вопрос – Неизмир выглядел плохо. Братья имели общего отца, но разных матерей, и в лицах их не было ни малейшего сходства. Рядом с молодым, красивым Светелом огрузневший, смуглый, с крупными чертами лица Неизмир казался хмурым вечером перед ясным утром. А сегодня у него под глазами отчетливо видны были набухшие коричневые полукружья, в глазах краснела тонкая кровяная сетка, морщины на лбу углубились, даже седины в темной бороде, казалось, прибавилось за ночь.

– Здоров я, спасибо! – Подойдя ближе, Неизмир положил руку на плечо более высокому брату и ласково пожал. – Садись.

Светел был моложе брата на двадцать два года, и князь всю жизнь относился к нему скорее как к сыну, в котором Макошь ему отказала. И в бездетности он тоже винил Дивия. Разве обошла бы их дом милостивая Мать Всего Сущего, если бы ее не отпугивал оборотень? Но если бы Мать Макошь спросила Неизмира, какого сына он желает, он указал бы на Светела. Молодой боярин был умен, деятелен, не обижен удалью, почитал древние заветы предков, уважал стариков, был ровен и вежлив с ровесниками. Ему одному Неизмир доверял – почти все! – и ему одному хотел бы оставить после себя чуроборский стол. Не было бы на свете лучшего князя, но на пути Светела опять стоял оборотень – ленивый в делах и усердный лишь в забавах, дерзкий, несдержанный. Оборотень, живое несчастье для рода и племени.

– Я в путь готов, брате! – рассказывал Светел, когда Неизмир усадил его на лавку, крытую пестрым куркутинским ковром. – Только жертвы принести – и то уже двух баранов почернее Двоеум выбрал, в хлеву стоят. Велес доволен будет, даст легкий путь.

Неизмир незаметно содрогнулся, услышав имя Отца Стад, повелителя земных и подземных богатств, покровителя дорог. Ему стыдно было бы обижаться на Велеса, сделавшего дебрических князей одним из самых богатых княжеских родов по всем говорлинским племенам, но Велесу же Неизмир был обязан и самой тяжелой заботой своей жизни. Что толку в богатстве, когда живешь с камнем на душе?

– Я знаю, что ты готов, потому и позвал, – подавляя вздох, ответил Неизмир. – Все простые дела ты, брате мой милый, и сам знаешь. Пора о важном поговорить – за чем в поход идешь.

– За чем? – Светел удивился. – Разве не за данью? Или ты ратное какое дело задумал?

– И за данью, да и ратное, пожалуй, тоже.

Неизмир помолчал, подбирая слова. Светел ничего не знал о его попытке покончить с Огнеяром руками Трещаги, но теперь пришла пора посвятить его в самую тяжкую из княжеских забот.

– Не одну дань ты будешь искать, – заговорил он снова. – Искать ты будешь жизнь нашу, от беды лютой избавленье.

– Что за беда? – Светел тревожился, не понимая брата, на его высоком ясном лбу залегла глубокая морщина, и вот теперь в лицах братьев появилось неуловимое сходство.

– Эй! Давай третий! Иди, Ярец, брату помоги, не убью! – резко, словно стрела, ворвался снизу, со двора, выкрик Огнеяра. Судя по голосу, он немного запыхался, но был полон боевого азарта.

Неизмир невесело усмехнулся, а лоб Светела разгладился. Он понял, о чем говорит брат.

– Двоеум мне открыл, что в нашем племени есть где-то рогатина, из небесного железа откованная, и что этой рогатиной любого оборотня убить можно, – тихо, словно Дивий со двора мог их услышать, заговорил Неизмир. – Любого, ты понимаешь?

– Но ведь он… – начал Светел.

– Что он? – перебил его Неизмир.

Вскочив с лавки, он несколько раз прошелся по горнице. Ни жене, ни брату он не хотел вслух признаться в том, что не просто недолюбливает оборотня – об этом знал весь Чуробор, – а в том, что боится его. Часто первым нападает именно тот, кто больше боится, у кого не хватает душевных сил жить в ожидании удара.

– Ты пойми: он – оборотень! – горячо, с прорвавшейся ненавистью заговорил князь, остановившись перед братом. – Он волк, он смерть наша! Не сегодня, так завтра! Он на нас с тобой зубы точит! Думаешь, он до старости за девками будет бегать да по лесам кабанов травить? Нет, ему большего надо! Он часа своего ждет! А нам на этот час нечем его взять! Нет такого ножа, нет такого копья, чтоб его шкуру пробило!

– Да может, это все бабьи басни, – пытался успокоить его Светел. – Коли он что худое задумает – тут и найдется на него копье!

– Нет, не бабьи, я уж знаю! – в запале выкрикнул Неизмир. Но кричал он шепотом – страх держал его за горло.

– Знаешь? – повторил Светел, глядя ему в глаза. И по глазам Неизмира он понял, что тот и правда знает. Проверял.

Князь тоже понял, что брат обо всем догадался, – они слишком хорошо знали друг друга. Замолчав, он снова сел на лавку и отвернулся, не зная, как Светел это примет. Брат был его последней надеждой.

– А он знает? – чуть слышно спросил наконец Светел.

– Не знаю, – выдохнул Неизмир. – Прямо не говорил. А по глазам его видно – знает. И он нам этого не спустит. На всем свете на него одна рогатина годится – Оборотнева Смерть. В ней жизнь наша. Найдем ее – одолеем оборотня. Не найдем…

Не договорив, Неизмир отвернулся, низко опустил голову. Светел помолчал. Редко ему случалось видеть старшего брата в таком волнении, в таком гневе, в таком страхе, какой сквозил за его лихорадочно-горячими речами. И не только за рогатиной – за Живой Водой в долину между миром живых и миром мертвых Светел пошел бы, лишь бы вернуть брату спокойствие духа, уверенность, радость жизни. Ведь двадцать лет назад он тоже был молод, полон сил, умел любить, умел радоваться жизни. И все умерло в нем от жизни бок о бок с проклятым оборотнем!

– Где искать ее, эту рогатину? – спросил Светел после молчания.

– На Белезени, – ответил князь, и на душе у него сразу полегчало от сознания, что брат понял его и согласен с ним. – В роду каком-то хранится с давних времен. В каком – и Двоеум не знает. Поезжай медленно, не торопись, по три дня в каждой стоянке живи, людей расспрашивай. А найдешь – ничего не жалей. Выкупи, сколько ни попросят. От дани освобождай хоть на век. Только силой не бери – тогда она свою силу утратить может. Двоеум говорил.

– Я найду. – Светел успокаивающе положил руку на плечо брату. – Не тревожься. Без рогатины не вернусь.

– А найдешь – не медли. Полюдье бросай, прямо сюда скачи. Только берегись. Оборотень пронюхать может. Береги себя, брате. На тебя вся надежда моя.

Простившись с братом, Светел спустился из горницы на двор. Теперь ему хотелось скорее отправиться в путь, и он шел поторопить челядь с последними сборами, но на крыльце ему пришлось задержаться. Прямо перед ступеньками, не дальше двух шагов, Огнеяр боролся с Тополем – под конец утра только этот его любимец, четырех с лишним локтей* роста и крепкий, как дубок, а не тополь, и мог быть достойным противником оборотню. Остальные кмети стояли по сторонам и криками подбадривали противников, взрывом радостных воплей встречали каждый удачный удар. Огнеяр соединял в себе ум человека и силу зверя, поэтому его успех никого не удивлял. У обоих противников волосы взмокли от пота, от напряженного дыхания на осеннем холоде валил пар. Тополь устал больше, но не сдавался и бил, не жалея. Тех, кто так или иначе боялся биться с ним всерьез, Огнеяр в своей Стае не держал.

Наблюдая за быстрыми, безостановочными движениями противников, за их сильными и точными ударами, Светел на миг представил себя на месте Тополя и невольно содрогнулся. Может быть, Дивий только и умел, что драться, но уж это он умел хорошо. Даже в холодный день предзимья Огнеяр сбросил рубаху – его грело Подземное Пламя. Светел смотрел в его смуглую спину, по хребту прочерченную серой полоской волчьей шерсти, и вдруг поймал себя на ощущении, что смотрит с прицелом, как будто держит в руках лук с наложенной боевой стрелой. Но простым оружием его не возьмешь.

Тополь пытался ударить выставленным локтем, но Огнеяр выскользнул из-под удара и оказался у Тополя за спиной, без замаха мгновенно и сильно ударил в челюсть, и окончательно вымотанный Тополь рухнул на землю. В следующее мгновение оборотень уже сидел на нем.

– Срубили Тополя! – смеялись кмети. – Березы плачут!

Светел сумрачно нахмурился, глядя на исход поединка. Быстрота, неутомимость, всегдашняя готовность к борьбе – опасные качества у врага. А Огнеяр обладал всеми способностями волка, может быть, самого жизнеспособного из всех созданий Матери Макоши.

– Загрызу, пень трухлявый! – гневно выкрикнул Дивий. – Еще раз так быстро рухнешь…

Должно быть, падая, Тополь успел что-то заметить, а лежа подать Огнеяру какой-то знак. Не договорив, Огнеяр выпрямился, и Светел понял, что его обнаружили.

Дивий поднялся на ноги и повернулся. Бывали дни, когда он вовсе не замечал Светела, проходил, как мимо пустого места. Но сегодня, когда Светелу особенно не хотелось смотреть в лицо оборотню, у того был иной настрой. Злобные духи заставляли его делать все назло. За спиной Огнеяра тут же встал Тополь, ладонью отирая пот со лба, кмети все повернулись к Светелу. На мгновение стало тихо. Светел ощущал на себе взгляды тридцати двух пар глаз и чувствовал себя оленем перед волчьей стаей. Но оленем, вовсе не собирающимся безропотно подставлять горло под рвущие клыки.

– Куда спешишь-то, воевода грозный? – с показной небрежностью обратился к нему Огнеяр.

Светел внутренне собрался, как перед дракой. С самого детства устремленный на него горящий взгляд оборотня вызывал у него чувство близкой опасности и необходимости защищаться. Всю жизнь сын княгини и брат князя, будучи почти ровесниками, соперничали почти во всем и в детстве часто дрались. Уже в отрочестве умный и осторожный Светел научился уходить от постоянных драк, в которых неукротимая задиристость Огнеяра возмещала разницу в четыре года – а в детстве и отрочестве это очень много. Четыре года, когда он уже был посвящен в воины, а Дивий нет, Светел жил спокойно – отрок не имел права задирать воина, и даже Дивий это признавал. Но вот уже восемь лет, как все началось снова. Неизмир прав – рано или поздно их честолюбивая борьба превратится в борьбу за место среди живых. И, трезво глядя на вещи, Светел не был уверен в своей победе.

– По делам боярин спешит, – из-за плеча подсказал Огнеяру Тополь, безразлично, как будто сам Светел их не слышал.

Именно такое обращение больше всего раздражало Светела и побуждало принять вызов. Он немного побледнел и подался вперед. Может, и правда оборотень не уймется, пока его не проучишь!

– С твоей земли дань собирать, – добавил Утреч.

– Не замерз ли? – насмешливо спросил Огнеяр у самого Светела, окидывая взглядом его кожух* на белом горностаевом меху. – Гляди, братья, какая одежа! Никак в самом Орьеве шили?

– А то как же, – согласился Тополь. – Сам князь орьевский и подарил.

– Со своего плеча! Видишь, рукавчики-то позатерлись! – кинул Утреч.

Светел стиснул зубы, глубоко вдохнул – это уже было явное оскорбление. Огнеяр заметил – этого он и добивался.

– Иди сюда! – позвал он. – Разогрейся с нами, боярин-свет, а то засиделся в палатах! Смотри, до срока поседеешь!

Светел вспомнил брата, в тридцать лет начавшего седеть – не оборотню попрекать его этим! – и в нем вдруг холодной волной вскинулась такая ненависть, какой он в себе не знал. На миг он с наслаждением представил, как его клинок летит вперед и впивается в горло Дивия, как хлещет на землю черная, смолистотягучая кровь оборотня, и он стиснул рукоять меча на поясе. «Простым оружием его не взять!» – сами собой вдруг прозвучали в его ушах слова брата. И Светел сдержал порыв. Еще не время. Но придет пора, и он рассчитается с оборотнем за все.

– Боится! – с понимающим видом, опять как о глухом, предположил Тополь.

– Да ведь нос разобьют – девки любить не будут! – опять встрял Утреч, и вся Стая дружно, с удовольствием засмеялась – заржала, как табун жеребцов. Светелу часто казалось, что Огнеярова Стая – это не тридцать два отдельных человека, а единое существо, чудовище, обладающее тридцатью двумя парами зорких бесстыжих глаз, сильных рук, неутомимых быстрых ног, но всего одной головой, думающей и управляющей, – головой самого Огнеяра. Поразив его сердце, закаленное Подземным Огнем до крепости стали, можно разом уничтожить всех.

– Недосуг мне с вами забавляться, – медленно, с тайным презрением ответил Светел и небрежно сошел с крыльца. – И без вас дел хватает.

Неизвестно, что ответил бы он при других свидетелях. Но сейчас их никто не видел. Челяди Светел не стеснялся, а Стая и так считает его изнеженным трусом. Ничего. Придет время, и эти переярки* узнают, как ошибались.

И Светел пошел прочь мимо молчащей, плотной толпой стоящей Стаи. Каждый мускул в нем был напряжен, всем существом он ждал, что ненавистный голос оборотня бросит ему вслед одно только слово, и тогда… Нет, он сумеет сдержаться. Не побояться выглядеть трусом в чьих-то глазах – на это тоже нужно мужество.

Но Огнеяр молчал. Если бы Светел обернулся в этот миг, то увидел бы на его смуглом лице не торжество, а угрюмую озабоченность. Нахмурясь, Огнеяр крепко закусил белыми зубами нижнюю губу, один из верхних клыков был хорошо заметен. Без привычки глянувший бы на Дивия в этот миг от страха лишился бы языка.

Тополь слегка подтолкнул Огнеяра плечом:

– Чего задумался? Холку мы ему всегда начешем.

– Любит Утреч врать, а тут правду сказал, – медленно ответил Огнеяр. – С моей земли он поедет дань брать. С моей.

Стая озадаченно молчала. Их вожак заговорил о том, чего они от него не ждали.

– Да ладно тебе! – Тополь положил руку ему на плечо, горячее даже под холодным ветром предзимья. – Пора-то какая! Макошина неделя на носу! Не забыл?

Огнеяр обернулся к Тополю, усмехнулся и вдруг быстро ударил его в плечо. Отдохнувший Тополь поймал удар почти на замахе и немедленно ответил. Огнеяр резко свистнул, и тут же Стая, разбившись на две половины, кинулась друг на друга. Разинув рты, челядинцы смотрели на быстрое мелькание кулаков, длинноволосых голов, ног и спин, так быстро сменившее недавнее неподвижное безмолвие. Никогда не знаешь, чего ждать от оборотня.

Светел отправился в путь на другое же утро после разговора с братом. Ночью он почти не спал. Страх не глушил его разума, а возникшая ненависть сделала даже более осторожным, и он мог рассуждать здраво. Судьба! Великая Мать Макошь и две ее помощницы, Небесные Пряхи*, прядущие нити человеческих судеб, всегда внушали Светелу благоговейное почтение. С детства он знал назначение оборотня – принести смерть одному из живущих – и надеялся только, что жертвой его суждено сделаться не ему и не Неизмиру. Но уверенность старшего брата теперь передалась и ему. Он, сын княгини, является первым соперником Светела на пути к престолу. О чем же он думал раньше? Надеялся, что оборотень так и проскачет по лесам всю жизнь и сам не захочет брать на себя княжеские заботы? Глупо было так думать, просто не хотелось забивать голову неприятным.

Если Дивий угрожает им – можно ли что-то изменить? Можно ли помешать свершиться судьбе, созданной на небесах? Если нет, то к чему эта поездка, поиски рогатины? Какие же нечеловеческие силы нужны, чтобы по-своему перемотать пряжу Доли и Недоли!* Может быть, у оборотня такие силы и есть, а вот у него, у Светела?

Проворочавшись с боку на бок, Светел поднялся еще в полной темноте, сам растолкал хоромную челядь и с удовлетворением подумал, что сегодня он встал даже раньше неугомонного оборотня. В дружинной избе Стаи, где ночевал и сам Огнеяр, было еще тихо. Это показалось Светелу добрым знаком – опередил. Ему хотелось верить в благополучный исход затеянной борьбы, и он как мог подбадривал себя.

Стоя на крыльце, Светел ждал, пока ему подведут коня, и снова загадал – не заденет ли конь порога, выходя из конюшни? В двери уже показался заспанный и нечесаный отрок-конюший, как вдруг позади себя Светел услышал резкий скрип двери. На него повеяло теплом из покоев и непонятной силой. Оборотень! Светел резко обернулся, невольно схватился за меч. Перед ним стоял Двоеум.

Чародей выглядел так, будто и не раннее утро на дворе, – его глаза смотрели ясно, русые с тонкой сединой волосы были расчесаны и перетянуты через лоб тесемкой с непонятными красными узорами. На нем была светло-коричневая рубаха с оберегами на поясе, плечи покрывал темный плащ из толстой шерсти. Ветер шевельнул полу плаща, как огромное крыло, и чародей вдруг показался Светелу птицей-вороном, принесшим ему решение судьбы.

– Доброй тебе дороги, Светлый-Ясный! – спокойно сказал чародей, словно не заметив его торопливого движения. – Вон как рано поднялся! Не торопись – судьбу не догонишь, да и от судьбы не уйдешь, а будет срок – сама найдет.

Он говорил о том самом, что так тревожило Светела. Сейчас, перед трудной дорогой, измученному ночными раздумьями Светелу нужен был совет знающего человека – ведь что знают о судьбе простые смертные?

– Скажи, чародей, выйдет ли толк? – тихо, но горячо заговорил Светел. – Коли ему судьба… убить… можно ли его остановить?

– Скажи ты мне – за чем всякий год по Белезени и Стрему ездишь? – спросил в ответ чародей.

– За данью, – растерявшись, ответил Светел, не понимая, при чем это здесь.

– Стало быть, твое назначение – дань собирать. Коли поедешь, холода и трудов не убоишься – исполнишь его. А коли дома останешься?

Светел молчал, и Двоеум сам ответил:

– Тогда не исполнишь. Так и он. Судьба-то, она ко всем ровна – что к людям, что к оборотням, что к богам самим. Его судьба – сила, и твоя – сила. Чья переборет – и сами Пряхи не ведают. Один свою судьбу исполнит, другой сгинет.

– А я-то исполню ли? – нетерпеливо воскликнул Светел. Он не все разобрал в речах чародея, но понял, что в темном омуте предвечного назначения появился просвет надежды.

– Э, сыне мой! – Двоеум махнул рукой. – Сего я не знаю, а и знал бы – не сказал. Кабы каждый судьбу свою знал, то половина бы жить не захотела. Ты дорогу знаешь – и ступай себе, а по пути разберешь. К смертному часу все до последнего будешь знать.

Весь этот день Светел думал о словах чародея. То ему казалось, что он понимает все, а то – что ничего. На одной из полян над берегом он увидел двух могучих оленей, сцепившихся рогами, – у лесных красавцев была пора гона. Поочередно Велесовы скакуны напирали друг на друга, то один отступал, то другой, но, собравшись с силами, снова устремлялся вперед. Их красивые ветвистые рога были так тесно переплетены, что едва ли их теперь удастся расцепить. Кмети хотели было забить обоих, но Светел не велел. Схватка оленей показалась ему похожей на их схватку с Огнеяром. И до самого вечера этот образ стоял перед его взором. «Чья переборет – и сами Пряхи не ведают».

Роды, жившие на один день пути от Чуробора, везли свою дань сами, и первый день дружина полюдья останавливалась лишь ненадолго передохнуть. Светел хорошо знал весь путь по дебрическим рекам, помнил жившие на пути роды, даже кое-кого из старейшин. Первая остановка на ночлег приходилась на род Ручейников. Подъезжая, Светел и его люди удивлялись, что никто их не встречает. Только в самых воротах они увидели несколько мужчин и женщин. Оглядев кланяющиеся фигуры, Светел узнал одного старика – это был брат старейшины.

– А сам Карась где?

– Помер, к дедам ушел. – Старик указал в небо. – Моровая Девка* у нас побывала, боярин светлый. Да не бойся, – добавил он, когда Светел с конем подался назад. – Давно, той зимой еще. Разом полрода полегло, а кто тогдане померли, и теперь все живы. А коли кто и помер – так то с голодухи, не от мора того.

Светелу не хотелось останавливаться в таком месте, но других поселений, способных принять на ночь его многочисленную дружину, поблизости не было, ночевать в лесу тоже не хотелось – ночи предзимья были очень холодны. Положась на милость богов, Светел решил ночевать здесь. От рода Ручейников осталось не больше четверти, места в опустевших избах было достаточно. Чего нельзя было сказать о съестных припасах и мехах.

– Дани-то тебе нету у нас, боярин светлый! – виновато моргая и разводя руками, почти сразу сказал ему новый старейшина. – Соболей да куниц промышлять некому было, пахали да сеяли мы против прежнего впятеро меньше. Хлеба самим не хватит, желудями спасаемся да рыбой.

Светел без гнева принял это известие и смирился. Неумный и жадный князь перетряхнул бы все займище и забрал бы хоть что-нибудь – но тогда Ручейники вымрут за зиму все и на следующий год здесь будет пустое место. Махнув рукой, Светел принялся расспрашивать, что за болезнь опустошила займище, откуда пришла и широко ли развернулась. Не хватало еще, чтобы ему по всей Белезени разводили руками и указывали в небо!

– Хуже нашего ни у кого нет, – успокоил его старик, хотя его самого это, конечно, мало утешало. – В Сенниках Моровая Девка погуляла, да больше ребятишек пожрала, мужики целы остались. В Рябинниках не то трое, не то четверо померло. А у Моховиков и Вешничей все до одного целы. У Вешничей ведь оберег могучий! Они, говорят, себе и Моховикам займище рогатиной опахали, и ни одной собаки у них не сдохло.

– Рогатиной? – тут же переспросил Светел. Всякое упоминание об этом оружии теперь настораживало его. – Что за рогатина?

– Известно что. – Старик в свою очередь удивился его неосведомленности. – У Вешничей священная рогатина от предков в роду хранится, они ею от всех бед обороняются. Как прослышали про мор, так собрались ночью девки, белые рубахи поверх кожухов натянули, ведунью свою позвали – злая у них баба, а сила в ней могучая! – да с заговором опахали все займище рогатиной, будто сохой. И Девка Моровая к ним ни ногой!

При первых же словах его рассказа, в котором благоговение перемешалось с откровенной завистью, Светела прошиб пот; в избе было не слишком жарко, но ему пришлось вытереть лоб. По мере рассказа он убеждался, что рогатина та самая – другой было бы не под силу оборонить два рода от Моровой Девки. Светел не верил своим ушам – это казалось чудесным сном. Он готовился к долгому и трудному пути, готовился лезть в леса и горы, уговаривать и одолевать ведунов и чародеев, как рассказывают в кощунах*. И вдруг, безо всяких хлопот, в первый же день он находит если не саму рогатину, то хотя бы верные вести о ней!

Вешничи! И трех дней пути не будет до них! Светел неплохо помнил этот многочисленный, трудолюбивый, дружный и вполне зажиточный род, помнил старейшину Берестеня и кое-кого из родовичей. С этими людьми он сумеет договориться. Никакой жертвы не хватит отблагодарить богов за такую удачу! Теперь Светел от всего сердца простил Ручейникам отсутствие дани – такая весть стоила дороже хлеба и шкурок.

– А нет ли у нее особого прозвания? – с замирающим сердцем, стараясь не выдать волнения, спросил он у старика.

– Оборотневой Смертью зовут, – ответил старик. Он был слишком занят своими заботами и не заметил, что у молодого боярина вдруг заблестели глаза и задрожали пальцы в перстнях. – И Черничников тронуло малость, три бабы у них померло. Да ничего – Черничники еще девок нарожают. Иные дивятся – отчего у них столько девок родится, а парней всего ничего? А ведь и глупый поймет – живут бедно, корешки жуют, желуди да кору сосновую в квашню трут – вот девки и родятся. А то бы вовсе вымерли…

Но про Черничников Светел уже не слушал. Ему хотелось прямо сейчас скакать к Вешничам, не глядя на тьму и противный холодный дождь. Был бы он один – непременно поскакал бы. Но что он скажет дружине? Из осторожности Светел никому не открывал главной цели поездки и даже сейчас, в разговоре со стариком, делал вид, что спрашивает про Оборотневу Смерть из одного любопытства.

Этой ночью Светел почти не спал. Переполнявшие его радостное нетерпение и волнение были схожи с чувствами жениха в последнюю ночь перед свадьбой. На все лады Светел воображал себе священную рогатину, как неведомую невесту, ощущал в ладонях ее тяжелое древко, отполированное за века многими десятками рук, сочинял речи к ее владельцам. Это и есть она – Судьба! Ищи, говорил Двоеум, коли судьба – найдешь! И пусть они с оборотнем еще стояли, сцепившись рогами, – теперь Светел знал, к кому из них благосклонны боги. Нетерпеливое желание скорее оказаться у цели терзало его, как лихорадка.

И еще одно не давало Светелу сомкнуть глаз: мысли об оборотне. Дивий знает, что они ищут его смерть. Как бы он не пронюхал, что его враги почти у цели. Да и…

Под утро Светел уже уговаривал себя не обольщаться надеждой. Бывает всякое, судьба любит жестоко насмеяться. И чужой злой умысел, и нелепая случайность могут увести желанную цель прямо из рук.

Упырь становился день ото дня все опаснее и наглее. Старики Моховиков во главе со Взимоком пришли к Вешничам просить священную рогатину, а под вечер того же дня Вешничи увидели жуткое серое существо уже под своим тыном. Как волки, суровой зимой доведенные голодом до отчаянного бесстрашия, прыгают через тыны и режут скотину прямо в хлевах, жрут собак прямо во дворах, так и упырь теперь не боялся даже светлого Хорсова лика и бродил над Белезенью целыми днями, серой лохматой тенью шатался от одного займища до другого. Далекое для людей расстояние для него было пустяком. Днем он бродил по лесам и полям, подстерегая случайную жертву. Но все окрестные роды быстро прослышали о нем, и за тын люди выходили только по большой надобности, и то не в одиночку.

А ночью упырь садился то под одним, то под другим тыном и мерзко, протяжно выл. От этого воя стыла кровь, дети плакали от страха, прижимаясь к матерям. Люди не спали, жгли можжевеловые костры всю ночь напролет.

Иногда в дальних лесах раздавался волчий вой. В такие ночи упыря не было слышно – волков он боялся сам и отлеживался где-то в оврагах.

– Весною-то все оживает, солнышко Землю-Матушку греет, корни шевелятся, ростки вверх тянутся, оттого и чуры просыпаются да идут взглянуть, как их внуки поживают, – рассказывал дед Щуряк. – А вот осенью земля мерзнет и мокнет, нечисти в ней мерзко становится, вот она и вылазит в белый свет, ищет, чем поживиться. А Земля-Матушка спит – и удержала бы гадов, не выпустила, да сил нет, всю хлебу отдала. Оттого и зовется осень временем нечистым.

Дед Щуряк с детства был слаб глазами, все время щурился, за что и получил прозвание, а под старость почти совсем ослеп. Сидя в темном углу, он на ощупь плел короба и лукошки и все время что-то бормотал или напевал себе под нос. Вешничи говорили, что дед Щуряк ведет беседы с чурами, с кикиморой, с домовым, и приходили к нему, если хотели что-то сказать или спросить у мелкой домашней нечисти. Дед Щуряк знал множество преданий, забавных баек и быличек. В осенние и зимние вечера дети, подростки, девушки целыми стайками собирались в избу Спожина, где дед Щуряк качал люльки своих правнуков.

– А солнышко трисветлое осенью тоже обессилело, всю силу Земле отдало, – рассказывал дед. – Потому нечисти и нежити осенью воля. А самые дурные дни – от солнцеворота* до новогодья. Старому году конец пришел, а новый едва народился, солнце – что ягненок новорожденный. Вот тут и берегись!

– Нам бы теперь уберечься! – озабоченно ворчали мужики. – И чем мы богов прогневили, что дали нам такую напасть?

– Не о большой ли беде упреждают?

Хорошо, что все полевые работы были кончены, лен свезен, брусника в лесах собрана, а грибы сошли. Упырь никого не пускал из займища. День и ночь ворота были на засове. Только раз в несколько дней мужики выбирались за дровами, и то держались вместе – пятеро рубили, а пятеро сторожили с рогатинами и колами. Но на десяток мужчин упырь не покушался и даже ни разу не подошел близко.

Дети хныкали целый день – не велика радость сидеть взаперти. Молодежь тоже ходила в тоске – упырь грозил лишить их посиделок. Не со своими же сестрами в перстенек играть! Как огромный серый клещ, упырь каждый день показывался возле займища, поскуливал, скалил клыки, ветер нес мерзкий запах трупной вони и плесени. Страх и тоска делались нестерпимы.

Не раз мужчины выходили на него с Оборотневой Смертью. Но упырь, едва завидев священную рогатину и нутром чуя, что в ней его гибель, пускался бежать, а догонять его было нечего и пробовать. Оставалось ждать, пока голод сделает его менее осторожным. Дед Щуряк надоумил было сторожить упыря возле его могилы, но из этого ничего не вышло. Обозленные своей первой неудачей Моховики вбили в могилу осиновый кол острием кверху – «по дурости», как говорила ведунья Елова, – и упырь больше к могиле не подходил. Так пропало единственное место, где можно было его подстеречь.

Пришла пора охоты по пороше, но и о ней приходилось забыть. На зайцев всем родом не пойдешь, а выйти одному – самому попасть в зубы упырю. В вынужденном безделье сидя дома, ловцы* перебирали свое снаряжение и горько вздыхали, не зная, доведется ли этой зимой пустить его в ход. А чем тогда будущую дань князю платить?

Томясь от скуки больше всех, самый лучший ловец Вешничей, Корец, учил своих сынишек пищать мышью-полевкой. Прижав к губам тыльную сторону ладони, он тянул в себя воздух, и хотелось оглянуться – где тут затаился маленький серый комочек? Так Корец приманил уже не одну лису. Были у него особые манки, с которыми он подражал крику раненого зайца, и мальчишки наперебой просили попробовать.

– Да угомонитесь! – прикрикнул на них Берестень, которого раздражала бесполезная возня в избе. – Покуда лисьим ловом у нас не пахнет…

Дети стихли, и сам старейшина вдруг тоже замолчал. А потом хлопнул себя по залысому лбу.

– И как я раньше-то не додумался? – воскликнул он. Все домочадцы оставили дела и повернулись к нему. – Вишь, в бороде рожь цветет, а в голове и не пахано! Спасибо чурам – наставили наконец на ум! Мы упыря-то нашего приманим! Мышей-то он не ест, а ведь корова старая вот-вот сдохнет. Чем забивать, лучше мы ее на приманку пустим. Выгоним ее, а сами следом. Упырь кровь живую учует – прибежит.

– Да на что ему корова? – усомнился старший сын Берестеня, Бебря, крепкий и рослый мужик, с чуть выступающими передними зубами, за что его еще в детстве прозвали Бобренком. – Ему человека надо.

– Голод и ему не брат. Люди-то попрятались, он и корове обрадуется.

– Да он в лесу лося или кабана завалит, коли ему звериная кровь по вкусу. Нет, батя, на корову он не пойдет. Человека надо.

– Чур с тобой! – замахал на него руками отец. – Что такое говоришь!

Однако замысел с приманкой был хорош, и Берестень послал трех мужиков за ведуньей.

– Сдурел, сыне, голову застудил! – кричала на Бебрю его мать, бабка Ветоха. – Да как же можно кровопивцу поганому живое дите отдать?

– Не отдать, а подманить! – убеждал ее сын. – Мы ж рядом укроемся, да с Оборотневой Смертью. Он только покажется, а мы его сразу – на рожон! И близко не пустим!

– Меня возьмите, я не боюсь! – беспечно предложил четырнадцатилетний Вострец, третий внук Берестеня. Бабка Ветоха в сердцах дала ему подзатыльник.

Женщины никак не соглашались на такой страшный замысел, и даже Берестень был в сомнении. Ждали ведунью. Елова жила в ельнике одна, но упыря совсем не боялась – у нее была надежная защита, и упырь даже близко не смел подходить к ее избушке.

Но к беде рода Елова не осталась равнодушна и сразу пришла.

– Дело Бебря говорит! – решительно одобрила она возникший замысел. – Ловите гада на живую кровь, иного спасения нам нет. Я много ночей звала волков на помощь, но Белый Князь не хочет нам помочь. Только волкам, Хорсову стаду, дана сила пожирать упырей. Князь Кабанов, покровитель наш, его прогнать не может. И торопитесь. Упырь день ото дня все сильнее. Скоро с ним будет не совладать никому. А на приманку ему не всякий пригоден. Нужно дите не больше двенадцати годов или девка молодая.

– Да кто же свое дитя отдаст? – снова закричала бабка Ветоха.

Девки в ужасе прятались по углам, матери прижимали к себе маленьких детей. Но потребуй Елова – никто не посмел бы противиться. Так нужно для рода.

Елова села возле очага в избе Берестеня, положила клинок Оборотневой Смерти к себе на колени, закрыла глаза. Ее пальцы стали гладить железо, подаренное самим Сварогом, она тихо забормотала что-то, покачиваясь, чуть слышно запела. Домочадцы Берестеня попрятались и наблюдали за ворожбой, затаив дыхание и не смея пошевелиться. Сейчас Оборотнева Смерть сама укажет приманку.

Вот ведунья медленно поднялась на ноги, подняла рогатину. Черный клинок сам собой очертил круг по избе. Один из маленьких мальчишек, прятавшихся на полатях, пустил лужу от страха, другой чуть не свалился на пол. Но рогатина указала на дверь.

Не открывая глаз, Елова шла через двор займища туда, куда вела ее священная рогатина. Сейчас она смотрела в Надвечный Мир, мир богов и духов, открытый немногим. Оборотнева Смерть указывала ей путь. Елова не знала, чья это изба, какая семья живет здесь и кого выберет рогатина, но этот человек, наделенный особым жизненным теплом, был уже совсем близко.

Дверь сама собой распахнулась. Открыв рты, домочадцы Лобана смотрели, как к ним входит священная рогатина, а за ней ведунья. Черный наконечник миновал самого Лобана, его жену Вмалу возле печки, Брезя на лавке у порога с непочиненной сетью в руках, обернулась к дочерям. Спорина и Милава застыли, держа на коленях шитье и подняв иголки.

И острие священной рогатины указало на Милаву.

Елова открыла глаза.

– Ты! – сказала она Милаве, и все в избе ахнули. – Тебя выбрала Оборотнева Смерть! На тебя будем упыря манить. В тебе жизнеогонь* особый, чистый и яркий, ты ему по вкусу придешься.

Вмала и Спорина запричитали, словно Милаву выбрали в жертву Ящеру* в засушливый год. Лобан и Брезь переглянулись, нахмурились. Им было страшно за дочь и сестру, но с ведуньей не поспоришь – ее устами говорят боги и предки.

– Да не бойтесь! – снисходительно утешила их Елова. – Оборотнева Смерть выбрала, она же и оборонит. Чуры не дадут такой ладной девке пропасть.

Когда Елова с рогатиной вышла, Брезь подсел к Милаве и обнял ее.

– Не бойся! Он тебя не тронет, – утешал он побледневшую сестру. – Я сам с мужиками попрошусь и тебя в обиду не дам.

– Я не боюсь, – нетвердо ответила Милава. Она очень боялась, но хотела успокоить родичей. – Ведь кому-то же надо… И Бебря, и Оборотнева Смерть… Я не боюсь…

– Потому она и оборотню чуроборскому приглянулась! – сказала Спорина. – Видать, она всей нежити по вкусу. Ох, не до добра это доведет!

– Не каркай! – оборвал ее Брезь. – С твоим норовом и упырь жрать не станет!

Вмала полезла в ларь, вытащила несколько старых, от прабабки оставшихся, оберегов и все их навесила на Милаву. Чурам она зарезала белую курицу и бросила ее в печку, в каждый угол поставила по плошке молока, бормоча молитвы. Если уж так нужно для рода, то пусть чуры получше берегут ее младшую дочку.

На другое утро Вешничи поднялись на заре. На маленьком родовом святилище перед идолами чуров разожгли костер, зарезали трех белых петухов, их кровью обмазали идолов и клинок Оборотневой Смерти. Привели Милаву. Она была наряжена, как невеста: в белой, красными узорами вышитой рубахе под меховым кожухом, с красным поясом, с нарядным венчиком на голове поверх платка. Она была бледна, но внешне спокойна, хотя внутри у нее все дрожало, дыхание теснилось, руки и ноги были слабы и холодны. Женщины причитали, словно отдавали ее замуж в чужой род или даже в жертву гневным богам. Милаву поставили перед ликами чуров, и Берестень, поднимая руки к небесам, просил богов и предков не оставить без защиты их внучку. Милава крепко сжимала в руках костяную фигурку женщины-медведицы, самый старый в роду женский оберег, бывший даже старше Оборотневой Смерти, – бабка Ветоха дала ей Мать-Медведицу на такой случай. Уж если она не защитит, то больше надеяться не на что. Милава от страха сама не понимала, что с ней делается, а просила богов только о том, чтобы все кончилось поскорее.

Настал полдень, из своей избушки пришла на займище ведунья, пора было отправляться. Брезь просился пойти с сестрой, но старейшина ему не позволил – бой с упырем был делом для зрелых мужчин, а не для неженатого парня. Рогатину нес Бебря, самый крепкий мужик в роду. С ним шли еще два мужика – Корец и Спожин.

Вдруг мальчишки, которые сидели на тыну и высматривали упыря, дружно завопили и замахали руками, а семилетний Зайча чуть не слетел на землю.

– Неужто сам подвалил? – заговорили мужики. – И славно, недалеко ходить! К дому ближе – легче!

– Люди едут! Чужие! – орали мальчишки. – Много!

Услышав о чужих людях, сам Берестень побежал к воротам и выглянул наружу.

– Княжьи люди! – воскликнул он, вглядевшись в отряд, показавшийся со стороны Белезени. – Позабыли мы – ведь время дани! Ох, не ко времени как нелегкая принесла!

В самом деле, в тревогах и волнениях из-за упыря Вешничи совсем позабыли, что княжеское полюдье проходит мимо них перед самой Макошиной неделей. Теперь же приходилось отложить на время упыриный лов и встречать гостей.

Первое, что увидел Светел во дворе Вешничей, была священная рогатина в руках у Берестеня. Он сразу узнал ее – такая могла быть только одна. Длинное крепкое древко потемнело от времени и было до блеска отполировано десятками ладоней, все его от конца до самого перекрестья покрывала затейливая древняя резьба. Черный клинок в полтора локтя длиной был украшен знаками огня, и на нем алела свежая кровь.

Светел остановился в воротах, не понимая, что здесь происходит. Почему горит огонь перед чурами, зачем вынесли рогатину? Почему мужчины с копьями и колами в руках окружают дрожащую молоденькую девушку, разодетую, как невеста?

– Здоров будь, боярин светлый, пусть беды и недуги тебя и людей твоих за многие версты обходят! – выйдя вперед, с поклоном приветствовал его Берестень. – Прости, дань у нас не уложена – не ждали мы тебя ныне. Войди, обогрейся, пусть твоя дружина передохнет.

– Что у вас здесь случилось? – спросил Светел, сойдя с коня и глядя то на рогатину, то на девушку. – Или свадьба? Или на рать собрались? Или жертвы приносите?

– Беда у нас, боярин светлый. Упырь у нас по округе бродит. Не видали его? Уж дней десять мучает и нас, и соседей всех. Вот, вышли мы на него со священным оружием нашего предка! – Берестень показал рогатину. – Хотим погубить упыря!

– Это ваша рогатина священная? – с волнением спросил Светел. – Она любую нечисть бьет?

– Любую нечисть, нежить, любое зло она победит, – с гордостью ответил Берестень. – Когда пращур наш, Вешник, в сии места пришел, владел ими медведь-оборотень, и сила в нем была невиданная. Никому из людей он на десять дней пути жить не давал. Сам Сварог по мольбе пращура нашего дал ему железа из своей кузницы небесной, а Мать Макошь ветку Мирового Дерева сломила на ратовище*. Так сделал наш пращур рогатину сию и ею убил медведя-оборотня. Сам он на этой земле поселился, род наш от него пошел, и рогатина, Оборотнева Смерть, нас от бед хранит. Нет такой нечисти, что от нее бы целой ушла!

– Я с вами пойду! – решил Светел. – Дайте мне вашу рогатину – я сам упыря на нее насажу!

Ему не терпелось взять священную рогатину в руки, с ней он готов был совершить небывалое, и даже упырь не вызывал в его душе ни тени страха. Вешничи озадаченно переглядывались – такого они не ждали. Конечно, во многих кощунах говорится, что к людям славный витязь пришел и от беды избавил, но с упырем они настроились биться сами.

– Прости, боярин, беда сия наша, и одолеть ее мы сами должны, – ответила Елова, выйдя вперед из-за спин родичей. – Чужие руки нашей беды не разведут, а нашим рукам оружие предка великую силу придаст. А коли хочешь – ступай с нами.

Светел согласился. Из своих людей он взял только двоих – Елова сказала, что толпа напугает упыря и он не покажется. Задержка оказалась небольшой, чуть-чуть перевалило за полдень, еще можно было успеть. Дружина Светела расходилась по избам, устраивалась в беседе, а из ворот займища вышли ловцы на упыря. Впереди шел Бебря с Оборотневой Смертью, за ним Милава, по бокам от нее шли Спожин и Корец с крепкими осиновыми кольями, заточенными и обожженными в священном огне перед чурами. Замыкал шествие Светел с двумя кметями. Особых оберегов на такой случай у него не было, но он надеялся, что меч не подведет его и при встрече с упырем. Родовичи провожали их заговорами, мольбами, плачем. Ворота закрылись.

Бебря держал священную рогатину так, как научила его Елова, и чувствовал, что Оборотнева Смерть, как живая рука, сама ведет его, указывает путь. Она сама чуяла себе поживу и вела прямо к ней. Миновав ближний березняк, Вешничи вслед за рогатиной свернули к Белезени. В холодном пустом лесу людей пробирала зябкая дрожь, под ногами хрустела смерзшаяся грязь, кое-где уже присыпанная снегом.

Милава едва переставляла ноги. Ей казалось, что ее ведут приносить в жертву. В памяти ее сами собой звучали рассказы деды Щуряка и Еловы о давних временах, когда каждый год по одной девушке отдавали на съедение Змею Горынычу, или о засушливых годах, когда девушку бросали в реку в жертву Ящеру. Теперь она знала, что они чувствовали по дороге. Да, конечно, это нужно роду, чтобы рождались новые дети, но все равно Милаве было отчаянно страшно.

В лесу они набрели на поляну, окруженную старыми разлапистыми елями.

– Вот славное место! – шепотом решил Бебря. – Здесь и будем ловить!

Братья с ним согласились и спрятались за еловыми лапами. На виду осталась одна Милава, дрожащая и прижимающая к груди кулак с зажатой в нем Матерью-Медведицей. Теперь, когда дядек с оружием не было видно, ей казалось, что она и правда совсем одна в этом стылом лесу, одна со страшным ненасытным упырем.

– Кричи! – прошипел ей из-за елки дядька Спожин.

– Чего кричать? – дрожащими губами еле выговорила Милава.

– Чего хочешь! Аукай! Он мигом примчит!

Несколько раз Милава пыталась набрать в грудь воздуха для крика, но не могла. Наконец она подняла голову и закричала в чащу:

– Ау! Ау-у-у!

Голос ее дрожал и прерывался. Страшно и представить – самой кричать, самой звать к себе жуткого кровопийцу! Мигом примчит! Милава помнила, что так надо, но ей отчаянно не хотелось, чтобы это произошло! А вдруг он успеет к ней подойти? А вдруг дядьки его не одолеют? Боярина с его кметями она почти не заметила и надеялась только на Бебрю с рогатиной и на Мать-Медведицу.

Покричав несколько раз, она замолчала и с дрожью прислушалась. Все уже знали, как трещат сучья под ногами упыря, знали его мерзкий, отвратительный запах. Ветры со всех сторон насквозь пронизывали Милаву, но она не чувствовала запаха кровопийцы. И все же ужас все крепче брал ее за горло, стылый лес смыкался вокруг, ей казалось, что она одна в этом пустом, пронзительно-холодном, бесчеловечном и чужом мире, что сейчас ее сожрет неведомо кто, что гибель ее близка. Милава не могла больше владеть собой, хотелось кричать от страха и бежать не разбирая дороги, только бы прочь отсюда!

– Еще кричи! – зашипел из-под елки дядька Спожин, и Милава вздрогнула даже от этого, с детства знакомого голоса. – Видать, не услышал.

С усилием втягивая в грудь холодный воздух, Милава опять повернулась к стене леса и вдруг отчаянно, пронзительно закричала. В десятке шагов от себя она увидела лохматую серую глыбу, раздутую, как чудовищный клещ. Из широко открытой пасти торчали желтые клыки, вонючая слюна капала на свалявшуюся шерсть, а бессмысленно-жадные, дурным огнем горящие глаза устремлены были прямо на нее.

Глава 3

С утра Огнеяру было скучно. С рассветом он взял Похвиста и умчался в поля, чуть не до полудня скакал без дорог над Белезенью, не думая, куда и зачем. С собой он взял только двоих кметей из Стаи – Тополя и Кречета. Но и с ними ему ни о чем не хотелось говорить, а чего хотелось – он и сам не знал.

Перед полуднем они вернулись в Чуробор. Огнеяр сам завел Похвиста в конюшню, сам вычистил его, потом долго мылся возле колодца. Почему-то ему вспомнилось, как девушка из рода Вешничей поливала ему на руки тем утром. От этого на душе у него на миг посветлело, но тут же тоска накатила с новой силой. Ему еще тогда хотелось взять ее маленькую руку с порозовевшими от холода пальцами, обогреть в своей руке. Огнеяр не знал, почему тогда не сделал этого, а теперь жалел.

Кмети ушли в дружинную избу, а Огнеяр пошел к матери. Она-то всегда будет ему рада, у нее ему всегда было хорошо.

Княгиня Добровзора сидела в тепло натопленной горнице с вышиваньем на коленях, но не столько работала, сколько думала о своем, глядя куда-то в пространство, и изредка тихо, будто украдкой, покашливала в платок. Сейчас княгиня была почти так же красива, как двадцать лет назад, когда сам Велес выбрал ее в матери своему сыну. У нее были большие светло-карие глаза, блестящие, как темный янтарь, красиво изогнутые черные брови, правильные черты лица почти без морщин. Сенные девки, чесавшие ей волосы по утрам, знали, что в косах княгини, скрытых под повоем, почти нет седины, лишь несколько серебристых волосков светится на висках. Двадцать лет назад Добровзору считали красивейшей девушкой всех говорлинских земель, и теперь еще ею любовались.

Две ее сенные девки, Румянка и Кудрявка, которую Огнеяр звал Лохматкой, сидели с прялками тут же и негромко пересмеивались. Княгиня иногда посматривала на них с рассеянной мягкой улыбкой, но даже не пыталась прислушиваться к их болтовне. Осенью и зимой княгиню мучил кашель, слабость разливалась по телу, так что она с трудом заставляла себя подняться по утрам. Но помогали ей не травы и заговоры ведунов, которых целыми толпами собирал к ней князь Неизмир, а только присутствие сына.

Огнеяр вошел тихо, как зверь, и ни одна половица не скрипнула под его башмаками. Как всегда, женщины заметили его, только когда он уже был в горнице. Румянка и Кудрявка разом вскрикнули и разом засмеялись своему испугу. Так тоже бывало всегда.

Подойдя к матери, Огнеяр мягко, но решительно отобрал у нее вышивание, отбросил в сторону, а сам опустился на пол и положил растрепанную черноволосую голову к ней на колени. Княгиня погрузила пальцы в его густые волосы и стала ласково их разбирать. Ей одной Огнеяр иногда позволял себя причесывать, но сейчас у нее не было гребня.

– Холодом от тебя пахнет. В лесу был? – спросила Добровзора.

Огнеяр кивнул, не поднимая головы.

– Я сегодня хорошо, не кашляю совсем, – продолжала княгиня, зная, о чем он хочет спросить. – Правду говорю, вон и девки скажут. Ты если куда ехать надумал, так поезжай. Только ненадолго.

– На Макошину неделю уеду, а потом назад, – глухо ответил Огнеяр. – После Макошиной недели она опять придет за тобой.

– Может, не придет? – с надеждой спросила Добровзора. – Ты ее так напугал прошлой зимой. Может, побоится?

– Она? – Огнеяр усмехнулся. – Чего ей бояться? Она, тварь холодная, бессмертная сама. Чего она хочет-то от тебя, матушка? – Подняв голову, он откинул с лица пряди волос и заглянул матери в глаза. – Неужто другого кого не нашла?

– Отчего? – Княгиня вздохнула и снова прижала к себе его голову, чтобы он не смотрел ей в лицо. – А почему мне боги детей не дали? Не хочет Велес, чтобы у тебя братья-сестры были. Хочет, чтобы тебе некого было любить, волчонок ты мой. Видно, это твоему назначенью помешает. Вот он и хочет…

– Ну уж нет! – Огнеяр быстро выпрямился и крепко схватил мать за плечи. – Тебя я ему не отдам, и Веле* его поганой! Шею ей сверну, если еще появится, не посмотрю, что бессмертная! Тварь подземная!

– Тише! – Княгиня в испуге пыталась унять его. – Они же слышат!

Перепуганные девки бросили свою пряжу и кинулись прочь из горницы. Может, Велес и Вела не заметят их и не накажут за то, что слушали ругань на хозяина и хозяйку подземного мира.

– Пусть слышат! – кипел Огнеяр. – Они мне братьев не дали, на меня отчим волком смотрит всю жизнь, сам хуже оборотня! Велес меня в мир послал – убить! Я и так иду да оглядываюсь – кого? А он у меня и мать отнять хочет! Совсем меня зверем сделать! Не дам! Не отдам я ему тебя!

– Тише, тише, волчонок мой родной! – Добровзора гладила его по лицу, стараясь успокоить.

Огнеяр снова опустил голову к ней на колени.

– Не могу я тебя им отдать, матушка моя, – тихо, с отчаяньем заговорил он. – Пока ты со мной – я человек. Потому что ты одна во всем свете во мне человека видишь. А не будет тебя – я для всего мира стану волком. Я для всех – волк.

– Не весь же век мне с тобой быть, – с нежной грустью ответила княгиня, перебирая его волосы. – И без Велы мой срок придет. Все матери умирают, и я умру. А чтобы люди волками не делались, им боги любовь дали. Сперва мать любит, потом – жена, дети остаются. Не будет меня – будет у тебя подруга. Она тебе не даст волком сделаться.

– Да где же я найду ее? – с тоской спросил Огнеяр. – От меня же девки шарахаются.

– Ну, не все же! – Княгиня лукаво улыбнулась.

– Да ну! – Огнеяр знал, о чем она говорит. – Это любопытство одно, не любовь. Носил бы Неизмир волчью шерсть на спине – козы глупые к нему бы липли! А вот кто меня самого любить будет… Не родилась еще такая, видно. Ее Вела в колыбели придушила!

– Не говори! – Княгиня положила руку ему на затылок. – Вела сильна, да и Лада Светлая не слаба. Найдет она тебе подругу. Ты человек для меня, и другая в тебе человека увидит. Ты сам только его в себе не потеряй.

Руки княгини ласкали его волосы, серую полоску волчьей шерсти, которая выбегала из-под волос у основания затылка и по хребту сбегала под ворот рубахи. Ей самой было странно думать, что найдется девушка, которая с чистым сердцем забудет об этой шерсти и полюбит ее сына как человека, как жениха и мужа. Но Добровзора любила своего волчонка, как всякая мать любит единственного ребенка, дорого ей доставшегося, и верила в его добрую судьбу.

– Вот женишься, я внуков буду нянчить, – вслух мечтала она и уже видела в мыслях какие-то неясные образы красивой молодой невестки, кудрявые детские головки, ощущала теплую тяжесть маленького тельца у себя на руках. И это так тронуло сердце, что слезы показались на глазах у княгини. Она ведь еще совсем не стара и могла бы сама еще иметь детей, если бы не эта странная судьба, почетная и злая!

– Жениться? – с унылым презрением повторил Огнеяр. Для него это слово было лишено настоящего смысла, он никак не мог вообразить себя женатым, накрепко связанным с другим человеческим существом. Он слишком привык к мысли, что он не такой, как все, и ему нет пары. – Где невесту взять? – продолжал он. В мыслях его не мелькнуло ничьего образа, кроме Милавы из рода Вешничей. – Да и куда ее вести? Сюда? У Неизмира-батюшки благословения просить?

Огнеяр выпрямился и решительно замотал головой. Он не ощущал никакой необходимости в жене, на общий толк ему было наплевать, да и не хотелось вести жену в дом, где хозяином Неизмир.

– Это твой дом! – с непривычной твердостью ответила княгиня. Лицо ее стало строгим, даже упрямым. Видно, она уже не раз думала об этом. – Это дом твоего деда и прадеда, здесь живут твои чуры. А не его.

– И сколько же ему быть здесь в хозяевах?

Огнеяр поднял на мать жесткий требовательный взгляд. Он не так уж стремился быть князем и повелевать другими, но не мог стерпеть, чтобы кто-то пытался повелевать им самим. Неизмир давно уже оставил попытки приказывать ему, но само звание – княжич – указывало на подчиненное положение Огнеяра и унижало его.

– Не век, – только и ответила Добровзора, отводя глаза.

Горящий взгляд сына смущал ее, и она не знала, что ему сказать на это. Для княгини не было тайной, что Неизмир мечтает передать княжеский стол своему брату, но она не могла согласиться с этим. Помня о правах своего сына, она молчала до поры – до того времени, пока Огнеяр поймет, чего хочет. До сих пор он не горел желанием опоясаться княжеским мечом, и княжеские дела совсем не занимали его. А ведь ему, с его волчьей шерстью на спине, вдесятеро труднее было бы настаивать на своих правах. Созови он сейчас вече* и спроси у чуроборцев: «Люб ли я вам?» – во всем городе едва ли найдется человек, который ответит «да».

Конечно, Огнеяр знал, какой славой он пользуется в Чуроборе и что мыслит о наследовании стола Неизмир. Знал он и ту простую истину, что всякое право нужно отстаивать силой. Это значит – ездить по городам, боярским селам и родовым займищам, набирать сторонников, обещать золотые горы, кому – мирную жизнь, кому – победоносные походы, уговаривать, дарить подарки, задавать пиры, собирать полки… Жениться, в самом деле, да на какой-нибудь княжне, у кого отец посильнее и побогаче…

Да разрази меня Перунов Гром! Огнеяр слишком любил волю, любил делать то, что хочется, и не заботиться о чужих делах. Его стремление к Гордеславову столу было гораздо слабее, чем нежелание трудиться ради того, чтобы его занять. В этом деле зверь в нем был гораздо сильнее человека. Лесные Князья, Сильные Звери, не издают указов, не собирают даней, не разбирают тяжб. Они воплощают в себе дух и силу своего племени. Они – глаза, уши, лапы и зубы богов-покровителей на земле. Таким князем мог бы быть Огнеяр. «Да какой из меня, по совести сказать, князь? – хмуро думал он, не глядя в лицо матери. Он знал, что Добровзора очень хочет увидеть его на месте ее отца Гордеслава, и ему было совестно перед ней за свою, как он думал, полную негодность к этому. – И в люди-то не берут…»

Будущее казалось Огнеяру туманным, и он старался не думать об этом. Пока Неизмир не вмешивается в его дела…

И вдруг Огнеяр вспомнил удар ножом в темных сенях. Так что это было – нелепая месть за безумие сестры, или корни тянутся гораздо глубже? До сих пор Неизмир почти не мешал Огнеяру жить по-своему, но теперь Огнеяр стал подозревать, что отчим, может быть, собирается помешать ему вообще жить дальше.

И вдруг в ушах Огнеяра раздался отчаянный, полный неизмеримого ужаса женский крик. Он мгновенно вскинул голову, так что даже мать испугалась внезапного блеска его глаз. Он напрягся, как зверь перед прыжком, и вслушивался в тишину княжеского терема, нарушаемую только обычной возней челяди по хозяйству. Крик повторился еще только один раз, и в этот миг Огнеяр все понял. Перед его взором встало лицо той девушки из Вешничей, он видел ее серо-голубые глаза, широко раскрытые, полные испуга и мольбы о помощи. Она была далеко, но ей грозила опасность. Может быть, она звала и не его, но он ее услышал. Может быть, и к ней протянула холодную руку безжалостная Вела – задушить ту, что смотрела на него без боязни и вражды! Нет, не отдам!

Мгновенно Огнеяр оказался на ногах. Он помнил, что до девушки три дня пути самое малое, но не мог ждать.

– Сейчас поеду! – Он быстро поцеловал мать и бегом бросился к двери. – После Макошиной вернусь! – слышала Добровзора его крик уже с лестницы. Он родился от огня – и сам был как молния.

Упырь появился не из чащи, откуда его ждали, а со стороны Белезени, где цепочкой тянулись поляны. Теперь получилось, что Милава оказалась между упырем и Бебрей с его рогатиной; не они прикрывали Милаву, а она прикрывала их.

Под взглядом упыря Милава почти обеспамятела от ужаса. Мерзкая морда с оскаленными клыками и пятнами тления – никто не поверит, что когда-то это было обыкновенное человеческое лицо, – рывком приблизилась, нависла, серые лапы с кривыми грязными когтями потянулись к ней. «Беги! Да беги же!» – яростно закричал чей-то голос совсем рядом. И это был голос не Бебри и Спожина и даже не приезжего боярина. Мгновенно Милаве вспомнился Огнеяр – она видела его смуглое лицо, горящее тревогой и напряжением битвы, взволнованный блеск его глаз. Словно сильная горячая рука схватила ее за ворот кожуха и толкнула прочь. Как белка, Милава легко метнулась в сторону, и упырь рухнул на то место, где она только что стояла. А Милава уже бежала прочь от поляны – откуда только прыть взялась! – и ей казалось, что где то близко за деревьями ее ждет он, Серебряный Волк, гроза нечисти, и он защитит ее хоть от всех оборотней, бродящих по осенней слякоти земного мира.

А на упавшего упыря набросились мужики. Недаром Елова обещала, что оружие предков придаст им сил, – не заробев и не растерявшись, Бебря крепко сжал Оборотневу Смерть, замахнулся и ударил сверху вниз, норовя пронзить упыря. Но тот с неожиданным проворством откатился в сторону, и рогатина только ранила ему руку. Разбрызгивая по палым листьям тягучую черную кровь, упырь отскочил, взмахом другой руки обломал кол Спожина, ударился о ель и повернулся, пытаясь скрыться в чаще.

Тут на пути его встал Светел. Его мутило от мерзкого запаха, сердце замирало – ему еще никогда не приходилось сталкиваться с нежитью. Но воин был приучен идти вперед, не позволяя страху овладеть собой. Выхватив меч, он рубанул по башке упыря, и часть черепа слетела, как сбитая шапка. Но упырь уже был мертв и остановить его обычными средствами было невозможно.

Серая тяжелая лапа взметнулась над головой Светела, но не ударила, а упала. Упырь вдруг дернулся, словно его сильно толкнули в спину, привалился к ели и замер, острием Оборотневой Смерти пригвожденный к стволу. Серая туша тяжело обвисла, лохматые, грязные руки и ноги задергались, когти скребли промерзшую землю, из ран на руке и на голове медленно капала темная кровь и еще какая-то мутная, гнилая гадость. Нестерпимая вонь наполнила воздух на поляне. А Бебря со свирепым лицом все нажимал и нажимал на древко рогатины, словно хотел покрепче пришить гадину к стволу. Уж теперь не вырвется!

А Милава все бежала и бежала, не чуя ног, пока не увидела тын. Ее тоже заметили, раскрыли ворота, все родовичи обступили ее с расспросами. Почему она бежит, почему одна, как там упырь, как мужики? Милава ничего не могла толком ответить, но из ее обрывочных восклицаний все поняли, что упыря все-таки встретили. Что там теперь? Оставив Милаву с женщинами, все оставшиеся мужики и даже парни мигом похватали давно заготовленные осиновые колья и побежали гурьбой искать своих. Как бы там ни было, а помочь надо!

Бебрю и двух братьев нашли на той же поляне. Упырь, прибитый рогатиной к стволу, висел на ели и уже не дергался, только черная гнилая лужа натекла возле корней и дурная вонь разливалась волнами по лесу вокруг. Вслед за мужчинами подоспела и Елова. Не морщась от страха и отвращения, как все, она подошла, осмотрела неподвижную серую тушу и с довольным видом закивала.

– Знатно сделано дело! – одобрила ведунья. – Теперь-то он угомонится, Оборотнева Смерть его навек усмирила. Теперь только схоронить, чтоб не смердил тут, чистый Лес не гневил.

Тут же, на поляне, вырыли глубокую яму и свалили в нее тушу упыря, пробили осиновым колом для верности и забросали землей. В землю от поверхности вбили еще один кол – если и полезет вверх, то напорется. Елова говорила, что это все уже ни к чему, но так было надежнее.

– А боярин-то молодец, не сробел! – одобрительно приговаривали мужики. Светелу было приятно это слышать, хотя что ему, брату самого князя, похвалы каких-то смердов?

Покончив с упырем, Вешничи пошли домой, и впервые за много дней у всех было легко на душе. Нету больше могильного жителя, можно снова ходить хоть в гости, хоть в лес, никого не опасаясь. Вешничи радостно гомонили, смеялись, хвалили Бебрю и братьев, жалели Милаву – вот ведь натерпелась девка страха!

А Светел шел молча, не участвуя в общих разговорах, и пытался разобраться в своих мыслях. Что-то странное не давало ему покоя. Непонятное ощущение возникло у него в тот миг, когда перед ним встал упырь, или мгновением позже, и он не мог вспомнить, что же это было. Он часто оглядывался на рогатину в руках Бебри – теперь он сам убедился в ее могуществе. Если она одолела такого огромного и могучего упыря, то, конечно, одолеет и…

И вот тут Светел понял, что его тревожило. Ведь он много раз смотрел в лицо Огнеяру, стоял рядом с ним, даже дотрагивался до него. И ни разу не чувствовал холодного запаха могильной плесени, не ощущал пронзительного веяния мира мертвых. Дивий был полон огня, а не холода. Он – совсем другой породы, нежели этот упырь. И борьба с ним будет совсем другой.

Тем же вечером Вешничи и Моховики, избавившись от упыря, устроили на радостях общее пиршество. Молодежь обоих родов была особенно рада встрече после стольких дней, проведенных в разлуке. До поздней ночи в беседе горел огонь, висел гул голосов, пахло жареным мясом. Мужики толковали о своем, молодежь смеялась по углам, то и дело кто-то принимался петь, другие подхватывали, песня растворялась в разговорах и смехе, а потом затевалась новая.

Светела посадили на почетном месте, между Берестенем и Взимоком. После того как он не побоялся загородить дорогу упырю, на него стали смотреть с большим уважением. Изредка вставляя слово в разговор двух стариков, Светел не сводил глаз с Оборотневой Смерти. Священная рогатина стояла в Макошином углу, прислоненная к стене возле небольшого идола Великой Матери. Дурная кровь упыря с нее была смыта, клинок намазан кровью оленя, подстреленного Вешничами для этого угощения. То и дело кто-то из женщин обоих родов подходил к ней и проводил по клинку кусочком мяса или пирога, после чего кусочек бросали в огонь. А Светел напряженно размышлял, как ему заговорить с Берестенем о своем деле. Поглядев, какой силой наделена священная рогатина и с каким благоговением Вешничи относятся к оберегу рода, он усомнился, что сумеет уговорить их расстаться с ней хотя бы на время.

Вот еще одна девушка подошла к Оборотневой Смерти с медовым блином, помазала по клинку, угощая рогатину, шепотом благодаря ее за защиту. Ее светлые волосы были заплетены в две косы, и Светел определил, что она из Моховиков. Наблюдая за ловкими и плавными движениями стройной невысокой девушки, он позабыл даже о рогатине. Девушка повернулась и пошла к очагу; Светел увидел ее лицо, и словно теплый свежий ветерок повеял на него среди задымленной душной избы. Чем-то милым, добрым, ласковым дышало ее лицо, и Светел не задумался даже, красива она или нет. Просто она была лучшей девушкой на свете.

– Кто это? – не отводя глаз от девушки, Светел подтолкнул локтемБерестеня. Даже обычная вежливость сейчас ему изменила.

– Эта? – Тот обернулся, вгляделся и с пьяноватым довольством усмехнулся. – А! Это Горлинка, Моховушка, Прибавы и Долголета дочка. Скоро наша будет! Наш Брезь, Лобанов сынок, ее сватать хочет. Хороша девка!

Слова его будто ножом резанули Светела. Ее хотят сватать! Она почти невеста! Еще немного – и один из этих смердов назовет ее своей женой! Светелу была нестерпима мысль об этом, но он привык сдерживать свои чувства. Больше он ничего не спрашивал, но остаток вечера не сводил глаз с Горлинки. Каждое ее мягкое движение, наклон головы, блеск светлых кос в отсветах огня – все казалось ему полно невыразимой прелести. Единым шагом она вошла в его сердце и заполнила собою все.

Спать Светела уложили в избе Берестеня, в маленькой клети, пристроенной к истобке. Бебря с женой уступили боярину свое место, а сами устроились в истобке на полу вместе со своими неженатыми сыновьями. В клетушке было холодно – там не было ни печи, ни очага, – но Светел, закутанный в медвежьи шкуры, не замечал холода. Он не спал, а все произошедшее за эти два дня казалось ему сном. Священная рогатина, упырь, девушка-Моховушка, лучшая во всем белом свете!

И больше всего мысли Светела занимала именно девушка. Он не знал, что будет теперь делать, но был убежден, что именно ее Мать Макошь назначила ему в жены. Ах, если бы она была из Вешничей! Тогда бы он взял ее вместе со священной рогатиной, и родичи были бы еще ему благодарны. Но они хотят взять ее в невестки и не обрадуются, если их попытаются ее лишить. Даже в сладком тумане любви Светел не утратил способности рассуждать здраво и понимал, что свою любовь к Горлинке ему придется скрывать – хотя бы до тех пор, пока Оборотнева Смерть не окажется в его руках.

Утром Берестень повел чуроборского боярина в большой амбар, где хранилась приготовленная дань.

– Только вот прости, боярин светлый, бобров более у нас нету, – сказал старейшина, показав хлеб, мед, воск и связки шкурок.

– Как – нету? – изумился Светел.

Дорогой бобровый мех добывали на Белезени всего несколько родов, он был необходим чуроборскому князю в торговле с южными и северными заморьями. Князь Неизмир с наибольшим нетерпением ждал эту часть дани, и слова старейшины неприятно поразили Светела.

– Велес не дал! – Берестень развел руками, совсем как старейшина Ручейников, и торопливо заговорил, видя, как нахмурился боярин: – Ушли бобры с Темнички, на другую реку, видно, подались. Мы их искали, до самой пущени добрались. А к пущени уж не сунулись, не обессудь. Из тамошних лесов не то что бобровой – своей шкуры целой не унесешь.

Светел грозно хмурился, но ничего не сказал. Потеря бобрового меха была очень неприятна, но теперь он знал, как начать разговор о рогатине.

Берестеню тоже было невесело оказаться у князя в должниках. Вернувшись из амбара, он велел Ветохе поставить на стол лучшего малинового меда, принести пирогов, вчерашнего мяса, старался угостить и задобрить чуроборского боярина. Видя его старания, Светел все больше верил в успех своего дела, а для вида продолжал хранить суровость.

– Нелегко мне будет князю сказать, что ваших бобров я не привез, – заговорил он наконец. Берестень даже почувствовал себя виноватым – из-за них князь разгневается на младшего брата.

– Должно быть, пущеньские кудесники ворожбой переманили к себе наших бобров, – сказал старейшина. – Люди говорят…

– Однако можете вы и по-иному выказать свою дружбу князю Неизмиру, – задумчиво начал Светел.

– Как? – оживился Берестень. – Ты скажи только, боярин, мы князю нашему доброму все что хочешь сделаем! Ничего не пожалеем!

– Много у князя недругов, много завистников. И многие недруги его чародейством владеют. Может, кто-то из них и увел ваших бобров. Есть и такие, кого простое оружие не возьмет. Отдайте князю вашу рогатину, Оборотневу Смерть, и тогда он вам бобров простит и от дани вовсе освободит.

Берестень опешил, даже разинул рот, изумленно глядя на боярина. Предлагая князю «все что хочешь», он никак не думал, что князь захочет священную рогатину, оберег рода!

– Да как же… – забормотал он. Это было все равно что попросить снять с себя самого голову. – Никак нельзя… Как мы без нее? Предки наши…

– Не навек просит князь вашу рогатину, – чуть-чуть попятился Светел. – На время. Одолеет он недругов, и к вам рогатина вернется. А может, и бобры вернутся еще. Зато от дани будете свободны хоть пять лет, хоть десять. Живите, богатейте. А не дадите – тот чародей злой у вас и прочее зверье повыведет, будете корешки жевать, как Черничники.

Берестень взялся за бороду и задумался. По правде сказать, лето было не слишком урожайное и положенную дань хлебом и медом они набрали с известным трудом. Самим хлеба до нового урожая никак не хватит. А за бобрами и правда может уйти другое зверье – ведунья говорила, что кто-то дурно ворожит против нее. Но отдать в чужие руки священный оберег рода – страшно и подумать!

Но не насовсем же. На время.

– Ох, боярин, не могу я один такое дело решить! – сказал наконец Берестень. Светел обрадовался в душе, поняв, что сам старейшина его предложение принял. – Надо род спросить. Не я Оборотневой Смертью владею, а род, ему и решать. И Елову спросить надо. Елову позовем – пусть она предков спросит. Если чуры наши противиться не будут – бери рогатину, и дани нам не платить десять лет.

В беседе, где еще плавали запахи вчерашнего пиршества, собрались все женатые мужчины рода. Мальчишки сбегали за Еловой. Она была единственной женщиной, которая допускалась на мужские сходки. Глядя, как она идет от ворот займища к крыльцу беседы, заметно прихрамывая и опираясь на клюку из ствола можжевельника, с комлем вместо навершия, Светел почувствовал, что в этой женщине найдет непримиримую противницу.

Елова была высока ростом, сухощава и не очень еще стара на вид. Лицо ее вовсе не имело возраста и хранило выражение властности и тайного презрения ко всем вокруг. Все зубы у нее были целы, а непокрытая коса поседела до последнего волоска. На груди ее, на темной рубахе из толстой шерсти, щелкали и терлись друг о друга несколько кабаньих клыков. По тем взглядам, которые бросали на нее родовичи, по их поспешным поклонам при ее приближении и облегченным вздохам ей вслед, Светел понял, что Вешничи боятся свою ведунью. Что там говорил о ней старейшина Ручейников? «Злая у них баба, а сила в ней могучая!» Однажды поглядев на Елову, Светел поверил и первому, и второму.

Чуроборца усадили в почетный угол, рядом с самим Берестенем. Елова устроилась возле идола Матери Макоши. Вешничи посматривали на боярина с опасливым любопытством. О неудаче с бобровыми шкурками все знали, и все понимали, что недоимки надо как-то возмещать.

Но того, чего потребовал боярин, не мог предположить никто. Если бы он потребовал трех девок себе в жены, Вешничи удивились бы меньше (они считались самым красивым родом во всей округе). Но Оборотневу Смерть! Когда Берестень рассказал, чего хочет боярин и что предлагает, все на миг онемели, а потом загомонили разом, как беспорточные мальчишки на речном песке. Отдать священную рогатину! Никогда! Чуры не простят! Род пропадет!

Светел спокойно слушал, пока родовичи накричатся. Украсть или отнять рогатину силой нельзя – тогда ее чудесная сила исчезнет. Но вот данью или иными повинностями прижать Вешничей очень даже можно. Ведь сейчас они у него в долгу, а не он у них.

– Скажите мне, внуки Вешника, разве князь Неизмир когда-нибудь нарушал свои обещания? – заговорил Светел, когда первое волнение схлынуло и шум поутих. Его голос был негромок, но так тверд и властен, что Вешничи совсем притихли. Неизмир был прав – из Светела вышел бы отличный князь. – Разве бывало так, чтобы князь Неизмир позволил дикой пущени разорять ваши земли? Разве он несправедливо судил ваши тяжбы с другими родами? Разве он потребовал когда-нибудь хоть горсть зерна, хоть беличью шкурку свыше уговоренного?

Вешничи молчали в ответ. Им было не в чем упрекнуть князя, и они почувствовали себя пристыженными. А Светел продолжал:

– Князь Неизмир всегда был другом вам, внуки Вешника. И если будет меж нами раздор, то не по вине князя. Где ваша дань? Я говорю о полной дани. Где бобровые шкурки? Я слышал от вашего старейшины, что бобры ушли. Разве князь виноват, что вы разгневали Велеса, Лесного Деда, водяного Темнички? С кого ему теперь спросить свои убытки? Другой князь приказал бы дружине перерыть ваши дома и забрать вместо бобров хлеб или несколько ваших дочерей.

Мужики беспокойно зашевелились. Терять дочерей никому не хотелось, да и хлеба до весны в обрез, дотянуть бы не до новой жатвы, а хотя бы до белокрыльника*.

– Но князь Неизмир добр к своим людям, – чуть мягче продолжал Светел, видя, что победа его близка. – Князь согласен простить вам долг и даже освободить вас от дани на десять лет. Он будет вам другом, если вы будете друзьями ему. Он просит на время дать ему ваше священное оружие. Еще до весны Оборотнева Смерть вернется к вам, а сборщики дани заедут сюда только на одиннадцатую зиму после этой. Подумайте об этом. Вам нужно кормить ваших детей.

С этими словами Светел поднялся, легким неспешным шагом пересек при общем молчании беседу и вышел. Теперь Вешничам нужно покричать и поспорить без него. И Светел знал, с каким ответом к нему вскоре придет Берестень.

Обсуждение и правда вышло горячим и бурным. Женщинам и детям было любопытно, о чем мужчины так долго спорят. Вострец сунулся подслушать в сени и вскоре вылетел оттуда с вытаращенными глазами. Они хотят отдать в Чуробор Оборотневу Смерть!

Через мгновение потрясающую новость обсуждало все займище, от шепелявых девчонок до беззубых старух. Кое-кто из женщин начал подвывать и причитать, как над покойником. Остаться без священного оберега было страшнее, чем без тына вокруг домов.

– Не слушайте его! – воскликнула Елова, едва Светел исчез в сенях. – Нет таких благ, на которые можно благословение предков выменять! Оно как совесть – продать-то продашь и за полбелки, а назад не купишь за сорок соболей! Оборотнева Смерть нашему роду эту землю дала, а без нее и землю потеряем, и сами пропадем! Чуры нам такого паскудства не простят! Они отвернутся от нас!

– Да ведь не совсем, до поры! – уговаривал ведунью и других Берестень. – До весны вернется! Не придет же до весны новый упырь! Зато без дани десять лет! Да мы за десять лет как разбогатеем! Вы подумайте только вашими головами!

– При Матери постыдись хоть такое говорить! – Елова гневно потрясала своей блестящей клюкой, указывая на идол Макоши. – Стыд нам всем! Вешнику в Верхнем Небе* тошно смотреть на нас! Гнев богов нас ждет!

С воздетой клюкой, с растрепавшейся седой косой и страшно горящими глазами, ведунья была похожа на саму Деву Обиду, живое воплощение гнева богов. Многих смущали и тревожили ее слова, многие признавали ее правоту, но уговоры Берестеня тоже были убедительны. Бобров не вернешь, а дани десять лет не платить. Надо соглашаться, пока добром просят. У боярина дружина – не уговорит, так отберет, вовсе ни с чем останемся.

Наконец Елова в гневной досаде стукнула клюкой об пол и быстро вышла. Все притихли, понимая, что она разгневалась не на шутку, но без нее сразу стало легче дышать. Без Еловы Берестень быстро уговорил родовичей и вскоре уже стоял перед Светелом с тем самым ответом, которого тот и ждал.

Должно быть, во всем роду Вешничей был только один человек, которого мало занимала судьба священной рогатины. Это был Брезь. Для него хмурый и промозглый день предзимья дышал теплом и свежестью месяца кресеня*. Вчера он попросил у Горлинки ее невестино обручье и она дала, не размышляя, и улыбнулась, и сама надела браслет из чеканного серебра ему на запястье. И всякий, кто увидит Брезя с этим браслетом, будет знать – он сговорился с невестой. Всю дорогу домой от Моховиков Брезь жалел, что никто ему не встретился и не увидел обручья, знака его счастливой любви, – ему со всем миром хотелось поделиться своим счастьем. С этим браслетом он теперь мог идти с родичами сватать девушку и знать, что не встретит отказа. Кое-где и сейчас еще умыкали невест, но над Белезенью в последние два-три поколения сватались добром, а от прежнего обычая осталось обыкновение вместо девушки приносить домой ее обручье. Особенно зимой – а в теплый месяц кресень можно и побегать.

Целый день Брезь любовался обручьем, и ему казалось, словно сама Горлинка уже здесь, с ним. Он перебирал в памяти все встречи с Горлинкой, начиная с самой первой, в Ярилин день, блаженно мечтал о близкой свадьбе, уже видел Горлинку хозяйкой возле печи в своей родной избе, видел даже с ребенком на руках… Оставалось только одно дело – а потом можно идти к Берестеню просить о сватовстве.

В мечты и счастливые мысли Брезя лишь изредка врывались обрывки возбужденных разговоров родни. Ему были безразличны сейчас все рогатины на свете, включая и Оборотневу Смерть. Услышал он только одно: «Елова ушла». У него было дело как раз к Елове, и Брезь хотел тут же идти за ней следом.

К счастью, мать послала его за водой, потом попросила еще с чем-то помочь по дому, чем изрядно задержала его. К счастью, потому что если бы Брезь попался под руку разгневанной ведунье, то она сгоряча превратила бы его в зайца и мечтам о свадьбе был бы конец.

В ельник, где жила ведунья, Брезь попал только перед сумерками. Среди зеленых великанов осень была меньше заметна, но вечный сумрак и сырость нагоняли тоску. Сама избушка Еловы стояла, прислонясь бревенчатым боком к стволу огромной ели, словно опиралась на нее. Она была маленькой и тесной – видно, что строили для одного человека, у которого не будет детей и внуков.

Елова не ответила на стук, но на низком сером крылечке не лежало ветки – это означало, что хозяйка дома и путь к ней не закрыт. Толкнув низкую дверь, Брезь шагнул через порог, вгляделся, стараясь увидеть саму ведунью. В тесной избушке было совсем темно, только посередине, на полу, красным пятном пламенела горка углей в открытом очаге. Его слабый свет позволял разглядеть сидящую рядом на полу темную фигуру, похожую на огромную нахохленную птицу.

– Ты! – раздался из темноты голос ведуньи, как будто удивленный слишком точно сбывшимся предсказаньем. – Пришел-таки! Скоро же!

Брезь так понял, что войти ему не запрещают. Притворив за собой дверь, он шагнул к очагу и поклонился.

– Здорова будь, матушка, и пусть голос твой всегда слышат боги! – вежливо начал он. – Дозволишь мне одной малостью тебя побеспокоить? Я ненадолго, дело-то у меня простенькое, тебе на один чих, а у меня вся судьба моя от него зависит.

– Хватит болтать, дело говори быстрее, – буркнула Елова. – Дело на один чих, а разговоров с три короба!

– Я вот чего пришел, – торопливо продолжил Брезь. – Я, матушка моя, жениться хочу. Хочу Горлинку из Моховиков за себя взять, дочку Прибавы и Долголета. Она сама-то согласна. А стали мы с ней дедов и бабок вспоминать – запутались. Ведь в каждом колене у них по восемь человек! Помоги, матушка. Скажи – ведь у нас в семи коленах нет родства? Можно мне ее сватать?

Брезь замолчал, волнуясь в ожидании ответа. Закон рода суров – если они с Горлинкой родня в шестом-седьмом колене, то свадьбе не бывать, какая бы тут любовь ни приключилась. А Моховики и Вешничи роднились часто, и поди упомни всех бабок и дедов, которые уже вполне могли успеть пережениться между собой. А если она сестра – хоть в омут кидайся, а ничего не переменишь.

Ведунья вдруг тихо, со злорадством засмеялась, и Брезь похолодел.

– Что ты? – воскликнул он, забыв обычное боязливое почтение, подался вперед, стараясь разглядеть во тьме лицо ведуньи. – Что ты смеешься? Или мы с ней родня?

А Елова все смеялась, не отвечая, и отчаяние переполнило Брезя. Видно, так и есть! Мигом весь мир для него перевернулся, на месте цветущего луга развернулась черная гарь. Весь свет стал темным и холодным, как эта избушка. Не сбыться его мечтам! Пропало их счастье, обманула любовь! Как теперь жить? Горлинка, жизнь его, теперь все равно что умершая. Но как увидеть ее женой другого, как самому вести в дом другую хозяйку? Брезь не верил, не мог поверить, что судьба к нему так жестока, задыхался от душевной боли и все равно не верил.

– Судьба! – вдруг разобрал он в смехе ведуньи. – Судьба! Вот она! О волке речь, а волк навстречь!

– Что – судьба? Что – волк? – отчаянно воскликнул Брезь, не понимая, чем и зачем она его морочит. – Говори хоть толком!

– Толк! Да в чем ты знаешь толк, голубь мой сизокрылый? За девками по роще гонять? – с издевкой спросила Елова, все еще посмеиваясь. – Ты хоть знаешь, что ныне судьба твоего рода решается? А тебе одна твоя девка весь белый свет застит! Как щенок слепой. Род гибнет – а ему невесту подавай!

– Что там род – старшие разберутся, – уже потише, растерянно ответил Брезь. – Меня-то все равно не спросят. Молод я еще родовые дела думать, мне в своих бы разобраться.

Теперь он не знал, что и думать. Может, все-таки рано отчаялся?

– Старшие! – с горькой насмешкой и презрением повторила Елова. – Тебе девка, а им шкурки да мешки глаза затворили. Они хуже тебя слепы. Не старшие, а ты! Ты один теперь судьбу рода решишь!

– Я? – Брезь был совсем сбит с толку. В темноте он не видел ни стен, ни пола, на котором стоял, ни ведуньи, с которой говорил, а видел только краснеющие, медленно меркнущие пятна углей в очаге, и все это казалось ненастоящим, похожим на путаный и пугающий сон. – Да как же – я? При чем я? Я всего-то и хочу, что на Горлинке жениться! Мне уж пора! Ты только скажи – можно?

Елова перестала наконец смеяться и сидела молча, обхватив колени, похожая на большую нахохленную птицу. Потом она тихо, безразлично заговорила, глядя в дотлевающие глаза углей:

– Я спрашивала богов и предков о судьбе рода. Я спрашивала, что с нами будет, если мы отдадим священную рогатину в чужие руки.

Ведунья уронила руку, взяла что-то с пола возле очага, и Брезь разглядел, что там лежат ее гадательные амулеты – птичьи и звериные косточки с процарапанными таинственными знаками, щепки разных деревьев, зачерненные углем с одной стороны.

– И сказали мне чуры: отдать Оборотневу Смерть из рода нельзя. Но можно отпустить ее в поход, не разлучая с родом. Можно, если ее понесет к князю один из Вешничей и сам сделает то, что нужно князю. Тогда найдет он себе великую славу, почет и богатство, и дороги его будут далеки, и много веков спустя кощуны и песни будут рассказывать о его деяниях. Тогда спросила я чуров – кто из внуков Вешника достоин нести Оборотневу Смерть? И ответили мне чуры: Брезь, сын Вмалы и Лобана.

– Я? – Брезь не верил происходящему, все больше убеждался, что это сон. – Да быть не может!

– Я лгу? – язвительно спросила Елова. – Или чуры лгут? Спросила я тогда богов о твоей судьбе. И сказали боги: дальнюю дорогу они отворят перед тобой.

Брезь снова хотел возразить, но не посмел, а в душе ни с чем не согласился. Такое пророчество показалось ему и нелепым, и недостоверным, и нежеланным. Разве он вечерами пропадал возле деда Щуряка, требуя все новых басен и кощун? Разве он рвался в битвы, мечтал о Чуроборе, о других землях? Ничего такого он не хотел. Зачем ему богатства, слава, сам княжеский стол? Чего они стоили без любимой? А с ней они не нужны. У него был свой собственный мир, небольшой, но глубокий и наполненный, ему было в нем уютно, и его не тянуло в неведомые дали.

– Так что мне теперь, все бросить и за столом княжеским бежать? – хмуро спросил Брезь у ведуньи. – Змея одолеть и на княжне жениться? Не хочу я ни в князья, ни в воеводы. Я жить хочу, как деды и прадеды наши жили. А больше ничего мне и не надо. За что меня так судьба наказала?

– Судьба! – повторила Елова. – Что ты о судьбе знаешь, голубь мой? Думаешь, судьба что река – куда течет, туда и приплывешь? Нет, судьбу пытать – что колодец копать. У тебя есть под землей водная жила – копай, и будешь с водой. А у другого нет – он хоть версту вглубь пророет, а останется ни с чем. А коли будешь ты над водяной жилой сложа руки сидеть – тоже пустой останешься.

– Может, другой кто? – с надеждой спросил Брезь. – Мало ли у нас парней? Вон, брат Заренец чем плох? Он и старше, и удалее меня.

– Не дано Заренцу владеть священной рогатиной, она ему не подчинится. Или ты – или никто, так боги сказали. Да ведь твой колодец за тебя никто не выроет. Не хочешь – сиди, где сидишь.

В последних словах Еловы было насмешливое презрение, но Брезь его не заметил. Разобравшись наконец в ее речах, он вздохнул свободней. Что там вздохнул – словно медведь его давил, да вдруг выпустил. Никто не заставляет его бросить родню и любимую невесту и бежать неведомо куда неведомо зачем. Ему можно и остаться дома. Боги позволяют выбрать – и Брезь сделал свой выбор без колебаний.

– Я роду не скажу, – прервала молчание Елова. – А то силой погонят. А гнать нельзя – свою судьбу каждый сам исполнить должен. Род тут не помощник. Сам решай и отцу не говори.

– Да я решил, – с облегчением ответил Брезь. – Не надо мне ничего, только бы на Горлинке жениться. Так что, матушка, – можно?

– Да женись, – безразлично бросила Елова, словно утратила к нему всякий интерес. – Вы не родня.

– Спасибо, матушка! – от души сказал Брезь и низко поклонился. – На сговор приходи!

И он пошел прочь. Елова проводила парня безразличным взглядом и стала пошевеливать веточкой в остывающих углях. Оживший огонек осветил ее гадательные амулеты, причудливо разбросанные по полу. Ведунья знала еще кое-что, чего не сказала никому.

Добившись желаемого, Светел в тот же день с двумя кметями поехал обратно в Чуробор. В этот раз его поход оказался коротким, но удачным, как никогда. Священная рогатина, от конца ратовища до острия обмотанная от чужих глаз серой холстиной, была прикреплена к его седлу, и Светел то и дело опускал руку, проверяя, на месте ли она.

Вешничи всей толпой провожали его, а вернее, Оборотневу Смерть, женщины и старухи причитали, словно у них увозили кого-то из близких. Мужчины хмурились, кто-то уже жалел о решении, но идти на попятный было поздно. Опасаясь осуждения соседей, Берестень строго запретил рассказывать другим родам о потере. Боги помилуют, до весны других упырей не объявится, а на медвежий лов можно и с простой рогатиной сходить.

Дружина полюдья еще на одну ночь оставалась у Вешничей, а завтра должна была отправиться дальше вверх по Белезени, обычным путем. Теперь ее предстояло вести боярину Туче. Это был прежний кормилец* и наставник Светела, который до сих пор сопровождал его в походах и давал советы. К чести Светела, он не воображал себя умнее всех и внимательно обдумывал советы Тучи. Из всей дружины один Туча знал о поисках священной рогатины, знал и о том, для кого она предназначена. Теперь боярин присоветовал Светелу сказать, будто он получил спешную весть и должен сам везти ее князю, а к Оборотневой Смерти внимания не привлекать, как будто захватил ее заодно. Светел так и поступил. Несмотря на близкую ночь, он простился с Вешничами и пустился в путь.

Светел был благодарен Туче за советы, но именно теперь был рад расстаться со своим наставником. То, что он задумал, осторожный и осмотрительный боярин никак не одобрил бы. Он слишком давно был молодым и давно забыл о власти над людьми ласковой богини Лады, нередко одолевающей и мудрого Сварога, и неукротимо-воинственного Перуна, и бережливого Велеса. Пусть задерживаться с рогатиной было безрассудно – Светел не мог просто так покинуть эти места. Теперь, когда Оборотнева Смерть была в его руках, все его помыслы устремились к Горлинке. Он ехал к Моховикам, желая хотя бы еще раз увидеть ее и раздумывая, что теперь делать. Конечно, лучше бы сначала отвезти рогатину в Чуробор и даже разделаться с оборотнем, а уж потом заняться сердечными делами. Но ждать нельзя – у девушки есть жених. Уже через несколько дней она может оказаться замужем. Но посвататься самому? А если она любит этого своего жениха и не захочет его оставить? Какой позор для княжеского брата – свататься к простой девке из лесного рода и получить в ответ пустое веретено!^[66]

Неспешно проехав несколько верст, разделяющих займища Вешничей и Моховиков, Светел в сумерках оказался перед дубравой, укрывающей тын. Здесь он тоже поведал Взимоку свою выдумку о срочной вести для князя и милостиво согласился остаться переночевать.

– Хочешь, боярин, почивать ложись, а хочешь – в беседу тебя проведу, – после ужина предложил ему старейшина. – Мы нынче вечером без гостей, так хоть послушай, как наши девки поют. Все тебе веселее будет!

Статный княжеский брат с открытым лицом и чистым взглядом голубых глаз был совсем не то, что смуглый огненноглазый княжич-оборотень, оповещающий о своем приближении волчьим воем. Светелу Взимок не боялся показать хоть всех своих девок. Пусть видит, что и Моховики не хуже других. А при надобности поможет чем-нибудь…

В беседе среди охапок обтрепанного льна сидели четыре девушки-Моховушки, несколько девочек-подростков, кого матери не загоняли спать так рано, несколько парней чинили сети, строгали ратовища, занимались другой сидячей работой. Светел уселся в стороне, подальше от огня. Сначала его дичились, потом про него позабыли, и болтовня потекла дальше.

Горлинка тоже была здесь, и Светел нашел ее взглядом, едва шагнув через порог. Она сидела в стороне и не принимала участия в общем разговоре. Девки чесали лен, а она подшивала полотенце, ловко и привычно двигая иглой, и лишь изредка поднимала глаза на сестер и братьев, если кто-то окликал ее. Дождавшись, когда на него перестанут обращать внимание, Светел незаметно подсел к Горлинке. Другого случая обменяться с ней хоть словом, наверное, уже не будет.

– Что же ты, красавица, от сестер отбилась? – ласково спросил он, любуясь ее лицом.

Горлинка бросила на него короткий смущенный взгляд:

– Почему же отбилась?

– Все лен чешут, а ты убрус* шьешь. Или уже приданое готовишь?

Румянец сильнее зарозовел на щеках девушки.

– Всем пора бывает приданое шить, – тихо ответила она. – Может, и моя пришла.

– Пришла? – настойчиво расспрашивал Светел. – У тебя уж есть жених?

– Нет еще, да может, будет, Мать Макошь даст.

Горлинка постаралась незаметно спрятать левую руку, но Светел, уловив ее движение, заметил отсутствие невестиного обручья, и вся кровь будто вскипела в нем. Она уже отдала обручье! Значит, вот-вот будет сговор! Еще немного – и он потеряет ее невозвратно.

– Какого же тебе надо жениха? – стараясь сдержать раздражение и тревогу из-за грозящей его счастью опасности, спросил Светел.

– Какого Макошь даст, такой и будет.

Горлинку смущали его вопросы, его настойчивый взгляд, она не понимала, к чему чуроборский боярин завел с ней разговор. И уж конечно, она не собиралась рассказывать ему о своих сердечных тайнах и надеждах. Пока их с Брезем не обручили по обычаю, никому не нужно об этом знать, особенно чужим.

– Какого же она здесь тебе даст жениха? – не унимался боярин. – Смерда какого-нибудь? А что бы ты сказала, если бы я к тебе посватался?

Светел вдруг взял ее за руку и склонился к ней, ожидая ответа. Изумленный взгляд Горлинки встретился с его взглядом.

– Да ты смеешься… – начала она и поняла, что он вовсе не смеется.

А Светел придвинулся к ней ближе и горячо зашептал:

– Я тебя как увидел у Вешничей, так в тот же час полюбил. Много в Чуроборе красавиц, а такой нет среди них. Я тебя в жены возьму, с собой увезу, скажи только – полюбишь меня?

– Да что ты говоришь такое? – в изумлении и испуге пролепетала Горлинка, отстранилась от него, вырвала руку и кинулась прочь, бросив шитье.

А братья и сестры ничего не заметили – они горячо обсуждали, сможет ли упырь теперь, уже бесплотным духом, выходить из могилы?

Горлинка убежала к Малинке. Завтра начиналась Макошина неделя, а на второй ее день назначена была Малинкина свадьба. Невеста целый день перебирала свое приданое и подарки будущей родне, раздумывая, не забыла ли чего-нибудь. Из дому ее не пускали, так что она всегда была рада гостям. Зато все ее мысли занимала собственная свадьба, и ей не приходило в голову спросить, отчего Горлинка так взволнованна и румяна больше обычного.

А Горлинке совсем не хотелось рассказывать о своей беседе с молодым чуроборским боярином. Какие разговоры пойдут, если кто-то узнает! Одни скажут: что-то к нам чуроборцы зачастили! Княжичу Милава приглянулась, князеву брату Горлинка – чем-то это все кончится? А другие скажут: чего теряешься, девка глупая, не каждый день к тебе бояре сватаются! А что скажут Вешничи? А Брезь? При мысли о нем Горлинка испуганно прижала руку к щеке. Она любила Брезя, с радостью отдала ему обручье, с нетерпением ждала его сватовства, сговора, свадьбы. Как позавидовала она сейчас Малинке – та уже крепко связана со своим женихом, послезавтра он станет ее мужем, и никто не разлучит их! А ее счастье пока остается мечтой, его еще могут сглазить, разрушить! И зачем этот чуроборский боярин только приехал к ним!

На другой день рано утром Горлинка собралась к Вешничам. Малинка просила ее звать на свадьбу всю семью тетки Вмалы, да никто из Моховиков, зная о скором сговоре Горлинки, и не удивился, что ее тянет к Вешничам. А ей хотелось уйти подальше от чуроборского боярина, больше не встречаться с ним до его отъезда, да и возле Брезя ей будет спокойнее.

Выйдя на крыльцо поутру, Светел успел увидеть стройную девичью фигурку в кожухе, с теплым платком на голове, выходящую из ворот. Со спины, с одного взгляда, он сразу узнал ее и вздрогнул: куда она уходит? У него так мало времени, его ждут в Чуроборе!

Мгновенно приняв решение, Светел кинулся назад в избу, разбудил своих кметей и велел немедленно собираться. «Ишь, как к князю торопится!» – думали Моховики, глядя, как кмети торопливо седлают коней. Простившись с хозяевами, три всадника выехали за ворота и поскакали к реке, вдоль высокого берега которой пролегала сухопутная дорога на Чуробор.

Скрывшись из глаз, всадники разделились. Светел велел кметям ждать его чуть ниже по реке, где в Белезень впадает ручей, а сам развернул коня и полями, в обход займища, во весь опор поскакал к землям Вешничей. Он успел увидеть, куда свернула Горлинка, и надеялся ее догнать. Что он ей скажет – он не думал, для него было важно сейчас, как на лову, не дать ей уйти.

На полпути между займищами Горлинка вдруг услышала позади дробный стук копыт по промерзшей земле, хорошо слышный в тихий безветренный день. Оглянувшись, она узнала всадника и вдруг испугалась, словно за ней гнался сам вставший из второй могилы упырь. Не думая, Горлинка свернула с тропы и кинулась бежать прямо в лес.

Светел бросил коня на том месте, где она последний раз мелькнула у него перед глазами, и сам устремился за ней. В опустевшем лесу меж темных стволов далеко была видна ее тонкая фигурка, и Светел мчался, как пес на лову, не замечая бьющих по лицу веток. Добыча была близка.

Горлинка бежала изо всех сил, промочила ноги в тяжелом снегу, лежавшем в укромных уголках леса, подолы двух рубах путались у нее в ногах, она задыхалась от испуга, даже не пыталась кричать – кто ее услышит в лесу?

В глубине чащи Светел догнал ее и крепко схватил за руку.

– Что же ты бежишь от меня? – чуть задыхаясь, выговорил он.

Горлинка пыталась вырваться, но Светел не пускал.

– Разве я тебе чего худого сделал? Или я зверь лесной, оборотень? Я не оборотень. Я тебе зла не хочу.

Горлинка дрожала, глаза ее были полны страха, она все тянула прочь свою руку, как животное в ловушке, которое само не понимает, что его держит и не пускает. И Светел уговаривал ее, стараясь успокоить:

– Не бойся ты меня! Я тебя в Чуробор увезу, боярыней сделаю. Что боярыней – княгиней станешь! Вот только с оборотнем проклятым разделаюсь – сам князем буду, а ты княгиней. В золоте будешь ходить, в сапогах, в шелках заморских! Я тебя не обижу, ни в чем отказа знать не будешь! Я тебя люблю, и ты меня полюбишь, мы ладно будем жить. Не бойся!

Но Горлинка все молчала, прижималась спиной к дереву, словно хотела, как Лесовица*, войти внутрь ствола, и глаза у нее были как у загнанной косули. Кажется, его слова вовсе не доходили до ее сознания, и она слушала их, как рычание зверя, готового ее съесть. Светел даже удивился – никому никогда он еще не внушал такого страха.

– Ну что ты, глупая? – с ласковой снисходительностью, как собаку или лошадь, уговаривал он.

– Пусти, пусти! – умоляюще выговорила наконец Горлинка. – Пусти меня, боярин! Не надо мне от тебя ничего!

– Да пойми же, я люблю тебя! Княгиней будешь, подумай!

Светел обнял ее и нагнулся, хотел поцеловать, но Горлинка ахнула и отвернулась, словно к ней тянулась змея.

И вдруг тишину леса прорезал далекий волчий вой. Светел сильно вздрогнул, вскинул голову и прислушался. Далекий вой медленно нарастал. Его ни с чем нельзя было спутать – это Огнеярова Стая загоняла дичь.

Мысль об Огнеяре пронзила Светела, как молния, и он выпустил девушку. Горлинка тут же кинулась прочь, но Светел больше не гнался за ней. Он зажал уши ладонями, отпустил – вой не исчез. Это не наваждение – Дивий близко! Тревога, досада на собственное безрассудство охватили его, смыли горячий туман любовного безумия, как поток холодной воды. Нашел время за девками гоняться! Рогатину надо везти!

Рогатина! Она же осталась с конем, на тропе, как раз в той стороне, откуда теперь доносится вой! Светел сам изумился, как мог настолько забыться. Правду говорят, что Ярило* лишает людей разума!

Не оглянувшись даже вслед убежавшей Горлинке, Светел изо всех сил помчался назад к тропе, отчаянно боясь, что заблудится в незнакомом лесу, не успеет раньше Дивия. К счастью, выглянуло бледное солнышко и указало ему путь. Торопливо кидаясь из стороны в сторону, Светел выскочил наконец на тропу почти в том же месте, где вошел в лес. Его конь стоял там, где Светел его оставил, и Оборотнева Смерть по-прежнему висела на седле.

Только теперь ощутив, как бешено стучит сердце, Светел подошел, шатаясь, к своему коню, положил руки ему на спину и прижался лицом к замотанному холстиной клинку рогатины, как к щеке любимой девушки. Хотя бы эту находку он должен довезти до дома.

Сев в седло, Светел осторожно, так же в обход, поехал к ручью, где его ждали кмети. Волчий вой постепенно затихал в стороне. Облава миновала его.

Глава 4

Последнюю пятницу месяца листопада*, открывающую Макошину неделю, Милава провела у Моховиков. Она явилась сюда прямо с утра, чтобы теперь не разлучаться с Малинкой до самой завтрашней свадьбы. В душе она мечтала, что на другой день после Малинкиной свадьбы Брезь с родичами придет сватать Горлинку, и она посмотрит на сватовство и сговор – обычно женщины рода жениха видели свою будущую невестку только в день свадьбы уже у себя дома. Милаве было весело – столько радостных событий разом!

Горлинки дома не оказалось, и Милава удивилась, как же они сумели разминуться на одной-единственной тропе. Но ждать Горлинку было некогда, пришла пора собирать Малинку. Из лесу принесли маленькую елочку, поставили ее в избе, нарядили лентами, пели песни, прося богиню Ладу благословить замужнюю жизнь невесты. Потом пошли топить баню.

Тут появилась Горлинка, и ей баня нужна была не меньше, чем невесте, только совсем по другим причинам. Она едва держалась на ногах от усталости, платок у нее сбился на затылок, волосы были растрепаны, на щеках засохли следы слез. Милава напустилась на нее с расспросами, но Горлинка сказала только, что свернула с тропы и заблудилась, видно, Леший покружил. Говорить об этом посреди девичника было некогда, и Горлинка пошла в баню со всеми девушками и с невестой, надеясь, что поправится.

После бани она и правда успокоилась, повеселела, и к вечеру, когда пришла пора ткать обыденную пелену, была уже такой, как всегда. Все девушки и молодые женщины Моховиков собрались в беседе, принесли чесалки, прялки, собрали в углу ткацкий стан. За этот вечер им предстояло расчесать всем вместе охапку льна, напрясть пряжи и соткать холстину. Если успеют – Мать Макошь благословит их долгие труды этой зимой. Да и как было не успеть – обыденная пелена начинала веселую пору посиделок, и тканье ее с песнями и разговорами затягивалось до утра.

Занятые своей работой женщины не слышали стука в ворота. Несколько мужчин вышли спросить, кто пожаловал на ночь глядя.

– Огнеяр Серебряный Волк, княжич чуроборский! – ответил из-за тына знакомый голос. – Где там дед Взимок? Он меня в гости звал!

Взимок схватился за голову – а ведь и правда звал, теперь не откажешься. Да и не оставишь ночью за воротами гостя, да еще княжича!

Ворота раскрылись, Огнеяр со своей Стаей въехал во двор.

– Здоров будь, дед Взимок, и весь твой род пусть благоденствует! – весело пожелал Огнеяр, соскочив с коня. – И я свое обещание не забыл – вон какой подарочек вам привез!

Подарочком оказались туши двух крупных туров. У одного, пегого лесного быка, рога были длиной в полтора локтя. Немалая нужна была сила, чтобы такого завалить. Мужчины одобрительно загудели. Одного на свадьбу, как обещал, а второго и самим можно съесть.

– Ко времени, княжич, мы и пива наварили! – радостно прогудел густым голосом Прапруд, старший сын Взимока.

– Только гляди за своими кметями, княжич светлый! – неприветливо буркнул Долголет. – Как бы опять кто голову не зашиб, а мы потом беды не оберемся.

Вспомнив о недавних событиях, Моховики замолчали, стали настороженно оглядывать кметей. Огнеяр нахмурился:

– Какие беды? Или слишком мой кметь вас натрудил, что три дня хворал? Или могилу было тяжело копать? Так скажите – мой человек был, я за него рассчитаюсь.

– Будто сам не знаешь, что с твоим человеком? – угрюмо ответил Долголет. Он считал, что Огнеяра вообще не следует пускать на займище, и это ясно отражалось у него на лице.

– Не знаю, – ответил Огнеяр, чуя неладное. – Что с ним было?

– Да упырем он сделался, не к ночи будь… – Взимок опасливо огляделся и сотворил знак огня. – Дней десять у нас под тыном зубы скалил. Кабы не Оборотнева Смерть, так и не видать нам покоя.

Известие это поразило Огнеяра; прикусив нижнюю губу, он внимательно оглядел лица Моховиков. И почти на каждом лице было ясно написано: «Шел бы ты своей дорогой, княжич, нас бы не трогал. А то не ровен час, беды с тобой не оберешься!» Никто не смел сказать ему этого вслух, но он и так все понял. Подобные взгляды были ему хорошо знакомы.

Шагнув к Долголету, Огнеяр взял у него факел и сунул руку в пламя. Кое-кто из Моховиков ахнул, Стая не обронила ни звука. Прошло несколько долгих мгновений, потом Огнеяр вернул факел изумленному Долголету и спокойно спросил:

– Веришь, что я не упырь и не нечисть?

– Да чего же? Я ничего… – Долголет не знал, что сказать, но общее напряжение схлынуло, все перевели дух.

Нечисть боится серебра и огня, а чуроборский княжич не боится ни того ни другого. Мужики глядели то в лицо Огнеяру, то косились на его руку, стараясь разглядеть, есть ли на ней ожог, но на дворе было слишком темно.

– Будь нашим гостем! Просим милости! – засуетился Взимок. – У нас пелена обыденная, бабы свою работу справили, как раз угощенью пора! Иди в беседу, княжич, сейчас и бычка твоего распотрошим!

В беседе уже убирали прялки и разбирали ткацкий стан, новая обыденная пелена с пестрой вышивкой украшала Макошин угол, а парни готовили столы для угощения. Всем было весело, спать не хотелось. Только Горлинка сидела в углу, не пела и не смеялась со всеми, едва могла удержать в руках веретено и совсем немного сделала в общей работе. Почему-то ей было холодно, хотя в очаге горел яркий огонь. Она куталась в свой кожух, но внутри у нее что-то дрожало, а ноги казались ледяными. Все тело ломило, по жилам разливалась такая слабость, будто она весь день возила на себе дрова.

– Что с тобой? – не отставала от нее Милава. – Ой, какие у тебя руки холодные, будто с морозу без рукавиц! И дрожишь!

– Что-то я мерзну, – тихо созналась Горлинка. – Я в лесу намерзлась, ветер стылый был. И ноги промочила. После бани вроде отошло, а теперь опять…

– Надо бы тебе травок заварить. Я сейчас у тетки попрошу.

– Я уж лучше домой пойду, – виновато сказала Горлинка. – Видно, Макошь на меня гневается за что-то – в самый свой велик-день* заболеть приказала. Ну, до завтра отойдет. Мне бы багульника выпить, у нас дома есть.

– Пойдем, я тебя доведу.

– Да я сама, что ты! Идти-то два шага!

Но Милава сама укутала Горлинку в платок, отвела ее в избу, где сейчас никого не было, сделала ей горячий отвар с медом, уложила и накрыла двумя шкурами. Сестры, может, вовсе сегодня спать не придут, им одеял не нужно.

– Иди, иди. – Выпив отвар, Горлинка отослала ее. – Иди, повеселись. Я засну теперь, а к утру, глядишь, полегчает.

Милава пошла обратно в беседу. Кто бы это мог быть? Не из Лисогоров ли гости приехали? Вроде рановато. Или дружина полюдья – говорят, они здесь и не были, прямо к Вешничам кинулись.

Милава подошла к крыльцу беседы и вдруг увидела поблизости двух рослых парней в серых накидках, с длинными волосами, завязанными в хвосты. Сообразив, кто это, она изумленно ахнула и быстро огляделась. И встретила взгляд, ярко блестящий при свете факела, увидела знакомые черты лица, резкие и чуть грубоватые, навек отпечатавшиеся в ее сознании.

Огнеяр тоже сразу ее увидел и тоже не поверил глазам – ведь она не здешняя, она должна быть в Вешничах. Как будто сами боги привели ее сюда, чтобы исполнить самое горячее, хотя и тайное его желание. Ему тоже было приятно увидеть снова займище Моховиков, согретое памятью о Милаве, и вдруг он увидел ее саму! Девичье лицо, освещенное пляшущим пламенем факела, было полно изумления. И вдруг Огнеяру вспомнился другой такой же вечер, другое девичье лицо в свете факела. Как наяву он видел, как изумление перерастает в ужас, как рот раскрывается в отчаянном крике, как она поворачивается и бежит навстречу безумию… И впервые в жизни Огнеяру стало страшно.

– Это ты! – ахнула Милава и шагнула навстречу.

И гора свалилась с плеч Огнеяра: вместо страха в глазах девушки отразилась радость, она улыбнулась и протянула к нему руку, дотронулась до меха его накидки и отдернула руку: еще посчитает ее дурочкой!

Но Огнеяр тоже улыбнулся, блеснув белыми зубами, взял ее руку и прижал к груди. На холоде его рука показалась Милаве горячей, как огонь, но это было очень приятно.

– Откуда ты взялся? – глуповато смеясь, спросила она, все еще не веря, что это все правда. Она столько раз видела его во сне, так мечтала, что однажды он снова придет, что теперь не верила сбывшимся мечтам.

– Что с тобой было? – вместо ответа спросил Огнеяр.

Увидев ее невредимой, он испытал облегчение от такой тревоги, какую раньше в нем вызывало только нездоровье матери. А эта девушка, которую он едва знал, вдруг стала для него важна ничуть не меньше.

– Что? Когда? – Милава удивилась, но даже удивление не прогнало с ее лица глуповато-счастливую улыбку. Она совсем забыла о недавних страхах.

– Третьего дня. Ты кричала.

– Кричала? – переспросила Милава, потом вспомнила и ахнула. – Да! Упырь же! А ты откуда знаешь?

– Слышал. На тебя упырь лез?

– Да. На меня его приманивали.

– Чего?

Огнеяр даже нагнулся к ее лицу, как будто ослышался. Милава опять заглянула ему в глаза и уже не увидела в них ничего страшного, ей хотелось смотреть и смотреть в них без конца. Все это бабья глупая болтовня, никакой он не оборотень!

– Как – приманивали? – настойчиво спрашивал Огнеяр.

– Пойдем в беседу – я тебе расскажу.

Милава потянула его на крыльцо. В беседе уже толпились вперемешку Моховики и Огнеяровы кмети, было шумно и душно, женщины пытались кое-как разместить всех за столами. И не мужчинам сегодня принадлежали лучшие места, даже если это княжеские кмети. В велик-день Матери Макоши почетные места отводились женщинам, и место Взимока готовилась занять бабка Бажана, самая старая в роду.

– Пожалуй сюда, княжич! – потеснившись, семидесятилетняя старуха указала княжичу место возле себя, но он со смехом покачал головой:

– Спасибо за честь, бабушка, да не по чину мне такое место занимать! Мы и на полу посидим! К огню поближе!

Стая расселась на полу, и многие парни и мальчишки Моховиков с удовольствием устроились вместе с ними. Не в первый раз принимая у себя чуроборского княжича, они уже гордились, что он так запросто делит с ними кров и еду, и никто уже не помнил, как боялся его. Над очагом жарилось мясо подаренного тура, в ожидании все ели пироги, похлебки, каши, блины, пили пиво, кто-то уже пел, и пуще всех веселилась Стая. Тополь сидел в темном углу с Березкой; она хоть и фыркала раньше, но теперь смеялась от счастья, что он ее не забыл. А Огнеяр усадил возле себя Милаву и в перерывах разговоров и песен расспрашивал ее об упыре. И теперь ей было совсем не страшно рассказывать, хотя холодная осенняя ночь была на дворе. От Огнеяра веяло теплом, как от самого огня, и Милаве казалось, что он защитит ее от всей нежити, что только есть.

Узнав о том, как Милава была приманкой для упыря, Огнеяр рассердился.

– Вот придумали! Мужики! – с негодованием воскликнул он. – Девчонкой прикрылись. А знали ведь, на кого лезли!

– Я совсем-совсем не боялась! – старалась уверить его Милава, сама веря, что говорит правду.

– А чего кричала?

– А… чтобы его приманить получше.

Огнеяр недоверчиво хмыкнул.

– А чего мне было бояться – там же у Бебри Оборотнева Смерть была! – добавила Милава.

– А это что за диво?

– А это наша рогатина священная. Она любую нечисть убьет, любого…

Милава запнулась. «Любого оборотня», хотела она сказать, но не решилась. Ведь про него говорят… Еще обидится.

– Знатная, должно быть, рогатина! – протянул Огнеяр. – Мне бы на нее посмотреть. Как по-твоему – пустят родичи?

– Не… нет, наверное, – пробормотала Милава. Она вспомнила запрет Берестеня рассказывать, что Оборотневой Смерти у них больше нет.

– А ну и ладно! – легко согласился Огнеяр. – Все равно не дело упырей на девчонок манить.

Милава сейчас занимала его гораздо больше любой рогатины, как бы священна та ни была. От радости и близости огня Милава разрумянилась, глаза ее весело блестели, она казалась настоящей красавицей. Огнеяра тянуло прикоснуться губами к ее нежной теплой щеке, и его влечение к ней было совсем не тем чувством, которое в нем раньше вызывали другие девушки. Она казалась ему не просто девушкой, а светлым лучом, указавшим ему дорогу в теплый и добрый человеческий мир. Тот мир, который двадцать лет заключался для него в одной только матери, княгине Добровзоре. А Милава видела в нем человека, и зверь в нем замолчал, забился куда-то вглубь, испуганный лаской в ее взоре, как вся нечисть прячется от взора Светлого Хорса.

– Да больше у нас упырей не будет, бояться нечего! – весело уверяла Огнеяра Милава, начисто забыв тревогу и страх. Сейчас им не было места в ее душе.

– Не будет! – уверенно подтвердил Огнеяр, не сводя глаз с ее лица, и ему было, честно говоря, все равно о чем беседовать. – Они меня боятся. Я ведь волк – любую нечисть сожру.

Милава засмеялась.

– Не веришь? У меня и хвост сзади, ты разве не слыхала?

Но Милава видела, что он и сам смеется, и ей глупыми казались все разговоры о нем. Никакой он не оборотень, обыкновенный парень. И красивый, веселый – лучше всех!

– Ну и пусть хвост! – со смехом ответила она. – Я тебя и так…

– Что? – Огнеяр мгновенно подался к ней, так быстро, что она вздрогнула от неожиданности, и схватил ее за плечи.

– Ничего! – Милава радостно улыбалась, стараясь спрятать поглубже слово, которое чуть не вырвалось у нее. Но Огнеяр видел его у нее в глазах. Может быть, она и сможет его полюбить. Ведь у него и правда нет хвоста.

Огнеяр быстро нагнулся и поцеловал ее, и Милава ахнула – ее лица словно коснулся горячий уголек. Вырвавшись, она закрыла лицо руками, смеясь в ладони, а потом подняла голову и огляделась – не видела ли их вредная Черничница? Зато теперь она точно знает, что Огнеяр не кусается.

Утро было ясное, но пронзительно-холодное, еле-еле рассветало, серая мгла висела между землей и небом. Вода Белезени тоже была серой и холодной даже на вид, но по-прежнему резво бежала меж лесистых берегов, как будто хотела убежать от Зимерзлы. Может быть, ей это и удастся. А вот людям приходилось оставаться на месте и встречать зиму.

Милава и Огнеяр шли вверх по Белезени, к роднику, который бил из обрывистого берега верстах в четырех от Моховиков. Милава несла маленькую глиняную корчажку, украшенную священными узорами. У корчажки были три маленькие ручки, очень неудобные и ненадежные, но так в незапамятные времена лепили священные сосуды, так делали их и теперь. Вокруг горлышка корчажка была обвязана веревочкой, и за веревочку Милава ее держала. Невесте в день свадьбы полагается умываться наговоренной водой из разных источников. Сегодня с рассветом, пока невеста еще спала – точнее, изнывала от волнения и нетерпения, притворно закрыв глаза, – все семь девиц и девчонок из рода Моховиков отправились за водой к разным колодцам, ручьям и озеркам, что были поблизости. А Милаве пришлось заменить Горлинку; ночью та плохо спала и сегодня еще была нездорова.

Мгла постепенно редела, делалось светлее, уже можно было ясно разглядеть черные стволы деревьев с пустыми мокрыми ветками. Воду нужно брать на заре, да только какая заря на Макошиной неделе?

– А почему опять ночью волки выли? – спрашивала Милава по дороге. – У нас все болтают, что к беде, к дурной зиме. Говорят ведь, что волки в глухозимье стадятся, а теперь еще не пора. Отчего так? Или правда зима будет злая?

– Зима будет простая. Это Князь Волков воет, а он круглый год в стае, – отвечал Огнеяр, для которого в зверином мире не было тайн. – Белый Старик в одиночку не живет. Он уже и дичь не сам гоняет, ему в зубах приносят барашка помоложе.

– Ой! – Милава сморщилась. – У Скворичей прошлой весной волки целое стадо овец порезали. Мы как раз на родинные трапезы ездили к тетке – я сама видела. Полтора десятка овец загрызено было, у всех горло порвано, крови – ручьями, вся лужайка! Фу! А по следам, говорили, что двое всего волков было. Они двух всего овец унесли – зачем же столько резать было?

– Кровавый хмель! В древние времена, когда и людей-то не было, волки тоже родами жили круглый год, большими родами, поколений по семь. Охотники их как находили стадо кабанов или туров – те тоже тогда стадами ходили, хотя и поменьше, у них память-то короткая, – так все стадо резали, а уж потом род подходил и все до косточки съедал. Теперь волчьи семьи маленькие, и то только зимой, а как волк кровь свежую почует – она ему в голову ударяет, древняя память просыпается, и мнится ему, что он – охотник, а за ним идет большой род. Вот тогда он и счастлив. Потому что за ним род.

Милава слушала его рассказ, как кощуну деда Щуряка, и втайне обрадовалась, что у нее тоже есть род. И ей стало на миг жаль самого Огнеяра – у него ведь рода нет. Только мать, а отец… Если правда, что он сын Велеса, – страшно и идти рядом с ним. Но разве он виноват? А кто же он сам? Вопросы и сомнения жалили Милаву, как осы, но она отмахивалась от них. Ей было хорошо рядом с Огнеяром, она верила ему и не хотела рассуждать.

Они подошли к роднику, и Милава отослала Огнеяра:

– Отойди, тебе слушать нельзя.

Огнеяр послушно отошел и присел в стороне на камень, чтобы не мешать женской ворожбе предсвадебной воды. Милава поклонилась роднику, положила рядом с ямой кусок хлеба, намазанного медом, кусок жареного мяса, приставила ладони ко рту и зашептала:

– Мать-Вода, всем матерям мать, всем княгиням княгиня, благослови Малинку замуж идти! Как бел твой туман поутру, пусть так она будет бела; как красна заря в небе, пусть так она будет румяна; как весела ты и резва, так пусть в ней весела будет кровь; как путь твой долог до моря, пусть так ее жизнь будет долга! Камешек на дно пал и пропал, как его никому не найти, так и слов моих никому не порушить!

Поклонившись еще раз, она набрала в корчажку чистой воды из родника, подняла ее, дала каплям стечь с глиняных боков и хотела идти прочь, но вдруг заметила на другом берегу ложбинки, возле самой воды, на подмерзшем речном песке странный отпечаток звериной лапы.

– Ой! Что это за зверь? – удивилась Милава.

По размеру след был больше ее ладони с растопыренными пальцами – как медвежий. Но это был не медвежий след, похожий на человеческий, с продолговатой ступней, с ясно видными пятью пальцами и когтями. По очертаниям это был след волка – округлый, с четырьмя вмятинками пальцев и пяткой позади. Но размером с женскую ладонь! Какой же сам этот волк?

Милава изумленно рассматривала след, не понимая, что это такое. На голос ее подошел Огнеяр; заметив отпечаток, он удивленно присвистнул, присел рядом со следом на корточки, и Милаве показалось, что он принюхивается. Это так напомнило ей зверя, что она незаметно поежилась.

– Это что такое? – спросила она.

Огнеяр помолчал, потрогал отпечаток в песке. Потом он поднял голову, оглядел цепочку следов, идущую вдоль воды. Бережно поставив на землю корчажку с водой, Милава хотела тоже потрогать след, но Огнеяр перехватил ее руку и мягко отвел в сторону.

– Ведь это волк? – полуутвердительно спросила она.

– Нет. Мышка-полевка, – отозвался Огнеяр. – Не трогай – учует и в норку утащит.

Лицо его стало странным – застывшим и напряженным. Если бы это был кто-нибудь другой, Милава решила бы, что он боится. А кого может бояться Огнеяр?

И вдруг Милава ахнула, напуганная пришедшей догадкой. Ведь только что они говорили о нем!

– Это он, да? – прошептала она, не смея назвать вслух. Огнеяр поднял глаза от следа и по лицу ее понял, что она и правда догадалась.

– Это он? – продолжала Милава. – Белый Князь?

– Он самый, – нехотя подтвердил Огнеяр. – Еще тогда предупреждал. Явился-таки. Да ты не бойся. – Огнеяр встал на ноги и взял Милаву за плечо. – Он не тронет.

Но Милава не сводила глаз с чудовищного следа, вспоминала тот вой, который не раз слышали по ночам с самого начала осени. Ей стало страшно, так страшно, что слезы от мгновенного ужаса навернулись на глаза. Это была угроза похуже бессмысленно-кровожадного упыря. Белого Князя Волков осиновым колом не возьмешь.

– Он оборотень, да? – дрожащим голосом спросила Милава.

Да и что было спрашивать – самые страшные из басен и кощун, которые каждый знал с детства, были о них – об оборотнях и Князьях Леса. Оборотни наделены звериной силой и человеческим разумом, и если они злы, то нет врага страшнее. А тем более если это Звериный Князь, воплощенный дух того или иного звериного племени, соединивший в себе мощь и жизненную силу всего рода. Сильных Зверей боятся и почитают, им приносят жертвы, и только оружие самих богов способно одолеть их.

– Да, – подтвердил Огнеяр. – Все Сильные Звери оборотни. Оборотни, рожденные зверями. Даже если такой человечью шкуру наденет, то дух в нем останется звериный. А бывают другие. Рожденные людьми. Такие и в звериной шкуре человеческий разум и человеческую душу сохраняют. Иной раз и с голоду дохнут, а сохраняют. Дороже всего – человеческая душа.

Огнеяр говорил тихо, глядя не на Милаву, а куда-то в лес на другом берегу Белезени, но в голосе его была такая причастность ко всему этому, что в глазах Милавы снова перевернулся мир. Нет сомнений – он говорил и о себе тоже. Нет, лучше любой ответ, чем эта неопределенность.

– А ты… ты оборотень? – спросила она. Голос не повиновался ей, и она говорила шепотом.

– Да, – спокойно и твердо ответил Огнеяр. Он тоже хотел, чтобы она знала. Пусть лучше отвернется, чем любит, не зная. – Оборотень я. Смотри.

Он нагнул голову и откинул волосы с шеи. И Милава увидела полосу серой шерсти, убегающую под ворот рубахи, совсем такую же, как волчий мех накидки, только живую, блестящую. Дрожа от волнения, Милава не сводила с нее глаз. Ее потрясло это свидетельство его оборотнической, звериной сущности, но не напугало. Она сама удивлялась, почему не испытывала страха перед Огнеяром. Слишком сильно она поверила, что Огнеяр – человек, и теперь не могла перестать считать его человеком. И эта звериная черта быстро входила в ее сознание, она привыкала к ней, как если бы у него обнаружилось простое родимое пятно или недостаток зубов, и Милава уже готова была полюбить и эту полоску шерсти тоже, как любила его темные глаза, горячие смуглые руки и даже выступающие верхние клыки, которые заметила раньше.

Протянув руку, она чуть-чуть прикоснулась кончиками пальцев к полоске шерсти; Огнеяр напрягся, как дикий зверь, впервые позволяющий человеческой руке прикоснуться к себе, но не отстранился. Милава смелее погладила шерсть; она была прохладной сверху и теплой внутри, немного жестковатой, как у молоденьких щенков. Милаве казалось, что это сон, никогда она такого не видела и вообразить толком не могла. Но вот ведь: гладкая, горячая человеческая кожа на шее, и тут же – живая волчья шерсть.

Милава убрала руку, потом прикоснулась к плечу Огнеяра – она хотела посмотреть ему в глаза. Он повернул к ней лицо. Она вглядывалась в его темно-карие глаза, нарочно искала в них зверя, но не находила. Она видела только человеческое тревожное ожидание: что теперь будет? Она хотела то ли спросить что-то очень глупое – не съест ли он ее теперь? – то ли сказать, что она все-таки его не боится, – так это он и сам уже понял. Или что ей все равно, человек он или зверь.

– Страшно? – прошептал Огнеяр. Он тоже не знал, что сказать.

Милава решительно помотала головой.

– А вдруг я тебя съем?

– Съешь, – тут же позволила она.

– Все равно мне других не надо.

Огнеяр обнял ее и прижался лицом к ее волосам. Княгиня Добровзора была права, материнская любовь не обманула ее. Добрая богиня Лада не отвернулась от сына Велеса. Нашлась и другая женщина, которая полюбила оборотня таким, какой он есть. И Мать-Вода, неподвластная зиме, приняла на сохранение невысказанный обет.

Короткий день предзимья кончался, когда на двор займища вывели из избы Малинку, укутанную в большое покрывало с волшебными оберегающими знаками. Со слезами и воплями она простилась с чурами, навек покидая род, сожгла клок кудели – не прясть ей больше и не ткать для родного дома! – с плачем перецеловала сестер – не сидеть ей больше с ними на посиделках, не петь в хороводах. Взимок и отец обвели ее вокруг жениха, соединяя их навек, и он за руку вывел ее из дому.

На дворе стояло множество оседланных лошадей. Жених посадил Малинку перед собой, его братья везли возле седел мешки с подарками невесты для новой родни. Провожать Малинку в новый род ехали ее два брата и Милава. Кроме новой родни, Лисогоры позвали и Огнеяра. Княжеский сын на свадьбе – немалая честь. Стаю свою он оставил у Моховиков, чтобы не разорить хозяев таким множеством гостей, но сам был рад приглашению. Найдя утром след хромого волка, он в душе тревожился и не хотел бы отпускать Милаву одну.

Малинка плакала, как предписывалось обычаем с тех времен, когда невест умыкали, да и правда жаль было расставаться с родичами, страшновато ехать навстречу новой жизни в женах. А Лисогоры пели удалые песни – они были с прибытком. Звенели подвески на сбруях, копыта десятка лошадей дробно стучали по промерзшей земле, чуть-чуть припорошенной снегом. Веселые, немного хмельные человеческие голоса далеко разносились по пустому стылому лесу. Теперь ему еще не раз предстояло услышать песни про уточку, отбившуюся от стаи и приставшую к серым гусям: Макошина неделя – пора свадеб.

Миновав дубраву и несколько перелесков, свадьба выехала в поле. Снег шел мелкий, но густой, и вся пустая пашня уже была запорошена белой крупой. Передние кони вдруг стали упрямиться, тревожно ржать. Их понукали, но они бились, не хотели скакать вперед.

Зеленые огоньки загорелись на опушке, мелькнуло несколько быстрых серых теней. Волки! Не растерявшись, жених, одной рукой придерживая Малинку, поднял рогатину, которую свадьбе полагалось брать в дорогу от нечисти. Все мужчины были вооружены, и никто особенно не испугался. Еще не зима, чтобы оголодавшие до безумия волки кидались на людей. Но почему они вышли из леса навстречу?

А волков было все больше, все новые серые тени выскакивали из-под ветвей.

– Что это они? – сдерживая дрожь в голосе, спросила Милава.

Даже не само появление волчьей стаи напугало ее; она смутно чувствовала что-то неладное.

Огнеяр не ответил и вдруг сильнее прижал ее к себе. И она увидела на краю поляны огромного волка, размером почти с годовалого бычка, ослепительно белого, и глаза его горели ярким зеленым огнем.

Раздались крики ужаса, оружие выпало из ослабевших рук. А Белый Князь прыгнул вперед, и пустился наперерез, заметно хромая на переднюю правую лапу. И каждый его мягкий прыжок, казалось, сотрясал землю, деревья вокруг стонали и плакали от страха. Чудовищный белый волк на белом снегу казался ожившим ночным кошмаром.

И свет померк в глазах людей, земля качнулась, небо дрогнуло, лес завертелся вокруг белого поля. Каждая косточка, каждый мускул в человеческих телах пришли в движение, страшное колдовство ломало их и изменяло непоправимо… Несколько мгновений – и со спин обезумевших коней на белую пашню неловкими комками полетели волки, серые лохматые звери, скулящие и воющие от ужаса, не понимающие, что с ними случилось, не узнающие своих голосов, своих тел, всего мира вокруг. Они хотели звать на помощь добрых родных чуров, но слышали волчий вой, голос зверя, которого называют «чужой».

Милава тоже ощутила, как завертелось все перед глазами и непонятная сила вцепилась в ее тело, норовя переделать по-своему. Но руки Огнеяра обнимали ее еще крепче, обхватив защитным огненным кольцом. Две страшные силы тянули и рвали Милаву в разные стороны, она кричала, чувствуя, что сейчас перестанет быть собой, и отчаянно не желая этого. Река неудержимой силы тянула и несла ее прочь, но она держалась, вернее, ее держали, не давали бурному слепому потоку увлечь ее и погубить. Перед глазами ее полыхало пламя, а по телу струилась вода, она кричала изо всех сил и сама не слышала своего голоса, но все же это был человеческий голос.

И вдруг горячий вихрь опал и на смену ему пришел ледяной холод. Милава прижималась к чему-то теплому и мохнатому, сильные руки по-прежнему обнимали ее. Она чувствовала себя разбитой, но все же осталась такой, как была.

А вокруг нее волнами плескался многоголосый вой и скулеж. Чувство опасности заставило ее пересилить страх и открыть глаза. Она сидела на коне, прижимаясь к Огнеяру, это его волчья накидка была теплой и мохнатой.

Милава обернулась, и ей открылось невероятное зрелище. Десяток коней мчался в разные стороны по полю, но каждого преследовало несколько волков, настигая их в прыжке и вцепляясь в горло, несколько коней уже билось на заснеженной пашне, а другим оставалось жить считаные мгновениия. Испуганное ржание, предсмертные хрипы смешивались с торжествующим волчьим воем. А там, где прервался путь свадьбы, на истоптанном снегу каталось десятка полтора волков. Они бились о снег, терлись мордами, возились спиной, кувыркались, как собаки, если глупые дети нарядят их в человеческие рубахи; они словно хотели вырваться из шкуры, выли, стонали, скулили. А Князь Волков сидел белой глыбой посреди поля, любуясь на все это, и его глаза горели, как два огромных зеленых светляка.

Цепочка волков отделилась от опушки, подбежала к беснующимся посреди поля зверям и погнала их к лесу. Те не хотели идти, валялись по снегу, но их кусали, толкали мордами и заставляли бежать. Все кони уже были зарезаны, и серые хищники сидели над ними с окровавленными мордами, словно ожидали позволения.

А пылающие глаза Белого Князя вдруг обратились к Милаве. Слабо вскрикнув, она зажмурилась и уткнулась лицом в лохматый теплый мех. В ее голове не было ни единой ясной мысли, один всепоглощающий ужас, но этот теплый мех обещал какую-то защиту.

Белый Князь Волков поднялся и двинулся к Огнеяру и Милаве. Даже Похвист, с жеребячьего возраста привыкший к волчьему запаху хозяина и безупречно послушный ему, забеспокоился и заплясал. Огнеяр с усилием оторвал от себя руки Милавы и заставил ее вцепиться в гриву жеребца, а сам сошел с седла и встал перед конем, загораживая Похвиста с сидящей на нем девушкой от приближающегося Сильного Зверя.

Милава намертво вцепилась в гриву и открыла глаза – ничего не знать было страшнее, чем увидеть самое страшное. Сияющий белизной чудовищный волк приблизился на пять шагов и неспешно, величественно сел на снег. Серые волки, маленькие по сравнению с ним, как щенки, полукругом устроились на небольшом отдалении.

– Я вижу, ты упрямо держишься за человеческую шкуру, – прорычал Белый Князь.

В голосе его было явное презрение и скрытая досада. Огнеяр уловил эту досаду, и ему стало легче. Он никогда не сталкивался с Белым Князем и не знал его силы. Выходит, она не безгранична и с ним можно поспорить.

– Я в ней родился, – так же рычаньем ответил Огнеяр. – И буду ходить в ней, сколько захочу. И менять на другую, когда захочу.

– В своей шкуре ты волен. Но никому не позволено мешать моей охоте. Я говорил об этом давно, и ты об этом знаешь. Эта девчонка тоже будет нашей. Она молода и здорова, у нее будет много раз по много крепких волчат. Отдай ее мне.

– Возьми, – просто предложил Огнеяр, но не шелохнулся.

И даже самому глупому волку на этом поле стало ясно: взять ее можно будет, только перервав ему горло.

Понял это и Белый Князь.

– Ты рано начал охотиться в чужих угодьях, – проворчал он. – Ты не успеешь заматереть и собрать свою стаю. Я не стану марать зубы в твоей жидкой крови. Но иные из нас любят человеческую кровь.

Из ряда серых фигур, уже почти неразличимых в сгустившейся мгле, вышел один, поджарый и ловкий зверь.

– Сейчас ты узнаешь, насколько лучше быть волком, – неразборчиво проворчал он, не глядя на Огнеяра.

– Где тебе знать – ведь ты не бывал человеком! – презрительно бросил Огнеяр. – Поставь тебя на две ноги – ты и не удержишься. Тот первый волк, которому Сварог сломал спину^[67], был во всем похож на тебя!

Поджарый злобно оскалился, глаза его вспыхнули зеленым.

– Сейчас ты узнаешь, как я владею своими зубами, – пообещал ему Огнеяр. – А ты, Белый Князь, поклянись не трогать нас больше, если он не справится один.

– Я клянусь Отцом Стад, который зачем-то родил тебя на свет, – проворчал Князь Волков. – Я не велю убивать тебя – это не мне решать. Но эта девчонка будет моя, и ты больше не станешь отбивать у меня добычу.

– Смотри, чему научил меня Отец Стад.

Огнеяр расстегнул пояс с оружием и бросил в снег, туда же полетела накидка и оба серебряных браслета. Потом Огнеяр присел на корточки, быстро перекатился вперед через голову – и перед Белым Князем предстал волк, крупный, хотя меньше него, сильный, с пышным загривком и черноватыми подпалинами на лапах и на брюхе. Волки в поле хором взвыли, поджарый вздрогнул и попятился.

– Ты привык кидаться на людей, которым нечем тебя встретить! – прорычал ему Огнеяр. – Иди же ко мне – посмотрим, чьи зубы крепче.

Две серые молнии ринулись навстречу друг другу; Милава закрыла глаза и уткнулась лицом в гриву Похвиста. Она не могла, конечно, ни слова понять из беседы Огнеяра с волками, но знала, что исходом схватки будет чья-то смерть. Она изнемогла от ужаса и перестала бояться, словно исчерпала страх, отпущенный ей на много лет вперед. Ей казалось, что она где-то на речном дне, в другом мире, где все не так, где правит Белый Князь и превращает людей в своих подданных-волков, карая смертью непокорных. Кто она сама в этом мире, Милава не знала, ей мучительно хотелось проснуться, ее била дрожь, но тело было словно сковано льдом.

Ее слух терзали звериные голоса, она слышала скрип снега, короткие вскрики, хриплое яростное рычание, кожей ощущала, как где-то близко мечутся в драке два могучих зверя. Все это обрушивалось на нее дождем, а мгновения тянулись медленно-медленно. И вдруг десятки волчьих голосов взвыли разом, и Милава заставила себя открыть глаза. Поджарый лежал на земле, взрытой и перемешанной со снегом и клочьями шерсти, а Огнеяр стоял над ним, тяжело дыша, высунув длинный язык.

– Он был плохой охотник – пусть его ест воронье, – небрежно бросил Князь Волков. Так ему было легче признать свое поражение. – А ты доказал, что не разучился носить шкуру и драться собственным оружием, которым одарили нас боги. Когтями и зубами. – Он повернул белую морду к Огнеяру и поднялся. – Ты уже не щенок. И если ты опять встанешь на моей тропе, я возьмусь за тебя сам.

Больше он ничем не стал грозить – исход поединка с ним был очевиден. Не оглянувшись даже на Милаву, Белый Князь неспешно направился к опушке, заметно хромая. Стая потянулась за ним.

Милава провожала Князя Волков глазами, не веря – он уходит, а она жива. Огнеяр подошел к коню – она и не заметила, как он вернулся в человеческий облик, – и устало привалился лбом к шее Похвиста. Он тяжело дышал, волосы его были растрепаны сильнее обычного. С трудом расцепив оледеневшие пальцы, Милава уронила руку ему на плечо. Оно было горячим и сильно вздрагивало. Вокруг было тихо и пусто, как будто все это – свадьба, волчья стая во главе с Белым Князем, драка – было страшным сном, наважденьем, дурным мороком. Только темные туши зарезанных коней были далеко разбросаны по полю, да поджарый волк, облезлый и помятый, лежал неподалеку, странно выгнув спину, запрокинув голову.

– Ты чего? – неверным голосом пробормотала Милава. Она сама не знала, что хочет спросить, ей нужно было услышать его голос.

– Ничего, – хрипло отозвался Огнеяр и тяжело закашлялся. – Убрался старый.

Оторвавшись от конской шеи, он потрепал Похвиста по морде, нагнулся, поднял свою накидку, стал одеваться. Даже с этим несложным делом ему оказалось непросто справиться, пальцы его дрожали.

– А где же все? – Милава оглядела пустое поле и ждала в ответ вопроса: «Какие все? Никого не было». – Где люди? Малинка?

– Были люди, стали волки, – ответил Огнеяр, затягивая пояс и стараясь просунуть окованный серебром наконечник ремня в узорную пряжку. – И Малинка твоя теперь волку в жены достанется. Еще не теперь – к весне поближе, к сечену-месяцу*. Бегать им волками, пока сам Белый Князь не отпустит. Да только я не слыхал, чтобы он кого отпускал.

– А ты не можешь…

Милава понемногу осознавала произошедшее, глаза ее наполнились слезами. Лисогоры, жених, Малинка, ее братья – все превращены в волков! Она слышала страшные байки о таких делах, но не могла поверить, что это самое произошло на ее глазах с близкими ей людьми. Неужели ничем нельзя помочь? С надеждой и волнением она ждала ответа Огнеяра; если он спас ее, то, может быть, спасет и других?

– Я ведь не колдун, – устало ответил Огнеяр, обтирая о рукав свои браслеты. Его дыхание почти успокоилось, но руки немного подрагивали. – Я другими-то не распоряжаюсь – собой только. Другого кого ни в волка, ни в человека обернуть не могу. Как я тебя удержал – и сам не знаю. И то спасибо Велесу. Сам чуть зайцем не сделался.

– Почему зайцем? – растерянно спросила Милава.

– Потому что сил надо много – у меня уже почти нет, все вышло.

Огнеяр с трудом поднялся в седло, стал подбирать поводья, близко придвинувшись к девушке. Милава ощутила, что он дрожит, как в лихорадке, и встревожилась за него. Видно, все это дорого ему обошлось.

– Да не плачь пока, – сказал ей Огнеяр. – Если они к дому вернутся, то можно им обратно превратиться. Если дорогу найдут. Скажи спасибо добрым богам – сами мы с тобой живы.

Огнеяр развернул коня назад к Моховикам. Милава вдруг заметила, что на истоптанном снегу лежит что-то.

– Постой! Посмотри, что вон там!

Огнеяр пригляделся, подъехал к тому месту, сошел с коня и подал Милаве большой кусок льняного полотна – мокрого, грязного, порванного. На нем виднелась красная вышивка, сложенная в хитрые оберегающие узоры. Покрывало невесты. Оно могло защитить от сглаза, но не защитило от жадной силы Князя Волков.

…Огнеяру было шесть лет, когда он узнал, кто он такой. До этого он жил, как все дети, и не задумывался, отчего у него есть шерсть на спине, а у других нет. Все изменилось однажды теплым летним утром, когда Огнеяр, затеяв возню со своим приятелем-ровесником из дворовой челяди, случайно перекувырнулся через голову. Мир сильным толчком крутанулся вокруг него, он плюхнулся животом на землю, уткнулся носом в пыль и никак не мог встать. Руки и ноги не слушались его, каждая косточка и каждый мускул ныли, как будто он побывал в ступке. Целый ворох незнакомых резких запахов бил ему в нос, свет изменился, все стало другим. Оглушенный и напуганный, Огнеяр не мог сообразить, что с ним случилось, кто набросил на него эту пугающую и жестокую сеть, хотел заплакать, позвать мать, но вместо своего голоса слышал какой-то скулеж.

А его маленькие приятели с воплями разбегались прочь, дворовая челядь ошалело глазела на волчонка, копошащегося на том месте, где только что сидел княжич.

Хорошо, что Двоеум был поблизости. Прибежав на всполошные крики челяди, он сразу понял, что случилось. Оборотническая сущность Огнеяра, которую чародей подозревал с самого рождения княжича, дала о себе знать. Подросший, полугодовалый на вид волчонок беспомощно барахтался в пыли, как новорожденный, тыкался мордой в землю и отчаянно скулил. Он не умел жить и двигаться в зверином облике, лапы его не слушались, вид, звук, запах не помогали разобраться в том, что вокруг, а только мешали. Княгиня Добровзора, белая как снег, стояла на крыльце, то протягивала руки к волчонку, то отшатывалась назад, потрясенная превращением. А как вернуть ему человеческий облик? Есть множество способов сменить шкуру – для тех, кому это позволено богами, – но способа, открытого сыну Велеса, Двоеум не знал. На поиски может уйти долгое время. За это время княжич научится жить волком, но, пожалуй, разучится быть человеком. Счастье, что были хоть какие-то свидетели.

В конюшне Двоеум отыскал мальчишку, с которым играл Огнеяр. Шестилетний Утреч, бойкий и нахально-любопытный, зарылся с головой в сено и ревел от страха. Двоеум вытащил его, словно мышь, и поставил перед собой.

– Говори – что он сделал? Как это было? – строго допрашивал чародей ревущего мальчишку, крепко держа его за плечи.

– Пере… рекувыр… нулся!.. – проревел Утреч, икая от ужаса. А ведь мать ему говорила: держись от княжича подальше!

Двоеум вернулся во двор, взял волчонка одной рукой за хвост, а другой за шиворот, пригнул ему морду к земле и перекувырнул.

И в пыль упал княжич Огнеяр, живой и здоровый, только ревущий от боли, страха и потрясения. Ему казалось, что его зачем-то окунали с головой в воду и волочили по дну. Двоеум сел на землю рядом с ним и облегченно вытер пот со лба. Все обошлось очень легко для такого трудного дела.

– Так-то, брат! – сказал он ревущему Огнеяру. – Рубаху переменить – и то труд, а то не рубаха – шкура!

Так Огнеяр узнал, что означает полоска серой шерсти у него на спине и почему мать ласково называет его волчонком, а не зайчиком и не птенчиком. Сначала он думал, что все дети умеют превращаться в разных зверей, и часто приставал к Двоеуму с расспросами, как превратиться в птицу.

– Нет, перевертыш наш, с волчьей шерстью ты родился, волком и будешь гулять, – отвечал ему чародей. – Всем по одной шкуре богами дано, а тебе две, так хоть научись обе носить толком.

Двоеум начал учить его менять шкуру, слышать и понимать в себе зверя, сдерживать его и подчинять человеку. Но от себя не уйдешь – чародей понимал это и сумел найти в лесах волка, который научил Огнеяра жить и действовать в волчьем обличье. Неизмир смотрел на эти занятия с недовольством, но чародей знал, что делает.

– Пусть он свою силу знает! – отвечал он на хмурые взгляды князя. – Не будет знать – много худших дел натворит. Как говорят – дров наломает. А ты, княже, загодя его не бойся. Сила его велика, больше человеческой. Но судьба и боги сильнее.

Когда Огнеяру исполнилось семь лет, Двоеум рассказал ему об Огненном Змее. Так он узнал, почему у всех детей отцы, а у него князь Неизмир. Его водили в святилище и показывали ему рогатый идол Велеса с железным посохом в руках. Он внушал мальчику благоговение и тайный страх. Отец-то он отец, но как знать, что он с тебя спросит?

В двенадцать лет Огнеяра посвятили в воины, и он наконец-то узнал о своем предназначении. До того он был задирист и вспыльчив, но после посвящения стал сдерживать себя. Вопрос: чью жизнь он послан отнять? – стал мучить и его. Но дать ему ответа не мог даже Двоеум.

– Слушай сердце свое! – сказал он только. – Как ОН перед тобою встанет – ты его узнаешь.

Не расспрашивая чародея больше, Огнеяр стал слушать. Он быстро понял, какие чувства питает к нему отчим, и слушал – может, и правда он?

Но при встречах с Неизмиром его сердце молчало.

– А знаешь, – сказал Огнеяр Милаве, когда они въехали в дубраву. – Я сегодня в первый раз убил волка.

– М-м… ну? – сонно пробормотала Милава.

Она почти спала, уткнувшись лицом в мех его накидки. После пережитого в поле она чувствовала себя слабой, опустошенной, в ней не осталось ни мыслей, ни чувств, а только неодолимая сонливость, стремление забыться и хоть немного восстановить силы души и тела, исчерпанные без остатка.

– Я никогда не убивал волков, ты понимаешь? Никогда. А теперь пришлось. Все равно что на родича руку поднять. Судьба ломается.

Огнеяру было немногим лучше – защита Милавы, два превращения, драка с поджарым волком вымотали его намертво, ему тоже хотелось упасть на пол возле огня, закрыть глаза и провалиться в сон. Но он старался держаться, чувствуя, что впереди у него еще один бой.

– Что же теперь будет? – растерянно спрашивала Милава, растирая лоб замерзшей рукой. – Как же они все…

– Да, плохо им теперь! – невесело согласился Огнеяр. – И не умеют они волками ходить, а тут еще одежды сколько!

– А что – надо без одежды? – Милава не поняла, при чем это здесь.

– А ты представь, что у тебя под кожей две рубахи да кожух!

Милава представила и содрогнулась. Теперь она поняла, зачем Огнеяр перед дракой избавился от накидки и пояса.

– Под шкурой человеческое платье года за три истлеет, но и намучает! – Огнеяр потряс головой. – Одно слово – беда!

– Это потому… потому что Оборотнева Смерть ушла, – тихо сказала Милава. – Елова говорила: без нее нас беды найдут.

– Куда же она ушла?

– Боярин увез.

– Какой боярин?

– Ну, что дань собирал.

– Светел?!

Огнеяр резко натянул поводья, и голос его был таким, что Милава совсем пробудилась от своей обессиленной дремы.

– Да, он, – сказала она, подняв голову и с усилием разлепляя веки. – А ты чего? Ой…

Она вспомнила, что Берестень не велел об этом говорить. Впрочем, она не очень испугалась. После Князя Волков даже гнев старейшины рода ее не страшил.

– Зачем Светел ее забрал? – спросил Огнеяр, уже предугадывая истинную причину.

– Не знаю. Он с мужиками толковал. У нас бобров на дань не хватило, а он нас от дани на десять лет освободил. За Оборотневу Смерть.

– На десять лет!

Огнеяр вцепился в волосы у себя на затылке и зарычал – человеческих слов у него не нашлось. Он слишком хорошо знал бережливость Неизмира, недалекую от настоящей скупости. Отказаться от дани на десять лет князь мог только в обмен на что-то действительно ценное для него. Любого оборотня убьет… Трещага…

– Ты чего? – Милава с тревогой заглядывала в его изменившееся лицо, коснулась пальцами щеки, словно хотела разбудить. – Ну, на десять лет. Весной вернуть обещал.

Ничего не сказав, Огнеяр тронул коня, и они поехали дальше. Светела не догнать, да и не он теперь был главной заботой.

В беседе Моховиков опять горел яркий огонь и звучали песни. Вскоре после отъезда Малинки с женихом явились Вешничи – Берестень, Лобан и Брезь. Показав обручье Горлинки, они потребовали отдать им и саму девушку. Теперь с ее головы уже сняли девичью ленту, не приставшую нареченной невесте, и родня шумно праздновала новый сговор. Свадьбу решили играть в последний день Макошиной недели – оставалось всего пять дней. Горлинка была немного бледна и часто украдкой покашливала, но старалась улыбаться и правда была счастлива.

Появления Милавы и Огнеяра поначалу никто не заметил. Она вошла первой в шумную жаркую беседу, беспомощным взглядом окинула веселые, раскрасневшиеся от огня и пива лица родни. До сих пор ей было тяжело нести одной страшное известие, но теперь она ощутила, что перекладывать его на плечи других не легче. Она видела Брезя и Горлинку, сидящих рядом на медвежьей шкуре, нашла глазами родителей Малинки.

– Милава! – окликнул ее Лобан. – А ты откуда? Что так мало погуляли?

– А чего невеселая? – с хмельным добродушием крикнул Взимок, проводивший из рода Малинку и готовый проводить и Горлинку. – Или тоже замуж хочешь? Скоро-скоро и тебе жениха найдем!

– Люди! – дрожащим голосом начала Милава, и шум в беседе разом стал стихать. Все услышали по ее голосу, что у нее небывалые и горькие вести. – Родичи! Беда! Свадьба вся пропала! Князь Волков нам повстречался… Он всех в волков превратил на дороге. И Малинку, и Быстреца, и Липеня, и всех…

Последние слова она едва сумела выговорить, тоска схватила ее за горло и цепко сжала.

– Там, в поле, на льнах… – Милава махнула рукой, не зная, что еще добавить. – Всех. Он сам белый, огромный, а глаза зеленым горят. Он дорогу перебежал. И все. И другие волки их в лес угнали. Вот.

Милава подняла покрывало невесты и подала его бабке Бажане. Среди тишины старуха протянула вперед руки, как слепая, взяла у девушки мокрый от снега и грязный от земли кусок льняного полотна, которым совсем недавно покрыла внучку. И это вернее несвязных слов Милавы убедило ее в страшной сущности произошедшего.

Голова Бажаны вдруг затряслась, лицо сморщилось, рот скривился. Помутившийся взгляд ее нашел Огнеяра за спиной Милавы, и она страшно закричала, завыла, как волчица над погибшими детенышами:

– Ты! Ты, оборотень проклятый! Ты наших детей погубил! Горе наше на тебе! Будь ты проклят вовек, умойся слезами твоя мать, родившая тебя на горе свету белому! Поди прочь, к черным навьям*, ты, оборотень, беда наша! Будь ты проклят меж людьми! Обрушься Перунов гром на тебя, терзай тебя Мара и Морок*, изгложи тебя лихорадка, подавись камнем, захлебнись в своей крови! Оборотень! Оборотень!

Старуха трясла головой, топала ногами, била себя в грудь, зажав в руке рваное покрывало, выкрикивала проклятия, давясь слезами. Закричали женщины, поверив в страшное несчастье, дико завыла мать Малинки, разом лишившаяся троих детей, билась головой о камни очага, призывая чуров и упрекая их в том, что не защитили ее дочь и сыновей.

А мужчины разом приступили к Огнеяру, сжимая кулаки, держась за ножи на поясе. На их лицах была непримиримая враждебность, и это вдруг так ясно напомнило Милаве обступившую их волчью стаю, что она тихо вскрикнула, подалась назад и прижалась к Огнеяру, закрывая его от подступающих мужчин. Закусив губу, Огнеяр хотел передвинуть ее к себе за спину, но Милава не поддавалась. Теперь и она поняла, что их ждет еще один бой.

– Нет, это не он! – отчаянно выкрикнула Милава, перебивая вой, причитания и проклятия. – Он не виноват! Он меня спас! Я бы тоже превратилась! Он не с ними!

– Отойди! – Брезь прорвался вперед и протянул руки к сестре, но Милава только крепче прижалась к Огнеяру. – Отойди от него! Он – оборотень!

– Не он виноват, а Князь Волков! – торопливо и горячо твердила Милава. – Сами подите посмотрите, там на поле следы остались и кони зарезанные! У него следы с ладонь, сразу найдете! Там был Князь Волков!

– Может, и был Князь Волков, да только кто его навел на свадьбу! – с угрюмой твердой убежденностью сказал Долголет. – Он ведь давно про свадьбу знал! Он – оборотень, волчий выродок, он волков навел на наших! Осиной его, и вся недолга!

Огнеяр молчал, только переводил взгляд с одного лица на другое. Его обвиняли в том, что он оборотень, и он не мог ответить «нет».

– Отойди, дочка! – с родительской властью и глухой угрозой в голосе проговорил Лобан.

Огнеяр взял Милаву за плечо и попытался оторвать от себя, но она не шелохнулась. Огнеяр прикрыл ее от волков, а теперь только она могла прикрыть его от гнева родичей. Пока она с ним – его не тронут.

Но в двух шагах от порога, возле которого застыли Милава и Огнеяр, грозная стена остановилась. Все то, что заставляло обвинять Огнеяра в несчастье, заставляло и бояться его. Он был один против многих, но его сила была больше человеческой. Прямого взгляда Огнеяра, горящего Подземным Пламенем, никто не выдерживал, никто не решался сделать первый шаг.

– Да, – сказалнаконец Огнеяр, и слова его падали, как тяжелые камни в воду. – Оборотень я. Пусть кто другой от своей шкуры отпирается, а я не стану. Только и Князю Волков, людоеду старому, я не товарищ.

– Маре и Мороку ты товарищ! – выкрикнул отец Малинки, Привалень. Голос его ломался, как бывает у мужчин, не умеющих плакать. Он порывался броситься на оборотня с кулаками, но только потрясал ими в воздухе.

– За ножи не держитесь – ножом меня уже пробовали. – Огнеяр невесело усмехнулся, и оскал его белых зубов с выступающими клыками всем показался истинно волчьим. Он держался спокойно и говорил твердо, и вооруженные мужчины ощущали свое бессилие перед ним. – Одна была на меня управа – Оборотнева Смерть. А вы ее отдали. Зря отдали. Здесь она бы со мной скорее встретилась. А теперь Светел ее в Чуробор увез. А я-то еще подумаю, ехать мне туда или нет. А вы, вместо того, чтобы на меня волками глядеть, подумайте лучше, чем от самого Князя Волков обороняться будете. Я вам зла не желаю, а он себя уж показал.

В беседе повисла тишина, даже вопли женщин затихли. Моховики были потрясены известием о потере священной рогатины, а Вешничи потихоньку сообразили, кто же тот враг князя, на которого понадобилась Оборотнева Смерть.

Взимок сделал маленький шажок вперед и поклонился Огнеяру. У него хватало ума сообразить, какие огромные силы сшиблись в схватке над крышами их тихих изб, и желал только одного – чтобы эти громы не затронули род Моховиков. Тут не до злобы, не до мести – только бы худших бед избежать.

– Уходи от нас! – устало попросил он. – Не знаем мы, оборотень ты или кто, добра ли желаешь или зла, только уйди от нас, не тревожь нас, бедных! Хватит нам бед без тебя, дай нам покою! Оставь наши роды в мире!

– В мире! – повторил Огнеяр. – Уйти я уйду, да едва ли вам без меня мирно будет. Да, как знаете.

Оттолкнув от себя Милаву, Огнеяр вышел из избы. Помедлив мгновение и не веря в такой мирный исход, мужчины двинулись за ним, со всеми пошла и Милава, с неожиданной силой отталкивая от себя руки родни, пытавшейся ее удержать.

Выйдя во двор, Огнеяр поднял голову к темному небу и издал короткий призывный вой, и мороз пробежал по спинам всех, кто его услышал. Таинственный и пугающий Надвечный Мир, грань своего и чужого, были в этом волчьем голосе, льющемся из человеческой груди. Кмети спешно выскакивали из всех изб на призыв своего вожака, на ходу оправляя одежду и подбирая волосы. Его не ждали сегодня назад, на всех лицах было тревожное удивление.

– Едем. Сейчас, – коротко сказал Огнеяр.

И никто не задал ему ни одного вопроса, кмети молча кинулись выводить и седлать коней.

Моховики открыли ворота, Стая потянулась прочь со двора займища. Против своего обычая, Огнеяр ехал последним. В воротах он обернулся и нашел взглядом Милаву среди молчащих мужчин.

– Милава! – крикнул Огнеяр, и она невольно шагнула вперед, брат удержал ее. – А хвоста у меня и правда нет!

И он поскакал прочь. Милава смотрела, как за ним закрываются ворота, слушала, как затихает, удаляясь, стук копыт в лесу. И ей казалось, что это глохнет биение ее сердца. Даже в поле перед волчьей стаей ей не было так плохо. Холодная пустота обрушилась на нее и заполнила весь мир. Ей хотелось закричать, так громко, чтобы он и на другом краю света услышал: «Ну и пусть был бы хвост! Я и с хвостом тебя люблю! Как есть люблю!»

Но не было голоса закричать, не было сил двинуться. Брезь взял Милаву за плечи и повел обратно в беседу. И, словно разбуженная этим прикосновением и движением от тяжкого сна, Милава заплакала, впервые за этот долгий и страшный вечер. Брезь и Горлинка утешали ее, обнимали, гладили по голове и по плечам, но Милава никак не могла остановиться, вскрикивала и дрожала, словно хотела со слезами выбросить весь страх и все потрясения от прошедших событий. Но сильнее всего ее терзала боль от разлуки с Огнеяром – со зверем или с человеком, с таким, какой он есть.

Глава 5

В двух родах нашелся, наверное, только один человек, склонный хотя бы отчасти оправдать чуроборского оборотня. Вмала, жена Лобана, без конца обнимала Милаву, избежавшую страшной участи участников свадьбы, и благодарила за это не только чуров, но и Огнеяра. Остальные дружно решили, что это он навел Князя Волков на людей, а спасение Милавы объясняли тем, что она как-никак родом из Вешничей – ведь свой род всегда кажется более угоден богам, чем другие, а свои чуры – могущественнее и заботливее. Потрясая кулаками, мужчины-Вешничи упрекали Моховиков в малодушии, что те не испробовали на проклятом оборотне хотя бы осинового кола. Елова с презрением поджимала тонкие сухие губы, слыша такие разговоры.

Но потрясать кулаками было поздно: Огнеяр уехал. По слухам, он со своей Стаей быстро нагнал дружину полюдья и сам повел ее дальше по землям дебричей. Поговаривали и о том, что оборотень испугался священной рогатины и удрал в леса. Так или иначе, из окрестностей он убрался, и Вешничи надеялись больше никогда его не видеть.

Но страшное событие на льняном поле не отвратило род человеческий от мыслей о продолжении, молодежь не перестала подумывать о свадьбах. На другой же день явились сваты к Спорине, старшей дочери Лобана. Спорина и парень из рода Боровиков, Здоровец, не первый год приглядывались друг к другу и обещали составить хорошую пару. Веселясь на их сговоре, Вешничи почти позабыли о прежних печалях.

– Добры к тебе боги, Лобан! – говорил Берестень отцу невесты. – Двух детей разом сговорил, разом и свадьбы справишь! Одну девку из дому проводишь, другую в дом возьмешь, чурам в утешенье. И роду урона не будет! Вот все бы так!

У осмотрительной и трудолюбивой Спорины все приданое и подарки новой родне давно были готовы, не было препятствий к скорой свадьбе – от девичьей ленты до женского повоя ее отделяло всего четыре дня. Изба Лобана теперь с утра до вечера гудела, здесь толпились все женщины рода, для всех находилось дело. И никто не замечал, что Милава молчалива и печальна.

За два дня до конца Макошиной недели она отправилась к Моховикам. Брезь проводил ее тоскливым взглядом: за несколько дней сговора, когда жениху и невесте не полагалось видеться, он истосковался по своей Горлинке, как будто разлука их продолжалась целый год.

А для Милавы займище Моховиков уже стало чуть ли не милее родного: здесь она увидела Огнеяра и в первый, и, наверное, в последний раз. Нечего было и думать, чтобы Моховики или Вешничи когда-нибудь снова впустили в свои ворота чуроборского оборотня. Но ее мир опустел без него, в сердце ее было холодно и неприютно, как в лесу поздней осенью. Каждое воспоминание об Огнеяре стало драгоценно, Милава без конца перебирала в памяти каждое слово его, каждое движение, и к очагу в беседе Моховиков, где сидела когда-то вместе с ним, она стремилась, как к источнику живой воды.

Из окошек беседы тянулся серый дымок, слышалось слаженное многоголосое пение.

Девушки Моховиков, хотя и были напуганы участью Малинки, все же ждали женихов и верили, что к ним судьба и боги будут добрее. Говорят, что Князь Волков требует себе по девке в год – так в этом году он уже получил свою жертву и остальные могли его не опасаться.

Горлинку Милава нашла не шьющей пояса для подарков, как надеялась, а лежащей на лавке. На другое утро после сговора, когда родня жениха уехала, она внезапно расхворалась. Недуг, подхваченный в стылом осеннем лесу и несколько дней тлевший в ее груди, теперь вдруг вспыхнул пожаром. Даже под теплой медвежьей шкурой Горлинка дрожала от холода, часто сухо покашливала и хваталась за бок, кривилась от жгучей боли в груди, разливавшейся при каждом глубоком вздохе. Лоб ее был горячее камней очага, и вот уже два дня она почти не вставала.

Мать, Прибава, сидела возле нее с кринкой овсяного отвара на молоке и уговаривала Горлинку выпить хоть чуть-чуть.

– Уж второй день не ест, не пьет! – горестно пожаловалась Прибава. – Беда-то какая! Только сговорили, порадовались, свадьба вот-вот, а куда такую отдавать! Ваш старший-то своего не упустит, ему худого товара не всучишь! Скажет ведь, что худую девку, болезную, хотим вам спихнуть!

– Не скажет! Мы ее все равно возьмем! – уверяла ее Милава. – Нам только Горлинка нужна, другой не надо и даром, пусть хоть здоровее лосихи будет!

Горлинка непрерывно кашляла, давилась и хваталась за горло, как будто хотела оторвать душившие ее пальцы Лихорадки. Ни овсяный отвар, ни липовый цвет не помогали, и родные тревожились о ней все сильнее.

– Надо Елову позвать! – убеждала Милава хозяйку. – Долго ли до беды!

– Я уж хотела, да бабка Бажана не велела! – Прибава досадливо махнула рукой. – Не любит она ведунью вашу. Говорит, молода старух учить.

– Елова-то молода? – изумилась Милава. – Скажет тоже!

– А то! Елове ведь… дай сочту… – Прибава наморщила лоб. – Она же меня моложе, а мне как раз тридцать шесть годков. Да, я замуж как раз сюда пришла, а она в лес, и ей тогда пятнадцать сравнялось. У меня старшенькому девятнадцать, выходит, Елове вашей всего-то тридцать пять, а Бажана вдвое ее старше.

Милава молчала в сильнейшем удивлении – она-то думала, что Елове под семьдесят.

Но долго раздумывать о возрасте ведуньи было некогда. Тревожась о Горлинке, Милава решила не ходить домой, а ночевать у Прибавы. Всю ночь они с Веснавкой, четырнадцатилетней сестрой Горлинки, поочередно сидели возле нее, да сама Прибава несколько раз за ночь выходила из клетушки в истобку проведать дочь. И пока, несмотря на травы и заговоры, облегчения не наступало. Горлинка дрожала от холода, пылая лихорадочным жаром, не спала, а мучилась в полузабытьи, тяжело дышала и иногда, забывшись, постанывала от боли в груди. Сердце Милавы переворачивалось от жалости, ей хотелось немедленно сделать хоть что-нибудь, ничего не было жалко, лишь бы Горлинке полегчало. Но увы – Милава не была обучена искусству врачевания и мало чем могла помочь.

Под утро пришла бабка Бажана. Поглядев на Горлинку, она горестно покачала головой, заварила травы душицы, нашептала ее тайным заговором, которого не знала даже Елова, и велела поить Горлинку с ложки. Милава, Веснавка и Прибава старались, как могли, придумывали десятки забот, стараясь подбодрить себя и друг друга. Но в душе все понимали, что дело плохо: пылающая жаром и дрожащая от холода, покрытая испариной девушка тонула в Огненной Реке, служащей гранью жизни и смерти. Животворящие стихии Огня и Воды, против божьих установлений сошедшиеся в ее теле, грозили ей гибелью. Никакие доступные средства не могли восстановить равновесие этого хрупкого мира – человеческого тела, созданного богами из дерева и огня. Огонь грозил пожрать Горлинку, и даже реки слез матери не могли загасить его жадного жара.

В полдень все женщины рода собрались на капище внутри тына и вместе молили богов помочь девушке.

– Ох, чует нечисть рожениц да невест! – горько бормотала Бажана, склоняясь головой к самому подножию идола Матери Макоши. – Хоть ты, Матушка, охрани Горлинку! Одну невесту у нас волки отняли, хоть эту уберегите!

Веснавка испекла двенадцать блинов, помазала их медом и сметаной, отнесла в лес и оставила под елкой, прокричав в чащу:

– Вот вам блины, сестры-лихорадки, ешьте, а сестру мою оставьте!

Перед вечером Горлинка опять забеспокоилась, забормотала что-то.

– Увезу… увезу… – шептала она, и Милава в страхе поняла, что Горлинка говорит в беспамятстве. – Я не оборотень! – вдруг вскрикнула Горлинка, и все в избе вздрогнули.

Бабка Бажана склонилась над девушкой, выставила ухо из-под повоя. В беспамятстве больной часто называет злого духа, который его мучает, и тем помогает его изгнать.

– Про оборотня! Тоже про оборотня! – испуганно перешептывались родичи. Даже Долголет, до того не показывавший тревоги, бросил на скамье недочиненную сбрую и подошел к лежанке дочери.

– Княгиней будешь! – опять вскрикнула Горлинка и жалобно застонала. Дыхание ее стало частым-частым, она задыхалась и бессознательно тянулась вперед, словно гналась за ускользающим воздухом, а злой дух в ней продолжал кричать: – Не бойся! Я не оборотень! Княгиней будешь! Вот разделаюсь… Не хочу! Пусти! Пусти…

Женщины переглядывались, глаза их стали круглыми от изумления. Милава стояла на коленях возле лежанки, сжимала руку Горлинки и сквозь слезы звала ее:

– Горлинка! Сестра моя! Очнись! Опомнись, что ты говоришь!

Но Горлинка не слышала ее и сама не знала, что говорит. Злая болезнь привела ее дух на самую грань мира живых и мира мертвых, из-за Огненной Реки лихорадка кричала о том, о чем сама Горлинка хотела умолчать, чтобы не тревожить старую и новую родню. Сама Невея, старшая из двенадцати злобных и вечно голодных сестер-лихорадок, вцепилась в нее железными когтями и тянула в Кощное подземелье.

– Вот оно что! – прошипела бабка Бажана. – Оборотень ее испортил!

– Говорил я – не пускать его! – Долголет в бессильной злобе и отчаянии тряхнул кулаком. – Горе наше! В колыбели бы его придушить!

– Ах, проклятый! – с ненавистью шептала Бажана, опустив голову на руки. Она истощила уже весь запас проклятий и слез, но если бы чуроборский оборотень, принесший столько несчастий, был сейчас здесь, она с неженской и нестарушечьей силой вцепилась бы ему в горло.

Родичи осенялись знаком огня, а Милава сидела, застыв, все еще сжимая руку Горлинки, потрясенная, не зная, что и подумать. Не мог Огнеяр добиваться Горлинки! Он и не смотрел на Горлинку, слова ей не сказал! Как же так? Горлинка никогда не лгала и не могла солгать в беспамятстве. Что же это? Милава была в растерянности, ее мучил страх за Горлинку, томила тоска по Огнеяру, весь мир вокруг смыкался холодной теменью. А Малинка? Стоило вспомнить ее, как слезы наполняли глаза. О добрые чуры, неужели все это из-за потери священной рогатины? И неужели холодной мрачной осени никогда не будет конца, неужели свет и тепло насовсем покинули земной мир?

Опускалась ночь, последняя ночь перед назначенной свадьбой. Поняв, что дело плохо, Долголет послал младшего сына сказать Вешничам, что со свадьбой придется повременить. Узнав об этом, Берестень подумал, погладил бороду и объявил:

– Повременить так повременить! Не судьба, видно, Макошь не хочет! Придется и Спорине с Боровиками обождать. Уговорились две свадьбы враз играть, а уговор держать надо!

– Да что ты, батюшка! – Лобан опешил от такой неприятной неожиданности. Он очень любил старшую дочь, знал, с какой охотой она идет замуж, и не хотел ее огорчать. – Что мы Боровикам-то скажем? С ними тоже уговор!

– А чурам своим что скажем? Из рода девку отпустим, а другую взамен не возьмем? Роду урон! Не позволю! Прясть-ткать кто будет? Одну возьмем – другую отпустим, вот и весь сказ!

Со старейшиной не поспоришь, и Лобану пришлось в свой черед снаряжать племянника с вестью к Боровикам. Брезь изводился от тоски по Горлинке и тревоги за нее, Вмала жалела сына, а Спорина досадливо вздыхала, теребила конец косы и не глядела на Брезя, как будто он был во всем виноват.

Ночью Горлинке стало совсем худо. Она не приходила в сознание и уже не говорила, дышала с хрипом, в горле ее что-то булькало. Бабка Бажана велела приподнять ее, чтобы облегчить дыхание хоть немного. Отбросив гордость, она послала мальчишек за Еловой, но ведуньи не оказалось в избушке, и никто не знал, где она. Женщины еще хлопотали возле Горлинки, но по их унылым лицам было видно, что они смирились с близкой смертью девушки и уже не надеются на выздоровление. А Милава не могла даже представить такого страшного исхода. Горлинка, ее любимая подруга, невеста ее брата, не может умереть! Не сводя глаз с ее лица, Милава молила богов и ждала, что вот страшные хрипы прекратятся, Горлинка начнет дышать ровно, смертельная бледность снова уступит место румянцу. Но время шло, а Горлинке делалось все хуже.

Незадолго до утра Горлинка начала биться на лежанке, изо рта ее показалась розовая слизистая пена, окрашенная кровью из разорванных легких. Все женщины плакали навзрыд от жалости и тоски, бабка Бажана припала к краю лежанки головой, не имея уже сил ни бормотать заговоры, ни плакать, ни проклинать. Зачем она сама живет на свете восьмой десяток лет и в который уже раз видит смерть молодых? Не сама ли она заедает чужой век? «Боги, боги великие, возьмите меня, старую, я свое вдвое прожила! – беззвучно бормотала старуха, предлагая последнюю жертву, какую могла. – Но ее-то за что, невесту?»

Словно до конца обессиленная последним приступом удушья, Горлинка вытянулась на лавке и затихла. Дрожь постепенно спадала. Милава держала ее горячую руку, словно хотела не пустить в страшное Кощное владение, и чувствовала, как бьется тонкая жилка у Горлинки на запястье – слабо и часто-часто. Биение это становилось все тише и тише. Жизнеогонь затухал, но дух Горлинки, уже почти освобожденный, был еще здесь и мог слышать. И Милава беззвучно шептала, умоляя Горлинку не оставлять их, говорила, как они все ее любят, как тяжело будет им всем, особенно Брезю, лишиться ее.

И вдруг Милава ощутила, что Горлинка ее уже не слышит. Тонкая жилка под пальцами Милавы не билась совсем. Дух отошел. Дрогнула вода, налитая в горшок возле лежанки, – дух умершей вошел в нее, и теперь жизнетворящая стихия понесет его в Верхнее Небо.

Ужас пронзил Милаву, когда она вдруг ощутила, что держит за руку уже не человека. Ей хотелось закричать, вернуть, разбудить, но она только тихо ахнула и выпустила руку, совсем недавно бывшую рукой ее подруги. Руку мертвой. То, что мгновение назад она так горячо любила, стало внушать ужас – теперь возле них вместо любимой дочери, сестры, подруги была страшная часть Мертвого Мира.

Страшно завыли женщины, Прибава причитала и билась головой о край лавки, Веснавка звала сестру, рыдая навзрыд. А Милава сидела на полу и отчаянно выкрикивала сквозь льющиеся слезы:

– Не пойду! Не хочу! Не буду! Не я!

Один раз она уже побывала вестницей несчастья, и больше у нее не было сил на это. Непоправимость горя еще не укладывалась целиком в ее сознании, но она сразу подумала о Брезе. Ведь нужно сказать ему об этом! Милава знала, что Горлинка значит для Брезя больше, чем просто невеста для жениха. И ни за что она не пошла бы к нему с этой вестью. Лучше самой умереть!

– Чем прогневили мы чуров? За что боги послали нам столько бед! – взывала к невидимому небу бабка Бажана, прижимая кулаки ко лбу и судорожно кривясь, не в силах заплакать.

Но темное небо молчало.

Когда-то боги создали людей из деревьев: Деву – из березы, а Одинца – из тополя. После смерти каждая женщина возвращается в березу. За это почитают деревья, в которых живут души предков. Милава медленно брела через перелесок, бездумно наступая на хрустящий под ногами ледок на замерзших лужах, и вглядывалась в оголенные кроны берез. В одной из них, может быть, поселится теперь душа Горлинки. В какой? Милава хотела бы это знать, чтобы именно к ней приносить весной пироги, разрисованные яйца, вышитые рушники, которые положено дарить умершим. Но сейчас весь лес был голым, холодным, неприютным. Перед глазами Милавы все еще бушевало пламя погребального костра на берегу Белезени, столб темного дыма тянулся к небесам. Горлинку положили на краду* в уборе невесты и покрыли черными гибкими кистями березовых ветвей. Она все-таки надела убор невесты, и была в нем так хороша, что женщины расплакались заново, от души, не по обычаю. Не в дом мужа, а в Сварожье владение войдет теперь невеста.

звучали в ушах Милавы погребальные причитания. Страву* она не запомнила, и только узел с пирогами, посланный с нею несостоявшейся родне, тяжело бил ее по ногам и напоминал о поминальном угощении.

У Милавы не шла из ума последняя ночь болезни Горлинки, ее бессвязные крики. Кто же обещал сделать ее княгиней? Он ли был виноват в ее болезни и смерти? Ни у кого в обоих родах не было сомнений, что винить во всем следует чуроборского оборотня. Все были так в этом убеждены, что даже Милава начала сомневаться. У нее не было сил верить и сопротивляться общему толку хотя бы в глубине сердца. Что она о нем знает? Только то, что он оборотень, он сам и сказал…

Вдруг Милава остановилась посреди тропинки – так поразила ее пришедшая мысль. «Я не оборотень», – в беспамятстве повторяла Горлинка чьи-то слова. А ведь Огнеяр сам сознавался, что он оборотень, не отказывался от своей сущности, признавая ее и перед Милавой, и перед Моховиками. Зачем он стал бы лгать Горлинке?

Несмотря на все горе и тоску, у Милавы полегчало на сердце. Кто бы ни был виновником болезни Горлинки – это не Огнеяр. Хотя бы его она не потеряет… А что толку? Где он теперь? Вернется ли? А если вернется, то его осиновыми кольями встретят, не поглядят, что княжич. Так что все равно, кого он любил.

Милава вздохнула и пошла дальше. Но теперь на душе у нее было чуть легче. Несмотря на все, упрямое и глупое девичье сердце твердило, что это вовсе не все равно. И несмотря на все беды, продолжало любить его и верить его любви.

Вдруг какая-то тень мелькнула впереди. Милава быстро подняла голову и вздрогнула. В нескольких шагах впереди, возле самой тропы, стоял волк. Невольно Милава шагнула назад и застыла. Вот и ее нашла беда. И никто ей больше не поможет. Никто и не узнает, что сталось с ней на лесной тропе… А что с ней станется?

Милава не сводила глаз с волка, а он не двигался, тоже смотрел на нее, не нападал и не уходил, как будто чего-то ждал. Приглядевшись, Милава заметила, что волк выглядит не грозно, а скорее жалко. Пожалуй, это даже была волчица – исхудалая, с провалившимися боками и поджатым животом, как в самую суровую лютую зиму, с тусклой шерстью, висящей клочьями. И глаза ее смотрели на девушку жалко, тоскливо. Сейчас ведь не начало лета, когда исхудавшие кормящие детенышей волчицы выходят поискать себе еды. Что же это?

– Ты чего? – с дрожью в голосе спросила Милава. От испуга она никак не могла вспомнить нужных слов заговора, отгоняющего опасных зверей, и говорила первое, что приходило на язык, – как будто волчица была разумна и могла понять простые слова. – Чего ты вышла? Иди в лес. Не трогай меня. Я же тебя не трогаю.

Волчица не двинулась с места, склонила голову, ее желтые глаза по-прежнему с тоской смотрели на Милаву.

– Может, ты есть хочешь? – уже чуть смелее спросила Милава. – Я тебе пирога дам.

Она вытащила из узла поминальный пирог, разломила его пополам и бросила половинку волчице. Та молнией набросилась на пирог и проглотила его с жадностью, чуть не подавилась, глухо кашлянула и выжидающе подняла морду. Милава бросила ей вторую половину пирога.

– Ешь, ешь, – пробормотала она, пока волчица жадно поедала угощение. – Вот и ты ее помянула. Это пирог по подруге моей, брата моего невесте…

Горе снова набросилось на Милаву, словно сторожило где-то поблизости, слезы переполнили глаза и потекли по щекам. Волчица несмело шагнула к Милаве и застыла в двух шагах. Милава вытерла глаза, волчица нагнула голову, и Милаве захотелось ее погладить, как собаку. Может, у нее тоже беда. Может, у нее волк-муж погиб. Волки ведь парами живут, как люди, и дети при родителях.

Волчица подняла морду, и Милава не поверила глазам: по серой шерсти текли слезы.

– Ой, а ты чего? – Милава терла глаза, думая, что это ей от слез мерещится. – Разве волки умеют плакать?

Не моргая, волчица смотрела ей в глаза, и во взгляде ее была такая тоска, отчаяние, что Милаве до боли стало жаль эту волчицу с ее неизвестным горем, показалось даже, что она ее знала давно… Милава вглядывалась в желтые глаза зверя, но ощущение давней близости не проходило. Волчица нервно переступила сухими лапами, шагнула к ней, подняла морду совсем близко, рукой можно коснуться, тонко жалобно заскулила, словно умоляла о чем-то…

И Милава вскрикнула от внезапной догадки, поразившей ее, словно молния. Боясь и желая, чтобы это оказалось правдой, она глубоко вздохнула несколько раз, стараясь успокоиться, отчаянно боясь по неумению испортить такое важное дело. Дело жизни и смерти. Она не знала, что в точности нужно делать, но сердце ей подсказывало, что медлить нельзя.

– Малинка… Это ты? – хриплым от волнения голосом едва сумела выговорить она. – Малинка!

И волчица вдруг бросилась на землю, завертелась, ерзая шкурой по земле, дрыгая в воздухе лапами, завыла… И на ее месте оказалась девушка в уборе невесты, помятом и грязном, с растрепанными волосами. Она каталась по земле и кричала, как от боли, крик ее был бессознательно-резким, отчаянным, в нем слышалось что-то звериное. Она билась о землю и цеплялась за нее, словно хотела остановиться, но неведомая сила била и катала ее по земле. Потрясенная Милава зажимала себе рот, чтобы не разрыдаться от волнения, ее била крупная дрожь, она не верила своим глазам. Да, это была Малинка, исхудалая и бледная, со свалявшимися, словно год немытыми волосами, с темными кругами под зажмуренными глазами, кричащая что-то неразборчивое.

Еще не опомнившись, Милава кинулась к ней, попыталась поднять. Малинка вцепилась в нее с невиданной силой отчаяния, как утопающая, и они вместе оказались на земле. Милава обнимала сестру изо всех сил, как будто хотела удержать и не пустить обратно в чужой, звериный мир, откуда Малинку вырвало волшебство хлеба, испеченного человеческими руками, и ее человеческого имени.

Малинка перестала наконец кричать и взахлеб рыдала, не открывая глаз и прижимаясь лицом к плечу Милавы. Превращение ломало болью каждую частичку ее тела, но еще больше ее мучило счастье возвращенного человеческого облика и дикий ужас, что серая шкура снова облечет ее и вырвет из мира людей в суровый, чужой мир Леса, снова заставит ее скитаться по холоду и тьме без приюта, заставит голодать, лишит речи, надежного круга рода, всего. Лучше смерть, чем жизнь зверя тому, кто родился человеком.

Милава гладила ее по спутанным волосам, неразборчиво бормотала что-то утешающее, как мать маленькому ребенку. Ей самой не верилось, что сестра ее вернулась, что хотя бы одна беда из обрушившихся на них отступила.

А тем временем пошел снег. Мелкие белые крупинки сыпали из серых туч с утешающей равномерностью, их было много, но в Сварожьих закромах еще больше. Холодная темная осень сменится чистой зимой, мирным сном Матери-Земли, который восстановит ее истощенные силы и подготовит новый годовой круг. Белое покрывало постепенно ложилось на лес, на палые листья, сбитые дождями в плотный бурый ковер, на смерзшуюся грязь, на пустые ветви деревьев. Так он будет идти и идти, выбелит всю землю, укроет тьму и грязь, закроет пеленой забвения все людские горести. Сама себе Милава казалась маленькой и слабой среди бескрайнего, молчаливого, холодного леса, в который постепенно вступала Зимерзла и ее таинственные, даже вещим людям до конца неизвестные силы. Малинка перестала рыдать и только изредка вздрагивала, прижимаясь к Милаве. Одна из всех, она вернулась. Что-то уже никогда не вернется. Но огонь человеческого сердца продолжает гореть даже в осенней темноте и зимнем холоде, он согревает и наставляет, указывает путь и защищает. И пока он горит, перед ним будут бессильны даже самые могучие злые чары.

Глава 6

За несколько дней до новогодья Огнеяр оказался у самого устья Белезени. Здесь, за порубежным городком Хортином, Белезень впадала в Истир и земли дебричей кончались. В нижнем течении Белезень была широкой и текла прямо. Скованная льдом и засыпанная снегом, она превратилась в отличную дорогу. Две недели назад, в городе Звончеве, дружина полюдья поменяла телеги и волокуши* на сани и с дороги по берегу перешла на дорогу по самой реке. Здесь, на границе с дремичами, жило немного народу, и полюдье двигалось быстрее, чем в верхних землях. Оглядывая густые леса по обоим берегам, ровный снежный покров, где на много верст не встречалось человеческого следа, Огнеяр едва мог поверить, что здесь вовсе не край земли, что за Истиром начинаются земли смолятичей, да и на севере пустые леса скоро сменятся дремическими пашнями, лугами, родовыми поселками и городами. Раньше он бывал здесь два раза, в военных походах, и теперь, пристально оглядывая берега с огромными голубоватыми елями, которые росли только здесь, чутко принюхиваясь к зимней лесной свежести, Огнеяр не мог отделаться от чувства, что он снова вышел на рать.

Но позади него вместо войска двигался обоз полюдья. Вереница из полусотни саней растянулась по заледенелой реке так далеко, что хвост обоза не был виден за изгибами берега, и это тревожило Огнеяра. То, что охраняешь, хорошо бы держать на глазах. В хвост обоза он всегда отправлял для надежности большую часть своей Стаи во главе с Тополем, которому доверял так же, как себе самому.

Боярин Туча ехал рядом с Огнеяром. Поначалу он неодобрительно отнесся к желанию Дивия идти в полюдье, но возразить было нечего – этого права у княжеского сына не отнимешь. Кормилец Светела сильно недолюбливал княгининого сынка-оборотня, но за два месяца полюдья примирился с ним больше, чем ожидал. Неугомонный Дивий оказался не так уж непригоден к серьезному княжескому делу.

Начали они со ссоры: в первую же ночь, нагнав дружину полюдья на займище Скворичей, Огнеяр поставил в дозор кметей своей Стаи, а людей Тучи послал спать. Боярин был возмущен таким самоуправством, но Огнеяр, злобно сверкая глазами, отрезал, что в ночных дозорах будет стоять Стая. Ворча и бранясь, престарелый боярин подчинился. И дело было не в страшном красноватом блеске глаз оборотня и не в угрожающем оскале нечеловеческих клыков, а в смущенной совести самого Тучи. Он знал о замыслах князя Неизмира, о хлопотах Светела ради священной рогатины, из-за чего тот так рано бросил полюдье. У оборотня были причины опасаться за свою жизнь.

Туча так и не спросил, почему Огнеяр, всю жизнь избегавший княжеских забот, сейчас по доброй воле взялся за едва ли не самую утомительную из них. А Огнеяр при всем желании не смог бы ему ответить толком. Просто в час отъезда от Вешничей путь полюдья показался ему единственно правильным. В последние годы на сбор даней ходил Светел, и Огнеяр презирал это занятие, как и все, чем занимался любимец Неизмира, бояр и боярских дочерей. Теперь же Светел бросил полюдье в самом начале пути – и Огнеяр вдруг ощутил необходимым, назло Светелу, довести дело до конца. Для него разом обрели смысл укоры чуроборцев и уговоры матери – не пристало внуку Гордеслава в двадцать лет уклоняться от первейших княжеских обязанностей! Вынужденный опасаться за свою жизнь, Огнеяр вдруг ощутил жгучую потребность доказать себе самому и всем вокруг, что может быть князем уж никак не хуже Светела!

А когда сын Велеса чего-то по-настоящему хотел, он обыкновенно этого добивался. Словно волк зубами, Огнеяр яростно вгрызался умом в обязанности князя и скоро уже держал весь многочисленный обоз полюдья в кулаке не хуже, чем свою привычную Стаю. Боярин Туча поначалу обижался на него и сторонился, но в конце концов боярин и княжич поладили неплохо, хотя и не подружились. Туча прочно держал в голове, сколько и чего нужно взять с каждого рода, а под горящим взглядом княжича ни один даже самый прижимистый старейшина не смел спорить и ссылаться на неурожай. Что же касается суда, то здесь боярин только диву давался. Огнеяр мало что знал о древних судебных законах, но судил просто и остроумно. Что сделал – то и в ответ получишь, а чего себе не желаешь, то и другим не твори. А лгать и запираться при нем никто не смел. Стоило Огнеяру пристально поглядеть в глаза очередному упрямцу, как тот бледнел, обливался потом и с дрожью рассказывал, что уже украл и что только собирался украсть в будущем. Тяжелый, пронзительный, с красноватой жгучей искрой взгляд княжича-оборотня пронимал лучше каленого железа.

Сейчас, перед Хортином, где полюдье каждый год останавливалось на новогодье, люди и лошади с нетерпением ждали отдыха. Вдруг из-за поворота берега впереди показался Ярец – один из трех кметей, кого Огнеяр выслал проверять дорогу. Огнеяр встряхнул звенящей заморянской плетью, и Похвист, повинуясь привычному звуку, ускорил шаг.

– Личивины! – выкрикнул Ярец, подскакав поближе. – Целая толпа!

– Сами? – быстро спросил Огнеяр. – Близко? Вас видели?

– Нет. Следы. Из Стуженя выходят и вниз по Белезени идут.

Кмети поблизости унимали разговоры и привычно ощупывали оружие. Река Стужень, впадавшая в Белезень возле самого Истира, вытекала из глубин дремучих необитаемых лесов и служила прямой дорогой племенам личивинов. Личивины и пущень обитали на этих местах издавна, еще до того, как три или четыре века назад сюда пришли говорлинские племена. Это были невысокие, темноволосые, смуглые люди с немного раскосыми глазами, и язык их не имел с говорлинским ничего общего. Обитая в глухих лесах, они не пахали пашню и не сеяли хлеб, а кормились только охотой и рыбной ловлей, да еще немного разводили скотину. Обрабатывать металлы они не умели, делали наконечники для стрел из кости, а украшения, железные орудия, льяняные и шерстяные ткани выменивали у говорлинов на меха. Если же на охоте не везло и товаров для обмена не было, они, случалось, нападали на говорлинские поселения, забирали съестные припасы, скотину, уводили молодых женщин.

Нахмурясь, Огнеяр двигал ноздрями, жадно принюхиваясь. Но ветер дул им в спину, и он мог различить только запахи своего обоза.

– А ты не спутал чего? – с унылой надеждой спросил у Ярца Туча. Он уже настроился мирно отдыхать в Хортине целую неделю, и перед самым городом нарваться на личивинов было особенно досадно! Да еще с полным обозом дани!

– Что я, слепой? – обиделся Ярец. – Или личивинских копыт не видал? Все русло истоптали, поганцы. Десятка три-четыре, не меньше.

– Тополю скажи.

Послав Ярца предупредить конец обоза, Огнеяр взял еще пятерых кметей и поскакал вперед. Обоз, приготовившись к защите, следовал за ним. В неприятной новости не было ничего удивительного. Личивины знали, что во время солнцеворота говорлинские князья собирают дань – напасть и отнять собранное считалось у охотничьих племен наиболее славным и прибыльным походом.

Широкая полоса следов на снегу выходила из замерзшего русла Стуженя и тянулась вниз по течению Белезени. «Вот здесь бы и поставить крепость! – думал Огнеяр, рассматривая полосу следов. У личивинских мохноногих лошадок копыта были поменьше говорлинских. – Закрыть бы им дорогу сюда, а то так и будут весь век ползать!»

Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов*, но врагов не было видно.

На прибрежном пригорке показался тын – здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться – тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, – и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали – значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.

– Вот истинно дивии люди! – с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. – Ну ладно бы добро пограбили – лавки-то зачем ломать!

Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?

– Собаки! – яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. – Нагоню – со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!

Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. «Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! – возмущались их дикостью говорлины. – И не совестно своих же предков бить!» За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.

Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина.

Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.

Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником* здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.

– Видели следы? – воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. – Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, – я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…

– А ты смотришь? – гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. – Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?

– Да какое рад? – забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. – Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…

– Сам-то не боишься? – презрительно бросил Огнеяр. – За стенами-то оно завсегда спокойнее!

Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.

За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.

– С ума сошел! – от неожиданности не удержался боярин Туча. – Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…

Боярин хотел сказать: «Не лезь на рожон», но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.

– Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! – поддержал кашляющего боярина посадник Добрята. – У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…

– Не тронули! – перебил его Огнеяр и вдруг злобно оскалился, глаза его вспыхнули, как красные угли, и посадник от неожиданности и испуга отшатнулся, ударился затылком о бревенчатую стену. Ему словно пламенем полыхнуло в лицо, да княжич и был как пламя – то взметнется, то опадет. – Не видал ты займища вниз по реке. Из изб все выметено, одни печки остались, лавки и то переломаны! – яростно выкрикивал Огнеяр, крепко ударяя кулаком по столу, так что серебряная посуда, выставленная посадником ради важных гостей, подпрыгивала и звенела. – Не тронули! Здесь моя земля! Да мне любой хорек в глаза наплюет, если я дам всякой падали в моей земле гадить!

Посадник Добрята побледнел и переменился в лице: таким он никогда не видел чуроборского княжича, на ум сами собой приходили рассказы о том, что он – оборотень. Видно, правда, – на смуглом лице княжича была звериная непримиримость, глаза горели яростью, зубы… чуры добрые, а клыки-то! Добрята крепче прижимался спиной к стене, словно хотел как-нибудь влезть в нее.

– Как знаешь, княжич, – бормотал он сам не зная что. – Тебе видней. Дело твое. Оно конечно…

Огнеяр перевел дух и постарался остыть. За два месяца полюдья, чувствуя себя хоть ненадолго, но полновластным князем, он научился сдерживаться лучше, чем за все годы своей жизни. Теперь он отвечал не только за себя, от него зависел покой, достаток, сами судьбы сотен и тысяч людей. Он даже начал их жалеть. Даже посадник Добрята, когда вспышка гнева миновала, стал вызывать презрительную жалость. Глаза у посадника стали как у затравленного зайца, полуседая борода дрожит, волосы на лбу взмокли от холодного боязливого пота. Тоже, нашел на кого злиться! Сидит тут, как медведь в берлоге, кто хочешь, тот и грабь! Не такой сюда нужен посадник! А этот – весь в князя Неизмира. Трус!

Мысли Огнеяра снова, в который раз за это путешествие, вернулись к отчиму. Может быть, из-за отчима он и поехал в полюдье, а не домой в Чуробор, где его ждет теперь священная рогатина Оборотнева Смерть. Неверно было бы сказать, что Огнеяр испугался. Ему нужно было время разобраться и понять, что же теперь делать. Если удар ножом в темных сенях еще можно было отнести к мести Трещаги за безумие сестры, тохлопоты Светела о священной рогатине ясно показали, кто именно желает Огнеяру смерти. Для Огнеяра не было открытием то, что отчим его не любит, – об этом он знал с детства и платил Неизмиру тем же. Но ему и во сне не снилось покушаться на жизнь отчима, поэтому он не ждал покушения на свою. Но теперь приходилось ждать. Поэтому Огнеяр спал только среди Стаи и старался не выходить один. Он мог быть безоглядно смел, как зверь, загнанный в угол, но был лишен человеческого бахвальства и не искал опасностей, пока они сами не нашли его.

«И уж лучше личивинам на копья, чем на рогатину батюшки-отчима! – со злостью думал он за столом Добряты. – Да нет, куда Неизмиру против меня! Князюшка здоровьем слаб – ложку едва держит. А рогатина на то и священная, что сама бьет. Кого надо».

Утром, на позднем рассвете одного из самых коротких дней в году, Огнеяр со своей Стаей выехал из ворот Хортина. Посадник предлагал ему часть своей дружины, но Огнеяр отказался – он предпочитал иметь меньше людей, но таких, кому безусловно доверял. Волки охотятся дружной сложившейся семьей, а не случайным табуном.

Снегопада больше не было, и вчерашние следы были хорошо видны. Стая спустилась по Белезени до того места, где свернули личивины, и последовала за ними. Сегодня Огнеяру повезло больше, чем вчера: ветер дул ему в лицо, и он за версту мог знать, что ждет впереди. Запаха личивинов невозможно было не заметить в свежем лесном воздухе. Для чуткого носа Огнеяра от них за три версты несло горелым несоленым мясом, прогорклым салом, дымом голубой ели, которую они считают священной. Поговаривали, что личивины моются только летом, когда вода в речках теплая, а зимой и одежды не снимают месяцами. При встречах с ними брезгливо морщился не только Огнеяр, но сейчас и это было на пользу.

Широкая полоса следов пересекла Истир и вышла на смолятинский берег. Но Огнеяр без колебаний послал Похвиста вперед: своих врагов он готов был преследовать и на чужой земле.

Пограничные леса смолятичей населены были мало, и ближайшее жилье лежало неблизко. Стая проехала по следам уже больше десяти верст, но ветер нес им навстречу только обычные запахи зимнего леса. Но вот повеяло другим запахом – запахом остывшего угля и человеческим дыханием. На широкой поляне обнаружилось место стоянки – несколько угасших кострищ в снегу, разбросанные возле них дочиста обглоданные кости, брошенные шалаши из елового лапника. Кусты и молодые деревца вокруг были объедены неприхотливыми личивинскими лошадками, снег разрыт их крепкими копытами. Видно, здесь личивины останавливались на ночлег.

– Совсем недавно ушли! – решил Утреч, сойдя с коня и порывшись в золе одного из костров. – Тепло еще. Видно, как мы, на заре снялись.

– Не трогал бы ты чужой огонь! – предостерег его Недан. – Мало ли чего…

– А! – Утреч беззаботно махнул рукой, вытер пальцы о горсть чистого снега, подошел к Огнеяру и прикоснулся к его локтю. – С нашим Серебряным ни один сглаз не возьмет!

– Ладно, налюбовались! Дальше-то поедем или греться останемся? – насмешливо спросил Тополь. – Пора бы, а то они на своих недомерках далеко уйдут.

– Не уйдут. – Огнеяр покачал головой. – Охотой пахнет. Мы на них охотимся, а они еще на кого-то.

Стая поскакала дальше. Через несколько верст полоса следов снова сползла с земли на оледенелую реку. Это была Велиша, срединная река смолятичей. Но Огнеяр не задумывался, насколько углубился в чужие владения. Ноздри его чутко трепетали, и кмети, поглядывая на него, понимали, что враги уже близко. Запах человека в лесу делался все сильнее и теплее. Огнеяр сунул за пояс свою звенящую плеть – теперь их могли услышать.

Но все же они услышали первыми. Сначала Огнеяр, а потом и другие стали различать впереди многоголосые крики, конское ржание, железный звон и лязг оружия. Уже не таясь, Стая помчалась на шум. За поворотом реки прямо на льду кипела битва: человек сорок личивинов, покрытых серыми волчьими шкурами, с сухими волчьими мордами на головах, бились с двумя десятками кметей, в которых нетрудно было признать смолятичей, бривших бороды, но носивших длинные усы. Позади них виднелось полтора десятка саней, тяжело нагруженных мешками, бочонками, связками шкурок. Смолятичам приходилось нелегко. Оружие у личивинов было хуже, а серьезных доспехов вовсе не водилось, но их было слишком много – двое-трое на каждого из смолятичей. Под ногами уже виднелись тела убитых, стонали раненые, на белом истоптанном снегу ярко краснели пятна крови.

Издав короткий вой, Стая накинулась на личивинов сзади. От неожиданности личивины и смолятичи опешили и даже на миг остановились, но мечи и секиры Стаи уже обрушились на головы и спины, раздумывать было некогда. Смолятичи сообразили быстро и ударили с новой силой. Личивины пытались отбить двойной натиск, но с двух сторон были порублены почти мгновенно. Враги кончились так быстро, что Стая и смолятичи с размаху чуть не порубили и друг друга. Немногие уцелевшие личивины лежали мордами в снег, выражая покорность. Лязг железа сменился стонами раненых, оружие опустилось.

Когда ни одного личивина не осталось на ногах, Огнеяр перевернул свою секиру рукоятью вверх в знак того, что его битва окончена, и оглядел смолятичей. Некоторые из них вязали пленных личивинов и помогали своим раненым, остальные столпились перед своими санями, недоверчиво глядя на нежданных избавителей. Длинноволосая Стая, одетая в волчий мех, сама производила грозное впечатление и незнакомых встречных наводила на мысли об обороне.

– Кто вы такие? Кто вас ведет? – спросил Огнеяр у всех сразу, скользнув взглядом по настороженным лицам.

– До этого места их вел я.

Из толпы выступил высокий худощавый человек лет пятидесяти, одетый в коричневую свиту* с нашитыми на плечи и полы куньими хвостиками. Шапка с него слетела в битве, и голова сияла большой лысиной. Только по краям, как лесное озерцо осокой, лысина была окружена длинными прядями седых волос. На лице его, коричневом и морщинистом, выделялись белые кустистые брови, седые длинные усы и крупный красный нос. Огнеяр едва не рассмеялся – вид назвавшегося вождем очень позабавил его. На язык просились слова, что едва ли славному воеводе удалось бы вести свою дружину дальше этого места, но Огнеяр сдержался, помня, что он сейчас не на своей земле.

А красноносый словно услышал его мысли.

– А ты кто такой, юноша, и что ты делаешь на моей земле? – спросил он спокойно, словно и не было за его плечами трудной битвы.

– Ищу моих врагов! – заносчиво ответил Огнеяр и качнул в руке боевой топор.

Однако красноносый держался так уверенно и достойно, что Огнеяр все же сошел с коня и приблизился на несколько шагов. Красноносый оказался выше его ростом, и на мече в его руке сохла кровь. Несмотря на почтенный возраст, он не отсиживался за спинами кметей. Должно быть, и правда вождь.

Шагнув навстречу Огнеяру, красноносый с нескрываемым интересом оглядел его с головы до ног. Под развесистыми белыми бровями у него оказались светло-голубые глаза, ясные и пытливые совсем по-детски. Рядом с морщинистым лбом это производило странное впечатление, и Огнеяр никак не мог понять, что за человек перед ним. А тот, как оказалось, понял его гораздо лучше.

– Ты будешь находить врагов много и часто, юноша! Даже не ища их! – убежденно сказал он. – Много и часто!

Огнеяра стал раздражать и его уверенный голос, и это дурацкое «юноша» – его никто так не называл. И особенно то, что он не мог понять своего собеседника.

– Пока я нашел тебя и спас! – почти грубо ответил он. – И ты, чем разглядывать меня, лучше бы поблагодарил! Хоть скажи, кого это я нашел!

Красноносый смотрел на него все с большим интересом, даже с удовольствием, словно перед ним опустилась вдруг на снег птица Сирин и запела сладкие песни Перунова Ирия*. Огнеяр не привык к такому, он чувствовал растерянность, злился – он всегда злился на то, чего не понимал, и злостью готовил себя к возможной драке. Но у красноносого, видно, было совсем иное на уме.

– Ты странный человек, если хочешь найти во мне врага, – сказал он наконец.

– А может, я вообще не человек! – огрызнулся Огнеяр.

Красноносый обошел его с обоих боков, как столб с искусной резьбой, и с печальным недоверием покачал головой:

– Прости, юноша, но на сына бога ты мало похож.

Он не смеялся, он действительно посмотрел, подумал и отметил то, что увидел. И Огнеяр вдруг расхохотался. Впервые в жизни ему в этом не поверили, впервые его уверенно отнесли к миру людей, как раньше относили к миру нежитей. Этот осмотр и приговор показались ему очень забавными – послушали бы этого старика чуроборцы!

– Но я и есть сын бога! – воскликнул Огнеяр, наслаждаясь возможностью открыто сказать правду – все равно ведь не поверит.

– Тогда я должен тебя знать! – заявил красноносый. Сам он тоже заулыбался при виде веселья Огнеяра, его коричневое морщинистое лицо стало простоватым и очень добродушным. – Сыновей богов не так много в говорлинских землях. Я слышал только о двух-трех…

Но Огнеяр не догадался спросить, кто эти двое-трое, хотя сам не знал о других сыновьях богов на земле.

– Я – чуроборский княжич, – ответил он, перестав смеяться и глядя в лицо красноносому. Поверит, не поверит?

– Юноша! – Красноносый значительно поднял палец, словно собирался произнести пророчество. – Я, конечно, стар и глуп, но еще не настолько. Я видел чуроборского княжича. Он выше тебя ростом, у него голубые глаза и светлые волосы. И он очень, очень вежлив и почтителен со старшими.

В начале его речи Огнеяр удивился – до сих пор ему все верили. Но он не обиделся – красноносый вовсе не обвинял его во лжи, он просто говорил то, что считал истиной. А в конце Огнеяр понял, о ком идет речь, и снова рассмеялся. Ошибка старика и рассмешила, и раздосадовала его.

– Он очень понравился моей дочери, – закончил красноносый. – А от тебя она убежала бы, прости, как от волка. Так что приходится признать, что чуроборский княжич – это не ты. А кто же ты?

– Ты что-то не понял, почтеннейший! – с подчеркнутым уважением, подражая Светелу, ответил Огнеяр и даже поклонился. Ой как давно он этого не делал, даже голова закружилась. Веселье кипело в нем ключом, глаза блестели, и красноносый улыбался, глядя на него, словно не мог удержаться, как отец при виде радости любимого ребенка. – Тот, о ком ты говоришь, – Светел, сын Державца, брат князя Неизмира. А чуроборский княжич, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава, – это я.

Красноносый посмотрел ему в глаза, и Огнеяру вдруг показалось, что этот ясный детский взгляд пронзает его насквозь и видит всю его сущность с недетским пониманием и участием.

– А ведь ты не врешь! – с радостным удивлением вывел заключение красноносый. – Так ты – сын Добровзоры? И тебе двадцать лет? Вот это похоже на правду. А когда я смотрел на него, меня удивляло, отчего он выглядит на все двадцать пять!

– Его состарили княжеские заботы! – насмешливо отозвался Огнеяр, но чуткое ухо старика разобрало в его голосе обиду и презрение. – Так он сказал тебе, что он княжич?

– Нет. – Красноносый помолчал, прежде чем ответить, вспоминал, склонив голову к плечу. – Пожалуй, прямо не сказал. Но мне так подумалось. Он был у меня от имени князя Неизмира и так держался… Как наследник.

Огнеяр ответил презрительной и враждебной усмешкой, и старик решил не говорить больше о Светеле.

– А как же тебя зовут? – спросил он.

– Смотря кто, – уклончиво ответил Огнеяр. – Князь и Светел обыкновенно зовут меня Дивием.

– И обыкновенно они правы, – с торжественной печалью отозвался красноносый.

В странном и смешном старике не было вражды, не было глупого самодовольства, а было дружеское расположение и интерес. У Огнеяра как-то потеплело на душе от взгляда этих по-детски ясных и по-старчески мудрых глаз. Он даже вспомнил Милаву. Но тоска по ней уколола стрелой, и он поспешно прогнал ее образ.

– А как тебя зовут? – спросил он у старика.

– Скудоумом кличут, – простодушно ответил красноносый. Огнеяр догадался, что это не настоящее имя, ну да пусть его – настоящее имя первому встречному только дурак откроет. Он ведь тоже своего не назвал.

Кмети их тем временем, убедившись, что предводители беседуют мирно, вытерли и убрали оружие, надежно связали пленных, перевязали и уложили в сани раненых, переловили личивинских лошадок, обыскали трупы врагов. Взять у них было почти нечего – только оружие и украшения, которые личивины выторговали или награбили у самих говорлинов.

– Однако ты и правда сильно помог нам, княжич Дивий, – сказал красноносый, оглядев поле недавней битвы. – Не подумай, что старый Скудоум не умеет благодарить или что его старая шея не гнется. У стариков шеи часто гнутся лучше, чем у молодых, да?

Он посмотрел на Огнеяра с лукавой усмешкой – догадался, что его молодой собеседник совсем не умеет кланяться.

– Это большое искусство, – тоже усмехаясь, ответил Огнеяр. – Ему обучаются с годами, когда уже нет сил держать оружие.

– Нет, ему можно обучиться и раньше, если не любишь пускать оружие в ход. Кня… То есть Светел Державич владеет этим искусством в совершенстве, а ведь он старше тебя лет на пять, не больше, да?

Огнеяр усмехнулся – о Светеле он даже говорить не хотел.

– Князь должен уметь это с детства, – добавил старик.

– От моего деда я такого не слышал.

– Потому его и звали Гордеславом. Ну, так услышь это хотя бы от меня. Ты можешь тут же забыть слова старого глупца, но я все-таки подарю тебе еще одну мудрость: добро обычно вознаграждается. Я прошу тебя быть моим гостем. У меня тут неподалеку славный городок с крепкими стенами.

Огнеяр не был провидцем, но он чувствовал, когда говорят от души. Этот смешной и странный старик нравился ему все больше и больше. Еще раз качнув в руке свой боевой топор, он протянул рукоять старику. Тот в ответ подал ему свой меч. Теперь если окажусь вероломным – меня поразит мое же оружие. Немного есть проклятий страшнее.

Едва взявшись за рукоять меча, Огнеяр ощутил, что в руки ему попало старинное и очень ценное оружие. На клинке виднелись знаки древней грамоты волхвов, из которых Огнеяр не знал ни одной резы*, но испытывал при виде их легкий благоговейный трепет. Далеко не каждый клинок бывает ими отмечен, а только прошедший особую закалку и заклятый именем Сварога. Рукоять украшал тонкий серебряный узор с синими глазками бирюзы.

Пока Огнеяр рассматривал меч, старик смотрел туда же – на клинок. Огнеяр этого не заметил, а старик удовлетворенно кивнул и разгладил усы. Ему подали высокую шапку с широкими меховыми отворотами, и в ней он стал казаться еще выше. Усевшись в седло, он приобрел совсем внушительный вид, только куньи хвостики на его коричневой свите подрагивали на ходу в лад с длинными усами, и Огнеяр украдкой забавлялся, поглядывая на него.

– Как же ты, почтенный, на личивинов наскочил? – спросил он дорогой.

– Очень просто. Я собирал свою дань, а они чужую, то есть тоже мою. Вот мы и встретились.

– Они больше не будут! – с усмешкой ответил Огнеяр. Краем глаза он поймал взгляд Скудоума, брошенный на его сверкнувшие белизной клыки. Ну же, бойся, старичок, если страшно.

Но на лице Скудоума не отразилось страха.

– Эти не будут, – согласился он. – Но это еще не все. У Волков теперь плохие дела – они поссорились с Медведями, у них голодный год. А в прошлом году их вожак, Кархас, возымел наглость посвататься к моей дочери. Я, конечно, выгнал его поганой метлой, но теперь и моего скудного умишка хватает на то, чтобы ждать от него бед. Он обещал все равно ее получить! – Теперь старик разволновался, добродушие на его лице сменилось негодованием. – Как будто моя единственная дочь, глиногорская княжна, пойдет шестнадцатой женой в дымную нору грязного дикаря!

– Чего, чего? – Огнеяр непочтительно заглянул в лицо старику. – Твоя дочь – княжна?

– Ах да! – Старик виновато посмотрел на него. – Я забыл тебе сказать, что последние пятнадцать лет сижу князем в Глиногоре.

Как ни невероятны были эти слова, Огнеяр не усомнился в их правдивости. Он просто удивился.

– Я не слышал о князе Скудоуме, – ответил он, мучительно пытаясь вспомнить, как же зовут смолятинского князя. Раньше его не занимали соседи.

– Но ты не огорчайся! – утешил его старик. – Я тоже не слышал о княжиче Дивии. Я слышал, что сына Добровзоры зовут Огнеяром. А Светела я считал младшим ее сыном от Неизмира. Ну да я стар и глуп…

– Так ты… ты – Скородум Глиногорский? – Огнеяр наконец вспомнил.

– Некоторые люди называют меня и так, – подтвердил старик. – Но люди также говорят, что ты оборотень, поэтому им не следует верить.

– Но я и правда оборотень! – заверил его Огнеяр, даже опасаясь, что ему не поверят. – Ты еще подумай, почтенный, пускать ли меня в твой дом.

Скородум опустил глаза и еще раз осмотрел свой меч в руке Огнеяра.

– Посмотри – резы не горят! – возвестил он. – Они загораются от возмущения, если меч берет недостойный. А раз мой меч признал тебя достойным, могу ли я противиться?

– И часто ты спрашиваешь совета у меча? – спросил Огнеяр. Ему вдруг стало очень легко и хорошо рядом с этим смешным стариком, который не лез к нему с назойливым любопытством и не бежал прочь с криками ужаса. Еще кто-то увидел в нем человека!

– Часто, – охотно подтвердил Скородум. – Всякий раз, когда моя голова отказывается давать совет. А это бывает часто. Ведь моя голова похожа на котел – она блестит снаружи, но пуста внутри!

В доказательство старик приподнял свою шапку и показал Огнеяру лысину. И Огнеяр с удовольствием улыбнулся. Он был рад, что встретил этого старика, который притворяется дураком, как Неизмир притворяется умным.

– Тогда я рад, что вы оба мне доверяете! – весело ответил он. – И я хочу повидать твою дочь. Вдруг она все-таки не убежит от меня, хотя я и наполовину волк. Я очень люблю отбивать девушек у Светела!

– Не очень-то почтенное признание! – Скородум испытывающе посмотрел на него, по-птичьи склонив голову, словно предлагал устыдиться и отказаться от этих слов.

– Зато он пытался отбить у меня мой княжий род! – непреклонно ответил Огнеяр, уже не смеясь. – А это поважнее девушек.

Так и получилось, что Огнеяр встретил солнцеворот в земле смолятичей. Городок Велишин, куда его привез красноносый князь Скородум, был самым северным становищем* глиногорского полюдья. К обороне от личивинов смолятинские князья относились серьезно: не только детинец, но и посад Велишина был обнесен надежной стеной из бревенчатых срубов с площадкой заборола наверху. Как и во всех городах на Истире, внутри городища располагалось немало богатых купеческих и ремесленных дворов.

Огнеяр никогда еще не бывал в землях других племен и смотрел вокруг с большим любопытством. Его забавлял и вид безбородых, зато длинноусых смолятичей, и их выговор, полностью понятный, но непривычный для дебрича. Велишинские девушки поначалу насмешили его: они заплетали на голове три косы, одну спускали по спине, а две закручивали баранками на ушах. Огнеяру казалось, что они похожи на овец, но овечек очень милых, и, когда он провожал их глазами, в нем говорили разом и волк, и человек.

Но гораздо больше его поразило то, как к нему здесь относились. Как и всякий торговавший город, Велишин не испытывал недостатка в новостях и рассказах о делах других, кое-кто, наверное, и здесь слышал про чуроборского оборотня, но никто не знал, что это Огнеяр. И в нем не видели ничего страшного, ему улыбались, дружелюбно приветствовали, как всякого гостя князя Скородума. Чуть ли не впервые в жизни Огнеяр чувствовал себя человеком среди людей, не слышал в гуле толпы перешептываний на свой счет, ничьи опасливо-любопытные глаза не сверлили ему спину. И от этого ему было легко, весело, словно он сбросил и оставил где-то в лесу тяжкий груз дурной славы, которой пользовался в родных местах. Он почти что родился заново, стал совсем другим человеком, гораздо лучше прежнего. Еще бы Милаву сюда…

Сам Скородум проводил в Велишине все двенадцать дней новогодних праздников и сразу же пригласил Огнеяра остаться у него на все это время. Он обращался с гостем самым дружеским образом, много расспрашивал о Чуроборе, о князе Неизмире, о княгине Добровзоре. Об отчиме Огнеяр говорил неохотно, и Скородум быстро прекратил эти расспросы. Нежелание отвечать уже было ответом, и глиногорский князь, по заслугам носивший свое имя, понял об отношениях Огнеяра с отчимом гораздо больше, чем тот ему сказал. Почти все. Зато о матери Огнеяр говорил живо, с удовольствием, и они провели немало времени в разговорах о ней.

– Двадцать лет назад Добровзора звалась первой красавицей всех говорлинских земель! – сказал еще в самом начале Скородум, и расположение, которое к нему чувствовал Огнеяр, значительно укрепилось при этих словах.

– Она и сейчас лучше всех женщин на свете! – убежденно ответил он, подумав вдруг, что не видел мать слишком долго. – Она совсем не постарела и такая же красивая.

И Скородум кивал лысой головой, подергивал себя за длинный седой ус, на лице его было задумчивое и немного грустное выражение. Мысли его унеслись в давние годы, когда сам он был немногим старше своего нынешнего гостя.

– Я ничего не слышал о твоей дочери, но, наверное, она тоже красавица? – весело спросил Огнеяр, чтобы не остаться в долгу.

– Я не стану ее хвалить. Она осталась в Глиногоре – приезжай и посмотри на нее сам. Она там присматривает за братьями, пока я собираю дань.

– Так у тебя есть и сыновья?

– Да, двое, от последней жены. Старшему – девять лет, а младшему семь, они еще носят детские имена. И я не знаю, что из них получится. Обидно встречать новый год в разлуке с ними, но брать их с собой еще рано. Побудь со мной на этих праздниках, нам обоим будет веселей.

Огнеяру здесь было так хорошо, что он без раздумий принял приглашение. Но уже на следующий день, в самый солнцеворот, произошло событие, которое отвлекло его мысли от веселья.

С утра Огнеяр собрался на охоту, с разрешения и одобрения хозяина. Рассказывали, что в древние времена в день солнцеворота из леса выходили к Велишину две лосихи – мать и дочь, посланные Макошью и Велесом в благодарность за жертвы. Одну из них люди закалывали и съедали все вместе, вторая возвращалась к своим лесным хозяевам. Но однажды люди пожадничали и убили обеих лосих. С тех пор боги огневались и перестали присылать жертвенных животных. Когда эту повесть рассказали Огнеяру, он тут же загорелся охотничьим азартом и вызвался привезти лосиху для общего угощения. Скородум с радостью позволил ему поохотиться в его лесах – своему сыну Велес не откажет в богатой добыче. Но едва Огнеяр собрался выезжать, как на княжий двор прибежал один из дозорных кметей со стены.

– Из лесу личивины лезут! – доложил он князю. – Тьма-тьмущая, целое войско. Сотни две, не меньше.

– А, за вчерашнее мстить! – оживленно воскликнул Скородум, словно ему сообщили о приезде давно ожидаемых гостей. – Ну, сын мой, видно, с охотой малость повременить придется. Пойдем поглядим!

Народ толпился на улицах детинца и посада, тревожно гудел, но большого испуга не было видно. Велишинцы доверяли своему князю, и пока он был здесь, они не боялись личивинов. Лесные воинства и прежде не раз являлись под стены, но были опасны только в случае внезапного набега. Кмети из велишинской дружины и из дружины полюдья без суеты готовились сражаться, если князь пошлет их в поле.

С заборола было видно, что на дальней опушке леса, перестрелах в двух от стен города, собралось целое войско – не меньше трех сотен личивинов. Судя по сушеным волчьим мордам на их головах, это были соплеменники вчерашнего отряда, погибшего на замерзшей реке. Непривычного человека их вид напугал бы до жути – казалось, что огромная толпа кровожадных оборотней с волчьими головами и человеческими телами потрясает оружием возле города. Злобный угрожающий вой из сотен глоток был слышен даже в детинце.

– А я что говорил! – не показывая тревоги, воскликнул Скородум и повернулся к Огнеяру: – Вчерашние. Вот и Кархас сам, их вожак.

– Явился! – подтвердил густым басом темнобородый велишинский посадник. – Видно, прошлогоднее позабыли! Ну да ничего, мы напомним.

– Да нет, друже мой дорогой! В прошлую зиму мы Рысей били, а они Рысей в полбелки не ставят, – поправил его князь.

– Один морок! – отмахнулся воевода.

– Да какие они волки! – презрительно воскликнул Огнеяр и сунул палец в ухо. – Скулеж-то подняли! Да разве так воют!

Вскинув ладони ко рту, он набрал в грудь воздуха и испустил долгий, звучный, пробирающий до костей охотничий вой волка-вожака. Такая мощь звериного мира, такая победная красота и неумолимая угроза были в его голосе, что все разом замолчало и замерло по обе стороны заборола. Потрясенные люди слушали голос Сильного Зверя.

– Вот так надо! – удовлетворенно сказал Огнеяр. Все вокруг смотрели на него с изумлением, а Скородум – с уважением. Личивины молчали.

– Эко ты их уел! – пробасил воевода. – Унялись, гляди-ка.

– Еще бы не уняться! – Огнеяр весело подмигнул князю. – Я ведь им охотничью песню спел. Поняли! Поняли, хорьки вонючие, что не они здесь ловцы, а кто-то другой на них самих охотиться будет!

У другого это можно было бы счесть бахвальством, но только не у Огнеяра. В нем таилась огромная, нечеловеческая сила, и чем больше к нему присматривался Скородум, тем более заметной она становилась. Теперь он твердо верил, что перед ним сын Велеса, и не удивился бы ничему.

– Кто же тебя научил? – спросил Скородум. – Если бы я тебя не видел, то подумал бы, что это выл Князь Волков.

– Меня учил волк. И выть, и различать запахи, и охотиться… И драться.

– Так ты умеешь быть волком?

Теперь уже Огнеяр посмотрел на князя с изумлением. Это был первый человек на его памяти, который правильно понял суть оборотничества. Раньше его спрашивали, умеет ли он превращаться в волка, но никто еще не спросил, умеет ли он быть волком. Никому из праздно любопытствующих охотников поболтать о всякой жути не приходило в голову, что это тоже надо уметь. И что это гораздо труднее, чем просто превратиться.

А толпа личивинов тем временем пришла в движение. Лучники на забороле приготовились встретить врагов, если они подойдут ближе. От толпы на опушке отделилось несколько человек с большими лапами голубоватой ели в руках. Это означало, что они хотят поговорить.

– Где есть ваш вожак? – ломаным языком закричал один из личивинов. – Наш вожак Кархас хочет с ним говорлить.

– Я здесь! – приветливо крикнул Скородум, выглядывая в широкую скважню-бойницу. – Здравствуй, Кархас великий и могучий!

В его голосе была легкая насмешка, но ухо личивина не могло ее уловить. Кархас кивнул в ответ с истинно дикарской надменностью. Лицо его скрывала волчья личина, одет он был в грубо сшитый шерстяной кожух с нашитыми волчьими клыками и палочками, раскрашенными в желтый и красный цвета, медвежьи сапоги и рысьи штаны – таким образом у личивинов было принято выражать свое презрение к двум другим племенам. Волчья шкура покрывала плечи и спину Кархаса, передние лапы шкуры были связаны у него на груди. Сложен он был крепко и среди личивинов казался высок, хотя по говорлинским меркам был среднего роста, а северные заморяне назвали бы его вовсе коротышкой. Он не открывал рта, а толмач*, видно, сам знал, что говорить от имени вожака.

– Вы вчера убить наши воины! – кричал толмач. – И вы взяли их добычу. Отдайте ее назад и дайте выкуп за головы. Тогда мы уйдем. А не то дух Кулема-Эляйн страшно убьет вас!

– Этого не будет, милый! – так же приветливо отозвался Скородум. – Не надо было вашим воинам на нашу землю ходить, я ведь в гости не звал!

Огнеяр мог бы еще много чего добавить, но пока помалкивал, предоставляя говорить хозяину, только провожал его слова одобрительными кивками. Неизмир на месте Скородума уже дрожал бы от страха, видя такую рать у себя под стенами, а глиногорский князь смотрел на личивинское воинство, как на горсть букашек.

Личивинский посланец был готов к подобному ответу и сразу предложил другое.

– Тогда выходи биться с Кархасом! – крикнул он. – Кархас – великий воин, он убил десять чужих вождей и повесил их головы на свой дом. Ты победишь – мы уйдем, а Кархас победит – вы даете нам дань семь зим!

– Соглашайся! – горячо воскликнул Огнеяр, едва дослушав до конца. Каждая жилка в нем встрепенулась. – Соглашайся, почтенный! – нетерпеливо умолял он князя, видя, что тот колеблется. – Я за тебя пойду!

Скородум посмотрел на Огнеяра: его лицо оживилось, глаза горели жаждой битвы. Наполнявшая его сила рвалась наружу, отказ сделал бы его несчастным.

– Я согласен! – закричал Скородум в скважню. – Только вместо меня будет биться мой сын. Он молод и силен, он будет достойным противником для Кархаса великого и могучего.

Кархас величественно кивнул волчьей мордой. Он тоже знал язык говорлинов, но у личивинов считалось ниже достоинства вождя самому говорить с врагами. Толмач и воины отъехали назад к лесу, а Кархас неспешно направился к ровному месту перед воротами города, удобному для битвы.

Смолятинские кмети наперебой предлагали Огнеяру оружие, кольчуги, мечи, шлемы, щиты. Но он попросил только принести его боевой топор, оставшийся в горницах Скородума.

– Я знаю, что ты сын бога, но все же… – начал Скородум, с сомнением глядя на оружие и доспехи, отвергнутые Огнеяром. – Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Я знаю, что молодые любят драться, но чем тебе помешает хорошая кольчуга? У нас хорошие кольчуги, есть даже орьевской работы.

– Э, мою шкуру ковал сам Велес! – весело отмахнулся Огнеяр. По блеску его глаз Скородум догадался, что он что-то задумал. Старый князь тревожился за парня, к которому успел проникнуться дружбой, но уверенный вид Огнеяра оставлял мало места для тревоги. – Мою шкуру простое оружие не возьмет. Уже проверяли!

Он подмигнул Скородуму, взял боевой топор и пошел к воротам. Народ возбужденно гудел, предчувствуя что-то необычное. Ворота Велишина открылись. Кархас приосанился. На мост вышел один-единственный человек – среднего роста, с непокрытой черноволосой головой, с топором в руке. Сначала Кархас разочарованно сморщился при виде его – ни блестящего шлема, ни прочной кольчуги, которую личивины почитали ценнейшей военной добычей, на нем не было. Но пояс и обручья противника заманчиво блестели серебром, топор тоже был хорош, и Кархас медленно поехал ему навстречу.

– Эй, ты! – свысока окликнул он черноволосого. Перед битвой полагалось нагнать страх на противника или разозлить его бранью. – Откуда ты взялся? У Красного Носа нет сыновей!

– Сегодня вечером у храбрых хорьков не будет вожака! – дерзко ответил парень, и его белые зубы сверкнули на солнце. Что-то при виде его зубов смутило Кархаса, но он не успел сообразить что. – Если ты не уйдешь отсюда по доброй воле!

– Я увезу сегодня твою голову! – закричал Кархас, начиная злиться. Черноволосый щенок был вдвое моложе его, а дерзок был не по годам.

– Увези хотя бы свою шкуру! – весело ответил Огнеяр. Он видел, что противник его злится, а именно это ему и было надо. – И эту дохлую морду, которая заменяет тебе голову.

– Могучий дух Кулема-Эляйн пожрет тебя! – в ярости от такого оскорбления закричал Кархас и бросился на противника с занесенным копьем. Это было священное копье волка Метса-Пала, прародителя личивинского племени Волков, и никогда оно не знало промаха в руках вождя.

– Тихо! – Смеясь, Огнеяр легко отпрыгнул в сторону, и конь Кархаса промчался мимо. – Куда же ты, великий и могучий хорек? Посмотри сюда!

Справившись с конем, Кархас обернулся и занес копье для броска. Но смех противника сбивал его с толка, в глазах мелькало то ли от солнца, то ли от ворожбы, но копье его пролетело в трех шагах от противника.

– Твоя дохлая морда слепа и беззуба! – крикнул ему Огнеяр. – Смотри, какими бывают волки!

И вдруг лицо его потемнело, глаза вспыхнули красным, как угли, нижняя часть лица двинулась вперед, уши торчком встали на затылке – и перед Кархасом оказался человек с волчьей головой. Та же осталась серая накидка с широким поясом, те же серебряные браслеты блестели на запястьях, но руки, сжимавшие топор, стали волчьими лапами. Общий крик ужаса и изумления пролетел над опушкой и над заборолом, люди не верили своим глазам.

Словно какая-то сила толкнула Кархаса в грудь, он свалился с коня прямо в снег, конь его с испуганным ржаньем помчался прочь. Личивинское войско, бросая оружие и забыв о своем вожде, с истошными воплями бежало к лесу и скрывалось за деревьями. А Кархас барахтался в снегу и не мог встать, волчья морда надвинулась ему на глаза и не давала смотреть.

– Вставай, щенок! – слышал он низкий, нечеловеческий голос. – Ты ведь вышел на битву!

Кое-как стянув личину на затылок, Кархас встал сначала на четвереньки, потом на ноги. Человек-волк стоял в трех шагах от него, топор покачивался в опущенной лапе, но не оружие, а свирепая волчья морда на человеческих плечах внушала неодолимый ужас. Сам мир Сильных Зверей, мир Леса, которому личивины поклонялись и приносили жертвы, стоял против него во всей грозной силе.

– Теперь ты видишь, кто перед тобой! – доносилось из волчьей пасти. – Ступай в свою нору и не смей показываться в этих землях. В другой раз я сдеру с тебя и дохлую, и живую шкуру!

Боком, не смея пройти мимо человека-волка, Кархас на непослушных ногах кое-как проковылял, обойдя его стороной, пятился к лесу, боясь повернуться спиной. Волк тихо рыкнул сквозь зубы; Кархас пустился бежать со всех ног, не заботясь даже о своем достоинстве вождя, всепоглощающий ужас гнал его ледяной плетью, дыхание сбивалось, красные круги расходились перед глазами.

В город Огнеяр вернулся уже в человеческом облике. Покачивая топором, который ему так и не пригодился, он оглядел высокие, обитые железными листами ворота и подумал с беспокойством, а впустят ли его обратно. Эх, Дивий, все-то у тебя через голову! Один город нашел, где тебя в люди приняли, – и тут не удержался, волк из-под человечьей шкуры рвется! Не бывать тебе, как видно, человеком!

Но ворота раскрылись как по волшебству. Воротная стража, жители Велишина, кмети в молчании встречали Огнеяра, не зная, как к нему отнестись. Он спас их от дикого воинства, но не опаснее ли был он сам?

Князь Скородум торопливо шел ему навстречу.

– Видишь, почтенный, мне не понадобилась кольчуга! – весело крикнул Огнеяр еще издалека, и при звуке его человеческого голоса, уже знакомого и привычного, морщины на лбу Скородума несколько разгладились, на лице отразилось облегчение. Он поднял руку, будто хотел похлопать Огнеяра по плечу, но не решился.

– А ты хорошо сделал, сын мой, что прогнал его, не проливая крови! – сказал он, всматриваясь в лицо Огнеяра. А оно было таким же, как прежде, только волосы на лбу взмокли от пота и дышал Огнеяр чуть чаще обычного, словно и правда бился на поединке.

«Все равно я не стал бы жрать такую вонючую дрянь!» – подумалось Огнеяру, но это была волчья мысль, застрявшая в человеческой голове, и он промолчал.

Видя, что их князь приветлив с оборотнем, велишинцы опомнились от боязливого удивления, загомонили, стали благодарить Огнеяра. Скородум увел его назад в терем, велел подать пирогов и меда, и Огнеяр накинулся на еду, как настоящий волк. Даже неполное превращение отняло у него немало сил, и теперь он был очень голоден. Скородум сидел рядом и с интересом смотрел, как он ест. И Огнеяр опять вспомнил Милаву, свою первую встречу с ней, пирог в ее протянутой руке.

– Что ты так смотришь, почтенный? – не переставая жевать, спросил он, надеясь отвлечься разговором. – Ты думал, что теперь я ем только сырое мясо?

– А ты можешь его есть? – с детской любознательностью спросил Скородум.

– Могу. Но только когда у меня волчьи зубы и волчий желудок. То есть когда я совсем волк.

– А тебе не трудно было превратить одну голову? – продолжал расспрашивать Скородум, но Огнеяра почему-то совсем не раздражали его вопросы. – Я не слышал об оборотнях наполовину. Говорят, есть где-то люди с песьими головами, но это, наверное, пустые байки.

– Брехня собачья! – подтвердил Огнеяр. – А одну голову трудно превратить. Труднее, чем целиком. Через плетень, скажем, прыгать не велик труд, а вот попробуй с размаху на верхний край запрыгнуть и удержаться!

– А еще говорят, надо нож в пень воткнуть и через него кувыркнуться. Правда это? – снова спросил Скородум.

– Брехня собачья, – повторил Огнеяр с истинно волчьим презрением к собакам и к пустой брехне. – Дух звериный в себе в кулак собрать надо. Не через пень надо кувыркаться, а через себя самого. Кому дано богами – тот и через горшок обернется. А кому нет – только на нож напорется, да и все.

Скородум слушал его с той детской любознательностью, которая и наградила его мудростью долгой жизни. Сидящий перед ним смуглый черноволосый парень с белыми звериными клыками оседлал, казалось, саму грань миров, мира людей и мира Леса, его глаза были открыты в оба эти мира сразу. Те, кого пугало и отталкивало все чужое, видели в нем только звериную половину и боялись его, забывая, что вторая половина в нем – человеческая. Он не человек и не волк, он – оба сразу, и даже Скородуму нелегко было взять это в толк. И все же он благословлял судьбу за эту встречу, открытое окно за грань миров. Не каждому выпадает встретить такое, а понять – еще меньшим.

– Но как же ты это делаешь? Я внимательно наблюдал за тобой, но не заметил ничего.

– Не хочешь ли попробовать, почтенный? – Огнеяр насмешливо посмотрел на старого князя. – Не пробуй лучше. В твои года – совсем нехорошо. Все кости ломает и по-иному перекручивает. Чем старше человек, тем ему труднее. Наш чародей чуроборский, Двоеум, мне маленькому еще говорил: «Рубаху переменить – и то труд, а то не рубаха – шкура!»

Впервые в жизни Огнеяр охотно рассказывал о том, о чем раньше всегда молчал и не говорил даже с матерью. Он верил, что Скородум поймет его. Может быть, даже поможет самому понять себя.

– Трудно себя самого переменить, – помолчав, добавил он. – Больно поначалу. А потом ничего. Если надо. А вот когда чужая ворожба ломает – вот тогда плохо, ой плохо!

Огнеяр зажмурился и покрутил головой, вспомнив о превращенной свадьбе. Как они там теперь, Моховики и Вешничи? Чего еще придумает Князь Волков? И что с ней, с Милавой?

– Это и не с оборотнями бывает! – вдруг погрустнев, сказал Скородум. Но Огнеяр не понял, о чем он.

– Вот кого ты, почтенный, сыном назвал! – сказал Огнеяр, все еще думая о своем.

– А я и правда мог бы быть твоим отцом, – ответил Скородум, в свою очередь удивив Огнеяра. – По крайней мере, отчимом. Двадцать лет назад я был женихом твоей матери. Конечно, после Огненного Змея об этом и говорить было нечего. Моя родня велела мне забыть о ней. Моя мать сказала: «Не пытайся отнять у Велеса то, что он выбрал для себя». Все боялись, что твоя мать и ты принесете мне несчастье. Я женился на Вжелене, у нас дочь, но мне часто кажется, что я до сих пор…

Он запнулся, не решившись сказать о чем-то, но Огнеяр не заметил – он был слишком потрясен. Этот человек мог бы быть его отчимом. Он бы растил его и учил быть человеком – то, чему Огнеяра не учил никто.

– Я был тогда молод, но умен и всегда слушался старших, – уныло прибавил Скородум. – Они, конечно, были правы. Но я был дурак, что послушался их.

Огнеяр ничего не ответил, но в душе был с ним полностью согласен.

На другое утро возле леса снова показались личивины. Поднявшись на забороло, Огнеяр разглядел уже знакомую фигуру Кархаса, а рядом с ним существо, одетое целиком в волчьи шкуры, обвешанное клыками, самое меньшее, от пяти волков. В руках, а вернее, в лапах существо держало бубен и какую-то высокую палку с волчьим зубастым черепом. Видно, это был личивинский кудесник. Провожало их несколько воинов, державших оседланного коня.

– А вся толпа где же? – переговаривались велишинцы на стене. – Видать, в лесу затаились.

– Но там никого нет! – удивленно воскликнул Огнеяр, принюхавшись к ветру. – В лесу нет людей.

– Ты уверен? – Скородум тоже удивился.

– Ветер мне в лицо от леса. На несколько верст нет больше ни одной вонючки.

Кархас и кудесник тем временем направились к воротам. Скородум вышел вперед.

– Эй, где вожак? – закричал Кархас, и все удивились, что сегодня он обошелся без толмача. – Мы хотим говорлить!

– Я здесь! – отозвался Скородум. – Я хотел бы, дети мои, чтобы сегодня вы были поумнее вчерашнего.

– Где тот, кто вчера был твой сын? – закричал ему кудесник. – Он нужен нам.

– Вот он я! – Огнеяр поднял руку, чтобы его было легче заметить снизу. Он сразу подумал, что это гости опять к нему. – Признали?

– Да, мы признали! – ответил Кархас, и оба личивина разом поклонились. По заборолу пробежал удивленный гул: никто никогда не видел, чтобы личивины кланялись.

– Мы признали, кто ты есть такой! – закричал кудесник. – Вчера ты открыл нам твое лицо. Ты – великий священный волк Метса-Пала. Ты пришел снова для радости твоих детей. Мы – твои дети, а ты – наш великий отец. Весь народ метсане рады, что ты пришел снова. Будь наш вожак, как был в старые годы. Народ метсане поклоняется тебе! Мы привели тебе коня!

Личивинские воины вывели вперед коня, покрытого волчьей шкурой.

– Прими его и прими твой народ! – закричал Кархас. – Води нас в битву и на охоту!

Гул на стене стих; все ждали ответа Огнеяра. А он молчал в изумлении. Вот его и нашел княжеский стол, нашел там, где он вовсе не искал. Его зовут быть князем личивинов! Живой прежний князь по доброй воле уступает ему свое место! На миг Огнеяру показалось, что племя Волков и правда больше подходит для него, чем дебричи-говорлины. Но остаться жить в глухих лесах? А мать? Перевезти ее сюда? И оставить Чуробор Неизмиру со Светелом?

Все эти мысли стрелой пролетели в голове Огнеяра. И, глядя на священного коня и священное копье личивинского князя, которое ему протягивали, он со всей остротой и ясностью осознал, что должен получить чуроборский стол своего деда и прадеда. Долгие последние месяцы это убеждение зрело в нем и теперь вспыхнуло, как молния, освещающая пространство на много верст вокруг. Его место – в Чуроборе. И его дорога – туда, даже если путь к дедовскому столу прегражден священной рогатиной по имениОборотнева Смерть. Это его путь, его благо и его зло, которого ни у кого не отнять и никому не передать. Быть князем трудно, но если он родился наследником чуроборских Славояричей, от этого наследства ему так же не уйти, как не выскочить из этой шкуры с волчьей шерстью на спине.

– Я рад, что дети лесов признали меня! – медленно и важно ответил он личивинам. Он сам не знал, откуда у него берутся эти слова и этот голос, где-то в дальнем уголке его глубокой и темной натуры проснулся, может быть, сам первый волк-прародитель. – Но мой путь по земле еще не кончен. Меня ждут долгие дороги, прежде чем я смогу войти в круг моих детей. Ждите меня. Я еще вернусь к вам. Я показался вам вчера для того, чтобы вы знали о моем новом рождении. Но время еще не пришло. Я благословляю вашу охоту, звери сами будут бежать на ваши копья. Ждите меня. Я еще приду к вам. А пока возвращайтесь в свои земли. И расскажите всем – великий Метса-Пала вернулся!

– Мы будем ждать! – закричал кудесник. – Твой конь и копье будут ждать.

– Пусть храбрый Кархас носит мое копье и ездит на моем коне! – позволил Огнеяр с истинно княжеским величием. – Он достоин их, пока я не приду за ними сам.

– Нет равного тебе, великий Метса-Пала! – радостно завопил Кархас. Теперь пусть кто-нибудь попробует отобрать у него копье вожака – ведь его дал ему сам священный волк-прародитель!

Огнеяр милостиво распрощался с личивинами, и они скрылись в лесу. А их новоявленный князь и священный прародитель сел прямо на пол на забороле и вытер рукавом мокрый лоб. Ясное осознание собственной судьбы, пришедшее ему в эти мгновениия, потрясло и утомило его почти так же, как самое первое превращение четырнадцать лет назад.

Скородум участливо присел на корточки рядом с ним, потрясенные всем увиденным кмети и велишинцы толпились вокруг, но было тихо.

– Что это я им наговорил? – удивленно спросил Огнеяр у Скородума. Он выглядел как человек, неожиданно проснувшийся от яркого небывалого сна.

– Ты все правильно говорил, мальчик мой! – Скородум взял его за плечо и по-отечески пожал. – Мне было бы больно, если бы ты променял стол твоего деда на их лесные владения. Но было бы глупо отказаться от чести, раз уж им хочется видеть в тебе священного волка.

– Значит, я правда должен идти в Чуробор? – Огнеяр посмотрел в лицо Скородуму, угадавшему его мысли.

– Правда! – убежденно ответил старый князь. – Я все понимаю, мой мальчик. Я знаю Неизмира. Просто так он тебе ничего не отдаст. Но ты возьмешь то, что тебе принадлежит по праву. Ты сможешь. Я достаточно узнал тебя за эти дни.

– Но меня… – Огнеяр хотел сказать про Оборотневу Смерть, но отвел глаза. – Меня там не считают человеком. Все меня боятся. Меня зовут волком.

– Докажи им, что ты еще и человек. Ведь это так и есть.

Огнеяр с вопросом и надеждой заглянул ему в глаза. Скородум закивал, глядя на него с печалью и отеческой любовью.

– Спасибо тебе, – устало сказал Огнеяр. – Я сам иногда не знаю, кто я такой. Трудно жить на грани миров. Быть волком с волками и человеком с людьми. Особенно когда люди видят во мне волка, а волки – человека. В Чуроборе меня зовут волчьим выродком, а у волков – двуногим… – Огнеяр не договорил, из горла его вырвался короткий хриплый рык, и Скородум догадался, что на языке волков это какое-то грубое ругательство.

– Тебе трудно, – печально согласился Скородум. – Но ты помни: без тебя эти миры никогда бы не встретились. Возьми из каждого ту силу, которую он может тебе дать. И тогда ты будешь не человеком и не волком, а будешь самим собой.

Огнеяр ничего ему не ответил, задумчиво покусывая нижнюю губу блестящим волчьим клыком. Иной раз быть самим собой – самое трудное дело.

Глава 7

Огнеяр оставался в Велишине еще пять дней – отправляться в путь за княжеским престолом в дни безвременья между старым и новым годом было бы безумием. Но едва первый день месяца просинца* положил начало новому годовому кругу и обновленный лик Светлого Хорса зажег блеском снега, Огнеяр со своей Стаей покинул Велишин.

Своим появлением в Хортине он весьма огорчил боярина Тучу, который уже начал мечтать о том, что Дивий со Стаей сгинул в личивинских лесах и никогда не вернется. Его рассказ о знакомстве с князем смолятичей боярина тоже не порадовал: теперь Скородум знает, кто наследник Гордеслава на самом деле, и случайная гибель Дивия, если это вдруг произойдет, не останется незамеченной. Может, глиногорский князь и не станет открыто вмешиваться в дела соседей, но пойдут разговоры… А Туча знал, что разговоров князь Неизмир боится не меньше, чем открытой вражды.

Скоро старый боярин заметил, что Дивий вернулся другим. Он стал более замкнут, более молчалив и менее задирист, чем был каких-то семь дней назад. Как дерево с корнями из земли, он безжалостно выдернул боярина из уютного Хортина, не дав ему даже допраздновать новогодье, и повел полюдье назад. Поднявшись по Белезени на несколько переходов, полюдье свернуло на Стрем и стало подниматься по нему. Дойдя до истока второй из дебрических великих рек, полюдье лесами переходило на Глубник и снова спускалось к Белезени, на слиянии которой с Глубником стоял Чуробор.

Путь этот занимал почти два месяца. И Огнеяра словно подгоняла какая-то тайная мысль: он торопился, нигде не останавливался больше чем на один день, охотился со Стаей ровно столько, сколько нужно было для прокорма дружины. И Туча, поглядывая на него, беспокоился все больше. Лучше бы Дивий оставался таким, как прежде. А теперь никто не знал, что от него ждать.

Для княгини Добровзоры это была самая беспокойная зима из всех пережитых ею после явления Огненного Змея. Много дней после Макошиной недели она ждала сына, подолгу не спала ночью, прислушиваясь, не раздастся ли за воротами победный вой Стаи, возвещающий о возвращении с лова. Но ночь за ночью проходила в тишине, и княгиня тревожилась все сильнее.

Через несколько дней после Макошиной недели вместо Огнеяра вернулся Светел, которого ждали из полюдья только месяца через четыре. Добровзоре сказали, что он не то захворал дорогой, не то привез спешную весть, но она ничему не поверила. Одно было ясно – прилежный княжеский брат бросил полюдье неспроста. Не слушая слов, княгиня пристально наблюдала за мужем. Перед возвращением Светела Неизмир был мрачен и замкнут, а после того стал странно, лихорадочно оживлен, то собирал гостей и пировал в гриднице до утра, то по целым дням не выходил из опочивальни. Добровзору он явно избегал, и она не находила себе места от тревоги – не за себя, а за сына. За двадцать лет она убедилась, что мрачность и веселье Неизмира связаны только с Огнеяром. Она знала все то, что Неизмир старался от нее скрыть – и его ненависть к пасынку, и его страх перед ним.

Чтобы держать мужа на глазах, княгиня стала выходить в гридницу, сидеть на княжеском суде Неизмира, слушать, что говорят приходящие к нему. Так она узнала от купцов, что Огнеяр ушел с полюдьем. Это объяснило, почему его так долго нет, но не уняло тревоги Добровзоры. Она знала, что княжеские дела мало занимают ее сына и нужна была серьезная причина, чтобы он оставил Чуробор так надолго, ни слова не сказав матери. Какая?

И вскоре она узнала если не обо всем, то о многом. В первый четверг нового года в княжескую гридницу явились три мужика из лесных родов с Белезени. Один из них назвался Взимоком, старейшиной рода Моховиков, второй – Берестенем, старейшиной Вешничей, а третий – Горятой, старейшиной Лисогоров.

– Мы к тебе, батюшко княже, – начали они, кланяясь и смятенно теребя в руках заячьи шапки. – Пришли защиты искать. Оборони нас от…

Мужики перекинули опасливый и смущенный взгляд с князя на княгиню. В душе Неизмира что-то встрепенулось – он понял, с кем это связано, и лихорадочное возбуждение наполнило его.

– Говорите, добрые люди, не бойтесь ничего! – искусно сохраняя внешнее спокойствие, подбодрил он мужиков. – Никто из дебричей не останется без моей защиты, кто бы ни был обидчик!

Обнадеженные этими словами, старейшины изложили свою беду.

– Нечисть нас одолела, – заговорил Взимок, стараясь не глядеть на княгиню. – Еще перед первым снегом был у нас на займище княжич Огнеяр, да не поладил с кем-то из своих кметей, тот у нас лежать остался с головой расшибленной. – Старейшина и сам не замечал, что выдает за правду досужие догадки всего рода, пошедшие уже после злосчастной свадьбы. – А через три дня помер, а потом из могилы вышел да упырем сделался. Чуть не целый месяц мы от него не знали как спастись, спасибо, Оборотнева Смерть помогла, да и воевода твой подсобил, дай ему Макошь доброй судьбы!

Взимок поклонился Светелу, стоявшему возле кресла Неизмира, и тот благосклонно кивнул в ответ. Побледневшая княгиня судорожно вцепилась в подлокотник кресла – Огнеяр ничего не говорил ей об этом, и она не знала, что здесь правда.

– Да только на этом наши беды не кончились, – продолжал Взимок, и у княгини тоскливо защемило сердце в предчувствии еще более злых вестей. – Как ушла от нас Оборотнева Смерть, так еще хуже беды нас нашли. На Макошину неделю приехал к нам опять княжич. Была у нас свадьба, мы девку нашу отдавали за парня из Лисогоров. В самый день свадьбы ихней он к нам приехал. И со свадьбой самой он ехал невесту провожать. Да только свадьба до поля льняного доехала, а там на нее страшный оборотень вышел – Князь Волков. И вся свадьба, как один человек, в волков обратилась!

По наполненной людьми гриднице пробежал изумленный и испуганный ропот.

– Так то Князь Волков! – не выдержав, воскликнула княгиня. – При чем здесь мой сын?

– Так ведь, княгиня-матушка… – Взимок смущенно чесал в затылке, не решаясь перед лицом княгини обвинить в таком злодеянии ее сына. Держать речи в княжьей гриднице оказалось не в пример труднее, чем у себя в беседе перед родными бабами. – Ведь княжич-то… люди говорят…

– Сам он оборотень и с оборотнями дружбу водит! – непримиримо отрезал старейшина Лисогоров. Он никого не боялся, когда речь шла о благополучии его рода. – Из моих там двенадцать человек было, да девка-невеста. И все волками стали. Девка вернулась, ведунья наша в лес ходила и шестерых воротила, а шестеро так в лесу и остались волками бегать!

– Нет, нет! – отчаянно твердила княгиня, сжимая руки и не замечая боли от давящих перстней. – Мой сын не мог причинить вам такого зла! Он не водит дружбы с Князем Волков! Он не мог этого сделать!

– Шестеро волками остались навек! – твердил свое Горята. – Кому, кроме него, волков на людей навести!

– А у нас в ту пору и еще беда случилась! – снова начал Взимок. – Мы свою другую девку, Горлинку, за парня из Вешничей просватали. А за три дня до свадьбы она захворала да померла. А дух в ней говорил: княгиней сделаю тебя, я, мол, не оборотень, не бойся меня. Мы так рассудили – оборотень ее сглазил, хотел с собой увезти, вот она оттого и захворала.

– Погубил он нам невесту! – подал голос и Берестень, видя, что князь слушает их с вниманием, без гнева и даже с участием.

Лицо бледной, потрясенной их словами княгини тронуло его сердце, ему было жаль ее, как жаль всякую мать, горюющую о своем ребенке. Ну уж и ребенка дали ей боги!

– Нет, нет! – повторяла Добровзора, и в голосе ее звенели слезы. – Мой сын не такой! Он не мог…

– Да с девками он всегда удержу не знал, – негромко заговорили бояре по лавкам. – Толкушу хоть послушайте! А у кузнецовой девки, слыхали, младенец с волчьим хвостом родился! Чей, как не его!

А Светел побледнел не меньше княгини и судорожно сжимал рукоять меча – ему хотелось уцепиться за что-то надежное. Его потрясла весть о смерти Горлинки. Он хотел бы верить словам мужиков, что в этом виноват Огнеяр, но сердце и совесть говорили другое. Виноват был он сам. Как тяжкий сон он помнил свои собственные слова, которые говорил ей в лесу: «Не бойся меня, я не оборотень, я тебя княгиней сделаю!» Не сказала ли она еще чего – не знает ли кто-нибудь правды! Дивию что – одной виной больше, одной меньше. А вот ему, если кто-то узнает… Страх дурной славы мешался в душе Светела с жалостью о Горлинке, с чувством вины. Ведь он полюбил ее, он не желал ей зла! Нет, правда все сглазил Дивий – где появляется он, там начинаются беды!

– Я выслушал вас, добрые люди! – говорил тем временем князь Неизмир. – Слова ваши опечалили меня. Я не хотел бы верить, что мой пасынок причинил вам столько горя, но я не обвиняю вас во лжи. Я хочу рассудить вас с княжичем по справедливости, но этого нельзя сделать, пока его нет. К началу месяца сухыя* он вернется в Чуробор и сам ответит на ваши обвинения. Так велел судить князь Владисвет, давший нам Правду Дебричей. Отправляйтесь к своим родам, а когда княжич Огнеяр вернется, я пошлю за вами. Наш суд еще не кончен, и мой приговор будет справедлив.

Князь отпустил старейшин. Княгиня была не в силах дальше сидеть в гриднице и сразу вышла. Едва она оказалась в своих горницах, как слезы хлынули из ее глаз, и она разрыдалась от потрясения и горя. Она не верила, не могла и не хотела поверить, что сын ее повинен в этих страшных и злых делах. Появление упыря, превращение людей в волков, смерть девушки-невесты! Да разве он способен на такое! В Чуроборе и правда поговаривали, что у младенца, которого родила месяц назад дочка княжеского кузнеца, есть волчий хвост. Когда Кудрявка и Румянка передали эти слухи княгине, она вызвала к себе бабку, принимавшую младенца, и та Матерью Макошью поклялась ей, что он ничем не отличается от других. До трех месяцев новорожденного не полагалось никому показывать, поэтому досужие сплетни не прекращались, и это сердило Добровзору. Но что были эти сплетни рядом с тем, что она услышала сегодня! С небывалой силой княгиня желала, чтобы ее сын сегодня же, немедленно оказался здесь и сбросил с себя эти страшные обвинения. А что он сумеет это сделать, княгиня не сомневалась. В чем бы ни обвинил его весь свет – Добровзора верила, что ее сын не способен на такие злодеяния.

Дверь без скрипа приоткрылась, в горницу шагнул, склонив длинноволосую голову, чародей Двоеум. Не спрашивая позволения, он сел на свое излюбленное место – на пол возле очага, положил себе на колени навершие посоха, сложил на нем руки и молчал, глядя на плачущую княгиню.

– Чего тебе нужно? – раздраженно крикнула она. – Зачем ты пришел? Тоже припас мне новости? Уйди! Ты тоже всегда считал его волком! Ты убедил в этом Неизмира! Уходи, я тебя видеть не хочу!

Чародей не двинулся с места, его равнодушное молчание было для княгини что горсть холодной воды. Постепенно она успокоилась, вытерла лицо, нервно скомкала платок в руке.

– То и беда, княгиня, что я не волком его считаю, – заговорил наконец Двоеум. – Он не волк и не человек, они в нем оба сразу живут, потому он себе места найти не может, его ни люди, ни волки за своего не принимают. Вот и кидаются, кому как по силам.

– Он не волк! – снова разволновавшись, воскликнула княгиня. Весь мир ей представлялся жадной, бессмысленно-злобной стаей, лающей на Огнеяра и норовящей укусить не за причиненное зло, а за свой собственный страх. – Он не волк! Я знаю, я – его мать!

– Он не волк, да волк в нем живет, – говорил Двоеум, не замечая ее волнения и слез. – Живет, то затаится, а то наружу рвется. А кто раз в нем волка увидит, хоть почует – всю жизнь в нем только волка и будет видеть.

– Другие ничем не лучше! – горячо восклицала княгиня, не слушая чародея, движимая вечным стремлением матери – защищать. – В каждом зверь живет, в ином и похуже волка! Ты сам – лиса хитрая, кто знает, что у тебя на уме! Да только в других так сразу зверя не видно! А в нем видно – где беда, вали на него! Оборотень, видишь!

– Такая судьба его – волком быть. Он сам-то его и не держит взаперти, погулять выпускает. Сам он и виноват.

– Не может он быть виноват!

– Не может? – Двоеум насмешливо прищурился, и княгиню пробрала дрожь от его взгляда, словно обещавшего, что главная беда еще впереди. – Хочешь, покажу тебе сынка твоего? Таким покажу, каким и ты его не видала, хоть ты и его мать!

Княгиня молчала, глядя на него, как на вестника несчастья. Знаком велев ей ждать, Двоеум вышел и вскоре вернулся, неся с собой почерневшую от времени серебряную чашу с волшебными узорами вокруг широкого горла. В чаше мягко переливалась прозрачная вода, казавшаяся черной над черным дном. Уже знакомая с Двоеумовой ворожбой княгиня крутила на пальце золотой перстень, но чародей остановил ее:

– Золота не надо. Не Дажьбога* я буду о помощи просить. Светлые боги не видят твоего сына. О нем только Велес знает, только Велес его покажет, если будет на то его воля.

– Что ты такое говоришь! – Княгиня отшатнулась, с возмущением глядя на чародея. – Как это – светлые боги не видят моего сына! Не может такого быть!

– Может, не может! – с легким раздражением повторил Двоеум. – Знаю я, княгиня, что слова мои тебе не по нраву, да ведь ни словом я тебе не солгал и не солгу! Дажьбог, Перун, Сварог, Лада не знают твоего сына. Он был в мир Велесом послан против них. Не знают они его, и благодари судьбу, что не знают. Иначе он бы у тебя до стольких лет не дожил.

Княгиня потрясенно молчала и все равно не верила. Не может быть, чтобы от Огнеяра отвернулись Сварог и Перун – тогда он боялся бы железа, не мог владеть оружием, не побивал бы любого в борцовских схватках Медвежьего дня*. Не может его не знать Дажьбог – тогда солнечный свет давно обратил бы его в камень. Не могут о нем не знать добрые богини – тогда и она, мать, не могла бы любить его.

Но против всей чародейной мудрости Двоеума у княгини была только вера и любовь материнского сердца. И она молчала, глядя, как чародей опускает в воду гадательной чаши медвежий коготь, как сыплет туда черный порошок ядовитого мухомора, как водит ладонями над водой, шепчет заговор. Вода в чаше начала волноваться, забурлила, как в роднике, потом под руками Двоеума успокоилась и стала ровной. Двоеум знаком предложил княгине заглянуть в воду.

Сначала она видела только черное дно чаши с медвежьим когтем, потом взор ее заволок туман, и в тумане сначала расплывчато, потом яснее замелькали какие-то фигуры. Княгиня видела темное широкое пространство, покрытое белым снегом, на нем коня с сидящей на нем маленькой фигуркой девушки, а возле коня – его, Огнеяра, которого она узнала бы в любой темноте. Вдруг он присел, нагнул голову, перекувырнулся на снегу и встал на четыре лапы – волком. Добровзора изумленно ахнула. А волк, только что бывший ее сыном, присел, стремительно распрямился и бросился вперед, навстречу другому волку. Мгновенно закипела яростная схватка; не помня себя от ужаса, княгиня не могла отвести глаз и сама не знала, что страшит ее больше: участь сына в этой схватке или его звериный облик.

Темное поле вдруг посветлело, теперь княгине виделся ясный день. Огнеяр стоял на снегу, такой же, как всегда, с боевым топором в опущенной руке, и лицо его было веселым, но веселье это не понравилось Добровзоре: под ним таилась скрытая злость. Вдруг Огнеяр что-то крикнул, и лицо его мгновенно изменилось, стало волчьей мордой на человеческих плечах. Какое-то странное существо в звериных шкурах барахталось перед ним на снегу, а вид Огнеяра поражал ужасом. Это был оборотень, страшный, кровожадный оборотень, и в нем не осталось ничего от того Огнеяра, которого княгиня знала и любила как своего сына.

Вдруг оскаленная морда человека-волка стала расти, заполнила собой все снежное поле, придвинулось близко; княгиня хотела закричать, отшатнуться, но не могла, она застыла и не чувствовала своего тела, словно скованная льдом, один всепоглощающий холодный ужас заполнил ее существо. Морда в чаше менялась на глазах, это уже не была морда волка, а личина какого-то страшного, небывалого существа, порождение подземного мира мертвых. Темная кожа, оскаленные хищные зубы, горящие голодные глаза смотрели прямо на Добровзору. У этого существа не было имени, не было даже тела – это был сам воплощенный ужас, страх смерти, ждущей где-то рядом. Сама Вела выглянула к ней из Кощного владения, усмехнулась, словно обещая скорую встречу наяву.

И все кончилось. Княгиня отшатнулась и едва не упала, уцепилась за край лавки и опустилась на колени, закрыв лицо руками. Голова ее кружилась, перед взором было темно, душу заполнил страх. И некому было спасти ее от этого страха, никого не было рядом с ней, способного тягаться с Велой. Нельзя убить то, что никогда не жило.

– Нет, – прошептала наконец Добровзора, не отводя рук от лица. Она говорила не Двоеуму, осторожные движения которого еще слышала возле себя, а прямо ей, хозяйке Кощного владения, которая, конечно, слышала ее сейчас. – Нет, не верю я тебе. Это ты свой мерзкий лик мне показала, не его. Не он, а ты сама и была. А он не такой. Мой сын – не волк. Не верю.

Двоеум вытирал медвежий коготь, извлеченный из чаши, и с недовольством качал головой, прислушиваясь к тихому бормотанью княгини. Боги сильны, но истребить материнскую любовь не могут даже они. Даже когда она всем во вред.

– Где же ты, волчонок мой? – с тоской шептала княгиня, не замечая, что сама себе противоречит. – Вернись! Вернись ко мне скорей! Тебя они все боятся! При тебе и Вела не подойдет! Зачем ты меня оставил так надолго?

– Не зови его! – предостерег Двоеум. – Услышит ведь.

– И пусть услышит. Я хочу, чтобы услышал! – Княгиня отняла наконец руки от лица и враждебно посмотрела на чародея. – Я хочу, чтоб он был здесь!

– Сама не знаешь, чего хочешь! – выкрикнул вдруг Двоеум, выбитый из терпения мучениями княгини, к которым он не мог остаться равнодушным, как ни пытался. – Сын твой – оборотень, а здесь его ждет Оборотнева Смерть! Пусть лучше в лесах остается! Целее будет!

– Что? – Княгиня вскинула на него глаза. – Смерть? Оборотнева Смерть? Что это такое?

Но Двоеум, злясь на себя, что сказал лишнее, только махнул рукой и пошел вон из горницы. Княгиня подняла руку, хотел удержать его, побежать за ним, но не было сил даже встать. Ужасающий лик Велы снова всплыл в ее памяти. Она вскрикнула, слезы полились по ее лицу. Прибежавшие Кудрявка и Румянка нашли ее совсем больной, дрожащей, как в лихорадке, плачущей непонятно о чем. Они отвели княгиню в опочивальню, уложили, напоили травками, кое-как успокоили. Всю ночь они по очереди сидели при лучине возле ее лежанки, видели, что княгиня не спит, а смотрит в темноту лихорадочно блестящими глазами. То одна, то другая выходили на забороло и прислушивались к ночной тишине, тщетно выискивая слухом знакомые звуки приближения Стаи. Они знали, что Огнеяр вернется не скоро, но молили богов привести его домой побыстрее.

Последние несколько переходов до Чуробора Огнеяр не знал покоя. Непонятная сила подталкивала его – скорей, скорей домой! Огнеяру казалось, что за время его отсутствия в Чуроборе произошли какие-то тревожные и опасные события, и он стремился туда, как птица к гнезду с оставленными птенцами. От нетерпения увидеть высокие стены Чуробора, построенные из срубов, резные ворота детинца, княжий терем, мать, даже Неизмира Огнеяр не находил себе места. Его разбирала лихорадочная дрожь, шерсть на спине ерошилась и почти вставала дыбом. Постоянно думая о доме и матери, Огнеяр почти перестал замечать, что происходит вокруг. Если к нему обращались, из горла его в ответ рвалось раздраженное рычание, и он с трудом сдерживал голос зверя, который вдруг заворочался в нем, заставлял себя ответить по-человечески. В конце месяца сечена, когда справляются волчьи свадьбы, Огнеяр всегда чувствовал беспокойство, посмеивался и без труда находил, как его унять. Но сейчас было совсем не то. Ночами ему снились странные сны: как будто отдельные части его тела начинают сами собой превращаться в волчьи, он видел себя со стороны – человеком с волчьей головой, с лапами вместо рук и ног, с хвостом, свисающим из-под человеческой одежды. Зрелище это казалось ему постыдным и отвратительным, он просыпался в поту. Но даже не само зрелище тревожило его, а то, что во сне эти превращения происходили против его воли и он не мог с ними справиться. А ведь никогда в жизни, кроме памятного самого первого превращения четырнадцать лет назад, Огнеяр не надевал волчью шкуру против воли. А теперь ему казалось, что его воля кончилась и им правит кто-то другой.

Не в силах выдерживать эти сны, Огнеяр поднимался и по полночи сидел возле очага, глядя в еле-еле тлеющий огонь. «Отец добрался! – думал Огнеяр, вглядываясь в пламя, словно пытаясь разглядеть тайные знаки в непрерывной пляске рыжих язычков. – Кому еще под силу меня за шкирку взять, как мокрого щенка? Отец!»

При мысли об отце ему сначала представлялся огромный, как он казался маленькому мальчику, рогатый идол Велеса с железным посохом в руках, стоящий в большом святилище на горе Велеше. Но идол – он идол и есть, колода резная, не больше. Сам бог – не в колоде. Огнеяр смотрел в пламя, расслабив взор и отпустив дух на волю, грезил наяву, и вот тогда ему начинал смутно являться истинный лик его отца. Что-то неоглядно огромное, темное и глубокое, как сама ночь, всеведающее, знающее все песни и обладающее всеми богатствами земного и подземного мира. Отец Стад, Исток Дорог, Всадник Волны, Хозяин Ключей – все это он, Велес, Подземный Хозяин, вечный противник Перуна Громовика в бесконечной битве богов. Нечеловеческие глаза смотрели из тьмы в душу Огнеяра, и в глубине их мерцала искра Подземного Пламени. Искра, двадцать лет назад давшая ему жизнь.

«Может, пришел мой срок? – мысленно спрашивал Огнеяр у пламени, зная, что оно передаст его вопросы отцу. – Чего же ты хочешь-то от меня? Ты послал меня в мир, чтобы убить кого-то. Так открой наконец – кого?» И его тянуло в Чуробор все сильнее, словно исполнилось давнее предсказание Двоеума и сердце указывало ему врага, назначенного судьбой. То и дело его подмывало бросить медлительный, почти на версту растянувшийся к концу полюдья обоз и без остановок мчаться в Чуробор, навстречу этому непонятному неотступному зову. Сдерживало его только нежелание уподобиться Светелу.

Стая делала вид, что ничего не замечает, но каждую ночь то один, то другой кметь украдкой приподнимал ресницы и вглядывался в полутьме в лицо Огнеяра, слабо освещенное отблесками дремлющего пламени, отрешенное, спокойное, каким не бывало днем, и напряженное, словно перед битвой. Он не говорил об этом ни с кем, и никто ни о чем его не расспрашивал. Но все тридцать два, от Тополя до семнадцатилетнего Званца, взятого недавно взамен погибшего брата, понимали, что с вожаком творится что-то неладное.

День ото дня боярин Туча тоже стал поторапливаться. Непривычно молчаливый и сосредоточенный Дивий нагонял ужас на старика, в последние переходы совсем лишив его сна и покоя. И солнце заставляло торопиться: сечен кончался, до прихода весны оставалось меньше месяца. В лесу и в полях снег лежал нерушимо, но лед сделался ненадежен. Быстрый сильный Глубник всегда вскрывался первым из северных говорлинских рек, и боярин Туча, боясь однажды потопить весь обоз, без устали погонял возчиков и лошадей.

За три перехода до Чуробора Туча послал князю Неизмиру гонца. Когда полюдье оказалось возле стен Чуробора, его уже ждали. Поначалу, завидев срубные стены, такие же, как четыре месяца, как пятнадцать лет назад, Огнеяр чуть не устыдился своих глупых пустых предчувствий и в мыслях сам себя обругал девкой, гадающей о женихе. Но, едва въехав впереди дружины в ворота чуроборского посада, он понял, что был прав в этих самых предчувствиях, – что-то действительно случилось. Возбужденного и радостного гула, обычно встречавшего возвращение полюдья, сегодня не было, на Огнеяра смотрели в молчании, как на завоевателя.

За прошедшие месяцы неприязнь чуроборцев к оборотню укрепилась. Младенцу кузнецовой дочери исполнилось уже три месяца, каждый мог его увидеть и убедиться, что никакого хвоста нет и в помине. Но слухи об этом хвосте не прекращались, и каждый был уверен в его существовании, как будто видел собственными глазами. О жалобах на Огнеяра трех белезеньских родов тоже не забывали. Со всего племени в Чуробор слетались слухи и сплетни. Даже в том, что Огнеяр вообще пошел в полюдье, стали видеть какой-то тайный дурной умысел. Вспоминая свои прежние встречи с ним, каждый убеждал себя, что в глазах оборотня всегда была злоба и кровожадность. Теперь уже рассказывали, что Огнеяр десятками жрал живых людей, и, может быть, одна княгиня Добровзора не поверила бы в это. Жалея госпожу, Кудрявка и Румянка не передавали ей подобных слухов, но сами, смущенные общим толком, с беспокойством вспоминали Огнеяра и гадали, а не родится ли у них по младенцу с волчьим хвостом. Ну и что, что у кузнецовой дочери без хвоста – может, у нее вовсе и не Огнеяров младенец!

Проезжая по улицам посада к детинцу, Огнеяр всей кожей ощущал на себе десятки, сотни опасливых, неприязненных взглядов. Они как будто искали кровь загрызенных жертв на его лице, и только страх да почтение к внуку князя Гордеслава сдерживали их враждебность. Но ею был наполнен весь воздух, а чуткостью с Огнеяром мало кто мог равняться.

В суете народа на княжьем дворе Огнеяр не сразу сумел разглядеть мать, не сразу протолкался к ней. Княгиня сама бежала к нему навстречу, и Огнеяр заметил, что она изменилась за эти четыре месяца: она побледнела, морщинки в уголках глаз углубились, сами глаза горели каким-то лихорадочным блеском.

– Ах, волчонок мой! – шептала она, обнимая его изо всех сил, словно он только что у нее на глазах избавился от смертельной опасности.

Огнеяр вздохнул с облегчением, обнимая ее, мир для него посветлел. Мать жива, здорова и осталась для него прежней. Хотя бы она рада ему. Все еще не так плохо, если для матери он дорог, как раньше.

– Мама! – тихо спросил он, чтобы не услышала суетящаяся вокруг челядь. – Что здесь случилось?

– Пойдем! Пойдем! – Оторвавшись от него, Добровзора взяла сына за руку и потянула в терем. – Пойдем, я тебе расскажу.

Огнеяр обернулся, отыскивая взглядом отчима. Неизмир стоял возле Тучи и слушал, что говорит ему боярин. При этом Туча показывал на возы с мешками и бочонками, заполнившие весь широкий княжеский двор, но Огнеяру подумалось, что они говорят о нем. Неизмир даже не обернулся поздороваться с пасынком, не взглянул на него.

Огнеяр напряженно смотрел в сутулую спину отчима. Почувствовав его взгляд, Неизмир выпрямился, но не обернулся. Челядь суетилась вокруг, бояре толпой спешили здороваться с Тучей и его тиунами, расспрашивали о полюдье, о дороге, о собранной дани. На Огнеяра никто прямо не смотрел, но каждый, как только княжич отворачивался, тут же устремлял к нему боязливо-неприязненный взгляд. Огнеяр спиной ощущал эти взгляды, но не видел ничьих глаз. И вдруг его переполнила дикая, звериная ярость на этих людей, которые вынесли ему какой-то приговор, ни в чем не обвинив в лицо, которые отвергают его не за причиненное зло, а за свой собственный страх. Против его воли звериный дух, живший в нем, проснулся и пришел в движение; Огнеяр чувствовал, как кровь изменяет свое течение, как тело готово перелиться в иной образ, вот-вот лицо привычным усилием вытянется в волчью морду. Но он сдержался, сжал зубы, стряхнул с себя оцепенение, чужую волю, снова запер рычащего зверя в глубине.

– Пойдем, – глухо бросил он матери и сам повел ее в хоромы, торопясь, пока зверь не вернулся.

В верхних сенях они наткнулись на Кудрявку и Румянку. Девки о чем-то оживленно спорили, подталкивали друг друга, но не двигались с места. Завидев Огнеяра, они разом умолкли, переменились в лице, отворили им двери, поклонились.

– Добрый тебе день, княжич! – чуть дрожащим голосом сказала Румянка, заливаясь румянцем больше обычного.

– Подобру ли доехал? – подхватила Кудрявка, привычно поматывая головой, чтобы отряхнуть от глаз легкие непослушные кудряшки, выбивающиеся из косы.

И обе замерли, ожидая ответа, не сводя глаз с Огнеяра, словно проверяли, тот ли к ним вернулся, какой уезжал. Огнеяр видел, что и они побаиваются его, но все же они смотрели ему в глаза. Они вышли ему навстречу, хотя запросто могли бы спрятаться.

– Сейчас съем обеих! – грозно буркнул Огнеяр.

Но это было так похоже на его прежние, знакомые шутки, что обе девки тут же уверились – наш! Обе заулыбались, глаза их игриво заблестели, и Огнеяр усмехнулся тоже. Вот и еще две признали. Три души на весь город – не так уж и мало.

Несколько дней князь Неизмир вел себя так, словно забыл о существовании пасынка. Огнеяр почти все время проводил у матери, и Неизмир ни разу не зашел к ней. Как ни пытался он, в ожидании решающего часа, обращаться с пасынком как обычно, у него не хватало духу взглянуть в глаза Дивию, помня о священной рогатине, приготовленной для него. Страх в нем все же не полностью заглушил совесть, и сейчас она не давала Неизмиру покоя. Сам он принимал совесть за страх и пытался избавиться от этого тревожащего голоса, но не мог. Еще несколько дней назад, выслушав гонца от Тучи, он послал на Белезень за тремя старейшинами и ждал их с нетерпением, с каким не ждал, пожалуй, даже собственной свадьбы двадцать лет назад. Эти три мужика теперь должны были послужить орудиями его судьбы, хотя сами и не подозревали, для чего предназначил их осторожный и предусмотрительный князь Неизмир.

Светел тоже избегал Огнеяра, да тот и сам не искал с ним встреч. Но про Оборотневу Смерть он помнил и ночевал только в дружинной избе своей Стаи. И ждал неведомо чего, успокаивая мать и ради нее притворяясь веселым. Ему даже удалось насмешить ее рассказом о красноносом князе Скородуме, который и правда, как она подтвердила, двадцать лет назад считался ее женихом. Рассказывая, она улыбалась со светлой грустью, как вспоминают давно прошедшее счастье, и Огнеяр вдруг понял, что двадцать лет назад его мать искренне любила Скородума – тогда ведь у него еще не было ни морщин, ни лысины, ни седых усов, но наверняка был тот же острый ум, открытая душа, доброта и дружелюбие. Они могли бы стать очень счастливой парой, у них было бы много детей, растущих счастливыми в ладной и дружной семье… И хотя Велес был виноват в том, что всего этого не случилось, а Неизмир только воспользовался попавшим ему в руки «счастьем», Огнеяр от этих мыслей почувствовал к отчиму еще более сильную неприязнь. Неизмир не сумел сделать его мать счастливой, и этого Огнеяр так же не хотел ему простить, как покушений на его собственную жизнь.

Рассказывать матери о том, как явился личивинам священным волком-прародителем, Огнеяр не стал. Добровзора смотрела на него с грустью и тайной жалостью, словно знала о каком-то его проступке, за который и надо бы побранить, но не хочется. Не сговариваясь, оба они избегали тревожных разговоров, и оба знали, что какие-то угрожающие события подошли совсем близко.

На третий день после возвращения полюдья князь Неизмир вдруг сам прислал отрока за Огнеяром.

– Я с тобой пойду! – Княгиня тоже вскочила, уронила вышивание. – Что-то он там задумал!

Но Огнеяр удержал ее:

– Оставайся-ка здесь, матушка. А что он там задумал – я сам разберусь.

Княгиня не возразила – по твердому голосу, по лицу сына, вдруг ставшему сосредоточенным и замкнутым, она поняла, что теперь ее черед подчиниться.

– Ну, иди. – Теребя в руках поднятое им вышивание, Добровзора закивала, а потом быстро отшвырнула платок и вцепилась в сына. – Будь поосторожнее, волчонок мой! – горячо молила она, уже не притворяясь, что ничего не знает об опасности. – Помни – у тебя мать есть. Ты у меня один. Один, понимаешь?

Огнеяр молча обнял ее. Мать избавила его от вопроса: кто из них двоих ей дороже, сын или муж. Чрезмерная, по мнению Неизмира, любовь Добровзоры к сыну-оборотню была еще одной причиной его вражды к пасынку, и Огнеяр с самого детства прекрасно об этом знал. И тоже не собирался уступать.

Оставив мать с Румянкой и Кудрявкой, Огнеяр пошел в гридницу. По пути к нему вернулось беспокойство последних дней полюдья: его била дрожь, волчья шерсть на спине ежилась под рубахой, в горле таилось рычание. Делая каждый шаг, он осознавал, что это еще один шаг навстречу решению судьбы. А впрочем, разве хоть один шаг за двадцать лет его жизни был сделан не по этой дороге? Просто теперь конец дороги был близок. Даже если она не кончится совсем, то повернет уже совсем в другую, неизвестную сторону.

В гриднице собралось множество народу: бояре и посадские старосты сидели по лавкам, кмети толпились у дверей. Среди них виднелись и длинноволосые головы Огнеяровых кметей – почти вся Стая была тут. Неизмир сидел на княжеском возвышенном кресле, возле него стоял Светел.

А перед княжеским местом Огнеяр увидел два знакомых лица. Отметив, что они ему знакомы, он не сразу сообразил, кто же это, только чувствовал, что им здесь совсем не место, что они должны быть где-то далеко… И тут он вспомнил. Берестень и Взимок. Вот уж кого он не ждал встретить здесь. Целый рой мыслей – о Милаве, о превращенной свадьбе, о Князе Волков, об Оборотневой Смерти, опять о Милаве – мгновенно промелькнул в его голове. И яснее ясного было то, что странная встреча, устроенная ему дома, тесно связана с этими двумя мужиками. Точнее, с тремя – рядом с Берестенем и Взимоком стоял еще один, незнакомый, высокий и угрюмый, заросший бородой до самых глаз. А все в гриднице замолчали при виде Огнеяра, десятки глаз следили, что он теперь сделает.

– День вам добрый! – сказал Огнеяр Взимоку и Берестеню. Он не думал, прилично ли княжичу первым здороваться со смердами, он не мог выносить этого молчания и хотел, чтобы все скорее разъяснилось.

Берестень и Взимок смущенно поклонились в ответ на его приветствие, третий мужик хмуро отвернулся. Тогда Огнеяр обернулся к Неизмиру и без приветствия и поклона коротко спросил:

– Звал?

– Звали мы тебя, – ответил Неизмир, наконец-то глянув ему в лицо, и это были первые слова, которые Огнеяр услышал от отчима после возвращения из полюдья. Князь старался держаться и говорить спокойно, но Огнеяр видел, что отчима пробирает дрожь не меньше, чем его самого. Неизмир чего-то страшился, чего-то ждал и был в таком возбуждении, в каком Огнеяр никогда его не видел. – Люди сии жалуются на тебя.

– Жалуются? – с вызовом повторил Огнеяр и шагнул к княжескому месту. Неизмир при его приближении подобрался, крепко вцепился в подлокотники кресла, как будто его собирались силой вытащить оттуда. «Боится, – отметил Огнеяр. – Значит, я пока сильнее».

– Так вот он я! – Огнеяр повернулся к трем старейшинам. – Вот он я, люди добрые. Кого чем обидел – говорите!

Берестень и Взимок переминались, переглядывались, открывали рты и закрывали, понадеясь друг на друга. Сидя дома, они уже и не думали, что князь о них вспомнит, успокоились и почти забыли обо всем. Прежнее негодование на оборотня схлынуло, а обвинять его, да еще и прямо в лицо, было им не по силам. Верно говорила Елова – зря они все это затеяли. А все Горята: поедем да поедем!

– Говорите, добрые люди! – с трудом скрывая дрожь, подбодрил их князь Неизмир. – И суд наш будет справедлив, клянусь Стволом Мирового Дерева, Священным Истиром!

Заикаясь от волнения, старейшины начали пересказывать свои обиды, то и дело переглядываясь и повторяя друг за другом. Огнеяр уже знал от них самих и от матери суть обвинений, но все же не мог сохранять спокойствие, в нем закипало возмущение. Намертво сжимая зубы, он старался сдержать гнев, но лицо его постепенно темнело, а красная искра в глазах разгоралась все ярче, грозя пожаром. Его опущенные руки сами собой сжимались в кулаки, словно он хотел зажать гнев и негодование. Он не шевелился, словно закаменел на своем месте, но от его неподвижной фигуры по всей гриднице волнами раскатывалось ощущение страшной угрозы.

Старейшины, чтобы не лишиться языка от страха, обращались только к князю. Неизмир безучастно кивал и тоже не смотрел на Огнеяра. Он тоже чувствовал эту давящую угрозу, от нее захватывало дух, и князь мечтал только об одном: чтобы все скорее кончилось. Оборотнева Смерть хранилась в его опочивальне, и сейчас он жалел, что не взял ее в гридницу. Она одна во всем свете могла защитить его от этого давящего страха.

А Огнеяр все молчал. Все, что он мог сказать в свое оправдание по поводу упыря и превращенной свадьбы, он сказал еще тогда, в тот вечер Макошиной недели. Если старейшины не поверили ему тогда и явились жаловаться князю, то Неизмир не поверит и подавно. Нет на свете другого человека, который более охотно поверил бы в любую его вину.

Но вот Взимок дошел до смерти Горлинки, и Огнеяр встрепенулся. Об этом он слышал только в пересказе княгини Добровзоры и ничего не понимал.

– Погоди, старче! – на полуслове перебил он Взимока, не заботясь о вежливости. Пусть Светел со всеми раскланивается. – Как, говоришь, ее звали?

– Горлинка, – сипло повторил Взимок, ожидая, что вот-вот из глаз оборотня вырвется молния и испепелит его.

– Погоди! – Огнеяр сдвинул брови и крепко закусил нижнюю губу, силясь вспомнить, не замечая, что сейчас вид его белого блестящего клыка перепугал всю гридницу до жути. Все девушки Моховиков в его памяти были на одно лицо, но Милава, кажется, упоминала имя Горлинки. Невеста ее брата, парня из Вешничей… И Огнеяр вспомнил: стройная девушка с длинными светлыми косами, мягко блестящими в отсветах огня, раздает пироги его кметям, а румяный парень, очень похожий на Милаву, пристально следит за ней, готовый броситься вперед, если кто-то из Стаи хоть подумает ее обидеть.

– Она такая была, со светлыми косами, небольшая собой? – спросил Огнеяр у Взимока.

– Точно так, – насупясь, подтвердил Берестень.

То, что Огнеяр вспомнил девушку, всем показалось достаточным подтверждением его вины. А Светел опять стиснул рукоять меча. Вот сейчас все разъяснится. Мало ли чего может знать оборотень? Мало ли чего ему лесная нежить рассказала?

А Взимок, подбодренный князем, принялся рассказывать о болезни девушки, о ее бессознательных предсмертных словах. Огнеяр слушал с удивлением и даже растерянностью: он и близко не подходил к Горлинке, не сказал ей ни слова. Теперь ему было понятно, почему обвинили его: кто еще мог обещать сделать ее княгиней? Клясться, что он не оборотень? «Не оборотень! – вдруг сообразил Огнеяр. – Вот уж чего я в жизни не говорил!»

– Я тебя выслушал, а теперь послушай ты меня! – заговорил он, когда Взимок кончил.

Старик сжался под его тяжелым горящим взглядом, словно это Огнеяр обвинял его в тяжких преступлениях. А в душе Огнеяра вместо прежнего возмущения поднималась тяжелая, мрачная злость на всех этих людей, которые обвиняют в нем свойсобственный страх и валят на него все свои беды только потому, что он не похож на них. Кровожадный зверь, которого они все в нем видели, рвался наружу и грозил растерзать человека, который пока еще удерживал его внутри. Быть самим собой трудно, но иначе само бытие не имеет смысла. Все эти люди хотели лишить Огнеяра этого права, данного богами вместе с теплом и дыханием жизни. Двадцать лет Огнеяр просто жил как хотел и старался не замечать недовольства окружающих, но сейчас в нем кипело возмущение и жажда отстоять право быть самим собой.

– Помнишь ты, как я в тот вечер свадебный к вам на займище вернулся? – спрашивал Огнеяр, и Взимок мелко кивал, не смея поднять на него глаз. – Вы меня тогда еще во всем обвиняли. Ты – оборотень, говорили. Скажи-ка при князе и при всех людях – отпирался я? Говорил, что я не оборотень?

– Нет, – пробормотал Взимок, придавленный молчаливым ожиданием ответа.

– Оборотень я! – с силой и злобой выкрикнул вдруг Огнеяр, и ближе стоящие к нему отшатнулись, как отброшенные. – Никогда, ни перед кем я не отпирался! Оборотень я!

В душе его выл первый волк Метса-Пала, в горле дрожало рычание. Все эти взгляды разрывали человека в нем, искали зверя, будили его, подталкивали, помогали ему выбраться наружу. Неведомая сила отпустила вожжи, разжала кулаки, сорвала засовы, и зверь вырвался. Безо всяких усилий, сама собой ринулась вперед нижняя часть лица, торчком вскинулись уши, густая серая шерсть покрыла голову, шею, руки, из оскаленной пасти вырвалось рычание. Там, где только что был человек, оказалось чудовище с волчьей головой, с горящими красным огнем глазами.

С криками ужаса люди бросились прочь, давя друг друга в дверях гридницы, кто-то кинулся под лавки, кто-то с воплями жался в углы, кто-то просто закаменел на месте, лишившись ног от страха. Князь Неизмир замер в своем кресле, вцепившись в подлокотники, а в мозгу его билась одна мысль – о священной рогатине. Светел невольно шагнул вперед, как тогда к упырю, но только на один шаг. Наяву это оказалось куда ужаснее, чем в самых захватывающих сплетнях. Ужас от близости иного мира волнами раскатывался по гриднице, наполнял одним безотчетным стремлением – бежать, бежать подальше отсюда! Сейчас чудовище пожрет всех, кто здесь есть!

Только Стая оставалась спокойной, хотя многие побледнели. Однажды они уже это видели, но тогда, под стенами Велишина, их вожак-оборотень не дышал такой неутолимой злобой.

А Огнеяр рассмеялся, и его смех всем показался угрожающим рычанием. Вид всеобщего ужаса доставил ему какое-то мучительное удовольствие. Они получили то, что хотели, увидели зверя, которым всегда его считали. Он чувствовал себя сильнее всех здесь, но одиноким, как никогда. Всем здесь он был чужим.

– Нет! – вдруг с тоской и страхом крикнул женский голос у задних дверей гридницы. На пороге стояла княгиня Добровзора, бледная, с лихорадочно блестящими глазами. Она не усидела в горницах и спустилась посмотреть тайком, что же будет, но не думала, что все обернется так страшно. – Нет, волчонок мой! – умоляюще повторяла она, протягивая руки к чудовищу и медленно подходя к нему через наполовину опустевшую гридницу. – Нет, это не ты! Это опять она, Вела! Это она тебе уродует, это не ты! Ты не такой! Я – твоя мать, я тебя знаю! Вернись же, вернись ко мне таким, какой ты есть, прогони ее! Огнеяр, мальчик мой!

И красный огонь в глазах чудовища стал угасать. Голос матери звал его из звериного мира назад в человеческий, она одна даже в таком страшном облике узнавала в нем своего сына.

И Огнеяр ощутил, как страшная темная сила медленно отхлынула. На глазах у тех, у кого еще хватало сил на него смотреть, на глазах у матери его волчья голова снова стала человеческой, исчезла серая шерсть, только в глазах еще жил подземный красный огонь и выражение на его смуглом лице осталось замкнутым и непримиримым. «Уж здесь меня за это в князья не попросят!» – мелькнула у него в голове злая, насмешливая, но человеческая мысль.

– Что же ты делаешь! – бормотала княгиня. По щекам ее ползли слезы, она притянула к себе голову Огнеяра, обнимала ее, гладила и ощупывала, будто не верила глазам и хотела убедиться, что это голова человека, а не зверя. – Что же ты делаешь, волчонок мой!

Огнеяр молчал. Он и сам понимал, что сделанное только что никак не поможет его оправданию, как раз наоборот. Но все же он испытывал странное удовлетворение от мысли, что теперь все они точно знают, чего боятся.

Постепенно люди опомнились, вылезли из углов, начали обмениваться бессвязными восклицаниями. Князь Неизмир откинулся на спинку резного кресла и перевел дух. Но чувство страшной близости чужого мира не проходило. И каждый знал, что оно не пройдет, пока Огнеяр живет среди них.

Князь Неизмир раньше других взял себя в руки. Все было примерно так, как он ожидал. Он давно ступил на дорогу, с которой не мог свернуть, и конец ее был уже близок. Нужно было завершать дело. Оборотень сам показал, что люди были правы.

– Так вы, Берестень, Взимок и Горята, обвиняете княжича Огнеяра в превращении свадьбы в волков и в смерти девушки? – спросил он у трех старейшин. Каждый был занят своим страхом и не заметил, что голос князя дрожит.

– Да. Так. Верно, – вразнобой пробормотали старейшины. После того, что они видели, обвинять кого-то другого было просто глупо. Оборотень сам показал, кто он такой.

– А ты, Огнеяр, не признаешь за собой вины? – обратился Неизмир к пасынку, с трудом заставив себя поглядеть на него.

– Нет! – дерзко ответил оборотень и тряхнул волосами. Голос его был хриплым и напоминал рычание. – Нет на мне вины!

И все в гриднице удивились, что он вздумал отпираться. В глазах людей быть оборотнем и причинять зло означало одно и то же.

– Тогда пусть боги судят! – вынес решение князь.

– Нет, княже, не пойдет! – перебил Неизмира Взимок, сразу подумавший о самом известном у смердов способе божьего суда. – Каленым железом нам не пойдет! Он огня не боится, мы своими глазами видели. Ему и руку в огонь сунуть ничего! Так не по правде!

И никто не удивился и не возмутился, что смерд перебил князя. Сейчас здесь не было князей и смердов, а были только люди против оборотня.

– Тогда пусть боги рассудят вас полем! – произнес князь то, о чем думал давно, сделав, однако, вид, что уступил просьбе старейшины. – Пусть силой оружия боги покажут, за кем из вас правда!

В этом и был его замысел, возникший еще тогда, когда он впервые выслушал жалобу старейшин на Огнеяра. Поле, судебный поединок, был отличным способом лишить оборотня жизни, не навлекая на себя никаких подозрений и обвинений. Смерть на поле не будет убийством, но оборотень навсегда исчезнет с его дороги.

Но старейшин вовсе не порадовало решение князя, они изумленно приоткрыли рты. Не такого решения они ждали от него. Куда им, трем старым смердам, выйти биться с молодым, сильным, обученным ратному искусству княжичем-оборотнем?

– Не годится так – старику с молодым какое поле? – сказал один из бояр, тоже поняв несуразность подобного поединка. – Пусть старики за себя бойца выставляют.

– Это справедливо, – согласился Неизмир, который и об этом подумал.

Ни один из этих стариков, даже Берестень, казавшийся покрепче остальных, не справится с Дивием. А вот если это сделает Светел, то и потом Неизмиру будет гораздо легче передать княжеский стол избавителю народа от оборотня.

Неизмир посмотрел на старейшин и спросил:

– Кого вы изберете бойцом за себя, добрые люди? Кто хочет быть бойцом за их правоту? – добавил он, оглядев гридницу.

– Я! – хрипло от волнения сказал Светел среди общего молчания и шагнул вперед. – Я докажу их правоту перед богами и людьми!

Светел побледнел, но решимость его была тверда. Пришел час, которого он ждал много лет, с самого детства снося насмешки оборотня и его Стаи, терпеливо мирясь со званием труса. Ждал, копя в себе ненависть и силу. И вот настал час, когда ответ на вызов принесет ему победу, час, когда он рассчитается за все. Трезвая осторожность сама сказала: пора! Не сейчас – так никогда! И Светел с открытыми глазами шагнул навстречу смертельной опасности. Струсивший в час судьбы недостоин называться мужчиной.

И в это мгновение Огнеяр все понял. Первое слово Светела стало для него ответом на вопрос о виновнике смерти Горлинки. Молнией в его голове пронеслись мысли и воспоминания: Светел уехал от Моховиков утром того дня, когда сам он к ним приехал на свадьбу, а Горлинка тогда уже была больна – ведь вместо нее они с Милавой ходили за водой к роднику и нашли след Князя Волков. Вот оно что! «Княгиней сделаю! Я не оборотень!» Знамо дело, ты не оборотень, куда тебе! Мой стол ты присвоить пытаешься, но в шкуру мою тебе не влезть! Да и кто князем будет – еще поглядим!

Огнеяр вдруг рассмеялся. Все с новым удивлением посмотрели на него, а Неизмиру послышалась в его горьком смехе обреченность на смерть.

– Ты-и! – насмешливо и значительно протянул Огнеяр, глядя на Светела, наслаждаясь видом его бледного лица, которому прекрасный витязь пытался придать решительное выражение.

И по глазам Огнеяра Светел понял, что для Дивия его тайны больше не существует. Один из них должен умереть – и все беды будут на нем.

Больше Огнеяр ничего не прибавил. В лице его замкнутость и злость сменились веселым возбуждением, уместным разве что в Купальском* хороводе. Он, живущий на грани миров, сейчас ступил на грань жизни и смерти.

Весь Чуробор гудел, как потревоженный улей. Словно в праздник, люди толпились на торгу и на улицах, обсуждая потрясающую новость. Завтра брат князя Светел будет биться с оборотнем на судебном поединке! И не было такого человека, который не желал бы победы Светелу. Были только такие, кто боялся, что убитым оборотень принесет Чуробору еще больше вреда. Старики и старухи оживленно толковали о разных способах обезвредить злобный дух.

Самих противников развели по разным клетям, где им предстояло пробыть до утра в одиночестве, взывая к богам и предкам. Огнеяра отвели в его горницу, где он бывал так редко, что чувствовал себя здесь как в чужом месте. В верхних сенях за дверями сидела почти половина его Стаи, несколько кметей Неизмира и два волхва из Велеши. Поскольку один из противников был оборотнем и сыном Велеса, без них было никак не обойтись. Огнеяр чувствовал всю эту толпу за стеной, но в горнице он был один. К одиночеству он не привык, и оно еще больше обостряло его беспокойство.

Сидя на полу возле очага, Огнеяр смотрел в пламя. В ночь перед поединком божьего суда полагалось молиться, но он не знал – кому и о чем. Он просто думал. Теперь у него появилось время подумать. Лежащая впереди ночь казалась бесконечной, как целая жизнь, но вот за ней зримая дорога обрывалась, как, может быть, оборвется и сама жизнь. Успокоившись, Огнеяр уже со всей ясностью представлял, что ждет его завтра. Милава рассказала ему когда-то, что Светел раздобыл священную рогатину по имени Оборотнева Смерть, способную убить любого оборотня. И Светел вызвался быть его противником, сам вызвался, ответив наконец на все те вызовы, которые Огнеяр бросал ему с самого детства. Нетрудно догадаться, на какое оружие молится сейчас голубоглазый витязь, очень, очень почтительный к старшим и сумевший понравиться глиногорской княжне. Огнеяр представил, как Светел кланяется рогатине, прислоненной к стене, метет светлыми волосами пол возле конца ее ратовища, как усердно мажет ее медом и сметаной, украдкой слизывая угощение с пальцев. Это воображаемое зрелище так позабавило Огнеяра, что он рассмеялся.

И тут же страх, как разбуженный неуместным смехом, накрыл его холодной волной. Огнеяр застыл, словно облитый ледяной водой. Никогда раньше он не знал этого чувства – беспомощного ожидания гибели, против которой ты бессилен. С ним случалось многое, но никогда еще он не чувствовал себя загнанным в угол, не способным защитить свою жизнь. Он боялся не Светела, а именно ее, священную рогатину. Она представлялась ему огромной, ее широкий клинок угрожающе поблескивал, по краю остро отточенного лезвия пробегали холодные светлые искры. Оборотнева Смерть. Его смерть. Впервые в жизни Огнеяр чувствовал страх, это мерзкое чувство давило его и пригибало к полу, на лбу выступил холодный пот. Огнеяр стер его тыльной стороной ладони и поднес руку к самому огню. Но сейчас ему не поможет даже все Подземное Пламя. Эту рогатину ковал Сварог, она одолеет даже сына Велеса.

В верхних сенях послышались шаги. Так мог ходить только один человек. Люди считали, что Двоеум ходит бесшумно, но Огнеяр своим звериным слухом различал его шаги – только они были очень тихими.

Дверь горницы растворилась, Двоеум шагнул через порог. Только ему, чародею, было позволено навестить этой ночью завтрашних противников, подбодрить их и научить, как нужно говорить с богами. Это умеет не каждый даже из тех, кто зовет одного из богов своим отцом.

Огнеяр вскочил при виде чародея – с детства тот внушал ему недоверие, и по звериной осторожности Огнеяр старался при нем не сидеть. По будничному виду чародея никто не понял бы важности происходящего, а Огнеяра насторожила его невозмутимость. Двоеум никогда не был к нему зол или недоброжелателен, но не был и добр. Он воплощал собою само Знание. Оно не бывает добрым или злым – его лишь можно употребить на добро или во зло. Оно ничего не делает само – оно лишь придает сил тому, кто что-то делает. А Огнеяру сейчас не приходилось ждать от чародея ни сочувствия, ни помощи. Двоеум словно бы знал, чем кончится завтрашний поединок, и в его спокойном лице Огнеяр видел гибельное пророчество себе.

– Не спишь? – спросил Двоеум, плотно закрывая за собой дверь.

– Да ведь не положено, – ответил Огнеяр. – А ты не будить ли меня пришел?

– Да я и думал, что ты спишь, – спокойно ответил чародей и сел на пол возле очага. – Положено, не положено – что тебе? Ты ведь не по людским законам живешь, а по своим. Над вами наши законы не властны.

Огнеяр тоже сел с другой стороны очага, там, где на камнях лежал его боевой топор. Эти слова указывали ему за порог человеческого мира, но он не мог и не хотел с этим смириться. Он рожден женщиной и имеет право хотя бы на половину человеческого уважения.

– Коли пришел, так скажи, – начал он, глядя на чародея поверх пламени очага. – Где же тут честь? Думаете, я не знаю, с каким оружием Светел завтра выйдет? Оборотневу Смерть вы на меня припасли. Зарежет меня князь-батюшка, как ягненка. Это по чести будет?

– Еще бы не по чести, – невозмутимо отозвался Двоеум, сунув в огонь тонкую веточку и внимательно наблюдая за ее пылающим кончиком. Злобной требовательности в голосе Огнеяра он словно бы не заметил. – Ты-то с чем биться пойдешь? С топором? Вон, вижу, лежит, греется, у Отца твоего силой запасается. Он-то Светела может убить?

– Еще как! – злорадно усмехнулся Огнеяр.

В глазах его сверкнуло радостное предвкушение крови, от которого даже Двоеуму стало не по себе. Умудренный Надвечным Миром чародей ощутил вдруг себя сидящим на самом краю бушующей огненной пропасти, дикое пламя ревело и грозило проглотить его. Может быть, избавить от него земной мир было бы благим делом, – мелькнула мысль, но чародей отогнал ее. Будет так, как предназначено Небесными Пряхами.

– Верно, еще как может, – размеренно продолжал Двоеум. – Ведь и ты не безоружным на битву пойдешь. Твое оружие его убить может, а его – тебя. Где же ты бесчестье углядел? Вот если бы он с простым мечом на тебя шел, вот тут и было бы бесчестье, потому как его твой топор возьмет, а тебя его меч – нет. Он против тебя вроде бы как вовсе безоружен был. А теперь как раз все по чести.

Огнеяр молчал. Он понял суть гораздо раньше, чем чародей закончил свое рассуждение. И подумал о том, что завтра он впервые выйдет на битву, где будет уязвим, как каждый человек бывает уязвим во всякой битве. Завтра он впервые уравняется с людьми. Они сами уравняли его с собой, но не затем, чтобы понять его, а чтобы убить. Понять его не дано никому. Даже тем, кто против воли побегал в волчьей шкуре.

Двоеум пристально глядел на него поверх огня. Огнеяр сидел, опустив глаза, рев дикого пламени отступил, сейчас оборотень был похож на обыкновенного человека. Но его судьба не была обыкновенной, и ее веления превосходили даже встречу со священной рогатиной на судебном поле. И в этот миг Двоеум со всей ясностью, хотя не было перед ним гадательных амулетов, ощутил, что завтрашний поединок – еще далеко не конец.

– Ну что? – спросил Двоеум, не дождавшись от Огнеяра ответа. – Не обижен? Проси Отца помочь да не хорони себя раньше времени. Волки – звери живучие. Потому тебе Отец твой и дал волчью шерсть, что хотел тебя сделать в драках покрепче. Главная-то твоя битва еще впереди. Врага своего ты и в глаза не видал. И судьба твоя сильна. Ради врага настоящего твой Отец от тебя нынешнего врага отведет.

Двоеум ушел, а Огнеяр так и просидел остаток ночи, глядя в огонь и видя в нем красные отблески глаз Подземного Хозяина. Из всего сказанного чародеем в его памяти задержалось только одно: «Волки – звери живучие». Не вдаваясь в рассуждения о судьбе, Огнеяр был уверен в одном: даром себя зарезать он не даст даже трижды священной рогатине.

С раннего утра чуть не весь Чуробор толпился на торгу перед воротами детинца. Здесь при важных случаях собиралось вече, здесь располагалась возле стен детинца площадка чуроборского святилища. Его называли Княжеским, чтобы не путать с Велесовым на горе Велеше. Полукругом стояли в нем резные идолы богов, богато отделанные лучшими умельцами князя Радогора, деда Гордеслава. В середине высился идол Сварога, Создателя Мира, с золотой чашей Небесного Огня в одной руке и кузнечным молотом в другой, с золотым ключом от истоков Небесной Воды на поясе. По сторонам размещались идолы его детей – Стрибога* в четырехрогом шеломе, Отца Света Дажьбога, Перуна Громовика, Матери Всего Сущего Макоши, Светлой Лады. Последним в ряду был Велес, Отец Стад. Он не принадлежит к роду небесных светлых богов, но и без него не будет Мирового Порядка, он тоже заслуживает свою долю жертв и восхвалений, и долю немалую.

На площадке святилища, словно стая черных ворон, суетились волхвы из Велеши. Возле жертвенника разложили большой костер, перед ним два поменьше, в нешироком шаге один от другого. Привязанный к резному крепкому столбу, тревожно ревел откормленный рыжий бык с белым пятном на лбу. Князь Неизмир прислал его для жертвы. Совершалось невиданное дело: сын княгини должен был силой оружия снять с себя обвинение в злой ворожбе.

Места получше любопытные чуроборцы занимали еще с ночи, лезли на тыны, на крыши ближних дворов. На вечевой степени* толпились бояре, сам князь Неизмир сидел в резном кресле. В толпе бояр и посадских старост стояли и три белезеньских старейшины: Берестень, Взимок и Горята. Смущенные гулом и тысячами глаз огромной пестрой городской толпы, в которой им и безо всякого суда было не по себе, они все старались спрятаться за чужими спинами, но княжеские кмети бережно и незаметно оттирали их опять к внешнему краю вечевой степени. Князь распорядился держать трех жалобщиков на глазах у толпы, чтобы никто не забыл, ради какого дела затевался божий суд.

Но для толпы дело не начиналось и не кончалось превращением в волков какой-то свадьбы и смертью никому не известной девушки. Речь шла о Дивии, о внуке князя Гордеслава, который сам стал бы чуроборским князем, если бы не родился оборотнем. Про свадьбу и девушку не все и помнили, но все знали: этот божий суд решит участь Дивия. Боги решат, имеет ли он право жить среди людей или достоин смерти.

Сначала верховный волхв из Велеши, Провид, воззвал к Перуну, хранителю небесной справедливости и вершителю небесного суда, а потом одним умелым ударом древнего жертвенного ножа убил быка. Волхвы уложили тушу на широкий плоский камень-жертвенник.

По толпе пробежал возбужденный гул: привели самих противников.

Первым на площадку святилища ступил Светел. В белой рубахе, в синем кожухе на белом горностаевом меху, в красных сапогах с золотым шитьем, светловолосый, высокий и статный, он казался живым воплощением доблести и правды. Каждый, кто следил за ним, желал ему победы и верил, что боги оправдают дело, ради которого он вышел на битву. У женщин замирало сердце при мысли о том, что сейчас этот красавец встанет лицом к лицу со злобным оборотнем, желающим его погубить.

Светел бестрепетно прошел через очищающий можжевеловый дым между двух костров, зачерпнул небольшой серебряной чашей крови жертвенного быка и вылил ее в священное пламя перед ликами богов. «О Праведный Перун, Отец Небесной Правды, помоги мне! – беззвучно шептал он. – Дай мне победу над оборотнем!» Он верил, что боги оправдают его в этом поединке, что правда за ним. Разве не достойное дело – избавить мир от злобного порождения подземелий? Разве не Дивий двадцать лет отравляет жизнь Неизмиру, разве не он желает гибели князю? Разве не он стоит между ним, Светелом, и чуроборским столом? Про жалобщиков с Белезени Светел почти не помнил, вернее, старался забыть. Стоило ему вспомнить о них, как в мыслях его тут же вставал образ Горлинки. Все-таки он причинил зло хозяевам Оборотневой Смерти – пусть невольно, но лишил их невестки. Но он ли виноват, что она простудилась в лесу? Он сам был с нею там и остался здоров. Судьба! Но, как ни убеждал и ни успокаивал себя Светел, мысль о Горлинке смущала и тревожила его. И он загонял ее подальше – со смущенной душой нельзя выходить на божий суд. Потому он и отдан на волю богов – победит тот, кто знает свою правоту.

– Благословите мое оружие, Праведный Перун, и ты, Отец Небесного Огня! – громко сказал Светел и по очереди склонил клинок Оборотневой Смерти к подножиям идолов Перуна и Сварога. Это уже назначалось не богам, а тем сотням ушей и глаз, наблюдавшим сейчас за ним. – И пусть исход поединка вершит ваша воля!

Он отошел, давая место своему противнику. Огнеяр смотрелся рядом с ним как темный вечер после светлого дня. Он даже для такого случая не изменил своей волчьей накидке, обтертой о сучья сотни лесов и опаленной искрами сотни костров, и башмакам из простой коричневой кожи. Серебро блестело на его поясе и на запястьях, он двигался ловко и бесшумно, всем видом оправдывая свое прозвище – Серебряный Волк.

Площадь встретила его молчанием, словно была пуста, но слух Огнеяра улавливал взволнованное дыхание сотен и сотен людей. Все желали победы Светелу, но при виде Огнеяра усомнились: весь его облик говорил о силе и непримиримости. Затаив дыхание, все ждали, как он пройдет очищение, как принесет жертвы, что скажет богам. Всем казалось, что светлые боги должны отвергнуть сына Подземной Тьмы прямо сейчас, не позволить ему поднять оружие. Как посмеет он предстать перед их ликами?

Огнеяр был спокоен не только снаружи, но и внутри. Именно то, чего он вчера вечером испугался – его уязвимость, – теперь подбадривала его. Сейчас он был таким, как все люди, Светел так же мог убить его, как и он – Светела, совесть его была чиста. И он верил, со всей страстью своей огненной души верил, что светлые боги не отвергнут его и не лишат своей справедливости.

Не морщась и не кашляя от пахучего можжевелового дыма, он прошел меж священными кострами, и по торгу прокатился гул. Огнеяр склонился к луже крови, натекшей возле камня-жертвенника из туши быка, прямо ладонями зачерпнул еще теплой густой крови, руками внес ее в огонь и неспешно разжал ладони. Густые темные струи медленно стекали в пламя с его пальцев. Лицо его оставалось спокойным, и народ на площади гудел все громче, потрясенный и смятенный, не зная, что об этом подумать.

Огнеяр подошел к полукружью идолов, держа топор в опущенной руке, и медленно двинулся вдоль ряда, вглядываясь в строгие деревянные лики. Лучше всех на площади он знал, что сами боги – не здесь, но здесь были их глаза и уши.

– Великая Мать! – негромко говорил он, остановившись ненадолго перед крайним идолом Макоши, и велешинские волхвы напряженно прислушивались, стараясь уловить слова оборотня. При всей их мудрости он был ближе к богам, чем они. – Ты позволила мне появиться на свет, дала моей матери выносить меня и родить, как всякая женщина рождает свое дитя. По рождению я равен всему людскому роду. Разве я сам выбрал себе отца и волчью шкуру? Ты, Хозяйка Судьбы, дала мне его. И если от рождения во мне было зло, ты знаешь – я не хотел его умножать.

Мать Всего Сущего промолчала, только чуть слышно вздохнула. Огнеяр шагнул дальше.

– И ты, Праведный Перун, не отворачивайся от меня, – заговорил он, остановившись перед другим идолом. – Раньше ты не отвергал меня и не раз дарил мне победы в битвах. А сегодня я даже не прошу победы – ты сам отдашь ее достойному.

Возле самого большого идола Огнеяр остановился и замер, глядя в строгий бородатый лик. Он не знал, что сказать Отцу Богов. Ему показалось, что теплые искры пробегают по его рукам – ожил огонь, данный Отцом Небесного Огня. Огнеяр счел это хорошим знаком и шагнул к другому сыну Сварога.

– А перед тобой я виноват, Пресветлый Дажьбог. Я убил волка. – Огнеяр низко склонил черноволосую голову к подножию Отца Света, и никто на торгу не понял, почему именно его оборотень почитает больше других. – Я отнял у тебя одного из твоих стад. Но я не верю, что ты позволил ему взять эту девушку, которая родилась человеком и не хотела быть волком.

– Тебя, Светлая Лада, я ни о чем сейчас не прошу. – Огнеяр незаметно улыбнулся, и идол богини, украшенный резьбой в виде березовых ветвей в листве, тайно улыбнулся ему в ответ. – Ты уже дала мне твои дары.

– А ты, Отец мой… – В последний раз Огнеяр остановился перед Велесом. – Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам знаю о себе. И попрошу я тебя об одном. Ты послал меня в мир ради битвы – так не дай мне убить не того, кого надо.

Поклонившись, Огнеяр отошел от идолов к свободному пространству, где его уже ждал Светел. Опустив к ноге топор, Огнеяр сбросил пояс, стянул накидку. Сейчас, когда ему предстоял самый важный, может быть, поединок в его жизни, в нем опять заговорили разом зверь и человек, он хотел бы соединить силу и ловкость зверя с рассудком и умениями человека и сам не понимал, в каком мире находится, в человеческом или в зверином. Как зверю, ему мешала одежда, он хотел бы остаться так, как сотворила его Макошь. Он сжал в ладони рукоять топора и на миг растерялся, не помня, как им пользоваться. В нем ожили порывы зверя, который дерется когтями и зубами. Словно лишний груз с ладьи в бурном море, какая-то сила сбросила с него все мысли воспоминания и чувства, кроме одного – готовности драться и стремления выжить. Прикусив белым клыком нижнюю губу, он смотрел на своего противника – на священную рогатину Оборотневу Смерть. Его смерть.

– Да вершат боги свой справедливый суд! – возгласил верховный волхв и поднял древний жертвенный нож, на лезвии которого темнела кровь быка.

Удивительный это был поединок, даже самые старые воины не помнили такого. Никто не знал, почему у противников не равное, а столь различное оружие, но и спросить никто не смел. Светел нападал и пытался достать Огнеяра клинком рогатины, а тот только уклонялся, ловко ускользал из-под ударов, следя краем глаза, чтобы не выйти за отмеченный край площадки. Топором он только отбивал особенно опасные удары, а сам не мог приблизиться к противнику – мешало длинное древко. Это напоминало схватку человека со зверем. Толпа встречала многоголосыми возгласами каждый удар, в них было разочарование, что оборотень опять ускользнул. А княгиня Добровзора, сама бледнее снега, прижимала руки к груди и молилась не словами, а одним отчаянным криком души – криком матери, на глазах которой гибель ищет ее дитя.

Огнеяр прыгал из стороны в сторону, извивался, как зверь, звериными были все его движения, на смуглом лице появилась странная усмешка, блестели белые зубы с двумя выступающими клыками. Окажись здесь случайный человек, ничего не знающий об этом поединке и противниках, и тот понял бы, что один из них – нечисть.

Светел никак не мог достать, даже задеть противника острием и начинал злиться. Нельзя же вечно гонять его по площадке! Общее напряжение становилось нестерпимым, нужно было кончать. Хотя бы достать, хотя бы задеть его, увидеть темную кровь оборотня!

Собрав все силы, Светел вдруг прыгнул прямо на Огнеяра, выставив вперед наконечник рогатины, а у оборотня за спиной начиналась площадка идолов и кончалось место, отведенное для битвы. Острый клинок из черного железа ринулся прямо в грудь Огнеяра и ударил, площадь разом вскрикнула. Огнеяр ощутил страшный толчок, опрокинувший его на землю; он сам не понял, что с ним случилось, но вдруг вскочил снова, словно подброшенный невидимой волной, и встал не на ноги, а на четыре лапы. Даже не осознав собственной перемены, брошенный вперед чужой решительной волей, он прыгнул на противника в зверином стремлении отомстить за собственную смерть. У него оставались считаные мгновения, пока тело не заметило смертельной раны, а разум больше не призывает беречь силы, потому что терять уже нечего.

Площадь закричала в ужасе: только что наконечник рогатины ударил в грудь человека и тут же волк серой молнией бросился на Светела, минуя опущенный клинок. Не ждал этого и сам Светел; он ощутил, как клинок ударил в тело противника, ликование – достал! – вспыхнуло в нем, и вдруг сильные лапы толкнули его в грудь и опрокинули на землю, перед лицом его оказалась оскаленная морда волка с горящими красными глазами. Не было оружия, бесполезно лежала рядом священная рогатина. Светел ощущал у себя под боком конец ратовища, но взять его в руки не мог и знал, что не успеет. Оскаленные зубы были возле его горла, и он закрыл глаза, чтобы не видеть этого красного пламени звериных глаз. Вся его жизнь вдруг сжалась в те несколько мгновений, которые нужны этим зубам, чтобы добраться до его горла. «Силой не бери ее! – как последний проблеск вспыхнули в сознании слова Двоеума. – Тогда рогатина силу утратить может!» Он обидел хозяев рогатины – погубил их невестку. И вот рогатина отплатила ему за это.

Светел ждал, но страшные зубы не касались его открытого горла. Толпа исчезла, во всем мире остались они втроем – он, оборотень и бесполезная священная рогатина.

Вдруг горячая тяжесть на его груди ослабла. Волк поднялся, как-то нелепо, боком перекатился через себя и снова стал Огнеяром. Сидя на земле рядом с лежащим Светелом и Оборотневой Смертью, Огнеяр недоуменно оглядывал себя. Он ведь видел, как черный наконечник летел в него, а ему было некуда деться; он помнил ощущение страшного удара, словно его с размаху толкнули бревном. Но где же рана в груди, где кровь, где его, оборотнева, смерть? На нем не было ни царапины, ни капли крови не выпила из него священная рогатина.

А Светел лежал на спине, запрокинув голову и закрыв глаза. Он тоже считал себя мертвым, как только что, в миг последнего прыжка, считал себя сам Огнеяр.

Огнеяр не понимал, почему остался жив, почему от его крови отказалась знаменитая и страшная Оборотнева Смерть. Но одно он помнил бы и в полном беспамятстве – поединок нужно довести до конца. Он подхватил с земли свой топор и приложил лезвие к горлу Светела. Не зубами же в самом деле…

Опомнившаяся толпа закричала, дрогнула, но никто не двинулся с места. Это божий суд.

– Ну, Светлый-Ясный! – хрипло окликнул Огнеяр, тяжело дыша и все еще плохо понимая, в каком из миров он сейчас. – Говори-ка: кто Моховушку обещал княгиней сделать? Я или ты?

– Я, – не открывая глаз, коротко выдохнул Светел. Перед ликом смерти никто не лжет.

Огнеяр тяжело поднялся на ноги, провел рукой по лбу. Он стоял, а противник его лежал на земле – исход божьего суда был ясен.

– Вставай, – устало сказал Огнеяр. – Нечего лежать, належался.

Он не чувствовал больше ни злобы, ни вражды, только усталость и равнодушие. Он собирался умереть или убить – но боги не захотели смерти, и он остался как потерянный, так и не узнавший, где его место и чего он стоит.

– Я пришел в мир ради битвы, – сказал Огнеяр, обращаясь к лежащему противнику, словно объяснял ему. – Я всю жизнь ищу – с кем. И это не ты. Но запомни – пока я жив, тебе чуроборским князем не бывать. Клянусь Пресветлым Хорсом!

И он вскинул вверх руку с топором, призывая в свидетели клятвы небесного покровителя всех волков. Широкое стальное лезвие ярко блеснуло, толпа в ужасе ахнула, словно над ее общей головой поднялось это грозное оружие.

А Огнеяр поднял с земли Оборотневу Смерть и пошел прочь с площадки божьего суда. Оружие противника по праву принадлежало ему. Он сам не знал, зачем ему нужна Оборотнева Смерть, но какое-то неведомое чувство приказало ему взять ее. Вот она, священная рогатина, способная убить любого оборотня, о которой он думал в последние четыре месяца не меньше, чем жених думает о невесте. Теперь Огнеяру казалось, что ради встречи с ней он и ехал в Чуробор, что он добыл ее в битве, как невесту, и теперь она принадлежит ему. Может быть, в этом тоже – судьба.

Толпа молча расступалась перед ним. Всем казалось, что произошла нелепая, страшная ошибка. Боги ошиблись, отдали победу не тому. Ведь не может быть, чтобы оборотень был прав. Добро бы его обвиняли в самом оборотничестве – но своей звериной сущности он не скрывал и только что на глазах у всего Чуробора превращался в волка. И все же боги оставили ему жизнь, а значит – оправдали его. Никто ничего не понимал, все казалось нелепым сном, а черноволосый оборотень, уходящий в детинец с топором в одной руке, а рогатиной – в другой, был таким же чужим здесь, как и прежде. Но теперь страх перед ним возрос. Он не побоялся ликов светлых богов, не побоялся священного очистительного огня, не побоялся рогатины из кузницы самого Сварога. Велика же его сила, велико же могущество его отца, Подземного Хозяина. Но что его сила принесет людям?

Глава 8

До самого вечера в Чуроборе было тихо, как перед грозой. Разойдясь с торга, народ попрятался по дворам, и немногие украдкой, вдоль тынов, осмеливались пробраться к друзьям и родне, чтобы хоть шепотом поговорить об исходе божьего суда. Светелу не удалось избавить Чуробор от оборотня. Оборотень остался цел и затаил на всех лютую злобу. Что теперь будет? Нашлет ли он на город несметные полчища голодных волков-людоедов, или всех чуроборцев самих обернет волками, как ту злосчастную свадьбу, или нашлет лихорадки, или испепелит дворы красным огнем своих глаз? Страшны были тайные разговоры, и даже маленькие дети плакали, просили матерей спрятать их от оборотня.

Княгиня Добровзора вернулась с торга совсем больной. Девки уложили ее в постель, развели огонь, заварили ей травок, но княгиню била лихорадочная дрожь, и она требовала позвать к ней сына. Кудрявка и Румянка и рады были бы исполнить ее желание, но боялись подступиться к Огнеяру. Он ушел в дружинную избу Стаи, куда девкам ходу не было, а кмети не хотели его звать. Он молча сидел перед огнем, глядя на клинок священной рогатины, и не замечал ничего вокруг. Он чувствовал себя пустым, как снятая шкура, в нем не оставалось ни сил, ни желаний, ни мыслей.

Незадолго до полуночи он вдруг поднялся.

– Вот что, братья мои, – сказал он, и все кмети, притворявшиеся спящими, как один подняли головы. – Славно мы с вами поохотились, да, видно, вышел срок. Дальше буду я охотиться один. Завтра на заре уйду.

– Надолго собрался? – К нему подсел Тополь. Ему казалось, что Огнеяр все-таки ранен в самое сердце, только этой раны никому не видно.

– Сам не знаю. Не человек я, и среди людей мне не место. Хоть божьим судом я и оправдался, и девку ту Светлый-Ясный вслух на себя взял, а хоть кто мне сказал, что вины с меня сняты? Ведь не за девку меня судили, а за волчью шерсть на спине. А шерсть при мне осталась, и до могилы мне шкуру эту с себя не снять. Пойду к волкам. Только с матерью попрощаюсь.

Огнеяр встал и, не выпуская из рук священную рогатину, пошел из избы. Никто не пытался удержать его, никто не сказал ему ни слова. Стая знала своего вожака – своих решений он не менял. И каждый понимал, что заставило его решить именно так. Все они чувствовали враждебное отчуждение, которым был наполнен в Чуроборе самый воздух. Огнеяру было здесь нечем дышать.

Княгиня при виде сына ахнула и протянула к нему руки. Огнеяр сел на край ее лежанки и обнял мать; княгиня прижалась к нему и заплакала. Она тоже понимала, что божий суд ничего не решил и ничего не исправил, не заставил Чуробор признать в Огнеяре человека. Но княгиня не могла смириться с этим – ведь он ее сын, ей ли не знать, что он вовсе не зверь?

– Куда же ты пойдешь? – спросила она, без слов угадав его решение.

– К… к князю смолятинскому, к Скородуму пойду, – ответил Огнеяр. Прежде ложь и притворство никогда не приходили ему в голову, но сейчас он не решился сказать, что все люди на свете кажутся ему чужими. – Тебя только жалко. Не знаю, когда теперь увидимся.

– Не теперь, только не оставляй меня сейчас! – молила княгиня, цепляясь за него. – Я боюсь! Я за тебя боюсь, за себя боюсь! Я ее во сне вижу!

– Кого?

Княгиня не успела ответить. Пламя в очаге вдруг взвилось высоким багровым языком, волна нестерпимого жара прокатилась по горнице. Княгиня вскрикнула, крепче вцепилась в сына, а Огнеяр с силой оторвал от себя ее руки и встал, загораживая лежанку матери от очага и держа наперевес древко священной рогатины. Теперь на него пахнуло дыханием настоящего врага, и Огнеяр был почти рад, что может дать выход не растраченным за короткий поединок силам. Это был враг по нему. Багровое пламя полыхало прямо ему в лицо, и в нем он видел страшные голодные глаза смерти. Глаза Велы, снова пришедшей за его матерью. Нечеловеческий, жгучий и отталкивающий лик вырастал из пламени, тянулся к Добровзоре, хотел сожрать ее, последнюю женщину, которая видела в Огнеяре человека, чья любовь не давала ему стать зверем навсегда.

– Поди прочь, гадина! – Против воли Огнеяр отступал, закрывал лицо ладонью от палящего жара, вынести который не мог даже он. Но и теперь в нем не было страха – сожрет, так и пусть, знать, туда и дорога. Но ему, а не матери! – Не пущу! – волком рычал он, жалея, что у этого врага нет горла, в которое можно вцепиться. – Все равно не пущу! Ты до нее не доберешься! Пошла…

С трудом подняв тяжелые, непослушные руки, он ткнул вперед острием священной рогатины. Резкий вскрик потряс душу, минуя слух, по горнице разлился горелый смрад, багровое пламя опало. Жар отступил. Желтоватый огонь смирно полизывал березовые поленья. А на черном клинке рогатины в руках Огнеяра проступили таинственные знаки, схожие с теми, что он видел на старинном мече Скородума. Не сводя глаз с укрощенного пламени, Огнеяр медленно опустил рогатину, чувствуя тяжелое напряжение в руках, словно держал на весу столетний дуб. Такое быстрое окончание поединка не обрадовало, а только насторожило его. Он хорошо знал – Вела так просто не отступит.

– Все, мама, – сказал Огнеяр, снова поворачиваясь к княгине. – Она ушла. Больше не вернется.

Княгиня сидела на лежанке, прижав руки к груди и огромными глазами глядя на огонь. Ей не верилось, что после этого багрового жара хозяйка подземного мира все же отступилась от нее, испугавшись Сварожьего железа. Двадцать лет после рождения Огнеяра багровые глаза смерти смотрели на нее из каждого уголька, она боялась оставаться наедине с огнем. Но если и есть на всем свете кто-то способный укротить жадное Подземное Пламя, то только он – его сын. Ее сын, которому сама она выбрала имя, заключившее в себе Ярость Огня.

– Она не вернется, – повторил Огнеяр. – Я ухожу – она больше не будет приходить к тебе, пока я буду далеко. Спи.

Он поцеловал мать и пошел к двери, опираясь на древко рогатины, как на посох. Княгиня протянула к нему руки.

– Но ты ведь вернешься? – тревожно спросила она.

Огнеяр обернулся, помолчал. Он не знал, что ответить, не знал, захочет ли вернуться, сможет ли. Но как сказать об этом матери? Его язык не поворачивался солгать – звери и боги не лгут.

– Да, – сказал он наконец. – Я вернусь, когда пойму, в каком из миров мое место. Двадцать лет я прожил с тобой, с народом моей матери. Должно быть, пришло время узнать получше и народ моего отца.

Княгиня тихо кивала, с острой болью чувствуя, что ее сын, ее волчонок уходит от нее и уходит из мира людей. Он – не человек, его дорога – не здесь. Она не могла задержать его, как бы сильно ни болело ее сердце.

– Да, – сказала она наконец. – Иди. Только помни – у тебя есть мать.

В серой предрассветной мгле зимнего утра Огнеяр уехал из Чуробора. На пустых улицах было тихо, все ворота еще были закрыты, окошки задвинуты. Чуробор зажмурился и не хотел смотреть, как его покидает оборотень, не хотел проводить его даже взглядом. Не слыша громкого топота Стаи, даже собаки не проснулись, и Огнеяру казалось, что город этот мертв. Он снова был совсем один, но теперь одиночество не смущало его, а казалось отрадным. Полузверь-полубог, он был один на всем белом свете, потому что не было на земле и под землей никого, кто был бы ему равен.

Выехав в поле за воротами посада, Огнеяр не выбирал дороги, а оставил Похвисту идти, куда сам захочет. Мысли его были заняты Оборотневой Смертью. Священная рогатина, как добытая в битве невеста, висела у него на седле, и от ее присутствия Огнеяру казалось, что сейчас он все-таки не один. То и дело он поглядывал на рогатину, как будто это был живой спутник, с которым нужно время от времени обменяться взглядом. Ах, если бы она умела говорить! Огнеяру не давало покоя недоумение: почему священная рогатина не убила его? Ведь она может убить любого оборотня, она совсем недавно убила страшного упыря, значит, сила ее не убыла за долгие годы. Так почему она отказалась от его крови? Или боги хотели, чтобы он все-таки исполнил свою судьбу? Сама Оборотнева Смерть знает ответ, но как заставить ее говорить?

И что теперь с ней делать? При взгляде на черный клинок с таинственными знаками, оставленными подземным пламенем, по спине Огнеяра пробегал холодок, а серая шерсть невольно дыбилась. Не каждый день приходится держать в руках свою смерть. Он не верил, что рогатина утратила силу. Оборотнева Смерть просто не захотела его убивать. Он помнил ее удар – словно бревном толкнули. В ней дремала огромная сила, просто вчера она не захотела проснуться. А если завтра захочет? А если рогатина просто была сыта, а потом проголодается?

Огнеяр ехал, сам не зная куда, избегал человеческих дорог и жилищ. На охоту он пошел в волчьем облике, и так ему было легче – не нужнобыло разговаривать, да и думать почти ни о чем не надо – только о еде. После того, что он пережил и передумал, бездумное существование зверя показалось ему блаженством. Вкус горячей крови косули был ему сладким, дарил забвение всех печалей, приобщал к простому миру зверей, которые не знают сомнений и терзаний, кроме голода. Вместе с сытостью и теплом к зверю приходит счастье, и Огнеяр наслаждался этим счастьем, так нежданно просто обретенным под серой шкурой. Вытянувшись на земле, волк положил морду на лапы и закрыл глаза. Все. Пока в брюхе ощущается блаженная тяжесть мяса, ему не нужно никуда бежать, ничего искать, ни о чем думать.

Но под вечер бездумная легкость сытости растаяла, звериную голову, по злой воле богов сохраняющую человеческий разум, стали одолевать тяжкие, неведомые простым зверям мысли. С сожалением оставив нагретую лежку, оборотень поднялся, забросил полусъеденную тушу косули за спину и побежал туда, где ждал его привязанный Похвист и было сложено оружие. Еще не все дела завершены.

Разведя огонь, Огнеяр поджарил часть мяса впрок, а рогатину обильно обмазал кровью. Она поблескивала, довольная, а Огнеяр смотрел на нее и думал: что с ней теперь делать? Пока она с ним, ему не бывать волком. Ему вообще не знать покоя. В этот раз в руках Светела она не захотела бить. Но придет день – и она захочет. Теперь, когда он с ней знаком, ему не жить в покое, зная, что где-то в мире ждет его Оборотнева Смерть.

Покончив с косулей, Огнеяр переложил костер так, чтобы тот медленно горел всю ночь, и устроился спать на еловых лапах. Холод его не беспокоил, а даже помогал скорее заснуть. Огнеяр согласился бы терпеть в лесу лютую стужу, только бы не возвращаться к людям. Стылый лесной воздух казался ему сладким, потому что в нем не было ни малейшего запаха человека. Все его прежние мысли о судьбе князя и долге перед предками теперь казались глупостями, и Огнеяр с досадой гнал прочь воспоминания о них. Тому не бывать князем над людьми, кто сам не человек. А сейчас Огнеяр ощущал почти ненависть ко всему человеческому в себе, хотел бы выбросить человеческую половину своей сущности прочь и забыть о ней. Доделать то, что ему осталось, и – прочь из этого глупого, путаного, подлого мира людей.

Утром Похвист вывез его на берег реки. Оглядевшись, Огнеяр узнал Белезень. Отпущенный на волю жеребец вез его привычной дорогой многочисленных охот. Сейчас Огнеяру было все равно – Белезень так Белезень, – и он неспешно ехал вдоль высокого берега.

Внизу на льду затемнела широкая длинная промоина. Ветром поднимало легкий запах речной сырости, отличный от запаха снега, и сейчас он напоминал о весне. Огнеяр вспомнил вчерашнюю безлунную ночь и вдруг сообразил – да ведь сегодня первый день месяца сухыя, месяца, который на хвосте привезет в земной мир весну.

Придержав поводья, Огнеяр остановился над промоиной. Внутри обрамления из тонкого полупрозрачного льда темнела вода – живая, неспящая, бегущая и подо льдом, как само время. И как время, она не отдаст обратно то, что взяла. Огнеяр перевел взгляд на Оборотневу Смерть. Он знал, как тяжела священная рогатина – один гулкий всплеск, и ее не будет. Оборотнева Смерть уйдет из мира, и все оборотни смогут жить спокойно. И в первую голову он, для которого она была предназначена.

«Ты не имеешь права! – горячо возразил человек внутри него. – Не ты принес ее в мир, не тебе и погубить ее!»

«Если я не погублю ее, она погубит меня! – огрызнулся в ответ зверь. – Не сегодня, так завтра! У меня есть враги и будут еще! И однажды, в чьих-то руках, она захочет моей крови!»

«Она не твоя, чтобы ты был вправе решать ее судьбу!»

«Она моя – я взял ее в битве! Где бы она ни была – мне не знать покоя, пока она жива!»

Решительно соскочив с коня, Огнеяр снял с седла рогатину. Она зацепилась за ремень седельной сумки, тяжело повисла, не хотела поддаваться.

«Испугалась! – злобно подумал Огнеяр, раздраженно дергая ратовище. – Небось вспотела вся! Узнаешь, каково мне было!»

«Не посмеешь!» – вдруг прошипел прямо ему в уши сварливый женский голос. Огнеяр вздрогнул и резко оглянулся. Он был один на берегу, насколько хватало глаз. И он понял, что это говорит священная рогатина.

«Я на двести лет старше тебя, щенок! – с негодованьем продолжал голос. – Я ела таких оборотней, какие тебе и не снились! Руки у тебя коротки на меня!»

– Ах так! – вслух воскликнул Огнеяр и сильным рывком выдрал рогатину из петли. Опомнившись от удивления, он испытал сильный приступ досады и темной радости, что главный враг его наконец-то сбросил молчаливую невозмутимость и подал голос. – Вот ты как заговорила! Я не посмею! Сейчас увидишь, как я не посмею!

Крепко взяв рогатину за основание клинка, как за шею, Огнеяр стал спускаться по заснеженному крутому берегу к промоине. Он помнил о возможном коварстве рогатины и держал ее так, чтобы не напороться, даже если поскользнется и упадет.

– Сколько же ты оборотней сожрала! – бормотал он, внезапно ощутив себя мстителем за весь свой разношерстный, непонятный, несчастный род. – Отольется тебе их кровь! Что они тебе сделали, старуха! Хватит, наелась!

«Я ведь не тронула тебя! – истошно взвизгнула рогатина каким-то старушечьим голосом. – Я тебя пожалела, а ты, неблагодарный!»

– Ах, ты меня пожалела! – издевательски отозвался Огнеяр, остановившись возле самой промоины. – Зубы ты поистерла! Плохо тебя кормили там, где ты жила!

«Верни меня туда! – с проблеском надежды горячо взмолилась рогатина. – Сварог послал меня моему роду, а они продали меня, им плохо без меня, а мне плохо без них! Верни меня моим детям, и я клянусь Мировым Деревом и Небесным Огнем, что никогда не укушу, не царапну даже тебя, Огненный Волк, кто бы ни держал меня!»

Огнеяр остановился, пораженный. Огненный Волк было его истинное, тайное имя, которого не знал никто, кроме него самого и его матери. Его не открывают больше никому, потому что через тайное имя знающему чародею легко сжить со света любое существо, даже наделенное нечеловеческой силой.

– Откуда ты знаешь мое имя? – тихо спросил он, глядя на черный клинок, как в глаза собеседника.

«Я же Оборотнева Смерть! – с торжеством, к которому еще примешивалось легкое беспокойство, отозвалась рогатина. – Я знаю всех оборотней говорлинских земель, их имена, их судьбу, знаю о них все, что скрыто даже от самых мудрых чародеев».

– Вот так! – Огнеяр сел прямо на влажный пористый снег, положив рогатину рядом с собой. Вот что он, оказывается, держал в руках – хранилище судьбы всех говорлинских оборотней, сколько их ни есть. – Так ты и про меня все знаешь? Может, ты знаешь, кого я убить должен?

«Я знаю», – проскрипела рогатина.

– Говори, – потребовал Огнеяр. – А то утоплю, и клятв твоих мне не надо!

«Отвези меня домой! – потребовала рогатина в ответ. – В мой род, откуда меня взяли. Я зла на них – они меня продали за какую-то жалкую дань за десять лет! – но я к ним привыкла. Ведь это с ними я ходила на охоту все эти два века».

– Домой! – Огнеяр недоверчиво усмехнулся. – Ты, матушка, за дурака меня держишь! Да у тебя дома меня кольями встретят!

«Боишься?» – издевательски прошипела Оборотнева Смерть.

– А ты кто такая, чтоб меня попрекать! – Огнеяр вскочил на ноги, крепче сжал шею своей противницы и шагнул к промоине. – Ну и пропадай со всей твоей мудростью! Морок тебя пожри – я хоть спать буду спокойно!

Рогатина в ужасе заверещала что-то неразборчивое. Огнеяр поднял ее над промоиной, повернул, чтобы ловчее бросить, и вдруг вдали на другом берегу Белезени раздался волчий вой. Огнеяр замер с поднятой над головой рогатиной. Протяжный, заунывный вой Князя Волков разливался под тусклым серым небом, нагоняя тоску и страх на все живое и неживое.

«Любого оборотня! – вспомнилось Огнеяру. – Не важно, человеком или зверем рожденного. Я ведь не последний оборотень на свете. И если кто и заслужил клинок в брюхо, так это старый хромой пес. Я тебе попомню ту свадьбу!»

Снова взяв рогатину за шею, Огнеяр стал быстро взбираться по своему следу опять на берег, где остался Похвист. Слыша вой Князя Волков, жеребец беспокойно переступал копытами и тревожно ржал, призывая хозяина. Огнеяр снова укрепил Оборотневу Смерть на ремне возле седельной сумки, вскочил в седло и поехал вверх по берегу. Старый Князь вздумал повыть вовремя. Он напомнил Огнеяру, ради чего стоит сохранить жизнь Оборотневой Смерти.

Через два дня Огнеяр уже был неподалеку от займища Вешничей. По дороге он еще несколько раз заговаривал с Оборотневой Смертью, но рогатина не отзывалась. Обиделась, наверное. А может, она обретает голос только над прорубью! – с невеселой усмешкой думал Огнеяр. Не обманула бы, старая.

Огнеяр хорошо помнил, как вез домой Милаву, и скоро стал узнавать березняк и запахи ельника вдали. Память на места у него тоже была как у зверя – где один раз проходил, уже не забудет. Но коня он не торопил. Как его там встретят? За невесту-Моховушку он оправдался, но свадьба еще числится на его совести в глазах Вешничей и Моховиков. И здесь ему поможет оправдаться разве что сам Князь Волков. Как же, дожидайся!

Впереди за деревьями мелькнула маленькая человеческая фигурка. Огнеяр натянул поводья. И тут же ветерок бросил ему в лицо запах – запах человеческого существа, которое он не спутает ни с кем другим. Радость и тревога разом вспыхнули в его сердце, он соскочил с коня и сделал шаг навстречу маленькой фигурке в сером кожухе, с рыжим вязаным платком на голове.

Увидев перед собой Огнеяра, Милава ахнула и уронила узелок, прижала руки к груди. Ей не верилось, что это он, о котором она столько думала, наяву стоит перед ней на лесной тропе, что это не сон, не видение, не глупая девичья мечта, которой она так безрассудно предавалась.

– Милава! – Огнеяр шагнул к ней. – Ты меня не забыла?

– Это ты! – ахнула девушка, при звуке его голоса уверясь, что это не сон. И радость горячей волной затопила ее душу, ей было все равно, откуда он и с чем приехал, главное – он снова здесь, он цел и невредим.

– Ты здесь! – Со счастливыми слезами на глазах Милава бросилась к Огнеяру и вцепилась в серый мех его накидки.

Огнеяр обнял ее, счастливый, что она помнит его и по-прежнему рада ему.

– Ты жив! – твердила Милава, то зарываясь лбом ему в грудь, то поднимая глаза, чтобы посмотреть на него.

И от взгляда ее сияющих счастьем глаз у Огнеяра теплело на сердце, вся досада и горечь последних дней пропала. Если есть среди людей девушка, которая его любит, то не так уж он далек от них.

– Знамо дело, жив! – смеясь, отвечал он. – А тебе что порассказали?

– А правда, что тебя Оборотневой Смертью били? – Милава снова взглянула ему в лицо, и в глазах ее виднелся отблеск пережитого страха.

– Били, – небрежно подтвердил Огнеяр. – Да моя шкура и ей не по зубам оказалась.

– А наши старики рассказали, что ты все равно от нее умереть должен, хоть и не сразу. Ой, до чего же я испугалась, как узнала, что ее на тебя боярин у нас взял!

– Да я и сам… – почти признался Огнеяр, но прикусил язык и оглянулся на коня. – Я ее назад привез. Она домой запросилась.

– Кто? – не поняла Милава.

– Да ваша Оборотнева Смерть.

Огнеяр подвел Милаву к Похвисту и показал ей рогатину. Милава смотрела на нее со страхом. Ведь эта рогатина чуть было не стала убийцей Огнеяра!

– Так что же ты теперь? – спросила она, снова обернувшись к Огнеяру. – И почему ты один, где твоя Стая? И что князь Неизмир?

Огнеяр помолчал. Он не знал, что ей сказать. Он вообще ничего не знал. Неясное прежде будущее теперь было у него, как у настоящего зверя, – сегодня до вечера, а завтра как боги дадут.

– А вас-то тут Белый Князь не обижает? – спросил он вместо ответа.

Милава вздохнула.

– Воет, воет, каждую ночь воет. Страшно стало, – принялась рассказывать она, прижавшись к Огнеяру, будто ища у него защиты. – И без рогатины нашей втрое страшнее. Со свадьбой-то той что вышло? Ведунья лисогорская в лес ходила, шестерых назад привела людьми. Где она их нашла, как назад превратила – мы не знаем. И старший Малинкин брат воротился. Сам прибежал волком и сел под тын. Все уже знали про нее, ну, мать ему в глаза поглядела и говорит: «Вечень, ты ли?» Елова на него старую его рубашку надела, заговор сказала, он и обратно человеком стал. А Малинка все в тоске…

– Постой, как в тоске? – перебил Огнеяр. – Она же тоже…

– Да ты ничего не знаешь! – сообразила Милава и стала пересказывать, как после погребения Горлинки встретила Малинку волчицей и помогла ей вернуть человеческий облик.

Огнеяр слушал, хмурясь и покусывая нижнюю губу, даже взял Милаву за плечи, чтобы взглянуть ей в глаза. Она, кажется, сама не понимала, что сделала – сняла заклятие Князя Волков. Это не каждому ведуну под силу, а она, молоденькая девушка, знающая два-три простых заговора, сумела сорвать чары Сильного Зверя, словно простую нитку разорвала. Недаром он выбрал ее из всех девушек, недаром и она сумела увидеть в нем человека и полюбить его, даже зная, кто он такой. В ней скрывалась особая сила, но сама она, кажется, не думала и не знала об этом. Глаза ее оставались так же чисты и ясны, в них была лишь тревога, грусть и любовь. Она понимала, как мало у них надежды на счастье, но сейчас, когда они все-таки вместе, это было не важно. Те мгновения, которые они могли провести вдвоем, казались целой вечностью, а будущая разлука относилась уже к какой-то другой, далекой жизни.

– А Малинка, хоть и превратилась, все печальная сидит, на посиделки за зиму ни разу не сходила, веретена в руки не берет, все сидит, в огонь смотрит, – рассказывала Милава. – Ее волки сглазили. И Елова ее лечить пыталась, и лисогорская бабка Листина, а все без толку. Она по Быстрецу тоскует, по жениху своему.

– А его-то бабка не воротила?

– Нет. – Милава грустно покачала головой. – Он так волком и остался. Видно, Листина не нашла его. А Малинка про других и слышать не хочет. Я, говорит, Быстреца жена, нас перед чурами соединили, мне другой мужем не будет. Да за нее и немного охотников свататься. Она ведь испорченная…

– А может, она его любит? – спросил Огнеяр.

– Конечно, она всегда его любила. Они и сговорились-то с ним давно, только ждали, пока Быстрецову сестру замуж отдадут. А теперь он все равно что мертвый…

– Может, вернется еще, – сказал Огнеяр. Ему почему-то хотелось, чтобы Малинка продолжала любить своего жениха и в волчьем обличье. – Ей бы самой его поискать, покричать. Князь Волков им след запутал, превращенным, чтобы они дороги домой не нашли. А ее голос он услышит. Она его признает да опять человеком сделает, как ты ее.

– Да? – Милава с радостью посмотрела на него. – Я ей скажу.

– А ты? Ты-то любила бы меня, если бы я волком стал? – вдруг спросил Огнеяр, для себя самого неожиданно. – Или забудешь?

– Как же я тебя забуду? – Милава посмотрела на него с тревогой, недоумением, даже обидой, и снова вцепилась в мех его накидки. – И зачем волком? Ты же не волк!

– Да я сам не знаю, кто я! – досадливо ответил Огнеяр. У него вдруг снова стало сумрачно на душе, словно чей-то гадкий голос напомнил, что он – оборотень, изгнанный даже из родного города. – И куда мне идти теперь, не знаю. Люди меня выгнали, одна мне дорога осталась – к волкам.

– Нет, – прошептала Милава, и глаза ее наполнились слезами. В голосе Огнеяра была такая тоска, что она понимала – он не шутит. – Не надо. Как же я? Как же мы? Что же нам делать?

– Не знаю! – отчаянно ответил Огнеяр. – Видят боги светлые – я как тебя никого не любил и любить не буду. Да только что тебе будет от моей любви? Отдадут тебя за оборотня? И говорить нечего! А украсть – на мне и без того всяких бед полный короб!

– Ну и пусть! – воскликнула Милава. Душа ее разрывалась: она привыкла почитать законы рода и во всем слушаться старших, но сейчас, когда ей грозила разлука с Огнеяром, родовые обычаи вдруг утратили над ней власть. – А хоть меня и не отпустят! Я все равно с тобой пойду!

– Куда? – воскликнул Огнеяр, готовый рычать от тоскливой ярости на судьбу. Он любил Милаву и хотел ее любви, но не мог ее принять. Что он даст ей, кроме несчастья? Порвав с надежным кругом родни, она все равно не найдет полного лада с мужем-оборотнем. Они слишком разные, и этого различия не преодолеть никакими силами. – Куда я тебя поведу – в нору под корягой? Я сам не знаю, что еще этот зверь во мне выкинет! Что со мной мой отец сделать задумал! Он меня недавно в такое диво превратил, самому тошно было!

– Что же делать? – сквозь слезы бормотала Милава, прижимаясь к нему, словно их отрывала друг от друга невидимая злая сила.

И эта сила была не в стороне – она была в самом Огнеяре. Милава не понимала, не хотела понимать того, что он говорил, потому что в этих словах была смерть для нее. Все счастье мира для нее замкнулось на Огнеяре, он был ее судьбой, она пошла бы за ним куда угодно, и все мыслимые несчастья были пустяком перед разлукой с ним.

Огнеяр взял ее руки в свои, хотел то ли оторвать от себя, то ли крепче прижать, и подумал о матери. Она желала ему найти девушку, которая полюбит его таким, какой он есть. Вот он нашел ее, но это дало им не счастье, а одну тоску.

– Знаешь что? – Милава вскинула голову. Ей хотелось сделать хоть что-нибудь, найти хоть какую-то слабую надежду. – Пойдем к Елове! Она все знает! Она придумает, что теперь делать!

– Да захочет ли она говорить со мной? На порог-то пустит? – безнадежно ответил Огнеяр. Ни от кого из людей он сейчас не ждал ничего хорошего.

– Пустит! – загоревшись новой надеждой, горячо убеждала его Милава. – Ты же Оборотневу Смерть привез! Елова ночей не спит, по ней тоскует, бедами грозит страшными. Все за то, говорит, что благословение предков мы князю продали, отсюда и беды наши. А ты ее назад привез – да Елова тебя лучше сына родного встретит! Пойдем!

И Милава потянула Огнеяра за руку по тропинке к ельнику. Он взял за повод Похвиста, но остановился. У Еловы его ждало еще одно дело, которое надо было решить без девичьих ушей.

– Поди-ка ты пока домой, – подумав, сказал он Милаве. – Незачем нам там вдвоем показываться. А погодя приходи. Я тебя там дождусь.

– А как же ты найдешь ее? Там в ельнике и леший заблудится.

– Я-то не заблужусь! – Огнеяр умехнулся, блеснули его белые клыки, и Милава заново удивилась, как это полюбила его – оборотня. – Мне Оборотнева Смерть дорогу укажет.

– Ну, иди, – тихо согласилась Милава. – Вот, по тропинке иди, а там… А ты правда меня дождешься? – тревожно спросила она.

– Правда дождусь! – подтвердил Огнеяр. – Иди, иди!

Милава пошла в другую сторону, к займищу, подобрала по дороге уроненный узелок. Огнеяр повел Похвиста к ельнику и чувствовал, что Милава на ходу оборачивается и смотрит ему вслед. Она хотела верить ему, но ей казалось, что они расстались навсегда. Каждый шаг давался ей с трудом, хотелось кинуться назад, догнать Огнеяра, крепко схватить его горячую руку и не выпускать. Но расстояние между ними становилось все больше, и холод поднимался в душе Милавы, как будто там наступала осень вместо близкой весны.

В ельнике было много снега, так что Огнеяр шел медленно, ведя Похвиста на поводу и с трудом вытягивая ноги из сугробов. Оборотневу Смерть он снял с седла и нес в руке, чтобы поменьше цеплялась за ветки. Ее железная шея потеплела под его ладонью, как будто рогатина была довольна, что приближается к дому. Дорогу к Елове Огнеяру указывал чуть заметный человеческий запах. Раз в несколько дней кто-то из Вешничей навещал ведунью, приносил ей разные припасы, и запахи оставили след на снегу и деревьях. Едва уловимо пахло дымом.

Тонкий след вывел Огнеяра на поляну. К старой ели привалился огромный сугроб с кабаньим клыкастым черепом наверху. Из отверстия тянулась серая полоска дыма – это и была избушка ведуньи.

Огнеяр не дошел еще и пяти шагов до дымящего сугроба, как низкая дверь растворилась и на крылечко выскочила худощавая женщина в коричневой рубахе, с ожерельем из кабаньих клыков, с длинной седой косой, с темным морщинистым лицом, на котором странно светлыми и пронзительными казались серо-зеленоватые глаза. Огнеяр никогда не видел Еловы, но сразу узнал ее. От ведуньи исходило ощущение силы Леса, которой нет в обычных людях. В любой толпе Огнеяр узнал бы ведунью, как и она узнала бы оборотня.

Но сейчас Елова даже не взглянула на него. Ее лихорадочно возбужденный взгляд был устремлен на священную рогатину в его руках.

– Воротилась! – с тоской, томлением и радостью воскликнула она и шагнула с крыльца в снег, протягивая руки к рогатине, как мать, которой возвращают похищенное дитя. А у Огнеяра поджались уши от ее голоса – точно таким, этим же самым голосом с ним говорила над Белезенью сама Оборотнева Смерть. – Родная моя!

Ведунья выхватила у него из рук рогатину и прижалась коричневой морщинистой щекой к черному клинку. И тут же отшатнулась, словно обожглась, и впилась взглядом в черные знаки на клинке. Некоторое время ведунья разглядывала письмена Подземного Пламени, а потом подняла пронзительный и враждебный взгляд на Огнеяра. У любого человека дух бросился бы в пятки от этого взгляда, а Огнеяр только нахмурился.

– Что же, мудрая женщина, гостя на снегу держишь? – дерзко и требовательно спросил он. – Я тебе твое сокровище через сколько верст вез, намаялся с ней. Хоть бы спасибо сказала!

– Экий ты прыткий! – неприязненно ответила Елова. – Думаешь, жив остался, так теперь всему Лесу хозяин?

– Всему, не всему, а родненькой твоей, – Огнеяр презрительно кивнул на рогатину, – я и правда как есть хозяин. Вы ее князю продали, я ее у князя отбил – так вы мне теперь за подарок поклонитесь! Хоть накормила бы, кабанья мать!

– Хм! Накормила! – сварливо повторила Елова, прижимая к себе рогатину, словно гость грозил снова отобрать ее. – Тебя накормишь! Ты все стадо разом сожрешь! Ты да брат твой старший! Белый хромой! Накормила бы! Иди уж…

Проворчав последние слова, Елова повернулась и вошла в избушку. Дверь она не закрыла, и это Огнеяру пришлось принять за приглашение. Более любезного обращения ему, как видно, было не дождаться, да он и сам не расположен был к сладким речам. Это у Светела хорошо получалось. Пока он не слишком понадеялся на священную рогатину чужого рода. Сильнее, чем следовало.

В избушке было темно, дверь Огнеяр за собой закрыл, чтобы не пропадало зря тепло очага, но в свете его волчьи глаза не нуждались. Избушка ведуньи, тесная, темная, пропахшая землей и сухими травами, больше напоминала звериную нору, чем жилье человека, но именно поэтому Огнеяру здесь понравилось. Он уселся на пол возле очага, поднес ладони к огню.

– Ешь! – Елова сунула ему в руки плошку с куском вареного мяса и кусок черствого хлеба.

Огнеяр принялся за еду, а ведунья уселась напротив него и стала старательно мазать куском сала клинок рогатины, ласково поглаживая древко и что-то бормоча. Огнеяр забавлялся, наблюдая за ней: точь-в-точь бабка нянчит ненаглядного единственного внука.

– Ну что, матушка, наелась? – спросил он, покончив с мясом и хлебом. – Должок за тобою!

– Какой должок? – донесся из полутьмы сварливый старушечий голос. Непросто было догадаться, кто это сказал: ведунья или сама священная рогатина.

– Обещала мне Оборотнева Смерть рассказать, где мой враг и кто он. Я ее домой доставил, как уговаривались, – теперь ее черед.

– Ах вот что! – отозвалась ведунья. Голос ее подобрел, словно это ее кто-то щедро угостил салом, обогрел у огня и приласкал.

Она склонилась к клинку рогатины, повернула его перед огнем так, чтобы пламя осветило черные знаки. Огнеяр молча ждал, пока ведунья разберется в подземных письменах или пока сама рогатина расскажет ей то, что знает.

– Говорит рогатина священная вот что, – наконец забормотала ведунья, и голос ее был так похож на голос рогатины, что Огнеяру казалось во тьме, что Оборотнева Смерть заговорила сама. – За год до тебя послал Перун Громовик на землю сына своего. Родился тот сын не так, как ты, матери-женщины у него нет. А силу ему дал Перун великую и повелел с порожденьями Тьмы Подземной биться везде, где только встретит их. Ибо расплодились стада Велесовы так, что людям от нежити проходу нет!

Из-за очага послышалось тихое ехидное хихиканье, а потом рогатина устами ведуньи заговорила снова:

– Родился сын Воина Небесного в Перунов день, а весною явился твоей матери Огненный Змей. Ибо пожелал Велес послать в мир земной своего сына, чтобы был ты достойным противником сыну Перуна.

– Он тоже оборотень? – нетерпеливо воскликнул Огнеяр.

Он присел на корточки, подобрался, будто готовясь сейчас же вскочить. Ему казалось, что рогатина говорит слишком медленно. Сердце стучало в его груди, как пойманный зверь, дух занимался – ему открывалась тайна его судьбы.

– Он оборотень, – подтвердила рогатина. – Рыжею шкурою он одевается, на шаги его небо грозой отзывается! Велика его сила, тебе не совладать с нею! Потому и сотворил тебя волком Отец Стад, что кроме волка никому с ним не управиться!

– Где он? – нетерпеливо спросил Огнеяр.

– Ты хочешь его убить? – Ведунья вдруг вскинула на него глаза, и они вспыхнули в свете пламени, как два зеленых уголька.

– Я хочу его увидеть… – чуть слышно ответил Огнеяр.

Он не мог говорить, у него пересохло в горле. Вместо вражды и жажды битвы, которые должно было в нем вызвать известие о предреченном противнике, он ощутил глубокое волнение, тоску, радость и мучительное стремление найти его, заглянуть ему в глаза. Он не один такой на свете – оборотень, рожденный человеком, сын бога среди людей. Сейчас он не думал, что они с сыном Перуна посланы в мир истребить друг друга. Противник в Битве Богов казался ему сейчас близок и дорог, как брат, ближе матери, ближе Милавы. Ведь они – люди, кровь роднит его с ними только наполовину. А он, назначенный судьбой противник, разделяет с ним все выгоды и все тяготы жизни в двух шкурах. Он тоже знает, как это – жить на грани миров, быть чужим и людям, и зверям.

– Где он? Как его найти? – потребовал Огнеяр, подавшись ближе к ведунье с рогатиной.

– Ищи, – прошипела та. – Рогатина священная тебе не клубок путеводный. Что знает, то сказала. Знание само не дело есть. Дело – в том, в ком сила. Дело – за тобой, Огненный Волк, – тихо произнесла она, и Огнеяр незаметно вздрогнул при звуке своего тайного имени.

– А от нас уходи! – уже от себя сказала Елова, и Огнеяр понял, что Оборотнева Смерть больше ничего не скажет. – У нас, у людей, не место тебе! Пока все наши сыны домой не воротятся – на двух ногах, не на четырех! – не откроем мы двери тебе! И на девок наших не гляди – не про тебя они!

– А если я вам всех ваших домой ворочу? – азартно воскликнул Огнеяр. Известие о противнике вдруг наполнило его силой, он сейчас мог решиться на все и сделать многое; мир, мгновения назад замкнутый в темное безвыходное кольцо, мигом раздвинулся в неоглядную ширь и запестрел яркими цветами далеких дорог. – Если всех домой приведу? Тогда что?

– Тогда – «Возьми себе девку, которую хочешь!» – подражая купальским песням, которыми провожают к Ящеру девушку-жертву, пропела скрипучим голосом ведунья и засмеялась. – Тогда пустим тебя в дом. Тогда, стало быть, человек в тебе зверя одолеет!

– Да не одолеет он! – в раздражении, что его опять не понимают, Огнеяр вскочил на ноги и едва не ударился головой о кровлю избушки. – Оборотень я! Оборотень! А вы все: ты – зверь, ты – человек! Не человек я и не зверь, оба во мне сидят и сидеть будут до могилы! Две на мне шкуры, и ни одну я не сброшу! Да идите вы к Мороку все!

Огнеяр вылетел из избушки, гневно пихнул назад скрипучую дверь, а возле своего коня увидел Милаву. Она только что вышла из леса и была рада, что он действительно дождался ее. Она хотела что-то сказать ему, но Огнеяр воскликнул, продолжая начатое в избушке:

– Оборотень я! Ты-то хоть понимаешь? – Он схватил Милаву за плечи и тряхнул, в глазах ее мгновенно отразились недоумение и страх, и Огнеяр оттолкнул ее от себя.

Зверь рычал и выл в его душе, обе части его сущности сцепились в схватке, вечном поединке, который составлял суть его жизни.

– Не человек я и человеком не буду! – яростно кричал Огнеяр, пытаясь всему свету объяснить себя раз и навсегда. – И людям я – чужой! И волкам я – чужой! Только мне и пара, что враг мой вечный! Его и пойду искать! Он меня убьет, я его убью – сделаю дело свое, и сожри меня Морок!

И Огнеяр свирепо завыл, подняв лицо к верхушкам елей, изнемогая от тоски и одиночества, от невозможности хоть в ком-то найти понимание. Милава прижималась к углу избушки, в глазах ее застыли слезы отчаяния и страха. Сейчас Огнеяр казался ей чужим и страшным, как тот мерзкий упырь.

– Забудь про меня! – крикнул он, словно услышав ее мысли, и схватил повод своего коня. – Поди замуж, найди себе жениха человека, и дети у вас будут без волчьей шерсти! А я тебе не пара, мне вовсе на свете пары нет! Прощай!

Он взлетел в седло, ударил Похвиста коленями, и серый жеребец тяжелыми прыжками по снегу поскакал в лес. Милава оторвалась от угла избушки и шагнула за ним, выше колен увязая в рыхлом сыром снегу. Весь прозрачный мир зимнего леса задрожал и рухнул для нее, с Огнеяром уходила ее жизнь. Если он зверь – пусть лучше сожрет, но не уходит.

– Нет, подожди! – отчаянно крикнула она. – Не уходи! Огнеяр! Я же люблю тебя! Как есть люблю! Пусть с шерстью, с хвостом! Я за другого не пойду! Опомнись! Как же так?

Но Огнеяр, даже не оглянувшись, скрылся в чаще. Ему не место среди людей, и никто из них не будет ему близок.

Утром Елову разбудило печальное конское ржание за стенами избушки. На крыльце она нашла сложенными всю одежду и все оружие Огнеяра, а возле крыльца стоял привязанный к дереву Похвист. Понимающе сощурив глаза, совсем скрывшиеся в сетке морщин, Елова мелко закивала головой. Еще вчера, глядя на своего гостя поверх пламени очага, она знала, что это произойдет. Что он уйдет к волкам. Что ж, пусть поживет с волками, как раньше жил с людьми. Видят боги, это поможет оборотню найти его настоящее место. Все-таки он вернул домой Оборотневу Смерть, хотя мог утопить ее или оставить у себя, и ведунья не могла не быть ему благодарной за это.

И он не ошибся, доверив ей все свое человеческое богатство. Похвиста Елова тем же утром отвела на займище и велела хорошенько кормить его и ухаживать за ним – ведь это он привез Вешничам священный оберег рода. Многие узнали в сером жеребце с серебряными бубенчиками на сбруе коня Огнеяра, мужики не решались подступиться к нему.

А Милава, едва увидев жеребца, без страха бросилась к нему и со слезами обняла за шею. Она тоже поняла, что означает его появление. Огнеяр оставил своего коня, как оставил и ее, и теперь Похвист казался ей самым близким живым существом на свете.

Жеребец послушно пошел за Милавой – видно, признал, что эта девушка разделяет его тоску по ушедшему от них хозяину.

Оружие и одежду Огнеяра ведунья спрятала у себя, а рубаху каждый вечер вешала на ветку возле избушки. Наступит день, и оборотень захочет вернуться к людям.

Глава 9

По пути через поля Привалень из рода Моховиков озабоченно подстегивал лошадь, боясь не успеть домой до темноты. Вечер был уже недалек, а ему предстояло проехать еще с десяток верст. Сырой снег посерел и проседал под полозьями, лошадка с трудом тащила сани, хотя нагружены они были не так уж тяжело. Маленький мешочек соли, за которой Привалень ездил к Овсянникам, легко унес бы и пятилетний ребенок – в конце зимы больше уделить было трудно. В соломе на дне саней стоял небольшой бочонок груздей, солить которые Сойка, сестра Приваленя, была великая искусница. Возле бочонка лежал и другой подарок – свернутая и обвязанная лыком свежая волчья шкура. Вчера, принимая в гостях жениного брата, Просила хвалился, как сумел подстрелить вожака волчьей стаи, давно не дававшей покоя Овсянникам и их ближайшим соседям. Уже не первый год пара волков устраивалась с выводком где-то поблизости от Моховиков, но охотилась, по волчьему обычаю, не возле логова, а подальше, верст за семь-десять, в угодьях Овсянников и Боровиков. Подстреленного Просилой «старика» с трудом увезли на санях двое мужчин – так он был велик и тяжел. Зная, какая беда постигла в начале зимы семью Приваленя, Просила и Сойка подарили ему шкуру – хоть какое, а утешение. Привалень и правда остался доволен подарком и время от времени поглаживал косматый мех. Он только жалел о том, что не сам убил волка, не сам отомстил ненавистному серому племени, лишившему его сына и зятя, повредившему разум дочери.

Накатанная и подтаявшая зимняя дорога из полей втянулась в лес. Здесь сразу сделалось темнее, и Привалень тоскливо вздохнул – до Медвежьего велика-дня, когда день станет больше ночи, оставалось еще почти полмесяца. И все же его грела мысль, что годовое колесо повернулось к теплу и свету, что они ждут впереди и непременно настанут – вот только еще немного подождать.

Посвистывая для собственного ободрения, Привалень приподнял вожжу, думая подхлестнуть лошадь, да так и замер с поднятой рукой. Из леса впереди него, шагах в десяти, серой бесшумной тенью выскользнул волк. Крупный матерый хищник с черноватыми подпалинами на лапах и на брюхе сел на дороге прямо перед лошадью и замер, выжидающе глядя на Приваленя блестящими карими глазами, словно приглашая: иди, иди сюда. Что-то в этом взгляде поразило Приваленя, но сразу он не смог сообразить, что именно – страх мгновенно прогнал все мысли.

Почуяв волка, кобыла на миг замерла, а потом захрапела в ужасе, забилась, вскидывая копыта, попятилась назад, норовя развернуться. С трудом удержав вожжи, Привалень и сам хотел повернуть сани, оглянулся, и холодный пот прошиб его под кожухом – позади саней на дороге сидело два волка, два молодых переярка, голоса которых ловцы различали в осеннем вое той, старой стаи. Шкура вожака которой лежала в санях Приваленя. Взяв его в клещи, серые хищники отрезали ему путь и вперед, и назад, и сама смерть смотрела на человека из их голодных зеленоватых глаз.

Вихрь разных мыслей и чувств обрушился на бедного мужика и завертел: шкура – за ней волки пришли; за своего старшего хотят мстить; боже Хорсе, мне-то за что, не я же его порешил; куда ехать-то теперь, и не развернешься тут; вот бросятся разом, а у меня один топор в соломе; да где же это видано, чтобы волки вот так, человека засадой…

Охваченный страхом Привалень пытался справиться с обезумевшей лошадью, не зная, что будет делать дальше. А из-под ветвей вдруг выскочила волчица – «старуха» – и тихой серой молнией бросилась на лошадь. Та взбрыкнула, отбросила «старуху», но два переярка кинулись на нее сразу с двух сторон и вцепились зубами в брюхо; лошадь с диким ржаньем страха и боли металась и била копытами, но упряжь мешала ей; сани кидало из стороны в сторону, Привалень, едва успев нашарить в соломе топорище, вылетел на снег, ударился головой о ствол, спасибо, меховой колпак смягчил удар. А пока лошадь отбивалась от переярков, сидевший впереди волк взметнулся в воздух и разом вскочил прямо ей на спину, вцепился зубами в шею и опрокинул лошадь на снег.

В воздухе висело конское ржание и хрип, звон упряжи и скрип саней. Лихорадочно барахтаясь в снегу, Привалень кое-как сумел приподняться и сдвинул шапку с глаз. С лошадью было уже покончено: два переярка перервали ей горло, а матерый волк с черными подпалинами сидел на боку лежащей кобылы. Привалень охнул, увидев все это, и волк повернулся к нему.

Оцепенев от страха – пришел его черед! – Привалень мертвой хваткой сжал топорище и прислонился спиной к стволу сосны, ожидая, что сейчас вся стая бросится на него.

Но волк не прыгнул. Он только посмотрел в глаза человеку, и от его взгляда Приваленю стало так страшно, как не бывало никогда в жизни. То жар, то холод катили на него попеременно, он хотел бежать, но не мог двинуться, хотел крикнуть, но крик колом встал в горле, не давая даже вдохнуть. На него смотрела пара человеческих глаз, больших, карих, злобных и голодных, но умных и осмысленных не по-звериному.

«Оборотень!» – только и подумал Привалень. У него ослабели ноги, топорище выскользнуло из пальцев, а сам он словно примерз к сосне. С простыми волками он, может быть, и справился бы, но с оборотнем…

Волк-оборотень отвернулся, опустил морду к горлу кобылы, из которого еще лилась дымящаяся горячая кровь, растекаясь по серому снегу огромной багровой лужей. Словно не замечая человека, четыре волка принялись рвать еще теплое мясо, так что несколько капель крови долетело даже до Приваленя. Он стоял под сосной, глядя на пиршество хищников, чувствуя дурноту и озноб на вспотевшей спине. Время тянулось медленно-медленно, давя кошмаром, и каждое мгновение могло оказаться для человека последним.

Вдруг волчица подняла окровавленную морду, потянула носом воздух. В следующий миг она уже рванулась к саням, раскидала лапами солому и вытащила увязанную в сверток шкуру. Все волки бросили терзать лошадь, переярки завизжали, затеребили шкуру своего отца, а волчица завыла низким голосом, который сам же Привалень не раз слышал по ночам – но никогда так близко. А волчица вдруг оборвала вой, повернулась к человеку и припала к снегу, готовясь прыгнуть. Глаза ее горели неутолимой ненавистью, на морде сохла кровь, сверкали клыки – лик самой Морены не мог бы быть ужаснее. Привалень, сам себя не помня от ужаса, вскинул перед собой пустую руку.

А волк с подпалинами вдруг ткнул волчицу мордой и что-то коротко рыкнул. Волчица огрызнулась и снова припала перед прыжком, но волк, словно рассердясь, куснул ее за плечо. Переярки визжали, но не трогались с места. А волк наступал на волчицу, встал между нею и Приваленем, не переставая угрожающе рычать. И волчица отступила. Оставив полусъеденную тушу кобылы, все четыре зверя скрылись в лесу.

Привалень еще какое-то время простоял под сосной, не в силах сдвинуться с места. Его била крупная дрожь, ноги дрожали и подгибались, внутри болталась холодная пустота. Привалень судорожно сглатывал, стараясь подавить тошноту, схватил горсть снега, но глянул на растерзанную лошадь и даже снега не смог проглотить. Истерзанная туша в лужах крови, опрокинутые сани с рваными постромками, выброшенный на снег бочонок груздей, растрепанная волчья шкура – все это казалось диким ужасным сном.

Где-то в лесу скакнула белка, на снег упал сучок. Его легкий треск словно разбудил Приваленя. Преисполнившись ужасом от мысли, что волки непременно вернутся к оставленной добыче, он подобрал со снега свой топор и бросился бежать по дороге, скользя и спотыкаясь в обтаявших колеях. Он даже не подумал о том, что вернуться к Овсянникам гораздо ближе, им владело одно безотчетное стремление – скорее домой.

Почти за полночь взмокший и едва стоящий на ногах Привалень добрался наконец до займища. Моховики уже закрыли ворота, думая, что он и на вторую ночь остался у сестры. Услышав стук, чуть не все родовичи выскочили на двор. Напуганные событиями начала зимы, они от всего теперь ждали бед. Увидев Приваленя, женщины подняли крик, мужчины наперебой расспрашивали, слыша в ответ пугающее, до тоски знакомое: «Оборотень!»

Не сразу Привалень пришел в себя и сумел рассказать, что с ним случилось. Вся изба полна была родовичами, слышались возгласы, жена Приваленя, Навыка, причитала о погибшей лошади.

– Вот как – старого волка Овсянники завалили, а «старуха», выходит, нового себе нашла! – рассуждали мужчины. – Видно, одинец какой к ней пристал.

– Да откуда же такой смелый выискался? Чтобы светлым днем на человека кидаться?

– Оборотень он, оборотень! – твердил Привалень, крепко сжимая в ладонях чарку с горячим медом, которую поднесла ему жена. Когда он пил, зубы его стучали о край чарки, и только теперь, дома, его разбирала настоящая жуть при воспоминании о том, что он пережил. – И как я только жив остался? Чуры уберегли, спасибо им! Оборотень, верно вам говорю! Глаза-то прямо человечьи – как он глянул, у меня чуть не дух вон!

При этих словах Малинка, сидевшая в дальнем углу у печки, вдруг вскинула голову и прислушалась. До этого мгновения она оставалась почти равнодушной ко всеобщему волнению, но это никого не удивляло. С далекого дня своей свадьбы она сильно изменилась. Вот уже полгода прошло с того вечера, который Малинка когда-то ждала с такой радостью и нетерпением и который потом вспоминала с таким страхом и тоской. Он помнился ей так ясно, словно все это было вчера. Вечер, который должен был сделать ее счастливой женой и подарить ей новый род, внезапно отнял все: жениха, братьев, даже ее саму. Любовь сестры Милавы помогла ей вернуть человеческий облик, но и сбросив волчью шкуру, Малинка не стала такой, как была прежде. Страх звериного мира не оставлял ее, нестерпимо томила разлука с Быстрецом. Злая ворожба Князя Волков настигла и разлучила их на самой грани, они были больше чем жених и невеста, но меньше чем муж и жена. Малинке казалось, что она разорвана пополам – между девушками и женами, между человеческим миром и звериным, а часть ее самой ушла вместе с Быстрецом. Отчетливо помня мучения, пережитые в волчьем облике, Малинка продолжала испытывать их и сейчас – за Быстреца, который так и остался волком, затерялся в дремучих далеких лесах. Для Малинки больше не было покоя, не было радости. Родные не могли по целым дням добиться от нее слова, она как будто забыла сестер и братьев, за зиму ни разу не пошла в беседу на посиделки. Если она и бралась за работу по дому, то все делала вяло, без прилежания – как в неволе, для чужих. Родовичи боялись подступаться к ней близко, не раз звали Елову снять порчу, но все усилия ведуньи не помогали. Вернуть прежнюю Малинку мог только Быстрец. Заслышав вдали волчий вой, Малинка даже ночью просыпалась и садилась на лавке. Ей хотелось бежать куда-то прямо сейчас – а вдруг это Быстрец зовет ее?

– Что ты сказал, батюшка? – проговорила она из угла. – Оборотень? Волк с человечьими глазами?

– Вот-вот, с человечьими! – подтвердил Привалень, даже удивившись, что дочь опять заговорила. – Как глянул – меня в пот бросило. Оборотень, чтоб мне света не видать!

– А может, это он? – Разволновавшись, Малинка оставила свое место и подошла к отцу, заправляя за ухо прядь волос.

Пальцы ее дрожали, в глазах появился блеск. Глянув ей в лицо, Привалень опять содрогнулся и чуть не призвал чуров на родную дочь. В этот миг она показалась ему страшной – в ее лице, в лихорадочно блестящих глазах был тот же пугающий и чужойзвериный мир, до сих пор державший ее в плену.

– Это он, Быстрец! – говорила Малинка, удивляя родичей оживлением в лице, какого у нее не видали уже почти полгода, и тревожа странным блеском в глазах, дрожью губ, подергиванием бровей. – Я пойду туда! – вдруг вскрикнула она и шагнула к двери. Женщины удержали ее, она пыталась освободиться из их рук. – Это он, он! – твердила Малинка. – Пустите меня! Мне нужно его найти!

Женщины переглядывались в испуге – в эти мгновения Малинка казалась совсем безумной. Но слова ее многих заставили вспомнить о своих, невольных оборотнях – Лисогорах и младшем сыне Приваленя.

– Может, и правда? – заговорили сначала женщины, а за ними и мужики. – Может, правда кто из наших?

– Может, Липень? – снова разволновалась Навыка и запричитала, утирая глаза концом убруса: – Ой, сыночек мой милый, где же ты зверем голодным и холодным скитаешься? За что же нас так боги наказали? Когда же ты к дому родному воротишься?

– Да ну вас, сороки глупые! – Подумав, Прапруд нахмурился и махнул рукой. – Сырость только разводите! Был бы Липень – да разве бы стал он отца родного до смерти пугать? Лошадь сожрал бы разве? Нет, не наш это оборотень! Чужой!

– Да не он, не Быстрец! – убеждал внучку Взимок. – Ведь он в жены волчицу взял! А твой тебя помнил бы! Не ходи, пропадешь!

– Скоро все пойдем туда! – подхватил Прапруд, жалея племянницу. – Все пойдем завтра утром да глянем, что за волки такие!

Наутро мужчины-Моховики отправились в лес. От лошадиной туши осталось несколько обглоданных костей – за ночь волки разорвали тушу на части и унесли с собой. Два лучших ловца Моховиков взялись проследить путь хищников, а прочие потащили сани домой.

Ловцы вернулись уже перед сумерками. Родовичи заперли за ними ворота и повели в беседу, где собрались все мужчины в ожидании вестей. Мальчишки и подростки тоже набились в углы и в сени, и никто не заметил, как через тын в дальнем, затененном углу займища бесшумно перелетела темная фигура зверя. Сильный молодой волк с черными подпалинами на боках припал к земле, чутко прислушиваясь поднятыми ушами. Было безветренно, и ни одна из собак не учуяла его. Поднявшись, волк бесшумно подкрался к одному из окошек беседы. Заслонка была отволочена, чтобы пропустить в душную избу немного воздуха, из-под нее тянулся серый березовый дым. Но запах дыма не отпугнул хищника, как не пугала его и близость людей. Усевшись в тень дома, где его и с двух шагов не различил бы человеческий глаз, он поднял к окошку морду с настороженно поднятыми ушами.

А ловцы в беседе рассказывали, что след волчьей стаи привел их в лесные края между займищами Моховиков и Вешничей. Ничего нового в этом не было – уже не первый год отсюда доносился вой выводка. У Моховиков разгорелся жаркий спор.

– Облаву, облаву на них! – говорили одни. Больше всех горячился Привалень, потерявший сына в той превращенной свадьбе, и Долголет, сильно помрачневший и озлобившийся после смерти Горлинки. – Выбить всю стаю, чтобы духу волчьего у нас не было! И чего только ждали – дивно еще, что всех нас не передрали Хорсовы псы!

– Да и нам не лезть бы самим на рожон! – отговаривали их другие, особенно осторожный дед Взимок. – Нас ведь не трогают, ни скотины нашей не дерут, ни дичи сильно не травят. Авось обойдется!

– А меня сегодня? – кричал Привалень. – А лошадь!

– Так ведь жив ты! – словно сам Привалень этого не знал, убеждал его Прапруд. – Сам ведь говоришь – со шкурой ехал! Да с тебя и человек за такое шкуру бы спустил, а эти не тронули!

– Сегодня не тронули, а завтра тронут! А весной щенки опять родятся – вот и прощай, скотинка!

Общим голосом Моховики решили устроить облаву. Ловцы заметили место, где волки устраивались на дневку, и там их решено было брать через день-другой.

Тем временем близилась ночь, женщины в каждой избе собирали ужин. Дочь Долголета, Веснавка, после Горлинки оставшаяся старшей, пришла звать отца домой. Проходя мимо беседы, она заметила под стеной тусклый красноватый отблеск. Испугавшись, что это тлеет отлетевший уголек, она быстро шагнула туда и протянула руку. Пальцы ее нежданно коснулись чего-то лохматого, теплого, и девушка вскрикнула от неожиданности.

И тут же темная тень зверя метнулась мимо нее к тыну. Веснавка кричала, не помня себя, из беседы бежали мужики. Дверь распахнули, и в свете из беседы стало видно, что на снегу перед воротами стоит крупный сильный волк. Обернувшись на крики, он посмотрел на людей, блеснули его клыки, словно в усмешке. И раньше, чем люди опомнились, волк взлетел в длинном прыжке, перемахнул через тын и пропал.

– Вот, а вы говорите – не трогают! – толковали Моховики, когда общее потрясение прошло. – Уже и на двор к нам влез. Поглядеть, не задрал ли скотины какой! Им спускать – в самих избах нас рвать станут!

Теперь уже никто не возражал против волчьей охоты, и решено было не медлить.

Добежав до опушки, волк замедлил шаг и посмотрел через плечо назад. Со двора займища долетали беспорядочные крики, всполошенный лай собак, но ворота оставались закрытыми, в погоню никто не спешил. Еще бы – ловить волка ночью в лесу не будет и дурак, а Моховики, наученные бедами начала зимы, вовсе не были дураками. Волк повернулся к займищу и сел на снег. Он сидел на краю опушки, на меже* человеческого и лесного миров, и это было самое подходящее для него место. Как раз на этой грани он и жил всю жизнь и только здесь сейчас почувствовал себя на месте. Сам он был скрыт в тени деревьев, но вся широкая поляна перед займищем и тын были ему хорошо видны.

Волк устроился поудобнее в обтаявшем снегу, словно собирался ждать долго, и вдруг совсем не по-звериному вздохнул. Он узнал уже все, что было нужно, мог уходить назад в чащу, где ждала его волчица с переярками, но не уходил, словно какое-то проклятие держало его возле займища.

Он вовсе не собирался оставаться возле Белезени. И раньше он знал, что здешние угодья прочно заняты стаями и чужаков здесь не примут. Он хотел быть один, совсем один. Но по пути через лес он встретил волчицу и двух переярков. Сначала они приготовились к драке, собираясь изгнать чужака из своих угодий, но распознали, что перед ними одинец, да еще и оборотень. «Моего волка убили люди! – рыча от бессильной ненависти, рассказала ему волчица. – Оставайся с нами и помоги мне прокормить будущих щенков. Иначе Белый Князь прогонит тебя».

Огнеяр не хотел брать на себя прокорм чужой стаи, но при мысли о Белом Князе призадумался. Встреча с ним ничего хорошего Огнеяру не обещала, но как ее избежать, если теперь он тоже принадлежит к Хорсову стаду? Будучи человеком, Огнеяр сам был из княжеского рода и никого не признавал выше себя. Но теперь, в волках, все изменилось. Он больше не был княжичем – он был одним из тысяч волков, да к тому же еще оборотнем, успевшим поссориться с Белым Князем.

«Соглашайся, перевертыш! – вслед за матерью повизгивали оба переярка. – Мы попросим за тебя, и тебе позволят здесь остаться. А не то тебе придется уходить дальше, а там живет Дивий Дед!» При мысли об этом оба переярка заскулили от страха и поджали хвосты. Им очень хотелось получить нового вожака взамен погибшего отца, такого же сильного, опытного и осторожного, который найдет им добычу и позволит не стать добычей ловцов-людей.

И Огнеяр остался. Волчья семья давала ему право жить в Хорсовом стаде и придавала известный вес – даже Белый Князь к нему не придерется, раз он честно кормит и защищает волчицу и ее детей.

А в глубине души Огнеяр был даже рад, что нашелся повод не уходить далеко от Белезени. И даже не старый леший Дивий Дед его пугал, хотя того очень и очень стоило бояться. Он не хотел прощаться с этими местами, которые заняли так много места в его человеческой памяти.

Огнеяру и раньше случалось бегать в волчьей шкуре, но никогда еще – так долго. Теперь его время делилось на поиск добычи, еду и отдых. Думать ни о чем другом было не нужно, но не думать он не мог. Часто, вместо того чтобы дремать с набитым брюхом, он вспоминал свою человеческую жизнь и никак не мог убедить себя, что она кончилась. Она стояла перед ним во всех звуках, красках и ощущениях, Огнеяру казалось, что он только спит и во сне видит себя волком. Ему не давали покоя мысли о том, что люди остались должны ему, и о том, что он остался должен людям. Неизмир и Светел – неужели они так и останутся хозяевами в Чуроборе, словно древний род Славояричей, род Радогора и Гордеслава, прервался без следа? А мать – ведь она любит и ждет, беспокоится о сыне, которым наградили и наказали ее боги. А прежняя, человеческая Стая? Что с ними сталось без него? Огнеяр слишком верил в преданность своих названых братьев-кметей, чтобы думать, будто кто-то из них остался служить Неизмиру. Большинство кметей были из воинских родов и ничего, кроме ратной службы, не знали и не желали. Ну, Тополь из боярского рода, не пропадет, Недан пойдет в помощники к отцу-ведуну. А Утреч? Его отец и по се поры обхаживает княжеских лошадей. Но после гридницы Утреча в конюшню уже не загнать. Так что же ему, в скоморохи идти? А остальным? Огнеяр знал, что кмети остались верны ему. А он им? И совесть, человеческое чувство, неведомое зверям, не давало ему наслаждаться звериным счастьем сытости и покоя.

Не понимая, отчего он не спит после удачной и утомительной охоты, подруга-волчица тыкалась мордой ему в бок и заглядывала в глаза. Огнеяр рычал что-то успокаивающее, опускал морду на лапы и притворно закрывал глаза. Его лесная подруга была сильна, умна, осторожна, но разве она могла заменить ему Милаву? Огнеяр не хотел о ней думать, но не мог забыть. Стыд и досада на самого себя терзали его при воспоминаниях об их последней встрече. Он дурно обошелся с ней, плохо простился – ее любовь заслуживала лучшего обращения. Богиня Лада оказалась к нему безжалостна и не позволяла предать забвению ее дар. И бывало так, что вечерами Огнеяр прокрадывался к займищу Вешничей, садился на опушке и долго смотрел на темный тын. Конечно, на ночь глядя никто не показывался, но Огнеяру достаточно было знать, что Милава здесь, близко. Его тянуло завыть от тоски, пожаловаться Числобогу*, который вел по темному небу бледное серебряное колесо, считая ночи и месяцы волчьей жизни Огнеяра. Тоскливый вой рвался из груди, но Огнеяр сдерживал его – собаки услышат. Всю жизнь по-волчьи презирая собак, теперь он был принужден по-волчьи их опасаться.

И он возвращался в замкнутый круг волчьей жизни – охота, еда, отдых. Его беспокойному духу было тесно и душно в волчьей шкуре, но он был в ней пойман так же прочно, как невольные оборотни-Лисогоры, потерявшие дорогу домой. В любое мгновение он мог сбросить волчью шкуру – но куда ему идти? Он по-своему любил, жалел и оберегал свою новую семью, но волчица и переярки не могли быть ему близки. Между ним, рожденным человеком, и ими, рожденными в волчьих шкурах, лежала пропасть. Огнеяру снилось, что он стоит на узком мостике между человеческим и звериным миром, но оба они закрыты для него, и он обречен вечно жить на мосту.

И сейчас, зная, что старые знакомцы Моховики собираются на него с облавой, Огнеяр даже развеселился. Пусть хоть так, но человеческий мир снова повернулся к нему лицом. «Ловите меня, ловите! – посмеиваясь, думал волк, глядя на запертые ворота займища. – Я вам и Оборотневу Смерть привез, ее не забудьте взять. А за мою шкуру вам Неизмир не только за десять лет дань простит, а и за весь век. Только взять ее будет не так просто!»

– Ну, ты глянь! Тьфу ты, Коровья Смерть*, Кощеева кость! Ушли! Опять ушли! Хорсе Пресветлый, да что же за зверюги такие! Чтоб им колом подавиться! Чтоб их громом поубивало!

Моховики толпились на поляне, размахивали руками и бранились, разозленные очередной неудачей. Перед ними лежало несколько обглоданных костей от старого лося, убитого несколько дней назад нарочно для приманки. Ободранная голова с рогами и обглоданные ноги с тяжелыми копытами были словно оставлены в насмешку: рожки да ножки – знак неудачи.

Уже не раз Моховики пытались обложить волчью стаю на дневке – волки уходили, словно точно знали, когда их будут ловить. Уже дважды выкладывали приманку – волки забирали ее и уходили, не дожидаясь ловцов. Разыскав под снегом старую, вырытую позапрошлым летом ловчую яму, Моховики вычистили ее, поставили на дне заостренный кол, закрыли ветками, накидали снега и положили целого зайца – он до сих пор там и лежал, исклеванный воронами, а волки не подходили и близко к яме. Уже не одному Приваленю, а всем Моховикам казалось, что им противостоит не звериный, а человеческий разум.

– Нет, дети мои, нечего нам больше попусту потеть! – исчерпав запас брани, решил Взимок. – Оборотня просто так не возьмешь, видно, прав был Привалень. Пойду я к Елове – пусть научит, как его одолеть.

– Иди, батька, к Елове, это ты верно надумал! – одобрил его Долголет. – А просто так мы поганому племени не спустим. Хватит с них нашей крови!

Моховики одобрительно гудели.

– Еще хорошо бы у Вешничей Оборотневу Смерть попросить, – предложил Прапруд. – Она же к ним вроде воротилась.

– Да ну ее, Оборотневу Смерть эту! – Взимок с недовольством отмахнулся. – Из-за нее мы в Чуробор ездили, да только даром опозорились. Видно, что в ней было силы, то за века вышло. При нас же оборотня того рогатиной ударили – а толку чуть, и царапины не осталось.

– А как же она упыря того порешила?

– Упыря? – Взимок вспомнил и кивнул. – Да, с упырем она знатно разделалась. Да, видно, осерчала, что Вешничи ее князю продали, вот и утратила силу. От Оборотневой Смерти теперь толку нету. Надобно нам иное средство искать.

– Ну, как знаешь! – со вздохом согласился Прапруд. Ему было жаль терять веру в священный оберег, столько поколений хранивший Вешничей и всю их родню. – Смотри только, Елове не скажи про это. Осерчает.

Но Елова, когда ловцы пришли к ней за советом, только насмешливо фыркнула, сузив глаза.

– Поймайте сперва ветер в поле, перевяжите рыбьими голосами да принесите мне – я вам сплету сеть на того волка! – сказала она. – А без того не ловите – его шкура не про вас! Будет срок – этот волк сам к вам придет! И уж как придет – ворот не затворите!

Не посмев настаивать, ловцы ушли от ведуньи ни с чем, хмурясь и недовольно бормоча что-то в бороды. Им не понравился ее отказ помочь, и особенно не понравилось предсказание, что волк придет сам. Мало какого гостя они приняли бы с меньшей охотой. Разве что чуроборского княжича, которого и Оборотнева Смерть не взяла.

В лесу было еще мокро, стоял свежий весенний дух просыпающейся земли, отсыревшей прошлогодней травы, тонкий, едва уловимый запах свежей молодой зелени. По самым укромным уголкам под кочками и корягами, куда не мог дотянуться солнечным лучиком неугомонный Ярило, еще прятался грязный снег, сплавленный наступающим теплом в неровную ледяную корку. Но все же в лесу была весна – шла середина месяца березеня*. Повсюду сквозь толстый рыже-бурый ковер прошлогодних листьев тонкими стрелками пробивалась молодая трава, ветви берез были окутаны полупрозрачным зеленоватым облаком, которое на солнечных полянах сгустилось и налилось зеленью. Лесовик уже проснулся от зимнего сна, зевал, сладко потягивался на солнышке, выбирал сухие травинки из бороды. Проснувшийся Лес был полон тихого шороха раскрывающейся листвы, ветерку снова было с чем поиграть в ветвях.

– Бы-ы-ыстре-е-ец! – разнесся вдруг по лесу протяжный женский голос. Он пролетел по березняку и растаял в осиннике, запутался в серо-зеленых пустых ветвях, словно испугался злых деревьев.

В прогалине показалась тонкая девичья фигура. Из-под беличьего полушубка виднелся подол серой грубой рубахи, кожаные башмаки были потрепанными, грязными, промокшими. Вязаный платок сполз с затылка на шею, открыв рыжеватые волосы, не украшенные ни девичьей лентой, ни венчиком, ни даже простой тесемкой. Две косы лежали на груди девушки, немного разлохмаченные без лент. А лицо ее казалось бледным без румянца и веснушек, и видно было, что это не простая весенняя бледность после зимы, что девушку томит давнее горе. В руках у нее покачивался узелок, она шла неторопливо и размеренно, словно позади у нее остался долгий путь, но и впереди ему не предвидится окончания. И мало кто из знакомцев узнал бы в этой исхудалой бледной Лесовице прежнюю Малинку, дочь Навыки и Приваленя из рода Моховиков.

– Бы-ы-ыстре-е-ец! – Зажав узелок под мышкой, девушка поднесла ладони ко рту и снова закричала, потом замерла, вслушиваясь, как лесное отголосье уносит вдаль ее зов.

Она не ждала ответа, но напряженно вслушивалась в голоса и шорохи Леса. Много-много раз ей грезилось в мечтах, что однажды в ответ на ее зов закачаются еловые лапы над землей, раздвинется орешник, и из чащи к ней выскочит волк – исхудалый, с поджатыми боками, с тоской в человеческих глазах. Такой же, каким была когда-то и она сама.

Но было тихо, не качались ветки, не шуршали травы под быстрыми звериными лапами. Еще недавно, зимой, когда везде в лесу лежал снег и волки ходили только набитыми звериными тропами, Малинка легко находила их следы. Но теперь снег сошел, все лесные дороги открылись перед серым Хорсовым стадом, и искать их стало что ветра в поле ловить. Но Малинка все равно искала.

Отголосье умолкло. Малинка еще недолго постояла, а потом пошла дальше, не выбирая дороги, придерживая рукой косы, чтобы не цеплялись за ветки. Может быть, не сейчас, не сегодня, но когда-нибудь он непременно услышит ее.

Волки больше не трогали Моховиков, и мало-помалу люди бросили бесполезные охоты, потолковали, поговорили и стали забывать. Но Малинка не забыла. Рассказ отца о волке с человеческими глазами раз и навсегда вывел ее из тоскливого оцепенения, в котором она пробыла всю долгую зиму. А вдруг это все же Быстрец? Какому еще оборотню ходить вокруг человеческого жилья? Малинка верила, что жених ее и под волчьей шкурой сохранил любовь к ней и верность связавшим их обетам, что он так же стремится к ней, как она стремится к нему.

«Ищи его! – горячо убеждала ее сестра Милава, а сама смахивала со щек непонятные слезы. – Ты его любишь – ищи, зови, он твой голос услышит, дорогу домой найдет! Ищи!»

И Малинка поверила ей. Тягучая тяжелая тоска, томившая ее зимой, весной превратилась в беспокойство, которое не давало ей сидеть на месте, звало куда-то далеко, требовало что-то делать.

Близился вечер, из чащи тянуло холодом, угрюмые серые тени бродили вокруг. Зимерзла не так уж далеко отошла еще от земного мира, повсюду лежал стылый след от ее снежной шубы. Малинка заторопилась. Она знала, в какую сторону ей идти, но вокруг все так же теснились стволы, не было знакомых примет. Малинке уже не раз за время ее поисков приходилось ночевать в лесу, прямо на еловых лапах, уложенных на холодной мокрой земле, но это бывало далеко от дома. Сейчас же она была, по своим расчетам, поблизости от займища, и ей хотелось попасть домой, обогреться, высушить одежду, успокоить мать. Ей уже виделся дым от можжевелового костра в воротах, через который ее каждый раз заставляла проходить бабка Бажана. Натерпевшись горя и тревог за зиму, старуха хотела быть уверенной, что на займище явилась не какая-нибудь нечисть в облике Малинки. Мать причитала, приговаривала, что Малинка простынет в лесу и умрет, как Горлинка, горько плакала над спящей дочерью, но Малинка не замечала ее слез – даже во сне она продолжала искать. И никакая хворь за всю весну ни разу не пристала к ней – ее словно отгонял тот внутренний огонь, который Малинка несла в себе. Женщины смотрели на нее с печалью и сожалением, как на безумную, и шептали, что прежней ей уже не бывать. А Малинка и не могла стать прежней – вдова, не успевшая сделаться женой, обрученная с волком.

Выйдя на небольшую поляну, Малинка вдруг остановилась и горестно ахнула. Здесь она уже была, эти два дерева – кривую березу, почти обвившуюся вокруг тонкой ели, – она уже сегодня видела. Подойдя ближе, Малинка устало прислонилась к березе, к холодной мокрой коре, словно хотела убедиться, что ей не мерещится. Заблудилась. Лесной Дед взялся водить, кружить на одном и том же месте. Проснулся и вот забавляется.

– Леший-батюшка! – вслух, устало и жалобно попросила Малинка. – Не томи меня, пусти до дому! У меня ведь и так горе какое!

Никто ей не ответил. Немного передохнув, Малинка оторвалась от дерева и взялась за пояс, хотела снять полушубок и вывернуть его наизнанку.

За деревьями мелькнул огонек. Малинка крепко провела рукой по глазам, стряхивая навернувшиеся слезы, но огонек не исчезал. Казалось, что он совсем близко. То ли это костер, то ли… что? Ноги сами понесли ее за огоньком. Малинка шла и шла, спотыкаясь в сумерках об узловатые еловые корни, но огонек не приближался, словно убегал от нее. Он был не внизу, как положено костру на земле, а парил в воздухе на высоте человеческого роста. Он казался таким теплым, приветливым, по краям желтого огненного шара перебегали прозрачные голубоватые волны.

– Ой, Дед! – охнула Малинка и закрыла глаза руками, чтобы не видеть. Вдруг она сообразила, что это такое. – Не пойду дальше! – вслух сказала она и остановилась. – Болотный огонь. Мары* меня в болото манят. Не пойду. Дед, помоги, нечисть, рассыпься, гром на тебя!

Было тихо. Малинка медленно опустила руки – огонек исчез. Облегченно вздохнув, девушка огляделась. Сумерки все сгущались, лес вокруг казался непроходимым и чужим, деревья сомкнулись кольцом вокруг нее. Она и не знала, что вблизи займища есть такие глухие уголки, которых она совсем не ведает. Но теперь нечего было и думать сегодня найти дорогу домой. Приходилось смириться с мыслью провести эту ночь в лесу. Отыскав взглядом темное пятно невысокой елочки, Малинка наломала лапника и устроилась под деревом, где было местечко повыше и посуше. Холодные жесткие иглы кололи ее даже через две рубахи, пробирала зябкая дрожь, но Малинка вздохнула от жалости не к себе, а к Быстрецу. Ведь уже почти полгода, много-много холодных дней и ночей он бродит в лесу без приюта, его нигде не ждет дом, родня, горящий очаг. Он забыл вкус и запах хлеба. И нет у него даже слов, чтобы воззвать к богам и предкам, – только волчий вой.

Усевшись на кучу лапника, Малинка положила рядом узелок, в котором носила с собой старую рубаху Быстреца и кусок хлеба, испеченный ее руками. Когда хлеб черствел совсем, она оставляла его на пне Лесовикам, а дома пекла новый. Узелок помогал ей не падать духом даже в такие вот одинокие холодные ночи, напоминал, ради чего она здесь. Когда-нибудь это случится – качнутся ветки, к ней выйдет волк, который взглянет на нее знакомыми глазами и отзовется на родное человеческое имя.

По вершинам деревьев что-то прошелестело. Малинка вскинула голову и замерла, в ужасе прижала к себе узелок.

По самым верхним ветвям из глубины леса прямо к ней шли невесомые человеческие фигуры в длинных рубахах, окруженные голубоватым сиянием, как болотные огоньки, – бородатые старики, согнутые старухи, молодые девушки в пышных свадебных венках. Прямо в душу ей повеяло леденящим холодом иного мира – мира умерших. Малинка сжалась в комочек, спрятав на груди узелок, как драгоценность. Кричать было бесполезно, бежать некуда, оставалось только затаиться и ждать, надеяться, что ее не заметят и не тронут. Ах, отчего она хотя бы не попыталась развести огонь!

Голубоватое светящееся пятно появилось над землей, меж темнеющих в серых сумерках стволов. Пятно росло, очертания его делались яснее, и Малинка различила фигуру старухи в длинной рубахе; по подолу, по рукавам и плечам, по седым волосам ее пробегало голубоватое холодное пламя. Старуха медленно шла к ней; Малинка почти не дышала от ужаса, сердце ее стучало так громко, что стук отдавался в ушах. Она узнала черты своей бабки, умершей, когда Малинка была еще маленькой.

– Внучка! Иди, иди со мной! – глухо раздалось над ее головой, но призрачная старуха не открыла рта, глаза ее под седыми бровями смотрели мимо Малинки. – Я тебя домой выведу! Иди!

Светящейся рукой старуха манила ее к себе, но Малинка не шевелилась, только крепче прижимала к себе узелок. Она не звала бабку. Это мары или болотные духи заманивают ее в облике умершей родни. Теперь она осознала, как опасна ей наступившая весна: проснулась земля, проснулись духи предков, но вместе с ними проснулась и всякая лесная нечисть, пережидавшая зиму в подкоряжных норах.

– Сгинь, сгинь, рассыпься! – онемевшими губами шептала Малинка. – Дед, помоги!

Не дойдя до нее несколько шагов, старуха исчезла, рассыпалась голубоватыми искрами. Малинка перевела дух, но между деревьями снова засветился желтый огонек в голубоватом венце. Малинка зажмурилась, но желтое сияние проникало и через опущенные веки, через ладони; даже спрятав лицо в коленях, она ощущала это желтоватое свечение.

– Нет, не пойду! – шептала она, стараясь заслониться локтем, но напрасно. – Дед, Дуб, помогите! Рассыпься! Сгинь!

Но руки и ноги не повиновались ей, неведомая сила подняла ее и понесла через темнеющий лес вслед за огоньком. Малинка не хотела идти, цеплялась за мокрые стволы, но чья-то жадная неукротимая сила влекла ее. Она не видела ничего вокруг, кроме желтого пятна в голубом венце, ни один звук не достигал ее слуха, она не осознавала себя, не видела, куда попала, только в дальнем уголке ее сознания бились страх и отчаяние бессилия перед этим притяжением.

Вдруг где-то рядом громко хрустнул сучок, какая-то мощная темная тень метнулась между Малинкой и огоньком. Мгновенно опомнившись, Малинка вскрикнула и отшатнулась.

Пелена чар упала с ее глаз, она разом увидела, что стоит почти на краю болота. А огромный лохматый волк бесшумно и неудержимо, как молния, кинулся на желтое пламя.

Тут же огненный шар рассыпался и принял облик чудовищной женщины – с уродливым лицом, кривыми руками и ногами, копной черных жестких волос, мерзкой и отвратительной, внушающей ужас одним видом. Малинка снова вскрикнула. Мара чуть не заманила ее в болото! Истошно вопя, мара убегала по болоту, от визга ее стыла кровь и закладывало уши, а огромный волк широкими скачками мчался за ней с кочки на кочку, норовя ухватить зубами. Прижимаясь спиной к дереву, Малинка в ужасе следила за этой погоней и мертвой хваткой прижимала к груди свой узелок.

Мара плюхнулась в болото и пропала. Волк повернул обратно. Малинка вдруг разом ослабела и опустилась на холодную землю – ее не держали ноги. Волк выбрался из болота, отряхнулся, осыпав девушку холодными брызгами, фыркнул, брезгливо потерся мордой о землю. Малинка не сводила с него глаз. Он казался ей чудовищно огромным, в каждом движении заметна была сила. Волк поднял к ней морду, и взгляд его был осмысленным, человеческим. В сгустившихся сумерках его глаза отсвечивали не зеленым, как у всех волков, а красным. Малинка была уверена, что перед ней не простой волк, и ждала, что он заговорит. И думала только об одном: спросить про Быстреца.

Волк шагнул к ней, Малинка вздрогнула и невольно отшатнулась: все-таки он был огромен и она не могла не бояться. Волк дернул мордой, издал негромкое рычание, помотал головой, словно в досаде. А потом вдруг пригнулся, сжался в комок и быстро перекувырнулся через голову. И перед Малинкой оказался человек, сидящий на земле, обняв колени. Невольно она ахнула, но не двинулась. Они виделись всего один раз и очень давно, но сразу узнали друг друга. Милава столько рассказывала ей об Огнеяре, княжиче-оборотне, который спас ее саму от Князя Волков, что Малинку не удивило ни его появление, ни его облик. Она узнала это смуглое лицо, хранящее в резких чертах что-то отчетливо звериное, узнала длинные черные волосы, красноватый блеск в глазах.

– Ой и дура ты, девка! – с досадой выговорил оборотень.

Голос его звучал хрипло и был похож на рычание, слова едва можно было разобрать. За полтора месяца волчьей жизни Огнеяр отвык от человеческой речи. А Малинка вдруг успокоилась, даже испытала облегчение. Именно так мог бы сказать любой из ее родичей, от Огнеяра веяло теплом и силой, он был живым и совсем не напоминал призрачных стариков на вершинах деревьев или мерзкую мару, сбежавшую в болото.

– И куда ж тебя только занесло! – прокашлявшись, заново осваиваясь с человеческой речью, продолжал Огнеяр. – Сожрала бы тебя мара, и костей бы в болоте не нашли! Теперь они все проснулись, больше уж по лесу не погуляешь, как зимой! Жить тебе надоело!

Презрительная брань оборотня, как ни странно, успокаивала Малинку и располагала к нему – бранится, значит, жалеет.

– Я жениха ищу! – оправдывалась она.

– Смерть свою ты ищешь! Один раз прямо из зубов выскочила – нет, туда же опять норовит, голова еловая!

Странно было слышать, что он, оборотень, нечисть, бранит ее за неосторожное приближение к нечисти же, но Малинка совсем успокоилась и уже радовалась, что встретила его. Из всех существ, живых и не очень, населявших земной и подземный мир, именно он мог помочь ей лучше всех. Нельзя было найти лучшего посредника между миром звериным и человеческим, чем он – принадлежащий к ним обоим.

– Ты же сам сказал, чтобы я его искала! Вот я и ищу! Ты же говорил, что он мой голос услышит!

– Так ты меня знаешь? – Оборотень нахмурился и склонил голову обычным движением собаки, которая слушает человеческую речь и силится понять.

– Как же не знать! Мне Милава…

Судорога исказила лицо оборотня, и Малинка прикусила язык.

– Где мне его найти? Скажи, ты же знаешь! – тихо попросила она, снова подумав о своем.

– Знать-то знаю… – Оборотень задумчиво потер плечо, сел уже по-человечески. Звериная неподвижность его лица медленно таяла, появлялась осмысленность и теплота, оно стало почти обычным человеческим лицом, только глаза светились красноватыми огоньками. – Встречал я его.

– Где? – вскрикнула Малинка и подвинулась к Огнеяру, порывисто вцепилась в его плечо и отдернула руку, как обожглась. Только тут она заметила, что на оборотне нет никакой одежды, а кожа его показалась ей горячей, как раскаленный камень очага.

– Далеко, – медленно выговорил Огнеяр, поводя плечом, которого она коснулась.

Ему это было тревожно и неприятно, как зверю, но это прикосновение, близость человека, от чего он отвык за месяцы лесной жизни, девушки, так напомнившей ему Милаву, взволновало его и рождало внутреннюю дрожь.

– Что с ним? – Забыв смущение и робость, Малинка заглядывала ему в лицо, жалея, что ничего не может разглядеть в темноте, не пугаясь даже красноватого блеска глаз оборотня. – Плохо ему?

– Чего уж хорошего? – неохотно ответил Огнеяр.

Ему уже не хотелось разговаривать с ней, но куда деваться? Она ведь даже не звала его, он сам вышел к ней, спас от мары, сам сбросил шкуру. Когда он учуял сегодня в лесу человеческий запах, его вдруг неудержимо потянуло заглянуть в глаза человека, услышать человеческое слово, самому сказать хоть что-то. А теперь он смутился, чувствуя, что отвык от человеческого общения. У зверей проще, но он не зверь. За прошедшие полтора месяца он хорошо это осознал.

Но Малинка не оставляла расспросов, и Огнеяр неохотно продолжал:

– Плохо в шкуре человеку-то. Я по своей воле шкуру надел, и то надоело! – вдруг вырвалось у него. – А им и того хуже. Их-то никто не учил волками быть. Едва ходить на четырех научились, а уж пока по первому зайцу поймали, так чуть с голоду не сдохли. Да и одежка мешает…

Он изогнулся и звериным движением почесал спину о ствол дерева.

– Помоги мне, – просто сказала Малинка. – Ты ведь можешь.

– Помоги! – повторил Огнеяр. – А с чего это я должен вам помогать? Я и так со старым на зубах – он меня-то еле-еле терпит.

Малинка молчала. И Огнеяр чувствовал, что против воли помогать придется. Слишком ясно ему вспомнилась Милава, человеческий голос в его душе, истосковавшийся в одиночестве за эти месяцы, окреп и повелительно твердил: «Помоги. Докажи, что в тебе тоже есть человеческое. Хотя бы половина». А сейчас ему казалось, что человеческая половина в нем возросла и одолевает звериную – словно эти месяцы она спала и набиралась сил. И вот теперь близка была к победе.

– Слушай, – медленно заговорил Огнеяр, глядя мимо Малинки в болото и прислушиваясь, как внутри него глухо ворчит побежденный зверь. – Парня твоего обернул Князь Волков. Полгода они сами назад обернуться могут – через имя, через хлеб, рубашку. А потом чары окрепнут. Вроде окостенеют, и просто так их уже не снять. Полгода уже скоро. И тогда чары только сам Князь снимет.

Огнеяр замолчал, глядя в болото и словно забыв о Малинке.

– Что же? – Не выдержав молчания, она снова тронула его за плечо. Он едва заметно вздрогнул.

– Князь Волков на парня твоего и других с ним заклятие наложил, чтобы они дороги домой не нашли. Теперь одно осталось – самого Князя о милости попросить. Может, и отпустит. Только не знаю, что взамен потребует.

– Как мне найти его? – тут же спросила Малинка. Никакая опасность не была ей страшна, если появилась надежда спасти Быстреца.

– Дорогу-то я покажу… – задумчиво сказал Огнеяр. – Да не знаю, что выйдет из этого.

– Я не боюсь! – горячо воскликнула Малинка, тревожась только, как бы он не раздумал. – Отведи меня туда!

Огнеяр повернул голову и посмотрел ей в лицо. Было уже совсем темно, Малинка видела только красные искры в его глазах, а он хорошо видел ее лицо – исхудавшее, истомленное, полное решимости и надежды.

– Смелая ты… – тихо, словно с удивлением проговорил он.

Странное чувство он видел в лице девушки – чувство, которого не знает звериный мир.

– Я люблю его, – прошептала в ответ Малинка.

Огнеяр промолчал и подумал о Милаве. Много, много раз он вспоминал ее последний отчаянный крик, слова о любви, которых тогда, в первый вечер месяца сухыя, не захотел услышать. А она, Милава, смогла бы вот так, месяц напролет, искать и звать его в лесу, терпеть неимоверную усталость, холод, голод, страх перед нечистью и нежитью? Ему хотелось, чтобы это было так. Может быть, ее призыв и смог бы превратить его в человека.

– Ладно, – сказал он Малинке чуть погодя. – Не сейчас. Как придет месяц кресень, приходи в Ярилин день сюда же. Я тебя к старому отведу.

– Я приду. – Малинка закивала. – Жива буду – приду.

– Пошли. – Огнеяр поднялся и за руку поднял Малинку с холодной земли. – Домой отведу.

Малинка послушно пошла за ним, и теперь ее не пугала ни темнота, ни голодная весенняя нечисть. Ни одна мара больше не посмела показаться на их пути.

Путь оказался коротким – раньше Леший не давал Малинке выйти самой. Очень скоро меж деревьев засиял теплый огонек – не призрачный, болотный, а настоящий. Перед воротами займища разложен был костер, ветерок доносил до опушки пахучий можжевеловый дымок. Возле костра сидело несколько мальчишек и подростков и с ними неутомимая рассказчица тетка Загада с крошечной дочкой на руках. Полугодовалая девочка еще не понимала слов, но и она бессознательно была счастлива, ощущая себя на руках у матери, среди старших братьев, в надежном и теплом кругу родни. Родичи ждали Малинку и огнем указывали дорогу. И она всей душой возблагодарила богов за то, что есть у нее это счастье – род.

Огнеяр остановился на опушке леса, как на меже, за которую ему – нельзя.

– Спасибо тебе, – прошептала Малинка. – Я приду, верно, приду. Только и ты приходи.

Повинуясь порыву горячей благодарности, она выхватила из узелка кусок хлеба, предназначенный для Быстреца, и сунула его в руку оборотня.

Огнеяр взял, с каким-то удивлением посмотрел на хлеб в своей руке, и у него вдруг защемило сердце – вспомнилась Милава с пирогом.

– Иди, – глухо бросил он Малинке. – Иди.

Девушка торопливо побежала через поляну к займищу. А Огнеяр стоял, укрывшись за деревом, и смотрел на свет человеческого жилья, пока Малинка не вошла в ворота и можжевеловый костер не погас.

Выглянув из-под ветвей на краю крохотной поляны, Огнеяр сразу заметил возле крыльца избушки что-то белое, висящее в двух локтях над землей. Человеческий запах был только один – запах самой Еловы, но Огнеяр, по волчьей осторожности, укрепившейся в нем за эти полтора месяца, не сразу вышел на открытое пространство, а полежал неслышно в зарослях папоротника, принюхиваясь и стараясь рассмотреть белое пятно возле крыльца. Все было спокойно, и Огнеяру быстро надоело ждать. Он не сразу решился прийти сюда сегодня, но откладывать задуманное не хотел.

Выйдя из-под папоротников, он быстро перекатился через голову, встал на две ноги и с удовольствием потянулся, раскинув руки в стороны. В волчьей шкуре было удобно, но он скучал по человеческому облику, как по старой привычной одежде. Все-таки он был рожден человеком, человеческий облик был для него истинным, а волчью шкуру он ощущал как чужую. Огнеяр не хотел признаваться в этом даже себе, но сейчас, снова встав на две ноги и с удовольствием разминая пальцы рук, он ощущал себя более сильным и ловким, чем любой из лесных зверей.

Бесшумно ступая по мху, он подошел к избушке, протянул руку к белому пятну и тихо рассмеялся от неожиданности. Это была его старая рубаха, которую он оставил на крыльце Еловы вместе с оружием и прочей одеждой. Ведунья привыкла иметь дело с другим оборотнем, который был рожден зверем и для превращения нуждался в человеческой рубахе. И его, Огнеярова, рубаха на ветке означала, что его здесь ждут.

Никогда Огнеяр не уделял своей одежде много внимания и смеялся над щеголеватым Светелом, дразнил его девкой на выданье. Но сейчас старая рубаха порадовала его больше, чем разборчивую вежелинскую княжну порадовал бы огромный сундук с разноцветными заморянскими шелками. Сняв рубаху с ветки, Огнеяр уткнулся в нее лицом, прижал к щеке рукав, вышитый княгиней Добровзорой, и словно сама мать погладила его ласково по лицу.

Натянув рубаху, он тут же ощутил, как человеческий мир, яркий и многообразный, снова заключает его в объятия. За месяцы волчьей жизни Огнеяр позабыл, как это – носить на себе что-то, кроме шкуры, и именно рубаха сейчас помогла ему полностью ощутить себя не зверем, а человеком. Ему сразу захотелось почувствовать на ноге легкий и прочный кожаный башмак, вспомнилось ощущение широкого пояса, охватывающего стан, тяжесть оружия и позабытые пожатия серебряных браслетов на запястьях. Огнеяр вспомнил себя таким, каким он был и каким почти перестал быть. И чувство тоски, вспыхнувшее в эти мгновениия, убедило его в том, о чем он не хотел думать – что придет время вернуться к людям. Может быть, оно уже близко.

Встряхнув головой, словно прогоняя неуместные мысли, Огнеяр ступил на крыльцо. Полупрогнившая доска скрипнула, и он невольно вздрогнул – волчьи лапы ступали бесшумно. Но как удобно, что дверь можно толкнуть рукой, а не мордой!

Елова встретила его без удивления.

– А, вернулся! – только и сказала она, подняв глаза, будто ждала его со дня на день. Сидя на полу возле огня, она помешивала деревянной ложкой на длинной резной ручке в круглом глиняном горшке. – Стосковался, стало быть! По ком же?

Огнеяру почудилась насмешка в ее голосе, но он не обиделся. Ему приятно было услышать человеческий голос.

– По себе самому, – ответил он и сел на пол возле очага. Он давно не видел огня так близко, и теперь тепло, таинственная пляска красно-рыжих лепестков зачаровала его так, что он едва не забыл, зачем пришел.

– По себе самому? – с явной насмешкой переспросила Елова. – По себе чего скучать – от себя не убежишь. А вот по кому другому…

Ведунья с намеком смотрела на оборотня, ожидая, не спросит ли он о Милаве. Сама Милава всего три дня назад приходила к ней, сидела на этом же самом месте, смотрела в огонь, вздыхала, но тоже ни о чем и ни о ком не спросила. И сейчас, глядя на Огнеяра, Елова видела, что хотя бы в одном княжич-оборотень не отличается от простых парней.

– А жеребец мой где? – спросил он вместо этого.

– На займище свела. У Лобана на дворе живет. Девка за ним как за родным ходит.

Елова выжидающе замолчала. Оборотень переменился в лице, и только теперь с него исчезла звериная замкнутость. Но он опять промолчал. После встречи с Малинкой он особенно много думал о Милаве, но сейчас пришел сюда не ради нее.

– Вот что, матушка моя, – сказал он наконец и поднял глаза от огня. Красная искра на дне его зрачка, словно напитавшись пламенем, разгорелась ярче. – Хочу я тебя попросить… Позови Князя Кабанов.

Ведунья выронила ложку. Двадцать пять лет никому не удавалось так удивить ее.

– Зачем? – в изумлении воскликнула она, не веря своим ушам. – Что ты надумал?

Нежданная просьба Огнеяра встревожила ее. Князь Кабанов, Сильный Зверь этих мест, недолюбливал волков, и Елова знала, как его злит появление в ближних лесах нового оборотня.

– Зачем? – с неожиданной злобой повторил Огнеяр, в упор глядя на нее поверх пламени, и ведунья в замешательстве опустила глаза.

Никому не удавалось ее напугать и заставить отвести взгляд, но сын Велеса был не то что другие. Если простые люди подозревали и чуяли его страшную силу, то ведунья хорошо ее знала.

– Что же ты, матушка, сама не знаешь? – продолжал Огнеяр. – Шесть человек у вас волками остались! Меня за них из Чуробора выгнали, чуть на рогатину не посадили! Не меня, так хоть их тебе не жаль? Куда Кабан твой смотрит – под дуб, где желуди? Рылом только в землю уткнулся, а люди – пропадай? Девка ваша, Моховушка, который месяц в тоске, по лесам одна ходит, ее чуть мара давеча не сожрала – где Кабан был?

– Ты ведь ее научил по лесам ходить! – Ведунья опомнилась и вскинула на Огнеяра колючий обвиняющий взгляд. – Не ты – сидела бы дома, забыла бы давно все, с другим бы парнем сговорилась! А ты – ищи, найдешь! Ты сам ее в болото послал!

– Я? – грозно повторил Огнеяр, но тут же крепко прикусил нижнюю губу белым клыком. Он шел сюда не ссориться и сумел сдержаться.

– Так что же – пусть Князь Волков, старый людоед, чего хочет, то и вытворяет? – спросил он чуть погодя. – Кабану самому-то не обидно – ведь тут его земля!

– Чего ты хочешь?

– Поговорить с ним хочу. Может, вдвоем и придумаем, что делать.

Елова негромко засмеялась.

– Нет, голубь мой! – Она насмешливо покачала седой головой. – Что ему Велесом дано знать – то он знает. Что он сам повидал – то он помнит. А придумать… Нет, думать – не его дело.

Огнеяр помолчал, глядя на нее, а потом тоже усмехнулся. Ведунья знала, в чем силен ее Сильный Зверь, а чем боги обделили его. Знал это и сам Огнеяр.

– Позови, – снова попросил он. – Он думать не горазд – так хоть послушает.

– Тебя? – с насмешливым сомнением спросилаЕлова. – Он никого не слушает. Разве что Отца Стад послушал бы, да тот с ним не говорил отродясь.

– Так я же сын его.

– Не будет он тебя слушать!

– Зови! – прикрикнул Огнеяр, теряя терпение.

Все еще посмеиваясь, Елова сняла горшок с огня. Она послушалась, хотя двадцать пять лет не слушала никого, кроме Надвечного Мира. Но Огнеяр тоже принадлежал к нему.

Усевшись перед огнем, она опустила веки и стала перебирать кабаньи клыки в ожерелье у себя на груди, потом сжала в кулаке клык самого Князя, подаренный ей двадцать пять лет назад. Губы ее беззвучно забормотали что-то, дух устремился на поиски. Где-то в бескрайнем дремучем лесу был Князь Кабанов, и она звала его прийти.

Из-под камня очага Елова вынула клок жесткой темной шерсти и бросила в огонь. Кабанья щетина ярко вспыхнула, Огнеяр брезгливо сморщил нос, и в тот же миг Князь Кабанов услышал зов ведуньи. Теперь она знала, что он идет.

Из ларя Елова вынула просторную мужскую рубаху безо всяких вышивок. Держа крышку ларя поднятой, она оглянулась на Огнеяра, и он понял – его одежда и оружие лежат там же. Ему захотелось увидеть свои человеческие вещи, прикоснуться к ним, ощутить в ладони рукоять боевого топора, напоминавшей ему деда Гордеслава. Но время еще не пришло. Не стоит раздражать Сильного Зверя запахом стали. Это только люди думают, что она ничем не пахнет.

С рубахой в руках Елова вышла из избушки и повесила ее на ветку, где висела недавно рубаха Огнеяра. Вернувшись, она оставила дверь избушки открытой, чтобы свет огня был виден из леса далеко-далеко.

Огнеяр молча наблюдал за ее приготовлениями и ждал. Предстоящая встреча с Князем Кабанов его не радовала, но она была необходима.

После встречи с Малинкой на краю болота Огнеяр потерял покой. Как ни пытался он убедить себя, что ему нет дела до человеческих бед, как ни растравлял свои обиды воспоминаниями о последнем вечере на займище Моховиков или о чуроборском поединке, его родство с человеческим миром не хотело порастать быльем и снова напоминало о себе. Огнеяр жалел Малинку и ее жениха, тосковал по Милаве, снисходительно усмехался, вспоминая старейшин, искавших на него управы у князя Неизмира. Вдали от людей его злоба на них таяла, обиды показались незначительными и пустыми. К этому племени принадлежала его мать. Каждый день он пробегал многие десятки верст, даже когда не был голоден, но выносливые волчьи ноги не могли унести его от человеческого духа и разума, которые всегда сохраняет оборотень, рожденный человеком.

В лесу постепенно темнело. Было тихо, но где-то в глубине чащи появился Сильный Зверь. Ведунья и оборотень почуяли его приближение почти одновременно. Огнеяр подобрался; по привычке ему казалось, что волчьи уши чутко встают торчком у него на затылке, шерсть на спине ощутимо вздыбилась. Елова подкинула сухих веток в огонь.

– Идет, – шепнула она, но Огнеяр знал это и сам.

Ведунья сделала ему суровый знак глазами; он неслышно отошел в дальний темный угол избушки.

Оттуда ему не была видна поляна, но он ясно слышал, как шуршат ветки, задевая могучую щетинистую спину, как трещат сучки, попавшие под тяжелые копыта, как громко, горячо дышит Князь Кабанов. Вот он вышел на опушку… вот раздался удар, словно невидимая молния пала на землю. Сопение зверя сменилось учащенным дыханием, вырывающимся из человеческой груди. Чьи-то шаги тяжело, неуверенно прозвучали по мху, словно человек впервые встал после тяжелой болезни. Зашуршала ветка, затрещало полотно. И тяжко, словно застонав, проскрипела ступенька под тяжелыми стопами.

На пороге показался невысокий, коренастый, плечистый мужчина лет пятидесяти на вид, с короткой толстой шеей. Лицо его было коричневым и морщинистым, густые жесткие черные волосы падали с низкого лба, почти закрывая маленькие желто-зеленые глаза, густая темная борода почти скрывала черты. На нем была надета только та рубаха, что Елова повесила на ветку, подошвы его босых ног были грубы, как копыта.

– Ты где? – хрипло и невнятно выговорил он, одной ногой шагнув через порог и настороженно оглядывая избушку.

Он чуял где-то близко ненавистный волчий дух, но подслеповатые кабаньи глаза не могли различить Огнеяра в темном углу. Его низкий, не шире трех пальцев, лоб собрался недовольными морщинами.

– Здравствуй, батюшка мой! – Елова устремилась навстречу гостю с ковшом холодной воды.

– Где он? Он же здесь! – проворчал Князь Кабанов, отстраняя протянутый ему ковшик, отчего вода выплеснулась на пол.

– Выпей, батюшка! – Елова опять протянула ему ковшик. – А коли гость у нас, так не со злом пришел. Войди же!

Князь Кабанов перенес через порог вторую ногу, взял-таки ковшик и стал жадно пить. Окончив, он опять принялся оглядывать избушку, даже не вытерев мокрую бороду. Огнеяр не мог больше сидеть неподвижно, словно прячась. Бесшумно поднявшись на ноги, он шагнул вперед.

– Вечер тебе добрый, Князь Кабанов! – поприветствовал он нового гостя. – Да сделает Отец Стад дни твои долгими, угодья изобильными, а потомство неисчислимым!

Если бы эту краткую речь услышал князь Неизмир, то заплакал бы от умиления: за двадцать лет своей жизни его пасынок Дивий ни с кем и никогда не был так вежлив. Походив в звериной шкуре подольше обычного, он научился ценить в человеческом мире даже вежливое обхождение.

– Ты зачем пришел? – настороженно отозвался Князь Кабанов.

Сам он был никакому вежеству не учен. Слов он знал совсем немного, и Огнеяр в душе снисходительно пожалел его: ведь Кабана никто и никогда не учил быть человеком. Даже и ходить на двух ногах он, бедняга, учился сам.

– Я пришел к тебе с миром! – внятно выговорил Огнеяр.

– Садись, батюшка! – Елова указала Князю Кабанов на охапку свежей травы возле очага.

Видя морщины на лбу второго гостя, она поспешно схватила палку и отгребла жар к другому краю очага. Приходя к ней в человеческом облике, Князь Кабанов по-звериному не любил огня и хотел видеть лес через открытую дверь.

Огнеяр выждал, пока Князь Кабанов сядет, и только потом сел сам. Сейчас он был младшим и собирался предлагать дружбу – приходилось поумерить свою гордость. Когда требовалось, он это мог.

– Чего ты хочешь? – снова спросил Князь Кабанов.

В его маленьких глазках отражалась откровенная неприязнь. Волкам и кабанам не за что любить друг друга, и Огнеяр не ждал дружелюбной встречи. И именно эту неприязнь он хотел обратить себе на пользу.

– Я хочу помочь тебе избавить твои леса от Князя Волков, – начал он, выбирая слова, чтобы ненароком не обидеть туго соображающего кабана, прости Велесе. – Старый Хромой нанес тебе и твоим детям немало обид. Он охотится в твоих дубравах, его племя пожирает твоих детей.

– И это говоришь мне ты! – перебил его Князь Кабанов. – Скажешь, на твоей морде нет крови моих детей?

– Отец Стад позволил одним племенам питаться другими, – спокойно ответил Огнеяр. – Но я никогда не убивал твоих детей, если не был голоден.

– Если так положил Отец Стад, чего же ты хочешь?

– А хочу помочь тебе защитить твоих детей от напрасных обид. Ты знаешь, что Хромой творит с людьми в твоих землях?

– Люди! – с презрением выкрикнул Князь Кабанов, и это показалось похожим на хрюканье.

Огнеяр прикусил губу, сдерживая гнев. Это презрение старого оборотня к людям вдруг обидело его так, словно речь шла о его собственном племени. А впрочем, разве это было не так?

– Однажды Хромой превратил в волков людей, а потом он доберется и до твоего племени! – сказал он не совсем то, что ему хотелось. – А его Хорсово стадо размножится так, что волки сожрут всех твоих детей. Даже тебе самому не будет покоя…

– Я сам позабочусь о себе и своем племени! – рявкнул Князь Кабанов.

Огнеяр напряженно смотрел на него, сжавшись, как зверь перед прыжком, и в маленьких глазках Кабана не светилось ни капли человеческой мысли. Внезапно Огнеяр понял, отчего люди так боятся оборотней – в ужас приводят эти звериные глаза на человеческом лице. Неужели кому-то и его облик казался вот таким же?

– Тогда позаботься, пока не поздно! – с трудом сохраняя самообладание, воскликнул он. – Твое племя многочисленно и сильно! Ты можешь заставить Хромого Волка уважать тебя и твои леса!

– А ты чего хочешь? – опять перебил его Князь Кабанов, и белый клык Огнеяра в нестерпимой досаде впился в губу.

С трудом сдерживая клокочущее в груди рычание, Огнеяр страстно желал в этот миг вскочить в волчью шкуру и вцепиться зубами в загривок этот безмозглой туши. Елова молча сидела в углу, как темная птица, и весь ее вид говорил: «Я тебя предупреждала!»

– Я хочу… – размеренно начал Огнеяр, сдерживая рычание, но Князь Кабанов не дал ему договорить.

– Ты с самой зимы топчешь мои леса! – недовольно заворчал он, не слушая Огнеяра. – Я не звал тебя в мои земли! Ты пришел вместе с твоим Хромым Князем и охотишься здесь, не прося позволения! И еще учишь меня, что мне делать! Щенок! Я сам знаю, как мне беречь мое племя!

– Плохо же ты его бережешь! – не в силах больше сдерживаться, крикнул Огнеяр и вскочил на ноги. – В твоих землях, у тебя под самым рылом Хромой превращает людей в волков целыми десятками, а ты храпишь на своей лежке и ухом не ведешь! Плохой хозяин достался этим лесам!

– Да как ты смеешь! – Медленно тлевшее раздражение Кабана вспыхнуло гневом, он тоже поднялся, широкий и могучий рядом с легким и подвижным Огнеяром.

– Стойте, стойте! – Перепуганная Елова кинулась между ними, но Князь Кабанов отшвырнул ее в сторону.

Огнеяр мигом оказался возле порога.

– Я не трону тебя в твоих же угодьях! – резко крикнул он Кабану. – Но мы с тобой еще поговорим! Если ты боишься ссориться со старым Хромым, то я не побоюсь! Ты еще подожмешь свой поросячий хвост, когда я сам стану Князем Волков!

Одним прыжком Огнеяр оказался за порогом, мгновенно содрал и бросил на мох рубаху и волком скрылся в чаще еще прежде, чем тугодум-кабан придумал ответ. Словно серая молния, Огнеяр мчался через лес, не разбирая дороги, как будто хотел убежать от душивших его гнева и досады.

И в самом деле, вскоре они отстали. Тяжело дыша от бешеного бега, Огнеяр вышел на край болота и лег, опустив морду на лапы. Это было то самое место, где он встретил Малинку и где она будет ждать его в сумерках Ярилина дня. Уже скоро.

В голове Огнеяра эхом звучали его собственные последние слова. Высказанные сгоряча, они ему самому показались поначалу безумными. Но чем больше он о них думал, тем тверже убеждался – это единственный путь помочь Малинке и ее жениху. «Какое тебе дело, Дивий? – сам себя отговаривал Огнеяр, глядя на беспорядочную пляску синих огоньков над болотом. – Тебе-то что? Тебя ведь Хромой не трогает. И живи себе».

Но он уже знал, что жить себе спокойно он не сможет. Человек в нем оказался сильнее, чем он думал раньше.

Глава 10

Однажды под вечер к займищу Вешничей подъехал воевода из города Звончева, лежавшего выше по Белезени. Третий переход от Чуробора кончался возле Моховиков, но те не пустили постояльцев. Бабка Бажана, наученная горестями зимы, сама встала с клюкой в воротах и велела боярину с кметями искать ночлега в другом месте. Уже начался месяц травень*, было достаточно тепло для того, чтобы переночевать и под открытым небом, но боярин запросился под крышу, и Берестень, поколебавшись, решил впустить. Воевода Пабедь пообещал за ночлег пару серебряных монет, а на чуроборских или вежелинских торгах они не будут лишними.

Пока боярин и три десятка его кметей располагались в беседе и готовили себе ужин, с лугов вернулось стадо. Широкий двор займища наполнился мычаньем и блеянием, хозяйки разводили коров по стойлам, загоняли в хлев коз и овец. Позади всех Милава вела Похвиста. Никто не посмел запрягать гордого княжеского жеребца в плуг или борону, и даже в самое горячее время пахоты он один не надрывался на работе, а вольно пасся на лугах днем, возвращаясь в стойло ночью. Милава сама приводила и уводила его, потому что Похвист не признавал никого другого: ни могучего Бебри, ни тронутого Говорка, пасшего скотину Вешничей и понимавшего языки зверей и птиц.

– Вот так конь! Красавец! Вот это да! Отроду не видал! – раздавалось от крыльца беседы, пока Милава вела Похвиста от ворот.

Бросив дела, звончевские кмети выбежали поглядеть на коня – его красоту, силу и стать они могли оценить лучше, чем Вешничи.

– Это чей же такой? – Один из кметей встал перед Милавой, загораживая ей дорогу и не сводя с Похвиста восхищенных глаз. – Я за него четырех гривен* серебряных не пожалею!

Словно понимая, что им любуются, жеребец гордо вскинул голову, тряхнул гривой, заботливо расчесанной Милавой и заплетенной в несколько косичек.

– Мой! – твердо ответила она, крепче сжимая повод, блестящий серебром. – И конь непродажный!

Кметь наконец посмотрел на саму девушку.

– Твой? – недоверчиво спросил он, вгляделся в ее лицо и вдруг улыбнулся. – Где же ты такого взяла, красавица?

– У Бабы-яги в стаде выбрала и выкормила!

– Сведи меня к той Бабе-яге – может, и мне конь достанется!

Кметь улыбался ей, уже занятый не столько конем, сколько самой Милавой. Ему было лет двадцать на вид, но серебряная гривна на шее и пояс в серебряных бляшках говорили о том, что в звончевской дружине он молодец не из последних.

– Сам в лес поди да поищи, – неприветливо ответила Милава и попыталась его обойти. Интерес чужого человека к коню встревожил ее, ей хотелось скорее увести Похвиста с глаз. – Пусти!

Но кметь шагнул за ней и схватился за повод. Милава возмущенно ахнула, Похвист встряхнул головой и взвился на дыбы. Девушка отскочила, но кметь не сдался; почти повиснув на поводе, он попытался усмирить жеребца, но Похвист с силой дернулся и вырвал повод из его рук. С громким ржаньем он поскакал вокруг двора, Милава кинулась за ним.

– Стой, затопчет! – Кметь бросился за ней, боясь, что она попадет под копыта испуганному жеребцу, силу которого он испытал на себе. – Не лезь!

Но Милава уже поймала Похвиста и гладила его по шее и по морде, что-то взволнованно шепча. Звончевцы не верили глазам: могучий жеребец послушался девчонки, успокоился, позволил отвести себя в конюшню.

– Хорош конь, да не тебе на нем ездить! – насмешливо сказал Брезь тому кметю. – Был у него хозяин получше тебя!

– Уж не ты ли? – Обиженный кметь повернулся к нему. Ему было немного стыдно, что он не удержал жеребца и не понравился девушке, и насмешка Брезя сильно задела его.

– А хотя бы и я! – Брезь не собирался рассказывать об Огнеяре и не мог удержаться от того, чтобы подразнить заносчивого кметя, в полбелки не ставящего простых смердов. – Ты-то все равно не удержишь!

Этого кметь уже не мог стерпеть. Враждебно хмурясь, он шагнул к Брезю:

– Ты кто такой, червяк огородный! Да я тебе…

Брезь не стал слушать. Он просто схватил кметя в охапку и хотел бросить наземь. Но тот тоже был непрост. Еще в воздухе извернувшись, он выскользнул из рук Брезя, оперся ногами о землю и сам попытался повалить противника.

У смердов Белезени издавна была известна «медвежья борьба», где главным была сила. Кмети воинских родов бились по-другому. Их главным оружием была ловкость, подвижность, способность предупреждать удар и уходить от него. Конечно, кметь без труда одолел бы простого парня, но Брезя слишком задело его пренебрежение. Желание ткнуть заносчивого кметя лицом в пыль наполнило его невиданной силой. Они дрались посреди двора займища, из всех изб сыпал народ, кто-то из кметей бросился было остановить их, но воевода Пабедь движением руки удержал своих людей.

Он внимательно наблюдал за Брезем. Парень приглянулся ему еще раньше, пока носил дрова в беседу, а теперь воевода видел, что силой, ловкостью, жаждой победы он тоже не обижен. Не всякий вот так ввяжется в драку с боярским кметем и не всякий так долго против него продержится.

Ждан, с которым схватился Брезь, был упорен и отважен в битве, но не очень быстро соображал при неожиданных нападениях. На первых порах это помогло Брезю, но вскоре Ждан опомнился, взял себя в руки, и случилось то, что и должно было случиться. Кметь прижал Брезя к земле и завел ему руку за спину.

– Ну, смерд, получил? – пропыхтел кметь. – Будешь еще задираться?

Брезь не ответил. Воевода Пабедь сделал Ждану знак отпустить парня. Нехотя кметь повиновался. Брезь встал, отряхивая пыль с волос и одежды. Рядом отряхивался Ждан, и его потрепанный вид нежданно заставил Брезя усмехнуться. Поражение не очень обидело его: он понимал, что смерду не тягаться с кметем, которого учат биться с семи лет. Брезь мог гордиться и собственной смелостью, и даже удалью – все видели, что более сильному и умелому противнику стоило изрядных трудов победить его. Брезь не замечал боли от ударов, он чувствовал себя бодрым, словно сам одержал победу.

Кмети посмеивались, похлопывая Ждана по плечам, женщины толпились вокруг Брезя с причитаньями. Протолкавшись через них, Милава подбежала к брату.

– Ты как? Тебе больно? – начала было она, но увидела, что Брезь улыбается. – Это из-за меня?

– Из-за коня! – весело ответил Брезь. – Ничего, больше не будет гость дорогой чужих коней хватать!

– А ты как же?

– А я что? Жив-здоров!

Брезь снова улыбнулся, сам не понимая, отчего же ему так весело. Может быть, впервые за полгода он забыл о своем горе. Драка словно встряхнула его, напомнила, что белый свет не замкнулся вокруг могилы Горлинки. Брезь просто забыл о ней в эти мгновения – а ведь эту горькую память не могли прогнать ни долгие зимние вечера, ни утомительные работы на полях. Лобан уже месяц лежал в избе больной, вся пахота и сев за двоих легли на плечи одного Брезя, но и тогда он тосковал о невесте, ушедшей от него безвозвратно. Себя он тоже чувствовал наполовину умершим, а эта драка вдруг напомнила, что он жив и полон сил по-прежнему.

Брезь не думал об этом сейчас, но, пока Милава поливала ему из ковша, помогая умываться, он со всей ясностью ощущал, что его жизнь еще не кончена. И даже был благодарен звончевскому кметю, который позволил ему почувствовать это.

На другое утро Милава поднялась до зари, тихонько вывела Похвиста из стойла, сама открыла ворота займища и поспешно увела жеребца прочь. Вчера сам воевода Пабедь заходил к ним в избу мириться, хвалил и Брезя, и жеребца, предлагал серебро. Берестень отказался говорить о продаже, но четыре гривны серебра были для Вешничей огромными деньгами. На них можно купить полтора десятка овец, пять коров! Милава боялась, что утром звончевский воевода опять заговорит об этом, а как знать, что Берестень надумал за ночь? Если когда-то родичи согласились продать даже Оборотневу Смерть, то что им стоит продать Огнеярова жеребца?

За прошедшие месяцы Вешничи подзабыли чуроборского оборотня. Страхи и тревоги прошли, жизнь текла в обычном русле, события начала зимы казались страшной басней и вспоминались как в тумане. Да было ли все это? Одна Милава твердо знала, что все это не сон и не басня. Она думала об Огнеяре, желала снова встретить его и боялась этой встречи. Снова и снова она вспоминала его последние слова, и нередко ей казалось, что он прав. Он – оборотень, дитя Надвечного Мира, а она – простая девушка из белезеньского рода. Они не пара, они слишком разные и никогда не поймут друг друга по-настоящему.

Сердце Милавы болело при этих мыслях, но разум подтверждал их правоту. Они не пара. Но найти другого жениха, как велел ей сам Огнеяр… Об этом Милава не хотела и думать. Сознавая все их различия, она все же любила Огнеяра и не могла забыть свою любовь к нему. В светлые мгновения к ней приходила надежда, что все еще образуется и они будут вместе. Как – она не знала, но верила в доброту судьбы.

Когда рассвело и гостям пора было трогаться в путь, воевода Пабедь снова пришел в избу Лобана. Хозяева уже вставали из-за стола, но воеводе Вмала тут же предложила ложку, обмахнула тряпкой скамью.

– Не хочешь ли каши, воевода? – гостеприимно предложила она.

– Хороша у тебя каша, видать, коли сынка такого могучего вырастила! – приветливо ответил Пабедь, и Вмала смущенно улыбнулась, обрадованная этой двойной похвалой.

Пабедь обернулся и встретил веселый взгляд Брезя. На лбу парня за ночь выросла синяя шишка – это его Ждан приложил лбом о землю, но ему были приятны слова воеводы.

– Видно, всех парней вокруг побиваешь, а? – обратился Пабедь к нему самому. – На Медвежий день против тебя не выходи?

– Не всех, – смущенно усмехаясь, честно ответил Брезь. – И посильнее меня есть.

– На всякого сильного сильнейший сыщется! – утешил его Пабедь. – Сам князь Владисвет так говорил. Не слыхал?

– Не нам он это говорил, – нашелся Брезь, но согласился: – А и правда умно сказал.

– Так ты обиды не держи на нас, воевода! – подал голос Лобан, лежавший на лавке. – Не со зла парень! Молодой он, сам знаешь…

– Да не держу я обиды! – снова уверил его воевода. – А пришел я к вам вот зачем. Не отпустишь ли ты сына в дружину ко мне? А ты, парень, не хочешь ли в кметях ходить?

Вмала изумленно ахнула, Лобан промолчал. А Брезь встрепенулся: на него словно повеяло свежим ветром. Уехать с займища, из этих мест, где он каждый пень в лесу знает, навсегда бросить соху и косу, стать кметем, ходить в битвы, видеть новые земли… У него дух захватило от радостного предвкушения, белый свет широко распахнулся перед ним на все семьдесят семь ветров, увлекательная славная жизнь виделась ему впереди, и в этой жизни не было томительной тоски по Горлинке, от которой ему здесь, дома, не избавиться никогда.

– Да я… да хоть сейчас! – От волнения Брезь забыл даже спросить, отпустит ли его отец. Кровь бросилась ему в лицо, глаза заблестели, и воевода Пабедь улыбнулся в полуседую бороду, радуясь, что не ошибся в этом парне.

– Да как же? Да ты куда? – Лобан даже приподнялся на лавке, морщась от боли в спине. Предложение воеводы удивило его, а радость сына встревожила. – Ты куда собрался? Из дому? В даль такую? Дома-то кто будет?

Лобан не сразу нашел подходящие слова. Ему вовсе не хотелось отпускать – должно быть, навсегда – своего единственного сына, опору в старости, продолжателя рода. Вмала тихо запричитала, ей вторила Спорина.

– Тошно мне здесь, батюшка! – горячо убеждал отца Брезь. – Мне теперь здесь не жизнь, а мука одна! Да и не забуду я вас. Чем смогу, помогать буду, может, и повидаемся еще. Звончев ведь не на том свете!

– Молодец у вас сын вырос, не последним витязем станет, – уговаривал и воевода. – В поход сходим – и три гривны ваши! Разбогатеете, как и не снилось!

– Не надо мне богатства, мне сын нужен дома, один он у меня! – не сдавался Лобан. – Вот я лежу, спиной маюсь, кабы не он, кто стал бы землю пахать? Нет, у кого сынов много, пусть их в кмети и шлют, а у меня один!

Воевода не хотел так просто сдаться и пошел уговаривать Берестеня. Тот сначала тоже отказался отпустить парня, но Пабедь, быстро его понявший, предложил за Брезя две гривны, и Берестень заколебался. Наконец порешили на том, что Брезь отправится в Звончев, когда Лобан оправится от хвори и сам сможет работать. Одну гривну из двух обещанных Пабедь сразу оставил на займище, а вторую пообещал прислать, когда получит парня.

Брезь с досадой принял эту отсрочку. Ворота к новой жизни уже были открыты перед ним, властный зов тянул его к этой неизведанной дороге. Ему вспомнилась Елова, ее предсказание, услышанное осенью, когда он спрашивал ее о своем родстве с Горлинкой. Ведунья говорила, что судьбой ему назначено носить оружие и стать воином. Тогда он не послушался веления судьбы, хотел изменить ее, но она жестоко отомстила, отняв у него невесту. И теперь Брезь сам стремился к тому, от чего полгода назад отказался. Зов судьбы властно звучал в его душе и звал на предначертанную дорогу. Ждать до выздоровления отца было тягостно, но Брезь смирился, понимая, что это необходимо. Не Милава же будет дрова рубить!

– А коли что… – сказал ему на прощание воевода Пабедь, пока не слышали родичи. – Коли старики передумают… Так я не спрошу, добром ты из дому ушел или своей волей.

Брезь кивнул. Ничего не ответив вслух, он твердо решил уйти, даже если отец, выздоровев, все-таки откажется его отпустить. Он понял свою судьбу и хотел следовать ей.

Милава пробыла с Похвистом в лесу до самого полудня и ничего не знала об этом уговоре. Отыскав укромную полянку над речкой, она пустила жеребца пастись, а сама сидела над маленькой лесной речушкой, медленно чесала волосы и смотрела на бегущую воду. А на другом берегу, в густых зарослях, неслышно лежал волк с красной искрой на дне зрачка и смотрел на нее. Теперь он не уходил далеко от займищ, словно крепкая привязь держала его здесь. Волнующий и желанный запах Милавы привел его сюда, но Огнеяр не решался ей показаться. Его тянуло к Милаве, но какая-то невидимая стена стояла между ними и не пускала его к ней. Сумеет ли он примириться с людьми и снова жить среди них? А чем обернется его решение стать Князем Волков? Отбить это звание можно только в поединке. Огнеяра можно было порой назвать безрассудным, но его безрассудства на такой поединок хватало еле-еле. И он не мог быть полностью уверен, что победит. «Меня сейчас вроде как нет в живых! – с горечью думал он, сквозь заросли глядя на девушку, любуясь ее лицом, таким милым и родным для него, ее волнистыми светло-русыми волосами, тонким станом в нарядно вышитой беленой рубахе. – Нельзя мне туда!»

И все же его тянуло встать, перебрести мелкую речку, выйти на тот берег, прижаться волчьей головой к боку Милавы, почувствовать ее ласкающую руку у себя на загривке. Огнеяр был уверен, что она не испугается, что она узнает его и в волчьем обличье. Но нет. Может быть, он погибнет, и ей придется забыть его. Пусть забывает сейчас.

Огнеяр лежал неподвижно, только волчьи уши настороженно подрагивали. И человеческая тоска томила его сердце. Ему вдруг показалось, что он видит Милаву в последний раз. Не разбираясь, откуда эти мысли, и не пытаясь их прогнать, Огнеяр просто смотрел на девушку, стараясь навек сохранить в памяти каждую черточку ее облика. Боги дали им любовь как награду и проклятие, их счастье затерялось где-то далеко, так что разве сам Солнечный Хорт* добежит туда. «Как зимою земля ждет весны, так я жду тебя, – вспомнилось Огнеяру старинное заклятие, песня самой Лады. – Пока бежит вода в Светлом Истире, пока шумит ветер в ветвях деревьев, я жду и ищу тебя. И как ветер не найдет покоя под небом, так я не найду счастья без тебя. Мы назначены друг другу судьбой и богами: ты узнала во мне человека, и мы будем вместе, если не здесь, то в Надвечном Мире мы встретимся. И там я узнаю тебя, а ты узнаешь меня». Огнеяр и не заметил, как кончилась песня, как слова потекли не из памяти, а прямо из сердца. Разве такие слова знает сердце зверя?

Но не только маленькая лесная речка – грань Надвечного Мира пролегла между ними, и даже неукротимый оборотень, Огненный Волк, не мог преодолеть ее.

Милава вдруг подняла голову, словно что-то потревожило ее слух, огляделась, посмотрела в заросли. Огнеяр вздрогнул – он знал, что она не может его видеть, но ее взгляд был устремлен прямо на него, он мог заглянуть ей в глаза. Словно молния пронзила Огнеяра, волчья шкура сама собой сползала прочь, все его существо рвалось к ней.

Но Милава, так ничего и не увидев, опустила глаза и снова провела гребнем по волосам. Она сама не понимала, что с ней, почему на этой неприметной полянке память об Огнеяре особенно обострилась и наполнила ее тоской, какой она не знала за всю эту долгую зиму. Слезы наворачивались на ее глазах от нестерпимого желания увидеть его и от безнадежности этого желания. И тут же она верила, что они будут когда-нибудь вместе, – эта вера нужна была ей, чтобы жить. «Как зимою земля ждет весны, я жду тебя. И как ветер не найдет покоя под небом, так я не найду счастья без тебя…»

Пояснительный словарь

Баснь – вымышленное повествование.

Бездна – первобытный хаос, противостоящий упорядоченному миру – «белому свету».

Белокрыльник – болотное растение, из корневищ которого выпекали хлеб.

Берегини – мифологические существа в виде птиц с девичьими лицами, приносящие весной росу на поля и способствующие урожаю.

Березень – месяц апрель.

Било – плоский подвешенный кусок железа, в который стучали для оповещения о пожаре, для созыва на вече и т. д.

Блазень – привидение.

Бортник – собиратель дикого меда.

Бродницы – духи, охраняющие броды.

Ведун (жен. – ведунья) – служитель богов, знающий целебные и волшебные растения и другие способы лечения.

Вежа – башня.

Вела – жена Велеса, повелительница водных источников, от гнева которой происходит засуха.

Велес (Волос) – один из главных славянских богов, хозяин подземных богатств и мира мертвых, покровитель лесных зверей и домашнего скота, бог охоты, скотоводства, торговли, богатства и всяческого изобилия.

Велесов день – отмечался дважды в год: последний день жатвы – около 6 августа – и последний день двенадцатидневных новогодних праздников – 6 января.

Велик-день – праздник.

Вено – выкуп за невесту.

Верхнее Небо – верхний ярус небосвода, в котором хранятся запасы небесной воды и живут духи предков.

Вече – общегородское собрание для решения важных дел.

Вечевая степень – возвышение на площади, с которого произносились речи.

Вои – ополченцы, набираемые из мирного населения в случае военного похода.

Волокуша – бесколесное приспособление для перевозки грузов в виде оглобель с прикрепленным к ним кузовом.

Волхв (жен. – волхва) – служитель богов.

Вопленницы – плакальщицы на похоронах.

Ворота Зимы – день, когда зима утверждается на земле, 4 декабря.

Воротник – сторож у городских ворот.

Горница – помещение верхнего этажа.

Городня – бревенчатый сруб, иногда засыпанный землей, из которых строились городские укрепления.

Гривна – 1 – денежная единица, около шестидесяти граммов серебра; 2 – шейное украшение, могло служить показателем чина и знаком отличия.

Гривная жила – сонная артерия.

Гридница – помещение для дружины в доме знатного человека, «приемный зал»

Груден – месяц ноябрь.

Гульбище – крытая внешняя галерея здания.

Дажьбог – бог тепла и белого света. Водит солнце по небу от летнего солнцестояния 23 июня до осеннего равноденствия 22 сентября.

Дева (и Одинец) – первые люди на земле, когда-то сотворенные богами из деревьев, березы и тополя.

Девясил – целебная трава, которой приписывались волшебные свойства.

Денница – олицетворение зари, сестра или жена солнца.

Детинец – крепость, укрепленная часть города.

Дивий – дикий.

Додола – от имени богини дождя Додолы, девушка, исполняющая роль богини в обряде заклинания дождя.

Доля и Недоля – помощницы Макоши, создающие для человека добрую или недобрую судьбу.

Емцы – сборщики дани.

Жальница – дух девушки-утопленницы, сидящий над водой и жалующийся на свою злую судьбу.

Жизнеогонь – жизненное тепло живого существа.

Забороло – верхняя площадка крепостной стены.

Займище – отдельное поселение в лесу.

Заушницы – иначе височные кольца, украшения в виде колец ращнообразной формы, носимые обычно на висках.

Зимерзла – олицетворение зимы.

Изгой – человек, ушедший из своего рода или общины.

Ирий – небесное царство Перуна.

Истобка – внутреннее теплое помещение в избе.

Каженник – человек, подвергшийся колдовской порче.

Капельник – одно из названий месяца апреля.

Капище – языческое святилище.

Кикимора – мелкая домашняя нечисть.

Кметь – воин из дружинников.

Клеть – помещение нижнего этажа, жилое или служащее кладовкой.

Кожух – верхняя теплая одежда с рукавами.

Кормилец – воспитатель мальчика из знатной семьи.

Коровья Смерть – злой дух, олицетворение болезней и падежа скота.

Корчага – большой горшок с узким горлом и двумя большими ручками.

Косник – украшение, которое подвешивалось к концу девичьей косы.

Костяник – зимний дух, сын Зимерзлы.

Кощное владение – царство мертвых.

Кощуна – древняя песнь мифологического содержания.

Кощунник – волхв, знающий и исполняющий кощуны.

Крада – погребальный костер.

Кресень – месяц июнь.

Купала – один из главных славянских праздников в дни расцвета природы, отмечается около 23 июня, является днем конца весны и начала лета.

Лада – богиня весеннего расцвета природы, покровительница любви и брака.

Лельник – девичий празник в честь богини Лели, 22 апреля.

Леля – дочь богини Лады, олицетворение весны.

Лесовица, Лесовуха – лесной дух, лешачиха.

Лешачий день – день буйства лесной нечисти перед зимним сном, 4 октября.

Листопад – месяц октябрь.

Лов – охота.

Ловец – охотник.

Локоть – мера длины, 38 см.

Лопаска – вертикальная доска прялки, к которой прикрепляется кудель.

Макошь – главное женское божество славян, богиня земного плодородия, урожая, покровительница женской судьбы и всех женских работ.

Макошина неделя – между последней пятницей октября и первой пятницей ноября, время сватовства и свадеб.

Мара – лесные зловредные духи в виде уродливых женщин, связаны с миром умерших.

Мара и Морок – злые духи смерти.

Матица – опорная балка избы.

Медвежий велик-день – праздник начала весны, 25 марта.

Межа – граница, рубеж.

Морена – одно из олицетворений смерти.

Моровая Девка – злой дух, олицетворение опасных болезней.

Мряка – великан, возникающий из осенних сумерек с дождем.

Мытник – сборщик пошлин.

Мыто – пошлина за проезд или за право торговли.

Навь – мир мертвых.

Навьи – враждебные духи чужих мертвецов.

Небесные пряхи, Пряхи Судьбы – небесные помощницы Макоши, прядущие нити человеческих судеб.

Ний – одно из воплощений хозяина царства мертвых.

Оберег – талисман, предмет, обладающий волшебным охраняющим действием.

Облакопрогонник – волхв, умеющий повелевать погодой и превращаться в разных зверей.

Огнище – поселение.

Отроки – члены младшей дружины, слуги.

Перестрел – мера расстояния, около двухсот метров.

Переярки – молодые волки.

Перун – один из главных славянских богов, повелитель грозы, грома и дождя, бог войны, покровитель князей и их дружин.

Перунов день – праздник Перуна, 20 июля. Из дней недели Перуну был посвящен четверг.

Плаха – широкая доска.

Повой – женский головной убор, закрывающий волосы.

Полавочник – покрывало на лавку.

Полудень – юг.

Полуколы – две половины года, теплая и холодная.

Полуночь – север.

Полюдье – ежегодный объезд князем подвластных земель с целью сбора дани, суда и прочих владельческих дел.

Попутник – дух – покровитель дорог.

Поршни – мягкая обувь из цельного куска кожи, на ноге крепилась ремешками или тесемками.

Посад – неукрепленное поселение вокруг городских стен.

Посадник – княжеский наместник.

Послух – свидетель при заключении договора или торговой сделки.

Похвист – олицетворение зимнего ветра.

Почелок – венец, девичий головной убор.

Просинец – месяц январь.

Пущевик – один из лесных духов, хозяин пущи.

Ратовище – древко копья.

Резы – священные знаки.

Репище – поле, где выращивают репу. До появления картофеля репа была основным овощем славян и выращивалась в очень больших количествах.

Рогатина – род копья с длинным железным наконечником в виде меча, с перекрестьем («рогами») между древком и наконечником.

Род – загадочное, но почитаемое и могущественное славянское божество – то ли воплощение предков-прародителей, то ли создатель вселенной вообще.

Родовичи – члены рода.

Русалья неделя – неделя перед Купалой, время подготовки к празднику. Русалий месяц – другое название июля.

Рушник – полотенце.

Сажень – мера длины, 152 см.

Сварог – верховное славянское божество, отец богов и создатель мира, давший людям металлы и ремесла, хозяин Верхнего Неба, где хранятся запасы воды для дождя и живут души предков, покровитель брака.

Сварожий сад – разновидность небесного посмертного царства, нечто вроде языческого рая.

Светец – светильник, подставка для лучины.

Свита – верхняя теплая одежда с рукавами.

Сговоренка – сговоренная невеста.

Секира – боевой топор.

Серпень – месяц сентябрь.

Сечен – месяц февраль.

Скважни – бойницы.

Смерды – свободные общинники-земледельцы.

Снеговолок – зимний дух, сын Зимерзлы.

Солнцеворот – 25 декабря, конец старого года и рождение нового солнца.

Среднее Небо – нижний, видимый с земли ярус небес, по которому движутся светила.

Становище – укрепленный городок на пути полюдья, предназначенный для ночлега дружины и хранения собранной дани. Обычно располагались на расстоянии дневного перехода одно от другого.

Стол – здесь – княжеский престол.

Страва – поминальный пир.

Стрибог – бог неба и ветра.

Студен – месяц декабрь.

Сухый – месяц март.

Терем – помещение верхнего этажа или вся двухэтажная постройка.

Тиун – управляющий хозяйством у князя или боярина.

Толмач – переводчик.

Травень – месяц май.

Тризна – воинские состязания в честь умершего.

Троян – бог войны, брат Перуна в славянской мифологии. Водит солнце по небу от осеннего равноденствия 22 сентября до зимнего солнцеворота 25 декабря.

Тын – забор из заостренных бревен или жердей.

Убрус – платок или полотенце.

Упырь – неупокоенный мертвец, умерший дурной смертью (т. е. убитый природными силами – утонувший, упавший с дерева, растерзанный зверем, пораженный молнией, сброшенный конем), пожирающий живых.

Холоп – лично несвободный человек, раб.

Хорс – одно из имен солнца или олицетворение солнечного диска. Время Хорса – от зимнего солнцеворота 25 декабря до весеннего равноденствия 25 марта, т. е. зимой.

Хорт – небесный волк.

Хранильники – волхвы, сохраняющие мифы, исторические предания, содержание знаков и другие тайные знания.

Чародей (чародейка) – служитель богов, умеющий гадать по воде и другими способами.

Челядинцы – прислужники.

Червен – месяц июль.

Числобог – сомнительное божество, скорее всего, литературного происхождения, владыка луны, по фазам которой, возможно, вели счет времени.

Чуры – духи предков.

Ырка – неупокоенный дух самоубийцы, опасный для живых. Обитает в ночном поле или на перекрестках дорог.

Ярило – бог весеннего расцвета природы, жизненной силы прорастающего зерна. Ведет солнце по небу от весеннего равноденствия 25 марта до летнего солнцестояния 23 июня, т. е. весной.

Ярилин день – 4 июня.

Яровит – один из богов войны, брат Перуна.

Ящер – хозяин подводного мира.

Елизавета Дворецкая Огненный волк. Книга 2: Князь волков

Глава 1

На заре Ярилина дня^[68] алое сияние широко разливалось по небу, обещая хороший день. Но в ельнике и сейчас было сумрачно и неуютно. Зеленые раскидистые лапы застили свет, рыжая хвоя проминалась под ногами, пробирал сыроватый холодок, давая знать о близком болоте. Тропинка между елями была едва заметна, чужой и не найдет.

Выставив вперед локоть, Лобан старался защитить лицо от хлестких ударов еловых лап, и скоро весь рукав почти до плеча намок, хоть выжимай. По всему телу от него рассыпалась зябкая дрожь, едва утихшие боли в спине с каждым неловким шагом заново напоминали о себе. То и дело ветки цепляли за рубаху, норовили сбросить с головы шапку – еще покланяешься Лесному Деду!

Выйдя на поляну, Лобан остановился ненадолго, перевел дух. Когда-то он сам, еще подростком, помогал строить эту избушку для ведуньи, но сейчас с трудом верилось, что она сотворена человеческими руками, а не выросла здесь сама собой, как гриб. Ее низкие стены были темны, как еловая кора, тяжелая дерновая крыша поросла мхом, крошечное окошко – в толщину одного бревнышка – смотрело на поляну, как черный глаз того света. До лесной нежити здесь было ближе, чем до живых людей, и живые не ходили сюда без большой надобности. А нужда крепче оглобли гонит.

С самого травеня,^[69] с того утра, когда звончевский воевода попросил Брезя к себе в кмети, Лобан с Вмалой не знали покоя. Едва хворь отпустила Лобана, как Брезь запросился в Звончев. Разными уловками и уговорами подождать его удерживали дома, но сколько же можно тянуть? Брезь перестал заводить разговоры о дружине, но Лобан знал своего сына. Как только он убедится, что отец может справиться со всей работой без него, он уйдет. А родичи вовсе не хотели его лишиться. Были и другие причины, заставившие Лобана тайком отправиться за помощью к ведунье, но все же он не сразу сумел заставить себя шагнуть к крыльцу.

Осенив лоб и плечи оберегающим знаком огня, Лобан направился к избушке. Рослого, здорового мужика с сединой в бороде пробирала мелкая противная дрожь, как несмышленого ребенка в темной пустой избе. Ведунья не любила гостей и встречала их неласково.

Тяжесть мешка с пирогами – последней чистой муки не пожалели! – и берестянки меда придавали Лобану немного уверенности: все-таки не пустой иду. Он шагнул к серому низкому крылечку и тут же отпрянул назад, едва сдержал возглас – со ступенек почти под ноги ему кинулась тускло-серой извилистой стрелой гадюка. Лобана прошиб холодный пот; гадина спряталась в папоротниках под стеной, а Лобан еще долго стоял, то глядя на качание широких зеленых листьев, то обшариваявзглядом крыльцо. Там стоял черепок с молоком, подернутым пленкой, с упавшими хвоинками. «Откуда молоко-то у нее? – мелькнуло в мыслях у Лобана. – Вроде не носили ей… Не от лосихи ли?»

Он еще раз оглядел крыльцо – других змей вроде бы не было.

– Заходи, коли пришел! – раздался из избушки сухой, неприветливый голос Еловы, и Лобан вздрогнул.

Одной рукой крепче прижав к груди поклажу, другой он снова осенился знаком огня, помянул Деда и толкнул влажную, разбухшую от вечной сырости дверь.

В избушке было темно, как в норе, и от темноты казалось очень тесно. Только окошко в стене светилось, как глаз в белый свет. Низко нагнув голову под притолокой, Лобан шагнул за порог, с опаской ступил вниз, на земляной пол; так и казалось, что сейчас под ногой заизвивается что-то живое. Запах сырости и еловой хвои в избушке был даже сильнее, чем на поляне, он словно сгустился и настоялся здесь, в вечной тьме, без солнечных лучей и ветра.

– Дверь прикрой, чай, не свадьбу ждем! – так же неласково приказал голос, и только по голосу Лобан разобрал, в какую сторону поклониться.

Ведунья сегодня была не в духе. Поспешно выполнив приказание, мужик поклонился раз, встряхнул своими приношеньями и поклонился снова, не зная, что с ними делать.

– На ларь поставь! – велел голос.

Глаза Лобана попривыкли к темноте, он разобрал громаду ларя возле самой двери. Он ткнул мешок и берестянку на крышку ларя, там что-то зашуршало, и Лобан поспешно отстранился. Ему, привыкшему к просторной и сухой родной избе, здесь было неловко, тесно и жутко, как в волчьей яме, даже хуже – в яме хоть небо видно.

– Я к тебе, матушка! – заговорил Лобан, снова кланяясь и подбирая к животу опустевшие руки. – Помоги моему горю! Ведь…

– Знаю! – бросила из угла ведунья.

Голос ее шел снизу, словно она сидела на полу, но Лобан не мог разглядеть ее в углу, куда совсем не проникал свет. Да в человечьем ли она теперь облике? – мелькнуло у него сомнение. Покажись ему сейчас огромная сова с круглыми глазами, он ужаснулся бы, но не удивился.

– Ведь сынок-то мой… – снова начал Лобан.

– Лишнего не говори! – оборвала ведунья. – Боги все знают, а Лес все слышит. Чего от меня хочешь?

– Чего мне хотеть? – Лобан растерянно развел руками. Теперь он уже различал неясные очертания женщины, сидящей на полу. – Одного прошу у богов – в старости покоя, рода продления. Один он у меня. Не он, так и… Девки со двора улетят – кто меня в старости утешит?

– Судьбой и боги не владеют, она ими владеет.

– Чтобы сын мой дома остался – только того и прошу.

– Ну так привяжи за ногу – авось не убежит! – с издевкой ответила ведунья. – Парень молодой, здоровый – кто же его удержит? Да и обещали вы воеводе, что отпустите. Гривну^[70] взяли за него!

– Вот мы что надумали, – нерешительно заговорил Лобан. – Женить бы его. От жены, поди, не убежит и к воеводе. А мне бы внуков повидать, пока жив.

Из угла раздался тихий звук, похожий на скрип сухого надломленного дерева, – ведунья засмеялась. Лучше бы бранилась – от смеха ее брала жуть, как будто нечисть и нежить уже опутали тебя невидимой сетью и радуются поживе. Правду говорят – доброго духа вещий человек в ельнике не поселится.

– Мало ли девок? – спросила Елова. – Что лягушек в болоте!

– Мало немало да ведь он не глядит более ни на кого. Все свою прежнюю вспоминает. А неволить – сердце не камень. Сын ведь, родная кровь.

– Кровь… – протянула ведунья, и непонятно было, удовольствие или отвращение вызывало у нее это слово. – Кровь спит, кровь молчит… Приворожить сына хочешь? Сам, своей волей, хочешь ему кровь разбудить?

– А… ведь… – Лобан мялся, но ведунья молчаньем требовала ответа, и он выдохнул, словно в прорубь кинулся: – Да ведь надо род продолжать! Хоть как – коли иначе боги не дают.

– Не тебе знать божью волю! – воскликнула ведунья, и у Лобана упало сердце – не хочет помочь. – Своей судьбы и сам Отец Сварог^[71] не знает, а что знает – переменить не может. Откуда тебе знать, в чем судьба твоего сына? Боги у него отняли невесту – может, они ему непростой путь готовят, может, в Кощное владение^[72] дух его за ней устремится, тайны ему откроются, станет он вещим человеком, даст ему Велес^[73] песенный дар или смертный страх отнимет – и будет твой сын витязем славным, никем не победимым? Он идет дорогой своей судьбы, а тебе только и заботы – дома его держать, возле печки, к бабьему подолу привязать?

– Ой, да что ты такое толкуешь? – Лобан оторопел, замахал руками, словно гнал прочь безумные видения. – Мало ли баб мрет, что же, всем мужикам теперь…

– Баб немало мрет, да не все мужики полгода на свет не глядят.

– Чего не глядит? – Лобан даже осмелился возражать, так не понравились ему речи ведуньи. – Еще как глядит! Парень как парень, от работы не бегает, от людей не прячется, песни поет. Кметя того вон как приложил…

Ведунья опять засмеялась, и Лобан запнулся – ему показалось, что он сказал несусветную глупость, а ведь все было по правде! В избушке повисла тишина, и Лобану казалось, что он ощущает на своем лице взгляд ведуньи, протянутый из темного угла, как липкую паутину.

– Ну, коли ты за сына его судьбу решил… – начала ведунья.

– Что ты, матушка! – прервал ее Лобан, совсем растерявшись перед непонятными вопросами ведуньи и ответами еще хуже вопросов. – Где мне? Как люди, так и нам бы. А коли не прав я, так ты скажи!

– Сам Сварог о своей судьбе спрашивать ходил, а что услыхал, и того не понял, – размеренно ответила Елова. Голос ее стал безразличным, тусклым, как осеннее небо. – И в Верхнем Небе^[74] не тот решает, кто знает. Чего просишь, то тебе и дам. Да помни потом – сам хотел. Говори: кого в невестки хочешь?

– Да все равно! – с горечью ответил Лобан. – Кто ни будет…

– После не пеняй – кто будет, я не знаю, да уж сорвал гриб – назад не посадишь.

Лобан молчал, а ведунья быстро встала на ноги, с колен ее метнулся в угол маленький черный зверек. В другом углу висели связками и пучками целые охапки трав. Елова прошла туда и принялась рыться в травах, не глядя на Лобана. Травы тихо шуршали, веточки и листья падали на пол, волны всяческих лесных запахов, знакомых и вовсе неведомых, окутали Лобана. В носу у него защекотало, словно маленькая проказливая Болотница просунула тонкий коготок, и он задержал дыхание, чтобы ненароком не вдохнуть чего-нибудь, не ему предназначенного.

Наконец Елова вышла из лесного снопа, вся обсыпанная сухой зеленой трухой, до жути похожая на Лесовицу.^[75] В руках у нее был зеленовато-серебристый стебель с длинными узкими листьями. Сперва Лобан не понял, что это такое, но тут же его кольнул смутно знакомый, тревожный, запретный запах – любомель, люба-трава, туманящая разум и зажигающая кровь, наполняющая тело томленьем. Лобану стало стыдно, но тут же он сам себе напомнил: за тем и пришел. Кому боги помогли, тот у болота помощи не просит.

Не глядя на него, Елова обеими руками поднесла к лицу стебель и стала шептать, овевая дыханьем каждый листочек:

Ведунья бормотала дальше и дальше, всех слов Лобан уже не разбирал, но быстро покрывался холодным потом, словно волшебная сила, которой наделялась трава любомель, черпалась Еловой из него самого.

– Держи! – Елова протянула ему наговоренную траву, и Лобану вспомнилась тускло-серая гадюка, метнувшаяся ему навстречу у крыльца.

Пересилив себя, он взял траву, стараясь не коснуться пальцев ведуньи.

– Дальше сам догадаешься, или обучить? – со злой насмешкой спросила Елова. Лобан так и держал траву перед собой, не зная, куда и как спрятать.

– Спасибо, матушка! – глухо ответил он и поклонился, убрал руку с любомелем за спину.

– Смотри – будут внуки лишние, я приберу! – крикнула ему вслед ведунья и опять засмеялась, зашипела.

Лобан толкнул дверь и выскочил наружу, как из ямы. Хорошо еще, ведунья не потребовала отдать ей одного из будущих внуков – нет, на такой уговор он бы не пошел!

Даже сумерки и прохлада ельника показались Лобану светом и теплом после избушки, и он кинулся прочь, будто тьма и сырость гнались за ним, тянули из избушки цепкие костлявые лапы, грозили затащить обратно. Зажатый в пальцах любомель дразнил тонким, остро тревожащим запахом, и Лобан отвернулся от него, словно нес зачем-то дохлого гада. И это – сыну родному, в светлый Ярилин день?

Выйдя из ельника в березняк, Лобан наломал березовых веток и спрятал между ними любомель, чтобы не идти с ним по займищу^[76] на виду у всего рода. Но все равно тонкий запретный запах пробивался через чистое дыхание свежей березовой листвы и покалывал, как напоминание о постыдном поступке.

– Эй, Лобан! Раньше всех поднялся, видно, первое счастье себе ухватил? – весело кричали за тыном.

Заслышав голоса родовичей, Спорина с недоплетенной косой выбежала за ворота. Так и есть – отец идет от опушки, и в руках у него целая охапка березовых ветвей. Сначала Спорина удивилась и даже рассердилась – да дошел ли он, куда ходил? Нет, мешка и берестянки при нем больше не было, стало быть, дошел. Не под березой же оставил пироги, Ладе^[77] и берегиням^[78] на угощение! Богиня Лада уже не поможет. Она свое слово уже сказала, да только кануло оно, как золотое кольцо в черную прорубь.

Лобан вошел в ворота, и Спорина торопливо подалась ему навстречу. С белой зари, проводив отца в ельник, она мучилась тревогой и нетерпеньем. По напряженному взгляду отца она догадалась: и был, и говорил, и дело сделал. Но сейчас спросить не удавалось: сам Брезь был на дворе, с плеском умывался у бадейки, а Милава поливала ему из ковша.

– Вот славно, батюшка! – весело закричала она, увидев отца с охапкой березы. – К нам Ярило раньше всех пришел! Даже Бебричи и то вот-вот мимо нас пошли в березняк, а ты уж назад! Даже раньше Востреца! Что же ты нас не разбудил?

– А уж Востреца один заяц обгонит! – со смехом подхватил Брезь, вытирая мокрый лоб рукавом рубахи.

Милава сдернула с плеча вышитое полотенце и сунула ему в руки. Глядя на этого рослого, здорового, румяного парня, никому и в голову бы не пришло, что ему нужна помощь ведуньи.

Милава потянулась к охапке ветвей в руках Лобана, но отец поспешно отстранился.

– Сам, сам разложу! – сказал он, видя удивление на лице младшей дочери. – А ты беги собирайся, а то от сестер отстанешь!

– Беги, беги! – подхватила Спорина, торопясь избавиться от Милавы. – Негоже отстать – в первую-то весну! Так и замуж идти отстанешь!

– А ты сестру не погоняй – сама сперва выйди! – вступился за Милаву Брезь.

– Да ну тебя! – с неожиданной злобой огрызнулась Спорина. – С тобой выйдешь!

И она бросилась в избу, куда ушел Лобан с охапкой березы. Спорине не терпелось расспросить его о походе к ведунье – это был ее замысел. Ей стоило немалых трудов уговорить отца просить о помощи Елову, и кроме них двоих об этом не знал никто во всем роду Вешничей, даже мать.

– Ну, что? – взволнованно напустилась Спорина на отца, прикрыв за собой дверь из сеней и с одного быстрого взгляда убедившись, что в избе больше никого нет. – Что она сказала?

– Сказала… – начал Лобан и запнулся, не пытаясь даже передать темные речи ведуньи. – Вот что дала.

Он вывалил охапку березовых веток прямо на стол, осторожно разобрал их и вынул из груды стебель любомеля. Спорина схватила его, осмотрела, понюхала; сообразив, что это такое, она поспешно бросила его снова на стол, на ее лице был испуг.

– Прибери! – сурово велел ей отец, оглядываясь на дверь. Со двора слышались голоса Брезя, Милавы, матери, брата Бебри, смех и возгласы Бебриных дочек.

– Уж что просили, то и получили, – невольно повторил Лобан слова Еловы. – А коли взяли, так теперь назад не отдашь. Он словом сильным заговорен. Подумай лучше, как его теперь…

Лобан не решился сказать вслух, но Спорина и сама понимала: теперь нужно как-то дать эту траву брату. И хотя почти весь русалий месяц^[79] кресень был еще впереди, ей хотелось поскорее довести свой замысел до конца. Спорине некогда было ждать!

Она снова схватила любомель со стола, торопливо огляделась, сдернула тряпку с горшка и завернула в нее сухой стебель. Сунув его в ларь со своим приданым – сюда никто не полезет, – Спорина потерла ладони о бедра, словно хотела стереть следы коварной травы. Но тонкий запах не спрятался весь вместе со стеблем, а продолжал тревожить отца и дочь.

– А ну и пусть! – шепотом, упрямо и вызывающе воскликнула Спорина, отвечая уколам совести и тревоги, терзавшим их обоих. – Пусть! Что же ему, уйти от нас? На чужую дружину родичей променять? И весь век бобылем оставаться, людям на смех, роду на позор! И мне с ним! Мне-то за что? – Лицо Спорины исказилось яростной досадой, копившейся в ней целых полгода. Прядка волос упала ей на лицо, она раздраженно заправила ее за ухо. – У, проклятые! – сама не зная кого обвиняла она. – Полгода хожу сговоренкой,^[80] ни почелка,^[81] ни повоя,^[82] так и поседею с вами, люди засмеют!

– Ну, тише, тише! Услышат! – Лобан обнял старшую дочь за плечи, погладил по растрепанной, ничем не покрытой голове. – Уймись. Теперь-то все на лад пойдет, – утешал он не то Спорину, не то самого себя. Вот увидишь – завтра же Брезь будет с невестой, а там на Купалу^[83] и твою свадьбу сладим. К Медвежьему дню^[84] уже с двумя внуками буду! Эх, помогите нам, чуры^[85] наши добрые!

Поверх головы Спорины Лобан посмотрел в дедов угол и вздохнул. Велесов Сноп уже был давно растерт на зерна, смешан с зерном для нового посева и возвращен Матери-Земле, а без него в избе было неуютно, как неуютно детям без защиты и присмотра взрослых.

Стукнула дверь сеней.

– Чего закрылись, будто зима на дворе! – задорно прокричал голос Брезя. – Не Снеговолок^[86] ломится, не Костяник,^[87] а сын родной!

Спорина выскользнула из рук отца, торопливо пригладила волосы. Лобан взял со стола ветку березы и стал прилаживать ее под матицу.^[88] Спорина кинулась ему помогать, и к приходу Вмалы с лукошком свежих яиц уже вся изба зеленела и благоухала березовой листвой.

Явились Брезь и Милава, со смехом гонясь друг за другом и норовя хлестнуть березовой веткой, в избе сразу стало шумно и тесно. Милава кинулась разжигать огонь в печи, загромыхала железной сковородой. Сегодня она впервые шла вместе с другими девушками-невестами угощать березки, приносить жертвы богине Ладе. Она не просила жениха, как другие, – он у нее уже был. Она думала об Огнеяре, и этим ясным утром Ярилина дня, в день праздника юности и любви, умом и сердцем она верила, что он еще вернется к ней и все будет хорошо. Сегодня она забыла все свои тревоги и сомнения, не хотела их знать. Свежая зелень листвы, яркое солнце обещали ей счастье, и она верила им.

– Батюшка-Огонь, всем отцам отец, всем князьям князь! – бормотала она, стоя на коленях перед глиняной печкой, упрашивая Огонь не погубить самую важную яичницу во всем году. Когда просто так – все удается, хоть князя принимай в гости, а как в рощу идти кланяться Ладе и берегиням – так все из рук валится!

– Да не суетись ты! Хуже пожара! – досадливо крикнула на нее Спорина, когда Милава, неловко повернувшись, ткнула ее в бок деревянной рукояткой сковороды. Сама она еще три года назад впервые пошла с жертвой в березняк и совсем забыла, как волновалась тогда.

– Не ворчи под руку! – в ответ крикнул ей брат и даже дернул за косу. – Сама не идешь – другим не мешай!

Спорина злобно дернулась от него в сторону, закусила губу, но промолчала. За те полгода, что она была сговорена, но из-за брата ее не пускали замуж, ее родственная любовь к Брезю превратилась в досаду, раздражение, почти неприязнь. Может быть, светлое утро Ярилина дня в избе Лобана омрачилось бы ссорой, но со двора раздалось пение нескольких звонких девичьих голосов:

Это девушки Вешничей обходили избы, собирая сестер. Ахнув, Милава заметалась по избе, кинулась то в дедов угол, где ждали испеченные еще вчера пироги, то к ларю, где хранилась рубаха в дар берегиням. Приглаживая на ходу волосы, оправляя нарядную рубаху и вышитый красный почелок на голове, Милава стряхнула еще горячую яичницу в горшок, сгребла в охапку пироги и рубаху и побежала на двор. Брезь смеялся, Лобан и Вмала улыбались ей вслед, ласково качали головами.

– И не оглянулись – и меньшая уж невеста! – со светлым вздохом сказала Вмала.

Казалось, только вчера сама она была такой же девушкой с пестрыми птичьими перышками, украшавшими почелок, как носили в роду Скворичей.

– Ладно, давай-ка завтрак собирай! – сказал жене Лобан. Он видел замкнутое лицо старшей дочери, жалел ее и хотел скорее кончить разговоры о невестах.

Едва домочадцы Лобана уселись за стол, вокруг большого горшка с горячей ячменной кашей с конопляным маслом, как в дверь постучали.

– Чурам поклон, внукам мир и достаток! – раздался густой мужской голос, и Спорина тут же вскочила из-за стола, кинулась впускать и приветствовать гостя.

Вошел невысокий, но плотный русобородый мужик, чуть постарше Лобана, в рубахе, вышитой ветвистыми оленьими рогами, что указывало на род Боровиков. Это был Закром, отец жениха Спорины. В голосе девушки, звавшей гостя к столу, была неподдельная радость: приход будущего свекра именно сейчас показался ей добрым знаком.

Брезь вышел устроить коня, Закрома усадили за стол, дали новую липовую ложку. Спорина больше не села – «Сыта, батюшка!» – ответила она Закрому, с удовольствием назвав его отцом, и с чистым рушником встала за его плечом, готовая подать что-нибудь, волнуясь, то и дело поправляя волосы. Без почелка, который нареченной невесте не пристал, ее волосы вечно расползались, лезли в глаза, и Спорина не могла дождаться того дня, когда они наконец надежно спрячутся под женским повоем.

– Хоть и рад я вас всех повидать, а ведь не от безделья за столько верст ехал, – заговорил Закром, отдав честь хозяйскому угощенью. – Потолкуем, родичи мои любезные, как наше дело торговое? – Он оглянулся на Спорину, и она выразительно вздохнула: прямо сейчас бери меня, батюшка, и вези к себе, я только того и жду! – Что ваш набольший-то говорит?

– Что раньше, то и теперь! – с досадой и стыдом ответил Лобан, хотя его вины тут не было. – Пока, говорит, себе невестку не приведете, девку в Боровики не отпустим. Мы, говорит, не так людьми богаты, чтобы своих отдавать, а себе не брать.

Из сеней вошел Брезь. Он слышал последние слова, понял, о чем идет речь; лицо его напряглось, он больше не пошел к столу, а сел на край лавки у порога.

– А что о невестке мыслите? – спросил Закром у Лобана. – Одна у вас померла, да ведь не последняя была девка на белом свете! Моховики вам теперь должны другую девку дать взамен. А коли другие у них плохи – у Черничников девок полно, подросли, как грибы, с приданым отдают – только возьмите! Да и из Бортников тамошний кузнец давеча зазывал свататься – дочь у него подросла, сама как пчелка медовая! Что сам-то думаешь?

Закром обернулся к Брезю.

– Что думаю? – повторил Брезь. – В Звончев думаю идти, меня тамошний воевода в свою дружину звал. Родичи согласны были, уже и гривну за меня взяли. Слава Велесу, батюшка мой поправился – теперь вот-вот уйду.

Закром изумленно приоткрыл рот – совсем не такого ответа он ждал.

– Не слушай парня неразумного! – сказал Лобан Закрому, суровым взглядом приказывая сыну молчать. – Как взяли гривну, так и назад отдадим, а твердого уговору не было. Мало у нас людей в роду, чтоб на все четыре стороны здоровых парней отпускать! Не пойдет мой сын из рода. Ныне же он себе невесту высмотрит, и на Купалу обе свадьбы справим. Возьму я в дом невестку, а дочку мою вам отдам. Пусть чуры наши будут послухами:^[89] после Купалы Спорина моя в ваш род войдет!

– Вот это добрый разговор! – одобрительно воскликнул Закром. – Вот, давно бы! Как зима ни холодна, а всякий раз весной сменяется! И сердце человечье погорюет-погорюет да и оттает опять!

Закром оглянулся на Брезя. Парень сидел, опустив голову, свесившиеся пряди волос закрыли ему лицо. Он ждал этого. Что ж – придется ему уходить, не прощаясь. Воевода Пабедь примет его и без благословения родичей. Брезю горько было думать, что его проклянут и забудут, но здесь ему жизни не было. Теперь еще заставляют жениться, а он не мог представить другую женщину своей женой и матерью своих детей. Мать Макошь^[90] судила ему Горлинку – или она, или никто.

Но возражать было бесполезно, никто не стал бы сейчас его слушать. Решают старшие, а его дело – исполнять.

Когда Лобан с домочадцами провожали гостя, солнце уже перешло за полдень, воздух налился теплом, золотые солнечные лучи обливали ближний березняк. Шумели свежие березовые ветви над дверями каждой избы, по всему займищу звенели веселые голоса, Лада и Ярило вошли в каждый дом, обещая детям силы и здоровье, молодым – счастье в любви, старикам – мирную и легкую старость.

Милава притащила из березняка огромную охапку свежей травы с цветами, с листьями земляники – как только донесла! – и засыпала травой весь пол в избе. На полу и на стенах теперь шелестела зелень, пахло березовой листвой, травой и цветами, словно сам березняк зашел в дом погостить. После своего первого величания березок Милава была взволнована и счастлива, пела, смеялась, радостно рассказывала, что было в роще, то и дело сама себя прерывала на полуслове и тревожно оглядывалась на отца и брата: не сказала ли чего-нибудь такого, чего нельзя слышать мужчинам?

Родители и брат улыбались, слушая ее, и только Спорину не трогала радость младшей сестры. Трава любомель не шла у нее из ума. Мало было получить траву у ведуньи – как ее дать брату? Он не больной, не нечистый, чтобы есть из особой миски, а в общий горшок любомель ведь не положишь! Похлебка и жареный ягненок на обед ничем не могли ей помочь, и Спорина волновалась тем больше, чем ближе был вечер. Но отступаться от замысла она не собиралась. Спорина знала, что и ее свадьбе не бывать прежде братовой. Время идет, жених ждет, сердится, да и самой надоело ходить в сговоренках – ни Зимерзле^[91] метель, ни Яриле капель! Никто по полгода не ждет, она одна, как недужная какая! А все из-за Брезя упрямого. И чего он тянет? Не так уж хороша была его прежняя невеста, чтобы теперь на других девок не глядеть!

Перед вечером Милава опять убежала к сестрам, отец и Брезь стучали топорами на дворе, а Вмала и Спорина пекли пироги. Тайком Спорина достала из ларя стебель любомеля, отщипнула пару листочков, растерла между ладоней в мелкую пыль. Выждав, чтобы мать отвернулась, Спорина схватила из чаши с приготовленной начинкой горсть рубленого яйца с луком и вмешала туда любомель. «Помоги, боже Ярило, сладить дело; как пирог лепится, так пусть брат мой Брезь к девке ладной прилепится!» – про себя взывала Спорина, залепливая края пирожка. Вдавив в свежее тесто сухую ягодку брусники, Спорина сунула пирог к остальным и торопливо, в который раз за этот день, отерла руки.

Когда в небе засерели сумерки, вся молодежь Вешничей, Черничников, Моховиков, Боровиков, Бортников стала собираться к берегу светлой Белезени, к широкой луговине перед березняком, где когда-то еще дедушки их повстречали бабушек и где широкие круги из гладких камней отмечали места священных костров. Все шли нарядные, веселые, с венками на головах, со свежими березовыми ветвями в руках, по дороге пели, братья и сестры дразнили друг друга, хлестались березовыми ветками.

Милава нарвала целую охапку цветов и сплела два венка: себе и брату. Ее тоже совсем не радовало желание брата уйти из рода – она любила его больше всех родичей, и мысль о разлуке была ей тяжела. Ей тоже казалась спасительной мысль о его женитьбе. Она понимала любовь брата к Горлинке и нежелание заменить ее другой – так и сама она не думала даже заменить Огнеяра другим. Но все же она была бы счастлива, если бы Брезь одолел свою тоску по умершей и нашел другую невесту.

– А помнишь, у меня в Бортниках подружка есть, Брусничка? – заговорила она на ходу, держа под мышкой пучок цветов и зелени, прижимая к груди недоплетенный венок. – Мы с ней одной весны, она тоже теперь невеста. Вот ее бы к нам! Она лучше всякой ведуньи скотину заговаривать умеет, а вышивать я так и к старости не выучусь! Вот бы тебе ее взять – как нам с ней хорошо будет, мы вовек не поссоримся! Ну, и тебе тоже…

Брезь улыбнулся любимой сестре и ласково потрепал ее по затылку, по светло-русым волосам, украшенным пышным венком.

– Ах, заботница моя! О невестке хлопочешь, да ведь тебе самой недолго с нами жить! И не оглянемся, как тебя добрый молодец из дому умчит!

Милава решительно замотала головой:

– Я так быстро не хочу. Спорину увезут, кто ваших детей будет качать?

– Вот, глянь, как Спорина о нас позаботилась! – Брезь вынул из-за пазухи пирог, завернутый в холстинку. – На прощание дала. Видно, боялась, что от голода ослабеем, до Белезени не дойдем! Хочешь?

– Дома наелись… Ой, чего это? – Милава ковырнула темное пятнышко на румяном боку пирожка. – Брусничка пристала! Ах, брате, верно говорю – Брусничку будешь сватать!

Милава со смехом хлопала в ладоши, даже запрыгала на месте, роняя цветы, очень довольная таким удачным предзнаменованием. Брезь тоже усмехнулся, откусывая от пирога. Он совсем не помнил лицо Бруснички, да уж наверное, она ничем не хуже других. Но и такой, как Горлинка, уже не бывать. Даже сейчас, через полгода после смерти невесты, все другие девушки казались Брезю серыми уточками рядом с белой лебедью, но лебедь эта жила только в его памяти. Сознание долга перед родом смущало Брезя. Он видел огорчение матери, лишенной невестки и внуков, досаду отца, который не мог отдать Спорину Боровикам и оказался нарушителем уговора. Он не знал, как примирить их с его судьбой и себя с ними, и старался не думать об этом.

Пару раз откусив от пирога, Брезь бросил его в густую траву – Лесовички подберут. Есть ему совсем не хотелось.

На широкой луговине уже горели костры – Моховики и Бортники поспели раньше. Вешничей встретили веселыми криками, стайки молодежи смешались, братья и сестры из разных родов здоровались, расспрашивали и делились новостями. Милава кинулась искать Брусничку и скоро привела к Брезю за руку высокую, стройную, румяную девицу с большими серыми глазами, которые она застенчиво отводила, но то и дело поглядывала на Брезя. Милава с детства прожужжала ей уши о том, какой у нее красивый, умный, смелый, веселый брат, и Брезь понравился Брусничке.

Брезь улыбался, видя старания младшей сестры ему помочь. Он помнил, что ничего не выйдет, что дня через три его уже здесь не будет, но не хотел напоследок отказываться от общего веселья. Ну, Брусничка так Брусничка! Красивая девица, здоровая, и нравом неплоха, раз с Милавой дружит. И когда Белянка, самая бойкая девица Боровиков, криками и хлопаньем стала созывать всех в хоровод, Брезь взял Брусничку за руку и повел к кострам. Они плясали и кружились с ней вместе, Брусничка смотрела на него уже смелее, смеялась, на щеках ее горел густой румянец – за него, верно, и имя получила. Ее горячие пальцы сильнее сжимали руку Брезя, глаза ее блестели Ярилиным огнем, всеобщее веселое возбуждение захватывало их и несло. Свежие запахи травы и цветов, смешанные с дымом костров, пьянили и кружили голову, давняя печаль его прошла, как весной проходит холод, унесенный теплым дыханьем Ярилы. Словно не было всего этого года – Брезь опять стал тем ловким, красивым, веселым парнем, который Ярилиным днем прошлого года на этой же луговине увидел среди Моховиков невысокого роста ладную девушку с милым округлым лицом и мягкими длинными косами – Горлинку.

Вдруг Брезь остановился, прижал руку ко лбу. Ему казалось, что его на всем скаку сбросил конь, и теперь он едва встал на ноги и не может сообразить, куда попал. Все вокруг него кричало, смеялось, неслось, прыгало, мелькали белые рубахи, пестрые венки, озаренные красными и рыжими отблесками огня. Он словно раздвоился: первый Брезь возле костра держал за руку высокую девушку с румяными щеками, а другой стоял один и провожал глазами девушку с двумя косами, лежащими на груди, как носили в роду Моховиков.

Выпустив руку Бруснички, Брезь сел на траву, не подумав даже, что об него кто-нибудь споткнется: перед глазами у него все плыло, он не мог понять, где он и когда он. Два Брезя внутри него рвались в разные стороны: один к Брусничке, такой милой, горячей, румяной, а второй все искал Горлинку, легкую, неслышную, как тень. Ее мягкие косы, ясные голубые глаза, спокойные и глубокие, как воды Святоозера в тихий летний день, стояли перед его взором так ясно, что казалось – она где-то рядом, неслышно скользит за плечом, только обернись – и увидишь ее.

– Ты чего, Брезь? – Знакомый голос звал его, теплая рука тормошила за плечо. Брезь поднял голову: к нему склонялась Брусничка, но лицо Горлинки вдруг выплыло откуда-то, заслонило ее, слилось с ней.

А кругом веселились, руки братьев и сестер подняли Брезя и опять потянули в хоровод, звонко смеялись девушки, какая-то сорвала с его головы венок и надела взамен свой – Брезь даже не успел увидеть, кто это был. Теперь он пришел в себя, но какая-то сила тревожила его, как лихорадка, дергала в разные стороны, не давала собраться с мыслями. Брусничка смотрела на него с испугом, не смела даже спрашивать, что с ним. Брезь старался улыбнуться ей, чтобы успокоить, но сам себя не понимал, ему хотелось то обнять ее, то оттолкнуть прочь.

Затеяли играть в «просо сеяли». Парни и девушки выстраивались один род против другого и поочередно шли навстречу, держась за руки, притоптывая в лад и выпевая:

Теперь Брусничка была в стороне, а Брезь держал за руку раскрасневшуюся, запыхавшуюся, взволнованную и счастливую Милаву. Сын Долголета держал за руку нарядную Веснавку и подмигивал Брезю на Милаву: поменяемся? «Поймай сначала!» – подумал Брезь, зная, как легка на ногу его сестра. А быть пойманной она пока не хочет. А чего хочет Брусничка? А он сам?

– А мы просо вытопчем, вытопчем! – весело грозили девушки Моховиков, задорно поглядывая глазами, блестящими в свете костров, на правнуков Вешника.

– А мы коней выловим, выловим! – дружно отвечали те.

За выловленных коней полагается выкуп – девушка. По знаку оба ряда рассыпались и девушки с визгом бросились бежать по луговине к березняку. Полутемный березняк мигом наполнился смехом, криками, шорохом бегущих по траве ног, шелестом ветвей, задевающих за рубахи.

Брезь кинулся бежать со всеми, не выпуская из вида Брусничку.

Но едва он вступил в березняк, как непонятная лихорадка накинулась на него снова: две сильные руки тянули его в разные стороны, отталкивали друг друга, одна толкала следом за Брусничкой, а другая держала на месте. Брезь остановился, перевел дух, вытер рукавом лоб, прислонился к березе, пытаясь прийти в себя. И тут же ему вспомнилось, как год назад он бежал по этой роще, догоняя Горлинку, видел впереди меж светлых стволов ее белую рубаху, блеск ее мягких кос. И видение это было так прекрасно, что Брезь не хотел открывать глаза, а стоял, поглаживая рукой прохладную кору молодой березки, гладкую, нежную, как щечка юной девушки. Кружение и звон в голове успокоились, но Брезь уже не помнил, за кем он гнался, когда вступил в березняк. Одна из двух сил победила. Вот по этой прогалине бежала Горлинка, а он мчался за ней, захлебываясь душистым ветром, трава хлестала его по ногам. Вот под той березой Горлинка остановилась, словно задохнулась и не могла больше бежать, обняла березку и скользнула за ствол, прячась за белую сестру, а он с разбегу обнял их обеих, и Горлинка подняла к нему лицо, пылающее от бега и счастья…

Брезь уже не помнил, что с тех пор прошел целый год, ему казалось, что это было только что, что он почему-то отстал, потерял свою любимую, и он огляделся, отыскивая ее. Уже взошла луна, лучи ее ясно заливали березняк, меж светлых стволов было видно далеко, но нигде поблизости больше не было людей, крики и смех утихли.

Вдруг послышался тихий нежный голос, ласковый зов, окликавший его по имени. Он возник из шелеста березовой листвы, и Брезь вскинул голову, огляделся. Ему показалось вдруг, что светлый ствол той березы раздвоился, легкая белая тень отделилась от него, шагнула к Брезю. Трава колыхнулась, но он не услышал шагов. Из тени ветвей вышла девушка в длинной белой рубахе, с венком на голове, с двумя косами, лежащими на груди, как носили в роду Моховиков. Отсвет луны оживил ее лицо, и у Брезя захватило дух – он узнал черты Горлинки, такой же, как он запомнил ее. Охнув, он сильно потер ладонью глаза, но видение не исчезало – Горлинка наяву шла к нему по шелестящей траве, и лицо ее сияло красотой, как никогда прежде.

– Брезь! Милый мой! Это ты! – горячо и нежно заговорила она, протягивая к нему белые руки. – Ладо мой ненаглядный! Как я ждала тебя, везде искала – вот нашла наконец! Ты не забыл меня?

Она подошла совсем близко, Брезь уже мог бы коснуться ее протянутых рук, но стоял неподвижно, дрожа от волнения и едва переводя дыхание. Он не чуял земли под ногами, не знал, явь это или сладкий сон, навеянный нежным шепотом березовой листвы. Но она, его любимая невеста, единственная Дева,^[92] стояла перед ним и протягивала к нему руки, от красоты ее занималось дыхание, весь белый свет замкнулся в кольцо вокруг нее.

– Что же ты стоишь? – с волнением и нежной тревогой воскликнула она. – Или ты забыл свою Горлинку? Или ты меня не любишь больше?

– Люблю! – воскликнул Брезь, сердце в нем перевернулось при звуке ее голоса, такого знакомого, родного, нежного.

– Любишь! – воскликнула Горлинка, и лицо ее вспыхнуло счастьем. Никогда она не была так хороша.

– Люблю! – снова крикнул Брезь и бросился к ней.

Он едва сумел коснуться ее протянутых рук, они были теплы и нежны, как лебединые крылья, а она бросилась бежать, как тогда. Длинные ее косы взметнулись, задев Брезя по лицу, на него пахнуло нежным и сладким запахом цветов, земляники и еще какой-то волшебной травы. Вся сила и непонятная дрожь, терзавшая его в этот вечер, вскипели горячим ключом, и Брезь кинулся вслед за ней, как на крыльях. А она летела впереди, едва касаясь ногами травы, вот-вот догонишь, светлая и легкая, как лунный свет, оборачивалась на бегу, лицо ее горело нежностью и счастьем, ветви сами отклонялись, давая ей дорогу, она смеялась и звала за собой, дальше, дальше – до самого края света.

Брезя хватились на белой заре, когда костры догорели и пора было расходиться по займищам. Раньше Милава не искала его – ей было так весело, и она надеялась, что Брезь веселится тоже. Но вот появилась удивленная и обиженная Брусничка, понятия не имеющая, где он и с кем он. К белой заре все собрались опять на луговину, все девушки были наперечет, а Брезя не было. Вешничи обеспокоились – Брезь не маленький, чтобы просто заблудиться. Едва дождавшись, чтобы рассвело поярче, всей толпой собрались искать его.

Теперь березняк стал не тот – меж стволами колебались серые тени уползающей ночи, трава и листва серебрились холодной росой, и дрожь окатывала с головы до ног от прикосновения к ней. Девушки зябли, терли руками плечи. Конечно, роса месяца кресеня приносит красоту, но так и простыть недолго! Никому не хотелось углубляться в березняк: разом все вспомнили, что пришел месяц кресень, пора берегинь, прекрасных, лукавых, бессердечных дочерей Дажьбога.^[93] Тут и там на ветках берез висели венки, которые вчера дарили берегиням, – увядшие, поблекшие, словно седые под налетом росы. Девушки пугливо жались друг к другу, парни старались храбриться, но на сердце у каждого было смутно, рука крепко сжимала оберег на груди. А лучшим оберегом для парня сейчас была рука подруги – таких берегини не трогают.

По двое, по трое и четверо парни и девушки рассыпались по березняку, боязливо-негромко окликали пропавшего брата, но не называли его по имени – берегиням и прочим лесным жителям незачем его знать. Все непрестанно аукались, старались не отрываться далеко, не терять других из виду.

Милава волновалась больше всех. Ей казалось, что все бестолково топчутся на месте, только аукаются возле самой опушки. У нее мелькнула было мысль, что Брезь уже ушел в Звончев, но она прогнала ее – не может быть, чтобы он ушел навсегда, не попрощавшись с ней! С ним что-то случилось! То и дело Милава отбегала от сестер, заглядывала за каждое дерево, пыталась рассмотреть следы на серебристой от росы траве. Ее звали назад, но Милава никого не слушала. Она тоже боялась берегинь, тоже вздрагивала, заслышав шорох и треск веток, но все же шла и шла вперед, все дальше от опушки.

Она вышла на знакомое место – здесь они вчера с другими девушками приносили свои жертвы Ладе и берегиням. На маленькой полянке ветви молодых берез были заплетены венками, украшены цветами и лентами. Вон на ту березку Милава повесила вчера утром вышитую рубаху в дар берегине. Дары других девушек висели на ветвях, а ее рубахи не было. Милава огляделась, думая, не сбросило ли ее ветром, но нигде на мокрой траве не виднелось белого полотна. Зябко обнимая себя за плечи, Милава все смотрела на пустую березку и не могла поверить. Берегини взяли ее рубашку! В другой раз это порадовало бы и ее, и всякую другую девушку ожиданием ответного дара дочерей Дажьбога, но теперь Милава встревожилась еще больше. Берегини здесь, близко! И брат ее был ночью в березняке один…

Милава подняла голову, набрала воздуха, хотела закричать и не посмела. Рядом ощущалось чье-то присутствие. Чей-то взгляд следил за ней из-за ветвей, кто-то зорко рассматривал ее, сам оставаясь невидимым, но Милава ощущала этот взгляд, словно прохладную тягу сквозняка.

Молоденькая березка, украшенная венками, ростом лишь чуть повыше самой Милавы, задрожала тонкими веточками, заблестела листочками в серебре росы. Тихий, едва уловимый смех плеснул где-то за стволами – или это ветер прошуршал по ветвям?

«Иди! – шепнул чей-то голос прямо в уши Милаве. – Иди, он там!» Милава не сводила глаз с березки, уверенная, что это деревце говорит с ней. «Да, да!» – березка быстро кивала кудрявой головой, каждый листочек ее дрожал, словно она рассказывала что-то сотней языков, но слабый человеческий слух различал только ровный мягкий шелест. Нежный смех за ветвями послышался громче – кто-то звал ее, а может, заманивал.

Какая-то сила потянула Милаву вперед, потянула, преодолевая неуверенность и испуг. Березняк словно раздвигался, давая ей дорогу. Березки махали зелеными рукавами, указывая путь, и Милава побежала, не в силах удержаться, словно ногами ее двигал кто-то другой. Подобрав подол рубахи, Милава летела все дальше от опушки, уже не оглядываясь, мокрая трава зябко хлестала ее по ногам. Ауканье сестер давно растаяло вдали, вокруг Милавы был только переменчивый шелест листвы. С пугающей остротой Милава ощущала, что она одна здесь, среди березового смеха, единственный теплый живой человек среди холода листвы в росе. И весь этот холод жадно тянулся к ней, стремился выпить ее тепло, так необходимое травам и деревьям в пору роста и цветения, – поэтому весной и приносят жертвы.

Венки на ветвях давно кончились, так далеко сюда никто не заходил. Где-то впереди, уже близко, должно быть Святоозеро. Милава никогда не видела его – только самые уважаемые женщины на Макошиной неделе^[94] ходили к нему с жертвами. Для молодежи оно считалось почти запретным, и Милава даже боялась выйти к его берегам, но та же непонятная сила несла и несла ее все дальше. Вот так, наверное, кружат вокруг бузинного куста замороченные Лесным Дедом путники и не могут выйти из круга.

Святоозеро возникло перед ней внезапно – тусклое серебро сгустилось из тумана, и Милава едва не ступила в воду, прежде чем заметила ее. Отпрыгнув назад, она увидела вокруг себя темные стволы дубов, сменивших березы. Чувствуя себя виноватой, нарушившей запрет, Милава поклонилась озеру, но в шуме дубовой листвы не уловила осуждения. Перуновы^[95] деревья знали, что она пришла сюда не по своей воле. Не они ли ее и позвали?

Милава огляделась и вдруг вскрикнула – в трех шагах от нее на берегу, в полшаге от воды, лежал человек. Он лежал лицом вниз, но Милава сразу узнала Брезя – как же она могла его не узнать? Его светлые волосы были влажными от росы и потемнели, а в руке его была зажата половинка разорванного венка.

Бросившись к брату, Милава подняла его голову, попыталась перевернуть, но не смогла. Тело Брезя показалось ей очень тяжелым, и она чуть не расплакалась от страха – а вдруг он мертв, ведь покойники, умершие дурной смертью, вот так же тяжелы. Но руки его были теплы, он дышал, только прерывисто и неровно. Всхлипывая от волнения и испуга, Милава тормошила брата, звала его, пыталась поднять. Вся роща вокруг нее была полна невидимой жизнью, но никто не спешил к ней на помощь, березки пересмеивались, качая головами.

Милава принялась аукать и звать родичей, но ничьи голоса не долетали до нее, и ее, видно, никто не слышал. Осознав, как далеко они оказались – на самом Святоозере! – Милава совсем пала духом, словно они с Брезем остались вдвоем в незнакомом пугающем мире. Сидя на примятой траве среди земляничных листьев и белых цветочков, рядом с неподвижным и бесчувственным братом, Милава плакала в отчаянии, утиралась рукавами праздничной рубахи.

Брезь глухо простонал, словно хотел позвать кого-то, но не имел сил. Милава постаралась собраться с духом – надо же что-то делать! Она зачерпнула горстями воды из озера и вылила ее брату наголову. Вода показалась ей очень холодной, от нее разбегалась по телу тревожная дрожь. В этом озере людям нельзя купаться – в нем купаются берегини, они могут утянуть под воду того, кто мутит их священное озеро.

Возле самого берега в воде покачивалось несколько белых лебединых перьев. А кто-то тихо смеялся на вершинах берез, еле слышно аукал вдали.

Солнце вышло уже высоко, косые лучи озолотили верхушки берез, впервые повеяло теплом. Милава приободрилась немного. Нельзя же ей вечно сидеть на берегу Святоозера рядом с беспамятным Брезем! Надо идти за помощью. «Батюшка-Дуб, помоги, защити нас, пригляди за моим братом!» – мысленно попросила она Перуново дерево, под которым лежал Брезь. Больше здесь было некого просить о помощи. Сдернув с головы нарядный праздничный почелок, расшитый разноцветными узорами, Милава подпрыгнула и забросила его на нижнюю ветку дуба – сейчас ей было больше нечего подарить. Она прислушалась – Дуб не отказал ей в защите. Милава поклонилась дереву, еще раз оглянулась на лежащего Брезя и пошла прочь от берега. Каждый миг она ждала наткнуться на невидимую преграду, каждый миг боялась увидеть озеро снова впереди, а не позади – уж если нечисть взялась тобой забавляться, то не так просто выпустит. Но, видно, Дуб заступился за нее – Милава все шла и шла вперед, дубы давно сменились березами, на ветвях опять появились примятые венки, вот и полянка, где они вчера величали берегинь.

Вдруг совсем рядом, за близкими деревьями, раздался знакомый голос одного из парней Боровиков, Нечая.

– Ау, я здесь! – изо всех сил закричала Милава и кинулась бегом на голос, пока он опять не пропал.

Вот Нечай стоит под березой, а с ним две девушки, его сестра и подружка-Моховушка. Увидев Милаву, они вдруг завизжали от ужаса и бросились бежать, словно наткнулись на Болотницу. Нечай тоже вздрогнул и невольно отшатнулся. Растрепанная, заплаканная, с поднятым мокрым подолом и докрасна обхлестанными ногами, Милава и правда была скорее похожа на лесную нечисть.

А Милава, увидев живых людей, вдруг так ужаснулась того лесного смеха, который преследовал ее во всем березняке, что вскрикнула и бросилась к Нечаю.

– Я нашла! Он там! Его заморили! – задыхаясь от бега и волнения, выкрикивала она, вцепившись в рубаху Нечая и теребя его, как безумная. – Скорее, пойдем! Помогите же! Я не могу! Он такой тяжелый! Без памяти! Мать Макошь!

– Где? Показывай! – сообразив, спросил Нечай. Оторвав от себя пальцы Милавы, он взял ее за плечи и встряхнул. – Не голоси, а веди скорей!

– Он там, на Святоозере!

– Где?

Нечай не сразу ей поверил и испугался – идти на Святоозеро ему не хотелось. К ним быстро собирались все остальные. Заренец взял двух братьев и пошел с ними за Милавой, велев остальным ждать на опушке. Все охотно подчинились, а Милава беспокойно торопила Заренца. Снова оказавшись среди родичей, она пуще прежнего волновалась за брата, который остался на Святоозере один среди коварного лесного смеха.

Когда впереди затемнел широкий дубовый ствол, Милава увидела его первой и со всех ног бросилась туда. Заренец хотел окликнуть ее, но не стал, а значительно оглянулся на брата. Встрень кивнул, озабоченно опустил уголки губ. Блеск глаз, речи, все обхождение Милавы показались им странными – как бы ее не тронул русалочий дух, не попортил ей разум. Так бывало, если не присмотреть за юными девушками в первый их Ярилин день, а они как раз и не присмотрели. На родного брата понадеялись, а Брезь и сестру не уберег, и сам пропал.

Брезь лежал на берегу так же, как она его оставила, и Милава с радостным криком бросилась к нему. Подошедшие парни перевернули его и приподняли. Лицо его было бледно и исцарапано, одежда и волосы насквозь мокры от росы, он дышал тяжело и неровно, словно видел тяжкий сон, и часто сильно вздрагивал. Братья подняли его на руки и понесли к опушке. Милава шла рядом, мокрым рукавом пытаясь стереть с лица остатки слез, росы и пота от беготни, ее била дрожь, дыхание сбивалось, горло горело, глаза болели, словно она долго смотрела на блеск воды под солнцем. Смеющийся березняк выпил из нее все силы, путь до дома казался таким длинным! А что они скажут дома? Недаром каждому внушают с детства – не ходи в русалий месяц кресень в лес один – пропадешь.

Глава 2

Год выдался засушливым, близилась осень, но грибы в лесу встречались редко-редко. Полдня проходив по березнякам и дубравам, девочки едва прикрыли донышки лукошек сухими, заморенными подберезовиками.

– А пойдемте в ельник! – предложила старшая, четырнадцатилетняя Зорька. – Там болото близко, там помокрее. Может, хоть чернушек наберем!

Идти в ельник было страшновато, но возвращаться на займище с пустыми лукошками не хотелось, и девочки, робея и сжимая руки друг друга, следом за смелой Зорькой вступили в ельник. Здесь было сумрачно, в черной болотной земле то и дело попадались корыта кабаньих лежек, полные рыжей воды. Отпечатков кабаньих копыт здесь было множество, лесные стада протоптали здесь целые тропинки.

– Да это козы! – внушала старшая сестра младшей, стараясь успокоить. – Это не кабаны вовсе, здесь стадо гоняют!

Только пятилетняя девочка могла спутать козьи и кабаньи следы, и сестры с испугом оглядывались на каждый шорох. Но скоро они забыли страх – здесь и там на рыжей хвое виднелись рыжеватые шляпки свинушек или черно-бурые, чуть зеленоватые чернушки.

Вдруг неподалеку раздался громкий треск. Одна из девочек, мертвой хваткой зажав в ладони гриб, обернулась – прямо к ним через папоротник ломилась огромная черноватая туша. Мигом все слова испарились из ее памяти, из горла рвался отчаянный визг. Но кабан не испугался людей, а даже быстрее пошел на голос. Другие девочки заметили его тоже, ельник наполнился разноголосыми истошными визгами; побросав лукошки, натыкаясь на деревья и спотыкаясь о корни, девочки бросились бежать.

Только одна из них отстала. От рождения она хромала и не могла быстро бегать; теперь же она оцепенела от страха и застыла под огромной старой елью. Когда прямо перед ней вырос огромный кабан – старый секач с желтыми загнутыми клыками, сам ростом с теленка, – она запоздало охнула, повернулась и хотела бежать, но сразу оступилась, упала и осталась лежать неподвижно. Может быть, кабан примет ее за мертвую и не тронет.

Перестав дышать от ужаса, девочка слышала хруст и шорох под копытами лесного зверя, его тяжелое дыхание, запах зверя. Обмирая, она ждала удара, который прервет сознание, и так застывшее от смертельного страха. Кабан приблизился, наклонил страшную морду с загнутыми клыками. Девочка чувствовала его дыхание у себя на волосах.

И кабан шепнул ей на ухо Слово, которого она никогда никому не передавала. Это был не простой кабан, а Князь Кабанов, хозяин ельника.

Услышав Слово, девочка поднялась на ноги. Страх ее прошел, и она по-новому смотрела на Зверя – теперь он был ей не чужой. Она осторожно прикоснулась к жесткой щетине на его морде, провела пальцами по страшному загнутому клыку, способному одним ударом распороть брюхо лошади. И от этого прикосновения слабых детских пальцев клык вдруг отломился, как пустотелая ножка гриба-чернушки, и остался у нее в ладони. Это был подарок Князя Кабанов, скрепляющий их новое единство. А на его месте прямо на глазах у девочки вырос новый клык.

Увидев ее живой, родичи не поверили своим глазам. И она вернулась к ним другой. Лес взял ее к себе, миру людей она больше не принадлежала. Ей многое открылось, она стала понимать шум деревьев, различать целебные травы, предсказывать погоду, приманивать зверей и рыбу. Ее прежнее имя забылось, все стали звать ее Еловой. Когда ей сравнялось пятнадцать лет, она пожелала уйти с займища, и старейшина велел мужикам выстроить для нее избу там, где она скажет. И она указала поляну в ельнике, ту самую, где встретила Князя Кабанов. И двадцать лет она прожила там, слушая голоса Леса и служа посредницей между Лесом и людьми. За эти годы лесного в ней стало больше, чем человеческого. Все боялись ее, как боятся Леса, и уважали, как уважают Лес; он кормит, согревает, защищает, но горе тому, кто войдет в него, не зная его законов.

Завидев в воротах высокую сухощавую женскую фигуру, заметно хромающую на ходу, дети и девушки попрятались кто куда. Елова как будто приносила с собой свой сумрачный ельник, болотной сыростью и еловой хвоей веяло от ее коричневой рубахи и ожерелья из кабаньих клыков, хвоинки застряли в седой косе, спускавшейся до самых колен. Ни на кого не глядя и не отвечая на приветствия, Елова прошла в избу, где на лавке лежал Брезь. Родичи вытерли его, переодели в сухую одежду, умыли, но в себя он так и не пришел.

Елова положила сухую тонкую руку ему на лоб, склонилась над ним – у Милавы замерло сердце, словно огромная злая птица хотела заклевать брата. Почуяв, Елова оглянулась на нее, и Милава чуть не вскрикнула под ее взглядом. В нем не было ни злобы, ни вражды – просто в нем не было ничего человеческого.

– Уходи! – коротко и сурово велела ей ведунья. – Он теперь не ваш! Его дух берегини взяли.

Сжавшись, как мышь, Милава бросилась из избы. Ей было страшно оставлять брата одного с этой женщиной, но она не смела ослушаться. Да и как, если даже дед Берестень слушается ведуньи.

Услышав слова Еловы, весь род всполошился, Вмала снова заплакала. Это ведь хуже любой болезни – от лихорадки излечиваются, а от русальей порчи – нет.

– Что же делать с парнем? – тревожно заговорили женщины. – Неужто пропадать теперь? Ведь должно быть средство какое? Или так каженником^[96] останется? Жалко ведь!

– Что берегини взяли, то назад не воротят! – сухо бросила ведунья. – Всякую весну они ищут, чьим духом согреться, и вот ныне нашли! В память я его ворочу, а дух его берегиня выпила! Подите все прочь!

Родичи послушно стали расходиться. Только Милава с братом Вострецом остались слушать в сенях. Замирая от страха, что ведунья почует их и прогонит, Милава слышала, как Елова ходит по избе, стучит деревянным ковшом, плещет водой, бормочет что-то. Из щелей пополз горький дым от сжигаемой полыни – злой травы, которой так боятся берегини.

Вострец уткнулся носом в рукав рубахи, а Милава отстранилась, взгляд ее упал на две березки возле тына. Отец посадил их после рождения дочерей, и Милава любила свою белую сестру, разговаривала с ней даже тогда, пока не знала еще человеческого языка. Но теперь, с памятью о березовом смехе росистого утра, даже березка-ровесница стала казаться Милаве опасной. И в нее могла вселиться лукавая берегиня. Или ей мерещится, или березка впрямь, как ее сестры в роще, неспроста качает ветвями, со значением кивает зеленой кудрявой головой?

Запах горькой полыни пробудил Брезя от забытья, но какая-то часть его души так и не вернулась в тело. Как его ни расспрашивали, он так и не рассказал, что с ним случилось. До самого вечера он то лежал на лавке, то сидел, глядя куда-то перед собой, не отвечал, когда к нему обращались. Мать предлагала ему еды, но он ел вяло и неохотно.

Елова велела выселить Брезя из дома в пустую клеть,^[97] ждавшую нового урожая, запретила ему выходить оттуда и сидеть со всеми за столом. Испорченному нежитью не место с чистыми людьми. Притащив огромную охапку горькой полыни, ведунья рассыпала ее по всей клети, чтобы не подпустить берегиню к Брезю. Саму Елову наполняло редкое в ней деятельное оживление. Она одна постигала тайную важность происходящего, скрытую от простых глаз.

– Смотри, не пускай сына из дому! – велела она Лобану. – А не то берегиня его в лес заманит и запляшет теперь уж до смерти. А убережешь до Купалы – берегини с земли снова в небо уйдут, и будет он жив.

– Что же ему, теперь навек таким бессловесным оставаться? – с плачем расспрашивала мать.

Но Елова ничего не ответила. Сама она осталась ночевать у Лобана, и домочадцам долго не спалось – в горьком запахе полыни, с ведуньей под одной крышей всякого забирала жуть.

А Брезь, казалось, ничего не замечал – ни переселения в клеть, ни плача и причитаний родичей, ни бормотания и ворожбы Еловы, которая то плескала на него водой, освященной заговором и горящим можжевеловым углем, то ходила вокруг него с тлеющей полынной веткой, окуривая его горьким дымом. Он словно бы забыл, кто он и где находится, на родичей смотрел с безразличием, как на пустое место, и Вмала плакала от страха – ей казалось, что сын не узнает ее.

Только на Милаву он смотрел более осмысленно, чем на других. Но и Милава не осмеливалась расспрашивать его о том, что с ним случилось за эту короткую ночь. Может быть, потому, что лучше других догадывалась, что он испытал. Березовый смех, услышанный в роще, преследовал ее и здесь, тихо всплескивался в ушах. Кто-то все время хотел напомнить о себе – та, что не знает людских горестей и веселится все время, что ей дано провести на земле.

Ночью Милава долго не могла заснуть. Мысли о Брезе и тревога за него не давали ей покоя. Березовый дух подменил его, отнял у него силу, веселость, ясность рассудка, он снова стал почти таким, как в первые дни после смерти Горлинки. Только тогда в его душе чередовались яростные приступы отчаяния и тусклое безразличие к собственной опустевшей жизни. А теперь в нем оставалось только безразличие, и это было страшнее отчаяния.

Но тогда он был в семье, и родичи могли если не облегчить его горе, то хотя бы держать его на глазах. А не видя брата, Милава беспокоилась о нем гораздо сильнее. Хоть на миг ей хотелось оказаться с ним, убедиться, что с ним не случилось ничего дурного.

Изба была полна запахом полыни и сонным дыханием родичей, из угла, где лежала Елова, не доносилось ни звука. Осторожно Милава соскользнула с лавки и выбралась наружу. Порчи она не боялась – не могла поверить, что родной брат может ей чем-то навредить. Елове легко говорить, она совсем не знает, что это такое – любить. Может быть, потому она так и сильна.

На крыльце в лицо Милаве пахнула свежесть ночи, было тепло, двор был залит лунным светом, чистым и ярким, – солнцем умерших. И сразу она увидела Брезя – он сидел на пороге своей клети, опираясь локтями о колени, лицо его было спокойным и ясным, как прежде, только грустным. Таким Милава видела его в конце зимы и весной, когда первые приступы горя от смерти Горлинки поутихли. Подумав о том времени, Милава вдруг сообразила – ведь весной, во время оживания всей природы, оживают и души умерших, бродят по земле. И Горлинка тоже могла вернуться ненадолго, взглянуть на те места, где жила, на тех людей, которых любила. Тогда ничего страшного не случилось – от добрых духов не бывает вреда. Странно, но сейчас Милава уже совсем не боялась, лучи лунного света показались ей теплыми, ласковыми. Она хотела сразу подойти к Брезю, но при мысли о Горлинке не решилась – слишком ясно ей вспомнились дни поминальных пирогов, когда сердце ее переворачивалось от жалости, когда она так хотела утешить брата, но знала, что не сможет.

Две березки, стоявшие в углу двора, были облиты лунным светом, на них можно было разглядеть каждый листочек. Они тихо покачивали ветвями, хотя ветра не было, свежая листва мягко шуршала, и вдруг из этого шороха возник тихий лукавый смех. Одна из березок – ее, Милавы, белая сестра – вдруг высоко подняла ветви, как птица крылья, опустила их и сошла с места. От ствола отделилась легкая светлая тень – девушка, ростом не выше самой Милавы, в длинной белой рубахе, со светлыми косами, в которые вплетены тонкие березовые веточки с листвой. А лицо ее, ясно освещенное лучами луны, было таинственно и прекрасно, большие зеленоватые глаза ее искрились радостью, на губах играла призывно-ласковая улыбка.

Всхлипнув, Милава застыла на крыльце, вцепилась в столб, а Брезь охнул и подался вперед. Он снова увидел ее – Горлинку, добрую и нежную, прекрасную, как бывают прекрасны только в воспоминаниях недостижимо далекие возлюбленные. Неслышно ступая по двору, девушка-березка пошла к избе. «Милый мой, ненаглядный! – шептал нежный голос, и сияющие зеленоватые глаза с любовью и лаской смотрели на Брезя. – Куда ты ушел от меня? Я так люблю тебя, мой желанный, приходи же ко мне снова! Разве я не хороша? Иди же ко мне!»

Снова полный сил, Брезь вскочил со ступеньки и бросился к девушке.

– Нет, нет! – отчаянно закричала Милава, протягивая к нему руки. – Нет, не ходи, не ходи!

Чарующе прекрасная дева в облике Горлинки внушала ей ужас. Настоящая Горлинка умерла и погребена в пламени, она больше никогда не вернется в зримом образе. А эта дева, вышедшая из березы, – берегиня! Не счастье и утешение, а гибель принесет Брезю ее любовь.

Но он не слышал крика сестры, не услышал бы, даже если бы само небо раскололось над займищем. Весь мир для него сомкнулся радужным кольцом вокруг стройной фигурки в белой рубахе, с двумя длинными светлыми косами, с ненаглядными чертами его милой невесты.

Шагнув с крыльца, он уже почти коснулся протянутых к нему рук девушки, но дверь сеней вдруг резко скрипнула и на пороге встала Елова. Высокая, худощавая, с растрепанной седой косой и угрожающе вскинутыми руками, она была похожа на Лихорадку. В ее руке был зажат пучок полыни.

– Поди прочь! – яростно крикнула она, кидаясь к берегине, норовя хлестнуть ее полынью.

С испуганным криком девушка отскочила назад, бросилась к березке и мигом пропала возле ствола, слилась с ним, спряталась.

Брезь шагнул к березке, но пошатнулся и упал бы, если бы Милава его не подхватила.

– Брате! Милый! Что с тобой? – в испуге кричала Милава, не помня себя. – Куда ты?

– Горлинка! Она пришла! Она вернулась! – бессвязно выкрикивал Брезь и рвался с крыльца, но был так слаб, что даже младшая сестра могла с ним справиться. – Я ее в роще видел! Она и теперь ко мне пришла. Звала меня! Где она? Зачем вы ее прогнали?

– Это берегиня была! – злобно выкрикнула Елова и погрозила березке пучком полыни. – Это берегиня, она тебя заморочила, дурную голову твою, в рощу заманила, испортила! Говорили тебе еще той зимой – женись, женись, благо Моховики другую девку взамен умершей давали. А ты – нет, тебе прежнюю подавай, вот и дождался! Не будет тебе теперь покоя от берегини, не выпустит, пока насмерть не замучает!

Сойдя с крыльца, Елова подошла к березкам и стала сыпать вокруг них свою полынь. Светлые деревца испуганно дрожали, подбирали ветки, словно рвались отойти прочь от злой травы, но не могли.

Брезь затих и устало склонил голову. Милава держала его за плечи и чувствовала, что он весь дрожит. Но и сама она дрожала – ведь она наяву видела Ту, Что Смеется В Березах. Пусть всего один раз – это никому не проходит даром.

– Не знаю, берегиня или кто, – зашептал Брезь. – А только краше ее на всем свете нет. Она как Горлинка совсем, только еще милее. Знать бы, где ее найти, на край света бы пошел! Только ее увидел – так разом и вся хворь прошла. А без нее света мне белого нет. Не жить… Нечем жить без нее.

Рассудок его сейчас был ясен, но силы иссякли. Он понимал, что с ним происходит, но ничего не мог изменить. Его помешательство было сродни самой любви – можно запретить себе и смотреть на любимую, но нельзя запретить думать о ней, а если она несет гибель, то и разлука с ней несет гибель тоже.

Брезь снова поднял голову, оглядел двор, впился глазами в тонкий березовый ствол, как в дверь, захлопнувшуюся за его любимой, и взгляд его в лунном свете ужаснул Милаву – в нем была безумная, смертная тоска. Это ли ее брат, всегда такой веселый, рассудительный, бодрый!

– Брате, милый! – в отчаянии убеждала она Брезя, словно звала того брата, который у нее был и которому, видно, больше не бывать. – Опомнись, это же берегиня! Она тебя заморить хочет, до смерти загонять! Никакая она не Горлинка, морок один! Забудь ее, не думай, совсем пропадешь! Как же мы без тебя будем!

Она говорила, почти плача, но сама понимала, что говорить бесполезно. Он пропадет, ее любимый, ее единственный родной брат, от любви к берегине не излечиваются!

Брезь не слушал ее, а все смотрел и смотрел в березку тоскующим взглядом, и мысли его были не здесь. Род, семья, даже она, Милава, для него не существовали. В любви, как перед лицом Надвечного Мира, человек всегда один.

– А ты ступай прочь! – с неожиданной злобой накинулась на девушку Елова, как будто Милава была во всем виновата. – Не смей к нему подходить!

Она взмахнула веткой полыни над головой Милавы, словно хотела ударить; Милава невольно пригнулась, охнула и бросилась в избу. Сердце ее громко билось, казалось – вот-вот оторвется, а на глазах вскипали слезы от волнения и обиды. Почему Елова так злится на нее? Она же не виновата в несчастье брата, она его любит и хочет ему помочь!

Всхлипывая, Милава улеглась на свое место и сжалась в комочек. Ее била дрожь, она думала, что до утра не уснет. Но, едва сомкнув мокрые от слез ресницы, она будто провалилась в прорубь – в черный сон без сновидений.

Елова оттащила обессиленного Брезя назад в пустую клеть, уложила и сама села рядом на пол. Этой ночью берегиня больше не придет, не посмеет.

На другое утро Спорина проснулась раньше всех, и сразу на нее накинулась вчерашняя тревога: что с братом? Мысли о любомеле не давали ей покоя и мучили чувством вины. Говорят же: не играй с чарами, не шути с ворожбой! Злая трава отомстила: вместо простой девушки приворожила Брезя к берегине! Спорина еще вчера сожгла ненавистное растение, но тонкий запах продолжал преследовать ее, как уколы совести. Так и казалось, что вот-вот кто-то узнает, догадается, что это она во всем виновата. Может быть, сам Брезь скажет: блаженные часто видят то, что здравому рассудку недоступно, а испорченные в бреду называют имя того, кто навел на них порчу.

Спорина поднялась, натянула верхнюю рубаху, безжалостно раздергала косу костяным гребнем. Еловы в избе не было, и Спорина хотела скорее пойти поискать ее, посмотреть, как там Брезь.

Милава спала на своей лавке, как камушек на речном дне, даже не сопела. Луч света через отволоченное окошко падал прямо на ее голову, и Спорина вдруг заметила, проходя, на волосах сестры два прицепившихся березовых листочка. Спорина остановилась, настороженно оглядела сестру. Куда она выходила утром? Листочки были едва раскрывшиеся, клейкие, тоненькие и нежные, как крыло бабочки. Со вчерашнего дня они уже засохли бы, значит, сорваны уже сегодня, вот только что…

Спорина протянула руку, подцепила пальцами листочки и хотела снять, но они не поддались. Она дернула сильнее, а Милава вдруг охнула и резко села на лавке, глядя на сестру туманными со сна, испуганными глазами.

– Ты чего? – хрипло воскликнула она и схватилась за волосы там, где были листочки.

– Ты куда с утра ходила? – требовательно спросила Спорина.

– Никуда, – недоуменно ответила Милава и медленно разжала руку.

– А это что? – Спорина ткнула в листочки.

– Что?

Милава склонила растрепанную голову, посмотрела на косу на плече, дернула листочки и вдруг тихо вскрикнула. В крике ее были боль и удивление. Спорина склонилась к ее плечу, в свете из окошка рассматривая листочки, и вдруг охнула, отшатнулась назад, вцепилась в мешочек с оберегом на груди.

Березовые листочки не зацепились за волосы Милавы, они там росли.

Спорина хотела закричать, но сама зажала себе рот. Обрывки мыслей бешеным табуном проносились в голове. Милаву отметил Лес, она тронутая, как Брезь; но если так, то ее, Спорины, свадьба отложится на совсем непонятные времена. Надо молчать, молчать, может быть, она успеет уйти из рода раньше, чем все выяснится. Спорине хотелось закрыть глаза на все эти беды и убежать от них в род Боровиков, где все так спокойно и благополучно, каженников не бывало от веку, где люди живут в согласии друг с другом, с Лесом, с Небом, с чурами.

– Спрячь! – всполошенно прошипела она Милаве, нервно оглядываясь на дверь. – Убери как-нибудь!

Она схватила из ларца ножницы, но тут же бросила их назад: и бородавку неумеючи срежешь – помрешь, а тут…

– Скорее! Причешись!

Спорина схватила свой гребень, торопливо распустила косу Милавы, стала расчесывать, неосторожно дергая волосы, заплела сестре косу и постаралась получше запрятать листочки под волосами, чтобы их совсем не было видно. Милава, испуганная и растерянная, позволила сестре делать все, что та хочет. Она ничего не понимала, но была полна впечатлениями прошедшей ночи. Они помнились ей ясно и отчетливо, Милава знала, что это не сон, и листочки в волосах были тому подтверждением. Насмешливая берегиня оставила ей память о себе. А может быть, намекнула: не пытайся отнять у меня то, что я взяла. Иначе я возьму и тебя.

Едва Спорина покончила с ее косой, как в избу вошла Елова и повела Милаву во двор. Милава не противилась, хотя после ночи Елова стала внушать ей еще больший страх, чем прежде. Перед глазами ее стояла темная фигура с седой косой, похожая то ли на Лихорадку, то ли на черную птицу, готовую заклевать их всех.

– Ты берегиню видела – тебе очиститься надо! – сурово пояснила ведунья Милаве, хотя вообще-то очень редко поясняла свои решения и поступки. – А то она и тебя заберет!

Спорина побледнела: она-то знала, что Лес уже протянул лапы к Милаве. Но угроза нависла над благополучием и ее собственной судьбы, и Спорина промолчала. Видят боги, она не виновата, что прошлой осенью Горлинка умерла, что Брезь не хочет жениться на другой, – она имеет право устроить свою судьбу, у которой не запрашивает ничего лишнего!

Елова развела перед Лобановой избой костер, бросила в огонь огромную охапку полыни и заставила Милаву прыгать через густой столб горького дыма. Милава подчинилась, боясь только, что для Брезя ведунья придумает что-нибудь пострашнее. Сильнее вчерашнего ее тянуло к брату, и она то и дело оглядывалась на плотно затворенную дверь клети.

Но к Брезю Елова никого из родичей не пустила. Отказавшись даже от еды, ведунья собрала несколько мужиков и велела им перенести Брезя в ее избушку в ельнике. Милава и Вмала плакали, провожая его, но Елова и слушать не хотела, чтобы оставить его дома.

– Близко ходит та берегиня! – пригрозила она домочадцам Лобана. – И сына вашего с бела света сживет, и вас не оставит. Хотите все каженниками стать?

С этим Лобан и Вмала не могли спорить. Сам Брезь был совсем слаб и как будто не замечал, что с ним делают, молча позволил вывести себя из клети и положить на волокушу,^[98] а сам стал смотреть в облака. От оживления, которое Милава видела на его лице ночью, не осталось и следа, а равнодушие стало еще глубже. Еще часть его жизнеогня была у него отнята. Глаза его были безжизненны, как у слепого, он даже не глянул на мать и сестру, громко звавших его, не услышал их прощальных слов и причитаний. Он смотрел в Надвечный Мир, а на земле оставалась только какая-то малая часть его духа. И с каждым появлением берегини она будет становиться меньше. Хватит ли у Еловы сил, чтобы до Купалы сберечь хоть что-нибудь?

Спорина с узелком – рубахой брата, кое-какой снедью – шла следом за волокушей. Она сама вызвалась проводить Брезя – ей хотелось поговорить с ведуньей без чужих ушей.

Когда волокуша въехала в березняк, Брезь забеспокоился. То и дело он вскидывал голову, жадно шарил взглядом по опушке, глаза его заблестели, и рука Спорины сама тянулась к оберегу – вид обезумевшего брата наполнял ее ужасом. Он видел что-то недоступное взорам других – прекрасная легкая тень скользила от березы к березе, смеялась, ласково манила и звала. А Елова, как темная птица, кидалась между Брезем и опушкой, грозила полынью, выкрикивала заклятия, прогоняла березовую тень.

– Да, невеселый год у нас будет! – толковали мужики, провожавшие волокушу. – И парня здорового потеряли – ни к сену, ни к жатве ведь не встанет.

– И свадеб нам не дождаться! – угрюмо подхватил Заренец, у которого тоже была сговоренная невеста. – Кто с нами теперь родниться захочет? Верно, уж по всем родам болтают, что все Вешничи теперь скаженные, безумные!

Спорина досадливо закусила губу – в самую первую голову это про нее. Что теперь сказать Закрому? Ведь ему обещали свадьбу на Купалу, а какая теперь свадьба в их семье? Какая Брезю теперь женитьба, смешно бы было, да плакать хочется! А ее, родную сестру каженника, кто за себя возьмет? Спорина верила, что Здоровец любит ее и, пожалуй, не откажется, а что скажет его отец? Захотят ли Боровики брать ее в свой род?

– В Купалу принесем обильные жертвы! – говорила тем временем Елова. – Берестеню передайте – мы Брезя у Воды и Леса откупим. Готовьте дары берегиням. Они ничего даром не дают!

За время дороги, вдохнув березового ветра, Брезь ослабел еще больше, и от волокуши до избушки его пришлось нести на руках. Уложив его на лавке, достававшей от одной стены до другой, мужики поклонились ведунье и поспешно пошли восвояси.

Осталась одна Спорина. Теребя конец пояска, она переминалась с ноги на ногу, не решаясь начать разговор, пока сама Елова не глянула на неее с досадой – что, дескать, привязалась? – и тогда Спорина решилась.

– Что же теперь с ним будет? – в волнении спросила она. – Он опомнится когда-нибудь? Или это насовсем?

– Разум его теперь не здесь, – ответила Елова. – Дух и разум его теперь с берегиней – как она сюда, к нему, войдет, так и он в себя войдет. Да только я ее не пущу, потому как она его опять плясать потянет и запляшет до смерти.

– Стало быть, он каженником останется?

– Всякому своя судьба. Вы за него его судьбу решили, повернули, а удержать – не удержали. Вот ею и завладели те, что посильнее вас. Лес ныне голоден, потому и шлет на нас беду за бедой. Ему нужна жертва, и он свое возьмет. Или Брезя… – Ведунья прищурилась, глянула в лицо Спорине, и в темных глазах ее блеснуло вдруг что-то такое страшное, что девушка отшатнулась. – Или тебя…

Схватившись за оберег на груди, Спорина кинулась вон из избушки, даже не глянув в последний раз на брата.

– Или меня… – почти беззвучно прошептала ведунья ей вслед.

Но Спорина уже не слышала. Держась за оберег, она бежала по едва заметной тропке назад, к займищу. Слова Еловы о жертве напугали ее, но и прояснили все происходящее. Она не замечала ни прохладной сырости близкого болота, ни колючих еловых лап, преграждающих ей дорогу, не смотрела даже под ноги и чуть не наступила на хвост коричневой гадюке с черным зигзагом на спине, но ничего не заметила. Все ее мысли и чувства были сосредоточены на одном – на ее собственной судьбе.

Из-за елей показалась фигура человека в серой длинной рубахе, встала поперек тропинки.

– Ты? – ахнула Спорина и остановилась, пораженная.

Перед ней стоял тот, о ком она думала, – ее жених, Здоровец. По обычаю, жених и невеста от сговора до свадьбы не должны видеться. Спорина и Здоровец думали пробыть в этой разлуке всего четыре дня, но она тянулась уже восьмой месяц. Оба они почитали обычаи предков, но сейчас Здоровец нарушил запрет. Их непростое положение того стоило. Чего теперь бояться порчи – хуже, видно, некуда.

– А ты еще кого ждешь? – хмуро ответил он. – Пойдем поговорим.

Он взял Спорину за руку и повел к реке. Они сели на берегу за толстой развесистой ивой и недолго помолчали, глядя друг на друга. Они и правда не виделись с того вечера на Макошиной неделе, когда Берестень перед печью обвел Спорину вокруг Здоровца и передал ему ее руку. И оба они замечали друг в друге перемены. Хмурые, разом повзрослевшие парень и девушка мало напоминали тех счастливых жениха и невесту, которые стояли перед печью, держась за руки, семь месяцев назад. Скорее они были похожи на молодых, но уже немало переживших супругов, перед которыми встала очередная беда.

– Слыхал, что у нас деется? – наконец спросила Спорина.

Голос ее против воли дрожал – она боялась того, что Здоровец мог ей сказать. Пора и честь знать… Не было такого уговора… Не отдают – девок много… Никто не осудил бы его, если бы он сейчас отказался от невесты. Но как же горько Спорине было думать, что она потеряет желанного, любимого жениха из-за чужой вины! А другого, скорее всего, не будет – никто не захочет взять в род сестру испорченного парня, и ей останется одна дорога – переселиться со временем в избушку к Елове и стать, как она…

– Только глухой и не слыхал, – ответил Здоровец и угрюмо сплюнул в прибрежную траву. – И наши болтают, и Черничники мимо нас к себе шли – тоже говорили. Как он?

– А никак! – с досадой ответила Спорина и сердито отбросила за спину разлохмаченную косу, словно хотела совсем от нее избавиться. – Лежит, в небо глядит, слова толком не скажет! Куда ему теперь жениться! Разве что на кикиморе!^[99]

– А старший что говорит? – спросил Здоровец.

Он тоже не слишком был озабочен участью Брезя, а вот угроза собственной свадьбе занимала его всерьез. Они со Спориной хорошо подходили друг другу – оба они были неглупы, трудолюбивы, хозяйственны и не забивали головы вещами выше своего разумения. На чужое они не зарились, но и своего не собирались упускать. Из них вышла бы отличная пара – дружная в работе и веселая в празднике, они нарожали бы со временем восемь или десять детей, всех бы вырастили, переженили, вынянчили бы сорок внуков и предстали со временем перед предками в гордом сознании честно выполненного долга и удавшейся жизни. Но над всем этим нависла почти неотвратимая угроза, и оба они не знали, что с ней поделать. Если бы на пути стоял злой медведь или лихой человек, то Здоровец знал бы, как помочь горю. Но их близкому и ясному счастью мешал всего лишь березовый смех, тень листвы на траве, и против этого они были бессильны!

– Молчит! Да что ему сказать? – Спорина в досаде выдернула ни в чем не повинный кустик травы и швырнула в реку. – Сам посуди – какая Брезю теперь женитьба? Невестки отцу не будет! А покуда невестки не будет – и меня не отпустят. На косьбу, на жатву, на прялку – руки нужны! Будто я виновата, что Брезь берегине приглянулся!

Спорина запнулась, закусила губу. Даже жениху она не смела признаться, что отчасти была виновата в помрачении брата. Если бы она не придумала любомелем разгорячить ему кровь, может, берегиня и не учуяла бы жара, не захотела бы завладеть им. Разве она знала, что так выйдет? Она только хотела приблизить срок своей свадьбы, чего Здоровец хотел не меньше нее.

Здоровец помолчал, глядя, как мимо них несет свои воды Светлая Белезень – ровная, благодушная, безразличная к человеческим радостям и горестям.

– А коли помрет? – не отрывая глаз от воды, обронил Здоровец.

– А коли помрет… Стало быть, с Мореной^[100] обручится. Кто же меня тогда держать станет? Только он не помрет. К нему Елова берегиню не пустит, а без нее он жив будет.

– А ты… ты-то не передумала за меня идти? – спросил Здоровец, не глядя на нее.

– Как же я передумаю? – прошептала Спорина. Не род, не старейшина, а она сама сейчас должна была решить свою судьбу. – Нас перед чурами соединили – я твоей женой буду или ничьей.

– Ну, коли так…

Здоровец повернул голову и посмотрел на Спорину. Она теребила на груди мешочек со своим оберегом – двойным колосом-спорышом, который Лобан нашел в поле в утро рождения старшей дочери и по которому дал ей имя. Они посмотрели друг другу в глаза и промолчали, и без слов поняв друг друга. В самом деле, Мать Макошь назначила их составить пару, и никто не вправе мешать им в этом. И теперь у них остался только один путь.

Моховики тоже на все лады обсуждали помрачение Брезя. Близких соседей и родичей жалели, но кое-кто тайком радовался, что не все беды обрушились на них одних – другим тоже досталось. Как ни удивительно, но некоторым это служило утешением. Занятые делами соседей, Моховики не сразу заметили исчезновение Малинки. Утром она вместе с другими девушками ходила в рощу величать берегинь – мать и сестры радовались, думая, что она оправилась от горя и готова выбрать нового жениха, благодарили добрую богиню Ладу за эту перемену. Вечером Малинка вместе со всеми ушла на игрища к Белезени, и там сестры потеряли ее из виду. Утром молодежь вернулась без нее. Кто-то подумал, что она опять ушла в леса искать своего волка, кто-то надеялся, что ее увез новый жених и скоро явится с выкупом. Но один день проходил за другим, а Малинка не возвращалась и никаких вестей о девушке не доходило.

– В лесу, видно, пропала! – на четвертый день уже причитала ее мать. – И ее берегини заморочили!

– Уж такая судьба! – со вздохами приговаривал Взимок, опасаясь, что это их наказание за злорадство. – Да, по правде, она с самой свадьбы своей скаженная была, шальная. Еще бы – в волчьей шкуре походить! Кто бы ее теперь замуж взял? А все же жалко девку…

Но берегини не были виноваты в исчезновении Малинки. Радостное оживление, блеск глаз и румянец, который родичи замечали на ее лице в последние дни, были вызваны не забвением Быстреца, а надеждой на скорую встречу с ним. Старательнее прежних лет Малинка исполнила в Ярилин день все обряды, умоляя богиню Ладу помочь ей в самом важном деле ее жизни. А вечером, когда вся молодежь пошла к Белезени, Малинка незаметно ускользнула в лес и со всех ног побежала к болоту. Она была одета в нарядную вышитую рубаху, красивые бронзовые браслеты звенели на ее руках, янтарное ожерелье, купленное у вежелинских купцов, золотилось на груди. Только покрывала не хватало ей для полного убора невесты. Но Малинка снова ощущала себя невестой, как в тот далекий день ее свадьбы. Несла она и приданое – в руке покачивался неизменный узелок с рубахой Быстреца и куском хлеба. До темноты оставалось еще много времени, но Малинка бежала бегом, чтобы дать выход своему волнению. В сердце ее мешались тревога, надежда, нетерпение. Ее зимняя тоска, ее долгие поиски близились к концу. Или она найдет и вернет жениха, или пропадет сама. Но Малинка не боялась смерти – без Быстреца ей не нужна была жизнь.

– Как зимою земля ждет весны, так я жду тебя! – словно безумная, кричала она в небо, и шелест берез под ветром подхватывал ее заклинание. – Как все реки стремятся к Священному Истиру, так душа моя стремится к тебе!

Огнеяр уже ждал ее. Завидев на памятном месте у края болота темный силуэт волка с красной искрой в глазах, Малинка обрадовалась ему, как брату, чуть не бросилась обнимать косматого зверя. Княжич Заревик, которого Солнечный Хорт^[101] обещал отвезти в Сварожий сад,^[102] и то не мог так обрадоваться своему чудесному провожатому. Но волк уклонился от ее приветственных ласк – не собака. И мотнул головой в сторону: идем.

До самой темноты они шли по лесу, краем обходя большое болото. Малинке казалось, что с волком-оборотнем она вступает в неведомые края, куда нет дороги простому человеку. Может быть, в сам Надвечный Мир. Все вокруг казалось другим, как будто она незаметно для себя пересекла невидимую грань. Дороги назад не было, но Малинка и не думала о возвращении. Если они добьются своего, то Огнеяр выведет их обратно – ее и Быстреца. А если нет – то ей не придется возвращаться. Малинке казалось, что она идет по хрупкому льду, который в тот же миг ломается позади нее, но взор ее и помыслы были устремлены только вперед. Там, в конце темного Леса, ее ждал Быстрец.

Когда темнота в лесу стала почти непроглядной и Малинка начала на ходу натыкаться на деревья, волк остановился на полянке под дубом. Малинка не заметила во тьме, как это получилось, но тут же рядом с ней шевельнулось что-то большое – больше, чем волк, – послышался хрипловатый кашель, как будто кто-то прочищает горло.

– Дальше сегодня не пойдем, – сказал рядом с ней человеческий голос, который она однажды слышала – тогда, на краю болота. – Здесь ночевать будем.

– Ты… Ты теперь… – Малинка растерянно вгляделась в темноту и различила фигуру человека. – Уже опять превратился?

– Да, – отозвался Огнеяр, потягиваясь. В последние дни волчий облик стал утомлять его и он с удовольствием вставал на две ноги. – Сиди здесь. Я сейчас веток наломаю. Огня не будем жечь – тут лишних глаз много.

Малинка послушно села под дубом, положила рядом свой узелок. Только тут она ощутила, как устала. Ее утомило не столько путешествие через лес, сколько собственное волнение. Темнота была такой густой, что Малинка не видела даже ближайших деревьев. Ее вдруг охватило странное чувство бесконечности пространства, в самой середине которого сидит она, одинокая, усталая, не знающая своей судьбы. Только шорох веток неподалеку успокаивал – все же она была здесь не одна.

Огнеяр скоро вернулся и бросил рядом с ней охапку веток.

– Устраивайся, – велел он. – Спать недолго будем, на белой заре дальше пойдем. Нас сюда в гости не звали, чем быстрее пройдем, тем целее будем.

– А что здесь за земли? – спросила Малинка. – Чьи они?

Она совсем не видела Огнеяра, только слышала его дыхание и шорох веток, на которые он сел. Ей казалось, что она разговаривает с каким-то бесплотным духом, с самой темнотой.

– Хозяева здешние людей не жалуют, – уклончиво ответил Огнеяр. – Одна пришла бы – сожрали бы. Со мной не тронут. Так что спи.

Он дивился смелости Малинки и не собирался пугать ее рассказами про Дивьего Деда, здешнего лешего. Тот принадлежал к древнему племени «дивьих людей», живущих разом в двух мирах – живом и мертвом. У каждого из дивьих есть только одна рука, одна нога и один глаз, но бегают они быстрее и видят дальше, чем вся прочая нечисть. К счастью, здешний Дивий Дед в окрестностях остался последним. Ему было столько лет, что он выжил даже из небогатого лешачьего ума, но не растерял силы и жадности. Даже Сильные Звери предпочитали обходить его стороной. Огнеяр предпочел бы не соваться в земли Дивьего Деда, но другой дороги не было.

– А нам далеко идти? – расспрашивала Малинка.

– Смотря как пойдем. Дня еще на два хватит.

– Так далеко?

– А как же? Зима прошла, Хромой отсюда ушел и свою стаю увел. Теперь она далеко.

Огнеяр говорил отрывисто и неохотно, и Малинка не стала настаивать. Помолчав, она все же решилась спросить еще об одном:

– А что там будет?

– Придем – увидим, – коротко ответил Огнеяр. – Давай спи.

Послушавшись, Малинка улеглась на подстилку из ветвей, пристроив под голову свой узелок. А Огнеяр еще долго сидел рядом, прислушиваясь к ее ровному спокойному дыханию. Мало кто из людей смог бы так спокойно спать на грани Надвечного Мира. То ли любовь и надежда сделали ее такой бесстрашной, то ли она слишком мало дорожила своей жизнью. А что ждет их впереди – Огнеяр и сам этого не знал. Он знал одно – другой дороги нет у них обоих.

Проснувшись наутро, Малинка увидела рядом с собой волка. Весь день они шли, только иногда останавливаясьненадолго отдохнуть. Все вокруг казалось Малинке необычным, словно само солнце светило здесь как-то по-другому. Зелень дубов и кленов была здесь иной, и пестрые цветы в густой траве были Малинке незнакомы. Надвечный Мир был совсем рядом, и она вот-вот ждала увидеть впереди его межу – или широкую реку, или избушку на пеньках, которая может поворачиваться вокруг себя, или огромное дерево со сквозным дуплом. Ей хотелось расспросить об этом Огнеяра, но волк не мог отвечать на ее вопросы.

Только ночью, устраиваясь на ночлег, Огнеяр снова принял человеческий облик, и Малинке уже казалось, что он из тех оборотней, которым боги велели днем ходить зверями, а ночью – людьми. В этот раз Огнеяр позволил разжечь костер и поджарить зайца, которого сам же и принес из леса. Но от разговоров он уклонялся – он затем и проводил весь день в волчьей шкуре, чтобы девушка не донимала его вопросами, на которые у него не было ответов. Но Малинка и не настаивала. Как сам Огнеяр верил ведущим его богам, так Малинка верила Огнеяру.

Третий день их путешествия начался как обычно, но Малинка быстро устала. Ей казалось, что они идут не прямо, а ходят кругами, все время уклоняются то на восход, то на закат, она оглядывалась, ожидая вот-вот увидеть уже пройденное место. Деревья как нарочно выстраивались на ее пути, заставляя искать проход в густых зарослях. Рядом с живыми стояли и мертвые, сухие стволы – плечи товарищей не давали им упасть, настолько густо они выросли. При малейшем порыве ветра по лесу прокатывалась волна сухого пронзительного скрипа, похожего на стоны, Малинка вздрагивала и тревожно оглядывалась. По стволам ползли полосы мха, то зеленого, то сизого, похожего на седую бороду, и каждое дерево, стоило ветру шевельнуть его ветви, казалось Малинке Лешим. Огнеяр не торопился, терпеливо ждал, пока девушка продерется сквозь заросли и снова догонит его, не отпускал ее от себя дальше трех шагов.

– Не пора ли нам передохнуть? – спросила она, чувствуя, что руки и ноги ее налились тяжелой усталостью. Всякая кочка казалась горой, и идти было тяжело, словно с каждым шагом приходилось преодолевать прочную упругую паутину. – Устала, аж ноги заплетаются.

Волк приблизился к ней и подставил спину: «Садись».

– Ой, что ты? – Малинка в изумлении всплеснула руками. Сесть на спину Огнеяру ей казалось так же немыслимо, как оседлать человека.

«Садись!» – с досадой велел волк, глядя ей в лицо пронзительными красными глазами.

И Малинка ахнула, сообразив: она понимает по-волчьи! Волк говорит с ней рычанием, и она понимает его язык.

– Догадалась? – прорычал Огнеяр, глядя в ее круглые от изумления глаза. – Мы уже перед самым Логовом. Здесь волчья земля, она от людей заклята. Люди тут с пути сбиваются, идти не могут, им каждая кочка под ноги кидается. Сама не пройдешь. Садись.

Теперь Малинка поняла, почему ей было так тяжело идти в этот день. Вспомнив кощуну^[103] бабки Бажаны о княжиче Световике, Деннице^[104] и Золотом Хорте, она подобрала подол и села верхом на Огнеяра, вцепилась в густую шерсть загривка.

– Ничего так? Тебе не больно? – обеспокоенно спрашивала она. – Ты скажи, если что.

– Ничего! – прорычал Огнеяр, и Малинке показалось, что он смеется. Никто никогда еще не ездил на нем верхом ни на деле, ни на словах, однако случай был особый. – Держись крепче.

Нельзя сказать, чтобы Огнеяр пропускал меж глаз темные леса и заметал хвостом синие озера, но теперь они двигались вперед гораздо быстрее. Иногда волны беспричинной жути накатывались на Малинку, словно каждое дерево провожало ее неприязненным взглядом, под каждой кочкой таилась угроза. Весь этот лес был возмущен вторжением человека; Малинка ощущала эту враждебность и невольно жмурилась от страха, крепче вцеплялась в теплую густую шерсть Огнеяра. Что там болотная мара! Что там синие огоньки! «Сожрут! – стучало в голове у Малинки. – Сожрут!» Она не знала, кто и как ее сожрет, но понимала, что именно эта опасность грозит ей сейчас.

Незадолго до сумерек она увидела впереди высокую лесистую гору.

– Это Волчья гора? – спросила она у Огнеяра.

– Она самая! – подтвердил он. – Как бы там ни обернулось – с моей спины не сходи, земли ногой не касайся. Только ступишь – опять волчицей станешь.

Малинка поспешно подобрала ноги повыше. Она с трудом верила сама себе. С детства она слышала байки о Волчьей горе, где живет Князь Волков. Могла ли она и подумать, что когда-то сама окажется там?

У подножия горы росла редкая осиновая роща. Прямо на их пути на опушке лежало несколько волков. Вытянув передние лапы, они приподняли головы с настороженно стоящими ушами и не сводили глаз с нежданных гостей. Сердце Малинки забилось часто-часто, а потом будто оборвалось и провалилось куда-то, так глубоко, что она больше не слышала его биения и едва чувствовала свое тело. На миг ей подумалось, что вот так же, наверное, чувствуют себя умирающие. Огнеяр напрягся, шерсть на загривке, за которую держалась девушка, начала дыбиться.

– Зачем ты пришел, Огненный? – рычанием спросил один из волков, по виду самый старый, и Малинка поняла его речь, как будто он говорил по-человечески. – И кого ты привез?

– Я пришел к Князю, – ответил Огнеяр. – Эта девушка хочет говорить с ним.

– Разве ты не знаешь, что Князь сам выбирает, с кем ему говорить? – Второй волк, помоложе, с рваным ухом, встал и загородил Огнеяру дорогу. – И что он никогда не говорит с людьми?

– Я знаю не меньше, чем ты, Рваный, и пока уберег свои уши в целости! – с вызовом ответил ему Огнеяр. – Эту девушку сам Князь когда-то принял в племя, она имеет право быть здесь и говорить с ним.

– Не она ли еще осенью отбилась от племени и снова встала на две ноги? – Старый волк тоже подошел поближе, разглядывая Малинку и принюхиваясь. – Она пахнет племенем.

– Это она. Пропустите нас.

Старый волк отступил, давая им дорогу, и Огнеяр с Малинкой на спине стал подниматься в гору. Теперь в ней не было ни волнения, ни страха; ей казалось, что она спит и видит сон о себе самой. Тело ее было здесь, а душа откуда-то свысока наблюдала за ним, эта отстраненность позволяла ей не бояться и в то же время внушала чувство, что она ничего-то здесь не знает и не понимает. Малинка шла по грани миров, по грани жизни и смерти, и Огнеяр был ее единственной опорой, без которой ее сразу поглотит бездонный омут.

Самая вершина горы была свободна от леса. Еще издалека Малинка заметила между деревьями просвет, но лучи, льющиеся оттуда, не были простыми лучами дневного света. Они были белыми, словно на этой горе задержался лунный свет. И били эти лучи не сверху, а снизу, от земли.

Деревья расступились, перед Огнеяром и Малинкой открылась поляна. Первое, что она заметила, – огромная белая глыба сияющей шерсти. Сам Князь Волков сидел посреди поляны, и его сверкающие зеленые глаза были устремлены прямо на Малинку. Ужас, пережитый когда-то на льняном поле, снова охватил ее, наполнил чувством беспомощности, беззащитности перед этой жадной неумолимой силой. В испуге она хотела зажмуриться, но сдержалась и перевела взгляд в сторону. Вся поляна была полна волками. Серое Хорсово стадо расположилось на опушках, не занимая середину, десятки оскаленных морд были обращены к ней, десятки зеленоватых глаз светились угрозой. Сожрут! Малинка снова посмотрела на Князя. Лучи лунного света били от его шерсти вверх, освещали всю поляну, бросали отблески на серые спины, играли в белизне оскаленных зубов, отзывались ярким зеленоватым блеском в глазах. Белый прозрачный луч коснулся и лица Малинки, и ей показалось, что это случилось с ней снова – она опять, как тогда, в начале зимы, стала видеть и воспринимать мир по-волчьи. И только вид собственных человеческих рук, намертво вцепившихся в серую шерсть Огнеяра, поддерживал ее уверенность, что она – человек.

– Ты опять пришел, Огненный! – низким, густым голосом сказал Белый Князь. Уши Малинки закладывало от этого нечеловеческого голоса, ужас волнами окутывал ее и проникал до самых костей. Это был воистину Сильный Зверь, сама душа волчьего племени. – И я вижу, ты поумерил твою гордость. Один раз ты отнял у меня добычу, теперь принес взамен другую. Это так?

– Это не так, Белый Князь, – ответил Огнеяр.

Ему тоже было не по себе перед Сильным Зверем, но он не испытывал страха. Чем больше его старались запугать, тем больше дерзости в нем просыпалось. И сейчас его наполняло странное удовольствие от разговора с Белым Князем – сродни наслаждению полета с огромной высоты, когда внизу – острые камни.

– Ты уже однажды пытался получить эту женщину в племя, – продолжал он, различая слухом дыхание тридцати трех волков и чувствуя на себе тридцать три пары зеленых глаз. – Но она сбросила твои чары – боги не судили тебе владеть ею.

– Зачем же она пришла? – спросил Белый Князь. – Я узнал ее. Однажды она нашла дорогу домой – зачем же ты принес ее сюда снова?

– Отдай мне моего жениха! – вдруг сказала Малинка. Она сама не ждала, что решится заговорить, но слова вырвались против воли, словно кто-то другой заговорил ее голосом. – Мой жених остался волком. Отдай мне его.

– Я не отдаю назад того, что взял, – ответил ей Белый Князь, глянув прямо ей в глаза своими зелеными глазами, но Малинка не испугалась – она уже не ощущала себя частью живого земного мира, которую можно убить.

– Светлый Хорс не велел тебе трогать людей! – с вызовом ответил Огнеяр.

– Не тебе знать, что велел мне Светлый Хорс! – с гневом зарычал Белый Князь, приподнялся на лапы, но потом вдруг снова сел. – Ладно, – неожиданно согласился он. – Только я не знаю, кто из них твой жених. Узнаешь его – я позволю ему снять волчью шкуру.

– Я узнаю, – согласилась Малинка. Как раньше она не могла бояться, так теперь не смогла обрадоваться и только повторила: – Я узнаю.

– Через три дня все мое племя соберется у Волчьей горы, – сказал Белый Князь. – И ты должна будешь узнать твоего жениха. Только его одного. И только один раз.

– А не обманешь? – спросил Огнеяр.

Белый Князь снисходительно усмехнулся, приподнялся и чуть отступил в сторону. И стало видно, что прозрачный белый свет испускает не он сам, а широкий пень позади него. Вернее, большой нож со сверкающим широким лезвием и серебряной рукоятью, воткнутой в щель на поверхности пня. Это был Острый Луч – рожденный из Хорсова луча и подаренный волчьему племени как источник его силы и знак родства с божеством. Клинок казался тонким лучом белого света, застывшим острым языком пламени, но все знали, что тверже и острее его нет клинка на свете.

– Пусть Пресветлый Хорс будет послухом – я сделаю, что обещал! – надменно ответил Белый Князь. – А если вы мне не верите – я не держу вас.

– Мы тебе верим, – сказал Огнеяр, с трудом отведя глаза от сверкающего ножа. Именно Острый Луч наделяет избранника силой Князя Волков. – Мы будем здесь через три дня.

Повернувшись, он понес Малинку прочь с поляны. Десятки горящих глаз провожали их, но никто не шелохнулся. Волки у подножия пропустили их молча, и Огнеяр с Малинкой снова нырнули в чащу. С каждым шагом ей делалось все легче дышать, тело слабело, а страх завладевал душой – только теперь она начала осознавать, где была и с кем говорила. Неужели ей придется еще раз вернуться туда?

Когда Волчья гора скрылась из вида, Огнеяр остановился и встряхнулся. Малинка послушно сошла с его спины и тут же повалилась на мох, совершенно обессиленная.

– Ну что – пойдем опять туда? – прорычал Огнеяр, но она его не поняла.

Тогда он кувырком стряхнул с себя волчью шкуру и с наслаждением потянулся – ему тоже хотелось совсем избавиться от памяти о волках. Даже ему посещение Волчьей горы не прошло даром.

– Пойдешь опять? – по-человечески спросил он у Малинки, садясь на мох рядом с ней. – Или страшно?

– Страшно. – Малинка подняла голову, увидела его, облегченно вздохнула и схватила его горячую руку. Теперь она была не единственным человеком в волчьих землях. – Еще как страшно! А все равно пойду. Как же не идти? Ведь он обещал… Скажи! – Она села на мох и тревожно впилась глазами в лицо Огнеяра. – Он обещал – так не обманет?

– Нет, пожалуй. Перед Острым Лучом обещал – не обманет.

Малинка перевела дух и снова легла на мох, подложив узелок под голову. После всего перенесенного она чувствовала отчаянную усталость, но боялась заснуть, боялась тех ужасных снов, которые могли навеять ей десятки волчьих глаз.

Огнеяр положил руку ей на голову, и она мгновенно заснула. И не видела во сне совсем ничего – дух ее отдыхал, Огнеяр запретил ему странствовать. Самому Огнеяру спать не хотелось. Белый свет Хорсова ножа сиял перед его глазами, ослеплял и дразнил. Как и у Малинки, у него не было дороги назад. Бросить Князю Волков девушку, которая ему верила, Огнеяр не мог. А если стоять за нее до конца – наверняка придется драться. Огнеяр слишком хорошо знал Хромого, чтобы поверить в его нежданную доброту. Огромная, мощная фигура Старого Князя стояла у него перед глазами – только безумец мог надеяться одолеть его. «Он сидит перед пнем и никого не пустит на свое место, – думалось Огнеяру. – А впрочем… На то он и старый, что ему на смену приходит молодой. И почему не я? Кто имеет на это место больше прав, чем я, сын Велеса? Отец! – может быть, впервые в жизни осознанно позвал он. – Поможешь?»

И багровое пламя ярко вспыхнуло перед его глазами. За свою жизнь Огнеяр совершил много такого, что не нравилось его отцу, но в этом деле Подземный Хозяин поможет. Став Белым Князем Волков, Огнеяр сделает шаг к обретению той божественной сущности, в которой был рожден. А теперь он знал, что его главный поединок еще впереди.

В который раз за последние месяцы Огнеяр подумал о своем противнике – сыне Перуна. Огнеяр жалел, что так мало выспросил о нем у Еловы и Оборотневой Смерти – даже имени не знает. Где его искать? Теперь в жизни Огнеяра появилась новая цель, но он знал, что к поединку своей судьбы еще не готов. Он не знал главного: за что он будет биться с неведомым оборотнем, покрытым рыжей шкурой? Казалось бы, о чем тут спрашивать – их битва должна стать продолжением извечной битвы их отцов, Перуна и Велеса. Но этого Огнеяру было мало. Пусть Велес создал его только как свое оружие – он не был бессловесным и нерассуждающим орудием даже в руках бога. Сам полубог и полузверь, он обладал беспокойным, вечно жадным человеческим разумом и хотел знать дороги своей судьбы.

«Дожить бы еще!» – угрюмо подумал Огнеяр, вспомнив сияющие глаза Белого Князя. Но здесь было и проще – сейчас Огнеяр точно знал, за что будет драться.

Глава 3

На займище Вешничей несколько дней прошло спокойно. Два березовых листочка так и сидели в волосах Милавы, она привыкла к ним, осторожно причесывалась, стараясь не задеть их гребнем. День ото дня они росли, наливались густой зеленью, словно сидели на обычной березовой ветке, где посадила Мать Макошь, и с каждым днем все труднее было прятать их под волосы, чтобы не заметили родичи. А что будет, если кто-нибудь узнает? Тогда ее тоже объявят нечистой, запрут в пустую клеть или отдадут Елове – и уж тогда им останется пропадать вместе с Брезем. Ни за что Милава не хотела попасть в руки ведуньи и старательно прятала листочки. На ходу или от ветра они терлись о ее волосы, нашептывали что-то непонятное, и Милава невольно вслушивалась в тихое шуршание, старалась вникнуть…

Тот березовый смех, который она слышала наутро после Ярилина дня, тихо шумел у нее в ушах. Иногда Милаву всплеском охватывали страх, обида, чувство одиночества и тоски, она вспоминала, что листочки эти – печать Леса, знак его власти. В такие мгновения ей хотелось сорвать листочки – пусть будет больно! – рассказать всем, пройти любое, самое суровое очищение, но вырваться из цепкого плена, вернуться в теплый человеческий мир, к родичам, к подругам. По ночам ей снилось, что вокруг нее шумит беспросветный дремучий Лес, ветви тянутся к ней, как хищные жадные лапы, корни ползут из земли и цепко обвивают ноги, дупла раскрываются в толстых стволах, как пасти хищных зверей. Лес голоден!

Но этот страх приходил только ночью, а днем Милаву тянуло в лес, словно там ее ждал кто-то, кто все объяснит, научит, как одолеть беду. Она полюбила сидеть на крыльце и смотреть на большие березы на опушке, видные над верхушками тына.^[105] В солнечные ветреные дни, на которые богат оказался нынешний кресень, каждый листочек на развесистых ветвях трепетал, поблескивал в лучах солнца, словно береза смотрит тысячей глаз, говорит тысячей языков. В сильных порывах ветра все ветви взметывались разом, и казалось, что береза, как огромная зеленокрылая птица, вот-вот оторвется от земли и взлетит ввысь… А если смотреть подольше, то в белоствольном дереве ей начинала видеться высокая, статная фигура женщины. Она приветливо улыбается солнечными бликами, машет зелеными рукавами. Это сама богиня Лада выступала из светлой рощи, и на глаза Милавы наворачивались слезы от какой-то пронзительной радости перед красотой мира – так близок был ей в эти мгновения Надвечный Мир светлых богов.

На солнечных полянах поспела земляника. Хотя Елова и не велела молодым ходить в лес, остаться без ягод на всю зиму Вешничи не хотели, и девушек со старшими парнями послали на земляничные поляны. Им наказали не отходить друг от друга дальше трех шагов, но и без приказов все со страхом думали о берегинях, о том, что в пору цветения Лес голоден и жаден. Со всеми пошла и Милава.

Березняк встретил их ласковым шумом, птичьим пением, приветливо рассыпал на пути землянику. Рядом с Милавой по траве ползал братец Вострец. Ему было всего четырнадцать лет, но его пустили со старшими, потому что с самого детства он считался любимцем Лесного Деда. Никто лучше него не умел искать в лесу дорогу, а на грибы и ягоды он имел поистине волшебное чутье. Если в худой год во всем лесу вырастал хоть один гриб, то находил его непременно Вострец. Все хотели ходить по грибы вместе с ним, но он выбирал себе попутчиков сам. Если кто пытался перехватить выбранную им тропу, то он просто сворачивал, и все грибы, как по волшебству, перебегали со старого места на новое и оказывались у него, а не у другого.

Сейчас он лениво шарил в траве, но все сыпал и сыпал в берестянку Милавы горсть за горстью самых крупных и спелых ягод. Своего туеска Вострец не озаботился захватить и потому не отпускал сестру далеко.

– А вот бы не берегиня Брезя, а Брезь берегиню поймал, – вдруг сказал Вострец Милаве, и она быстро повернулась к нему. Как раз об этом думала она сама.

– Молчи, молчи! – Одна из старших сестер, Полянка, ткнула берестянку в траву и негодующе замахала руками. – Как же можно такие слова в лесу вслух говорить! Берегини-сестрицы, Леший-Батюшка, простите нас! – попросила она, кланяясь на все четыре стороны.

– А что, разве не бывало? – Вострец сел на траву среди земляничных листьев, взял в рот травинку и принялся ее жевать. – Слыхали, что дед Щуряк рассказывал? Ежели парень себе в жены берегиню добудет, то весь род будет счастлив и удачлив. И урожаи будут обильные, и птица-рыба сама в руки прыгать станет, и скотины расплодится, что звезд на небе. Был бы я постарше, уж я бы счастья не упустил. У нас по двору берегиня ходит, а мы только слезы льем. В полынь зарылись по уши, дышать нечем, скоро нас вместо Вешничей Полынниками прозовут! Стыд! Взять бы ее в невестки, коли уж она Брезю так полюбилась!

– Молчи, дурной! – прикрикнул на него Заренец, расслышав, о чем они говорят. – Да где ты такой видал род, чтобы в невестках берегиня жила?

– А вот и знаю! Дед сказывал! В одном роду берегиня парня полюбила, и он ее в жены взял. И род ее принял!

– Дед басни сказывал! Ты уж не малое дитя, чтоб в басни верить. Это ж суметь надо – берегиню поймать! Лягушек и то ловить умеючи надо!

– А дед сказывал, как их ловить! – не сдавался Вострец. – Надобно подстеречь, когда они в озере купаются, да лебединые крылья у одной утащить. Она без крыльев улететь не сможет и за тем человеком пойдет.

– Да как ты к ним подойдешь? – снова вмешалась Полянка, раздосадованная тем, что непутевый парень дурной болтовней растравляет их общее горе. – Глупый ты, хоть и ловок грибы искать! Берегини же живого человека за пять верст чуют! К ним подойти – это слово надо особое знать! Вон, Косанка на репище^[106] сорняки дерет – ты хоть к ней подойди, чтоб не учуяла! А то – берегиня! Тоже, ведун сыскался! Не трепи языком попусту!

Вострец не стал с ними спорить, равнодушно жевал свою травинку. А Милава с нетерпением ждала, когда старшие отойдут подальше, ей хотелось продолжить разговор. Хоть один человек нашелся во всем роду, кто верит, что Брезя можно спасти! Все другие уже в душе распрощались с парнем, не надеясь увидеть его здоровым и в ясном рассудке, даже родители оплакивали его, как умершего. Только Милава не могла с этим смириться, и ее так порадовало открытие, что не все еще похоронили ее брата!

И ведь он прав! Когда встречается земной мир и Надвечный, человек и берегиня, их тянет друг к другу, но жить на грани миров опасно. И первым гибнет человек, как более слабый. Но если это окажется сильный человек, то он не позволит берегине утянуть его с собой, а сам перетянет и найдет способ оставить ее на земле! Да, рассказывали про одного, которому это удалось. И если Брезь сам не сумеет, ему ведь можно помочь! А Милава была готова на все, что в человеческих силах, и даже на большее.

Постепенно они с Вострецом отделились от остальных. Сначала на них оглядывались, звали, но потом Заренец махнул рукой: уж Вострец и сам не заблудится, и другим не даст. Милава только открыла рот, чтобы вернуться к речи о берегине, но вдруг заметила за деревьями неясную человеческую фигуру. Кто-то худой и длинный, в серой рубахе ниже колен, шел прямо к ним. Милава ахнула – не Леший ли явился?! – и схватила за плечо сидящего на траве Востреца, а он только посмотрел туда и спокойно выплюнул изжеванную травинку.

– Лешачий кум пожаловал! – пробормотал он. – Садись – сейчас чего занятное порасскажет.

Милава облегченно вздохнула – теперь и она узнала лесного гостя. Это был всего-навсего Говорок, придурковатый пастух. Рассказывали, что в детстве он, прельстившись обильным малинником, забрел один в чащу, а там его закружил и заморочил Леший. С тех пор Говорок сделался неспособен ни к какому толковому делу, а только и может, что пасти скотину. Целыми днями он просиживал на пеньке, бормоча что-то себе под нос и подслеповато морщась на свет. Матери указывали на него маленьким детям, наставляя не ходить в лес в одиночку: «А не то таким же станешь!» Зато пастуха такого было поискать: ни у кого скотина не хворала меньше и не плодилась лучше, чем у Вешничей. Дети посмелее часто просили Говорка обучить их звериным языкам, но матери гнали их прочь от пастуха, опасаясь порчи.

Завидев бледное лицо Говорка, наполовину завешенное спутанными отросшими волосами, узкие плечи, пастушеский кнут в вялой руке, Милава подумала о Брезе – как бы и ему не стать таким же!

– Дозволите с вами присесть? – смирно спросил Говорок, щурясь от солнца и кланяясь.

Сейчас в его голове было посветлее обычного: он смотрел на Востреца и Милаву осмысленно и даже узнал их.

– Отчего же нет? – ответил Вострец. Он был лучшим приятелем Говорка во всем роду, никогда его не сторонился и с любопытством прислушивался к его путаным речам. – Лес-то не наш – сиди где хочешь.

«Да он здесь хозяин побольше нашего!» – подумала Милава.

– Как же ты стадо оставил? – спросил Вострец. – Не разбредутся коровы?

– Не, я им ноги заговором спутал, – обстоятельно ответил Говорок. Усевшись на траву, он разложил вокруг себя кнут, дудочку и потертую холщовую сумку, устраиваясь на долгий отдых. – Да и Лесовица присмотрит. Я ей хлебушка на пенечке оставил. Да, вот иду я вчера через болото, – оживленно заговорил вдруг пастух и даже выпрямился, как будто вокруг него сидело с десяток слушателей. – Да гляжу – на листе лягушка сидит, такая лягушка – о трех головах! Да поет. Ой девушки, голубушки, подружки мои! – тонким женским голосом запел пастух, закрыв глаза, лицо его стало мечтательным, на щеках сквозь неряшливую щетину пробился румянец. Милава смотрела на Говорка с жалостью и тоской, а Вострец усмехался, радуясь развлечению.

– Да так сладко поет, как девицы на посиделках… – Говорок помолчал, потом открыл глаза, удивленно оглядел поляну, тряхнул головой и обратился к Милаве: – Да! А ты, Ясинка моя, матушке скажи, как будет она пироги печь, пусть и пастуха не забудет, а то сызнова коровке вашей теленочка живого не видать!

– Я не Ясинка, – грустно ответила Милава и глазами сделала Вострецу знак: пойдем отсюда. Чего разговаривать с убогим, если он уже ее с другой перепутал?

– Нет? – Говорок удивился, лицо его разом погасло. Милава шагнула в сторону, но пастух вдруг быстро вскинул руку, словно хотел ее удержать. – Вот ты говоришь: не Ясинка. А почему? Вот оно, имя-то! Не имя – уже и не ты! Дали имя – есть человек! Не дали имени – нет человека, хоть волки его ешь! А кто имя знает, тому и дух в руки идет. Знаешь имя – кого хочешь возьмешь, хоть лешего, хоть оборотня, хоть…

Пастух внезапно замолчал и уставился в траву перед собой.

– Хоть берегиню? – подсказал Вострец.

– А хоть и берегиню, – тихо, безразлично повторил Говорок. – Ой девушки, голубушки, подру… Да вот я и говорю: сама такая зелененькая, вот как травка молоденькая, а на спинке пятнушки, будто ряска…

Милава досадливо вздохнула: только-только, услышав о берегине, она понадеялась на что-то толковое, и вот вам!

– Ну, это ты врешь! – уверенно ответил Вострец. – Чтоб сама зеленая, а пятнышки ряской!

– Не вру, Леший Дед послух, не вру! – с прежней горячностью заговорил пастух, глядя то на Востреца, то на Милаву, словно умолял ему поверить.

– И песни поет? – недоверчиво спросил Вострец.

Милава снова показала ему глазами в сторону. Но Вострец в ответ стал делать ей какие-то оживленные знаки и показывать на Говорка, словно тут сидело с ними невиданное чудо.

– Поет, поет! – уверял его Говорок. – Пойдете вы цветочки рвать – сорвите и мне…

– Да как же ты услыхал? – с сомнением спросил Вострец, не давая ему допеть. – Ведь такое диво лесное людей за версту чует, схоронится!

– А меня не чует! – горделиво ответил пастух и захихикал, пригнув голову и заговорщицки оглядываясь. – Не чуют меня, не чуют! На мне оберегов-то нету, я им – пустое место!

Говорок радостно хихикал и мелко тряс головой. Милаве было жалко и тоскливо смотреть на него, но Вострец все не желал уходить.

– А может, ты и берегиню близко видел? – спросил он у пастуха.

Говорок вдруг разом перестал хихикать и испуганно втянул голову в плечи.

– Нельзя говорить! – зашептал он, прикрывая рот ладонью. – Они близко, ой близко! Всяку ночь я их песни слышу! А одна и вовсе к Еловиной избе ходит! Все ходит, все ходит, поет, поет… А другие летят прочь на заре – кличут ее! Много их, много! Берегись! Беда, если учуют кого!

Говорок съежился на траве, спрятал лицо в поджатых коленях и затих. Милава смотрела на него, сморщившись от усилия сообразить, собрать воедино отрывки его беспорядочных речей. Она догадалась, что Вострец не зря так долго беседовал с безумцем, что пастух сказал им что-то важное, но что?

Вострец со значением посмотрел на Милаву, потом нагнулся к Говорку и тряхнул его за костлявое плечо, обтянутое грубой серой рубахой безо всяких вышивок.

– Эй! Так что там с лягушкой трехголовой?

– А? – Пастух вскинул голову и посмотрел на них с испугом и недоумением. – Вы кто? Вам чего надо? Не трогайте меня! А вам вреда не делаю!

Лицо его побледнело и стало тупо-безразличным, веки полузакрылись.

– А будете веночки плесть – сплетите и мне … – снова затянул он себе под нос.

– Село солнышко в головушке! – с досадой пробормотал Вострец и безнадежно махнул рукой. – Все, теперь от него долго слова толком не добьешься!

Из-за деревьев послышались голоса Заренца и Полянки, зовущие их. Милава и Вострец подхватили свою берестянку и побежали на зов. Говорок остался сидеть на поляне, обняв колени, покачиваясь и тусклым голосом напевая лягушкину песню.

Милава и Вострец нагнали остальных, но продолжали держаться вместе. Милава и так, и эдак вертела в памяти слова Говорка, но не могла ничего понять.

– Да ты поняла, чего он сказал-то? – прошептал ей Вострец, высыпая в берестянку новую горсть ягод.

– Нет, – оглянувшись на сестер, прошептала Милава в ответ. – Муть болотную нес. Про лягушку какую-то трехголовую!

– Сама ты трехголовая! – с досадой отозвался брат. – А ума что в печном горшке! Песню-то слышала русальную? Берегиня эту песню пела, не лягушка! А может, наш дурачок берегиню лягушкой увидел, он может. А про берегиню-то он правду сказал! Каждую ночь она к Еловиной избушке ходит, та, что Брезя заморочила! Видно, она его к себе выманить хочет, да Еловы боится! Вот тут нам бы ее и поймать! Крылья ее мы с тобой не удержим, тут мужик нужен, а сам Брезь едва с лавки встает. Попробуй хоть узнать, как ее имя! Слышала: кто имя знает, тому дух в руки идет!

– Ведь правда! – Милава вспомнила слова пастуха. – Да как я к ней подойду? Она ведь учует меня!

– А как же Говорка не чует? Видала – на нем рубаха невышитая, оберегов никаких – он для нечисти что пустое место! Вот и ты надень рубаху невышитую, оберегов не бери с собой – они и тебя не учуют!

Милава помолчала, обдумывая слова младшего брата. Они стояли на коленях среди земляничных кустов, где все ягоды уже были выбраны, и только для вида шарили под примятыми резными листьями.

– Страшно! – прошептала наконец Милава. – Как же без оберегов да в лес – ешь меня кто хочет.

– Знамо дело! – невозмутимо согласился Вострец. – Да Говорка уж сколько лет не едят.

– Говорка уж сколько лет как съели! Что он там наболтал – у него же в голове смеркается рано, рассветает кое-как! Он и сам не знает, что несет, а я с его болтовни пропаду!

Вострец сел на землю, прикусил травинку и досадливо вздохнул. Почему ему всего четырнадцать лет, а не семнадцать хотя бы! Вот и объясняй, уговаривай – сам давно бы все сделал!

– Говорок-то безумный, да о лесных делах лучше него никто правды не знает! – взяв себя в руки, снова принялся убеждать сестру Вострец. – Получше всех умных! Умные вон слезы льют да ягодки шарят. А Брезя пропадать бросили. Хочешь, чтобы и он как Говорок стал? Я бы сам…

– Нет! – испуганно воскликнула Милава. – Тебе совсем нельзя! С тобой точно как с Брезем будет! Я… Может, я сумею…

Она не договорила, сама еще не зная, поверит или не поверит, решится или не решится. Страшно, безрассудно было довериться смутным речам безумного пастуха и идти в лес ночью слушать имя берегини. Но иначе Брезь и правда станет таким же, как Говорок.

Вечером Милава тайком вытащила из ларя белую рубаху, которую готовила себе в приданое, но еще не успела расшить оберегающими узорами. Ложась спать, она спрятала рубаху в изголовье, особенно скрывая ее от глаз Спорины. Со дня появления березовых листочков сестра строго присматривала за ней и, уж конечно, не пустила бы ее в лес. Но Спорина была сегодня не в себе: то сидела, молча оглядывая углы, то вдруг принималась бестолково суетиться по избе, хватая и роняя что ни попадя. В иное время Милава удивилась бы, но сейчас ее мысли были заняты другим.

Притворно прикрыв глаза, Милава ждала, пока все уснут, пока бабка, поворчав и повздыхав, сонно засвистит носом. Сама Милава не боялась заснуть – ее била дрожь, сердце громко стучало.

Вот изба затихла. Милава неслышно сползла с лавки, прихватив рубаху, и прокралась в сени. Там она переоделась и распустила волосы. Осторожно, без скрипа отворив дверь, она оказалась на крыльце и постояла, собираясь с духом. Все живые теплые люди спали, двор был залит ярким лунным светом, как в ту ночь, когда берегиня пришла к Брезю. Как раз такие лунные ночи они и любят.

Листочки, освобожденные от тугого плетения косы, сами собой развернулись, словно бабочки расправили крылья. Сейчас эта затея казалась Милаве еще более глупой и опасной, чем утром в лесу. Может, ни слова истины и не было в болотной мути Говорковых речей, может, и не ходит берегиня к Еловиной избе, и не кличут ее на заре улетающие сестры. А вот что без оберегов ночью ходить в лес, да еще в русалий месяц кресень, может только тот, кому жить не хочется, – вот это правда истинная!

Милава вспомнила бледное лицо Говорка, тупо-безразличное, с вяло опущенными веками. И тут же перед ее взором встало лицо Брезя – красивое, румяное, веселое. Нельзя, чтобы он стал таким же, навек потерял разум, силу, бодрость. И пусть путь к его спасению ненадежен и опасен – это лучше, чем в бездействии смотреть на гибель брата и причитать о злой судьбе. Сколько людей погибло, не исполнило своей судьбы потому, что слишком слабо в нее верило! У Милавы не было ни сил, ни мудрости, ни чародейного дара, но была любовь к брату и вера в доброту судьбы. Стараясь сдержать дрожь в пальцах, Милава осенила голову и плечи знаком огня и сошла с крыльца.

Лес был полон шорохов и неясных звуков, кричали ночные птицы. Где-то вдали над Белезенью разливалось пение – это гуляли парни и девушки Черничников и Боровиков. Всем месяц кресень приносит радость и веселье, только Вешничи в этот год остались одни, словно у них на займище гуляет Моровая Девка^[107] или Коровья Смерть.^[108]

Милава торопливо бежала через березняк, через поля к ельнику, чутко прислушиваясь ко всему, что творилось вокруг нее. Без оберегов она была открыта для всех четырех ветров, любая нечисть могла завладеть ею, она была невидима для богов, благодетельные стихии не держали ее в объятиях. Только привядшую ветку полыни она взяла со двора – ведь если берегини увидят ее и просто уведут с собой, Брезю это не поможет. Сама себе Милава казалась легче березового листа, словно сбросила с себя тяжесть человеческого тела, она летела над спящей травой, как невесомая полоска бересты на ветру, былинка, затерявшаяся между мирами. Ей было страшно, но где-то в глубине ее сознания жило твердое убеждение – так надо, она должна идти! – и это убеждение вело ее вперед, придавало сил.

Она вышла в поле, покрытое уже высокими ростками ячменя. Чистое ровное пространство пашен расстилалось по обе стороны дороги, и только вдали, невидимый в темноте, дышал лес.

Было тихо, и вдруг Милава различила позади себя чьи-то шаги. Холодный ужас окатил ее с головы до ног и на миг пригвоздил к месту. Шаги стихли. Едва переставляя ноги, Милава ступила вперед, и шаги позади послышались снова. От страха у нее перехватило дыхание, хотелось броситься бежать без оглядки, но нельзя – все равно догонит. Тянуло обернуться, но тоже нельзя – тогда Ырка,^[109] злобный неупокоенный дух, мгновенно окажется рядом. Нельзя оборачиваться – тогда он не посмеет подойти близко. Но она совсем беззащитна перед кровососом… Хватая ртом воздух, как едва из-под воды, Милава заставила себя пройти еще вперед. Ясно слышные шаги позади приблизились. До леса, где полевой злыдень бессилен, ей не успеть дойти. Вот-вот из-за спины выскочит черная тень, луна осветит безумно-страшные, налитые дурной кровью глаза…

Оставалось одно средство. Милава остановилась, мгновение послушала тишину позади себя, ожидая, что вот-вот холодные когти вопьются в шею и плечи, оглядела темное небо, подняла ладони ко рту и протяжно закричала, обращаясь к далекой темной линии небосвода:

– Де-е-д! Ты слышишь?

Изо всех сил она представила себе лицо умершего деда Ерша, с ним смешалось лицо пращура Вешника, которое она воображала по рассказам. И напряженный слух Милавы уловил над темным лесом далекий, с самых небес идущий отклик, протяжный вздох из-за облаков:

– Слы-ы-шу-у!

Милава облегченно вздохнула, цепкий ледяной ужас отпустил ее, даже воздух ночи показался теплым, почти жарким. Она пошла вперед; шаги за спиной пропали. Ырка отстал, испугавшись Деда.

Она быстро миновала следующий узкий перелесок, и перед ней открылось светлое пространство недавно засеянного льняного поля, залитое лунным светом. Этот свет был похож на снег, и на миг Милаве вспомнился тот далекий вечер, когда на этом поле бешено бились о землю люди-волки, а Белый Князь смотрел на них от опушки, и его зеленые глаза горели торжеством. Тогда рядом с ней был Огнеяр, способный защитить ее даже от жадного Белого Князя. Теперь ее защитник далеко, так далеко, что не дождаться его и не дозваться. Теперь Милава могла надеяться только на себя. На миг чувство одиночества оглушило ее, руки опустились в отчаянии, в груди похолодело от безнадежности… Но в тот же миг она забыла обо всем.

В самой середине поля кружился хоровод светлых девичьих фигур – стройных, легких, наполовину прозрачных, одетых в белые рубахи, с длинными волнистыми косами до колен. Они кружились хороводом, прыгали и вертелись, но земля не мялась под их невесомыми ногами, и светлые ростки на глазах поднимались, тянулись вверх. Это были они – берегини. Прижимая руки к бьющемуся сердцу, Милава встала на краю поля, прячась в тень деревьев. Их она искала и вот нашла; она и верила, и не верила своим глазам. Не все в речах Говорка было болотной мутью.

звонко пели берегини. За это им дарят подарки и несут угощения под березы – чтобы они благословили поля, луга и посевы, дали изобилие человеческому роду. Но Милава не думала об этом, не любовалась пляской прекрасных дев, а настойчиво разглядывала их, ясно видных в свете луны, стараясь угадать ту, по которой сохнет ее брат. У одной, высокой и крепко сложенной, на гордой голове был венок из дубовых листьев – это Дубравица, Душа Дубрав, старшая сестра. У другой в длинные, до земли, косы были вплетены ивовые ветви с вытянутыми листочками – это Ивница, Душа Плакучей Ивы, полощущей ветви в воде. У третьей на голове был венок из сияющих звездами цветочков земляники, сладкий запах ягод достигал до края поля – это Земляничница. Приглядываясь, Милава отличила Травницу, Купавницу, Мятницу. Иных она не могла разглядеть или не могла догадаться об их именах. А как найти среди девяти сестер ту, которая ей нужна?

Хоровод берегинь распался, со смехом они бросились бежать к берегу Белезени. Одна отстала от сестер и полетела по траве в другую сторону – к ельнику. На ее голове был венок из каких-то темных листьев; Милава не могла разглядеть, что же это такое, как ни старалась. Сердце ее забилось сильнее – наверное, это она! И это тоже правда! Не глядя больше на других, она пошла за этой берегиней, с трудом поспевая за ее невесомой поступью и стараясь не слишком приближаться, чтобы не спугнуть ту горьким запахом злой травы. Самой Милаве полынь уже стала казаться отвратительной, и только из страха остаться уж совсем беззащитной она не выбросила резко пахнущую ветку.

Вслед за берегиней она дошла до поляны в ельнике. Стройная белая фигура девушки-березки виднелась в трех шагах перед крыльцом. И далеко, по всему березняку разливался ее нежный голос, поющий печальную песню покинутой невесты:

И столько сердечной печали было в ее песне, что даже Милава была очарована и чуть не плакала от тоски, стоя за елью на краю поляны. Никто не поверил бы, слыша этот голос, что песню поет не живая девушка, страдающая от горячей любви, а лукавая, беспечальная берегиня, дочь Пресветлого Дажьбога, не знающая человеческих чувств и земных горестей. И лицо ее, нежное и прекрасное, стало лицом Горлинки, таким, как его помнила Милава. Если бы она не видела берегиню на льняном поле, то сама готова была бы поклясться, что видит перед собой невесту брата. И надета на ней была та самая рубаха, которую Милава повесила утром Ярилина дня на березку в роще.

В избушке Брезь тяжело заворочался во сне, глухо застонал. Елова, дремавшая одним глазом, подняла голову с растрепанной седой косой, встала и обошла вокруг лавки, где он лежал, бормоча заговор. Ночь за ночью она охраняла парня от чар берегини и чувствовала усталость; до Купалы оставалось недолго, но и силы ведуньи были на исходе.

Полоска зари над краем леса делалась все яснее, ярче. Уже настолько посветлело, что Милава могла различить даже узоры на рубахе берегини, вышитые ее же руками. Ну, если не сейчас…

В утренней тишине послышался легкий шелест крыльев. Прячась за еловые лапы, Милава вскинула голову – с восточной стороны летела лебединая стая. Одна, две, три… восемь белых лебедушек торопливо насчитала Милава.

Девушка возле избушки тоже подняла голову к небу.

– Сестра! Сестра! – пролетели над лесом нежные зовущие голоса.

– Пора! Летим! Сестра! Дивница! Летим!

Милава задохнулась и прижала руки ко рту, чтобы не вскрикнуть.

Дивница! Душа волшебной травы девясила,^[110] травы девяти жизней! Вот оно, имя, ради которого она пошла в лес ночью! Она чуть не плакала от волнения: не обманул Говорок, Вострец правильно истолковал его безумные речи! Не зря она пошла на этот страх, чуть не попала в зубы Ырки, в хоровод берегинь!

Девушка перед избушкой подняла вверх руки, плавно повела широкими рукавами и вдруг быстро повернулась на месте; фигура ее исчезла, Милаве показалось, что стремительный вихрь вертит молоденькую березку и ветви ее машут, как крылья. И вот вихрь опал, над полянкой взлетела белая лебедь. Описав мягкий круг над дерновой, поросшей мхом крышей, она прощально прокричала что-то и взвилась в светлеющее небо, вслед за улетающими сестрами. А на траве перед избушкой осталась лежать вышитая рубашка.

Словно что-то толкнуло Милаву: возьми! Перебежав через поляну, она торопливо схватила рубашку – она была прохладной и хранила запах лесных трав. Милава жадно обнюхала ее, выискивая в охапке запахов тот, который был нужен. Да, запах девясила был сильнее всех, и Милаве захотелось прыгать от радости, словно она уже сделала самое главное дело. Она узнала имя берегини, и теперь появилась настоящая надежда справиться с ней. Крепко прижимая к себе рубашку, Милава ощутила легкость и силу, чувствовала себя способной на любое небывалое дело.Сейчас она могла бы ухватить за хвост ветер, зачерпнуть горстью отражение звезд в воде.

Вдруг резко, сварливо скрипнула дверь избушки, и на пороге ее встала темная фигура женщины с растрепанной седой косой. Милава вздрогнула и крепче прижала к себе рубаху. Елова стояла на пороге, держась за косяк, и смотрела на Милаву с изумлением и тревогой. Она не понимала, кого видит перед собой на том месте, где только что была берегиня.

Сначала Милава застыла в испуге, словно пойманная на каком-то проступке, но через несколько мгновений, полных недоуменного молчания, страх ее прошел. Ей вдруг показалось, что о тайной жизни сегодняшней ночи она знает гораздо больше Еловы. И в этот миг ведунья наконец ее узнала.

– Ты пришла! – негромко сказала Елова, и в голосе ее послышались досада и упрек. – Знала я, что тебя в лес потянет.

– Меня не в лес, а к брату тянет! – храбро ответила Милава и сделала шаг к избушке. – Зачем ты его от людей увела, от солнца спрятала?

– Спрятала я его от берегини! – сварливо ответила Елова. – Что ты знаешь, девочка моя? Что вы все знаете о Лесе, хоть и на краю его всю жизнь живете? И своей судьбы не ведаете, а все хотите чужую поправить!

Тут ее взгляд упал на рубаху, которую Милава прижимала к груди, на длинный вышитый подол, свесившийся почти до земли.

– Это что? – внезапно осевшим голосом спросила Елова.

– Рубаха, – тихо ответила Милава. – Я ее в Ярилин день берегине подарила, а теперь она мне назад отдала.

Елова помолчала. Она видела, что это правда. Помедлив, она сошла с порога внутрь избушки и знаком позвала Милаву за собой.

– Иди, иди сюда! – сказала она, видя, что Милава не решается войти. – О таких делах на поляне говорить нельзя. У Леса тысячи ушей и языков не меньше. Елки хоть и не болтливы, да со всяким оплошка бывает.

Милава поднялась на крыльцо и шагнула в сумрак избушки, прижимая к себе рубаху, словно щит. После утреннего света она как будто попала снова в ночь. Брезь спал на лавке, и даже дыхания его не было слышно.

– Садись. – Ведунья показала Милаве на кучу травы возле пустого очага и сама села напротив. – Рассказывай. Как ты ее добыла?

Помолчав, Милава начала рассказывать, сначала неуверенно, запинаясь, потом все смелее. Ведунья не перебивала, ее прищуренные глаза не отрывались от лица Милавы, а в чертах ее лица появилась отрешенность и при том сосредоточенность. На мгновение Милаве почудилось в ведунье сходство с Говорком, и от удивления она даже замолчала. И видимость сходства тут же пропала. Не могло быть ничего общего у ведуньи, знающей о Лесе все, что доступно смертному, с безумцем, не знающим ничего даже о себе самом. Но разве они не дети одного и того же рода, не правнуки Вешника? И разве не оба они заменили человеческое родство на родство с Лесом?

– Так что же – хочешь ты берегиню поймать? – спросила Елова, когда Милава кончила.

Ее голос был ровен, в нем не слышалось ни презрения, ни досады. Было только удивление, но без недоверия. Может быть, впервые в жизни Елова повстречала такое: молоденькая глупая девушка отважилась в одиночку тягаться с Лесом и не без успеха – никому еще не удавалось получить назад рубаху, отданную берегине.

– Хочу, – просто и твердо ответила Милава.

Успех с рубахой убедил ее, что вся затея не так уж безнадежна. Она вспомнила, что родичи говорили о Елове: ведунья никогда не отказывается исполнить то, о чем ее просят, а уж если просил на свою голову, то и пеняй после на себя. А Милава твердо знала, о чем ей просить.

– Научи меня, как ее поймать. Раз я ее имя знаю – я ее смогу удержать, да?

Елова помолчала, потеребила кабаньи клыки у себя на груди.

– Хоть одно ты дело умное сделала – что у меня совета попросила, а не у того каженника, – сказала она наконец и презрительно сморщилась, вспомнив Говорка. – Он еще и не к Ырке, а и похуже куда пошлет, сам не ведая…

– Да ведь ты бы раньше не сказала мне ничего!

– Не сказала бы! – раздраженно подтвердила Елова. – Мала ты и глупа – в Лес лезть! И поумнее тебя пропадали! Гоняла я вас от Брезя, гоняла – да кому судьба, того не удержишь! Смотри – отца с матерью совсем без утешения в старости оставишь!

Милава промолчала. Она выбрала свой путь, и даже грозные пророчества ведуньи не могли ее смутить.

Елова поняла ее молчание.

– Поймать… – медленно проговорила она. – А того вам дед Щуряк не сказал – долго ли живет берегиня бескрылая? Три года она живет, а потом умирает, в воду бросается, а муж ее тоскует весь век, и век его бывает недолог… Не может небесное создание на земле жить, тесно им здесь и душно…

– Что же делать? – прошептала Милава.

– Что делать? – повторила ведунья и посмотрела на листочки в волосах Милавы. – Тебе бы дома сидеть, у чуров от Леса прятаться, а ты сама в пасть лезешь. Поймаешь берегиню – брата спасешь. А не поймаешь – сама пропадешь. Не боишься?

Милава промолчала и только решительно потрясла головой. После сегодняшней ночи она не боялась ничего.

– Имя – сила великая, да, – снова заговорила Елова. – Именем приманить можно, да удержать нельзя. Ты видала теперь берегинь – какие они?

– Красивые… – мечтательно сказала Милава и даже зажмурилась, чтобы яснее увидеть светлые легкие фигуры с волнистыми длинными косами, невесомо пляшущие на льняном поле. – Легкие, как лунный свет.

– Верно – как лунный свет. Они хоть и Дажьбога дочери, да мать их – Луна, у них и кровь лунная, прозрачная и холодная. Чтобы их к земле привязать, нужна кровь человеческая, горячая. В крови большая сила сокрыта – в ней человечий жизнеогонь живет. Возьми у брата крови – она к нему берегиню крепче украденных крыльев привяжет. Да как пойдешь к ней – берегись, ой, берегись! Коли ее не поймаешь – и сама не вернешься.

– Да отчего же они такие злые? – с отчаяньем спросила Милава. Ей было больно думать, что прекрасные девы с чарующими голосами, благосклонные к человеческому роду, так жестоки ко всякому, кто попадется к ним в руки. – Чего мы им худого сделали?

– Они не злы, да только по древнему закону человек быть один не должен. Коли девица без подруг – они ее себе в подруги возьмут, коли парень один – невесту дадут ему. Да только слабый дух человечий их любви и дружбы вынести не может – вот и пропадают… Лес накормит, да Лес и съест…

Милава поежилась и крепче прижала к себе рубаху, пахнущую девясилом. На нее повеяло холодом и тьмой дремучего Леса, жившего в душе ведуньи и говорящего ее устами.

– Когда он проснется, тогда приходи, – встряхнув головой и будто опомнившись, сказала Елова. – Должен сам отдать крови, по доброй воле – тогда крепка будет ворожба. А теперь ступай. Он еще долго проспит.

Милава посмотрела на брата, стараясь разглядеть во тьме избушки его лицо. Видно, Елова опоила его чем-то, раз он не проснулся ни от песни берегини, ни от родного голоса сестры.

– Ступай, ступай, – ворчливо торопила Елова.

Милава послушно встала и пошла из избушки. У порога она обернулась.

– Послушай… – проговорила Милава, стараясь разглядеть Елову в полутьме избушки, но ей виделось возле очага что-то темное, похожее не на человека, а на большую нахохлившуюся птицу. – Может, я и поймаю ее… А она потом… не убежит? Обратно не сумеет превратиться?

– Не знаешь, как у змеиного народа говорят? – ответила изнутри ведунья. И вдруг зашипела, сливая все слова в одно, но Милава поняла. – Сбросиш-шь кожу – обратно не влезеш-ш-шь.

По-прежнему прижимая к себе рубашку берегини, Милава пошла прочь. И мысли ее были заняты не берегиней, и даже не Брезем, а самой Еловой. Она словно впервые увидела эту женщину, которую все боятся, но сама Милава ее больше не боялась. Вспоминая сухощавую фигуру ведуньи, ее тонкие руки и растрепавшуюся седую косу, она с удивлением вспомнила вдруг, что Елова не так уж и стара – ей ведь тридцать пять лет, не больше. Вон, тетке Исправе тридцать семь, а она зимой восьмую дочку родила, сама здоровая, румяная. А коса Еловы седа, как инеистая ветка, кожа темна и морщиниста, а края зрачков кажутся размытыми, словно обтаявшими, как бывает у очень старых людей. Кто много знает, тот быстро старится. Лес дал Елове знание и власть, но Лес выпил из нее молодость и силу. Милаве вдруг стало жаль ведунью. Двадцать пять лет назад Лес выбрал ее, оторвал от человеческого родства, как теперь пытался оторвать Брезя. Тогда был засушливый год, и голодный Лес требовал жертвы…

Елова тоже думала о ней. Глупая девушка не поняла самого главного. Чтобы жить с человеком, берегиня должна получить человеческую душу. Одна душа загорается от другой, как огонь от огня, но иной раз, чтобы зажечь огонь на новом месте, со старого приходится сгрести все пылающие угли до последнего. Ведунья ответила на вопросы, как это сделать, а уж Милава, любящая брата до помрачения рассудка, пусть сама отвечает за последствия.

Вернувшись домой на белой заре, Милава снова легла, радуясь, что никто не заметил ее ухода. Она хотела только полежать, чтобы не удивлять родных ранним пробуждением, но сама не учуяла, как заснула. И сны ее были легки, светлы, как лунный свет, и не оставили никакого следа в памяти.

Когда Милава проснулась, было уже совсем светло. Не открыв еще глаз, она тут же вскинула руки и стала шарить пальцами в волосах. Так и есть – с другой стороны головы, за левым ухом, она нащупала еще два тоненьких, клейких, едва распустившихся березовых листочка. И теперь их появление не напугало, а обрадовало Милаву. Они подсказали ей, что она на правильной дороге, что она понимает Лес, а Лес понимает ее.

Прежде чем встать, Милава постаралась спрятать новые листочки меж волос и быстро оглянулась в сторону лавки, где спала Спорина – не видела ли сестра? Но Спорины на месте не было. Изба была пуста. Милава перевела взгляд на отволоченное окошко, на солнечные лучи, лежащие на полу избы, и ахнула: она проспала чуть ли не до полудня. Почему же ее не разбудили давным-давно?

В сенях кто-то поскребся, потом дверь приоткрылась, и в избу заглянула белесая лохматая голова Востреца.

– Ты здесь! – с удивлением и облегчением воскликнул он, увидев Милаву. – Лиха же ты спать!

– Я и сама не знаю… – со стыдом начала было оправдываться Милава, и вдруг все пережитое ночью ярко вспыхнуло в ее памяти. Словно подброшенная, она резко села на лавке и посмотрела на Востреца широко раскрытыми глазами.

– Я ведь ходила! – шепотом выдохнула она. – Я услышала!

– Да ну!

Вострец сел на край лавки, и по его лицу было видно, что он и сам мало верил в смысл и успех всей затеи. Косясь на дверь, торопливым шепотом Милава передала ему события прошедшей ночи и свою беседу с Еловой. Вострец слушал и жадно впитывал каждое ее слово, как сухая земля долгожданный дождь.

– А-а! Лягушка трехголовая! – протянул он, осмысливая услышанное, когда Милава закончила. – И смелая же ты! – добавил он с восхищением – он не ждал от сестры такого, – и даже с некоторой завистью.

– Да какое там смелая! – отмахнулась Милава от незаслуженной похвалы. – Я со страху себя не помнила, овечьим хвостом всю дорогу дрожала! А уж как Ырку заслышала…

Милаву передернуло от этого воспоминания, словно на спину плеснули холодной водой. Вострец завистливо вздохнул – мечтая о подобных чудесах, он и не помнил ни о каком страхе.

– А что же меня не разбудил никто? – спросила Милава.

– А я-то думал, что вместо тебя Спорина пошла да сгинула, – ответил Вострец.

– Спорина! – изумленно повторила Милава и снова оглянулась на пустую лавку сестры. – Она-то здесь при чем?

– Вот так – спать до полудня! – Вострец усмехнулся. – Все на свете проспишь. Ее ж нигде сыскать не могут! Уж все займище обыскали, весь лес обкричали. Как в воду!

Светлая Белезень и правда знала, где искать Спорину. В нескольких верстах ниже по течению к молодой гибкой иве был привязан легкий осиновый челнок, помнящий девушку из рода Вешничей и парня с оленьими рогами в вышивке рубахи. На красной заре Здоровец вошел во двор своего отца, ведя за руку девушку без ленты на голове. В другой руке она держала маленький узелок, то и дело поправляла выбившиеся волосы, падающие на глаза. Не так она думала войти в дом жениха – невыкупленной, неотпущенной, получившей благословение только Дуба и Светлой Белезени. Путь назад ей отрезан, а как ее примут здесь?

Здоровец поднялся с ней на крыльцо, а там взял на руки и перенес через порог. Домашние духи не слышали, как чужая женщина ступила на их обиталище, она сразу появится в доме, словно родится в нем и будет своей. Все домочадцы Закрома бросили утренние дела и молча встали каждый на своем месте. Все уже понимали, что произошло.

Закром, еще с мокрой, клоками торчащей после умывания бородой, вышел вперед, обтирая лицо рукавом рубахи.

– Отец! Мать! Родичи мои и чуры! – заговорил Здоровец, кланяясь во все стороны. Голос его был тверд, а лицо угрюмо и решительно. – Я привел себе жену, которую мне дала Мать Макошь. Примите ее в дом!

Они поклонились вдвоем и застыли, ожидая ответа. Закром помолчал.

– Род не отпустил ее? – спросил он наконец у сына. – Ты взял жену без ведома ее родичей?

– Род ее не может сдержать слова! А сама она согласна. Мы были обручены по обычаю, перед богами и предками на нас нет вины!

– Род потребует ее назад.

– Мы дадим за нее вено.^[111]

– И правда, отец, ведь наша девка! – сказала жена Закрома. – Давно сговорились, давно бы и свадьбу играть! А Вешничам какие теперь свадьбы – так что же нам, без невестки оставаться?

– Погоди, мать, – ровным голосом ответил жене Закром. – Надо спросить у рода. Если Вешничи приедут требовать назад свою дочь – захотят ли наши силой отстаивать ее?

– Да у них в роду каженник! – вступил в беседу дед. – Да ведь ей он брат родной! Как бы и на ней не было сглазу! И нам принесет беду!

– На кого наведен сглаз, того очистить можно! – снова сказала хозяйка, и Спорина посмотрела на нее с благодарностью.

– Зовите родню! – велел Закром младшим детям, и трое подростков, с раскрытыми ртами слушавшие, гурьбой кинулись вон из избы. – Пусть род решает.

Вешничам не понадобилось много времени для того, чтобы напасть на след. И Лобан, и Берестень помнили о своих обязательствах перед Боровиками. Непонятным оставалось только одно – ушла Спорина добровольно или ее увезли силой?

– Не позволим наших девок умыкать! Нам обида большая! Вернем! – шумели мужики, потрясая кулаками, а кое-кто и топорами.

Вскоре десяток долбленок отплыло от берега и потянулось вниз по Светлой Белезени. В поход вышли все мужчины и парни Вешничей. В переднем челноке сидела на носу Елова, держа в руках Оборотневу Смерть. После того как она не причинила вреда чуроборскому оборотню, многие усомнились в ее силе, но Елова твердила, что сила священной рогатины осталась прежней. В таком важном деле без нее никак нельзя было обойтись. Перед отплытием ведунья угостила Оборотневу Смерть кровью зарезанной курицы, и кровь еще блестела, подсыхая, на острие, пачкала колени ведуньи.

Завидев вереницу лодок еще на реке под займищем Боровиков, несколько мальчишек кубарем скатились с прибрежных ив и бросились бежать. Боровики ждали гостей, и это убедило Вешничей в том, что они на верном пути.

– Не будем все же раздориться! – уговаривал старейшину Лобан. – Ведь сговорили девку подобру – вено возьмем, и пусть себе живут.

– Не спустим бесчестья! – перебивал его старший брат Бебря, воинственно встряхивая топором. – Давным-давно такого не было у нас, чтобы девок умыкать! Мы не дикая пущень, что по-иному и не женится! Нынче одну девку, завтра трех, потом и за скотину возьмутся – приходи, кому не лень, бери у Вешничей, что приглянется! Пращурам нашим стыд!

И мужчины согласно шумели – исчезновение Спорины всем показалось нестерпимой обидой и позором.

– Русалочий дух! – бормотала Елова, не оборачиваясь, поглаживая ладонью рукоять рогатины. – Хотели одному кровь зажечь, а загорелось у всех. И Оборотнева Смерть сама крови хочет!

Над воротами займища Боровиков были укреплены оленьи рога, а перед ними стоял на дороге старейшина, Укреп. На нем была рубаха из оленьей кожи, расшитая красными узорами, которую старейшина надевал только по важным случаям, во время обрядов, а в руке его вместо обычного посоха был резной, с навершием из оленьего рога. По виду Укрепа Вешничи поняли, что старейшина приготовился к важному разговору – к утверждению мира, к объявлению войны? Крики умолкли, топоры спрятались, вперед вышли Елова со священной рогатиной и Берестень.

– Мир и достаток пребудут с вами вовек! – заговорил Берестень, приблизившись к воротам.

– Мир и вам, соседи и родичи! – ответил Укреп. Вешничи отметили последнее слово. – Зачем вы пожаловали к нам с оружием пращура и вещей женщиной?

– Мы ищем пропажу, – ответил Берестень. – Одна из наших дочерей исчезла сегодня утром. Вещая женщина указала на ваше займище. Один из сыновей вашего рода увез ее.

– В нашем роду нет дочери вашего рода, – твердо ответил Укреп, и Вешничи недовольно, угрожающе загудели. – А если вы не имеете веры моим словам – не знаю, чем я заслужил это, – вы можете войти и осмотреть наши дома.

– Когда камень поплывет по Белезени, тогда я утрачу веру в твои слова, мудрый старец! – вежливо ответил Берестень. – Может быть, ты не знаешь, что наша дочь в твоем займище. Мы войдем и осмотрим сами. Священное оружие нашего предка откроет истину.

Укреп посторонился, ворота открылись. Все Боровики, от малых детей до стариков, собрались перед избами, с опасливым любопытством разглядывая пришельцев. Особенно много взглядов устремлялось к Елове – ведунья почти не покидала своего ельника и из других родов ее мало кто видел. Привлекала любопытство и рогатина Оборотнева Смерть – в каждом роду был свой оберег, но рогатина Вешника пользовалась особым уважением.

О чуроборском походе Оборотневой Смерти ходило в округе немало толков, и сейчас Боровики могли убедиться, что рогатина не утратила своей древней силы. Держа ее острием вперед, Елова обходила один двор за другим, что-то бормоча себе под нос, и рогатина, как живая, тянулась заглянуть во все закоулки, как будто нюхала черным острым наконечником следы, покачивалась отрицательно. Дети прятались в подолы матерей, когда рогатина приближалась к ним, – когда-то давно она, должно быть, вот так же искала среди детей и девушек подходящую жертву при постройке займища, чтобы духи срубленных деревьев не мстили жителям новых изб. Женщины шептали мольбы к своим чурам, мужчины хранили спокойствие. Один Укреп провожал Елову в ее обходе займища, и его посох с оленьим рогом в навершии охранял свой род от возможного сглаза чужого.

Наконец рогатина осмотрела последний дом и сама собой указала на ворота.

– Их нет здесь, – объявила Елова. – Но они здесь были.

Вешничи обернулись к Укрепу, и он наклонил голову.

– Ваше священное оружие сказало правду. Дочь вашего рода была здесь. Один из наших сыновей взял ее в жены, и она пошла за ним по доброму согласию. Наши предки и Две Матери-Оленихи свидетели моим словам. – Он приподнял свой посох навершием к небу, призывая Небесных Олених. – Но мы не можем принять в род девушку, не отпущенную ее родом, несущую недовольство Леса. Мы не приняли их. И они ушли. Наши предки были свидетелями, как наш род проводил их. Наш сын получил все добро, на какое имеет право. Мы принесли жертвы богам и предкам, прося их благословить начало нового рода. Больше они не наши и не ваши, судьба их в руках богов. И мы не хотим, чтобы дружба наша с родом Вешничей оказалась нарушенной.

Вешничи помолчали. Если Макошь назначила Спорину в жены Здоровцу, никто не вправе им мешать. Если род не хочет принять их, они имеют право основать свой. А будет ли с ними удача, сумеют ли они отстоять свое право на жизнь перед Лесом, пока подрастут их сыновья, станут работниками и воинами, – это в руках Всемогущей Пряхи Судьбы.

Едва лодки с мужчинами и Еловой скрылись за поворотом Белезени, Милава снова выбралась из дома. Ее тянуло скорее бежать в лес к Брезю, продолжить начатое дело. И даже лучше, что ведунья ушла – Милаве хотелось повидаться с братом без ее глаз.

Исчезновение Спорины заслонило в глазах родовичей все, даже несчастье Брезя. Но Милава была захвачена мыслями о брате и не думала даже о сестре. «Стать мне трехголовой лягушкой, если она не в Боровиках со Здоровцем своим ненаглядным!» – сказал Вострец, и Милава с ним согласилась. Ведь только этого Спорина и хотела. И теперь некому было помешать Милаве уйти в лес.

Быстрее и легче березового листа Милава скользнула за ворота, бросилась в огород и между гряд пробралась прямо к опушке. «Из избы не дверями, из двора не воротами, прямо в чисто поле! – вспоминались ей слова заговора. – А навстречу мне в чистом поле, в широком раздолье, семьдесят ветров буйных, семьдесят вихрей!» Березовый шум, зарождаясь где-то далеко в лесу, волнами накатывался на нее, ветер трепал рубаху, а Милаве было весело, словно и ее саму нес этот теплый, свежий ветер, и была она легкой и чистой, как сама роса. Без тревоги она оставила набитую, знакомую тропу и побежала прямо через чащу. Маленькая болотница, только этой весной вылупившаяся, выглянула из-под коряги, с любопытством проводила круглыми зелеными глазами живую девушку. Старуха-Лесовуха^[112] протянула было корявую лапу, хотела схватить за рубаху и поиграть в загадки, но уловила глуховатым ухом суровый приказ не трогать. «Идет, идет!» – передавалось от одного дерева к другому.

Среди темных великанов ельника Милаве было отчаянно неуютно, холодно, даже березовые листочки в ее волосах свернулись, как будто сжались от страха. Больше прежнего Милаве не хотелось сюда идти. Здесь была самая сердцевина голодного Леса. Но здесь был ее брат, и у Милавы теперь была твердая надежда вырвать его из пасти.

Оглядев крыльцо, Милава осторожно ступила на серые, прогнившие доски, толкнула дверь и оставила ее открытой, чтобы внутрь проникал свет. Теперь можно было разглядеть, что вся избушка ведуньи тесна, как банька, стены ее сплошь увешаны пучками сухих трав, а углы уставлены горшками и кринками. Лавка в избушке была всего одна, и на ней лежал Брезь. Он по-прежнему спал.

В первый миг Милава огорчилась, потом обрадовалась, что наконец-то может хоть подойти к брату. Присев на край лавки, она ласково провела пальцами по его лбу. За прошедшие дни он изменился, как после тяжкой болезни: побледнел, похудел, светлые его волосы потускнели и слиплись, под глазами темнели круги, на щеках отросла неровная щетина. Прямо как у Говорка. Сердце Милавы переворачивалось от любви и жалости, она наклонилась и крепко прижалась губами к его влажному лбу. И тут Брезь пошевелился. Милава распрямилась. Ресницы его задрожали, он открыл глаза. Взгляд его был рассеянным, тусклым, тоже как у Говорка. Милава ахнула, и Брезь заморгал, сморщился, поднес руку ко лбу.

– Брате, милый! Это я, сестра твоя, Милава! – в тревоге звала она. – Ты меня хоть узнаешь? Это же я!

Брезь отнял руку ото лба, и взгляд его был уже осмысленным и узнающим, только очень усталым. Вглядевшись и узнав сестру, он вдруг вздохнул с облегчением и схватил ее прохладную руку, пахнущую травами, прижал к лицу. Другой рукой Милава гладила его по волосам, и с каждым мгновением ему делалось легче.

– Милава! – прошептал он наконец, приподнимаясь и с трудом садясь на лавке. – Хоть ты одна меня не забыла. А то я и не знаю, на каком я свете теперь, на том ли, на этом ли?

– Брезь, родной мой! – повторяла Милава, разрываясь между печалью и радостью. – Как ты здесь?

– Худо мне, Милава, – прошептал Брезь отрывисто, словно ему не хватало воздуха. – Елова ее не пускает ко мне, а мне без нее не жить. На край бы света побежал – ноги не ходят. Бабка говорит, она скоро с земли уйдет, а я поправлюсь тогда, да только я не поправлюсь, а помру я без нее. Кто она ни есть – она жизнь моя. Говорят, после Купалы – а что Купала, скоро? Не скоро еще?

В глазах его была тревога, страх, что его любовь скоро кончится вместе с жизнью. Сжимая его руки, Милава горячо зашептала:

– Не слушай их, не верь! Не уйдет она от тебя, она твоя будет, навсегда! Только дождись Купалы, а потом она сама к тебе придет и навек с тобою останется! Только дождись ее! Ты мне верь! Слышишь, жди ее! Держись только!

Брезь помолчал, не изъявляя никакой радости.

– А она… – заговорил он наконец. – Ведь плохо ей здесь будет. Меня вот в эту нору посадили, и то хоть волком вой. А ей каково – с неба стянуть да к земле приковать… Зачахнет она у нас от тоски.

– Не зачахнет! – уверила его Милава. – Мы с нее лунный свет снимем, а взамен человечий дух ей дадим, горячий, и будет она жить с нами, как всякая девица земная, и тебе женой будет. Только для этого кровь нужна человечья. Твоя.

Брезь усмехнулся и вздернул рукав рубахи. На его похудевшей руке отчетливо виднелись синие дорожки вен.

– Да хоть всю бери. Мне уже и не надо.

Милава огляделась, схватила с очага острый нож Еловы и, закусив губу, полоснула по запястью брата. Кровь обильно хлынула из пореза; Милава торопливо прижала к ране заранее припасенный лоскут, потом перевязала.

– Кровь горяча, кровь кипуча, как запирает Вела ручьи-родники, так я тебя запираю, затворяю, – шептала она, сама не зная, кто научил ее этим словам. – Как вода по весне шумит, так ты шумишь и бурлишь; я твой яр огонь беру, а ты смирись, уймись, до поры затаись.

– Э, да ты ловчее Еловы кровь заговариваешь! – Брезь удивленно осмотрел свое запястье.

Подняв взгляд к лицу Милавы, он вдруг заметил березовые листочки у нее в волосах и протянул руку, чтобы их снять. Милава мягко перехватила его руку.

– Они там растут, – сказала она. – Это мне от берегини твоей. Чтобы не забывала ее. Вот увидишь – и она меня не забудет!

Брезь хотел что-то спросить, но не стал, а только смотрел в лицо Милавы, румяное от воодушевления. Ее чистые, безмятежные недавно глаза были полны веры и силы. Словно проснувшись, Брезь увидел свою младшую сестру совсем другой. Видано ли дело – поймать берегиню? Только в старых баснях говорят о таком, но Брезь поверил ей. Любовь, сделавшая его слабее зайчонка, Милаву наделила силой. Может быть, жара ее сердца и хватит на то, чтобы согреть бессердечную дочь Дажьбога, прекрасную, легкую и холодную, как лунный свет.

Только под вечер Вешничи воротились домой, оглашая Светлую Белезень хмельными песнями после примирительного пиршества у Боровиков. Через три дня Боровиков по уговору ждали в гости к себе, поэтому Берестень тут же велел женщинам готовиться угощать соседей. Елова прямо от реки поспешила к себе в ельник. Хоть она и заперла порог, уходя, а все же ей было тревожно – не пробралась ли без нее к Брезю берегиня?

Брезь не спал, глядел в темную кровлю. Это насторожило Елову – она усыпила его заговором перед уходом. Но разговаривать с ней он не стал. И за весь день он не сказал ни слова, но так бывало и раньше.

Стемнело, в небе показался светлый серпик молодого месяца. Елова долго стояла на крылечке, глядя на него через прорубь еловых верхушек. Доброе время выбрали Спорина и Здоровец – на новом месте молодой месяц будет умножать их добро. И все же род Вешничей понес потерю. Еще одну потерю, и неизвестно, последнюю ли.

Елова вернулась в избушку, развела огонь в очаге. Она любила видеть огонь и поэтому не велела класть в избушке печку, а сама вырыла в земляном полу неглубокую яму, обложила ее серыми камнями из Белезени. Брезь спал мертвым сном, опоенный медвежьей сон-травой. Елова смотрела в огонь, зрачки ее делались все больше, больше, лицо застыло, она стала покачиваться на месте, губы ее зашевелились сначала беззвучно, потом зашептали слова. Из-под камня она достала клок темной жесткой шерсти и бросила в огонь; пламя взметнулось, на миг осветив всю избушку до самых потаенных уголков.

– Приди, отец мой, ко мне, зову тебя! – бормотала Елова, видя в огне что-то далекое. – Приди, настал час!

Подбросив охапку сухих еловых веток, ведунья снова вышла на крылечко, повесила на ветку просторную серую рубаху. В лесу было тихо-тихо, темнота выросла непроглядной глухой стеной, словно и нет огромного дремучего царства, полного жизни и нежити, а весь мир кончается прямо здесь, за серым низким крыльцом.

Елова вернулась к очагу, оставив дверь открытой, и сидела на земляном полу, поддерживая огонь. В прошлый раз Князь Кабанов сильно разгневался на нее за то, что она пустила в дом волка-оборотня, и теперь Елова тревожилась – придет ли ее Сильный Зверь?

Где-то далеко в тишине леса послышался шум, треск веток. Постепенно он приближался. Елова вскочила, подбросила еще хвороста, чтобы огонь горел поярче, вытащила из холодного угла корчагу^[113] и налила меда в чашу, вырезанную из елового корня и оправленную в темное серебро.

На поляне перед избушкой послышался глухой удар, словно что-то тяжелое упало на мягкую болотистую землю. Елова ждала, держа в руках чашу с медом. Крыльцо тяжело заскрипело под чьей-то ногой, и через порог шагнул желанный гость – Князь Кабанов.

Елова двинулась ему навстречу и протянула чашу. Ее тонкие сухие руки едва заметно дрожали. Гость взял чашу и поднес ко рту; пил он жадно, неряшливо, роняя желтые капли на бороду и на грудь. Выпив все до дна, он вытерся рукавом и протянул чашу назад Елове.

– Здоров ли, батюшка мой? – почтительно спросила ведунья, и голос ее прерывался, как от сильного волнения. – Благополучен ли твой род?

– Спасибо Велесу, – коротко, хриплым голосом отозвался гость. – А ты здорова ли? Как ваши?

– Садись, батюшка! – Елова показала ему на груду травы возле очага.

Гость долго не мог устроиться, возился, то так, то этак подбирая ноги. Елова присела с другой стороны очага и снова подбросила хвороста.

– Зачем звала? – спросил гость, глядя в огонь. От близкого света он хмурился, его низкий лоб собрался крупными морщинами. – Не приходил ли опять… тот…

– Мне нужна твоя мудрость, отец мой, – мягко заговорила Елова. – Я не знаю, чем мы прогневали Лес. Мы не жалели жертв и не нарушали заветов. Но беды узнали дорогу к нашему дому. Урожай был хуже, чем прежде. За зиму мы потеряли трех человек и двух коров. И бобры ушли с реки, где наши мужчины били их. За год у нас родилось всего двое детей, и обе девочки. А теперь новых детей долго не будет. Другие роды не захотят с нами родниться. Одного из наших сыновей поймала в сети берегиня.

– Этот? – Гость оглянулся на неподвижного Брезя.

– Да. В начале зимы умерла его сговоренная невеста. А сегодня утром его сестра убежала из рода, и мы не получили ни другой женщины взамен, ни даже вена. Столько бед разом никогда еще не сыпалось на нас за те двадцать пять лет, что я знаю твое Слово.

Гость молчал, хмурился, глядя на огонь. Елова провела дрожащими пальцами по лбу; он или не понимает ее, или не хочет помочь.

– Мне плохо, я чую гнев Леса, недовольство Воды и Неба! – взмолилась Елова, прижимая руки к кабаньим клыкам на груди и с отчаяньем глядя на гостя. – Научи меня, чем мы прогневали Сильных? Я стара, глаза мои стали хуже видеть, а слух плохо различает голоса Леса. Ты научил меня понимать Лес – научи и теперь, что мне делать?

– Да, – из глубины груди выдохнул гость, и голос его был похож на рычание. – Ты прожила свой век. У тебя больше нет сил, чтобы одной служить Лесу. Тебе нужна помощь. Тебе нужен тот, кому ты передашь все, что знаешь, когда Лес возьмет тебя в деревья.

Елова опустила голову. Она давно боялась, о чем никто и заподозрить не мог, что во всем виновата она – ее сила убывает, и поэтому злобная нечисть начинает грозить Вешничам. И это подтвердил Тот, Кто Знает.

– Где же я возьму такого человека? – спросила она погодя, снова поднимая глаза и глядя на гостя через пламя очага. – Ты сам выбрал меня, отец мой. Укажи теперь, кто будет мне заменой?

Затаив дыхание, Елова ждала ответа. Пол избушки качался под ее ногами, стены кружились, сердце билось где-то под самым горлом – а за многие годы она и забыла, что у нее есть сердце. Она не упомянула о Милаве – неужели она хочет обмануть Князя, о боги и чуры, что же с ней делается? А если он знает… Если он уже выбрал…

– Эта семья… – заговорил гость и поднял глаза, в которых жарко горело отраженное пламя. Взгляд его насквозь прожег Елову, и она невольно отшатнулась, но никуда нельзя спрятаться от горящих глаз Сильного Зверя. – Их сын пойман берегиней, их дочь ушла. На них указывает судьба. Ведь у них есть еще дочь?

– Есть, – слабо отозвалась Елова. Он сам все знает. Да могло ли быть иначе? На что она надеялась? Отец Света не опустит ясный взор до темной избушки в ельнике, здесь правит Князь Кабанов. – Ей пятнадцать лет. Ее хочет взять берегиня.

– Ее не возьмет берегиня. Ее возьмешь ты.

– Ее? – Ломая сухие пальцы, Елова лихорадочно пыталась переубедить Князя. Она знала, что это бесполезно, но сердце стучало по-прежнему громко и толкало ее на бессмысленные и безрассудные слова. – Ты не знаешь ее, отец мой. Это простая девчонка…

– Молчи! – презрительно прервал ее гость. Мгновенно вскочив, он шагнул к лежащему Брезю, схватил его руку и показал Елове чуть заметный красный след от пореза на запястье. – Я сразу учуял свежую кровь! Здесь была молодая девка! Она прошла через твое заклятие на порог! Прошла и не заметила! Ты усыпила его, а она разбудила, даже не зная, что снимает заклятие! Она ведет свою ворожбу! Она взяла его кровь и затворила рану! Она наделена силой, а ты и правда стара и слепа, если не видишь этого!

Елова сперва вскочила на ноги вслед за гостем, а потом медленно опустилась снова на пол возле очага. Склонив голову, она закрыла ладонями помертвевшее лицо. Она не могла сказать Князю, что сама наставила Милаву на другую дорогу. Наставила, не веря до конца, что девушка сумеет чего-то добиться, не веря в ее силы. Но вот об этой силе ей сказал Князь, Тот, Кто Знает. Что теперь делать? Как бороться с другими силами, дорогу к которым она указала Милаве? Если девушку возьмут берегини, Лес получит свою жертву, но Князю Кабанов она не достанется.

– Ей помогает березовый дух, – рычал меж тем Князь Кабанов. – Я его чую! Если ты не возьмешь ее сейчас, ее возьмут березы. Она уйдет в березняк и будет сильнее тебя. К ней придет Князь Волков. Или этот… – Кабан был не мастер говорить и не мог подобрать слов для Огнеяра, но вражда в его голосе ясно указывала на сына Велеса. – Ты слышала, чем он пригрозил! Он хочет стать Князем Волков и выгнать меня с Белезени! Он ушел к Волчьей горе! Ушел еще в Ярилин день, и его там до сих пор не сожрали! Он – сын Велеса, он может победить! И тогда…

Кабан свирепо зарычал, сжал могучие кулаки, словно держал за горло ненавистного врага.

– И с этой девчонкой он будет сильнее всех! Он не должен ее получить! Он ее не получит, ты слышала!

Елова прижимала руки к бледным щекам, тяжело дышала от испуга и горя. Редко ей случалось видеть Князя Кабанов в таком гневе. И ведь все это правда. Огнеяр может стать Князем Волков, и он грозил Кабану. Тогда этой землей завладеют волки, и Милава будет помогать им, сама этого не зная. Пусть лучше все остается как есть. Если Князю Кабанов нужна новая жертва и помощница, пусть он ее получит. Стройная юная девушка с березовыми листочками в волосах и горячим сердцем уйдет от людей, забудет родню, поселится в ельнике, поседеет до срока, будет вызывать у бывших родичей уважение, как Лес, и страх, как Лес…

– Как я возьму ее? – еле слышно прошептала Елова. – Род не захочет ее отдать.

– Отдаст, если ее изберут боги. Скоро Купала – боги выберут ее в жертву себе. А утром ты заберешь ее. Надень ей на шею мой клык, и она будет наша. Я приду к вам в Лешачий день.^[114] До тех пор не зови меня.

Гость поднялся и вышел из избы через открытую дверь, не прощаясь. Крыльцо тяжело проскрипело под его ногами, и он пропал во тьме. С поляны снова донесся глухой удар, а потом долго был слышен, постепенно удаляясь, треск сучьев в лесу.

Елова слушала его, стоя на пороге избушки, прижимая руку к кабаньим клыкам у себя на груди. Ели вокруг поляны глухо шумели, их вершины почтительно кланялись Князю Кабанов, болотницы и лесовики дрожали от страха под корягами, едва заслышав его тяжелую поступь. И ни одного человеческого следа не отпечаталось на черной болотистой земле и на мху – только кабаньи.

Юный месяц озарял белым светом пологий песчаный берег, старую иву, свесившую густые спутанные косы к воде. Легкие, невесомые фигурки прекрасных дев в рубахах из лунного света качались на ее ветвях, плескались в теплой воде, вылавливали венки, которые люди бросали в жертву реке и им – берегиням. Звонкий, переливчатый смех дрожал на волнах, отражался от берегов, уносился в шепчущий березняк.

Только одна дочь Пресветлого Дажьбога молча сидела на толстой ивовой ветке и безучастно наблюдала за забавами сестер.

– Дивница! Иди к нам! – весело звали ее. – Что ты сидишь и молчишь, как жальница!^[115] Не так уж долго нам осталось здесь быть!

– Я знаю, чем ее развеселить! – К Дивнице подскочила сестра Травница – быстрая, с мелкими чертами лица, с зелеными глазами. Откуда-то из гущи своих вечно разлохмаченных кос она выхватила толстый стебель с узкими длинными листьями и сунула его почти в лицо Дивнице. – Что, нравится?

Дивница ахнула – словно копье, в грудь ее толкнул резкий, дразнящий запах любомеля. С легким криком она соскользнула с ветки и порывисто протянула руки к стеблю, а Травница, весело смеясь, бросилась бежать по берегу, размахивая любомелем. Дивница пыталась ее догнать, но у насмешливой Души Трав было будто не две ноги, а десяток. А запах любомеля тянул за собой, Дивница дрожала и жадно вдыхала его. Запах любомеля напомнил ей первую ночь на земле в этом году. Любомелем пахло от того парня, в котором так горячо кипела кровь, а в мыслях его как живой стоял образ девушки, которую он любил. Дивница издалека учуяла жар его сердца и устремилась к нему – нечасто бесплотным созданиям удается так хорошо погреться возле человеческого сердца. Ах, как тепло, как весело ей было тогда! Как не хотелось на рассвете покидать его!

– Глупая! – На пути смеющейся Травницы выросла старшая сестра, Дубравица, и крепким кулачком ударила ее в белый лоб. Глаза у Дубравицы были светло-коричневые, как желуди, а косы толстые и темные, как дубовая кора. – Чему смеешься! Ее человек сглазил! Она как больная у нас! Ее очистить надо от человечьего духа, а ты веселишься!

Травница обиженно скосила зеленые бессовестные глаза, проворно сунула стебель любомеля в косы, и он мигом спрятался там, стал неразличим среди сотен душистых трав. Дивница остановилась, передохнула, все еще чувствуя в свежем ночном воздухе дразнящий запах.

– Что же ты больше не ходишь к нему? – К ней сзади подошла Земляничница, окутанная сладким запахом ягод, и мягко взяла за руку. – Пойди, вызови его, попляшите еще. Ведь скоро конец нашего срока.

– Я не могу! – Дивница грустно вздохнула. – У меня больше нет рубахи. Я потеряла ее тогда, в Ночь Льна.

– Вот уж печаль! – насмешливо фыркнула неугомонная Травница. – Мало ли парней! И на другой год их будет не один десяток.

– Да… – Дивница вздохнула. – А я бы хотела еще раз этого повидать…

– Пойдем сейчас! – Земляничница потянула ее за руку. – Дубравка, пойдем с нами, а то нам одним в ельник страшно!

– Послушай! – Дубравица подняла руку, призывая всех к тишине. – Этой ночью нам туда нельзя. Там Князь Кабанов. Слышите? Он уходит.

И все услышали сквозь ночную тишину, как далеко в ельнике пробирается, не разбирая дороги, Князь Кабанов. Огромная, тяжелая туша, покрытая гладкой черной шерстью, жесткой, как железо. Светлые девы морщились от отвращения, за несколько верст различая его тяжелое зловонное дыхание, душный жар этой туши, вывалянной в грязи болота. Дочери Неба и вожак Велесовых Стад не любили друг друга и старались не встречаться.

– Пока ты тут вздыхаешь, эта еловая бабка и жирный кабан съедят твоего парня! – ехидно бросила Травница. – Это бабка дала любомель, он сам мне сказал.

Дивница не ответила. Она прислушивалась, и через несколько верст, через березняк и ельник, различала тихое, глубокое дыхание парня, который больше не выходит на ее призывы ни днем ни ночью. Злая трава полынь не пускала ее войти в темную избушку.

Склонившись над водой, Дивница мягким взмахом руки успокоила течение в маленькой заводи, подула на воду, и вот на поверхности показалось лицо спящего Брезя. Дивница смотрела на него, поводила руками, словно гладила его запавшие щеки с отросшей щетиной, взмокший лоб с прилипшими прядями светло-русых волос. Она вошла в его сны, дала ему покой и счастье, которых он не знал наяву. Во сне она протягивала к нему руки, ласкала его, и он хотел не просыпаться вовек. Тепло его любви окутывало Дивницу, она грелась в лучах его сердца и тоже желала, чтобы месяц кресень не кончался. Ах, если бы ей достать другую рубаху взамен потерянной! Тогда она снова могла бы принять облик той живой девушки, которую он любил, и тогда уж она вошла бы в темную избу, разбудила бы его, вывела на этот берег, где так ясно светит Солнце Умерших.

– Опомнись! – Дубравица хлопнула ладонью по поверхности воды и разбила видение.

Далеко в избушке Брезь сильно вздрогнул и простонал во сне. Дивница не могла больше его видеть, но услышала стон, и ей стало больно, словно ее саму ударили. Слишком сильной стала ее связь с этим человеком. Ему она грозит гибелью, а ей?

– Ты скаженной станешь! – сурово продолжала Дубравица. – Его дух тебя испортит! Вот отцу скажу!

Дивница вздохнула и ничего не ответила старшей сестре, имеющей сердце крепкое, а дух нерушимый, как дуб. Светлая ночь пела песни тысячами нежных голосов, веселых в пору цветения Земли. Деревья, травы, цветы не бывают добры или злы, они живут своей неизменной жизнью, блаженно-равнодушные, благосклонные или жестокие к людям, сами того не замечая. Что же случилось с ней, почему она стала не такой, узнала новые чувства, от которых на душе то весна, то осень? Ее и вправду испортил горячий человеческий дух. Но Дивница сама не знала, желает ли она исцеления.

Глава 4

На другое утро после встречи с Князем Волков Малинку разбудил волчий вой. Протяжный тоскливый холодный вой втянулся в ее сон, сначала тихо, потом все настойчивее; Малинка сама не заметила, где кончился сон и началась смутная явь. Ощутив холод, она вскинула голову, попыталась открыть глаза, неверной рукой отводя волосы с лица. Вокруг нее колебалась влажная и холодная серая мгла, в ней двигались темныелохматые тени. Не сразу Малинка поняла, где она. Она лежала на мягком мху, низко над головой нависали ветви орешника, рядом угадывались еловые лапы, окутанные серым туманом.

– Проснулась? – раздался рядом с ней знакомый голос.

От этого голоса Малинка сразу все вспомнила. И тут же подумала, что продолжает спать и видит странный сон.

Огнеяр, в человеческом облике, сидел на мху возле нее, обняв смуглыми руками колени и глядя вверх, на колышущиеся в утреннем тумане вершины деревьев. Здесь и туман был не такой, как везде, – плотный, как овсяный кисель, холодный, почти непроглядный. И волчий вой, разливавшийся под невидимым небом, казалось, шел из самого тумана.

– Что это? – тревожно спросила Малинка. Она никак не могла понять, что из этого – вчерашняя встреча с Белым Князем, этот туман, пугающий вой – снится ей, а что есть на самом деле.

– Это? – Огнеяр кивнул куда-то вверх, имея в виду туман. Он нарочно дожидался пробуждения Малинки, чтобы человеческим языком рассказать ей о происходящем и немного успокоить. – Это Белый Князь свое обещание выполняет. Все племя свое собирает. Чтобы ты могла жениха выбрать.

Огнеяр усмехнулся – ему показалась забавной мысль о подобном выборе. Говорят, в давние времена княжеские дочери вот так же выбирали себе жениха из всех парней племени. Избранник становился новым князем, а сын прежнего властителя, не имея никаких наследственных прав, уходил в чужие земли, чтобы там найти и завоевать себе невесту-наследницу…

Могла ли Малинка думать, что удостоится чести попасть в кощуну?^[116] Только она без сомнений променяла бы такую страшную честь на обыкновенную свадьбу, про которую только и будут вспоминать, кто сколько выпил и как трещала голова наутро. Но Пряхи Судьбы делают свое дело, не спрашивая человеческих желаний.

Постепенно светлело, но солнечные лучи не могли пробиться сквозь густые заросли заповедного леса. Туман рассеялся, но протяжный вой не смолкал. Он накатывался волнами, звучал то ближе, то дальше, но не прекращался, словно все волки мира поют общую песню. Малинка зажимала руками уши, чтобы не слышать, и даже Огнеяр хмурился. Оборотню было не по себе: он хорошо понимал смысл этой песни. Князь Волков призывал к себе свое племя не ради одной девушки и ее жениха. Он звал на битву всех преданных ему. Белый Князь не хуже самого Огнеяра понимал, зачем к нему пришел оборотень. Но это же немного подбадривало Огнеяра. Белый Князь зовет на помощь – значит, боится. Хотя бы опасается слегка.

Огнеяр и Малинка провели на тесной поляне три дня. Перед тем как обернуться волком и уйти на охоту, Огнеяр подсаживал Малинку на дерево – она боялась оставаться одна. Протяжный вой постепенно ушел вдаль и на третий день был почти не слышен, но его отголоски застряли в ветвях чащобы и тревожили Малинку, особенно ночью.

На третий день, незадолго до сумерек, которые Князь Волков считал лучшим временем всякого дня, Огнеяр снова подставил Малинке спину. Собравшись с духом, она села на волка верхом и крепко вцепилась в шерсть. Страха в ней не было – за прошедшие дни он весь выгорел. Но желание найти и спасти Быстреца осталось, и ради этого Малинка могла на многое решиться. Теперь она поняла, почему отчаяние называют большой силой. Отчаявшийся готов пойти на любую опасность, потому что ему уже нечего терять. Перестав думать о собственном спасении, он ничего не боится.

Еще до того, как впереди показалась над лесом вершина Волчьей горы, Огнеяру и Малинке повстречались первые волки. Сквозь легкие, невесомые сумерки из чащи светились пары зеленых светлячков. Волчьи глаза провожали оборотня, везущего на спине девушку, лохматые серые тени скользили под ветвями, не раз перед глазами их мелькнул серый хвост-полено и скрылся в зарослях впереди. Возле самой горы волки уже десятками и сотнями стояли, лежали, лениво бродили, словно овцы на лугу. Кое-где раздавалось сварливое рычание, но ленивое, никто не ссорился. И все разом замолкали, завидев двух удивительных гостей, десятки серых морд поворачивалось вслед Огнеяру и Малинке.

Вдоль тропы к вершине горы волки лежали сплошным чередом, так что Огнеяру приходилось ступать между двумя рядами вытянутых передних лап. Сотни глаз впивались в Малинку, и ей хотелось зажмуриться, хоть так укрыться от этих жадных взглядов. Сами эти глаза способны были сожрать ее. Ей казалось, что позади нее стена серых спин смыкается и никогда ей уже не выйти отсюда. Ни в каком облике.

Князь Волков ждал их на поляне. Белое сияние его шерсти стало даже ярче, по шкуре пробегали серебряные искры, зеленые глаза лучились. Им можно было бы залюбоваться, если бы не ощущение угрозы, исходящей от него. Он показался бы красивым только тому, кто сам зовет к себе смерть.

– Вы все-таки пришли! – прорычал он при виде Огнеяра и Малинки и с усмешкой добавил: – Я не ждал вас.

– Твои надежды были напрасны, – с тайной издевкой ответил Огнеяр, и по вспыхнувшим зеленым глазам Князя заметил, что тот его понял. – Мы пришли, и мы не уйдем без того, за чем пришли.

– Пусть будет так! – с явной усмешкой сказал Белый Князь. – Светлый Хорс будет послухом – вы получите все то, что вам причитается!

И вся поляна засмеялась сотней оскаленных морд, заискрилась сотнями зеленых глаз. Малинке казалось, что это ужасный сон, она и хотела проснуться, и боялась не дойти в этом сне до конца – ведь тогда ее Быстрец навеки останется волком.

– Все ли племя ты собрал? – спросил Огнеяр у Князя.

– Я собрал все племя. – Белый важно наклонил огромную голову. – Здесь все, кто родился волком за последние пять лет, и все те, кто был с тех пор принят в племя.

«Принят в племя» – превращен, догадалась Малинка. Белый Князь взглянул ей в глаза, и она снова, как тогда на льняном поле, ощутила сковывающий ужас и напряжение в членах, словно злая ворожба опять силой натягивает на нее волчью шкуру. Она зажмурилась и крепче вцепилась в шерсть Огнеяра. Только бы не забыть – нельзя касаться ногами земли.

– Если ты собрал всех, то чего мы ждем? – прорычал Огнеяр. – Пора начинать. Но сначала повтори твое обещание, чтобы все племя слышало его.

– Светлый Хорс слышал его в прошлый раз, – надменно ответил Белый Князь, но Огнеяр не сводил с него жгучих красных глаз, и Князь чувствовал, что должен исполнить требование сына Велеса.

Исходившая от него скрытая мощь подземного мира, тлеющая, но грозящая сжечь все, как дремлющий подо мхом огонь на болоте, внушала Князю Волков тайный страх или хотя бы неуверенность. За ним была вся мощь Хорсова стада, но разве отец оборотня не зовется Отец Стад?

– Пусть все племя слышит: если эта женщина узнает своего жениха, я сниму с него волчью шкуру! – торжественно объявил Белый Князь. – Меня никто еще не упрекал в том, что я не умею держать слово. И ты убедишься в этом, че…

Горящий взгляд оборотня вспыхнул и впился в него, Белый Князь запнулся, приготовленное оскорбление замерло у него на языке. Как люди бранили Огнеяра волчьим выродком, так у волков его звали выродком человечьим. Но никто еще в обоих мирах не произнес ему эти слова в глаза, не поплатившись за это.

– Начинайте! – рявкнул Белый Князь.

Огнеяр с Малинкой на спине подошел к самому пню, в котором сиял Острый Луч, и встал так, чтобы девушке хорошо была видна поляна. И серый поток лохматых спин потек мимо нее. Каждый из волков, проходя, поворачивал морду, засматривался на сверкающий нож, средство и символ власти над волчьим племенем, а Малинка вглядывалась в их морды, заглядывала в зеленые глаза. Она не знала, не задумывалась даже, по каким признакам отличит Быстреца, но была уверена, что узнает его, как только увидит. Ведь это он же, ее любимый, ее жених и почти муж, только в другой шкуре, как в новой одежде. Ведь и под серой шкурой он прежний. И Малинка бесстрашно вглядывалась в волчьи морды, выискивая в них знакомые черты. Она так часто за эти полгода пыталась вообразить Быстреца в волчьем облике, что уже мысленно видела его. Нужно было только, чтобы он прошел мимо нее – и они снова будут вместе.

Серые спины текли через поляну бесконечным потоком. Глаза у Малинки заболели, голова кружилась; краем глаза она замечала, что в небе совсем сгустилась тьма, но на поляне было светло – ее ярко освещал Острый Луч. Все пространство вокруг пня, где она стояла и где проходили волки, было залито белым светом. Руки и ноги Малинки затекли от неподвижного сидения на спине Огнеяра, веки от напряжения сами собой опускались, но она боялась зажмуриться даже на миг, боялась пропустить хоть одного зверя.

Огнеяр тоже смотрел. Его взгляд отличал прирожденных волков от оборотней, и он высматривал в стае только оборотней. Их оказалось не так уж мало, и Огнеяр все больше злился на Белого Князя. Он виноват, что при нем племя слабо размножается, волчицы приносят мало щенков и приходится обращать в волков людей, чтобы племя не ослабело. «Старый пень! – с ненавистью думал Огнеяр о Князе, не отрывая глаз от серого потока. – Неужели забыл, как нужно увеличивать род? Какой же он тогда Князь?»

Между тем тьма сгущалась, наступила ночь. До полуночи оставалось недолго, а не только Малинка, но даже Огнеяр не заметили в сером племени никого, кто показался бы им знакомым. Быстреца здесь не было.

В лесу гулко прокричал филин. Князь Волков, неподвижно, как серебряный идол, сидевший перед пнем, поднялся и лениво встряхнулся. Серый поток остановился.

– Полночь! – объявил Белый Князь. – Довольно. Дальше будете искать завтра. Если вы не передумали…

– Мы будем искать, пока не найдем, – твердо ответил Огнеяр. – И мы найдем, если ты не утаил от нас часть племени.

– Думай что говоришь! – рявкнул Белый Князь. – Ты забыл, кто перед тобой!

– Нет! – Красные глаза Огнеяра без робости встретили взгляд его зеленых глаз. – Я хорошо знаю, с кем говорю. Мы будем здесь завтра в сумерках.

И он повез Малинку прочь с поляны. По пути с горы она еще держалась, только закрыла разболевшиеся глаза. Но едва ветви деревьев сомкнулись за ними и отгородили их от Волчьей горы, как она упала на спину Огнеяру, обхватила его руками за шею и заснула прямо на ходу.

Огнеяр довез ее до полянки под орешником, ставшей их приютом, осторожно опустил на мох и потянулся, зевая, – его тоже утомило зрелище бесконечных серых спин. Ему отчаянно хотелось сбросить волчью шкуру и почувствовать себя человеком, но из осторожности Огнеяр не поддался этому желанию. Всеми чувствами ощущая вокруг великое множество волков, он не хотел остаться совсем безоружным и предпочитал сохранить хотя бы волчьи зубы.

На другой день, когда воздух посерел перед сумерками, Огнеяр и Малинка снова отправились на Волчью гору. Все повторилось: опять Малинка до рези в глазах всматривалась в бесконечный поток серых спин.

Ближе к ночи в душе ее родилось беспокойство: а что, если она так и не найдет Быстреца? Мало ли что могло случиться с ним за эти полгода? Мало ли опасностей подстерегает волка в нелегкой лесной жизни? Испытав это на себе, хотя и недолго, Малинка знала, как трудно выжить человеку в звериной шкуре.

Однажды ей почудилось что-то знакомое в одном из волков – она сама не знала что. Но тот как-то воровато отвернул от нее морду и скорее проскочил мимо. Малинка встрепенулась, проводила его глазами, но он быстро смешался с утекающим в темноту потоком. И тут же Малинка ощутила на себе пристальный взгляд зеленых сияющих глаз Князя.

– Что ты увидела? – требовательно спросил он. – Это был твой жених?

Его вопрос скорее походил на утверждение, он словно хотел услышать «да».

– Нет, – сказала Малинка, и Огнеяр облегченно вздохнул. – Это не он.

Когда прокричал филин, возвещая полночь, Князь Волков выглядел еще более довольным, чем вчера.

– Вы опять не нашли! – объявил он с торжеством. – Может, он не услышал зова? Может, вы пропустили его? А может, он сам не захотел, чтобы его узнали?

– Не говори так! – вскрикнула Малинка, от возмущения забыв страх перед Белым Князем. – Он не может не хотеть! Чтоб человек назад к людям не хотел! Быть такого не может!

– Отчего же не может? – Князь Волков вдруг совсем по-человечески склонил голову к плечу и лукаво посмотрел на Малинку. – Трудно быть человеком – уж я-то знаю! Волком быть легче. Быстрые ноги догонят любую добычу, острые зубы разорвут ее. Когда волк сыт – он счастлив. А человеку нужно для счастья много больше. Разве ты не была сыта в своем роду? Зачем же ты пошла так далеко? Ведь тебя и сейчас… – Он помолчал, словно не решался, но потом насмешливо окончил: – Могут съесть.

– Кто зверем родился, тому не понять, – ответила Малинка и покачала головой. – У людей такое счастье есть, какого сытое брюхо не даст.

– И сколько же ты будешь искать это счастье?

– Сколько понадобится, – вместо Малинки ответил Огнеяр. – Даже если нам придется заглянуть в глаза каждому волку твоих лесов.

– У вас не так много времени! – с неприкрытой насмешкой сказал Белый Князь. – Только до Купалы. Купальская ночь – последняя. В эту ночь стерты грани миров, Надвечный Мир открыт и для людей, все живое может переменить свой облик, потерять то, что имело, и приобрести то, чего не знало. Если до Купалы ты не найдешь своего жениха, он останется волком навсегда. Ночь Чистых Ключей закроет ему дорогу в человеческий мир.

– До Купалы еще долго! – бодро ответил Огнеяр. – Новый месяц, посмотри, только народился, а Купала будет в полнолуние. За двенадцать вечеров мы успеем осмотреть все твое племя.

Этой ночью Малинка спала беспокойно. Слова Белого Князя о Купале, о Ночи Чистых Ключей, грозящей навсегда отделить ее от Быстреца, не давали ей покоя. Ей грезилась стена дремучего густого леса, за которой голос Быстреца звал ее, но она не могла пробиться к нему, только исцарапалась о ветки. Лежа на мху, она металась и невнятно вскрикивала во сне, разбудила Огнеяра. Приподняв голову с вытянутых лап, он прогнал от нее дурные сны, и ему удалось это очень легко – раньше он не умел с такой легкостью касаться чужих мыслей. Вблизи Волчьей горы и Хорсова ножа его чудесная сила прибавлялась, дразня его честолюбивыми мечтами. Острый Луч должен принадлежать ему, ему должны повиноваться бесчисленные дети волчьего племени. Князь Волков… Чем больше Огнеяр думал об этом, тем настойчивее ему казалось, что он сможет завоевать право прыгнуть через Острый Луч. Этот прыжок делает нового избранника Князем Волков. Если же прыгнет недостойный, то сам напорется на клинок.

На третий вечер волков вокруг горы казалось поменьше – большая часть племени уже прошла перед глазами Малинки, и Князь отпустил их по своим угодьям. Но Малинка не думала отступать и упрямо смотрела, смотрела в зеленые глаза. Тонкий растущий серпик молодого месяца уже повис над верхушками елей, светло сияя на темно-синем небе, свет его мешался со светом от Хорсова ножа. Сплетаясь, их лучи совершали непонятное чудо: Малинке вдруг стало казаться, что она видит насквозь проходящих перед ней зверей.

И вдруг словно молния ударила в поляну, мир содрогнулся от Подземелья до Верхнего Неба – она увидела. Все пропало, растворились, как туман, сотни мохнатых спин, потухли бесчисленные огоньки глаз, на поляне остался только один зверь, и со всей ясностью Малинка поняла, что это – он. Никакого внешнего сходства с Быстрецом не было в молодом ловком волке с длинными сухими ногами, но Малинка видела в лучах Хорсова ножа не волка и не человека, она видела внутреннюю суть, дух, единый для живого в любом его облике – его, Быстреца. Сомневаться было невозможно – как невозможно усомниться, что видишь в прозрачной тихой воде озера отражение своего лица.

– Быстрец! – вскрикнула Малинка и чуть не бросилась вперед, так что Огнеяр едва сумел удержать ее на спине и издал короткий раздосадованный рык. Ее неосторожный порыв мог все погубить – ступив на землю здесь, Малинка превратилась бы в волчицу.

– Быстрец! – отчаянно кричала она, протягивая руки. – Я вижу тебя, вижу! Это он!

Серый поток остановился, волки рассеялись по опушке. В середине поляны остался только один. Подойдя ближе, он смотрел в глаза Малинке, и во взгляде его была человеческая тревога и надежда. Слезы полились по щекам Малинки – она столько думала об этом, так мечтала и надеялась, так горячо молила богов, так полно обратила к поискам Быстреца все силы души, что теперь не могла поверить в сбывшиеся ожидания. В последние дни ее душа замерла, придавленная страхом и близостью Надвечного Мира, а теперь она внезапно ожила, словно вскрылась река весной; надежда, радость, любовь и тревога неслись бурным потоком. Она плакала от потрясения, словно разбуженная от долгого глухого сна и увидевшая вокруг страшную явь.

– Это он! – Утирая слезы, Малинка на миг оглянулась на Князя Волков. – Отдай мне его, ты обещал!

– Я не отказываюсь от своих обещаний, – ровно ответил Белый Князь, но Огнеяр видел, что спокойствие дается ему нелегко. – Я обещал снять с него волчью шкуру, если ты узнаешь его. Это будет сделано. Но никто не получает свободу задаром. И я возьму за него выкуп.

– Чего ты хочешь? – глухо спросил Огнеяр.

Его наполнили самые мрачные предчувствия – вот почему Князь Волков так легко согласился отдать им Быстреца. Он задумал что-то еще, и шерсть на загривке Огнеяра дыбилась, как перед дракой. Ему вдруг вспомнилось, как он шел в гридницу Неизмира, чтобы услышать обвинения Взимока и Берестеня. Как и тогда, его наполнило ощущение близкого перелома в судьбе. В тот раз оно его не обмануло. Черный клинок Оборотневой Смерти блеснул перед его глазами, и Огнеяр остро пожалел, что отдал ее Елове, а не взял с собой. Она может убить любого оборотня. Рожденного человеком или рожденного зверем. И этого тоже.

– Если один покидает мое племя, другой должен заменить его. Если она хочет увести своего жениха, она должна дать мне другого человека взамен, – с важностью сказал Князь Волков, и его зеленые глаза смеялись.

– Но где же я возьму… – едва сумела выговорить Малинка.

Ее радость сменилась растерянностью и предчувствием нового горя. Ее обманул этот огромный белый волк с дурным зеленым огнем в глазах, он вовсе не собирается отдавать ей Быстреца. Где ей взять человека на смену?

– Это твоя забота. – Князь насмешливо прищурился и облизнулся, заставив Малинку вздрогнуть. – Или замени его сама. Оставайся в моем племени. Ты смела и настойчива. Для волчицы это хорошо. Ты молода и здорова – может быть, я сам возьму тебя в жены. И один из наших сыновей будет Князем Волков после меня.

Белый Князь издевательски посмотрел на Огнеяра. Последние слова назначались ему.

Волк, стоявший перед Малинкой, шагнул к ней и отрицательно замотал головой, заклиная ее не соглашаться. Ему не нужно было возвращение такой ценой. А Малинка, бледная, как лунный свет, не сводила глаз с найденного жениха, которого вот-вот должна была опять потерять. Все эти долгие месяцы она молила богов вернуть ей его, обещая любую цену за это и прося только назвать ее. И вот цена была названа. Отказаться – вернуться домой одной? Жить, зная, что могла его спасти и не спасла? Зачем тогда жить?

– Я согласна, – тихо, но твердо сказала она и с трудом перевела взгляд на Белого Князя. – Я останусь вместо него.

– В тебе прячется большая сила! – Белый Князь переступил лапами, словно потер руки от удовольствия. – Если ты не хочешь носить волчью шкуру – не надо. Оставайся человеком. Ты будешь моей Хозяйкой. Прежняя умерла два года назад, но я не нашел с тех пор девушки, способной ее заменить. Это будешь ты. Вместе с тобой я подчиню себе все леса на десять, на двадцать переходов по обоим берегам Белезени.

От радости и честолюбивых предчувствий зеленые глаза Князя разгорелись еще ярче, он непрерывно облизывался. А Малинка почти окаменела от ужаса и горя. Он хотел сделать ее своей Хозяйкой. Каждому Сильному Зверю нужна Хозяйка, которая будет его женой, когда он принимает человеческий облик, которая свяжет его с человеческим миром и добавит к силе зверя силу человеческого духа. Малинке вспомнилась Елова, Хозяйка Князя Кабанов. Теперь и она будет такой – Лес наделит ее волшебной силой, но выпьет из нее силу человеческую.

Длинноногий волк слушал их, опустив голову, и вдруг мгновенно бросился на Князя, словно серая молния. Видно, сердце его не выдержало образа Малинки в лапах Белого Князя, ему легче было погибнуть, чем жить, отдав невесту ненавистному оборотню. Белый Князь не ожидал от него нападения, зубы длинноногого звучно щелкнули возле его горла, но могучая белая лапа одним ударом опрокинула его на землю.

– Нет! – вскрикнула Малинка и бросилась вперед. – Нет, ты обещал…

Договорить она не смогла, человеческий голос сменился визгом. В отчаянной досаде взвыл Огнеяр, пытаясь ее удержать, но напрасно. Едва нога Малинки коснулась земли, как неудержимый вихрь захватил и завертел ее, выворачивая все мускулы и перемещая кости. Оглушенная болью, она лежала на земле перед пнем, вытянув серые лапы и запрокинув морду. Волчица среди волков. А Белый Князь торжествующе смеялся.

– Хватит! – рявкнул Огнеяр и шагнул вперед, загораживая лежащую волчицу от зеленых глаз Князя. Больше он не мог сдержать гнева и не выбирал выражений. Старый Хромой оправдал его худшие ожидания. – Все племя убедилось, как ты умеешь держать слово, старый хромоногий пень! Все давно знают, что ты растерял остатки сил, что при тебе в племени не родятся щенки, что ты не умеешь приманивать лесную дичь и гонишь племя на человеческий скот, на стрелы и рогатины! Ты показал всем подлость, какой постыдились бы даже зайцы и лисы! Такой, как ты, не может быть Князем Волков!

Мигом торжество и насмешка на морде Белого Князя сменились яростью. Он шагнул вперед, почти напирая грудью на Огнеяра, но тот не отступил ни на волосок. Глаза его вспыхнули багровым пламенем, так что сам Белый Князь незаметно вздрогнул и с трудом подавил желание отступить. А Огнеяр чувствовал, что сила его прибавляется и бурлит, как весенняя река. Отец не оставил его, и сейчас он готов был драться один со всем Хорсовым стадом.

– За этим ты и пришел, щенок! – рявкнул Белый Князь. – Я знаю – Острый Луч не дает тебе покоя! Ты сам метишь на мое место, двуногий выродок! Ты пришел сюда за своей смертью, и ты ее получишь! Я вырву твое сердце! Я говорил тебе тогда, когда ты в первый раз отнял у меня добычу, – не вставай на моей тропе снова!

– А я говорил тебе: не разевай пасть на то, что тебе не назначалось, – подавишься! – ответил Огнеяр. – Да, я пришел сюда за твоей жизнью. И я ее возьму!

– Ты не уйдешь отсюда живым, сын лисицы!

– Острый Луч увидит смерть одного из нас. Но не сейчас, – сказал Огнеяр, обжигая Князя багровым пламенем своих глаз. – Скоро будет Купальская ночь. Пусть нас рассудит Ночь Чистых Ключей.

– Так и будет, – прорычал Белый Князь, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься на противника прямо сейчас. – Светлый Хорс поможет мне наказать тебя.

– Я приду сюда в Купальскую ночь. А этих двух я забираю с собой. – Огнеяр кивнул на Малинку и Быстреца. Волк лежал на земле, оглушенный ударом княжеской лапы, а Малинка уже поднялась, кое-как подползла к жениху и облизывала ему морду, тихонько жалобно поскуливая.

– Они мои! – снова оскалился Князь.

– Они не твои! Ты должен снять шкуру с одного из них. С любого. А второй – свободен идти, куда захочет. Когда я стану Князем, я верну к людям их обоих.

– Вот когда ты станешь Князем, делай что хочешь! – с притворной насмешкой, больше походившей на судорогу ярости, ответил Белый Князь. – А до тех пор оба они принадлежат к Хорсову стаду.

– Довольно! – сказал Огнеяр. – Все уже насмотрелись на то, как ты держишь слово.

Он подошел к Быстрецу и ткнул его мордой в бок. Мигом волк пришел в себя и сел, поматывая головой. Малинка радостно заскулила. Она так и не научилась волчьему языку.

– Пойдем! – рявкнул им Огнеяр и пошел прочь с поляны.

Малинка и Быстрец кое-как поплелись за ним: Быстрец еще не совсем опомнился после удара, а Малинка чувствовала себя разбитой после превращения и с трудом вспоминала искусство ходьбы на четырех лапах. Волки провожали их молчанием.

…Огнеяр стоял посреди поляны и потрясенно смотрел, как на широком пне бьется в предсмертных судорогах огромное лохматое тело. Оно уже не было похоже на могучего и гордого зверя, который всего какие-то мгновения назад был Князем Волков. Неровная груда бело-серебристого меха билась о пень, над поляной разливался отчаянный вой и визг, полный боли и смертельной тоски. Из этой груды меха торчало сияющее белым лунным светом острие ножа.

Огнеяр и сам не понял, как все произошло. На эту схватку он выходил волком, как и было положено для молодого соперника прежнего Князя. Волчий облик был для Огнеяра не прирожденным, и он чувствовал себя в нем не так ловко, как настоящий волк, но спорить с обычаем и порядком не стал. Князь Волков и сам должен быть волком. Они бились долго, и оба устали; внезапно Белый Князь сумел опрокинуть его и в следующий миг должен был вцепиться ему в горло. Но, как и тогда на площадке перед чуроборским святилищем, Огнеяра взяла в руки какая-то посторонняя сила. Он кувырком перелетел через голову, ощутил, что чужая воля меняет ему облик, толкая к единственному, может быть, способу спастись. Как и тогда, Огнеяр без раздумий доверился этой силе. Тогда на Светела внезапно бросился волк, а сейчас перед Князем Волков вдруг встал человек. Тот не ждал этого и в невольной растерянности потерял какие-то мгновения. А Огнеяр не стал ждать. Сбросив с плеч вместе со шкурой и усталость долгой изнурительной схватки, в привычном человеческом облике ощущая небывалый прилив сил, он схватил Белого Князя за основание хвоста и за загривок, взметнул над головой и с силой бросил его на пень с Хорсовым ножом. Острый клинок вошел в грудь волка и вышел из спины возле хребта.

Несколько мгновений Белый Князь бился в страшных судорогах, царапая лапами землю, рвался в последних приступах ярости, но священный клинок держал его крепко. Много веков молодой князь убивал старого в свете его белых лучей. Но никогда еще самому клинку не доставалось такой славной жертвы. Он принял ее, а вместе с тем принял под свое покровительство и того, кто эту жертву принес.

Умолк отчаянный вой, на поляне стало тихо. Так тихо, что можно было расслышать шепот листвы в дальнем от горы березняке. Полная луна, повелительница самой короткой ночи в году, смотрела с небес на Волчью гору. В глазах у Огнеяра все плыло, он невольно сжимал кулаки, словно сам не понимал, в каком мире он сейчас. Серые волчьи спины по краям поляны казались ему туманом, потускневшие зеленые глаза – болотными огоньками. Он как будто снова стоял на краю болота, в которое мерзкая мара едва не завела Малинку, и обещал девушке свою помощь. Прошедших месяцев словно не было, все время от обещания до его выполнения сжалось в один краткий миг. В этот бросок, которым он отдал Старого Князя священному ножу.

Старый Князь был мертв. Его лапы застыли, когти замерли в концах бороздок, процарапанных на земле. Серебряное сияние его шерсти потускнело, теперь она казалась просто серой. Даже ростом он стал казаться меньше. Сильные Звери живут долго, но и их силе приходит конец. Белый Князь слишком жадно пил из источника своей силы, и сам стал его жертвой.

Огнеяр взял зверя за хвост и сдернул с ножа. Его тело оказалось неожиданно очень тяжелым, и у Огнеяра мелькнула мысль, что придется его жечь – а то вернется. В зверином мире тоже бывают упыри. И первое дело нового Князя – защитить племя от нападок старого.

– Прости меня, Светлый Хорс, – тихо выговорил Огнеяр, кланяясь священному Хорсову ножу. – Я убил твоего старшего сына. Но я заменю тебе его.

И только сейчас, выговорив эти, положенные обычаем слова, он понял, что они означают. Раньше он был сыном Велеса. Теперь у него есть второй, названый отец, – Хорс, а через него он вступает в родство со всеми светлыми богами, носителями света и повелителями солнечного колеса, – Дажьбогом, Ярилой, Трояном^[117] и самим Перуном. Перуном Громовиком, извечным противником Велеса.

Но понять все это сразу было слишком сложно. Огнеяр ощущал только то, что добился своего, одолел противника и завоевал право прыгнуть через Острый Луч. Власть над серым племенем и ответственность за него теперь принадлежат ему.

Десятки волков, свидетелей их схватки, неподвижно лежали вдоль опушки. Они казались грудой серых валунов. Зеленые глаза их потускнели, они были похожи на овец без пастуха.

Кровь старого князя быстро скатывалась с клинка и пропадала в трещинах пня. Серебряный клинок сиял, гладкий и чистый, как прежде.

– Светлый Хорс принял жертву, – объявил Огнеяр. Спохватившись, он повторил свою весть волчьим рычанием и добавил: – Светлый Хорс принял старого Князя в свою небесную стаю. Там он не будет обижен добычей. Земную стаю отныне поведу я. Светлый Хорс благословит наш лов.

Ни один голос не возразил ему. Даже самые старые волки не помнили того давнего поединка, когда нынешний старый Князь был молодым и завоевал себе право водить стаю. Но все понимали, что переживают небывалое. Никогда еще Князем Волков не становился оборотень, рожденный человеком. Князь Волков должен и сам быть волком.

Огнеяр присел на корточки, кувыркнулся через голову, встал на четыре волчьи лапы. В его неспешности был вызов тому смельчаку волку, который попытается отбить у него завоеванное право. Но такого не нашлось. Серое племя было потрясено гибелью старого вожака на священном ноже, а новый вожак, род которого тянулся из багровых языков Подземного Пламени, внушал им не столько почтение, сколько ужас. Теперь каждый из этих хищников, которым сами боги дали острые зубы и назначили питаться живой кровью, ощутил себя беспомощным ягненком в зубах свирепого и всемогущего зверя.

Огнеяр присел, готовясь к прыжку, впился взглядом в сияющий клинок. Его бело-серебристый свет разливался по поляне ровно и спокойно, словно от огня лучины в тихом доме. Но Огнеяру на миг почудилось в Остром Луче какое-то сходство с рогатиной Оборотневой Смертью. Оба клинка, ведшие свой род с небес, обладали чудесной силой, могли помочь, могли погубить. И охотно принимали гибель в расплату за помощь.

Без разбега Огнеяр упруго метнулся вперед и высоко перелетел через нож. Шкура его вспыхнула в белом сиянии, словно загорелась от него. Самому Огнеяру полет показался медленным и плавным, как во сне, белый свет разливался вокруг и слепил его, ему казалось, что он парит в сплошном облаке лунного света, залившего весь мир. Может быть, в этот миг дух его заглянул в Верхнее Небо, в обитель самого Белого Света. Мог ли думать сын Подземного Хозяина, что когда-нибудь будет там? Но Светлый Хорс не отказался принять его в сыновья.

Это уже не был он, Дивий, черноволосый чуроборский оборотень, временами сам не знающий, кто он такой. По другую сторону пня опустился огромный белый волк, его шкура искрилась серебром, глаза горели красными самоцветами. Старое прозвище – Серебряный Волк – теперь лучше подходило ему. Но не только с виду – внутренняя суть его тоже изменилась, и Огнеяр с удивлением ощущал в себе эту перемену. Купальская ночь, Ночь Чистых Ключей, обновила его так, как он не мог и представить. Правду сказал старый Князь – в эту ночь все живое может обрести то, чего не знало, и потерять то, что имело. Старый Князь потерял жизнь, а Огнеяр приобрел силу. Он стал Сильным Зверем, он стал сыном двух богов, был принят Подземным владением и Верхним Небом, его сила возросла многократно. Он стал по-другому видеть мир. Глаза его и уши раскрылись шире, у него появилось множество неведомых ранее чувств. Он за много верст учуял лосиху с теленком и даже удивился, зачем ему это сейчас. И едва он подумал о них, как лосиха подняла голову от зарослей, где кормилась, дернула ушами и послушно пошла к Волчьей горе, лосенок семенил за ней. Огнеяр тряхнул головой, выбросил ее из мыслей, и лосиха остановилась. Теперь он может очень многое.

Оглядев молчащую, застывшую в боязливом почтении стаю, Серебряный Князь выбрал взглядом двух волков, точнее, волка и волчицу, сидящих в некотором отдалении от других. Из Быстреца и Малинки и в волках получилась неплохая пара. Но теперь они смогут вернуться к людям. Оба.

– Подойдите ко мне вы и все оборотни, силой введенные в племя, – велел Огнеяр. – И я клянусь Светлым Хорсом: как бы ни сложилась моя судьба и судьба племени, никто и никогда при мне не будет введен в него силой. Каждый имеет право сам выбрать, какую шкуру ему носить.

В последние дни перед Купалой Милаву несла какая-то волна, она жила, как в лихорадке, словно доживала последние дни и торопилась успеть сделать все дела на земле, а думала при этом только об одном, небывалом, но самом главном деле – поймать берегиню.

Весь день перед Купальской ночью Милава не находила себе места. Недаром это был самый долгий день в году – он тянулся бесконечно, и Милаве уже казалось, что ночи сегодня не будет вовсе. На займище не стихала праздничная суета, в которой Милава почти не принимала участия.

звонко распевали весь день дети и подростки, и голоса их звали Милаву, как тревожный звон пожарного била.

Наконец солнце стало садиться, высоко-высоко засерела легкая тьма. Несмотря на поздний час, никто и не думал спать. Разодевшись в лучшее платье, все собирались на высокий берег Белезени, где ярко пылал костер священного живого огня, призывая старых и малых на велик-день^[118] Огня и Воды. Со всеми родовичами шла и Милава, с красной лентой на голове, с ожерельем из зеленых стеклянных бус на шее.

– Эх, хороша у нас меньшая дочь! – говорил Лобан жене. – Попомни слово – ныне нам ее домой не дождаться, только вено поутру привезут!

Как ни старались Лобан и Вмала прогнать печаль хотя бы в этот велик-день, мысли о Брезе и Спорине отравляли им веселье. Милава теперь оставалась их последней надеждой, и они сами не знали, чего пожелать – чтобы она скорее нашла себе жениха и вышла замуж по всем добрым обычаям, порадовала их внуками, пусть в другом роду, или лучше пусть останется дома, в избе, совсем опустевшей за такое короткое время.

Другие родичи тоже с одобрением поглядывали на нарядную Милаву. И никто не заметил, что на ней надета та самая рубаха, которую она в Ярилин день повесила на березу в дар берегиням. К подолу ее Милава пришила с изнанки крошечную тряпочку с кровью Брезя, оторванную от того лоскута. Вострец шел неподалеку и то и дело ободряюще кивал Милаве: не бойся, сестричка, все будет по-нашему! Он один во всем роду знал, что она задумала.

Ожили дорожки и тропинки, светлая ночь была полна голосов, движения, песен, звуков рожков, свирелей, сопелок. Цепочки костров протянулись по берегам Белезени далеко-далеко, вверх до самых истоков в глухих пущеньских болотах, и вниз, где через много верст Белезень встречается с могучим Стремом и вместе с ним бежит к Истиру. Казалось, сама Земля надела огненное ожерелье, ближние и дальние роды и племена, от северных рарогов до южных светличей, подали друг другу руки в этом празднике, едином для всех детей Матери-Земли и Отца-Неба. Пламя надбережных костров отражалось в воде Белезени, таинственно играло в ее темной глубине.

Пришло время выбирать жертву Ящеру, подводному господину. Ежегодно он требовал жертвы, чтобы не засохли поля и луга; в древние времена, когда люди еще мало знали и не умели разговаривать с богами, каждый год в жертву Ящеру приносили девушку, даже тогда, когда он на самом деле ее и не просил. Теперь же это случалось только в самые тяжелые засушливые годы; этот год был не таким, и подводному господину требовалась не настоящая жертва, а только знак уважения людского рода. Поэтому девушки без страха позволяли вести их к берегу, где будут выбирать жертву. Елова выстроила девушек в хоровод, и они пошли по кругу, запели песню, призывающую подводного господина к выбору. Ведунья стояла в середине хоровода, закрыв глаза и подняв над головой священную рогатину Вешника. Когда песня умолкла, Елова медленно опустила рогатину и плоской стороной клинка коснулась головы Милавы.

Прочие девушки с визгом бросились бежать, а Милава осталась стоять над берегом, в освещенном кострами пространстве. Ведунья цепко взяла ее за обе руки и подвела ближе к воде. Пришел час исполнить волю Князя Кабанов.

– Не бойся, что тебя избрали боги! – тихо шептала она. – Смерти нет, умерший для людей живет для богов и духов, и он богаче князя тем знанием, которую они дадут ему. Любовь лучшего парня не сравнится с любовью Сильного Зверя. Слабая женщина будет сильнее всех мужчин в роду! Это лучшая доля – когда выбирают боги!

Она коснулась сухими руками головы Милавы, где под лентами и новым почелком прятались зеленые листочки, и Милаве показалось, что кто-то невидимый схватил ее за горло, царапнул по груди. Она вскинула руку – на шее у нее был тонкий ремешок с крупным кабаньим клыком, загнутым, пожелтевшим. Милава вздрогнула, сильно натянула ремешок, как будто хотела разорвать. Всю себя она ощутила связанной, опутанной непонятной силой.

Оставив ее, ведунья протянула руки к Белезени и стала протяжно выкрикивать:

– О Ящере-господине, ты даешь воды полям, ты несешь ладьи на спине, ты гонишь рыбу в наши сети! Прими нашу жертву и не оставь нас впредь своей милостью! Прими же ее, она твоя!

Милава стояла, глядя вниз, в глубокую темную воду, в которой дрожало отраженное пламя. От реки на нее веяло прохладой, шум березняка издали долетал до ее слуха, березовые листочки в волосах шептали что-то. Кабаний клык на шее казался тяжелым камнем, тянущим ко дну. Вся слаженная песнь Земли, Воды и Неба нарушилась для нее, острое чувство угрозы заставляло ее дрожать. С усилием подняв руки, Милава сняла ремешок и сразу вздохнула глубоко, свободно.

Рука ее сама собой взметнулась и бросила ремешок с клыком в воду. Милава слышала, как он упал. А далеко-далеко в лесу огромный старый кабан в бешеной ярости вонзил клыки в ствол березы, завыл, зарычал, как десяток самых страшных зверей, взрыл землю могучими копытами, помотал тяжелой головой и бросился бегом через чащу, сметая на своем пути кусты, бурелом, молодые деревья. Как черная молния, Сильный Зверь мчался из глухой чащи, чувствуя, что добыча ускользает от него.

Не замечая воплей ведуньи, Милава смотрела в воду, слушала, стараясь уловить в шуме воды голос божества. Ее подвели совсем близко к краю, перед ней открывалась дорога в иной мир, и Милава жадно вглядывалась в него, уже приоткрывшего перед ней ворота. Елова сказала правду – для природы нет смерти. Смерть зерна есть рождение колоса, и девушка, приносимая в жертву, не умирает – она растворяется в реке, становится прибрежным камнем, белой кувшинкой, мягкой волной, светлым бликом на поверхности воды… может быть, берегиней, светлой, как вода, легкой, как ветерок, прекрасной, как сама Заря.

Кто-то подошел к ней сзади, укутал темным плащом и отвел от края берега назад, а в бегущую воду полетела соломенная кукла в человеческий рост, наряженная в рубаху, с венком в волосах. Елова завыла и запричитала, словно лишилась любимой дочери, а Милаву отвели подальше и там освободили от плаща. Теперь ей нужно было идти домой – этой ночью боги не должны видеть среди живых девушку, назначенную им.

Едва освободившись от плаща, Милава бросилась бежать. Она знала, что ей нужно убежать подальше от Еловы, пока ведунья не заметила, что Милава избавилась от клыка. Девушка ничего не знала о Князе Кабанов, но в уголке ее сознания билась мысль об опасности, неведомой и оттого еще более грозной. А ей нужно было сделать дело, к которому она так долго готовилась, самое важное, может быть, дело ее жизни.

Она бежала через березняк к Святоозеру, березовый шепот указывал ей путь. Еще недавно она и светлым днем не нашла бы дорогу, а теперь священное озеро само звало ее, и она мчалась по лесу, ни мгновения не сомневаясь, точно зная – туда. Самая короткая ночь в году подходила к концу, небо светлело, до красной зари оставалось совсем немного.

Воздух холодел перед рассветом, выпадала роса – та самая живая роса, какой берегини орошают нивы, какую вымаливают у них всем народом в эту священную ночь. Лес вокруг был полон невидимой жизнью, чьи-то голоса звонко перекликались над головой Милавы, чьи-то тени мелькали за стволами берез. Ветви сами отклонялись с ее пути и пропускали ее, сучки не хрустели под ногами.

Деревья расступились, впереди засверкало серебром Святоозеро. Оно было тихо и пусто и тоже ждало, когда прилетят к нему дочери Дажьбога, чтобы попрощаться на долгое время – до нового Ярилина дня. Милава подошла к дубу, росшему почти возле воды, села на траву, спряталась за толстый ствол, прижалась лбом к шершавой жесткой коре в крупных трещинах. Дуб, словно добрый сильный отец, принял ее под свою сень, ей казалось, что она пришла попросить благословения у старейшины перед началом долгой и трудной дороги. Тонкий, чуть горьковатый запах дубовой коры ободрил Милаву, в шорохе листьев над головой она различала: «Не бойся! Иди, куда ведет сердце, – и тебе помогут! Не бойся!» Милава слушала, закрыв глаза, время бежало мимо нее, не замочив даже ее ног. Наверное, так живут берегини, не знающие старости, снова юные каждую весну, свободные.

К шуму листвы примешался другой, мягкий и слаженный, и Милава, как знакомый голос, узнала его – так шумят белые крылья берегинь. Девять белых лебедушек слетели со светлеющего неба на гладь Святоозера, скинули оперения, словно снег осыпавшие берег, со смехом бросились в воду, заплескались. Прячась за дуб, Милава торопливо отыскала среди них ту, девятую, с венком из листьев девясила на светлых волосах.

– Дивница! – шепотом позвала Милава. Берегиня вскинула голову, перестала плескать водой, замерла, прислушиваясь. Это не сестры звали ее, но названное имя, словно невидимая прочная нить, потянуло ее к берегу.

– Дивница! – снова позвал голос, как будто голос самого дуба.

Берегиня вышла из воды и медленно, неуверенно ступая, прошла к дубу. За толстым стволом ее ждала Милава. Они стояли под дубовыми ветвями друг против друга, одна – лучезарно прекрасная, легкая, светлая, а другая – дышащая живым теплом, с румяными щеками и глазами, блестящими, как огонь костра над водой. Милава зачарованно смотрела в зеленые, как молодаятрава, искристые, как роса, глаза берегини и не могла оторваться, забыла, зачем пришла сюда. Из этих глаз на нее смотрел сам Надвечный Мир.

И Милава вдруг вспомнила Огнеяра. Сын Подземного Пламени был далек от дочери Дажьбога, как темный вечер от ясного утра, но все же с берегиней у него было больше общего, чем с Милавой: оба они принадлежали к Надвечному Миру. И душа Милавы, так и не одолевшая памяти об Огнеяре и любви к нему, вдруг неудержимо потянулась туда. Ей хотелось утонуть в этих сияющих зеленых глазах, войти в них и там стать ближе к нему. Чем бы ни пришлось расплатиться за это.

– Кто ты? – спросила берегиня, оглядывая Милаву. – Как твое имя?

– Горлинка, – ответила Милава, как научила ее Елова. Звук собственного голоса пробудил ее от чар, и она торопливо заговорила, стремясь довести задуманное до конца: – Я принесла тебе твою рубаху – ты ее потеряла.

– Да, это моя! – радостно вскрикнула Дивница, оглядывая Милаву, и вдруг взмолилась: – Отдай мне ее! Отдай только до зари!

Глаза ее заблестели ярче, лицо оживилось – она вспомнила о Брезе. Без рубахи она не могла подойти к нему, а ей хотелось еще раз увидеть своего земного жениха перед прощанием с земным миром. Что ей за дело, если он умрет еще до завтра? На другую весну будут другие парни, а она ничуть не состарится и не утратит своей ослепительной красоты.

– Хорошо, я отдам тебе рубаху, – сказала Милава. – А ты за это пообещай мне, что я выйду замуж за моего любимого. Ведь ты можешь так сделать!

– Обещаю, обещаю! – торопливо воскликнула берегиня и тревожным взглядом окинула быстро светлеющее небо. – Скорее! Отец мой уже запрягает коней!

– Это я тоже дам тебе!

Милава сняла с запястья свой простой серебряный браслет, знак девичьей воли и не отданной любви, и надела его на белую руку берегини. Кожа Дивницы была гладкой, нежной, прохладной снаружи и согретой изнутри солнечным теплом Дажьбога. Когда ее коснулось серебро браслета, нагретое на руке Милавы, берегиня вздрогнула, будто обожглась.

– Сим реку тебе имя – Горлинка! – прошептала Милава, зная, что Дуб слышит ее.

Она сняла с головы красную ленту и повязала ее на густые светло-русые волосы берегини, влажные от воды.

– Сим реку тебе имя – Горлинка! – повторила она, удивляясь, как легки вдруг стали ее руки.

Венок из невянущих листьев девясила она сняла с головы берегини и надела на свою голову.

И тут же глаза ее по-новому открылись на мир: предутренний туман рассеялся, она ясно видела каждую былинку на берегу, и корни травы в земле, и ток подземных вод, и движение соков под кожей берез. Что-то творилось в ней самой, волосы зашевелились, словно вдруг ожили, десятки новых листочков березы раскрылись в них и потянулись к свету, зеленый венок окружил ее чело. Ясный свет лился с небес и озарял весь земной мир, Милава задохнулась от красоты мира, подивилась, что не видела этого раньше. Надвечный Мир шагнул ей навстречу и властно звал к себе, и она шла на его зов, не оглядываясь назад.

– Дивница! Сестра! Где ты? Солнце встает! Отец наш восходит на небо! Он зовет нас! – звонко закричали берегини на озере.

Но Дивница не слышала их; щеки ее зарозовели, по телу пробежала дрожь, кровь зажглась новым теплом, которого она никогда не знала. А Милава вдруг увидела чудесно обострившимся взором, как высоко в небе засияли ало-золотые ворота зари, свет бил из-за их створок, словно торопился вырваться на волю и разлиться по всему небосклону. Вот они отворяются, вот вьются в них золотые гривы Дажьбожьих коней, уже стучат их жемчужные копыта по склону Среднего Неба.^[119] Скорей!

Уже не думая, будто кто-то другой неслышно подсказал, Милава торопливо стянула с себя вышитую рубаху с кровью Брезя в подоле; ей казалось, что она старую кожу стянула с себя и сама освободилась, стала легкой, чистой, как роса. Рубашка казалась ей горячей, как кровь, и быстрее, пока не остыла, не растеряла тепло жизни, она натянула ее на плечи Дивницы.

– Сим реку имя тебе – Горлинка! – во весь голос крикнула Милава, и слова ее зазвенели по лесу, отразились от воды Святоозера, рассыпались чистой росой по листьям. – Носить его тебе весь век, не сносить, не сменить, как рубаху с плеч не стряхнуть!

Луч солнца ударил по верхушкам берез, озарил новое лето, ступившее в земной мир. На берегу озера под дубом стояли две девушки: одна в белой вышитой рубахе, с красной лентой на голове, и любой, глянув ей в лицо, признал бы в ней Горлинку, дочку Прибавы и Долголета из рода Моховиков. А вторая, светлая, почти прозрачная, с живыми березовыми листочками в волосах, едва касалась ногами травы, белое лицо ее излучало сияние, на волнах светлых волос дрожали капли росы.

– Дивница! Сестра! Летим! – закричали голоса от озера, и человеческий слух разобрал бы лишь крики лебедей.

Теплый вихрь обнял Милаву и потянул ее к озеру, она стала легче пуха и полетела по траве, не касаясь ее. С разбега она бросилась в воду, Святоозеро качнуло ее и подбросило. «Сестра! Сестра! Дивница!» – кричали вокруг звонкие голоса. Множество лебединых крыльев плескало на нее чистой сверкающей водой, белые лебединые перья осыпали ее, как снег, как яблоневый цвет, теплый могучий вихрь закружил ее и поднял, руки налились невиданной силой и оторвали ее от воды, ветер нес ее вверх, а белые лебединые крылья мягко и плавно поднимали все выше и выше, несли вслед улетающей стае.

Озеро, как огромная серебряная чаша, поворачивалось внизу, золотые солнечные лучи пронизали березняк, стволы берез сияли ослепительной белизной, и каждая березка приветственно махала ей вслед своими зелеными крыльями. Сияющая радость наполнила все ее существо, смывая всю память о прошлом, радость несла ее в небо, к ало-золотым воротам Надвечного Мира. Они были раскрыты во всю неоглядную ширь, золотой свет бил из них, на волне его выезжала багряно-золотая колесница Пресветлого Дажьбога, и Отец Света ласково улыбался девяти своим любимым дочерям.

А на взволнованной поверхности священного озера качалось несколько белых лебединых перышек и венок из листьев девясила.

Глава 5

Девушка в вышитой рубашке осталась стоять на берегу озера. Что-то случилось с ней: ноги отяжелели и прочно стояли на земле, руки утратили белизну и налились красками, а в груди загорелся огонь. Тепло от него разливалось по жилам, и девушка с изумлением прислушивалась к толчкам горячей крови, к стуку сердца. Она открывала глаза и заново рассматривала мир, представший перед ней по-иному. Биение соков, дыхание росы, движение корней скрылось от нее, но каждая былинка наполнилась цветом, небо налилось густой голубизной, зелень травы и листвы била в глаза, свет ослеплял ее, шелест листвы оглушил, земля крепко держала ее ноги, воздух густо вливался в грудь, солнечный луч обжигал кожу, роса окатывала ее зябко-бодрящей дрожью. Ощущения небывалой силы обрушились на нее, как водопад, от прекрасной, неожиданной новизны и силы всего вокруг у нее захватило дыхание, слезы полились из глаз. Мать-Земля крепко сжала в объятиях вновь обретенную дочь, она задыхалась, но слезы ее были слезами восторга.

Горячая человеческая кровь сделала ее другой, она потеряла себя и нашла в новом обличье. Огнем боги оживили человеческий род, вызванный из беспечального дерева; как огонь сжигает дерево, так жизнеогонь сжигает людей за годы их жизни и обращает в прах, но назначенные им годы люди живут так горячо и полно, как это не дано бессмертным и беспечным берегиням. И этот огонь, самое дорогое, что есть между Землей и Небом, отдала ей другая девушка, улетевшая на ее лебединых крыльях. Ночь Чистых Ключей переменила их обеих: каждая из них потеряла то, что имела, но обрела то, чего не знала прежде.

Она сама еще не осознала до конца, что с ней произошло, но новое родство с миром, не с Небом, а с Землей, уже направляло ее путь. «Не бойся! – ободряюще шептал ей дуб на берегу, и она по-старому ясно понимала его речь. – Ты надела новое имя – иди же с ним туда, где тебя ждут. Не бойся!»

И она пошла через березняк к опушке, осторожно переставляя непривычно тяжелые ноги, хватаясь за стволы берез, и белые сестры радостно подставляли ей плечи для опоры. Горячая кровь не переставая стучала в ее членах, огонечек в груди горел и наполнял ее новой, неведомой прежде силой. Шаг за шагом ее ноги ступали все тверже, в сердце крепла вера – этот огонек не угаснет, ни ночь, ни зима не имеют сил его затушить, в самую глухую темень и в самый лютый мороз он будет согревать ее и вести. Это и есть человеческое тепло, одолевающее даже чары Зимерзлы – а ведь она и самого Перуна укладывает спать на половину года.

Она не задумывалась, куда идет, огонек сам вел ее. Миновав березняк и ельник, девушка увидела избушку под замшелой крышей и поняла: первый ее путь – сюда. Здесь ее ждут сильнее всего, сюда ее послал Дуб. Взор ее уперся в темные бревенчатые стены, она протерла кулачками глаза, но видела все то же – для человеческого взора в мире много преград. Но в мыслях ее ожил неясный образ человека – она не знала, что это память, способность видеть прошлое, которая делает человека иной раз более зрячим, чем воздушных детей богов, для которых нет времени, нет ни вчера, ни завтра, а одно вечное неизменное сегодня.

Огонек в груди жег ее, толкал к избушке, и она знала, что там, за этими темными стенами, ждет ее человек, впервые дохнувший на нее этим чудесным огнем. Противный запах полыни заставил ее сморщиться, но не мог больше заставить отступить. Девушка коснулась двери, толкнула, налегла всем телом – прежней силы в ней больше не было, а владеть новой она еще не умела. Дверь с недовольным скрипом подалась, девушка шагнула через порог, боязливо нагнув светлую голову под низкой притолокой, остановилась за порогом, вглядываясь в полутьму.

Брезь приподнялся на лавке, веря и не веря своим глазам. Да, он ждал ее, много дней и ночей ждал, и вот она пришла, его Горлинка, еще более красивая, чем прежде, с чистым сиянием над челом, с мягкими косами, струящимися до колен. Такой она показалась ему в березняке в Ярилин день, но тогда она бежала прочь. Брезь потянулся к ней, стараясь встать и боясь, что вот сейчас светлое видение исчезнет уже навсегда, унося с собой его жизнь.

– Горлинка! – шепотом крикнул он, сердце его кричало, но в груди не было сил позвать громче. – Горлинка, ты…

И новое имя, прозвучавшее вслух, пробудило ее от изумленного оцепенения. Да, это ее имя, прибретенное ею в час перерождения, оно – ключ, отворивший душе дорогу в этот прекрасный мир. Горячие слезы вскипели на ее глазах, горячая волна плеснула из сердца и затопила весь мир. Горлинка не знала, что имя этого огня – любовь, ведомая только смертным, но, повинуясь ему, она шагнула к Брезю, протягивая руки.

– Я… – только и смогла она выговорить, крепко сжимая руки Брезя, горячие и сильные, надежную опору ее в этом новом мире. – Я к тебе…

И сила, больше прежней, вдруг наполнила Брезя. Забыв о своей хвори, обо всем на свете, кроме вернувшейся невесты, вернувшейся навсегда, он вскочил с лежанки и обнял Горлинку. Она подняла к нему лицо, как впервые когда-то – теперь ему казалось, что это было целую жизнь назад. От ее волос тонко веяло девясилом – травой девяти жизней, руки ее были мягки и нежны, как лебединые крылья, а голубые глаза сияли живым человеческим теплом.

Князь Кабанов рвался из чащи к опушке над берегом Белезени. От реки поднимался густой прохладный туман, посланный в благодарность за принесенную жертву, и мешался с дымом угасающих костров. Везде на примятой сотнями ног траве виднелись поблекшие венки, увядшие березовые ветки. Поеживаясь от утреннего холода и позевывая после бессонной ночи, люди прощались с родичами и друзьями из других родов, скликали своих, собираясь восвояси, и многие уже разошлись.

Брусничка брела мимо опушки к стайке сестер, и вдруг прямо возле нее послышался оглушительный треск веток и на поляну выскочил огромный черный кабан. С криком она бросилась бежать, не разбирая дороги; весь берег вмиг вспыхнул истошными криками, женщины бежали, путаясь в подолах праздничных рубах, мужчины всполошенно хлопали себя по бедрам, но ножи и топоры остались дома.

Но оружие было и не нужно. Не обращая внимания на кричащих и мечущихся людей, огромный кабан бросился к береговому выступу, откуда сбрасывали жертву, и завертелся, жадно принюхиваясь. Наконец он различил среди множества следов один, затоптанный за ночь, который был ему нужен. Громко и яростно всхрапывая, зверь бросился к березняку, не поднимая рыла от травы, царапая землю страшными клыками. Миг, и он исчез за белыми стволами, только глубокие отпечатки крупных острых копыт остались в мягкой земле, убеждая, что это не видение. И не к добру явился оборотень на берег на самое утро после Купальской ночи – это понимал всякий. Спасибо Светлому Дажьбогу, не задрал никого!

А Князь Кабанов тем временем мчался через березняк. Теплый след легких девичьих ног вел его по росистой траве. Вот и берег Святоозера. Здесь пахло берегинями – целая стая дочерей Дажьбога плескалась здесь совсем недавно. Презрительно хрюкнув, кабан снова стал искать след и вдруг застыл в недоумении.

След пропал. Девчонка стояла здесь, под дубом, и вдруг пропала, как улетела. Раздосадованно храпя, кабан стал кружить по поляне. И след нашелся снова, совсем близко. Теперь что-то в нем неуловимо изменилось, смешался запах берегини и человека. Но человечьим духом пахло больше, и кабан бросился по новому следу прочь из березняка.

Елова возвращалась в свою избушку, устало опираясь на древко священной рогатины Вешника. Эта ночь так утомила ее, что не хватило сил даже зайти на займище за Милавой. Впрочем, ведунья думала найти девушку в своей избушке. Клык Князя Кабанов сам приведет ее, куда надо.

Дверь избушки сама раскрылась ей навстречу, и через порог ступил Брезь. Елова в недоумении остановилась, не веря своим глазам. Ее беспокоило, жив ли он после ночи, навек лишившей его неземной возлюбленной, а он вышел, здоровый и полный сил, словно все его помрачение и недуг были дурным сном.

И тут же Елова все поняла. Выйдя за порог, Брезь придержал за собой замшелую дверь и помог выйти девушке с двумя длинными, до колен, светло-русыми косами. Над челом ее сиял мягкий свет, видимый даже простому человеку. Елова сразу поняла, кто это, и остановилась перед крыльцом. Она повидала на своем веку немало чудес, но сейчас с трудом могла поверить, что это не сон. Берегиня. Ей удалось. Милава поймала ее. Опять прав Князь – в этой девушке дремлет чудесная сила. Но где же она сама?

Брезь увидел ведунью и улыбнулся. Давно Елова не встречала человеческой улыбки, но по лицу Брезя было видно, что он готов обнять весь мир.

– Утро тебе доброе, тетка Елова! – весело воскликнул Брезь. – Погляди, вот невеста моя, Горлинка.

– Вижу, – бесцветным голосом ответила Елова.

Она слушала, но не слышала дыхания Милавы ни в избушке, ни вообще где-то в земном мире. Зато девушка в вышитой рубахе, стоявшая на крыльце рядом с Брезем, была человеком, в ней бежала живая горячая кровь. Откуда она ее взяла – ведунье было ясно. Во всяком человеке жизнеогня хватает на одного. Сбросишь кожу – обратно не влезешь. Надвечный Мир ничего не дает даром, за всякое благо приходится платить. И Милава заплатила.

Впервые за много лет Елова сама себя не понимала. Она не хотела, чтобы Милава повторила ее путь, согласилась только из покорности Князю Кабанов, и теперь часть ее сознания радовалась, что Милава спасена, недосягаема для прожорливого Сильного Зверя. Но что теперь будет с ними – с ней самой и с Князем Кабанов? Теперь дочь Дажьбога возьмет в свои белые руки власть над Белезенью. Но Князь Кабанов не потерпит здесь светлоликую берегиню.

Опираясь на рогатину, Елова замерла в трех шагах перед крыльцом, лицо ее застыло, как у мертвой, только в глазах переливались сотни непонятных чувств и мыслей.

– Что с тобой? Никак захворала? – удивленно спросил Брезь, все еще улыбаясь своему небывалому счастью. – Может, водички тебе вынести?

Подхватив Елову, парень усадил ее на крыльцо, взял из ее рук рогатину и поставил рядом, прислонил к дверному косяку. Елова слабо покачала головой. Как ему объяснить, что он лишился сестры, что Милава ценой своего духа выкупила румянец его щек, силу его рук, любовь его ясноглазой невесты? Да и что принесет роду его невеста – то ли благоденствие и счастье, то ли раздоры с Лесом и новые беды?

– Вот что! – Ведунья взяла руку склонившегося к ней парня и слабо сжала. – Жену береги. Милава… В ней теперь защита ваша от Леса. Она – дочь Дажьбога, с ней Отец Света вас от бед оборонит, Князьям Леса в обиду не даст. Милава свой жизнеогонь за нее отдала, сама вместо нее в Верхнее Небо ушла. Такого подарка не всякий брат от сестры получит.

– Что Милава? – Брезь нахмурился, не понимая, но чувствуя что-то страшное. – Где она?

– У невесты спроси. Она знает.

Брезь недоуменно обернулся к Горлинке и снова залюбовался ею, забыл даже, о чем хотел спросить. А Елова вдруг вскрикнула, прижала руки к лицу и задрожала. Чувство беды и страшной опасности окатило ее с головы до ног; не глазами, не слухом, всем существом она ощущала, как из чащи, ломая ветки и взрывая землю, несется прямо на них смертоносная буря, живое воплощение голодного Леса. Много лет она старалась поддерживать мир между человеческим родом и Лесом; ей ли было не знать, как страшен его гнев?

– Что ты? Что? – Брезь снова склонился к ведунье, но Горлинка положила руку ему на плечо.

Он выпрямился и посмотрел на нее: она была бледна, глаза ее заблестели темной синевой, как небо перед грозой. Тут и Брезь услышал в чаще треск веток.

– Это он! Он! – задыхаясь, в ужасе выкрикивала Елова, и Брезю невыносимо было видеть ужас бесстрастной обычно ведуньи. – Бегите! – едва сумела выговорить она. – Он сожрет вас!

– Да кто? – нетерпеливо воскликнул Брезь.

И увидел. Из-за деревьев вылетела огромная туша с жесткой черной щетиной. Кабан ростом с бычка, с огромными загнутыми клыками, с горящими яростью глазами стоял прямо перед избушкой, и из пасти его вырывался хрип. Чувство злобы и ненависти ударило Брезя, слабо вскрикнула Горлинка у него за спиной. На нее и был устремлен горящий взгляд оборотня. Только миг помедлив на опушке, он черной молнией ринулся к крыльцу. Елова закричала, вскинула руку, словно умоляя его остановиться.

А Брезь, не помня себя, схватил прислоненную к косяку рогатину, перевернул ее острием вперед и соскочил с крыльца навстречу оборотню. Он никогда не видел Князя Кабанов, но сразу понял, кто перед ним и с чем он пришел. И Брезь не намерен был отдавать Лесу свое счастье и благоденствие рода, купленное у Надвечного Мира такой дорогой ценой. Страха он не чувствовал; кто-то другой, неизмеримо более сильный, невидимо встал за его плечами и направил его руки. В Брезе вдруг проснулась сила всех тех десятков рук, что за прошедшие поколения держали священное оружие.

Как на простом лову, Брезь упер в землю длинный конец древка и выставил вперед острие из черного железа. Молнией мчавшийся кабан не ждал такой встречи; на бегу он не успел остановиться, и черное острие по самое перекрестье вошло в его грудь.

От страшного удара Брезь упал, словно сама земля дернулась под ногами, и откатился в сторону, но Оборотнева Смерть продолжала стоять и держать на себе зверя, словно вовсе и не нуждалась в помощи человеческих рук. Теперь она отплатила Вешничам за кровь и мед, которыми угощали ее восемь поколений.

Кабан забился, завыл, зарычал, крик его эхом разлетался по всему лесу, воем отдавался в вершинах деревьев, так что сердце леденело и уши закладывало. Огромные острые копыта скребли землю, но рогатина не давала двинуться; железо пронзило сердце оборотня, из пасти хлынула кровавая пена, и Князь Кабанов рухнул на землю. Гром грянул над лесом, земля содрогнулась, порыв ветра рванул деревья, вершины елей бешено мели небо, в дуплах отдавался последний вой поверженного Зверя. И стало тихо.

Мгновение застыло, поляна была неподвижна, как отражение безветренного дня в тихой воде. Елова скорчилась на крыльце, Горлинка застыла у двери, а Брезь лежал на мху лицом вниз в нескольких шагах от кабана. Перед мордой зверя растекалась огромная лужа темной крови, кровь быстро сохла на загнутых клыках.

Горлинка сошла с крыльца, склонилась к Брезю, позвала его, провела рукой по его волосам. Брезь приподнял голову, медленно сел, держа глаза зажмуренными, потом провел ладонями по лицу и открыл глаза. Сразу взгляд его наткнулся на убитого кабана, он вздрогнул и быстро вскочил на ноги.

– Все, все, мой родной! – Горлинка мягко взяла его за локоть. Брезь обернулся к ней, лицо его смягчилось. – Оборотнева Смерть убила его. Он больше не встанет.

– Вот уж верно, – медленно отозвался Брезь. – Оборотнева Смерть убила. Я бы не смог. Она сама. Как же так? – Брезь удивленно посмотрел на резное древко, торчащее из огромной щетинистой туши. Только теперь, когда все кончилось, он начал задним умом осознавать, что и как произошло. – Я и не подумал сгоряча, за что схватился. Говорили ведь, что Оборотнева Смерть силу утратила. Чуроборского оборотня она ведь не била. Когда князь у нас рогатину купил. А тут…

– Не во всяких руках священное оружие бьет, – мягко сказала Горлинка. – Разве вы не знали? Оборотнева Смерть обретает полную силу только в руках потомка Вешника. У другого она что палка простая. Продать-то благословение предков можно, – Горлинка и сама не знала, что в чем-то повторяет слова Еловы, – да чужое благословение купить нельзя. Напрасно князь и пытался.

– Вот как? – Брезь потер лоб, медленно соображая. – Выходит, пойди я тогда в Чуробор с оборотнем биться… Я бы его убил?

– Убил бы, – подтвердила берегиня.

– А ведь мне Елова говорила. – Брезь перевел взгляд на ведунью, так и сидевшую, скорчившись, на нижней ступеньке крыльца. – Говорила, что сама Оборотнева Смерть будто меня выбрала… Что я сам ее в Чуробор нести должен…

– Теперь сам видишь – чужой судьбы не выпросишь, от своей не уйдешь. А уйдешь – себе же на гибель. Суждено тебе носить священное оружие – само оно тебе в руки пало. А хотел уйти – едва жив остался.

Пока Брезь обдумывал ее слова, Горлинка подняла лицо к небу, прислушалась к далекому шуму Леса и тихо сказала:

– Этой ночью в Лесу погиб еще один Сильный Зверь. И появился новый. И в нем сила многих. Скоро мы увидим его.

– Кто это? – спросил Брезь, и в голосе его после потрясения появилось беспокойство. После только что произошедшего ему вовсе не хотелось снова встречаться с Сильными Зверями.

– Этого я не знаю, – грустно, стараясь скрыть сожаление, ответила Горлинка.

Раньше она могла знать больше. Но человеческий жизнеогонь тоже не дается даром.

Брезь услышал грусть в ее голосе, но тут же в нем с новой силой вспыхнула любовь к ней, чувство счастья, что теперь она навсегда с ним. Он обнял ее, прижал к себе ее голову и поцеловал тонкие волосы, еще пахнущие девясилом. Горлинка положила голову ему на грудь и облегченно вздохнула. В тревогах и опасностях земного мира у нее есть надежный защитник.

Елова меж тем поднялась на ноги, шатаясь, как былинка, шагнула к лежащему кабану. Ухватившись за резное древко, она с усилием вырвала острие из тела и тут же выронила рогатину – Оборотнева Смерть мягко упала на мох. Черный клинок по самое перекрестье был покрыт темной кровью – теперь рогатина сыта на много лет.

А Елова сделала еще шаг и упала на колени возле мертвого зверя. Точно слепая, она медленно провела рукой по его морде, и ей вспомнилась маленькая девочка, потрясенная услышанным Словом, двадцать пять лет назад впервые встретившая Зверя на этом самом месте, где он сегодня встретил свою смерть. Казалось, двадцати пяти лет не бывало, они сжались в один краткий миг – от рождения до смерти. Та девочка была живее седой морщинистой женщины. Елова не могла осознать произошедшее, земля качалась под ней, опушка леса кружилась. Он был мертв, как камни. И сама Елова словно каменела – как стыла его темная кровь, так и в ней угасал огонь жизни. Двадцать пять лет он был ее силой, а она была его душой; духи их слились когда-то на этой поляне воедино, и разлучить их не могла даже священная рогатина.

Дух каждого возвращается туда, откуда он родом, в тот край Надвечного Мира, о котором мечтается от рождения до смерти. Дух коня скачет по бескрайним пастбищам, дух рыбы резвится в чистой воде, пастух находит за воротами Неба многочисленные упитанные стада, охотник – леса с непуганой изобильной дичью. Вот и Князь Кабанов вернулся в Вечный Лес, где шумят бескрайние дубравы, мягкая трава усыпана спелыми желудями, в прохладных ельниках ждут лежки с рыжей водой. И нет там острых рогатин, ни охотник, ни волк не грозят кабану. Есть там и эта самая полянка, и на ней стоит избушка, сухая и теплая. Когда наступает вечер, молодая девушка с длинной русой косой разводит огонь в очаге и открывает дверь, чтобы свет огня издалека был виден тому, кого она ждет. Молодой зверь выйдет на поляну, ударится о землю и ступит на крыльцо в человечьем облике. Там их не стережет старость и бессилие – в Вечном Лесу они будут вечно молоды. И потомство их населит шумящие дубравы, а носить ли обличье кабана или человека, каждый выберет сам. Цепи прирожденного облика тяжелы только в земном мире.

Глаза Еловы медленно закрылись, и она, словно в великой усталости, опустила голову на щетинистый бок мертвого зверя, ее слабые руки обнимали его огромную голову.

– Тетка Елова! – в недоумении окликнул ее Брезь. – Что с тобой?

– Не трогай ее! – Горлинка удержала его. – Не зови. Она ушла за своим Князем. Их дом теперь в Вечном Лесу. Они были вместе здесь и навечно будут вместе там, у Отца Стад.

– Как мы с тобой, – тихо сказал Брезь.

Он не отрывал глаз от тонкой фигуры Еловы, прижавшейся к огромному черному боку, от ее седой косы, упавшей на окровавленный мох. Ему смутно казалось, что он узнал больше, чем положено знать простому человеку.

– Да, – так же тихо откликнулась Горлинка. – Как мы с тобой.

Брезь осторожно поднял с мха Оборотневу Смерть. И едва он коснулся резного древка, необыкновенно теплого, словно согретого пролитой кровью, на него обрушилась волна звуков, запахов, чувств со всего бескрайнего Леса. Здесь был плач по мертвому, хвала победителю, страх перед будущим. Лес лишился Князя – кто придет ему на смену? Брезь стоял один против дремучей стены, чувствовал на себе сотни и тысячи глаз, и все чего-то ждали от него. «Ты убил нашего Князя! – кричали ему птицы и звери, травы и деревья. – Теперь ты в ответе за все!»

Верно и просто говорят старики: от судьбы не уйдешь. Судьба сама втолкнула ему в руки священное оружие рода, как ни пытался он избавиться от нелегкой чести. Но судьба позволила ему взять и то, чего ему не было назначено: светлая дочь Дажьбога в облике его смертной невесты напоминала об этом. Повелитель Леса был мертв, сестра Милава тоже покинула земной мир. Многое изменила Ночь Чистых Ключей, ненадолго стирающая грань между мирами. Мир, встретивший первый рассвет Дажьбога, был совсем не тот, что провожал вчера последний закат Ярилы. Одна эта ночь сделала то, что делает с человеком целая жизнь, в которой он теряет то, что имел, и обретает то, чего не знал прежде.

Сильного Зверя может убить только другой Сильный Зверь. На памяти ныне живущих не случалось такого, чтобы Князь Леса погиб от руки человека. Только пращур Вешник мог сделать подобное, но оружие в его руки вложил сам Сварог, да и было это у самого истока рода, все равно что до начала времени. А теперь?

Даже если бы в ясный день огненный столб пал с неба прямо на крыши займища, Вешничи не были бы так потрясены. Стоя над недвижными телами Князя Кабанов и Еловы, мужики с сединой в бородах чувствовали себя растерянными и испуганными, как дети, оставшиеся без защиты взрослых. Двадцать пять лет Елова примиряла их с Лесом и объясняла его волю, и вот она мертва. Ее не любили и частенько поругивали украдкой, но с ее смертью каждый почувствовал себя осиротевшим. И мертвый Князь Кабанов внушал еще больше страха, чем живой. Как он отомстит роду за свою смерть? И кто придет ему на смену? Не тот ли Князь Волков, чей вой всю зиму повергал людей в ужас, который уже показал свою страшную силу?

Все сразу не укладывалось в головах, не привыкших к таким потрясениям. Брезь, которого считали почти мертвым, стоял возле крыльца избушки живым и здоровым. Оборотнева Смерть, которую считали утратившей силу, была обагрена кровью Сильного Зверя. Но больше всего поражала девушка, которую Брезь за руку вывел из избушки.

Лицо ее было знакомым лицом Горлинки из рода Моховиков, но это была не она. Глубокое сияние ее голубых глаз, строгая красота ее лица были рождены Верхним Небом. При виде ее по поляне пронесся удивленный гул, но никто не сказал ни слова.

– Это невеста моя, Горлинка, – сказал Брезь, держа девушку за руку. – Она из Надвечного Мира ко мне пришла и останется с нами.

– А как же… это… – Берестень растерянно ткнул в сторону Князя Кабанов и тут же спрятал руку за спину, словно мертвый кабан мог его укусить.

– Они ушли в Надвечный Лес, – сказала Горлинка, и все вздрогнули от первого звука ее голоса, нечеловечески прекрасного. – Отец Стад принял их. Нам осталось только предать огню их тела.

– А они… того… не навредят? – опасливо спросил Берестень. Все остальные из пришедших на поляну отмалчивались за спиной старейшины.

– Нет. – Горлинка успокаивающе покачала головой. – Я пришла, чтобы дать роду Вешничей покой и изобилие. Отныне вы не будете приносить жертвы Сильным Зверям. Полей ваших не тронет град и ветер, а в колодцах не иссякнет вода даже в самую жестокую засуху. Приплод вашей скотины будет обилен, как звезды на небе, а Моровая Девка и Коровья Смерть забудут дорогу к вашим домам. Отец Света отныне поведет ваши судьбы.

Вешничи слушали, не сводя глаз с прекрасной светлой девы, но на лицах их не было радости. Ее слова были сладким сном, слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Ведунья и Кабан, их прежние покровители, не самые добрые, но привычные и надежные, были мертвы, будущее страшило уже потому, что было неясно. И каждый из Вешничей, спроси его сейчас, предпочел бы вернуть прежнее. Привычка порою сильнее любых обещаемых благ, и каждому хотелось увидеть все так, как было. Но время как река, оно не поворачивается вспять, и ничто уже не будет так, как было. Прежние беды и прежние радости миновали, на смену им неизбежно придет что-то совсем другое.

– Брезь! Сынок! – Из-за спин мужчин выбралась Вмала. На лице ее так перемешались радость от выздоровления сына и тревога за будущее, что ее легко было принять за безумную. – А где Милава? Она с вами?

Брезь опустил глаза, не находя в себе сил ответить на тревожный взгляд матери. Он уже понял, чем была оплачено возвращение его невесты из Надвечного Мира. В потрясениях этого утра он еще не осознал потери сестры и не почувствовал боли утраты, но не мог сказать об этом матери.

– Милавы больше нет в земном мире, – услышал он ровный и звучный голос Горлинки. – Она ушла в Надвечный Мир. Отец Света принял ее в свой небесный терем.^[120]

– Она умерла? – выдохнула Вмала. Лицо ее исказилось, она подняла перед собой руки, словно защищаясь от страшной вести.

– Нет, она не умерла. Она продолжает жить в Надвечном Мире. Она улетела на крыльях берегини. Она стала их девятой сестрой.

– Это ты… – прошептала Вмала, словно ей изменил голос. – Ты! – вдруг закричала она, сжимая кулаки. – Ты ее погубила! Из-за тебя! Будь ты проклята!

Лобан бросился к жене, Брезь – к Горлинке. Дочь Дажьбога чуть выше подняла голову, но не отступила назад ни полшага. Вмала кричала и рвалась из рук мужа, проклиная нежить, отнявшую у нее младшую дочь. Еще вчера она готова была любую цену заплатить судьбе и богам ради спасения сына, но не думала, что ценой этой окажется другое ее дитя.

– Она – нежить! – опомнившись, взревел Бебря, словно разъяренный тур. – От нее нам теперь беды! Погубила нашего Князя и Елову! Мы с ней все пропадем!

Вырвав из рук деда Щуряка суковатую палку, Бебря кинулся на Горлинку. Брезь метнулся между ней и дядькой, норовя отбить удар, но Горлинка вдруг вскинула руки ладонями вперед. В ее движении было столько силы, что и настоящий тур остановился бы. Бебря замер, замерли все на поляне, даже Вмала перестала кричать.

А сухая палка, вознесенная над головой Бебри, старая, без коры, с обтертым о землю нижним концом, вдруг прямо на глазах у всех выпустила зеленые росточки. Словно тоненькие зеленые змейки, свежие веточки оплели сухой, до блеска отполированный ствол, распустились листья, мгновенно налились беловатые кругляшки орехов, скорлупа их потемнела – на глазах у всех сухая ореховая палка превратилась в живую ветку орешника, покрытую спелыми орехами, какой была лет десять назад.

Горлинка опустила руки. Бебря медленно опустил ожившую палку, словно она стала вдруг тяжела для рук первого здоровяка во всем роду, ткнул ее в мох и разжал ладонь. Палка не упала, а осталась стоять, мгновенно пустив корни. Из основания ее быстро вытянулись гибкие сильные побеги, и вот уже перед крыльцом избушки стоял молодой ореховый куст.

Вешничи молчали, не сводя с куста глаз, как будто на нем были не простые орехи, а золотые яблоки. Никто больше не проклинал Горлинку, люди застыли в почтительном и трепетном молчании. Дочь Дажьбога показала, что наделена великой силой и что сила ее благодетельна. Она могла бы живого Бебрю сделать мертвым, но она сделала мертвую палку живой. И все же люди не могли признать ее своей. Дочери Надвечного Мира было не место в их кругу.

– Вот что… оно… вот как… – в растерянности бормотал Берестень, держась за бороду. – Вот что! – наконец решил он и поднял глаза на Брезя и Горлинку. Все же смотреть на дочь Дажьбога ему было боязно, и он обращался к Брезю. – Это – оно да! Только вот что. Не знаем мы, к добру ли невеста твоя, к худу ли. Судьбу пытать не хотим и в займище вас не пустим. Живите здесь покуда, а там поглядим.

Не решаясь подать голос, все Вешничи закивали головами. Если в этой девушке дух нечист – ее нельзя пускать в человеческое жилье. Если духи убитых Сильного Зверя и Еловы будут искать убийц – пусть найдут их здесь и не трогают рода. Если новые Сильные Звери придут за жертвой – пусть возьмут ее здесь. Род должен быть вне опасности. Так гласят законы предков, позволившие человеческим родам выжить в беспощадной борьбе с Лесом.

– Будь по-вашему, – сказал Брезь. – Только Оборотневу Смерть я вам не отдам.

– И не возьмем! – Берестень замахал руками, словно ему предлагали ядовитую змею. – Тебе она подчинилась – тебе и владеть.

– Вы увидите, что я не принесу роду зла, – сказала Горлинка. – Ваши беды отступят. Скоро вы увидите, что урожаю на ваших полях позавидует все племя дебричей.

– Как увидим – так милости просим в займище! – ворчливо отозвался Берестень. Он еще косился на ореховый куст, но поуспокоился. – А покуда мы вам не родня!

Провожая глазами удаляющихся вереницей родовичей, Брезь вспомнил о Спорине. Она и ее жених хотели убежать от общей беды и теперь где-то борются с Лесом в одиночку. Он сам встретил свою судьбу с открытыми глазами и тоже остался один. То есть вдвоем с невестой, которая была прекрасна и могущественна, но все же не совсем принадлежала к человеческому роду. Его судьба во многом завидна, но во многом нелегка. Горлинка еще не знала человеческой доброты и сострадания, ей только предстояло научиться им.

Одно Брезь знал твердо – что бы ни случилось, он не покинет ее и не отпустит от себя. Он любил ее, как саму жизнь, и она слишком дорого ему досталась. Один раз он пытался выбрать дорогу полегче, и это научило его не сворачивать с трудной дороги своей судьбы.

На седьмой день после Купалы Огнеяр снова был в знакомых местах. Конечно, он мог бы добраться сюда и быстрее, но семь его спутников с трудом вспоминали искусство ходьбы на двух ногах. Первые два дня после возвращения в человеческий облик Лисогоры не могли даже стоять, у них жестоко болели спины и кружились головы, ноги подгибались под тяжестью тела, которое перед этим целых полгода опиралось на четыре лапы. Огнеяру самому пришлось учить парней и мужиков заново ходить на двух ногах и владеть руками – хотя бы кусок ко рту поднести и откусить, а не рвать прямо на земле, прижимая лапой. А речь! Оборотни не забыли человеческий язык, но говорить могли с большим трудом.

Непривычные обязанности няньки злили и одновременно смешили Огнеяра, Морок^[121] и Вела^[122] не сходили у него с языка и, уж наверное, все извертелись в своих владениях от столь частых упоминаний. Но на третий день уже можно было двигаться в путь. Лисогоры выломали себе по крепкому посоху и нестройной вереницей продирались через лес вслед за Серебряным Волком. Все полгода они выли от тоски по человеческому миру и взывали к богам, а теперь тайком завидовали Огнеяру – он-то пробирался по лесу на четырех лапах и горя не знал. А им идти домой в волчьем облике он не позволил.

– Учитесь теперь, пока никто не видит! – сказал он, перекрывая их стоны и вопли после обратного превращения. – А то родня домой не пустит.

Зато Малинка и Быстрец были счастливы, как дети. Малинка, не успевшая за неполных полмесяца растерять привычки человеческой жизни, сама обучала жениха и стоять, и ходить, и говорить. Честно говоря, Быстрец был скорее похож на Лешего, чем на жениха. Кроме Малинки, разве что родная мать узнала бы его теперь. За эти полгода он изменился: похудел и от этого стал казаться выше ростом, в чертах его побледневшего без солнечных лучей лица застыла звериная замкнутость и неподвижность, глаза запали и поблескивали зелеными искрами. Одежда, бывшая на нем в вечер свадьбы и нещадно мучившая его все эти месяцы, так потерлась и истлела, что любой бродяга-изгой^[123] рядом с ним показался бы щеголем с вежелинского торга. Но для Малинки во всем белом свете не было никого милее и краше. Сияющая счастьем Малинка напоминала молодую мать, которая возится с ненаглядным первенцем и превращает обучение самым простым вещам в некое священнодействие.

Кроме Лисогоров, Огнеяр нашел в волчьем племени еще почти три десятка невольных оборотней, некоторые были даже из очень отдаленных земель. Нашелся и младший брат Малинки, но он превращаться обратно в человека не захотел. Это он был тем волком, который прошел мимо Малинки во второй вечер на Волчьей горе и отвернулся, не желая быть узнанным. «В волках проще, – сказал он Огнеяру, пятясь назад от сбившихся в кучу оборотней. – Сыт – и слава Хорсу». – «Воля твоя!» – ответил ему Огнеяр, верный своему обещанию. Умом он понимал парня, но сам решил бы иначе. Звериный мир богаче звуками и запахами, сам зверь – либо охотник, либо добыча, обладателю быстрых ног и острых зубов в нем неплохо. Но ясность и простота звериного мира не могут заменить богатства человеческого духа, и сам Огнеяр больше не хотел быть зверем, как в месяц сечен, когда его единственным желанием было убежать от людей. Поглядывая на Малинку и Быстреца, Огнеяр насмешливо пофыркивал, но сердце его щемила острая тоска, отчасти похожая на зависть. Измученные Быстрец и Малинка выглядели смешно и жалко, но Огнеяр, здоровый и сильный, сын бога, наделенный силой Лесного Князя, завидовал их счастью человеческой любви.

Выйдя к знакомым берегам Белезени, Лисогоры свернули к своему займищу. Малинка и Быстрец шли к Моховикам. Правда, там они собирались только показаться, порадовать родичей, а потом тоже идти к Лисогорам. Полгода спустя судьба все же дала им завершить свою свадебную поездку и зажить в семье Быстреца мужем и женой. На прощание они многократно звали Огнеяра в гости, Малинка даже расплакалась от волнения и благодарности – этот оборотень представлялся ей вторым отцом. Огнеяр не привык к столь бурным проявлениям добрых чувств к себе и был рад наконец от них отделаться. У него тоже была дорога, отчаянно манившая и звавшая его. При виде счастья Быстреца и Малинки ему все сильнее хотелось наконец-то увидеть Милаву.

Он так долго не видел ее, что девушка с русой косой уже казалась ему сладким сном, ему не верилось, что она есть на самом деле, что она любит и ждет его. Ждет ли? Может, она и правда забыла волкоглавого оборотня, вышла замуж, уехала от Вешничей? Но Огнеяр не давал воли подобному беспокойству – не мог поверить в то, что Милава забыла его. Она ждет, и уже сегодня, может быть, еще до вечера они увидятся. Теперь-то его не прогонят осиновыми кольями – ведь он вернул домой Малинку и Лисогоров. Он навсегда избавил Белезень от страха перед Князем Волков. Теперь Огнеяр мог мечтать не только о встрече с Милавой, но и о большем. Теперь ее можно просить у родичей. Как Сильному Зверю Огнеяру не нужна была Хозяйка – он сам от рождения был крепко связан с человеческим миром. Но именно человеческое начало в нем стремилось к Милаве, и Серебряный Волк все ускорял свой легкий бег по знакомым тропам. «Как все реки стремятся к Священному Истиру, так мои помыслы стремятся к тебе! – звучали в его голове древние строки, и никогда еще по этим лесам не пробегал волк, несущий в мыслях песни богини Лады. – Как солнечный лик выходит на небосклон, так ты светом входишь в мое сердце!»

Уже недалека была поляна в ельнике, когда Огнеяр почуял неладное. От поляны исходил запах смерти. Его тонкое дуновение разом прогнало все любовные помыслы, уши Огнеяра чутко насторожились, шерсть на загривке вздыбилась. Легкий лесной ветерок нес запах давнего, шестидневного угля, множества людей, запах крови. Крови Сильного Зверя. Впервые отличив его, Огнеяр невольно припал к земле, словно готовясь к прыжку. Но все вокруг было спокойно, и он двинулся дальше.

Посреди знакомой поляны возвышался свежий холм, обложенный мхом. Под этим холмом было большое погребальное кострище. Огнеяр чуял его так ясно, как будто видел сквозь землю. А в избушке Еловы были люди. Огнеяр чуял живой запах мужчины, и с ним еще один, запах человеческого существа, пожалуй, молодой женщины, но он был каким-то странным. Этот дух, хотя и не был неприятным, вызывал у Огнеяра смутное раздражение. В земном мире полным-полно существ, с которыми он никогда еще не встречался. И сейчас ему, видно, предстояла именно такая встреча.

Рубаха Огнеяра по-прежнему белела на ветке возле крыльца. Неслышно кувыркнувшись на мху, Огнеяр подошел к крыльцу и надел ее. За прошедшие дни она не раз мокла под дождем и высыхала на солнце, ее насквозь пропитал тонкий,влажный, островатый лесной запах. Облачение в нее мало помогало возвращению в человеческий мир – человеческий дух совсем из нее выветрился. Но Огнеяр старательно расправил ее на себе, погладил вышитые рукава. В мире людей все же полагается быть одетым.

Он ступил на крыльцо, и в тот же миг дверь со скрипом отодвинулась назад. Скрип ее показался Огнеяру не сварливым, как прежде, а жалобным, и уже по этому скрипу он с внезапной остротой понял – здесь произошли большие перемены.

Но подумать об этом он не успел. Из темной дверной щели на него смотрело лицо молодого парня, и оно было разом непривычно и знакомо до боли. Сходство с Милавой бросилось в глаза Огнеяру и заставило его вздрогнуть. И тут же он догадался, кто перед ним.

На лице Брезя тоже было изумление. Горлинка уже давно беспокоилась, говорила, что к ним приближается Сильный Зверь. Они ждали нового Князя Кабанов и приготовились к встрече с ним, а вместо этого перед Брезем очутился чуроборский оборотень, которого он не видел так давно, что почти забыл его лицо – но сразу узнал. Его было невозможно не узнать. Лицо его хранило звериные жесткие черты, в черных волосах появилась длинная седая прядь, которой не было раньше. Но что ему нужно, откуда он взялся?

– Ты! – изумленно воскликнул Брезь. По первому побуждению он распахнул дверь во всю ширину и шагнул за порог, но тут же опомнился и настороженно спросил: – Ты откуда взялся?

– С Откудовой горы! – грубовато ответил Огнеяр. – А ты-то чего тут делаешь? Где хозяйка?

– Хозяйка в доме, – со странным выражением ответил Брезь, и Огнеяр понял, что они имеют в виду совсем разное.

В руке Брезя он почти сразу увидел Оборотневу Смерть и негромко, протяжно свистнул.

– Что так неласково встречаете? Зачем Почтенную тревожите?

– Сильного Зверя ждали, – сдержанно ответил Брезь.

– Я и есть Сильный Зверь, – спокойно сказал Огнеяр. – У меня к хозяйке разговор.

– Заходи. – Брезь наконец решился и шагнул назад в избу, придерживая дверь и пропуская за собой Огнеяра.

Темная избушка освещалась только открытой дверью, но Огнеяр сразу увидел возле очага стройную женскую фигуру в белой рубахе. Девушка с двумя косами подняла к нему лицо, и Огнеяр замер на пороге. Черты мимолетно виденной Горлинки давно стерлись из его памяти, он не обратил внимания на облик этой девушки, занявшей место хозяйки, но сразу учуял ее внутреннюю суть, ее дух, отличающий детей Надвечного Мира. Дух берегини.

– Войди, – пригласила она его. – Садись. Будь нашим гостем.

– В гости зовешь? – спросил Огнеяр и шагнул от порога к очагу, не отводя глаз от девушки. – Или теперь ты здесь хозяйка?

– Теперь я хозяйка, – подтвердила девушка. – Прежняя ушла.

– Ее могила на поляне?

– Да. Ее и прежнего Сильного Зверя.

– Кто его?..

– Я, – напряженно и твердо ответил Брезь.

Он старался быть спокойным, но его била неудержимая внутренняя дрожь. К ним пришел Сильный Зверь, один из тех, кого они ждали. Встреча с ним решит, войдут ли они снова в род или всю жизнь проживут на этой поляне.

Огнеяр снова присвистнул, посмотрел сначала на Брезя, потом на Оборотневу Смерть, которую парень все еще держал в руке. Огнеяру почему-то не хотелось поворачиваться к ним спиной, на миг в нем ожило беспокойство, напомнившее ему ночь перед чуроборским поединком. Он так и не знал, в чем тайна Оборотневой Смерти, но обостренное чутье Сильного Зверя подсказывало ему, что именно теперь, в руках Брезя, рогатина стала очень опасна для него.

Скользнув внимательным взглядом по длинному черному клинку, Огнеяр заметил, что рогатина сыта и довольна. А чем еще ее можно было так ублаготворить, как не Сильным Зверем?

Больше Огнеяр не стал спрашивать о произошедшем. Гораздо больше его занимало другое.

– А ты кто? – спросил он, глядя прямо в голубые глаза девушки.

– Это невеста моя, – сурово ответил Брезь, и в голосе его была скрытая угроза: попробуй тронь!

– Что же ты с невестой не в роду живешь, как люди, а в глушь лесную забрался? – Огнеяр обернулся к нему.

– Род не принимает нас, – ровным голосом ответила сама девушка.

– Почему? – требовательно спросил Огнеяр.

Берегиня на миг опустила глаза. Она чуяла суть Огнеяра не хуже, чем он ее, и они были друг другу неприятны. Ее сердило, что лесной оборотень с волчьей шерстью на спине так строго спрашивает ее, рожденную от самого Отца Света, но теперь Дажьбог был далеко, законы земного мира получили над ней власть. Это тоже была ее плата за горячее человеческое сердце. А этот красноглазый оборотень имел здесь больше силы, чем она.

Неохотно и отрывисто Горлинка начала рассказывать. Огнеяр слушал, не отводя настойчивого взгляда от ее глаз, иногда перебивал короткими быстрыми вопросами. Когда девушка впервые упомянула о Милаве, в душе его вдруг вспыхнуло беспокойство, и он едва удержался от вопроса: где она сейчас?

– И она… она отдала мне свою рубаху, она дала мне имя Горлинки, и я осталась на земле, – окончила дочь Дажьбога, отводя глаза от горящего взгляда Огнеяра. Она вдруг задрожала, почуяв приближение чего-то страшного.

– А сама она? Где она? – не сдерживаясь больше, воскликнул Огнеяр и подался ближе к берегине.

Ему хотелось схватить ее за плечи и трясти. Он уже предчувствовал какое-то ужасное известие. Гораздо лучше Еловы, лучше любого премудрого чародея он знал, что Надвечный Мир ничего не дает даром.

– Она… – с трудом выговаривала Горлинка. Ей не хотелось отвечать, но горящий взгляд оборотня жег ее и заставлял подчиняться. – Она ушла… Ушла за меня…

– Нет… – потрясенно прошептал Огнеяр. – Как…

Он вдруг почувствовал слабость, словно вся сила, звериная и человеческая, разом покинула его. Горлинка подняла лицо и посмотрела ему в глаза. И в ее глазах он разом прочел, как все было. Он видел, как горячий человеческий дух переливается из одной девушки в другую, давая одной жизнь и тепло, а другой – белые лебединые крылья.

Брезь даже ощутил нечто сродни смутной ревности. Эти двое понимали друг друга гораздо лучше, чем когда-нибудь поймет он сам, они говорили на языке, которого он не знает и никогда не будет знать. Но тут же это беспокойство сменилось другим – как бы оборотень не убил его невесту.

Осознание всего произошедшего вошло в Огнеяра настолько ясно, как будто все случилось у него на глазах. В первые мгновения он ощутил себя невесомым, воспарившим над землей и всеми ее печалями, как будто сам он умер и земные дела больше не имеют для него значения. А потом острое чувство горькой потери пронзило его, как сама страшная Оборотнева Смерть.

Невидящими глазами глядя перед собой, он вцепился в волосы у себя на затылке, медленно согнулся почти к самому полу и вдруг завыл. Дикий, нечеловеческий вой, в котором смешались боль и ярость, заполнил избушку и разлетелся по лесу; Брезю стало жутко, Горлинка в ужасе жалась к нему, прятала лицо у него на груди, жмурясь, как от боли, и все толкала его вон из избушки. Вой смертельно раненного Сильного Зверя закладывал уши, леденил кровь, наполнял чувством, что близка гибель всего мира. Даже у дочери Пресветлого Дажьбога не было сил его выносить.

А оборотень выл и бился головой о камни очага. Для него мир погиб, человеческий мир, к которому он так стремился. Из мира ушла женщина, которая видела в нем человека, которая согревала и раскрашивала для него человеческий мир в яркие цвета сияющего радужного моста. Теперь она сама прошла по этому мосту и ворота Верхнего Неба, недоступные сыну Подземного Пламени, навсегда закрылись за ней. Да, теперь она тоже стала частью Надвечного Мира, но стена, разделявшая их, не исчезла. Она стала ясным днем, а он остался темной ночью. Ночь и день, зима и лето есть неразрывные части одного и того же мира, но им не суждено встретиться. Меж ними на страже стоят утро и вечер, весна и осень, и на крепости этих преград держится мир, утвержденный Сварогом. Теперь никогда не увидеть ему ее доверчивых и ласковых глаз, не услышать слов любви и привета. Надвечный Мир отнял у волкоглавого оборотня почти все, что укрепляло в нем человеческое начало. Сейчас ему представлялось, что все.

Брезь и Горлинка долго сидели на краю поляны, со страхом ожидая, что теперь будет. Оба они были потрясены; Брезь почти забыл о том, что чуроборскому оборотню нравилась его сестра, и уж конечно, он не ждал, что оборотень со звериным сердцем будет так жалеть о ней. Его горе было диким и пугающим, как ревущий ледолом на могучей реке, но искренним, и в этот миг Брезь тоже увидел в нем человека.

Наконец Огнеяр вышел на крыльцо, одетый в свою прежнюю одежду, в которой когда-то приехал из Чуробора. На ходу он оправлял блестящий серебром пояс, а лицо его было замкнуто, как лик деревянного идола, губы плотно сжаты.

– Похвист где? – отрывисто и хрипло спросил он у Брезя, не глядя на них.

– На займище, – ответил парень.

Брезю очень хотелось найти какие-то утешительные слова, но он понимал, что Сильного Зверя ему утешить нечем.

Огнеяр кивнул и пошел прочь с поляны. Свернутая меховая накидка висела у него за спиной, рукоять боевого топора за поясом била по ногам. Казалось, что он отправляется на битву со всем миром, в котором у него отныне нет ни единого друга.

– Никто не знал! – крикнула Горлинка ему вслед, отчаянно боясь, что он уйдет врагом им. – Ни Елова не знала, никто! Я не хотела! Она сама!

Огнеяр медленно обернулся и посмотрел на них. Брезь прижал к себе Горлинку – так тяжел и страшен был взгляд оборотня. Красная искра в его глазах погасла, теперь из них смотрела сама Подземная Тьма. Несколько мгновений они молча стояли друг против друга.

– Я верну ее, – коротко сказал Огнеяр, и в голосе его было спокойствие твердой решимости.

Ничего не прибавив, он повернулся и пошел прочь, и широкие еловые лапы быстро скрыли удаляющегося Сильного Зверя. Ни единого звука от его шагов не было слышно в лесной тишине – будто и не было никого.

На другое утро Вешничи пришли звать Брезя и его невесту вернуться на займище в круг родни. Возвращение Малинки и Лисогоров, их рассказы о смерти жадного Князя Волков убедили всех, что беды отступили и с появлением берегини все окрестные роды будут жить в мире и достатке.

Глава 6

Жатва закончилась, по всем городам говорлинских земель зашумели осенние торги. По Белезени и Истиру потянулись караваны ладей под разноцветными парусами, с резными звериными мордами на носах: соколиными – смолятинские, медвежьими – дебрические, туриными и конскими – заревические и ровнические. Были даже драконы из северного заморья. В Чуробор стекались торговые гости из всех полуночных^[124] и полуденных^[125] земель. Гавань у слияния Белезени и Глубника была полна шума парусов, скрипа сходней, окриков. На торжище перед воротами детинца рядами стояли возы, шумела разноликая толпа. С площадки Княжеского святилища целыми днями поднимались в ясное небо столбы дыма от жертвенных костров. Наибольшие жертвы в эти дни собирали Мать Урожая Макошь и Велес, Отец Скота и Исток Дорог.

На княжьем дворе тоже было шумнее обычного. К князю Неизмиру явились с поклоном купцы из Славена, стольного города речевинов. Князь Неизмир в последнее время почти не показывался в городе и у себя принимал неохотно, но Голована Славенского и его товарищей принял. Славен издавна был известен своими сереброкузнецами. Довольные оказанной честью купцы расстелили на полу в гриднице^[126] несколько широких медвежьих шкур, а на них выложили множество чеканных кубков, чаш, ковшей с цветочными узорами по краям, с коваными утиными и конскими головками на ручках, черненые и позолоченные блюда, достойные только княжеского стола. У молодых кметей и старых бояр разгорались глаза при виде мечей и кинжалов с серебряными рукоятями и ножнами, женщины не отводили глаз от резных ларцов с серебряными чеканными пластинами по бокам и на крышках.

Старшина купцов, Голован Славенский, с почтительным поклоном поднес княгине Добровзоре особый ларец и поднял крышку. Стоявшие за спиной княгини Кудрявка и Румянка ахнули, боярыни тянули шеи, стараясь заглянуть в ларец. Он был полон украшений: ожерелья, подвески, браслеты были искусно сплетены из тонкой серебряной проволоки, блестящее кружево казалось невесомым, и страшно было взять его в руки – а вдруг помнешь? Княгиня осторожно вытянула из ларца длинные подвески, предназначенные для нарядного венца, с голубыми глазками бирюзы, вплетенными в серебряную паутину, осмотрела, со вздохом положила обратно.

– Неужели не возьмешь? – с наигранным изумлением спросил купец. – Для тебя ведь вез, княгиня, берег, в Прямичеве даже показывать никому не стал. Хоть года и идут, а краше тебя во всех говорлинских землях не было и нет. Только тебе таким чудом и владеть.

Княгиня мягко улыбнулась в благодарность. Ей было приятно услышать похвалу своей красоте, но она знала, что это уже неправда. За те долгие месяцы, что она не видела сына, ее знаменитая красота поблекла. Со щек ее исчез румянец, в уголках глаз появилась тонкая сеть морщинок, глаза утратили блеск и потускнели, все лицо осунулось. Она стала казаться даже старше своих тридцати семи лет.

– Куда мне теперь серебро? – негромко ответила она купцу. – Молодой девице больше пристанет. Мое-то время…

– Как добрались, гости торговые? – поспешно спросил у Голована князь Неизмир. Он тоже видел, что красота его жены уже не та, знал и причину, но старался не замечать и не говорить об этом. – Не тревожили ли вас по пути лихие люди?

– На твоей земле, княже, о лихих людях и не слыхали! – Сообразительный купец охотно подхватил новый разговор. – А приключилось с нами такое, что не вдруг и поверишь. Торопились мы скорее к вам поспеть, а из Прямичева через Истир разве что к снегу доберешься. И решили мы, на Сварога и Велеса положась, плыть через леса, по Турье и Волоте.

Слушавшие Голована недоуменно и тревожно качали головами, переглядывались, удивляясь смелости торговых гостей. Путь от Прямичева к Чуробору через реки Турью и Волоту был короче истирского, но и многократно опаснее, так как шел через дремучие леса, нередко посещаемые личивинами.

– Мы на каждом ночлеге Велесу и Перуну жертвы приносили не жалеючи: ведь мимо личивинов плыть – без божией помощи не быть, – продолжал торговый гость. – А у нас товар дорогой – потеряешь, так самому хоть в воду! Вот стали мы с Турьи на Волоту перебираться – так и ждем беды. Не бывало такого года, чтобы там личивины не ждали. А на сей раз глядим – что за диво! Волок расчищен, а у самой Турьи избы новые стоят. Выбегают на нас личивины, десятка три, все с мордами на головах, как бывало, при оружии, да с еловыми лапами в руках. Машут нам. Мы думали биться, а они и говорят: у нас, мол, обычай теперь новый. Платите нам, говорят, мыто^[127] по белке с ладьи, и мы вас сами на Волоту в целости переправим и до самой Белезени проводим, чтобы не обидел кто-нибудь.

Кмети и бояре удивленно загудели, сам князь Неизмир недоверчиво поднял брови:

– Что за чудеса? С каких это пор личивины мыто берут и торговых гостей провожают?

– Так и мы глазам не поверили, княже! – Голован всплеснул руками. – Сами диву дались, я сам так рот разинул, что у меня чуть шлем в желудок не упал! А они и говорят: у нас князь новый, Метса-Пала, священный волк, предок наш к нам вернулся, и все племя наше теперь иными порядками живет. Ну, мы по белке с ладьи отсчитали, и как есть целые до самой Белезени доплыли, без урону. Сам не пойму до сих пор, не сон ли мне привиделся!

Еще в середине его рассказа князь Неизмир вдруг вздрогнул и подался вперед, вцепился в резные подлокотники кресла. Светел, стоявший возле расстеленной шкуры с дорогим и красиво отделанным кинжалом в руках, тоже поднял голову. Тополь, сидевший в углу гридницы, быстро повернулся, отыскивая глазами Кречета. Тот как раз искал его взгляда, и оба кметя из Стаи значительно посмотрели в глаза друг другу. И все подумали об одном.

– И… что же еще? – скрывая волнение, спросила княгиня Добровзора. – Вы не видели его? Их князя?

– Не видали. – Голован с сожалением покачал головой. – Да ему, говорят, не до нас. Он, говорят, личивинов уже в один поход сводил, на Рысей…

– Не на Рысей, на Медведей! – поправил его другой купец. – И побили Волки Медведей, так что те едва в берлогу уползли. Видно, и впрямь новый тот князь – парень не промах, хоть и личивин.

– А нам и хорошо! – опять подхватил Голован. – По белке с ладьи дать не трудно, зато сколько товару в целости сберегли!

Он широко и горделиво обвел рукой сверкающее серебро на мохнатых бурых шкурах – подать свой товар Голован Славенский умел. Но сейчас уже мало кто глядел на эти чудеса.

– А еще-то что про него говорят? – немного хрипло спросил сам князь. – Как, говоришь, зовут его?

– По-ихнему его зовут Метса-Пала. Сие значит – Лесной Пожар. Так они своего прародителя древнего, оборотня волкоглавого, зовут. А теперь, говорят, он вернулся с того света и опять своим народом править сел.

– А еще его зовут – Серебряный Волк, – густым голосом сказал тот купец, что уже раз поправлял старшину.

По гриднице прокатился изумленный гул. Никто не знал, что подумать об этом странном известии – о новом личивинском князе, который победил свирепое племя Медведей и додумался брать с купцов мыто вместо простого грабежа. И многие сразу подумали о том, от чего красота княгини поблекла, а князь с каждым месяцем делался все мрачнее.

Только в глазах Добровзоры при этом известии заблестели волнение и трепетная надежда, а князь нахмурился, глубокая морщина прорезала его переносье, лицо стало темней грозовой тучи.

Кусая губы, Светел бросил кинжал обратно на шкуру. Серебряный Волк! Мало ли почему личивинский вожак может носить такое прозвание. Но, как всегда, быстрее веришь в самое худшее, Светел против воли уже был уверен – это он, Дивий. Уже больше полугода они с князем хотели верить, что ненавистный оборотень пропал навсегда и больше не даст о себе знать. Но вот он… Он ли?

Прямо из гридницы князь Неизмир ушел в свою опочивальню и не показывался до темноты. Старик знахарь, лечивший в последние месяцы непонятные княжеские хвори, сунулся было за ним, но кмети вытолкали его вон. Не желая никого видеть, Неизмир сидел в темной горнице,^[128] не велел даже зажигать огня. Как ни старался он убедить себя, что известие славенских купцов не стоит беспокойства, все равно его не оставляло чувство нависшей беды. Все эти долгие месяцы, ничего не зная о Дивии, он то надеялся, что проклятый оборотень мертв, то боялся, что тот вернется злобным духом. Не раз ему чудилось в ночной темноте движение лохматой тени, виделись горящие красным огнем глаза, блестящие клыки. Даже среди ясного дня беспричинный страх не оставлял князя. Нет и не будет ему покоя, пока Дивий бродит по земному миру.

После полуночи, не в силах больше выносить эту давящую неизвестность, князь тихо вышел из опочивальни и пошел к Двоеуму. Чародей не мог его успокоить, но мог хоть немного рассеять жуткую завесу тьмы. Каждый месяц после того поединка Неизмир побуждал чародея погадать о Дивии. Первые месяцы тот неутешительно качал головой – оборотень был жив и здоров. После Купалы для князя ненадолго блеснула надежда: Двоеум долго бился над чашей и огнем, бросал травы, шептал и смотрел, а потом сказал, что не видит Дивия в земном мире. Сначала Неизмир обрадовался – умер! Но через несколько дней Двоеум, испробовав новые гадания, огорчил его больше прежнего.

– Дивий силу приобрел больше прежней вдвое, – сказал он. – Теперь его сила больше моей ворожбы. Я его не вижу больше. И не увижу, коли сам показаться не захочет.

С тех пор князь утратил остатки покоя. Грозная тень нависала над ним во сне и наяву, он почти перестал есть, потемнел лицом, его волосы быстро седели, словно каждый месяц оборачивался для него годом.

И вот эта новость! Князь личивинов! Князь дикого, многочисленного, воинственного племени! Вчера они побили Медведей. А на кого они обратят свое оружие завтра?

– На меня! – сам себе шептал Неизмир, глядя вперед широко раскрытыми глазами, словно уже видел свою смерть. – У меня нет врага злее его – и я ему первый враг! На меня!

Двоеум жил не в княжеских хоромах, а в веже^[129] на углу стены детинца.^[130] Идя по заборолу,^[131] князь кутался в меховой плащ, с которым не расставался и летом. Из маленького окошка чародея пробивался свет, это немного приободрило Неизмира.

Видно, его заметили заранее, потому что дверь сама распахнулась перед князем. Двоеум сидел возле очага, вокруг него на полу были разложены гадательные амулеты, стояли три чаши с водой – глиняная, серебряная и рябиновая.

– Не вижу я его, княже, – сразу сказал Двоеум. Он знал, что к нему придет сегодня князь, знал и о чем тот спросит. – Большая сила его бережет. Моей ворожбе к нему не пробиться.

– Сделай что-нибудь! – глухо потребовал князь. Он не доверял и Двоеуму тоже, но у него не было человека, которому он мог бы доверять больше. – Не мне тебя учить!

– Есть одно средство. – Чародей сунул в пламя очага тонкую веточку и стал наблюдать, как она горит, как будто это и было волшебное средство узнать правду.

– Какое? Что хочешь делай, только скажи – он ли это?

– Княгиня спит? – вдруг спросил Двоеум.

– Не знаю, – с удивлением и досадой ответил Неизмир. – Давно к себе ушла. Тебе на что?

– В том мое средство. Пока княгиня спит, я пошлю ее дух сына поискать. Я не найду – а она найдет, он ей родной как-никак. А после нам расскажет.

Неизмир помолчал – слишком необычным показалось ему такое средство. Но довольно быстро он решился. Страх перед оборотнем заполнил для него весь мир, он не мог думать ни о чем другом. Даже опасность для жены, которую наверняка таила в себе подобная ворожба, его не остановила – Неизмир просто не подумал об этом.

– Делай как знаешь. Только сейчас же!

Двоеум поднялся на ноги и стал собирать по своим ларцам какие-то мешочки. Набрав четыре или пять, он все их подвесил к поясу и взял свой посох с головой совы. Чародею не требовалась опора, но в важных случаях он всегда брал этот посох. Глянув на резную сову, Неизмир незаметно поежился под меховым плащом: часто прибегая к помощи ворожбы, он в душе боялся ее.

Князь и чародей вдвоем неслышно прошли по заборолу, по переходам и лестницам хором до спальни княгини. Кудрявка спала на лавке в верхних сенях. Двоеум открыл дверь, тихонько заскрипевшую в тишине. Добровзора спала, Румянка лежала на шкурах возле ее постели и тоже посапывала, зябко сжавшись в комочек. Огонь в очаге едва тлел, еще чуть-чуть – и девка проснется от холода.

Двоеум подложил в очаг сухих березовых дров, они быстро занялись, в горнице стало тепло, свет разлился по темным углам. Сделав князю знак отойти в сторону, Двоеум сел на пол возле очага и разложил вокруг себя свои мешочки. Из одного он достал сухие пучки какой-то травы и бросил в огонь. Трава ярко вспыхнула, по горнице пахнуло жаром и поплыл дурманящий сладковатый запах. Неизмир поднял к лицу край плаща, чтобы не вдыхать этого дурмана.

Чародей встал перед очагом, поднял руки ладонями вперед, застыл, как изваяние, шепнул несколько слов – и весь столб легкого дыма пополз к лежанке, овевая спящую княгиню. Добровзора беспокойно заворочалась во сне, Неизмир испугался, что она сейчас проснется. Двоеум вынул из другого мешочка тонкую сухую веточку, поджег ее кончик и стал водить вокруг лица княгини. С горящего кончика ветки тянулся плотный белый дымок, в горнице запахло какими-то далекими краями. Княгиня вдыхала глубоко, словно ей не хватало воздуха, а Двоеум шептал что-то, внимательно вглядываясь в ее лицо.

Потом чародей развязал еще один, самый маленький мешочек, и в ладони его что-то ярко блеснуло. Искра чистого света уколола глаза Неизмира, он зажмурился. В ладони Двоеума лежал крупный, с перепелиное яйцо, прозрачный камень, как огромная капля росы, свет очага играл в его гранях всеми цветами – зеленым, голубым, золотым, красно-оранжевым.

– Сей камень не простой. – Двоеум оглянулся к Неизмиру. – Зовут его – Слеза Берегини. Он взору силу дает волшебную.

Склонившись над Добровзорой, чародей осторожно положил камень ей на грудь. В горнице стало тихо, слышалось только глубокое и ровное дыхание княгини. Двоеум не сводил с ее лица пристального взгляда, Неизмира била дрожь. И вдруг княгиня заговорила.

– Мой волчонок! – произнесла она, и голос ее был ровен, почти равнодушен, только где-то в глубине его проскакивали искры любви и волнения, словно придавленные непосильной тяжестью. – Как далеко ты ушел от меня! Сколько лесов, сколько полей, рек и болот прошел ты! Зачем ты здесь, в этом дремучем лесу? Зачем эти страшные оборотни с волчьими мордами окружили тебя? Я вижу, как они кланяются тебе, как они заглядывают тебе в глаза, ловят каждое слово, но зачем ты с ними? Они чужие тебе. Твой род – не от них, и твоя судьба – не с ними. Ты забыл землю своих предков, ты забыл город, где впервые увидел свет. Ты забыл твою мать. Оставь этот волчий народ, возвращайся домой. Твоя мать ждет тебя.

Князь и чародей напряженно ждали продолжения, но княгиня замолчала. Двоеум осторожно снял с ее груди Слезу Берегини – прежде холодней росы, теперь этот камень стал горячим, как капля крови.

– Все, – одними губами шепнул чародей Неизмиру и бровями показал ему на дверь.

– Что она наговорила! – в раздражении прошипел Неизмир, когда они вышли в верхние сени. На него пахнуло дыханием иного мира, и он не мог сдержать дрожи.

– Она сказала то, что ты хотел услышать, – ответил чародей, бережно пряча Слезу Берегини. – Ее сын – вожак личивинов. Это о нем тебе рассказали купцы. Теперь ты знаешь.

– И что же мне делать? – прошептал Неизмир. На него вдруг накатилась страшная слабость. Именно этого он ожидал, но теперь был так убит вестью чародея, словно дикое войско уже бесновалось под стенами Чуробора и требовало его голову.

– Зачем меня спрашиваешь? – Двоеум на миг поднял на него глаза, и они как-то нехорошо блеснули в свете факела на стене. – Спроси у бояр, у воевод, у кметей. Спроси у своего сердца.

Ничего не ответив чародею, Неизмир пошел к своей опочивальне.

В темных сенях вдруг завозилось что-то большое и мохнатое; Неизмира прошиб холодный пот.

– Волк! – простонал смутно знакомый голос.

Князь прижался к стене, судорожно стиснув рукоять ножа на поясе, желая позвать кого-нибудь и не в силах шевельнуть губами.

– Красные глаза горят. Жгут! Ой как горячо! – в тоске и боли тянул голос, и Неизмир вдруг сообразил, что это Толкуша.

От страшного облегчения у него ослабели ноги, и он сел на что-то в темноте, кажется, на бочку.

Безумная девка выползла из угла, помотала нечесаными волосами.

– Ой, матушка, укрой меня! – тоскливо заныла она, не видя никого и ничего вокруг. – Он идет сожрать меня! Ой как горячо!

Князь шевельнулся. Толкуша взвизгнула, будто коснулась раскаленного угля, метнулась в темный угол и завозилась там, попискивая, как животное.

Дрожащей рукой вытирая мокрый лоб, Неизмир торопливо пошел к себе. Безумная девка вдруг показалась ему зримым образом его собственной души, готовой завыть от давящего страха.

Румянка проснулась, как от толчка, подняла голову, села, оглядела опочивальню. В очаге ярко горел огонь, в воздухе висел незнакомый сладковатый запах, приятный и смутно тревожный. Чувствовалось чье-то недавнее присутствие. Недоуменно потирая щеки, Румянка посидела, потом вдруг вскочила, отодвинула заслонку с окошка, постояла, жадно вдыхая свежий воздух ранней осени, тонко пахнущий первой сыростью и прелой листвой.

В голове ее прояснилось, и она вспомнила свой сон. Ей приснился княжич Огнеяр, впервые за много месяцев. Она видела его среди каких-то странных людей, одетых в волчьи шкуры, он сидел во главе длинного стола, женщины с распущенными темными волосами и некрасивыми узкоглазыми лицами подносили ему турьи рога с каким-то напитком, седой старик дергал струны каких-то маленьких плоских гуслей и дребезжащим голосом тянул песню на непонятном языке, а все чужие люди в просторной палате торжествующе кричали, протягивая свои костяные и медные кубки к Огнеяру. А лицо его во сне испугало Румянку: оно стало каким-то чужим, в нем светилось что-то хищное, черные глаза горели красным огнем. Приснится же такое!

Румянка оглянулась на княгиню, отошла от окошка, получше укрыла княгиню беличьим одеялом. Все-таки надо утром рассказать ей. Она так давно не слышала ничего о сыне, что даже этот сон будет ей интересен. Румянка не знала, что это дух княгини случайно захватил ее дух с собой, и они видели во сне одно и то же. Но и за это княгиня завтра поблагодарит богов – значит, их сон был правдой.

Наутро князь велел позвать к себе Светела. Брат пришел быстро, как всегда. Он был так же строен и красив, только улыбался реже, и в минуты раздумий на его ясном челе появлялась складка почти как у брата.

– Ты больше не расспрашивал купцов? – спросил его Неизмир.

– Я послал людей, они опросили всех купцов, кто плыл к нам с полуночи, через личивинские земли, – тут же ответил Светел. Ему тоже не давали покоя вести славенцев, но он тратил время не на мучительные раздумья, а на дело. – Нашли даже одного, кто сам видел этого князя.

– И что? – Неизмир нетерпеливо впился газами в лицо брата.

Он не сомневался в Двоеумовой ворожбе, но сейчас в нем вспыхнула надежда, что люди видели другого.

– На нем была волчья личина. Купец говорит – это было так похоже на настоящую волчью голову на человеческих плечах, что он до сих пор заикается от страха.

– Личина? – Неизмир посмотрел Светелу в глаза.

Оба они помнили, как голова Огнеяра на их глазах стала волчьей головой. Светел опустил взор.

– Нам нельзя ждать, пока он сам нападет на нас, – чуть погодя заговорил Неизмир. – Мы должны быть готовы. И я знаю, что ты должен делать.

Светел вопросительно посмотрел на него. Он и сам уже думал о походе, но, строго говоря, лезть даже с большим войском в неведомые личивинские леса было безумием. Говорлины уже больше ста лет не ходили походами на личивинов. В их бескрайних лесах не найдет дороги ни охотник, ни воевода, ни чародей.

– Ты должен поехать к глиногорскому князю Скородуму, – сказал Неизмир. – Ничего не говори ему о Дивии, скажи, что о нем уже больше полугода нет вестей. Наследник чуроборского стола теперь ты. И сватайся к его дочери. Наследнику Скородум не откажет. А когда он будет твоим тестем, он и сам захочет, чтобы Чуробор достался тебе. Даже если Дивий и вылезет со своими личивинами из лесов, против него будем не только мы, но и смолятичи. А Скородум тоже умеет водить полки.

– Когда мне выезжать? – спросил Светел.

Замысел брата показался ему очень хорош – пожалуй, это лучшее, что сейчас можно сделать.

– Как можно быстрее. Завтра. Я уже приказал собирать подарки для Скородума и княжны. Если он согласится – он должен согласиться! – играйте свадьбу поскорее. Даже меня не ждите – скажи, что я очень болен и жду тебя дома уже с молодой женой. Торопись. Ведь никто не знает, что задумал оборотень!

Неизмир сжал голову руками, словно тревожные мысли готовы были расколоть ее. Светел ободряюще положил руку ему на плечо, пожал его и вышел. Перед такой дорогой предстояло много сборов, а у него был только один день.

Светел не мог знать, что кое-кто его уже опередил. Безо всякой ворожбы, только выслушав рассказ славенских купцов, Тополь и Кречет поверили, что новый князь личивинов и есть он, Серебряный Волк, вожак их Стаи.

Все эти месяцы они ждали его, бесцельно околачивались по Чуробору и княжескому двору, не желая служить Неизмиру и Светелу, а сами ловили слухи, мечтали о возвращении Серебряного и готовы были устремиться к нему по первому зову. А раз он воюет – им самое место возле него. Не может такого быть, чтобы ему не требовались умелые и преданные воины!

С одного взгляда поняв друг друга, оба кметя тут же бросились вон с княжьего двора. Оставалось только найти Утреча. Во время торгов он целыми днями бродил по площадям, так как очень любил людей посмотреть и себя показать.

– Если надо, я тоже напялю на голову волчью морду! – бормотал Тополь на ходу. – А выть лучше меня ни один личивин не умеет.

– Как мы его только найдем? – сомневался Кречет. – В тех лесах сам Леший ногу сломит!

– Найдем! – отмахнулся Тополь. – У меня на него нюх!

Протолкавшись через толпу на торгу, они скоро нашли Утреча.

Услышав новости, тот едва не подпрыгнул от радости и завопил:

– А чего ждем-то?

– Тебя, болван!

– А я уже бегу!

В согласии его два друга не сомневались. И еще до темноты три всадника выехали из ворот Чуробора. Чтобы привлекать к себе поменьше внимания, они связали длинные волосы в хвосты и спрятали их под ворот рубах, оделись понеприметнее, но взяли с собой все оружие, которое могло пригодиться. Все трое были уверены, что их ждут впереди битвы. Они очень хорошо знали своего вожака.

К началу месяца листопада^[132] три кметя были уже недалеко от истока Волоты, где начинались личивинские земли. По пути Тополю пришло в голову простое и надежное средство найти Огнеяра: не лезть в глухие леса, где можно вообще пропасть, не встретив ни друзей, ни даже врагов, а ехать к лесистой полосе ничейной земли, где пролегал волок между Волотой и Турьей. При князе Явиправе здесь был поставлен город Межень, защищавший волок, но после его смерти личивины отбили этот край опять и не пускали сюда говорлинов. Сами они тоже здесь не жили, но нередко их дружины выскакивали из лесов, грабили купцов или даже ближние поселения и снова исчезали в лесах.

– Раз волчьи морды теперь мыто собирают, стало быть, на волоке постоянно людей держат, – рассуждал Тополь. – У них и спросим, где их князя искать.

– Нашего князя! – поправлял Утреч.

– Если сразу не убьют! – ворчал Кречет, склонный все видеть в мрачном свете. Но Тополь и Утреч отмахивались от его предсказаний.

Осень уже изгоняла с лугов и лесов последние проблески зелени, по ночам становилось очень холодно. Но кмети ехали весь светлый день, не выбирая себе жилья для ночлега, и останавливались там, где их застигнет темнота, по очереди сторожили у костра, а с зарей трогались дальше, охотились по дороге. По обоим берегам Волоты тянулись безлюдные леса, но по берегам нередко встречались маленькие охотничьи избушки, черные пятна старых кострищ, оставшиеся от купеческих караванов. Этот путь был короче, и многие смелые купеческие дружины предпочитали его безопасному, но более длинному пути через Ветляну, Истир и Белезень.

Никто из троих кметей раньше здесь не бывал, но место прежнего города Меженя они узнали сразу. На треугольном мысу над ручьем стоял новенький срубный городок, сверкающий свежеошкуренными бревнами. Над рекой далеко разлетался запах свежей сосновой смолы. При виде его кметям захотелось протереть глаза: не Межень же воскрес из древней трухи? Новенький городок напоминал цыпленка, только что вылупившегося из яйца, – даже рыжие полоски стесанной коры, словно скорлупа, еще усеивали берег и шуршали под копытами коней.

– Того гляди, сам Явиправ навстречу выйдет! – ошалело пробормотал Утреч. – Вы как знаете, а я мертвецов до смерти боюсь!

– Не дрожи, не будет тебе Явиправа! – с издевкой ответил Кречет. – Лучше смотри – тут не Явиправ, а Метса-Пала хозяин.

Тополь протяжно присвистнул, разглядывая ворота городка, обращенные прямо к ним. Над сторожевой башенкой была укреплена огромная волчья морда – в сажень^[133] шириной. Ее покрывали настоящие волчьи шкуры, а глаза были выкрашены красной охрой. При виде ее всем троим сначала стало жутко, а потом они, напротив, повеселели. Ведь красноглазого волка они и ищут.

Из башни их заметили. На забороле раздались торопливые шаги, зазвучали невнятные выкрики. Гостей было всего трое, но они выглядели грозно: рослые, сильные, в волчьих накидках, с длинными волосами, связанными в хвост, обвешанные блестящим оружием. Русоволосый Тополь ехал впереди, а по бокам его румяный Утреч с вьющимися, как у девушки, золотистыми кудряшками и Кречет с нахмуренными черными бровями, смуглый и черноглазый – точь-в-точь три небесных брата День, Утро и Вечер.

– Эй, кто хозяева? – крикнул Тополь, подъехав к воротам. – Отворяй!

– Вам что надо? – ломаным говорлинским языком крикнули сверху.

В проеме сторожевой башенки показался личивин с неизменной волчьей мордой на лице. Снизу можно было разглядеть его широкий рот со слабым подбородком, которого почти не прикрывала реденькая бороденка.

– Ваш князь надо, – уверенно ответил Тополь, невольно подстраиваясь под их исковерканный язык – а то еще не поймут. – Серебряный Волк, Метса-Пала!

На забороле послышался изумленный гул – такого личивины не ожидали.

– Зачем? – снова крикнул старший. – Он здесь нет. Он далеко.

– Покажи к нему дорогу! – потребовал Тополь. – Мы – его названые братья, мы едем, чтобы идти с ним в битву!

В проемах заборола появилось с полтора десятка личин. Казалось, даже мертвые звериные морды с удивлением и недоверием разглядывают незваных гостей. Их облик напоминал самого Серебряного Волка, их уверенный вид и смелые речи вызывали уважение. Но Метса-Пала ничего не говорил ни о каких названых братьях и не велел их ждать. А он все знает, что делается на свете.

– Он вас не ждать, – сказал наконец старший из личивинов. – И он не велел давать никто из дебричи дорога к нему.

– Не веришь? – возмутился Утреч. – А такое – слышал?

Не слушая предостерегающего окрика Кречета, он вскинул голову и протяжно завыл по-волчьи, затянул охотничью песню, которую так часто пел вместе с Огнеяром. Тополь и Кречет сначала невольно схватились за щиты, ожидая града стрел сверху – ведь Утреч объявил о нападении, – но тут же успокоились. Личивины слушали как завороженные. Да, это была песнь Метса-Пала.

– Ну, убедились? – крикнул Утреч, окончив.

– Да, вы из его стая. – Старший закивал мордой. – Мы дадим вам дорога к наш вожак.

В тот же день, не согласившись переночевать в новом Межене, кмети отправились в глубь личивинских земель. В провожатые им отрядили шестерых личивинов. «Ишь, зауважали! – посмеивался Утреч. – Двое на одного метят!» – «Берегут тебя, соловья сладкогласого!» – насмешливо отвечал Тополь. Но личивины и правда им не доверяли: каждую ночь двое оставались сторожить гостей. В первую же ночь Кречет, перед тем как лечь, вынул из-за пазухи маленькую костяную фигурку чура – человечка с туриной головой и большими выпученными глазами. Показав его личивинам, Кречет знаками объяснил, что чур не спит никогда и охраняет их ночью. Личивины понятливо закивали волчьими мордами и даже предложили чуру жирный кусочек мяса.

Путь маленького отряда пролегал по глухим лесам, по едва приметным тропам, иногда по руслам маленьких лесных речек. Часто встречались болота, вынуждая делать большой крюк, – хорошо хоть комариная пора миновала. Иной раз деревья стояли так густо, что путь коням приходилось прорубать.

– Ой, за какие же провинности их боги в такие дурные места загнали? – спрашивал Тополь, сочувственно поглядывая на личивинов.

– За то, что больно рылами страшны! – отвечал Утреч. – А вот что: у них и девки такие же страшные?

– Ой и гнилая же тут нечисть! – Кречет поднимал голову, оглядывал вершины деревьев, будто ждал, что кто-то прыгнет на него сверху, и придерживал за пазухой своего чура. – И оберегов не напасешься!

Однажды так и вышло – с вершины дуба прямо на плечи Тополю спрыгнула голодная рысь. И напоролась на копье, которое кметь вез за спиной острием вверх. От сильного толчка Тополь полетел с коня, рысь с распоротым брюхом дико выла и рвала в воздухе когтями, заливая человека своей кровью. Выхватив нож, Тополь перерезал хищнице горло. После этого он долго ругался, отмывая кровь и грязь из разорванных внутренностей со своей одежды и волос. А личивины устроили вокруг мертвой рыси целую пляску со множеством непонятных обрядов, вырвали у нее сердце и печень и торжественно поднесли Тополю. Тот с брезгливостью отказался, и тогда личивины съели и то и другое прямо сырыми, распевая песни. Один из них, знавший несколько говорлинских слов, кое-как растолковал кметям, что это не рысь, а колдун племени Рысей, который хотел погубить их. А убить его – великий подвиг.

– Э, да ты витязь великий! – Утреч радостно похлопал Тополя по плечу, а тот скривился от боли и отпихнул друга. Когти рыси оставили заметные следы не только на одежде, но и на его собственной коже.

Содрав с «колдуна» шкуру, личивины поднесли-таки ее Тополю и в дальнейшем обращались с ним гораздо уважительнее.

Дней через десять путников разбудили далекие звуки охотничьих рогов. После лесной тишины эти свидетельства близости людей и радовали, и настораживали.

– Охота! – на разные лады радостно повторяли личивины. – Метса-Пала ведет Волков на охоту!

– Это по мне! – Утреч весело тряхнул кулаками. – Не все же зверье будет Тополю на голову падать, знай подбирай!

Кречет оглянулся на него и ничего не сказал. В душе он не переставал тревожиться: а что, если Метса-Пала вовсе не Огнеяр? После того, что случилось зимой под стенами Велишина, едва ли личивины примут в князья кого-то другого, но мало ли что?

Маленький отряд быстро ехал навстречу звукам охоты. Издалека стал доноситься протяжный волчий вой – так когда-то выла Стая, загоняя дичь.

– Славно поют! – уважительно протянул Утреч, прислушиваясь. – А я думал, я один такой на свете соловей!

Кречет прислушался тоже.

– Не прибедняйся, – сказал он через несколько мгновений. – Сожрать мне живую жабу, если это не настоящие волки!

Уши Похвиста беспокойно вздрагивали, но конь стоял неподвижно, как изваяние из серого камня. Выдержке жеребца могли бы позавидовать кони самого Перуна: всю жизнь он носил на спине всадника с запахом волка. Крепко сжимая повод, Огнеяр ждал. В трех шагах впереди осинник кончался, начиналась широкая поляна. Она звалась Ловчей Плешью – много лет личивинские князья именно сюда ездили на ловы.^[134] Но никогда еще, видит Светлый Хорс, не бывало такого лова, как сейчас. Сотня воинов с копьями и тяжелыми луками наготове ждали по всей широкой опушке, спрятавшись под ветвями, а сотня серых волковзагоняла дичь со всего огромного леса. Серебряный Волк собирался вести свое племя в поход на Рысей – войску понадобится много вяленого мяса.

Многоголосый вой нарастал, стал слышен треск сучьев и шелест ветвей, задевающих за бегущие тела животных. Еще не видя ни одного, Огнеяр чутьем Князя Волков различал почти сотню лосей, косуль, оленей, кабанов… несколько росомах попало в облаву, вот уж кого он не звал! Учуяв насмерть перепуганную Старуху-Лесовуху, Огнеяр расхохотался, удивив стоявших вокруг воинов. Он и сам, без помощи Хорсова стада, мог бы приманить все эти лесные табуны, но он берег силу. Она ему понадобится в предстоящем походе, а за власть над волками личивины уважают его еще больше.

За прошедшие месяцы Огнеяр убедился, что они и в самом деле видят в нем священного волка-прародителя. Их убеждение было таким глубоким, а поклонение таким самозабвенным и искренним, что Огнеяра и самого порою брало сомнение – может, так оно и есть? Разве не мог Метса-Пала родиться заново и для этого избрать княгиню Добровзору? Но это было уже слишком – Огнеяр мотал головой, как норовистый конь, и гнал эти мысли прочь. Он и раньше не знал толком, кто он такой, новые сомнения ему были не нужны.

Треск и шорох приближался, усиливался, земля задрожала под ударами сотен копыт. Вот первая щетинистая туша вырвалась из чащи – огромный старый кабан с загнутыми пожелтевшими клыками. В тот же миг из-под ветвей опушки вылетела длинная стрела и вошла кабану точно в глаз – личивины отличались меткостью, а их большие тяжелые луки пробивали даже кольчугу хваленой орьевской работы.

Кабан рухнул там, где застиг его выстрел, а за ним на поляну сплошным валом уже катились бурые спины лосей, увенчанные рогами-лопатами, пятнистые олени, легкие косули, серые и пегие туры, согнанные волками с огромного пространства лесов. Отовсюду свистели стрелы, поражая животных на месте; тех, кто пытался снова скрыться в лесу, встречали копья.

Ловчья Плешь закипела, покрытая бьющимися в предсмертных судорогах животными, везде били копыта, колыхались рога. Рев и стоны повисли над поляной, ноздри Огнеяра дрожали, оглушенные потоками запахов дичи и свежей крови. Волк проснулся в нем, кровавая пелена застилала глаза. Соскочив с коня, Огнеяр с рогатиной выскочил на поляну.

Все перестали стрелять: на лов вышел сам князь. А из чащи вылетел огромный тур, буро-пегий бык с размахом рогов не меньше двух локтей.^[135] Оглушая поляну яростным ревом, он метался из стороны в сторону, ища путь к спасению, но везде его встречали блестящие наконечники копий.

И вдруг он увидел Огнеяра. Наклонив голову с огромными рогами, лесной бык кинулся на него. Со встречного ветра в ноздри ему бил запах волка, вечного врага, и бык взмахивал рогами над землей, норовя зацепить и бросить под копыта легкое серое тело.

Запах крови мутил разум Огнеяра, он ощущал себя не человеком, а волком, кровавый хмель застилал ему взор. Отбросив в сторону рогатину, он выхватил из-за пояса нож, подпустил тура совсем близко, а потом вдруг прыгнул и мигом оказался у него на спине, одной рукой вцепившись в длинный изогнутый рог, а второй сжимая нож. Лесной бык забился, пытаясь сбросить волка, но Огнеяр с силой вогнал длинный клинок ему в шею и сверху достал до гривной жилы.^[136] Оглушая поляну ревом, тур рухнул наземь, и Огнеяр успел отскочить, чтобы не оказаться придавленным. Личивины ликующе выли – охота князя была окончена со славой. Вся поляна была усеяна добычей, так что пройти по ней было бы трудно. А все это он, князь, Серебряный Волк!

Выскочив на поляну, личивины тут же завели хоровод, потрясая оружием, завертелся колдун, стуча в бубен, отгоняя злобных духов. Но это он делал только по обычаю – кто лучше отгонит духов, чем сам Метса-Пала? Личивины разрезали туши, вынимали печенку и сердце зверей, жадно поедали их, с набитыми ртами продолжая прославлять своего князя. В радостный час пришел он к племени Волков!

Огнеяр старался унять дыхание, стоя над поверженным туром. В такие мгновения он сам себе казался всемогущим, как настоящий бог, и это было совсем не плохо. Племя личивинов прославляло его как раз за то, за что родные дебричи боялись – за живое родство с миром зверей и власть над ним. Сейчас он был самим собой, и весь мир казался созданным для него. Эти туши лосей и оленей на мятой желтой листве… пятна крови на взрытой копытами земле… серые личины его племени, исполняющего торжествующую пляску удачной охоты… Это и есть его мир, других он сейчас не помнил.

Вдруг в общем гуле голосов ему послышался какой-то странный звук. Чей-то голос вступал в непонятное противоречие с общим хором, но Огнеяр не мог сообразить, в чем оно. Проведя рукой с засыхающей кровью тура по лицу, Огнеяр попытался вернуться в человеческий мир. Голос… Странно знакомый, откуда-то очень издалека, как будто из глубины собственного сердца, звал его на языке, которого здесь никто не знал, и называл по имени, которого он никому здесь не открывал.

– Огнеяр! Серебряный! Да пусти ты, леший!

В дальнем конце поляны возникло движение, какая-то возня, даже потасовка. Кто-то рвался на поляну из леса, а личивины не пускали – нельзя мешать вожаку, который творит заклинания над добычей. Взметнул ногами в воздухе один из ловцов, разлетелись в стороны, как листья, двое других, мелькнула знакомая золотистая голова… Огнеяр не поверил своим глазам.

– Огнеяр! Да Дивий же, Морок^[137] тебя раздери! – орал Утреч, пытаясь докричаться до своего княжича сквозь личивинский вой. – Ты меня узнаешь или нет? Или тебе теперь в ножки кланяться? Ты в боги сел здесь?

– Утреч… – едва выговорил Огнеяр, думая, что ему мерещится. – Утреч! – вдруг заорал он, сообразив, что это не сон. – Ты!

Разом забыв обо всем – об охоте и добыче, о своих новых званиях и о крови на руках, он перепрыгнул через пегого быка и стрелой бросился через поляну. Рядом с Утречем мелькнули еще два знакомых лица – Кречет с нахмуренными бровями и Тополь со свежей красной царапиной на щеке. Огнеяр и верил, и не верил такому счастью, ему будто вернули его самого, о котором он почти забыл, эти три лица были ему в этот миг дороже и желанней всего на свете – может быть, потому, что он уже не ждал когда-либо их увидеть. Это были лица из совсем другого мира, из жизни Огнеяра, который еще не был Серебряным Князем Волков и священным волком-прародителем.

Воя от радости, Огнеяр хотел обнять всех троих разом; три кметя навалились на него, обнимали, тормошили, били по плечам, кричали и бранились. До последнего мгновения, из-за деревьев наблюдая его схватку с туром, они не были уверены, а нужны ли они ему теперь.

Даже издалека они видели, что Огнеяр стал не тот. Его изменила не только длинная седая прядь в черных волосах, идущая от самого лба, которой не было раньше. Что-то совсем другое появилось в его лице – оно стало лицом то ли зверя, то ли бога, но уже не человека. Только Утреч ничего не желал видеть – и оказался прав. Кем бы ни стал Огнеяр – прежние друзья остались его друзьями.

Добыча была выпотрошена еще на поляне, внутренности и ноги каждой туши оставили в награду волкам-загонщикам, кудесник отправился с туеском меда к священному камню богини Айти-Кирви, Матери Лосей, а охотники с добычей вернулись домой. Женщины и дети, которым нельзя было быть вблизи места охоты, чтобы не навлечь на себя гнева звериных духов, радостно бежали навстречу, и скоро весь поселок Арва-Карха, служивший князю личивинов стольным городом, был заполнен дымом костров и запахом копченого и жареного мяса, сам воздух дышал сытостью и довольством.

Весь вечер и часть ночи личивины пировали, радуясь удачной охоте, наедаясь по привычке впрок, так что больше не лезло даже в самых жадных. Тополь, Утреч и Кречет дивились, разглядывая нынешнее жилище Огнеяра. Личивины жили в полуземлянках, где не клали печей, а разводили огонь прямо в углублении земляного пола, обложенного камнями. Княжеские хоромы тоже были похожи на огромную, шагов в тридцать длиной, избу, на локоть углубленную в землю, но высокую, покрытую дерном, украшенную волчьими черепами над входом и лосиными рогами на крыше. В земляном полу между столбами, подпирающими крышу, были вырыты три очажные ямы, вокруг которых и сидели прямо на полу, на охапках еловых лап, княжеские гости. Только для самого князя имелось деревянное сиденье, украшенное резными узорами из переплетенных тел небывалых животных.

В палате было людно, тесно, душно, шумно – личивины веселились вовсю. Дома они снимали личины, и три дебрича смогли наконец увидеть их лица – скуластые, почти безбородые, с узковатыми глазами и слабо очерченными бровями. Старик пел хвалебную песню князю Метса-Пала, женщины разносили напиток, сваренный из дикого меда и остро пахнущий можжевельником.

Утреч поначалу все оглядывался на женщин, но потом махнул рукой и занялся медом. Невысокие, смуглые личивинки показались ему не слишком красивыми и выглядели существами какой-то иной, не совсем человеческой породы. Темные волосы девушки носили распущенными, а женщины заплетали в причудливый узел, заколотый большой бронзовой или серебряной булавкой.

– Чего хмуришься – это еще самые красивые! – сказал Огнеяр Утречу, заметив его взгляды.

– Если это самые красивые, какие же тогда остальные? – ошарашенно пробормотал кметь. – Вот им бы и впору личины носить.

– Ладно, – непонятно сказал Огнеяр, махнул рукой кому-то и что-то повелительно крикнул по-личивински.

– А быстро же ты выучился по-ихнему! – с удивлением отметил Кречет. – Я за десять дней два слова уразумел. И те – Метса-Пала!

– Да я не учился! – Огнеяр махнул рукой. – Просто как пришел к ним – они говорят, а я понимаю.

– А тогда, под Велишином, понимал?

– Нет. – Огнеяр покачал головой, словно сам только что задумался над этим. – Эх, братцы мои, со мной с тех пор такое…

Он замолчал, не договорив, не зная, как рассказать своим названым братьям обо всем, что случилось с ним. Он был отчаянно рад их приходу, но именно благодаря ему понял, как сильно изменился сам. Теперь в нем был не один княжич Огнеяр, чуроборский оборотень, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава. Теперь в нем жил Князь Волков, существо совсем иного склада, и Огнеяр сам не всегда понимал его. Он часто ощущал, как огромна переполнявшая его сила, она плещется через край и убьет его самого, если он не даст ей выхода. А дав ей выход, он потом сам, опомнившись, боялся себя. Он ощущал в себе разом два непохожих существа, и ему делалось страшно. Он едва мог справиться с той силой, которая вошла в него в прыжке над Острым Лучом. В нем не было равновесия, и он не знал, как его обрести.

– Чего? – спросил Утреч, не дождавшись продолжения.

Но Огнеяр так же молча смотрел перед собой.

Из задней двери в палату вошла девушка, и Утреч радостно ахнул, забыв о тайнах Огнеяра. Это была говорлинка – лет семнадцати, стройная, с длинной рыжеватой косой, милым аккуратным носиком и серо-желтоватыми глазами, едва заметно раскосыми.

– Это откуда? – радостно спросил Утреч.

– В подарок привезли! – Стряхнув задумчивость, Огнеяр насмешливо фыркнул. – Я ее Лисичкой зову.

Когда он пришел к личивинам и объявил, что отныне будет ими править, прежний вожак Кархас на радостях предложил ему выбрать себе любых из его шести жен. Огнеяр выбрал двух попригляднее, – а то уважать не будут. После удачного похода на Медведей ему торжественно вручили пять самых красивых пленниц. Но священный вожак Метса-Пала уделял им немного внимания и скучал. Решив, что их женщины ему не нравятся, преданные воины отправились на Турью и украли из ближайшего говорлинского рода молодую девушку, надеясь порадовать своего князя привычным говорлинским лицом. Огнеяр и правда был рад. Девушка была так отчаянно напугана похищением, личивинами и его собственным горящим взглядом – все ближние роды уже были наслышаны про нового личивинского князя, оборотня с волчьей головой, – что Огнеяр был тронут слезами на глазах говорлинки.

Вид ее лица и порадовал его, и причинил боль напоминанием о Милаве. Он старался забыть ее, но не мог, каждое женское лицо напоминало ему о ней. Он не сделал Лисичку своей женой, но оставил у себя и был доволен, что есть с кем поговорить на родном языке. Постепенно она перестала его бояться и даже стала в глубине души жалеть – сама не зная почему. Казалось бы, чего ему не хватает, князю, почти богу? Но женским чутьем Лисичка угадывала, что он хранит в сердце какое-то несчастье, и ни она, ни все красавицы мира не могут его утешить.

Лисичка прислуживала им за едой, отводя глаза от настойчивых взглядов Утреча и не отвечая на его расспросы, хотя ей самой было очень любопытно, откуда здесь взялись три дебрича.

– Так ты теперь на Рысей собрался? – тем временем спрашивал Тополь.

– Собрался, – ответил Огнеяр, оглядывая свое веселящееся воинство. – Они, Волки мои, совсем не плохие ребята оказались. Честные – у них ложь вроде помешательства считается. Потому и всех говорлинов каженниками считают – что больно легко врут. И смелые. С такими воевать можно.

– А с Неизмиром-батюшкой повоевать не хочешь? – спросил Кречет.

Огнеяр вскинул на него глаза, в них ярко блеснула красная искра. Ему и самому не давала покоя мысль об оставленном Чуроборе.

– Он ведь знает, что ты здесь, – продолжал Тополь. – Купцы рассказали. Как по-твоему – что он теперь задумает? Ты же теперь вроде бога – все знаешь.

– Эх, зря мы так быстро из Чуробора сорвались! – с досадой сказал Кречет. – Я и раньше уж подумал. Хоть бы узнали сперва…

– Да он ведь не с нами стал бы совет держать, – успокоил его Тополь. – А как мы узнали бы – поздно бы было. Ты-то что скажешь, личивинский бог?

Огнеяр пропустил насмешку мимо ушей.

– А где-то ведь и главный мой враг ходит, – задумчиво проговорил он чуть погодя.

– Какой враг? Уж куда лучше Неизмира?

– Да нет! Помните, мне от рождения было предсказано подраться с кем-то. Так я теперь знаю с кем.

– Да ну?

Все три кметя придвинулись к нему, даже Утреч оставил в покое Лисичку. Предсказание Огнеяру с самого детства занимало их умы, и им очень хотелось узнать наконец эту тайну.

– Ходит где-то по земле сын Перуна, – заговорил Огнеяр. – Тоже оборотень. Вот для битвы с ним я и послан. Для того мне отец и дал стать Князем Волков – чтобы сильнее был. Да только кто знает – я ли его убью, он ли меня? И где его искать?

– Искать его вовсе и не надо! – первым решил Кречет. – Судьба придет – за печкой найдет.

– Так это не Неизмир? – спросил Утреч.

– Я всегда знал, что не он. Какой из него сын Перуна?

– А вот он не знает. Знал бы…

– Да чего говорить! – Огнеяр махнул рукой. – Кабы все судьбу знали – не то бы было.

– Так и что теперь? – Тополь посмотрел в глаза Огнеяру. – Нашел ты себе племя, и в князи, и в боги сел, почитают тебя, девок натащили, воевать вон собрался. Всю жизнь в личивинах останешься?

Огнеяр помолчал. За прошедшие месяцы он старался сам себя не спрашивать об этом, не думать о будущем – слишком живо было в памяти ранящее прошлое. Но теперь, когда об этом спрашивали названые братья, он не мог уклоняться от этих вопросов. Все-таки он стал князем, почти против воли, но стал. Он был богом для своего нового лесного племени, но ему приходилось заниматься всеми теми досадными делами, что обременяют каждого князя-человека: судить, мирить, карать, собирать дань и раздавать указы. Ни один Сильный Зверь никогда еще таким не занимался – да и не смог бы. Для этого нужен человеческий ум и человеческая душа. Огнеяр осознал княжеский долг и принял княжеские обязанности. Это было нелегко, но совесть его перед личивинами была чиста.

А перед предками-Славояричами? Не этого они от него ждут. Голоса их, умолкшие было в его душе за все эти месяцы, снова заговорили, разбуженные дебрической речью трех побратимов, и мысли об оставленном Неизмиру и Светелу Чуроборе кололи и тревожили Огнеяра.

– Нет, – сказал он наконец. – Я как-то сон видел… С месяц тому. Мать видел. Она меня звала. Говорила, что я забыл ее, и город своих предков забыл. Не поверите – чуть не со слезами проснулся, как дитя малое. Не буду я личивинским богом. Кого во мне только нет, Хорсе Пресветлый! – Огнеяр вдруг вцепился обеими руками в волосы на затылке, словно хотел сжать раскалывающуюся голову. – И Огненный Змей, и Князь Волков, и Метса-Пала… А ведь кровь князя Гордеслава во мне тоже есть. И я своего наследства Светелу не отдам.

Тополь молча сжал его плечо. Такого ответа он и ждал от своего Серебряного.

Светел подъезжал к Глиногору в самом конце месяца листопада, перед Макошиной неделей. Почти беспрерывно шли дожди, Белезень, а потом Велиша раздулись от большого притока воды. Мутные потоки поднялись высоко, и крупные княжеские ладьи с большим трудом поднимались против бурного течения. На переправе через Истир было потеряно целых десять дней – пришлось далеко спускаться по берегу в поисках места поуже и поспокойнее. Дожди – к доброму исходу задуманного дела, но Светел уже через три дня проклинал щедрость Сварога, так не ко времени растворившего свои небесные источники. Он подумывал даже оставить ладьи и ехать берегом, но быстро отказался от этой мысли – даже самые сильные кони увязли бы в дорожной грязи. Недаром говорят: листопад-грязник ни колеса, ни полоза не любит. Мало кто пускается в дальний путь в это время, умнее было бы дождаться снега, но Светел не мог позволить себе быть умным. Его дело не терпело отсрочек. Ведь Дивий тоже не ждет – или он совсем его не знает.

На каждом привале Стрибогу^[138] и Попутнику^[139] приносили обильные жертвы, но все же путь затянулся. Подъезжая к Глиногору, Светел не на шутку тревожился, что смолятинский князь уйдет в полюдье,^[140] не дождавшись его. А догонять Скородума где-то на становище^[141] было совсем некстати: и занят он будет другим, да и дочь он ведь с собой туда не возьмет. А Светел хотел говорить о своем деле при княжне: в прошлом году он сумел ей понравиться и знал об этом. Скородум же в глазах расчетливого Неизмира имел славу простака: чего его дочь захочет, то он и сделает.

Наконец впереди показался высокий береговой холм, на котором стоял глиногорский детинец. Столица смолятичей далеко славилась своей красотой: вознесенный над широким пространством Велиши, крепкий срубный детинец с затейливо украшенными башнями сам казался княжеским столом.

Тревоги Светела были напрасны: предупрежденный о его приезде Скородум был дома, выслал к берегу бояр и верховых лошадей. Проезжая под нестройные приветственные крики по улицам посада^[142] и детинца, Светел везде видел приготовления к скорому отъезду: на дворах стояли волокуши, ржали кони, сновало множество воев.^[143] Глядя на это, Светел с тревогой подумал о брате. В эту зиму Неизмиру придется идти в полюдье самому, а как он перенесет этот путь со своим слабым здоровьем?

Князь Скородум вышел встречать Светела на крыльцо. Приветствуя его, Светел подумал, что смолятинский князь ничуть не изменился: то же было простоватое лицо с красным носом, седые усы ниже плеч, даже длинная синяя безрукавка на белом горностаевом меху та же самая, что и прежде. Только широкий пояс, разукрашенный позолоченными бляшками, и старинный меч с глазками бирюзы на рукояти, вплетенными в тонкий, потемневший от времени серебряный узор, напоминали о княжеском достоинстве Скородума. Почтительно кланяясь хозяину, Светел невольно скосил глаза на этот меч, священное оружие глиногорских князей. Меч привлекал его мысли и раньше, но увы – его в приданое не дадут.

– Здравствуй, здравствуй, молодец! – приветливо говорил ему Скородум, и Светел невольно поежился: еще по плечам начнет хлопать, при боярах-то и при челяди! – Спасибо, что навестил старика, в такую-то даль ехал да по листопаду-грязнику! Рад я тебе!

– К добрым людям любая дорога коротка! – ответил Светел, изображая на лице радость и украдкой выискивая за спиной Скородума личико княжны.

Скородум провел гостя в хоромы. То, что княжна не вышла его встречать, тревожило Светела, но почет, которым окружил его Скородум, согревал сердце и честолюбие. Законный наследник чуроборского стола не мог бы желать большего.

В гриднице им навстречу выскочили двое мальчишек – сыновья Скородума, Остроглаз и Ползень. Светел путал мальчишек, хотя очень старался это скрыть, и сейчас только потрепал их по рыжеватым затылкам. Но где же княжна?

– Отчего я не вижу твоей дочери? – стараясь придать голосу выражение спокойной вежливости, спросил он у Скородума. – Здорова ли она?

– Она здорова, слава Макоши! – спокойно кивнул Скородум и подергал себя за ус. – Скоро ты увидишь ее.

При этом он метнул быстрый взгляд на Светела. Чуроборский витязь хранил спокойствие, которое показалось Скородуму натянутым, и он уже ответил для себя на вопрос, зачем брат Неизмира ехал к нему по распутице.

Светел увидел княжну Даровану за обедом. Гридница была полна народом, глиногорские бояре и кмети шумно приветствовали брата чуроборского князя, но он сразу, едва ступив за порог гридницы, встретил знакомый взгляд ясных золотистых глаз и больше уже никого и ничего не замечал. Полный чистосердечного восхищения, он застыл у порога, сам себе не веря – да она ли это? За прошедший год княжна похорошела так, как он и предположить не мог. В прошлом году она еще хранила следы подростковой нескладности, а сейчас, на исходе шестнадцатого года, стала красавицей. Ее светло-рыжие, как мед с молоком, волосы были заплетены по смолятинскому обычаю в три косы, одна спущена по спине, а две закручены в баранки на ушах, перевиты нитями жемчуга и янтаря. Лоб у нее был высокий, как у отца; пушистые и прямые брови были чуть светлее волос. Глаза княжны в точности повторяли цвет волос – такого Светел не видел больше нигде и ни у кого. Кожа ее лица была белой, без веснушек, которых стоило ожидать при рыжеватых волосах, на щеках играл нежнейший румянец, как первые отблески зари. Может быть, ей и сейчас было далеко до строгой ясной красоты княгини Добровзоры, но во всем облике ее было что-то милое, нежное, доброе, словно сама богиня Лада смотрела из ее золотистых глаз. Светел любовался ею, не отрываясь. В желто-золотистом платье из заморского шелка, расшитом по подолу и широким рукавам зелено-голубыми птицами, с янтарным ожерельем в золоте на груди и с такими же браслетами на белых руках, с узкой полоской чеканного золотого венца на гладком лбу, княжна сама казалась золотой птицей Ирия,^[144] и мягкий, смущенно-приветливый взгляд ее глаз зачаровал его, как глаза самой берегини.

Княжна подошла к Светелу с серебряным блюдом, на котором стояла позолоченная чарочка меда и лежал пирог.

– Мы рады видеть тебя в нашем доме, Светел, сын Державца. Будь нашим гостем, – произнесла она, и нежный голос ее чуть-чуть дрожал от скрытого волнения.

По обычаю, полагалось смотреть в глаза гостю, но ее смущенный взор все время опускался. С прошлого года она запомнила Светела самым красивым витязем на свете, и теперь он показался ей княжичем Заревиком из кощуны. Высокий, статный, светловолосый и синеглазый, он словно излучал свет, Дарована была счастлива уже тем, что видит его, может сказать ему хоть слово. Что же он ответит ей?

– Я с радостью вошел в ваш дом, Дарована, дочь Скородума, – произнес Светел, сам слыша, что и его голос изменился. – Нет у богов таких благ, каких я ни желал бы тебе и твоему роду. И если боги видят твою красоту так же, как вижу ее я, они подарят тебе весь белый свет.

Он взял с блюда чарочку, выпил ее, проглотил кусочек пирога и, по обычаю, прикоснулся губами к нежной щеке Дарованы. На него повеяло теплом, сладким запахом мяты, голова закружилась. Он видел, как ярче заалели щеки Дарованы, как заблестели ее глаза, мимолетно поднятые на него, и его переполняла радость оттого, что она разделяет его чувства. Сейчас Светел не помнил, зачем его послал Неизмир, что нужно ему от Скородума, – он видел перед собой только княжну и был полон любовью к ней. Сейчас ему казалось, что он весь этот год ждал встречи с ней, что она была его заветнейшей мечтой, и вот наконец эта мечта сбылась.

Неловкими руками развязав бархатный мешочек на поясе, он вынул оттуда пригоршню серебряного кружева с глазками бирюзы – те самые славенские украшения, которые купцы предлагали Добровзоре и которые Неизмир выкупил, спешно собирая подарки в Глиногор. Кое-как расправив ожерелье и длинные подвески, Светел положил их на блюдо в руках княжны. Серебро тонко зазвенело о серебро, Дарована тихо ахнула, подняла глаза на Светела, восхищенная красотой подарка и силой его любви – женщинами так часто первое принимается за второе! Но сейчас Дарована не ошибалась – Светел готов был положить к ее ногам золотой венец Денницы-Зари.

Князь Скородум задумчиво дергал свой длинный ус, наблюдая за ними. Склонность Дарованы к Светелу, которую он заметил еще в прошлом году, теперь грозила стать настоящей любовью. А Скородум еще не решил, годится ли Светел ему в зятья. Ведь раньше он считал его наследником чуроборского стола. А после встречи с Огнеяром, открывшей ему правду, он не раз и не два задумывался, что будет, если зазвать сына Добровзоры в гости и познакомить его с Дарованой. Ни за что на свете Скородум не стал бы принуждать свою дочь к нежеланному замужеству, но вдруг… Теперь же он видел с грустью, что никакого «вдруг» не будет и быть не может. Светел слишком явно нравится Дароване, а Огнеяр уж слишком на него не похож. Да и где он теперь?

А бояре и кмети радостно кричали, любовались гостем и княжной: высокий, статный красавец Светел и золотистая лебедь Дарована были парой на загляденье. И не в одной голове мелькнула мысль, что чуроборский витязь – самый подходящий для нее жених.

Весь остаток дня Светел провел в гриднице, принимая приветствия глиногорских старейшин и бояр. Вечером он наконец остался вдвоем со Скородумом в горнице, где князь отдыхал от дел. Вся утварь здесь была украшена тонкой затейливой резьбой, полавочники^[145] вышиты руками Дарованы, на что с открытой отцовской гордостью указал гостю Скородум. Усадив Светела на лавку, князь сел напротив, оперся ладонями о колени и посмотрел в лицо своему молодому гостю.

– Ну, утомился? – участливо спросил он. – Ничего, скоро и на покой. Расскажи уж, чтоб мне всю ночь от праздного любопытства не ворочаться, – с чем пожаловал? Не говори уж, что о здоровье моем справиться хотел – не время по гостям разъезжать, когда полюдью срок. Какие дела у вас в Чуроборе творятся? Не слышно ли из Орьева худых вестей?

Светел подобрался, помолчал, прежде чем ответить. Всю долгую дорогу он обдумывал разговор со Скородумом, но теперь ему нужно было собраться с духом. От того, насколько складно он поведет речь, зависела, быть может, вся его судьба.

– Вестей у нас немало, да не все радостные, – начал он, стараясь держаться важно, как подобает наследнику престола. – Сын княгини Добровзоры, Огнеяр, уж больше полугода вестей о себе не дает. С самого сечена^[146] пропал – и как в воду. Может, в ваших краях что о нем слыхали?

Светел вопросительно посмотрел в лицо Скородуму и, затаив дыхание, ждал ответа. А вдруг здесь Дивий давал о себе знать? Тогда все пропало.

Но Скородум покачал головой, теребя седой ус, и у Светела полегчало на сердце.

– Я встречал его прошлой зимой на межах наших земель, в Велишине, – только сказал Скородум. – Он немного погостил у меня и даже помог отбиться от личивинов, а потом уехал домой. Так он пропал, ты говоришь?

Скородум глянул в глаза Светелу. Уехав после новогодья из Велишина, Огнеяр должен был попасть в Чуробор как раз к началу месяца сечена. Значит, он вернулся домой и исчез сразу после этого. Но ведь он возвращался не для того, чтобы исчезнуть. Значит, ему помогли. И помогли там, в родном доме.

– В конце сечена он ушел из Чуробора. – Светел делал над собой усилие, чтобы не отводить взгляд, но умный Скородум отлично видел, что его собеседник многое недоговаривает. Скорее всего, самое главное. – Он повздорил с горожанами. Ты, наверное, заметил, княже, что у него был… беспокойный нрав. Он легко находит врагов.

Светел говорил, глядя в глаза Скородуму, но сам себя не слышал. Его язык повторял заранее приготовленные слова, но сердце не принимало в этом никакого участия. Глупо бранить названого родича, каким бы он ни был, – этим не найдешь к себе уважения. Но слова сожаления были для Светела что ловчий манок – в его сердце непримиримая вражда к Огнеяру достигла крепости камня. Слишком хорошо он помнил ощущение холодного клинка на своем открытом горле. При таком воспоминании глохнут все доводы разума. Даже тот простой и ясный довод, что холодный клинок оставил его живым, хотя мог убить. Во сне и наяву в ушах его звучали последние слова Огнеяра: «И запомни – пока я жив, тебе князем не бывать». Казалось, что будешь помнить лучше – но незаметно для себя, невольно Светел стал вспоминать их иначе. В его памяти это предостережение превратилось в прямую угрозу. Теперь Светелу казалось, что оборотень сказал иначе: пока я жив – тебе живым не быть. Пережитое унижение требовало мести, страх за свою жизнь и будущую власть застилал разум, усыплял совесть. Светел боролся за чужое, думая, что борется за свое, лгал, не замечая этого.

– Наш чародей Двоеум еще в Купалу не нашел его своим гаданьем, – продолжал он. – До того мы только благодаря Двоеумовой ворожбе знали, что княжич жив. Но после Купалы он пропал. И Двоеум говорит, что Огнеяр погиб.

Князь Скородум, внимательно смотревший ему в лицо во время рассказа, при этих словах опустил голову, сильнее задергал свой седой ус. Лицо его натянулось, веки часто заморгали, нос покраснел гуще.

– Мой брат нездоров в последние месяцы, – снова заговорил Светел, дав князю время уяснить свои первые слова. – Я не хочу об этом думать, но сам он не надеется когда-либо снова обрести здоровье. И он часто говорит мне, что теперь мечтает только об одном – увидеть племянников, наследников чуроборского стола. Брат хочет, чтобы я скорее женился.

Скородум поднял голову. Глаза его сощурились, словно он старался спрятать, не выпустить наружу печаль, взор обманчиво потух, стал почти равнодушным. Светелу даже показалось, что старый князь его уже не слушает. Но это было не так.

– Женился? – отвлеченно повторил Скородум, словно думал совсем о другом. – Что ж… дело хорошее. Богам угодное.

– И сколько брат ни раздумывал о невесте для меня, он не нашел девицы лучше, чем твоя дочь, – продолжал Светел, чувствуя, что настали решительные мгновения. – Я не знаю на свете женщины, которая более нее была бы достойна стать княгиней Чуробора и матерью будущих чуроборских князей. Что ты скажешь на это?

Светел ждал, слыша громкий стук своего сердца и чувствуя такую неувереннсть, словно сидел на тоненькой веточке и вот-вот мог сорваться. Но Скородум молчал, глядел куда-то в сторону, тихо протяжно вздыхал, постукивал пальцами по колену. Светел покрылся холодным потом – неужели откажет?

Он бы очень удивился, если бы узнал, что Скородум думал в эти долгие мгновения вовсе не о нем и даже не о своей единственной дочери. Перед глазами князя стоял чуроборский оборотень – такой, каким он видел его прошедшей зимой: смуглый, с буйно разметавшимися по плечам черными волосами, с веселым блеском в глазах, с белозубой улыбкой, которой два выступающих клыка придавали какой-то особый задор. Отчаянный парень, вспыльчивый и смелый, открытый для дружбы, грозный для врагов, стремящийся задавить в себе злобного зверя и вполне способный на это. Скородум верил, что Огнеяр выиграет эту битву с самим собой, может быть, самую трудную из всех битв. И выиграл бы, если бы ему не помешали. А помешать ему хотели многие – хотя бы этот синеглазый красавец, на дороге которого к чуроборскому столу стоит оборотень.

Стоял. Скородум не мог представить, что Огнеяра больше нет, ему не верилось в его смерть. Слишком много силы нес в себе княжич-оборотень, чтобы так легко погибнуть. Впрочем, кто знает, с какой силой ему пришлось столкнуться? Скородум не знал многого, не знал почти ничего, но Светела расспрашивать не стал. Все равно тот не скажет ему всей правды. Но главная правда – та, что наследник чуроборского стола теперь он.

– Я не богиня Макошь, чтобы решать судьбы людей, и не богиня Лада, чтобы приказывать сердцу, – сказал наконец Скородум, подавляя вздох. – Ты просишь в жены мою дочь – так спрашивай у нее самой. Если она хочет быть твоей женой – я не буду мешать ее счастью.

Вести Светела лишили его сразу слишком многого – не только мечты видеть Огнеяра своим зятем, но и надежды просто еще когда-нибудь увидеть его. Слишком много для одного раза. Скородуму казалось, что судьба подвела его на старости лет, и даже сватовство к любимой дочери заняло его меньше, чем могло бы в другое время. Впрочем, по сути он в любое время ответил бы так же.

А Светел облегченно вздохнул – лучше такого ответа ему и не нужно было. Княжна ему не откажет, Скородум не будет противиться – боги дали ему удачу.

Князь велел позвать дочь, и скоро Дарована вошла в горницу. Увидев Светела, она смущенно опустила глаза и, кажется, сразу догадалась, зачем ее позвали. Сердце ее готово было выпрыгнуть от волнения, она не верила, что возможно такое счастье, но на лице Светела с самого первого мгновения было написано – он приехал сюда ради нее и за ней. Дароване и хотелось, чтобы скорее были произнесены слова, соединяющие их судьбы, и она боялась чего-то, словно где-то рядом ее счастье сторожила неведомая опасность. Недаром невесту не пускают из дома – берегут от сглаза, которому открыты все, кто стоит на грани прошлого и будущего.

– Вот этот человек, дочь моя, просит тебя в жены, – сказал ей Скородум. – Дай ему ответ – хочешь ли ты стать его женой?

При этих словах вся кровь бросилась в лицо Дароване, хотя этого она и ждала, щеки ее запылали. Не смея взглянуть на Светела, она теребила на тонких запястьях янтарные браслеты в золоте. Светел не отрывал от них глаз – если она сейчас снимет и подаст ему один из этих браслетов, то дело решено. Дарована подняла глаза на отца.

– А что ты ответил ему, отец мой? – спросила она, едва слыша свой голос за громким стуком сердца.

– Жить с ним тебе, а не мне – тебе и решать.

Дарована внимательно посмотрела на отца – ему было вроде как безразлично решение ее судьбы. Ей даже стало обидно – в эти решительные мгновения она надеялась получить от отца больше поддержки. Кому же помочь ей, как не ему – ведь мать ее умерла и ничего уже не посоветует. Но Скородум выглядел грустным, и Дарована вдруг встревожилась. Чем он так опечален, когда надо бы радоваться? Какой жених может быть лучше Светела? Дарована знала, что отец любит ее – он радовался бы, если бы думал, что ее ожидает счастье. А он как будто сожалел о том, что происходит, как будто смирился с бедой, которую не может отвратить.

И радость Дарованы вдруг поблекла. Забыв о смущении, она пристально взглянула на Светела. Его красивое лицо показалось ей напряженным, словно он скрывал сильную тревогу. И Дарована сдержала слова согласия, уже готовые сорваться с губ. Чей-то голос настойчиво шептал ей: «Не спеши, разберись сначала во всем».

– Я не могу дать тебе ответа сейчас, – тихо сказала она, глядя в глаза Светелу, и мучительная тревога, отразившаяся в них, больно резанула ее по сердцу. – Я спрошу у богини. Мать Макошь владеет моей судьбой с самого рождения. Пусть она выскажет свою волю, и я сделаю так, как она мне велит.

Светел молча поклонился в знак согласия с решением княжны. Богиня Макошь владеет человеческими судьбами – кому решать, как не ей?

Глава 7

Княгиня Вжелена, первая жена Скородума, рожала очень тяжело. Два первых ребенка родились мертвыми, едва не уведя на тот свет и ее саму. Князь Скородум уже подумывал о том, чтобы взять вторую жену – а то как бы не остаться совсем без наследников. Но княгиня, вопреки предсказаниям всех бабок-ведуний, понесла в третий раз. Роды пришлись как раз на первую пятницу Макошиной недели, и в этом все видели добрый знак. Мать Всего Сущего, покровительница женщин и матерей, поможет княгине в свой велик-день, и Скородум с надеждой ждал вестей из бани, где лежала роженица. Может быть, боги даже пошлют ему наконец сына?

В нижних клетях княжеского терема, по обычаю, собрались женщины и девки, занятые изготовлением обыденной пелены, ежегодным подношением богине. Протяжное многоголосое пение совсем заглушало крики княгини. Сначала пронзительные и отчаянные, они со временем стали тихими и слабыми, но полны были такой тоски и боли, что бабки, помогавшие при родах, недовольно качали головами. На этот раз дело шло так плохо, что они не надеялись увидеть живой и саму роженицу.

Расторопная ведунья, нарочно к родам княгини привезенная из Макошина святилища, приказывала готовить жертвы, брызгала на княгиню освященной водой, велела развязать все узлы в княжеских хоромах, отворить все замки, расплести косы всем девкам. Зная, что происходит в бане, женщины в клетях были в растерянности. С одной стороны, для помощи роженицы надо все расплести и развязать, для благополучия новорожденного нельзя ничего завязывать и скручивать – а то дитя родится скрюченное. С другой же стороны, был вечер обыденной пелены, когда для Богини-Матери требовалось прясть и ткать.

– Скорее, скорее работайте! – говорила какая-то женщина в клети. – Чем скорее кончим пелену, тем быстрее родит княгиня! Как скоро нитки с веретен побегут, так скоро дитя на вольный свет выйдет! Скорее, скорее, не ленитесь, милые! Голубушки, поспешите, помогите княгине!

Никто не знал этой высокой женщины с сильными руками, никто не заметил, как она вошла – просто вдруг она оказалась среди них. Но весь вид ее был таким уверенным, голос звучал ласково и повелительно, и женщины вдруг ощутили прилив сил. Она обходила клеть, поправляла кудель на лопасках^[147] прялок, сама стала налаживать пряжу на ткацкий стан, и веретена завертелись быстрее, тонкая и прочная нить сама текла с пальцев. Какие-то мгновения прошли, а уже челнок быстро бегал меж нитей, ровное гладкое полотно рекой текло из-под рук неведомой женщины.

Окончив тканье, она всем велела вдеть красные нитки в иглы и посадила вышивать пелену. Сидя в ряд плечом к плечу, девицы и женщины шили на полотне фигурки Матери Макоши, едущей по земному миру на золотом коне с сохой позади. Вот она подняла руки, взывая к Небу о дожде, вот опустила их, награждая Землю благодетельной животворящей силой. А по сторонам ее едут Лада и Леля,^[148] помощницы Богини-Матери в поддержании жизни в земном мире.

В один миг вышивка была окончена, и пелена вышла на загляденье: ровная, гладкая ткань без узлов и перекосов, чудесная вышивка – словно все умение, все сердечное тепло женщин-матерей собралось в ней. Неведомая мастерица взяла пелену и пошла с ней в баню, где лежала княгиня. Покрыв роженицу пеленой, женщина подняла над ней руки и произнесла:

– Возьми силу Земли-Матери, дай свету белому новую жизнь! Отворены золотые ворота, выйди живое живым!

И тут же у ослабевшей, измученной, почти без памяти лежавшей княгини начались сильные схватки. Женщина сама приняла на руки новорожденную девочку, окропила ее водой с горящим угольком, завернула в вышитую пелену. Женщины радостно загомонили, кто-то побежал сказать князю, кто-то хлопотал над роженицей. Ведунья из святилища качала новорожденную, даже не заметив, как та оказалась у нее на руках. А неведомая женщина пропала. Никто не заметил, как она вышла из бани – просто вдруг ее не стало среди них. И только потом, рассказывая князю, как все было, ведунья догадалась, как озарило – да ведь эта женщина и была сама богиня Макошь.

В память о доброте богини княжну назвали Дарованой – Дарованная Макошью. Пелену, сотканную руками самой богини, берегли как ее священный оберег, защищающий от любой беды. Каждый год княгиня Вжелена, взяв с собой дочку, ездила на Макошину неделю в святилище богини, расположенное на реке Кошице в пяти днях пути от Глиногора. После смерти матери Дарована ездила туда одна. В этом году она задержалась, ожидая приезда Светела. И вот теперь она больше прежнего заторопилась.

На другой день после разговора с отцом и Светелом, на самой заре, княжна Дарована отправилась в путь. Ее провожали два десятка отцовских кметей и несколько челядинок. У Светела не лежала душа отпускать ее, но и запретить он не мог – даже не жених еще. Выйдя на гульбище,^[149] он смотрел, как кмети выводили коней, как подвели к крыльцу рыжеватую кобылу с рубинами в серебряной уздечке, предохраняющими от падения, как Дарована, закутанная в лисью широкую шубку, садилась в седло. Она даже не оглянулась на него. Дней через десять она вернется. И Светел, никогда не уделявший много внимания богиням, теперь горячо молил Мать Макошь дать именно тот ответ, которого он желал. Который был нужен ему, как воздух.

Кошица бурлила, как в весеннее половодье. На мутной, почти коричневой от размытых глинистых берегов воде неслась серая пена. Грязная, разбитая дорога упиралась прямо в воду. Там, где раньше был мост, теперь в двух верстах от берега торчали из воды несколько обломанных бревен. А вода яростно кипела вокруг них, цепляла и снова уносила прочь сорванные где-то ветки, всякий мусор, словно хотела стереть и эти последние остатки покушения людей на ее волю.

– Вот это да! – Десятник Рьян сдвинул шапку на затылок и по примеру князя подергал себя за длинный ус. – Мост-то снесло!

– Говорила я – надо было возле Кошца переправляться! – ворчливо крикнула Любица, нянька Дарованы. – Там хоть широко, да тихо! А теперь ворочаться придется – в такую-то даль! Вот – никогда умного слова не послушаете!

– Помолчи, мать! – с досадой ответил Рьян. – Что теперь говорить!

– Нет, нам никак возвращаться нельзя! – заволновалась Дарована. – Это же целый день назад ехать, да еще день от Кошца – мы два дня потеряем! Мне столько нельзя ждать! От Макошиной недели всего два дня осталось!

– Да что же поделать, княжна моя? – Рьян виновато посмотрел на нее, словно сам не доглядел за своенравной рекой. – И правда – коли такая погода дурная, такие дожди, надо было нам догадаться – возле Кошца за реку править. А теперьничего иного не придумаешь.

– Нет, так нельзя! – Дарована упрямо покачала головой. Она растерялась, но не могла согласиться потерять столько времени. Возвращаться назад на двадцать верст, когда до цели осталось не больше пяти! – Что-то нужно придумать! Тут ладью негде взять?

– Да где же? – Рьян сдвинул шапку теперь на лоб и почесал в затылке рукоятью плети. – Ближе Кошца, опять же, доброй ладьи не найдешь. А у здешних – разве что долбленку рыбачью. А в ней в такую реку пускаться – Водяному прямо в лапы. А коней как же?

– Может быть, брод поискать? – несчастным голосом предложила княжна.

– Какой тебе брод! – опять заворчала Любица. – Где брод был – теперь омут!

– Матушка Макошь! – Дарована чуть не плакала от такой незадачи.

Не попасть в Макошину неделю в святилище казалось ей не просто несчастьем, а целым оскорблением богини, словно без этого нарушится весь мировой порядок. И уж конечно, ей самой не знать покоя целый год. Вот ведь он противоположный берег, рукой подать! Перелететь бы как-нибудь, что ли!

– Видно, надо назад поворачивать, делать нечего! – решил Рьян и хотел подать знак кметям разворачиваться, но один из них вдруг вскрикнул и показал куда-то на опушку.

Из леса чуть выше по течению появились несколько всадников.

Их было четверо, кони их по брюхо измазаны были в грязи, сапоги мужчин хранили те же рыжие глинистые разводы.

– Смотри! – крикнула Дарована и даже несильно хлопнула десятника свернутой плетью по рукаву. – Смотри, они все в грязи – верно, переправлялись! Спроси у них – где?

– Да где тут? – усомнился Рьян. – Видно, пытались, влезли в воду, да назад повернули.

– Нет, ты спроси! – требовала княжна.

Сдавшись, десятник повернул коня и поехал навстречу незнакомцам. Дарована тронула лошадь вслед за ним. Ей было бы неприлично приближаться к чужим, но уж очень хотелось самой услышать, что они ответят Рьяну.

– День вам добрый, добрые люди! – приветствовал их Рьян.

– Велес и Попутник да будут добры и к вам! – ответил ехавший впереди, видно, старший из незнакомцев.

Выговор его был дебрическим – точь-в-точь как у Светела, и Дарована разочарованно вздохнула: раз они не здешние, то едва ли знают окрестности лучше них.

– Не из-за реки ли едете? – на всякий случай спросил Рьян, тоже не ждавший толка от этого разговора.

– Из-за реки, – к общему удивлению смолятичей ответил незнакомец.

Он был молод, высок, его длинные русые волосы были связаны на шее в хвост. На нем был полушубок из пятнистого рысьего меха, крепкие сапоги из толстой кожи, украшенные бронзовыми бляшками на голенищах, оружие его блестело серебром, и по всему его облику было видно, что это бывалый воин, несмотря на молодость.

– Как же вы переправились? – недоверчиво спросил Рьян.

– Выше по реке знаем брод один. Вам не туда ли надо?

– А далеко ли ваш брод?

– Он не наш. – Незнакомец усмехнулся. – Владеют им бродницы,^[150] а мы только мимо прошли. Недалеко, коли любопытно, – версты три отсюда.

– Три версты! – воскликнула Дарована, издалека слушавшая разговор. – Это мы быстро обернемся! Едем туда!

Все четверо незнакомцев посмотрели на нее, потом еще раз оглядели кметей. Видимо, им показался странным этот воинский отряд, в котором едут две девушки – одна госпожа, вторая челядинка – и скрюченная старуха, сидящая на рыжей коротконогой лошади, как ворона на свинье.

– Где же он? – спросил Рьян у русоволосого. – Разъясни дорогу, добрый человек. А то уж мы думали в Кошец возвращаться. Дорога дальняя, а время не терпит.

– Найти его нетрудно. – Русоволосый оглянулся назад, словно думал отсюда увидеть за три версты, и показал плетью вдоль берега. Плеть у него была северной заморянской работы, со звенящими кольцами – такой и бить коня не нужно, он повинуется одному звуку. – Поедете вверх по реке, а как минуете три сосны, там, за ручьем, и будет брод. В былое время там коням по колено было воды, а теперь по брюхо – видишь, сами как извозились. – Он показал грязное брюхо коня и свои сапоги. – Только переезжать там надо не абы где. Этой дурной водой омутов намыло – кони спотыкаются. На этом берегу стать надо ровно против березы с грибом – ее издалека видно.

– Да там берез – сам погляди! – Любица сердито махнула рукой на тот берег, сплошь заросший березняком. – Где ни стань – против березы будешь!

– Плохо ты слушала, почтенная. – Русоволосый поглядел на нее. – Говорю же – береза с грибом. Гриб тот с овечью голову, береза кривая – увидите.

– Ой, темна вода, помоги Попутниче! – вздохнул Рьян. Как и Любице, ему не нравилась эта затея с переправой.

– Едем, едем! – требовала княжна.

– Может, проводим их? – негромко предложил русоволосому один из его спутников.

Он был смуглым, темноглазым, бурая медвежья накидка плотно обтягивала широкую грудь, черные волосы тоже были сзади связаны в длинный хвост.

Русоволосый призадумался.

– Хотите, проводим вас, брод покажем? – все же предложил он Рьяну. – А то и правда не переедете – на нашей совести будете. Ведь девки у вас…

Теперь призадумался Рьян. Осторожный десятник не хотел подпускать близко к княжне чужих людей, но отказаться от их помощи в таком трудном деле тоже было бы неумно.

– Спасибо! – наконец согласился он.

В самом деле – что они сделают княжне? Их четверо, а у него двадцать кметей!

Развернув коней, четверо дебричей поехали впереди глиногорского отряда. Не проявляя неприличного любопытства, они не расспрашивали, кто эта красивая, богато одетая девушка и почему ее провожает такая внушительная дружина. Чуть побольше – и это уже будет маленькое войско. Только один из дебричей, светлоголовый кудрявый парень, тоже с длинными волосами – все, что ли, дебричи теперь так ходят? – в рыжей лисьей накидке, все поглядывал на Даровану с задорным восхищением. Четвертый, смуглый, с густыми, сросшимися угольными бровями, ни разу не оглянулся даже на новых попутчиков, а молча смотрел на дорогу впереди.

Глиногорцы тоже ни о чем не спрашивали. Едут куда-то четыре кметя, и пусть себе едут – никого ведь не трогают.

День был холодным, с неба посыпал мокрый снег, сменивший наконец бесконечные дожди. Снег в этом году запоздал, но вот и мелькнул за облаками край подола Зимерзлиной шубы. Белые волки со льдистыми глазами везут ее сани, из-под лап их сыплется снег. Земля уже промерзла, с каждым днем холодает – скоро снег ляжет, укроет грязь, дорога полегчает. Обратно из Макошина ехать будет намного легче, как утешал себя Рьян. Добраться бы добром.

– Вот здесь! – Русоволосый показал плетью на широкий разлив впереди. – Вон и береза, вот здесь и переезжать будем.

Дарована двинула коня вперед, Любица заверещала, Рьян ухватил коня княжны за повод.

– Постой, куда ты! Соколко, ты сперва! – Десятник махнул одному из кметей на реку. – А мы после тебя.

– Первым уж я тогда, – сказал русоволосый. – А вы за мной.

– Да погоди, ишь заспешил! – ворчливо крикнула бабка Любица и принялась суетливо шарить в узлах и мешках, которыми была увешана вся спина ее рыжей кобылы, так что старуха сидела словно на возу.

Из груды поклажи она извлекла белый княжеский калач и завозилась, пытаясь слезть на землю. Двое кметей сняли ее с седла, и старуха подошла к бурлящей воде. Пустив калач в воду, она быстро забормотала, кланяясь стремительной реке:

– Прими, Кошица-матушка, калач румяный, пусть будет наше угощение и воде, и рыбам, и солнцу, и месяцу, и Водяным, и водяницам, и бродницам, и жальницам, и чтоб как калач круглый катится, так и мы гладко да быстро через реку переправилися!

Калач мгновенно умчался и исчез в водовороте – надо думать, река и ее многочисленные обитатели благосклонно приняли угощение. Да только хватит ли им на всех?

Смолятичи терпеливо ждали, пока старуха умилостивит брод и всех его хозяев, а дебричи обменялись быстрыми насмешливыми взглядами. Они-то, видно, никаких жертв не приносили.

– Ну, может, теперь… – с ворчливым удовлетворением бросила Любица и заковыляла к своей кобыле. – Ох, беды наши тяжкие…

Двое кметей ждали рядом, чтобы посадить ее назад на узлы, но смуглый молчаливый дебрич подъехал и взял кобылу за повод.

– Намокнешь, бабушка, – сказал он. – Ростом твоя кобыла не вышла для таких переправ, на ней только через лужи ездить. Садись-ка ты к кому из своих, кому лучше веришь, а я твою кобылу переведу.

Старуха хотела было возмутиться, но дебрич говорил так почтительно и вместе с тем так уверенно, что нянька сочла за лучшее признать его правоту.

Русоволосый дебрич уже въехал в воду, позвякивая плетью над ухом коня, которому совсем не хотелось опять лезть по самое брюхо в эту пронзительно-холодную, липкую от грязи, сильно толкающую в бока и норовящую опрокинуть воду. Вслед за русоволосым несколько глиногорских кметей стали перебираться, правя под углом, чуть выше по течению, как их провожатый.

Дебрич первым выехал на берег возле старой кривой березы с черным пятном чаги на стволе. Его товарищ уже довел кобылу старухи почти до середины реки, а сама Любица, сидевшая позади седла одного из смолятинских кметей, покрикивала на него, требуя вести кобылу поосторожней. Кудрявый светловолосый парень тем временем подмигнул челядинке княжны.

– А ты, краса девица, поезжай со мной! Я тебя как лебедь на тот берег перевезу, и ножек не замочишь!

Девка не удержалась от улыбки в ответ – дебрич был так хорош собой, такой веселый задор играл в его голубых глазах, что ни одно девичье сердце не устояло бы. А четвертый, что предложил проводить их, подъехал к княжне.

– Берись, – предложил он Рьяну, кивая на повод ее коня. – А я с другой стороны возьмусь. А ты, боярышня, держись крепче за гриву.

Он глянул на Даровану, и взгляд его темных глаз вдруг уколол ее горячим лучом прямо в сердце, ей стало и тревожно, и спокойно разом, если так вообще бывает. Словно ее охраняет от чего-то огромный страшный зверь. Он и тебя пугает, но и никакую другую беду не подпустит. «Да что они за люди-то? – вдруг подумалось Дароване. – Длинноволосые… Не нежить ли лесная прикинулась?»

Пристальным взглядом обежав одного, другого, третьего, она все же успокоилась. Никто из четверых не был одноглазым или одноруким, у всех на оружии блестело серебро, к которому нечисть и близко не подойдет. Сильная смуглая рука, державшая повод ее коня, была украшена тяжелым серебряным браслетом со старинным витым узором. Нет, не могут они быть нечистью. Облегченно вздохнув украдкой, княжна крепче вцепилась в гриву своей лошади.

– Вот так! – одобрил ее дебрич. – А коли что – лошадь оступится, водой плеснет, – не бойся и руками не маши, я тебе упасть не дам.

Дарована согласно кивала. Непонятно почему, но смуглый дебрич внушал ей доверие.

Светловолосый парень с челядинкой были уже на середине реки, половина кметей переправились, человек шесть стояли в воде по обе стороны брода, ожидая, пока проедет княжна. Крепко держа с двух сторон повод рыжей кобылы, Рьян и дебрич повели ее в воду. Дарована подбирала ноги, глядя, как пенящиеся грязью коричневые струи поднимаются все выше, все ближе к ней. Кобыла упрямилась, не хотела идти, но сильная рука дебрича тянула ее вперед.

От вида бегущей так близко воды у Дарованы начала кружиться голова, а они не добрались еще даже до середины. Княжна закрыла глаза, и вдруг ее сильно тряхнуло. Напуганная кобыла дернулась и попала ногой в яму на дне; мигом открыв глаза, Дарована невольно вскрикнула. Еще сильнее напуганная ее криком, кобыла забилась, словно хотела в то же мгновение как-нибудь выпрыгнуть из этой холодной сердитой воды; княжна покачнулась в седле.

– Э, волчья сыть! – яростно крикнул дебрич, силясь сдержать кобылу, но и его серому жеребцу приходилось нелегко, его тоже толкала стремительно бегущая река.

Любица и девка на том берегу подняли истошный вопль, увеличивая общее замешательство, кмети хотели было помочь, но не знали, как подступиться.

Кобыла била копытами, обливая Даровану, дебрича и Рьяна волнами грязной холодной воды, двое мужчин пытались усмирить ее и тянули вперед. Жмурясь, Дарована изо всех сил цеплялась за косички мокрой гривы; ей отчаянно хотелось кричать от страха, но она не кричала – берегла силы.

И вдруг она почувствовала, что кожаный мешок, привязанный возле самого ее седла, быстро пополз вниз. Видно, в этой суматохе он отвязался или порвался ремешок – и он уходил в воду.

Забыв обо всем, Дарована выпустила из рук гриву и вцепилась в мокрый, скользкий кожаный бок мешка. Ведь в нем была та самая Макошина пелена, под которой она родилась, вышедшая из рук самой богини, ее оберег, важнейшая святыня всего племени смолятичей. Потерять ее для Дарованы было страшнее смерти – она даже не думала об опасности для себя, просто забыла о ней, стараясь спасти пелену. Рухнуть вместе с ней в воду казалось лучше, чем упустить и потерять навегда.

– Стой! Куда! Да держись! Ах, Ний^[151] поганый! – орал Рьян, пытаясь дотянуться до княжны, но она склонялась в другую сторону, а кобыла все билась, ржала, вскидываясь и разбрызгивая воду.

А Дарована ничего не слышала, силясь удержать в озябших руках скользкий бок мешка. Намокнув, тот стал тяжелее камня и потянул ее за собой. Видя, что грязная бурлящая вода стремительно кинулась ей навстречу, ощущая ее пронзительно-холодное дыхание у себя на лице – словно дыхание смерти! – Дарована кричала, сама себя не слыша, но не выпускала мешка – если спасаться, так только вместе с ним.

Вся река была полна воплей, криков, брани, плеска и конского ржания, но никто не мог помочь тем трем, что застряли на самой середине бурлящего грязного потока.

Сильные руки обхватили Даровану, уже почти выпавшую из седла, сдернули ее со спины строптивой кобылы, положили перед седлом на шею серого жеребца. Мертвой хваткой держа свой мешок, задохнувшись от крика, Дарована видела, как бурая вода несется мимо нее, в каком-то локте ниже лица, несется сразу во все стороны, словно река окончательно взбесилась и опрокинула даже закон Сварога, установившего ей течь в одну сторону. В перепуге Дарована не поняла даже, что река течет, а она двигается через реку. Словно догадавшись наконец, она крепко сомкнула замерзшие веки, но и теперь ощущая только одно – холодную и скользкую тяжесть мешка в окоченевших руках.

На берегу ее сняли с коня, уложили на расстеленные плащи, Любица и девка хлопотали над ней, причитали, просили то огня, то медовухи из дорожных припасов. С трудом няньке удалось разомкнуть закоченевшие, судорожно сжатые пальцы княжны и отобрать у нее мешок. Ощутив, что ее сокровище расстается с ней, Дарована мигом пришла в себя и открыла глаза.

Вся дружина столпилась возле нее. Кмети возбужденно гудели, еще не опомнившись от пережитого волнения и страха. Шутка ли – чуть княжна не утонула! Молчаливый дебрич оглаживал пугливую кобылу, успокаивая ее, и чутко прислушивался к взволнованному гулу смолятичей.

– Вот так брод! – восклицали кмети, то отряхивая одежду, то вытирая с лиц грязные брызги, то отжимая обвисшие усы.

– Да с нас бы князь головы снял!

– И жених тоже!

– Правду бабки говорят – стережет беда рожениц да невест!

– Эдак вместо сговора на страву^[152] привезем!

– Язык прикуси! Обошлось – и слава Макоши!

Смуглый дебрич, вывезший Даровану с реки, присел рядом с ней на корточки. От его плеч поднимался пар, словно промокшая одежда лежала возле горячей печки.

– Эх, красавица, чуть к Водяному в невесты не ушла! – досадливо упрекнул ее он. – Дался тебе этот мешок! Что у тебя там – золото, что ли?

– Ты как с княжной разговариваешь? – возмутился Рьян.

– С кем? – Смуглый дебрич быстро вскинул на него глаза.

Десятник прикусил язык – вот этого чужим вовсе незачем знать, – но было поздно.

– Вовсе не золото! – слабым голосом ответила сама Дарована. – Тому в золоте и цены нет! Там оберег мой – пелена из рук самой Макоши! Она мне жизни дороже! Она от бед бережет! Мне ее никак нельзя потерять!

– От бед бережет! – повторил дебрич. – Ты из-за нее чуть не утопла!

– Может, она и спасла меня! – храбро возразила Дарована, но больше для порядка, вовсе не желая приуменьшить заслугу дебрича и свою благодарность. – Спасибо тебе! Мой отец тебя наградит!

– А жених? – с непонятной усмешкой спросил дебрич.

Дарована заглянула ему в лицо и увидела в нем какое-то темное смятение – как будто ее спаситель узнал вдруг что-то очень важное, опасное, в чем и сам не полностью разобрался, но что нарушило весь ход его мыслей и все замыслы на будущее.

– И жених тоже! – согласилась Дарована. – Он-то и больше наградит. Он ведь ваш, дебрический, и я, как за него выйду, дебрической княгиней стану. Хочешь, в дружину тебя возьму? И товарищей твоих тоже.

– Ой спасибо, княжна светлая! – с непонятным выражением протянул дебрич и отвел глаза. – Ой спасибо! И не ждал такой чести… Ладно! – Он легко, как зверь, поднялся на ноги, словно хотел спрятать от сидящей на расстеленных плащах Дарованы свое лицо. – Давай-ка костер разложим, обогреемся, обсохнем, а там и дальше поедем.

Несколько кметей с топорами пошли в близкий березняк собирать сучья посуше, Любица и девка принялись развязывать и раскладывать съестные припасы – какой привал без еды? Рьян недовольно качал головой, дергал себя за намокшие усы, досадуя на собственную оплошность. Так за честь княжескую стоял, что проговорился. Все разболтали – и что княжна, и что сговор вот-вот. Не к добру.

А дебричи, нисколько не смущаясь присутствием княжны, принялись снова чистить сапоги и коней от речной грязи. Только теперь Рьяну почему-то казалось, что старший у них не тот, русоволосый, которого они поначалу посчитали за вожака, а этот, смуглый, вырвавший княжну из жадной пасти взбесившейся реки.

За едой дебричи уселись отдельно от своих спутников. Смолятичи усердно зазывали их на свое угощение, но Утреч отговорился, что в их роду есть зарок – по вторникам не брать пищу у чужих. Смолятичи отстали, и четверо названых братьев сели в стороне, угощаясь копченой олениной из собственных запасов. Так решил Огнеяр, и у него на это имелись две причины. Едва поняв, с кем свел их Исток Дорог, он поостерегся делить еду с княжной и ее провожатыми – никто не знает, чем обернется эта встреча, так не стоит заранее связывать себе руки. Второе было проще – Огнеяр не хотел, чтобы во время еды кто-то из смолятичей заметил его клыки.

Усевшись спиной к смолятичам и глядя на воду взбесившейся Кошицы, Огнеяр не столько жевал, сколько думал. Броды недаром считают священными местами, напоминающими людям о переправе через Огненную Реку, служащую гранью миров. На этом броде он узнал много такого, ради чего и в Надвечный Мир можно заглянуть. Внезапные новости оглушили Огнеяра, его мысли путались. Девушка была смолятинкой по виду, ее назвали княжной – а княжна у смолятичей только одна. Это она, дочь Скородума, которой когда-то очень понравился Светел. И у нее вот-вот сговор – жених обещает сделать ее чуроборской княгиней. Знала бы она, что сталось с той, которой Светел прошлой осенью обещал то же самое! Знала бы она, кого она звала в свою будущую дружину! Огнеяр фыркнул, сжимая в зубах недобрый смех. И Скородум отдает ее за Светела, думая увидеть дочь княгиней в Чуроборе…

Огнеяру живо вспомнилась худощавая фигура высокого старика с блестящей лысиной, его красный нос, белые кустистые брови, под которыми сияют голубые глаза, то по-детски наивные и любознательные, то по-старчески мудрые. Не может быть, чтобы глиногорский князь изменил их недолгой дружбе, стал покушаться на наследство, за которое сам же призывал Огнеяра бороться. Не может быть. Как же тогда он дал свое согласие на такое подлое дело? Или его, Огнеяра, уже везде считают мертвым? Немудрено, поскольку в Чуроборе его не видали с прошлой зимы, а на Белезени – уже несколько месяцев.

Нет, не зря он выбрался из личивинских лесов, не напрасно решил разузнать, что делается на белом говорлинском свете. И верный путь указал ему Исток Дорог!

Покончив с едой, смолятичи стали собираться в путь.

– А далеко ли едете? – спросил у них Тополь.

– Теперь уж недалеко, – с облегчением ответил Рьян. – На Макошину гору.

– Хочет княжна перед сговором судьбу у богини спросить? – Огнеяр не глядел в лицо княжне, словно выказывая свое почтение, а на самом деле не хотел показывать ей свои глаза.

– А как же иначе? – ответила Дарована.

Она уже забыла пережитый испуг, промокший мех ее шубки обсох, только еще топорщился иголочками слипшихся волосков. Растрепавшиеся золотистые волосы трех ее кос Любица пригладила, и ничто уже не напоминало о том, как она чуть не ушла в подводные палаты Водяного Хозяина.

– Не возьмете ли нас с собой? – спросил Тополь, и в голосе его слышалось: «Не возьмете – сами поедем». – Нам тоже есть о чем богиню спросить.

Тополь всегда угадывал, чего хочет Огнеяр, и на этот раз он не ошибся. Рьян хотел возразить – четверо чужаков смутно не нравились ему, несмотря на всю их ловкость и силу. Но княжна ответила раньше, чем десятник успел открыть рот. Дарована умела быть благодарной, а темные подозрения не жили в ее чистой душе.

– Поедемте с нами! – даже обрадовавшись, предложила она. – Я сама о вашей судьбе богиню спрошу.

Рьян недовольно покачал головой, но спорить с княжной не стал. Он тоже заметил, что дебричи не взяли ни крошки из их еды.

Святилище Макоши стояло на горе, вернее, на береговом холме – там богиня-Земля была ближе к другим благодетельным стихиям, к Небу и Воде. Вершина горы была обложена белыми камнями, а само святилище состояло из девяти столбов, вкопанных в землю по кругу. Между столбами оставались широкие проемы, через которые изнутри святилища можно было видеть плоскую равнину на много верст вокруг. У подножия горы стояло несколько избушек, предназначенных для тех, кто приедет к богине. В самом святилище жили только служительницы Макоши. С наступлением холодов, когда Макошь-Земля засыпала, они уходили жить в подземные пещеры, вырытые под самим святилищем. Зимой дым от их очагов был виден издалека, чтобы люди могли знать – Земля не умерла, она только спит, ожидая новой весны.

Мужчинам не было ходу в святилище Великой Матери. Глиногорские кмети и четверо дебричей остались в избушках у подножия горы, развели огонь, устроились отдыхать и обогреваться после холодной дороги предзимья. В само святилище с княжной поднялись только Любица и девка. Обе челядинки несли с собой хлеб, мед, репы, шерсть в дар богине. Дарована обеими руками прижимала к себе тот самый кожаный мешок с Макошиной пеленой – на этой пелене подносились дары богине.

– Так не забудь мою судьбу узнать, – попросил ее Огнеяр.

– И мою, – подхватил Тополь.

Княжна вопросительно посмотрела на Кречета, но он коротко мотнул головой, предпочитая не знать судьбы заранее. Утреча княжна напрасно искала взглядом – в избушке его не было, но сдавленные взрывы смеха девки-челядинки, доносившиеся из тесных сеней, указывали на его местонахождение. Утречу было не до судьбы.

– Дайте чего-нибудь из своего серебра, – велела Дарована. – По нему вашу судьбу скажут вещие женщины.

Огнеяр снял один из своих браслетов, Тополь вынул серьгу из уха. Поднимаясь на гору, Дарована украдкой рассматривала и ощупывала их, но серебро было самым настоящим, дебрической работы. Нет, не нежить эти четверо. Хотя что-то странное в них все-таки есть. Может быть, богиня скажет?

При мысли о богине Дарована совсем успокоилась, все досужие мысли сами собой отступили. Она почитала Макошь не так, как другие, – неизмеримо сильнее. С детства она знала, что обязана Макоши жизнью не так, как все люди и звери, – не общим ходом Мирового Закона. Она получила свою жизнь прямо из рук Всеобщей Матери, и поэтому Дарована не только почитала, но и горячо любила Макошь как вторую мать. Особенно с тех пор, как умерла княгиня Вжелена. Во всех печалях, во всех тревогах и сомнениях Дарована привыкла искать утешения и покоя у той, что дала жизнь всему живому и не покидает в беде никого из своих творений.

Ожидая княжну, Огнеяр смотрел в огонь и думал. За время пути до святилища он привел свои мысли в порядок и теперь трезво искал решение. Еще на Истире, куда вывела их река Стужень, они встретили купеческий караван. Не знавшие Огнеяра в лицо речевинские гости охотно рассказали им, что совсем недавно встретили чуроборскую дружину со Светелом во главе, и направлялся он в Глиногор. Что понадобилось там Светелу? Недолго поколебавшись, Огнеяр решил ехать за ним. Чутье подсказывало ему, что именно поездка Светела определит их дальнейшие судьбы. Не желая привлекать к себе внимание, они оделись по-другому – их волчьи накидки были слишком хорошо известны – и старшим называли Тополя. На всякий случай они избегали оживленных дорог, пробирались лесами – сын Истока Дорог не мог заблудиться. Но мог ли он ждать, что отец выведет его прямо к такой добыче? «Ай спасибо, отец! – думал Огнеяр, пристально глядя в пламя очага. – Куда надо вывел. Только что теперь делать?»

Если княжна выйдет за Светела, то Скородум не пойдет против зятя, не сможет. Значит, она не должна за него выйти. Как ей помешать? Все теперь зависело от того, что скажет богиня. Хоть Огнеяр и был сыном Подземного Хозяина, он вовсе не пренебрегал силой и мудростью других детей Рода^[153] и Сварога. А Макошь, Хозяйка Судьбы, владеет и самими богами.

Княжна вернулась уже под вечер. Мешок с пеленой она так же прижимала к груди, лицо ее стало умиротворенным, задумчивым и немного печальным. Так бывало всегда: после встречи с Великой Матерью ее переполняла любовь ко всему живому и грусть, что все живое страдает и умирает. Маленькой девочкой она мечтала о вечном лете, но княгиня Вжелена убеждала ее, что Матери-Земле нужно отдохнуть, для чего и служит ее долгий зимний сон. Дарована верила, что зима необходима Мировому Закону, но все же грустила.

Этим вечером Любица никого к ней не пустила и сразу уложила княжну спать. А рано утром пора было собираться домой. Макошина неделя кончалась, княжна всегда уезжала домой в этот день, и сейчас ей не хотелось покидать Макошину гору – слишком мало она побыла здесь. Но время не остановишь.

По пути Огнеяр подъехал к княжне и пристроился рядом.

– Ты спросила богиню о наших судьбах?

– Да. – Княжна улыбнулась, немного виновато, словно только сейчас вспомнила о нем. – Вот.

Она вынула из поясной сумочки серьгу и браслет.

– Возьми! – обернувшись, она отыскала взглядом Тополя и протянула ему серьгу. – Богиня тебе сказала, что ты в чужом доме своего добра не ведаешь, а коли хочешь найти – вернись туда, где бывал.

Тополь поблагодарил, взял серьгу, стал вдевать ее в ухо, стараясь разобраться в предсказании. Мало ли где он бывал, мало ли где чего оставил? Да чего он и возит-то с собой – оружие разве, а этого он нигде не забывал.

– А тебе сказала богиня так. – Княжна заглянула в лицо Огнеяру, подавая браслет, но он отвел глаза, надевая его на запястье. Уж не открыла ли ей Хозяйка Судьбы, кто он такой? – Сказала: лебедь судьбы твоей за облаками летает, и пока ты ее не поймаешь – себя самого не найдешь. Чудное речение, правда?

Огнеяр ответил не сразу, невольно выпрямился в седле, словно увидел впереди опасность. Богиня ясно видела его судьбу и его душу, он понял ее предсказание. Часть его самого улетела за облака вместе с Милавой, и ему не бывать самим собой, пока он не найдет ее снова.

– Чудное-то чудное! – пробормотала бабка Любица, ехавшая по другую сторону от княжны. – Да ведь про каждого так сказать можно. Пока своей судьбы не поймаешь – себя не найдешь. Так и будешь по жизни то упырем неприкаянным бродить, то мертвой колодой лежать.

– Верно, бабушка. – Огнеяр постарался улыбнуться, желая скрыть, насколько поразило его предсказание богини.

Но тут же, спохватившись, сомкнул губы. Именно в улыбке его показывались на свет волчьи клыки. И тот, кто мгновение назад готов был улыбаться вместе с ним, убегал с криками ужаса и призывом чуров на устах. Кроме одной… Улетевшей на лебединых крыльях.

– А тебе-то что сказала богиня? – спросил Огнеяр у княжны. – Или мы сего знать недостойны?

– Отчего же? – Княжна улыбнулась, довольная предсказаньем себе. – Мне сказала Великая Мать, что жених мой именем ясен, лицом светел и что свадьба моя скоро. Если только волка по пути не встречу.

– Не смейся! – задумчиво предостерег Огнеяр, глядя вперед. Мысли его мелькали быстрее зайцев. – Ведь волчий месяц вот-вот… В эту пору волки в стаи сбиваются, в большую силу входят…

– Да у меня и дружина не слабая! – весело отмахнулась княжна. – Не выдадут лютым зверям.

А Огнеяр решился. Дочь Скородума не должна стать женой Светела, и она ею не станет. Богиня обещает ей скорую свадьбу, если она не встретит волка. Она его встретила, хотя сама не знает об этом. Богиня знала гораздо больше своей смертной дочери, но по-иному не смогла предостеречь ее.

Широкая луговая равнина перед Макошиной горой кончилась, поблизости затемнел лес. Если ехать по нему на восход, то выйдешь к Истиру, а на другом берегу – устье Стужени, дороги в личивинские леса.

Оглянувшись через плечо, Огнеяр бросил по быстрому взгляду на трех своих названых братьев. Не зря они носили это прозвание – все трое сразу поняли его и незаметно придвинулись ближе к вожаку, крепче сжимая повода своих коней.

И вдруг дикий волчий вой ледяным мечом вспорол мирную тишину. Вскинув головы, кмети пытались схватиться за оружие, лихорадочно искали на близкой лесной опушке серые тени. А вой был совсем рядом, он падал с неба, оглушал, наполнял ужасом людей и животных. Кони ржали, храпели, били копытами и мчались прочь, назад на равнину, обезумев от ужаса – голос лютого врага оглушал их, жуткий запах бил в ноздри. Не слушая всадников, смолятинские кони врассыпную мчались прочь. Крича, бранясь, кмети натягивали поводья, но кони не слушались. Их гнал прочь не просто вечный страх перед свирепым хищником – они слышали голос Сильного Зверя.

А Огнеяр и Тополь мигом схватили с двух сторон узду лошади, на которой сидела княжна, и повлекли ее в другую сторону – к лесу. Осторожный десятник Рьян все же недооценил своих случайных попутчиков – эти четверо оказались сильнее двадцати его кметей, и оружие его дружины оказалось слабо перед их силой. Видя, что дебричи увозят княжну прочь, Рьян отчаянно пытался сдержать коня, повернуть его следом, обломал плеть – но напрасно.

Дарована отчаянно визжала, оглушенная ужасом даже больше, чем другие. Она не искала серые тени на опушке – она видела, что этот дикий вой изливается из груди того, кто вчера спас ее от холодной реки. Только один взгляд бросив на его смуглое лицо, изменившееся, ставшее нечеловеческим, она осознала, что это оборотень. Только оборотень может так выть, только у оборотня могут так страшно гореть глаза. Смуглый дебрич оправдал ее опасения, оправдал гораздо страшнее, чем она могла ждать.

Лошадь бешено несла ее вперед, Дарована скоро задохнулась от крика, лес стремительно летел ей навстречу, как дремучее чужое владение, из которого ей не выбраться. Здесь она останется одна, целиком во власти оборотней и нечисти. Дарована билась в седле, как пойманная птица, но что она могла сделать? Крики кметей скоро затихли далеко позади, умолк страшный вой, стволы темной чащи сомкнулись позади, отгораживая ее от белого света.

Светел с самого начала не ждал добра от этой поездки Дарованы, но все же привезенная новость оглушила его как гром. Истошно вопили и причитали Любица и девка, царапали лица, кмети стояли толпой, бледные, с опущенными головами. Рьян, наполовину поседевший, едва выдавливал из себя слова по одному, не в силах глядеть в глаза князю от горя и мучительного стыда.

– Не уберегли мы нашу лебедушку! – причитала Любица. – Попадись мне злыдень тот, зверь лесной, оборотень дурноголовый, я бы глаза ему поганые выцарапала! Убей меня, старую, княже, снеси мне голову, не углядела я! Ведь знала, что нечисть они, ведь чуяла!

Не сразу князь Скородум сумел добиться связного рассказа. Теперь он не шутил и не улыбался, его морщины углубились, голубые глаза потемнели, и всем знавшим его делалось страшно – посуровевшее лицо веселого князя яснее всяких слов говорило, какое большое несчастье пришло в Глиногор. Княжна похищена оборотнями!

А Светел, едва услышал первые вопли и первые слова ужасающего рассказа, окаменел на месте, бледный как снег. Едва были упомянуты четверо дебричей, как он понял – это он. Это он, Дивий, снова вставший у него на дороге, и на этот раз так, как никто не ждал. Так, как хуже едва ли придумаешь. Отнявший у него все – любимую невесту, надежду на помощь Скородума.

– Это он! – опомнившись, выкрикнул Светел и вцепился в бессильно повисшую руку Скородума. Ему хотелось немедленно куда-то бежать, что-то делать, пробить горы и смести леса, добраться до врага и вырвать из его рук Даровану. – Он! Он, оборотень! – как безумный, выкрикивал Светел, впиваясь глазами в лицо старого князя.

И вдруг замолчал, как прикусил язык. Ведь он говорил Скородуму, что Дивий мертв. И пусть он остается мертвым. Идти воевать просто с князем личивинов гораздо проще, чем с оборотнем, сыном Добровзоры и наследником чуроборского стола.

– Князь личивинов! – тише произнес Светел, словно сам только что сообразил.

Выпустив руку Скородума, он схватился за меч и с такой силой сжал рукоять, словно хотел раздавить ее.

– Князь личивинов? – повторил Скородум с недоумением и тут же отчаянно сжал голову руками. – Кархас! Вонючий пес! Он в прошлом году сватался к ней! И поклялся получить ее! Девочка моя! Она у него! У мерзкого дикаря! О боги, за что это ей? За что это мне?

– Скорее! Нельзя терять времени! – Светел лихорадочно схватил князя за плечо. – Мы должны спасти ее! До личивинских земель далеко, но мы их догоним. Или достанем волка в его логове, мы перебьем всех личивинов до одного, но мы спасем ее!

– Да. – Скородум поднял голову, на лице его растерянность и горе сменились непреклонной решимостью, готовностью действовать немедленно. – Я вырву мою девочку из его мерзких рук! Мы пойдем на них! Немедленно! Сегодня же! Собирайте народ! – крикнул он кметям. – Объявите всем, что я зову с собой всех, кому дорога честь княжеского рода, что каждый, кто поможет спасти мою дочь, навек будет моим другом! Мы собираем большую рать!

Через какие-то мгновения княжий двор, а затем и весь Глиногор ожил и забурлил. Узнав о произошедшем, услышав княжеский призыв, чуть ли не все глиногорские мужчины готовы были идти в поход. В Глиногоре любили князя и его дочь, каждый был возмущен вероломством и наглостью личивинов. Как в древних кощунах о княжне, похищенной Змеем, каждый хотел повергнуть чудовище и спасти девушку. Даже если в жены она была обещана только одному. Тому, кто ненавидел похитителя больше всех остальных вместе взятых, ненавидел всеми силами души.

Опомнившись от первого горестного потрясения, Скородум толком расспросил провожатых Дарованы. Те и сами пытались преследовать похитителей, но лес, словно заколдованный, не пропускал их – ветки сплетались, не поддаваясь даже ударам секир, стволы смыкались, Лешие водили их кругами, заставляя через каждые двадцать шагов опять оказываться на опушке. Скородум доверял Рьяну – недаром он дал в провожатые дочери именно этого, надежного, испытанного многолетней службой десятника. Его нельзя было заподозрить ни во лжи, ни в трусости, ни в бестолковости.

– Ворожба там! – твердил Рьян, яростно дергая ус, словно хотел вырвать его вовсе вон. – Хоть сажай меня на кол, а ворожба! Лес не хотел нас вдогон пускать, укрывал их, гадов!

– Личивины славятся колдовством! – подхватывали бояре. – Да, за ними это дело водится! Они Лесу дети, зверям братья – вот им и помогает нечисть лесная. Ты как хочешь, батюшка-княже, а без сильного чародея в сей поход идти нельзя!

Скородум и сам об этом подумывал. Пятнадцать лет он мирно и вполне успешно правил без помощи колдовства, но случай был не такой, чтобы пренебрегать хоть малейшей помощью. Ради спасения дочери он готов был идти в поход в одежде наизнанку и в сапогах на другую ногу. Но кого из чародейского сословия просить о помощи?

– Двоеума надо звать! – сказал Светел, сжимая зубы, стараясь сдержать лихорадочную дрожь. Ненависть, тревога, нетерпение терзали его как все двенадцать жестоких сестер-лихорадок разом. – Сильнее его нет чародея в говорлинских землях! Уж он с этим личивинским волком управится!

В самом деле, кто знает чуроборского оборотня лучше Двоеума, бывшего свидетелем всей его жизни? Светел был полон решимости на сей раз любой ценой расправиться со своим врагом, но порой на него накатывалась растерянность – как это сделать? Горло его снова холодил клинок Огнеяра. Тогда у Светела была Оборотнева Смерть – не оправдавшая своей славы, но давшая хоть какую-то надежду одолеть оборотня. А чем взять его теперь? «Да хоть чем! – яростно думал Светел, злясь на самого себя за сомнения. – Руками задушу! Зубами загрызу гада!» Мало ли есть путей в Кощное владение?^[154] Только бы добраться до него… Только бы достать… И Светел сжимал кулаки с такой силой, что белели суставы. Словно уже сдавливал горло лютого врага всей своей жизни. Раньше он не знал, что умеет так ненавидеть.

В тот же день послали гонцов к чуроборскому князю, прося войска на помощь и чародея. Кому, как не будущему родичу, помочь одолеть врага, а идти в личивинские леса двумя ратями было гораздо надежнее, чем одной.

– Вы от Велиши пойдете, а мы от Белезени! – втолковывал Светел Скородуму, и тот кивал головой, соглашаясь. – С двух сторон их зажмем и раздавим, чтоб ни один зверь поганый не ушел! Всех выловим, до единого!

Слушая его, Скородум вспомнил об Огнеяре. Как просто он прогнал личивинское войско от стен Велишина! Как сумел напугать дикое племя и выиграть битву, не начиная ее! Вот кто помог бы в нынешней беде! Но увы… Сейчас Скородум чувствовал себя старым и больным, почти сломленным этими двумя потерями – Огнеяра и дочери. Нет, дочь к нему вернется. Любой ценой. Он не оставит свою девочку. Но что с ней случится за это время! Она там совсем одна среди мерзких дикарей! Скородум сжимал голову руками и гнал от себя страшные образы. Он лучше бы живым согласился пойти в Кощное владение, чем хоть на миг оставить свою девочку в руках личивина. Но боги не позволили ему выбрать. Он знал свою дочь: Дарована была горда и предпочла бы смерть бесчестью. Но лишь подумав об этом, Скородум понимал: все это ерунда, только бы она была жива! Только бы она вернулась к нему живой, все остальное не имеет значения.

Двое маленьких княжичей тоже рвались в поход и яростно тыкали деревянными мечами в бочку, изображавшую личивинского князя. Но отец и слушать не стал о том, чтобы взять их с собой.

И еще кое-кто незваным готовился идти в этот поход. В Чуроборе Недан и Ярец спешно собирали Стаю. И Стая думала следовать не за князем Неизмиром, а повторить тот путь, который прошли не так давно Тополь, Кречет и Утреч.

Через три дня смолятинское войско вышло из Глиногора. С опозданием на десять дней вывел полки и князь Неизмир. «Иди, княже, пришел твой час! – сказал ему Двоеум. – Довольно ты от своей судьбы прятался – пришло время щитом ее встретить!»

И Неизмир легко согласился сам возглавить рать. Давящий страх перед оборотнем довел его почти до лихорадки, он боялся темноты, боялся оставаться один даже днем, но в то же время его тянуло к одиночеству и покою. Привычные княжеские хоромы опостылели ему, он не мог видеть жену, почти ненавидя ее за то, что она родила это чудовище, отравившее всю его жизнь. Военный поход, перемена мест, многолюдство и звон оружия должны были вернуть ему бодрость и силы. Ведь когда-то он был первым витязем Чуробора, самым славным из молодых воевод, иначе князь Гордеслав не отдал бы за него Добровзору. Пришло время вспомнить о прошлом. А может быть, и вернуть его. Если на земле снова не будет красноглазого оборотня, как не было его тогда.

Самым спешным порядком двигаясь навстречу друг другу, обе рати должны были встретиться на межах, в Велишине и Хортине, а оттуда вместе идти в личивинские земли. Если дух князя Явиправа видел их из Перунова Ирия, то наверняка князь-воин был доволен тем, как потомки продолжают его дело.

А княжна Дарована в это время уже была в самом сердце личивинских лесов – в поселке Арва-Карха. Почти десять дней ее везли по лесу, останавливаясь только на ночлег. Ее не обижали, пробовали даже утешать, но она не слушала, кричала от страха, если кто-то из четверых пытался к ней приблизиться, плакала, пока не кончились слезы. Даже веселый Утреч не сумел хоть немного ее успокоить. Дарована ожидала самого ужасного – что ее принесут в жертву какому-нибудь свирепому богу или просто сожрут.

Не сразу она поняла, к кому попала, а когда поняла, то испугалась еще больше. Отец рассказывал ей о своей зимней встрече с Огнеяром, и Дарована тогда еще удивлялась, как ее отцу мог понравиться оборотень. Теперь она убедилась, что отец нисколько не преувеличивал – это оборотень, настоящий оборотень, достаточно взглянуть на его клыки. И как Огнеяр ни пытался убедить княжну, что вовсе не собирается ее жрать, она все равно смотрела на него опухшими от слез глазами, полными ужаса, и только взывала к Матери Макоши. Как она не разглядела его сразу?

И вот теперь она была в жилище личивинского князя – в том самом, куда ее хотел привезти еще прежний князь, Кархас. Огнеяр поселил ее в самой просторной землянке, которую по его приказу целый день скоблили и чистили, застелили весь пол свежими еловыми лапами, затянули все стены новыми оленьими шкурами, чтобы княжне было потеплей и поуютней. Для услуг Огнеяр прислал ей Лисичку, надеясь, что говорлинское лицо хоть немного успокоит Даровану. Это и правда помогло делу.

– Ты его не бойся! – раз за разом убеждала княжну Лисичка, расчесывая ей волосы и непривычно, но старательно закручивая ей косы баранками на ушах. – Наш князь хоть и оборотень, да добрым людям от него вреда нет.

– Как так нет? – вскрикивала Дарована, дергалась, пыталась обернуться, мешая Лисичке укладывать ей волосы. – От оборотней всегда одни беды!

– Да какие же беды? Он же не виноват, что с волчьей шерстью родился. Я тоже сначала боялась, а теперь попривыкла – и ничего. Он добрый.

– Ничего себе добрый! – Глаза Дарованы снова наполнились слезами. – Зачем же он меня сюда привез?

– Не знаю, – совздохом созналась Лисичка.

Ей было жаль княжну, но она привыкла верить Огнеяру – раз он что-то сделал, значит, так было нужно.

– Только если он сам думает меня в жены взять – ни за что не пойду! – решительно заявила Дарована и затрясла головой. – Умру лучше, голодом себя заморю, а за зверя замуж не пойду!

– Он тебе худого не сделает, – уверяла ее Лисичка. – Он не на тебя зол, а только на жениха твоего. Ведь князев брат у Огнеяра чуроборский стол отобрать хочет. Как же не постоять за свое добро? Сама княжна, сама понимать должна.

– Да какой из него князь – из оборотня? – Дарована презрительно сморщила аккуратный носик. Ни малейшего следа от прежней благодарности и доверия, возникших в день их первой встречи, не осталось в ее душе.

– Уж верно, не хуже других! – обидевшись, воскликнула Лисичка. Она, напротив, забыла свой прежний страх и давно простила Огнеяру то, что ее украли из дома для него – да ведь он и не был прямо в этом виноват. – Он у личивинов так управляется, как у них никто отродяся не правил! Он на межевых реках купцов грабить не велел, а мыто все князья берут! Он и самим Волкам запретил без разбору друг друга за обиды и месть убивать, а велит всем на свой суд идти! А как при нем сытно жить стали! Мясо на лову всегда будет! Он ведь может любых зверей приманить, а волков и медведей к стадам близко не пускает. Ему ведь сила дана чудесная – кому править, как не ему!

С древнейших времен князь был первым посредником между своим племенем и богами, а если он наделен настоящей мудростью и чародейной силой, то истинно счастливым может зваться то племя. Но Дарована упрямо мотала головой, не желая признавать никаких заслуг Огнеяра.

– Ничего! – шептала она по ночам, без сна ворочаясь на мягких шкурах. – Вот придет мой отец со Светелом, тогда он узнает!

Дарована была уверена, что отец и жених уже давно собрали полки и спешат к ней на помощь. При мысли о Светеле ей хотелось выть волчицей и биться головой о дверь землянки – хоть до смерти. Да зачем биться – дверь-то не заперта. За княжной, конечно, присматривали, но не запирали, в погожие дни она могла гулять в лесу и над берегом речки, провожаемая Лисичкой, Кречетом и кем-нибудь из личивинских воинов.

Самого Огнеяра она почти не видела. Кажется, его вовсе не было в поселке. И Дароване очень хотелось, чтобы он не появлялся как можно дольше. Несмотря на уверения Лисички, она все же думала, что личивинский князь-оборотень украл ее для того, чтобы сделать своей женой. А мысль об этом наполняла ее ужасом и отвращением – все равно что стать женой настоящего зверя.

А у Огнеяра в эти дни было много других забот. Он не хуже княжны понимал, что сейчас на него спешно собираются рати двух племен. Даже без его приказа все личивинское племя Волков готовилось на битву. Похищение говорлинской княжны с медовыми волосами, к которой сватался еще Кархас, всем Волкам показалось великим подвигом, тем более что Метса-Пала сделал это почти один, без воинов. Слава его возросла еще больше, и все племя счастливо было умереть за него и немедленно войти в Небесные Леса, где ими и дальше будет править великий Метса-Пала.

Они очень огорчились бы, узнав, что Метса-Пала вовсе не хочет вести их в эти славные битвы. Его человеческая кровь была говорлинской, и он проклял бы сам себя, если бы повел личивинов убивать своих соплеменников. Ни личивины, ни смолятичи и дебричи не виноваты в том, что Неизмир покушается на его жизнь, а Светел – на его наследство. Не меньше беспокоило его и то, что князь Скородум, о котором он вспоминал с почти сыновней теплотой, теперь считает его своим злейшим врагом. Часто Огнеяру думалось, что глиногорский князь, быть может, и не знает всего. А волки, которых он сразу послал в дозор, каждую ночь приносили ему вести о постепенном приближении смолятинской и дебрической рати. Медлить было уже нельзя.

Однажды утром в дверь землянки, где жила Дарована, постучали из сеней. Лисичка выглянула и вышла – княжна подумала сперва, что к Лисичке пришел Кречет, зачастивший к ней в последнее время. Но дверь открылась снова, и в землянку шагнул Огнеяр.

Увидев его, Дарована невольно вскочила и отшатнулась в дальний угол. Вид этого смуглого лица, темных глаз с красной искрой на дне, блестящих белых зубов приводил ее в содрогание. Всей кожей, всем существом она ощущала, что он – не человек, дитя чужого мира, мира Леса.

– День тебе добрый, княжна! – приветствовал ее Огнеяр, не так задушевно, как Светел, но вполне по-человечески.

Но Дарована не верила в его доброту и помотала головой, словно отрекаясь от приветствия.

– Не подходи! – со страхом пробормотала она. Зачем он пришел? Она уже понадеялась, что не увидит его до того самого времени, когда ее освободят.

Огнеяр отошел от порога и сел на скамью, покрытую бурой медвежьей шкурой.

– Да не бойся ты меня, не съем! – устало сказал он, видя ужас на бледном лице девушки. – Уж вторую неделю у меня живешь – могла бы попривыкнуть. Хотел бы съесть – так давно бы съел. А я девиц не ем. Хоть у Лисички спроси.

– Чего тебе надо?

– От тебя – ничего. Да ты сядь, не стой. В стену-то все равно не влезешь.

Оборотень говорил спокойно, немного небрежно, так что Дарована даже обиделась – все-таки она княжна, он не смеет так с ней разговаривать. Приглядываясь, она видела, что он очень похож на человека, особенно если смотреть на его лицо сбоку, когда не видно глаз и клыков. Ловко же он умеет притворяться – неудивительно, что она так ошиблась там, возле Кошицы. Вспомнив тот злосчастный день, Дарована оглянулась на большой ларь, где лежала в мешке ее главная драгоценность – Макошина пелена. Ах, что же она не спасла ее от такого несчастья?

Осторожно выйдя из угла, Дарована села на краешек лавки, так далеко от оборотня, как только позволяла теснота землянки.

– Мне только того и надо было, чтобы ты за Светела замуж не вышла, – заговорил Огнеяр, видя, что она наконец-то его слушает. – Потому и увез, что богиня тебе скорую свадьбу с ним пообещала.

При напоминании об этом слезы злой обиды и негодования наполнили глаза Дарованы.

– Да! – вскрикнула она и даже сжала кулачок. – Богиня обещала! А ты кто такой, чтобы мою судьбу ломать! Я не холопка твоя, могу себе жениха выбирать по сердцу! Хочу за Светела идти и выйду! И ты мне не помешаешь! Богиня тебя накажет!

– Хочешь за Светела идти – так иди, – спокойно ответил Огнеяр, дав княжне выплеснуть возмущение. – И судьбу твою я ломать не собираюсь.

Его ответ так изумил Даровану, что она замолчала и во все глаза уставилась на него, сжатым кулачком вытирая слезы. То он говорит одно, а то другое – как его понять? Одним словом – нечисть!

– Хочу я другого, – продолжал Огнеяр. – Хочу я в мире с твоим отцом остаться.

– Да как же? – снова воскликнула Дарована. – Хорош тебе будет мир! Да мой отец с тебя живого шкуру спустит за меня!

– А он знает, кто я есть? – Огнеяр вопросительно глянул ей в лицо.

Дарована вздрогнула, но глаз не отвела – оказалось, что взгляд оборотня можно выдержать. Жгучий, он все же был полон человеческого смысла, а не звериной злобы.

– Кто ты есть? – запальчиво ответила Дарована. – Оборотень ты есть, вот и все!

– Нет, ты мне скажи толком – знает твой отец, что личивинским князем сидит Огнеяр, сын княгини Добровзоры? – не отступал оборотень.

Как ни слабо было желание Дарованы разговаривать с ним, а все же она задумалась. О сыне Добровзоры говорилось в тот вечер, когда Светел посватался к ней. Дарована хорошо помнила тот вечер, свою радость и безотчетную тревогу. Непонятно почему грустный отец, часто моргая, рассказал ей, что сын Добровзоры не дает о себе вестей, скорее всего, он погиб, потому что был не таков, чтобы позволить о себе забыть. Наследник чуроборского стола теперь Светел, и она будет дебрической княгиней. Эти две радостные вести быстро тогда вытеснили из ее памяти оборотня, сына Добровзоры, которого она вовсе не знала. А выходит, что он жив, сидит перед ней, и Светелу не бывать князем. А ей – княгиней. Но отец ее об этом не знает, теперь Дарована могла сказать уверенно.

– Не знает, – выговорила она наконец. – Ты же умер?

Она опасливо посмотрела на Огнеяра и снова испугалась – а не морок ли с нею говорит? Да нет, не похоже. Она снова вспомнила, как он вез ее через Кошицу – тепло и сила его рук могли принадлежать только живому.

– Не умер я! – словно убеждая ее, со скрытым злорадством ответил Огнеяр. – Нареченный твой меня уже раз убить пытался, да не вышло! Не такто я для него прост! И стола чуроборского ему не видать! А ты хочешь за него идти – так иди. Только сперва твой отец должен узнать, что я жив. И он об этом узнает. Отдай мне твои браслеты.

Оборотень встал и шагнул к Дароване; как молния она вскочила с лавки и опять забилась в дальний угол.

– Не подходи ко мне! – вскрикнула она.

– Тьфу, вот дура девка! – не выдержал Огнеяр. – Да что я, кусаю тебя или бью? Не трону я тебя! Боишься так отдать – на лавку положи.

До Дарованы наконец дошел смысл его просьбы. Настороженно глядя на стоящего перед ней оборотня, она сжала запястье, на котором поблескивал браслет из красивых кусочков прозрачного янтаря, похожего на застывший мед, оплетенных тонкой золотой сеткой.

– Зачем тебе? – враждебно спросила она. – Не дам!

Отдать парню браслет – согласиться на сговор и свадьбу. Все-таки вот чего он хочет!

– С мертвой снимешь, а живая не дам! – отчаянно продолжала она, глядя прямо в темные глаза оборотня. – Я лучше умру, чем за тебя выйду!

– Да я… – начал Огнеяр, но сдержался, глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Девки, они такие – скажи он сейчас, что задаром ее не возьмет, она ведь обидится еще сильнее. – Да я их твоему отцу отвезу, – со всей доступной ему силой убеждения заговорил он, словно толковал с малым ребенком. – Чтобы он верно знал, что ты у меня. А уж он пусть отдает их, кому хочет.

– Не дам! – непримиримо мотнула головой Дарована.

Огнеяр посмотрел на нее, помолчал, потом вздохнул:

– Ну, прости.

С этими словами он вдруг шагнул к ней; Дарована отчаянно завизжала, словно он поднял на нее нож, вжималась в стену, заслонялась руками, как от дикого зверя. Не обращая внимания, Огнеяр крепко схватил ее сначала за одну руку, потом за другую и осторожно, но решительно содрал с ее запястий оба браслета. У него не было времени на уговоры. Дарована визжала и билась, но сама уже знала, что бесполезно: в руках оборотня была такая сила, которую не одолел бы и крепкий мужчина, не то что хрупкая юная дева.

Огнеяр отошел от нее, Дарована вдруг разрыдалась от страха и обиды. Никто и никогда еще не смел с ней так обращаться, никогда еще ей не приходилось подчиняться чужой воле, которая была так неприятна ей самой.

Заворачивая браслеты в платок и пряча за пазуху, Огнеяр недоуменно качал головой. Можно подумать, что он леший знает что с ней сделал. Не приведи Макошь, тоже затянет про волчий глаз. Поморщившись от неприятного воспоминания, Огнеяр повернулся к Дароване.

– Ну, прости, говорю! – грубовато сказал он. – Не плачь, сейчас Лисичку пришлю. Не трону я тебя больше, Хорс Пресветлый послух, не трону!

– Уйди от меня! – отчаянно кричала Дарована сквозь слезы. – Оборотень! Оборотень!

– Да, – тихо сказал Огнеяр, отвернувшись, и Дарована даже не услышала его. – Оборотень я…

Ему не было важно, слышит его княжна Дарована или нет. Перед глазами его встало лицо Милавы, румяное от осеннего холода, ее взволнованные и доверчивые глаза, устремленные прямо ему в душу, в памяти зазвучал ее трепетный голос. «А ты… ты оборотень?» Она так боялась обидеть или огорчить его, так хотела знать правду о нем. «Ну и пусть хвост…» Этой осенью ей исполнилось шестнадцать лет. Исполнилось бы… А сейчас у нее нет возраста – жители Верхнего Неба, как мертвые, не считают своих лет. Года и века не имеют над ними власти.

Забыв о княжне, Огнеяр смотрел куда-то в пространство и видел перед собой Милаву, словно наяву. Она была для него единственной на свете – девушка, способная полюбить оборотня таким, какой он есть. Боги не дали ей ни знатного рода, ни особой красоты, ни палаты житейского ума. Ее ум жил в сердце, и немного было на свете женщин умнее ее. Недаром именно она сумела снять злые чары старого Князя Волков. Щедрая богиня Лада улыбнулась при ее рождении и наградила ее способностью любить настоящей любовью – не за что-нибудь, а несмотря на все. Несмотря на шерсть на спине и клыки, она смотрела в глаза оборотню и видела в них не зверя, не человека даже, а живую душу, единую для всех созданий Макоши, ждущую любви. Эта горячность сердца привела ее в ту светлую ночь на Святоозеро, она позволила ей поймать берегиню и спасти брата, принять взамен лебединые крылья.

Даже сейчас, когда первое горе утихло, Огнеяр не мог смириться с потерей. Для него Милава продолжала жить, она была где-то в мире, только теперь дойти до нее стало неизмеримо труднее. Так месяц, никогда не видя солнца, знает о нем и стремится к нему.

Решимость вернуть Милаву в земной мир возникла в душе Огнеяра поначалу только как щит от обрушившегося страшного горя, чтобы не дать ему придавить и сломить. Но со временем она не проходила, а только крепла. Другие девушки, даже эта златоокая княжна, казались Огнеяру бледными и вялыми, как смутные отражения. Одна Милава была живой и настоящей, к ней одной он стремился всем сердцем. Она нужна была ему, чтобы с ее любовью обрести равновесие двух своих миров, человечьей и звериной сущности. И пусть она сама теперь не человек – Надвечный Мир поможет им наконец стать равными и понять друг друга. А без нее ему не быть самим собой и не найти своего места в мире. Так сказала богиня Макошь, Пряха Судьбы, которой подвластны и люди, и сам непостижимый Надвечный Мир.

Глава 8

Незадолго до вечера одного из сумрачных дней месяца грудена^[155] по берегу Белезени шел высокий человек с посохом в руке. На вершине посоха была вырезана совиная голова с большими круглыми глазами, на поясе, которым стягивалась длинная, ниже колен, бурая медвежья накидка, висело множество оберегов, кожаный мешочек и длинный нож с узорной костяной рукоятью, в ножнах, отделанных серебром. Длинные волосы, сдерживаемые на лбу тонким серебряным обручем, холодный ветер предзимья отдувал назад, темный плащ из плотной шерсти хлопал за спиной, как огромные крылья. Человек шел ровным уверенным шагом, успешно одолевая встречный режущий ветер, несущий мельчайшие капли холодной мороси. Лицо идущего было сосредоточенно, темные глаза смотрели из-под густых бровей вперед вдоль берега реки, как будто он искал нечто, поджидавшее его здесь в эту неприветливую пору. Ветер одиноким голодным голосом гудел в темных стволах опустевшего леса, Белезень посерела, казалась отражением низких, тяжелых снеговых туч.

Если бы одинокому путнику встретился хоть кто-то, то встречный без труда признал бы в нем чародея и поклонился на всякий случай. Но вокруг на несколько верст не видно было никого: звери забились в норы, устроились на лежки, люди попрятались в дома и затопили печи. Да он и сам не знал толком, что ищет.

При нем не было никакой поклажи – ни заплечного мешка, ни сумы. Только на груди, под плотным мехом накидки, висел не видный постороннему глазу маленький мешочек из прочной кожи. В этом мешочке хранилось самое ценное, что приобрел чародей за долгие годы служения богам. Там таилась хрустальная звездочка, застывшая капля росы, волшебный амулет дальнего зрения – Слеза Берегини. Она-то и толкнула чародея в этот одинокий путь через промозглый осенний вечер.

Даже в последнюю ночь перед выступлением в поход Двоеум не спал. Лучше чем кто бы то ни было он понимал, что дороги судьбы подошли к решительному повороту. Князь Неизмир чувствовал, что близится их последняя встреча с Огнеяром, после которой на земле останется только один из них. Двоеум же точно это знал. Не будучи молод и ослеплен ненавистью, как Светел, он знал, что оборотня невозможно ни задавить руками, ни даже загрызть зубами. Сын бога есть сын бога – он не по силам простому человеку, какой бы сильной ни была его ненависть. Против него нужны иные средства – отвечающие сути оборотня, сына Надвечного Мира.

В прошедшие месяцы Двоеум не терял времени. Теперь он знал, что княжич-оборотень стал Сильным Зверем и тем троекратно увеличил силу, бывшую в нем от рождения. Теперь убить его могли два клинка. Один уже был на нем испытан – Оборотнева Смерть. Вторым стал Острый Луч, но он был недоступен не только рукам, но даже взорам людей. Не было смысла идти войной на Огнеяра, не имея никакого оружия, способного его поразить. Но боги мудры – сотворяя любое существо или предмет, они сотворяют и средство его уничтожить – хотя бы одно, пусть труднодоступное. И Двоеум ночь за ночью проводил в гаданиях, выискивая, выспрашивая у Надвечного Мира путь к гибели Серебряного Волка.

Горели в можжевеловом и рябиновом пламени священные травы, бурлил темный отвар красного мухомора, на стальном лезвии древнего жертвенного ножа проступали таинственные знаки. Струился серебристый пар над живой водой, мерцала на дне священного сосуда хрустальная Слеза Берегини – и снова на поверхности воды отражались волшебные резы – снова и снова одни и те же. «Оборотнева Смерть», – снова и снова говорили Двоеуму Огонь и Вода, носители священного знания. Не веря своему искусству, чародей каждую ночь повторял гадание, но получал все тот же ответ. Благодетельные стихии не лгут, сам он тоже не был новичком в чародействе. Он не мог ошибаться. Надвечный Мир снова посылал его к священной рогатине. Может быть, настал ее час? Может быть, исполнено тайное условие?

Князю Неизмиру Двоеум ничего не говорил о своих занятиях и размышлениях. Безоглядно увлеченный сборами князь как будто забыл обо всех прежних страхах и сомнениях, но огонь, горевший в его глазах, напоминал Двоеуму жар больного, которым владеет лихорадка-Огнея.

Только в самый последний вечер перед уходом рати из Чуробора князь вспомнил о чародее.

– А ты-то, Двоеум, себе не хочешь ли доспех подобрать? – спросил Неизмир за ужином в гриднице.

Кмети его веселились, пили за близкую победу над оборотнем, стараясь хмельным медом заглушить таящийся глубоко в душе страх. Почти все они видели поединок оборотня со Светелом. Княгиня вовсе не вышла из своих горниц. С тех пор как Неизмир стал собирать войско на ее сына, она больше не хотела даже видеть мужа.

– На что мне доспех? – Двоеум повел плечом. – Я ведь, княже, в битву не пойду, это дело твое. Мои дела иные будут.

– Нет ли у тебя средства какого против оборотней, посильнее прежних? – спросил Неизмир.

Шумная гридница вдруг разом затихла при этих словах – каждый хотел услышать ответ чародея.

– Будет тебе средство. – Двоеум спокойно кивнул, и по гриднице пронесся приглушенный вздох облегчения. – На четвертый день после выступления в поход будет средство. Или меня самого ты больше не увидишь.

Неизмир кивнул и потянулся к своему золоченому кубку, приняв последние слова чародея за обещание раздобыть гибель оборотню во что бы то ни стало. Сам себе не признаваясь, он все же надеялся на чародея даже больше, чем на все свое войско и на полки Скородума. Ведь Дивий – сын Надвечного Мира, а Двоеум был его единственным воином, способным биться в этом мире. Князь привык к Двоеуму за двадцать один год его жизни при княжьем дворе и не заметил главного: чародей жил возле него, но не служил ему. Единственным хозяином Двоеума оставался только сам Надвечный Мир.

Двигаясь обычным путем вниз по Белезени, на третий день чуроборское войско заночевало возле займища Моховиков. Князь и старшие воеводы устроились на ночлег на самом займище, полки разместились у костров под открытым небом, вдоль берега реки. Двоеум же не занял отведенного ему места возле самого князя, а с приближением темноты исчез куда-то. Никто не знал куда, да разве у чародея спросишь? Неизмир помнил, что обещанное средство должно появиться завтра, и ждал Двоеума с нетерпением ребенка, которому обещан долгожданный подарок.

А Двоеум шел искать священную рогатину. Слеза Берегини говорила, что увезенная Огнеяром Оборотнева Смерть вернулась домой. Своей ли волей Огнеяр вернул ее, или его заставили это сделать те силы, которые имеют власть приказать сыну Велеса, – этого чародей не знал. Но Оборотнева Смерть была уже близка, и он верил, что разгадка ее дремлющей силы, ответы на все его вопросы о прошлом и будущем близки тоже.

От дороги над берегом оторвалась тропка, побежала куда-то в лес. Двоеум свернул на нее. Дороги он ни у кого не спрашивал, но здесь не Чуробор – от одного человеческого жилья до другого порою целый день пути. Кроме Вешничей, в такой близости от Моховиков никто не жил.

Версты через две тропинка привела его к займищу. Навершием посоха Двоеум постучал в ворота.

– Кого несет Леший на ночь глядя? – спросили из-за ворот.

– Гость к Оборотневой Смерти, – спокойно ответил чародей.

За воротами послышались удивленные возгласы, со стуком упал засов, створка со скрипом выдвинулась. Из-за нее выглянули сразу два округлых румяных лица, похожих, как у братьев; одно было украшено светло-русой бородкой. Две пары серо-голубых глаз изумленно рассматривали незнакомого человека. Его непривычный облик озадачил и насторожил их, пронзительный взгляд темных глаз пугал.

– Здесь ли Оборотнева Смерть? – расспрашивал чародей, не замечая их удивления. – Здесь ли тот, кто владеет ею?

– Здесь она, – наконец ответил тот, что с бородкой. – Она у Брезя. Он теперь ею владеет.

Двоеум легонько стукнул навершием посоха о створку, и оба Вешнича тут же открыли ворота пошире, позволяя ему войти. От нежданного гостя исходило ощущение повелительной силы, отказать ему в чем-то было невозможно.

Показав ему избу Лобана, оба брата побежали к Берестеню, а Двоеум постучал в дверь. Ему отворила молодая женщина, и Двоеум сразу понял, что она родом не принадлежит к Вешничам. Она была очень красива, простая ткань повоя с плетеной пестрой тесьмой оттеняла высоту и белизну ее лба, а в голубых глазах отражался свет небес. Не нужно было быть чародеем, чтобы заметить его, а Двоеум был одним из сильнейших чародеев говорлинских земель. Едва глянув на женщину, он понял, что нашел искомое.

– Дома ли Брезь? – спросил он, приглядываясь к ней.

– Нет, муж мой на лисьем лову, – ответила молодая хозяйка, тоже разглядывая гостя. – А ты откуда?

– Я из Чуробора. Хочу я видеть Оборотневу Смерть.

Хозяйка признала в госте чародея и не удивилась его словам.

– Заходи, будь нашим гостем.

Она отошла от двери, давая ему войти. В избе хозяйка провела Двоеума в небольшую клеть-пристройку, отведенную Брезю с молодой женой после свадьбы. И Двоеум сразу увидел знакомую ему священную рогатину – она стояла в углу, и на клинке ее появились черные знаки, которых не было раньше. Двоеум приблизился к рогатине, но не коснулся ее, а только стал пристально разглядывать.

– Что за дело к ней у тебя? – спросила сзади хозяйка. – Скажи, может, я и без мужа помогу. Не завелся ли у вас в Чуроборе злой оборотень или упырь? Да не похоже, чтобы ты на лов собирался.

– А рогатина слушается тебя? – Двоеум отошел от Оборотневой Смерти, повернулся к хозяйке.

Он видел в лице, во всем облике молодой женщины что-то необычное и не удивился бы, если бы Оборотнева Смерть, с которой не сумел совладать Светел, покорилась бы ее белым рукам.

– Теперь слушается. Поначалу не хотела она говорить со мной, а теперь поддалась.

Двоеум сел на предложенное ему место и пристально посмотрел на хозяйку.

– Не смог я, чародей старый, сию рогатину разгадать, – заговорил он, глядя в лицо женщине. – Не сумел витязь молодой, до того никем не побежденный, ее себе подчинить. А ты сумеешь?

– Ты не Двоеум ли, чуроборского князя чародей? – спросила хозяйка. – Не видала я тебя, а слышала немало. И от новой родни, и от прежней.

– Кто же твоя прежняя родня?

– Прежняя моя родня в Верхнем Небе. Отец мой – Дажьбог Пресветлый, сестры мои – берегини белые. Мне одной судьба выпала на земле жить.

Двоеум смотрел ей в лицо и видел, как быстро наливаются прозрачной зеленью ее глаза, как над челом разливается свет, черты лица делаются нечеловечески прекрасны. От нее вдруг повеяло запахом девясила, свежим, не сушеным. Вторая, истинная сущность берегини ясно проступала под оболочкой человеческого тела, которое чужая ворожба надела на нее вместе с именем и рубахой.

– Коли так, то не ошибся я дорогой, – сказал Двоеум. – Не зря меня сюда послала Слеза Берегини.

Он вынул из мешочка на груди свой талисман. Хозяйка вздрогнула, невольно протянула руки к хрустальной звездочке, по лицу ее пробежала дрожь нежности и страдания, словно пленнику на далекой чужой стороне довелось услышать песню родины.

– Дай мне! – вскрикнула женщина.

Двоеум подал ей белый самоцвет, она схватила его обеими руками, положила на ладони и любовалась, то отстраняясь, то поднося к самым глазам, вглядывалась в глубину талисмана. Глаза ее горели, как драгоценные смарагды, в лице сменялась целая буря различных чувств от восторга до отчаяния. В этой застывшей капле росы берегиня видела свою потерянную родину, вернуться куда ей не позволит горячее и тяжелое человеческое тело.

– Чего же ты хочешь? – мягким голосом, таким же, как в прежние дни, спросила наконец берегиня.

Двоеум был рад, что позволил ей заглянуть в свой камень: в благодарность она поможет ему.

– Ищу я гибель оборотня – Огнеяра, сына Велеса, – ответил он, и берегиня быстро подняла на него глаза, сжимая талисман в ладонях.

– Ты хочешь его убить? – с тревогой спросила она.

– Не я – мне он не помеха. Гибели его желает князь Неизмир.

Опустив руки с зажатой в них Слезой Берегини, Горлинка задумалась. Воспоминания о Серебряном Волке заставляли ее дрожать даже сейчас, спустя несколько месяцев. Благодаря ему их с Брезем приняли в род, но она боялась оборотня. Его дикий отчаянный вой, его застывшее в суровой решимости лицо, его глаза, похожие на темную Бездну, – все это ужасало светлую дочь Верхнего Неба. И это существо, полузверь-полубог, стал Сильным Зверем, хозяином этих мест. Если бы не он, то новая Горлинка, сохранившая немало из своих волшебных сил, могла бы призвать нового, молодого Князя Кабанов, во всем подчинить его себе и править Лесом, не боясь никого чужого. Уже весь род Вешничей, собрав невиданно большой урожай, благословлял ее приход, уже из дальних родов ее звали помочь больным или снять порчу и тоже благословляли, она чувствовала себя почти княгиней здесь. Единственным, кто смущал ее покой и грозил благополучию, был он – Серебряный Волк. Никто не знает, когда он придет и чего потребует. Все же он был сыном Велеса, гостем из Подземелья, враждебного Отцу Света.

– Как же думаешь найти его гибель? – спросила она наконец, переведя сияющие зеленью глаза на Двоеума.

– Еще год назад Слеза Берегини открыла мне, что убьет его только Оборотнева Смерть, не из Велесовой руды выкованная, а самим Сварогом в его небесной кузнице сотворенная, – стал рассказывать Двоеум, видя, что берегиня готова ему помогать. – Добыл князев брат священную рогатину, перед ликами богов ударил ею оборотня – словно палкой простой, не оцарапал даже.

– Ах! – Берегиня досадливо махнула рукой. – Сварогом самим было заклятие наложено – дана священная рогатина роду Вешника, бьет она только в руках Вешнича. А кто другой возьмись, хоть князь, хоть облакопрогонник^[156] – без толку.

– Ах вот оно! – Чародей даже взялся за бороду, потрясенный такой простой разгадкой тайны. – И как же я сам-то не… Словно отрок неученый! Кабы знать тогда! Ведь был тогда в Чуроборе Вешнич – старейшина ваш.

– Кабы знать! – передразнила его хозяйка. – Мудр ты, батюшка, а словно баба глупая говоришь! Коли не открыли тебе боги – стало быть, не срок был.

– А теперь – срок? – Чародей испытывающе посмотрел на нее.

– Я не Макошь, чтобы судьбу знать. А попытать – попытаем.

Горлинка взяла из угла рогатину, положила черный наконечник к себе на колени, стала гладить ее, как кошку, шептать что-то. Едва дыша, Двоеум следил за ней. От того, захочет ли священная рогатина говорить, зависел весь успех его замысла.

– За лесами дремучими, за реками быстрыми, в земле далекой, живет человек – не человек, зверь – не зверь, бог – не бог, а сын бога, сын Перуна Громовика, – заговорила вдруг Горлинка, глядя перед собой широко раскрытыми очами, и из глаз ее били снопы такого яркого изумрудного света, что даже чародей чуть подался назад. Священная рогатина теперь говорила голосом своей новой хозяйки, молодым и звонким, только он звучал более глубоко и значительно, чем когда говорила сама Горлинка. – Послан он в мир Отцом Грома на битву со всякими порождениями Тьмы. Противником ему и послал сына своего Велес. Суждено им повстречаться, и день встречи их будет днем битвы.

Двоеум слушал, затаив дыхание, высокий лоб его заблестел от пота, но он даже не поднял руки утереться. Ему было не до того. Наконец-то открывалась тайна, над разгадкой которой он бился двадцать один год – тайна судьбы Огнеяра. Так вот кто тот противник, предназначенный ему судьбой! Сын Перуна! Да и как иначе? Кто еще достоин быть противником сына Велеса, кроме сына Перуна? Как отцы их от создания мира снова и снова сходятся в великой битве богов, отголоски которой в земной мир долетают грозой, так и сыновья их продолжат эту битву.

Горлинка замолчала, брови ее заломились, на лице отразилось страдание – она пыталась проникнуть взором глубже, увидеть единственного на земле человека, способного одолеть Огнеяра.

– Нет, не могу! – вскрикнула она, зажмурилась, закрыла лицо руками. – Не вижу!

– Не печалься – давай-ка вместе попробуем увидеть! – предложил Двоеум, дрожащей рукой утирая лоб. – Вместе попробуем. Может, не откажут нам боги в милости!

Из мешочка на поясе он достал маленькую круглую чашу, вырезанную из рябинового корня. Края чаши были оправлены серебром, покрытым тонким узором из священных знаков. Самая маленькая из всех гадательных чаш Двоеума, она обладала самой большой силой. Именно ее Двоеум звал Дальний Глаз.

Горлинка принесла воды, Двоеум опустил в чашу Слезу Берегини. Вдвоем они склонились над чашей, Горлинка все еще держала руку на клинке Оборотневой Смерти. Двоеум зашептал заклинание дальнего зрения, повел руками над чашей. Вода в ней заволновалась, дух ее устремился к Великой Реке, знающей все обо всем в земном и Надвечном Мире. Вода в чаше успокоилась, с ее поверхности стал медленно подниматься белый пар. Вот он рассеялся, изнутри чаши поднималось ровное бело-серебристое сияние. Слеза Берегини горела на дне чаши, поймав в себя каплю знания Великой Реки. Затаив дыхание, Двоеум без слов, одним порывом мысли тянул и манил искру знания на поверхность. Ни разу за всю долгую жизнь он так не волновался: один неверный вздох, и все пропадет.

Горлинка тоже старалась помочь ему. Мудрость чародея и дух берегини, соединившись в общем порыве, устремились к свету Надвечного Мира, и он ответил им.

На поверхности воды они увидели лицо человека. Круглое лицо с немного выступающими скулами, высокий и широкий лоб, крепко сжатый рот, рыжеватые волосы. Серые глаза твердо и умно смотрели прямо на Двоеума, и чародея пробрала дрожь от их взгляда – в нем блестел небесный огонь, дающий исток молниям. Лицо выглядело молодым – лет двадцати с небольшим. Но тут же казалось, что у него вовсе нет возраста – Надвечный Мир не знает счета лет. Это лицо дышало силой, во много раз больше человеческой. Это был он, сын Перуна, способный одолеть сына Велеса.

– Приди к нам! – хором выдохнули Двоеум и Горлинка, не то голосом, не то только мысленно. – Нам нужна твоя сила! Твой враг ждет тебя! Приди к нам!

Силой заклинания и силой духа, знающего Надвечный Мир, они звали его на помощь. Далеко-далеко, в земле дремичей, в стольном городе Прямичеве, в избе старосты кузнецов Вестима, спящий на охапке соломы рослый парень заворочался под полушубком. Какие-то смутные голоса звали его проснуться, звали идти куда-то, куда – он не понимал.

Постепенно голоса зазвучали глуше и вот совсем отошли, растаяли, как дальние раскаты грома прошедшей грозы. И парень продолжал спать.

Поверхность воды в Дальнем Глазе прояснилась, Слеза Берегини утратила звездный блеск и снова стала не видна в воде. Двоеум в изнеможении закрыл глаза, обожженные сиянием Надвечного Мира. Он чувствовал себя обессиленным. Никогда еще ему не случалось творить такую сильную ворожбу, так далеко проникать взором. Дети богов неподвластны ворожбе простых смертных, пусть и владеющих многими тайнами чародейства. Сколько трудов пришлось потратить Двоеуму в прежние годы, чтобы научиться видеть дух Огнеяра! Ему помогло только то, что сын Велеса рос с младенчества у него на глазах и Двоеум узнал многое о нем еще тогда, пока неразумный младенец не умел защищаться и не знал о необходимости защиты. Теперь же Двоеуму удалось небывалое – он увидел сына Перуна. Ему помогла в этом и берегиня, самим рождением причастная Надвечному Миру, и Оборотнева Смерть, и Слеза Берегини, несущие в себе отсветы его силы. Только все вместе они были способны на такую сильную волшбу. Но достигли ли они главной цели?

– Так он услышал нас? – шепотом спросила у чародея Горлинка. – Он придет?

Помедлив, Двоеум покачал головой. Он видел лицо, но не слышал ответа на свой призыв.

– Видно, время еще не пришло, – сказал чародей. Он даже не испытывал сожаления. До вражды Неизмира и Огнеяра ему не было прямого дела, и он твердо знал – уговорами и сожалениями судьбу не переменишь. – Подтолкнуть судьбу никакой ворожбе не под силу. Слишком сильны пути их – сыновей богов. Когда будет срок их встречи – тогда и встретятся они. И ради князя моего их дороги не изменятся. Ныне срок, видно, не пришел.

– Так, значит, его не одолеть?

Двоеум покачал головой. С трудом подняв веки, он вынул из чаши Слезу Берегини, обтер ее и спрятал в мешочек на груди, потом зачерпнул горстью воды и промыл воспаленные глаза. Ему полегчало, но все же чародей чувствовал себя старым и утомленным. Лицо его поблекло – теперь стало видно, что ему вовсе не пятьдесят лет, а много больше, – морщины на лбу углубились, под глазами набухли мешки, даже седины в бороде как будто прибавилось. Двоеум чувствовал, что это гадание завершило еще одну пору его жизни, длившуюся двадцать один год. Началась она в тот день, когда он узнал о рождении Велесова сына, а теперь ей подошел конец.

– Есть еще одно средство, – прервала его размышления берегиня.

Вместе с другими чертами земных женщин она приобрела и изобретательность, оружие слабых в борьбе за жизнь. Двоеум перевел на нее усталый взгляд из-под полуопущенных век. Зеленый свет в ее глазах снова уступил место голубизне, она совсем стала похожа на простую земную женщину, только очень красивую.

– Ну и пусть мы Перунича не добудились, – без уныния продолжала Горлинка. – Так ведь Оборотнева Смерть при нас осталась. И заклятие ее нам теперь ведомо. Она моему мужу послушна, как всякому ловцу простая рогатина. Мой муж с нею одолеет Волка.

Погасший взор Двоеума оживился, снова заблестел. Это и правда было средство. Пусть час битвы с сыном Перуна еще не пришел, но в руках Вешнича Оборотнева Смерть обретает силу, губительную для любого оборотня. У судьбы не один путь.

Вскоре пришел Брезь. За плечами у него висели три свежие лисьи шкурки, он был весел и доволен. Отдав добычу матери, он прошел в клеть, думая порадовать Горлинку. Но там сидел незнакомый человек, чародей по виду.

Едва разглядев его, Брезь насторожился. Темные глаза незнакомца не понравились ему. Почему-то вспомнился тот далекий день, когда он ходил к Елове, дайте ей боги счастья в Надвечном Лесу, спрашивать, можно ли ему жениться.

И дурные предчувствия не обманули Брезя. Слушая жену, он мрачнел все больше. Ему предлагали взять Оборотневу Смерть и идти с ней на Огнеяра. Идти, чтобы убить его.

Брезь сам поначалу не понял, почему ум, сердце и душа его возмутились при мысли об этом. Что хорошего сделал ему Серебряный Волк? Если жена, его Горлинка, требует его смерти, значит, он враг, он опасен ей. Брезь самозабвенно любил жену, она была его жизнью, его светом и воздухом, ради нее он вышел бы на бой хоть со всеми Сильными Зверями, сколько их ни есть.

Но Огнеяр… Нет, не страх удерживал Брезя. Ему вспомнился дикий отчаянный вой оборотня, узнавшего, что Милава ушла в Верхнее Небо. Вот в чем дело! В этом вое была не злоба, не ярость, не угроза, а только тоска по потерянной любви. Сам Брезь год назад готов был выть вот так же – когда потерял свою Горлинку. Они оба любили Милаву, и это объединяло Брезя с чуроборским оборотнем. Он не мог желать гибели тому, кто любил его сестру. И даже обещал вернуть ее к людям.

Те времена помнились Брезю как в тумане. Он сам не понимал, как это вышло все – он любил Горлинку, она умерла, потом вернулась к нему в березняке, он сам чуть не умер от тоски по ней, потом она пришла, и все стало хорошо. Он почти не осознавал, что его нынешняя жена – не та, что была год назад перед родичами наречена его невестой. Обе девушки сливались в его сознании воедино, и лишь изредка, словно кто-то отпирал замок, Брезь смутно чувствовал – это не она. Но долго думать об этом ему не удавалось. Он любил ту, которая была с ним, и не смог бы снова жить без нее.

Но сестру Милаву он помнил хорошо. Знал он и то, что ей обязан своим нынешним счастьем – Елова успела сказать ему об этом, и он накрепко запомнил почти последние слова старой ведуньи. А если он убьет оборотня, то ему больше не видать сестры.

– Нет. – После долгого молчания Брезь тихо покачал головой. – Не пойду я на него. Он мне зла не сделал. Помнишь, – Брезь повернулся к Горлинке, – он тогда Лисогоров домой привел, Малинке жениха вернул, и нас с тобой назад на займище позвали? Без него когда бы еще? И он обещал Милаву нам вернуть. Не пойду я против него.

– Мало ли чего он обещал? – В глазах Горлинки сверкнула злая зелень. – Не сможет он этого сделать! Нет такого средства! Она ведь берегиня теперь, а уж про них-то я все знаю! Если он у нее крылья возьмет, она умрет, и уж насовсем!

– А как же она тебя? – Брезь в упор посмотрел на Горлинку.

Он не хотел спорить с женой, но мысль о Милаве, перед которой он чувствовал себя виноватым, придавала ему сил.

– Девица ей свой жизнеогонь отдала, – ответил ему Двоеум. – Кто жизнеогонь отдает, сам его лишается. Что же, Дивий сам вместо нее на белых крыльях в Небо улетит? Не примут его туда. Его дом – Подземная Тьма.

Брезь молчал. Ему было нечего возразить им, знающим Надвечный Мир неизмеримо лучше, чем он. Перед взором его встало лицо Огнеяра, каким он видел его в последний раз на крылечке Еловиной избушки, – замкнутое, с сурово сжатым ртом, полное твердой решимости. «Я верну ее», – просто сказал он, и нельзя было ему не поверить. И Брезь верил даже сейчас, спустя несколько месяцев, и даже чародей и берегиня не могли переубедить его.

– Он сказал, значит, вернет, – тихо, но твердо ответил Брезь. – По се поры он ни словом не обманывал. Вот будет опять месяц кресень, вернутся берегини на землю – тогда поглядим. А коли не вернет – тогда и зовите меня на битву.

– Тогда поздно будет! – раздраженно воскликнула Горлинка.

Впервые муж не послушался ее. По новой женской привычке Горлинка еще долго пыталась переубедить Брезя, упрашивала его, уговаривала, грозила Волком и своей немилостью, но Брезь не поддавался. Надежда вернуть Милаву с помощью оборотня была слабой, но и этой надежды Брезь не хотел лишиться.

Переночевав у Вешничей, Двоеум еще до света собрался в путь. Все хозяева еще спали, только Горлинка вышла проводить его. Под ее руками не стучали засовы, не скрипели даже голосистые ворота займища – ни одна собака не проснулась и не видела, как непонятный гость покидал Вешничей.

Оказавшись за воротами, Двоеум вынул из-за пояса древний жертвенный нож, не раз служивший ему и для гаданий, и подбросил его в воздух. Сверкнув лезвием, нож покрутился и упал на землю, указав острием точно на полуночь. Чародей постоял, глядя на него, прежде чем поднять. Полуночь. Там живут дремичи, живут западные рароги, еще дальше, за Полуночным Морем – белоголовые заморяне-сэвейги.

Подняв нож и спрятав его в ножны, Двоеум поклонился всем четырем ветрам и неспешным ровным шагом двинулся указанной дорогой. Сейчас он не знал, далек ли его путь, где он будет теперь жить и кому открывать судьбу и волю богов. Одно он знал твердо – в Чуроборе ему больше делать нечего. Старому князю он ничем не может помочь, а новому его ворожба не понадобится.

Город Велишин был построен одним из прежних смолятинских князей как становище полюдья и сторожевая крепость на меже личивинских земель. Его просторные гридницы и дружинные избы были предназначены для немалых полков, но теперь, в последние дни месяца грудена, Велишин напоминал муравейник. Все помещения княжьего двора, включая бани и конюшни, были забиты воями, все дворы детинца и посада приняли их на постой, и все же прямо на улицах стояли шалаши, дымили костры. Огромная рать собралась на личивинов, и каждый день к ней подходило пополнение. Услышав о бесчинстве личивинского князя, посмевшего похитить златоокую красавицу княжну, многие бояре со своими дружинами и даже смерды, вооружившись рогатинами и луками, шли к князю с просьбой взять их в войско. И Скородум никому не отказывал.

Войско стояло в Велишине уже третий день, ожидая князя Неизмира с его ратью. Воеводы Скородума рвались в битву, поругивали медлительных дебричей, но Скородум терпеливо ждал. Как ни велико было его желание скорее вырвать дочь из рук дикарей, он понимал, что соваться в их леса в одиночку слишком опасно. И дочь не спасешь, и себя погубишь. Не в силах спать по ночам, постаревший и осунувшийся от постоянной тревоги князь Скородум все же ждал Неизмира, до рассвета простаивал на забороле, глядя в темную даль и не замечая холода. Светел был в Хортине, собирая на битву окрестных бояр и старейшин с их дружинами.

Однажды под вечер, пока еще не начало темнеть, в ворота Велишина вошел один человек, по виду то ли кметь, то ли ловец. Скорее все-таки первое: вместо лука или рогатины он был вооружен только боевым топором с красивым серебряным узором на обухе. Одежду его составлял волчий полушубок с серебряным поясом, прочные сапоги на меху, беличья шапка была надвинута на самые глаза. Смуглое лицо без бороды и усов выглядело молодым, двигался он легко,словно не оставил позади долгого пути по снегу вперемешку с грязью.

Если бы какой-нибудь охотник сумел проследить его путь, то его ждало бы изумительное открытие. Следы смуглого незнакомца увели бы в лес, а там, в пяти шагах от опушки, вдруг сменились бы отпечатками волчьих лап. Но проследить путь пришедшего было некому, и он миновал ворота Велишина, не привлекая к себе ничьего внимания. В эти дни в город сходилось немало всякого народа.

Огнеяр неплохо помнил город. С трудом проталкиваясь в толпе многочисленных кметей и ратников, он посмеивался про себя – ведь вся эта рать приготовлена на него! Знали бы они, что их главный враг уже среди них и искать его далеко не придется. Но быстро смех в его лице сменился суровостью, Огнеяр даже по привычке прикусил нижнюю губу, но тут же, спохватившись, спрятал клык. Он пришел вовремя – еще немного, и это войско войдет в личивинские леса. А племя Волков не потерпит вторжения – будут битвы, на лесную землю прольется немало крови. А ни один бог не велел убивать. Одни звери служат пищей другим, но ни Перун, ни Велес не желают крови ради крови. Теперь Огнеяр был Сильным Зверем – ему был открыт порядок и ход жизни в Лесу, он чувствовал дрожь и страдание каждого зайца как свое собственное. Теперь он лучше прежнего знал ценность жизни и меньше прежнего хотел смерти кому бы то ни было. Враги его никогда не поверили бы в это, да он и не собирался им об этом рассказывать.

Глядя сейчас на этот муравейник, гремящий доспехами и звенящий оружием, Огнеяр ощущал странную отстраненность от всего этого. Здесь он был посланцем иного мира – мира Леса в мире людей. Он был призраком для них, а они были призраками для него. И все же, наталкиваясь на него, велишинцы и пришлые кмети ощущали крепкое человеческое тело, побранивались, то же самое получая в ответ.

Получив и раздав несколько десятков толчков, Огнеяр добрался до княжьего двора. Ворота были открыты, но на крыльце ему пришлось задержаться. В сенях сидели кмети из ближней дружины самого Скородума и не пускали дальше никого из чужих. Сейчас князю было не до просителей и жалобщиков, и кмети берегли его покой.

– Тебе куда? – остановило пришельца сразу несколько голосов.

– К князю Скородуму, – с дебрическим выговором ответил незнакомец.

– Зачем? – Несколько кметей загородили ему дорогу. – Князю не до гостей теперь.

– Не до гостей? – Огнеяр сдержанно усмехнулся, пряча клыки под уголками губ. Ему все же было хорошо среди людей, среди говорлинов, от которых он так отвык за прошедшие полгода, даже перебранки доставляли ему удовольствие. – Неправду говорите, соколы, хоть и не с умыслом. Князь ведь обо мне только и думает. Ночей не спит. Не держите меня – я ведь все равно пройду, а князя зря протомите.

Другой бы вылетел соколом с крыльца, попробуй завести такие речи с княжескими кметями. Но они молчали, послушно посторонясь и давая гостю дорогу. В нем была сила, не позволявшая перечить, уверенность в правоте, которую чувствовали все. Он прошел через сени, легко взбежал по ступенькам в терем, а кмети терли глаза и удивленно смотрели друг на друга – что за морок только что стоял перед ними?

Огнеяр потянул на себя дверь княжеской горницы, в которой сам бывал в гостях у Скородума больше полугода назад. Под его руками дверь открылась без скрипа, бесшумно Огнеяр ступил через порог. Скородум сидел возле стола, опираясь локтями на расшитую скатерть, и смотрел в огонь лучины. При виде его лица холодная игла кольнула в сердце Огнеяра – таким постаревшим показался ему веселый смолятинский князь. Неизмир и Светел никогда бы не поверили, что Дивий способен ощущать укоры совести – но именно это он ощущал сейчас. Ведь именно он был причиной тоски и тревоги Скородума.

Плотно прикрыв за собой дверь, Огнеяр быстро шагнул к Скородуму. Князь вздрогнул, внезапно ощутив рядом с собой чье-то присутствие, вскинул голову, вскочил на ноги. И замер, впившись взглядом в нежданного гостя. Беличью шапку Огнеяр сбросил еще в сенях, черные волосы рассыпались по его плечам, глаза блестели в свете лучины – это был он, тот самый Огнеяр, по которому Скородум горевал, как по погибшему. Или все же не он? Лицо его показалось князю изменившимся, в нем теперь сквозило что-то от зверя, что-то от бога – звериная сила и при том мудрость, недоступная смертным. Не морок ли это?

– Здравствуй, почтенный, – хрипло заговорил Огнеяр. Он сам не ждал, что так разволнуется. – Что так смотришь – не признал? Давно не видались – позабыл? Или кто тебе наболтал, что я умер? Так это неправда. Жив я. Не веришь?

– Ты! – выдохнул наконец Скородум, поверив, что глаза его не обманывают.

Он шагнул к Огнеяру, прикоснулся к его плечу, хотел было его обнять, но не решился – то новое, что он заметил в лице Огнеяра, остановило его. Тогда Огнеяр сам обнял его, и Скородум облегченно вздохнул – под руками его было живое крепкое тело, а не невесомый туман блазеня,^[157] не холодная тяжесть упыря.

– Ты! Огнеяр! Мальчик мой! – Скородум хлопал его по плечам, снова и снова моргая, как будто все еще не веря глазам. – Откуда же ты взялся? Где же ты столько пропадал? Тут тебя и мертвым объявили – я, старик дурной, не хотел верить, а под конец и то поверил! У меня бед не оберешься – хоть одним порадовали боги! Садись! – Скородум вдруг захлопотал, заторопился, усадил Огнеяра на лавку. – Расскажи, куда пропадал. Не слыхал ли ты о моих бедах? О дочери моей?

– Про все я знаю, почтенный, и про сговор, и про дочь твою, – заговорил Огнеяр, усевшись. – Потому и пришел.

Он медлил, не зная, как начать рассказ, ради которого явился. Ему было совестно признаться, что все горе и тревога Скородума были делом его рук, но при том он сам себя торопил – ведь он же мог в один миг избавить князя от несчастья.

– Ты знаешь? – Скородум не удивился, а еще больше обрадовался.

У него появилась надежда на добрые вести – глаза его заблестели, морщины на лбу двигались, даже повисшие усы зашевелились, казалось, вот-вот поднимутся и вытянутся. В другое время Огнеяра позабавил бы вид этого возбуждения старого князя, но сейчас ему было не до того.

– Ах как хорошо! – приговаривал Скородум. – Вот так радость мне боги послали! А я уж думал, старый Скудоум, что они меня совсем забросили! Рассказывай скорее! Что ты знаешь? Не томи старика!

– Если ты рад и мне самому, то, значит, я принес тебе две радостные вести, – заговорил наконец Огнеяр, коря самого себя, что заставляет доброго князя мучиться лишнее время. – А первая, с которой я к тебе шел, такая. – Огнеяр поднял глаза и встретил взгляд Скородума. Тот смотрел на него, не дыша, видя знакомый красный блеск в глазах оборотня и ожидая небывалых вестей. – Тебе незачем тревожиться о твоей дочери. Она жива и здорова, с ней не случилось ничего плохого. Разве что напугалась немного.

Скородум вскочил на ноги. Без слов он понял самое главное.

– Она у меня, – подтвердил его догадку Огнеяр и тут же вскинул руку над головой, словно защищаясь от удара. – Только не бей меня, почтеннейший! – с притворным испугом умоляюще добавил он. – Я понимаю, что ты готов спустить с меня шкуру, но я правда не сделал ей ничего плохого.

Огнеяр опустил руку. Скородум не глядя сел едва не мимо лавки, не сводя с него глаз. Он сразу поверил, что Дарована действительно у Огнеяра, но это было так неожиданно, что он не знал, как это понять, как к этому отнестись.

– Ты отбил ее у Кархаса? – потрясенно выговорил Скородум, вглядываясь в лицо Огнеяра.

– Нет. – Огнеяр мотнул головой. – Да Кархас ее почти не видел.

– Но говорили же, что ее украл личивинский князь!

– А вот это правильно говорили. Личивинский князь – это я. Помнишь, отец мой, как сам Кархас предлагал мне водить их племя? Это было на твоих глазах, под стенами этого города. И уже почти полгода я – личивинский князь. Они зовут меня Метса-Пала. И это я украл твою дочь. Но я не обидел ее. Просто я не хотел, чтобы ты выдал ее за Светела, думая, что наследник Чуробора – он. А это не так. Ему не бывать чуроборским князем, пока я жив. Я поклялся в этом Светлому Хорсу на Оборотневой Смерти, священной рогатине, которой он собирался меня убить.

Огнеяр замолчал, давая Скородуму время опомниться от таких известий. Скородум вытер рукавом взмокший лоб и лысину, пальцы его дрожали. Он не мог разобраться в своих чувствах. Он и радовался, что дочь его невредима, но не мог сразу взять в толк, что страшной тревогой прошедших дней обязан Огнеяру, к которому был так привязан.

– Вот тебе ее браслеты. – Огнеяр вынул из-за пазухи платок, развернул его и выложил на стол кучку янтарных бусин, оплетенных узорной золотой сеткой. – Теперь ты можешь отдать их хоть Светелу, хоть Пущевику^[158] замшелому. Но теперь ты это сделаешь с открытыми глазами.

Глядя на браслеты дочери, которые сам когда-то купил ей у торговых гостей – шесть выученных боевых коней отдал, подумать страшно! – Скородум постепенно начал приходить в себя и соображать, что к чему. Его дочь, носившая эти браслеты, действительно была в руках Огнеяра. Он увез ее, чтобы она не стала женой Светела, а он, Скородум, не оказался невольно врагом Огнеяра в его борьбе за дедовский стол. Теперь этого не произойдет.

Скородум накрыл ладонью драгоценную горку, блестящую в свете лучин, подержал так, а потом медленно подвинул ее к Огнеяру.

– Тебе не нужно было увозить мою дочь, довольно было просто показаться мне на глаза, – тихим, усталым голосом сказал он, поднимая взгляд на Огнеяра. И тот опустил глаза – ему было стыдно за напрасные тревоги, причиненные старому князю. – И я сам отдал бы ее тебе, если она тебе нужна.

Огнеяр постарался сдержать усмешку. Скородум понял это похищение примерно так же, как и сама Дарована. И что ему сказать теперь? Что я предпочитаю твоей дочери, прекрасной высокородной княжне, простую девчонку из белезеньского рода, которой, строго говоря, и на земле-то нет? Обидится.

– Ты был прав, почтеннейший, – с непонятным вздохом, который можно было принять за знак сожаления, ответил Огнеяр. – Как только я отопру ей дверь, она убежит от меня, как от голодного волка. Она не может простить мне то, что я оборотень.

– Так ты вернешь ее мне?

– Конечно. Через одиннадцать дней она будет у тебя.

– Где же она сейчас?

– В Арва-Кархе. Это мой стольный город. – Огнеяр усмехнулся, мысленно сравнив лесной поселок с многолюдным Чуробором. – Он дней за десять отсюда.

– Значит, ты привезешь ее дней через двадцать?

– Через одиннадцать, отец мой. Мне самому нужно полдня, чтобы добраться туда, еще полдня ей на сборы и десять дней на дорогу.

– Но как же ты сам доберешься за полдня? – Скородум поднял белые брови.

– У Сильных Зверей в Лесу свои дороги, – ответил Огнеяр и усмехнулся, показывая клыки, словно хотел напомнить глиногорскому князю о своей сущности. – А я теперь – Сильный Зверь. Князь Волков. Так если я верну тебе дочь, ты не будешь воевать со мной, отец мой?

Скородум тихо покачал головой. Он со дня их первой встречи знал, что приобрел необычного друга, но действительность превосходила все ожидания. Ни один чародей не предсказал бы ему такого.

– Я всегда знал, что тебе суждено быть князем, – сказал Скородум. – Я думал, что ты будешь князем в Чуроборе, а ты стал князем личивинов и волков. Может быть, для тебя это хорошо.

– Но разве я сказал, что отказался от Чуробора? – Лицо Огнеяра вдруг стало жестким, почти враждебным. – Это город моего деда, это мой город, и я не отдам его Светелу. А личивины и волки мне не помешают. Они мне помогут. Скажи сейчас, почтенный, с кем ты будешь? – жестко потребовал он.

– Я не пойду с Неизмиром, – тут же ответил Скородум. – Если моя дочь вернется, у меня не будет причин враждовать с личивинами.

– Она вернется, я уже сказал тебе. Но у Неизмира я не брал еще ничего, а он собрал на меня полки.

– Он хотел помочь мне спасти мою дочь. Он не знал, что князь личивинов – это ты.

– Он знал! – гневно выкрикнул Огнеяр, и Скородум невольно отшатнулся – такая звериная ярость вдруг вспыхнула в глазах оборотня. – Он не сказал тебе, но он знал! И он собирал полки не за твою дочь, а против меня! Она была только поводом! Вот увидишь – она вернется, но Неизмир все равно пойдет на меня войной. Скажи мне сейчас – ты не пойдешь с ним?

– Нет, – твердо ответил Скородум. – Я согласился выдать Даровану за Светела, думая, что ты умер. Если она захочет, она выйдет за него, я приму его в мою дружину, дам ему какой-нибудь из моих городов. Но я не стану помогать ему воевать за Чуробор. Это твой город, и только ты имеешь на него право.

Огнеяр успокоился, перевел дыхание.

– Другого я и не ждал от тебя, отец мой, – сказал он. – Я сохраню дружбу к тебе, даже если ты станешь тестем Светела. Только не знаю, что теперь скажет он сам.

Скородум ничего не ответил. Он и сам понимал, что звание посадника в одном из смолятинских городов не заменит Светелу княжеского стола, к мысли о котором он привыкал почти всю жизнь. А стать князем в Глиногоре ему нечего и думать – у Скородума растут двое сыновей, и смолятичи давно уже передают власть сыну прежнего князя, а не его зятю.

После памятного разговора с Огнеяром княжна Дарована долго не могла успокоиться. Даже ночью она принималась плакать. Лишившись браслетов, она чувствовала себя разбитой и униженной, как будто оборотень и в самом деле обесчестил ее. Где же, наконец, отец, где Светел? Когда же они освободят ее от ненавистного оборотня? А что он такое говорил – будто Светел уже пытался его убить? Пытался, но оборотень жив, значит, попытка не удалась. И в душу Дарованы темным облаком заползал страх. Она не хотела так думать, но в ней против воли крепло убеждение, что оборотень сильнее. Сила и твердость, с которой он снимал браслеты с ее запястий, убедили Даровану, что спорить с ним и противиться бесполезно. И не только ей, слабой девушке. Он – оборотень, а Светел – только человек. И если раньше Дарована с нетерпением ждала их поединка, должного принести ей освобождение, то теперь думала о нем со страхом за Светела. А если ее жених будет побежден? Тогда она навсегда останется в руках мерзкого оборотня и уже без надежды на спасение, останется вечно оплакивать Светела и свою загубленную судьбу. Чем она так прогневила Великую Мать?

Дарована хотела разузнать что-нибудь о том поединке, но Лисичка, которую княжна привыкла расспрашивать, тоже ничего не знала. Огнеяр сразу же исчез из поселка, но Кречет, к которому Лисичка обратилась с расспросами, подробно рассказал ей о поединке в чуроборском святилище. Выслушав пересказ Лисички, Дарована встревожилась еще больше. В руках у Светела было священное оружие из кузницы самого Сварога – и оно не одолело оборотня. Так есть ли на свете хоть что-нибудь, что может его одолеть? Или он непобедим? Дарована с ужасом и содроганием вспоминала прикосновения его сильных горячих рук и дивилась, что осталась после этого жива. Огнеяр не был в ее глазах человеком, которого любит мать, мужчиной, которого может полюбить девушка, – а только чудовищем, порожденным Подземной Тьмой. И человеческий облик его – обманный, наведенный морок, а на самом деле он – мерзкий многоглавый змей.

На другой день после полудня Огнеяр снова появился в поселке. Дарована услышала за окнами целую бурю радостных криков и воя, которыми личивины встречали своего князя, разобрала его здешнее прозвище – Метса-Пала. Это были единственные личивинские слова, которые она запомнила за время своего пленения, и то она не знала, что они означают.

Очень скоро к ней ворвалась Лисичка и возбужденно прокричала:

– Княжна, собирайся! К отцу поедешь!

– Что? – Дарована повернулась к ней, думая, что ослышалась.

– К отцу поедешь! – повторила Лисичка. – Серебряный Волк сказал. Он с твоим отцом сговорился, сейчас же сам тебя к нему повезет. И мне велел с тобой ехать.

Дарована не верила своим ушам. Оборотень сговорился с ее отцом! Такого она и вообразить не могла.

Лисичка засновала по землянке, собирая вещи. В сенях снова заскрипела дверь, по ступенькам спустился сам Огнеяр. Дарована вздрогнула и отодвинулась.

– Добрый день тебе, княжна! – торопливо поздоровался Огнеяр. – Чего сидишь руки сложа? Мало времени у тебя – гляди, солнышко клонится, а завтра на заре выезжаем.

– Куда это? – отчужденно спросила Дарована. Она ему не верила.

– Домой поедешь, к батюшке, – как ребенку, стал втолковывать ей Огнеяр. – Только не в Глиногор, а в Велишин – знаешь такой городок? Там сейчас войско твоего батюшки стоит. Я там был вчера и батюшку твоего видел. Воевать со мной он раздумал, а я тебя ему отвезу. И жених твой там же поблизости. Так что не печалься, можешь опять о свадьбе мечтать. Теперь ежели кто и помешает – то уж не я, клянусь Пресветлым Хорсом!

Дарована по-прежнему сидела на лавке, строго выпрямившись, сложив руки на коленях. Все было слишком хорошо, чтобы поверить. Как оборотень мог добром договориться с ее отцом? Что ему пообещал отец за ее возвращение?

– Только не серчай, княжна, а возьму я с тебя выкуп, – заговорил Огнеяр, словно отвечая ее мыслям.

Дарована не знала, что так оно и было. Сильный Зверь потому и может говорить на любом человеческом языке, что ему открыты помыслы.

– Какой еще выкуп? – Дарована резко повернулась к нему, негодующе нахмурила мягкие золотистые брови. – Мало тебе браслетов моих?

– Браслеты твои я твоему батюшке оставил, мне они не нужны. А возьму я у тебя другое, и отец твой мне это отдать согласен.

– Что же?

– Лисичка, принеси княжне водички похолодней! – вместо ответа ей бросил Огнеяр девушке.

Лисичка схватила резной ковшик и бросилась вон из избы.

– Я тебя спрашиваю! – возмущенная Дарована даже встала на ноги. – Ведь перед княжной стоишь!

Огнеяр рассмеялся и непонятно вздохнул. Вспомнил Милаву.

– А ты перед кем? – в ответ спросил он. – Я тебе тоже не пес безродный, родом получше Светлого-Ясного буду. Я чуроборского князя внук, чуроборской княгини сын, личивинского племени князь. Что я сын Велеса и Князь Волков, тебе непонятно. Так пойми хоть что сможешь – если бы я тебя замуж взял, то тебе чести не меньше моего бы было.

– Да ты что несешь! – в гневе закричала Дарована, но Огнеяр не стал ее слушать.

– Ладно! Хватит чинами считаться! Я не за тем пришел. А пришел я за Макошиной пеленой.

От удивления Дарована замолчала. Это требование превосходило все ее ожидания.

– Смотри. – Готовый к визгу и спору Огнеяр, не давая ей толком опомниться, снял с пальца перстень с крупным смарагдом и протянул княжне: – Узнаешь батюшкин перстень? Он тебе послал, чтобы ты знала – я у него был и с ним говорил. Он тебя ждет. Ты мне пелену отдаешь и завтра же к отцу едешь. У меня с ним уговор такой. А нет…

Огнеяр помолчал, и княжна со страхом ждала продолжения, ждала какой-то страшной участи для себя. Но Огнеяр вдруг махнул рукой:

– А, одной палки два конца! Не отдашь – все равно возьму, тебя все равно к отцу отправлю. Не нужна ты мне здесь, только забота лишняя. Так что? С визгом отдашь или добром?

Дарована молчала. Она видела отцовский перстень, и вид его все ей разъяснил. Оборотень действительно виделся с ее отцом. И отец согласился отдать ему Макошину пелену за возвращение дочери. Такой оберег стоил княжны. Почему же ему понадобилось говорить с отцом, когда и сама княжна, и пелена все равно были в его руках? Мало ли – может, на пелене тайное заклятие, о котором не знала даже сама Дарована. А может быть, оборотень не хотел сменить войну за княжну на войну за Макошину пелену. Так или иначе, она вернется к отцу, а пелена останется здесь. И сейчас Дарована не испытывала того ужаса и возмущения, каких ей было бы не избежать, предложи ей кто-нибудь расстаться со своим оберегом еще месяц назад, до похищения. Пелена не защитила ее, все происходит так, как хочет оборотень. Да, он был чудовищем, и чудовищем сильным. Ей придется подчиниться. Ведь она вернется к отцу. И Макошь с ней, с этой пеленой! Отец, Светел – уже скоро она увидит их.

В молчании Дарована смотрела, как оборотень поднимает крышку ларя, вынимает оттуда уже знакомый ему кожаный мешок, развязывает ремешки, чтобы убедиться, там ли священная пелена. И ткань, вышедшая из рук самой Великой Матери, не вспыхнула, не рассыпалась в прах от прикосновения его смуглых рук.

Огнеяр был удивлен молчанием княжны – он ожидал много визга, плача и даже небольшой драки. А Дарована молча сидела на лавке, провожая его действия безучастным взглядом. Заглянув ей в глаза, он удивился еще больше – вместо возмущения и обиды в них была растерянность.

А Дарована сама не понимала, что ей теперь думать. Она не чувствовала ни горя, расставаясь со священной пеленой, ни радости, что едет к отцу и жениху. Она ждала не такого освобождения – ждала битвы, поединка Светела с оборотнем, ждала, что ее жених сам сломает дверь этой землянки, встанет на пороге с мечом, с которого капает темная кровь оборотня. А оборотень вдруг сам выпускает ее, да еще рад, что избавляется от заботы. Да и зачем ему Макошина пелена?

– Так ты готовься, – завязав мешок, сказал ей Огнеяр. – Завтра до свету выезжать надо. До Велишина тут дней десять ехать – застанут нас снегопады, в лесу застрянем, саней там взять будет негде. Ложись-ка спать, набирайся сил.

И он вышел, унося с собой мешок. Печальное, безучастно-растерянное лицо княжны снова пробудило в нем угрызения совести. Он чувствовал себя так, словно отнял у маленькой девочки ее любимую игрушку. Но это была не игрушка. Это был священный оберег Великой Матери, собравший в себе огромную силу женского начала. Скородум позволил Огнеяру взять у дочери ее оберег. Огнеяр честно объяснил старому князю, зачем ему это нужно.

Глава 9

Чуроборское войско подошло к Хортину через неделю после Ворот Зимы.^[159] Его задержала и распутица, и снег, внезапно сменивший дожди. Несколько дней было потеряно в самом начале пути на поиски Двоеума. Но чародей как в воду канул – жители всех окрестных займищ в ответ на расспросы лишь недоуменно разводили руками. Не исключая и Вешничей – уходя, Двоеум унес и саму память о себе.

После его исчезновения князь Неизмир заметно помрачнел, лихорадочное возбуждение сборов сменилось тяжелой угрюмостью. А в душе его бушевал страх, теперь не сдерживаемый никакой надеждой, похожий на лесной пожар. «Метса-Пала – сие значит Лесной Пожар», – сами собой вспоминались ему речи славенского купца, привезшего ему первую весть о новом появлении Дивия. И этот пожар гудел и выл теперь в его сердце, с треском валились огромные деревья, черный дым застилал взор. Огонь этого страха много лет тлел где-то в глубине, как скрытый пал торфяного болота, лишь изредка прорываясь на поверхность. Но теперь он прорвался и набрал такую силу, что затушить его можно было только кровью оборотня и ничем иным. Но как?

«Будет тебе средство! – обещал ему когда-то Двоеум. – Или меня самого больше не увидишь». Отдавая приказы искать Двоеума, Неиземир уже знал, что это бесполезно. Никто еще не находил чародея, который не хотел быть найденным. Неизмиру больше его не увидеть – значит, на свете нет средства погубить Дивия. Но все же Неизмир не приказывал войску поворачивать обратно в Чуробор, а повел его навстречу врагу. Никакое священное оружие не смогло бы равняться силой с его ненавистью и желанием избавиться наконец от проклятого оборотня. Пусть его не берет железо – есть много других способов смерти. Если нельзя убить Дивия, то его можно пленить, заковать в цепи, заточить в подземелье, а ключ забросить в Белезень. Только бы добраться до него! Только бы найти его в дремучих личивинских лесах! Даже жить с ним под одной крышей, как теперь оказалось, было легче. Тогда Неизмир видел его и знал, что он делает. Теперь же, удаленный от глаз, Дивий в его воображении приобретал небывалую силу и свирепость.

В Хортине Неизмира ждал Светел, уже утративший всякое терпение. На другой же день оба брата, послав гонца предупредить Скородума, отправились к нему в Велишин. Теперь все силы были собраны вместе, пришла пора выступать. «И пусть меня обманет собственное имя, если Дивию когда-нибудь исполнится двадцать один год!» – сказал Неизмир брату. К зимнему Велесову дню, завершавшему новогодние праздники, он надеялся покончить с оборотнем. «Неизмир» – значит «не умрет», и князь надеялся на свое имя, если ничего другого не останется.

Огнеяр привез княжну Даровану в Велишин спустя два дня после Ворот Зимы и сам еще оставался здесь. Его личивинское войско постепенно подтягивалось и собиралось в лесах неподалеку, не показываясь, стараясь не обнаружить себя заранее. Скородум распустил по домам большую часть своих полков, а оставшуюся держал для возможных столкновений уже не с личивинами, а с чуроборцами. Понятное дело, Неизмир и Светел придут в ярость, обнаружив, что сильный и такой необходимый союзник от них отступился.

Когда князь Неизмир со Светелом и ближней малой дружиной въехал в Велишин, Огнеяр ждал их на крыльце княжьего терема вместе со Скородумом и Дарованой. Княжна сначала противилась уговорам отца, не хотела смотреть на первую встречу оборотня со Светелом – она знала, что этого хочет сам Огнеяр, и старалась сделать все наоборот. Но победило ее собственное любопытство.

Странно, но прежнего нетерпения увидеть Светела она уже не ощущала. Будничное возвращение из плена, без битв и сражений, сначала удивило, а потом разочаровало ее. И вместо ожидаемой радости – скорой и беспрепятственной свадьбы со Светелом – она обнаружила с удивлением, что и сам образ синеглазого красавца, который теперь уже не сможет встать на пороге ее темницы с окровавленным мечом в руке, поблек в ее воображении и в сердце. Если он действительно знал, что Огнеяр жив, но объявил его мертвым, чтобы получить чуроборский стол… Или сам же, по сговору с братом, пытался погубить сына княгини… Все это выглядело не слишком красиво, и хотя чисто по-человечески было понятно княжне, хорошо знакомой с многочисленными историями борьбы за власть, не пристало благородному витязю из сказаний. А как только Светел перестал быть героем девичьих грез, Дарована усомнилась – да любила ли она его когда-нибудь? Выходить за него ей уже не хотелось, и она проводила время в мучительных колебаниях: допустимо ли взять обратно свое согласие или она обязана держать слово, несмотря ни на что?

Да и сам оборотень оказался не таким уж противным. Вечер за вечером наблюдая, как он мирно беседует с ее отцом, смеется с кметями, бьется в учебных поединках на дворе, никому не позволяя одолеть себя, но никому не чиня обид, Дарована потихоньку стала смотреть на него почти как на человека, хотя все время помнила, что он не человек. А будь он человеком, его можно было бы даже назвать красивым, – подумалось ей однажды, когда она смотрела на его лицо сбоку и не видела блеска глаз и клыков. Но эти клыки не кажутся такими уж страшными, когда он смеется. «Что-то он у нас загостился! – с беспокойством думала Дарована. – И все с отцом, с отцом, на меня не глянет даже. Не думает ли в самом деле свататься? Ни за что не пойду! – убеждала она сама себя, не видя, однако, решительных оснований для отказа. – Если чуроборский князь на самом деле он и если отчима выгонит…» Теперь Дарована знала все повороты борьбы за наследство князя Гордеслава и не могла не признать, что у Огнеяра на него гораздо больше прав, чем у Светела. Ах, зачем он оборотень?

И вот час их встречи приблизился вплотную. Дарована стояла на крыльце по левую руку от отца, в волнении сжимала пальцы, всунутые в рукава собольей шубы. Оборотень стоял с другого бока Скородума и был совершенно спокоен.

– Все-таки тебе надо было хоть небольшую дружину своих привести, – услышала она голос отца. – Князю положено с дружиной быть.

– Ладно, – согласился Огнеяр. – Стаю выведу.

Обернувшись, он коротко свистнул и махнул кому-то рукой. Тут же в сенях раздался призывный вой, ему мигом ответили десятки голосов – будто только того и ждали. Стая была здесь уже четыре дня – кмети Огнеяра опередили Неизмировы полки. После ухода Огнеяра из Чуробора многие из Стаи разошлись кто куда, не желая служить Неизмиру и Светелу, но при вести о появлении своего Серебряного Волка собрались мгновенно. И теперь все тридцать два, включая Тополя, Кречета и Утреча, жили в дружинной избе на дворе Скородума, как прежде, готовые день и ночь постоять за своего вожака, даже ревновали его к личивинам. Чуть-чуть обидно было обнаружить, что он и без них не пропал… Но на то он и сын Велеса, а служить ему – великая честь!

– И лесные свои дружины поставил бы на виду, – советовал Скородум. – Пусть поглядят, что тебя голыми руками не возьмешь.

– Это они и так знают. Пробовали уже. А я битвы не хочу. Я хоть и не Великая Мать, а тоже лишней крови не люблю. Они ведь как думают? – Внезапно разволновавшись, Огнеяр повернулся лицом к Скородуму, заговорил быстро и горячо: – С детства моего и Неизмир, и весь Чуробор знал – я пришел в мир убить. Убить! Да кого – неведомо. Двадцать лет весь Чуробор на меня зверем смотрел, каждый ждал – не ему ли волчара глотку норовит перервать! И не знали, что я с двенадцати лет, как узнал, так все боялся. Убить не того я боялся! Свое назначение я пришел исполнить, не чужое! А теперь знаю, кто мой противник. Я в мир пришел за кровью – так не за Неизмировой, не за Светеловой! Не за теми полками, что они на меня ведут! Знаю я, с кем мне биться предстоит, – и на других руку не подниму! А его Неизмир едва ли с собой ведет. Он в княжьих дружинах не служит, в битву со мной придет не по чужой воле – по своей судьбе. А судьба… Эх! – Огнеяр махнул рукой, словно устал доказывать и объяснять. – Оборотень! Были бы все как я, искали бы все своей судьбы, а не чужой – много меньше было бы зла в мире, много добрее были бы к нам боги.

Огнеяр снова повернулся к воротам и стал смотреть на улицу, полную народом. Скородум и Дарована ничего не ответили на его речь, стараясь успеть ее обдумать хоть немного. Скородум и раньше считал Огнеяра правым. А Дарована вдруг подумала – а зачем он сказал им все это? Зачем ему дружба ее отца? Почему Стая с радостью выбежала во двор и выстраивается напротив Скородумовой дружины, на ходу оправляя пояса и оружие? Она боялась его глаз и клыков, за клыки посчитала его зверем и не разглядела чисто человеческой черты – он не хотел быть один. Всегда Огнеяр искал людей, хотел понимать их и быть понятым. Он готов был к дружбе и находил ее, если не мешал страх и предубеждение против оборотней. Но никакая нечисть не нуждается в дружбе. Огнеяр в ней нуждался и уже поэтому был человеком не хуже других. И пусть клыки, пусть шерсть на спине.

Понимание этого вдруг так ясно вошло в сознание Дарованы, что она охнула от удивления – как же раньше не догадалась? – поднесла ко рту руку, выглянула из-за плеча отца, стараясь увидеть Огнеяра. Но велишинцы за воротами разом закричали – к княжьему двору подъехал Неизмир.

Едва въехав во двор, Неизмир глянул на крыльцо и побледнел, невольно натянул поводья, конь его заплясал на месте, передние ряды дружины наткнулись на него и смешались.

Князь не увидел ни Скородума, ни княжны, ни бояр. Он увидел одного Дивия. Перед ним был оборотень, даже не такой, каким Неизмир видел его в последний раз, в день того поединка, а такой, каким он являлся отчиму в дурных снах – ярость зверя, соединенная с силой бога. Дивий стоял на крыльце, положив руки на резные перила, и его горящий взгляд с красной искрой на дне был устремлен прямо на Неизмира.

Наткнувшись на этот взгляд, как на раскаленный клинок, мгновенно облившись холодным потом, Неизмир растерялся – ему казалось, что он спит и снова видит дурной сон, что злая ворожба запутала его путь и вместо Велишина привела прямо в логово оборотня… что Дивий уже успел захватить Велишин и он приехал прямо ему в пасть.

– Здравствуй, князь Неизмир Чуроборский! – как из тумана услышал он чей-то голос.

Но губы Дивия были плотно сжаты, это сказал кто-то другой. С трудом оторвав взгляд от оборотня, Неизмир увидел возле его плеча знакомое лицо князя Скородума, его высокую шапку, седые усы и красный нос.

– Здравствуй, князь Скородум Глиногорский! – привычно ответил он на приветствие и тут же заговорил, опомнившись: – Но не лгут ли мне мои глаза? Кого я вижу рядом с тобой?

– Разве память твоя стала так плоха? – с грустным участием ответил Скородум. – Ведь это твой пасынок, двадцать лет проживший с тобой под одной кровлей. Это сын твоей жены, княгини Добровзоры, – Огнеяр, внук Гордеслава.

Неизмир молча смотрел на Дивия, и красный тяжелый взгляд жег его огнем, рубил топором, заставлял дрожать. Слишком давно он не видел оборотня – забыл, какая страшная Бездна^[160] глядит из его глаз.

– Войди в мой дом, князь Неизмир! – тем временем позвал его Скородум. – Нам всем есть о чем поговорить.

– Нет! – вдруг выкрикнул Неизмир, словно очнувшись, и в бешеной ярости затряс головой. И этот красноносый скоморох, обещавший дружбу и помощь, пошел против него! – Я не войду в твой дом, пока в нем оборотень! Он отвергнут богами и людьми! Душа его черна! Он – зверь, нечисть в человеческом обличье! Он – гибель для всех живых!

Огнеяр сильнее сжимал пальцы, лежащие на резных перилах – еще немного, и по резьбе побежали бы трещины. Этого он ждал. Ему было тяжело слушать отчима, но это было то, чего он хотел. Пусть Неизмир наконец обвинит его перед людьми в том, в чем он действительно виноват.

– Так ты обвиняешь меня в том, что я оборотень, князь Неизмир? – наконец заговорил он сам. Широкий двор был полон людей, но стояла такая тишина, что слышно было только позвякивание упряжи переминавшихся коней и голос Огнеяра. – Это правда, но от этого я никогда не отказывался. Никогда в моей жизни. Ты говоришь, что я отвергнут богами и людьми. Но боги дали мне победу в поединке перед их ликами. Скажи, какое зло я причинил тебе, – и я отвечу тебе за него.

Неизмир молчал, задыхался, грудь его словно стиснули раскаленные клещи, голова кружилась, перед глазами повис какой-то горячий туман. Земля плыла под ногами его коня. Казалось, не один, а сотни оборотней окружили его со всех сторон, все они тянут к нему когтистые лапы, разевают жадные клыкастые пасти, красные взоры их жгут, как угли.

– Дарована! – вдруг услышал он возглас Светела и немного опомнился. – Княжна, ты вернулась!

– Да, моя дочь вернулась, – вместо княжны ответил Скородум. – Ей не причинили вреда. Более того – Огнеяр избавил меня от ошибки. Я обещал отдать тебе мою дочь в жены, Светел, сын Державца. Я не отказываюсь от моего обещания, ты получишь мою дочь, если сама она не откажет тебе. – В подтверждение своих слов Скородум поднял безвольную руку дочери, показывая блестящий янтарно-золотой браслет на ее запястье, знак того, что она свободна выбирать жениха. – Но теперь я буду знать, что отдаю ее не наследнику чуроборского стола.

Светел вздрогнул, как от удара плетью. Значит, Скородум на стороне оборотня.

– А раз мне не причинено вреда и не нанесено обид, я не собираюсь идти войной на личивинского князя, – окончил Скородум и кивнул на Огнеяра. – И я буду рад, если вы здесь, в моем доме, помиритесь с ним и признаете его права на чуроборский стол.

Скородум и сам не верил, что примирение возможно, но долг хозяина обязывал его сказать эти слова.

– Никогда! – прохрипел Неизмир, с трудом разжав зубы. Судорога сводила ему челюсти, он едва сдерживал дрожь. – Никогда я не помирюсь с оборотнем, сыном Подземной Тьмы! Ему нет места на земле, пока я жив!

– Одному из нас нет места на земле, – ровным голосом подхватил Огнеяр, но именно после его слов Дароване стало по-настоящему страшно. Теперь она полностью осознала, что они означают. – Если моя жизнь мешает тебе, князь Неизмир, – попробуй взять ее. Мы не будем напрасно проливать кровь личивинов и дебричей. Тебе нужна только моя жизнь. Мне не нужна твоя. Но ты не можешь ходить по земле одновременно со мной, и я вызываю тебя на поединок. Пусть останется один из нас, и земля вздохнет спокойно.

Светел при этих словах подался вперед вместе с конем. Огнеяр бросил взгляд в его сторону, и Светел замер, будто наткнулся на железную стену.

– А ты стой! – коротко и грубо бросил ему Огнеяр. – С тобой я уже бился.

Светел покраснел от гнева и стыда, вспомнил холод лезвия возле своего горла.

– Нет чести в таком поединке! – выкрикнул он. – Тебя не берет оружие! Тебя нельзя убить!

– Да, меня нельзя убить простым оружием, – согласился Огнеяр. – И вы оба это хорошо знаете. И я обещаю при всех этих людях, смолятичах и дебричах. – Огнеяр обвел взглядом широкий двор, где стояли его Стая, ближние дружины Неизмира и Скородума, а в воротах толпились велишинцы, раскрыв рты от удивления. – Я буду драться тупым оружием. И признаю себя побежденным, если князь Неизмир сумеет опрокинуть или обезоружить меня. Тогда я уйду, и пусть меня сожжет в пепел Пресветлый Хорс, если я еще когда-нибудь появлюсь в пределах дебрических земель!

Огнеяр поднял руку к небу, призывая светлого бога в свидетели. Неизмир молчал – ему было нечего возразить. От такого поединка он не мог отказаться, не мог и выставить другого бойца вместо себя. Он не ранен, не болен. А если князь настолько стар и немощен, что не может предстать перед божьим судом поля, – значит, он не по праву занимает свой стол. А Неизмир не стар – ему только сорок семь лет. Даже в дружины до пятидесяти пяти берут.

– Ты согласен? – не дождавшись ответа, спросил Огнеяр.

Не в силах разжать судорожно сведенных челюстей, Неизмир молча нагнул голову.

Сойдя с коня, он стал готовиться к бою. Князя била дрожь, неудержимый страх выл и рвался в его душе, как голодный волк на цепи. Но отказаться от поединка, отложить его было нельзя. Неизмир знал, что не выдержит ожидания. Дорога его судьбы уперлась в неодолимое препятствие; идти дальше можно было, только опрокинув его. Или кончится сама дорога. Все прошлое сейчас казалось Неизмиру сплошным блеском красных глаз, все будущее уместилось в несколько мгновений, что остались ему до поединка – пока Огнеяру искали в оружейных и кузницах незаточенный меч. Его собственный боевой топор был слишком острым, слишком хорошо готовым к бою.

Наконец подходящий меч нашелся. Светел с чуроборскими боярами осмотрели его и убедились, что им не разрежешь не только шелковый платок на лету – так проверяются обычные, не зачарованные мечи, – но, пожалуй, и кочан капусты с размаху сомнешь, а не разрубишь. Правда, ударом такого меча в сильной руке можно было сломать кости, но на голову князю надели прочный шлем с кольчужной сеткой, защищавшей шею, а остальные переломы не смертельны.

Неизмир надевал доспех, а Огнеяр, будто в насмешку, раздевался – сбросил на крыльцо плащ, накидку, пояс с оружием, остался только в рубахе. Лисичка, стоявшая позади княжны, торопливо вытащила из-под своего кожуха кусок тесьмы, служивший пояском ей самой, и протянула Огнеяру. Он благодарно кивнул, повертел тесьму в руках, но подпоясываться не стал, а стянул и бросил на крыльцо и рубаху. Больше не было смысла прятать шерсть на спине – пусть все смотрят, кто он такой. В отличие от Неизмира, он чувствовал внутренний жар, как будто откуда-то из глубины его существа поднимается огонь. Огнеяру стало жарко, но он оставался спокоен и уверен в себе.

Дарована смотрела на него, прижимая руки к груди, забыв даже о Светеле. Она дрожала, сердце ее стучало возле самого горла, но она сама не знала, за кого из двух противников она боится. Впервые она увидела шерсть на спине Огнеяра, и вся его оборотническая сущность так ясно представилась ей, что захватывало дух. Но это был не страх и не отвращение, которые она испытывала к нему раньше. Глядя на его сильную, ловкую фигуру с этой шерстью на спине, на тяжелый тупой меч, который он покачивал в руке, словно легкий ореховый прутик, Дарована испытывала странное чувство – ужас от близости Сильного Зверя и восхищение перед его красотой и силой. Полузверь-полубог – теперь она понимала, о чем говорил отец.

И почти все собравшиеся на широком княжеском дворе испытывали нечто подобное. Кроме Неизмира со Светелом – они не могли видеть красоты оборотня, но хорошо ощущали его силу. Поправляя кольчугу, шлем, пояс, Неизмир старался сдержать дрожь в руках и сам не знал, удается ли ему это. В ушах его раздавался железный звон, словно гремели в пожарное било, перед глазами плыл и дрожал огненно-красный туман. «Это ворожба! – мелькнуло в его мозгу. – Это злая ворожба оборотня, он нарочно мутит мой дух… Да где же он?»

Неизмир повернул голову к крыльцу, стараясь сквозь туман разглядеть своего противника. До боли знакомая смуглая фигура шагнула ему навстречу. Красные глаза, горящие неутолимой злобой, глянули прямо ему в душу и выжгли ее до дна; острые волчьи зубы лязгнули у самого горла.

С хриплым криком Неизмир отшатнулся назад, пытаясь отмахнуться, забыв даже, что в руке у него меч, забыв, как надо пользоваться им. Он забыл и себя, и этот поединок; годами копившийся и нараставший страх наконец прорвался и завыл, как голодный волк; неодолимый ужас, как расплавленное железо, захлестнул его душу и разум.

И князь Неизмир закричал, хрипло и дико, упал на колени, стараясь закрыть руками голову и не замечая даже, что в его руке зажат меч. Дикий ужас заполнил его существо без остатка, над ним сомкнулась тьма, в которой полыхали багровые зарницы Подземного Пламени. Кровавый блеск глаз и зубов вцепился в его сознание и погасил его.

– Волчий глаз! Волчий глаз! – бессмысленно и дико выкрикивал Неизмир, ударяясь головой о землю, словно хотел пробить дверь в груди Всеобщей Матери и спрятаться в ней от этого ужаса.

Женщины закрывали лица, княжна Дарована плакала от страха, прижимаясь к отцу. Все во дворе в ужасе и изумлении смотрели на чуроборского князя, упавшего прежде, чем тупой меч противника поднялся на него.

А чуроборцам слышалось что-то до жути знакомое в его криках.

Князь Неизмир был прав, когда думал, что существование пасынка-оборотня угрожает ему. Только погубил его не Огнеяр, а его собственный страх.

А Огнеяр стоял возле крыльца, все еще сжимая рукоять тупого меча, который так ему и не понадобился.

Волчий глаз. Вот к чему все пришло. Вот чем окончилась их многолетняя вражда с отчимом. Сам того не зная, он все эти двадцать с лишним лет убивал страхом разум Неизмира. Но разве он был виноват? Кто заставлял Неизмира бояться? Разве ему предрекали смерть от руки Огнеяра? Он сам посчитал себя достойным противником, за смертью которого был послан сынВелеса, но не имел в душе достаточных сил для настоящей борьбы с ним.

И сейчас, глядя на бьющегося о землю отчима, Огнеяр испытывал к нему презрительную жалость, острое чувство сожаления, что все так вышло. Лучше бы честный поединок. А так ему казалось, что он выходил биться с ребенком или стариком. Хорошо, что боги удержали его от удара по неизмеримо слабейшему – они все сделали сами.

Опомнившись, чуроборские кмети подняли своего князя, на руках унесли его в покой. Женщины Дарованы показывали им дорогу, причитали и охали. Огнеяр отбросил бесполезный меч.

– Боги показали свою волю, – сказал он, обводя взглядом ряды чуроборской дружины. Многие в страхе отводили глаза, но многие, изумленные произошедшим, потрясенные безумием князя, выдержали его взгляд и увидели в нем только человеческую решимость. – Если кто-то из вас считает поединок нечестным – скажите сейчас, при всех, кто видел его своими глазами.

На дворе повисла тишина, никто не сказал ни слова.

– Боги решили и судьбу чуроборского стола, – сказал с крыльца Скородум. – Князь Неизмир обезумел. Стол твоего деда отныне принадлежит тебе. Никто не имеет на него больше прав, чем ты, внук Гордеслава.

– И я займу стол моих предков, – твердо сказал Огнеяр, снова обводя взглядом строй дружины. – Если кто-то не согласен – скажите сейчас. Я клянусь не причинять никому вреда. Но я устал от косых взглядов в собственном доме и от шепота за спиной. Если кто-то считает меня недостойным быть князем – скажите сейчас.

Но чуроборская дружина молчала. Огнеяр заметил молодого кметя с угрюмо замкнутым лицом. Его рука так сжала рукоять меча, что побелели суставы. Встретив взгляд Огнеяра, он вздрогнул, но не отвел глаз.

Медленно Огнеяр подошел к нему. Молодой кметь выпрямился, но не попятился.

– Я так и вижу, как ты ждешь меня в темных сенях с этим самым мечом в руке, – устало заговорил Огнеяр, и в голосе его была застарелая ненависть – не к этому парню, который навь^[161] его знает за что так уж любит Неизмира, а ко всем подлым ударам со спины, которые были нанесены от создания мира. – Ты ненавидишь меня, но молчишь. Почему же ты молчишь, Морок тебя сожри, я же спрашиваю? – с нарастающей яростью в голосе продолжал Огнеяр, и Стая видела, как трудно ему сдержаться. – Ты же мужчина, ты воин – так почему ты боишься сказать то, что думаешь? Ну?

Молниеносным движением Огнеяр вырвал меч из ножен молодого кметя. Ряды дружины глухо вскрикнули, дрогнули, кто подался назад, кто вперед. Сам кметь невольно отшатнулся, ожидая удара, не успев волей сдержать порыв, спасающий жизнь. А Огнеяр ловко перевернул клинок в руке и протянул кметю рукоять меча.

– Бей! – потребовал он. – Сейчас бей, не в темных сенях. Чтобы все видели. Чтобы знали, стоит ли. Ненавидишь – ударь. Отведи душу.

Кметь, бледнее снега, стоял как каменный идол, не отводя глаз от лица Огнеяра и не двинув даже пальцем. Ненависть его к оборотню уступала место изумлению.

– Не можешь? – Огнеяр презрительно скривился и огляделся.

Взгляд его упал на лица Стаи.

– Кречет! – резко позвал он. – Давай тогда ты. Пусть смотрят.

Поняв его, Кречет шагнул из ряда Стаи, положил руку на рукоять своего меча.

– Нет! – Огнеяр резко мотнул головой и протянул ему тот меч, который держал в руке. – Этим! А то потом скажут – тупой был, все обман!

Повиновавшись, Кречет взял из его руки меч молодого кметя, спокойно замахнулся, словно перед ним было бревно или соломенное чучело, и с сильным умелым размахом ударил Огнеяра по плечу. Обычного человека такой удар развалил бы до пояса, и весь двор в ужасе вскрикнул, Дарована на крыльце зажмурилась. Но клинок отскочил от плеча Огнеяра, как палка от камня.

С тем же невозмутимым лицом Кречет сунул меч в руку онемевшего молодого кметя. И сразу несколько голов столкнулось над оружием, сразу несколько рук потянулось проверить его остроту. Меч был наточен для битвы, так что самый придирчивый десятник остался бы доволен. Слишком поспешно ухватившийся за клинок кметь поранился, на пальцах его выступила кровь.

А Огнеяр вдруг успокоился, как будто этот удар снял напряжение, скопившееся в нем за весь этот день. И взгляды чуроборских кметей, поднявшиеся к нему от меча, изменились. В них по-прежнему было изумление, но вместе с тем покорность своей участи и смутное уважение. Даже не неуязвимость Огнеяра переменила их чувства, а его ненависть к подлым ударам из-за угла, которую понимал и разделял каждый честный воин. Пусть он оборотень – но подлости в нем нет. Он сын бога – так чем он не князь? Он внук Гордеслава – никто другой не имеет таких прав на чуроборский стол.

Через несколько дней чуроборская дружина оставила Велишин и потянулась по зимнему пути домой. Часть людей новый князь послал по Стрему собирать дань – срок полюдью давным-давно настал. Сам он попутно собирал дань с Белезени. Неизмира везли в крытой повозке в середине обоза. Прежний князь так и не пришел в себя, но поуспокоился. Он сидел, глядя перед собой мутным взором, и твердил:

– Волчий глаз! Волчий глаз!

Светела в дружине больше не было. Забрав с собой два десятка своих кметей, он уехал из Велишина в день несостоявшегося поединка. Что он стал бы делать в Чуроборе теперь? Служить Дивию? Лучше умереть. Остаться у смолятичей? Скородум не отказал ему в руке своей дочери, но Светел больше не заводил разговоров о сватовстве. Ему было слишком стыдно смотреть на Скородума и Даровану, вся его любовь к ней куда-то пропала. Да и что он получил бы с ней? Воеводский чин, посадничество в каком-нибудь городке? И всю жизнь прожить среди свидетелей своего позора? Нет, это было ему не по силам. На свете еще немало городов и княжеств. Молодой сильный витязь, славно владеющий мечом, не будет лишним в дружинах говорлинских князей, даже в самом Орьеве. А может быть, судьба не совсем отвернулась от него. У вежелинского князя две дочери и ни одного сына. Неизмир ведь когда-то тоже был сотником в дружине князя Гордеслава.

Дарована была рада, когда все чужие уехали из Велишина и она осталась вдвоем с отцом. О расстроенном сватовстве она не жалела – Светел окончательно побледнел в ее глазах, она и не понимала уже, чего раньше находила в нем хорошего. Конечно, она не влюбилась в оборотня – Мать Макошь еще не лишила ее разума. Но все эти дни, до самого отъезда Огнеяра, она невольно ждала, что он сам или ее отец заведет-таки с ней разговор о сватовстве. И она не знала, что ответить. Совсем не знала.

Но такого разговора с ней так никто и не завел. Вздыхая, Скородум молчал и не предлагал Огнеяру руку своей дочери. Он знал, что новый чуроборский князь не сможет ее принять. У оборотня было человеческое сердце, и оно уже было занято девушкой, которая всегда видела в нем человека.

Давно в Чуроборе не бывало такой тихой зимы. Город сидел притаившись, словно в нем вокняжился не законный наследник, а чужеродный пришелец-захватчик. Долго Чуробор не мог опомниться от потрясения, когда войско вернулось из похода к личивинским землям, но во главе его на своем сером жеребце ехал Огнеяр, а Неизмира везли в крытой повозке. И пленен он был не веревками и не цепями, а своим собственным безумием. И этих пут не разрубить было никаким мечом. Князя Неизмира больше не было, чуроборский стол занял князь Огнеяр. Он не собирал веча и не спрашивал, как полагалось обычаем: «Люб ли я вам?» Он просто созвал, за каждым послав кметей, всех чуроборских старейшин и старшин ремесленных концов и объявил о своем вокняжении, о том, что Правда Дебричей не будет нарушена и все дани остаются прежними. Словно всю жизнь этому учился, новый князь крепко взял в руки весь город, собирал пошлины, судил по прежним обычаям, приносил богам положенные жертвы. День за днем Чуробор ожидал от него каких-то страшных деяний, но так и не дождался. Но не прекращались слухи, что Неизмир был сведен с ума злой ворожбой оборотня. Огнеяр знал об этих слухах, но не старался их искоренить.

– Пусть болтают! – раздраженно отмахивался он. – Скажут, что я людей живьем жру, – тоже пусть. Больше будут бояться – тише будут сидеть!

Огнеяр и не ждал, что его встретят криками восторга, и старался не обращать внимания на всеобщую неприязнь. Дел у князя всегда было предостаточно, тем более что у Огнеяра под рукой оказалось два княжества: дебрическое и личивинское. Племени Волков он объявил, что с их помощью завоевал дебричей и едет править ими. Но и детей Метса-Пала он пообещал не бросать и ежегодно проводить у них три зимних месяца. А пока он оставил посадником и воеводой в Арве-Кархе прежнего князя Кархаса, а в новом Межене – Кречета. Из трех кметей, живших с Огнеяром у личивинов, Кречет лучше других разобрался в делах и обычаях лесного племени, стал понимать язык и сам, благодаря своему чуру с туриной головой, прославился как колдун и был весьма уважаем. Тем более что в жены он взял Лисичку, которая до этого жила у самого Метса-Пала, и Кречет стал в глазах личивинов младшим братом Серебряного Волка.

Теперь Стая гораздо реже прежнего с топотом и воем мчалась на лов – у ее вожака, да и у самих кметей появилось гораздо больше забот. Но на жестокость нового князя Чуробор не мог пожаловаться, и скоро причитания чуроборцев о злой судьбе стали только привычным разговором, лишенным настоящего смысла. И все же каждый помнил, что их князь – оборотень. А от оборотня чего хорошего ждать?

– Не видали они настоящих-то оборотней – рожденных зверями! – устав от косых взглядов, выведенный из себя беспричинной неприязнью, изредка жаловался Огнеяр матери. – Посидел бы у них старый Князь Волков, людоед поганый, или давешний Князь Кабанов, туша жирная! Хоть денек бы посидел – так они на меня молиться бы стали, как на Светлого Хорса!

– Ничего, мой родной, они привыкнут! – ласково утешала его княгиня и гладила по черным волосам. – Тебе бы жениться надо. Ты мне поверь – это лучше всего. И у людей-то женатым много больше веры. Вот будет у тебя жена молодая, красивая, к народу добрая, приветливая – вот тогда и тебя бояться перестанут.

Огнеяр вздыхал и ничего не говорил в ответ.

– Вот если бы к нам смолятинскую княжну! – мечтала Добровзора, осмелев без возражений сына. – Она и собой красавица, и нравом добра, и хозяйка-рукодельница. А самое главное – самой Макоши любимица. Лучше нее тебе и не сыскать княгини! Она дочь Скородума – если не дети, так хоть внуки у нас с ним были бы общие, мне и то в радость!

Княгиня вздыхала, смеялась и смахивала невольные слезы. Но Огнеяр, как ни хотелось ему порадовать мать, только качал головой. Жениться на Дароване он совсем не хотел. Гудела за окнами метель, махала белыми лебедиными крыльями, и перед взором его снова вставало румяное лицо Милавы. Где она сейчас – в Верхнем Небе, куда не докричишься, только дымом жертвенного костра и достанешь. Что зимой делают берегини – то ли спят, то ли гуляют в теплых цветущих садах отца своего, Дажьбога? А помнит ли она его? Сохраняют ли берегини память о земле?

Хуже смерти Огнеяру казалась мысль о том, что вместе с человеческим жизнеогнем Милава утратила любовь и саму память о нем. Тогда она безвозвратно умерла для него. А он сам? И в толпе на торгу, ощущая на себе сотни пугливых, опасливо-любопытных взглядов, и долгими зимними ночами в своей опочивальне, – словно на всем свете один, – Огнеяр слышал в своей душе дикий вой зверя, жившего в нем. Только Милава могла сдержать этого зверя. Огромная сила зверя и бога кипела в Огнеяре, он не знал, что с ней делать, как сдержать ее в узде. Он сам себе казался отбитой половинкой кувшина, в котором слишком много меда – вот-вот все выльется. Тоска одиночества безысходно томила его всю зиму, и только княжеские дела, суды, приемы торговых гостей и послов от других говорлинских князей помогали ему забыть о ней хоть ненадолго.

В конце зимы, перед самым Медвежьим велик-днем,^[162] умер Неизмир. Со дня возвращения в Чуробор он так ни разу и не пришел в себя, многолетний страх выжег его разум без остатка. Как ни удивительно, лучше всех за ним ухаживала Толкуша.

– Бедный ты мой, бедный! – приговаривала она, словно на нее саму нашло удивительное просветление. – И тебя волк сожрал! Ну да ты не бойся. Он больше не придет. Он тебя не тронет. А если придет, так я с тобой буду. У меня смотри что есть. – И она показывала ему здоровенный пест. – Я ему как дам – он и бежать!

И Неизмир мелко кивал головой, как будто понимал. Толкуша ухаживала за ним, как за младенцем, умывала, причесывала, кормила. Сама она, будто часть ее безумия перешла на бывшего князя, стала несколько толковее: перестала причитать и кусаться, даже причесалась пару раз как смогла. И Неизмир привязался к ней, как дитя к няньке, никого другого не хотел подле себя видеть. Без нее он беспокоился, жаловался на волка, но завидев наконец Толкушу с ее пестом, успокаивался и даже улыбался. Ах, как давно он не улыбался! Безумие вернуло ему покой и довольство, подарило благо, которого не давал ясный рассудок.

Умер он, наглотавшись промозглого ветра начала весны, в несколько дней сгорел в лихорадке. В другое время его, может, и вылечили бы, но помешательство очень ослабило не только душу его, но и тело. На смертном ложе лежал морщинистый старик, совершенно седой, и никто не узнал бы в нем того князя Неизмира, который еще полгода назад был полон сил. Причитали вопленницы,^[163] горько рыдала Толкуша, будто лишилась родного отца.

Огнеяр не поскупился на поминальные пиры, где угощал весь город, устроил тризну^[164] на три дня – все-таки умерший был князем и воином. В недостатке почтения к умершему отчиму никто не смог бы его обвинить. И сам Огнеяр испытывал при этом странное чувство – смесь облегчения и грусти, острой жалости к человеку, который больше двадцати лет боролся со страхом и все-таки был им побежден.

А княгиня Добровзора вздохнула с облегчением. Она и раньше любила Неизмира не больше, чем положено жене любить мужа, которого не сама выбирала; в пору вражды его с Огнеяром он был врагом и ей, а после его помешательства она испытывала к нему только презрительную жалость. «Ему так лучше! – с облегченным вздохом говорила она теперь. – В Сварожьих Садах его никакой волчий глаз не достанет!»

А Чуробор со смертью Неизмира понял, что прошлое ушло окончательно. Теперь у них нет и не будет другого князя, кроме оборотня, нужно как-то приспосабливаться к нему.

А весна выдалась такой сухой, что только седые старики помнили года хуже. Талой воды было немного, и она быстро сошла, месяцы березень и травень почти не приносили дождей. По всем приметам выходило, что и кресень будет такой же, и тогда – голодный год. Ростки на полях сохли, желтели. Напрасно вокруг полей водили юных девушек-подростков, увитых зелеными ветвями, и обливали их водой, призывая милость Додолы, Хозяйки Дождя, напрасно приносили жертвы рекам, родникам и святым озерам. Видно, сама Вела, хозяйка Подземного Владения, добралась до Истока Истира, где берут начало все земные источники, и наглухо заперла его тяжелым камнем.

Торговые гости из Орьева, Вежелина, Славена, Прямичева загодя искали, где можно будет осенью купить хлеба – по всем говорлинским землям делалось то же самое. Но Огнеяр не сомневался, что виноватым во всем объявят его. Это же первая примета, угоден ли богам тот или иной князь – хороши ли при нем урожаи. А если в первый же год его княжения засуха – то лучшее, что он может сделать, это своими руками на большом камне святилища вонзить себе в сердце жертвенный нож.

Каждое утро Огнеяр встречал зарю, каждый вечер провожал ее, вглядывался в облака, принюхивался к воздуху, выискивая признаки близкого дождя. Но напрасно. Он мог повелевать людьми и лесными зверями, но небо было ему неподвластно. И он всей кожей ощущал, как в Чуроборе собирается грозой ненависть и страх, еще более темный, чем был всю эту зиму.

В один из первых дней месяца кресеня на княжеский двор с утра явилась толпа народа. Выйдя на крыльцо, Огнеяр и Добровзора увидели посадских старейшин, ремесленных старшин в нарядных вышитых рубахах, женщин с детьми на руках. Позади толпы мужики держали с десяток коров и несколько коней. Огнеяр подумал, что горожане хотят принести, кроме обычных, еще новые жертвы богам. Но он ошибся.

– Мы пришли просить тебя о милости, князь Огнеяр! – первым заговорил самый древний из посадских стариков. Он был когда-то высок, но годы согнули его, он опирался на палку вишневого дерева, почти закрывая ее длинной белой бородой, его выцветшие глаза слезились, а голос дрожал. – Вот уже много дней боги не посылают нам дождя. Все заклинания и жертвы оказались бессильны. Мы знаем, что прогневали тебя своей нелюбовью и за это ты лишаешь нас дождя. Пожалей наших детей, княже. Мы приготовили тебе жертвы. Возьми самое лучшее, что у нас есть, но отгони Велу от Истока Истира, пусть на землю снова прольется дождь.

Старик обернулся. Мужчины вывели вперед коров и коней, а потом из толпы вытолкнули к крыльцу трех молодых девушек – самых красивых, что нашлись в посадских дворах. Все три были наряжены и убраны, как невесты – или как жертвы. Одна, высокая, с рыжеватыми косами и зеленоватыми глазами, стояла гордо, с застывшим лицом; вторая, стройная и русоволосая, с точеными чертами лица, была бледна и глубоко дышала, стараясь сдержать слезы; третья, розовощекая, с пышными косами цвета золотистой соломы, то и дело подергивала носом и расшитым рукавом утирала опухшие от плача глаза.

Все пришедшие разом повалились на колени, стали повторять за стариком слова мольбы, женщины прижимали к себе детей. А Огнеяр смотрел на все это, даже не сразу сообразил, что происходит. Он думал, что в Чуроборе его сочтут неугодным богам. Но мог ли он предположить, что засуху считают плодом его злой воли! Каким же чудовищем видят его чуроборцы, если не богов, а его самого собираются умилостивить жертвами, не только скотом, но даже девушками, словно он сам Ящер! О Хорсе Пресветлый!

Огнеяр молчал, не сразу собравшись с мыслями, а причитания и мольбы на широком княжеском дворе постепенно сменялись плачем. Чуроборцам казалось, что он отвергает их дары и просьбы. Нужно было скорее что-то решать.

– А ну тихо! – с неожиданной для себя самого свирепостью рявкнул Огнеяр. Двор мигом умолк, словно накрыли горшком. Огнеяр устыдился: ведь князь – отец своему народу, от него ждут помощи в беде, а он только больше пугает. – Не печальтесь, дебричи! – взяв себя в руки, заговорил Огнеяр. – Без моей воли Вела затворила Исток Истира. Я не хотел причинять вам бед. Боги не посылают нам дождь, и теперь пришло время мне самому попросить их об этом. Послезавтра будет велик-день Ярилы, день, когда Хозяйки Росы, светлые берегини, приходят в земной мир. Я буду просить их о помощи.

Люди мокрыми от слез глазами смотрели на него, и Огнеяр видел, что его речь не очень-то понята. От него ждали чего-то страшного и не могли понять простых человеческих слов.

– Идите по своим домам, люди! – убеждающе добавил Огнеяр. – Ныне же я отправлюсь за помощью к светлым дочерям Дажьбога. А если их сил окажется недостаточно, то я сам прогоню Велу от Истока Истира. Я дам вам дождь! – яростно крикнул он напоследок, видя все те же бессмысленно-боязливые взгляды. – И заберите свои жертвы. Приведете их после дождя.

Он махнул рукой кметям, и те стали аккуратно, но решительно теснить народ со двора. Огнеяр поднялся в горницу. Пришла пора действовать. Ждать дождя больше нельзя. Если он не пойдет в ближайшие дни, то весь будущий урожай погибнет. И каждый род в Купальскую ночь выберет одну из своих девушек в жертву Ящеру – настоящую жертву, не ложную.

Пришел месяц кресень, пришла пора исполнить давно задуманное. То, без чего он не сможет быть ни князем, ни человеком.

Из большого, накрепко зачарованного ларя Огнеяр достал кожаный мешок, в котором хранилась пелена Макоши. Больше ему ничего не требовалось. Взяв мешок, он послал отрока к матери, а сам спустился во двор.

– Еду я дождя искать, – сказал Огнеяр кметям в сенях. – Больше время не терпит – вон уже жертвы мне притащили, будто я Кощей или Ящер!

– Девок мог бы и оставить! – с шутливой обидой проворчал Утреч, в любую засуху верный себе.

– После дождя опять приведут – любую выберешь, – пообещал Огнеяр. – Да только чтоб жениться!

– Ярило сохрани! – в ужасе воскликнул Утреч. – Вот Кречет на твоей рыжей Лисичке женился, так в лесу застрял навек!

– А ты на чужой каравай рот не разевай – век голодным останешься! – с намеком бросил ему Тополь, и все в сенях засмеялись.

Утреч с охотой ездил гонцом не куда-нибудь, а в Глиногор, и там все засматривался на княжну Даровану. Но, похоже, напрасно – она совсем перестала думать о замужестве и все просила отца отпустить ее пожить на Макошиной горе.

– Далеко ли по воду поедешь? – спросил Тополь у Огнеяра за шумом общего смеха. – Не до Истока Истира?

– Недалеко – где Вешничи живут. Бывали мы там – помнишь?

– Кого с собой возьмешь?

– Никого. Один справлюсь.

– Меня возьми, – тихо попросил Тополь. – Ты-то справишься, да мне самому надо.

Огнеяр хотел ехать один, но в серых глазах названого брата он ясно увидел какую-то затаенную важную мысль. Он мог бы и разглядеть, какую именно, но не стал. Надо так надо.

– Надо – поедем, – согласился Огнеяр. – Давай седлай – у нас трех дней полных нет.

Глава 10

До знакомых мест Огнеяр и Тополь добрались под самый вечер Ярилина дня. Проезжая вдоль Белезени, они везде видели одно и то же – чахлые луга, где скотина едва-едва находила как прокормиться, высохшие поля, покрытые бледными вялыми ростками.

Но едва они оказались в пределах угодий Моховиков, а потом Вешничей, как все по волшебству изменилось: на лугах волновались пышные травы, поля весело зеленели живыми ростками ячменя и пшеницы. И птицы в здешних лесах пели веселее, а Огнеяр чуял вокруг множество всякой дичи.

Даже Тополь легко заметил разницу и тихо удивленно посвистывал, оглядываясь вокруг.

– Чем-то здешние хозяева на диво богаты! – приговаривал он. – То ли гребень Додолы, то ли ключ от Сварожьих колодцев где-то подобрали.

– Берегиня у Вешничей в роду живет, – ответил Огнеяр, вспоминая голубоглазую красавицу, которую видел почти год назад, после Купалы. – А Моховикам она тоже вроде родни. С ней и благоденствие пришло на оба рода.

Говоря это, он постарался отогнать прочь досаду. Все эти долгие месяцы он не мог спокойно думать о Дивнице-Горлинке, не мог ей простить ухода Милавы в Верхнее Небо, хотя сама Горлинка мало в чем была виновата. Она так же не хотела отдавать свои лебединые крылья, как Милава не хотела их принимать. Огнеяр всеми силами пытался изгнать из души досаду – ему предстояло небывалое дело, и идти на него требовалось с чистым сердцем. Он вспоминал Милаву, каждую встречу с ней, каждый ее взгляд и каждое слово. И особенно те, последние, которые она кричала ему зимой на поляне перед Еловиной избушкой: «Вернись, я же люблю тебя!» Ее любовь сейчас была важнее всего. Только любовь, если она сохранила ее в Верхнем Небе, могла помочь им обоим и всей земле дебричей.

Неподалеку от займища Огнеяр и Тополь, привязав в укромном месте коней, разделились: дальше у каждого была своя дорога. От берега реки до их слуха долетали песни, смех, веселые крики. Вешничам и Моховикам не страшна была засуха, не было причин печалиться и тревожиться о будущем. Благосклонность богов пребывала с ними, и они радостно чествовали Ладу и Ярилу, новые женихи приглядывали новых невест. Жизнь человеческого рода шла по установленному богами порядку, а неизбежные горести, болезни и сама смерть были забыты и бессильны в этот велик-день молодости и радости.

Тополь вышел на берег, где на луговине перед березняком горели костры и кружились хороводы. В прозрачной полутьме вертелись стройные девичьи фигуры, от каждой веяло цветами, в каждую вселился дух прекрасной богини Лады. Оглядывая пестрые стайки, Тополь искал одну – Березку. Все эти долгие месяцы он вспоминал о ней. Если бы не пришлось им так поспешно уезжать прошлой осенью от Моховиков, если была бы какая-то возможность помириться с этим родом, то он просил бы ее в жены. Но вместе с Огнеяром Моховики прокляли и всех его кметей, в каждом видели нечисть. А Тополь не мог забыть смелую сероглазую красавицу, ему досадно, почти страшно было думать, что она за это время вышла замуж. Наверно, вышла – такой красавице в девках долго сидеть не дадут. Но все же, может быть… Она говорила, что любит его и будет ждать – может быть, это все же были не пустые слова?

Он обходил один хоровод за другим, его толкали на бегу, звали в круг, девушки со смехом надевали ему на голову душистые потрепанные венки. В сумерках и суете его никто не узнал, да никто и не приглядывался – в эти ночи все окрестные роды смешивались в один. А Березки нигде не было. Все-таки она вышла замуж – теперь ее надо искать не в девичьих, а только в общих хороводах. А зачем там-то искать?

Почти отчаявшись, Тополь решился-таки спросить.

– А где Березка? – окликнул он нескольких девушек, лица которых показались ему смутно знакомы – вроде видел у Моховиков.

– Да где ей быть – дома, дитя нянчит! – откликнулась одна из девушек, не разглядев в темноте, кто спросил.

– Да зачем она тебе? – крикнула другая. – Мы разве хуже? И без приданого! Поди, поди к ней, коли давно ухватом по лбу не получал!

Смеясь, девушки убежали к берегу, а Тополь сел на траву и сжал голову руками. Услышав про дитя, он сперва подумал, что Березка вышла замуж. Но раз она все-таки может пойти на игрища – значит, нет. И при чем был бы ухват по лбу? У бабы муж есть, ей ухват не нужен.

Рывком поднявшись, Тополь пошел к займищу, потом побежал, как олень, стремясь скорее узнать правду. Если так… У него дух захватывало от мысли, что у него, быть может, есть ребенок. Ведь сказала ему вещая женщина с Макошиной горы: в чужом дому он своего добра не знает! Вот оно, его добро!

Ворота займища были раскрыты, двор пуст. Во всех избах было тихо – дома остались только старики да малые дети. Неслышно пройдя по двору, Тополь приблизился к знакомой избе – здесь жила семья Березки. Возле отволоченного окошка он замер и прислушался.

раздавалось из избы тихое размеренное пение, слышалось поскрипывание люльки. Это был голос Березки, немного изменившийся, ставший более глубоким, полным чего-то нового – заботы, печали, любви. Тополь прислонился лбом к жесткому краю венца. Она не уехала в другой род, значит, она не замужем. И ребенок ее – это его ребенок.

Тополь ступил на крыльцо, ступенька тихо скрипнула. Дверь была приоткрыта, он потянул ее и шагнул через порог в избу. Было почти темно, но он ясно увидел знакомый стройный стан в белой рубахе возле колыбели. На плече Березки лежала коса, только без девичьего венца – уже не пристало.

– Кто там? – шепотом спросила она. – Ты, брате? Уже нагулялся? Не топай, медведь.

– Долго же я гулял, – шепотом ответил Тополь, и не потому, что боялся разбудить ребенка, а потому, что перехватило горло. – Да вот пришел наконец. Не забыла?

Березка вскочила на ноги и тихо ахнула, прижала ладонь ко рту. По первому звуку голоса она узнала его, разглядела знакомое в темной фигуре у порога. Все эти полтора года она ждала, что он вернется, не хотела идти замуж, хотя взять ее и с ребенком было немало охотников. Ведь не чей-нибудь ребенок – кметя княжеского, мальчишка крепкий, быстро вырастет, сильным будет. Но Березка не хотела другого мужа, и родня ее не неволила. И девку сохранить, и мальчишку получить – чего лучше? А Березка упрямо ждала, каждый вещий срок гадала о нем, сначала у Еловы, потом у Горлинки, и обе вещие женщины обещали ей – он вернется.

– Это ты? – Березка сначала нерешительно шагнула, а потом метнулась к нему, схватила за плечи, словно не веря. – Ты?

– Я! – Тополь обнял ее, провел рукой по непокрытой голове девушки. – А ты что же думала – я тебя забуду?

– Нет, – горячо шептала Березка, и радость сбывшихся ожиданий бурлила в ней, как река. – Я знала, что ты придешь. У меня сын ведь! Твой сын! Уже скоро год ему! В прошлый липень родился.

– А назвала как?

– Ясень. У Тополя и Березы кому еще быть?

Так Тополь узнал, какое добро он оставил в чужом доме. Он только не знал, что внезапным стремлением увидеть Березку, вытащившим его из Чуробора, он был обязан берегине, взявшей под покровительство роды Вешничей и Моховиков.

Едва дождавшись возвращения Березкиной родни, Тополь расплатился за нее и ребенка серебром и увез их в Чуробор, обзаведясь сразу и женой, и сыном всем на зависть. Он был просто человек, ему не нужно было ни княжны, ни берегини. Еще по дороге Тополь не раз вспомнил Огнеяра и пожалел, что его друг и вожак не может идти такой же простой земной дорогой. Его дорога, пролегшая между Верхним Небом и Подземной Тьмой, была неизмеримо труднее.

Все время сумерек Огнеяр просидел на берегу Белезени, обняв колени и положив рядом с собой туго свернутую Макошину пелену. Он не знал, что эта круглая прибрежная полянка, усыпанная мягким песком и омываемая светлой волной, служит берегиням для их плясок и игр, что на ветвях этой толстой дуплистой ивы они качаются, полощут в воде белые ноги и волнистые длинные косы. Огнеяр ничего не знал и ни о чем сейчас не мог думать. Не в пример прошлым годам, он был оглушен бурными потоками звуков, запахов, иных чувств и ощущений, недоступных людям и потому не имеющих названия в человеческом языке. Его обострившееся чутье Сильного Зверя различало пение растущей травы, движение корней, ток облаков в невидимом небе. Сама Мать-Земля дышала полной грудью в эту теплую ночь, начинающую короткий, но неповторимый по волшебной животворящей силе месяц кресень. И звенели где-то далеко чистые, как роса, голоса дочерей Дажьбога, спустившихся в земной мир, и весь лес, вода, трава, птицы, рыбы, весь живой многообразный мир ликованием встречал прекрасных дочерей Отца Света.

И где-то среди них была она.

Поднявшись, Огнеяр вошел в рощу. Он не знал, где искать ее, но верил, что она вернется в те места, где гуляла когда-то еще простой девушкой, когда глаза ее не видели движения корней в земле и сока под корой берез, но ноги твердо ступали по земле и сердце в ее груди знало земную любовь и земную печаль. Рожденные в Верхнем Небе стремятся к человеческому теплу, а носившие его когда-то в себе не забывают его бесследно.

В роще слышался смех, топот ног по траве, шорох. Огнеяр шел неслышно, как зверь, ни одна веточка не шелестела, коснувшись его плеча, ни один сучок не хрустнул под его мягким сапогом. Сильный Зверь легко слился с живой шепчущей рощей, человеческие глаза не видели его, а он видел всю рощу насквозь. Но он не обращал внимания на парней и девушек, особенно красивых в эту светлую теплую ночь. Особый легкий запах берегинь тревожил его ноздри; одна или две пробежали здесь, оставив сладкий запах цветов Верхнего Неба. Как волк за косулей, Огнеяр пошел по следу.

Вот белая прозрачная фигурка девушки мелькнула меж стволов; человеческий взгляд не различил бы ее среди берез, но Огнеяр увидел. Девушка тоже заметила его и задержалась, прижавшись к березе, каждое мгновение готовая слиться с ней, спрятаться в ствол.

– Ах, какая красавица! – нарочно громко сказал Огнеяр, надеясь подманить ее. – Никогда такой не видел.

– Где же тебе было увидеть? – Довольная похвалой девушка оторвалась от березы и легко, не приминая травы, шагнула к нему. – Только раз в год я здесь бываю. Хочешь, попляши со мной! Я тебе венок подарю.

Темнота не служила препятствием для его волчьих глаз, Огнеяр жадно разглядывал берегиню. Ее высокое белое чело украшал венок из земляничных звездочек, щеки ее были румяны, как спелые ягоды, сладкий душистый запах разливался вокруг. Земляничница! Волки тоже при случае охотно едят землянику, Огнеяра потянуло к прекрасной Душе Ягод, но он сдержался. Ведь он искал не ее.

– Где же сестры твои, красавица ягодка? – спросил он, осторожно отступая. Он не хотел, чтобы берегиня раньше времени учуяла его слишком горячий дух.

– Здесь мои сестры, все восемь, – весело ответила берегиня, следуя за ним. Это был первый человек, встреченный ею в этом году, она рада была ему, ей хотелось поплясать, порезвиться, подышать живым человеческим теплом. Ни один парень не устоял бы перед ее светлой красотой, блеском зеленых глаз, сладким запахом ягод. А говорить ему можно что угодно – к утру он забудет все до последнего слова. – Одни в роще, иные на берегу. Нам нынче радость – сколько нам даров принесли, пирогов, рубах нарядных!

– А нет ли у тебя сестры, чтобы березовые листочки в волосах носила? – тяжело дыша от волнения, спросил Огнеяр.

– Березница, – ответила берегиня и вдруг обеими руками вцепилась в ствол тонкой березы. – А ты кто такой? – встревоженно вскрикнула она.

Слишком сильным жаром повеяло на нее от этого парня, он был совсем не такой, какими бывают простые люди. Звериный запах коснулся ее чутья, и Земляничница с испуганным вскриком, даже не поняв, в чем же дело, мигом слилась с белой березовой корой, спряталась и пропала.

– Березница, – повторил Огнеяр.

Это ее новое имя. Но где же ее найти?

Быстро принюхавшись, он легко нашел след Земляничницы и пошел по нему. Запах спелой земляники, нести который в эту пору могла только сама Душа Ягод, стал пересекаться другими запахами – здесь проходили и другие ее сестры. Как же может пахнуть Березница?

Обхватив ладонями березовый ствол, Огнеяр прижался лбом к коре, закрыл глаза, пытаясь вспомнить, представить сладость березового сока, нежность клейких, едва распустившихся березовых листочков, радостное чувство каждого, кто их видит, потому что в них – сама Весна. Нежностью, чистой любовью пахнет Березница. Серо-голубые глаза Милавы засияли перед ним и потянули за собой. Огнеяр пошел дальше.

Цветочный запах привел его к Святоозеру. Еще из-за дубов он расслышал веселый плеск и радостные крики звонких голосов. Огнеяр собрал все свои многообразные силы, постарался спрятать поглубже и зверя, и бога, и человека, он шел по самой грани Надвечного Мира и земного, тонкой, как острие ножа, как вершина пламенного язычка. В этот миг его не было ни в каком из этих миров, никто не мог его учуять.

Невидимо встав под дубом на берегу Святоозера, Огнеяр увидел купающихся берегинь. Одна, две, три, пять дочерей Дажьбога плескались серебристой водой, сотканной из самого лунного света, смеялись, радуясь возвращению в земной мир. Сдерживая дрожь, Огнеяр рассматривал их, вглядывался в прекрасные светлые лица. Он понимал, что облик Милавы изменился, но надеялся узнать ее. Какая же она теперь? Не эта, с плутовскими зелеными глазами, и не та, высокая, с темными толстыми косами. Здесь не было берегини с березовыми листочками в волосах.

Осторожно, пока дочери Дажьбога его не заметили, Огнеяр отошел от озера и перевел дух. Короткая ночь кончалась, до рассвета оставалось немного, а он даже не увидел ее. Где же ее искать? Он видел шесть сестер, где-то должны быть еще три. Не в роще, не на Святоозере, так где же? Милава, отзовись!

И ему сам собой вспомнился промозглый осенний день, продуваемый холодными ветрами берег Белезени, тот чистый родничок, бьющий из высокого берега почти прямо в воду, крохотная полянка, где Милава утром той злосчастной свадьбы брала воду для умывания невесты, где они увидели след Князя Волков, где Милава спросила, правда ли он оборотень. Огнеяр и сам уже вспоминал это место, сам хотел увидеть его. Если Милава сохранила хоть что-то из прежней памяти, хоть что-то из своей земной любви, то она в первую же ночь придет туда!

И Огнеяр побежал со всех ног, ни от кого больше не скрываясь, торопясь только успеть туда до рассвета, пока берегини не улетают лебедями. Небо еще было темным, но Сильный Зверь знал, что заря близка.

Еще не видя за изгибами берега того родничка, он почуял близость берегини. Огнеяр замедлил бег, пошел шагом, крадучись, отчаянно боясь спугнуть ее. Поглядев на Земляничницу и ее сестер, он лучше стал понимать суть берегини – легкого, беспечального существа, не привязанного ни к кому и ни к чему, без памяти, без самого понятия о прошлом и будущем. Он не мог поверить, что Милава стала совсем такой же, но, конечно, она сильно изменилась. Огнеяру и хотелось поскорее увидеть ее, но он сдерживал шаг, боясь того, что увидит. Пока Милава жила хотя бы в его памяти, ему было легче. Но если любовь ее умерла, как ему жить дальше, на что надеяться?

Сдерживая дыхание, чтобы издалека не опалить нежную дочь Дажьбога горячим дыханием Сильного Зверя, Огнеяр осторожно приближался. Подойдя к краю ложбинки родника, он взглянул вниз.

Она была там. Стройная полупрозрачная фигурка девушки с распущенными волосами до самой земли, украшенными венком из свежих березовых ветвей, сидела на большом камне над родничком и смотрела в воду. Вот она опустила белую руку, зачерпнула горстью воды, медленно вылила обратно, любуясь блеском капель, стекающих с ее тонких пальцев, как драгоценными самоцветами. Снова зачерпнув воды, берегиня бросила ее вверх. Вода не упала назад, а растаяла в вышине легким облачком, и тут же Огнеяр ощутил вокруг себя свежее дыхание выпадающей росы. И это снова напомнило ему, что утро близко.

Лицо девушки было хорошо видно ему, и он не сомневался – это она, раньше носившая имя Милавы. Ее лицо было почти прежним, только казалось строже и неизмеримо красивее, белая кожа светилась, глаза блестели небесной голубизной. Огнеяр не мог отвести от нее глаз, забыл обо всем, он был околдован ее красотой. Казалось, она исчезнет, и вместе с ней исчезнет свет и воздух, нельзя будет жить.

Огнеяр стал осторожно спускаться в ложбину.

Берегиня сразу заметила его и мигом взлетела на камень. Теперь она напоминала белую лебедь, готовую улететь, и Огнеяру хотелось сейчас же броситься к ней, схватить, удержать.

– Кто ты? – испуганно вскрикнула берегиня, и Огнеяр вздрогнул – это был голос Милавы, только он стал звонче, глубже, как все, на что упадет отсвет Верхнего Неба. – Кто здесь? Зачем ты пришел?

– Я пришел за тобой, – ответил Огнеяр.

Берегиня затрепетала, как облачко тумана, и он поспешно остановился, не доходя до камня трех шагов.

– Кто ты? – опять спросила берегиня, глядя на него.

Огнеяр встретил ее взгляд, чистый и ясный, без тепла и памяти, и словно сама Оборотнева Смерть ударила его в сердце. Она не узнавала его.

– Я – Огнеяр, – заговорил он в безумной надежде, что она хоть что-то вспомнит. – Серебряный Волк. Ты знаешь меня… Я любил тебя, а ты любила меня. Неужели ты меня не помнишь?

Берегиня недоуменно покачала головой.

– Меня любят многие, все, кто любовался березой, деревом тысячи глаз, – мягким нежным голосом ответила она, проводя рукой по своим волосам.

В волнистые светлые пряди были вплетены длинные тонкие березовые веточки, покрытые листвой, они смотрелись так живо, что Огнеяр догадался – они не вплетены, они там растут. Ведь она теперь – Душа Березы.

Но не могла же ее человеческая душа исчезнуть безвозвратно! Она отдала Горлинке только дух, жизнеогонь, а с душой своей расстаются лишь в настоящей смерти. Жизнеогонь возвращается в огненный сосуд самого Сварога, чтобы потом дать тепло и дыхание новому человеку, а душа вечно живет в Сварожьих Садах среди предков и потомков.

– Ты помнишь меня? – настойчиво спрашивал Огнеяр, пытаясь отыскать в ее глазах хоть отблеск прежнего тепла.

Она смотрела на него с добротой и лаской, но ее чувства были отстраненными, не предназначенными именно ему. Так ласкова всякая береза к тому, кто отдыхает в тени ее ветвей.

– Нет. – Почти с сожалением берегиня покачала головой, зеленые листочки мягко затрепетали в ее волосах, словно под ветерком. – Я не знаю тебя. Ты такой черный, как будто тебя опалила страшная Подземная Тьма. От тебя пахнет зверем. Ты Сильный Зверь, да? Иначе ты не мог бы говорить со мной. Я не могла тебя любить.

– Зачем же ты пришла сюда, на этот родник, когда все твои сестры в роще, на Святоозере? – Огнеяр незаметно сделал шаг к ней.

Ее равнодушие приводило его в отчаяние, но он не сдавался. Она не виновата, что все забыла. Недаром он сам – сын бога. Если есть на свете силы, способные разбудить человеческую память в душе берегини, то он найдет их в себе.

– Не знаю, – с нежной грустью ответила берегиня, склоняя голову к плечу. – Что-то тянуло меня сюда, и не хочется уходить, хотя близок рассвет. Здесь хорошо… только вот здесь что-то… – Берегиня прижала белую руку к груди, там, где у людей сердце. – Я не знаю, раньше я не знала такого. Там, у отца, была радость, а здесь что-то другое, как будто во мне поселилась осень.

Берегини не знают грусти и боли. Все, что плохо, кажется им осенью. А Огнеяр снова шагнул ближе, в нем вспыхнула надежда – она забыла не все!

– Эта осень – и есть твоя любовь! – горячо воскликнул он. – Милава, да вспомни же меня!

– Что? – вскрикнула берегиня, вскинув на него взгляд. Сноп голубого света ударил из ее глаз, но тут же она закрыла лицо руками, а когда отняла их, на глазах ее блестели слезы, как капли росы. – Что ты сказал? Зачем ты так сказал? Это имя? Милава, – с дрожью в нежном голосе выговорила она, словно это было заклинание, способное и спасти, и погубить ее.

– Это твое имя! – крикнул Огнеяр, чувствуя, что наконец нашел средство разбудить ее память и сердце. – Это твое имя, ты носила его. Милава!

– Ах! – Берегиня взмахнула руками, как крыльями, снова прижала ладони к глазам.

Слезы текли по ее прекрасному лицу дождем, грудь вздымалась – она была взволнована, как река в половодье. Никто никогда не видел берегинь в волнении – они не умеют волноваться. Но слова Огнеяра, названное имя пробудили в ней память о девушке, которой она была, в ней что-то раздваивалось, она сама не понимала, что с ней делается. Это что-то несло ей и радость, и страх, весна и осень вихрем кружили ее, одна половина ее рвалась улететь скорее прочь от этого Сильного Зверя, а вторая стремилась к нему. Этот огонь, которым он был наполнен, и страшил, и притягивал ее.

– Милава! – Огнеяр шагнул к ней, протягивая руки, берегиня трепетала всем телом, как березка на ветру, но не бежала от него. – Вспомни же меня! Мы были с тобой вместе у этого родника. Я – Огнеяр!

– Огнеяр! – повторила берегиня, как будто ей не хватало воздуха, а потом пронзительно вскрикнула.

Так могла бы кричать березка,над которой занесен топор, если бы боги дали ей голос. Она вспомнила! Огнеяр – Милава! Она увидела и его, и себя, какой она была раньше, ощутила горячее биение в груди – любовь ее не умерла, она только заснула, а он сумел разбудить ее.

Огнеяр подхватил ее на руки и снял с камня, поставил на землю рядом с собой. Берегиня дрожала и хотела отстраниться от него, как Снежная Дева от Ярилы, жар которого растопит и погубит ее. Огнеяр и сам был потрясен прикосновением к ней: в руках его было легчайшее, почти невесомое тело, казалось, сведи руки покрепче – и они встретятся, пройдя через нее. Она была прохладной, как вода летней реки, нежной, как березовый листок. И ее голубые глаза смотрели на него с безумием пробудившейся памяти – памяти человека в теле берегини. Два мира разрывали ее пополам, ей было жутко, она сама себя не понимала.

– Пусти меня! – дрожа, умоляла берегиня, а сама все смотрела в его темные глаза, горящие пламенем, словно не могла от них оторваться. – Не надо!

– Не бойся меня! – убеждал Огнеяр, желая обнять ее и держать покрепче, но боясь, что она и правда растает от этого.

Уж слишком они были разные, сын Подземной Тьмы и дочь Верхнего Неба. Но ведь оба они несли в себе человеческое, оба стояли на земле, на берегу реки, жизнетворящие стихии Земли и Воды дали им встретиться в первую ночь волшебного месяца кресеня.

– Нельзя, – с дрожью отвечала берегиня, не понимая его слов.

Подняв белую руку, она легко коснулась лица Огнеяра и тут же отдернула руку, словно обожглась. Он был слишком горяч для нее.

– Мне пора! – Берегиня оглядела небо, и на лице ее вдруг отразилось страдание. – Отец зовет меня! Мои сестры летят к нему!

Красная заря разливалась по небу, как пожар, от реки повеяло свежим утренним ветром, откуда-то издалека долетел пронзительный лебединый крик. И тут Огнеяр вспомнил о пелене Макоши.

– Посмотри, что я принес тебе, – сказал он и развернул пелену.

Берегиня опустила глаза, стала разглядывать тонкое белое полотно, искусно расшитое красными узорами. Вот Великая Мать подняла руки к Небу, взывая о дожде, вот опустила их к Земле, награждая ее животворящей силой. Берегиня пробежала пальцами по узорам вышивки – пелена непонятно завораживала ее, от нее трудно было отвести взгляд.

А Огнеяр развернул пелену пошире и набросил ее на плечи берегини. Она ахнула, вздрогнула, а Огнеяр мгновенно завернул ее всю в дар Богини-Матери и крепко обнял через пелену, стремясь передать ей часть своего огня, которого ему досталось слишком много. Больше, чем нужно одному человеку. Столько, что хватит на двоих.

Берегиня задрожала и забилась в его объятиях, вскрикнула, хотела вырваться, но горячие потоки огня уже охватили ее со всех сторон; они не жгли, а согревали, сразу во всем теле ее появилась какая-то новая жизнь, она ощутила быстрое движение крови, биение сердца, и снова закричала, потрясенная разом вспыхнувшими воспоминаниями. Это все когда-то было с ней, она была человеком, она носила в себе этот волшебный огонь.

С криком ужаса и мольбы она сама прижалась к Огнеяру, обхватила его плечи, насколько позволяла опутавшая ее пелена, словно искала у него защиты, просила удержать ее, не пустить снова в Верхнее Небо. Она не хотела возвращаться туда, вспомнив наконец-то все, что пережила когда-то на земле, осознав, кем она была и кем стала, и кто он, этот Сильный Зверь, кем он был для нее. Прежняя Милава проснулась, она больше не хотела быть берегиней.

И с восторгом она ощутила, что горячее тепло охватило все ее тело, что ноги прочно встали на землю, как когда-то давно, что в руках ее появилась сила и жар Огнеяра уже не отталкивает, а притягивает ее. Пелена Макоши, вышедшая из рук самой Великой Матери, вобравшая в себя огромную силу всех женщин-матерей, помогла ей удержаться на груди Всеобщей Матери Земли, могучий жизнеогонь Велесова сына влил тепло в ее невесомое тело. Никто другой на всем свете не смог бы этого сделать. Только он, сын Подземного Пламени, в котором жизнеогня хватало на двоих. Только он мог удержать на земле берегиню, дать ей тепло, но и сам не утратить его.

Вокруг посветлело, в земной мир пришло утро. Огнеяр ощущал в своих объятиях живое теплое тело девушки, не то что он недавно снял с камня. Это уже не была берегиня, это был человек с горячей кровью, он ощущал возле своей груди живое биение ее сердца. Весь мир изменился, ему казалось, что он не на земле уже, а попал в сам Надвечный Мир – только там может быть так чарующе ясен небосклон, так говорлива и весела река, так ярки и душисты травы. Такое счастье, какое наполняло его сейчас, возможно только в Надвечном Мире. Ему ли этого не знать?

Девушка медленно подняла голову, Огнеяр тут же склонился и заглянул ей в глаза. Он встретил живой человеческий взгляд, потрясенный, со слезами на ресницах. И лицо, поднятое к нему, было лицом Милавы. Она стала почти такой же, какой была раньше, но на ней сохранился отсвет красоты Верхнего Неба. Прежняя родня сказала бы, что она похорошела на диво, но Огнеяр этого не заметил. Ему казалось, что она была такой всегда.

– Милава! – шепотом позвал он и улыбнулся, не в силах сдержать переполнявшее его счастье. – Теперь-то ты меня вспомнила?

– Я никогда тебя не забывала, – ответила она, и слезы человеческого волнения и счастья потекли по нежным щекам названой дочери Дажьбога. – Я всегда о тебе помнила. Только во мне все спало. Я сама не знала, зачем я сюда пришла. Я забыла, как это – быть человеком. Там, – она коротко кивнула вверх, – не нужно любви, там ее нет. Пресветлый Дажьбог любит всех, кому дарит свой свет, но сердца там нет. Я думала, что всегда была берегиней. Там нет времени, всегда – это всегда. Если бы не ты – я бы не вспомнила никогда, всю вечность. Как же ты сюда попал?

– Я за тобой пришел. Я искал тебя. Я не мог без тебя быть человеком. Ты одна могла полюбить оборотня. Ты вспомнила, что ты меня любила?

– Вспомнила? – Милава улыбнулась, высвободила руку из-под пелены и ласково провела по его лицу. – Я не забывала. Я люблю тебя, как раньше. Даже больше. Теперь я лучше тебя понимаю, Сильный Зверь. Теперь я тоже видела Надвечный Мир.

Они сели на тот самый камень, держась за руки; Огнеяр не хотел ее выпустить, словно боялся, что она все-таки улетит. Но теперь она не могла улететь. Глядя в ее сияющие любовью и счастьем глаза, Огнеяр знал, что она и не хочет улетать. Теперь никто не сможет разлучить их, соединенных самим Надвечным Миром. И себя самого Огнеяр ощущал другим. Избыток огня, мешавший ему дышать, покинул его, он отдал его Милаве. И больше он не был один. Они сидели рядом, светлый день и темная ночь, и вместе они составили новый мир.

– Ты знаешь, я ведь теперь князь, – говорил Огнеяр, но все княжества на свете сейчас казались пустым звуком.

– Я знаю. – Милава улыбалась, глядя на него. – Я почему-то знаю. Я не все потеряла из того, что раньше могла.

– У нас засуха – ты тоже знаешь? Мои чуроборцы думают, что я виноват. Как бы у твоего названого отца дождя бы выпросить?

– Да будет тебе дождь! – С улыбкой Милава отмахнулась, словно он попросил что-то совсем незначительное. – В Сварожьих Ключах воды много, всей земле хватит. А Исток Истира Вела зачаровала. Она на тебя зла. Ты все не то делаешь, что ей хочется. Она хочет, чтобы ты зверем был, а ты все в люди тянешься.

– Да какой из меня человек! – Огнеяр тоже отмахнулся, как от безделицы, это было даже забавно. Теперь они были вместе, и уже навсегда – а какой из миров свел их, было не важно. – Ты посмотри на нас – ну, какие мы люди? Я – зверь лесной с шерстью на спине, волк волком!

– А я? – Милава засмеялась, встряхнула волосами, в которых остались живые березовые веточки.

– Ты – береза, дерево тысячи глаз! – сказал Огнеяр, любуясь ею. – И я люблю тебя.

– А может, мы и не так далеко от людей ушли, – подумав, сказала Милава. – Ведь в каждом человеке что-то от бога, что-то от зверя. Каждый тем и будет, кем хочет быть. Только на нас с тобой это лучше видно.

Она посмотрела в лицо Огнеяру, словно никак не могла насмотреться, и добавила, не очень к месту, но от души:

– Ты самый лучший волк на свете, и я люблю тебя!

Через несколько дней после Ярилина велика-дня князь Огнеяр, как и обещал, вернулся в Чуробор. На его коне перед седлом сидела юная девушка изумительной красоты; жители посада и детинца, все знавшие о его прощальном обещании, толпами высыпали навстречу, и от самых ворот Чуробора Похвист шел по узкой дорожке между двух рядов толпы.

У самых ворот Огнеяр сошел с коня, взял его под уздцы и так повел в город – словно бы эта девушка с честью въезжает в дебрическую столицу, а он только провожает ее. Народ гудел; каждый лишь мельком замечал князя, и тут же все взгляды устремлялись к девушке. Раз коснувшись ее, человеческий взор уже не мог оторваться, притянутый неведомой неодолимой силой. Девушка была легка и стройна, ее светло-русые волосы спускались густыми, мягко блестящими волнами и почти окутывали всю ее фигуру, так что тонкое полотно вышитой рубахи едва было видно из-под них. Над челом ее сиял свежей зеленью венок из березовых ветвей, тонкие ветви с листочками вплетены были в густые пряди и держались так естественно, словно росли там. Но самым удивительным было ее лицо, настолько прекрасное, что казалось, свет небес разливается над ее челом; ясная голубизна Верхнего Неба сияла в ее очах, изливавших свет и благоденствие на каждого, кого касался. С ней в Чуробор вошла сама Весна, радость и доброта разливались по пыльным утоптанным улицам посада. Никто еще не знал, кто она такая, но каждый неосознанно понимал, что с нею в Чуробор вошло чудо. И привез ее оборотень, князь Огнеяр, от которого никто не ждал ничего подобного.

Огнеяр привез ее к площадке княжеского святилища, подвел коня к вечевой степени,^[165] снял девушку с коня и за руку вывел ее на возвышение, откуда ее было видно всем. Все широкое торжище было полно народом. При виде этого моря голов Огнеяру на миг вспомнился тот день месяца сечена, когда вся эта толпа с жадным нетерпением ждала его смерти. Воспоминание вспыхнуло и пропало, сгорело, казалось, навек. Это в прошлом. Сейчас в его сердце не было места старым обидам.

Встав на вечевой степени рядом с девушкой, Огнеяр сверху окинул взглядом толпу и быстро отыскал самого старого из посадских старейшин. Двое рослых правнуков почти на руках притащили старика на торжище и теперь пробивали ему дорогу поближе к вечевой степени. Маленькая девчонка позади тащила вишневый посох.

– Дайте дорогу Понегу, пусть он выйдет сюда! – крикнул Огнеяр.

Толпа зашевелилась, сотни голов завертелись, отыскивая старика, люди подались в стороны, освобождая проход. Правнуки вынесли Понега к самой вечевой степени, Огнеяр знаком пригласил старика подняться к нему. Ни старый Понег, ни прочие чуроборцы не узнавали в этот миг своего князя. Чуроборского оборотня как будто подменили. Куда-то подевалась его обычная угрюмая замкнутость, исчезла тьма из глаз, сгорела красная искра. На лице его было веселое человеческое оживление, в темных глазах блестела усмешка, словно он приготовил что-то удивительное. Он стал совсем другим.

– Я рад тебя видеть, почтенный старейшина! – заговорил Огнеяр, когда старик поднялся к нему.

Торжище молчало, слушая их, разглядывая девушку. Она стояла подле Огнеяра и улыбалась, и ее улыбка наполняла сердца непонятной радостью.

– Мы рады видеть тебя, князь Огнеяр, невредимым вернувшимся к родному очагу! – по обычаю, ответил Понег, невольно вложив в эти слова приветствия настоящий смысл, гораздо больший, чем смог бы еще неделю назад. – Удачен ли был твой путь?

– Мой путь был удачен, благодарю тебя. Ответь мне, старейшина, – о чем ты просил меня шесть дней назад?

– Мы с людьми пришли просить тебя о дожде, князь, – ответил старик, видя непонятную усмешку в глазах оборотня.

Светлые боги, да оборотень ли он? Старик сам теперь с трудом мог поверить, что этот самый человек когда-то на его глазах превращался в волка.

– И что я ответил тебе и людям? – продолжал допрашивать князь, как будто память внезапно отказала ему.

– Ты обещал просить о помощи берегинь, – вымолвил старик и вдруг осекся, перевел взгляд на девушку.

И вся площадь ахнула единой грудью: едва старик произнес это слово, как все поняли, кто же эта светлая дева. Это берегиня!

– Я обещал дать вам дождь, – подхватил Огнеяр. – И над землями дебричей будет дождь. Попросите об этом дочь Дажьбога.

Старик повернулся к девушке, стал рассматривать ее подслеповатыми глазами. Он плохо видел, но ощущал исходившее от нее тепло и сияние. Если Чуробор и дебричей могло спасти от голодного года только чудо – то оно пришло.

– Я слаб глазами, я плохо вижу тебя, – заговорил старик, не зная, как разговаривать с ней, как к ней обратиться. – Но если в тебе есть сила помочь нам – прошу тебя, помоги! Я стар, мне немного нужно, но помоги женщинам и детям дебричей! Если на поля не прольется дождь, дебричи не соберут хлеба, не поедут на торги, и наш посадский люд тоже будет голодать.

– Боги добры, они не допустят дебричей до беды, – ласково ответила девушка, и голос ее зачаровывал, хотелось слушать ее без конца. – Я прошу Отца Ветров принести нам туч! – произнесла она, подняв лицо и руки к небу. – Я прошу Отца Мира отворить Небесные Ключи! Пусть прольется небо дождем – Мать-Земля так долго ждала его!

Вслед за ней все подняли головы к небу. И порыв ветра вдруг пролетел над торжищем, зашевелил волосы, дернул шапки, и в ветре этом был свежий, волнующий запах близкой грозы. Изумленный крик сотен голосов пролетел над торжищем, и словно отголосье, ему ответил где-то далеко слабый раскат грома.

– Отец Молний идет к нам! – радостно вскрикнула девушка. – Он идет к нам! Дайте мне воды!

От большого колодца в углу торжища, где воды оставалось на пару локтей на самом дне, из рук в руки стали передавать большую деревянную бадью, окованную черными железными полосами, с оторванной цепью.

Князь Огнеяр сам склонился с вечевой степени, без усилия взял тяжеленную бадью, до краев полную воды, и поставил перед девушкой.

Она зачерпнула обеими горстями воды, шепнула над ней что-то и бросила вверх.

Вода разлетелась радугой, мигом вспыхнула всеми семью цветами, торжище восхищенно ахнуло. Девушка зачерпнула еще воды и опять бросила в небо.

Рассеявшись сияющими брызгами, сотни, тысячи капель стали падать на толпу. Они все падали и падали, в ладонях никогда не поместилось бы столько воды. И тут все увидели, что темные дождевые облака уже затянули небо и идет дождь. Самый настоящий, свежий, обильный дождь, каждая капля которого в месяц кресень дороже серебряной монеты, потому что несет жизнь полям, хлебам, всему человеческому роду.

Крики изумления на торгу сменились криками радости. Дрожащей рукой утирая воду с лица, словно не веря себе, старый Понег повернулся к девушке.

– Я давно живу, но я не видел такого, – заговорил он, протягивая к ней руку в промокшем рукаве. – Скажи, кто ты? Ты и правда дочь Дажьбога!

– Она жила в Верхнем Небе, но теперь она будет жить среди нас, – вместо девушки ответил Огнеяр и взял ее за руку. – Это моя жена, а ваша княгиня. Ее имя – Милава, и она принесет милость богов на наше племя.

– Княгиня! Наша княгиня! – возбужденно и радостно загудело торжище.

Она останется с ними навсегда и всегда поможет в любой беде, как с этим дождем!

– Да славен будет вечно князь Огнеяр! – первым заорал один из правнуков старого Понега. И все торжище завопило под струями дождя:

– Да славен будет князь Огнеяр!

Откидывая с глаз мокрые черные волосы, Огнеяр прижал к груди руку Милавы. Стоять над толпой чуроборцев и слушать славу себе было очень приятно – особенно ему, помнившему, как его гнали прочь. Но разве он перестал быть оборотнем? Ничуть нет, полоса серой шерсти по-прежнему выбегала из-под его волос на шее и тянулась вниз по хребту до пояса. Но сейчас об этом никто не думал. Его признали князем, давшим народу благоденствие, теперь его будут благословлять и за то, что он оборотень, знающий язык Надвечного Мира. Он добыл в жены берегиню – разве кто-нибудь другой из говорлинских князей, хоть сам надменный орьевский Грозномир, способен на такое?

Милава повернулась к нему, и Огнеяр забыл обо всех на свете князьях и княжествах, о шумящей толпе, даже о проливном дожде, извергавшемся потоками с щедрого Неба. Глядя в сияющие глаза берегини, Огнеяр видел прежнюю Милаву – девушку, которая полюбила его таким, каким он был, и своей любовью помогла ему найти самого себя между двумя мирами.

За несколько дней до Купалы в Чуробор прибыли гости. К князю дебричей пожаловал глиногорский князь Скородум со своей дружиной. Князь Огнеяр встречал его, стоя на крыльце терема со своей женой и с матерью. Еще не сойдя с коня, Скородум застыл, не зная, на кого смотреть. Молодая княгиня поражала красотой, ее волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, но не покрыты, как пристало замужней женщине. Вместо драгоценного венца их украшал легкий венок из свежих березовых ветвей, тонкие листочки трепетали, как на молодой березке под легким летним ветерком.

Но Скородум, окинув ее изумленным взглядом, посмотрел на Добровзору и долго не мог оторвать глаз. Раскрасневшаяся от волнения, глубоко дышащая княгиня смотрела на него во все глаза, пытаясь увидеть в этом немолодом, полысевшем и поседевшем человеке того кудрявого красавца, которому обещала свою руку более двадцати лет назад. И – узнавала. Исчезли кудри, пропал румянец щек, на высоком лбу прорезались морщины – но почти тот же оставался взгляд умных, дружелюбных, немного насмешливых глаз. За ум и дружелюбие она полюбила его когда-то, и этим качествам время, сожравшее кудри и румянец, не причинило никакого вреда.

– Отец, сойди с коня уже! – предложил Огнеяр, пряча усмешку. – Не позорь меня, а то скажут, что я гостя принять не умею, на дворе держу.

– Я войду, конечно… – пробормотал Скородум и даже засуетился слегка, словно торопился скорее покинуть седло, но забыл, как это делается. – Я… Я, кажется, немного провалился…

– Куда провалился?

– Во время.

Девушки подали княгине Добровзоре кубок медовухи, и она держала его, ожидая, когда гость поднимется на крыльцо. Ее руки слегка дрожали, но глаза сияли, а на лице было такое странное выражение, будто ей хочется и плакать и смеяться сразу. Даже тогда, двадцать с лишним лет назад, когда он, тогда еще глиногорский княжич, приезжал сюда впервые, она не испытывала такого волнения. О чем волноваться теперь, когда вся вода двадцать раз утекла, когда уже пора думать о внуках… Но вот чудеса – ее сердце билось так же гулко и звонко, словно двадцати годов не было и ей снова шестнадцать, словно вся ее любовь еще лежит нерастраченной и переполняет душу, грозит разорвать берега, как река в половодье, если не дать ей выхода…

– Ты опять меня надул. – Скородум мельком глянул на Огнеяра. – Обещал, что меня встретит твоя мать, а вместо нее подсовываешь свою младшую сестренку. Думаешь, я такой глупый и слепой, что ничего не замечу?

Княгиня Добровзора засмеялась и протянула ему кубок.

– Неужели ты совсем забыл меня, князь Скородум, что не узнаешь? – спросила она. В глазах ее блестели слезы, отчего глаза сияли еще ярче.

– Я вообще не понимаю, на каком я свете, – признался Скородум и дернул себя за длинный седой ус. – Мне кажется, я ненароком заехал в те времена, когда сам был таким же молодым, как… как вот этот проходимец, который уверял, что он твой сын, – глиногорский князь опять кивнул на Огнеяра. – Как будто я не понимаю, что у такой молодой женщины не может быть такого взрослого сына!

– Это все она. – Княгиня улыбнулась и показала на молодую женщину, стоявшую рядом с Огнеяром, стройную, как березка, с зеленым венком на солнечных волосах. – Возле нее все оживает и расцветает, и старый пень покрывается свежими побегами…

– Где же вы взяли такое чудо?

– Мы тебе расскажем. Но, может быть, все же пройдем в палаты? – предложила княгиня, окидывая взглядом толпу глиногорских бояр и кметей во дворе, которые все уже сошли с седел и теперь были бы не прочь отдохнуть.

Весь вечер и половину ночи гридница гудела. Кроме гостей, сюда набились все чуроборские бояре и старейшины, да и прочий люд, которого не звали, все норовил найти хоть крошечное местечко или на худой конец ухо просунуть в окошко и послушать, о чем будут говорить! Огнеяр рассказывал Скородуму о своих поисках Милавы, но, как ни был увлекателен этот рассказ, глиногорский князь все время смотрел на Добровзору, и даже известие, что рядом сидит самая настоящая берегиня, не могло оторвать его от этого занятия.

– А почему ты не привез твою дочь? – расспрашивал его Огнеяр. – Я уже могу вернуть ей Макошину пелену. Мне она больше не нужна, а Дароване, наверное, приятно будет узнать, что она так пригодилась.

– Моя дочь уехала на Макошину гору. Ей теперь надо немного прийти в себя после всего этого… Да, когда-то я подумывал было выдать ее за тебя, – со вздохом признался Скородум. – Но Великая Мать лучше нас знает, кому что нужно. Не сомневаюсь, что со временем она пошлет моей дочери подходящего жениха и у нас все будет хорошо.

– Видит Великая Мать, я очень хочу, чтобы в ваш род пришло то же счастье, что и в наш, – от души сказал Огнеяр. – Вот увидишь – моя жена всем приносит счастье, кто хотя бы увидит ее!

И он сжал руку Милавы, гордясь своей небесной лебедью и едва веря, что сумел вырвать у гордого Надвечного Мира такое сокровище.

– Не сомневаюсь! – Скородум дружески кивнул Милаве. – Как тут говорят, от ее взгляда, как под животворящим взглядом самой богини Лели, даже старый пень покрывается зелеными побегами… А поскольку самый старый пень здесь – это я… Короче, юный друг мой, а что бы ты сказал, если бы я теперь вдруг взял бы и посватался к твоей матери?

– Я сказал бы… – улыбнувшись, Огнеяр посмотрел на Добровзору, которая опустила глаза и даже прижала ладони к щекам, чтобы скрыть смущенный и радостный, совсем девичий румянец, – я сказал бы, что ничуть не удивлюсь, если у меня через годик все-таки появятся братья!

Вскоре княгиня Добровзора покинула Чуробор, чтобы поселиться отныне в Глиногоре. Огнеяр, конечно, скучал по матери и отчиму и старался почаще навещать их, но с обязанностями князя неплохо справлялся и сам. Прежняя беспечность осталась далеко позади. И теперь он, сын мудрого Велеса, очень хорошо понимал: все пережитое было лишь первым шагом на пути судьбы. Его предназначение не исполнено, оно ждет своего срока и когда-нибудь позовет. И Огнеяр, оборотень, наделенный человеческим разумом и звериной чуткостью, внимательно прислушивался к голосам Надвечного Мира, чтобы не пропустить свой час…

Май – Июль 1996.

Москва

Послесловие автора Об именах и некоторых сопутствующих обстоятельствах

Среди первых откликов на мои романы встречался вопрос: откуда взяты славянские имена героев?

А откуда их можно было взять?

Давным-давно я начинала один из своих первых исторических романов и как-то раз пожаловалась сестре, что не могу придумать подходящего имени для главной героини. Разговор услышала наша бабушка и внесла предложение: «А чего ты мучаешься? Назови ее Маша, Даша». – «Но это было тысячу лет назад, – сказала я. – Тогда не было Маш и Даш». – «Быть не может! – бабушка мне не поверила. – Маша и Даша были всегда!»

В самом деле: имена из сказок про сестрицу Аленушку, братца Иванушку или Василису Премудрую настолько слиты в нашем сознании с «родной стариной», что воспринимаются как нечто исконное, коренное. Не только моя бабушка, но и многие известные писатели не могут взять в толк, что когда-то очень давно, до принятия Русью христианства и укоренения его в народном сознании, наши предки этих имен не знали. И действуют под пером романистов в IX или X веке славянские девушки по имени Настя и Алена, мужчины Марко и Микула; Кузьма, Прохор, Мирон и прочие «старинные» имена спасают многих авторов, которым надо как-то называть героев! До смешного доходило: одна древнерусская княжна, жившая даже раньше Аскольда и Дира, якобы носила имя Равула, которое, конечно, очень красиво, но по происхождению – древнееврейское, мужское и означает «стряпчий, крючкотвор».

В поисках же исторического колорита активно используются имена из ранних частей летописей и из былин – но их там не так уж и много. Дошло до возникновения теории, будто женщины в Древней Руси вообще не имели личных имен, поскольку одни из упомянутого набора (Рогнеда, Малфрида, Ольга) являются заимствованными у скандинавов, а другие (Предслава) якобы служили княжескими титулами. И кочевали десятилетиями из романа в роман Ольга и Вадим, Любава и Путята, Изяслав и Малуша – притом почти всегда без учета общественного положения носителя, так что высокие княжеские имена с корнями «слава» и «мир» доставались кузнецам и рыбакам, которые в исторической действительности едва ли имели на них право. Откроешь иную книгу, а там все имена знакомые, хоть здоровайся. А ведь роман – не трамвай, по рельсам ездить не предназначен. Некоторые же авторы делают еще проще – привыкнув к «бессмысленности» собственного имени, и для древнерусских героев подбирают в качестве имен бессмысленные сочетания звуков. Неоправданность, мягко говоря, этого пути объяснять не надо.

Кстати, ситуация с именами русского народа, привычная для нас, на самом деле является парадоксальной. Представители многих народов, принимая христианство, сохраняли после крещения свои исконные имена и их же давали детям. У современных скандинавов, например, большинство имен – Бьерн, Сигурд, Эрик, Арне, Астрид, Ингрид, Улав и многие другие – древнегерманского происхождения и имеют смысл для самих носителей. То же у немцев, у западных славян. Только наши дорогие предки при государственном крещении поддались своей дурацкой склонности принимать чужое, начисто отвергая свое, даже не задумываясь, а чем это чужое лучше. На сегодняшний день у русских в реальном обиходе сохранилось всего несколько мужских княжеских имен славянского происхождения (Владимир, Святослав) и ни одного женского. (Имя «Светлана» придумано Жуковским, имя «Людмила» принадлежало чешской княгине и попало к нам через те же святцы. Троица «Вера», «Надежда» и «Любовь» являются переводом греческих имен святых, то есть тоже, по сути, заимствованы. Однако, спасибо и на том!) И если через три тысячи лет будущие исследователи попытаются установить происхождение русского народа, основываясь на его именах, то нас причислят к древним евреям со значительной примесью древних греков и римлян, небольшой – скандинавов и ничтожной – славян. Ибо абсолютное большинство наших «русских» имен по происхождению древнееврейские (включая «самого русского» Ивана), древнегреческого, латинского или древнескандинавского происхождения (Олег, Ольга, Игорь).

Значение наших имен – открытие для нас. Иной раз открытием является сам факт, что у имени есть значение, что оно не просто набор звуков, предназначенный отличать нас от соседей, что Николай означает «победитель народов» (что еще неплохо), Павел – «малыш» (что уже обидней), а Дмитрий – «посвященный Деметре» (что вызывает законное недоумение, при чем здесь Деметра и вообще кто она такая?).

Однако преобладание иноязычных имен – это еще полбеды. Если бы мы в полной мере использовали хотя бы те возможности, которые предоставляют те же святцы! Но у нас в ходу всего по десятку имен для каждого пола! В любом коллективе из десяти женщин обязательно будут Елена, Марина, Светлана, Ирина, Ольга, Наталья, Татьяна – и не по одной! Вспомните свой класс, группу, отдел – сами убедитесь. Стандартизация мышления – страшная вещь.

А между тем имя как грамматическая категория предназначено как раз для выделения одного человека из всех прочих. С точки зрения науки личное имя не имеет множественного числа. В свое время на занятиях в институте меня это позабавило – с точки зрения грамматики нельзя сказать: «На скамейке сидели три Лены» потому что «Лена» может быть только одна. А две другие – жертвы убогой фантазии родителей. Выбирают привычное. А ведь ничего ужасного в непривычном нет. Привычка – дело времени, и не слишком долгого. Имена Олег и Игорь вошли в употребление в XX веке и теперь входят в десятку самых распространенных. А могли бы вместо Олега и Игоря попасть Аскольд и Рюрик – у всех четырех имен совершенно одинаковое происхождение (скандинавское), близкие значения, одно и то же время бытования и даже исторический контекст.

Общеизвестно, что имя влияет на судьбу, и неприятно звучащее или слишком распространенное (как бы отрицающее вашу индивидуальность) имя может стать для человека источником постоянных неприятностей, вплоть до душевной болезни. Я никого не призываю «ломать традиции» и «возвращаться к корням». Я просто прошу: задумайтесь, а надо ли с первых дней жизни вталкивать нового, неповторимого человека в толпу одинаковых и посвящать его чужим богам?

Правда, понятия об оригинальности у каждого свои. Однажды, когда данная книга и читаемая вами статья уже были несколько раз изданы, мне написала молодая женщина, не оставшаяся равнодушной ко всем этим доводам. Она писала, что статья об именах заставила ее задуматься и что, когда у них с мужем родился сын, было решено назвать его как-нибудь оригинально и по-древнерусски. У меня замерло сердце – неужели на свет появился Огнеяр? Но нет, так далеко дело не зашло, и мальчика назвали Всеволодом. И то, как писала моя корреспондентка, некоторые родственники их не поняли. А мне вспомнился один молодой человек из нашего исторического клуба, которого зовут как раз Всеволодом. Когда у него, тоже недавно, родился сын, он назвал его Радимом. Но это ведь исторический клуб, где у каждого есть второе, клубное, имя, по происхождению древнерусское, и люди там привыкли называть друг друга – Тур, Лебедь, Нежана, Заря, Велемир, Добробой, Ветер, Велеса, Огнезор… И оказалось, что если немного привыкнуть, то ничего ужасного в таких именах нет. Все дело в привычке.

Возвращаясь к началу. До знакомства славян со Священным Писанием и крестин по святцам источником имен человеческих служил родной язык. Имя было живым, говорящим. Новорожденному оно давалось как пожелание – тогда в нем отражались те качества, которые родители хотели у ребенка видеть. Поводом к выбору имени могли быть обстоятельства рождения: чувства родителей, время года, время суток, месяц и состояние природы, пребывание дома или вне дома – и так далее до бесконечности. Имя могло замениться прозвищем, отражавшим качества или привычки носителя. Стоит только посмотреть на наши фамилии, каждая из которых когда-то была произведена от прозвища прапрадеда, – и откроется огромное разнообразие. И источником имен для героев моих «славянских» исторических или фантастических романов служил древнерусский язык. Вот примеры, как это делалось.

Бажана – от слова «бажать» – «сильно желать»

Берестень – берестяной сосуд, туесок

Брезь – «рассвет», однокоренное с современным словом «брезжить»

Вешник – «вешний», весенний

Ветоха – от слова «ветох», луна в последней четверти

Вжелена – от «вжеленный» – желанный

Взимок – «подарок»

Вмала – от «вмале» – вскоре. Так могли назвать ребенка, родившегося вскоре после свадьбы родителей или после предыдущего ребенка

Вострец – имя для проворного и сообразительного мальчика

Дивий – «дикий»

Добровзора – от прилагательного «добровзорный», то есть «приятный на вид, миловидный»

Закром – сокращенное от сочетания «из-за крома», то есть принятый в род со стороны, могло быть дано также зятю, который сам пришел жить в род жены.

Корец – «маленький ковш»

Липень – древнее название месяца, когда цветут липы, то есть июля

Навыка – название травы

Недан – от понятия «данный» с отрицанием «не», которое присоединялось к имени в оберегательных целях, чтобы «спрятать» его привлекательность от разнообразной нечисти и возможного сглаза. По этой модели строилось множество имен: Нерад, Ненаш, Незван, Нежелан и т. д.

Неизмир – от древнерусского глагола «измирати» – «умирать», то есть «не умрет». Такое имя, как пожелание, могли дать ребенку, если он родился слабым или если до него дети в семье умирали маленькими.

Нечай – «нежданный». Еще в 18 веке слово «нечаянно» означало «неожиданно»

Пабедь – от слова «пабедье», время перед полуднем

Поярок – «шерсть от первой стрижки молодой овцы и войлок, свалянный из этой шерсти». А также, допустим, обладатель неизменного пояркового колпака.

Прапруд – «проливной дождь» (Это же – великая милость богов, так как обильный дождь предвещает богатый урожай и благополучие.)

Прибава – «прибавление рода»

Привалень – прозвище мужчины, принятого в род жены

Спожин – от названия жатвенного праздника

Спорина – «удача», однокоренное со словом «спориться», то есть хорошо получаться

Укреп – «укрепление рода»

Ярец – собственно говоря, ярцом назывался молодой бобер, но можно рассматривать это имя как одно из многочисленных возможных производных от слова «яр», обозначавшего буйную жизненную силу в широком смысле

Елизавета Дворецкая Янтарные глаза леса

Пролог

В новолуние месяца листопада Светловою исполнилось семь лет, и жизнь его резко изменилась. Он был единственным ребенком речевинского князя Велемога. Надеясь на появление в будущем других детей, Велемог рассчитывал пока на одного Светловоя и на нем одном сосредоточил все свои надежды. Высокий для своих лет, крепкий и сообразительный, живой и веселый, привязчивый и добрый, сын радовал сердца родителей. Лицом он походил на мать, голубоглазую княгиню Жизнеславу, и любил ее больше всех на свете. Но после новолуния, с которого ему пошел восьмой год, Светловою пришлось покинуть свою уютную горенку возле материнской спальни. Теперь ему отвели другую горницу, и вместо няньки с ним делил ее дядька-воспитатель Кремень, бывший сотник Велемоговой дружины.

Большая часть дня у мальчика теперь посвящалась занятиям. Кремень стал учить его понимать и чертить на восковой дощечке резы, деревянный меч сменился стальным и по-настоящему тяжелым, хотя и незаточенным. То, что раньше было увлекательной игрой, теперь стало трудной наукой.

Все дальше уходило теплое лето, а вместе с ним и память о приволье детства. Семилетний мальчик не мог полностью осознать важности и необратимости перемены, но наступающие холода стали для него стеной, отделившей беспечальное прошлое от настоящего, полного нелегких забот.

– Ничего не поделаешь, соколенок мой! – утешала его мать. – Ты князем родился, а князю не до забав, не до беготни пустой. Он все племя на плечах держит, обо всех думает, от имени всех с богами речи ведет. На отца посмотри – он все дни в делах проводит.

Светловой очень хотел быть похожим на отца и крепился, сдерживал тоскливое «не хочу-у-у!», когда кормилец приходил за ним и уводил от матери к луку и стрелам или костяному писалу и восковой дощечке. Шагая вслед за Кременем по гульбищу, Светловой отчаянно хмурился, стараясь сдержать слезы. Он уже не маленький, чтобы плакать!

– Привыкай, родной мой! – говорила ему княгиня Жизнеслава. – Вот исполнится тебе двенадцать – отец и в походы станет тебя брать, а в походах он по полугоду бывает, а то и больше. Придется тебе без меня обходиться.

Княгиня старалась говорить бодро, но Светловой угадывал грусть в ее глазах и в голосе. И сознание того, что матери тоже тяжело без сына, еще сильнее давило на сердце.

Каждое утро Светловой старался проснуться раньше Кременя, торопливо одевался – сам, как положено взрослому, – и тихонько пробирался к матери, чтобы первым разбудить ее и немного побыть с ней, рассказать, что видел во сне. Часто княгиня и Светловой вдвоем выходили на заре на забороло детинца, куда вел переход прямо с гульбища княжеских горниц, и с высоты смотрели, как Хорт вывозит на свод Среднего Неба солнечную колесницу. Но в земной мир шла осень, Среднее Небо все чаще бывало затянуто серыми тучами, и Дажьбожий белый свет едва-едва пробивался сквозь равномерно унылую пелену. И рассвет толком не успевал наступить, а уже скрипели плахи заборола под тяжестью шагов: Кремень шел за княжичем.

На забороле Светловой встретил первый снег. В пронзительно холодном утреннем воздухе летели белые крупинки, мелкие, легкие, еще чужие в желто-буром мире осени. На подставленной ладони они были почти неощутимы, но лицо покалывали невидимые холодные иголочки.

– Ой, мама, что это? – в недоумении спросил Светловой, глядя на свою ладонь, где мгновенно таяли белые крупинки, затем поднимая глаза к серому небосклону. – Неужели уже снег? Неужели зима? Почему так рано?

Ему казалось, что зима придет не скоро – ведь только что отшумели веселые жатвенные торги. Он еще не знал, что во взрослой жизни время идет быстрее и незаметнее.

– Да, вот уже и зима пришла, светик мой! – Княгиня Жизнеслава ласково положила руку ему на голову, погладила мягкие золотистые кудряшки. – А ты без шапки выскочил. Застудишься, пойдем-ка в палаты.

– Нет, нет, не пойдем! – Светловой вцепился в руку матери. Для него возвращение в терем связывалось с Кременем и мудреными науками. – Мне не холодно вовсе. Мама, ну зачем только зима бывает? Вовсе бы ее не было!

– Как же – не было бы! – Княгиня покачала головой. – Ты каждый день как набегаешься, так тебе спать хочется. Вот и земле-матушке, и Ладе Светлой, и Яриле, и Дажьбогу отдохнуть нужно. Для того и зима – сон земли и жизнетворящих богов.

– А откуда она берется?

– Посмотри туда. – Княгиня положила руку на плечо мальчику и показала на полуночь. – Оттуда Зимерзла едет. Приглядись получше и увидишь ее. Сани ее везут белые волки, в глазах у них льдинки сверкают, а из-под лап снег сыплется. Где они по небу пройдут, там по земле на санях ехать можно. Вот погоди – скоро кататься будем.

– А она какая, Зимерзла? – спросил Светловой, вглядываясь в серую пелену, затянувшую небо.

Белые крупинки снега садились ему на ресницы, лезли в глаза, мешали смотреть, и приходилось заслонять лицо ладонью. Голова и руки у Светловоя стали мерзнуть, но он не хотел в этом сознаваться. Невидимая старуха-зима была уже где-то поблизости, ее холодные цепкие пальцы проникали под кожух, щекотали, обрызгивая все тело зябкой дрожью, пощипывали нос и уши. А что еще будет в студен и просинец, когда на помощь Зимерзле придут ее сыновья Снеговолок и Костяник, свирепые зимние духи, способные застудить все живое насмерть!

– Она сама вся седая, в волосах ее метель прячется, в рукавах шубы снег родится, – рассказывала княгиня, прижав голову сына к своему боку и рукавами шубы укрывая его от падающих снежинок. – Сама она горбатая, злая, жадная. Ей бы весь белый свет снегом засыпать, все реки навек сковать, всех людей-зверей заморозить! Она самой Морене родная сестра. От них да еще от Мары и Морока вся тьма на земле, весь холод, болезни и смерть сама.

– А кабы не они – не было бы зимы? – приглушенно из-под материнского рукава спросил Светловой. Теперь он почти ничего не видел, только кусочек серого неба, но не спешил высвобождаться: так ему было хорошо и уютно под руками матери. – И смерти не было бы? Люди бы не умирали? Никогда-никогда?

– Видно, так, – согласилась княгиня. – Да только Зимерзла и Морена сильны. Никому еще их одолеть не удавалось.

– А я одолею! – воскликнул Светловой и даже высунулся из-под теплого собольего рукава, чтобы посмотреть в лицо матери. Щеки его разрумянились от холода, на кончике розового носа повисла прозрачная капля, а голубые ясные глаза полны были отчаянной решимости. – Я одолею! Убью Зимерзлу, чтобы всегда лето было!

Княгиня Жизнеслава ласково усмехнулась и снова прижала голову сына к себе. Обняв мать обеими руками, Светловой уже представил себе вечное лето, нескончаемое тепло, зелень лугов и лесов, теплый душистый ветер, радостную улыбку на лице у матери. Как это было бы хорошо!

– Вот вырасту, так и сделаю! – убежденно прошептал мальчик в мягкий шелк материнской шубы. – Пусть и боги слышат – сделаю!

И в мыслях он уже видел отважного могучего витязя, победителя самой Зимерзлы, и бесконечное лето – чтобы всегда играть, бегать на приволье и не знать забот. И этот витязь был он, Светловой, сын Велемога, и весь белый свет кланялся ему за то, что он прогнал из мира зиму и саму смерть.

– Вырастешь, да… – говорила княгиня, задумчиво лаская мягкие волосы сына. – Только в Сварожьих Садах вечное лето стоит. Там духи предков наших никакой беды не знают и о старости забыли – каждый там молод и весел. А земной удел человеческий иной. И никому от него не уйти.

– А я все равно сделаю! – упрямо воскликнул Светловой, выскользнул из-под рук матери и вскинул голову, разыскивая в небе фигуру седой старухи с метелистыми космами и злыми льдистыми глазами, словно хотел вызвать ее на бой прямо сейчас. – Вот стану я князем – прогоню Зимерзлу и Морену, чтоб близко они к нам подступиться не могли! Пусть боги слышат, а князь от своего слова не отступит!

– Ах, идем-ка домой! – обеспокоенно воскликнула княгиня и взяла сына за руку. – Застудишься ты здесь!

Княгиня Жизнеслава поспешно повела Светловоя по заборолу к веже, где был переход на гульбище княжеских теремов. А снег все сыпал и сыпал с серого неба, мостил дорогу Зимерзле. Божество зимы вышло в путь к земному миру и готовилось утвердиться в своих правах, чтобы властвовать шесть долгих темных месяцев.

Глава 1

Время приближалось к полудню, и Светловой уже не раз вытер взмокший лоб рукавом. Месяц травень выдался таким ясным и жарким, как бывает не всякий червень. Наконец-то и в землю речевинов, самого северного из говорлинских племен, пришла весна во всей своей красе и силе. Светловой расстегнул серебряную застежку на плече и стянул с плеч плащ, положил его перед седлом и заботливо закрепил булавку в кольце застежки, чтобы не потерять материнский подарок. Он ехал по высокому берегу Истира, позади него растянулись по берегу три десятка кметей его ближней дружины. Свежий ветерок овевал лица, нес от близкого леса свежие запахи зелени, мокрой земли, напоминавшие, что еще не лето. И именно это напоминание о весне веселило сердце Светловоя.Он любил весну, когда так легко дышится после зимней скуки, любил ожидание, когда все еще впереди: и долгие световые дни, и тепло, и цветы, и ягоды, и веселые праздники Ярилы, Купалы, Рожаниц. Зелень листвы, блеск воды Истира под солнцем, легкий шум ветра в листве, запах свежести, свойственный только весне! С каждым вздохом в грудь вливалась бодрая радость. Стоило поднять голову и окинуть взглядом светлый простор лесов и луговин, далеко видный с высокого берега, как где-то вдали мерещилась легкая девичья фигура, сотканная из радужных лучей, – сама Леля, богиня-Весна. И где пройдет она, там цветы цветут, куда взглянет, там птицы поют…

– Ох и хорошо! – глубоко дыша, приговаривал Скоромет – один из самых старших Светловоевых кметей.

Княжич с улыбкой покосился на товарища: прелесть весны проняла даже спокойного и деловитого десятника. Но тут же сам Скоромет все испортил.

– Вот ведь красота – жить бы да радоваться! – продолжал он, взмахнув сложенной плетью над ушами коня. – Да ведь нет – лезут, волчья стая, чтоб их громом разбило!

– А может, и не лезут вовсе! – крикнул сзади Взорец. Молодому и веселому парню особенно не хотелось покидать стольный город Славен перед самым началом весенних хороводов и ехать в даль и глушь, где от одного огнища до другого целый день пути. – Болтовня одна!

– А тебе коли лень, так сиди дома! – отрезал Преждан, хмуря густые черные брови. – Князю лучше знать.

Преждан был сыном воеводы Кременя; когда шесть лет назад двенадцатилетнего Светловоя препоясали мечом, Преждан первым поклялся ему в верной службе. Сын, внук и правнук воинов, Преждан унаследовал неукротимый дух многих поколений и нередко жалел, что ему достался такой миролюбивый князь, как Велемог. Относительно спокойные походы за данью, редкие стычки с личивинами и дрёмичами на рубежах едва ли заслуживали названия военных походов, и Преждан с нетерпением ждал случая показать себя.

– Да, уж от дрёмичей нам ждать добра не приходится! – подтвердил Скоромет. – Да и от дебричей тоже.

– Ну, до них далеко! – Взорец махнул рукой.

– От дали не легче! – отозвался Скоромет. – Бешеной собаке и то не крюк! У дебричей в Чуроборе уж второй год князем оборотень сидит. Не слыхал разве? А он свою дружину может в волков превратить, и за полдня они в какую хочешь даль добегут. Нам теперь не до веселья будет, так и запомни!

Взорец вздохнул с шутливой тоской: в его сердце звучали Ярилины песни, а разговоры о ратных делах шли мимо ушей. Светловой обернулся, поймал его взгляд и ободряюще улыбнулся. Ни в какие беды не верилось весной, под яркими лучами солнца, когда все вокруг цветет. Но князь Велемог не любил весну: как раз в месяц травень, когда дороги просохли от грязи, а на лугах выросло достаточно травы на корм коням, следовало ждать набегов. Племени речевинов не повезло с соседями: и дрёмичи, и заморянцы не упускали случая поживиться чужим добром. Особенно много забот доставляли дрёмичи, жившие за Истиром, и каждый год князь Велемог посылал дружины в дозор вдоль реки. В последние шесть лет Светловой часто сопровождал в походах отца или воеводу Кременя, но этой весной он впервые возглавил дружину. Однако блеск и свежесть весеннего дня то и дело вытесняли из его мыслей воинские заботы.

Словно продолжая спор с Прежданом, Взорец затянул песню, услышанную ниже по Истиру.

соловьем заливался кметь, и Светловой улыбался, покачиваясь в седле. В эти дни, когда набираются сил ростки озимой ржи, по всему Истиру толпы нарядных мужчин и женщин, детей и девушек выходят в поля, несут жертвы Яриле и Ладе, волхвы заклинают урожай. Песни и угощенья провожали дружину Светловоя по всему Истиру от самого Славена, и поход казался непрерывным праздником.

Словно подхватив песню Взорца, из-за перелеска впереди сквозь мягкий шум листвы послышались звонкие девичьи голоса:

За перелеском открылось широкое, неровное по очертаниям поле, покрытое невысокими, но отрадно густыми ростками ржи. На меже Светловой увидел пеструю стайку из полутора десятков девочек-подростков и девушек-невест – все в нарядных рубахах, с пестрыми лентами в косах, с почелками на головах, обтянутыми цветными тканями, с пестрыми бусами на груди. Они шли вокруг поля, а две из них несли впереди молоденькую свежесрубленную березку, украшенную лентами, увешанную бусами и браслетами.

Придерживая коня, Светловой залюбовался девушками; их румяные лица, блестящие глаза и веселые голоса возбуждали в нем радостное волнение. Видя их, он с необычайной остротой чувствовал, что она близко – Весна-Красна, пора света и радости, оживания земли и расцвета новой жизни.

Вдруг одна из девушек, несших березку, заметила всадника и вскрикнула:

– Ярила! Ярила к нам пришел!

Девушки мигом оборвали песню, остановились, сбились в тесную стайку. Деревце они опустили на землю, придерживая с двух сторон. Светловой даже не понял сразу, что это о нем, но на него были устремлены десятки взоров, полных трепетного восторга. Статный княжич с красивым ясным лицом, голубыми глазами и блестящими светло-золотистыми волосами, вьющимися на концах, и правда походил на Ярилу, каким его рисует человеческое воображение, – самого молодого, самого прекрасного из богов, дающим новую жизнь полям и лесам, цветам и травам, птицам и зверям, роду человеческому. Он казался живым воплощением юной красоты и силы, солнечные лучи играли вокруг него, и создавалось впечатление, что он сам излучает этот свет.

Сообразив, что его приняли за призываемого на поля светлого бога, Светловой смутился и тронул коня. Стайка девушек дрогнула, но не двинулась с места.

– Пусть Макошь и Ярила пошлют плодородие вашим полям, благоденствие вашему роду, здоровье и красоту вам, девушки! – заговорил Светловой, подъезжая.

– Так ведь ты – Ярила! – воскликнула та девушка, что первой заметила его.

Она и сейчас стояла впереди всех, как воевода маленького девичьего войска. Румяные щеки, вздернутый нос, усыпанный веснушками, широкий улыбающийся рот – едва ли кто-нибудь назвал бы ее красавицей, но это лицо невозможно было представить хмурым или грустным. Казалось, девушка так и родилась с улыбкой и никогда не расстается с ней. Желтые, как у кошки, глаза ее блестели бойко и задорно, две рыжие косы спускались ниже пояса, тонкие ровные брови она подвела угольком, немножко гуще, чем следовало бы. Должно быть, от природы они тоже были рыжеватыми, а так хотелось походить на чернобровых красавиц! Разговаривая с князем, она придерживала наряженную березку. «Как сестренку за руку!» – мельком подумал Светловой и улыбнулся.

Кто-то из девушек засмеялся, кто-то смутился – они уже поняли свою ошибку, но улыбка красивого всадника подбодрила их.

– Не Ярила я! – ответил Светловой, чувствуя, что под настойчивым и задорным взглядом рыжей девицы невольно краснеет. – Человек я простой.

– Ничего не простой! – уверенно возразила рыжая, смущенная гораздо меньше его. – Ты – княжич славенский, Светловой. Я тебя прошлой осенью в становище видела!

– Княжич! Княжич! Верно! – защебетали девушки, стали кланяться.

– А красивый какой, Лада Светлая! – ахнула она из них, и Светловой отвел глаза. Уже не первый год он ловил на себе восхищенные взгляды девушек, но до сих пор смущался и старался их не замечать.

– А чего же говоришь – Ярила, если знаешь меня? – спросил Светловой у желтоглазой.

От пристального, веселого, немного вызывающего взгляда ее задорных глаз в нем рождалось какое-то смутное, приятное беспокойство, по коже бегала теплая дрожь, делалось и неловко, и радостно.

– А чем не Ярила? – бойко ответила желтоглазая. – Князь ничуть не хуже. Окажи нам милость, княжич светлый, – поставь нашу березку!

Другие девушки тоже принялись просить, и Светловой не видел причин отказать. Княжеские роды ведут свое происхождение от богов, и недаром в недавние века князь одновременно являлся и верховным жрецом своего племени. В нынешние времена обязанности правителя и старшего волхва делили между собой разные люди, но князь по-прежнему принимал участие в священнодействиях важнейших годовых праздников. С его участием любой обряд приобретает втрое большую силу, любая жертва делается более угодна богам.

Сойдя с коня, Светловой поклонился березке, воплотившей в себе силу Лады и Лели, бережно взял ее за ствол и шагнул с ней в поле. Девушки пошли за ним, запели на ходу:

Желтоглазая пела громче всех и при этом за спиной Светловоя подталкивала сестер, показывала глазами на княжича, делала какие-то знаки. Кмети, собравшись на краю поля, посмеивались, переглядывались, и многие догадывались, что сейчас произойдет.

Выйдя на середину поля, Светловой воткнул березку заостренным концом ствола в землю среди ростков, поднял руки и громко пожелал:

– Расти, береза, к лесу, а рожь – к овину! Как береза высока, так будь рожь высока, сколько в березе листочков, столько будь зерна в колосочках!

И едва он кончил речь, как все девушки разом набросились на него, повалили и стали катать по полю, со смехом и визгом выкрикивая:

– Будь рожь так высока! Так добра и красна! Так бела и густа!

Множество девичьих рук тормошили Светловоя, перекатывали его по холодной земле и свежим росткам, то и дело он ощущал на лице, на шее, на руках торопливый горячий поцелуй, но не успевал даже заметить чей. У потомка Сварога много силы, он всем поможет – и урожаю на поле, и счастью девушек в замужестве.

Наконец новоявленного Ярилу выпустили. Он приподнялся и сел, жмуря глаза и держась за голову, стараясь опомниться. Земля и небо кружились, а вокруг раздавался задорный девичий смех. Светловою тоже было смешно, он протирал глаза и пытался пригладить волосы, смеясь над самим собой. Хорош же он теперь, надо думать!

– Ай спасибо тебе, княжич! – услышал он над собой веселый голос желтоглазой. – Все соседи от зависти лопнут – у нас рожь будет гуще леса стоячего, выше облака ходячего!

– А ты не держишь ли обиды на нас? – виновато и ласково спросила другая девушка.

– Не держу! – Светловой наконец открыл глаза, нашел рыжую совсем рядом с собой и улыбнулся ей. – Ловки вы, красавицы! И самого Ярилу, если мимо поедет, поймаете!

– Поймаем! – уверенно подтвердила егоза, завлекающе сверкнув на Светловоя глазами. – Пойдем-ка, угостим тебя!

Поднявшись с земли, княжич отряхнул рубаху и вслед за желтоглазой пошел к краю поля, где девушки оставили принесенное из дому угощение: яичницу в горшках, пироги, ржаные лепешки и блины. Усевшись общим кругом, они угощали кметей, бросали вверх ложки, приговаривая:

– Как ложка высоко летает, так бы высока рожь была!

Кмети тоже бросали ложки, глядя, у кого взлетела выше. Взорец опять пел свою песню про свинушку, чем сильно смешил девушек. Рыжая егоза сидела рядом со знатным гостем, сама угощала его, но не давала доесть ни одного куска, а все отбирала и бросала подальше в поле – Макоши и полевику. При этом она то и дело прикасалась к нему то плечом, то коленом, глаза ее смотрели лукаво и значительно, то ли с каким-то намеком, то ли с насмешкой, так что Светловою было и неловко, и весело разом.

– Приезжайте на Ярилин день к нам! И на Купалу! – звали девушки, и его радовала мысль, что все еще впереди: и самая яркая часть весны с Ярилиными и купальскими хороводами, и теплое щедрое лето.

– А нет ли у вас тут косуль или оленей поблизости? – покончив с угощением, спросил у девушек Скоромет. Веселье весельем, но о насущных делах он никогда не забывал, чем приносил неоценимую пользу своему княжичу, который, честно говоря, был мало склонен о них думать.

– Как не быть? – тут же ответила рыжая, которая не пропускала мимо ушей ни одного слова и на всякий вопрос находила ответ. – У нас тут кабанов больше, а косули – у Перепелов. Вот как вверх поедете, – она махнула рукой вдоль течения Истира, – там у них на опушках косули стадами бродят, даже днем видали. Поезжайте туда, да только смотрите, – она опять сверкнула глазами на Светловоя, – дорогу назад не забудьте!

Поблагодарив за угощение, дружина двинулась вверх по берегу. Светловой ехал первым, улыбался, вспоминая свое катанье по полю, даже посмеивался про себя. Эта встреча с девушками, задорные и влекущие взгляды желтоглазой егозы, – эх, имя спросить забыл! – наполнили его предчувствием чего-то светлого, горячего и радостного. Отъезжая все дальше, он мысленно оставался там, на опушке, возле ржаного поля, рядом с рыжей Ладой, ждущей своего Ярилу и нашедшей его – в нем. Сотней звонких голосов в нем пела сама весна – пора света, радости и пробуждающейся любви.

* * *

Светловой не любил облавных охот: ему неприятен был шум, поднимаемый загонщиками, его ранило испуганное метание животных, объятых смертным страхом. Охотился он немного, только чтобы не потерять сноровку, и предпочитал искать зверя по следу или подстерегать у мест кормежки. Проезжая по берегу Истира, как советовали девушки Ольховиков, славенцы скоро заметили на прибрежных опушках следы косуль. Сюда лесные козы по ночам выходили кормиться.

Неспешно двигаясь по берегу, Светловой приглядывал подходящее место для укрытия, где можно устроиться на ночь и дождаться удобного для лова рассветного часа. Как ни старался он думать об охоте, желтоглазая егоза как живая стояла перед его взором, ему мерещились ее зовущие взгляды, руки помнили ее прикосновения. Против воли Светловой уже мечтал о том, как поедет назад, – не заехать ли в гости? Все равно же надо где-то ночевать по дороге до Славена.

Вдруг он услышал какой-то шум, показавшийся странным. Встряхнувшись, Светловой прислушался. Из-за поворота реки неслись беспорядочные звуки, совсем не вязавшиеся с безмятежной радостью ясного весеннего дня. Звенело железо, раздавались ожесточенные крики, тяжелый скрип дерева, плеск воды. Светловой готов был поклясться, что слышит звуки битвы, но не мог в это поверить. Какая битва здесь, в мирной речевинской земле?

– Княжич, никак впереди бьются! – окликнул его Скоромет, ехавший чуть позади. На его лице отражалось тревожное недоумение, белесые брови хмурились.

– Быть не может! – ответил Светловой.

– Правда, княжич, и мы слышим! – подтвердил Взорец. Сейчас он уже не пел, его круглое румяное лицо стало серьезным. – Я тоже было уши протер…

– Не болтай! – оборвал его Скоромет. – Нашел когда скоморошничать! Что делать-то будем, княжич?

– Кончать болтать, да скорее туда! – горячо выкрикнул Преждан, всей душой стремясь скорее проверить, не послан ли богами долгожданный случай отличиться. – Затем и ехали!

Светловой молча кивнул, и Преждан первым устремился вперед. Сразу за поворотом берега их глазам открылась настоящая битва, кипевшая прямо на реке. Три ладьи со смолятическими турьими головами на носах были окружены множеством лодок и челноков, и люди из лодок стремились взобраться на ладьи. Течение Истира уже снесло их вниз и прибило к берегу; хозяева ладей упрямо оборонялись, но нападавших было больше. С муравьиной густотой и цепкостью они лезли и лезли со всех сторон, захватывали корму, пока хозяева защищали нос. Слышался звон оружия, треск ломающихся щитов и весел, скрип бортов, резкие крики, брань, стоны раненых.

– Купцы, что ли? Не наши! Смолятичи! – заговорили кмети.

– Так что же, стоять будем? Глядеть? – негодующе воскликнул Преждан. – Княжич, дозволь! – взмолился он, уже держась за меч.

– Да кто же позволил торговых гостей обижать? – Светловой и сам возмутился, опомнившись от изумления. – У нас со смолятичами мир нерушимый. А ну!

При всей мягкости нрава его никто не мог упрекнуть в недостатке отваги, и Светловой, мгновенно собравшись с духом, выхватил меч. Приняв это за разрешение, Преждан с воинственным криком кинулся вниз по пологому берегу к тому месту, где прибило ближнюю ладью. Одним махом он одолел отделявшие его от места схватки два перестрела, взметая тучи брызг, загнал коня по брюхо в воду и врубился в гущу битвы. За ним подоспели остальные во главе с самим Светловоем. До сих пор ему не приходилось участвовать в настоящем бою, не приходилось убивать, но он твердо помнил уроки Кременя. Жажда подвига, жившая в нем с детства, преисполнила его силой и не оставляла места для робости.

Заметив новых противников, разбойники повернулись к ним, и крики изумления раздались над Истиром: вместо лица у каждого лиходея была личина вроде тех, в каких волхвы на новогодье обходят огнища: раскрашенные берестяные, с железными зубами в широкой пасти, сушеные овечьи, волчьи, козьи морды с рогами, выкрашенными красным. Опешив в первый миг, кмети Светловоя едва не подались назад. Только пример смолятичей, продолжавших рубиться, ободрил их. На речном песке и в мелкой воде виднелись тела убитых, на которых были такие же личины. Оборотни это или духи, но они смертны. Опомнившись от первого удивления, речевины снова кинулись в битву. Видя помощь, смолятичи удвоили усилия, стали одолевать и сбрасывать в воду тех, кто сумел забраться на ладьи. Кмети Светловоя бились на берегу и в мелкой воде, встречая тех, кого смолятичи отгоняли от ладей.

Рубя мечом направо и налево, Светловой едва успевал оглядываться и совсем не думал об опасности. Незнакомое до сих пор ощущение, когда волна ярости несет на гребне и не оставляет места страху, захватила и опьянила его, он сам себе казался сильным, неутомимым, как витязи древности, и готов был рубить и рубить три дня и три ночи – как княжич Заревик в кощуне о битве со Змеем.

Вдруг кто-то обрушился на него сверху: один из разбойников прыгнул к нему на коня позади седла, обхватил Светловоя сильными руками и попытался сбросить на землю. Светловой едва удержался, ударил назад локтем, попытался развернуться и достать противника мечом, но тот сдавил его, словно кузнечными клещами, и кинулся на землю, увлекая за собой. Рядом послышался яростный и тревожный вскрик Преждана, меч голубой молнией взметнулся над самой головой падающего Светловоя. И тут же сжимавшие его клещи ослабели и разжались, над ухом его раздался сдавленный рык, и в голосе этом было что-то настолько чужое, почти нечеловеческое, что Светловой на миг поверил – это и правда оборотень. А его противник, спрятавший лицо за сушеной рысьей мордой, уже катился по земле, ярко-алая кровь из раны на бедре заливала песок. Обозленный нападением на княжича, Преждан пытался добить разбойника, но тот сумел откатиться за лежавшее поблизости мертвое тело, на которое и пришелся удар Преждана.

На прибрежной полосе виднелись тела убитых и раненых. Рослый, вооруженный тяжелой секирой «оборотень» с козлиной личиной на голове громким грубым голосом выкрикивал какие-то приказы, и все его соратники, прыгая с ладей и лодок в воду, стали отходить к лесу. Кмети гнались за ними, Светловой скакал за козлиномордым предводителем.

Уже почти догнав его, Светловой занес над ним меч, но противник резко обернулся и бросил в него обломок щита. Не успев уклониться, княжич едва не слетел с коня вторично: от щита после битвы остались всего-то две расхлябанные доски, но край с железными заклепками сильно ударил его в лоб. От удара Светловой покачнулся в седле, голову пронзила резкая боль, в глазах потемнело. Изо всех сил вцепившись в поводья, он придержал коня и уже не видел, куда девался его противник. Горячая кровь хлынула из раны, залила глаза.

Разом навалилась такая усталость, что даже вздохнуть было трудно. Конь остановился. Светловой рукавом осторожно стирал кровь с лица, стараясь не задеть содранную кожу. В ушах звенело, перед глазами плыли огненные пятна, голова кружилась, и он почти лег на шею коня, опасаясь упасть.

Битва на берегу уже закончилась. Оставшиеся в живых лиходеи поспешно скрылись в лесу, славенские кмети пытались их преследовать, но от опушки вернулись: в лесу конному пешего не догнать. На берегу осталось с десяток раненых. Двух пришлось добить, но пятерых славенцы и смолятичи связали, наспех перевязав им раны, чтобы пленники не истекли кровью. Нашлись раненые и в дружине Светловоя, но без убитых, к счастью, обошлось, лишь несколько коней оказались потеряны.

Скоромет, озабоченно кусая губу, перевязывал голову княжича рукавом, оторванным от собственной нижней рубахи. Тот терпел, шепотом поторапливая кметя. Хотелось скорее разобраться в произошедшем. Едва дождавшись, пока перевязка закончится, Светловой снова поднялся в седло и поскакал к ладьям.

– Кто вы будете, добрые люди? – крикнул он, взглядом выискивая на ладьях старшего. – Вы из смолятических земель? Почему на вас напали?

– Нам бы самим кто рассказал, – ответили ему с ближней ладьи.

Первым заговорил мужчина, выделявшийся богатой одеждой и уверенной осанкой, выдававшей привычку повелевать. На вид ему было около пятидесяти лет, в темно-рыжей, как у большинства смолятичей, бороде светились белые нити седины, а голубоватые глаза, немного навыкате, холодно и твердо смотрели из-под тяжелых морщинистых век. Лицо это показалось Светловою смутно знакомым, но он никак не мог сообразить, где они могли встречаться. На торгу, что ли, видел как-нибудь?

– Мы плывем по торговым делам из Глиногора, держим путь к Славену, – продолжал купеческий старшина, перейдя по ладье ближе к Светловою. – Мы зла никому не сделали, врагов в земле речевинов не имеем. Князь наш Скородум со славенским князем Велемогом в мире живет, а до того отцы их жили. И уж верно князь Скородум не рад будет узнать, что смолятическим гостям по Истиру плавать небезопасно.

– Нет! – решительно ответил ему Светловой, подъехав к самой ладье, так что мог говорить с глиногорцем, не повышая голоса. – Князь Скородум такого не услышит. Когда камень станет плавать, а утиное перо тонуть, тогда Истир будет опасен для смолятических гостей и для всех добрых людей. Никто не смеет обвинять князя Велемога, что он не бережет покой в своей земле!

Старшина окинул Светловоя внимательным и холодным взглядом, приподнял брови в показном недоверии. Светловой вдруг ощутил неприязнь к этому человеку, который был ему обязан, быть может, жизнью, и внезапно усомнился: а стоило ли кидаться в чужую битву и подставлять под клинки голову, не разобравшись? А если разбираться некогда?

– Кто ты такой, удалой витязь, чтобы говорить от имени князя Велемога? – спросил тем временем глиногорец. – В битве ты удал, сами видели, и за помощь мы тебе еще отплатим. Но не много ли ты на себя берешь?

– Не много! – Светловой выпрямился в седле, стараясь не хмуриться от дергающей боли на лбу под повязкой. – Я сын князя Велемога. И я могу сказать от имени отца: никогда мы не допустим, чтобы Истир стал опасен для мирных гостей!

Его собеседник помолчал, прежде чем ответить, пристальным взглядом обшарил лицо Светловоя, словно искал что-то в его чертах.

– Вот оно что! – пробормотал он себе под нос. – Тогда прости мой вопрос, княжич Светловой, и прими еще раз мою благодарность! – громко сказал глиногорец. – Как буду в Славене, так князю Велемогу непременно скажу: сына он вырастил достойного. Ты дозволишь нам плыть дальше?

Светловой хотел кивнуть, но не решился, боясь головокружения.

– Плывите, – стараясь скрыть боль и не кривиться, ответил он. – Ваши ладьи не сильно повреждены? В Лебедине вам помогут – вы скоро его увидите.

– Мы думаем ночевать в Лебедине, – сказал старшина и кивнул в сторону пятерых раненых лиходеев, лежавших на песке. – Не лучше ли тебе будет отдать нам пленных? Нам на ладьях легче их довезти до князя Велемога. Они принадлежат тебе по праву, и я даю слово доставить их твоему отцу.

Светловой задумался ненадолго. Мало радости возиться с пленными, которые в придачу все имели тяжелые ранения и не смогли бы даже сидеть верхом, но отдавать их в чужие руки еще менее приятно. Это была первая битва и первый полон, взятый им, и хотелось довести дело до конца: самому привезти их домой и поставить перед грозным и взыскательным взором отца.

– Видал, какие проворные! – проворчал рядом Преждан. – Чужими руками…

– А больше им ничего не отдать? – осведомился Взорец.

– Спасибо за заботу! – ответил Светловой глиногорцу. – Мы сами взяли их и сами довезем до Славена.

Старшина помолчал, прежде чем продолжить разговор, и более ничем не выразил своего недовольства.

– А тебе не нужна ли помощь? – учтиво спросил он чуть погодя. – Ты ранен, а у меня есть умелый ведун.

– Нет, благодарю тебя, – ответил Светловой. – Назови мне твое имя, чтобы я знал, за кого получил эту рану.

Глиногорец снова помедлил, как будто прикидывал что-то про себя.

– Мое имя – Прочен, – ответил он наконец и добавил, пристально глядя на Светловоя: – Прочен из Глиногора. Думаю, твой отец меня сразу вспомнит.

– Да ты, может, его раньше меня увидишь. Ну, сохрани вас Велес и Попутник!

Поправив пострадавшие в битве снасти, смолятичи двинулись вниз по Истиру. Кое-где в рядах весел заметны были промежутки: купеческая дружина потеряла несколько человек убитыми и ранеными, но все же ладьи могли плыть. Славенцы остались возле места битвы. Здесь же на песке валялись тела убитых разбойников.

– Закопать бы! Не лежать же им тут! Упырями расползутся, – переговаривались кмети. – И откуда только взялись оборотни-то эти?

Расторопный Скоромет уже послал на ближайшее огнище. Тем временем кмети пытались расспросить пленных, но те отмалчивались. Под сорванными личинами обнаружились обычные человеческие лица, угрюмые и замкнутые, ожесточенные поражением, перекошенные болью ран. Двое лежали без памяти.

– Ну, будешь отвечать? Кто такие? Говори, пока добром спрашивают! – требовал Скоромет. Ни оружие, ни одежда пленников, лишенные украшений и племенных знаков, не говорили о них ничего.

– Да чего с ним! – Преждан грубо толкнул одного из сидящих на земле лиходеев. Покачнувшись, тот злобно выбранился сквозь зубы.

– Дрёмич! – прислушавшись к его брани, с видом знатока определил Взорец. – Точно тебе говорю, дрёмич это. По говору слышно.

– А что вам говорили? – сурово сказал Скоромет. – Держимир дрёмический только и ищет, где что плохо лежит. Вот, грабить взялся! На нашей земле!

– Не на земле и не на нашей! – возразил Миломир, кивнув на широкое пространство Истира.

Здесь, в нижнем течении, Ствол Мирового Дерева был так широк, что противоположный берег едва виднелся, и лес на нем рисовался неясной зеленой дымкой.

Но Миломира никто не услышал: дружина искала врага, и она его нашла.

– Ты погляди, собака! – Сжимая кулаки, Преждан остановился над одним из лежащих на песке разбойников.

Это оказался тот самый, что едва не погубил Светловоя, сушеная рысья морда валялась рядом с ним. Руки его были связаны, из раны на бедре сочилась кровь, и на песке темнела уже порядочная лужа.

– Перевяжите хоть как, а то кровью истечет, – велел Светловой.

– Вот еще чего! – Преждан топтался на месте, еле сдерживая желание ударить пленника сапогом. – Да он же, гад ползучий, на тебя…

Разбойник лежал лицом вниз, и видны были только его черные волосы, заплетенные в косу длиной до лопаток. Услышав, что говорят о нем, он изогнулся, с трудом приподнялся, видно не желая встречать спиной ни брань, ни удары, повернулся к княжичу и сел. Это оказался даже не дрёмич, а выходец из каких-то совсем далеких земель – смуглый, с большими темными глазами и крупным, резко выдающимся вперед носом с горбинкой. Выглядел он лет на двадцать, на молодом лице застыло замкнутое и враждебное выражение, а боли своей раны он словно бы не замечал. Черные глаза смотрели на Светловоя с такой неприязнью, что княжичу стало не по себе. На него глядел тот самый «темный глаз», от которого предостерегают ворожеи. «Ну, убей меня!» – почти требовал этот яростный взгляд.

Светловой отвернулся. Впервые в жизни он столкнулся с настоящей враждой и смертью. Кровь на песке так не вписывалась в образ сияющего весеннего дня, что хотелось просить прощения у Лады и Лели, хотелось, чтобы вся эта битва оказалась дурным сном.

– Не трогайте их, – хмурясь, велел княжич. – Сейчас ничего не добьешься, да и мало чести – увечных бить. В Славен отвезем, там и потолкуем.

– Вот это верно! – одобрили кмети. – Пусть сам князь потолкует – с ним-то не больно поупрямишься.

День клонился к вечеру, приходилось думать о ночлеге. Ближайший княжеский городок, Лебедин, остался далеко позади, и до темноты успеть добраться до него не удастся. Несколько тропок, в разных местах спускавшихся к Истиру, говорили о том, что поблизости есть жилье. Оставалось ждать, когда придут люди из ближних родов, и надеяться на их гостеприимство.

Светловой сидел на песке, весь переполненный впечатлениями от своей первой битвы. Осознавая произошедшее, он испытывал все большее разочарование. Усталость затмевала гордость победы, рана на лбу горела огнем, голова болела все сильнее. Так вот как добывается ратная слава! Чему тут радоваться? Пятнам крови на песке? Забитым лошадям с распоротым брюхом? Пленным? Ненавидящий взгляд «черного», как прозвал его мысленно Светловой, все еще стоял у него перед глазами и давил, как камень на груди. Было неловко и горько, будто бы он сам привел в этот сияющий весенний мир Морену-Смерть и позволил ей торжествовать во владениях Лады и Лели. Да и отец что-то еще скажет? Наверняка ведь найдет, что сын что-нибудь сделал не так! Но думать об этом сейчас не хотелось: на душе было слишком тяжело, а в мыслях смутно.

Поднявшись, Светловой сделал несколько шагов: несмотря на головную боль, решил поискать подорожник. И еще хотелось чистой холодной воды. Кровь на лице засохла и стягивала кожу. Где-то неподалеку ему мерещился звон ручейка, и Светловой направился туда.

– Да куда ты? – обеспокоенно окликнул его Скоромет. – Сиди, найдем мы тебе подорожник! Вот, Вихреца пошлю, он хоть папоротников цвет тебе найдет!

– Нет, я воды хочу, прямо из родника!

Отмахнувшись от Скоромета, Светловой пошел вверх по Истиру. Песня родника заманчиво журчала в ушах, и он осматривал берег, жмурясь от боли во лбу.

Родничок нашелся перестрелах в трех от места битвы. Прозрачная струя впадала в Истир, вытекая из овражка на опушке леса. Светловой перешагнул через ручеек, встал на колени, нагнулся, зачерпнул ладонями воды и поднес их ко рту. И вдруг в глазах потемнело, в голову ударила такая сильная боль, что он без памяти упал лицом в воду.

* * *

Очнулся Светловой от нежных, ласкающих прикосновений к лицу. Почему-то представилась птичка, голубая, с нежно-розовыми и светло-зелеными перышками в крыльях; мерещилось, что она сидит на груди и поглаживает лоб и щеки пушистыми кончиками крылышек. Светловой не открывал глаз, боясь спугнуть ее. Голова его лежала как-то очень удобно и приятно – не на камне и не на земле. Рядом с собой он смутно ощущал чье-то присутствие, и ему было хорошо, как младенцу на руках у матери.

– …как крепок бел-горюч камень, так крепок будь и ты, Воин Света, – слышался ему чей-то нежный голос. Временами он растворялся в мягком журчании воды, а потом опять выплывали слова: – Будь яснее солнышка красного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды. Как Истир чистый бежит-ярится, так пусть и кровь в тебе играет, беды и болезни прочь уносит…

Светловой слушал, не понимая и не стараясь даже понять, сон это или явь. А если все-таки сон, то он не желал просыпаться. Теплые нежные волны покачивали и несли его в светлую даль, словно дух уже вошел в вечно цветущий Сварожий Сад, и Светловой даже не удивился тому, что голос берегини называет его истинным именем – Воин Света.

Через некоторое время он достаточно опомнился, чтобы все же задать себе вопрос, на каком же он свете. Кто ласкает его – птичка, река, берегиня… или живой человек? Светловой приоткрыл глаза… и тут же зажмурился снова, ослепленный красотой склонившегося над ним девичьего лица. Но и с закрытыми глазами Светловой продолжал его видеть – ясные глаза, голубые, как весеннее небо, тонкие темные брови, красивые румяные губы, нежные щеки, золотистые волосы. Вокруг головы девушки разливалось сияние – или это солнце светило ей в спину?

– Очнулся! – весело приветствовал его нежный голос. – Сокол ты мой! Ну, поднимайся!

Светловой снова приоткрыл глаза. Ласковые, но крепкие руки помогли ему подняться, он сел, вцепился пальцами в траву и обернулся. Перед глазами все плыло, и он прижал ладонь к лицу, но и в это краткое мгновение успел заметить, что возле него сидит девушка небывалой красоты. Хотелось скорее разглядеть ее, и он с силой тер глаза ладонью, чтобы мир вокруг перестал кружиться.

Отчаянно боясь, что сладкое видение исчезнет, Светловой наконец открыл глаза. Девушка по-прежнему сидела на траве совсем рядом. Ее длинные светло-золотистые волосы, разделенные прямым пробором, не заплетенные в косу, не стесненные тесемкой или лентой, свободно спадали до самой земли. К заходящему солнцу она была обращена спиной, его красные лучи окружали всю ее фигуру, и от этого казалось, что она сама излучает розовый свет. Светловой смотрел ей в лицо и не мог насмотреться. Он забыл обо всем: о желтоглазой егозе с ржаного поля, о битве на реке и смолятических купцах, забыл даже, кто он сам такой и куда ехал.

Светловой чуть было не поднял руку – потрогать, не мерещится ли, – но вовремя опомнился.

– Ты кто такая? – спросил он у девушки.

Она ничего не ответила, только улыбнулась, склонив голову к плечу.

– Как тебя зовут? – снова спросил Светловой.

– Да как хочешь зови, – звонко ответила она. – У меня много имен. Кто я для тебя – то и имя будет.

– Ты – мечта моя! – горячо ответил Светловой. – Ты – мой свет белый, другого не знаю!

– Зови меня Белосветой, – посмеиваясь, сказала девушка. От ее улыбки Светловоя переполняло такое яркое счастье, что он с трудом вникал в ее слова. – А тебя я знаю. Ты – Светловой, князя Велемога и княгини Жизнеславы сын. Я тебя давно видала… издалека, вот ближе подойти не случалось. А сейчас сама не знаю, что со мной делается, – как увидела я тебя на берегу, так и захотелось в глаза тебе заглянуть.

Она говорила, а Светловой смотрел ей в лицо, не понимая, как раньше мог жить без нее. От девушки веяло то ласковым теплом, то прохладной свежестью. По ее стану пробегала дрожь, как будто она зябла, и Светловой пожалел об оставленном где-то плаще, но она так ровно и ласково улыбалась, словно не замечала ни холода, ни этой дрожи.

– Где же ты живешь? – спросил он и сам не знал, чего ждать в ответ. – Кто твой отец?

Нелепо было думать, что это дочь смердов, – белые и нежные руки девушки вовек не знали тяжелой работы. Кожа ее казалась нежнее лебяжьего пуха, словно жаркое летнее солнце никогда не касалось ее своими лучами. Но и вообразить ее боярской дочерью, сидящей в тереме с рукоделием, тоже не получалось. Во всем ее облике просвечивало что-то настолько необычное, что Светловой терялся в догадках. Стоило вглядеться в узор, вышитый на белой рубахе, как цветы начинали дышать, качаться, как живые; вот они оторвали лепестки от полотна, подняли головки, налились красками. На девушке не было украшений, да и зачем – любые сокровища померкли бы рядом с ней. Такой совершенной красоты он не мог и вообразить. И чем дольше Светловой смотрел, тем больше росла эта красота в его глазах и вот уже заслоняли весь мир; уже казалось, что на свете и нет ничего, кроме этого сияющего лица.

– Где я живу? – повторила девушка, опять улыбнулась, склонив голову к плечу, будто задумалась. – Да здесь и живу! – Она подняла руки, как лебедь белые крылья, окинула взглядом берег, воды Истира, окрашенные багровым закатным пламенем. – Как придет срок, так я и здесь. Как выведет мой батюшка коня, как растворит матушка ворота, выпустит меня погулять во луга!

Она не то говорила, не то пела, в лад покачивая головой, поводя плечами, словно плясала, сидя на месте. Зачарованный, Светловой ничего не понимал из того, что она говорила, да почти и не слушал – зачем? Важнее смысла был звук ее голоса, улыбка, само то, что она есть на свете.

Белосвета вдруг опустила голову, по плечам ее снова пробежала дрожь, лицо помертвело, как от упавшей тени. Светловой подался к ней.

– Что с тобой? – тревожно спросил он и взял ее за руку. Тонкие пальцы девушки показались ему холодными, и он крепче сжал их, пытаясь согреть. – Тебе холодно?

– Сейчас еще холодно, – ответила Белосвета. Она говорила медленно, ее оживление мгновенно сменилось задумчивостью. Она словно забыла о Светловое, не замечала, что он держит ее руку в своей, а вглядывалась во что-то далекое. – Еще она близко… Оглянется – мне холодно…

– Кто она?

– Она… Старуха…

– Да какая старуха?

Белосвета внезапно вскинула глаза, и новый сноп голубых лучей ударил в лицо Светловою, так что у него захватило дух. Девушка казалась ему переменчивой, как тень облаков на бегущей воде, и тем сильнее ему хотелось узнать, кто она.

– Скоро Ярилин день! – быстрее заговорила Белосвета, и лицо ее снова прояснилось. – Тогда я буду хороша!

– Ты и сейчас лучше всех!

– Ты мне по сердцу пришелся, – продолжала она, ласково глядя на Светловоя. – Лучше тебя нет. Даже теплее возле тебя. У тебя сердце горячее такое… И собой ты хорош, и сердцем добр, и смел. Я ведь все видела – и как тебя по полю катали, – она засмеялась, в глазах ее засияли искры веселья, – и как ты в битву кинулся. Я давно за тобой приглядываю. Всегда знала, что ты молодцом вырастешь, – так и вышло.

– Приглядываешь? – удивился Светловой. Как могли бы не заметить такую красавицу, если бы она жила где-нибудь в Славене или в окрестностях? – Как это ты давно знала – сколько же тебе лет?

Никто не дал бы Белосвете больше шестнадцати – как она могла «приглядывать» за тем, как он растет? Но девушка не ответила, а только улыбнулась, и от ее улыбки Светловой забыл, о чем спрашивал.

– Может, ты чародейка? – сообразил он.

В ней таилось что-то волшебное, этого нельзя было не заметить. Она как весенняя река, где под струйками прогретой солнцем воды проплывают прозрачные, не растаявшие еще тонкие льдинки… Ее пальцы, по-прежнему зажатые в руке Светловоя, потеплели, словно откуда-то из глубины прихлынул внутренний огонь.

– Может, и так. – Белосвета склонила голову набок, будто посмеиваясь. – А ты не боишься?

– Чего же бояться? – горячо ответил Светловой. Он боялся только одного – как бы эта встреча не оказалась сном. – Ты скажи: пойдешь замуж за меня?

– Замуж? – Девушка удивилась, потом улыбнулась с нежным лукавством. – Замуж?

Немного подумав, она вдруг расхохоталась, как будто услышала нечто неодолимо смешное и нелепое. Но Светловою не было смешно – он ждал ответа, чувствуя, что от этого зависит его жизнь. Узнав эту дивную красоту, он уже не представлял своей жизни без нее. Белосвета разом вошла в сердце, заполнила собой все и сама стала его сердцем.

– Не знаю, что и сказать тебе, – с лукавым сомнением ответила девушка, все еще посмеиваясь над какими-то своими мыслями. – Никто меня покуда замуж не звал.

– Так я зову!

– Зовешь… – Белосвета опять задумалась, склонила голову к плечу. – Ведь если я замуж пойду, это уже не я буду…

– Со всеми же так, – растерявшись, ответил Светловой. Каждая девушка, выходя замуж, теряет себя прежнюю и рождается заново, и не бывает ни одной, кто жалел бы об этом. – Так пойдешь?

– Не знаю, что и сказать, – с улыбкой повторила Белосвета. – У матушки спрошу. А теперь ступай, а то тебя товарищи обыскались.

Светловой поднял голову, огляделся, вспомнил об оставленных кметях. Казалось, весь этот день – ржаное поле, битва на реке – был когда-то очень давно, в другой жизни, в другом мире. И весь берег выглядел теперь не так, как прежде, и зелень стала ярче, цветы окрасились небывалыми красками и пахли слаще. Весь мир переменился. И ни единого звука человеческого голоса не долетало сюда. Как же она узнала, что его ищут?

Белосвета поднялась с травы, и Светловой поспешно вскочил тоже, не выпуская ее руки.

– Куда же ты? Когда же мы еще свидимся? – нетерпеливо спрашивал он.

– Свидимся? В Ярилин день я к вам в Ладину рощу приду, – пообещала Белосвета, отступая к лесу.

Не в силах выпустить ее руку, Светловой шагнул за ней. Белосвета улыбнулась, а потом подалась к нему, поцеловала и отскочила так быстро, что Светловой не успел ее удержать. А Белосвета легче птицы метнулась в сторону и мигом пропала из глаз, словно растворилась меж деревьев на другом берегу ручья.

Светловой остался стоять над ручьем, еще ощущая на лице тепло и нежность ее поцелуя, оглушенный, растерянный, так и не понявший, не приснилось ли ему это все. Тихо шумел на вечернем ветерке лес вокруг, ничто не намекало на присутствие человека. Светловой оторвал наконец взгляд от того места, где исчезла Белосвета, огляделся, не понимая, куда попал. Вспомнив, что переходил через ручей, он шагнул обратно и тут же услышал знакомые голоса кметей, звавших его.

Мир вокруг принял прежние очертания – обыкновенный весенний вечер, красный отсвет заката в воде Истира, чернеющие заросли по берегам. Разом потемнело – на другом берегу ручья казалось светлее, а здесь, пожалуй, уже начиналась ночь. Тянуло холодком, напоминающим, что еще не лето.

Словно проснувшись, глухо заныла рана на лбу. Светловой поднял руку, хотел поправить платок, которым его перевязал Скоромет, но полотно присохло, рана на лбу отозвалась горячей болью. Значит, битва и рана ему не померещились. Долго же он лежал без памяти – совсем стемнело. Боже-Перуне, да один ли вечер прошел? Скажи ему сейчас кто-нибудь, что он провел на этой поляне целый месяц, Светловой не удивился бы.

Придерживаясь за ствол тонкой березки, он огляделся, чувствуя себя беспомощным, заблудившимся. Вокруг простирался пустой темный берег, что-то глухо шептала на лешачьем языке опушка леса. Нет здесь никакой Белосветы и не было. Не может быть. Таких не бывает. Светловой нахмурился от нахлынувшего отчаяния. Не было ее, примерещилась. Но почему? За что ты со мной так, ЛадаБела Лебедь? Подняв глаза к серому небу, Светловой то ли просил богиню, то ли упрекал – но небо молчало.

Впереди замелькали огни, послышались голоса. Светловой узнал Скоромета с горящей веткой в руке.

– Княжич! Ну, слава Перуну! – радостно закричал кметь и бросился к Светловою. – А мы тебя искали, искали! Где же ты был?

– Да здесь и был, – неуверенно ответил Светловой.

– Мы же тут проходили, искали тебя, – недоуменно отозвался Скоромет, но ломать голову над непонятным было не в его обычае, и он заторопился: – Пойдем-ка на ночь устраиваться, Ольховики здешние челом бьют, просят к себе.

В окружении обрадованных кметей Светловой пошел вверх по берегу. При всем желании он не смог бы им рассказать, что с ним случилось.

* * *

Еще издалека, с берега Истира, во тьме блестел огонь. Ольховики, уже знавшие о битве на реке, разожгли посреди двора костер и ждали княжича с распахнутыми воротами. Весенняя ночь пришла быстро, резко похолодало, и Светловой опять набросил на плечи теплый плащ. Его знобило – Скоромет сказал, что от потери крови. Пусть так. Но Светловою казалось, что разлука с Белосветой затемнила и выстудила для него весь мир. Тепло, свет, радость она унесла с собой, а без нее земной мир заполонили холод и тьма.

В этот вечер Светловой еще не знал, насколько прав.

На огнище Ольховиков его встретили суета и говор. Род жил небедно и мог без стыда принять даже княжескую дружину: между пятью большими избами виднелись конюшня, просторный хлев, откуда веяло теплым и густым коровьим духом, овин терпеливо поджидал нового урожая, а покуда там можно было разместить на ночлег хоть двадцать человек. Женщины и девки бегали через двор к беседе, стоявшей у самых ворот тына, таскали охапки сена, меховые и шерстяные одеяла, овчины. Пахло жареным мясом – видно, ради княжеского сына Ольховики не пожалели зарезать кабанчика.

Раненых уже перенесли в беседу и уложили. Войдя, Светловой сразу увидел девичью фигуру, стоявшую на коленях возле одного из его кметей.

– Терпи – воеводой будешь! – услышал он бодрый грудной голос, показавшийся знакомым. – Всего-то ничего, царапина, у нас даже малые ребята от таких не плачут.

– Так и я вроде пока слез не лью, – отозвался Миломир.

Он старался говорить спокойно, но дышал тяжело – у него была глубокая рана в предплечье. Разорванная почти пополам рубаха держалась на другом плече, а висящую лохмотьями левую сторону покрывали пятна темной, уже засохшей, крови. На груди поблескивал серебряный знак молота и чаши – знак Сварога, покровителя речевинов.

Рану Миломира перевязывала та самая желтоглазая девица, которую Светловой помнил по ржаному полю. Рядом с ней лежали полосы чистого полотна и стоял крошечный горшочек, разрисованный волнами – узором Велы и Велеса, помогающих врачеванию. Перевязывая, девица придерживала край полотна зубами, но и тогда не переставала что-то говорить.

– Ничего, сокол ясный, скоро заживет, крепче прежнего будешь! – приговаривала она, и голос ее звучал весело и задорно. Она не принимала всерьез кровь и боль, как будто сама никогда их не знала. – Ты хоть и боярич, а все роды человечьи из одной глины леплены, одним огнем обожжены! Как тебя звать?

– Миломир! – выдохнул кметь.

Веселый яркий огонь в очаге освещал лицо девушки, янтарный блеск ее желтых глаз и широко улыбающийся рот. Все это отвлекало, и боль отступала, словно раздосадованная непочтительно веселым голосом желтоглазой. От прикосновения ее быстрых пальцев тепло бежало по жилам, дышалось легче.

– О, Матушка Макошь, Улада-Благодетельница! Всему миру милый, а мне больше всех! Крепче дуба будь, а про злое забудь!

Кончив перевязывать, девушка неожиданно поцеловала Миломира прямо в губы и вскочила на ноги. Гордый боярский сын, не ждавший ничего подобного, покраснел и отвернулся в притворной досаде, на самом деле пряча усмешку. Ловкие руки и поцелуй не оставили его равнодушным.

– А, княжич светлый пожаловал! – радостно воскликнула желтоглазая, заметив Светловоя. – А я тебе что говорила – поедешь назад, к нам заглядывай! Тебе-то не надо ли чем помочь? Ой, да как же не надо! – ответила она сама себе. – А лоб-то? Ну-ка, иди сюда, тут посветлее!

Несмотря на боль, Светловой не смог сдержать улыбки. Девушка так смело распоряжалась им, как будто не он, а она была княжьего рода. Светловою вспомнилась его старая нянька, вот так же звавшая его когда-то лечить содранные в детских играх коленки.

Девушка усадила его прямо на пол возле очага, где грелся на камнях горшок с чистой водой, поставила рядом маленький горшочек с темной мазью. Светловой послушно подставил ей голову, и она принялась распутывать платок.

– У кошки боли, у собаки боли, а у княжича светлого заживи! – совсем по-детски приговаривала она. В ней не было и десятой доли красоты Белосветы, но была какая-то особая жизненная сила, свежая и острая, как запах молодой липовой листвы. Эта сила плескалась через край и переливалась в каждого, кто оказывался рядом, не убывая в ней самой. Лизнув ладонь, девушка приложила ее к ране Светловоя. И боль, медленно угасавшая под ее руками, разом исчезла, словно задули огонек лучины. А девушка обмазала ранку темной мазью из своего горшочка – Светловой узнал запах девясила, – и принялась ловко обвязывать ему лоб чистым полотном.

– Заря-Денница, красная девица, выходи из злата терема, бери иглу серебряную, нитку шелковую, зашивай рану кровавую, запирай кровь горячую, – бормотала она, от усердия хмуря золотисто-рыжие брови. – Все, княжич светлый, как Заря на небо выйдет, так забудешь, где болело! – весело объявила девушка.

– Спасибо тебе! – ответил Светловой, не очень-то в это поверив, но испытывая благодарность за доброе пожелание.

Он ожидал, что девушка и это лечение завершит поцелуем, но она только задорно посмотрела на него и отошла.

– Меня поди полечи! – весело позвал Взорец.

– А у тебя-то что? – удивленно откликнулась девушка, мигом вскинув на него глаза, ярко блеснувшие янтарным светом.

– Сейчас поищу, авось найду чего! – Взорец, не получивший в битве даже царапины, под смех товарищей принялся хлопать себя по бокам.

В беседу вошла одна из женщин, с тремя караваями хлеба в руках, за ней несколько девушек несли горшки и кринки.

– Да уйди ты, бесстыжая! – зашипела женщина на желтоглазую. – Смеянка! Хоть перед княжичем род не позорь!

– А я раны заговариваю! – не смутившись, ответила девушка.

– Зубы ты заговариваешь! – крикнула молодушка. – Не слушайте ее! Княжич светлый, прости, она у нас непутевая такая!

– А ты, пава величава, попробуй как я! – Смеяна горделиво уперла руки в бока и вскинула голову. – Под ноги гляди – спотыкнешься, нос разобьешь, муж любить не будет!

– При княжиче постыдись! Пошла вон отсюда! – Старик, приведший знатного гостя, замахнулся на девушку. Она ловко и привычно увернулась от подзатыльника, глянула на княжича, насмешливо фыркнула.

– Оставь ее! – крикнул Светловой. – Пусть свое дело делает!

– Дело! Делает! Вот наградила нас Макошь! – ворчала женщина, раскладывая караваи на столе. – Петь-плясать ловка, да не все девкам игрища!

Однако Смеяну оставили в покое, и она пошла к другому раненому. Перед тем как наклониться, она весело подмигнула Светловою. Попреки родичей скатывались с нее, как с гуся вода. Светловой невольно улыбнулся ей в ответ. Казалось, для нее не существует обиды и грусти – так, может, их и вовсе нет на свете?

Женщины уговаривали княжича подкрепиться, подносили то одно, то другое. Чтобы не обидеть хозяев, он поел немного хлеба со сметаной, но и за едой не отрывал глаз от Смеяны. Ее вздернутый нос пестрел веснушками, загорелые руки легко ворочали и подкидывали в очаг сучковатые поленья, на румяной щеке темнело пятнышко золы. Глядя на нее, Светловой вспоминал Белосвету и все сильнее убеждался, что та ему померещилась. Черты ее лица расплывались в его памяти, дрожали, как отражение в воде, помнилось только ощущение ослепительной красоты. Таких не бывает, живые девушки – они такие, как Смеяна. Обыкновенные, земные, но надежные в этой своей обыкновенности. Они не расцветят лес и реку сиянием радужных лучей, но и не исчезнут внезапно, оставив только тоску по небывалому…

Справившись со всеми перевязками, Смеяна собрала и свернула окровавленные лоскуты, потом присела рядом со Светловоем.

– Ну что – не болит? – спросила она, лукаво поглядывая на него. От ее взгляда Светловою сделалось весело.

– Видно, крепкие ты слова знаешь – любую хворь прогоняют! – с благодарностью глядя на нее, ответил он.

Смеяна вдруг опустила глаза. Княжич был слишком хорош, слишком красив и приветлив, и рядом с ним она испытывала непривычное смущение, которое изо всех сил старалась скрыть. Чуть ли не впервые в жизни ей стало стыдно за свою потрепанную рубаху, грязные руки, разлохмаченные косы. Она украдкой попыталась пригладить волосы, но тут же опомнилась: красавицей ей все равно не стать. А княжич молчал, внимательно ее разглядывая, и это смущало Смеяну еще сильнее.

– Ну, что ты молчишь? – спросила она.

Светловой только вздохнул.

– Чего вздыхаешь?

– Сильно меня тот козлиномордый щитом в лоб угостил – мороки замучили!

Светловой попытался усмехнуться, но сияющее лицо Белосветы вдруг снова возникло перед ним, заслоняя нынешнюю собеседницу, и ему стало больно от мысли, что такая красота – только мечта. Наигранная бодрость отступала под натиском глупой тоски по тому, чего не было и не могло быть.

– Какие такие мороки? – Смеяна серьезно посмотрела на него, и без улыбки ее лицо со вздернутым носом и широким ртом показалось Светловою совсем некрасивым.

– Привиделась мне девица красоты небывалой, как сама берегиня, – со вздохом признался Светловой. – Будто на ручье пришла она ко мне и со мной говорила…

– Красоты небывалой? – переспросила Смеяна, стараясь подавить беспокойство и незнакомое, странное чувство ревности. – У нас хоть и девки не хуже других, но чтоб красоты небывалой, вроде не водится. На что она хоть похожа была? Что говорила? Откуда она?

– О чем… Не помню. – Светловой слегка повел плечом.

Он хорошо помнил звук голоса Белосветы, нежный и звонкий, проникающий прямо в сердце, но не мог вспомнить ни одного слова. Она говорила что-то такое странное, что он и тогда, на берегу возле ручья, ничего не понимал. Но в то время он этой странности не замечал. Так бывает во сне, когда совершаешь самые удивительные поступки и переживаешь самые необычные события, воспринимая все это как должное. А осознаешь, только когда проснешься.

Но есть некие случаи, когда человек наяву встречается с тем, что бывает только во сне. Когда навстречу к нему выходит сам Надвечный Мир…

– Может, это берегиня была? – задумчиво проговорил он.

– Макошь и Велес с тобой, княжич светлый! – Смеяна испугалась, хотя и попыталась сделать вид, будто шутит, и осенила лоб Светловоя защитным знаком огня. – Какие тебе берегини – месяц травень на дворе. Раньше Ярилина дня не будет тебе берегинь. Да и после – не дай тебе Лада с ними встретиться! Ты собой хорош, как солнышко ясное, – уведут они тебя с собой, заморочат, и совсем про… Ну их совсем!

Светловой вздохнул.

– У нее волосы светлые, до колен, не меньше, щеки румяные, глаза как небо весеннее, брови темные. И лицо будто сияет – глаз не отвести. Ведь не может быть красоты такой… – промолвил он с тайной надеждой, что Смеяна возразит ему, вспомнит, что у них в окрестностях живет одна необыкновенная красавица, что, как в басни, из простого рода, а достойна стать женой князя.

– Красота неописучая – аж глаз режет… – пробормотала Смеяна, уронив руки на колени.

Это самое, только без всякой насмешки, она могла бы сказать о самом Светловое. Чем больше она смотрела на него, тем больше ее поражала безупречная красота его лица. Черные ровные брови ярко оттеняли голубизну глаз, в каждой его черточке, в каждом мягком волоске таился особый свет; Смеяне хотелось смотреть на него без конца, любоваться, как любуются радугой в чистом голубом небе. Это как с земли смотреть в Сварожий Сад, на миг растворивший облачные ворота, восхищаться и знать, что тебе туда не войти. Князья Велеславичи ведут свой род от самого Сварога – чему же тут удивляться? И не ей, простой некрасивой девке, мечтать о нем.

И этой красоте угрожает опасность. Девушка, о которой княжич рассказывает, слишком хороша, чтобы быть живой и настоящей. Своим развитым чутьем Смеяна улавливала тонкий запах Надвечного Мира, оставшийся над Светловоем, как след чьего-то прикосновения. Правда, что ли, берегиня какая-нибудь в земной мир явилась до срока? Им, веселым дочерям Дажьбога, только таких парней и подавай – чтоб и красив, и удал. Только губят они своих избранников, поиграют и бросят, а парни от их любви в двадцать лет стариками становятся, чахнут и умирают.

Смеяна вдруг разозлилась – появись перед ними сейчас это чудо в перьях, уж она бы ей повыдергала золотые косы, повыдрала бы бесстыжие глазенки! Но Светловой смотрел на нее с таким ожиданием и надеждой, что сердце переворачивалось и хотелось немедленно достать ему его красотку, за хвост сдернуть с облаков – только бы ему было хорошо!

– У нас краше Верёны не найдешь, – пробормотала Смеяна и кивнула на одну из девушек, резавших сыры и хлеб у стола. – Вон она, Верёна, ты ее в поле видал.

Старшая из незамужних девушек рода Ольховиков и правда была хороша – статная, с пышной грудью, с двумя толстыми русыми косами, большими карими глазами под густыми и длинными черными ресницами. Белые опрятные рубахи покрывала затейливая вышивка, лента на голове сидела ловко, привески-заушницы поблескивали чищеным серебром. Одним словом, невеста всем на зависть.

– Почем невест отдаете? – спросил у старейшины Скоромет. Сидя у стола, он тоже любовался стройной и статной фигурой Верёны. Впрочем, самому десятнику невесты уже не требовались – дома в Славене ждали жена и трое малых ребят.

– Дорого! – горделиво ответил Варовит. – Наши невесты славятся, за ними издалека ездят. Да эта почти сговорена – на Купалу и свадьбу будем играть. Парень есть хороший у нее, Заревник, и близко – из Перепелов, чуть ниже по Истиру.

– А ты чего там засиделась? – Бабка Гладина заметила Смеяну возле княжича. – Чем сидеть, лучше ступай полон перевязывай! А то помрут у нас тут, чего доброго! Потом их, упырей, не выживешь! В клети они. Ступай!

– Ступай, ступай! – подхватил вслед за женой и Варовит. Казалось, старейшина был рад спровадить внучку.

Смеяна неохотно поднялась:

– Княжич-то удал – большой полон взял! Сколько ж их у вас?

– Да восемь голов… – начал Скоромет и вдруг запнулся, виновато дернул себя за вихор на затылке. – Прости уж, княжич. Такое дело вышло… Пока мы тебя искали, один лиходей-то у нас сбежал. Вязать нечем было, да я думал, не уйдет, у него нога поранена.

– Помнишь, черный такой, как грач? На тебя еще прыгнул? – добавил Преждан. – Вот он и сбежал.

– Сохрани Свароже! – Варовит пальцем нарисовал у себя на груди знак огня. – Да он ведь у нас в лесу и будет бегать!

– Ой, страх-то какой! – насмешливо фыркнула Смеяна. – Это ему, что ли, полноги отрубили? Без ног не сильно побегает.

Варовит замахал на нее руками:

– Иди, иди! Без тебя обойдемся.

– Только гляди – лиходеям не скажи, что он сбежал! – поспешно предостерег ее Скоромет. – Я им сказал, что он помер. Нечего. А то и другим будет охота бегать…

А Смеяна вдруг нагнулась к Светловою и шепнула, горячим дыханием обдав ему щеку:

– Я тебе помогу! Я узнаю, кто тебе встретился!

– Чего ты там бормочешь, непутевая! Собралась, так ступай! Умеешь лечить – так лечи, хоть какая польза будет! – со всех сторон закричали на нее родичи.

Смеяна отскочила и исчезла за дверью. И все, от княжича до лежащего Миломира, проводили ее глазами. Она ушла, и в беседе как-то потемнело. Может, просто дрова прогорели.

– Что это она у вас… Не такая? – спросил Светловой у старейшины, когда за Смеяной закрылась дверь.

Он вдруг сообразил, что в Смеяне было «не такого»: все Ольховики русоволосы и кареглазы, а Смеяна со своими желтыми глазами и веснушками на вздернутом носу казалась среди них чужой.

– А! Наградили боги! – Варовит сразу понял его и махнул рукой. – Беда, а не девка! Ни прясть, ни ткать, ни шить! Все из рук валится! Сено ворошить, жать, полоть едва оглоблей загонишь! Зато из лесу не дозовешься. Грибы, ягоды, травы, корешки искать – она первая искусница. И ведь не знает ничего, а как собака – понюхает да выбирает. А спросишь, почему сия трава, а не другая, – не знает. Раны и хвори всякие заговаривать ловка – рукой иной раз по синяку проведет, и нет, будто не бывало. Кто с зубами мается – за двадцать верст к ней приезжают. Не поверишь – из Воронца один раз молодуху привезли. А по дому ничего делать не хочет. Вроде не ленива – а и толку нет. Бабка ей невестино обручье дала только прошлой осенью, на девятнадцатом году, а то перед соседями стыдно. И как ее замуж отдавать – прямо и не знаем.

– Отчего же она такая?

– А она ведь не совсем наша. У нас в роду родилась, а кровь в ней неведомо чья. Мать ее к нам пришла уже тяжелой. Откуда пришла, почему от родни ушла – ничего не знаем. Она немая была. Пришла, да так и осталась. Прежний ведун, что еще до Творяна у нас жил, сказал, что зла в ней нету, мы ее и оставили. Она под Медвежий велик-день девчонку родила, а на другую зиму померла. А девчонка еще говорить не умела, а все смеялась. Так и назвали Смеянкой. И по се поры все смеется.

Старик развел руками и вздохнул:

– Нравом не злая, веселая, бить вроде жалко. Ну да пусть ее! Она хоть и непутевая, а счастливая. Какую корову приласкает – у той молока вдвое.

Светловой осторожно потрогал повязку – не болело. В нем вдруг загорелась надежда, что Смеяна и впрямь выполнит свое обещание, узнает, кто такая Белосвета и где живет, и он с нетерпением посмотрел на дверь, будто каким-то чудом девушка могла вернуться прямо сразу же.

И вдруг сама Белосвета как живая встала перед ним. Закрыв глаза, Светловой чуть не задохнулся от восторга, снова видя ее сияющие черты, мягкий блеск ее волос, небесный свет в глазах. Он ощущал сладкий запах цветов, чувствовал ласкающие прикосновения ее тонких пальцев. Беседа, дым очага, желтый свет лучин, запах мяса – все пропало, ушло, растаяло. Светловой видел вокруг себя сияние теплого и свежего весеннего дня, и солнцем этого дня была она – девушка, прекрасная, как сама Весна.

* * *

Дождавшись, когда гости и хозяева улягутся спать и огнище затихнет, Смеяна выскользнула из избы деда Добрени и неслышно метнулась к хлеву. Дверь скрипнула, но шагов девушки не было слышно. Кошка не могла бы пройти тише. И в темноте Смеяна видела не хуже кошки. Осторожно пробравшись вдоль стойла, где дышали восемь коров, она ступила на большую кучу сена в углу, встала на колени, потянулась, пошарила возле стены. Ее пальцы скоро наткнулись на чье-то мускулистое плечо.

– Брате! Даян! Проснись! – позвала Смеяна сначала шепотом, а потом и громче. – Ну, проснись, еще вся ночь впереди, успеешь отоспаться! Ну, ты слышишь!

Она с силой потрясла спящего за плечо, и он повернулся.

– Ну, чего тебе! – послышался из-под сена хриплый со сна голос. Молодой мужчина с сухими травинками в темных кудрях – точь-в-точь батюшка-овинник! – поднял голову и сел, моргая. – Ой! – вдруг воскликнул он. – Да у тебя в темноте глаза горят! Как у кошки!

– А ты только сейчас увидел? – Смеяна фыркнула и тихо засмеялась. – А я еще десять лет назад девчонок пугала по ночам. Подстерегу за углом или в сенях…

– Десять лет назад меня здесь не было! – Даян сел поудобнее и стал выбирать сухие травинки из волос и кудрявой короткой бородки. – Я еще у батюшки сухую ложку облизывал – восьмым после всех. Чего тебе надо-то? Или княжичу слишком много пирогов натащили, самому не съесть? Подмога требуется?

– Требуется! – подтвердила Смеяна. – Только не ему, а мне. Открой мне ворота.

– Да ты куда собралась? – удивился Даян. – Ночь на дворе!

– А был бы день, я бы тебя не звала, сама бы управилась, да я сама засова не подниму. И как обратно пойду – отвори.

– Что же мне, полночи сидеть под воротами тебя дожидаться? – Даяну вовсе не понравилась эта просьба. – Не лето! Там холод не хуже, чем зимой! Ты, девка, не дури! Тебе погулять надобно, а я тут…

– Ну, как знаешь! – перебила Смеяна и вскочила, не дослушав. – Обойдусь и без тебя! Только и ты, как тебе опять жена рожу расцарапает, без меня обходись!

Она подалась к двери, но Даян вдруг схватил ее за щиколотку. Смеяна вскрикнула от неожиданности, чуть не упала на него, но взмахнула руками и удержала равновесие.

– Тьфу ты! Леший кучерявый! Лягни тебя лягушка! – негромко, но с большим чувством бранилась Смеяна. – Чтоб тебя граблями да по лбу!

А Даян только смеялся в ответ.

– Да ладно тебе, уже и обиделась! – сказал он, когда Смеяна немного выдохлась. – Чего ты сегодня злая какая? Да разве я когда тебе в чем не помог? Надо, так пойдем.

– Так бы сразу и сказал… – обиженно проворчала Смеяна. – Нет, выделывается, как девка красная…

– На себя посмотри…

Даян выпустил ее и поднялся, стал отряхивать сено с одежды. Уже не в первый раз он, поссорившись с молодой женой, ночевал в хлеву. Как и Смеяна, он не родился среди Ольховиков, а вошел в род благодаря женитьбе на одной из здешних девушек, Синичке. Среди новых родичей он больше всех дружил со Смеяной. Оба они знали, что ими старики не гордятся, и это их сближало.

– Потише ты! Всех перебудишь! – шипела Смеяна названому брату, пробираясь от хлева к воротам через двор. Собаки вопросительно подняли головы, но Смеяна махнула рукой, дескать, со мной ходить не надо, и те снова улеглись.

– А княжеские-то дозора не выставили? – прошептал Даян.

– Нет, я посмотрела. Спят все. Чего им дозоры ставить, не в чужой земле, чай.

Даян хмыкнул:

– Не в чужой, а кто же напал на них там, на реке?

– Это не на них напали, а на гостей торговых, глиногорских. Это город такой, Глиногор, в нем смолятический князь живет. Ты небось и не знал, голова дубовая, что такой город на белом свете есть!

– Ой, поглядите на нее! – Даян хлопнул себя по бокам. – Да ты сама еще утром ни про какой Глиногор не слыхала! А вещает, как Лесная баба премудрая, всем зверям мать! Кто же напал на твоих глиногорских?

– Ничего они не мои! А напал известно кто – дрёмичи из-за реки.

– Вот-вот! Пришли-то они из-за реки, да на нашей стороне и остались. Ведь не видел никто, чтобы они на свою сторону уплыли? Нет, а стало быть, до сих пор где-то по нашему лесу бродят, чтоб их лешие взяли. А ты туда собралась… Стой, ты собралась-то куда? – Вдруг сообразив, Даян крепко взял Смеяну за плечо. – Сдурела совсем? Куда пойдешь – упырям в зубы? Чего ты там забыла?

– А ну тебя! – Смеяна в своем лесу ничего не боялась и только отмахнулась. – За своей женой следи.

– Жена у меня тоже та еще ягодка, но в лес одна ночью не бегает. Нет, девка, ты подумай – а если встретишь их?

– Пусть они меня боятся. Открывай давай.

По опыту зная, что спорить с ней бесполезно, Даян больше не возражал. Нажав плечом на створку ворот, чтобы засов не стучал, он бесшумно поднял тяжелый брус и вынул из скобы.

– Ну, ступай, если самая умная! – шепнул он, дав створке отойти самую малость, чтобы не заскрипела. – Лешему от нас поклонись.

Смеяна неслышно метнулась в щель. Даян вдруг взял ее за плечо свободной рукой:

– А все же – куда собралась ночью-то?

– Нос прищемишь! – прошипела Смеяна.

– Э, да ты не к парню ли какому наладилась? – Даян вдруг нахмурился, осененный новой мыслью.

– А хотя бы! – ехидно ответил Смеяна.

– Э, так не пойдет… – начал было Даян, но Смеяна вдруг подалась к нему и укусила за нос. От неожиданности молодец охнул, а Смеяна отпихнула его от створки, выскользнула за ворота и мигом пропала во тьме. И шагов по траве не было слышно.

Даян осторожно оттянул на место створку, заложил дубовый засов в железную кованую скобу – свое же собственное изделие. При этом он презрительно фыркал, как будто Смеяна все еще могла его слышать. Усевшись на землю под тыном, он прислонился к бревнам спиной, потрогал свой нос, пожал плечами, усмехнулся, а потом вдруг вцепился зубами в рукав, чтобы не рассмеяться в голос.

* * *

Облака затянули луну, за тыном царила густая холодная тьма, но Смеяна хорошо знала дорогу. Миновав луговину и поле, по которому утром катали княжича, она вошла в лес, где тесно перемешались сосны, мелкие березки, разлапистые елки, ольховые заросли. Ни в какую темень, ни в какой чаще, даже совсем чужой, ей не случалось заблудиться. Старшие учили ребятишек определять дорогу по солнцу, по коре деревьев, по муравейникам, по лишайникам на стволах – да мало ли других способов? Много, и наука не всякому покажется легка, но без нее нельзя – пропадешь, будешь блуждать по лесу, как слепой. Но Смеяна не смогла бы толком рассказать, почему выбрала именно эту дорогу, не смотрела ни на мхи, ни на солнце. Она просто знала – туда. Ей казалось, что какие-то глаза смотрят на нее из чащи, зовут, раздвигают ветки. И она шла, доверяясь зовущему взору этих невидимых глаз, еще ни разу не обманувших.

Под горкой, возле ручья, стояла небольшая избушка. Крохотное окошко было изнутри задвинуто заслонкой, хозяева, очевидно, спали. Но Смеяна без стука толкнула дверь и шагнула через порог.

Навстречу ей мигнули два ярко-зеленых огонька. Черный кот, совершенно не видный в темноте, бросился под ноги Смеяне и стал об них тереться, выгибая спину и высоко задрав пушистый хвост.

– Какой леший тебя принес? – послышался из темноты хрипловатый мужской голос. – Ни днем, ни ночью от тебя покою нет! Вот смотри – прикую тебя к прялке и не выпущу, пока…

– Да ладно тебе, дядька! – перебила Смеяна. – Не сердись. Тебе бы без меня скучно было. Другие-то к тебе по доброй воле не ходят.

– А мне и не надо никого… – проворчал голос.

В глубине избушки послышалось движение, скрип дерева, шарканье ног. Раздался глубокий вздох, словно сама темнота, разбуженная вторжением неугомонной Смеяны, втянула в грудь воздух, чтобы выдуть прочь виновницу беспокойства. Взметнулось облачко золы над очагом, из-под пепла мигнули красным непогасшие угли.

Смеяна бросилась на колени возле очага и принялась раздувать огонек. Избушка осветилась. Кот ходил вокруг девушки, терся боками о ее плечи. По другую сторону очага сидел на лавке рослый мужчина лет сорока, русобородый, с выпуклым высоким лбом, самого угрюмого вида. Впрочем, это неудивительно для человека, среди ночи разбуженного в собственном доме наглой захватчицей непонятно зачем.

– Ты все спишь! – с упреком сказала Смеяна, видя, что он морщится от яркого огня.

– А что еще ночью делать? Это ты, как полуночница, все бродишь! Тебя что, дед из дома выгнал? Давно пора.

– Ты хоть знаешь, что у нас сегодня на реке делалось?

– Как не знать! – с насмешкой сказал ведун, глянув на нее поверх низкого огня. – Ты ведь самого княжича в полон взяла.

– Да ну, ты скажешь – в полон взяла! – Смеяна хотела сказать это насмешливо, а получилось скорее жалобно. Она опасалась, что княжич взял в полон ее саму, и насмешка показалась не забавной, а горькой и обидной. – Ему бы самому поберечься!

– А что так?

– Боюсь я, как бы его берегиня не заполонила.

– Берегиня? – Творян поднял брови, так что три глубокие продольные морщины на лбу уехали под самые волосы. – Да ты, рыжая, стала басни сказывать! Откуда же он ее взял в травень-то месяц? Я и то их еще не слышал.

– А я почем знаю? – с намеренной небрежностью отозвалась Смеяна. – Он про девку какую-то спрашивал, да так ее расписывал, что краше ее на всем свете нет.

– А тебе и завидно? – со снисходительной издевкой спросил ведун. – Не на тебя же ему смотреть, рыжую! Ты бы хоть кислым молоком умывалась, может, веснушек бы поменьше стало!

– А я так нечисти не боюсь! – вызывающе ответила Смеяна. Веснушки никого не красят, но она не хотела этого признавать. – Она пока будет мои веснушки считать, забудет, чем навредить хотела.

Ведун хмыкнул. Его забавляла Смеяна, которую ничем не удавалось смутить или озадачить.

– Ну так и что? Чего тебе было ночью бегать?

– Дядька Творян! – просительно заговорила девушка. – Поворожи на эту девку! Кто она, живая или морок?

– Дела мне мало! – возмутился Творян и даже отвернулся от Смеяны. – И ради этого ты мне спать не даешь? Ты смотри, девка! – грозно хмурясь, пригрозил он. – Я терплю, да вот возьму и превращу тебя в лягушку! Будешь у меня в горшочке сидеть да помалкивать!

– Жди! – дерзко крикнула Смеяна. – Я тебе тогда уснуть не дам! Всю ночь буду квакать!

– А вот не будешь!

– А вот буду! Буду, буду! – Смеяна замолотила кулаками по земляному полу, затрясла разлохмаченными косами. – Ты, дядька, со мной не ссорься! Ты лучше погадай – я сразу уймусь!

– Вот еще! Ради всякой блажи Надвечный Мир тревожить!

– Да ты не можешь! – с вызовом воскликнула Смеяна. – Не суметь тебе, вот и отпираешься!

– Мне не суметь? – закричал Творян, возмущенный ее дерзостью, и даже грохнул кулаком по лавке. – Да ты помнишь, с кем говоришь? Быть тебе лягушкой!

– Не суметь! – не слушая, кричала Смеяна. – Это тебе не телушку заблудшую искать! Не рыбу с лягушками пополам в сети манить! Позабыл давешнюю уху!

– Да ты… – свирепо начал Творян, взметнув брови и швыряя глазами молнии в отблесках пламени.

Мало кого не бросило бы в дрожь при виде гнева ведуна. А Смеяна вдруг задорно сощурила глаза и рассмеялась. И Творян остыл, словно устыдился шумной ссоры.

– Мужа тебе рябого! – от всего сердца пожелал он. – Плюнуть бы, да огня стыдно. А тебе зачем про эту девку знать?

– А любопытно! – ответила Смеяна, точно это было самое надежное основание. Она уже видела, что дело ее удалось и Творян согласен попробовать.

– Да как же я на княжича стану ворожить? Был бы он сам здесь…

– Врешь, дядя, да не обманешь! – с торжеством ответила Смеяна. – Не надо его самого. У меня вот что есть.

Она извлекла из-за пазухи туго свернутый платок, которым Скоромет на берегу перевязывал лоб Светловою. На тонком белом полотне темнело засохшее пятно крови, к которому пристало несколько золотистых волосков.

– Чтоб тебя кикиморы щекотали! Вот сядет на шею полудянка, так узнаешь! – Ворча, как глухой дед, Творян встал и ушел в темный угол избушки. – Сама за водой пойдешь!

– Пойду, пойду! – примирительно отозвалась Смеяна. – Кринку давай.

– Сама возьми. Или забыла, где лежит?

Смеяна подхватила с полки в углу кринку из красной дебрической глины и мигом исчезла за темным порогом. Черный кот метнулся за ней. А Творян вернулся к очагу и снова сел, осторожно поставив рядом с собой на пол большую глиняную чашу с тремя маленькими круглыми ручками и широким горлом, вокруг которого шла полоса сложного узора. Полоса делилась на двенадцать частей, и в каждой был написан знак одного из двенадцати месяцев. Во всяком уважающем себя роду хранится, передаваемая от бабки к внучке или от деда к внуку, такая чаша, священный сосуд для гаданий и заклинаний, малое подобие Чаши Годового Круга, которой владеет сама Мать Макошь.

Смеяна с полной кринкой вернулась скоро – другой бы и светлым днем не обернулся к ручью и обратно так быстро, как она темной ночью. Не дожидаясь указаний, девушка перелила воду в чашу.

– Отойди! – буркнул Творян. – Не лезь под руку.

Не возражая, Смеяна послушно отошла в самый дальний угол и села там. Добившись своего, она стала удивительно тиха и послушна, для нее пришло время молча смотреть и ждать. К ворожбе у нее имелось способностей не больше, чем к рукоделию, и с ведуном она дружила вовсе не потому, что он готовил ее в преемницы, а просто из любопытства. Ее искусство врачевания опиралось не на премудрость, перенятую с учением, а все на то же лесное чутье: знаю, что надо делать так, а почему – не знаю. Она никогда не задумывалась, а почему, собственно, нелюдимый колдун, не общавшийся без нужды даже с родичами Ольховиками, терпит ее присутствие и выполняет ее просьбы. А Творян никогда и никому не признался бы в том, что присутствие Смеяны придает ему больше сил для ворожбы и обеспечивает успех любому обряду, гаданию или жертвоприношению.

Чародей не отрывал глаз от чаши, и казалось, сам его взгляд, тяжелый и осязаемый, успокаивал воду. Смеяна из своего угла смотрела, затаив дыхание. Она давно смирилась с тем, что никогда не научится ни прясть как следует, ни ворожить, но чужое искусство восхищало ее и завораживало. Раз за разом она наблюдала ворожбу Творяна, напряженно вглядывалась в его лицо и действия рук, все пыталась поймать ускользающую тайну общения с Надвечным Миром. Иногда ей казалось, что тайна эта близка, вот-вот кто-то окликнет ее из-за Синей Межи, и голос этот будет понятен ей. Но чаще всего это случалось в лесу, когда она шла от избушки ведуна домой. Песни леса радовали ее, но она не сумела бы перевести их на понятный людям язык и заставить послужить всему роду. А значит, какой в них толк? А никакого, баловство одно.

– Вода темна, Бездна глубока, – глухо забормотал Творян. Его заклятия были просты, но в каждое слово он вкладывал огромную, непостижимую и неодолимую силу. – Огонь ярок, уголь жарок.

С этими словами он прямо рукой взял с очага пылающий уголек и опустил его в темную воду. Уголек яростно зашипел и погас, канул во тьму. Так искры Огня-Сварожича пропадали в Бездне перед началом мира – в те безначальные времена, когда Сварожьим Молотом не был еще создан Белый Свет.

– Уголь проглоти, мне тьму освети, – бормотал Творян. Глаза его выпучились, взор застыл.

Смеяна почти перестала дышать, крепко прижимая к себе черного кота. Выйдет, не выйдет? Вода в чаше начала бурлить, сначала тихо и медленно, потом быстрее. Над широким горлом поднимался легкий пар. Вдруг в прозрачных клубах мелькнуло что-то живое. Вода успокоилась. Из глубины чаши показалась голова огромной черной жабы. Круглые, ярко-желтые глаза жабы смотрели прямо в глаза Творяну.

– Вела-матушка! – глухо, почти не разжимая губ, забормотал ведун. – Хозяйка Волны! Покажи мне путь Светловоя, сына Велемога.

Медленно подняв руку, он бросил в чашу тонкий светлый волос. Голова жабы тихо погрузилась в воду и исчезла.

Поверхность затуманилась и засеребрилась, как тонкий гладкий лед. Потом на ней возникла та полянка возле Бычьего ручья. Склонясь над чашей, Творян увидел княжича Светловоя, а рядом с ним… Мелькнул вроде бы неясный девичий силуэт и тут же пропал, растаял, как морок, каковым, собственно, и являлся… Нет, это не девушка. Это вообще не человек и даже не берегиня. Над травой рядом с сидящим Светловоем парило облачко полупрозрачного золотистого света, полное радужных переливов. Смотреть на него было нестерпимо больно. Творян отшатнулся от чаши, жмурясь и прижав к глазам ладонь. Разглядеть он ничего не успел, но успел понять, что разглядывать там и нечего.

Смеяна молча ждала, не решаясь задать вопрос. Наконец ведун крепко потер лоб, словно хотел разгладить глубоко врезанные продольные морщины, провел ладонью по бороде, в которой наверняка теперь появятся новые седые волоски. Общение с Надвечным Миром не проходит даром. Юный княжич, спящий на огнище Ольховиков и видящий со сне свою любовь, сам еще не знает, какие огромные силы протянули к нему руки.

– Ну, что там? – наконец шепнула Смеяна и подошла поближе. – Ну, что ты молчишь? – с тревогой спросила она. – Я ему обещала узнать, что за девица ему встретилась. Что я ему скажу? Что ты видел?

– Ничего я не видел! – решительно отрезал Творян, и Смеяна с изумлением поняла, что он лжет.

Ведун не поднимал на нее глаз, а Смеяна потрясенно хлопала рыжими ресницами. Что же такое он увидел, если даже рассказать не хочет?

– Ничего я не видел! – с напором повторил Творян в ответ на ее молчаливое недоверие. – Так и ему скажешь. Не было никакой девки. Померещилось ему! Сперва по лбу щитом ударили, потом вода холодная – еще и не то привидится! Отлежится – пройдет! Поняла?

Ведун бросил на Смеяну хмурый взгляд исподлобья. Он понимал, что не проведет ее, он стыдился этой лжи, но он твердо держался правила не вмешиваться в дела Надвечного Мира, недоступные его разумению. А это как раз и было такое дело.

– Ну, да! – неуверенно согласилась Смеяна.

В общем, это объяснение ее устраивало. Примерещилось! Не было никакой девки! Никакой! И слава Ладе Белой Лебеди! Нам никого и не надо! Мы и сами хороши!

– Да ты на княжича-то глаза не пяль! – бросил Творян, пристально наблюдавший за ее лицом, на котором легко читал все эти мысли. – Не по тебе дерево, и голову дурью не забивай!

– Да я не… – с горячим возмущением начала Смеяна.

– Ври больше! – грубо перебил ее Творян, и она замолчала: в проницательности ведун ей не уступал. – И думать не смей! Лучше вышивать учись, да вышей рубаху берегиням, да повесь в Ярилин день на березу, да попроси себе личика поприглядней, да жениха доброго…

– Да ну тебя! – Смеяна небрежно отмахнулась. Такое она слышала не в первый раз.

– Чего «да ну»! Замуж выйдешь, будешь как все…

– Да где уж мне! – Довольная Смеяна вскочила на ноги и повернулась, притоптывая, подражая хороводным пляскам: – Я еще похожу, себе ладу погляжу!

Творян безнадежно махнул рукой и отвернулся. Переделывать Смеяну было еще более безнадежным занятием, чем ключевой водой отмывать с лица веснушки.

* * *

Утром Светловой проснулся от шума шагов и голосов. Насмешливый и ласковый женский голос приговаривал и напевал что-то, вытягивал его из сладкого сна, полного радужного сияния. Приподняв ресницы, он увидел гибкую, по-кошачьи ловкую девичью фигуру в небеленой рубахе, скользившую по клети, склонявшуюся то к одному из кметей, то к другому. Светловой сел на лежанке и сразу встретил взгляд Смеяны. Она подошла и присела рядом. В ее желтых глазах прыгали задорные искры, в чертах лица дрожал смех, каждое движение дышало бодростью, и он вдруг ощутил прилив сил, как будто глотнул живой воды.

– Как спал, княжич светлый? – весело спросила девушка. – Дай-ка я развяжу!

Светловой подставил ей голову и приготовился терпеть, когда она будет отрывать присохшее к ране полотно. И вдруг Смеяна бросила ему на колени повязку с несколькими темными пятнами. Подняв руку, он осторожно провел пальцами по лбу. Там, где вчера была глубокая рваная царапина, сегодня оказался тонкий шрам над бровью, гладкий, как будто после ранения прошел не один месяц.

– Да как же так? – изумился Светловой и поднял глаза на Смеяну.

А она расхохоталась, словно сама подстроила что-то забавное:

– А я-то тебе что говорила? Как заря на небо выйдет – забудешь, где болело!

– Да у тебя руки золотые!

– Что ты говоришь? – В притворном изумлении Смеяна протянула к нему свои загрубевшие ладони и повертела их, вытаращив глаза и пытаясь разглядеть на них хоть немного золота.

А Светловою вспомнились руки Белосветы, нежные и белые, как лебединый пух. Улыбка исчезла с его лица, и он вопросительно взглянул на Смеяну.

– Ну что – узнала? – вполголоса спросил он.

Сегодня, по прошествии ночи, вчерашняя встреча казалась сном, и все же сердце замерло в ожидании ответа. В душе билась сумасшедшая надежда – а вдруг Белосвета все же не привиделась ему? Он знал, что этого не может быть, но ничего не мог с собой поделать – после встречи с Белосветой в душе образовался словно остров, над которым разум был не властен, и против воли он верил, что она все же есть на свете, эта волшебная красота. С ней весь мир изменится, станет богаче и мудрее, золотой Сварожий Сад приблизится к земле…

Смеяна вздохнула. Зря все-таки она ввязалась в это дело, поддалась глупому порыву помочь – на свою голову!

– Узнала, – шепнула она и отвела глаза, потом снова вздохнула, собираясь с духом. Лгать для Смеяны было то же самое, что ходить на руках. Но Творян же сказал, и не ей выше ведуна тянуться. – Узнала, что морок тебя одолел, княжич светлый. Ведун в чаше ворожил – не видел никого. Морок один.

Светловой опустил глаза, стараясь скрыть тоску разочарования. Не было ее, Белосветы. Мир погас для него, словно из него ушла радуга или заря. А он чего хотел – красавицу лучше самой богини Лели? Не бывает таких… Но как ни старался Светловой благоразумием обуздать тоску, душу заполнила тьма, как будто у него отняли самое дорогое. А на маленьком острове в душе по-прежнему сияла радуга, и суровое «не было» над ним не имело власти.

Женщины звали кметей умываться, принесли полотенца, девушки уже раскладывали на столе еду.

– Смеянка! – крикнула одна из женщин. – Что ты опять к княжичу прилипла? Иди сюда!

Девушка отскочила от Светловоя и бросилась на зов. Она радовалась, что трудная беседа осталась позади, и понимала, что княжичу сейчас лучше побыть одному.

Как же, дадут тут поразмыслить спокойно!

– Ну что, княжич светлый, прикажешь коней седлать? – раздался голос Скоромета.

Светловой поднял глаза: десятник стоял рядом с ним одетый и перепоясанный, с шапкой на голове, готовый в дорогу.

– Куда? – не сразу взяв в толк, спросил Светловой.

– Да за лиходеями теми, – пояснил Скоромет. – Или ты хотел сперва в Славен вернуться? В общем, тоже дело – раненых отвезем, а то и еще людей возьмем. Да только как бы они тем временем не натворили чего…

– Ты уж нас не оставь, княжич, выведи их из наших мест! – поклонясь, подхватил Варовит. – Что же, так и будут дрёмичи по нашим лесам разбойничать?

– Ах да! – спохватился Светловой и погладил шрам на лбу.

То ли из-за девушек, то ли из-за раны, но он забыл о самом главном: о необходимости покончить с разбойничьей ватагой. Светловою стало стыдно, что он забыл такую важную вещь. Вскочив, он стал торопливо затягивать пояс, краснея при мысли, что сказал бы отец, узнай он о такой промашке сына. Прогоняя прочь тоску, Светловой старался сосредоточиться на деле, привести мысли в порядок.

– Я вам мужиков и парней кое-кого в провожатые дам! – обрадованно говорил Варовит. – Покажут вам и тропы, и броды.

– А полон куда будем девать? – спросил Скоромет.

Светловой вопросительно посмотрел на Варовита. Возить с собой по лесу раненых дрёмичей не хотелось. Но старейшина решительно замотал головой.

– Нет, княжич светлый, ты их полонил, ты и держи. А ну как лиходеи за своими вернутся? Спалят мне всежилье, весь род перебьют. Нет уж, не гневайся!

– Да где ты видел, чтобы лиходеи за своими возвращались? – спросил Скоромет, которому очень не хотелось таскать с собой такую обузу. – Там же одни изгои, без роду без племени, им бы свою шкуру спасти!

Но Варовит непреклонно качал головой:

– Я про их порядки знать ничего не знаю, а у меня род на плечах – свое и берегу!

– С собой возьмем, ничего! – сказал Преждан. – Сохраннее будут.

Провожаемые поклонами и благими пожеланиями хозяев, Светловой и его дружина выехали с огнища. Впереди скакали четверо мужчин-Ольховиков, посланных Варовитом в проводники. На крепкой гнедой кобыле ехал широкогрудый парень лет шестнадцати, а за его спиной устроилась Смеяна.

– Лесовицу свою вам даем! – усмехаясь в бороду, сказал старейшина. – Лучше нее никто в лесу дороги не сыщет!

Поглядывая на загорелые крепкие ноги Смеяны, видные из-под подола рубахи, кмети поддразнивали ее, перебрасывались шуточками, на что она отвечала тем же, задорно и без смущения улыбаясь всем подряд. Только Скоромет хмурился: похоже, эта рыжая егоза любой поход способна превратить в купальское игрище.

* * *

Нетрудно было догадаться, что дрёмические лиходеи, собравшись уходить через Истир на свою землю, неминуемо выйдут к берегу. Разделившись на две половины, дружина Светловоя направилась от Бычьего ручья вверх и вниз по течению. Смеяна ехала с той половиной, которую возглавлял сам Светловой, и первой заметила на прибрежном песке отпечатки множества ног.

Спешившись, славенцы осмотрели берег. Несомненно, около двух десятков человек побывало здесь ночью: песок покрывали следы, темнело несколько подсохших пятен крови. Должно быть, здесь перевязывались те, кто был ранен легко и смог уйти на своих ногах.

Заметив на песке отпечатки днища сначала одной лодки, потом другой, Светловой вздохнул с досадой. И как он вчера не подумал! После битвы на реке никому не пришло в голову собрать лодки дрёмичей, в которых они нападали на смолятинские ладьи, и ничто не помешало тем спокойно уплыть ночью.

– Точно, уже там! – говорил Взорец, заслоняясь ладонью от солнца и вглядываясь в противоположный берег. – Вон там два челнока.

Скоромет тяжело вздохнул, и вздох его был красноречивей целой кощуны. Князь Велемог их не похвалит: благополучный уход разбойничьей ватаги значительно обесценивал вчерашнюю победу. И не обещал ближним речевинским родам спокойствия в будущем: разбитые вчера, лиходеи могут вернуться завтра.

– Ну что, надо домой поворачивать! – с деланной бодростью сказал Миломир, подводя бесславный итог, и вопросительно посмотрел на Светловоя: – Прикажи трубить: позовем Преждана, да и к Славену…

Светловой молча кивнул: на душе у него было пасмурно, но иных предложений не находилось. Искать лиходеев на том берегу и глупо, и опасно: дрёмический князь Держимир никому не дает ступить на свою землю без позволения.

– А что если и нам туда? – Взорец азартно мотнул головой в сторону Истира. – Им, стало быть, к нам можно…

– Помолчи! – перебил его Скоромет. – Еще чего не хватало! Дрёмичи – все разбойники, от самого князя начиная! Вот им и можно! А нам если – так это целый поход, война настоящая! Это князю решать, не тебе!

Смеяна сидела на зеленом пригорке, пригорюнившись, жалея о промашке княжича. Не вышел их поход, не удалось ей ничего необычного увидеть – враги подвели, сбежали…

Вдруг она вскочила на ноги и смешно дернула носом, принюхиваясь. Это у нее вышло настолько по-звериному, что кмети засмеялись, но у многих мазнуло холодом по спине.

– Стойте! – Смеяна замахала руками, ее румяное лицо стало таим серьезным, что даже веснушки побледнели. – Помолчите!

Кмети молчали, выжидающе глядя на нее, а она прислушивалась и принюхивалась, быстро вертя головой. Шум леса нес ей непонятное, но тревожное сообщение: где-то рядом была опасность. Смеяна верила своим предчувствиям, но сейчас не знала, как их истолковать. Из леса ощутимо пахло чужими. Но где они, что делают? Изо всех сил Смеяна пыталась разобраться в своих ощущениях, отчаянно злилась на свой бестолковый дар. Творян бы со своей чашей быстро разобрался! А она хуже собаки: сама не знает, что такое ей чудится.

– Нет, рано вам уходить! – воскликнула она, быстро оглядывая настороженные лица кметей. – Видно, не ушли они! Я на нашем берегу чужой дух чую!

Руки кметей привычно потянулись к оружию. Преждан обернулся к лесу, шагнул к опушке, и вдруг из-под ветвей с коротким свистом выскочила стрела и ударила его в плечо. Преждан вскрикнул от неожиданности. В воздухе кружилось несколько березовых листочков, сорванных стрелой в полете. Кмети вскинули щиты, закрываясь от новых стрел, выхватили мечи и бросились к опушке. Меж деревьями мелькнуло несколько фигур с личинами вместо лиц, и никто уже не удивился.

– Гром Перунов! – закричали в лесу дрёмический боевой клич.

– Молот и Чаша! Руби их! – крикнул Светловой и метнулся к ближайшему из лиходеев, с берестяной личиной и козлиными рогами, выкрашенными в красный цвет. В нем вспыхнули вчерашний боевой азарт, негодование, жгучее стремление на сей раз довести дело до конца.

С занесенным для удара мечом Светловой бросился к противнику, но тот отскочил и пропал за деревьями. Одним прыжком Светловой влетел в прохладную тень ветвей, держа щит перед собой, и тут же ощутил сильный удар, чужой клинок звякнул по умбону. Светловой теперь увидел своего врага в нескольких шагах впереди: тот прижался к осине, и его серо-зеленая рубаха почти сливалась со стволом. Только краснеющие рога личины выдавали его, оскаленная пасть, казалось, щерила кривые черные зубы в ухмылке. «В прятки играет?!» – мелькнуло в голове у Светловоя, но в это мгновение «оборотень» ловко метнул в него нож, так что княжичу пришлось закрыться. Выглянув из-за щита, он увидел своего врага уже у дальнего дерева.

Вокруг них раздавались выкрики, резко шуршали ветки, звенело оружие, звучали глухие удары железа о щиты и о стволы деревьев. Возле опушки лес оказался не очень густым, между серыми стволами осин и редкими мелкими елочками открывался вид шагов на двадцать в глубину. Но драться здесь было нелегко: лиходеи, одетые в серые, зеленые, коричневые рубахи, выскакивали из-за каждого куста, как лешие, их казалось много, гораздо больше, чем на берегу. Отбиваясь, славенцы углублялись в лес, рубились между деревьями, задевая оружием стволы и ветки. А лиходеи ловко скользили меж стволами, то прятались, то внезапно выскакивали, как настоящая нечисть.

Берег возле опушки почти опустел: здесь остались только семеро пленных дрёмичей, раненый Преждан, Смеяна, двое провожатых Ольховиков да бродили брошенные кметями кони. Смеяна стояла на коленях возле Преждана; ей хотелось скорее бежать в лес следом за Светловоем, но она не могла бросить раненого. Ей еще вчера не понравился этот надменный и слишком самоуверенный боярич, но не пропадать же ему теперь! Кривясь не столько от боли, сколько от обиды, кметь прижимал ладонь к ране, из которой все еще торчала стрела. Сгоряча он хотел ее выдернуть, но Смеяна не позволила.

– Клешни убери, полоумный! – непочтительно кричала она, с силой отдирая руку парня от раны. – Не смей! Стрелы с зазубриной, я вчера на берегу видела! Вырвешь мясо, не птицу же Нагай кормить собрался! Помрешь, дурак!

– Пусти! – грубо отвечал Преждан, пытаясь оттолкнуть настырную девку, встать и следовать за товарищами. – Не видишь – мне надо…

– Сиди! – Смеяна уже не шутя толкнула его в плечо, и он сквозь зубы взвыл от боли. – Ведь за первым кустом упадешь! Так со стрелой и побежишь? Дай хоть вытащу!

Боль заставила Преждана опомниться, и он сел на песок. Смеяна рванула его рубаху на плече, осмотрела древко. Стрела вошла глубоко и пробила мягкую часть плеча, не задев кости. И то слава Велесу! Наконечник виднелся с другой стороны.

– Терпи! – сердито приказала Смеяна, обломала древко и потянула за наконечник стрелы.

Преждан резко скривил рот и зашипел. Хмуро сдвинув брови, Смеяна недрогнувшей рукой вытащила стрелу, бросила ее на песок и поспешно зажала рану ладонью. Кровь обильно стекала через ее пальцы и падала на песок.

– Вот, горе мое, навязался… – бормотала Смеяна, невольно подражая бабке Гладине. – Держи!

Отняв ладонь от плеча Преждана, она поспешно задрала подол своей верхней рубахи, выхватила с пояса кметя нож и безжалостно отрезала от подола нижней рубахи длинную полосу. Ох, бабка и тетки не похвалят – так что же, дать ему, лосю безголовому, кровью изойти? Закусив губу, она поспешно перевязывала кметя, бормоча какие-то обрывки заговора.

Вдруг Преждан дернулся, приподнялся, будто хотел встать. Взгляд его был устремлен мимо Смеяны куда-то на реку.

– Ты куда? – возмутилась Смеяна.

Преждан не ответил, но на лице его изобразилось такое изумление, что Смеяна, зажав в зубах конец льняной полосы, обернулась и тоже посмотрела.

Из-за берегового выступа показалась небольшая ладья, весел на шесть. В ней сидели дрёмичи, одетые в такие же серые и зеленые рубахи, но без личин. Преждан попытался встать, привычно шевельнул рукой в поисках оружия, но глухо застонал и осел снова на песок. Ладья ткнулась носом в берег, дрёмичи выскочили и сразу кинулись к пленным. На Смеяну и Преждана они едва глянули. Быстро перерезав веревки, дрёмичи потащили своих к ладье. Один из них поднял руки ко рту и заревел оленем на гону. Весной этот звук казался несвоевременным и диким – как и фигуры ряженых с окровавленным оружием в руках.

Из глубины леса ответил такой же «олень». Дрёмичи расхватали весла, оттолкнули ладью, и она стрелой полетела через широкую реку к другому берегу.

Смеяна обернулась к лесу: шум битвы затих, ветви качались на ветерке, листва тихо шумела. Из-за дерева выглядывало бледное лицо брата Кудрявца, дядька Изнанец не показывался. Все было как всегда: ни людей, ни битвы. Преждан рядом с ней шевельнулся, попытался встать, и Смеяна опомнилась.

– Сиди! – Она удержала его на песке, а сама встала на ноги, приложила руки ко рту и закричала в лес: – Эй! Княжич! Люди добрые!

Никто ей не ответил. Смеяне стало страшновато: уж не перебили ли разбойники всех славенцев?

Ладья с дрёмичами уже вышла на середину реки. Теперь их и стрелой не достанешь. Обмениваясь бессвязными восклицаниями, Смеяна и Кудрявец вертели головами, лицо Преждана было искажено болью и бессильным отчаянием. А из-за берегового выступа выше по течению показалась еще одна ладья, большая. В ней сидело не меньше двух десятков человек, все в тех же серых и зеленых рубахах. Личины они сбросили на грудь, и Смеяна невольно вскрикнула: казалось, что это оборотни с двумя лицами.

Кудрявец вдруг нервно рассмеялся и сел на песок.

– Ты что? – Смеяна с возмущением обернулась к нему. – Может, они самого княжича зарубили, а тебе весело! Пойдем искать скорее!

– А если зарубили, так и надо дураку! – с юным презрением шестнадцати лет ко всякой ошибке отозвался Кудрявец. – Как щенков слепых дрёмичи славенцев обошли! Нарочно на берегу наследили, нарочно в лес заманили, а тем временем своих увезли! Ну, был бы я княжич…

– Ты язык-то придержи! – хрипло рявкнул Преждан.

Кудрявец глянул на княжеского кметя, хмыкнул, но замолчал.

Дядька Изнанец наконец оправился от страха и выбрался из-за коряги, потирая то лоб, то спину.

– Ох, мудр наш отец Варовит! – бормотал он. – Ох и мудр! Лиходеи-то непростые оказались – вернулись-таки за своими! Оставь мы их на огнище – ох, что было бы!

– Да ладно вам! – хмуро воскликнула Смеяна. Она тоже понимала, что княжич отличился сегодня не лучшим образом, ей было обидно и стыдно за него. – Пойдемте-ка в лес покричим. А не то ведь заблудятся…

Кудрявец снова хмыкнул и встал с песка. Изнанец вздохнул, махнул рукой и направился к опушке.

* * *

Первые «ратные подвиги» княжича Светловоя вышли весьма бесславными, и на огнище Ольховиков, где оставались их раненные вчера товарищи, кмети возвращались в понуром молчании. По десять – двенадцать лет их обучали всевозможным воинским искусствам старшие кмети из Велемоговой дружины, отцы и кормильцы. Все они знали – и в первый же раз так опростоволосились! Кмети старались не глядеть друг на друга. Только Взорец, которого в Славене прозвали С-Гуся-Вода, продолжал поддразнивать Смеяну. Но она, глядя на хмурого Светловоя, поскучнела тоже и не отвечала на шутки.

– Что-то я не слыхал, чтобы простые лиходеи своих отбивали, да еще у княжеской дружины! – хмурясь, бормотал Скоромет, словно хотел перед кем-то оправдаться. Но он и сам понимал, что князя Велемога это не убедит.

– А ты подумай! – с вызовом ответил Миломир. Ему тоже было стыдно, и он очень сердился на себя, что не сообразил раньше. – Кабы из наших кто в полон попал – ты бы не пошел их вызволять?

– Спрашиваешь! – обиделся Скоромет.

– Вот и думай! Ватага то была или…

– Или что? – спросил Светловой, впервые обернувшись.

– Или дружина! – уверенно ответил Миломир. – И не мне тебе объяснять, в чем разница!

Светловой не ответил. Он и сам отлично знал разницу между случайным сборищем разбойничьей ватаги, в котором у каждого на совести пятно от нарушенных законов рода, и дружиной, которая сама единый род.

На огнище рассказ Изнанца и Кудрявца вызвал переполох. Варовит не раз похвалил себя за предусмотрительность, а Смеяна тем временем перевязывала новых раненых. Светловою не хотелось задерживаться здесь – гордиться нечем. Желая засветло добраться до Лебедина, он сразу после полудня стал прощаться с гостеприимными хозяевами. Кмети во дворе седлали коней, все Ольховики высыпали их провожать. Уже готовясь сесть в седло, Светловой обернулся и поискал глазами Смеяну. Она стояла у дверей беседы, грустная, потухшая, и Светловой помолчал, поглаживая шею коня, чувствуя, что должен сказать ей что-то на прощание, но не находя слов. Весь этот поход сейчас казался ему странным, как сон: и битва, и красавица Белосвета, и эта девушка, простая, но похожая на источник живой воды. Пожалуй, завтра он будет думать, что и она тоже примерещилась. Но нет, она живая. Ее глаза смотрели на Светловоя с дружелюбным сочувствием, утешали и подбадривали, и ему было жаль расставаться с ней. А что поделать?

– Хочу тебе спасибо сказать – хорошо ты моих кметей вылечила! – наконец произнес Светловой, пытаясь взглядом досказать ей остальное. – Чем мне тебя отблагодарить?

– Вела и Велес лечат, а я так, помогаю, – ответила Смеяна.

Девушку томила тоска, словно ее увозят из родного дома к чужим людям, навсегда. Отныне родное огнище станет для нее чужим и запустелым, потому что здесь нет княжича Светловоя. Привычная улыбка на ее лице сейчас казалась ненастоящей, она смущенно отводила глаза. Ольховики подталкивали друг друга локтями: такой потерянной еще никто Смеяну не видел. Влюбиться в самого княжича – только она одна на такую глупость и способна!

Но Светловой не замечал, что над ней смеются: он видел одну Смеяну, и на сердце его было тепло и грустно, как будто он надолго прощался с родной сестрой и даже не мог сказать ей, как сильно ее любит.

– Чего хочешь – серебра? – Светловой прикоснулся к кошелю на поясе, сам не веря, что какие-то подарки смогут облегчить ей разлуку. – Или полотна – из Славена пришлю?

– Не надо мне ничего такого… – не глядя на него, отговаривалась Смеяна. Разве можно серебром или полотном заплатить за это странное смятение, грусть и радость, счастье встречи и тягучую тоску расставания?

– Может, хочешь какой-нибудь убор дорогой? Перстней, ожерелий?

– Убор… – повторила Смеяна и вдруг ахнула, вскинула загоревшиеся глаза на Светловоя. – Хочу! Скажи деду, чтобы мой клык отдал! – с внезапным воодушевлением воскликнула она.

– Какой клык? – Светловой с удивлением обернулся к Варовиту.

– А! – Тот с досадой махнул рукой. – От матери ее осталось ожерелье. Да его моя старуха прибрала…

– И прибрала! – поддакнула бабка Гладина. – И прибрала! Куда ей, непутевой? Там янтари дорогие! У меня у самой такого нет! Она в лес пойдет да потеряет!

– Не твоя забота! – горячо возразила Смеяна. Об этом они спорили далеко не в первый раз. – Даже если и потеряю! У меня лес возьмет, мне и назад отдаст! Мое это, а не ваше! Княжич, вели им отдать! Моя мать с ожерельем пришла, а они мне его не отдают!

– Отдайте вы ей, ведь от родной матери память последняя! – сказал Светловой Варовиту. – А хочешь, я тебе из Славена еще лучше пришлю?

– Не надо мне лучше, пусть мое отдадут!

Светловой глянул на старейшину. Хмурясь, тот кивнул старухе. Бормоча что-то под нос, Гладина ушла в избу и скоро вернулась, неся в платке ожерелье. Смеяна почти выхватила платок у нее из рук и торопливо развернула. На тонком ремешке висел ряд ярко-желтых полупрозрачных кусочков янтаря, со звериным зубом в середине. Приглядевшись, Светловой узнал клык рыси. А Смеяна тут же надела ожерелье, и глаза ее засияли ярче янтаря.

– Спасибо тебе, княжич! – разом повеселев, поблагодарила она. В улыбке ее было столько веселья, что Светловой невольно улыбнулся тоже. – Лучше подарка мне никакой князь не сделал бы! Коли еще с кем биться надумаете – присылайте за мной, я помогу!

– Молчи, бесстыжая! – разом накинулись на нее и Варовит, и Гладина, и еще кто-то из стоявших вокруг родичей. – Язык придержи – накличешь беду!

Заливаясь счастливым смехом, Смеяна прижала руку к ожерелью и бросилась вон из ворот. Когда Светловой с кметями выехали следом, ее уже нигде не было видно. Зажав в кулаке ожерелье, она крепко прижималась к березе, обняв белый мягко-шероховатый ствол. Желтыми глазами лесовицы Смеяна смотрела из гущи ветвей на удалявшуюся дружину; сердце щемило, хотелось заплакать, но она с усилием сдерживала слезы. Плакать не о чем – к ней приходил сам Ярила. Память о нем лежала в сердце теплым комком и шевелилась там, как что-то пушистое и живое, и в этом заключалось такое блаженство, никогда ею прежде не испытанное, что даже со слезами на глазах хотелось улыбаться от радости. Не верилось, что он уехал совсем. Придет время – и он вернется. Ведь Ярила всегда возвращается, каждый год…

А береза качала над ее головой широкими зелеными крыльями, как будто сама богиня Лада ласково гладила по волосам дочь человеческого рода, и в мягком шелесте листвы таилось обещание будущей радости сердцу, которое умеет любить.

Глава 2

За обратную дорогу у Светловоя нашлось время опомниться и поразмыслить. Порой ему вспоминалась сияющая розовыми лучами красота Белосветы, но ее черты почти растаяли в памяти, осталось только чистое облако радужного света. Зато хорошо ему помнилось лицо Смеяны, ее вздернутый нос с россыпью веснушек, желтые глаза, то мечущие искры задора, то полные горячего сердечного сочувствия. Он тосковал по обеим сразу и сам себя не понимал. Ни разу за восемнадцать лет жизни ему не приходилось переживать такой бури в душе. Он будто рвался пополам: одна половина стремилась к недостижимой, небывалой, чистой мечте, а вторая тянулась к живому и горячему человеческому счастью, яркий свет которого он видел в глазах Смеяны.

Светловой гнал от себя девичьи образы, и взамен вспоминались глиногорские гости, две битвы с дрёмичами. Хороша пшеничка во поле стояла, а до овина одна солома дошла! Чем больше он вспоминал о произошедшем на реке, тем больше проникался уверенностью, что все это неспроста – и торговые гости явно какие-то странные, и лиходеи напали на них не случайно. И старшину глиногорцев он несомненно где-то видел, и тогда тот вовсе не был купцом. Не стоило упускать смолятичей из виду, но Светловой сообразил это только сейчас. «Видно, крепко меня тот козлиномордый приложил! – с досадой думал он. – Совсем я соображать перестал. Еще и не то примерещилось бы!» Мысли его путались, впечатления мешались. Их было так много, что казалось, он пробыл в походе не пять дней, а целый год.

Нечего было и думать догнать смолятичей, опередивших дружину на целый день, и Светловой увидел знакомые ладьи только у славенской пристани, где останавливались неподалеку от Велесова святилища все торговые караваны. На княжьем дворе Светловой не успел сойти с коня, как навстречу ему выбежала мать. К сорока годам княгиня Жизнеслава постарела, сходство Светловоя с ней стало меньше, чем было в детстве, но он по-прежнему любил ее больше всех на свете. Завидев встревоженное лицо матери, княжич бегом бросился на крыльцо.

– Соколик мой! – вскрикнула княгиня, встретив его на середине ступенек и поспешно обняв. – Что с тобой?

Светловой нежно и заботливо взял ее за плечи: теперь он был выше матери и сам мог укрыть ее в объятиях, как она укрывала его в детстве.

Княгиня торопливо обшаривала тревожным взглядом его руки, ноги, лицо, словно проверяла, тот ли к ней вернулся, кто уходил, не случилось ли с сыном чего-то непоправимого. Заметив тонкий белый шрамик над бровью, которого не было раньше, она переменилась в лице и невольно охнула.

– Мне рассказали, что ты ранен, что у тебя вся голова… – начала княгиня и запнулась, не находя подтверждения своим страхам.

– Ах, это! – Светловой все понял и рассмеялся. – Пустяки. Оцарапали только, видишь, уже все зажило. Тебе смолятичи рассказали?

– Да, сам Прочен говорил: «Сын у вас молодец, витязь настоящий!» А у меня сердце не на месте… – Облегченно вздыхая, княгиня приложила руку к сердцу, словно проверяя, на месте ли оно в самом деле. – Целая битва, говорит, была, а ведь Прочен зря не скажет, – продолжала княгиня, но Светловой перебил мать:

– Погоди, матушка. Он здесь, Прочен этот?

– А где же ему быть? – Княгиня удивилась. Она говорила о смолятическом госте как о старом знакомом. – Они не сильно вас опередили, перед полуднем только приплыли. К отцу пошли, он их сперва в гриднице принял, потом Прочена к себе увел. И по сию пору беседуют. И никого к себе не пускают, только Кременя одного позвали.

– Так кто же он такой? – воскликнул Светловой. – Не купец же, в самом деле! Почему отец его так принимает?

– Какой купец? – Княгиня посмотрела на сына с недоумением. – Прочен же это! Ах! – сообразив, воскликнула она. – Ты ведь забыл его! Уж лет пять, как он у нас был в последний раз! Да нет, все шесть будет! А мне и невдомек… Так он тебе купцом сказался?

– Да, да! – Светловой изнывал от нетерпения. – Так кто же он?

– Да он тысяцкий глиногорский, князя Скородума первый воевода. Как же ты его забыл?

Изумленный княжич не сразу ответил. Да, теперь он вспомнил. Когда шесть с лишним лет назад его опоясывали мечом, воевода Прочен приезжал с подарками от смолятического князя Скородума. Конечно, за шесть лет Прочен изменился, да и не мог двенадцатилетний отрок запомнить всех гостей – слишком много впечатлений обрушилось на него тогда. Но теперь понятно, почему лицо смолятича показалось ему знакомым.

– Зачем же он приехал? – помолчав, спросил Светловой у матери. – Уж не война ли у нас какая намечается?

– Сохрани Макошь! Не знаю. – Княгиня покачала головой. – Меня не звали. Знаешь ведь отца – сперва сам решит, а уж после нам скажет. А я боюсь – как бы не война в самом деле.

– Да что ты, матушка! – Светловой обнял княгиню, стараясь говорить бодро и уверенно. – С кем нам воевать? У нас со всеми землями мир… Это я так, не подумавши ляпнул.

– А иначе зачем тысяцкий в такую даль поедет? Что ему, в Глиногоре заняться нечем?

Успокаивая мать, Светловой думал о дрёмических лиходеях. Новость одно прояснила, а другое запутала. Если дрёмичи напали не просто на купцов, а на самого глиногорского тысяцкого – этому уж точно есть причина. И правда, не приведи теперь Перун войны. Хотя напрямую нападение дрёмичей на смолятинского воеводу речевинов не касалось, Светловой не сомневался – отец в стороне не останется. Да и само нападение случилось на речевинских землях.

Князь Велемог не заставил сына долго теряться в догадках и скоро прислал за ним. В горнице с ним сидели Прочен и Кремень. Воспитатель княжича поседел и стал плохо видеть, отчего постоянно щурился и подавался вперед. Прочен был невозмутим, как и тогда, на реке, но по лицу его Светловой сразу понял, что для него приготовлено какое-то значительное известие.

В этом он не ошибся. Вот только само известие оказалось полной противоположностью тому, чего он ожидал.

По усвоенной с детства привычке Светловой не торопился рассказывать о своих делах, тем более что и радости в таком рассказе было бы немного, а ждал, когда отец спросит его сам. А князь Велемог не спешил с расспросами. Похвалив сына за речную битву, князь оглянулся сначала на Прочена, потом на Кременя, потом посмотрел на Светловоя.

– Хоть и горько мне было слышать, что завелись на Истире лиходеи, а все же рад я, что Небесный Воин тебя туда привел, – заговорил князь. – Теперь не надо мне смолятическим гостям рассказывать, что сын мой вырос молодцом, – сами видели. Сами видели, что ты и в возраст, и в разум вошел, женихом стал. И невеста для тебя уже есть.

Светловой сдержал возглас, но брови его сами собой взметнулись вверх. Он не знал, что так бывает, и не сразу смог справиться со своим лицом – оно не слушалось. Какая невеста?

– Князь Скородум дружбу свою нам заново явил, предлагает родством ее скрепить, – продолжал Велемог. – Ему Макошь послала единственную дочь, зато уж она и красотой, и умом, и вежеством десять других девиц за пояс заткнет. Хочет князь Скородум ее за тебя сосватать. И я с кормильцем твоим рассудил – лучше нее и желать нечего. Славная будет тебе жена, а речевинам княгиня.

– Да куда же спешить? – обеспокоенно подала голос княгиня Жизнеслава, потрясенная не меньше сына. – Всего-то восемнадцать нашему соколику, а Дароване уж двадцать лет, не меньше!

Княгиня нечасто решалась возражать мужу, но сейчас волнение придало ей смелости. Она мечтала женить сына на одной из славенских боярышень, которые выросли у нее на глазах, самой выбрать такую, которая сделает Светловоя счастливым. А тут и выбора никакого не остается – принимай в дом княжну, которую никогда не видели, отдавай своего соколика ненаглядного неведомо кому! Сваты всегда хвалят невесту. Красоту ее и искусство в рукоделии можно проверить, но в душу к ней не заглянешь.

Но князь Велемог принял решение, и не жене было заставить его передумать. Он бросил на нее лишь один взгляд, и княгиня тут же смешалась и замолчала.

– Ничего, – подал голос Кремень. – Двадцать – не сорок. Нашему молодцу пора жениться, а княжна глиногорская как раз ему под стать. Не ровен час – пойдет Держимир дрёмический на нас воевать, вот мы со смолятичами его единым строем встретим, как братья родные!

Князь Велемог одобрительно кивнул. Княгиня Жизнеслава побледнела, задышала чаще, прижала стиснутый кулак к груди. И сватовство, и война, все сразу – для нее это слишком много.

– Княжна Дарована – красавица редкая! – продолжал Прочен, и даже на его невозмутимом лице мелькнул легкий проблеск оживления. – Среди говорлинских княжон такой не бывало давно. Только княгиня Добровзора, Гордеславова дочь…

– О ней нечего вспоминать – она уже бабушка! – прервал его Велемог.

Княгиня Жизнеслава чуть изменилась в лице и опустила глаза. Двадцать пять лет назад князь Велемог сватался к чуроборской княжне Добровзоре Гордеславне и только после ее отказа взял в жены Жизнеславу. А Добровзора, всем известно, потом родила оборотня с волчьей головой. Вот и ищи в жены красавицу!

– А сейчас красивее Дарованы нет на Истире никого! – уверенно продолжал Прочен. – За княжну Даровану сватались многие. Даже Держимир дрёмический сватался за нее. Дважды! – многозначительно отчеканил смолятич.

Княгиня Жизнеслава удивленно покачала головой. Только Светловой не понял, что повторное сватовство гордеца Держимира значит больше, чем восхваления целого полка свах.

– Вот я и подумывал между делом, княже, – продолжал Прочен, снова обращаясь к Велемогу. – Не Держимир ли нас на Истире поджидал?

– Так ведь у нас есть пленные? – Князь посмотрел на сына. – Что ваши оборотни речные рассказывают?

Светловой опустил глаза. Но теперь князь ждал его ответа, и спрятаться от позора было некуда.

– Нет у меня пленных, – как в холодную воду бросаясь, ответил Светловой. – Потерял.

– Как – потерял? – Кремень даже усмехнулся, не понимая. – По дороге, что ли, обронил? Лукошко дырявое было?

– Как – потерял? – совсем другим голосом повторил князь Велемог. Он видел, что сын вовсе не шутит.

С трудом подбирая слова и стараясь ни на кого не глядеть, Светловой начал рассказывать. Никто больше не улыбался; князь, княгиня, оба воеводы ловили каждое его слово.

– Не знали вы Держимира… – многозначительно протянул Прочен. Его голубые глаза заблестели, он словно сам присутствовал там, на берегу Истира, и видел все то, о чем рассказывал Светловой. Многое из этого рассказа было ему знакомо по опыту прошлых лет, и даже в пересказе он понимал гораздо больше неопытного участника событий. – Теперь будете знать!

– Там был Держимир? – воскликнула княгиня, задним числом испугавшись, что ее сын встречался с этим страшным человеком.

– Ну-ка, расскажи получше, кто у них старшим был? – потребовал Кремень.

– Под козлиной мордой прятался, – не поднимая глаз, ответил Светловой. Ему ясно вспомнился широкоплечий и рослый вожак разбойников, краем щита разбивший ему лоб. – Ревел, как лось на гону.

Оба воеводы переглянулись.

– А лет-то ему сколько? – спросил Кремень.

– Под личиной не разглядел.

– А так не догадался? – с едкой насмешкой осведомился Прочен, сощурив глаза.

– Ну, как вам. Лет сорок – пятьдесят, – решился определить Светловой. – Сильный, но не сказать чтобы молодой.

– Нет, это Озвень, – решил Кремень. – Держимир-то лет на десять тебя постарше…

– На одиннадцать, – жестко уточнил князь Велемог. Все это время он молчал, но буравил сына таким взглядом, что княгиня себя не помнила от тревоги.

– На одиннадцать, – согласился Кремень.

– Да Озвень это был, тысяцкий Держимиров! – уверенно повторил Прочен. – И выучка вся Держимирова. Любит он засадные полки – у него все кмети обучены в лесу прятаться и в лесу драться так, что и нечисти лесной за ними не угнаться. Брата его не видал?

– Какого брата? – Светловой бросил на смолятича короткий взгляд. Его подавляла эта подробная осведомленность обоих воевод и отца во всех делах дрёмического князя, по сравнению с ними он чувствовал себя несмышленым ребенком. Он и знать не знал, что у Держимира прямичевского есть какие-то братья. Какое ему дело?

– У старого князя, у Молнеслава, жила куркутинка – черная, что галка, – пустился объяснять Кремень. – У нее мальчишка родился, старше тебя года на три. Черный, лицом куркутин. Князь его на колени не сажал, постыдился под старость, но все знают – сын. И Держимир знает. При себе держит, доверяет, в походы посылает. А тот зол на драку! Не видел его?

Еще бы не видел! Светловой замялся, не зная, что ответить. Он вспомнил парня с черной косой, его перекошенное злобой и болью смуглое лицо, волчий блеск белых зубов и большие пятна крови на песке. Как сказать, что тот был в его руках и ушел? С рассеченным бедром ушел!

– Так я к чему говорю! – Не дождавшись ответа, Прочен снова обратился к Велемогу. – Как в воду глядел! Держимировых рук это дело. Видно, он знал, что не купцы к тебе плывут. Знал, что мы будем княжну Даровану вам сватать. А ему это – нож острый! Он говорил, что раз добром ему княжну не отдают, он хоть как, а возьмет ее!

– Да откуда же он мог узнать? – жестко спросил князь. – Мы сами не знали – значит, от вас, от смолятичей, ручеек бежит!

– У вас в Глиногоре на торгах за день все тайны Мирового Дерева услышать можно! – подхватил Кремень. – Были бы уши!

Прочен не ответил – это правда. Богатый торговый город Глиногор знает и умеет многое, не умеет только одного – хранить тайны.

– Значит, надо поспешить, – сказал князь Велемог. – Тянуть больше нечего. Сваты сговорились – дело за невестой. На Макошиной Неделе будем ждать ее в Засечье…

– Нет, в Велишине, – возразил Прочен. – За невестой к ней в род приезжают – и мы вам ее на нашей земле отдадим.

– Хорошо, пусть в Велишине. – Князь кивнул, не споря о такой мелочи. – Доедем, не заблудимся.

– Мы на своей земле ее убережем. А вот вы…

– И о нас не тревожься! – Князь уколол смолятича взглядом. – Уж теперь мы никаких оборотней к себе не пустим. Верно я говорю?

Князь требовательно взглянул на сына. Тот ничего не заметил – так потрясло его все произошедшее. Его сговорили, почти женили, не спросив даже согласия. Все его существо протестовало – перед глазами встало сияющее лицо Белосветы. Есть она на свете или нет – теперь он знает, какая она, любовь, и назовет своей женой только ту женщину, в которой увидит вернувшуюся Белосвету.

– Да что же ты, батюшка! – воскликнул он и поднял глаза на отца. – Неужели вот так судьбу мою и решишь, а мне и слова сказать не дашь?

Князь не ответил, только брови его вопросительно дрогнули. Казалось, он удивлен, что сын вместо почтительного согласия говорит что-то совсем лишнее.

– Не хочу я на Дароване жениться! – продолжал Светловой. Он пытался говорить решительно, но невольно в его голосе звучала мольба. – Не люба она мне, да и я ей, верно, тоже – мы и не видались никогда.

Князь Велемог подался вперед, опираясь на подлокотники, сдвинул брови, словно с ним вдруг заговорили на непонятном языке. За восемнадцать лет это был первый случай, когда Светловой решился ему возражать. И в чем! В самом важном для всей державы деле, когда речь идет о прочном союзе со Скородумом смолятическим, жизненно важном перед угрозой войны с дрёмичами.

– Да ты сам понимаешь, что говоришь? – недоуменно спросил Велемог. Он так удивился, что даже не разгневался поначалу. – Как так – «не женюсь»? Женишься! Как будто сам не видал Держимировых лиходеев на своей земле! Мало тебя Озвень щитом в лоб приложил? Добавить надо?

– Но я…

– Ты! – с напором повторил князь, и это короткое слово вместило в его устах больше презрения, чем целые потоки брани. – Ты уже себя показал! Теперь слушай, что старшие тебе говорят!

Светловой не выдержал взгляда отца и опустил глаза. Мысли его путались, он не знал, как доказывать свою правоту. Да и есть ли за ним правота? Простой человек подчиняется роду, князь – всему племени. Это верно, но образ Белосветы заслонил перед ним весь мир.

– Молчишь? – раздался над ним тихий голос отца, но и грохот грозы не показался бы страшнее. – Хорошего же я себе наследника вырастил!

Вдруг княгиня Жизнеслава тихо ахнула и привалилась спиной к стене, ее лицо с закрытыми глазами исказилось от боли. Прижав правую руку к сердцу, она пыталась вдохнуть, но не могла, вместо воздуха в ее грудь входил, казалось, острый стальной клинок.

Кремень недовольно крякнул, встал и пошел в верхние сени звать челядь. Велемог и Светловой обменялись взглядами, и каждый хотел обвинить другого. Но Светловою сейчас некогда было обвинять или оправдываться; он кинулся к матери, стал поддерживать ее, бормотать слова ободрения, а сам все метал взгляды на дверь – не идет ли бабка-травница, из-за слабого здоровья княгини жившая здесь же, на княжьем дворе. В верхних сенях уже слышался гомон челяди, суетились девки. Только смолятический воевода Прочен остался сидеть где сидел, и его лицо с холодными голубыми глазами не выражало ни тревоги, ни сострадания.

До вечера Светловой ходил как потерянный. Когда княгине полегчало и тревога о ней отступила, на него снова навалилась растерянность. Еще недавно простая и ясная, его жизнь мгновенно запуталась, как клок кудели, которым поиграла шаловливая кошка. Никогда прежде Светловой не ссорился с отцом, не принужден был выбирать между желанием и необходимостью так, чтобы это затрагивало всю его судьбу. Его больно ранили презрительные слова отца, но мысль о свадьбе с княжной Дарованой Светловоя убивала.

Он только учился бороться и выбирать. И борьба внутри своего сердца оказалась много тяжелее тех двух битв над Истиром.

* * *

На другой день после отъезда княжича бабка Гладина послала Смеяну в лес. В месяц травень, когда все цветет, приходит пора собирать многие целебные зелья. По большей части этим занимался Творян, но Смеяна обладала поистине звериным чутьем на травы, и ведун охотно доверял ей эту часть своей работы. Бабка Гладина дала Смеяне корзинку, острый железный нож и велела нарезать цветков бузины. У старухи и у Варовита часто болела спина, опухали суставы, а отвар из цветков бузины приносил им немалое облегчение. Но бузина – дерево злое, опасное: в нем селятся духи непогребенных, умерших дурной смертью и всякое другое зловредье. Гладина не боялась за Смеяну – ничего ей не сделается, не раз проверено. За все девятнадцать лет жизни – на вид Смеяне казалось меньше, чем было на самом деле, – она ни разу не болела, ни разу ее не кусали змеи, не трогали звери, даже ветки не царапали. Порой старики задумывались, что такая милость леса к непутевой девке неспроста, но лес всегда благосклонен к убогим, к слабоумным, к увечным. И в теплую пору года Смеяна целыми днями пропадала в лесу, счастливо соединяя таким образом работу на пользу рода с собственным удовольствием.

Бузина росла далеко – верст за шесть от огнища, почти на меже с Перепелами. Утро выдалось такое жаркое, что Смеяне было душно в двух рубашках, и она шла не спеша, лениво помахивая корзинкой. Шагая через поле, где катали княжича, Смеяна улыбалась, вспоминая о нем. Со вчерашнего дня почти ни о чем другом и не думала. Ей вспоминались его голубые глаза, смотревшие на нее с добротой и приветом, его открытое лицо, улыбка, и в душе разливалась зарей такая яркая и горячая радость, что Смеяна не замечала насмешек сестер и попреков бабки. Впервые в жизни другой человек подарил ей такое счастье, и за это она готова была сделать для Светловоя все что угодно. Вот только что ему может от нее понадобиться, княжичу, от простой девки, непутевой и не очень-то красивой?

Перелески между полями густо зеленели, и только особая яркая свежесть зелени говорила о том, что сейчас еще весна, а не лето. Дорога совсем просохла, ростки на полях стояли с радующей глаз частотой. Небо ярко голубело, вдали живым серебром поблескивала широкая река. Радость заливала волной душу Смеяны: себя саму она ощущала живой частью этого мира, этой земли и неба, ветра и шума ветвей. Душа ее сливалась с каждым ростком, с жаворонком над полем, с солнечным лучом. Она была почкой на ветвях Мирового Дерева, ствол которого – Священный Истир.

Бросив наземь корзинку, как досадную тяжесть, Смеяна раскинула руки, потянулась, словно хотела лететь вслед за жаворонком, зажмурилась. Горячие солнечные лучи пронизали ее насквозь, она не ощущала своего тела, растворившись в этих лучах и теплом ветре, не чуяла земли под ногами. Нет, не случайно всю жизнь она не походила на других, что-то в ее крови роднило ее с землей, со всем живым, земным и небесным. Что? Этого она не знала, но и не думала об этом сейчас. Ей было хорошо, так хорошо, что… Нет таких человеческих слов, чтобы высказать это. Это поймут ветер, солнце, травы, прибрежная ива, березы под солнцем, весь свой век тысячей языков поющие славу богине Ладе, оживляющей земной мир.

Вдруг в лицо Смеяне повеяло каким-то теплым и живым потоком. Открыв глаза, она не сразу узнала знакомое поле. Над ним парила легкая радужная оболочка, словно кусочек радуги запутался в ресницах и окрасил все вокруг новым светом. Смеяна замерла с поднятыми руками, восхищенная волшебством, какого прежде не видела. Солнечный луч перед ней вдруг уплотнился, стал похож на золотистое полотно, на дорогу… на дверь…

В плотном потоке света появились очертания девичьей фигуры. Смеяна смотрела не дыша. Луч побледнел, а фигура осталась стоять прямо посреди поля, словно соскочила с небесной лестницы. Это была девушка – высокая, статная, с пышной грудью и бедрами, с ярко-румяными щеками и двумя толстыми русыми косами на груди. Ее босые ноги стояли прямо на ростках ячменя, не но сминали их. Смеяна залюбовалась ею, подивилась тонкому белому полотну и искусной вышивке на рубахе. Она не поняла еще, кто перед ней, но твердо знала – это ей не мерещится.

Девушка на поле медленно подняла руки, потянулась, запрокинула голову, как сама Смеяна недавно. На румяном круглом лице ее отражалась сладкая истома, словно после крепкого приятного сна. Жмурясь, она разводила руками, сильными и белыми, как у работящих девок после зимы, когда старый загар сошел, а нового еще нет. Повернувшись вокруг себя вслед за солнцем, девушка качнулась из стороны в сторону, повела руками и плечами, будто собиралась плясать, переступила ногами, вышитый подол весело качнулся.

И Смеяна сообразила – это полудянка. Полуденный полевой дух, стражница, приставленная Макошью и Велесом следить, чтобы люди в поле в урочный час не ленились, а в полдень не забывали отдыхать. Все холодное время года полудянки спят, а весной просыпаются, чтобы потом не отдыхать до самых Спожин. И это – первая вестница будущего урожая и всех жатвенных трудов.

Пританцовывая, неспешно стряхивая с себя зимнюю дрему, полудянка плавно поворачивалась, легко переносилась с места на место, не делая ни шага. Никому не угнаться за полудянкой – не захочет, так конем ее не догнать. А захочет…

Глаза Полуденной Девы были закрыты, на полных румяных губах блуждала сладкая мягкая улыбка, словно она сквозь опущенные веки любовалась слепящим солнцем и вспоминала свой долгий сон. Смеяна не сводила глаз с нее, и душа ее ликовала. Не каждый день и не всяким глазам являются тайны Надвечного Мира. Но в этот яркий, чистый и теплый день не могло быть иначе! Должно было случиться какое-то радостное чудо, и оно случилось! Надвечный Мир откликнулся на радость в душе Смеяны, и с тем большей силой она ощутила свое живое родство с ним.

А полудянка умчалась уже далеко, словно волны теплого света носили ее над полем. Ее белая рубаха мелькала уже возле опушки дальнего перелеска. Теперь ей долго, до самого конца жатвы, плясать над этим полем.

Опомнившись, Смеяна всплеснула руками, звонко расхохоталась, повернулась и бросилась бежать. Плещущая через край сила восторга и восхищения несла ее, как невидимые мощные крылья, она сама, как полудянка, едва касалась ногами земли. Непривычная тяжесть янтарного ожерелья с рысьим клыком на шее добавляла радости, словно к Смеяневернулось что-то утраченное, родное и драгоценное. Золотистые неровные кусочки янтаря были горячими, точно вобрали в себя солнечные лучи.

Смеясь, девушка пролетела через перелесок, нырнула в чащу, и прохладная свежесть лиственной тени подхватила ее в свои объятия. Теперь случайный встречный принял бы ее саму за полудянку или до срока явившуюся берегиню. И оказался бы не так уж и не прав – Смеяна и впрямь ощущала себя другим существом, сильным и прекрасным.

Блеск весеннего дня остался позади, Смеяна оказалась в чаще. Вокруг нее стояли ели, осины, качали белыми головками соцветья бузины, за которыми ее и посылали. Споткнувшись о корень, Смеяна чуть не упала, но мягко присела на корточки, уткнув руки в землю. Рубаха прилипла к вспотевшей спине, волосы на лбу тоже намокли, Смеяна тяжело дышала и все еще смеялась. Прохлада леса приятно освежила ее, и она села на землю, стараясь отдышаться от смеха.

И вдруг какой-то странный, неуместный запах коснулся ее чутких ноздрей. Смеяна насторожилась, подняла голову, оглянулась, принюхалась. Откуда-то тонкой струйкой веял запах крови. Притом крови несвежей. Смеяна сморщилась, но пахло не мертвым, а живым. В зелени кустов и подлеска трудно было что-то разглядеть, и она не видела источник запаха.

Шагах в пяти от нее виднелась огромная ель, вывернутая с корнем. Ее задравшиеся корни подняли круглый пласт черной болотистой земли шириной не меньше сажени, а под корнями получилась яма вроде норы. Чутье подсказало Смеяне, что запах идет оттуда. Запах человека.

Убрав волосы с лица и закинув за спину болтающиеся косы, она неслышно шагнула по мху и хвое к упавшему дереву. От недавнего ликования не осталось и следа. Вся она теперь была – настороженное внимание, равно готовое и устремиться вперед, и бежать прочь без оглядки.

Смеяна обошла лежащий на земле коричневый ствол. В яме под корнями что-то шевельнулось. Невольно вздрогнув, почти не дыша, чтобы не привлечь к себе внимания, Смеяна осторожно выглянула из-за пласта земли и опустила взгляд в яму.

И увидела плечо и локоть человека, тусклое серебро на поясе, ногу в кожаной штанине. На бедре, прямо поверх штанов, виднелась повязка из каких-то неровных лоскутов, видно оторванных от одежды. Ткань была пропитана засохшей кровью, лежала неровно. Отсюда и шел тот запах, который учуяла Смеяна. Голову и лицо не удавалось разглядеть под корнями, в которых засохла серая лесная земля.

Заметив в лесу чужака, любая разумная девица бросилась бы бежать. Но Смеяну никогда не считали разумной. Разум часто несовместим с любопытством, и в их борьбе побеждает последнее.

Высунувшись из-за корней, вытянув шею, Смеяна поглубже заглянула в яму. Человек пошевелился; она вздрогнула. Но он только чуть повернулся и опять затих. Как видно, ее он пока не замечал. Настороженный слух Смеяны различал тяжелое, трудное дыхание. Вдруг послышался тихий приглушенный стон. Так стонут в беспамятстве.

Осмелев, Смеяна вышла из-за корней и подошла к яме ближе. Она увидела черноволосую голову с довольно длинной для мужчины, почти до лопаток, косой, не чесанной несколько дней, с набившейся рыжей хвоей. Волосы и одежда чужака были испачканы серо-черной лесной землей. Вернее, кожаные штаны и остатки рубахи, потому что почти половина ее пошла на повязки, и среди белых обрывков виднелась смуглая кожа плеча и налитые силой мускулы.

На несколько мгновений Смеяна замерла над ямой, не зная, что делать. Верёна или любая разумная девушка без оглядки побежала бы на огнище и рассказала старшим. А он покуда пусть лежит? Вид окровавленной повязки беспокоил Смеяну: она понимала, что жизнь незнакомца в опасности. Если в рану попала лесная земля, то ему грозит столбняк, от которого никакой ворожбой не спасешься, посылай сразу по дрова и по бересту на погребальный костер.

Подняв руку, Смеяна пробежала пальцами по янтарным камешкам, словно спрашивая у них совета, задела рысий клык. Он был теплым, сохранив в себе тепло солнечных лучей. И трусливая осторожность отступила. Чужак слишком слаб и беспомощен, чтобы быть опасным. Он сам в смертельной опасности, а значит, ему надо помочь.

И она решительно взяла раненого за плечи, чтобы выволочь из-под корней. Он вздрогнул, запрокинул голову. Смеяна, в свою очередь, вздрогнула, увидев его лицо. Ей бросилась в глаза смуглость кожи, густые угольно-черные брови, выступающий вперед нос с горбинкой, негустая черная щетина на щеках и подбородке. В первый миг Смеяна чуть не отскочила – Мать Макошь, да не нечисть ли он, такой черный? Но под руками ее были крепкие плечи живого человека. «Видно, он не из говорлинов, – рассудила Смеяна. – Мало ли племен на свете? Купцы рассказывают…»

Но думать про рассказы купцов она не стала, а потянула чужака на свет. Он опять застонал, мотнул головой, но глаз не открыл. Смеяна уложила его на мох и стала осматривать рану. Кожаная штанина была рассечена ударом клинка, а длинная прореха еще сильнее разодрана руками, как видно, самого раненого. Кожа штанов и полотно повязки присохли друг к другу и к ране, так что не удавалось толком что-то рассмотреть. Смеяна попыталась размотать тряпки, но кровь засохла и держала их крепко. Смеяна огляделась, словно выискивала какое-нибудь средство помочь. А чем тут поможешь? Воды надо теплой, полотна чистого, травок, которые раны очищают, кровь останавливают, заживляют. Короче, на огнище надо, там все есть. А как? Чужак гораздо здоровее Смеяны и уж точно тяжелее, а она ведь не муравей, чтобы таскать на спине больше собственного веса.

Оглядевшись по сторонам, Смеяна отыскала неподалеку несколько листьев подорожника, поплевала на них и приложила к ране. Потом намотала поверх старой повязки полосу от своей нижней рубахи – невелика красота, жалеть нечего. И задумалась, что делать дальше.

В чаще послышались чьи-то шаги. Смеяна обрадовалась и повернулась в ту сторону – кто-нибудь да поможет. Из-за бузинных кустов вышла Верёна.

– Вот ты где! – радостно воскликнула она, увидев Смеяну. Чужака загораживал от ее глаз ствол упавшей ели. – А я тебя ищу. Мать сказала, что ты в бузину пошла.

– Зачем же я тебе? – спросила Смеяна. – Ты бы, сестра любезная, по лесу-то не ходила одна. Весною вся нечисть на свет выползает – не боишься?

– А обереги на что? – ответила Верёна и попросила: – Сорви мне бузинных листов!

– Зачем? – насмешливо спросила Смеяна. Она и сама догадывалась зачем.

– А под подушку на ночь положу, – ответила Верёна. – Как у меня все будет… Ведь весна к концу завернула – вот-вот Ярилин день, а там…

– А там вечером из нашего дома уйдешь, а под утро в другой войдешь! – со смехом докончила Смеяна. – Ты не у бузины, ты лучше у самого Заревника спроси! Он тебе лучше расскажет!

– Ой, молчи! – Верёна в испуге взмахнула руками, торопливо сделала знак огня, другой рукой хватаясь за обереги в ожерелье. – Страшно! Ведь нечисть всякая только и ждет, чтобы человек обрадовался, – сразу и выползет, захочет чужим теплом погреться. Теперь, когда так близко уже, вдруг все и потеряешь! Страшно! Я и гадать-то боюсь. Хочу у бузины спросить, да вдруг злое дерево попадется? А ты знаешь, какое злое, какое нет. Сорви мне три листика, что тебе стоит? А я тебе почелок новый отдам, для себя вышивала.

– Да уж, тебе скоро не почелок, а повой понадобится!

– Не говори! – Верёна снова замахала руками. – Нечисть услышит. Здесь ведь нечисти…

– Ой, верно! – со смехом воскликнула Смеяна. – Посмотри, что я тут нашла!

Она показала на свою находку. Верёна глянула и вдруг истошно вскрикнула, будто увидела гадюку прямо у себя под ногами, – так напугал ее вид черноволосого чужака. Взмахнув руками, как на краю обрыва, Верёна повернулась и бросилась бежать во весь дух, даже не слушая, что кричит ей вслед Смеяна.

А Смеяна осталась ждать. Уж конечно, Верёна понесется прямым ходом на огнище и все там расскажет. И скоро сюда пожалуют родичи. Усевшись на землю, Смеяна обняла руками колени и стала разглядывать лицо чужака.

Он глухо охнул, не разжимая зубов, голова его перекатилась из стороны в сторону. С удивлением Смеяна увидела, что он молод, лет двадцати, не больше. Глаза его казались очень большими, веки натянулись, на веках и под ресницами лежали глубокие темные тени. Внешний их уголок был сглаженным книзу, и это придавало всему лицу чужой, не говорлинский вид.

И тут Смеяна вспомнила. В тот вечер, когда она собралась перевязывать пленных, тот белесый кметь с розовым, как поросячья морда, лицом, говорил: один лиходей сбежал. С раненой ногой. Вот глупая! Смеяна охнула и закрыла рот кулаком, дивясь, как не догадалась раньше. В уме ее возникло множество обрывочных мыслей: о том, как дрёмические «лешие» уносили своих раненых из-под самого носа Светловоевой дружины, как жалели славенцы об этой потере. И Смеяна вдруг почувствовала себя так, как будто нечаянно нашла клад. Она снова посмотрела на чужака. Ну и упрямый же народ эти дрёмичи! Как далеко от берега он сумел уйти с такой раной! Что погнало его в чужой лес? Что, кроме неистребимой жажды воли, способно придать человеку такие силы?

Смеяна подняла руку, помедлила, но все же решилась и положила ладонь на грудь чужаку. Сердце билось, она ощущала живое тепло его кожи. И в ее сердце вдруг зародилось какое-то теплое чувство к этому лиходею, жалость, смешанная с уважением. На его месте она тоже предпочла бы умереть на воле – хоть ползком бы поползла. Ей хотелось скорее помочь ему, и она, чутко прислушиваясь к звукам лесной жизни, с нетерпением ждала прихода родичей.

* * *

Мужчины Ольховиков явились в лес целой толпой, прихватив с собой на всякий случай и волокушу. После жарких споров – тащить находку на огнище или оставить здесь – решено было послать за Творяном. Ведун осмотрел чужака, повертел в пальцах его длинный черный волос и разрешил взять – нечистью и нежитью от него не пахло.

На огнище раненого уложили в пустой клети. Здесь Смеяна ободрала с него окровавленные лоскуты рубахи и надела другую, данную дедом Добреней. Потом она толком промыла, смазала и перевязала его рану на бедре, радуясь, что успела вовремя. И дело это досталось ей не потому, что она лучше других умела. Просто никто другой и не захотел бы прикоснуться к черноволосому чужаку, больше похожему на лесную нечисть, чем на живого человека.

В разгар ее работы он пришел в себя, дернулся, открыл глаза и попытался вскочить.

– Лежи! – резко прикрикнула Смеяна. Она сама испугалась от неожиданности. – Лежи смирно.

Черноволосый приподнялся, опираясь локтями о подстилку, посмотрел на нее, потом на свою ногу, над которой она ворожила, быстрым взглядом окинул стены и потолок клети. В его темно-карих глазах зрачки были почти не заметны, и Смеяну кольнула сладкая жуть: а вдруг все-таки нечисть? Темные круги вокруг глаз усиливали сходство с выходцем из Навьего Подземелья, но смотрел он вполне по-человечески.

– Ты на огнище Ольховиков, возле того места, где бились, – стала рассказывать Смеяна. Чужак молчал, но она чувствовала, что он ее понимает. – Я тебя в лесу нашла вот только что. Дед с дядьками сидят думают, что с тобой делать. Гляди, Творян придет, еще примется проверять, не из навей ли ты. Да ты не бойся – ты живой, я знаю.

– Я тоже знаю, – хрипло сказал предполагаемый упырь.

Смеяна так удивилась, услышав его голос, что даже выронила повязку. Говорил он понятно, как все говорлины, только выговор был не речевинский.

– А! – обрадовалась Смеяна. – А я боялась, что ты по-нашему не понимаешь. Как тебя зовут?

Но чужак не ответил, веки его полуопустились, спрятав блеск глаз, лицо стало таким отчужденным, что Смеяна не стала добиваться ответа.

В беседе тем временем кипел жаркий спор. Дед Варовит стоял за то, чтобы сегодня же послать в Славен весть о том, что найден сбежавший лиходей.

– Его княжич в полон взял, он его по праву! – говорил старейшина. – Надобно вернуть!

– Он у княжича сбежал, на нашей земле оказался – теперь он наш! – возражал ему один из старших сыновей, хозяйственный и прижимистый мужик, прозванный Заботой. – Он парень молодой, крепкий! Работать будет! Да его на торгу продать – шесть гривен дадут, чтоб мне до жатвы не дожить! Или у нас, отец, лишнего серебра много? Вот за солью поедем – и его свезем.

– Или себе оставим! – поддерживал Заботу Изнанец. – У нас работы много – новое же поле надумали корчевать, или ты забыл, отец? Нам самим холоп пригодится! Нам его Велес послал!

– Не к добру нам его оставлять! – спорил с ними осторожный Разумник, младший брат Варовита. – Черный он глаз! Сами управимся! Продать, и дело с концом! И на огнище-то не надо было его… Да и увечный – какой с него прок?

– Ничего, за жерновом сидеть или в ступе толочь он и сейчас сможет! А что черный глаз – так у Творяна глаз сильнее!

– Да он оправится и уйдет от нас! – убеждал братьев Разумник. – К жернову приковать можно, а на других работах как прикуешь? Он же сидеть не будет! Оправится и уйдет! Сохрани Свароже, чтобы не зарезал никого!

Мужчины помолчали, задумались, качая головами. Оставлять чужака у себя было страшновато, но и потерять молодого сильного работника казалось обидным. А работник весьма пригодился бы. Как на беду, у Ольховиков рождалось больше девочек, чем мальчиков. Вон, до того дошло, что зятьев приходится брать к себе, а не отдавать девушек на сторону.

– Ты-то что скажешь, ведун? – Варовит обратился к Творяну. – Скажи, что нам делать теперь. Не сбежит у нас холоп?

– Сбежать – не сбежит, – успокоил его Творян. – Я его таким заклятьем опутаю, что от огнища на шаг не отойдет.

Успокоив родичей, Творян прошел в клеть, где устроили чужака. Смеяна уже закончила перевязывать и зашивала крепкой жилкой разрез на его штанах, которые стащила еще с беспамятного и успела кое-как отмыть от засохшей крови. Не очень-то ловко у нее выходило, она хмурилась, ковыряя тонким шильцем дырочки в плотной коже и продергивая кривую иглу из птичьей кости. Ни одна из сестер-рукодельниц за такую работу, конечно, не взялась бы, но не ходить же ему без порток! Человек все-таки, не леший!

Раненый лежал на охапке сена и смотрел вверх, словно все вокруг его совершенно не занимало. Украдкой бросая взгляды на его замкнутое лицо, сглаженные внешние уголки глаз, жесткую складку губ, Смеяна ощущала какую-то радостную дрожь, испуг и любопытство разом.

Войдя, Творян некоторое время наблюдал за ними, а потом принялся разматывать какую-то веревочку.

– Ты это зачем, дядька? – спросила Смеяна, бегло глянув на него поверх шитья. – Вязать его незачем, он не так уж скоро на ноги встанет. И так не убежит.

– Сейчас не убежит, а на ноги встанет скоро! – сказал Творян, пристально глядя на чужака. Тот незаметно напрягся, подобрался. – Вот тогда и сослужит службу мой науз.

– Науз! – воскликнула Смеяна и бросила шитье.

В один миг она вскочила и оказалась возле ведуна. Ее жадно-любопытный взгляд был устремлен на веревочку в руках Творяна, и даже раненый, услышав это слово, не утерпел и слегка повернул голову.

Творян держал не веревочку, а тонкий берестяной ремешок. Легкий и непрочный на вид, он обладал в руках умелого ведуна большой силой.

– Дай посмотреть! – взмолилась Смеяна.

На ее глазах снова происходило чудо: простая полоска березовой коры, той самой, какой покрывают горшки или растапливают печи, наливалась волшебной силой. Что давало эту силу – заговор? Или просто ведун переливал в ремешок часть своей силы?

– Не тронь! – Творян отвел ремешок от ее нетерпеливо протянутых рук. – Это тебе не забавы. Отойди, а не то выгоню.

Досадливо прикусив губу, Смеяна смирилась и отошла в угол. Она знала, что Творян вовсе и не хочет ее выгонять, но для нее снова пришло время молча смотреть. Любая ворожба, даже самая трудная, выходила у Творяна гораздо лучше, если непутевая желтоглазая девка с вечно растрепанными косами находилась поблизости. Умный и наблюдательный ведун давно заметил это, и эту тайну он стремился разгадать не меньше, чем Смеяна, – тайну превращения простого берестяного ремешка в волшебное средство.

Творян подошел к лежащему чужаку, опустился на колени рядом с ним и негромко позвал:

– А ну-ка, человече, погляди-ка на меня!

Тот не хотел поворачивать головы, но в тихом ровном голосе ведуна было столько повелительной силы, что послушался бы даже пень. Медленно раненый повернулся и посмотрел в лицо Творяну. Ведун смотрел прямо ему в глаза, и тот не мог отвести взор. Большие глаза навыкате открылись еще шире, придвинулись ближе, и все вдруг заволоклось туманом. Не стало ни охапки сена, ни потолка и бревенчатых стен клети, ни даже самого Творяна. Только глаза ведуна, темно-карие, с большими черными зрачками, тяжело и страшно смотрели прямо в душу. Зрачки дышали, как два живых источника волшебной силы, то расширялись, то стягивались, неотвратимо затягивали взор.

– Как твое имя? – раздался глухой голос из тумана.

– Байан-А-Тан, – ответил чей-то голос, в котором чужак не мог признать свой собственный.

– Откуда ты родом?

– Из Прямичева.

– Каков твой род?

– Мой род – дружина князя Держимира.

– Кто твоя мать?

– Моя мать – Айбика, дочь Кара-Минле. Из народа куркутэ.

– Отец?

– Не знаю.

Смеяна наблюдала за ними из угла, зажав в кулаке иголку и опустив недошитые штаны на колени. Широко открытые глаза куркутина смотрели в лицо Творяну, голос звучал безучастно. Похоже, он сам не сознавал того, что говорит.

– Князь Держимир прислал вас на Истир? – продолжал расспрашивать Творян.

– Да.

– Зачем? Он велел вам ждать ладьи Прочена?

– Да.

– Он приказал перебить смолятичей?

– Да.

– А роды речевинов над Истиром он не велел трогать?

– Нет.

Творян кивнул. Это он и хотел знать.

– Так слушай меня, Байан-А-Тан из Прямичева, – заговорил он. – Как сосна корнями в земле сидит, с места не сойдет, и вода ее не смоет, и ветер ее не повалит, и медведь ее не обрушит, так и ты возле Ольховиков жить станешь и с места сего не сойдешь! Как река бежит, а от своего истока не убегает, так и ты вокруг огнища ходи, а от огнища не уходи! Как рыба посуху не может ходить, так и тебе нет дороги, кроме угодий Ольховиков! Запираю я слова мои на три замка, завязываю на трижды три узла, и слово мое крепко, вовек нерушимо!

Произнося заговор, Творян обвил берестяной ремешок вокруг тела куркутина под рубахой, завязывая на нем поочередно девять узелков. Теперь тот оказался связан, и науз волшебной силой будет держать его на огнище крепче железной цепи.

– Спи! – велел Творян, окончив заговор.

Он слегка коснулся пальцами лба пленника, и тот мгновенно откинулся на подстилку из сена. Глаза его закрылись, грудь задышала глубоко и ровно. Он спал.

Смеяна смотрела на ворожбу широко открытыми глазами, и во взгляде ее мешались ужас и восторг. Ее восхищала сила ведуна, но участь пленника вызывала жалость. Ей уже мерещился такой же науз на собственном теле. И никогда от него не избавиться, никогда не жить больше своей волей!

Творян поднялся и пошел к двери. На ходу обернувшись к Смеяне, он бросил только одно слово:

– Молчи!

Смеяна ничего не ответила. Этого предупреждения ей не требовалось.

* * *

Так получилось, что нежданно обретенный холоп оказался под началом Смеяны. Своего имени он не говорил, Смеяна тоже молчала о том, что узнала, и его стали звать Грачом. Едва ли кто слышал от него хоть слово, и Ольховики считали, что он вовсе не понимает по-говорлински. Взгляд его из-под полуопущенных век был так угрюм, что с ним старались не встречаться глазами. Несмотря на заверения Творяна, родовичи опасались сглаза, и женщины настаивали на том, чтобы продать пленника. Он так и остался в пустой клети – пускать его в избы, в хлев к коровам или в конюшню к лошадям Варовит боялся. Вел он себя смирно: покорно вертел жернов, пока не мог еще ходить, молча съедал то, что ему давали, потом отворачивался к стене и засыпал.

Смеяна продолжала обновлять ему повязки, обкладывать травами, шептала свои немудреные заговоры, и уже через несколько дней Грач мог ходить почти не хромая. Его стали брать в лес за дровами. Чаще всех с ним ходила Смеяна – она одна его не боялась. Несмотря на все странности чужака, девушка сочувствовала ему – ведь он тоже не имел рода и не знал своего отца. Она старалась обходиться с Грачом поласковее, надеясь, что он привыкнет к ней и разговорится, приберегала для него кусочки побольше, как любимой собаке, подолгу разговаривала с ним, не смущаясь ответным молчанием. И куркутин скоро стал смотреть на нее не так дико, как на других.

Грач не походил на тех, кто легко смиряется. Смеяна не сомневалась, что он попытается убежать. И поэтому нисколько не удивилась, когда на седьмой или восьмой день он исчез.

Это случилось в том самом перелеске, где Смеяна его нашла. Ее послали нарезать-таки бузинного цвета, и она взяла с собой Грача, чтобы нес корзину. Набрав белых соцветий, она огляделась, но своего помощника нигде не увидела. Смеяна покричала на всякий случай, не надеясь дождаться ответа. Она не слишком беспокоилась, твердо веря в крепость науза, наложенного Творяном. Бросив корзину на поляне перед бузинными зарослями, Смеяна отправилась на поиски.

Немного покружив по лесу, она вышла к ложбине, где ручеек разделял земли Ольховиков и Перепелов. Пленник лежал на траве на ближнем берегу ручья и смотрел в небо.

– Вот где ты! – воскликнула Смеяна и подошла к нему. – Я так и думала. Здесь межа – этот берег наш, а тот – Перепелов. Потому тебя науз за ручей и не пустил. Ты не думай – наш Творян ведун умелый, таких поискать. Слов на ветер не бросает. Уж если он сказал, что ты не уйдешь, – стало быть, не уйдешь.

Грач не ответил и даже не посмотрел на нее. Смеяна села рядом с ним на траву. На его смуглом лице застыло равнодушие, но темные тени под глазами, резкая морщина на молодом лбу говорили о том, что он переносит неволю далеко не так спокойно, как хочет показать. Смеяне было его жаль: слишком хорошо она себя саму представляла вот так же плененной чужим племенем, да еще и в холопстве. А кметю из княжеской дружины попасть в холопы – хуже смерти.

Смеяна вздохнула. Грач не посмотрел на нее, но ресницы его дрогнули.

– Я бы тебя отпустила, – пояснила Смеяна. – Да не могу. Раз уж Творян заговор наложил, только он сам и снять может.

Грач приподнялся на локтях и посмотрел на нее. В его равнодушных и тусклых глазах мелькнул проблеск жизни. Это мгновенно воодушевило Смеяну, и она вскочила на ноги.

– Давай попробуем! – воскликнула она. – Давай, поднимайся! Может, не один, а со мной ты как-нибудь… Вставай, вставай!

Грач встал. Смеяна живо перепрыгнула через узкий ручей и протянула руку пленнику:

– Давай же!

Он подал ей свою. Вид у него был недоверчивый, но воодушевленную Смеяну это не смущало. Вцепившись в запястье Грача, она изо всех сил потянула его через ручей. Только бы за межу, а там… Но сколько она ни тянула, пленник стоял на том берегу, как дерево. Он хмурился, сжимал зубы, напрягался, силясь сделать шаг, но напрасно. Ноги его не слушались, словно вросли в берег. Невидимая преграда, которая для Смеяны не существовала, для него была непреодолима.

– Не получается! Матушка Макошь, Зволина Милосердная! – в отчаянии взывала Смеяна к Небесной Пряхе, одной из восьми дочерей Макоши, позволяющей изменить злую судьбу. – Да что же это?

Грач отнял руку и досадливо вздохнул, пробормотал сквозь зубы что-то ругательное на каком-то совсем чужом языке. Но Смеяна, раз пожелав чего-то, не хотела так быстро сдаваться. Препятствия только усиливали ее решимость во что бы то ни стало добиться своего.

– Погоди, вот еще что!

Смеяна перескочила назад на свой берег, подобрала брошенный на траву бузинный нож, подскочила к Грачу и задрала край его рубахи. Он вдруг рассмеялся, и Смеяна фыркнула тоже, просто потому, что не могла молчать, когда рядом смеялись. Да, девичьей скромностью и стыдливостью Макошь ее сильно обделила.

Но сейчас ей было не до того. Склонившись, она внимательно осмотрела науз, обвязанный вокруг тела Грача. Девять заговоренных узелков крепко охраняли запрет. Также она заметила на боку куркутина длинный белый шрам.

– Я уже пробовал, – сказал Грач, поняв, о чем она думает.

– Да уж я догадалась! – отозвалась Смеяна. – А теперь я попробую!

Едва ли у кого-нибудь во всем роду поднялась бы рука на науз, наложенный ведуном. Но Смеяна, даже не подумав, какую дерзость совершает, осторожно подцепила берестяной ремешок острым концом лезвия и попыталась его перерезать. Отведя вперед локоть и придерживая край подола, Грач через плечо смотрел, что она делает. Но с таким же успехом можно было резать морковкой – ремешок оставался целым. Смеяна попробовала лезвие – острое, Даян только вчера точил. А вот поди ж ты!

– Не выходит. – Она уныло вздохнула, как будто не удалась попытка ее собственного спасения из неволи. – Видно, без Творяна тут не обойтись.

– А его можно как-нибудь уговорить? Запугать, подкупить?

– Запугаешь его… – Смеяна безнадежно махнула рукой. На такое ведуна не сможет склонить даже она. – Пойдем, что ли!

Грач шагнул за ней и вдруг обнял ее сзади за плечи и поцеловал в щеку возле глаза. Смеяна вскрикнула, быстро обернулась и успела увидеть, как он улыбается. Видно, не всегда он был таким угрюмым! И все уныние Смеяны мигом прошло.

– Ты что! – с веселым возмущением воскликнула она. – Этого еще не хватало! Я невеста плохая, меня целовать нельзя!

– Я вижу, какая ты! – ответил Грач.

Смеяна надеялась, что он скажет чего-нибудь еще, однако он ничего не прибавил. Но теперь он поверил, что Смеяна – друг ему, и заметно оттаял. И еще не раз по пути к огнищу они обменивались взглядами и дружно фыркали от смеха, как будто у них появилась какая-то забавная тайна. И Смеяне подумалось: а не считался ли он у себя дома таким же «блаженным», как она у Ольховиков?

Родичи вскоре заметили их дружбу. Даян стал коситься на Грача с недовольством. Смеяна сначала не понимала, к чему кузнец роняет намеки о дурных черных глазах и дрёмических лиходеях, а когда поняла, то расхохоталась.

– Да ты, брате любезный, не ревнуешь ли? – спросила она.

– Я?! – Даян дернулся, как ужаленный. – Да ты сдурела, девка! У меня, чай, жена есть!

– Вот за женой и гляди, ее от черных глаз и береги! Глядишь, пореже в хлеву будешь ночевать! – с торжеством объявила Смеяна.

– Ты тоже поберегись! – досадливо бросил Даян. – Я вот тоже пригляжу, где ты ночевать будешь. Еще нам таких чернявых младенцев в роду не хватало! Мало тебя, рыжей!

Но Смеяна отвечала только смехом. Девушка и сама не смогла бы объяснить, как она относится к Грачу. Конечно, за лиходейство пирогов не подносят, и княжич Светловой чудом в живых остался. Но Грач служил своему князю, а служба все же не разбой. В душе Смеяны жила какая-то чисто звериная нетерпимость ко всякой неволе. Как она помогла бы всякому больному, если бы только могла, так и попавшему в полон хотелось ей чем-нибудь пособить.

А сестры теперь не упускали случая подразнить Смеяну.

– Глядите-ка – и Смеянка себе жениха нашла! – веселились девки, глядя, как Смеяна и Грач вдвоем ведут лошадь с волокушей, нагруженной дровами, или тащат от реки бадью с мокрым тряпьем. – Две рукавицы – пара!

– А вам никак завидно? – отвечала Смеяна. – Вам-то еще сколько хлопотать, а у меня жених уже готовый! И ехать никуда не надо, плохо ли!

В другой раз женщины доили коров перед выгоном на луг; Смеяну к этому важному делу не подпускали, и они с Грачом таскали воду.

– Право слово говорю – береги его, в мужья тебе сгодится! – давясь от смеха, посоветовала Синичка. – Другой-то кто едва ли к тебе свататься будет! Смотри только, корми его получше – а то сбежит!

– От тебя, может, и сбежит, а за меня не бойся! – Смеяна остановилась, повернулась, держа коромысло с двумя ведрами на плече. – Я как замуж надумаю, так себе жениха не хуже ваших найду!

– А то как же! – смеялись сестры. – Хоть княжича!

– А хоть и княжича! – с вызовом крикнула Смеяна. Она редко злилась или обижалась, но сегодня насмешки вывели ее из себя. – Вот увидите еще!

Девушки заливались смехом, а Смеяна побежала догонять Грача. Слыша сзади ее шаги, он обернулся. «Ну, чего там такое?» – спросил он легким движением бровей.

– Вот дуры-то! – в сердцах сказала Смеяна. – Слышал?

– Слышал! – понизив голос, ответил Грач, отворачиваясь, чтобы никто другой не видел его лица.

На людях он привык держаться как деревянный чурбан, как будто никому, кроме Смеяны, нельзя было знать самого важного – что он тоже человек. Однако в голосе его Смеяна услышала насмешку, а в темных глазах заметила веселый отблеск. В редкие мгновения в неразговорчивом пленнике прорывался какой-то другой человек, и Смеяна подозревала, что этот и есть настоящий Байан-А-Тан из Прямичева. Веселым он нравился ей гораздо больше, но сейчас его насмешка только усилила ее обиду.

– Чего смеешься-то? – возмутилась Смеяна. – И ты, как эти сороки, думаешь, что я получше тебя жениха не найду?

– А ты не пыхти! – с дружеской простотой посоветовал Грач. – Во-первых, я гораздо лучше, чем они думают. Если бы они все обо мне знали, то сами передрались бы за право таскать воду со мной на пару. В Прямичеве у меня две жены, и обе боярского рода.

– Здесь-то не Прямичев! – поостыв, сказала Смеяна. – А здесь-то ты…

Она встретила взгляд Грача, вдруг ставший очень серьезным, и запнулась, почему-то не решившись произнести слово «холоп». А он помотал головой, как будто отметал само существование этого слова.

– Запомни, сердце мое! – тихо и твердо сказал он, глядя ей в глаза. – Кто родился свободным, тот холопом не будет. Никогда.

Смеяна ждала продолжения, чувствуя, что эти слова имеют какое-то значение и для ее собственной судьбы, но какое? Каким родился, таким и будешь жить… Или не так?

Но Грач больше ничего не сказал и понес ведра в хлев.

* * *

Натаскав воды, Смеяна бросила коромысло в сенях и убежала. Она привыкла к мысли, что ей никогда не быть завидной невестой, но раньше это не задевало ее. Она сама не знала, что изменилось, – должно быть, это княжич Светловой послужил невольной причиной того, что теперь насмешки сестер больно ранили ее, и осознавать свою непохожесть и ущербность стало нестерпимо. Каким родился, сказал Грач, таким и будешь жить. Так неужели это навсегда? Матушка Макошь, за что мне такое? За то, что с веснушками родилась?

По привычке забрав корзинку, Смеяна побрела к лесу. В лесу ей всегда было хорошо: здесь каждое дерево приветствовало ее качанием ветвей и никто не попрекал ее веснушками или неумелостью. Ноги сами несли Смеяну привычной тропой – к избушке Творяна. Черный кот сидел на крылечке, в избушке было тихо, но Смеяна чуяла где-то поблизости присутствие и самого хозяина.

– Дядька? Ты где? – позвала Смеяна.

– Здесь я, здесь! – послышался недовольный голос из-за угла.

Смеяна обошла избушку. С задней стороны Творян раскладывал сушиться на солнечной полянке срезанные стебли горицвета.

– Чего тебе опять? – спросил он.

Держа в руках зеленые стебли, Творян смотрел на Смеяну, выжидая, когда она ответит и уйдет. А она опустила корзинку, села на траву, обхватила руками колени. В это утро она вдруг осознала то, что все девятнадцать лет своей жизни не замечала: что хотя она родилась и выросла в роду Ольховиков, но не родная им, не похожа на них и одинока. Но как об этом рассказать? Какого тут совета попросить?

– Что, онемела? – с нетерпеливым недовольством спросил Творян, всем видом выражая желание поскорее от нее отделаться.

Смеяна подняла на него непривычно грустные глаза и сказала то, что лежало на сердце:

– Хоть бы ты, дядька, придумал чего-нибудь, чтоб я стала как все.

Творян с недоумением вгляделся в ее лицо, как будто нашел в давно знакомом что-то необычное. Ему не верилось, что это всерьез.

– Вот тебе чего! – неопределенно протянул он. – А давеча кричала, что не хочешь как все! С чего же передумала?

Смеяна пожала плечами. Вчера было одно, сегодня – другое. Зверь и тот линяет – и человек меняется.

– Чем же я тебе помогу? – спросил Творян.

Бросив стебли горицвета, он сел на землю напротив Смеяны. От удивления его недовольство прошло, ему стало любопытно.

– Ну, как-нибудь… – Смеяна с надеждой подняла глаза на ведуна. – В чаше посмотри, что ли? Откуда я взялась, такая непутевая? Где-то же и моя судьба на веретено намотана!

Она слишком привыкла полагаться на мудрость ведуна, казавшуюся особенно глубокой по сравнению с ее собственной бестолковостью. Но сам-то Творян понимал, что чем больше человек знает, тем больше неразгаданных тайн открывается ему в земном и небесном мирах и тем большим невеждой он себя чувствует.

– Ну, куда хватила! – Творян почесал бороду, обводя медленным взглядом верхушки берез вокруг избушки. – Чаша у меня малая, и мудрость в ней малая. В ней судьба рода Ольховиков. А твоя дорожка издалека тянется, я не знаю откуда. Знал бы – давно бы сказал.

– Ты не знаешь? – Смеяна широко раскрыла глаза. Незнание Творяна для нее было такой же нелепостью, как нехватка воды в Истире. – Кто же тогда знает?

– Да вот кто! – Творян развел руки широко в стороны, словно хотел показать всю землю разом. – Макошь Матушка.

– Она-то знает, да у нее не спросишь! – Смеяна начала сердиться и нахмурилась. Ей казалось, что ведун нарочно морочит ее, потому что не хочет помочь. – Как я у Макоши спрошу? Она с дочерьми судьбы напряла да у себя в ларе заперла, нам не показывает! В Надвечный Мир к ней мне прикажешь влезть? Тут ведь не кощуна про Заревика в Сварожьем Саду! Мне-то Золотой Хорт спину не подставит!

– Ты пришла совета спрашивать – так слушай, что говорят! – с резкой досадой прервал ее Творян. – В Надвечном Мире тебя только и ждали! Да тебе туда и не надо! Ведь Макошина Чаша Судеб не на небе хранится, а на земле. И кто до нее дойдет, тому она и ответ даст – кто он, откуда да зачем.

– Как – на земле?

– Так богами завещано. Судьба земли – на земле, судьба неба – на небе. И как небо без земли не может быть, так и судьбы их вместе. Здесь – Чаша Судеб, а там, – Творян показал вверх, – там Чаша Годового Круга хранится, а в ней – весь мировой порядок. И на этих двух чашах весь белый свет держится.

– Ой! – Смеяна зажмурилась и потрясла косами, словно ослепленная светом небесной мудрости. Она представила себе только краешек мирового порядка, но и это зрелище оказалось для нее слишком огромным и не помещалось в голове. – Погоди, дядька! Ну, пусть она на земле. Да как же я ее найду, чашу-то эту?

– Кому надо, того она сама найдет. Иди – и найдешь. На-идешь, – раздельно повторил Творян, чтобы Смеяна лучше уразумела смысл слова и подсказку, заключенную в нем самом.

– Спасибо, утешил! – мрачно поблагодарила Смеяна. – Как же я пойду?

Творян пожал плечами и ничего не добавил. А Смеяна попыталась представить этот поход – в одиночку, неведомо куда, в надежде на благосклонность Макоши. А если Богиня-Мать не сочтет ее достойной видеть Чашу Судеб? Что же, всю жизнь по свету бродить? Она, может, и дурочка, но не сумасшедшая!

– Это чего-то… Как-то уж слишком… – пробормотала она. Разговор получился пустым и никакого руководства к действию не дал.

– А ты чего хочешь? Чтобы тебе твою судьбу на шитом рушнике поднесли?

– Тебе легко говорить! Тебя бы так посылали – за тридевять земель незнамо за чем!

– Знамо за чем – за судьбой. Судьбу искать надо. Сама она никого не ищет. А вот если зовут – откликается.

– Чего-то ты намудрил, дядька! Не по мне это. Я же не хочу, чтобы про меня кощуны складывали. Я только-то и хочу – чтобы не хуже других…

– Это можно! У нас в коробах всякого товару навалом! – дурачась, чтобы скрыть досаду, затянул Творян, подражая торговым гостям. – Не хочешь свою судьбу искать – твоя воля. А девке чего надо? Жениха доброго да приданого, чтоб перед новым родом не стыдно. Женихов у берегинь просят, да к ним надо с подарком являться. Ступай-ка ты лучше к полудянке. Знаешь, что говорят? Плясать полудянки до страсти любят. Позови ее плясать. Коли ты ее перепляшешь, то она тебе все что ни попросишь даст. Хочешь – красы даст ненаглядной, хочешь – приданого сундук, что хоть боярской дочери впору. Будешь невеста не хуже других, по осени, глядишь, и за тобой сваты явятся…

Ведун снова почесал бороду, хмыкнул и отвернулся, скрывая усмешку. А Смеяна слушала, не понимая, смеется он или говорит правду. Да, полудянки могут одарить чем угодно, но на ее памяти не находилось таких смелых девиц, чтобы ходили к ним за подарками. Так что же – опять отказываться? И это не по плечу?

– А тебе чего бояться? – продолжал Творян. – Коли ты чего и умеешь – так петь-плясать. В том твое богатство и есть – так не робей, пробуй, авось чего и выйдет. А под лежачий камень, сама знаешь… Или хочешь весь век вот так сидеть да на судьбу жаловаться? Не любят меня, дескать, не жалеют, никому я не нужная…

– Да когда же это я жаловалась? – возмутилась Смеяна. Она уже забыла, что говорила только что, на щеках ее разгорелся румянец, она вскочила на ноги и даже сжала кулаки, наступая на ведуна. – Да когда же! И ничего я не робею! Вот пойду и к полудянке! Сей же день пойду! Смотри, как раз полдень скоро! Сейчас же пойду!

Творян посмеивался про себя, глядя, как быстро пылкая решимость сменила ее недолгое уныние. Этого ему и было нужно.

– А вот я посмотрю, как ты пойдешь! – отвечал ведун на ее горячую речь, с издевкой прищурив глаза. – На словах-то все прытки, а как до дела…

– Вот и погляди! – запальчиво отвечала Смеяна, не замечая, что Творян толкает ее к решению так же, как она подбивала его на трудное гадание. – Вот и увидишь! Сейчас и пойду!

Забыв о своей корзинке, она повернулась и бросилась бежать прочь от избушки, да так, что две рыжие косы полетели за ней, едва успевая. А с лица Творяна мигом пропала усмешка.

– Иди, иди… – бормотал он, глядя ей вслед.

Ему не давала покоя загадка ее силы, которой он не мог найти объяснения, несмотря на всю свою мудрость. Разгадку знает только Надвечный Мир. Сумеет Смеяна переплясать полудянку, не сумеет – в этом и будет ответ. Если не сумеет – душа ее сгорит под жаркими лучами полуденного солнца, Полуденная Дева возьмет ее разум, а может, и саму жизнь. А если сумеет… Вот Творян и хотел узнать, что тогда будет.

* * *

Солнце указывало полдень, широкое пространство ржаного поля было залито светом. Смеяна медленно вышла из лесной тени и остановилась на меже. В душе ее решимость боролась со страхом, сердце от волнения стучало под самым горлом. Всю жизнь, сколько Смеяна себя помнила, она ощущала рядом с собой живое дыхание Надвечного Мира, но ни разу ей не приходилось встречаться с его детьми лицом к лицу. Сколько рассказывают басен и быличек о смельчаках или безумцах, которые решались на подобное, но успешными такие походы бывали только в древние времена. Купцы рассказывали, что дебрический князь добыл себе в жены берегиню – но это же князь! Ей ли тягаться… И в то же время собственный страх казался Смеяне каким-то ненастоящим, вроде обычая вежливости, который обязывает кланяться неприятным людям. Этот страх перед Надвечным Миром с детства внушали ей бабки и деды, которые учат всех детей остерегаться берегинь, лесовиц, межевиков, всех лесных, водных и полевых духов. Но чем дальше шла Смеяна по полю, тем слабее делался этот страх, как будто оставался позади, на берегу обыденного мира. Она сама удивилась, насколько мало боится. Люди боятся чужого и неведомого. А Смеяне вовсе не казалось, что она идет к чужим.

Встав посреди поля, Смеяна медленно огляделась. Жаркие солнечные лучи лились с неба прямо ей на голову, жгли плечи. Воздух вокруг уплотнялся. Щурясь от слепящего зноя, Смеяна оглядывалась, выискивая в блеске лучей знакомое мелькание. Впервые в жизни она пыталась собрать в кулак все буйные, но беспорядочные силы своей души. Кулак этот оказался вовсе не пустым, и это внушало твердые надежды на успех.

– Полудянка-сестрица, красная девица! – позвала она вслух. – Выйди, покажись! Я к тебе пришла поплясать!

Над полем бродило блестящее марево, в глазах рябило. По земле, покрытой ржаными ростками, по лесу, по небу с белыми легкими облачками поплыли отблески прозрачных радужных цветов. Смеяна насторожилась – это двигались вокруг нее ворота Надвечного Мира. Она позвала Полуденную Деву по имени и назвала сестрой – та не может не откликнуться.

В дальнем конце поля мелькнуло какое-то светлое пятно, как будто солнечный зайчик пробежал и пропал. Смеяна поспешно обернулась туда, но не успела поймать блестящего зайчика, а тот мелькнул снова, уже в другой стороне, поближе. Полудянка играла с ней, ходила кругами, рассматривала свою гостью, но сама не показывалась.

Смеяна прижала руку к янтарному ожерелью – солнечные камни были горячее огня. И вдруг глаза ее раскрылись, взор прояснился. Из слепящего марева возникла девичья фигура – такая же статная и нарядная, как десять дней назад. Только теперь лицо и руки полудянки покрывал легкий золотистый загар, такой же, какой успела приобрести сама Смеяна, а в густых русых косах пестрело несколько цветков. Смеяна смотрела прямо в лицо Полуденной Деве и мигом притянула ее ответный взгляд.

Не перебирая ногами, Полудянка мигом оказалась в нескольких шагах от Смеяны, словно сам солнечный луч ее перенес.

– Ты меня звала? – спросила Полуденная Дева, с любопытством глядя на смертную девушку, которая видела ее, но почему-то не убегала.

– Я звала! – подтвердила Смеяна, и собственный голос показался ей необычным. – Хочу я с тобой поплясать!

– Вот радость-то! – Полудянка высоко подпрыгнула и захлопала в ладоши. – Давно мне ни с кем плясать не случалось! До сена и до жатвы далеко еще, а по огородам да репищам скучно мне бродить, на шеях склоненных кататься! Давай попляшем! Ты одолеешь – чего хочешь у меня проси. А я одолею, – полудянка расхохоталась, взмахнула рукавом, – не прогневайся!

На миг Смеяне стало жутко: в суетливом проворстве полудянки, в каждом ее движении, в красивом и бессмысленном лице было что-то настолько нечеловеческое, так азартно, с таким торжеством в предвкушении скорой добычи кривился ее румяный рот, что сама попытка состязаться с ней показалась верной гибелью. Но Смеяна не дала воли страху: в ней вспыхнула жгучая злость, решимость во что бы то ни стало одолеть знойную хохотушку. Ты, нежить, узнаешь, как со мнойплясать! В груди у Смеяны быстро разгорался ярко-желтый, оранжевый огонек, сила растекалась по жилам, наполняла нетерпеливой жаждой борьбы. Ты у меня узнаешь!

– О чем уговор? – Из травы на краю поля вдруг высунулась разлохмаченная голова старичка, ростом не больше пятилетнего ребенка. – Почему без меня?

Смеяна посмотрела на него без удивления, только с любопытством. Она чувствовала, что вокруг полным-полно жизни-нежити, скрытой от человеческих глаз.

– Как же без тебя, дедушка межевик? – радостно воскликнула полудянка. – Без тебя нельзя! Ты за межами следишь, порядок бережешь – ты и погляди, чтобы все без обмана прошло!

– Погляжу, как же не поглядеть, внучка! – Межевик вылез из травы и уселся на бугорок. Его густые волосы были цвета молодых ржаных ростков, и ровный пробор разделял их на две равные части.

– А я зову Лес Праведный! – воскликнула Смеяна. – В лесу предки живут, из каждого дерева их глаза глядят! Не знаю я, где мои предки, но пусть они меня услышат! Лесные Отцы всем людям родня, сколько ни есть, – пусть и моя родня за меня постоит!

Смеяна огляделась. Тесным строем белоствольных воинов обступил клочок ржаного поля лес, ее давний друг и защитник. Сотни глаз глядели на нее, тысячи зеленолистных рук готовы были потянуться ей на помощь. Прародитель человеческого рода помогает тому, кто среди людей обездолен, и не оставит того, кто идет к нему с открытым сердцем.

Межевик опасливо оглянулся на лес, будто ждал оттуда подвоха.

– Пусть будет лес! – согласился он и заерзал, будто бы устраиваясь поудобнее. – Мы двое с внучкой – полевого рода, а от тебя, девица, вроде лесом пахнет. Ну, с Ладой и Лелей – начали!

Межевик хлопнул в ладоши, свистнул. Полудянка вскинула над головой беленький платочек, поклонилась Смеяне, притопнула. Смеяна взмахнула рукавом, поклонилась ей в ответ, и обе они разом пустились в пляс. Полудянка плясала легко, как солнечный зайчик, играла и руками, и ногами, и плечами; русые косы вились вокруг нее, белая рубаха блестела под солнцем, слепя глаза. Но и Смеяна не отставала от нее. Не зря ее уже не один год выбирали на Купалу для русальных плясок – в этом она не имела себе равных, не знала усталости. А теперь в ней забил вдруг новый родник, новый источник небывалых сил. Руки, ноги, плечи ее двигались ловко и слаженно, как бы сами собой, и ей было радостно, как ни в какой из прежних велик-дней. Она плясала от радости, а вовсе не ради состязания; восхищение красотой мира переполняло ее и искало выхода. Она не видела полудянки, не ощущала жары и солнечных лучей. Над ее головой шумела березовая роща, овевая прохладой, шум ветвей лился ей в душу и качал на прохладных волнах. Вокруг нее колыхались березовые крылья, словно толпа березок водила хоровод, плясала вместе с ней; ее окружала Ладина роща, та самая, где круглый год обитает богиня, где стоит вечное лето. Смеяне было легко, как будто Лада Бела Лебедь, дарящая радость человеческой душе, смотрит на нее сейчас и улыбается где-то рядом.

А по сторонам поднимался гомон. Отовсюду собирались полевики, травничи, кореничи, разные мелкие полевые и луговые духи, все хлопали себя по бокам, дивились необычному зрелищу. Из леса таращили глаза лесовухи и болотницы, подпевали скрипучими голосами, подсвистывали.

Смеяна не видела никого, только иногда замечала, как перед ней кружится в пляске полудянка. Она не ощущала времени, для нее исчезло прошлое и будущее, исчезли утро, день и вечер. Весь мир для нее превратился в один бесконечный полдень, яркий, жаркий и слепящий, плясать для нее стало то же самое, что дышать, – единственный способ жить. Березовые крылья качались вокруг и несли ее все дальше в эту бесконечную пляску. Она забыла весь земной мир, перед ней открывалось что-то новое, далекое. Березовое царство Лады и Лели растворило зеленые ворота ей навстречу и звало ее.

В зелено-золотистом море березовой листвы вдруг загорелись два ярких желтых огня. Сначала далекие и неясные, они все приближались, разгорались ярче. Из глубины Ладиной рощи прямо на Смеяну смотрели два огромных желтых глаза, прозрачно-золотистых, как кусочки янтаря, насквозь пронизанные солнцем, с узкими, как острые щели, черными зрачками. Эти глаза смотрели из глубины Надвечного Мира, но не внушали ей страха, а придавали новых сил. Пока они смотрят – она не почувствует усталости и будет плясать хоть до скончания мира…

И вдруг пронзительный крик прорезал напев березового хоровода. Мир резко крутанулся вокруг Смеяны, взмыл вверх, как исполинская зеленая птица. С трудом удержавшись на ногах, девушка остановилась, сжала голову руками, чувствуя, как раскаленная земля покачивается, словно хочет уплыть куда-то прочь.

Ладина роща исчезла. Смеяна стояла посреди ржаного поля, перед глазами у нее все плыло, яркие пятна света мешались с черными тенями. Сквозь эти плывущие пятна она с трудом различила полудянку. Ее неземная соперница сидела на земле, вскинув руку с выставленным локтем, как будто защищаясь, и на ее румяном лице отражался ужас.

Разом Смеяна ощутила, что задыхается, что руки и ноги у нее дрожат от непосильного напряжения. Горячая мокрая рубаха прилипла к спине и при каждом движении шевелилась, словно слезала старая кожа. Но Смеяна стояла, а ее соперница лежала на зеленом покрывале молодых ростков.

– Ты… чего? – жадно глотая горячий воздух, еле выговорила Смеяна. – Чего села? При… томилась… что ли?

– Там, там! – Полудянка замахала рукавом, не отводя от опушки леса испуганных, широко раскрытых глаз. – Я видела, видела!

– Чего ты видела-то? – Межевик тоже оглянулся к лесу и поежился. – Кто-то на нас смотрел, да сам-то не показался.

– Я видела… глаза… – еле выговорила полудянка. – Страшно, дедушка!

– От глаз и упала? – Межевик покачал растрепанной головой. – Проплясалась ты, выходит, внучка. Верх-то упустила. Что же ты так? Никогда такого с тобой не было!

– Не было, да вот вышло! – обиженно отозвалась полудянка. – Дажьбог-батюшка дурно со мною пошутил. Сколько я людям голову морочила, а тут самой примерещилось Сноп знает что!

Она поднялась с земли, отряхивая ладони и рубаху. Ее темные пушистые брови хмурились, на румяном лице отражались обида и досада. Бессмертные не привыкли терпеть поражения от людей.

– За мной верх остался! – объявила Смеяна, стараясь говорить ровнее и скрыть тяжелое дыхание. А полудянка дышала спокойно – дети Надвечного Мира не устают.

– Уж видно, так! – нехотя согласилась та. – Знать, судьба. Говори, чего хочешь?

– Хочу… – Смеяна помедлила, собираясь с мыслями.

Она еще не успела осознать свою победу и не чувствовала радости, ей все казалось, что она должна поторопиться, скорее схватить за радужный хвост свою сумасшедшую удачу, пока та не опомнилась и не ускользнула. Но мысли путались, она совсем не помнила, чего хотела и ради чего пришла на это яркое полуденное поле. Чудом вспомнился Творян и его советы.

– Хочу вот что! – объявила она. – Хочу сундук с приданым, чтоб хоть боярской дочери впору, хочу красивой стать, чтобы все женихи с меня глаз не сводили, хочу чтобы по осени меня сватать приехали… А то и за княжича замуж хочу!

Межевик хмыкнул, закрыл рот коричневой ладонью.

– Ой! – Полудянка ошалело вытаращила глаза. – Ну и жаден же род людской! Неужто тебе столько всего нужно! И зачем? Тебе же лес помогает! Не знаю я, не пойму, кто ты такая, да только ни одна бы девка меня переплясать не сумела! И глаза эти желтые – неспроста. А ты сколько всего захотела!

– Мое дело – чего хочу, того и прошу! Ты обещала мне дать все, что попрошу, – так давай!

– Да бери ради Снопа и Дуба! – Полудянка пожала плечами. – Мне разве жалко? У меня всего много.

Она махнула платочком, и тут же Смеяна увидела возле себя большущий сундук – пожалуй, она сама без труда в нем поместилась бы. Бока и крышка его были обиты бронзовыми пластинками с хитрыми узорами из цветов и листьев, и сам по себе он стоил немало.

– Бери, чего желала, – Полуденная Дева величаво указала на подарок, – да потом не жалуйся – сама себе счастье выбрала.

– Спасибо тебе! – пробормотала Смеяна. – Прощай.

– Свидимся! – повеселев, воскликнула полудянка. – Мой срок еще долог – до Спожин! Будет в чем нужда – еще помогу!

Она звонко расхохоталась, снова махнула платочком и мигом оказалась в другом конце поля. Смеяна пыталась проводить ее глазами, но увидела лишь неясный отблеск солнечного луча. И лучи стали более милосердны – полдень миновал.

В глазах у Смеяны разом прояснилось, радужные отсветы и темные пятна исчезли, мир вокруг принял обычный вид. Она стояла посреди ржаного поля, такого же, как всегда, только у ног ее красовался огромный сундук с узорными бронзовыми накладками. Впору подумать, что все это сон, морок, стерегущий людей в открытом месте в полдень. Но вот же он, сундук. Смеяна осторожно положила ладонь на крышку. Под пальцами ее были настоящее дерево и бронза, горячие от солнца. Значит, все-таки не морок.

– Вот услужила, подруга! – со смесью досады и удивления сказала Смеяна вслух. – Да как же я такой сундучище до дома доволоку? Да его лошадью не свезешь! Обещалась помочь – так помогла бы донести! Уж не про это ли говорила – «не жалуйся»?

Она вдруг разозлилась на этот сундук – да что бы в нем ни было, какая же тяжесть! И на кой леший он ей сдался, в самом-то деле? На кой морок ей наряды – всю жизнь ходила в чем есть, не жаловалась!

Из леса со стороны Перепелов вышли двое. Подняв руку к глазам, Смеяна вгляделась и узнала одного из старших Перепелов – Остроума и его сына, Заревника.

– Вот, хоть какая-то подмога! – обрадовалась она.

Остроум с сыном заметили ее и ускорили шаг.

– Ты чего тут, девка, делаешь? – спросил Остроум, подходя.

– Да вот, люди добрые, жду, не поможет ли мне кто сундук до огнища донести, – ответила Смеяна и небрежно показала на свою добычу.

– Сундук? – Мужик озадаченно воззрился на подарок полудянки. Похоже, он принимал появление сундука посреди чиста поля за забавы жаркого солнца. Не гриб ведь, сундук-то, чтобы вот так сам собой взять и вырасти!

– Да как же ты его сюда-то донесла? – начал Заревник и запнулся.

Смеяна посмотрела на него и встретила изумленный взгляд. Заревник поморгал, потер глаза ладонью, потом снова посмотрел на нее. В глазах его изумление сменилось восхищением, и Смеяна вспомнила еще об одном желании, которое сгоряча высказала полудянке, – стать красивой.

– Конечно, донесем! – торопливо воскликнул Заревник, как будто тут толпились охотники помочь, и подмигнул ей: – Такой красавице как не пособить! В добрый час мы сегодня к Ольховикам собрались! Донесем тебе сундук! Чего хочешь, все сделаем! Прикажи только!

Смеяна не верила своим ушам. Никогда Заревник с ней так не разговаривал, да и никто другой тоже. Парни только поддразнивали девушку, хотя и любили слушать ее болтовню или песни. Но ведь каждый род хотел взять к себе умелую и прилежную хозяйку, а Смеяна в этом отставала не то что от лучших, а и от последних, поэтому серьезного внимания на нее никто не обращал. А Заревник был лучшим парнем во всех окрестных родах и знал это, хотя умел держаться не слишком заносясь. И невесту он себе выбрал под стать, самую лучшую, – Верёну. Все привыкли к тому, что Верёна и Заревник предназначены друг для друга, и Смеяна удивилась, как будто с подобными речами к ней обратился кто-то из женатых мужчин. Но, глядя ему в глаза, она не видела ни малейшей памяти о прошлом, никакой Верёны, – только свое собственное отражение.

– Ну, помогите, коли мимо идете, добрые люди, – немного растерянно ответила Смеяна.

Заревник с охотой ухватился за нагретую бронзовую ручку сундука, отец его взялся за другую. Идя за ними, Смеяна украдкой потрогала свой нос. Каким он был вздернутым, таким и остался. Ей мучительно хотелось сбегать к Истиру, широко блестевшему поблизости, и посмотреть на свое отражение в тихой заводи. А на ощупь черты ее лица, никого прежде не восхищавшие, ничуть не изменились. Может, хоть веснушки исчезли? Но косы оставались рыжими по-прежнему.

Вступая в лес, Смеяна подняла голову, осмотрела чащу, как будто надеялась здесь найти какой-то ответ. И снова ощутила взгляд тех янтарных глаз с узким черным зрачком. Его нельзя было встретить, их разделяла неизмеримая даль, но под этим взглядом Смеяна уже не чувствовала себя одинокой. Загадочные желтые глаза леса обещали ей могучую защиту.

* * *

Приближался Ярилин день, и все больше места в мыслях Светловоя занимала Белосвета. На него словно накатывалось чье-то волшебство: Светловой не мог поверить, что ее нет. Прежнее убеждение, что она была лишь видением, растаяло, изгнанное сладостным дыханием весны. Стоило ему взглянуть на чарующе-голубое небо, на белое пушистое облако, на блеск воды под солнцем, как на память приходила эта девушка, словно вобравшая всю красоту мира. Он видел ее во всякой травинке, в каждом луговом цветке, которые во множестве рассеял по земле щедрый на радость месяц кресень. Красота расцветающей земли полнила сердце Светловоя каким-то мучительным восторгом, схожим с тем сладким чувством, что он пережил рядом с Белосветой, и от этого она казалась живой и близкой. Выбросив из головы сомнения, Светловой помнил только ее обещание прийти в Ярилин день и ждал его с надеждой, стремясь к образу ее волшебной прелести, как к свету и воздуху.

Утром Ярилина дня Светловой поднялся чуть не до зари, так что вся челядь еще спала и некому было даже подать ему умыться. На еду Светловой не мог и смотреть, его била дрожь нетерпения. То ему казалось, что он может опоздать и не увидеть Белосвету, а то он вспоминал, что до сумерек никому из парней нельзя приближаться к Ладиной роще. А до сумерек еще так далеко! Длинный день, лежащий впереди, казался бесконечным, как дорога к Полуденному Морю, и Светловой, мысленно окидывая взглядом эту дорогу, чувствовал себя усталым и обессиленным.

Когда он заканчивал одеваться, к нему зашла мать.

– Собрался, соколик мой? – сказала она, целуя его в лоб, и с ласковой грустью прибавила: – Иди, погуляй! Может, в последний раз придется.

Светловой не стал спрашивать, почему в последний. Женатому человеку на молодежных гуляньях делать уже нечего, но он не хотел и вспоминать о смолятических послах и княжне Дароване. Она казалась ему далекой, как сама Зимерзла, и столь же нежеланной.

От стен Славена до Ладиной рощи было версты три. На мысу над Сварожцем, самым северным притоком Истира, возвышался пологий длинный холм, уходящий далеко в глубь берега, поросший густым березняком. На вершине холма уже много веков стояло святилище, посвященное богине Ладе и дочери ее Леле. По пути к Ладиной роще Светловоя с его кметями обгоняли веселые девичьи стайки. Славен был большим городом, хоровод одних только девиц мог обнять весь холм святилища. Пока же девичьи стайки каждой улицы детинца или каждого посадского конца собирались отдельно, и все несли в дар Ладе и берегиням вышитые рубахи, рушники, угощения. Княжича встречали с радостью, весело приветствовали его. Кмети отвечали девушкам, приглядывали себе пару на вечерние игрища. Светловой улыбался в ответ на поклоны и улыбки, но мало кого замечал. Среди румяных девичьих лиц под пестрыми венками не находилось Белосветы.

Из Ладиной рощи доносилось неясное далекое пение. От подножия холма было видно, как среди белых стволов в облаках зелени мелькают стройные девичьи фигуры в белых вышитых рубахах, яркие цветные пятна лент, венков, почелков. Казалось, сами берегини бегают по священной роще, пляшут, поют, радуясь приходу в земной мир.

пели девушки и по дороге к святилищу, и на самой горе. Светловой слушал, смотрел на румяные, возбужденные, радостные лица вокруг себя и чувствовал себя одиноким среди них. Общее радостное воодушевление не захватывало его. Дуновение свежего ветерка из-под берега Сварожца, мягкий шелест березовых ветвей, запах цветов, девичьи голоса только усиливали его тоску. Сияющий образ Белосветы казался растворен во всей природе вокруг, в земле и небе, и сама она как будто была где-то рядом, но оставалась невидимой и недоступной.

– Княжич светлый, а ты что невесел? – вдруг услышал Светловой юный звонкий голос.

Возле сидящего на траве княжича остановилась молоденькая девушка с длинными гладкими косами, с точеным маленьким носиком и ясными голубыми глазами в окружении длинных черных ресниц. На груди ее сверкало под лучами солнца ожерелье из синих стеклянных бус с тремя слепящими шариками хрусталя посередине. В руках девушка держала пестрый пышный венок.

– А, Светлава, добрый день тебе! – Светловой узнал ее и улыбнулся. Это была внучка ведуньи-травницы, жившей в тереме княгини Жизнеславы.

– Что ты невесел? – повторила Светлава. – Князю нельзя в велик-день печалиться, а не то весь год печальным будет! Ну-ка, раз пришел к Ладиной роще, изволь веселым быть, а не то богини разгневаются!

– Да, милость богинь мне больше всех нужна! – со вздохом согласился Светловой. – Вот что, голубка белая! – Он снял с пальца золотой перстень с голубым глазком бирюзы. – Сделай милость – завей и за меня венок и подари Ладе и Леле мой перстень.

– С радостью сделаю, княжич! – Светлава взяла у него перстень. – Верь мне – богини тебе помогут!

Девушка убежала в рощу, а Светловой долго провожал ее глазами. Внучка ведуньи была очень хороша – через год, как войдет в возраст, женихи из-за нее передерутся. Но ее юная красота не трогала его. В глазах каждой девушки он видел слабый отблеск красоты Белосветы, каждая казалась чем-то похожа на нее, но насколько же она прекраснее всех!

Наконец приблизился вечер. Парни разложили над берегом длинную цепочку костров, и стало видно, что уже опускаются сумерки. По всей длинной луговине под Ладиной горой завертелись хороводы, затеялись игры. Все вокруг двигалось, бегало, плясало, смеялось.

Сумерки сгущались, и ожидание стало нестерпимым. Теперь каждый отзвук задорного девичьего смеха отзывался в душе Светловоя, отдавался горячей дрожью в каждой жилке. Не в силах сдержать нетерпение, он вертел головой, оглядывался на каждый девичий силуэт, пробегающий мимо; ему все казалось, что он может не заметить Белосвету, пропустить, опоздать, навек потерять свое счастье. Каждый выкрик, казалось, звал именно его, но все это было не то.

Его кмети уже давно бегали с девушками, прыгали в хороводах, играли в горелки. Звали и его, но он отказывался, боясь увлечься и пропустить Белосвету. Ведь она обещала, она должна прийти! Должна хоть на миг показаться!

пели где-то рядом, и в ушах у Светловоя отдавалось: «Поди, поди, поди…». Дразнящие голоса девушек раскатывались с хрустальным звоном по близкому березняку, и белые деревца из мягких сумерек подхватывали призыв десятком чарующих голосов. Их слышал не один Светловой: парни и девушки с веселым испугом и любопытством оглядывались на рощу. Светлые берегини, дочери Дажьбога, пришли на землю, привлеченные песнями и жертвами. С ними придут и долгожданное тепло, и долгие солнечные дни, и дожди, необходимые для роста и цветения всему живому.

Из прозрачной тьмы рядом со Светловоем выскочила легкая и стройная девичья фигура, возложила ему на голову душистый венок, пышный, но уже немного обтрепанный за вечер. Светловой не столько узнал, сколько угадал Светлаву. Вскинув голову, он сдвинул венок повыше на лоб, чтобы не мешал смотреть, а девушка уже бежала прочь, призывая догнать и вернуть венок. Вскочив, Светловой побежал за девушкой, провожаемый веселыми криками и девичьими визгами. Если княжеский сын останется грустить один, то какое же веселье всему племени?

Светлава летела над темной травой, не перебирая даже ногами, иногда оглядывалась и смеялась. Мимо мелькнули первые белые стволы, березовая ветка мягко хлестнула Светловоя по лицу. Они оказались в Ладиной роще. Светлава бежала к вершине, к святилищу, княжич поднимался следом за ней по склону холма все выше, выше, и у него захватывало дух, словно они поднимались прямо в воздух. Легкая девичья тень впереди то казалась совсем близкой, то снова отдалялась, девушка то пряталась за стволами берез, почти сливаясь с ними в своей белой рубахе, то снова давала себя увидеть, дразня Светловоя смехом и маня все дальше за собой.

Впереди мелькнул светлым пятном белый валун ограды святилища, похожий на лежащего быка. Светловой едва не потерял девушку из виду, едва успел заметить, что она бросилась к валуну, прижалась к нему, на мгновение слилась с его гладким белым боком. Он устремился за ней, уже протянул руки, и вдруг она повернулась и оперлась спиной о камень.

Слегка задыхаясь, не столько от бега, сколько от волнения, Светловой приблизился к ней, снял с головы венок и, держа на ладонях, подал его девушке. При этом требовалось что-то сказать, потребовать поцелуя для выкупа, но Светловой не мог собраться с мыслями.

Девушка подняла голову, и Светловой ахнул. Вместо Светлавы на него смотрела Белосвета. Перед ним было ее прекрасное лицо, и он отчетливо видел каждую его черточку, несмотря на густые сумерки. Те же золотистые волосы, окутавшие весь стан девушки до колен, тот же свет в глазах. Светловой застыл, оглушенный счастьем, придавленный им, как болью или огнем, сердце его разрывалось, не в силах вместить этого счастья. В этот миг он хотел только одного – вечно стоять возле нее и смотреть ей в лицо.

– Спасибо тебе за подарок, – мягко сказала Белосвета и взяла венок у него из рук.

Светловой не помнил о венке, забыл, что держит его на ладонях, но нежные руки Белосветы коснулись его рук, и он вздрогнул. По всему его телу разливалось блаженство, словно вместо крови его жилы полнились молоком и медом.

Белосвета надела венок себе на голову, и примятые, привядшие головки колокольчиков и бело-розовой кашки вдруг сами собой приподнялись, оправились, словно на них брызнула живительная роса с лебединого крыла берегини.

– Что же молчишь – или не ждал? – с улыбкой спросила девушка. – Я ведь обещала тебе, что на Ярилин день свидимся.

Сейчас она казалась еще прекраснее, чем в их первую встречу. Ее беспокойство и переменчивость, тревожившие его тогда, теперь исчезли. Весь облик Белосветы налился новыми, еще более яркими красками, дышал теплом и нежностью, в ней сиял новый свет, ясный и чистый. Теперь она походила на реку, в которой весеннее тепло растопило остатки льда и прогрело воду до самого дна.

– Я ждал, – еле сумел выговорить Светловой. Он хотел бы высказать ей все – и свою тоску в ожидании, и свою радость встречи, но не мог, слова не приходили и язык его не слушался. – Я так ждал…

– И я ждала! – отвечала Белосвета, и от нежной прелести ее лица у Светловоя кружилась голова. Теперь он понимал, что значит «ослепительная красота». Именно так была красива Белосвета – глаза хотели плакать слезами восторга, но не отрываться от ее лица никогда. – Ждала, когда снова тебя увижу. Никогда я таких, как ты, не встречала.

– И я не встречал… – пробормотал Светловой.

Он почти сердился на себя, что стал вдруг таким глупым и неловким, боялся, что она не поймет, какое счастье для него видеть ее. Но Белосвета смотрела на него с такой лаской, что он верил – она все понимает.

– Встречал, – сказала она, немного склоняя голову к плечу. – Ты меня каждую весну встречал, только не видел. От Медвежьего велика-дня до самой Купалы я вокруг тебя ходила, только ты не замечал.

– Замечал, – сказал Светловой.

Теперь ему казалось, что каждую весну в последние годы, лет с четырнадцати, в нем просыпалось это сладкое и тревожное чувство. Просто раньше Белосвета не показывала ему своего лица, и он не знал, что было причиной этому неясному чувству счастья.

– Ты меня видел, – говорила она. В глазах ее светилось нежное томление, и Светловой едва стоял на ногах от волнения. – Я на тебя смотрела много-много раз… из чужих глаз… Я тебя видела, и ты меня видел. Только имени мне не давал. Ты меня любил, только сам этого не знал.

– Я знал… Теперь знаю! Одну тебя я всегда любил и одну тебя всегда любить буду!

– Да! – нежно и горячо выдохнула Белосвета, словно в этом заключалась ее заветная мечта. – Люби меня! Люби меня одну, тогда и я тебя любить буду!

– Будешь? – не помня себя, воскликнул Светловой и хотел обнять Белосвету, не сразу решился, но все же взял ее за плечи так бережно, словно боялся помять цветок. Он почти не чувствовал своих рук, но так хорошо ему не было никогда.

– Я вечно буду любить тебя! – шептала Белосвета, приблизив к нему лицо. Светловой видел только ее глаза, огромные и ярко-голубые, как весеннее небо, полные небесного блаженства. Голос ее проникал в самую глубину его души, становился единственным счастьем и единственным смыслом. – Вечно буду любить! Каждую весну я буду приходить к тебе, и весна станет для тебя вечной! Ты не узнаешь старости, ты всегда будешь так молод и красив, как сейчас, и сердце твое будет так же полно чистого огня любви, как сейчас. Только люби меня, меня одну. Меня, а не тех, в чьих обличьях я являюсь людским взорам.

Светловой не различал слов, как будто смысл сам собой вливался в его память, чтобы звучать в ней вечно. Глаза Белосветы стали необъятны и бесконечны, как само небо. Ее руки обвились вокруг его шеи, и какое-то мягкое горячее облако обняло его и качало на мягких волнах. Светловой не ощущал земли под ногами, для него весь мир стал этим сияющим мягким облаком, вечным блаженством, дыханием Надвечного Мира. Не свет Хорсова лика, не голубизна Среднего Неба, явленного людским взорам, а само Верхнее Небо, обиталище светлых богов, обнимало его в эти бесконечно-краткие мгновения.

– Помни обо мне всегда! – дохнуло ему в душу. – На Купалу я снова приду. А пока прощай. Помни меня!

И облако схлынуло. Не в силах поднять веки, Светловой прислонился грудью к белому валуну, уткнулся в него лбом. От теплого камня веяло запахом цветов. Белосветы больше не было. Она не ушла, она просто исчезла, растаяла.

Светловой долго стоял так, закрыв глаза, даже не пытаясь понять, где он и что с ним, а только прислушиваясь к затихающим звукам Надвечного Мира. Они медленно отдалялись, но не ушли совсем. Их голоса задержались в шуме берез, в шелесте травы. Как тонкие огненные нити, в них вплетались веселые крики и смех внизу под горой. Светловой снова вспомнил о людях. Но возвращаться к ним не хотелось. Горячие руки, румяные щеки девушек, блестящие при свете костров глаза и зубы казались слишком резки, грубы и потому неприятны. И сам себе Светловой уже казался не похожим на других. Он не помнил ни единого слова из того, что ему сказала Белосвета, но во всем его теле мягко сиял теплый волшебный свет.

– Ау! – раздалось сначала внизу, а потом ближе. – Ай, княжич! Отзовись! Где ты!

Это искали его. Светловой оторвался от белого камня, в последний раз оглянулся на место, где стояла Белосвета. И вдруг он ощутил, что в левой его руке крепко зажато что-то маленькое и твердое. Неужели она оставила ему что-то на память?

Разжав ладонь, Светловой хотел поднести ее к глазам, чтобы разглядеть в темноте. Но этого не понадобилось: меж пальцев вспыхнул свет, словно он держал горсть искр. На ладони его лежал тот самый золотой перстень с бирюзой, который он дал утром Светлаве с просьбой повесить в березовый венок. Только теперь он ярко светился, как будто в нем поселился негасимый свет Надвечного Мира.

Глава 3

Несколько мгновений князь Держимир молчал, а голова его медленно клонилась ниже и ниже, как будто страшная весть давила на него каменной тяжестью. Потом он вдруг вскинул голову, и даже бывалый воевода Озвень вздрогнул и отшатнулся – такое дикое, нечеловеческое отчаяние било из глаз прямичевского князя.

– Зачем ты вернулся? – с трудом, как будто цепкие пальцы Морены его самого держали за горло, выговорил Держимир, и глаза его от ненависти стали черными. – Зачем ты вернулся, дохлый козел?! – заорал он вдруг во весь голос.

Вскочив с лавки, он схватил Озвеня за рубаху на груди и рванул с такой силой, что затрещало полотно и вся грузная фигура воеводы содрогнулась.

С десяток кметей жались возле дверей гридницы, никто из них не смел подать голос. Не успев сменить серые и зеленые походные рубахи на обычные, кое-кто еще с личинами, висящими на груди, кмети-«оборотни» сейчас снова казались лесной нечистью, только испуганной и дрожащей, словно сам Перун гремел громами над их головами.

– Зачем ты ходил туда?! – бешено кричал Держимир и тряс Озвеня, а тот дергался, как мешок с шерстью, даже не пытаясь освободиться. – Ты погубил моего брата! Ты ничего не сделал! Ты дал этому щенку ободрать тебя и пришел с пустыми руками! Ты упустил смолятичей! Ты потерял моего брата! Лучше бы ты сам подох! Ты дал ему погибнуть и не привез даже тела!

Держимир отшвырнул Озвеня от себя, тот, пролетев по гриднице несколько шагов, с трудом удержался на ногах. А князь сорвал со стены секиру, висевшую над княжеским престолом, – заморянской работы, с серебряным змеем на обухе – и со всего размаха ударил ею в стол. Раздался треск дерева, крышка стола перекосилась, несколько глиняных блюд и серебряных кубков со стуком покатились по дубовому полу.

Кмети теснее прижались к дверям, похожие на овечье стадо перед волком. А Держимир, слепой и глухой от ярости и отчаяния, бешено рубил стол, лавки, стены, оконные переплеты. Трещало дерево, летели щепки, с хрустом сыпалась слюда. Бревна стен еще хранили кое-где следы от прошлых вспышек ярости, а среди лавок не нашлось бы ни одной, которая успела бы потемнеть от времени. В своем разрушительном порыве Держимир никого не слушал и не знал усталости; не слишком высокий и не слишком плечистый, он был крепок и очень силен. Дыхание с хрипом вылетало из его широкой груди, и каждый выдох походил на стон. В нем кричала боль от потери брата, боль, от которой темнело в глазах; она искала выхода, но его не было, и с каждым ударом сердца боль вспыхивала заново. Держимир старался выплеснуть ее из себя, но чувствовал, что она станет вечной, потому что потеря неисцелима, Байана нет и не будет. В это не верилось, ему хотелось думать, что брат просто отстал от всех, заглянул в конюшню к своим лошадям, что сейчас этот страшный сон кончится и Байан войдет в гридницу, и его черноволосая голова с гладко заплетенной блестящей косой будет возвышаться почти над всеми русыми и белокурыми головами кметей. Не верилось, что он лежит где-то в чужой земле и его глаза закрылись навсегда.

Наконец Держимир бросил секиру, сел на ступеньки высокого княжеского престола и уронил лицо на сложенные на коленях руки. Его плечи вздымались от тяжелого дыхания, длинные, плохо расчесанные темно-русые волосы рассыпались в беспорядке. Кмети не шевелились, уверенные, что настоящая гроза еще впереди. В своем стольном городе князь дрёмичей носил прозвище Крушимир, и никто из ходивших в бесславный поход на речевинский берег не мог даже надеяться, что все кончится так легко. Трудно было княжичу Светловою ехать домой в Славен с известием, что он потерял пленных. Но в десять, в двадцать раз труднее было «лешим» возвращаться в Прямичев с известием, что сводный брат Держимира погиб. Первое потрясение пройдет, за ним явится осознание потери – и жажда мести.

– Не убил бы кого! – беззвучно бормотал Озвень, бледный, с каплями пота на лбу, опасаясь в первую очередь за самого себя. – Брегана Заступница!

Подать голоса никто не смел. Челядь, умевшая чутьем улавливать расположение духа князя, вся попряталась. В тишине хором раздавался сначала тихий, потом все более громкий, приближающийся тонкий звон. В нем слышалось что-то суетливое, неровное, как будто кто-то бежит бегом. Кмети пару раз переглянулись, толкнули друг друга локтями. Озвень осмелился поднять руку, утер лоб и оглянулся на дверь. В глазах его читалась надежда, что к нему приближается, в ответ на мольбы, сама дочь Макоши, богиня Брегана, охраняющая смертных от бед. Из восьми дочерей Макоши только на Брегану и оставалось надеяться провинившемуся воеводе: богиня Улада, смягчающая гнев, и Запрета, удерживающая от дурных поступков, не знали дороги в дом Держимира прямичевского.

Звон раздавался уже совсем близко, и на пороге гридницы вдруг появилась фигура женщины в длинной беленой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. На плечах ее, на шее, на браслетах, на ленте под косой – везде звенели и дрожали серебряные подвески в виде лягушиных лапок. На первый взгляд она могла показаться молодой девушкой, но морщины возле глаз и несвежесть кожи, тень усталости на лице показывали, что ее молодость далеко позади.

Кмети вздохнули с облегчением, расступились, пропуская женщину в гридницу. Это была чародейка, много лет жившая в хоромах прямичевских князей и за постоянный звон серебряных подвесок прозванная Звенилой. Во всем Прямичеве имелось только два человека, которые не боялись спорить с Держимиром и могли прекратить приступы его дикого гнева, – Звенила и Байан-А-Тан. Теперь она осталась такая одна.

Взгляд чародейки устремился к Держимиру, лицо ее дрогнуло, глаза раскрылись шире, в них мелькнуло страдание, потом они вдруг стали совсем пустыми. И словно тихий ветер пролетел по гриднице – ни один волосок не шевельнулся, но незримое дуновение ощутили все. Звенила шагнула к князю, и Держимир поднял голову. Его зубы были сильно сжаты, кожа обтянула скулы, черные брови сдвинулись, в синих глазах плескалась живая боль, отчего взгляд казался режущим. Множество мелких рубцов на щеках, на подбородке, на висках покраснели и стали еще заметнее, чем обычно.

– Чего ты хочешь, ведьма? – хрипло выдохнул Держимир.

Звенила протянула руку к его плечу, но он вскочил и отстранился.

– Уйди от меня! – рявкнул он. – Еще тебя мне не хватало! Чего ты пришла? Иди слушай своих лягушек! Ты сказала мне, что в этом походе меня ждет удача! Ты обещала, что я получу все, что мне нужно! Где моя удача? Где мой брат?

– Не надо злиться, княже! Послушай! – низким мягким голосом, неожиданным при ее тонком сложении, взмолилась Звенила. – Послушай! Судьба не любит гнева!

– Тринадцать лет я тебя слушаю! – кричал Держимир, с ненавистью глядя на женщину и сжимая кулаки. – Тринадцать лет я не видал счастья никогда и ни в чем! То рароги лезут, то личивины, то засуха, то град, то черный мор! Но это всего хуже! Хватит с меня! Оба вы друг друга стоите – ты и этот хряк безголовый! Обоих вас видеть не хочу! Вон отсюда! Озвеню не дружину водить, а коров пасти! А тебя в омут с мешком на голове! Вон отсюда!

Звенила пошатнулась, как от удара, подняла руки к лицу, ее глаза стали огромными, в них отразился страх, лицо болезненно исказилось.

Держимир резко отвернулся и снова сел на ступеньку престола, почти упал. Вспышка гнева мгновенно выгорела, осталась только тоска. Он закрыл глаза, как будто смотреть на свет ему было больно, сжал зубы. Он не умел плакать, и боль его не находила облегчения.

Озвень топтался на месте, то порываясь выйти, то снова оборачиваясь к Держимиру. Если бы кто-нибудь другой из говорлинских князей при дружине назвал воеводу дохлым козлом и безголовым боровом, то воевода самое меньшее бросил бы ему под ноги когда-то дарованный меч и ушел бы служить самому злому врагу, чтобы отомстить получше. Но Озвень слышал все это не в первый раз и никуда не уходил. Тринадцать лет назад, когда Моровая Девка унесла разом половину Прямичева и князя Молнеслава с женой, Озвень и Звенила остались за родителей шестнадцатилетнему Держимиру. Все эти годы они наставляли его в меру своего разумения, страдали от его злого нрава, но терпели, как терпят от родных детей, если не могут с ними справиться. И Держимир, остыв от очередной вспышки, также терпел своих наставников, как терпят родителей, даже если боги послали не самых умных.

Но сейчас случилась не обычная ссора, от которой Держимир остынет и даже что-нибудь подарит, чтобы не помнили обиды. В таком всесокрушающем отчаянии его видели впервые, и это легко было понять. Если князь Держимир и мог кого-нибудь любить без ссор и обид, то только Байан-А-Тана. Живой, веселый и вдохновенно-отважный куркутин воплощал все то, чего самому Держимиру не хватало, и он не ревновал и не завидовал, а любил брата как лучшее продолжение самого себя. И вот его не стало. Держимиру казалось, что в нем самом умерло все хорошее, а остались только злость и неудачливость. Байан-А-Тан был удачлив, все легко давалось ему в руки, потому Держимир и послал его в этот поход. И теперь он не мог простить себе, что так неоправданно, как теперь казалось, отправил навстречу опасности самое дорогое, что имел. Весь мир стал для него серой пустой равниной, вроде тех подземных полей, где Велес пасет духи умерших. И это теперь навсегда.

Наблюдая за Держимиром, Звенила задышала глубже, ее грудь часто вздымалась, так что колыхались серебряные лягушиные лапки, нанизанные на кольца и приколотые к рубахе на груди. Ее лицо побледнело, брови подрагивали. Повернув голову к кметям, она мягко взмахнула рукой, как лебедь крылом, показывая им на дверь. Звякнули подвески на браслетах, а кмети быстро, с приглушенным топаньем, потянулись вон. Озвень хотел что-то сказать, но чародейка сверкнула на него глазами, и воевода закрыл рот. Движением брови Звенила погнала его к дверям. Ее лицо стало строгим и решительным.

Когда они остались вдвоем, Звенила подошла к князю и мягко погладила его по волосам. Он вздрогнул, но не поднял головы, и чародейка приободрилась. Отцепив от пояса маленький резной гребешок, она стала ловко расчесывать волосы Держимира и мягко нараспев приговаривать:

– Отдай мне печаль, возьми покой! Отдай мне горе и тоску, я их по ветру развею. Поди, тоска, за широкие реки, за высокие горы, за быстрые реки, поди в ржавое болото, там под камнем черным тебе место до скончания века…

Держимир тяжко вдохнул. Обычно он после приступа гнева чувствовал себя неловко и торопился помириться с теми, кого только что бранил, но сейчас ему не было дела ни до кого. Для него существовал только Байан – и мысль, что он больше не придет.

– Нету его больше, и удачи мне не будет, – глухо бормотал осиротевший князь, глядя перед собой, как будто заново привыкая к миру, который без Байана стал совсем другим.

В его погасших глазах отражалась такая неизбывная тоска, что Звенила испугалась ее больше, чем гнева. Она умела отнять у него гнев и дать покой, но не умела отнять тоску и дать радость. Это умел, безо всяких заговоров и ворожбы, один только Байан-А-Тан. Звенила много бы дала за то, чтобы обладать его молодой силой, его задором и блеском глаз, его неизменной верой в лучшее. Но когда у тебя за плечами тридцать лет службы Надвечному Миру, в душе поселяется мудрость, но уходит радость. Уходит безвозвратно.

– С тобой я остался… – уныло повторил Держимир. – А ты… Последнего долга и то я брату не отдал. Хоть бы похоронить его толком, хоть тризну устроить на три дня, хоть курган насыпать… У куркутинов и у тех положено головы убитых на поле подбирать и хоронить с честью. А я и брата лишился, и дух его обидел. Видеть вас никого не хочу! – с тихой упрямой ненавистью повторил Держимир и снова отвернулся. Сейчас ему были нестерпимо противны все: и Озвень, и Звенила, и даже он сам.

Звенила замерла, сжав тонкие сухие руки возле груди и не смея прикоснуться к Держимиру. В душе его сейчас больше тоски, чем она сможет прогнать. И что вложить взамен? Источники его боли так сильны, что ей с ними не справиться. Ему нужна надежда, хоть какая-нибудь.

– Рано жаловаться на судьбу! – сказала Звенила. – Послушай меня. Я не могу вернуть тебе брата, но я верну тебе его голову. Ты похоронишь ее с честью, и я сделаю так, что дух Байана не будет держать на тебя обиды. Я узнаю, какие жертвы он хочет получить, каких из своих коней и женщин хочет взять с собой. Может быть, всех – ты дашь ему их, и он простит тебя. Его дух станет помогать тебе и передаст тебе свою удачу.

Держимир поднял глаза на чародейку. Его взгляд чуть прояснился, и в ее душе разом вспыхнули новые силы, как пламя, раздутое из головни свежим порывом ветра. За многие годы она сжилась с Держимиром крепче, чем он с ней. Он мог прогнать ее, но она не могла от него уйти. Некуда ей идти, потому что на всем белом свете нет другого человека, к которому она питала бы привязанность, ради которого ей хотелось бы жить. И пока он хоть в чем-то ей верит, она готова была сделать все, чтобы удержать эту веру.

– Да, да! – воодушевленно повторила Звенила и взмахнула руками, как белая птица, готовая взлететь. Ноздри ее раздулись, глаза широко раскрылись и заблестели. – Я принесу тебе его голову! Я найду ее, я вырву ее даже из рук самой Велы! Она будет у тебя! Клянусь Истоком Истира.

Лоб Держимира разгладился, он слабо кивнул. Звенила улыбнулась, но в глазах ее тлела сумасшедшая решимость. И Держимир содрогнулся: он вообще побаивался этой женщины. В ней он с детства видел живое воплощение своей судьбы: иногда благосклонной, но большей частью злой, то обещающей благо, то обманывающей. Но она тоже – часть его самого, и до самой смерти ему не суждено от нее избавиться.

* * *

Приближался полдень, и было очень жарко. Еще до полудня девушки выпили весь квас, припасенный до обеда, и теперь то одна, то другая разгибались, вытирали рукавом, платком или подолом взмокшее лицо, шумно вздыхали. Снятые верхние рубахи и поневы лежали кучей на опушке, но и в нижних рубашках все запарились.

– Ой, Хорсе пресветлый! – раздавались здесь и там жалобы. – За что же так томишь нас? Отродясь такой жаркой весны не выдавалось.

Репище, усеянное зелеными хвостиками проросшей репы, тянулось широкой полосой до самого березняка, а не было пройдено еще и половины. На каждом шагу из кривоватых рядков торчали бледные былинки сорняков, и каждый стебелек казался горячим. Упругие корни сорной травы упрямо цеплялись за землю, колючие стебли кололи натруженные руки. Река блестела под солнцем, отчаянно хотелось купаться, но еще нельзя – Купала не пришла, рано.

– Смеянка, да куда ты? – закричала Топотушка. – Куда ты бежишь? Насхоть бы подождала!

– Вот погоди – будет бабка смотреть, она тебя за прыть не похвалит! – с досадой пригрозила Синичка. – Половину сорняков пропускаешь!

– Найди хоть один! – весело крикнула Смеяна, обернувшись.

Эти выкрики сестер, полные удивления, зависти и досады, немало забавляли ее. С тех пор как они начали полоть репище, она далеко обогнала всех и почти дошла до березняка. Еще немного – и ей можно будет спокойно сесть на травку в тени и отдохнуть, глядя, как девушки и молодухи гнут спины на своих нескончаемо длинных грядах.

Синичка злилась напрасно: ни бабка Гладина, которая к вечеру придет посмотреть их работу, ни сам межевик не сумеют найти в рядке Смеяны хоть один крошечный сорняк. Сестры дивились, глядя, до чего легко и быстро Смеяна справляется с прополкой, которую раньше терпеть не могла. Прошлым летом Гладина и Варовит разве что поленом могли загнать ее на репище, в капусту или морковь. А теперь она первая!

Притворно вытерев рукавом лоб, Смеяна спрятала улыбку. Никто, кроме нее самой, не мог увидеть статную девичью фигуру, идущую по репищу чуть впереди нее. Учуяв ее взгляд, полудянка обернулась и задорно улыбнулась Смеяне, не переставая работать. Сорняки так и мелькали в ее крепких загорелых руках, целыми тучами вылетая в междугрядья. Уже не первый день полудянка работала в поле со Смеяной, выполняя вдвое, втрое больше, чем смогла бы сделать самая прилежная и сильная девица. Старшие только руками разводили: Гладина и Варовит не привыкли хвалить непутевую Смеянку и не понимали, что с ней случилось.

– Может, замуж наконец захотела? – предполагал в растерянности Варовит.

– Вот погляжу, так ли она за прялкой будет проворна! – отвечала недоверчивая Гладина. – Может, у нее опять одно баловство на уме!

Первой добравшись до тени березняка, Смеяна опустилась на траву, прислонилась спиной к прохладному белому стволу снова. Полудянка улыбнулась ей, и Смеяна махнула рукой: иди куда хочешь! Полудянка повернулась на месте и вдруг разом оказалась в десятке шагов, пролетела над репищем, порхнула дальше, за овраг. Оттуда тоже слышались голоса: мужчины и парни возили навоз на отдыхающее в этом году паровое поле. К ним-то и улетела Полуденная Дева. Смеяна лукаво усмехнулась, вообразив, что там ее увидит какой-нибудь из братьев, слишком заработавшийся и не ушедший в полдень отдыхать. Лукавая Полуденная Дева нагонит ему таких жарких видений, что он долго еще не опомнится.

– Смеянка, не лежи, нам завидно смотреть на тебя! – крикнула Топотушка. – Как ты только успеваешь!

– Хоть бы за водой сходила, что ли! – с досадой проворчала Синичка.

Верёна не подавала голоса, даже не разогнула спины, все дергала и дергала сорняки. Ее округлое лицо раскраснелось от усердия, по щекам катился пот, рубаха прилипла к спине, волосы на висках намокли, но она даже не поднимала рук вытереться. Она привыкла быть первой во всякой работе, и непонятные успехи Смеяны вызывали у нее недоумение и обиду. Как она ни старалась, а не могла догнать сестру.

– Правда, Смеянка! – подхватила Топотушка. – Или хоть холопа своего пошли! Мы тут зажаримся!

Грач, неторопливо собиравший в большую корзину выдранные девушками сорняки, вопросительно посмотрел на Смеяну. По его смуглому лицу тоже ползли капли пота, на серой рубахе виднелись большие влажные пятна, но он не подавал виду, что ему нелегко. Для этого он был слишком горд, и его гордости не мог перебороть даже холопский труд.

– Иди, иди! – крикнула Синичка Смеяне. – И дружка своего ненаглядного с собой возьми!

– Да уж конечно, возьму! – Смеяна поднялась с травы и встала, воинственно уперев руки в бока. – Не вам же, сорокам, оставлять!

– А сама-то кто? – Синичка тоже выпрямилась, сердито бросила сорняк, как будто он был в чем-то виноват. – Жениха-то надо поберечь! Может, чужих мужей будешь поменьше трогать!

– Чужих мужей? – негодующе воскликнула Смеяна и шагнула к репищу. – Да тебе, сестра, солнцем голову напекло! Ступай в тенечке полежи! Где же это я чужих мужей трогала?

– Где? Да весь род знает где! – пронзительно выкрикнула Синичка. Кто очень хочет увидеть – увидит даже то, чего и нет. – Постыдилась бы! Саму никто замуж не берет, а он ведь тебе брат, хоть и названый!

– Сама постыдись! Ты сдурела совсем, сестра! – возмутилась Смеяна. Раньше она только смеялась над ревностью Синички, но сейчас почувствовала себя задетой. – Очень мне нужен твой кудреватый! Я себе не хуже найду!

– Найди! Найди, попробуй! Глаза твои бесстыжие! Чтоб тебя градом побило! Сама рыжая, конопатая, как перепелиное яйцо, а все…

– Ах, так! На себя погляди! От такой вздорной бабы любой мужик начнет по сторонам глядеть!

– Да я тебе глаза твои бесстыжие выцарапаю, чтоб знала, куда глядеть! – завопила Синичка и бросилась к Смеяне.

Смеяна мигом вскочила на ноги, подобралась – не Синичке было ее испугать. Вся ее сила как будто собралась в кулак, готовый ударить, и острые когти блеснули где-то в глубине…

И вдруг Синичка, не добежав до Смеяны пяти шагов, вскрикнула, разом встала на месте, взмахнула руками, как на жердочке над ручьем, и упала на землю. Вскинув перед собой локоть, как будто защищаясь от удара, она ползла назад и визжала, визжала, словно увидела что-то неописуемо страшное.

На опушке, в дрожащей кружевной тени развесистой березы, на том месте, где только что стояла сжавшая кулаки Смеяна, Синичка неожиданно увидела рысь. Крупный зверь со стоячими тонкими ушами подобрался, готовясь к прыжку, припал к земле на длинных широких лапах, в злобном оскале блестели белые зубы, желтые глаза горели яростью. Синичка не смогла заметить, куда девалась Смеяна и откуда взялась рысь, – просто вдруг увидела одну вместо другой.

Девушки, еще во время их перебранки бросившие работу, не решались подступиться к визжащей Синичке и испуганно приоткрыли рты – столько дикого страха звучало в ее крике.

Смеяна, удивленная не меньше других, выступила из тени березы на солнце. Совсем баба сдурела – то на людей кидается, то визжит. Впору Творяна звать, пусть заговоренной водой на нее побрызгает. И Синичка мгновенно смолкла. Прижав руки ко рту, будто желая заглушить собственный крик, она смотрела на Смеяну огромными дикими глазами. Смеяна шагнула к ней, и Синичка, словно опомнившись, резво поползла назад, замычала что-то.

– Не… не подходи! – выдохнула она, замахала в воздухе рукой, как будто отгоняя видение. – Макошь Матушка! Чур меня храни! Гром на тебя! Брегана Заступница!

– Да ты что? Синичка! Опомнись! Что с тобой?

Сестры обступили ее, подняли с земли, отряхнули ей рубаху. Синичка дрожала и все оглядывалась на Смеяну.

А та недоуменно хмурилась, ничего не понимая. Ей вспомнились собственные детские проделки, когда она подстерегала сестер в темных сенях и пугала их, изображая домового. Но сейчас она ничего такого не собиралась делать, да и светло кругом.

– Оборотень! – вскрикнула Синичка, как только отдышалась и снова обрела голос. – Оборотень! Гром на тебя! Рассыпься! Поди в болото, под черный камень, под кривую корягу, и там тебе место до скончания века!

– Да ты рехнулась! – снова возмутилась Смеяна. – С дуба рухнула! То я тебе одно, то я тебе другое! Еще что?

– Перестань, ты на кого гром зовешь – не на мару, на сестру ведь! – пыталась успокоить Синичку Топотушка.

– Лесовуха ей сестра! – визжала Синичка, никого не слушая. – Я видела, видела! Она рысью обернулась! Обернулась и на меня зубы скалила! Она оборотень, оборотень!

Девушки недоуменно замолчали. Каждая пыталась вспомнить, что было в те мгновения со Смеяной, и не могла – все смотрели только на Синичку. А Смеяну скрывала полутьма березняка, дрожащая тень ветвей, резкий перепад света и теней. Никто не видел ее, но ни одна из девушек не поручилась бы, что этого не может быть.

– А ведь… – ахнула Верёна. – Ведь у нее глаза светятся…

Кто-то еще ахнул, кто-то позвал чуров.

– А как она царапается! – кричала Синичка, все больше убеждаясь в своей правоте.

– А как ходит тихо… – прошептала Коноплянка.

И все разом повернулись, глядя на Смеяну. И она застыла на меже леса и репища, почему-то не решаясь к ним подойти. Изумленные и испуганные взгляды сестер воздвигли между ними стену, более глухую, чем недавние упреки.

– Эй, девки! – вдруг послышался с соседнего поля, лежащего чуть ниже по Истиру, голос брата Кудрявца. – Заснули вы там, что ли? Глядите скорее! Сам князь к нам едет!

* * *

На стайку девушек, сбившихся в кучу на краю репища, словно брызнули живой водой. Забыв о Смеяне и Синичке, все бросились к высокому берегу реки, да и сама Синичка, торопливо оправляя рубаху и сбившийся повой, поспешила за всеми. Смеяна тоже двинулась было, но случайно бросила взгляд на Грача и остановилась. Его смуглое лицо разом как-то осунулось, на нем отразилось острое беспокойство. Он бросил корзину и сделал такое движение, как будто хотел бежать, но опомнился и застыл.

Князь! Зачем князь, не слишком любивший покидать Славен, приехал к ним в неурочное время? До полюдья еще не один месяц! Смеяна сразу подумала, что приезд князя может быть связан с битвой на реке. С неудачей княжича Светловоя… и, возможно, с Грачом! Верно, верно, так! А что, если князь узнал, что один из лиходеев, последний, остался на этом берегу Истира и живет у Ольховиков? А что, если приехали за ним?

Грач, судя по его напряженному лицу, думал о том же. Он-то хорошо знал ценность своей черноволосой головы, единственной во всем нижнем течении Истира. Грач быстро глянул в сторону берега, его рука дернулась к поясу в привычном поиске оружия. И тут же он досадливо вздохнул, найдя там только ремешок науза; смуглые пальцы сжались в крепкий кулак. Тонкая и легкая, почти незаметная, заговоренная полоска бересты напрочь лишила его возможности бежать.

– Иди сюда! – Смеяна кинулась к Грачу, схватила его за руку и торопливо потянула в ближнюю рощу. – Скорее!

Они вбежали в тень и бросились меж белых стволов вглубь, туда, где березняк переходил в смешанный густой лес. Смеяна молилась на бегу, чтобы таинственные силы Надвечного Мира, призванные Творяном охранять пленника, отодвинули невидимую границу Ольховиков как можно дальше. Грач следовал за ней, ни о чем не спрашивая.

Звериное чутье вело Смеяну дальше от жилья, от хоженых троп. Она по-прежнему держала Грача за руку, как будто боялась его потерять. На пути встретился ручей, и Смеяна с разбегу вскочила в него, пошла по дну. Муть и взбаламученный песок мигом унесет водой, а следов не останется. Путая след, Смеяна по руслу ручья немного вернулась обратно, потом вывела Грача на берег и потянула в ельник. Здесь было полутемно, на плотном ковре старой рыжей хвои не оставалось следов.

– Сиди здесь! – сказала она, указав Грачу на поваленную ель, вывернутую с корнем. – И с места не двигайся. Там, за ельником, на полянах уже Перелоги овес сеют, туда тебя науз не пустит. А я скоро вернусь. Только узнаю, зачем князь приехал. И поесть тебе принесу. Ты жди.

Грач взглянул на нее своими большими темно-карими глазами и почему-то вдруг усмехнулся. Смеяна удивилась.

– Ты чего? – спросила она.

– Ничего, – легко ответил Грач, и голос его звучал ненаигранной бодростью. – Ты не бойся. Я же не боюсь, а ведь это с меня хотят снять голову.

– Даже так? – воскликнула Смеяна. – Она что, так дорого стоит? Чего же ты натворил?

В ответ на этот вопрос Грач протяжно просвистел, окинул широким взглядом верхушки елок, как будто на них были развешены его прошлые подвиги.

– Это лучше спросить у князя Велемога – что именно он ставит мне в вину. Меня опоясали мечом восемь лет назад – и за эти годы я много успел. Там, на реке, Прочен глиногорский мог меня узнать и запомнить. Я его не люблю, но он не дурак. Смотри!

Грач поднял подол серой рубахи и показал Смеяне длинный белый шрам на боку. Смеяна уже видела его в тот день, когда безуспешно пыталась перерезать науз бузинным ножом.

– Это его работа. Зато меч, которым он это сделал, теперь ждет меня в Прямичеве. Я не взял его с собой – он слишком хорош для простого разбойника. Ах, сейчас бы мне его!

Грач вздохнул и покрутил головой. Смеяна смотрела на него во все глаза: это был какой-то новый, совсем другой человек. Перед лицом явной опасности он не сжался и не замкнулся, как сделали бы многие, а, наоборот, повеселел и разговорился, в глазах его заблестел живой огонь. Грач как будто расправил плечи и даже стал выше ростом, в осанке появилась горделивость, в движениях – свобода. Откуда?

– И он за меч на тебя так злится? – спросила Смеяна, торопясь узнать побольше, пока Грач опять не замолчал.

– И за меч тоже! – Грач усмехнулся, взял Смеяну за плечо и наклонился к самому ее уху, как будто хотел поделиться тайной, хотя вокруг и так не было не только людей, но даже глухого лесовика. – Так что ты подумай! Раз уж ты меня прячешь, так знай – за мою голову много дадут. И в Славене, и в Глиногоре.

– Укусила бы я тебя за нос! – пожелала Смеяна, глядя снизу вверх ему в лицо. – Да ведь не дотянусь!

Грач усмехнулся и быстро наклонился к ней, то ли подставляя нос, то ли с какой-то другой целью, но Смеяна вырвалась из его рук, отскочила в сторону и бросилась бежать. Ее серая рубаха давно скрылась из виду, и только еловые лапы покачивались, а Грач все еще смотрел ей вслед и беззвучно смеялся.

* * *

Огнище Ольховиков было полно людей, ржали чужие кони, как во время полюдья. Всполошенные собаки забились по углам, не смея даже тявкнуть. Смеяна пробралась через двор к Варовитовой избе, ловко скользя между лошадьми и не обращая внимания на славенских кметей. Краем глаза она искала какое-нибудь знакомое лицо из дружины Светловоя, но видела одних незнакомых. Варовитова изба тоже казалась тесной от множества гостей. Смеяна выглянула из-за чьего-то плеча и увидела князя. Велемог сидел под матицей, почти на том месте, которое от сбора урожая до нового посева занимает Велесов сноп. Дед Варовит примостился возле князя как-то неловко, почти боком, точно не дома, и Смеяне на миг стало обидно за старейшину. Под своими чурами он сам – князь!

– Ну вот, княже светлый, а поутру поехали они лиходеев искать. А раненых своих у нас оставили, чтобы, стало быть… – разобрала Смеяна неуверенную речь деда. А беседа шла, как видно, все о том же походе. Смеяна напряженно слушала, стараясь разобрать, не упомянет ли Варовит о Граче.

Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела брата Кудрявца.

– Смеянка! – позвал парень. Покосившись на стоявшего рядом усатого кметя из княжеской дружины, он придвинулся ближе к ней и зашептал в самое ухо: – Черный-то твой где? Дядька спрашивал.

– Какой еще дядька? – с вызовом прошипела Смеяна, не собираясь уступать. – Зачем он ему?

– Да дядьки все себя не помнят от страха, что князь про черного знает. Отдать надо, да признаться боязно. Вот и мнутся все. Куда ты его дела? Девки говорят, он с вами на репище был.

– Был да сплыл!

– А ну как княжьим людям на глаза попадется?

– Не попадется! – Смеяна решительно мотнула головой. И твердо добавила: – Не отдам!

– Тише! – Кудрявец вдруг взял ее за руку.

Варовит умолк, и послышался голос князя.

– Не думал я до такого позора дожить, чтобы на моей земле моих людей чужое племя обижало, – сокрушенно качая головой, заговорил князь Велемог. – Ну да впредь такого не будет. Решили мы здесь, на Истире, город ставить новый, сторожевой. Посажу я здесь дружину, и будет она вас от дрёмичей и иных лиходеев беречь.

– Вот это верно! – обрадовался Варовит. Князь, как видно, все же не знал о черноволосом пленнике, и старейшина вдвойне обрадовался такой доброй вести. – Спасибо тебе, князь наш светлый! Я за свой род спасибо скажу, да и все здешние роды скажут!

Князь благосклонно кивнул в ответ.

– Поедем место смотреть! – сказал он. – У вас берег хороший, высокий. Надо нам холм или мыс найти, чтобы там удобно было город ставить, чтобы ручей или овраг глубокий к реке подходил. Ждать нечего – чтоб к новому лету город мой стоял!

Ольховики переглядывались, качали головами. Трудно сжиться с мыслью, что совсем рядом с ними появится столько чужих людей, новый город с дружиной и воеводами. Чего больше будет от этого города – добра или худа? Иметь надежную защиту неплохо, но князья ничего не дают даром. И едва ли появление новой крепости уменьшит дань – скорее наоборот, это любой еж в лесу поймет. Весь привычный уклад жизни рода оказался под угрозой, и мужики хмурились, не желая перемен, но не имея силы их предотвратить.

Одна Смеяна почти не обратила внимания на важную новость. Князь и не упоминал о поисках черноволосого дрёмича, и она могла теперь даже посмеиваться про себя. Ах, как засуетились бы и забегали все эти надменные усатые славенцы с самим князем во главе, если бы узнали, что один из их обидчиков находится так близко! Смеяна смотрела на Велемога и не верила, что это – родной отец Светловоя. За его внешним благодушием и снисходительной заботой она угадывала совсем другой нрав. Князь Велемог себя одного считает правым и на пути к своей цели сломает и растопчет кого угодно – и строптивых смердов, и даже свою родную кровь.

* * *

Князь Велемог пробыл на Истире три дня, один раз ночевал у Ольховиков, один раз – у Перепелов, а потом уехал в Лебедин, чтобы оттуда уже вернуться в Славен. Место для нового города было выбрано в версте от огнища, на мысу между рекой и глубоким оврагом, где с незапамятных времен устраивались игрища и обрядовые костры на новогодье и Медвежий велик-день. Старики ворчали, недовольные тем, что строительство княжеской крепости лишит все ближние роды привычного места обрядов, но возражать никто не смел. Творян, когда ему рассказали, помолчал, как будто прислушиваясь к чему-то, а потом хмыкнул и мотнул головой. И Ольховики долго рассказывали об этом родичам и соседям, не зная, как его понять.

Все три дня Смеяна с тревогой слушала разговоры княжеских кметей, следила за Варовитом. Старейшина маялся и не спал по ночам от тревоги, что сокрытие пленника выйдет наружу. Но и признаваться теперь было страшно, и терять холопа жалко. За три дня никто из старших даже не спросил у Смеяны, где Грач и куда она носит хлеб. Ольховики притворялись, что никакого дрёмича в глаза не видали, и Смеяне это вполне годилось.

Через три дня князь с дружиной уехал, но тревоги не кончились: на огнище остались жить княжеский городник, по имени Боговит, с четырьмя отроками. Все ближние роды получили новую повинность: рубить двухсот-трехсотлетние дубы для постройки стен и свозить их в назначенное место. Городник сразу же велел везти его по окрестным дубравам, чтобы выбрать наилучший лес. Старики вздыхали потихоньку: городник попался понимающий и дотошный, такой никому не даст спокойного житья. Какой мирной и прекрасной казалась прежняя жизнь – без дрёмических лиходеев, без Боговита! А ведь потом еще дружину кормить заставят!

– Ох, неужели и правда станут на нас дрёмичи ходить разбоем? – спрашивал Варовит, умаявшись с Боговитом в первый же день. Объехав несколько ближних лесов, старейшина едва добрался до дома, а княжий посланец все еще был недоволен. – Ведь сколько жили мы без города…

– С дрёмичами теперь мира ждать не приходится! – уверенно отвечал городник. – Князь Держимир – нашему князю враг вечный, до самой смерти. Войной он пойдет обязательно, и сами еще князю в ноги поклонитесь, что будет где укрыться!

Спасибо, успокоил! Войны еще не было, а мужики ходили хмурые, женщины принимались причитать, точно уже провожали в битву мужей и сыновей. Место для городка на мысу разметили так широко, словно в нем предполагалось разместить сотни людей. Откуда князь возьмет столько? Пошли слухи, что Велемог заставит все ближайшие роды переселиться в новый город, бросив насиженные места, что все мужчины и парни будут служить в дружине, а кормиться только тем, что даст князь. Народ волновался, зрело общее недовольство, но протестовать открыто никто не смел – дрёмический берег за широким Истиром, казалось, дышал угрозой.

Смеяна, сидевшая со ступкой возле печи, стала ударять пестом потише и прислушалась. В эти дни теткам и бабкам гораздо легче удавалось засадить ее за домашние дела – она соглашалась даже вертеть жернов, только бы послушать, о чем говорят княжьи люди.

– Чем же наш князь так дрёмичам не угодил? – хмуро спросил Забота. Ему уже виделось, как все до одной ольховские лошади падают, замученные непосильной перевозкой дубовых бревен. – Вроде мирно живем, никого не трогаем.

– Так ведь Держимир к княжне смолятической сватается, а ее за нашего княжича отдают. Уже и сговор был, к зиме поедут в Велишин за невестой. Вот дрёмичи и злятся, что их князю пустое веретено досталось. А Держимир зол, братцы мои, чистый зверь! Он нашим князьям по самую смерть не простит! Вот и будет войной ходить на наш берег.

– Это понятно! – Дед Добреня кивнул. – За невесту, бывает…

Смеяна замерла, держась обеими руками за опущенный в ступку пест. Теперь она поняла, что значит «пораженный громом». Едва ли громовой удар потряс бы ее сильнее, чем сказанное Боговитом.

Светловою сосватали невесту! Городник говорил о скорой женитьбе княжича как о решенном деле, о котором все знают, а сердце Смеяны вдруг пронзило отчаяние, нежданное и нелепое, но острое и болезненное. Ей-то что за дело? Разве могла она надеяться на что-нибудь? Конечно, нет! Так что ей за дело, женится Светловой на смолятической княжне или на славенской боярышне, сейчас или через два года? Но Смеяне казалось, что свет солнечный потускнел, что самая большая радость ее жизни у нее внезапно отнята. Больше никогда она не увидит того светлого бога, живое воплощение Ярилы, каким явился ей княжич тем ясным днем на ржаном поле. Судьба моя несчастная, жизнь моя бесталанная!

Бросив пест и ступку, Смеяна выскользнула из избы и бросилась прочь со двора. Ей было все равно, куда бежать, лишь бы на воздух, на простор, подальше от всех. В лесу ей всегда становилось легче, свежее дыхание леса смывало с ее души тоску и обиду.

«Ну и пусть! – твердила Смеяна на бегу, даже не пытаясь собрать обрывки мыслей. От быстрого движения ей уже делалось легче, как будто тоска не успевала за ней угнаться. – Ну и пусть женится! Хоть на лягушке зеленой! Мне-то что? Он мне вовсе… И кто она? Какая княжна? Смолятическая? И еще Держимир дрёмический сватается?»

Держимир дрёмический! Она даже остановилась, осененная новой мыслью. Да ведь у нее же есть человек, которого можно расспросить об этом. Ведь Грач – из дружины Держимира! Наверняка он что-то знает об этом, не может не знать!

Смеяна повернула к ельнику. За эти дни Грач выкопал себе нору под корнем вывернутой ели, выстлал ее зеленым мягким мхом и еловым лапником. Нора получилась довольно глубокой и со стороны незаметной. Даже вздумай ретивый городник поискать подходящее дерево в ельнике, тайное убежище он не заметит. На ходу Смеяна прислушивалась, нет ли поблизости кого чужого, но все было спокойно.

Человеческая фигура вдруг отделилась от толстого темного ствола ели, и Смеяна вздрогнула от неожиданности.

– Фу ты, леший! – приглушенно воскликнула она. Грач шагнул к ней, и его черные волосы и темные глаза пугающе роднили его с полутемным ельником. – А если бы это была не я? – с укором продолжала Смеяна. – А забреди сюда какая девка из Перелогов? Да у нее со страха и дух вон! Подумает, что на лешего наскочила!

– Чужая девка меня не увидит! – уверенно ответил Грач. Подойдя, он положил руки на плечи Смеяне, наклонился и поцеловал ее в щеку возле глаза. На ее попытку уклониться он не обратил внимания, улыбнулся и подмигнул ей, показывая, что рад ее приходу. – Чужой девке я не покажусь!

Смеяна тихо фыркнула, понемногу развеселившись. Здесь, в лесу, Грач за эти дни совсем оттаял и оказался очень веселым, разговорчивым и задорным парнем. Суть перемены была проста: он перестал прикидываться холопом и стал самим собой. Его попытки обнять Смеяну становились все настойчивее, и она уже не раз била его по рукам, но он не смущался и начинал все сначала. Впрочем, Смеяна не очень-то и сердилась – ей было с ним весело. Иной раз она удивлялась: он вел себя так свободно и уверенно, как будто не привык встречать отказ. Неужели прямичевские девушки любят его, такого черного? А у нее куркутин вызывал странные, двойственные чувства: он выглядел чужим, но говорил и держался как всякий говорлин, и она никак не могла привыкнуть к такому удивительному сочетанию. Бывают свои, бывают чужие – а Грач был то и другое разом.

– А ты так уж хорошо прятаться умеешь? – с явным недоверием спросила Смеяна. Она и правда не верила, что кто-то еще, кроме нее самой, сумеет толком спрятаться в лесу. – Ты же не лесной, ты в Прямичеве вырос. Сам говорил.

– Вырос-то вырос! Держимирову дружину в Прямичеве знаешь как зовут? Лешими! Он любит воевать засадными полками, у нас все умеют что в поле, что в лесу биться. Да ладно, что я тебе рассказываю! – словно спохватился он вдруг. – А то опять пойдет на нас походом твой княжич ненаглядный…

Смеяна отстранилась от него и нахмурилась, вспомнив, с чем шла.

– Садись! – Она села на поваленную ель и показала Грачу место рядом с собой.

Он с готовностью сел и выжидательно посмотрел на нее.

– Рассказывай! – потребовала Смеяна. – Про княжну смолятическую. Говорят, ваш князь Держимир к ней два раза сватался. Ведь знаешь – как у них там все вышло?

Вместо ответа Грач наклонился и внимательно заглянул ей в лицо. Непривычно хмурая, Смеяна казалась непохожей на себя.

– А тебе что за дело?

– Рассказывай, нечисть лесная! Мертвые и те после пирогов говорить начинают, а ты и подавно должен!

– А где пироги? – хохотнул Грач, но, видя хмурое лицо Смеяны, унялся и стал рассказывать: – У князя Скородума два сынка-наследника, а дочку надо на сторону отдавать. Да долго он жениха ищет – ей уж двадцать первый год идет. Держимир к ней сватался. Ему же надо на своем берегу хоть с кем-нибудь прочно замириться. А то послали боги соседей, одно племя другого хуже. Рароги хотят всю Краену себе забрать до самого устья и на Ветляну выйти – что ни год, то у нас там война. Личивины на рубежах грабят, в дебричах оборотень князем сел – добра нам ниоткуда ждать не приходится. Сильная родня нужна, а кроме Скородума на Истире дочерей-невест ни у кого нет. А Скородум, лысый пень, Даровану не отдает. Он ее хочет выдать за вашего Светловоя да вдвоем на нас и двинуться. Да не на таких напал!

– Так вы знали, что смолятичи едут княжну за Светловоя сватать?

– А то как же! – Грач даже удивился ее вопросу. – А зачем же еще мы на них полезли? Я Прочена терпеть не могу, глаза б мои на него не глядели, упыря пустоглазого! Так вот – кабы не княжич твой удалой, сватовство бы их не сладилось. А теперь…

– А теперь к зиме надо будет за невестой ехать! – мрачно повторила Смеяна слова городника. – Говорят, встреча назначена в самое новогодье.

– Где? – тут же спросил Грач.

– А я помню? Какой там первый город смолятический от нашей стороны?

– Велишин.

– Значит, там.

– А кто сказал?

– Тот городник, что остался крепость строить. Боговитом звать.

– Остался?

Грач призадумался, потом протяжно просвистел:

– Так что же мне – зимовать в этой норе? Пока он город не построит? Да я тут шерстью обрасту и говорить разучусь, настоящим лешим стану! Ах, город еще! Держимир и так на стены кидается, а тут такая радость!

– С чего ему на стены кидаться? Лучше дела не нашел?

– Так он же думает, что я убитый.

Грач помрачнел, глубоко вздохнул, прикусил губу.

– А ему без тебя никак нельзя? – недоверчиво спросила Смеяна.

– Грустно ему без меня, – серьезно ответил куркутин.

– Ты что, у него в скоморохах состоишь?

– Да нет, я же его брат. Единственный, чтоб ты знала, кровный родич. Без меня он на всем свете один.

– Чего?

Широко раскрыв глаза, Смеяна повернулась к Грачу и даже дернула его за рукав, чтобы он посмотрел на нее. Ей показалось, что она ослышалась. Грач глянул в ее изумленные глаза, потом невесело усмехнулся:

– А ты не знала?

– Откуда мне знать?

– А разве я не сказал? Тогда же, когда ваш старик на меня это надел. – Грач прикоснулся к поясу, где под рубахой был повязан науз. – Я не помню, чего он меня спрашивал, но я ему, похоже, все сказал, что знал. А силен у вас старик, я тебе скажу…

– Ты не говорил, что ты брат князя! – перебив его, воскликнула Смеяна. – Ты сказал, что не знаешь своего отца.

– Ну да, не знаю! – с усмешкой согласился Грач. – Но догадываюсь. И весь Прямичев догадывается. А Держимир так твердо верит. Так что помни – моя голова дорого стоит. Не пять гривен, больше!

Смеяна недоверчиво усмехнулась: никак не верилось, что этот черный леший с грачиным носом – княжеский сын, почти как Светловой! А Грач вдруг взял обе ее руки в свои и заглянул ей в лицо.

– Красавица ты моя! – проникновенно сказал он. – Глаза твои золотые, ненаглядные! Отпустила бы ты меня! Придумай что-нибудь, ты же можешь! Мне в Прямичев надо, и поскорее! Держимир там без меня стены крушит, и некому ему слово доброе сказать! Да и Дарована… Ведь женят Светловоя на ней, верно говорю! Отпусти меня – может, со мной-то будет Держимиру удача, наша будет княжна! Наша, понимаешь?

Смеяна опустила глаза от стыда. Она видела, что Грач все понимает и угадывает ее глупейшую и безнадежную любовь к Светловою, из-за чего ей хочется, чтобы знатная невеста досталась кому-нибудь другому, хотя бы и Держимиру прямичевскому.

– Я бы тебя отпустила… – тихо сказала она. – Не за княжну – пусть ее, как боги велят… Судьба придет – за печкой найдет…

– Э, нет! – весело возразил Грач. – Барахтайся – выплывешь! Ты на меня посмотри – я, сын князя, за жерновом сижу, сижу, потому что знаю – не на век! Я еще в седле буду!

– Будешь, – со вздохом согласилась Смеяна. – Ты-то будешь! Другой бы с такой раной и шага не шагнул, а ты за три версты ушел!

Грач подмигнул ей, и она улыбнулась, не в силах больше грустить. Веселая уверенность Грача передавалась ей, и она тоже начала верить во что-то далекое, смутное, но хорошее.

– Пойдем! – Смеяна вскочила с поваленного ствола и схватила Грача за руку. – Пойдем к Творяну! Я его уговорю!

* * *

Черный кот сидел не на крылечке Творяновой избушки, а на крыше. Для Смеяны это служило верным признаком, что к ведуну только что приходил кто-то чужой. Оставив Грача в нескольких шагах от опушки под дубом, она толкнула дверь.

Творян поднял глаза ей навстречу и ничего не сказал. Смеяна не была здесь с того дня, когда прямо отсюда пошла искать полудянку. Ведун не расспрашивал ее о той встрече, но смотрел втрое внимательнее, и Смеяне казалось, что взгляд его блестящих глаз навыкате прошивает ее насквозь. Это раздражало и даже злило ее, так что хотелось шипеть и царапаться.

И сейчас Смеяна словно споткнулась на пороге – так не хотелось ей сюда идти. Пересилив себя, она шагнула в тесную избушку.

– Кто у тебя был? – спросила она.

– Да городник присылал, – ответил Творян.

Смеяна приободрилась: раз ведун согласен разговаривать, значит, есть надежда договориться.

– Чего же ему от тебя надо?

– Просил по лесам с ним ходить и добрые деревья от злых отделять. А то, говорит, если одно злое дерево в стене окажется, всему городу беда будет.

Творян усмехнулся, и его усмешка показалась Смеяне недоброй.

– А ты что же? – спросила она.

– А я! Я ему не мальчишка, чтобы бегать, куда укажут! Жертвы пусть приносит деревьям, тогда и не будет обиженных! И в основание города – жертву. Тогда будет городу счастье.

Смеяна больше ничего не находила сказать о городнике и городе и молчала, сидя на лавке и разглаживая подол рубахи на коленях. Никогда раньше, если ей требовалось что-то для себя, она так не волновалась и не боялась отказа.

– Дядька Творян! – вдруг сказала она, поняв, что умных и хитрых слов так и не придумает. – Сними науз!

Творян сразу понял, о чем она говорит, и снова усмехнулся.

– Сними! – настойчиво повторила Смеяна. – Ну хватит ему ходить как барану на веревке возле кола! Зачем он нам сдался?

Ведун покрутил головой:

– Старейшина о нем другое мыслит. Парень здоровый, сильный, не слишком строптивый – дорого стоит. Варовит хочет его в Краснобор отвезти и на торгу продать. А то как бы беды не вышло…

Смеяна ахнула, не дослушав.

– Как – в Краснобор продать? – вскрикнула она и вскочила на ноги. – Быть того не может!

– Может! Боится дед его на огнище держать. Сейчас городник живет, а потом и княжьи люди тут крутиться будут. В лесу холопа держать – мало толку. А так пять гривен добыть можно. Деньги немалые, пригодятся. Не веришь – у деда спроси.

Творян смотрел на Смеяну, насмешливо прищурившись. Он-то знал, что она ему верит, просто не может смириться с таким решением.

– Нет! – Смеяна отчаянно потрясла головой. Чтобы Грача продали на торгу, как корову какую-нибудь! Да еще в такую даль – в Краснобор! – Дядька! – почти с угрозой потребовала она и шагнула к Творяну. – Сними науз! Тебе-то какая корысть? Тебе пять гривен надо? Я тебе ожерелья из полудянкиного сундука отдам – хочешь? Нужны они тебе?

– Ты, девка, не дури и вперед дедов не лезь, – наставительно сказал Творян. – Как старики решат – так и будет. Решат продать – продадут.

– Не продадут! – яростно воскликнула Смеяна. – А ты науз не снимешь – я сниму!

Творян смотрел на нее, прищурившись, и тихо смеялся. И его смех был так ненавистен Смеяне, что она вдруг ощутила жгучее желание вцепиться ему в лицо, выцарапать глаза… Даже когти вдруг почудились на руках.

– Сниму! – повторила она и сжала кулаки, стараясь сдержать эту рвущуюся из глубины дикую силу.

– Сними! – насмешливо предложил Творян.

– И сниму! – крикнула Смеяна.

Сейчас она уже не помнила, что снять заклятье может только тот, кто его наложил, и верила, что найдет в себе силы перевернуть небо и землю, но дать Грачу свободу.

Повернувшись, она бросилась вон из избушки и вылетела наружу, даже не попрощавшись. Творян смотрел ей вслед и уже не улыбался.

– Сними, – тихо повторил он. – Сними.

Он плевать хотел на пять гривен, и даже до дрёмического лиходея ему не было дела. Ведуна занимало одно: что за силы скрываются в этой девушке и где им предел? Состязания с полудянкой оказалось мало для того, чтобы обозначить этот предел. А новые испытания Смеяна без устали искала себе сама.

* * *

Смеяна подошла к Грачу и села на траву рядом с ним. На ее щеках еще пылал гневный румянец, в котором даже веснушка стали не видны, как будто сгорели в его пламени. Грач искоса посмотрел на нее и ни о чем не спросил. И так было видно, что она вернулась с неудачей.

– Знаешь, есть, говорят, такая разрыв-трава, – чуть погодя заговорила Смеяна, поуспокоившись. Теперь, когда приходилось надеяться только на себя, она думала изо всех сил и от этого непривычного дела уже порядком устала. – Я ее не видала, но она все замки и запоры, говорят, разрывает, хоть железные, хоть какие. Должна она твой науз разорвать.

– Э, слыхал я про такую траву! – Грач махнул рукой. – Это надо всю Купальскую ночь, пока люди веселиться будут, траву косить. А как, стало быть, железная коса разломится, тут тебе и разрыв-трава. А еще к реке всю кучу тащить да смотреть, которая травка вверх по течению поплывет. Нет, это не по мне! Я в гриднице вырос, косы отроду в руках не держал.

– Да ну! – Смеяна поморщилась. – Не надо ничего косить. Разрыв-трава в полночь огненным цветком зацветает, тут ее и берут.

– Это папоротников цвет в полночь огненным цветком зацветает! – Грач с насмешкой покосился на нее. – Ведунья!

– Может, у вас в дрёмичах только папоротник цветет, а у нас и разрыв-трава тоже, – ответила Смеяна, обиженная его усмешкой. – Уж мне ли трав не знать!

– Так это Купалы надо ждать! – Грач посмотрел на небо, как будто хотел среди бела дня увидеть месяц. – Сколько еще осталось?

– Ой, бедно вы на том берегу живете! – с издевкой протянула Смеяна. – Может, у вас и надо ждать, а у нас от Ярилина дня до Купалы все волшебные травы каждую ночь цветут! Только место надо знать. Я раньше видела, да мне ни к чему было. Сегодня же пойдем поищем!

Грач пожал плечами:

– Тебе виднее. Где хочешь ищи, что хочешь делай, только сними с меня эту дрянь!

Ярость вдруг исказила его лицо, Грач сердито дернул берестяной ремешок. Тонкая полоска бересты по-прежнему оставалась прочной, как железо.

– А если не найдем… Мне Творян сказал – старики решили тебя везти в Краснобор, чтобы продать, – сказала Смеяна.

– Да ну? – Грач вдруг оживился. – Вот спасибо!

– Чему ты радуешься-то?

– Да ведь чтобы в Краснобор везти – надо науз снять! До Краснобора-то ваши угодья не тянутся!

– И правда! – Смеяна обрадовалась, но тут же снова нахмурилась. – Нет, ведь тебя не так повезут – веревками запутают…

– А пусть запутают! – Грач усмехнулся, снова повеселев. – Из веревок-то я выпутаюсь. Ты мне нож дашь?

– Дам, – помедлив, сказала Смеяна. – Только если ты поклянешься никого из моей родни не порезать.

Грач посмотрел ей в глаза, потом сдвинул рукав рубахи до самого локтя и протянул Смеяне руку запястьем вверх.

– Хочешь – будешь мне сестрой? – предложил он, и по его глазам Смеяна видела, что он не шутит. – Твоя кровь будет моя кровь. И у твоей родни я волоса на голове не трону. Хочешь?

Смеяна помедлила, опустила глаза, потом положила руку на его запястье. Такое предложение стоило дорого, но совесть не позволяла ей согласиться.

– Я не могу, – тихо сказала она. – Ты хоть и куркутин, и родился от рабыни, а свой род знаешь. А я своей крови не знаю. Как я могу с кем-то ее мешать?

* * *

Этим же вечером Смеяна при первой тени сумерек в небе пошла к Истиру, к березняку, где когда-то в прошлые годы замечала пляшущие огонечки волшебных цветков. Еще издалека она слышала на луговине над рекой звонкие девичьи голоса, визги, смех, дружное пение и хлопанье в ладоши. Лиходеи, князья и постройка новых крепостей не могли заслонить того, что идет волшебный месяц кресень, пора наивысшей власти Лады и Ярилы. Каждый вечер парни и девушки окрестных родов собирались над Истиром, водили хороводы и приглядывали себе пару для будущего сватовства. Только в последние несколько дней Смеяна, занятая заботами о Граче, забывала зайти на луговину. А сейчас, вспомнив, она ускорила шаг – до полуночи еще долго, отчего же не повеселиться? Месяц кресень бывает только раз в году, а прямо после Купалы начнется долгая и тяжелая страда – сенокос, жатва, когда целый день придется возиться с серпом под палящим зноем. А как жатва пройдет и лето кончится – там уж лен трепать, чесать, потом посадят за прялку – на всю долгую-долгую зиму!

Ее встретили радостными криками: ее смеха и неукротимого задора не хватало, парни успели по ней соскучиться. После ее встречи с полудянкой они так и вились вокруг Смеяны. Каждый день она встречала кого-нибудь в поле, в лесу, на Истире. Как будто прозрев, они обнаружили, что она красивее всех ольховских девушек. Смеяна с удовольствием принимала их восхищение, а в душе посмеивалась. Вот дурачье! Она подолгу разглядывала свое отражение в тихой заводи Истира и убедилась, что в лице ее ничего не переменилось, все веснушки до одной сидят на своих прежних местах. Сначала Смеяна подумала было, что полудянка ее обманула, но теперь даже Заревник приходил к Ольховикам не ради Верёны, а ради нее. Верёна, разобиженная и несчастная, ничего не понимала и даже плакала украдкой, но Заревника словно подменили. Он проходил мимо бывшей избранницы, как мимо дерева, и взгляд его искал одну Смеяну. А Смеяна никак не могла привыкнуть к новому положению красавицы и завидной невесты. Нередко ее это забавляло, но нередко становилось неловко, как будто она надела чужую рубаху. Однако смущаться долго она не умела и с радостью летела в хоровод, счастливая от уверенности, что не останется без пары. И может выбирать, кого захочет!

К ее приходу затеяли играть в «селезня», и Заревник тут же выскочил за круг.

– Кого уткой зовешь? – спросили у него.

Верёна обернулась с надеждой – в прежних играх он выбирал только ее.

– Смеяну, – тут же ответил он, и Ольховики встретили его слова смехом. Все игрища в месяц кресень непростые – кого уткой назовут, ту и сватать придут.

А Верёна вдруг вырвалась из хоровода и бегом бросилась прочь. Она больше не могла притворяться веселой. Каждое слово, каждый взгляд Заревника, отдалявший его от нее, был для Верёны острым ножом, и она больше не могла сдержать слез боли и обиды.

весело пели позади нее, на поляне между берегом Истира и рощей. И в общем хоре Верёна различала восторженный визг уточки Смеяны, которая быстрее молнии металась в кругу, не давая селезню Заревнику приблизиться к ней. Прижавшись к березе, Верёна обернулась: Заревник ворвался в круг, но Смеяна тут же вылетела с другой стороны и быстрее Полуденной Девы понеслась к роще. Заревник бежал за ней, провожаемый смехом и криками.

Нырнув в тень березняка, где уже начали сгущаться летние теплые сумерки, Смеяна быстро пропала в нем, как будто растворилась. Бешеный жар игрищ перегорел, ей хотелось отдышаться, посидеть где-нибудь в прохладе.

Усевшись под ореховым кустом, она фыркала от смеха, вспоминая хоровод. Сам Заревник бегал за ней, как привязанный. И сейчас, как видно, еще бегает! – думала Смеяна, слыша где-то за деревьями зовущий голос. Крякай, селезень! Она вовсе не собиралась откликаться. Игры ей поднадоели, и она уже выкинула забавы из головы.

Делалось все темнее. Оглядевшись и заметив густые тени меж стволами, Смеяна вспомнила о Граче. Они договорились встретиться возле опушки в сумерках, и ему уже пора было появиться.

Поднявшись, она не спеша побрела к опушке и вдруг наткнулась на Заревника. Смеяна успела позабыть о нем и вздрогнула, увидев меж белых стволов рослую человеческую фигуру в нарядно вышитой рубахе. Полуувядший венок съехал Заревнику на ухо, волосы намокли от пота и прилипли ко лбу. Вид его позабавил Смеяну, и она засмеялась. Заревник мигом обернулся и тут же вздохнул с облегчением.

– Ах, вот ты где! – радостно воскликнул он, устремляясь к ней. – А я тебя ищу!

– Слыхала я, что ищешь! – насмешливо отозвалась Смеяна, ловко уклоняясь от его протянутых рук. – Всех леших переполошил, так орал. Не боишься, что берегиня вместо меня выйдет и тебя запляшет до смерти?

У нее мелькнула забавная мысль, не притвориться ли берегиней, но все же Смеяна постыдилась дочерей Дажьбога. Ведь они сейчас где-то рядом и, возможно, тайком наблюдают за людьми.

– Нет, лада моя, я тебя ни с кем не спутаю! – ответил Заревник и снова хотел ее обнять. Он казался пьяным, но не от меда или пива, а от теплого дыхания Ярилы и Лады, наполнявшего землю. Сейчас он не был тем спокойным и сдержанным парнем, которого все знали. – Что же ты бежишь от меня? Я уж сколько дней о тебе одной думаю. Не знаю, как мне Купалы дождаться – хочу тебя в жены взять…

– Надо же, какой скорый! – воскликнула Смеяна и прыгнула за березу, так что вместо нее в объятиях Заревника оказался белый ствол. – Ты меня-то спросил, хочу ли я за тебя замуж?

– Да как же не хочешь? – Заревник удивленно поднял брови и сдвинул венок на затылок. – Ты же сама…

– Что я сама? – посмеиваясь, переспросила Смеяна. Его вид сейчас казался ей очень забавным.

– Да все! Ты же любишь меня!

– Я? Да кто тебе сказал? – теперь удивилась Смеяна.

Врожденный задор толкал ее поддразнивать Заревника, как и всех прочих, но она не заглядывала в будущее дальше сегодняшнего вечера, и замужество, цель и счастье каждой девушки, казалось ей расплывчатым и очень далеким.

– Да как же иначе! – Заревник начал сердиться, не понимая, почему она обманывает его ожидания. Он-то, не в пример Смеяне, привык к мысли, что за него пойдет любая. А ему пришла пора жениться, и ходить дальше среди холостых парней он посчитал бы даже стыдным. – Ты как посмотришь – так в глазах и горит: люблю тебя! Ты со мной не шути! Я уж и родне сказал – в Купалу приведу Смеяну в дом. Они хоть и сомневались, да согласились – ты ведь, говорят, удачу приносишь. С тобой и хлеба лучше всходят, и скотина не хворает. И я, – Заревник обошел березу и снова шагнул к Смеяне, – я люблю тебя. Тебя одну люблю, больше всех. Никого другого не возьму за себя, только тебя…

– Да отстань ты! – Смеяна возмущенно оттолкнула его. Эта игра ей надоела и стала раздражать. До чего же беспокойно быть красавицей! То и дело кто-нибудь пристает! Ей жилось гораздо вольнее, когда на нее никто не смотрел. – Вот прилип, ровно банный лист. Не говорила я тебе ничего такого и замуж за тебя не собиралась. Ты ведь Верёны женихом был? Вот и ступай к Верёне, а то обидится!

– Да что ты мне про Верёну! – Заревник возмутился. – Не надо мне никакой Верёны! Так не пойдет, девка, – заманила, а теперь «не хочу»! Ты дураков дразни, а со мной не выйдет! Я как сказал, так и сделаю!

Он вдруг схватил Смеяну за руки и сильно потянул к себе; она возмущенно взвизгнула, извернулась, но вырваться не смогла. И вдруг словно какая-то дверь внутри нее треснула и покачнулась, вот-вот какая-то огромная тайная сила, какой она в себе не знала, вырвется наружу…

– Эй, а ну пусти! – услышала она совсем рядом твердый, повелительный голос. От неожиданности Заревник разжал руки, и Смеяна мигом отскочила.

Заревник обернулся.

Под березой стоял черноволосый холоп Ольховиков, пленный дрёмический лиходей, которого они звали Грачом. Удивившись в первое мгновение, Заревник раздраженно сплюнул. Надо же, холопа испугался!

– А твое какое дело? – с досадой крикнул он. – Знай свое корыто, а в чужое дело не лезь! А то я тебя так отделаю, что свои не узнают!

– Попробуй, – спокойно предложил Грач.

Стоя под березой, он скрестил руки на груди и поднял голову. Смеяна фыркнула и зажала себе рот, уже догадываясь, чем все кончится, если дело дойдет до драки. Но Заревник ни о чем таком не догадывался – перед ним был просто нахальный холоп, забывший свое место.

– А ну проваливай! – грубо сказал Заревник и шагнул к Грачу. – А то я тебя, пса чернявого, живым в землю вобью, к навьям твоим родным!

– Попробуй, – повторил Грач и усмехнулся, не двигаясь.

В душе Смеяны вспыхнуло веселое ожидание чего-то необычайного. Заревник решительно шагнул к холопу: он славился как лучший кулачный боец среди неженатых парней на пять дней пути вокруг, да и в плечах он был пошире Грача. На ходу Заревник занес кулак, как будто собирался одним ударом, как обещал, вогнать чужака в землю. Смеяна затаила дыхание – но драки не вышло. Грач каким-то неуловимо быстрым движением перехватил руку Заревника, завернул ее назад и толкнул противника в спину – и Заревник полетел на землю! Смеяна взвизгнула и захлопала в ладоши от радости. А Заревник сел, кривясь от боли, – видно, руки Грача оказались так же сильны, как и быстры.

– Ну я тебе сейчас… – неразборчиво бормотал он, поднимаясь на ноги.

Холоп оказался не так прост, как ему думалось, но и он еще не все показал. И Заревник снова бросился на Грача.

Восторженно повизгивая, Смеяна наблюдала за дракой, понимая, что ничего лучше в своей жизни не видела и едва ли увидит. Заревник против Грача казался быком против коня – могучий, но неповоротливый. Грач неизмеримо превосходил противника быстротой движений, ловкостью и выучкой. Даже Смеяна, как ни мало она разбиралась в искусстве рукопашного боя, заметила это. Удары Заревника просто не заставали Грача на том месте, где он был, казалось, в это самое мгновение; он неуловимо быстро уходил от удара и бил сам с такой стороны, откуда Заревник его не ждал, попадая с неизменной точностью.

Казалось, прошло несколько мгновений, но как много они за это время успели! Заревник лежал на земле лицом вниз, а Грач, почти не запыхавшийся, сидел у него на спине, заведя ему руку почти до шеи.

– Все, он больше не будет! – спокойно объявил Грач, прислушавшись к тяжелому дыханию своего противника. – Ему хватит. Он теперь успокоится. Он познал житейскую мудрость: опасно бранить людей, которые еще не показали, на что способны. А если кто-нибудь спросит, кто тебя этому научил, отвечай, что это был Байан-А-Тан из Прямичева. Запомнил?

Заревник не ответил. Но Грач не стал добиваться ответа. Он вскочил на ноги и мигом оказался рядом со Смеяной.

– Пойдем! – сказал он. – Ты не забыла, зачем звала меня?

– А он… ничего? – опасливо спросила Смеяна, глядя на Заревника, который так и лежал на траве лицом вниз, не двигаясь.

– Ничего! – Грач усмехнулся, и его белые зубы ярко блеснули даже в сумерках. – Отдышится и пойдет снова хватать чужих девушек. Но уже не тебя.

Заревник сел, с ненавистью глядя на них, и Смеяне стало не по себе. Она вцепилась в локоть Грача, и он обнял ее за плечи.

– Так вот отчего… – неразборчиво пробормотал Заревник, тяжело дыша и сглатывая. – Вот кто тебе люб… А не из тех ли он…

– Пойдем! – Грач повернул Смеяну к лесу и слегка подтолкнул в спину.

Они пошли прочь от поляны через березняк, но Смеяну так и тянуло оглянуться.

– Послушай! – с беспокойством сказала она. – Ах, что за леший дурной его сюда притащил! Ну, пусть он думает, что я тебя люблю, молчал бы только!

– А ты меня любишь? – с надеждой спросил Грач.

– Как брата родного! Я не про то. Пусть бы он молча обижался – а ну как он княжьим людям про тебя расскажет? Ты, милый, на всем Истире один такой черный, тебя спутать не с кем. И ходить далеко не надо – до нашего огнища только, до городника с отроками. Ах, Брегана Заступница!

– И он пойдет жаловаться, что его побил холоп? – Грач удивленно приподнял черную бровь. – Да я бы скорее себе язык откусил!

– Чего со зла не сделаешь! Ах, Матушка Макошь…

– Ты не причитай, ты по сторонам гляди! Забыла, зачем пришла?

Вспомнив о разрыв-траве, Смеяна остановилась. Они зашли уже глубоко в лес, вокруг было почти темно. Ее кошачьи глаза хорошо видели в темноте, и она даже не спотыкалась, ясно различая вокруг стволы деревьев, ветви кустов, поросшие мхом кочки, пни, коряги. Но маленьких красноватых огоньков разрыв-травы в синеватом венчике или папоротникова цвета с золотыми искрами она не видела и даже не ждала увидеть. Для поиска волшебных трав нужны душевная чистота, покой, сосредоточенность. Душа человека должна стать тихой рекой, по которой все травы поплывут в одну сторону, а волшебная – в другую. Так Смеяна искала целебные травы, когда еще не знала, что именно ей нужно. Она звала, и травы отзывались. Но сейчас в ее обеспокоенной душе кипело слишком много разных чувств. И Грач, держащий ее за руку, вовсе не помогал обрести невозмутимость. Он был слишком бурным и горячим, чтобы восприимчивое существо Смеяны могло остаться равнодушным; ему грозили разом князь Велемог и красноборский торг, она боялась за него и хотела дать ему свободу с такой силой, словно от этого зависела ее собственная жизнь.

Они вышли из березняка прямо к серому камню. Здесь пролегала межа: луговину позади камня косил род Особничей. Смеяна остановилась возле белеющего в сумерках камня, держа руку Грача и прислушиваясь к чему-то внутри себя. Грач тоже кое-что слышал, но его чувства были гораздо проще и яснее. Посмотрев вопросительно на Смеяну, он хотел ее обнять, но она оттолкнула с досадой: не мешай! В эту волшебную ночь в душе Смеяны расцветал дивный и дикий цветок. Неведомая сила, которую она уже не раз в себе ощущала, поднималась все выше, кипела, наполняла каждую частичку ее существа. Какая разрыв-трава, зачем?

Ни слова не сказав, Смеяна подняла подол рубахи Грача, нашла тонкий ремешок науза, наклонилась и вцепилась в него зубами. И береста поддалась. Смеяна ощутила, как лопнул под нажимом ее зубов краешек ремешка, и она чуть не завизжала от радости, но сдержалась, боясь разомкнуть зубы.

– Что ты делаешь? – изумленно спросил Грач и тоже замолчал. Невидимые оковы внезапно ослабли, и он затаил дыхание, не смея поверить своему счастью.

А Смеяна грызла и грызла, как бобер точит осину, как лисица в смертельной ярости грызет лапу, попавшую в капкан. Тонкие слои бересты поддавались, лопались, предчувствие близкого успеха гнало Смеяну вперед. Еще миг – и ремешок лопнул, повис и соскользнул бы на землю, если бы она его не подхватила. С ремешком в руках, на котором болтались бесполезные отныне девять узелков, Смеяна разогнулась и восхищенно посмотрела на Грача. Глаза ее в темноте горели желтым огнем.

Грач смотрел то ей в лицо, то на ремешок в ее руках, растерянно потирая ладонями свой бок. На коже его остался красноватый след, натертый наузом, но этот же след говорил и о том, что теперь он свободен.

– Иди! Иди! – задыхаясь от волнения, прошептала Смеяна и взмахнула рукой с ремешком, показывая в луговину за серым камнем.

Как во сне, Грач шагнул в луговину, прошел пять, десять шагов. Трава мягко шелестела под его ногами, но не держала, как раньше. Смеяна следила за тем, как он идет, словно за невиданным дивом, и все внутри нее пело: «Получилось! Получилось!» Никто не удержит солнце, ветер, не запретит траве расти, а птицам летать. Никто не запретит человеку идти, куда ему вздумается. Не боги – он сам делает себя несвободным.

Смеяна взмахнула руками, бросила на землю науз и побежала догонять Грача. Счастливый смех рвался из ее груди, ей хотелось визжать от радости, чтобы небо, земля, вода услышали ее, подивились ее силе и порадовались вместе с ней.

Грач повернулся и тоже засмеялся, протянул к ней руки; Смеяна с разбега повисла у него на шее, и он вихрем закружил ее по луговине. Смеяна хохотала, а Грач порывисто целовал ее лицо, шею, волосы, не находя слов, чтобы выразить свое изумление, восторг и благодарность. Он знал, что Творянов науз не пустяк, и воля, подаренная ему этой странной желтоглазой девушкой, для него была дороже жизни.

– Пусти! Пусти! – Опомнившись, Смеяна вырвалась из его рук, кое-как пригладила волосы, но счастливая улыбка не сходила с ее лица.

– Я же говорил – ты сможешь! – восхищенно восклицал Грач, держа ее за плечи и потряхивая. – Ты сможешь! Ты мне теперь что вторая мать! Ты мне мою жизнь вернула! Я теперь как тот конь – только позови меня, я из-под земли выскочу, с того света приду, если тебе понадоблюсь!

– Ты только дорогу помни! Пойдем, я знаю, где Кудрявец свой челнок прячет, отсюда всего ничего, – заторопилась Смеяна. – А на том берегу ты и сам не пропадешь. Пусть теперь Заревник хоть самому князю челом бьет!

В прибрежном ольховнике они без труда отыскали маленькую долбленку с парой весел и столкнули ее в воду. Широкий Истир мягко блестел под луной и казался таинственной дорогой, идущей не только с юга на север, но и из земного мира в Надвечный.

– А там-то, на вашем берегу, до Прямичева далеко? – спросила Смеяна.

– Там-то что! – Грач махнул рукой. – Еще до утру буду в Трехдубье, в нашем становище, а там мне и коня дадут, и всего… Я вот что подумал. А ты-то как? Тебе-то за меня ничего не… – озабоченно начал Грач, но Смеяна махнула рукой:

– Да что мне будет? Да кто же меня тронет? Они же все знают, что я удачу приношу! Какую корову моей называют, та двух телят зараз приносит. Я им скажу, что ты был злой дух, а я тебя прогнала! – Она насмешливо фыркнула, вообразив вытянутые лица родни.

Но Грач не засмеялся в ответ, а положил руки ей на плечи и заглянул в лицо. И Смеяна вдруг поняла, что ей трудно расстаться с ним. За эти дни она привыкла к нему, как к брату.

– Это правда, и даже больше, – тихо заговорил Грач. – Ты не просто удача, ты – счастье! Даже тот бычок это понял. А мне тебя боги послали. Хочешь, я тебя в жены возьму? Пойдем со мной.

Смеяна изумленно раскрыла глаза. Такого она не ждала.

– Послушай, – продолжал Грач. – Это здесь я как бы холопом был, а там, в Прямичеве, я любимый княжий брат, единственный причем! Соображаешь? Держимир меня любит, балует, ни в чем мне отказу нет. Ты не хуже княгини будешь жить, ни репу полоть, ни воду таскать тебе больше не придется. Будешь у меня третья жена, ничего, меня и не на трех хватит! – Он ухмыльнулся, и Смеяна тоже усмехнулась: Грача казалось нелепо ревновать, потому что его любви, как солнечного света, и правда хватит на всех. – Я не могу пообещать, что буду тебя одну весь век любить, но я никогда тебя не обижу. Ну, согласна?

Смеяна молчала, не зная, что ответить. Ей было трудно смириться с мыслью, что Грач сейчас уйдет и они едва ли еще когда свидятся, но и покинуть Ольховиков, навсегда проститься с родным племенем она не могла решиться. За судьбой пойдешь и дальше, чем в чужое племя, но она вовсе не думала, что Грач – ее судьба. Особого влечения к нему она не испытывала, сладкая княжеская жизнь ее тем более не прельщала. Ее роднило с бывшим пленником только стремление к воле, к праву быть самим собой. А как знать – достанет ли ее в земле дрёмичей тот взгляд янтарных глаз леса? Не потеряет ли она там надежду раскрыть свою собственную тайну?

– Нет, я не могу… – прошептала она. – Я должна быть здесь…

Грач молчал, глядя ей в глаза.

– Как хочешь, – чуть погодя ответил он. – Ты дала мне выбрать дорогу, и я не стану мешать тебе выбирать самой. Но я никогда не забуду, что ты для меня сделала.

Смеяна вздохнула с облегчением, видя, что его не огорчил ее отказ. Они снова обнялись, потом Смеяна оттолкнула его от себя.

– Да будут с тобой Брегана Охранительница, Сварог и Перун, да пойдет с тобой Попутник и да бежит от тебя Встрешник! – от души шептала она. – Иди! Иди!

Грач оттолкнул долбленку от берега, вскочил в нее, оттолкнулся веслом, стал выгребать к середине. На блестящей воде черный силуэт долбленки и человека в ней был хорошо виден, и Смеяна провожала его глазами до самого противоположного берега. Но там царила густая тень, и лодочка пропала в ней, еще не коснувшись песка. Как она пристала, Смеяна не могла видеть.

Ну, вот и все. Смеяна постояла еще, вслушиваясь, но даже ее звериный слух не различал ни всплеска, ни шороха на далеком берегу. Только перегрызенный ремешок с девятью узелками остался у нее на память о Граче. Нет, это не его имя. Напрягая память, Смеяна прошептала про себя: Байан-А-Тан. Жаль, она так и не догадалась спросить, что оно означает.

Вокруг нее простиралась тишина, дремал Истир, шептала во сне березовая роща. Смеяне казалось, что она осталась одна во всем мире, но ей не было грустно.

Глава 4

Время близилось к полуночи, месяц то выглядывал сквозь облака, то снова скрывался. На всем пространстве берега, сколько хватало глаз, было черно и тихо. Только на широкой отмели тлел маленький красноватый огонек, а возле него на песке сидела, сжавшись в комок, женская фигура в белой рубахе с длинными широкими рукавами.

В трех шагах от маленького костерка высились темные груды веток боярышника. Их сюда натаскали Ольховики и Перепела, чтобы прикрыть могилы убитых дрёмических лиходеев. Жесткие коричневые шипы злобно щерились во все стороны – они не дадут воли мертвецу, если он вздумает выйти в белый свет мстить за свою смерть.

Женщина осторожно подкладывала в костерчик маленькие веточки, и при каждом ее движении раздавался слабый серебристый звон. Возле нее на песке были разложены пять пучков веток осины – дерева мертвых. С другой стороны лежала целая охапка синих цветков Велес-травы. Звенила один за другим плела маленькие венки и накрывала пучки осины. Семь человек потеряла убитыми дружина Озвеня в той битве на Истире. На этом самом месте, по рассказам побывавших в плену, речевины закопали мертвых. И сюда пришла Звенила, чтобы призвать дух Байан-А-Тана.

Разложив все семь венков, она протянула ладони к огню. Тихое пламя лишь изредка выхватывало из темноты часть ее лица, и казалось, что это не живая женщина, а сама Морена пришла ворожить, вязать и раскидывать сети тьмы, слушать шепот плетучих трав, навевать сны дремлющей земле и потягивать из нее живительную силу, сторожить ворота Навьего Подземелья, выпускать его обитателей на недолгую волю. В омуте полуночи земля спала, бессознательно поддаваясь вещим словам; скрытые от солнечных очей Дажьбога, грани нерушимого колебались, обретая иную, невидимую жизнь – ручей с ручьем сбегается, гора с горой не сходится, лес с лесом срастается, цвет с цветом слипается, трава развивается. Темные ворота Подземелья бесшумно вращались, и чародейка пела, незрячими глазами глядя за Синюю Межу:

Звенила положила руку на крайний венок из Велес-травы и позвала:

– Зову тебя, Неждан, Догадов сын! Приди ко мне!

Чародейка убрала руку и подбросила еще веток в костер. Пламя взметнулось, под кучей наломанного боярышника затеплился бледный синий огонек. Словно птица, пробравшись меж колючих веток, он взметнулся и погас, рассыпался дождем голубоватых искр. По темной роще над берегом пронесся тихий вздох, черный сокол пал с темного неба и сел прямо на кучу веток, покрытую венком. Порыв ветра ударил пламя костра, огненные языки взметнулись, заплясали, потом снова зашевелились ровно.

– Зову тебя, Домет, Середин сын! Приди ко мне!

Еще один синий огонек отлетевшего духа выбрался из-под земли, еще один черный сокол влетел в круг дрожащего света и сел на предназначенный ему венок. Одного за другим Звенила вызвала духов шестерых кметей. Настал черед седьмого, того самого, ради которого она и отправилась в этот путь.

– Зову тебя, Байан-А-Тан, сын Молнеслава! – произнесла чародейка, и голос ее заметно дрожал. – Приди ко мне!

Дрожали ее руки, бросившие несколько веточек в огонь, – Звенила не имела твердой уверенности, что дух Байан-А-Тана услышит. Ведь половина крови в нем была чужой, куркутинской: после его смерти духи предков по матери пытались утащить его к себе, бились за него с духами предков по отцу. Как знать, кто победил?

– Приди ко мне, Байан-А-Тан, сын Айбики из рода Кара-Минле! – снова и снова звала чародейка. – Проси у Сварога черных крыльев, проси у Велеса черных перьев, лети сюда, приди ко мне быстрым соколом! Братья твои уже здесь, все сидят вкруг огня мертвых и ждут тебя! Приди!

Но тщетно Звенила вглядывалась в черную кучу боярышниковых ветвей, тщетно ловила ухом шум крыльев в ночном шелесте рощи. Шесть черных соколов сидели на венках из Велес-травы, и пламя костра бросало красный блеск на их перья.

– Скажите вы мне, добрые молодцы! – заговорила Звенила, обращаясь к духам. – Где брат ваш Байан-А-Тан? Или чужие духи отбили его, увели в свое надвечное племя? Или дух его летает в таких полях, в таких небесах, что не может услышать мой зов? Расскажите мне, где найти его? Как позвать его?

Черные соколы пошевелились, повернули друг к другу головы, переглянулись.

– Его нет среди нас! – услышала Звенила глухой голос, идущий из-под земли.

– Его нет среди нас! – подхватил другой голос, и теперь даже братья не различили бы, кто из погибших говорит с ними. – Его не было с нами! Его дух не покидал земли! Он шел за нами, но был остановлен. Он остался на земле.

– Он жив? – едва сумела выговорить чародейка, задыхаясь от волнения. На такой подарок судьбы она не смела рассчитывать и боялась разочароваться; ее сотрясала крупная дрожь, голос осел до хриплого шепота. – Он жив?

– Он не шел за нами. Он остался на земле, – повторили духи, и голоса их отзвуками эха догоняли друг друга, как бесконечные речные волны.

И Звенила вдруг схватилась за голову и захохотала. Сначала тихо, потом все громче, бессмысленно, безумно и дико, она хохотала, то склоняясь головой к самому песку, то выпрямляясь, и все ее серебряные подвески в виде лягушиных лапок громко звенели. Взошло красно солнышко на раздолье широкое! Ее душу разрывали бурные вихри: то радость оттого, что она принесет Держимиру такую весть, то гнев. Вышел, выполз черный чужой человек, темнее ночи темной, чернее грязи черной! Звенила не любила Байан-А-Тана, потому что его любил Держимир; она охотно погубила бы его, если бы не боялась его куркутинских духов-покровителей, с которыми ей было не справиться.

– Он жив! – смеясь, повторяла Звенила. – Он жив! Летите! – вскрикнула она и вскочила на ноги. – Летите! Путь ваш волен, как ветер! Летите под белыми облаками, летите под синими тучами, летите через дупло Мирового Дерева, летите через ярый огонь! Летите! Летите!

Чародейка бешено взмахивала руками над костром, кричала и хохотала. Черные соколы один за другим пронеслись над пламенем костра и взмыли в небо. Ворожба Звенилы открыла им путь в Надвечный Мир, который раньше был закрыт для них, не получивших достойного погребения. Им грозило бесконечно маяться под темной землей, пока не сгниют и не рассыплются шипы боярышника, но и потом темными тенями бродили бы они по земле, подстерегая неосторожных путников. Теперь же им открылась дорога в Небо, где ждут их предки, и не раз еще они вернутся в грохоте гроз и в вихрях бурь, погонят крыльями дождевые облака на поля родного племени. Летите! Летите!

Накричавшись, Звенила упала возле угасающего костра и затихла. Огонь догорел, и стало видно, что воздух и небо уже не черные, а серые. Одна из самых коротких ночей в году кончалась.

Чародейка поднялась, медленно, нашаривая дрожащими пальцами, как слепая, собрала венки и опустила их в Истир. Священная река подхватила венки и понесла – туда, где земля сливается с небом, где лежит Надвечный Мир, обиталище умерших. Сумерки таяли, а она все сидела над водой, бессильно свесив голову.

Из-за деревьев на опушке показался Озвень. Издалека оглядев чародейку, он несмело подошел. Воевода очень боялся нарушить ворожбу и тем навлечь на себя неведомые беды, но еще больше ему хотелось поскорее узнать, удалась ли ее беседа с духом. Привезут ли они князю Держимиру прощение брата и спасут ли тем свои головы?

Заслышав тяжелые шаги воеводы по песку, Звенила подняла голову. Взор ее погас, волосы прилипли к щекам, бледное лицо казалось осунувшимся и постаревшим, и видно было, что ей не меньше сорока лет. И что душа ее неимоверно устала.

– Ну, что там? – нерешительно шепнул Озвень.

– Он жив, – безжизненно повторила чародейка. – Его тела нет здесь, его дух не под землей и не в Надвечном Мире. Он жив. Мертвые ничего о нем не знают. О нем нужно спрашивать у живых.

* * *

– Я тебе говорю, отец, – сглазили у нас парня! Третий день не ест, не пьет, на белый свет не глядит! Поди сам посмотри! – причитала Овсянка, старшая невестка Мякины. – И звездная вода не помогла!

Старейшина Перепелов вздохнул. Три дня назад Заревник, любимый внук, вернулся с игрища понурый; спать он улегся ни на кого не глядя и с тех пор ходил как в воду опущенный. На расспросы отвечал угрюмым молчанием, огрызался, если уж очень приставали, и даже мать не добилась от него ни одного путного слова. Уже на другой день Овсянка заподозрила, что ее сына сглазили, и попыталась его полечить: на ночь она поставила на дворе ключевую воду в широком горшке, чтобы в нее посмотрелись звезды, а утром освятила чистыми лучами заря. В эту воду она бросила серебряное кольцо, нашептала что-то и дала сыну умываться. Хмыкнув, Заревник умылся, но веселее не стал. Работа валилась у него из рук. Взявшись рубить дрова, он чуть не рубанул себя по ноге.

– Ну, вода не помогла… Поищем иное средство, – со вздохом сказал Мякина.

Поднявшись с лавки, он вышел в сени и снял со стены кнут. Овсянка охнула.

Мякина вышел во двор. Заревник сидел на завалинке, словно старый немощный дед, и смотрел в раскрытые ворота. На шаги родичей он даже не обернулся. Нет, это был не тот Заревник, приветливый и почтительный, каким гордился род Перепелов. На его хмуром лице лежала тень навеянного зла.

– Вставай! – велел ему Мякина, разминая в руках кнут.

Заревник медленно повернул голову, поглядел на старейшину, потом на кнут и лениво поднялся. Мякина указал ему на середину двора и сам шагнул следом. Оглядев со всех сторон стоящего парня, старейшина примерился и изо всей силы рубанул кнутом по воздуху возле самого плеча Заревника, едва не задев его. Свистнул кнут, Овсянка невольно охнула, Заревник вздрогнул и поморщился. А Мякина продолжал с горячностью стегать кнутом вокруг парня, спереди и со спины, с обоих боков, над плечами, над головой, отрывисто приговаривая:

– Не бей, кнут, ни по земле, ни по воде, ни по белому свету; а бей ты, кнут, по Заревнику, сыну Остроума, отбивай от него лихи болезни, злые лихорадки, тоску-кручину! И подите вы, скорби, и болезни, и злые лихорадки, и тоска-кручина, за леса дремучие, за горы высокие, за реки широкие, в болота зыбучие, и в тех болотах место вам до скончания века! Там вам еда и питье, там вам входы и выходы, а в белый свет вам ходу нет!

На свист кнута изо всех изб огнища выглядывали любопытные и встревоженные лица. Овсянка ломала руки, шепотом призывая Макошь и ее дочерей на помощь. Один Заревник стоял, как воротный столб, только иногда морщился, если кнут пролетал совсем близко от его лица.

Умаявшись, Мякина перестал стегать невидимых злыдней и опустил кнут, тяжело дыша.

– Ну как, родненький? – жалостливо спросила Овсянка. – Полегчало?

Заревник в ответ пожал плечами и снова нахмурился. Куда там полегчало! Ему бы сейчас этот кнут, да того черного пса сюда! Третий день Заревник не знал покоя от мучительного стыда, терзавшего его словно все двенадцать лихорадок разом. Несколько лет он не знал поражений в кулачных боях Медвежьего велика-дня и уже забыл, как это – быть битым. А быть побитым холопом, да еще черным куркутином! Заревник вспоминал драку, и ему казалось, что Грач одолел его с помощью колдовства. Не могут люди так драться! Только дух мог так быстро уходить от ударов, бить так неожиданно и сильно! Никто, даже драчливые Чернопольцы, не владел таким искусством. Заревник не понимал, каким образом Грач его побил, и от этого обида и досада были еще сильнее.

О Смеяне, которая все это видела, Заревник старался не вспоминать. А если вспоминал, то хотелось выть в голос. И не расскажешь о таком братьям и отцу и матери не пожалуешься!

Наблюдая за внуком, Мякина видел, что и это не помогло. В Заревника вцепился какой-то слишком сильный дух, не боящийся даже кнута. Женщины решили попросить помощи у Творяна, но Заревник чуть не зарычал, услышав об этом: все Ольховики разом стали ему ненавистны. Тогда мать и тетки повели его на Истир. Самая старая бабка, Вегласа, пустила по воде каравай, и все хором стали приговаривать, кланяясь реке:

– Батюшка Истир, Матушка Вода! Как смываешь ты, вода, круты берега, пенья, коренья, льды непомерны, так смой ты тоску-кручину с бела лица, с ретива сердца!

Лениво наклонясь, Заревник зачерпнул горстью воды из реки и плеснул в лицо. Вся эта суета только раздражала его.

– Да пошлют вам боги помощь и удачу, добрые люди! – вдруг сказал совсем рядом незнакомый женский голос.

Прервав заклинание, женщины замерли, полусогнувшись, кого как застали в поклоне, и повернули головы.

На песке возле самой воды стояла женщина с длинной косой, в белой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. Открытые волосы при немолодом лице, обилие серебряных лягушиных лапок указывали на то, что это служительница сестер-берегинь и Хозяйки Дождя Додолы. Женщины ахнули: всем разом показалось, что она вышла из реки, услышав их мольбы. Уж не сама ли богиня дождя явилась к ним?

– Я знаю, зачем вы пришли к священному Истиру! – продолжала женщина. – Я вижу тень тоски на челе вашего сына. Тоска терзает его сердце, гнетет его дух. Я помогу ему.

Женщина легко шагнула к Заревнику, ее серебряные подвески мягко звякнули. Она отцепила от пояса небольшой гребешок с конскими головками на спинке. Женщины Перепелов смотрели на нее огромными глазами, с изумлением и благоговением, а Звенила печально улыбнулась про себя. Ей ли было не знать тоски, не уметь распознавать ее? Едва ли она умела что-то другое лучше, чем прогонять тоску. Многие годы на княжеском дворе в Прямичеве отточили ее умение.

Подойдя, Звенила мягким движением велела Заревнику стать на колени, и он послушался, чувствуя, что вместе с этой странной женщиной на берег явилась таинственная сила богов. Конской головкой гребешка чародейка начертила на его лбу шестигранный громовой знак. Речевины оберегались знаком огня; этим чародейка подтвердила свое дрёмическое происхождение, о котором сказал уже ее выговор. У Заревника ёкнуло сердце: он не привык к знаку Перуна, покровителя дрёмичей, но с этим сильным и горячим знаком спасительная ворожба казалась еще более действенной.

– Снимаю я с тебя тоску и взамен даю тебе покой, – привычно запела Звенила, принимаясь расчесывать гребешком волосы Заревника.

В сердце ее острой искрой вспыхнула тоска по Держимиру, по его длинным темно-русым волосам, всегда спутанным и расчесанным кое-как. Но он остался далеко, и сейчас, прогоняя тоску от чужого ей речевинского парня, Звенила служила Держимиру, своему воспитаннику, единственному, кого могла любить. И который за многолетнюю помощь и советы был благодарен ей гораздо меньше, чем этот речевинский смерд – за такую малость.

А Заревник смотрел на нее как на богиню. С каждым движением ее гребешка на душе становилось легче, тоска уходила, испарялась, таяла, как снег возле огня, как дым на ветру. Изредка Звенила отряхивала гребешок, и невидимые тяжелые капли тоски срывались с острых зубчиков, падали и уходили в землю, к черным навьям.

И женщины-Перепелихи молитвенно складывали руки, наблюдая за ними. Лицо Заревника прояснилось и как будто осветилось изнутри.

– Вот и все, – мягко сказала Звенила. – Тоска ушла, она больше не вернется. Ты знаешь того, кто навел ее на тебя?

– Знаю, – ответил Заревник.

Душа его раскрывалась навстречу этой чудесной женщине, как цветок навстречу солнцу, она казалась ему способной, как сама Мать Макошь, исцелить все болезни и прогнать все печали человеческого рода.

– Кто это?

– Черный глаз.

– Ты знаешь его имя? Его дом?

– Да холоп это, – уже свободнее заговорил Заревник. Звенила позволила ему встать, и он поднялся на ноги. – У соседей наших, Ольховиков, живет холоп каких-то полуденных далеких кровей, черный весь, как головешка. Они его Грачом кличут. А по говору он дрёмич.

Все смотрели на женщину, но никто не заметил, как дрогнуло ее лицо при этих словах. С рассвета Звенила успела поспорить с Озвенем, что делать дальше, куда идти, на каком из огнищ расспрашивать о Байан-А-Тане и как сделать это похитрее, не вызывая любопытства и недоумения речевинов. «О, Мать Макошь, Мудрава Наставница! – мысленно взывала Звенила, чувствуя, как сильно бьется ее сердце, и слыша, что даже подвески на груди зазвенели сильнее от его бешеных ударов. – Помоги!» Неужели прямо сейчас она все узнает?

– Это он сглазил тебя? – спокойным и ровным голосом переспросила чародейка. – Покажи мне дорогу к нему, и я затворю ему путь сюда.

– Не ходить бы тебе! – ахнула Овсянка, опять испугавшись за сына.

Женщины тревожно загудели. Они разом вспомнили о Граче, который изредка попадался им на глаза на межах угодий, на реке, в лесу, и каждая удивилась, как раньше не догадалась.

– Ему больше ничто не грозит! – Звенила повела рукой, похожей на крыло. – Укажи мне дорогу, сын, и я навсегда избавлю тебя и твой род от злого глаза.

Овсянка с сыном пошли показывать чародейке дорогу к Ольховикам. Женщины-Перепелихи толпой валили за ней, на ходу благодаря и приглашая зайти к ним, пожить на огнище. Они так и не поняли, кто это, и верили, что без берегинь или самой Макоши здесь не обошлось.

Перед самым огнищем Овсянка убежала вперед – рассказать Ольховикам, какая чудесная гостья к ним пожаловала. Заревник задержался: ему на огнище идти не хотелось. А вдруг Смеяна уже рассказала кому-нибудь о его позоре и он окажется посмешищем?

– Вон там. – Выйдя к опушке перелеска, Заревник указал чародейке на тын Ольховиков. – И еще, знаешь, матушка…

– Что, сын мой? – ласково спросила Звенила.

Заревник опустил голову, помялся. Признаваться он стыдился, но в то же время хотелось попытать счастья: а вдруг эта чудесная женщина сумеет помочь его сердечной печали? Ибо бессовестная желтоглазая егоза, отвергнувшая его и выбравшая чернявого холопа, казалась Заревнику все такой же красивой и желанной. Избавившись от тоски и досады, он тут же догадался, что куркутинский холоп сглазил и Смеяну, заморочил ее и дурной ворожбой привлек ее любовь. Обида сменилась гневом, хотелось немедленно кликнуть клич и поднять родичей против злобного чужака. Но в мягкой уверенности женщины-берегини было столько силы, что Заревник верил: она справится с бедой лучше, чем десяток мужчин с топорами и рогатинами.

– Там ты его найдешь, – неловко пробормотал Заревник, не поднимая глаз на Звенилу и не чувствуя ее острого, проницательного и выжидающего взгляда.

Чародейка с тревогой ждала продолжения и с трудом сохраняла внешнее спокойствие. Раз уж она застала Байана живым, то дать ему погибнуть означало погубить и себя саму, окончательно убить доверие Держимира. А если Байана назовут «черным глазом», то спасти его от смерти будет почти невозможно.

– Там с ним одна девка ходит, – запинаясь, продолжал Заревник. – Рыжая такая, глаза как янтарь. Он и ее, как видно, приворожил. Ты бы, матушка, помогла ей.

– Я понимаю тебя, – мягко сказала Звенила. Глядя в смущенное лицо Заревника, она старалась подавить усмешку: ей стало ясно все, что здесь произошло. Несмотря на смуглую кожу и черные глаза, веселый и горячий брат Держимира сумел и в Прямичеве «приворожить» немало девушек. – Я возьму у нее любовь к нему. Ты хочешь, я передам ее тебе?

Заревник вскинул на нее глаза с таким благоговением, что Звенила чуть было не устыдилась. Отнять любовь она могла, а передать – нет. Но чувства речевинских парней и девушек ее не занимали. Она хотела одного – найти Байана и живым вывести его за Истир. Озвень с пятью кметями ждал ее в густых зарослях на берегу, и еще два десятка укрывалось за рекой, готовые броситься сюда по первому знаку. Озвеню во что бы то ни стало требовалось оправдаться, и ради этого он не побоялся бы спалить все речевинские огнища над Истиром.

Ласковым кивком простившись с Заревником, Звенила неспешно пошла в ворота. Ее не заботило, что она скажет хозяевам. Разве мало служительниц Макоши ходит от одного рода к другому, помогая лечебными травами, снимая сглазы, не обращая внимания на границы племен? Все говорлинские племена – единый народ, почитающий одних и тех же богов.

* * *

– Макошь будь с тобой, кума! Не знаю я ничего, и не говори! – Бабка Гладина отмахивалась обеими руками, не желая даже слушать Овсянку.

– Да как так – не знаешь? – недоумевала Перепелиха. – Был же у вас такой холоп, черный весь, вы его еще Грачом кликали. Был или нет?

– Может, и был, а я знать ничего не знаю! Прости – корова у меня…

Бабка Гладина устремилась в хлев, а Овсянка изумленно развела руками. Как это – большуха у себя дома не знает, был холоп или не был! Когда про любого нового человека сразу узнают все на пять дней пути!

– Пойдем у Варовита спросим, – сказала она Звениле. – Уж у него-то авось память не отшибло! Был же у них такой холоп, не примерещилось же нам всем! Я сама его сколько раз видела! И все со Смеянкой!

Но и у Варовита гостьи добились немного толку. Старейшина, правда, не притворялся, что у него отшибло память и он не помнит никакого холопа, но разговаривать об этом явно не хотел.

– Ну, может, и был такой холоп… – неохотно говорил он, отводя глаза и хмурясь. – Да только что-то мы его давно не видали… Делся куда-то, сбежал, наверное, да и ну его к лешему…

– Послушай, добрый человек! – принялась убеждать Звенила. – Он вам много вреда сделает!

Ровная мягкая улыбка ей трудно давалась: ее колотила внутренняя дрожь, от которой даже подвески звенели. Почему они не хотят говорить о нем? Где он? Что они с ним сделали? Тревога томила и мучила Звенилу, как зубная боль, она с трудом сдерживалась.

– Сына моего он сглазил! – горячо подхватила Овсянка, почти перебив ведунью. – Ты бы его видел, дед! Не ел, не пил, на белый свет не глядел! Уж мы его и водой, и словом, и кнутом – ничего не могло сглаза снять! Вот, Макоши спасибо, мудрая женщина нам помогла парня от порчи избавить! – Овсянка размашисто поклонилась Звениле и снова обратилась к Варовиту: – И как вы не боитесь его на огнище у себя держать? Хоть он парень и здоровый, а все же зря! Перепортит он вам всех женщин, всех детей, всю скотину! Гоните его подальше!

– Да уж нет его у нас! – с досадой повторил Варовит. – И не знаю я, где он, и знать не хочу!

– Да не мог ведь он от вас уйти! – воскликнула упрямая Овсянка. – Ваши же бабы рассказывали – Творян на него такой науз наложил, что он с вашей земли нипочем не уйдет!

Варовит досадливо вздохнул, кляня болтливых баб. А Звенила встрепенулась: так вот почему Байан не мог уйти сам! Но куда же они его дели?

– Ты, дед, смотри! – начиная сердиться, пригрозила Овсянка. – Я ведь молчать не буду, нашим мужикам скажу! И Мякине скажу! Вам, может, пять гривен жалко, а нам не надо, чтобы он нам всех детей перепортил! Не знаешь, где он, – так наши сами придут поищут!

– Да ты что, кума! – рассердился Варовит. – Полудянка тебе голову на лугу закружила! Да разве стал бы я дурного человека у себя прятать! У меня, чай, тоже дети есть, я из ума не выжил! Был он, говорю тебе, да нету! Не знаю я, куда его Смеянка задевала!

– Так ты у Смеянки-то и спроси! – напористо подсказала Овсянка. – И вот что я тебе скажу, дед: кабы эта девка была моя, я бы ей водиться с холопом черным не дала бы! Она у вас и так непутевая, а он еще и ее сглазит – совсем пропадет! Вот как мой Заревник едва не пропал…

– Так, говоришь, матушка, сняла ты с Заревника порчу? – спросила бабка Гладина. Из хлева она вернулась удивительно быстро, не в силах оставаться в стороне от такого важного дела.

Овсянка принялась снова рассказывать об избавлении Заревника, а Звенила незаметно оглядывалась вокруг. С каждым мгновением чувство тревоги становилось острее, Звенила незаметно покусывала губы и сжимала кулаки, чтобы пальцы не дрожали. Она чуяла след знакомого духа, знала, что Байан-А-Тан где-то близко. Его образ она смутно угадывала в мыслях и этого старика, и его неразговорчивой жены. Баян где-то рядом, но куда его спрятали?

– Может, и правда, дед, расспросить Смеянку? – нерешительно предложила бабка Гладина. – Что-то она тоже вот уж третий день невеселая ходит…

– Оно верно… – пробормотал Варовит. – Невеселая…

Со времени приезда князя Велемога прошло уже больше недели, и все это время Грач не появлялся на огнище Ольховиков. Смеяна часто исчезала из дома, уносила горбушки хлеба, и старик не сомневался, что она прячет своего холопа где-то в лесу, но не расспрашивал, опасаясь, что городник как-нибудь дознается. Но последние три дня девчонка уже не пропадала от рассвета до заката, а почти все время проводила дома, такая скучная, что бабки и тетки забеспокоились, не заболела ли их егоза. Она не смеялась, не пела, не играла с младшими, а сидела, вяло тюкая пестом о дно ступки. Послушав Овсянку, Варовит и Гладина встревожились: а вдруг и правда сглаз?

Боговита с его кметями сегодня не было: он уехал к Чернопольцам, у которых имелись богатые дубравы, и назад его ждали дня через три-четыре. Сегодня можно вспомнить и о Граче.

– Ну, Смеянку так Смеяну! – согласился Варовит и повел Звенилу в избу деда Добрени.

– Вот она знает! – сказала Гладина, показав чародейке Смеяну. Та лишь на миг подняла глаза, бросила на пришедших равнодушный взгляд и снова обратилась к своей ступке.

А Звенила окинула ее жадным взором, как будто хотела съесть. Рыжеволосая девушка выделялась среди русых Ольховиков, и чародейка сразу вспомнила слова Заревника. Несомненно, это она. Даже не подходя близко, Звенила видела на челе девушки тень Байана: она думала о нем. Она обязательно что-то знает. Только эта девчонка осталась последним препятствием, отделявшим чародейку от Байана, от Держимира и его долгожданной благодарности. Впившись в Смеяну взглядом, Звенила с трудом сдерживала желание вцепиться в рыжую, как коршун в курочку. Но в полутьме избы не было видно теней, мелькнувших на ее лице.

– День тебе добрый, милая! – ласково сказала Звенила.

Шагнув к Смеяне, она хотела погладить ее по голове, но девушка вдруг вскочила, прянула в сторону и замерла, сжимая в руке пест, как будто на нее замахнулись. Ленивое равнодушие на ее лице мигом сменилось настороженностью,а глаза вспыхнули в полутьме избы таким ярким желтым светом, что все вздрогнули.

– Да ты что, глупая? – прикрикнула бабка Гладина, сердясь, что тоже испугалась. – Мудрая женщина тебе помочь хочет, порчи поискать. Куда ты своего черноглазого девала?

– Не знаю я ничего! – буркнула Смеяна, неприязненно глядя на Звенилу.

Она сама не знала, почему эта женщина с подвесками-лапками вызвала у нее такое острое враждебное чувство, но ей вдруг захотелось царапаться. Испугавшись, как бы родичи сейчас не увидели в ней рысь, как тогда увидела Синичка, Смеяна бросила пест на лавку и выбежала из избы.

Варовит и три женщины переглянулись, озабоченно качая головами.

– Ох, испортили девку! – жалостливо забормотала Овсянка. – Вот и с моим точно так же было: сидит один, на свет не глядит, говорить не хочет!

– Никогда с ней такого не было! – подхватила бабка Гладина. – Как подменили девку! Говорила я тебе, дед: продать бы тебе того черного и на огнище не водить! Чтоб ему пропасть, собаке! Ох, Макошь-Матушка! Брегана Охранительница!

– Не тревожьтесь, добрые люди! – заговорила Звенила. – Я помогу вам! Я попрошу Вечернюю Зарю и Священный Истир помочь вам. Злой человек к вам не вернется. Но я должна знать, где он.

Варовит и Гладина переглянулись и ничего не ответили.

* * *

Уходящее солнце бросало багровые отблески на широкий Истир, и священная река снова стала пламенной дорогой, ведущей в Надвечный Мир. На высоком берегу издалека виднелась фигура женщины в белой рубахе, с поднятыми вслед за солнцем лебедиными крыльями. Она казалась берегиней, провожающей с неба отца своего Дажьбога.

– Мать наша, Заря Вечерняя! – протяжно взывала Звенила, и серебряные подвески на браслетах звенели в лад ее словам. – Возьми золотые ключи, замкни род человеческий от черного навья, от лихой болезни, от порчи, от сглаза, от лютого зверя! Обставь вокруг нас тын железный, столбы булатны, и чтобы тына того оком не окинуть, глазом не увидеть, коню не перескочить, птице не перелететь! Возьми у Сварога-Отца Огня Небесного, пусти вкруг тына того огненну реку! Отгони навье черное, отгони недруга всякого, каждого восвояси: водяного в воду, лешего в лес под бревно скрипучее, под коренье сырое, а ветряного под куст и под гору крутую! Заключи их там на весь век тремя ключами железными, тремя замками булатными! И заговор мой не на час, не на день, не на месяц, не на год, а на весь век, пока свет живет!

У ног чародейки стояла широкая глиняная чаша, полная воды. Отблески зари окрасили ее в багряный цвет, словно пролили в нее часть небесного пламени. Женщины Ольховиков и Перепелов, тесной стайкой жавшиеся на опушке, благоговейно складывали руки.

– Вот это вещая женщина! – восхищенно шептали они, не сводя глаз с белой фигуры над рекой. – Вот это сила дана! А Творян наш что, ругается только…

Смеяна тоже наблюдала за ворожбой дрёмической гостьи, но без малейшего благоговения. Ей эта женщина упорно не нравилась. Разговоры бабок и теток о сглазе причиняли ей досаду: она просто скучала по Грачу. Нет, она не жалела о том, что дала ему свободу, но ей очень не хватало его. И огнище, и берег Истира, и рощи, и луговины, где они бывали вместе, теперь казались ей опустевшими и тоскливыми. Она-то хорошо знала, что за «сглаз» поразил Заревника, и возмущалась подлым наветом. Ах, как вовремя она догадалась перегрызть науз! Будь Грач еще здесь, за одно подозрение о «черном глазе» мужики обоих родов забили бы его осиновыми кольями, и даже князь не помог бы. И эта пучеглазая туда же! Смеяна чуяла, что в этой женщине с бледным лицом не так уж много истинной силы, а вот ее тайный злой умысел виделся вполне отчетливо. Но чтобы прочитать и понять его, требовалось гораздо больше мудрости, чем имела Смеяна. Она даже подумывала, не сходить ли к Творяну. Но не хотелось: ведун наверняка страшно зол на нее за то, что она нарушила его науз. Родня не догадывается об этом ее «подвиге», но Творян наверняка знает, не может не знать!

Окончив ворожбу, Звенила подняла чашу с заревой водой и бережно понесла на огнище. Ее лицо было умиротворенным, полным таинственного смысла. Она сделала свое дело: и Вечерняя Заря, и Озвеневы кмети на том берегу услышали ее.

* * *

Приближалась полночь. Опустилась темнота, даже самые озорные парни и девушки, напрыгавшись в последних хороводах перед Купалой, разошлись по домам и угомонились, набираясь сил для завтрашних гуляний. Огнище Ольховиков спало. В избе старейшины, где устроили на ночь пришлую чародейку, было тихо, только дед Варовит похрапывал и неразборчиво бормотал во сне. В углу под лавкой кто-то возился и шуршал с неровными перерывами. Может, мышь, а скорее, кикимора. Судя по тому, как смело она себя вела – шуршать при госте, – кто-то из хозяев ее прикармливал.

Чувствуя приближение полночи, Звенила приподнялась, спустила ноги на пол. Возле ее лавки спали на полу двое Варовитовых внуков, чье место она заняла, и гостья едва сумела поставить ногу так, чтобы на них не наступить. Мальчик перевернулся во сне, и чародейка забормотала сонный заговор. Она подождала еще немного, но никто не проснулся, дед Варовит также неразборчиво приговаривал во сне. Это даже к лучшему: его бормотание заглушило тихие шаги чародейки и легчайшее позвякивание ее подвесок.

Неслышной белой тенью Звенила выбралась из избы и скользнула к воротам. Вместо прежнего засова их запирал изнутри огромный кованый замок. Напуганный появлением лиходеев, Варовит послал Заботу к кузнецам Лебедина, не доверяя такое важное дело Даяну, и теперь был почти спокоен. Самолично закрывая огнище на ночь, он клал огромный ключ к себе в изголовье. Даян посмеивался, что этаким ключом можно медведя убить, если в лоб стукнуть. «Зато надежно!» – отвечал довольный Варовит.

Он не знал, что сам пустил врага в дом и что дрёмической чародейке вовсе не понадобится ключ.

Подойдя к воротам, Звенила развязала мешочек на поясе и достала из нее сухой стебель травы с длинными узкими листьями, заостренными, как наконечники стрел. Это была та самая разрыв-трава, которую так и не стали искать Байан-А-Тан и Смеяна. Прильнув к воротам, Звенила пробормотала что-то почти неслышное и прикоснулась стеблем разрыв-травы к замку. Тут же раздался железный щелчок, конец кованой дужки освободился, и раскрытый замок повис в скобах. Звенила ловко вытащила его, бесшумно опустила на землю и выскользнула за приоткрытую створку.

– У-ху! – легко, певуче крикнула чародейка, подняв ладони ко рту.

Даже настоящая сова не отличила бы ее голос от голоса серой ночной хозяйки. Закрыв глаза, чародейка ждала, считая про себя. На «шестнадцать» из глубины леса послышалось в ответ:

– У-у-гу!

Звенила спрятала разрыв-траву и стала ждать. Через недолгое время поблизости засопели, и рядом с женщиной появился Озвень.

– Долго же ты добирался! – шепотом упрекнула Звенила. – Сколько ты привел?

– Двадцать пять со мной, – прошептал он, но его шепот у другого человека мог бы сойти за обычный голос.

– А сколько было в прошлый раз? – ехидно спросила Звенила, отойдя от створки и пропуская воеводу во двор. – Иди же, медведь, теперь тут не глиногорская дружина, а всего-навсего два десятка смердов. С ними-то ты справишься?

– Ты не нашла его? – шепнул кто-то из кметей. – Зачем нам это огнище? Где Байан?

– Он у них, но они его прячут! Ищите! Я его не видела, но хозяева знают, где он!

– Дайте огня, – велел Озвень.

Одна за другой во двор огнища проникали темные фигуры. Это были все те же «лешие», кто неполный месяц назад сражался на Истире со Светловоем и Проченом. Бурые и зеленые рубахи делали их почти невидимыми в темноте, мягкие сапоги ступали привычно тихо.

– Перун с нами! – шепнул Озвень. – Давай! Если кто его найдет – сразу труби, и уходим!

Разбившись на пять пятерок, кмети подобрались к пяти избам огнища и по крику совы разом кинулись внутрь. Не давая спящим хозяевам опомниться, они ловко и быстро вязали всех подряд – стариков, детей и женщин; мужчин и парней умелыми ударами по голове загоняли в беспамятство, чтобы меньше возиться. Огнище быстро наполнилось недоуменными и испуганными криками, женскими воплями, плачем детей, причитаниями. Ослепленные светом факелов, ничего не понимающие Ольховики от ужаса не имели сил сопротивляться, даже не понимая, кто на них напал: люди или черные навьи. А «лешие», не обращая внимания на крики, быстро делали свое дело. В считанные мгновения все огнище было в их руках.

– Этот у них старший! – Звенила указала Озвеню на Варовита. – Его не бейте!

Два кметя связали Варовиту руки и поставили перед воеводой. Старейшина судорожно потряхивал головой, изо рта его вырывалось невнятное хриплое бормотание, в выпученных глазах бился ужас.

– А ну говори, пень старый, – куда девали? – рявкнул Озвень, надвигаясь на старика всей своей грузной тенью. – А ну!

– Что? За что на нас? Макошь-Матушка! – бессвязно бормотал Варовит, ничего не понимая.

Все это было как страшный сон, когда снится то самое, чего больше всего боишься: толпа чужих на огнище, связанные сыновья, огонь факелов, грозные окрики чужаков и причитания женщин.

– Тебя спрашивают, где дрёмич, который жил у вас в холопах! – пояснила ему Звенила. – Вы звали его Грачом. Где он?

– Ах, вот ты какая, лебедь белая… – проговорил Варовит, начиная соображать. – А мы тебя в дом-то пустили, ах, дураки…

Озвень схватил его за бороду и вздернул голову старика вверх.

– Ты говори, пока добром спрашивают, гриб трухлявый! – проревел воевода в лицо Варовиту. – Где он? Давно красного петуха не видал? Так сейчас увидишь? Где?

– Не знаю, – едва сумел выговорить Варовит, хрипя и задыхаясь. – Не знаю! Давно…

Озвень коротко и сильно ударил его под грудь, и старик захрипел, закашлялся, согнулся бы, но воевода не выпускал из рук его бороды. Тело Варовита задергалось, голова затряслась.

– Худо тебе будет! И всем щенкам твоим! Говори!

Варовит только мотал головой и натужно кашлял.

– Да не знаем мы, где он, проклятый! – отчаянно завопила бабка Гладина. У нее тоже были связаны руки, но ее никто не держал; вскочив с лавки, она бросилась в ноги Озвеню, продолжая вопить: – Не знаем, Макошь и Обета видят, не знаем! Не погуби, батюшка! Дней с десять как в лес ушел и пропал!

– Они на него науз надели – он не мог уйти! – вскрикнула Звенила. – Они знают! Знают!

Чародейку колотила крупная дрожь; страх, ярость и ненависть, залившие огнище, как буйные потоки ледяного ветра, продували ее насквозь. Они неслись на нее со всех сторон, от каждого человека, и она не могла справиться с собой. Ее дергали отчаянные судороги, горло сжималось, дыхание теснило. Сам вещий дар Звенилы возник именно из этой нечеловеческой чувствительности ко всем переменам мира, но как тяжело быть вечно открытым глазом, вечно настороженным ухом, жить все равно что без кожи, открытой всем ветрам. О богини-матери и богини-девы, Макошь добрая и Вела мудрая, живу я, без ветра шатаючись, от солнышка мне нет обогрева, от ветра мне нет обороны, от дождя нет мне укрытия…

С искаженным, как от плача, лицом Звенила кидалась то в одну сторону, то в другую, тормошила Озвеня и кметей. Не меньше самих Ольховиков она хотела все закончить поскорее; даже будь Байан ее родным сыном, она не могла бы более страстно желать наконец найти его и уйти отсюда! Вернуться домой, к Держимиру, возле которого ей только и было хорошо.

– У них есть девка, которая знает! – с трудом одолевая судороги в горле, закричала Звенила. – Она не здесь! Пойдем! Она рыжая, ее легко найти! Она водилась с ним! Она знает! Знает!

– Где? – Озвень повернулся к ней.

Как птица по вихрю, чародейка кинулась на двор, воевода с двумя кметями затопали следом. Остальные тем временем обшаривали каждую избу, светили факелами в подполье, поднимались на повалуши, сдергивали детей с полатей и шарили там. Ни один хлев, ни один погреб не остался закрытым. Повсюду скрипели двери, стучали крышки лазов.

Звенила влетела в избу Добрени, и ей сразу бросилось в глаза перекошенное лицо одного из кметей: правой ладонью он зажимал запястье левой, и меж пальцами его обильно капала кровь.

– Морок дери! – неразборчиво бранился он. – Лешачиха!

– Где твоя девка? – гаркнул Озвень.

Быстрым взглядом окинув избу, полную пламенных отблесков и перепуганных лиц, Звенила мигом нашла Смеяну. Руки у той были связаны за спиной, она сидела, чуть наклонясь вперед, словно готовясь броситься. Лицо девушки исказила звериная злоба, глаза горели желтым огнем, зубы блестели в хищном оскале. Двое кметей пятились от нее с ошарашенными лицами. Она напоминала разъяренную, загнанную в угол рысь, готовую биться когтями и зубами.

– Вон она! – Звенила указала на Смеяну и сильно вздрогнула.

Острый ужас пронзил ее при взгляде на лицо девушки. Звенила страшно боялась леса и оборотней, а от рыжей волнами исходило ощущение звериной силы.

– Э-э! – Один из кметей предостерегающе замахал рукой. – Берегись! Она кусается!

– Сильна девка! – охнул другой и оглянулся на кметя, зажимавшего окровавленную руку.

Озвень шагнул было к Смеяне, но желтый огонь ее глаз оттолкнул его назад. Остановившись в двух шагах, воевода гневно пыхтел, злясь на нее и на себя, но не решаясь подойти ближе.

– Где он? – грозно спросил он у Смеяны. – Ты, девка, давай говори!

– Тебе кого? – яростно дыша, выкрикнула Смеяна. – Лешего? Морока? У лебеди твоей лупоглазой спроси!

Звенила ахнула, сжала кулаки от бессильной ненависти.

– Холоп ваш где? Дрёмич, черный, смуглый такой! Вы его Грачом звали! – почти спокойно разъяснил ей десятник по имени Дозор. – Ты, девица, не кусайся, а добром скажи, куда вы его запрятали, мы и уйдем себе. И никого не тронем, пусть Обета слышит!

– Грача вам? А вы-то кто такие?

– Мы-то? Мы князя Держимира люди, – так же спокойно ответил Дозор. Это не составляло тайны, потому что в Славене живут не дураки и князь Велемог, узнай он о ночном нападении на Ольховиков, первым делом подумает на Держимира дрёмического. – Холоп ваш – нашего князя брат. Князь его ищет. Отдайте нам его. Если он цел – мы вас и наградим, что вы его уберегли, князю Велемогу не выдали.

– А если он у вас не цел… – грозно начал Озвень, но Дозор досадливо махнул на него рукой, дескать, молчи, пока все не испортил.

А Смеяна вдруг фыркнула, тряхнула разлохмаченными косами и засмеялась. Родичи, кмети, даже чародейка смотрели на нее с изумлением, а она все смеялась, мотая головой. Плечи ее дернулись, взметнулись свободные руки. Кто-то из кметей досадливо охнул: плохо завязал. А завяжешь тут хорошо, если она кусается злее собаки!

– Нету у нас его! – сквозь смех выговорила Смеяна.

– И где он, ты не знаешь? – злобно спросила Звенила.

– Отчего же? – уняв смех, Смеяна задорно вскинула голову. – Знаю! И вам расскажу! Ушел он! Я его отпустила! Сегодня четвертая ночь, как он за Истир ушел! Он уже дома, в Прямичеве, а вы тут добрых людей пугаете!

– Она не могла его отпустить! – почти взвизгнула Звенила. – На нем был науз!

– Нет на нем науза! Вот он!

Смеяна выхватила из-под изголовья на лавке берестяной ремешок с узелками и потрясла им в воздухе перед лицом Озвеня.

– Вот он, науз! Я сняла его! И он ушел!

Прямичевцы молча смотрели на Смеяну, не зная, верить ей или нет. Сначала она пугала их, а теперь на лице девушки была написана такая чистая радость, что они вконец растерялись, не зная, как к ее словам относиться.

– Да как же ты, девушка, могла науз снять? Или ты чародейка? – с ласковым недоверием, словно ребенка, спросил у нее Дозор. Хуже нет, чем иметь дело с блаженными, и даже его знаменитого самообладания едва хватало.

– Как – это мое дело! – так же ласково ответила ему Смеяна. – А у него шрам вот здесь, на боку. – Она нарисовала рукой на своей рубахе, и все прямичевцы как один зачарованно следили за ней. – Он говорил, что отметину эту ему оставил Прочен глиногорский. А Прочена он звал упырем пустоглазым. И отпустила я его, потому что брату без него плохо. Вот так вот! Домой ступайте – он вас там ждет!

Кмети молчали. Глядя на ремешок науза в руке Смеяны, даже Озвень против воли верил ей. А родичи застыли, от изумления забыв причитать.

– Она правду говорит, – спокойно сказал Дозор. – Она его отпустила. Четвертая ночь, говоришь?

Смеяна кивнула.

– Ну, смотрите! – бормотал Озвень. – Ну, если неправда… Я же вернусь – я вас всех в порошок сотру, избы в пепел, в угли… Всех до одного…

– Пойдем отсюда, воевода! – Дозор тронул Озвеня за плечо. – Нет его тут, и нам делать тут нечего.

Первым выйдя из избы, десятник проревел оленем. Кмети выходили изо всех изб, светили факелами, искали взглядами знакомую высокую фигуру Байана рядом с Дозором и Озвенем.

– Уходим! – коротко бросил Дозор.

Через несколько мгновений на огнище не осталось никого из чужих. В ночной темноте растворились фигуры «леших», птичьим крылом мелькнула в воротах и исчезла белая рубаха чародейки. Может, и правда все это был страшный сон?

Но ревела в хлеву потревоженная скотина, бились к стойлах кони, плакали дети и причитали женщины, не зная, что сотворили с огнищем ночные гости. Работая руками, зубами и ножом, Смеяна быстро освобождала родичей от веревок. Одни принимались развязывать других, иные бежали к скотине. Огнище снова осветилось лучинами и факелами, женщины унимали детей, парни успокаивали скотину, старухи и старики собирали разбросанное добро, закрывали погреба. Слышались восклицания, говор, плач, проклятия и призывы к богам и чурам.

Держась за грудь и кашляя, Варовит толкался меж родных, отыскивая Смеяну. Ее нигде не было, и старейшина уже встревожился, не увели ли ее злодеи с собой. Наконец она отыскалась в конюшне.

– Тише, тише, милые, котятки мои! – приговаривала она, поглаживая жеребцов, и они быстро утихали.

– Смеянка! – позвал Варовит.

– А? – Смеяна обернулась. Ну вот, сейчас опять бранить будет! Еще скажет, что она во всем виновата!

– Ведь знал я – не надо было этого черного на огнище волочь! – сказал Варовит, не в силах успокоиться после пережитого ужаса. – И от князя беда, да и от дрёмичей беда! Ты и правда отпустила его?

– Да когда же я, дед, неправду говорила? – обиженно отозвалась Смеяна. – Вот и науз его! – Она взмахнула ремешком, который не выпускала из рук. – Он ушел к себе, на тот берег. Говорили же, что у него дурной глаз, – вот я его и спровадила!

– Ты, дед, теперь поклонись внучке! – воскликнул дед Добреня, протолкавшись через парней и подростков в дверях конюшни.

Подойдя к Смеяне, он обнял ее, потом поклонился, насколько сумел согнуться. Смеяна ахнула и схватила его за плечи: не бывало и не должно такого быть, чтобы седой старик кланялся девушке.

– Она нас всех спасла! – восклицал Добреня, держа руки Смеяны и встряхивая их. – Кабы не она – спалили бы нас те лиходеи, видит Макошь, спалили бы! И змея та лупоглазая не помиловала бы! Молодец ты, внучка, что догадалась! Пусть идет себе – нам спокойнее!

До самой зари Ольховики не могли успокоиться, наговориться, поверить, что все обошлось. Даян качал головой над замком, открытым без ключа, но не сломанным. Дети уже играли в ночных разбойников, а женщины все еще причитали, не в состоянии сразу успокоиться.

Отмахиваясь от благодарностей и расспросов, Смеяна, сразу как рассвело, убежала из дома. Она вышла к Истиру, посмотрела на берег. В час Утреннего Всадника мир был светлым, чистым и пустым, легкий налет росы выбелил зелень трав и листвы, сделал их одного цвета с небом. Справа, на мысу меж рекой и оврагом, уже виднелись сложенные дубовые бревна, приготовленные для постройки стен княжеской крепости. Внизу, на отмели, ясно отпечатались следы двух ладей, перевезших дрёмичей на тот берег.

Смеяна посмотрела на лес за Истиром, вспомнила, как провожала Грача, и вздохнула. Возле самого берега качался в воде чей-то намокший венок. И Смеяна вдруг вспомнила, какой сегодня день. Беспокойный рассвет привел в земной мир самый длинный, самый светлый и радостный день – Купалу, велик-день Огня и Воды, торжество Лады и Ярилы. И радость вдруг вспыхнула в сердце Смеяны, забила бурным ключом, все ее существо наполнила огненно-золотым горячим светом. Ей хотелось закричать что-нибудь ликующее, громкое, чтобы ее услышали и земля и небо, и речевины и дрёмичи, и он, Байан-А-Тан, где бы он сейчас ни был.

* * *

Вокруг постепенно светлело, тьма таяла, и уже казалось, что ее и не было, что только на мгновение Дажьбог опустил веки на вечерней заре, и вот уже снова виден в небе свет. Вставало солнце, а в прямичевском посаде слышалось звонкое пение. Кто раньше встанет в день перед Купалой, тот больше богам будет мил. Князь Держимир криво дернул уголком рта, пытаясь усмехнуться: едва ли кто успеет встать сегодня раньше него – ведь он сидит на берегу с вечера. А чего сидит? Приди сейчас, как в песне, три старца вещих перехожих, скажи: гой ты еси, добрый молодец, почто сидишь в тоске неведомой, в грусти недознаемой, в кручине недосказанной? А вот то и сижу от поздней ночи до сырой росы: нашла беда посреди двора, залегла в ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил и свет ясный… Брата моего нету, люди добрые, нету! Нигде… Хоть весь свет обойди… Туда, сюда, – нигде… И нету никого, кто поломал бы тоску, побросал бы за околицу, выкинул под дуб и камень и там запечатал бы навек крепким словом… Какое слово тут может помочь?

пели где-то на берегу чуть ниже по Ветляне. Голоса были молодые, девичьи, но Держимир даже не обернулся посмотреть. Он не видел ни зари, ни травы, ни росы. Красота обновленной земли только усиливала его боль; каждая былинка радуется и веселится этим утром, а ему, князю, радости и веселья нет и больше не будет. Какое счастье пойдет к тому, кто остался на свете один?

Глядя вниз по течению Ветляны, Держимир думал об Истире, о том месте на рубеже с речевинами, где сейчас должны быть Озвень и Звенила. Сегодня – последний срок, сегодня они уж точно должны были добраться туда. А вернее всего – вчера. Может быть, этой ночью Звенила уже отыскала могилу, говорила с духом. Правда, с нее станется ждать Купальской ночи, чтобы вышло вернее. Купальской ночью вся чародейная сила возрастает многократно. Этой ночью он сам выйдет к ней из-под земли… Выйдет? Не растет трава-мурава из-под снега белого, а с того-то света дальнего не выходят-то выходцы, не выносят-то весточек…

Держимир зажмурился, словно ребенок, который хочет спрятаться. Ему было зябко, то ли от росы, то ли от влажного дыхания Ветляны. В глубине его существа жила какая-то мелкая тоскливая дрожь. Это тоска грызла и точила его, теснила дыхание, Держимир изнемогал от нее. Где же вы, три старца вещих перехожих? Теперь тоска с ним навсегда, и некому унять ее. Звенила обещала принести ему удачу умершего брата. Но сейчас, этим ясным, хрустально-чистым и солнечно-светлым утром, когда все живое молодеет, обновляется, радуется и веселится, Держимир с особой остротой сознавал, что ему нужна не удача, ему нужен сам Байан, его смуглое лицо с задорным блеском темных глаз, его вечные насмешки и неистребимая вера в то, что все будет как надо! Эта вера и была его удачей, но этой вот удачи никто не мог Держимиру передать! Какая тут вера, когда Байан погиб, оставив старшего брата одного на свете?

– Эй! Чего один сидишь – или подруги не нашел? Вон там Весёлка с Велесовой улицы гуляет! – окликнул его сзади веселый голос.

Держимир вздрогнул и застыл, как заледенел, не в силах повернуть головы. Волосы шевельнулись, на лбу просочился холодный пот. Этот голос он не спутал бы ни с каким другим.

Следом раздался протяжный свист, точно кто-то хотел привлечь его внимание, потом короткий смешок.

– Ну, чего не глядишь-то? Опять не в духе? Сегодня, брат, нельзя! Да хоть погляди ты на меня, леший нечесаный!

Этот свист, этот смех, и выражение «леший нечесаный» могли принадлежать только одному человеку на свете. Держимир повернул голову, медленно встал. В пяти шагах от него на тропе стоял Байан-А-Тан, уперев руки в бока и улыбаясь. Держимир пристально смотрел на него, пытаясь понять: ему мерещится или к нему пришел дух? Ведь он целую ночь сидел здесь и невольно в глубине души ждал, что призываемый дух брата придет не к Звениле, а к нему. И вот – дождался, не глухой полночью, а на самом рассвете. Байан выглядел точно так, как всегда, – ни открытых ран, ни крови, ни голубоватого сияния от лица. Рубаха на нем была чужая, плащ и пояс тоже чужие, только штаны и сапоги свои, те самые, в которых он уехал, – это Держимир помнил. На бедре виднелся длинный и неровный шов, окруженный темным пятном плохо отмытой и засохшей крови.

Разрази гром! Вопреки рассудку Держимир не верил, что это дух. У духов не бывает таких блестящих глаз, такой задорной улыбки. Брат весь был здесь – со своей бьющей через край жизненной силой, со своей удачей, которую принес сам, без помощи чародейки. Он чернее ворона, но для Держимира – светлее солнышка ясного, милее вешнего дня – Байан-А-Тан, что значит – Дар Рассвета.

– Ну, ладно, брате, погневался, и хватит! – с шутливой мольбой сказал Байан и шагнул к Держимиру. – Ну, виноват, подзадержался! Ты понимаешь – такая девка там была, ну никак я раньше не мог! Приковала меня как цепью – вот только сейчас вырвался! Знал ведь, что ты скучать будешь!

Какая девка, какая цепь? В душе Держимира вспыхнуло раздражение – опять он свои прибаутки плетет! Навь чернявый! И все встало на свои места. Это был Байан, а вовсе не его дух.

Байан без труда читал на лице брата все эти колебания и верно угадал, когда Держимир все понял. Со смехом он шагнул к Держимиру и обнял его; Держимир со всей силы ударил его ладонями по спине, убеждаясь, что это не бесплотный дух.

– Ах ты, навь подземельный! Морок тебя дери, тур тебя топчи! – заорал Держимир, колотя Байана по плечам и по бокам, вполне всерьез, без шуток, а тот громко хохотал и уворачивался. – Дух Полуночный! Велино отродье! Ты что же это делаешь! Я ведь Озвеня за твоей головой послал! Курган почти насыпал! У тебя совести есть хоть чуть-чуть!

Со стороны это выглядело настоящей дракой; ранние купальские пташки взвизгивали, сначала от испуга, видя, что князь кого-то бьет, потом от изумления, узнав Байан-А-Тана, которого все готовились окликать над курганом, – сказано же было, что Озвеня послали за головой!

– Да ладно тебе! – кричал Байан, уворачиваясь то от ударов, то от объятий. – Ну, послал ты дядьку за моей головой, а я ее сам принес, пожалел старичка! Что – не та голова? Та самая! Что ты дерешься! Да уймись ты, конь ретивый! Тьфу, да больно!

Наконец Держимир унялся и просто стоял, опустив руки и глядя на брата. Байан улыбался, еще не отдышавшись. Князь рассматривал его и не видел никаких перемен – каким ушел, таким и вернулся.

– Ну, ты чего? – Байан вопросительно двинул бровями. По его мнению, в счастливые чудеса следовало верить сразу.

– Гляди. – Держимир содрал со лба ремешок, державший волосы, отвел от виска густую прядь и показал седую полоску. – Видал? А месяц назад, помнишь, не было.

– Да ладно! – примирительно, уже без смеха повторил Байан. – Живой я, право слово, живой. Как сумел – так ушел.

Держимир отвернулся и сел на траву, Байан пристроился рядом. Опираясь локтями о колени, князь смотрел на Ветляну, словно пытался сосредоточиться и проснуться. Байан молчал, давая ему время окончательно прийти в себя. Потом Держимир повернулся к нему и велел:

– Рассказывай. И не заливай мне про девок. Ты жеребец известный, но чтобы в таком деле на сторону покосился – не поверю.

Байан принялся рассказывать обо всем с самого начала, от битвы на Истире. Конечно, Озвень и другие «лешие» уже рассказывали об этом, но Байан знал, что брат захочет услышать всю повесть именно от него. По мере рассказа прямичевский князь то хмурился, то сжимал зубы. Байан смеялся, рассказывая, как вертел жернов и таскал воду для скотины, но Держимир не мог слушать об этом спокойно, не мог представить брата холопом.

– Что же у тебя за рана такая была? – перебил он, дослушав до середины. – Аж до плена довела, а теперь уже скачешь. Где болит?

– Да нет, уж и забыл, где болело… – Байан с притворной озабоченностью похлопал себя по бокам и по бедрам, словно искал огниво. – Всегда ты, брате, на самом занятном перебьешь! Я как раз до нее и дошел.

– До кого?

– До девки! Слушай. У них в том роду девка есть, не то что б очень хороша, но такая веселая, что и красоты не надо. Она им, говорят, счастье приносит. Любые хвори руками лечит. Она меня раз перевязала, раз погладила – и нет ничего…

Держимир насмешливо покосился на брата.

– Так где, говоришь, было?

Байан фыркнул, потом расхохотался. И Держимир наконец засмеялся тоже. Его лицо оттаяло и ожило, глаза посветлели. Он глядел на Байана с каким-то горьким обожанием, словно и проклинал, и благословлял судьбу за такого брата. Даже Байану на миг стало совестно – он не задумывался раньше о том, как дорог своему старшему брату. Тоже, брате милый, нашел сокровище! Сын рабыни, да еще чужеземки… Правда, в одном Байан считал себя достойным любви Держимира: он был предан старшему брату и всем его замыслам без остатка и без сомнений.

А князь глубоко дышал, только сейчас ощутив восхитительную, сладкую и бодрящую свежесть воздуха, и все не мог надышаться. Все эти долгие дни горе лежало на его груди громадной земляной глыбой, не давало вздохнуть, а теперь наконец-то он ее сбросил! Сразу весь мир прояснился, стал светлым и просторным, гораздо более прекрасным, чем до этого злосчастного похода на Истир. «Не знал ты раньше лиха, князь прямичевский! Теперь узнал, так скажи спасибо!» – думал Держимир, обращаясь к себе самому как бы устами тех трех вещих старцев, вместо которых явился Байан, со смехом поломал тоску о колено и пошвырял через левое плечо в дальний овраг. Пусть валяется, никому-то не нужная… Хотелось вскочить, раскинуть руки крыльями и прянуть с обрыва – и лететь над широкой быстрой Ветляной, над крутыми берегами и буйными травами, над кудрявыми вершинами берез. Мать Макошь, да неужели это все и раньше было таким красивым? И почему он не видел?

Он уже и не верил, что совсем недавно мог считать Байана мертвым, – и как только поверил в такую глупость? И как не сошел с ума, пока верил?

– И правду говорили – она удачу приносит, – продолжал Байан, глядя не на брата, а куда-то вдаль. Лицо его немного затуманилось: он вспомнил Смеяну, взгрустнул, что ее больше нет рядом. Пожалуй, надо было ее уговорить-таки и увести с собой.

– Она – кто? – не понял Держимир, слишком занятый своим счастьем.

– Девка та. Смеяна, – пояснил Байан, мельком глянув на брата, и выразительно вздохнул. – Я же тебе говорю: хотел ее сюда забрать, да она не пошла.

– Ростиславе с Доброладой расскажи, вот они обрадуются! – хмыкнул Держимир, но сам знал, что если бы Байан пожелал-таки привести в терем новую жену, некрасивую и незнатную, он бы принял ее в семью и даже защищал от неприязни двух старших невесток, боярских дочерей.

Байан еще раз вздохнул и ничего не ответил. Две жены-красавицы ждали его дома, да и на купальских игрищах он не собирался теряться. Конечно, скоро он забудет Смеяну и будет прекрасно жить, как раньше, но сейчас ему было грустно.

– Удачу приносит! – повторил Держимир и сжал плечо Байана. – Эх, брате! Тебе все удачу приносит, что ни возьми! О двух головах родился! Чего тебе еще надо! А вот я… Старички где? – спросил он про Озвеня и Звенилу.

Байан пожал плечами:

– Да Вела их ведает! Мне в Трехдубье сказали, что я с ними разминулся. Они вниз уплыли, а я в лесу ночевал. Все к тебе, нечесаному, торопился! Сказали мне, что за головой моей поехали. Не бежать же мне было за ними! Пусть старички погуляют. С тобой тут им сидеть тоже не мед. Особенно без меня…

Байан покосился на брата, ожидая ответных восхвалений. Но Держимир смотрел на воду и медленно кивал, кажется не очень-то и слушая. Ему требовалось какое-то время, чтобы заново утвердиться в мире, ставшем прекраснее прежнего.

– Ох, беда будет, когда женишься! – кинул еще один камень Байан. Он привыкал к любым переменам за считанные мгновения и не мог долго сидеть на одном месте. – Изведешь ведь жену! Ласковый ты наш…

– Когда женюсь… – задумчиво повторил Держимир, услышав все-таки самое главное. – Так что там, у речевинов, – сговорились Скородум и Велемог?

– Да. – Байан вдруг тоже стал серьезным. – Сегодня, знамо дело, велик-день, а вот завтра надо думать. Во-первых, сговорились и встречу с невестой назначили – в новогодье, в Велишине. Во-вторых, строит Велемог новый сторожевой город – как раз там, где наш Громоглас чуть его сыночку любезному голову не сшиб.

– Чуть! – рыкнул Держимир, собираясь нескоро простить Озвеню это упущение.

– По-моему, хватит! – заключил Байан. – Чего делать изволишь, княже?

Держимир несколько мгновений помедлил, укладывая новости в голове, а потом упруго вскочил.

– Так, сейчас…

– Э, нет! – воскликнул Байан и проворно поймал брата за руку. – Я тебе сказал – завтра! Сегодня велик-день! Купала сегодня! Лада и Ярила на тебя огневаются, и не видать тебе жены! Да и куда спешить – полгода впереди! Полгода, как один день!

Держимир перевел дух и снова сел. В голове его мелькали обрывки мыслей обо всем сразу: о Велемоге и Дароване, о Звениле и о себе, о Байане и о той речевинской девушке, которая послужила его удаче.

– И бывает же у людей добрая судьба! – сказал он наконец, и в голосе его смешались удивление, зависть, обида и даже недоверие. – А мне-то моя за что досталась?

– Э, брате! – тихо и весело протянул Байан. – Это черным или белым как родился, так и помрешь. А злая судьба не навек дается. Добрая судьба лебедью в облаках летает – лови, поймаешь.

Держимир молча смотрел на него, веря каждому слову. Ведь брат вернулся к нему почти с того света – как же было не поверить в добрую судьбу?

* * *

Светловой лежал на берегу в густой теплой траве и смотрел в небо. Он не слышал пения и смеха, долетавших от Ладиной горы, все шумное широкое купальское празднество шло мимо него. Высокие стебли травы отгородили его ото всех, оставили наедине с мыслями. А подумать было о чем. Сегодня утром, когда на улицах детинца и посада уже звенели купальские песни, его позвали к отцу. И Светловой пошел, как на казнь, с ноющим сердцем. Все эти дни, весь месяц, прошедший со дня появления Прочена глиногорского, он ждал, что отец объявит ему свою волю, и безумно надеялся, что тот передумает.

Но князь Велемог не передумал. Он ждал сына в горнице, и с двух сторон от него сидели Кремень и Прочен. Светловой остановился перед отцом, чувствуя себя преступником перед старейшинами.

– Я не кощунник, чтобы запевать одну и ту же песню по три раза, – ровным голосом начал князь Велемог. – Мне нужно, чтобы мой союз с князем Скородумом смолятическим держался прочно. Ты берешь в жены его дочь, княжну Даровану?

Светловой смотрел вниз. С детства привитое почтение к отцу, привычка повиноваться, сознание своего долга перед племенем не позволяли ему поднять глаза и твердо ответить «нет». Но после Ярилина дня, когда Белосвета явилась ему снова, он не мог и думать ни о ком другом.

– Не хочешь? – не дождавшись ответа, спросил Велемог. – Ну так и не надо. Я женюсь на ней сам.

Вот теперь Светловой вскинул глаза на отца, губы его дрогнули, но он не произнес ни слова.

– Да, – спокойно подтвердил Велемог. – Я хорошо прожил с твоей матерью двадцать лет, но нынешнее время требует от меня иного. Я не обижу ее, дам ей хороший город, а сюда введу княгиней дочь Скородума. И у меня еще будут другие сыновья, лучше понимающие свой долг перед родом.

Светловой молчал, потрясенный, и в то же время веря, что отец так и сделает. И не опасность лишиться княжеского стола – ну его совсем! – так напугала его, а только мысль о матери. Княгиня Жизнеслава была знатного рода и при всей мягкости нрава умела сознавать и ценить свое достоинство. После двадцати лет жизни за князем ей придется уйти, покинуть свое место возле очага, уступить его молодой женщине! Одна мысль об этом разорвет ее сердце. Она не должна даже узнать о таком диком замысле!

– Нет, нет! – воскликнул Светловой и порывисто шагнул к отцу. – Не надо!

– Так, значит, ты сам женишься на Дароване? – невозмутимо спросил князь.

– Да, да! – торопливо согласился Светловой, как будто запечатывал в дупло злого духа, пока тот не натворил бед. – Пусть…

Большего князю и не требовалось. Назавтра назначен был отъезд смолятических послов, и они увезут для княжны Дарованы перстень – подарок от жениха. Но Светловой старался не думать об этом. Он подчинился необходимости, у него просто не оставалось выбора, и думать об этом означало напрасно терзаться. Зима и встреча с княжной Дарованой еще далеко, а сегодня, в последний день весны, он снова увидит Белосвету. Ее образ гнал прочь все заботы, саму память о чем-то другом. В душе Светловоя царило одно бесконечное, как небесный свет, ощущение красоты.

Когда стемнело, Светловой едва собрался с силами подняться и пойти к роще. Сам себе он казался собранным кое-как из нескрепленных частей, сам не знал, чего ждет, на что надеется и чего хочет. Его душа стремилась к Белосвете, но не могла прогнать чувства безнадежности, обреченности на потерю. Светловой как будто шагал на одном месте, упершись лбом в стену. Но все равно шагал.

Обойдя буйные хороводы, он стал подниматься на гору, к святилищу. Каждая береза, дрожащая ветвями на ветерке, казалась ему Белосветой, зовущей его к себе. Она была везде, ее теплое дыхание разливалось в воздухе и одушевляло каждую травинку, каждый цветок. Но сейчас это не радовало Светловоя, а наполняло лихорадочным беспокойством: ему казалось, что их встреча будет последней. Горячее дыхание Дажьбога, дыхание лета, уже почти вступившего в земной мир, властно гнало прочь ее трепетно-нежную тень.

Светловой подошел к белому валуну, где встретил Белосвету в Ярилин день и где расстался с ней, и сел на траву, прижался спиной к камню. Камень был прохладным и тем напоминал о ней в душноватой теплой ночи. Закрыв глаза, Светловой ждал. Он знал, что почувствует ее, едва лишь она появится.

– Свет мой белый, солнце мое ясное, весна моя красная, приди ко мне! – беззвучно шептал он, и ему мерещилось радужное мягкое сияние, в котором вот-вот откроются и засветятся ее нежные голубые глаза. – Приди ко мне со радостию, со великою со милостию! – звал Светловой, невольно подражая веснянкам-закличкам. Как жаждет род человеческий прихода весны после долгой темной зимы, так он жаждал увидеть ее.

Нашарив на пальце кольцо с бирюзой, Светловой погладил его, повернул. И тут же ему в лицо повеяло запахом цветов. Но этот запах был горячим, в нем чувствовался сладковатый привкус увядания. Так пахнет цветок с поникшими лепестками, внутри которого уже завязалась крохотная ягодка.

Светловой мгновенно открыл глаза. Прямо напротив него стояла молодая березка, увешанная свежими венками. Ствол ее странно заколебался в сумерках, вздрогнул и раздвоился. Светловой моргнул и тут же увидел, что под березой стоит Белосвета.

Как подброшенный, он вскочил на ноги и устремился к ней, бормоча что-то, сам не зная что. Восторг его не могли вместить слова. Он протянул руки к Белосвете, но она отпрянула. Растерявшись, Светловой замер на месте.

Белосвета изменилась. Сияние ее глаз, волос, кожи поблекло, краски потускнели, она стала полупрозрачной. Светловой застыл, беспомощно опустив руки, – он не узнавал своей мечты. Сильнее всего его поразили ее глаза. Прежняя нежность из них исчезла, они были широко раскрыты, но безжизненны.

– Что с тобой, душа моя? – растерянно прошептал Светловой. – Ты… Ты больна?

Это предположение ему самому показалось нелепым, но другого объяснения не приходило в голову. А Белосвета чуть качнулась всем телом, как березка на ветру.

– Я… Нет. Я ухожу… – донесся до Светловоя ее голос, чуть слышный, как шепот ветра в траве. – Ухожу… далеко.

Губы ее не двигались, а на лице переливались смутные тени. То казалось, что она плачет, то печаль сменялась равнодушием.

Светловой шагнул к ней, но Белосвета предостерегающе вскинула руки:

– Не подходи!

– За что ты на меня рассердилась? – умоляюще спросил Светловой. Ему казалось, что рушится мир, что сейчас вся эта гора провалится в бездну и он вместе в ней. Не может так обмануть самое главное, то, на чем держится мир! – Ведь ты обещала век меня не покидать!

– Я обещала? – как во сне, тихо выговорила Белосвета. – А ты что обещал? Ты обещал любить меня одну…

Вся фигура ее тихо колебалась, как отражение плывущих облаков в воде, она казалась близкой и в то же время неизмеримо далекой. Она находилась уже в другом мире, а здесь задержалась только прозрачная тень, память о прежней Белосвете. Время ее кончилось, она уходила.

– Так я и люблю тебя одну! – горячо воскликнул Светловой. – Тебя одну, больше никого!

– А зачем ты дал слово жениться? – сурово спросила Белосвета, на миг стряхнув свою дрему. Глаза ее засветились ярче, но в них вместо тепла и нежности была прозрачная прохлада весенних облаков. – Ты поклялся взять в жены княжну Даровану!

– Да. – Светловой опустил голову. – Но я не люблю ее и никогда не буду любить! – Он снова вскинул глаза к Белосвете. – Это из-за матери. Отец… Я не мог отказать – она бы не вынесла! Она бы умерла! Я…

– Значит, ты любишь ее больше, чем меня! – холодно и твердо сказала Белосвета, и голос ее пал на сердце Светловоя осколком льда.

И он не нашел что возразить. Любовь к матери – святое, на ней держится мир, и ее не сравнивают с любовью к жене. Как могла Белосвета, такая чистая и прекрасная, поддаться низкой и темной ревности и попрекать его любовью к матери?

– Ты поклялся взять жену и тем отказался от меня, – тихо и неумолимо сказала Белосвета. – Теперь ты – не мой. Твоя защита, твоя любовь – Мать Макошь. Вот она, смотри!

Белосвета высоко взмахнула рукой, и Светловою померещилось вместо человеческой руки лебединое крыло. Повернувшись вслед за ее повелительным движением, он глянул сквозь березовую рощу вниз, к берегу Сварожца. Наверху было темно-серое небо самой короткой ночи в году, внизу – огненный ряд костров, апосередине над берегом медленно двигалась величавая, статная фигура женщины в нарядно вышитой рубахе, в яркой тканой поневе, с повоем на голове, покрывшим тяжелые, свитые кольцом косы. Лицо женщины было благожелательным и строгим, каждое движение говорило о здоровье и силе зрелого возраста, весь облик дышал уверенным величием хозяйки и матери. Она – умудренная наставница подрастающих детей и кормилица младенцев, крепко стоящая на ногах и далекая от старческой дряхлости. В руках Макошь несла огромную чашу, покрытую знаками двенадцати месяцев. Знак месяца червеня горел ярким пламенным светом: Мать Земля принесла в мир лето, пору созревания. Так и жизнь человеческая, как годовой круг, идет своим неизменным чередом, и весна, как бы ни была она прекрасна и пленительна, сменяется летом, хочешь ты того или нет…

Светловой засмотрелся на Макошь, очарованный величием и зрелой красотой Великой Матери. Вдруг рядом с ним дрогнула серебристая тень, и Светловой обернулся в ужасе, что потеряет ее, даже не простившись. Неожиданно Белосвета показалась ему меньше ростом, бледнее, – она вжалась в тень развесистой березы и лишь чуть-чуть светлела серебристым пятнышком. Она как будто хотела спрятаться от Богини-Матери, с которой встречалась только раз в году – только Купальской ночью. Великая Мать никому не причиняет зла – просто ее появление уничтожает Белосвету, как лето уничтожает весну, как колос уничтожает посеянное зерно.

От светлого облачка под березовыми крыльями веяло прохладой, Светловой вгляделся, перед взором его поплыли радужные лучи, из сияющего облака на миг показалась прежняя Белосвета – такая, какой он увидел ее впервые, во всем очаровании юной свежести – с нежной прохладой густых волос, мягким теплом гладкой кожи, чистым блеском глаз, тонким налетом румянца. Тогда она являла собой обещание и указывала дорогу в будущее, к расцвету, который был еще впереди. Дорога к расцвету прекраснее и упоительнее, чем сам расцвет, но дороги годового круга, как и дороги судьбы, не знают остановок и поворотов назад…

– Я ухожу… – тихим эхом хрустальной росы прозвенел голос издалека. Она уже ушла, перед глазами Светловоя задержался лишь образ прежней красоты. – Прощай…

– Нет, постой! – Светловой шагнул к Белосвете, умоляюще протянув руки. – Я откажусь! Не уходи!

Не слыша и не видя его, погрузившись душой в свой далекий мир, Белосвета подалась назад, коснулась спиной белого ствола березы и пропала. А береза вдруг вспыхнула золотом, яркий свет наполнил ствол, влился в каждый листок, и дерево мгновенно превратилось в столб чистейшего, ослепительного небесного огня. Каждая веточка, каждый трепещущий листок были четко видны на темном небе, и от красоты огненного дерева у Светловоя захватило дух. И тут же береза погасла, темнота навалилась и оглушила.

Светловой стоял один на поляне, протянув руки к березе, которая больше ничем не отличалась от других деревьев рощи. Но Светловой еще видел там свою любовь; как слепой, он подошел к березе и обнял белый ствол, прижался щекой к прохладной гладкой коре. Ему казалось, что дерево видит и понимает его тоску. Темнота залила душу Светловоя, он не хотел открывать глаза, зная, что во всем мире не осталось ничего, кроме тьмы и пустоты. И плачет тоска, и рыдает тоска, и кидается от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от двора до чиста поля – и нигде ей места нет…

Тяжесть горя давила на плечи, словно мешок с песком. Не в силах выдержать этой тяжести, он лег на траву, уткнулся лбом в землю. Ему хотелось, чтобы земля расступилась и поглотила его, хотелось лежать бесчувственным и безгласным, как камень, не ощущая своей тоски и пустоты мира. Лучше бы он никогда не узнал Белосвету, чем потерял ее теперь, узнав. Где взять силы жить, если ушла она, давшая свет и смысл миру? И зачем жить?

Казалось, будто снег тихо и густо падал с темного неба, укрывая Светловоя, ложился ему на спину и на плечи, на голову, глушил звуки и ощущения. Лежать вот так, навек укрытым от мира и его обитателей, среди которых нет ее… Время замедлило свой бег и остановилось.

Кто-то тронул его за плечо. С трудом очнувшись, Светловой не хотел поднимать головы, но чьи-то упрямые пальцы с птичьей цепкостью тормошили его. Груды снега исчезли, Светловой снова ощутил тепло летней ночи, упругую траву, запах зелени.

Он медленно приподнялся и сел. В глазах его было темно, и он не сразу разглядел тонкую фигурку, стоящую на коленях рядом с ним.

– Что, княжич светлый, упустил свою лебедь? – спросил смутно знакомый голос.

Приглядевшись, он узнал Светлаву. Внучка ведуньи смотрела ему в лицо, и глаза ее горели, как две черные звезды.

– Откуда ты знаешь? – медленно спросил Светловой, как будто заново учился забытой человеческой речи.

– Я много знаю. Больше тебя знаю.

– Тогда почему она ушла? – Светловой с надеждой посмотрел на девушку. Словно осваивая чужой мир, он вспоминал свой собственный, и любой другой понимал этот мир лучше, чем он.

– Потому что время ее проходит, – уверенно ответила Светлава. – Ты сам-то, княжич светлый, знаешь ли, с кем говорил? Ведь она – сама Леля-Весна.

Светловой грустно кивнул головой: никто, кроме богини, не мог быть так прекрасен.

– Хорош ты, княжич, самой Леле приглянулся, – продолжала Светлава.

Голос ее звучал необычно: в нем слышались зрелость и умудренность. Но взволнованный Светловой ничего этого не замечал.

– Почему же она ушла? – в тоске повторил он. – Ведь я люблю ее! А мать… Разве мать ей соперница?

Светлава тихо засмеялась, и смех ее казался каким-то не девичьим, скрыто-ехидным, как будто она знала все ответы, но не хотела делиться.

– Мать! Она не знает матери! Весна всегда молода и всегда одна! У нее ни родителей, ни детей нет и быть не может! Она ни сыновней, ни отеческой любви не поймет – все ей, ей одной! Разве не так?

Светловой грустно кивнул, не вдумываясь, но чувствуя в словах девушки смутную правду. Весеннее чувство, чувство молодости и пробуждающейся любви, не помнит ни родителей, ни детей, ни друзей. Прежде чем завязать ягоду, цветок набирается сил и жадно впитывает тепло, влагу, свет, ни о ком не заботясь и ни с кем не делясь. Весна стоит один на один со всем миром и думает только о себе.

– А ты ради матери своей любовью пожертвовал! – сказала Светлава, и Светловой услышал в ее голосе насмешливый упрек. – Вот и оставайся теперь весь век один! Жену все равно не полюбишь, курицей белу лебедь не заменишь! Без нее счастлив не будешь!

– Так что же мне делать? – в отчаянии воскликнул Светловой. Сейчас он был готов на все.

– Хочешь весну удержать – будь сам как весна, – загадочно сказала Светлава. – Будь сам как она. Хочешь весну свою воротить – все для нее забудь. Все забудь!

Не давая Светловою ни слова сказать, девушка вскочила на ноги и бросилась прочь, только косы ее мелькнули мягким золотистым отсветом. Но перед взором Светловоя все стояли ее глаза, две огромные черные бездны. И чем дольше он смотрел в них, тем больше они становились, надвигались, затягивали… Будь сам как весна… Что это значит?

* * *

Рассвет наполнил утро прохладой, игрища выдохлись. В земной мир вступило лето. Внучка ведуньи Светлава проснулась от холода. В лицо ей веяло свежее дыхание росы. С трудом поднявшись, она сидела на траве под березой, одной рукой опираясь о холодную землю, а другую прижимая к лицу, и старалась собраться с мыслями, но ничего не получалось. Казалось, чья-то недобрая рука разорвала ее на мелкие кусочки и кое-как слепила снова. Светлава с трудом понимала, где она и что произошло. Она не могла вспомнить своих снов. Она не помнила этой ночи: что она делала, с кем говорила, где была? Но не все же время она провела, спящая, под этой березой: ее ноги, ее руки помнили какие-то движения, она чувствовала усталость.

Но почему ее покинула память? Светлава смутно ощущала рядом с собой присутствие иного существа, могучего, из самых главных хозяев Надвечного Мира, и ее наполнял ужас. Иное существо вселялось в ее тело, говорило ее устами, властно усыпив дух. Но кто это был? Зачем?

Светлава терла глаза, морщилась, стараясь сообразить, оглядывала березы и траву, словно искала у них ответ. Но травы и деревья молчали.

Глава 5

Возле порога послышалась легкая возня, и Смеяна быстро подняла голову. В избе было темно и тихо, на широких полатях посапывали дети и подростки, на лавке тоненько похрапывал дед Добреня. Все семья спала, только одна Смеяна лежала и ждала, томясь нетерпеливым любопытством, – получится, не получится? И вот, похоже, дождалась. Если только не мерещится… «Чур меня сохрани!» – мысленно воззвала Смеяна и тут же сама себя одернула: а вдруг нечисть испугается призыва предков, уйдет?

Но эта нечисть оказалась не из пугливых. Возня и шуршание возле порога стали громче, чьи-то шаги чуть слышно прошелестели по полу.

Смеяна слушала, затаив дыхание и не шевелясь, чтобы не спугнуть ненароком гостью из подпола. Тонкие птичьи коготки процокали по широким доскам пола от порога к длинной лавке с прялками. На дальнем ее конце посапывала, свесив голову с русой косичкой, шестилетняя Голубка. Острые глаза Смеяны различали возле лавки маленькую фигурку – вроде кошки, вставшей на задние лапы. Ой, нет, мерещится! Нет, правда! Матушка Макошь! Вышла-таки! Выманилась! Смеяна дрожала от сладкой жути и в тот же миг готова была смеяться от радости.

Вдруг открылось мягкое пятнышко света. Теперь Смеяна ясно видела кикимору, держащую в руках крохотный круглый горшочек, в котором что-то светилось. Маленькая тощенькая фигурка, с головы до ног укутанная в нечесаные пряди черных волос, деловито суетилась возле лавки: вытащила из ларя лучину, зажгла ее от своего уголька, взобралась на лавку и пристроила лучину в светец. Маленький желтый огонек осветил ее личико, похожее на мышиную мордочку с быстрыми, шныряющими из стороны в сторону черными глазками-бусинками. Из-под подола виднелись ножки, точь-в-точь мышиные лапки, с тонкими, широко расставленными пальчиками и острыми коготками. Ручки кикиморы были почти человеческие, с длинными и подвижными пальцами.

Справившись с лучиной, кикимора деловито огляделась. Из шести прялок, стоящих в ряд, только на одной оставалась кудель: на прялке Смеяны. Она последней засиделась сегодня, и не потому, что была усерднее других, а как раз наоборот. На лавке под лопаской она приготовила угощение: крохотный пирожок и маленькое глиняное блюдечко сметаны. Потерев от удовольствия тоненькие сухенькие ручонки, радостно похихикивая под нос, кикимора закинула волосы за спину и принялась уплетать пирожок, макая его в сметану. Она жевала громко, чавкала, что-то бормотала, со всхлипами облизывала пальцы, так что Смеяна испугалась, как бы кто не проснулся. Но нет – если кикимора не желает показываться, она никому не позволит проснуться. Наблюдая за ней сквозь полуопущенные ресницы, Смеяна радовалась: полудянка и здесь не обманула, кикиморе понравилось угощение.

Покончив с пирожком, подпольная жительница длинным узким языком вылизала всю сметану дочиста и бросила блюдце на пол; оно покатилось по доскам, а кикимора, вытирая ручки о колени, уже подхватила веретено и живенько принялась за работу. Смеяна дивилась ее проворству: тонкие пальчики ловко выхватывали из пучка кудели именно столько, сколько нужно, нитка сама бежала на веретено. И кто ее только учил? Сама Смеяна с детства не любила зиму, которую приходилось проводить за прялкой. Для нее было сущим наказанием целый вечер сидеть неподвижно, вытягивать кудель и скручивать нитку: то глупые пальцы захватят слишком большой клок и нитка выходит толстая и кривая, то слишком мало и нитка рвется; веретено у нее никак не хотело вертеться и заваливалось набок. Вон, у Верёны веретено, как живое и умное, само пляшет под опущенной рукой, едва касаясь пола нижним концом, на который надет пряслень, даже подпрыгивает от усердия и толстеет на глазах. А на глиняном колечке, крашенном в красный цвет, красивыми буквами процарапано: «Верёнин пряслень». Его прошлой зимой подарил Верёне Заревник. Смеяне-то никто не дарил таких многообещающих подарков!

– Что смотришь? – вдруг скрипнула тоненьким голоском кикимора. Смеяна вздрогнула от неожиданности. – Я тебя-то вижу!

Не прерывая работы, кикимора захихикала, потерла коленки одна об другую, скосив темные блестящие глазки в сторону Смеяны.

– Вижу, вижу! – хихикала кикимора. – Будет тебе спать, успеешь! Зима-то еще долгая! Иди-ка сюда!

Полудянка ничего не говорила Смеяне о том, можно ли разговаривать с кикиморой и подходить к ней. Но даже если бы она запретила это, Смеяна едва ли смогла бы удержаться: она совсем не боялась подпольной жительницы и ее переполняло любопытство. Осторожно, чтобы не потревожить сестер, Смеяна выползла с лежанки, сунула ноги в поршни и подошла к кикиморе.

– Садись-ка. – Кикимора подвинулась на лавке, и Смеяна села, не сводя с нее глаз.

Теперь она разглядела, что на кикиморе надета маленькая, замаранная и обтрепанная рубашонка одной из младших Добрениных внучек, пропавшая еще летом. «Кикиморы, что ли, унесли?» – бранилась хозяйка, шаря по всем углам в поисках пропажи. И в самом деле, кикиморы.

– Кто же тебя научил меня угостить? – любопытно округляя глаза, проскрипела кикимора.

– Полудянка, – шепнула Смеяна и на всякий случай окинула взглядом спящую родню.

Она боялась, как бы кто-нибудь не проснулся и не увидел ее беседующей с кикиморой. И так-то до сих пор зовут оборотнем, а тогда и вовсе в нечисть определят!

– Полудянка? – Подпольная пряха удивилась, усмешка пропала с ее личика, рот приоткрылся. – С чего это она взялась нерадивых девок наставлять?

– Она мне все лето помогала! – Смеяна улыбнулась, вспомнив румяную Полуденную Деву. За прошедшие месяцы она привыкла к своей удивительной подруге и теперь, проводив ее в Надвечный Мир на долгий зимний сон, скучала. – И сено ворошила за меня, и полола, и жала, и лен дергала. А потом, как спать на зиму собралась, рассказала про тебя.

– Как же ты ее заставила себе служить? – еще больше удивилась кикимора. Ее мышиный глазок косился на Смеяну, а пальчики работали так же проворно и точно.

– А я ее переплясала, – просто ответила Смеяна. Она давно привыкла к своему «подвигу», и он казался ей самым обыденным делом.

– Ой, Середа-Пятница! Батюшка Домовой, дядюшка-Овинник! – забормотала кикимора, опасливо глянула на Смеяну, даже отодвинулась подальше.

А нить еще быстрее заструилась в ее тонких пальчиках, веретено стало подпрыгивать, застучало нижним концом об пол. Это выглядело так забавно, что Смеяна фыркнула, закрыла рот кулаком.

– Да ты не бойся! – сдерживая смех, сказала Смеяна. – Я тебя не обижу. Буду тебе каждый вечер сметану ставить, а ты приходи прясть!

– Ой, ой! – заныла вдруг кикимора. Ее морщинистое личико скривилось, она затрясла нечесаной головой, не прерывая, однако, работы. – За что мне такая напасть? Ведь Макошина Неделя на носу – самая работа начинается! Ой, рученьки мои бедные! Ой, ноженьки мои усталые! Весь век мне сидеть, долги нитки водить, а всех не переводить! Ой, Середа-Пятница!

Смеяна снова фыркнула, но тут же почувствовала укол совести: ведь ей самой точно так же не хотелось сидеть всю зиму за прялкой.

– Давай хоть пополам! – взмолилась кикимора. – Ты веретено, и я веретено. Идет?

– Я не умею! – отмахнулась Смеяна. – У тебя-то вон как ловко получается! А мне браться – только кудель портить.

Кикимора ловко бросила в лукошко полное веретено, схватила другое, пустое, и быстро надела пряслень на его нижний конец.

– А я тебя научу! – торопливо пискнула она.

И раньше чем Смеяна успела возразить, веретено само собой скакнуло ей в руку.

– Начинай! – велела кикимора, а сама спрыгнула на пол и встала напротив Смеяны.

Пальчики кикиморы двигались, как будто она пряла невидимую нить. И Смеяна вдруг ощутила, что нить, как живая, сам поползла из кудели к ней в пальцы, и она скорее подхватила ее, пока не запуталась. А кикимора тоненько запела, притоптывая, приплясывая и прихлопывая в лад:

Смеяна только успевала поворачивать голову от кудели к веретену: нитка, тонкая, ровная и крепкая, бежала через ее пальцы сама по себе, повинуясь иной силе – силе самой Макоши. Смеяна ахнула, потом тихо засмеялась от радости. А кикимора хихикала, припрыгивала, хлопала ладошками, вся ее фигурка ходила ходуном, нечесаные космы тряслись и ерошились, как будто жили своей отдельной жизнью.

Вдруг на дворе возле задвинутой оконной заслонки раздался шорох, неясный звук шагов. Кикимора смолкла, нитка побежала медленнее. Смеяна повернулась к окошку, прислушиваясь. В заслонку тихо стукнули.

– Полуночник! – шепнула кикимора. Резво соскочив с лавки, она подбежала к окошку, подпрыгнула, смешно вытянула шею, стараясь достать до щелочки, потом догадалась и ловко вскочила на ларь, припала глазом к щелке. – Прошел! – шепнула она, обернувшись к Смеяне. – У вас все ли дети спят? – Она хихикнула, подмигнула, и у Смеяны дрожь пробежала по спине. – А то – того, унесет!

Кикимора облизнулась, Смеяне вдруг стало противно. Она положила веретено на лавку.

– Хватит, – сказала она. – За полночь – уже пятница. Больше нельзя.

– Ну-у-у! – обиженно заныла кикимора. – Еще немножко! Так славно стало выходить! А ты…

– Хватит! – непреклонно сказала Смеяна. Уговоры кикиморы подтвердили: нечисти, даже мелкой и домашней, нельзя доверять. – Послезавтра приходи.

– Ну, послезавтра… – начала кикимора. И вдруг личико ее изменилось, на нем отразился испуг. – Туши скорее! – пискнула она. Смеяна еще не успела сообразить, а кикимора уже подскочила к светцу, подпрыгнула и задула огонек. – Она идет!

– Кто? – шепнула Смеяна и тут же сама догадалась кто.

Кикимора замерла рядом с ней в темноте, а может, и вовсе спряталась. Смеяна сидела на лавке, не шевелясь, сложив руки на коленях и не прикасаясь к веретену или нити. Она ничего не видела и не слышала, но всем существом ощущала, как колеблется Синяя Межа, как из глубин Надвечного Мира приближается величавое могучее существо – сама Мать Макошь. Смеяна затаила дыхание, желая стать невидимой, неслышной, даже закрыла глаза. Но и так она ощущала строгий, испытующий взгляд, проникающий в каждую щелочку. Мать Всего Сущего проверяла, не нарушает ли кто ее запретов, не работают ли в неурочный час. И Смеяна была благодарна Полуночнику, вовремя предупредившему их о наступлении пятницы.

Макошь прошла, и стало легче дышать. Смертному нелегко выносить близость божеств, и не всякому удается сохранить разум после встречи с ними.

Кикимора скользнула к порогу, выскочила в сени. Смеяна подумала, что подпольная жительница совсем исчезла, но та вдруг снова просунула в истобку свою лохматую голову, похожую на старую растрепанную метлу, и позвала:

– Иди сюда!

Смеяна хотела отказаться, но оцепенение уже прошло, проснулось любопытство. Ноги сами подняли ее со скамьи и вынесли в сени. Кикимора приоткрыла наружную дверь, высунула в щелочку свой длинный нос. Из-за двери несло пронзительным холодом предзимья, Смеяна мигом замерзла в одной рубахе. Но любопытство было сильнее холода, и она осторожно выглянула, готовая тут же отпрянуть.

Сквозь облака лился мягкий лунный свет, одевая белым покровом черную землю, блестящую кое-где клочками полурастаявшего снега, чешуйками подмерзшего ледка. Из туманной мглы медленно проступала высокая, величественная фигура крепкой, сильной женщины в самом расцвете, матери и хозяйки. Словно по облакам, она плыла в тумане над самым берегом Истира, и голова ее, увенчанная огромным старинным убором – с двумя коровьими рогами, – поднималась выше самых старых елей.

Дрожа, Смеяна таращила глаза, стараясь лучше разглядеть богиню; ее зрачки, окруженные золотистыми ободками, напитались лунным светом и стали огромными, как два черных колодца. Макошь несла большую чашу с широким горлом, вдоль которого мягко светились по кругу знаки двенадцати месяцев. Ярче всего сиял знак месяца грудена – волнистые полосы туманов и резкая черта, разделившая землю и небо. Груден – месяц торжества Матери Всего Сущего: урожай собран, лен готов к прядению, наступает время женских работ, посиделок, свадеб.

Глядя на чашу в руках Макоши, Смеяна вдруг вспомнила свою давнюю беседу с Творяном о Чаше Судеб, которая каждому может открыть его судьбу. Там, в руках богини, была сейчас и судьба Смеяны. Но разве к ней подступишься? И думать нечего. Смеяна даже испугалась этой мысли. Вид Макоши внушал трепет, она чувствовала себя как непослушный ребенок перед очами строгой бабки. Зябко поводя плечами, она отошла от щелочки и толкнула дверь назад, так что кикимора едва успела втянуть в сени голову.

– Что – страшно? – ехидно спросила нечисть, подергивая костлявыми плечиками. – Ничего, я притерпелась, и ты притерпишься. Она зла не делает. Если ее не злить.

Смеяна обхватила себя руками за плечи и пошла назад в истобку. Она не могла понять, почему ей так неприятно видеть богиню. Не от одной же нелюбви к прялке! Какой-то темный неясный страх поднимался из самой глубины ее существа, и дом, печь, сноп под матицей не казались надежной защитой.

Кикимора снизу дернула ее за рубаху, и Смеяна вздрогнула, опомнившись.

– Ты как пойдешь на беседу, с собой пирожка возьми да мне под лавку положи! – деловито заказала кикимора. – Я там, под лавкой, сяду да буду прясть, а веретена тебе подкладывать. Никто меня не увидит, а у тебя напрядено больше всех будет.

Смеяна улыбнулась – так же для нее и полудянка работала. Целую дружину из нежити себе собрала! Но тут же ей стало обидно: почему же все это так? Почему другие девушки могут прясть сами? Почему у них глаза не светятся в темноте, но и веретено не валится из рук?

– Послушай! – Смеяна обернулась к кикиморе. – Скажи – я правда оборотень? Ты – нечисть, ты знать должна!

– Батюшка Домовой! – Кикимора вдруг испугалась, как будто увидела Огненного Змея, шарахнулась прочь, кинулась в угол и пропала, спряталась к себе в подпол. Смеяна шагнула было за ней, но остановилась, вздохнула. Теперь не поймаешь!

Стараясь никого не разбудить, она снова легла на свое место и закрыла глаза. Но заснуть ей не удавалось: перед взором ее дрожал огонек лучины, кривлялась фигурка кикиморы, качался синеватый туман расступающейся Межи, и над Истиром величаво шагала Мать Всего Сущего с Чашей Годового Круга в руках. Никто из смертных, кроме разве умелых чародеев, не может увидеть все это. Почему же тайное открыто ей? Тайное открыто, а обыденные дела валятся из рук? Почему кикимора работает за нее, но боится ответить на такой простой вопрос?

И в душе Смеяны проснулась острая тоска по кому-то умному и сильному, кто сумеет рассказать ей о ней самой. Но не за Макошью же бежать! Страшно!

И ей вспомнился летний лес, многоголосый шелест, дрожащее кружево солнечного луча на траве под березами, сумрачная прохлада ельника, свежие запахи трав и хвои. Перед взором ее сияли те огромные янтарные глаза, которые с детства провожали ее в лесу. Кто их хозяин? И где он? Смеяна не могла даже вообразить его, но почему-то верила, что среди Лесных Отцов найдется отец и для нее.

* * *

Утром чуть ли не все женщины и даже девчонки сбежались посмотреть на веретено Смеяны. Такой тонкой и ровной пряжи в семействе Добрени еще не видали.

– Да верно ли до полуночи сделано? – в который уже раз спрашивала у Смеяны тетка Купава. – Да когда же ты успела? Ой, смотри, девка, – если в пятницу пряла, Макошь веретеном истыкает…

– И будешь рябая, никто замуж не возьмет! – закричали разом две девчонки-подростки, сами не так давно затвердившие эту истину.

– До полуночи все сделано – или дай мне Макошь мужа рябого! – хохотала в ответ Смеяна.

– Ну, слава Великой Матери! – приговаривала Купава. – Хоть на двадцатом году ты за ум возьмешься! Глядишь, этой зимой и замуж отдадим!

Смеяна фыркнула, но оказалось, что ее названая мать как в воду глядела. В тот же вечер к Ольховикам явились гости из дальнего рода Чернопольцев.

– У вас, говорят, невесты хороши – нет ли и на нашу долю? – весело спрашивал краснолицый чернопольский староста по имени Легота.

В широкой медвежьей шубе, со всклокоченной темно-русой бородой и маленькими умными глазами он сам походил на бодрого и дружелюбного медведя. Несмотря на то что с ним приехал двадцатилетний внук, Легота еще выглядел молодцом хоть куда, и женщины подшучивали, спрашивая, не собирается ли он присмотреть невесту и себе.

Гости привезли Ольховикам бочонок меда, ложки и гребешки из резной кости, несколько хороших шкур, медвежьих и оленьих. Две новенькие, отлично выделанные рысьи шкуры предназначались лично Смеяне.

– Как раз под глаза твои янтарные, под косы золотые! – приговаривал Легота, разворачивая шкуру на лавке. – Внук мой сам добыл для тебя!

Он кивнул в сторону рослого парня с темно-русыми, как у деда, кудрявыми волосами ниже плеч и доброй, смущенной улыбкой. У парня оказалось красивое имя – Премил, да и сам он был неплох, так что Коноплянка почти не сводила с него глаз, теребя в руках платочек. Но Премил ее не замечал, – едва войдя, он сразу нашел глазами Смеяну и ни на кого другого почти не смотрел. Они, оказывается, встречались на купальских игрищах, после чего она и запала ему в сердце, но Смеяна не смогла его вспомнить: в те дни ее мысли занимал Грач и все, что с ним связано.

Но и теперь, как назло, Премилу не удалось произвести на невесту нужного впечатления. Когда она подняла на него глаза, в них стояли слезы.

– Вы их убили… – выговорила она с таким отчаяньем, что гости растерялись.

А Смеяна всхлипнула, уткнулась носом в рукав. Ей нестерпимо было видеть шкуру лесной красавицы-рыси, такой стремительной и сильной, и знать, что та убита!

– Или не ко двору подарок? – озадаченно спросил Легота. – А мы-то думали…

– За подарок вам поклон низкий, отдарим по чести! – Варовит поклонился. – А на девку не обижайтесь, она…

– Она у нас блаженная! – резко вставила бабка Гладина. – Сама не знает, чего несет! И чего ей надо, ума не приложу! Такие женихи, такие подарки – другая от радости до неба прыгала бы, а эта, вишь, нос воротит! Ну да ничего, у нас и другие невесты найдутся, поумнее!

Женщины в избе смущенно переглянулись, дед Добреня недовольно качнул головой.

– Прежде-то мы ее веселой видали! – сказал Легота. – Вот, внуку моему так на сердце запала, что мы и подумали: не брататься нам с Ольховиками, не кумиться, а посвататься бы…

– Мало ли ей женихов! – хмыкнул Забота. – За нее же Заревник сватается.

Забота тоже имел дочь-невесту и предпочел бы, чтобы гости обратили внимание на его Коноплянку. Чернопольцы славились работящими и толковыми мужиками, угодья у них были богатые, скотины много, и всякий отец с радостью отдал бы дочь в такой хороший род.

– Коли сватается, так придется ему с нами поспорить! – весело и уверенно ответил Легота. – Мы своего даром не отдаем! Покажи-ка, сыне.

Премил бережно вынул из-за пазухи засохший пучок цветов. Головки Велес-травы сохранили синеву, шарики кашки лишь чуть-чуть пожелтели, и по всей избе вдруг повеяло сладким запахом ушедшего лета.

– Это купальский венок ее, – смущенно сказал парень и поглядел на Смеяну, улыбнулся, стараясь глазами напомнить ей о чем-то.

Смеяна сидела на полу, тихо поглаживала ладонью рысью шкуру, расстеленную на лавке. Ей очень нравилась эта шкура, но почему-то от ее вида становилось жутко.

– Как – купальский венок? – Варовит изумленно поднял белые брови. – У Заревника же ее венок…

– И у Заревника, – Смеяна утвердительно тряхнула головой, не поднимая глаз. – Они надвое разорвали. Ну, когда березку топили… Я теперь вспомнила.

Люди в избе тихо гудели, переглядывались, ухмылялись. Такое бывало, но надо же было случиться именно со Смеяной!

– Говорите, люди добрые, какое вено хотите? – спросил Легота у Варовита. – Мы не поскупимся. И девка хороша, и слава о ней дорогая идет – она у вас и скотину лечит, и поля от сорной травы заговаривает. Нам такая невестка в род пригодится! Вот, говорят, княжич на новогодье невесту привезет. В один год с князем жениться – счастье! А мы своего счастья не упустим!

– А коли ко мне завтра Перепела явятся, и тоже с венком? – спросил Варовит. – Вот что, свашеньки. Ступайте к Перепелам да с ними потолкуйте. Если они отступятся, вам венок отдадут – сговору быть тут же. А не отступятся – решайте как знаете. Кто мне две половины венка покажет, тот и жених.

– Это нам годится! – Легота повеселел, встал с лавки, беглым взглядом поднял сына и внука, и все трое разом поклонились Варовиту и печи. – Ждите вестей да собирайте приданое! А у нас уже и меды для свадьбы припасены!

Проводив гостей за ворота огнища, Варовит вернулся в избу. Смеяна все так же сидела на полу и гладила рысью шкуру.

– Что сидишь? – спросил Варовит. – Чего гладишь попусту? Твое, не отнимут. Бери иглу да шей себе полушубочек – до Чернопольцев далеко ехать, зазябнешь по дороге. Жених старался, зверя в лесу следил! С этакой зверюгой сладить надобно суметь! Добрым мужем тебя Макошь наградит. Хоть и не по заслугам, да говорят ведь: дуракам счастье.

– Ты что же, брате, уже все решил? – спросил Добреня. – А ты-то что скажешь, внучка? – Добрый дед посмотрел на Смеяну.

Она медленно поднялась с пола, сгребла в охапку пятнистые шкуры, прижалась щекой к блестящему меху. Легота напомнил о том, о чем она старалась не вспоминать, – о скорой женитьбе княжича Светловоя. А раз он женится, ее светлый Ярила, зачем ей нужна воля? Зачем ей оставаться в девках, чего ждать? На что надеяться? Каждому когда-то приходит пора стряхнуть радужный туман пустых мечтаний и жить, как живут люди, работать, любить мужа, растить детей. Колос прорастает, убивая зерно, девушка идет замуж, умирая для прежней родни. Так заведено, на этом стоит мировой порядок…

Смеяне было грустно, словно солнышко вдруг потухло, словно наступающая зима грозила стать вечной и никогда больше не пустить в мир весну и радость. Но Варовит не замечал, как погасло ее лицо, – он обрадовался, что строптивая внучка не спорит с его решением. Может, хоть когда-нибудь она научится уважать старших!

– А чего спрашивать? – проворчала бабка. – Она уже не девчонка, и старых девок нам в роду не надо! Позор какой! Сватаются добрые люди – и слава Макоши! Не лиходеи какие-нибудь, и жених не хромой, не горбатый, чем ей не счастье?

– Да, детка, в твои года или замуж, или тогда к Творяну на выучку идти! – поддержала ее тетка Купава, все эти годы заменявшая Смеяне мать. – Да ты ведь ведуньей быть не хочешь?

Смеяна покачала головой.

– Ну, вот и решили! – Варовит хлопнул в ладоши. – Нам что Заревник, что Премил, со всех сторон родня добрая. Погуляла ты, внучка, ну и хватит.

* * *

В поле гулял ветер, подбрасывал редкие соломинки. Казалось, совсем недавно это поле покрывали свежие ростки, стремились к солнцу, обещали новый урожай – все было впереди. И вот уже рожь в овине, а в поле – черная пустота, Зимерзла засевает его снегом, чтобы вырос снег.

Смеяна медленно брела вдоль неровного края поля и пыталась вспомнить, как это выглядело в тот далекий день месяца травеня. Весна, яркие лучи солнца, расцветающие травы, теплые потоки воздуха теперь казались какой-то другой жизнью, даже не бывшей, а придуманной. Но княжича Светловоя, похожего на самого Ярилу, она не придумала. Каждый день слыша вокруг себя разговоры мужчин о строящемся городке, для которого Ольховики и все соседи возили бревна, Смеяна не могла не думать и о нем. Городник Боговит, перебравшийся в собственную новую избу на мысу, обещал, что в самом начале зимы приедет сам князь или княжич, и Смеяна уже начала ждать. Первый снег выпал с полмесяца назад, в середине листопада, и близкая Макошина Неделя знаменовала конец осени и начало долгой зимы. А впрочем, и со дня их расставания со Светловоем прошло без малого полгода. Помнит ли он еще желтоглазую девчонку, перевязавшую ему лоб? Ведь они были знакомы каких-то два дня, и тогда у него хватало других забот. И все же в сердце Смеяны жила смутная надежда. Она хотела просто увидеть его, и тогда весна вернется к ней, одолевая зиму.

В лесу было тихо и почти тепло. Новый полушубок из рысьей шкуры так нравился Смеяне, что она заботливо обходила каждую корягу, где могла бы испачкать его или порвать, ласково гладила ладонью блестящий пятнистый мех. Новая одежда так ловко и естественно сидела на ней, как будто она надела свою собственную, родную шкуру. Даже двигаться в ней было легче, удобнее.

Бабка Гладина по привычке ворчала, что нечего трепать дорогой подарок каждый день, чай, не воеводская дочь из Лебедина, но Варовит махнул рукой: пускай носит, ей ведь подарено. Да и гости, сваты из Чернопольцев, могут приехать нежданно – так пусть глядят на товар во всей красе.

Однако новое положение почти сговоренной невесты нисколько не радовало Смеяну. О приданом она могла не беспокоиться: в сундуке полудянки еще оставалось полным-полно разного добра, но она даже не смотрела в его сторону, задвинула в угол и прикрыла старым мешком, чтобы узорные бронзовые накладки на боках и крышке не бросались в глаза и не напоминали о прежней глупости.

«Богатства, вишь, захотела! Красоты ненаглядной! – бранила Смеяна сама себя. – Женихи передрались! Радуйся! Что же ты не радуешься?» Как Смеяна ни старалась, она не могла представить себя женой ни Премила из Чернопольцев, ни Заревника из Перепелов. Родичи называли ее счастливой, но, похоже, Смеяна меньше всех знала, что же это такое – счастье. Безмятежная радость чистой души, молодого задора и воли была у нее всего полгода назад, неосознаваемая, как здоровье. Но это счастье ушло, а что осталось?

Называют ее теперь красивой – ну и что? Сундук с приданым боярышне впору – ну и что? Два наилучших жениха спорят за нее – ну и что?! Может быть, другие девушки, Верёна, Коноплянка, Веснянка, и были бы счастливы на ее месте. Но Смеяна сейчас острее прежнего ощущала, что она, со своими кошачьими глазами, неслышным шагом, звериным чутьем на травы и неудержимым стремлением к воле, есть что-то совсем другое. И счастье у нее должно быть какое-то другое, свое. Но какое?

В свежем лесном воздухе, среди застывшей прели павшей листвы раздавались звонкие железные удары. Никто не ходил с топором в дубраву Творяна. Значит, это он сам. Смеяна нашарила под полушубком свое ожерелье и коснулась пальцами рысьего клыка, словно хотела занять у него смелости. После Купальской ночи, когда она нарушила науз и порвала заклятье, наложенное Творяном на Грача, ведун сердился на нее и не хотел даже разговаривать.

С тех пор Смеяна почти полгода к нему не ходила, но теперь шла, не в силах больше самостоятельно искать ответ на эти мучительные вопросы. И вопросы такие, что, кроме ведуна, некому и сказать. Кто я такая? Правда ли я приношу удачу? И кому? В чем моя судьба, в чем мое счастье? Идти ли мне за Премила и быть как все, или… А что такое это «или», Смеяна не смогла бы объяснить.

Звон железа делался все громче. Между пустыми ветвями деревьев впереди мелькнул серый просвет, показалась поляна. На ней заметно было движение. Творян, в серой длинной рубахе и в косматом медвежьем полушубке, перетянутом широким кожаным поясом, забивал клинья в упавший дубовый ствол. Подле него стояла волокуша с нарубленной крупной щепой.

Смеяна вышла из-за деревьев, тихо окликнула:

– Эй! Дядька Творян!

Творян вздрогнул, вскинул на нее глаза, и вдруг в его лице промелькнула какая-то тревожная молния. Мгновенно пригнувшись, он со звериной прытью отскочил в сторону и встал, прикрываясь топором. Его темные глаза смотрели на Смеяну с напряженным ожиданием, точно он приготовился к битве не на жизнь, а на смерть.

Изумленная Смеяна отпрянула назад, прижалась в ближайшему дубу, шепнула по привычке: «Чур меня!»

И Творян вдруг расслабился, опустил топор, на лице его отразилось облегчение, смешанное с досадой и даже злостью. Смеяна перевела дух, оторвалась от дерева и шагнула на поляну.

– Дядька! Ты чего? – еще помня свой испуг, жалобно протянула она. – День тебе добрый! Ты меня что, не узнал? Сразу за топор хватаешься! Может, я и виновата перед тобой, ну, прости! Неужели так разобиделся?

– Эх, гром тебя в болото! Лешачья дочь! Чтоб тебе… – бормотал Творян, возвращаясь к своей колоде.

Он отвернулся от Смеяны, как будто не хотел ее видеть, топор чуть подрагивал в его опущенной руке.

– Да ты чего? – обиделась Смеяна. – Я тебе слова худого не сказала! И не думала даже! А ты сразу в болото посылаешь!

– Не думала? А глаза отводить думала? – со злой досадой ответил Творян.

Он сердился, потому что тоже испугался.

– Глаза отводить? – изумилась Смеяна. – Да кто бы меня научил? Я тебя сколько раз просила научить меня хоть чему-нибудь, а ты хоть раз согласился?

– Леший тебя научил, не иначе!

Смеяна села на полуобколотую колоду. Она ничего не понимала.

– Дядька, не ругайся! – взмолилась она. – Мне и так тошно! И так не знаю, куда голову приклонить. Тебе-то я чего сделала?

– Мне? – Творян глянул на нее с отчуждением, но уже не так враждебно. Должно быть, ее несчастный вид немного смягчил его. – А рысью кто прикинулся?

– Кем?

– Рысью! Гляжу – на опушке рысь во всей красе, к земле припала, прыгнуть норовит. Гляжу – а это ты! Чтоб тебя кикиморы взяли!

Смеяна вздохнула и покачала головой.

– Не возьмут меня кикиморы, – грустно сказала она. – Они меня боятся.

Творян наконец перестал хмуриться и внимательно посмотрел в лицо Смеяне. И дурак разглядел бы, что с ней делается что-то необычное. Улыбка пропала с ее губ, как будто потерялась где-то в лесу, румянец растаял и лишь чуть-чуть розовел на щеках, а в желтых глазах поселилась задумчивость. Зрачки их стали огромными, как у кошки в полутьме, и в черной глубине жил какой-то важный вопрос.

– Боятся, говоришь… – медленно повторил Творян. Он сел на колоду возле Смеяны, прислонил топор. – И они, родимые…

– Вот ты мне скажи, дядька! – торопливо заговорила Смеяна, обрадовавшись, что он наконец-то слушает ее. – Хоть ты скажи, ведь больше ни у кого и не спросишь. А мне покоя нет. Зачем я уродилась такая? То говорили, будто я счастье приношу, а бабка Гладина все косится, как на оборотня. Говорят, я огнище от дрёмичей избавила, а то бабка ворчит, что я их и навела, когда Грача в лесу нашла. Того гляди, скажет, что от меня одни беды! Теперь вот сватают… Говорят, удачи моей хотят. А ну как у них со мной вся скотина перемрет? Я ведь буду виновата?

– Вроде того! – Творян невозмутимо кивнул. – Это только дураки да лентяи болтают, будто боги удачу на землю с закрытыми глазами мечут, куда, дескать, само попадет! Брехня это все! Боги каждый дар свой кому-то одному предназначили. А чужую удачу если и найдешь, толку тебе от нее не будет. Так и с тобой. Если ты не их удача, то Перепелам добра от тебя ждать нечего. Как от краденого.

– Не их? А чья же? – отчаянно воскликнула Смеяна. – Что мне делать? Мне сам дед говорит: ступай замуж! На днях отдают уже, приготовили все, чуть ли не коня запрягли, к жениху везти. Только не знают еще, который жених, то ли из Чернопольцев, то ли из Перепелов. А мать говорит – не замуж, так к тебе на выучку. Ты же меня учить не возьмешь, дядька, я ведь тебя знаю!

– Не возьму. – Творян уверенно покрутил головой. – Нужны мне ученики такие.

– Так и что мне делать?

– А чего кричишь-то? Тебя уже не спрашивают. Дед с бабкой уже все решили, а ты сиди да жди, когда жених приедет. Или, – он вдруг глянул на нее, – все княжича от большого ума вспоминаешь?

Смеяна не ответила, но румянец на ее щеках затеплился сильнее. В последнее время все родичи позабыли, какими глазами она когда-то смотрела на княжича Светловоя, а вредный Творян, оказывается, помнит.

– Может, и княжича… – тихо сказала Смеяна. – Послушай, дядька! – Она вдруг повернулась к Творяну и вцепилась в его рукав; ведун вздрогнул и отшатнулся, как будто его схватила узловатая рука самого Лешего. – Не хочу я чужой дорогой идти, а своей не знаю. Неужели мне никто и помочь не может, кроме Чаши Судеб? Ты все знаешь – подскажи что-нибудь!

Творян помолчал, пристально глянул на нее, словно хотел заглянуть в душу, и отвел глаза, еще раз убедившись, что души этой странной девушки ему не разглядеть. Ведуну доступны мысли и судьбы простых людей, но в Смеяне таилось нечто большее.

Он вспомнил рысь, которая примерещилась ему на опушке. И про видение Синички на репище он тоже слышал. Это все неспроста.

– Оборотень, не оборотень, – проворчал Творян и взял свой топор. – Не знаю. Помудрее меня есть. Утренний Всадник. Правда, он Матери Макоши немногим ласковее, ну, коли ты за Чашей Судеб идти не хочешь… А тут и ходить никуда не надо, рассвета дождаться только.

Бросив топор в волокушу, ведун стал увязывать веревками наколотую щепу.

Смеяна подняла на него непривычно кроткий взгляд, помолчала, потом спросила:

– А он скажет?

– Он – скажет! – многозначительно подтвердил Творян. – А не боишься? Ведь это дело такое…

– Не боюсь, – тихо сказала Смеяна и опустила глаза. – Не знать – хуже. Я уже натворила дел, не зная. Хотела судьбы как у всех – богатого приданого, красоты, жениха! У Верёны счастье отняла, да своего не нашла. Хватит. Знать хочу, в чем моя судьба. Ради этого и к Ящеру в пасть слазить не страшно.

– Смотри – без ума вернешься, – тихо предостерег Творян.

– Так я же к полудянке ходила и с умом вернулась.

– Так то полудянка!

Смеяна упрямо потрясла головой:

– Все равно пойду.

– Ну, как знаешь.

Творян снова пожал плечами, нагнулся к своей волокуше, подобрал веревки, но только без толку тянул их и дергал в разные стороны. Руки у него дрожали.

Смеяна молча поднялась и пошла прочь. Ведун разогнулся, держа в руках концы веревок, и поглядел ей вслед. Тонкая фигурка девушки в пестром рысьемполушубке исчезла среди темных стволов и желто-бурой палой листвы, а Творян все смотрел, и ему виделись огромные янтарные глаза с острым кошачьим зрачком. Они смотрели на него из чащи леса, пронизывали взглядом, не показываясь, и Творяну стало жутко. Казалось, сама Смеяна, уходя, оставила с ним свой взгляд.

* * *

Утренний Всадник – младший из двух братьев, как день младше ночи. Он скачет по миру на тонкой грани между тьмою и светом, появляется в тот неуловимый миг, раньше которого ночь, а позже – рассвет. Старший брат – Вечерний Всадник – предвещает ночь, а Утренний – день. И каждый из них может стать для человека вестником судьбы. Но не всякий осмелится выйти по рассветной или закатной мгле им навстречу. Смертному опасно заглядывать в неподвижные глаза Надвечного Мира – знание тяжело, и не всякая душа его выдержит.

Через рощу и поле Смеяна шла еще в темноте и не торопилась, дышала глубже, стараясь надышаться свежим воздухом леса после духоты в избе. Небо над широким пространством Истира показалось ей светлым, и Смеяна заторопилась. «Иди – и на-идешь!» – говорил ей Творян. Знание прибавляется только в движении, и судьба находит того, кто сам ее ищет.

Выйдя на берег к Истиру, Смеяна вздохнула свободнее – не опоздала. Медленно бредя по тропе между стеной облетевшего леса и обрывистым берегом, она старалась нащупать ту грань земного и Надвечного миров, где встречаются люди и не-люди. Поток могучей реки дышал холодом, над водой мерцали легкие блики, и непонятно было, то ли вода ловит отраженный свет небес, то ли сама освещает его своим потаенным светом.

Сейчас, когда так приблизилась неуловимая грань тьмы и света, весь мир стал прозрачным и глубоким, открывая зоркому глазу свой тайный смысл. Мир раскрывает объятья, и человек растворяется в нем, ощущая его в себе, все огромное пространство, сколько видит глаз и сколько угадывает воображение. В человеческом языке нет слов, чтобы высказать эту тайну. Ее нельзя постичь с чужих слов. А тот, кто попробует поймать ее сам, так и не заметит, когда же она войдет в него и что бросит в душу – неуловимый блик света на речной неспящей волне, трепет черной березовой ветви, короткий порыв ветра или комок закаменевшей грязи из-под ног в белых блестках инея. Просто он станет чуть-чуть мудрее и не будет задавать глупых вопросов: зачем существует этот мир?

С каждым шагом сердце Смеяны стучало все реже и громче, она шла все медленнее. Само время вокруг нее замедлялось. Воздух наполнял грудь и грозил разорвать ее изнутри, ощущение какого-то открытия наваливалось, как огромная волна, грозя захватить, поглотить и унести с собой. Смеяна вдруг испугалась – ей не выдержать тяжести этого огромного знания. Не зря предостерегают не ходить навстречу Всадникам. Но и свернуть с пути уже поздно – она по доброй воле ступила на грань Надвечного Мира, и теперь дорога несла ее, не выпуская, как могучая река несет березовый листок.

А бледный прозрачный свет разливался все ярче, светился Истир, светилось небо. Белый огонь разгорался впереди, там, куда стремится Ствол Мирового Дерева. Между землей и небом белый прозрачный огонь сгущался, повисал живым дышащим облаком прямо над головой, сильный поток прохладного ветра тянул и пробирал до костей. В белом облаке медленно яснели очертания Всадника – перед очарованным взором Смеяны мелькали то голова и бьющаяся грива белого коня, то крыло белого плаща над плечом младшего сына Дня и Ночи. Но его лица она не могла разглядеть, глаза Надвечного Мира оставались для нее закрыты.

Не чуя ног, не ощущая своего тела, Смеяна делала один шаг за другим и все смотрела на облако – оно затягивало взор, фигура Всадника то делалась ясной, то опять растворялась в белой подвижной мгле; Смеяна хмурилась, вглядывалась до рези в глазах, то радовалась, то отчаивалась, что Всадник так и пройдет, не заметив ее.

Какая-то мелочь беспокоила ее, не давала сосредоточиться. Вот и разрыв-траву так же искала: знаю, как надо, а собраться не могу. Смеяна моргнула: краем глаза она заметила впереди какое-то движение возле самой земли, и оно отвлекало ее от Всадника. Где-то далеко по этой самой дороге навстречу ей двигались расплывчатые цветные пятна, что-то поблескивало. Приложив ладони к глазам и прищурившись, Смеяна всмотрелась. Там были люди, много людей. Пожалуй, даже очень много, десятков пять или шесть. И они двигались вниз по реке, то есть сюда.

«Кто бы это мог быть? – озадаченно подумала Смеяна. – И зачем? Для купеческого обоза многовато, да и купцы по земле ездят мало, больше на ладьях плавают. Ой!»

Спохватившись, Смеяна вскинула голову к небу. И увидела, что наступило утро. Вокруг посветлело, очертания берега и леса прояснились. Утренний Всадник проскакал мимо, не заметив ее и не замеченный ею. Вот так!

Смеяне стало так обидно, что она больно дернула себя за косу и закусила губу. Вот растрепа-то! Вот так и будет всю жизнь – как дело делать соберусь, так что-нибудь да помешает! И дались мне эти пришлые! Ей было так досадно, как будто Утренний Всадник является на землю всего раз в год, и даже не приходило в голову, что еще раз можно будет попытаться не далее чем завтра.

Тяжко вздохнув, Смеяна перевела взгляд на досадную помеху. Отряд приближался. Уже можно было разглядеть отдельных всадников. В глаза Смеяне бросилось светлое пятно – светло-серый, почти белый, конь, а над ним крыло красного плаща. Что-то неясно блеснуло на груди всадника, и на сердце у Смеяны вдруг стало горячо-горячо, словно этот красный отблеск, этот серебряный свет бросили пламя в ее грудь. Этого человека она не могла спутать ни с кем. Княжич! Княжич Светловой, ее светлая мечта, настолько прекрасная, что впору усомниться, а есть ли он на свете.

Хотелось протереть глаза, но Смеяна не могла ни на миг оторвать взгляд от счастливого видения. Берег, желто-бурый облетевший лес и сердитый холодный Истир осветились другим светом, чистым и теплым, потому что здесь был он. И именно сейчас, когда она вышла встречать Утреннего Всадника!

Да все очень просто. Ведь городник обещал, что княжич приедет в начале зимы… Но сейчас Смеяне не хотелось высчитывать дни и убеждаться, что никакого чуда нет и Светловой приехал в то самое время, когда и должен был. Пусть это останется чудом. Глядя, как все ближе и ближе подъезжает к ней ее весенний Ярила, как кто-то вскидывает руку, указывая на нее, стоящую на обочине дороги возле самого леса, как княжич поднимает голову, находит ее глазами, как лицо его теплеет, появляется улыбка, – Смеяна знала, что это судьба, что Утренний Всадник все-таки прискакал.

* * *

Князь Держимир сошел с коня, бросил поводья отроку и шагнул к крыльцу. Лицо князя было ясным и спокойным: утренняя скачка по полям обычно приводила его в хорошее расположение духа. А если кому-то и приходилось слишком долго ждать, то в конечном итоге задержка князя оборачивалась к пользе ожидающих.

Дружинник Раней поклонился ему, и Держимир кивнул в ответ. На самом деле Ранея звали Арне сын Сигтрюгга, и он происходил из давних, еще старым князем Молнеславом взятых заморянских пленников. Свирепо ненавидевший хозяйственные заботы, Держимир очень ценил заморянца и был с ним более вежлив, чем со многими боярами.

– Ну, что там? – дружелюбно спросил князь, поднимаясь на крыльцо и похлопывая плетью по сапогу, что тоже служило признаком хорошего настроения.

Раней, прихрамывая на перебитую когда-то ногу и гремя связкой ключей на животе, торопился следом.

– Пришел купец дебрический – жаловаться хочет, – доложил он.

– На кого?

– На Черного.

– Гнать, – коротко отмахнулся Держимир.

«Черный» было домашнее прозвище Байан-А-Тана, а жалоб на брата он не слушал даже от «стариков», то есть от Озвеня и Звенилы.

– Я бы гнал, да он не велел, – ответил понимающий дружинник.

– Кто? – недоуменно нахмурившись, князь обернулся.

– Черный. – Раней пожал плечами.

Держимир удивленно хмыкнул и ускорил шаг. Байан был горазд на причуды, но зачем ему тащить к брату жалобщиков на себя самого?

В гриднице толпился народ, но Держимир сразу выхватил взглядом черноволосую голову с гладко зачесанными назад и заплетенными в косу волосами. Стоящий Байан-А-Тан возвышался почти над всеми, кроме нескольких признанных великанов, и его смуглое лицо с выступающим вперед носом трудно было не заметить. И, как всегда, при виде этого лица на душе у Держимира повеселело.

– Брате! – радостно крикнул Байан. – Гляди, кого я тебе привел!

Взмахом руки он указал на троих незнакомых мужчин. У каждого на груди был приколот оберег в виде маленького серебряного рога, подвешенного к кольцу, что указывало на племя дебричей. На всех троих красовались хорошие меховые шапки, свиты из крашеной шерсти, на широких плетеных поясах висело по внушительной сафьяновой калите, и Держимир мельком глянул на Ранея, подумав о пошлинах. Понятливый заморянец успокаивающе опустил веки. Насчет пошлин князь мог не волноваться.

Держимир прошел через гридницу к княжескому престолу и уселся, не выпуская из рук плети. Двое купцов приблизились с опаской, тоже не понимая, чем вызвано такое участие к ним самого обидчика, а третий шел широким уверенным шагом, как видно твердо решив не дать себя в обиду. Его русобородое широкое лицо показалось Держимиру знакомым. Наверное, тот уже здесь бывал.

– Мы, княже, гости честные… – решительно начал дебрич, но Держимир замахнулся на него свернутой плетью, и тот умолк.

– Я тебя еще не спрашивал, – мирно сказал князь и посмотрел на Байана: – Чего ты их привел-то, Черный?

– Ты послушай, что они рассказывают! – увлеченно воскликнул тот.

Купец опять открыл рот, но Байан бросил на него косой высокомерный взгляд, как подрезал, – это он тоже умел, – и купец смолчал. По его лицу было видно, что он весь кипит от возмущения. Да, немало мужества требуется от честных мирных купцов, чтобы ездить в город Держимира дрёмического!

– А что они рассказывают? – спросил Держимир у брата.

– Говорят, что Велемог задумал новый город строить. И прямо напротив нашего Трехдубья!

– Чего? – Держимир нахмурился, перевел взгляд с брата на купца. – Там же у него… постой… Боровск? Лебедин?

– До Лебедина ближе, – подсказал Дозор, хорошо помнивший речевинский берег.

– Так что – сгорело, что ли?

– Не сгорело, а Велемог новый город заложил! – увлеченно восклицал Байан. – Как по-твоему – зачем? Вон, купец – и тот догадался! Мне и то грозили: вот погоди, говорили, сокол черный, вот построит князь речевинский новый город, соберет туда дружину, вот он вам…

– Да ты что же… – начал Держимир, с престола наклоняясь к купцу, как орел к букашке.

Купец попятился. Звенила, сидевшая на нижней ступеньке, потянулась к Держимиру, звякнув подвесками.

– Погоди, княже! – начала она.

Держимир не глядя оттолкнул ее руку.

– Слушай, брате! – с укором осадил его Байан и досадливо поморщился. – Погневаться ты еще успеешь. Лучше вели торговым гостям толком рассказать, что за город.

Держимир выпрямился, откинулся на спинку кресла. Плеть подрагивала в его опущенной руке, и купцы опасливо косились на нее.

– Рассказывайте, что видели! – надменно приказал князь.

Старший из купцов потоптался на месте, напыжился, но промолчал. Оскорбленная гордость не могла смириться с таким обращением, хотя от Держимира прямичевского и не ждали ничего хорошего.

– Торговому гостю обидно! – понимающе подсказал Раней. – Ты спроси, княже, на что он жалуется-то? Тебе расхода всего на две полушки, а ему утешение. Глядишь, и разговорится.

Князь нетерпеливо дернул бровью, и Раней кивнул купцу: рассказывай, мол.

– Да всего-то и дела – я ему конем волокушу с горшками опрокинул! – крикнул Байан, досадуя на задержку. – Ну, побилось кое-что…

– Не кое-что, а шесть горшков, четыре кринки, два каганца треснуло… – наконец подал голос купец. – Товар у меня хороший, из Красного Холма! На три куны.

Держимир недовольно скривил рот и бросил взгляд Ранею.

– Тебе все будет заплачено, добрый человек! – вежливо сказал купцу Раней. – А теперь не гневай князя и расскажи, что за город ты видел у речевинов.

Поуспокоившись, купец стал рассказывать. Проплывая от дебричей по Истиру, купцы видели на речевинском берегу, между становищами Лебедином и Боровском, начатое возведение обширной крепости. В прежние времена на этом мысу разводили обрядовые костры, а теперь его отрезал от берега свежевыкопанный ров, а поблизости громоздилось множество дубовых бревен. Как видно, здесь затевалось большое строительство, и местные жители подтвердили, что по приказу князя Велемога здесь заложен новый сторожевой город. Уже было готово несколько построек, просторные дружинные избы, хоромы для воеводы. Работы предстояло еще много, но размеры будущего городка поражали.

По мере рассказа на лице Держимира сгущалась туча. Дослушав, князь некоторое время помолчал, потом со всей силой ударил плетью по сапогу. Звенила отшатнулась, но князь даже на нее не глянул.

– Вела и Морок! – хрипло шепнул он, и лицо его скривилось, как будто он никак не мог проглотить горькое известие.

– Это он нас воевать собирается! – бухнул Озвень.

– Да кого же еще? – злобно ответил Держимир. – Глядите-ка – даже купец догадался! А уж ты, воеводушка, и подавно! Плохо ты щит кидать умеешь!

На лице Озвеня отразилось недоумение, а Байан мгновенно изобразил удар по лбу. Но Озвень все равно ничего не понял.

Князь досадливо махнул рукой на купцов, и Раней поспешно увел их. Держимир вскочил с места и заходил по гриднице. Эта новость грозила испортить ему настроение надолго. И именно сейчас, когда впереди ждало такое важное дело! Важнейшее, быть может, дело всей его жизни! Стремительно расхаживая взад и вперед, он глубоко дышал, словно тяжкими усилиями подавлял злобный дух разрушения, рвущийся наружу, но за секиру, однако, не хватался – за четыре месяца, прошедшие после возвращения Байана с того света, он ни разу этого не делал.

Кмети жались к стенам, чтобы не попасться ему на пути. Невестки, Ростислава и Добролада, спустившиеся было из горниц посмотреть, что там привезли купцы, только глянули на главу рода и поспешно кинулись назад, чтобы не попасть под надвигающуюся грозу. Воеводы переглядывались, постепенно соображая, что означают все эти новости. Все знали, что князь Держимир вовсе не считает борьбу за княжну Даровану законченной и не собирается отступать. В новогодье дочь Скородума привезут в городок Велишин, последнее становище смолятического князя перед рубежом речевинских земель. Туда за ней приедут люди князя Велемога. Там же, у Велишина, собирался перед новогодьем быть и Держимир. Однако новая крепость делала опасный поход еще опаснее. Дело даже не в той дружине, которая там поселится. Само ее появление говорило о том, что князь Велемог насторожился, ждет от Держимира бед и готовится к новой войне. То есть понимает, что весенняя неудача с нападением на посольство Прочена не заставила прямичевского князя отказаться от своих замыслов и сложить руки.

Наконец Держимир успокоился, подошел к престолу, но не сел, а повернулся к гриднице и обвел глазами кметей. Взгляд его остановился на Дозоре. Тому не исполнилось еще и сорока, но он казался старше из-за морщин и шрамов, покрывавших красное, обветренное лицо. Отправившись когда-то с купеческим обозом, чтобы посмотреть белый свет, он лет десять прослужил в дружине одного из конунгов Полуночного моря и вернулся только недавно. По старой привычке Дозор заплетал длинные волосы в косы и всем своим видом выделялся среди кметей. Годы странствий и битв одарили его разнообразным опытом, и князь Держимир очень ценил десятника.

По взгляду князя Дозор с готовностью шагнул к престолу.

– Ты дорогу через дебричей знаешь? – отрывисто спросил князь. – Чтобы к Велишину подойти?

– Знаю. – Дозор уверенно кивнул. Мало было на свете дорог, которых он не знал.

– Правильно! – одобрил Байан, мгновенно понявший замысел брата.

– По Истиру нам плыть нельзя… – медленно, раздумывая вслух и вместе с тем утверждая, продолжал Держимир. – Пойдем лесами, через дебричей. По Турье поплывем, а там на Стужень переберемся – и вниз…

– Подумать надо, – просто сказал Дозор. – Прикинуть. Посчитать, где этот будет. Он в полюдье ходит перед Макошиной Неделей и идет сперва вверх по Белезени, потом уходит на полудень, на Стрём, и по нему вниз спускается и опять по Белезени назад к Чуробору поднимается. А на Волоту он не ходит, разве уж что случится…

Держимир посмотрел в глаза кметю, словно проверял, не ложно ли его спокойствие. Сейчас им предстояло решиться на поход, ставший вдвойне опасным. Новая крепость Велемога заперла Держимиру путь по Истиру. Оставалось идти берегом, через леса, и часть пути неизбежно проляжет по землям дебричей, через владения страшного князя Огнеяра чуроборского, оборотня с волчьей головой.

– А может, Вела его возьми… Поговорить? – нерешительно подал голос Байан.

Кроме него едва ли кто-нибудь смог бы такое предложить, но ему любая призрачная тропка казалась надежной дорогой к цели – если идти смело, положась на судьбу и удачу. Его нерасчетливая храбрость уравновешивала склонность Держимира долго сомневаться и обдумывать каждый шаг, но сейчас даже Озвень посмотрел на Байана как на сумасшедшего.

– Брегана с тобой! – хмуро сказал Держимир. – Он по-человечьи-то говорить умеет?

– Раз племенем правит – стало быть, говорит. Может, про него врут больше? – смелее продолжал Байан. – Ведь Скородум смолятический его мать за себя замуж взял – может, он и не кусается…

– Так то мать, – с сомнением сказал сотник Зачин. – А княжну Даровану он сватал – она за него не пошла. Да и кто за оборотня пойдет?

– Княжну Даровану он не просто сватал! – с ядовитым удовольствием добавила Звенила. – Он ее украл, когда она ездила на Макошину гору. И если кто-то опять похитит ее на землях дебричей, на кого подумает Скородум?

– Так ведь теперь она – его названая сестра! – воскликнул сотник. – Ее отец на Огнеяровой матери женат. Огнеяр теперь ей родич – разве станет он ее обижать?

– Так он же оборотень! – как глупому ребенку, пустился втолковывать Озвень. По его глубокому убеждению, для оборотней не существовало никаких человеческих законов. – Кто же знает, что в его волчью голову придет?

– Так ведь у него теперь есть какая-то жена? – сказал вернувшийся Раней. – Купцы, не эти, а другие, говорили что-то про молодую княгиню.

– Говорят, она – берегиня! – подхватил Байан. Все, что касалось молодых княгинь, он не пропускал мимо ушей.

Звенила презрительно фыркнула, зазвенев подвесками.

– Мара она, а не берегиня! – отрезала чародейка. – Разве берегиня, дочь Дажьбога, Велесову сыну в руки дастся?

Больше никто ничего не сказал, в гриднице стало тихо. Грозная косматая тень князя-оборотня нависла над головами, каждому мерещились багровые отблески Подземного Пламени. И тогда Держимир поднял глаза и долгим взглядом обвел дружину, задерживаясь на каждом, словно проверяя, тех ли видит перед собой. При всем своем упрямстве и неуживчивом нраве, он всегда советовался с дружиной о том, как ему поступать и куда идти. Тем более что сейчас поход намечался необычный. Пойдут ли они за ним в зубы оборотню?

– Ну что, и похуже бывало! – с нарочитым простодушием сказал Дозор. – Ты ведь, князь наш, по невесту едешь. А добрых невест даром не дают, они все за лесами, за долами, и каждую Змей стережет. В любой кощуне так говорится. Вот я за морями сказку слыхал – что лежала красавица ненаглядная на высокой огненной горе, спала мертвым сном. А князь один через огонь прошел, кольчугу железную на ней рассек – она и проснулась.

– Это мы запросто! – ухмыльнулся Баян, легко вообразивший, что там было дальше. – Подумаешь, оборотень! Шкуру здесь на стене повесить – у какого еще князя такое видано!

– Мы пойдем! – за всех кивнул Зачин. – Куда твой меч, княже, пойдет, туда и нашим мечам дорога лежит.

– Какая твоя судьба, такая и наша! Так Перуном велено! – подхватили разом несколько голосов.

Лица прояснились, посветлели. Приняв решение, всегда вздохнешь свободнее.

Глядя то в одни глаза, то в другие, Держимир сам светлел лицом, и в душе его прорастало радостное удивление. За плечами у него был не один поход, в который он ходил с этими людьми, но сейчас он увидел в них что-то новое, светлое, драгоценное. Он не знал, что в их глазах светится отражение его веры. Хорошо плечам при умной голове, хорошо дружине при достойном князе!

– Что, думаете, моя судьба навек ко мне зла? – спросил он, и Звенила вздрогнула при этих словах, подняла испуганный взгляд. – Так нет же! – увлеченно воскликнул Держимир. – Достану Даровану – вся судьба моя переменится. Тогда уж Скородум нам не враг будет, а родич. И с речевинами, и с рарогами управимся. И с личивинами! Заживем еще! Верите?

– Перун Гремячий! – первым закричал Байан, и гридница десятками голосов подхватила боевой клич дрёмичей.

Князь Держимир облегченно вздохнул, улыбнулся, впитывая душой эти крики, как сухая земля долгожданный дождь. Да, после смерти и воскрешения Байан-А-Тана дрёмический князь переменился. Вместо прежней угрюмости и тяжелой злобы даже такие дурные вести вызвали у него прилив новых сил и решимости, в синих глазах засверкали искры. Приняв решение, он радовался предстоящей борьбе и верил в победу. Все дело было в этом – он поверил, что сможет одолеть свою злую долю. И как же могла не верить дружина, на оружии клявшаяся разделить его судьбу?

* * *

Но весь остаток дня князь Держимир оставался молчалив и задумчив. Распустив дружину, он сидел на ступеньке заднего крыльца. Было довольно холодно, тонкие невидимые пальцы Зимерзлы покалывали кожу, пробирались под потертый полушубок из буро-рыжей куницы. Для младшего брата-щеголя он не жалел ни мехов, ни заморских шелков, но к собственной одежде был равнодушен. Мелкие снежинки редкой чередой сыпались с серого неба и садились на непокрытую голову Держимира, запутывались в рассыпанных волосах и медленно таяли. Не таяла только седая прядь на виске, но этой белизны не растопил бы даже самый жаркий огонь.

По двору носилась веселая стайка полуподросших поросят, розовых, с черными пятнами на боках, с большими лопушистыми ушами и забавно закрученными тонкими хвостиками. Странно, но замкнутый и хмурый Держимир любил поросят: его забавляла их возня, гонки по двору друг за другом. Один, самый настырный поросенок, тыкался пятачком в княжеский сапог, словно примеривался, не попробовать ли пожевать, но пока не решался. Держимир иногда посматривал на него; в уголках его губ появлялась улыбка, но он сдерживал ее, будто стыдился.

На бревнах возле конюшни сидели Байан и Дозор. Дозор рисовал на земле какие-то извилистые дорожки и что-то втолковывал куркутину, а тот задавал вопросы, тыкая хворостиной то в одну дорожку, то в другую. Со стороны рисунок на земле напоминал ветку дерева. Это были реки – главная река дебричей, Белезень, с притоками Волотой, Глубником и Стрёмом. Дозор обладал редким даром: он не только помнил все дороги по большим и малым говорлинским рекам, но и мог представить их все сразу, словно взглянуть на них с неба. Это под силу не каждому!

Байан-А-Тан внимательно следил за концом палки, которой Дозор водил по своему рисунку. По пути через земли дебричей к смолятическому Велишину придется пересечь сначала пустынные леса при Стужене, что не составит особых сложностей, но потом на пути встанет сторожевой город Хортин, укрепленный дебрическими князьями с особым старанием. Потом придется перейти Истир, что по льду нетрудно сделать, и последняя часть пути ляжет по земле смолятичей. Но это уже никого не пугало – Держимир опасался только оборотня Огнеяра.

Дозор тыкал концом палки в рисунки рек, словно насаживал бусины на нитку, обозначая становища дебрического князя и вычисляя, в какое время в каком из них князь-оборотень должен оказаться.

– Это если он нас не учует! – расслышал Держимир голос Дозора, когда челядинки загнали поросят в хлев и на дворе стало потише. – Если не учует, то проскочим. А если учует…

– А если учует, то у нас своя чародейка есть! – уверенно ответил Байан. – Мы ведь Звенилу возьмем, а, брате? – Он бросил взгляд на Держимира. – Она, может, на свете не самая сильная, но след запорошить и глаза отвести ведь сумеет? А?

Держимир помедлил и кивнул. Он отлично знал о том, что Байан и Звенила терпеть друг друга не могут. И уж если Байан сам предлагает взять чародейку в поход, значит, другого выхода действительно нет. Впрочем, это хорошая мысль. Держимир никогда не брал Звенилу с собой, считая, что женщине в дружине делать нечего. Но сейчас от ее ворожбы очень даже может быть толк.

– Ох, город этот речевинский! – вздохнул Держимир. Мысль о новой Велемоговой крепости не давала ему покоя, как заноза. – Воевать он со мной задумал! Чтоб ему в реку рухнуть! Чтоб его громом спалило!

– Ты будешь рад, княже, если я сделаю это? – вдруг шепнул чей-то голос.

Держимир вздрогнул и поднял голову. Ему показалось, что этот голос прозвучал из глубины его собственной души.

Позади него на пороге задних сеней стояла Звенила. Как она сумела подойти и он не услышал знаменитого звона подвесок? Глубоко же задумался! Держимир досадливо сплюнул. Он не любил, когда к нему подходили незаметно. Особенно эта женщина.

– Что? – неприветливо переспросил он.

– То, что ты пожелал. Я призову гром и огонь небесный на этот город. Он обратится в уголь и никогда не будет достроен. Ты хочешь этого?

Держимир встал и повернулся к чародейке. Ей уже давно ничем не удавалось его удивить, но сейчас это случилось. Байан, чуя что-то необычное, поспешно подошел и встал у него за спиной.

– И ты это сможешь? – спросил Держимир.

Князь посмотрел на чародейку со смесью недоверия и надежды. Он еще не верил ей, но уже хотел, чтобы это оказалось правдой.

А по лицу Звенилы вдруг пробежала тонкая дрожь, ноздри раздулись, как у красавицы-кобылицы, почуявший запах свежего луга. Каждый раз вблизи Держимира она черпала новые силы, а если он нуждался в ней и верил ей, эти силы неслись мощной волной и она ощущала в себе способность одним словом перевернуть горы. Она сможет, сможет, если ему это понадобится!

– А почему ты не веришь! – порывисто воскликнула она и цепкими холодными пальцами схватила его за руку. Он не любил ее прикосновений, но сейчас стерпел. – Ты должен верить! – горячо, настойчиво продолжала Звенила. – Разве Перун не отец дрёмичей? Разве мы не прославляем его и не почитаем! Он поможет нам!

В ее широко раскрытых глазах вспыхнул огонек безумия, Держимир ощутил на спине мурашки, и в то же время его наполнило ощущение огромной силы.

– Но Перун спит! – с тревогой воскликнул Байан. Сейчас Звенила казалась ему еще более безумной, чем обычно, и он уже жалел, что вспомнил о ней. И какой леший его за язык дергал! Опомнись, мать, Макошина Неделя на носу! Снег кружится – какой тебе Перун!

– Молчи! – с презрением оборвала его чародейка. Бывали мгновения, когда ей и это позволялось. – Ты не знаешь Перуна! Горячая кровь жертвы разбудит его! Он услышит наши мольбы! Он пошлет свои громовые стрелы на головы наших врагов! Я сделаю это! Ведь ты хочешь этого, княже? – со страстной преданностью воскликнула она, заглядывая в глаза Держимиру, словно он и был Перун.

– Сделай, – тихо сказал Держимир.

Безумный огонь ее глаз жег, князь щурился, но так упоительна была мечта о торжестве над ненавистным Велемогом! Ради этого он мог бы решиться на что угодно.

– Ты увидишь! – крепко сжимая его руку, отвечала Звенила. – Ты увидишь силу своей судьбы! Она будет сильнее судьбы твоих врагов!

Глава 6

Сзади еле слышно скрипнул песок под мягкими сапогами; не оборачиваясь, Держимир узнал брата.

– Ну, что там? – с нетерпеливым любопытством шепнул Байан.

Князь не ответил и не обернулся, продолжая пристально наблюдать за Звенилой. Она стояла на коленях возле огромного валуна-жертвенника под священным дубом. Перед жертвенником пылал огонь, благосклонно принявший в жертву черного барана. Пошла третья неделя с тех пор, как Звенила обещала призвать небесный огонь на новую Велемогову крепость. Каждый четверг – день Перуна – чародейка отправлялась в святилище и гадала, выискивая в туманных просторах Надвечного Мира тот заветный день, когда Отец Грома поможет им.

Чародейка медленно водила пальцами по трещинам на бараньей лопатке, извлеченной из огня. Ее веки были полуопущены, бледное лицо казалось тупым и бессмысленным, и только дрожание ноздрей давало знать, что она – живая. Дух ее бродил по дальним тропам Надвечного Мира. Держимир наблюдал за ней, всеми силами подавляя досаду. Так она будет возиться до самого новогодья, а у них не так уж много времени в запасе! Каждая черточка ее лица, каждое ее движение раздражали его кажущейся бессмысленностью и бесполезностью, томили чувством бессильной неприязни. Сейчас Держимир почти ненавидел ее, но знал, что без чародейки не обойтись. Приходилось терпеть, а терпение не входило в число достоинств Держимира прямичевского.

– Все добрые князья, поди, уж в полюдье ушли! – гудел за спиной у Держимира Озвень. – А мы так до весны и провозимся! Сразу надо было на Перунову гору посылать! А теперь…

Простодушный воевода думал, что говорит шепотом, но этим шепотом вполне можно было держать речь на вечевой площади.

– Да помолчи ты! – раздраженно огрызнулся Байан, остро чуявший настроение брата. – Не мешай! Эдак она никогда не закончит!

Звенила шевельнулась, веки ее поднялись.

– Умолкните оба! – быстро и свирепо шепнул Держимир.

Брови его дрогнули, взгляд из безнадежного стал живым и острым. Она что-то увидела!

А чародейка вскочила на ноги, обеими руками держа перед собой обгорелую баранью лопатку, покрытую крупной сеткой причудливых трещин.

– Славен и триславен буди, Отец Грома! – с торжеством воскликнула она. – Услышал ты мольбы наши!

– Ну? – выдохнул Байан, и трое мужчин разом сделали шаг к чародейке.

Она повернулась к ним, показывая кость. Ее взгляд властно притянул взгляд Держимира и не отпускал, не давал даже взглянуть на трещины. Ему вдруг стало жутко, неприятно. Глаза Звенилы зияли огромными черными безднами – наверное, «бездна» и значит «без дна», – мелькнуло в мыслях Держимира. Зрачки ее дышали, как живые, и каждый их вздох вытягивал тепло из его крови. Он чувствовал это, но не мог ничего поделать, черные дышащие бездны лишали его воли к сопротивлению. Вот оно, лицо Надвечного Мира, который ничего не дает даром!

– Чего там у тебя? – нетерпеливо и непочтительно воскликнул Байан и сунулся было к чародейке, но теперь Озвень схватил его за плечо, не пуская впереди князя.

Держимир шагнул к Звениле и посмотрел на баранью лопатку.

– Гляди, княже! – с упоением и торжеством, отчего даже голос ее зазвучал моложе и звонче, воскликнула чародейка и показала ему несколько переплетенных трещин. Держимир ничего в них не увидел, а она пояснила: – Это реза «млад». Она означает новую луну. В новолуние Отец Грома даст нам свой огонь!

– Тэнгри-хан! – восхищенно воскликнул Байан-А-Тан и тут же сам зажал себе рот.

В сильном волнении он иногда поминал имена куркутинских богов, усвоенные от матери в раннем детстве, но в святилище Перуна имя куркутинского владыки неба прозвучало совсем неуместно.

Озвень принялся с натугой высчитывать дни до новолуния, морща лоб и загибая пальцы. Держимир вычислил срок гораздо быстрее и вопросительно посмотрел на старшего жреца Знея. Зней как будто явился из древних кощун о Громовике и его поединке с Велесом: ростом он превосходил даже высокого Байана, имел широкие плечи и сильные длинные руки, сросшиеся густые брови и широкую русую бороду. С ним Держимир никогда не спорил, в глубине души робея перед главным служителем Перуна. Благодаря этому жрец мог бы иметь на него большое влияние, но Зней никогда не вмешивался в княжеские дела, чем сильно отличался от волхвов других племен, и редко покидал святилище. Оно располагалось прямо напротив ворот княжьего двора, в самом сердце Прямичева, но Зней умудрялся жить в нем как на острове под сенью священного дуба. Для каждодневных нужд прямичевцев у ветлянской пристани стояло Велесово святилище, в посаде имелось Макошино, а тяжелые ворота Перунова раскрывались только на Перунов день и для таких вот, особо важных, случаев. И тогда Зней щедро отдавал силу, накопленную за долгие месяцы уединения.

Сейчас он стоял с другой стороны костра, обеими руками опираясь о священный посох, и внимательно смотрел в огонь.

– Какую жертву желает Отец Грома? – сдержанно спросил Держимир.

Он был готов ко всему, даже к тому, что Перун устами Знея потребует человеческой жертвы. Выбрать какого-нибудь холопа нетрудно, но в городе пойдут неприятные разговоры, дескать, человеческая жертва – средство на крайний случай, если речь идет о выживании всего племени, и незачем рисковать непонятно ради чего…

Зней поднял голову, бросил на князя отсутствующий взгляд, потом кивком подозвал его.

– Я вижу резу «конь», – сказал жрец, поглядев на вторую баранью лопатку. Она оставалась в огне, но никто не спрашивал, как жрец разглядел резу. – Достань, – предложил он, концом посоха указывая на широкую глиняную чашу, стоящую возле самого огня.

Держимир присел на корточки, поднял рукав рубахи и сунул руку в теплую воду. Постояв возле огня, вода стала горячей, как свежая кровь, и Держимира пробрала неприятная дрожь. Нашарив на дне чаши что-то округлое, он схватил первый подвернувшийся камешек и быстро вытянул руку из чаши. После горячей воды воздух на дворе показался особенно холодным, а Байан тут же сунулся к его ладони, словно хотел своим носом склевать добычу. Он рассказывал, что те речевинские смерды прозвали его Грачом, и Держимир соглашался, что прозвище было выбрано удачно.

Он разжал руку. На ладони лежал мокрый блестящий камешек – черный, с двумя белыми точками.

– Это конь из твоего табуна, – сказал Зней, подняв глаза к Байану. – Гордись – боги выбрали твоего коня, а боги всегда выбирают лучшее. У тебя ведь есть черный конь с белой полосой от лба к ноздрям? С белыми отметинами над копытами?

Байан переменился в лице. Держимир поднялся на ноги, сжимая в руке быстро стынущий камешек. Такой конь у княжеского брата действительно имелся. Его звали Соколик, и это был один из его любимых скакунов.

– Это… – ошарашенно начал Байан и замолчал.

Возражать против выбора богов не смел даже он, но и смириться с такой потерей не хотел. На его смуглом лице отражались пролетающие мысли и порывы, оно вдруг как-то заострилось, погасло. «Как будто из сердца вынули искру», – мелькнуло в мыслях Держимира, и он бросил косой взгляд на Звенилу.

– Отец Грома проснется! Горячая кровь жертвы разбудит его! – в полубеспамятстве бормотала она, закрыв глаза и покачиваясь.

Байан вдруг повернулся и кинулся прочь. Держимир молча пригнул голову, прощаясь со Знеем, и пошел догонять брата. Он с трудом сдержался, чтобы не побежать. Черная коса Байана мелькнула в дверях конюшни. Когда Держимир догнал его, он уже набросил седло на спину Соколика и свирепыми рывками затягивал ремни, ухитряясь, однако, не причинить своему любимцу никакого неудобства. Соколик радостно толкал его лбом в плечо.

– Брате! – окликнул Держимир. – Ну, не убивайся ты! Я тебе десять других коней подарю, не хуже! Чего захочешь, только скажи…

– Да ну! – неразборчиво огрызнулся Байан, даже не оглянувшись.

Было видно, что ему очень хочется браниться на чем свет стоит, но он не знает, на чью голову призывать проклятья. Не на Перуна же! И не на Звенилу со Знеем. Разве что на Велемога с его крепостью, но эти два образа от Соколика были уж очень далеки.

Стук копыт затих за тыном княжьего двора. Держимир постоял возле конюшни и побрел в гридницу. Сразу после жертвы пора будет выступать в поход.

* * *

На мысу, где веками пылали обрядовые костры и раздавались песни, теперь слышался перестук топоров. Больше трех недель прошло с тех пор, как Светловой приехал приглядеть за строительством городка, которому пока еще не подобрали названия. Всезнающий Взорец однажды намекнул, что в честь будущей молодой княгини городок хотят назвать Дарованин, и это не слишком обрадовало Смеяну.

Целые дни Светловой проводил на мысу будущей крепости, наблюдал за рытьем рва и возведением построек. Мужчины со всей округи, подгоняемые неутомимым городником, целыми днями копали землю, возили и тесали бревна, ставили тын, дружинные избы, различные хозяйственные постройки. После тяжелой страды люди предпочли бы отдохнуть, но Боговит заверил, что работа на строительстве зачтется князем вместо дани за три года.

Но для мальчишек, подростков и парней строительство и приезд княжеской дружины стали настоящим праздником. В свободное время они вертелись возле кметей, разглядывали оружие, увлеченно наблюдали за ежедневными упражнениями, и уже не один и не двое объявили матерям, что уйдут в княжескую дружину, когда вырастут.

– Княжич светлый, не хватит ли? – с шутливой мольбой воззвал знакомый голос позади Светловоя. – Гляди, и людей, и коней заморил уже! Да и мне домой пора!

Светловой оглянулся и улыбнулся Смеяне. Она сидела на толстом дубовом бревне, предназначенном для тына, и улыбалась с лукавым укором. Мальчишки и подростки Ольховиков каждый день навещали мыс, а вместе с ними неизменно являлась и Смеяна. Кмети всегда встречали ее с радостью, и если старшие не пускали девушку из дома, то из городка непременно присылали о ней справиться.

– Смотри, какие тучи тянет! – Она показала на небо. – Вот-вот снег пойдет.

Светловой поднял глаза к небу, а Смеяна тем временем смотрела на него. Каждый взгляд на его прекрасное лицо дарил ей острое чувство восторга, но радость была отравлена тревогой. Она не могла не замечать пугающих перемен: черты княжича странно заострились, румянец исчез, в глазах затаилась грусть. Таким он приехал, таким оставался и по сей день. Он уже не был тем Ярилой, которого Смеяна увидела на ржаном поле и полюбила как живое воплощение всего самого прекрасного, что только есть в земном мире. В нем поселилась осень, его молодая красота и удаль поблекли, увяли и съежились вместе со всей природой, но это только увеличило его сходство, даже родство с божеством, и кроме восхищения Смеяна испытывала перед ним благоговейный трепет. Не решаясь расспрашивать его о причине тоски, она видела, что ее бог несчастлив, и от этого ей хотелось плакать. Она жаждала сделать что-нибудь, помочь ему. Если бы только знать, в чем беда! Как в песне поется: что же ты, заря моя, зоренька, скоро– рано да потухать стала, прежде заката да красна солнышка, прежде восхода да светла месяца?

– Какой сегодня день? – вдруг спросил Светловой.

– Новолуние сегодня, – ответила Смеяна. – Ночь будет темная, зато все, что после нее начнется, расти будет на счастье. У нас в роду две свадьбы готовят – на новом месяце хорошо жениться.

Она не упомянула, что одной из этих свадеб будет ее собственная. Перепела все торговались с Чернопольцами за ее венок, но она понимала, что со дня на день решение примут.

– Значит, мне будет срок за княжной ехать, – сказал Светловой.

Он никогда не называл дочь Скородума ни по имени, ни своей невестой, а говорил о ней просто – княжна. И старался упоминать о ней пореже.

– Как – уже пора? – ахнула Смеяна.

Светловой молча кивнул. Ветер вдруг задул как-то резче и холоднее, Смеяна внезапно замерзла в своем рысьем полушубке и зябко обхватила себя руками за плечи, словно это могло спрятать ее от злой судьбы.

– Да ты вся дрожишь! – сказал Светловой. – Поди в хоромы, погрейся.

Смеяна мотнула головой – она не хотела идти без него. Тогда Светловой взял ее за руку и сам повел к светлому крыльцу недостроенных княжеских хором. Он привык к ней, как к родной сестре, а собственное несчастье заставляло его еще острее и живее жалеть других во всех горестях, которые судьба так щедро рассыпала на человеческом пути. Весь мир был болен осенью, увяданием и тоской, как был ими болен он сам, и Светловою казалось, что весь род человеческий разделяет с ним эту тоску и горечь. В новых, пахнущих свежим деревом палатах и горницах уже можно было жить, только печи еще не сложили и огонь разводили в наскоро устроенных очагах на полу. В гриднице мелкие щепки и всякий древесный сор валялись по углам, из щелей между бревнами торчали беловатые, с зеленью, пряди высушенного болотного мха. Вдоль стен и вокруг очага располагались охапки сена, покрытые плащами и шкурами, – лежанки кметей. Лавки еще не были сколочены, возле очага в беспорядке разместились горшки, пара железных котлов. Из-за светлых стен гридница казалась очень просторной и пустой.

Светловой посадил Смеяну возле огня.

– Поди скажи людям – пусть по огнищам идут, – велел он городнику. – Хватит на сегодня. Завтра, на новом месяце, веселее дело пойдет.

Боговит открыл рот, собираясь возразить, но с последним доводом согласился и вышел. В гридницу стали по одному заходить кмети, вытирая руки, потряхивая мокрыми после умывания волосами, садились к огню. Почти всем им было веселее работать, чем сидеть без дела в ожидании будущих дрёмических набегов. Увидев Смеяну, все улыбались ей, бросали несколько приветливых слов. Смеяна хорошо себя чувствовала здесь, как среди родных братьев, и домой не хотелось. Наверняка там опять сбежались женихи, и каждый, чтоб их кикимора всю ночь щекотала, припас за пазухой веретено. Каждый норовит сунуть ей это веретено в руки, чтобы на весь вечер приковать к прялке, а потом понесет это веретено домой, и там чужие бабки и тетки будут тянуть, теребить, нюхать и жевать нитку, проверяя, сколь тонка, ровна и прочна, хорошо ли прядет будущая невестка и стоит ли брать такую в род. Матушка Макошь! Смеяна вздохнула и поморщилась, словно раскусила кислющую клюквину. Все это – посиделки, прялки, женихи, сговор, свадьба, чужой род, бесконечная возня по хозяйству – казалось ей хуже Навьего Подземелья.

Из сеней вошел Миломир, присел возле очага, протянул ладони к огню.

– Хорошо греет батюшка-домовой! – Повернув голову к Смеяне, Миломир подмигнул ей. – Хоть он у нас и молодой, а спорый!

– Нам сюда такого и надобно! – сказал Кремень. – Глазастого, на уховострого, проворного!

– А все же как-то… – Смеяна оглядела светлые и пустые стены и зябко повела плечами. – Пока дом нагреется, дымом пропахнет, пока домовой в полную силу войдет – много лет надо.

– Да где же старого взять? Старые домовые по своим углам сидят, а у нас дом новый – и хозяин новый.

– Есть одно средство, – ухмыляясь, сказал Кремень и подмигнул Смеяне. – Скажи, девица, если ты в новый дом замуж пойдешь, чуры твои прилетят тебя проведать?

– Наверное, прилетят! – Смеяна улыбнулась воеводе.

Поначалу она побаивалась, что ее частые появления возле княжича не понравятся его воспитателю, но напрасно. Кремень, как видно, считал, что женитьба княжича – это одно, а любовь – совсем другое, и девушка из рода Ольховиков никак не помешает знатной смолятической княжне. Чего же молодцу не погулять напоследок, пока невеста еще не приехала?

– Вот и средство! Женитесь, сынки мои, на здешних девицах – и будет полон дом чуров у вас! А? – Кремень весело оглядел кметей.

– Да мы хоть сейчас! Дело за невестами! – разом ответили Взорец, Миломир, еще кто-то.

– Чего же тогда сидите? – оживленно воскликнула Смеяна. – Пойдемте к нам на посиделки!

– Ой, дай передохнуть! – Кремень махнул рукой. – А там и я, может, соберусь…

Отроки варили кашу на ужин, кмети отдыхали. Светловой, молчаливый и задумчивый, почти не участвовал в общей беседе. Такие приступы задумчивости приключались с ним с самой Купалы, а иногда их сменяли приливы лихорадочной разговорчивости, которая была не лучше. Кмети старались развеселить его, но Светловой не замечал их попыток.

Вдруг Смеяна вскинула голову:

– Ой, что это? Слышите?

– Что? – Кмети переглянулись, не замечая ничего особенного, и тоже прислушались.

– Плачет кто-то, – сказала Смеяна.

Склонив набок голову, она махнула рукой, призывая кметей помолчать. Все молчали, но слышен был только шум ветра над крышей, легкое поскрипывание половиц.

А Смеяна слышала где-то в глубине просторного и пустого дома тихий, тонкий плач. Ей вспомнилась кикимора – подпечная жительница могла бы так плакать. Так плачут сквозные щели, непрогретые стены, заброшенный дом со снегом возле порога…

– Дайте поесть огоньку! – сказала Смеяна и сама положила в очаг кусочек хлеба. – Недоволен чем-то домовой. Или…

Она не договорила, смутно чувствуя близость какой-то беды. Новые княжеские хоромы вдруг показались маленькими, хрупкими, как пустая яичная скорлупа. Какая-то большая беда, тяжелая и сумрачная, как снеговая туча, неотвратимо надвигалась издалека. Смеяна колебалась, не зная, рассказать ли, но сама верила своим предчувствиям. Тень беды уже касалась плеча, хотелось обернуться, отодвинуться от нее.

– Ты чего нахмурилась? – тревожно спросил Миломир, внимательно наблюдавший за Смеяной.

– Что-то… Не знаю… – Смеяна досадливо вздохнула, не умея объяснить, посмотрела на Светловоя: – Княжич! Пойдемте, в самом-то деле, на посиделки к нам! У нас домовой веселый, не плачет, а смеется. А у вас тут тоскливо очень!

– Да это ветер! – снисходительно решил Скоромет. – А там, гляди, и дождь пойдет. Очень нам весело будет под дождем по темени целую версту назад шагать!

Смеяна смотрела в огонь на очаге, и пламя, словно ждало знака, вдруг стремительно разрослось перед ее взором, сделалось огромным, неудержимым. Чувство тревоги стало таким острым, что Смеяна не могла усидеть на месте и вскочила на ноги.

– Княжич! – сжимая руки, отчаянно взмолилась она. – Пойдем отсюда! Я что-то недоброе чую! Беда на нас идет! Уйдем отсюда, Макошью и Сварогом тебя прошу!

У кметей вытянулись лица: никогда еще они не видели веселую Смеяну в таком испуге. И каждому вдруг стало неуютно в новом необжитом доме, где даже запах дыма казался чужим.

* * *

На дворе царила такая глухая темнота, что Держимир чуть не споткнулся на ступеньках крыльца. Отрок с факелом шел впереди, освещая князю дорогу, сзади чуть слышно шуршали по промерзшей земле сапоги Дозора и Озвеня. Небо было ясным и черным, без снеговых туч, звезды блестели острыми белыми огоньками. Это тоже, по словам Звенилы, обещало удачу.

Возле ворот святилища виднелась крупная черная тень, какое-то непонятное шестиногое чудовище. Отрок с факелом подошел поближе, и стало видно, что это не одно существо, а два: Соколик и Байан-А-Тан. Баян стоял, обняв жеребца за шею и тесно прижавшись лицом к его морде. Заметив брата, он закрыл глаза и отвернулся, как будто не желал никого видеть.

Держимир с неудовольствием куснул губу. Все семь дней, прошедшие со дня выбора жертвы, Байан оставался хмур и почти не разговаривал с ним. Как будто он в чем-то виноват!

Кто-то из младших жрецов – Держимир видел только темные фигуры в длинных рубахах – отвел в сторону створку ворот, и князь прошел в святилище. Сегодня все было не так, как в велик-дни, когда на общие жертвоприношения покровителю племени собираются огромные толпы. Сегодня здесь присутствовали только сам князь и служители богов. Перед большим плоским валуном-жертвенником уже горел огонь. Возле огня виднелась могучая фигура Знея; Звенила рядом с ним казалась совсем маленькой. Бросив на нее взгляд, Держимир старался больше не смотреть на чародейку. Ее лицо подергивалось, в огромных безумных глазах плескались пламенные отблески. На камне уже сиял острейшим лезвием жертвенный нож, нагретый в священном пламени, и у Держимира на миг мелькнуло жуткое чувство, точно его самого и ждет этот хищный нож.

– Полночь близка, княже! – гулко сказал из темноты Зней. – Готова ли жертва Отцу Грома?

Дозор выглянул за ворота и махнул рукой. Во двор святилища медленным шагом вошел Байан, и пламя перед жертвенником бросало одинаковые отблески в его темные глаза и глаза коня. Даже грива Соколика блестела одинаково с длинными черными волосами хозяина, которые тот сегодня оставил распущенными – в честь Перуна или в знак скорби по любимому коню, Держимир не стал уточнять.

Увидев огонь, Соколик забеспокоился. Байан погладил его по морде, зашептал что-то ласковое на языке своей матери: кони понимали его на любом языке, а он не хотел, чтобы кто-то другой понял его слова прощания с любимцем. Зней шагнул к нему, протянул широкую ладонь. Байан каким-то мертвым движением передал ему узду, постоял, потом повернулся и пошел прочь, не оглядываясь. И Держимир вдруг почувствовал себя очень одиноким. Ему опять показалось, что не Соколика, а его самого ждет горячий нож-молния.

* * *

– Ну, пойдемте, братцы мои милые! – умоляла Смеяна, лихорадочно переводя взгляд с одного лица на другое. – Знаете, как у нас весело? Наши невесты во всей округе самые лучшие!

– Да кто бы сомневался! – отвечали кмети, подмигивая ей.

– Пойдемте! А как песни у нас звонко поют! А каких тетки пирогов напекли! Вы таких отроду не ели! – упрашивала Смеяна.

Чувство тревоги уже не томило, а жгло ее огнем, нестерпимо хотелось бежать отсюда без оглядки. Будь она одна, убежала бы давно, но не могла же она бросить кметей, Кременя, Светловоя!

Княжич взял ее за руку и заметил, что она дрожит. Ему не хотелось покидать необжитый, но все-таки свой дом и идти на ночь глядя в чужой род, но девушка тревожилась не шутя, и Светловою передалась ее тревога. Знакомый дом показался неуютным, какая-то черная невидимая туча мерещилась над крышей.

– Пойдем, – сказал он и встал. – И правда, что так-то сидеть…

Смеяна радостно взвизгнула, кмети стали подниматься с мест, затягивать пояса, разбирать плащи. В гриднице разом стало шумно, зазвучали шаги и зазвенело оружие. Даже Кремень поднялся, оправляя пояс.

– Ах, как у нас обрадуются! Скорее, пойдемте! И нет там никакого дождя! Мигом доберемся! – радостно восклицала Смеяна, лихорадочно смеялась, суетилась, подавала кметям плащи и шапки, даже помогала закалывать застежки.

Она была счастлива, что ее наконец послушались, какая-то сила дергала ее за руки, заставляла торопиться изо всех сил, как будто истекают последние мгновения, отпущенные судьбой, а потом все это новое городище с хоромами и людьми провалится в Навье Подземелье.

– Пойдем, пойдем! – Миломир хлопнул княжича по плечу. – Погуляй, пока можно. На другую зиму уж не до посиделок будет…

«Погуляй, пока можно». Светловой вспомнил, что эти или похожие слова сказала ему мать в Ярилин день. В тот день, когда… И дымная гридница исчезла, в лицо пахнула душистая свежесть березняка, Леля-Белосвета, как наяву, встала перед ним. Он снова видел ясные голубые глаза, чувствовал на своем лице ласкающие прикосновения ее нежных рук. Легкая радуга, свежесть первой листвы, волны тепла и прохлады кружили ему голову.

– Эй, сокол! – Голос Кременя вырвал его из забытья.

Воевода протягивал Светловою плащ на меху. Благодарно кивнув, княжич стал одеваться, но никуда идти уже не хотелось. Куда идти, если ее там нет? Что ему ольховские девушки? Тоска по Леле не оставляла его ни на один день, она тихо тлела где-то в глубине под слоем ежедневных дел, забот и мыслей, но иногда вспыхивала бурным холодным пламенем. Вместе с Лелей из мира ушла его собственная юность, и Светловой ощущал себя постаревшим. Мир без нее был холоден и пуст. Порой ему хотелось бросить все и бежать искать ее хоть за Синюю Межу. Пусть пропасть, погибнуть, но не жить, как сейчас, в тоске и безнадежности, в замирающем царстве осени. В ожидании зимы… Но куда бежать? Где она – Синяя Межа, за которой в царстве Вечной Весны ждет его Светлая Леля?

– Ну, что ты, княжич? – услышал он вдруг умоляющий голос.

Светловой вздрогнул, очнулся и обнаружил, что стоит посреди гридницы, положив руку на плечную застежку и замерев, глядя в стену. Перед его глазами оказались янтарные глаза Смеяны с огромными в полутьме черными зрачками. Они смотрели так, как будто жалели, умоляли о чем-то. И Светловою стало стыдно: зачем он мечтает о недоступном и не может принять радость, которую судьба сама протягивает ему?

* * *

– Князь-Гром грянул, Княгиня-Молния пламя пустила; от грозовой тучи, от сильного грома, от молнии ярой летит грозная стрела громовая! – неразборчиво бормотала Звенила.

Чародейка стояла на коленях перед очагом, протянув к жертвенному огню ладони, полные темной крови, еще горячей и дымящейся на ночном холоде. В отблесках пламени кровь выглядела то черной, то багровой, как сам подземный огонь. Глаза Звенилы были полузакрыты, и казалось, что здесь, в святилище, под широкой сенью священного дуба, осталась только пустая оболочка, а дух ее ушел в Надвечный Мир.

Держимир стоял в трех шагах позади чародейки, с трудом дыша, слыша в ушах неприятный звон то ли от ее подвесок, то ли еще от чего-то. От него ничего не требовалось, но он совсем обессилел за время ворожбы. Он отчаянно мерз, точно это его собственную кровь Звенила на ладонях протягивала к жадной пасти огня. Блеск пламени казался нестерпимым, Держимир жмурился и не мог поднять век: они казались тяжелыми, как два щита, окованные железом. Но и с закрытыми глазами он видел все то же: тьму, а во тьме отблески пламени.

Звенила выпевала слова заклятий то громче, то тише, то быстрее, то медленнее, и Держимира обдавали то порывы холода с ночного неба, то потоки жара от огня. Голова кружилась, память и способность определяться в пространстве туманились и пропадали, и князь не понимал, явь это все или тяжелый неприятный сон, полный давящего бессилия. Выкрики чародейки путались, отдавались со всех сторон; порой накатывало ощущение, что вокруг него кипит яростная битва и вражеские клинки звенят над самой головой, а он не чувствует рук и не может поднять меча для защиты. Загнанная в уголок душа вопила от ужаса, но вдруг битва исчезала и Держимир уже чувствовал себя внутри темной грозовой тучи, а ледяной звон оказывался звоном града. Обжигающие холодом градины били его по плечам, по лицу, а он не мог поднять рук и закрыться. И даже не помнил, ради чего все это было начато и чьей волей делается.

– Камень и дерево разбивает грозная громовая стрела, и камню и дереву тем вовек не срастись, в одно место не сойтись! – завывал голос Звенилы. Она кричала все громче, пронзительнее. Держимир уже не улавливал связи слов, а только грозные образы вспыхивали и оглушали его, как удары. – Голос Грома Перунова в колесе, свет от молнии твоей! Вселенная движется, и трепетна есть Земля! Колесо Огня по поднебесью мчится!

Молчаливый Зней обеими руками поднял над головой огромный молот и со всего маху обрушил на каменный жертвенник. Железо с грохотом ударило о камень, посыпались жгучие искры, и в ответ где-то высоко-высоко в темном небе раздался глухой гулкий удар. Дрёмичи по всей земле поднимали головы к кровлям изб, сотворяли оберегающий знак огня: голос Перуна темной глухой осенью был удивительным и пугающим предзнаменованием.

– Голос Грома в колесе! – вопила Звенила, трясясь всем телом, чуть не падая головой в жертвенный огонь.

Напрягая каждый мускул, Держимир силился сбросить чары, вырваться из оков тьмы и огня. Все его существо возмущалось против этого голоса, этих безумных глаз, преследующих его всю жизнь. Неужели так и нужно? Неужели он должен всю жизнь кормить эту женщину своей кровью?

Держимир сам не знал, откуда ему пришла в голову эта страшная и непонятная мысль, но додумать ее до конца он не успел. Голос чародейки внезапно перешел в истошный крик, словно ее рвали на части. Оковы ослабли, князь поднял веки. И застыл, не в силах опустить глаз. По черному пространству неба катилось громовое колесо, пламя пылало в нем и жадными языками лизало ночную тьму.

* * *

– Сестричка, взяла бы ты меня за руку! – в притворном страхе затянул Взорец, когда вышли во двор, и кмети засмеялись. – Ох и темень же! Хоть бы месяц выглянул!

– Не дождешься – ведь новолуние! – отвечали ему. – А боишься – так посиди дома, а все пироги наши будут!

Светловой смеялся вместе со всеми. На свежем воздухе как-то сразу полегчало, томящая тревога отпустила. Смеяна звонко хохотала, но ее смех звучал лихорадочно и натужно. Она первой сбежала со ступенек крыльца и пролетела через двор, оглядываясь на каждом шагу. Глаза ее светились в темноте ярким желтым светом, и не у одного из кметей мелькнула мысль – как у оборотня. Может, факелы отсвечивают?

– Идите за мной – я не споткнусь! – кричала Смеяна на бегу. – Глядите, скоро снег пойдет – видите, какие тучи Стрибог нагнал! Скорее! Скорее!

От нетерпения она подпрыгивала на месте, металась, то бежала вперед, то оборачивалась, призывно махала руками, вертелась, как собака, которая всеми силами зовет хозяев за собой, но не умеет объяснить зачем. Ноги сами несли ее, точно их отталкивала земля, тело сотрясала лихорадочная дрожь, миг промедления казался мучением. Ей хотелось как-нибудь сгрести в охапку всех этих копуш и бежать с ними отсюда. Теперь Смеяна уже не искала объяснения своему беспокойству, а отдалась ему всем существом. Сейчас она понимала, каким образом птицы узнают о приближении мертвящей Зимерзлы и находят дорогу в Ирий. В каждом ее движении угадывалось что-то звериное; хорошо знакомая девушка вдруг показалась другой, и кое-кто из кметей замедлил шаг.

– Да как же мы домой-то пойдем? – ворчал на ходу Скоромет. Ему совсем не хотелось тащиться на ночь глядя к Ольховикам, и он пошел только по привычке всегда быть рядом с княжичем.

– А мы вовсе не пойдем! – с наигранной бодростью ответил ему Миломир и хлопнул по плечу. Его тревожило лихорадочное веселье Смеяны, но он старался не подать виду, чтобы не пугать других. – У добрых хозяев ночевать останемся. А, краса-девица? Найдете нам местечко?

Смеяна обернулась, но не успела ответить. Из-за тяжелых снеговых туч вдруг долетел гулкий удар грома. Ошарашенные кмети остановились посреди дороги, на полпути меж воротным проемом и опушкой леса. Грома в конце месяца грудена никогда еще не слыхали, и каждый думал, что ему почудилось.

Лицо Смеяны застыло. Начиналось то самое, чего она ждала весь этот томительно-беспокойный вечер. Взгляд ее скользнул по небу, затянутому серо-белесыми снеговыми облаками, глаза сделались огромными. А потом она вдруг закричала.

Кмети разом вздрогнули, по привычке схватились за оружие: таким ужасом был полон ее крик. Ни человек, ни зверь, ни упырь и ни оборотень не могли бы так ее напугать. С темного неба смотрел жуткий пламенеющий глаз. Сжигая снеговые облака, разбрасывая густые клубы пара, из небесных глубин стремительно мчалось огненное колесо. Смотреть на него было больно, оно росло на глазах и меняло цвет, накалялось, как железо в небесном горне: от синевато-малинового к багровому, к ярко-алому, к золотисто-желтому, а по краям его мелькали язычки белого пламени, нестерпимого для человеческих глаз. Раскат грома с каждым мгновением нарастал и усиливался, уши закладывало, и душа холодела от ужаса.

Не отрывая глаз от громового колеса, люди застыли, не в силах пошевелиться. Сам грозный гнев небес мчался к ним. Он надвигался, подавлял, прижимал к земле; лиц коснулся горячий ветер, словно чудовище лизнуло пламенеющим жадным языком. Ало-золотой раскаленный шар был уже близко, багровое пламя вилось вокруг него на ветру, как грива бешеного жеребца. Сам воздух, касаясь его, дрожал от боли и уплотнялся, расступаясь.

– Из дома… все… Живо! – заорал вдруг Преждан.

Резким движением вскинув руки, он закрыл ладонями глаза, стряхнул цепи ужаса, опомнился и кинулся назад к хоромам.

– Ты куда? – завопил Скоромет. – Назад! Пропадем!

Из сеней выглядывали кмети и отроки, решившие остаться дома. При виде огненного отблеска в небе лица их искажались ужасом, кто-то пытался броситься назад, в дом, но Преждан ворвался в сени и яростно выкидывал оттуда всех подряд, что-то крича. Небывалая опасность придала ему небывалые силы: отроки вылетали с крыльца и катились по земле, как соломенные купальские куклы.

Смеяна уже охрипла от визга, но не могла остановиться: в ней кричал древний лесной ужас перед небесным огнем, вложенный самим Велесом, вечным и непобедимым противником Перуна. Ей хотелось броситься на землю, обернуться лягушкой, спрятаться под пень, под корягу, на дно болота, только бы укрыться от этого жадного пламени. Без памяти она метнулась к лесу, но Светловой перехватил ее и крепко прижал к себе.

– Нет, под дерево нельзя! Ударит! Убьет! – бессвязно выкрикивал он, дрожа и себя не слыша. Грохот заглушал все звуки и голоса.

– В лес! – истошно визжала Смеяна. – В лес!

Неодолимая сила тянула ее к кромке черных деревьев, их голые ветки махали ей с отчаянным призывом: сюда, сюда! Велес, отец лесных стад, обещал своим детям защиту от гнева Громовика, и Смеяна слышала этот многоголосый призыв. Светловой не мог удержать ее: в ней проснулись неженские силы. Она вырвалась из его объятий и потянула парня за собой к лесу, то ли плача, то ли что-то крича. Горячий вихрь уже обжигал лицо и шевелил волосы, глубинное чувство властно гнало ее во мрак холодных ветвей.

Закрывая головы руками, отроки выбегали из хором, падали с крыльца, мчались прочь со двора; другие неслись им навстречу; сталкиваясь, люди падали на холодную землю и пытались ползти, сами не зная куда, прижимались к земле, не в силах встать. Вслед за Смеяной и Светловоем кмети бежали к лесу, не разумом, но звериным чутьем угадав – чем дальше от города, тем безопаснее.

Огненное колесо повисло над самым городком, превратив ночь в одну нескончаемо-жуткую вспышку молнии, одно нескончаемо-дикое, леденящее ожидание удара. На миг стало тихо, у людей перехватило дыхание, и каждый удар сердца казался последним.

И громовое колесо стремительно двинулось вниз. Словно с горы, пылающий шар покатился с облачных высот к земле, рассыпая густые вереницы ярких искр, разбрасывая клубы горячего пара. Грохот сменился густым нарастающим гулом.

Над самыми крышами огненное колесо вдруг вспыхнуло ярчайшим белым светом, достигнув наивысшего накала, и рассыпалось пламенным дождем. В один миг все постройки, от княжьего двора в середине до бревен тына, оказались объяты пламенем. С гулом и треском пылал огромный костер на том месте, где несколько мгновений назад возвышались многочисленные клети и терема, еще пахнущие свежим деревом; теперь же к облакам вздымалось бешено пляшущее огненное море, и само небо окрасилось багровыми отблесками.

Сбившись в тесную кучу под деревьями на опушке, люди смотрели на пламя. Горячее дыхание огня разом оттеснило зимний холод, воздух был заполнен бешеным гулом и треском. Одно за другим падали объятые огнем дубовые бревна тына. В проломы на мгновения становились видны постройки: каждая казалась сложенной из тоненьких черных палочек, а щели ярко светились. Потоки и волны, ручьи и языки пламени кипели и бушевали везде, куда доставал взгляд. Мощным потоком пламенеющие искры неслись к самому небу, и тучи расползались в стороны, точно боялись, что тоже загорятся.

Лица горели от жара, от дыма першило в горле и щипало глаза, слезы текли по щекам, промывая горячие дорожки в копоти. Недавний ужас сменился подавленностью – едва построенный город, в который было вложено уже так много времени, сил и средств, погибал на глазах. Мыслей еще ни у кого не было, но душу каждого заполнило безнадежное чувство поражения. Это не случайная искра из очага, которая губит столько человеческих жилищ, – громовое колесо было карой, посланной богами, знаком их воли, запретом. Всем вспомнились предупреждения ведунов о том, что нельзя отнимать у богов намоленное поколениями место игрищ и обрядов. Княжьи люди не послушали стариков – а напрасно.

Огромный костер видели на высоком берегу за многие десятки верст; и в Лебедине, и в дальнем становище Боровске дозорные на заборолах заметили исполинский пожар.

Но продолжалось бедствие недолго: еще не все жители окрестных огнищ успели прибежать на берег, как все было кончено. Жадно, как изголодавшийся Змей Горыныч, поглотив городище, пламя разом опало. При свете бесчисленных рдеющих головешек стало видно, что на месте городка раскинулась широкая черная проплешина, заваленная обгорелыми обломками, а позади нее показались Истир и дрёмический берег, еще сегодня днем заслоненный стенами. Над пожарищем поднимался душный горячий дым, а из глубин леса ползла сырая холодная ночь.

Вспотевшие во время пожара люди разом задрожали от холода. Опомнившись, все зашевелились, стали хлопать себя по плечам, рукавами отирать с лиц копоть, пот и слезы. Руки и ноги дрожали, говорить никому не хотелось. Да и сказать было нечего. Боги яснее ясного указали, что не потерпят города на этом месте.

* * *

Князь Держимир лежал, не сняв сапог, уткнувшись лицом в мягкий, приятно-прохладный куний мех покрывала. Он едва дошел до своей горницы из святилища, хотя и требовалось-то всего лишь пересечь двор. Какие-то волны качали его, бессильного и безвольного, порой сознание проваливалось в глубину бесконечной, неизмеримой черноты, и он не помнил, где он и кто он. Где-то в этой черноте мелькали неуловимые отблески огня, хотелось зажмуриться, но глаза его и так были закрыты, и спрятаться от этих отблесков не получалось. Порой находило недолгое просветление, и князь осознавал, что лежит в своей спальне, что ворожба закончилась и скоро утро. Но не осталось сил поднять голову навстречу рассвету – эта ночь выпила из него все силы.

Кто-то тронул его за плечо. Держимир резко повернулся, лицо его было страшно, как у зверя. Возле лежанки стоял хмурый Байан-А-Тан с ковшом воды в руке.

– На, – угрюмо сказал он и протянул брату ковшик. – Выпей хоть.

С облегчением переведя дух, князь сел и обеими руками сжал бока деревянного ковшика, боясь не удержать. Байан присел на край лежанки и молча ждал, когда старший брат допьет.

– Это ты! – с трудом выдохнул Держимир, опустив пустой ковшик на колени. – А мне померещилось…

Байан кивнул, не дослушав. Несколько мгновений они молчали, а потом младший хмуро выговорил:

– Гнать тебе ее надо, брат! Мне Соколика жалко, да Соколик что! Вот ты… Она ведь и тебя сожрет. Гони ее прочь, пока не поздно!

Держимир тяжело положил руку на плечо Байана и крепко сжал. Он не мог ответить, но и сам уже знал, что дальше так жить нельзя.

* * *

Несколько следующих дней у Ольховиков и Перепелов отбоя не было от гостей. Ближние и дальние соседи, ночью заметившие пламенные отблески в небе, приезжали подивиться на огромное пожарище. Светловоева дружина и городник, снова поселившиеся у Ольховиков, понемногу отошли от потрясения и принялись рассказывать. Слушатели охали, ахали, творили оберегающие знаки. Кто-то пустил слух, что угольки с княжьего пожарища послужат самым надежным оберегом от пожара для любого дома, и каждый из гостей стал прихватывать по угольку-другому. Иные, из дальних краев, хватали целыми горстями – на всю родню и соседей. Боговит из-за этого сильно злился, хотя умный Кремень сказал ему: снявши голову, по волосам не плачут.

Через несколько дней из Славена приехал сам князь Велемог. Кремень сразу после пожара послал ему кметя с известием, но князю было мало рассказа – он хотел увидеть все своими глазами.

По правде сказать, Кремень не удивился тому, что князь покинул стольный город в распутицу, когда кони спотыкаются на подмерзшей грязи, а санного пути еще нет. Воевода знал, какое значение князь Велемог придает новому городку: в нем заключался залог будущих побед над ненавистным дрёмическим князем, и имя в честь княжны Дарованы тоже выбрали не случайно. Князь речевинов не поверил даже собственному сыну и упорно отказывался признать, что причиной пожара было громовое колесо.

– Ты мне кощун не пой! – гневно восклицал князь, потрясая плетью. – Колесо! Какое тут колесо! Как будто я не знаю, что Держимир спит и видит от наших земель себе кусок отхватить! Подавится! Ты мне лучше скажи – до каких пор его разбойники на мои земли как к себе ходить будут? На Прочена напали – раз! У Светловоя пленных отбили – два! На смердов здешних приходили – три! И город мне сожгли – не много ли будет? За кого меня держат – за пень безответный? В эту же зиму собираю рать! Нет! Он мне город сжег – и я ему город сожгу! Поднимай дружину – пусть-ка их Трехдубье погорит! Будет Держимир знать – не на робких напал! Мало мой отец его отца бил! Так я добавлю!

– Смилуйся, княже! – ахнул потрясенный Кремень.

Никогда еще он не видел Велемога в таком неудержимом гневе. Гордый до обидчивости, нетерпимый ко всякому противоречию, славенский князь обычно владел своими чувствами, умел сдерживать порывы и трезво обдумывать решения. Но сейчас он был сам не свой: пылая жаждой мести, требовал немедленного похода на дрёмический берег и даже не помнил, что старый князь Молнеслав бил князя Творимира не меньше, чем тот бил его.

– Это же война! – втолковывал Кремень Велемогу. – Держимир-то не будет сложа руки сидеть! Чуть мы на тот берег ступим – нас у Трехдубья дружина встретит. Если он город сжег… – Кремень запнулся, потому что не верил в это, – то он к походу твоему лучше нашего готов.

– Не на таких напал! – сверкая глазами, твердил князь Велемог, похоже совсем не слушая воеводу. – Если мы не можем сейчас выступать – на что моя дружина годится?

– Вече на такую войну никогда согласия не даст! Пока нас не трогает никто, пока хлеба хватает, мужики воевать не пойдут!

– Стану я еще мужиков спрашивать! Войска не дадут – я с дружиной одной пойду, но этого дела так не оставлю!

– А как же свадьба? – напомнил Кремень и кивнул в сторону стоявшего в стороне Светловоя.

Князь Велемог не ответил, но изменился в лице, словно вспомнил о чем-то. Приободренный Кремень продолжал:

– Ты ведь, свет мой, сына женить собрался! Или забыл? А зачем невесту такую выбрал? Зачем мы парня со смолятической княжной сговорили – чтобы дрёмичи нас со Скородумом поодиночке сожрали? Хоть до свадьбы потерпи! А там и смолятичи своими полками нам помогут. Ведь Скородум обещал! Мы с полуночи, смолятичи с полудня – мы этого Держимира зажмем, как Сварог Змея клещами зажал! Тут ему, как в кощуне, и конец придет! А сломя голову бежать – только зря себя погубить.

Князь не ответил, но мстительный пыл в его глазах поугас. А Кремень продолжал:

– Что ты, кузнец пьяный, что ли? Ему в бок на торгу заехали, он и бьет со всего разворота, не глядя! Князю поспешность не к лицу. Сгоряча дров наломаешь! Ну, сожжешь ты ему Трехдубье, так прямо он тебе и заплакал и прощения попросил! Надо с толком, подумавши…

Не дослушав, князь Велемог кивком подозвал Светловоя. Оставив коня отроку, тот подошел.

– Когда выезжать думаешь? – спросил Велемог.

– До Велишина тут ехать дней с двадцать, – подал голос Кремень. Он знал, как тяжело Светловою говорить о поездке за невестой. – Уже деньков через семь можно и отправляться.

– Тогда вы успеете только после новогодья. Вы должны быть там раньше!

– Если раньше выехать – к солнцевороту приедем.

– Так и нужно!

– Да подумай, княже! Такое дело – женитьба! Разве можно от солнцеворота до новогодья ее начинать! Эдак нам нечисть невесту подменит! Вся жизнь наперекосяк пойдет!

Князь Велемог пресек речь воеводы таким презрительно-гневным взглядом, что Кремень умолк. Он понимал, когда можно спорить, а когда пора подчиниться.

– Вы поедете завтра! – решительно сказал князь. – К концу просинца я уже жду вас в Славене. С невестой. И смотрите – чтобы больше Держимир не…

Князь сжал зубы, словно ненавистное имя встало ему поперек горла. Ничего не добавив, он резко повернулся и пошел к своему коню.

Стоя над пожарищем, Кремень и Светловой молча смотрели, как князь с ближней дружиной скачет вдоль берега назад, к Лебедину. Обоим было не по себе. Князь не поверил в небесный огонь – гнев и ненависть к дрёмичам затмили ему разум. Он не хотел верить, что его крепость уничтожена волей богов, и это упрямство грозило в будущем новыми бедами.

– Так что князь сказал – строить заново? – раздался позади голос городника.

Кремень обернулся.

– Да что ты, человече добрый! – со вздохом сказал он. – Какое заново? На таком пожарище строить – только труды даром губить!

– Думаешь, опять сгорит? – опечаленно спросил Боговит.

– Неминуемо! – Кремень покрутил головой. – Хоть кого спроси. Уж если что богам неугодно, то хоть лоб себе разбей…

Городник тяжко вздохнул и отошел. Больше ему нечего здесь делать.

А Светловой даже не слышал их разговора. Он не мог отвести глаз от быстро удаляющейся фигуры отца, от его багряного плаща, похожего на маленький злобный огонек на ветру. Он даже не думал о том, что гнев отца едва не обрек племя речевинов на внезапную войну. Душу его и мысли заполнила Леля-Белосвета. Отсюда было не так уж далеко до Бычьего ручья, где он впервые ее встретил. Но как далеко ушла она сама! Все эти месяцы он надеялся, что как-нибудь все образуется, но теперь эти надежды пропали. К Медвежьему велику-дню он будет женат, и Дева Весны даже не покажется ему. Она будет скользить рядом, он будет чувствовать на лице ее теплое дыхание, но ее образ навек растаял для него в вышине Надвечного Мира.

* * *

Узнав, что на днях княжич уезжает, Смеяна пришла в отчаяние. Ожидание беды все-таки легче, чем сама беда. Все это время она неосознанно надеялась: все обойдется, он не уедет, не женится на княжне… Что будет дальше, она не знала, но от этой надежды на сердце было веселее. Ох, заря ты моя, зоренька, скоро-рано да потухать стала…

Терзаясь тоской, Смеяна почти не отходила от Светловоя и проглядела даже новый приезд женихов. После пожара вера в ее чудесную удачу возросла: все знали, что именно она заранее предчувствовала беду и вывела людей из дома. Каждый хотел получить ее в свой род, и Чернопольцы с Перепелами, пытаясь выкупить друг у друга половины ее купальского венка, предлагали такое богатство полотном, зерном и скотом, что оно уже почти превышало вено за невесту. На границе с беспокойными дрёмичами, где теперь стоило ждать набегов и сражений, подобная женщина в роду могла означать спасение.

Прослышав о скором отъезде дружины, на огнище Ольховиков стали собираться гости. Старейшины всей округи считали нужным поклониться княжичу на прощание. Светловой учтиво приветствовал стариков, расспрашивал каждого о благополучии рода. Он говорил мало, но его ясные, немного грустные глаза смотрели с таким вниманием и участием, что старейшины оставались очень довольны беседой.

Общее удовольствие испортил Легота. Староста Чернопольцев явился в сопровождении четырех сыновей, а позади всех стоял его внук Премил. При их появлении старейшина Перепелов, Мякина, явившийся одним из первых, тревожно заерзал на месте, поджал губы. Он надеялся, что княжич не даст его в обиду, но связываться с шумным и самоуверенным Леготой не хотелось.

– Пришли мы к тебе, княжич светлый, просить честного суда! – сказал Легота, пихнув в угол свою медвежью шубу и размашисто кланяясь. – Кроме тебя, как видно, никто нас не рассудит!

– Кто же вас обидел? – спросил Светловой.

– Не обидел – мы себя в обиду-то не дадим! – бодро отозвался Легота. – А вышло у нас несогласие. Из-за невесты мы поспорили. Мы первыми к девке посватались, нам первым было обещано, – Легота бросил беглый взгляд на Варовита, – а другой род хочет нам дорогу перебежать! Нашу невесту из рук выхватить!

– Да ты… – начал было возмущенный Мякина, но Варовит дернул его за рукав и многозначительно двинул бровями: всякому слову свой черед.

– Да мы невесты-то своей не отдадим! – продолжал Легота, не удостоив соперника даже взглядом. – Да ведь как бы потом обид не было! Станут жаловаться, будто-де ограбили их…

– Ты вокруг да около не ходи, как кот возле сметаны! – посоветовал Кремень. – Толком рассказывай. Эдак ты до новогодья не окончишь, а нам всего-то два дня осталось.

– Дай, княжич, я толком расскажу! – вмешался Варовит, разглаживая обеими руками бороду, как будто это могло помочь разгладить и сам спор. – Ведь речь о нашей девке ведется.

– Расскажи, старче мудрый, – позволил Светловой. – Я слышал, ваши невесты по всей округе славятся!

И он улыбнулся Смеяне, сидевшей вместе с женщинами. Та с трудом улыбнулась в ответ, беспокойно ерзая на месте. Мало того что ее выдают замуж – сам Светловой должен выбрать ей жениха!

– В Купальский вечер порвали парни на части девичий венок, – принялся рассказывать Варовит. – Да после оба к девице посватались. Чернопольцы первыми приехали, а Перепела венок не отдают. Кому девку отдать – мы в затруднении.

– А что сама невеста говорит? – спросил Светловой.

Варовит не ответил, старики переглянулись.

– А что девка! – вставила бабка Гладина. – Женихи оба люди хорошие, из честных родов, ей что один, что другой, оба хороши. Нам как бы людей не обидеть.

– Прости, матушка, но как же так – ей все равно? – не поверил Светловой. – Ей ведь с мужем жить, уж верно, один побольше другого нравится. Кто она, вели позвать.

– Да чего звать, – буркнул Варовит. – Вон сидит, сокровище наше.

Проследив за его хмурым взглядом, Светловой обнаружил в указанном направлении одну-единственную девушку – Смеяну.

– Так это ты? – изумился княжич и даже поднялся с места.

Девушка неохотно кивнула, отводя глаза.

Светловой снова сел. Нежданный поворот дела поразил его так, что он не мог найти ни единого слова и сидел с неподвижным лицом, как Отец Ветров Стрибог с ледяной цепью на губах. Еще вчера он любовался веселым задором Смеяны и завидовал ее воле. И что же оказалось? Встречаясь с ней каждый день, он вовсе не замечал, чтобы она была в кого-то влюблена и мечтала о замужестве, однако ее свадьба – решенное дело.

– Ну так… скажи, за кого идти хочешь, – предложил он наконец, сам себе не веря. Все яснее ему становилось, что Смеяна любит его самого, но что делать с этим открытием, он не представлял. Принять ее любовь он не мог, но и смотреть, как ее против воли выдают за другого, не было сил. Светловой даже сам удивился, как сильно его возмутила и ранила мысль об этом.

– Помнится, ты говорил, старче, что эта девушка роду удачу приносит? – медленно подбирая слова, обратился он к Варовиту.

Его лицо оставалось почти спокойным, но рука, положенная на колено, сжалась в кулак, а мысль напряженно работала. Он еще сам не понял, чего добивается, но знал твердо – Смеяна должна решать свою судьбу сама. Если не счастье, то хотя бы свободу он мог ей дать.

Варовит осторожно кивнул, словно нырнул головой в плечи, не понимая, чего теперь ждать.

– Коли так, то не за невесту, а за божеское благоволение вы спор ведете, – продолжал Светловой. – Коли так, и судить женихов не я буду, а боги. Решить дело можно только божьим судом, иначе никак.

– Это нам подойдет! – радостно воскликнул Легота и даже потер ладони. – Спасибо тебе, княжич, умудрили тебя не по годам Сварог и Макошь!

– А вы согласны? – Светловой посмотрел на Мякину.

Тот кивнул. Да и куда деться: отказавшийся от божьего суда тем самым признает свою неправоту.

А Смеяна наблюдала за княжичем со все возрастающим изумлением. Его лицо, взгляд, голос выражали твердую решимость и готовность к борьбе. Что он задумал? Уж явно не просто помочь Перепелам и Чернопольцам поделить наконец ее венок, а нечто большее. Что именно? Этого она не знала, но в душе вспыхнула и стремительно разгоралась какая-то сумасшедшая надежда. Он изменился и больше не собирался сдаваться на милость суровых законов и провожать уходящее счастье тоскливыми вздохами. Если бы Перун только вздыхал вслед Леле, уносимой Велесом, то род человеческий и вовсе не знал бы весны.

* * *

Божий суд назначили на полдень, но мужчины всех трех родов начали готовиться к нему с рассветом. Варовит с двумя другими старейшинами и с обоими женихами взяли двух черных баранов и отвели их к самому старому дубу, много веков почитаемому священным. Он стоял на краю широкой поляны, где в середине виднелась круглая проплешина плотно утоптанной земли. Здесь испокон веков вершился суд и проводились поединки, посвященные Перуну Праведному.

Под священным дубом Варовит и старейшины принесли в жертву черных баранов, а затем принялись готовить место. Земляную плешь обрызгали жертвенной кровью, потом обложили по кругу дубовой щепой и сучьями. Творян добыл новый огонь, с особым заговором раздул его в своей гадательной чаше. Оба противника, Заревник и Премил, капнули в чашу по капле своей крови, и священный огонь разгорелся ярче. Старейшины остались довольны: по всем приметам выходило, что Громовик благословляет сегодняшний поединок.

– Почитай, последний день в этом году подходящий, – бормотал Творян, осторожно подкладывая в чашу тонкие веточки. – Теперь до Медвежьего велика-дня уж не потешиться…

Ведун поджег сложенные кругом дубовые дрова, и на поляне запылал огненный круг. Так и сам Сварог, Отец Мира и Хранитель Небесного Огня, когда-то до начала времен зажег из своей чаши Солнце.

Когда огненный круг прогорел, Творян рассыпал золу по всему пространству площадки. Теперь земля была освящена и заново подготовлена для испытания воли богов.

Княжич Светловой не пошел со стариками в дубраву, да его и не звали. Каждый из старейшин считал, что такое важное дело лучше делать своим родом, без чужих глаз. Эти обычаи древнее князей.

В ожидании полудня Светловою не хотелось сидеть на огнище, и он попросил Смеяну проводить его к Бычьему ручью. Он давно собирался там побывать, но все было недосуг. Вернее, какое-то внутреннее чувство не пускало его туда, но теперь Светловой решился. Ему требовалось проститься с тем местом, где богиня удостоила его встречи, навсегда изменившей судьбу.

– Хорошо, идем! – тут же согласилась Смеяна.

Проходившая мимо Синичка бросила на нее косой взгляд, но Смеяна не обратила внимания. Ей давно уже стало безразлично, что о ней будут говорить. Она чувствовала, что ее жизненный путь подошел к решительному перелому. Вопреки надеждам и приготовлениям стариков, не суждено ей прожить обычный бабий век. Ее ждет нечто особенное, может, счастье, а может, и нет. Но по сравнению с этим неудовольствие обычных женщин значило так мало, что Смеяна совсем об этом не думала.

По пути через поле Смеяна и Светловой почти не разговаривали. Княжич думал о своем, на его лице смутная тень тоски сменялась выражением решимости, и Смеяна не смела его тревожить. А меж тем ее мучило любопытство: что он собирается делать? Она принадлежит вырастившему ее роду, старики вправе решать судьбу девушки, и даже князь им в этом не указ. Каким образом можно спасти ее от женихов, не обидев все три рода? А главное, что потом? Ведь если она не выйдет сейчас замуж, то остается ей, в ее года, одна дорога – в ведуньи. А Творян ее на выучку не возьмет. Вот и выходит, что деваться ей совершенно некуда… Она украдкой косилась на замкнутое, полное тайной решимости лицо Светловоя, ни о чем не спрашивала, но в душе верила: он не бросит ее без помощи.

Бычий ручей так же бодро бежал из оврага в Истир, так же пестрели камешки на дне, а вода была чиста, как слеза, и холодна так, что опущенные в нее пальцы сразу покраснели. Смеяна перешагнула через ручей, обернулась и удивилась: княжич смотрел на нее широко раскрытыми глазами, словно она внезапно превратилась в солнечную деву-вилу с прекрасным лицом и козьими ногами.

– Ты что? – спросила Смеяна.

– Я… – непроизвольно повторил Светловой. – Нет, ты… Только сейчас заметил, как же ты хороша… Понятно, что женихи за тебя передрались.

Смеяна открыла рот от изумления. Она давно привыкла к тому, что после состязания с полудянкой все считают ее красавицей, но на Светловоя эти чары почему-то не действовали. И вот теперь и он «прозрел»! Но Смеяна не спешила радоваться, это запоздалое восхищение ее скорее озадачило. С чего бы это вдруг? Последние приключения ее кое-чему научили: по крайней мере, она избавилась от заблуждения многих некрасивых девушек, которые свое плохое настроение связывают с «неправильным» носом. Прелестное личико – еще не счастье, и всем дарам полудянки Смеяна теперь предпочла бы свой прежний легкомысленный задор, легкое сердце, с которым и красота была не нужна. Но увы, время вспять не повернешь.

– Ничего я не красивая! – почти сердито воскликнула она. – Дажьбог да будет с тобой, княжич светлый! Какая уж тут красота: веснушек что на мухоморе, и нос кверху глядит, и рот как у лягухи – только на кочке сидеть да песни орать. Ведь так?

– Нет, ну… – Светловой внимательно рассматривал ее лицо и сам явно удивлялся.

Он видел, что девушка оставалась такой же, как ираньше, но почему-то вдруг стала казаться прекрасной. Какой-то особый свет проступил из глубины и осветил черты, теплое золотистое сияние, дыхание лета. Сквозь внешний облик стали просвечивать какая-то внутренняя мощь и значительность, которая важнее красоты.

А за спиной ее стоял лес, смешение желтых и бурых пятен листвы, беловатых проблесков изморози, переплетение коричневых и черных ветвей. Смеяна, в своем пестром рысьем полушубке, с рыжими косами, сливалась с лесом и казалась его частью. Зоркие и дикие глаза леса смотрели из ее желтых зрачков. Да она и сейчас была рысью, вольной и ловкой лесной княгиней, неутомимой и неудержимой, воплотившей в себе силу и живую красоту всех Велесовых творений. И как непохожа она была на Лелю, Деву Весны, чистую и нежную! Леля освещает мир вокруг, не отражает красоту, а несет ее в себе и щедро дарит каждой былинке, излучает красоту, как Лик Хорса излучает свет.

Удивленная и встревоженная долгим молчанием Светловоя, Смеяна шагнула через ручей назад на этот берег, и чары рассеялись. Она снова стала такой же, как всегда. Светловой провел рукой по лбу: пестрый берег поплыл вокруг. Его снова кружило наваждение, уже испытанное им здесь когда-то. И вдруг он понял: шагнув через ручей, Смеяна встала на то самое место, где в тот давний вечер сидела Леля-Белосвета. Может быть, этим волшебством Дева Весны хотела напомнить о себе?

Но нет – ни малейшего ее следа не осталось на берегах Бычьего ручья. Березы, дубы, орешник, тогда весело зеленевшие, теперь тянули к небу голые ветви, как будто просили о помощи. Берега покрывали жухлая трава и подмерзшие бурые листья, ветер над Истиром пел о холоде и одиночестве, о близкой зиме. Светловой напрягал память, но не мог вспомнить, как все здесь было в тот вечер. Даже прекрасные черты самой Лели стали расплывчатыми: он видел не девушку, а нежную радугу, помнил не лицо ее и не речи, а только свое ощущение счастья. Нет, напрасно он шел сюда, напрасно надеялся поздней осенью вернуть весну хотя бы в воспоминаниях.

– Боюсь я, как бы тебе, княжич светлый, со мной беды не нажить, – подала голос Смеяна. – Старики-то просто так от меня не отступятся. Я и сама-то забыла, а они, видишь, опять… А все голова моя дурная! – в досаде воскликнула вдруг она и даже дернула себя за косу. – Ведь жила я себе спокойно, где хотела, там и гуляла, чего хотела, то и делала! Так нет – и моему свиному рылу за ласточками в Ирий захотелось! Красавицей я хотела стать, женихов хотела много! Вот и дождалась!

– Ну, ты ведь не виновата! – хотел утешить ее Светловой. – Душа человечья так устроена – всегда чего-нибудь да желает…

– Нет, я виновата! – горячо возразила Смеяна. – Мне желать было мало! Я ведь к полудянке ходила! Это она мне и женихов приворожила, и приданое дала!

Смеяна досадливо дернула расшитый рукав рубахи, добытой из сундука полудянки, точно он тоже в чем-то провинился. Светловой улыбнулся: раньше она не рассказывала ему о своем «подвиге», но почему-то он вовсе не удивился, что она оказалась на такое способна.

– Я ведь уродиной какой-то уродилась. – Смеяна взглянула на конец своей рыжей косы, подтверждавшей ее отличие от всех Ольховиков. – А хотела, чтобы как все: чтобы уметь прясть-ткать, чтобы женихи, свадьба, ну, чтоб как у людей. И вот дали мне счастье, как у людей, а счастья-то и нет! Ну нету! – Она в досаде хлопнула себя по бокам. – Замуж мне идти, что за Премила, что за Заревника, – как в омут. Иной раз думаю, может, зря я тогда не…

– Что – не… – подбодрил Светловой, видя, что она запнулась и даже закрыла рот ладонью.

– Да так, глупость одна, – пробормотала Смеяна. Чуть не сболтнула, глупая, что едва не ушла из рода с черноволосым курткутином, разбойником, да еще и братом всем здесь ненавистного дрёмического князя Держимира. – Говорю, что чудная я, человеческое счастье мне не годится, какого-то другого нужно – нечеловеческого, что ли? Сама не знаю, чего хочу, а хуже этого ничего нет. Как узнать, что мне надо? Откуда я взялась такая, куда мне идти? Мне ведь Творян говорил. Рассказывал, что есть у Макоши Чаша Судеб, в ней все судьбы людские хранятся. И моя, стало быть, тоже. Вот я и думала было пойти судьбу поискать, да забоялась что-то. А теперь вон что вышло…

– Постой! – Светловой шагнул к ней и взял ее за руку, будто боялся, что она сейчас убежит. – В Чаше Судеб, говоришь? Это та чаша, что у всех идолов Макоши в руках? И в ней все судьбы рода людского хранятся?

– Да, да! – Смеяна обрадованно закивала и сама сжала его руку. – Мне Творян рассказал, что если Макошь пожелает, то Чаша Судеб сама человеку покажется и все ему расскажет: и кто он, и зачем он, и куда его дорога лежит. А я побоялась, дура! Как, думала, одна пойду, да куда еще зайду…

– А со мной пойдешь? – перебил ее Светловой.

– С тобой? – повторила Смеяна.

– Да! – Светловой тряхнул ее руку, словно это могло помочь убедить девушку. – Пойдем вместе! Мне самому больше жизни надо знать, в чем моя судьба! Не могу я так жить! Да я и не живу как будто! На душе одно, наяву – другое! Княжна эта… Какая мне княжна, когда я только о ней и думаю…

Это была очень путаная речь, мало способная донести смысл до слушательницы. Но Смеяна понимала: лучше слов говорили голос, взгляд, то тоскливый, то смятенный, то решительный.

– Да, да, верно! – воскликнула она, лишь только Светловой замолчал. – Верно, и твоя судьба там есть! Макошь тебя научит! Вот только… как же мы ее найдем?

– Надо в святилищах Макошиных спрашивать. Макошины волхвы и ворожеи знают.

– Да сколько же ее святилищ на свете? Жизни не хватит их все обойти.

– А мы не все. Только главные.

– А какие есть главные?

– Главные… – Светловой ненадолго призадумался. – Я знаю, на Краене-реке в дрёмической земле есть. Нет, не на Краене – на Пряже.

– Это у дрёмичей… – неопределенно протянула Смеяна.

– Еще есть на Кошице-реке, у смолятичей…

– Ой! – воскликнула вдруг Смеяна, осененная новой мыслью. – Смолятичи! А как же невеста твоя… ну, княжна смолятическая? Тебе же за ней ехать надо! Она же ждать будет… в Велишине, или где там сговорились?

Светловой выпустил руку Смеяны и понурил голову. Нельзя бросить смолятическую княжну, ничего ей даже не объяснив. Да и отцу как потом на глаза показаться?

– Вот что! – решил Светловой. При проблеске надежды он снова обрел былую бодрость духа и ясность мысли. – Мы с тобой вместе поедем в Велишин к ней, а там я ее с собой позову к Макоши. Пусть сама Макошь нас благословит. Она, Скородумова дочь, верную дорогу знает лучше всех. Ведь Макошь – ее покровительница от самого рождения. Она согласится. А с ней мы Чашу Судеб куда быстрее и вернее найдем.

– А потом?

– А потом – как Макошь велит. Если она велит мне на Дароване жениться – значит… – Светловой запнулся и опустил глаза, не в силах даже в мыслях допустить такой приговор богини судеб. – А если не велит – так сама же Дарована настаивать не будет.

– Ах, как хорошо! – Уяснив этот замысел, Смеяна расцвела.

В самом деле – пусть княжна сама убедится, что Макошь предназначила Светловоя вовсе не ей! Не будет же она настаивать на присвоении чужой судьбы! Не будет! И тогда… Смеяне хотелось прыгать от радости. Как хорошо он придумал! Ее счастливый и восхищенный взгляд выражал такое обожание, что Светловою стало неловко, но в глубине души и приятно. Смеяна была земной девушкой, но в ней собралось все самое лучшее, что только есть на земле.

– Постой, а как же мои женихи? – вдруг почти с ужасом вспомнила Смеяна. – Им ты хоть колом про Чашу Судеб долби – не поверят!

– О них не тревожься! – весело утешил ее Светловой. – Это моя забота.

– Да как же ты со стариками моими управишься? Они меня никогда не отпустят!

– Отпустят. Вот увидишь!

Светловой улыбнулся, и Смеяна замерла от восхищения: его лицо осветилось, улыбка сделала каждую черту невыразимо прекрасной – он снова был тем Ярилой, которого она впервые увидела на кромке ржаного поля. Как разлука убила в нем радость, так надежда на новую встречу воскресила все силы, бывшие прежде, и даже больше. Так и новая весна возрождает не одно зерно, упавшее в землю, а целый колос.

* * *

Незадолго до полудня чуть ли не сотня человек со всей округи собралась на поляне возле священного дуба. В других племенах на Перунов суд не допускали женщин, но речевины полагали, что такое важное дело должно вершиться на глазах всего рода. Женщины и дети только не подходили к самой площадке и теснились поодаль, под деревьями на краю опушки.

Речь не шла об оскорблении или мести, противники не желали крови друг друга, и поэтому поединок назначили рукопашный. Заревник и Премил, ровесники, уже не первый год выходили на Перунов день и на Медвежий велик-день биться в схватках неженатых парней. Заревник был выше ростом и сильнее, и поначалу многие думали, что победа и невеста достанутся ему. Но, удивительное дело, кмети Светловоя, пришедшие посмотреть вместе со всеми, с самого начала схватки предпочли Премила и дружно подбадривали его криками и звоном оружия. Чернопольцы радовались такой поддержке, люди из других родов оглядывались с удивлением, не понимая, за что парню такая честь.

Но скоро все это поняли. Средний сын Леготы не зря еще в молодые годы ушел в дружину Лебединского становища. И не зря племянник так часто ездил проведать дядю. Тот научил его биться. Пусть не так, как бьются княжеские кмети, но Премил оказался способен поставить против силы Заревника удивительную ловкость, верткость, умение уходить из-под удара, заставляя противника даром тратить силы. Сам он бил не так чтобы очень сильно и не сумел бы кулаком убить быка, но удары его неизменно достигали цели и оказывались весьма болезненны.

Второй раз Заревник бился за Смеяну, и снова ему грозило поражение! Стараясь после драки с Грачом поскорее забыть свой позор, он полагал, что второго такого же противника не найдется. И напрасно. Вторично столкнувшись с ловкостью, грозящей опрокинуть его силу, Заревник утратил уверенность. А без веры и сила немногого стоит.

От криков мужчин гул разлетался по дубраве, священная зола чернила ноги и одежду поединщиков, залетала на ближних зрителей. Дубы по краям поляны тихо качали пустыми ветвями, невидимые глаза из толщи грубой коры наблюдали за схваткой во славу Перуна.

Взволнованная и увлеченная зрелищем Смеяна тихо повизгивала от избытка чувств, подпрыгивала на месте и изо всех сил желала победы Премилу, совсем забыв, что соперники бьются за право ввести ее свой род. Своим умением Премил напомнил ей Грача, тот давний поединок в березняке. Она не замечала, что все вокруг то и дело поглядывают на нее. Ее азарт, румяные щеки, блестящие глаза, стиснутые кулачки значили много: она сама и есть удача, и победа достанется тому, с кем она будет.

– Перуне-Громоверже! Славен и триславен буди! – десятками голосов ревели мужчины, когда Заревник вдруг оказался крепко прижат к земле, даже не заметив, как это получилось.

Премил продержал его так, пока слава Перуну не была провозглашена трижды, а потом отпустил, поднялся, вытирая ладонью взмокший лоб. Чернопольцы радостно гомонили и хлопали друг друга по плечам.

Заревник тоже поднялся, смущенно отворачивая лицо. Перепела приуныли. Варовит развел руками и бросил выразительный взгляд в небо: воля Громовика!

– На свадьбу всех просим! – кричал Легота. – Всех к нам на Черное Поле зовем – и места, и угощения, и меда всем хватит!

– Ох, и кто же теперь пойдет-то за него? – Тетка Купава глядела на Заревника, жалостливо качая головой. – Пропадет парень!

– Кто? – тихо ответила Верёна. – Да я и пойду…

Бабка Гладина подозвала к себе Смеяну. Та подошла, еще не остыв от переживаний, широко улыбаясь. Увидев суровое лицо бабки, Смеяна как будто разом погасла – вспомнила. Гладина сунула ей в руки тонкий вышитый платок. «Поди, подай жениху утереться!» – движениями бровей приказала она недогадливой внучке. Стыда с ней не оберешься – и порядка не знает, да и платок-то Коноплянкиной работы! Но Смеяна отчего-то медлила протянуть руку за платком, будто ждала еще чего-то.

– Постойте, добрые люди! – вдруг крикнул Светловой.

Смеяна отдернула руку, так и не взяв у бабки платка. А княжич шагнул вперед. Светловолосый, статный, в красном плаще и с поясом в серебре, с мечом в дорогих ножнах, он казался сейчас воплощением если не Перуна, то его младшего брата Яровита. Люди на поляне оборачивались, прислушивались.

– Что не так, княжич светлый? – удивленно спросил Варовит.

Легота насупился: свое право, отвоеванное перед лицом богов, он не собирался уступать даже князьям.

– Суд Перунов творился по правде, и справедлив его исход! – вежливо и твердо сказал Светловой. – Но скажи мне, старче мудрый: если сейчас объявится другой человек, желающий получить эту девушку, позволят ли обычаи предков ему сразиться с победителем?

Варовит и старейшины молчали, пытаясь взять в толк, к чему он клонит. Даже Перепела вскинули понурые головы.

– Позволят! – подал голос старик Добреня. – Знаешь, княжич: по древним Перуновым обычаям не только девку, но и жену можно поединком отбить. Сыскался бы охотник.

– Да где же ему сыскаться? – недоуменно спросил Варовит. – Вроде двое было их…

– А теперь трое, – спокойно сказал Светловой. – Третий – это я.

По широкой поляне пролетел изумленный возглас. Вот оно что! Оказывается, ольховская Смеяна самому княжичу понадобилась!

– Смеяна из рода Ольховиков приносит удачу, ведь так, старче мудрый? – продолжал Светловой. – Ты сам рассказывал. В ней живет благословение богов. Кому же оно нужнее, чем князю? Я хочу увести ее с собой и готов биться за это право. Твой род, Легота, принимает мой вызов?

– Принимает! – Не смешавшись, Легота сорвал с головы шапку и размашисто бросил ее на край площадки. – Не было такого, чтобы Черное Поле от поля отказывалось! А! – Он окинул взглядом родичей и первый засмеялся своей шутке. – Давай, княжич! Только так решим: тебя с детских рубашек учили биться, а внук мой больше за сохой да с косой… Сам я против тебя выйду!

– Да ведь стар ты! – охнула бабка Гладина.

– Стар, да не слаб! А Перун Праведный – он рассудит не по годам, а по своей воле, по своей правде! Кому удача нужнее – тот ее и получит!

– Коли так – отдал бы даром! – снова вставил дед Добреня. – Счастье – одно, а совесть – другое. Ты сам со своим родом удачу сожрешь, а с князем всему племени достанется. Подумал бы!

Но Легота тряхнул головой.

– Это, – он выразительно показал на черный круг священной золы и низко поклонился ему, – это древнее князей! И правда Перунова древнее!

И Светловой нагнул голову в знак согласия.

Творян тут же раздул у жертвенника новый маленький костерок, Светловой и Легота капнули туда по капле крови. Смеяна проследила за опущенной рукой Светловоя, всей душой желая, чтобы порез затянулся мгновенно и без следа, чтобы он не потерял ни единой лишней капли крови и силы. Теперь она поняла, что он имел в виду сегодня утром, когда обещал ей одолеть упрямых стариков. Конечно, он спрашивал об обычае ради одной вежливости. Княжича с раннего отрочества обучили всем древним обычаям и всем их возможным толкованиям.

Светловой сбросил плащ на руки кметям, Легота стянул с плеч медвежий кожух.

– Ничего, я и мечом научен! – бодро отвечал старейшина на расспросы об оружии поединка. – Врукопашную мне с княжичем не по чину – не моими медвежьими лапами его кости белые давить. А мечом – это по-княжески!

– Да какое твое уменье! – охали старики.

С тех пор как Легота ходил в походы с князем Творимиром, дедом Светловоя, прошло уж лет тридцать. Да и там он, как и все ратники, воевал больше копьем, секирой, луком, а меч попадался ему в руки нечасто.

– На то и Перунов суд! – отмахивался Легота от опасений родни. – Будет Перунова воля – и горбатый старик княжеского воеводу одолеет. А не будет воли Перуновой – нечего и браться!

Светловой молчал и оставался совершенно спокойным. Для него победа или поражение в поединке означали гораздо больше, чем для Леготы и для всего рода Чернопольцев. Кроме желания помочь Смеяне его вело и желание помочь себе самому. Именно сегодня он, будто прозрев, сообразил, что верное средство изменить злую судьбу все это время находилось совсем рядом. Девушка, приносящая удачу, – это настоящее оружие. Она доказала это, когда увела людей из обреченного на гибель городка, спасла от гнева богов. Так, может, ее таинственных сил хватит на то, чтобы изменить мировой порядок и открыть для смертного дорогу к богине?

Смеяна протолкалась к самой границе черного круга, но ее никто не прогонял. Все взгляды были прикованы к площадке. Почти одного роста, Светловой и Легота различались, как олень и медведь. Легота, более широкий в плечах и толстый, двигался медленно и очень осторожно. Светловой, хорошо выученный и даже более опытный, чем старик-земледелец, тоже не кидался вперед, пытаясь сперва понять, на что же способен его противник. Их клинки изредка скрещивались, и звон оружия падал в тишину, как льдинки в стоячую воду. Люди на поляне не просто молчали – они затаили дыхание. Даже древние старухи, приковылявшие на поляну к дубу только ради родового обычая, даже мальчишки, которым не только оружия, но и штанов по малолетству не полагалось, не отрывали глаз от поединщиков, словно здесь решалась судьба каждого.

Поединок был похож на еле тлеющий костер: то долгое затишье, когда противники только кружили по площадке, как в обрядовом воинском танце, то вдруг вспышка – несколько резких ударов.

Смеяна уже не забавлялась – ей стало страшно. Веселый Легота вдруг показался голодным медведем, выжидающим удобного мгновения, чтобы броситься. Даже в лице его, густо заросшем бородой, появилось что-то хищное. Нет, не так он бился раньше на обрядовых или даже судебных поединках, когда безудержно бросался вперед, норовя смести противника мощным напором. Теперь он кружил, выжидал, и меч в его руке казался жалом.

Светловой тоже не спешил нападать: он вовсе не стремился понапрасну проливать кровь, свою или чужую. Многолетние уроки Кременя не пропали даром, меч стал живым продолжением его руки, таким, что не замедлит отразить удар, но не нанесет лишних повреждений. Каждое движение княжича было точным и рассчитанным, он выбирал миг для удара – того, который добудет единственную нужную каплю крови на самом краю лезвия.

«Помоги ему, боже Перуне! Помоги!» – совсем по-детски молилась Смеяна, стиснув руки на груди и ломая пальцы. Нет, не то. Такого бессвязного бормотания Громовик не услышит. Да и не станет он слушать девчонку, которая сама не знает, что ей нужно. Но как же помочь? Как придать ему силу, такую нужную сейчас? У Смеяны не хватало терпения следить за этим медленным, изматывающим зрителей поединком.

Пальцы ее коснулись рысьего когтя в ожерелье. Когда-то давно именно Светловой помог ей добыть у прижимистой бабки Гладины эту единственную память о незнакомой матери, наследство неведомого кровного рода. И сила, жившая в рысьем клыке, вдруг проснулась. Смеяне вспомнился березняк, лицо Синички, искаженное смертельным страхом. Где-то в глубине ее существа уже потягивалась красавица-рысь, разминая лапы, готовясь к прыжку. Вспыхнули желтым огнем ее узкие глаза, в оскале блеснули клыки. Сила потекла по жилам Смеяны, как жидкий огонь; казалось, вот-вот тело ее само поднимется в длинном прыжке и приземлится на четыре сильные лапы, на мягкие подушечки с острыми когтями…

Огромные янтарные глаза глянули из чащи дубравы прямо в лицо Леготе. Охнув, он выпустил меч, и тот скользнул на землю, в притоптанную золу. Легота покачнулся, едва удержавшись на враз ослабевших ногах. Он увидел – на священному дубе, на высокой толстой ветке, сидела, собравшись в тугой комок, огромная рысь, и взгляд ее желтых глаз жег его, пронзал, как раскаленный клинок молнии.

Старейшина моргнул, мотнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Когда он поднял веки, рыси на дубе уже не было. Княжич Светловой стоял в трех шагах перед ним, опустив чистый клинок, так и не узнавший сегодня крови.

– Ох, чуры меня сохраните… – отрешенно бормотал Легота, не понимая, что с ним случилось, и не в силах побороть страха.

Оглянувшись, точно в поисках ответа, он внезапно вздрогнул, споткнулся и повалился наземь, словно соломенная кукла. В душу ему снова глянули те же глаза. Тот же янтарный цвет, тот же острый зрачок и хищная угроза. Только поменьше.

У края площадки стояла Смеяна.

А люди потрясенно молчали, вертели головами, выискивая то, что так напугало отважного и решительного старейшину Чернопольцев. Но никто из них не видел Лесного Князя. Леготу лишила сил воля богов, и люди смотрели на него со страхом.

Варовит махнул рукой, и несколько мужчин подбежали к Леготе, подняли его, поставили на ноги.

– Не удержал, стало быть, Перун тебя, человече! – сочувственно подвел итог дед Добреня. – Стало быть, правда его не с тобой.

Легота открывал рот, желая что-то сказать, но не находил слов. Он не мог смотреть в сторону Смеяны. Да была ли она на месте во время поединка? Не она ли обернулась рысью и сидела на дубу? Сила леса, внезапно проглянувшая в ней, внушала ужас. И ее-то, оборотня, он хотел взять в род! Чуры уберегли!

– Справедлив ли вышел Перунов суд? – спросил тем временем Светловой у Варовита. – Признают ли люди исход его?

Варовит оглядел лица мужчин. Все были слишком растеряны, сбиты с толку ходом и концом поединка, чтобы осмыслить его и объявить решение. Никогда в роду такого не случалось, чтобы княжич бился за девку со старейшиной и чтобы поединок закончился даже без требуемой обычаем капли крови. Или боги даже на судебном поле благосклонны к князьям?

– А чего? По обычаю. Ничего не скажешь, – раздалось в рядах мужчин.

– Пусть Чернопольцы княжичу кланяются, – буркнул Мякина, чувствуя, что поражение Заревника отчасти отомщено. – Захотел бы – была бы тебе и первая кровь, и последняя…

– Значит, род Ольховиков и род Чернопольцев не сочтут себя обиженными, если эта девушка пойдет со мной?

– Ты хочешь идти с княжичем? – спросил Варовит, повернувшись к Смеяне.

Она посмотрела в глаза деду, торжествуя в душе. Все-таки он спрашивает, чего она хочет!

Но едва она встретила погасший взгляд Варовита, словно бы ушедший глубже под седые космы бровей, как торжество ее разом угасло. Ей задавали этот вопрос всего лишь ради порядка. Откажись она сейчас – род ее не примет. Ни Ольховики, ни какой-нибудь другой, даже бившиеся за нее сегодня, не примут к своему огню девушку, в которой живет страшная сила леса. Пусть никто, кроме Леготы, не видел рыси на священном дубе – его присутствие почувствовали все, все заново испытали давящий страх и трепет перед стихией, рядом с которой человек слаб и беззащитен.

– Да, – тихо сказала она, но ее услышали все. – Я хочу пойти с ним. Я желаю вам добра, роды Лебединской округи, но я не ваша удача. Я пойду с тем, на кого мне указали боги.

Она окинула взглядом лица людей, окруживших поляну поединка. Лиц было много, и Смеяна не различала своих родовичей и чужих. Ей казалось, что их разделило другое: они – Род Человеческий, а она – Лес.

Вышитый платок, не взятый Смеяной, выпал из руки бабки Гладины и оказался на черной земле, смешанной с золой. И это маленькое белое пятнышко, как волшебная река из чародейного рушника, отгородила Смеяну от всех женщин, с которыми она почти двадцать лет делила место возле печи, за прялкой, на луговинах и репищах. Тесный круг родни разомкнулся, чтобы ее выпустить, и сомкнулся снова.

Помолчав, люди стали расходиться, а Смеяна все стояла, как потерянная, не зная, куда и с кем ей теперь идти. Кто-то сзади тронул ее за плечо. Смеяна обернулась и увидела Творяна.

– Не ходи с ним! – тихо сказал ведун, не глядя на нее, словно против воли выдавал важную тайну. – Ты ко мне приходи, ладно уж. Не хотел, да, видно, судьба. Буду учить, может, и будет толк какой-нибудь. Не пропадать же… А с княжичем не ходи! У него в душе черное зерно. От кого – не знаю. А только оно вырастет и его погубит.

Смеяна слушала, изумляясь все больше. Велика же была опасность, ожидаемая ведуном, если он переменил свое решение, сам звал Смеяну к себе, обещал научить всем своим наукам. Сколько раз она прежде просила его об этом! Но с тех пор все изменилось.

– Дядечка, милый! – взмолилась Смеяна и протянула к Творяну руки, как будто от него зависел успех всей их долгой дороги. – Может, и правду ты говоришь, да только не могу я его бросить. Ему помочь надо, чтобы та чернота его не съела. А кроме меня никто ему помочь не сумеет.

– И ты не сумеешь! Никто не сумеет. На него такая сила лапу наложила… Забыла, что ты видела?

– Что видела?

– А вот когда ко мне приходила гадать о нем.

Смеяна вспомнила тот далекий вечер, огромную голову черной жабы в воде гадательной чаши.

– Вела… – потрясенно прошептала она.

Творян кивнул.

Смеяна сжала ладонями виски, словно у нее кружилась голова. Ей вдруг стало так страшно, жутко, пусто и холодно, как будто она полетела без оглядки в пропасть. Светлая Дева Весны и темная Вела, Хозяйка Подземной Воды, – вот какие силы протягивали руки к Светловою. Немыслимо, чтобы простой смертный уцелел в такой схватке.

Но отступить? Даже не веря сейчас в свою способность что-то сделать, Смеяна не могла оставить Светловоя. Он стоял на краю площадки, терпеливо дожидаясь, когда она закончит свой разговор с ведуном, – ее Утренний Всадник, пришедший затем, чтобы указать ей дорогу судьбы. И не осталось другого пути – только вместе с ним.

– А я сумею! – прошептала Смеяна и подняла глаза на Творяна. – Ты пойми, дядька. Я – его удача. Я верю, я – его удача! Как же я его брошу? Если боги со мной – одолеем. А нет – мне и жить незачем.

– Пропадешь.

– Нет! – Смеяна упрямо помотала головой, словно стряхивая паутину, и улыбнулась. – Не пропаду. Не верю!

Творян посмотрел ей в глаза, в глубину янтарного блеска, потом опустил взгляд и отошел. Невозможно было отговорить ее, потому что она верила. Да и по уму ли ему, простому родовому ведуну, разбирать ее судьбу?

Дружина постепенно потянулась по тропе прочь с поляны, Светловой оглянулся, поджидая ее. Смеяна спешила вслед за своей единственной отныне семьей, а из глубины чащи за ней наблюдали янтарные глаза с узким черным зрачком, так похожие на ее собственные. Только они знали, кто она и куда идет, но время говорить еще не пришло.

Елизавета Дворецкая Утренний всадник, кн. 2: Чаша Судеб

Краткое изложение предшествующих событий

Светловой, единственный сын и наследник славенского князя Велемога, был так красив и удал, что его полюбила сама Леля, богиня весны. Но когда окончился ее срок, богиня исчезла из земного мира, и Светловой затосковал. Тем более что отец решил женить его на глиногорской княжне Дароване, и вот Светловой отправился в путь, чтобы встретиться с невестой.

С ним едет Смеяна, девушка из лесного огнища. Никто не знает ее рода, и ее саму пугают странные силы и способности, часто просыпающиеся в ней. Она неравнодушна к Светловою, но понимает, что не пара ему, а он видит в ней только свою названую сестру, мечтая о богине Леле.

Светловой был бы только рад, если бы узнал, что прямичевский князь Держимир, когда-то уже безуспешно сватавшийся к княжне Дароване, намерен снова побороться за нее.

Глава 1

Впереди, шагах в двадцати, между темными стволами мелькнуло крупное рыжее пятно. Сбивая рогами снег с нижних веток, из леса прямо на дорогу выскочил олень. Неловко, тяжело выдернув задние ноги из сугроба, он внезапно заметил людей, отпрянул назад, скакнул прямо по дороге, где со времени последней метели снег изрядно притоптали. Кмети разом закричали, кто-то схватился за копье, кто-то за лук со снятой тетивой, висящий возле седла.

– Нет, стойте! – крикнула Смеяна и замахала рукой, бросив поводья. – Не трогайте его!

Кмети оглянулись на нее и выпустили оружие. Все уже привыкли к тому, что просьбы Смеяны неизменно подтверждаются приказами Светловоя.

Безумно тараща огромные черные глаза, олень мотнул головой с тяжелыми рогами, метнулся в лес, напал на полузанесенную тропку и бросился назад в чащу. Проваливаясь в глубокий снег, торопливо выбираясь и снова проваливаясь, тяжелыми скачками он довольно быстро преодолел расстояние, отделявшее его от деревьев, и пропал. Кмети свистели ему вслед, стремясь хоть позабавиться, раз охота не получилась.

Тронув коня, Преждан догнал Смеяну.

– Чего нам лов испортила? – крикнул он. – До становища еще сколько ехать!

– Доедешь, ничего! – отозвалась Смеяна. – Авось не отощаешь!

Она недолюбливала Преждана, находя его слишком заносчивым. Он в ответ тоже ее не любил, считая, что тесту место у печи и девке из смердьего рода нечего делать в дружине княжича. Когда она забавляла Светловоя своей болтовней на строительстве ныне сгоревшей крепости, он почти не замечал ее, а теперь ему казалось, что княжич больше прислушивается к девке, чем к испытанным и верным товарищам.

– Да где ты видел, чтобы олень вот так вот, без тропы, да прямо на людей гнал? – продолжала Смеяна. – Думаешь, он тебя за рогача принял, на бой вызывал?

Кмети вокруг засмеялись. Преждан заносчиво вскинул голову, в душе кипя от возмущения. Спорить с ней он считал ниже своего достоинства, но и удержаться от ответа не хватало сил.

– Нет, видно, тебя хотел в свое стадо загнать! – в сердцах ответил он. – Ты же красавица, мимо тебя ни человек, ни зверь спокойно пройти не могут. Да и рыжая ты – оленухе бы в самый раз!

– Да напугал его кто-то, вот и гнал не глядя! – сказал Миломир. Он тоже верил, что Смеяна приносит удачу, и считал, что ссориться с ней совершенно ни к чему. – Видно, кто-то еще на лов вышел.

– Не волки ли? – с беспокойством спросил десятник Скоромет. – Пора уже голодная, а до жилья еще далеко…

– Нет, не волки. – Смеяна еще раз для верности потянула носом воздух и покачала головой. – Волков я бы учуяла. Ветер оттуда.

– Так ведь конец года сегодня! – подсказал Кремень. – Мы же возле дебрических земель сейчас, а у дебричей верят, что в древние времена под конец года две оленихи из леса выходили и одну из них боги людям для общего пира отдавали…

– А потом люди от жадности обеих съели, и с тех пор ни одной не приходит! – занудным голосом закончил Преждан и вздохнул. – Это мы, батюшка, от нянек слышали. Только это не у дебричей, а у смолятичей такую сказку рассказывают.

– Сам ты сказка! – мстительно буркнула Смеяна.

– Может, здешних людей боги простили и на новогодье бычка из леса выгоняют? – весело предположил Взорец.

– Тогда было бы два, – степенно заметил Скоромет. – А то один.

– А что, может быть! – добавил Миломир. – Ведь у дебричей князь – оборотень, самому Велесу, говорят, сын родной. Может, для него Велес и посылает двух бычков из леса.

– Да ну тебя, оборотней к ночи упоминать! – рассердился Скоромет и стал делать оберегающие знаки. – Думай, что говоришь! Тут уже почти его земля. Знаешь пословицу: о волке речь, а волк навстречь!

– Что, так и будем тут стоять, его дожидаться? – спросил Преждан. – Так поехали, чего встали?

– Ничего, доедем! – утешил Скоромет. – А там и отдохнем как следует. Мы ведь новогодье в Велишине встречать будем, а, княжич?

Светловой слегка кивнул и промолчал. О Велишине ему не хотелось говорить. Даже и думать не хотелось об этом городке, где ждала его нареченная невеста, дочь Скородума глиногорского. Какой она окажется, княжна Дарована? Едва ли ей очень понравится его замысел: сначала съездить в святилище Макоши и спросить богиню, суждено ли им быть вместе. Только если она так же мало желает этого брака, как и он сам. Но на это Светловой не рассчитывал: княжна Дарована уже не в тех годах, чтоб разбрасываться такими знатными женихами, и она дала согласие на брак, одобренный ее отцом. Его надежда сохранить свободу до следующей весны, до возвращения богини Лели в земной мир, была совершенно призрачной. Светловой осознавал это, но и от этой надежды не хотел отказаться.

Смеяна с тревогой поглядывала на замкнутое лицо княжича. Ни о чем не спрашивая, она знала, о чем он думает. Всю дорогу она пыталась внушать ему бодрость и надежду на лучшее, но получалось не так чтобы хорошо. Вокруг лежали снега, приближался конец года, Светловой тосковал, и Смеяна знала, что никто не сможет его утешить, пока не вернется она, Леля-Весна, его единственная истинная любовь.

Кто-то догнал Смеяну. Обернувшись, она увидела Миломира.

– Ты бы послушала, – предложил он и обвел глазами небо и лес. Миломир был одним из тех, кто после всех осенних событий твердо поверил в особые силы Смеяны и относился к этим силам с большим уважением, невзирая на то что сама девушка очень мало походила на премудрую ведунью. – Не услышишь ли, от кого тот олень бежал? А то мне думается, кметю неученому… Я и Кременю говорил…

– А князю не говорил? – быстро спросила Смеяна, поняв, о чем он.

– Князю не до меня было. Да он и сам знает. Я не ведун, но если Держимир так просто отступился – дави меня Полуночник…

– Чур тебя! – сердито прервала его Смеяна. Однажды она видела Полуночника и вовсе не хотела увидеть еще раз.

– Чур! – виновато согласился Миломир, который все никак не мог избавиться от дурного присловья, подхваченного в детстве от кого-то из челяди. – А только он не отступится. Нужна ему княжна Дарована. Если он про крепость знал – мог и про невесту узнать.

– А мы на что? – сурово спросил Кремень. Кормилец  княжича, оказывается, незаметно подъехал поближе и слышал их разговор. – Здесь уже не его земля.

– Да ведь и не наша! А ему какая разница – чужая земля, своя, один леший! – Миломир махнул рукой. – Ты, дядька, будто сам не помнишь, как он лихо весной на нашей земле воевал!

– Ну, то ему было Истир переплыть, это невелика хитрость. А чтобы он через дебрические леса пустился – не поверю я! – Кремень хлопнул свернутой плетью по сапогу. – Это надо последнего ума лишиться, чтобы без позволения чуроборского князя через его земли ехать. А Держимир, что ни говори, не дурак. И отец его был… Ох, трудный был норов у князя Молнеслава – но человек был умный! Он ни за какую невесту к Серебряному Волку в зубы не полезет.

Кремень обогнал их и поскакал вперед. Миломир проводил его глазами.

– Все равно – мог узнать! – тихо и упрямо повторил он.

Смеяна молчала, мучимая тайным чувством вины. Дружина могла только гадать о том, знает Держимир прямичевский, вечный недруг и соперник в борьбе за княжну Даровану, об их поездке. А она, Смеяна, точно знала, что ему об этом прекрасно известно все – и где, и когда, и кто. Она сама же и разболтала Грачу все о назначенной встрече Светловоя с невестой, и время назвала, и городок Велишин. И кто ее за язык тянул? Как-то не подумала она тогда, голова соломенная, что Грач – брат того самого князя Держимира, который сам два раза сватался к дочери Скородума глиногорского. Теперь же Смеяна, случалось, не спала ночами от грызущего беспокойства и раскаяния. Ну, допустим, если князь дрёмичей перехватит невесту, Светловой ничуть не огорчится, наоборот. Но если дело дойдет до столкновения, он будет обязан ее защищать, а битва с дружиной Держимира прямичевского ничего хорошего не обещала.

Слушая их разговор, Светловой подавил вздох. Как все это трудно и запутанно! Пересиливая себя, он согласился на этот брак, потому что в противном случае отец пообещал жениться на Дароване сам, отослав прочь княгиню Жизнеславу. Ничто другое не могло бы заставить Светловоя нарушить верность Леле, но такого горя и бесчестья для матери он допустить не мог. «Будь сам как весна. Думай о себе», – говорила ему Светлава той далекой ночью. Да, если думать о себе, то жизнь сразу становится гораздо проще. Пусть княжна Дарована достанется бешеному Держимиру, пусть Скородум, Держимир, Велемог и даже дебрический оборотень Огнеяр воюют друг с другом по очереди или все сразу. Ему-то что за дело? Весна все равно придет своим чередом, снова зазеленеет и нежно зашепчет листва на березах, и она выйдет из белого ствола, его любовь, прекрасная богиня Леля, единственное нужное ему счастье…

* * *

Серая белка сидела на самой верхушке огромной ели на дальнем краю поляны. Она держала в лапах шишку и не спешила убегать, хотя и видела людей далеко внизу. Держимир стоял с натянутым луком и целился в нее – долго и тщательно. Он мог бы выстрелить гораздо быстрее – не всякая цель будет сидеть неподвижно столько времени, как эта глупая белка. Казалось, он нарочно держал в напряжении и тех, кто ждал его выстрела, и себя самого.

– Не попадешь! – с легкой издевкой сказал любящий брат, примостившийся поблизости на обрубке бревна. – Далеко.

– Не говори ему под руку! – прикрикнул кто-то из кметей возле едва дымящегося костра.

– А нечего было меня тут оставлять! – мстительно ответил Баян. Его смуглое лицо выражало отчаянную скуку. – Пустил бы меня с Дозором. Тогда бы я был сейчас далеко и не говорил ему под руку. А так буду говорить! Не попадешь! Не попадешь!

– Куда тебе с Дозором, головешке горелой! – с пренебрежением бросил Держимир, не сводя глаз с белки и не ослабляя лука. – Среди говорлинов такие не водятся. Тебя кто приметит – и все дело пропало. Тебя только под личиной и пускать! Ужас ты наш полуночный!

– Да уж не ужаснее тебя! Летом пустил же! – огрызнулся Баян. Он так отчаянно скучал, что даже перебранка с братом казалась развлечением.

– Ну, ну! – подбодрил его Держимир. – Расскажи-ка людям, чем все кончилось, пусть еще раз посмеются.

Белке оставалось жить считанные мгновения, как вдруг в синих глазах князя Держимира мелькнула искра, взгляд стал острее. Что-то живое шевельнулось за деревьями на дальнем краю поляны. Стрела мгновенно свистнула, ударила ветку – чуть дальше от ствола, чем сидела белка, – и целая гроздь еловых шишек градом осыпала человека, в тот самый миг появившегося на краю поляны.

– Таму-Эрклиг-хан! – радостно заорал Баян. – Велес и Вела!

– Так-то ты меня встречаешь! – с укоризной крикнул князю Дозор, заметив лук в руках у Держимира. – А мы ведь тебе такую добычу привезли! Смотри!

Он оглянулся к лесу и махнул рукой. С трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, из-за деревьев вышли еще четверо кметей. На плечах они несли две оленьи туши, рога запрокинутых голов пропахивали в снегу глубокие борозды.

Товарищи пошли им навстречу, приняли жерди, донесли до середины поляны, где тлели угли на широком кострище. Тонкие струйки сизого дыма тут же таяли в воздухе. Дозор подошел к Держимиру, сняв шапку и на ходу приглаживая длинные полуседые волосы, по давней заморянской привычке заплетенные в несколько косичек.

– И это всё? – коротко бросил князь. Уперев руки в бока, он стоял возле кострища и смотрел на оленьи туши с таким пренебрежением, как будто это была пара облезлых белок. – Я вас за этим посылал?

– Нет, не всё, – ответил Дозор. Другой мог бы обидеться на такую встречу, но Дозор хорошо знал раздражительный нрав своего князя и понимал, что волнение перед важным делом не способствует добродушию. – Мы видели их. Правда, мы смотрели сзади, издалека, но княжича Светловоя ни с кем другим не спутаешь. Дружины человек сорок. С ним Кремень.

– И все?

– Если точнее, то еще с ним девица какая-то. А так – все.

– Не очень-то много на такое дело! – прогудел Озвень.

– Его в Велишине Скородумова дружина ждет, – напомнил Дозор. – Уж князь Скородум любимую дочь без охраны не оставит, так что дружина эта, я думаю, будет сотни в три.

– Так что не грусти, воевода, будет с кем подраться! – крикнул Баян. – Дозор, а что за девица-то с ним?

– Да вот, думаю, вроде нашей… – Дозор кивнул на шатер, стоявший на краю поляны под толстой елью. Из-под приподнятого края полога медленно текла легкая струйка дыма.

Однако князь Держимир не спешил радоваться привезенным вестям, хотя именно ради этих вестей они и жили в лесу на поляне уже пятый день. Покусывая нижнюю губу, он смотрел куда-то в глубь чащи и что-то обдумывал. Потом обернулся к шатру. Словно отвечая на молчаливый призыв, из-под полога выскользнула Звенила. Поверх привычной рубахи с широкими рукавами на ней был длинный волчий полушубок мехом наружу, и звон серебряных подвесок звучал из-под него приглушенно. Лицо ее выглядело бледным и спокойным, но Держимир невольно поежился. Со времени заклинания громового колеса чародейка вызывала у него боязливое отвращение, но приходилось терпеть – в таком походе без нее не обойтись. Большую дружину по чужой земле не проведешь тайно, а бросаться в битву за княжну Даровану с двумя десятками «леших» – глупо. Требовались иные средства, и здесь она была незаменима.

– Вы дерево привезли? – требовательно спросила она у Дозора.

– Нету там такого дерева! – Дозор развел руками. – Не выросло что-то. А может, здешний леший нам его отдать не захотел! – быстро добавил он, пока никто не догадался истолковать его слова как сомнение в мудрости чародейки.

– Зато там был свежий пень! – так же поспешно вставил другой кметь. – Дубовый, как ты говорила. Видно, наше дерево кто-то раньше нас срубил. Тоже, видно, прознали, что дерево для Небесного Огня подходящее.

– Раньше нас? – Держимир сердито прищурился. – Опять раньше нас! Если так дальше пойдет, то и ездить незачем!

– Не тревожься, княже, – успокаивающе и немного заискивающе сказала Звенила. Отвращение князя не составляло для нее тайны, и она готова была на все, чтобы преодолеть его. – До темноты еще есть время. Я найду другое доброе дерево. Нашу удачу никто не отнимет.

Кмети занялись оленьими тушами, разложили яркий огонь. За время путешествия по глухим лесам вдоль Стуженя, где существовала опасность столкнуться с дикарями-личивинами, они привыкли к ощущению постоянной опасности и сейчас чувствовали себя даже свободнее: здешние жители отличались замкнутостью и не были любопытны. Если их заметят местные смерды – они не станут приглядываться, примут за лесную нечисть и пойдут скорее прочь. А от оборотня не спасешься, так что лучше встретить его сытыми и сильными.

Держимир отошел к костру, присел на обрубок бревна, протянул ладони к огню. Дозор устроился рядом. Князь едва заметно двинул бровью: слушаю.

– Я видел тот пень и видел щепки, – шепнул Дозор. – Совсем свежие, и следы от пня уходят к Истиру, где речевины ехали.Как бы княжич Светловой нашу удачу не перехватил, а?

– Нет! – упрямо ответил Держимир, не отрывая взгляда от огня. – Помнишь пожар? Она сделала то, что обещала. И сейчас сделает. Я ей верю.

Дозор ничего не прибавил, а Держимир вдруг встретил темный взгляд Баяна. «Да, она сделает! – словно говорил ему брат, вспоминая ночь громового колеса. – Но во что это тебе обойдется?»

* * *

Становище Велишин, последнее на пути полюдья смолятических князей, располагалось на высоком холме над речкой Велишей, за несколько верст до ее впадения в Истир. Как шлем на голове великана, виднелась стена с заборолом наверху, тесные улицы детинца, большой княжий двор. В воздухе над становищем плыли дымы печек, даже казалось, что можно различить запах жилья – дыма, хлеба. Славенцы повеселели, видя, что до теплого, сытного, долгого отдыха осталось совсем немного.

За месяц путешествия с дружиной Светловоя Смеяна успела повидать столько становищ, что ее уже не занимали ни высокие стены, откуда можно увидеть всю округу чуть ли не на день пути, ни терема княжьего двора под лемеховыми крышами, ни конюшни и амбары, ни мельтешение чужого народа. На улицах было шумно, велишинцы толпились у ворот, во все глаза рассматривали речевинского княжича с его дружиной. А Смеяна старалась угадать: приехала ли уже глиногорская княжна?

На крыльце терема стояли только мужчины. Смеяна почти не слушала, как они приветствуют Светловоя, а все оглядывала окошки терема. Много ли увидишь зимой, да еще снаружи, через серую слюду?

– А это кто? – раздался вдруг надменный голос. – Тоже с вами, что ли?

Быстро обернувшись, Смеяна встретила взгляд холодных бледно-голубых глаз глиногорского воеводы Прочена. Она не знала, кто это такой, но этот человек сразу вызвал в ней какое-то враждебное чувство.

– А это наша ведунья, – тут же отозвался Миломир и протянул руки Смеяне, чтобы помочь ей сойти с седла. – Она нам раны заговаривает, лихорадки отгоняет всякие. Сам знаешь, батюшка, в походе то-се…

Но Прочен, не особо приняв к сведению объяснение Миломира, быстрым цепким взглядом соединил Смеяну и Светловоя.

В гриднице речевинов встретил князь Скородум.

– Здравствуй, здравствуй, дружок! – быстро говорил он, протягивая навстречу княжичу разом обе руки. Своим простым и сердечным поведением он так сильно отличался от Велемога славенского, что Смеяна ни за что не угадала бы в нем князя. – Рад, что ты добрался наконец. Мы уж тебя ждали-ждали… И догонять трудно, и ждать трудно, особенно если догнать не хочется…

Тонкие пряди белых волос, ниспадавших на плечи из-под богатой шапки, длинные висячие усы, красный нос глиногорского князя выглядели так забавно, что Смеяна едва сдержалась. И это-то муж первой красавицы говорлинских земель, княгини Добровзоры! Но потом Смеяна поймала его взгляд и перестала смеяться. Голубые глаза смолятического князя рассматривали Светловоя с жадностью и притом с каким-то тревожным сочувствием. Это был добрый и сердечный человек, и она вздохнула: ведь и ему вся эта повесть со сватовством дочери стоила немалых тревог.

– Ну, иди сюда, – продолжал он. – Вот она, моя дочь.

Вдоль стен, увешанных ткаными и вышитыми коврами, сидели на лавках несколько женщин. В глаза Смеяне сразу бросилась молодая стройная девушка – ее невозможно было спутать ни с кем. Грач не обманул, рассказывая о ее необычной, ни на что не похожей красоте. Кмети рассказывали, что глиногорскую княжну прозвали Золотая Лебедь – теперь Смеяна видела, что Дарована заслужила это прозвище. Ее волосы оказались золотисто-рыжеватыми – светлее, чем у Смеяны, с более мягким и чистым блеском. А цвет глаз точно совпадал с оттенком волос – Смеяна не поверила бы, что так бывает, если бы не увидела сама. На княжне была верхняя рубаха из мягкого красновато-коричневого шелка, расшитая сложными узорами из мелких кусочков янтаря, искусно подобранного по цвету от прозрачно-желтого до темно-коричневого, почти черного, и ничто другое не могло бы лучше подойти к ее облику. На руках ее блестели браслеты из кусочков огненного янтаря, оплетенных тонкой золотой сеткой. Не верилось, что такую красоту сотворили человеческие руки.

В сердце Смеяны вспыхнула зависть – редкий, чуть ли не впервые явившийся гость. Княжна Дарована тоже уродилась рыжей, но это не мешало ей быть прекрасной, как солнечная дева-вила. Она так хороша, так знатна, и отец любит ее больше жизни – стоило только поймать нежный и тревожный взгляд удрученного князя Скородума, устремленный на дочь, чтобы убедиться в этом. И в придачу Дарована станет женой не кого-нибудь, а Светловоя! Лучшего жениха на всем свете! Если бы Мать Макошь предложила Смеяне занять место Дарованы, она не пожалела бы ничего за такое счастье. Оказывается, и независтливый нрав остается таким лишь до тех пор, пока не встретится нечто по-настоящему достойное зависти.

Однако лицо Дарованы, румяное, без веснушек, с ровными мягкими чертами, показалось ей чуть-чуть печальным, и Смеяна удивилась: о чем может грустить такая красавица?

При виде жениха княжна встала, и Смеяна тут же заметила, что та не выше ее ростом, но гораздо стройнее. И пристально взглянула на Светловоя: что он?

А он – ничего. Принял чашу из рук Дарованы, поклонился, поблагодарил. И хоть бы что-нибудь еще сказал! Нет, его лицо оставалось таким же спокойным и задумчивым, будто перед ним не стояла одна из лучших невест всех говорлинских земель. Так же он мог бы смотреть на любой воротный столб. «Ослеп он, что ли? – искренне негодовала Смеяна. – Такой подарок ему от Макоши, а он что?»

Но княжну Даровану, как видно, равнодушие жениха не разочаровало и не удивило. Она посмотрела на отца, как будто хотела сказать: «Вот видишь? Что я тебе говорила?» И Скородум пожал плечами: «А что я могу сделать?»

– Княжич Светловой утомился с дороги, – поспешно сказал Кремень, стараясь подправить эту странную встречу жениха и невесты. – Ему отдохнуть надо. А там все вместе и старый год проводим. Прости его, княже.

Дарована вздохнула с облегчением, а князь Скородум заторопился.

– Да, сокол, ехал-то ты далеко, да еще полюдье… – забормотал он, словно сам был рад скорее спровадить будущего зятя отдыхать. – Что за разговор теперь? Вот отдохнете, и в баню опять же… Топили с утра…

Княжна Дарована молча поклонилась и вышла из гридницы. Кроме нескольких слов приветствия, от нее так ничего и не услышали. Светловой поклонился ей вслед и хотел идти, но князь Скородум вдруг взял княжича за плечо. Лицо его выражало странную смесь жалости и суровости. В другое время Смеяна повеселилась бы, но сейчас не могла, всем сердцем ощущая, что душевная боль этого смешного человека не меньше, чем ее собственная.

– Послушай, свет мой! – начал Скородум, глядя в глаза Светловою доверчиво и требовательно разом. Князь смолятичей не умел и не хотел тратить время на вежливые и пустые речи, особенно сейчас, когда дело касалось самого для него дорогого. – Я раньше никогда не видел тебя, а ты не видел ни меня, ни моей дочери. Я не так глуп, как выгляжу, и знаю, что этого сватовства желал твой отец, а не ты.

– Он грозил, что посватается сам, – поспешно сказал Светловой. Князь Скородум внушал ему доверие, на его прямоту хотелось отвечать тем же, и Светловою уже было стыдно, что он приехал за невестой, не питая к ней любви и не желая этого брака. – Моя мать… Я не мог допустить, чтобы отец отослал ее, а он…

– Да, да, мой мальчик, это хорошо. Это делает тебе честь! – сказал Скородум, будто заранее знал все обстоятельства, и у Светловоя потеплело на сердце: похвалой этого человека можно гордиться, потому что Скородум всегда говорит только то, что думает, и безошибочно отличает достойное от недостойного. – Мне жаль говорить об этом, но твой отец… не сказал тебе всей правды. Он уже просил у меня мою дочь для себя. Но я ему отказал. Моя Дарована слишком молода для такого мужа, да и не такой он человек, чтобы сделать ее счастливой. И тогда он стал сватать ее за тебя. Я согласился на обручение, но поставил условие, что моя дочь должна сначала с тобой увидеться. И если ты ей не понравишься, то я не стану ее заставлять. Тебе труднее – ты должен непременно привезти ее в Славен. Иначе твой отец будет искать себе соратников в другом месте. У заревического князя две дочери. И, насколько я знаю Доброволода Мстивоича, хотя бы одну из них, младшую, он отдаст хоть пущевику замшелому, если это покажется ему выгодным. Так что и тебе, и твоей матери придется трудно, куда ни кинь.

– Я думал вот о чем, – начал в ответ Светловой. Он не собирался заговаривать о главном так скоро, но Скородум уже казался ему ближе родного отца и хотелось рассказать ему все. – Я хотел просить твою дочь, чтобы она поехала со мной в святилище Макоши и помогла мне отыскать Чашу Судеб. Моя судьба настолько запуталась, что люди мне помочь не могут. Только богиня.

– Я передам ей, – Скородум кивнул. – Но сейчас говорить об этом не время – в ближайшие пять-шесть дней только зимние духи будут веселиться на свободе, а добрым людям следует сидеть возле огня. Ты не забыл, что сегодня – конец года?

* * *

Пока речевины устраивались на ночлег в отведенной им дружинной избе, небо начало темнеть. Сегодня был самый короткий день – конец старого года. На княжьем дворе собирался народ. За Светловоем зашел посадник – пришла пора зажигать новый огонь.

Набросив свою рысью шубку, Смеяна первой побежала на двор. Она любила священный живой огонь, зажигаемый трижды в год: на проводах старого года, на Медвежий велик-день и на Купалу. Но не меньше ей хотелось еще раз увидеть глиногорскую княжну. Кмети украдкой переглядывались и недоверчиво двигали бровями, слыша, как Смеяна сыплет восторженными похвалами ее красоте. А у Смеяны после всего услышанного сильно полегчало на душе. Княжна Дарована не рвется замуж за Светловоя, да и слишком она горда для того, чтобы выходить за человека, к ней равнодушного. Уж такая красавица в девках не засидится! И что дураки болтали, будто-де «в ее-то годы» за кривого лешего ухватишься! Ерунда все это – ну какие ее годы? Ей всего-то двадцать лет, а на вид еще меньше. Дарована сама откажет Светловою, и отцу будет не в чем его упрекнуть! И незачем будет отсылать княгиню Жизнеславу, ведь самому Велемогу Дарована уже отказала! Светловой будет свободен без ущерба для чести и совести, и… Смеяна не решалась загадывать, принесет ли его свобода хоть что-нибудь хорошее ей, но радовалась уже тому, что будет счастлив он сам. Ну, или почти счастлив… Насколько может рассчитывать на счастье смертный, полюбившийся самой богине и навек отравленный любовью к ней, недостижимой…

Когда они вышли, княжна Дарована уже стояла возле своего крылечка с отцом и двумя девушками. Смеяна жадно рассматривала ее, пока сумерки не очень сгустились. Дарована надела шубку из белого горностая, покрытую темно-красным шелком, такую же шапочку, из-под которой виднелись две косы, закрученные в баранки на ушах, а третья спускалась по спине. Длинные подвески из узорного серебра, похожие на веточки инея, покачивались при каждом движении. Эти подвески, славенской работы, знаменитой по всем говорлинским землям, князь Велемог послал в подарок Дароване еще летом, когда Прочен ехал восвояси. Княжна все-таки надела их – значит, хотела выказать уважение к сватовству.

Перед большим крыльцом посреди двора уже приготовили особые воротца, сверху вниз перегороженные бревнышком. Нижний его конец был заострен и вставлен в углубление большого куска сухого дерева, положенного на землю. Этот дуб сама Смеяна выбрала по дороге, почуяв в нем доброе дерево. Когда все собрались, несколько велишинских кметей обвязали стоячее бревнышко веревкой и принялись быстро вращать его в углублении. Старуха в темном платке сидела на корточках возле воротец, повернувшись к ним лицом, но закрыв глаза, и держала перед собой большую гадательную чашу с широким горлом. Знаки двенадцати месяцев по краям чаши были окрашены кровью. Смеяну наполнял жутью вид этого морщинистого коричневого лица с провалившимся ртом и наглухо опущенными веками. Может, она слепая? Старуха бормотала что-то, но ни единого слова не могли разобрать даже кмети, держащие концы веревки. Велишинская волхва опасалась, что заговоры ее утратят силу, если их услышит чужой, и потому приговаривала так тихо, чтобы слышали только боги. За это ее прозвали Шепотухой. Голова ее мелко дрожала, тряслись длинные пряди седых волос, падающие из-под повоя.

Из углубления, где вращался острый конец бревнышка, потянулся дым. Старуха придвинулась совсем близко, сунула сухой мох, солому из Велесова снопа. Блеснул огонек, и вся толпа на княжеском дворе радостно закричала. Родился новый живой огонь, знаменуя рождение нового солнца. Старуха опустила пылающий клок соломы в свою чашу. Видно, там лежала береста или мелкая щепа: из чаши сразу взметнулся мощный язык пламени. Старуха держала полную огня чашу перед собой, но глаза ее оставались по-прежнему закрыты. А Смеяна замерла, прижимая руки к груди, трепеща и робея. Старуха с огненной чашей в руках казалась ей самой Макошью.

– Благодарим тебя, Макошь Матушка, и тебя, Дажьбоже пресветлый, и тебя, Свароже-господине, за ваш великий дар! – глухим, низким голосом затянула старуха. Смеяне удивительно было слышать, что Сварога прославляют только третьим, но она вспомнила, что смолятичи считают своей главной покровительницей Макошь. – Благодарим тебя, Князь-Огонь, всем князьям князь, всем отцам отец! Храни нас в году новом, как хранил в году старом, обогрей наши очаги, дай нам хлеба в полях, зверя в лесах, рыбы в сетях, а злую нежить и навий черных, упырей и лихорадок гони прочь, в место пусто!

Горящей веткой из чаши старуха зажгла костер, сложенный посреди двора. Веки ее оставались опущены, но она двигалась так проворно и уверенно, что жутко было на нее смотреть. Она казалась настоящей гостьей из мира мертвых, одной из тех душ, что навещают потомков именно в эти двенадцать дней на переломе года, – ведь мертвые так же слепы среди живых. Яркое пламя озаряло красными и рыжими бликами широкий двор, многоголовую толпу, хором повторявшую вслед за старухой хвалу и благодарность богам. Все дрожало, колебалось между светом и тьмой. Яркие отблески пламени играли на лице княжны Дарованы, оно приобрело значительный и загадочный вид, золотые глаза при свете огня казались черными. Она напряженно смотрела в огонь, точно хотела увидеть там свою судьбу.

– Подойди! – вдруг приказала старуха, обернув незрячее лицо точно к княжне Дароване.

Та вздрогнула, но смело шагнула к старухе. Смеяна на миг позавидовала: сама она не так быстро смогла бы решиться. Слепая волхва вызывала у нее тот же трепетный испуг, как когда-то Мать Макошь.

Княжна Дарована подошла к старухе. Та опустила огненную чашу на землю, села рядом и подняла лицо к княжне. Смеяна беззастенчиво протиснулась поближе, чтобы услышать, о чем они будут говорить. На дворе стало шумно: мужчины волокли к костру двух барашков и вели бычка, предназначенных в жертву богам.

– Скоро судьба твоя будет решаться, – говорила тем временем старуха Дароване. – Дай мне волос твой, и священный живой огонь Сварожич скажет тебе твою судьбу.

Дарована перебросила через плечо косу со спины, провела по ней рукой, вытянула волосок и подала старухе.

– Но я хотела спросить о моей судьбе саму Макошь. Отсюда мы отправимся к ней, – сказала княжна, и Смеяна обрадовалась, что невеста уже согласна сделать то, о чем ее просил Светловой.

Слепая старуха потрясла головой.

– Не нужно далеко ездить тому, кого судьба ждет у порога! – резко ответила она, словно княжна хотела противоречить воле богов. – Твоя судьба придет к тебе сама. Но не сейчас. А сейчас…

Не договорив, она безошибочно точно выхватила волосок из руки княжны, сжала своими темными цепкими пальцами и бросила в огненную чашу. На миг пламя вспыхнуло так ярко, что княжна невольно отшатнулась, но тут же взяла себя в руки и снова шагнула к старухе.

Шепотуха протянула обе ладони к огню и замерла, на лице ее с опущенными веками было напряженное внимание, как будто она ловит слухом очень далекие тихие голоса. Княжна ждала, стараясь казаться спокойной. Потом старуха заговорила, выбрасывая слова по одному, с перерывами:

– Вижу я дорогу… Человек чужой, черный, стережет ее. Сия дорога – неверна…

Женщины вокруг заохали, услышав такое сумрачное предсказание.

– Вижу я и другую дорогу… – продолжала старуха. – Дорога на гору… Светлый человек идет за тобой, но не пускай его…

Княжна учащенно дышала от волнения и прижимала руки к груди; князь Скородум хмурился, стараясь лучше расслышать и понять, какими страхами грозит его любимой дочери эта безумная вестница Надвечного Мира. А Шепотуха тянула дальше:

– Вижу я и третью дорогу… Дорогу по осколкам… И красный человек встретится тебе…

– Что же дальше? – поспешно спросила Дарована, не в силах терпеть это напряженное ожидание. – Кто он?

Но старуха молчала, точно у нее кончились слова, и только трясла головой.

– Ты наговорила так много, а мы хотели знать только об одном, – сказал князь Скородум, подойдя к костру и обнимая дочь за плечи. – Что же ты скажешь про княжича Светловоя?

– Пусть княжич подойдет! – велела в ответ старуха.

Все оглянулись к толпе речевинов, где стоял среди своих кметей Светловой. Под десятками взглядов он медленно подошел, подал старухе свой волос. Лицо у него было спокойное до равнодушия. Пламя ярко вспыхнуло. Шепотуха послушала голоса огня и заговорила. Теперь ее голос звучал ровно, как будто она видела перед собой прямую и ясную дорогу.

– Ликом ты светел, княжич, потомок Сварога, но семя думы тяжелой точит тебя, ест твое сердце. Сам ты не знаешь, но помысел твой уже есть дело недоброе. Ты хочешь взять себе то, что принадлежит всем.

– Да нет же! – возразил Светловой, едва старуха замолчала. – Ничего я такого не хочу…

– Хочешь! – непреклонно повторила Шепотуха. – Взор твой смотрит в свет, но ноги идут во тьму. Глаза твои на свет глядят, а тьма тебя за руку ведет. Берегись!

Стоявшие вокруг ничего не понимали. Понимала одна Смеяна, не сводившая со старухи очарованных глаз. Княжич Светловой стремится за Лелей, но путь его направляет Вела, темная и недобрая хозяйка подземной воды, мать засух. Ведун ее рода, Творян, еще дома говорил ей о черном зерне, затаившемся в душе Светловоя. Так сказала ему Вода, а теперь и Огонь подтверждает пугающее пророчество.

Устав с дороги, в этот вечер Смеяна рано отправилась спать, но долго не могла уснуть. Сквозь щели оконных заслонок она видела огненные отблески со двора – священный огонь будет гореть все двенадцать дней новогодних праздников, до Велесова дня. Стоило Смеяне закрыть глаза, как те же отблески вспыхивали перед ее взором. Неприятные слова старухи не давали ей покоя, она ворочалась, мечтая, чтобы скорее пришло утро, чтобы наконец что-то начало происходить. Самые большие опасности казались ей лучше, чем ожидание их.

* * *

Сквозь темную чащу ночного леса свет большого костра на поляне был виден далеко, но если бы кто-нибудь и заметил его, то не посмел бы подойти. Не то люди справляют в лесу конец старого года, не то лешие… «Лешие» князя Держимира жарили над костром двух застреленных утром оленей, но разговоры все время прерывались, и каждый невольно вслушивался в тишину зимнего леса. Дозоры не дремали, обеспечивая безопасность стану, но каждый боялся не тайком подобравшихся врагов, а чего-то совсем другого. Хуже ничего и не придумаешь – ночевать в глухом лесу в самом конце старого года, когда вся нечисть и нежить входит в наибольшую силу. И сейчас, раз уж их сюда занесло, десятки сильных вооруженных мужчин видели своего главного защитника в немолодой усталой женщине с серебряными подвесками в виде лягушиных лапок на одежде.

Чародейка сидела на еловых лапах перед костром. Между нею и огнем тремя лучами блестели клинки трех мечей. Звенила раскладывала на клинках и на земле между ними какие-то тонкие высохшие косточки, бормотала что-то, закрыв глаза.

Князь Держимир стоял позади нее и смотрел на пламенеющие клинки. Средний меч принадлежал ему. Он вглядывался в огненные блики на клинке, сквозь которые проступали темные пятна. Эти пятна оставила засохшая жертвенная кровь – тоже его собственная. Кровь князя – самая угодная жертва Перуну. Держимир вглядывался до боли в глазах, кровь и пламя сплетались в непонятные знаки. И он ждал, чувствуя, как сильно истомлен ожиданием. Если сейчас боги откажут ему в удаче, то найдет ли он в себе силы продолжать все это? Ведь говорят, что выше головы не прыгнешь, злой судьбы не переспоришь.

– Я вижу! – вдруг громко, исступленно закричала Звенила. – Я вижу знак воли богов! – Ее вытянутая рука указывала на средний меч. – Я вижу резу дороги и резу удачи! Удача ждет тебя, княже! Теперь ты добьешься ее, Огонь говорит ясно!

Держимир вскинул голову, щурясь от рези в глазах. Кмети бросили свои дела и столпились вокруг, стараясь ничего не упустить. А Звенила, стоя на коленях, схватила руку князя и бешено трясла, как будто хотела разбудить.

– Я клянусь тебе именем Перуна, именем Грома и Молнии, – я вижу знак удачи! – кричала она, и в голосе ее звучало такое дикое торжество, что становилось ясно: она сама не очень-то верила в такое счастливое предзнаменование, но теперь говорит правду. – Ты добудешь ее! Твой меч и мое слово – мы добудем твою удачу! Добудем!

Держимир молчал, пламя гудело, словно подтверждало слова чародейки. Байан-А-Тан вдруг выхватил с пояса нож и полоснул себя по запястью. Подняв руку над огнем, он дал нескольким крупным каплям крови стечь в пламя. Один за другим, по кругу, кмети стали делать то же самое, жертвуя Перуну и Огню свою кровь за исполнение добрых предзнаменований. У них одна судьба с князем и одна удача на всех.

* * *

Наутро, пока велишинцы еще спали, в город прискакал гонец из Славена.

– Княгиня Жизнеслава занемогла, из горницы не выходит, не встает! – объявил он встревоженному Светловою. – Просит тебя, княжич, с невестой и со всей дружиной скорее домой возвращаться.

– Да как же теперь ехать? – изумился Кремень. – Дай Велес здоровья нашей княгине, да только сейчас пора не для разъездов.

– Верно, верно! – сочувствующе закивал князь Скородум. – Жаль княгиню, да ведь сейчас ехать опасно.

Люди в гриднице переглядывались, качали головами, озабоченно поджимая губы. В последние дни месяца студена никто не выходит из дому без большой надобности, а пускаться в дальний путь и вовсе безумие. В дни безвременья между смертью старого и рождением нового года, в дни младенчества нового солнца, когда новорожденный Золотой Ягненок едва держится на ногах и лучи его почти не достигают земного мира, нечисть гуляет по земле в небывалой силе. И тем более опасно жениху отправляться в дорогу с невестой – нечисть стережет всякого, чья судьба на переломе: нареченных, молодоженов, беременных женщин, новорожденных детей.

Но Светловой, тревожась о матери, ни о чем таком не думал.

– Нет, надо ехать! – уговаривал он Скородума и Кременя. – Матушка моя меня ждет! Надо ехать! Ты, князь Скородум, с княжной оставайтесь, конечно, зачем вам зимней нечисти в пасть соваться, а я поеду!

– Поедем и мы, батюшка! – подала голос княжна Дарована, сочувственно глядя на Светловоя. – Уж вместе, так вместе.

Дружинам был отдан приказ собираться в дорогу. Решительно никто этому не обрадовался.

– Дави меня Полуночник, если князюшка наш не нарочно это все придумал, – бормотал себе под нос Миломир. – Нарочно гонца прислал, чтобы жених и невеста не слишком долго думали.

– Да что ты? – Товарищи ему не верили. – Княгиня наша всегда была здоровьем слаба. Не станет князь такого выдумывать! Не может он хотеть, чтобы его сын с невестой в безвременье ехал! Эдак совсем не доехать можно – ни сына, ни невесты!

Миломир не спорил, но оставался при своем мнении. И по крайней мере один человек в Светловоевой дружине был с ним полностью согласен.

Около полудня длинный обоз – князь Скородум с дружиной, княжной и ее прислугой, с приданым, дружина Светловоя и Кременя – выехал из Велишина. Впереди их ждал маленький речевинский городок Журченец, где Светловой ночевал по пути сюда в последний раз, и Кремень надеялся попасть туда засветло.

День выдался серым и хмурым, все широкое ложе Истира было засыпано снегом, на котором еще виднелись вчерашние следы Светловоевой дружины. Лес по обоим берегам дремал в сугробах, а вдали сероватый снег сливался с серыми снеговыми облаками. Перун спал в снежной туче, и весь мир спал, видя во сне весеннее пробуждение. Но до него еще было так далеко!

Княжна Дарована ехала на рыжем, как солнце, коне, на узде и на стременах звенели серебряные подвески и бубенчики. Поглядывая на нее, Смеяна не уставала восхищаться: княжна Дарована казалась ей прекрасной и величавой, как сама Солнцева Дева. Такой и должна быть княжна: статная, гордая, смелая! Неудивительно, что князь Держимир сватался к ней дважды. Украдкой Смеяна переводила взгляд с Дарованы на Светловоя, но он едва поздоровался с невестой и, казалось, больше о ней не вспоминал. Тревога о матери захватила его целиком. А может быть, его сердце не замечало земной красоты, стремясь к небесной.

«Кто науз наложит, только тот и снимет! – вспоминала Смеяна, что сама когда-то говорила Грачу. – А на него науз сама Лада наложила. Снимет ли? Или… или кто-то другой? Может быть, я…» Пугаясь собственной смелости, закрывала рукавицей рот и толкала коленями лошадиные бока, скакала впереди всех, взрывая снежные вихри и звеня бубенчиками на сбруе, как сама Зимерзла. А почему бы и нет? Ведь освободила же она Грача! Знать бы только, что тут перегрызть…

* * *

Звенила первой поднялась на высокую прибрежную гору. Князь Держимир шел за ней, стараясь не наступать в следы чародейки. За ним шуршали сапоги дружины, но снег не скрипел – было не очень холодно, для сурового месяца студена почти тепло. С горы открывался вид далеко во все стороны, и все же мир казался тесным. Вершины деревьев упирались прямо в серые тучи.

Сумерки медленно и неотвратимо надвигались на земной мир. Синяя зимняя мгла, ненадолго отпрянув, стремительно возвращалась на свое широкое ложе, окутывала леса и реки, в эти короткие дни принадлежащие ей безраздельно. Стояла тишина, только изредка мелкими порывами холодил лицо ветерок.

Оглядевшись, Держимир ощутил неприятную робость. На этой горе он был открыт всем ветрам, всем злым вихрям, несущим сглаз, болезни, смерть. И Звенила, в длинной белой рубахе, в волчьем полушубке, с распущенными волосами, казалась живым воплощением этих бед, одной из лихорадок, Ветровой Матерью. Держимиру стало страшно рядом с ней, и он крепче сжал зубы, отчего лицо его сделалось еще более суровым и ожесточенным. Никто не должен знать о его страхе. Ворожба Звенилы послужит его благу, поможет переломить злую судьбу и заставит ее подобреть! Даже зная, как это опасно, упрямый князь готов был отдать хоть всю свою кровь, но добиться удачи.

Кмети, поднявшись вслед за вожаком к вершине, встали широким полукольцом за спинами князя и чародейки. Звенила вышла вперед, повернувшись лицом к заснеженному Истиру. Ветерок трепал длинные пряди ее волос, в которых скопились снежинки… или это седина? Внезапно заметив эту седину, на которую раньше не обращал внимания, Держимир поразился – неужели она так стара? Он попытался сообразить, сколько лет чародейке, но не мог. Она появилась в горницах его матери, когда ему было лет десять, и он не замечал перемен в ней, как обычно не замечаются перемены во всех близких.

Держимир вспомнил седую прядь у себя на виске, нашел глазами Байан-А-Тана. Тот выглядел мрачным и спокойным, как сам куркутинский повелитель мертвых Таму-Эрклиг-хан. Чуть не лишившись любимого брата, сам Держимир едва не поседел в неполных тридцать лет. А чего лишилась Звенила? Да и имела ли она хоть когда-нибудь что-то хорошее, кроме трудной и опасной близости с Надвечным Миром?

В руках Звенила держала большую неуклюжую метлу из дубовых веток. Подняв ее над головой, чародейка стала кружить по широкой площадке, двигаясь против солнца, запела, изредка опуская метлу и сметая снег вниз, на лед Истира. Снежинки летели, подхваченные ветром, а Звенила пронзительно тянула под беспорядочный звон своих бубенцов и подвесок:

Отвечая заклинанию, серые снеговые облака заколебались, побежали по небу чуть быстрее. Сильнее потянуло ветром; Держимир вдруг осознал, что промерз до костей, но постарался собраться с силами, как будто это ему сейчас предстояло вести облачную битву. А может быть, так и есть?

Он взмахнул рукой. По его знаку кмети разом выпустили в небо два десятка стрел, стараясь дострелить как можно выше, чтобы железные наконечники, как клювы серых облачных птиц, разбили тучу и выпустили ветер.

Звенила закружилась на месте, затрясла волосами, сильнее замахала метлой. Снег летел с горы целыми тучами, ветер загудел громче, словно пробуя заново голос, и чародейка пронзительно кричала, чтобы не дать ветру заглушить заклинание до того, как оно обретет полную силу:

На краю небосклона загудела многоголосая суровая буря; Дух Бурен, посланник Стрибога, мчался к земле.

Кмети дружно ударили мечами о щиты, вплетая железный звон в шум надвигающейся бури, приглашая ее ответить, поспорить.

И Дух Бурен ответил: резкий порыв ветра едва не снес с вершины Звенилу, но она продолжала исступленно кричать, упираясь в снег рукоятью метлы:

Байан-А-Тан первым опустил меч и самозабвенно завыл, подражая волку, и вой его подхватили кмети, словно волчья стая, поющая хвалебную песню своей зимней повелительнице – Зимерзле.

Они уже почти не видели друг друга: над Истиром сомкнулись темные облака, тучи снега неслись с неба к земле, метель мчалась со всех сторон, заглушала голоса, слепила взоры. Недавняя тишина пропала, дикие ветры, спущенные Стрибогом с ледяных цепей, порвали ее на клочки и разнесли по свету, побросали в лесу на ветви и коряги. Весь мир стал серым мглистым кружением, верчением, завыванием.

А где-то у края обрыва вертелась и завывала Звенила. Сама Зимерзла вошла в нее и плясала дикую пляску своего торжества.

* * *

– Бросай коня, садись ко мне за спину! А не то снесет! – Наклонившись к уху Смеяны и крепко держа ее за плечо, Светловой кричал во весь голос, но девушка едва слышала его.

Второй рукой он держал перед собой щит, пытаясь прикрывать себя и ее, но дикие порывы снежного вихря рвали щит из рук, едва не сбрасывая с коня самого всадника. Казалось, что наступила ночь – так потемнело от хмурых туч, затянувших небо. Но и самих туч уже давно нельзя было разглядеть; не удавалось даже толком открыть глаза, поднять голову – плотный снежный вихрь слепил, душил, колол кожу сотнями ледяных стрел, сек ледяными бичами. Выронив щит, Светловой просто обнял Смеяну, прикрывая ее руками.

Люди закрывались от ветра локтями, кони топтались на месте, не в силах сделать ни шагу.

«А коня куда?» – хотела крикнуть в ответ Смеяна, но не смогла открыть рот – его тут же залепило снегом, и она плотно сжала холодные губы. Сказать «тпру» у нее уже не получилось бы, а стало быть, еще немного, и надо будет срочно в тепло, отогреваться. Ей казалось, что кожа у нее на лбу уже заледенела, и не верилось, что день начинался хмурым, но тихим и теплым. Сегодня утром – это когда? Бушующий Дух Бурен сожрал время, растянулся на дни и месяцы, поглотил весь белый свет.

В реве бурана послышался обрывок странного низкого звука. Это было похоже на вой, но в нем угадывался голос живого существа.

– Волки! – кашляя, хрипло крикнул кто-то из кметей, но крик растаял в реве ветра.

– Обо… ротни… – кое-как прохрипел кто-то.

Кажется, это был Кремень, и у Смеяны перехватило дух от ужаса: он прав! С самого начала она чуяла что-то неестественное в этой внезапной буре, как будто решившей в один день исчерпать все силы, отпущенные ей на долгую зиму. Какие-то тени носились в этих злобных вихрях, кто-то торжествовал и визгливо смеялся, свистел пронзительно и зловеще.

Светловой сорвал с пояса нож и не глядя метнул его в крутящийся снежный вихрь. Из глубины плеснул отчаянный низкий вой и тут же растворился в гуле и свисте. Вихревой дух был ранен или даже убит, но ни пятен его синей крови, ни сам нож увидеть не удавалось. А вокруг вертелись и носились в дикой пляске сотни таких же вихрей, стремясь сбить, закружить, сожрать без разбора людей и лошадей, знатных воевод и простых отроков.

Кто-то, облепленный снегом от сапог до шапки, выскочил под самой мордой Смеяниного коня и схватил его за узду. Человек попытался что-то крикнуть, но голос его порвало на клочки и унесло. Тогда он просто потянул коня за собой. Упираясь, с трудом ступая и мотая головой, ослепший конь медленно пошел за ним. Смеяна пригнулась, стараясь спрятаться за шеей коня, но животное тоже пригибалось, и Смеяна цеплялась изо всех сил – вот-вот ее сдует, заметет снегом так, что никогда не найдут!

Нельзя было понять, в какую сторону они двигаются и двигаются ли вообще или топчутся на месте. В толпе дружинников Смеяна изредка видела только своего проводника. Она надеялась, что Светловой где-то рядом, но не могла его разглядеть.

Наконец порывы ветра стали слабеть, вой и визг снеговой нечисти поутих, а потом и совсем умолк. Но снег продолжал валить густой пеленой, ослепляя, весь мир казался темно-серым. Смеяна догадывалась, что еще не ночь, но тучи так плотно укрыли небо, что белый свет запутался в них и не достигал земли.

Впереди меж снежных хлопьев показалась большая куча каких-то темных, косматых, заснеженных зверей. Конь Смеяны почти уперся мордой в крайнего и остановился. Зверь обернулся, провел лапой по морде, из-под снега показались рыжая борода и прищуренный глаз.

– Вот она, твоя красавица, княжич! – закричал зверь вполне знакомым человеческим голосом, обернувшись в другую сторону. – Нашлась!

Смеяна очень обрадовалась – значит, Светловой где-то поблизости.

Дружина сбивалась в кучу, пересчитывая своих и перекликаясь, все ли живы. Ветер почти стих, уже можно было различать голоса, и Смеяна слышала, как где-то поблизости за снежной пеленой спорят Прочен и Кремень.

– До Журченца мы по такому снегу до ночи не доберемся! – доказывал Кремень. – Нечего и думать!

– Здесь нам тоже нечего стоять! – возражал ему смолятич. – Ты в снегу хочешь ночевать? Лучше мы дойдем до жилья попозже, но будем спать у огня! Ты о княжне подумай!

– Нас никто не пустит в Журченец! Когда стемнеет, они закроют ворота и не откроют никому! Сам знаешь, дни-то какие нехорошие.

– Ох, Матушка Макошь, Дажьбоже пресветлый! – причитала где-то рядом кормилица Дарованы.

– Уймись, матушка! – ответил ей голос княжны. – Все живы, не зови нечисть напрасным плачем.

– Давай, батюшка, шатры ставить! – крикнул впереди голос Преждана. – Не доедем мы в темноте, заблудимся! До утра переждем, а там и снег перестанет!

С трудом откопав занесенные волокуши обоза, кмети и отроки принялись ставить шатры. К счастью, первым под руку попался шатер Скородума, покрытый медвежьими шкурами. Его поставили прямо посреди Истира, где ехали, и туда же Миломир отвел Смеяну.

– Побудь пока, передохни, а там, захочешь, мы тебя к себе заберем, – пообещал он.

– А княжна меня пустит? – боязливо шепнула Смеяна.

– Иди быстрей! – Миломир поднял тяжелый полог, уже из бурого ставший белым, и подтолкнул ее внутрь.

Она вошла и сразу вздохнула свободнее: в шатре хотя бы снег не шел, и уже оттого казалось теплее. Было темно, но в дальнем углу посверкивали искры: кто-то старался выбить огонь.

– Княжна светлая! Овечка золотая! – почтительно позвал Миломир, шагнув вслед за Смеяной.

Щурясь, он пытался разглядеть в темноте хоть что-то, но измученные ветром глаза слезились.

– Я здесь, – ответил из глубины знакомый мягкий голос. – Кто там?

Смеяна быстрее привыкла к темноте и уже различила несколько женских фигур, в том числе и шубку княжны с белой горностаевой оторочкой.

– Овечка золотая! – Миломир вслепую поклонился на голос. – Благополучна ли ты?

Боярский сын был хорошо воспитан: в отличие от иных, владеющих только конем и оружием, он знал, как следует вести себя в княжеских хоромах и как положено обращаться к дочери того или иного княжеского рода.

– Спасибо, внук Сварога! – ответила княжна Дарована, не видя, кто к ней обращается, но по выговору распознав речевина. – А благополучен ли княжич Светловой и его дружина?

– Княжичу и дружине дороже твое здоровье, золотая овечка, и доброе расположение! – заверил ее Миломир и попросил: – Не согласишься ли ты, светлая княжна, принять под свой кров эту девицу, нашу ведунью?

– Это ваша ведунья? – спросила княжна и даже шагнула вперед, пытаясь разглядеть получше. – Вот как? Почему вы раньше не сказали, что у вас есть своя ведунья?

– Велес и Макошь хранили нас здоровыми…

– Почему же она не предсказала этот дикий буран? Мы бы не выезжали из Велишина.

– Это не настоящий буран! – воскликнула Смеяна. Ее вежества не хватило дождаться, пока спросят. – Его не Стрибог послал! Он навороженный! Я снежных духов чую – они веселые, они играли с нами, их кто-то послал!

– Ох, Матушка Макошь! – охнула где-то в углу нянька.

Загорелся глиняный каганец, желтый огонек разлил тусклый свет по шатру, и он сразу показался тесным. Две девушки жались друг к другу, нянька сидела на мешке и терла лицо мокрым платком. Княжна Дарована шагнула назад, в тень – Смеяна успела разглядеть, что ее лицо раскраснелось от снега и ветра, веки опухли и глаза невольно жмурились.

– А что же ты их не успокоишь? – недоверчиво спросила княжна у Смеяны.

Ей не очень-то верилось, что такая молодая, пусть не особенно красивая, но веселая и бойкая девица может быть ведуньей и ездить с дружиной именно в этом качестве.

– Я не умею, – Смеяна развела руками. – Я снежную нечисть чую, а гнать ее меня никто не учил.

Она вздохнула – может, и сумела бы, и хватило бы сил, если бы знать, как взяться.

Поклонившись на прощание, Миломир вышел.

– Садись. – Дарована кивнула Смеяне на кучу сваленных мешков и сама села в стороне.

Смеяна едва успела поблагодарить, как вдруг издалека послышался далекий, тягучий, заунывный волчий вой. Он шел откуда-то из края небес, рождался в дремучих лесах и едва достигал слуха, но в нем звучало что-то столь тоскливо-угрожающее, неотвратимое, что леденела кровь, волосы шевелились на голове, слезы неодолимой жути выступали на глазах.

– Оборотни, – осевшим от страха голосом охнула нянька княжны. – Дебрические… Мать Макошь! Оборони от волков, от оборотней, от лихих людей…

– Да будет тебе, матушка! – с досадой прервала ее Дарована. – Ну какие тут оборотни? Мы ведь уже на земле Огнеяра.

Она говорила так, как будто пребывание на землях князя-оборотня обеспечивало им полную безопасность. Удивленная Смеяна посмотрела на княжну, а та вдруг ахнула:

– Да у тебя глаза светятся! Ты сама-то – не оборотень?

– Нет, нет! – Смеяна поспешно зажмурилась, желая погасить желтый блеск своих глаз, и потрясла головой. – Меня и дома оборотнем дразнили, а я вовсе нет. Ты не бойся, княжна!

– А я и не боюсь! – с насмешкой ответила Дарована, и две ее замерзшие девушки тоже захихикали. – Чего мне бояться, если самый могучий оборотень, что только в говорлинских землях есть, – мой брат названый?

– Ты про Огнеяра говоришь? – с любопытством спросила Смеяна. – А я слышала, он тебя украсть хотел?

– Это было давно, – ответила Дарована и непонятно вздохнула, словно жалела о прошедшем. – У меня тогда… Ну, ладно! – Она махнула рукой, не желая об этом говорить. – Бояться нечего. Огнеяр нас не обидит и другим не даст.

За стенами шатра слышались звон оружия, торопливые приказы. Дружины готовились отражать нападение оборотней.

– Поди скажи им, – велела княжна одной из своих девушек.

Та встала с несчастным видом, поежилась: вылезать из шатра под снегопад не хотелось.

– Я пойду! – Смеяна вскочила с места.

Из слов княжны она сразу сделала вывод: если буран нагнал не князь дебричей Огнеяр, то, значит, кто-то другой. А кто еще был врагом Светловою и желал помешать ему? Только Держимир дрёмический. Пугать понапрасну княжну незачем, но Светловой должен знать, с каким противником ему предстоит сейчас столкнуться.

Полог шатра не сразу поддался: за это время снегопад успел насыпать под ним целый сугроб. Кое-как выбравшись через щель, Смеяна сразу провалилась по колено. В лицо ей будто кто-то бросил горсть снега: порывы ветра опять усилились.

– Тебе чего? – окликнул ее возле самого полога незнакомый голос кого-то из смолятических кметей.

– Княжич где? – спросила Смеяна, закрывая руками лицо от снега и стараясь прокричаться через посвист метели.

– Да там у них шатры! – Кметь неопределенно махнул рукой в белую мглу. – Не знаю!

– Позови мне княжича или хоть кого из речевинов! – нетерпеливо потребовала Смеяна. – Скажи: идет на нас беда не слабее громового колеса! Они поймут! Иди! Иди же!

Смолятичу вовсе не хотелось тащиться куда-то в метель, но в голосе Смеяны была такая убежденность, что он не посмел перечить. Упираясь в снег древком копья, как посохом, он сделал шаг и тут же растворился в белой мгле.

Смеяна мерзла, но не шла назад в шатер, а стояла под снеговыми вихрями, пытаясь хоть что-то разглядеть. Совсем как в тот страшный вечер пожара, ее переполняло ощущение тревоги. Кто-то наслал на них небесный огонь, кто-то наслал буран, а велишинская волхва предрекала княжне чужого человека на дороге. «Как я раньше не догадалась! Дура безголовая!» – казнила себя Смеяна. Сообрази она сегодня утром – и ни за что не дала бы Светловою уехать из Велишина. Как бы ни спешил он домой к матери, она сумела бы его удержать!

Издалека снова донесся протяжный волчий вой, и Смеяне захотелось зажать уши, не слышать его. Он служил подтверждением ее самым неприятным догадкам. Все-таки и в ней жила сила леса, позволявшая распознать обман.

Вой был весьма искусным, но это пел не настоящий волк.

* * *

– Не нравится мне этот вой! – прокричал Баян, склонившись к самому уху Держимира.

Держимир отвернулся, не ответив. Ему и самому не нравился вой, долетевший из невидимого сквозь буран леса, но отступать было поздно.

– Скорее, княже, иди, иди! – кричала Звенила, из последних сил размахивая метлой с разлохмаченными и наполовину обломанными прутьями. – Силы Духа Бурна не бесконечны! Он выдыхается! Иди! Облачная Дева ждет тебя, Отец Грома!

Держимир поморщился – чародейка сама не понимает, что несет, да и никому этого не понять. Похоже, ее дух сейчас находится в Верхнем Небе и разговаривает с самим Перуном. Но из Держимира сейчас Перун никакой – еле ноги держат.

Спускаясь с прибрежной горы вслед за Озвенем и Баяном, Держимир упирался в снег древком копья и повисал на нем всей тяжестью. Его била дрожь, ноги ослабли, руки плохо слушались. Силы Духа Бурна не бесконечны? А его силы бесконечны? У кого безумная старуха берет силы для своей ворожбы, как не у него? Держимир уговаривал себя, что все это делается для его же блага, но смириться не мог. Да, ему нужен этот буран, но где взять силы для самого дела? Это только в кощунах младшего брата посылают за невестой – Держимир хотел все сделать сам.

Идти следом за Озвенем и другими было чуть легче, и скоро Держимир уже стоял на льду под горой. Два десятка его кметей собрались вокруг, закрываясь щитами от летящего снега, но порывы ветра рвали щиты из рук. Зимняя нечисть не разбирает, кто и на кого ее призвал, а рада сожрать без остатка все, что дышит и движется.

Говорить что-либо не имело смысла: слова услышала бы одна только буря, а кмети и сами знали, куда и зачем им идти. Держимир молча сделал первый шаг, и все двинулись за ним. Увидев, как тяжело идет князь, как покачивается при каждом шаге, Байан-А-Тан пристроился рядом, готовый поддержать, если понадобится.

– Перун-Громовик гонит по небу Облачную Деву, невесту свою! – завывал в ушах у Держимира голос Звенилы.

Услышать ее на самом деле было невозможно. «Мерещится», – решил Держимир, а голос продолжал выть:

– Перун настигнет ее и возьмет в жены, и благодатный дождь прольется на земной мир! Иди, княже, и ты настигнешь невесту свою, и дождь благодати прольется на твою землю, на твое племя!

Неужели Перуну тоже бывает так плохо?

* * *

– Так, по-твоему, это не настоящие волки? – с беспокойством спросила княжна Дарована.

Смеяна неопределенно повела плечами.

– Если не настоящие, то это Стая! – со смешанным чувством облегчения и неуверенности сказала Дарована.

– Какая стая?

– Дружина Огнеярова. У него все кмети волками так воют, что настоящие волки не отличают.

– Нет, – Смеяна качнула головой. – Настоящие волки всегда отличат. Я же отличаю.

– Если и правда Стая близко, то ничего, все будет хорошо! – с горячей надеждой сказала княжна, не заметив последних ее слов. – Тогда ничего… Он… Мне в Велишине старуха говорила: на дороге ждет черный человек. Может, это про Огнеяра? Он тоже черный, но он нам зла не сделает. Наверное, это он!

Смеяна смотрела на нее с удивлением: княжна словно бы ждала дебрического оборотня и надеялась на его появление. Это было непонятно: все, кого она встречала раньше, старались не упоминать его имени к ночи и необходимость ехать мимо его земель принимали как очевидное несчастье. И подумать страшно: оборотень с волчьей головой!

Полог рвануло снаружи, в шатер влетел ветер со снегом.

– Смеяна! – крикнул голос Светловоя.

Смеяна вскочила и бросилась из шатра, а Дарована удивленно проводила ее глазами: она так мало слышала голос своего жениха, что не узнала его.

– Иди сюда! – Крепко схватив княжича за руку, Смеяна тянула его в шатер.

Но он не хотел заходить, поскольку старался поменьше находиться рядом с княжной. Торопясь, Смеяна выскочила наружу, и Светловой поспешно накрыл ее с головой полой своего плаща.

– Чего ты меня звала? – прокричал он. – Она тебя не обижает?

– Какое там! Ты вой слышал?

Светловой кивнул.

– Это не простые волки! – кричала Смеяна. Она тянулась к самому уху Светловоя, он нагнулся к ней, но она боялась, что за шумом бурана он ничего не разберет. – Я нюхом чую – это Держимир! Как он на нас громовое колесо наслал, так и это его рук дело! Он где-то близко! Я знаю! Надо спасаться скорее! Надо княжну увозить!

– Но куда ехать – в такой буран! Кони шагу ступить не смогут! Да и Держимировы кони тоже! Нет, надо ждать! – закричал Светловой. – Пойдем в наш шатер! Так надежнее!

– Не пойду! – закричала Смеяна в ответ. – Ему не я нужна, а она! Я от нее никуда не пойду!

Но Светловой то ли не мог, то ли не хотел ее слушать; не обращая внимания на крик, он схватил Смеяну за руку и потянул за собой. Она рвалась и упиралась, пыталась еще как-то убедить его, и тогда Светловой сорвал с плеч плащ, завернул ее, подхватил на руки и понес, с трудом пробиваясь через буран.

* * *

– Вон он! – Дозор непочтительно толкнул Держимира локтем. – И она!

Они стояли в трех шагах от белой громады заснеженного шатра, вокруг шевелилось несколько фигур, но буран слепил, заставлял опускать лицо, заслонять глаза и не оставлял никакой возможности отличить своих от чужих. Лица, одежда, оружие – все было залеплено снегом и выглядело одинаковым. Держимиру это казалось дурацким сном: они с Дозором и Озвенем стоят посреди неприятельского стана, но мечи остаются в ножнах – в них нет надобности. Своих и чужих безжалостно секут десятки ледяных мечей, кусают разошедшиеся духи зимних бурь! Вот зачем требовалась ворожба Звенилы – сотворенный ее руками буран заколдовал врагов, сделал многочисленные дружины речевинов и смолятичей бесполезными и бессильными перед горстью дрёмичей. В снежном мареве победит тот, кто знает, куда идти. И Держимир знал: его целью был шатер княжны Дарованы, подробно описанный всезнающим Дозором.

Не боясь, что кто-то его увидит и узнает, Держимир смотрел на шатер, различая высокую фигуру юноши и девушку рядом с ним. Ветер доносил до его слуха обрывки взволнованного, испуганного голоса девушки: она кричала – то ли просила о чем-то, то ли требовала. Княжич тянул девушку от шатра, схватил за руки, она вырывалась.

Держимир шагнул вперед, стараясь собрать в кулак все силы для последнего, самого главного шага.

Светловой завернул девушку в свой плащ, взял на руки, понес, пригибаясь под порывами ветра, тяжело проваливаясь в снег. О ком еще он стал бы так заботиться, кроме как о невесте?

– Давай! – крикнул во весь голос Держимир и толкнул Озвеня.

Несколько фигур мелькнуло вокруг, но ни те ни другие не могли ничего разглядеть. Держимир и Озвень разом шагнули вперед. Воевода поднял секиру и обухом ударил Светловоя по голове. Меховая шапка смягчила удар, но княжич упал на снег, оглушенный, даже не увидев, кто на него напал.

Прямичевский князь тут же подхватил девушку, завернутую в плащ, успел услышать ее короткий крик, и тут же буря поглотила все звуки.

Пригибаясь под свистящими вихрями, Держимир пошел прочь, чувствуя, как в руках у него бьется добыча, пытаясь вырваться. Рядом тяжело пыхтел Озвень. Князь упрямо переставлял ноги, с трудом вытягивая их из снега и думая только об одном: не сбиться с пути и выйти к берегу Истира именно там, где нужно, где ждут остальные, где начинается тропка в лес. А в лесу буря ослабеет. Не зря же он в предыдущие ночи не раз изучал этот путь, чтобы его запомнили ноги. Он уже тогда знал, что перед духами бури все равны.

Только бы не сбиться – иначе он со своей ношей будет блуждать по Истиру до утра, а там силы заклятий совсем иссякнут, а с ними и надежды на успех. Не может все это быть напрасно! Один раз добыв свою удачу, Держимир был полон решимости до смерти не выпускать ее из рук и все крепче сжимал пленницу.

А она оказалась удивительно сильной: если бы не ожесточенное упрямство Держимира, он едва ли ее удержал бы. Это же рысь какая-то, а не княжна! Про Даровану Скородумовну говорят, что она величава и горда – но это уже не гордость, это дикость какая-то!

Сжав зубы, он шагал и шагал вслед за Озвенем, который протаптывал ему дорогу. Они почти наткнулись на огромный валун – его черная макушка даже сейчас возвышалась над глубоким снегом, и князь вздохнул с облегчением: именно к этому валуну ему и требовалось выйти. Это уже берег, но под снегом разница между льдом реки и землей была не видна.

Спина берега круто изогнулась вверх – к опушке леса. Впереди мелькнули темные стволы, навстречу двинулись люди. Раздались радостные крики: все увидели девушку на руках у Держимира. Кмети подбежали, поддержали его, помогая подняться по крутому скользкому берегу с тяжелой ношей.

– Баян где? – прохрипел князь, отворачивая лицо от снега, чтобы не намело в рот.

Никто ему не ответил, но Дозор принялся колотить мечом по щиту. Другие тоже загремели оружием, подавая знак своим, что дело сделано, и нестройный звон глухо доносился сквозь вой ветра. А зимние духи разлетались прочь, испугавшись острого железа. Держимир передал девушку Озвеню, попытался оглядеться. Кто-то размашисто хлопнул его по плечу, и он узнал брата.

Настала пора уходить. Железный звон прекратился, кмети потянулись по тропе в лес.

Под прикрытием деревьев буря не так ощущалась, порывы ветра ослабели, запутавшись в стволах, снег застревал в ветвях, и можно было идти почти свободно. Озвень шагал в середине строя, перекинув девушку через плечо. Наверное, она устала, потому что больше не вырывалась. Вокруг темнело – наконец-то пришла настоящая ночь.

Впереди мелькнул огонек – зажгли факел, и рыжее пламя плескалось, пригибалось и рвалось на клочки под ветром, но не гасло.

Они все шли и шли, молча, упрямо и быстро, как настоящие лешие. Все вокруг казалось тяжелым, смутным сном, Держимир упрямо переставлял ноги, не чувствуя даже усталости. Нужно дойти, проснуться, а дальше все будет хорошо.

Далеко-далеко меж ветвей затеплился рыжий глаз огня – это Звенила жгла костер на той поляне, которая несколько дней служила им приютом. Оттуда начиналась дорога назад, в земли дрёмичей.

* * *

Наутро весь мир лежал погребенным под грудами пушистого, ослепительно белого снега, и вчерашний буран казался дурным сном. Но он не был сном, он был страшной явью, едва не наделавшей больших бед. Княжича Светловоя нашли в снегу просто чудом: один из кметей буквально споткнулся об него. Еще немного – и наследник Велемога мог бы погибнуть. До сих пор он лежал в шатре без памяти и не мог рассказать, почему лишился чувств.

А еще пропала Смеяна – ее нигде не могли найти. Смолятичам не было до нее особого дела, но славенцы не знали, что и подумать: она ведь не из тех, кто может заблудиться. Княжна Дарована рассказала, что ее увел из шатра кто-то из кметей, но никто ничего не знал о ее судьбе.

А на ровной пушистой поверхности снежного моря не оставалось к утру ни единого следа.

Глава 2

За ночь «лешие» князя Держимира ушли верст за пятнадцать – немало по такой дороге. Пленницу посадили на коня, а повод Озвень намотал на кулак, и Держимир почти не думал о ней по дороге. Дело было сделано, цель достигнута, но он так устал, что не мог думать вообще ни о чем, даже об отдыхе.

От усталости он почти не чувствовал своего тела, зато душу его заполняло удивительное, непривычное и оттого особенно сладкое чувство покоя. Напрасно он напоминал себе, что они идут по землям чуроборского оборотня и каждый миг следует ждать беды, да и князья Велемог со Скородумом, когда узнают о похищении княжны, не останутся сидеть сложа руки. Все это верно – но гора свалилась с плеч Держимира и безнадежно отстала, ей больше не догнать его и не забраться на усталые плечи. Прямичевский князь мерно покачивался в седле, закрыв глаза, и чувствовал такое блаженство, как будто уже достиг исполнения всех своих желаний. Ему даже не хотелось пока смотреть на княжну, ради которой пришлось затратить столько усилий. Она здесь, в его руках, и этого пока достаточно.

Приближался рассвет, в лесу понемногу светлело, и пришла пора задуматься об остановке. В глухих лесах следов никто не найдет, но сейчас предстояло пересечь местность возле городка Хортина, довольно плотно населенную. Надежнее было бы затаиться в дебрях и переждать до темноты. Дозор уверенно вел дружину к укромной поляне, где они останавливались по пути сюда.

Размышляя, не развести ли костер для зазябшей княжны, Держимир внезапно сообразил, что совсем забыл, как выглядит дочь Скородума. Он видел ее только один раз, год назад, и смутно помнил, что она показалась ему красивой, только смолятическая прическа из трех кос его насмешила, а надето на девушке было что-то голубое, то ли с серебром, то ли с жемчугом. Тогда она держалась тихо и скромно, не хотела с ним разговаривать и почти не поднимала глаз. Хорошо, что на самом деле Дарована оказалась совсем не такой робкой и беспомощной. Вспомнив, с какой силой и упорством пленница вырывалась, Держимир усмехнулся с тайным удовольствием: обилие жизненной силы всегда привлекало его.

Кмети впереди стали сдерживать коней, кто-то соскочил на снег. Князь встрепенулся, стряхнул сонливость: что такое? И тут же узнал место: они добрались до своей прежней стоянки.

Постепенно вся дружина втянулась на поляну, Озвень закинул повод коня княжны на сук.

– Слезай, заря золотая! – прогудел он, по обыкновению все перепутав. – Взойди!

Воевода гулко захохотал, так что снег посыпался с верхних ветвей и несколько серых белок стремглав кинулось прочь.

– Потише ты, Громоглас! – вполголоса воскликнул Баян. Княжна, закутанная в плащ с головой, шевельнулась при звуках его голоса. – А то не только белок, а и леших распугаешь!

– Лешие с осени спят! – просветил его Озвень. – Ты один, нежить черная, по свету шатаешься.

– А ты все же потише гуди, – сказал Озвеню осторожный Дозор. – Леший что, а вот дебричи услышат, хуже будет. Толковал же я тебе: тут на один переход пять родов живет.

– Снимите ее. – Держимир кивнул на княжну.

Баян шагнул было к ней, но Дозор отстранил его.

– Не пугай девицу, она и так напугалась, бедная. Сойди, овечка золотая, я тебе помогу, – приветливо обратился он к княжне. – Тебя тут никто не обидит.

– Спасибо, дяденька! – с удивительной бодростью ответил девичий голос из-под тяжелого мехового плаща. – Да я и сама слезу!

Девушка распахнула плащ и сбросила его с головы на плечи. Дрёмичи во все глаза вытаращились на нее, но в первые мгновения никто ничего не понял. Кмети сначала ощутили только разочарование: девица, которую они увидели, никак не заслуживала звания первой красавицы говорлинских земель. А хвалили-то ее, хвалили!

Первым изумленно вскрикнул Баян, потом Дозор схватился за подбородок, как делал в сильном удивлении. Кое-кто видел княжну Даровану прошлым летом в Глиногоре, другие слышали о ней. А девушка, которая сидела на коне, никак не могла быть княжной. С дочерью Скородума ее сближали только рыжие волосы, но лицо у этой было круглое, румяное, со вздернутым носом в богатой россыпи веснушек. Две косы спускались на грудь из-под шерстяного платка – так носят в разных племенах, но не у смолятичей.

Дозор снова охнул: он наконец сообразил, где ее видел. Негодующе вскрикнул Космат – тот, кому эта самая девица прокусила руку в ночь нападения на речевинское огнище. Тут и другие смекнули, что к чему, ведь многие из тех, кто стоял сейчас на поляне, ходил с Дозором и Озвенем в тот давний летний поход.

Все встало на свои места. Они раньше встречались с этой девушкой, но никак не в Глиногоре и не возле княжеского престола.

Князь Держимир сообразил позже всех. Как ни мало он помнил Даровану, ошибки не могло быть – это не она. Недоуменно моргая, он смотрел на рыжую девицу с желтыми кошачьими глазами и пытался понять, как она здесь оказалась. Он был готов к любому объяснению: что ему это снится, что лешие и мары подменили девушку во время ночной поездки через лес. Но то, что он вырвал из объятий Светловоя и увез не ту, просто не приходило в голову. Ум отказывался принять ту суровую истину, что все труды пропали напрасно.

А девушка сидела на коне спокойно, без недоумения или испуга, словно была уверена, что ее-то здесь и ждали. Сама Смеяна давно все поняла. Она приготовилась даже к тому, что страшный князь Держимир в приступе ярости убьет ее своими руками, но не жалела ни о чем. Ночью она перестала кричать и вырываться как раз тогда, когда сообразила, что произошло, кто и почему ее захватил и куда везет. Дрёмичам нужна Дарована – так пусть думают, что они ее получили, и побыстрее уходят от Истира. Едва ли они станут возвращаться, чтобы попытать счастья еще раз. А о том, что будет с ней, Смеяна не задумывалась. Вывезет как-нибудь удачливая судьба, не даст пропасть. В первый раз, что ли?

– Смеяна! Красавица ты моя! – вдруг заорал Байан-А-Тан. Опомнившись от изумления, он бросился через поляну к Смеяне, снял ее с коня, обнял, потряс, оттолкнул от себя, снова дернул к себе, как будто не верил, и снова обнял. – Вот не чаял свидеться! – кричал он и хохотал от нежданной радости. – Мать Макошь! Тэнгри-хан!

– Это что? – невыразительным, тихим голосом спросил Держимир.

Баян сразу унялся. У любезного брата такой тихий голос предвещал бурю.

– Это та самая девица, которая меня у речевинов спасла, – сказал Баян, повернувшись к Держимиру и обнимая Смеяну за плечи. Умный куркутин понимал, что это нужно поскорее вбить брату в голову, пока не поздно. – Она меня в лесу нашла, она мою рану так заживила, что ты шрам найти не мог, она меня и на волю отпустила. Скажи ей спасибо, брате.

Держимир непроизвольно кивнул, но глаза его сузились и потемнели, кожа на скулах натянулась, мелкие шрамики стали наливаться краской. У Баяна дрогнуло сердце: гроза собиралась нешуточная.

– А как она сюда попала? – так же тихо спросил Держимир. – Княжна где?

– А княжна у своих осталась, – ответила Смеяна, глядя ему прямо в глаза.

Даже сейчас, всем существом ощущая смертельную опасность, она не могла побороть любопытства. Она впервые видела прямичевского князя, о котором столько слышала, и жадно рассматривала его. А что, ничего особенного. Не Змей Горыныч какой-нибудь, человек как человек. Среднего роста, крепкий, не старый еще, лет тридцати, пожалуй. Не красавец совсем, волосы нечесаны, на лице лешие горох молотили… хотя ничего, и похуже бывает. Глаза злые и притом несчастные. Такие люди приносят в мир много бед – потому что хотят, чтобы мир разделил с ними их несчастья.

– У своих? – тускло переспросил Держимир. – А я, стало быть, тебя…

– Ага! – радостно подтвердила Смеяна. Она вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что сумела отомстить этому человеку за все беды, которые он принес речевинам, от битвы на Истире до пожара новой крепости. – Ты меня увез, князюшка. Я княжичу Светловою удачу приношу – вот я тебе и подвернулась вместо княжны. И с громовым колесом тебе не слишком повезло. Я княжича и кметей из хором вывела, так что только хоромы сгорели, а люди целы все. А хоромы что – у нас лесу много, еще построим.

Глядя ему в лицо, она ощущала разом ужас и восторг, ее переполняло чувство полета, свободы от всего, от страха и почтения, потому что стоящему на краю пропасти бояться уже нечего. В эти мгновения она была равна гордому князю, нет, сильнее и выше его, потому что все сделала по-своему и одержала над ним победу.

Кмети смотрели на нее как на сумасшедшую, даже Байан-А-Тан побледнел и крепче сжал ее плечи.

– Ты… – вдруг тихо простонал Держимир, и в глазах его отразилась такая ненависть, что даже Баян вздрогнул и растерялся, впервые в жизни усомнившись в своей способности укротить брата.

А Держимир вдруг словно подавился собственным гневом, хрипло и сильно закашлялся, согнулся, хватаясь руками за грудь. Его сотрясала крупная дрожь, он хрипел и задыхался, как чахоточный дед. Рухнув на колени прямо в снег, он мотал головой, хватался за горло, как будто пытался оторвать чьи-то цепкие пальцы. Его не держали ноги, у него не было сил жить, его душила ненависть – к этой девице, ко всем врагам, к своей собственной злой судьбе, опять обманувшей и предавшей в самый последний миг. Но даже выразить эту ненависть у него не осталось сил, и казалось, что сейчас она сожрет его самого.

Звенила бросилась к нему, схватила его за плечо, но Держимир вскинул голову, дернулся и стряхнул ее руку.

– Уйди от меня! – выкрикнул он, и глаза его стали страшными, как у упыря. – Ты! – кричал он, кое-как поднявшись. Рукой он опирался о ствол дуба, но его шатало, как пьяного. – Ты, змея подколодная! Что ты со мной сделала! Опять обманула! Всю силу из меня вытянула, хуже пиявки, хуже Мары и Морока! Совсем загубила, а все обман! Провались ты пропадом, кикимора, лихорадка дурная! Уйди от меня, видеть тебя не могу!

– Послушай!

Звенила кинулась к нему, но Держимир больше не хотел ее слушать и не мог терпеть рядом с собой. С усилием оттолкнувшись от ствола дуба, он вдруг схватил чародейку обеими руками за горло и стал душить с такой силой и таким удовольствием, как будто чем хуже было ей, тем легче дышалось ему самому. Кмети охнули, вздрогнули, но никто не мог и шевельнуться, ужас приковал всех к месту. Такого они еще не видели!

Чародейка хрипела, рвалась в отчаянной борьбе за жизнь, ее худощавое тело дергалось в сильных руках Держимира, глаза выпучились, в них метался дикий смертельный ужас.

А Смеяна вдруг вывернулась из-под руки Баяна, оставив ему свой плащ, одним прыжком подскочила к Держимиру, вцепилась в его руку и попыталась оторвать ее от горла Звенилы. Князь яростно дернул плечом, стараясь ее стряхнуть, но она удержалась и вцепилась зубами в его запястье.

Держимир вскрикнул от боли и вспышки животного страха: острые зубы Смеяны прокусили вену, брызнула кровь, несколько ярко-алых пятен упало и загорелось на белом снегу.

Руки его разжались, полумертвая чародейка упала на снег. А Смеяна со звериной ловкостью отскочила в сторону и замерла. Она стояла по колено в снегу, убежать было трудно, но едва ли кто решился бы сейчас к ней подступиться. На ее губах и подбородке алела свежая кровь, в лице читалось что-то настолько дикое, такая буйная сила леса горела в ее желтых глазах, что кто-то из кметей не смог сдержать крик ужаса, словно перед ними появился оборотень или упырь. У Космата вспыхнула старая боль под давно зажившим шрамом, словно предупреждая: не приближайся!

Тяжело дыша, Держимир зажимал ладонью укушенную руку, кровь медленно просачивалась сквозь пальцы и падала на снег. Звенила хрипло стонала возле его ног. Смеяна ждала, потихоньку приходя в себя, загоняя рысь поглубже в душу, как в нору. Она не испытывала добрых чувств к чародейке, но не могла смотреть, как сильный мужчина душит женщину, – боги такого не позволяют, в чем бы ни была виновата эта лупоглазая «лебедь», знакомая по той летней ночи на огнище Ольховиков. Зато теперь Смеяна знала, что все рассказы про дурной нрав князя Держимира – чистая правда.

Через несколько долгих мгновений князь отвернулся от всех, обернулся к лесу, шагнул к толстому дубу и прислонился к нему, прижался лбом к промерзшей коре. Кмети перевели дух и стали переглядываться: вроде обошлось! Дозор помог Звениле подняться, кое-как поставил ее на ноги, но она не могла стоять и снова села прямо на снег. Чародейка дрожала, звон подвесок казался суетливым, испуганным, жалким.

– Уберите ее! – глухо сказал Держимир, не поворачиваясь. – Уберите. Больше никогда… Увижу – убью.

Все понимали, кого он имеет в виду. Его мутило от ненависти к этому звону, но не было сил продолжить начатое. Гнев утих, но осталась убежденность: больше он не сможет жить и дышать рядом со Звенилой. Ее ворожба выпила из него все силы, но не дала ничего взамен. Его сердце остановится, если чародейка еще хоть раз подойдет близко. Ненависть утомляет тяжелее любых трудов, и Держимир изнемог под этим бременем.

Ни Озвень, ни Байан-А-Тан никогда не видели князя таким – обессиленным и изнемогающим от ненависти. Умный Дозор раньше других понял, что это – всерьез и навсегда. Бережно, но решительно он взял Звенилу за плечо и подтолкнул к ее коню. Она вцепилась в его руку и уперлась ногами в снег. Ее взгляд, устремленный на сгорбленную спину Держимира, был совсем безумным.

– Ты не можешь! – выкрикнула она. – Ты не можешь! Я столько сделала для тебя! Столько лет…

Держимир зажал ладонями уши и ударился лбом о кору дерева. Дозор более решительно толкнул Звенилу к краю поляны. Даже спина и затылок князя выражали такое напряжение, что затянутое расставание могло свести его с ума.

– Я приворожила твою удачу! – взвизгнула Звенила, пытаясь обернуться к князю, но Дозор и еще пара кметей решительно тащили ее прочь. – Ты сам не знаешь ее! Злая судьба – зверь, ее надо кормить! Иначе она сожрет тебя самого! Она сожрет тебя! Только я могу тебе помочь! Только я могу кормить этого зверя!

Дозор переложил в ее седельные сумки кое-какие припасы из своих, кмети подняли чародейку на коня, а она все кричала, словно не могла остановиться:

– В каждом человеке сидит зверь и горит свет! Свет светлее, а зверь сильнее! Всегда победит зверь! Ты не хочешь его знать – но он знает тебя! От него не избавишься! Его не прогонишь! Он сожрет тебя! Сожрет!

Дозор, раздосадованный ее криками, сильно хлопнул коня по боку, и тот шарахнулся по натоптанной тропе в лес. Кто-то из кметей свистнул ему вслед, конь скакнул еще раз. Кмети засвистели, загремели мечами о щиты, словно прогоняли прочь нечисть, и железный звон заглушил последние крики чародейки.

Конь ее исчез за деревьями, затих ее пронзительный голос, но слова невидимо висели над заснеженной поляной. В душе каждого они оставили свой темный след. Она обращалась к Держимиру, но каждый с тревогой прислушивался к собственной душе, выискивая зверя. Страшного зверя, злобного, жадного, себялюбивого, – того, кто тянет дух человеческий в мрачный Нижний Мир. Не хотелось верить в то, что он окажется сильнее Сварожьих искр света, но каждый знал: что тяжелее, то и перетянет.

Наконец Держимир оторвался от ствола и повернулся к окружающим. Звенила исчезла, он старался забыть о ней, как будто ее никогда и не было. Она пропала с глаз, Держимир хотел верить, что никогда больше не увидит ее, и ему уже стало легче дышать, как будто он избавился от чего-то тяжелого и темного в собственной душе.

Взгляд его упал на нечаянную добычу – Смеяну.

Она стояла на том же месте, по колено в снегу, но ожесточение на ее лице сменилось волнением и любопытством. Наблюдая жгучую развязку многолетнего сосуществования Держимира и чародейки, она даже забыла о себе и своей нерешенной участи. Ее била дрожь, хотелось кричать, что это неправда, что свет в человеке не слабее зверя, особенно если сам человек не хочет быть этим жадным и прожорливым зверем. И она уже сомневалась, что правильно поступила, не дав Держимиру задушить Звенилу. Может быть, чародейка и впрямь была его злой судьбой, злым духом в образе женщины, если потакала его вражде и мстительности. И что она будет делать без него? Куда пойдет?

А как ему жить без нее? Она – его судьба, а разве судьбу можно прогнать? С чем тогда останешься?

Держимир встретил взгляд Смеяны, но у него уже не было сил ни на гнев, ни даже на удивление. Он чувствовал себя умершим и глядел на земной мир и на эту заснеженную поляну как бы с того света, из мира покоя и равнодушной тишины. Светлый Ирий представлялся ему сейчас именно так – как покой и равнодушная тишина.

– Так это ты во всем виновата? – безучастно спросил он. – У людей судьба хоть и злая, да все же одна! А у меня две! Ох, Перуне-Громоверже, зачем я на свет таким уродился?

Князь глубоко вздохнул и свесил голову на грудь. Смеяне стало жаль его: он был настолько слаб и опустошен, что внушал не осуждение и не страх, а только жалость.

– Ты бы сел, брате. – К Держимиру подошел Байан-А-Тан, завел его руку к себе за шею и повел к бревну, оставшемуся здесь с прошлой стоянки.

Кмети поспешно скинули снег с толстого ствола, и Баян усадил старшего брата. Смеяна медленно и осторожно приблизилась и встала в трех шагах.

– А вот и неправда! – почти спокойно, с легким вызовом ответила она, чувствуя себя гораздо сильнее этого несчастного человека. – Не брани свою судьбу никогда. Ты ее не знаешь. Если сам решишь, что она злая, – получишь злую. А будешь добрую искать – найдешь.

– Чужая добрая – мне и есть злая, – вяло ответил Держимир, водя по лбу рукавом. – Вот как ты.

– Нет, брате! – возразил немного повеселевший Баян. – Судьба – как меч, в умелых руках врага зарубит, в неумелых – тебя самого. Кто удачу поймал, тот и владеет. А тебе не надо – мне отдай.

Он весело обнял Смеяну за плечи, веря, что уж теперь-то она от него не уйдет. Но Держимир поднял глаза, посмотрел поочередно на них обоих и мотнул головой.

– Не отдам, – устало сказал он. – Она мне слишком дорого досталась. Тебе, Черный, удачи и своей на три жизни хватит. Кто добыл, тот и владеет, говоришь? Пусть остается покуда, а там посмотрим.

* * *

Смеяна сидела в маленьком шалашике из елового лапника и смотрела наружу через узкую щель. Ей предложили шатер, предназначенный для княжны, но она отказалась – через плотные шкуры не много-то увидишь, а она не хотела чувствовать себя зайцем в мешке. Из шалаша она могла видеть не только поляну перед собой, но и лес по сторонам. Утомленные ночным бураном кмети спали на охапках лапника, двое дозорных сидели на бревнах лицом в разные стороны, еще двое стояли по сторонам, чуть глубже в лесу. До темноты осталось не так уж долго, а после заката дружина Держимира отправится дальше.

Теперь, когда прямичевский князь знает, что увез вовсе не княжну Даровану, оставаться с ним дольше не имело смысла. Смеяне не давали покоя мысли о Светловое. Она скучала по нему и беспокоилась – кто же теперь будет его удачей, ведь она ему так нужна! Всей душой Смеяна рвалась назад, к своему светлому Яриле, которого без нее стережет столько опасностей. От Держимира нужно уходить, и как можно скорее. Но нечего надеяться, что тот ее отпустит. Хотя бы из простой мстительности – уж на что, а на это он способен!

Смеяна не боялась уйти в гущу чужих лесов: лес всегда был ей родным и понятным. Прикасаясь к рысьему клыку в ожерелье, она вспоминала янтарно-золотые глаза с острыми черными зрачками и верила, что они снова помогут ей, если придет нужда.

А что до дебрического оборотня, то она не слишком его опасалась. Ведь княжна Дарована знала его и не боялась. Но сейчас не это важно.

Уйти на глазах дозорных, конечно, не получится. После утренних событий Смеяна заметила, что дрёмичи побаиваются ее, но преданность князю окажется сильнее страха, а их слишком много, чтобы она могла перекусать всех. Нужно как-то от них избавиться. Хотя бы усыпить. А как?

Хмурясь, Смеяна пыталась вспомнить, как Творян заговаривал бессонницу. Ему это ничего не стоило: только в глаза посмотрит, и любая бабка засыпает, как набегавшаяся девчонка. Как там заговаривают? «Заря-Зареница, красная девица, возьми мое бессонье, дай мне сон-угомон…»

Закрыв глаза, Смеяна воображала сон огромным мягким теплым облаком, непроглядным, глубоким. Спит лес под грудами снега, сон безраздельно властвует в нем, подчиняет себе все: деревья, кусты, даже лесного хозяина – медведя. Вот облако сна наползает из чащи зимнего леса, окружает белым туманом поляну, тянет прозрачные крылья к дозорным. Не открывая глаз, Смеяна плавно водила перед собой руками, вдохновенно призывала это призрачное бесшумное чудовище и с восторгом чувствовала, что у нее получается: сон услышал ее и идет, готовится поглотить дружину, вторгшуюся в его лесные владения. На нее саму накатывалась сонливость, голова клонилась на грудь, веки тяжелели, в душе воцарялись покой и младенческая безмятежность. Как тяжело было не упустить из мыслей дозорных и поворачивать на них эти груды сна!

На поляне стояла тишина, застывшая, неподвижная, как будто здесь и нет людей. Только лошади, привязанные на опушке, потряхивали гривами. Осторожно, словно тайком высовывая голову из-под воды, Смеяна открыла глаза. Двое дозорных спали, один уронил голову на колени, сидя на бревне, другой сполз на снег и спал, прислонясь к стволу головой.

Смеяна бесшумно выползла из шалаша. Даже если она не достала своей неумелой ворожбой до дальних дозорных, то может же девушке понадобиться выйти?

Она подошла к краю поляны и вгляделась в чащу – один спит стоя возле дерева, другой сидит, прислонясь к стволу спиной. Вот и славненько.

Стараясь сдержать ликование, чтобы не разрушить собственные труды, Смеяна пробралась к привязанным коням и сорвала с ветки узду. Спасибо Макоши, что она не княжна: сумеет и оседлать, и взнуздать. Ласково погладив по морде незнакомого коня, Смеяна быстро завязала с ним дружбу, и он позволил набросить на себя седло.

Торопясь, Смеяна трудилась над застежками, как вдруг позади скрипнул влажный снег и чья-то рука легла ей на плечо.

Она обернулась, готовая мгновенно вцепиться в глаза тому, кто хочет ей помешать, и увидела Баяна. Куркутин хмурился, с трудом одолевая сонливость, его смуглое лицо выглядело помятым. Но и в полусне он сообразил, что она задумала. То же самое, что и он когда-то.

– Ты чего же это, сестричка? – невнятно пробормотал Баян. – Бросить нас хочешь?

– Хочу! – ответила Смеяна. Притворяться перед ним не имело смысла. – Не очень-то вы мне по душе пришлись. Не будем ссориться, брате, пусти.

Баян покачал головой:

– Не пущу. Нам знаешь как удача нужна? Да я ж тебе рассказывал. Держимир своего счастья не понимает. Я тебя как утром увидел, так и понял: ты куда как лучше Дарованы. От нее только и пользы, что Скородум ходить войной поостережется. А ты… Ты и сама не знаешь, что можешь сделать. Ты нам нужна.

– Зато вы мне не нужны! – нетерпеливо ответила Смеяна. – Я не ваша удача, не братца твоего бешеного. Меня Светловой ждет, я к нему пойду!

– Ему чужой удачи не надо, своей хватит. И княжна ему осталась. Да и вообще – он у вас блаженный какой-то. Сама говорила: с самой Макошиной Недели ты с ним, а он тебе хоть слово ласковое сказал? Ты его любишь, я знаю, – а он-то тебя?

Смеяна опустила глаза. В ней то вспыхивала решимость вырваться отсюда во что бы то ни стало, то вдруг накатывала растерянность: а ждет ли ее Светловой на самом деле? Может, он и не заметил, что она пропала?

– Ты не знаешь! – тихо, почти с мольбой сказала она и положила руки на плечи Баяну, чтобы он не возражал. – Он не может меня любить – его сама Леля приворожила. Он не о девушках мечтает, а только о ней. Он без меня пропадет. Совсем пропадет!

Баян тихо протяжно свистнул, провел рукой по лбу, стараясь проснуться окончательно.

– А я-то… – начал он. – Ну и дела! Один Звенилой одержим, другой и вовсе Лелей. И не знаешь, которому хуже. Мой-то… Вот видишь! – сам себя перебил Баян, у которого почти все мысли в конце концов сворачивали на брата. – Ты со Светловоем сколько месяцев, а пользы мало. Молчи! – шепнул он, видя, что Смеяна собирается возразить. – От грома ты его увела и невесту ему спасла – ты от него беды отводишь, а он сидит сложа руки, пригрелся, как жаба на навозной куче. А с Держимиром ты что сделала, погляди только! Он как тебя увидел, так Звенилу прогнал! Ты не знаешь! – горячо воскликнул Баян, напав наконец на самую главную мысль. – Я думал, эта змея подколодная его начисто сожрет, а он от нее по самую смерть не избавится. А с тобой он сразу в силу вошел! И ведь не убил ее! Кабы не ты, он бы ее придушил, тащи меня Кощей, придушил бы! Ей-то поделом, да ведь она мертвая нам бы покоя не дала никому, всех бы нас замучила и с собой в Навье уволокла. А ты…

Баян говорил быстро и беспорядочно, сонливая хмурость исчезла с его лица, глаза разгорелись. Не закончив, он словно задохнулся от восхищения и звучно чмокнул Смеяну куда-то возле глаза, и она не успела уклониться, поскольку ничего такого не ожидала.

Да, она не знала, каким подвигом стало для Держимира изгнание Звенилы, и удивлялась, почему он не сделал этого раньше. И уж конечно ей не приходило в голову связать это со своим собственным появлением. Баян же смотрел на дело по-другому: он-то знал, как трудно было Держимиру избавиться от чародейки, которую он считал и своим оружием, и своим проклятием.

Смеяна молчала, не находя, что возразить, но по-прежнему рвалась к Светловою и вовсе не хотела оставаться здесь. Баян крепко держал ее за плечи, и Смеяна растерялась, чувствуя себя пойманной. Не драться же с ним. Да и другие дрёмичи проснутся. Не умеет она ворожить, дуреха неученая! Не умеет!

– Но я же отпустила тебя! – умоляюще заговорила Смеяна, заглядывая Баяну в глаза. У нее в запасе оставался последний довод, который ему нечем отразить. – Я же отпустила тебя, а мне тоже было жаль с тобой прощаться.

– Ты меня отпустила, потому что мне добра хотела. Вот и я тебе добра хочу и потому не пущу, – серьезно ответил Баян.

– Это как? – возмутилась Смеяна и отпрянула от него, прижалась спиной к конскому боку. – Я лучше знаю, что мне нужно!

– Вот и неправда! – Баян уверенно покрутил головой. – Женщины никогда не знают, что им нужно. Светловой – безумец, дивий великан, одно слово, только тихий пока. Если он о Леле мечтает, то его душа уже не здесь. Он сам пропадет и тебя погубит. А с нами тебе хорошо будет. Ты не думай, мой братец не всегда такой свирепый. Без Звенилы-то, тряси ее лихоманка, он повеселеет теперь. Он тебя беречь будет. Ему ох как удача нужна!

– Но я не хочу, не хочу быть его удачей! – твердила Смеяна. Противоречивые чувства рвали ее на части, ей хотелось то заплакать, то вцепиться Баяну в лицо. – Я удача Светловоя! Я должна быть с ним!

– А с чего ты взяла, что ты удача Светловоя? – спросил Баян, удивленно подняв блестящие угольные брови, как будто сама эта мысль была очень глупой.

– Я… – начала Смеяна и запнулась.

Она вспомнила их первую встречу на ржаном поле, потом вечер на огнище. Да ни с чего! Сердце подсказало! Что еще нужно? Но как это объяснить Байан-А-Тану? При всей своей веселости, дружелюбии и двух женах в Прямичеве он, похоже, не очень-то понимает, что такое любовь. А кто этого не понимает, тому не объяснишь.

– Он – мой князь, – кое-как нашлась Смеяна после недолгой растерянности. – Мне судьбой и богами велено ему помогать.

– Вот уж неправда! – мгновенно возразил Баян. – Ты мне еще весной рассказывала, что твоя мать не родная Ольховикам, что она издалека пришла. Какого она была племени? Может, не речевинского вовсе, а совсем другого. Вон, у смолятичей все рыжие. Молчишь?

Смеяна и правда не находила ответа. Ольховики не могли рассказать ей, из какого племени ее мать. Она была немая – или просто не хотела отвечать на вопросы. И одежда, в которой она пришла, выглядела поношенной, сшитой не по росту, рубахи с разными узорами – как видно, не свои, чужие.

– И отца своего ты не знаешь, – продолжал Баян. – Вот и выходит, что вовсе ты не должна непременно речевинскому князю помогать! Может, ты нашего племени.

– Но я не хочу быть вашего племени! – Смеяна досадовала и на Баяна, что мешает ей, и на себя, что теряет с ним столько времени. – Я к речевинам хочу!

Неукротимый Баян открыл было рот, как вдруг над лесом прозвучал далекий волчий вой. Казалось бы, ничего необычного, но Смеяна похолодела. Протяжный вой рождался где-то в глубинах леса, отражался от низких серых облаков и летел, летел, как птица с широкими крыльями. В нем звучало что-то глубинно дикое, он словно шел из самой души волчьего племени. Это был голос Князя Волков.

Баян замер с раскрытым ртом, забыв, что хотел сказать и о чем вообще шла речь. На глазах Смеяны вскипели слезы ужаса, мелкие мышцы лица отказались ей повиноваться, глаза вытаращились, рот приоткрылся, как будто ужас встал в горле и не давал дышать.

– Ты что? – недоуменно спросил Баян, справившись с первым удивлением. Он не обладал ее звериным чутьем к дыханию Надвечного Мира, и такой испуг показался ему чрезмерным.

А она вместо ответа порывисто прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди, как будто хотела укрыться от этого жуткого воя. Светловой, Держимир, попытка к бегству, их спор – все разом вылетело у нее из головы. Осталось то, чему она раньше не уделяла внимания, – разговоры о дебрическом оборотне. Напрасно она считала его выдумкой болтливых купцов – он не просто существовал, он находился не так уж далеко от них. Сын Велеса, Князь Волков, князь племени дебричей – слишком много, чтобы иметь его своим врагом и без разрешения вторгаться в его земли.

– Это он! – едва сумела выговорить Смеяна. – Оборотень! Он близко! Он идет к нам! Я его чую, ты понимаешь? Он идет сюда!

В ее лице и голосе было столько ужаса, что поверил бы и чужой. А Баян знал, что ей стоит верить. Вой повторился; теперь низкому глубокому голосу Князя вторило несколько голосов потоньше – простых волков. И они раздавались ближе, чем в первый раз.

Баян соображал быстро. Оставив испуг и удивление на потом, он бросился будить спящих. Через несколько мгновений все оказались на ногах, поспешно протирали снегом заспанные лица, оправляли одежду и оружие.

– Скорее седлать и ходу отсюда! – распоряжался Держимир. Недолгий отдых его подбодрил, слабость и равнодушие прошли, он выглядел собранным и решительным. – Дебрический волк нам не по зубам, в драку напраснуюлезть нечего, попробуем уйти. А не выйдет – тогда и поглядим.

– Он там! – Смеяна показывала на полуночь – как раз туда, куда им нужно было идти.

Она едва сдерживала дрожь, ей хотелось бежать без оглядки, прятаться. Только куда спрятаться от оборотня? Во владениях Князя Волков чужаку не укрыться и не запутать следа.

Время от времени вой доносился из чащи леса, и каждый раз он становился ближе, словно накатывался волной.

– Они нас загоняют, – пояснил Дозор, и его голос казался неестественно спокойным. – В кольцо берут. Давайте к реке – там простора больше.

Почти мгновенно собравшись, дрёмичи поскакали по вчерашней тропе назад. При этом им не раз вспомнилась Звенила, тоже уехавшая по этой дороге. Уж не она ли и навела на них дебрического оборотня? Но Баян был прав: мертвой она причинила бы гораздо больше вреда, чем живая. Дебрический оборотень хотя бы наполовину человек.

– Пятнадцать верст – не так уж далеко! – крикнул на скаку Баян, обернувшись к Смеяне. – Днем, да по старой тропе – до Истира доскачем. А на Истире он нас не тронет! Истир и он уважает!

«Вы сами-то не очень Истир уважали, когда на Прочена напали!» – подумала в ответ Смеяна. Но хотелось верить, что Князь Волков уважает священную реку больше, чем несчастливец Держимир. Только вот успеют ли они под защиту священной реки?

Теперь повод ее коня никто не держал, но Смеяна не испытывала желания ускакать от дрёмичей. Куда? К оборотню? Князь Волков внушал ей такой неодолимый ужас, что даже Держимир по сравнению с ним казался близким, чуть ли не родным. Она острее простых людей чувствовала силу оборотня: эта сила была разлита в воздухе, искрилась в каждой снежинке, дышала в стволах деревьев. Вокруг стоял его лес, его глаза наблюдали за беглецами из складок коры, это к нему несся по ветру шепот ветвей: «Здесь! Здесь!» Смеяне казалось, что эта сила уже пожирает ее, лишает воли к сопротивлению.

Кони тоже чуяли близость волков, и их не приходилось погонять. Довольно быстро дружина оказалась на берегу мелкой лесной речки, впадающей в Истир. Это уже была прямая дорога к спасению, оставалось верст десять, и все немного приободрились.

Вдруг Смеяна заметила на снегу цепочку волчьих следов. На скаку она не успела ее рассмотреть, но тут же глаз зацепился за вторую, пересекавшую речку от берега до берега, потом вдоль тропы потянулась третья. Волки тоже не любят вязнуть в снегу и предпочитают натоптанные тропы лосей или кабанов.

Кто-то впереди охнул. Смеяна вскинула голову и успела заметить волчью тень, мелькнувшую за деревьями. Волк бежал неспешно, понурив голову, и казался сутулым, усталым, равнодушным к топоту людей и лошадей. Волчий вой слышался только сзади, а впереди было тихо. Может быть, как раз там их и ждали? Ведь на то и оборотни – даже в зверином обличии они сохраняют человеческий разум.

Додумать эту мысль до конца Смеяна не успела. Ехавшие впереди стали резко натягивать поводья, схватились за мечи и луки. Задние чуть не натыкались на них, дружина сбилась в тесную кучу. Держимир с ожесточенным лицом схватился за копье. Неширокое русло заснеженной речки было перегорожено стволом толстой ели, и возле пня еще желтела на снегу свежая щепа. А посередине ствола спокойно сидел один-единственный человек. Едва глянув на него, Смеяна всем существом ощутила, что это он и есть: Огнеяр чуроборский, Князь Волков.

На первый взгляд вид его поражал, и тут же возникало убеждение, что именно таким он и должен быть. Смеяну удивила его молодость – он выглядел года на двадцать три, не больше, но в длинных черных волосах отчетливо виднелась седая прядь надо лбом. На нем была серая безрукавка из волчьего меха, перетянутая широким поясом с множеством серебряных бляшек, за поясом торчал боевой топор с серебряным узором на обухе. Из-под накидки виднелись не шерстяные рукава свиты, что уместно зимой, а белые рукава рубахи с красивыми, искусно вышитыми дебрическими узорами на предплечьях и возле запястий. Его смуглое лицо с правильными резкими чертами выглядело спокойным и умным, в блестящих чисто-карих глазах тлела глубинная красная искра. Во всем облике Князя Волков угадывалось что-то настолько нечеловеческое, что становилось жутко. И он удивительно хорошо вписывался в образ зимнего заснеженного леса, как его живое продолжение. Сам лес глядел его глазами и дышал его грудью.

Без суеты, с любопытством оборотень окинул взглядом сбившихся в кучу дрёмичей, заметил их руки, сжавшие оружие, но сам и не подумал потянуться к своему грозному топору.

– Кто хочет меня подстрелить – пусть попробует, – спокойным, низковатым и очень звучным голосом предложил Огнеяр.

Он говорил негромко, но его ясно услышали все, как голос собственной души. А Смеяна некстати подумала, что человек с таким голосом должен красиво петь. Но разве оборотни поют?

– Пробуйте, пробуйте, – доброжелательно повторил Огнеяр. – Я даже не обижусь. А вы душу отведете и больше о глупостях думать не станете. Тогда и поговорим.

В нем не было ни злобы, ни гордости, ни надменности, а только непринужденная уверенность человека, привыкшего быть хозяином и знающего, что на его права никто даже в мыслях не покушается. Каждое его слово, каждое малейшее движение дышало силой, но он вроде бы не собирался ни с кем драться. А зачем, когда и так ясно, кто здесь самый сильный?

– О чем нам с тобой разговаривать? – глухо выговорил Держимир, как выплюнул, с трудом подавляя дрожь в голосе. Лицо его казалось застывшим и ожесточенным, он не мог побороть страх и презирал себя за это.

Оборотень усмехнулся, и у всех дрёмичей хлынула по спине холодная дрожь. Два верхних клыка у Огнеяра заметно выдавались из общего ряда белых крепких, изумительно красивых зубов. А Смеяна уже не боялась: ее зачаровала сила леса и самого Надвечного Мира, горячими волнами исходившая от него, он внушал ей ужас и восторг, трепетное изумление и смутную тоску. Это была та самая сила, которую она с детства чуяла в лесу, в себе самой, которую потом узнала в полудянке, даже в кикиморе, но многократно более цельная, слаженная, знающая себя и управляемая владельцем до последней капли.

– Не очень-то ты вежлив для гостя, Держимир дрёмический, – сказал Огнеяр. – Да отпусти ты свое копье. Лучше успокой коня, а то сбросит. Я проявил чудеса терпения – даже мой отчим был бы мной доволен. Ты прошел по моей земле и убил двух моих оленей – я не стал сердиться, думал, может, люди очень есть хотели. Тем более что шкуры и кости вы закопали как положено. Ладно, не я сотворил эти земли, не я проложил дороги, и не мне запрещать людям идти своим путем. Но дальше начались безобразия, которых не потерпела бы даже моя жена, а второй такой доброй и терпеливой женщины нет на белом свете, ни здесь, ни там.

Огнеяр многозначительно показал глазами на небо. А дрёмичи растерянно ждали продолжения. Совсем не так они представляли дебрического оборотня и свою возможную встречу с ним. Нет, он не был похож на обычных людей, но и на оборотней, как их описывают, тоже. Слова о жене он произнес бережно, и даже голос его смягчился. Никто уже не думал пускать в ход оружие, чутьем угадав, что оно не поможет, и кмети держались за мечи и луки просто по привычке, как за надежную опору, которая не даст сойти с ума.

– В чем же ты нас обвиняешь? – спросил Держимир.

Он дышал глубоко и крепко сжимал челюсти, чтобы не стучать зубами. Но страх не вытеснил сознания того, что он князь и должен говорить за всех.

– Если бы вы просто прошли туда и обратно, я ничего не имел бы против, – спокойно ответил Серебряный Волк. – Я даже не стал бы трогать вашу чародейку, хотя она мне очень и очень не нравится. Но вы начали портить мне охоту. Зачем вы устроили этот дурацкий буран? Не дети, должны понимать, как опасно делать такие глупости между солнцеворотом и новым годом. А теперь все эти безумные, разбуженные не ко времени бурные духи разлетелись по моей земле, а не по твоей, Держимир, что было бы справедливо. Это что касается Надвечных. А теперь что касается земли. На свете много дураков, но они не всегда сидят там, где тебе бы хотелось. Ты разбойничал на моей земле, надеясь, что подумают на меня. Ведь так?

Огнеяр взглянул в глаза Держимиру, и медленно тлевшая красная искра в глазах оборотня вдруг вспыхнула, обожгла Подземным Пламенем. Отрицать было невозможно – он и так все знает сам. Держимир ничего не ответил.

– Что тебе нужно? – спросил Огнеяр. – Дрёмические князья не так бедны, чтобы грабить на дорогах. У тебя довольно забот с заморянцами и рарогами, чтобы ты искал себе врагов на Среднем Истире без достаточной причины. Чего ты хотел?

– Мне нужна княжна Дарована, – через силу ответил Держимир. – Объяснить зачем, или тоже сам знаешь?

Оборотень усмехнулся, опять показав клыки.

– Про меня рассказывают много всякой ерунды, – сказал он. – Если всех слушать, то я успел украсть полтора десятка княжеских дочерей – где нашел столько? – и всех их потом сожрал. На самом деле я увез только одну княжну, но вернул ее отцу в полной сохранности. А сейчас она – моя названая сестра. И глупо было бы думать, что я кому-то позволю ее обидеть. Кстати, где она?

Уверенная сила, звучавшая в его спокойном голосе, подавляла сильнее самой яростной угрозы. И не один из дрёмичей в эти мгновения поблагодарил судьбу за то, что Дарованы с ними нет.

Огнеяр нашел взглядом единственную женскую фигуру в гуще дружинного строя. Смеяна встретила его взгляд и застыла: его глаза казались ей окном в тайны Надвечного Мира. А он помедлил и улыбнулся.

– Вот оно что! – сказал Огнеяр, как будто ему сообщили что-то очень занятное. – И как я не догадался? Видно, к старости нос закладывает! – Он весело усмехнулся своей «старости» и потер пальцем крыло носа. – Я ведь тебя издалека чуял, только не знал, что ты – девица. Кто же, думаю, из нашего брата затесался… Иди ко мне, маленькая, я на тебя погляжу.

Смеяна не шевельнулась, но ее конь, повинуясь неслышному властному призыву, сам пошел вперед и остановился возле бревна. Князь Волков легко поднялся на ноги и снял Смеяну с седла, поставил на снег. Руки у него были сильными, но ничего страшного от его прикосновения не произошло. Смеяна не могла отвести взгляд от его глаз, словно его приковали цепью. Впервые в жизни она встретилась с таким могучим существом, что ни о каком сопротивлении не могло идти речи. Но его сила была родственная ее собственной и оттого не казалась враждебной.

– Кто ты? – негромко спросил Огнеяр, чтобы никто другой не слышал.

– Не знаю, – честно ответила Смеяна и виновато улыбнулась. – Моя мать умерла и ничего мне не сказала, а отца никто не знал…

– Так бывает, – Огнеяр кивнул, будто ничего другого и не ждал. – Мы, дети леса, долго о себе правды не знаем.

– Так я – дитя леса? – повторила Смеяна.

Казалось бы, она не услышала ничего нового, поскольку сама всю жизнь догадывалась о своем не вполне человеческом происхождении. Да и не она одна – не зря родичи прозвали ее лешачихой. Но теперь это подтвердил истинный Князь Леса, сын самого Велеса, и догадки превратились в истинную правду.

– А ты не знала?

Огнеяр снова улыбнулся, лицо его смягчилось, и теперь он был не страшным, а красивым. Вдруг он пригнул голову Смеяны к своему плечу, наклонился и коротко лизнул ее в лоб. И она не удивилась, приняла это как самый естественный знак приязни. И бурная радость вдруг сменила прежний страх, она ликовала, восхищенная Князем Волков и счастливая тем, что он признал ее своей сестрой. Никакое боярское или княжеское звание не могло бы осчастливить ее больше.

– Но кто я, кто мои родичи на самом деле? – торопливо заговорила Смеяна. Разочаровавшись в мудрости Творяна, она наконец-то встретила челове… встретила такое существо, которое могло знать правду о ней. – Кто мой отец, откуда пришла моя мать? Ты знаешь это?

– Откуда же? – Огнеяр повел плечом. – Я же не ясновидящий. Я и о себе самом не много знал, пока не рассказали.

– Кто рассказал? – отчасти разочарованно, но не утратив надежды, спросила Смеяна.

– Сначала был у меня чародей могучий, Двоеумом звали. Только я теперь не знаю, куда он ушел и куда мудрость свою унес. Потом рассказала Оборотнева Смерть. Это рогатина священная. Она про всех оборотней все знает, сколько их ни есть.

– Может, и про меня знает? – спросила Смеяна, не удивившись, что где-то есть рогатина, умеющая разговаривать.

При взгляде на Огнеяра верилось в любые чудеса, особенно в такие, что имели к нему отношение.

– Может, и про тебя. Только она не здесь, и разговаривать с ней я не умею. Другие умеют. Если там буду – спрошу и про тебя.

Смеяна кивнула благодарно.

– Но это не так уж важно, – тихо сказал Огнеяр. – Я не знаю, кто твоя мать, но знаю другое: тебе дала жизнь богиня Лада. И я рад, что встретил тебя.

Внезапно Смеяна заметила, что его губы не шевелятся. Его дух говорил с ее духом на языке, которого не слышат и не понимают смертные, даже самые близкие.

– Ты родилась против закона, ты родилась от любви, – продолжал голос, звучащий внутри ее души. – Богиня Лада – наша мать, и твоя, и моя. Лада сделала нас людьми, и в нас свет сильнее зверя.

Смеяна смотрела в глаза Огнеяру не мигая, и ей казалось, что она тоже видит те тайные тропы Надвечного Мира, где встречаются люди и звери, оборотни и берегини. Эти тропы не видны даже самым мудрым чародеям, они постигаются не знанием, а только нерассуждающей силой любящего сердца. Тайком от других детей Рода, создавших Небо и Землю в их бесчисленных отражениях, богиня Лада построила свой особый мир, куда пускает не всех.

– Они увезли тебя силой? – вслух спросил Огнеяр, отстранившись от Смеяны.

Она кивнула. Князь Волков поднял глаза на застывших дрёмичей, посмотрел на Держимира. Его взгляд был спокоен, но теперь из его глаз смотрело Велесово Подземелье. И Смеяне снова стало страшно.

– Нет, нет! – поспешно воскликнула она и шагнула вперед, как бы желая заслонить дрёмичей от горящих глаз Серебряного Волка. – Они… Послушай!

Князь Волков посмотрел на нее.

– Послушай, он хотел… У него судьба злая, ему княжна была нужна, чтобы со Скородумом замириться, – принялась торопливо объяснять Смеяна. – А вместо княжны я попалась! Ну что же теперь… Он меня не обижал, они думают, я им буду удачу приносить…

– Еще бы! – Князь Волков двинул бровями и улыбнулся. – Мы все удачу приносим, если с кем в дружбе.

– Я с ними в дружбе! – поспешно заверила Смеяна. Перед лицом судьбы и Надвечного Мира князь дрёмичей показался ей так слаб и беспомощен, что непонятное чувство, то ли звериное, то ли женское, толкало ее вступиться за него. – Отпустил бы ты нас…

– Тебя я не держу. – Князь Волков развел руками. – И этих людей, если они тебе нужны, – тоже.

– Они мне нужны!

– Тогда забирай их.

Смеяна обрадовалась, а Князь Волков посмотрел на Держимира, и его взгляд снова стал строгим.

– Я отпущу вас, чтобы ты знал, что тебе и правда очень повезло, – сказал он. – Запомни на будущее: мне нельзя причинить вреда никаким оружием, кроме одного, которого тебе не достать. Я вышел к вам один, чтобы вы с перепугу не поранили кого-нибудь из моих стай. Но я мог бы раскидать ваши кости по всем окрестным лесам, притом обглоданные до блеска.

И Смеяна знала, что он не шутит. Немного опомнившись, она почуяла, что вокруг полным-полно живых существ: есть и волки, и люди, и кони. Огнеяр был здесь совсем не один, и кольцо вокруг них сжалось плотное.

– Моя сестра просит за вас, и потому я вас отпускаю, – окончил Князь Волков. – Но если ты когда-нибудь посмеешь обидеть ее хотя бы мыслью… Имей в виду: для меня не существует ни расстояний, ни стен, ни засовов. Ты все понял?

Держимир молча кивнул, но потом собрался с силами и ответил:

– Да, я понял. Я понял даже больше, чем ты думаешь, не надо считать меня глупее осинового пня. Если бы мы с тобой встречались раньше, я и не подумал бы ездить за смолятинской княжной. Что ты сказал бы, если бы я предложил тебе союз? У нас с тобой есть общий враг – личивины.

– Вот это разговор умного человека! – Огнеяр обрадовался, как будто и правда не надеялся услышать ничего, кроме стука зубов. – Личивины-Волки подвластны мне и присмирели, но Рыси и Медведи обнаглели вдвойне. Этой зимой рано, а вот о следующей стоит подумать. До тех пор Рыси успеют натворить столько, что даже моя жена не будет отговаривать меня от похода.

– Она боится за тебя? – шутливо шепнула Смеяна.

Огнеяр обернулся и снова подмигнул ей.

– За личивинов, конечно, – шепнул он в ответ. – Она все время твердит мне, что убивать – нехорошо. Но ты-то знаешь, кошечка лесная, что иной раз без этого и с голоду умереть недолго. Это они, берегини, цветочным духом питаются, а нам, волкам, нельзя.

Держимир тронул коня, устав от неподвижного сидения. Огнеяр легко подсадил Смеяну в седло. При этом он быстро сунул ей в руку что-то маленькое, округлое и горячее.

– Вас проводят до ваших земель самой короткой дорогой, – сказал он Держимиру. – А если кто попробует вас искать, то на моей земле не найдет. А у себя вы сами хозяева. И помни, что я тебе сказал.

Князь Волков показал глазами на Смеяну.

– Хорошо. – Держимир кивнул. – Летом… Свидимся?

– Время придет, я сам тебя найду. А я очень понадоблюсь – у нее спроси.

Из-за деревьев показался волк, за ним второй.

– Эти вас и доведут, – сказал Огнеяр. – Велес и Макошь да будут с вами! Прощайте!

Он махнул рукой, и дружина дрёмичей стала разворачиваться. Два волка устремились вперед по руслу речки, указывая дорогу, прямичевцы поскакали за ними. Смеяна несколько раз оглянулась – Князь Волков стоял на том же месте, положив руки на пояс и провожая ее глазами. Его серая накидка и черные волосы быстро слились с зимним лесом, и в последний раз Смеяна уже не смогла рассмотреть, человек стоит на том месте или волк.

Когда речка повернула и деревья скрыли Огнеяра, Смеяна разжала ладонь. Там лежала серебряная бляшка с пояса Огненного Волка.

Глава 3

В сумерках одна из девушек тихо скользнула из верхних сеней в горницу и принялась что-то шептать на ухо няньке Любице.

– Что там такое? – окликнула их княжна Дарована.

Она заметила, что кормилица и девушка несколько раз украдкой глянули на нее.

– Да вот, говорит, что там какая-то баба пришла, – с недовольным видом ответила нянька. – Каким тут еще бабам ходить? Будто мало нам хлопот!

– Не ворчи, – попросила ее Дарована и спросила у девушки: – Чего она хочет?

– Говорят, она ведунья, – неуверенно пояснила та. – Здешние говорят… Говорят, они ее не знают, но она из ведуний.

– Ну и что? – сердито воскликнула Любица. – Гнать бы ее, а то еще сглазит! Возьми ее леший! Одни беды от этих шепотух! Говорили же нам из Велишина не ездить! Нет, понесло…

– Ох, да хватит тебе! – прервала ее Дарована. Дело сделано, что теперь ворчать. Отчасти Любица была права: велишенская ведунья Шепотуха предупреждала об опасности в дороге, и ее не послушали напрасно.

– Славенские думают: может, пустить ее княжича посмотреть? – добавила девушка. – Чужая – боязно, да другой негде взять. Свою-то они в буран потеряли. Не век же ему так лежать!

Княжичу Светловою и в самом деле требовалась помощь. С самого бурана он оставался без памяти, не заметил даже переезда в Журченец и вот уже второй день лежал в одной из тихих теплых горниц в тереме здешнего воеводы. В становище не имелось своей ведуньи, а посланные за Шепотухой в Велишин сани еще не вернулись. Кремень горько сожалел о пропаже Смеяны: уж она-то в один миг сумела бы вылечить княжича! Но о ней по-прежнему не приходило вестей. Впору в воду глядеть, да некому!

Послав отрока за ведуньей, Кремень ждал на крыльце, пока ее отыщут в черной клети. Зрелище ровно и высоко горящего священного огня на дворе успокоило воеводу: нечистый духом не смог бы пройти мимо пламени.

Наконец в низкой двери возле крыльца мелькнула беловолосая голова отрока, следом показалась женщина. Даже и не зная, кто она, любой с первого взгляда узнал бы в ней служительницу Надвечного Мира. Ее выделял не волчий полушубок и даже не множество серебряных подвесок в виде лягушиных лапок, а застывший, напряженный и отсутствующий взгляд, смотрящий не на этот мир, а на другой, невидимый простым глазам. Черты ее лица выглядели невыразительными, мертвенными, даже возраста у нее, казалось, не было. Глянув на чародейку, Кремень содрогнулся: лицо самой Зимерзлы едва ли показалось бы более безжизненным и отстраненным. Да какая может быть польза от этой ледяной бабы? Но и отослать ее Кремень не решился: в ней чувствовалась глубокая, медленно текущая сила, как могучая река, живая под толстым слоем льда.

– Ты звал меня, воевода? – безразличным голосом спросила ведунья, остановившись возле крыльца, но глядя не на Кременя, а куда-то мимо него.

Ее глаза казались совсем белыми, как густой снегопад.

– Звал, – хмуро ответил он. – Кн… Парень у нас захворал. Второй день без памяти лежит. Лихорадки вроде нету, а и чувства нету. Поможешь?

– Не пускал бы ты ее, батюшка, – с сомнением шепнул Преждан, стоявший за спиной у отца. – Глаза-то какие нехорошие…

– Я могу помочь вам, – сказала тем временем ведунья. – Я умею помогать князьям. Едва ли хоть один волхв по всему Истиру умеет делать это лучше меня.

Ведунья ступила на крыльцо, и Кремень посторонился, давая ей пройти. Она вошла в сени, на миг замерла, словно прислушиваясь. Преждан хотел указать ей дорогу, но она сама выбрала одну из трех лестниц и стала подниматься.

Скоромет, сидевший возле лежанки Светловоя, обернулся на скрип двери и тут же вскочил, увидев незнакомую женщину в длинном волчьем полушубке. Больше никого в горнице не было: речевины не доверяли челядинкам журченецкой боярыни и сидели при княжиче сами. На Преждана, вошедшего следом, Скоромет бросил изумленный взгляд, в котором ясно читалось: где вы добыли это диво лесное и зачем? Но Преждан кивнул: пусти, мол. Скоромет отошел, освобождая место у лежанки.

Звенила шла медленно, и подвески ее позвякивали шепотом, как в полусне. Она принесла с собой заснеженный лес, молчаливые деревья, зеленые волчьи глаза за стволами. Эти глаза жгли и гнали ее через лес, не давали свернуть в глубь дебрической земли, привели назад к Истиру. Она ждала, что волки разорвут ее, но даже не думала защищаться. Зачем? Весь мир казался ей ледяным дремучим лесом без тепла и без жизни, зимой, которой никогда не будет конца. Оборвалась нить, связывавшая ее с жизнью. Так уже случилось однажды, тринадцать лет назад, когда умерла прямичевская княгиня Благодара. Но тогда Звенила сразу перенесла свою привязанность на ее сына, и жизнь вернулась к ней. Теперь же нить порвала не судьба, не Морена, а сам Держимир, забывший все, чем обязан своей наставнице и помощнице. Простая женщина тосковала бы и плакала, то умоляла, то проклинала бы человека, который оттолкнул ее, и образ его, желанный и жестокий, наполнял бы собой ее душу и мысли. Не так было со Звенилой. Она почти не помнила о Держимире, она забыла его лицо. В ней воцарилась суровая, равнодушная зима.

Но в этой уютной маленькой горнице ей вдруг стало тепло. Ее застывшее лицо чуть оживилось, как будто трещинки побежали по льду от первых толчков проснувшейся реки. Звенила подняла голову, новыми глазами взглянула на лежащего в беспамятстве Светловоя.

И легкие золотые лучи засияли вокруг его бледного лица с закрытыми глазами; черные длинные ресницы резко выделялись над белой кожей, мягкие светлые завитки волос лежали на подушке, он дышал тихо-тихо, почти незаметно, но Звенила почувствовала его дыхание, как тепло священного огня, дремлющего под слоем золы. Он был прекрасен, как сам Ярила, горячая сила юности жила в нем. И Звенила вдруг ощутила себя березой, которую Ярилин луч впервые пробуждает от зимнего сна. Вот медленно-медленно оттаивает кора, потом сердцевина, корни в земле ощущают влагу, робко двигается первая капля сока, и верхняя веточка уже жмурится от счастья, купаясь в горячем луче, качаясь на теплом ветерке, который на краткий миг переносит ее из владений зимы в горячее лето.

Бережно, словно боясь разрушить чудесное видение, Звенила протянула руку со звякнувшими подвесками и коснулась кончиками пальцев лба Светловоя. Словно капля росы, сила весеннего пробуждения оторвалась от ее руки и согрела его кровь. Княжич вздохнул глубже, потом открыл глаза. Кремень охнул: такого чуда он не ожидал от этой странной женщины, скорее отталкивающей, чем приятной.

– Вставай! – тихо, ласково позвала она, и такой нежности в ее голосе никто не ожидал услышать. – Весна зовет тебя.

Светловой порывисто поднялся и сел на лежанке, но тут же схватился руками за лоб: у него закружилась голова.

– Княжич! Очнулся! Сокол ты мой!

Преждан, Кремень и Скоромет разом кинулись нему с разных сторон, но Звенила мягким движением руки удержала их, словно они могли с размаху разбить хрупкое волшебство. Лицо ее изменилось, лед в глазах растаял, она вся светилась тонким, почти неуловимым светом. Даже Держимировы «лешие» сейчас не узнали бы ее – это была совсем другая женщина, почти не похожая на ту, прежнюю Звенилу.

Светловой медленно отнял руки ото лба, крепко зажмурился, потом осторожно открыл глаза, окинул взглядом незнакомую горницу. Его взгляд остановился на чародейке и замер, как пойманный. Перед ним стояла сама Зима, но кто, как не зима, ведет за собой весну?

– Весна… – чуть слышно повторил он. – Ты знаешь, где она?

– Знаю, – так же тихо ответила Звенила, как будто только они двое знали, о чем говорят.

Они помолчали, глядя друг на друга. Потом Светловой посмотрел на Кременя и спросил, недоуменно хмурясь:

– Где это мы?

* * *

Уже темнело, и Смеяна не сразу сумела разглядеть серые бревенчатые стены городка, хотя ехала в первых рядах. Однако она учуяла в холодном воздухе запах дыма, у нее повеселело на сердце: теплый ночлег уже близко.

– Вот как хорошо – там и заночуем! – весело сказала она, обернувшись к скакавшей позади Держимировой дружине. – Как раз уже темнеет, дальше сегодня нельзя.

– Думаешь, стоит? – спросил Баян, ехавший следом за ней.

– А отчего же нет? Тебе на снегу спать нравится?

– Не нравится, да ведь город не наш – дебрический. И крепость знатная – видишь, не тын дубовый, а городни.

– Чего? – Смеяна недоуменно сдвинула брови.

Держимир, краем уха слушавший, презрительно хмыкнул.

– Простота! – воскликнул Баян. – Видишь, стена из срубов? Эти срубы – городни, а внутри земля.

– Это Хортин, – едва разжав губы, подал голос Держимир. – Крепость от личивинов, торговую дорогу прикрывает.

– Но мы-то не личивины! – воскликнула Смеяна. – Пустят нас, не сомневайтесь! Ведь сам князь дебрический нас своими друзьями назвал!

Ответом послужило несколько хмурых взглядов исподлобья. Не их, а ее князь дебричей назвал своим другом и даже сестрой. Но больше никто не возражал, и Смеяна уверенно направила коня по натоптанной в снегу тропе, ведущей к воротам. Два волка, казалось, одобрили ее решение и повернули к лесу. Утром они вернутся, чтобы показывать дорогу дальше. Ворота городка были закрыты. На их стук ворота из вежи высунулось несколько голов в шлемах, и голос спросил:

– Кто такие и чего надо?

– Здесь дрёмический князь Держимир со своей дружиной, – уверенно ответила Смеяна. – Князь Огнеяр Серебряный Волк позволил нам ехать по его земле и обещал помощь всех дебричей. Вот.

И она высоко подняла на раскрытой ладони серебряную бляшку с пояса Князя Волков. Больше сверху не раздалось ни слова, но тяжелые ворота, сбитые из расколотых пополам дубовых стволов, почти сразу стали медленно раскрываться наружу, как будто лопалась кожура исполинского желудя.

Как видно, поясная бляшка князя Огнеяра обладала здесь волшебным действием. Посадник-воевода Хортина и все его люди были гостеприимны, но не проявляли любопытства. Даже жена и три дочери воеводы, уведя Смеяну к себе в терем, предлагая ей умываться и переодеться – что оказалось весьма кстати, так как она осталась только с теми пожитками, что были на ней во время бурана, – ни о чем ее не спрашивали, и любопытство прорывалось только в их взглядах.

Спустившись в гридницу, Смеяна увидела, что все дрёмичи уже сидят за столами, но не едят, хотя хлеба и мяса перед ними лежит достаточно, а в четырех больших горшках дымится рыбная похлебка. Смеяна по привычке окинула взглядом края лавок, выискивая, где бы пристроиться, но вдруг заметила, что возле Держимира, по левую руку, осталось свободное место. И все двадцать пар глаз смотрели на нее с ожиданием, словно подталкивая туда.

– Иди сюда! – Баян, сидевший справа от Держимира, кивнул ей через стол. – Садись вот тут.

Лицо Держимира чуть заметно вздрогнуло, и Смеяна догадалась: раньше по левую руку от него сидела Звенила. Неужели все эти люди думают, что она собирается ее заменить? Вот еще чего не хватало!

– Да не стой ты столбом, матушка! – взмолился Баян. – Есть хочу – сил нет, сейчас волком завою!

– А чего меня-то ждать? – откликнулась Смеяна, еще надеясь отвязаться от этого места, но все же сделала шаг вперед. – У вас все на столе! И хозяин, – она кивнула в сторону Держимира.

Князь ответил ей хмурым взглядом. Со времени встречи с Огнеяром с него не сходила мрачная задумчивость. Он понимал, что в его судьбе свершились большие перемены, но не те, каких он ждал и желал, и он не мог решить, к добру или к худу все обернулось. Смеяна вдруг подумала, что он сидит как лягушка в темном горшке: не зная, что вокруг творится и чего ждать. Ей стало жаль его, и она торопливо устремилась к столу.

Отрезав кусок хлеба от ближайшего каравая и кусок мяса от бараньей ноги, она подошла к очагу, положила хлеб и мясо в огонь и зашептала:

– Батюшка домовой, Велес Подземный Хозяин, Макошь Мать Урожая, поешьте с нами и будьте милостивы, чтобы и в этом дому хлеб и мясо не переводились и нас везде бы так по-доброму принимали. А случится нам в своем дому иноплеменников принимать – и мы гостей не обидим.

Огонь ярко вспыхнул, охватил жертву. Смеяна встала с колен, весело улыбнулась, оглядела молчащих кметей.

– Здешние боги приняли нашу дружбу! – радостно сказала она, и словно треснул лед, покрывавший лица: они смягчились, оживились, кто-то из самых молодых даже улыбнулся.

Смеяна обошла стол и села рядом с Держимиром. Он напрягся, когда она проходила у него за спиной, потом глянул на нее, но уже не так хмуро.

– А тебе, княже, надо со здешними духами в дружбе быть, – заговорила Смеяна, усевшись за стол. – Тебе здесь теперь часто бывать придется. Отсюда до личивинов близко, а вы ведь в поход на них идти надумали!

– Да уж! – воскликнул Баян прежде, чем Держимир собрался ответить. – А я что говорил, брате? – Обе его руки были заняты бараньей костью, и он непочтительно толкнул Держимира коленом под столом. – Она нам удачу принесет такую, какой ты от Звенилы бы век не дождался! Сам подумай: лупоглазая нас с Огнеяром поссорила, а Смеяна помирила!

– Нет! – поспешно возразила Смеяна. – Не я! Ты сам и помирил, княже! Ведь ты ему дружбу предложил! Ты с ним заговорил как с человеком – и ответ человеческий был! Ты его не побоялся – он тебя уважать станет! Подумай, кто еще из говорлинских князей может похвалиться, что с Огнеяром чуроборским в дружбе?

Держимир метнул на Смеяну неуверенный взгляд, лицо его чуть-чуть прояснилось. Он хотел, чтобы это было так, но не мог сразу от разочарования перейти к надежде.

– Да, – чуть погодя сказал он. – Это – удача. Что мою руку удержало – не знаю. Я теперь вспомнил: его железо не берет. Он сын Велеса, а все железо в земле – Велесова кровь. Потому ни мечом, ни стрелой его убить нельзя.

Князь жевал мясо, задумчиво глядя в пламя очага. Смеяна посматривала на него, пытаясь привыкнуть к мысли, что этот человек с россыпью мелких рубцов на лице и есть тот самый Держимир Прямичевский, которого она, как и большинство речевинов, представляла себе чудовищем о трех головах. Первое потрясение прошло, она пыталась оценить его толком, но ничего не получалось. Он был угрюм и неразговорчив, она не понимала его, но и никакого ужаса он ей не внушал. Да и Баян его любит.

Кстати, и он любит Баяна! А ведь далеко не каждый князь станет любить сводного брата, рожденного рабыней-куркутинкой, – осенило ее вдруг. События последних месяцев, требовавшие напряженных размышлений, приучили Смеяну думать, и это занятие теперь не просто награждало ее головной болью, как раньше, но и приносило некоторые плоды. Был бы Держимир и впрямь злобным чудовищем, то сводного брата давно бы постарался погубить, чтобы не посягал в будущем на престол. А он ценит Баяна, как единственного родного человека. Значит, не так уж он безнадежен, этот жуткий Держимир прямичевский. Он в шестнадцать лет остался без родителей, и все беспокойное княжество дрёмичей легло на его плечи. А вместо матери – Звенила, вместо отца – Озвень, который теперь сидит притихший и ест за троих. Что еще могло вырасти у таких бестолковых «родителей»? Неудивительно, что их воспитанник на людей кидается!

До сих пор Смеяна собиралась проводить прямичевцев до рубежей дебрических земель. Вот они уже здесь, и завтра ей пора возвращаться домой, к Светловою. Но сейчас ей вдруг стало жаль с ними расставаться. Как-то Держимир теперь, без Звенилы, будет справляться со своей злой судьбой? Сумеет ли один Баян его поддержать?

* * *

Ночь Смеяна спала одним глазом: чувство звериной настороженности и память о том, что вокруг чужие, не давали ей расслабиться. Утром она поднялась рано, когда серая зимняя мгла лишь начала понемногу рассеиваться, отодвинула заслонку окошка и села ждать, когда кмети надворотной вежи проснутся и зашевелятся. Вот, наконец, прошел по заборолу десятник – Смеяна слышала через двор, как он переговаривается с дозорными последней, предутренней стражи. Ну вот, ей пора уезжать. Светловой, наверное, не знает покоя от тревоги за нее. Ничего – от Хортина едва день пути до Велишина или Журченца, и уже вечером она снова будет на своем месте.

Не прощаясь со спящими хозяйками, Смеяна кое-как подергала гребнем волосы, потуже заплела косы, оделась и пошла вниз. От нетерпения ехать ей не хотелось даже тратить время на еду: можно и в дороге чего-нибудь пожевать. Она еще с вечера просила местного тиуна приготовить ей припасов на два-три дня.

В тереме было тихо, только холопы возились внизу, в черной клети. Смеяна с удовольствием ловила ноздрями свежий ветерок из близкого леса. Теперь она совсем не боялась чужих дебрей, где правит ее названый брат – Князь Волков.

Холоп пришел сказать, что можно ехать. Смеяна вышла во двор и стала проверять содержимое седельных сумок, как вдруг позади нее скрипнула несмазанная дверь высокого крыльца.

Не оборачиваясь, Смеяна угадала, кто там. Весь вечер и даже всю ночь, сквозь неглубокий сон, она невольно думала об этом человеке. Да, конечно, ей нужно ехать, ее ждет Светловой. Но он-то как один останется?

Князь Держимир смотрел на нее так пристально, как будто хотел своим цепким темным взглядом удержать на месте. «Надо бы попрощаться! – мельком подумала Смеяна. – Хоть и неволей, а я была у него в гостях…»

Она повернулась, и тут же Держимир шагнул вниз по ступенькам. Они встретились на полпути, но остановились в двух шагах друг от друга. Подойти ближе оба почему-то не решились.

– Ты уезжаешь? – спросил Держимир со смешанным чувством тревоги и недоумения. – Куда?

– Как – куда? – Смеяна удивилась его вопросу. – Назад, в Велишин. Или в Журченец. Ну, к Светловою.

– Зачем?

Смеяна даже не стала повторять вопрос, так же удививший ее, как и первый.

Держимир вдруг шагнул ближе к ней, склонил голову немного набок и заглянул ей в глаза, как в чужое окошко. По его лицу Смеяна догадалась, что он пересиливает чувство внутреннего протеста – то ли страха, то ли отчуждения. Будучи человеком неглупым, он хорошо понимал: только благодаря тому, что с ними вместо Дарованы оказалась Смеяна, прямичевцы не только избежали гнева чуроборского оборотня, но и приобрели его дружбу. К самой Смеяне он относился с каким-то настороженным уважением; не так чтобы ему нравилось ее общество, но к ее словам он прислушивался.

– Я о тебе всю ночь думал, – сказал он наконец. Теперь, вблизи, Смеяна разглядела, что он и правда всю ночь не спал. Под его глазами темнели тени, морщины на лбу и складки в уголках рта казались глубокими и темными в полутьме зимнего утра. – Кто ты такая?

Смеяна не знала, что сказать. Дескать, Смеяна я, из рода Ольховиков, что на Истире живут, дочь Назима и Купавы… приемная, если точно. Но вовсе не это он хочет услышать. Где она родилась и как звали ее названых родителей, совсем не важно. Он спрашивает о другом. Но то, о чем он спрашивает, она сама очень хотела бы знать! Вот только на этот вопрос ей не сумел ответить даже Князь Волков.

– Я – удача, – улыбаясь, стараясь скрыть неуверенность и не казаться смешной, ответила Смеяна.

– Чья ты удача? – раздельно и значительно спросил Держимир.

Смеяна растерялась. «Светловоя!» – хотела она ответить по первому побуждению, но не смогла. Ей вспомнился отрешенный взгляд княжича, устремленный мимо нее в какие-то неземные дали, за Синюю Межу, туда, где живет его настоящая любовь. «Да разве может быть любовь в одном месте, а удача – в другом? – внезапно осенило ее, и Смеяна изумилась собственному глубокомыслию. – Что душа любит, то и удачу принесет. А без любви никакой удачи не видать». А Светловой не любит ее. Как ни хотелось ей верить в обратное, сейчас, отойдя и глянув на него издалека, Смеяна не могла больше тешить себя надеждами всех безответно любящих, что «может быть, потом»…

– Ты спасла моего брата, – тем временем проговорил Держимир. – Ты этим жизнь мою спасла. Я за это готов… Мне иного счастья не надо, только чтобы он вернулся. Он вернулся…

Похоже, прямичевский князь сам не очень хорошо понимал, что он хочет сказать. Впервые он повстречал не просто девушку и даже не просто чародея, от которого ждал какой-то определенной помощи. В этой странной девице с речевинским выговором, рыжей, некрасивой, простого рода, ничего особенно не умеющей и не знающей, но так кстати подвернувшейся под руку, он угадывал источник удачи, которая может не просто принести пользу делу, а вообще изменить его жизнь, избавить от тоски, с которой он сжился, почти как с самим собой. Она возникла в тот самый миг, когда он понял, что больше не может терпеть рядом с собой Звенилу; да, из-за нее он лишился Дарованы, но, удивительное дело, сожаления не было. Что-то ему подсказывало, что он приобрел с ней гораздо больше, чем рассчитывал.

Но как сказать об этом? Держимир понимал, что удачу нельзя удержать рядом с собой силой, а просить его не научили.

Оседланный конь позвякивал уздечкой, конюшенный холоп поглаживал его, успокаивая. Смеяна слушала в растерянности. Она и сама догадывалась о том, что сейчас пытался сказать ей прямичевский князь. И ведь в чем-то он прав. Она собиралась помочь Светловою, уберечь его невесту от похищения, а самого княжича – от битвы, но еще неизвестно, кому она этим в конце концов больше помогла. Кому послужила ее удача? А вдруг это – знак?

Дорога, только что бывшая такой ясной, внезапно заволоклась туманом, и она сама не знала, куда ей идти и где ее ждут.

– Большего добра мне никто другой сделать не смог и не сможет, – продолжал Держимир. – И со Звенилой… И с Дарованой… Ведь растерзал бы нас оборотень, если бы со мной княжна оказалась. А с тобой – отпустил, даже дружбу предлагал. По всему выходит: ты – моя удача. Ведь так?

Смеяна не находила возражений. Для нее было слишком неожиданным вдруг оказаться удачей человека, которого она много месяцев считала врагом, но по всему выходило именно так. И с Баяном, и со Звенилой, и с Дарованой, и с Огнеяром чуроборским.

– Оставайся со мной! – негромко, но со всей силой убеждения попросил вдруг Держимир. – Оставайся! Я тебя ничем не обижу, клянусь. Я…

– Погоди! – вдруг прервала его Смеяна, осененная новым воспоминанием. – Ведь мы со Светловоем хотели искать Чашу Судеб. Хотели у Матери Макоши совета просить. Я ни рода своего, ни судьбы не знаю, вот не знаю даже, где мое место: то ли с ним, то ли и правда с тобой. Мы хотели в смолятинском святилище на Кошице порасспросить вещих женщин…

– Вот, вот! – торопливо воскликнул Держимир, словно спешил поймать за хвост ускользающий важный довод. – Святилище… На Кошицу не надо! Эта Чаша Судеб не там, а на Пряже! Это в моей земле, на реке Краене. Пряжа в Краену впадает.

– Да ну? – Изумленная Смеяна посмотрела ему в глаза, не веря, но увидела, что он не лжет.

– Да-да! – поспешно заверил Держимир. – Я ее там видел! Клянусь Перуном, видел сам! В Макошином-на-Пряже она! Поедем со мной! – горячо продолжал он, видя, что напал на верное средство убедить Смеяну. – Мне как раз пора в полюдье идти. А мое полюдье через Краену проходит. К Медвежьему велику-дню там будем! Я сам тебя отведу! И если чаша скажет, что ты не моя удача, я тебя держать не буду! Клянусь Перуном!

– Не будешь? – повторила Смеяна.

Князь ответил не сразу, опустил голову, потом опять посмотрел на девушку и просто сказал:

– Да что я, дурак, что ли?

И Смеяна улыбнулась. Она поверила ему. Ее глаза с огромными в полутьме черными зрачками засияли мягким золотым блеском, и Держимиру вдруг стало тепло. Чудилось, что рядом с ним стоит не девушка, а настоящее маленькое солнце. Где-то в глубине души зародилось ощущение счастья, слабое, непривычное, но живое, как родник, впервые проснувшийся под тяжелыми грудами снега. На него повеяло весной, ее свежим, бодрящим, жизнерадостным чувством. И, как молния, ударило озарение: ну и дурак же этот Светловой, что упустил ее, и как же мне повезло! Взгляд этот рыжей посланницы богов не вытягивал из него силы, как взгляд той, ушедшей в лес, а вливал в душу силу и уверенность. «Неужели?» – только и мог подумать Держимир. Неужели он поймал наконец свою добрую судьбу, поймал там, где не ждал, по ошибке… Нет, судьба ошибок не делает. Так было нужно. И ему захотелось просить, не Смеяну даже, а саму богиню счастливой судьбы: не покидай меня!

– Так чего, боярышня? – раздался за спиной Смеяны голос конюшенного холопа. – Поедешь, или расседлать?

– Расседлать! – кинув на него взгляд поверх головы Смеяны, велел Держимир. – Этот конь ей нехорош. Я ей другого куплю. Золотого.

Он наконец улыбнулся, и улыбка на его лице показалась Смеяне нежданной иудивительной, как бабочка на голой зимней ветке. На дворе уже совсем рассвело, и она вдруг сделала еще одно открытие. Оказалось, что у Держимира синие глаза, а вовсе не черные.

* * *

– Едут! Едут! – завопили сначала мальчишки у ворот, за ними и взрослые.

Звонкая перекличка множества голосов быстро катилась по улице детинца к посадничьему двору. Женщины, хлопотавшие в черной клети и в гриднице возле длинных столов, бросили дела и кинулись на двор поглядеть, кто едет первым. Оказалось, что у смолятичей есть обычай в последний день перед новым годом устраивать скачки троек по льду Истира, и жители Журченца с удовольствием позаимствовали у близких соседей веселое и яркое состязание. На эти скачки собирались люди на целый день пути сверху и снизу по реке, а победитель был почетным гостем на посадничьем новогоднем пиру и представлял «богатого Коледу», знак благополучия будущего года.

Еще издалека до гридницы долетал нестройный, суматошно веселый перезвон бубенчиков, которым были увешаны все журченецкие тройки. Пожалуй, никогда еще в маленьком городке не случалось таких многолюдных и горячих скачек: обе дружины, и речевинская, и смолятическая, попросились в общий строй. Журченецкие жители посомневались, боясь, что отличные княжеские кони оставят всех местных удальцов позади глотать снежную пыль, но посадник уговорил стариков разрешить. Конные скачки прославляют новорожденное солнце, и чем быстрее и азартнее помчатся тройки, тем оно будет гореть ярче. А солнце у всех говорлинов одно.

В распахнутые на всю ширину ворота боярского двора медленно и горделиво въехали сани, запряженные тремя вороными конями. В гривах коней, как пламя, пылали алые шелковые ленты, на дуге были навешаны лисьи хвосты. В санях стоял Преждан, в знак победы вывалянный в снегу и белый с головы до ног. Речевинские кмети, провожавшие его верхом, радостно кричали, свистели, звенели плетьми.

Заметив на крыльце Светловоя, Преждан сорвал с головы шапку и весело помахал ею. В его волосы набился снег, но глаза блестели весельем и горячим торжеством.

– Обскакали мы всех, княжич ясный! – ликующе закричал он. – Быстрее всех Ярилу привезли!

Журченецкие жители криками и смехом приветствовали победителя, гладили коней. Во вторых санях ехала княжна Дарована. Ее тройка была рыжей, с алыми и желтыми лентами в гривах, со множеством серебряных бубенчиков и горностаевых хвостов. На щеках княжны горел яркий румянец, и сама она казалась еще красивее обычного. Сегодня Дарована поразила всех речевинов: она сама правила тройкой и отстала только от Преждана. Князь Скородум ликовал, как мальчишка, смолятичи горделиво усмехались, а Прочен хмурился. По его мнению, Преждан мог бы из вежливости немного и придержать своих вороных.

Спрыгнув с саней, Преждан обнял за морду коренного, потрепал по гриве, бросил вожжи отрокам и пошел навстречу саням княжны.

– А загордился-то! – с досадой воскликнула она, делая вид, что не замечает его протянутой руки. – Смотри, Ярило-свет, сам от радости растаешь!

– Для меня одна радость есть на свете – дружба твоя, Солнцева Дева! – Преждан, непривычно широко улыбаясь, размашисто поклонился.

После нескольких дней, что славенская и глиногорская дружина провели вместе, Преждан уже всей душой предался будущей княгине, как он надеялся. Товарищи посмеивались над его откровенным восхищением, но он ничего не замечал.

Улыбаясь, Дарована подала ему руку и позволила вывести себя из саней. Князь Скородум любовался дочерью, похаживая вокруг тройки и похлопывая коней, и кончик его носа от удовольствия и от мороза раскраснелся сильнее обычного.

– Где же ты таких коней взял? – спросила Дарована. – У Велеса в стаде выкормил, за огненной рекой? Ой! Мать Макошь!

Посередине двора возвышалась снежная баба в человеческий рост. Чьи-то искусные руки вылепили сгорбленную злую старуху в широкой шубе, с развевающимися космами, и даже пряди волос прочертили по плотному, заглаженному ладонями снегу. Глаза ей заменяли две круглые, начерненные углем репы, вместо носа торчала еловая шишка, а зубастый рот был выложен двумя рядами крупных горошин. Сейчас, на переломе старого и нового года, на повороте солнца на лето, а зимы – на мороз, злую старуху Зимерзлу и чествовали, и угощали, а с тем и намекали, что срок ее власти не вечен и ей не стоит слишком уж лютовать.

Светловой улыбнулся, видя изумление княжны. С самого утра, когда большинство журченецких жителей и гостей уехало на Истир смотреть скачки, старухи собрались на посадничьем дворе и принялись лепить Зимерзлу. Подростки на волокушах возили им чистый снег со склона холма, а руководила всеми Звенила. Хотя она и была чужой здесь, рассказ о том, как она одним прикосновением пробудила княжича от многодневного беспамятства, внушил всем в Журченце уважение к ней. Вот и сейчас, пока женщины готовили столы, она ходила со стариками и старухами по улочкам городка и славила каждый дом, призывала на него благополучие богов, собирая в мешки угощения к общему столу. За этот стол придут и духи предков – кто сумеет призвать их милость и защиту на головы потомков, как не она?

Когда начало темнеть, посадничий двор заполнился народом. Все ходили веселые, оживленные, почти ото всех уже попахивало особой, Велесовой брагой, приготовленной из сенного настоя с хмелем и медом. В ночь прихода нового года не полагается спать, чтобы не призвать к себе смерть, и каждый был настроен веселиться до самого утра.

– Пошел бы и ты, княжич! – позвал Светловоя Миломир. – Неловко: все там, а ты здесь…

Светловой сидел возле очага в гриднице, где пока было пусто, и смотрел в ровно горящий огонь. На душе у него было тихо и спокойно, но тоска отступила, впервые за много месяцев. Лихорадочное оживление Звенилы, которая почти не отходила от него в эти дни, сожгло его тоску, не раздражало, а успокаивало. Впервые с самой Купалы Светловою не хотелось никуда идти, не хотелось никого искать, звать, – даже ее, Лелю-Весну. Сейчас, когда землю сковали снега, воду – льды, а небо – снеговые тучи, ему не верилось, что она есть где-то на свете. Прежнее страстное стремление к весне осталось там, в беспамятстве.

– Иди, княжич! – хмуро повторил Миломир. – Люди тебя ждут. Хоть ты и не здешний, а они боятся, что боги обидятся. Да и невеста…

– А Звенила где? – спросил Светловой, нарочно перебивая, чтобы не слышать о невесте.

– Да где ей быть? – неохотно ответил Миломир. – Вон она, пляшет, рукавами машет. Зимерзла-душа, на все Навье хороша…

В голосе его звучало явное неодобрение. Миломир не мог забыть Смеяну и примириться с тем, что ее место возле княжича заняла тощая костлявая старуха с безумными глазами.

громко запели на дворе сотни голосов, мешая дебрический, речевинский, смолятический выговор. Началась песня Зимерзле, и в общем хоре Светловой различал сильный, пронзительный, по-своему звучный голос Звенилы. В нем было что-то от свиста ветров, от гула зимней бури в лесной чаще, от треска морозов. Ее голоса не могут не услышать божества: и те, что правят сейчас земным миром, и те, чьего правления род человеческий с нетерпением ждет.

Вдев руки в рукава полушубка, наброшенного на плечи, Светловой вышел на двор. Было уже почти темно, синие зимние сумерки сгустились, но пламя священного костра горело ярко, желтые и красные языки жадно лизали темноту, и казалось, что они достают до неба, бьются о него, стучатся в ледяной свод, стремятся пролизать его насквозь, как тот Змей в кощуне о Свароге-кузнеце хотел пролизать насквозь дверь небесной кузницы. Огонь, жертвы, песни, хоровод, общий порыв сотен и тысяч человеческих душ разрушат этот ледяной свод, призовут на землю красавицу весну!

Посадничий двор был широк, но людей в хороводе собралось так много, что они стояли тесно, прижавшись друг к другу плечами. Но так казалось даже лучше, теплее, веселее, надежнее. В середине хоровода возвышалась Зимерзла. Перед ней боролись двое. Один, с дубовой дубиной, нарядился в красивую беленую рубаху поверх полушубка, подпоясался красным вышитым кушаком, на голове его колыхались тяжелые колосья венка из необмолоченной ржи. Это был «богатый Коледа»; присмотревшись, Светловой узнал Преждана. Второй, с осиновым колом, нацепил потертый и порванный заячий кожушок, подпоясался лыком, на голове его топорщился неряшливо сплетенный венок из пустой соломы. Это был «бедный Коледа» – тот, кто на сегодняшних скачках пришел последним. Поединок их служил битвой доброй и злой судьбы всего городка в наступающем году и составлял одну из самых важных частей долгих праздников. Притоптывая и медленно двигаясь по кругу, люди в хороводе следили за их неспешной схваткой и пели:

«Богатый Коледа» постепенно стал теснить «бедного», без жалости охаживать его по бокам дубиной, в которой жила скрытая Перунова молния. «Бедный Коледа» отступал, поддаваясь, защищался осиновым колом; вдруг раздался треск, словно громовой удар, осина переломилась, обломки упали в притоптанный снег. «Бедный Коледа» рухнул лицом вниз, закрывая руками голову, а «богатый» высоко поднял свою дубину, торжествуя победу.

Женщины стали подходить со всех сторон к снежной Зимерзле, перед которой приплясывала на снегу Звенила, потрясая распущенными волосами и размахивая широкими рукавами. Ей с поклонами подавали пироги, блины, хлебы, горшки со сметаной, пряники и хлебных коровок с масляными головками; Звенила складывала все это возле ног снежного изваяния. А хоровод пел:

Тем временем парни и мужчины стали подносить жерди, хворост, солому; из всего этого под песню поставили шалаш вокруг Зимерзлы. Скоро стены нового «небесного терема» скрыли зимнее божество вместе со всеми приношениями. «Богатый Коледа» поднес к «терему» факел от священного костра, и жилище Зимерзлы ярко вспыхнуло. Хоровод распался; прыгая на месте, хлопая в ладоши, стуча железом о железо, люди кричали во весь голос, гоня прочь тьму и холод, а Зимерзла пылала в своем тереме, и огненный столб протянулся от земли до темного неба. Парни с «богатым Коледой» во главе все подбрасывали солому, не давая огню утихнуть. Пусть зиме владеть землею еще три долгих месяца, пусть впереди еще злые морозы, метели, свист ветров и треск льда; Весна есть в мире, она придет в свой срок, придет, потому что Огонь победил Тьму, и Зимерзле придется убраться восвояси.

Наконец огонь опал и стал быстро затухать. На том месте, где Хозяйка Снегов только что стояла во всем грозном величии, чернела пустая гарь. Ликующий вопль сотен голосов достал до неба, и тут же через двор белой молнией пролетел крепкий снеговой комок. С визгом женщины и девушки шарахнулись по сторонам, прижались к тыну, а мужчины и парни стали хватать снег из-под ног и метать снежки друг в друга. Словно весенняя гроза с громом и градом заревела и заплясала на посадничьем дворе: Перун спит, но он проснется, и загремит в небе его грозная поступь, и полетят его огненные стрелы, и ударят по тучам, пошлют на землю желанный дождь.

Чей-то метко брошенный снежок сбил с Преждана венок из колосьев, но теперь было уже не страшно. Быстро катая в руках снежный комок, он обернулся, веселым взглядом выискивая обидчика, уже замахнулся в ту сторону и вдруг различил в общем мельтешении смеющееся лицо княжны Дарованы. Она не убежала прятаться от грозы, как другие, а сама принимала участие с сражении. Никакая Солнечная Дева не могла бы быть прекраснее, чем она сейчас, с жарким румянцем на щеках, с азартно и счастливо блестящими глазами.

Преждан вдруг застыл, как будто его схватили за руку. Вид княжны Дарованы наполнил его одновременно восторгом и тоской. Не замечая свистящих вокруг снежков, он не сводил с нее глаз, как будто сам стал ледяным идолом. Она вдруг перестала смеяться, ее лицо сделалось серьезным. Повернув голову, она посмотрела на крыльцо.

Там стоял княжич Светловой, с мягкой безразличной улыбкой наблюдая за поединком Огня и Тьмы. Преждан и сам не мог понять, какой злобный зимний дух толкнул его под руку; мгновенно прицелившись, он бросил снежок и попал прямо в лоб княжичу. Светловой пошатнулся, вскинул руки к лицу, а Преждан ощутил острейшую радость, словно поразил самого Кощея.

* * *

Рукавом стирая с лица снег, Светловой вернулся в пустую гридницу. Сев возле огня прямо на пол, он осторожно потрогал бровь. Еще синяка не хватало. В детстве он не очень-то любил мальчишеские драки и игры, поэтому снежок, неведомо чьей рукой запущенный ему в лицо, причинил не только боль, но и обиду. «Случайно! – утешал себя Светловой. – Я же зла никому не сделал. И не я у них „бедный Коледа“. В такой суетне и родному отцу в лоб попадешь, не заметишь!»

Скрипнула дверь, пахнуло свежим дыханием мороза и снежной пылью, тихо звякнуло промерзшее серебро. Словно прохладная рука толкнула Светловоя в плечо. Еще не обернувшись, он узнал Звенилу.

Чародейка села возле него, снеговая пыль летела с ее одежды, сыпалась из длинных распущенных волос, как у самой Зимерзлы, и мгновенно таяла под жарким дыханием огня. Светловою на миг стало жутко: ему представилось, что сейчас она растает, как та, снежная старуха. Звенила глубоко, возбужденно дышала, ее глаза казались огромными и жадно впитывали пламя. Она как будто простыла на дворе и сама хотела скорее вернуться из мира Надвечной Зимы, с которым говорила сейчас, в мир живых.

– О чем ты грустишь, светлый воин? – тихо спросила она и медленно подняла глаза на Светловоя. – Ты все еще жалеешь о ней?

Светловой нерешительно повел плечом. Ему недоставало Смеяны, к которой он успел привыкнуть, но острой тоски не было.

– Она помогала мне, – сказал он, немного помолчав. – Она была моей удачей. Она обещала помочь мне.

– Она помогла тебе! – сказала Звенила. – Она сохранила тебе твою невесту, она ушла к чужому человеку вместо нее. Она помогла тебе.

– Вот как? – Светловой вгляделся в лицо чародейки. – Да! – Звенила вдруг повернулась к нему и крепко сжала его теплую руку своими цепкими, тонкими, холодными пальцами. – Князь Держимир хотел отнять твою невесту. Он увез вместо нее ту девушку, которая была с тобой. Сама того не желая, она спасла твою невесту. Теперь она далеко и не вернется к тебе.

– Да зачем… – горестно ахнул Светловой. – Мне вовсе не нужна невеста! Мне нужна она, Смеяна! Она обещала помочь мне найти…

– Найти ту, о которой ты думаешь непрестанно, ту, что заполнила твое сердце и осветила взор, ту, без которой тебе нет радости в жизни! – горячо подхватила Звенила. В ее лице горело дикое воодушевление, по тонким чертам пробегала судорога, в глазах плясало пламя очага. – Эта желтоглазая дочь леса не нужна тебе! – горячо продолжала чародейка. – Она сделала то, для чего ее предназначили боги: она отвела от тебя громовое колесо, она увела с твоего пути врага! Дальше ты пойдешь без нее! Ты добудешь ту, которая заполнила твое сердце! Ты добудешь свою Весну, и она останется с тобой навсегда!

– Но это невозмож… – ошарашенно прошептал Светловой. – Весна…

– Она живет в Надвечном Мире, там, где Вечная Весна. Сменой времен владеет Макошь, четыре поры года заключены в Чаше Годового Круга. Ее не достать смертному, но земным ее подобием является Чаша Судеб. Ты должен найти эту чашу, и тогда тебе откроется путь к Вечной Весне. Боги сказали мне: дойдет тот, кто все силы отдаст своей мечте. Кто забудет ради нее все: себя, родных, весь мир. Ты дойдешь! Если любовь твоя к Вечной Весне и правда так велика, ты дойдешь!

– Но где я найду ее? – прошептал Светловой.

Ему казалось, что рушатся ледяные оковы, сковавшие его в миг прощания с Лелей; как луч зари во мраке, в его душе родилась вера. Весь мир залила тьма, и во тьме сияла она – Вечная Весна. Словно услышав заклинания всего людского рода, разбуженная яркими священными огнями, она улыбалась издалека, еще не видная, но живая. Каждый год возрождаясь заново, она не помнит прежних обид и приходит в мир, наполненная нежной любовью. И она останется с ним навсегда, как обещала, если он всего себя отдаст ей. «Будь сам как весна», – сказала ему когда-то Светлава, внучка славенской ведуньи. И теперь Светловой был к этому готов.

– Я укажу тебе дорогу, – пообещала Звенила. Ее дикое воодушевление угасло, она дышала глубоко, но старалась успокоиться. – Сейчас сила Велеса и Велы в наибольшем разгаре – они, всеведущие, помогут нам.

А на широком дворе «богатый Коледа» сеял зерно из лукошка, дети и взрослые с ликующими криками кидались вперед, стараясь попасть под благословляющий поток. Все они верили, что весна придет к ним в свой черед и ее не нужно искать далеко. Девичий маленький хоровод медленно двигался вокруг костра, и девушки пели:

В гридницу долетали голоса, песни, веселый шум, но Светловой ничего не слышал, он не отрывал глаз от Звенилы. Она отошла к столу и тут же вернулась с широкой глиняной чашей, приготовленной для того, чтобы обносить гостей брагой. Из бочки чародейка зачерпнула воды и поставила чашу к очагу. Огонь, Вода и мудрая сила заклинания каждую чашу делают малым подобием Макошиной Чаши Судеб.

Опустившись рядом с чашей на колени, Звенила вгляделась в темную воду, где дрожали красно-багровые отсветы пламени. Она пыталась собрать в уме слова заклинания, но они рассыпались и таяли, как идол Зимерзлы внутри огненного круга. Но сейчас слова были не нужны. Вся душа чародейки представляла собой один порыв, один вопрос, один ищущий взгляд, через огненную тьму дрожащей воды летящий к тайнам Надвечного Мира.

Она увидела в пламени сумеречную снежную равнину. Посреди равнины возвышался холм, а на склоне холма посреди липовой рощи стоял храм, поставленный в честь Макоши, Матери Урожая и Хозяйки Судеб. От земных жилищ других богов его отличала особая постройка: стены были составлены из девяти толстых липовых бревен, вкопанных по кругу. Между бревнами оставались широкие просветы, позволяющие богине во время летнего бодрствования видеть все вокруг и дышать вольно.

Потом чародейка увидела в своей чаше другую чашу, похожую, но со знаками двенадцати месяцев по краю горла, светящимися алым огненным светом. Ярче всех горел знак просинца – месяца, наступившего этой ночью. Это она, Чаша Годового Круга, которая хранится у Макоши в Надвечном Мире, но в переломные мгновения года сливается со своим земным двойником – Чашей Судеб.

А потом из чаши глянули глаза и встретили ее взгляд. Огромные глаза, без зрачков, черные, как самая темная ночь, как Велесово Подземелье, не знающее Дажьбожьего света и солнечного тепла. Их очертания терялись во мраке темной воды, но они были здесь и смотрели в самую душу чародейки, властно подчиняя ее себе. Глаза самой Велы, Хозяйки Подземной Воды.

Звенила отстранилась от чаши и опустила веки. Сейчас она не помнила навороженных видений, они вспомнятся потом и станут понятны. Она не помнила ни времени, ни места, ни себя самой. Ничего этого не было – были только огромные Глаза Тьмы. Они остались с ней и жили в ее душе как два глубинных источника.

И Светловой, с тревогой и трепетом глядя в застывшее лицо ведуньи, не смел ее окликнуть.

* * *

На седьмой день нового года, когда священные костры во всех человеческих жилищах догорели и вся злобная нечисть попряталась, прогнанная набирающим силу новым солнцем, гости покидали Журченец. Вопреки ожиданиям и надеждам речевинов, князь Скородум отказался везти свою дочь в Славен. «Теперь я поняла, что предрекали мне боги! – объявила княжна отцу, Кременю и дружинам. – На этой дороге меня ждал князь Держимир, и только чудом я не попала к нему в руки. Он взял вместо меня другую, но такая жертва не принесет мне счастья. Сия дорога – неверна!»

И княжич Светловой не стал с ней спорить. Он испытал немалое облегчение, убедившись, что ни за него, ни тем более за его отца княжна Дарована идти не намерена, и ни его любви к Леле, ни благополучию его матери отныне ничто не угрожает. Конечно, князь Велемог будет досадовать и гневаться, примется искать других невест… Что-то там Скородум говорил про заревическую княжну, дочь Доброводода вежелинского… Но это было слишком далеко и неясно.

Из Журченца княжич Светловой уезжал первым, торопясь к матери. Княжна Дарована стояла на крыльце, крепко прижавшись к отцовскому плечу, и слезы наворачивались у нее на глазах. Она не успела даже узнать Светловоя, но ей больно было видеть, как он уходит, даже не оглянувшись и ничуть не огорченный отказом, равнодушно пожелав счастья, будто и не помня, что им предрекали одно счастье на двоих. Он ушел искать свою судьбу, а она осталась, брошенная на дороге, без жениха, без надежды на счастье и как будто даже без судьбы.

Услышав возле своего плеча легкий всхлип, князь Скородум заглянул в лицо дочери – она отвернулась, стыдясь ненужных слез, – и обнял ее за плечи.

– Не надобно нам такого жениха, – попытался он утешить Даровану. – Блаженный – по глазам видать.

При всем внешнем простодушии князь Скородум был очень проницателен и хорошо знал людей.

– Этот – блаженный! – вытягивая из рукава платок, сердито ответила Дарована. – Сколько же меня Макошь будет мучить, батюшка? Да что же это? Третий жених от меня уходит! Огнеяр на другой женился, Светел… тот и не любил совсем. А этот… – Дарована снова всхлипнула и сглотнула, стараясь подавить плач. – Этот и вовсе блаженным оказался. Сколько же можно? Мне же двадцатый год идет! Так и помру… Вроде не кривая я, не рябая, и не дура последняя, и не сварлива… За что мне такое?

Князь Скородум вздохнул. Он и сам не раз думал, что, выжидая, когда встретится подходящий для дочери жених, может и вовсе не дождаться от нее внуков. Но всем владеет Макошь – Хозяйка Судьбы. Не бежать же теперь вдогон за человеком, который никак не сделает ее счастливой.

– Ты на Великую Мать не пеняй. – Скородум покачал головой. – Она о тебе заботится. Может, она с твоей дороги худых людей уводит. За чужую судьбу ухватиться не дает.

Княжна не ответила. Слова отца напомнили ей о цели, которой им со Светловоем не дано достигнуть вместе, – о Чаше Судеб. Ведь не только у княжича Светловоя и его странной желтоглазой девушки-ведуньи, но и у нее, смолятической княжны Дарованы, тоже есть какая-то судьба.

Глава 4

Напрасно князя Велемога подозревали в том, что он выдумал болезнь жены, чтобы хитростью заставить Светловоя поторопиться с невестой в Славен. Княгиня Жизнеслава действительно оказалась больна. Вот уже больше месяца она не выходила из своей горницы и почти не поднималась с лежанки. Приступы кашля разрывали ей грудь, озноб не давал покоя, она быстро худела и слабела. Надежд на полное выздоровление оставалось так мало, что князь Велемог даже не разгневался на сына за то, что тот вернулся без невесты. Теперь Велемог не видел смысла торопить сына с женитьбой. Умри княгиня – и славенский князь, ни в ком не возбуждая обид и негодования, сможет посвататься к одной из говорлинских княжон, если не к Дароване глиногорской, то к Отраде вежелинской. Князь Велемог, не будучи злым или жестоким человеком, вовсе не желал смерти княгине Жизнеславе. Просто эта смерть очень бы его устроила, а привязанность его к жене была не столь глубока, чтобы ради нее забыть о пользе княжества. По крайней мере, самому Велемогу дело представлялось именно так.

Однажды утром, заметив, что ведунья Погодица вышла из княгининых горниц, князь велел отроку позвать старуху к нему. Никто не знал точного числа ее лет, но пятнадцатилетняя Светлава приходилась ей не внучкой, как считалось, а правнучкой. От старости Погодица ссохлась, сгорбилась, стала маленькой, как подросток; ее рот провалился и казался почти незаметным, а скулы, обтянутые коричневой с багровыми прожилками кожей, сильно выступали под полузакрытыми, плохо видящими глазами. Маленькие дети пугались вида Погодицы, думая, что явилась сама Морена. Но, несмотря на устрашающую внешность, старая ведунья была добра и не утратила еще ясности рассудка.

– Что там? – коротко спросил князь, кивнув старухе.

Он сам не знал, какие вести его больше порадуют: улучшение здоровья княгини или ухудшение. Разумом он знал, в чем его польза, но совесть не позволяла желать смерти жены, и оттого мысли о ней смущали Велемога. Погодица уселась, пристроила свою можжевеловую клюку с птичьей головой так, чтобы могла опираться на нее и сидя, потом вздохнула.

– Если ты хочешь уберечь жену от Морены, княже, иные средства нужно искать, – проговорила она наконец.

Князь нахмурился.

– Разве твои травы кончились? – с неудовольствием спросил он.

– Уж больно сильный недуг в княгиню вцепился, мне с ним не совладать, – ответила старуха. – В Макошино святилище послать бы, что ли. Там лекарки есть посильнее меня. Вот, на Пряже-реке хотя бы…

– На Пряже! – с негодованием воскликнул Велемог, не терпевший упоминаний ни о чем, что имело отношение к князю Держимиру. – Это же в земле дрёмичей! Да я хоть сам буду помирать, а этого упыря ни о чем просить не стану!

– Не его просить, а Матушку Макошь! – строго поправила Погодица. Ее тяжелые морщинистые веки приподнялись, Велемог поймал тусклый, тяжелый и осуждающий взгляд. На миг ему стало не по себе, как будто на него смотрела сама Морена. – А князь прямичевский что? Вон, княжна Дарована за него идти не захотела, а в Макошином-на-Пряже живет себе, и он ее не трогает. Потому как самой богини то жилье.

– Что ты сказала? – Князь Велемог поднял брови. – Княжна Дарована живет на Пряже? Откуда ты знаешь?

– Да наша травница, Витонежка, три дня как оттуда вернулась. Она и рассказала.

– Отец Небесного Огня!

Не обращая больше внимания на старуху и позабыв о болезни жены, князь Велемог вскочил со скамьи и принялся ходить взад-вперед по горнице, терзая кончик собственной бороды. Эта была новость! Княжна Дарована находится в святилище Макоши, расположенном во владениях Держимира! Это многое меняло, хотя князь еще не взял в толк, что же именно.

– Позвать ко мне Кременя! – ударом ноги распахнув дверь, закричал Велемог в верхние сени. – Живо!

Кремень явился быстро, довольный, что понадобился князю, и отчасти с опаской. После бесславного – без невесты – возвращения из похода к смолятическим рубежам между князем и его верным воеводой появился холодок, и Кремень уже не надеялся вернуть когда-нибудь прежний почет. По крайней мере, при этом князе. Но Велемог был крепок здоровьем, силен духом и явно собирался пережить даже собственного сына.

– Дарована в Макошином-на-Пряже! – воскликнул Велемог, увидев входящего воеводу и не тратя времени на приветствия.

– А где Держимир? – сразу спросил Кремень. – Это он ее туда?..

Велемог невольно оглянулся, словно намеревался и об этом спросить у старухи, но той в горнице уже не было.

– Нет, она сама… – начал Велемог, потом вспомнил речь Погодицы и уверенно закончил: – Да, сама! Старуха сказала, что Дарована в его земле, а его не боится, потому что богиня… Ладно, не в этом суть!

– А Держимир, как видно, в полюдье! – сообразил Кремень. – Едва ли он уже домой воротился, у него полюдье длинное, да полпути – мимо рарогов. Там у него межи беспокойные, он ходит медленно. Верно, где-нибудь к Краене-реке сейчас через леса подбирается.

– К Краене! – повторил Велемог, силясь представить себе расположение дрёмических рек. – Ведь Пряжа как раз в Краену впадает?

– Точно так! – подтвердил Кремень, еще не взяв в толк, к каким последствиям приведут все эти рассуждения.

– Он прямо возле нее пройдет… – размышлял вслух Велемог. – И если…

Кремень выжидательно смотрел на князя, а тот замолчал. Если княжна Дарована не дома, а в святилище на чужой земле, то в охране у нее не целое войско – так, десятка три-четыре. Если она исчезнет оттуда… На кого подумает Скородум? На Держимира, больше не на кого. А потом, если она будет здесь… А княгиня Жизнеслава к тому времени умрет… Даже если и нет, то Светловой под рукой… Главное, чтобы Дарована оказалась здесь, в Славене, а дальше пойдет легче…

Но Держимир! Он где-то поблизости со всей дружиной полюдья!

– Едва ли у него очень много войска! – подал голос Кремень, так точно угадав мысли своего князя, что Велемог перевел на него изумленный взгляд. Уж не начал ли он в задумчивости рассуждать вслух? – Сотни две, ну, три. Неужели мы больше не соберем? А если напасть на него на Краене, от Прямичева вдали, то разобьем, как горшок глиняный. И становища его краенские – хороший кусок. Сколько там ему зерна, мехов приготовлено! Все наше будет!

– Отец Небесного Огня! – взволнованно повторил Велемог и снова стал ходить по горнице.

Но теперь это было радостное волнение, его слепили великолепные замыслы, обещающие прибавление славы и богатства, победу над самым злым врагом!

– Вот я с ним за город сожженный посчитаюсь! – бормотал князь на ходу, потряхивая в воздухе сжатым кулаком. – Двух зайцев одной шапкой!

В самом деле, едва ли ему когда-нибудь случится задумать и осуществить другой столь же многообещающий поход. Одним ударом разбить ненавистного Держимира прямичевского и получить княжну Даровану! Об этом можно кощуну складывать! После таких дел даже злейший враг скажет, что еще не знал славенский стол князя лучше Велемога Творимирича.

* * *

Назавтра в полдень над Славеном понеслись гулкие удары вечевого била. Два младших жреца из Сварожьего святилища колотили по очереди молотами в подвешенный на вечевой степени железный блин, шириной в три локтя, с выбитым знаком Небесного Огня. На звон била со всех сторон собирались жители Славена, купцы и ремесленники, кмети и бояре, даже смерды из ближних и дальних огнищ, оказавшиеся сегодня в стольном городе. Широкая вечевая площадь, по пятницам служившая местом больших торгов, быстро заполнялась народом. Городских старейшин пропускали вперед, и они устраивались на ступеньках вечевой степени.

– В чем дело-то, отцы? – кричали им из толпы посадские жители.

Но старейшины только разводили руками: о причине нежданного веча они знали не больше чем последний холоп.

– Князь собирает! – отвечали они, показывая навершиями посохов на ворота детинца. И опасливо добавляли:

– Не дай Свароже, война…

Князь приехал в сопровождении воеводы Кременя, что подтверждало опасения стариков. И плащ на нем был красный, что скорее указывало на войну, чем на мир. Народ затих, лишь тревожный гул разносился по огромной площади. Взойдя на вечевую степень, князь поднял руку. Передние ряды толпы затихли, а задние колыхались, все еще надеясь протолкаться поближе.

– Тяжкая обида нанесена нам, речевины! – начал князь. Его голос был полон праведного гнева, глаза сверкали, золотая гривна на груди и серебро на поясе и рукояти меча слепили глаза толпе. – Все знают, что волей Матери Макоши сын мой, княжич Светловой, обручен с дочерью князя смолятинческого, Скородума. Чтобы просить благословения у покровительницы своей, Великой Матери, княжна отправилась в святилище Макоши на реке Пряже. И там захватил ее дрёмический князь Держимир, волк в обличье человека, забывший заветы предков и богов. Скажите мне, добрые люди, потомки Сварога: можем ли мы оставить невесту моего сына в руках Держимира прямичевского? Или боги и предки велят нам поднять оружие за ее свободу и нашу честь?

Князь еще не закончил, когда по торжищу снова пополз гул; разливаясь широкой волной, он быстро заполнил всю площадь до самых краев, так что последние слова Велемога уже были плохо слышны. Новость оказалась слишком неожиданной, славенцы испытывали скорее изумление, чем негодование, но призыв князя не пропал даром. Больше полугода слыша разговоры о скорой свадьбе княжича, славенцы привыкли считать смолятическую княжну своей будущей княгиней. И вдруг оказывается, что она похищена Держимиром дрёмическим!

– Я сам поведу вас! – взволнованно продолжал князь Велемог, слыша в гуле толпы согласие со своими словами. – Держимир сейчас в полюдье, и с ним нет большого войска. И прежде чем он сумеет его собрать, мы разобьем его! Мы навсегда отучим дрёмичей смотреть в нашу сторону! Никогда больше им не удастся нанести обиду племени Сварога! А в становищах Держимира сейчас найдется достаточно добычи, чтобы вознаградить нашу доблесть! Небесный Кузнец помогает нам! Кто пойдет со мной – становись по правую руку!

Широким взмахом руки Велемог указал на правую сторону площади, и край его красного плаща взметнулся, как язык пламени. В толпе возникло движение, поднялся шум: одни пробирались на правую сторону, другие – на левую, а третьи, еще не приняв решения, топтались на месте, стараясь дать дорогу другим.

Князь Велемог наблюдал за движением перед вечевой степенью, сложив руки на груди и сохраняя гордое и решительное выражение на лице. Вся его судьба зависела от того, пойдет ли за ним Славен. Если на правой стороне окажется меньшинство, то ему придется идти в поход только со своей ближней дружиной. Для полной победы этого недостаточно: тогда Велемог уравняется в силах с Держимиром, а за последним еще останется преимущество своей земли. Но и тогда князь Велемог не собирался отступать. Случай выдался слишком хорош, и он верил, что Небесный Кузнец Сварог поможет ему в задуманном.

Наконец толпа более-менее разобралась и успокоилась. Людей на правой стороне оказалось чуть больше, чем слева. Согласные идти в поход кричали, махали руками, обвиняли другую половину в трусости. Лоб Велемога разгладился: если вече согласилось с ним, то его воле придется подчиниться и несогласным. Поход состоится!

– Спасибо вам, речевины! – стараясь за гордостью спрятать ликование, воскликнул он. – У кого нет достойного оружия, тому я дам его! Наш поход будет как молния: один удар – и все трепещет! Еще до времени пахоты мы вернемся домой с добычей и славой!

Славенцы радостно кричали; кое-кто из тех, кто поначалу остался слева, стали перебегать направо, хотя сейчас это уже не имело значения.

Только один из городских старейшин, Извек, все вглядывался в толпу бояр и кметей, окружавших князя на вечевой степени, и щурил глаза, выискивая кого-то.

– Послушай, брате! – наконец толкнул он в бок кузнечного старосту Лихоту, без умолку кричавшего в приступе шальной удали. – Погляди-ка, здесь ли княжич Светловой?

– Чего тебе? – Кузнец обернулся, довольный победой князя: кузнецы стольного города всегда бывали рады испытать на деле мечи собственной работы. – Кого тебе надо? Княжича? Да Сварог его знает, где он!

И Лихота отвернулся, не слишком озабоченный отсутствием княжича. А старый Извек еще долго качал головой: ему показалось очень странным, что княжич не явился на вече, где речь шла о спасении его невесты.

* * *

В верховьях река Краена была неширока, но три коня в ряд проходили. По сторонам, на низких пологих берегах, даже для любопытной Смеяны не находилось ничего занятного. Под снегом не удавалось разглядеть, где кончается вода и начинается земля. На дрёмическом берегу изо льда торчали замерзший ивняк и сухой ломкий камыш, со стороны рарогов тянулась пустая отмель, упиравшаяся в редкий березняк. Смеяна давно уже скучала и с нетерпением ожидала, когда же появится хоть какое-то жилье.

Не верилось, что сегодня начинается весна. Снег плотно лежал в лесу и покрывал лед на реке, ветви деревьев оставались черны и голы, даже без намека на почки. Смеяна то и дело напоминала себе, что заехала гораздо дальше на полуночь, чем жила раньше, и весна здесь наступает позже. Все равно ей было неуютно, даже страшновато в этом нерушимом царстве Зимерзлы.

Выехав из Прямичева в первой половине просинца, полюдье Держимира сначала поднималось вверх по большой реке Ветляне, потом много дней пробиралось лесами до истока Краены и вот теперь спускалось вдоль по течению этой реки, к месту ее впадения в Ветляну. Дорога их почти все время лежала на полуночь, и Смеяна обрадовалась, когда ей объяснили, что теперь они скоро повернут назад. Иначе, чего доброго, можно заехать на тот свет, в мир Вечной Зимы!

Смеяна оглянулась на своих спутников, задумалась на миг, потом фыркнула, но рот закрыла уже не кулаком, а рукавом шубки: за четыре месяца жизни возле князей она немного научилась обхождению, принятому в их обществе.

Ехавший посредине реки князь Держимир метнул на нее быстрый подозрительный взгляд, ожидая очередного подвоха. Баян, отделенный от Смеяны Держимиром и его конем, сначала наклонился вперед, потом откинулся назад, лег спиной на заднюю луку седла и посмотрел на Смеяну вытаращенным темным глазом.

– Ты чего? – с видом преувеличенного ужаса спросил он. Ему тоже было скучновато: за три месяца любое дело надоест.

– Да вот, подумала! – Смеяны выпрямилась в седле, напрасно стараясь сделать строгое лицо. – Едем трое в ряд, как Яровит, Перун и Троян. Даже коней как нарочно по цветам подобрали!

– Это я – Троян? – с готовностью обиделся Баян и выпрямился, погладил по шее своего вороного. – А ты, коли рыжая, так и Перун? Тоже мне, Княгиня-Молния нашлась!

– Нет, я – Яровит! – поправила Смеяна. – Я у вас самая веселая…

– Не гневите богов! – с деланной строгостью попытался унять их Держимир. – Не с вашими рылами в калашный ряд!

Он крепко сжимал губы, стараясь не рассмеяться, но веселые глаза выдавали его.

– Перун – это я! – воскликнул Баян. – Мне надо в середине ехать, слышишь, брате! Я между вами двумя равновесие держу! Кабы не я, вы бы давно передрались!

Смеяна негодующе вскрикнула, Держимир замахнулся на него свернутой плетью, Баян с воплем кинулся в сторону, ловко увернувшись. Князь погнался за ним, Смеяна что-то вопила им вслед, а кмети посмеивались, переглядываясь. Нечто подобное они наблюдали уже не раз.

Наконец оба брата вернулись, старший нарочито хмурился.

– Вот, так всегда! – пожаловался Баян. – Ты, желтоглазая, придумаешь глупость какую-нибудь, а он меня бьет! Что ты ее-то не бьешь, брате? Это она все придумала!

– А вот попробуй кто меня тронуть! – пригрозила Смеяна и хищно сверкнула глазами. – Сразу вместо удачи вам всем такое будет! Вам меня на руках носить надо!

Они снова ехали трое в ряд впереди дружины, но теперь Смеяна была в середине, как золотое солнышко на рыжей лошади между черной тучей вороного и серым облаком Держимирова коня. Князь улыбался уголками губ, глядя куда-то впереди себя, но Смеяна знала, что он и видит, и слышит только ее. За прошедшие три месяца он научился очень важному делу, которого раньше не знал, – он научился улыбаться. С появлением Смеяны вся его дружина повеселела, и сам Держимир так изменился, как никто не мог и вообразить. Оказалось, что у него не так уж много врагов, а здесь, поблизости, и вообще ни одного нету. «Не хмурься! – весело наставляла его Смеяна. – Если тебя кто-то не любит, пусть у него голова и болит!» Как же легко теперь дышалось, каким же светлым стало небо, когда рядом появилась эта девушка с рыжими косами, вечно разлохмаченными, как будто солнечные лучи запутались в них и рвутся на волю. Смеяна никогда не вмешивалась в его княжеские дела, но неизменно сидела на ступеньке престола рядом с Баяном, и от ее присутствия Держимир становился таким благодушным и милостивым, что вслед ему на всем пути полюдья летели благословения. Дрёмичи шутили, что им подменили князя, но этой подменой все были очень довольны.

– Подожди! – Смеяна вдруг подняла руку и принюхалась.

– Чего? Волк? – спросил Баян и быстро огляделся, будучи не прочь развлечься хорошей волчьей травлей.

Держимир молча придержал коня. Вся дружина позади них тоже стала останавливаться.

– Тут где-то полынья, – сказала Смеяна. – А над ней снегу чуть-чуть. Я ее не вижу, но чую. Тут ведь река глубокая?

– Сажен с пять будет, – подтвердил Баян.

– Не зимой проверял? – спросила Смеяна, бегло глянув на него.

Она соскочила с коня, Держимир сделал движение, как будто хотел ей помочь, но не успел. Смеяна бросила повод и осторожно шагнула вперед.

– Ты сама-то… – с беспокойством начал Держимир.

– Нет, я не провалюсь! – Смеяна помахала рукой. – Она вон там, у берега, где ива с дуплом. В той иве, как видно, живет кто-то, вот и оставил себе чистой водички…

Слышавшие ее кмети стали поспешно рисовать на груди знак громового колеса, защищаясь от неизвестной речной нежити. Смеяна сделала еще шаг, вытянула шею, принюхалась, пытаясь определить размер полыньи.

Вдруг в вышине послышался легкий шелест; вскинув голову, Смеяна различила на голубом небе хищную птицу с распахнутыми крыльями.

– Ой, смотрите! – воскликнула она, показывая на небо. – Это ястреб?

Вслед за ней все подняли головы.

– Эх ты, вещая дева! – насмешливо ответил Баян, вглядевшись. – Это сокол.

– А ты не хочешь спросить, откуда он здесь взялся зимой? – подал голос Держимир.

– Уже не зима! – быстро вставила Смеяна. – Сегодня уже весна!

– Лада Ирий растворила, птиц небесных выпустила. Да только до здешних мест они еще нескоро долетят.

Сокол тем временем снижался, разглядывал людей, как будто выбирал из них кого-то.

– Эй, ты приглядись получше, светел-ясен сокол! – с шутливой боязнью крикнул ему Баян. – Мы тебе не мыши!

И вдруг сокол камнем упал свысоты и закружился над головой Смеяны. Держимир подался вперед и замахнулся плетью, но она закричала:

– Нет, нет, не трогай! Его нельзя!

Держимир и сам знал, что сокол – священная птица Перуна. Он кружил, точно примеривался сесть на плечо Смеяне, но она не умела обращаться с ловчими птицами и отмахивалась, как от осы, недоуменно бормоча: «Да ты что? Ты куда? Уйди!»

Убедившись, что девушка не хочет взять его на привычное место – на плечо, сокол подлетел к ее коню и уселся на переднюю луку седла. Дрёмичи наблюдали за ним в изумленном молчании. Священная птица Перуна, ни с того ни с сего упавшая с неба, всем казалась значительным предзнаменованием, но никто не знал, как его истолковать.

– День тебе добрый, светел-ясен сокол! – сказала Смеяна, когда сокол утвердился на седле. – Ты к нам откуда?

Разумеется, птица не ответила, только покачнулась на когтистых лапах и поглядела на Смеяну круглыми золотыми глазами.

– Ну, коли прилетел, так поедем с нами! – предложила девушка.

Сокол не стал возражать. Смеяна подошла к коню, осторожно поднялась в седло, откинулась назад, чтобы не потревожить птицу. Баян подал ей поводья. Осторожно обогнув полынью, дружина поехала дальше. Но теперь никто и не вспоминал о водяной нечисти: священный посланец Перуна надежно защищал их.

* * *

Первый дрёмический городок на Краене назывался Исток и считался могучей крепостью: стены его составляли дубовые городни, а поверх тянулось забороло со скважнями-бойницами. Но сейчас ворота стояли настежь, лед Краены с чернеющей широкой прорубью посередине был усыпан сеном и сухими цветами. Здесь же бегали и возились дети, гулял народ, нарядный и уже хмельной к сумеркам, где-то звенели бубенчики медвежьей пляски. Смеяна скривилась и чуть не захныкала от обиды, обернулась к Держимиру:

– Вот, все самое занятное мы пропустили! Ведь я тебе говорила: останемся в Цветыне, один день чем бы тебе помешал!

– Да, брате, тут уже все и сыты, и пьяны, и веселы! – с легкой досадой подхватил Баян. – А нам только и радости, что сокола поймали.

– Может, это он нас поймал! – усмехнулся Держимир, пропустив мимо ушей их обиженные причитания. – Ну, вы, Перун с Яровитом! Носы держите повыше, важности во взоре побольше! А то меня с вами, скоморохами, народ уважать не будет!

Теперь князь Держимир мог себе позволить посмеяться над этим. Смеяна нравилась людям и в Прямичеве, и в других городках, без устали гладила больные зубы и снимала другие хвори. Вера в ее удачу широко распространилась, а время Звенилы прямичевцы вспоминали как страшный сон. Поездка по лесам между Ветляной и Краеной проходила благополучно: на меже с южными рарогами было мирно. Как рассказывали люди в приграничных городках, старый князь Твердислав был слишком занят дележом своего будущего наследства между пятью детьми от трех жен, чтобы думать о соседях. И скорее всего, после смерти Твердислава дрёмичам можно будет еще долго не ждать неприятностей от южных рарогов: те будут слишком заняты своими внутренними делами.

Дозорные с заборола Истока издалека увидели дружину, и целая толпа горожан высыпала встречать князя.

– Да улыбнись же ты, чудо морское! – шептала Смеяна Держимиру. – Видишь, люди гуляют, а ты едешь туча-тучей!

Держимир косился на нее и не мог сдержать улыбки. Но он мог бы и не скрывать свои чувства: на него почти никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к Смеяне; как и в десятке других городков и огнищ, ее разглядывали со жгучим любопытством, иные даже протирали глаза. Румяная веселая девушка вместо Звенилы казалась светлым солнышком после бледной луны. Что за чудо случилось с князем?

Истокский воевода Гневуша встречал князя перед крыльцом. Держимир соскочил с коня, бросил поводья отроку и сам снял с седла Смеяну. Она сошла осторожно, чтобы не задеть сокола. Посланец богов снова поднялся на крыло и закружился над Смеяной, примериваясь сесть на плечо. Со страхом косясь на его когти, она отмахивалась, но сокол не отставал. Даже воевода, приветствуя князя, с изумлением глядел на птицу и путался в словах. Наконец пернатый хищник устроился на крыше крыльца и сидел там, не сводя со Смеяны круглых золотых глаз.

– Вижу, княже наш, что и к тебе боги добры были! – говорил меж тем воевода Гневуша, косясь на удивительную птицу. – И здоров ты, и весел, и прежнюю ведунью на… на новую сменил, – едва нашелся он, чтобы не сказать: «этакое солнышко золотое». – Молодую, веселую! И жить нам теперь весело будет!

«Кто кого сменил? – возмутилась мысленно Смеяна. – Это не он ведунью сменил, а я князя сменила!» Но вслух она этого не сказала: нечто подобное она слышала уже не раз и научилась сдерживаться, чтобы не подрывать княжескую честь. Она бросила быстрый взгляд в сторону Баяна: только ему она и могла пожаловаться. Баян едва заметно подмигнул ей.

А Держимир, перехватив их взгляды, вдруг крепко сжал зубы, так что кожа на скулах натянулась и лицо его приняло всем знакомое суровое выражение. Князь мучительно ревновал Смеяну к брату, который гораздо легче находил с ней общий язык.

– Милости просим в палаты! – заторопился воевода, заметив облако на лице князя.

Дружину ждали в Истоке примерно в это время, и для встречи все было готово. В гриднице быстро расставили столы, отроки ускакали звать на пир старейшин всех окрестных родов, на заднем дворе между погребами, клетями и хлевами суетилась челядь, ветерок тянул в отволоченные окошки запах паленой щетины. Держимир сидел за княжеским столом, над головой его, на высокой резной спинке, пристроился сокол, а Смеяна и Баян уселись по сторонам. Сокол и теперь не сводил глаз со Смеяны и принять пищу согласился только из ее рук, презрительно отвернувшись от умелых княжеских ловчих-соколятников. По Истоку уже ползли слухи, что это не ведунья, а невеста князя, и раздобыл он ее в дремучем лесу, отбив то ли у колдуна, то ли прямо у Змея Горыныча…

– Ты, княже, к нам вовремя приехал, – рассказывал воевода Гневуша, пока готовился пир. – Ведь у нас с рарогами неспокойно.

– Вот тебе раз! – Держимир хлопнул себя по колену. Именно этого он и ожидал, поэтому весть Гневуши его не удивила и даже не огорчила. – Громовое колесо! Как знал! Если у твердинских рарогов спокойно, так огнегорские не дадут скучать! Что там опять князь Предибор натворил? Все неймется ему, старому хрену!

– Натворил он то, княже, что помер, – ответил Гневуша, смущенно поглаживая кончик уса. – Помер в самое предзимье. Теперь у них князем сидит его сын…

– Боримир! – воскликнул Баян. – Да?

– Слава Перуну и Макоши, других сыновей у князя Предибора не водилось! – со сдержанным удовольствием ответил воевода. – А жаль: они бы теперь, как Твердиславичи, наследство делили, а на нас не зарились. А Боримир…

– Если он не зарится, то я – крылатая корова! – поспешно вставил Баян.

Смеяна залилась смехом, женщины и девушки, хлопотавшие возле длинных столов, зафыркали, прикрывая рты рукавами или пряча лица у плеча, одна даже уронила большое деревянное блюдо.

– Видели мы князя Боримира, – продолжал Гневуша, переждав смех. – За наши межи он не лез, но охотился по Краене уже не раз. Даже здесь с заборола слышно: рога трубят, кличане вопят… Мы тоже по своему берегу полки посылаем проехаться – ну, чтобы кони не застоялись зимой-то…

– Это вы правильно! – решительно одобрил Баян. – Я вот сам бы тоже…

– Ты вот что мне скажи! – хмуро перебил Держимир брата, обращаясь к воеводе. – Почему раньше не дал знать, что в Огнегоре князь сменился?

– Хотел я, княже, сразу тебе весть дать, – спокойно ответил Гневуша. – Да тебя зимой не найти было.

Держимир промолчал, потому что это было правдой. Узнав о сватовстве Светловоя и Дарованы из купеческих пересудов, он хотел обезопасить свои собственные замыслы и держал их в тайне даже от прямичевских бояр.

– Да ты не тревожься, княже! – бодро продолжал воевода. – Ныне к нам боги милостивы, всякое дитя видит. Даст Перун…

Он многозначительно посмотрел сначала на Смеяну, потом на сокола. Перехватив его взгляд, Держимир посветлел лицом.

– А чего он хочет, этот Боримир? – с любопытством спросила Смеяна.

– Известное дело: хочет всю Краену себе взять и к Ветляне выйти, – принялся рассказывать Гневуша, и Смеяна вдруг вспомнила деда Добреню: истокский воевода был так же нетороплив и приветлив.

Позабыв про рарогов, она вздохнула про себя. Легко приспосабливаясь ко всяким переменам, Смеяна давно привыкла к Держимиру и Баяну, к Озвеню и дружине «леших», привыкла даже считать племя дрёмичей своим собственным и принимала его заботы к самому сердцу. Но нередко ей вспоминался род Ольховиков, огнище, на котором она впервые увидела свет, и ей казалось, что когда-нибудь она непременно вернется туда. С беспокойством и чувством вины, которые уже стали привычны, она вспомнила Светловоя. Но это воспоминание навевало на нее такую тоску, что она скорее перевела взгляд на прямичевского князя. Как же они были не похожи! Светловой поначалу вызывал у нее восхищение, а Держимир – неприязнь и страх; но восхищение Светловоем постепенно перешло в тревожное сострадание, какое вызывает больной, а в чувствах к Держимиру заметно прибавилось уважения как к человеку здоровому и твердо стоящему на ногах. Разлученная со своим первым возлюбленным, она страдала поначалу, а потом вдруг будто прозрела и увидела, что Баян был прав: Светловой безумен. Она вспоминала его мечтательный взгляд, мягкую и отстраненную улыбку, и всем существом ощущала прозрачную стену, которая отделяла избранника Лели от людей. Он жил в другом мире, куда увлекла его любовь к богине Весне, и даже самые горячие чувства земных девушек не могли растопить эту ледяную стену.

Держимир улыбался гораздо реже и не умел мечтать. Часто Смеяна негодовала на его вспыльчивость и упрямство, не раз уже ссорилась с ним и грозила уйти. Но, пожалуй, не всерьез. Уходить она не хотела, и Держимир, кажется, и сам это подозревал. У него имелась тысяча недостатков, Смеяна часто стонала и жаловалась, как же с ним тяжело, но на самом деле с Держимиром было гораздо легче, чем с мягким, приветливым Светловоем. Он весь находился тут, по эту сторону бытия, и всеми силами стремился как можно лучше исполнять свой долг перед племенем дрёмичей и своим родом. Стыдно было не помочь ему в этом.

А теперь перед ними лежала река Краена. Оставалось совсем близко до святилища Макоши, в котором хранилась Чаша Судеб, ее заветная цель.

От задумчивости Смеяну пробудил гулкий голос Озвеня.

– Вовремя князь Предибор помер! – радостно гудел воевода. – У нас с Боримиром никаких докончаний не положено, обетов мирных мы ему не давали! Вели, княже, рать собирать – пойдем и от Ратицы всех рарогов вышибем! Чтоб они про эту реку забыли, что она на свете есть, и на нашу сторону смотреть боялись!

– Да ты что? – возмущенно закричала Смеяна, прежде чем Держимир успел ответить. – Ты князя такому научишь, что ни дня мирного не будет! Не слушай его, княже! – с жаром обратилась она к Держимиру. – Хоть у вас с Боримиром докончаний нет, но вы и повздорить еще не успели!

– Не надейся! – тут же вставил Баян. – Успели. Как сейчас помню…

– Тогда он был княжич, а теперь князь! Совсем иное дело!

– Едва ли сам Боримир с тобой согласится! – задумчиво сказал Держимир.

Но он не спешил согласиться с Озвенем, и Смеяна надеялась его убедить.

– Предложи ему мир! – продолжала она. – Сейчас, пока он еще на столе не укрепился, он согласится! И вовсе он не подумает, что ты слаб и боишься! – перебила она Озвеня, открывшего было рот, и так точно угадала, что воевода хотел сказать, что тот замер с раскрытым ртом.

Держимир ухмыльнулся, Баян насмешливо фыркнул. Истокцы, изумленные поначалу, что девица вмешивается в обсуждение таких важных княжеских дел, как мир или война, тоже заулыбались.

– Он не согласится. – Держимир мотнул головой. – Ты как мыслишь, посадник?

Гневуша неопределенно повел плечами.

– Раньше, по моему разумению, не согласился бы. А сейчас… – Воевода многозначительно посмотрел на Смеяну, потом на сокола. – А сейчас, может, и согласится. Если боги за нас…

– Согласится! – уверенно и настойчиво воскликнула Смеяна. – Вот увидишь! Зови его сюда! Далеко тут до… какой у них там стольный город?

– Эх ты, простота! – завопил Баян. – Такие дела решаешь, а не знаешь, у кого какой стольный город!

– Ну что же… – Держимир задумчиво посмотрел сначала на Смеяну, потом на воеводу Гневушу. – Он разговора хуже не будет. Не послать ли и в самом деле в Огнегор, как думаешь, боярин?

* * *

Утром, умываясь и заплетая косы, Смеяна заметила, что жена Гневуши и две его дочери, в горницах у которых она ночевала, посматривают на нее как-то необычно. В их взглядах отражалось не просто любопытство, уже привычное ей, но и робость, и изумление. Они как будто подозревали в ней не то, что она есть на самом деле. Обеспокоившись – а вдруг они ясновидящие и сумеют разглядеть в ней рысь? – Смеяна привычно схватилась за рысий клык в янтарном ожерелье. И руки девушки, подававшей ей ленту, сильно вздрогнули, в лице мелькнул настоящий страх.

– Вы чего такие чудные? – прямо спросила Смеяна.

Девушки переглянулись, опустили глаза. Им было лет по шестнадцать-семнадцать, но они так походили друг на друга, что она даже не понимала, которая из них старшая. Ничего общего с Гневушей в них не замечалось, зато обе казались точными слепками со своей матери-боярыни: такие же заостренные черты лица, тонкие носы, огромные глаза под густыми бровями. И выговор у них был странным, не дрёмическим, хотя и не совсем чужим.

– Мы не чудные, – наконец осмелилась ответить одна из девушек. – Пусть Золотая Рысь не гневается на нас. Мы никогда не видели таких высокородных женщин, любимых богами.

Смеяна не сразу сообразила, что это все о ней. Но ее назвали рысью, и от тревоги она ощутила жар на щеках. Верно, ясновидящие. И что теперь будет? А если Держимир узнает, что в ней живет лесной зверь?

– Да вы откуда знаете? – сердито спросила она, намереваясь от всего отпираться.

– Мы знаем от матери, – сказала вторая девушка. – Наша мать – из Далибора, из племени восточных рарогов. Она рассказала нам, что Свентовид и Небесный Огонь отмечают своей милостью людей, у которых глаза и волосы как у тебя. Высокородная женщина с глазами цвета солнечного камня и волосами цвета пламени может стать самой старшей жрицей племени и женой князя. А у тебя одежда из рысьей шкуры, которую носят только высокородные женщины, и ожерелье из солнечного камня. Мы сразу поняли, что князь Держимир наконец нашел подходящую жену для себя и жрицу для племени. Это очень хорошо! – Обе девушки разом подняли глаза на Смеяну и улыбнулись ей с робким обожанием. – Прежняя его жрица никуда не годилась. С ней было плохо. А с тобой все будет хорошо! Солнечная княгиня не сердится на нас?

Смеяна помотала головой в ответ на последний вопрос, но сама еще не осмыслила и половины сказанного. Стало быть, рысий мех, который в племенах речевинов и дрёмичей может носить любой удачливый охотник, у рарогов положен только князьям? И рыжие, над которыми другие племена посмеиваются, у рарогов считаются избранниками богов? А ведь, наверное, Гневушина боярыня не единственная тамошняя уроженка в здешних местах. И их верования здесь известны многим. Вот почему на нее здесь так таращат глаза! А ведь скоро сюда должен пожаловать новый рарожский князь Боримир! Гневуша обещал послать к нему на рассвете, – должно быть, гонец уже ускакал! Смеяна принялась поспешно доплетать косу, хотя так быстро, разумеется, огнегорский князь не явится на зов своего, возможно, завтрашнего противника. Если и Боримир примет ее за… солнечную рысь – как они там говорили? – то уговорить его на мир будет не так уж и трудно. А Держимиру совершенно не стоит воевать с рарогами сейчас, когда с других сторон ему грозят полки смолятичей и речевинов.

– И сокол, птица Свентовида, провожает тебя! – продолжали девушки.

Упомянутый посланец богов сидел на лопаске прялки как невиданное украшение и не сводил со Смеяны золотых глаз. Когда она вчера вечером уходила спать, он полетел за ней и устроился на ночь так, чтобы быть к ней поближе. Баян даже пошутил, что сокол влюбился в Смеяну, и пообещал ревновать.

Где-то снаружи послышался звук боевого рога, приглушенный толстыми стенами и слюдой в окошках.

– Это на забороле! – защебетали разом обе боярышни. – Кто-то важный едет! Побежим… Солнечная княгиня не хочет пойти с нами на стену и посмотреть, кто сюда едет?

Смеяна мимолетно позавидовала им: ей, как видно, никогда не научиться разговаривать так вежливо, так подбирать слова, как принято среди высокородных, произносить их с таким учтивым выражением. Вот что значит родиться боярской дочерью! Но тут же она отмахнулась: раз уж ее стали звать солнечной княгиней, то пусть другие думают, как бы повежливее обратиться к ней.

– Нет, я пойду к князю! – ответила она.

Девушки обменялись беглыми взглядами: должно быть, у рарогов князь и княгиня встречают гостей по отдельности. Ну да пусть их!

* * *

Смеяна даже не удивилась, когда выяснилось, что к ним приехал новый огнегорский князь Боримир. Видимо, с посланным гонцом он разминулся, поскольку находился не у себя в стольном городе, а где-то поблизости, и о приглашении ничего не знал. Но тем дороже стоило его добровольное появление, и Держимир настроился держаться по возможности любезно.

Князь Боримир въехал во двор первым, позади него тянулась дружина. Держимир уже готов был произнести слова приветствия, но Боримир вдруг изумленно вскрикнул и натянул поводья. Конь его заплясал, ехавшие позади кмети чуть не наткнулись на князя. И тут же лица их выразили изумление, они все смотрели куда-то вверх, как околдованные, не видя ни прямичевского князя, ни Гневуши, ни истокских старейшин перед крыльцом терема.

Дрёмичи растерялись, и тут Смеяна вспомнила, что сокол вылетел из терема вместе с ней и уселся над крыльцом.

– Что вас так удивило, любезные гости? – первым опомнившись, спросил Гневуша.

Но князь Боримир, не слушая его, поднял руку и сделал непонятное движение, согнул руку перед грудью и приподнял локоть, словно приглашал сокола сесть. Его движение выглядело настолько привычным, что Смеяна догадалась: а ведь он, пожалуй, и есть хозяин этой упавшей с неба птицы.

Но сокол не двинулся с места. Тогда Боримир повернулся к людям на крыльце. Взгляд его упал на Смеяну, словно он ее одну и увидел в общей толпе. Ее рыжие косы лежали на груди, на пестром рысьем полушубке, блестело янтарное ожерелье, сходное по цвету с ее глазами. И огнегорец вздохнул глубже, не в силах опомниться от изумления. Похоже, рароги приехали сюда затем, чтобы изумляться.

Смеяна, в свою очередь, разглядывала гостя. Единственный сын князя Предибора, дарованный отцу уже в преклонных годах, оказался молод, лет двадцати пяти, и острые черты его лица с большими глазами и тонким носом сразу напомнили Смеяне двух Гневушиных боярышень. У него были пушистые брови и пышные русые волосы, вьющиеся тонкими прядями. Красивый почти по-женски, Боримир казался изнеженным, и Смеяна подумала, что убедить его в чем-то будет легко. Такие красавцы редко обладают твердым нравом. На память ей пришел Светловой, и она вздохнула.

– Я рад видеть тебя в моем городе так скоро! – сказал Держимир. Голос его звучал ровно, с достоинством, но и с уважением к гостю, и Смеяна восхитилась в душе: и он может быть образцом для всякого правителя, если вдруг захочет! – Я сам приехал сюда только вчера, но уже сегодня утром послал к тебе гонца с приглашением. Я рад, что твоя добрая воля опередила меня.

– Я вовсе не по… – резко начал Боримир, и Смеяна вздрогнула от неожиданности.

Бросив еще один взгляд на сокола над крыльцом, князь рарогов сдержал резкие слова, но лицо его разительно переменилось. Светло-зеленые глаза смотрели умно и холодно, красивое лицо приобрело выражение надменной враждебности.

– Я искал мою священную птицу! – снова заговорил Боримир. – И я нашел ее здесь, в твоем доме. Как она здесь оказалась?

Держимир нахмурился, выражение спокойного радушия мгновенно сменилось более привычным выражением настороженной суровости. Смеяна встревожилась: темное облако вражды повисло над княжеским двором. Как от встречи кремня с огнивом рождается искра, так от встречи этих двоих родилась вражда, имевшая какую-то давнюю, неизвестную ей основу.

– Так это твоя священная птица? – протянул Держимир, тоже вспомнив о соколе над крыльцом. – Чем спрашивать, как он оказался у нас, сначала лучше расскажи, как ты ее потерял. Может быть, сокол решил сменить хозяина.

– Хозяин его – Свентовид-Огневик! – сурово ответил Боримир. Его лицо дышало яростью: он готов был ненавидеть всех дрёмичей, но ему приходилось сдерживаться, пока его священный сокол сидел на крыльце их дома. – Священная птица живет в храме и сидит на плече самого бога. Раз в год, в День Весеннего Огня, сокол вылетает из храма, чтобы указать Солнцу дорогу в мир. Вчера он вылетел, но не вернулся. Мои жрецы сказали, что он не нашел Солнца. Мое племя в тревоге.

– Пошли твоих жрецов свиней пасти, – непринужденно предложил Баян.

Гневушу передернуло, он мгновенно вообразил кровавую схватку прямо здесь, на дворе, но Боримир промолчал: как видно, он и сам примерно так оценивал способности своих жрецов. А Баян весело продолжал, будучи не прочь хорошо подраться:

– Твой сокол гораздо умнее жрецов. Он нашел солнце. Он нашел Солнечную Деву, которая приносит племенам удачу и милость богов. Она сама – солнце, и он хочет остаться с ней. Позови-ка его, – предложил он Смеяне.

Смеяна спустилась с крыльца, нашла взглядом сокола на крыше и слегка взмахнула рукой, не зная, как полагается его подзывать. Но сокол тут же с готовностью снялся с места и стал кружить над ней, ожидая, что она подставит ему руку. Этого Смеяна не решилась сделать, боясь острых когтей. Тогда птица уселась на поручни крыльца поближе к ней.

Изумленные рароги молчали.

– Зайди в дом, князь Боримир, – сказала Смеяна. – Твоему священному соколу у нас вроде понравилось, может, и тебя принять сумеем.

* * *

Пир, приготовленный для рарожского князя Боримира, был изобилен, но веселья не получалось. Сидя по правую руку от хозяина, знатный гость оставался неразговорчив и все время прислушивался к возне сокола, сидящего над головой Держимира. На Смеяну молодой огнегорский князь поглядывал так же часто, и она изо всех сил старалась сохранять важный и гордый вид, как и положено… Огненной Рыси? Солнечной Деве? Как они там все ее называли, опять забыла! Короче, как положено важной особе, с которой не сводят глаз люди и боги. Смеяна не очень хорошо представляла, что в этом случае от нее требуется, но старалась не вертеться, не болтать, и даже ела совсем чуть-чуть. Судя по выражению лица Баяна, который тайком умирал со смеху, получалось неплохо.

– Бывало, что ссорились дрёмичи с рарогами огнегорскими, видно, была на то воля богов, – говорил Держимир. Он чувствовал, что из-за сокола надменный противник полностью в его руках. – Мой отец, князь Молнеслав, немало бился с твоим отцом, князем Предибором, и я бился с ним. Но я не хотел бы продолжать вражду с тобой и завещать ее нашим будущим детям.

Смеяна мельком бросила взгляд на кудри Боримира и подумала, что о будущих детях обоим князьям рано рассуждать. Оба они в гриднице сидели без шапок, что говорило об отсутствии законной жены, высокородной женщины, дети которой станут полноправными наследниками.

– Моя вещая дева, еще вчера сказавшая мне о твоем приезде, передала мне волю богов, – без тени улыбки продолжал прямичевский князь, слегка наклонив голову в сторону Смеяны.

Она опять постаралась сделать важное лицо. «Эй, вы, Перун с Яровитом! – вспомнились ей насмешливые слова Держимира, сказанные им с Баяном при въезде в Исток. – Важности во взорах побольше!» И для того, чтобы удержать смех, ей потребовалось не меньше усилий, чем Святогору, когда тот пытался поднять землю.

– Боги советуют нам с тобой дать мирные обеты, пока мы не успели обагрить оружие кровью, – невозмутимо говорил Держимир и старался не смотреть на Смеяну и Баяна, чтобы не сбиться с торжественного настроя. – Твой сокол, приведший тебя ко мне, подтверждает волю богов. Ведь так?

– В прежние годы боги указывали нам на закат, – непримиримо ответил Боримир. – Когда племя рарогов, ведомое Огненным Соколом, пришло к берегу Полуночного Моря, оно владело всей Краеной и выходило к Ветляне. Наши предки не простят нам утраты этих земель.

– А наши предки не простят, если мы утратим то, что было взято ими, – ровно и твердо ответил Держимир. – Племя дрёмичей существует, пока помнит заветы предков. Рароги получат Краену только тогда, когда у дрёмичей не останется ни одного мужчины, способного держать оружие. А до этого нам с тобой не дожить. Так что подумай: не разумнее ли тебе приберечь свою дружину? Или вас не беспокоят заморянцы? Или… земли на восходе вам не нравятся?

Боримир промолчал. На восток от рарогов начинались земли заморянцев, которые сами себя называли сэвейгами. Неисчислимый народ, состоящий из двенадцати многолюдных племен, владел всем побережьем внутренней части Полуночного Моря и славился своей воинственностью.

– Священная птица требует от тебя мира, князь рарогов, – подала голос Смеяна.

Боримир обернулся к ней, и она пристально взглянула ему в глаза. Он дрогнул, и Смеяна бросила сноп золотых лучей, чувствуя, что он в ее власти. Вот бы ему сейчас увидеть в ней рысь!

Знатный гость опустил глаза, помолчал, потом снова посмотрел на Смеяну.

– Священный сокол сам прилетел к тебе, Солнечная Дева? – спросил он.

– Да, он сам пал с неба, указав на нее, – подтвердил Держимир.

– Священный сокол избрал деву, достойную быть верховной жрицей Свентовида и Небесного Огня, – продолжал Боримир. – Верховная жрица много веков избирается богами из женщин моего рода. Сейчас там нет достойной, и Свентовид указал мне ее здесь. Воля богов такова: ты, князь Держимир, должен отдать мне Солнечную Деву, а я дам тебе клятву мира!

Держимир вскочил, сокол тревожно затрепетал крыльями, по гриднице плеснула волна общего движения. Лицо хозяина исказилось яростью, глаза метнули синие молнии. Боримир тоже встал, как будто ждал нападения.

– Как ты смеешь! – рявкнул Держимир, разом утратив уверенную важность и став тем, кого боялась временами собственная дружина. Даже потребуй Боримир его голову, он не был бы так возмущен. Голова, как-никак, с ним родилась, а Смеяну он добыл, вырвал свою удачу у судьбы и до сих пор еще не совсем верил, что она по-настоящему с ним. – Морок тебя дери, чего захотел!

Боримир схватился за рукоять меча, воеводы и кмети повскакали с мест, готовые вмешаться.

– Если ты сомневаешься в воле богов, пусть боги нас рассудят! – ответил Боримир, холодными и решительными глазами глядя в бешеные глаза Держимира.

А Смеяна ломала руки, не находя вразумительных слов, ей хотелось плакать и смеяться. И этот туда же! Мало ей было прежних двух, Светловоя и Держимира! А ведь еще дома за нее устраивали поединок божьего суда! Да, каждый хочет получить удачу – но почему они думают, что ее можно взять силой? Но сейчас обоим князьям и в голову не пришло спросить, чего хочет она сама. Они видели в ней бессловесную тварь, вроде этого сокола, которая выражает волю богов, но своей воли не имеет.

– Стой, княже, погоди! – Воевода Гневуша шагнул вперед и встал между гостем и хозяином. – Опомнитесь! Вам боги мир указывают, а вы биться хотите! Нехорошо! Богов не гневите, а то как бы хуже не было!

– Я зову тебя на бой перед ликами богов! – глядя на Держимира, непримиримо твердил Боримир. – Мы будем биться насмерть, а победитель получит земли и племя побежденного.

Мысль о подобном поединке показалась Смеяне настолько ужасной, что она стряхнула оцепенение, бросилась вперед и встала между князьями, оттеснив Гневушу.

– Твой разум помрачен, князь Боримир! – гневно воскликнула она, едва удержавшись, чтобы не сказать: «Да ты сдурел совсем!» – Ты не можешь биться ни с князем Держимиром, ни даже с хромым стариком. Пока твой священный сокол не с тобой, тебе не будет удачи ни в чем, даже самом малом деле. Боги не станут помогать тебе, пока ты не вернешь сокола. А он вернется к тебе при одном условии: если ты дашь князю Держимиру мирный обет.

В гриднице стало тихо. Баян смотрел на нее уже без смеха, а с самым настоящим изумлением: он не знал, что она такая умная. Смеяна и сама раньше этого не знала и не меньше других удивилась, как это ей пришла в голову такая мысль. Но мысль была верной, а значит, и впрямь боги подсказали.

Держимир улыбнулся, выпустил рукоять меча и приосанился. «А ведь и правда!» – говорил его торжествующий взгляд.

Боримир молчал. Он тоже не мог не признать правоты Смеяны, и эта правота делала его беспомощным и беззащитным. Его гордость возмущалась, но в глазах собственной дружины отражалось полное согласие со словами Солнечной Девы, а что проку в гордости без дружины?

Ничего не ответив, князь Боримир резко повернулся и пошел вон из гридницы. Рароги потянулись за ним, никто из дрёмичей их не удерживал.

Выезжая из ворот, Боримир обернулся. Княжьи хоромы молчали, скрывая в себе священную птицу.

* * *

До самой ночи в гриднице не стихали возбужденные голоса. Все мнения склонялись к тому, что Боримир поехал собирать войско и в самое ближайшее время следует ждать войны. Не теряя времени, Гневуша разослал гонцов по всем городкам Краены и Междуречного леса с приказом готовить полки.

Раздосадованный Держимир велел приковать сокола за ногу, не обращая внимания на бурное возмущение Смеяны. Ради священной птицы Баян снял с собственной шеи толстую золотую цепь, и истокский ловчий-соколятник прикрепил ее к золотому колечку на ноге сокола. Другой конец цепи Держимир приказал укрепить на спинке княжеского престола, и сокол сидел у него над головой, как грозный знак войны.

– Да он, по всему видно, привычный на цепи сидеть! – успокаивал соколятник Смеяну. – Он у них, у рарогов, в святилище на плече у бога Свентовида тоже на цепочке сидит, так что никакой обиды ему не будет!

– Так то у бога! – возмущалась Смеяна. – Он сам к нам прилетел, а мы его на цепь, словно пса! Боги нам его послали, боги и отнимут! А силой все равно не удержать! Отпусти его, княже, слышишь!

– Не отпущу! – Держимир покачал головой. Он старался не смотреть в лицо разгневанной Смеяне, но не сдавался: великое упрямство родилось раньше него самого. – Вот как этот гоголь рарожский мне в вечном мире поклянется, так получит своего сокола! А до тех пор пусть так живет – смирнее будет!

– Отдай, отдай, я тебе говорю! – горячо настаивала она. – Зачем тебе чужой оберег, чужое счастье? Знаешь, как говорят: за чужим погонишься, свое потеряешь! Не гневи богов – они жадных не любят и не жалуют!

– Боримиру скажи – пусть он на мои земли не зарится! Улетело от него счастье – знать, плохо держал! А я своего не выпущу! Уразумела?

Держимир глянул в глаза Смеяне, и ей вдруг стало не по себе: она поняла, что он сказал это не столько о соколе, сколько о ней самой. Жар досады и обиды прихлынул к щекам, Смеяна хотела крикнуть в ответ что-то резкое, но не нашла слов, а просто повернулась и выбежала из гридницы.

Больше она в этот вечер в гридницу не вышла и улеглась спать, сердитая и обиженная. Лежа на лавке и натянув мягкое соболье одеяло – подарок Гневушиной боярыни – до самого затылка, она упрямо сжимала веки, пытаясь заснуть, но снизу, из гридницы, еще долго неслись голоса и выкрики.

Наконец внизу все затихло, Смеяна начала дремать. В тишине было ясно слышно, как кто-то поскребся в дверь горницы. Смеяна вскинула голову; в дверь легонько стукнули. Нет, не послышалось. Торопясь, пока не проснулись боярышни, Смеяна соскользнула с лавки и открыла дверь. В верхних сенях стоял Баян, почти не видный в темноте.

– Ты чего Полуночником бродишь? – сердито шепнула Смеяна. Почему-то она ждала совсем другого. – От удали не спится?

Глянув поверх ее головы на лежанку девушек, Баян взял Смеяну за руки, вытащил в верхние сени и закрыл за ней дверь горницы.

– Ты, Солнечная Дева! – без особой нежности зашипел он. – Иди, поговори с ним! Он заснуть не может. Я-то его знаю: так теперь до утра просидит, а днем злой будет, как Морок! С ним такое раньше бывало, а теперь опять! Я как увидел, меня аж замутило! Как будто Звенила вернулась, волк ее ешь!

– Чего с ним? – не поняла Смеяна.

– После рарогов началось. Чего-то он там… не то думает. А тут ты еще…

Баян задумчиво потер кончик носа и посмотрел на Смеяну. Ее желтые глаза мягко светились в темных сенях.

– Чего он думает? – подозрительно спросила она.

– Ну, ты же его знаешь… – Баян, несмотря на известное легкомыслие и бесстыдство, сейчас чего-то не решался сказать. – Ревнует, что ли?

– Кого?

– Лешачью бабушку! Ну, тебя, рыжую, кого же еще?

– И к кому же? – притворно фыркнула Смеяна, скрывая беспокойство. – Не к тебе ли, черному?

– Ко мне – уже дело прошлое, я уж отказался и поклялся. А вот…

– Чего? – изумленно перебила Смеяна и вцепилась в плечо Баяна, чтобы он как-нибудь не вздумал сбежать от ответа. – Чего ты отказался и поклялся?

– А того! – грубовато ответил Баян. – Лучше уж тебе знать, чего уж там, раз мы теперь навек неразлучны, как Небесные Братья. Он у меня один, и я у него один, и лучше я удавлюсь, чем из-за девки с ним поссорюсь. Ты ему нужна – я ему еще тогда, зимой, нашим отцом поклялся, что буду тебе братом. И все. Чего я там раньше думал, пока мы с тобой на пару воду носили, – это дело прошлое, померло и сгорело. Мне удачи своей хватит, а ему ты нужна… Так что ко мне он не ревнует. Он мне верит. А вот Боримир этот, морок лешачий…

Смеяна молчала, не зная, как ко всему этому отнестись. Ее обидело, что два брата решили ее судьбу, не спросив ее желания на этот счет, но она и сама давно привыкла к Баяну как к брату. Она привыкла к их странному содружеству, где каждый уравновешивал двух других, но чутье ей подсказывало, что такое равновесие не будет вечным.

– Ох и дурные же князья мне попадаются! – печально протянула Смеяна. – Один весенней тоской болен, другой… не знаю чем. Дурью упрямой!

– Иди, узнай! – Баян подтолкнул ее к лестнице. – Так и будет до утра сидеть, я его знаю. Велу своей тоской кормить…

Смеяна не знала, что сказать и на что решиться, а ноги уже сами понесли ее вниз по лесенке. При всех тревогах и сомнениях ее грела мысль о том, что все это правда – что она отчаянно нужна Держимиру и он думает о ней, даже когда притворяется, будто знать ее не желает. Может, он уже и передумал, но чтобы признать себя неправым – нет, такого с ним не будет! И ждать нечего. «Ладно уж! – снисходительно думала Смеяна, переставляя ноги с одной ступеньки на другую. – Князь, чего с него взять?»

В гриднице горел огонь в очаге, неровными отблесками освещая спящих кметей на лавках и на полу, на постланном сене. Держимир сидел возле очага и глядел в пламя. Его лицо вдруг напомнило Смеяне тот далекий зимний вечер, когда они ночевали в дебрическом городе Хортине после встречи с Князем Волков. Прямичевский князь сидел такой же замкнутый и угрюмый, как будто смотрел в лицо злой судьбе, и думал о своем бессилии перед ней.

Смеяна неслышно прошла через гридницу и села возле очага сбоку. Он заметил ее, когда она уже оказалась рядом, вздрогнул, бросил на нее быстрый взгляд, но промолчал. Сама она уже поостыла после дневных споров, ей хотелось помириться, но Держимир не умел так легко все забывать.

– Чего не спишь – все о походе думаешь? – спросила Смеяна.

Держимир покосился на нее и не ответил.

– Да ладно тебе! – со вздохом сказала Смеяна. – Бедная я, несчастная! Что за князь мне достался! Хочешь удачи, а сам все против нее делаешь!

– Как это – против нее? – наконец подал голос Держимир и коротко глянул на Смеяну. Он старался говорить ровно, но голос его оставался напряженным.

– Я тебе говорю: отдай сокола, помирись с Боримиром!

– Сказал уже – не отдам! – Держимир чуть повысил голос, и в нем слышалась прежняя непреклонность. – А ты-то чего беспокоишься? Или Боримира жалко? Еще бы, он тебе такую честь воздал! Верховной волхвой обещал сделать! Знал бы он, кто ты родом! Поглядел бы, как ты дома репище полола!

Смеяна лукаво улыбнулась: слава Макоши! Раз начал браниться, значит, оттаял! Если бы он молчал, то было бы гораздо хуже.

– А ты, светлый княже, ведь меня на репище не видел! – ответила она. – И рода моего настоящего ты не знаешь! Хоть у братца спроси, он от моих Ольховиков слышал: я по крови им чужая, моя мать издалека пришла и рода ее никто не знал! Может, я родом не хуже тебя? Может, я правда самому Солнцу родная дочь, откуда ты знаешь?

Держимир усмехнулся с показным презрением, но лицо его оттаяло и ожило. От одного ее присутствия ему становилось легче. Отступали терзавшие его мысли о том, что другой может попытаться отбить у него Смеяну и вместе с ней удачу, как он отбил ее у Светловоя.

– Что бы он там тебе ни обещал, я ему шею сверну, если он еще раз на тебя так посмотрит! – глядя в огонь, с угрюмой решимостью пригрозил Держимир.

Смеяна фыркнула:

– Сверни, сделай милость. Только подумай – на что тебе его княжество? Мало тебе забот со своими дрёмичами, чтобы еще с рарогами возиться?

– Да сдались мне его рароги, Морок их дери! – досадливо ответил Держимир.

– Дурак он, этот Боримир, – насмешливо сказала Смеяна. – Думает, что удачу можно у судьбы силой вырвать.

Держимир посмотрел на нее и больше не отводил глаз. Эти слова точно так же относились и к нему самому.

– А удачу приманивать надо! – лукаво продолжала Смеяна. – Свой норов буйный смирять ради нее, жертвы ей приносить добрыми делами, ибо Макошь-Матушка велела: что имеешь доброго – поделись, и богатство твое умножится, как умножается зерно в земле. Если на руку птица небесная села, ее хватать и в мешок прятать не надо, а то будет она в мешке как простая курица. Ее любить надо, и не гордиться, и не жадничать, и не злиться. И верить ей. Тогда она с тобой останется.

Держимир слушал ее, но не понимал самого главного. Что нужно делать и чего не делать, чтобы не упустить удачу, он от нее слышал много раз. Но ведь рядом с ним сидела не небесная птица, а живая девушка. Что нужно сделать, чтобы она полюбила его по-человечески?

Но вот об этом он не умел спросить. А Смеяна не знала, что ответить. Светловой когда-то казался ей прекраснее всех на свете, всех ближе и роднее. К Держимиру ни то ни другое не относилось. И лицом, и нравом он был весьма далек от совершенства, Смеяна то сердилась на него, то жалела, и за три месяца так и не смогла определиться, ответить на самый простой детский вопрос: он хороший или плохой? Он весь состоял из противоречий, как огонь. Но когда Смеяна вспоминала прозрачную стену, окружавшую Светловоя, даже вспышки дурного нрава Держимира становились близкими, почти родными.

– А ты… – шепотом спросил Держимир и запнулся.

– А я… не знаю, – прошептала в ответ Смеяна и отвела глаза.

Она его поняла, и он ее понял. И этого ответа ему хватило. Главное, что она все-таки не сказала «нет».

К себе в горницу Смеяна вернулась быстрее, чем ожидал Баян, уже пристроившийся спать в верхних сенях. Сначала он начал ворчать, решив, что они так ни до чего и не договорились, но потом умолк. Он был вовсе не глуп и по лицу Смеяны понял: в их неразлучной троице у двоих появились общие тайны, в которые его третьим не пустят.

Глава 5

Уверенность в своих силах не сделала князя Держимира беспечным. Напротив: понимая, что Боримир рарожский не мог не затаить жестокой обиды, он постоянно был готов к новому столкновению. Вниз по течению Краены дружина полюдья двигалась медленно, задерживаясь в каждом городке на три-четыре дня: пока снег не растаял и весенняя распутица не лишила рарогов возможности напасть внезапно, князь Держимир не хотел покидать рубеж. Вдоль пути полюдья, позади и впереди, постоянно разъезжали дозорные отряды. Это дело так нравилось Баяну, что брат теперь видел его очень редко: только в промежутке между двумя поездками.

Но весна наступала все решительнее, как ей и положено в соответствии с мировым законом. Возле городка Ратенца пришлось перебираться с реки на берег: лед стал слишком ненадежен.

– Теперь уж не поскачешь! – приговаривали кмети, а Держимир подумывал задержаться здесь до тех пор, пока дороги не просохнут.

– Сейчас мы в самом опасном месте! – объяснял он Смеяне, но вместо страха на лице Солнечной Девы отражалось лишь любопытство. – Эта река потому Ратицей зовется, что рати на ней не переводятся. Рароги тем берегом владеют, а хотят и наш захватить до самого Истира. Тогда весь полуночный берег Краены тоже будет за ними.

– А нам что останется? – отвечала возмущенная Смеяна, не сознавая даже, что говорит «мы» о чужом ей племени дрёмичей. – Но ведь он не станет нападать? – в восемнадцатый раз переспрашивала она.

– Не станет! – Держимир решительно мотал головой. – Куда им без сокола?

При этом он бросал взгляд то на сокола, по-прежнему прикованного за ногу золотой цепью, то на Смеяну. За такой беседой однажды вечером их застал гонец. Дружина еще не кончила ужинать и никто не вставал из-за столов, когда в нижних сенях послышались шум и возбужденный говор.

– Кметь из Воронца! – кричали оттуда. – К тебе, княже!

Через несколько мгновений перед Держимиром стоял гонец – средних лет русобородый кметь, забрызганный грязью по пояс.

– Я из Воронца! – подтвердил он то, что князь уже успел услышать. – Прислал меня воевода Наслав. А вести у нас худые. На твою землю, княже, вторгся ратью князь речевинский Велемог.

Сначала стало тихо, потом все в гриднице разом загомонили. Все ждали нападения рарогов, готовились к нему, но никому не приходило в голову ждать беды из-за Истира!

– Что? – вскрикнул Держимир и вскочил. Ему казалось, что он ослышался. «Боримир из-за Ратицы» внезапно превратился в «Велемога из-за Истира».

– Не может быть! – звонко вскрикнула Смеяна, и это была именно та мысль, которая четко звучала в голове Держимира.

Сосредоточив все мысли на рарогах, он давно забыл о том, что у него нелады с Велемогом славенским, и даже о самом его существовании. Заботы из-за спорной невесты Дарованы, из-за сожженного города давноулетучились из его памяти. Видит Перун Праведный, сам Держимир не давал повода для возобновления старой вражды!

Но едва ли чье-нибудь изумление в гриднице много повидавшего, боевого города Ратенца могло сравниться с изумлением Смеяны. Как и все, она ждала бед от рарогов. Но не только неожиданность известия не давала ей в него поверить. Ведь речевины были ее родным племенем, она никак не могла считать их врагами!

– Их ведет сам князь Велемог, – продолжал тем временем гонец. – Они переплыли Истир сразу, как только сошел лед. Они пытались взять Краенец, но он держится, как говорят, до сих пор. Тогда они пошли дальше, а под ним оставили несколько сотен войска. Они захватили два городка и разграбили всю твою дань, княже. Воевода Наслав послал меня сказать тебе, что он будет держаться сколько сможет.

В этот вечер князь и его ближняя дружина пошли на покой поздно. В городки на Краене и в Междуречный лес были отправлены гонцы с приказом скорее присылать собранные полки. Жителей по берегам Краены и Ратицы оповестили, и уже утром к воротам съехались волокуши, нагруженные домашним добром. Ревели коровы, блеяли овцы, толпились мужчины, женщины с детьми, старухи с курами под мышкой. Старейшины кланялись князю и просили принять их с родовичами в город. А уж они с сыновьями не заробеют и пойдут против речевинов. Почти у всех мужчин имелись охотничьи луки, копья, топоры, доспехи с нашитыми на толстую кожу железными пластинами. Поскольку в этих местах опасность войны существовала почти всегда, то и простой доспех заводил себе каждый взрослеющий парень. Иные мужики с гордостью вытаскивали покрытые ржавым налетом шлемы, взятые в качестве добычи еще в ту, прошлую войну.

Весь следующий день прошел в заботах. Излишней суеты не наблюдалось, но Смеяна не находила себе места от тревоги. Даже в тот далекий вечер, когда на огнище Ольховиков явились кмети Держимира, ей было скорее весело, чем страшно. Теперь все изменилось: видя, с каким испугом жители окрестных огнищ стремятся за стены городка, с какой решимостью мужчины просят князя вести их на защиту земли от «кровопийцы Велемога», она ужасалась, всем существом чувствуя: это – война, кровавый пир Морены, пляска Мары и Морока. Не верилось, что ее несут речевины, среди которых Смеяна родилась и выросла. «Это Велемог – кровопийца! – возмущалась она. – А речевины – нет!» Но доказать она никому ничего не могла и не раз замечала косые взгляды дрёмичей, вызванные ее речевинским выговором.

Она не сомневалась, что Светловой решительно против этой войны. Как не сомневалась и в том, что грозный отец к его мнению не прислушивается.

Священный сокол, словно заразившись общим настроением, тоже беспокоился. Когда Смеяна входила в гридницу, он срывался со спинки княжеского престола, к которой был прикован, хлопал крыльями и все норовил сесть к ней на плечо. Смеяна так и не смогла выучиться держать ловчую птицу и только отмахивалась; но сокол не унимался и стремился к ней. Она перестала подходить к нему близко, а кмети видели в беспокойстве сокола верный знак того, что война будет долгой и трудной.

Держимир, Баян, Дозор и все остальные были заняты подготовкой к походу, а Смеяне не находилось никакого дела, которое могло бы хоть немного отвлечь ее от беспокойства.

– Погоди, душа моя, не до разговоров! – ласково, но решительно отстранял ее даже Баян, не имея времени отвечать на детские вопросы вроде «а что теперь будет?». – Вот проводим твоих дорогих соплеменников назад за Истир, тогда и потолкуем.

«Вечно им всем некогда!» – обиженно ворчала Смеяна, вспоминая ведуна Творяна, который вот так же, бывало, отговаривался недосугом и не хотел отвечать ей. Где же ей найти такого, кто все ей объяснит? А спроси – опять к Макоши пошлют.

Во всех заботах последних месяцев Смеяна почти забыла о первоначальной цели своего путешествия, о священной Чаше Судеб. Какая тут чаша, когда сама судьба ломится в дверь!

Но под вечер второго дня Смеяна вспомнила еще кое о чем. К ее поясу была крепко пришита серебряная бляшка с волнистым Велесовым узором. Сообразив, что такое смутное вертится в мыслях и почему пальцы все время ощупывают бляшку, Смеяна сначала сама ее испугалась. Как это так – позвать Серебряного Волка и попросить у него помощи? Захочет ли он ей помогать? Сможет ли? Ведь и его возможности, хоть он сын Велеса и Князь Волков, тоже не беспредельны. А как его позвать?

Еще ничего не решив, Смеяна осторожно отпорола бляшку от ремня и зажала в кулаке.

– Что там, душенька? – окликнула ее молодая боярыня, невестка ратенецкого воеводы, у которой Смеяна жила. – Оторвалось чего? Скажи девкам, пришьют. Или дай я сама.

Боярыня уже знала, что Смеяна не дружит с иголкой и ниткой.

– Нет, ничего! – отмахнулась Смеяна.

Здесь, пожалуй, ничего не выйдет. Вопреки предсказанию самого Огнеяра, Смеяна понятия не имела, каким образом эта бляшка поможет ему услышать ее зов. Но она не отчаивалась, веря, что ей поможет тот непонятный внутренний голос, помогавший уже не раз. Нужно только сосредоточиться. Забраться в тихое место, где никто не помешает. Куда?

«А куда обычно ходят гадать? – вдруг осенило ее. – Да в баню!» Как наяву ей представились зимние вечера, когда она вместе с сестрами бегала к бане слушать баенного, а самые смелые даже просовывали руку в узкое окошко, чтобы по прикосновению руки банного хозяина узнать, хороша ли окажется жизнь в замужестве. Вспомнился сдавленный смех, повизгивания, ойканья, шепот, как живые зазвучали голоса Верёны, Веснянки, Ласки, Топотушки, Синички… И они гнали ее прочь, потому что от блеска ее желтых глаз становилось еще страшнее.

Смеяна вздохнула, сжимая в руке серебряную бляшку. Грустно становилось от мысли, что она едва ли когда-нибудь вернется на старое огнище Ольховиков, к людям, принявшим к своему очагу ее мать, вырастившим ее саму, как родную. И не их вина, видят боги, если она была не такой и не смогла приспособиться к простым и понятным законам, по которым живет поколение за поколением. Но если боги иногда сотворяют вот таких, непохожих, значит, зачем-то это нужно.

Громкий говор в нижних сенях вывел Смеяну из задумчивости. Один из ближних городков, Листвин, прислал дружину: пять десятков хорошо вооруженных, умелых воинов. Смеяна слышала внизу бодрый голос Держимира и хотела уже бежать к нему, но вспомнила о бляшке в своей руке. В гриднице от нее не будет никакого толку. Но если бы она смогла как-то помочь, присоединить свою странную и плохо управляемую силу к общим силам дрёмичей!

Минуя бурлящую, звенящую оружием толпу мужчин в нижних сенях, Смеяна через задний двор скользнула к бане. Сейчас тут было пусто, темно, холодно и по-особому сыро.

– Батюшка Баенный, не погневайся, пусти! – шепнула Смеяна на пороге. – Я тебе гостинец принесла.

Она положила на полок пирожок с капустой, прихваченный из горницы, присела на край длинной лавки. Воеводская баня была не чета домашней – просторная, рассчитанная на десяток человек одновременно. Смеяна осторожно зажгла лучинку: ее кошачьи глаза видели и без света, но для ворожбы нужен огонь. В бадейке осталось немного воды. Зачерпнув ковшиком, Смеяна поставила его возле себя на край лавки.

За спиной ее послышался скрип, потом чмоканье. Мгновенно похолодев, Смеяна едва сдержала крик и резко обернулась. С полка на нее не мигая смотрели бледно-зеленоватые круглые глаза. Вокруг них вилась темно-серая шерсть, скрывавшая все жутковатое существо. Здешний баенный оказался похожим на очень пушистого кота. И вдруг страшные зеленые глаза закрылись, баенный пропал. Пирожок с капустой пропал вместе с ним. Заметив это, Смеяна вздохнула с облегчением: раз ее угощение понравилось хозяину, значит, ей дозволено остаться. Ненадолго.

Торопясь использовать время с толком, она опустила серебряную бляшку в ковшик и наклонила над водой лучинку. А дальше что? Не призывать же, как в новогодних гаданиях: «Явись ко мне суженый-ряженый!» Он ведь ей не суженый и вовсе не для того нужен.

Смеяна всматривалась в тусклый серебряный блеск под темной водой, всем телом ощущая вокруг навязчивую банную сырость и старалась забыть об этой бане, обо всем городе Ратенце, и вспомнить ту заснеженную лесную речку неподалеку от Хортина и Велишина, где дружина Держимира встретила Огнеяра чуроборского. Она представляла себе его невысокую, но крепкую и подвижную фигуру, волчью накидку, резкие черты смуглого лица, черные брови, темные глаза с красной искрой, волчьи клыки среди человеческих зубов. Каждая черта его внешности так четко и крепко держалась в ее памяти, что Смеяне нетрудно было вообразить себя снова стоящей рядом с ним. Ей даже вспомнился исходящий от него жар Подземного Пламени, но при этом она чувствовала не страх, а восторг, преклонение перед этой стихийной, но надежно смиренной в узде силой. Образ Огнеяра, образ снежного леса и волчьих голосов, образ его мира, неразрывно слитого с ним, ожил и задышал уже где-то рядом. Смеяна едва успела обрадоваться – получается! – как вдруг ощутила тревогу. Образ Огнеяра, принявший протянутую Смеяной невидимую нить, схватил ее слишком крепко и с силой потянул на себя. Вскрикнув, она уронила горящую лучинку в ковшик и обеими руками вцепилась в края лавки: ей показалось, что сила Князя Волков сейчас вытащит ее из этой баньки и унесет через леса и долы – туда, где он сейчас. Связь между ними оказалась слишком живой, а соотношение сил – неизмеримо.

Лучинка сердито зашипела и погасла, в бане стало темно. Смеяна таращила глаза, стараясь заново привыкнуть к темноте, резко хватала воздух ртом, не в силах справиться с дрожью. Ничего не вышло. Она ни слова сказать ему не успела. Вот так: не все же одним счастьем пробавляться, надобно же и умение.

Скрипнула дверь бани, Смеяна вздрогнула. В низкий дверной проем просунулась какая-то темная фигура, сверкнули два красноватых огонька. Примерно на высоте человеческого лица.

– Эй, сестренка! – позвал низковатый, звучный, единственный на свете голос. – В какую же ты нору забралась? Или тут получше места нет? А лучину зачем утопила?

Смеяна зажала себе рот ладонью: ей хотелось вопить во весь голос. Темная баня кружилась и качалась, как лодка на стремительной ночной реке. Этого не могло быть – однако это был он. Огнеяра чуроборского ни с кем не спутаешь.

А он тем временем прошел в баню, выловил лучину из ковшика, как-то небрежно стряхнул с нее воду, и уже через мгновение лучина ярко горела. Подземное Пламя жило в нем самом, так зачем ему кремень, огниво, трут?

– Вот так! – удовлетворенно сказал оборотень, пристроив лучину в щель рассохшейся старой лавки. Потом он посмотрел на Смеяну и спросил: – Ну, чего глаза таращишь? Вот он я. Звала ведь?

– Ты… откуда взялся? – еле выговорила Смеяна. – Ты что… прямо вот так… оттуда?

– Да нет. – Огнеяр усмехнулся и сел на ближайшую лавку. – Я еще вчера из дома собрался. Дела у вас тут такие, что сами едва ли справитесь.

– Вчера! – воскликнула Смеяна, уразумев пока что только начало его ответа. – Что же – от твоей земли досюда только день пути?

Огнеяр ответил не сразу, а сначала посмотрел на нее спокойным и пристальным взглядом. И Смеяна вдруг устыдилась своего недоверия: вспомнила, кто он такой.

– У Князей Леса свои дороги, – только и сказал Огнеяр. – Ну что, опомнилась? Тогда пошли.

– Куда?

– В гридницу. Не в бане же о таких делах толковать. В бане только мелкая нечисть промышляет.

– А ты кто? – спросила Смеяна уже на пороге.

– А я нечисть крупная! – с гордостью ответил Огнеяр и улыбнулся. – Я – Князь Волков!

* * *

В княжеской гриднице толпилось множество народу: Держимировы и ратенецкие кмети, прибывший сегодня листвинский полк, воеводы всех степеней, старейшины окрестных родов. Стоял гул голосов, дым от трех очагов медленно вытягивался в дымовые окошки, повисал над столами. Однако едва лишь Огнеяр Чуроборский появился на пороге, как стало тихо. Его заметили все, и не заметить было невозможно: с ним приходила невидимая, но могучая сила, заставлявшая разом забыть обо всем и привлекающая внимание к себе. Каждого как будто толкнула невидимая рука, неслышный голос шепнул: эй, оглянись-ка!

Князь Держимир молча поднялся. Как ни велико было его удивление, он сразу понял: чуроборский оборотень просто так не придет.

– Здравствуй, князь Держимир! – сказал Огнеяр и протянул руку.

Держимир сделал шаг вниз по ступенькам престола и подал ему руку в ответ. По крайней мере, Огнеяр чуроборский пришел как друг, а это уже очень много. После той встречи в лесу прямичевский князь высоко ценил его могущество.

– Откуда я, не спрашивай, – продолжал Огнеяр. – Лучше послушай, с чем я пришел.

– Садись. – Двинув бровью, Держимир согнал с лучшего места Озвеня, и Огнеяр сел. – С чем бы ты ни пришел – я тебе рад.

– Еще бы! – Огнеяр непонятно усмехнулся, на миг показав ослепительно белые клыки, выступающие из ряда верхних зубов. – Где птица-то ваша?

Он огляделся, остановил взгляд на соколе, прикованном над княжеским сиденьем.

– Ты об этом? – Не отводя глаз от гостя, Держимир кивнул в сторону сокола.

– Ну да. Конечно, не Жар-Птица, но беспокойства тебе принесет не меньше. На тебя за эту птицу Боримир Огнегорский ратью пошел.

Гридница охнула, но не очень громко. Этой вести ждали. И только через некоторое время до людей дошло, что теперь на них идет два вражеских войска с разных сторон.

– А ты откуда знаешь? – воскликнул Держимир.

Он сообразил быстрее других, и желание, чтобы это оказалось неправдой, возобладало и над вежливостью, которой в нем было мало, и даже над благоразумием, которого имелось несколько больше.

Вместо ответа Огнеяр посмотрел ему в лицо так пристально, точно ему вдруг понадобилось как следует разглядеть дрёмического князя и понять самое важное в нем. В его взгляде не было гнева или обиды, но Держимир мгновенно понял: откуда бы ни брал свои вести сын Подземного Хозяина, им следует верить и не спрашивать об их источнике.

– Он идет с истоков Краены и путь держит к Макошиному-на-Пряже, – спокойно продолжал Огнеяр, как будто его и не перебивали. – После того как ты у него сокола отобрал, он сам чуть с княжьего стола соколом не полетел. Еще бы: главную святыню племени потерять! Не каждый князь сумеет! Рароги так рассуждают: раз священный сокол не вернулся, значит, князь Сварогу не угоден. То есть Свентовиду.

– И правильно! – вставила Смеяна.

– И тогда Боримир решил вместо сокола добыть вашу Чашу Судеб, – говорил дальше Огнеяр. – Он тоже не глуп: хотел выждать, когда ты с дружиной подальше уйдешь. А потом к нему явились люди от Велемога славенского и передали: Велемог зовет его вместе с собой в поход. Так и уговорились: Велемог идет на тебя с Истира, а Боримир – с Краены. И добычу пополам: Велемогу – все припасы становищ, а Боримиру – сокола, чашу и… и ее.

Огнеяр кивнул на Смеяну. Все молчали, осознавая, перед лицом какой грозной опасности оказались. Лишь недавно перед дрёмичами был один противник, достаточно опасный, но вполне по силам. Теперь же их оказалось два.

– Это все сокол! – воскликнула Смеяна. Вскочив на ноги, она повернулась к Держимиру и взмахнула сжатым кулаком в сторону Перуновой птицы. – Это все ты! – с еще большим возмущением продолжала она, обращаясь к самому князю. – Я же говорила тебе: отпусти его! Я тебе говорила! Если бы ты не удержал его здесь, то рароги не пошли бы на нас! Сейчас мы имели бы дело только с одним Велемогом! А не с двумя! Это ты…

– Хватит! – крикнул Держимир и ударил кулаком по резному подлокотнику. В словах Смеяны содержалась некоторая правда, но он не мог позволить девице, будь она хоть самая рыжая на свете, позорить его перед всей дружиной накануне битв. – Рароги давно зарятся на Ратицу! Все равно они пошли бы на нас! Не в этом году, так в следующем!

– Но не одновременно с Велемогом! – не сдавалась Смеяна.

– Но пусть никто не думает, что я боюсь! Посмотрим, как они будут биться без своего сокола!

– Им нужна Чаша Судеб! Что мы будем делать, если они ее захватят? Чем нам поможет чужой сокол, если мы лишимся своей чаши?

– Чашу Судеб они, я думаю, не захватят, – подал голос Огнеяр. Все время спора он наблюдал за Держимиром и Смеяной, переводя с одного на другую проницательный, немного насмешливый взгляд. – Для этого им пришлось бы одолеть не только вас, но и меня. А это не так легко.

– А тебе что за дело до чаши? – спросила Смеяна, отчасти удивленная, что он вмешался в их спор.

– До чаши – почти никакого. Мне есть дело до княжны Дарованы Глиногорской. Она падчерица моей матери, а значит, моя названая сестра. Ее отец уже однажды натерпелся тревог из-за нее, и тогда в этом был виноват я. Больше я не допущу ничего подобного.

– При чем здесь дочь Скородума? – мрачно спросил Держимир.

Он уже стыдился, что ввязался в спор со Смеяной на глазах у всех, тем более что во многих глазах читалось согласие с ее мнением.

– При том, что она уже почти два месяца живет в Макошином-на-Пряже. Она приехала туда почти сразу после того, как рассталась со Светловоем славенским. И если рароги попадут в святилище, то едва ли Боримир устоит перед соблазном прихватить с собой и ее. Она ведь тоже рыжая. – Огнеяр бросил взгляд на косы Смеяны и усмехнулся. – Боримир, пожалуй, решит, что она принесет ему счастье. А я не хочу, чтобы князь Скородум второй раз собирал войско ради спасения дочери от похитителей. В первый раз все кончилось без крови, но я не уверен, что ему и второй раз так повезет.

Озадаченный Держимир молчал, кмети переглядывались. Никто понятия не имел о том, что княжна Дарована, еще три месяца назад бывшая предметом мыслей и устремлений Держимира, с тех пор находилась так близко.

– Эй, брате! – позвал Байан-А-Тан. Его ум не мог долго держаться на предметах отвлеченных и требовал ясных указаний к действию. – Ты давай… Чего решать-то будем?

Он был совершенно прав. Махнув рукой, Держимир выбросил из головы Даровану и обернулся к воеводам:

– Ну, соколы мои, давайте думать. Кого будем первым встречать и где? Навстречу пойдем или ждать будем? И чем ты поможешь, князь Огнеяр?

Огнеяр поднялся с места, неспешно оправил пояс, словно ему требовалось время для раздумья. Дрёмичи внимательно наблюдали за каждым его движением: не так легко было привыкнуть к мысли, что с тобой за одним столом сидит знаменитый чуроборский оборотень, и тем более научиться видеть в нем союзника. Огнеяру не доверяли, но, в отличие от Смеяны, его самого это не удивляло и не обижало.

– На твоем месте я ждал бы их обоих возле Макошина-на-Пряже, – сказал Огнеяр как бы вскользь, понимая, что упрямому Держимиру самый мягкий совет может показаться навязчивым. – Они оба придут туда. Боримиру нужна чаша, а Велемогу – Дарована. Миновать святилища они никак не смогут. Бить их лучше поодиночке, но ты не успеешь пойти навстречу кому-то одному, разбить его и вернуться, чтобы закрыть дорогу второму. А у святилища они будут оба. И я тоже там буду, когда придет время. Чаша – ваша забота, но мою сестру я никому не позволю тронуть. А пока прощайте.

Огнеяр вышел, дрёмичи проводили его удивленными и почтительными взглядами. Держимир вздохнул свободнее: ощущение силы, исходящее от его странного союзника, подавляло и угнетало.

– Говорила я тебе: не хватай чужой удачи, если хочешь свою удержать! – бормотала себе под нос Смеяна, не вслушиваясь в горячие споры воевод о лучшем образе действий. – Чужого-то сокола поймал, да как бы своего не упустить! Вот, дождался!

Она не думала, что Держимир ее услышит. Но он вдруг обернулся и глянул на нее так гневно, что взгляд его как гвоздь прибил Смеяну к ступеньке престола и заставил замолчать. Каждый из них остался при своем мнении и в большой досаде на другого.

* * *

Княжна Дарована проснулась с чувством острой тревоги и некоторое время лежала, глядя в темноту и пытаясь вспомнить свой сон. Женщины в избушке еще спали, нянька Любица на скамье у другой стены неровно похрапывала. В дымовое окошко не пробивался свет, но Дарована чувствовала, что до утра уже недалеко. Но вспомнить сон ей не удалось: от него осталось только стойкое ощущение тревоги.

Стараясь никого не разбудить, княжна оделась и скользнула к двери. За несколько месяцев жизни в святилище она так освоилась и в этой полуземлянке, где кроме них жили еще четыре волхвы, и в самом храме, что могла передвигаться в полной темноте. Дверь была смазана и не скрипела; закрывая ее за собой, Дарована слышала в избушке взрёвы нянькиного храпа. Всех удивляло, что в теле такой маленькой и сухонькой старушки помещается такой могучий храп. Воеводе впору.

Небо серело густыми облаками, на дворе святилища белел мокрый снег, наверное последний в этом году, прикрывший весеннюю грязь. Стараясь не наступать в лужи, Дарована пробежала через двор и поднялась по ступенькам храма. Все святилища Макоши в говорлинских землях ставились по одному образцу: сама постройка была образована девятью толстыми липовыми столбами, между которыми оставались широкие промежутки, а внутри высились идолы Великой Матери с ее дочерью Ладой и внучкой Лелей по бокам, с тремя жертвенниками перед ними. На жертвеннике Макоши в теплое время стояла Чаша Судеб. Сейчас он оставался пустым.

Поклонясь молчаливым идолам, Дарована обошла их, направляясь к задней половине храма. Позади идола Макоши на земле виднелась широкая крышка лаза, сколоченная из липовых плах. Прорезанное в крышке дымовое оконце сейчас было раскрыто, но дым из него не тянулся.

Взявшись за широкое бронзовое кольцо, Дарована с усилием подняла крышку, закрепила ее, подобрала подолы рубах и скользнула вниз по широким, но крутым ступенькам. Крышку над головой она оставила поднятой, чтобы впустить немного света.

Ступеньки привели ее в сруб, похожий на просторную избу, только без окон. Здесь пахло дымом, но было темно, лишь где-то в невидимом очаге тлели красноватые искры. Дарована на ощупь нашла пучок сухих трав и положила на угли. Мигом вспыхнул огонек, пополз душистый сладковатый запах, от которого сразу вспомнилось жаркое щедрое лето, душная и полная забот пора сенокоса. Огонь очага осветил высокий красноватый валун с плоским верхом, покрытый богато вышитой белой пеленой. На валуне стояла широкая глиняная чаша с тремя маленькими круглыми ручками на самом горле, похожими на медвежьи ушки. Это и была Чаша Судеб.

– Что ты так рано поднялась? – спросил мягкий, немного вялый спросонья женский голос. – Не спится? Жених приснился?

Никого не было видно, и казалось, что это заговорила сама чаша.

– Мне приснился сон, – ответила Дарована, кланяясь чаше и обращаясь как бы к ней. – Я его не помню, но он меня тревожит. Может быть, чаша поможет мне его вспомнить?

– Сны накануне Медвежьего велика-дня должны быть радостными! – сказал голос.

Что-то темное зашевелилось в углу сруба, и женщина в длинной темной накидке, лежавшая на полу на расстеленной медвежьей шкуре, поднялась на ноги. Волхвы Макошиного святилища по очереди проводили ночи возле чаши, и сегодня был черед Росавы – женщины лет тридцати, с маловыразительным, но миловидным лицом, полным ленивого спокойствия.

– Я знаю, – подавляя вздох, ответила Дарована. – Потому и беспокоюсь. Я сейчас вспомнила: во сне меня кто-то звал. Я даже хотела встать и пойти посмотреть, кто это, но не смогла – опять заснула.

– А какой голос звал? – спросила Росава, выбирая какие-то травы из горшков, стоявших на полу вдоль всех четырех стен подземного сруба.

– Мужской, – неуверенно ответила княжна. – Я боюсь, не с батюшкой ли что…

– Узнаем! – бодро ответила Росава.

Дарована встрепенулась.

– Может быть, срок пришел? – взволнованно спросила она и шагнула к чародейке.

Вот уже почти два с половиной месяца Дарована жила здесь, в тихом зимнем святилище, дремавшем вместе с самой Богиней Землей. Здесь ей было уютно, спокойно, никто не напоминал о прошлых разочарованиях, не высказывал опасений, что она может так вот, спокойно и бесплодно, провести весь остаток своих дней. Она всерьез подумывала о том, чтобы остаться в святилище навсегда: ее происхождение позволяло Дароване со временем стать верховной волхвой. А глиногорский престол отлично обойдется без нее: у Скородума растут двое сыновей, оба крепкие, смелые, сообразительные. Если бы не тоска по отцу, жизнь Дарованы в святилище можно было бы назвать совсем счастливой. Вот только чаша молчала. Княжна пробовала спрашивать ее о своей судьбе, но в чаше отражалась только темная вода, и даже самая умелая и мудрая из чародеек не могла ей помочь.

Росава бросила в чашу порошок из мелко растертых трав, другую горсть высыпала на тлеющие угли, подожгла тонкую веточку и стала водить ее пылающим кончиком над спокойной темной водой, налитой в чашу почти вровень с краями. Кивком головы подозвав Даровану, Росава дала ей сесть рядом, и они вдвоем склонились над чашей.

Не прислушиваясь к словам заговора, Дарована вглядывалась в темную воду. Здесь, в святилище, она жила словно в руках у самой Макоши, чувствовала исходящее от самой земли священное дыхание, но в то же время неодолимая прозрачная стена отделяла ее от богини и не позволяла услышать ее голос. Именно это сдерживало ее желание посвятить остаток жизни святилищу: похоже, Макошь все же предназначила ее для чего-то другого. Богиня-Мать с рождения покровительствовала княжне Дароване – без помощи Макоши она могла бы вовсе не появиться на свет. Пелена со священными красными узорами, постеленная на валун под основание чаши, была выткана при участии самой богини и служила оберегом Дарованы. Но даже принеся ее в дар святилищу, княжна не добилась ответа на вопросы о своей судьбе.

– Смотри свой сон, – шепнула Росава.

Но Дарована и так не отрывала глаз от чаши. Сначала вода оставалась темной, а потом в ней вдруг загорелись два ярко-желтых, золотистых огня, как два круглых глаза. Они приближались издалека, словно всплывали со дна, и светились все ярче. Несомненно, это были глаза: два черных зрачка и золотой ободок вокруг каждого. С трудом держась на ногах от волнения, слыша стук сердца так громко, как будто оно помещалась прямо в голове, Дарована смотрела в воду и не могла понять, чьи же это глаза.

Вдруг они отодвинулись, и перед ней возникла птичья голова. Это был сокол – княжна достаточно часто сопровождала отца на лов и знала всех ловчих птиц. Сокол вертел головой, словно высматривал добычу, и взгляд его острых, хищных глаз то и дело впивался в Даровану. И каждый раз она вздрагивала, как мышь, ожидая, что вот сейчас он сорвется с места и бросится на нее, вырвется из чаши, могучими крыльями расплескивая воду… И острое чувство тревоги показалось ей знакомым – да, это было то самое чувство, что мучило ее во сне.

– Это он, да, – шепнула Дарована.

Изображение потемнело и пропало, теперь в чаше была только темная вода.

– Кого ты видела? – с любопытством спросила Росава. – Уж не жениха ли?

– Нет, что ты! – Княжна перевела на нее взгляд, потом отошла от чаши и села на пол, обняв руками колени. – Какой там жених! Я видела сокола.

– Птицу Перуна! – воскликнула Росава. – Это важный знак. Нужно Божаре рассказать. Идем скорее!

Дарована послушно поднялась и пошла вслед за женщиной к лестнице в храм. На поверхности оказалось совсем светло. Значит, и правда весна близка. Но почему-то сейчас это совсем не радовало Даровану.

* * *

Старшая волхва Божара не меньше самой Дарованы встревожилась, услышав о соколе в воде священной чаши. Еще не старая – по крайней мере, никто не дал бы ей и пятидесяти лет, – она была довольно высока, сухощава, смугловатая кожа лица поблескивала на скулах, а в уголках глаз собрались пучком мелкие морщинки. Большие серые глаза и тонкий заостренный нос указывали на присутствие в ее жилах какой-то чужой крови; Росава как-то шепнула княжне, что Божара пришла издалека, с реки Девоны. И ее необычайное чародейное искусство и не совсем понятное имя говорили за это. Дарована робела перед ней. Старшая жрица отличалась решительным и неустрашимым нравом, что сейчас оказалось кстати.

Не сказав ни слова, Божара устремилась в храм. Под землей было тесновато для всех живших в святилище женщин, но Даровану пропустили вперед: она могла понадобиться Божаре. Старшая волхва бросала травы в чашу, шептала что-то, водила руками над поверхностью воды. Эта ворожба не требует особого искусства: видеть в воде умеет любая чародейка из глухого лесного огнища. И глазам Божары, как в окне, открывались видения: засыпанный серым влажным снегом лес, конная дружина, неспешно едущая по прогалине, следуя за коренастым пешим проводником. На щитах всадников без труда удавалось разглядеть знак сокола. И призрачный золотистый сокол парил в небе над дружиной, распростертыми крылами осеняя их путь.

– Рароги! – произнесла Божара, не отрывая глаз от чаши. – Сюда идет дружина рарогов, и я вижу с ними самого князя! Сокол ведет их – у них не мирные помыслы.

По темной, почти неразличимой во тьме толпе женщин пробежала волна тревожного шепота.

«Не может быть!» – ахнула про себя Дарована.

Если бы ей сказали, что само Полуночное Море вышло из берегов и катится сюда, она не была бы так поражена. Никогда в жизни она не слышала, чтобы князь ходил ратным походом на святилище. Земное обиталище божества неприкосновенно. Даже она, всего три месяца назад бывшая целью князя Держимира, спокойно жила в святилище на его земле, зная, что здесь она в безопасности и что князь ни в коем случае не посмеет обидеть девушку, взятую под покровительство самой богиней. И, как показало время, князь Держимир ей ничем не угрожал. Но рароги! Все три ветви их племени жили обособленно от других говорлинов и называли богов иными именами. У них хватит дерзости оскорбить святилище Макоши со славу своего трехликого Свентовида!

– Что им нужно? – шепнула Дарована.

Целью похода могла быть или она сама, или священная чаша. Или то и другое! Божара меж тем продолжала смотреть в воду. Она шептала новое заклинание, и теперь ей виделась не дружина в лесу и не князь Боримир верхом на коне. Она видела сокола с золотым колечком на ноге, стремительно летящего прочь, видела еле тлеющий огонь на огромном жертвеннике Свентовида в главном святилище рарогов, видела Солнечную Деву – верховную жрицу Свентовида, в длинной белой одежде с золотым поясом. И видела образ Чаши Судеб, о которой говорила Солнечная Дева, простирая руки куда-то вдаль.

– Священный сокол улетел от рарогов, – наконец заговорила Божара, отойдя от чаши и закрыв утомленные глаза. – Взамен они хотят получить нашу святыню и с ней вновь обрести милость богов. Они идут за ней.

Женщины снова загудели, кто-то запричитал, в голосах слышались ужас и растерянность. Потерять священную чашу – такое никому и в голову не могло прийти. Это все равно что потерять Истир или расколоть небо! Но как же можно помешать? Святилище Макоши охраняли только сила богини и почтение к ней, дружины здесь не держали. Спрятать, унести? Далеко ли унесут тяжелую чашу несколько женщин, которых преследует целое войско?

– Князь! – воскликнула Дарована. С детства приученная думать о подобных вещах, она могла найти выход гораздо быстрее, чем служительницы богини. – Нужно немедленно послать гонца к князю Держимиру! Он поможет! Он не потерпит, чтобы рароги ходили по его земле и грабили его святилища! И он где-то близко! Его полюдье ходит по Краене, я знаю! Он не успел еще уйти на Ветляну! Матушка! – Дарована обернулась к Божаре. – Нужно только узнать, где он сейчас! И можно послать кого-нибудь из моих кметей.

Пять десятков кметей, отряженные Скородумом охранять княжну, жили на ближайших огнищах, поскольку мужчины не допускались в обиталище Великой Матери. Против дружины Боримира их было мало, но гонцов лучше не найдешь. Сейчас Дарована не помнила, что совсем недавно боялась князя Держимира. Необходимость защитить Чашу Судеб от рарогов заставляла забыть о прошлом.

Беспокоило Даровану только одно: как бы сотник Рьян не поддался на уговоры всполошенной Любицы и не попытался увезти их. Однажды потеряв княжну, Рьян с тех пор удвоил бдительность, стараясь доказать князю Скородуму, что достоин доверия. Правда, в прошлый раз его противником был сам Огнеяр Серебряный Волк, так что поражение едва ли можно поставить сотнику в вину. И теперь он непременно потребует отъезда, а Дарована не хотела уезжать от чаши. Она знала, что увозить и прятать свою святыню Божара не позволит, и бежать из святилища, выказывая этим неверие в способность богини защитить, Дароване казалось недостойным.

– Мы пошлем к нему гонца, – тихо ответила Божара, не открывая глаз. – Но князь Держимир не успеет. Рароги слишком близко. Мы найдем средство остановить их. Великая Мать не нуждается в мечах, она сама защитит себя.

С этими словами Божара вдруг широко раскрыла глаза, и Дарована отшатнулась, прижала руку ко рту, чтобы сдержать вскрик, – такой яркий, неудержимый огонь сверкнул в глазах волхвы. Ее лицо преобразилось; казалось, по нему пробегают мгновенные молнии, на кончиках ресниц тлеют голубоватые искры. Дух Божары искал тропинку к Матери Макоши. И теперь она была готова говорить с богиней.

Божара шагнула к камню, положила кончики пальцев на широкий глиняный валик, окружавший горло чаши, выпрямилась и заговорила, глядя в полутьму перед собой:

Божара говорила то быстрее, то медленнее, подчиняясь какому-то далекому, ей одной слышимому ладу; ее голос накатывался волной, окутывал души стоящих вокруг нее женщин, и каждая из них, в сердце своем повторяя за Божарой заклинание, посылала свой дух вдогонку за ее духом, помогала общей силе достучаться до слуха Великой Матери.

Слова Божары гулко отдавались в ушах Дарованы; порой ей казалось, что это говорит тьма подземного святилища, порой – что это голос самой священной чаши. И она, вслед за травницами и чародейками стремясь к образу Макоши, больше всего на свете хотела бы уметь то, что умеет Божара, – указывать людям путь к божеству и протаптывать к нему дорогу.

Голос Божары заполнил все пространство, и каждое слово было – творенье: всем виделись густые дремучие боры, где рыжие стволы могучих сосен возносятся головами к небесам, сыроватые сумрачные ельники, где темно-зеленые лапы касаются ковра старой рыжей хвои, перемешанной с серыми, сгнившими осиновыми листьями, и мелкая травка пробивается сквозь островки мягкого мха, и топорщится веселый, не унывающий даже в вечном сумраке черничник… Так видит лес Мать Всего Сущего, творя его своим вещим словом.

Божара опустила глаза к чаше, и под ее взглядом вода начала кипеть. Макошь услышала ее. Волхва медленно опустила руку в воду и подняла что-то со дна. Исполненные священного трепета женщины увидели в ее руке мокрый гребень с острыми частыми зубьями, попеременно железными, медными и серебряными. Спинка гребня была деревянной, на ее концах сидели две медвежьи головы.

Вода в чаше успокоилась. Дарована широко открытыми глазами смотрела на гребень. Ее восхищала сила волхвы, умеющей взять чудо из рук самой богини. Ох, как же ей хотелось когда-нибудь научиться этому!

* * *

На ранней заре, когда лишь проблески розового света в небе говорили о близости нового дня, Росава разбудила Даровану. Восемь чародеек с девятой Божарой – как Макошь с восемью дочерями, Небесными Пряхами, – вышли из ворот святилища и поднялись на холм. Внизу лежала широкая долина, занятая лугами, где летом паслось стадо Великой Матери, кое-где темнели легкие березовые рощицы. Здесь уже не осталось снега, долина дышала оттаявшей темной землей. От первых проблесков весеннего тепла и до последних вздохов осени Макошина долина радовала человеческий глаз густотою трав, свежестью и обилием листвы, пестротой цветов, сладостью ягод; из каждого корня здесь вырастало вдвое больше стеблей, на каждом стебле распускалось вдвое больше цветов. Благословение богини освящало эти места, и страшно было подумать, что станет, если Чаша Судеб, а с ней и благословение Великой Матери, покинет этот край.

Поклонившись на все четыре стороны, женщины встали лицом к северу – оттуда приближалась опасность. Изредка бросая робкий взгляд на строгое, сосредоточенное и полное вдохновенной силы лицо старшей волхвы, Дарована видела в ней саму Макошь, чему помогал и торжественный, нарочно ради важного случая надетый священный убор с двумя широкими коровьими рогами.

Встав на вершине холма, Божара долго в молчании вглядывалась в край небосвода. И вот она что-то увидела. Протянув руки вперед и вверх, обращаясь разом к небу и к земле, Божара медленно затянула заклинание, растворяясь духом во влажной свежести холодного утра:

Вслед за этими словами Божара выхватила из-за пазухи гребень, данный Макошью, широко размахнулась и бросила его с холма в долину.

Сильный порыв ветра обмахнул холм невидимым крылом; земля содрогнулась, в рассветных небесах мелькнул яркий золотисто-розовый свет. У густого облака с рогами вроде коровьих появилась ало-золотая каемка, и из него, как казалось с далекой земли, пошел дождь. Прозрачная живая дымка заструилась вниз и собралась между землей и небом в еще одно облако, но уже серо-голубоватое.

В этом облаке проступило видение густого леса: тянулись рыжие сосны, качались на ветру еловые лапы, дрожали ветви пугливой осины, качались копны тонких и черных березовых ветвей. Сначала все казалось серым, как в густых сумерках, но с каждым мгновением облако светлело, как будто там был иной мир со своим порядком света и тьмы. Видение наливалось жизнью, краски сгущались, и вместе с тем оно оседало на землю, словно погружалось, вместе с цветом наливаясь тяжестью. Несколько мгновений – и там, где только что лежали широкие пустые пространства, теперь стоял густой лес. Ветви подлеска плотно сплетались, среди мелкой ольхи зеленели крошечные елочки, утопающие в снегу, возле опушки из обтаявших сугробов торчали сухие стойкие былинки, приносящие в новую весну память о прошлой осени.

Дарована моргнула, вздохнула глубоко, стараясь прийти в себя и сообразить, где она и что она. Весь мир вокруг так изменился, что казалось, не дивный лес спущен к ним по воле Матери Макоши, а сами они с этим холмом, и серой, напитанной водой ледяной дорожкой Пряжи, и с дымками ближних огнищ чуть поодаль – все вместе взяты в Надвечный Мир.

– Больше им нет сюда дороги! – шепнула ей на ухо Росава и крепко взяла княжну за локоть, опасаясь, что та не удержится на ногах. – Через этот лес никто не пройдет. Всякому, кто на это решится, придется помериться силой с Божарой.

Дарована молча кивнула. По ее мнению, на всем Истире не найдется человека, способного тягаться со старшей волхвой.

* * *

Вопреки убеждению князя Велемога, что сын его мало на что годен и хорошего правителя из него не выйдет, Светловой с воодушевлением согласился идти в поход на дрёмичей. Князь даже был этим недоволен, заподозрив, что сын передумал и захотел жениться на Дароване, которую объявили целью похода. Теперь женитьба сына не очень-то устраивала его: княгиню Жизнеславу они оставили в Славене по-прежнему больной, и он помнил, что вскоре сам, возможно, станет женихом.

Но Светловой очень редко вспоминал о Дароване. Казалось, у княжича имелась какая-то особая, своя собственная цель. И некоторые из ближайших его товарищей, такие как Миломир или Преждан, догадывались, что это за цель.

– А что я говорила тебе! – с ликованием воскликнула Звенила, впервые услышав от Светловоя, что отец затеял поход к дрёмическим рубежам, уже получил согласие веча и теперь зовет его с собой. – Я говорила! Враг твой не даль, а время! Время проходит, время приближает тебя к весне, и даль отступает перед тобой! Сама судьба ведет тебя! Князь прокладывает тебе дорогу! Думая связать, он освобождает тебя! Туда, к дрёмичам, к реке Пряже, лежит твоя дорога! Там найдешь ты Чашу Судеб, там найдешь ты средство вернуть мечту!

– Но верно ли, что Чаша Судеб – в Макошином-на-Пряже? – Светловой не мог так сразу, после долгих месяцев тоски и безнадежности, поверить, что мечты его все же могут сбыться. – Ведь говорят, что чаша покажется только достойному?

– Всяк достоин своей судьбы! – отвечала Звенила. – Каков ты, такова и судьба твоя. И не гляди, что далеко: глаза боятся, а руки делают; мысль ужасается, а ноги идут!

Ноздри ее тонкого носа раздувались, зрачки стали огромными и черными, как два окна в Бездну. Она как будто всматривалась во что-то далекое и ясно видела дорогу к цели. Один вид ее убеждал без всякихслов, и Светловой приободрился. Он должен был верить хоть кому-нибудь, потому что без веры не смог бы жить.

И Светловой отправился в поход с такой готовностью, какой князь Велемог от сына никак не ждал. Медвежий велик-день они встретили уже в самом нижнем течении Истира, где решили переправиться. Истир, отец всех говорлинских рек, раньше всех освобождался ото льда; переправа в самом широком месте, где разлившаяся река походила на море, была весьма опасна, но обещала наибольший успех внезапному нападению. Но и оказавшись на дрёмических землях, Светловой меньше всего думал о войне. Едучи в ратном строю, он почти не отводил глаз от неба, выискивая там признаки наступившей весны. Его зимняя задумчивость сменилась бодростью и ожиданием.

Увлеченный блаженством мечтания, Светловой едва замечал длинные переходы по неудобным раскисшим дорогам, холодные ночи под открытым небом или в тесных душных клетях редких поселений. В нескольких битвах, в которых речевины захватили два дрёмических городка и безуспешно пытались взять Краенец, Светловой не слишком отличился: трудно набраться ратного духа, когда душу заполняют мысли о любви.

Двигаясь вниз по Краене, войско речевинов со дня на день ждало встречи с князем Держимиром. Несомненно, тот уже знал, что за гости пожаловали на его землю, а в трусости его не обвинял даже недоброжелатель Велемог. Весна меж тем, не желая ничего знать о войне и смерти, укреплялась в своих правах: морозы и снегопады прекратились, в полдень горячие солнечные лучи плавили снег на лесных полянках. Леля была все ближе, и Светловой с радостью встречал взглядом каждую березку, вспоминая, как в Купалу юная богиня вышла к нему из березы. В свежем упругом ветре навстречу ему летел запах оттаявшей мокрой земли, еловой хвои, горьковатой дубовой коры. Яркий луч бил прямо в глаза, словно сама небесная озорница ради забавы пустила его. Стоило княжичу закрыть глаза, как в солнечном пламени колебалась легчайшая, невесомая фигура, образ света и пробуждения… Она уже подошла близко, Светловой всем существом ощущал ее присутствие. Ему хотелось протянуть руки и поймать в объятия свою мечту, ставшую единственным смыслом его жизни. Он выполнил условие, открытое Велой в ночь нового года: он забыл все, забыл род, племя и себя самого.

Однажды в середине дневного перехода речевинская дружина наткнулась на отряд с рарожскими соколами на щитах. Князь Велемог поскакал навстречу, вгляделся и вдруг изменился в лице.

– Я не верю своим глазам! – с негодованием воскликнул он. – Тебя ли я вижу, Боримир Предиборич? Откуда ты тут взялся? Или это морок?

Светловой не успел даже удивиться, почему его отец, обычно сдержанный и владеющий собой, сейчас так неучтив. Ответ того, к кому он обращался, прозвучал не более вежливо.

– Мороки путают кого-то другого! – раздался резкий голос с заметным рарожским выговором, и Светловой увидел во главе отряда молодого всадника.

Над его головой поблескивал шитый золотом прапорец на тонком древке, указывая на то, что это и есть воевода. Тонкое лицо с острыми прямыми чертами было довольно красиво, но зеленоватые глаза смотрели холодно и требовательно. Выражение надменности говорило о привычке повелевать, которую пытались привить и Светловою – увы, безуспешно. Дух Боримира Предиборича Мать Макошь сотворила из солнца и огня, отчего он уродился бесстрашен и гневлив.

– Мороки путают меня и мою дружину! – продолжал князь рарогов, подъехав ближе к Велемогу. – Да, я помню наш уговор и был бы рад его выполнить. Но к святилищу нет дороги!

– Как – нет дороги! – с трудом сдерживая возмущение, отозвался Велемог. – Твое промедление, князь Боримир, может погубить весь наш поход. Или ты хочешь, чтобы Держимир успел к святилищу раньше нас? Ты хочешь, чтобы он отослал и княжну, и чашу в глубь своей земли? Ты хочешь идти за ними до самого Прямичева?

– Я хочу быстрее покончить со всем этим! – резко ответил Боримир, едва дождавшись конца речи Велемога, чтобы не перебивать старшего. – Но к святилищу нет дороги! Если ты знаешь ее – покажи! – И он гневно махнул свернутой плетью.

– Дорога начинается от устья Пряжи! – стал объяснять Велемог. – Ее легко найдет и ребенок…

– Значит, ты уже миновал ее! – с издевкой ответил Боримир. – И мог бы ждать меня в условленном месте, а не ехать навстречу! Или ты боялся, как бы твоя невеста не пробыла в моих руках слишком долго?

Слова о невесте Велемог пропустил пока что мимо ушей, потому что начала этой речи совсем не понял.

– Как – миновал? – повторил он. – Не хочешь ли ты сказать, что я оставил устье Пряжи за спиной?

Князь Боримир усмехнулся. После многих досадных превратностей этого похода он наконец нашел утешение: князь Велемог выглядел в этих проклятых местах таким же дураком, если не больше.

А Велемог оглянулся, точно не доверял своей памяти. Устье Пряжи находилось в долине, а долины они еще не проезжали. Но сейчас Велемог сообразил, что они едут вдоль леса как-то уж очень долго.

– Мы утром проехали какую-то речку, – заметил Светловой.

Он совсем не знал этих мест и не видел в протяженности леса ничего странного – речевинские северные земли на том берегу Истира и дрёмические на этом были очень мало заселены.

– Это и была Пряжа! – насмешливо сказал князь Боримир, не удостоив даже взглядом Светловоя, с которым совсем не считался, и обращаясь к одному Велемогу. – Этот лес вырос за несколько ночей, пока мы сюда шли. А может быть, упал с небес! В прошлом году его не было!

– Это верно, Обета слышит! – подтвердил проводник. – Прошлым летом мы здесь с товаром ездили, не было такого леса.

– А пойти вдоль Пряжи через лес вы не могли, раз уж он вырос? – с раздражением отозвался Велемог, еще не зная, как ко всему этому относиться.

– Попробуй-ка сам! – ответил Боримир, загадочно сузив свои зеленые глаза.

И речевины попробовали. Нетерпение Велемога поскорее добраться до княжны Дарованы подвигнуло бы его преодолевать и более трудные препятствия, чем этот лес. До самого вечера дружина пыталась пройти то вдоль русла Пряжи, то напрямик. Но мало кому удалось отойти от опушки. А те, кому удалось, спешили вернуться: стволы деревьев сдвигались прямо на глазах, притом на такое расстояние, что человек не мог протиснуться между ними, а если все же протискивался, то застревал и выбирался на волю с помятыми боками и исцарапанным лицом. Бревна бурелома поднимались при попытке перешагнуть через них и опускались, если кто-то хотел проползти низом. Охваченные ужасом люди бормотали заговоры, отступали к опушке, но ветви сплетались, преграждая путь, вершины заслоняли небо. Только когда, потеряв всякое самообладание, человек начинал с криком рубить топором направо и налево, лес соглашался его выпустить: местные лешие спешили избавиться от смутьяна, надеясь, что он больше не посмеет их тревожить.

К вечеру речевины снова собрались на месте встречи с рарогами. Дружина Боримира посмеивалась в кулаки; теперь Велемог понимал, откуда у них царапины на щеках и синяки под глазами. У него самого лоб был жестоко ободран о сосновую кору, а локоть, защемленный сучьями, сильно болел. Но князь Велемог не желал признать поражения.

– С нечистью надо бороться не так! – наконец решил он. – Здесь нужен сильный волхв.

– Так поищи его, – посоветовал Боримир, тщательно скрывая, какое удовольствие доставляет ему вид исцарапанного и злого Велемога. – У меня тут есть один старик, но ему этот лес оказался не по зубам. Правда, у него всего-то осталось полтора зуба, и те друг на друга не сходятся! Он попробовал было бормотать и ворожить, да с тех пор лежит в волокуше под шкурой и дрожит.

Почти не слыша насмешливой речи Боримира, князь Велемог озирался, словно искал средство где-то поблизости от себя. И, как ни странно, нашел. Рядом со Светловоем, не меньше других удрученным неудачей, он заметил бледное лицо чародейки. Это она подлечила княгиню Жизнеславу, так что надежды Велемога на скорое вдовство несколько пошатнулись. Но раз уж в ней такая сила, то пусть послужит нужному делу!

На его немой вопрос чародейка ответила прямым и понимающим взглядом – Звенила уже знала, чего он от нее хочет.

– Приготовьте хорошего коня для жертвы, – только и сказала она. – Завтра на рассвете я сделаю это. Здесь велика сила Макоши, но Перун Праведный сильнее ее. Земля дрёмичей – его земля. Сила его близка мне. Я позову ее.

Велемог вгляделся в лицо чародейки и невольно вздрогнул. Ему показалось, что чья-то уверенная рука проникла к нему в душу, жадной горстью зачерпнула тепла и исчезла, сжав в кулаке добычу. А сам он разом ослабел, ощутил желание поскорее сесть на что-нибудь, а не то откажут ноги.

Пламя костра бросало огненные блики в глаза чародейки. Она смотрела в огонь и видела там те же Глаза Тьмы, что далекой зимней ночью впервые указали ей путь. Теперь Вела должна исполнить тогдашние обещания.

* * *

Ночью Светловой спал плохо и проснулся от отблесков костра, пробегавших по лицу. Весь стан речевинов и рарогов, расположившийся над берегом Краены, уже поднялся, но обычного утреннего оживления не было заметно. Все с тревогой ждали, что выйдет из поединка Звенилы с колдовским лесом.

Чародейка стояла возле костра и смотрела в огонь, как будто дожидаясь знака. Позади нее два кметя держали коня, выбранного в жертву. Светловой отвернулся: он не выносил вида кровавых жертвоприношений, которых требовал Перун. Понятно, что от племени дрёмичей, почитающих его превыше других богов, не приходится ждать ничего хорошего. Вдруг Светловой вспомнил, что сама Звенила родом из дрёмичей, и его охватило неприятное чувство, словно он обнаружил рядом с собой змею, которая уже давно могла укусить. Но что было делать? Без Звенилы речевины не пройдут к святилищу и поход окажется почти напрасным, а сам Светловой без нее никогда на найдет Чашу Судеб и не увидит богиню весны.

А Звенила тем временем принялась за ворожбу. Протягивая огню полные горсти жертвенной крови, она громко выкрикивала, выпучив огромные черные глаза:

Звенила бросала кровь в огонь, бросала в сторону колдовского леса, колотила в щит, обитый железом, призывая гром. Ни у кого из речевинов или рарогов не хватило духу помогать чародейке чужого племени, кмети старались отойти подальше от нее; казалось, над Краеной нет никого, кроме этой неистовой женщины и колдовского леса, тихо шумящего в предчувствии гибели.

И призывы ее были услышаны. Издалека, из-за Синей Межи, докатился гулкий раскат грома. Огромное черно-синее облако сгущалось на глазах, внутри него зашевелились, закипели багровые отблески. Ужас сковал человеческие сердца, кмети попятились, нашаривая обереги, забормотали призывы к чурам. А Звенила все кричала, прыгая вокруг костра как безумная:

Новый удар грома раздался над самой Краеной; подняв голову к пламенеющему облаку, чародейка еще что-то кричала, но слов уже нельзя было разобрать. С небес сорвался буйный ветер, завыл и загудел, ломая верхушки деревьев, и колдовской лес отозвался криком сотен голосов. Не помня себя, кмети валились на землю, закрывали головы руками, прикрывались щитами, стараясь ничего не видеть и не слышать.

Из грозового облака вырвался огненный шар и полетел к земле; над самым лесом он с треском лопнул, и ветвистая, бело-золотистого накала молния ударила в лес. Те, у кого еще достало духа не закрыть глаз, ожидали страшного пожара. Но лес лишь содрогнулся, на миг скрылся в дымном сером облаке, а потом облако опало, и на его месте не осталось ничего. Не стало огня, не стало и леса. Высокие стволы, трухлявые буреломы, густые кусты исчезли без следа, не оставив даже пепла. Растаяли, как морок. А может, это морок и был?

Открыв глаза, Светловой обнаружил, что уже рассвело. Долина за устьем Пряжи хорошо просматривалась. А позади исчезнувшего леса виднелось еще что-то. Приложив ладони к глазам, кмети всматривались и различали в свете быстро яснеющего дня, что на равнине стоит войско, готовое к бою, по численности не уступающее дружинам речевинов и рарогов, вместе взятых.

– Может… тоже мороки? – предположил Кремень, до сих пор не пришедший полностью в себя.

– Нет. – Князь Велемог решительно мотнул головой. – Я прапорец вижу. Громовое колесо. Это не мороки, это Держимир.

– Так это он все затеял! – сообразил Кремень. – Это он морок навел да хотел за мороком к нам незаметно подобраться! Хороши бы мы были!

Князь не ответил. Держимир в этом виноват или не Держимир, но морок задержал речевинов и дал возможность дрёмичам подтянуть войско. Теперь не миновать битвы, которой он так настойчиво искал.

Глава 6

Два войска оказались друг против друга на равнине, где снег уже растаял и влажная земля щетинилась блеклой прошлогодней травой. С одной стороны темнел поодаль лес – на сей раз настоящий, – а с другой виднелся пологий, но довольно высокий холм, к которому утекала неширокая быстрая Пряжа. На дальнем склоне холма располагалось святилище Макоши, вожделенная цель речевинского и рарожского князей. Но на пути к святилищу стояло войско Держимира.

Князь Велемог давно ждал встречи с противником, его полки знали свои места, и сейчас речевинам не потребовалось много времени, чтобы занять боевой порядок. Пешая рать, собранная в основном в славенском посаде и окрестностях, встала прочной «стеной», толщиной в двадцать рядов. Из-за плотного ряда круглых щитов грозно торчали копья с древками, окрашенными в красный цвет. Впереди расположились лучники, готовые начать бой, а потом быстро укрыться за стеной щитов. По бокам «стены» Велемог поставил две конные дружины – Светловоя и Боримира. Рарожский князь был не слишком доволен тем, что находился в подчиненном положении, несмотря на большую ответственность своей задачи. Однако возражать не стал: по численности его дружина сильно уступала Велемоговой.

Выстроившись, речевины двинулись вперед. Пешая рать шла, не нарушая порядка «стены», конная дружина стучала мечами о щиты, чтобы подбодрить ратников. Князь Велемог скакал впереди, под развевающимся стягом, где золотом по алому шелку был вышит знак Молота и Чаши – знак Сварога.

– Небесный Кузнец с нами! – кричал князь, высоко поднимая меч и ловя клинком первые лучи солнца. – И как Сварог зажал Змея в клещи и голову ему снес, так и мы дрёмичей зажмем и головы снесем!

На вид войско Держимира казалось гораздо слабее: его пешая «стена» насчитывала не более десяти рядов.

– Да их вдвое меньше нашего! – радостно кричали конные кмети ратникам. – И лучников впереди нет! Побьем! Щитами закидаем!

Стяг самого Держимира, с громовым колесом, реял не впереди, а сбоку, над конными рядами его «леших». На другом краю вился по ветру стяг с каким-то вовсе неведомым знаком. А перед медленно наступающей «стеной» носился взад и вперед всадник на вороном коне и кричал что-то.

– Эй, речевины, березовые дубины! – доносился до передних рядов задорный голос. – Не промочили ли ноги, как через Истир брели? А то будете чихать, колья растеряете! Глядите – и портки намокнут, как обратно вас поскидываем! А может, есть один в сухих портках – пусть выйдет со мной силой помериться!

Некоторые из речевинов на ходу вскинули луки, пытаясь прекратить обидные речи. Смеясь, всадник откинулся назад, лег спиной на заднюю луку седла – стрелы пролетели над ним. Светловой вгляделся и ахнул: ему вспомнилась давняя битва на Истире и это же лицо, смуглое, с крупным носом и большими темными глазами. Только тогда оно было замкнутым и ожесточенным, а сейчас лучилось смехом. Но та же легкая подвижная фигура, та же черная коса до лопаток. Это он, тот самый «темный глаз»! Светловоя так потрясло появление куркутина, что на миг он забыл, где находится: ведь этот человек считался мертвым. А он жив… жив ли? Или это блазень, или оборотень, или упырь, вылезший из могилы, чтобы попытаться довершить свое злое дело?

До речевинов уже долетали боевые кличи противника; громче других раздавался голос Озвеня, подобный боевому рогу. Светловой вспомнил и его. Все те, с кем он скрестил оружие в тот давний день, снова встретились ему здесь, и теперь казалось, что все случившееся с тех пор было только дорогой к этой битве. Битве, которая решит… Что решит? Этого он не знал, но об этом сейчас было некогда задумываться.

Пешие «стены» все ускоряли шаг, готовясь столкнуться с противником и попытаться первым же мощным натиском оттеснить его назад. Полетели первые стрелы речевинских лучников, воткнулись в красные щиты дрёмичей с громовым знаком на железных умбонах. В ответ им из-за дрёмической «стены» тоже полетели стрелы. Не ждавшие этого речевины дрогнули, а князь Велемог выбранился: теперь он понял, почему «стена» Держимира оказалась такой тонкой.

Байан-А-Тан, не дождавшись поединщика, ускакал к своему конному полку. Князь Велемог вскинул копье, собираясь призвать войско к решительному удару, как вдруг в конных полках Держимира началось что-то непонятное. От каждого из них отделилось по несколько всадников, они стремительно поскакали навстречу речевинам. В отличие от других, на них не было кольчуг, шлемов или иных доспехов, а только белые рубахи, даже без поясов. Один из них летел прямо на князя Велемога; Велемог перехватил копье по-другому, глянул на противника, примериваясь… и вдруг издал крик, больше похожий на всхлип.

Холодный ужас хлынул по жилам, волосы явственно шевельнулись под шапкой. У всадника оказалась волчья голова. Слышавший о любви дрёмичей к личинам Велемог попытался взять себя в руки и подавить первый испуг, но чем больше он смотрел, тем крепче леденело сердце: это была не личина, это была живая голова волка на человеческих плечах. В приоткрытой пасти сверкал тесный ряд белых зубов, глаза горели красным огнем, уши стояли торчком, как у настороженной собаки. Звериная морда выражала ту осмысленную жестокость, которая и делает оборотней настолько ужасными. Нет ничего хуже безжалостной, кровожадной силы зверя, соединенной с человеческим разумом.

Не думая, Велемог метнул копье: руки сами сделали привычное дело. Копье ударило острием прямо в грудь оборотню и со стуком отскочило, упало на землю, а тот слетел с седла, покатился по земле… и обернулся огромным волком – белым, с черноватыми подпалинами на груди и на лапах. Только голова с горящими багровым огнем глазами, с оскаленной пастью осталась прежней.

Конь его помчался прочь, разметав по ветру серую гриву; присев, волк вскинул к небу морду и завыл. Пронзительный, леденящий душу вой понесся над полем, и ему ответили десятки волчьих глоток. В рядах речевинов раздались крики: невесть откуда взявшиеся десятки волков набросились на конные полки. Кони бились, ржали в непобедимом ужасе перед серой смертью, рвали поводья и мчались прочь, не слушая всадников, а волки выли, бросались и вцеплялись в горло коням, рвали и отпрыгивали, чтобы тут же броситься на других.

Конные полки Светловоя и Боримира были рассеяны; не в силах удержать взбесившихся коней, всадники мчались в разные стороны от пешего строя; одним удавалось удержаться в седле, другие падали на землю. Между тем дрёмическая «стена» подошла уже настолько близко, что стрелы скрытых за щитами лучников долетали до противника. Но самое страшное заключалось не в этом. Потерявший коня, с расцарапанной в кровь щекой, с трудом поднявшийся на ноги князь Велемог видел, как конные полки Держимира стремительной смертоносной волной катятся на оставшиеся без защиты края его «стены». Хуже этого ничего нет: «стена», неповоротливая и почти неспособная защищать свои края, способна биться только до тех пор, пока ее прикрывает конница. А без нее битва превращается в избиение. Земля дрожала, конский топот казался громом, заглушавшим даже боевые кличи самих дрёмичей.

Но Велемог не был бы достоин своего княжеского рода, если бы растерялся. Стерев кровь со щеки, безумными глазами он окинул поле, безуспешно выискивая волка-оборотня, который явился причиной этого ужаса. Конница дрёмичей била в края пешей «стены», а прямо на Велемога надвигался ратный строй дрёмичей, ощерившийся копьями. Стрелы свистели над его головой, и ему даже почудился где-то вдали отчаянный крик Держимира, требовавший «не стрелять в князя Велемога». Видно, живым хочет взять, гром его разрази…

Повернувшись, Велемог бегом бросился назад. Середина пешей «стены», теснимая собственными краями, еще держалась; ряды расступились, впустили князя в середину.

– Держаться! Держаться! – кричал он, сам себя не слыша.

В мыслях его билась отчаянная надежда: раз волчий вой прекратился, то, может быть, Светловою и Боримиру удастся собрать рассеянную конницу и вернуть ее в бой.

* * *

Князь Боримир лишился коня одним из первых: огромный волк с бешеными красными глазами вцепился коню в горло и мощным толчком опрокинул на землю, словно новорожденного жеребенка. Боримир, обученный падать с седла, прокатился по земле и остался невредим, только ушибся о чей-то брошенный щит; он уже ожидал, что звериные зубы вот-вот вопьются ему в шею. Но рядом метнулся горячий вихрь, ноздрей коснулся звериный запах – волк промчался мимо. Боримир вскочил на ноги, держа наготове нож, но зверя поблизости не оказалось. Увернувшись от копыт чьего-то коня, с храпом проскакавшего мимо, молодой князь огляделся.

«Стена» речевинов осталась позади, и ее уже заслонили дрёмические конные полки. «Почему же их кони не понесли?» – мельком подумал Боримир. Быстро вертя головой по сторонам, он искал своих: рароги в кожаных доспехах, в округлых, по заморянскому образцу, шлемах с полумасками были хорошо заметны среди других. Впереди и по бокам он видел множество своих всадников, уносимых бешеными конями. Вся его дружина стояла с этого бока, поэтому и рассеялась теперь в одной стороне. Собрать ее будет легче.

Мимо скакал конь без всадника, роняя хлопья белой пены с удил, но уже замедляя шаг: первый испуг миновал, а волков поблизости больше не было. Примерившись, Боримир ловко прыгнул, повис на узде, смирил коня, вскочил в седло и помчался вслед за своими людьми, надеясь собрать хоть кого-нибудь. Вскоре он наткнулся на труп волка – тот лежал на боку, вытянувшись и запрокинув голову, из груди его торчал длинный рарожский нож. Боримир придержал коня: значит, эти волки смертны. Окинув взглядом равнину, он не увидел больше ни одного зверя. Только позади, в гуще битвы, еще раздавался вой одиночки, того самого, что начал первым.

Завидев своего князя, рароги стали подтягиваться к нему. Их собралось уже полтора десятка, но где-то по равнине и ближним рощам рассеялось еще десятка четыре.

Во главе маленького отряда Боримир ехал по равнине к темнеющей роще, где наверняка запуталось большинство испуганных коней, боевым кличем и звуком рога созывая своих, как вдруг впереди послышались крики.

– Обоз! Обоз дрёмический! – кричали рароги, и Боримир встрепенулся.

Такая удача! Взбесившиеся кони вынесли их к роще, где стоял дрёмический обоз. Конечно, он не оставался беззащитным, но его охрана сейчас не ожидала нападения, тем более с этой стороны. Меж деревьев редкого березняка, по-весеннему насквозь прозрачного, стояли волокуши, метались обозные ратники. Боримир заколебался, стоит ли нападать таким малым числом и можно ли там взять чего-нибудь стоящее, или лучше уходить, не ввязываясь, как вдруг его окликнул резкий и требовательный голос:

– Князь Боримир!

Обернувшись, он увидел женщину – ту самую чародейку, что на рассвете прогнала морок колдовского леса. Она сидела на коне, волосы выбились из-под платка и вились метелью, выпученные глаза на бледном лице казались черными. Вид ее был столь страшен, что Боримир невольно вздрогнул.

– Чего тебе? – грубо крикнул он, испытывая всегдашнюю брезгливую робость перед чародейками, особенно старыми.

– Где княжич Светловой? – спросила она.

– Откуда я знаю? Он стоял на другом крыле! Ищи его там!

– А если он в плену?

– Что мне за дело? Я должен заботиться о своих людях!

Чародейка еще что-то кричала; Боримир больше ее не слушал, но ее слова склонили его к решению не ввязываться в драку. Попасть в плен совсем ему не улыбалось, а до этого было недалеко. Развернувшись, Боримир сделал знак своим людям и вдруг замер: позади волокуш мелькнуло хорошо ему знакомое женское лицо, рыжие косы, полушубок из рысьего меха – священной одежды рарожских князей.

Это она, Солнечная Княгиня, избранная священным соколом! Мигом забыв о битве, Боримир ударил коня коленями и рванулся через рощу, мимо волокуш, к ней, к самой желанной добыче, нужной ему не меньше, чем священный сокол или дрёмическая Чаша Судеб.

– Стой! – раздался позади него повелительный голос чародейки.

Боримир и не подумал бы обратить на нее внимание, но вдруг ощутил, что руки и ноги его наливаются вялостью, воздух делается каким-то упругим, как морская вода. Конь уже не скакал, а как бы плыл по роще, и стволы тонких березок колыхались вокруг него, как во сне.

– Вы не сделаете ни шагу! – отдавался в ушах голос чародейки, громкий и гулкий, звучавший как будто внутри головы каждого, кто ее слышал. – Вы замрете и будете ждать, как деревья ждут весны! Она – моя! Она мешает всем моим делам, и я сама накажу ее за это!

И рароги во главе со своим князем замерли, словно заснули на ходу; застыли их кони, и всадники неподвижно сидели в седлах, глядя в пустоту невидящими глазами.

* * *

Смеяна первой увидела на опушке березняка всадников в рарожских доспехах. Переполошившиеся обозные ратники заметались вокруг нее, а она не так чтобы испугалась, но растерялась: что теперь делать? И Держимир, и Баян, и Огнеяр строго-настрого наказали не высовывать носа из березняка, пока за ней не пришлют. И она всем это пообещала. Баян даже предложил приковать Смеяну цепью к дереву покрепче, но Держимир перед битвой шуток не понимал и в восьмой раз попытался ей доказать, что отлично одолеет врагов и без ее помощи. И вот, вопреки всем настояниям, честно соблюдая обещания, она все же оказалась лицом к лицу с врагами, но, видит Велес, нисколько в этом не виновата!

И добро бы еще речевины, особенно из Светловоевой дружины. Но рароги! Узнав рарожские доспехи и голоса, Смеяна невольно отпрянула и попыталась спрятаться за низкую волокушу: эти люди уж точно ей не обрадуются. Скользя испуганным взглядом по опушке березняка, она не могла определить, сколько здесь рарогов и где они, но знакомое большеглазое лицо князя Боримира сразу привлекло ее внимание. Надо бежать!

Выскочив из-за волокуши, Смеяна полоснула ножом по ремню, которым ее лошадь была привязана к березе, вцепилась в гриву, не с первого раза попала носком в стремя и погнала лошадь вперед, повиснув на боку. Вскочив наконец в седло, она услышала позади крики: ее заметили. Не оглядываясь, Смеяна подхлестнула лошадь и пригнулась, чтобы уберечься от березовых ветвей. Копыта вязли в раскисшей земле и скользили; конечно, противников это тоже задержит, но их много, а она одна! Позади раздался звон оружия: оставленные для ее охраны отроки пытались выполнить свой долг.

Лежа щекой на гриве, Смеяна мчалась в глубь рощи, и вдруг позади нее раздался голос, от которого кровь застыла в жилах. Однажды она уже слышала этот голос – на заснеженной поляне, где князь Держимир проклинал свою злую судьбу и пытался задушить Звенилу. Прогнав чародейку, князь с тех пор ничего о ней не знал, и Смеяна радовалась, что та унесла злую судьбу и не мешает жить дальше.

И вот она снова здесь! Смеяну ужаснуло ее внезапное появление во время битвы, когда добрая и злая судьбы вступили в отчаянную, решающую схватку; казалось, Звенила появилась как раз для того, чтобы переломить путь Держимира снова к тоске неудач, ко злу, зависти, ненависти. Живая ли она или навь, поднявшийся из Навьего Подземелья?

– Стой! – звенел голос чародейки, и каждая березка в роще дрожала от ужаса. – Стой! Ты не двинешься дальше! Ты замрешь и будешь ждать, как дерево зимой ждет весны! Замрешь, замрешь, замрешь…

Какая-то невидимая сила опутала Смеяну, так что она с трудом могла шевельнуться; ее лошадь при первых же звуках стала замедлять шаг, потом и вовсе встала, как стреноженная, опустила голову и застыла. Но Смеяна противилась ворожбе; без слов, без мысли, одним внутренним усилием она старалась разбудить в себе свои скрытые силы, которые уже не раз приходили ей на помощь. Где же та златоглазая красавица рысь, что помогла одолеть полудянку, напугала Творяна, лишила сил Леготу во время поединка перед Перуновым дубом?

Упрямо сжав зубы, Смеяна сползла со спины заснувшей лошади и шагнула вперед, обняла ствол березы и прислонилась к нему. Она не оборачивалась, сберегая силы. Ворожба неудержимо наползала сзади, опутывала невидимой сетью, сковывала руки и ноги. Но Смеяне чувство бессилия было внове, она не желала ему поддаваться, потому что верила в свою силу больше, чем в силу чужой ворожбы. Впившись зубами в нижнюю губу, чувствуя, как струйка горячей крови ползет по подбородку, она оторвалась от березки и сделала шаг вперед, потом второй, третий, ухватилась за другую березку, оперлась на нее и подтащила непослушные ноги.

– Стой! – повторил голос позади нее.

Он звучал совсем близко, гулко отражаясь от стволов впереди. Казалось, пленившая ее сила окружает со всех сторон; идти было некуда.

Смеяна вырвала из ножен на поясе нож с узорной золоченой рукоятью, подарок Баяна, крепко сжала его в кулаке и обернулась. Спиной она упиралась в ствол березы и чувствовала себя вполне надежно. Ее руки и ноги опутал невидимый науз, но сознание оставалось ясным.

К ней приближалась женщина, и Смеяне вспомнилась Зимерзла – именно такой она в детстве представляла Хозяйку Зимы. Длинная белая рубаха с широкими рукавами, неподпоясанный волчий полушубок, длинные белые волосы тонкой волной, белое лицо с острыми чертами всякому могли бы внушить мысль, что он видит не живого человека, а злобный мертвящий дух. Но страшнее всего были глаза. Нечеловечески огромные, выпученные, они казались совершенно черными, как две бездны, два провала в Кощное Владенье. У человека, даже у самого могучего чародея, не может быть таких глаз. Из них смотрела та самая Бездна, которая до создания мира гасила в своей холодной тьме даже искры Огня-Сварожича.

Смеяна поняла, что не с человеком ей предстоит бороться. В Звенилу вселился дух многократно сильнейший. Даже не дух – божество, одно из тех, что вечно борется с жизнетворящими богами, вечно сеет смерть там, где Сварогом и Макошью посеяна жизнь.

Неодолимый ужас охватил Смеяну, нож выпал из пальцев. Силясь поднять руку перед собой, она закричала, и темная Бездна глаз чародейки вытягивала ее разум из тела, затопляла чернотой, и не было сил закрыть глаза.

И вдруг какой-то горячий вихрь набросился на Смеяну сбоку, что-то шершавое, мохнатое и очень сильное обхватило ее и сдернуло с места. Она покатилась по земле, по твердым бугоркам неоттаявшей грязи, по скользкому ковру палых листьев, по мелким сучкам. В глазах у нее все вертелось, мелькало что-то пестрое. Земля была холодной, зябкая дрожь разом побежала по всему телу. Чары растаяли; должно быть, так себя чувствует рыба, заснувшая в толще льда и внезапно освобожденная из прозрачного плена.

Очнувшись, Смеяна пыталась биться и кричать, рвалась на волю. Дикая сила, которую она пыталась вызвать, кипела в ней горячим ключом, Смеяна слышала звериные визги, шипение, рычание и не осознавала, что это она же их и издает. Ей мерещились когти на руках, клыки во рту, и она рвалась, готовая растерзать врага, но не могла понять, где он и где она сама.

А потом ее вдруг отпустили. Разом ослабев, задыхаясь, она прижалась спиной к чему-то холодному и шершавому, не будучи в состоянии сообразить, что это ствол старой березы. Дикий крик резанул ее слух. Торопясь разобраться, Смеяна открыла глаза.

Звенила-Зимерзла лежала на земле, а на грудь ее, вцепившись зубами в горло, навалилась огромная рысь. В полтора раза крупнее обычного, лесной кот с длинными сильными лапами и торчком стоящими узкими ушами терзал когтями тело чародейки, а та билась, металась, но это уже были последние судороги. Кровь ярко-алой струей била из горла, растекалась по мокрой земле, по блеклой прошлогодней траве, яркими каплями застывала на белой коре березок, дрожащих от ужаса. Смеяне казалось, что она различает крик деревьев: десятки тонких, эхом повторяющих друг за другом голосов.

Дернувшись в последний раз, тело Звенилы замерло, рука с серебряными браслетами откинулась на мокрую землю. Застыли подвески в виде лягушиных лапок, звон их умолк навсегда.

Рысь подняла окровавленную морду. На Смеяну глянули глаза – те самые золотые глаза с острыми черными зрачками. Не в силах выдержать столько сразу, девушка опустила веки. У нее не было ни мыслей, ни чувств, ни страха, ни радости. Лишь где-то в глубине сознания выступало одно: вот они и пришли, те янтарные глаза леса.

Через несколько долгих мгновений слух ее различил неясный шорох впереди. Смеяна подняла веки. Потрясение исчерпало все ее силы, всю способность бояться или удивляться.

Перед ней в двух шагах стоял мужчина, невысокий, но крепкий и жилистый, с густыми седыми волосами, с короткой бородой и резкими чертами лица. В этом лице было что-то настолько нечеловеческое, что Смеяна ощутила сильный прилив ужаса – и одновременно трепетного восторга, словно при встрече с божеством. Ее наполнило мощное чувство общности, единения с этим человеком. И мир вокруг показался таким ясным, прозрачным, понятным, словно она вдруг проснулась после многолетнего сна.

Глубоко дыша, впившись взглядом в янтарные глаза, Смеяна пыталась вспомнить хоть одно слово и не могла. Да и не нужно: у нее с этим человеком был другой общий язык, отличный от человеческого.

Человек с янтарными глазами глухо кашлянул, как будто прочищал горло. Смеяна вздрогнула от этого звука.

– Ты кто? – хрипло спросила она, не узнавая собственного голоса, даже не зная, сказала она это вслух или только подумала.

– Я твой отец, – ответил ей человек с янтарными глазами. – Князь Рысей.

Глава 7

С вершины холма возле святилища открывался широкий вид на поле битвы, но мало кто из женщин хотел на нее смотреть. Служительницам Макоши противен вид проливаемой крови. Собравшись в подземном покое вокруг священной чаши, они вместе молили Великую Мать сохранить жизнь воинам – не разбирая племен и полков. Травницы уже кипятили отвары, разбирали полотно, готовясь перевязывать и лечить.

Дарована вышла из подземелья на воздух и остановилась на пороге храма, раздумывая, не пойти ли на холм еще раз взглянуть, как разворачивается битва и скоро ли конец. Княжна довольно быстро поняла замысел Держимира; с детства слыша вокруг себя разговоры воевод, она знала, чем сильна и чем слаба пешая «стена», зачем возле нее конные «крылья» и что будет, если чужая конница прорвется к бокам «стены» или зайдет сзади. Различив с холма вторую дрёмическую «стену» позади первой, она порадовалась, что ее отец ни разу еще не встречался с Держимиром в ратном поле – вторая «стена» успешно прикроет первую, и охват не удастся. Вдруг чья-то фигура мелькнула в воротах святилища, и знакомое чувство тревоги толкнуло Даровану. Она отшатнулась – ее первым побуждением было скрыться в храме, – но потом взяла себя в руки и осталась на пороге, вцепившись в толстый резной столб, словно ища поддержки. От этого гостя и в храме не спрячешься, так нечего обижать богиню его вторжением.

Дарована не слишком любила названого брата: она так и не смогла простить Огнеяру свой испуг при том давнем похищении, а в глубине души ее уязвляло и его пренебрежение – ведь он отверг ее руку, которую Скородум готов был ему отдать, и женился на какой-то девчонке, которую Дарована даже не видела и никак не желала признать ее превосходства над собой. Несмотря на всю любовь к Огнеяру ее отца и мачехи, Добровзоры, Дарована ни на миг не забывала, что он оборотень, существо непонятное и опасное. И никогда ее неприязнь не была так оправданна, как сейчас.

Огнеяр казался усталым и тяжело дышал: ремешок с головы он потерял, длинные черные волосы липли к потному лбу и к щекам, накидку он где-то сбросил и пришел в одной рубахе; на плечах виднелись темные мокрые пятна. «Опять оборачивался!» – без труда догадалась Дарована, уже знавшая, что эта дрожь и тяжелое дыхание появляются у него после смены шкуры.

Но вот она взглянула на его лицо и вскрикнула: на щеках и на подбородке Огнеяра виднелись следы свежей крови. Подходя, он вытер лицо рукавом, но только размазал ее, а не стер. Рот его кривился, показывая клыки среди верхних зубов, а лицо казалось застывшим, тупым и жестоким, нечеловеческим.

– Не подходи! – Дрожа от ужаса и отвращения, которых не могла побороть никаким усилием воли, Дарована попятилась и прижалась спиной к столбу.

– Чего? – хрипло спросил Огнеяр, но глянул на ее бледное лицо и остановился в трех шагах перед ступенями храма.

– Тебе чего? – морщась, не в силах справиться с собой, воскликнула Дарована. – Ты зачем пришел, оборотень? Уйди отсюда! Не гневи Макошь! Ты…

– Да ладно тебе! – с раздражением отозвался Огнеяр, снова вытирая лицо грязным окровавленным рукавом.

Для него не было тайной, как относится к нему сводная сестра, и приступы ее брезгливого страха весьма его раздражали. Сколько сил он потратил, стараясь побороть ее отчуждение и добиться отношения хотя бы наполовину человеческого! Внешне, из любви к отцу и к мачехе, с которой она отлично ладила, Дарована обращалась с ним вежливо, но Огнеяр знал, что в глубине души она все так же считает его чудовищем, как и в первый день их знакомства.

– Сколько же ты человек загрыз, оборотень? – с содроганием вымолвила Дарована. От отвращения ей хотелось рыдать, и она с трудом держала себя в руках.

Огнеяр бросил на нее досадливый взгляд поверх рукава, опустил руку, облизнул уголки губ, и Дарована отвела взгляд, не в силах видеть его клыки.

– Я людей не грызу, сколько тебе говорить! – отрезал он, устав повторять ей одно и то же. – Так, коней… сколько-то. А людей я не трогал. На надо было Велемогу сюда ходить – целее бы был.

– Ах, Велемог тебе не нравится? – воскликнула Дарована, полная негодования, которое в ней возбуждала его оборотническая природа. – А раньше-то на Держимира зубы скалил: шалит, дескать, на твоей земле! А теперь он тебе лучший друг? Видала я, как ты с речевинами разделался! Стая твоя вдоволь погуляла!

Лицо Огнеяра вдруг приняло такое непримиримо жестокое выражение, что Дарована вздрогнула и пожалела о своих словах. Ей и в самом деле не стоило этого говорить: стая Огнеяра потеряла убитыми пятерых, поскольку в волчьем обличье кмети не могли защищаться от оружия.

– Вот что… о Держимире, – несколько раз глубоко вздохнув, подавляя боль, сквозь зубы выговорил Огнеяр. – Велемог разбит. Поле за Держимиром. И я ухожу, мне тут больше нечего делать. Пойдем – домой отвезу. Хватит тебе здесь.

Дарована покачала головой. В эти мгновения Огнеяр внушал ей такой неодолимый ужас и отвращение, что она не пошла бы за ним никуда, даже в Сварожий Сад.

– Держимир скоро будет здесь, – продолжал Князь Волков. – Ему тоже в чашу глянуть надо. Я так слышал. Тебе лучше отсюда уйти.

– Я с тобой не пойду. Никуда, – отчеканила Дарована, почти его не слушая, не вникая в его слова и заботясь только о том, чтобы голос не дрожал. – Уходи. Не гневи богиню. Оборотень!

Оборотень! Это и была та причина, по которой она не желала иметь с ним ничего общего. Несколько мгновений Огнеяр смотрел на нее, и Дарована отвела глаза, подавленная мерцанием красной искры на дне его темных глаз. На ее бледном замкнутом лице отражалась решимость; Огнеяр знал, как тверда и упряма может быть его названая сестра. Несколько мгновений оба они молчали, и Дарована изнывала от нетерпения избавиться от него. Потом Огнеяр сделал шаг назад.

– Ну, как знаешь! – только и сказал он. – Мне что – больше всех надо тебя уговаривать? Об отце бы хоть подумала.

Дарована не ответила и не подняла глаз. Любое слово только затянуло бы эту мучительную для нее беседу. Она не хотела даже попрощаться. Огнеяр пошел прочь. У самых ворот святилища он обернулся. Дарована стояла на пороге храма и провожала его глазами, готовая скрыться внутри, едва лишь он уйдет.

– А если что… зови, – сказал Огнеяр и шагнул за ворота.

Дарована не ответила. Оборотень ушел, и ей стало легче дышать.

* * *

Конные полки Держимира сжимали пеший строй речевинов с боков, а дрёмическая «стена» уже колола их копьями и рубила мечами спереди. Еще несколько нажимов – и железное кольцо сомкнется. Тогда у речевинов не останется никаких надежд на спасение, если никто снаружи не попытается разорвать это кольцо. Справившись наконец с обезумевшим конем и оглядевшись, Светловой видел это так же ясно, как если бы все происходило у него на ладони. Все войско обречено на гибель. Последняя надежда – собрать конницу. Он не мог видеть, что делается на другом крыле с дружиной рарогов, но своих кметей надеялся собрать. Тут и там валялись кони с разорванным горлом, под одним из них отчаянно бранился Миломир, которому конская туша придавила ногу и он не мог выбраться, но большинство умчалось дальше по равнине, в этой стороне далеко открытой.

Спешившись, Светловой кое-как помог Миломиру отвалить мертвого коня и освободить ногу, но встать тот все равно не мог: то ли сильный ушиб, то ли вывих сделал его беспомощным.

– Ладно – я! – кривясь от боли, бессвязно выкрикивал кметь. – Давай, княжич, других собирай! Раздавят наших, как тухлое яйцо! Собирай, может, еще вызволите хоть кого! Давай же!

Со злыми слезами на глазах он со всей силой ударил Светловоя в грудь кулаком. Сила удара, отчаяние в голосе кметя пробудилиСветловоя от растерянности. Не зная, что еще можно сделать для Миломира, он только махнул рукой и пошел к своему коню.

Впереди скакало несколько знакомых воинов.

– Эй! Речевины! Молот и Чаша! – закричал Светловой. – Стойте!

Услышав его голос, кое-кто из кметей обернулся.

– Волков больше нет! – кричал Светловой. – Возвращайтесь! Поможем нашим!

Всадники подскакали к нему.

– Вон туда наших понесло! – Взорец, без привычного румянца, с вытаращенными и возбужденно блестящими глазами, махнул рукой куда-то в сторону. В руке у него был зажат обломок копейного древка, но он, похоже, его не замечал и не мог разжать судорожно стиснутые пальцы. – Там волчара огромный гонит! Вот это, я скажу, оборотни! Не чета тем, под личинами! Ей-Сварогу, оборотни! Я своими глазами видел: кметь на меня мчался, а вокруг как завоет! А как завыло, так он кубарем наземь, пал человеком, а встал волком! Да на меня! Конь у меня на дыбы, а он…

– Жив – и ладно! – перебил его Светловой. – Потом погордишься! Пошли наших искать. Да скорее! Наших там всех перебьют, пока мы тут катаемся! И батюшку моего! Я его с тех пор и не видел!

– Вон вроде наши! – Один из кметей показал в сторону холма.

Светловой знал, что на дальнем склоне этого холма стоит святилище Макоши, где хранится Чаша Судеб. Но сейчас он не думал об этом. Он судорожно сжал поводья и послал коня вперед.

– Эй, стой! – срывая голос, кричал он, видя впереди фигуры всадников в речевинских доспехах. – Стой! Назад!

Сорвав с головы шлем, он размахивал им в воздухе, не замечая тяжести; от напряжения его руки и ноги одеревенели, он почти не чувствовал своего тела, и ему казалось, что его несет какая-то посторонняя сила.

– Э, смотри! – вдруг охнул рядом с ним Взорец.

Светловой не сразу обернулся, но крик подхватили другие голоса.

– Сыскался! Сыскался мне супротивничек! – кричал где-то рядом голос с дрёмическим выговором. В нем слышалось задорное, издевательское ликование; так мог бы леший дразнить путника, которого заманил в дремучую чащобу и заморочил бесповоротно.

Обернувшись назад, Светловой увидел: со стороны поля битвы их настигал десяток всадников, в которых нетрудно было узнать дрёмичей. Впереди всех скакал тот самый, черноволосый, вышедший из могилы. Без шлема, с открытым лицом, в черненой кольчуге, он мчался прямо на Светловоя, и неуместное выражение радости, блестящие темные глаза делали его лицо нечеловечески жутким.

Светловой сжал рукоять меча. По сторонам раздался звон: несколько его кметей уже встретили дрёмичей. А черноволосый летел прямо на него. Одним уверенным ударом он отбил меч Светловоя, заскочил сбоку и, прежде чем Светловой успел повернуться, прыгнул к нему за спину, обхватил сзади и сбросил с коня на землю, сел на спину и заломил руки. Светловой уткнулся лбом в холодную мокрую землю, истоптанную конскими копытами, и, не чувствуя боли, думал только об одном: теперь собрать конницу будет некому.

– Попался, милый! – умильно бормотал над ним черноволосый дрёмич, проворно скручивая руки ремнем. – Не уйдешь! Я ведь еще в тот раз знал: не уйдешь! Мой ты будешь, белый голубок!

В голосе его звучала такая радость, словно он собирался немедленно съесть своего пленника. В самом деле, он был похож на черного ворона, в когти которому попался белый голубь.

* * *

Битва, дружины, князья, даже растерзанное тело Звенилы – все забылось. Смеяна сидела на поваленном дереве рядом с Князем Рысей и не сводила с него глаз. Ей казалось, что она спит, утомленная поисками своей судьбы, и ей снится счастливый сон. Нет, такого ей даже и присниться не могло!

– Так и вышло, что твоей матери пришлось уйти из рода, – рассказывал ей Князь Рысей. Он говорил медленно, как будто не привык к человеческой речи, но Смеяна ловила каждое слово. – Ведунья все равно не дала бы ей жить спокойно. Это сейчас ей все семьдесят, она так стара, что совсем беспомощна, и ей давно требуется замена. А тогда она была в силе – ей нетрудно было бы погубить и тебя. Хотя тогда еще никто не знал, что ты будешь. Даже я не знал. Не мог такого подумать. Я отдал ей мой клык, чтобы всегда знать, где она и что с ней. Она умерла, и я узнал об этом. Почти двадцать лет… А потом я вдруг узнал, что она жива. Мой отданный клык дал мне знать. Я думал, что мне мерещится… У Князей Леса не бывает видений. Я не знал, кто из богов так шутит надо мною. Кто из врагов морочит меня. А потом я увидел тебя. Священный Истир показал мне твое лицо и ее ожерелье с моим клыком у тебя на груди. Я не мог поверить. Это было ее лицо, почти ее, снова молодое, как тогда, когда я встретил ее. И я понял, что это ее дочь, ее и моя. Я искал тебя. Искал по всему лесу, но лес так велик! А ты не сидела на месте, ты исчезала быстрее, чем я тебя находил, и другие оборотни перебивали твой след. И я чуть не опоздал…

Князь Рысей опустил лицо в ладони, словно прятался от страшного зрелища, но скоро снова поднял глаза на Смеяну, взял ее за руку. Князь Рысей совсем не походил на нее лицом, но у них были одинаковые глаза, и Смеяне казалось, что в его лице она видит свое отражение. Только сейчас она по-настоящему поняла, что это такое: иметь род, иметь настоящего, кровного отца. И мать – пусть не наяву, пусть в воспоминаниях и рассказах, но родную мать. Ведь от нее, как оказалось, Смеяне достались веснушки, вздернутый нос и веселый нрав. Нрав, пленивший когда-то Князя Рысей, оборотня, рожденного зверем.

– Но я не могла иначе! – воскликнула Смеяна, торопясь рассказать обо всем тому единственному, кто по-настоящему мог ее понять. – Я должна была узнать, кто я, откуда я взялась! Я хотела найти свою судьбу, и я искала! Я думала, что Чаша Судеб поможет мне…

– Нет! – Князь Рысей покачал головой, крепче сжимая ее руку, и неумело улыбнулся. Его губы как будто не умели улыбаться, но в глазах светились любовь и понимание, и Смеяна грелась в этих золотисто-янтарных лучах, как ящерка греется на поленнице под жаркими лучами летнего солнца. – Макошь не знает твоей судьбы. Ей подвластны только люди, а ты – из Велесовых стад. И теперь ты знаешь.

Смеяна фыркнула, как прежде, по привычке зажала рот свободной рукой.

– Узнала! Выходит, я княжна! Княжна Леса, княжна рысьего племени!

Князь Рысей снова улыбнулся одними глазами. А Смеяна вздохнула, стараясь собраться с мыслями. Думая о чаше и своей судьбе, она была готова ко многому, но не к такому!

– Даже не знаю, что теперь с собой делать! – Она повела плечами. – Я думала, я простая девка, неткаха-непряха, только и умела, что раны заговаривать. А оно вон что оказалось! Теперь и не знаю, как ступить, как сказать! Что же мне теперь делать, батюшка?

– Пойдем. – Князь Рысей поднялся и за руку поднял Смеяну с бревна. – Я отведу тебя в род твоей матери.

– Что? – ахнула Смеяна, не в силах так сразу поверить. – Это где? Здесь?!

– Да. – Князь Рысей кивнул. – Я искал тебя далеко, а нашел близко. Род твоей матери живет здесь. Мы будем там еще до вечера. Они ждут тебя. Ты нужна им.

– Но… разве они обо мне знают? – неуверенно проговорила Смеяна.

В ее голове не укладывалось, что где-то есть ее настоящий, кровный род, давший жизнь ее матери, а значит, самый близкий ей на свете. Целый род, десятки людей, женщин, детей и мужчин, в каждом из которых – ее кровь, в груди – ее душа. Казалось, ее самой, Смеяны, из одной вдруг стало много. Это было слишком огромное счастье. Больше ничего не нужно искать, потому что ничего лучше и не может быть. Это – судьба, конец и начало, исток и устье реки, выходящей из недр своего рода и уходящей по пути предков.

– Они еще не знают о тебе, но ты им нужна. Я говорил тебе: их старая ведунья слишком стара и ни на что не годна больше. Ей нужна замена. Ты сумеешь заменить ее лучше всех. Тебе не нужно учиться понимать лес – он в тебе, в твоей крови, в твоем сердце. С тобой род будет благоденствовать. Пойдем.

– Так они не будут бояться… что я оборотень? – спросила Смеяна, уже сделав шаг вслед за ним.

– Нет. Они обрадуются. Когда поверят наконец. Я сам долго не мог поверить, что ты есть на свете.

– Почему?

– У Князей Леса не бывает детей в человечьем облике. Князья Леса рождаются зверями, и дети их родятся не в доме, а в звериной норе и носят звериную шкуру. А ты родилась от женщины. Родилась человеком. Я живу долго – по сравнению с человеческим веком, очень долго. Но ни разу не слышал, чтобы у кого-то из Лесных Князей были дети-люди. Нынешний Князь Волков родился человеком от матери-женщины, но его отец – сам Велес. У него одного из всех оборотней могут быть дети-люди и дети-звери.

Смеяна слушала его, почти не глядя, куда они идут, замечая только, что лес становится гуще, что березы смешались с осинами и елями и вокруг потемнело.

– Я не мог и подумать, что у нее родится ребенок, – продолжал Князь Рысей. – Если бы знал… Я бы не позволил ей уйти. Я не потерял бы ее и не потерял бы тебя, раз уж Небесные Пряхи так рано оборвали ее нить. Я вырастил бы тебя. Я научил бы тебя носить рысью шкуру…

Он осторожно погладил мех Смеяниного полушубка.

– А теперь? – с замиранием сердца спросила Смеяна.

Она поняла, о чем он говорит. И она могла бы по-настоящему превращаться в рысь! Вот почему Синичка, а потом Творян увидели ее в образе рыси – они сумели разглядеть Лесную Княгиню, которая тайно жила в глубине ее души. Синичке помогла сама Смеяна, когда собиралась с силами, готовясь к потасовке, а Творяну – его зоркие глаза ведуна и рысья шкура у нее на плечах.

– А теперь… Боюсь, поздно. У тебя уже… – Князь Рысей нахмурился, наморщил лоб, стараясь подобрать слова человеческого языка, который был ему от рождения чуждым. – У тебя кости окрепли, что ли? Ты слишком сжилась с человеческим обликом. Ты уже никогда не научишься быть настоящей рысью. Я мог бы надеть на тебя ее шкуру, но тебе будет тяжело.

Смеяна вздохнула. В глубине души она надеялась, что отец еще передумает, но настаивать не смела. Ах, как много она потеряла из-за того, что отец потерял ее! Если бы они с самого ее рождения были вместе, настолько другой, насколько лучше и вернее сложилась бы ее жизнь! Ей не пришлось бы искать себя, пытаться приспособиться к человеческой шкуре, когда человеческой крови в ней всего половина. Она выросла бы совсем другой и, может быть, не спрашивала бы теперь землю и небо: зачем я?

– Но может быть, у тебя еще и получится. – Князь Рысей ободряюще сжал ее руку. – Раз уж ты сделала то, что не удавалось еще никому, – родилась! – то, быть может, ты и научишься носить шкуру. Я благодарю богов за то, что они дали мне такое чудо…

– Это меня-то? – Смеяна фыркнула, потянула кулак ко рту, но уже от смущения. Ей было приятно, как кошке, которую возле теплой печки ласково гладят руки хозяйки. – Да какое я чудо… Вот ты, батюшка! – вдруг воскликнула она и вскинула глаза на Князя Рысей, пораженная новой мыслью. – Первое-то чудо – это ты, батюшка. Я Князей Леса не видала, но от деда слыхала. Князья Леса не умеют любить, как люди любят. А ты сумел! Ты тоже один такой на свете! Первое-то чудо ты начал, а я так, следом…

– Да… – помолчав, согласился Князь Рысей. Глаза его чуть потемнели, запечалились. Наверное, он думал о той женщине, которая не была чародейкой, не владела мудростью Надвечного Мира, но сумела вызвать в сердце оборотня человеческую любовь. – Следом… В людях все – след, в ком от отца, в ком от деда, а в ком из такой глубины, что и ведуны не разглядят. Да и в нелюдях тоже.

– А вот про меня толкуют, что я удачу приношу, – снова заговорила Смеяна, помолчав. – Правда это?

– Как же не правда! – снова повеселев, отозвался Князь Рысей. – Ты – живая удача! Твоя мать тебя от Велы самой отбить сумела! Здесь и любовь, и сила, и удача, и чудо! И все они – в тебе!

– Мать меня отбила… – тихо повторила Смеяна, чувствуя, как щемит ее сердце при этих словах и слезы наворачиваются на глазах, но никакие другие слова не делали ее такой счастливой. – Может, и я кого-нибудь спасу… – пробормотала она, стараясь справиться с собой, попыталась улыбнуться, вытерла слезы кулаком.

Ей казалось, что они шли совсем недолго, но внезапно она заметила, что под ногами – натоптанная тропинка. Тропинка пахла людьми, и сердце Смеяны забилось чаще. Каждое дерево, каждый изгиб тропинки казался ей знакомым, словно она много-много раз проходила и пробегала здесь, зимой и летом, по ледку и по траве, под солнцем и в рассветных сумерках. Это пробудился голос крови, память поколений; из самой глубины ее души поднималась горячая волна и несла ее к чему-то новому и давно знакомому. Смеяна сама не могла понять своих чувств: ей казалось, что она попала внутрь своей собственной души, попала туда, где уже жила однажды, что она вспомнила целую жизнь, и не одну жизнь, а много – прошедшие здесь.

Деревья расступились, впереди на поляне показался тын. Ворота были приоткрыты, со двора поднималось несколько дымков. Из ворот высунулась собачка, глянула на гостей, коротко тявкнула и спряталась.

– Я не могу идти в человеческий дом, – сказал Князь Рысей. – Мы с тобой здесь попрощаемся. Но мы увидимся скоро – когда они покажут тебе твой новый дом, ты позови меня, и я приду к тебе.

Князь Рысей обнял свою дочь за плечи, прижал к себе и лизнул в лоб. Смеяна удивилась, но тут же сообразила – ведь он рожден зверем! Это чудо, что он так хорошо умеет быть человеком!

– Иди! – Князь Рысей развернул ее лицом к опушке и слегка подтолкнул в спину.

Смеяна сделала несколько осторожных шагов, чутко слушая, что происходит у нее за спиной. Там тихо и коротко прошуршало что-то. Смеяна не выдержала и обернулась. На том месте, где только что стоял человек, была рысь – огромная рысь с янтарными глазами.

Князь Рысей мигнул, дернул головой – больше он не мог говорить по-человечески. И мгновенно прянул в сторону, широким прыжком исчез за деревьями.

Стараясь собраться с мыслями, Смеяна пошла прочь. Опушка осталась позади, перед Смеяной простиралась поляна, а в раскрытых воротах тына уже появились люди. Они молча смотрели, как от опушки леса к ним медленно идет девушка с рыжими косами, лежащими на груди поверх рысьего полушубка. А она смотрела в эти лица, и ей казалось, что она видит свое собственное отражение. Такие же вздернутые носы, покрытые веснушками, такие же румяные щеки, рыжие волосы, желтоватые глаза.

– Молодинка! – вдруг сказал чей-то тихий голос.

Люди расступились, и Смеяна увидела пожилую женщину с морщинистым лицом и рыжеватыми бровями. Ее глаза выцвели, но сохранили мягкий золотистый отблеск. Она казалась почти спокойной; ее взгляд был не столько изумленным, сколько пристальным, она увидела лесную гостью не так, как другие, – она узнала ее.

– Молодинка! – повторила женщина, и голос ее отчего-то дрогнул. – Дочка моя…

Женщина прислонилась спиной к воротам, один из мужчин подхватил ее под локоть, и Смеяна поняла: ее спокойствие оказалось мнимым. И еще: эта женщина – ее родная бабушка, мать ее матери. Она забыла спросить у отца, как звали ее мать. Теперь она это знает.

– Я… – севшим голосом выговорила Смеяна и остановилась в трех шагах перед воротами.

Язык ее не слушался. Она смотрела только на бабушку и хотела разом объяснить ей все: что она не Молодинка, а ее дочь, что ее зовут Смеяна, что она нашла своего отца, узнала о себе все и теперь пришла к ним, чтобы остаться навсегда со своим родом. Но ничего этого она сказать не могла: слова куда-то разбежались, горло сжимала судорога.

Женщина оторвалась от ворот и шагнула ей навстречу, как слепая, протянула руки. В глазах Смеяны вдруг стало горячо – она сама не поняла, что это слезы. И едва лишь бабушка увидела слезы в ее глазах, как с нее словно спало оцепенение: она поверила, что ее дочь, много лет назад изгнанная ведуньей и пропавшая, вернулась к ним – вернулась такой же молодой, какой осталась в их памяти, такой, какой они любили ее когда-то.

С глухим всхлипом она бросилась вперед и обняла Смеяну. И словно многолетний лед сломался, выпустив на волю реку: Смеяна обхватила ее руками и зарыдала от потрясения и счастья. Наконец-то она была дома, среди своих.

* * *

После полудня в святилище стали появляться первые раненые – только те, кто смог прийти своими ногами, потому что подобрать оставшихся на поле пока не имелось возможности. Там царила неразбериха, остатки разбитой речевинской рати отступали, дрёмичи частью преследовали их, частью разбирали добычу. Перед воротами святилища речевины и дрёмичи сидели в ожидании помощи плечом к плечу и только с недовольством косились друг на друга. Больше им нечего было делить, а Великая Мать не допускает раздоров в своем обиталище. Божара отрядила кое-кого из женщин на место битвы, чтобы помочь хотя бы тем, кто может без их помощи не дожить до вечера. В святилище стоял шум, говор, туда-сюда метались жрицы, кто с ковшом воды, кто с полотном, кто с лубком для сломанной руки. Княжна Дарована работала наравне со всеми: за двадцать лет своей жизни она достаточно много времени провела в разных святилищах Великой Матери, чтобы перестать бояться крови и научиться перевязывать.

– Душа моя! – Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись на знакомый голос, княжна увидела сотника Рьяна. – Пойдем-ка.

– Куда? – спросила она, вытирая мокрые руки обрывком полотна.

– Домой поедем! – решительно сказал Рьян. Его лицо с длинными висячими усами выглядело суровым, и Дарована видела, что сотник исполнен решимости. – Держимир-то речевинов разбил, вот-вот здесь будет. Нечего нам тут его ожидать. Поедем-ка прочь. Дома-то оно надежнее.

– Поедем, голубушка, будет тебе, навоевалась! – причитала рядом Любица, уже собравшая все пожитки. – О батюшке-то подумай! Ведь прознает он, что тут такое побоище приключилось, беспременно прознает! Да не спать ему, не есть, белого света не видать! Где ты, у кого ты – ведь…

– Ведь сам примется полки собирать! – сурово закончил Рьян. – Пойдем-ка, свет мой, кобыла твоя уже под седлом.

Дарована молчала, и для Рьяна и Любицы это был скорее благоприятный знак. Княжна не спорила и не настаивала, как прежде, на том, чтобы остаться в святилище. Вертя в руках мокрую окровавленную тряпку, Дарована вздохнула, оглянулась ко входу в храм. Пережив в последние дни столько волнений, она чувствовала себя слишком усталой. Не выйдет у нее того, о чем она мечтала, никогда ей не сравняться с Божарой и даже с простыми служительницами Макоши. Сейчас они все оживлены и деятельны – а она как соломенная кукла, с вялыми руками и пустой головой. Никогда ей не обрести равновесия духа, которое придает таких сил. Мысли ее метались от Огнеяра к Держимиру, к Светловою – она даже не знала, жив ли остался ее злополучный жених. И не узнала она своей судьбы, да теперь, видно, и не узнает. Держимир искал, и Светловой искал – добрую ли, злую, а теперь они свое нашли. Видно, не в чаше судьбу надо искать, а только в жизни.

– Хорошо, – не столько сказала, сколько вздохнула Дарована и скомкала тряпку в руках. – Только с Божарой попрощаюсь.

Рьянова дружина и оседланная лошадь для Дарованы ждали их у подножия холма. Вскоре уже смолятичи ехали прочь; Дарована старалась не оглядываться, и ей казалось, что чей-то молчаливый зоркий взгляд провожает ее с вершины. Рьян подгонял коня, торопил отряд, спеша до ночи уехать как можно дальше от места битвы. Лесными тропами они двигались в сторону Истира, вдоль берега которого пролегает большая дорога через все говорлинские племена. Не меньше половины месяца придется ехать, прежде чем на другом берегу начнутся земли смолятичей. Конечно, лучше было бы переправиться и ехать по землям речевинов, что гораздо безопаснее, но решиться на переправу сразу после ледохода Рьян не мог. Оставалось надеяться, что Великая Мать, надежно хранившая свою питомицу по пути сюда, не забудет о ней и на обратном пути.

Уже в сумерках на дорогу навстречу смолятичам вдруг выехали несколько всадников.

– Кто такие? – спросил настороженный голос.

Смолятичи, схватившиеся за оружие, перевели дух: выговор был речевинский.

– А вы-то кто? – сурово ответил Рьян. – Мы – смолятического племени, князя Скородума люди.

– Тогда уж не с вами ли княжна Дарована? – спросил из тени ветвей знакомый голос.

– Кремень? Ты ли? – Рьян тоже узнал знакомца.

– Рьян! – обрадовался Кремень. – Ну, слава Сварогу! Все без обмана! Коли ты, стало быть, и княжна с тобой!

– А ты почем знаешь?

– Да потому что я тебя знаю: ты бы без нее не уехал! Ну, где она там? Я поклонюсь да к князю позову. Вам ведь тоже ночевать где-то надо. Тут ночью ехать – прямо к лешему на двор.

– А с тобой и князь?

Эта весть удивила Рьяна: он свыкся с мыслью, что войско речевинов разбито, и как-то упустил из мыслей князя Велемога.

– Князь – да, – ответил Кремень, и голос его вдруг изменился, будто налился свинцом. – А вот княжич мой…

– Что? – охнул Рьян.

Но Кремень лишь опустил голову, махнул в воздухе плетью и отвернулся. Пряча лицо, он молча сделал знак смолятичам следовать за ним.

Князь Велемог расположился в самой большой избе маленького дрёмического огнища. Хозяева забились в углы, а во всех избах, в хлеву и даже в бане вповалку разместились остатки речевинского войска. Здесь оказались кмети из ближней Велемоговой дружины и из дружины Светловоя, а также ратники славенского ополчения. Сейчас князь Велемог располагал от силы шестью десятками человек. Узнать его было трудно: за этот день князь Велемог постарел лет на десять. На его лице явственно проступили морщины, под глазами набрякли мешки, лицо побледнело от потери крови: раненный в ногу и в бок, он мог усидеть на коне, только собрав всю силу воли и гордость. Появлению смолятичей он обрадовался, но и радость вызвала лишь мгновенный проблеск в его глазах.

– Вот уж кого я не ждал видеть! – приговаривал он, не слушая приветствий и глядя на Даровану так, словно не узнавал ее. – Не ждал! Где думал найти – не нашел, что думал сберечь – потерял…

У него вдруг перехватило горло, он поперхнулся, сморщился, как от острой боли, опустил голову и на несколько мгновений замер, словно заснул. Дарована бросила тревожный взгляд на мужчин, надеясь, что хоть кто-нибудь ей объяснит, что случилось. Она уже догадывалась, что это связано со Светловоем. Что это? Он ранен, он в плену? Или убит?

Дарована не любила своего несостоявшегося жениха, она даже не знала его толком, но это вовсе не означало, что его жизнь и смерть были ей безразличны. Да и кто не пожалел бы о молодом, красивом, добросердечном парне, единственном наследнике княжеского рода?

– И не знаю толком, что с сыном моим, даже тела подобрать не смогли… – бормотал князь Велемог, закрыв лицо ладонями, так что Дарована едва смогла разобрать слова.

У нее не находилось ни единого слова утешения: слишком хорошо она понимала, что утешить князя в потере единственного сына невозможно. Наконец он поднял голову, и лицо его казалось мертвым, взгляд тускло мерцал из-под полуопущенных век.

– Так вы домой едете? – спрашивал он, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. – По этому берегу думаете? А если на тот? Ведь у нас там надежнее. А тут догонит ведь…

– Да. Да. Можно и так, – односложно отвечал Рьян, хмурясь и с ужасом думая, что еще немного, и он сам мог бы потерять княжну, как славенский князь потерял сына.

– Поедемте с нами, – предложил наконец Велемог. – Так надежнее. Что вам одним? У вас пять десятков, у меня – сейчас шесть, потом еще, даст Сварог, соберутся. Не от Держимира, так от прохожего лиходея вернее оборонимся.

Рьян призадумался. Неизвестно, лучше или хуже им будет, если дрёмичи все же нагонят их и застанут вместе с речевинами.

– Хорошо, мы поедем с вами, – решила Дарована. – Спасибо, княже.

Ей было больно видеть Велемога в таком неисцелимом горе и не хотелось отказывать ему в чем-то. Тем более что он прав: если всем вместе перебраться за Истир и дальше ехать по земле речевинов, то путь до самого дома будет безопасен.

Князь Велемог поднял на нее глаза и задержал взгляд, точно ее голос пробудил его от забытья и он впервые ее увидел. Лоб его немного разгладился, уголок рта дернулся. Конечно, утолить его печали ее присутствие не могло, но при виде этой девушки беспросветный мрак в его душе чуть-чуть расступился, словно Дарована осветила его светом своих рыжевато-золотистых кос, золотых глаз, белой кожей и нежным румянцем. Она принесла ощущение, что не все еще пропало, что Велемог не вовсе забыт удачей. Войско и Светловой были потеряны, но встреча с Дарованой могла послужить некоторым утешением. И еще каким! Ведь князь Велемог пошел в этот поход ради нее. Причина похода, наполовину ложная, обернулась единственной правдой. Он повел речевинов освободить княжну Даровану, и вот она среди них.

– Поедем со мной, – чуть погодя снова повторил Велемог.

Сейчас для него важнее всего было закрепить за собой хотя бы отблеск удачи, и Дарована поняла, как много для него значит ее согласие.

Она хотела ответить, но перед лицом его горестей любое слово казалось лишним, и она просто кивнула. Может быть, Великая Мать для того и проводила ее из святилища, чтобы она помогла человеку, которому, кроме нее, никто не может помочь?

* * *

Первый день на огнище своего рода Смеяна провела как в тумане. Она не могла поверить, что пришла к своим, и Листопадники, как их прозвали соседи («у них что ни голова, то вечный месяц листопад»), не могли поверить, что это не Молодина, дочь Благины и Годины, вернулась к ним, а внучка. Услышав о давней смерти своей дочери, бабка Благина попричитала немного, но больше по обычаю – уж слишком давно она свыклась с мыслью, что дочь потеряна навсегда, и радость по поводу прихода внучки вытеснила отголосок скорби.

Смеяна вглядывалась в лица, новые и словно бы знакомые с рождения, и ей казалось, что весь род Листопадников – это единое существо, многоголовое и многоглазое. Она еще не запомнила, как кого зовут и кто кем кому приходится, но каждый из этих людей казался ей продолжением ее самой. Сразу она запомнила только бабку Благину с дедом Годиной, тетку, сестру матери, и ее дочку. Двоюродная сестра Игрёна не сводила глаз со Смеяны и изредка протягивала руку – потрогать. Это выглядело смешно, но Смеяна и сама то трогала всех, то снова кидалась обнимать бабку. Игрёна не отличалась красотой: у нее лицо было еще круглее, нос вздернут еще сильнее, чем у Смеяны, а в желто-зеленоватых глазах горело такое восхищение, что Смеяна даже смутилась.

– Значит, ты Князя Рысей дочь? – несколько раз переспрашивала Игрёна. – Да оно и видно. У тебя глаза какие-то… не такие.

К подобному Смеяна привыкла еще у Ольховиков, но здесь весь род от мала до велика смотрел на нее не со снисходительным упреком, а с благоговейным восторгом. Все они видели в ней драгоценный подарок судьбы: живая часть леса, дочь лесного покровителя рода была в их глазах священным существом.

– А ты видела Князя Рысей? – спрашивала Смеяна у Игрёны.

– Видела. Мы все видели. Только давно. Бабка говорит, раньше, когда меня еще не было, он часто к нам приходил. А потом, как Щеката Молодинку прогнала, он на нас прогневался и стал редко приходить. Может, раз в год.

– Эта Щеката – ваша ведунья?

– Да. Она на опушке живет, где от Истира дальняя дорога.

– Почему дальняя?

– Потому что он разливается сильно. Одна дорога, ближняя, по самому берегу идет, это для сухого времени. А как он разольется, так ее затопит. Тогда по дальней дороге ездят. Вот она и живет на перекрестке, где тропа от нас на дальнюю дорогу выходит.

Смеяна кивнула. Князь Рысей сказал, что она должна будет жить в доме прежней ведуньи, а ей вовсе не хотелось жить на перекрестке. Перекресток – место нечистое, любимое злыми духами.

Но сейчас она не стала об этом говорить. Род Листопадников благословлял небо, пославшее ему новую ведунью гораздо лучше прежней, соединившую в себе кровь человеческого рода и кровь леса. И Смеяна очень хотела быть им полезной. Даже Чаша Судеб, столько месяцев бывшая ее целью, больше не вспоминалась ей. Чего еще искать, когда наконец-то все ясно!

Увлеченная знакомством с родней, волнениями и размышлениями о судьбе, Смеяна совсем забыла о князьях, о битве. И когда один из дядек велел женщинам собирать детей и прятаться – едут чужие люди! – Смеяна скорее удивилась, чем испугалась.

– Ой, ведь верно! – Бабка Благина обняла ее, словно хотела спрятать чудом обретенное сокровище. – Мы с тобой, голубка моя, и позабыли. Ведь, говорят, страшная битва поутру учинилась возле самого Макошиного. Чужие, говорят, князья бились с нашим. И невесть, кто кого одолел…

– Наш князь одолел! – уверенно сказал дед Година, высокий и крепкий, с полуседой-получерной бородой шириной во всю грудь и длиной до пояса.

Смеяна уже узнала, что у дрёмичей – в ее родном племени! – сохранился древний обычай, по которому муж приходит в род жены. Хорошего же жениха нашла себе когда-то Благина! Как видно, был первый парень в округе! Година уже успел рассказать внучке, что в молодости не раз ходил воевать под стягом князя Молнеслава и вправе судить о ратных делах. У него даже имелся меч, когда-то подобранный на поле в качестве добычи и еще вполне годный в дело.

– Не может наш князь на своей земле не победить! – продолжал дед Година, и родичи слушали его с уважительным доверием на веснушчатых лицах. – Князь Молнеслав сынка много чему научить успел. Так что Держимир молодой любого ворога одолеет!

Смеяна усмехнулась про себя – седому деду тридцатилетний Держимир казался молодым! Но тут же какая-то тупая иголочка кольнула ее в сердце. Смеяна ощутила боль, смутное беспокойство, сама не зная отчего. Словно потеряла что-то, пока шла…

– Другое худо! – продолжал дед. – Всякие упыри из тех, кого он разбил, теперь по всей земле окрест расползутся. И добитые, и недобитые. Вот в чем наша беда будет.

Женщины снова запричитали, но вполголоса: дед Година не любил нытья.

Ворота заперли, женщины и дети попрятались, мужчины вооружились рогатинами и луками. Смеяна стояла на крыльце рядом с Благиной, не чувствуя особого страха. В кругу обретенного рода любой страх и любая беда казались разделенными на много-много частей, так что на ее долю приходилась самая малость.

Тем временем из леса выехали сначала несколько всадников, потом вытянулось еще десятка полтора. По кожаным броням с бронзовыми бляшками, по косичке на конце бороды у предводителя опытный дед Година, глядя в особую смотровую щель возле ворот, распознал рарогов. Так и есть – на их тын набрели остатки разбитых князем недругов.

– Кто здесь живет? – крикнул предводитель, рослый мужчина лет сорока, обращаясь к молчаливому тыну. – Лучше отворяйте, а не то ворота разнесем!

– Кто вы такие, сперва скажите! – сурово, без признаков боязни отозвался Година со двора.

– Мы ищем девицу! – ответили из-за ворот.

Смеяна ахнула и прижала руку ко рту. Она узнала голос князя Боримира! И нетрудно было сообразить, что нужна им именно она! Они все-таки выследили ее, после того как Князь Рысей растерзал Звенилу и рассеялись ее чары, оковавшие рарогов.

– Какую такую девицу? – отозвался Година. – У нас нет чужих девиц, а своих мы никому не выдаем.

– Она могла прийти к вам сегодня. Она ушла лесом в эту сторону. Здесь не так уж много жилья. Отворяйте ворота. Здесь сам князь!

– Князь или не князь – а нам наши чуры не велели никому отдавать наших девиц! Я могу дать клятву именами Сварога и Макоши – здесь только наш род и ни одного человека из чужих.

Некоторое время за воротами слышался невнятный гул, рароги спорили вполголоса. Пришельцы помнили, что находятся на чужой земле после неудачной битвы и князь дрёмичей вот-вот может отрядить за ними погоню. Осада огнища займет лишнее время и привлечет к ним внимание: пламя пожара в лесу будет видно за много верст. Оно им надо?

Но слишком велико было желание князя Боримира все-таки найти златоглазую девушку, одетую в священный рысий мех. Он не вернул сокола и не добыл Чашу Судеб – племя не примет его, если он вернется с пустыми руками.

– Послушай, мудрый человек! – наконец обратился к невидимому за тыном хозяину сам Боримир. – Девица, которую я ищу, отдана мне богами. Священный сокол указал мне на нее. Я должен ее найти. Впусти нас и дай нам осмотреть ваш дом – и я клянусь именем Свентовида и Небесным Огнем, что не трону ни единого человека из твоего рода и ни соломинки из вашего добра. Если у вас нет моей девицы, мы уйдем так же, как и пришли.

Година подумал, оглянулся на сыновей, стоявших вокруг него с рогатинами и топорами. Вздумай рароги осаждать огнище, Листопадникам придется плохо. Наконец Година принял решение и кивнул сыновьям на засов.

– Наша клятва правдива перед богами! – шепнул он. – Чуры не выдадут!

Ворота открылись, несколько человек во главе с Боримиром и рослым воеводой вошли во двор.

– Позови всех женщин, – предложил Боримир Године, сразу угадав в нем старейшину. – Я посмотрю, нет ли ее среди них, а мои люди посмотрят, не спрятал ли ты кого.

Уже сгущались сумерки, рароги зажгли несколько факелов. Бабка Благина, поджав губы и не кланяясь незваным гостям, выводила из домов на двор всех молодых женщин и девушек. Многие держали на руках хнычущих детей. Смеяна стояла между Игрёной и ее матерью, стараясь унять частое дыхание. По виду она не выделялась ничем: Игрёна, с которой они оказались одного роста, еще раньше дала ей две свои рубахи, украшенные всеми знаками племени и рода, завещанными от предков. Бабка Благина, не нарадуясь на возвращенную дочь, сама перечесала ей волосы и вместо двух речевинских кос заплела одну, как принято у девушек дрёмического племени. Другая прическа несколько изменила лицо Смеяны, и родичи ахали в радостном изумлении, видя, до чего она в привычной им одежде и с привычной прической стала похожа на их дочерей. А в полутьме не так-то легко разглядеть лицо, и выдать Смеяну мог только речевинский выговор. Когда-то, еще в Истоке, князь Боримир слышал ее голос и мог запомнить.

Князь Боримир шагнул вдоль неровного ряда женщин перед Годининой избой.

– Вот она! – вдруг крикнул кто-то из рарогов.

Князь быстро повернул голову. Смеяна вздрогнула, вскинула глаза, ожидая встретить десятки взглядов, устремленных на нее. Пропала!

Однако – ничего подобного. Бородатый рарог показывал на одну из сестер, стоявшую на другом краю рядка. Смеяна уже знала, что ее зовут Мирёна и она слывет первой красавицей не только у Листопадников, но, как ей с гордостью успели сообщить, и во всей округе. Мирёна была выше ростом, чем Смеяна, статная, румяная, с мягкими и правильными чертами лица. Такая же рыжая, желтоглазая и с такими же веснушками.

Князь Боримир сделал несколько торопливых шагов в ее сторону, кто-то поднес поближе второй факел. Затаив дыхание, Листопадники ждали, мать девушки шепотом запричитала, словно чужие люди уже отняли у нее дитя. А Боримир медлил, не в силах собраться с мыслями и вспомнить.

– А может, вот эта? – Рослый воевода показал на другую девушку, стоявшую рядом.

И здесь была такая же рыжая коса, такие же желтые глаза, вздернутый нос с веснушками. Только вторая девица красотой уступала первой, и взгляд Боримира вернулся к Мирёне.

– Да и тут одна есть! – Кто-то из рарогов кивнул на Игрёну.

– И не одна! – подхватил другой, бегло глянув на Смеяну.

Та не поднимала глаз, боясь выдать себя взглядом.

– Да что они, все тут одинаковые? – с пробудившимся раздражением воскликнул Боримир.

Он был в растерянности: он искал одну девушку, а нашел сразу пять или шесть, и каждая из них по виду годилась стать Солнечной Княгиней и Золотой Рысью. Он оглядывался вокруг и везде встречал взгляд желтоватых глаз под угрюмо насупленными рыжими бровями, везде в свете факелов поблескивали рыжие волосы и бороды мужчин, везде пестрели веснушки на носах и щеках женщин. В племени голубоглазых и светлорусых рарогов рыжие были большой редкостью, а здесь, выходит, наоборот? И ценность их в глазах огнегорцев упала: золота не должно быть слишком много, иначе оно не кажется таким уж драгоценным.

– Я дал тебе клятву, княже, – подал голос дед Година. – Здесь только наша кровь. У нас нет чужих.

– Все наши. Сколько есть! – враждебно буркнула бабка Благина, готовая защищать против целого войска всех внучек и Смеяну в особенности. – Нам чужих не надо, и ты, князь светлый, шел бы к своим! Обещался ведь!

Боримиру было нечего возразить – он обещал не трогать рода Листопадников, а других здесь не оказалось. Хлопнув плетью по сапогу, он резко повернулся и пошел к своему коню. Может, ему и хотелось бы взять с собой ту, которую заметили первой, – уж очень она казалась хороша. Но боги не простят подмены – священный сокол выбрал не ее. А где он, священный сокол? Был бы он сейчас здесь! Он снова указал бы угодную богам. А главное, тогда князь Боримир мог бы спокойно вернуться домой и не бояться, что племя рарогов отвергнет его, как неудачливого и недостойного править.

Стук копыт чужих коней затих на лесной тропе, Листопадники закрыли на ночь ворота и разошлись по избам. Девушки шептались, женщины причитали вполголоса, заново переживая прошедшие страхи, бабка Благина обнимала Смеяну, спасенную и как бы вернувшуюся еще раз.

– Боги, чуры уберегли! – повторяла Благина. – Не допустили, чтобы упырь рарожский тебя признал! Стало быть, все верно – наша ты, и жить тебе с нами!

Смеяна прижималась к ней, всем сердцем веря, что так и есть. Боги уберегли ее от чужих людей, от чужой земли, спрятали среди родных, чтобы она жила там, где ей место. Каким же блаженством было ощущать себя в надежном кругу родичей, среди дедов, бабок, теток и дядек, братьев и сестер, спаянных общей кровью в неразрывную цепь, ощущать себя равным звеном в этой цепи, которой не страшно ничего: ни жизнь среди трудов и опасностей, ни даже смерть, потому что цепь рода не прерывается на грани погребального костра – она тянется по пути предков и в иной мир, откуда предки помогают потомкам. Чего она не умеет – научат, чего не сможет – помогут, защитят, посоветуют. Вся жизнь ее теперь пойдет как надо, подчиняясь проверенным законам.

Огнище постепенно успокоилось. Тем временем совсем стемнело, Листопадники готовились ко сну. Смеяну уложили на полатях рядом с Игрёной, которая шепотом продолжала расспрашивать ее о прежних встречах с рарожским князем. Но Смеяна отвечала едва внятно: после этого бесконечного дня ей слишком хотелось спать.

В тишине засыпающего огнища пугающе ясным показался шум за тыном, потом громкий, уверенный стук в ворота. Мигом все подняли головы.

– Никак вернулись! – охнула одна из женщин. – Ох, Мати Макоше, Брегана Охранительница…

– Кто там? – резко крикнул с крыльца дед Година, больше сердясь на навязчивых гостей, чем страшась их.

– Князь Держимир! – ответил ему громкий, многим знакомый голос.

* * *

Одеваясь на ходу, Листопадники сыпались со всех крылечек. Свой князь – не чужой: Година и Благина кланялись, призывали на него благословение богов, звали в дом.

– Да ты взойди, княже, сделай милость, мы угостим тебя и людей твоих. Может, тебе баню истопить? Прости, мы уж почивать улеглись, пора поздняя! – наперебой говорили они.

– Ах, мне одному покоя нет! – в сердцах воскликнул Держимир. – Послушай, старче! – чуть ли не коршуном накинулся он на Годину. – Не приходила ли к вам сегодня девица? Такая, ростом небольшая, по-речевински говорит? Рыжая, нос кверху глядит, веснушки… Ну, на вас даже походит. Не приходила?

Година, Благина да и все, кто слышал его в этот миг, замерли на месте от изумления. Только что к ним с тем же самым приходил князь рарогов. Что же это за девица такая, что все говорлинские князья жить без нее не могут? А с Держимиром творилось что-то странное: он был совсем не похож на того сдержанного, немногословного, угрюмого князя, которого Година привык видеть во время полюдья на приеме дани или на судебных разбирательствах. Он словно переродился: его глаза блестели, на лице читалась тревога, в голосе слышались то надежда, то отчаяние. Он ни мгновение не мог оставаться в покое, как будто десятки духов мучили и дергали его изнутри.

– Понимаешь, потерял я ее! – горячо говорил он Године. – Сколько месяцев берег, а сегодня потерял! Говорили, рароги на обоз наскочили! Обоз весь цел, сокол их проклятый цел, все цело, как у Макоши в рукаве, а ее нет! А мне не надо больше ничего! Если ее рароги забрали…

Не договорив, Держимир ткнулся головой в стену избы, возле которой стоял, и глухо застонал. Година не мог опомниться от изумления: муки отвергнутой страсти и то не всякого приводят в такое состояние. А это ведь князь!

– Ищу, ищу! – с тоской проговорил он, не поворачиваясь. – По всем лесам, по всем огнищам… И нет ее…

– Поди-ка, княже, в избу! – с властной заботой, как старший младшему, сказал ему Година. – Притомился ты.

Старик понимал, что желание князя найти пропажу так же верно, как и то, что пропажа его – Смеяна. Он не мог решить, что теперь делать. Видеть своего князя, надежду и опору всего племени, в таком состоянии было нелегко, но и отдать Смеяну, если она не хочет к нему вернуться, – невозможно.

Держимир повиновался и вслед за стариком побрел в избу. С тех пор как он узнал о нападении рарогов на обоз и исчезновении Смеяны, для него не существовало больше ничего. Он забыл о речевинах с князем Велемогом, который выбрался из битвы, как говорили, живым и скрылся с остатками дружины где-то в лесах, забыл о пленнике Светловое, разочаровав этим Баяна, который очень гордился своей добычей, забыл и о княжне Дароване, так и не узнав, покинула она святилище или осталась там. Во всем мире для него существовали только Смеяна и необходимость ее найти. Она, его добрая судьба, исчезла в тот самый миг, когда обещания ее сбылись: он одержал победу, прогнал войско Велемога, сохранил в неприкосновенности Макошино святилище и мог с уверенностью думать, что переломил судьбу. И вот Смеяна исчезла! Так исчезает в сказках дух-помощник, выполнив все, для чего его призывали. Радость победы, удовлетворенная гордость – все утратило цену. Разослав людей в разные стороны, Держимир и сам бросился на ее поиски. С ним было не больше десятка кметей, но ему и в голову не приходило подумать о какой-то опасности – его мысли занимала одна Смеяна.

Почти сразу они наткнулись в лесу на растерзанное тело Звенилы. При виде его Держимир содрогнулся. Он не ощущал ни жалости, ни боли – только тревогу. Ему рассказали, что Звенила погналась за Смеяной, оковав чарами других преследователей. И вот чародейка мертва, и страшно представитьсебе ту силу, которая сделала из нее это . И Смеяна теперь во власти этой силы? Держимир искал ее, забыв обо всем, боясь, что на этом свете ее уже нет, но не мог прекратить поиски. То ему казалось, что в ее облике к нему являлась берегиня или иная дочь Надвечного Мира, теперь вернувшаяся за Синюю Межу, а значит, искать ее бесполезно и ему навек останется эта тоска. А то он, опомнившись, понимал, что никакая она не берегиня, а просто неугомонная и бестолковая девчонка, которая могла попасть в беду и непременно попала! Но кто бы она ни была, он должен найти ее – это Держимир знал твердо.

Войдя в избу, он сел к столу, оперся на него локтями и уронил голову в ладони.

– Может, приляжешь? – предложил старик.

Держимир мотнул головой.

– Ну, сейчас… – неопределенно пообещал Година и взглядом указал всем домочадцам на дверь.

– Подите, подите! – шептал он сыновьям и внукам. – У Вихри посидите, ничего. Князю отдохнуть надо.

Смеяна слушала все это, прижавшись к стене в одной из пристроенных к большой истобке крошечных клетушек. Когда закричали о князе, она в бестолковом испуге кинулась сюда, а теперь не знала, как выйти. Во всей избе не осталось никого, кроме нее и Держимира, и она не знала, как поступить. Она слышала его голос, ощущала его присутствие, к которому так привыкла, и в мыслях ее метелью вились обрывки воспоминаний: как она впервые увидела его на той заснеженной поляне, каким он был в то утро, когда она хотела вернуться к Светловою, но почему-то осталась у дрёмичей – сейчас она уже не помнила почему. И каким он был вчера – или еще сегодня? – перед битвой: суровый, немногословный, мыслями уже на поле. Но и те немногие слова касались ее безопасности: он хотел быть уверен в том, что она не выйдет из рощи и ни один враг ее не увидит. И не его вина, что получилось иначе. Видя его отчаяние, Смеяна со всей ясностью ощутила, насколько она дорога ему.

Что же теперь делать? Смеяна не могла позволить Держимиру метаться по огнищам, проклинать судьбу, призывать богов, биться головой о стену и снаряжать поход на рарогов. Он должен узнать, что она жива, в безопасности и всем довольна. Их общая дорога кончилась, но они достаточно долго пробыли вместе, чтобы сразу все забыть. Держимир обходился с ней настолько хорошо, насколько вообще мог, и это заслуживало благодарности.

Неслышно ступая, она вышла из клетушки и остановилась перед столом. Держимир по-прежнему сидел, уронив голову на сложенные руки, и при виде его сгорбленной спины, разметавшихся темных волос Смеяне вдруг стало до боли жаль его. Он был как ребенок, потерянный в темном лесу. И кто, кроме нее, сможет вывести его в чисто поле?

Она сделала еще один неслышный шаг и легко коснулась кончиками пальцев его волос. Держимир мгновенно вскинул голову, глянул на нее и застыл, явно не веря своим глазам. Смеяна, непривычно серьезная, бледная от усталости и волнения, молча смотрела на него и ждала, когда он придет в себя.

Держимир медленно поднялся, опираясь ладонями о стол, черты его разгладились, взгляд прояснился. Губы дрогнули – он хотел что-то сказать, но слова не нашлись. Но он уже поверил, что это она, а не видение. Он знал, что она приносит ему счастье – она сама и есть то счастье, о котором он мечтал. Она была так нужна ему – и она появилась, как добрый дух, как подарок богов.

Порывисто шагнув вперед, Держимир обнял Смеяну и сильно прижал к себе, как будто ее отнимали, и Смеяна ахнула.

– Медведь! – с возмущением закричала она. – Сгреб! Пусти, задушишь!

– Горе мое! – почти стонал Держимир, то прижимаясь лицом к ее волосам, то целуя куда попало, то отталкивая, чтобы взглянуть ей в лицо, то опять притягивая к себе. Смеяна пыталась вырваться, но он не замечал этих попыток и не слушал ее восклицаний, полный своим восторгом. – Горе мое, счастье мое! Ты моей смерти хочешь! Я же чуть с ума не сошел… Куда тебя лешие унесли?

– Сошел! Еще как сошел! – бранилась Смеяна, чувствуя громадное облегчение оттого, что все стало по-старому. – Да ты в уме никогда и не был, леший нечесаный! Пусти! Кости мне переломаешь!

– Не переломаю! – с обожанием отвечал Держимир, и Смеяне стало стыдно сердиться. – Я же люблю тебя! Я только себя живым почувствовал, как ты ко мне пришла! А как ушла… Я думал, жизнь моя кончена! Как я тебя искал!

– Я уж вижу! – ответила Смеяна, стараясь за притворным гневом скрыть смущение.

«Я же люблю тебя!» – это было что-то новенькое. Такого он еще не говорил, и она не ждала от него таких слов. Даже подозревая, что он испытывал к ней сильную привязанность, Смеяна не сомневалась, что этот упрямец лучше умрет, но не признается. Вот – признался. Смеяна смутилась, не зная, чем же ответить, но это ей не было неприятно.

– А ты здесь! – с живостью и облегчением приговаривал Держимир. – Да я бы этих рарогов… Ой, спасибо добрым людям! Я здешних хозяев на весь мой век от дани освобожу! Солнце мое!

– Отстань! – Смеяна уворачивалась и вырывалась, чувствуя, что в его объятиях плохо соображает, и досадуя из-за того, что эта бурная радость задерживает неизбежное и тягостное объяснение. – Ты лучше меня послушай! Это мой род! Отсюда моя мать! Я с ними буду жить!

Не сразу, но постепенно до счастливого Держимира дошел смысл ее выкриков. От изумления он разжал руки, и Смеяна отскочила на шаг.

– Как это – с ними жить? – повторил Держимир, и лицо его вдруг так посуровело, что стало почти жестоким. – А я? – с каким-то недоумением спросил он.

– А ты… – Смеяна не знала, что на это ответить, и пустилась объяснять: – Это мой род, ты понимаешь? Я своего отца нашла. А мой отец – Князь Рысей. Оборотень, понимаешь? Оттого у меня глаза светятся и всякое такое. А моя мать была из этого рода, из Листопадников, Благины и Годины дочка. Отец меня от Звенилы спас и сюда привел. Он сказал: я буду новой ведуньей здешней. Моя судьба в этом. Каждый должен своему роду послужить, ведь верно? И ты, и я, и всякий. Я своего рода не знала, затем и Чашу Судеб хотела найти. А теперь знаю без всякой чаши. Я свою судьбу нашла, и больше мне ничего не надо.

Постепенно она успокоилась и говорила почти ровно. Держимир слушал, не сводя с нее тревожных глаз. Так близкие смотрят на сошедших с ума, впервые с ужасом осознавая безумие их речей. Смеяна с беспокойством спрашивала себя: а понимает ли Держимир хоть что-нибудь?

– Нашла? – повторил он, когда она закончила, немного помолчав перед этим. Как видно, основной смысл он все же себе уяснил. – Нашла свою судьбу? А я? А мне-то что прикажешь делать? – вдруг воскликнул он с обидой, так что в сердце Смеяны разом вспыхнули жалость и даже стыд, словно она бросила его в беде. – И я свою судьбу искал! Мне боги тебя послали, так я их уж сколько раз благодарил. Все, думал, кончилась моя злая доля, будет добрая! А ты… Неправда! Не может такого быть, чтобы твоя судьба здесь была! Ты мне нужна! Ты мне так нужна, как никаким родичам! Ты должна быть со мной!

Держимир схватил ее за плечи и встряхнул, словно так она лучше могла его понять. В голосе, во взгляде его было такое горячее убеждение, что она не находила возражений. Решимость Смеяны остаться у Листопадников вдруг дала трещину. Она нужна Листопадникам и нужна Держимиру – и если право за тем, кому больше надо, то едва ли с Держимиром кто-то сможет тягаться.

– Я не знаю, – вздохнула Смеяна, так ничего и не решив, чувствуя только, что сердце ее бьется где-то у самого горла. Сейчас, когда он был так близко и пожирал ее глазами, ей самой казалось чудовищным то, что им придется расстаться. – Надо у родичей…

Она не договорила, потому что Держимир оставил ее и бросился к двери в сени. Толчком распахнув ее, он чуть не зашиб Игрёну, которая подслушивала, подойдя слишком близко. Благина, Година и еще кто-то из родичей стояли на крыльце, ловя долетавшие из истобки горячие и неразборчивые отзвуки голосов и не решаясь вмешаться в разговор князя дрёмичей с княжной леса.

– Вы над ней старшие? – крикнул Держимир, увидев Благину и Годину. – Идите сюда!

Чуть не за руки он втянул стариков в истобку, где возле печки стояла растерянная Смеяна, моля неведомых чуров наставить и помочь.

– Я дед ее, – неуверенно ответил Година, потому что плохо понимал, о чем идет речь. – А это – бабка. Мать ее была наша дочь…

– Я… – Держимир сглотнул, постарался перевести дух и взять себя в руки. Все-таки он был князем, и его с малых лет учили, как следует себя вести в таких случаях. – Род Листопадников! Я, Держимир, Молнеславов сын, прямичевский князь, прошу у вас в жены эту девицу.

Година и Благина открыли рты и переглянулись: к такому они все же не приготовились.

А Держимир не в силах был ждать, пока они опомнятся.

– Отец родной! – горячо воскликнул он, от избытка чувств потрясая сжатыми кулаками перед грудью Годины. – Сварогом и Макошью заклинаю: отдай мне ее! Она мне пуще света белого, пуще солнца красного нужна! Мне без нее удачи не видать! Я вам что хочешь за нее отдам, вено как за десять невест! Проси чего хочешь, только отдай!

– Это что же… Княгиней будет? – неуверенно спросила Благина.

Внучка, рожденная от Князя Рысей, была в ее глазах не то, что другие, но все же нечасто случается, чтобы князья брали законных жен из простых лесных родов.

– Да, да! – нетерпеливо подтвердил Держимир. – Одной моей княгиней, покуда я жив! Не надо мне других никого!

А Смеяна вдруг вспомнила Баяна, тот далекий вечер, когда она освободила его от науза, а он звал ее с собой. «Я не могу обещать, что буду тебя одну весь век любить, но я никогда тебя не обижу!» – говорил он. Байан-А-Тан легко сходился и с людьми, и с женщинами, но его старший брат мог полюбить только какую-то одну – ту, которой по-настоящему поверит. И раз уж он такую женщину наконец нашел, ему было все равно, какого она рода – знатного или простого, человеческого или лесного.

– Чуры видят… – нерешительно начал Година, бросив взгляд на печь, потом на Смеяну, потом на князя. – Чуры видят, мы думали ее у себя оставить. Мы своих-то девок не выдаем на сторону, зятьев к себе берем, так чуры завещали… Ну, да дело особое! – закончил он, видя, что князь не в состоянии терпеливо слушать о древних обычаях Листопадников. – Мне так думается: нашему роду удача нужна, а всему племени она еще нужнее. У нас она только нам поможет, а у тебя – всем дрёмичам, сколько знает Священный Истир. Если род согласится… И если сама она согласится, то бери, княже, невесту.

– Да как же роду не согласиться? – подала голос бабка Благина. – Мы же не медведи – коли напал на медовое дупло, так и греби лапой все себе в глотку. А сама-то девка что? Согласна ли? Ведь знаешь, княже, силой счастия-то не добудешь. Только по любви…

Все посмотрели на Смеяну. Она теребила в пальцах конец косы, чуть ли не впервые в жизни настолько смущенная, что не знала, куда девать глаза. Вот так вот: внезапно она оказалась счастьем целого племени!

Держимир молчал, но Смеяна чувствовала на себе его напряженный взгляд и подняла глаза. Род отпускает ее, снимает с нее долг перед собой и налагает взамен другой, не легче. Так было и у речевинов, среди которых она выросла: невесту отпускали из рода, переводя под защиту других предков и под груз других обязанностей. Так чего же хочет она сама? Счастье можно и найти, и дать только по любви. Так может ли она дать ему такое счастье? Смеяна не могла вообразить себя княгиней и оттого не помнила, что он – князь. Это был просто человек, и на его лице отражалось мучительное нетерпение: что она ответит? Он не Боримир – он не потащит ее силой служить своим богам.

В истобке, освещенной всего двумя лучинами, висела тьма, но Смеяна хорошо видела лицо Держимира, знакомое до последней черточки. Она даже помнила, что у него синие глаза, а не черные, как кажется сейчас. И вдруг на душе у нее стало легко и светло. Она не могла, подобно иным влюбленным девицам, уверять всех вокруг, что он лучше всех на свете. Рябой муж – пугало всех нерадивых невест, то самое, что ей когда-то предрекали тетки Ольховиков и даже сам Творян. Но это вовсе не огорчало Смеяну. У него пылкая душа и горячее сердце, умеющее ненавидеть, любить, заблуждаться и искать пути к истине и счастью, и эта готовность к долгим и трудным поискам – верный залог счастливого будущего. Кто ищет – найдет. Счастье, к которому он так горячо стремится, будет их общим счастьем. Не придумав, что бы такого умного и подходящего к случаю сказать, не зная, как невесты дрёмичей выражают свое согласие, она просто шагнула к Держимиру и обняла его за шею. С глубоким вздохом облегчения он обнял ее, но не сильно, а бережно. Теперь он знал, что ее никто и никогда у него не отнимет.

– Ну, спасибо чурам… – бормотал Година, вытирая рукавом вспотевший лоб, как после тяжелой работы. – Макошь-Матушка, благослови… Сладили дело…

И бабка Благина мелко кивала, поднося край платка к уголку глаза.

* * *

Через несколько дней в Ратенец приехало пышное посольство огнегорских рарогов. Отвечая на приглашение, явились князь Боримир и его старая тетка, сестра покойного князя Предибора и верховная жрица Свентовида.

Верховная жрица оказалась высокой худощавой старухой с острыми чертами лица и длинными, почти до колен, седыми волосами, украшенными золотым обручем с длинными золотыми подвесками. При взгляде на ее торжественный наряд у Смеяны дух захватило от восторга – что ни говори, сама она, со своими золотыми глазами и рыжими волосами, выглядела бы в таком наряде подобно самой Княгине-Молнии. Княжеский двор в ратенецком детинце казался тесным от рарогов, разодетых в рыжие шкуры, надеваемые по особо торжественным случаям. На князе Боримире красовался рысий мех – знак княжеской власти, воеводы оделись в кожухи из оленьих шкур, рыжих с белыми пятнами. Жрецы во главе с Солнечной Девой носили длинные накидки из пламенеющего лисьего меха, перетянутые золочеными поясами. Еще не зная, чего ему тут ждать, князь Боримир был замкнут и молчалив, предоставив вести все переговоры тетке.

Учтиво поприветствовав князя Держимира и всех его ближних, Солнечная Дева предложила принести клятвы мира. Князь Держимир держался весело и радушно, улыбался даже суровой старухе-жрице.

– Я позвал вас сюда, дети Свентовида, для того, чтобы предложить вам мир, и я рад, что желания наши совпадают! – сказал он. – Я возвращаю вам вашего священного сокола.

Он сделал знак, и ловчий-соколятник передал в руки Боримиру сокола с золотым колечком на ноге.

– Пусть благословение богов и счастье пребудет с вашим племенем, а мне на надо чужого! – весело продолжал Держимир, заглушая изумленный и радостный говор рарогов. – Я нашел свое, а вам желаю никогда не терять своего!

Боримир уже заметил Смеяну, под белым покрывалом обрученной невесты сидевшую на месте княгини, по левую руку от Держимира, и отвернулся. Надежды получить ее окончательно рухнули, но, слава Свентовиду, с соколом он может хотя бы вернуться домой, не опасаясь гнева богов и соплеменников.

– Я прошу тебя, Солнечная Дева, беречь эти клятвы и не дать злобе опрокинуть их! – вежливо сказала Смеяна. Старая жрица не хуже нее понимала, чья именно это злоба. – Ваша священная птица однажды прилетела ко мне, я возвращаю ее вам. Но если клятвы будут нарушены, я ведь смогу приманить ее снова.

Она не лукавила: сокол обронил несколько перьев, которые она подобрала и надежно спрятала. При необходимости они помогут вызвать птицу.

– Я не позволю нарушить эти клятвы, пока мое слово и свет Небесного Огня сильны в племени рарогов! – ответила ей старуха и тонко улыбнулась бескровными губами. – Я буду просить богов о том, чтобы священный сокол больше никогда не покидал нас. И если боги услышат мои мольбы, они в будущем дадут нашим родам средство породниться.

Смеяна улыбнулась, Держимир дружелюбно кивнул. Еще несколько дней – и он сможет вполне уверенно вести речь о будущих поколениях дрёмических князей.

В преддверии свадьбы прямичевский князь сделал своей невесте еще один подарок. Передача священного сокола была совершена по ее просьбе, но у него имелся еще один сходный способ порадовать ее.

– Отпусти Светловоя, – сказала Смеяна, едва лишь Держимир привез ее в Ратенец и она узнала, каких подвигов тут насовершал Баян. – Зачем он тебе?

– Ни за чем, пожалуй, это верно, – согласился Держимир. – Отца его, говорят, на переправе видали. Он уже на свой берег ушел, да мне за ним гнаться и не было охоты. Пусть его идет восвояси.

– Светловой у него единственный сын. Горько ему…

– Ладно, ладно! – Держимир сейчас не мог думать ни о чем, кроме своего счастья, и с удовольствием подарил бы Смеяне целый мир. – Пусть себе идет. Я и всех речевинских пленников отпущу, только не сразу. Полегоньку, чтобы они снова раньше Славена не встретились. А этот пусть хоть сейчас идет. Ты… хочешь его повидать?

Держимир вопросительно посмотрел на Смеяну, изо всех сил скрывая ревность. Он не хотел причинить ей огорчение даже этим.

И, к его огромному облегчению, Смеяна покачала головой.

– Нет. Не хочу, – отведя глаза, ответила она. – Мне ему сказать нечего. Я раньше думала, что он моя судьба. Ну, ошиблась, глупая. А у него судьба иная. Я его судьбы не знаю, и сказать ему мне нечего… Да, а что с Дарованой? – вдруг вспомнила она.

– Ее Огнеяр забрал! – Держимир тоже был рад поговорить о другом. – Еще пока бились, он за ней в святилище пошел и сказал, что заберет и к отцу доставит. Из святилища прислали сказать – уехала она. Пусть Огнеяр сам с ней разбирается. По-семейному!

Держимир улыбнулся, и Смеяна улыбнулась в ответ, представив себе странную, мягко говоря, семью, которая сложилась на княжеских престолах Чуробора и Глиногора. Оборотень Огнеяр со своей женой, про которую говорят, что она берегиня, его мать Добровзора, ее муж Скородум, его дочь Дарована, которую при рождении принимала сама Макошь! Есть ли еще где такое?

А впрочем, как представилось сейчас Смеяне, у них с Держимиром, Баяном и ее отцом Князем Рысей семейка получится не хуже!

Глава 8

– Эй, белый голубок! Ты где там? Давай, вылетай!

Услышав знакомый голос, Светловой поднял голову, повернулся к порогу, вгляделся. В клети, полной сидящих и лежащих кметей, было полутемно, только полотняные повязки, украшавшие чуть ли не каждого, белели здесь и там. Солнечный свет, лившийся в раскрытую дверь, казался нестерпимо ярким, и в светлом прямоугольнике четко вырисовывалась знакомая высокая фигура куркутина с гладко зачесанными назад черными волосами. Этот человек уже казался Светловою вестником злой судьбы, Вечерним Всадником: они встречались в битве на Истире, в битве перед Макошиным святилищем, и каждый раз Светловой оказывался побежден. А с какой вестью тот явился сейчас?

– Ну, где ты там? – снова позвал куркутин, вглядываясь в полутьму и мало что видя после светлого двора. – Заснул, пригрелся в гнездышке?

Голос его показался странным: куркутин как будто хотел притвориться веселым, но сквозь наигранную бодрость прорывались отзвуки недовольства. А чем ему быть недовольным? Дрёмичи победили, а этот еще и отличился – княжича в полон взял…

Светловой поднялся на ноги, небрежно оправил рубаху и пошел через клеть к выходу, стараясь не наступить на лежащих. Пленников насчитывалось много, а убитых, как они говорили, еще того больше. Никто не знал, что с ними сделает кровожадный дрёмический князь, и никто не ждал для себя ничего хорошего.

– А, вот он ты! – приветствовал Светловоя куркутин и посторонился от порога. – Выходи!

Светловой послушно шагнул, пригнулся в низкой двери, ожидая, что сейчас ему опять скрутят руки, однако ничего такого не произошло. Дверь за ним сразу же закрыли и заложили засовом, а куркутин сделал ему знак идти за собой.

– Князь Держимир отпускает тебя! – заявил он Светловою по пути через двор.

– Как? – не понял Светловой. Как ни мало ему хотелось разговаривать со своим недругом, смолчать не удалось. – Куда отпускает?

– Да на все четыре стороны! – Уже не скрывая досады, Баян махнул рукой. – Женится князь Держимир и на радостях тебя отпускает! Невеста его за тебя просила.

– Невеста? – в недоумении повторил Светловой. Это объяснение привело его в еще большее недоумение. – Кто? Княжна Дарована?

– Очень нам нужна ваша Дарована! – в сердцах отозвался Баян. – Смеяна его невеста!

– Смеяна?

Светловой замолчал надолго. А Баян продолжал, обращаясь то к бывшему пленнику, то к самому себе, не в силах разобраться в той смеси радости и досады, которую в нем вызвали события и решения последних дней.

– И дурак же ты, парень! – говорил он, шагая по ратенецкому детинцу и не особенно заботясь, слушает ли его славенский княжич. – Такая девка при тебе была, а ты все на небо глядел да ворон считал! Была бы она моя – ни за что бы не упустил! А ты-то на кого ее променял? Добро бы на Даровану, та хоть княжна! А то… – Он махнул рукой. – На морок один. Вот и остался теперь с мороком. Домой-то топай побыстрее, под ноги гляди, не в облака! А то твой батяня сам женится на молоденькой да другого наследника себе откует! Не тебе чета!

Светловой слушал, едва улавливая смысл, и ему казалось, что вокруг него вьется целая толпа: отец, мать, княжна Дарована, Кремень, Смеяна, и все дают ему советы, наставляют, пытаются обратить от мечты к жизни, заставить думать о престоле, о предках, о потомках… Зачем? Зачем ему эта жизнь, в которой нет ничего, кроме разочарований? Великая зима, в которой проблеск весеннего света живет лишь мгновение, а ожидание его растягивается на целую вечность. Что такое в этой жизни сравнится со счастьем мечты или хотя бы поможет забыть о ней?

– Вот тебе вещая каурка! – вернул его к действительности бодрый голос куркутина. – По воде и воздуху – не знаю, а по земле бегает!

Очнувшись, Светловой увидел, что стоит перед раскрытыми городскими воротами. Отрок держал небольшого крепкого конька, а Баян засовывал в седельную сумку мешок, который на плече принес с княжьего двора.

– Владей! – Куркутин взял у отрока повод и протянул его Светловою с таким гордым видом, словно дарил золотого коня из упряжки самого Перуна.

Светловой принял повод, чувствуя, что надо что-то сказать, то ли поблагодарить – а за что? – то ли попрощаться.

– А с остальными что? – спросил он, вспомнив пленных речевинов.

– Да тоже распустим помаленьку. Чего вас даром кормить? Холопы из кметей плохие. По себе знаю!

Баян вдруг улыбнулся, блеснули белые зубы, и Светловой ощутил, что тот все-таки гораздо счастливее его. А если и есть о чем погрустить, то ненадолго – живая душа скоро расправит крылья и опять полетит, радуясь солнцу.

Махнув рукой, куркутин пошел прочь, не заботясь, что дальше будет делать Светловой. Княжич побрел за ворота, ведя за повод коня, и у него было такое чувство, что он опять уходит из дома. И дело не в том, что он так уж привык к тесной и душной клети, в которой провел несколько дней среди пленных. Он снова лишался угла, не слишком приветливого, но ясного и надежного, и перед ним опять открывался огромный мир, в котором он не знал своих дорог.

* * *

Начало темнеть, а Светловой все ехал и ехал. Он не особенно торопил своего конька – зачем спешить, если у тебя нет цели? В соответствии с легкомысленными пожеланиями чернявого куркутина он ехал на запад, к Истиру, и даже помнил, что ему надо держать путь вдоль берега, вверх по течению. Переправляться в одиночку, да еще в нижнем течении и в половодье, было бы самоубийством, а Светловой не настолько еще лишился рассудка. Его наполняла не столько тоска, сколько безразличие. Много месяцев им владело одно влечение – к Весне, к светлой богине Леле. Сначала его ободряла Смеяна, потом Звенила обещала указать путь. И вот их больше нет: одна покинула его и выходит замуж за его бывшего врага, а другая вовсе сгинула без вести, растворилась, как дух, в дремучих дебрях, из которых однажды вышла.

Думая о Смеяне, Светловой думал и о Держимире и невольно сравнивал его с собой. Меньше года назад он был осыпан дарами судьбы – молодой, удалый, красивый, любимый родителями и народом наследник славенского престола. Боги как будто нарочно создали единственного сына Велемога и Жизнеславы, чтобы показать людям образец удачи. Недаром девушки по весне приняли его за Ярилу. Держимир же был сущим Встрешником, пыльным вихрем на дороге, от которого вернейшее средство – острый нож; злобный завистник, которого судьба обделила удачей и вынудила охотиться за чужим счастьем. И вот не прошло и года, как все переменилось. Бывший Ярила остался один в чужой земле, побежденный, потерянный и надломленный духом, а его противник теперь – победитель и жених девушки, которая приносит удачу. Почему так вышло? Почему он не сумел удержать свое счастье?

А вокруг стоял стеной чужой лес, деревья уже едва чернели на темном небе. Светловой вдруг осознал, что понятия не имеет, где находится и как будет ночевать. Прохлада весеннего дня превратилась уже в настоящий холод, мысль о ночи под открытым небом не прельщала, но где тут найти приют?

Предоставив коню самому искать дорогу, Светловой то и дело приподнимался в стременах и оглядывался, выискивая признаки жилья. Хотя найдешь его теперь, пожалуй: добрые люди уже легли спать, закрыв окошки заслонками. Так можно проехать возле самого тына и не заметить – разве что собаки залают. Да и встань перед ним сейчас жилье – пустят ли его? Ночью, чужого человека, с иноплеменным выговором?

Светловой уже смирился с мыслью, что придется ночевать на земле, и собирался сойти с седла, как вдруг далеко впереди мелькнуло тусклое пятнышко света. Хмурясь, княжич вглядывался в темноту и не мог понять, что это: то ли костер, то ли окошко? Но это была хоть какая-то цель, и он подхлестнул коня. Деревья расступились, под копытами коня словно сама собой появилась какая-то дорога.

Пятнышко света не исчезало, а, напротив, росло. Оно приблизилось даже слишком быстро: неожиданно Светловой увидел перед собой полянку, а на ней – небольшую избушку, тесную и бедную, построенную в один сруб. Широкая прогалина, где сияло вечернее небо, походила на другую дорогу, большую, но ехать дальше было поздно, и Светловой лишь приметил ее на завтра. Возле двери избушки виднелось крошечное окошко, и в окошке мерцал тусклый свет.

Уже остановив коня, Светловой поколебался, прежде чем сойти и постучать. Эта избушка слишком напоминала те домовины, в которых в глухом лесу хоронят колдунов. И вот такое же окошко оставляют, чтобы просовывать туда приношения и слушать пророчества мертвых. Но все же… едва ли он сумел заехать на тот свет, хотя в чужой земле все может быть. Какое-то непонятное чувство тянуло Светловоя к этой избушке, точно в ней должен был оказаться кто-то хорошо ему знакомый, мудрый, добрый. Тот, кто навсегда разрешит его сомнения и укажет дорогу.

Оставив коня возле двери, Светловой постучал.

– Если живой – заходи, если нежить – за порогом оставайся! – тут же ответил старческий голос, и Светловой даже не понял, мужчине он принадлежит или женщине.

Однако смысл ответа его подбодрил, и он толкнул дверь. Внутри было довольно светло от лучины. Возле маленькой глиняной печки сидела на короткой широкой лавке толстая старуха в сером платке, плотно обвязанном вокруг головы и надвинутом на самый лоб. Длинный косматый полушубок из медвежьей шкуры достигал пола, а в руках старуха держала веретено с толстой черной ниткой. Лопаской служила деревянная рогулька, вставленная в дыру на лавке.

– Коли зашел, стало быть, живой! – так приветствовала она Светловоя. – Неживой через мой порог не перейдет. Садись, коли пришел. Много вас теперь ходит, беспутных. Хорошо, хоть кто до места добредает.

Светловой сел на какой-то сундук возле двери – подойти к старухе ближе он почему-то не решился. Как видно, он не первый из разбитых полков искал у нее приюта.

– Тесновато у тебя, бабушка, – сказал он. – Нет ли тут другого жилья поближе?

– Есть, как не быть. Листопадники, родичи мои, поблизости живут. Только они тебя не примут. Им несчастливых не надо!

– А ты откуда знаешь, что я несчастливый?

– Да как же не знать? – Старуха глянула на него большими, блестящими не по-старчески глазами, и этот взгляд неприятно кольнул Светловоя. – У тебя на челе чертами начертано, резами нарезано.

Во взгляде ее отражалось нечто похожее на радостное нетерпение, и Светловою вдруг стало жутко: показалось, что старуха ждала именно его, что он ей зачем-то нужен. Да и кто она сама – живет на отшибе, на перекрестке… Умный человек бежал бы отсюда без оглядки, но Светловой не мог даже встать. Тесная полутемная избушка околдовала его, оплела невидимой сетью, навевала жуть, но в то же время успокаивала. Здесь не было места той неопределенности, которая мучила его в дороге. Хорошо ли, плохо ли, но здесь научат и наставят на путь. Может быть, это гибель, но здесь, во всяком случае, конец всем тревогам. Как из домовины, отсюда идти уже некуда и незачем.

– Что же у меня на челе начертано? – спросил Светловой.

– А начертано вот что! – заговорила старуха, и ее скрюченные пальцы быстро зашевелились, вытягивая толстую нить из неряшливого комка кудели. – На сердце у тебя лежит дума такая, что яснее солнышка красного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды да и крепче камня горючего. Искал ты ее с молодой девицей, искал с вещей чаровницей, искал и с острыми мечами, ратными полками. Да не нашел! Так не грусти, голубь, что и девицу ты потерял, и чаровницу, и мечи, и полки. За сердечной думой своей не полком ходят, а только в одиночку.

– Жалко же людей… – только и вымолвил Светловой, но старуха резко затрясла головой и не дала ему закончить.

– Сказано же тебе было! – раздельно проговорила она и снова посмотрела ему в глаза. Ее темный блестящий взгляд оковывал чарами и затягивал; Светловой вдруг увидел не старуху, а юную девушку, давно знакомую, только имени не вспомнить. И эта девушка говорила ему, и голос ее сливался с голосом старухи, отражался от стен избушки и проникал в самую душу:

– Хочешь весну удержать – будь сам как весна. Все для нее забудь! Все забудь!

Откуда-то пахнуло свежим и душистым весенним ветром, сладким запахом луговых цветов, на миг воскресив в памяти Светловоя те прекрасные дни, когда он встречался с Лелей. А черные глаза старухи казались давно знакомыми: впервые он видел эту бездну в глазах Светлавы, сказавшей ему: «Будь сам как весна». Эти же глаза горели для него новогодней ночью, когда Звенила указала ему путь к Чаше Судеб… Звенила ли? Звенила пропала, а эти глаза с ним по-прежнему.

– И нет тебе иного счастья, кроме как сердечную свою думу воротить, – говорила старуха, и Светловой слушал, как голос своей собственной души, несущий единственную правду. – Молодая девица бросила тебя, ушла к другому, к тому, кто сильнее. Не любят девицы, когда в облака смотрят да вздыхают так, что березы колыхаются! Пока ты вздыхал, ворог твой бился – вот и отбил удачу! Была у тебя и другая советчица – верила она, что во всяком человеке зверь сильнее света, что даже в Яриле сущем и то зверь победит. – Старуха хитро подмигнула Светловою и захихикала. – Вот на зверя она и нарвалась, и растерзал ее зверь, так что на костер едва кости собрали. Да тебя пожалела Хозяйка Подземной Воды – ко мне привела.

Хозяйка Подземной Воды! Разум Светловоя уже находился в плену чар, как была в плену его душа с тех пор, как он отбросил земные мечты ради небесных, ради Лели-Весны. Но все же он понял, о ком идет речь. Хозяйка Подземной Воды – Вела! Она, ее черные глаза-бездны провожали его на всем пути. Она мудра, нет таких дорог, которых не знает подруга Велеса. Она приведет…

– Пойдем! – Старуха поднялась с лавки и оторвала нитку, не выпуская из рук веретено. – Я тебе твою дорогу укажу. Подними вот!

Концом веретена старуха указала на пол, и Светловой увидел там крышку подпола. Ухватившись за ржавое железное кольцо, он без труда поднял крышку и увидел черноту – ни ступенек, ни хоть бревна с зарубками.

– Пусти-ка. – Хозяйка обошла его, проворно села на край подземного лаза, взмахнула веретеном и ловко спрыгнула вниз. Чернота поглотила ее, но тут же раздался бодрый голос: – Прыгай, голубчик, за бабкой, не бойся!

Судя по звуку голоса, подпол был неглубок, и Светловой без боязни прыгнул. Однако падать пришлось дольше, чем он рассчитывал, и полет в пустоте облил его ужасом. Но тут же ноги ударились о землю, а рядом зашевелилась старуха. В темноте она отчего-то казалась больше ростом.

– Пойдем, голубчик, теперь недалеко! – сказала она, и голос ее подбодрил Светловоя.

У него и в самом деле было такое чувство, что дорога длиною в целый год подходит к концу и цель его близка. Как раз сейчас, когда он перестал верить в это…

Следом за старухой Светловой пошел вперед. Своей вожатой он почти не видел, только по шороху, по неясному ощущению движения замечал, что она еще здесь. Вокруг царила полная темнота; первые несколько шагов Светловой сделал с удивлением, не понимая, каким образом у такой крошечной избушки может оказаться такой просторный подпол, но потом понял, что отсюда прорыт лаз, и перестал удивляться. Лаз оказался странным, нельзя не признать: в нем не замечалось признаков деревянного сруба, которыми одевают подземные ходы, чтобы земля не осыпалась и воды не губили дело человеческих рук. Но и была ли вокруг него открытая земля, он тоже не мог определить. Его окружали тьма и пустота, но не тьма полупрозрачная, позволявшая угадывать старуху, а пустота тесная, душная и давящая. Как ни старался Светловой взять в себя в руки, ему не удавалось прогнать чувство тоски и обреченности. Даже образ Лели, столько долгих месяцев придававший ему сил, сейчас побледнел и отдалился, словно светлая богиня весны боялась войти сюда.

Старуха время от времени принималась что-то бормотать, возясь со своим веретеном. До слуха Светловоя долетали обрывки заговоров.

с трудом различал Светловой и не мог понять, то ли старуха ворожит о дороге, то ли отводит путь неведомых злыдней.

бормотала старуха, собирая неизвестно что и неизвестно зачем.

Но Светловой почти не обращал на нее внимания: он уже привык, что дорога его судьбы идет через такие вот подземелья, темные и непонятные. И спасибо тем, кто хоть изредка брался указать ему дорогу!

– Пришли, голубь мой! – вдруг сказала старуха и повернулась.

Светловой поднял голову. Темное подземелье исчезло – он увидел себя в избе, где в очаге тлел огонь, а по сторонам виднелись лавки со спящими людьми. Возле самого очага лежала женщина с непокрытой головой, толстая блестящая коса обвивала белую руку. Помня, что сейчас ночь, Светловой не удивился темноте и тишине. Удивил его только один предмет, сразу бросившийся в глаза: круглый камень, похожий на каравай в два локтя высотой. Он был покрыт белым вышитым полотном, а на вершине его стояла большая глиняная чаша с тремя маленькими округлыми ручками над широким горлом.

– Вот она! – Старуха показала ему на чашу. – Это и есть Чаша Судеб.

Светловой сделал шаг к очагу, не веря. Чаша Судеб сначала поразила его своей простотой: только глина, даже без особой росписи. Только над горлом алели какие-то знаки… Он вгляделся, и роспись вдруг засветилась густым красным светом. Светловой без труда различил знак месяца березеня – простенький рисунок древней двузубой сохи в окружении волнистых полосок весенней воды. Сейчас идет березень, потому чаша и показывает его. Из чаши на него смотрела темная пустота.

– Возьми ее, – чуть слышно скрипнула старуха у него за спиной.

– Но как же я ее возьму? – Светловой с сомнением взглянул на чашу, такую большую, что один человек едва ли сумел бы удержать ее.

Старуха неслышно подошла к нему, протянула руки, шепнула что-то – и Светловой увидел на месте большой чаши маленькую, не больше двух сложенных ладоней. Только узор вокруг горла со светящимся знаком березеня говорил о том, что она та же самая.

– Бери, – шепнула старуха.

Светловой осторожно поднял чашу с камня. Белое полотно почему-то потянулось за ней, и он взял его тоже, завернул в него свою добычу – так оказалось даже удобнее. Старуха тихо хмыкнула, но ничего не сказала. Повернувшись, она нырнула куда-то в стену, и Светловой увидел в бревенчатой стене черный проход. Это была не дверь, даже не пролом: просто края бревен истаивали, открывая черноту. И в эту черноту, уже знакомую, Светловой шагнул следом за старухой.

Бережно держа чашу, завернутую в полотно, он выбрался из подземного лаза снова в избушку. Огонь в печи давно прогорел, погасла и лучина, только черные угольки плавали в лохани под светцом. В крошечное окошко лился серый свет. Пришло утро. Само это странное путешествие теперь казалось сном, но в руках он держал чашу, тяжелую, осязаемую.

– Что мне с ней делать? – спросил он.

Черная пустота сосуда уже казалась ему насмешкой над вором, задумавшим украсть у самой Богини-Матери счастливую судьбу.

– Иди с ней туда, где ты встречал свою любовь, – велела старуха. – Вызови ее, и она останется с тобой навсегда. И еще одно средство я тебе дам. Поди-ка сюда.

Старуха взяла с очага уголек и приблизилась к Светловою.

– Подай руку.

Он протянул ей правую руку, левой бережно прижимая к груди свою добычу.

– Даю тебе силу Тени, силу За-Левым-Плечом-Стоящего! – забормотала старуха и провела на руке Светловоя одну прямую черту. Кожу обожгло как огнем, хотя уголек был черным и погасшим, но Светловой терпел, не вздрогнув. – Облекаю тебя силой Чернобога, Рвущего Оковы, Разрушающего Круг…

Она провела еще две черты, и на руке Светловоя появилось нечто вроде рисунка птичьей лапы с тремя пальцами – реза Чернобог, она же – перевернутая реза Мир. Он не осознавал, а лишь чувствовал, каким образом ему поможет знак божества, вечно стремящегося разрушить обустроенный и упорядоченный Белобогом мир, в котором для каждого отведено строго определенное место и время. Сейчас он видел в этой резе волшебный ключ, который разомкнет круг неудобного, враждебного его мечте порядка, при котором он оторван от своей единственной и драгоценной любви. Этот ключ, вложенный в его руку, сам вложит в нее силу разрушить этот неумолимый и жестокий порядок, вырвет его Весну из круга уходов и возвращений, позволит ей быть с ним всегда, всегда…

– Ступай теперь домой! – сказала Светловою старуха. Ее оживление куда-то пропало, теперь она двигалась вяло, говорила медленно, взгляд ее потускнел. – Доедешь, ничего. Да помни: позови ее там, где встречал, не раньше!

Светловой поклонился на прощание и вышел. А старуха села на лавку, бессмысленно глядя перед собой, потом бессильно привалилась к стене и уже не слышала мягкого топота копыт по подмерзшей земле. Так ее и нашли на другой день двое подростков Листопадников, пришедших со съестными припасами для ведуньи. Старуха умерла, не назвав преемника; ее изношенное тело не выдержало вселения Велы, для которой оно стало последним воплощением на пути Светловоя.

* * *

Начинался месяц травень, девушки по всем говорлинским землям вышивали себе новые рубашки, готовясь к Ярилиным празднествам веселого месяца кресеня. Только в Славене было пасмурно: исчезновение княжича показалось всем таким дурным предзнаменованием, что никто не решался дразнить судьбу улыбками. В посаде еще звучали вопли по ратникам, не вернувшимся из дрёмического похода, но даже вдовы скорее жалели князя Велемога, чем осуждали. Он потерял единственного сына, но зато сделал то, ради чего отправлялся, – освободил княжну Даровану и привез ее в Славен. Жалея князя и не находя другого способа ему помочь, Дарована через силу все же подтвердила славенским старейшинам, что Держимир дрёмический похитил ее и держал у себя, а Велемог освободил. «Так для чего ж невеста, когда нет жениха?» – качали головами старейшины.

Послав вести князю Скородуму, сотник Рьян без устали уговаривал княжну отправиться домой. Не знать ему покоя, пока она не окажется снова в Глиногоре, под защитой отца и в полной безопасности! Но Дарована медлила с отъездом: она не могла покинуть Велемога и Жизнеславу в таком горе.

Княгиня уже было совсем поправилась, но потеря сына снова уложила ее в постель. Не в пример мужу, она не верила, что Светловой мертв, ждала вестей о нем с такой непоколебимой верой, что и Дарована не могла ей не поддаться. Неделя проходила за неделей, а она все жила в Славене, не имея других дел, кроме бесед с княгиней.

И вот однажды он вернулся. Просто, как случайный путник, въехал в ворота детинца, и за ним бежала толпа посадских жителей, не верящих своим глазам. Люди толкали друг друга, кто причитал, кто призывал богов, кто плакал от радости. Но иные не спешили веселиться. Княжич воротился непохожим на себя: прежде приветливый, теперь он сделался молчалив и ко всему равнодушен, не глядел по сторонам, рассеянными кивками отвечал на поклоны старых знакомых и не изъявлял никакой радости, что снова дома.

Дарована вышла в верхние сени, как вдруг навстречу ей по лестнице с громким топотом взлетел отрок и чуть не сбил княжну с ног. Глаза у него были совершенно безумные, рот открыт – настолько его распирала новость.

– Княжич вернулся! – гаркнул он, от потрясения забыв поклониться.

Не раздумывая, Дарована зажала ему рот: княгиня только что заснула, и будить ее подобной вестью не годится, и не важно, правда ли это. Такая суровая встреча отрезвила отрока: когда ему дали говорить, он почтительно поклонился и зашептал, кося глазами вниз, в нижние сени:

– Княжич Светловой приехал! Вот-вот здесь будет! Только он чудной какой-то! Ни на кого не глядит, слова не скажет!

– Сиди здесь, молчи и никого не пускай! – распорядилась Дарована, указывая ему на дверь княгининой горницы.

Он неожиданной вести у нее сильно забилось сердце, но Дарована сама не знала, рада она или нет. Для утешения Велемога и Жизнеславы она как-то пообещала, что выйдет за Светловоя, если каким-то чудом он окажется жив. Его возвращение само по себе ее не слишком потрясло: она ведь не видела его мертвым, а рассеяние конницы, которое она наблюдала с холма, оставляло ему немало надежд остаться живым.

Гул и топот внизу всеприближались. Подхватив подол, Дарована поспешила вниз и успела как раз занять место на краю скамьи возле княжеского стола, где сидел бледный и осунувшийся князь Велемог, когда через порог гридницы шагнул его сын.

Несомненно, это был он, хотя узнать его удалось не сразу. Не сказать, чтобы Светловой казался изнуренным и измученным, но все же он стал другим – похудел и теперь выглядел старше. Спокойный до бесчувствия, он смотрел на дом и близких равнодушно, точно ему все равно, где он и с кем. Душа, когда-то так остро воспринимавшая и красоту, и страдание мира, заснула, огонь в глазах угас.

– Князь Держимир отпустил меня, – сказал Светловой, и люди решили, что его сдержанность объясняется стыдом. – Он отпустил меня через несколько дней, я ехал вслед за вами. Он обещал отпустить и других речевинов, только потом.

– Видят боги, как я рад снова видеть тебя, сын, – негромко сказал Велемог. Невидимая рука держала его за горло: он хотел радоваться, хотел быть счастливым, видя сына живым, на что почти не надеялся, но почему-то вид Светловоя настораживал. Князь не мог отделаться от впечатления, что перед ним призрак. – Твоя мать… И я… и все наше племя молило богов… Видишь, даже твоя невеста! – Велемог поспешно обернулся к Дароване и указал на нее Светловою, как будто искал у нее помощи. – Она не покинула нас, она ждала тебя, чтобы… Чтобы теперь, когда ты вернулся, вы могли исполнить давний обет… Боги желали…

Светловой повернулся к Дароване, и она поднялась на ноги. Спокойное лицо княжича внушало ей почти ужас. Не сомневаясь, что его сглазили, она боялась даже подать ему руку. Но как можно перед людьми отступиться от данного слова?

– Сын мой! – вдруг вскрикнул голос позади него.

Княгиня Жизнеслава стояла на пороге, пряди светлых волос выбились из-под кое-как накинутого на голову платка, на бледном лице глаза казались огромными и не видели никого, кроме Светловоя.

– Я знала! Я всегда знала! – еле слышно, как будто у нее больше не было сил, пробормотала она и бросилась к сыну, словно боялась опоздать, словно какой-то вихрь грозил унести его в дальние края, на сей раз безвозвратно.

Светловой обнял мать, прижал к груди, улыбнулся. Лицо его оттаяло, у Дарованы полегчало на сердце. Люди в гриднице перевели дух.

– Должно быть, натерпелся, бедный, в полоне-то! – стало раздаваться по сторонам неясное бормотание. – Да и по дороге… И не диво, что устал! Тут не до веселья…

Князь Велемог провел тыльной стороной ладони по щеке. Лицо его странно кривилось, и Дарована с изумлением поняла, что он плачет, что это слезы текут по глубоким, совсем старческим морщинам возле носа, а виски его белы от седины. Сердце Дарованы перевернулось от этого зрелища. Так не должно быть! Морена глядит в глаза племени, если князь не может удержать слез.

– Теперь боги с нами! – проговорил Велемог, и его голос тоже выдавал попытку побороть слезы. – Теперь мы будем… И свадьбу сыграем, да?

Светловой кивнул, поверх головы матери глядя на отца.

– Когда, скажи? – спросил Велемог, и никогда еще сын не слышал, чтобы у отца голос звучал так нетвердо, даже робко.

Всю жизнь, сколько он себя помнил, отец приказывал. Теперь он просил. Только новая жизнь способна побороть смерть, и главным его стремлением теперь было скорее закрепить свой едва уцелевший род в жизни.

– После Купалы, – спокойно ответил Светловой. – Как Купала пройдет, так можно и свадьбу. Или жив не буду…

Князь Велемог предпочел понять последние слова как крепкую клятву. После всего пережитого, отчаянно цепляясь за надежду на радость, он не хотел допустить даже мысли о новых несчастьях.

Дарована упорно смотрела на Светловоя и наконец встретила его взгляд. Не такие глаза она хотела бы видеть у своего будущего мужа. Но и отказаться у нее не поворачивался язык. Невозможно было нанести такой удар князю и княгине, всему племени, которое только теперь может воспрянуть духом и поверить, что на обломках прежнего боги позволят построить будущее счастье. Не таким уж легким будет это дело, но, быть может, сама Макошь предназначила для него свою питомицу? Дарована не ощущала ни малейшей любви к Светловою, но верила, что сил у нее хватит на многое.

* * *

До рассвета оставалось совсем недолго, розовые блики играли в небе и отражались в воде Сварожца. Какая короткая ночь – значит, и в самом деле весна. Светловой сидел на холодном ковре прошлогодней травы, сквозь который пробивались зеленые острые стрелки новой, и на ветках берез над его головой уже развернулись маленькие, нежные листочки. До полного расцвета им еще неблизко, но они – словно дети, что высунулись из дверей и окошек дома встретить отца – Ярилу. «Мы здесь, и весна снова здесь!» – неслышно шепчут они. И снова все впереди – и долгие световые дни, и тепло, и цветы, и ягоды, и веселые праздники Ярилы, Купалы, Рожаниц… Но где взять то чувство бодрой радости, наполнявшее грудь в прежние годы? Весна земли приходит каждый год, и никому не под силу ее остановить; человеческая же весна минует, и никому не под силу ее вернуть…

Но вот в это Светловой не хотел верить. В прохладном сумраке березняка ему мерещилась легкая девичья фигура, сотканная из радужных лучей. Только бы дозваться ее, только бы дождаться! И тогда один ее взгляд сделает его счастливым, как прежде, и теперь уже навсегда…

Осторожно развернув вышитую пелену, он расстелил ее на влажной траве и поставил маленькую глиняную чашу в самую середину. Теперь на ее горле тлел густым красным огнем знак месяца травеня, а следом пойдут два больших солнечных креста – месяц кресень. Но кресеня не надо ждать. Леля пришла в земной мир давным-давно, еще в Медвежий велик-день. Она еще холодна, но теплеет и веселеет с каждым днем. Ярилин день будет наивысшим ее расцветом, но Светловой не мог больше терпеть разлуку.

Он выполнил все условия, открытые ему разноликой Велой. Он забыл обо всем и обо всех, кроме своей мечты, он стал как весна, он принес волшебную чашу на то место, где встречал Лелю. Слов не находилось: песни и заклятья казались слабыми и бледными перед ее пьянящей прелестью. Он наклонился над чашей, глядя в ее темную пустоту, как в священный источник, из которого выйдет его мечта, и шепнул туда:

– Приди ко мне…

Глина под его рукой потеплела, и он продолжал, вспоминая все самое лучшее, что было:

– Приди ко мне со радостию, душа моя ясная, со великою со милостию… Ты мне краснее светла солнышка, милее вешнего дня… Крепче горючего камня…

Легкое свежее дуновение коснулось его лба, и Светловой поднял глаза. Она стояла перед ним – стройная девушка с длинными, почти до земли, золотистыми волосами, в которых запутались отблески зари и радуги. Ее лицо казалось бледным, румянец едва-едва розовел на нежной коже, но голубые глаза смотрели на Светловоя приветливо, губы улыбались. Это была она, столь часто виденная им во сне и в мечтах, – наконец-то наяву.

– Здравствуй, свет мой ясный! – нежно сказала Леля и протянула к Светловою руки. Длинные широкие рукава, как лебединые крылья, рассыпали вокруг разноцветные искры росы: огненно-красные, густо-зеленые, ослепительно белые.

Светловой, не помня себя и не чуя земли под ногами, шагнул к ней, взял ее руки, нежные и прохладные, потом обнял ее, не веря себе. Он слишком долго ждал и мечтал, он истомил в тоске свою душу и заранее сжег свою радость. И теперь, когда его весна пришла, он смотрел на нее и не верил, хотел радоваться – и не мог.

– Почему твой взор затуманился? – с ласковым участием расспрашивала Леля, глядя ему в глаза, и он не видел ничего, кроме ее глаз. Она была такой же, как в их первую встречу, – приветливая, но прохладная, не впитавшая еще солнечного тепла. – Или ты разлюбил меня?

– Я… тебя… Никогда я тебя не разлюблю, – с трудом выговорил Светловой, и собственный голос показался ему чужим.

Она забыла, в чем упрекала его когда-то, в час расставания. Она переродилась: прошлая радость и боль растаяли со снегом прошедшей зимы, Леля стала новой и вместе с тем осталась прежней – такой же юной и прекрасной. Год, так глубоко уязвивший душу Светловоя, на челе светлой богини не оставил никаких следов.

– Нельзя таким хмурым быть! – с улыбкой говорила Леля. – Во всех землях нет никого тебя краше, так пусть и веселее не будет! Тогда я вовек с тобой не расстанусь! До самой Купалы буду приходить к тебе!

– До самой Купалы! – повторил Светловой. – Да разве это век? А в Купалу ты опять уйдешь, а я останусь! Я зимы другой не переживу без тебя!

– А что же – разве не век?

Леля отвечала такой же ласковой и безмятежной улыбкой. Для нее время весны было земным веком, после которого она уйдет в Надвечный Мир, а потом в урочный срок вернется, обновленная, но по-прежнему прекрасная, и не найдет на земле никаких перемен. А отравленный ее любовью смертный действительно умрет, потому что у него-то в запасе один-единственный срок, и возродиться с ней он не сумеет.

– Когда Чаша Годового Круга покажет Купалу, я уйду, – говорила она, выскользнув из объятий Светловоя и простирая руки над чашей. Ее ничуть не удивило, что святыня, воплощающая в себе судьбы людей и мировой порядок, стоит не в храме, а просто на земле в березовой роще. – А когда покажет опять Медвежий велик-день – матушка мне опять золотую дорогу откроет…

– Когда чаша покажет Купалу! – горько повторил Светловой.

У него было такое чувство, что собственная мечта предала его. Напрасны оказались его труды, зимняя тоска и томительное ожидание. Годовой круг не останавливается. Весна приходит в свой черед и на свой срок. И ей нет дела, как страдает из-за нее человек. Она не думает, что через год он будет уже не тот, что к нему придет зрелость, потом старость, и никогда уже не воскреснет в его душе весеннее чувство, какой бы свежий ветер и яркие цветы ни приносила с собой вечно юная богиня весна.

– Не покажет чаша Купалу, – сказал Светловой, глядя прямо в лицо Леле. Оно сияло все тем же безмятежным счастьем, его боль для нее ничего не значила. – Не покажет. Ты навсегда останешься со мной. Здесь.

Светловой нагнулся, поднял с земли священную чашу и со всего размаху ударил ее о белый валун.

Грохот и треск рванули уши, покатились по березняку бесконечной волной. Загудело в небе, загрохотало в облаках, рассветные тучи озарились всполохами то красного, то белого, то золотого, то багрового цвета. Над Сварожцем рванулся резкий ветер, и вершины берез завыли сотней голосов. Священная чаша разлетелась на множество мелких обломков, и среди них горели знаки двенадцати месяцев, вспыхивал то один, то другой.

И все стихло. Прекрасный весенний день сиял по-прежнему: ветер играл березовой листвой, от подножия горы долетало стройное пение звонких девичьих голосов. Мир перевернулся в это мгновение, но этого никто еще не заметил. Знамения и последствия пришли потом, и тогда их уже нельзя было не заметить – когда освобожденная сила Бездны развернулась и дала о себе знать сразу во всей губительной мощи. Это движение уже началось, и его нельзя остановить, пока оно не пройдет весь положенный круг от смерти к возрождению и обновлению, – но все это стало ясно потом…

Не то крик, не то стон прозвучал где-то рядом. Обернувшись, Светловой поискал глазами Лелю, но вместо нее увидел другую девушку. Его мысли сейчас были так далеки от земли, что он не узнал Даровану и не вспомнил, кто она такая и как ее зовут.

Но она поняла, что здесь произошло. Макошина пелена, которая много лет служила ее, Дарованы, драгоценным оберегом и которую она оставила в святилище в дар Великой Матери, расстеленная под белым валуном, знаком божественного творения, усеянная осколками и красными искрами, – все это знаменовало гибель мира. Ужас Дарованы был так велик, что не вмещался в душу: глаза ее видели осколки священной чаши, рассыпанные по траве и по вышитой пелене, а сознание отказывалось понять, что это значит. Казалось, само небо вот-вот обрушится на землю такими же осколками, откроет путь черной Бездне, и земля разверзнется под ногами, и из провалов глянет Бездна. Не было удивления – чего-то столь страшного она бессознательно ждала от Светловоя с тех пор, как он вернулся. Нет, даже раньше. Еще зимой, увидев его в Велишине, она заподозрила в его душе горький росток, который принесет злые плоды. Но разве могла она вообразить такое? На язык не шли упреки – что такое слова и плач перед Бездной?

Светловой посмотрел на девушку как на пустое место, и на лице его не отражалось сознание того, что он сделал. Он перевел глаза в сторону: богиня Леля стояла под березкой, сама похожая на березку – легкая, стройная, светлая, облитая прозрачным золотом солнечных лучей. Гром небесный утих, и она уже забыла о нем. Ее глаза так же сияли радостно, нежные губы приветливо улыбались.

– Теперь ты останешься здесь навсегда, – тихо сказал Светловой.

– А что это значит – навсегда? – с детским любопытством спросила она, склоняя голову набок.

– Весна будет длиться вечно, – медленно выговорил Светловой, словно творя заклинание или делая пророчество.

В душе его наступил покой – он добился своего. Его долгий путь оказался не напрасен. Чаша никогда не укажет Купалу, весна в земле речевинов никогда не кончится, Леля останется с ним.

– А я и так вечна! – легко, радостно сказала богиня. Она не помнила своего рождения и не предвидела смерти.

Светловой опустил веки, улыбнулся. Сейчас он почему-то чувствовал себя равным богине и достойным ее любви. Леля протянула ему обе руки, довольная, что возлюбленный, избранный ею из всех людей, больше не хмурится, что никакая туча не заслоняет ее весенний небосклон. Для нее, зовущей месяцы вечностью, а год – мгновением, ничего в мире не переменилось. Она носила свой сияющий мир с собой, и ей было все равно, где и сколько цвести.

* * *

Холод весенней земли скоро заставил Даровану опомниться. Отняв ладони от лица, она окинула взглядом поляну. Светловой и богиня исчезли, возле белого валуна по-прежнему виднелась горсть осколков на вышитой пелене. Только красные искры погасли, знаки месяцев исчезли. Разбитая в черепки, священная чаша ничем не отличалась от простого горшка.

Дарована встала с земли, дрожащими руками отряхнула подол. Ноги ее подгибались, а леденящий ужас не отпускал, с каждым мгновением становился сильнее. Чем больше она привыкала к страшной мысли, чем глубже проникалась осознанием произошедшего, тем труднее ей становилось это выдержать. Весенняя поляна плыла и проваливалась в черноту, Дароване казалось, что она сходит с ума, ей хотелось уцепиться за что-нибудь, но не было сил дойти до ближайшего дерева. И она одна, никого нет рядом с нею! Подавляя рыдания, рвущиеся из груди, она оглядывалась, безумно-торопливым взглядом шарила по опушке, но тонкие белые березки дрожали на ветру, не говоря ей ни слова. Да и кто мог сказать это слово? Нянька Любица? Княгиня Жизнеслава? Даже отец, князь Скородум, всю жизнь бывший Дароване надежной защитой, теперь представлялся ей таким же жалким и беспомощным, как и она сама. Окажись он сейчас здесь, а не в Глиногоре – чем он поможет?

И на память ей пришел единственный человек, который мог чуть больше других. Обиды и неприязнь сейчас не помнились – погибающий разум искал прочную опору и нашел. Дарована нашарила на шее мешочек с зашитым клочком шерсти, сжала его в кулаке и закричала, забыв все, чему ее учили:

– Огнеяр! Князь Волков, брат мой! Огнеяр!

Голос ее сорвался, переломился рыданием; ей требовался немедленный ответ, хотелось биться о землю от нетерпения услышать живой голос и вздохнуть. Она не помнила сейчас, что сын Велеса все же не всесилен и передвигается хоть и быстро, однако не мгновенно. Вместо месяца ему требовались сутки, но все же требовались. Но Дарована не помнила об этом и не удивилась, почти сразу заметив меж березовых стволов знакомую фигуру в косматой серой накидке.

С криком она бросилась к Огнеяру, вцепилась ему в плечи и прижалась к груди. Нахмуренные брови оборотня от изумления взлетели вверх: никогда раньше названая сестра не проявляла к нему такой любви.

– Что тут случилось? – спросил он, взяв ее за плечи и оторвав от себя. – Меня Милава послала: говорит, тут что-то неладно. А что – сама не знает. Ты чего кричишь?

– Он… он… – твердила Дарована, почти не слушая его и показывая куда-то назад.

Огнеяр окинул взглядом поляну и увидел осколки на полотне.

– Это что? – тихим и страшным голосом спросил он.

И Дарована, только что изнемогавшая от облегчения, поняла, что ему тоже страшно.

– Это… она… Чаша… – прошептала Дарована. Все же ей стало гораздо легче, как будто названый брат подставил под ее тяжкую ношу свое сильное плечо.

– Кто ее?..

– Светловой.

– Зачем?

– Чтобы весна… Он хотел Лелю навсегда у себя оставить.

Огнеяр молчал, стараясь уяснить произошедшее. Меньше Дарованы склонный кричать и биться, он, однако, понимал ужас случившегося значительно лучше, чем она. Сын Велеса, он был самой кровью неразрывно связан с равновесием мирового закона.

– Что же теперь делать? – нетерпеливо спросила Дарована.

– А я что… Макошь-Матушка? – не сразу ответил Огнеяр, застывшим взглядом уставившись на осколки. – Откуда я знаю?

Этот ответ так потряс Даровану, что она замолчала, не находя, что сказать. А Огнеяр смотрел на рассыпанные осколки мирового равновесия и думал сразу о множестве вещей.

О себе, – он с таким трудом нашел внутреннее равновесие, позволившее ему не ломать свою сущность, но смирить зверя и сохранить свет.

О своей жене, Милаве, на которой Надвечный Мир оставил неизгладимую печать, живущей на грани миров, веселой летом и грустной зимой… Как она перенесет это?

Обо всех оборотнях, которых теперь будут ломать внутренние противоречия, как разломано равновесие мира.

И о своем вечном противнике, сыне Перуна. Ради встречи с ним Огнеяр пришел в мир, но никогда его не видел. А теперь, может быть, никогда не увидит. Битва Света и Тьмы, Перуна и Велеса, гремящая грозами над землей и людьми, вечная битва, в которой противник умирает и возрождается, служит тому же – поддержанию равновесия. И вот его нет, и значит, могучие боги отныне бессильны.

Дарована, как во сне, сделала несколько шагов, встала на колени возле пелены и погладила ее ладонями, стараясь не задеть ни один из осколков.

– Матушка! – сквозь слезы позвала она, словно призывая только что умершую открыть глаза. – Матушка моя! Отзовись! Помоги! Научи нас… Что с нами будет?

И тут же Огнеяр охнул, невольно отшатнулся назад. Сила божества, не менее могучего, чем его отец Велес, оттолкнула его от поляны, от белого камня, на котором вырисовывалась в воздухе и медленно проявлялась фигура статной, дородной женщины с рогатым убором на голове. Ее ткали березовые ветви и пряди ветра, сплетали потоки тепла от просыпающейся земли, блики воды и мягкий небесный свет.

Дарована сидела на земле, широко открытыми глазами глядя в лицо Великой Матери, и ощущала не страх, а только благоговение и горячее чувство привязанности, преданности. В лице богини она узнавала черты своей матери, умершей десять лет назад, и своих бабок, прабабок, одну из которых она еще застала на свете, а дальше шли отражения других женских лиц, никогда ею не виденных, но родных, чья кровь по-новому молодо бежала в ее жилах. И любовь к матери, помноженная на бесконечное число поколений, любовь, на которой стоит семья и держится род человеческий, прогоняла страх, дарила надежду.

– Горе великое постигло белый свет и род человеческий, – с мягкой грустью сказала Великая Мать. – Внучка моя Леля не уйдет отсюда и не даст дороги Дажьбогу. И не тебе, голубка моя, поправить сию беду. И не сыну Велеса – на небо нет ему пути. Но есть другой, я знаю, сильнейший. Сильнее его нет в человечьем роду, и путь меж мирами открыт ему. Искали его прежде, но не нашли, потому что не было срока. И я не знала, когда его срок. Теперь, как видно, настал.

– Где же его найти? – едва шевеля губами, шепнула Дарована.

– Искать его не надобно. – Макошь качнула рогатым убором. – Срок настал – он сам найдется, сам явится. И как раньше не разбудить его было, так теперь – не удержать. Грянул гром над его головой, разбудил ото сна его силу. Собери осколки чаши, дочь моя, и жди, верь судьбе. Он придет.

Богиня растаяла, снова растворилась в потоках тепла и дрожи ветвей. Огнеяр сидел на земле, стараясь отдышаться и вытирая мокрый лоб рукавом. Шерсть на его спине дыбилась, он не мог успокоиться. Все создания Велеса испытывают неодолимый страх перед властью Хозяйки Очага, хотя она никогда не делает им зла.

Дарована скользнула взглядом по лицу названого брата, потом посмотрела на реку. Слова богини отчетливо звучали в ее памяти, но вместо веры и надежды в душе поднимались тоска и отчаяние.

– Да что же это такое? – горестно проговорила она, обращаясь ко всему свету, к небу, к земле, к воде, к лесу. – Что же это такое, боги великие? Матушка моя родимая? Ну почему же самый сильный просыпается только тогда, когда загремит гром? Где же он раньше был?

И никто не дал ей ответа.

Август 1996 – июль 1997 г. Москва

О значении некоторых имен Об именах и некоторых сопутствующих обстоятельствах

Среди первых откликов на мои романы встречался вопрос: откуда взяты славянские имена героев?

А откуда их можно было взять?

Несколько лет назад я начинала один из своих первых исторических романов и как-то раз пожаловалась сестре, что не могу придумать подходящего имени для главной героини. Разговор услышала наша бабушка и внесла предложение: «А чего ты мучаешься? Назови ее Маша, Даша». – «Но это было тысячу лет назад, – сказала я. – Тогда не было Маш и Даш». – «Быть не может! – Бабушка мне не поверила. – Маша и Даша были всегда!»

В самом деле: имена сестрицы Аленушки, братца Иванушки или Василисы Премудрой настолько слиты в нашем сознании с «родной стариной», что воспринимаются как нечто исконное, коренное. Не только моя бабушка, но и многие известные писатели не могут взять в толк, что когда-то очень давно, до принятия Русью христианства и укоренения его в народном сознании, наши предки этих имен не знали. И действуют под пером романистов в IX или X веке славянские девушки по имени Настя и Алена, мужчины Марко или Микула и многие им подобные. В поисках же исторического колорита активно используются имена из ранних частей летописей и из былин – но их там не так уж и много. Прямо скажем, мало до убожества. Дошло до возникновения теории, будто женщины в Древней Руси вообще не имели личных имен, поскольку одни из упомянутого набора (Рогнеда, Малфрида, Ольга) являются заимствованными у скандинавов, а другие (Предслава) якобы служили княжескими титулами. И кочевали десятилетиями из романа в роман Ольга и Вадим, Любава и Путята, Изяслав и Малуша – притом почти всегда без учета общественного положения носителя, так что династические княжеские имена с корнями «слава» и «мир» доставались кузнецам и рыбакам, которые в исторической действительности едва ли имели на них право. Откроешь иную книгу, а там все имена знакомые, хоть здоровайся. А ведь роман – не трамвай, по рельсам ездить не предназначен. Некоторые же авторы делают еще проще – привыкнув к «бессмысленности» собственного имени, и для древнерусских героев подбирают в качестве имен бессмысленные сочетания звуков. Неоправданность, мягко говоря, этого пути, я думаю, объяснять не надо.

Кстати, ситуация с именами русского народа, привычная для нас, на самом деле является парадоксальной. Представители многих западных народов, принимая христианство, сохраняли после крещения свои исконные имена и их же давали детям. У современных скандинавов, например, большая часть имен – Бьёрн, Сигурд, Эрик, Арне, Астрид, Ингрид, Улав и многие другие – древнегерманского происхождения и имеет смысл для самих носителей. То же у немцев, у западных славян. Только наши дорогие предки при государственном крещении поддались своей дурацкой склонности принимать чужое, начисто отвергая свое, даже не задумываясь, а чем это чужое лучше. На сегодняшний день у русских в реальном обиходе сохранилось всего несколько мужских княжеских имен славянского происхождения (Владимир, Святослав) и ни одного женского. (Имя «Светлана» придумано Жуковским, имя «Людмила» принадлежало чешской княгине и попало к нам через те же святцы. Троица «Вера», «Надежда» и «Любовь» являются переводом греческих имен святых, то есть тоже, по сути, заиствованы. Однако спасибо и на том!) И если через три тысячи лет исследователи будущего попытаются установить происхождение русского народа, основываясь на его именах, то нас причислят к древним евреям со значительной примесью древних греков и римлян, небольшой – скандинавов и ничтожной – славян. Ибо абсолютное большинство наших «русских» имен по происхождению древнееврейские (включая «самого русского» Ивана), древнегреческие, латинские или древнескандинавские (Олег, Ольга, Игорь). До смешного дойдет, если вдуматься: какой-нибудь древний мученик носил не слишком красивое прозвище типа Головастый (Капитон) или Хромой (Клавдий), а после этого в его честь веками и даже тысячелетиями в очень отдаленных от его родины странах детей называют Капитонами, даже не зная о значении этого имени!

Значение наших имен – открытия для нас. Иной раз открытием является сам факт, что у имени есть значение, что оно не просто набор звуков, предназначенный отличать нас от соседей, что Николай означает «победитель народов» (что еще неплохо), Павел – «малыш» (что уже обидней), а Дмитрий – «посвященный Деметре» (что вызывает законное недоумение, при чем здесь Деметра и вообще кто она такая?).

Однако преобладание иноязычных имен – это еще полбеды. Если бы мы в полной мере использовали хотя бы те возможности, которые предоставляют те же святцы! Но у нас в ходу всего по десятку имен для каждого пола! В любом коллективе из десяти женщин обязательно будут Елена, Марина, Светлана, Ирина, Ольга, Наталья, Татьяна – и не по одной! Вспомните свой класс, группу, отдел – сами убедитесь. Стандартизация мышления – страшная вещь.

А между тем имя как грамматическая категория предназначено как раз для выделения одного человека из всех прочих. С точки зрения науки, личное имя не имеет множественного числа. В свое время на занятиях в институте меня это позабавило – с точки зрения грамматики нельзя сказать: «На скамейке сидели три Лены», потому что «Лена» может быть только одна. А две другие – жертвы убогой фантазии родителей. Заведомо выбирают из ближайшего десятка, из самого привычного. А ведь ничего ужасного в непривычном нет. Привычка – дело времени, и не слишком долгого. Имена Олег и Игорь, входящие в первую десятку, ничем не лучше, по сути, чем Аскольд и Рюрик, – у всех четырех совершенно одинаковое происхождение (скандинавское), близкие значения, одно и то же время бытования и даже исторический контекст.

Ну вот, целая статья получилась. Я не стремилась делать открытий, но вопрос об имени представляется мне очень важным. Общеизвестно, что имя влияет на судьбу, и неприятно звучащее или слишком распространенное имя может стать для человека источником постоянных неприятностей, вплоть до душевной болезни. Я никого не призываю «ломать традиции» и «возвращаться к корням». Я просто прошу: задумайтесь на минуту, а надо ли с первых дней жизни вталкивать нового, неповторимого человека в толпу одинаковых и посвящать его чужим богам?

Возвращаясь к началу. До знакомства славян со Священным Писанием и крестин по святцам источником имен человеческих служил родной язык. Имя было живым, говорящим. Новорожденному оно давалось как пожелание – тогда в нем отражались те качества, которые родители хотели у ребенка видеть. Поводом к выбору имени могли быть обстоятельства рождения: чувства родителей, время года, время суток, месяц и состояние природы, пребывание дома или вне дома – и так далее до бесконечности. Имя могло замениться прозвищем, отражавшим качества или привычки носителя. Стоит только посмотреть на наши фамилии, каждая из которых когда-то была произведена от прозвища прапрадеда, – и откроется огромное разнообразие. Источником имен для моих славянских героев служил древнерусский язык. Вот примеры, как это делалось:

Благина – «добродетельная»;

Варовит – «осмотрительный»;

Велебор – «много» + «бороться»;

Велемог – «велемочный» – «могущественный»;

Верёна – «достойная доверия»;

Взорец – «видный»;

Година – «судьба»;

Даян – «переданный»;

Заревник – «родившийся в месяц зарев», т. е. в сентябре;

Зней – «блестящий»;

Изнанец – «поворот, перемена»;

Легота – «облегчение»;

Озвень – «эхо»;

Погодица – «метелица»;

Предибор – «бьющийся впереди»;

Преждан – «долгожданный»;

Прочен – «прочный, надежный»;

Росава – от слова «роса»;

Светловой – «светлый» + «воин»;

Скоромет – «быстро соображающий»;

Щеката – «сварливая».

Елизавета Дворецкая Зимний зверь

Как мирила нас зима железом и льдом,

Замирила, а сама обернулась весной.

Как пойдет таять снег – ох, что будет потом!

А как тронется лед – ох, что будет со мной!

Борис Гребенщиков

Глава 1

Первым утром нового года^[166] Веселка проснулась раньше всех в доме, а может быть, и во всем городе Прямичеве. В просторной избе купца Хоровита было тихо: от подполья, где вылизывал мисочки домовой, до холодных, заваленных сеном повалуш нигде не раздавалось ни голоса, ни шороха. Домочадцы спали, утомленные вчерашним празднеством, посапывали на полатях и на лавках девять младших Хоровитовых детей. Восьмилетняя Волошка спала с зажатым в кулаке недоеденным печеньем – масляную головку у новогодней коровки она отгрызла вчера, а задняя часть осталась. Для воробьев.

Веселка выползла из-под овчинного одеяла, сунула ноги в короткие сапожки. Печка давно погасла, изба простыла за ночь, было зябко, но Веселка прямо в рубахе шагнула к окну и нетерпеливо сдвинула заслонку. В щель пролился яркий дневной свет, потянуло свежим, бодрящим холодком. Не так уж часто зимой случается проспать до света, и этот день, пришедший как бы без утомительно долгого и хмурого зимнего рассвета, казался чудом, подарком богов. Веселка заторопилась одеваться. Ее вышитые праздничные рубахи, которые вчера покидала на лавку кое-как, лежали беспорядочным ворохом белой ткани, красной вышивки, пестрой плетеной тесьмы. Венчик, обшитый разноцветными стеклянными бусинами, завалился и вовсе под лавку, ленты помялись. Веселка тихо смеялась про себя, копаясь в ворохе одежды, поднимая одну рубаху за вывороченный рукав, другую за подол, – вот поди пойми, где тут верх, где низ! «Неудобно штаны через голову надевать» – почему-то вспомнилась поговорка, и Веселка фыркнула, не в силах сдержать смех. Даже эта утренняя путаница веселила ее, и одновременно томило нетерпение скорее разобраться и вырваться на улицу, к свету и свежему воздуху. Это совсем не та улица, что была вчера – ведь пришел новый год! Казалось, за дверью избы ее ждет какое-то новое, небывалое счастье, и Веселка торопилась скорее встретиться с ним. И что за важность, если ленты помялись: мать не видит, а для прочих и так сойдет! Веселка была не самой опрятной девушкой в Прямичеве, но ее хорошему настроению, задору и веселью, а значит, и успехам это ничуть не мешало.

По всему дому были рассеяны следы вчерашнего празднования: остатки угощений, шкуры и берестяные раскрашенные личины, Волошкина трещотка, деревянные копья и щиты маленьких братьев. Веселка ничуть не удивилась бы, если бы среди праздничного беспорядка на лавке (или под лавкой) у дверей, где вчера горой были навалены соседские шубы и кожухи, сейчас обнаружился бы похрапывающий Прамень-косторез или Вьюга, Нахмуров сын. Вчера посад так хорошо погулял, что многие, уж верно, смотрели новогодние вещие сны не дома, а там, где привелось упасть. А уж в доме богатого купца не было недостатка ни в угощении, ни в пиве, ни в меду, ни в браге.

На столе и сейчас еще стояла неубранная посуда. Распустив косу и дергая гребнем густые светло-русые пряди, Веселка совала в рот то огрызок пряника, то ложку холодной каши – хорошо, ничего искать не надо, все на столе! Заплетя косу и умывшись, Веселка набросила платок, полушубок и, подпоясываясь на ходу, устремилась наружу – так хотелось ей скорее впустить новый год.

Отворив дверь из сеней во двор, она немножко постояла на пороге, с радостью вдыхая воздух чудесного дня – ослепительного и свежего. Новогодняя ночь отрезала, навсегда оставила позади и хмурый месяц студен, и тоску по умирающему солнцу. Пройдя через эту священную ночь, как само солнце проходит под землей, мир вынырнул в новый светлый день, омытый и обновленный, и все в нем было пронизано тем самым ликованием и счастьем, которые проснулись в душе Веселки этим утром.

За остаток ночи успел пройти снег, и Веселка, не заставшая снегопада, ахнула от восторга. Вся прошлогодняя земная грязь: пятна золы и навоза, многочисленные перепутанные следы, щепки, осколки глиняных горшков, клочки сена, ветки и палки, – все исчезло, землю покрыл пушистый, ослепительно белый снег, и новое солнце бросало в него неисчислимые звезды. В сугробах играли красные, зеленые, синие, огненные искры, как напоминание о летней росе. До конца зимы оставалось еще три долгих месяца,^[167] но самое темное, самое тяжелое время года было позади, и дышалось легко: казалось, что и сама новая весна уже где-то рядом, рукой подать.

Ворота были не заперты и тоже, казалось, дремали. Сколько же раз им вчера пришлось отвориться, впуская гостей! Всю эту ночь на улицах было шумно и оживленно: ходили волхвы из Перунова святилища на горе и из Велесова святилища над Ветляной, за ними толпами валил народ. Соседи ходили к соседям, родичи к родичам, друзья к друзьям и даже недруги к недругам; стайками воробьев бегали дети, кто с пирогом, кто с пряником в руке. Все это кричало, пело, угощало и угощалось; на углах улиц горели костры, знаменуя возрожденное яркое солнце, молодежь водила хороводы и затевала игры. И теперь даже сами крыши домов и серые тыны казались утомленными этим неистовым весельем.

Осторожно ставя ноги на снег – жаль мять такую красоту, вот бы поверху перелететь как-нибудь! – Веселка пробралась за ворота и оказалась на улице. Двор Хоровита стоял на окраине прямичевского посада, возле вымола на берегу Ветляны, где летом приставали ладьи, а сейчас виднелись десятки распряженных саней. На улице еще было пусто, и только один человек попался на глаза Веселке. Не она одна так рано поднялась! Но тут же она узнала встречного и фыркнула, в досаде даже прикрыв лицо варежкой. Ах, вовсе не Беляя хотела она увидеть, глядя в сторону Кузнечного конца!

Но ради Нового года Веселка скрыла разочарование и, сама себе состроив досадливо-смешную рожу, тут же улыбнулась встречному. Беляй, рассудительный парень из Кузнечного конца, вовсю торопился к ней, и его круглое румяное лицо, украшенное широкой улыбкой, сейчас удивительно походило на праздничный блин. Заметив это, Веселка расхохоталась и не сразу сумела справиться со смехом, чтобы ответить на приветствие.

– Здравствуй, боярышня светлая! – Не понимая, чем успел так ее насмешить, Беляй остановился в двух шагах, поклонился и даже снял шапку. Вид у него был смущенный, но довольный: к Веселке-то он и направлялся и теперь был рад, что она не успела никуда ускользнуть. – Чтобы ты и в новом году была так хороша, так разумна и прилежна, так станом стройна, лицом бела и румяна…

Затихшая было Веселка фыркнула снова. Беляй давно завел привычку звать ее боярышней, и если поначалу это ее смешило, то потом стало вызывать досаду. Вот ведь заладил – нет бы чего-нибудь новенькое придумать! Нарочито почтительное обращение Беляя так не вязалось с ее открытым, задорным нравом, что казалось нелепым и неуместным, и она не понимала, как Беляй этого не понимает. И говорит-то он всегда так обстоятельно и долго, а ей трудно было выстоять на одном месте, пока он кончит свою «величальную песню». И хвалит-то он ее всегда не за то, что у нее есть на самом деле: ни особым разумом, ни домовитостью и прилежанием старшая дочь Хоровита не отличалась.

– Да ладно тебе глупости болтать! – Веселка махнула рукой, не дослушав по всем правилам построенное поздравление. – Вот заладил с утра! Колядок мы вчера наслушались, до сих пор в ушах звенит. Или тебе пирожка не хватило? Погоди, я тебе вынесу потом. Чего ты так рано поднялся-то? Раньше всех? Или… Где медведюшка-батюшка? Не видел его сегодня? Спит еще?

Беляй пожал плечами. На губах его виднелась та же праздничная улыбка, но серые глаза похолодели. Веселка ядовито сощурилась: даже и обидеться толком не может! Напрасно она дразнила его разговорами о другом – Беляй делал вид, что ни о какой ревности и не слыхал.

поддразнивая, стала напевать Веселка, приплясывая на снегу. При этом она лукаво поглядывала на Беляя, но мыслями была опять в прошедшей ночи – когда играли в «медведя». Рослый «медведь», одетый в настоящую косматую шкуру, с жутким ревом бегал по пустырю, где сходились Велесова улица и Кузнечный конец, ловя визжащих девушек. Сверкали на снегу отблески костра, бревна тынов в темноте казались дремучим лесом; орали стоящие кругом парни, гремели трещотками, и было жутко, как будто все взаправду. Веселке было жарко, точно праздничный огонь горел внутри нее, она бегала со всеми и визжала не только от веселья, но и от ужаса перед древним обрядом жертвоприношения…

И сейчас еще захватывало дух, когда вспоминалось, как «медведь» поймал ее, как она рвалась изо всех сил, но не могла вырваться из его цепких и крепких, как железо, косматых лап… Как он оторвал ее от земли и она била ногами в воздухе, визжа до хрипоты; как он бросил ее в сугроб и навалился на нее так, что она и вправду испугалась, что задавит. В лицо ей сыпалась холодная снежная пыль, а потом «медведь» откинул с головы звериную личину и стал ее целовать, и от него веяло таким жаром, что сам сугроб, казалось, должен был растопиться. И она уже не понимала, на каком она свете, и будто бы не пустырь на углу был вокруг нее, а Велесово подземелье с огненной рекой, и не Громобой, сын кузнечного старосты Вестима, обнимал ее, а сам древний бог-зверь, ежегодно приходящий за жертвой… Кровь кипела, сердце выскакивало из груди, дух замирал от восторга и ужаса…

Вежливый и скучноватый Беляй был рядом с этими воспоминаниями бледен, как ночной светлячок рядом с солнцем. Да вот беда: богиня Лада заставляет любить, не задумываясь, есть ли надежда на взаимность. Веселка была, конечно, не для Беляя, и не нужен он был ей, когда все прямичевские парни, не исключая и княжеских кметей, так и вились вокруг нее.

На первый взгляд казалось, что ничего в ней особенного нет, но в Прямичеве Веселка считалась красавицей. Хотя мягким и простым чертам ее лица до настоящей красоты многого не хватало: четкости, глубины. А еще ей не хватало ума. Веселку никто не назвал бы глупой, но она никогда не давала себе труда думать. Жизнь для нее была проста, лежала впереди широкой прямой дорогой, не требующей никаких раздумий. Она редко бросала взгляд дальше сегодняшнего дня: каждый ее день был так же полон и увлекателен, как у иного целая жизнь. Ее белое лицо, почти без румянца, только с легкой розовой тенью на щеках, всегда было открыто и ясно, и при взгляде на него возникало ощущение почти младенческой нежности и чистоты. Ее светло-серые, с голубоватым отливом глаза искрились весельем из-под пушистых, светлых, едва заметных бровей, а губы были яркими, как спелый шиповник. Красива была и коса, светло-русая, гладкая и длинная, с легким золотистым отливом, а на висках и на шее вились мягкие приятные кудряшки.

Но рассмотреть всю эту прелесть было трудно, так как Веселка всегда была в движении: лицо играет, глаза стреляют по сторонам, даже коса мечется от плеча к плечу. Все вокруг ее занимало, и она постоянно, даже разговаривая с кем-нибудь, вертела головой по сторонам, как птичка. Нравом она была легка, уживчива, приветлива, но не горяча сердцем и не привязчива: ее дружелюбие как бы скользило по людям, никого не выделяя, а взгляд искал не кого бы приласкать, а чем бы позабавиться. Беляй, в общем-то, был отличным женихом: неглупым, честным и трудолюбивым. Но все эти качества имеют цену только в долгой жизни, а для Веселки, занятой сегодняшним днем, они ничего не значили. Она не была обеспокоена, как всякая девушка, поиском среди парней единственного суженого, а болтала и смеялась с любым, с кем ей только не было скучно.

Если кто-то и занимал ее больше других, то только Громобой из Кузнечного конца. Громобой был, безусловно, самым сильным парнем Прямичева: никто никогда еще не одолевал его в кулачных боях Медвежьего велика дня, и своей силой он славился далеко за пределами Прямичева. Всякой девушке было бы лестно поймать такого сокола, но Громобой, хотя ему и сравнялось уже целых двадцать пять лет, не собирался жениться и обращал на Веселку мало внимания. Может быть, его равнодушие и привлекало ее; отец и мать сокрушались, видя, что их дочку, самую красивую в посаде, не так-то легко будет выдать замуж. Но Веселка только отмахивалась от уговоров и призывов быть поразумнее: судьба придет – за печкой найдет, судьбу и пешком не обойти, и конем не объехать.

Посад понемногу просыпался, от дерновых и тесовых крыш потянулся вверх целый лес густых, спокойных в безветрии дымовых столбов. Скрипели ворота, где-то стучал топор, повизгивал свежий снег под ногами, отовсюду долетали веселые голоса, приветствия, поздравления. Разговаривая с Беляем, Веселка то и дело отвлекалась, чтобы поклониться кому-нибудь из проходящих мимо, а сама все постреливала глазами в Кузнечный конец. С того места, где она стояла, он был виден насквозь, видны были и яркие ворота Вестимова двора, покрытые резьбой и раскрашенные красным и синим. Створки были закрыты, и их неподвижность томила Веселку, и она нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Пока Громобой не появится, новый год для нее не придет по-настоящему.

– Ну, кланяйся своим от меня! – Она махнула Беляю рукой и пошла по улице, но он будто незаметил, что с ним попрощались, и двинулся следом.

– А у нас еще что вчера было! – торопливо начал он, будто только что вспомнил: вот сейчас расскажет и сразу уйдет. – Ты обсмеешься! Иду я вчера от Овсеня, еще Солома был и Миловид с нами…

– Стой! – Веселка вдруг взмахнула рукой, будто отгоняя комара, и Беляй послушно замолчал.

Наверху, в небе, творилось что-то невероятное. Уже некоторое время, рассеянно слушая Беляя, Веселка посматривала вверх, но не верила глазам: казалось, дым из-за ближайшего тына застилает взор… Но нет! Воздух вдруг потемнел, ослепительное сияние снега погасло, как будто чья-то злая рука украла первый день года и сразу бросила мир в глубину вечерних сумерек. Белые облака стали густо-серыми, словно барашки вдруг обернулись волками. По улице вниз с горы хлынул стылый, резкий ветер, дернул подол, холодом прогладил щеку, точно плоской стороной железного ножа. По белому снегу под ногами побежали волнистые серые тени, замелькали вокруг людей, точно навьи.

Люди на улице и у ворот прерывали разговоры и поздравления, смотрели вверх, охали, вскрикивали. Что-то черное, как пустота глубокого колодца, надвигалось на солнце и заслоняло его собой прямо на глазах окоченевших от ужаса прямичевцев. Темнота стремительно летела вниз, как губительная сеть, опутывая белый свет. В хлевах замычали коровы, заржали лошади, собаки по всем улицам подняли жуткий и жалобный вой. Небо, только что бледно-голубое и ровное, вмиг стало темным и неоглядно глубоким, каким не бывает оно ни днем, ни ночью, когда взгляду препятствуют то свет, то тьма. Сейчас оно раскрылось на страшную глубину, и оттуда, как хозяева, потревоженные внезапным вторжением в жилище, остро выглянули недовольные холодные звезды.

К ногам Веселки упала и закопошилась в снегу серая ворона, беспомощно распластав черные крылья. Но Веселка даже не глянула на нее; прижимая стиснутые руки к груди, она завороженно смотрела вверх и не могла вздохнуть от ужаса. Черный круг сожрал уже половину солнечного лика, и от новорожденного ягненка-Хорса остался только ущербный рог, пылающий багряным режущим светом. Облака вокруг солнца сначала окрасились красным, словно кровь, потом налились огнем, так что невольно хотелось пригнуться, закрыть голову руками в ожидании, что сейчас на землю прольется огненный дождь. Черная пасть тьмы все глубже заглатывала Хорса, от него оставалось так мало, что тьма вокруг стала плотной, зеленоватой, как глубокая вода. И, как вода, она душила.

– Зи… Зимний Зверь! – с трудом одолев судорогу в горле, прошептала Веселка. Звук собственного голоса, даже такого, помог ей опомниться. С трудом сглотнув, она пыталась крикнуть, досадуя на свою беспомощность и изо всех сил стараясь ее одолеть: – Люди! Это Зимний Зверь! Гоните его, пока все не съел! Гоните его! Гоните!

С усилием сдвинув увязшие в снегу непослушные ноги, Веселка шагнула к ближайшему тыну, сорвала с кола большую пивную корчагу, вымытую после вчерашнего пиршества, и обеими руками грохнула ее об тын. Корчага с треском разбилась, тяжелые глиняные осколки посыпались в снег и пропали. Но люди вокруг опомнились и поняли, что нужно делать. Всхлипы сменились криками; прямичевцы кинулись по дворам, каждый хватал первое, что попадалось под руку, лишь бы могло греметь: поленья, железные сковороды, песты, котлы, трещотки и рожки, оставшиеся от вчерашнего веселья. Сосед Прамень молотил коромыслом по брошенным в снег пустым ведрам, в раскрытых воротах громыхало перевернутое свиное корыто. Тетка Угляна возле своих ворот держала в одной руке железную сковороду для праздничных блинов, а в другой – деревянную ручку-хваталку от этой же сковороды и молотила одним о другое, зажмурив от страха глаза и изредка взвизгивая.

По улице промчался рослый рыжеволосый парень в наброшенном на одно плечо кожухе, и ненадетый рукав летел за его спиной, поматываясь, суматошно силясь поспеть. Веселка заметила парня краем глаза, и вид его прибавил ей сил, как будто его присутствие обеспечивало скорую победу. Одолев ужас, помня только, что для победы надо побольше шуметь, она металась по улице и колотила чьим-то расписным коромыслом по тынам и воротам, по горшкам, вывешенным на кольях на просушку, кричала во все горло, словно силилась разорвать путы тьмы, павшие на землю.

Громобой скрылся в воротах Вестимова двора, и через несколько мгновений из-за тына полетели звонкие тяжелые удары молота по наковальне. Ему ответили другие; молоты и молоточки многочисленных прямичевских кузнецов били по наковальням, по неоконченным заготовкам, по крицам, приготовленным для будущей работы.

– Гоните его! Гоните! – вразнобой кричали прямичевцы и шумом гнали прочь злого зимнего духа, раскрывшего пасть на новорожденного солнечного ягненка.

С горы, где стоял прямичевский детинец, долетел гулкий, протяжный удар, похожий на голос грома, скатился и рассыпался по улочкам и дворам посада, потом еще один и еще. Это Зней, волхв Перунова святилища, бил молотом о священный камень-жертвенник. Посадские жители оборачивались к детинцу, на их лицах проступали облегчение и надежда, как если бы они слышали приближение самого Перуна.

И устрашенный Волк разжал зубы; тьма ненадолго замерла, а потом стала редеть. Потухли облака, так и не пролив на землю огненный дождь, солнечный ягненок покатился из пасти тьмы назад, на волю. Небо посерело, потом снова стало голубым, а Зимний Зверь побледнел и растаял. Звезды спрятались в своих глубинах, тени метнулись по углам и забились в щели. Крики ярости и страха сменились радостными, ликующими.

– Слава тебе, Хорсе пресветлый! Слава! Чуры нас спасли! Солнышко наше трисветлое! Солнышко! – десятками густых и звонких голосов кричала вся улица, и люди со слезами радости на глазах кланялись солнцу, спасенному их собственными усилиями.

Побросав палки и прочее, прямичевцы утирали слезы, смеялись и обнимались. Из толпы потрясенно кричащих и плачущих женщин выбралась Веселка. Платок с ее головы сбился на спину, коса растрепалась, по щекам текли слезы, и она на ходу смахивала их то ладонью, то тыльной стороной руки. Потрясение еще не схлынуло, от ужаса и возбуждения ее била дрожь, глаза плакали, а рот сам собой смеялся. Было чувство, что сама она только что избежала гибели, что это за ней приходил Зимний Зверь, на нее раскрывал свою черную жадную пасть…

Она шла по улице, ничего перед собой не видя, и остановилась только тогда, когда уперлась в кого-то большого и теплого. Чьи-то руки взяли ее за плечи и слегка встряхнули. Слегка – это для обладателя рук, а для Веселки сотрясение получилось весьма внушительным. Она подняла голову: перед ней стоял тот рыжий парень, что промчался по улице, как ураган, и так вовремя спугнул Зимнего Зверя ударами кузнечного молота. И полушубок по-прежнему был на нем надет только одним рукавом, а второй болтался за спиной.

– Громобой! – Веселка вцепилась обеими руками в вышитую рубаху у него на груди. – Ты видел? Видел? Это же такое? Я чуть с ума не сошла!

– Да куда тебе сходить – ума-то у тебя отродяся не бывало! – низким, глубоким и грубовато-насмешливым голосом утешил ее парень. – Ревешь-то чего? Раньше надо было реветь, а теперь поздно! Убежал волчонок!

– Убежал! Гнали, вот и убежал! – Веселка обиженно вытерла глаза кулаком. Вид Громобоя вызвал в ней разом и облегчение, и досаду. – Ты бы спал подольше – он бы нас всех съел.

– Ну, меня-то не съел бы!

– Тебя-то конечно! Об тебя-то зубы обломаешь… Пусти! – Веселка рванулась. – Медведь рыжий!

– Рева-корова! – усмехаясь, Громобой выпустил ее, и она отскочила от него на пару шагов. – Зимний Зверь-то, может, за тобой и приходил. Ради твоей красы ненаглядной!

– Да уж конечно не на тебя любоваться! – задиристо ответила Веселка. – Да ты посмотри, как ты вырядился-то! – ахнула она вдруг и дернула его за распахнутый ворот рубахи. – Оделся-то шиворот-навыворот! Ох, быть тебе битым!

Громобой посмотрел на себя: вышитая праздничная рубаха и правда была на нем надета наизнанку. Веселка захохотала над его удивленным лицом, потом сама себя перебила:

– Стой, а ты откуда бежал-то? Ты ведь не дома ночевал! А где же тебя лешие свалили? Под тыном где-нибудь? Не замерз, медведюшко-батюшка? Или тебя там пригрел кто-нибудь?

– А тебе-то что? – Громобой глянул на нее и ухмыльнулся. – Уж тебя-то я не спрошу, где мне ночевать!

– Ну и иди себе! – нахмурившись, в досаде крикнула Веселка. – Иди, чего встал? Я тебя видеть не хочу!

Громобой повел плечом: дескать, не хочешь – не надо, я и не навязываюсь. Повернувшись, он пошел куда-то вдоль улицы. Веселка блестящими от гнева глазами смотрела ему вслед; румянец ее разгорелся ярче, нежность в лице сменилась досадой, что совсем не шло к ее мягким чертам. Она смотрела на удаляющуюся спину Громобоя, на рукав полушубка, смешно болтающийся сзади: почему-то все полушубки на нем выглядели так, будто они ему малы. А все двери перед ним казались узкими, кровли – низкими, дома – тесными.

Плохо начался новый год! И Зимний Зверь напал, и с Громобоем опять поругалась! Последнее было даже хуже. Он не оглядывался, и Веселку мучило горячее досадливое чувство, будто она держала в руках что-то дорогое и важное, но упустила, опять упустила! Громобой не давался ей, ее улыбки и задорные взгляды отскакивали от него, как от каменной горы. Иные встречи кончались ссорой, как сейчас, на пустом месте, Веселка злилась на него, потому что знала: если сегодня к вечеру он не забудет о ссоре – он-то не придавал им особого значения – и не придет, то сама она пойдет к нему, делая вид, что все забыла.

А не ходить к нему у нее не было сил. День казался потерянным и все забавы были не в радость, если ей не удавалось его увидеть, перекинуться словом. Перед ее мысленным взором и сейчас стояло его лицо: круглое, скуластое, широкий выпуклый лоб, полуприкрытый густыми рыжими кудрями, небольшие серые глаза, прямой короткий нос, на котором даже зимой густо пестрели веснушки. Никто не сказал бы, что он красавец, но все в нем дышало силой, спокойной, неторопливой и уверенной. Весь он был полон мощи, которая только ждет случая, чтобы вырваться наружу, и тогда ничто на свете не сможет ему противостоять! Не прилагая к этому никаких усилий и даже не думая об этом, Громобой завораживал Веселку, и ничья пылкая любовь не привлекала ее больше, чем его небрежное, снисходительное дружелюбие. Наверное, это потому, что он – сын Перуна… Все об этом знают… И Веселка верила, что так оно и есть.

Весь Прямичев знал, что Громобой не был родным сыном старосты кузнецов Вестима и его жены Ракиты. Наравне с кощунами о битвах Перуна и Велеса старики рассказывали детям, как Вестим, тогда еще не староста, его нашел. Давным-давно, еще при прежнем князе Молнеславе, однажды в самый Перунов день над землей дремичей разразилась страшная гроза. Все небо было в густо-серых тучах, дождь лил сплошной стеной, и деревья сквозь него едва виднелись, как в тумане. Воздух потемнел, в преждевременных сумерках при каждом ударе молнии весь небосклон озарялся трепетной бело-золотистой вспышкой, и дождь припускал еще быстрее и гуще, словно подгоняемый ударами огненного бича. Все живое дрожало, кровли домов уже не казались надежным укрытием, звериный слепой ужас толкал бежать куда-то наперегонки с дождем, бежать, разбрызгивая воду из-под ног и крича от страха. Вслед за каждой пламенной вспышкой вверху раздавался треск, словно могучие руки Перуна рвут облачную пелену, и думалось, что вот-вот в небе покажется разрыв.

Копыта Перунова коня гремели над сводом Среднего Неба, и казалось, что удары невиданной мощи вот-вот разобьют хрупкий свод и он голубыми обломками повалится вниз. Объятый смертельным ужасом Змей метался между землей и небом, прикидывался то тучей, то горой, бросался в любую нору, в древесную щелку, в воду, но Небесный Воин одну за другой метал огненные стрелы в своего вечного врага, находя его повсюду. Чтобы не дать случайного прибежища Змею, во всех домах опрокидывали бадейки и горшки, девушки обматывали головы платками, пряча волосы. Собаки жутко выли, люди невольно втягивали головы в плечи и шептали «чур меня!».

Ослепительно-ярко вспыхнула молния, бело-желтоватая огненная волна мгновенно затопила небо, повисло ужасающее, давящее мгновение тишины – и грянул удар, точно небо раскололось над крышами. И, как видно, попал в цель: Битва Богов отгремела, Перун спрятал свои огненные стрелы, но дождь лил до самого вечера, пригибая к земле ветви берез и густо разбрызгивая водяную пыль от земли.

Во время бури народ натерпелся страху, а разговоров потом было еще больше. Поломало много деревьев, один старый тополь обрушило на крышу рыбачьей избушки над Ветляной, так что старика и девочку-подростка придавило насмерть. Рассказывали даже, что одного мужика пронесло-де по воздуху версты три и посадило на крышу княжеского терема, но это, пожалуй, были байки.

А Вестимова жена Ракита на другое утро послала мужа в лес искать громобой – дерево, в которое попала молния. Щепки от громобоя издавна известны как надежный оберег от молний, поскольку Перун не бьет дважды в одно место, и Ракита хотела впредь быть уверенной, что ее крыше не грозят огненные стрелы Небесного Воина.

После вчерашнего ливня в лесу было сыро, деревья стояли понурые, из зарослей и ото мхов тянуло задержавшимся запахом грозы, смешанным с прелью. Поршни Вестима скоро намокли, рубаха на спине и на плечах напиталась влагой, холодные капли градом сыпались с ветвей. Оглядываясь, он выискивал расколотое дерево: не может быть, чтобы среди множества молний, вчера сыпавшихся на лес, ни одна не попала в какой-нибудь высокий ствол. Особенно памятна ему была последняя, и при мысли о ней у Вестима по спине бежали мурашки: уж, верно, эта Перунова стрела, попавшая наконец в Змея-Велеса, расколола землю до самых глубоких подземелий. Так и жди, что где-нибудь вдруг откроется черный бездонный провал с багровым пламенем внизу… Как там… «Огни горят палючие, котлы кипят горючие…» Что-то такое жуткое там творится, и Вестим гнал от себя мысли о Велесовом подземелье.

Заприметив на пригорке дубраву, Вестим повернул туда. В дубраве идти было легче, мокрая мелкая травка не мешала. Довольно скоро Вестим вышел на поляну. Прямо посередине ее стоял огромный старый дуб, молнией разбитый прямо пополам, но не сгоревший. Когда-то он был могуч и возвышался над всей дубравой, но теперь, как с такими и бывает, поплатился за свое выдающееся гордое величие. Обхватить его ствол смогли бы человек восемь, как издалека прикинул Вестим, и даже вообразил, как сам стоит в таком хороводе, держа за руки Овсеня, Праменя, Пригожу, Бежату и еще кого-то из соседей. Сейчас обломанная мокрая вершина лежала на земле позади ствола, а длинная, угольно-черная трещина опускалась почти до земли. «Дождем загасило!» – отметил Вестим, довольный, что ходил не напрасно, и направился к дубу, на ходу вынимая из-за пояса топор. Отколоть пару щепок из сердцевины – и домой. Ракита будет рада…

Но вдруг сквозь шорох собственных шагов ему послышался странный, совсем не уместный в лесу звук. Вестим остановился посреди поляны, прислушался к тишине. Сквозь шелест листвы и неравномерное пощелкивание крупных капель был слышен детский плач. Послушав несколько мгновений, Вестим крепко потер ладонями уши, потом опустил руки и снова прислушался. Плач доносился с той стороны, куда он шел.

По спине побежала дрожь, Вестиму стало так зябко, что он обхватил себя за плечи и одновременно прикрыл грудь топором. В душе страх мешался с недоумением. Откуда здесь ребенок? Леший морочит! Мары заманивают! Чур меня! Сразу лес вокруг показался враждебным и угрожающим, тем более что по пути сюда Вестим ничего такого не ждал: вчерашняя битва Перуна с Велесом всю мелкую лесную нечисть заставила попрятаться под коряги. Но вот ведь он, младенческий плач, до того похожий на настоящий, что вспомнились родинные трапезы, которые дней десять назад справлял один из соседей-кузнецов, Бежата. Он звучал не жалобно, а скорее требовательно. Вестим колебался: благоразумие толкало бежать прочь, а любопытство тянуло посмотреть получше. Топор в руке придавал уверенности. И Вестим снова шагнул к дубу.

Сначала казалось, что плач раздается из-за дерева, но, обойдя едва половину огромного ствола, Вестим уже слышал плач позади. «Леший таки морочит!» – с досадой подумал было он, но вдруг осознал, что плач идет изнутри разбитого ствола.

Придерживая топор под локтем и ухватившись за шершавый, в крупных замшелых трещинах ствол, Вестим встал на выступ корня. Запаха гари, как ни странно, совсем не ощущалось, в нос ему бил крепкий, горьковатый запах дубовой коры. Прижимаясь к дереву и стараясь не соскользнуть с мокрого корня, Вестим заглянул в развилку.

Там, в этой странной лесной колыбели, вырубленной топором самого бога-громовика, лежал младенец. Это был мальчик, крепкий и крупный, трех-четырех месяцев от роду, вроде того, что Вестим недавно видел у Бежаты. И еще завидовал, потому что своих детей им с Ракитой Мать Макошь пока не посылала. Теперь младенец уже не плакал, а только таращил на Вестима голубые глазенки. И этот взгляд, устремленный прямо на него, так потряс Вестима, что руки у него сами собой разжались, и кузнец соскользнул на мокрую траву.

Поднялся Вестим не сразу. Он не ушибся, и лежать на мокрой земле было холодно, но он тянул время: что теперь делать? Что за младенец? Мары украли? Лесовуха родила? Ни медвежьих ушек, какие бывают у таких вот лесных младенцев, ни хвостика, ни волчьей шерстки Вестим не заметил – обыкновенный человеческий младенец, розовый, с рыжеватым пушком на головке.

Собравшись с духом, Вестим снова заглянул в развилку. Младенец помахивал над собой ручками и что-то бормотал. Он, казалось, совсем успокоился и был уверен, что его судьба устроилась. Хотя что он, в три месяца, может понимать? Чем больше Вестим смотрел на мальчика, тем больше он ему нравился. Возникло ощущение подарка, счастливой находки. Боги послали ему сына, которого он уже десять лет безуспешно вымаливал. Уже ему было трудно оторвать глаза от мальчика, душа тянулась к нему и согревалась, даже ноги стояли на земле как-то прочнее. Вся жизнь разом переменилась, Вестим ощущал себя разбогатевшим. И мальчик уже казался не младенцем, а каким-то большим, сильным, добрым существом, подмогой на всю жизнь и опорой в старости. Не все же нечисти бояться, бывают на свете и добрые чудеса.

Когда Вестим явился из леса, вместо щепок неся завернутого в верхнюю рубаху младенца, посмотреть на это сбежался чуть ли не весь прямичевский посад, а потом и детинец. Все охали, ахали, робкие разглядывали издалека, смелые тянулись потрогать, но Вестим никому не позволял. Одни говорили, что это счастье, другие предостерегали, что лесная нечисть в доме до добра не доведет. Чуть позже пришел волхв из Перунова святилища. Осмотрев младенца, он разрешил затаившему дыхание Вестиму его оставить, не учуяв в нем никаких признаков нечистого духа. В тот же день Вестим отнес мальчика к Ветляне, принес реке жертвы хлебом и медом, окропил ребенка водой и назвал его Громобоем. Женщины Кузнечного конца натащили Раките всяких пожитков, тетка Жаравиха принесла колыбель, из которой как раз выросла ее четвертая девчонка, и до вечера соседки наставляли Ракиту в обращении с младенцем. Ракита, десять лет прожившая женой и хозяйкой, но вдруг внезапно, без ожидания и приготовлений, оказавшаяся в положении молодой неопытной матери, то смеялась, то плакала от волнения, боясь, что не справится с младенцем, которого ей доверили сами боги. Даже взять его в руки она поначалу боялась, и весь вечер Вестим сам с ним нянчился, довольный и гордый, «будто сам родил», как сказала тетка Жаравиха.

Проводив последних гостей, Вестим с Ракитой собрались спать. Укладываясь, они то и дело оглядывались на колыбель, подвешенную в дальнем от двери углу, подходили заглянуть в нее, прислушивались к каждому звуку. Внезапно появившаяся колыбель стала новым сердцем их дома; с ней в их жизнь вошло нечто столь значительное, такое огромное, что они лишь постепенно привыкали к перемене. А младенец, накормленный молоком из рожка, спокойно спал. Он вообще оказался не криклив, и Вестим заранее гордился, уверенный, что его богоданный сын вырастет крепким мужиком.

Время катилось к полуночи. Вдруг из угла, где висела колыбель, послышался стук.

Вестим, чутко дремавший, тут же поднял голову. Стук повторился, слышался шорох, как будто колыбель раскачивалась и толкалась о стену. В избе было темно, но кузнец, смутно различая беловатое покрывало над колыбелью, щурился и тянул шею, пытаясь ее разглядеть. Покрывало поползло вниз и упало на пол. Вестим кинулся к колыбели. Она дрожала и сильно раскачивалась, стучала боком о стену, в ней шевелилось и сильно дергалось что-то большое, гораздо больше, чем младенец! Раздался какой-то звук, голос – тонкий, неестественный, так что Вестим застыл на полпути и холод сковал жилы. Вспомнились все предостережения: не бери лесную нечисть в дом!

Метнувшись к печке, Вестим раскопал дотлевающие угли, поддел головню на кованую железную лопатку, вытащил и стал раздувать. Колыбель дрожала все сильнее, будто яйцо, из которого рвется на волю огромный птенец. Лопнули две веревки, колыбель опрокинулась, что-то большое и нескладное вывалилось из нее на пол. Снова раздался крик – тонкий, нечеловеческий, жалобный и требовательный разом, что-то смутно напоминающий, но сейчас вызывающий только ужас. Обливаясь холодным потом, Вестим бросил на лопатку кусок сухой бересты. Береста ярко вспыхнула, и Вестим поднял лопатку в дрожащих руках перед собой, освещая колыбель и огнем защищаясь от ее неведомого обитателя.

И, едва глянув вперед, кузнец чуть не выронил лопатку. Он ждал увидеть чудовище, змея о двенадцати головах, но под опрокинутой колыбелью на полу избы копошился жеребенок. Маленький жеребенок ярко-рыжей масти пытался встать на тонкие длинные ножки и смешно мотал головой. Его тихое ржанье и было тем звуком, от которого у Вестима чуть не остановилось сердце. Вестим глядел, глядел, но ни дыма из ноздрей, ни пара из ушей… что там еще полагается? Жеребенок был как жеребенок, ничего особенного. Но откуда он здесь взялся?

– Да что же это? – осевшим голосом еле выдохнул Вестим.

– Оборотень! – охнула Ракита, сжавшаяся от страха на лежанке.

Ярко и быстро горевшая береста погасла. Вестим положил лопатку на пол и зажег лучину. Подняв ее в вытянутой руке, он снова осветил оборотня. Рука с лучиной дрожала, отблески света прыгали по бревенчатым стенам, и казалось, что изба полна страшных неведомых теней. В горле было сухо, сердце отчаянно стучало, хотелось бросить лучину и бежать отсюда. Но Вестим знал, что никуда не побежит, что этот младенец, которого он принес в дом и которому дал имя, теперь перед богами и людьми его сын, продолжение его рода, часть его судьбы. И если судьба оказалась не так проста, как он думал, то ничего тут не поделаешь.

Жеребенок тем временем поднялся на ножки и теперь тыкал мордой в стену, словно искал мать. Из колыбели свешивался край пеленки, и жеребенок принялся его сосать. И при виде этого у Вестима отлегло от сердца: оборотень он, конечно, оборотень, но выходило, что в жеребячьем образе он так же не отличается от простых жеребят, как в человеческом – от простых детей. Дрожащей рукой Вестим обтер со лба холодный пот и сел на лавку. Ноги подгибались, во всем теле чувствовалась слабость, но душа как-то разом успокоилась. Ну, оборотень. Что мы, оборотней не видали?

Торопливо одевшись, Ракита убежала позвать людей. От найденного в дубе младенца все и ждали чего-то необычного, поэтому довольно скоро в избе опять было полно народа. Вспомнили, что у Овсеня недавно жеребилась кобыла, и надоумили отвести жеребенка к ней, чтобы покормился. Но жена Овсеня не хотела пускать оборотня во двор, и тогда Овсень привел кобылу к Вестиму. И до утра Вестим просидел в хлеву, рядом с кобылой и спящим на соломе жеребенком, – для него в жеребенке скрывался тот же младенец, которого он назвал своим сыном.

Под утро его сморил сон, и проснулся он оттого, что лежащий на соломе младенец покрикивал, требуя еды. Он был точно такой же, как вчера.

– И куда же его класть? – Ракита развела руками. – Из колыбели выпадет, а то на соломе…

– Приладимся как-нибудь! – утешил ее Вестим. – На день в колыбель уложи, а к вечеру… Ну, управляйся тут, а я к волхву пойду.

Перунов волхв, снова призванный для совета, не слишком удивился.

– Коли он от молнии родился и родным сыном приходится Перуну, значит, простым ему не бывать! Две сути в нем: земная и небесная, а в земной еще две – человеческая и звериная. Может, со временем и еще больше откроется. Пока он из тех оборотней, что днем людьми живут, а ночью – зверями. А как он в возраст и разум войдет, то научится по своей воле обращаться. И в человечьем облике будет он сохранять силу коня, а в конском – разум человека.

– Что же мне с ним делать? – спрашивал Вестим, смущенный такими глубинными тайнами мироздания, вдруг вошедшими под его неприметную крышу.

– Расти и воспитывай! – просто ответил волхв. – Тебе он богами в руки дан. А чтобы он тебе больше колыбели не ломал, есть одно средство…

На другой день волхв принес берестяной ремешок с завязанными узелками – науз, и сам обвязал его вокруг тельца Громобоя. С тех пор мальчик больше не превращался в жеребенка и ночами мирно спал в колыбели. Он почти не плакал, а если и подавал голос, то лишь требуя чего-то необходимого – еды или сухой пеленки. Вместе с ним в дом вошло что-то прочное, надежное, и даже сам дом стал смотреться как-то крепче. Удача во всех делах больше не покидала кузнеца, болезни и беды обходили двор, скотина плодилась. И в следующие несколько лет Ракита родила троих детей: двух мальчиков и девочку.

А Громобой рос небывало быстро и через год уже выглядел трехлетним. В двенадцать лет Громобой вовсю помогал отцу в кузнице, и силы у него было больше, чем у взрослого молотобойца. Когда ему исполнилось двенадцать, волхвы хотели забрать его в Перуново святилище на гору – служить небесному отцу. Но Громобой отказался и на том уперся. Вообще-то нрав у него был спокойный и в обычных обстоятельствах покладистый, но если уж он чего-то хотел или не хотел, то сдвинуть его было невозможно никакими средствами. И волхвы отступили. Когда ему сравнялось семнадцать, молодой князь Держимир прислал звать его в дружину, но тоже получил отказ. Громобой хотел быть кузнецом, ратная слава и честь его не привлекали. И князю, ничуть не менее самолюбивому и упрямому, тоже пришлось смириться: насильно мил не будешь.

А Вестим, наблюдая все это, не знал что и подумать. Конечно, он был рад, что старший сын остается с ним, не желая менять избу в Кузнечном конце ни на святилище, ни на княжескую гридницу. Приятно было видеть, что сын вырос первым парнем в Прямичеве и непревзойденным кулачным бойцом, приятно знать, что такому работнику позавидует любой кузнец на свете. Но Вестим не мог не задавать себе вопроса: а все ли это? Неужели Перун дал ему своего сына, чтобы тот ковал топоры, косил сено козам и изображал медведя в новогодних гуляньях? У него должно быть какое-то другое предназначение. Какое?

Все первое утро нового года посад и детинец Прямичева обсуждали знамение. В избе гостеприимного купца Хоровита перебывали соседи со всех окрестных улиц: приходили, сидели за столом, толковали, спорили, качали головами, уходили говорить все о том же в других местах, уступая скамьи новым гостям.

– Волк на солнце – не к добру! – твердил старый отец Хоровита, прозванный Знамо Дело. – В прежние времена такое знамение завсегда к беде было!

– Ох, отец! – вздыхала Любезна, жена Хоровита, словно умоляла не портить праздника дурными пророчествами.

– Это к большому пожару! – вставила тетка Угляна. – Видали, облака-то были в огне? Это значит, вся земля в огне будет!

– К мору это! – убежденно возражал Прамень, точно его предложение было гораздо лучше Угляниного. – Навьи-то, видели, как вокруг вились! Так и ходят, так и ходят! Чур меня!

– Пожар, мор! – Старик Бежата махнул рукой на них обоих, уже готовых спорить. – Смешно! – восклицал он с видом не столько веселым, сколько возмущенным. – К войне это! Тут тебе и огонь, и мор, и навьи, и всякая прочая погибель!

– Ну, старче! – Хоровит недоверчиво качал головой. – Ты уж хватил! С кем же нам воевать?

– С нашим князем воевать охотников мало! – убежденно заметила Любезна.

– Что, Беляй, пойдешь воевать? – поддразнила Веселка парня, который тоже явился к ним и теперь сидел у двери, дожидаясь от нее хоть взгляда. – Отличишься!

Беляй ухмыльнулся и опустил глаза. Он не был труслив, но воевать ему совсем не хотелось. Дома, среди родных и поблизости от Веселки, ему было гораздо лучше, чем любому прославленному витязю, который ратными подвигами добыл себе княжью шапку.

– Не хочешь? – не отставала Веселка. – А то смотри! Княжеские кмети столько всего занятного рассказывают, а тебе и сказать нечего! Так и будешь весь век сидеть, с печным горшком шептаться! – намекнула она.

– С котом целоваться! – ехидно шепнула восьмилетняя Волошка и звонко захохотала, прячась за взрослую сестру от грозного взгляда матери.

Назавтра пришел и волхв-кощунник из Велесова святилища, что стояло неподалеку, за краем вымола над рекой. Щеката, высокий и худой человек лет пятидесяти, с длинной бородой песочного цвета, где мелькали нити седины, носил длинную, косматую, мехом наружу, медвежью шубу, а в руках держал высокий резной посох с навершием в виде медвежьей головы. Когда-то в детстве Веселка думала, что это и есть сам Велес, и до сих пор представляла Подземного Пастуха таким же, как Щеката, только еще выше ростом, суровее и грознее. Сам же Щеката был добрым человеком, и к нему часто обращались, когда требовалось дать совет или примирить спорщиков. Хоровит и Любезна обрадовались почетному гостю, усадили за стол, выложили угощения. Но и Щеката не мог успокоить тревогу прямичевцев.

– Что вы меня-то спрашиваете? – отвечал он на расспросы посадских жителей. – Один Сварог да Велес все знают. Людям немногое открыто, а голова-то на что? Боги попусту не грозят – стало быть, чем-то их прогневили.

– Сразу так – прогневили! – недоверчиво возражал один из богатых купцов Нахмура. – Сколько жили…

– Жили, а много ли добра нажили? – ответил ему Щеката. – Выходит, боги на нас глядят без радости. Чем-то мы им не угодили. Надо теперь по сторонам поглядеть да подумать: что не так? Нет ли на нас вины какой?

Прямичевцы качали головами, хмурились, поглаживали бороды. Возразить волхву было неловко, но и согласиться не хотелось. Какая вина? Откуда ей взяться, если раньше не было?

– Надо бы к князю сходить! – толковал между тем дед Знамо Дело. – Ему виднее, что за напасть такая.

– Князю завсегда виднее! – подхватил Бежата, уже седой старик с длинной, широкой, белой бородой. – Надо нам всем собраться да сходить!

– Давай, знамо дело, собирайся! – подзадоривал седого приятеля хозяин. – Повеличаем, может, бражки поднесут. Свиные ножки да пирогов в лукошке!

– Да что мне собираться? Подпоясаться разве! – посмеиваясь, отозвался Бежата.

– Да знаю я, как вы соберетесь! – Любезна им не слишком верила. Старики сидели за столом крепко, как молодые зубы в челюсти. – До Велесова дня прособираетесь, а там праздникам конец!

Проводя время в разговорах, посадские жители и в самом деле не слишком торопились. Не хотелось думать о плохом и портить себе праздник, на помощь приходила привычная надежда, что как-нибудь все обойдется. На то и боги, чтобы держать порядок на небе, а нам бы на земле справиться. Может, привиделось? После большого гулянья чего не увидишь?!

Новое утро не принесло никаких пугающих знамений, вчерашний страх отступил, праздник напомнил о себе: снова хотелось веселья, движения, смеха. Вечер застал Веселку с подругами далеко от дома, на Ветляне. Весь день они катались на санях, а как стемнело, прибились погреться и отдохнуть к костру, который прямичевцы разложили над высоким обрывистым берегом. Катал девиц на своих вороных, наилучших в городе тройках Черный Сокол, младший сводный брат князя Держимира, рожденный от пленной степнячки-куркутинки. Мать назвала его длинным непонятным именем Байан-А-Тан, но в Прямичеве его звали Баяном или Черным Соколом. В любой толпе он привлекал внимание своей необычной внешностью: чужая кровь ярко сказывалась в его смуглой коже, отливавшей бронзой, в форме крупного носа, заметно выступавшего вперед, в темных глазах, которые казались большими и влажными, как у коня. Свои блестящие черные волосы он зачесывал назад и заплетал в косу. Как нарочно про него было сказано: не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив. Хмурый, замкнутый, недоверчивый князь Держимир любил своего сводного брата больше, чем иные любят родных, и баловал его, как любимое дитя. При первом взгляде на Черного Сокола любая говорлинская девица сказала бы, что он страх как некрасив, но все прямичевские девушки были влюблены в него за его открытый, веселый нрав и даже не в шутку считали его красавцем. Веселке Черный Сокол тоже нравился: она любила все яркое, живое и необычное, а Баян был по-своему не менее ярок и необычен, чем Громобой. Если без Громобоя не обходился ни один кулачный бой или зимнее «взятие Ледяных гор», то Баяна было лучше всего видно и слышно на гуляньях, и он был одинаково весел на пирах в княжеской гриднице и на посиделках в посадской беседе. Любовь к шумному веселью роднила его с Веселкой, и, в отличие от Громобоя, он всегда был рад ее видеть и никогда с ней не ссорился. У него уже имелась, правда, одна жена, но и Веселке он не раз намекал, что и для нее место найдется. Веселка только смеялась на это: лестно было воображать себя женой княжеского брата, однако что-то не давало ей ответить согласием – жаль было вольной и веселой девичьей жизни. Но мало что могло ее обрадовать так, как звон бубенцов его тройки, утром подлетевшей к воротам, и голос Баяна, звавший ее кататься.

Над заснеженной Ветляной катались дотемна; завидев дым, заезжали в огнище, гуляли там, угощали хозяев, играли с тамошней молодежью в «колечко», водили хороводы вокруг Велесовых снопов, украшенных лентами и сухими цветами. Под вечер, уже в темноте, утомленная «колядошная дружина» вернулась к Прямичеву. В темноте был виден огонь, разожженный на высокой прибрежной горе над Ветляной, прямо напротив ворот посадского вала. Возле нескольких больших костров было людно и оживленно. Поближе к огню, как внутри солнечного круга, сидели старики, а вокруг них водили хороводы молодые. Дети и подростки бегали вокруг с пирогами в руках, катались с гор на санках, кидали снежки. Никому не хотелось домой: казалось, человеческое веселье даже ночную тьму отгонит и позволит хороводиться до самого утра. Веселка едва успела протянуть к огню озябшие руки, как возле нее опять возник Баян с маленькими санками, позаимствованными у кого-то из малышни. Целый день гулянья утомил и его, он был разгорячен, но внутри него словно бурлил источник, не дававший отдыхать.

– Не устала? – поддразнивал он Веселку. – А то посиди в сторонке со старушками!

– Сам посиди! – смеялась Веселка.

Все неприятное – страх перед Зимним Зверем, ссора с Громобоем, – все ушло и забылось, ей было весело и хотелось, чтобы это продолжалось вечно: и быстрая езда на княжеских санях, и хороводы, и песни.

– На свете бывает, что и медведь летает! – весело орал Баян, посадив Веселку на передок санок и бегом толкая их сзади. – Да только кто ж видал, чтобы медведь летал?

Разогнавшись, санки помчались вниз; Веселка взвизгнула, чувствуя, что задняя половина санок слишком легка и неустойчива; но в последний миг Баян вскочил на них уже под уклоном горы, и санки стрелой полетели вниз, к отмели, где берег невидимо под снегом переходил в лед Ветляны. В тусклом свете неба лед казался серебристо-белым, а воздух над ним – черновато-синим. Прямо напротив горы сверкали белым огнем звезды, и казалось, что санки летят в пропасть, прямо в дивные небесные миры. Веселка визжала от восторга и жути, душа ее рвалась наружу, взбудораженная всем этим: стремительной ездой, свистом ветра, теплом и силой рук Баяна, обнимающего ее сзади. Казалось, душа расстается с телом и касается неба; хотелось сей же миг умереть и жить вечно.

И вдруг впереди, в рассеянном сиянии снега, возникло огромное черное пятно. Как будто сам воздух, само сияние снега и луны раздвинулись, образовав провал в черную пустоту. Веселка не успела сообразить, что это такое: что-то вроде полыньи, но полынья эта не лежала на льду, а стояла стоймя, как ворота, и прямо в эти ворота неудержимо мчались их разогнавшиеся санки. В черноте пятна мелькнули две злые белые искры, точно чьи-то глаза; еще не веря себе, Веселка испуганно ахнула, и хотелось, чтобы грозный морок рассеялся так же внезапно, как появился.

Над высоким берегом вскрикнул женский голос, крик подхватило несколько других. Рванул пронзительно-холодный ветер, пригнулось пламя костров, веселье в сердцах мгновенно сменилось беспричинным страхом. Замерев на месте, люди оглядывались, точно спрашивали друг друга: что такое?

А санки мчались вниз, навстречу распахнутой пасти тьмы; Веселка охнула и замолчала, потому что рука Баяна вдруг прижала ее слишком сильно. Теперь-то и он увидел, что ждет их внизу: на белом снегу неясно вырисовывались очертания громадного черного зверя. Белый огонь узких глаз освещал приоткрытую пасть и бросал блики на острые клыки. Очертания тела казались расплывчатыми, но от этого делалось еще более жутко. Это не просто волк, это зимнее чудовище, то самое, что хотело сожрать солнце и теперь выбрало новую жертву из тех, кто тогда ему помешал. От зверя веяло жестоким, нестерпимым, мертвящим морозом; окоченев, не в силах вдохнуть или даже зажмурить глаза, Веселка застывшим взором смотрела на Черного Волка Зимы. И ледяной ветер тащил ее прямо в эту распахнутую пасть, тащил с неудержимой силой, и не было никакого средства остановить бег санок, несущих двух седоков прямо к гибели.

Прижав к себе девушку, Баян и сам как будто сжался в кулак; он не испугался, но в первые мгновения растерялся, не понимая, что это такое. А сани мчались прямо на ночное чудовище, и раздумывать было некогда. При нем не было никакого оружия, даже нож с пояса он оставил дома… да и чем поможет простой нож против злобного духа зимы с железной шерстью? Но из-за Веселки, сжавшейся и переставшей дышать, соображать приходилось быстро.

– На лошади еду – под гору хорошо качу, а в гору сам волочу! – диким голосом заорал вдруг Баян и качнулся, точно хотел разогнать санки еще быстрее. – Бояться волков – быть без грибов! У наших ворот всегда хоровод – раскрывай шире рот, зубам будет пересчет! Эх, коси малину, сгребай смородину-у-у!

Черный волк припал на передние лапы, готовясь к прыжку, но прыгнуть не успел – сани налетели прямо на него. Баян оглушительно свистел, Веселка в последний миг опомнилась и завизжала. Холодная тьма накрыла с головой ее и Баяна, словно ночная прорубь; дыхание перехватило, но его руки не выпустили ее, и Веселка, жмурясь, бессознательно прижималась к Баяну спиной, к живому теплу, единственной защите от ужаса зимней ночи. Сильно тряхнуло, и в тот же миг все кончилось. Санки мчались по ровному пространству ветлянского льда, руки Баяна держали ее сзади, в лицо бил ветер. Веселку бросало то в жар, то в озноб, во всем теле ощущалась слабость.

Санки выдохлись, растеряли разбег и покатились медленнее; Баян опрокинулся на бок вместе с Веселкой, полежал так немного, приходя в себя, потом поднялся и ее тоже поставил на ноги. Позади них тянулся след от полозьев, над берегом метались отблески зажженных веток. На горе рвались в темную вышину языки костров, а вокруг блистал ослепительно белый снег с острыми холодными звездочками.

– Ты живой? Черный! Где ты есть? Княжич! – кричали на горе десятки голосов. – Веселка! Вы живые? Отзовитесь!

– А то как… – начал было Баян, но голос его сорвался. – А то как же! – еще раз крикнул он, сглотнув и упрямо тряхнув головой. – Чтобы я – да не живой? Попробуйте от меня избавиться!

– Что это было? Что? – Пока к ним бежали люди, Веселка теребила Баяна за мех безрукавки на груди. – Опять Зимний Зверь? И уже не на небе? Прямо к нам слез?

Она постепенно осознавала, что означала и чем грозила эта встреча, и ее била сильная, неудержимая дрожь, от которой зубы стучали, язык заплетался и даже говорить было трудно. В душе вспыхивали то ликование – они спаслись, они живы! – то ужас при мысли, как случайно, ненадежно было их спасение.

– Ну, Зимний Зверь! – смеясь от нервного возбуждения, Баян крепко прижал голову Веселки к груди, словно хотел этим сдержать ее дрожь. До него тоже доходило постепенно, и смех его, все более громкий, звучал неестественно и дико. – Ну, Зимний Зверь! Подумаешь, Зимний Зверь! – выкрикивал он в темноту, будто вызывал на бой всех чудовищ, рожденных Зимерзлой. – Видно, не ждал, морок драный, что такой смелый найдется – чтоб его санями!

– Чем ты его добил-то? – чуть не плача, допрашивала Веселка, почти ничего не помнившая из тех жутких мгновений. – Заговор, что ли, знаешь? Поделился бы!

– Заговор! – со смехом отвечал Баян, который и сам в те мгновения не понимал, что кричит и почему. – Заговор! Что я живой – вот и весь заговор! Не любят они живых, зимние выродки, не любят живых, боятся! А я живой! Живой я! – ликующе кричал он навстречу подбегающей с факелами толпе…

Над головой прижавшейся к нему Веселки Баян приветственно махал рукой, а Веселка держалась за его плечи, прятала лицо в мех его накидки, и ей было так страшно, что она не решалась пошевелиться. Ей мерещилось, что вокруг нее холодная пустая чернота, и страшно было сделать шаг, чтобы не кануть в эту ледяную пропасть. Ей вспомнился Громобой, и сердце заныло от желания быть поближе к нему. И какой леший ее дернул кататься с Черным Соколом! Веселка испытавала раскаяние непослушного ребенка, который нарочно пошел в дремучий лес, куда ходить не велели, и заблудился. Она чуть не плакала от тоски, ей хотелось домой, в Прямичев, где вокруг не этот лед и черная ночь, а знакомые дома, тыны и ворота, дымы печек… Громобой… Только рядом с ним она и могла бы не бояться никаких зимних духов. Ведь он – сын Перуна! В нем вечно живет частица Небесного Огня, которого так боится любая нечисть и нежить.

– Резвого жеребца и волк не берет! – ликующе кричал Баян, размахивая рукой навстречу бегущим к ним парням.

Он небыл сыном бога, он просто был очень везучим.

Глава 2

Весь вечер Веселка дрожала и наутро сидела притихшая. Утром никак не рассветало, на востоке поиграло немного расплавленного золота рассвета среди серых туч, но между землей и небом висела плотная серая тьма. Наступающий день барахтался в серой вязкой мгле и не мог из нее выбраться. Потом погода вконец испортилась, пошел снег; невидимая Зимерзла гуляла над крышами, трясла рукавами, рассеивая тучи влажных белых хлопьев, неразборчиво напевала какие-то снеговые заклятья. И неохота было выходить на улицу, страшно поднять голову – так и ждешь, что заденет по лицу тяжелым, жестким, холодным краем Зимерзлиной белой шубы.

Прислушиваясь к гулу ветра над крышей, Веселка все ждала еще каких-то пугающих знамений и в то же время сторожила: не скрипнут ли ворота, не застучат ли шаги на крыльце? Ей хотелось увидеть Громобоя, и она надеялась, что он придет, хотя никаких других причин, кроме ее желания, тому не было. Но почему бы ему не зайти? – рассуждала она сама с собой, с непривычным усердием орудуя костяной спицей над чулком для кого-нибудь из младших. Она не знала, что скажет ему, но это не так уж и важно. Он ведь не очень-то к ней прислушивается.

К полудню заявились гости, жаждущие расспросить о вчерашнем. Веселка и рада была бы рассказать, но при воспоминании о Черном Волке Зимы ее опять охватывала дрожь и делалось так страшно, что хотелось зажмуриться.

Зимний Зверь! Снеговолок сын Зимерзлы, один из страшных зимних духов, дух метели и режущего зимнего ветра, каждый год в положенный срок носится над землей, перепрыгивая с тучи на тучу, пытается поймать новорожденного ягненка-солнце, щелкает ледяными зубами и воет в бессильной голодной тоске. Каждую зиму по вечерам в затянутом тучами небе, где в разрывах виднеется глубокая чернота, можно различить грозные очертания Зимнего Волка. Каждый год он подает голос в вое метели, но никто из стариков даже не помнил, чтобы сын Зимерзлы показался людям так явно, хотел сожрать солнце прямо в первое утро нового года, а потом вышел из облаков на землю и чуть не съел живых людей! Да еще и брата самого князя!

– Я так мыслю, нашему князю это примета дурная! – прикрывая рот ладонью, шептала Любезне на ухо тетка Угляна и еще оглядывалась, не слышит ли кто. – Зря он себе жену-оборотня притащил. Родится у нее зверь, вот сама скоро поглядишь! И что брата его Зимний Зверь сожрать хотел, тоже неспроста. Не останется наследников у князя Держимира, и род его сгинет! А все за то, что отец его брата погубил!

– Не болтай дури-то! – с неудовольствием отмахивалась Любезна. – Это когда было? Полвека назад! Дед, вон, молодой был, не женился еще!

– А ну и что? Погубил князь Молнеслав брата, за то боги его род прокляли, и всем нам худо придется! Вот сама поглядишь!

– Все злое отзовется! – дед Знамо Дело кивал, тревожно глядя на внуков.

Румянок, Колобок и Ранник играли на полу с деревянными чурочками. Похоже было, что чурочка Румянка изображала Зимнего Зверя: сам он грозно рычал и подвывал. Чурочки братьев были санями. Сначала «Зимний Зверь» нападал на сани, а они в испуге старались от него уехать, но потом, увлекшись, напали на врага сами. «Сани» Колобка при этом даже оторвались от земли, и через некоторое время битва велась уже где-то в небесах и походила скорее на сражение Перуна с Велесом. Дети играли в битву богов, и им не приходило на ум, что нечто похожее сейчас разворачивается над их головами на самом деле.

Сам праздник как будто замер в испуге: даже молодежь сидела по домам. Правда, из Кузнечного конца явились-таки ожидаемые Веселкой гости, но Громобоя среди них не было, и Веселка не слишком огорчилась, когда мать, вручив парням по пирогу, отправила их восвояси. Кое-кто из соседей, держась поближе к тынам, заходил и после, но разговоры не веселили: все сходились на том, что «все это не к добру». Явственного толкования пугающих предзнаменований никто не мог дать. Дед Знамо Дело рассказывал младшим кощуну, и хотя все это было Веселке знакомо, она слушала, чтобы только не думать о Зимнем Звере. Так утешительно было знать, что где-то в мире есть сила, смелость, решимость, победа!

– …А правила в том городе княгиня, и было у нее семь дочерей! – рассказывал дед. – Сама княгиня была богатырша удалая, из мужчин никто ее не мог побороть. И полюбилась Заревику ее младшая дочь. А как узнала про то княгиня, то и говорит: «Когда была я молодой, меня из чужих земель пришелец чести лишил, и зарок я тогда дала, что никто из моих дочерей иноземца в мужья себе не возьмет. А раз ты зарок мой нарушил, то мой меч, а твоя голова с плеч! Выходи на поле!»

– Ох, Матушка Макошь! – Любезна, разбирая ворох сухих пеленок самой младшей, годовалой Досташки, подняла глаза и качнула головой. – Сама княгиня и виновата! Надо ей было не с мечом баловаться, а за дочерьми смотреть! Глядишь, и не нарушила бы зарока!

– Да и зарок-то глупый! – фыркнул Чистец. В пятнадцать лет диву даешься, как много глупостей творят окружающие. – Если княжич горячей кашей обожжется, так что же, кашу проклясть и народу запретить?

Дети засмеялись, вообразив кашу запрещенной.

– Да и парень не виноват! – охотно подхватил Хоровит. – Он-то зарока не давал княжеских дочерей не любить. Стало быть, и не нарушил ничего.

– Да дайте же дальше рассказать! – сердясь на болтливых взрослых, прикрикнул двенадцатилетний Яровод. – Это же кощуна, а там все не так! Это же про богов!

– Ну, не про одних богов! – поддразнила брата Веселка. – Княгиня та или ее дочь – они-то не боги, а просто люди. Надо, чтобы про людей по-людски и говорилось!

– Да ну вас! – не сдавался Яровод. – В кощуне простых не бывает!

– Вот уж верно! – согласилась Любезна. – Если бы все матери такие были, как твоя княгиня, то род человеческий не сильно бы расплодился!

– Ну, рассказывай дальше! – молил деда Яровод.

Придирки матери и сестры причиняли ему досаду: что они понимают? В сказаниях все должно быть не так, как в жизни, в этом-то и вся их прелесть: в том дивном мире нет мелких забот, нет сомнений, и с первого взгляда ясно, кто прав, кто виноват. И каждый малец, слушая такую кощуну, себя самого ощущает непобедимым богатырем, который единым махом сметает целые полчища врагов!

Дед Знамо Дело ласково погладил светловолосую голову внука. Конечно, в жизни все не так, и прежде чем ввязываться в драку, надо разобраться, кто же в ней прав. А это порой потруднее самой драки. Кулаками махать – ума не надо, дали бы боги силу. А ты вот сперва пойми, кто тут обижен, а кто обидчик. Знамо Дело, которому с другими посадскими стариками нередко приходилось разбирать споры, задумчиво качал головой. Чем лучше разберешься в деле, тем хуже понимаешь, за кем правда. За каждой стороной – своя. Даже свет и тьма в мире не отделены друг от друга непроходимой гранью: их сводят вместе рассвет и закат, сливают сумерки, перемешивают так, что и не заметишь, когда же, в какой миг, у какой черты кончается ночь и начинается день. Все время ищешь, ловишь этот миг и эту черту, надеешься поймать и подглядеть на этой тонкой грани самое главное в мире. А пока ты ловишь эту тайну, время делает свое дело, уверенно и неизменно, ничего не скрывая и ничего не показывая. Все в мироздании едино, все течет из одного в другое: свет и тьма, тепло и холод, зима и лето, жизнь и смерть. Что же говорить о добре и зле, которые живут не в небе, а в человеческой душе? Каждый человек – как небо, где есть свой свет и своя тьма, тесно слитые и неразделимые.

А впрочем, не стоит забивать голову подростку. Пусть в его сердце возникнет и вырастет ненависть к сказочному злу, а уж зло настоящей жизни не заставит себя ждать, хоть и будет на вид помельче, чем двенадцатиглавый змей. И дед продолжал рассказывать, сам с увлечением живя в простом и ясном мире сказания, который так мил и старому, и малому.

– …Вышел Заревик в поле, и выпустила княгиня на него свою дружину – сто человек и еще одного. Стали они биться, и побил Заревик всю княгинину дружину. Тогда вышла сама княгиня в поле против Заревика. Бились они день, бились ночь, и никто одолеть не мог…

– Вот он, сын бога-то! – вставила Любезна. – Сто человек в одиночку побил! А у нас свой сын Перуна есть – что от него толку? Чудища хоть весь город пожрут – он и не почешется!

– Не скажи, матушка! – Хоровит засмеялся и подмигнул Веселке. – Не ругай парня зазря! Забыла, как у кожевников бык вырвался? Как Громобой его за рога руками взял и голову на сторону своротил?

– Потом еще Головеня чуть не князю из-за него бил челом: зачем-де погубил скотину? – подхватил, тоже смеясь, старик Бежата. – Мог бы, дескать, так, за рога, и в стойло свести. А он: «Не рассчитал, не думал, что бычок такой хлипкий!»

– А еще Вешников тын! – закричала тетка Угляна сквозь общий смех. – Еще когда Вешнику тын обрушил – почесаться, говорит, хотел!

– И как Стрекотухин парень ему под кулак подвернулся, так до сих пор левым ухом не слышит! – сердито, без смеха, добавила Любезна. – Вы-то смейтесь, а только я вот что думаю: если наш сын Перуна только на такие дела и способен, то недалеко он пойдет! Вон, дело ему – Зимний Зверь! Чуть девку не сожрал! – Мать ткнула скалкой в сторону Веселки, и сама, воодушевленная и грозная, весьма походила на ту княгиню-богатыршу с мечом из дедовой кощуны. – Чем ему не дело? Пошел бы к князю, сказал бы, так, мол, и так, хочу людей от Снеговолока избавить…

– Да как от него избавишь! – Бежата, сочувственно слушавший хозяйку, махнул рукой. – Зимний Зверь – не простой, его не убьешь. А убьешь – еще хуже будет. На нем зима стоит. А на зиме – весь годовой круг. Без зимы и лета не будет.

– А хорошо бы – без зимы! – вздохнула Волошка, сидевшая возле Веселки. – Чтоб всегда тепло…

– А на санках? – возмущенно вставил Румянок. – А ледяную гору строить?

– Нельзя без зимы! – согласился и дед Знамо Дело. – Всякому человеку ночью поспать надо, отдохнуть. Так и земле надо поспать. И солнцу. В теплое время им только и трудиться, а зимой – отдохнуть, сил набраться. Так богами заведено. Порядок такой. А без порядка не жизнь была бы у нас, а одна сплошная Бездна. Нет, детки, пусть себе и Снеговолок будет, и Костяник, и Зимерзла, и Морена … Лишь бы они свое дело делали – что им положено, то брали, а на чужое рта не разевали. Не то ведь худо, что Снеговолок на свете есть, а то, что девку захотел сожрать. Не бывало на моем веку такого… – Дед помедлил, будто на всякий случай вспоминал, и еще раз покачал головой. – Не бывало… Знать, за что-то на нас боги огневались.

Все помолчали. Вопрос «за что?» у каждого был на уме и словно бы висел в воздухе. Каждый из взрослых перебирал в памяти события недавнего прошлого, но никакой вины перед богами вроде бы не находилось. Бывали, конечно, и ссоры, и войной на дремичей ходил речевинский князь Велемог… Так отбились же! И князь Держимир наконец себе жену раздобыл, к Медвежьему велику дню и сыночка ждет. Жить бы да радоваться… Так вот нет же!

В тишине было слышно, как за стенами избы гудит ветер.

– Ну, замело! – Старик Бежата оперся обеими руками о посох и медленно поднялся. – Пойду я, а не то дорогу завалит. Добирайся потом…

– Ребята, проводите! – Хоровит кивнул двум старшим сыновьям.

Чистец и Яровод разом вскочили, но Бежата махнул рукой:

– А их обратно потом кто проводит? Я, конечно, своих пошлю, так и будут друг друга до утра провожать. Нет уж, нечего ходить, нечисть дразнить. Один я дойду, ничего, дорогу знаю. Тут до угла только, а там за тынами уж не снесет… Спасибо дому, чурам и хозяевам… – Старик поклонился печке, потом разогнулся и опять прислушался. – Как Снеговолок-то разгулялся! Так и воет, так и крутит… Да я, старый, ему не понадоблюсь. А вот детям ходить нечего. Держи-ка их при себе, мать.

Провожая Бежату, Хоровит и Любезна вышли в сени. Во дворе была уже настоящая метель: ветер гнал над землей целые тучи крупных влажных хлопьев, не давал им даже коснуться земли и как будто хотел выпихнуть их обратно на небо; при этом он каждый миг передумывал, менял направление, снежные вихри рвались и вились в разные стороны.

– Шагай живее, дед, а то не дойдешь! – Хоровит озабоченно похлопал старика по плечу. – Чего делается-то… Да держись тына, а то тут не поймешь, куда идти-то.

– Слышишь? – Любезна толкнула мужа в бок.

Где-то далеко, на краю невидимых небес, раздавался низкий, глубокий вой. Он был тесно сплетен с воем ветра, но временами человеческое ухо выхватывало его очень четко, и дрожь продирала по спине от мысли: это воет не ветер, а какое-то другое, более опасное существо. Вой летел над крышами посадских улочек и над теремами детинца, над спящими пристанями и заснеженными оврагами. Тягучей, холодной и тяжелой волной голос Зимнего Зверя струился откуда-то сверху, и казалось, что Зверь ждет где-то близко, прямо за пеленой мечущихся в страхе снежных хлопьев, и вот-вот прыгнет вниз… Этот голос явственно подтверждал смутные человеческие опасения: да, это правда, в мире что-то случилось. Что-то изменилось… Эта зимняя тьма и холод вьюги станут вечными… Зимерзла, мать зимней тьмы, останется единственной хозяйкой земного мира, останется навсегда и никогда не пустит в него других, согревающих и оживляющих богов. Нужно ждать… Ждать беды…

Хоровит поспешно закрыл ворота за ушедшим Бежатой и, с наброшенным на голову кожухом, перебежал через двор обратно к крыльцу. Отряхивая на ходу снег, они с Любезной вернулись в избу. Здесь было тепло, везде белели детские головки, и все вроде бы было хорошо, спокойно, как всегда. Но и купец, и его жена не могли избавиться от давящего чувства, что какое-то могучее зло, непонятное людям и неодолимое их слабыми руками, придвинулось совсем близко и даже крепкие стены избы не защитят семью от грозящей беды.

Вой Зимнего Зверя слышал и Вестим, под вечер шедший домой из детинца. Проходя мимо соседских тынов, он поглядывал вдоль улицы, прислушивался, не шумит ли где ватага, руководимая его старшим сыном. Но все было тихо, только метелица гуляла да рыжая собачонка соседа Пригожи, тощая, длиннолапая и глупая, отрывисто лаяла из-под ворот. Из-за покосившегося тына вдовы Пепелюхи долетали голоса. «Забрались под крышу, ума хватило!» – с облегчением подумал кузнец. Все небо было затянуто тучами, белесыми в тусклом свете луны. Кое-где тучи словно бы подтаяли, и сквозь них просвечивала темнота неба. Мир казался глухим, замкнутым. Отовсюду веяло тоской. Хотелось вздохнуть поглубже, сбросить с груди давящую тяжесть. Не выйдет, надо терпеть. Надо перетерпеть это время, самое глухое и темное в году, а потом начнет светать яснее и раньше, а со светом придет и воздух, и простор, и желание жить. Сейчас год нырнул в самую глубину, а потом настанет время и выныривать. Как всегда.

Войдя в избу, Вестим сразу заметил медвежью шкуру, косматой кучей сваленную на лавку. Мокрый мех поблескивал. Значит, «медведь» походил уже по улицам да и вернулся.

– Где ты там, рыжий? – позвал Вестим в темноту, где всего одна лучина в светце возле печки распустила робкий листочек огонька. – Шкуру-то расстелил бы как следует.

В дальнем от печки углу, где была навалена куча сена, негромко прошуршало.

– Да я уж ему говорила, – вполголоса проворчала Ракита, помешивая длинной ложкой в большом горшке на печи. Рослая, немного сгорбленная, с большой головой, обкрученной двумя или тремя платками поверх повоя, она сама во тьме казалась медведицей. – Спит он. Нагулялся сегодня.

– Да разве это гулянье было? – обиженно подала голос Зарина, семнадцатилетняя дочь.

Она сидела на краю скамьи возле прялки, и ее совсем не было видно в темноте, только пятно рубахи смутно белело.

– Походили, потоптались, да и все, – уныло рассказывала она. – Только свои и были, другие все забоялись. И веселье-то какое… Беляя головой в снег поставили, чтобы еще белее был… А то он вокруг Веселки Хоровитовой все ходит, ходит, все никак понравиться не может…

Зарина вздохнула. Неудача соседского, с детства знакомого парня прибавляла уныния, казалась частью той беды, которая откуда-то вдруг свалилась на Прямичев. Хоть бы что-нибудь веселое случилось! Хоть бы у кого-то все было хорошо! А то кажется, что с каждым днем все темнее и темнее. Все ниже и ниже, глубже и глубже в эту тьму, а ведь в новом году день уже должен прибавляться!

– А Веселка-то была? – усмехнувшись, спросил Вестим. – Видела, что Беляя теперь надо любить?

– Нет. – Зарина мотнула головой. – Мы на Велесову улицу заходили, «ягодку» пели, а она не пошла. Любезна бранилась: «Идите отсюда, не до гуляний теперь!» Что же, теперь совсем и не жить?

– Правильно купчиха говорит! – одобрила Ракита. – Дома сидите, целее будете.

– Да уж…

Задумчиво развязав плетеный пояс, кузнец сложил на лавку кожух, потом вспомнил и повесил его куда следует – на деревянный гвоздь возле дверного косяка.

– Хорошо, княжича Зверь не заел, – добавил Вестим, сев к столу и разглаживая ладонями волосы по обеим сторонам от ровного прямого пробора. – А то бы… Бабы болтают, что…

– Дурной голове всегда счастье! – перебив, бросила Ракита. У разумных людей, которые даже маленькую удачу оплачивают долгим трудом, вполне понятное раздражение вызывает счастье беспечного дурня, у которого и петух несется, и сани едут без лошадей. – Может, если бы его заел, то к себе бы в Навье ушел и никого больше не тронул бы!

На крыльце заскрипело, в сенях бухнуло, в дверях взвизгнуло. В душной избе потянуло прохладным свежим воздухом с улицы, через порог разом перевалились Смиряка, младший сын Вестима, и Солома, соседский парень, прозванный так за прямые золотистые волосы. Кожухи у обоих были в снегу.

– Где валялись-то? – приветствовала их Ракита. – Ровно дети малые!

Махнув по поклону в сторону печки и хозяев, Солома позвал в темноту:

– Медведюшка-батюшка! Ты что, до весны залег? А бока не отлежишь? Вылезай, пошли! Наши все к Пепелюхе набились, хотят в «колечко» играть.

– Тут колесо надо! – хихикнула Зарина.

– Разбуди его! – попросил Солома. – А то я боюсь: как двинет спросонья…

Хихикая, Зарина наклонилась над кучей сена, где лежал Громобой. Он любил спать на полу, как будто не доверял лавкам и полатям. Покрывшись кожухом, он лежал на спине с закрытыми глазами, но сестра была уверена, что он не спит.

– Просыпайся! – Она положила ладонь ему на плечо и слегка потрясла. Крепкая рука тут же сжала ее запястье. – Ой!

– Ты чего? – окликнул от порога Солома. Дальше он не решался зайти, опасаясь упреков хозяйки за нанесенный в дом снег.

– Медведя поймала! – неуверенно ответила Зарина.

– Ну, тащи его сюда! – обрадовался Солома.

Зарина потянула на себя свою руку и попыталась разогнуться – напрасно.

– Да он не идет! – расстроенно доложила девушка.

– Так хоть сама иди! – позвал Солома.

– Да он не пускает! – жалобно протянула Зарина.

И тут наконец все в избе засмеялись: Вестим смеялся неожиданно тонким голосом, а Ракита – густым, почти мужским. Тут же она закашлялась и гневно замахала на молодежь руками. Громобой, тоже смеясь, выпустил руку Зарины и сел, потянулся, стряхивая дрему.

За общим смехом хозяева не сразу заметили, что в избе появились гости.

– Здоровья хозяевам, богатства дому! – Через порог шагнул сосед Овсень. Роста он был невысокого, ниже своих сыновей, а лицо его до самых глаз заросло русоватой бородой, в которой смущенно прятались мелкие черты лица. – Хорошо, застали мы вас!

– Да где же теперь и быть? Только дома! Вот как праздники кончатся, опять работа пойдет… – Вестим вздохнул. Грохот собственного железного молота по наковальне казался ему не менее надежным средством отогнать нечисть, чем огненный меч самого Перуна. – Когда у нас молотки не стучат, тогда нечисть и гуляет! А вы-то чего по темноте бродите?

– Дело мы задумали… – смущенно начал Овсень и просительно посмотрел на Вестима: – Завтра поутру пойдем-ка с нами. Сын вот мне покоя не дает: жениться да жениться. Пойдем да пойдем! Уж идти, так со старостой – а то не зауважают…

– Да вы свататься собрались! Матушка Макошь! Неужто взаправду! – изумленно закричали Ракита, Зарина и даже Смиряка, который успел залезть на полати, пригреться и задремать. – Да нет, не шутя собрались?

– Какое шутя? Что я, скоморох, что ли? – Овсень, неуверенно мигая, вертел головой от одной женщины к другой, словно не знал, которой ответить. – Уж сколько собираемся… Почитай…

– Собираетесь-то давно! – выразительно подтвердила Ракита, сурово глядя на Беляя. Войдя, он так и встал возле двери и не произнес еще ни слова, а на его лице застыла такая решимость, словно он шел биться с Зимним Зверем.

– Да вы садитесь! – спохватился ошарашенный Вестим, но гости едва ли его услышали, потому что одновременно продолжала говорить Ракита.

– Свататься! Люди, да вы глядите на них! Свататься! – выкрикивала она, потряхивая разведенными руками, как будто прямо здесь, в полутемной избе, на них смотрел весь Прямичев. – Ну вы и время выбрали – поплоше не могли дождаться! Свататься! – с изумлением и возмущением, как будто было задето ее собственное благополучие, восклицала Ракита. – Врагу не пожелаешь! Чудища днем и ночью по городу ходят, всякое навье, самое малое пока в избы не лезет, скоро будем ли живы – а им свадьбу! Да ты в уме ли, старик? Молодому не терпится, а ты-то что думаешь?

Беляй поднял на нее глаза. От этой пылкой речи в его лице не дрогнула ни одна жилка: он был тих, но упрям и очень хорошо знал, чего хочет. Сознавая, что он не самая подходящая пара для резвой Веселки, Беляй все же не хотел отказываться от нее, пока она прямо и ясно не отказалась от него сама.

– Ты, тетка, верно сказала – времени похуже дожидаться не будем, – негромко ответил Беляй. – Что же теперь, всему роду людскому сидеть да гибели ждать? Сейчас самое время жениться – потом-то еще невесть что будет. Может, потом будет поздно. А сейчас надо. Пока живы, жить надо. Так что просим тебя, Вестим, завтра с нами к Хоровиту.

– К Хоровиту! – фыркнула Зарина и покосилась на Громобоя. Она-то знала, отчего Беляю не везет, но не хотела говорить вслух.

А Громобой и ухом не повел. С приходом гостей он снова опустился на свою сенную лежанку и сейчас то ли дремал, то ли смотрел в потолок. Разговор о Веселке и даже о сватовстве за нее его вроде бы и не касался.

Беляй и Овсень тоже посмотрели на него. Посмотрел на сына и Вестим. Безразличие Громобоя всех успокоило.

– Ну, что ж… – Вестим развел руками. – Раз уж вам так хочется… Помогай нам Макошь и Лада!

У него не лежала душа к этому сватовству, но отказать Овсеню в помощи нельзя. Кончанский староста для посадских жителей то же самое, что глава рода в лесных огнищах – без него не обходится ни одно важное дело.

– Надо поторапливаться! – поспешно заговорил обрадованный Овсень. – А то потом Хоровит ехать соберется и до Медвежьего дня его не увидим. А без хозяина какая свадьба?

– Да куда уж он поедет? – мрачно буркнула Ракита. – Я бы своего и за ворота не пустила по такому-то времени!

Когда гости ушли, в избе стало тихо. Вестим молчал, постукивая пальцами по столу, Ракита время от времени бормотала что-то неодобрительное. А Зарина, наоборот, повеселела и в мыслях уже примеривалась, как бы завтра понезаметней ускользнуть вслед за мужчинами и побежать следом, потолкаться с народом под воротами купца. Уж как ни таись от дурного глаза, а о сватовстве мигом узнает вся улица. Думая об этом, Зарина прятала улыбку и вертела в пальцах кончик своей косы. Мысль о чьей-нибудь свадьбе всегда радует девиц, какие бы страшные волки не выли по ночам вдалеке.

Следующее утро выдалось чуть яснее, и Чистец увел всех мальчишек, кроме самых младших, к Ветляне кататься с гор. В избе Хоровита горели лучины в двух светцах: один у стола, где хозяин с товарищем Нахмурой, тоже купцом, толковали зачем-то о числе волокуш – хватит, не хватит? – и в самом дальнем углу, возле скамьи с прялками, где сидела Веселка. Сегодня она приободрилась и с новым нетерпением выслушивала шаги и голоса во дворе. Если сегодня «медведь» все-таки придет, она уж непременно упросит мать и пойдет со всеми! Когда же погулять, как не в праздники!

напевала она себе под нос, словно приманивала к себе веселое гулянье, и подмигивала холопу, сидевшему за жерновами. Вращая каменный круг, парень улыбался ей в ответ. Приятно было посмотреть на девушку, которая даже среди мрачной зимы хранит в себе кусочек весеннего света.

Но уж в чем, а в способности предвидеть будущее боги Веселке отказали. Заслышав наконец в сенях шаги, она радостно вскочила с места и уже готова была бежать к дверям, но тут через порог вместо ожидаемого Громобоя шагнул его отец, и Веселка в растерянности села обратно, прямо на свое брошенное шитье. Следом за Вестимом показался кузнец Овсень, а потом Беляй.

Завидев Беляя, Веселка даже скривилась от досады. Сейчас ей хотелось видеть его еще меньше, чем во всякое другое время: его молчаливо-обожающие глаза вытягивали тепло ее души, и потому он казался страшным, как сам Зимний Зверь. Только маленький.

Чего ему опять надо? И Овсень, и Вестим… И вдруг Веселку осенило такое нехорошее подозрение, что она вскочила с лавки и, даже не здороваясь с гостями, скользнула за занавеску, которая закрывала от двери их с Волошкой лежанку. И решила не показываться, пока не позовут.

– Дому мира и богатства, хозяевам здоровья и довольства! – Вестим, вошедший первым, поклонился сразу в несколько сторон. В потемках он плохо видел и не сразу разобрал кто где.

– Заходите, будьте гостями! – удивленно, но приветливо отозвалась Любезна и мигнула Волошке подать гостям веничек – обмести снег с одежды.

– Чего это вы разоделись-то так? – не сообразив, удивился дед Знамо Дело, с ног до головы осматривая гостей. Отец и сын были наряжены в покрытые цветным сукном полушубки с плетеными поясами, в шапки с куньей оторочкой. – Прямо купцами глядите!

– Да у нас как-то… дело торговое! – Овсень смущенно хмыкнул.

– Мы к вам, купцам, с торговым делом! – начал Вестим, которому обряд сватовства был уже довольно привычен. Усевшись к столу, он, однако, не притрагивался к пирогу и сметане, которые торопливо выложили Любезна и Волошка. Его озабоченность, которую он напрасно пытался скрыть за бодростью, его смущенно-торжественный вид ясно сказали Хоровиту, что кузнецы пришли не предлагать ему серпы и топоры. – Мы к вам пришли торговать не рожь, не пшеницу, не лисицу, не куницу, а красную девицу. Вот, кузнец Овсень, а вот сын его Беляй, – Вестим по очереди оглянулся к тому и другому, сидевшим по бокам от него. – Хотят сторговать твою дочь Веселку. Давай подумай, как бы нам дело сделать в чести да в радости. Отдашь ли нам девицу, много ли за нее просишь?

Хоровит не сразу нашелся с ответом. Сватовство кузнецов не было для него полной неожиданностью, но сейчас его мысли были слишком далеки от чего-то подобного. Обычно разговорчивый, сейчас он растерянно молчал. Он знал, конечно, что Овсенев сын Беляй с радостью взял бы за себя Веселку, но знал и то, что Веселку его сватовство не обрадует. Вот если бы Вестим привел с собой не Беляя, а Громобоя…

В поисках помощи Хоровит оглянулся на жену. Любезна выглядела недовольной: она заметила поспешное бегство Веселки и достаточно хорошо знала свою дочь, чтобы не приписывать это радостному смущению.

– За честь спасибо, да уж больно время нехорошее! – прохладно ответила Любезна, напрасно стараясь казаться учтивой и радушной.

И она не кривила душой: независимо от того, хорош ли жених, время разгула зимних чудовищ не казалось ей подходящим для сватовства.

– Время теперь не молоком и медом течет, да как бы не было хуже! – заметил Вестим. В душе он был согласен с хозяйкой, но обязанность свата требовала настаивать. – Надобно жить, пока живется, да на богов надеяться. Наша судьба что дорога в лесу – крива, колдобиста, да до дому доведет. А жених у нас хороший, роду честного, достаточного, собой хорош, нравом ровен. И дочка ваша ему полюбилась – не обидит.

– Челядь есть, работой молодую не уморим, – подал голос Овсень. – Сын старший…

– А что, люди хорошие! – подал голос Нахмура. – Может, и сам еще парень в купцы выйдет!

– Отчего же не выйти? – Видя, что дело поворачивается неплохо, Вестим ободрился, перевел дух и стал держаться поживее. – Парень умный, толковый.

– Да что-то моя девка… – Хоровит неуверенно оглянулся в сторону занавески. – Веселка! Выйди-ка к нам!

Непривычно хмурая Веселка выбралась из-за занавески и теребила кончик косы, подчеркнуто избегая смотреть на Беляя. Сидя за занавеской, она, конечно, слышала все до последнего слова. Ее била неудержимая и весьма неприятная дрожь. Она знала, что родичи не станут ее неволить, если к жениху не лежит сердце, но от самой мысли, что Беляй пришел свататься, ей делалось почти так же страшно, как вчера, когда санки несли ее прямо к белым клыкам Зимнего Зверя. Будто и здесь ей грозит черная пропасть, готовая поглотить… Веселка сама удивлялась своему страху. Никогда раньше она не мечтала о замужестве, но не предполагала, что возможность его повергнет ее в такой ужас. В этом тоже был виноваты Зимний Зверь и та неясная тревога, что темной тучей висела над крышами. Ведь когда Байан-А-Тан звал ее к себе в терем, намекая, что «княгиней будешь», она только смеялась в ответ, но ничуть не боялась. А теперь… Будто утопить грозят… Как будто, согласись она, надломленная ось мира сломается окончательно и рухнет… Да чего, вроде бы, такого? Все замуж идут, каждой когда-нибудь придется… Но то, что для «всех» было обычным, Веселка не могла и не хотела применять к себе. И то, что Беляй так сильно не нравился ей, облегчало дело. Веселка не имела привычки задумываться над собственными чувствами и побуждениями, но сейчас явственно ощущала, что ее страх порожден не только неприязнью к Беляю. Что-то здесь не то…

Но не время было раздумывать над всем этим. В своем ответе Веселка не сомневалась, и дать его надо было как можно скорее. Чтобы они побыстрее ушли и оставили ее в покое…

– Ну, дочка, ты-то что нам скажешь? – окликнула ее Любезна.

Веселка открыла было рот, но закрыла снова. Не поднимая глаз и стараясь даже мельком не глянуть в сторону Беляя, она подошла к печке и села прямо на пол возле нее.

Это был ответ, переспрашивать не требовалось. Если невеста садится к столу – высматривает дорогу из дома. А если к печке – держится за чуров и дом покидать не хочет. Сваты и хозяева медлили взглянуть друг на друга.

– Недоброе время для сватовства! – прервала молчание Любезна. – И рад бы на мед, да пчелы жалят! Надо бы повременить. Волхвов порасспросить. В недобрый час дело начать – добра не видать.

– Может, не судьба… – вздохнул Овсень.

Веселка сидела у печки, спиной к гостям, и ждала, когда они уйдут.

– Ничего, – сказал Беляй, и даже звук его голоса причинял Веселке настоящее мучение. – Я обиды не держу.

Вот наказанье! Веселка видела в этом только обет и впредь мучить ее молчаливым обожанием и не могла даже пожалеть его. Что же это за человек, если он и обидеться толком не может!

Неудачное сватовство Овсенева сына Беляя за Хоровитову дочь Веселку было последней попыткой прямичевцев отмечать новогодние праздники весельем. В оставшиеся несколько дней на посадских улочках было тихо. Небо оставалось пасмурным, день и ночь шел снег, так что каждое утро хозяева начинали с того, что расчищали засыпанный за ночь двор. Снега набиралось по колено, кое-где оказывалось засыпанным и крыльцо; если бы не мудрость предков, догадавшихся именно на такой случай делать дверь из сеней во двор открывающейся вовнутрь, то из домов было бы невозможно выйти. Мужчины и парни разгребали снег от крыльца к воротам, потом тропку вдоль своих ворот, и в то же время им на головы падали новые хлопья снега, на глазах уничтожая только что сделанную работу. Казалось, от снега трудно дышать, словно сам воздух в нем путался. Серая тьма висела над Прямичевом в полдень, быстро переходя в сумерки. И сумеркам не виделось конца. В прошлом году в это время уже было заметно небольшое прибавление дня, а теперь из-за снегопадов ни прибавления, ни хотя бы самого дня различить не удавалось.

– Снег – к урожаю! – утешали старики. – А облака – значит, молока будет много!

Но благоприятные приметы радовали мало. И каждый уже с нетерпением ждал, когда же закончатся долгие праздники, когда колесо нового года, перевалив самую трудную пору, закрутится быстрее и покатится к весне.

Последнюю ночь новогодних праздников Веселке предстояло провести в Велесовом святилище: весной в Лелин день ее выбрали «играть Лелю», и потому она, как самая красивая девушка города, в Велесов день должна была исполнять обряд вождения коровы. Когда вечером все семейство собиралось на покой, Веселка принялась одеваться. Хоровит с Милехой хотели ее проводить, но она отказалась: при мысли о святилище она испытывала трепет и ей хотелось расстаться со всем домашним как можно скорее.

– Не ходи одна! – сердилась Любезна. – Сама ведь знаешь…

Зимний Зверь продолжал выть каждый вечер, но теперь уже никто в Прямичеве не смел называть его имя.

– Если встретится, отец не поможет, только сам даром пропадет, – без обычного веселья отвечала ей дочь. – Я уж сама… Если судьба, так от нее не спрячешься. Да ничего! – Видя вытянутые лица родичей, она постаралась улыбнуться и махнула рукой. – В таком снегу и он не разглядит ничего.

Веселка улыбалась по привычке, но на самом деле ей было неуютно. Весь Прямичев с ужасом прислушивался к ночному завыванию Зимнего Зверя, а Веселка втайне была убеждена, что сын Зимерзлы приходил именно за ней. Как в кощунах: двенадцатиголовый змей требует дань – самую красивую девушку. А кто в Прямичеве самая красивая? Ну, вот… Выйти одной в зимний вечер, идти по пустым улицам и ждать, что из разрыва серых туч вдруг выскочит жуткий зверь, было страшно, но непонятная сила тянула Веселку туда, в снега, под слепое неподвижное небо. Если Зимний Зверь – ее судьба, то она сама должна его встретить… Родичи здесь ни при чем. И в то же время в ее беспокойстве не было страха смерти: та же сила, что тянула ее из дома, охраняла Веселку. Это боги зовут ее… Это Велес, которому посвящены последние дни и последние обряды новогодних праздников.

И никто больше не настаивал на том, чтобы ее провожать. Даже Любезна молчала: в лице Веселки ей вдруг померещилось что-то особенное. Немногие последние дни переменили ее: прежняя беспечность не так чтобы совсем ушла, но затаилась, уступила место новому чувству, как будто Веселка вдруг более пристально взглянула в мир, в котором прожила семнадцать лет, и теперь старается в него вникнуть. Во взгляде ее появились любопытство и удивление, словно через ее глаза в белый свет смотрит новое, чистое существо, впервые в него попавшее. Веселка выглядела спокойной, деловито собиралась, складывала в узелок нарядные рубахи с вышитыми подолами, чтобы надеть их завтра; руки ее делали свое дело, а во взгляде была тихая растерянность, будто девушка не совсем понимала, где она. Было время, когда Любезна обрадовалась бы спокойной собранности своей резвой и легкомысленной дочери, но сейчас мать наблюдала за Веселкой почти со страхом. Ее как будто подменили. И в том был еще один грозный признак того непонятного и угрожающего, что ощущали по-своему все.

– Велес убережет, – шепнул жене Хоровит. – К нему же она идет…

Любезна промолчала. У нее было чувство, что дочь ее уходит не в святилище на другом краю улицы, где проведет всего лишь вечер и ночь, а прямо в Велесово подземелье на всю долгую зиму, как сама богиня Леля. Ну уж ее совсем, этой чести!

Волошка укачивала Досташку, сонным голосом тянула песню, с которой ее саму укачивала когда-то Веселка, будто нанизывала красивые крупные бусины одну за другой на длинную нитку:

Веселка слушала, опустив на колени платок и забыв о нем. Хорошо знакомая песня увела ее куда-то далеко: этой песней звал ее к себе светлый Надвечный мир, где обитают боги. Он всегда зовет к себе тех, кто может его услышать… Так поют издавна, это – только песня, но ведь где-то и в самом деле есть эта красота: белая, как снег, румяная, как алый цвет зари, с солнцем во лбу и с месяцем на затылке… Богиня Леля, Весна-Красна, живое воплощение всей красоты и юности мира… Сейчас она далеко, в Велесовом подземелье, и чтобы вызволить ее оттуда, сам Перун однажды возьмется за свои огненные стрелы-молнии и в битве грозы разобьет и прогонит темного Велеса… Но богу надо помогать. И ей, Веселке, сейчас надо встать и идти, чтобы Перун одолел Велеса в новой Битве Богов, чтобы расступились Ледяные горы, чтобы вышла в мир Леля-Весна… И где пройдет она, там тает снег и расцветают цветы, куда глянет – там поют птицы, и от рук ее исходит свет, озаряющий небо и землю…

Перечень будущих достоинств красавицы помалу перешел в невнятное бормотание: было похоже, что сама Волошка заснет раньше младшей сестры. Веселка опомнилась, оглядела привычную избу, и та, как увиденная впервые, показалась такой красивой и уютной, что ей стало жаль уходить. Но она только вздохнула и взяла узелок. Пора.

Выбравшись со двора, Веселка быстро пошла вниз по улице к берегу Ветляны, к святилищу. Когда она вышла, ей показалось, что снег перестал, но потом она заметила, что он идет, но совсем мелкий, как невесомая пыль. Он был почти невидим, но так густ, что лицо постоянно холодили невидимые иголочки. И когда он насыплет сугробы и толстым одеялом покроет все дневные следы, только удивишься: откуда взялся? Вместо широких посадских улиц теперь виднелись узенькие тропинки между сугробами, но и на этих тропинках цепочки следов уже были наполовину засыпаны. Идти было трудно, и Веселка скоро запыхалась. Путь к Велесову святилищу, который летом был коротким, теперь представлялся утомительно длинным.

А вокруг была тьма, густая, как глубокая вода. Темные, молчаливые избы дремали за тынами, ветер развеял запах дыма. Прямичев засыпал, постепенно погружаясь все глубже в последнюю ночь, когда с Явью соприкасается Навь. Было совершенно тихо, ворота не скрипели, собаки не подавали голоса. Многолюдный город казался вымершим, и Веселке было страшно ощущать себя последней искрой живого тепла, что еще смеет шевелиться среди застывшего безмолвия зимней ночи. Когда-то Сварог забросил в Бездну искры огня, из которых возник белый свет, – и как же, должно быть, страшно им было! Где-то за пеленой облаков катилась луна, но не могла найти ни единой дырочки, чтобы бросить на землю хотя бы луч. В рассеянном свете белесых облаков снег отливал синевато-серым и слегка поскрипывал под ногами, так что хотелось обернуться и посмотреть, не идет ли кто следом.

Веселка шла как могла быстро, уже чувствуя, что ей не хватает дыхания, с трудом вытаскивая ноги из пушистого, но вязкого снега. Она не могла отделаться от чувства, что ее провожает чей-то бессмысленно-голодный взгляд. Спящий город, полный людей, был словно в другом мире, отделенном от нее прозрачной, но непроницаемой стеной, она была одна здесь, наедине с зимой и ее темными чудовищами. Хорошо знакомые улочки казались чужими, и Веселка шарила взглядом по тынам, как по деревьям в лесу, заблудившись. Она знала эти места и не узнавала их; город стал собственным призраком и зажил по другим законам. Казалось, она вот так и будет вечно идти во тьме по сугробам и никогда никуда не придет. Хотелось крикнуть, но было страшно подать голос. Веселка жалела, что пошла в святилище, и в то же время помнила, что иначе нельзя. Ведь утро проходит через ночь, а весна через зиму. Другого пути нет – но как страшно весне на этом пути!

Когда за углом тына показалась рослая фигура, Веселка ахнула, шагнула назад, наткнулась на сугроб и села на снег, достававший ей почти до колен. Прямо на нее шел дивий великан – ночной кошмар, что душит спящих, огромный, темный, без лица. И он был на этих пустых заснеженных улицах гораздо более к месту, чем она. Теперь его время…

– Э, ты чего? – окликнул ее великан знакомым грубоватым голосом. – Утомилась? Да ты встань, а то того… Застудишься, никто замуж не возьмет.

Не дождавшись ответа, он подошел и легко поднял Веселку на ноги. Она вцепилась обеими руками в его руку и не выпускала: от облегчения ей было трудно стоять.

– Чего это тебя занесло в такую пору да одну? – небрежно полюбопытствовал «великан». – То на гулянье клещами не вытянешь, а то вдруг…

– Громобой! – выдохнула наконец Веселка. После затмения и ссоры они еще не виделись, и теперь она была и рада ему, и обижена на него. – Это ты, рыжий медведь! А я уж думала…

– А ты еще и думаешь иногда? – насмешливо осведомился Громобой. – Что-то по тебе не видно!

– Ты про Беляя? – Веселка не стала делать вид, что не поняла. – Это он не видно, чтобы думал. Моя мать говорит: какая теперь свадьба?

– А ты, значит, матери послушалась? – Громобой явно ей не поверил.

– Нет! – храбро и даже с вызовом ответила Веселка. – Мне, может быть, кто-то другой нравится.

Она не стала продолжать, и Громобой ничего не сказал.

– А ты-то откуда идешь? – снова заговорила Веселка. – Вроде для гулянья-то поздно.

– Какое гулянье? – Громобой показал ей топор, который держал в другой руке. – Вот, отец послал…

– Уж не на Зверя ли собрался? – Веселка усмехнулась и тут же закрыла рот рукавицей: называть Зверя по имени нельзя! – Давно пора! Кому, кроме тебя, – ты же сын Перуна! Вот нам дед недавно кощуну рассказывал…

– Ты куда идешь-то? – перебил ее Громобой.

– К святилищу.

– Ну так пошли. – Громобой потянул ее из сугроба обратно на тропу. – Нечего тут сидеть, навий дразнить.

– Давно тебе пора! – продолжала Веселка на ходу. Наконец-то она нашла хоть кого-то, с когоможно спросить ответ. – Нам этот морок все праздники поломал, а ты то гуляешь, то спишь целыми днями. Спросил бы у Знея, чем его лучше взять, да и пошел бы…

– А ну его! – Громобой махнул рукой. Он-то совершенно не собирался отвечать за все беспорядки в мироздании. – На всякие драки князь и дружина есть. А тут за год молотом намахаешься, так хоть бы в праздник поспать. И то не дадут. Что я, холоп вам достался, один за всех пахать?

– Ты сын Перуна или не сын? – не отставала Веселка.

– А я почем знаю? За этим делом, знаешь, не уследишь!

– Нет, сын! – настаивала Веселка, точно Громобой пытался уклониться от своей обязанности. – Вестим рассказывал, и волхвы сказали. Значит, с нечистью воевать – твое дело! А тебе бы только медведем рядиться да тыны чужие заваливать! А пока человек делом не занят, он дитя неразумное, а не человек! Понятно тебе?

– Чего ж тут непонятного?

Несмотря на всю горячность Веселки, в увлечении забывшей страх перед темнотой и Зимним Зверем, Громобой оставался спокоен. Внимательно поглядывая по сторонам, он, похоже, не очень-то ее и слушал. Идти вдвоем по узкой тропинке было невозможно, Громобой пропустил Веселку вперед, но она все время оборачивалась к нему, спотыкалась, садилась на сугробы, так что вскоре стала с ног до головы белой.

– Столько силы тебе дано, а ты с ней что делаешь? – приставала она. – Быка тогда заломал, а пока новый бык подвернется, что будешь делать?

– После праздников приходи к нам в кузню – увидишь.

– Молотком махать и Солома может! Для этого от молнии родиться не надо! Твой отец в небе громами гремит, нечисть бьет, а ты будешь за печкой сидеть тридцать лет и три года! Пока крыша на голову не упадет, и не почешешься! Ты с этим твоим топором не по улицам бродил бы, а пошел бы на гору к Знею, чтобы он тебе его освятил именем Перуна, и…

– Ох, краса ты ненаглядная! – Громобой перебил ее и вздохнул, как будто устал слушать. – Это не жизнь, а кощуна получится. Как княжич Заревик на Змея Горыныча ходил и Солнцеву Деву освобождал. Это мы все слышали, еще пока по малолетству без штанов ходили. Пусть твоя малышня с деревянными мечами мечтает, что все так просто – пошел да победил. Сначала понять надо, кого побеждать, чтобы потом хуже не было. Ну, убью я, допустим, Зимерзлиного волка, а потом что? Без зимы жить? Всегда осень будет? Или что? Расскажи мне, убогому, раз такая умная.

Веселка молчала. Она вспомнила, что дед Знамо Дело говорил то же самое, и теперь выходило, что умный как раз Громобой, а она не умнее Волошки, которая мечтала, чтобы всегда было тепло. Но Веселка сердилась на эту правоту: так хотелось, чтобы враг нашелся и был побежден! Чтобы все опять стало хорошо и спокойно!

– А что-то пока зима кончаться не хочет, – чуть погодя негромко сказала Веселка. – Ты видел, старче мудрый, чтобы день хоть на волос прибавился? Теперь что, всегда зима будет? Что случилось?

Это был самый главный вопрос, с которого давным-давно надо было начать. Что случилось? Что сломалось в мироздании, что выгнало из норы Зимнего Зверя?

– А вот ты знаешь людей, кто поумнее меня, у них и спроси. – Громобой показал ей на ворота святилища, до которых они незаметно дошли. – А если по-моему…

– Что? – Веселка, уже шагнув к воротам, быстро вернулась и опять вцепилась в руку Громобоя, чтобы он не передумал и не убежал от ответа.

– То жить надо по-людски, свое дело делать, тогда и в небе все по порядку пойдет. А тебе надо не дурака валять, а замуж идти. Сватается за тебя хороший парень – так и иди, чего тебе еще надо? Не все же по роще в веночке бегать, надо когда-то и детей рожать. А то Звери всех поедят и род человеческий кончится. Ты вот меня все на дело призываешь, а на себя-то погляди! Если бы все, как ты, об одних плясках будут думать, вот тут волкам самое раздолье придет!

– Уж очень ты умный! – От негодования Веселка не нашла никаких более умных слов. – О чем взялся рассуждать! Да какое твое дело, за кого я замуж хочу, а за кого не хочу! Ты мне не указ! Как мне жить, я сама догадаюсь, тебя не спрошу!

И не ожидая, придумает ли он что-нибудь в ответ, Веселка побежала в ворота святилища. Ей было так горько и досадно, что даже горло сжималось, как перед плачем. Все в ней бурлило, и она даже не знала, что разозлило ее больше: отказ Громобоя что-то делать ради изгнания Зимнего Зверя или его равнодушие к ней самой. Чтоб ему провалиться, рыжему медведю!

Двор Велесова святилища был даже больше княжеского; пустой и занесенный снегом, сейчас он казался огромным, как целое поле. Напротив ворот возвышалась просторная хоромина, по сторонам отходили две длинные пристройки, выгнутые вдоль внутренней стороны тына. В темноте было похоже, что большеголовый великан сидит на земле, обнимая весь двор огромными руками. В пасть великана – в двери хоромины – была расчищена тропинка. На дворе горел большой костер, который поддерживался все двенадцать новогодних дней. Возле огня сидел на охапке дров Моргун – блаженный дурачок, щуплый человечек непонятных лет, с невзрачным лицом и бесцветной бороденкой. Веселка кивнула ему, стараясь успокоиться и забыть о Громобое. Моргун радостно закивал в ответ, щуря глаза.

По пути через двор Веселка замедлила шаг: ей было неловко заходить в обиталище бога такой взбудораженной и сердитой. Тогда она свернула к хлеву, стоявшему позади святилища внутри ограды. Здесь среди прочих жила священная корова, вместе с которой Веселке предстояло завтра обходить улицы Прямичева.

В хлеву было темно, тепло и пахло навозом. Здесь стояло несколько коров, в основном черных с белыми пятнами, а в самом дальнем углу помещалась еще одна, крупная, совсем черная, с единственной белой отметиной на лбу – Мать-Туча. Молоко ее считалось целебным, а рогатые черепа прежних Матерей-Туч были развешаны на кольях тына, охраняя богатство и благополучие города.

Веселка бывала здесь нередко и ощупью пробралась к Матери-Туче. Корова лежала на соломенной подстилке и изредка вздыхала, помыкивала вполголоса, словно жаловалась на скуку. Черная, с раздутым, как мешок, огромным брюхом, она и в самом деле напоминала тучу.

– Здорова ли, матушка? – негромко приговаривала Веселка, присев возле ее головы и почесывая корове лоб. Рога у Матери-Тучи росли не как у всех, а были изогнуты лесенкой. – Застоялась ты здесь, заскучала. Завтра выведем тебя погулять.

Сунув корове печенье-коровку, захваченное из дома, Веселка поднялась и пошла наружу. После хлева на дворе было свежо, и теперь Веселка чувствовала себя свободной от страха и досады. Теперь можно идти.

Просторная хоромина сейчас была пуста, только перед идолом Велеса, перед черным камнем-жертвенником, поблескивал лепестками пламени небольшой костерок. Он освещал только подножие идола, обвитое вырезанным из дерева змеем, а верхняя половина с рогатой головой была совсем не видна. Бегло глянув вверх, в темноту, Веселка робко поклонилась. Перед мудрым богом, хозяином всех земных и подземных богатств, она чувствовала себя маленькой и глупой. Казалось, он знает про нее все, даже про ее ссору с Громобоем. И Веселка устыдилась: если взглянуть на дело сверху, как смотрят боги, то Громобой во многом прав… Хотя кто ему дал право ее учить? Если он сын Перуна, то это еще не повод… Веселка просительно посмотрела вверх, но тут же отвела глаза. Смертоносный взгляд Подземного Пастуха прикрыт железными веками, но все же и на них лучше не смотреть. Не могут боги такого желать, чтобы она сама себя силой выдавала замуж! Если цветку не время цвести, то не надо силой отгибать ему лепесточки! Веселка всей душой верила, что мудрый Пастух Подземных Стад знает какой-нибудь другой способ помочь мировому порядку. Ведь на нем, на его могучих выносливых плечах, этот порядок стоит.

И ей становилось спокойнее, словно покой, как тихая вода, струился оттуда, сверху, от невидимого лица темного бога. Велес – не Перун, пылкий и бурный, что летом громыхает громами и сверкает молниями, а на зиму укладывается спать в темную тучу и даже не видит, что творится на оберегаемой им земле. Велес – мудрый и спокойный бог. Его еще зовут Неспящим, потому что он с неизменным упорством делает свое дело – зимой и летом, днем и ночью. Он – корень мира, в нем собирается вся память предков, всех живших на земле людей. Он сам – как общий дед, все понимающий и способный дать мудрый совет. Веселка постояла с закрытыми глазами, стараясь услышать хоть что-нибудь. Но было тихо, и лишь спокойная, отрадная умиротворенность согревала ее душу. Сам этот храм был как подземелье, полное покоя, куда не достают ни ветры, ни громы, ни тревоги, где уставшая богиня может отдохнуть и набраться сил для новой весны…

Вдруг она заметила, что перед маленьким костерком сидит кто-то высокий, бородатый, и вздрогнула – сам Велес вышел из темных теней на ее мысленный зов! И тут же от сердца отлегло: Веселка узнала Щекату.

– Напугал ты меня, батюшка! – ахнула Веселка, потом запоздало поклонилась: – Добрый вечер!

Щеката молча кивнул ей. Веселка помедлила, потом присела на маленькую скамеечку напротив него.

– Может, ты мне расскажешь, батюшка, что же такое делается? – помолчав, спросила Веселка. Этот самый вопрос она хотела бы задать самому Велесу. – Почему вдруг Зимний Зверь с облаков сошел и на людей стал кидаться? Вот, ты как-то говорил, что мы богов прогневили… А люди говорят, что старый князь Молнеслав их разгневал, когда брата убил. Но это ведь когда было! Сто лет назад! Если он виноват, почему боги нас только теперь наказывают, когда сам князь Молнеслав уже лет пятнадцать как умер? Или здесь другое что-то? И почему столько снега? Почему не видно, чтобы день прибавился? Разве так бывало?

Щеката все молчал, и Веселка уже подумала, что он не хочет отвечать на ее вопросы. Он смотрел в огонь и пошевеливал в пламени тонкой веточкой. Конечно, Веселка знала, что не ее ума дело разбирать князей и богов. Но вокруг было тихо, как будто она сидит в самом сердце мира и мир прислушивается к ней; сам темный воздух храма был пронизан мудростью его подземного хозяина, и она верила: если Щеката что-то знает, теперь он ей скажет.

– Думается мне, что корень всех бед наших не здесь, – наконец сказал он. – И Зней знает, да молчит. А что молчать? Никого еще неведение не спасало. Я ему и говорил: чем раньше люди узнают, тем раньше думать начнут, как из беды выбираться. А корень-то не здесь…

– А где? – тревожно спросила Веселка, не совсем поняв, о чем он говорит.

Щеката опять помолчал.

– Знаю я одно, – сказал он чуть погодя. – Все, что в земном мире происходит, на Надвечном отражается. И наоборот. Что с людьми, то и с богами, что с богами, то и с людьми. Может быть, корень-то беды в Прави, а стебелек у нас в Яви пророс.

– Как же это узнать? – прошептала Веселка.

Простые слова кощунника так потрясли ее, что она растерялась и как-то разом ослабела. Любая беда не так страшна, если надеешься на помощь богов. Но если сами боги в беде и ждут помощи… От кого? Как им помочь? Что могут сделать для них люди? И какая опасность может грозить богам? Веселке уже представлялась черная пропасть, и из этой пропасти веяло мертвящим холодом. Туманная, непонятная беда, пугавшая зимними чудовищами и глядевшая ей в лицо глазами тьмы, вырастала до огромных, вселенских размеров.

– Вот, завтра будет Веверица в воду глядеть – может, и высмотрит чего. – Щеката кивнул в темную глубину хоромины.

– А я еще что подумала, – опять начала Веселка, и против воли говорила чуть слышно, будто боялась звуком голоса привлечь ту черную пропасть. – Я все думаю: ведь Громобой – сын Перуна. Может быть, он может чем-то помочь. Ведь Перун нечисть одолевает… Ему столько силы дано… Если что-то такое… – Она запнулась, не зная, какое название дать тому вселенскому страху. – Он что-то может сделать…

Она опять запнулась, потому что желать и требовать гибели зимних духов ей самой уже казалось глупым. А рядом с той пропастью, что ей мерещилась, и сам Громобой казался маленьким и слабым. Если сам Перун слаб, чтобы бороться с этой бедой, то что может Громобой, когда в нем от Перуна не больше половины?

– Громобой! – Щеката тяжело вздохнул, словно это имя уже стоило ему множества нелегких раздумий. – Сила-то в нем по жилочкам переливается, а к ней еще ум нужен. Чтоб подсказал, куда силу девать. А когда ум молчит, а сила наружу рвется, то много бед она натворит. Сила без ума – что бешеный бык. И себе не хорошо, и всем вокруг плохо. Да всегда так и бывает. Вот когда наоборот – об этом хоть кощуну складывай.

– Что ты там вещаешь, вещун? – проскрипел из-за идола недовольный старушечий голос.

Веселка подняла глаза: из-за Велеса, как из-за огромного дерева, показалась Веверица – ведунья, жившая в святилище столько, сколько Веселка себя помнила. Сейчас это была крошечная, высохшая старушка, при взгляде на которую делалось тревожно – упадет да и переломится. Но маленькое морщинистое личико ее дышало упрямством, острый нос охотно совался во все щели, быстрые глаза, выцветшие почти до прозрачности тающей льдинки, замечали любую мелочь. Несколько прядок тонких, белых, как болотный пух, волос висело из-под темного повоя. Вид у старухи был угрюмый, недовольный и вместе с тем усталый.

– Что случилось да что приключилось! – язвительно дразнила она, вспоминая вопросы, которые так часто задавали ей в последние дни. – Катится солнышко на самое донышко, а пока до дна не донырнет, и наверх ему нет пути! Не дошли мы еще до дна до самого. Терпи! – строго велела она Веселке, будто той было предназначено какое-то особое испытание.

Веселка поежилась: ей было страшно смотреть на Веверицу. В ее морщинистом лице было что-то нечеловеческое, отстраненное, даже диковатое, как у Лесной Бабы, что съедает детей и девушек. В ней говорила та злая и непонятная судьба, которую Веселка пыталась себе объяснить. Катится солнышко… Белый свет катится вниз и до дна еще не достал… А так хотелось, чтобы самое плохое уже было позади, чтобы впереди виднелась ясная дорога вверх, чтобы светила надежда… Так бы и полетела сейчас к этой надежде, откуда бы силы взялись! «Терпи…» А Веселка уже не могла терпеть, все ее жизнерадостное существо изнывало и томилось жаждой света, воли, уже искало в небе ту молнию, что разобьет оковы зимы… И Веселка отвела глаза, будто пряча от Веверицы свои несвоевременные порывы к весне.

– Что-то ты, мать, сердита сегодня! – отметил и Щеката. – Не ко времени бранишься. Завтра – большой день. И тебе надо веселой быть, чтобы весь год был веселый.

– Веселый! – повторила старуха. – Какое тут веселье, когда сердце не на месте. Будто побили меня…

Зиму назад она тоже ощущала себя побитой – тогда была война и князь Держимир водил войско в поход.

– Ты чашу-то глядела? – спросил Щеката. – Не почернела?

Священная гадательная чаша, вылепленная по образцу Макошиной небесной Чаши Годового Круга, хранилась под замком и вынималась только раз в году – в зимний Велесов день. Если ее глиняные бока оказывались почерневшими, это служило дурным знаком. В ту зиму перед войной она тоже оказалась черной.

По бокам идола стояло два ларя, окованных серебряными полосами и поднятых на высокие резные подставки. В одном хранились Щекатины гусли, а в другом – гадательная чаша. Горбясь больше обычного, Веверица подошла к своему ларю и стала дрожащей рукой всовывать железный ключ в прорезь бронзового замка. Веселка не удивилась, что ведунья не ждет до завтра: должно быть, даже ее сердце, твердое, как обожженная глина, больше не могло выдержать гнетущей тревоги. Ведунья привыкла жить у подножия идола; у нее не было никаких собственных забот, вся она была как бы одним ухом, чутко ловящим голоса земли и подземелья, пристальным глазом, находящим предвестья в полете облаков. Она видела и слышала гораздо больше, чем юная беспечная девушка, занятая простыми житейскими делами.

Веселка смотрела, как Веверица возится с замком, и при взгляде на ведунью у нее тревожно и больно сжималось сердце. Весь мир для нее сжался и уместился в этот темный храм, где были только они трое: она, Щеката и Веверица. Эта старая сгорбленная женщина казалась ей одной из последних опор мироздания – что будет, если она не выдержит?

Наконец Веверица попала ключом в прорезь и нажала. Раздался легкий скрип, один из двух бронзовых туесков замка опустился, освободив дужку. Старуха вынула замок из петель и положила на пол.

– Давай огня, – бормотнула она Веселке.

Веселка отошла к костру перед идолом, вытащила из связки лучину, зажгла ее и поднялась с колен. Позади нее вдруг охнула Веверица; голос ее показался странным, словно старухе на шею набросили петлю. Вздрогнув от неожиданности, Веселка обернулась: Веверица стояла над поднятой крышкой ларя, подняв руки, как в сильном испуге. Взгляд ее, устремленный внутрь ларя, застыл, как замороженный.

В груди у Веселки что-то оборвалось. Поспешно подойдя, она подняла лучину и заглянула в ларь. И чуть не выронила лучину из задрожавших пальцев. Широкая глиняная чаша лежала на дне ларя разбитая, так что каждый из знаков двенадцати месяцев оказался на отдельном осколке, а дно осталось, похожее на глиняную чашку с неровно обломанными краями.

Не веря своим глазам, Веселка отшатнулась, зажмурилась; во тьме плавали размытые огненные пятна. Переждав, пока они погаснут, Веселка осторожно открыла глаза, снова подняла повыше руку с лучиной. В это невозможно было поверить, даже стоя над осколками, но страшное зрелище не исчезало: священная чаша была разбита.

– Да как же… Да что же… – потрясенно и бессмысленно прошептала Веселка. – Заперто же было…

Щеката, подошедший вслед за ней, тоже смотрел в ларь и молчал. Все трое понимали, что люди здесь ни при чем. Не бронзовый замок охранял священную чашу. Ее разрушило мертвящее дыхание той самой Бездны, которая дала волю Зимнему Зверю. И это тоже был знак. Веселка смотрела на глиняные осколки, и на нее все тяжелее наваливалось ожидание, что сейчас сам небесный свод вот так же расколется прямо у нее над головой.

Веверица тяжело опустилась на скамеечку. Не окажись скамейки позади нее, она могла бы сесть и на пол. Лицо старухи было таким бледным и мертвенно спокойным, словно у нее остановилось сердце. И Веселка подумала, что ведунья, служившая священной чаше, с ее гибелью тоже должна умереть.

– Что с тобой, бабушка? – умоляюще воскликнула Веселка, словно просила старуху взять себя в руки и не лишать ее надежды. – Не надо, еще обойдется… – как неразумного ребенка, принялась она утешать старуху, не прислушиваясь к своим словам, и тронула Веверицу за плечо.

– Ох, Вела – матушка! – наконец выдохнула Веверица. Но лицо ее оставалось таким же неподвижным, а взгляд не отрывался от стенки ларя. – Сколько лет живу, а такого не видала. Я думала, мало ли чем не угодили… Кто же думал, что всему свету конец…

– Какой конец? – в бессознательном несогласии воскликнула Веселка. – Не говори так.

– Да что же говорить? – уныло и безнадежно отозвалась Веверица. – Я свое пожила, а вот тебе, голубка моя, поседеть, видно, не придется.

– Но как это могло быть? – наконец спросила Веселка.

Старуха оторвала взгляд от ларя и подняла на нее глаза. Но взгляд ее оставался пустым, как у рыбы, и у Веселки похолодело в груди. Весь облик старухи был полон такой безнадежности, что Веселка не могла собрать в себе сил, чтобы надеяться. Лучше бы ведунья причитала, бранилась, грозила клюкой небу и земле; это спокойствие говорило о том, что теперь все бесполезно.

– Не знаю, – тяжело, по-старушечьи вздохнула Веверица. – Чего мы там раньше знали, то теперь не пригодится. Мудрость наша теперь без надобности, теперь сила нужна… Да где ее взять?

Никогда раньше она не вздыхала так. Ее маленькое тело, как железное, не знало усталости. А теперь она вдруг показалась такой же утомленной, больной и слабой, как все старухи. Ее знание бесполезно… Веселка прижала руки к груди, словно хотела проверить, не убавилось ли чего-нибудь в ней самой.

– Так и выходит, как я тебе говорил, – негромко сказал у нее за спиной Щеката. – Раз чаша разбилась, значит, корень нашей беды у богов. В Прави. Что вверху, то и внизу. Да только без чаши нам туда не заглянуть. Закрылось наше окошко.

– А без чаши нельзя? – с детской верой во всемогущество волхвов спросила Веселка. Ум ее отказывался принять бессилие этих мудрых людей.

Щеката покачал головой, Веверица вообще никак не ответила.

Некоторое время в святилище было тихо: молчали люди, молчал идол Велеса, и маленький огонек перед идолом казался единственным здесь живым существом.

– Нельзя корову завтра водить, – шепнула Веверица, и Веселка не столько услышала, сколько угадала смысл ее бессильного, чуть слышного шепота. – Нельзя… Нет больше нашего счастья…

– Как – нельзя? – возразила Веселка. Ей было страшно так, что казалось, темный свод святилища вот-вот обрушится на нее, но все ее существо упрямо противилось страху и безнадежности. – Нет, нет! – крикнула она, не замечая, что спорит с ведуньей. – Нет! Ведь ты, батюшка, – она требовательно повернулась к Щекате, – сам говорил, что все, что в Яви делается, на Прави отражается. Надо жить, надо все обряды исполнять, надо жизнь налаживать, тогда она наладится! Надо водить корову, обязательно водить, и песни петь, и жертвы приносить, и нечисть гнать, и верить, что все будет, что все устроится! А если сесть и над обломками заплакать – и то потеряем, что осталось! Надо жить!

Веселка говорила быстро, горячо, захлебываясь словами и сама не зная, откуда их берет. Она плохо понимала себя, но откуда-то в ней было убеждение, что каждое слово – правда. Слезы небывалого волнения сжимали ей горло, мешали говорить и сверкали в глазах, но она все говорила и говорила. Изумленные лица Веверицы и Щекаты придавали ей сил: они были не возмущены, а потрясены, и на их старых усталых лицах появился какой-то отсвет, точно она светилась и освещала их.

Но Веселку это не удивляло: все в ней вдруг стало другим, она сама стала другой – внутри себя она ощущала яркий, согревающий, чистый свет. Он плескался в ней, как вода в ключе, он искал выхода наружу. И она видела перед собой что-то небывало прекрасное: темная хоромина исчезла, даже пол под ногами растаял, но и не был нужен. Она парила в потоках густого плотного ветра, стремительного и радостного, что в солнечный весенний день носится по просыпающемуся березняку и колышет тонкие ветви с набухшими почками. Она дышала запахом тающего снега и мокрой земли; все ее существо полнилось восторгом освобождения от зимнего плена. Та надежда, о которой она так мечтала, засияла перед ней, распахнула ворота к радости, дала золотые крылья, и Веселка летела навстречу воле и свету. Зимняя тьма больше не имела над ней власти, она покинула страх и слабость, как птенец покидает скорлупу. Все в ней было обращено в будущее, где-то в вышине над головой погромыхивал далекий гром. И он так радовал ее, что она бежала ему навстречу – прямо вверх, прямо в небо, и ноги ее были легки, как сам ветер… Ее несло неуклонное движение от темноты к свету, от холода к теплу, движение, которое нельзя ни задержать, ни остановить, потому что оно – часть годового круга, судьба мира.

– Проснись, Перун, восстань из тучи темной, разлей силу твою по облаку, раскати гром гремучий по небеси! – кричала, молила и пела в ней эта пробужденная сила. – Не спи, Воин Небесный, время твое приходит! Я жду тебя, Гром Гремучий, я иду к тебе через солнце красное, через месяц светлый, через звезды частые…

А потом она снова ощутила себя как обычно, и собственное тело вдруг показалось Веселке маленьким, тесным… тесным для чего? Собственная кожа словно бы отделяла ее внутреннюю суть от внешнего мира, и это удивило ее. Сердце колотилось, будто стремилось в те ворота к свету, что раскрывались перед ней вот только что. Но теперь вокруг опять была темная хоромина, впереди – маленький, угасающий костер перед идолом, а возле костра – два человека, сгорбленная старуха и худощавый мужчина с длинной полуседой бородой. Кто это? Где она? Веселка не сразу все это вспомнила. И потрясенные лица Веверицы и Щекаты только сбивали ее с толку: что могло так их поразить?

– Что это? – робко спросила она, точно боялась, не станут ли ее бранить. – Я чего-то такое наговорила?

– Боги через тебя говорили, – негромко ответил Щеката. Он видел, что Веселка пришла в себя… вернее, из нее вышли те силы, которые только что в ней были. – Боги говорили. Мы, глупые, сели слезы лить, а боги нас на ум навели. Значит, мать, сделаем, как велено. – Он обернулся к Веверице. – Корову будем водить, и песни петь, и все прочее. А что чаша твоя… – Он запнулся и помолчал, потому что разбитая чаша оставалась разбитой. – Пока не говори людям. А потом, как все соберутся, скажем, и пусть народ решает…

Веселка опять села на скамеечку. Настроение у нее было какое-то опасливое: она осторожно как бы осматривала себя изнутри, как жилище, где без ведома хозяев побывали чужие, – все ли на месте? Сейчас она уже была прежней, помнила все, даже ссору с Громобоем. Но и те ощущения весеннего ветра, который вдруг стал ее душой, она тоже помнила, и так же ясно. А темнота навалилась и придавила ее сильнее прежнего; не только высокая крыша храма, но и сам небесный свод тяжело навис над ее головой, и она всей кожей ощущала тяжесть всей громады темного воздуха над землей, черной пропасти без тепла и света.

«Что же это такое? – опять, в который уже раз, спрашивала себя Веселка. – С ума я сошла, что ли? Стала блаженной? Вещуньей?» От этой мысли сделалось неуютно: тщеславие Веселки никогда не заходило так далеко, и о славе пророчицы она никогда не мечтала. Даже в голову не приходило. Но, может быть… Ее уже два года по весне выбирали представлять богиню Лелю и доверяли водить корову зимой; уже два года она принимала почести, на самом деле предназначенные богине… Выходит, это не прошло для нее бесследно? А может быть, и выбирали именно ее не случайно?

Веселка и побаивалась той силы, что вдруг проснулась в ее душе, и в то же время радовалась. Страх и уныние ушли и не вернутся. Лишь ненадолго ей померещилось, будто движение мироздания остановилось. Оно не может остановиться. Оно – как река, что сквозь любой завал проложит себе дорогу – не прямо, так в обход! В сердце Веселки бил родничок, река мироздания нашла новый путь, и теперь он проходил через ее душу. Сила потока еще так мала, незаметна, о нем знает во всем мире только она одна, но он уже льется, он существует, он живет! У Веселки было удивительное ощущение, будто она сама – драгоценная колыбель, в которой спит будущий расцвет земли.

Глава 3

В последний, двенадцатый, день новогодних праздников Веселку разбудили голоса. Пронзительные и протяжные, они текли неровной волной, догоняя друг друга, и выпевали древнюю песню пробуждения новорожденного солнца:

Голоса отдавались звоном, стучались в ее тяжелый глубокий сон, а Веселка не могла даже понять, где она, на каком свете. Она знала, что эта песня призывает именно ее, она хотела подняться, но не могла: какая-то душная тяжесть мешала ей открыть глаза, даже проснуться по-настоящему. Было холодно, и себя саму Веселка ощущала застывшей, замороженной, и ей было так страшно от этого чувства, будто оно грозило ей немедленной смертью.

На нее упали какие-то холодные влажные брызги, она разом приподнялась и села на лежанке. Тесная, темная, нетопленая клетушка в глубине Велесовой хоромины наводила на мысль о подземелье. Возле ее лежанки стояла одна из посадских старух, держа в руках чашу с водой, а две другие по сторонам выпевали «пробуждение солнца». Они и правда будили Веселку; сегодня она как бы солнце, которое наконец-то встает, возрожденное, над всем земным миром.

Поспешно выбравшись из-под медвежьей шкуры, Веселка запрыгала на месте, чтобы согреться. Старухи подали ей умыться, усадили, сами расчесали ей косу, украсили голову серебряным венцом и покрыли красным платком. Веселка волновалась, как невеста в день свадьбы. В прошлом году она уже участвовала в этом обряде, но теперь все было иначе. Тогда она радовалась всему этому, как небывалой и значительной игре, а теперь ей казалось, что все это правда. Старухи, их коричневые руки, морщинистые лица, темные платки и черные овчинные безрукавки казались ей тенями подземного мира мертвых, которые умывают новорожденное солнце, чтобы выпустить его наконец-то из подземелья, и Веселка трепетала от каждого их прикосновения. Ей опять, как в первый день нового года, хотелось скорее на воздух, но место прежней беспечной радости заняла решимость, будто ей предстояла борьба. Веселка помнила все: и страх перед Зимним Зверем, и свое вчерашнее озарение. И после ночи она уже твердо была убеждена: это не случайность и не наваждение. Сами боги указывают ей путь, и путь этот начинается прямо отсюда, из задних помещений Велесова святилища, а уходит далеко, далеко…

Старухи вывели ее во двор, нарядную, как невесту: с цветными лентами и звенящими подвесками в косе, с серебряным венцом под красным платком на голове. Другие девять старух всю ночь сидели в хлеву на заднем дворе святилища, по очереди и хором распевая заговоры возле Матери-Тучи. Для сегодняшнего торжества ее рога были украшены сухими цветами и яркими лентами, увешаны бубенчиками, звеневшими при каждом движении коровы.

Еще не светало, над землей висела ночная тьма, на небе сияла огромная полная луна, и в ее серебристом лике виделось уверенное торжество, точно она почитает себя новым солнцем земного мира и не думает даже уходить на покой. И Веселке подумалось: должно быть, Велесово подземелье, где живут умершие и где солнце проезжает во время земной ночи, выглядит вот так же – темнота и блестящее светило на темном небосводе, которое не в силах осветить эту вечную тьму.

– Ну, Велесе-боже, благослови начинать! – сказала Веверица.

Веселка пристально глянула на нее: ведунья выглядела почти так же бодро, как обычно, только в особом беспокойном проворстве сказывалось вчерашнее потрясение. Никому из старух она не сказала о том, что чаша разбита.

Было холодно, мороз за ночь окреп и пощипывал щеки, снег громко скрипел под ногами. Ведя за собой корову, Веселка вышла со двора святилища. Сзади Мать-Тучу подгоняла Веверица, а следом старухи правили тремя или четырьмя санями, светили факелами.

тонкими и пронзительными голосами запели старухи, давая посаду знать, что начинается последний, важнейший обряд Велесовых дней.

Изо всех дворов посыпал народ; все проснулись и собрались загодя, но раньше условленного знака выходить было нельзя. Вышедшего за двери раньше Матери-Тучи могут унести навьи; помня о Зимнем Звере, в этот год ни одна самая отчаянная голова не посмела сунуть нос наружу. Мужчины и парни собирались в начале каждой улицы с факелами и кнутами, возле них скакали дети и подростки, напялив страшные личины, с рожками и трещотками в руках. Завидев огни, освещавшие девушку с коровой, мужчины кидались вдоль улицы, хлопая кнутами и плетьми, криком гнали нечисть, затаившуюся по углам. А следом Веселка вела корову: где прошла Мать-Туча, там не пройдет ни Коровья Смерть, ни Невея-лихорадка со своими сестрами. Женщины выносили из ворот узелки и с поклонами вручали Веверице и ее старушечьей дружине приношения: караваи хлеба, лукошки яиц, горшочки масла и меда, связанных кур и уток, мешочки проса, ржи, гороха. Дети прыгали вокруг священной коровы и выкрикивали:

А старухи позади тянули свое, семеня рядом с санями:

Старухи нарядились в шубы, вывороченные мехом наружу, иные намазали лица сажей, и дети не узнавали знакомых, взвизгивали от страха, веря, что к ним пришли на праздничное угощенье умершие прабабки.

В Кузнечном конце Веселка заметила среди мужчин «медведя»: держа в одной лапе огромную железную сковороду, а в другой колотушку, он без устали гремел, рычал, вертелся, приседал, прыгал – в общем, ломался. Смотреть на него было жутко и весело: любая нечисть испугается!

широко шагая возле отяжелевших саней, грубым низким голосом выкрикивала бабка Жаравиха – рослая, толстая, сама похожая на мать-тучу. Ее потомство, вместе с детьми и внуками, насчитывало тридцать восемь голов; такая женщина очень даже годится оберегать благополучие города в новом году!

От шума, движения, мелькания огней в утренней полутьме у Веселки кружилась голова. Она выступала впереди неспешно шагающей Матери-Тучи, иногда подсовывала ей кусочек соленого хлеба, смотрела вокруг, и ей казалось, весь мир со всем, что его составляет: огнем и снегом, светом и тьмой, живым и умершим, молодым и старым, человеческим и животным, земным и подземным – все кружится вокруг нее, помогая движению застрявшего годового колеса. Свет пляшущих факелов, рвущий в клочки неподатливую зимнюю тьму, детские прыжки и старушечьи заклятья, хлопанье кнутов и ломанье «медведя», звон бубенцов и крики, оживление народа, собравшегося, чтобы словом и делом заклинать общее благополучие, – во всем этом ей тоже виделась река мироздания, та самая, которую она вчера ощутила в своей душе. И она, Веселка, была сердцем общего порыва, на нее с коровой смотрели как на саму богиню Лелю, издалека несущую в род человеческий здоровье и изобилие. Перед этим порывом ничто не устоит; скоро, скоро поредеет тьма, а потом растают снега, отступят холода, и все беды разлетятся в пыль, освободят роду людскому дорогу к счастью. Она шла, и ее овевали теплые ветры; они с Матерью-Тучей словно бы пахали поле земли и сеяли весну, которая когда-нибудь взойдет. Ей мерещился свежий дух тающего снега, и она несла его за собой. Казалось, стоит оглянуться – и увидишь позади мокрую оттаявшую землю, зеленеющую траву, полураскрытые головки цветов… Хотелось смеяться, но она только улыбалась в ответ на каждый взгляд и казалась такой красивой, что даже старики подталкивали друг друга и что-то говорили, провожая ее глазами. И с каждым из этих взглядов в ней крепло ощущение теплого внутреннего света, она как бы собирала в себе искры человеческих глаз, чтобы нести их, как огонь в священном сосуде, через долгую зимнюю тьму.

Постепенно рассвело; на западе, на лиловом небе, почти свободном от облаков, виднелись темно-розовые полосы и по-прежнему сияла полная, круглая луна, бледная и чуть-чуть зеленоватая, рассылая вокруг себя серебристое сияние. А с другой стороны, на востоке, уже вставало солнце и бросало вверх свои лучи; на розовом поле рассвета лежали густые золотые пятна. Солнце посылало лучи вдогонку за луной, а прямичевцы вертели головами, недоумевая: не так-то часто удается увидеть луну и солнце на небе одновременно. А старухи и старики неодобрительно хмурились: не к добру, если солнцеворот совпадает с полнолунием. И хотя солнцеворот уже миновал, но прибавления дня еще не было заметно, и нынешнее небесное видение показалось всем дурной приметой, даже солнечные лучи, много дней не виденные, не обрадовали. И старухи еще громче пели, призывая Велеса отгонять от города всевозможные несчастья:

Рассвело, но мороз продолжал крепчать. Уже хотелось под крышу, в тепло. Дети прыгали и скакали не только от радости, но и желая согреться; взрослые тоже переступали с ноги на ногу, топтались, толкали друг друга. Разговаривая, прикрывали рты рукавицами, шмыгали покрасневшими носами, выдыхали, пуская изо рта густую и плотную струю пара. По мере того как Мать-Туча и провожавший ее «медведь» обходили все улицы посада и детинца, а Веверица со своей старушечьей дружиной собирала положенную празднику дань, людской поток и шум помалу смещались обратно к Ветляне, к Велесову святилищу. Огромное, широкое пламя костра во дворе взвивалось уже вровень с дверями хоромины и было видно издалека, звало, манило, тянуло к себе замерзших, утомленных прямичевцев.

Внутри хоромины тоже было людно и тепло, теперь она совсем не напоминала промерзшее, пустое и темное подземное царство, в котором Веселка проснулась сегодня утром. Обе длинные пристройки были освещены костерками, разложенными прямо в углублениях земляного пола, женщины раскладывали по длинным столам разнородные угощения, собранные за утро. Каждый очаг, как наседка цыплятами, был обсажен горшками: красными, бурыми, желтоватыми, серыми и совсем черными, большими и поменьше, и в каждом булькала каша. По хоромине разносился теплый дух вареного гороха и ячменя, везде слышался говор, смех. Точно проснувшись после этих странных праздников, прямичевцы вздохнули легко и свободно.

Двенадцать старух сидели полукругом перед Велесовым идолом. Теперь огонь перед ним горел ярко, освещая идола целиком, и голова бога с двумя изогнутыми по-коровьему рогами, его бородатое лицо с плоским носом и низко опущенными железными веками были хорошо видны. В сложенных на животе руках Велеса был зажат пастушеский посох.

пронзительно пели старухи. У подножия идола были сложены пять черных баранов со связанными ногами. Щеката сказал, что нынешние смутные праздники требуют более основательной жертвы. Трех баранов прислал князь Держимир, еще двух в складчину дали детинец и посад. Жертвенный нож Щекаты уже был готов, ждали только князя.

Поставив Мать-Тучу назад в стойло, Веселка вышла назад на вымол, где сейчас веселились дети и молодежь.

пели где-то неподалеку, рядок нарядных девушек двигался к ряду парней, Веселке махали руками, приглашая к себе. Она закивала: дескать, сейчас иду, – а сама все вертела головой, выискивая «медведя». Даже если он уже снял косматую шкуру, его и так ни с кем не спутаешь! В ней бурлило какое-то беспокойное веселье: было смутное предчувствие чего-то страшного, как если бы она шла по тонкому льду и все время помнила о глубокой ледяной воде у себя под ногами, но от этого ощущения опасности только еще больше хотелось двигаться, кричать, хохотать. А еще хотелось увидеть Громобоя. Вчерашняя ссора уже забылась: это была такая мелочь по сравнению с тем, как переменилась с тех пор сама Веселка! По сравнению с этим гуляньем, широким, как весь белый свет, шумным, огромным…

Мимо нее промчался Солома, неся на плечах мальчишку лет шести, а мальчишка размахивал палкой, тлеющей на конце, выписывал в потемневшем воздухе огненные кольца и восторженно вопил. Заметив эти огненные кольца, Веселка сообразила, что уже почти стемнело. День пролетел – и не заметила. Ее переполняли разом возбуждение и усталость, она задыхалась, но дышать было трудно из-за мороза, и она закашлялась, прикрыв рот рукавицей. Захотелось в тепло, в хоромину, к людям. В последний раз оглянувшись, Веселка повернула к краю вымола, к огню в раскрытых воротах святилища, который был виден издалека и тянул к себе. Праздник будет еще долгим, и она еще успеет всех найти и все сказать…

Мальчишка, скакавший на плечах Соломы, внезапно замолчал, а потом завопил вдвое сильнее, но уже не от радости, а от страха. Над заснеженной горой на другом берегу Ветляны, над неподвижным лесом темнота вдруг сгустилась в огромную фигуру, костлявую и изломанную. Какой-то черный провал в темно-синем воздухе зимнего вечера вдруг распахнулся от земли до неба. Две исполинские руки распростерлись, будто хотели обнять вселенную… головы у великана не было…

Резкий холод вдруг пал откуда-то сверху и пронизал до костей; перехватило дыхание, трудно было двинуться. Разом на вымоле смолкли крики и смех. Порыв холодного, леденящего ветра накрыл берег и пригнул пламя костров. Черный безголовый великан надвигался, был все ближе; на него смотрели, не веря своим глазам, не в силах взять в толк, что же это такое. Внутренний порыв толкал бежать, спасаться, но ледяной холод сковал руки и ноги, даже кожа на лице казалась оледеневшей.

– Костяник! – свистящим шепотом выдохнул старик Бежата рядом с Веселкой. – Он! В хоромину, живее!

Костяник, брат Снеговолока и второй сын Зимерзлы, дух леденящих, губительных морозов, быстро рос и приближался, точно его несло ветром. Он заслонял уже полнеба, его изломанная фигура, дышащая ледяным, костенящим холодом, уже нависала над вымолом. Миряшка, подруга Веселки, застывшая было возле нее, вдруг покачнулась и упала на снег, как подрубленная березка.

– Костяник! – крикнула вслед за стариком и Веселка, точно хотела именем чудовища разбудить стоявших вокруг и подтолкнуть их бежать. Именем того, о ком все знали, но кого впервые видели наяву!

Ивместе с ужасом она ощутила ненависть к этому существу, точно к ней шел ее собственный непримиримый враг. Это он хочет загасить все искры живого огня, которые она с такою любовью и радостью собирала, хочет навек закрыть те золотые ворота весны… хочет погубить все то, чем она жила и что придало смысл и надежду ее новой жизни… Чтобы на земле осталась одна снежная пустыня…

– Чтоб ты провалился, ледяная голова! – возмущенно крикнула она. В горло ей хлынул ледяной воздух, она закашлялась, но ненависть кипела в ее крови и согрела так, что она шагнула вперед и грозно взмахнула рукой: – Чтоб тебя громом разбило!

Она огляделась: вокруг нее стояли люди, парни и девушки в застывшем хороводе, растерянно опустившие руки, дети с забытыми снежками в руках и открытыми ртами, женщина с корзиной, два старика с посохами… Все не отрывали глаз от Костяника, на лицах были ужас и недоумение. И все были неподвижны, как деревья в зимнем лесу… Веселке хотелось каким-то одним порывом души столкнуть их всех с места и единым махом перенести к святилищу, к яркому и жаркому огню на дворе, под защиту божества… Но все стояли, и она стояла, как деревце среди деревьев, а Костяник был все ближе, и ледяные оковы мороза становились с каждым мгновением все крепче. Сам воздух леденел и густел, как замерзающая вода; вот-вот он совсем застынет, и тогда уже нельзя будет двинуться, и все они погибнут, как рыбы, вмерзшие в лед… Веселка уже не чувствовала своих рук и ног, только сердце, как отдельное живое существо внутри мертвого дома, билось сильными и отчаянными толчками, пытаясь дать телу силы для спасения.

– Бежим, бежим! – невнятно, отрывисто выкрикнула она, взмахами рук стараясь пробудить застывших людей вокруг себя. – Скорее, скорее!

Крик ее сорвался на хрип, она сухо закашлялась опять и едва могла вдохнуть. Молодежь и дети дрогнули, с трудом оторвали коченеющие ноги от земли и нестройной волной качнулись в сторону святилища. Нагнувшись, Веселка схватила за руку упавшую Миряшку, но та была без сознания. Поднять ее Веселке было не под силу, и тогда она просто поволокла подругу к воротам святилища. Подросток лет пятнадцати, пробегая мимо, схватил Миряшку за другую руку, и вдвоем они потащили ее по вымолу. Волоча за руки ревущих младших, парни и девушки бежали на огонь, спиной и затылком чувствуя, что вот-вот зимний великан накроет их своей мертвящей тенью – и конец. И, как в мире мертвых, было тихо: никто не кричал, потому что каждое движение давалось с трудом, руки и ноги были тяжелыми и бессильными, как в кошмарном сне.

– Давай, дед, давай! Поспешай! – Солома, одной рукой придерживая за ногу мальчишку у себя на плечах, второй тащил Бежату, даже не оглядываясь, так как ледяной ветер больно сек лицо.

– Догонит! Смешно! – беспокойно бормотал дед, изо всех сил передвигая ноги. – Да ты мальца-то тащи, а я поспею…

– Давай, дед, давай! Ты молодой еще, не пожил!

– Костяник, Костяник!

Толпа с вымола ворвалась в святилище, растеклась по средней хоромине и пристройкам, опрокидывая столы и лавки. Поднялся крик и визг, покатились упавшие горшки, Щеката замер с окровавленным ножом и в изумлении обернулся. Князь Держимир и Байан-А-Тан, с двух сторон державшие очередного, третьего жертвенного барашка, поднялись на ноги. На лице князя был гнев, но уже готовые сорваться слова замерли на губах. Женщины звали своих, визг и разноголосые вопли оглушали. Бывшие внутри хоромины решили, что опять объявился Зимний Зверь. Только Велес оставался так же бесстрастен.

Двери еще не успели закрыть, как внутри душной и дымной хоромины стало ужасающе холодно. Крики захлебнулись, как будто железные пальцы мороза схватили каждого за горло. Каждый замер, где и как был, и набитое людьми строение внезапно показалось совсем пустым. Огонь перед идолом резко опал, стало темно, как в подземелье. Ни вздоха, ни взгляда – гулкое невидимое пространство было полно мертвецами, стоящими и сидящими, с изумленными лицами, открытыми ртами и поднятыми руками.

А потом огонь рванулся к кровле и выхватил из тьмы лик Велеса с железными очами. И ледяные оковы спали; все разом вздохнули и закричали почти животным криком, забыв слова, желая выразить только одно: живы! Живы, побывав недолго в смерти, – это поняли все. Запричитали женщины, мужчины кашляли и бранились, дети плакали. Щеката кричал что-то, потрясая в воздухе окровавленным ножом, но никто не разбирал слов.

– Вот они, Зимерзлины дети! – восклицала Веверица. – Зимнего Зверя Снеговолока видали мы, теперь и Костяник явился! Чаша разбита! Круг годовой разбит, небо разбито, земля разбита! Зима теперь будет бесконечная, Снеговолок и Костяник будут нами править, в ледяную пустыню всю землю обратят!

– Я пойду! – еще не до конца опомнившись, неизвестно кому сказала Веселка. – Посмотрю…

У нее было странное ощущение: сильно замерзшие руки и ноги начали слегка отходить и болели, но казалось, что сама она сейчас растает от тепла хоромины и улетит легким облачком под кровлю. А в душе прежний страх сменился другим: а вдруг кого-то забыли на вымоле? Вдруг кто-то не успел добежать? Это – смерть, тут ничем не поможешь… У ног ее лежала бесчувственная Миряшка, бледная как снег; Веселка не помнила, как дотащила ее сюда и как бросила. Потом ей пришла на ум Мать-Туча. Она хранит благополучие города, но кто хранит ее саму?

Пробравшись через толпу, Веселка толкнула дверь и первой выбралась во двор. Черный призрак костенящего мороза исчез. Костры на вымоле погасли все до одного, над миром царила синяя зимняя ночь. На снегу здесь и там виднелось что-то темное. Сперва Веселка подумала, что это дрова для костра, и только когда бабка Жаравиха у нее за спиной громко и горестно вскрикнула и бросилась вперед, Веселка сообразила, что это люди. Те самые, кто не успел добежать… По-прежнему было ужасающе холодно, но все же вздохнуть было можно и грудь не спирало, как тогда, когда Костяник чернел над лесом… Он все еще был где-то здесь, но только не показывался больше на глаза. И Веселка шла по отчаянно скрипящему снегу, точно с каждым шагом одолевала сопротивление мертвящего мороза: он думал, что убил все живое, а вот нет же!

Держась поближе к стене хоромины, Веселка пробралась к хлеву. В кольце у двери догорал факел, оставленный, когда корову возвращали в стойло. Мать-Туча лежала на соломенной подстилке и изредка вздыхала, набираясь сил после утомительного обхода улиц. Весь ее вид, гладкая шкура, огромное, горой лежащее брюхо, влажные глаза говорили о здоровье и изобилии. И у Веселки полегчало на сердце: если корова жива, значит, и эту беду пережили.

– Здорова ли, матушка? – дрожащим голосом приговаривала Веселка, присев возле ее головы и почесывая корове лоб. – Ах, голубушка ты моя, какой же страх смертный нам достался! За что же на нас так боги огневались?

– Ох, нехорошо тут моим теляткам! – вдруг произнес старушечий голос совсем рядом с Веселкой.

Вздрогнув от неожиданности, она поспешно обернулась. В глубине хлева, у самой стены, стояла небольшая ростом, сгорбленная старуха. И облик ее, и голос были Веселке незнакомы, и она настороженно поднялась на ноги. Как старуха сюда попала? Когда Веселка входила в хлев, здесь не было ни одного человека, пропустить ее мимо себя и не заметить она тоже не могла. Изумленная Веселка таращила глаза, пыталась рассмотреть старуху получше, но не получалось: мешала темнота, мешал черный платок, низко надвинутый на лоб, мешала сама старуха, клонящая голову вперед. И факел замерцал вдруг так боязливо и робко, замигал, как будто отступая, свет затрепетал и попятился. Старуха принесла с собой темноту, и эта темнота, как живая тень, разливалась по хлеву и властно подчиняла себе пространство.

– Ты… кто? – бессознательно спросила Веселка.

Не зная ответа, она всем существом ощутила главное: отсюда надо уходить, и как можно скорее. Как угодно, хоть через стену, лишь бы подальше! Вид старухи не казался угрожающим, но во всей ее сгорбленной и размытой фигуре было что-то настолько нечеловеческое, что каждая частичка живого тела кричала, стремясь избавиться от соседства с неживым существом: «Прочь отсюда! Берегись!»

– Ах, бедная ты моя! – приговаривала старуха, и вся она, как один огромный глаз навьего подземелья, была устремлена к лежащей Матери-Туче. – И Зверь на тебя зубы скалил, и Костяник морозом дышал – нехорошо тебе здесь! Заберу-ка я тебя к себе! У меня тепло, покойно, не светло, да сытно! И злыдни не достанут. А здесь ты ненадобна, все равно здесь весны более не будет, на лужок тебя погулять не поведут. А у меня луга добры, широки, травянисты, шелковисты – гуляй да молока набирай! А коли кому коровка понадобится – пусть приходит.

Старуха вдруг обернулась к застывшей на месте Веселке, и душа девушки тихо поплыла куда-то вниз, в темноту. У старухи не было лица. Была темная, туманная дыра в никуда, и сама старуха утратила черты человеческого существа и стала темной бездной.

– И ты ко мне придешь! – обволакивающим и жутким голосом шепнула тьма. Голос ее пронзил Веселку и черной волной разлился по каждой жилочке, и она невольно ухватилась за жердь стойла, чтобы не упасть. Бездна была прямо под ногами, была вокруг, готовая сомкнуться и поглотить. – И ты ко мне будешь! Ожила ты, душа моя, новое пристанище себе нашла, новым имечком прикрылась, ишь, косу до пояса опять отрастила! Ты себе новое место нашла, да и я не проста – и я тебя нашла! Корову я возьму, а ты сама придешь! Дорожка твоя изведана, исхожена: Черный тебя усыпит, Красный разбудит, ключ железный тебя замкнет, золотое копье выпустит. Тот тебя на волю выведет, у кого руки по локоть в серебре, ноги по колено в золоте! – десятками догоняющих друг друга голосов гудела темнота. – Кто три пары железных сапог стопчет, три железных посоха изотрет, три каравая железных изгложет, кто пройдет леса дремучие, горы толкучие, болота зыбучие…

Голоса слились в низкий гул, слова пропали. Все стихло. Веселка очнулась: она лежала на соломе возле пустого стойла Матери-Тучи, и ей казалось, что она пролежала без сознания сто лет, а за это время вокруг нее двигались и гибли целые вселенные. Но хлев был все тот же, у дверей по-прежнему горел факел. Ни старухи, ни коровы не было. Веселку трясло от жуткого ощущения, что она лежит на самом краю пропасти, которую чудом миновала, не сорвавшись. Хотелось скорее отодвинуться от пропасти, хоть ползком, раз нет сил встать, но голова кружилась и непонятно было, куда двигаться, черный провал мерещился повсюду.

Коровы в стойлах вздыхали и помыкивали. Говорящая тьма не тронула их. Веселка уже знала, кто пришел к ней и увел Мать-Тучу, она задыхалась в этом воздухе, убитом прикосновением Велы. Сама душа молила: скорее, скорее отсюда, на волю, в тепло, к живым людям! Она даже не помнила, что привело ее сюда. Цепляясь за жердь стойла, Веселка поднялась на ноги и побрела к дверям.

Во дворе мелькали огни факелов, костер опять горел, сновали туда-сюда темные человеческие фигуры. При виде ночного неба Веселка вспомнила Костяника; эти два ужаса придавили ее разом, и она замерла, прислонившись спиной к дверям хлева. Все ее силы разом кончились, на миг показалось, что сердце не хочет больше биться: невозможно выдержать столько сразу.

Перед святилищем раздавалось множество тревожных и горестных голосов, люди сновали через двор, поднимали со снега неподвижные тела, несли их в хоромину и клали перед священным огнем. Старухи принимались хлопотать, растирать снегом, Веверица выкрикивала заговоры, искусно повышая или понижая голос, кропила жертвенной кровью.

Помалу опомнившись, Веселка пробралась в хоромину. И первой же она увидела свою мать: не утирая слез, бегущих по щекам, Любезна хлопотала над неподвижным телом Яровода. Мальчик был бледен, неподвижен, и в его лице появилось что-то особо тонкое, прозрачное, как будто это была лишь кукла, искусно вылепленная из снега. Веселка заметила брата, но не сразу сообразила, что это значит: слишком она была полна увиденным в хлеву, ни для чего другого в ее душе не оставалось места.

– Люди! – закричала она, едва ступив на порог. И голос ее был таким, что погасил общий гомон и заставил обернуться к ней. – Люди! Мать-Туча! Вела украла ее! У меня на глазах забрала!

– Мать-Туча? – повторило несколько голосов.

– Вела? – К Веселке шагнул Щеката.

Веверица вскрикнула и бросилась в хлев, толпа окружила Веселку. Теперь уже никто не кричал: все были придавлены ужасами, сыпавшимися со всех сторон, и просторная хоромина, вместившая несколько сот человек, сейчас казалась крохотной лодочкой среди безбрежного моря холодного мрака.

– Вела сказала: корову вернет… – Веселка хотела рассказать по порядку и не могла, голос темноты отдавался в ее памяти и сбивал с толку, слова путались. Из всего сказанного Велой она поняла меньше половины, и непонятое уже рассыпалось, забылось. – Она сказала, что забирает нашу корову от беды, от Зимнего Зверя и Костяника. И что вернет ее тот… тот…

Смутные речи о руках по локоть в золоте казались и важными, и неуместными. «Это не жизнь, это кощуна получается…» Про железные сапоги… толкучие горы… Не то, все не то! Веселка хмурилась и готова была расплакаться, как маленький ребенок, который очень сильно хочет что-то выразить, но не умеет говорить. Она шарила взглядом по толпе, точно искала помощи.

Рыжеволосая голова Громобоя заметно возвышалась над толпой, лицо с упрямым лбом и настороженными светло-серыми глазами выглядело замкнутым и почти ожесточенным. Медвежью шкуру, в которой проходил весь день, он спустил с плеч и теперь казался до пояса человеком, а ниже – медведем.

И лицо Веселки прояснилось. Это был тот, кого она искала, и она торопливо шагнула к Громобою, не видя всех тех людей, что стояли между ними.

– Ты! – крикнула она с мольбой и отчаянием, с дикой надеждой, будто его-то она и искала так долго, что стоптала три пары железных сапог. – Громобой! Она о тебе говорила! Это ты нашу корову вернешь! Я не хочу к ней идти! Это ты черную тучу разобьешь и меня на волю выпустишь! Она о тебе сказала! Помоги мне! Это ты можешь, только ты можешь!

Никто не понял, о чем Веселка говорит, да и сама она не понимала. У нее было то же чувство, что и вчера вечером: она не сознавала своих слов, но знала, что каждое из них – правда. В ней говорил кто-то другой и обращался не к Громобою, а к кому-то другому, кого он скрывал в себе. Ужас перед Матерью Засух обострил ее внутреннее чувство, которого она сама еще не понимала, и оно выбрало того единственного, кто мог ей помочь.

Вся толпа в хоромине молчала и смотрела на них двоих. На бледных лицах отражались ужас и растерянность. Она обезумела, та, что прямичевцы называли своей Лелей! Громобой молчал, и вид у него был сосредоточенный и недоумевающий разом: он понимал, что это не шутки, но больше он ничего не понимал!

– Что скажешь-то, княже? – обеспокоенно спросило сразу несколько голосов.

Князь Держимир стоял перед жертвенником, уперев руки в бока, точно спорил с кем-то. И так-то не слишком дружелюбный, сейчас он выглядел мрачнее тучи. Этому способствовала и темная бородка, и черные брови, густые, сходящиеся у переносицы, что придавало взгляду синих глаз остроту и строгость. Но сейчас князь Держимир в досадливом недоумении покусывал нижнюю губу. Он не привык отступать, не привык быть в растерянности, но в этот страшный вечер под сотней встревоженных, молящих взглядов не знал, что сказать. Прискачи гонец с вестью о новом набеге рарогов, личивинов, о грабежах заморцев на побережье Полуночного моря – тогда он знал бы, что делать! Тогда он сумел бы и успокоить, и распорядиться, и быстро снарядить дружину и встать во главе ее, чтобы вернуть земле дремичей мир и покой. Но сейчас, когда над Прямичовым нависали мертвящие тени зимних духов, он чувствовал себя таким же беспомощным, как последний холоп.

– Не по-доброму начался нынешний год, а продолжается так, что куда уж хуже! – бросил он наконец. – Это не меня, это богов надо спрашивать. Что скажешь, Щеката?

– Я говорил и еще скажу! – Щеката пристукнул концом посоха об пол. – Боги хотят на беду указать, значит, надо нам за собой вину поискать. Чем-то мы их не уважили. Жертву забыли, обряд нарушили.

Толпа загудела.

– Мы приносили жертвы по обычаю, – ответил князь, перекрывая голосом общий гул, и кивнул на черных барашков, все еще лежащих у подножия идола. – Ты сам сделал все, что положено.

– Слышали мы уже сию кощуну! – густым голосом сказал Зней, волхв Перунова святилища.

Выбравшись из толпы, он сразу показался огромен, как туча. Если бы не жреческий посох с бубенчиками, его можно было бы принять за воеводу – это был рослый и могучий мужчина с густой темной бородой и решительным лицом. Бросив на Щекату один презрительный взгляд, он дальше обращался только к князю.

– Никогда такого не было, чтобы Прямичев богов не почитал! Сколько лет стоит земля дремичей, сколько лет живет стольный город – таких напастей мы не знали. Беду на нас ветром несет. Из иных земель, а мы перед богами ни в чем не виноваты.

– Из каких иных? – быстро спросил князь. – Рароги? Заморцы? Речевины? Они на нас и в прошлое лето ходили, однако волки солнце не ели.

– Дайте я скажу! – Купец Нахмура, товарищ Хоровита, вылез вперед. Сейчас он казался составлен из двух разных частей: так мало нарядный полушубок, покрытый коричневато-красным сукном, и синяя шапка на соболе подходили к бледному, испуганному, растерянному лицу. – У тебя, Вестим, – купец нашел взглядом старосту кузнецов, – сынок твой старший сыном Перуна зовется. Кому же нечисть одолевать, как не Перуну? Не всяк город так богат, что сына его держит в кузнецах. Позови-ка ты, княже, – Нахмура развернулся в другую сторону и обратился к князю, – Громобоя сюда да спроси: не возьмется ли он Зимерзлиных детей истребить и прочь от нас прогнать? А если не возьмется, так нечего его Перуновым сыном славить!

– Чужих сыновей каждый на рать посылать горазд! – с жаром ответил Вестим. – А мне его боги не на то дали, чтобы я его нечисти в пасть пихал!

– А другим сыновья на то даны? – не сдавался Нахмура. – У меня двое, у Хоровита, вон, семеро, у воеводы Добромира вовсе один! Они для волчьей пасти рождены-выкормлены? А твоего медведя никто не побивал еще! Кому сила дана, с того и спрос!

Вестим ответил не сразу: на это совестливому человеку возразить было нечего. Свои сыновья каждому дороги.

– Княжич наш тоже не промах, Черный Сокол! – без прежнего ожесточения сказал наконец Вестим и кивнул на Байан-А-Тана. – Он уже однажды Зимнего Зверя одолел. Нет бы ему опять взяться…

Байан-А-Тан лишь усмехнулся под десятками обратившихся к нему взглядов. Усмешка вышла неуверенная и невеселая. Сейчас его лицо утратило обычную живость и сразу показалось очень некрасивым: смуглое, скуластое, с резкими чертами и крупным носом.

– Сокол-то наш только до девок ловкий… – проворчал себе в бороду воевода Добромир. В самом деле, при всей своей удали легкомысленный Байан-А-Тан с большим трудом представлялся на месте витязя из кощуны, одолевающего разную нечисть.

– Перун, не Перун – это все в решето против солнца видано! – проворчал Вестим. Сам он нисколько не сомневался в происхождении Громобоя, но сейчас было не время вспоминать об этом. – Чего там есть… это еще все в скорлупе. А вот ты, княже, сколько раз дремичей от напастей защищал, на кого же нам и надеяться, как не на тебя?

В ответ на эту похвалу князь Держимир помрачнел еще сильнее. Он и сам знал свою обязанность и не раз думал о том, как защитить Прямичев от разгулявшейся зимней нечисти. Думал с того вечера, когда Баян, обсыпанный по уши снегом и нервно хохочущий, примчался на своих тройках домой за полночь и со смехом рассказывал в княгининой горнице, как чуть было на санках не въехал в пасть Зимнему Зверю. И этот рассказ не дал Держимиру заснуть всю ночь, хотя сам Баян спал сладко, усталый и почти счастливый небывалым приключением. За неимением других виноватых Держимир делал вид, что сердится на самого Баяна, а думал только об одном: что делать? Это только в кощунах берут меч и выходят к Калиновому мосту дожидаться трехголового змея. Стоило ему упомянуть о чем-то подобном, как Баян, единственный собеседник для обсуждения сомнительных мыслей, издал короткий дребезжащий смешок и искоса поглядел на брата (у него это означало почтительное несогласие). «И как тебе это видится? – осведомился он. – Ну, берешь ты меч, вот выходишь ты…» И Держимир вообразил себя на заснеженном берегу Ветляны: темнеет, дует холодный ветер, насколько хватает глаз все бело, пусто, скучно. А он идет с мечом в руке, поглядывает сверху на лед и выкрикивает: «Снеговолок, а Снеговолок! А ну вылазь, биться будем!» Смешно и досадно. Князь Держимир не умел смеяться над собой, и от этого воображаемого зрелища ему стало просто противно.

– А что вам князь сделает? – подал голос воевода Добромир. – Это ж не личивины, не заморцы! Против Зимнего Зверя другая сила нужна! – Он махнул рукой в сторону Знея с посохом и Веверицы с клюкой. – Вот если бы был у князя меч Буеслава…

Князь Держимир бросил на него яростный взгляд, и воевода осекся, сообразив, что этим упоминанием ухудшил дело. Меч древнего князя Буеслава, который первым собрал всех дремичей под свою руку, хранился в княжеском роду несколько веков и считался оберегом всего племени. Рассказывали, что он был выкован из железа, которое упало с неба, из кузницы самого Сварога, и одно его прикосновение обращает в прах любую нечисть. Но меч Буеслава пропал неизвестно куда в тот злосчастный день полвека назад, когда князь Молнеслав убил своего брата и захватил власть над Прямичовым. Меч исчез прямо у него из рук, словно не стерпел на себе крови братоубийства, и это исчезновение приписали тогда гневу богов. Долго после этого Прямичев считал себя проклятым и ждал наказания. Но ничего… Как говорится, обошлось вроде бы. Тот меч, что висел у князя на поясе сейчас, был изготовлен по памяти, по образцу прежнего, и выглядел точь-в-точь так же. Вслед за отцом князь Держимир сам создавал славу нового меча в битвах с врагами племени. Он был так же грозен и красив, но все же это не был меч Буеслава. И теперь, некстати вспомнив об этом, воевода Добромир как бы указал недоумевающему Прямичеву на виновника бед. И этот виновник был как раз тот, кто обязан защищать дремичей – княжеский род Буеславичей.

Князь Держимир гневно кусал губы, чувствуя, что со всех сторон на него направлены сотни тревожных, выжидающих, осуждающих взглядов. В хоромине было полутемно, тесно, душно, пламя перед Велесом неровно освещало лица. Женщины в платках, бородатые мужчины, старики, дети, молодые безусые парни – словно весь род человеческий собрался тут, спасаясь от чудовищ, и ждет защиты от него, Держимира Молнеславича, которого признает своим князем. А что он может сделать?

– К мечам еще руки нужны! – сказал наконец Держимир. Пошарив взглядом по толпе, он легко нашел Громобоя, как будто огонь очага постарался высветить его лицо. – Если Перун дал Прямичеву своего сына, значит, не напрасно. Завтра приходи ко мне. И пусть Зней спросит Перуна, для чего он тебя предназначил.

Громобой встретил его взгляд, но ничего не ответил. Теперь его лицо выражало мрачную замкнутость.

Огонь догорал. Родичи застуженных Костяником все еще сидели над телами, причитая и все не веря, что эти глаза больше не откроются. А остальные, собираясь кучками, стали понемногу расходиться. Дети чуть ли не спали на ходу, на лицах взрослых была равнодушная усталость: сегодня они уже не способны были думать о том, что ждет Прямичев завтра.

Любезна сидела возле Яровода, Хоровит собрал вокруг себя остальных детей, чтобы идти домой. Братья и сестры оглядывались на Яровода, но боязливо молчали, не спрашивая, что с ним и очнется ли он когда-нибудь. Почти все понимали, что он умер, хотя самые младшие по-настоящему не осознавали, что это значит. Отец потянул за рукав Веселку. Мимо нее просеменил старик Бежата, бормочущий себе под нос:

– Сын Перуна! Супротив такой нежити какой сын Перуна нужен! Смешно!

Рассвет подходил медленно-медленно, точно крадучись, да так и остался где-то за воротами, боязливо заглянул в Прямичев, а войти не решился. Но прямичевцы, не дожидаясь света, еще в сумерках разошлись по кузницам и мастерским. По общему молчаливому мнению, праздники слишком затянулись. И обошлись они дороговато: в городе набралось несколько десятков умерших, тех, кого Костяник застал под открытым небом. Не помогли им ни растирания снегом, ни горячая баня, ни заговоры. На каждой улице имелось по два-три двора, откуда теперь доносились погребальные причитания: по отцу, по матери, по молодому парню, по девушке, по ребенку… Собирая свою дань с города, Костяник не разбирал молодых и старых. Внизу у вымола, подальше от крайних домов, поднимались к небу столбы дыма от сжигаемой соломы, на которой обмывали покойников. Мужчины из пострадавших семей с утра уехали в лес за дровами, а в двух-трех местах на дальнем поле за городом, где среди княжеских курганов хоронили и простых прямичевцев, тоже дымили костры: счистив снег, огнем оттаивали землю, чтобы можно было выкопать могилу.

А те прямичевцы, кого эта беда миновала, спешили взяться за повседневную работу. Каждый в душе надеялся, что останутся позади эти недобрые праздники и их губительные чудеса растают, как дурной сон. С трудом, но все же годовое колесо перевалилось на новый оборот, самое трудное время позади, и солнце теперь смотрит на весну.

Перед полуднем на Велесовой улице зазвенели бубенцы и упряжь. Но домочадцам Хоровита было не до того, чтобы смотреть за ворота: мужчины с утра ушли готовить место для могилы, а в избе женщины провожали на тот свет Яровода. Тело уже обмыли и солому вынесли; на подростка надели лучшие праздничные рубашки, подпоясали цветным пояском и до пояса укрыли полушубком. Светлые волосы умершего расчесали, а лицо его было так светло и строго, как никогда при жизни. И собравшиеся соседки причитали, подхватывая одна за другой древний напев проводов:

За причитаниями Веселка даже не услышала шума перед воротами и вздрогнула, когда в сенях вдруг хлопнула дверь и в избу ворвался Байан-А-Тан.

– Мир и довольство дому… – во весь голос начал он, но тут же охнул и осекся, увидев на столе тело подростка, окруженное огоньками лучин и горестными женскими лицами.

– Ты чего? – Веселка вскочила и бросилась вперед, будто хотела поскорее убрать отсюда этот неуместный шум. – Чего орешь?

– А… – растерянно отозвался Баян. На его смуглом лице оживление сменилось озадаченностью. – И у тебя тоже… того? – Он кивнул на тело покойного.

– Чего тебе надо? – сердито повторила Веселка. С опухшими веками и покрасневшим от слез кончиком носа она выглядела совсем не красивой, но сейчас ей не было до этого дела. – Опять кататься, что ли, в голову влезло? Накатались уж, хватит с меня!

– Княгиня за тобой прислала. Хочет про вчерашнее расспросить.

Веселка помолчала: ходить по гостям ее сейчас не тянуло.

– Ну, пойдем, сделай милость! – принялся упрашивать Баян и взял ее холодную руку. – Поговори с ней, ей ведь больше нашего страшно! Я за тобой на тройке приехал, на вороной, с бубенцами! Покачу тебя, как Перун на громовой туче, с громом и молнией! Пирожком угощу! Ну, поедем!

Веселка вздохнула и сняла с деревянного гвоздя шубу; обрадованный Баян тут же помог ей одеться и даже платок подал. Ее не слишком прельстили обещанные езда и пироги, но ее звала княгиня Смеяна, а нельзя отказывать в чем-либо женщине, ожидающей ребенка.

За воротами стояла знакомая Веселке тройка вороных с лисьими хвостами на дугах. Подумать только! Всего несколько дней назад Веселка была так горда и счастлива, что княжич приехал за ней на тройке, сам приехал, к восторгу всей улицы и зависти прямичевских девиц. Но с тех пор все так переменилась, что прежние радости ее не радовали. Беспечность в ней сменилась настороженным ожиданием новых бед. Даже смерть одного из братьев, красивого, смышленого мальчика, поразила ее не сама по себе, а как знак той беды, что подошла к дому и уже ступила на порог. Ждать больше нельзя, надо что-то делать. День за днем, думая обо всем этом, Веселка как будто поднималась все выше и теперь уже смотрела на Прямичев с высоты, видела не только свой привычный дом, но и все улицы, все избы и терема; в каждом жилище горели три, четыре, пять, десять искорок живых человеческих душ, и все они были близки и дороги ей. А ведь спасение непременно должно быть, нужно только понять, в чем оно! И поездка по городу укрепила Веселку в этих мыслях: тут и там ей бросались в глаза плошки с водой на крылечках изб и повешенные рядом полотенца – душе умершего умываться и утираться. В Прямичев пришла смерть, перед ней оказалась бессильна даже благодетельная сила Матери-Тучи. Нужно искать нового покровителя… Где его искать?

Задавая себе этот вопрос, Веселка с надеждой думала о той, к кому сейчас ехала, – о княгине Смеяне. Княгиня Смеяна была в своем роде чудом, и ее появление показало Прямичеву, какие неожиданности порой преподносит человеку судьба, а он сам – окружающим. До того князь Держимир несколько лет безуспешно сватался к глиногорской княжне Дароване – знатной, красивой, умной, гордой, обученной всем женским искусствам и любимой богами. Но, отправившись прошлой зимой в последний поход за Дарованой, князь Держимир неожиданно для всех (да и для себя, как намекал Баян) привез Смеяну, простую девушку из лесного огнища, из соседнего племени речевинов.^[168] Ее нельзя было назвать красивой, зато она была проста, приветлива, весела. Прямичевцы еще не успели как следует удивиться выбору князя, как по городу пополз слух. Род княгини Смеяны был не так прост, как считали сначала. Поговаривали, что ее отцом был не человек, а лесной оборотень, Князь Рысей. С тех пор в ее желтых глазах стали замечать что-то нечеловеческое и при разговоре о ней значительно переглядываться. Раньше Веселка думала о княгине Смеяне как и все, с простым любопытством, и не раз приставала к Баяну с расспросами. Но теперь любопытство сменилось горячей надеждой на помощь: если Смеяна и правда дочь Князя Рысей, то она должна знать и понимать побольше, чем простые люди! Это знание было бы так драгоценно, нужно, спасительно, что Веселка по пути ерзала от нетерпения, хотя Баян и гнал, по обыкновению, во всю мочь с гиком и свистом.

Когда Баян и Веселка поднялись в горницы, княгиня Смеяна лежала на широкой лавке, обложенная со всех сторон пышными шелковыми подушками. Ее округлое лицо выглядело отекшим и нездоровым, широкий рот не улыбался, желтые глаза смотрели с тоской, и она казалась старше своих двадцати лет.

При виде гостей княгиня улыбнулась и попыталась приподняться, но улыбка вышла невеселая, даже жалкая.

– Здорова будь, матушка! – приветствовала ее Веселка и поклонилась. Увидев больную и несчастную княгиню, сама она вдруг воспрянула духом.

– Ах ты, солнышко ясное! – Княгиня улыбнулась, увидев первую красавицу Прямичева такой же румяной после скачки по морозу, такой же улыбчивой и говорливой, как всегда. – Тебя-то Вела не утащила? А то этот нарасскажет всякого… – Она глянула на Баяна. – Ну, садись!

Княгиня показала Веселке на маленькую скамеечку возле лежанки. Баян поспешно сел на эту скамеечку – это было его обычное место, – глянул на Веселку и приглашающе хлопнул себя по колену. Веселка возмущенно открыла рот, но постеснялась княгини и смолчала.

– Уйди, Летучий Медведь! – Княгиня махнула на него длинным концом полотенца. – Дай девице сесть! Выгоню!

– Ой, сурова ты, матушка! – Баян страдальчески вздохнул и неохотно сполз со скамеечки на пол, на пестрый шерстяной ковер. – Не любишь ты меня, сироту, не жалеешь! А я-то для тебя с самого рассвета стараюсь, бегаю… Как ты сказала вчера, что хочешь Веселку повидать, так вот мы перед тобой, как лист перед травой…

– Пряничка хочешь? – Княгиня вынула из-под изголовья пряник в виде свинки с чуть погрызенной головой и снисходительно протянула ему. – Дитя малое! Еще тебя мне не хватало утешать! И так ночь не спала!

– А что? – Баян, взявший пряник и было понесший его ко рту, остановился и озабоченно взглянул на нее. – Нездоровится?

– Всю ночь он мне спать не давал – то ворочался, то толкался! – Сморщив курносый нос, усыпанный веснушками, княгиня обиженно кивнула на свой живот. – Я спать хочу, а только задремлется – он опять плясать пошел! Ногами бьет, толкается! Умучил!

– А ты чего хочешь? Он ведь, матушка, уже не ты. Он совсем другая душа. Чего хочет, то и делает.

– Душа? – Княгиня перестала морщиться и посмотрела на Баяна серьезно и настороженно. – А будет у него душа? Я все думаю…

– И-и, думать тебе нечего! – прервал ее Баян, уже знакомый с этими мыслями. – Тебе думать не положено. Пусть другие думают, кому делать нечего. А ты лежи да отдыхай. А потом как родится, так будет не до отдыха.

– Да ну его! Родится – под тын выброшу! – с досадой пообещала княгиня и покосилась на окно, где сквозь желтоватые пластинки слюды еле-еле мерещился серый зимний свет.

– Выбросим, выбросим! – выразительно играя угольно-черными бровями, Баян с мстительным удовольствием потер руки и тоже покосился на окно. – Пусть там валяется, никому-то он тут не нужен! Противный такой!

Веселка тоже покосилась на окно, готовая увидеть вештиц – злых духов в виде облезлых ворон, что охочи до новорожденных младенцев. Они, мерзавки, давно уже поглядывают на окошко княгининой горницы и все ждут, когда тут запахнет тепленьким, вкусненьким младенчиком, облизывают клювы тонкими и длинными красными языками. Только вместо младенца им под тын бросят полено, завернутое в пеленку. Пусть-ка долбят его клювами, пока не сдохнут!

Баян негромко засмеялся, и Веселке представилось, как он с заливистым ржанием мчится по двору, а на плечах у него сидит мальчишка с желтыми глазами и широким веснушчатым лицом, как у Смеяны… И на сердце у нее стало легче: вопреки всем буйствам зимних и подземных чудовищ, в этой полутемной душноватой горнице упрямо теплилась жизнь, и то, что должно развиваться и родиться, развивалось и ждало своего часа. Мать Макошь все-таки делает свое дело, и ни Вела, ни Зимерзла со всеми ее порождениями бессильны ей помешать.

– Пойдешь к нам в няньки? – страшным шепотом, ладонью заслоняя рот от окна, обратился к Веселке Баян. – Ты поешь хорошо, будешь заодно и меня убаюкивать…

– Не слушай его! – вмешалась княгиня. – Он за день так набегается, что потом валится и спит, и хоть крыша над головой гори. Жена не всегда добудится… А ему одной мало! Ты мне лучше вот что скажи! – Смеяна вспомнила, зачем позвала дочь Хоровита. – Ты, говорят, вчера саму Велу видела? Что она тебе говорила?

Веселка принялась рассказывать о вчерашнем. Княгиня слушала молча, лицо ее выглядело встревоженным и сосредоточенным, и даже Баян не улыбался, а слегка покусывал белым блестящим зубом нижнюю губу, отчего лицо его стало непривычно-страшноватым. Но теперь Веселку не напугать было внешним сходством с черной нечистью – она насмотрелась нечисти настоящей. Про погубленных Костяником людей Веселка рассказывать не стала, но княгиня и без того была потрясена и бессознательно прикрывала руками живот. Все ее мысли были с ребенком, которому уже через месяц предстояло выйти в этот страшный свет… Если… Если он… Княгиню мучили мысли, о которых Веселка не догадывалась, и от страха ей становилось почти дурно: она тяжело дышала, подняв одну руку к лицу, точно хотела от чего-то спрятаться. Самый главный ее страх был внутри нее.

– Так она что… так и сказала, что это Гро… Громобой должен быть? – с трудом выговорила княгиня, когда Веселка рассказала все до конца. – Что это он…

– Так не бывает! – вставил Баян. – Всякого там княжича Заревика, чтобы он Змея Горыныча или кого там еще победил, долго искать приходится. За морями дремучими, за песками толкучими… как ты там говорила? Да и с детства он хуже всех бывает, только и знает, что в золе копаться. А ваш рыжий еще мальчишкой троих взрослых одной рукой… Не он! – И Баян решительно затряс своей черноволосой, гладко причесанной головой.

– Как это – не он! – возмутилась Веселка. – А кто же тогда! Ведь он – сын Перуна! Не зря Перун Прямичеву своего сына дал, не зря он у нас вырос! Боги заранее знают, что на земле случится! Перун нарочно для того нам своего сына дал, чтобы он нас защитил! Знать бы только, в чем дело! Щеката говорит: в Прави корень, а у нас только стебелек пророс. Матушка! – Она с мольбой глянула на Смеяну. – Матушка, может, ты знаешь, в чем дело? Ведь ты – дочь Лесного Князя, внучка Велеса! Кому же знать, как не тебе!

– Не знаю я ничего! – с тоской ответила княгиня. – Он сам… Сам Громобой должен знать.

– Он придет сегодня! – подал голос Баян. – Князь ему прийти велел.

– Придет? – Княгиня встрепенулась. – Нет, нет!

Она замотала головой и шевельнулась в постели, будто хотела отодвинуться подальше.

– Нет, нет! Не пускайте его! – жалобно, с каким-то детским страхом забормотала она.

Баян и Веселка в едином порыве встали со своих мест и шагнули к ней; лицо княгини застыло и стало почти бессмысленным, в глазах заблестели слезы.

– Не пускайте его… не пускайте… Я боюсь, боюсь его… Меня молнией убьет…

Княгиня всхлипнула и спрятала лицо в подушке. Баян застыл с открытым ртом, удивленный и напуганный этим странным приступом. При всей его любви к невестке он не решался к ней подойти, поскольку, как мужчина, к ее положению относился с суеверной боязнью.

Веселка оттеснила его и присела на край лежанки. Поглаживая Смеяну по голове, по вздрагивающей от рыданий спине, она бормотала, как ребенку:

– Тихо, тихо, маленькая, не бойся! Никто тебя не тронет, я с тобой, тут все тихо, хорошо… Пошел котик на торжок, купил котик пирожок… Уж как свиночка сива на дубу гнездо свила, поросяток вывела… Поросятки пестреньки, хвостики все востреньки…

Постепенно дрожь прекратилась, княгиня повернулась лицом к Веселке, и та взяла ее за руку.

– Что? Как? – беспокойно расспрашивал Баян. – Может, бабок позвать? Тут в сенях, я мигом…

Но Смеяна покачала головой.

– Не хочу я никаких бабок, – с тоской ответила она. – Никого я не хочу… У меня вот здесь… – Она положила руку на грудь и сжала кулак, будто хотела удержать что-то. – Царапается… Рвется, на волю рвется…

– Кто? – шепнула Веселка, думая, не о младенце ли Смеяна говорит.

– Душа моя лесная! Рысь моя! Боюсь я ее! А то родится… Я его во сне вижу – маленький котеночек пятнистый, головка вот такая, глазки зажмурены, ушки прижаты, а зубы… Зубы острые…

– Не родятся с зубами… – возразил Баян, но на его смуглом лице был ужас, говоривший, что он этого рысенка видит не хуже самой княгини.

– Не может этого быть! – как заклинание, сказала Веселка, но сама не очень-то верила. – Не бывает так. Все уладится… И корова наша вернется… И… Как весна придет, так вернется…

И сама испугалась при этих словах: а вдруг без коровы не будет весны?

– Слушай! – Княгиня вскинула голову от подушки и крепче сжала ее руку. – Ты лучше меня все знаешь. Не зря на тебя Зимний Зверь кидался и Вела тебе показалась. Не другому кому, а тебе! Ты все правильно про Громобоя думаешь. Пусть он… Если говорят, что он сын Перуна, значит, он… Мы – лесные звери, мы ничего не можем. А он – сын небесного бога, у него дорога в Правь есть. Он и не знает, а она есть. Пусть думает, пусть ищет. Пусть ищет! – с мольбой повторила княгиня, тревожно глядя в глаза Веселке. – А не то рысеночек родится. Я не хочу рысенка. Я человечка хочу. Пусть я – зверь лесной, но только пусть он человеком будет. Иди, скажи ему! – Смеяна порывисто оттолкнула руку Веселки. – Иди и скажи! Пусть он ищет… Он может, ему сила дана… Я боюсь его… Велес во мне боится, зверь лесной боится грома небесного… Только пусть он сделает что-нибудь, я не за себя прошу, за него, за моего… Иди, иди!

Княгиня говорила с лихорадочным беспокойством, ее глаза блестели каким-то нехорошим желтым блеском. Веселка поднялась, чтобы не раздражать ее, а в глубине души шевельнулся страх. В княгине Смеяне жил лесной зверь, и теперь, когда зимние чудовища получили волю, он тоже рвался на свободу. И Смеяна ничего не могла с ним поделать.

Баян взял Веселку за руку и потянул к двери.

– Пусть полежит, – шепнул он уже на пороге. – А я тут…

В просторных верхних сенях сидели девушки и несколько отроков из младшей дружины, болтая шепотом; при виде выходящих Баяна и Веселки они умолкли и настороженно посмотрели на них. Баян сделал свирепый знак бровями и даже оскалил зубы, словно грозил загрызть болтунов. А кое-кто с ужасом глянул за дверь горницы: в их представлении зверь был там.

– А что князь хочет сделать? – вполголоса спрашивала Веселка по пути в нижние сени. – Зачем он Громобоя звал?

– А мы почем знаем? – Баян пожал плечами. – Он на меня до сих пор сердит за то катанье, как будто я виноват, что Зимнему Зверю приглянулся. А может, и правда: не я, а ты ему приглянулась. А я только так, рядом случился…

Дойдя до нижней ступеньки, Баян остановился и обернулся, не снимая руки с перил. Веселка отстранилась, потому что он загородил ей дорогу, и улыбнулась: даже сейчас он оставался верен себе.

– Где князь-то? – спросила Веселка, стараясь его обойти.

Баян кивнул на двери гридницы.

запел он по пути через нижние сени к крыльцу.

Веселка заглядывала ему в лицо, стараясь угадать, почему он поет: прячет тревогу или с него все как с гуся вода? Все, что происходило вокруг, скользило по поверхности его души, не проникая вглубь. Он просто знать не хотел никаких бед, даже после того как встретился с ними лицом к лицу. Жизнерадостность и легкомыслие составляли его счастье: он твердо верил, что как-нибудь все образуется, и потому ни о чем не тревожился всерьез. Совсем недавно Веселка была такой же, и на миг она позавидовала Баяну. Сама она больше не могла жить с закрытыми глазами, и все эти заботы были так тяжелы, что она ужеизнемогала под их грузом.

Глава 4

В Кузнечном конце с утра застучали молотки, и праздничный запах пирогов сменился едковатым дымом, медленно ползущим из окошек кузниц.

– Ну, жизнь пошла! – приговаривала вдова Пепелюха, семеня с коромыслом к проруби. – Зима на мороз, а солнце на лето! Посветлеет скоро, все веселей!

Тетка Ракита поначалу была довольна: ее мужчины ушли в кузницу самыми первыми и подали знак к началу работы всем остальным. Хлопоча по хозяйству, она прислушивалась к железному перестуку в кузнице, и привычные звуки радовали, успокаивали, настраивали на обычный порядок. Но к обеду она забеспокоилась. Подавая на стол, Ракита вопросительно поглядывала то на мужа, то на старшего сына. Оба выглядели обыкновенно: в меру усталые, в меру довольные. И все. А вчерашнее как будто примерещилось глупой старухе!

– Что-то непохоже, чтобы они куда собирались! – шепнула Зарина матери.

– Ты, голубь, идти-то думаешь? – наконец не выдержала Ракита, когда Громобой после лапши и каши с той же охотой принялся за овсяный кисель. – Или память отшибло?

– Да ну его, ходить! – невразумительно пробурчал Громобой, не поднимая глаз. По его помрачневшему лицу было видно, что ничего-то он не забыл. – Чего пристали? Работать надо. А то без хлеба будем.

– Ишь, заботник ты наш! – Ракита уперла руки в бока, живо настроившись спорить.

– Надо идти! – подала голос Зарина. – Ведь сам князь велел.

– Вот и я ему говорю! – добавил Смиряка. – Сходил бы уж, раз звали, ноги-то не отвалятся.

– Да ну их всех к лешему! – отрезал Громобой. – Чего сразу я? Как бревна на стену таскать – я, где кого побили – я, где тын завалился – опять я, мимо шел, плечом задел! Что я, Святогор, что ли? Один за всех поворачиваться должен? Уж я им один раз говорил…

– То-то и оно, что говорил! – вздохнула Ракита. – Один раз тебя звали добром, второй раз зовут, а в третий позовут уже не добром. Насидишься в яме! Не дразнить бы тебе волков. Пошел бы ты к князю, хоть узнал, чего хочет! Отец, а ты что молчишь? – напустилась Ракита на мужа, видя, что от Громобоя ей ответа не дождаться. Все семейство хорошо знало у него это замкнутое выражение лица и нарочито хмурый взгляд исподлобья, при которых упрямство его было крепче каменной горы. – Хоть бы он тебя послушал! Мать старая, глупая, что говорит, что пестом стучит – чего ее слушать! Наш сокол сам умный-разумный!

– Да ладно тебе! – с досадой огрызнулся Громобой и бросил деревянную ложку на стол. – Ну чего я к нему пойду? Чего я там сделаю? Что я им, пастух достался? Нанимался коров краденых искать? Он мне скажет: иди на Костяника! А что с ним сделаешь-то? Видел я вчера этого Костяника, чтоб его перекорежило! Голова под облака, а шеи нету! На него не сила нужна, а умение! Его ни кулаком, ни мечом не возьмешь! Поди-ка с мечом против метели! Пусть бы князь сам шел, раз такой умный! Пустое дело!

– Пустое! – поддержал Долгождан, старший из родных сыновей Вестима и Ракиты. Он и раньше был согласен с Громобоем, но молчал из уважения к матери. – Князю надо кого-то найти, чтобы народ успокоился, вот он и нашел. Вот вам, дескать, сын Перуна, с него и спрашивайте. А чтобы самому пойти Буеславов меч поискать – и в мыслях нет!

– Так Вела же велела! – напомнил Смиряка. Он не мог забыть Веселки, ее странно изменившегося лица и сбивчиво-многозначительной речи. – Что, дескать, Громобой должен…

– Мы у нее в долг не брали! – возмущенно отозвался Долгождан.

– Так что скажешь, отец? – не отставала Ракита.

Вестим тяжело вздохнул. Он не любил встревать в споры между женой и старшим сыном, которые по упрямству стоили друг друга, но если их спор заходил в тупик, что случалось почти всегда, решать приходилось ему самому. В большинстве случаев житейская правда была на стороне Ракиты, но Вестим хорошо помнил, как нашел новорожденного мальчика в стволе разбитого дуба. Трудно поверить, что этот вот парень, легко достающий до потолочных балок и в двери проходящий боком, был тем самым младенцем, которого он нес из леса, завернув в верхнюю рубаху. Ракита не видела младенца в обугленном дупле, а Вестим видел, и остатки давнего потрясения, осознания, что перед ним – дитя бога, доверенное его воспитанию, всегда жили в его душе. Глядя в хмурое, упрямое лицо Громобоя, Вестим с трудом собирался с духом для возражений. «Кто ты такой, кузнец посадский, чтобы учить сына Перуна? – шептал голос из глубины души. – Он лучше вас всех знает, как ему быть». Вот только в том беда, что знание его где-то в Прави, а жить приходится на земле.

– Сходить бы надо! – все-таки выговорил кузнец. – Уж если князь звал – не комар, не отмахнешься!

Громобой молчал, и угрюмая решимость на его лице была такой несокрушимой, что даже лоб, полуприкрытый рыжими кудрями, казался отлитым из меди.

Несколько мгновений в избе стояла тишина.

– Ох, дождешься ты! – с отчаянием предрекла наконец Ракита. – Князья и не такие дубки обламывают! Один раз он тебя звал в дружину добром, второй зовет. А ты все упираешься! Дождешься! Ты упрямый, да и наш Крушимир – тоже не мед липовый! Рада бы курица нейти, да за крыло волокут!

Сила ломит солому, но капля камень долбит. После полудня Громобой неохотно, нога за ногу, брел по улочкам детинца вверх, направляясь к княжьему двору. Ракита все же уговорила его, «заела», как выразился он сам, выходя в сени и уже на дворе вдевая в рукав полушубка вторую руку. Сходи да сходи! Громобой отлично осознавал всю меру правды, которую содержали рассуждения родных, но все-таки к детинцу он сам себя тащил как на веревке. Ему нестерпимо досадна была мысль, что он все-таки поступает так, как хотели от него они все – и Веселка, и князь Держимир, и Ракита, и даже Вела. Короче, весь белый и небелый свет, кроме него самого. А Громобой не выносил подневольности. Если бы Перун хотел, чтобы он служил князьям, то и в стволе громобоя его нашел бы не Вестим, а сам старый князь Молнеслав. Не жди, пока дружину пришлет! Честно говоря, Громобой предпочел бы иметь дело с дружиной. Вон, кстати, и оглобля подходящая валяется… Но Ракита была все равно что житейски умная часть его самого, и на этот раз Громобою не удалось ее переспорить.

– Ты ему так все и скажи, – сочувственно советовал ему Долгождан, не меньше самого Громобоя раздосадованный этой уступкой и вышедший его проводить. – Если князю дружины мало, пусть своего братца ненаглядного пошлет. Сокол-то удалой одним криком любое чудо-юдо побивает.

Громобой молчал в ответ и даже не очень прислушивался. Он никогда не думал заранее, что и как будет делать.

Выйдя во двор, Баян повел было Веселку к ожидавшим коням, но она остановилась.

– Хватит мне кататься, не княгиня. Пройдусь лучше.

Ей хотелось обдумать то, что она здесь слышала, неспешно бредя по улицам, и лихая езда на княжеской тройке ее больше совсем не прельщала. И впервые в жизни ей хотелось остаться одной.

– Давай я с тобой. Ну, хоть до Щитных ворот! – попросил Баян, видя, что она хочет отказаться. – Думаешь, мне весело там сидеть? – Он вдруг что-то вспомнил и помрачнел. – Я тебе еще что расскажу… Видела, как ее леший корежит? – Баян мотнул головой в сторону терема, имея в виду княгиню. – Тогда, утром, как Зимний Зверь хотел солнце пожрать, собаки завыли… А в нее как леший вселился: визжит, о стену бьется, руки себе кусает. Девки от нее бегом прочь, вопят, я хотел подойти – она меня так швырнула, что я к стене отлетел… Чего смеешься, не вру! Синяк на все плечо, не на улице, так показал бы… Держимир ее едва-едва унял, а она ему чуть глаз не выцарапала. Не видела вчера у него царапины на лбу? Уже поджило, а то он до Велесова дня со двора не показывался. Это все она… рысь. Как Зимний Зверь показался, так ему все и откликнулось. И правда поверишь, что у нее котеночек с зубами родится. Пятнистенький такой…

– Да ну тебя! – невежливо отмахнулась Веселка. – Накличешь еще!

Баян не обиделся, а только вздохнул. При всем его легкомыслии он любил и брата, и его жену, и вовсе не хотел, чтобы их ребенок родился лесным зверьком.

Они вышли за ворота. Казалось, только-только миновал полдень, а уже темнело, воздух был серым, и серое облачное небо низко, тесно нависало над землей. Снег поскрипывал под ногами, мелкие сухие снежинки покалывали лицо. Маленькая внутренняя площадь детинца, на которую смотрели боярские дворы, была почти пуста, только холопы волокли в ворота воеводы Добромира волокушу со здоровенной бочкой воды, а соседские, боярина Угрюма, подшучивали над их лошадью. Красные резные ворота Перунова святилища, что стояло прямо напротив княжеского двора, были закрыты; огромный священный дуб, видный над тыном, дремал, не шевеля ни одной веткой. Снег засыпал его, и казалось, сама душа Перунова дерева ушла в небесные заоблачные леса, а здесь осталось только бесчувственное тело в глухом доспехе коры.

– Да, я тут слышал кое-что! – За воротами Баян отвлекся от тревожных мыслей, оживился и значительно подтолкнул Веселку в бок. Она обернулась к нему. – По городу слух идет, будто тебя за кузнеца какого-то посадского сватали? – Баян подмигнул. – А ты вроде как не пожелала? Правда это?

– Похоже на правду, – неохотно ответила Веселка. Ей сейчас совсем не хотелось вспоминать о злосчастном сватовстве Беляя. – Глупости только выдумывают! Какие уж теперь свадьбы?

– И правильно! – одобрил Баян и опять подмигнул. Причину ее отказа он понимал по-своему. – Не выходи за мужика посадского, я тебе получше жениха найду!

– Да ну! – недоверчиво отозвалась Веселка, поддерживая эту игру скорее по привычке, чем из желания. – Ты найдешь, как же! Дождешься от тебя!

– Не веришь? Да хоть завтра! – воодушевился Баян. – Любого у меня в дружине выбирай! Плохих не держим! А хочешь, – он приобнял ее за плечи и склонился к самому ее лицу, – сам посватаюсь?

– Да ну тебя! – уже с досадой повторила Веселка и отстранилась. – Не болтай! У меня брата хоронят, а ты…

Она замолчала, заметив, что Баян ее не слушает, а смотрит мимо, куда-то на нижний край площади. Там, где на площадь детинца выходила улица, называемая Посадский Воз, стоял Громобой. Узнав его, Веселка внезапно испугалась и ахнула.

– Он, что ли, за тебя сватался? – Баян мельком глянул на нее и, не дождавшись ответа, двинулся вперед.

– Что ты, нет! – крикнула Веселка ему вслед и тут же заметила, что и Громобой идет навстречу Баяну.

– Долго ждать тебя приходится, Гром Громович! – задорно окликнул Баян. – А мы уж хотели за тобой посылать. Думали, дорогу позабыл. Или матушка не пускала?

– А ты встречать вышел! – неприветливо отозвался Громобой. Смуглый, с длинной черной косой, с блестящими угольными бровями и бездумной белозубой улыбкой, князев брат вдруг показался ему таким чужим и неприятным, что даже смотреть на него было противно. – Без встречальщиков обойдусь! Тебе-то не до того – за всеми девками бегаешь, небось ноги уже стер по колени! Нет бы князю тебя на Волка послать – ты ж одним криком любого зверя одолеешь!

Веселка застыла, не веря своим ушам: Громобой и раньше не отличался особой вежливостью, но это уже было чересчур! Во всех воротах уже толпился народ, с княжеского двора показалось несколько кметей.

– Да ты мухоморов объелся! – ошарашенно воскликнул Баян, скорее изумленный, чем возмущенный. Сам он редко с кем-то ссорился и не мог понять, ради чего Громобой так явно нарывается на ссору. – Кулаки с молоток, а голова – пустой горшок! Тебя от невестиных ворот проводили, а ты теперь на людей кидаешься! И поделом тебе! Такому вежливому не до девок: ступай в лес и там с медведицей обнимайся!

Веселка поспешно догнала Баяна и взяла за локоть, словно пытаясь удержать. Угрюмое лицо Громобоя напугало ее и внушило самые нехорошие предчувствия; ей хотелось как-то побыстрее развести противников в разные стороны, но своим приближением она только ухудшила дело. Но при виде ее встревоженного лица Громобой вдруг ощутил такую ненависть к Байан-А-Тану, что захотелось разом стереть его в мокрое место!

– Я тебя научу за нашими девками бегать! – многозначительно пообещал Громобой и тут же, шагнув вперед, быстро и точно ударил Баяна в челюсть.

Сила удара была такова, что Баян, ничего такого не ждавший, не успел от него уйти, и кулак Громобоя отшвырнул его на несколько шагов назад. Падая, он чуть не опрокинул стоящих позади кметей, но кое-как они сумели его подхватить. Раздался дружный крик, изумленный и возмущенный разом; Веселка взвизгнула; двое кметей поддержали Баяна, а остальные, трое или четверо, разом бросились на Громобоя.

В следующий миг они уже летели в разные стороны, как сухие листья. Сейчас его одолела бы разве что сотня. Никогда еще Громобой не переживал такого буйного воодушевления, такой дикой ярости, которая удесятерила все силы, такой жажды схватки. Казалось, вот только что он плелся к детинцу нога за ногу, убежденный, что не хочет искать драки ни с зимними чудовищами, ни с кем-то другим, а хочет только вернуться в кузницу и спокойно заниматься своим делом. Он себя обманывал; уже много дней, с самого затмения, впервые напугавшего Прямичев, в нем зрело сознание, что именно ему-то и предстоит избывать беду, а вместе с сознанием созревали и силы. Споря с Веселкой, с матерью, со всем белым светом, он и сам в глубине души был убежден, что от битвы ему никуда не деться. Но он слишком плохо представлял себе эту битву, и оттого сами мысли о ней казались нелепыми. А силы копились; он пытался жить как жил, но не вышло: задавленная битва отомстила, прорвалась в самое неподходящее время.

Нет, Черный Сокол сам был виноват! Когда Громобой вышел на площадь и увидел у княжеских ворот его, черного, как навь, с грачиным носом, а рядом с ним Веселку, белую и румяную, как солнышко, с мягкими кудряшками на лбу, выбившимися из-под платка, все его глухое томящее раздражение обрело причину, а тем самым нашло и выход. И он бросился на Черного Сокола как на виновника всего; того виновника, на поиски которого его, Громобоя, посылают «туда, не знаю куда».

И вот сейчас Баян сидел на земле, держась руками за голову; вид алой крови на белом снегу еще больше разъярил и раззадорил Громобоя. Он был даже рад, что княжеские кмети набросились на него целой толпой; жажда битвы бушевала в нем, как гроза. Он должен был дать выход этой дикой силе, иначе она задушила бы его; правы были все те, кто подозревал в нем эту силу и требовал применить ее для общего блага. А теперь она пошла вразнос, каждый удар доставлял ему дикую радость. Хотелось, чтобы кметей было больше и больше, чтобы они валили валом, чтобы ему было куда девать свою кипящую мощь, которая уже не помещалась внутри него. Вся многолетняя выучка кметей оказалась бесполезна перед кипением этой стихийной силы, и они разлетались по двору, не понимая даже, как это получается.

В детинце поднялся шум, отовсюду сбегался народ, истошно вопили холопы, в ужасе визжали женщины. С княжьего двора поспешно выбегали все новые кмети, полуодетые, вооруженные кто чем, не понимающие, что происходит: не то мятеж и смута, не то новое буйство нечисти. Не Зимнего ли Зверя бьют там, на площади перед Посадским Возом? Уже бежала и челядь с дубьем, но пока не решалась вступить в схватку, как ни побуждал ее к этому отчаянно вопящий дружинник Раней. Вид Баяна с окровавленным лицом привел его в такой ужас, что Громобой показался злым духом в человеческом обличье. Вот он где, Зимний Зверь!

Перед глазами Громобоя остро заблестели наконечники копий: кмети поняли, что голыми руками им его не взять. Как медведь, осаждаемый лающими собаками, Громобой постепенно отступал к воротам Перунова святилища. Не оглядываясь, он чувствовал, что пятиться больше некуда, но это его не беспокоило; он ни о чем сейчас не думал, будущее существовало для него не дальше следующего удара. А кмети, видя, что он уперся спиной в ворота святилища, разом кинулись, норовя прижать его к воротам и свалить. На свою беду, один из них на полшага опередил остальных, а Громобой вдруг сам подался вперед. Схватив кметя за пояс и за плечо, он рывком поднял его над собой и, как бревно, швырнул на других. Все кубарем полетели под ноги товарищам, а Громобой вдруг спиной ощутил позади себя пустое пространство.

– Сюда живее, гром тебя разрази! – рявкнул грозный голос, и Громобой попятился.

Перед его глазами мелькнули две широкие спины младших Перуновых жрецов, закрывавших ворота. Опомнившись, Громобой обнаружил себя стоящим перед закрытыми воротами и не сразу понял, откуда они взялись – как будто с неба упали, отгородив его от всех противников. Он совершенно забыл и про святилище, и про княжеский двор, и с чего вообще все началось. С двух сторон на него смотрели изумленные и отчасти растерянные лица младших жрецов, но и он не меньше был изумлен, не понимая, как сюда попал.

– Отвори! Отворите! Отдайте! – раздавались крики из-за ворот, но звучали они недружно и без особой уверенности.

Позади послышался отчасти знакомый звон. Громобой обернулся и увидел Знея с его звенящим священным посохом, знаком власти верховного волхва.

– Вот ты ко мне и пришел, сын Грома, – с каким-то мрачноватым торжеством сказал Зней. – Я же тебе говорил: все равно придешь. И не захочешь, а все равно придешь. Ведет тебя твой отец небесный, и мимо него тебе дороги нет.

Громобой провел ладонью по лбу. Он был весь мокрый, но теперь вдруг стал зябнуть. Постепенно осознавая случившееся, он все больше дивился собственному буйству: ничего такого с ним раньше не бывало. Конечно, ему и в прежние годы случалось иной раз разойтись в поединках посадских концов, когда вся ватага парней-кузнецов идет на кожевников или гончаров; и раньше бывало, что он унимался не прежде, чем все бойцы супротивной ватаги лежали, знаменуя тем самым, что бить больше некого. Но чтобы расшвырять княжескую дружину… И самому княжескому брату в зубы съездить… от всей широкой души… Громобой осторожно несколько раз сжал и разжал ободранные кулаки, пошевелил плечом, словно проверяя, он ли это, оставил ли его злой дух, его руками все это натворивший…

Перун… Отец небесный… Упоминание священного имени сейчас казалось неуместным и нелепым. Перун, может быть, спас от неминуемой расправы своего непутевого сына, но не Перун толкнул его на это безобразие, никак не Перун! Это кто-то другой постарался… Ох, добраться бы до этого «другого»!

Недолго постояв перед закрытыми воротами святилища, народ стал расходиться. Двое кметей подняли с земли Баяна и повели на княжий двор: от сильного удара у него кружилась голова и в глазах было темно. Кровь из разбитых губ срывалась с подбородка и густыми темно-красными каплями падала на промерзшую землю. Перепуганный дружинник Раней шепотом бранился и приказывал дворовым соскрести кровь с земли, чтобы княжича не сглазили.

Все произошло так быстро, что князь Держимир только и успел, заслышав шум перед двором, спуститься из горниц жены и уже в сенях наткнулся на брата. Увидев Баяна, с пятнами крови на груди и с перекошенным лицом, князь застыл и вытаращил глаза, ничего не понимая. Шум на площади и разбитое в кровь лицо Черного Сокола не вязались у него в голове – настолько невероятным было то, чтобы кто-то из прямичевцев поднял руку на любимого княжьего брата!

– Ты что? – изумленно выговорил Держимир. – С коня, что ли… навернулся?

Баян молчал, кривясь от боли и пытаясь сообразить, не сломана ли челюсть и все ли зубы на месте.

– Что такое? – Князь окинул кметей настороженно-вопросительным взглядом, в котором уже разгорался гнев. – Что там, леший подери?

Но они молчали: ни у кого не поворачивался язык рассказать, как было дело. В гриднице Баяна посадили на лавку; сенная девушка сунула ему в руки полотенце, и тот осторожно провел им по подбородку, потом скривился и с явным отвращением посмотрел на кровь, оставшуюся на полотне.

В гридницу вбежала молодая жена Баяна Ростислава, всплеснула руками и запричитала.

– Ой я бедная, горемычная! – вопила она, сжимая голову ладонями и покачиваясь, так что ее расшитые золотом широкие зеленые рукава мотались, как березовые ветки на ветру. – Все гуляешь ты, вот догуляешься! И голову-то сломишь, за чужими девками бегаючи! Во вдовах горьких я останусь век вековать! Ой, матушка родная, погубила ты меня, что за такого мужа выдала непутевого!

Вслед за ней вошла и княгиня Смеяна. Чутье ей подсказало, что тут случилось что-то нехорошее; одета она была кое-как, из-под второпях напяленного повоя висели прядки рыжих волос. И увиденное тут же подтвердило ее опасения: Баян сидел на лавке, как-то странно сгорбившись, и прижимал к подбородку полотенце. На белой ткани тревожно краснели размазанные пятна свежей крови. Смуглая кожа Баяна побледнела, на висках проступили зеленоватые тени, крупный нос стал казаться еще больше, все лицо стало злым и некрасивым.

– Да кто же тебя так? – ахнула княгиня и бросилась к нему.

В голосе ее было не меньше изумления, чем сострадания – она тоже не могла вообразить, что веселый Баян возбудил в ком-то такую сильную вражду. Удрученное молчание и вытянутые лица кметей говорили о том, что ни конь, ни другие животные тут не виноваты.

– А ты зачем вышла? Зачем встала, кто тебе велел? – накинулся князь на жену. – Да уймись хоть ты! – рявкнул он на невестку, и Ростислава, как самая в семье послушная, умолкла на полуслове. – Как по покойнику причитает! Сдурели вы все разом! Что тут происходит, леший вас во…

Но тут даже князь прикусил язык: при всей своей несдержанности он слишком боялся за жену и даже в гневе не мог послать ее к лешему, который вполне мог забрать ее вместе с будущим ребенком.

– Что стряслось, я вас спрашиваю! – Держимир окинул кметей нетерпеливо-злым взглядом. – Языки проглотили? Дозор, хоть ты скажи! Ну!

– С кузнецом он подрался! – отозвался наконец Дозор, один из самых старших кметей. – С Громобоем, Вестимовым сыном.

– Как это – подрался? – Держимир не сразу смог уразуметь значение этих простых, но невероятных слов и потому казался почти спокойным.

– Что там? Кости целы? Зубы? Из носу кровь не идет? Челюсть не сломал? – тем временем расспрашивала Смеяна, отобрав у Баяна полотенце и осторожно ощупывая его лицо. – Скажи чего-нибудь! Говорить можешь?

– Да нет вроде, – невпопад ответил Баян, имея в виду вопрос насчет сломанных костей, но княгиня осталась очень довольна ответом. – Зубы вроде все. Сидят крепко, – добавил он, пробуя зубы языком, и попытался усмехнуться, но скривился от боли. – Таму-Эрклиг-хан! Чтоб ты сдох, леший!

Со вздохом облегчения княгиня обняла его черноволосую голову и прижала к себе. Баян спрятал лицо у нее на животе и стал ждать, что боль уймется. Велес вложил в свою внучку столько стихийной жизненной силы, что одним прикосновением рук она лечила успешнее, чем мудрые старухи травами и заговорами.

– Что случилось-то? – Поверх головы Баяна Смеяна с тревожным любопытством оглядела кметей. – Что за драка? Ты чего говорил, Дозор? Про Громобоя? Это он?

– Да ни с чего! – растерянно ответил кто-то из кметей. – Громобой-то к нему подошел и говорит: «Ты чего к нашим девкам…» Как будто только сейчас увидел! А Черный ему отвечает: «А твое какое дело?» Вот и все…

– Он же вроде за нее сватался… Там Веселка была Хоровитова, с Велесовой улицы, – добавил еще кто-то. – А теперь он ее с ним увидел – ну, и обида взяла…

Ростислава опять запричитала вполголоса, Смеяна вопросительно оглядывала остальных, но все кивали или пожимали плечами. Разговор Громобоя и Баяна перед дракой помнился очень смутно, поскольку ничего значительного в нем сказано не было. А плоды недолгого происшествия казались громом среди ясного неба: брат князя побит на глазах у дружины, а обидчик скрылся в Перуновом святилище.

Уразумев, как было дело, князь пришел в такую ярость, в какой его не видели очень давно.

– Где он есть? Холоп, мужик посадский! На моего брата! Рыло немытое! Сюда его! В землю вобью! – свирепо выкрикивал Держимир, то сжимая, то разжимая кулаки. – Собачий сын! Как посмел! Почему не привели?

Глаза князя горели черным огнем, брови дергались вверх-вниз, мелкие шрамики на висках налились кровью. При виде этого каждый понял бы, почему прямичевского князя прозвали когда-то Крушимиром. Сейчас он был готов голыми руками свернуть шею обидчику.

– В святилище он Перуновом, – ответил Дозор. – Зней его к себе забрал.

– Сюда его ко мне! – требовал князь, и на его лице отражалась такая неистовая ярость, что всем вокруг было страшно. Он даже не вслушался в полученный ответ. – Где он есть? Чтоб сейчас передо мной был!

– Да как же его взять? – отозвался Дозор, поскольку никто другой не смел подать голос. – Говорю же: Зней его забрал к себе. Оттуда его не взять. Из святилища-то.

– Как это – Зней забрал? – Держимир постепенно осознавал смысл слов, но ни имя Знея, ни название святилища не способны были укротить его яростный порыв. – Куда забрал? Да как он посмел? Я его не из святилища, я его из-под земли достану и в клочья порву!

С этими словами он стремительно бросился из гридницы во двор, и большинство кметей по привычке всегда быть рядом потянулись за ним, хотя многим было страшно подумать, во что выльется ссора князя с волхвом. Зней ведь впустил Громобоя в святилище не затем, чтобы выдать князю, а князь Держимир никогда еще не отступал.

– Разнесет, – заметил Баян ему вслед. Сейчас он уже скорее удивлялся тому, что посадский парень его ударил, чем злился. Ни к кому не питая злобы или вражды, он ни от кого не ждал враждебного отношения к себе.

– Пусть разнесет, – сердито ответила Смеяна. Сейчас она была похожа на кошку, у которой пытались отнять котенка. – По-другому-то он не уймется. А тому рыжему и поделом!

– Я бы тоже не унялся, – обиженно буркнул Баян и еще раз с осторожностью подвигал нижней челюстью. – Если бы ему кто ни с того ни с сего в зубы копытом. Сдурел парень, Тэнгри-хан видит, сдурел! А зубы потом метлой мести придется…

Беседа князя Держимира со Знеем велась через закрытые ворота, поэтому получилась достаточно громкой. Слухи мгновенно скатились вниз по Посадскому Возу и разлетелись по всем концам Прямичева. В Кузнечном конце началось волнение. Женщины причитали, мужчины переглядывались, молчаливо спрашивая друг у друга совета. Парни собрались кучкой, но только переминались с ноги на ногу: уже лет восемь Громобой был их вожаком, но святилище – единственное место, откуда они никак не могли его выручить. То и дело кто-то бегал в детинец за новостями или прибегал оттуда, то и дело прежние слухи сменялись новыми, перелетая как бы по воздуху, без участия людей. То говорили, что Громобой все-таки взят княжеской дружиной и посажен в поруб, то вдруг приходила весть, что за обиду своего брата князь наложил виру на весь Кузнечный конец. В этом не было ничего удивительного, но числа при этом назывались страшные – то сорок гривен, то восемьдесят, что превышало годовые подати со всего Кузнечного конца.

– Поди, отец, поди! – причитала Ракита. – Узнай, где он хоть, твой жеребец непутевый!

– Не ходил бы ты, Вестим! – одновременно советовал осторожный Овсень. – Как бы и тебе под горячую руку в поруб не ссыпаться. Знаешь ведь, к кому идешь… До завтра-то он поостынет… – И даже назвать князя по имени Овсень боялся, как боятся упоминанием призвать нечисть. Князь Держимир в гневе был немногим лучше Змея Горыныча.

– Иди, иди! – настаивали другие. – А то сейчас дружину пришлет, всех подряд похватают да всех в поруб! Хорошо если весь конец не спалят! Ты у нас старший – иди, разговаривай. Скажи, что мы к тому буйству непричастные и княжий род завсегда уважаем…

– Вот, помню, в тот год, когда Молнеслав княжить начал… – заводил какой-нибудь старик, но на него досадливо махали руками: кровавые и смутные события полувековой давности не хотелось вспоминать, как не хотелось допустить мысли, что нечто подобное может повториться.

– Ой, пропал сын, пропадет и муж у меня! – вопила Ракита, уже забыв, чего хотела вот только что. – Посадят моего старика, с него все взыщут! Ой, Матушка Макошь, Перун Праведный! Улада Благодетельница!

– Сама ведь Громобоя к князю посылала! – отворачиваясь, ворчал Долгождан. – Весь день гудела!

– Посылала-то не на драку! – шипела в ответ Зарина. – Кто его просил княжича бить? Хоть бы ты удержал! Глядел, рот разиня!

– Как же, удержишь его! – отвечал ей за брата Смиряка. – Кто бы сумел!

Стемнело, близка была ночь, но о покое оставалось только мечтать. Во всем Кузнечном и во всех соседских концах скрипели двери, поблескивали огоньки лучин, поскрипывал снег под ногами, тянуло дымом и слышались негромкие, возбужденные и приглушенные тревогой голоса.

– Да в святилище Громобой! – прямо посреди улицы рассказывал Солома, только что прибежавший из детинца. Несмотря на поздний час, его обступила плотная толпа мужчин, женщин, даже детей. – Сам Зней его укрыл и князю не отдает. Не отдам, говорит, сын Перуна тебе, княже, неподсуден! Говорит, он должен Перуну служить, а не тебе, потому его Перун сюда призвал, а тебя наказал, что ты его против судьбы хотел толкнуть! Во как сказал!

– А князь что?

– А князь что? Ну, что… Из святилища-то он не возьмет.

– Зней не отдаст! Уж сказал, так это как гора каменная! – обрадованно говорили одни.

– А нам-то за него теперь отвечать? – возмущались другие. – Его Зней укрыл, а нас кто укроет?

– А ему теперь так до седых волос в святилище сидеть? – вздыхали женщины. – А про виру-то правда?

– Так князь сказал, – удрученно подтвердил Солома, поскольку с этой новостью даже его веселый нрав ничего не мог поделать. – За обиду…

– Да мы за два года восемьдесят гривен не платим!

– Закон такой! – вздыхали старики. – Еще при князе Остромысле вече решило: если посадский княжьего человека побьет, то платить десять гривен.

– Так десять! Не восемьдесят! – гудели кузнецы. – Нет такого закона, чтобы две годовых подати драть!

– А княжеских братьев бить закон есть? Ты мне скажи – есть?

До ночи кузнецы так и этак толковали, но идти к князю прямо сейчас духу не хватило. Лучше завтра. За ночь княжеский гнев хоть немного поостынет, а тем временем может явиться хоть какое-то средство поправить дело. На этот счет есть милосердная пословица: утро вечера мудренее.

Наутро в посаде царило бурное оживление. Еще затемно к каждому из кончанских старост, богатых купцов или уважаемых стариков прибежали княжеские отроки с приглашением: князь хотел собрать как можно больше народа. За ночь его ярость уступила место твердой решимости во что бы то ни стало наказать дерзкого кузнеца, посмевшего поднять руку на его брата. Князь Держимир не был особенно честолюбив сам по себе, но очень высоко ценил и ревниво оберегал княжеское достоинство. Обида всему княжескому роду и кровь обожаемого брата сделали его жажду расплаты такой решительной, что Громобой даже нарочно не придумал бы средства возбудить в князе более сильную вражду.

К Хоровиту тоже прибежал отрок из княжеской дружины. Но еще раньше явилась тетка Угляна.

– А правда, что говорят? – затараторила от порога. – Правда, что вашу Веселку за Громобоя просватали, а Черный Сокол ее чести лишить хотел? Правда?

– Да ты сдурела, кума! – Изумленная Любезна выронила из рук горшок, и остатки остывшей каши потекли по полу к радости собаки и двух котов. Трехлетний Взамен на четвереньках проворно подбежал к горшку вместе с ними и стал подлизывать кашу, оттирая пушистых товарищей, иногда мяукая для пущего сходства. Но никто из взрослых даже не заметил его проделок. – Да кто же такую дичь несет?

– Люди говорят!

Оказалось, что так или примерно так говорят все окрестные улицы. Расходились в мелочах: одни считали, что Веселку просватали за Громобоя, другие – что не за Громобоя, а за его брата Долгождана. Не зря же он там рядом случился. Что? Он женат? Да нет, это другой брат женат. Да нет же, этот. Ведь что-то же такое там было! Зная любвеобильный и не слишком совестливый нрав Байан-А-Тана, никто из прямичевцев не находил подобный оборот невероятным. Его много раз видели на гуляньях с Веселкой, и разговоры о неудачном сватовстве Вестима в доме Хоровита опять вспомнились. «Хоровод» из Веселки, Беляя, Громобоя и Черного Сокола был всем известен и давал большую пищу для сплетен; Лада их разберет, кто там кого любит, но только в том-то все и дело! При одном упоминании Хоровитовой дочери собеседники начинали с жаром кивать, уверенные, что теперь-то они все понимают.

– Ох, народил девок! – горестно приговаривал Хоровит, сжимая руками голову и покачиваясь. – С одной-то наплачемся, а ведь еще две растут! Ох, Матушка Макошь!

– Ты хоть у князя-то расскажи, как было дело! – наставляла его Любезна. – Не бесчестил нас никто, пусть не болтают!

Но и после того как Хоровит рассказал у князя о неудачном сватовстве Беляя, слухи не прекращались. Повод к драке выглядел слишком легковесным и недостоверным.

– Что-то темнят! – украдкой перешептывались старейшины. – Дочку-то позорить жаль, известное дело! И князю-то брата выгородить охота, вишь, обрадовался! Что-то тут не так!

– Не так! – с горькой насмешкой воскликнул старик Бежата, услышав возле себя подобный же шепот. – А как вы хотели-то? Будто драки по-умному бывают! Смешно! Да какую драку ни возьми – глупая и есть! Дурное дело нехитрое!

Однако часть слухов оказалась недалека от истины – та, что касалась виры за обиду. Князь поставил условие: или Кузнечный конец берется доставить ему самого Громобоя, или платит двадцать гривен. Кузнец, ударивший княжьего брата безо всякой вины, да еще и на глазах у дружины, подлежал строгому наказанию, с этим спорить не приходилось. Старейшины Кузнечного конца могли призывать князя Держимира не к справедливости, а только к милосердию. Даже разложенные на все дворы, двадцать гривен были огромными деньгами.

– Дай срок, княже! – просили старики. – Хоть на полгода. Иначе не собрать.

– Сроку вам три дня! – жестко отвечал князь. – Через три дня мой дружинник будет у вас серебро принимать. Не хватит серебра – давайте зерном, полотном. Скотиной возьму, кузнечным товаром. Холопами возьму. Парень за пять гривен пойдет, девка за шесть. Сами решайте. Жребий мечите. А через три дня не представите все сполна – на четвертый возьму сам.

Прямичевцы знали своего князя, поэтому расходились удрученные.

– Работай на него теперь! – вполголоса бранились кузнецы по пути домой, стараясь не смотреть друг на друга. – Крушимир! Да хоть бы тому упырю черному вовсе шею свернули! Товаром возьмет! Смиловался! А жить мы чем будем?

Кое-кто из самых осмотрительных попытался было отослать сыновей и дочерей на время прочь из города, подальше от беды, но дозорные у ворот завернули сани оглоблями назад: князь не велел никого выпускать.

– Вот так вот! – возмущались неудачливые беглецы. – У себя дома как в полоне! Да когда ж такое было?

Прочие посадские жители тоже вздыхали. Каждому не так уж трудно было вообразить на месте Громобоя своего собственного сына или брата, а долг Кузнечного конца – своим собственным долгом.

– Это все за князя Молнеслава! – твердили старухи. – За то, что братьев погубил! Пропадем, все пропадем! Всех нас Зимний Зверь пожрет, Костяник закостенит! Гибель наша пришла!

Сразу после княжеского совета Нахмура и несколько других купцов зашли к Хоровиту. Им решение Держимира тоже не обещало ничего хорошего.

– Серебра у кузнецов нет, откуда им взять? – рассуждали купцы. – Значит, все, что за зиму наработали, князю пойдет. А мы-то чем торговать будем? С чем весной поедем? Лучше бы уж ему Громобой достался. И кузнецам, и нам всем легче бы было.

– Отдали бы вы им свою девку, когда сватались, – ворчал Нахмура, вдвойне недовольный, что его советов в этом деле не послушали. – Ничего бы и не было…

– Теперь, знамо дело, что толковать? – вздыхал дед. – Если бы да кабы…

– Мы за дураков не в ответе! – досадливо защищала дочь Любезна, с беспокойством думая, что женихов теперь поубавится. – Пусть болтают! Всех слушать – ушей не хватит!

– Ох, да о чем же вы говорите! – восклицала Веселка. – Батюшка! Да опомнитесь же вы! У нас нечисть по улицам гуляет, Костяник сколько народа погубил, а вы с князем ссоритесь, какие-то гривны считаете, про серпы толкуете! Разве об этом надо думать!

– Приходится и об этом! – отвечали ей хмурые старшие. – Тут тебе, краса-девица, не хоровод на Лелин день!

– Так ведь Зимний Зверь…

– Нам бы со своим зверем разобраться, а с Зимним уж потом как-нибудь! Не встревай, и без тебя в голове все путается!

Веселка уходила к себе за занавеску и там мучилась от беспокойства в одиночестве. Ни к какому делу не лежала душа, веретено падало из рук. Никто не хотел ее слушать, да она и сама не знала, как объяснить. Ничего хуже, чем поссориться, Громобой и князь даже нарочно не смогли бы придумать. Именно сейчас, когда в Прямичеве буйствует зимняя нечисть, когда на каждой улице есть убитые этой нечистью, те двое, на которых надеется город, передрались между собой! Все вокруг толкуют про какие-то двадцать гривен, про какой-то кузнечный товар, как на торгу! А про Зимнего Зверя и Костяника никто не помнит! Беспокоятся, что весной купцам будет не с чем ехать, когда весны, может быть, и вовсе никакой не будет! Эта беспамятность, озлобленность, направленная не туда, ужасали Веселку, казались каким-то дурным сном, сквозь который вот-вот должна прорваться ясная и здравая явь, но не может, никак не может! За эти дни у нее как будто открылись глаза и она научилась видеть жизнь дальше, гораздо дальше завтрашнего дня. Это умение пришло к ней теперь, когда над всем будущим Прямичева нависла угроза, и вместо пользы приносило ей только лишний страх. Хотелось зажмуриться, спрятать куда-нибудь голову и ждать, что все само собой как-нибудь образуется… Но какой-то внутренний голос твердил ей, что само собой ничего не сделается, что нужно что-то делать. Что? Этого она не знала, но внутренний голос не унимался, заставлял искать выход.

Под вечер второго дня к ней пробралась Зарина. Она прибежала украдкой, в темном платке, точно ей было опасно ходить по улицам.

– Помоги нам хоть ты! – плача, умоляла она Веселку. – Из-за тебя все затеялось! Ты его на Зимнего Зверя хотела послать, из-за тебя он и в драку полез!

– Кто же знал! – пыталась оправдаться Веселка и сама едва сдерживала слезы. – Я его вовсе не на Черного Сокола посылала, а совсем на другое! Что ему в голову ударило, я совсем не виновата! Мы с ним перед этим виделись, он сам меня за Беляя уговаривал идти – кто же знал, что он меня с Черным увидит и взбесится! Сколько раз видел – и ничего!

– То ничего, а теперь чего! Поди к нему, к княжичу! Попроси, чтобы он его простил! Пусть он князю скажет, что не сердится, тогда князь нас простит!

Веселка качала головой, совершенно не веря, что заступничество Баяна что-то изменит. Черный Сокол был не злобив и не мстителен, уговорить его попросить за собственного обидчика было бы не трудно. Но в этом деле князь едва ли его послушает.

– Княгиню попроси! – сквозь слезы умоляла Зарина. – Она тебя любит, она поможет!

Веселка вспомнила Смеяну: нет, той не до Громобоя! Но и совсем отказать рыдающей Зарине у нее не хватало духу.

– Ладно, пойду! – ответила она и потянула с гвоздя полушубок. Ее и саму что-то манило туда, поближе к происходящим событиям, к тому месту, где сосредоточилась сейчас, может быть, судьба всего племени. – Не реви!

Расставшись у ворот с Зариной, Веселка направилась к детинцу. Едва ли сам князь согласится ее слушать, но к княгине Смеяне она сумеет пройти. Нужно, чтобы хотя бы княгиня и Баян услышали ее: раздор между князем и Громобоем, между князем и городом, пойдет на пользу одному только Зимнему Зверю. Только Зимерзла и обрадуется, если столкнутся лбами те, кто должен бороться со Снеговолоком и Костяником. А сыновья Зимерзлы были здесь: весь день, как и вчера, держался мороз, всю ночь выла метель, и идти по засыпанным снегом улицам было трудно. Следы от множества ног, проходивших за день по Посадскому Возу, уже замела метель, и Веселка шла по нетронутому снегу, как первый человек на пустой земле. Темнота уже сделалась привычной, немножко сероватого света в полдень стало лишь узеньким мостиком между двумя морями тьмы, одна ночь быстро переходила в другую, и казалось даже, что промежуток между ними продолжает сокращаться… Если бы князь понял, что только Громобой может здесь сделать что-то такое, чего не заменят двадцать гривен… Он и сам не знает что!

Думать обо всем этом было так же трудно, как одолевать ногами сыпучий глубокий снег. Запутавшись, Веселка остановилась и подняла голову, стараясь отдышаться. Она была на площади детинца, там же, где вчера произошла эта странная, безобразная и беспричинная драка. Ворота княжеского двора и Перунова святилища молча смотрели друг на друга закрытыми створками.

Мстительный пыл князя Держимира поубавился бы, если бы тот узнал, что избежавший поруба Громобой в святилище чувствует себя не намного лучше. Остыв после драки и поняв, что Зней намеревается оставить его под защитой Перуна неизвестно на какое время, Громобой пришел в недоумение: что ему здесь делать?

– Пришел твой срок послужить Отцу Грома! – объявил Зней. – Я тебя всем премудростям обучу: будешь ты облаками повелевать, реки смирять, дожди заклинать. Тебе отец твой небесный великую силу дал, а если силу наукой подкрепить, то любое дело тебе будет по плечу. Такое, о каком другой и помыслить не смеет.

Громобоя это не слишком вдохновило: вообразить себя волхвом-облакопрогонником, заклинающим дождевые облака, он никак не мог. Пока же вся его служба выражалась в том, что ему доверили поколоть дрова. Вечер он провел скучно, а к ночи навалилась тоска, огромная и серая, как ночное облачное небо. Само святилище казалось каким-то ненастоящим. Впервые в жизни Громобой попал сюда зимой; у него было то же чувство, что и в тех нелепых снах, где заходишь в собственный дом, а видишь там все совсем другим и незнакомым. Он привык видеть Перуново святилище оживленным, под голубым летним небом, осененное тенью от огромной зеленой кроны священного дуба и полным разряженного народа. Летом, когда Перун правит небом, сюда во множестве приносили жертвы, сюда на Перунов день сходились для поединков парни и мужчины из посада и даже княжеские кмети. А теперь сюда здесь пусто, идет только снег, но зато со всего неба. Именно в святилище сильнее, чем в любом другом месте города, ощущалось,как далеко до лета. Все казалось дурным сном, обманом. Никогда еще, во сне или наяву, Громобою не случалось так безнадежно заблудиться.

Внутри хоромины было не лучше, чем во дворе. Там лежал гладкий черный валун, который служил зимним воплощением бога-громовика, поскольку олицетворял тучу; вокруг него в углублениях земляного пола были разложены восемь маленьких костров, и младшие жрецы день и ночь подкладывали в них сухие дубовые дрова. Отблески огня играли на поверхности валуна и казались единственными здесь признаками жизни. Дальше все терялось во мраке, и обиталище небесного Отца Молний выглядело мрачной пещерой.

Про этот камень рассказывали, что когда-то в незапамятные времена сам Перун сбросил его с неба и тем указал древнему князю Прямичу, сыну Буеслава, где ставить город. Тогда здесь, наверное, было вот так же пусто, тихо и безжизненно. И сейчас казалось, что те древние годы вернулись, что вокруг святилища нет никакого города, а только снег, пустые заснеженные пригорки и дремучие спящие леса… Что все нужно начинать сначала на земле, где до тебя еще никто не нарушал младенчески-бессмысленного покоя природы…

Нигде не находя себе места, Громобой без цели то слонялся по хоромине, то выходил во двор и прокладывал там широкие круги из следов, которые быстро засыпало снегом. И мысли его вот так же текли бесцельно, бессвязно и бесплодно. Делать ему было совершенно нечего, и подумать в безделии оказалось не о чем. Теперь-то уж никто не позовет его в кузню работать, за стол есть кашу или на улицу гулять. Не заявится сюда Солома, большой любитель отлынивать от наковальни, и не позовет к Пепелюхе играть в «колечко». Князь Держимир оставил на площади перед воротами дозор – со двора было слышно, как кмети переговариваются, как трещит их костер.

Конечно, причины для драки с Черным Соколом не было никакой – поостыв, Громобой вполне это осознал. Что он, в самом-то деле, впервые узнал, что князев брат с Веселкой хороводится? Да нет, это всему городу известно, даже глухим и слепым. Да и пусть бы себе гуляла, хоть обгулялась бы, ему-то что? Громобой пожимал плечами, но где-то внутри продолжало сидеть беспричинное убеждение, что все изменилось и Веселке больше нельзя гулять с Черным Соколом. Нельзя, хоть дерись! Но князю этого не объяснишь: он и слушать не станет, даже если Громобой попытается ему рассказать. Князь его никогда не простит. Громобой смотрел на ворота святилища, и они казались ему запечатанными навек, как ворота Велесова подземелья мертвых, что пропускают только в одну сторону. Выхода отсюда нет. Весь мир Громобоя сжался до пустого, заснеженного двора со спящим дубом, и даже мыслью Громобой сейчас не мог проникнуть за этот высокий тын с черепами жертвенных коней на кольях. Там, за кольями и черепами, было море мрака. Бездна, и больше ничего.

«Что же ты со мной сделал, отец?» – мысленно спрашивал Громобой, глядя на спящий священный дуб. Ответа не было, но Громобой ощущал непроходящее беспокойство. На дворе и в хоромине его все время тянуло обернуться и посмотреть, кто стоит позади. Чей-то пристальный взгляд упирался в спину. Кто-то неслышно ходил за Громобоем, заглядывал в лицо и чего-то ждал. Его не покидало ощущение, что от него чего-то хотят, куда-то зовут. Если он был в хоромине, его звал дуб во дворе, но стоило выйти во двор, как зов начинал исходить от черного валуна в хоромине. Громобой бесился, чувствуя себя глухим или чужеземцем, к которому обращаются на незнакомом языке.

Весь следующий день Громобой провел все так же: то бесцельно бродил по широкому двору, то прислушивался к голосам за тыном, но ничего не мог разобрать. Святилище, стоявшее в самом сердце многолюдного города, казалось ушедшим в другой мир, и вести из мира людей сюда доходили плохо. Вспоминая родичей, Громобой вдруг сообразил, что именно с них-то князь и спросит за его вину, и эта мысль так его поразила, что он чуть не бросился за ворота прямо в руки кметям. Зней едва удержал его, пообещав, что завтра пошлет жреца разузнать, что князь решил. Громобой неохотно согласился подождать до завтра и при этом чувствовал разочарование: ему было так нестерпимо сидеть здесь, что княжеский гнев не пугал.

Но еще до завтра, поздно вечером, когда Громобой мрачно сидел у огня, его окликнул один из младших жрецов:

– К тебе гости пришли. Выйди во двор-то.

Гости? Громобой в недоумении встал с места: не верилось, что кто-то пришел к нему сюда, как из мира живых в мир мертвых.

По пути на двор он с ожидал увидеть кого-то из родичей, даже видел мысленно нахмуренного Вестима и раздосадованно-напуганную Ракиту. Но перед закрытыми воротами стояла Веселка. Сумерки сгущались, но было еще достаточно светло, чтобы он мог ее узнать: ее беличью шубку, крытую синим сукном, ее красный платок, ее кудряшки на белом лбу. Громобой смотрел на нее, не зная, верить ли своим глазам. Вот этого он никак не ожидал!

– А ты-то чего здесь забыла? – вместо приветствия спросил он.

– Я к тебе пришла, – просто, как о самом понятном деле, ответила Веселка. – Поговорить.

Громобой молча смотрел на нее, будто пытался разглядеть все то, что она собиралась ему сказать. Под его неприветливым взглядом Веселка смутилась и не знала как начать. Громобой был так мрачен и замкнут, что, казалось, самим своим видом заранее отвергал все, что она хотела ему предложить. И Веселка робела перед ним даже больше, чем недавно перед князем.

Нет, с князем говорить было легко. Она сказала ему все, что хотела: что Вела и Зимерзла толкнули Громобоя на эту бессмысленную и безобразную драку, что только Снеговолок и Костяник обрадуются, если князь засадит в поруб того единственного человека, который может их одолеть. И ни двадцать гривен, которые он хочет взять с кузнецов за обиду, ни даже сорок не помогут одолеть зимнюю нечисть. Князь Держимир колебался: как человек умный, он видел правду в ее словах, но его упрямое самолюбие не позволяло простить обиду.

Спас их Черный Сокол: при всем своем легкомыслии он был достаточно умен, чтобы его иногда осеняли удачные догадки. «Поди к нему в святилище и скажи: пусть Зней у богов спросит, нельзя ли меч Буеслава отыскать и назад вернуть! – предложил он Веселке. – И если Громобой меч вернет и нечисть одолеет – мы его простим. А, брате, верно я говорю?» И князь Держимир согласился. Упоминание Буеславова меча и сейчас его не порадовало, но никакого другого способа спасти свой город и свою честь он не видел.

По пути из княжеской гридницы Веселка была счастлива, как будто уже одержала полную победу над всеми злополучиями нынешней зимы. В глухой тьме смутно забрезжил первый лучик света, ненадежный и неверный, но он обещал действие, движение – счастье по сравнению с той беспомощной растерянностью, в которой они жили уже столько несчитанных дней. Но теперь, когда она оказалась лицом к лицу с Громобоем, ее воодушевление и вера поугасли. Зрелище драки было живо в ее памяти, и при виде Громобоя в ней вспыхнул страх перед той огромной силой, что дремала в нем и даже ему самому была неподвластна. Его мрачное, замкнутое лицо казалось темной тучей, а его молчаливое недружелюбие подавляло Веселку. Ведь он ее, пожалуй, считает виноватой в том, что сам он оказался здесь! Станет ли он ее слушать? Сейчас она ему скажет про меч Буеслава, а он ответит: «Бред собачий! Сама со своим чернохвостым иди добывай!» Захочет ли он что-то делать? Ведь его упрямство не меньше его силы – если он не захочет, то его, как говорила тетка Жаравиха, «оглоблей не собьешь».

– Ты знаешь, что Вела у нас корову забрала, – начала Веселка.

Громобой неопределенно хмыкнул.

– Так что я вам, пастух достался? – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – Я скотину покраденную не нанимался искать.

«Покраденную»! Скажет же, будто неведомо под какой корягой рос, а не в стольном Прямичеве! Веселка вздохнула, стараясь не дать воли досаде и разочарованию. Тут есть от чего вздыхать! В Громобое так много силы и так мало желания применить ее на пользу! Но нельзя заставить человека сделать что-то хорошее, если он не хочет. А Громобой ничего не хотел.

Веселка посмотрела на священный дуб, словно просила помощи. Нет, священный дуб не умер на зиму, дух Громовика его не покинул. В неподвижном и тихом вечернем воздухе Веселка вдруг ясно ощутила, что огромное дерево дышит, что его тихое, ровное и чистое дыхание пронизывает весь воздух святилища, наполняет его особой силой и даже как будто согревает. Сила божества с каждым вдохом вливалась в ее грудь, и Веселка почувствовала себя увереннее. Боги были с ней, и даже сам Перун был на ее стороне в споре с его упрямым земным сыном.

– А еще в Велесовом святилище годовая чаша разбилась, – добавила Веселка.

– Ну уж тут я ни при чем! – Громобой решительно покрутил головой, а Веселка вздохнула. Нашему бы теляти да волка поймати!

– Тебя никто не винит, с чего ты взял? Она сама разбилась! Щеката сказал – это значит, что в Прави какая-то большая беда случилась! Оттого и Зимерзлины дети на нас напали, оттого и раздоры эти глупые. Чего ты с Черным Соколом сцепился, чего не поделил, голова дубовая, сам-то хоть понял?

Чем больше Веселка говорила, тем легче ей становилось. В конце концов, они с Громобоем знакомы чуть ли не с рождения, и не может такого быть, чтобы они друг друга не поняли!

– Молчишь? Сам не знаешь? – горячо продолжала она. – Все оттого! В Надвечном мире, в Прави, беда, а у нас только так, отголосья. А то ли еще будет! День ото дня все хуже. Если и дальше так пойдет – до весны не доживем. Если когда-нибудь будет весна… Понимаешь ты это? А тебе бы только кулаками помахать! Как малое дитя! Понимаешь ты?

– Понимаю? Я-то? – Громобой поднял брови.

Чем дальше, тем больше Громобой удивлялся Веселке: он привык считать ее красивой и резвой, но довольно-таки пустоголовой девицей. Ракита, замечавшая, что Веселка на всех гуляньях вьется вокруг ее старшего сына, не раз намекала, что такая бездельница, мастерица только петь да плясать ей в невестки не нужна. Как многие красавицы, она была занята только собой, и Громобой не относился к ней всерьез: его внутреннее чутье говорило, что за ее красотой ни большого ума, ни горячего сердца не скрывается – так, пустой колодец без воды, хоть и обросший сверху цветочками. Теперь все было иначе: на дне пустого колодца вдруг забил могучий чистый источник, и Громобой всей полнотой души ощутил эту перемену. Молча, даже не очень вслушиваясь в смысл ее слов, он смотрел на нее во все глаза и чувствовал растерянность: это была совсем не та Веселка, к которой он привык. Или он раньше смотрел и не видел… да нет же, просто она стала другой! Это была другая девушка: ее нежное лицо, ясные глаза, румянец и золотистые кудряшки на лбу остались прежними, но откуда взялась эта пылкая тревога, горячее желание поскорее все исправить, такая готовность все для этого отдать и тоска оттого, что сделать это прямо сейчас невозможно? В нее вселился какой-то новый дух, словно через нее говорило божество… С каждым мгновением, с каждым ее словом Громобой все яснее ощущал близость этого безымянного божества, и от этого ощущения, нового, неожиданного и пронизывающе-сильного, у него шевелились волосы надо лбом и сыпались по спине мурашки.

– Ну, а я-то что сделаю? – не сразу ответил Громобой, обращаясь не к той Веселке, которую знал, а к тому новому, что она принесла в себе.

– А я-то что? – передразнила Веселка. – Скажи мне наконец: ты сын Перуна или нет?

– Да не знаю я! – вдруг сорвался Громобой и стукнул кулаком по коре дуба. – Чего все привязались! Сын, не сын! Какой есть, такой и есть, другим уж не буду!

– А кто же знает? – запальчиво и требовательно, словно он уклонялся от своей прямой обязанности, воскликнула Веселка. – Кому же и знать, как не тебе?

– А ты про себя все знаешь? – ответил Громобой и глянул ей в глаза. – Чего все к тебе-то вяжется, а не к Заринке нашей, не к… Мало в Прямичеве девок? А Зимний Зверь тебя чуть не съел, и Вела тебе показалась, и даже… И мне ты под руку подвернулась, не еще кто…

Веселка промолчала. Она и сама уже думала об этом, но ответа не нашла.

А Громобой смотрел на нее и думал, как идет к ее красоте этот новый умный свет в глазах, и даже озабоченная складочка между бровями ее красит. Красота и должна быть умной, иначе она навечно останется лишь пустым колодцем без воды. И если в Веселку и вправду вселился какой-то неведомый благодетельный дух, то понятно, почему он выбрал именно ее. Сама богиня Леля не постыдилась бы такого облика!

– Эх, душа моя! – вздохнул Громобой, не дождавшись ответа. – Где же есть такие люди, что все про себя знают? Дураки разве что. Чурбан все знает – у него в голове нет ничего, и знать нечего!

Веселка даже удивилась: таких здравых речей она никак не ждала от Громобоя и теперь обрадовалась, обнаружив, что небесный отец наделил его не только силой.

– Да ты, оказывается, и умным можешь быть, если захочешь! Послушай! – Веселка обошла его плечо, как угол избы, и заглянула в его опущенное лицо. – Я знаю, что делать. Ты должен у Знея спросить, где отыскать Буеславов меч. А если кто может его достать, то только ты. Больше некому, понимаешь! – настойчиво продолжала она, торопясь все сказать, пока Громобой молчит и не возражает. – Тебя небо породило, а земля вырастила. В тебе Явь и Правь встретились, тебе все дороги открыты. Ты должен суметь!

– Я должен… – Громобой не любил утверждений, что он кому-то что-то должен, но сейчас возмутился все же не настолько, чтобы спорить. Речь шла о чем-то большем, чем его желания и даже он сам. – Да я не знаю ничего, – растерянно признался он. – Правь? Какая дорога? Здесь она, Правь… – Громобой повел рукой в воздухе и вспомнил взгляд, который все это время упирался ему в спину и толкал куда-то. – Искать ее не надо. Она…

И он замолчал, не зная, как выразить словами те ощущения, которые жили в нем с детства. Та дикая сила, что проснулась в нем во время злосчастной драки, тоже пришла из Прави. Сама Правь все время была рядом, была в нем самом, и дорога туда пролегает через его собственную душу. А Веселка не сводит с него горячего и требовательного взгляда, точно ждет, что он прямо сейчас, не сходя с места, сотворит что-то великое и важное. Душу щемило мучительное чувство: нужно было немедленно, не откладывая, сделать шаг, но куда? Правь, такая близкая и живая, пряталась от него за невидимой гранью, избушка из бабкиной кощуны не хотела поворачиваться передом, и Громобой чувствовал нелепое и досадное томление, как будто был связан и не мог расправить затекшие руки и ноги.

Он провел ладонью по лбу и обнаружил, что вспотел, несмотря на зимний холод.

– Ты подумай! – неожиданно мягко попросила Веселка. Она понимала, что в нем совершается какая-то тяжелая работа, в которой он и сам не может толком разобраться. И помочь ему нельзя: свою дорогу в Правь он должен найти сам.

– А что до Буеславова меча… – Громобой пожал плечами. Эта мысль его не воодушевляла. – Это опять кощуна получается, а не жизнь. Иди, дескать, за тридевять земель, добудь там меч-кладенец, а тем мечом одолеешь Чудо-Юдо и вызволишь Солнцеву Сестру… Что мы, дети малые, о чудесах мечтать?

– А по-твоему, в кощунах правды мало? – снисходительно, как неразумному ребенку, ответила Веселка. – Ведь и в кощунах – жизнь, только не сегодняшняя, а… всегдашняя. Каждому поколению и свое Чудо-Юдо, и свой меч-кладенец достается. Заревиков вот немного.

– Наш-то меч-кладенец еще деды потеряли.

– Деды потеряли, а мы-то на что? А мы найдем. Только надо к этому руки приложить. И в кощуне само собой ничего не делается. Ну, пойду я.

Веселка повернулась к воротам. Вроде бы она все сказала, больше ей незачем тут оставаться. Ноги несли ее прочь от Громобоя, но в душе было чувство, будто она никуда от него не уходит, что самая важная ее часть остается с ним, и все ее мысли, все ее беспокойное ожидание и все надежды оставались с ним и с тем делом, которое он должен был совершить.

Громобой молча смотрел, как она идет через двор, потом сообразил, что ей будет не под силу поднять засов на воротах, и шагнул следом. Скрипнул снег под сапогом, и внезапно Громобой осознал удивительную тишину, стоявшую вокруг. Они были как под водой; воздух был холоден и неподвижен, вокруг не раздавалось ни единого звука, ни одна веточка не шевелилась в темно-синем воздухе зимнего вечера. И Веселка невольно замедлила шаг: само ее движение казалось странным и опасным в этом заснувшем мире зимней тишины.

На створках ворот вспыхнули ослепительным белым огнем два продолговатых, узких глаза. Веселка ахнула и застыла, точно примерзла к месту, сразу со всей леденящей ясностью осознав, что это такое! Створки сами собой потянулись назад: казалось, что тяжелые ворота готовятся к прыжку. Их оттягивала жадная Бездна, распахнувшаяся позади них, – там, за воротами, не было ни дозорного костра, ни кметей, ни площади детинца, а была одна только пустая, холодная, затягивающая чернота. Слепое и давящее чувство близости Бездны уже было знакомо Веселке по встрече с Велой, и в душе мгновенно вспыхнул и забился порыв – бежать, спасаться! Но куда бежать? Весь мир вокруг изменился: это был уже не тот двор святилища и не тот дуб… Все это находилось в другом мире, куда сама она пришла, того не заметив… Она находилась на самом дне чего-то необъяснимого, непонятного и не своего, она погружалась в это непонятное и не свое шаг за шагом, не замечая, а теперь поздно! Это началось давно… С тех пор как она заговорила с Громобоем… с тех пор как вошла в святилище… как увидела Велу… как проснулась утром нового года…

Не смея повернуться к этому спиной, Веселка сделала два шага назад. В мыслях ее был священный Перунов дуб как единственный возможный сейчас защитник. Но она не успевала никуда уйти: белый огонь жутких глаз жил и двигался быстрее. Вместо ворот перед ней зиял черный пустой провал в никуда, с неровными размытыми краями, провал в Бездну, которая неизмеримо далеко, но мгновенно окажется рядом, там, где почует себе поживу. Оттуда тянуло густым, леденящим холодом, и в этом проеме приник к снегу огромный черный волк с железной шерстью. Белый огонь его глаз бросал отблески на ряд оскаленных зубов, и леденящий ветер выл над головами. Каждая шерстинка на шкуре Зимнего Зверя выла жестокими метелями, слепящими буранами, душащими морозами. Это была смерть: еще миг, и весь мир кончится…

Вот-вот он прыгнет; не думая, стремясь лишь уйти с того места, куда он приземлится, Веселка кинулась не назад, а вперед, к волку. Зимний Зверь прыгнул; мощный поток осязаемого холода промчался у нее над головой, как сплошная ледяная стена, и опрокинул ее на снег. В детском страхе Веселка закрыла лицо руками и сжалась в комок, стремясь сохранить хоть капельку тепла, покрепче прижалась к снегу, чувствуя, что вот-вот буревой поток подхватит ее и унесет туда, в снеговую бездну.

Позади, там, где зимнее чудовище коснулось земли, коротко вскрикнул человеческий голос, мелькнул, как всплеск огня в снежном буране. И Веселка вспомнила Громобоя; все ее существо рванулось туда, к нему, к живому человеку; было чувство, что он нуждается в ее помощи, хотя что она могла бы сделать против чудовища? Не было сил шевельнуться, холод сковал ее железными цепями, и только в середине груди отчаянно бился какой-то живой и горячий источник – не сердце, нет, что-то другое.

Мир содрогнулся и упал куда-то вниз; земля под ногами растаяла и обратилась в пустоту. Мощный снеговой поток вертел, кружил и нес ее, в лицо било снегом, и каждая снежинка жалила ледяным жалом. Не в силах вынести этого ужаса, искорка сознания погасла, и последнее, что Веселка ощутила, было бесконечное падение в леденящую пустоту.

Глава 5

Очнувшись, Громобой удивился тишине и покою вокруг. Было светло и тихо – ни вечерней тьмы, ни холодного бурана. Обеими руками он держал за уши огромного черного волка, пригибая голову того к земле, а шея зверя была зажата у него между ног, так что Громобой почти сидел на волке верхом. Изумленный Громобой попытался вспомнить, как это все получилось, – и содрогнулся. Позади был дикий, смертельно холодный буран, который боролся с Громобоем, как живое существо, неизмеримо сильное и неукротимо свирепое. Там был слепящий и душащий снег без просвета, хлещущий лицо и руки десятками ледяных плетей, ледяными когтями раздирающий горло, ледяными мечами пронзающий грудь; был полет через пустоту, которой не было предела нигде – ни наверху, ни внизу, ни по сторонам, и человеческое сознание замирало, отказавшись принять эту пустоту. Она-то и сожрала воспоминание, каким образом Громобой оказался верхом на волке, который там, во дворе святилища, почти одолел его. Двор святилища? А сейчас…

– Отпусти сынка! – прозвучал вдруг совсем рядом пронзительный женский голос.

Не выпуская волчьих ушей, Громобой поднял голову. Ни святилища, ни двора. Вокруг была бескрайняя снежная равнина. В нескольких шагах перед ним стояла высокая седая старуха, одетая в белую пушистую шубу с необычайно длинными и широкими рукавами. Голова старухи была непокрыта, белые космы густыми спутанными прядями спускались до самого подола. Черты лица ее были тонкими, острыми, бледная кожа плотно обтянула скулы, и морщинки казались ледяными трещинками. Бесцветные холодные глаза смотрели равнодушно и притом требовательно, ноздри острого сухого носа трепетали, словно от какого-то сильного сдержанного чувства. От всего ее облика веяло мертвящим стылым духом, и Громобою сразу захотелось отвести глаза, но он сделал над собой усилие и выдержал взгляд старухи. Она в ответ как-то странно затопталась на месте, словно разом хотела уйти и остаться, подобрала полы шубы, как от подтекающей воды. От ее движений в воздухе закружился рой легких мелких снежинок.

Волк негромко и жалобно заскулил, как щенок. Громобой держал его без всяких усилий и не мог представить, что в его руках тот самый буран, который чуть не растерзал его всего лишь… сколько времени назад?

– Отпусти, не мучь зверя неразумного, – повторила старуха. – Глуп мой сынок. Думал, затащит человечишку в свои поля, тут тебе и конец. Не разглядел, дурной, с кем повстречался. Отпусти его. Больше он тебя не тронет.

– Ты кто? – спросил Громобой и вдруг понял, что сам знает ответ. – Зимерзла?

– Да уж конечно, не Перуница огневая, – язвительно отозвалась старуха. – Пусти сынка, говорю! А то он в твоих руках растает, сам тогда, что ли, будешь над землей снегом веять? Пусти!

Громобой убрал руки и соскочил с шеи Зимнего Зверя. Тот больше не казался ему опасным. Куда девалась свирепая сила? Снеговолок шумно вздохнул, как собака, и пополз к матери. Зимерзла поспешно накрыла его рукавом своей шубы, и огромный зверь исчез под ним, так что даже кончика хвоста не было видно. То ли старуха на самом деле была больше, чем казалась, то ли Зимний Зверь уменьшился. Воздух на равнине странно дрожал и переливался снежным блеском, так что очертания этих двух фигур расплывались, искажались, меняли размеры. Воздух здесь утратил привычные качества: Громобой смотрел на Зимерзлу и не мог с уверенностью определить, велика ли старуха ростом, далеко ли она от него или близко – в сплошном ровном однообразии белого снега глазу было не за что зацепиться и не с чем ее сравнить. В глазах рябило, и уже мучило сомнение, не мерещится ли она ему… Громобой плюнул и отвернулся.

– А со своим добром сам разбирайся, – вместо благодарности неприветливо бросила Зимерзла и вторым рукавом махнула в сторону.

Взметнулась маленькая метель, а когда снежинки опали, Громобой увидел в нескольких шагах от себя полузасыпанную снегом человеческую фигуру. Взгляд Громобоя выхватил рукав и плечо смутно знакомого синего полушубка, – где-то он его видел совсем недавно! – яркое пятно красного платка, толстую светло-русую косу, припорошенную снегом… Веселка!

Первым чувством было изумление – как ее-то сюда занесло? – потом ужас. С негодующим криком Громобой кинулся к ней, подхватил – она не шевелилась, голова и руки ее висели, как у неживой. Громобой перевернул ее на спину – лицо Веселки было бледным до прозрачности, как у Ледяной Девы, на веках залегли синеватые тени, на ресницах белел иней. Платок сбился на затылок и едва держался, ко лбу прилипли кудряшки с набившимся снегом.

– Ты что это, тетка?! – повернувшись к Зимерзле, яростно заорал Громобой. Ему хотелось потрясти ее за шиворот, но сделать это, держа девушку на руках было никак невозможно. – Ты ее заморозила! Я тебе твоего сынка живым отдал! Сделай ее живой, а то я твоему псу хребет сломаю! И тебе заодно! Слышала?!

– Ну, грозен! – Зимерзла усмехнулась, показывая белые, тесно сидящие острые зубы, которые странно было видеть во рту у глубокой старухи. От этой ухмылки вдруг стало ясно, что возраста у нее нет, что молодой она никогда не была и старше не будет. Она не живет… Она – нежить, и Громобой вдруг ощутил, кроме негодования, гадливое презрение к ней. – Тоже нашел живительницу! Сам ты ее и оживишь! Мое дело другое. Благодари лучше, что мой сын тебя сюда занес по глупости. Сам бы ты еще когда добрался! Тоже ведь – не Сварог Премудрый!

Зимерзла усмехнулась еще раз и растаяла прежде, чем Громобой сообразил, что ответить. Очертания старухи расплылись и слились с белизной снежной равнины, черный волк с железной шерстью исчез вместе с ней. И в то же время они никуда не исчезли: вокруг был их собственный, родной мир, их леденящие глаза смотрели из каждой снежинки. Сам снег дышал тем же леденящим дыханием зимы. По ощущениям было не слишком холодно, но где-то внутри Громобоя крепло убеждение, что оставаться здесь долго людям не следует. Сколько бы живого тепла они ни принесли с собой, зимний холод сожрет все без остатка, но останется таким же холодным.

Все еще придерживая голову лежащей Веселки, Громобой огляделся. Вот, леший занес! Хоть бы пенек какой – присесть. Или веток – подстелить. Снег один, разрази его гром! Громобой был раздосадован и растерян, а бледное неживое лицо Веселки молчаливо требовало немедленно что-то сделать.

– Тоже, ведуна выискала! – сердито бросил он, обращаясь к исчезнувшей Зимерзле. Он был убежден, что старуха продолжает его слышать, и ему даже почудился невнятный ехидный смешок. – Да я кровь-то заговаривать сроду не пробовал, а тут мертвого оживи! Погубила девку и рада! Гром тебя разрази! Эй! – позвал он, не надеясь придумать никаких более подходящих слов. – Девица-красавица! Проснись!

Свободной рукой он нерешительно похлопал по щекам Веселки, точно боялся разбить: ее тонкое бледное лицо казалось вырезанным изо льда, а его рука рядом с ним была еще больше и грубее, чем всегда. На ощупь ее кожа была совершенно холодной. Снегурочка, да и только! Где-то в глубине шевелился ужас, что она замерзла и умерла насовсем, но Громобой гнал его прочь.

Глубоко вздохнув, Громобой постарался сосредоточиться. После всего случившегося он совершенно не чувствовал усталости, дышалось легко, сила бурлила в каждой жилочке, и откуда-то в нем была уверенность, что он может все. Грань миров, которая во дворе прямичевского святилища так мучила его своей недосягаемостью, была преодолена, он открыл путь к неисчерпаемым источникам своей собственной силы. Теперь ему все по плечу, нужно только взяться как следует. В лад с его дыханием от него распространялся во все стороны поток тепла, и этот поток растапливал, раздвигал плотный холодный воздух Зимерзлиных Полей. Этого тепла в нем в избытке, нужно только передать часть его застывшей крови Веселки. Ничего особенного не нужно делать. Только сосредоточиться. А это было нелегко: впервые в жизни Громобой сам пытался накинуть узду на собственный бурлящий дух и направить его в нужную сторону.

Положив руку на лоб Веселке, Громобой думал о горячем солнце. Ему стало жарко, снег вокруг него начал потрескивать и плавиться. Лоб Веселки под его рукой быстро потеплел, она вздрогнула, потом глубоко вздохнула – так глубоко и долго, что Громобой, поспешно убрав руку, удивился, как это столько воздуха помещается у нее в груди. Потом Веселка выдохнула и открыла глаза, поморгала мокрыми ресницами, приходя в себя. По ее лицу текли капли воды от растаявшего в волосах снега. Громобой встретил ее взгляд – в ее глазах было удивление, но не растерянность. Она хорошо помнила, с чего все началось, и в лице ее промелькнул запоздалый испуг.

– Где он? – хрипловатым, не совсем своим голосом воскликнула Веселка и рывком села, но тут же охнула, зажмурилась и откинулась назад – у нее закружилась голова.

– Тихо, тихо! – заботливо осадил ее Громобой. – Кого потеряла-то?

– Зимний Зверь где? – тревожно пояснила Веселка, недоумевая, как можно такое забыть. – Где он?

– Ты лучше спроси, где мы сами! – ответил Громобой и помог ей сесть, придерживая под спину. – Давай-ка вставай лучше, а то застудишься. Ну, на ногах устоишь?

Поднявшись, он поднял и Веселку, придерживая ее за локти. Она беспокойно огляделась. Во все стороны простиралась пустая заснеженная равнина, без жилья, без стога, без деревца, без кустика, даже без сухой былинки, точно здесь от создания мира ничего не росло. На пределе зрения равнина сливалась с низким серым небом. Этого места Веселка не знала. Возле Прямичева таких полей не бывало… Да какой тут Прямичев! Само это слово отдалось далеким гулом и разбилось на мелкие льдинки.

– И где мы? – спросила Веселка, не отрывая глаз от снежных далей.

– Была тут Зимерзла, так она сказала, что ее сынок Снеговолок нас сюда заволок, – неторопливо пояснил Громобой и усмехнулся: вот как, прямо песня получается. – Вон тут сидела.

Он кивнул в ту сторону, где видел Зимерзлу, и вдруг заметил на снегу какой-то красноватый блеск.

– Погоди, что это там? – удивленный Громобой отпустил Веселку, убедился, что она стоит и не падает, и шагнул к искрам.

Красные искры на белом снегу были хорошо заметны и казались неуместными, странными – огонь на снегу не может гореть сам по себе!

Подойдя поближе, Громобой увидел, что на снежном поле, там, где сидела недавно Мать Метелей, полукругом рассеяно несколько осколков… чего? Они походили на глиняные, но на каждом из них, полузасыпанных снегом, горели пламенем какие-то черточки… вроде бы даже узоры. Нагнувшись, Громобой поднял один, повертел в руках. Обычный глиняный черепок, как от битого горшка. Только этот красный узор… Рисунок – частая косая сетка – казался смутно знакомым.

– Что это? – К нему подошла Веселка и заглянула в его ладонь.

Громобой показал ей осколок.

– Набросала тут старуха дряни какой-то… – начал он, но Веселка вдруг ахнула и схватила его за руку.

– Я знаю! Знаю! Ты посмотри: это же студен !

– Чего?

– Знак месяца студена! Медведь ты неученый! Знак… Значит, выходит, это… Это… на гадательных чашах такие знаки!

– Зимерзла, что ли, гадала? – Громобой ухмыльнулся.

Все еще держа его за руку, будто он мог по небрежности выронить драгоценный осколок, Веселка огляделась. Вокруг, почти у них под ногами, поблескивали в снегу красноватые искры на таких же глиняных черепках. Веселка подняла еще один, дрожащими пальцами очистила от снега. На нее смотрела прочерченная красным огнем косая полоска – санный путь, знак месяца грудена.

– Держи! Крепче держи! – Веселка сунула осколок в ладонь Громобоя и кинулась собирать остальные. Он усмехнулся: как будто землянику нашла!

Вскоре она держала в руках еще четыре глиняных осколка с красными пламенеющими узорами – знаками месяцев просинца, листопада, сечена и сухыя. Несмотря на долгое лежание в снегу, черепки были теплыми, линии их узоров излучали жар, согревая ладони Веселки.

– Шесть. – Веселка посмотрела на четыре осколка в своих руках и два – у Громобоя. – Почему шесть? Что это?

– Да что ты ко мне пристала? Что я, в горшках должен понимать? Я тебе не гончар!

– Оно и видно!

– Видно тебе, как же! Ну, и что теперь? – Громобой качнул ладонью с черепками. – Что теперь с ними делать?

– Не знаю.

Веселка вытащила из рукава влажный платок, которым недавно вытирала лицо, и завязала в него все шесть осколков.

– Там видно будет, – туманно пообещала она.

Где это «там», Веселка и сама не знала, и Громобой не стал спрашивать. Но это маленькое слово вдруг открыло ему, какой огромный путь им предстоит. Путь, который надо пройти, прежде чем хоть что-то станет ясно. Громобой понимал Веселку: ему тоже казалось, что эти шесть черепков означают что-то очень важное, но понятия не имел, что именно. Пока находка ничего не прояснила, и Громобой пожалел, что так легко отпустил Зимерзлу. Даже не догадался у нее спросить, почему ее сыновья-духи так разгулялись на земле.

– На, держи! – Веселка подала ему узелок, и Громобой сунул его за пазуху. – Куда мы теперь пойдем? Где мы?

Громобой огляделся, и Веселка с надеждой смотрела на него. Он выглядел спокойным и вполне уверенным, как человек, который или знает дорогу, или твердо верит в свою способность ее найти. Это был уже не тот драчливый молотобоец, который в святилище смотрел на нее замкнуто и почти враждебно; лицо Громобоя казалось открытым, ясным, как небо после грозы. Что бы это ни было за место, Громобоя оно переменило к лучшему: даже взгляд его изменился, стал более осмысленным и живым, точно внутри этого же тела проснулся совсем другой человек – умный, собранный, бодрый. Себя же саму Веселка, наоборот, ощущала растерянной, слабой и беспомощной: дух этого места заморозил и подавил все ее силы, ей хотелось уцепиться за руку Громобоя, как испуганной маленькой девочке.

– А вон, гляди! – Громобой что-то увидел. – Здесь куда пойдешь, там и найдешь. Проще даже. Вон вроде лесок чернеется! – Он показал куда-то за спину Веселки. – А раньше я смотрел – не приметил.

Обернувшись, Веселка и правда увидела вдали пригорок, на котором серел, дальним краем теряясь в туманной дымке, заснеженный лес. Громобой пошел вперед, и Веселка поспешила за ним. На ходу она оправляла платок на голове, убирала выбившиеся волосы, постепенно все больше приходя в себя. Оставшееся позади она забыла, вся душа ее устремилась вперед: куда они придут и что их там встретит? Растерянность постепенно сменялась любопытством: Веселка больше не задавала себе вопроса, где они, а просто готова была узнать и принять любой ответ, каким бы он ни оказался. Шагавший впереди Громобой излучал такую могучую силу и уверенность, что Веселка ни о чем не беспокоилась, кроме одного: как бы поспеть за его широким шагом.

По мере того как Громобой и Веселка приближались к лесу, его очертания все яснели, из гущи выступали деревья, заснеженные кусты, зеленые еловые лапы. Вершины уносились под самые облака, стволы стояли плотно один к другому, кусты кое-где росли так густо, словно леший устроил здесь плетень от незваных гостей. Издали лес выглядел сплошной стеной, снег перед ним громоздился крепостным валом, и Веселка беспокоилась, что им не пробраться через такую чащу, да еще и по колено в снегу. Но едва они ступили на опушку, как из-за ближайшей коряги выскочила тропинка. Она была утоптана довольно плотно, а посередине валялась распотрошенная клестом еловая шишка.

– Ой, смотри! – Веселка обрадовалась тропинке, как знакомому лицу в чужой толпе. Страшно было идти через снеговые Поля Зимерзлы и не знать, есть ли в этом мире еще хоть кто-то живой. – Выходит, и здесь люди ходили!

– Если это люди, – поправил Громобой, но тут же пожалел, что зря напугал ее, и бодро добавил: – Пошли.

Пройдя по тропинке несколько шагов, Веселка обернулась, чтобы еще раз увидеть Поля Зимерзлы. Но напрасно. Сквозь переплетение стволов и ветвей она смутно различила лишь маленькую полянку, нехоженый снежный лоскут, а дальше белел тонкими стволами редкий березнячок. Безмолвная снеговая равнина растаяла, уступила место чему-то другому. Веселка немного постояла, стараясь обрести устойчивость в этом странном подвижном мире, но потом спохватилась, что и Громобой исчезнет, если уйдет от нее слишком далеко, и пустилась его догонять.

Поначалу Веселка старалась идти с Громобоем след в след, не отставая, и с опаской поглядывала по сторонам. Ей, родившейся и выросшей в Прямичеве, во всяком лесу делалось немного не по себе, а в этом и подавно. Но ничего страшного не происходило, напротив, довольно скоро Веселка успокоилась и повеселела. Лес оказался приветливым хозяином и радушно улыбался гостям. Небо было чистым, голубым, лучи солнца свободно проникали сквозь ветки, наполняли весь лес живым радостным светом, бросали в сугробы сотни горячих искр. Эти золотые лучи напоминали о лете, и снег своим блеском словно подтверждал, что и он не враг солнцу, а друг. Свежая зелень елей и сосен сильнее бросалась в глаза, стволы и ветки чернели резче на белом снегу, и все в этих лесных палатах казалось более живым и внушительным, чем обычно. То ли в этом было виновато сильное здешнее солнце, то ли особенно прозрачный и свежий воздух – так или иначе, но этот мир говорил с Веселкой на понятном и приятном ей языке. Вскоре она забыла все свои страхи и с радостью поглядывала вокруг. Впервые ей открылось, что зима может быть такой красивой: с таким по-летнему чистым и светлым воздухом, с синевой неба, с искристым сиянием белого снега на зелени елей.

Ветерок, холодивший лицо на равнине, остался позади, в лесу было тепло. В здешнем воздухе было разлито чувство мира и доброжелательности. Опушка каждой маленькой полянки казалась воротами в прекрасный покой, и хотелось идти до бесконечности, вглядываться в каждое дерево, как в лицо живого существа, ожидая каких-то обращенных к тебе слов. Душу заполняло отрадное чувство светлого покоя, безопасности, даже беспечного задора. В этом лесу никогда не наступит вечер, здесь всегда будут гореть в снегу солнечные искры, и сплетенные ветви будут бросать на его покрывало мягкую затейливую тень, и каждая веточка, каждая трещинка коры с жемчужинкой застывшего льда будет манить вглядываться в нее до бесконечности, постепенно открывая взгляду все более глубокую, прекрасную жизнь…

Веселке все время чудилось, что какие-то пушистые мелкие зверюшки мелькают по сторонам, но не показываются на глаза. Вокруг ощущалось чье-то спокойное ровное дыхание. Веселка вслушивалась, и скоро ей стало казаться, что каждое дерево провожает ее взглядом, даже хочет что-то сказать. «Хр-р-р… Ух-р-р-ф-ф…» – похрапывал во сне дуб, и его могучее сердце ровно билось где-то в глубине под твердой толстой корой. «Ну, хоть кто-то живой, а то тоска среди этих сонь!» – радостно кричала маленькая зеленая елочка, размахивая зелеными лапами. «Весна… весна…» – грезила во сне молодая березка, и у Веселки, когда она проходила мимо, поплыли перед глазами полуразмытые, туманные, но такие манящие видения хороводов, девичьих фигур в разноцветных рубахах, с венками на головах и яркими лентами в косах…

– У-у-м! Угу-гум! – раздавалось где-то за стеной деревьев, то подальше, то ближе, словно бы за крайними деревьями. Голос был странным: чем-то он напоминал коровье мычание, чем-то утробный низкий рык медведя, но в то же время звучал осмысленно, будто кто-то, не знающий слов, пытается петь.

– Кто это? Ты не знаешь? – окликнула Веселка Громобоя, беспокойно оглядываясь.

– Леший, поди… – бросил он через плечо. – Мается, бессловесный.

Но даже этого Веселка не испугалась. Леший в этом лесу был таким же, как сам лес – приветливым.

Вдруг Громобой остановился и присвистнул; выглянув из-за его спины, Веселка ахнула и чуть не села на снег, едва успев схватиться за его локоть, чтобы удержаться на ногах. Впереди открылась полянка, окруженная толстыми елями, а на полянке стояла крошечная, меньше баньки, избушка, поставленная не прямо на землю, а на два пенька. На гостей смотрело узенькое, не шире ладони, черное окошко без всякой заслонки. На противоположном конце конька можно было заметить белеющий звериный череп. Между рассохшимися бревнами избушки зияли черные щели, полусгнившая древесина выглядела серой, тоже мертвой. Избушка заметно кренилась набок, ложбина в снегу на крыше показывала, что несколько досок уже провалилось. Мертвый дом для мертвого жильца. Набредешь на такой в лесу – от страха лишишься ума. А тропинка, по которой они пришли, пересекала полянку и кончалась возле избушки.

Окинув все это взглядом, Веселка по первому побуждению зажмурилась и спряталась за спину Громобоя. Ей стало жутко: она никогда в жизни не видела «избушек на курьих ножках», но не раз слышала о них от стариков. В таких избушках когда-то давно хоронили мертвецов, чтобы они и на том свете имели дом не хуже здешнего. Кое-где, говорят, в самых глухих далеких местах обычай жив до сих пор. Но и там, и в Прямичеве такие избушки считались воротами на тот свет. Вся ее радость мигом испарилась и сменилась ужасом, от которого стыла кровь и по спине бегала холодная дрожь. Этот мир – мертвый, здесь обитают умершие… Да и каким еще быть миру, где правит Зимерзла?

– Что, испугалась? – с насмешливым злорадством спросил Громобой.

Теперь-то она не будет звать его медведем неученым! Но перед мертвым домом и он растерялся: надеясь найти в этом мире помощь, он не думал, что ее придется просить у мертвых!

– Может, пойдем отсюда? – жалобно предложила Веселка.

Она старалась унять дрожь, но против воли морщила нос от отвращения к этой полусгнившей избушке и ее обитателю. Как там говорят… костяная нога, нос в потолок врос… если не еще что похуже…

– Куда – пойдем отсюда? – переспросил Громобой и выразительно поднял брови. – Назад к Зимерзле? Раз пришли, что теперь пятиться! Я не рак, задом не хожу!

Веселке разом представилась вся эта длинная тропинка через заснеженный лес, что одним концом упиралась в мертвый дом, а другим – в Поля Зимерзлы. Иных тропинок тут нет.

– А нас не съедят? – только спросила она.

– Посмотрю я, кто меня съест! – Громобой ухмыльнулся. – Невелик орешек, а в горло попадет – не накашляешься. Эй, избушка! – громко и повелительно, даже с каким-то вызовом, крикнул он, и голос его полетел, отражаясь от стволов заснеженного леса. – Встань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом!

Как ни сильно была Веселка напугана, в последний миг она не удержалась от улыбки: Громобой повторил те самые слова, которые каждый ребенок по многу раз слышал от дедов и бабок. Но ведь и в кощуны они попали не зря: в них отражались истинные законы того мира, в котором стояла эта избушка.

Едва последние отзвуки человеческого голоса растаяли в лесу, как избушка дрогнула, слегка перевалилась с боку на бок, как лодка на воде. Веселка мертвойхваткой вцепилась в локоть Громобоя, вытаращенными глазами глядя на избушку и не дыша. Ее пробирала такая сильная дрожь, что казалось, сама кожа сползает; земля под ногами плыла, и Веселка осознавала, что на самом деле избушка не идет к ним, а, наоборот, тянет их к себе.

Где-то позади избушки мелькнул золотистый отблеск, сперва неясный, потом все более яркий, и уже вся избушка казалась облитой золотыми лучами, совершенно скрывшими ее очертания. Веселка смотрела, открыв рот от изумления: глазам ее открывалось что-то совсем другое, не то, что она ждала… Сияние становилось все ярче, уже глазам было больно, Веселке хотелось зажмуриться, но она боялась пропустить что-то важное. Потом сияние стало бледнеть и наконец совсем померкло. Перед ними стояла избушка, обращенная к гостям дверью с крылечком. С этой стороны она оказалась вовсе не такой запущенной, бревна не подгнили, крыша смотрелась целой и надежной, причелины украшала искусная резьба, а на коньке красовалась деревянная конская голова. Это была совсем другая избушка!

– Ну, пошли! – сам себе сказал Громобой. Он понял, что если избушка ожила, значит, готова впустить их.

Он двинулся через поляну к крылечку, и Веселке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Громобой ступил на крылечко, скрипнувшее под его тяжестью; Веселка сперва хотела остаться внизу, но отпустить его хоть на шаг было страшно, и, когда Громобой стукнул в дверь, она поспешно встала рядом с ним. Уж что будет, то и будет, лишь бы вместе!

Дверь скрипнула и открылась вовнутрь, на пороге встала женщина. Была она высока, худощава, со строгим лицом, большими темными глазами и строго сжатым тонкогубым ртом. Одолевая жуть, Веселка быстро обшарила ее взглядом, выискивая какие-то приметы потустороннего существования хозяйки, но не увидела ничего похожего на всем известную «костяную ногу». Это была вполне обычная женщина, и у Веселки немного отлегло от сердца, хотя оставалось сильнейшее недоумение.

– Здравствуй, матушка! – бодро и даже немного развязно приветствовал хозяйку Громобой. – Прости, что потревожили, да пришлось!

– Здравствуйте, голуби! – Хозяйка слегка усмехнулась, будто услышала то, что давно знала. – Давно я тебя, сокол ясный, жду-поджидаю! Заходите, гостями будете!

Отойдя от двери, хозяйка пропустила их внутрь и указала на лавку. Широкая дубовая доска была выглажена до ледяного блеска, и Веселка мельком отметила, что до них тут, похоже, пересидел весь род человеческий! «Судьба!» Само это слово звучало у нее в мыслях; хозяйка как-то по-особенному произнесла его, и у Веселки теперь было чувство, что собственная ее судьба окружает ее, наполняет воздух вокруг и вот-вот покажется во всей полноте. А между тем ничего особенного в этой избушке не имелось: те же лавки, что и везде, такая же прялка с резной лопаской, печка в углу, и лари, и вышитые полотенца… Только на столе белело кое-что необычное: широкое, ярко начищенное серебряное блюдо с узорными краями.

Хозяйка села напротив них и сложила руки на коленях. У нее были тонкие запястья и сухие тонкие пальцы, такие бывают у женщин с сильной волей и внушают уважение сами по себе.

– Ну вот ты, сокол ясный, до меня и добрался! – сказала хозяйка. – А коли долго шел, так что поделать: дорог-то много, а ноги-то всего две. Что такой хмурый? Или поневоле пришел?

– Поневоле не ходим! – грубовато отрезал Громобой.

Хозяйка чем-то отчасти напомнила ему мать, Ракиту, и казалось, что вот-вот она примется его журить и поучать. Но хозяйка улыбнулась, и Громобой вдруг понял, что свой не слишком учтивый ответ выбрал правильно: как и поворот избушки, его слова отвечали законам этого мира.

– А ты кто, матушка? – подала голос Веселка. Она больше не в силах была выносить неопределенность.

– Мудравой меня зовут, голубка, – просто ответила хозяйка.

На лице Веселки отразились недоверие, изумление, потом ужас. Но хозяйка ласково кивнула ей. Мудрава! Старшая из восьми дочерей Макоши, что распоряжаются человеческой судьбой и следят, как идет человек по выпряденной ими нити. Всезнающая и помогающая людям в учении богиня, тайная покровительница любопытных кумушек, уберегающая их носы в щелях чужих дверей! Веселка сидела застыв, пытаясь понять свои ощущения; казалось, встреча с богиней должна была перевернуть весь ее мир, но все оставалось по-прежнему, и эта обычность всех ощущений и была самым удивительным. Только думалось на диво хорошо: в голове была ясность, каждая мысль развивалась легко и четко.

– Ну, голуби, с чем прилетели? – спросила тем временем хозяйка, поглядывая на них обоих по очереди.

Громобой и Веселка переглянулись, разом попытались что-то сказать, перебили друг друга и разом замолчали. Потом Веселка начала снова.

– Позволь, матушка, мы тебе расскажем нашу беду! – заговорила она, при этом думая, что всеведущая дочь Макоши знает их дела лучше них самих. – У нас в Прямичеве такие несчастья начались, каких никто и не помнит, а с чего все пошло, никто не поймет. В самый первый день года Зимний Зверь хотел солнце сожрать, а потом еще меня… Гадательная чаша разбилась, а еще Костяник у нас толпу народа заморозил, прямо в самый Велесов день. А потом Громобой с княжеским братом подрался, а князь за это весь Кузнечный конец вирой обложил… Кощунник сказал, что беда эта из самой Прави идет. А здесь мы еще вот что нашли… Покажи! – велела она Громобою.

Перескакивая с одного на другое, она и сама понимала, что рассказ выходит глупым и бессвязным, но хотелось скорее сказать обо всем, упомянуть о событиях, которые, как ей теперь стало очевидно, были крепко связаны между собой, но там, в Яви, это ускользало от глаз. Двадцать гривен виры и явления Зимнего Зверя были двумя концами одной веревочки. Только вот концов у нее было гораздо больше, чем два.

Громобой вынул из-за пазухи белый узелок; Мудрава кивнула ему на стол, и он высыпал глиняные черепки возле серебряного блюда. В полутьме избушки при лучине было хорошо видно, как священные знаки зимних месяцев горят на черепках ярким пламенным светом.

– Что это? – Вслед за Громобоем Веселка подошла к столу и осторожно разровняла черепки. – Что это такое, матушка?

Мудрава глянула на осколки и помолчала; лицо ее было так же строго и непроницаемо, но взгляд больших глаз вдруг стал таким острым, значительным и тревожным, что у Веселки замерло сердце. Глаза Мудравы подтверждали, что их с Громобоем находка имеет очень большое значение; в душе Веселки мешались надежда на то, что эти шесть черепков помогут что-то исправить, и страх, что их появление означает неисправимую беду. Мудрава долго смотрела на черепки, и постепенно ее лицо яснело, лоб разглаживался. Когда она наконец подняла глаза на Громобоя и Веселку, неподвижно стоявших у стола, в глазах ее было выражение значительного открытия, словно она узнала об этих двоих что-то новое и очень важное. И тут же Веселка поняла, что из шести глиняных черепков с огненными знаками зимы складывается дорога ее собственной судьбы. Они привели ее сюда, и они поведут ее дальше. Она никак не могла миновать их, а они не могли миновать ее. Осколки зимы… Зима… Время Зимерзлы, время зимних чудовищ, глубокая тьма, охватывающая мир, в которой Веселке было так тесно, душно и тоскливо, из которой она так хотела вырваться, хотела, потому что этого требовала сама ее внутренняя суть. И вот осколки разбитой зимы лежат перед ней. Нужно что-то сделать с ними, чтобы победить зиму, вытолкнуть ее из земного мира. Что?

Веселка с мольбой глянула в лицо Мудраве; взгляд ее говорил, что она вот-вот поймет, вот-вот поймает самую важную тайну и умоляет лишь чуть-чуть ей помочь.

– Это, голуби мои, осколки от Чаши Годового Круга, – наконец проговорила Мудрава. – Смотрите.

Она провела рукой над столом, и шесть черепков как-то сами собой расположились вокруг серебряного блюда строго по порядку – листопад, груден, студен, просинец, сечен, сухый. Они заняли половину окружности блюда, половина осталась свободной. А на гладком серебряном дне блюда вдруг заблистал белый яркий свет; только ахнув, Веселка смотрела на отражение зимнего леса, вдруг возникшее на дне блюда. Она видела тот самый лес, через который пришла сюда: высокие сугробы, заснеженные деревья, зеленые ели под инеем, заячьи следы на снегу… Потом видение поплыло, обозначился берег реки подо льдом, а на высоком берегу снова лес… Мелькнула белая фигура то ли старика, то ли старухи, со спутанными седыми волосами, бредущая сквозь густой снегопад и слитая со снегом, как его живая часть. Веселка вздрогнула и наклонилась ниже, пытаясь рассмотреть владыку зимы; это казалось очень важным, но белая фигура уже скрылась за снежной завесой. Снег поглотил видение, перед глазами осталась кружащаяся белизна без единого проблеска воздуха. В лицо Веселке повеяло холодом, она попятилась от стола.

– Но почему? Почему эти осколки? – с трудом выговорила Веселка.

Ей было тяжело и страшно, слова вспоминались с трудом. Видение неясной белой фигуры все еще стояло у нее перед глазами, вызывая внутреннюю дрожь, тоску, давящий ужас, как будто она сквозь время заглянула в глаза своей будущей смерти. Ей хотелось прижаться к Громобою, словно он мог защитить ее, и она схватила его горячую руку.

Мудрава смотрела в ее побледневшее, испуганное лицо со спокойным пониманием и даже с каким-то удовлетворением, словно так оно все и должно быть.

– Чаша Годового Круга разбита, – сказала наконец богиня. – Две чаши создали боги, сотворившие небо и землю: Чашу Судеб для земли и Чашу Годового Круга для небес. И как земля и небо есть единый круг в мироздании, так и две чаши едины в себе. В одной порядок годового колеса был заключен, а в другой – судьбы рода человеческого. Но разбилась Чаша Судеб на земле, и в тот же миг от Чаши Годового Круга лишь осколки по Надвечному миру полетели. Здесь Зимерзлино владение – вот вам и зима вся лежит. Подобрала, голубка, так берегите. – Она глянула на Веселку, и та поспешно отвела глаза, не в силах выдержать давящего взгляда богини. – И другие найдешь – прибирай. Может быть, еще и соберете Чашу.

– Как же мы ее соберем? – еле выговорила Веселка.

Весь ужасный, сокрушительный смысл сказанного не вмещался в ее голове, простые слова утратили значение. Сердце билось тяжело и сильно, и казалось, что это отдаются в груди толчки колеблющегося мироздания, оставшегося без опоры и готового вот-вот рухнуть.

– А вот так же, – спокойно ответила Мудрава. – Попадешь в осень – там осколки осени найдешь.

– Попаду… в осень? Как?

– Не знаю. Эти дороги не умом, а ногами постигаются. Тебе идти, тебе и узнать. Как дойдешь, так и узнаешь, а загодя никто тебе не ответит, потому что там до тебя и не бывал никто. Ты же сама там ходила. Позабыла – так вспомнишь.

Мудрава успокаивающе кивнула совсем помертвевшей от изумления и тревоги Веселке. И ей почему-то вспомнилась Вела, мелькнули в памяти обрывки непонятных, не понятых тогда слов, обращенных, как она сейчас сообразила, не к ней, а к тому светлому духу, который в ней зародился. И эти слова Мудравы тоже были – ему.

– А как же… боги… – нерешительно выговорила Веселка. Ей казалось нелепым, что Мудрава, такая сильная, спокойная и знающая, перекладывает настолько важное дело на нее, слабую и растерянную. Ведь есть же в мире силы, которые поддерживают его равновесие, – так куда же они подевались?

– Боги сильны, пока есть в мире порядок. Каждому из них свое место и свое дело определено, а в чужие дела боги не мешаются. Здесь, у Зимерзлы, осколки зимы лежат, а у Лады – осколки лета. Да ни Зимерзла к Ладе, ни Лада к Зимерзле не пройдет – чаша разбита, дорога закрыта. Только ты и пройдешь там, голубка, где боги не пройдут, потому что ты лицом в лето, затылком в зиму обращена.

– А нам бы еще… меч Буеслава! – подал голос Громобой в наступившем молчании.

– Что? – Мудрава обернулась к нему, а Веселка принялась собирать осколки зимы назад в платок.

– Да говорят у нас в Прямичеве, что мечом Буеслава любую нечисть одолеть можно, – принялся объяснять Громобой, в некотором смущении потрепывая кудри у себя на затылке. – Нам бы как раз теперь пригодилось…

– А меч князь Молнеслав потерял еще полвека назад, – торопливо вставила Веселка, которой казалось, что Громобой ничего не сумеет толком объяснить. – И наши все говорят, что за него боги на Прямичев огневались, ну, за то, что князь Молнеслав своего брата убил… Или даже двоих. А князь Держимир сказал, что его, – она кивнула на Громобоя, – простит, если он меч Буеслава найдет и назад принесет. Матушка! – Она прижала к груди белый узелок с осколками и умоляюще посмотрела на Мудраву. – Матушка, помоги! Подскажи, где нам этот меч искать? Можно ли его теперь найти, или совсем пропал?

– Отчего же? Где потеряли, там и ищите. Князь, стало быть, потерял, а вас искать послал, – добавила богиня, улыбнувшись.

И Веселке вдруг подумалось, что в предстоящем им пути меч Буеслава будет иметь очень немного веса. Их оружием станет что-то другое. Что?

– Князь Молнеслав потерял… – пробормотала она, припоминая слышанное в Прямичеве как что-то ушедшее очень далеко.

– Идите, что покажу! – Мудрава двинулась к двери и поманила их за собой. – Сами посмотрите.

– Что?

– Увидите! – Мудрава распахнула дверь в узкие темные сени и стояла, придерживая ее. – Поглядите, как там и что. Потом мне расскажете. А то я под старость плоха памятью стала…

Ничего не понимающая Веселка послушно шагнула через высокий порог в сени… и ахнула, вскинула руку к глазам, пытаясь защититься от яркого, льющего со всех сторон света. Рядом изумленно охнул Громобой, и только этот звук дал ей знать, что он тоже где-то рядом.

Ни темных сеней Мудравиной избушки-перевертыша, ни лесной полянки не было. Громобой и Веселка стояли на широком пустом месте, окруженном тынами и воротами… и с первого взгляда Веселка узнала площадь прямичевского детинца. В трех шагах от них возвышались красные ворота Перунова святилища. Веселка обрадовалась было знакомому месту, но тут же ее словно ударила заметная, прямо-таки бьющая в глаза несхожесть с тем, к чему она привыкла, и земля дрогнула под ногами. Вся площадь была какая-то не такая. Княжеские ворота, в которые уперся первый изумленный взгляд Веселки, стали выше, сияли блеском нового дерева, их украшала резьба из громовых шестиугольников, щедро покрытая красной охрой. Место слева от княжьего двора, там, где положено возвышаться серебристым лемеховым крышам воеводы Добромира, показалось пустым. Нет, там было жилье, но непривычно низкое и неприметное – горница на подклети, наполовину зарытой в землю, крыльцо на резных столбах. Это был, несомненно, Прямичев… но какой-то другой, не ее Прямичев!

Вся площадь была заполнена народом, перед глазами мелькали спины и плечи в кожухах, шерстяных свитах, косматых безрукавках, головы в войлочных колпаках, меховых шапках и непокрытые, с буйными кудрями или ремешками через лоб. Все это волновалось, голосило, размахивало руками, а кое-где и топорами. Гомон и крик оглушали, толпа беспокоилась, и Веселка судорожно прижимала к себе узелок с осколками, даже не пытаясь понять, где она и что происходит, а стараясь лишь уберечься, чтобы ее не затоптали.

– Здесь весь корень сидит! – кричал какой-то дородный, большеротый мужик в распахнутой серой свите, с красным пятном старого ожога на лбу. Стоя перед воротами слева от княжеских, он отчаянно махал в сторону дома правой рукой, в которой была зажата шапка. – Мне верные люди сказали – воевода Колобей двух личивинских кудесников скрывает, они своей ворожбой княжича извели! – обвинял он, и голос его то перекрывал гул толпы, то пропадал в нем, как в бурном потоке. – …Ворожба верная… Молнеслав давно на престол зарится… Колобей его пособник известный… Его вина! Его рук дело!

– Пусть отдаст! Пусть Колобей отдаст! В прорубь кудесников! – кричала толпа, и у Веселки закладывало уши.

Никогда в жизни она не видела такой ярости, такой злобы в искаженных лицах; все это давило, оглушало, ужасало, ей хотелось зажмуриться, исчезнуть отсюда, как-нибудь выплыть из этого враждебно рокочущего моря. От недоумения и растерянности кружилась голова; это похожее на знакомое, но не то, поражало и дурманило намного сильнее, чем могло бы одурманить вовсе незнакомое и ни на что не похожее. Память суетливо пыталась связать ниточки знания и привязать происходящее к знакомому, но ниточки рвались, и Веселка в сотый раз понапрасну спрашивала себя все о том же: это Прямичев? Если да, то какой – прошлый или будущий? Или тот, что мог бы быть, но не бывал? Однако вокруг нее кричали и напирали самые настоящие, не воображаемые люди; сколько она ни моргала, площадь детинца не исчезала. Этот Прямичев Веселке совсем не нравился, но выбраться было невозможно: куда ни глянь, нигде не было свободного прохода, а везде толпа, толкотня, озлобленно-взбудораженные лица.

Ворота двора приоткрылись, из них показался высокий мужчина, одетый в шубу, покрытую красным сукном, с серебряным поясом, с полуседой бородой и густыми черными бровями, с высоким посохом в руке. Его Веселка тоже не знала, и странно было видеть столько незнакомых лиц на хорошо знакомой площади. А знакомых – ни одного, ни единого… Если бы знать, искать ли черты знакомых стариков в здешних мальчишках или наоборот… Нет, это не ее Прямичев!

– Чего орете? – повелительно крикнул чернобровый на большеротого мужика, и толпа, при скрипе створок подавшаяся было вперед, замерла и даже чуть попятилась. – Опять ты, Наволока, народ морочишь! Кудесников выдумал! Мало тебя били прошлым летом! Еще хочешь! Где ты кудесников видел? Спьяну примерещились? Так поди проспись!

– В прошлое лето твои кмети, Колобей, меня и брата, и сына лишили! – Из толпы выскочил еще один мужичок, невысокий и русобородый. – Четыре избы тогда нам сожгли твои кмети с Молнеславовыми, шестерых загубили! Вас мало били – надо было совсем убить!

Толпа загудела громче и злее, придвинулась опять. Людей было много, и свободным от толпы оставался лишь крошечный пятачок перед воротами, где стоял Колобей. Но сам хозяин не растерялся и негодующе тряхнул посохом.

– На себя пеняйте! – кричал он, бросая в толпу бесстрашные и гневные взгляды. – Меньше бы глупостей слушали! Молнеслав! Не Молнеслав, а сам князь Достоблаг брата и загубил! Да! Все знают, не я один! Чего орете? Правду говорю! Правду говорю, и все знают! – яростно, с вызовом продолжал он еще громче, пытаясь заглушить крик толпы. – А кто не знает, тому пора узнать!

– Врешь, пес бородатый! – закричал от княжеских ворот молодой голос, и оттуда к Колобею через толпу кинулось несколько княжеских кметей. – Не смей князя порочить! – продолжал кричать стройный, с красивой маленькой бородкой кудрявый воевода в кольчуге поверх свиты. – У князя и в мыслях не было! Не он княжича загубил, а твои кудесники! Для Молнеслава стараешься! Люди! – призывно крикнул молодой воевода в толпу. – Чего смотрите! Колобей княжича Яробрана загубил, теперь князя нашего Достоблага загубить хочет! Для того и кудесников держит! Станет у вас князем Молнеслав – последнюю рубаху с плеч стянет! Всех вас в холопы к себе загонит, сыновей отберет и пошлет с дебричами воевать, чтобы их там князь Гордеслав живыми сожрал! Этого хотите?

– Давай сюда кудесников, бей их гром, дери их леший! – диким, тонким голосом вскрикнул русобородый и кинулся на Колобея с поднятыми руками, будто хотел вцепиться ему в бороду.

Колобей не растерялся и тут же ударил его в лоб тяжелым навершием посоха. Русобородый упал на бок, ярко-красная кровь потекла с головы на плечо и грудь, горячими пятнами усеяла землю. Толпа в первый миг дрогнула, видя, что здесь готов отпор, но потом вдруг осознала, что боярин перед ней один, возмущенно заревела и хлынула вперед, топча русобородого и уже не думая о нем.

Мгновенно ворота оказались сметены, буйный людской поток хлынул во двор, красная бобровая шапка Колобея исчезла в водовороте колпаков и поднятых кулаков. Слышался гул и разноголосый крик, треск дерева, несколько стремительных женских визгов, потом удары топора, опять треск, ликующий и дикий вопль. Толпа хлынула назад, как мутная волна, волоча по растоптанной грязи чье-то тело; длиннополая темная одежда была порвана и тащилась лохмотьями, голова болталась и билась о землю как неживая.

– Вот он, княжича погубитель! – вопили дикие торжествующие голоса. – Кудесник! Смотри, княже! Зовите князя!

Веселка вцепилась обеими руками в Громобоя, прижалась лбом к его плечу, чтобы ничего не видеть и не слышать. Ей отчаянно хотелось, чтобы этот дикий морок, дурной сон кончился поскорее, прямо сейчас! Но несколько названных имен открыли ей глаза: она поняла, куда попала и что видит. Вокруг них кипели события полувековой давности, тот день, когда отец Держимира Молнеслав, средний из трех сыновей князя Остромысла, стал прямичевским князем. Старики, видевшие те события своими глазами, почти во всем противоречили друг другу: одни говорили, что младшего брата Яробрана отравил, сглазил, даже зарезал сам Молнеслав, другие приписывали это Достоблагу. Только о самом Яробране отзывались хорошо – он не дожил и до двадцати лет и никого не успел восстановить против себя. А в дальнейшем все винили друг друга, и если князь Держимир делал что-то, что не нравилось прямичевцам, всегда находился старик, который приговаривал: «Яблочко от яблоньки, известное дело… И отец его был лиходей – вот, как сейчас помню…» Веселка знала, что это еще не конец, и догадывалась, что ее отсюда не скоро выпустят.

Все выходы с площади детинца были забиты: полуодетый народ бежал со всех сторон, на ходу вдевая руки в рукава кожухов. Мчался кузнец, прямо в прожженном бычьем переднике, с молотом в могучей руке, бежал плотник с топором на коротком топорище, бежали мужчины и парни в рубахах, в наброшенных на плечи свитах; перепуганные, ничего не понимающие женщины истошно звали и хватали за рукава своих домочадцев, подростки ликовали, свистели, махали руками, как на празднике, увлеченные общим возбуждением и не задумываясь, что все это значит и к чему может привести.

– Чего тут?

– Где? Кого?

– Колобья!

– Поделом кровопийце!

– Мать Макошь!

– Да что же вы делаете!

– Любимка! А ну слезь с тына, шею свернешь! Слезай, говорю!

– Кого там?

– С ума рехнулись!

– Да уйдем же, отец, зашибут задаром!

– А он что?

– А князь что?

– Как дикие, прямо!

Голоса сталкивались, то сливались, то старались перекричать друг друга. Толпа смыкалась все теснее. От ворот Колобея снова закричали, мощный напор притиснул Веселку и Громобоя к самому святилищу. Веселка кричала вместе со всеми, не в силах удержаться от крика, ее заливало общее чувство животного страха, казалось, что сейчас ее раздавят. Свирепо бранился Громобой, одной рукой отжимая ее от ворот, а второй отпихивая наседавших.

– Кормильца твоего убили! – горестно и злорадно кричал чей-то голос от тына Колобея.

– А ну разойдись! Разойдись, пока целы! – Из боковой улицы показался всадник на вороном коне, красный плащ вился над толпой, поблескивал железом шелом. – Кто на княжича Молнеслава – со мной будет биться! Я вам покажу, собачьи дети! – грозно кричал неведомый воевода, а за спиной его из улочки текли смешанные ряды кметей, и над щитами видны были только одинаковые шеломы.

– Давай, Добыслав! Дави посадскую вошь! – отвечали ему от княжеских ворот, и толпа заметалась, зажатая с двух сторон.

– Изменил ты князю, Добыслав! – кричал большеротый Наволока, взобравшись то ли на бочку, то ли еще на что-то – не было видно, но возвышаясь над толпой. Волосы его были всклокочены, пояс с распахнутого кожуха он потерял. – Изменил! Князь тебя из какого болота привез, в кмети взял, сотником поставил! А ты его на Молнеслава променял, на брата убийцу!

– Не твое мужичье дело князей судить! – свирепо отвечал ему всадник. – Знай свои горшки!

И тут же в толпе раздались всполошенные, яростные и изумленные крики:

– Молнеслав! Сам он! Молнеслав!

Толпа отхлынула от святилища к княжьему двору, стало можно вздохнуть. Услышав знакомое имя, Веселка подняла голову. Сейчас она увидит его, того, кто стоит в самом сердце этого дикого кипения и чье имя спустя полвека будет вызывать в прямичевцах тревогу и сомнения.

– Скоты! Холопы! Прочь отсюда! Где Колобей? Всех в землю по плечи вобью! – кричал возле княжеских ворот яростный голос. – Я вас за него… Того скота, кто посмел… Куда лезешь!

Над головами пролился вой, больше похожий на звериный, чем на человеческий голос; мелькнул окровавленный наконечник копья, толпа качнулась, вся разом ушибленная тяжелым мертвым телом. Но в тот же миг оно скрылось под ногами, в толпе возникла давка; одни хотели вырваться отсюда, другие, напротив, стремились ближе к месту событий, горя жаждой посчитаться с общим врагом.

Веселка никогда не видела Молнеслава – князь умер в тот самый год, когда она родилась. Но сейчас, едва увидев молодого, лет тридцати, чернобрового и черноусого мужчину с красивым, но озлобленным лицом, с воздетым копьем в руках, она сразу поняла: это он! Его нельзя было не узнать: этот человек и спустя восемнадцать лет после смерти присутствовал в речах и мыслях прямичевцев почти как живой и каждому казался знакомым, хотя каждый и представлял его по-своему. И умерший, он как бы оставался среди жителей Прямичева. Когда живых новостей не хватало, прямичевцы любили потолковать о нем: виноват ли он был в смерти княжича Яробрана или завистливый старший брат его оговорил; о том, как ему досталась власть, и о том, как он ее употребил. Кто-то обвинял его, кто-то оправдывал, и в этих разговорах давние события казались живыми. Каждый ощущал свою причастность к ним, живо чувствовал цепь времен и поколений. Кто он, князь Молнеслав, – позор или слава Прямичева? И сейчас Веселка жадно вглядывалась в это лицо, пытаясь найти наконец ответ, который весь город искал уже полвека. Казалось, ей дана эта чудесная возможность как раз для того, чтобы она принесла драгоценный ответ своему Прямичеву.

Молнеслав весь кипел и рвался вперед: та вражда, которой дышал сейчас Прямичев, отражалась в нем и бурлила ключом. Этот день был вершиной всей его жизни, и он знал об этом: или он победит, или погибнет. Третьего не было, и никакого третьего исхода он не желал.

– Достоблаг Яробрана погубил – он мне больше не князь! – кричал через площадь сотник Добыслав, размахивая над головой плетью, как будто отмахивался от всех прошлых обязательств. – Брата убийце не служу! Подавись ты!

Сорвав с груди серебряную гривну, Добыслав с размаху швырнул ее на княжеский двор; она полетела над площадью и тыном, как молния, и народ вскрикнул, будто она, как настоящая молния, могла разрушить терема.

– Молнеслав князю изменил – и все, кто с ним, изменники! – выкрикивал возле княжеских ворот молодой воевода в кольчуге. – И ты, Добыслав, изменник! Деда-то хоть постыдись, он на тебя из Ирья смотрит!

– Ты моего деда не трожь! Он твоих обоих стоил!

Воеводы бранились, толпа металась, а по краям, у ворот и при выходе из улочки, все плотнее смыкались ряды кметей.

Вдруг дрогнули и с пронзительным скрипом поехали наружу ворота Перунова святилища, и крики на площади стали немного тише.

– Стремисвет идет! Сам идет! – закричали те, кто стоял напротив и мог видеть, что происходит между створок.

Толпа поутихла, головы стали поворачиваться в сторону святилища. Из ворот прямо в толпу вышел мужчина с длинными, рассыпанными по плечам волосами. Громобой и Веселка видели только его спину, но в каждом его движении ощущались уверенность и сила. При виде волхва Веселка на миг обрадовалась, понадеявшись, что хотя бы он сумеет остановить дикое буйство. Но тут же она вспомнила, что будет дальше, и чуть не заплакала от тоски и бесплодной жажды изменить неизменимое. Здесь никто не поможет, и она это знает. Каждый из стоявших тут, от мальчишки до князя Достоблага, мог надеяться, что все еще обойдется не слишком страшно. А она не могла.

На вытянутых руках Стремисвет нес перед собой меч в кожаных ножнах, с серебряным наконечником и серебряными узорными бляшками сверху донизу. В такие мгновения в руках жреца могло оказаться только одно оружие: меч Буеслава. Толпа, мгновенно расступаясь перед жрецом, за его спиной тут же смыкалась и следовала за ним, словно Стремисвет тянул ее за собой, как свою собственную тень. Громобой и Веселка были возле самых ворот, когда он вышел, и теперь толпа несла их почти вплотную к волхву.

По мере того как Стремисвет с мечом Буеслава пересекал площадь, толпа стихала, только ее окраины, которым было плохо видно, толкались и переспрашивали. С волхвом во главе толпа наступала на Молнеслава, а он, все с тем же копьем в руке, застывшим взглядом глядел только на меч в руках жреца, как на свою неминуемую смерть. Лицо его из ожесточенного стало растерянным и почти испуганным. Этот меч был больше его, больше князя Достоблага, больше жреца и святилища, больше прямичевской толпы. Это его совесть, его судьба; сам род его, все прошлое и будущее рода наступало на него, чтобы потребовать ответа во всех его делах, и он пятился, пятился, еще не зная, хватит ли у него сил для решительного ответа. Противники его приободрились, видя, что боги, в лице Стремисвета, на их стороне; Молнеслав стал шаг за шагом отступать во двор.

Возле Наволоки и молодого воеводы в кольчуге снова загудели голоса. «Боится! Пятится! Знать, совестно меча-то! Так тебе! И на тебя управа есть!» – раздавалось там то с торжеством, то со злорадством. Но сторонники Молнеслава стояли плотной стеной, подняв над собой блестящую череду копий над сплошной стеной круглых красных щитов; сотник Добыслав все так же верхом следовал вместе с толпой к княжеским воротам и решительно сжимал в кулаке плеть.

Толпой Громобоя и Веселку занесло на княжий двор. Единственные во всей толпе они знали, как все это кончится, но волна общего чувства захватила и их, они были частью этой толпы и разделяли все ее страхи и надежды. Жадно вглядываясь в лицо Молнеслава, Веселка пыталась понять этого человека, который стал, быть может, причиной прямичевских бед полвека спустя, тех бед, которые достались ее поколению и исток которых она так сильно хотела найти. Он оскорбил и разгневал богов убийством братьев, он потерял меч – оберег всего племени… Казалось, если она узнает, как все это было, то увидит и путь к исправлению бед.

Отступая, Молнеслав оказался возле самого крыльца княжеских хором. Перед ним трое или четверо кметей щитами сдерживали толпу, не подпуская никого близко к нему. А на крыльцо уже вышел князь Достоблаг, и его тоже можно было узнать без труда: какая-то невидимая стена отделяла его от бояр и кметей. Между Достоблагом и Молнеславом не было никакого сходства – старший брат был ниже ростом, но плотнее, у него были светлые волосы, скуластое лицо и широкие брови с заостренным внутренним концом, отчего взгляд казался зорче и строже. На лице его были гнев, напряжение и усталость от смуты, ответственность за которую всегда лежит на плечах князя, хоть был он в ней виноват, хоть нет. И Веселка, зная, что видит уже почти мертвого, с болезненным состраданием вглядывалась в его лицо, стараясь получше запомнить, как будто это могло как-то ему помочь.

– Именем Перуна Праведного заклинаю я вас, сыновья князя Остромысла, – остановите вражду! – заговорил Стремисвет, приблизившись к княжескому крыльцу и не доходя лишь несколько шагов.

Теперь оба брата были совсем рядом, один на высоком крыльце, а другой внизу, возле ступенек, и жрец мог видеть их обоих одновременно. И оба смотрели на него: младший – с враждебной настороженностью, не ожидая от волхва ничего хорошего для себя, старший – с недоверием и усталостью. Видно было, что князь позволяет волхву говорить только из уважения к служителю богов, но в пользу от его вмешательства не верит.

– Много лет тяжко страдает дух князя Остромысла в Прави, видя, что нет мира меж его сыновьями, что жажда власти заглушила в ваших сердцах голос родной крови! – продолжал Стремисвет, и теперь его слушали все. На княжеском дворе никто не открывал рта, и даже на площади люди жадно ловили слухом каждое его слово, надеясь, что мудрый служитель Перуна Праведного даст им ответ на самый важный вопрос: кто прав? – На мече Буеслава призываю вас принести клятву мира друг другу. Этот меч вам предком завещан, и с ним сказано было: дается народу моему сила могучая, и никто же не победит его, только сам он победит себя. Не допустите, чтобы речение на наших глазах сбылось. Ты, Достоблаг, на этом мече клялся быть честным и добрым князем, а сам на своих братьев наветы бросаешь…

– Я не бросал! – вскрикнул князь. Над толпой вспорхнул легкий потрясенный гул: Достоблаг почти перебил жреца. – Я свои обеты держал! – с трудом подавляя досаду, продолжал князь. – Я хотел в мире с братьями жить. Яробрана при себе держал, лучше чем о себе заботился. Молнеславу лучший город отдал, чуть не с половины племени он дань собирал. Он хотел в походы ходить – я его не держал. А ему все мало! Он…

– Мне мало! – перебил Молнеслав и поставил ногу на первую ступеньку крыльца. При первых же словах старшего брата его растерянность сменилась прежним ожесточенным гневом. – Я кровь проливал, от дружины едва половину из-под Ветробора привел, а добыча моя где? Ты все себе забрал! Мои кмети головы клали, а твои в золотых поясах ходят! А пока я в походе был – кто мою дань собирал? Не ты?

– Да тебе дай добычи – ты еще такого натворишь… – начал один из бояр на крыльце. Но ему не дали говорить: толпа опять зашумела.

– Я в походе был, а Яробран дома умер! – кричал Молнеслав. – Так ты о нем заботился, так берег! Уберег! А сам-то ты поклянешься ли на мече, что не ты его извел? Поклянешься?

– Сам поклянись! – кричал в ответ Достоблаг, наклонясь с крыльца. Его белокожее лицо налилось кровью, короткие светлые волосы топорщились, глаза выпучились: даже забота о княжеском достоинстве больше не помогала ему держать себя в руках. Все то, о чем он раньше думал и молчал, оберегая честь рода, теперь рвалось наружу. – В походе ты был! Ты-то был, а кудесников кормилец твой здесь приваживал! Сам поклянись! Вот и меч Буеславов! Сам поклянись!

– Клятва! Вот тебе моя клятва! – рявкнул Молнеслав.

Не всякий взгляд сумел за ним уследить – Молнеслав метнулся к жрецу, выхватил у него из рук меч Буеслава, и толпа вскрикнула: над крыльцом вдруг взвилась ярко-синяя молния. Священный меч первого прямичевского князя вырвался из ножен на свободу. Будто сама собой синяя молния взлетела на крыльцо – и все услышали короткий, сдавленный крик. А князь Достоблаг, только что стоявший у всех на виду, вдруг дернулся назад, взмахнул руками и упал на спину, как подрубленное дерево. Все его люди, вместо того чтобы его поддержать, отшатнулись в разные стороны, будто боялись, что падающее тело их придавит. Стоя ближе, они видели, как лезвие меча впилось князю в основание шеи и погрузилось на всю ширину клинка – а значит, помощь уже не нужна.

Кто-то из Достоблаговых кметей вскрикнул и бросился на убийцу. Молнеслав перемахнул через перекладины крыльца и оказался между толпой и стеной хором, где к клети примыкала баня. Теперь между ним и толпой были его собственные кмети. В руке у него горел синим пламенем меч Буеслава, а лицо его было дико и страшно: он стоял лицом к лицу с целым враждебным миром и сам еще не вполне осознал дело своих рук. Но не было силы, способной его остановить; однажды приняв решение отстаивать свои права, он готов был биться хоть со всем светом. Веселка ахнула: из этих черных глаз на нее глянул Зимний Зверь.

Ужас толпы замер над тихим княжеским двором, как прозрачное, но осязаемое облако. Люди не смели вздохнуть и не верили глазам: Молнеслав убил князя… брат убил брата… убил священным мечом предков, тем самым, что столько веков хранил племя дремичей, а теперь губит их… Все это было слишком чудовищно, и даже видевшие это своими глазами не верили себе.

Молнеслав смотрел в толпу, готовый защищаться, но на него не нападали; вместо вражды в сотнях глаз были ужас и отчуждение, словно человек на глазах у всех превратился в трехголового змея. Молнеслав сделал шаг назад, еще шаг: волна всеобщего ужаса толкала его прочь, выдавливала из круга живых людей. Вот он наткнулся спиной на раскрытую дверь, задел пяткой порог, покачнулся, но устоял на ногах и скрылся в темном проеме, все так же, спиной, не сводя глаз с толпы и сжимая в руке окровавленный меч.

– Давай за ним – дверь закроется! – вдруг сказал Громобой Веселке.

Он сообразил, что где-то здесь и случится то непостижимое исчезновение: назад Молнеслав выйдет уже без меча. А они-то двое пришли сюда как раз за мечом – теперь Громобой об этом вспомнил.

Понизить голос он не догадался, но никто из стоящих вокруг не обернулся на его слова. Казалось, только они двое и остались живыми на этом полном людьми дворе: их окружали искаженные лица, выпученные глаза, приоткрытые, как для крика, рты, сжатые кулаки, но стояла мертвая тишина. Как в том ледяном городе, который Зимерзла умертвила своим дыханием, а Перун оживил прикосновением горячей руки…

Веселка не успела опомниться, как Громобой уже тащил ее за собой к двери бани, в которой скрылся Молнеслав. Сообразив, Веселка ахнула и уперлась: ни меч Буеслава, ни все сокровища Сварога и Велеса не соблазнили бы ее следовать за этим жутким человеком. Но Громобой втащил ее за порог, и никто из тех, кого он расталкивал по пути, не обернулся, не произнес ни звука им вслед.

– Скорее! – Громобой сильно дернул ее за руку. Молнеслава в предбаннике не было, и он боялся, что они за ним не успели.

– Ой! – зажмурясь от боли, охнула Веселка. – Медведь!

Она открыла глаза и ахнула. Громобой по-прежнему держал ее за руку, но все остальное изменилось. Не было пустого полутемного предбанника, а была широкая сумеречная равнина, по которой протекала неширокая, но быстрая речка с очень темной, почти черной водой. Трава на берегах тоже выглядела черноватой, точно присыпанная золой. Сперва Веселка не поняла, почему эти сумерки кажутся ей очень странными, а потом сообразила: небо было равномерно серым, без красных проблесков заката. Должно быть, под этим небом вообще не бывало солнца.

Через речку был перекинут неширокий мост длиной шагов в пять. Он весь был сплетен из тонких, ломких веточек и держался только чудом, раскачиваясь так, что от одного взгляда захватывало дух. А на мосту двигались двое – человек и зверь.

Огромный черный волк с железной шерстью и белым огнем в глазах скалился, прыгал, щелкал зубами, норовя добраться до человека. Человек защищался, и при каждом взмахе его руки блеск синей молнии разрывал сумеречный воздух. Волк бросался, натыкался на клинок, дико и яростно выл от боли, и от этого воя леденило кровь и закладывало уши. Потеки свежей крови скользили по клинку, но не скатывались на тонкие веточки моста, а впитывались в синюю сталь, и меч Буеслава сверкал все ярче и ярче. За его блеском человека вовсе не было видно, и казалось, что синяя молния сама собой бьется против подвижной, злобной тучи. Черный волк совершал огромные стремительные прыжки, вился над мостом и черной водой, как слепящий буран. Веселка кусала пальцы, чтобы не кричать от напряжения и страха: казалось, она видит битву богов. Молнеслав, сын Остромысла, такой же человек, как и все, вдруг попал в самое сердце вечной борьбы света и тьмы, тепла и холода; если он не одолеет, то всему миру конец!

Именно сюда, на Калинов мост, извечное место битвы между жизнью и смертью, он шагнул с той земли, на которой стал убийцей брата. Он сам бросил себя в зубы Зверя и теперь должен был доказать свое право на жизнь. И Веселка, как ни была она потрясена жестокостью Молнеслава, как ни восставало все ее существо против его поступка, сейчас всеми силами души желала скорее увидеть его победу над Зверем. «Помоги ему! Помоги!» – страстно взывала она неизвестно к кому, не в силах вспомнить ни одного из имен богов. Ведь кто-то же из хранителей вселенной должен помочь человеку в борьбе со злом его собственной души!

Пустое пространство вокруг моста казалось огромным, почти беспредельным, но исполинские фигуры, вдруг вставшие между землей и небом, были как будто рядом. Неясные, они не столько виделись, сколько угадывались. Могучий Перун с черной, как туча, бородой, в которой блещут молнии, поднял руки, и края его облачного плаща закрыли полнеба. Рогатая голова Макоши вздымалась напротив него, и притом она смотрела совсем из другого мира. И Велес, окутанный тьмой своих подземных тайн, угадывался с третьей стороны. Не показывая своих глаз, он не пропускал ни единого движения бьющихся на Калиновом мосту человека и зверя. А с четвертой стороны сиял мягким светом Дажьбог, сам похожий на высокий, ровный, чистый столб пламени. Но свет его оставался с ним и не падал на равнину вокруг моста.

«Помогите ему!» – внутренним порывом души умоляла Веселка, и это казалось ей важным, как будто ее неслышный голос обязательно должен повлиять на решение богов. «Помогите мне!» – взывала душа, до изнеможения утомленная и измученная всем виденным и пережитым. Борьба, боль и ярость прошлого навсегда останутся с ней; они и дают силы, они и лишают сил, они треплют, мучают и бьют, но только с ними человек обретает способность оторвать взгляд от самого себя и увидеть богов.

И вдруг синяя молния ярко вспыхнула, и Зимний Зверь поднялся черным облаком. Облако скрыло мост, потом стало распадаться и таять, стекать в реку. Мост остался пустым и тихо покачивался, обретая равновесие.

Веселка внезапно ощутила в себе совершенный покой. Все силы и чувства сгорели в ней, но ей казалось, что она просто успокоилась, убежденная в победе Молнеслава. Да и как же иначе? Она ведь заранее знала, как все будет и чем кончится. Это ей рассказывал дед Бежата, тогда четырнадцатилетний подросток, неведомо каким ветром занесенный на княжий двор. Князь Молнеслав только шагнул за порог бани, но тут же вышел назад. «Нет больше князя Достоблага – я, Молнеслав, сын Остромысла, князь в Прямичеве! – хрипло, но твердо объявил он. – Кто будет мне другом – тому все прежнее прощаю!»

Прощаю! Он, только что не имевший надежды на прощение, прощал всех остальных. Но он знал за собой это право: он вызвал Зверя и принял с ним бой, одолел его и прогнал назад в Бездну, прогнал с того самого Калинова моста, на котором еще древние охотники, бившиеся каменьем и дубьем, одолевали самых страшных чудовищ, которых знало ихпробуждающееся сознание. Чудовищ, огромных, как жадность, косматых, как страх, свирепых, как вражда, с десятком хоботов, ломавших хребет одним ударом. И каждый раз, когда Зверь просыпается в душе, человек проваливается на тот же самый мост, составленный из ломких, обманчивых калиновых веточек…

Он вышел без меча, но сейчас никто этого не заметил. Никто не посмел крикнуть «нет» сразу же, а потом было поздно. Миг молчания, промедления утвердил Молнеслава в правах князя; в Прямичеве не нашлось человека, который отверг бы власть убийцы, и с того самого мгновения Прямичев делил со своим новым князем все его прошлые и будущие поступки. Своей покорностью Прямичев оправдал все совершенное князем Молнеславом и навсегда, даже для потомков своих, потерял право судить его.

Веселка закрыла глаза. Земля под ногами ощутимо дрожала и шаталась. А может быть, это просто кружилась голова. Одновременно ей казалось, что она уже много раз бывала возле этого моста и что она находится где-то в другом месте, а это ей лишь мерещится. Было тоскливо и страшно.

– Я хочу домой! – совсем по-детски прошептала она.

– Поглядели? – вдруг раздался рядом смутно знакомый голос.

Вздрогнув, Веселка поскорее открыла глаза. Неподалеку от моста на этом берегу виднелась маленькая, без крыльца, вросшая в землю избушка. Крыша ее была наполовину сорвана и топорщилась обломанными досками. «…И тогда бросил Заревик рукавицы, крышу с избушки снес, проснулись братья и поспешили к нему на помощь…» Змея-то одолели, а крышу поправить так ни у кого руки и не дошли… Возле полураскрытой двери стояла высокая женщина со строгим лицом. Веселка даже не сразу вспомнила, кто она такая, но обрадовалась знакомому лицу.

– Ну, нашли что искали? – спросила Мудрава. – Нашли, так забирайте. Или тяжело? Не поднять?

Она кивнула в сторону моста, и Громобой с Веселкой увидели, что на мосту возле самого края лежит меч с серебряной рукоятью. Выпустив руку Веселки (она только сейчас заметила, что рука совсем онемела), Громобой направился к черной речке. Сам воздух, казалось, сопротивлялся, сумерки стали осязаемы и мешали идти. Но не на того напали! Уж если Громобой знает, куда и зачем ему идти, то его никто не остановит! Если здесь прошел Молнеслав, то сын Перуна и подавно пройдет!

Подобрав меч, Громобой пошел назад. В черную, быстро бегущую воду он старался не смотреть.

– Идите! – Мудрава знаком позвала их в избушку.

Веселка не сразу решилась ступить через порог: слишком много страшных открытий поджидало ее за такими вот дверями! Но других путей с этой равнины не было. Внутри избушки царила полная тьма, и пол был ниже земли, словно теперь их ждало подземное царство.

Громобой шагнул в избушку первым, Веселка за ним. Дверь закрылась, стало темно.

– Ну, а дальше куда? – с недоумением поглядев в темноту, спросил Громобой. – Эй, мать! – позвал он, обернувшись.

Но Мудрава почему-то не вошла вслед за ними. Громобой шагнул назад, приоткрыл дверь. Пространство за дверью оказалось каким-то очень широким и оживленным. Помедлив и придерживая рукой дверь, Громобой перешагнул через порог, и Веселка выскочила вслед за ним, пока эти избушки и бани-перевертыши не унесли ее куда-нибудь.

Перед ней был княжеский двор с высоким крыльцом, а позади – дверь бани. Веселка с испугом вспомнила все виденное здесь… но бурлящей толпы больше не было. Зато было кое-что другое, чего в том, Молнеславовом Прямичеве, не имелось. Шагах в десяти от них, возле дверей конюшни, стоял Байан-А-Тан с факелом в руке и вытаращенными глазами смотрел на них. С разбитыми губами и огромными синяками на небритом подбородке он выглядел дико и страшновато, но Громобой не испугался, а насмешливо хмыкнул.

– Ну, вот! – удовлетворенно произнес он. – Очнись, душа-девица, теперь-то мы дома. Эдакое чудо морское только у нас и есть.

И за мгновение до того, как Баян опомнился и завопил, Веселка успела улыбнуться: среди всех чудес им не встретилось второго такого.

– Ты откуда взялся, рыжий морок? – кричал Баян, более изумленный, чем возмущенный, а если и возмущенный, то только тем, что столь любопытное событие чуть не прошло мимо него. – Тебя же Зней к дубу за ногу цепью приковал! Так тебе и надо, медведю, чтобы рукам воли не давал! Нет, слушай, ты как сюда пролез? Ребята, вы куда глядели? Или он там научился глаза отводить?

Кмети, челядь, все разношерстное население княжеского двора сбегалось со всех сторон и окружало Громобоя, но подходить близко никто не решался. Посторонившись, Громобой дал выйти Веселке. Теперь Баян замолчал: на это даже у него не нашлось слов. Вот только что он попрощался с ней, когда она шла в святилище к этому самому кузнецу!

А Веселка смотрела в его перекошенное лицо и думала о том, что на путях Яви и Прави имело немного веса, но для нее кое-что значило: завтра весь Прямичев будет говорить не столько о Буеславовом мече, сколько задаваться вопросом, чего Хоровитова дочь Веселка делала в бане вдвоем с Громобоем. «Я ж тебе говорила еще тогда, что Громобой за нее сватался! А ты мне – Долгождан, Долгождан!..»

– Пойдем-ка к князю, – мягко предложила она Баяну и на всякий случай встала между ним и Громобоем. – И скажи ему: мы Буеславов меч принесли.

– Чего? – обалдело выговорил Баян.

Веселка обернулась и показала на Громобоя. В молчании Баян, кмети и челядь разглядывали хорошо знакомый меч. Тот самый, что висел на поясе у князя Держимира… и не тот.

– Чего… правда, нашли? – Баян посмотрел сперва на Веселку, потом на Громобоя. Он вспомнил, что сам предложил своему обидчику поискать меч Буеслава, но сейчас не верил, что это удалось сделать. Да еще и ровно за те мгновения, которые понадобились Веселке, чтобы войти во двор святилища, а ему самому – побывать в конюшне и посмотреть больную кобылу! А как же «горы толкучие»? – Где нашли-то? В бане, что ли?

– Понятное дело, в бане, – согласилась Веселка. Предстояло еще как следует подумать, прежде чем она сможет рассказать об увиденном. – Потеряли-то где? В бане. А где потерял, там и искать надо.

– Мудра-а! – уважительно протянул Баян и оглянулся. – Ну, чего стали? – прикрикнул он на челядь. – А ну дай дорогу!

Собравшийся было спать княжеский двор опять оживился, замелькали огни, застучали шаги, из дружинных домов бежали кмети, даже челядь лезла из нижних клетей поглядеть, что выйдет.

Как ни силен был княжеский гнев, но, когда Держимир спустился из горниц и увидел Громобоя, он был больше изумлен, чем разгневан. Не верилось, что парень, крепко запертый за воротами святилища и охраняемый снаружи, вдруг каким-то чудесным образом окажется на княжеском дворе, да еще и безбоязненно глянет князю прямо в лицо. Но это несомненно был он – Громобой стоял в гриднице перед княжеским престолом и сразу бросился в глаза, а глазам своим князь Держимир всегда верил.

– Брат, он мой, мой, мой! – завопил Баян, едва лишь завидел на пороге Держимира, и скорее шагнул вперед, чтобы оказаться между князем и Громобоем. Первого приступа княжьего гнева он боялся почти так же, как Веселка (и значительно больше, чем сам Громобой). – А ты его не трогай! Лучше погляди, что он принес!

Изумленный князь прошел между расступающимися отроками и кметями и глянул туда, куда показывал ему младший брат. Меч Буеслава лежал на верхней ступеньке престола, два отрока с факелами в руках стояли по бокам, как бывало, когда сам князь сидел на своем месте. И, надо сказать, меч Буеслава производил не менее величественное и внушительное впечатление. Отблески огня играли на синеватой стали и ярко освещали цепочку из выбитых громовых шестигранников, тянувшуюся от рукояти почти до острия. А красноватый огненный камень горел на вершине рукояти, как живой глаз; казалось, не только гридница смотрит на древний меч, но и меч смотрит на гридницу и людей, родившихся в его отсутствие.

И, встретившись взглядом с мечом своих предков, князь Держимир забыл о Громобое. Долго-долго он не отрывал глаз от оружия, и все в гриднице притихли, ожидая, чем кончится этот молчаливый совет.

Наконец князь поднял голову и посмотрел на Громобоя. Взгляд его был не гневным, а скорее напряженно-пристальным, точно он хотел сам увидеть все то, что Громобой не хотел ему открыть.

– Где взял? – коротко, хрипловато спросил Держимир.

– В бане! – хохотнул рядом Баян, но на сей раз князь даже ухом не повел в сторону любимого брата.

– Там, где твой отец потерял! – ответил Громобой, глядя прямо в лицо князю и отчетливо видя в нем сходство с Молнеславом. Казалось, старого князя он видел только что, где-то близко… и в то же время так далеко, что страшно было представить себе эту пропасть времени.

Веселка испуганно дернула Громобоя за рукав: он говорил слишком дерзко. Князь дернул уголком рта, но сдержался и потребовал:

– Рассказывай!

Они стояли друг против друга возле княжеского престола, меч Буеслава по-прежнему лежал на верхней ступеньке, и Держимир как будто не догадывался ни переступить через него, чтобы занять свое место, ни взять в руки.

– Ты сядь! – шепнул ему сзади Баян. – Что ты перед ним стоишь, мужик же посадский… Ну!

Князь наконец догадался; протянув руку, он взял меч за рукоять и снял со ступеньки и при этом чувствовал такое волнение и даже неуверенность, точно меч мог вырваться из рук и не пожелать иметь с ним дело. И тот показался тяжел, хотя на слабость рук князь Держимир не жаловался. «Где твой отец потерял…» Темнота, трепещущий огонь факелов, потрясенные лица людей и живой взгляд камня в рукояти создавали ощущение сна, и даже самоуверенный Держимир чувствовал себя как бы потерянным. И возвращение меча, который в воображении Держимира был где-то рядом с теми золотыми плугом, копьем и чашей, что упали с неба в незапамятные времена и достались первому из земных князей, и невероятное появление Громобоя в княжеских палатах – все это были чудеса, но, в свете всех событий этой странной и мрачной зимы, чудеса скорее пугающие, чем радостные.

Держимир поднялся на три ступеньки и сел на свое место, осторожно положив меч на колени. Несомненно, меч был тот самый; точное подобие того меча, который передал ему шестнадцать лет назад умирающий отец. Вернее, его меч был подобием этого. Но при точном внешнем сходстве они были совсем разными: близость Буеславова меча внушала трепет и гордость; прикасаясь к нему, Держимир ощущал, что касается рук своего отца, деда, прадеда… до самого Буеслава, который жил, может быть, чуть попозже того первого князя с его золотым копьем… Предки придавали сил, но они и спрашивали ответ. Держимиру было тревожно и стыдно, что наследство предков ему принес посадский парень… Или нет? Подняв глаза, князь Держимир глянул в лицо Громобою. Тот смотрел уверенно, спокойно, как равный. И Держимир вспомнил, что перед ним сын Перуна. Сами боги вернули ему меч предков. Значит, пришло время пустить его в дело.

Но что делать? Сейчас, с мечом Буеслава на коленях, князь Держимир представлял это себе не лучше, чем в тот вечер, когда его брат чуть не попал в зубы Зимнему Зверю, или когда над ветлянским вымолом нависала грозная тень губителя-Костяника.

– Рассказывай! – повторил Держимир, стараясь казаться невозмутимым и не выдать своего смятения.

По мере рассказа гридница все больше наполнялась: собирались жители детинца, а под конец замелькали даже лица посадских старост. Вперед пролез Вестим, за ним Щеката и Хоровит. Все слушали молча, на лицах было потрясение: каждый, не исключая и князя, не мог решить, верить ли во все это. Никто не мог заподозрить Громобоя и Веселку во лжи, особенно видя перед собой меч Буеслава, но их странствие где-то в Прави не укладывалось в головах. В Правь живыми не попадают.

– Как же оно… так-то? – растерянно заговорили понемногу, когда рассказ подошел к концу. – Не бывает так-то! К богам после смерти уходят! В Правь живому человеку нельзя!

– Теперь все можно! – сказал Щеката. Из всех слушавших он казался наименее удивленным. – Теперь все межи нарушены, все стены рассыпались – из Нави в Явь можно, из Яви в Правь можно… кого куда его ноги приведут. Бывает так, княже. Не сомневайся.

– Говорил я – сын Перуна себя покажет! – Зней с гордостью стукнул об пол посохом, и звон бубенчиков раскатился по гриднице. – Говорил! Вот он и показал! Одолел Зимнего Зверя! И меч достал! Теперь спасение наше в наших руках!

Народ оживился и заговорил громче; люди еще мало чего поняли, но уверенные слова всех подбодрили, наполнили какой-то смутной надеждой. Каким-то свежим дыханием повеяло в гриднице, как будто в душной клети открыли дверь на воздух.

– Так и что теперь делать? – Баян оживленно вертел головой, переводя взгляд с Громобоя на меч. – С кем воевать-то? Зимний Зверь больше не сунется, а Велу с коровой где искать? Не сказали тебе там? Не научили?

– Княже, ты на нас обиды не держишь? – с надеждой спросил Вестим. Более всего прочего его волновало одно: можно ли Громобою спокойно вернуться домой и не будут ли с посада требовать двадцать гривен серебра. – Парень-то, того…

– Прости его, княже! – Веселка шагнула вперед, на ходу подтолкнув Громобоя локтем. – Он виноват, да ведь исправился! Он больше не будет!

– Не по злобе парень начудил, по молодости! – опять вступился Вестим. – Больше не станет! Для тебя, княже, постарался, меч вон тебе принес…

Князь сердито стиснул зубы: последнее как раз говорило не в пользу Громобоя.

– Прости, княже! – сказал Щеката. – Не время нам сейчас между собой браниться. Другие враги есть… А то выйдет опять, как полвека назад: свои дерутся, чужие радуются.

– Да пусти его восвояси, брате! – встрял наконец и Баян, подмигивая мрачному Держимиру. – Пусти его, может, он еще чего-нибудь занятное раздобудет. А я на него зла не держу… на дураков чего обижаться?

– Скажи хоть слово, что стоишь, как пень! – шипела Веселка, стараясь вытянуться и достать до уха Громобоя.

Но он ее как будто не слышал и молчал, так же спокойно глядя на князя. Все происходящее сейчас казалось ему не слишком важным, а все прошедшее – и вовсе смешным. На собственную драку с Баяном он смотрел, как взрослый смотрит на детскую возню. Даже сам князь Держимир казался ему кем-то вроде обиженного ребенка: подуется да и перестанет. Ему тоже казалось сном все, что происходило сейчас в этой полутемной гриднице; но если для всех остальных явью был, скажем, вчерашний день, то для Громобоя «явь» осталась в Прави. Вынесенные оттуда впечатления все еще сидели на нем, как удобная, точно по нему пригнанная одежда, и странным казалось, что он нашел эту одежду только сейчас. Дух Прави поселился в нем, и в Прямичев Громобой вернулся не тем, каким ушел.

– Скажи хоть, что больше не будешь! – молил шепотом Вестим. – Опять под беду подведешь! О матери вспомни!

– Не полезешь больше драться? – Баян обернулся к нему, делая отчаянные знаки бровями: да соглашайся же, дурень!

– Не полезу, – подтвердил Громобой. Ему это ничего не стоило. – Если ты больше к нашим девкам лезть не будешь.

Кое-кто ахнул, Веселка всплеснула руками. Баян хохотнул и понимающе метнул взгляд с Громобоя на нее.

– Ну-у, так бы сразу и сказал, – примирительно протянул он. – А я чего? Я не жадный.

– Если бы не меч… – Князь Держимир старался пропустить мимо ушей всю эту белиберду и смотрел на Громобоя с досадливым сожалением. – Если бы не меч, ты бы у меня… Иди, – наконец решился он. – И помни: сила не в дерзости. И если такой гордый, так сумей отвечать почему. За меч прежнее тебе прощаю, а впредь не словами гордись, а делами. И хоть ты сын Перуна, хоть Велеса – а умей свою силу в дело вложить, а не в дурную драку.

Громобой молча склонил голову: здесь князь был прав, и он не хотел спорить. Вчерашний Громобой едва ли был бы так покладист, но нынешний был умнее и сам понимал свои прежние ошибки. Знать бы еще, где оно, это дело.

Громобой глянул на князя, но о деле тот, как видно, знал не больше. Да и откуда ему знать?

Глава 6

Несколько дней Прямичев обсуждал новости. С утра до позднего вечера избы Вестима и Хоровита были полны народом, по детинцу и посаду ходили слухи один другого чуднее. Откуда-то взялось ожидание свадьбы Веселки, вот только женихом одни называли Громобоя, а другие почему-то Байан-А-Тана. При том же говорили о каком-то походе, но куда и зачем, никто не знал. Целыми днями народ толпился на княжьем дворе, надеясь поглядеть на возвращенный меч Буеслава, «настоящий» и «тот самый», хотя кмети и уверяли, что от прежнего, многократно всеми виденного на поясе у князя, он ничем не отличается. Притихший было торг перед Щитными воротами снова наполнился народом; привоза никакого товара не было, но прямичевцы с утра до вечера толпились, обсуждая все одно и то же, перемалывая сплетни и слухи.

Поначалу все приободрились: возвращение меча наводило на мысли о битве, а значит, о победе. Но день проходил за днем, а разговоры так и остались разговорами, воодушевление сменялось разочарованием и досадой. Меч Буеслава теперь имелся, но оставалось непонятным, с кем биться и против кого направить его чудесную силу. Ни Снеговолок, ни Костяник больше не являлись на глаза, и от долгожданного меча не предвиделось никакой пользы.

– Ну, меч! – толковали то здесь, то там. – Ну, Буеслава! А что толку? В Прави он на мосту каком-то лежал, теперь у князя лежит – а нам что с того?

А грозные признаки беды становились все яснее и навязчивее. День так и не прибавился. По-прежнему лишь в полдень появлялась ненадолго серая полоска неуверенного света, а потом сумерки опять заливали землю. Каждый день шел снег, метели засыпали улицы, сугробы подпирали тыны на половину высоты. Если снег прекращался и небо яснело, то крепчал мороз; Снеговолок и Костяник прочно завладели Прямичевом. Появились разговоры: а будет ли весна?

– Нет, голубчики мои, и ждать нечего! – твердила тетка Угляна у колодца. – Не будет нам никакой весны! Что делается-то! Видно, умерла Леля, пропала совсем! Не будет весны, будет одна зима вовек!

А не будет весны – не будет лета, не будет нового урожая. Все съестное понемногу поднималось в цене. Призрак голодной смерти был еще далек, но испуганным глазам виделся ясно. Припасов пока хватало, но что будет, если весна не придет вовремя и не даст возможности их пополнить, как всегда? Сберегая хлеб, прямичевцы изрубили весь лед на Ветляне лунками, и каждый день ватаги мужчин и парней на лыжах и с санями бежали в лес на охоту. Рыбу и дичину солили впрок, но и это утешало мало.

– На всю жизнь, знамо дело, не запасешься! – вздыхали старики. – Да и дичина не бесконечная: не будет весны, и зверь в лесу не родится. Старых-то переловим, а новых нету, ну, и опять все то же самое…

«То же самое» была голодная смерть, и мысли о ней все прочнее овладевали умами, души угнетал страх. По подсчетам, уже миновала середина просинца, то есть день должен был прибавиться заметно. В прошлом году в это время уже ярко сияло солнце и отражалось в снежных звездах на земле – а сейчас стояли серые метельные сумерки, так что дышать казалось трудно от нависшего в воздухе снега. Всеми овладело какое-то тяжелое, неприятное томление, словно приходилось жить под коркой льда; так и хотелось высунуть голову из-под этого серого, давящего, душного неба, увидеть свет, вдохнуть свежего воздуха.

Всех томила тоска и одновременно разбирало беспокойство, смутно хотелось что-то сделать и разузнать, как обстоят дела в других местах. Хоровит собрался в дорогу.

– Поеду, ждать нечего! – объявил он домочадцам. – Пока у меня кое-какой товар остался, покатаюсь по огнищам, по Ветляне, по Турье, может, хлеба раздобуду. Хоть на всю жизнь не запасешься, но какое-то время переждем, а там видно будет. Может, что и образуется.

– Куда ты собрался, горе мое! – причитала Любезна. – Ну, куда тебе ехать в такое время! Занесет вас снегом, так что и не откопаетесь! У нас тут, в городе, у князя под носом, чудища так и рыскают! А в лесу-то что творится, ты подумал? Хочешь детей сиротами оставить? Что я с ними делать буду? Семь-то голов! Да я, да отец! Подумай, куда тебе! Сиди дома!

– Со своими-то надежнее, знамо дело! – вздыхал дед. – Да чем жить?

– Не продадут вам ничего! – вразумлял Бежата. – Люди тоже не дураки: раз такое дело, хлеб теперь дороже всего. В рубашках-то можно и в старых походить, всякие бусики-колечки теперь не годятся, из них каши не сваришь. Да и железо теперь на что – не снег же пахать!

– Так-то оно… – растерянно соглашался Хоровит и не знал, на что решиться. Домочадцы говорили правду, но сидеть дома и ждать было нестерпимо, его деятельный нрав требовал сделать хоть что-то.

В ремесленных концах день ото дня становилось шумнее. Кузнецы, гончары и кожевники каждый день приходили с торга встревоженные и злые: хлеб становился все дороже, а их изделия – все дешевле. Да и для работы оставалось не много возможностей: гончарам нужна глина, кузнецам – железо или хотя бы руда, кожевникам – кожи. А где все это брать глухой зимой, которой не предвидится конца?

– Пошли к князю! – кричали то у Вестима, то у других старост. – Пока там все образуется, мы тут с голоду перемрем! Чем детей кормить? Пусть он сам думает, со своим мечом! Нам не меч, нам хлеб нужен!

Тревога нарастала. К концу просинца уже никто не работал, толпы взрослых и детей ходили по улицам, собирались во дворах и на пустырях. Оба святилища были целыми днями полны, но вместо даров идолам Перуна и Велеса доставались одни мольбы и упреки. Щеката и Зней старались поменьше показываться на глаза народу. Волхвы были в растерянности: оба понимали, какую беду означают те черепки от Чаши Годового Круга, что Веселка принесла из Прави, но как помочь беде, не знал ни тот ни другой. Они были смущены до того, что ходили друг к другу советоваться; еще полгода назад это посчитали бы истинным чудом, но сейчас оно прошло незамеченным, поскольку не принесло никаких плодов. Поговорка о двух головах не оправдалась: боги не слышали даже их соединенных голосов и не откликались. Весь род человеческий оказался брошен, как ребенок в зимнем лесу, одинокий и беззащитный. Ничего явно страшного больше не случалось, жизнь вроде бы шла своим чередом, но за этой тишиной мир медленно и неотвратимо умирал, и каждый, от несмышленого ребенка до умудренного волхва, ощущал давящую, гнетущую тоску, от которой тупели мысли и опускались руки.

Но однажды утром ведунья Веверица вышла из Велесовой хоромины, бледная и страшная, как сама лихорадка Невея. Из-под платка висели седые волосы, глаза были окружены красными воспаленными кругами, и обе руки она поднимала вверх, точно хотела удержать падающее небо.

– Люди! Люди! Слушайте, слушайте! – кричала она, и народ сбегался, испуганно толпился в нескольких шагах от нее, не смея подойти ближе. А ведунья продолжала кричать, и ее беспокойно блестящий взгляд пронзал толпу, никого не видя. – Явилась мне, явилась! Явилась Вела, Мать Засух, Хозяйка Подземелья! Явилась, темная ликом… Сказала: где корова наша, там и весна наша… Весна наша у сына Велеса, чье имя – Ярость Огня! Кто Подземное Пылание одолеет, тот в мир весну вернет… Кто все дороги пройдет, за леса дремучие, за горы толкучие, за пески сыпучие… Открыла она мне правду! Враг наш – за лесами, за реками, в земле дебричей! Сын Велеса, князь чуроборский! Он Светлую Лелю пленил и тем всю землю весны лишил! В его руках наши беды! Сын Велеса, князь чуроборский! Он отнял у нас весну!

Пораженный ужасом народ слушал дикие, исступленные крики старухи. Ее морщинистое лицо было бледнее обычного и приобрело мертвенный оттенок, красные пятна вокруг глаз издалека казались какими-то особыми кровавыми глазами. Сама Морена смотрела на Прямичев ее глазами, и каждый видел в ее лице неумолимую смерть. Даже понять смысл ее речей было трудно, но все они несли в души, кроме страха и трепета, какое-то возбуждение, приподнятость, странную лихорадочную радость. Наконец-то разъяснилась причина бедствия, наконец-то враг и губитель назван по имени! После долгого тоскливого недоумения даже страшная весть о пленении богини весны принесла облегчение; после того как люди столько дней в бессилии наблюдали тихое и беспричинное угасание белого света, открытие само по себе показалось победой. Слова Веверицы указывали направление борьбы, а значит, путь к победе и избавлению!

– А мы, дурни, все на Снеговолока валили, на Костяника! – кричали на улицах и на торгу. – Да в чем они виноваты, Зимерзлины дети, они свое дело делают! Вот оно что! Весну-то сын Велеса украл! Он, проклятый, он! Кому же еще, как не ему!

Вскоре кто-то уже взобрался на вечевую степень и колотил в било. Громкие гулкие удары покатились по детинцу и посаду, пробиваясь сквозь вязкую метель. Народ стекался быстро, словно только и ждал призыва. И большинство собиравшихся уже знало о видении старухи.

К тому времени как из ворот детинца выехал князь Держимир с братом и дружиной, торг уже был полон и Сугрев, староста косторезов, уже стоял на вечевой степени и горячо говорил, размахивая длинными руками:

– Нечего нам ждать, пока все с голоду передохнем! Надо войско собирать! Нечего упырю этому, оборотню поганому, белый свет губить! Соберемся и побьем его! Побьем, жен и детей спасем!

– Побьем! Побьем! – дружно кричали прямичевцы. – Отобьем Лелю!

Кмети очистили проход, князь поднялся по ступенькам. Народ встретил его радостным ревом.

– Веди нас на оборотня, княже! Веди! Побьем оборотня, спасем детей!

Князь Держимир свирепо сжимал челюсти, как всегда, когда не мог сразу принять решение: собственное колебание всегда злило его, но он был слишком умен для того, чтобы действовать необдуманно. Все в нем кипело от злости на судьбу, которая посадила его княжить именно в это безумное время! Пару лет назад он бы созвал вече и сам первый потребовал бы собирать войско, не дожидаясь, пока от него это будут требовать посадские чумазые мужики. Как все было просто пару лет назад! Есть беда, есть враг, виноватый в ней, – с нами Перун Громовик! Но теперь он стал умнее и опытнее, и, как ни странно, жизнь от этого не упростилась, а, наоборот, стала сложнее, и каждое решение принималось труднее. И не у Сугрева, не у кого-то из посадских горлодеров, а у него была жена-полуоборотень, дочь Князя Рысей, из-за которой князь приехал на вече, уже не согласный с общим желанием народа.

«Огнеяр этого не может! – кричала утром Смеяна, которой девки быстро принесли новости. – Он не может! Я его знаю, он не может! И ты его знаешь! Не нужно ему такое дикое дело! Зачем ему Лелю красть, делать ему, что ли, нечего! Одурели они там все! Собака брешет – ветер носит, а они обрадовались! Скажи им всем, скажи!» Она рыдала, но твердила все то же. От слез ее лицо казалось еще более несчастным и некрасивым, чем в последнее время, но Держимир все равно любил и жалел ее. И, кроме того, она была права. Он знал Огнеяра, чуроборского князя, и понимал, что тому совсем незачем было бы похищать богиню весны. Мир и порядок во вселенной ему так же дорог, как и любому из тех, кто сейчас призывает к походу на него.

Но как объяснить это прямичевцам, бесчисленные лица которых Держимир плохо различал сквозь падающий снег? Они измучены тревогой, они почти отчаялись, и вот наконец им указали врага, а с ним и дорогу к спасению! Как он отнимет у них надежду? Да и поймут ли они его, поверят ли ему? Что он предложит им взамен? Куда укажет?

– Не слышал я о таком, чтобы князь Огнеяр богинь похищал! – крикнул Держимир, и по толпе сразу побежал ропот неудовольствия: от него ждали других слов. – В кощунах говорится, что Велес Лелю у себя держит всю зиму. Велес, а не сын его! Огнеяр, чуроборский князь, на земле живет, своим племенем правит! Зачем ему Леля?

– Мы, княже, слышали, что он ее давно уже украл! – крикнул снизу купец Нахмура, и народ тут же расступился, давая ему пройти. – Еще два лета назад говорили, что Огнеяр Чуроборский себе жену раздобыл невиданной красоты, и что в волосах у нее березовые листочки молоденькие растут! Говорили, что берегиня она, а теперь выходит, что сама Леля и была! И умеет она, когда надо, дожди призывать, а когда надо – солнце ясное. Оттого у дебричей и урожаи хорошие, и по всей земле мир и благоденствие. Вот оно как! Князь Огнеяр себе Лелю добыл и с ней всякое изобилие, а мы как хочешь! А мы пропадай! Теперь нам и весны нет!

– А как же весна с тех пор два раза была? – крикнул Баян, но эта мысль, неглупая и вполне очевидная, сейчас ни у кого не встретила поддержки.

– Этого нам не узнать, не нашего ума дело, а вышло так! – не смущаясь, ответил Нахмура, и народ одобрительно гудел.

– Не вашего ума дело! – злобно передразнил Держимир. Его бесило нелепое упрямство толпы: хочет во что бы то ни стало бежать по единственной дороге, которую видит, не раздумывая, а верна ли дорога и куда ведет.

– Была весна, а теперь не приходит! – закричали на площади.

– Значит, сил больше нет!

– Надо помочь!

– Собирай войско, княже!

– Пойдем весну отбивать!

– А то все пропадем!

– Веди нас на оборотня!

– Надо собирать войско! – доказывал Сугрев, напористо потряхивая жилистым кулаком. Раньше это был вполне смирный человек, не мечтавший о ратной славе и даже в страшном сне не посмевший бы спорить с князем. Но угроза гибели все переменила, и прямичевцы не боялись ничего: ни собственного князя, ни дальнего похода, ни даже Велесова сына-оборотня. По крайней мере, сейчас, издалека. – Пойдем в поход! Весну добудем, а если нет, так хоть хлеба детям добудем!

– Хлеба добудем! Хлеба! – ревела площадь.

Все были возбуждены и даже радостны: давно уже, томясь тревогой, прямичевцы мечтали о деле, которое даст хотя бы надежду на спасение. Поход на дебричей обещал возвращение весны или хотя бы добычу – и это делало любого посадского мужика смелым, как сам Перун. Мать Макошь! Мог ли Солома из Кузнечного конца или Хворостина из Кожевенного подумать, что когда-нибудь займет место Перуна из кощун и пойдет добывать весну, похищенную злобным и темным врагом!

Князь Держимир яростно стиснул рукоять Буеславова меча. Толпа ревела и требовала похода; вздумай он еще что-то кричать, его не услышат. Давным-давно не бывало, чтобы Прямичев так отважно спорил с собственным князем, и Держимир чувствовал злость и растерянность. Но как послать кметей разогнать эту толпу по дворам, если они хотят спасать весну от Велеса? И эта решимость прямичевцев не оставляла ему выбора: если Прямичев решит непременно идти в поход на дебричей, князю придется его возглавить – если он не хочет, чтобы его место занял кто-то другой. Ему придется возглавить поход, который он считает заведомо нелепым, опасным и вредным. На этой площади мало кто видел, как волки князя Огнеяра рвали противников в той давней битве возле Макошина святилища на реке Пряже. А он видел. И совсем не хотел оказаться со своим войском на месте тех рарогов. С князем Огнеяром его связывают клятвы мира и дружбы – неужели он покроет себя позором только ради того, чтобы вернее погибнуть вместе со всем своим племенем?

– А может, оно и правда! – бормотал рядом Баян. Он видел, что старший брат зол на весь свет, и потому не вмешивался открыто и говорил как бы сам с собой. – Этот зубастый все может! А вдруг ему старая жена надоела, Лелю пожелал! Отец его весь век ее крадет, и он может! Он все может! Мы ж его видели!

И Держимир яростно закусил нижнюю губу. «Он все может!» Появились сомнения: насчет чуроборского оборотня ничего нельзя сказать наверняка! Как знать, что с ним сделал развал мироздания, в какую сторону повернул его беспокойный и трудноуправляемый дух? Как можно говорить, что ты знаешь Велесова сына, оборотня, волка? И Смеяна тут не судья: Огнеяр ей как старший брат, она всегда его оправдает. Даже если он на самом деле украл богиню весны! Как сумел? Да уж он сумеет!

– Боги нас, глупых, на ум наставили! – кричал на вечевой степени уже другой посадский, бойкий плотник по имени Доля. – Вела сама! Вела открыла: весна – у Велесова сына в плену, и тот только его одолеет, у кого руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре…

– Громобой! – вдруг вскрикнул звонкий девичий голос.

Плотника Долю подвела любовь к сказаниям: на ум пришли слова, которых Веверица не говорила. Хорошо знакомый образ Перуна – спасителя весны у каждого был на уме, но Веселка вдруг вспомнила о живом человеке, о том единственном, кто годился для такого дела.

– Громобой! – кричала Веселка, чуть ли не подпрыгивая от бурливших в ней чувств – радостного нетерпения, тревоги, неясной режущей тоски и готовности всем пожертвовать. – И мне ведь про него Вела говорила! Это дело для него! Он и корову нашу вернет, и весну нашу! Я говорила!

В толпе ее не было видно, но голос слышали все, и оттого он, идущий неведомо откуда, казался голосом божества, голосом самой Лели-Весны, молящей о спасении.

– Громобой, Громобой! – стало повторять множество голосов. В голосах звучало нарастающее ликование, как будто долго искомая истина наконец-то далась в руки. – Вот кто нас поведет! Сын Перуна – на сына Велеса! Все верно! Один к одному!

В толпе возникло оживление, все оглядывались, искали. Кузнецы расступились, Вестим вытолкнул вперед Громобоя. Как обреченный, он медленно поднялся на вечевую степень. Народ радостно кричал и даже кидал вверх шапки; князя и то не приветствовали так бурно. Громобой выглядел хмурым, но никого это не смущало: в его хмуром лице, как солнце за тучами, людям виделась их будущая победа. Теперь он стал их вождем, вопложением их силы и надежды, и сам вид его мощной фигуры вливал бодрость и готовность к действию.

– Перун с нами! – вопили сотни голосов. – Веди нас на Велеса!

Громобой поднял руку и махнул, будто хотел прибить муху. И крики стихли.

– Если надо идти на сына Велеса… – начал Громобой.

Затаив дыхание, Прямичев ждал его слов, готовый хоть сейчас, по первому знаку кинуться в бой. А Громобой угрюмым взглядом окинул море голов, покрывших все широкое торжище: они напомнили ему ту толпу, что бушевала в Прямичеве в день вокняжения Молнеслава, и ничего хорошего он от этих людей не ждал. Далеко не каждая толпа способна превратиться в народ, готовый к значительным и благим делам; этой же толпой двигал нерассуждающий страх, и ее лихорадочное возбуждение, принимаемое за отвагу, не могло принести добра. Калинов мост не выдержит тяжести толпы. И если уж кому-то не миновать сражения со Зверем, то лучше пусть будет тот, кто умеет… После Прави Громобой уже не мог закрывать глаза на свою судьбу. Судьба подталкивала его вперед, и он, никогда не терпевший никакого принуждения, сейчас был не в праве противиться. Так солнце идет по начертанному ему пути, не рассуждая и не своевольничая. А странно это, однако, – светило, божество и сердце света, менее свободно в своем мире, чем ничтожнейшая букашка, которой солнце дает жизнь…

– Коли надо идти… Так я один пойду! – отрезал Громобой, и по толпе прокатился удивленный, недовольный ропот. – Нечего всем ходить, землю топтать! Нечего, я сказал! Такое дело толпой не сделаешь.

– Как же – без народа? – отозвался недовольный Сугрев, все еще стоявший на вечевой степени.

Толпа поддержала его гулом: сейчас все настроились на поход, хотя, конечно, к вечеру каждый одумается, остынет и обрадуется, что можно остаться дома.

– А так! – отозвался Громобой. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Я – сын Перуна, а еще среди вас такие есть? Что? Нету? Так и на сына Велеса я один пойду! Нечего всей толпой валить. Если судьба – и один управлюсь, а нет – вы мне не помощники! Давай, расходись!

Он махнул рукой, спустился с вечевой степени и пошел прочь. Князь Держимир, не сказав больше ни слова, сел на коня и уехал вместе с дружиной. Ему следовало быть довольным исходом веча, но лицо его было угрюмо и почти злобно: толпа не послушалась его, князя, но подчинилась кузнецу… Впрочем, князь Держимир был умен и давно уже понял, что Громобоя нельзя судить как простого кузнеца.

Толпа разошлась не сразу, а еще некоторое время постояла, гудя и обсуждая. Отмена похода сначала разочаровала, но потом показалась правильной. Глядя на дело трезво, никто из прямичевцев не хотел оказаться противником Велесова сына, оборотня с волчьими клыками и подземным пламенем в глазах.

– На сына Велеса нужен сын Перуна! – соглашались прямичевцы, довольные уже тем, что для богини Лели все-таки нашелся освободитель. – Перун своего сына на ум наставит. А мы куда полезем? Разве против оборотня с топором пойдешь? Ведь говорят, его на всем белом свете только одно копье и берет. А мы с тобой что можем?

– Смешно! – одобрил старик Бежата. – Пусть они вдвоем меж собой разбираются. А наше дело – сидеть ждать.

– Если так сидеть – не много дождешься! – со вздохом сказал Солома. Ему все-таки очень хотелось если не сразиться с чудовищем, то хотя бы посмотреть на него поближе.

– Не в свое дело лезть – только зазря голову сложить! – вразумлял его Овсень. – Кому сила дана, с того и спрос. Пусть Громобой идет! Слыхал ведь? Я, говорит, сын Перуна! Вот оно как! А мы с тобой кто? Наше дело – серпы да лемехи ковать.

Солома вздыхал и не возражал старшему, но ему виделась в этом деле какая-то несправедливость. Почему только сыну Перуна можно? А мы что, не люди? То-то, что люди! – отвечал он сам себе и опять вздыхал. Что-то тут неладно… Кому Леля нужна? Людям! И им – в сторонке сидеть? Непонятно!

– Коли боги теперь не в силах, так, значит, наш черед, – бормотал он, смущенно потрепывая соломенные вихры на макушке. – Иначе зачем он вообще на свете живет, род человечий?

Все последние дни Веселка была сама не своя. Ее переполняли воспоминания о виденном в Прави, и она подолгу могла сидеть, ничего вокруг себя не замечая. Для черепков Чаши Годового Круга она сшила красивый мешочек из тонкой кожи, но каждый день вынимала их оттуда и раскладывала шесть «осколков зимы» на столе по порядку: листопад, груден, студен, просинец, сечен, сухый. Получалась половина круга. Веселка подолгу смотрела на нее, и ей начинало казаться, что стык черепков студена и просинца мерцает красным, дрожащим, болезненно-воспаленным светом. Как раз на этом месте застрял годовой круг, разбитый и не имеющий сил двигаться дальше. С жуткой очевидностью было ясно: годовой круг разрушен, от него осталась только зима. Зима лежала перед Веселкой на столе, а весны не было. Снега будут лежать вечно, и жизнь в земном мире понемногу замрет, удушенная холодами и темнотой. Веселка чуть не плакала от тоски и страха, но порой в ней вскипало странное возбуждение, хотелось бежать куда-то, что-то делать; было чувство, что она непоправимо опаздывает куда-то, и если не побежит прямо сейчас, то все пропало. Ведь где-то же лежат остальные черепки, где-то же во вселенной томится потерянная весна!

Родители ее беспокоились, переглядывались: путешествие в Правь так переменило их старшую дочь, что они и желали бы вернуть ее веселую беспечность, да не знали как. А ведь на первый взгляд оно пошло ей на пользу: никогда еще Веселка не казалась такой цветущей. Она похорошела на диво: черты ее лица прояснились, румянец горел зарей, голубые глаза сияли, золотистые кудряшки свежо и весело вились на висках и над белым гладким лбом. Сидя на лавке, она казалась солнечным лучом, белым облачком с весеннего неба, и в полутемной избе вокруг нее вроде бы даже мерещилось какое-то золотистое сияние. Хоровит уже не жалел, что она отказалась выходить за Беляя: такая красавица казалась достойной даже князя.

После веча, на котором Громобой поневоле взялся разобраться с Велесовым сыном-оборотнем, Веселка долго не могла уснуть. В ней разом бурлили радость, нетерпение, тревога; казалось, спасение мира близко, но так же близко было ощущение страшной опасности, гибели, пропасти, в которую она неминуемо упадет, если пойдет по той дороге, которую указала Вела. Снова и снова она напоминала себе, что сражаться с оборотнем – дело Громобоя, а она тут особо ни при чем; разум твердил, что это не ее дело, но сердце говорило другое, каждая капелька крови знала, что это ее дело и ничье больше. Хорошо бы князь дал Громобою в поход меч Буеслава!

Веселка сама не заметила, как уснула. Сон был простой: все было как всегда, только она не лежала, а стояла посреди избы. А перед ней стоял Громобой и держал в руках полотенце, беленое, длинное, так что его расшитые красными узорами концы падали на пол. Откуда-то Веселка знала, что это полотенце – ее, и все пыталась отобрать его у Громобоя. А он не отдавал, тянул его к себе, значительно ухмылялся, отступал к двери, а она шла за ним, не выпуская конца полотенца и зная, что выпускать ни в коем случае нельзя.

А потом Громобой с полотенцем вдруг исчез, и она даже растерялась – как же упустила? Вместо Громобоя перед ней появилась женщина – высокая, сухопарая, со строгим, смутно знакомым лицом. Она показала рукой на дверь, и Веселка догадалась: Громобой ушел туда. А женщина слегка повела рукой, и дверь сама собой приоткрылась. Совсем чуть-чуть, но в щели блеснул яркий беловато-золотой свет… точь-в-точь такой, какой Веселка видела в Прави, в лесу, когда мертвая избушка вдруг повернулась и оказалась жилищем Мудравы…

Проснувшись утром, Веселка отлично помнила свой сон, но терялась, не зная, как его разгадать. Полотенце – это, понятно, к свадьбе. Но почему-то сейчас такое объяснение ей казалось недостаточным и даже глупым. Просто у нее в голове застряла болтовня девок, с чего-то взявших, что теперь она выйдет за Громобоя. Как ни странно, сейчас Веселка была дальше от этой мысли, чем полгода назад. Но к чему же полотенце?

Но Мудрава показала ей на дверь… И Веселка вдруг рассмеялась, выронила из рук гребень, которым принялась было чесать косу. Она поняла!

– Ох, Матушка Макошь! – сокрушенно качая головой, Любезна подобрала гребень с пола и отняла у дочери ленту. – Сиди, я сама! Совсем девка без ума осталась!

– Так, знамо дело, на том свете побыла и вернулась! – добавил дед. – Ум-то не забыла там?

– Расскажи! – хором потребовали Румянок и Колобок, слышавшие сестрину «кощуну» двадцать раз и все еще не уставшие ее слушать.

А Веселка все смеялась, радуясь своей догадке, но делиться ею с родичами не спешила. Догадка была как раз из тех, что делаются «без ума». Она поняла, что должен взять в поход Громобой. Не меч Буеслава, а ее саму, Веселку!

И с этой новостью она отправилась в Кузнечный конец, сразу как только мать заплела ей косу. Зная, что Громобой едва ли отправится в путь прямо сразу после веча – так быстро ему ни за что не собраться, – она все же чуть ли не бежала всю дорогу. Ейуже давно хотелось бежать, и вот наконец у нее появилась цель.

Еще не дойдя до Вестимовых ворот, она услышала голос Громобоя.

– Да брось ты, мать! – говорил он, стоя на крыльце и обернувшись в сени, в раскрытую дверь. Полушубок у него, как всегда, был наброшен на одно плечо, а левый рукав болтался за спиной. – Куда мне столько рубах – торговать, что ли? Целый обоз велишь снарядить? А, это ты! – Он захлопнул дверь, обернулся и увидел Веселку, подходившую к крыльцу.

– Ты что, уже собрался? – спросила она, стараясь отдышаться. – Подожди!

– Да я к князю. Звал опять зачем-то… не нагляделся.

– Подожди! – повторила Веселка. – Я с тобой пойду.

Надо было как-то по-другому, с опозданием сообразила она. Он сейчас скажет: «Ты с ума сошла».

– По Черному Соколу соскучилась? – Громобой ухмыльнулся. – Ну, пойдем, раз уж сама дорогу забыла. В снегу увязнешь – вытащу, так и быть. Я не злопамятный.

– Злопамятный? – Веселка удивилась. – Да чего я тебе сделала?

– Девичья память! А кто меня на чуроборского оборотня снарядил – скажешь, не ты? Бабушка Перевалиха? Глядишь, если бы не ты – Сугрев сам бы войско собрал и сам повел бы воевать. А теперь я один за всех отдувайся!

– Да я… Я не тебя одного снарядила, – утешила Веселка, повернув и вместе с ним направляясь к воротам. – Я сама с тобой поеду. К дебричам.

– А… – начал Громобой.

Конечно, он хотел сказать, что она сошла с ума и ей совершенно нечего там делать. Но едва он открыл рот, как откуда-то всплыло убеждение: именно ее-то ему и не хватает. Они вместе ходили в Правь, она подобрала эти шесть черепков, которые, может быть, еще окажутся поважнее Буеславова меча. Кому же и искать остальные шесть, как не ей? Другому они, может статься, еще и в руки не дадутся. Казалось даже странным, что он сам раньше этого не сообразил. Без нее весь затеянный поход может оказаться напрасным. Громобой повеселел: приятно было, что Веселка, заварившая всю эту кашу, честно поможет ее расхлебывать.

– Как же без тебя! – усмехаясь, ответил он. – Пошли, если не боишься.

– Ты что, взаправду? – недоверчиво спросила Веселка. Такого быстрого согласия она не ожидала.

– А ты нет?

Они остановились в воротах и поглядели друг на друга. Громобой больше не смеялся, и его серые глаза смотрели так серьезно и ясно, как бывало только там, в Прави. Он готов был взять ее с собой и хотел этого, даже опасался, как бы она не передумала.

– Только тебя мать не пустит, – добавил он.

– Я все равно уйду. Не в бане же запрут.

– Могут и запереть. Я бы запер.

– А ты дверь не выломаешь? – поддразнивая, спросила Веселка. – Если на дверь бани сил не хватит, зачем на оборотней ходить?

Громобой засмеялся и потрепал ее по плечу, как мальчика. Веселка пошатнулась и вывернулась из-под его руки:

– Потише, медведь!

– Медведь! А сама на оборотня идешь! – в ответ поддразнил Громобой. – Вот он, дебрический-то князь, – он зверь, не мне чета! Не боишься?

– Не боюсь! А тебе завидно?

– Смелая ты! – насмешливо восхитился Громобой. – Ни Зимний Зверь тебе нипочем, ни мертвая избушка на ножках!

Смеясь, Громобой вдруг заметил, что глаза Веселки наливаются слезами. Ей вспомнилось ощущение грозящей пропасти, и страх пронизал ее, как порыв холодного ветра.

– Ну, ладно, ты чего? – перестав смеяться, примирительно сказал Громобой. – Ну, не реви только. Скажи, что я медведь неученый, ладно уж.

– Ничего я не смелая… – прошептала Веселка, глядя мимо него и стараясь совладать с собой. – Глупая я просто. Не знаю даже, что там может быть, вот и иду… А знала бы, так от страха под лавку бы полезла… Зачем иду – сама не знаю. Матушка моя, матушка! Не хочу я, а знаю – надо мне идти, и все…

– Ну, так и пойдем! – Громобой взял ее за руку и потянул на улицу.

Князь Держимир встретил их в гриднице. На ступеньке престола сидел Баян, странно серьезный и совсем не улыбающийся.

– Один пойдешь? – сразу спросил князь, приветствовав Громобоя лишь легким кивком. Тот, впрочем, тоже кланялся не слишком низко, и всем казалось, что Держимиру и Громобою вдвоем в гриднице тесно. – Хочешь – дружину дам?

– Один. – Громобой мотнул головой. – Дружина мне ни к чему, чего я с ней делать буду? Я ж не воевода.

– А из оружия что возьмешь?

– А что в руках держать умею, то и возьму. Молот свой из кузницы возьму. Уж это не обманет.

– Вот что… – Князь помедлил, потом положил руку на рукоять меча. Громобой только сейчас заметил, что меч Буеслава не пристегнут к поясу, а просто лежит у князя на коленях, как в тот, первый вечер. – Возьми! – Князь вдруг протянул рукоять меча Громобою. – Получше молота будет.

Веселка ахнула, вспомнив, как дома мечтала об этом как о невозможном чуде. Гридница молчала. Потрясенные кмети не могли взять в толк, что князь снова отдает наследство предков, чудом к нему вернувшееся. Баян, заранее с этим решением знакомый, подавил вздох и отвернулся. «Он его добыл, ему и владеть! – злобно говорил ему Держимир, досадуя на судьбу, но не смея с ней спорить. – Не лежит он у меня в руках! Держу и чувствую – не нравлюсь я ему! Этот меч для дела нужен, а раз дело делать Громобою, то и меч – ему! Чтоб его громом разбило!»

Даже Громобой немного растерялся от такой чести.

– Да куда мне? – Он с недоумением повел плечом. – Я мечом-то… не слишком умею. Не приходилось…

– Бери, раз дают! – шепнула Веселка. – Князю лучше знать!

– Бери! – шепнул кто-то из кметей. – Бери, дурень! Такое счастье в руки валится, а он рот раскрыл! С князем не спорь! Бери!

– Ну, спасибо, княже… – не слишком уверенно ответил Громобой и все-таки взял меч.

– И смотри… – прибавил князь, откинувшись к спинке престола. – Не красоваться даю, а дело делать. Где то копье, которым оборотня можно убить, я не знаю, а это… Мой отец, как говорите, этим мечом Зверя одолел. Значит, и на другого врага он пригодится… Лошадей, припасов, чего там еще – я все дам, – добавил он, покончив с мечом и стараясь даже на него не смотреть.

– Вот это хорошо! – одобрил Громобой. – Мне и лошадь нужна, и сани нужны. И шубу для девки. – Он кивнул на Веселку.

– И эта с тобой?! – От изумления Баян даже вскочил на ноги. Он-то думал, что Веселка увязалась за Громобоем на княжий двор просто так, из любопытства.

– И я! – подтвердила Веселка. – Мне Мудрава велела осколки Чаши собирать, а сами же они ко мне не придут.

У князя не было причин возражать против ее решения, но для разговора с родичами Веселка собиралась с духом целый вечер. И не зря: услышав, что она задумала, Хоровит выронил ложку. Не так давно он сам отказался от поездки по окрестностям, посчитав ее невыгодной и опасной, а тут ехать собралась его дочь, и не куда-нибудь, а биться с чуроборским оборотнем!

– С ума ты сошла! – воскликнул Хоровит, не веря до конца, что Веселка и впрямь забрала такое себе в голову. – Ну, Громобой едет, так ведь он – сын Перуна! А тебе-то что там делать? Тоже, Перуница огневая выискалась!

– Да девке с чужим парнем как ехать? – заметил дед и покачал головой. – Хоть он и честный парень, а все же, знамо дело, нехорошо! Слух пойдет…

– Мать, ты-то ей скажи!

– Но ведь не зря же это все со мной происходит! – заговорила Веселка, переводя взволнованный блестящий взгляд с одного на другого и подозревая, что Громобою придется-таки ломать дверь бани, где ее запрут для верности. – Мало ли в Прямичеве девок! А то все ко мне: и Зимний Зверь, и Вела! Не может быть, чтобы зря! Мудрава сказала, что я могу другие шесть осколков найти, так надо же искать!

Хоровит оглянулся на жену: Любезна сидела у прялки, уронив руки на колени, а упавшее веретено осторожно трогала лапкой кошка. На лице хозяйки были тревога, тоска и смирение перед неизбежным.

– Не зря! – с тяжелым вздохом повторила она. – Видно, не зря! То-то и оно! И я все думаю: почему тебе все это выпало? Просто так ничего не бывает.

– Видно, матушка, мне на роду так написано! – торопливо, с лихорадочным волнением заговорила Веселка, видя, что мать готова с ней согласиться. – Пустишь меня? Просто так не придет весна, а я…

– Весна… Ты сама и есть как весна… – Любезна смотрела на дочь, и теперь ее красота, расцвет ее юности вызывали слезы на глазах у матери. – Родилась-то ты как раз в Медвежий велик день, с весной вместе. Оттого ты и хороша, как заря ясная, и резва-весела, как птичка небесная. Ты самой весне сестра родная, вся она в тебе отражается. Причудная ты моя… Кому же искать ее, как не тебе?

Веселка бросилась к матери и расплакалась, припав лицом к ее коленям. Она поняла, что мать отпускает ее, поняла и то, как тяжело Любезне это сделать; именно сейчас ей так резко бросились в глаза морщинки у глаз матери, седые волосы на висках под повоем, которых она никогда раньше не замечала. Душа ее переворачивалась от жалости к матери, такой усталой и встревоженной, родившей десятерых детей и троих уже потерявшей. И вот теперь она, старшая дочь, гордость родителей, их радость и утешение, уходит от них, уходит неведомо куда, чтобы, может быть, не вернуться! Веселка не боялась за себя, но она страдала за родителей, которых должна покинуть и которые будут так горько тосковать по ней. Но она ничего не могла для них сделать. Мать отпускает ее, потому что она должна идти.

– Я не надолго, матушка! – сквозь слезы твердила Веселка, страстно желая, чтобы весь этот поход поскорее остался позади. – Я скоро вернусь! Весна настанет, и я вернусь!

Любезна положила обе руки на голову дочери, и ее слезы капали на них сверху. У нее было чувство, что она прощается с Веселкой навсегда. Пришел срок, боги потребовали жертву – и в жертву была избрана лучшая. В том смысл всех древних обрядов, наполовину превратившихся в игры, в том плата за отличия и честь. Когда род человеческий должен помочь богам хранить порядок во вселенной, к богам уходят лучшие. Она вложила в дочь все лучшее, что у нее было, свою кровь и свою душу; Веселка и сейчас оставалась самой лучшей, самой свежей и чистой частью ее самой. Солнечный лучик, кусочек радуги, цветочек лазоревый…

– Что же делать, отец? – сквозь слезы Любезна бросила взгляд на Хоровита, который так и сидел за столом, опустив ложку и не сводя с них обеих изумленных глаз. – Вырастили дочь, она теперь уж не наша.

запела она, поглаживая склоненную голову дочери, словно баюкая ее. – Уж породила я дочку, ясную звездочку, баловливую, забавливую, приглядчивую, счастливую, хлопотливую!

Вся душа Любезны трепетала от боли скорого расставания, от ужаса перед теми опасностями, которые ждут Веселку, но она не смела удерживать ее. Как и любая мать, она дала жизнь своей дочери для того, чтобы она шла дорогой своей судьбы.

Выехали на третий день. Кроме княжеских саней и лошади, Громобой взял с собой еще Солому и Долгождана. Ради самого дела он не ощущал нужды в помощниках, но девушка и лошадь – это было слишком много, чтобы взять заботу о них только на себя. Если бы Громобой пожелал, для него нашлась бы сотня спутников, но он предпочел тех двоих, на кого вполне полагался. Солома был счастлив, что Громобой выбрал его, и заранее мечтал о чудесах, которые предстоит повидать. Но до того было еще очень далеко: между Прямичовым и Чуробором лежали нескончаемо долгие пространства заснеженных земель, нехоженых лесов, заледенелых рек.

Ехать в темноте было опасно, а светлого дня было так мало, что дневной переход получался вдвое короче обычного. По всей реке Турье, служившей дорогой на юг, на расстоянии дневного перехода друг от друга стояли княжеские погостья – маленькие городки, где княжеская дружина останавливалась во время полюдья. Но глубокий снег и частые метели так затрудняли дорогу, что от одного погостья до другого Громобой со спутниками добирались за два дня вместо одного. Ночевать приходилось в огнищах, иногда в крошечных одиноких избушках рыбаков или охотников – частью обитаемых, частью пустых. Иной раз в таких избушках приходилось пережидать сутки и двое, пока утихнет метель и можно будет, раскопав выход наружу, двигаться дальше.

Редкие человеческие следы на реке принадлежали рыболовам, охотникам, дровосекам и указывали на близость очередного жилья. Далеко от дома в это время старались не отходить, торговые гости, не в пример прежним годам, не ездили. Бывало, что день и два сани двигались по руслу замерзшей реки, никого не встречая. С двух сторон по берегам стеной стоял заснеженный лес. Высокие угрюмые стволы упирались прямо в небо, нетронутый снег подпирал их подножия крепостным валом, и взгляд застревал в густом сплетении ветвей, в мертвых серых сучьях, похожих на обглоданные кости. Безжизненное молчание лесов, на вид совсем необитаемых, угнетало и подавляло Веселку. Казалось, они заехали в тот мертвый лес с костяными деревьями, о котором говорят самые страшные кощуны. Увидев порой клеста или снегиря, она радовалась, как родичу, этому маленькому проблеску жизни в мертвом царстве зимы.

Среди лесов она чувствовала себя потерянной и одинокой, но и среди людей, на огнищах или погостьях, Веселку не оставляло чувство неприютности, отчуждения. Ее мучила острая тоска по дому, но она не жалела, что пустилась в этот поход, и не хотела повернуть назад. Душой тоскуя, умом она понимала: ее тоска относится не к стенам и печке, не к скамьям и прялкам, даже не к родичам. Она тосковала по миру, благополучию, по добрым надеждам на будущее, которые прежде жили в Прямичеве и которых там больше нет. Возвращение к родным стенам не утолит ее влечения к прежнему счастью; чтобы вернуть его, нужно идти не назад, а вперед. Идти навстречу тому неизвестному врагу, что ждет ее за снежными равнинами и колючими стенами лесов; навстречу тому делу, ради которого она пустилась в путь и о котором пока имеет такое смутное представление. А вернее, если честно, то и вовсе никакого.

напевала Веселка дорогой, чтобы хоть немного разогнать тоску. Песни о весне казались неуместными и дерзкими, даже опасными здесь, но пелись как бы сами собой. Иной раз, задумавшись, Веселка сама не замечала, что поет; очнувшись, она вздрагивала с ясным чувством, что это поет не она, а то, другое существо, притаившееся внутри нее. То, которое знает и понимает все происходящее гораздо лучше, чем она.

Хозяева домов, где им приходилось ночевать, порой не слишком радовались гостям. Иные жадно расспрашивали о новостях, на что Громобой отзывался хмуро и неохотно, иные просто косились, не ожидая от гостей ничего хорошего. Сено для лошади продавали неохотно; хорошо еще, что предусмотрительный князь Держимир велел выделить им личивинскую лошадку: маленькую, лохматую, выносливую и способную питаться ветками и хвоей, как лось. Через несколько переходов приходилось на день-два задерживаться, чтобы наловить рыбы или сходить на охоту. Местные жители хоть и не мешали гостям охотиться, но смотрели косо, и из-за этих косых взглядов Веселка меньше радовалась людям, чем, казалось бы, должна была радоваться среди мертвенного снежного запустения.

Однажды ей приснилось, как будто следом за их санями идет женщина огромного роста, головой почти вровень со старыми елями, одетая в широкую белую рубаху, с распущенными и спутанными волосами. От ее неподвижного лица веяло мертвенным, убивающим покоем, и Веселка проснулась с дико бьющимся сердцем; ей казалось, что она кричит, но изо рта ее вырвался лишь слабый прерывистый стон. В избушке было темно, рядом с ней на полатях сопели хозяйские дети, на полу спали Громобой с Соломой и Долгожданом. Было тихо, тепло, спокойно, но Веселка лежала, окоченев от ужаса: ей виделась исполинская женщина с белыми волосами и мертвым лицом, склонившаяся над крышей этой маленькой избушки. Хотелось скорее растолкать своих и бежать, бежать отсюда! Неспешное путешествие притупило тревогу, но сон заставил Веселку заново ощутить, как велика опасность и как губительно промедление.

– Да куда уж тут быстрее! – хмуро отозвался Громобой, когда утром она, дрожа, рассказала ему свой сон. – По таким снегам хоть торопись, хоть нет – далеко не уедешь.

С той ночи жуткий сон стал повторяться: страшная женщина шла прямо по следам их саней, и Веселка, задыхаясь от режущего чувства близкой гибели, дрожала, как на ледяном ветру; во сне ей хотелось кричать, но мерещилось, что тяжелый камень лежит на груди и не пускает крик наружу. Было нестерпимо горько и страшно думать, как медленно они едут, как малы их человеческие силы по сравнению с мертвящим зимним божеством. Но иного пути не было, и каждое утро Громобой снова запрягал лошадку и они снова ехали по снеговой пустыне среди заснеженного мертвенного леса, ехали и ехали, понемногу продвигаясь на юг.

Ближе в истоку Турьи, где до границ дебрических земель оставалось не так далеко, о князе Огнеяре говорили больше. На одном из погостий какой-то старик сам сказал то же самое, что Вела открыла Веверице: что князь Огнеяр похитил богиню Лелю и тем лишил мир весны.

– Было это еще весной, в самый Медвежий день! – рассказывал старик, даже довольный, что к нему приехали новые слушатели. – В самый Медвежий день, да. Уже засумерничало, засерело, и ночи скоро быть, да, а у нас ребятня еще костер жгла да колеса с горы катала. Как водится, оно понятно, да. И вышел я постоять на горке: свежий дух такой от реки, радостный, страсть! И вдруг вижу: летит по небу огненный змей. Летит, свистит, длинный, а весь тебе белым жаром пышет, страсть! Видел я его, отсюда и до омута, а там уж он пропал. Омут у нас там, в полуверсте.

– А сам-то он какой, огненный змей? – нетерпеливо расспрашивала Веселка.

– Вот я и говорю. Сам такой: длинный, огненный весь, пламенный, так что и головы не видно – одно полыханье. Как молния вьется, только пониже. А летит быстро, страсть! Как стрела! Видел я его над рекой, и наши все видели, с горы без памяти посыпались. Я еще думал: куда бы ему лететь? А теперь ясно: за Лелей он летел. Как она на землю ступила, так он ее и сграбастал. Весна-то первая прошла, а новой нету! И не будет, покуда Лелю у него не отобьют!

– А кто же ее отобьет? – серьезно спросил Громобой.

– Понятное дело! Сам Перун разве что. Надо жертвы приносить, молить…

– И что же – приносите? Молите?

– Мы молим, да толку от нас что? Вот если бы князь… Мы и пожертвуем – курицу убогую да меда горшок. А вот князь может… Что там в Прямичеве слышно: не думает ли князь войско собирать?

– Если на одного князя надеяться, так ничего не будет! – с досадой заметил один из здешних парней, внук старика рассказчика.

– Да что мы сделаем? – возразила ему молодая женщина, и видно было, что этот разговор идет не в первый раз. – Ты, Снегирька, кощун наслушался, вот и возмечтал себе невесть что! Ты свое дело знай, вон, дров принести вовремя никто не озаботится! А Лелю без тебя как-нибудь спасут. Не глупи, перед чужими людьми не срамись. Ты не Перун!

– Я не Перун, зато часть Перуна и во мне есть! – упрямо отвечал парень, прозванный Снегирем, как видно, за яркий румянец. – Он во всех есть. Дух Перуна – во всяком, кто не баба! И нечего за морями-лесами искать, у кого руки по локоть в золоте!

Громобой ничего не сказал, но смотрел на Снегиря с пониманием. Оставив Прямичев за спиной, он осознал: сил на этот поход ему давали все те оставшиеся дома мужчины и парни, сердцами и мыслями бывшие с ним.

– Не тужи, парень! – негромко сказал он Снегирю на прощание и хлопнул его по плечу. – Раз ты Перуна в себе чуешь – с Перуном заодно в поход идешь. Не остынь только – поможешь Перуну.

Снегирь изумленно посмотрел на него, но вместе с дедом вышел провожать гостей.

– Поезжайте, будь с вами Попутник, если уж надо ехать! – говорил старик. – Только бережнее: слух идет, что лихие люди завелись. Оно и понятно: видать, свои запасы подъели, а новых негде взять. Вы уж там глядите…

Прямичевцы поблагодарили за предупреждение, хотя оно мало что изменило бы.

– Понятное дело! – повторил за дедом Долгождан, когда они покинули погостье и снова спустились на лед Турьи, заметно сузившейся ближе к истокам. – Теперь по всей земле разбои пойдут. Как свои запасы подъедят, так и пойдут соседей грабить.

– Кто смел, тот и съел! – засмеялся Солома. На сей раз пословица имела самый что ни есть прямой смысл.

В этот самый день, чуть ли не впервые за все долгое время пути, прямичевцы встретили на дороге человека. Когда Громобой заметил впереди что-то живое, он, помня предостережение, остановил лошадь и несколько шагов прошел вперед один, вглядываясь.

– Ой, медведь! – в шутливом испуге охнул Солома, желая позабавить Веселку.

Но она видела, что это не медведь: на опушке стояла, опираясь на клюку, старуха в коричневом кожухе, облезлом и подпоясанном растрепанной веревкой. Старуха тоже заметила сани и ждала, пока они поравняются с ней.

– Ну, уж это не лиходей! – определил Долгождан. – Поехали, пожалуй.

Они подъехали, и старуха сползла с опушки навстречу саням. Двигалась она с трудом, глубоко проваливаясь в снег, с трудом вытягивая из него негнущиеся ноги и оставляя за собой широкую борозду. Дышала старуха тяжело, ее морщинистое лицо выглядело измученным, серый платок был низко надвинут на лоб, из-под него торчали седые космы. Под глазами у нее лежали красноватые набрякшие мешки, так что Веселка вспомнила Веверицу и поежилась. Уж не Лесная ли это Баба? «Видело ль ты, солнышко, старую ягу…» По спине побежал холодок.

– Ты откуда тут, бабуля? – тем временем спросил Громобой. – Не заблудилась?

– Иду родни искать! – с трудом дыша, ответила старуха. Она дрожала, всем весом опиралась на клюку и все же едва не падала. – Одна-то пропаду… Не довезете ли хоть до какого жилья?

– Садись, довезем! – согласился Громобой, и Веселка в санях подвинулась. – Где же родня твоя?

– Родни-то у меня много, да все далеко…

Старуха уселась, сани тронулись дальше. Громобой всматривался в лес, помня о лиходеях, Солома приглядывался к старухе: казалось удивительным, что в такое страшное время немощная старуха одна пешком пустилась через лес. Недалеко бы она ушла, если они, трое здоровых парней, продвигаются еле-еле!

– Что ж ты одна в дорогу пустилась? – спросил он, шагая рядом с санями. – Да через лес! Давно ли идешь-то?

– Ох, давно! – охотно отвечала старуха, как видно, довольная, что ее взялись подвезти. – Почитай, с начала зимы. Все иду и иду. Много хороших людей встречала, да ведь на свете их еще больше! Всех обойду.

Дрожащими пальцами она заправляла космы под платок, точь-в-точь как это делают все старухи, но, когда Веселка мельком поймала ее взгляд, на нее снова пахнуло холодом и стало страшно. Она отодвинулась от старухи так далеко, как позволяла ширина саней, стараясь не касаться ее даже полой шубы.

– Зачем же тебе всех обходить? – Солома не очень понял это рассуждение, и Долгождан недоумевающе оглянулся. – Нашла бы себе местечко да и жила.

– Не очень-то и долго осталось! – пробормотал Долгождан.

– Нет, милый, долго! – с неожиданной бодростью ответила старуха, которая оказалась вовсе не такой глухой, как можно было предположить по ее дряхлости. – Мне теперь только жить и жить. Я теперь далеко уйду. Далеко уйду! Вся земля теперь моя – разгуляюсь, в силу войду!

– Не много ли тебе? – неприязненно спросила Веселка.

Она уже жалела, что они взялись ее везти. В ней крепло ощущение, что со старухой к ним в сани село что-то гадкое, злое, отталкивающее.

– Ты меня не бойся, голубка белая! – Старуха ласково глянула на нее, и Веселка снова содрогнулась.

Глаза у старухи были бледно-голубоватые, выцветшие, почти белые, и даже при ласковом взгляде казались мертвенно-спокойными. И Веселка вспомнила свой сон: белая женщина огромного роста, что шла за ними через лес, и мертвенный покой, которым веяло от ее неподвижного лица. Вдруг явь наложилась на тот сон и слилась с ним; белая женщина догнала их и накрыла своей ледяной тенью. Стало так страшно, что захотелось кричать, и Веселка соскочила с саней, чтобы не сидеть рядом со старухой. Но непонятное оцепенение сковало ей язык: Веселка не могла ни крикнуть, ни собраться с мыслями, чувствовала только растерянность, беспомощность и испуг. А старуха посматривала на нее так же ласково и чуть насмешливо, словно говорила: кричи – не кричи, беги – не беги, а от меня не уйдешь, голубка моя белая!

– Вон, гляди! – Громобой показал вперед, где над лесом виднелся дым. – Должно быть, Убор. Старик про него говорил, у него там внук в дружине служит. Добрались.

– И то хорошо! – Долгождан посмотрел на темнеющее небо. – Пора бы под крышу. Опять на всю ночь заметет.

– Ой, пора под крышу! – поддакнула старуха и зябко повела согнутыми плечами.

Вскоре из-за леса показался прибрежный холм, а на нем небольшой городок за бревенчатым тыном. Холм был так крут, что снизу виднелись только крыши самых высоких хором, должно быть, воеводских. Со льда реки к воротам поднималась темная, заметная на белом тропинка, а на льду под городком чернело множество лунок. Поодаль, шагах в ста, двое парней возились с шестом, усаженным рыболовными крючками, рядом стояла корзина, двое детей бегали по льду с собакой.

Веселка с облегчением смотрела на городок, как вдруг старуха опять наклонилась к ней, и Веселка отшатнулась.

– Ты меня не бойся! – доверительно шепнула старуха. – Кто меня везет, к тому я не привязываюсь. Довезли вы меня, и спасибо. На том простимся. Вам моей родней не бывать. Горячи вы да крепки – зубы старые обломаю!

Она подмигнула на Громобоя, будто намекала сосватать, и ее морщинистое лицо сейчас казалось по-нехорошему оживленным, даже радостным какой-то жадной, животной, голодной радостью. Веселка вскрикнула: как маленький ребенок, она не находила слов, чтобы выразить свой ужас и ощущение непоправимой беды.

Громобой обернулся, лошадь встала.

– Нет, не пускайте ее! – лихорадочно выкрикнула Веселка. – Гони!

А старуха живенько соскочила с саней и с жутким проворством побежала вперед, к раскрытым воротам городка. Куда девались дряхлость, дрожание рук и тяжелое дыхание: старуха мчалась по сугробам, как тень.

Тут уж всем стало ясно, что дело нечисто и что их немощная попутчица будет похуже целой ватаги разбойников. С криком «Держи!» Солома и Долгождан дружно пустились вдогонку. Но рыхлый снег цепко держал ноги, и там, где старуха пробежала с легкостью, здоровые парни пробирались еле-еле.

Громобой бросил лошадь, выхватил из саней свой кузнечный молот и кинулся за старухой.

– Стой, дрянь! – отрывисто и яростно выкрикивал он на бегу. – Стой, убью!

Но старуха летела, не оглядываясь и не давая им к себе приблизиться; замершая от ужаса Веселка теперь уже ясно видела, что ноги старухи не вязнут и даже не касаются снега, а она несется над тропой, как тень без тела, как сгусток черного ветра… Один миг – и старуха была уже у ворот, и никто не успевал за ней. С хриплым выдохом Громобой метнул ей вслед свой молот, но чуть-чуть опоздал: темное пятно исчезло в щели между приоткрытыми створками. А над холмом и воротами городка взметнулось видение: высокая, выше елей, белая женская фигура с развевающимися спутанными волосами белее снега. И тут же она исчезла, как сметенная первым порывом ветра. Молот упал в снег возле самых ворот и зарылся по самую рукоять.

Веселка закрыла лицо руками; ее била дрожь, давило чувство вины перед этим городком, куда они на своих санях привезли такую беду. Страшно было глянуть на него: казалось, он вот сейчас, у них на глазах, начнет гибнуть, проваливаться… А если не сразу, если понемногу, то это еще хуже… Одно ясно: беда вошла в Убор, она съела его, он уже мертв… Они видели ее, но не сумели ей помешать…

Двое парней-рыболовов и мальчишки, бросив на льду шест и корзину, подбежали ближе и с изумлением разглядывали гостей, не понимая, кто это и отчего такая суета перед воротами. Собака села на снег и тоскливо заскулила, прижимая уши.

Солома вернулся к саням, взял лошадь под уздцы и повел дальше, к воротам. Вид у него был озадаченный и даже обиженный: ничего такого он не ожидал, и первое из долгожданных «чудес» выглядело совсем не приятно.

Подобрав молот, Громобой постоял, держа его в опущенной руке и глядя внутрь ворот. Услышав позади себя позвякивание упряжи и скрип снега под ногами и полозьями, он медленно обернулся. Лицо его было озлобленно, замкнуто и мрачно; Веселка испугалась, но на самом деле Громобой злился только на себя. Старик со своим огненным змеем заморочил, и он, выискивая разбойников-лиходеев, проморгал Моровую Девку! Сам на своем горбу, считай, привез! А еще сын Перуна! Дурень как есть!

– Пошли, чего стали! В снег вросли слезы лить! – с тяжелой досадой бросил он, не глядя на спутников. – Мы завезли, нам и вылавливать.

«А можно? Как же ее выловишь?» – хотела спросить Веселка, но не посмела. Но от этих тяжелых слов в ней мелькнул проблеск надежды, что не все еще погибло. А вдруг Моровую Девку и правда можно как-то выловить? Можно? Но как?

В городок они вступали, настороженно оглядываясь, точно ожидали увидеть страшную картину беды. «А что есть людей, те мертвы лежат…» Но жители Убора были не мертвыми, а очень даже живыми и полными любопытства: прямо за городскими воротами уже собирались женщины, дети, подростки, кое-кто из мужчин, и все таращили глаза на нежданных гостей. Признаков какой-то тревоги нигде не наблюдалось. Похоже, что Моровой Девки никто не заметил. Она всегда приходит невидимой, и замечают ее только тогда, когда становится поздно.

Городок Убор, собственно, назывался городом только потому, что здесь жил княжеский воевода-посадник, собиравший дань с окрестных жителей. Сам же Убор мало чем отличался от любого огнища, разве что был чуть побольше. Кроме воеводы, здесь жили его кмети со своими семьями, ремесленники, продававшие свои серпы, горшки и колечки в ближайшей округе, кое-кто из охотников и мелких торговцев. На вершине холма, огороженной валом и высоким тыном, стояло по кругу три десятка изб, и только воеводский двор, занимавший середину, имел отдельный собственный тын. Перед воротами воеводского двора был небольшой пустырь, где, как водится, в торговые дни собирались жители окрестных огнищ, чтобы за свой хлеб, лен, меха, шкуры и мед выменять изделия уборских кузнецов, гончаров и прочих ремесленников.

Сам воевода Прозор стоял в своих воротах: его легко было узнать по широкому, с серебром поясу на простом непокрытом кожухе. Вид у него был изумленно-растерянный, а взгляд не отрывался от меча на поясе у Громобоя. Мысли его было нетрудно угадать: конечно, он знал княжеский меч, много раз виденный на поясе у князя Держимира, а перед тем еще у его отца Молнеслава. То, что это меч Буеслава, а не новый, похожий на него, воеводе, конечно, и в голову не приходило. А теперь этот же самый меч оказался у совершенно незнакомого парня! Воевода не мог и вообразить, как оружие князей сюда попало: то ли в Прямичеве уже другой князь… то ли его обманывают глаза.

– Э… от князя к нам? – наконец выговорил Прозор, с трудом заставив себя оторвать взгляд от меча и посмотреть на Громобоя. – Что-то я вас не признаю, гости дорогие!

– Познакомимся, отец! – мрачновато, но стараясь быть приветливым, отозвался Громобой, пока все его спутники удрученно молчали.

Воевода повел их в дом; вслед за гостями в воеводскую гридницу набилась чуть ли не половина уборских жителей. Слушая рассказ о прямичевских событиях, люди дивились, не зная, можно ли этому верить, но воевода не мог не верить человеку с княжеским мечом, хотя повествование это, что и говорить, сильно напоминало кощуны. Но бесконечная зима научила верить в чудеса: все стало не так, как было, и приходилось ожидать небывалого. Долгождан хранил значительный вид, Солома сидел очень гордый, радуясь, что его, простого кузнеца, с таким почтительным вниманием слушает важный воевода. Веселка отмалчивалась: все ее мысли были заняты Моровой Девкой. Это была одна из тех бед, сродни буйству Снеговолока и Костяника, которые породило разрушение мирового порядка; уборцы слушали о событиях в Прямичеве, не подозревая, что их самих уже накрыла тень неминучей беды. Но Веселка знала об этом, знала, что их страшный рассказ будет иметь продолжение. У нее на глазах зрела и готовилась еще одна из тех бед, ради борьбы с которыми они пустились в путь, но не успевали! Вокруг нее сидели бодрые, приветливые, обрадованные их приездом люди; они надеялись, что теперь, когда открыта причина общего бедствия и найдено подходящее оружие, и избавление не за горами. А Веселке было неуютно, тревожно, страшно: перед глазами стояли то морщинистое лицо старухи с блеклыми глазами, то огромная фигура Моровой Девки, белой, как метель, взмывшей головой выше воеводских теремов. Она и сейчас была где-то здесь, и каждый раз, мельком заметив согнутую старушечью спину и голову в опущенном на лоб платке, Веселка невольно вздрагивала, казалось – она! Из углов дуло, по гриднице тянуло холодом, и Веселку била дрожь. Вокруг нее плавали холодные дуновения, точно кто-то невидимый, неживой крадется среди живых и касается их своим стылым дыханием, исподтишка высматривая первую жертву. Она прислушивалась, и ей мерещился за стенами воеводских хором крик воронов и уханье филинов; в углах что-то потрескивало, и головни в очагах пощелкивали как-то иначе. Но никто другой всего этого не замечал, и Веселка мучилась в одиночку, понимая: расскажи она о Моровой Девке, легче от этого не станет. Видя ее истомленное лицо, уборские женщины жалели девушку – намаялась в пути, бедная! – и Веселке еще приходилось отвечать им благодарными улыбками.

Долго ждать не пришлось. Наутро, когда в гриднице накрыли стол для хозяев и дружины, со двора вбежала какая-то из здешних женщин – средних лет, маленькая ростом, с поднятыми бровями и открытым от испуга ртом.

– Что я видела, что видела! – заголосила она, едва переступив порог. – Боярыня-матушка! Воевода! Люди добрые! Макошь Матушка! Что видела! Видела!

Веселка первой бросила ложку и повернулась; в голове так и стукнуло: началось!

– Что? Чего видела? Говори толком! – многими голосами отозвалась гридница.

– Видела… – Женщина остановилась перед очагом, помахивая в воздухе руками, будто продолжала бежать. – Лошадь видела!

Гридница грохнула хохотом: так мало подходило это «видение» к тому тревожному ожиданию, с которым все ждали объяснений.

– Лошадь! Эко чудо!

– Никогда не видала, что ли?

– Что-то ты, мать, пугливая стала!

– Чью лошадь-то?

– Да она тебя копытом-то не шарахнула?

– Белую лошадь видела! – твердила женщина, лихорадочно глотая воздух и вертя головой как бы в поисках того, кто ее поймет. – Иду я улицей, против Кабанова двора, а она на меня идет, копытами стучит, а грива вся перепутанная, и землю метет… Белая вся, белая, а глаза черные, и смотрит на меня, как живая, и усмехается… Зубы такие…

– Как живая! А должна как мертвая смотреть? – хохотнул какой-то парень, но теперь больше никто не смеялся.

То ли в Уборе не было белых лошадей, то ли все наконец поняли, что женщину напугала не простая лошадь, но теперь настала тишина.

– А на всех крышах вороны насели, как сажа, и кричат все, кричат! – уже среди тишины окончила женщина. Вдруг лицо ее скривилось, она поднесла к лицу конец головного платка и заплакала. – Ой, смерть моя пришла! Чую, погибель моя! Видела я ее, видела! Матушка Макошь! Брегана-охранительница! Зволина милосердная!

Веселка глянула на Громобоя. Он молчал, а лицо его было так же хмуро-сосредоточенно, как тогда, в святилище в Велесов вечер. В Убор пришло свое зимнее чудовище и показалось наконец людям на глаза.

– Это – лихая болезнь! – произнесла боярыня Нарада, и голос ее дрожал. – Это – Лихорадка… Невея… Отец? – Она вопросительно оглянулась на воеводу, словно спрашивая, что теперь делать.

– Да я что? – нерешительно ответил воевода и забрал бороду в кулак. – Это к ведунье надо. Где Загоша-то? Вели позвать.

Гостям уже можно было ехать дальше, но Громобой решил повременить с отъездом. Солома все подмигивал Веселке: дескать, поговори с ним, ехать бы нам отсюда, пока хуже не вышло! Но она не отговаривала Громобоя и сама не хотела уезжать, не зная, что станется с городком, в который они невольно завезли такую беду.

Под вечер к боярыне прибежал мальчик: Ранница, та женщина, что видела белую лошадь, слегла. У нее был жар и озноб, к сумеркам она забылась, и уборская ведунья Загоша не отходила от нее. А Громобой, не полагаясь только на женскую ворожбу, предложил воеводе попробовать и другое средство.

– Надо, воевода, выгонять Моровую Девку! – сказал он. – Собирай народ – гнать будем. Давайте кнутов, колотушек, огня – хоть попытаемся.

– Ты меч-то свой возьми! – ответил воевода. – Получше колотушек будет. А я-то! Эх! – Воевода развел руками и досадливо хлопнул себя по коленям. – Я тут на что посажен? От личивинов стеречь! А против нечисти меня не учили! Тут старухи нужны! Им самим на тот свет скоро, они туда загодя из-за краешку заглядывают и знают кое-что… А я что?

Тем же вечером, когда стемнело, уборцы принялись гнать Моровую Девку. Женщины и дети сидели по домам, а мужчины, парни, даже подростки все как один вооружились кнутами, колотушками, просто палками, взяли факелы и вышли на улицу. С громкими криками они бегали вдоль тынов и по дворам, колотили по бревнам, били кнутами в каждый закоулок, тыкали в щели огнем. Загоша, высокая женщина средних лет с громким уверенным голосом, металась по улицам с большим факелом и пронзительно кричала, так что ее было слышно во всех закоулках:

Жутко было видеть и слышать все это: мелькание огней в темноте и черные, неразличимые человеческие фигуры, что метались, прыгали, били в воздух палками и копьями; дикие, исступленные голоса стали неузнаваемыми. Казалось, черные навьи выскочили из подземного мрака и беснуются на воле, пожирая все живое. Треск, гром, гул, крик висели над городком, так что хотелось зажать уши и спрятать голову куда-нибудь пониже.

За шумом не сразу заметили, что к человеческим голосам присоединились еще какие-то жуткие звуки. Во всех дворах завыли собаки: ни одна не лаяла, а все только визжали, выли и скулили. Откуда-то сверху вдруг пала целая стая воронья и облепила все крыши; с резким пронзительным карканьем вестники беды перелетали с крыши на крышу, прыгали по кольям тына, носились над головами людей, почти задевая черными крыльями. Их пытались сбивать палками, поленьями, достать копьями, кидали вверх крепкие снежки. Среди резких птичьих и неистовых человеческих голосов сверху падали черные вороньи перья, кололи глаза, царапали лица.

– Вон она! Вон! – не сразу разобрали сквозь режущий уши гам и крик.

По улочке мчался Громобой – без полушубка, сброшенного где-то прямо на снег, с разметавшимися рыжими кудрями, с горящим, красным, как закатное солнце, лицом, с неистово сверкающими глазами. Он был как огненный вихрь, и каждый, кто его видел, кричал от страха и падал под первое крыльцо, только чтобы не попасть под ноги. В его поднятой руке был меч Буеслава, похожий на молнию, и огненные отблески многочисленных факелов сверкали на его клинке синевато-пламенным блеском. А в нескольких шагах впереди него по улице мчалась огромная белая собака. Выглядела она жутко и жалко – тощая, со свалявшейся и спутанной шерстью, с длинными лапами, заплетавшимися на бегу, она не то бежала, не то катилась кубарем. Глаза ее были вытаращены и горели диким огнем, смесью ярости и ужаса, длинный язык был высунут и едва не задевал о снег, из пасти клочьями падала пена.

– Она! Она! Бей ее, бей! Гони! – сорванными голосами вопили все вокруг и устремлялись следом. Это была сама Моровая Девка, но теперь она бежала, спасалась бегством от людей, и ее нужно было гнать, гнать!

Выскочив на пустырь перед воеводскими воротами, моровая тварь заметалась, потом вдруг вскочила на одно из крылечек и юркнула в дверь, мелькнула в едва приоткрытой щели и исчезла. Громобой бросился за ней на крыльцо, телом вынес внутрь дверь сеней и тут рванул на себя кольцо на двери самой истобки.

Его встретил оглушительный женский крик. В светце горела лишь одна лучина, а меч в его руке продолжал сверкать молнией и освещать собой всю избу. Белой собаки не было, а женщина, лежавшая на лавке, билась и истошно кричала. Какая-то девушка, что, должно быть, пыталась ее успокоить, отшатнулась от лежанки, закрываясь руками от пламени горящего клинка. А женщина испустила оглушительный вопль и затихла.

И сразу стало почти тихо, только домочадцы невнятно всхлипывали в полутьме. Какая-то душная сила разом придавила и погасила общее неистовое возбуждение, и даже Громобой застыл посреди избы, опустив меч. Ему вдруг стало тяжело, как будто весь Убор со своим холмом лежал у него на плечах. По спине продрало морозом, руки и ноги похолодели: слишком много своего тепла он растратил в этой битве, которая непонятно чем кончилась… Меч Буеслава стал таким тяжелым, что, казалось, вовек больше его не поднять… Сияние клинка постепенно тускнело, по нему медленно передвигались отблески синеватого пламени, неровно вздрагивали и опадали, как последние всплески гаснущего огня. У Громобоя рябило в глазах, и мерещилось, что черные громовые шестигранники, тянувшиеся сплошной полосой от рукояти меча к острию, катятся куда-то один за одним, и в ушах у него стоял гул и грохот. Смерть ехала через его душу на своих тяжелых колесах.

Что произошло, он еще не понял. Женщина лежала на спине, молча, вытянувшись и запрокинув голову. Растрепанная жидкая коса упала с лавки на пол.

– Сестрица! Ты что? Что ты? Очнись! – Девушка, отскочившая было при появлении Громобоя, теперь вернулась к лежанке и, стоя на коленях, осторожно поглаживала лежащуюпо растрепанным волосам. – Ну, что ты? – вполголоса, жалостливо и примиряюще причитала она, и по голосу ее было слышно, что она с трудом удерживается от плача. – Сестрица! Очнись! Очнись!

– Маманька! – Мальчик лет восьми тоже подошел и осторожно тронул лоб лежащей. – Маманька, ты меня слышишь? Уже все, она ушла, ее прогнали! Маманька! Ты слышишь, это я! Ну, маманька же!

Какая-то женщина поднесла поближе светец и вставила в него еще одну лучину. Угол с изголовьем лежанки осветился. Теперь Громобой отчетливо узнал в лежащей Ранницу, ту самую женщину, что видела белую лошадь. Девушка погладила ее лоб, потом взяла за руку… а потом вдруг отвернулась и разрыдалась, прижимая к лицу рукав. Мальчик, еще только заподозрив правду, громко закричал и отчаянно затеребил мать. Все женщины в избе, три или четыре, почти невидные во тьме, заплакали и запричитали разом.

– Доченька моя, доченька! – вопила старуха, сжимая руку лежащей, точно еще надеялась удержать ее здесь. – Погубила тебя лихая болезнь, забрала тебя Невея! Как же ты меня, старую, оставила! А дети-то как же! Доченька!

Громобой повернулся и пошел из избы, и у него едва хватало сил приподнять меч, чтобы не везти острием по полу и по земле. Он опять опоздал. Моровая Девка, спасаясь от него, спряталась в свою первую добычу и разом убила ее. А он не успел… Но сил на ярость и гнев у него не оставалось. С ним всегда так бывало: побушевав, он разом выдыхался и становился равнодушным к тому, из-за чего только что готов был метать громы. Пока не отдохнет… У него сейчас была только одна мысль: так дело не пойдет. Одной беготней ничего тут не добьешься. У Моровой Девки ног нет, и потому за ней не угонишься. Нужно как-то с другого конца взяться.

Почти всю ночь Веселка не спала от ужаса: ей все мерещилась белая собака с пеной на оскаленной морде. В тишине воеводских хором ей слышался жалобный детский плач; вспоминался Яровод и плач матери над его застывшим телом.

пел и причитал звучный женский голос, словно нож пронзая душу болью невосполнимой утраты. Из-под опущенных век по щекам текли горячие, обжигающие слезы, сердце теснила тоска оттого, что она ничем и никому не может помочь: ни своей матери, ни родным Ранницы, ни всем матерям на свете, что плачут по своим детям… Плач у нее в ушах все ширился, вбирал в себя новые голоса; Веселка с ужасом думала о тех болезнях и бедах, что пришли этой страшной зимой во все города, городки и огнища. Сколько их, тех, о ком она ничего не знает? Ей слышался глухой, горький плач, идущий из-под земли, из-за зубчатых вершин темного леса, из-за пелены серых туч; сама земля, сама Мать Макошь плакала по своим земным детям, стонала и мучилась, но бессильна была отвести от них беду. Ее сковали морозы, кровь в ее жилах замерзла, очи погасли…

Следующий день застал в жару и забытьи младшую сестру Ранницы и ее восьмилетнего сына. Услышав об этом, Веселка закрыла лицо руками. Сбывались ее ночные предчувствия: не бывает так, чтобы Моровая Девка успокоилась одной жертвой. Теперь все пойдет чередом: она сгрызет каждого, кто видел белую собаку или кошку… или черных воронов… или ничего не видел… Она ненасытна: она будет жрать, пока не сожрет все живое, но сама останется такой же голодной…

Знали это и другие. Наутро Веселку разбудил блеск огня: в горнице горели две лучины. Поскрипывали половицы под осторожными легкими шагами, шептали голоса и шевелились женские тени: боярыня поднялась и одевалась. Она сидела на лежанке, и в полутьме при лучинах ее темная верхняя рубаха поблескивала золотой тесьмой на подоле и рукавах. Веселка удивилась, даже не поверила, что уже не спит и видит это наяву: к чему так наряжаться? Пожилая челядинка, Подоба, в это время покрывала голову боярыни с уложенной толстой косой повоем с золотой вышивкой надо лбом, горничная девушка держала на обеих руках красный платок заморского шелка, тоже с мелкими золотыми цветочками. Веселка хотела спросить, в честь чего такой наряд, но тут боярыня сама заметила, что она не спит.

– Пойдешь, что ли, с нами? – спросила боярыня, и Веселка уловила в ее голосе легкое колебание. – Раз уж проснулась…

Челядинка недовольно дернула ртом. Веселка смотрела с недоумением, не понимая.

– Куда? – хрипло со сна спросила она и только потом вспомнилась: – Доброе утро тебе, матушка!

– Доброе! – проворчала Подоба, вроде бы ни к кому не обращаясь, но с видом обиды на весь белый свет. – Доброе! Сами возят навий на наши головы, а доброе утро, слышь! Доброе!

Девушка вздохнула, не поднимая глаз на Веселку.

– Уймись! – велела боярыня и поджала губы, точно подавляя собственное недовольство. – Моровая Девка всегда так – на ком-нибудь да приедет! Хоть у сороки на хвосте прилетит. А они не зря в такое время да в такой путь пустились – их сами боги послали! И не твое бабье дело разбирать! Слышала, что воевода про меч сказал? Вот, и придержи свой язык, чтобы мне по избам болтовни не было!

– Куда идти-то? – повторила Веселка, уже поднявшись и торопливо натягивая чулок-копытце.

– На колодец пойдем! – пояснила боярыня, встав на ноги и оправляя рубаху. Девушка подала ей плахту, и хозяйка обмотала ее вокруг широких, как у самой Макоши, бедер. – Колодец у нас, Берегинин ключ. Жертвы понесем. Может, хоть Макошь и Лада укротят беду. Как ни сильна болезнь, а боги-то сильнее!

Боярыня говорила твердо, убеждая и челядинок, и саму себя. Веселка промолчала. Ей вспомнилась разбитая гадательная чаша, вспомнилось молчание богов. Но не нужно было говорить об этом женщинам, которые верили. Они верили, в их сознании боги были живы и сильны, и Веселка сама уже верила, что их мольба не останется без ответа. В Прямичеве не получилось, да ведь Убор – не Прямичев, здесь получится! Получится! В каждом роднике хранится часть великой силы земли, которая не может умереть сразу вся, никак не может! Так почему же Макоши не отозваться через здешний Берегинин ключ?

В сердце ее крепла новая вера, и Веселка торопилась, ладонями черпая холодную воду из бочки в нижних сенях. Через сени будто бы потянуло каким-то свежим ветерком, горло немного сжалось, в кончиках пальцев закололо… Веселка быстро подняла лицо с текущими по щекам каплями воды и огляделась, будто ждала увидеть кого-то, кто пришел, приоткрыл невидимую дверь, из которой и повеяло этим воздухом, не здешним, другим – теплым, душистым, бодрящим… Казалось, где-то рядом скользит неуловимый солнечный зайчик, дразня взгляд и убегая. Тот светлый дух, что поселился в ней, снова подал ей знак: она на верном пути. И Веселка уже не удивлялась, а только радовалась этому знаку, говорившему, что боги идут с ней. Через ее сердце тянулась тонкая ниточка, восстанавливая потерянную связь неба и земли; золотая ниточка, может быть, единственная во всем свете и потому такая драгоценная. Веселка даже затаила дыхание, будто боялась неосторожным движением порвать ее, потушить огонек чистой, светлой, по-детски открытой радости, что горел в ее сердце.

Светлело. Постройки воеводского двора и избы напротив казались совсем черными и выглядели цельными громадами, как каменные горы. Небо, затянутое тучами, было темно-серым, и даже трудно было понять, утро сейчас или вечер. Казалось, давно пора бы привыкнуть, но Веселка, выйдя во двор, все оглядывалась, будто искала заплутавший в тучах свет, и странным казалось, что она его не видит – ведь вся душа ее так живо и страстно стремилась к нему.

Перед крыльцом боярыню уже дожидалось с два десятка уборских женщин. Все они были принаряжены, матери держали за руки девочек, у девиц из-под платков поблескивали подвески на концах длинных кос. Больше всего было старух.

– Собрались? Пошли, что ли? – бодро говорила боярыня в ответ на поклоны и приветствия, и видно было, что она через силу старается выглядеть уверенной. – Загоша, ты здесь? – прищурившись, она шагнула вперед, стараясь узнать среди темных женских фигур ведунью.

– Я, я! Здесь я! – подтвердила та. – Пора уж! Кто пришел, те здесь, а кого нет, ждать не будем.

Женщина рядом с ней тяжко вздохнула. Как видно, за ночь заболел еще кто-то из тех, кто должен был идти на священный ключ.

– А что с Угрюмом-то теперь? – спросила было одна из старух, но соседка тут же дернула ее за рукав, предостерегающе шикнула и кивнула куда-то вбок.

На ближайших крышах, хорошо видные на белом снегу, чернели вороны. То и дело раздавалось хриплое, скрипучее карканье, то и дело одна из птиц срывалась с места и перепрыгивала на другое, точно хотела быть поближе к людям, и даже казалось, что вороны подслушивают людской разговор. Моровая Девка была здесь, она была в этих черных птицах, в тревожном шепоте женщин, в их подавленных вздохах и даже в звоне их бронзовых и серебряных обручий, надетых все сразу ради принесения жертв. Она была в этих бледных, испуганных и горестных лицах под празднично расшитыми повоями и цветными платками: они несли ее с собой, надеясь одолеть и сбросить.

Впереди всех шла Загоша в овчинном кожухе с длинными волнистыми прядками шерсти и несла большую глиняную чашу. Вслед за ведуньей женщины стали спускаться из городища к речному льду. Было холодно, над рекой дул ветер, Веселка скоро начала дрожать, то ли от холода, то ли от волнения и беспокойства. Женщины позади нее и вокруг перешептывались, чей-то голос причитал: «Миленькие мои, миленькие, за что же нас так боги наказали…» «А они ждут нас? Берегини?» – шептала какая-то девочка лет семи, как видно, впервые взятая старшими к священному ключу. «Они спят! – вполголоса объясняла ей мать. – Они спят и не знают, какая с нами беда, я же Красушке рассказывала, что же ты не слушала? Они спят, а мы их разбудим, угостим, они и помогут нам…»

Пройдя по льду шагов сто, женщины снова поднялись на берег в другом, более пологом месте; тут к реке выходил широкий овраг, а в него вела со льда темная, натоптанная тропинка. На заснеженном склоне оврага был хорошо заметен темный бревенчатый сруб высотой примерно по пояс человеку. В той стороне сруба, что обращена к реке, было прорезано отверстие, и неширокий, быстрый поток убегал к Турье, чтобы там юркнуть под ледяной покров и влиться в спящую реку. Вид бегущего ручья подбодрил Веселку: одна из многочисленных кровеносных жил МатериЗемли не замерзла, она жила и поддерживала жизнь в теле спящей Макоши.

Загоша поставила на край сруба свою чашу, обеими руками придерживая ее на инеистой поверхности, и все женщины по очереди стали выливать в нее принесенное из дома молоко. Веселке было нечего вылить, но она подошла вслед за боярыней и вдруг увидела, что чаша ведуньи – обычный глиняный горшок с простым волнистым узором, один из тех, что ставят на печь. Значит, и здешнюю чашу постигла участь велесовской… Но ведунья – рослая, длинноносая, чернобровая – держалась уверенно и важно, всем видом выражая убежденность, что все получится. И Веселка еще раз мысленно согласилась с ней. Нечего рыдать над черепками. Сердце человеческое – тот священный сосуд, в котором хранится вера. И если сердце полно, любой глиняный горшок сделается священной чашей.

Боярыня и одна из старух придерживали за края горшок на срубе, а остальные встали широким кольцом вокруг колодца. Каждая из женщин, девушек и девочек держала в руке горящую лучину, а все вместе они образовали огненный круг, как маленькое земное солнце. Веселка встала с другими, а Загоша осталась внутри круга и медленно двинулась по направлению идущего солнца, с востока на закат, притоптывая на снегу и протяжно напевая. В руке у нее теперь был деревянный жезл с рогатой коровьей головой на конце – знаком Макоши.

пела Загоша. Веселка слушала, и перед глазами ее сами собой вставали видения: огромное темное море, то ли воды, то ли туч, колыхалось вверх-вниз, шумело, клубилось, ходило тяжелыми плотными волнами, и где-то в глубине этого моря бурлило что-то грозное, опасное, рвущееся на волю. Это и была та беда, о которой Загоша пела:

От ее слов, от их неровного, рваного и притом удивительно взвешенного лада бросало то в жар, то в холод; озноб волнами катался по всему телу, спине было то горячо до пота, то зябко до дрожи; кожу кололи сотни мелких ледяных игл, и казалось, все самые страшные недуги толпой ходят вокруг, протягивают когти, царапают, цепляют, грозят захватить, погубить…

Голос Загоши окреп и возвысился, в нем появилась новая сила, и призыв его полетел куда-то вверх, широкий, как ветер, и в душе Веселки вспыхнула радость избавления. Теперь она была не одна, и род человечий был не один: Великая Мать протянула руки ему на помощь.

крикнула ведунья и стала выкликать, с каждым новым именем ударяя жезлом по срубу колодца, отчего хлопья инея разлетались белой пылью внутрь сруба и наружу:

Назвав девять имен, Загоша передала свой жезл одной из женщин, а сама взяла горшок за край и наклонила его над срубом. Молоко широкой белой струей полилось вниз, и тут же в потоке, что бежал через снега к реке, мелькнули белые пряди. Вода приняла жертву, подхватила и понесла дальше, в дар земле и реке.

Окончив заговор, Загоша осталась возле колодца, с напряженным вниманием глядя вниз. И какая-то сила мягко толкнула Веселку к колодцу; мерещилось, что оттуда зовет тихий, чуть внятный голос, зовет именно ее, потому что другие не услышат его, не поймут…

Она подошла, положила руки в рукавицах на заиндевевший край сруба и заглянула внутрь. Колодец был неглубок: совсем близко колебалась поверхность воды. Дна в темноте нельзя было разглядеть, Веселка видела светлый круг неба – то ли вверху, то ли внизу – и свою темную голову с некрасиво наклоненным лицом. Голова у нее слегка кружилась, какое-то пугливое чувство тянуло немедленно выпрямиться и понять, где верх, а где низ; но тихий голос шептал: смотри!

Веселка смотрела в круг неверного света вод, и ей мерещились золотистые отблески. Дух захватило: такой же свет блеснул перед ее глазами, когда поворачивалась мертвая избушка на пеньках, чтобы пропустить ее к Мудраве… Да, в этом ключе тоже живет свет небесного огня, тот самый, что уже однажды осветил ей путь! Там, в глубине, что-то шевелилось… колебалось… дышало… Таинственная сила вечных животворящих стихий пряталась на дне колодца, как цветок среди снежного безмолвия зимы.

Что-то твердое прикоснулось к ее руке; Веселка безотчетно взяла это и сообразила, что держит в руке деревянный жезл с рогатой коровьей головой.

– Смотри! – шепнул ей голос, и она увидела рядом со своим отражением голову Загоши. – Что видишь?

– Вижу… – прошептала Веселка, еще не зная, как назвать свои видения, и желая лишь подтвердить, что она и правда что-то видит.

– Смотри! – повелительно повторила женщина, и теперь голос шел не сбоку, а снизу, из колодца. Там, где должно было быть отражение Загоши, на Веселку смотрело суровое лицо богини Мудравы.

И взгляд Веселки прояснел, как будто, пробившись через темную воду, достиг наконец дна священного ключа. Она увидела лица – много нежных девичьих лиц, бледных и белых, как лед, застывших и неподвижных. Глаза у всех были закрыты, но это было спокойствие не смерти, а долгого сна. Прекрасные лица были обрамлены, вместо волос, длинными листьями травы, цветущими стеблями, пестрыми капельками бутонов – розовые, голубые, синие, желтые, белые, лиловые, пурпурные головки будущих цветов сквозь невесомый налет росы смотрелись серебристо-блеклыми. Им еще только предстоит расцвести, когда росу высушат горячие лучи солнца… Дрожали тонкие листья березы, покачивались цветущие колосья пшеницы, роняя желтую пыльцу, и вместо живых глаз смотрели в лицо Веселке синие круглые глаза расцветших волошек … Трава, цветы, листья чуть-чуть колебались в лад с биением подземного ключа, и от этого казалось, что и сами берегини вот-вот поднимутся, вот-вот откроют глаза, оживут, глубоко вздохнут, и тут же иней опадет со стенок колодца и растает, сойдет снег, и солнце зальет золотом проснувшуюся землю…

– Смотри! – повторила та, что смотрела прямо в лицо Веселке из колодца. – Что еще видишь?

Лики берегинь исчезли под потоками золота, что играло в воде; целое море золотых солнечных лучей простиралось куда-то далеко-далеко.

– Вижу… море золотое… – прошептала Веселка и вдруг услышала, что голос ее тоже окреп. – Вижу море золотое! – повторила она, наслаждаясь легким, сильным, певучим звучанием своего голоса. Радость залила все ее существо; опять кто-то другой, светлый и прекрасный, заговорил в ней и открыл ее глазам тот мир, в котором была настоящая родина этого светлого и загадочного духа: – На золоте море вижу золото древо, на золоте древе – золоты ветви, а на ветвях золотых сидят птицы железные, с клювами медными!

Золотое сияние обнимало небо над золотым деревом, а внизу, у корней, что-то мерцало багрово-золотистым сиянием, мягко билось, как сердце, и Веселка откуда-то знала, что это – то самое сердце, что толкает кровь по жилам земли и дает жизнь всем на свете рекам и родникам.

– Есть золото море, а на золоте море лежит золот камень, – пела невидимая сила внутри Веселки. – На золоте камне сидит красна девица с копьем золотым…

Слова мягко журчали живым сияющим потоком, играли искрами, стремились к неведомой реке и едва успевали за теми зрелищами, что разворачивались перед ее взором. Она видела на камне тонкую, величавую и стройную женскую фигуру; коса с головы девушки спускалась к самым ее ногам, к земле, и в землю же упиралось древко копья с ярким, ослепительным наконечником, обжигающим взор, как молния. Из-за его блеска Веселка лишь мельком заметила лицо девушки, сидящей на камне, но у нее осталось впечатление чего-то прекрасного, радостного, близкого и родного.

– Есть золото море, на золоте море есть золот корабль, – говорила она дальше, чувствуя, что вот наконец и приблизилась к самому главному. – На золоте корабле едет Перун Громовик, отворяет морскую глубину, раскрывает железные ворота… Вселенная движется, и трепетна есть земля…

И внезапно золотое сияние моря погасло; оно стало серым, темным и бурным. Две черные грозовые тучи-волны взметнулись вверх и скрыли своими крыльями небо; белая со жгучей золотой каймой молния сорвалась и ударила в самую толщу воды; гром грянул, и вселенная содрогнулась. Огненный шар покатился куда-то вниз, вниз, откуда навстречу ему полыхало еще более губительное багровое пламя…

Веселка вдруг, как проснувшись, отшатнулась от колодца; перед глазами полыхало багровое пламя среди черноты. Она разом провалилась в явь и кожей ощущала, как царапают и давят ее потревоженные, нарушенные ее перемещением границы миров. Земная тяжесть собственного тела навалилась на нее так, что она чуть не упала от внезапного напряжения, а холодные волны все колыхались вокруг, все никак не могли отстояться, успокоиться, снова заключить в прочный плен свою вековую добычу, которая вдруг каким-то образом сбросила с себя их цепи и вырвалась в те просторы, где человеку бывать не положено. Между волнами оставались щелочки, как просвет между затворяющимися воротными створками, и какая-то часть существа Веселки отчаянно стремилась в этот просвет, рвалась проскочить в щелочку и остаться там, где побывала, кричала и молила пустить ее… но не было сил даже двинуться. Всем существом Веселка ощущала огромную, невероятную даль между собой и тем золотым деревом у золотого моря; такие дали ни пешком не проходят, ни верхом не проезжают. Стало горько, душу залило болезненное чувство потери самого дорогого, точно ей показали в серебряном блюде давно покинутую родину и скрыли опять. В ушах стоял гул, было холодно, как в лихорадочном потном ознобе. Ноги подгибались, тянуло упасть; Веселка привалилась к чему-то твердому и холодному. Вокруг звучали голоса, но вязли и рассыпались, не доходя до сознания. Только что-то твердое в руке удерживало ее от падения, не давало забыть и потерять себя в этой вихревой пустоте.

Постепенно все стихло, мысли прояснились. Веселка осторожно подняла голову, открыла глаза, будто боясь того, что может увидеть. Она стояла на снегу, привалившись боком к заиндевелому срубу колодца, а в двух шагах перед ней столпились уборские женщины и смотрели на нее, как на чудо.

– Что… – хотела спросить Веселка, но голос прервался: легкая и звонкая сила божества ушла из него. – Что было? – кое-как справившись, спросила она. – Я что-то говорила?

– Дала тебе Макошь заговор… – пониженным голосом, благоговейно и отчасти боязливо ответила Загоша.

Она вместе с боярыней стояла впереди всех женщин и даже наклонилась вперед, чтобы получше видеть лицо Веселки. Но в этом лице, растерянном, красивом, но совершенно земном, не было и следа того сияния, что вот сейчас наполняло его и лилось из каждой черты.

– Против Моровой Девки заговор! – подхватила боярыня, встревоженная и оживленная разом. – Верно, верно! Услышали нас берегини! И Макошь, и дочери ее! Услышали!

– Идемте! Идемте в город! – заторопилась боярыня Нарада. – Идем! Выведи от нас Моровую Девку, мы тебя век не забудем! Макошь тебе велела и дочери ее, ты сумеешь! Идем!

Боярыня потянула Веселку за рукав от колодца снова к реке, все женщины засеменили за ними, перешептываясь и причитая на ходу. Веселка оглянулась к Загоше, протянула к ней руку с жезлом: возьми, дескать! – но ведунья махнула рукой – не надо, и Веселка оставила его себе. Только тут она ощутила, что отдать его и не смогла бы: он как будто прирос к пальцам и казался продолжением руки.

Город на прибрежном холме уже вовсю обогревал небо целым лесом темных дымов. Веселка все ускоряла и ускоряла шаг, так что даже опередила под конец боярыню, все еще державшую ее за рукав. Ее вела другая рука: невидимая, мягкая, но сильная и уверенная. «Иди, иди!» – шептал в уши теплый женский голос, и Веселка твердо знала, что это – она, богиня, что смотрела на нее из священного ключа. И она торопилась сделать дело, пока не потеряна эта связь, дающая ей нечеловеческие силы.

Они вошли в ворота, и черные вороны, как головешки, неуклюже зашевелились, запрыгали по крышам, расправляя крылья, засоряя воздух хриплым карканьем. Что-то всполошенное и озлобленное слышалось в их крике: Моровая Девка забеспокоилась!

Перед воеводскими воротами Веселка остановилась, держа в руке жезл с маленькой рогатой головкой коровы. Весь Убор был перед ней как на ладони: кольцо избушек вдоль внутренней стороны тына, со множеством серых воронов на черных крышах. И люди на каждом крыльце: мужчины, старики и дети. Все смотрели на нее и ждали; на лицах была тревога, беспокойство… и надежда.

Веселка сделала шаг вперед, подняла жезл повыше и с размаху рассекла им воздух.

выкрикивала она, снова и снова рубя воздух жезлом и ясно видя, как от каждого ее удара над землей вспыхивает длинная сверкающая молния. Молнии разлетались по сторонам, как лучи от солнца, дрожали в воздухе и рассеивались роями горячих искр.

В воздухе замелькало что-то, сначала неясное, как тень, но постепенно тени принимали вид темных завихрений, похожих на плотные слои дыма. Где-то сзади слышались сдавленные крики: темные вихри были видны всем. Хвосты дыма метались, вертелись, норовили увернуться от бьющего жезла, но Веселка ощущала в себе силу неведомой богини, от которой им было не уйти. Вся она стала сгустком этой силы, которая властно управляла ее телом, заставляла прыгать то вверх, то в стороны, и эти усилия не утомляли ее: она ощущала себя невероятно легкой и при этом могучей, как молния. Она доставала каждый клочок нечистого духа и рубила их жезлом. В глазах у нее туманилось, она плохо видела избы и людей, зато каждый ошметок темного тумана рисовался ясно и отчетливо. Каждый из них был ее смертным врагом, и она кричала, вкладывая в убивающее заклятье всю силу своей новой души:

Последний клочок черного тумана кинулся к земле, свернулся в комок и быстро-быстро покатился по снегу, как клубок нечесаной, перепутанной и полной всякого сора шерсти. Сорвав с головы платок, Веселка бросилась к клубку и накрыла его. Клубок задергался, как живой, хвостик жесткой шерсти царапнул руку, но Веселка крепче замотала его в платок и выпрямилась. Деревянный жезл она бросила на снег: больше он был ей не нужен.

– Поймала! – еле выговорила она, тяжело дыша от усталости и возбуждения.

За время этой странной битвы она вся взмокла и выдохлась. Ее исступление теперь прошло, в глазах прояснилось; она сознавала, что сделала это – выловила Моровую Девку! – но сама еще не могла в это поверить. Она была как во сне, а теперь вот проснулась. Прежняя Веселка и ее новый дух так быстро сменяли один другого, что она не успевала осознать перемену. Дух человека и неведомого божества смыкались все теснее, и Веселка сама не могла уже определить, что живет в ней сейчас.

Уборцы, не исключая Загоши и воеводы Прозора в воротах двора, смотрели на нее огромными глазами и молчали. Видно было, что она для них – диво дивное и одной из своих они ее больше не считают. Они видели светлую богиню, явившуюся к ним в облике прямичевской девушки, и вот теперь они ее узнали и дивились, досадовали на себя, что не поняли сразу.

«Неси ее отсюда!» – шепнул тот же мягкий голос.

Веселка сделала шаг к воротам, и вся толпа заволновалась, поспешно расчищая ей дорогу. «Куда идти?» – хотела спросить Веселка и обнаружила, что знает – к лесу на этом же, высоком берегу, что темнеет позади Убора. Но она должна идти не одна…

Она обернулась к воеводскому двору и легко нашла среди кметей Громобоя. Он был выше всех, и его рыжие кудри горели над толпой, почти как то золотое море в священном ключе. Веселка призывно кивнула ему, и он тут же, плечом раздвигая кметей, прошел к ней. Меч Буеслава он держал в руке, обхватив посредине ножен.

«Иди!» – повелительно шепнула невидимая богиня, и Веселка побежала к воротам. Клубок шевелился и дергался в платке, как пойманная мышь, но Веселка держала его крепко. Громобой молча шел рядом с ней, не задавая вопросов, и только поглядывал сбоку ей в лицо. Это была уже не та девушка, с которой он водился в Прямичеве; зная, какой она была раньше, он не хуже ее самой понимал, что ее руками действует другое существо. Раскрасневшаяся, воодушевленная победой и взволнованная, она была сейчас хороша, как никогда: ее глаза сияли голубыми звездами, непокрытые волосы отливали золотом, намокшие кудряшки на лбу круто завивались, и весь ее облик дышал силой, гордостью и радостной верой. От нее исходили волны мягкого тепла с тонким запахом луговых цветов, неуместным и невозможным здесь, среди зимы. Но Громобой не удивился: его собственная внутренняя суть подсказала ему, что так проявляет себя новый дух, поселившийся в ней. Он смотрел в глаза Веселке и встречал взгляд иного существа, которое открыто давало о себе знать и рвалось на волю.

Они вышли из ворот городища, и ноги сами понесли Веселку по высокому берегу, в другую сторону от священного ключа. Какой-то теплый и живой дух скользил перед ней, указывая дорогу. Ей было легко и жарко; Веселка чувствовала исходящее от нее самой тепло, она несла его на себе, как широкий плащ, овевая землю, снега, кусты и деревья, заснувшую реку, стылый воздух. Казалось, позади нее снега должны таять, освобождая землю и воду для новой жизни…

Впереди показался старый дуб, корявый, с широченным стволом и низко простертыми над землей узловатыми ветками. Он был как темная туча, что грозно нависла над рекой, он был сердцем всего этого берега, этого зимнего мира. В такой же темной туче спит зимой Перун, храня в себе небесный огонь будущего лета… Веселка замедлила шаг. Тихий голос сказал: «Сюда!»

Возле дуба она остановилась. Громобой встал рядом с ней, подняв голову к вершине; лицо его было сосредоточенным и оттого казалось хмурым. Здесь ее сила кончалась; не зная, что делать дальше, она должна была попросить помощи у самого Перунова дерева. В нем живет сила Небесного Воина, который мудрее и самой Веселки, и того драгоценного духа, что она несет в себе. Она смотрела на дуб снизу вверх, и ей вспомнилось то золотое дерево, простирающее ветви над всем миром.

– Есть море золотое… – начала Веселка и медленно двинулась вокруг дуба, с востока на закат, как ходит солнце. – На море золоте есть золоты птицы…

Она говорила, медленно описывая круги вокруг дуба, и клубок в ее руке перестал шевелиться и затих, как мертвый. Видение снова ожило и охватило ее со всех сторон; на ветвях дуба заблистали золотые птицы-молнии. На нее веяло жаром от золотого копья в руках девицы, сидящей на камне, и теперь Веселка отчетливо разбирала, что у той девицы – ее собственное лицо, только другое – спокойное, уверенное, ясное, сияющее божественным светом.

– Отворяет Перун морскую глубину, разверзает темную тучу… – выпевала Веселка, чувствуя, что голосом своим цепляет сильные струны в самых высоких небесах и самых темных глубинах, заставляя вселенную, как ту избушку, повернуться навстречу ее воле. – Отворяет он морскую глубину, отпирает железные ворота…

И вспыхнула молния: Громобой выхватил меч из ножен, поднял его обеими руками над головой и с размаху ударил клинком по стволу дуба. Он сам не понял, как сделал это: его руками двигала неосмысленная внутренняя сила, отозвавшаяся на призыв Веселки. Они вместе вдруг стали единой силой, небом и землей, новой вселенной. От его удара сам воздух раскололся на тысячу сверкающих пламенным светом брызг; грянул гром и раскатился широкой тяжелой волной. Перед глазами Веселки было море, где бурлила темнота, плотная, как вода, с искрами багрового пламени на гребнях. Ее застывший взгляд тонул в темно-пламенных глубинах и не мог из них вырваться; ее сковал ужас, волны жара и холода окатывали со всех сторон, и в то же время она знала, что должна немедленно что-то сделать, сделать то, зачем пришла сюда, зачем родилась на свет! Левая рука вдруг показалась очень тяжелой, и Веселка вспомнила о клубке.

– И отсылает он тебя, Девка Моровая, в бездны преисподние, в котлы кипучие, в жар палючий, в пламень горючий! – задыхаясь, из последних сил крикнула она и с размаху швырнула в тот далекий пламень клубок вместе с платком.

Что-то взвизгнуло дико и жутко, резануло уши; Веселка вскинула руки к голове, словно защищаясь от удара. Душное копотное пламя полыхнуло прямо в лицо, на миг взвилась белая фигура Моровой Девки, ее белые волосы стояли дыбом и горели, лицо было дико искажено гибельным отчаянием и злобой. «Уходи!» – с испугом вскрикнула богиня-помощница. Веселка вдруг ощутила себя на краю пропасти; уже знакомый по предчувствиям ужас вспыхнул и толкнул бежать. Она хотела отшатнуться, но что-то держало ее и не пускало. Она уже была за гранью своего прежнего мира, сама не заметив, как миновала ее. Дверь закрылась позади, и Веселка не могла даже обернуться. Перед ней была только черная пустота с багровым пламенем на дне. «За мно-о-о-й!» – выл бешеный и злобный голос и тянул ее за собой, как на веревке. Она была прикована к нему и вслед за ним безнадежно падала куда-то вниз. С каждым мгновением ей становилось тяжелее, сознание истончалось и таяло, она чувствовала только, что падает, падает, падает…

Снеговые вихри хлестали ее по голове и по лицу, она захлебывалась стылым воздухом, и само сознание зажмурило глаза, упало камешком куда-то в глубину – пережидать бурю.

Глава 7

Придя в себя, Веселка не сразу решилась открыть глаза. У нее было странное чувство, будто перед этим она была долго зажата у кого-то в кулаке и вот ее наконец выпускают на волю. Она лежала на чем-то холодном, касаясь щекой чего-то шероховатого, колючего. Желая скорее понять, куда попала, Веселка открыла глаза и села. И застыла, оглядываясь вокруг и ничего не понимая.

Перед глазами ее был берег реки, покрытый привядшей, бледной травой и толстыми, сухими стеблями репейника. Дальше был обрыв, а внизу, довольно далеко, блестела сероватая глубокая вода. За рекой был низкий берег, сплошь заросший невысоким, полуоблетевшим ивняком. Все было слишком просто и обыденно, и эта простота удивила ее. Река как река… вот только как она сюда попала?

Сзади над ней нависало что-то огромное, темное; Веселка вздрогнула, обернулась и вздохнула с облегчением. Это был дуб – тот самый дуб, который… да, теперь она все вспомнила.

Она была там же, под дубом, куда они пришли вдвоем с Громобоем, и Веселка была уверена, что и река, и берег тот же самый, хотя зимой все выглядело иначе… Зимой! Они шли сюда по снегу, в который тяжелый Громобой проваливался, порой по колено… А сейчас снега не было и в помине, на ветвях дрожали поредевшие, но еще густые тучи листьев, желтых, зеленых, рыжих, бурых; чуть в стороне пламенел клен, и земля под ним была устлана сплошным ковром красных листьев. В воздухе висел пьяноватый, прохладный запах увядающих листьев, остывающих древесных соков и почему-то казался пугающим, тревожным. Зацепив взглядом самую свежую, совсем еще зеленую травинку, Веселка обрадовалась ей, как родной, хотела схватить, но покачнулась – от сидения на холодной земле все тело одеревенело.

Зеленая трава… осень… Постой… Веселка неловко подняла руку – рука была как не своя – и попробовала потереть лоб. От движения кровь побежала быстрее, Веселка осознала себя живой, и в мыслях, действительно, прояснилось. Была зима, а сейчас осень…

Без снегового покрова местность выглядела иначе, гораздо четче виделись берега реки, но все же место было то самое. Она была там же, но ясно ощущала, что все совсем иначе. Воспоминания и новые впечатления перебивали друг друга и при этом не мешали друг другу; те и другие были четкими и ясными. Веселка отлично помнила, как они с Громобоем принесли сюда, к дубу, клубок черной шерсти в платке, а в клубке пряталась Моровая Девка… Веселка оглянулась, будто надеялась все же найти Громобоя, хотя дураку ясно, что такого, как он, не проглядишь. Не было еще случая, чтобы на самых многолюдных прямичевских гуляньях она его проглядела… Образ Прямичева мелькнул мимоходом и исчез, как видение, как чудный облачный град, – Веселке трудно было считать его своим, так далеко он отошел.

Веселка повернулась туда, где должен был остаться Убор. Над прибрежным холмом и правда поднимались столбики дыма и быстро таяли на ветру. И у Веселки отлегло от сердца. От облегчения ей даже стало жарко. Вот глупая! И с чего она взяла, что тут никого нет – только зря себя напугала! Но… все-таки, почему же осень?

Воздух был прозрачен, легок, холоден, и Веселке чудилась в нем какая-то смутная тревога. Это не было предчувствием опасности, просто она откуда-то знала, что здесь ей совсем не место, что она попала сюда случайно и ей надо как можно скорее отсюда уходить.

Собравшись с силами, Веселка поднялась на ноги с толстого, жестковатого ковра бурых листьев, нападавших с дуба, и встала, для надежности опираясь плечом о ствол в крупных жестких трещинах. Она приглаживала волосы, пыталась засунуть обратно в косу выбившиеся прядки, чтобы не лезли к лицу, и все медлила, все не решалась оторваться от ствола, точно дуб мог защитить ее от той невыраженной опасности, которая мерещилась ей в самом здешнем воздухе, в хмуроватом, тусклом, низко опущенном небе. Суровым дыханием холода веяло на нее от серых, многослойных, непробиваемых, как крепостная стена, облаков. Крепость Зимерзлы, ледяными ключами замкнувшей свет и тепло… Веселка содрогнулась – ее саму удивило, как сильно от одной мысли о тех ледяных ключах холод пронизал ее всю, до самой мелкой жилочки. Она опять изменилась: здесь, в этом осеннем мире, она стала такой легкой и прозрачной, что ее, как облачко, пронимал насквозь самый слабый ветерок. Даже ноги ее как-то нетвердо стояли на этой холодной земле. Мучило ощущение неуюта, неуместности, ненадежности своего существования здесь. Здесь правили не ее боги.

Зимерзла… Поля Зимерзлы… Веселка вздрогнула от вдруг пришедшей мысли и теснее прижалась к дубу. Она побывала во владениях Зимерзлы, а теперь… теперь она попала в Надвечный мир, туда, где властвует угрюмый, мрачный Троян, запирающий тепло, гасящий солнце. Вот отчего все здесь кажется иным!

Веселка хорошо помнила все произошедшее и понимала, что Моровая Девка в последний миг сумела как-то потянуть ее с собой, но сила ее быстро кончилась, и Веселка попала туда, куда ни сама она, ни Моровая Девка ее забросить не желали. Но теперь с ней нет Громобоя, который знал, куда идти. Она должна сама искать дорогу. От этой мысли стало еще неприятнее: Веселка ощутила себя совершенно беспомощной и не способной о себе позаботиться. Куда здесь идти? Где тут избушка Мудравы, которая вернет ее назад?

Еще раз оглядевшись, Веселка заметила странную и неприятную особенность этого места: земля, река и деревья были хорошо видны шагов на пятьдесят, а дальше все бледнело и терялось в густом сером тумане. Но настоящий туман здесь был ни при чем. Внутреннее чувство подсказывало Веселке, в чем тут дело. В этом мире для нее не будет дорог, пока она не поймет, куда ей нужно идти. Чтобы появилась дорога, у нее должна быть цель. Как там, в Полях Зимерзлы: как только они сдвинулись с места и пошли, на краю снеговой равнины показался лесок…

Если бы Громобой был здесь, она спросила бы у него, куда идти. Но Громобоя не было, и Веселка задала ему этот вопрос мысленно. Она уже видела его небрежно-снисходительную ухмылку: кто из нас, дескать, медведь неученый? – как вместо него ей вдруг ответил совсем другой голос, женский. «Чаша Годового Круга разбилась и по всему Надвечному миру осколки рассеяла… И другие найдешь – прибирай… – зашептал кто-то невидимый, напоминая о чем-то важном. – Может быть, еще и соберете Чашу… Попадешь в осень – там осколки осени найдешь…»

Веселка сунула руку под шубу и нашарила висящий на шее кожаный мешочек. Осколки зимы она взяла с собой и теперь была рада, что ее сокровище при ней. При мысли об осколках Чаши Веселка почувствовала себя увереннее. Всегда успокоишься, если поймешь, что тебе делать. Она даже приободрилась: все получилось к лучшему, Моровая Девка против воли помогла ей, забросила туда, куда ей и надо было попасть.

Теперь Веселка знала, что ей здесь нужно, и туман на глазах редел. Между деревьями обозначилась тропинка. Может быть, она ведет к другой избушке на пеньках?

Веселка оторвалась от ствола, подняла один из гладких светло-коричневых желудей, в изобилии лежавших в листве под ветвями, и сжала его в руке. Из такого же желудя вырос когда-то тот дуб, на котором держится мир, и в твердости блестящей скорлупы был залог безопасности для зародышей и других будущих миров. Веселка уже смелее вышла из-под круга распростертых над землей ветвей и пошла к Убору.

По пути она не торопилась. Было страшновато: а вдруг она сейчас дойдет до знакомого холма и окажется, что города Убора там нет, что дым в небе ей померещился, что ей невесть сколько придется блуждать по этому осеннему миру, пока она найдет хоть кого-нибудь. Если вообще найдет.

На ходу оглядываясь, Веселка решила, что сейчас начало месяца листопада – это было видно по желтой, но еще густой листве, в изобилии шумевшей на ветвях, в уцелевшей кое-где травяной зелени. Как раз в это время в Прямичев начинали свозить вымоченный и обтрепанный лен, готовый для чесания и прядения. В это время начинаются женские посиделки, оживают избы-беседы, что стоят во всяком огнище или на всякой городской улице. Опять вспомнился Прямичев, вспомнились все привычные, связанные с осенью чувства: радость от песен и умеренных зимних игр вроде «колечка», скука от бесконечного сидения за прялкой… Даже пальцы заболели. И захотелось опять туда, в беседу Велесовой улицы, где тяжелые резные скамьи с прялками вдоль стен, и кованые светцы с лучинами, постукивание веретен по полу, и много, много лиц, блеска глаз, улыбок, лукавых, задорных, многозначительных взглядов… И Громобой, с притворно-равнодушным видом сидящий на любимом месте у двери… Все это было так близко, но казалось недостижимым, невозвратно прошедшим. Это был отзвук миновавшей, уже пережитой и сброшенной, как ненужная скорлупа, жизни.

Задумавшись, Веселка почти забыла, где она и что с ней, и вдруг остановилась – прямо перед ней, шагах в десяти, мелькнула какая-то яркая, белая вспышка света. Веселка вздрогнула отнеожиданности и застыла на месте, прижав руку к бьющемуся сердцу. Замечталась, глупая!

Перед ней по привядшей траве неспешно прохаживалась уточка. Смешно переваливаясь с лапы на лапу, она то вроде бы брела к берегу реки, то останавливалась, то поворачивала назад. Уточка была совсем белой, и перья ее светились мягким белым светом, чуть-чуть золотистым. Веселка усиленно моргала, пытаясь понять, не мерещится ли ей удивительная птица. А уточка тем временем проковыляла к близкой опушке леса и там вспорхнула на камень.

Камень Веселка заметила только сейчас. Огромный, с двух быков, валун был странного серо-синеватого цвета. Взобравшись на самую макушку валуна, уточка устроилась там, подобрала лапки, втянула головку, точно нашла себе наконец хорошее место. Перья ее теперь засветились еще ярче, и Веселка только благодаря этому свечению заметила, что уже вечереет. Белое, золотистое сияние разливалось вокруг камня все шире, вот уже и сам валун начал светиться по краям тем же призрачным светом, и это было так красиво, что Веселка, как зачарованная, безотчетно подошла поближе.

Она медленно делала шаг за шагом, не сводя глаз с уточки, но так и не заметила, куда та подевалась. Валун продолжал светиться, Веселка подошла к нему вплотную и только тут заметила, что уточки на его макушке больше нет.

Обнаружив это, она сперва застыла в недоумении, силясь сообразить, что это значит, потом протянула руку к камню. Пальцы ее погрузились в сияние, но неглубоко – почти тут же они коснулись шероховатой, холодной поверхности. Холодный камень светился, и Веселка стояла рядом, поглаживая его ладонью; она ничего не понимала.

Нет, от этой уточки ей толку не добиться. Веселка шагнула по тропинке вперед и вдруг услышала за деревьями чьи-то шаги. И испугалась: кто они, обитатели этого сумрачного осеннего мира? Люди или лешии? Хотелось спрятаться, но светящийся камень не пускал, его медленно гаснущее свечение держало ее в плену.

Потом кто-то ахнул совсем рядом. Веселка обернулась – в нескольких шагах от нее на тропе стояли двое. В глаза ей бросилась высокая, стройная девичья фигура: девушка лет семнадцати, с толстой косой, перекинутой через плечо и струящейся по темному, запахнутому и перевязанному пестрым пояском кожуху. Рядом с ней стоял мальчик лет одиннадцати, тоже высокий для своих лет, худенький. Лица у них были почти одинаковыми: круглыми, скуластыми, с большими широко расставленными глазами. Глаза эти в немом изумлении смотрели на Веселку, рты были потрясенно раскрыты и не издавали ни звука.

Несколько мгновений все трое простояли в молчании: Веселка дивилась, что встреченные жители осеннего мира имеют такой простецкий, привычный вид. Мелькнула неуверенная мысль: может, это лешие такие? Да нет, не похоже: у обоих было по два человеческих уха, а не одно левое, глаза не горели зелеными углями, кожухи были запахнуты по-человечески справа налево, а не наоборот. А те двое смотрели на нее, как на невиданное диво, как на Жар-Птицу или чудо морское, – а сама Веселка не видела между собой и этой девушкой никакого особого различия. Только что на ней надет не кожух из толстой шерсти, а шуба из пушистого белого горностая… Мать Макошь! Веселка только сейчас заметила, что бурая куница под синим сукном, в которую ее нарядила перед отъездом из Прямичева княгиня Смеяна, здесь каким-то чудесным образом превратилась в белого горностая мехом наружу! До сих пор она только смотрела вокруг, а глянуть на себя саму не догадалась. Это новое открытие усилило ее растерянность, и она молчала. Сейчас ее спросят, кто она, и что же ей отвечать?

А мальчик вдруг вскинул руку и швырнул в Веселку чем-то маленьким. От неожиданности Веселка ахнула и вскинула руки к лицу, чтобы защититься; что-то маленькое и твердое ударило ее по руке, отскочило и упало. От удара по всему ее телу прошла мгновенная теплая вспышка и тут же угасла. Веселка глянула вниз, но вместо уголька увидела на траве у своих ног громовую стрелку – кусочек кремня, похожий на наконечник стрелы. Громовая стрелка светилась тем же золотистым сиянием, но на глазах у Веселки быстро погасла и исчезла в полутьме.

Веселка подняла глаза. Девушка и мальчик смотрели на нее с восторгом и ужасом, и на лицах их было ясно написано ожидание немедленного огромного чуда. Какого?

– Рассыпься! – торопливо и хрипло от волнения крикнул мальчик, точно хотел подтолкнуть замешкавшееся чудо, и добавил уже увереннее: – Именем Перуна Громовика: чур меня сохрани, а ты рассыпься!

Ничего не случилось.

– Чего ты кидаешься? – наконец справившись с изумлением, отчасти обиженно, отчасти недоуменно воскликнула Веселка. – Вот так встретили! Прийти не успела, а ты камнями!

Брат и сестра заморгали. На лице девушки впервые отразилось сомнение, и Веселку это ободрило.

– Вы кто такие? – продолжала она.

– А ты кто? – осторожно спросила девушка в ответ. Видно было, что у нее имелось мнение на этот счет, но в последние мгновения поколебалось.

– А чего она не рассыпалась? – разочарованно и тоже с обидой воскликнул мальчик. – Должна рассыпаться! Как же теперь?

– Погоди! – Девушка положила руку ему на плечо и шагнула к Веселке. – Ты кто? – повторила она.

– Веселка, – ответила Веселка, затрудняясь, что к этому прибавить.

Этого оказалось достаточно: брат и сестра глянули друг на друга и разом фыркнули от смеха.

– Ну вот, удружил! – Девушка слегка дернула брата за вихор на макушке, а он со смущенно-обиженным видом уклонился и оттолкнул ее руку. – Совсем ты со своим кладом одурел! На людей кидаешься! Хорош! Ты на него не обижайся! – добавила она, дружелюбно глядя на Веселку. – Мы белую уточку искали. Нам дед сказал, что этой ночью непременно белая уточка покажется, и стрелку дал.

– Белая уточка?

– Да. Под Синим камнем белая уточка живет и клад стережет. И по ночам выходит – только семь ночей в год, и кто в нее громовой стрелкой попадет…

– То она рассыплется, и золото останется! – торопливо закончил мальчик.

– Вот мы и решили, что уточка на сей раз девицей прикинулась. Ты ведь тоже белая! Не сердишься?

– Нет… А я видела белую уточку! – оживившись, подтвердила Веселка.

И тут же вспомнила, что в Прямичеве тоже ходили рассказы про священные камни, под которыми живут духи и сторожат клады. Только духи разные бывают: маленький белый старичок, белый петушок, белый жеребенок…

– А мы думали, это ты!

– А вы кто? – повторила Веселка. – Вы где живете?

– Да вон тут, в Берегинином Ключе! – Обернувшись, девушка махнула рукой туда, где должен быть Убор. – Я – Величка, а это Волчок, брат мой. Пойдем с нами, как раз все наши в беседу набились! Сегодня же девятая пятница!^[169] Пирогов напекли! И гости к нам пришли! И от Озерников, и из Узорочья – такие хорошие гости! Все веселые!

Она подмигнула Веселке с лукавой и значительной улыбкой, смысл которой Веселка отлично поняла. Девятая пятница открывает Макошину неделю, время сватовства и свадеб, и в это время парни ходят на посиделки в чужие роды, чтобы присматривать себе невест. Все это было так ей знакомо и понятно, что она даже позабыла ненадолго, где находится – вспомнилось привычное веселье, захотелось скорее туда… Похоже, больше ее не собирались спрашивать, кто она и откуда. Здесь не было чужих, здесь все были свои, и у нее самой было стойкое чувство, что и Величку, и Волчка она много раз видела и хорошо знает, не хуже, чем Солому или Капелицу, дочку Праменя… Но как раз Капелица, с которой Веселка водилась всю жизнь, теперь казалась далекой и почти незнакомой. Пожалуй, надо идти! Может быть, в том городке, который здесь зовут Берегининым Ключом, кто-то поможет ей, научит, где найти осколки осени?

– Ну, идем! – позвала ее Величка.

– Тише вы! – Волчок вдруг схватил сестру за руку. – Опять она!

– Кто? – в один голос шепнули обе девушки, как тут же увидели белую уточку.

За разговором они и не заметили, как Синий камень позади опять начал светиться золотистым светом, озаряя все на десять шагов вокруг. Перед камнем по земле прогуливалась вперевалочку белая уточка.

– Тише, тише! – шепотом молил Волчок и махал руками на девушек, не оборачиваясь и не сводя глаз с уточки. – Вот она! Вышла! Эх, вы… – Он страдал и мучился, как может мучиться только подросток, видящий что-то, что хочет поймать, и не имеющий снасти. – Стрелка моя! Потерял из-за вас, а теперь последняя ночь пропадает! До весны теперь жди!

– Стрелка? – Веселка заметила в темной траве золотистую искорку. – Да вон не она ли?

– Где? – Волчок обернулся и мигом схватил стрелку.

Взвесив ее в ладони, он примерился бросить в уточку, но отчего-то засомневался и опустил руку.

– Давай, кидай! – шепотом подзадоривала Величка. – С кладом будем! Да пойдем домой скорее! Вот все удивятся!

Волчок обернулся к Веселке и вдруг сунул громовую стрелку ей в руку.

– Давай ты! – велел он. – Давай, ты лучше! Только смотри, попади! Добросишь? Ты хоть умеешь?

Не ответив, Веселка примерилась и опять вспомнила Громобоя. Вот бы он позабавился, глядя, как она громовой стрелкой хочет из камня выбить клад! Ну, погоди ж ты, я тебе потом расскажу! Обзавидуешься!

Веселка осторожно шагнула еще два шага к уточке и бросила в нее кремень. Громовая стрелка ударилась прямо в бело-золотистую грудку, уточка подпрыгнула, встрепенулись крылья… Хором вскрикнули обе девушки и мальчик… А уточка мгновенно превратилась во вспышку бело-золотистого огня, разлилась дугой над поляной, рассыпалась крупными искрами. Искры медленно осели на землю и продолжали гореть в траве.

– Золото наше… – изумленно пробормотал Волчок, еще не взяв в толк, вышло ли что-нибудь. – Ну, попали…

Он первым побежал к камню. Камень все еще светился и озарял все вокруг, так что каждую травинку было видно. Волчок кинулся к самой яркой золотой звездочке, схватил ее в руку, глянул, потом протянул Веселке:

– Ты гляди!

Она торопливо подошла: ей и самой было страсть как любопытно, что такое вышло. На ладони мальчика лежал осколок, по виду похожий на глиняный, только весь золотой. Красным огненным светом сиял вырезанный на поверхности рисунок. Частая сетка, а под ней резкие изломанные линии, похожие на зубья бороны… Древний узор, обозначающий месяц ревун, когда перелетных птиц ловят огромными сетями-перевесами, что растягивают между высокими деревьями, когда ревут олени на гону, чтобы весной родились новые оленята… И теперь Веселка знала, что это такое. То самое, что она и должна была здесь найти, то самое, что Мудрава велела ей искать – осколок Макошиной Чаши Годового Круга.

– Смотри, и у меня! – К ней подошла Величка.

Она держала на ладони осколок с рисунком в виде колосьев – знак месяца серпеня, когда с осеннего Велесова дня начинают убирать урожай. В этих двух осколках были два осенних месяца: серпень и ревун.^[170]

– Возьми! – Величка положила ей на ладонь свой осколок со знаком серпеня. – Это, видно, не наше золото, а твое.

– Ах, как хорошо! – Обрадованная Веселка сжала осколок в руке. – Вот спасибо! Только как же…

Она виновато посмотрела на Волчка: выходило, что она отнимает у мальчика вожделенный клад.

– Бери, – с великодушной снисходительностью ответил мальчик. – Я еще добуду. Я и сам попаду!

Веселка улыбнулась и спрятала два осколка в мешочек. Теперь у нее есть уже зима и осень – половина годового круга, что зовется «зимний полукол». Немало! Веселка даже испугалась, вдруг осознав, как немало. Выходит, она уже половину дела сделала!

Пока она не хотела думать, что будет тогда, когда они соберут вместе все двенадцать осколков. Едва ли стоило надеяться, что они сами собой срастутся и все исправится, но там ведь будет Громобой… А он умный… по крайней мере, в Прави он заметно умнеет по сравнению с Явью. А значит, он непременно придумает, что делать дальше. Или небесный отец Перун ему поможет… Или Макошь…

– Спасибо вам! – повторила она, благодарно глядя на брата и сестру. – Как же вы меня выручили! И не знаю, что бы я делала без вас!

– Да ладно! – Величка махнула рукой. – Мы тут для того и живем: кому надо, приходи, поможем. Ну так что – пойдем с нами?

– Мне бы восвояси… – Веселка растерянно огляделась, не представляя, через какую избушку ей выбраться отсюда.

– Ну-у! – разочарованно протянула Величка. – А может, пойдем? Куда тебе на ночь глядя? А завтра бы… У нас гости, так весело… У меня еще один брат есть, старший, еще лучше этого! – Она потрепала Волчка по затылку и с намеком глянула на Веселку: – Ну, пойдем!

– Я бы пошла, да нельзя мне! – с чистосердечным сожалением ответила Веселка. Ей так хотелось посидеть в беседе среди веселых девушек и парней, посмеяться, но какое-то смутное и тревожное чувство тянуло ее назад. Осенние посиделки уже были не для нее. – Ждут меня. Только вот как мне выбраться?

– Ну, это не трудно! – снисходительно ответил Волчок. – Мы тебя назад к воротам сведем!

– К воротам? Каким?

– Да через какие ты пришла! Ты же через дуб пришла?

– Да.

– Ну, вот через него и назад пойдешь. Не заблудишься! Пошли!

На ходу пряча мешочек с осколками назад под шубу, Веселка пошла следом за мальчиком. Вскоре над берегом показался дуб.

– Сюда! – Волчок забежал за дерево и позвал оттуда. – Вот они, ворота!

Веселка обошла дерево и увидела, что с другой стороны в нем имеется огромное дупло. Оно начиналось на высоте ее колен, и было таким широким и большим, что в нем легко мог бы стоять даже сам Громобой.

– Полезай! – Волчок призывно махнул ей рукой на дупло, и не заметно было, что он видит в этом хоть что-то необычное. Впрочем, Веселка тоже привыкла. – Давай: мимо пойдешь, еще заходи! – деловито, как взрослый, пригласил он.

Веселка подхватила подол своей мягкой белой шубы и вскочила на край дупла.

– Повернись к Прави задом, к Яви передом! – звонко крикнул мальчик.

И Веселка прыгнула в дупло, закрыв глаза от страха и думая об одном: сейчас она будет там, где оставила Громобоя…

Ничего не случилось, только внутри дупла стало посветлее. Веселка повернулась к отверстию, и взгляд резанула какая-то яркая, слепящая белизна. Снаружи она увидела белый снег и поначалу больше ничего. Заметно похолодало, и Веселка запахнула шубу покрепче. Только что ей было жарко, а теперь наоборот… Шуба снова была старая, из бурых куниц, в которой она уезжала из Прямичева.

Вспомнив Прямичев, Веселка вздохнула с облегчением. Она опять была в Яви, в своем собственном родном мире, и от того места, где она была сейчас, до привычного и понятного Прямичева, до Велесовой улицы и Хоровитова двора пролегали длинные, но простые и понятные дороги, вполне проходимые, если боги не оставят, простыми человеческими ногами. Но сейчас ее не тянуло домой; мысль о Прямичеве помогала определить свое место в пространстве вселенной, но главная цель ее пути была не позади, а впереди.

Веселка выбралась из дупла, затянула получше пояс и оправила волосы. Она стояла на берегу, на том же месте, откуда Моровая Девка зашвырнула ее в Правь. Все кругом было засыпано снегом, снег густо валил из плотных сероватых туч. Он заполнил все пространство между землей и небом, заглушил воздух, на весь мир накинул плотную частую сеть, и деревья беспомощно путались в ней, не в силах выбраться. И никого вокруг – ни человека, ни даже следа. Весь берег вокруг дуба был засыпан свежим пушистым снегом, скрывшим старые следы и самой Веселки, и Громобоя.

Куда же он подевался? Веселка огляделась по сторонам. Не дождался? А сколько ее не было? Веселка вспомнила предания и обеспокоилась: все знают, что в Яви и в Прави время идет неодинаково. В прошлый раз они с Громобоем умудрились вернуться почти в то же мгновение, из которого и ушли, а теперь? Вдруг все вышло наоборот – что, если она пробыла в Прави целый год? Или целый век, и теперь на всей земле нет живого человека, кроме нее?

Беспокойство стало нестерпимым; Веселка торопливо направилась к Убору. Если там нет Громобоя, то есть, по крайней мере, люди, которые знают, где он. Только бы Убор был на месте!

Идти быстро не получалось: ноги вязли в мягком снегу, хотя проваливалась Веселка не так уж глубоко: должно быть, старый наст был крепок и держал ее. Но двигаться было трудно: шуба казалась как-то по-особенному тяжелой, непрерывно падающий снег слепил глаза, налипал целыми тучами на ресницах, то и дело приходилось протирать лицо. Рукавицы скоро намокли, голова без платка мерзла. От тропинки не осталось и следа, Веселка плыла через снег напрямую и тонула в нем, ее одолевало чувство беспомощности и почти отчаяния: не скоро же она таким путем куда-то доберется! Одолев один береговой пригорок, Веселка совсем запыхалась, и путь до Убора теперь казался неодолимо длинным. Присесть бы посидеть, но за плотной пеленой падающего снега нельзя было разглядеть ни поваленного дерева, ни пенька… Да и скрылись все пеньки под сугробами по самую макушку. Ох, Матушка Макошь! Похуже Полей Зимерзлы!

С трудом взобравшись на пригорок, Веселка остановилась, чтобы отдышаться, и вдруг заметила на льду реки какое-то неясное движение. Прикрывая рукавицей глаза от снега, она вгляделась: сквозь пелену неясно вырисовывалось что-то похожее на сани. Лошадь, совсем белая от снега, помахивала головой, шагом пробираясь по сугробам на льду. Сани ехали в сторону Убора.

– Эй! Человек добрый! – Еще не разглядев, кто сидит в санях, Веселка замахала рукой и пустилась бежать вниз по откосу. – Погоди!

Скользя на заснеженном обрыве, часть пути проехав на боку, она наконец спустилась вниз, вся извалянная в снегу и белая, как новогодняя Снеговая Баба, и побежала к саням.

Сани стояли и ждали ее. Сидел в санях, держа вожжи, маленький, сгорбленный, бородатый старичок без шапки и пояса, в сером лохматом кожухе. Снег висел у него на волосах, на бороде, на бровях, на ресницах; старичок моргал, глядя на Веселку, снежинки с ресниц падали ему на колени, им на смену садились новые.

– День тебе добрый! – с трудом выговорила запыхавшаяся Веселка, тоже моргая от снега. – Не в Убор ли едешь?

– И тебе добрый день, девица! – тихим и ровным голосом ответил старик. – Буду и в Уборе. Садись, довезу.

Именно об этом Веселка хотела попросить, когда бежала за санями, но теперь вдруг заколебалась. Что-то в этом старике было не то. Не верилось, что он живет в Уборе или хотя бы в каком-нибудь из окрестных огнищ. Уж очень он какой-то тихий, спокойный… как будто и не дышит. Не удивляется, не спрашивает, кто она и откуда, как будто заранее знает ее. И не может этот старик удивляться, не из тех он, кто удивляется… Волосы на лбу, густые брови, такие что и глаз не видно, а ниже почти сразу начинаются усы и борода. Черты неподвижные, белые морщинки в углах глаз… Это спокойствие напомнило Веселке что-то неприятное, такое неприятное, что она содрогнулась. Перед ней был не человек, это было совершенно иное существо в облике человека, внутреннее чувство ясно говорило ей об этом.

Веселка попятилась и тут же ощутила, как трудно ей двигаться. Вблизи саней было гораздо холоднее, чем на высоком берегу; Веселка заметила это, когда спускалась, но решила, что просто на реке ветер дует сильнее. Теперь же она ощутила, что холод исходит от самого старика; холодом дышал каждый волосок его бороды, холод распространялся от него во все стороны сплошным полем и образовал плотное кольцо, внутри которого оказалась Веселка. Войти, вбежать с разгону в это кольцо было нетрудно, но выйти из него было невозможно, как нельзя пройти насквозь через стену из сплошного льда.

При виде ее испуганного движения глаза старика из-под заснеженных бровей вдруг блеснули острым холодным блеском, таким неожиданным в этих застывших равнодушных чертах. Только глаза и были в этом лице живыми, но они мертвили каждого, на кого глянут… И Веселке вдруг вспомнилось видение, мелькнувшее в серебряном блюде Мудравы сквозь пелену падающего снега: белая фигура, окутанная белыми волосами, слитая с метелью… Она видела, она была предупреждена, но не сумела избежать этой встречи…

– Погоди, куда ты, милая? – тем же тихим голосом произнес старик и протянул за ней следом свой посох. – Погоди, не беги! Теперь уж вместе поедем, раз повстречались.

– Не поеду я с тобой, – дрожащим, прерывающимся голосом ответила Веселка. Губы немели от холода, и она едва могла говорить. – Не по дороге нам…

Она не отрывала глаз от нижнего конца старикова посоха. Это был не посох, а метла. Мороз с каждым мгновением крепчал, сама кровь, казалось, замерзала в жилах и грозила их разорвать; было больно и еще больше жутко. В этом старике была ее гибель, которой она сама так опрометчиво вышла навстречу.

Серая лошадь, белый старик на саночках, снег… метла… Сивый Дед! Зимний дух, отец тех чудовищ, матерью которым приходится Зимерзла! Всю зимнюю половину года Сивый Дед объезжает землю на своих саночках и сковывает ее морозами и льдом. И всякого, кого встретит, он возьмет с собой, в свои ледяные хоромы. От него не уйти, земные дороги человеческие при встрече с ним кончаются.

Но Веселке не верилось, что с ней случится то же. Этого не может быть! Этого не должно быть и потому никак не может! Она не может достаться Сивому Деду, потому что ей надо идти дальше! Именно сейчас, когда Веселка не могла ни двинуться, ни даже оглянуться, далекая цель, к которой она шла, показалась особенно живой и яркой. Где-то за краем небосвода сияло солнце, цвели цветы, березовые ветки бросали кружевную тень на зеленую траву, пели птицы; все это было близко, казалось, только поверни голову – и увидишь впереди яркое радужное сияние над снегами. Все это звало, ждало Веселку, и она всей душой рвалась туда. Почему-то она знала, что она – единое целое с тем солнечным сиянием и пением птиц, что все это не может жить без нее, как она – без него. Но Сивый Дед, не шевельнув и пальцем, крепко держал ее и не давал даже оглянуться.

– Не по дороге, говоришь? – бормотал он. – Нет, как раз по дороге! Где я, там и ты, без того не бывает! Хожу я, ищу тебя, давно ищу тебя, внученька! Нашел наконец, теперь уж не потеряю! Мне, старому, на покой пора, а тебя все нет! Теперь-то нашел! Мой дом и тебе домом будет. Будешь жить в палатах хрустальных, спать на лежанке серебряной, на белом пуху. Будет метель тебе песни петь, баюкать, сны навевать сладкие, несказанные…

Его тихий, ровный голос околдовывал Веселку; все покровы вдруг как будто растворились, этот голос беспрепятственно проникал в самую ее душу и дышал на нее холодом. Уже не было сил думать о том, чтобы идти куда-то. Это все старик… с каждым его словом холод крепчает, он будет гнать и гнать на нее мороз, пока она не закоченеет совсем… Хотелось покоя и сна; Веселка уже не видела старика, в глазах темнело, по жилам разливалось дурманящее тепло. Это все он… Она уже не чувствует холода, она уже в его власти… Дороги назад, к теплу, для нее нет… Хотелось прилечь прямо здесь, на снегу, и снеговая перина казалась мягкой, ласковой, теплой и уютной. Это смерть… Веселка понимала последней искрой разума, что это смерть, но не было сил противиться ей. Стоять на ногах было неодолимо тяжело. Тепло и покой мерещились совсем близко, обволакивали ее, гасили мысль и чувство.

– Тепло ли тебе, душа моя? – ровно, почти ласково шепнул в уши голос старика.

– Тепло, батюшка, – шепнула в ответ Веселка, сама слыша, что с губ ее не срывается ни единого звука.

В ушах стоял ровный, баюкающий гул метели, но внезапно в нем появился какой-то более резкий звук. Волчий вой, протяжный и пронзительный, вплелся в песню метели и разрушил чары. Веселка вздрогнула и вдруг ясно осознала, что замерзает; искорка настоящего живого тепла задрожала где-то в самой глубине ее существа и помогла ощутить, до чего же она окоченела. Сердце беспокойно забилось, и словно кто-то кричал внутри нее: «Я не хочу! Проснись, проснись скорее!»

С усилием Веселка подняла голову; ей было горячо и холодно разом, эти две волны боролись в ней и рвали на части. Она сидела на снегу, и мир вокруг покачивался. Волчий вой нарастал, звучал все ближе, но Веселка не могла сообразить, слышит ли она его ушами, или он ей тоже мерещится, как эти огненные пятна на снегу. Все вокруг плыло, она не могла сообразить, на каком она свете, жива она или нет, сон это или явь.

Из-за снежной пелены вдруг выскочил серый волк с белой грудью… Но что-то в нем было не волчье, скорее, он походил на большую собаку с примесью волчьей крови. Лохматый серый зверь с ходу набросился на Сивого Деда, тот отмахнулся рукоятью своей снеговой метлы, но тут же другая собака вскочила ему на спину и вцепилась зубами в шею. Сивый Дед завыл и закричал, от его крика мороз взялся еще крепче, метель замела так густо, что не стало видно воздуха; в последний миг Веселка успела заметить, как среди пелены мелькает еще несколько таких же волков-собак. Они казались не живыми существами, а какими-то зимними духами, вихрями, порождениями метели, детьми сумерек и снега. И эти духи бросились на старика и на лошадь, а откуда-то со стороны доносился многоголосый волчий вой.

Веселка уронила голову на рукав и зажмурилась; ей хотелось зарыться в снег поглубже. Было похоже на ее падение вслед за Моровой Девкой; даже не пытаясь понять, что происходит, она ждала забытья как спасения, даже не предполагая, где и как очнется.

Волчий вой усилился и окружил ее; теперь он звучал победно, ликующе. Зато ветер стих, снег редел. Чувства Веселки успокоились; она по-прежнему мерзла, но теперь была уверена, что это не сон. Ей хотелось подняться, двигаться, но было страшно. Вой приблизился к ней вплотную, казалось, она окружена стаей волков.

Ей почудилось вроде бы вблизи позвякивает упряжь. Мелькнула было мысль, что Сивый Дед вернулся. Но нет, было далеко не так холодно, как раньше.

Собравшись с силами, Веселка подняла голову. Старика и собак не было, зато от пологого лесного берега прямо к ней ехало верхом какое-то странное и жуткое существо: невысокое, но плечистое, одетое в косматую волчью накидку без рукавов, в меховую шапку… Вместо лица у него была волчья морда, но какая-то не такая… не живая… В памяти мелькнул Велесов вечер, когда вслед за черной коровой по городу ходят ряженые в разных страшных личинах, и в таких вот тоже, из высушенных волчьих морд… Только лошадь – вороной масти, небольшая и косматая, – показалась знакомой, и вид этой лошади убедил Веселку, что она видит не потустороннее существо из Нави. Но кто это? Оборотень?

Целый десяток таких же оборотней приближался к ней со всех сторон; некоторые испускали знакомый волчий вой. Возле коней вертелись те самые собаки, что напали на Сивого Деда, и вид у них был торжествующий, довольный. Сам же Сивый Дед, его сани и серая лошадь исчезли, будто привиделись; от метели не осталось и следа, воздух был чист, дышалось легко. Косматые крепенькие коньки упрямо одолевали сугробы на опушке леса и с привычной осторожностью переставляли на льду реки широкие копыта, подкованные в два железных шипа. От лошадей и всадников веяло живым теплом, и с каждым мгновением Веселку все больше наполняла уверенность, что это – не нечисть. Но кто же тогда?

Тот, кого она заметила первым, уже подъехал к ней шага на два и остановил коня, рассматривая ее сквозь прорези личины. Веселка, сидя на снегу и мокрой рукавицей стирая снег с лица, тоже смотрела ему в «морду» – из-под волчьей личины виднелась часть человеческого лица, небольшой подбородок и рот, окруженный реденькими черными волосками, никак не тянущими на бороду. Поверх волчьей накидки на шее «оборотня», на поясе и даже на голенищах сапог, на конской упряжи висело множество литых из бронзы оберегов – каких-то фигурок, крученых проволочек, кружочков, утиных лапок, бубенчиков… И тут Веселка сообразила, кто перед ней. Слишком много думая о чудесах Надвечного мира, она позабыла простых обитателей земли. Это же личивины!

О личивинах, чужих, неговорлинских племенах, живущих в глухих лесах между истоками Турьи и Волоты, Веселка знала лишь понаслышке. Они вели торговлю с говорлинами, продавая хорошие меха, лосиный рог и мед в обмен на разные ремесленные изделия и хлеб, но в большие города не ездили и лишь два раза в год являлись по торговым дням в маленькие погостья, стоявшие поближе к их лесам. Купцы рассказывали, что своих городов у личивинов нет, а есть только небольшие родовые поселки на берегах лесных рек, что хлеба личивины не сеют, живут только охотой и рыболовством. Еще рассказывали, что свой род они ведут от лесных зверей и зверей этих почитают за богов. Болтали всякую дичь, будто мужья и жены у них общие, но этого никто достоверно подтвердить не мог, потому что в личивинских поселках никто из рассказчиков не бывал. А вот то, что личивины нередко грабят купцов, застигнутых в лесах с малой дружиной, было, к сожалению, чистой правдой. Короче, личивины считались диким, темным, неведомым и опасным народом, и встреча с ними в глухом лесу никого бы не порадовала.

Веселка лишь мельком вспомнила обо всем этом; в мыслях ее была полная путаница и разброд. Она еще не опомнилась от встречи с Сивым Дедом, а тут новая напасть! Пока личивины не проявляли никакой враждебности, но вид их был так дик и непривычен, что Веселка не могла смотреть на них без страха.

А личивины уже стояли вокруг нее плотным кольцом, поигрывая плетьми и радостно перекликаясь. Даже не пытаясь встать, Веселка сидела на снегу и переводила тревожно-недоуменный взгляд с одного на другого. Все всадники казались ей одинаковыми: волчьи личины, серые накидки из волчьих шкур, с висящими лапами и хвостами, бронзовые подвески везде, где можно. Голоса были чужими, непривычными, и она не понимала ни одного слова. Казалось, личивины очень рады, что нашли ее, она слышала тонкий, гортанный смех, и плети в руках у них звенели весело, как будто играли.

Вот один из них сошел с коня и присел рядом с ней на корточки. Веселка сжалась. Личивин осторожно тронул ее за плечо, будто был не уверен, что она настоящая, и произнес что-то. В его словах Веселка смутно уловила нечто знакомое, и только когда он повторил, поняла, что ей пытаются что-то сказать по-говорлински.

– Ауринко-Тютар, хорошо! Хорошо, ладно! – на все лады повторял личивин, и голос у него был радостный. – Не надо бояться. Теперь все хорошо! Мы пришли спасти тебе! Род Урхо-Ульяс спасти тебе! Хорошо!

– Вы кто? Что вам надо? – с трудом, каким-то чужим прерывающимся голосом выговорила Веселка.

– Это Урхо-Ульяс и стая его! – ответил личивин, показывая на одного из своих соплеменников.

Тот приосанился, и Веселка, не разобравшая его имени, все же догадалась, что это, как видно, вожак. Личивин выговаривал слова так странно, что она не столько понимала, сколько угадывала, что он хотел сказать.

– Мы нашли тебе! – с гордостью продолжал личивин. – Теперь ты в стая Урхо-Ульяс идти!

– Куда идти? Зачем? – Веселка хмурилась, отчаянно стараясь сообразить, что же происходит, но мысли путались.

– Метса-Пала! – значительно выговорил личивин, и все остальные при этих словах разом вскинули головы к небу и завыли по-волчьи.

Веселка закрыла голову руками. Понимала она только одно: все опять идет кувырком, ее никак не хотят оставить в покое. Мало ей Моровой Девки и Сивого Деда! Что же это такое!

– Послушайте! – заговорила она, когда вой умолк, глядя на всех по очереди и не надеясь, что сумеет убедить хоть одного. Ей все никак не удавалось увидеть живых людей в этих несуразных существах под личинами, и они казались ей какими-то странными, бездушными и безликими олицетворениями ее злой судьбы. – В Уборе за меня выкуп дадут! Отвезите меня туда!

– Не надо! – Личивин замотал головой. Как видно, слово «выкуп» он знал хорошо. – Не выкуп. Надо тебе сам. Надо ты. Метса-Пала! Князь Волков!

И все вокруг снова завыли – похоже, это имя требовало шумной дани почтения при каждом упоминании. От воя у Веселки закладывало уши и кружилась голова. Мысли путались, она не могла отдышаться и толком сосредоточиться. Может быть, она и сообразила бы что-нибудь, если бы они только перестали выть, но теперь ей хотелось только закрыть голову руками, зажмурить глаза и не двигаться.

Но ее подняли со снега, подвели к лошади вожака и посадили позади седла. Тот личивин, который говорил с ней, знаком предложил держаться за пояс всадника. Веселка послушалась; она была так измучена и обессилена, что едва могла сидеть на лошади. У нее не было сил даже задуматься, чем все это ей грозит, и оставалось только покоряться происходящему.

Лесная дружина тронулась в путь и поскакала прочь от Убора. Веселка понимала, что с каждым шагом удаляется все дальше от города, где ее ждет Громобой, где остались люди, способные помочь ей, но она была бессильна что-то изменить и ей оставалось только провожать глазами убегающие назад заснеженные ели. Довольно скоро личивины свернули со льда Турьи на небольшую впадавшую в нее речушку, которая повела прямо в глубь леса. Следы множества копыт с двумя ледоходными шипами говорили о том, что этим-то путем личивины и явились почти к самому Убору. И вот уже густо засыпанные снегом деревья сомкнулись за спиной, вокруг была сплошная белизна зимнего леса и два десятка чудных, нелепых и пугающих фигур людей-волков. Прямичев, даже Убор – все это ушло так далеко, что казалось невероятным, словно осталось в другом мире. И как теперь Громобой ее найдет? Она была уже совсем близко, еще немного – и показался бы Убор… Но теперь он позади, позади, и теперь Веселка уже не нашла бы к нему дороги, даже если ее и отпустили бы…

Князь Волков! Ее везут к какому-то Князю Волков, и Веселка с мучительным усилием старалась сообразить, кто это может быть. Вроде бы что-то такое она слышала… Помнится, дед Знамо Дело рассказывал, что у каждого звериного племени есть свой князь, как у людей, и что он – оборотень, может быть зверем, а может – человеком. Да, ведь княгиня Смеяна – дочь как раз такого оборотня, Князя Рысей. И к такому-то чудовищу ее везут. Зачем?

Наверняка они приносят всякие жертвы своим зверям-предкам. Веселке совсем не хотелось оказаться жертвой каким-нибудь священным волкам, чувства тревоги и беспомощности быстро перерастали в отчаяние. Давно ли она проснулась в тихой горнице боярыни Нарады и увидела движущиеся женские тени, огонь двух лучин? Сегодня утром! Невероятно! Берегинин ключ, золотое море, Моровая Девка, дуб и белая уточка возле Синего камня, Сивый Дед и теперь личивины… И это все – в один день? Этот день вместил в себя, казалось, целый век, не дав Веселке ни разу передохнуть. Душа изнемогала под грузом этих воспоминаний; одно перетекало в другое, так что даже грань было трудно заметить, и этот тревожный пестрый поток никак не кончался, не давал ей покоя. И сейчас она со всей ясностью осознала, что уже давным-давно ее жизнью правят какие-то внешние безжалостные силы, и власти их не видно конца. Когда же она вырвется от них на волю и заживет как прежде, безмятежно и весело? Но она уже почти и не помнила своей прежней жизни. Она больше не живет за себя, за Веселку, дочь Хоровита с Велесовой улицы, она живет за кого-то другого. И она уже не властна это изменить. Это началось давно, она не заметила перемены, пока не стало поздно… да и раньше ее ничто не спасло бы. Это ее судьба, она родилась с этой готовностью стать чем-то другим, и с самого рождения была бессильна изменить судьбу. Веселка была слишком утомлена, чтобы рассуждать и обдумывать, но эта быстрая езда с неизвестной целью, эта ее беспомощность во власти чужого, иноязычного, неведомого и дикого племени открыли ей глаза на то, что она давно уже пленена своей судьбой и давно уже ее, хотя и не так приметно, несет по дороге, цели и смысла которой она толком не знает. Не попадись она личивинам, это не многое бы изменило – она и без личивинов давно уже не свободна. Слезы текли по щекам от горестного открытия, и Веселка вытирала лицо о холодный мех косматой накидки на спине личивина.

Однажды дружина остановилась на отдых: развели костры, наломали лапника, лошадей пустили обгладывать ветки кустарника. Веселке предложили вяленого мяса, но она только глянула на него и помотала головой: от тряски, усталости и страха ее мутило и мысль о еде была противна. Ей дали какой-то жесткий кусок хлеба, и она с усилием откусила от него раза два. Неизвестно, сколько еще ехать.

Под вечер, когда начинались сумерки, приехали к жилью. Прямо у реки, служившей дорогой, стоял личивинский поселок: три длинных бревенчатых дома без окон, с дымовыми столбиками над дверями. Навстречу всадникам высыпала целая стая собак, десятки детей и женщин; все они были смуглы, круглолицы, скуласты и темноволосы. И вид этих лиц утешил и подбодрил Веселку: все же это были люди, а не оборотни. При виде Веселки все обитатели поселка подняли радостный крик: похоже, тут о ней знали и ее ждали. Она ничего не понимала, но уже и не пыталась: уж слишком она устала за этот бесконечный день.

Ее провели в самый большой из трех домов и устроили в дальнем от входа конце, возле огромного очага, выложенного камнями в земляном полу. Тут было душно, но тепло, и Веселка почти упала на груду мехов, которую ей указала сморщенная, темнолицая, косматая и увешанная амулетами старуха. Похоже, она была здесь главной, потому что даже тот «вожак стаи», который привез Веселку, обращался к старухе с большой почтительностью. Веселка почти не смотрела по сторонам, ей хотелось одного: тишины и покоя. Даже собственная судьба ее сейчас не занимала, ей хватало только того, что прямо сейчас с ней уже ничего не будет происходить. От напряжения долгой скачки, от усталости, страха, голода и долгого блуждания по холоду она была совсем разбита. В горле саднило, болела голова, ее мутило и не было сил шевельнуться. Даже если завтра ее и соби рались приносить в жертву, сейчас ей это было безразлично, да и воображение от усталости совсем притупилось и не верило ни в какие ужасы. Женщины предложили ей горячий брусничный напиток, и она выпила его, не открывая глаз и грея ладони о глиняную чашку. Еще ей принесли творог из козьего молока и какую-то горячую кашу, но на это она не стала и смотреть и вскоре уснула, как провалилась.

Проснувшись наутро, Веселка не сразу поняла, где находится. В теле ощущалась усталость, а в памяти словно лежал большой темный камень, не давая заглянуть во вчерашний день. В полутьме она разглядела дом, спящих на скамьях и на полу личивинов и старуху, по-собачьи свернувшуюся на шкурах у очага. При виде старухи, поившей ее вчера брусничным отваром, укрывавшей теплыми шкурами и даже, кажется, растиравшей ей, уже почти спавшей, закоченевшие ноги, Веселка вспомнила вчерашний вечер и удивилась, что это, оказывается, не сон. Приходилось признать за правду, что она, совсем одна, потеряв Громобоя и Солому с Долгожданом, лежит в доме личивинского рода, среди глухих лесов, и ни одна душа на свете не знает, где она. Веселка помнила, как встретилась с личивинами и как они везли ее сюда, и все равно не верила, что все это и впрямь с ней случилось. Но этот сон никак не кончался, приходилось жить в нем и как-то к нему приспосабливаться. Первое изумление сменилось тревожным любопытством: что теперь будет? Зачем ее сюда привезли? Князь Волков…

Ей опять подали молока с хлебом и глиняную миску с моченой брусникой. Женщины, одетые в платья из хорошо выделанной тонкой кожи, с непокрытыми головами и двумя длинными черными косами, лежащими на груди, с тем же любопытством, что и она их, рассматривали лицо, волосы, руки, одежду Веселки. Никто не пытался с ней заговаривать, а она не пыталась спрашивать, не надеясь, что хоть кто-то ее поймет. Но поговорить ей хотелось: непривычно скуластые лица здешних обитателей выглядели живыми и осмысленными, на нее смотрели без недоумения, с явным пониманием, кто она и зачем здесь. Судя по лицам, взглядам, по тем возгласам, которыми личивины обменивались, появление Веселки очень радовало их. Но она не спешила радоваться: то, что для них было хорошо, для нее могло оказаться очень плохо. В жертву богам охотнее приносят чужеземцев, чем своих…

Вскоре после того как Веселка умылась и поела, к ней подошел один из молодых мужчин. Войдя в дом, он сбросил волчью личину вместе с шапкой и верхней меховой одеждой, и теперь на Веселку глядело округлое, совсем юное, смышленое и приветливое лицо.

– Ты отдохнул, да, Ауринко-Тютар? – спросил он, и по голосу она узнала своего вчерашнего собеседника.

– Что? – переспросила Веселка, уловившая только слово «отдохнул».

– Можно поход опять? – спросил личивин. – Надо ехать быстро.

– Куда? Расскажи мне толком, что случилось! Сядь! – Веселка так обрадовалась хоть кому-то, кто может ей все объяснить, что вскочила и схватила личивина за рукав. – Как тебя зовут?

– Илойни. Я жить в Межень два лета. Я умею говорить.

– Я вижу! – Веселка улыбнулась, и парень улыбнулся ей в ответ. – Зачем вы меня сюда привезли? Что вы хотите?

– Хоти…м везти для Князь Волков, – подумав над словом, пояснил Илойни. – Метса-Пала.

– Зачем мне к Князю Волков? Кто это?

– Чтобы тебе идти домой.

– Домой? – изумленно воскликнула Веселка. Меньше всего она могла вообразить, что личивины хотят отправить ее домой!

– Да. Домой Ильма-Маа. – Илойни показал вверх, и Веселка тоже подняла глаза к кровле дома, но увидела там лишь несколько толстых закопченных балок.

Женщины, дети, даже кое-кто из мужчин образовали круг в двух шагах от Илойни и Веселки и с любопытством слушали их беседу; хотя она и велась на непонятном для них языке, суть ее они по-прежнему понимали лучше Веселки.

– Почему туда? – Веселка тоже показала на кровлю, стараясь говорить попроще.

– Жить плохо, – принялся объяснять Илойни, и эти слова ужаснули Веселку: уж не уговаривают ли ее умереть? Но дальнейшее опять ее удивило. – Много снег, мало еда. Мало зверь и рыба. Мало трава и листы. Мало тепло и солнце. Надо много тепло. Лес зеленый. Твоя мать тебе украл. Пора отдать – нет. Не дал. Твой отец гневен… Гневать…ется. – Он очень старался совладать со словом, которое очень хотел произнести правильно.

– Гне-ва-ет-ся, – нетерпеливо подсказала Веселка. Теперь у нее возникла мысль, что ее спутали с кем-то, приняли за другую, и забрезжила надежда, что вот-вот все разъяснится. – Какой мой отец? Моя мать меня украла? Что это, с чего вы взяли? Меня никто не крал!

– Ты – Ауринко-Тютар, – Илойни начал с начала, ничуть не досадуя на ее непонятливость, которую, как видно, относил на счет своего плохого знания ее языка. – Твой мать – Вихай-Луми-Айти. Время холодный – ты жить где она есть. Там, низ, – Илойнипоказал в земляной пол. Веселка кивала в ответ на каждое новое утверждение, надеясь, что со временем до нее дойдет смысл целого. – А как время тепло – ты идти назад верх, твой отец, Ауринко-Юмали. И тогда много тепло, лес зеленый, Хирви-Айти роди… будет родить новые звери. Много еда. И все люди счастье. Понятно?

Последнее слово он произнес легче всех прочих: видно, этим словом говорлины, у которых он учился языку, заканчивали каждое обращение к нему, и оно казалось парню совершенно обязательным для конца любой речи. Эта мысль позабавила Веселку, и она улыбнулась. Сама же речь укрепила ее догадку: ее принимают тут за кого-то другого.

– Как, ты говоришь, меня зовут? – спросила она, надеясь разъяснить недоразумение и отчасти сочувствуя всем этим людям, которые по ошибке ей обрадовались.

– Ауринко-Тютар, – с удовлетворением повторил Илойни. – Еще ты зваться Валой-Кевэт.

– Нет. – Для убедительности Веселка даже потрясла головой. – Обознались вы. Уж простите, хоть я тут и не виновата. Это не я. – Она не взялась повторить те два (или четыре) имени, которыми ее тут пытались наградить. – Веселкой меня зовут, я из Прямичева, купца Хоровита дочь. А то, что ты сказал, я и не слышала никогда. И никто меня не крал, я по своей воле ехала. Обознались вы. Ошиблись. Другая вам нужна! – старалась она втолковать, видя, что Илойни смотрит на нее с недоумением. – Это не я!

– Нет! – Илойни в свою очередь затряс головой. – Не ты не я… А, – он ухмыльнулся своему неповоротливому языку и продолжал, не смущаясь: – Не другая. Ты, – убежденно повторил он. – Вуори спросил Юмали. Юмали сказал – «она»! Ты!

Илойни смотрел на Веселку совершенно уверенно и ничуть не сомневался в своей правоте.

– Юмали! Смотри! – Илойни присел на корточки и ножом изобразил на земляном полу зубчатые вершины леса, полукруглый небесный свод и большое солнце с лучами. – Ауринко-Юмали! – произнес он, показывая на изображение солнца. – Ходит по небо и дает свет. Ты – Ауринко-Тютар, дочь Ауринко-Юмали. Ты – Валой-Кевэт, ты приходить – и тогда тепло, хорошо, лес зеленый. Мы рады тебе. Все люди люб… любят Ауринко-Юмали!

И Илойни улыбнулся ей так открыто и радостно, что Веселка невольно улыбнулась в ответ, хотя улыбка вышла слабая и растерянная. Многочисленные черные глаза при свете очага смотрели на нее с удовольствием и доброжелательным любопытством, подтверждая, что «все люди любят» ее. До Веселки наконец дошло, за кого ее тут принимают, и теперь ей хотелось плакать и смеяться.

– Да вы что же… – Она заглянула в лицо Илойни, беспокойно посмеиваясь и стараясь держать себя в руках. – Вы меня что… За богиню принимаете? За Солнцеву Дочь? За Лелю?

– Богиню! Да! – Илойни был явно благодарен, что она подсказала ему забытое слово. – Да, богиню! Ауринко-Тютар! Ты понимаешь, да? Теперь мы веде… вести тебе домой! Ильма-Маа!

– Да нет же! – убеждала Веселка. – Я не богиня! Я просто девушка, отец мой в Прямичеве живет, торгует… У меня братья, сестры… Я не богиня! Как же вы спутали? Как же можно?

– Ты – Валой-Кевэт! – с не меньшим убеждением твердил Илойни. – Вуори был… спросить Юмали! Юмали сказать, где искать тебе! Мы искать тебе и спасти!

Перед домом уже ждала дружина с оседланной лошадью для Веселки, и больше времени для расспросов не оставалось. Да Веселке и узнанного вполне хватило. Мысль, что ее здесь приняли за богиню весны, так потрясла ее, что Веселка даже не могла смеяться над ее нелепостью. Личивины были так убеждены в своей правоте, смотрели на нее с такой радостью, так гордились, что сумели найти ее, отбить у Сивого Деда и теперь везут куда-то, куда, по их убеждению, ей и надо попасть, что она не смела даже мысленно спорить. Их убеждение было в пугающем согласии с ее собственным ощущением, что она теперь живет за кого-то другого. Как это случилось? Где, когда ее подменили? Этого она не знала, но то, другое существо, которое она давно уже в себе замечала, все больше завладевало ее судьбой. Все события последнего времени уже не имели отношения к Веселке, дочери Хоровита; она ступила на дорогу чужой судьбы. И эта другая судьба несла ее, как река, не обращая внимания на страхи и желания прежней Веселки.

Еще три дня ее везли по заснеженным лесам, по рекам и прогалинам; Веселка диву давалась, как личивины находят дорогу в глухом лесу, где даже солнца не видно, но для них это не составляло трудности. Недаром они, как она выяснила по пути у того же Илойни, сами себя зовут не личивинами (так их прозвали говорлины за пристрастие к звериным личинам, без которых они не мыслили себе ни одного похода), а «метсане», что значит «сыновья леса». Говорлинов же они называли «пелтане», то есть «полевые люди».

На вопрос, долго ли ехать, Илойни показал три пальца, и Веселка понадеялась, что это все же три дня, а не три месяца. Ночевали по пути в личивинских поселках, но после третьего ночлега, перед полуднем, Веселка увидела совсем иное жилье. Река вдруг вывела их из леса на открытое пространство, и на берегу показалось городище – вполне обычное городище, какие стоят на всех говорлинских реках. Личивины направились прямо к воротам. На забороле мелькали фигурки, ворота стали раскрываться.

– Метса-Пала! – Вожак личивинов обернулся к ней и с гордостью показал плетью на ворота.

– Он здесь живет? – тревожно ахнула Веселка, и напуганная близкой встречей, и изумленная тем, что загадочный лесной князь живет в простом говорлинском городище, а не в какой-нибудь норе в глухой чаще.

– Нет. Ты скоро все знать, – сказал ей Илойни, и она замолчала.

Ворота с зубастыми волчьими черепами на столбах были уже совсем близко. Сейчас она и без вопросов все узнает.

Дружина въехала в ворота, и Веселка оказалась во дворе, который ничем не отличался от привычного ей: прямо на нее смотрел обычный терем, крыльцо с резными столбами, волоковые окошки клети с серыми клочками дыма возле полуоткрытых заслонок. По сторонам виднелись амбар, баня, колодец, вдоль внутренней стены городища выстроились избушки с хлевами и конюшнями – все как везде. Очень похоже на Убор и совсем не похоже на жилище лесного духа-оборотня. Говорлинская сторожевая застава на межах с чужим племенем, да и все!

Изо всех избушек спешили люди: мужчины по большей части были говорлинами, женщины – личивинками, а на любопытных детских личиках перемешались черты обоих народов. На лошадей лаяли личивинские большие собаки, похожие на волков.

На крыльцо вышел молодой мужчина с черными сросшимися бровями и небольшой темной бородкой, и все прочие расступались перед ним, как перед хозяином.

– Урхо! – крикнул он и добавил несколько личивинских слов, но Веселка не сомневалась, что перед ней говорлин.

Ее сняли с седла и подвели к крыльцу. Увидев ее, чернобровый удивился и перевел взгляд на Урхо, который уже что-то объяснял ему по-своему.

– Матушка! – вдруг закричал чернобровый, оглянувшись в сени. – Тайми, боярыню позови!

– Человек добрый! – взмолилась Веселка, не в силах больше выносить неизвестности. – Скажи мне наконец, куда я попала!

– Сейчас! – Чернобровый бегло ей кивнул. – Не бойся, не обидим. Сейчас моя жена подойдет. Тайми! – Он опять обернулся к раскрытой двери в сени. – Слышишь? Боярыня там идет?

Из сеней выскочила молодая женщина, белолицая, миловидная, с пушистыми рыжеватыми бровями и желтовато-зелеными глазами. Чернобровый кивнул ей на Веселку и сказал что-то; женщина спустилась с крыльца и взяла Веселку за руку.

– Идем, милая! – ласково позвала она. – Не бойся, никто тебя не обидит.

Веселка пошла за ней с чувством такого облегчения, будто вернулась домой, и испытывая к этой незнакомой женщине такое радостное и теплое расположение, точно это была ее родная сестра. Любой говорлин после личивинских лесов казался ей родичем: что бы ни было, теперь вокруг нее соплеменники, говорящие с ней на одном языке. После напряжения последних дней чувство полной безопасности навалилось на нее, как пуховая перина, так что даже ноги ослабели. Она словно бы выплыла из бескрайнего моря на твердый берег, и хотелось плакать от радости, не веря такому счастливому чуду.

Женщина привела ее наверх, в горницы, и Веселка с истинным наслаждением осматривала светлое, гладкое дерево пола, стен, потолка, где только на самом верху была черная полоса густой сажи, а ниже белели шитые покрышки на ларях и ларчиках. Здесь было тепло от маленькой печки, сложенной из камня и обмазанной глиной; у дальней стены стояла широкая лежанка, покрытая беличьим одеялом, висела колыбель с вырезанными на боках солнечными знаками и вышитой пеленой. Черноглазая девушка-личивинка держала на руках новорожденного младенца, и по тому, как молодая хозяйка, войдя, первый взгляд кинула на него, Веселка поняла, что это ее ребенок. Мальчик лет двух ползал по расстеленной на полу медвежьей шкуре, возя деревянную лошадку и издавая звуки, похожие на ржание. Все это так напомнило Веселке дом, Прямичев, ее семью, что на сердце стало легко, горячо, и даже слезы выступили на глазах от боли и радости.

Хозяйку не меньше Веселки мучило любопытство: не каждый день личивины из дальнего рода привозят сюда говорлинскую девицу, одетую в дорогущую кунью шубу! Но гостья выглядела такой усталой и измученной, что расспросы пришлось отложить: первым делом хозяйка дала Веселке теплой воды и полотенце с гребнем, предложила истопить баню, потом послала за кашей, пирогами, киселем. Между делом она рассказывала, и вскоре Веселка узнала хотя бы то, куда попала и кто здесь живет.

Городок назывался Межень и стоял на меже трех племен. Позади остался исток Турьи, принадлежавшей дремичам, а впереди начиналась Волота, река дебричей. Личивинские леса примыкали к истокам той и другой реки. Городок был поставлен всего три года назад и принадлежал дебрическому князю Огнеяру Чуроборскому. Здешним посадником был Кречет – тот чернобровый воевода, которого Веселка видела во дворе. Саму боярыню, его жену, звали Лисичкой; она была родом из ближних к Меженю дебрических окраин. Поженились они три года назад, когда князь Огнеяр построил город, и у них уже было двое детей: Тополек и Пчелка. Последнее хотя и не имело прямого отношения к делу, но было сообщено и выслушано с таким же удовольствием.

– А мне вроде толковали, что к Князю Волков везут, – сказала Веселка.

– Так и есть, – подтвердила боярыня. – Князь Огнеяр – он еще Князь Волков. Личивины его за бога почитают и ему дань платят.

И тогда Веселка вспомнила, что князь дебричей – оборотень. Как же она могла забыть – ведь к нему-то они и ехали, его-то Веверица и назвала виновником всех бед! Вела открыла старухе, что Огнеяр Чуроборский запер богиню Лелю в подземелье и тем лишил мир весны. Вспомнилось вече в Прямичеве, когда народ рвался собирать войско, а Громобой сказал, что пойдет один…

– Так правда, что он оборотень?

– Конечно, правда. Только это ничего. – Лисичка говорила так спокойно, будто оборотничество дебрического князя было самым житейским делом. – Про него много глупого болтают. Бывает, торговые гости мимо плавают – такую дичь несут, что хоть стой, хоть падай! Теперь вот выдумали, будто он Лелю украл и взаперти держит, потому-то, дескать, и весны все нет.

– А что – не мог? – осторожно спросила Веселка, не решаясь признаться, что и сама так думает.

– Да зачем ему Леля? – Лисичка всплеснула руками, будто услышала несусветную глупость. – У него своя жена есть, не хуже. Княгиня Милава берегиней была, на лебединых крыльях летала, и сама она хороша, как лебедь белая! Зачем ему еще кто-то? Как-то она теперь, княгиня наша, не уморила бы ее зима эта проклятая!

Вскоре в горницу прибежал отрок звать их вниз. Воевода Кречет ждал в гриднице среди своих кметей и приезжих личивинов, чинно сидящих на длинных лавках вдоль стен. В доме они сняли личины, и теперь Веселка, кое-как начавшая к ним привыкать, опять никого не узнавала.

– День тебе добрый, девица! – Когда Веселка вошла, Кречет встал с места, взял за руку, подвел к скамье и бережно усадил. При этом его темные глаза смотрели на нее с пристальным вниманием и сомнением, как смотрит человек, если его собственные впечатления расходятся с тем, что ему говорили. – Иди, побеседуем. Как тебя звать?

– Веселкой. Я из Прямичева родом, купца Хоровита дочь.

– Я знаю Хоровита. – Кречет кивнул. – Езжал он мимо и у нас останавливался. А мне тут люди говорят, – он показал глазами на личивинов, – что ты Валой-Кевэт, Весна Светлая, а иначе – Ауринко-Тютор, то есть Солнцева Дочь. Весна-Красна, по-нашему, Леля, Ладина дочь. Что скажешь?

Веселка повела плечом:

– Они мне то же говорили. Я им говорю: обознались вы, а они не верят.

– Да я и сам смотрю, ты на богиню не сильно походишь… хотя… – Кречет еще раз вгляделся в ее лицо, окинул взглядом фигуру. Умытая, причесанная, повеселевшая среди своих Веселка выглядела совсем неплохо. – Хотя, конечно, девка красивая, – определил Кречет. – Я и сам уж их спросил: с чего решили, что она – Солнцева Дочь? Говорят, кудесник нагадал. На бубне своем, дескать, к самому солнцу летал и с ним разговор имел. У здешних кудесников такое водится – на бубне летать за небеса. И Ауринко-Юмали, Солнце-Бог то есть, дескать, сказал: оттого весна не приходит, что Вихай-Луми-Айти, то есть Мать Злых Снегов, не отдает Ауринко-Тютар, Солнцеву Дочь, назад к Солнцу-Богу. Срок пришел, а не отдает. Оттого и весны нет. И говорил кудесник, что бродит Ауринко-Тютар по лесам, дорогу к отцу ищет, а найти не может. Они и пошли ее искать. Тебя, вот, нашли. У Вихай-Луми-Айти с боем, с собаками, отбили. Рады – не сказать словами. А ты говоришь – купеческая дочь из Прямичева. Прямо не знаю, кому верить. Личивины-то, понимаешь ли, врать еще не научились. А кудесники их, хоть и дикого вида, не слабее наших облакопрогонников будут. И уж если что наворожили – не соврут.

Кречет замолчал, пристально глядя на Веселку и пытаясь понять, как же вышло, что эту, вполне обыкновенную, хотя и очень красивую девушку, личивины приняли за богиню весны и дочь солнца. Красивых личивинских девушек они видели и раньше, – воевода мельком бросил взгляд на свою жену, которую считал очень красивой, – однако возводить их в богини не пытались. Что-то здесь есть такое… непонятное. Просто так ничего не бывает.

– Каким же ветром тебя в леса-то занесло? – спросил он.

– Я… – Веселка хотела рассказать, но запнулась.

Как сказать, что она вместе с сыном Перуна шла сражаться с Огнеяром Чуроборским?

– Судьба меня занесла, – сказала она наконец. – А почему они решили, что мне надо к Князю Волков?

– Опять же кудесник сказал. – Кречет кивнул на Урхо, имея в виду, что тот передал ему наказ колдуна, летающего на бубне к солнцу. – Что надо Солнцеву Дочь к Князю Волков переправить, чтобы он ее назад к отцу вернул, и тогда весна наступит. Такое дело помимо нашего князя Огнеяра никак не сделать.

Это последнее прозвучало так, будто воевода Кречет и сам разделял мнение личивинов. Потом он помолчал, внимательно глядя на Веселку, и на лице его отражалось колебание. Он был посажен сюда для сбора дани, а споры небожителей и зимних духов были выше его разумения.

– Ты подумай, отец, – негромко вставила Лисичка. – Если девка из Прямичева, чего ей в Чуроборе делать? Видно, перемудрили кудесники… ошиблись… Конь о четырех ногах, а и то… Отправил бы ты ее домой, а? Тут еще не так далеко…

– Да видишь ли… – Кречет посмотрел на личивинов, потом на Веселку. – Мы с тобой не волхвы и не кудесники, не нам решать, обознались они или не обознались. В свете-то белом и правда… невесть что творится. Что ваши-то дремичи говорят?

– Говорят… – Веселка запнулась, но все же решилась ответить. – Говорят, что ваш князь Лелю похитил, оттого и весна не идет.

– Вот как! – Кречет слегка усмехнулся, но видно было, что этот ответ его не удивил. – Дремичи говорят, что он Лелю украл, личивины говорят, что у него ее украли… Что же мне с тобой делать?

– Ей домой надо, к отцу с матерью, – опять вставила Лисичка.

– Да ведь не съест же он ее! – рассуждал Кречет, уже думая о своем князе. – Что там болтают, будто князь Огнеяр живых людей ест – это все брехня собачья, сама знаешь. Ты его не бойся, девица. Лучше бы тебе с ним повидаться. Поедешь в Чуробор? – спросил он, глядя на Веселку в надежде, что она согласится добровольно.

Принуждать ее он не хотел, но теперь был уверен, что замысел личивинов, как бы он ни казался странен, надо выполнять до конца и везти-таки эту девушку к Князю Волков. Во всемогущество князя-оборотня воевода Кречет верил, пожалуй, не меньше, чем личивины.

– Поеду, – вдруг согласилась Веселка и только потом задумалась над тем, что сказала.

В самом деле: она ведь и пустилась в путь, чтобы встретиться с князем Огнеяром. То есть встретиться с ним хотел Громобой, чтобы биться с ним ради возвращения плененной весны. Но если князь Огнеяр не похищал богиню Лелю, то никакой битвы не нужно. А значит, Громобой тут ни к чему. Но повидаться с чуроборским оборотнем очень даже стоит. Он может, очень даже может знать, как одолеть нынешние беды. Кому же и знать, как не сыну Велеса, Подземного Хозяина, что держит весь мир на плечах?

Глава 8

В святилище было темно и пусто. Чуроборский князь Огнеяр, по прозвищу Серебряный Волк, сидел прямо на полу и снизу вверх смотрел на огромный идол Велеса, стоявший у задней стены. Рогатая голова Темного Пастуха поднималась к самой кровле, могучие руки были сложены на железном посохе, упертом в землю, и вся фигура бога, тяжеловесная, прямая и крепкая, напоминала какой-то стержень, на котором держится мир. Сама сила, сгущенная до плотности камня, нависала над ним, и Огнеяр казался себе маленьким и слабым рядом с этой громадой. Когда он был мальчиком, дважды в год по Велесовым дням его приводили сюда с черным петухом для жертвы и говорили, указывая на идол: «Это – твой отец!» И до сих пор, оставаясь с Подземным Богом один на один, Огнеяр снова становился тем мальчиком.

Со времен своего детства он многое понял и многому научился. И чем больше он узнавал, тем шире разворачивался перед глазами океан непознанного. А сейчас ему было как никогда горько сознавать, до чего малы и бесполезны его знания. Все они относились к миру, которого больше не было.

Год назад, увидев на зеленой траве Ладиной рощи осколки священной Чаши Судеб, Огнеяр не понял, что это может означать и как скажется на судьбе земного мира. И поначалу ничего не было заметно: лето, осень миновали своим чередом, наступила зима. И чем дальше шла зима, тем большее беспокойство испытывал князь Огнеяр. Чаша Судеб погибла весной, весна и оказалась под угрозой. Остаток годового круга прокрутился по-старому, но в весну все уперлось. Весна не пришла, хотя Огнеяр сам считал дни и точно знал: Медвежий велик день уже должен был миновать. Сейчас дню полагается быть больше ночи, а он по-прежнему мал, как в те страшные новогодние дни, когда новорожденный ягненок-Солнце едва смеет показаться на небо от страха перед зимними чудовищами. Дороги к новой весне и новой силе у него не было.

Поначалу Огнеяр метался, побывал во всех святилищах у всех самых мудрых волхвов, но помочь делу никто не брался. Осколками Чаши Судеб Надвечный мир был отрезан от земного и не слышал взывающих к нему голосов. Огнеяр и не слишком надеялся на мудрость чародеев, но его сжигало лихорадочное желание хоть что-то делать. Сидеть и ждать для него было невыносимо.

В святилище было темно, но Огнеяр не нуждался в свете и свободно видел в темноте лицо идола. Смотреть, собственно, было не на что: лицо идола было намечено грубо, лишено выражения, и Огнеяр давным-давно изучил его до последней черты. Лик божества – лишь отражение. Увидишь ты на нем только то, что сам в него вложишь.

Не раз и не два князь Огнеяр пытался добиться ответа от своего бессмертного отца. Но Велес не откликался. Иной раз Огнеяр видел во сне пылающую огненную реку, бурлящую в черном подземелье, слышал голос, без слов зовущий его из-за реки. Отец не мог прийти к нему, сын должен был сам идти к своему подземному отцу. А на это Огнеяр не мог решиться. Три года назад он без колебаний полез бы хоть в огненную реку, если бы посчитал это нужным. Или хотя бы забавным. Но теперь у него на руках было все племя дебричей, а в придачу жена и маленький сын. Если Огнеяр не вернется из Подземелья, что с ними станется?

У подножия Велеса лежал большой черный валун. В нем были Вела, Мать Засух и Хозяйка Подземной Воды. Иной раз ее изображали в виде рослой, тощей, как щепка, высохшей и злобной старухи с растрепанными волосами цвета сухой травы, но чаще – вот таким валуном, которым она заваливает подземный источник, отчего все реки на земле мелеют, а ручьи пересыхают. Огнеяр терпеть не мог Велу, свою «мачеху», но был вынужден смиряться. Вела ближе к земному миру, чем Велес. Возможно, до нее он сумеет докричаться.

Огнеяр вытянул из ножен длинный нож с навершием в виде растянутой медвежьей шкуры, с клювастыми головами хищных птиц на перекрестье. Древним бронзовым ножом приносил жертвы еще дед Гордеслав… и прадед Бранибор, и все предки до самого основателя рода, князя Славояра. Подтянув рукав рубахи к локтю, Огнеяр полоснул лезвием по руке чуть выше запястья. Горячий поток, черный в темноте, обжег кожу и пополз, полился вниз. Боль была для Огнеяра таким непривычным ощущением, что вызывала не страдание, а любопытство. Никакое оружие не могло его ранить, за исключением того, которое он держал в собственной руке.

Вытянув руку, чтобы кровь стекала на поверхность черного валуна, Огнеяр позвал:

– Хозяйка Волны! Ты слышишь меня?

Собственный голос прозвучал в пустом святилище как чужой, и захотелось обернуться посмотреть, кто стоит за спиной.

– Ты слышишь меня?

Ответом был глубокий, далекий вздох; Огнеяр не слышал его, но ощущал всем существом, словно этот вздох был внутри него или он сам находился внутри вздохнувшего божества. Но даже такой невнятный ответ наполнил его лихорадочной, тревожной радостью: это все-таки был отклик, первый отклик из его потусторонней родины. Сердце забилось, мешая сосредоточиться, но Огнеяр умел держать себя в руках и снова позвал:

– Возьми мою кровь, Мать Засух, и ответь мне: как восстановить разбитый круг? Как дать миру пропавшую весну? Заклинаю тебя именем Велеса, держащего мир на плечах: ответь мне!

Огнеяр смотрел в темноту, туда, где черная кровь сохла на черном камне. И он уже не видел очертаний камня и Велесова идола над ним: взор его заволакивала тьма, и это было знаком того, что Подземные Поля наконец-то раскрылись перед ним. Черный туман застилал взор, в нем шевелились, как змеи, густые багровые сполохи, полосы тумана тянулись мимо них и скрывали, чтобы через мгновение снова открыть. Казалось, это вьются густые, черные, спутанные волосы Велы; сквозь черные облака все яснее мерцало багровое пламя, и внезапно Огнеяр ощутил пристальный взгляд. Взгляд Велы тянул его вниз, в подземелье, и весь мир вдруг стал наклонной плоскостью, по которой можно только катиться вниз, неудержимо катиться вниз… Зашептали голоса – то ли шепот подземных ручьев, то ли отголоски тех бесчисленных, обезличенных смертью поколений, что жили на земле во все ее прошедшие века. Огнеяр вслушивался изо всех сил, пытаясь уловить смысл этого шепота, но не мог. Вела пыталась что-то сказать ему, но не имела сил донести до него свой ответ. Он ясно ощущал только призыв, стремление вниз, к основам и опорам мира.

Постепенно шепот становился тише, точно звучащий водяной поток уходил все глубже в землю. Наконец он совсем стих. Огнеяр все сидел, держа в руке рукоять бронзового ножа и опустив лезвие на землю. Он чувствовал странную смесь отчаяния и одновременно надежды, хоть они и исключают друг друга. Надежду несла сама попытка Велы что-то ему сказать; значит, она знает, что делать, какой-то выход есть. Но от ее знания мало проку, если она бессильна и сама помочь гибнущему миру, и направить по верному пути его, Огнеяра. Ему не добраться до Велиного знания, не справиться одному. А у кого он мог попросить помощи? Других сыновей богов, равных ему по силе, Огнеяр не знал.

Во двор святилища князь Огнеяр вышел хмурый и усталый. Дневной свет после темноты резал глаза. А во дворе его уже ждали. Человек восемь-девять посадских стариков стояло полукругом перед выходом из храма. Опираясь на посохи, степенные, бородатые, они сами напоминали идолов какого-то святилища, и Огнеяр вздрогнул: он был как бы заперт между двумя мирами, человеческим и божественным, и оба эти мира что-то требовали от него.

– День вам добрый, старцы мудрые! – Огнеяр поклонился всем сразу. – К Велесу пожаловали?

– И тебе добрый день, княже! – ответил за всех Вазень, из Гончарного, самого большого и богатого Чуроборского конца, – высокий, худой старик, со впалыми щеками, длинной узкой бородой, с ясными серыми глазами и длинными пальцами крупных рук, сложенных на навершии посоха.

Все старики вслед за ним поклонились князю. Огнеяр хмуро наблюдал, как сгибаются перед ним старческие спины и склоняются убеленные головы: чутье ему говорило, что ничего хорошего предстоящий разговор не обещает.

– Пришли мы говорить не с Велесом, а с тобой, княже! – продолжал Вазень.

– Заходите! – Огнеяр кивнул назад, на двери хоромины. – На ногах ничего умного не скажешь.

Вместе со стариками он вернулся в хоромину. По его знаку младшие жрецы зажгли факелы и развели огонь в очаге, поставили скамьи для стариков и резное сиденье для князя у подножия Велесова идола.

Огнеяр смотрел на стариков, а старики девятью парами глаз смотрели на него. Им нетрудно было догадаться, зачем князь – в очередной раз – приходил в святилище, а также и о том, насколько удачен был его приход.

– Ответил ли тебе отец твой Велес? – задал вопрос Вазень. – Ты говорил с ним?

– Нет. – Огнеяр коротко мотнул головой. – Я хотел говорить с Велой. Она слышала меня, но я не слышал ее. У нее нет сил, чтобы докричаться до земного мира.

– Мы говорили между собой… – Вазень окинул взглядом других стариков по сторонам от него, словно проверяя, все ли тут. – И вот что решил народ Чуробора. Три лета назад ты взял себе в жены дочь Дажьбога, берегиню.

– Ну? – неприветливо, вызывающе ответил Огнеяр. Он мгновенно понял все то, что ему собирались сказать, и только из благоприобретенной вежливости заставил себя слушать дальше, а не отрезал сразу: «Этого не будет».

– Благословение богов мы увидели в твоей жене, и три лета княгиня Милава давала земле нашей мир, изобилие и счастье, – по порядку продолжал Вазень. – Но теперь пришла беда, и даже ты, княже, не знаешь, как ей помочь. Мы – люди простые, но мы долго жили и многое видели. Послушай стариков, княже. Как видно, Дажьбог огневался на то, что одна из его дочерей стала женой смертного. Дажьбог не справляется с делом, не может побороть зиму, пока у него отнята дочь. Верни ее светлому богу, и тогда, быть может, кончатся наши беды.

– Не отдам, – спокойно и даже чуть небрежно ответил Огнеяр, едва лишь старик кончил. Небрежность эта означала, что тут и обсуждать нечего. – Жену не отдам. Моя она. Я ее добыл, мне она и останется.

– Детей наших, народ свой пожалей, княже! – воскликнул, волнуясь, другой старик.

– Пожалел бы, только моя жена тут не поможет. Она берегиня, и только. Таких, как она, у Дажьбога еще трижды девять, вот разве что без одной. Если бы в ней было дело, одни березы бы посохли, и все.

– Ничего в мире отдельного не бывает!

– Дело не в ней. Дело в том, что богиня Леля в плен попала, и вызволить я ее не могу. Заключена она в Ладиной роще, за радужной стеной, и за радужную стену мне дороги нет. О том и прошу моего отца, Исток Дорог, чтобы указал мне дорогу. А докричаться до него не могу, и он до меня не может. Я Велу своей кровью угостил, – Огнеяр поднял рукав и показал красный порез на сильной смуглой руке. – И она услышала меня. Но этого мало, чтобы ее услышал я.

Старики помолчали, обдумывая его слова. Он отказал в их просьбе, но к его отказу они были готовы: отлично зная, как он любит жену, старики и сами в глубине души не слишком верили, что принесение в жертву их молодой, красивой и ласковой княгини поможет делу. Ими двигало то же стремление сделать хоть что-нибудь и надежда умилостивить грозных богов отказом от самого прекрасного и дорогого, чем владел Чуробор и его князь.

– Выходит оно… чтобы с Велой говорить, твоей крови, княже, мало, – наконец заговорил дед Скрипела, самый древний из чуроборских стариков. – Надо другую жертву. Сия мудрость, как клад драгоценный, на голову человечью зарыта.^[171] Жертва нужна – и услышит Вела.

– Жертва? – Огнеяр окинул стариков острым взглядом. – Будете по улицам жребий метать на отрока и девицу? Ну, если сами приговорите, пусть будет так! А на меня, чур, не пенять, что, дескать, волк ваших детей пожрал!

По скамьям прошло движение: внуков и правнуков всем было жалко.

– Зачем девицу? Зачем отрока? – торопливо заговорил Груздь, не слишком старый, но бывалый и умудренный разнообразным опытом человек. – А про обычай забыли? Обычай, княже, нельзя забывать, особенно когда городу и племени на пользу! Обычай же есть! Первый чужеземец, что войдет в ворота Чуробора, обречен богам… Обычай же! Не я придумал! Говори, Вазень, есть же такой обычай?

– Есть! – подтвердил Вазень и кивнул. – Это ты, Груздь, умное слово сказал!

Старики зашевелились, полетели облегченные вздохи, зазвучал бодрый говор. Впереди забрезжил выход. Хоть он и не обещал многого, в такой тревоге и маленькая надежда приносила немалое облегчение.

– Вот только что долго его ждать придется! Чужеземца, да по такому-то времени дурному! – заметил Умней, из Косторезного конца. – Кто же в такую пору из дому поедет, да еще в чужую землю?

– Ну, приедет кто-нибудь!

– Боги пошлют!

– Ты как, княже, рассудишь?

– Будь по-вашему, – согласился Огнеяр.

Из всего сказанного он был по-настоящему согласен с одним: ждать придется долго.

Но, как оказалось, в этом князь Огнеяр ошибся. Дней через десять, когда он был в горницах у княгини, на дворе и в гриднице поднялся шум, непривычный и странный в эти дни унылого затишья.

– Привезли! – вопил внизу отроческий голос, и топот ног, скрип дверей, гудеж многочисленных домочадцев и дружины почти его заглушал. – Привезли! Из личивинских лесов привезли!

Князь спустился вниз, в нижних сенях столкнулся с отроком.

– Привезли! – выпалил тот, завидев Огнеяра, и от волнения забыл даже поклониться. – Из Кречета, от Меженя… – спешил он доложить, сгоряча спутав имя воеводы и название городка. – Привезли!

– Да кого? – Князь обеими руками схватил его за плечи и встряхнул. – Кого привезли?

– Чужеземца!

Огнеяр выпустил подростка и поспешно шагнул на крыльцо. Новость вызвала в нем недоумение, непривычную растерянность и предчувствие чего-то важного. Вокруг крыльца на широком дворе собралась дружина, окошки княгининого терема были полны лицами женщин, силящихся что-то разглядеть сквозь тонкую желтоватую слюду. Челядь, всякие любопытные лезли на забороло собственно княжеского двора, чтобы поглядеть с удобством, сверху, и на самого князя, и на того, кого ему послали боги ради общего спасения.

Подъезжая к княжьему двору, Веселка уже не помнила себя от мучительного волнения. Сам город Чуробор, куда ее привезли после многодневного путешествия от Меженя, поразил ее высотой своих крепостных стен, внушительностью окованных железом ворот, многолюдством на улицах. Казалось бы, чему дивиться девушке, родившейся и выросшей в таком же большом и населенном городе? Но после долгих переездов по лесам, после личивинских поселков, погостов и родовых займищ огромный Чуробор показался Веселке каким-то чудом. Ей пришло на ум, что вот так же и солнце, должно быть, заново дивится земному миру утром, за ночь пройдя через темное подземелье… и так же робко осматривается вокруг, не зная, как тут встретят.

Можно было подумать, что все жители Чуробора заранее знали о ней и тоже считали ее пропавшей богиней весны. Только здесь ее появление вызвало не радость, а настороженное, даже болезненное любопытство. Уже за воротами крепостной стены столпился народ, глазея на приезжих. Взгляды толпы легко находили Веселку среди кметей и дальше уже не отрывались от нее; она ловила ухом нестройный гул, удивленные выкрики. На третьей улице народ уже стоял толпами под тынами, так что и сани не могли пройти; кмети сперва пытались расчистить дорогу, но потом десятник посадил Веселку на коня перед собой, а сани бросили. Народ, как ручейки к реке, стекался из всех улочек, из каждых ворот; в городе стоял гомон.

Позади торга прямая улица, тоже мощенная толстыми плахами, вела прямо к воротам княжьего двора. Ворота были раскрыты, перед ними с двух сторон стояли княжеские кмети, щитами, а где и древками копий сдерживая напор толпы. Народ кипел, волновался, гудел, лица у всех были возбужденно-торжественные, а на Веселку смотрели с жадно-любопытным, голодным блеском в глазах. Среди личивинов и то было легче! Под градом этих взглядов и выкриков она дрожала, сердце билось где-то в самом горле, и его удары, растекаясь по телу, отдавались в каждой жилочке каким-то болезненным чувством. Руки немели, дыхание сбивалось, ей было жарко и холодно разом.

Едва конь ступил в ворота, как Веселка увидела князя Огнеяра. Она никогда не встречала его раньше, но по рассказам Кречетовых кметей за время пути примерно знала, чего ждать. Ошибиться было невозможно: князь Огнеяр выделялся среди множества людей, как горящий уголь среди черных погасших. Молодой мужчина, лет двадцати пяти, невысокий, но очень крепко и ладно сложенный, стоял на крыльце, опершись смуглыми руками о перекладину, и смотрел прямо на нее. Веселка встретила его взгляд и вздрогнула. В его темных глазах сверкнула багровая искра, и Веселку насквозь пронизало ощущение огромной, нечеловеческой и неземной силы, которой был полон князь дебричей. В нем жил какой-то свой, внутренний пламень, и этим пламенем как будто была опалена его смуглая кожа, его густые черные волосы, его резкие, немного грубоватые, но выразительные и потому красивые черты лица. Тяжелые серебряные обручья на запястьях, серебряная гривна в виде змеи, серебряная серьга в левом ухе, казалось, призваны были своим холодом немного остудить этот огонь, но где им было справиться? И волчья накидка без рукавов, крепко перетянутая на поясе широким ремнем, казалась самой естественной для него одеждой, как шкура на живом волке. Говорили, что у него на шее и на спине вдоль хребта тянется полоска настоящей волчьей шерсти… теперь в это нельзя было не верить. Мельком вспомнился Громобой: то ли потому, что Веселке хотелось искать защиты от Князя Волков, то ли потому, что только Громобой, единственный из всех ею виденных людей, и мог бы отчасти сравниться с князем Огнеяром.

Каждое мгновение тянулось долго, вмещая в себя множество чувств, ощущений, обрывков беспорядочных мыслей. Душа Веселки трепетала, как клочок тумана возле огня. Князь Огнеяр ужасал и восхищал ее силой странного, полубожественного-полузвериного духа, ее тянуло к нему и отталкивало от него, как будто он мог и помочь ей, и погубить ее, и сердце Веселки разрывалось пополам. Два разных существа, еще живших в ней, теперь закричали в полный голос, каждое свое, и Веселка в последний раз с особой силой ощутила их разлад, притом зная, что в последний. Борьба их продолжалась недолго. Взгляд князя Огнеяра довершил ту странную работу, которую совершало в ней неведомое существо; у нее было чувство, будто по всему ее телу струятся горячие, как кровь, потоки влаги и без остатка смывают все то, что прежде было Веселкой. Прежняя Веселка улетала, испарялась от жара этих пламенных глаз, оставалось только то загадочное существо, что уже давно направляло ее путь. Встреча с сыном Велеса дала ему последний толчок, пробудила его. И оно стремилось навстречу сыну Велеса с какой-то сладостной тоской, с мучительной жаждой гибели, со страхом и неодолимым горячим влечением раствориться в пламени этих темных глаз с багряной искрой на дне… Это чувство стало ее судьбой, и Веселка вдруг успокоилась, не противясь этому влечению. Все было решено. И в эти странно долгие мгновения она чувствовала такую сильную, неодолимую любовь к князю Огнеяру, что ее нельзя было считать иначе как наваждением, колдовством, еще одной вехой, указывающей ее странный путь. Эта любовь принадлежала уже не Веселке, а кому-то неизмеримо большему, чем Веселка, огромному, как небо, и жаркому, как заря.

Пока десятник вез ее к крыльцу, князь Огнеяр не сводил с нее глаз.

– Что это ты, Завид, невесту себе привез? – обратился князь к десятнику, бегло глянув ему в лицо. Голос его звучал сурово, со скрытым гневом.

– Это… из личивинских лесов… – хрипло ответил десятник и поспешно сошел с коня. – Личивины подмеженьские, от Урхо-Ульяса, воеводе Кречету девицу привезли… Говорят, что тебе ее надо видеть…

Толпа на дворе загудела: сами боги послали эту девицу в Чуробор, где так ждали «первого чужеземца»!

Князь Огнеяр сошел с крыльца и снял Веселку с коня. В первый миг, когда он протянул к ней руки, она невольно отшатнулась и чуть не упала, но вот уже она стоит на земле рядом с ним, и все в ней кипит от его прикосновения. Она ощущала его всей кожей, всем существом, как будто рядом с ней стоял сам живой огонь.

– Ты откуда, девица? – тихо спросил князь Огнеяр. – Не бойся. Как ты сюда попала?

– Я… – Веселка заставила себя мельком глянуть ему в лицо, и странная красота этих резковатых черт завораживала ее. И ей больше ни о чем не надо было думать и беспокоиться; теперь за все происходящее отвечал он, тот, кто был гораздо сильнее ее. – Я – Веселка, дочь купца Хоровита. Он здесь бывал, в Чуроборе… Из Прямичева я…

Все эти слова она выговаривала скорее по привычке и сама себе уже не верила. Веселка, Хоровит, Прямичев – эти имена уже не имели никакого значения, относились к чему-то давно миновавшему. Важно было лишь то существо, которое она принесла в себе, но его имени она пока назвать не могла.

Князь Огнеяр смотрел на нее с недоверием и колебанием. Первое, что он испытал при виде девушки на коне десятника Завида, была досада, почти гнев, от которого волчья шерсть на загривке встала дыбом. Девица! Ужас! Обычай говорил «чужеземец», у него из ума не шел этот «чужеземец», и он не усомнился ни разу, что это будет мужчина. Огнеяра мутило при мысли о том, что ему придется тем бронзовым ножом резать горло одурманенной и беспомощной жертве, и он собирался обставить дело иначе. Мужчине можно дать в руки оружие и придать жертвоприношению вид обрядового поединка. Нечего и думать, за кем будет победа – он сам неуязвим, его не берет ни железо, ни бронза. Но поединок, божий суд позволит выполнить волю богов и не считать себя убийцей.

Но девушка! Ей-то не дашь меч и не велишь с благословением Перуна защищаться! Нет бы Урхо-Ульясу поехать ее провожать и догадаться войти в ворота первым! Нет, они где-то в пограничных лесах отыскали девицу из племени дремичей и привезли сюда, чтобы он, Огнеяр, ее убил!

– Пойдем! – Он положил руку на плечо молчащей девушки и подтолкнул к крыльцу, а сам обернулся к толпе: – Давай, расходись! По домам! Надо будет – позову!

Войдя в сени, Веселка сразу увидела на середине лестницы наверх молодую женщину и остановилась, пораженная. Дело было даже не в том, что женщина выглядела замечательно красивой – само лицо ее сияло чистым, добрым светом, как теплый солнечный блик на листве. Стройная и тонкая, как березка, она была бела, даже бледна, и ее светлые косы, уложенные вокруг головы, почему-то не покрывал ни платок, ни повой. Огромные серо-голубые глаза мягко светились добротой и какой-то тревожной жалостью. Белое полотно и голубой шелк ее одежды, мелкий жемчуг, которым было расшито оплечье, делали ее похожей на прозрачный ручей в ярких, напоенных солнцем брызгах. В этой женщине-березке тоже была какая-то сверхчеловеческая сила, тихая, мягкая, теплая и ласковая, как тень березовой листвы на воде в летний полдень. Но в ее облике было и что-то тревожное, даже болезненное: бледное, без румянца, полупрозрачное лицо казалось изнуренным, большие глаза смотрели с беспокойством, белая рука, опирающаяся на перекладину лестницы, тихо вздрагивала. Казалось, невидимые ветры пронизывают ее насквозь и заставляют трепетать.

– Ты посмотри! – со сдержанным гневом воскликнул князь Огнеяр и подтолкнул Веселку к ней. – Девку приволокли! Из Прямичева! От самого Меженя везли, от личивинов! Там-то как узнали?

Женщина-березка сбежала со ступенек и обняла Веселку; ее белые руки были мягкими и нежными, как лебединые крылья. Веселке вдруг стало тепло, и непонятно почему на глазах выступили слезы, сердце горячо забилось. Она вдруг осознала, как тяжело и тревожно было все, через что она прошла, но вместе с тем ее наполнило и блаженное чувство облегчения, словно она теперь в родной семье, в настоящей своей семье, и эти двое, Огнеяр и его жена, теперь самые близкие ей люди на всем свете. Только они истинно близки новой Веселке, которой далекие Хоровит и Любезна из Прямичева уже не родня.

– Идем, идем со мной! – Княгиня повела ее наверх.

– Забери ее к себе, я подумаю, – крикнул ей вслед Огнеяр и ушел в гридницу.

В горнице Веселку усадили на покрытую ковром скамью, сняли с нее шубу и платок, подарок доброй боярыни Лисички, пытались то поить молоком, то кормить пирогами, но Веселка, хотя и ощущала пустоту внутри, похожую на голод, есть не могла. Ее мучило волнение, чувство тревожной радости. Вот и конец ее долгого пути: она в Чуроборе, в доме князя Огнеяра, рядом с его женой-берегиней, которую в Прямичеве путали с пропавшей богиней Лелей. Все не то, оказались обманом все их прежние знания и намерения; не надо никому биться с князем Огнеяром за пропавшую весну. Но Веселка не была разочарована: в ней поселилась убежденность, что здесь, у Огнеяра и княгини Милавы, она узнает настоящую правду. Узнает, зачем шла сюда через снега, леса и реки, через Явь и Правь; узнает, зачем родилась на свет…

– Откуда же ты взялась? – ласково расспрашивала княгиня, с дружелюбным любопытством рассматривая ее лицо, руки, косу, словно искала что-то скрытое, недоступное первому взгляду. – Кто ты?

– Веселка…

Собравшись с воспоминаниями, Веселка принялась рассказывать ей о себе, о том, как повстречалась с личивинами. Но теперь, не как в день достопамятного объяснения с черноглазым Илойни, ее уже не тянуло смеяться при мысли о том,что ее приняли за Солнцеву Дочь. Все эти события, даже самые волнующие, ей виделись как бы со стороны; казалось, она рассказывает чью-то чужую жизнь, которую она почему-то знает в мелких подробностях, в то время как свою настоящую жизнь она потеряла, забыла… Княгиня задала ей самый, казалось бы, простой вопрос: кто ты? Но именно на этот-то вопрос Веселка сейчас была готова ответить меньше, чем на многие другие.

Она просто рассказывала обо всем, что было с ней в жизни, начиная с самого детства, когда материна сестра, приехав в гости, подарила ей красную ленту, и Веселка навсегда поверила, что будет самой красивой девицей на свете! Ей тогда было всего пять лет. Она рассказывала обо всем, что знала и помнила о себе, уже не пытаясь отличить важное от пустого – и все мелочи, собираясь вместе, вдруг придавали целому новый смысл, для самой Веселки ставший открытием. И то, как ее два года назад впервые выбрали «играть Лелю» на девичьем празднике Лелиного дня, казалось знаком судьбы, которую она должна была понять давным-давно! А не ждать, когда ей об этом скажут личивины, так смешно коверкающие говорлинскую речь.

Княгиня слушала ее, заглядывала ей в глаза, держала ее руку своей белой, прохладной, почти невесомой рукой, не сводила глаз с ее лица. Веселка говорила без умолку, торопясь выложить все и радуясь, что наконец-то ее понимают. С каждым словом ей становилось легче, какие-то потаенные силы все увереннее выступали из глубин. Но и для княгини ее рассказ был как живительный дождь: глаза ее заблестели, бледные прежде щеки зарумянились, а рука за время Веселкиной речи потеплела. Она дышала чаще и легче, будто вышла из духоты на воздух, по всем чертам ее лица разливался новый свет. Она оживала на глазах и уже не казалась такой слабой и печальной, как поначалу.

Рассказывая, Веселка мельком заметила в светло-русых, чуть золотистых косах княгини что-то вроде редкой нити из мелких темных бусинок. Поначалу она не обратила на это внимания, но потом, снова зацепив их взглядом, вдруг заметила, что бусинки из темных и круглых стали неровными, зеленоватыми… что они выросли…

Теперь уже, рассказывая, Веселка глядела то в лицо княгини, то на эти странные бусинки в косах. Рассказ ее уже подходил к концу, когда она вдруг ахнула. В волосах княгини вдруг встал и затрепетал живой, нежный, светло-зеленый березовый листок.

– Что это? – прервав себя на полуслове, Веселка протянула руку к листку, потом отдернула. В косах княгини, там, где ей было привиделись «бусинки», стремительно разворачивались живые березовые почки!

– Это? Это жизнь моя во мне заговорила! – смеясь, ответила княгиня и обняла Веселку. – Жизнь моя! Весна моя! Князя! – Она обернулась к своим девушкам, которые теснились у окна, разглядывая толпу во дворе и прислушиваясь к рассказу Веселки. – Князя сюда!

Князь Огнеяр ступал бесшумно, как зверь, но обе они заранее почувствовали его приближение: княгиня Милава обернулась к двери, и на Веселку повеяло теплом, проникающим сквозь бревенчатые стены хором.

Войдя, он хотел что-то сказать Веселке, но глянул на жену и переменился в лице: такое недоверчивое ликование могло бы поразить человека, который, войдя к безнадежно больному любимому существу, вдруг обнаружил его совершенно здоровым! А на голове княгини уже зеленел настоящий венок из живых березовых листьев. Лицо ее сияло, как солнце, от нее исходили светлые теплые лучи, и при взгляде на нее мерещилась березовая роща в разгар теплого весеннего дня – белая, зеленая, напоенная золотом солнечного света, покрытая сияющим голубым небом, дышащая, поющая, бросающая кружевную тень листвы на густую нагретую солнцем траву… И первое удивление на лице Огнеяра сменилось восторгом; он не отрывал глаз от жены и был так счастлив видеть ее вновь здоровой, с живыми листочками в волосах, исцеленной от зимней тоски, что поначалу даже забыл про Веселку, которая и была причиной этой счастливой перемены. По лицу его расползлась безотчетная ликующая улыбка, открыв два белых волчьих клыка в ряду верхних зубов, но Веселку это жутковатое зрелище вовсе не напугало. Оборотень был так счастлив, что можно было только радоваться вместе с ним.

– Ну, не обманули кудесники! – с веселым облегчением воскликнул он и перевел наконец взгляд на Веселку. – Не обманули, что богиню весны для меня нашли! Как тебя звать-то – Леля, Весна-Красна?

– Веселкой меня звать! – смеясь, ответила она.

– Веселкой… – повторил он и подошел к ней ближе, внимательно вглядываясь в ее лицо.

И она перестала смеяться, заставила себя успокоиться, как перед последним, самым важным испытанием. Березовые листья в волосах княгини уже говорили о многом: только тот, в ком живет дух Надвечной Весны, мог пробудить жизнь в княгине-березке, а значит, из беседы с Солнце-Богом далекий личивинский кудесник, летавший к нему на бубне, вынес гораздо больше истины, чем можно было подумать поначалу. И Огнеяр был уверен, что все это не ошибка и не совпадение. Он хотел лишь понять, как это вышло.

Она говорит, что ее зовут Веселкой, что она купеческая дочь из Прямичева. Несомненно, когда-то, и не так уж давно, это была чистая правда. Потом это постепенно стало не полной правдой, а теперь, похоже, и совсем не правда. Образ девицы из Прямичева как бы двоился в его глазах, по-неземному зорких, складывался из двух совсем разных существ. С одной стороны, сидит на лавке обычная девушка, довольно рослая и стройная, тонкая, с красивой светло-русой косой, с мягкими задорными кудряшками надо лбом и на висках, с белым лицом, с ярким румянцем, с ясными глазами, сияющими, как голубые звезды. Но из-под человеческой оболочки настойчиво рвались наружу яркие лучи надвечного света. Они были как крохотные капельки росы по краю листа – то их и не видно, но упади сюда луч – и роса заиграет, загорится всеми цветами, рассыплет то ярко-огненный, то темно-синий, то зеленый, то звездно-белый блеск… Этим лучом стал его взгляд, стал живущий в сыне Велеса дух божества, основы и опоры мироздания. Под его взглядом облик девушки преобразился, в нем проступила сила и сущность гораздо более высокая, чем человеческая, даже черты лица раскрылись и мягко засияли прелестью раннего весеннего утра… В них ожили свежесть ручья, свободное дыхание земли, впервые вздохнувшей без ледяных и снежных оков, восторг молодой травки, уразумевшей своим крошечным умишком, что теперь расти можно… В этой девушке из далекого Прямичева действительно жила и дышала та потерянная сила, без которой колесо годового круга сломалось и не могло оборачиваться положенным порядком. К нему пришла потерянная миром весна. Сама пришла, можно сказать, своими ногами, потому что он ее не искал и даже не знал о ней. И чем лучше он уяснял себе все это, тем шире в его душе разливалась горячая бурная радость. Потерянная весна нашлась! В мир вернулась та самая сила, без которой не может продолжаться его жизнь. Весна нашлась и пришла к нему, Огнеяру, чтобы он… И что он должен теперь делать?

– Как ты сюда попала, я знаю, – сказал он. – А куда ты направлялась-то?

– К тебе, княже, – просто ответила Веселка.

– Ко мне? Из Прямичева самого? – Огнеяр удивился. – Зачем?

– Зачем… – Веселке трудно было это объяснить, она сейчас не помнила тех причин, которыми объясняла свое желание пуститься в поход. Да и не причины это были, а так, туман, смутные догадки, что все это «не просто так», и желание делать хоть что-то. – У нас одна ведунья есть… Веверицей зовут… Так она сказала, что ей явилась Вела…

– Что? – Огнеяр вдруг подпрыгнул на месте, и Веселка содрогнулась от неожиданного испуга: казалось, он, как зверь, сейчас бросится на нее. Но Огнеяр остался на месте, только подался вперед, ближе к ней, оперся ладонями о колени и впился в нее горящим взглядом. Багровая искра в глубине его глаз вспыхнула ярче, и Веселка поежилась: этот взгляд обжигал. – Вела явилась?

Веселка не могла понять его изумления: она же не знала, что сам он напрасно пытался услышать голос Велы и Велеса, к которым он, сын Подземного Владыки, был гораздо ближе, чем какая-то ведунья из Прямичева.

– Ведь это старуха? Ваша ведунья то есть? – Княгиня бросила на Веселку вопросительный взгляд, и та кивнула. – Я подумала: если Вела не могла выйти к нам сюда, она могла войти в старуху… В любую старуху. И сказать, что ей нужно.

– А почему в Прямичеве? Почему не у нас здесь?

– Она очень испугалась, – неуверенно заметила Веселка. – Она когда увидела, что наша гадательная чаша в ларе сама собой разбилась, то сказала, что всему свету конец… Она была такая страшная… Как Лесная Баба, как смерть…

Князь Огнеяр кивнул: было похоже на правду, что дух Велы вошел именно в старуху, которая была к нему ближе, чем он, молодой и полный сил мужчина.

– А может быть, она не тебе, а другим хотела скорее весть подать, – добавила княгиня и глазами показала мужу на Веселку.

– Что… что она сказала? – жадно спросил он.

– Что ты… что ты Лелю похитил и в подземелье заточил, – робко ответила Веселка, чуть-чуть улыбаясь в знак того, что сама в это не верит. – Ведь это неправда?

– Ну еще бы! – согласился Огнеяр. – Как мне ее заточить, если я ее и в глаза не видел? И еще что сказала?

– Да больше и ничего.

– Но она тебя ко мне послала?

– Нет. Зачем? Я же не Перун, чтобы у Велеса весну отбивать. У нас тогда вече собиралось и приговорило… Сперва хотели войско на тебя собирать, да князь наш не захотел…

– Помнит меня! – Огнеяр усмехнулся.

– И тогда решили, что Громобой один пойдет. То есть он сам так решил.

– Кто? – Огнеяр вдруг насторожился. В мыслях его мелькнуло далекое смутное воспоминание, вызванное этим именем. – Кто такой?

– А в Кузнечном конце у старосты, у Вестима, сын старший зовется сыном Перуна, – пояснила Веселка. – Он ему не родной, а приемный, его Вестим двадцать пять лет назад после грозы в стволе громобоя нашел, ну, волхвы и сказали, что он сын Перуна…

Когда княгиня сказала, что Вела хотела скорее подать весть «другим», Веселка вспомнила о Громобое, для которого, как она тогда же подумала, эта весть и предназначалась. В мыслях ее вдруг начало складываться еще смутное, но довольно целостное представление: Громобой – Огнеяр – она, Веселка… Этот треугольник сложился не случайно. Перун – Велес – Леля, те самые трое, о которых говорят кощуны, чье влечение и борьба обеспечивают вращение годового круга… И она торопилась рассказывать, ожидая, что Огнеяр тоже все это поймет и лучше нее самой разберется в хитросплетениях людских и божеских дорог.

Веселка рассказывала, Огнеяр слушал ее краем уха, вглядываясь в собственные воспоминания, словно заревом освещенные ее словами. Несколько лет назад он узнал, что в мире есть человек, сын Перуна, судьбой предназначенный в противники ему. И вот все сходится, это он. Сын Перуна, как и обещало предсказание, родился не от земных родителей, а от грома и молнии; он – тоже оборотень, и в младенчестве по ночам становился жеребенком, пока кто-то из волхвов не научил его сохранять человеческий облик. Ему оказалось под силу укротить Зимнего Зверя в собственных владениях того, в Полях Зимерзлы, добыть меч с Калинова моста, раскрыть этим мечом дорогу в Надвечный мир через первый попавшийся дуб… И он шел сюда…

– Так вы с ним, стало быть, шли ко мне сюда? – спросил Огнеяр, перебив девушку посреди рассказа.

Она кивнула. Огнеяр вскочил со скамьи и стремительно прошелся по горнице от стены к стене. По его плечам пробегала дрожь, весь облик источал какое-то лихорадочное нетерпение и вместе с тем мучительное сомнение. Здесь концы не сходились. На ходу он схватил с края маленького квасного бочонка деревянный резной ковшик и одним движением смуглой руки отвернул ему ручку с лебединой головкой, точно ковшик был не деревянный, а соломенный, только треск раздался. Веселка следила за ним с изумлением, Милава – с тревогой и пониманием.

– Не разберу, ничего не разберу, хоть тресни! – Огнеяр вдруг остановился прямо перед ними и глянул на жену. – Зачем Вела Перунова сына ко мне посылала? Рехнулась, что ли, на старости? Что мне с ним делать? Если бы Леля у меня была, тогда понятно. Но ведь нет ее у меня! Хотела, метла старая, чтобы мы с ним задаром друг другу глотки перегрызли? На нее похоже! Леля-то не у меня, а у него самого в руках была, когда он на меня походом собирался! Зачем? Чтобы я ее у него отбил? Что-то все вверх ногами выходит. Ехало огнище мимо мужика, глядь – из-под собаки лают ворота!

– Я хотела узнать! – засмеявшись шутливой песенке, Веселка вдруг вспомнила, зачем пустилась в дорогу. – Я хотела узнать, что с белым светом делается. Если не ты Лелю похитил – тогда кто?

– Кто? – Огнеяр невесело усмехнулся и опять сел. – Я знаю кто. И где она, тоже знаю. Только от этого не легче.

– У нас в Прямичеве в святилище разбилась годовая чаша. И наша ведунья сказала, что, значит, и Чаша Судеб разбита. А я в Прави уже восемь осколков подобрала: два осенних и шесть зимних. Мудрава велела мне их собирать. Может, говорила, и соберете Чашу Годового Круга снова.

– И где они?

– Здесь.

Веселка сняла с шеи мешочек, развязала тесемку и осторожно высыпала осколки к себе на колени.

– Тут у меня… – начала она, видя, что Огнеяр заинтересованно опускает взгляд к осколкам.

И, не договорив, тихо вскрикнула: неожиданно под ее руками блеснул мягкий золотистый свет. Все восемь осколков светились точно так же, как там, в Прави, где она нашла их, и мягким огненным светом были прочерчены рисунки со священными знаками: серпень, ревун, листопад, груден…

Ахнула княгиня Милава, и даже Огнеяр издал какое-то восклицание и мигом подался ближе к Веселке, встал на колени рядом с ней, схватил ее руку и отвел в сторону, чтобы не мешала видеть. Рука его показалась ей горячей, как огонь, и сильной, как железо; трепеща, она сидела неподвижно и в глупом страхе ждала, что вот-вот растает от этого жара и улетит легким облачком…

– Покажи ей! – Огнеяр глянул на жену.

Княгиня достала из-под платья маленький ключик. Огнеяр сам отпер один из ларчиков, скрытых под вышитыми пеленами, поставил его на пол перед Веселкой и поднял крышку.

Веселка увидела груду глиняных осколков, лежащих кое-как, вперемешку. Видно было, что когда-то они составляли большую священную чашу, с широким горлом и тремя маленькими круглыми ручками. На двух-трех осколках Веселке бросились в глаза знакомые узоры: знаки месяца кресеня, просинца… серпеня.

Глупо моргая, она смотрела на осколок со знаком серпеня. Как же так? Она поначалу обрадовалась, подумав, что у Огнеяра хранятся все остальные, недостающие ей осколки Макошиной чаши. Но осколок серпеня может быть только один один же серпень в году!

– Что это? – изумленно ахнула она. – Как… Их две?

Огнеяр бросил на нее значительный взгляд, и она опомнилась. Конечно, их две: Чаша Судеб на земле и Чаша Годового Круга на небе, она это знала давным-давно. Чашу Годового Круга она сама собирает по осколкам, рассеянным в Надвечном мире, а эти, выходит, остались от Чаши Судеб?

– Расскажи, – попросила она Огнеяра.

– Жил да был в городе Славене, что в земле речевинов, князь Велемог, и был у него сын единственный, по имени Светловой, – начал рассказывать Огнеяр, прохаживаясь по горнице взад-вперед. Его мягкие, сильные движения завораживали ее, и мерещилось, что от него по горнице волнами расходится мягкое тепло, как от живого огня. Веселка улыбнулась было такому началу, напомнившему ей любимые кощуны деда Знамо Дело, но тут же устыдилась: это и впрямь была кощуна, возможно, одна из последних, что сложены на белом свете. – И был Светловой так собой хорош и пригож, так сердцем добр и душою приветлив, что ни одна девица мимо него пройти не могла спокойно. И раз увидела Светловоя сама богиня Леля, а как увидела, так и полюбила. Явилась она ему девицей, пообещала любить, и Светловой так ее полюбил, что без нее света белого невзвидел. Как прошла весна, ушла от него Леля, а он целый год не ел, не спал, только и думал, как бы ее вернуть и у себя навек оставить. И дали ему совет…

Огнеяр ненадолго остановился посреди горницы, подумал и продолжил, уже не стараясь держаться кощунного склада речи:

– Я так думаю, Вела-матушка поусердствовала, на ум его наставила, чтоб ей место пусто было. И научила она его раздобыть Чашу Судеб, ту самую, что в Макошином святилище на реке Пряже хранилась и к которой весь род людской ходил свою судьбу узнавать. Как уж он ее раздобыл – не знаю, у меня тогда другие заботы были. Короче, раздобыл он Чашу Судеб, принес ее в священную рощу у Славена. И в Медвежий велик день, как пришла весна и Леля к нему явилась, грохнул он, сердешный, чашу о камень, так что одни осколки полетели.

Огнеяр досадливо хмыкнул, и Веселка без труда догадалась, что очень долгое время он, думая о тех событиях, называл княжича Светловоя всякими разными словами, но никак не «сердешным».

– Ну, вот! – Огнеяр махнул рукой в знак того, что добавить нечего. – Леля с ним навек осталась, у него теперь в роще вечная весна, а ни в другие земли, ни назад к богам Леле теперь дороги нет. А осколки я подобрал. Может, думал, пригодится. Да, видно, зря! Что с них теперь?

Веселка с сожалением посмотрела на тусклые глиняные черепки в ларце, лежащие мертвой бесполезной грудой. Толку от них и правда было немного. Но и от тех, что золотились у нее на коленях, толку не многим больше. Особенно здесь, в Яви. Свою силу Чаша Годового Круга обретет в Прави. Но сначала ее нужно собрать до конца.

Совершенно не в ту сторону отправился Громобой за пропавшей весной: идти надо было не на юг, к дебричам, а на запад, к речевинам. Теперь она знала имя того, кто похитил богиню весны на самом деле. Но что это изменило? Любопытно, да и все. И его имя, и черепки обеих чаш, погибших по вине княжича Светловоя, казались равно бесполезны.

– Собирай свое приданое! – Огнеяр кивнул на осколки у нее на коленях. – Пойдем!

– Куда? – хором спросили Веселка и Милава.

– В святилище. К Веле. Что-то же она хотела, когда Перунова сына ко мне посылала!

– Но как же ты ее услышишь?

– Теперь услышу! – убежденно ответил Огнеяр. – С ней вместе услышу. Уж если она тебя оживила, то Велу и подавно.

Он подошел к княгине и ласково погладил березовые листочки у нее на волосах. За время этой беседы они немного поблекли и опустились, словно на них повеяло первым холодом подступающей осени. У княгини был грустный вид.

– Когда вернусь – не знаю, – тихо добавил он. – Может, далеко идти придется. Но хоть бы не попусту…

– Что же ты хочешь делать?

– Вот хочу у Велы спросить, что теперь делать. Не в жертву же ее приносить, как мои старички возмечтали!

У крыльца Веселку ждала белая лошадь с золоченым седлом и уздой. «Зачем?» – хотела спросить она, но князь Огнеяр двинул бровью, и она послушно позволила двум кметям подсадить ее в седло. Рядом с Огнеяром она испытывала одновременно растерянность и воодушевление, как ни странно такое сочетание: его присутствие лишало ее воли и ясности рассудка, но зато внушало уверенность, что он сам отлично знает, что ей делать, и ей нужно полностью ему довериться.

Народа во дворе и на улице за воротами даже прибавилось, и князя с Веселкой встретили бурными криками. Лихорадочное оживление толпы казалось не столько радостным, сколько тревожным и даже жутким. «Как свадьба!» – мелькнуло у Веселки в голове, и тут же она вспомнила последние слова князя Огнеяра в горнице: «Не в жертву же ее приносить, как мои старички возмечтали!» Уж не думают ли чуроборцы, что Огнеяр везет ее приносить в жертву? Тогда понятно, почему ее от самых ворот провожают такими странными взглядами! То, чего она поначалу боялась среди личивинов, ожидало ее здесь, в Чуроборе, который так похож на ее родной Прямичев!

Но страха не было. С высоты седла глядя в изумленные, тревожно-радостные лица чуроборцев, она нередко ловила и сочувствующие, сожалеющие взгляды. И этим лицам Веселка улыбалась, приветливо кивала, словно хотела утешить. Не жалейте меня, добрые люди. Жертва уже принесена, принесена давным-давно. Я и сама не заметила, как это случилось. Капля за каплей дух мой поднимался к божеству, и я не уловила грани, за которой от человека уже оставалось слишком мало. Это мое благословение или мое проклятие, но это – моя судьба, и тут ничего нельзя изменить.

Ехать оказалось не далеко – святилище стояло в самом Чуроборе, на одном из пригорков. Во дворе уже пылал огромный костер, несколько Велесовых волхвов в косматых накидках и с ожерельями из медвежьих клыков стояли перед воротами. Но князь Огнеяр, сам ссадив Веселку на землю, тут же взял ее за руку и повел в хоромину, свободной рукой отмахиваясь от волхвов. И они отстали: как видно, здесь привыкли, что сын Велеса лучше знает, как угодить Подземному Пастуху.

Темнота внутри храма ужаснула Веселку, и она невольно встала, даже уперлась ногами в землю: что-то внутри нее сопротивлялось, не пускало перешагнуть этот порог.

– Пойдем! – властно сказал Огнеяр и с силой потянул ее за собой к порогу: он понимал ее испуг, но знал, что его необходимо преодолеть.

– Нет, нет!

На глазах Веселки внезапно выступили слезы ужаса, все внутри похолодело, и она бессознательно потянула свою руку назад. Тот ужас, который она пережила в хлеву прямичевского святилища, перед Велой, у которой вместо лица была чернота, охватил ее с той же силой – она снова ощущала себя на краю губительной пропасти, прямо в которую ее принуждали шагнуть.

Огнеяр вдруг поднял свободную руку и двумя быстрыми чертами нарисовал на ее лбу невидимую резу, имя которой – Нужда. И Веселка успокоилась. Ее воля замерла, страх погас – она лишилась свободной воли и готова была идти в Нижний мир, знак власти которого теперь был на ней. Все чувства в ней умерли, теперь она без трепета, с покорностью смотрела на дорогу своей судьбы. Огнеяр перевел ее через порог, и двери храма закрылись за ними.

Было совершенно темно, и Веселка сама вцепилась в горячую руку Огнеяра. Ее широко раскрытые глаза не могли уловить ни единого проблеска света, со всех сторон ее окружала сплошная черная пропасть, та самая пропасть, что уже не раз на нее зарилась: в святилище на прямичевском вымоле, потом возле дуба, когда Моровая Девка пыталась утянуть ее за собой… Казалось, сама она растворяется в этой тьме без остатка. Это – как смерть, к которой она пришла, исчерпав свой земной путь.

– Дрожишь? – Огнеяр тихо усмехнулся.

Он повернулся к Веселке, и она ясно увидела в темноте две багровые искры в его глазах. Зрелище было настолько жуткое, настолько дикой, потусторонней, нечеловеческой казалась эта плотная фигура, которую Веселка не видела, а лишь угадывала, как еще более плотный сгусток тьмы, что она вздрогнула и попыталась отшатнуться, но Огнеяр не выпустил ее руки, и она застыла на месте. Ледяной ужас пронзил ее, как перед каким-то чудовищем. Казалось, только дневной свет придает ему вид человека, а сейчас вместе со светом и князь Чуробора остался за воротами, а здесь теперь только сын Велеса, оборотень-волк, воплощение темной силы нижних миров. Стоя рядом с ней, он уже был «по ту сторону», потому что носил в себе потусторонний дух и теперь выпустил его наружу. Веселка дрожала от ужаса, чувствуя себя во власти полузверя-полубога, непостижимого и сильного силой разных миров – земного и подземельного, человеческого и звериного.

– Не бойся, – негромко сказал Огнеяр. – Чего не суждено, того и не будет. Иди за мной.

Глаза Веселки попривыкли к темноте, и она различила впереди что-то смутно знакомое. Огромный рогатый идол, поднявший голову к самой кровле, железный посох в руках… Чуроборский Велес держал посох иначе, не так, как прямичевский, – в Прямичеве Отец Дорог был изображен идущим, а здешний стоял, будто всю землю держал на плечах, опершись посохом для верности.

– Иди сюда. – Огнеяр подтянул ее к самому подножию Велеса.

Она увидела в темноте перед собой неяркое, темно-багровое свечение. Две светящиеся линии складывали резу Крада, и Веселка сразу прониклась ее смыслом, хотя никто и никогда не учил ее, купеческую дочь, священным знакам. Реза жертвенного огня воплощала смысл ее следующего шага – она несла в себе ту потерю внешнего, без которой не раскрыть внутреннее. Как жертва сгорает в огне, чтобы отдать дух свой богам, так прежней Веселке из Прямичева предстояло сгореть в огне грядущей перемены, чтобы высвободить наконец тот священный дух, который так долго зрел в ней и наконец готов был вырваться на волю.

Огнеяр положил ее ладонь на какую-то гладкую, широкую, холодную поверхность рядом с резой, и Веселка поняла, что та не висит в воздухе, а начертана на каменном алтаре. Сверху он накрыл ее руку своей. Камень был очень холодным, а его рука – очень горячей, и Веселка дрожала от смешения двух крайностей, чувствовала слабость и растерянность, как будто само ее существо испаряется, растворяется в пустоте.

– Зовет, – сказал рядом с ней глухой мужской голос, в котором она даже не узнала сейчас голоса Огнеяра; казалось, это говорит сам Велес. – Пойдем.

– Куда?

– В жар кипучий, в пламень палючий, в бездны преисподние! – словами заговоров ответил Огнеяр.

Веселка не успела ничего понять, как Огнеяр вдруг подхватил ее на руки и вместе с ней прыгнул куда-то. Встав на камень у подножия Велеса, он мигом провалился и заскользил куда-то вниз, во тьму, туда, куда звал его бессловесный голос, где черные волосы Велы вились, как волны, под жарким дыханием багрового подземного пламени.

Это ворота! Его, Огнеяровы, ворота в Надвечный мир, в Навь, в Подземелье! Веселка смутно успела сообразить это, и больше ни о чем уже думать не могла, захваченная и подавленная стремительным падением через густую черноту. Здесь не было ни места, ни воздуха, ни расстояния, ни времени; они просто летели вниз, чернота все глубже засасывала их в себя, и никакими силами уже отсюда не выкарабкаться назад к свету, хоть сто лет ползи… Она больше никогда не увидит прежнего мира, оставленного позади. Веселка задыхалась, все существо ее никло и гибло под гнетом тяжелой черной пустоты, слезы жгли изнутри закрытые глаза. Само сознание задохнулось и замерло.

Очнулась она, лежа на чем-то мягком. Перед ее открытыми глазами были зеленые травинки с двумя примятыми беленькими шариками кашки. Трава! Зеленая трава! В изумлении она села, но голова закружилась. Веселка зажмурилась, но тут же снова открыла глаза: так хотелось ей скорее снова увидеть это чудо. Запустив пальцы в траву, она подцепила стебелек кашки, приподняла белую головку, но сорвать не решилась: не поднялась рука оборвать жизнь дивного творения.

– Ну, что, жива? – спросил рядом знакомый голос.

Веселка вскинула глаза: в трех шагах от нее на земле сидел Огнеяр и жевал травинку. Вид у него был усталый, но спокойный и даже удовлетворенный, красная искра в глазах погасла, они были просто черными.

– Где мы? – спросила Веселка, и собственный голос показался ей странным: тихим, но звонким, как первая капель.

– У батюшки моего. – Огнеяр поднял глаза и взглядом показал ей вверх.

Там было небо – темно-синее, глубокое, без единого облачка, прозрачное и видное на огромную, головокружительную глубину. Мелькнуло какое-то далекое, совсем стертое воспоминание: однажды, в другой жизни, она уже видела это глубокое полупрозрачное небо, не дневное и не ночное. По небосклону медленно плыло горячее красное солнце, и оно двигалось не от востока к закату, а наоборот.

– На земле теперь ночь, потому и солнце тут, – сказал Огнеяр, видевший, с каким недоумением она смотрит на солнце. – А как проедет от заката к восходу, опять на Верхнее Небо выйдет. И там утро будет, а тут – ночь.

Да, верно. Веселка вспомнила: когда на земле ночь, солнце проплывает под землей. И везут его лебеди… Там, где красные лучи мешались с темной синевой, она разглядела черные очерки трех птиц с широко распростертыми крыльями. Медленно, величаво взмахивая широкими крыльями, три лебедя летели впереди солнца, и были похожи на тройку, впряженную в сани… Здешний день был непохож на земной: свет был мягким, сумеречным, и красное солнце не лило вниз лучей. Так, значит… они – под землей? У Велеса?

– Мы – в Подземелье? – робко спросила она, сама не понимая, какие чувства у нее вызывает это открытие.

Огнеяр кивнул. Веселка посмотрела на него и вдруг поняла одну его странность, куда более удивительную, чем красная искра в глазах или волчьи клыки среди верхних зубов: он был молод и полон сил, но в лице его была какая-то спокойная мудрость, из-за которой он казался намного старше своих лет. Бесконечно старше. Велес не имеет возраста, потому что сам он и есть время. И дух Велеса, живший в его сыне, здесь выступил наружу, потому что здесь и был источник этого духа.

Веселка огляделась. Сколько хватало глаз, кругом раскинулся огромный луг с пышной зеленой травой. Везде пестрели всевозможные цветы: белые кашки, розовые головки клевера, желтые первоцветы, синие колокольчики, пурпуровая гвоздичка. Белое, желтое, лиловое, розовое мелькало, ласкало глаз после однообразной снежной белизны, мучившей зрение уже, казалось, много лет… Веселка глубоко вздохнула, и воздух так сладко лился в грудь, словно впервые за долгое, долгое время. Над лугом было разлито изумительное ощущение покоя и довольства. Это ощущение уже проникло в ее кровь, наполнило каждую жилочку, и Веселка испытывала блаженство оттого, что сидит на этой траве под этим небом. Здесь было ее место в мироздании, и наконец-то она его нашла! Она сливалась в одно целое с этим цветущим лугом, и блаженство жизни каждой из этих травок растекалось сладостью в ее крови.

Мельком заметив свой подол, лежащий на траве, Веселка обнаружила, что кунья шуба исчезла, что на ней надета рубаха из мягкого белого шелка с пестрой цветочной вышивкой. Вышитые на подоле яркие цветы цвели, как живые, на глазах распускались листы и бутоны, кивали пестрыми головками. Веселка погладила цветок, обратила внимание на свою руку – рука ее стала белой, нежной, будто сроду не держала ни ведра, ни веника, ни веретена даже… Густая коса, концом лежавшая на траве, была светло-золотистой, как солнечный луч. И от всего – от руки, подола, косы – распространялось мягкое золотистое сияние, заметное в сероватом здешнем воздухе. Она вся светилась, как маленькое солнышко.

На сердце у нее было легко, умиротворенно-радостно; внутри себя она ощущала какой-то мягкий, животворящий свет. Ее память не сохранила ни забот, ни тревог: чувство счастья казалось вечной, неотделимой ее частью, самой ее сущностью.

Огнеяр смотрел на нее, не отрываясь, и во взгляде его было понимание. Он не ошибся, произошло именно то, чего он ожидал.

Веселка сидела на траве, поглаживая белые головки цветов, и ей никуда не хотелось идти. У нее было блаженное чувство, что она только что родилась по-настоящему, а из всего прошедшего она помнила лишь множество суеты, сейчас казавшейся бессмысленной. Какие-то образы чередой плыли к ней из-под темной воды забвения, размытые лица о чем-то умоляли, куда-то звали ее. Но они были ей не нужны и только мешали нынешнему счастью.

– Что ты? – спросил Огнеяр, видя, как она морщится и вздыхает.

– Не знаю… – Веселка потерла лоб. – Что-то я забыла…

Отчетливо помнилась черная корова с огромным, как мешок, брюхом, вспомнилось какое-то темное и тесное помещение, отблеск огня, мятая солома, деревянная загородка стойла… Мелькнуло испуганное девичье лицо, и стало ясно, что это ее собственное лицо, то есть не ее, а той, из которой она возникла…

Да, теперь все прояснилось. Она отчетливо видела девушку по имени Веселка, видела всю ее недолгую, неполных восемнадцати лет жизнь, и смотрела на нее со стороны.

– Я помню… Прямичев, Веселка, Хоровит… Веверица, черная корова… – Она подняла глаза на Огнеяра. – Много чего помню. Я в нее спряталась. А она не знала ничего. Да и я не знала. Я поначалу маленькая была, неразумная… как капля. А потом ко мне со всего света капли потекли, в реку слились, вот тогда я глаза открыла и себя поняла… Когда уже тебя увидела. И она помалу узнала, что в ней живу я…

Она запнулась: впервые она сознательно говорила от своего нового истинного лица и не сразу решилась назвать свое истинное имя.

– Валой-Кевэт, – Огнеяр усмехнулся. Его ничуть не удивили эти странные речи, он отлично понимал их смысл, и его забавляло, что самым мудрым и проницательным, раньше всех угадавшим правду, оказался личивинский кудесник с хвостатым бубном. – Весна-Красна. Леля-Весна.

Ему тоже все наконец стало ясно. Потерянная миром весна выбрала для своего нового воплощения Веселку из Прямичева. Хотя могла попасться и любая другая юная девушка – красивая, веселая, беспечная, полная истинно весеннего духа. Ведь мир не может быть без весны. Всякая травка хочет расти, вода хочет бежать, и общее желание жизненного обновления всей земли создало новую богиню Лелю, намотав на выбранный образ свои жизненные силы, как нитки на веретено. И девушка, сидевшая перед ним на траве, теперь была богиней. Слегка склонив голову с тяжелой золотой косой, она улыбалась и поглядывала на Огнеяра с тайным лукавством в ярких голубых глазах. Она знала, что она хороша, что она нравится ему, и все остальное мало ее занимало. При взгляде на него ее сердце начинало громко стучать; влечение к нему и страх перед ним кипели с лихорадочным накалом, давая понять, что вот-вот все решится, все кончится или, наоборот, начнется….

– Ну, пойдем Велу искать. – Огнеяр легко поднялся с земли и за руку поднял девушку.

Они пошли по лугу, и Леля-Веселка не спрашивала, куда они идут. Ее память не знала этого места, но она понимала его суть и была уверена: в какую бы сторону они ни двигались, они все равно придут именно туда, куда нужно. Это свойство дорог Надвечного мира – здесь ведет дух, а не ноги. Вот так же та, прежняя Веселка, в Полях Зимерзлы нашла дорогу к избушке Мудравы… Чужое воспоминание мелькнуло и ушло назад: здесь все было иначе.

Постепенно пустота луга кончилась; навстречу стали попадаться коровы, потом целые стада. Все они были черными, гладкими, с причудливо изогнутыми рогами, многие с телятами. Там, в Прямичеве, тоже была такая корова. Теперь она где-то среди этих. Все коровы мирно паслись, поднимали головы навстречу идущим и тут же снова опускали их к траве. Никаких пастухов или собак, никакого следа человека.

Впереди над равниной забрезжили горы: смутные, белесые, полупрозрачные, они словно бы парили между землей и небом и были похожи скорее на нагромождения тумана.

Местность пошла вверх, и вдруг на пологом склоне показались два источника. В одном из них вода была прозрачная, светлая, искристая, в другом – мутноватая, тусклая, и даже на глаз ее движение было медленнее. Возле этого источника лежал огромный черный валун.

– Вот она! – шепнул Огнеяр.

– Кто? – недоумевающе шепнула девушка в ответ и вдруг увидела на месте черного валуна высокую, тощую, высохшую, как щепка, старую женщину.

Ее длинные, сухие, спутанные волосы цвета увядшей травы спускались ниже колен, так что из их чащи только и было видно что пожелтевшее лицо с мелкими, острыми, недобрыми чертами, покрытое множеством морщин, длинные худые руки с цепкими пальцами и подол грязно-серой рубахи. Глаза Велы смотрели с хищным жадным чувством, и под взглядом их кровь сохла в жилах. Веселка в ужасе прижалась к Огнеяру: в этой женщине была ее смерть, а исходящий от Огнеяра могучий ровный жар внушал чувство надежной безопасности.

– Добрались! – Вела усмехнулась, показывая мелкие, тесно сидящие желтые зубы. – Пришла ты ко мне, голубка белая! Я ли тебя не звала? Помнишь, что я тебе говорила! Ты себе новое пристанище нашла, а я тебя нашла, первой из всех богов нашла, пусть попомнят! – Вела с мстительным торжеством вскинула иссохшие кулаки над головой, обращаясь к здешнему темному небу, отделившему ее от верхних миров. – Я тебя звала к себе, хотела путь указать, да ты еще слаба была, глупа – не поняла ты меня тогда! Умом думала, а ум тут не помощник! Да от судьбы не уйдешь – все сделалось, как и надо было!

– Зачем ты ко мне Перунова сына прислать хотела? – спросил Огнеяр.

Голос его звучал глухо, отрывисто и враждебно: Мать Засух была так ему ненавистна, что он с трудом держал себя в руках. Шерсть на загривке вставала дыбом, волчьи клыки сами собой скалились. Присутствие Велы пробуждало в нем худшие черты зверя: нерассуждающую злобу и порывистую ярость. Непримиримая вражда живого к мертвому толкала его броситься на старуху и вцепиться клыками в ее высохшее горло, но человеческий разум сдерживал звериный порыв.

– Я к тебе хотела его прислать? Как бы не так! – Вела хихикала, наблюдая за ним, – она понимала, что с ним происходит, и упивалась его злобой, которая для нее была сладка. – Я ее к тебе прислать хотела! – Она ткнула длинным желтым пальцем в сторону Веселки, и та в испуге спрятала лицо на горячем плече Огнеяра. – Я сказала: пусть Весна-Красна придет к Огнеяру, князю чуроборскому, а он ее в Велесово подземелье перенесет, как отец его и прежде Лелю переносил. И станет она для мира новой весной! Да бабка глупая попалась: я ей толковала, что надо сделать, а она сдуру поняла, что это все уже сделалось и оттого беда! Я ей про лекарство толкую, а она думает – про болезнь! Да чего с нее взять – еле я до нее докричалась. А ты-то, сыночек, и того услышать не сумел!

Вела буравила Огнеяра ехидным ядовитым взглядом, но он не замечал, обдумывая ее слова. Да, вот теперь все получалось. Вела хотела через Веверицу указать путь к спасению: послать к нему, Огнеяру, новое земное воплощение Лели-Весны, чтобы он переправил ее в Велесово подземелье и там помог встать на тот путь, которым извечно ходит богиня-весна.

– Ну, дошло наконец? Доехало? – в лихорадочном нетерпении кричала Мать Засух. Оба источника у ее ног яростно бурлили, волосы ее стояли дыбом, глаза горели диким желтым светом, тощее тело сотрясала дрожь. – Ну, что стоишь, сын Велеса! Сделай свое дело! Усыпи ее! Дай ей священный сон весны, и она станет весной!

Огнеяр повернулся к Веселке. На лице его было написано потрясение нового, самого главного открытия. Он понял, он окончательно и с полной ясностью понял сейчас, в чем найдет свое спасение погибающий мир. На этот путь толкала Вела, этим путем судьба вела девушку из Прямичева, хотя и люди, и сама она совершенно неправильно поняли подсказку Велы.

Веселка, ничего не понимающая, вздрогнула под его взглядом, прожегшим ее, как молния, с ног до головы. Ее переполняли ужас и восторг разом: лицо его вдруг показалось ей солнцем всего мира, но ей было отчаянно страшно, будто одно его прикосновение могло испепелить ее, развеять по ветру ее легкий дух, как огонь развеивает облачко тумана. Где-то рядом были гибель и торжество, так тесно сплетенные, так крепко сплавленные, что остатки ее сознания гасли, бессильные в этом разобраться. Один шаг – и все будет сделано; шаг безвозвратный, и не в ее воле тут решать… Реза Крада мелькнула перед глазами багровым отблеском, перевернулась через себя и стала резой Алатырь – Мировой Горой, знаком Равновесия и вечного движения вокруг камня-основы, на котором стоит мировой порядок.

– Иди по Дороге Дорог, иди по Дороге Радуги, иди меж Белобогом и Чернобогом, от Истока к Итогу – иди, и пусть конца твоему пути не будет, как нет ему начала! – неистово крикнула Вела.

Больше не было знаний и мыслей; во всей вселенной остались только они вдвоем с Огнеяром, и багряной зарей мир залило ее влечение к нему и ее ужас перед ним, неизбежное влечение и неизбежный ужас, потому что на противостоянии тьмы и света держится мир…

Огнеяр вдруг обнял ее и порывисто прижал к себе; восторг и ужас достигли нестерпимо горячей, наивысшей точки, и она успела ощутить только предчувствие близкого поцелуя. Волна жара и леденящего холода стремительно покатилась по жилам, все существо пронизал горячий трепет, и вдруг все кончилось: она лишилась сознания и бессильно повисла на руках у Огнеяра.

Огнеяр подхватил падающую девушку и осторожно опустил ее на траву. Глаза ее были закрыты, на лице осталось спокойное, умиротворенное выражение. Склонившись к самому ее лицу, он прислушался к ее глубокому и ровному дыханию. Она спала.

Скрипуче-одобрительно хихикнула Вела.

– Сгинь! – рявкнул Огнеяр с такой непримиримой яростью, что Мать Засух не посмела дальше его дразнить и пропала, избавила его от своего ненавистного присутствия, хотя бы в качестве награды за то, что он только что сделал.

Со злостью кусая верхним волчьим клыком нижнюю губу, Огнеяр сел на траву рядом с лежащей девушкой. В нем кипело странное двойственное чувство: что его обманули и что он успешно исполнил священный обряд. Он сделал то, что от него требовалось, духом Велеса поддержал движение мира, но его мучило чувство неудовлетворенности, потери. Его человеческая половина радовалась и гордилась сделанным, а божественная часть его существа несла те самые муки, которые извечно переносит сам Велес над бесчувственным телом богини-весны. Она спит, и больше никогда ему не заглянуть ей в глаза. Этот мир ночного солнца, в который он привел ее в поисках ответов и помощи, стал для нее ловушкой; ее сон нерушим, как смерть, и ей не проснуться больше, не выбраться отсюда к верхнему, дневному солнцу. Ему не разбудить ее – это во власти другого…

Ее лицо казалось особенно белым и нежным среди мягкой зеленой травы; оно лучилось изнутри тонким теплым светом, и трава мягко колебалась в лад ее спокойному глубокому дыханию. Казалось, весь мир спит вместе с ней и видит те же прекрасные сны. Цветы ласково склонялись головками к ее лицу, шептали что-то. Огнеяр прислушался. Трава пела, и сама земля осторожно выдыхала слова песни, убаюкивающей внучку в ее нерушимом, животворящем сне, накопляющем силы для будущего расцвета:

Огнеяр осторожно погладил светлую косу девушки, лежащую в траве. Можно не так осторожничать, ему ее теперь не разбудить никакими силами. Он мог лишь усыпить ее своим поцелуем, как Велес на долгий «зимний полукол» усыпляет плененную Лелю. Коса на ощупь была теплой, мягкой, шелковистой, как едва распустившийся цветок, согретый солнечным лучом. Она и там, в Чуроборе, понравилась ему, а сейчас, освещенная внутренним светомюного солнца, казалась так прекрасна, что хотелось вечно сидеть возле нее и не сводить с нее глаз. Проклятая доля Велеса: с тех пор как стоит белый свет, он стремится к этому образу юной красоты и теплой жизненной силы, бьется за нее, напрягает все силы, уносит ее к себе, жадно хватает в объятия – и теряет ее, скованную и усыпленную его мертвящим духом. Она жива и прекрасна лишь вдали от него, а он обречен на вечные муки – закон мироздания дарит ему власть над ней на половину всего годового круга, томит, мучает и дразнит призраком сбывшейся мечты, но любовь ее недоступна ему, своим прикосновением убивающему все то, что его в ней привлекает. И этим жестоким противоречием поддерживается Мировой Порядок, основанный на движении сил, на равновесии влечения и отталкивания. Этим он вечно обновляется, как вода в реках, как кровь в жилах, и этим ежегодно омолаживается древняя и юная Земля-Мать.

– Ладно, налюбовался! – проскрипел знакомый голос. Огнеяр поднял голову: Вела снова была здесь, сидела на своем валуне, с обычной ехидной неприязнью глядя на своего земного «пасынка». – Пора и честь знать.

Она резко взмахнула рукавами, и с высоты пал холодный резкий ветер. Огнеяр, хоть и был нечувствителен к холоду, содрогнулся: вокруг потемнело, небо стало совсем черным, зато туманные облака, парившие между землей и небом, разом окрепли, налились плотным белесым цветом, и их отвесные склоны заблестели тусклым ледяным блеском. Это были Ледяные горы, и с вершины их дул этот самый ветер. Где-то там, на невидимой вершине под самым сводом мира, сидела старая Зимерзла и трясла рукавами своей шубы.

В воздухе закружились снежинки. Рука девушки, которую держал в своей ладони Огнеяр, тоже похолодела. Но так и должно быть: это ее суть – трепет между теплом и холодом, мост от снегов к цветам.

Высокие горы из тускло сверкающего льда сомкнули склоны, тесно обступили со всех сторон маленькую полянку с двумя источниками. Только там, где лежала спящая девушка, сохранялся живой кусочек цветущего луга; среди голого холодного камня Весна лежала на траве, и те же цветы заботливо склоняли голубые и розовые головки к ее лицу – такому же светлому, нежному, спокойно-прекрасному. Огнеяр наклонился к ее лицу и прислушался: ее дыхание стало еще глубже и медленнее. Чем холоднее становится вокруг, тем крепче ее сон.

– Нечего тебе больше с ней сидеть, – продолжала Вела. – Ты, сынок, усыпил ее и свое дело сделал. Разбудит ее теперь другой – вот тогда годовое колесо завертится.

– Какой – другой? – Огнеяр глянул на нее. Он терпеть не мог, когда Мать Засух называла его сынком, но сейчас приходилось терпеть ради более важного. – Сын Перуна?

– А то кто же?

– Где он? – Огнеяр нетерпеливо вскочил на ноги. – Где его найти? Ты знаешь, старая, так скажи! Я его найду!

– Не-ет, сынок! – злорадно протянула Вела и с довольным видом потерла свои сухие костлявые руки. – Сиди, куда вскочил! Ты свое отбегал, теперь тебе сидеть! Знаешь, как девки поют:

– Ты что, с ума рехнулась? – гневно и досадливо крикнул Огнеяр. – Тоже мне, посиделки нашла!

– А чем не посиделки! – Вела хихикала: чем больше злился Огнеяр, тем веселее становилось ей. – Будем с тобой теперь вдвоем сидеть – вот и посиделки! Искать его тебе не надо! Отродяся такого не бывало, чтобы Велес Перуна искал! Сам Перун Велеса ищет и на бой зовет, испокон веков так было и впредь будет! Не ты его найдешь, а он тебя найдет!

– Он найдет, как же! – негодовал Огнеяр. – Да что он знает, мужик посадский! Его вон из дому-то в шею вытолкали, и то еле-еле. А если он десять лет сюда дорогу будет искать! На белом свете живой собаки не останется!

– Не нами устроено, не нам и переделывать! Сам Перун за Лелей придет, копьем молнии Ледяные горы разобьет, в белый свет ее выведет – вот тут и весна придет! А ты, сынок, здесь останешься, Лелю беречь, своего врага поджидать!

Фигура старухи росла на глазах, голос крепчал, и теперь ее густые спутанные волосы вились полуседым облаком где-то высоко-высоко, так что Огнеяр даже не видел ее лица.

– Выпусти меня, мать! – неистово просил и требовал Огнеяр, чувствуя, как исходящая от Велы сила опутывает его по рукам и ногам. – Не могу я здесь оставаться и до седых волос ждать! У меня в Чуроборе семья, племя все на мне!

– Не я держу – Земля держит! – хохотала откуда-то сверху Вела, и голос ее гремел почти как громовой раскат. – Алатырь держит, Гора Мировая! Хочешь белый свет спасти – о себе забудь! Велес Перуна не ищет! Перун сам находит дорогу к весне! Сам! Сам! Не бывать весне прежде зимы, а лету прежде весны! Лежит Весна на зеленой траве, на пестрой мураве! Сторожит ее Огненный Змей, а в нем жар кипучий, пламень палючий, огонь горючий! Заключен Змей на тридевять дверей, на тридевять замков!

Огнеяр застыл, руками прикрывая лицо от резкого ветра и летящего снега; за снежной круговертью он уже не видел Велы. А Мать Засух вдруг метнулась к одному из двух источников – к мертвому, с серой и мутной водой, зачерпнула какой-то странной чашей, скорее похожей на обколотое дно от большого горшка, и плеснула на Огнеяра.

Ледяная волна окатила его и сковала, сжала цепями. Цепи давили все сильнее, но изнутри бешено рвался наружу его врожденный жар и рвал оковы. Еще одно усилие – и цепи лопнули, скованная сила хлынула наружу неудержимым потоком. Она все лилась и лилась, стремительно нарастала и захватывала все пространство этого мира; Огнеяр ощущал себя огромным, как целый мир, поглотившим все и ставшим всем. Его сила смела пределы его собственного тела, вылилась в какой-то другой вид, потом подняла его, оторвала от земли и понесла куда-то, как ветер, целеустремленно и мощно, как летит копье, пущенное могучей рукой бога.

– Вселенная движется, и трепетна есть Земля! – неистово кричала внизу Вела, и голос ее, заполнивший всю вселенную, гулко отдавался сотней волн от земли и неба.

Огненный Змей, исполинская живая молния, полная пламени и жгучего блеска, мчался под черным небом Подземелья, и вся вселенная содрогалась от его движения. На черных крыльях туч он несся через пространство, но Подземелье не выпускало его из своих пределов, темный небосвод приобрел плотность камня, и напрасно Огненный Змей бился о свод, рассыпая густые облака багряных искр. Его пленение здесь было так же неизбежно, как и сон Лели. Законы мироздания потому и действуют с таким надежным постоянством, что никогда не прислушиваются к чьим-то желаниям; каждому они выделяют именно то, что ему положено, и именно столько, сколько ему положено. Огненному Змею теперь суждено летать над Ледяными Горами, охранять свою добычу и ожидать своего противника, вечного, неодолимого и непримиримого – ждать ради битвы, что ежегодно потрясает мир и дает новый толчок к его существованию.

А далеко-далеко внизу осталась лежать непробудно спящая Весна – юность, обновление, надежда мира. Снег окружил лежащую девушку, и лицо ее теперь казалось совершенно белым, безжизненным, как вырезанное изо льда. Только цветы и зелень травы вокруг нее уцелели, но и они застыли, скованные холодом. Весна спала и не знала, какие страшные громы гремят над ее головой, какие неистовые молнии стремятся разбить ее покой. Ее сон был сама безмятежность, сон семени в земле, не ведающего, в какое пышное дерево предстоит ему разрастись. Ее сон был сном младенчества жизни, и сама Мать-Земля нежно шептала ей, баюкая своим ровным дыханием:

Елизавета Дворецкая Перекресток зимы и лета

Глава 1

Громобой стоял, опустив к ноге тяжелый меч, и смотрел прямо перед собой. Взгляд упирался в толстую, в крупных трещинах, кору старого дуба, утопавшего в снегу. В памяти бродили отголоски громовых раскатов, снова и снова отражаясь от чего-то в голове, кожа еще помнила палящее дыхание пламени, а рукам и плечам было тяжело, как после какой-то неподъемно-трудной работы. И больше он ничего не помнил, как будто пришел сюда во сне и вот только сейчас проснулся.

С трудом оторвав конец клинка от снега, Громобой приподнял меч. На клинке блестела темно-синяя окалина, похожая на кайму молний в темной туче. От меча веяло жаром. Но ни следов крови на лезвии, ни кого-нибудь похожего на врага вокруг. Громобой убрал меч в ножны и потер лоб ладонью. Как-то же он попал сюда! Зачем-то же он пришел на этот пустой, засыпанный и задушенный снегом берег, к этому дубу, для чего-то же он достал меч, на кого-то им замахивался! И, видимо, ударил, и не зря – раз больше никого и ничего здесь нет. В мышцах еще жило воспоминание о каком-то усилии, но в голове была пустота.

И прежде с ним бывало, что он слишком расходился в обрядовых поединках Перунова дня^[172] или в битвах у «Ледяных гор», зимой сооружаемых у оврагов за вымолом, а потом себя не помнил и только дивился, сколько рук и ног невезучих соперников сумел сгоряча повредить. «Кого возьмет за руку – у того рука вон, кого возьмет за ногу – у того нога вон, а возьмет голову – так крутит, ровно пуговицу…» Кто смеялся, кто причитал, а ему было стыдно. «Медведь рыжий…» Воспоминания о чем-то, когда-то очень близком, как собственная кожа, а сейчас ушедшем за горы и леса, стучались в сознание и мешали сосредоточиться. Нет, эти поединки и пляски, это копошение пестрой людской толпы, смех и голоса девушек – это не то, сейчас не это нужно. Сейчас надо вспомнить, как он сюда попал и что тут делал. Где-то рядом мерещилась черная пропасть. Его сила ушла туда, в пропасть, и что-то там сделала, но это дело было настолько ему чуждо, что разум в эту пропасть заглянуть не мог. Громобой испытывал странное, непривычное беспокойство, точно какая-то часть его самого ему не принадлежала. Как будто рука или нога осталась за чужими запертыми воротами, во власти каких-то неведомых сил, хотя сам он продолжает ее ощущать как живую и свою… Бред собачий!

А на берегу не было никого, кто мог бы ему хоть что-то разъяснить. Ветер равнодушно посвистывал в ветвях, мертвенно качались тонкие желтые стебельки, торчавшие кое-где из толщи сугробов. Весь берег, как облаком, был покрыт одиночеством; безжизненность, пустота вырастали из снегов и наполняли воздух. Как будто на всем свете нет других людей, кроме него.

Оглядевшись еще раз, Громобой заметил на снегу следы. Следы были маленькие и странно неглубокие: там, где сам Громобой проваливался по колено, эти следочки погружались не глубже толщины ладони. Они тянулись вдоль берега, откуда-то издалека к дубу, рядом со следами самого Громобоя, и возле дуба кончались. Кое-где они были перекрыты следами Громобоя: значит, они пришли вместе, притом он шел позади. И видел его… ее… Следы были похожи, скорее, на женские. Но кто она была? И где она?

В голове гудело, как после сильного удара, и даже эти не слишком сложные рассуждения дались нелегко. Громобой снова вытер лоб. Волосы оказались мокрыми от пота, хотя вокруг было скорее холодно, чем жарко. Вспомнить ничего не удавалось: он видел следы на берегу, но никаких воспоминаний вид их не вызывал. Пусто, как снежное поле!

– Здравствуй, сынок! – произнес рядом спокойный женский голос.

Вздрогнув от неожиданности, Громобой обернулся и увидел женщину, выходящую из-за того же дуба. Ее не было за деревом, пока он стоял на месте и думал; она не могла ниоткуда подойти: с высокого мыска вся местность вокруг довольно хорошо просматривалась. Она выскользнула из какой-то неприметной щели, что вела в этот пустой и зимний мир из другого… совсем другого…

Вид ее показался смутно знакомым: средних лет, высокая, худощавая, большеглазая, с тонкими, строго сжатыми губами, с которых никогда не слетит лишнее слово. Одетая в простую, грубоватую одежду, с темным повоем^[173] на голове, какие носят матери родов, она казалась одной из тысяч таких же женщин и в то же время первой среди всех, единственной и самой главной. Под строгим взглядом ее серых глаз, при виде суровых черт ее смуглого лица Громобою стало неуютно: как будто он, здоровый и сильный, превратился в мальчика перед лицом строгой матери.

– Снова довелось свидеться! – продолжала женщина, и Громобой, опомнившись, поклонился. – А теперь ты что же: по своей воле или поневоле пришел?

Женщина слегка склонила набок голову и глядела на него испытывающе, точно от его ответа многое зависело. И Громобой вспомнил, что уже однажды отвечал ей на этот вопрос. Вспомнилась темная избушка, в которой ему было тесно и где он почти доставал головой до кровли, вспомнилась дверь, через которую незнамо куда и выйдешь – то ли в прошедший век, то ли на Калинов мост, то ли к себе восвояси. И мелькнуло первое робкое воспоминание: в той избушке рядом с ним стоял кто-то – кто-то маленький, непоседливый, легкий, слабый, как облачко тумана, но он, Громобой, почему-то был сильно привязан к этому существу, не мыслил себя без него… Но оно теперь потерялось… Оставило немые следы на снегу и пропало…

– Да… поневоле не ходим! – Громобой ухмыльнулся, радуясь, что вспомнил-таки нужные слова и снова «повернул избушку»: женщина улыбнулась, лицо ее стало мягче и приветливее, как будто по этим словам она узнала его и решила, что с ним стоит разговаривать. – Здравствуй, матушка! – Громобой еще раз поклонился. В голове с каждым мгновением яснело, он теперь помнил почти все, что привело его к этому дубу, кроме одного. – В добрый час я тебя встретил. Помоги еще раз! Наставь на ум!

– Не помнишь? – понимающе спросила Мудрава.

Громобой мотнул головой. Он уже догадался, что в потере памяти нет его вины и что иначе и быть не могло. Он помнил всю дорогу от Прямичева и Убор, не помнил только, зачем пришел из Убора к этому дубу. Как видно, здесь он повстречался с чем-то таким, против чего его память и разум были слабоваты.

– Так и есть! – Мудрава кивнула. – Унесло ее от тебя – знать, пути разошлись, вместе вам быть не время.

– Кто? – нетерпеливо воскликнул Громобой, но Мудрава продолжала, как будто не слыша:

– И то верно: где же бывало, чтобы среди зимы лето с весной рука об руку ходило! Да оно и хорошо: раз унесло ее от тебя, стало быть, дух ее пробудился. Вошла в нее Весна, потому ворота и увели ее. А так хоть и не вертится годовое колесо, а уже скрипит – еще толканешь, гляди, и пойдет. Только вот искать ее тебе долго придется. Далеко она теперь: за лесами дремучими, за горами толкучими, за котлами кипучими, за огнями палючими. Завладел ею Велес…^[174]

– Стой! – Громобой шагнул к Мудраве. Она замолчала, пристально глядя на него, словно проверяла, что пробудили в его душе ее слова. – Стой, мать! – повторил он, хмурясь от усилия вспомнить.

Он хотел непременно вспомнить сам, но образ не давался. Маленькое туманное облачко реяло совсем близко, обдавало тонким теплым запахом каких-то цветов, что ли, но ни лица, ни имени… Оно почти касалось его, оно звало, толкало, теребило, мучило сознанием чего-то важного, потерянного…

– Велес… – Громобой с мучительным усилием пытался схватить что-то, что носилось возле самого порога сознания. – Не Велес, а… сын его! Огнеяр! Да? – Он требовательно глянул на Мудраву. – Я к нему шел, потому как сказали, что он Лелю^[175] у себя заточил, и оттого весна не идет… Вела сказала… – Громобой смутно помнил, откуда все это взял, но в самом знании был уверен. – Я же его искал! Она… Кто – она?

– Весна-Красна! – Мудрава вздохнула. – Слушай, сынок. И я не знала – теперь знаю. Лелю заточил не Велес и не сын его, а Светловой, сын князя речевинского. Он и Чашу Судеб разбил, и тем Чашу Годового Круга разрушил. Теперь Леля в священной Ладиной роще над Сварожцем живет и выйти оттуда не может. Огонь Небесный рощу кольцом окружает, не пускает ее на волю, а мать ее – к ней. Иди туда. Эта роща – твоя дорога к Ледяным горам, к новой Леле. Через рощу ты пройдешь и ее на волю выведешь, всему белу свету весну дашь.

– Но как же… – Громобой хмурился от умственного усилия, но никак не мог разобраться с этими двумя богинями Лелями, одна из которых давным-давно была заключена в священной роще где-то над Сварожцем, леший знает где, а вторая все это время была вроде бы рядом с ним и исчезла только сейчас, оставив эти вот следы на снегу. – Она же была со мной!

– Она и не она. – Мудрава склонила голову набок. – Не может так быть, чтобы весны не было. Нельзя родник засыпать – не в одном месте, так в другом он себе путь промоет. Как только одна Леля была в плен заключена, так белу свету другая понадобилась. А как понадобилась – так и народилась. И дух Весны в нее стал собираться, все больше и больше, капля за каплей. Так и пошло: одна весна – плененная, бессильная – в кольцо замкнута, а другая, новая, по белу свету ходит, никому не ведомая, никем не знаемая, но с каждым часом все сильнее и сильнее становится. Эта Весна с тобой и была. Люди ее не знали, боги не знали, и сама себя она не знала. Сама себя она узнает, когда все свои дороги пройдет, трое сапог железных стопчет, трое посохов железных изотрет… Только тогда она полную силу обретет. А до того далеко еще. Тогда и люди ее узнают, и боги узнают. Когда найдешь ты ее, когда у Велеса отобьешь, – тогда Перун^[176] с Ладой^[177] повстречается и золотые копья Зимерзлу^[178] прочь погонят. Тогда…

Мудрава вдруг умолкла, не договорив, будто спохватилась, что сказала слишком много. Да уж! Громобою казалось, что он стоит под сплошным потоком молний и града: все гремит, блестит, бьет. Каждое слово – как молния: оглушает, а не ухватишь ничего.

– Весна… незнаемая? – повторил он, чуть ли не сердясь на Мудраву. – Как же я ее узнаю? – Громобой совершенно не представлял, кого ему искать. Туманное облачко, что мерещилось ему в воспоминаниях, никак не обретало человеческого лица.

– Тут я тебе ничем не помогу! – Мудрава развела руками. – Тебе ею владеть, только ты сам ее и узнаешь.

– Узнаю? – с сомнением повторил Громобой.

– Узнаешь! – уверенно подтвердила Мудрава. – И в тебе ведь батюшка твой Перун просыпается, ворочается, выйти на волю хочет. Надо будет – он тебе силу даст. А уж куда ее приложить – ты сам смотри. Ну, иди, сын Грома! – Мудрава показала на полуночь.^[179] – Иди на Сварожец, ищи свою дорогу к Весне.

Громобой поклонился, огляделся, вспоминая дорогу в Убор.

– Да иди назад – через Турью, через Ветляну до устья, к Краенцу, а там через Истир перейдешь, по Сварожцу прямо к Славену поднимешься! – наставляла Мудрава, как будто весь этот непомерный путь можно было пройти в один день.

– Назад? – Громобой нахмурился.

Он вспомнил Прямичев, через который придется опять проходить по пути к устью Ветляны, впадающей в Истир. Толпа… князь… расспросы, на которые он совершенно не способен дать ответ… Но не это было самым неприятным. Что-то противоестественное виделось ему в том, чтобы идти назад. Идти нужно вперед, только так можно дойти до какой-то цели. Солнце ходит по кругу, но никогда не ходит вспять.

– А ведь вроде говорили, что тут где-то Стужень течет, что прямо к Истиру выводит! – стал он припоминать чьи-то рассказы. – Я же не рак, чтобы мне все пятиться!

– Здесь на Истир не ходи, тут дороги нет! – Мудрава качнула головой. – Неспокойно здесь на Истире. Голод в разбой толкает – на Истире тут засека стоит, и сидят в ней лихие люди. И вожак у них – Зимерзлина рода. Не ходи, нет тебе тут дороги.

– Мне нет – кому же тогда есть? – Громобой окончательно пришел в себя, и в нем проснулось привычное упрямство. – Если по пути все засеки обходить, долго же я буду добираться! Уж если я засеку не пройду, чего мне у той рощи делать? Я же не на посиделки, я в Ледяные горы собираюсь!

– Ну, как знаешь! – Мудрава не стала больше спорить. – Тебе идти, тебе и решать, а мне тебя за руку не водить – давно вырос.

– Спасибо тебе, мать! – Громобой поклонился. – Что сумею, то сделаю.

– По силе и спрос! – Мудрава ободряюще кивнула.

Громобой пошел по своим старым следам к Убору, а женщина в темном повое еще долго стояла, положив ладонь на холодную кору дуба, и смотрела ему вслед. Ей виделся не просто рослый, плечистый и мощный парень с темно-рыжими густыми кудрями – она видела сгусток живого небесного огня, белого и желтого, крови молний, дыхания грома – грома неведомого, незнаемого, припасенного Перуном на земле на тот самый случай, когда для самого Отца Гроз все земные и небесные дороги будут закрыты. Пробираясь через тьму и снега, небесный огонь в сосуде человеческого тела горит все так же ясно и ровно, и идет, идет вперед. Ведь и он – как весна, путь которой можно затруднить, но нельзя остановить. Мир держится на живом равновесии сил, на свободных, естественных переливах тьмы и света, огня и воды. Каждая из стихий ищет пути для своей силы, но не может стоять, как не может и совсем исчезнуть, сколько ни бей священных чаш и ни заключай в плен богов и богинь… В этом движении – суть белого света, залог бесконечного продолжения его жизни, которая может видоизменяться, но не может прекратиться совсем.

Громобой пропал за деревьями, Мудрава прислонилась к дубу и вдруг исчезла. Женская фигура слилась с корой, дочь Макоши вошла в ворота, которые для нее всегда открыты.

К далекому Истиру Громобой отправился один. Долгождан и Солома, потрясенные бесследным исчезновением Веселки, однако не утратили мужества и не хотели от него отстать, но Громобой отказался от дальнейшей помощи.

– Вчера ее невесть куда унесло, завтра меня унесет! – сказал он, избегая называть пропавшую девушку по имени. – А вы с чем останетесь, с кобылой втроем? Может, я вас в такие места заведу, куда и ворон костей не заносил, а сам… – Он запнулся, вспомнив ли скачку на Зимнем Звере,^[180] дверь бани или ствол дуба – путей в Надвечный мир много! – И не выберетесь потом. Ступайте-ка домой. А я уж налегке…

Солома жалел, что такой увлекательный путь кончается для него так скоро, но не спорил. А благоразумный Долгождан быстро признал правоту названого брата: для сына Перуна в любом дубе могут вдруг распахнуться ворота, в которые никто не сможет за ним последовать, и что им тогда делать? Лучше уж сейчас проститься, пока назад в Прямичев лежит прямая и понятная дорога.

На другой же день Долгождан и Солома с княжеской лошадью отправились назад, вниз по Турье, а Громобой пошел в другую сторону – к ее истоку, неподалеку от которого брал начало Стужень. Путь через безлюдные, засыпанные снегом, глухие леса не пугал его: по реке не заблудишься. Уборский воевода Прозор подарил ему лыжи, подбитые шкурой с лосиных ног, а в своих силах пройти какой угодно путь Громобой никогда не сомневался.

После Убора Громобой еще три раза ночевал в княжеских погостьях, дважды – в огнищах лесных родов, а несколько раз прямо на снегу, на лапнике возле медленно тлеющего костра. В последнем огнище на Турье хозяйка послала с ним внука-подростка, который и провел Громобоя по лесу до ручья, где брал начало Стужень.

– Тут дальше не заплутаешь! – говорил парень, показывая вдоль замерзшего, почти не видного под снегом оврага, и утирал покрасневший на холоде нос рукавицей. – Только того – тут Стуженем личивины ходят. Дорога ихняя тут из лесов к жилью. Говорят, на Истире огнища^[181] грабят. Даже под городками на дорогах шалят. Ты смотри!

– Да уж посмотрю, что за личивины такие! – Громобой усмехнулся. О лесном племени, воюющем под звериными личинами, он кое-что слышал, и оно казалось ему скорее потешным, чем опасным.

Подросток ушел назад к дому, а Громобой отправился вниз по руслу ручья. Земля дремичей теперь осталась позади. Перед ним расстилались личивинские леса, которые в глазах говорлинов были вовсе не обитаемы людьми и казались какой-то глухой страной злобных духов. Много дней подряд Громобой не видел ничего, кроме снегов, черных и серых стволов, зеленых еловых лап, звериных следов, древесного сора на белом снегу, сбитого птицами, чешуек от шишек, вышелушенных белками. В этих местах дичи было в изобилии, и ни разу Громобою не пришлось ложиться спать, не поджарив зайца или глухаря. Казалось, он один на всем свете, как тот первый человек, которого Сварог^[182] вырезал из дубовой чурочки и пустил обживать огромный, ждущий живого тепла белый свет.

Пустынность, полное безлюдье этих лесов не угнетали Громобоя, а, наоборот, успокаивали и каким-то непостижимым образом помогали осознать свое место в мире. Много, много дней подряд чувствуя себя единственным человеком на всем белом свете, он все больше утверждался в сознании своей силы. В нем день ото дня крепло то самое сознание, которое в него не раз пытались вложить еще в Прямичеве: что он, такой вот, родился на свет не зря. Ему говорили это Вестим и Зней, старуха Веверица и князь Держимир, но только теперь Громобой, не вспоминая чужих наставлений, стал верить в это сам. Какой-то частью души скучая по людям, он все больше хотел что-то для них сделать, а это желание дает и силы. Далекий человеческий мир, скрытый за глухими пространствами безлюдных лесов, ждал от него дела, и Громобой шел к этому делу. Убежденность в своем предназначении вырастала откуда-то из глубины души сама собой, а именно такая и бывает крепче внушенной извне. Именно сейчас, с утра до вечера измеряя лыжами, которые тот провожавший его подросток называл просто «лосиными ногами», неизмеримые лесные пространства, он с небывалой прежде полнотой ощущал себя Перуном, вместилищем горячей и бурной силы небесного огня. Живой человек среди безмолвных снегов – Сварожья искра в непроглядной Бездне.^[183] И сама эта сила, составлявшая его существо, вела его вперед. Он должен был идти именно потому, что родился таким, а не другим.

Несколько раз он встречал поселения тех самых личивинов, о которых столько слышал, но ожидаемых приключений не происходило: он никого не трогал, и его никто не трогал. Над рекой вставали длинные бревенчатые дома под дерновыми крышами, с рогатыми лосиными черепами на коньках, выбегали с лаем небольшие, но сильные, пушистые, с умными острыми мордами охотничьи собаки, подростки отгоняли их, тараща на чужака черные, круглые от любопытства глаза. Однажды – дело было под вечер – на шум вышли две женщины с длинными черными косами, красиво блестящими поверх серой и рыжей шубы мехом вверх, и знаками позвали Громобоя в дом, показывая на закат и в землю: дескать, скоро солнце спрячется совсем. Мужчин в доме было мало – как видно, ушли на охоту, и у огня трех земляных очагов, на низких деревянных помостах, что тянулись плотно вдоль стен, служа и столами, и сиденьями, и лежанками, копошились в основном женщины, старики, дети. Громобоя покормили похлебкой из рыбы, дали кусок хлеба, в котором ясно ощущался привкус растертой сосновой коры. Разговаривать с ним никто не пытался, только дети все таращили глаза на его оружие. Наутро Громобой пытался вручить одной из женщин стрелу с хорошим железным наконечником в уплату за гостеприимство, но она замахала руками и стала знаками изображать охоту: самому, дескать, пригодится. И проводила его обратно до реки, делая мелкие благословляющие знаки и приговаривая по-своему: «Укко-Скууро, этси Ауринко-Тютар! Оннэа маткалле! Тойвотан менеетюстэ!» Громобой ничего не понял, но, уезжая, мысленно пожимал плечами. И какой дурак придумал, будто личивины – оборотни и злые духи? Люди как люди. Всем бы такими быть.

Не раз вдалеке, особенно ближе к ночи, над молчащим лесом разносился волчий вой, не раз поднимались метели, так что два или три дня Громобой был вынужден, прервав путь, отсиживаться в шалаше из еловых лап, а потом откапывать себе выход на волю, как медведь из берлоги.

Но и сидя в полутемном шалаше, и на бегу через лес под серым низким небом, он часто думал об одном и том же. Мучительно хотелось знать: кого же он потерял? Никогда раньше Громобой не был склонен к размышлениям – он был достаточно умен, чтобы быстро усваивать все, что относилось к нему, но недостаточно любознателен, чтобы усиливаться постигать все то, что к нему отношения не имело. Нынешний же случай был совсем особенным.

Он очень хорошо знал ту девушку, которая привела его к дубу и исчезла, оставив только следы на снегу. Солома и Долгождан уверенно описывали Веселку с Велесовой улицы, Хоровитову дочь, но Громобой не мог ее вспомнить. Он отлично помнил Прямичев, и Велесову улицу, и купца Хоровита, и его жену, и детей, и кое-каких девок по соседству. Никакой Веселки он не помнил, и черты ее лица и нрава, как ни старался изумленный Солома их втолковать ему, не вызывали в его памяти никакого образа. Уж слишком это все напоминало басни о невиданных красавицах, что живут непременно за морями, если вовсе не на небе. «Да лицо-то у нее как и белый снег, у нее щеки будто алый цвет, очи ясны у нее, как у сокола…» Короче, руки в золоте, ноги в серебре, во лбу звезда – это кощуна^[184] какая-то, а не жизнь. Все было не то.

Самое загадочное, что «не то» в описаниях Соломы означало, что в душе Громобоя жило что-то другое, какое-то таинственное «то», которое он и потерял возле того дуба. То легкое облачко, что мерещилось ему во время беседы с Мудравой, поселилось где-то возле сердца и теперь шло вместе с ним через эти бесконечные зимние леса. Его не оставляло сознание, что без своей пропавшей спутницы он и сам стал каким-то ненастоящим. И чем сильнее он ощущал в себе Перуна, рожденного оживить и освободить эти леса от ледяных оков Зимерзлы, тем острее становилось сознание этой утраты и необходимости ее восполнить. Сам путь его имеет смысл только в одном случае – если ведет к ней. И Громобой бежал и бежал по руслу окованной реки на «лосиных ногах», и ему помогало уверенное ощущение, что с каждым шагом он приближается к ней. Он не знает ее лица, но он не пройдет мимо нее. Он не может сбиться с пути – в какую бы сторону он ни повернул, он неминуемо придет к ней. Их встреча неизбежна, она предопределена их внутренней сутью, так же очевидна, как само их существование. Громобой никогда не смог бы выразить в словах эти тонкие и сложные ощущения, но в его душе они были слиты и сплавлены в какую-то золотую стрелу, которая указывала ему путь.

Мало-помалу лес расступался, река становилась все шире. Лыжи пришлось снять и вздеть за плечи: на открытом месте весь снег со льда сдувало ветром, и, несмотря на частые снегопады, здесь идти пешком было легко – по ровному месту, как по скатерти. И однажды Громобой обнаружил, что идет по широкой, в два перестрела,^[185] ледяной дороге, а лес по берегам, все это немереное время нависавший над головой, смирно отступил и смотрится неразличимой серо-снежной стеной. Все указывало на то, что близко устье реки.

Когда Стужень кончился, Громобой не сразу это заметил. Ему показалось, что лес просто кончился и он вышел на луг, неоглядно широкий, как те проклятые Поля Зимерзлы. Ветер на открытом пространстве накинулся на него с яростью, словно зверь, изголодавшийся в пустом месте и наконец-то учуявший хоть одно живое существо. Впереди возвышалась снеговая стена и преграждала ему путь.

«И унес Змей Огненный ее в горы ледяные, горы крутые, железные…» – неведомо откуда всплыли слова какой-то стариковской басни. Громобой остановился, недоумевая, как же обходить эту гору, и вдруг заметил на ее вершине густой лес. И только тут до него с опозданием дошло: да он же выбрался на Истир! Этот «луг», по которому он идет, – это замерзший Ствол Мирового Дерева, а гора – его противоположный, крутой берег. Он был на священной реке, матери всех говорлинских племен, и она лежала перед ним как прямая дорога в небеса.

Сообразив, в какой стороне устье, Громобой поклонился Стуженю, приведшему его сюда, поклонился Истиру, которому предстояло вести его дальше, и двинулся вниз по течению. С первых же шагов его охватило какое-то неуютное чувство; оглядевшись, Громобой сообразил, в чем тут дело. Широкое белое полотно реки сияло нетронутой чистотой и гладкостью – ни следов, ни навозных пятен, неизбежной грязи торгового пути. А ведь кто-то здесь ездить должен: на берегах Истира стоят княжеские погостья и городки, живет множество родов. Здесь, возле впадения Стуженя в Истир, городков должно быть сразу два: Хортин дебрического князя и Велишин смолятического. Громобой шел, оглядывая берега, и на каждом прибрежном холме ожидал увидеть дымы и крыши.

И действительно, вскоре он заметил первые признаки человеческого присутствия. У низкого берега, ближе к которому он держался, из снега торчал широченный, относительно свежий дубовый пень с многочисленными следами топора. Шагов через десять попалось еще несколько пней – от березы и сосны. Громобой ускорил шаг: очень может быть, что срубившие эти деревья люди опережают его на месяц-другой, но эти первые за множество дней следы человека разбудили в нем нетерпение. Ему вдруг страстно захотелось убедиться своими глазами, что в этом снежном мире есть еще хоть кто-то из людей!

Через недолгое время впереди показалось что-то странное. Нечто вроде высокой, в три человеческих роста, полутемной стены перегораживало реку, начиная от ближнего пологого берега. До противоположного берега стена не доставала, но между ее концом и крутым западным берегом тянулась другая стена, белая, составленная из громадных ледяных глыб, засыпанных смерзшимся снегом.

Разглядывая странную стену без ворот, Громобой замедлил шаг. Она так не вязалась с гордым величием широкой реки, с мирным покоем спящего леса, казалась нелепой, неумелой и неуместной поделкой, и Громобой ощутил желание немедленно смести ее, как кучу сора. Какой злой дух все этот тут взгородил? И зачем? Раздумывая, он подходил все ближе. На ближнем к берегу конце засеки виднелось какой-то дикое сооружение, похожее на бобровую хатку из сосновых стволов и ветвей. Что за леший живет? Громобой пошел быстрее: любопытно было, что же все это значит.

Возле «бобровой хатки» мелькнуло что-то живое; Громобой приостановился. В щель между бревнами вылез крошечный человечек, похожий на лешего: одетый в косматый кожух,^[186] суетливый и юркий, с темным, едва видным из-под бороды лицом. В руке у него серовато поблескивал топор. Громобой остановился, разглядывая неожиданно мелкого обитателя великаньего шалаша, а тем временем из щелей полезли новые. Как муравьи из муравейника, пять или шесть таких же «леших» выбрались из-под завала и направились по льду прямо к Громобою. У кого-то были топоры, у кого-то копья и луки.

Громобой на всякий случай сбросил на снег свои лыжи. «Лешие» выглядели скорее жалко, чем угрожающе: одетые в закопченные, грязные кожухи и шапки, заросшие бородами по самые глаза. Но лица их казались злобными, враждебно-вызывающие взгляды не нравились Громобою, хотя тревоги не внушали. Вид у них был нездоровый, какой-то одичалый; так и казалось, что вместо человеческой речи сейчас услышишь от них звериный вой.

Подойдя шагов на семь, «лешие» остановились, растянувшись цепью вдоль реки и преграждая Громобою путь. Ближе всех к нему стоял мужик непонятных лет, с длинными свалявшимися волосами, длинным носом и провалившимися глазами с болезненно-красными веками. Он смотрел на Громобоя как-то тупо-выжидающе и покачивал в ладони топор. На засаленном и порванном у самого плеча кожухе нелепо смотрелся ярко-красный, нарядный пояс с вышитыми концами.

– Здоровы будьте, мужички! – бодро приветствовал Громобой всех сразу. – Кто же вам такую избушку сложил – уж не батюшка ли Стрибог?^[187]

– Семь вихрей, семь ветров! А ты кто же? – хрипло осведомился красноглазый.

– А ты кто такой, чтоб меня спрашивать? – с насмешливой приветливостью отозвался Громобой – тоже мне, старушка из избы на курьих ножках нашлась! – Уж если я куда иду, так всякую незнать^[188] лесную не спрашиваю!

– Тут дороги нету! – ответил «леший». Его глаза по-прежнему смотрели на Громобоя без всякого выражения, как на пустое место. – Тут кто попало не ходит, а кто ходит, тот у воеводы дозволения просит и в пояс кланяется.

– Воевода? – Громобой усмехнулся. Ему вдруг вспомнилось предостережение Мудравы о разбойниках, засевших на Истире, и теперь стала ясна и эта засека, и «лешие». – Что же у вас за воевода такой? Речной? Или лесной? Или, может, подкоряжный? Сапоги лубяные, пояс лыковый?

– Ты сам будешь подкоряжный! – с туповатой угрозой отозвался вожак «леших». – Положим под корягу – там и будешь лежать.

– «В болото глухое, под корение сухое!» – повторил Громобой, вспомнив заговоры Веверицы. – Вам больше подойдет. Ну, где твой воевода! Давай его сюда, коли не шутишь!

– Много тебе чести – с воеводой воевать! – только и ответил «леший» и топором, что держал в руке, сделал короткий знак своим. – Давай, ребята!

«Лешие» с криком, воплем и визгом, так что после тишины резко зазвенело в ушах, разом кинулись на Громобоя. Он даже ухмыльнулся, выхватывая меч: «лешие» собирались драться с обычной глупостью нечисти – всем скопом, чтобы навалиться и задавить числом. Не на такого напали. Жаль, оглобли под рукой нет.

Громобой был не слишком привычен к оружию князей и кметей, но меч Буеслава неплохо ему послужил. Первый же удар развалил пополам «лешего», которому не посчастливилось добежать до него раньше других, так что голова с плечами упала на снег в трех шагах от уполовиненного тела, обрубки рук разлетелись в разные стороны, и лед на три шага оказался забрызган блестящей, дымящейся темно-красной кровью.

Вопли мгновенно зазвучали по-иному: угроза и дикое торжество в них сменились ужасом; набегавшая было волна отшатнулась назад. Быстрое движение клинка выписало в воздухе длинную черту желто-синего пламени, пахнуло жаром, вспышка ослепила глаза; казалось, сам человек вмиг обернулся шаровой молнией, «громовым колесом», разящим гневом небес.

Неожиданная вспышка ошеломила и самого Громобоя, хотя и меньше, чем «леших». Отскочив назад, он опустил меч и заморгал, стараясь прогнать с глаз огненные пятна и разглядеть своих противников. Из десятерых нападавших на ногах остались трое, и те убегали назад к засеке, побросав на лед, возле тел бывших товарищей, свое исковерканное оружие. Клинок в руке Громобоя сиял ослепительным синим светом, как кайма молнии в темной туче, и кровь прямо на глазах впитывалась в него, не скатываясь на снег.

– Эй, погоди! – заорал Громобой и со всех ног пустился вслед за лиходеями.

Вдруг ему стало весело: в крови вскипело какое-то горячее, лихорадочное удальство, сила забурлила и рванулась на волю, совсем как тогда, перед княжьим двором в Прямичеве. Отец Гроз проснулся в его крови и толкнул в битву, как на праздник.

Услышав его голос, «лешие» побежали еще быстрее, а им навстречу из щелей засеки лезли новые, все больше и больше, их набралось уже десятка два. Навстречу Громобою полетели стрелы, но все как одна легли далеко, словно какая-то невидимая сила отбрасывала их от Громобоя. И он чувствовал присутствие этой силы: тот огонь, который он носил в себе, вспыхнул и наполнил его горячей неудержимой мощью.

Эти новые были вооружены всерьез: каждый, кроме копья или топора, держал щит, а у некоторых поверх шапок даже имелись железные шеломы. «А работа так себе!» – привычным глазом кузнеца мимоходом заметил Громобой. На лицах отражалась злоба, но Громобою она казалась смешной. Без щита и шелома, с одним мечом, он однако же ощущал себя неуязвимым, несокрушимым, всемогущим, и эта драка с «лешими» казалась всего лишь забавой.

– Давай все разом, чего возиться! – весело крикнул он и призывно махнул рукой. – Эх вы, вояки подкоряжные!

Трое «леших» издалека метнули копья, но два пролетели мимо, а третье Громобой поймал в воздухе и тут же, одним движением перевернув, метнул назад. Никогда раньше он такого делать не пытался, но сейчас сам не заметил, как у него это вышло; все казалось легко и просто. Он даже не целился, но копье из его рук нашло жертву: один из бежавших, как казалось, сам напоролся на летящее острие и мешком повалился на лед. В яростных криках остальных зазвучал ужас, но бежавший первым «леший» оглушительно засвистел, подгоняя свое воинство вперед.

С одного взгляда на свистуна Громобой понял, что это и есть здешний вожак. Мужик в косматом волчьем кожухе был невысок, но коренаст, длиннорук и ловок. Борода была длиной до пояса, волосы, темные с проседью и густые, как личивинская чаща, спускались с непокрытой головы ниже плеч и путались с серым мехом кожуха. Взгляд у него был дикий, пронзительный и такой нехороший, что Громобой перестал смеяться и нахмурился. Из этих глаз на него глянул тот же дикий, неживой, вечно голодный и злобный дух, что он уже встречал в обличии черного волка – Зимнего Зверя. Вот это был противник для него!

На бегу косматый вдруг пронзительно засвистел, и у Громобоя неожиданно дрогнули колени, как будто под них сзади ударили острым холодным железом. Глаза сами собой зажмурились, уши заложило, но все это только подстегнуло ярость Громобоя, и он с удвоенной силой бросился вперед.

– Гром на тебя! Рассыпься! – выдохнул Громобой, с замахом вскинул меч и обрушил его на щит свистуна, который как раз до него добежал.

Удар прозвучал гулко, свистун присел, прикрываясь щитом, но сила удара была больше, чем он мог выдержать, и он упал на лед, но щит по-прежнему держал над собой. Громобой выпустил меч, нагнулся, схватил упавшего за ноги, рывком поднял и его телом, как дубиной, наотмашь ударил трех набежавших лиходеев. Те покатились по льду, звеня своим оружием и испуская вопли ужаса; на белом снегу густо заалели кровавые брызги.

Сам свистун поначалу дико взвыл, но быстро затих, когда голова его столкнулась на лету с чем-то из оружия его же ватажников. А Громобой шагал вперед, продолжая молотить ряды нападавших головой их же вожака, и они отступали, спотыкались, катились по льду назад, крича и вопя. Дикое зрелище и бесславная гибель вожака потрясали ватажников и лишали сил. Из завала вылезали все новые «лешие», но, разглядев, что происходит, половина из них кидалась назад.

Добравшись до самой засеки, Громобой бросил на снег тело, не подававшее никаких признаков жизни, и ухватил ближайший ствол.Теперь он мог сделать то, что хотел – смести с лица Истира эту дрянь! Под руку ему попался молодой дубок; ухватив за развилку ствола, Громобой выдернул его из кучи и вскинул над головой. Он ощущал, как неохотно подалась перепутанная, смерзшаяся древесная «кладка», но вырвал дерево почти без усилий – как ему казалось. Та же горячая сила бурно кипела в нем, для него не было ничего трудного.

«Лешие» с воплями скопом лезли на него, но Громобой, как вихрь, единым махом сметал дубком десятки человек. Ему было смешно смотреть, как они лезут на свою погибель, он хохотал, глотал холодный воздух, задыхаясь от жары и от смеха. Тела, отлетавшие под его ударами, казались не тяжелее теней. Обходя его, противники бежали прочь, он пытался их догнать, бил с размаху своим дубком и тут же искал новых; его раздражало, что они, как муравьи, разбегаются в разные стороны, гоняйся теперь за каждым!

Наконец он выдохся и опустил дубок. Поблизости уже никого не оставалось, и лишь несколько темных фигурок, суетливо дергая ручками и то и дело падая, убегало по гладкому льду куда-то вверх по течению Истира, в ту сторону, откуда он пришел. Громобою было отчаянно жарко, все тело пылало горячим паром; распахнув кожух и сбросив на лед шапку, он рукавицей вытирал мокрый лоб.

Он остался совсем один: вокруг было тихо, белый лед был усеян темными телами в самых нелепых положениях – искореженных, избитых. Возле них лед был залит красным – как соком из раздавленных ягод.

Вдруг одна из ближайших «ягод» застонала. Громобой опомнился: с него спал тяжелый кровавый хмель, и он осознал, что натворил.

От ужаса волосы шевельнулись на голове и стало холодно. Дрожащими руками Громобой запахнул кожух, кое-как завязал пояс каким-то нелепым узлом и поднял со снега шапку. Шапка и рукавицы казались насквозь мокрыми и надевать их не хотелось. Громобой безотчетно сунул их за пазуху, не сводя глаз с ближайших к нему тел.

Что же ты натворил… рыжий медведь! Его все сильнее бил озноб, все яснее делалось, что он только что поубивал два или три десятка человек… Передавил, как муравьев… Но это же не муравьи, люди… Хотелось скорее очнуться от этого дурного сна; Громобой пытался понять, как это вышло, но почти ничего не помнил. Какая-то злобная нечисть в беспамятстве занесла его на этот берег и бросила возле накиданных мертвых тел, чтобы он принял все это за дело своих рук… Тяжесть многократной человеческой смерти черной волной разлилась над рекой и навалилась на него, дышать стало трудно, словно камень лег на грудь. Тянуло сказать кому-то: «Я не хотел!» Громобой смотрел на дубовый ствол, валявшийся под ногами, и следы крови на коре ужасали его, бросали в дрожь.

Не хотел… Он даже не мог понять, как это получилось. Что такое вдруг проснулось в нем и толкнуло убивать всех подряд? Да, они сами начали… Но десятки убитых оставались десятками убитых, Громобой не верил в дело своих рук и сам себе казался жуток, дик, чужд… Снова и снова он старался вытереть о подол кожуха свои руки, хотя на них следов крови не осталось, а дрожь не унималась, словно все эти мертвые духи вцепились в него невидимыми холодными зубами и рвут по жилочкам, по косточкам, по суставчикам, а он беззащитен – от нежити бревном не отмашешься… Как тогда, в Прямичеве, перед княжескими воротами… Но сейчас и буйство драки, и ужас перед содеянным были сильнее.

Громобой шагнул к ближайшему телу. Может… может, еще не поздно хоть чуть-чуть поправить? Лиходей был еще жив: удар бревна пришелся по плечу и рука была откинута в сторону под каким-то нелепым углом. Искаженное болью бородатое лицо кривилось, из сжатого рта вылетало звериное поскуливание. Ощутив тень, раненый приоткрыл глаза и тут же, вытаращив их, завопил благим матом, дернулся, попытался отползти назад, несмотря на боль. В выпученных глазах бился такой ужас, что Громобой содрогнулся и попятился.

Но все же у него отлегло от сердца: одним мертвецом меньше. Не обращая внимания на вопли мужика, Громобой разрезал на нем кожух, осмотрел размозженное плечо и по возможности вправил кости. Еще лет десять назад Веверица взялась его учить этому делу, приговаривая, что «много костей ты в жизни переломаешь, а кто поломал, тому и вправлять». Ободрав подол рубахи того же мужика, Громобой его же топором вырубил подходящие дощечки и приладил ему лубок, бормоча заговор той же Веверицы: «Как у синего камня нет ни раны, ни крови… Встань на камень, кровь не канет; встань на железо, кровь не полезет; встань на песок, кровь не течет…» Мужик то ли ослабел от боли, то ли обеспамятел от изумления, но больше не кричал и не дергался, а дал Громобою покончить с ним и заняться следующим.

«Вот медведь проклятый! – бранил Громобой сам себя, одно за другим осматривая лежащие тела, поднимая то одного, то другого и с тоской убеждаясь, что большинству помощь не нужна. – Чтоб тебя самого так перекорежило! Как хватит за руку, так рука вон! Правильно тебе говорили: голова с воз, а ума с воробьиный нос! Кулаки что молоток, а голова – пустой горшок! Тьфу!» Размозженные головы, свернутые шеи, продавленные ребра, переломанные хребты… Кровь, кровь, кровь… Громобоя мутило от вида и запаха этой кровавой каши, но он хмурился, кусал губы и терпел: сам виноват! Но кое-кого он все-таки перевязал, замотал в лубки поврежденные руки и ноги. За сломанные носы и челюсти он браться боялся – как бы своими копытами хуже не наделать, тут умелая бабка нужна. Где ее взять?

– Давай, что ли, помогу! – сказал рядом женский голос.

Громобой обернулся. Возле него стояла женщина, средних лет, румяная, круглолицая, с задорно вздернутым носом и ясными, светло-серыми глазами.

– Пусти! – Она подошла ближе, отстранила Громобоя от лежащего мужика с разбитой челюстью и опустилась на колени. – Я тут сама справлюсь, а ты разведи-ка огонька – зазяб ведь сам.

– Ты кто? – как дурак, спросил Громобой.

– Живина! – ответила женщина, глянув на него, словно он и сам знает, да забыл почему-то. – Мать послала. Сестра-то моя Запрета не успела тебя за руку схватить, а ты уж Встрешника^[189] за ноги взял – не подступишься! Ох, парень! Плохо, когда ум без силы, а когда сила без ума – и еще того хуже! Что Перун без Велеса, что Велес без Перуна…

Громобой вытирал руки об обрывок чьей-то грязной рубахи (после первого раненого он догадался брать для перевязки рубахи убитых, которым они уже не нужны). Живина… Еще одна из восьми дочерей Макоши,^[190] помогающая больным и увечным, поддерживающая огонь жизни в тех хрупких сосудах человеческих тел, где он грозит угаснуть… Мать послала… Сестра Запрета, что назначена Макошью удерживать от дурных поступков, не успела схватить его за руку… Да уж, припоздала, матушка!

– Что это со мной было, а? – Громобой присел на корточки, заглядывая в лицо богине, хлопотавшей над раненым.

Казалось, ничего особенного она не делала: просто водила пальцами над головой лежащего, и из-под ее пальцев струился мягкий желтоватый огонек – жизнеогонь, живым вместилищем которого являлась богиня Живина и которого не хватало раненому. И сама собой исчезла кровь, искаженные черты лица разгладились, дыхание стало ровным, даже волосы заблестели, будто только что из бани. Громобой заметил, как не похожи нежные розовые пальчики Живины на сухие, длинные пальцы Мудравы, загрубелые от нескончаемой нити и веретена.

– Сам не знаю, что со мной такое случилось! – продолжал он, радуясь, что есть с кем поговорить. – Не хотел я, клянусь, не хотел! Они сами на меня полезли…

– Что полезли, так не могли не полезть! – рассудительно ответила женщина, не отводя глаз от раненого. – Сидел тут Встрешник, а посадил его Сивый Дед. А ты – гром небесный, ты им – нож острый, копье колючее. Не могли они тебя пропустить, а если кто и мог их одолеть, то только ты.

Громобой оглянулся туда, где он бросил искореженное тело косматого вожака этой засечной ватаги. Смотреть на него не хотелось… но Громобой нигде его и не увидел.

– Не ищи! – Живина коротко глянула на него и бегло улыбнулась. – Это не враг тебе был, а так, комарик мелкий. Враг для тебя иной припасен. А этот – как умер, так и растаял. Хоронить не надо.

– А эти-то! – Громобой кивнул на лежащих. – Люди, как есть. Что же они…

– А и то! – Живина глянула на него снисходительно, как на глупого ребенка. – Говорила же тебе Мудрава: голод в разбой толкает. Запасы-то народ подъел – ведь по-старому уж березень-месяц^[191] на дворе бы был! А тут, гляди, какой купец и проедет, все пожива будет!

– Березень! – Громобой так и сел на лед.

Мир покачнулся перед глазами. Конечно, он чувствовал, что с тех пор как впервые в этом нескончаемом году выпал снег, прошло уже много времени. Но при неизменно коротком дне следить за ходом времени было трудно, и он давно утратил даже примерное представление о нем. Он лишь надеялся, что зима еще не вышла из своих обычных пределов, что еще можно постараться и запустить годовое колесо вовремя… Но березень-месяц! Два лишних месяца снег лежит!

– Ну, березеня-то нет никакого, сам видишь! – Живина кивнула куда-то в сторону, имея в виду снег, который все равно везде, куда ни глянь. – Толкнешь ты годовое колесо, не толкнешь – все, что пропало, уж не вернется. Того березеня, что пропал, больше не видать. Если и будет, то другой какой… Ну, огонька-то разведешь мне? Или народ померзнет!

Опомнившись, Громобой пошел разводить огонь. За дровами, слава Перуну, ходить недалеко – только выбери из засеки бревно посуше. Выдернув сосновый ствол, Громобой наклонился к лежащему поблизости топору, но тут вспомнил про свой меч. Надо бы отыскать – не пропадать же сокровищу прямичевских князей! Оглядевшись и заметив кучку тел, лежавшую подальше от всех прочих, он вспомнил, как началась эта дикая битва… где он взял за ноги лиходейного вожака, оказавшегося самим Встрешником.

Отыскав меч, Громобой вернулся к засеке. Можно считать, крепость у врага отбил. В Прямичеве любят эту зимнюю забаву – городить ледяную крепость и отбивать ее ватагами друг у друга. И там Громобой с детства отличался – сколько разбитых носов, подбитых глаз, вывихнутых рук… Тьфу! Громобой скривился – собственную удаль почему-то было противно вспоминать. В досаде он со всей силы ударил мечом по ближайшему бревну в засеке: гори ты синим пламенем!

И, мгновенно ответив его мысленному приказу, над бревном вспыхнула волна прозрачного синеватого пламени. Громобой отскочил от неожиданности, не веря глазам. Беловато-желтый язык огня, по краям окаймленный прозрачной синью, широко и бурно взвился на стене засеки, лизнул ее снизу доверху и затрещал в переплетении веток. В лицо Громобою полыхнуло жаром, он попятился. А огонь, словно радуясь, что ему освободили место, заревел и ринулся в бой. В какие-то мгновения все засека была охвачена синеватым пламенем. Громобой стоял в десятке шагов от нее, держа в руке свой меч, и синие отблески пламени на синем клинке играли особенно остро и ярко, словно меч вдруг открыл глаза и любовался своим творением.

А засека на глазах стала разваливаться: словно что-то толкало ее изнутри. Огромные пылающие стволы один за другим вылетали из завала и, рассыпая искры, разливая волны жара, падали с шипением на лед. Громобой пятился, прикрывая рукой лицо; в ушах стоял оглушительный гул пламени, треск и дикий вой, словно выл, корчась в муках, какой-то жуткий дух. Над рекой стало жарко, как не бывает и летом, и страшно казалось, как бы сам Истир не проснулся от зимнего сна, потревоженный этим буйством пламени на поверхности его ледяного доспеха. Ледяные глыбы возле засеки плавились, и на их вершинах трепетали гребни того же синеватого пламени.

– Хорошо, – сказал женский голос у Громобоя за спиной. – Одну дорогу ты себе расчистил, вот бы и все прочие так. Теперь – иди.

Не оборачиваясь, Громобой шагнул вперед. Стена огня опала, теперь за широким черным полем, усеянным дымными головешками, он увидел Истир – длинное пространство широкой реки, которое раньше было скрыто от глаз засекой. Замерзшие стволы сгорели невероятно быстро, и стена пламени опала, раскрыв перед ним ворота на полуночь.

– Иди! – повторила за спиной богиня. – Вон там – Велишин. Видишь?

– Вижу, – одними губами отозвался Громобой.

Впереди, на высоком крутом берегу виднелся город – такой большой, что даже со льда, снизу, его стены и крытые тесом крыши сторожевых башен были хорошо видны. Уже спускались сумерки, очертания города немного расплывались, он казался загадочным, прекрасным и манящим, как те золотые терема на вершине мира, где обитают сами боги.

И Громобой пошел прямо через пышущее жаром пожарище, даже не подумав, что может спалить сапоги.

До Велишина он добрался как раз к сумеркам, когда десятник уже стоял на башне, помахивая плетью и издалека подгоняя мужичка, торопящегося с возом дров:

– Давай, давай, Досужа, шевелись, закрываем! К личивинам пойдешь ночевать!

Громобой прошел в ворота даже раньше припоздавшего дровосека, и десятник кинул на него беглый удивленный взгляд. И мужичок, проезжая следом, не сводил глаз с рослого плечистого парня с рыжими кудрями и почему-то мечом на поясе. Меч не слишком вязался с простой одеждой и лыжами за спиной, и десятник, по лицу Громобоя скользнув вполне равнодушным взглядом, на мече задержал внимание. Но спрашивать ничего не стал. В такое время каждый норовит вооружиться.

Позади ворот сразу раскинулся широкий пустырь, в более благоприятные времена служивший местом торга. Сейчас он был пуст, половина ворот выходящих на него дворов уже закрылась. От пустыря в разные стороны расходилось несколько улиц – две вдоль крепостных стен, остальные куда-то в глубину города, к детинцу. Громобой неспешно шел через пустырь, оглядываясь. Уже темнело, все ворота и избы казалиcь серыми, сонными, одинаковыми. Но из-под заслонок тянулись дымки, на кольях тынов^[192] сохли горшки и корчаги,^[193] отовсюду веяло жилым духом. Собаки лаяли на чужака, редкие прохожие с любопытством оглядывались на Громобоя, и ему было отчасти неуютно в городе после долгого лесного безлюдья. Одичал совсем, мало-мало что хвост не вырос…

– Эй, молодец! Погоди, что ли! – окликнули его сзади, и Громобой обернулся.

Звал его тот мужичок, что шел рядом с волокушей,^[194] погоняя усталую лошадь. Громобой остановился.

– Ты, я смотрю, не наш, не велишинский! – продолжал мужичок. – Может, ищешь кого? Так я подскажу, я всех наперечет знаю.

– Издалека я! – Громобой кивнул, и его дремический выговор подтвердил мужичку, что собеседник его не просто издалека, а очень издалека.

– Оно и видно… А к нам чего – родня здесь, что ли?

– У доброго человека по всему свету родня!

– Оно и верно! – одобрил мужичок. – Ну, пойдем к нам, что ли? У меня место есть.

Они поднялись вверх по улочке, и девушка, стоявшая в воротах одного из серых, притихших дворов, замахала рукой внутрь двора:

– Едет, едет!

– Это дочь моя, Добрушка, – мужик хмыкнул, как видно, обрадовавшись при виде дочери. – Приехали.

Громобой ухмыльнулся: заметив рядом с отцом незнакомого гостя, девушка застыла, не сводя с него глаз, и на лице ее было недоверчивое изумление: это что – к нам? Откуда? Почему? Зеленый платок, впопыхах накинутый, свалился с ее головы на плечи, и стали видны две русые косы, закрученные в калачи на ушах. У себя дома Громобой ничего подобного не видел, и такая прическа казалась ему очень смешной. Но девушка, видно, решила, что он смеется над ее изумлением; она нахмурилась и исчезла за воротами.

Поставив лошадь, хозяин повел Громобоя в дом. Двор был широк, хлев рассчитан на несколько коров с овцами и свиньями, отдельно стояли курятник и амбар. На самом краю, у тына, Громобой приметил весьма знакомое сооружение – кузницу – и кивнул на нее хозяину:

– Ты работаешь?

– А кому же? – оживленно отозвался тот. – С личивинами хороший торг, за нож куницу дают, за топор соболя. Богато жили, и припас еще есть кое-какой. Кабы не… – Хозяин запнулся, вспомнив, что все это благополучие в прошлом. – И сыновей приучаю, да малы еще. А вот молотобоец у меня был знатный, да… – Он опять запнулся и махнул шапкой: – Ну, ладно, это все…

– Я сам из кузнецов, – сказал Громобой. – Отец мой – староста Кузнечного конца в Прямичеве.

– Да ну! – Хозяин даже остановился на крыльце и, задрав голову, глянул в лицо гостю. Он так удивился и обрадовался, словно дремический парень вдруг оказался его племянником. – Ну, недаром я на тебя наскочил! Ну, идем, идем, чего встал!

За порогом избы их встретила хозяйка – невысокая, но весьма дородная круглолицая женщина в красном повое,^[195] с налобником, тесно усаженным разноцветными стеклянными бусинами. Громобой мигом прикинул, сколько ножей и топоров, в пересчете на дорогие стеклянные бусы, носит на голове хозяйка – получилось очень немало. Лицо хозяйки было суровым, а в руках она держала маленькую округлую чашу с водой и пылающий уголек в железных щипцах – прямо из печи.

– Смотри, мать… – начал Досужа, но жена махнула на него угольком, отчего в воздухе осталась дорожка сизого дымка, и тут же макнула уголек в воду в чашке.

Уголек резко, сердито шикнул, а хозяйка торопливо заговорила:

– На море на окияне, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень, на беле камне стоит дом железный, вереи медные! Ты, Мать Макошь, как хранила ты нас от веку, защити нас от змея огненного, от духа нечистого полуночного, и неживого, и незнаемого, и обертыша, и перевертыша!

Хозяйка бросила уголек на пол, девушка подала ей пучок какой-то засушенной травы, женщина макнула его в чашу и стала брызгать травой воду на Громобоя, быстро приговаривая:

– Не катись ты, вода, по чистому полю, не стелись ты по синему морю, а будь ты страшна духу нечистому, полуденному и полуночному, неживому и незнаемому, и обертышу, и перевертышу! А ты, дух нечистый, рассыпься по синему морю, по сырому бору, по медвяной росе, по утренней заре; нет тебе здесь чести и участи, места и покоя; и не делай пакости, дух нечистый, сему месту и дому, и скоту, и человеку, и от сего часу на весь век; полети отсюда на свое старое время, в бездну преисподнюю, и там будь заклят вечно и бесконечно на веки веков. Чур меня, чур!

Громобой довольно быстро понял, что она делает, и стоял спокойно, только старался сдержать ухмылку. Брызгая на него освященной угольком водой, хозяйка трижды обошла гостя кругом, и вместе с ней его окутало облако запаха высушенной плакун-травы, которую еще зовут зверобоем. Все это время та девушка с косами-баранками на ушах и два мальчика-подростка, лет тринадцати-четырнадцати, смотрели на обряд заклинания нечистого духа широко открытыми глазами, с затаенным дыханием, и Громобой едва удержался, чтобы им не подмигнуть.

– Чур меня, чур! – повторила хозяйка и застыла, держа в одной руке пучок плакун-травы, а в другой чашу и внимательно глядя на Громобоя: не рассыплется ли?

Громобой слегка развел руками: рад бы тебе угодить, да не рассыпаюсь что-то.

– Ладно, мать! – заговорил хозяин. – Поворожила – и успокойся, что ли. Это – добрый человек, из наших, из кузнецов, хотя и издалека. У него отец в Прямичеве староста кузнечный! Ты лучше ему меду поднеси, с воды-то что, хоть и с угольком! Ну, проводи в дом-то!

– А то как же! – с облегчением произнесла хозяйка и наконец опустила пучок плакуна. – Как же в нынешнее-то время незнамо кого в дом пускать! Как Добрушка прибежала: отец чужого ведет! – так я и спохватилась: не нечистый ли дух привязался! В лесу-то…

– Да он не из лесу, в воротах повстречал!

– Все едино! Одни нечистые и шарят! Сохрани нас Макошь и дочери ее!

Девушка тем временем ушла в глубину избы и вернулась с деревянным ковшиком, в котором белело молоко.

– Будь нашим гостем, добрый человек! – сказала она, подавая ковшик Громобою и поглядывая на него смущенно и чуть-чуть лукаво.

– Будь с вами мир, покой и достаток, скоту здоровья, людям веселья! – ответил Громобой, принимая ковшик.

Девушка была очень милой – с зеленоватыми глазами, немного вздернутым носом и розовым нежным румянцем на щеках. Казалось даже, что это она, а не печка в углу, наполняет теплом весь дом. Когда Громобой вернул ей ковшик, она потянулась к его лицу и слегка коснулась губами его заросшей щеки: видно, таков был обычай здешнего гостеприимства. Громобой, не ждавший такой чести, не сообразил вовремя нагнуться и только удивился. Вид у него получился немножко глупый, и братья-подростки прыснули со смеху. Девушка тоже засмеялась, и Громобою стало так легко здесь, точно он и правда пришел в свою семью.

Уставший за целый день в лесу хозяин послал сыновей топить баню, женщины готовили ужин. Громобою пока не досаждали вопросами: как говорится, сперва напои, накорми, а потом и спрашивай. Когда же он после бани уселся с хозяевами за стол, взгляды обеих женщин стали еще более любопытными: избавившись от щетины, с расчесанными волосами гость показался им красивым, а значит, еще более занимательным. У Добруши и братьев был такой вид, будто им всем поднесли подарок, и Громобой изо всех сил старался вести себя как должно, не опрокинуть чего-нибудь на столе. Совсем в лесу одичал – от человеческого дома и от людей отвык!

Между гороховой кашей и карасями в сметане Досужа решил, что время для расспросов подошло.

– Как же ты к нам добрался-то? – начал он. – Прямичев-то неблизко.

– Зачем же тебя в такую даль понесло? – нетерпеливо подхватила хозяйка. – Тут теперь только нечистые духи лазят!

– У вас ведь тоже – так? – Добруша кивнула на окошко, сейчас задвинутое заслонкой, но ясно было, что она имеет в виду бесконечную зиму. – Как у нас, да?

– И у нас, и у вас, и везде на белом свете – так! – ответил Громобой сразу обеим хозяйкам. – Хочу посмотреть, что на свете делается и нельзя ли как делу помочь.

– И у нас так! – Досужа горько закивал. – Все зима и зима, все зима и зима, проклятая, чтоб ей ни чести, ни места! Запасы подъели – хорошо у меня хозяйка, чисто белка: все-то у нее по щелочкам распихано, в каждом пенечке по орешку… От капустных кадушек с осени проходу не было.

Девушка и братья засмеялись, воображая свою дородную мать белочкой, а хозяйка погрозила мужу ложкой:

– Будешь впредь со мной спорить! «Куда столько, подпол ломится, хлеб погниет, крупу мышь поест!» А вот пришло время, так поклонишься мне – есть что пожевать!

– Личивины теперь торговать не ездят, торг столько дней пустой стоит, одни вороны скачут! – продолжал Досужа. – У меня этих ножей, ледовых подков, топоров, серпов, сошников лежит – год торговать хватит. А не едет никто, кому теперь сохи нужны? Снег пахать?

– А Зимнего Зверя не видели?

– Ой, видели! – воскликнула Добруша, и ее ресницы встрепенулись, как ласточкины крылья. – В самое новогодье! Навалился Зимний Зверь на солнце, чуть не съел! Мы все чуть со страху не померли! А хотела наша старуха погадать – глядь, а чаша-то разбита!

Ее братья принялись наперебой рассказывать про явление Зимнего Зверя, но Громобой слушал их без удивления.

– И у нас так! – только и сказал он, когда братья кончили.

– А у речевинов что? – спросил Досужа.

– Не знаю. – Громобой пожал плечами. – Я только личивинов видел. Люди как люди…

– Стой, а ты как же прошел-то? – сообразил хозяин. – Ты от Прямичева как шел-то? По Истиру снизу? Так должен был мимо речевинов идти. Или теперь и земли местами переменились?

– Шел я по Стуженю от Турьи. На Истир вот только что вышел.

Хозяева промолчали в ответ и переглянулись.

– Ты как шел-то – лесом? – с какой-то осторожностью спросил Досужа.

– Я не леший – лесом лазить в такой снег! Истиром шел, говорю же!

Хозяева еще раз переглянулись.

– А как же ты… через засеку… – почти прошептала Добруша, боязливо глядя на него. – Если сверху от Стуженя…

И Громобой вспомнил о засеке, которая за время пути к городу и знакомства с Досужиным семейством совсем вылетела у него из головы.

– Да ты про что? – дружелюбно спросил он у девушки. – Какая засека?

– Встрешникова. Что на реке стоит и никого не пускает.

– Нет там никакой засеки. Чистое место. – Громобой мотнул головой.

– Это ты… как-то… того… мимо прошел, что ли? – высказался наконец озадаченный хозяин, не предполагая даже, как это могло произойти. – Стоит же на Истире, под самым городом, засека. И сидит там Встрешник, нечистый дух, со своей ватагой. Уж два обоза купеческих, говорят, разграбили, лиходеи, чтоб им ни чести ни места!

– Чтоб им с моста провалиться! – в сердцах бросила хозяйка.

– Мы и за дровами-то ездить боимся – как бы что, по десятку собираемся, я один припоздал!

– А что же ваш воевода? Или нет такого? – спросил Громобой.

– Как не быть! Воевода Берислав, из самого Глиногора родом, князем Скородумом к нам сюда посажен.

– Что же – без дружины посажен? Или так сидеть, скамью греть?

– Зачем обижать! Воевода хороший, честный, судит по правде, в прежнее время берег нас. А теперь… Снаряжался он на Встрешника, два раза даже…

– Только Встрешник этот – нечистый дух! – выкрикнула хозяйка. – Как засвищет – лес к земле клонится, из людей дух вышибает! Кого воевода на него повел – едва половина вернулась!

– Да ну, мать, не гневи богов! – Досужа поморщился. – Все живые пришли. Только с десяток оглохло, а у прочих еще того… колени стали слабые. Едва-едва теперь отходят. Этот Встрешник, я тебе скажу, – хозяин наклонился через стол к Громобою, – и впрямь нечистый дух. Свистом людей губит. Потому больше воевода и не ходит на него. А вот как он на нас пойдет…

– Не надо, батюшка! – Добруша сморщилась, как от боли. – Не говори! Зачем ему на нас ходить?

– А ты не причитай! Пойдет – так пойдет, а говорю я, не говорю…

– А ватажники его – тоже духи нечистые? – спросил Громобой. От этого рассказа он сильно помрачнел, потому что вспомнил свое дикое буйство, и ему снова стало стыдно за пролитую кровь и отнятые жизни.

– Нет, это мужики…

– Да наши же мужики там есть, велишинские! – злобно бросила хозяйка. – Наш вон Справец – подручник его, тоже подался… Чтоб его громом убило! Как нам за хлеб отплатил! Пришел из лесу, лоб здоровый… вроде тебя, – хозяйка окинула Громобоя неприязненным взглядом, как будто обвиняла его в сходстве с не угодившим ей Справцем, – а ложку в руке едва умел держать, трех перечесть не мог! Выучили его ремеслу, невесту хотели сватать, женился бы да жил, так нет!

– Я тебе поминал, молотобоец у меня был, – виновато добавил Досужа. – Здоровый парень… Тоже все говорил: есть нечего, пропадем… Да разве я его не кормил? За столом со всеми сидел. А то взял да и пропал, а потом говорят – видели его во Встрешниковой засеке.

– На людей глядеть стыдно! – в досаде бросила хозяйка.

Громобой все молчал, хотя мог бы сказать: возможно, пожелания хозяйки сбылись и непутевого молотобойца уже убило. Громом.

В дверь постучали. Добруша отворила: отряхивая с плеч и шапок мелкий сухой снег, вошло сразу трое: двое мужчин и женщина, тоже с расшитым бусами повоем на голове.

– Говорят, гость у вас далекий, Досужа! – приговаривали они, уже найдя глазами Громобоя. – Пустишь нас послушать, что на свете делается?

Слух о госте кузнеца расползся по соседним дворам, и вскоре на лавках сидело чуть не пол-улицы. Громобою пришлось рассказывать: про Прямичев, про Зимнего Зверя, про Костяника,^[196] про черную корову. И про свой поход к князю Огнеяру, на которого указала Веверица. Про Веселку он молчал: что-то замыкало ему рот, придерживало и без того не слишком умелый рассказ, словно она была – тайна, неведомая даже ему самому. Велишинцы изумлялись, ужасались, а при рассказе о видении Веверицы обрадовались: здесь, как оказалось, лучше знали князя Огнеяра. Но о том, мог он или не мог похитить Лелю, разгорелся спор. И Громобой с изумлением узнал, что смолятический князь Скородум, на земле которого он сейчас находился, с князем Огнеяром состоит в близком родстве, потому что несколько лет назад взял в жены его, Огнеяра, мать, княгиню Добровзору. Сам Огнеяр тоже бывал в Велишине и даже однажды избавил его от личивинской осады. Его все видели и хорошо помнили: его темные глаза, в которых вечно горит багровая искра подземного пламени, его волчьи клыки в ряду верхних зубов и полоску волчьей шерсти вдоль всего хребта, которую на шее можно увидеть. Одни говорили, что ему только богинь и похищать – похитил же он когда-то княжну Даровану! Другие же не верили, что родич и друг князя Скородума может устроить такую беду всему белому свету.

А Громобой слушал, впитывая каждое слово. Речь шла о его настоящем противнике, для встречи с которым он родился на свет. О том, в чьих руках сейчас находится та, которую он потерял…

Когда же его стали спрашивать, как он попал в Велишин, изумляться опять пришел черед горожан. У Громобоя язык не поворачивался рассказать про свое побоище, и он повторял то же, что и Досуже: нет на Истире никакой засеки. И это ведь правда – теперь ее там нет. Говорить, что она была, когда он вышел на священную реку, совсем не хотелось. Велишинцам нетрудно будет понять, что одолеть – в одиночку! – Встрешника и всю его ватагу мог только не простой человек. Расскажи он им, как взял Ветрового Духа за ноги и его же головой крушил его же ватагу – да они от Громобоя побегут по углам и щелям!

– Как так – нет? – Велишинские мужики недоверчиво качали головами. – Вон, из Глиногора купеческий обоз пришел, к дебричам правил, да так на воеводском дворе и стоит. Идти боятся, у них дружины-то всего ничего, десятка два, а Встрешник и сотню одним свистом положит.

– Это тебя Макошь, видно, за руку мимо засеки провела! – решили наконец соседи, и по лицам было видно, что в это единственное объяснение они не слишком верят и принимают только за неимением лучшего. – Чтобы засеку миновать и не заметить… Боги тебя любят, парень!

Сам Громобой все это время не столько слушал стариков, сколько поглядывал на Добрушу. Присутствие девушки как-то беспокоило его, но и казалось приятным. Она напоминала ему о том легком облачке, которое он потерял возле дуба. Память оживала, и он уже знал: у той, которая шла с ним искать весну, были такие же румяные щеки, такие же ясные глаза. Она была так же легка, стройна, и, глядя на нее, тоже хотелось думать о будущем и верить в счастье. Сердце билось, когда он встречался с Добрушей глазами, все время хотелось подойти поближе, взять ее за руку, разглядеть на дне ее глаз ту тайну, которую боги скрыли от него. Она – знает, не может не знать!

Но подойти к ней Громобой так за вечер и не решился. Память о бревне в собственных руках не пускала его к девушке; мерещилось, что невидимая тень того дурацкого дубка может как-то задеть и ранить ее. Да и вид ее, непривычная прическа с двумя косами на ушах и третьей, спущенной по спине, придавали ей какой-то особый, отстраненный вид. В ней тоже скрыта не последняя из тайн мироздания, но едва ли сама она задумывается об этом.

Поздно вечером, когда все уже улеглись спать, внезапно раздался стук в ворота.

– Кого еще несет! – проворчал с широкой лежанки Досужа. – Не наслушались!

– Дивий великан!^[197] – пискнул с полатей младший из мальчиков и тут же захихикал.

– Мара!^[198] – поддержал второй.

– Бросьте! – с тревогой упрекнула их сестра. – Накликаете!

Досужа было зашевелился на лежанке.

– Лежи! Постучит – перестанет! – одернула мужа хозяйка.

Но стук продолжался. Наконец Досужа, отдернув занавеску, выбрался с лежанки, кое-как оделся и вышел.

Назад он вернулся не один: в сенях стучали шаги нескольких человек, что-то слегка позвякивало. Громобой приподнял голову.

– Огонь зажгите! – велел Досужа от порога. – Не видать ничего!

Мальчишки ссыпались с полатей и раздули угольки из печки. Засветилась лучина, Громобой сел на постели, которую ему устроили прямо на полу. У дверей стояло двое мужчин, в которых нетрудно было узнать кметей, – сапоги, хорошие кожухи, цветные пояса, собольи шапки и мечи в ножнах с серебром.

– Утро доброе! – обратился к Громобою один из них, сразу найдя глазами чужого в избе. – Поднимайся, парень. Воевода Берислав тебя ждет.

– До утра не подождет? – довольно-таки вежливо осведомился Громобой. – Я весь Стужень на лыжах пропахал, подустал малость. В первый раз под крышей лег – так нет, опять вставай!

– Поговори у меня! – вполне спокойно, как человек, не сомневающийся в своей силе, ответил ему один из кметей. – На весь Стужень сил хватило, так еще малость потерпишь.

– Не гневить бы тебе воеводу! – удрученно намекнул Досужа.

Вид у хозяина был смущенный, встревоженный и виноватый. И Громобой стал одеваться: смирение было лучшим, чем он мог отблагодарить кузнеца за гостеприимство.

Добруша, в накинутом прямо на рубаху кожухе, беспокойно приглаживала волосы и смотрела на него своими большими зеленоватыми глазами с явной тревогой; Громобой слегка подмигнул ей и шепнул поговорку Ракиты:

– Рада бы курица нейти, да за крыло волокут!

Девушка вымученно улыбнулась в ответ. И Громобой, натягивая кожух, из-за ее беспокойства жалел ее гораздо больше, чем себя. А ему-то что сделается?

На дворе перед крыльцом их ожидало еще трое кметей с длинными копьями.

– Уважаете! – Громобой хмыкнул.

– Чего? – не понял десятник.

– Уважаете меня, говорю. За одним пятерых прислали.

– А мы вообще гостей уважаем. Макошь велит! – так же спокойно просветил десятник. – Давай, шагай. По сторонам не прыгай, а то ненароком в темноте и насмерть зашибиться можно.

Один из кметей шел впереди, да и без этого заблудиться было бы трудно: вверх к детинцу вела всего одна улица. Кметь нес факел, освещая сплошной ряд тынов и запертых ворот – тихих, молчаливых. Падал мелкий снег, и Громобою вспомнилась та ночь в Прямичеве перед Велесовым днем, когда водили черную корову. Тогда он тоже бродил по таким же темным и пустым улицам, не зная, где бы сбросить свою непонятную тоску… А может, Зимнего Зверя искал. Кажется, он кого-то тогда встретил… Встретил, кажется, то самое существо, которое теперь ищет… Громобой напряженно вспоминал, что же было в тот далекий вечер, оглядывался вокруг, словно в поисках подсказки, и ему казалось, что прямо здесь все это и было, что эти темные тыны, ворота с заснеженной резьбой и есть Прямичев, и Громобой всматривался вперед, с замиранием сердца ожидая, что сейчас из-под снежной пелены опять выйдет она … Думая об этом, он совершенно забыл, где на самом деле находится и к кому идет. Если только он сумеет встретить ее снова, ему сразу станет ясно, куда идти…

Воеводский двор был пуст и тих, но в гриднице горели факелы и пылал огонь на очаге в середине. Воевода Берислав, мужчина лет за тридцать пять, рослый, статный, с прямым носом и ясными серыми глазами, с опрятной светлой бородкой, был бы красив, если бы не блестящая лысина ото лба до затылка. Сбоку у края скамьи сидела, как видно, его жена – нарядная женщина лет двадцати с небольшим, тоже высокая, с длинной узкой спиной, и ноздри ее трепетали от волнения и любопытства, как у лошади. Кроме них в гриднице было с два десятка кметей на скамьях вдоль стен. Иные позевывали в кулак, но тоже посматривали на Громобоя с многозначительным любопытством. Казалось, они о нем кое-что знают, и их осведомленность ему ничего хорошего не обещает.

Громобой, подведенный к воеводе шагов на пять, слегка поклонился.

– Ну, добрый молодец, с чем пожаловал? – осведомился воевода, кивнув в ответ на поклон.

– С чем звал, воевода? – поправил его Громобой. – Я-то уж было спать наладился. И тебя беспокоить в мыслях не было.

– Уж прости, что потревожил! – насмешливо ответил воевода, пристально его рассматривая и как будто ожидая, что этот взгляд смутит невольного гостя. – Я говорю, с чем в Велишин пожаловал?

– Мимоходом! – честно ответил Громобой. – Иду я вниз по Истиру, к речевинской земле, к городу Славену.

– Далеко же собрался! – отметил воевода. – И откуда идешь – от Стуженя?

– От Стуженя, – подтвердил Громобой. – От Турьи.

– И что – никто тебя по пути не останавливал? – с намеком спросил воевода. – Шел, никого не встретил?

– Ты про засеку, что ли, говоришь? – ответил Громобой, имея в виду, что темнить тут нечего. – Так бы и сказал. Нет там никакой засеки. Хоть завтра сходи сам да погляди. Чистое место, как скатерть.

– А какое место-то? – Воевода Берислав слегка наклонился со своего высокого сиденья, глядя в лицо Громобою блестящими светло-серыми глазами, умными и слегка насмешливыми: рад, что подловил. – Если нет засеки, откуда же тебе знать, где она быть должна?

Громобой помолчал. Конечно, от воеводы так легко не отделаешься. У него не было особых причин скрывать произошедшее, но он не знал, как приступить к такому рассказу. «Вот, стало быть, взял я его за ноги да и…» Ему уже виделись обидные недоверчивые и насмешливые взгляды; того гляди, еще разгневаются, решат, что это он над ними насмехается!

– Может, как есть расскажешь? – деловито предложил воевода, который по-своему понял его замешательство. – Мы, знаешь, давно гостей с того конца поджидаем. Вот тебя и дождались.

– С какого конца?

– Да от Встрешника. Видно, надоело соловью на дубах сидеть да добычи ждать, надумал он сам добычи поискать… у нас хотя бы. Услышал, что богатый обоз пришел, вниз по Истиру хочет идти… Дай, думает, пошлю кого половчее, пусть разузнает, что за обоз, да какая при нем дружина… А?

– А! – Громобой сообразил и ухмыльнулся. – Складно у тебя выходит, воевода, прямо кощуна. Только не про меня это. Я в ловких-то никогда не ходил. В Прямичеве меня только и бранили: не так повернулся, зашиб кого… Медведем дразнили.

Кмети на скамьях сдержанно рассмеялись.

– Да ты глянь на него получше, воевода! – крикнул один старый, седобородый кметь. – Зачем Встрешнику кого-то посылать – сам бы как свистнул, мы бы кверх ногами с лавок полетели! А этот не от них! Что-то не похож!

Прочие кмети хохотали все дружнее, и в их смехе слышалось одобрение. Громобой, при всей его силе, не казался им похожим на разбойника.

– До утра, что ли, разговаривать будешь? – надменно и небрежно вмешалась молодая боярыня Прилепа, обращаясь к мужу. Она, наоборот, была полна подозрений, и этот смех ее раздражал. – В поруб его, да пусть сидит.

– Помолчи! Все молчите! Пусть он расскажет! – вместо воеводы ответил ей другой женский голос, от дверей сзади. Он звучал повелительно, и вместе с тем в нем слышалось нетерпеливое тревожное волнение. – Пусть он говорит, все говорит! Разве не слышите: у него выговор дремический.

Боярыня слегка охнула и в видимом смущении обернулась к дверям. И все в гриднице посмотрели туда же вслед за ней, все сидевшие, не исключая и воеводы, встали. Громобой тоже обернулся.

У дверей за его спиной стояли двое: мужчина лет пятидесяти, плотный, суровый на вид, с густой темной бородой, и девушка с рыжими косами. В ее чистом, белом, правильном лице было что-то такое, что Громобой задержал на ней взгляд; как-то сразу стало ясно, что смущение боярыни и почтительность мужчин относится именно к девушке, а не к суровому бородачу возле нее. В ее рыжих косах, в красновато-коричневой рубахе с плетеным поясом, в золотых янтарных браслетах на обеих руках было что-то цельное, ясное – она казалась чистым огоньком, освещающим всю гридницу, алым папоротниковым цветом, который цветет лишь раз в году, но зато увидевший это чудо навек счастлив!

Сердце стукнуло, по телу пробежала горячая дрожь – это она! Та, что он потерял! Громобой смотрел на девушку, надеясь узнать и действительно узнавая все, что он искал, в этом светлом лице, мягких золотистых бровях, в строгом, пристальном и притом взволнованном, трепетном взгляде. Сама весна стояла в нескольких шагах от него, нежданно-негаданно выйдя из мрака на свет, как солнце из тучи, и лицо ее освещало весь этот темный зимний мир. Она тоже искала его, Громобоя, может быть, не зная, кого ищет, и вот теперь сердце говорило ей, что она нашла его! Громобоя тянуло сразу же подойти к ней, но он не смел, не решался протянуть к ней руку, словно мог неосторожным прикосновением разрушить это светлое чудо, такое призрачное в пляшущем свете очага. Его удерживало тревожное, смешанное с надеждой, недоверие в ее глазах: сперва он должен был доказать ей, что он и есть тот, кого она ищет. Слишком дорого стоило ее доверие, слишком значим для судеб всего мира был ее выбор, чтобы она могла вручить себя без достаточной уверенности. Но его грело чувство обретения: самое главное свершилось! Цель его достигнута: он нашел ее, а все остальное казалось не стоящим внимания. Не отрываясь, Громобой смотрел на девушку, словно хотел взглядом удержать ее на месте и не дать снова исчезнуть.

– Расскажи: как ты прошел через засеку? – принялась расспрашивать девушка, и теперь все остальные молчали. – Ведь ты ее видел?

– Да. – Громобой кивнул. Больше он не взвешивал, что следует рассказывать, а что нет: она имела полное право услышать, как все было, без утайки.

– И что же? Почему же ты говоришь, что ее нет?

– Правду говорю. Была – а больше нет. Чистое место. Как скатерть…

Строгий взгляд девушки требовал пояснений, и Громобой начал. Вышло куда хуже, чем рассказы о прямичевских делах: о себе всегда труднее говорить, чем о других, и собственные подвиги в пересказе показались Громобою еще более нелепыми, чем были на деле. Его окружали десятки изумленных, недоверчивых глаз, в гриднице висело недоуменное и тревожное молчание, но Громобой никого не видел, кроме девушки, и обращался только к ней. Она слушала с напряженным вниманием, не выказывая удивления и не отказываясь ему верить, но видно было, что она никак не может объяснить себе его появления.

– Не может такого быть! – Когда он замолчал, воевода Берислав сокрушенно покачал головой: хотел бы поверить, а не могу. – Видел я сам этого Встрешника – он нечистый дух, от его свиста у людей колени подгибаются. А ты не слышал, как он свистел?

– Слышал.

– И что?

– Уши заложило. И разозлил он меня. Говорю же…

– А я говорю, что этого не может быть! – вскрикнула боярыня Прилепа и даже сделала сердитый шаг вперед. Из почтения к новоприбывшей она все это время молчала, но теперь ее терпение кончилось. – Не может быть, не бывает! – упрямо и даже озлобленно твердила она. – Чтобы воевода с дружиной ходил и едва живой вернулся, а парень посадский один всю ватагу перебил и засеку побревнам развалил! Разозлился он, видишь ли! Так не бывает! И ты, воевода, ему не верь! Врет он все, и лиходей он сам из Встрешниковой ватаги, и морочит тебя, дураком перед людьми делает! В поруб его!

Кмети загудели: кроме изумления, в их голосах слышалось одобрение боярыниной речи. Здравый смысл и собственное достоинство не позволяли им поверить, что все рассказанное – правда.

– Заговорит он вас, совсем с ума сойдете! – продолжала боярыня, ободренная поддержкой. – Совсем заморочит! Встрешник – нечистый дух, и этот тоже, и вся ватага у него такая.

– А тебя-то как зовут? – спросила девушка. Все это время она тоже не сводила глаз с Громобоя и, похоже, не слышала никого другого.

– Громобой, – ответил он, и кое-кто, несмотря на общее волнение и недоверие, засмеялся.

– Вот точно! – сказал тот темнобородый, что стоял рядом с девушкой. – Встрешника только громом и убить. А что он мог кого хошь за ноги взять – кто как хошь, а я верю! Погляди, воевода, какой парень здоровый! Ему только с медведем бороться!

– Случалось и с медведем, – согласился Громобой, все так же глядя на девушку. Сейчас он согласился бы на что угодно. – Есть медведь под рукой – давайте. Только пусть потом хозяин не обижается, что зверя покалечили!

Кмети засмеялись громче. Вопреки рассудку, рыжий парень вызывал все больше доверия.

– Ты-то хоть скажи! – Боярыня Прилепа буравила глазами мужа, пытаясь добиться от него поддержки, и иногда бросала боязливо-обиженные взгляды на девушку, которая вовсе не слушала ее разумных речей.

Девушка вдруг подошла к очагу, подняла погасший уголек и приблизилась к Громобою. Боярыня и темнобородый разом сделали движение ее удержать, но она не оглянулась. Громобой стоял столбом и от сильнейшего сердцебиения почти не владел собой – такое с ним случилось впервые в жизни, и это состояние даже казалось ему болезнью, но этой болезни он не променял бы на прежнее несокрушимое здоровье. Каждая жилочка в нем зажила своей жизнью, кровь потекла горячими реками, он чувствовал одновременно огромную силу и неодолимую слабость. Казалось, вместе с ней к нему приближаются все боги разом; вот она уже стоит рядом с ним, и ее присутствие превращает это место в какой-то заоблачный мир, Золотой Сад Сварога.^[199]

Девушка сделала ему знак наклониться, и ему вспомнилось, как кузнецова дочь поцеловала его… Не помня себя, он повиновался. Девушка протянула руку и коснулась его лба еще теплым угольком. От ее рук, от ее близко придвинутого белого лица на него плыли волны тепла. Вблизи она казалась такой красивой, что захватывало дух. В полутьме ее зрачки стали огромными, так что цвета глаз нельзя было разобрать; эти черные глаза смотрели прямо в его душу и держали в своей власти всю его жизнь от начала до конца. В ней к нему пришло божество; Громобой не мог ошибиться, вся небесная часть его существа уверенно говорила, что к нему пришла его судьба, которая не могла к нему не прийти.

– Именем Макоши и дочерей ее: злой дух, рассыпься! – шептала девушка. – Пади, огненный змей, пади, дух полуночный, рассыпься по синему морю, по сырому бору, по медвяной росе, по утренней заре! Храни нас, Мать Макошь и дочери твои: Брегана Заступница, Мудрава Всеведущая, Зволина Милосердная, Живина Исцелительница, Улада Благодетельница, Умелья Рукодельница, Баюла Утешительница, Запрета Удержительница…

Приговаривая это, она чертила угольком по лбу Громобоя. Потом она отошла, а все вокруг ахнули. На лбу парня ярко горел огненным светом громовой шестигранник – знак, убивающий нечисть. Горел, как звезда, распространяя по гриднице мощные лучи света и волны жара. Охнула, прижимая руки к груди, молодая боярыня, даже мужчины попятились, и только девушка стояла в трех шагах перед Громобоем, не сводя с него глаз, как зачарованная. А Громобой смотрел на нее и один не замечал огненной звезды у себя на лбу.

– Я так и знала, – тихо сказала девушка, глядя на него и обращаясь как будто к нему одному. – Я так и знала. Все говорят: свет белый гибнет, вся нечисть повылезет… А я знала: теперь-то и он появится… Тот, кто все вернет и поправит… Кто раньше был не нужен, а теперь понадобился – и появился. Мне Макошь обещала… Обещала, что ты придешь и я тебя увижу…

Голос ее дрогнул, в глазах заблестели слезы.

– И мне обещала, что я тебя увижу, – ответил ей Громобой, зная, что этими невнятными словами они двое говорят про одно и то же. – Не сама Макошь, а дочь ее. Сказала, чтобы я шел к речевинам. Обещала, что я тебя найду и узнаю. Узнал. Как увидел, так сразу узнал.

Девушка дышала глубоко, в глазах ее переливались слезы волнения, даже румянец появился на щеках, и это лицо, полное тревоги и какой-то жадной надежды, жажды понять его, отбросить все сомнения и безраздельно поверить ему, казалось прекраснее самой красоты – ничего такого Громобой раньше не видел и вообразить не мог. Не помня себя, он шагнул к ней, но она попятилась.

– Верь ему, воевода! – Она посмотрела на Берислава и повелительно кивнула. – Мне не верь, а ему верь. Может, во всем свете ему одному сейчас и можно верить. Я знаю. Мне Макошь его обещала. Теперь я не боюсь…

Вдруг она вскинула руку к губам, словно хотела поймать на лету последнее слово, повернулась и быстро пошла к дверям. Громобой проводил ее взглядом до дверей. Вот она скрылась, и оставшиеся в гриднице показались пнями темными, бессловесными – ушла единственная здесь живая душа, и он опять остался один в чаще дремучих лесов… Воевода Берислав что-то говорил, что-то спрашивали кмети, но Громобой с трудом их понимал: все его мысли по-прежнему были с ней, с той, что показалась ему и опять скрылась из глаз. А его все расспрашивали про Встрешника и засеку, не догадываясь, что он уже и забыл об этом, что Встрешник для него все равно что комар, растертый ладонью, ничто по сравнению с самым главным – с этой встречей, здесь, в гриднице… А может, кое-кто и догадывался: кмети вслед за Громобоем бросали взгляды на двери, в которые она ушла, и понимающе кивали – такую красавицу увидишь, так все на свете забудешь, это понятно!

– Хочешь, пойдем, на месте посмотрим, – предложил Громобой воеводе. – Покажу тебе и место, где засека, и леших этих, что там лежат… Едва ли кому такое добро понадобится, не украдут авось. Только, сделай милость, завтра пойдем. Уморился я с вами.

– Не ходи! – Боярыня Прилепа дергала мужа за рукав. – Не ходи! Он тебя заведет на погибель! Пойдете сдуру, а вас там с топорами ждут!

– Уймись! – вежливо попросил жену воевода. – Раз к… она, – он показал глазами на потолок гридницы, над которой помещались горницы,^[200] – сказала, что ему можно верить, значит…

– Все одно что сама Макошь сказала! – окончил за него темнобородый. – А ты, баба глупая, молчи!

Молодая боярыня обиженно поджала губы и отвернулась, но спорить больше не стала.

Громобой не задавал вопросов, кто эта девушка, как ее зовут и почему ей здесь такой почет. Перед его глазами стояло ее лицо, озаренное внутренним светом, видимым только ему одному, – она была единственной на свете, и ей не нужно было ни имени, ни рода, ни племени.

А слово ее и правда стоило дорого: сюда Громобоя вели пять кметей с копьями наготове, а обратно его, забыв все подозрения, отпустили одного. Воевода предложил ему переночевать в дружинном доме, но Громобой подумал о Досуже – а вдруг не спит, тревожится, – и попросился назад к кузнецу. Под медленным снегопадом он в одиночку шагал по темным улицам вниз на посад, и на душе у него было так радостно, как не бывало с самого начала этой проклятой зимы. Он увидел ее, ту, что все исправит, и начало возрождению мира было положено.

Глава 2

Давно все из гридницы разошлись и внизу было тихо, а княжна Дарована все не спала. В горнице, где она уже три дня прожила вместе со своей мачехой и двумя служанками, ей все еще казалось непривычно, неуютно, и десяток привезенных из дома перин, покрывал, налавочников и ковров не смог сделать чужое место своим; но сейчас не это беспокоило ее. Сон не шел, сколько она ни поворачивалась с боку на бок, сколько ни поправляла беличье одеяло, сколько ни лежала с закрытыми глазами, стараясь не шевелиться и так, притворяясь мертвой, подманить к себе сон. Сознание было бодро и тревожно, в нем теснились мысли и воспоминания. В сердце дышала и пела надежда, первая надежда за долгий, долгий год – та надежда, что была вдребезги разбита в Медвежий велик день^[201] вместе со священной Чашей Судеб.

Дароване так хорошо помнилось то утро, прохладное, первое утро вернувшейся весны, и свежая зелень Ладиной рощи над Славеном, где трава росла веселее, а листья распускались раньше, чем везде, – и куча глиняных осколков возле белого камня… Тогда она поверила, что мир гибнет. И тогда же ей была обещана помощь. И вот теперь, когда эта помощь появилась, Дарована никак не могла в нее поверить.

Княгиня Добровзора вдруг тихо поднялась со своей лежанки, несколькими неслышными шагами пересекла темную горницу, поставив маленькую легкую ногу прямо возле головы спящей на полу Любицы, старой Дарованиной няньки, – села на край лежанки и взяла руку Дарованы.

– Ты не спишь, – тихо сказала княгиня.

– Да, – таким же тихим, но ясным голосом ответила княжна и села на перине, свободной рукой накрыв руку мачехи.

– О чем ты думаешь? Если это правда, что он сказал, то мы можем ехать хоть завтра. Когда воевода проверит, мы сможем ехать.

– Это правда, что он сказал! – горячо ответила Дарована, едва дождавшись, пока мачеха кончит. – Он сказал правду! Он мог сказать только правду!

Встрешникова засека, что стояла на Истире, преграждая Дароване путь к спасению, теперь была уничтожена, путь стал свободным, но об этом Дарована думала до странности мало. Гораздо больше ее мысли занимал тот, кто это сделал. Даже сама засека теперь казалась счастливым случаем, благодаря которому Дарована задержалась на пути в Чуробор и дождалась встречи с этим странным дремичем, в котором ей виделся посланец богов.

– Он тебе понравился? – Лица княгини Добровзоры не было видно в темноте горницы, но по ее голосу Дарована слышала, что мачеха улыбается. – Надо было мне тоже пойти на него посмотреть. А я думала, он просто разбойник.

– Я тоже так подумала, но он рассказывал… Я слышала… – начала Дарована и остановилась, не зная, как передать то чувство доверия, которое вдруг возникло в ней, едва она впервые услышала голос того рыжего парня. Что-то внутри нее отозвалось на сам звук этого глуховатого голоса, сама душа ее уловила что-то такое, чего не слышал никто другой. А потом… – На нем знак Перуна! – продолжала она, сжимая руку мачехи. – Он горел сам собой, как… как звезда! Я теперь знаю: это он! Про него Макошь говорила: у кого руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре, во лбу солнце светит…

– Это кощуна! – Княгиня Добровзора улыбнулась ласково и снисходительно, как мать маленькой дочери. – Девочка моя! Это только про Заревика так рассказывают.

– Так ведь сейчас – то самое время, когда нужен Заревик! – горячо ответила Дарована, чувствуя, что мачеха ее не понимает. – Он вернулся, потому что стал нужен! Боги его послали! Кто-то же должен все это исправить!

– Я знаю, Огнеяр… – Княгиня помедлила. Она твердо верила, что ее сын знает какой-то способ поправить сломанное колесо года, но не могла и вообразить, как это все назвать.

– Если бы… – начала Дарована и тоже замолчала.

Княгиня еще раз сжала ей руку, сделала знак Макоши над головой падчерицы, потом поцеловала ее в лоб, шепнула:

– Ну, спи! Утро вечера удалее!

Добровзора отошла назад к своей лежанке, Дарована опять легла, закрыла глаза, но и с закрытыми глазами продолжала думать о том, чего не сказала вслух. «Если бы Огнеяр знал, он бы уже сделал», – хотела она сказать, но не стала, чтобы не обидеть мачеху. Сын-оборотень занимал в сердце княгини Добровзоры самое большое и главное место, и любые сомнения в нем ей казались обидными. Дарована же, уважая названого брата, не слишком его любила, хотя и старательно скрывала это от мачехи. Все то, что выдавало в нем оборотня – красная искра в глазах, волчьи клыки в ряду верхних зубов, а главное, исходящая от него зверино-божественная сила, которую Дарована ощущала кожей, кровью, каждым суставчиком не только когда стояла перед ним, но даже когда просто думала о нем, – приводило ее в ужас и содрогание. И никогда она не стала бы искать у него гостеприимства, если бы не… Если бы не более грозная опасность, не уговоры отца, который, напротив, души не чаял в сыне своей первой любви и последней жены, то есть Добровзоры.

Нет, на Огнеяра Дарована не надеялась. Нужен был кто-то совсем другой. И сегодня она увидела человека, так сильно не похожего на других, что к нему невозможно было не примерить образ избавителя, которого она так ждала. Громобой… Само это имя было как удар грома со вспышкой молнии – в нем гремел праведный гнев небес, в нем полыхал небесный огонь. От самого имени в лицо веяло свежим, бодрящим запахом грозы, в нем слышались далекие раскаты, и казалось, что стоишь на вершине холма, что перед тобой – голубое небо, только вдали окаймленное остатком темной тучи, а воздух перед тобой чист и прозрачен, как роса, и можно разглядеть самый дальний лес, там, где земля встречается с небом…

Нет, не Огнеяр, сын Подземного Пастуха, а Громобой, несущий на себе знак Перуна, поможет вернуть миру прежний порядок! Дарована зажмурилась, боясь, что мачеха в темноте как-то угадает ее мысли: когда глаза бессильны, душа делается много более чуткой. Но она уже сделала выбор: ее надежды были отданы Громобою, и вера в его силу наполняла ее такой радостью, как будто уже почти все позади. Хотелось прямо сейчас, ночью, бежать куда-то, что-то сделать, защитить и раздуть тот огонек обновления, который померещился ей… Надежда придавала сил, но истощала остатки терпения, и лежать неподвижно на самом дне бесконечной зимы вдруг показалось нестерпимо тяжко.

– Если хочешь, мы можем позвать его ехать с нами, – подала голос княгиня Добровзора. Дарована вскинула голову: мачеха действительно чувствовала ее мысли. – Если он и правда один разогнал всю эту злосчастную засеку, такой человек нам в пути пригодится. Если ты так уверена, что ему можно верить.

Дарована ответила не сразу: ее пробрала теплая дрожь при мысли, что он будет с ними всю дорогу, но она даже испугалась отчего-то этой мысли. Он был слишком огромен, и рядом с ним было неуютно.

– Нет… Едва ли… Не стоит, – сказала она наконец. – У него есть другие дела. Они важнее.

– Важнее нет! – ласковый голос княгини прозвучал довольно твердо. – Ты уже совсем взрослая, моя девочка, а не понимаешь того, что рядом с тобой. Тебе грозит слишком большая опасность. Подумай, что будет с твоим отцом, если с тобой что-то случится. Ничего важнее этого нет. Если ты веришь этому парню, то его непременно нужно взять с собой. Я поговорю с Рьяном. Если завтра все окажется правдой про эту засеку.

Дарована не ответила. Она не могла разобраться, хочет ли она, чтобы Громобой провожал ее по пути в Чуробор. Она пыталась вообразить, как говорит ему об этом, пыталась представить, какое у него будет лицо, что он сможет ей ответить… Ведь Чуробор – это совсем в другую сторону, это на полудень,^[202] а он идет на полуночь… Но, может быть, если он узнает… почему ей так нужно в Чуробор, он поймет, что это и правда важнее всего… Хотя нет. Дарована не считала свою особу величайшей ценностью в мире и не ждала, что умный человек – а Громобоя она, безусловно, положила считать умным – свернет с дороги, от которой зависит жизнь всего белого света, ради безопасности глиногорской княжны, от которой тут не зависит ровно ничего… Почти… Или совсем наоборот… Здесь Дарована уперлась в вопрос, который измучил ее еще дома, в Глиногоре. Он преследовал ее уже не первый месяц. И она так от него устала, что, снова столкнувшись со своим бичом, ее истомленная душа не выдержала и ушла от боя – Дарована заснула.

Утром Дарована проснулась до рассвета и сразу же вспомнила о Громобое. Вместе с ней проснулось недоверчиво-радостное чувство, как будто ей наконец подарили то, о чем она долго и горячо мечтала. Вчерашнее казалось сном: она так долго мечтала о подобной встрече, столько раз рисовала ее в своем воображении, но при этом почти не верила в нее, как не слишком-то веришь в то, чего уж очень хочется. Теперь, когда она почти утратила надежду, когда почти смирилась с мыслью о гибели и даже на эту поездку к Огнеяру решилась только ради того, чтобы успокоить отца… Без предупреждения, без предчувствия, без ободряющих знаков гадания, мимоходом, почти случайно… Но не зря ее названой матерью была сама Макошь, богиня человеческих судеб, – Дарована знала, что ничего случайного на свете не случается. А в этом дремиче есть все, что нужно. Она хотела верить, что именно об этой встрече говорила ей Макошь тем сияющим и страшным весенним утром возле белого камня, и надежда осветила в ее глазах это хмурое зимнее утро, сделала милее даже эту неуютную горницу в чужом доме.

Не торопясь подниматься, Дарована лежала, прислушиваясь к шуму внизу. Челядинка заново затопила печку, погасшую за ночь, горница нагрелась, можно было вставать. Одевшись, Дарована села у окна; нянька чесала ей волосы, заплетала три косы, закручивала две из них в баранки на ушах – а Дарована в это время смотрела на двор, разглядывая сквозь кружочки сероватой, как легкий дымок, прозрачной слюды в потрескавшемся деревянном переплете фигуры коней, кметей во дворе. Вон воевода Берислав, в высокой бобровой шапке, в красном плаще, стоит посреди двора, уперев руки в бока… Вбежал в ворота отрок,^[203] выкрикнул несколько неразличимых отсюда слов – Берислав махнул сложенной плетью, кмети побежали к дверям конюшен, воеводе ведут оседланного коня… Едут смотреть засеку. Или то, что от нее осталось. Дароване страстно хотелось посмотреть на это своими глазами, но она даже не думала о том, чтобы поехать с мужчинами: она была отлично воспитана и точно знала, что прилично глиногорской княжне, а что нет.

Надо ждать. Воевода скоро вернется, и Громобой непременно будет с ним. Сердце замирало при воспоминании о его взгляде – он смотрел на нее так, как будто она одна на свете. По коже пробегала сладкая дрожь, и Дарована невольно закрывала глаза, будто боялась, что нянька, мачеха или горничные девушки подсмотрят ее мысли. Она была смущена и даже стыдилась перед собой этих чувств, но на душе у нее было так светло, как не бывало уже давно, очень давно.

Все утро она сидела так, у окна, ни на кого не глядя и никого не слушая. Но когда внизу во дворе раздался шум приближающейся дружины, княжна вдруг сорвалась с места и со всех ног бросилась из горницы вниз, так что Любица и Метелька, молодая княгинина челядинка, только рты разинули ей вслед и замерли с веретенами в руках.

Дарована пробежала лестницу и просторные нижние сени, выскочила на крыльцо и сразу увидела его. Громобой входил в ворота в гуще воеводских кметей; все вокруг него были верхом, а он шел пешком, но не кмети заслонили его от глаз Дарованы, а он – их. Она увидела только его; он казался больше, ярче всех вокруг, словно солнышко… Солнца не было, но его рыжие кудрявые волосы бросались в глаза. Дарована вдруг сообразила, что они оба с ним рыжие, и сердце дрогнуло, как будто это случайное сходство создавало между ними какую-то связь. Это опять смутило ее и все же показалось приятным.

Громобой тоже сразу увидел ее, и его потянуло к ней, как на огонь в темноте. Сейчас, при свете дня, она казалась новой, другой и еще более прекрасной. Вся она была светлая, золотая, как Солнцева Дева, и от мягкого сияния ее светло-рыжих, как светлый непрозрачный мед, волос само крыльцо казалось позолоченным. Она стояла, положив обе руки на деревянные опоры, и Громобой видел ее до последней мелкой черточки, видел янтарные обручья с золотой узорной сеткой на запястьях, каждый завиток вышитого узора на подоле красновато-коричневой рубахи. Он смотрел на нее снизу вверх, и казалось, она освещает собою весь двор, как само солнце, сияющее с неба. Чувство восторга захватило его полностью и потянуло к крыльцу, как к престолу богини.

– Стой, куда ты, милая моя! А шубу-то! Застудишься! – Из сеней выскочила Любица, держа в объятиях шубу на рыжих куницах, покрытую красным сукном, и накинула ее на плечи Дароване. – Да поди в хоромы, успеешь, насмотришься!

Воевода Берислав тем временем проехал через двор, оставил коня и поднялся по ступенькам к Дароване, но она не замечала его, и он неловко, как в пустоту, поклонился, озадаченный ее невниманием.

– Все верно, кн… как сказано, золотая лебедь ты наша! – весело ответил он, сумев-таки поймать у себя на губах слово, которого произносить было нельзя. Дарована наконец опомнилась и кинула на воеводу короткий взгляд. – Как он сказал, – воевода кивнул на Громобоя. – Чистое место, как скатерть! – Воевода усмехнулся, повторяя слова Громобоя, которым вчера не поверил, сдернул с головы бобровую шапку и покаянно взмахнул ею в воздухе. – Где была засека – уголье лежит, зола. Перун молниями пожег, не иначе.

– Да… – безотчетно согласилась Дарована, снова глядя на Громобоя. Он стоял вплотную к крыльцу и не сводил с нее глаз. – Только ведь спит Перун…

– Он спит, а сила его по земле ходит, – негромко отозвался Громобой.

Кмети, торопясь с холода в гридницу, почтительно обходили девушку, а воевода Берислав все стоял с шапкой в руке, не решаясь уйти в дом, пока она тут. Громобой медленно поднялся на крыльцо.

– За такое дело надо тебя наградить, – тихо сказала она и попыталась улыбнуться, но от волнения улыбка вышла неловкая. Ее пробирала такая сильная дрожь, что говорить было трудно и собственный голос доносился как будто издалека, больше похожий на эхо. – Мой отец… Чего ты хочешь попроси – он все может тебе дать…

Она не должна была говорить, что ее отец – сам смолятический князь Скородум, но хотелось хоть как-то дать ему понять, что она высоко ценит уже сделанное им и верит в его будущее, которое превзойдет прошлое и настоящее.

Громобой обвел ее медленным взглядом, как будто еще раз спрашивал себя, не мерещится ли ему это чудо, и взял ее руку, которой она придерживала на плече тяжелую шубу. Дарована ахнула – его рука показалась ей, озябшей на крыльце, горячей как огонь. Громобой сообразил, что слишком своевольничает, но она все же не отняла руки. Ее рука совсем потерялась в его ладони, и сейчас, рядом с ней, он казался себе еще более здоровым и неуклюжим, чем всегда. Собственное невежество его смущало: весь облик Золотой Лебеди, от ее чистого белого лба до красного носочка сафьянового сапожка, все ее поведение, каждое сказанное слово, мягкий звук ее голоса, приветливого и вместе с тем полного гордым достоинством, – все это ясно говорило о том, какого высокого рода и непростого воспитания эта девушка. Громобой умел все это оценить и растерялся так, что даже слов не находил. Он готов умереть за нее хоть сейчас – это главное, что он хотел выразить, но его очаровывали и обезоруживали ее глаза: удивительные, невероятные, единственные на свете! Они были в точности одного цвета с волосами – темно-золотистые, каким бывает иногда непрозрачный светлый мед. Если бы от кого услышал – не поверил бы, что так бывает, но у нее было именно так. Белая, без единой веснушки, кожа была так нежна на вид, светлые пушистые брови были едва заметны, но черные длинные ресницы ярко очеркивали золото глаз. Вся она как из молока и меда – Солнцева Дева из тех стран, где текут молочные реки…

– Пойдем! Пойдем, милая! – приговаривала нянька Любица, суетясь и пытаясь натянуть на плечи девушке спадающую шубу. – Застудишься ведь! Пойдем в хоромы-то!

Дарована опомнилась, отняла у Громобоя руку, опустила глаза и торопливо скользнула в сени. Конечно, ей было неприлично стоять на крыльце, у всего города на виду, и не сводить глаз с дремического парня; она не могла преодолеть свои правила, страдала от собственной нерешительности, но подчинялась. Умение подчиняться необходимости было воспитано в ней с раннего детства как непременная обязанность княжеской дочери. Ей так много хотелось сказать Громобою, но она не находила слов. Она не помнила сейчас ни о чем: ни о бесконечной зиме, ни о разбойничьей засеке – сам Громобой заполнил ее душу и мысли целиком.

Теперь Громобоя посадили в гриднице на хорошее место, вблизи от самого воеводы. За обедом Берислав был весел, и из его бодрых рассуждений Громобой узнал, что Золотая Лебедь со своей матушкой приехала из Глиногора и теперь хочет ехать вверх по Истиру, в Чуробор. Раньше Встрешникова засека преграждала ей путь, но теперь дорога свободна.

– Знал бы ты, парень, кому удружил – еще бы не так возгордился! – приговаривал воевода, хотя Громобой вовсе не гордился и уже забыл про вчерашнее побоище. Но воевода, повеселевший от пива, подмигивал ему с отчасти завистливым видом: он тоже был бы не прочь так отличиться.

«Матушка» Золотой Лебеди, к обеду спустившаяся из горниц и сидевшая со всеми за столом, бросала на воеводу строгие взгляды, призывая держать язык на привязи. Это была сороколетняя, но еще очень красивая и свежая для своих лет женщина, стройная почти по-девичьи, с правильными чертами лица, большими карими глазами и черными, тонкими, красиво изогнутыми бровями. Именно такой должна быть матушка княжича Волха из кощуны, на которую польстился Змей Горыныч, хоть у нее и был уже взрослый сын… В ее лице было столько гордого достоинства, столько уверенной привычки ставить себя выше всех и ни перед кем не склонять головы, что Громобой сразу про себя прозвал ее княгиней. Между нею и Золотой Лебедью не было ни малейшего сходства, и он сразу проникся уверенностью, что, хотя девушка и зовет ее матушкой, эта гордая красавица ей вовсе не мать. На Громобоя княгиня посматривала отчасти с любопытством, но отчасти и с беспокойством: ей явно не нравилось, что Громобой и ее названая дочь почти не сводят друг с друга глаз и что девушка лишь изредка, опомнившись, заставляет себя опускать взгляд и браться за ложку.

– Послушай, что я тебе скажу! – начала княгиня, когда челядь убрала со столов и принесла орехи, мед, моченые ягоды. – Мы, как ты слышал, в Чуробор путь держим. Не хочешь ли ты с нами отправиться? Будешь нам служить, по дороге нас оберегать, а мы тебя наградим, как приедем. Мой сын – человек богатый, чем хочешь тебя одарит, если верно послужишь.

– Да я в службу не нанимаюсь. Сам себе хозяин – как-то оно приятнее, – неловко буркнул Громобой.

Его покоробила эта речь, прозвучавшая учтиво, но надменно, – вспомнился князь Держимир и его упрямое желание так или иначе заставить Громобоя служить себе. Да, это были ягоды с одного поля! Он не хотел разговаривать с княгиней – он ждал, чтобы к нему обратилась сама Золотая Лебедь.

– Соглашайся, дурень! – дружески посоветовал воевода. – Тут и честь заслужишь, и добра наживешь! Верно тебе говорю!

– Меня бы позвали, да я бы бегом побежал! – откровенно вздохнул один из сидящих рядом кметей, другие негромко засмеялись.

– Вот еще, кого уговаривать! – бросила боярыня Прилепа, со вчерашнего вечера обиженная на Громобоя – видно, за то, что он опрокинул ее догадки. – Тоже, княжич Заревик нашелся! Как будто без него не обойдутся, экое сокровище досталось!

– Неволить не будем! – Княгиня с мягким достоинством качнула головой. – Если кто сам себе хозяин, так его силой служить не заставишь. Насильно мил не будешь, да, душенька?

Она вопросительно посмотрела на девушку, и Громобою подумалось, что позвать его на службу было желанием Золотой Лебеди, а своим отказом он угодил ее названой матери.

– Он свою дорогу знает, – только ответила девушка, бросив на Громобоя один короткий взгляд.

А он в ответ промолчал, чувствуя, что все иначе. Куда он, в самом деле, пойдет отсюда? Какую дорогу он знает? Он искал ее, ту, что сидит на верхнем конце стола между воеводой и княгиней. Куда он пойдет, отпустив ее? Разве он затем ее встретил, чтобы сразу же снова потерять? Некуда и незачем ему от нее идти!

Но он так и не придумал, что сказать, и весь остаток времени, пока она не ушла наверх, просидел молча, глядя в свой опустевший ковш. Деревянная уточка плыла себе по белой скатерти, а Громобой ощущал в себе тяжелую, темную, мрачную тучу. Он сам не мог понять: что не пускало его поклониться и сказать, что согласен. Что-то в этом было неправильное.

Чуробор! То самое место, куда он шел, когда отправился из Прямичева. Там живет князь Огнеяр, его назначенный судьбой противник, похититель богини Лели… или той, которую он искал? Но ведь она здесь!

Громобой поднял голову и недоуменно посмотрел в потолок, как будто мог сквозь бревна увидеть горницу и девушку в ней. Она же здесь, а не там, и похитить ее сын Велеса никак не мог! Или… Или напротив, это только в будущем… злая судьба, Вела тащит ее в Чуробор, в руки к князю-волку и Князю Волков… И Мудрава сказала, что ему не нужно в Чуробор, потому что ее еще там нет! А она едет, сама едет к нему туда! Зачем? По своей ли воле? Или ее силой везут, а он, вместо того чтобы помочь, медведем новогодним тут ломается! Не догадался хоть спросить!

Громобой даже покраснел от досады на самого себя. Да ведь она же сама, через свою княгиню, звала его с собой! Кому же защитить ее от Велесова сына-оборотня, как не ему?

Отшвырнув деревянную уточку, Громобой вскочил со скамьи и, невежливо наступая кметям на ноги, полез вдоль стола к дверям.

– Медведь рыжий! – возмущенно орали ему вслед. – Живот, что ли, схватило?

Когда Громобой поднялся по лестнице в верхние сени, там уже услышали его приближение и пять-шесть сидевших под дверью отроков вскочили на ноги.

– Те-ебе чего? – ошарашенный такой наглостью, едва сумел выговорить один из них. – Ты куда?

– Поговорить надо, – буркнул Громобой и кивнул на дверь горницы, имея в виду женщин-хозяек.

– П-погоди!

Отрок возле самой двери горницы чуть-чуть отстранился от нее, нашарил у себя за спиной кольцо и неловко, не оборачиваясь, за него потянул; при этом он боялся отвести глаза от Громобоя, как будто ждал, что этот диковатый дремич, один покрушивший всю Встрешникову ватагу, кинется на него. Наконец щель стала достаточно широкой, отрок проскочил внутрь и тут же столкнулся с Метелькой – княжна послала ее узнать, что за шум в верхних сенях.

– Вот! – Отрок махнул рукой на Громобоя. – Поговорить просится! Звали его? Впускать? Не послать ли за кметями?

Метелька ахнула и кинулась назад; ей на смену выскочила Любица. Старуху было не так легко напугать.

– Ты, медведь сиволапый! – ворчливо прикрикнула она. – Так и знала, что это ты лезешь, больше некому! Говорить хочешь – так жди внизу, пока позовут! Не лезь, как к себе в берлогу! Чуть лестницу-то не сломил, как ножищами топал!

– Пусти его! – За спиной няньки встала сама Золотая Лебедь, и Громобой, до того с мрачным вызовом смотревший на старуху, опустил глаза.

– Иди сюда! – позвала его Дарована. Она знала, что все не может кончиться его отказом в гриднице, что их пути не могут разойтись так быстро, и невольно ждала его, как будто он обещал прийти. – Пустите его. А вы ступайте.

Громобой прошел через раздавшуюся кучку отроков, неловко пролез в дверной проем – плечом зацепился, думал, весь косяк своротит, – и остановился возле двери.

В этой уютной горнице, где везде пестрели какие-то коврики, вышитые покрывала на лавках, стояли резные ларчики, какие-то серебряные ковшички, он сам себе казался чужим и диким, как настоящий медведь. Страшно было сделать хоть шаг – как бы чего не задеть, не уронить, не сломать. А сама девушка смотрела на него так взволнованно, тревожно, испытывающе, так трепетно жаждала знать, с чем он пришел, что Громобой растерял весь пыл, с которым шел сюда. Как ему говорить с ней?

На его счастье, в горнице, кроме Золотой Лебеди, были только две челядинки. Княгиня Добровзора ушла посидеть с боярыней Прилепой, и Дарована даже была этому рада.

– Садись! – беспокойно вертя в пальцах белый, как яблоневый цвет, платочек, она показала Громобою на ближайшую скамью. – Садись!

– Вот еще, всяких тут рассаживать! – ворчала у нее за плечом Любица. – Гляди, грязи-то нанес – целый воз! Скамью еще проломит!

Громобой все стоял, глядя на Золотую Лебедь, – не настолько он все же был «сиволапым», чтобы сесть, пока она стояла. Сообразив, Дарована присела как попало – на крышку сундука, покрытого ковром. Громобой слегка поклонился, словно извиняясь за свое вторжение, и тоже сел, куда ему указывали.

– Прости меня, если я чего… не того скажу… – начал Громобой, глядя то на нее, то в пол. Впервые в жизни ему пришло в голову извиняться за свое невежество. – Поговорить хочу с тобой… Не гневайся, если чего…

– Я не гневаюсь, – мягко ответила Дарована. Привыкнув держать себя в руках, она уже справилась с волнением, и видимое смущение Громобоя ей помогло: в ней проснулась «ласковая княжна», привыкшая выслушивать просьбы, подбадривать и покровительствовать. – Не тревожься, говори. Но только… Если ты со мной в Чуробор ехать не хочешь, так я на тебя обиды не держу. Если у тебя своя дорога впереди, а в Чуробор тебе незачем, я тебя неволить не буду.

– Да какая у меня своя дорога! Тебе самой в Чуробор незачем! – напав наконец на главное, ради чего пришел, Громобой разом опомнился, обрел уверенность и заговорил живее. – Не езди ты в Чуробор, худо там будет!

Девушка изумленно вскинула глаза.

– Почему? – тревожно воскликнула она, и видно было, что и ей самой Чуробор внушал большие опасения. – Почему ты так сказал? Что ты про него знаешь?

– А ты сама-то хоть знаешь, зачем тебе к нему ехать? – продолжал Громобой, уверенный, что она не знает этого.

– Я… – Дарована не нашлась с ответом. Сказать правду она не могла, а лгать ей было противно. – Мне нужно… У меня там родня, а дома…

– Это чуроборский-то оборотень тебе родня? – прямо спросил Громобой.

– Я… – Дарована запнулась, совсем подавленная его напором.

Цель ее пути держалась в тайне: они с княгиней Добровзорой не называли своих имен, и кто они, знал по-настоящему только воевода Берислав, видевший их обеих еще в Глиногоре. Скрывался и их отъезд из Глиногора, и их намерение ехать к Огнеяру Чуроборскому – и на это были причины. И вдруг он, случайно встреченный, чужой, незнакомый человек, откуда-то знает самое главное! Может быть, даже знает, кто она? Но ведь это не простой человек: на его челе знак Перуна! Дарована с изумлением и даже испугом смотрела на Громобоя: его внезапная проницательность подкрепила ее самые горячие надежды, но это же испугало ее.

– Не езди ты к нему! – убеждающе произнес Громобой. – Он тебя погубит. Как его отец Лелю взаперти держит, так он тебя в Ледяные Горы запрет, и тогда никакой весны нам вовек не видеть.

– Нет! – поспешно воскликнула Дарована. – Он не виноват! Это не он! Это другой! Княжич Светловой, сын Велемога Славенского! Я все своими глазами видела, все как было! Он…

– Да это я знаю! – Громобой отмахнулся, помня, что рассказала ему Мудрава возле того дуба. – Да не бывает мира без весны! Княжич ваш Лелю у себя в роще держит, а весна новая, никому не ведомая, по белу свету ходит и сама себя ищет. Макошина дочь сказала, Мудрава, а уж она знает! Это – ты! И тебе у того оборотня делать нечего!

– Новая… Новая весна…

Дарована смотрела прямо ему в лицо, и в глазах у нее блестели слезы. Она узнала то, чего не знала раньше, и Громобой теперь казался ей настоящим богом, Перуном, появление которого разбило и развеяло все их беды. Ликование залило ее душу, и поначалу она не обратила внимания на то, что ей самой безосновательно приписана честь воплотить эту новую весну. Весть о новой весне так захватила ее, что прогнала даже страх за себя, с которым она так сжилась, что он стал как будто кожей ее души.

– Весна! Новая весна! – шептала она, и слезы текли из ее сияющих золотых глаз. – Она ходит… ходит по свету… Я знала… Знала, что так будет… Не может не быть! Как хорошо! – воодушевленно воскликнула она. – Матушка Макошь! Только это не я! – Дарована отерла слезы и помотала головой. – Нет, я… Это не я, а мне все равно нужно из Глиногора уехать… И из смолятических земель, а не то… У нас там…

Она боролась с собой, твердо зная, что должна хранить тайну, но ей нестерпимо хотелось рассказать обо всем Громобою. В первый раз она встретила настолько сильного человека, что он мог взять на себя бремя ее горестей. И разве от него, от посланца богов, она должна таиться?

– Это ты! – Ее последних слов Громобой почти не слышал, твердо убежденный в своем, и с таким убеждением глянул ей в лицо, что Дарована усомнилась в своей правоте. – Точно, ты! Я знаю. Мне же Мудрава сказала – увидишь и узнаешь. Я тебя увидел и узнал.

– Ты думаешь…

– Я не думаю! – перебил ее Громобой и усмехнулся. – Когда думаешь, тогда и ошибаешься. А я просто знаю.

– Нет, но… – Дарована нерешительно теребила платочек. – У меня все по-другому. У нас есть ворожея… Одна… в Храм-Озере. Она… Ей явилась Вела!^[204] – наконец выговорила Дарована, и Громобой переменился в лице при этих словах: от явлений Матери Засух он по опыту Прямичева не ждал ничего хорошего. – И она сказала: чтобы пришла новая весна, ворота ей нужно растворить кровью! Она сказала, что нужна жертва… И сказала, что это я…

Громобой невольно вскочил на ноги и шагнул к ней. И теперь Любица осталась на месте, потрясенная всем этим разговором и уж не смея вмешиваться. Дарована, по-прежнему сидя на сундуке, смотрела на него снизу вверх, и ее лицо, со следами слез на щеках, с влажно блестящими глазами, с горестным взглядом показалось ему таким красивым, что сейчас он был готов защищать ее и от Велы, и от Велеса, и от самой Бездны.

– Она сказала, что это должна быть я! – торопливо продолжала Дарована, и от волнения ее голос ломался, то падал до шепота, то звенел от слез. – Она сказала… Но мой отец сказал, что этого не будет, что ему никакой весны не надо и ничего не надо… Я не знала, что мне делать… Если правда это нужно, если тогда вернется весна – я пошла бы, потому что иначе все равно всем пропадать, и мне тоже, что раньше, что позже. А так – вдруг это поможет? Тогда я готова, я согласна! Что – я, я одна… Мне не жалко, я готова! И раньше ведь так бывало, и всегда княжеская дочь бывала жертвой… Но он сказал, что этого не будет. Он заставил меня уехать, я так люблю его, я не могла не послушаться… Он решил, что мы поедем к Огнеяру, потому что там меня никто не будет искать… Никто в Глиногоре не знал, что я уехала, потому что иначе люди… Им же нужна весна, они могли… Отец сказал, что сам с ними разберется, а главное, чтобы я… Если меня будут искать, то только в Макошиных святилищах, я всегда туда езжу, а еще, может быть, у рарогов, потому что… Это неважно. А у Огнеяра не будут, потому что все знают, что я боюсь его, что я не люблю его, что я никогда бы к нему не поехала, если бы не это! И княгиня говорит, что Огнеяр защитит меня! Он сильный! Да, это правда, но теперь и он ничего не может сделать, и что толку в его силе, что толку, если я сейчас останусь жива? Все равно всем пропадать!

Дарована задохнулась к концу этой торопливой и бессвязной, но очень ясной и понятной ему речи, и прижала к лицу платок. Громобой стоял рядом, застыв, как дуб, но внутри него кипели два бурных противоположных чувства: нежная жалость к ней и дикий яростный гнев на всех тех, кто ее до этого довел. Попадись они ему сейчас – он бы их в бараний рог скрутил, уродов! И ворожею ту, которой Вела явилась, и всех, кто с ней согласился, – хоть весь город! И саму Велу заодно! Руки-ноги бы поотрывал! До чего додумались! В жертву! Зарезать ее, ее…

– Ну, не плачь! – жалость все же победила, потому что Золотая Лебедь была совсем рядом, а те «уроды» где-то далеко. – Обойдется! – Утешать он совсем не умел, а уж как бы хотелось, чтобы она скорее перестала плакать. Уж при нем-то ее никто тронуть не посмеет! Уж он-то к ней и близко никого не подпустит! – Ты уж мне поверь. Я уж за тебя… Я им всем покажу, тварям!

В нем кипела ярость, искала выхода в словах, но он боялся сказать при ней что-нибудь грубое и только кусал губы. Громобой очень осторожно прикоснулся к ее голове, боясь даже не силы, а только тяжести собственной руки. Ее волосы на ощупь были такими же теплыми и мягкими, как по цвету. От этого прикосновения Громобоя пробрала дрожь, даже дух захватило: это маленькое рядом с ним, как птичка рядом с медведем, хрупкое существо, теплое, живое, нежное, казалось каким-то особенным, совершенно не похожим на тех девушек, с которыми он имел дело в Прямичеве. Она не похожа ни на кого… Только на Денницу,^[205] золотую Солнцеву Деву, дочь Дажьбога,^[206] что выезжает на красном коне на небо на рассвете и выводит за собою Светлого Хорса^[207]… И себя самого он ощутил другим: теперь у него было место и цель в жизни, такая ясная, как никогда прежде. Он должен быть с ней и охранять Солнцеву Деву, чтобы никакие навьи^[208] не смели к ней подступиться.

– Не бойся, ничего тебе не будет! – неловко бормотал он, отчаянно желая, чтобы она скорее повеселела. – Я теперь с тобой буду и никакого лешего к тебе не подпущу. Куда хочешь с тобой поеду. Только скажи. Хоть в Чуробор, хоть куда. Со мной тебе ничего не будет. Пусть только подойдет кто-нибудь. Уж он у меня узнает!

Дарована наконец успокоилась, и ей было стыдно своих слез. Но ей стало легче: с этими слезами ушла та тоска, страх, горечь, которые копились в ней не один день и не один месяц. Она чувствовала себя почти счастливой: рядом с ней был человек, способный взять на себя ее горести, а он был так нужен ей все эти долгие месяцы! «Не тебе, голубка моя, поправить беду, и не сыну Велеса! – говорила ей Макошь тем страшным утром возле белого камня. – Но есть другой, я знаю, сильнейший. Сильнее его нет в человечьем роду, и путь между мирами открыт ему… Искать его не надобно. Срок настал – он сам найдется, сам явится». Предсказание доброй богини Макоши сбывалось, и Дароване было так хорошо и спокойно, словно все беды уже остались позади. Она верила Громобою как самому близкому человеку, как родному отцу; эту веру нельзя было оправдать рассудком, но ею полно было сердце, и Дарована верила своему сердцу.

– Я думала: может, я для этого на свет родилась? – тихо добавила она. – Чтобы в жертву пойти за все племя? Может быть, для этого Мать Макошь не дала мне умереть – я ведьтолько чудом живой родилась, моей матери сама Макошь помогала. У моей матери все дети мертвыми рождались, двое до меня, а когда я…

– Помолчи! – с ласковой снисходительностью прервал ее Громобой. Подробности ее чудесного рождения его пока не занимали. – Это ты все тут ерунду несешь. На свет ты родилась, чтобы жить и детей рожать. Ты ни в чем не виновата, не ты ж ту чашу грохнула… Как ты ее звала, не помню?

– Чаша Судеб.

– Ну, ее. И Лелю не ты в плен взяла. Вот попался бы мне тот молодчик… – Громобой сжал кулаки, как будто хотел зажать ту ярость, что снова поднялась в нем. – Вот куда нам надо! – вдруг сообразил он. – В Славен! Уж я ему покажу! В бараний рог скручу! Вот кого в жертву надо! И он у меня ответит! Он там прохлаждается, у него круглый год весна, а тут девок режут! Ты эти все глупости забудь! – Он твердо глянул на Даровану, как будто имел право ей приказывать, и она невольно кивнула. – Ты ни в чем не виновата, и кто с тебя ответа за все это вздумает спрашивать, с тем я сам поговорю! И уж я ему втолкую, кто тут виноват и с кого спрашивать, будь там хоть Вела, хоть кто!

Дарована молчала, чувствуя облегчение, как будто долго тащила тяжеленный мешок и вот наконец-то его сбросила. Теперь за нее думал и решал другой; другой, имевший на это право, самими богами посланный ей на помощь!

Дверь из сеней раскрылась, в горницу поспешно шагнула княгиня Добровзора – отроки только теперь догадались сбегать предупредить ее. Войдя, она сразу окинула тревожным взглядом Громобоя и падчерицу, заметила следы слез на лице Дарованы, и ее красивые черные брови огорченно дрогнули.

Громобой, сообразив с некоторым опозданием, почтительно поклонился. Княгиня неопределенно кивнула.

– Что такое? – тревожно спросила она у Дарованы. – Зачем он здесь? Ты его звала?

– Он поедет с нами, – неуверенно ответила княжна. В этом она как раз была уверена, но не знала, куда же им всем теперь стоит держать путь – в Чуробор или в Славен. А уговорить княгиню отказаться от поездки в Чуробор к сыну нечего и думать!

Громобой поклонился еще раз и пошел вон из горницы. Княгиня посторонилась, пропуская его, подождала, пока за ним закроют дверь, и снова повернулась к Дароване. Слезы на ее лице потрясли Добровзору тем сильнее, что за несколько прожитых вместе лет она, кажется, ни разу не видела дочь Скородума плачущей.

– Душенька моя! – с тревогой и печалью воскликнула она, поспешно подходя к падчерице и обнимая ее. – Ты плачешь? Что случилось? Зачем ты сама его принимала? Надо было велеть обождать и сразу послать за мной, за Рьяном! А я-то там сижу, всякую бабью болтовню слушаю! Что же вы не послали? – Она метнула укоряющий взгляд служанкам. – Пристало ли княжне самой со всякими невеждами говорить! Он тебя огорчил, да, душенька! Что он тебе сказал?

– Он поедет с нами, – повторила Дарована. Все ими сказанное не хотелось повторять, как будто это было сердечной тайной их двоих – ее и Громобоя. – Он сказал, что будет меня защищать… Чтобы я ничего не боялась. И он сказал, что виноват Светловой, он и должен отвечать, а не я.

– Не ты? – Княгиня, обнимавшая ее, слегка отстранилась и приподняла лицо Дарованы. – Ты рассказала ему, что… Ну, про Глиногор?

Дарована шевельнула мокрыми ресницами.

– Девочка моя! – с мягким упреком воскликнула княгиня и снова прижала к своему плечу ее голову. – Это уже совсем не хорошо! Это так неосторожно! Этого никому нельзя знать! Я даже Бериславу не слишком верю… Сейчас такое время, что мало ли что, сейчас никому верить нельзя, а ведь Берислав у твоего отца в дружине вырос! А тут чужой человек, мужик, дремич какой-то! Ты так устала, я знаю, но надо же быть поосторожнее!

– Матушка моя! – протянула Дарована. – Ты не понимаешь! Я же тебе говорила: на нем знак Перуна! Он тот, кого мне Макошь обещала! Никому на свете нельзя доверять – а ему можно! Он – все равно что сам Перун!

– Ах, душенька! – Княгиня сочувственно покачала головой. Сама она когда-то произвела на свет сына бога и лучше всех знала, что отец Огнеяра – именно Велес, а не кто-то другой, но поверить в существование на свете еще одного сына бога почему-то могла так же мало, как боярыня Прилепа. – Ты, я боюсь… Мне кажется, ты слишком увлеклась. Ты не забыла, случайно, что у тебя есть жених? Князь Боримир Огнегорский? Не забыла?

Дарована покачала головой. Она помнила, что прошлым летом к ним в Глиногор приезжал молодой князь западных рарогов, помнила его остроносое красивое лицо, русые кудри и холодные зеленые глаза. Он посватался к ней, потому что только княжескую дочь считал достойной невестой для себя, а она к тому же имела рыжие волосы, что у рарогов считается знаком любви богов. И она согласилась: всякая девушка должна в свой срок стать женой и матерью, как цветок становится ягодой, чтобы не пропасть бесполезно. А ей ведь уже шел двадцать второй год, и Дарована грустила, тосковала, зная, что нарушает, хоть и не по своей вине, закон Макоши. И раз уж она родилась княжной и выбирать может из немногих, то князь Боримир Огнегорский – совсем не хуже других. Он не слишком добр и сердечен, но если не любовью, то почетом и уважением в его доме она будет окружена так, как этого требует ее высокий род.

Свадьба была назначена на весну – по обычаю рарожских земель, который предписывает играть свадьбы, особенно княжеские, в день Возвращения Рарога, огненного сокола, то есть в Медвежий велик день. Но весна не пришла, и невеста не поехала к жениху. И сейчас, в воспоминаниях, князь Боримир казался Дароване такой бледной тенью, что почти не верилось, что он есть на свете. И думать о нем совсем не хотелось.

Теперь отъезд был решен. Погода стояла тихая, лишь изредка, в основном ночью, принимался идти мелкий снег, и уже через два-три дня обоз из Глиногора готов был двигаться дальше, вверх по Истиру. Снегом засыпало огромный угольный круг на месте Встрешниковой засеки, и велишинцы надеялись, что пережитый страх навсегда ушел в прошлое. Кузнец Досужа, которого Громобой раза два ходил проведать, хотя ночевал теперь на воеводском дворе, вздыхал о пропавшем ни за что молотобойце, но тоже приободрился: может, теперь, когда дорога свободна, найдутся покупатели если не на серпы и лемехи, то хотя бы на топоры.

Иногда Громобой задумывался об упорстве судьбы, которая в десяток рук толкает его все туда же – в Чуробор. Туда устами Веверицы посылала его Вела; пройдя полпути, он пытался свернуть с этой дороги, но, как оказалось, лишь затем, чтобы узнать, зачем ему нужно в Чуробор. Он должен оберегать ее, ту, в которой он нашел свою потерянную весну, а дальше будет видно. Может быть, встреча с Огнеяром Чуроборским и правда поможет делу. Дарована рассказала ему, что сын Велеса умен и мудр, он может знать что-то важное. А если они встретятся, то мудрость Велеса и сила Перуна вместе возобновят ход годового колеса. Громобой только пожал плечами: ей, княжне, с детства обученной всяким премудростям, было виднее. Сама Дарована, как он понял, не любила Огнеяра, который после женитьбы ее отца, Скородума, на княгине Добровзоре стал ее названым братом, но не боялась его, то есть не ожидала от него никакого вреда себе. Однако Громобой в душе не расположен был доверять оборотню: не зря же небо и земля указывали ему на Огнеяра как на врага. А из-за чего им, чуроборскому князю и прямичевскому кузнецу, таким друг от друга далеким, враждовать, как не из-за нее?

Но за день до отъезда к воеводе Бериславу явился неожиданный гость. Громобой в это время сидел в гриднице с Рьяном, воеводой княгининой глиногорской дружины, и видел все с самого начала. Гость, мужчина лет сорока, приехал с несколькими челядинцами тоже из Глиногора и велел сразу же вести к воеводе. И воевода, только раз глянув ему в лицо, невольно приподнялся на своем высоком сиденье, постоял немного, потом снова сел.

– Ты… Правень… – с трудом выговорил он, и его добродушно-спокойное лицо помрачнело, все черты стали тяжелее, как будто за ним явилась его собственная смерть. – Вот кого не ждали…

Рьян рядом с Громобоем тоже крякнул и подался вперед, хотя выдержки старому воину хватало. Гость, казалось, ничем не оправдывал такого беспокойства: он держался мирно, ждал, пока ему предложат сесть, но в его спокойствии была неприятная самоуверенность, как будто он чувствовал себя хозяином везде, куда ни попадет. Лицо у него было обыкновенное, заросшее длинной русой бородой, рыжеватой на щеках, с сетью седых волосков. А глаза смотрели невыразительно-невозмутимо и притом казались хищными, точно он мог бы, при желании, убивать взглядом.

Кроме Берислава и Рьяна, никто здесь гостя не знал, но при его появлении кмети и посадские, любившие от нечего делать просиживать целыми днями в воеводской гриднице, притихли – сперва насторожившись при виде обеспокоенного и помрачневшего воеводы, а потом каждый и сам ощутил странное чувство: от гостя неслышно исходил какой-то мертвящий дух. При нем не хотелось ни шевелиться, ни говорить; каждый вдруг почувствовал робость, подавленность, страх, почти обреченность; каждый сжался на своем месте и не сводил опасливого взгляда с гостя. Приглядевшись, в нем без труда узнали жреца: темная одежда, длинная рубаха, расшитая знаками подземных вод, ожерелье из бронзовых бубенчиков на шее и связки оберегов на поясе говорили сами за себя. И еще одно, самое неприятное – длинный, с локоть,^[209] нож с бронзовой рукоятью, где в разные стороны торчали загнутые клювы хищных птиц.

Рьян выпрямился, сложив руки на коленях, словно сам себе приказал оставаться спокойным. Мельком на него оглянувшись, Громобой даже в полутьме гридницы заметил, что старый воин побледнел, что его густые, черно-белые косматые брови сдвинулись, а взгляд темных глаз сверкает отчаянной решимостью.

– Иди… – Не глядя, Рьян тронул колено Громобоя. – Скажи ей, чтоб не выходила. Ни она, ни княгиня. Нипочем не выходила. Скажи: Правень храмозерский здесь.

– Парня пошли, – так же вполголоса ответил Громобой и кивком подозвал одного из отроков княгининой дружины, сидевших кучей на полу возле дверей. – А я лучше тут побуду.

Отрок убежал к дверям в сени, а Рьян и Громобой остались слушать.

– Я это! – ответил тем временем гость на странное, не слишком радушное приветствие воеводы. – Рад, что помнишь меня, Берислав Велетович. Как живешь?

– Как народ, так и я! – Воевода повел рукой, все с тем же настороженным видом. – Садись, отец. Хоть и не звал я тебя, а тебя ведь не выгонишь!

– Не выгонишь меня! – без обиды, ровным голосом подтвердил Правень и сел на край скамьи возле воеводского места. Этот край ему очистили мгновенно, и ближайший сосед оказался от него в трех шагах – возле него никто сидеть не захотел. – Моими ногами боги под кров приходят, а богов не выгонишь, это ты верно сказал.

– С чем пожаловал?

– Не с пустым делом, а со сватаньем! – Жрец усмехнулся, но всем, кто видел его лицо, тошно стало от этой усмешки и от предсвадебной поговорки, неуместной настолько, что она прозвучала жутко. – Храм Озерный меня прислал. Невесту выбирать. Для Велеса.

– Какую тут невесту? – отозвался воевода. От волнения он покраснел, залысый лоб прорезало несколько длинных морщин, а голубые глаза блестели беспокойно, как у больного, и он безотчетно вытирал вспотевшие ладони о колени. Странно было видеть такое слабодушное беспокойство у сильного мужчины, воеводы, но само присутствие тихого на вид гостя так подавляло всех, что и другие выглядели не лучше. – Ты про что?

– Будто сам не знаешь. На белый свет погляди! – Жрец слегка повел рукой в сторону окон, белыми прямоугольными пятнами сверкавших на темных бревнах стены. – Все уж знают, что беда великая случилась. Разбита Чаша Судеб, разбита Чаша Годового Круга, что Макошь хранила, и без нее годовое колесо вертеться не может. Весна не придет, зима будет длиться, пока весь род человечий с голоду не умрет и добычей Мары не станет. Вот скоро запасы кончатся, дичь лесная и рыба речная истребятся, тогда еще худшие беды настанут: пойдет с мечом племя на племя, род на род, брат на брата нож изготовит. Загорятся города наши, снежные пашни будут кровью горячей политы, костьми человечьими засеяны, и пир пойдет для нечистых и незнаемых, для Велеса и Велы, для Мары и Морока.^[210]

– Ты… хватит страх наводить! – Воевода хмурился, кривился, но не смел перебить Правеня, пока тот сам не окончил.

– Не страх навожу, а правду тебе говорю. Боги не оставили нас без помощи. Явилась Вела в Храме Озерном и устами жены вещей рекла: ждут жертвы боги. Если в Храм-Озеро священное уйдет невеста Велеса, то смилуются боги и вернут людям весну. И указала Вела на избранную богами – на лучшую девицу смолятического племени, на дочь князя Скородума, княжну Даровану.

По гриднице пробежал ропот: весть сама по себе показалась слишком жуткой, а тут еще у многих мелькнула догадка… В жертву! Княжну! Княжескую дочь! Все знают, что князь – сердце племени; пока князь благополучен, и народу хорошо. И если дошло до того, что боги требуют в жертву княжеской крови, значит, настали последние времена!

– Но исчезла княжна Дарована из Глиногора! – продолжал Правень, будто не слыша ропота изумления и ужаса. – И тогда рекла Вела: взамен княжны примет она другую жертву. Из каждого города, из каждого погостья по одной девице по жребию пусть будет выбрано, и многих невест получит Велес вместо одной. Ничем иным нельзя заменить княжескую кровь. Для того и я к тебе прибыл, воевода Берислав. Завтра на заре вели собрать на двор к себе всех девиц из Велишина и родов окрест, что дань тебе возят. Одну из них выберет Велес, и я ее с собой увезу в Храм Озерный.

Воевода молчал, утирая лицо. Люди в гриднице сидели, как замороженные. Отцы дочерей-девиц застыли, словно в горлу их приставили нож. Любая из них может завтра стать невестой Велеса взамен исчезнувшей княжны…

А Громобой сидел, не веря своим ушам. Надо же такую подлость придумать! Он еще не успел отойти от гнева, когда узнал, что его Золотую Лебедь хотели убить; не успел порадоваться, что отныне – с ним – она в безопасности, как оказалось, что подлая старуха, укравшая прямичевскую черную корову, выдумала другое дело в сто раз похуже. Теперь ей мало одной девицы, теперь ей надо сто! Попадись Мать Засух ему сейчас, Громобой был бы вполне в силах свернуть ей шею. Но пока у него перед глазами был ее жрец – Правень, у которого нож на поясе указывал именно на это – на умение приносить жертвы богам.

– Ты что такое бормочешь? – вскочив со скамьи, Громобой шагнул в жрецу, в три стремительных шага преодолев чуть не половину гридницы, и люди вокруг вздрогнули от неожиданности. – Это кто ж такое придумал – девок топить?

Правень невольно вскочил на ноги, когда к нему метнулась какая-то живая гора, но тут же разглядел, что это простой парень, хотя и очень здоровый, и усмехнулся. Его серые глаза смотрели остро и недобро, словно кололи железными гвоздями, и Громобоя мучило желание схватить его поперек туловища и со всей силы грохнуть оземь.

– А ты кто же, такой смелый? – насмешливо спросил жрец. – Прямо «конь бежит, земля дрожит»!

– Вела, говоришь, явилась? – с негодованием продолжал Громобой, не обращая внимания на насмешку. – Эх вы, мудрецы! Старая ворона поживиться хочет, а вы и уши развесили! Откуда же тогда весна возьмется, если вы все самое живое перетопите! Пни березовые вы после этого, а не волхвы! Вы эту Велу слушайте больше! Она вам еще не то расскажет! Все племя по очереди в озеро перекидаете!

– Ох, молчи, молчи! – Сам воевода проворно спустился со своего места и, подбежав, встал между Громобоем и Правенем. – Уймись, дурная голова! С кем сцепился? Не гневайся на него, отец премудрый! – продолжал Берислав, обернувшись от Громобоя теперь к волхву. – Он парень простой, неученый, а нам дело доброе сделал – разбой из-под Велишина вывел. Не гневайся!

– Уймись, парень! – загудели вокруг. – Не гневи богов!

– Понятно, девок жалко! Нам разве не жалко?

– Мы и сами не рады, да дело такое!

– Задаром-то ничего не бывает!

– Без жертвы ничего хорошего не дается!

– Не отдать сейчас девку, все одно потом со всеми пропадет! А так боги помогут!

– Не мы же одни – со всех городов!

– То-то и дело, что со всех! – гневно отвечал Громобой, бросая вокруг себя негодующие взгляды. – Это сколько же будет? Сто? Или еще больше? Девки-то чем виноваты? Это они, что ли, чаши били? Они весну отняли? Нет? Так почему их жизни лишать? Кто виноват, тот и отвечать должен! Что же Вела на того урода не указала, кто чашу разбил! Вот кого – в жертву! И уж я до него доберусь!

Он вышел, зацепив плечом косяк, а Правень, слегка опешивший от этой горячей речи, еще долго смотрел на дверь, за которой он скрылся, и не слышал извинений растерянного воеводы. Здесь он нашел больше, чем искал. От рыжего парня веяло жаром, как от грозового облака, и на него одного почему-то не действовала сила Велы, которой был вооружен ее служитель. Нечего и думать, что это «парень простой, неученый». Простым он был только для тех, кто видел лишь внешнее, но не умел видеть внутреннее. Правень это умел. Ради этой встречи стоило проделать долгий путь сюда из самого Глиногора. Открытие так насторожило и озадачило жреца, что он даже не сердился на дерзкие речи. Случившееся следовало обдумать, а гнев, обида и прочие такие чувства для Правень из Храм-Озера уже давно были лишними.

Выслушав пересказ всего того, что происходило в гриднице, княжна Дарована долго сидела неподвижно, сложив руки на коленях и так крепко стиснув белый платочек в пальцах, будто он оставался ее последней надеждой на спасение. То, что она считала оставленным за спиной и что уже почти забылось, заслоненное встречей с Громобоем, внезапно догнало ее. Правень казался ей не человеком, а Змеем о двенадцати головах, приползшим за предназначенной ему жертвой; за Правенем стоял Озерный Храм, а за Озерным Храмом – Вела, хозяйка Мира Мертвых. Его посланец был здесь, в гриднице, внизу, можно сказать, у нее под ногами. В голове бились строчки из старого сказания, из обрядовой песни, которую она слышала от няньки еще в детстве:

Тогда, в детстве, эта песня и рассказы о древних жертвоприношениях вызывали сладкий ужас; теперь это была ее судьба, и пламя тех костров, кипение тех котлов придвинулось так близко, что хотелось от них закрыться рукавом.

– Он за мной приехал, – сказала наконец Дарована. – Он не за ними, а за мной…

– Я тоже думаю, он знает! – Княгиня Добровзора то расхаживала по горнице, то садилась рядом с Дарованой, то опять вскакивала и все вертела блестящие золотые перстни у себя на пальцах. – У них там в храме умельцев хватает – в воду посмотрят и узнают, куда ее повезли. Знает он, знает. Хоть мы след заметали, а у них, видно, метла посильнее нашей! Ты, батюшка, не сиди, а готовь людей! – указала она Рьяну.

– Не учи меня, матушка, я в этом деле поболее твоего понимаю! – сурово ответил Рьян. От беспокойства он не замечал даже того, что не слишком вежливо говорит с княгиней, но Дарована, которую он оберегал всю ее жизнь, значила для него гораздо больше, чем третья жена Скородума. – С людьми у меня все приготовлено. Только не полезет сюда Правень. У него своих-то людей всего ничего, а у воеводы просить…

– Да нет, если бы он знал, он так и сказал бы! – перебила его княгиня. – Так и сказал бы: у тебя, мол, воевода, в палатах княжна, отдай мне ее…

– Вот я ему отдал! – Рьян показал в пространство весьма увесистый кулак. – Да пусть он полезет, я его в дугу согну, будь он хоть жрец, хоть кто!

– А может, он и не захочет ее брать! – рассуждала княгиня Добровзора. – Им, храмозерским, может, и хорошо, что она сбежала! Теперь-то они вместо одной девицы целую сотню получат! Им и хорошо, что княжны не достать! А иначе почему он о ней молчит? Почему не требует ее отдать?

– Как змей подползает, проклятый! – всхлипнула нянька. – Все тишком да молчком!

– Я должна пойти! – тихо сказала Дарована.

– Что? – Княгиня и Рьян разом обернулись к ней.

– Я должна пойти к нему, – повторила Дарована. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и смотрела в пространство, ни к кому особо не обращаясь. – Это моя судьба… Я хотела убежать… А теперь их много… Их утопят за меня… Нельзя… Так нельзя. Это я должна быть. Я думала… Нет, от этого нельзя убежать. Их много, они не виноваты. Они не должны за меня умирать. Нужна я, и я пойду.

Княгиня и Рьян не сразу разобрали смысл ее прерывающегося бормотания, а потом онемели. Им казалось, княжна сошла с ума от долгого страха и отчаяния, и оба не находили слов, чтобы попытаться ее переубедить. Застывшая на ее лице отчаянная решимость была в их глазах упрямством подлинного безумия.

– А ты подумала об отце? – сказала наконец Добровзора. – Ты подумала? Если тебе себя не жаль, хоть о нем подумай! Ты убьешь его!

– У них у всех тоже отцы. А мне Макошь не дала умереть, чтобы я это сделала… Я знала и раньше. Теперь это ясно.

– Девочка моя, что ты говоришь! – Княгиня обняла ее, но Дарована осталась сидеть неподвижно, как деревянная. – Вела даже рада будет, если к ней пойдет много девиц вместо одной! Эта жертва куда лучше!

– Нет! – Дарована мотнула головой. – Вела сначала выбрала меня. Она знала, что я… Она ждет меня, она знала, что я не смогу так… Я пойду! – Она твердо кивнула, по-прежнему не глядя на близких, как будто разговаривала сама с собой. – Я для этого родилась. Это моя судьба!

– Судьба, не судьба! Да кто же ее знает, судьбу! – воскликнул Рьян и в отчаянии хлопнул себя по коленям. – Потому и жребий тянут, что судьбы никто не знает! А тебе не дают – значит, твоей судьбы тут нет!

– Я буду тянуть жребий! – Дарована впервые перевела взгляд на сотника и даже попыталась улыбнуться, как будто нашла подходящий для всех выход. – И узнаю, какая моя судьба. Если Вела не меня ждет, то мне не достанется. А если меня, то мое и вынется… Кому вынется, тому сбудется, кому сбудется – не минуется…

Она еще раз хотела улыбнуться, некстати вспомнив песню новогодних гаданий. Это изобилие песен, привычных, всегда готовых и близко лежащих в памяти строчек, каким-то странным образом утешало ее. Эти привычные, ладно сплетенные слова вели ее на какие-то давние тропинки, многократно хоженные, убеждали, что она не одна здесь, что многие и многие уже прошли этот путь раньше нее. Она чувствовала себя вплетенной в общий поток поколений, влитой в реку жизни своего племени, и во всем племени она со своей судьбой была такой маленькой искрой, что ее и разглядеть было трудно. Глядя будто с высокого неба, Дарована видела только огромное целое – племя, народ, и ясно, со спокойной четкостью осознавала, что ради блага этого целого можно и нужно время от времени отдавать в жертву часть составляющих его песчинок – так или иначе. Люди гибнут в ратных полях, гибнут во внутренних раздорах, пропадают в лесу – и каждая смерть так или иначе служит благу целого, как служила и каждая жизнь. Нельзя иначе. Смерть – утверждение жизни. Она знала это и была спокойна.

– А отец? Ты о нем подумала? – горестно повторила Добровзора, глядя на падчерицу с отчаянием, как на безнадежную больную.

«Отец!» Дарована даже не смела вслух повторить это слово, но ее золотистые брови дрогнули, застывший взгляд наполнился болью. Она была равнодушна к собственной участи – но не к его! А ее решение обрекало его на страшное несчастье – потерять ее, единственную дочь, любимую больше белого света, больше красного солнца, его дитя, его гордость и утешение…

На его участь Дарована не могла смотреть свысока – мысль о его горе пронзила сердце нестерпимой тоской. Без нее он останется один на свете. Пусть у него и есть Добровзора и два сына-подростка, которым так должен радоваться всякий князь, – Дарована знала, что именно она – первая в его сердце, что к ней прикована его нежность, к ней устремляются его мысли, с ее благополучием и счастьем связано его истинное счастье.

Судорожно вздохнув, она зажмурилась, попыталась сдержать, подавить эту боль – но не смогла и разрыдалась. Мачеха и Любица обнимали и утешали ее, надеясь, что теперь она передумает. Челядинки у двери заплакали и запричитали. Дарована рыдала, не замечая этой суеты вокруг нее, рывками втягивая в себя воздух и почти крича от невыносимой душевной боли. Эта боль мучила ее, но никак не могла повлиять на решение. Это были разные вещи.

На другое утро, еще в серой рассветной мгле, ворота Велишина раскрылись и люди потянулись к святилищу. Святилище стояло на обрывистом холме над самой рекой, и от береговой луговины отделялось собственным тыном из высоких заостренных бревен. Почти на каждом бревне виднелся рогатый коровий череп, кое-где белели вытянутые лошадиные – следы прежних жертвоприношений. Внутри святилища вдоль тына тянулись длинные хоромины, в дни больших праздников способные вместить жителей всех окрестных родов. Полукругом перед жертвенником стояли идолы, и в самой середине – Макошь, покровительница смолятических земель.

Перед жертвенником, сложенным из камня и обмазанным глиной, уже спозаранку горел огонь. Возле него стоял Правень, и хотя его страшному ножу сегодня еще не было дела, смотреть на него было жутко. Он казался не человеком, а каким-то злобным духом, посланником голодных подземных богов; он был частью мертвого мира, в который вернется и заберет с собой одного из тех, кто придет сюда сегодня. Так бывало века и века назад: из тех, кто вошел сюда, кто-то один останется навсегда. Вступая в ворота, каждый из пришедших невольно замедлял шаг; при виде огня и темной фигуры жреца перед молчаливым полукругом богов каждому вспоминались старые предания:

И каждый невольно оглядывался, бросал взгляд на белый свет за стенами святилища, безотчетно боясь, что не увидит его больше.

Велишинцы пришли почти все; из окрестных родов, оповещенных за вчерашний день и ночь, приходили в основном старейшины с двумя-тремя родичами. И каждый старик непременно привел с собой девушку – дочь, внучку, племянницу. Каждая девушка – бледная, дрожащая, иной раз плачущая – была одета невестой: в красную рубаху под кожухом, с блестящими на пальцах перстнями, с цветными лентами в трех косах, с нарядным венчиком под цветным платком. Лица стариков были мрачны, старухи шепотом ворчали и взывали к Макоши. Было тихо, гораздо тише, чем обычно бывает, когда соберется такое количество людей. Каждый, словно придавленный сознанием того, ради чего здесь собираются, старался держаться как можно незаметнее и тише.

Громобой пришел вместе с княгиней, Рьяном и Дарованой. Потратив ночь на бесполезные убеждения, княгиня Добровзора под утро послала отрока за Громобоем. «Хоть ты ей скажи, может, хоть тебя она послушает!» – вполголоса причитала княгиня, испробовав все средства убедить падчерицу. Воистину велико было ее отчаяние, если она решилась просить о помощи «дикого дремича». Но Громобой, хотя без возражений встал, оделся и пошел в горницы, не много ей помог. Он, правда, тоже думал, что Дароване не нужно искушать злую судьбу, но отговаривать ее не стал. Для него было ясно: какой бы жребий ей ни выпал, Озерному Храму она не достанется, этого он не допустит. Но если Золотая Лебедь видит свой долг в том, чтобы тянуть жребий наравне с другими девушками, кто он такой, чтобы ей мешать?

Каждую из приведенных «невест» подводили к Правеню. Рядом с ним стоял подъездной^[211] воеводы Берислава, наперечет знавший все окрестные роды, обязанные данью Велишину. На берестяном свитке он отмечал пришедших, потом Правень брал у девушки колечко и опускал его в широкий глиняный горшок с узким горлом. И девушке позволялось отойти. Но и теперь, по-прежнему стоя рядом с родичами, каждая девушка чувствовала себя уже не принадлежащей ни роду, ни самой себе. Самое важное в ней, ее судьба, остались в руках страшного жреца, канули в темный сосуд, как в пропасть… «В середине там старик сидит, точит он свой булатный нож …»

Княжна Дарована, закутанная в платок и темную шубку, тоже подошла к жертвеннику. Ее вел Рьян, и почти все в святилище провожали их глазами. Впервые поднялся легкий ропот. Неведомыми путями за ночь почти все узнали, что эта девушка, приехавшая из Глиногора, на самом деле и есть княжна Дарована. На нее смотрели кто с ужасом – ведь это ее бегство обрекло всех остальных на такую беду! – а кто с надеждой. Если ей суждено уйти к богам и она здесь, то боги выберут ее, а остальным нечего бояться. Но страх не уходил.

Подъездной встретил княжну молчаливым поклоном: на берестяном свитке ему отмечать было нечего. Но и жрец ничего не спросил: он глянул в лицо княжне так же спокойно, как и любой другой, и молча указал ей на сосуд. Дрожащей рукой она стянула с пальца золотой перстень, на котором был вырезан красивый Макошин знак с четырьмя мелкими зелеными камешками, и бросила его в сосуд. Он упал, звякнув о груду серебряных, медных, бронзовых перстеньков. Правень кивнул, Дарована и Рьян отошли.

– Знал, старый змей! – бормотал Рьян.

Невозмутимость жреца, который, конечно, не мог не узнать княжну, ясно говорила: тот знал, что она здесь, и ждал, что она придет.

Когда рассвело, Правень велел старикам зажечь факелы и встать тесным кругом вдоль всей площадки святилища. Девушек поместили внутрь огненного круга, и они казались венком из пестрых цветов, каким-то злым чудом брошенным на снег. Дарована среди них оказалась самой ненарядной – в темной шубке, из-под которой виднелся не красный, а коричневатый подол и носки синих сафьяновых сапожек, но ее медово-рыжие волосы сияли из-под зеленого платка живым золотом и сразу привлекали взгляд. Она была бледна, но больше не плакала. Она как будто избегала глядеть людям в глаза, но ее застывший, напряженный взгляд сквозь толпу смотрел куда-то внутрь, на обратную сторону бытия, куда лежала ее дорога. К утру, истомленная мучительной бессонной ночью, она была едва жива, нетвердо стояла на ногах и трепетала, как березка на ветру, осенняя березка, с белой корой и золотой листвой, нежная, беззащитная перед дыханием зимнего холода. Но решение ее не изменилось; ум ее и дух были в каком-то оцепенении, посторонняя воля вела ее, и сила ее духа сейчас проявлялась именно в том, что она не противилась высшей воле, не пыталась увильнуть или спрятаться за чужими спинами.

Старухи стояли отдельным кругом и заунывно тянули резкими, пронзительными голосами:

У Громобоя сжалось сердце, когда он увидел Даровану в кругу: на ее бледном, истомленном лице лежала печать отчаяния и решимости, и в нем снова вскипело дикое негодование на всех, кто ее до этого довел. Не в силах стоять так далеко от нее, Громобой схватил факел из заготовленной связки, поджег его и шагнул в круг, решительно раздвинув плечом себе место. Соседи посторонились; мельком глянув, Громобой узнал Досужу.

– А ты тут чего? – с недоумением спросил он. Появление в этом скорбном кругу радушного кузнеца казалось неуместным.

– А того! – только и сказал Досужа и как-то странно дернул носом. Лицо его было бледно, а нос и веки красны. – Вон!

Кузнец кивнул чуть в сторону, и Громобой увидел в стайке девушек знакомое округлое личико и рыжеватые косы Добруши. Она смотрела на них, и взгляд ее был отчаянным, горестным и молящим, как будто она просила отца скорее вывести ее из этого страшного круга.

тянули старухи.

– А! – отметил Громобой, вспомнив, что у Досужи тоже есть дочь. – Да ты не бойся. Обойдется.

Говоря это, он уже опять смотрел на Даровану. Он мог думать только о ней, уверенный, что опасность грозит ей одной. В нее, не в другую, вселилась новая весна, а значит, для нее, а не для другой, стоит это святилище с полукругом молчаливых идолов, для нее горит этот огонь, для нее поют тоскливую жертвенную песню. Но напрасно они на нее зарятся, Вела и Морена, напрасно сюда явился этот змей в человеческом облике, с бронзовым ножом у пояса. Громобой знал, что боги не зря привели его сюда, к Золотой Лебеди, когда ей грозит такая опасность. Он должен отбить ее у голодных подземных владык и отобьет. Для этого Перун и дал ему жизнь!

В круг вошла еще одна женская фигура, высокая и тонкая. Это была боярыня Прилепа, и на руках она несла своего сына, миловидного трехлетнего мальчика в крытом синим бархатом полушубочке и с маленькой круглой шапочкой на светлых кудряшках. Мальчик, когда она опустила его на снег, вцепился в ее руку и не хотел отпускать, боязливо оглядываясь вокруг. Боярыня Прилепа тоже была бледна и дрожащими руками прижимала к себе ребенка, не в силах избавиться от чувства, что именно он-то и нужен жадным темным богам.

– Вот и ты, Велет Бериславич! – При виде мальчика Правень улыбнулся и постарался придать лицу приветливое выражение, но оно оставалось отталкивающим, как будто он хотел съесть ребенка. – Здоров будь! Не бойся! – наклонившись, жрец приветливо погладил мальчика по голове. – Мы тебя уж поджидаем, за главного будешь, без тебя никак не выйдет. А ты, мать, иди отсюда!

Он махнул рукой, и боярыня, пятясь, послушно вышла из круга. Лицо ее жалко кривилось, но возразить жрецу она не смела. И мальчик остался возле жертвенника рядом с жрецом один, но не плакал, а как завороженный смотрел на Правеня.

Жрец повернулся к полукругу идолов и поднял руки. Старухи умолкли, все вокруг стихло, только огонь перед жертвенником дышал все так же, во всю силу, плясал и бился, рвался улететь куда-то и не летел, прикованный к куче дубовых поленьев. А Правень начал говорить, и голос его, ставший вдруг неожиданно высоким и звучным, широко разливался вокруг, скатывался с холма и растекался по льду над рекой, над берегом, доставая, казалось, до опушек дальнего леса:

Всех слышавших его пробирала дрожь; девушки в кругу трепетали, как стайка тонких осинок на ветру: каждая ощущала на себе тяжкие, испытывающие, пронизывающие взгляды богов. Громобой не сводил глаз с Дарованы. Ему было так жарко, что хотелось бросить факел. Жар поднимался откуда-то из глубин его существа и растекался по жилам; особенно жарко было голове, словно волосы вдруг превратились в пламя. Внутренняя сила кипела в нем и рвалась наружу; еще не так бурно, чтобы он не мог ее сдержать, но попробовал бы сейчас Правень сделать хоть шаг к Дароване – Громобой был готов схватить его за ноги и со всего размаху грохнуть оземь.

Но жрец, не глядя на девушек в кругу, повернулся к мальчику и подвел его к сосуду, в который бросали колечки. Сперва Правень потряс сосуд, поворачивая его с боку на бок, чтобы еще раз перемешать все перстни, и их глухой звон казался звоном молний, заключенных в темную тучу. Потом жрец снова поставил сосуд на снег и показал на него мальчику.

– Сунь ручку, милый, да достань одно колечко! – ласково велел он. – Только одно, смотри!

Мальчик, робея, сунул ручку в узкое отверстие сосуда. Только факелы и остались, казалось, единственными живыми существами здесь; огненное кольцо трепетало, а люди замерли неподвижно, едва дыша. Иные из девушек закрыли лица руками.

Воеводский сын с трудом вытащил из узкого отверстия сосуда сжатый кулачок. Он раскрыл ладонь, и Правень тут же взял у него вынутое колечко. В свете близкого огня оно сверкнуло ярко, горячо, почти ослепительно, и по мертвому двору пролетел общий полувздох-полувскрик. Боги сделали свой выбор.

Правень повернулся к стайке девушек и быстрым взглядом выбрал одну из них. Прежде равнодушный, теперь его взгляд стал остер и цепок, как коготь.

– Ты, княжна Дарована, дочь Скородума, избрана богами, – сказал он среди тишины. – От судьбы никто же не уходит.

На его ладони лежал золотой перстень со знаком Макоши. Громко ахнула княгиня Добровзора. Княжна качнулась, как подрубленное деревце, шагнула к Правеню, протянула руку, чтобы взять свой перстень, но вдруг упала на снег лицом вниз.

Громобой отшвырнул факел и мгновенно оказался возле нее. Оттолкнув жреца, который тоже хотел ее поднять, Громобой подхватил Даровану на руки. Она казалась ему совсем невесомой, а вот Правень от его толчка упал и прокатился по снегу; вокруг закричали.

– Уйди, отец! – рявкнул Громобой на Рьяна, который хотел взять у него девушку, и воевода отступил. А Громобой заглянул в лицо Дароване. Она была в обмороке, и лицо ее оставалось таким мертвенно-бледным, как будто Морена уже наложила на нее свою холодную руку.

– Говорил я! Говорил! – бормотал Рьян. Княгиня Добровзора рядом ломала руки. – Нет, не слушаете!

– Теперь она принадлежит богам! – со сдержанной злобой выкрикнул Правень. Он уже поднялся, на его медвежьей накидке белел снег, а глаза кололи острее прежнего. – Она поедет со мной!

– Я тоже с тобой поеду! – обнадежил его Громобой. – Ты раньше времени-то рот не разевай – подавишься!

Правень злобно стиснул зубы и смолчал. Он ясно видел, что на лбу у дремича ослепительным золотым светом горит знак Перуна, полускрытый спутанными рыжими кудрями и не видимый никому, кроме его, жреца, зорких глаз.

Перенесенная назад в теплые горницы и уложенная на перины, Дарована не скоро пришла в себя. Постепенно ее беспамятство сделалось беспокойным: она металась, бессознательно дергала ворот рубахи у горла, и княгиня Добровзора, со слезами ужаса на глазах, хватала ее руки и сжимала их: ей вспоминалось, как сама она когда-то лет назад вот так же металась по перине, сжигаемая внутренним огнем. Лицо Дарованы раскраснелось, она бормотала что-то, то тихо, то выкрикивая:

– У кого ноги по колен в серебре… У кого руки по локоть в золоте… Во лбу солнце, в затылке месяц…

Княгиня вытирала ей лоб влажным платком, прикладывала к ее пылающим рукам пригоршни снега, но снег мгновенно таял и капли воды стекали на подушку. Княгиня Добровзора горько плакала над ней, убежденная, что для ее падчерицы все кончено: на нее наложил свою тяжелую руку Велес, как и на саму Добровзору много уж лет назад, и никаких сил человеческих не хватит, чтобы сбросить его власть.

В верхних сенях тем временем сидел Громобой: опустив княжну на лежанку, он вышел за порог и сел на верхнюю ступеньку лестницы, готовый просидеть так день и ночь напролет. И он устроился здесь не зря: под вечер явился гость, как раз тот самый, которого Громобой не собирался пропускать. Правда, как выяснилось, он шел не к княжне, а к самому Громобою.

Правень храмозерский подошел к нижней ступеньке лестницы и глянул вверх. Вид у него был скрыто-враждебный и отчасти нерешительный.

– Ступай отсюда, старче! – спокойно посоветовал ему Громобой, но в его ровном голосе ясно слышалось: а то хуже будет. – Не пущу я тебя к ней.

– Я не к ней, – ответил жрец, буравя Громобоя пристально-испытывающим взглядом стальных глаз и при этом стараясь держаться миролюбиво. – Я к тебе, добрый молодец.

– А мне с тобой говорить не о чем, – отозвался Громобой.

Он насупился: ему было даже не любопытно, с чем явился жрец, а только очень хотелось, чтобы тот поскорее скрылся с глаз. В нем снова стал подниматься беспокойный внутренний жар, утром пережитый в святилище. Этот жар вызывало в нем приближение двух человек: Дарованы и Правеня, но совсем по-разному. При виде Дарованы его охватывал сладкий трепет и вместе с ним решимость, готовность биться за нее со всем светом, стать огненным кольцом, что окружит ее пламенной стеной до самого неба и укроет от любой угрозы. При виде же Правеня было иначе: мощный внутренний позыв толкал его гнать прочь это существо, бить и стирать с лица земли. В Правне воплотился враг, многоликий, бессмертный, вечный враг бога-громовика, и рядом с ним Громобой с особой ясностью ощущал бога в себе.

Медленно, неохотно, как будто его тащила сила, которой он не мог противиться, Правень поднялся на несколько ступенек. Громобой напрягся, и Правень остановился, чувствуя его напряжение как невидимую плотную стену, которая не пускала его дальше. Ближе ему было нельзя: Громобой не отвечал за себя, и Правень это знал. Он чувствовал, сколько стихийной силы бурлит в этом рыжем парне с дремическим выговором, и почти знал, что это означает. Он был знаком с предсказанием, обещавшим рождение на земле двух вечных противников: сына Велеса и сына Перуна. Сына Велеса он знал. Теперь пришел и сын Перуна. А значит, срок настал и он не мог не прийти.

На середине лестницы Правень остановился и снизу вверх,пересиливая нежелание и тайный ужас, посмотрел в лицо Громобою, точно стараясь понять, знает ли сам этот парень, кто он такой и для чего рожден.

– Почему ты не хочешь отдать мне ее? – спросил он. – Зачем она тебе?

Он смотрел на Громобоя снизу, и сама кожа его подрагивала от боязливого ожидания, что сейчас сын Перуна метнет в него молнию. Сейчас они двое были как ожившая кощуна: гневный Перун с небесным пламенем в грозных очах и серый, пепельный, земляной Змей, ползущий, боязливо извиваясь, на свет, к добыче.

– Не твое дело, зачем она мне, а тебе ее не видать! – угрюмо отрезал Громобой. – Уходи, сказал.

– Уйду. Только выслушай. Ты своим ли делом занят? Предсказание о тебе говорило, и я его знаю. Ты рожден для битвы с сыном Велеса, князем Огнеяром Чуроборским. А о княжне Дароване предсказание молчит, и тебе она никем обещана не была. Или хочешь как в кощуне: Солнцеву Деву от Змея отбить и в жены взять?

Жрец усмехнулся в свою маленькую рыжеватую бороду, но его острые серые глаза остались холодны. Громобой задышал чаще: все в нем переворачивалось от гадливой неприязни, почти ненависти к жрецу, и эта ненависть мешала ему слушать и воспринимать смысл слов нежеланного собеседника. Присутствие Правеня вызывало в нем томительное недомогание: если его сейчас не уберут, Громобой готов был взять его за ноги и с размаху зашвырнуть подальше!

– Слушай меня! – быстрее и беспокойнее заговорил Правень, тоже знавший, чем ему грозит промедление. – Делай свое дело, а в чужие дела не встревай. Послушай меня, я тебе тайну открою. Боги сказали: когда княжна Дарована в священное Стрибогово Храм-Озеро войдет, спадет с нее человечий облик, и станет она новой весной. Не бывает так, чтобы не было в мире весны; не может вода не течь, не может ветка не расти. Ходит по свету весна незнаемая, у каждой девицы из очей выглядывает, ищет себе обличия. Княжна – солнечная кровь, Макошина дочь. В ней будет наша новая весна. Не для меня, не для Храма Озерного, не для Велы и Велеса – для всего света белого нужна весна. Княжна это понимает, потому и идет. И ты ее не удерживай. Иначе не Перун в тебе заговорит, а Змей, враг света белого. Не помогай врагу.

Договорив все это, Правень поспешно подался назад, с таким облегчением, будто через силу стоял в нестерпимой близости к жарко пылающему огню, и поспешно ушел в гридницу, невольно горбясь, будто в ожидании удара в спину. Он даже не стал ждать ответа. Правда, Громобой и не собирался ему отвечать. Каждое слово, сам голос жреца вызывали в нем отвращение и недоверие, но многое из того, что Правень сказал, Громобою уже было знакомо.

«Ходит по свету весна незнаемая…» То же говорила ему и Мудрава, дочь Макоши… Значит, мудрость у Макоши и у Велы одна и та же… Так и должно быть: обе они – две половины мира, они не бывают одна без другой; они неразлучны, как неразлучны рождение и смерть, расцвет и увядание. И обе богини хотят одного, хотят восстановления равновесия в мире, которое позволит каждой из них делать свое дело, прясть извечную пряжу жизни и смерти.

Дарована станет новой весной… Сердце сильно билось, когда Громобой думал об этом, кровь горячо бросалась в лицо. Что-то неведомое ему самому отзывалось из глубины души на эту мысль, каждая жилка трепетала, стремилась к чему-то… К ней… В сиянии ее медовых волос, ее золотых глаз, ее румяных губ ему виделось что-то родное, неразрывно с ним самим слитое; уже казалось, что он всегда ее знал, что она всегда жила в глубине его сердца, только он не догадывался об этом. И отнять ее нельзя: без нее ему не бывать самим собой. Правень подтвердил все то, что Громобой угадал и сам, и Громобой был рад еще раз убедиться, что выбрал верную дорогу.

Но на этом все приятное кончалось и начиналась какая-то дичь! Дарована – новая весна. Да, но почему служители Велы и Велеса жаждут ее убить, жаждут смерти весны? Она должна войти в круг богов, к своей новой жизни, через смерть земного обличия, через Храм-Озеро! Это Громобой понимал, но все в нем с дикой силой противилось этим мыслям. Он нашел ее не для того, чтобы потерять, не для того, чтобы уступить Веле! С этой частью рассуждений жреца Громобой был решительно не согласен и не собирался отступать. Внутренняя убежденность его была крепче каменной горы, и вся мудрость жрецов, все предсказания перед ней ничего не стоили.

Перед ним стояло лицо Дарованы – с мокрыми следами слез на розовых от волнения щеках, ее золотые, неповторимые глаза, глядящие на него с тоской, мольбой и надеждой. Она была слишком живой, в ней была заключена новая жизнь всего белого света, и смерть не имела на нее прав! Что бы тут ни плел этот остроглазый Змей в человеческом обличии, Громобой не собирался отдать ему свою весну.

«Храм Озерный, говоришь! – с угрюмой решимостью думал Громобой, обращаясь даже не к Правеню, а прямо к Змею, который вдруг полез в белый свет в таком множестве обличий. – Ну, уж я погляжу, что у вас там за Храм Озерный! Уж я до вас доберусь!»

Глава 3

С самого рассвета перед воротами Глиногора стал собираться народ. С ночи шел мелкий снег, но к нему привыкли и он никому не мог помешать, хотя сыпал так густо, что весь воздух был завешен плотной белой пеленой. Важность события, взбудоражившего глиногорцев, перевешивала непогоду: княжна Дарована возвращается и сегодня будет в столице. Еще вчера к князю Скородуму прискакал гонец с этой вестью, и до темноты она разнеслась по всей столице. Никто толком не знал, в какое время ждать княжну, но глиногорцам так хотелось ее повидать, что стар и млад из посада,^[212] детинца,^[213] ближайших огнищ собрались еще на сером рассвете и готовы были ждать хоть до сумерек.

Сквозь пелену снега трудно было различать лица; снежные хлопья засыпали одежду, выбеливали овчинные кожухи и крытые дорогим бархатом шубы, и все казались одинаковыми. Народ собирался кучками, перетоптывался, похлопывал себя по бокам, чтобы меньше зябнуть, рукавицами стирал снег с бород и бровей, то и дело оглядывался – то к воротам города, то на лед Велиши. Тихо гудели голоса. Княжну ждали назад со смешанными чувствами: единственную дочь князя Скородума любили в городе и жалели, но все знали, что ее жизнь должна послужить выкупом за всех, и ее возвращение вызывало некую корыстную радость, уже ничего общего с любовью не имеющую.

– Князю-то ее жалко… – бормотали то там, то здесь.

– Понятное дело – тоже отец.

– Всякому свое дитя жалко!

– Да тут такое дело – или она одна, или все!

– Сколько же взамен с городов девок собрать!

– А чего же она вернулась?

– А чародеи храмозерские ее нашли. В воду посмотрели – и нашли.

– А жених-то не вступится за нее?

– Жениху ее теперь не до того. Ему свое бы племя уберечь.

– А то смотри! Явится с ратью: где, скажет, невеста моя, почему не уберегли? Давайте мне теперь за нее три десятка девок, да самых лучших!

– Глупостей-то не болтай, помело! Не уберегли! Пусть сам ее в Храм-Озере тогда ищет, если такой прыткий!

– Жалко ее все же. Молоденькая такая она у нас, ласковая…

Давно перевалило за полдень, когда дозорные с глиногорского заборола^[214] замахали и закричали. Народ тут же бросил болтовню и темной, полузаснеженной толпой повалил на лед. В общем порыве глиногорцы бежали навстречу, торопясь увидеть княжну, как солнце после долгой ночи, и каждый ощущал в душе смутную, тревожную, лихорадочную радость.

– Слава! Слава! – закричали впереди, еще до того как из-за пелены снегопада показались первые сани.

– Слава! – врастяжку подхватили и задние ряды.

Дарована, заслышав эти крики, выпрямилась в седле и повыше подняла голову. Незадолго до Глиногора она из саней пересела на лошадь и дорожную шубу сменила на более нарядную, крытую голубым бархатом, с такой же шапочкой, опушенной белым горностаем. В гриву ее золотистой кобылы были вплетены красные ленты, узда увешана бубенчиками – что бы ни ждало ее впереди, она оставалась княжной и не забывала, что вид ее должен восхищать и радовать народ. Но сама она вовсе не радовалась возвращению домой. В глубине души Дарована испытывала страх перед родным городом. Она возвращается, сбежавшая жертва; а вдруг на нее сердиты за то, что она пыталась увильнуть от своей участи? Пыталась уклониться от исполнения своего священного долга? Такое малодушие недостойно княжны, и, наверное, глиногорцы осуждают ее попытку к бегству… Дароване было стыдно перед этими людьми, которые так в нее верили, так превозносили и славили ее.

– Слава, слава!

Первые из глиногорцев выбежали ей навстречу, крича и размахивая шапками; при виде княжны крики стали более уверенными. Толпа густела, обоз въезжал в нее, как в тучу, но народ привычно раздавался по сторонам, освобождая дорогу. Глядя по сторонам, Дарована по привычке пыталась улыбаться, но видела на лицах какой-то диковатый, исступленный восторг, который смущал и пугал ее. Да, они всегда любили ее, свою «ласковую княжну», «Золотую Лебедь», но теперь она стала для них богиней, из рук которой они получат новую жизнь. Предсказание храмозерской ведуньи теперь уже было известно всем, и возвращение княжны в город было все равно что появление солнца из темных туч. Глиногорцы не знали, что она собиралась сбежать; за вчерашний день и сегодняшнее утро распространился неведомо откуда взявшийся слух, что она ездила в Макошино святилище испросить благословения перед тем делом, которое ей предстояло.

Лихорадочно-восторженные крики набирали силу, но на лицах то и дело мелькало удивление: как-то сразу всем в глаза бросался парень, ехавший рядом с ней, – здоровенный и рыжий, в простом кожухе и с дорогим мечом у пояса. Никто здесь его не знал, не предполагал даже, кто это может быть, но его появление рядом с дочерью Скородума казалось вовсе не случайным, и сразу возникало подозрение, что дела пойдут вовсе не так, как ожидается. Княжна вернулась не просто для того, чтобы стать жертвой; вместе с ней к смолятичам пришло какое-то новое, неведомое слово. И уже шептали, что не в Макошино святилище она ездила, а совсем в другое место… За леса дремучие, за горы толкучие, в одно из тех мест, где добывают мечи-кладенцы… В этом тоже был отзвук старых кощун, и глиногорцы орали, в диких приветственных криках выплескивая наружу свое возбуждение и любопытство.

Там, где дорога со льда заворачивала к воротам Глиногора, княжна придержала лошадь. Она увидела в воротах кучку всадников, и сердце ее дрогнуло: там был ее отец. Она остановилась, обоз смешался, толпа заколебалась, задние напирали на передних, возник недовольный гомон, суета, мельтешение. Ее стали обгонять, но Дарована стояла, как вкопанная. Боль надрывала ее сердце: при виде отца она поняла, что ее спокойствие, решимость и готовность подчиниться судьбе были ложными. Перед всеми этими людьми она могла сохранять вид гордого спокойствия, зная, что исполняет свой долг. Но отец был совсем другое. Ему ее возвращение домой принесет не радость, как всем этим людям, а тяжкое горе; Дарована сама несла ему это горе и чувствовала себя отчаянно виноватой перед ним. Он отослал ее, надеясь спасти, а она вернулась и тем обрекла его на потерю. Мысль об этом горе так терзала ее, что хотелось отодвинуть встречу, закрыть глаза, не видеть его!

Когда Дарована различила среди всадников высокую фигуру Скородума, его бобровую шапку, белые пряди волос на плечах, на глаза ее навернулись слезы. Эта встреча была хуже всех на свете расставаний. Лучше бы он не ездил сюда, лучше бы ждал ее дома, в горнице, где никто не увидит…

Но князь Скородум не мог ждать до тех пор, пока она сама приедет к дому; теперь, когда дни и мгновения их совместного пребывания на земле были сочтены, он не мог потерять хотя бы одно из них. Он ехал к ней, желая одного: скорее увидеть, скорее обнять свое дитя, которое судьба силой вырывает из его объятий. Когда он впервые услышал, что она возвращается, то сначала не хотел верить. Потом возникло недоумение: почему она возвращается? Какая сила могла принудить ее вернуться на верную смерть? А потом и это прошло: все прочие чувства поглотило желание скорее быть с ней, пока это еще возможно. Все эти дни он мучительно беспокоился о своей девочке, оторванной от него и отданной во власть неведомых опасностей дальнего пути: пусть лучше она будет с ним, а там как судьба решит!

Два отряда сближались, уже можно было видеть лица друг друга; Дарована поймала взгляд отца, и слезы потекли по ее щекам: ей хотелось просить у него прощения за то, что она вернулась. Князь Скородум увидел эти слезы и, соскочив с коня, почти бегом пустился ей навстречу. Эти слезы переворачивали его и без того болевшее сердце. Он даже не задавался вопросом, отчего она плачет: перед ним было его дитя, самое дорогое, что у него было. Народ закричал громче; Дарована тоже сделала знак, что хочет спуститься, и двое отроков помогли ей сойти с седла. Отец и дочь встретились среди кричащей толпы; Дарована вцепилась в плащ Скородума и спрятала лицо у него на груди. Она не хотела, чтобы он и люди вокруг видели ее слезы, но они текли неудержимо и она ничего не могла с ними поделать. Ей было стыдно глиногорцев, жаль отца, которого ее слезы огорчат еще больше, но надрывающая боль ее души превышала ее самообладание.

Князь Скородум обнимал ее и поглаживал по голове и по плечам; он бормотал ей какие-то ласковые слова, она разбирала обрывочные «белочка моя», «золотая ты моя, медовая» – все то, что он говорил ей еще в детстве, еще когда она сидела у него на коленях, когда усы у него были рыжеваторусыми, а не седыми до снежной белизны… И от ощущения этой нежности, вечной нежности, не проходящей с годами, от горячей любви к нему слезы Дарованы текли еще сильнее. Она не знала, как ей теперь поднять лицо, как показать людям свои заплаканные глаза, и все сильнее прижималась лицом к отцовской шубе, словно хотела совсем зарыться в нее и спрятаться от всего света. Народ вокруг них, сперва ликовавший, вдруг что-то понял; радостные крики поутихли, и вместо них зазвучали женские вопли и причитания, как будто вдруг открылось общее для всех горе. Как будто тот воевода, одержавший победу, вдруг оказался погибшим в бою…

завела где-то в толпе женщина, и никто не остановил ее, не сказал, что похоронное причитание тут неуместно: все знали, что встречают они свою Золотую Лебедь как раз для того, чтобы проводить ее навек. Общий вопль и плач становились нестерпимыми; то же самое событие, которое только что было причиной общей исступленной радости, вдруг, повернутое другой стороной, повергло всех в столь же неистовое горе. Такова суть, такова природа священного обряда, соединяющего в себе жизнь и смерть, смех и слезы, ликование о проросшем ростке и печаль по погибшему ради этого зерну…

Слыша вокруг себя рыдания толпы, Дарована быстрее справилась с собой. Она вернулась, чтобы утешить всех этих людей, а не огорчить. Священная жертва должна свободно и весело идти по пути своего жребия – иначе эта жертва будет напрасна. Оторвавшись от отцовской шубы, княжна вытащила из рукава платок и вытерла лицо.

– Поедем, – ломким от слез голосом попросила она, стремясь скорее укрыться ото всех у себя в горницах. – Поедем, ба…

Продолжать ей было трудно, и она сама вырвалась из объятий Скородума, чтобы скорее сесть снова на лошадь. Отрок держал кобылу, и Громобой помог княжне подняться в седло. Только тут князь Скородум его заметил; незнакомый парень, занявший возле княжны место воеводы Рьяна, очень его удивил, и он даже поискал Рьяна взглядом: уж не приключилось ли с воеводой в пути чего дурного? Но Рьян, живой и здоровый, сидел на своем коне в нескольких шагах позади, перед дружинным строем, и вытирал рукавицей слезящиеся, якобы от холода, глаза. Все это вместе было весьма и весьма необычно, но сейчас в мыслях князя Скородума не оставалось места ни для чего, кроме дочери.

В ворота Глиногора отец и дочь въехали вместе, и по пути через посад настолько овладели собой, что даже начали обмениваться какими-то малозначащими словами. То страшное, что неизбежно должно было последовать за нынешней встречей, оба отодвинули в мыслях подальше, старались не думать об этом, чтобы поменьше отравлять оставшееся им время. Но грозное будущее не давало забыть о себе, бросалось прямо в лицо.

Казалось, ни один человек во всем городе не остался дома: улочки посада были плотно забиты толпой, на тынах сидели не только дети, но даже и взрослые. В одном дворе на тын взобралась даже баба и отчаянно верещала, разрываемая между страхом сверзиться вниз и жгучим любопытством. Даже Дарована не удержалась от улыбки при виде этого зрелища, и этот неожиданный, даже неуместный смех вдруг дал ей сил сделать то, что она считала нужным, как будто придавил ненадолго ее душевное смятение.

– Постой! – Она прикоснулась к рукаву Скородума свернутой плетью. – Я должна сказать…

Они как раз миновали торжище и подъехали к воротам детинца. Княжна остановилась возле вечевой степени.^[215] Еще быстрее князя поняв ее намерение, глиногорцы мгновенно расчистили ей дорогу, ее лошадь подвели к самым ступенькам, а какой-то шальной посадский, стремглав вскочив на помост, принялся бешено колотить в подвешенное било^[216] – как будто в Глиногоре мог остаться хоть один человек, не знавший о происходящем и не стремившийся сюда. И снова в толпе засмеялись, словно в каждом сидела какая-то кикимора и безжалостно щекотала изнутри.

Княжна первой поднялась по ступенькам на возвышение, за ней прошел князь Скородум, за ним глиногорский тысяцкий^[217] Смелобор, сотник Рьян и другие воеводы. И тот рыжий, никому тут не знакомый парень почему-то пошел за большими людьми, с такой спокойной уверенностью, будто он ровня им всем, и никто его не остановил – все только бросали на него мимолетные любопытные взгляды. Шального посадского наконец оторвали от била и спихнули вниз в толпу, тысяцкий Смелобор замахал руками, унимая крики.

– А ну молчи, воронограй! – рявкнул он, и его густой, оглушительно громкий голос, позволявший ему порой и в битве обходиться без рога, пролетел над толпой почти как громовой раскат. Но шум стих не сразу: люди рьяно унимали друг друга, но не могли молчать, не могли сразу справиться с шальным возбуждением, то ли радостным, то ли горестным. Все вразнобой кричали: «Тише! Тише! Да помолчите же!», но тише от этого не делалось.

Княжна Дарована сделала шаг вперед и остановилась. Она впервые в жизни поднялась на вечевую степень, впервые оказалась вознесена на эту почетную высоту перед беспокойной толпой, и у нее кружилась голова. С мучительным усилием она пыталась взять себя в руки, собраться с мыслями, сказать внятно те слова, ради которых поднялась сюда. Она собиралась с духом, но болезненными толчками накатывал и колол ужас, как будто все это людское море прямо сейчас может ринуться на нее и разорвать – смеясь и плача, ликуя и причитая – как соломенного Ярилу^[218] разрывают летом, горько оплакивая гибель весеннего божества, сделавшего свое дело и более не нужного, но и приветствуя то плодотворное обновление, которое он принес в мир. Но именно этому морю она собиралась пожертвовать своей жизнью, и оно должно было знать, что она делает это по доброй воле.

– Я… – начала Дарована.

Уловив первый звук ее ломкого, трепетного голоса, толпа стала прислушиваться, и княжна смогла продолжать.

– Привет мой тебе, Глиногор-город! – сказала она, вспомнив, как надо говорить с вечевой степени. – Привет вам, бояре и воины, и вам, посадский люд! Собрала я вас…

Площадь ожидала продолжения, почти в тишине, только по задним рядам перекатывался гул: там было плохо слышно и переспрашивали.

– Все знают, что за беда пришла, – торопливо заговорила Дарована, стараясь покончить с речью как можно скорее, пока спокойствие ей не изменило. – Ждут боги к себе меня, а если не меня, то по одной девице из каждого города, каждого погостья смолятической земли. И я говорю вам: волю богов я исполню, как сказано, войду в Храм-Озеро без ропота и на тебя, Глиногор-город, вины не возложу.

Стало тихо, площадь примолкла, заново ужаснувшись участи, которая ждала эту молодую, разумную, такую красивую девицу, любимую дочь у отца и обрученную невесту, но и уважая ее мужество и твердость, с которыми княжна Дарована встречала свою судьбу. Кто-то возле самой степени, как догадавшись, вдруг опять завопил: «Слава!» Площадь дружно подхватила крик, и Дарована зажмурилась: эта «слава» оглушала ее, казалась каменной лавиной, что сыпалась прямо на голову. При ее напряжении это было уже нестерпимо: она дрожала и шаталась, и князь Скородум поспешно подхватил ее под локоть. Толпа кричала, а он молчал: ему было нечего сказать, он не мог ни приветствовать решение дочери, ни спорить с ним. Теперь ему стала ясна причина ее возвращения, и против этой причины он, при всей его любви к дочери, не мог спорить. У других отцов не меньше болит сердце за дочерей, а он, князь, первым должен принести свое сердце в жертву, если уж в племени такая беда…

И вдруг тот рыжий парень, невесть откуда взявшийся, пролез через воевод к самому краю вечевой степени и махнул рукой в знак того, что хочет говорить.

Толпа не сразу заметила это, но постепенно крик унялся: всем вдруг стало любопытно, что это за парень и что он может прибавить к речи княжны.

– А ну кончай голосить! – крикнул парень, быстро устав ждать тишины. – Дай сказать!

В его громком, уверенном голосе слышалась сила, даже властность, которая сама говорила: ему есть что сказать. Глиногорцы умолкали, внимание толпы быстро перетекало с княжны на него; но и сама княжна глянула на Громобоя с изумлением, понятия не имея, что он может сказать глиногорцам.

– Ты кто такой, парень? – окликнул кто-то из ближних рядов. – В какой печке такого рыжего испекли?

– Что, город Глиногор, рад? – крикнул Громобой, и толпа настороженно притихла. Все уловили враждебность, даже презрение в голосе чужака; все это было неспроста. – Рад, что нашел, чем весну выкупить? Так вот, слушай все! Кто сказал, что боги княжну в жертву требуют?

– Открыла волю богов Вела, и открыла устами Кручины, вещей волхвы из Храма Озерного! – ответил единственный голос из толпы.

И толпа, услышав этот голос, расступилась, оставив на освободившемся месте всего одного человека. Это был рослый, чуть сутулый мужчина лет пятидесяти, с узкой рыжеватой, как у многих смолятичей, бородой и широким морщинистым лбом. Сама его голова с бородой казалась длинным, сильно сужающимся книзу треугольником, и умный лоб выдвигался на главное место. Ответивший опирался на высокий посох с рогатой коровьей головой на вершине, с широким золоченым кольцом под ней. Темный плащ, медвежья накидка и ожерелье из бронзовых бубенчиков обличали в нем волхва.

– Повелин! Повелин здесь! – зашептали ближние дальним. – Сам пришел! Ты гляди-ка!

– Ты кто такой, добрый молодец? – спросил Повелин. – Вроде ты не наших кровей?

– Из города Прямичева я, из дремичей, – ответил Громобой. По смятению толпы и по уверенности собеседника он понял, что отвечает ему именно тот, кто ему нужен, тот, кто имеет право говорить от имени Озерного Храма и даже самой Велы. – Из кузнецов. А зовут меня Громобоем.

Народ слегка засмеялся сходству имени и облика дремича.

– Вела открыла, говоришь? – повторил Громобой ответ на свой вопрос. – А ты, старче, из того самого Озерного Храма? Так?

– Да похоже на то, – жрец усмехнулся: так непривычно ему было отвечать на этот вопрос в городе, где его знали даже малые дети.

– Ну так слушай за весь Храм: я говорю, что богам совсем другого надо. И если Храм хочет княжну в жертву принести, то пусть дает бойца, что будет за нее биться. Ваш одолеет – ваша княжна. А я одолею – моя княжна. Идет?

Площадь застыла, как пораженная громом. Даже Повелин опешил, не ожидавший, что кто-то возьмется опровергать пророчество да еще и вызывать на поединок самих богов.

– Что же ты – сам… Иной способ знаешь богам угодить? – наконец проговорил Повелин, опомнившись все-таки первым из всех. – И тебя боги умудрили?

Теперь он даже сумел усмехнуться, но не слишком явно. Дерзость дремича потрясла его, но и заронила подозрение, что это не случайно.

– Точно, умудрили! – Громобой уверенно кивнул, показывая, что смеяться тут не над чем. – Если я одолею – спрашивайте весну с меня. Только не сразу, а погодя. Далеко она живет, так сразу не поспеть. Я туда как раз и шел, да на вас наскочил. Не с того вы, старцы мудрые, конца начали. Не княжна виновата, что весны нет, и не с нее спрашивать надо. А кого надо – до того я уж сам доберусь.

– Чисто Перун! – подал голос кто-то вблизи, и никто не засмеялся, хотя все понимали, что это попытка пошутить. Шутка показалась уж слишком близкой к правде.

– А что князь скажет? – крикнул другой голос.

Толпа обеспокоилась, загудела: уже достигнутое было согласие пошатнулось, и никто еще не понял, к хорошему эта перемена или к худому. Как дети на мудрого отца, глиногорцы смотрели на Скородума: здесь уважали своего князя и доверяли ему. Скорей бы уж что-нибудь решить, на чем-нибудь утвердиться!

Князь Скородум шагнул к краю степени, не выпуская руки дочери. Он смотрел то на Громобоя, то на Повелина, не зная, на что решиться. Понятия не имея, что это за парень и откуда он взялся, можно ли хоть на волос доверять его словам, он, однако, уже готов был сказать «да» – любая надежда, даже самая неверная, была драгоценна и с готовностью принималась измученным сердцем. При всем его уме и опыте, далекий от мечтательности князь Скородум был готов мгновенно поверить, что сам Перун явился с неба, чтобы спасти его дочь, его дитя, его главнейшее на свете сокровище. В то, что очень нужно, верится легко.

– Есть такой обычай! – крикнул в толпу Рьян. Он видел, что князь в замешательстве, но с не меньшей надеждой ухватился за нежданную возможность спасти княжну. – Боги в поединке свою волю явят! За кем верх будет, тот и прав! Позволяешь, князь?

– Боги послали… – Князь Скородум с трудом нашел хоть какие-то слова и, выпустив руку дочери, прикоснулся к плечу Громобоя. – Я обещаю: кому боги отдадут победу, тому я отдам мою дочь. Если победит боец Храма – она войдет в Храм, если победишь ты – я отдам ее тебе в жены.

«Только бы живая была, – стучало у него в голове, как мольба ко всем богам, как заклинание и как единственное, на чем он сейчас мог сосредоточиться. – Только бы живая!» А дальше все сейчас было безразлично.

– Идет уговор? – Громобой глянул на Повелина.

Волхв так и не поднялся на вечевую степень и смотрел на Громобоя снизу, как Велес на Перуна. Возразить было нечего: право на поединок дано богами и освящено многовековым, исконным обычаем. Повелин думал о другом. Он тоже был знаком с предсказанием, обещавшим, что в последний час явится сын Перуна. Неужели это он? Старый жрец был слишком умен, чтобы ждать «рук в золоте и ног в серебре», его не смущал потрепанный кожух дерзкого пришельца, он умел видеть в людях их внутреннюю суть и в этом парне ощущал огромную, почти нечеловеческую силу. Но достаточно ли этой силы для того, чтобы вершить дела богов? Ответить на этот вопрос мог только живой ход событий.

– Идет! – Наконец Повелин кивнул и слегка двинул вверх концом своего посоха, словно заручаясь свидетельством богов. – Озерный Храм даст тебе бойца.

Толпа молчала. Ни криков, ни говора: все были слишком потрясены нежданной переменой. Рыжий дремич, всем известный только по имени, но так уверенно вызвавший на поединок самих богов, вдруг вырос в глазах людей и встал вровень с самим Озерным Храмом – величайшей святыней смолятичей. Рядом с ним даже судьба княжны отошла в тень. Громобоя разглядывали, и он, со спокойной уверенностью встречая эти сотни и тысячи взглядов, все как бы рос и рос, и уже казался огромным, как само Мировое Дерево. Он хотел взять себе то, что было назначено богам – и оттого сам стал в глазах потрясенных глиногорцев почти что новым богом. Но этот бог казался так нов и незнаком, что даже славу ему кричать никто пока не смел.

Город Глиногор имел двое ворот: Велишинские, смотревшие, понятное дело, на реку, и Озерные, выходившие в противоположную сторону, на коренной берег. Уже на рассвете Озерные ворота отворились и народ потянулся к священному Храм-Озеру. Располагалось оно в двух верстах от Глиногора на широкой равнине между пологими холмами. Глиногорцы шли пешком, поодиночке и семьями, ехали верхом и в санях, везли с собой припасы – перекусить на морозе. Сидевшие в санях бабки клевали носами, придерживая на коленях сонных детей. Взрослые торопились занять места получше, чтобы видеть и Храм, и площадку жертвоприношений, и берег самого озера.

Князь с княжной и приближенными выехали из детинца, когда уже совсем рассвело. Улицы посада были малолюдны, обилие следов от ног, полозьев и копыт на дороге говорило о том, что большинство глиногорцев уже ушло вперед. Громобой ехал возле князя, в своем старом, изрядно потрепанном кожухе, но держался так уверенно, что вовсе не казался чужим среди богато разодетой дружины. Все Скородумовы воеводы и бояре с семьями, все его кмети надели лучшее цветное платье, словно ехали на праздник. Все разделяли веру князя: какой бы невероятной ни казалась надежда, – чем сильнее наше желание, тем меньший повод позволяет надеяться, – князь уже верил, что дочь его будет спасена, и уже не мог подавить в сердце неосторожной радости.

Дарована тоже ожила: лицо ее стало не таким бледным, как было в час приезда, на щеках появился легкий румянец, глаза заблестели, как настоящее золото. Темная туча, так долго висевшая у нее над головой, задрожала и сдвинулась, давая дорогу солнечному лучу; он был еще робок, далек, слаб, но его увидело сердце Дарованы, и этот луч освещал ее изнутри. Она ехала чуть позади, рядом с мачехой и Рьяном, но почти не сводила глаз с Громобоя и прислушивалась к его словам. Она и раньше надеялась на него, но смутно, не представляя даже, чем он может ей помочь; его присутствие, ощущение его огромной горячей силы подбадривало, поддерживало ее и придавало мужества для этой страшной обратной дороги. Но теперь она узнала, что он собирается сделать, и была полна несокрушимой веры в его скорую победу. Громобой возвысился в ее глазах настолько, что она, княжна, выросшая в почете и приученная к гордости, с благоговением смотрела на угловатого парня, выросшего в семье кузнеца и не умеющего ни в палаты войти, ни поклониться, ни поздороваться. Все это стало неважным: в нем было нечто большее, гораздо большее. Названая дочь Макоши, получившая свою жизнь прямо из рук Великой Матери, Дарована яснее всех прочих чувствовала в Громобое это «большее», и ей все время виделся у него на лбу огненный знак Перуна.

– Тебе, видать, в поединщики Изволода дадут! – говорил по пути Ратибор, младший сын тысяцкого Смелобора, ехавший возле Громобоя с другой стороны.

– Это еще кто?

– А это у нас был парень. – Ратибор кивнул на дружинный строй, имея в виду, что будущий противник Громобоя раньше был среди дружины. – Самый лучший у нас боец был… Ну, из молодых, кроме Милована, Бистара, Ветрилы и…

– И тебя! – улыбаясь, добавила Дарована, и Ратибор покраснел от удовольствия, обернулся и благодарно улыбнулся ей в ответ, а все вокруг дружно расхохотались.

– И то Ветрилы – это еще как сказать! – закричал один из кметей, рослый и румяный, с молодой светлой бородкой, золотой серьгой в левом ухе и ясно блестящими зелеными глазами. – Это если…

– И Милована – это как посмотреть! – тут же задорно закричал другой кметь, ловкий и длинноволосый, и ясно было, что эти двое как раз и делят честь лучшего бойца в дружине.

– Он в Далибор ходил, там три года в Свентовидовом храме прожил и в тамошней Свентовидовой дружине всякой хитрости научился! – продолжал рассказывать Ратибор. – И как вернулся, так уже никто его побороть не мог. Мы думали, он в тысяцкие метит. А он возьми и захворай – Огневуха^[219] на шею села. Сколько ни лечили его, все одно помирал. И пришел к нему Повелин и сказал: если пойдешь служить богам, боги тебе жизнь оставят. Сам Изволод уже в беспамятстве был, за него мать пообещала, и он вскоре уже встал. И пошел он в Озерный Храм. Вообще-то в храм с двенадцати лет берут учить, но раз уж сами боги выбрали… Ну, наверняка его тебе в поединщики дадут.

– Ты сам-то хоть чему учился? – спросил Рьян. – Кто тебя учил?

Громобой пожал плечами.

– Отец-то меня больше в кузнице учил, – он ухмыльнулся. – Да только у нас в Прямичеве не бывало, чтобы хоть кто меня побивал. Хоть ученый, хоть неученый…

Кмети переглянулись. На лицах появилась тревога. Воины, с семи лет посвятившие себя обучению искусству оружного и рукопашного боя, не могли поверить, что в этом деле можно хоть чего-то достичь без этого многолетнего труда. Не бывает так.

– Ничего! – подала голос княгиня Добровзора. – Боги помогут, кто им любезен. Тут науки не надо.

С холма, на который вела дорога прямо от Озерных ворот, озеро уже было видно: даже сейчас, среди снегов, оно оставалось не замерзшим и серовато блестело, как серебряное блюдо.

– Видишь – круглое! – Ратибор издалека обвел озеро сложенной плетью. – Как город стоял, так под воду и ушел!

Громобой кивнул. Ему уже неоднократно успели поведать сказание о Храм-Озере: и кощуну спели, и своими словами рассказали. В древние времена, как выходило по преданию, столицей смолятичей был другой город – Стрибожин, стоявший в двух верстах от Велиши. Посреди города возвышалась священная Стрибожья гора, а на горе был храм, в котором хранилось священное кольцо Небесного Огня – оберег всего племени, дарованный самой Макошью. И однажды пришли к Стрибожину враги-велеты, племя дикое, злобное, роста великаньего, бьющееся дубьем и камением, в шкуры звериные одетое. Обложили они город черной тучей, так что никому не было ни проходу, ни проезду, и требовали непомерной дани: триста коров, триста коней, триста молодых девиц и кольцо Небесного Огня в придачу. И стояли они целых три года, и все запасы в городе истощились, и не было сил у стрибожинцев защищать свой город. И Макошь ответила на мольбы их: опустила она город Стрибожин под воду, и стало на его месте озеро, и скрыла вода навек и город, и храм, и сберегла навсегда священное кольцо Небесного Огня. Ушло племя велетов ни с чем, а город Стрибожин по се поры под водой живет и кольцо священное в храме на Стрибожьей горе хранит.

– А еще бабки говорят, что велеты дикие теперь вернутся, – прибавила Дарована, когда рассказывала об этом Громобою. – Вернутся и нашей землей завладеют.

Ближайший к Глиногору берег озера был обрывистым, а над ним стояло святилище – просторные длинные дома с храмом в середине. Оградой служила цепь крупных черных валунов, наваленных в беспорядке, но так, что между ними не оставалось ни малейшей щелки.

– Это – велеты! – Ратибор снова показал плетью. – Еще говорят, будто Макошь, когда опустила Стрибожин под озеро, велетов превратила в камень. Может, правда, не знаю.

Свободное пространство внутри святилища уже было полно народа, но всем места не хватило, и толпа гудела вокруг стены из черных валунов. Издалека она казалась темной тучей, как будто предсказание бабок сбылось и дикие велеты уже вернулись осаждать священный город. Многие ждали на том холме, с которого как раз съезжала княжеская дружина, – внутреннее пространство святилища отсюда было хорошо видно.

Завидев князя, народ закричал, в воздух полетели шапки, но взгляды были устремлены к Громобою и Дароване. В людях заметно было лихорадочное возбуждение, волнение, нетерпение, нерешительность. Никто не знал, чего желать: то ли победы Громобою, то ли поражения, то ли гибели княжне, то ли спасения. Трудно было решить, что приведет к общему избавлению: одни уже готовы были видеть в Громобое спасителя и даже будущего князя (как говорится, «княжну в жены и полкняжества в придачу»), другие его считали смутьяном, который только разгневает богов своей дерзостью. Вместе с судьбой княжны здесь решалась и судьба каждого: неудивительно, что в Глиногоре остались по домам только безногие, а все собравшиеся у Храм-Озера были возбуждены и ошарашены.

Оставив коней у ворот святилища, князь со всеми своими людьми пошел внутрь, и навстречу им из храма показался Повелин. Теперь на нем был красный плащ и золоченый пояс, золотые браслеты блестели на обоих его запястьях, а ступал он медленно и важно, опираясь на свой посох с коровьей головой и золотым кольцом навершия. Следом за ним, среди волхвов, шел молодой рослый мужчина с короткой темной бородкой. Только глянув на него, Громобой сразу узнал в нем своего противника. Широкие плечи, сильные руки, крепкий стан обличали незаурядного бойца. На нем одном, вместо плаща, поверх темной рубахи была накидка из косматой медвежьей шкуры – знак воинственных стихийных сил.

– Изволод! – шепнул Ратибор, и Громобой кивнул.

Сам Изволод на него не смотрел; его лицо казалось бледным, взгляд был устремлен куда-то вдаль. Все в нем говорило о внутренней сосредоточенности и отрешенности от всего происходящего вокруг.

А Громобой, едва лишь его увидев, ощутил толчок внутренней силы. Этот человек в звериной накидке тоже был воином из племени велетов, когда-то давно желавших завладеть кольцом Небесного Огня и тем отнять у смолятичей благословение богов. Кровь закипала от желания скорее разделаться с ним, стереть это темное пятно с лица земли; Громобой ощутил уже знакомый прилив стихийной силы и весь подобрался, чтобы дотерпеть и не выпустить ее наружу раньше времени. Ему стало жарко, и он сбросил кожух прямо на снег. На него смотрело Храм-Озеро, средоточие священной тайны, и вдруг показалось, что поединок с Изволодом решит сразу все, все!

Волхвы во главе с Повелином и воеводы с князем Скородумом расположились широким полукругом; напротив них был обрыв, ведущий прямо к серой воде озера. Позади них темнела притихшая толпа, а из-за спин толпы смотрели окаменевшие велеты, обреченные вечно взирать на недоступный им священный город, скрытый под водой.

Повелин и князь вышли к самой воде, а между ними стояла княжна Дарована. Громобоя слегка подтолкнули в спину, и он сообразил, что должен встать за спиной князя, как Изволод встал за спиной Повелина. На своего противника воин Озерного Храма так и не глянул.

– Славьтесь, боги великие, отцы и матери рода человеческого! – заговорил Повелин, простирая руки с посохом к озеру. – К тебе, Храм-Озеро, к тебе, Стрибожин-город, к тебе, кольцо Огня Небесного, принесли мы мольбы наши! Привели мы к тебе, Мать Макошь, девицу княжеского рода, что собой хороша, как солнце ясное, как лето красное. Если люба тебе сия девица, то впусти ее в город твой, в храм истинный, и пожалуй ей кольцо Небесного Огня, чтоб разбила она им тучи темные, ворота железные, выпустила весну-красну в белый свет, роду человеческому на радость! А если по-иному рассудишь ты, Мать Всего Сущего, то раствори ворота воину, прими к себе ясна сокола и поведи его за род человечий с черной гибелью биться.

Громобой слушал волхва, глядя в воды озера, где в глубине находился тот «истинный храм», и сердце его стучало так сильно, что в ушах шумело и в глазах мелькали огненные пятна. Всей кожей он ощущал, как вокруг него сгущается какое-то горячее облако. Все окружавшее его уходило куда-то вдаль, таяло, зато взамен из-под покровов бытия выступала иная суть: серая вода озера казалась все темнее и темнее, но сквозь нее откуда-то из глубины, со дна, пробивалось золотистое сияние. Сначала бледное, желтоватое, оно с каждым словом Повелина становилось все ярче и ярче. Золотой луч пронзал темную воду, как будто солнце силилось пробиться сквозь сумрачную зимнюю тучу. Хотелось шагнуть ему навстречу, разорвать руками плотную пелену облаков, дать дорогу золотому свету небес.

– Как будут биться бойцы – на кулаках или на мечах? – спрашивал тем временем Повелин.

– Пусть на кулаках бьются – как издавна повелось, – отвечал ему князь Скородум.

А Громобой уже его не слышал; стук собственного сердца заглушал для него все внешние звуки. Он уже почти не помнил, с кем ему предстоит биться и за что. Горячая стихия боя нахлынула на него и накрыла широкой волной; где-то вдали мерещились перекаты грома, и душа Громобоя тянулась к ним навстречу. Ему виделся ослепительный блеск солнца, рвущегося к земле через стену зимних туч; мерещилась земля, страдающая в плену тьмы и холода. Томительное бессилие неба и мучительная тоска земли ощущались Громобоем как его собственные чувства; грани Яви^[220] и Прави^[221] дрожали и колебались. Совсем близко продолжалась вечная, неудержимая, непрекращающаяся борьба стихийных сил: света и тьмы, тепла и холода, неба и подземелья. Борьба, которая вращает колесо жизни, которая животворит и мертвит, сметает старое и рождает юное, тянет в бесконечность цепь поколений. Где-то рядом, над святилищем и озером, вращались исполинские колеса Земли и Неба.

Тысяцкий Смелобор подошел к Громобою, взял у него меч и положил к подножию Макошиного идола. Изволод уже стоял на краю площадки, один на пустом пространстве.

– Иди, сыне! – Повелин показал Громобою на другой край площадки. – Пусть Мать Богов рассудит вас!

Громобой безотчетно оправил пояс и шагнул к Изволоду. Он ощущал себя огромным и сильным, как само Мировое Дерево, несокрушимым, существующим разом во всей вселенной и поместившим вселенную внутри себя. В груди его перекатывались громовые колеса, тяжелые слоистые тучи сталкивались со страшным треском, расцветали огненные деревья молний. Мощные ветровые потоки носились по безграничным просторам небес, рвали космы туч и смеялись под прохладными потоками дождя. Черные тучи и белые отсветы молний, жар небесного огня и дождевая прохлада, прозрачность свежего воздуха и глухая тяжесть громового раската боролись и кипели в нем, не оставив ровно ничего от привычных ощущений человеческого тела. Все, что составляло этот день: священное озеро, призыв к богам, благоговейное внимание толпы – пробуждало дремавшего в нем Перуна, внутренняя суть готова была сбросить тесную для нее оболочку человеческого тела и хлынуть наружу. Но было и еще одно тайное условие: судьба Дарованы. Забыв обо всем, о ней Громобой помнил, и это означало, что он не ошибся, вмешавшись в ее судьбу, что жизнь ее и правда немалозначит на путях Прави и Яви.

Изволод подался ему навстречу, занося кулак для первого удара, и только тут Громобой впервые встретил его взгляд. Серо-голубые глаза Изволода блестели, как острые кусочки льда, в них виделись настороженность, враждебность и вызов. Во взгляде его было такое жесткое отчуждение, словно он бьется не с человеком, а с двенадцатиголовым Змеем. Их поединок был обрядовым, а значит, их вело нечто большее, чем простые человеческие чувства: каждый из них в глазах другого был вечным врагом, и их непримиримая вражда определялась мировым порядком.

Не дожидаясь, Громобой быстро ударил первым, и Изволод покачнулся. По толпе глиногорцев прошел гул. Тут же Изволод ударил, целя в глаз, но Громобой опустил голову и подставил лоб, а сам тут же ответил сильным ударом в грудь. Уклоняться от ударов было не принято: в поединках такого рода все решали сила наносящего удар и выносливость принимающего. Ловкость и даже мастерство значили мало и не ценились, и противники просто обменивались ударами до тех пор, пока один не падал с ног. Сильным ударом кулака, случалось, убивали. Изволод, привыкший выходить победителем, рассчитывал именно на такой исход; Громобой стремился подойти к Изволоду ближе и схватиться с ним вплотную, но тот отходил и все норовил изловчиться и свалить противника одним ударом в голову.

Глиногорцы кричали, уже сами толком не зная, чью сторону держат. Противники у них на глазах все больше распалялись, вкладывали в каждый удар всю свою силу и ярость, и само зрелище поединка увлекло всех так сильно, что забывалась даже его цель.

Громобою первому надоело ходить вокруг по площадке: поймав руку Изволода на очередном ударе, он сильно дернул его на себя, и тому ничего не оставалось, кроме как схватить его второй рукой, и они вместе рухнули на притоптанный снег. Народ вопил так, что дальний лес содрогался; вдруг в руке Изволода блеснул нож, до того скрытый где-то под накидкой. Громобой не успел даже заметить опасный блеск, как лезвие, словно змея, скользнуло по его боку. Видно, Изволод успел оценить его силу и понял, что в рукопашной не устоит. Глиногорцы вопили, уже видя победу своего над чужаком, а Громобой…

Он сам не понял, что с ним случилось. Он успел ощутить только прикосновение холодного железа к коже, и вдруг его нестерпимое напряжение прорвалось, как будто лопнул какой-то ремень. Какие-то горячие струи хлынули по его телу и подбросили над землей, он всем существом ощущал, как с него спадает какая-то досадная, мешающая оболочка, и он только в это мгновение понял, как же сильно она его стесняла. А теперь все его силы разом хлынули на свободу, как переполнивший тучу дождь.

Поток силы толкнул его прочь от земли, да так стремительно, словно хотел подбросить в воздух. Исполинские силы перекатывались по его мускулам и перемещали их; он словно бы растаял, но в то же время заполнил собой всю вселенную. Весь мир сдвинулся с места, все пятна стали расплывчатыми, он не различал даже ближайших лиц, зато множество запахов ударило в ноздри. Он вырос, он взвился над землей, как будто обрел крылья, и какой-то странный крик, звонкий, раскатистый, как гром, вырвался из его груди.

Народ в диком ужасе отшатнулся еще дальше от площадки: там, где только что боролись два человека, над землей взвился могучий конь с блестящей огненно-рыжей шкурой и черной, как туча, густой и длинной гривой. Его выпученные глаза пылали огнем, могучее ржанье разносилось по равнине и отражалось от дальних облаков. Взвившись на дыбы, он опустил копыта прямо на тело лежавшего на земле человека, и истошный вопль того был покрыт общим криком толпы.

Громобой ничего не успел осознать: он не понял ни произошедшей перемены, ни своего нового тела. Он только чувствовал, что голова его взметнулась как-то очень высоко над землей, что потом его руки рвануло вниз, что они упали на что-то мягкое, податливое, проломили какую-то скорлупу, но сами остались совершенно нечувствительны. Он даже не понял, что это было, но тут в самые ноздри ему ударил горячий запах живой крови. И без того взбудораженный, от этого запаха он совсем обезумел и без памяти метнулся в сторону. Его несла отчаянно бушевавшая в нем сила, и двигаться было невероятным наслаждением; земля содрогалась под его шагами, он чувствовал, что у него теперь не две, а четыре ноги, нарочно созданных для мощного бега. Он мчался, ничего не видя перед собой, и оглушительный крик ликующей мощи сам собой рвался из груди.

Ноги его сорвались с твердой земли и ощутили пустоту, и он почувствовал новый всплеск восторга: воздушная тропа и была его настоящей дорогой. Перед ним разливалось сияние, целое море золотого солнечного света, и он мчался туда, зная, что там его настоящее место. Коснулся слуха звук издалека, похожий на шум исполинского леса, но исходивший из тысячи человеческих грудей; все это было позади, позади, позади, бессильно отстало, осталось в другом мире. Но тут же холодная пропасть охватила его, кровля холода и тишины сомкнулась наверху.

Народ на площадке святилища вопил от потрясения и ужаса. По поверхности озера, куда рухнул чудесный конь, бежали стремительные волны и бились о ближний обрывистый берег. На площадке поединка лежало тело Изволода с раздавленной мощными копытами грудью и размозженной головой. Кровь испятнала снег на несколько шагов вокруг, а возле вытянутой руки блестел на снегу нож с бронзовой рукоятью. Князь, воеводы, волхвы в едином порыве шагнули ближе, но застыли в пяти шагах от тела: ближе никто еще не смел подойти. И никто, даже премудрый Повелин, не знал еще, как объяснить произошедшее на их глазах.

Когда Громобой очнулся, первым его ощущением было живое тепло, разлитое везде вокруг; это было не то тепло, какое бывает в хорошо натопленном доме, неподвижное, душное, а как будто составлявшее самый воздух, свежее, пронизанное легкими дуновениями столь же теплого ветерка. Это показалось так странно, с непривычки даже тревожно, и он изо всех сил постарался скорее прийти в себя. Мерещилось, что позади осталась какая-то драка, в которой он был бит до беспамятства; ничего вроде бы не болело, но голова кружилась, в мыслях зияла пустота, а все тело было как не свое. Как будто наизнанку выворачивали.

Упершись руками в землю, Громобой вцепился пальцами во что-то теплое, мягкое, свежее и с усилием сел. Перед глазами плыли зеленые пламенные круги, в ушах шумело, но он осознавал, что вокруг совсем тихо. Это было подозрительно, даже тревожно. Крепко жмурясь, Громобой пережидал головокружение, при этом всей кожей ощущая тепло. Теплой была земля, на которой он сидел, сладким душистым теплом был наполнен воздух. Над головой что-то мягко шелестело.

Поединок в святилище помнился смутно, сосредоточиться было трудно. Непривычные ощущения сбивали с толку. За время бесконечной зимы Громобой совершенно позабыл ощущения травы под пальцами и тепла в воздухе. Казалось жарко, почти как в бане; вся кожа взмокла, хотя на плечах была одна рубаха. Еще плохо видя от плывущих перед глазами пятен, Громобой дернул ворот. На боку рубаха почему-то оказалась разрезана, на коже имелась небольшая царапина с подсохшей кровью.

Мелькнуло смутное воспоминание – прикосновение холодной стали к телу, потом… потом началось вообще леший знает что! Будто на четырех ногах бегал, на копытах скакал, ржал по-лошадиному! Ни разу за всю жизнь, ни на новогодних гуляньях, ни на свадьбах, Громобою не удавалось упиться до такого бреда! И вот тебе! Умом Громобой отнес бы это все к мороку, но где-то внутри жило воспоминание, что когда-то очень давно подобное с ним уже случалось, и ни похмелья, ни морока тут нет.

Понемногу головокружение унялось, перед глазами прояснело. Громобой огляделся. Вокруг него было лето, и обилие яркой зелени с непривычки так резануло по глазам, бесконечно долго до того видевшим только снег и снег, что Громобой опять зажмурился, но тут же снова поднял веки. Он сидел под зеленым кустом орешника, крепко вцепившись пальцами в густую мягкую траву, а перед ним была опушка березовой рощи, и молодые березки кивали ему пышными верхушками, как белоснежные красавицы девушки с зелеными косами. Такая простая вещь, как летняя зелень, казалась до того невероятной, что Громобой не верил своим глазам. Мелькнула даже мысль, что он, как в кощуне, проспал сто лет…

По-глупому тараща глаза, Громобой всматривался в рощу: то в одном, то в другом белом стройном стволе вдруг проступали очертания тела в белой рубахе, на гладкой коре появлялось миловидное, задорно улыбающееся лицо, зеленые, мягко шуршащие ветви превращались в длинные пышные волосы. Но едва Громобой пытался сосредоточить взгляд, рассмотреть это чудо, как девушка пряталась в березу, зато на другом деревце мелькало смеющееся личико, дразнило, готовое тут же спрятаться. Березки покачивались на ветру, склонялись друг к другу верхушками: точь-в-точь девицы на гулянье пересмеиваются, косясь на парней.

– Морочат, дурехи! – Громобой тряхнул головой.

По ясному голубому небу медленно-медленно, лениво ползли ослепительно белые платки облаков. На небе сияло солнце, такое огромное, ослепительно яркое и жаркое, от какого Громобой совсем отвык. Но сейчас он не помнил никакой зимы, сама память о ней растаяла, улетела облачком от этого обилия летнего тепла и света. Густая трава была насквозь прогрета солнцем, в ней виднелись белые и розовые головки кашки. Громобой безотчетно сорвал цветочек и пожевал длинный тонкий стебелек. Горьковатый сок показался свежим, вкусным. Опомнившись, Громобой выплюнул стебель, бросил цветок и тряхнул головой, стараясь прийти в себя. Он совершенно не понимал, где он находится и как сюда попал.

На опушке снова послышался смех и раскатился тонкой волной – так бывает, когда порыв ветерка пригладит листву и шелест ее словно рассыпается по ветвям. Громобой вскинул голову: между стволами берез мелькнула девичья фигура – высокая, стройная, с длинными русыми волосами, густыми прядями спускавшимися ниже колен. Задорное, румяное, красивое лицо девушки задорно и лукаво улыбалось ему. Он рассматривал ее, но она не исчезала, а, наоборот, сделала два шага ближе к нему.

– Ты смотри, смотри! – звонко воскликнула она и обернулась, давясь от смеха, махнула широким рукавом назад, призывая к себе кого-то. – Стебель жует!

– Изголодался, бедный! – ответил ей насмешливый голос из-за деревьев.

– Умаялся!

– Стосковался!

Пересмеиваясь, голоса отдавались от одного деревца к другому; вслед за первой девушкой из-за березки выскочила вторая, потом третья. Обе они тоже были одеты в легкие, тонкие рубахи, белые, как кора молоденькой березки, под которыми при движении ясно вырисовывались очертания стройных тел. Светло-русые, золотистые волосы струились волнами, играли, блестели, как живые ручьи солнечного света. Легко ступая по траве, все три подбежали к Громобою и вдруг набросились на него: насмешливо и жалостливо причитая, они принялись его тормошить, щекотать, ласкать, теребили его волосы, рубаху, наперебой целовали его куда попало и непрестанно смеялись, так что у него звенело в ушах. От прикосновения их теплых, нежных, как лебяжий пух, рук, мягких волос, от их горячих поцелуев у него кружилась голова; кровь загоралась, по коже бегали горячие искры, все внутри переворачивалось. От девушек веяло запахом цветов, травы, свежей листвы, нагретой солнцем.

– Да ну вас! Пустите, шальные! А ну пусти! – ничего не соображая, Громобой старался от них отмахнуться, но при этом боялся каким-нибудь неловким движением повредить этим стройным, невесомым, веселым созданиям. Он уже понял, кто они такие, но вопреки разуму все его существо переполняло блаженство.

Чья-то нежная рука обняла его голову, прижала лицом к упругой теплой груди. Запах цветущей мяты усилился и оттеснил все другие.

– Ну, ладно, не балуй! – прозвучал над ним звонкий голос. Одной рукой обнимая его, шалунья второй рукой отгоняла прочь двух других. – Хватит, а то совсем с ума сойдет! Волошка, отойди! Отойди, говорю! А то защекочем и не узнаем, зачем пришел!

– Тогда и ты пусти, Мятница!

– Дай хоть посмотреть, кто попался.

Наконец его отпустили; Громобой поднял голову. Перед ним на траве сидели три девицы, как три белых лебеди; лица всех трех полыхали жарким румянцем, глаза горели жадным страстным огнем, волосы растрепались. Часто дыша, они посмеивались и пожирали его широко раскрытыми глазами.

– Не бойся, сокол ясный, – та, что сидела ближе, игриво кивнула ему. – Не бойся, жив будешь!

– Не съедим! – хихикнула другая.

– Вот уж и не думал бояться! – Громобой усмехнулся и убрал волосы со лба. – Да не ждал такой радости. Ты кто?

– Мятница! – Ближайшая к нему девица, с ярко-зелеными кошачьими глазами, широко улыбнулась ему, и на Громобоя снова повеяло запахом цветущей мяты. На светлых волосах у нее красовался венок из темно-зеленых стебельков и бледно-розовых, собранных в пучки цветочков мяты.

– А я – Волошница! – тут же крикнула другая. У нее волосы были русые, а глаза – огромные и ярко-синие, такие же, как венок из тесно сидящих цветов-волошек.

– А я – Купавница! – Третья девушка подвинулась поближе, задорно смеясь и показывая белые зубки. У нее глаза были желтые, венок на волосах – из желтых купавок, а длинные зеленые стебли с круглыми листьями ожерельем оплели плечи. – Что, хороши мы? Нравимся?

– Да уж… – Громобой перевел взгляд с одной на другую. Три пары разноцветных глаз сверкали, как самоцветные камни в ожерелье у княгини Добровзоры. – Чего уж говорить…

Все три были так хороши, что… что лучше бы тут была какая-нибудь одна.

– Утомился ты дорогою! Траву жуешь! – Зеленоглазая Мятница усмехнулась, а две другие звонко расхохотались. Они смеялись так охотно, как будто им от этого легче дышалось. – Давай мы тебя покормим.

– И напоим! – подхватила Волошница, легко вскакивая с места.

– И приласкаем! – воскликнула Купавница.

– И развеселим!

Тут же все три тесно обсели его, и у каждой было в руках что-нибудь из еды: то печеные яйца, то теплая каша в расписном горшочке, то пироги, то криночка с квасом. Весь набор вызывал в памяти обряды русальего месяца кресеня,^[222] когда как раз такие угощения девушки носят в лес для берегинь и оставляют там под березами. И с тем же шумом и возней берегини принялись его кормить: одна совала ему в рот пирог, вторая тут же лезла с кашей на ложке, третья – с яичницей. Самому Громобою ни к чему не давали притронуться рукой, не оставляли времени прожевать, так что он вскоре возмутился: мотая головой и отпихиваясь от двух ложек сразу, он крепко схватил девичью руку, и тут же смех сменился криком.

– Ай, ай! – Берегини метнулись от него прочь, роняя горшочки, криночки и пироги.

Две отскочили, Волошница, которую он держал за руку, тоже метнулась, но упала и теперь лежала перед ним на траве, и ее огромные синие глаза смотрели на него с ужасом.

– Пусти! Горячо! – умоляла она.

Громобой выпустил ее руку, уже стыдясь, что не рассчитал силу.

– Чего всполошились-то? – успокоительно проговорил он. – Эх, вы, нелюдь неразумная! Горшок, вон, разбили… Не напасешься на вас.

Небольшой, округлый глиняный горшочек лежал грудой осколков, и остаток яичницы белел перед ним на траве. Громобой протянул к нему руку и вдруг заметил, что в кучке осколков что-то блестит слабым красноватым светом. Этот свет напомнил ему что-то такое важное, что еда и все три берегини вылетели из головы. В памяти мелькнул отголосок важнейшей священной тайны, которую он когда-то уже знал, и Громобой поспешно перебрал осколки. На одном из них сиял прочерченный красными, огненно-светящимися линиями знак месяца червеня^[223] – единственного в году полностью летнего месяца. О траву обтерев с него масло, Громобой сунул осколок за пазуху. Сейчас он и сам еще не знал, зачем он ему.

Присмиревшие берегини вернулись, теперь они не смеялись, не суетились и не лезли, а смирно сидели по сторонам. Мятница поставила перед ним кринку, Купавница положила на траву пирог.

– Ты не сердись на нас, – тихо, умильно попросила Купавница, заглядывая ему в лицо. Громобой заметил, что ее желтые глаза слегка косят, но именно она, пожалуй, нравилась ему больше всех: в ее розовом, мягком лице было что-то нежное, родное, навевало какие-то особенно теплые воспоминания.

– Соскучились мы, – жалобно прибавила Мятница. – Все одни да одни.

– А там все зима и зима, – прибавила Волошница. Сидя на траве, она обвила руками колени и горестно склонила голову. – Была бы весна и на земле, мы бы давно по рощам бегали, с парнями играли, с девицами пели, подарочки бы принимали, веночки бы плели… А там нет весны, Лада нам золотым ключом ворота не отпирает, Леля на золотом коне пути не кажет. На землю нам ходу нет, вот мы в Ладиной роще и живем, только друг с дружкой и хороводимся!

– В Ладиной роще? – Громобой бросил взятый было пирог и вскинул глаза на Волошницу. – Это Ладина роща, говоришь?

Ведь в Ладиной роще, как ему говорила Мудрава, и заключена богиня Леля! Но еще прежде чем берегини успели ответить, Громобой понял, что обрадовался зря: эта Ладина роща расположена в Надвечном мире, а ему нужна та, что на земле. А нет ли…

– А нет ли здесь выхода какого? – спросил он у Купавницы, глазами показав на бело-зеленую рощу. – Тут Ладина роща, и на земле, у города Славена, Ладина роща есть. Нельзя ли мне отсюда как-нибудь туда перебраться?

– Перебраться-то можно… – начала Купавница.

– Тебе все можно! – быстро, с оттенком зависти, подхватила Мятница. – Ты одной ногой на небе, другой на земле стоишь, тебе в оба мира пути открыты.

– Так покажите дорогу!

– Мы не можем!

– Мы не знаем!

– А кто же знает?

– Мать только и знает!

– Матушка наша!

– Да где же она?

– А…

Берегини не успели договорить, как вдруг все три вспорхнули с травы, как птички, и отскочили куда-то по сторонам. Громобой быстро глянул вокруг.

Откуда-то повеяло новым ветерком – свежим, душистым и таким сладким, что в груди разлилось сильное тепло и дыхание перехватило. Новый, сильный и яркий солнечный луч пал на опушку и луговину, березки заплескали ветвями, как крыльями, приветливо и радостно закивали верхушками. По траве побежала волна, и все цветочные головки склонились в сторону опушки.

На опушке березняка в трех шагах от Громобоя стояла высокая, стройная женщина. Тонкий стан, белая рубаха, длинные светлые волосы были почти те же, что у трех берегинь, но от всего ее облика вокруг разливался тонкий, нежный, ясно различимый золотистый свет. Свет излучала каждая черта ее прекрасного лица, голубые глаза сияли звездами, волосы струились волнами солнечных лучей. И березы покачивали ветвями в лад с ее дыханием, и голубое небо отражало цвет ее глаз, и само солнце было лишь отблеском ее белого, румяного лица. Головки цветов тянулись к ее подолу, вились по нему, как живая вышивка, и растекались с него по траве. Весь этот прекрасный летний мир брал исток в ее душе, и она же была его лицом, его единичным воплощением, средоточием всей его красоты и сладости.

– Здравствуй, сын Грома! – Богиня Лада приветливо кивнула ему, но Громобой, очарованный ее невиданной живой красотой, даже не сообразил, что нужно ей ответить. – Вот и я тебя дождалась!

Богиня сделала шаг к нему и села на траву. Цветочные головки повели хоровод вокруг нее, и солнечное сияние сплело венок из золотых лучей на волосах богини.

– Здравствуй, матушка, – наконец выговорил Громобой. Собственный голос казался ему низким, грубым, и сам он был какой-то слишком плотный, тяжелый, неуклюжий рядом с Белой Лебедью – душой летнего тепла.

– Теперь ты дома, Громобой, – богиня Лада улыбнулась ему. – Здесь ведь и есть родина твоя: Летом Красным твой отец владеет.

– Да я… – начал Громобой и запнулся, не зная, что сказать.

– А ты и сам не знаешь, как сюда попал? – Богиня опять улыбнулась. – Не было счастья, да несчастье помогло. Ждали мы тебя, ждали, а ты все не шел, дорогу к своей родине надвечной найти не мог. А пока не пройдешь ты через лето красное, и весны тебе не видать.

Богиня вздохнула, и весь мир вокруг померк: солнце спряталось, цветочные головки опустились, березки зашептали горестно и тревожно. Лада снова подняла лицо, и Громобой увидел в ее глазах слезы.

– Что ты, матушка! – Эти слезы словно ножом его ударили, стало тревожно и горько. – Что с тобой?

– Где дочь моя? – Богиня Лада с мольбой смотрела на него, и блестящие слезы ползли по ее нежным щекам. – Где Леля моя ненаглядная? Где моя лебедушка белая, мое солнышко красное?

– Леля? – переспросил Громобой. – Весна-Красна?

– Да! – Богиня кивнула и закрыла лицо руками, но сквозь ее белые пальцы на траву скользнула слеза, яркая, блестящая, как роса. – Дитя мое единственное, ненаглядное, желанное! Всему миру радость и милость, свет и утешение! Улетела моя пташечка, покинула меня, злосчастную! На какую березку теперь сядет она, где запоет свою песенку горькую?

Три берегини стояли на коленях в траве и горько плакали, закрывая лица руками, цветы в их венках повяли и опустили разноцветные головки. Похолодало, потянуло стылым ветерком, за темным краем неба отдаленно громыхнул отзвук грома.

– Спаси мою дочь, сын Перуна! – Богиня вдруг отняла ладони от лица и схватила Громобоя за руку. Ее рука была влажной от слез и горячей, как огонь. – Спаси ее! – в лихорадочном порыве шептала она, с мольбой глядя ему в глаза. – Только ты и можешь ей помочь! Заключена она в роще, вокруг нее стена радужная, и ни людям, ни богам за ту стену дороги нет! Только ты и можешь за радужную стену пройти, оковы разрушить и дочь мою освободить, в мир весну вернуть. А иначе на земле Зимерзла навек останется править, а мне к роду человеческому дороги не найти!

– Не плачь, матушка! – начал Громобой и хотел вскочить на ноги, но почему-то зашатался и опять упал на траву.

На боку заболела царапина. И тут Громобой вспомнил, как попал сюда, вспомнил, что был кем-то другим… Не человеком… В памяти мелькнула вьющаяся где-то внизу волна черной гривы, заработали в стремительном беге конские ноги с огненно-рыжей шкурой, крепкие копыта… Причем он смотрел на них сверху, как если бы они принадлежали ему самому.

– И в этом тоже твои два духа сказались, – ответила богиня на его мысли. Громобой посмотрел на нее: она снова улыбалась, и солнечный свет прояснел, цветы подняли головки. – Два духа в тебе: земной и небесный. По земле ты человеком ходишь, но дух небесный, красный конь Перунов, в тебе невидимый живет.

Громобой ошарашенно слушал: это для него было новостью. Ему ничего не рассказывали о том, как он, будучи новорожденным, превращался в жеребенка. О том наузе,^[224] который он носил всю жизнь, не снимая даже в бане, и который почему-то рос вместе с ним, крепко охватывая пояс и мальчика, и отрока, и взрослого парня, он знал только одно: науз держит в повиновении бурлящие в нем силы. Но ему не приходило в голову задуматься, какие же это силы. Зная за собой способность расходиться в драке так, что «кого схватит за руку, у того рука вон», он сам считал этот науз очень нужным и не сомневался в мудрости волхва, его навязавшего. А теперь выходило, что тот парень, с которым он бился на берегу Храм-Озера, своим ножом ненароком обрезал науз… и Громобой превратился в коня!

Теперь он все вспомнил.

– Вижу, понял! – Богиня Лада вздохнула и нежно провела рукой по его щеке. – Жеребенок ты неразумный. Вон он, твой науз. Двадцать пять лет служил верой-правдой, да, видно, истрепался.

Громобой обернулся. В траве позади него виднелась желтая полоска берестяного ремешка с девятью узелками, разрезанного острой сталью. Громобой взял его, повертел в руках.

– Этот уж не годен! – сказала Лада. – Теперь тебе новый нужен. Такой, чтобы тебе помогал твоей силой владеть и на доброе дело прилагать. А сил тебе много понадобится. Я тебе такой науз сделаю. Встань.

Громобой поднялся на ноги; его слегка покачивало. Кровь в нем кипела, по коже бежал озноб, а изнутри поднималась мощная волна жара. Волны тепла и холода боролись в нем, рвали на части, и он сжимал зубы, словно это могло помочь ему сохранить свою целостность.

Богиня протянула к нему обе руки ладонями вперед, и от ее ладоней на Громобоя подуло мягким свежим ветерком; ветерок овеял лоб, внутренний жар поутих, головокружение унялось. Шум в ушах сменился множеством внятных голосов: каждая травинка под ногами, каждый листочек в роще шептали ему какие-то складные речи, хотели что-то внушить ему.

запела богиня Лада, и каждая веточка подхватила ее заклинание, роща запела. Поле вокруг распахнулось широким простором, край неба облился розовым рассветным сиянием, в воздухе, на травинках заиграли светлыми отблесками капли росы, заискрились то огненным, то зеленым, то темно-синим светом.

Травы и цветы приподняли головки, рванулись вверх, стали расти, и вот они уже скрыли Громобоя, как невиданный лес. В травах мелькали и тут же исчезали образы берегинь: румяное лицо вырастало из цветочного бутона, стройное тело выходило из стебля и снова исчезало; длинные травяные листья сплетались в косы, нежные руки тянулись к Громобою и гладили по лицу, скользили по плечам. Нежная щека прижималась к щеке и тут же оборачивалась свежим упругим листом; живые яркие глаза манили и звали, и тут же зовущий взгляд сменялся блеском росы в серединке голубой незабудки… Потом все эти чудо-заросли разом опали, но в воздухе густым облаком висел запах травяной пряной свежести. Сотни запахов сплетались и пьянящим потоком лились в грудь, и от них в крови просыпались новые силы, мысли прояснялись, взор обострялся.

пела богиня, и бесчисленные ветры пали с неба на ее зов, пригнули верхушки берез. Стон прошел по роще, докатился до края небес, грозовые порывы трепали и били деревья, но голос богини Лады окреп и усилился, перекрывая шум ветра и листвы:

Богиня Лада развела руки в стороны, и все бесчисленные ветры, сотрясавшие небо и землю, разом устремились к ней. В воздушных потоках мелькали искаженные лица, то хохочущие, то яростные, а за ними вились тела вроде змеиных – способные летать без крыльев, крушить и ломать без рук, преодолевать огромные расстояния без ног. Богиня взмахнула руками, и Громобой увидел вместо рук ее лебединые крылья. Лада Бела Лебедь протянула руки-крылья к Громобою, и вихри устремились к нему, обвились вокруг, завертелись, закружились… Сквозь вой и свист ветров до него доходил голос богини; самой ее он не видел за мелькающей круговертью, но голос ее звучал ясно и четко, вкладывая каждое слово прямо в его душу:

В глазах у Громобоя мелькало бесчисленное множество видений: перед ним вставало рассветное сияние, и тут же розовый небосвод подергивало багряным, в нем загорались во множестве огонечки звезд; синее облако затягивало все в темноту, а ее вспарывал, как меч, серебряный месяц. И каждое видение обдавало его волной новой силы: багрянец рассветного неба, блеск звезд и месяца, сияние солнца вливались в его жилы, пронзали и оживляли каждый мускул. Он вдыхал могучие ветры поднебесья, и им не было тесно в его груди. И голос богини лился с неба, сплетаясь с голосами ветров и блеском светил:

Постепенно все стихло: улетели ветры, прояснилось небо, роща успокоилась и снова завела свой ласковый лепет. Вокруг снова сиял мирный летний день, но Громобой ощутил себя другим. Сила ветров бурлила в его крови, сердце казалось красным солнцем, греющим его изнутри, горячий блеск молний переливался по жилам. Напротив него стояла богиня Лада, а по бокам ее три берегини, испуганно сжав руки, таращили на Громобоя глаза, полные ужаса и восторга.

– Захочешь – ударишься оземь, станешь красным конем Перуновым! – произнесла Лада, и в голосе ее слышались отдаленные отзвуки ветровой песни. – А захочешь – снова человеком будешь.

Громобой коснулся бока: под рубахой, там, где он привык носить плотный ремешок науза, появился другой пояс, тонкий и легкий, как будто сплетенный из шелковистых девичьих волос. Пальцы легко проходили сквозь него, как сквозь воду, не разрывая; на ощупь этот новый науз был как густой ветер или слишком жидкая вода…

– Теперь идем! – Лада знаком позвала его за собой.

Громобой шагнул за ней и тут же увидел, что совсем рядом с опушкой рощи луговина кончается высоким обрывом. Здесь приветливый берег как будто обрывался в бездну: внизу ходили тяжелые синие тучи.

– Смотри! – раздался позади повелительный голос богини Лады.

Громобой вгляделся и ощутил, что взгляд его раздвигает темные облака. От непривычного усилия вдоль позвоночника пробегала дрожь, но Громобой ясно увидел, как внизу на дне долины проступают очертания горы, а на горе – город за высокой стеной. Он видел детинец на вершине, терема и улочки, потом посадский вал, ворота, площадь торга, бесчисленные темные крыши избушек на посадских улицах. И легко было разглядеть каждую мелочь, потому что всякая крыша, всякая улочка изливала тонкий золотистый свет. Весь город был напоен этим светом, точно солнечный луч светил с темного неба только на эту гору.

А внизу, за пределами светлого круга, подножие горы было затянуто синими тучами. Тучи перекатывались, переваливались, как тяжелые каменные горы, словно ветер с напряжением толкает их, силится раздвинуть невидимым плечом, но не может, выбивается из сил, переводит дух и опять с натугой принимается толкать. Глыбы-тучи шевелились, от них тянуло вверх холодным, плотным, морозным ветром, и чем дольше Громобой вглядывался, тем яснее видел в них сходство с человеческими фигурами. Тяжелые исполины с дубинами в могучих руках топтались под стенами светлого города, ходили кругом, тянулись вверх, ползли на крутые склоны и снова скатывались вниз, и опять ползли, медленно перенимая из руки в руку то дубину, то черный тяжелый камень.

– Что это? – осевшим голосом шепнул Громобой.

– Велеты, – так же тихо голос богини шепнул ему ответ. – Племя Зимерзлино. Каждую зиму приходят они под город Стрибожин, облекают его своей темной ратью, и пока Перун их огненным копьем не прогонит, огненными стрелами не побьет, не выйти кольцу Огня Небесного на волю, не сиять солнцу на небе, не бывать весне в мире земном… Достань кольцо Небесного Огня, тогда освободишь и дочь мою.

– Оно – там? – Не оборачиваясь, Громобой не отрывал взгляда от города на вершине горы.

– Там. В Стрибожине. Только нет туда дороги, кроме как мимо велетов.

Громобой кивнул: в памяти всплывала кощуна о городе Стрибожине и храме Небесного Огня, хотя он и не помнил, откуда знает о них.

– Один не сумеешь, – добавила богиня. – Поди к Ветровому Деду и у него помощи попроси.

– К Ветровому Деду? – Громобой обернулся.

– Да. Вот к нему дорога. – Лада показала куда-то в сторону.

Чуть поодаль на краю обрыва рос могучий, древний, корявый дуб. Увидев его, Громобой дрогнул: дерево, заключившее в себе ворота миров, разом будило в нем много смутных, значительных и мучительных воспоминаний.

– Иди, – шепнул голос богини, сплетенный из сотен и тысяч голосов земли, из голосов трав, цветов, берез, облаков, ветров и лучей.

Громобой повернулся к дубу и сделал шаг.

– Иди! – сама земля вздохнула под ногами.

Вокруг потемнело, синие тучи заслонили небо. Богини Лады больше не было здесь, и сам ее приветливый, ласковый летний мир сменился каким-то другим – мрачным, жарким, полным горячих грозовых перекатов за темной стеной туч.

Подойдя к дубу, Громобой как следует осмотрел его весь кругом, но ничего похожего на дупло не нашел. Мелькнула мысль: постучаться, что ли? Не долго думая, Громобой ухватился за один из старых, низко опущенных кривых суков и полез на дерево.

Ветки росли густо, так что опоры искать не приходилось, а кое-где он даже с трудом протискивался через переплетения ветвей. Жесткая, в крупных трещинах кора поросла лишайником, от нее остро пахло лесной прелью, густые зеленые листья совсем заслонили свет, так что Громобой ничего вокруг себя не видел и даже не знал, высоко ли забрался. В ветвях шумел ветер, могучий голос дерева тянул древнюю воинскую песню, и Громобою как-то легче дышалось от этого шелеста: казалось, что само дерево подхватило его и весело, как зрелый отец младенца-сына, перекидывает с руки на руку, с ветки на ветку – все выше и выше. Корявые изгибы сучьев сами ложились под ноги, как ступеньки лестницы, сверху другие ветки тянулись, как руки навстречу, и Громобой лез наверх, как по дороге шел. Жмурясь, чтобы уберечь глаза, он не оглядывался по сторонам и ничего не видел, кроме ближайшей верхней ветки.

Вдруг он заметил, что ветки, по которым он ступает, не висят в воздухе и не крепятся к стволу, а торчат из земли. Тряхнув головой, Громобой остановился и огляделся. Дуба больше не было – он стоял на тропинке, где из плотной земли в изобилии выступали изломанные корни, а вокруг него был густой лес.

Добрался. Осознав, что ворота дуба привели-таки его в другое место, Громобой немного постоял, осматриваясь. Лес вокруг был густ, темен, сбоку виднелся глубокий, в перестрел шириной, овраг с обрывистыми склонами. На дне оврага росла сосна, и верхушка ее приходилась почти вровень с вершиной холмика, на котором Громобой стоял. Другое дерево, старая ольха, лежало мостом, перекинутое с одного края оврага на другой, и его корни топорщились в воздухе, издалека напоминая выгнутую спину какого-то здоровенного косматого зверя. В лесу шумел сильный ветер, склонял и трепал верхушки деревьев. Громобой оглядывался, ожидая откуда-нибудь совета, куда идти дальше.

Неясный гул ветра сплетался в слова, сначала неразборчивые, потом все более ясные. Громобой прислушался: издалека долетала легкая россыпь березового шума, и в этом шуме он различал мягкий женский голос, похожий на голос богини Лады:

Громобой огляделся еще раз: прямо перед ним, по краю обводя овраг, вилась бледная, едва заметная тропинка. На земле, густо усыпанной серовато-бурым слоем старой палой листвы, где лишь изредка торчали зеленые былинки, она скорее угадывалась, чем виднелась: на ней не было никаких следов, а только чуть-чуть веяло присутствием живого духа. А может, и того не было, а просто кто-то издалека указывал Громобою, куда идти. И он пошел.

Чем дальше он шел через лес, тем крупнее становились деревья вокруг. Подлесок, кусты и мелкие деревца исчезли, оставались только старые деревья-великаны: дубы, сосны, ветлы. Здесь и там громоздились овраги, холмы, валуны, точно какой-то исполин гулял здесь, ненароком ломая столетние дубы и разбивая землю своими тяжеленными шагами. Огромная ива, надломленная посередине ствола, висела ветвями вниз и была похожа на великана-велета, которого враги убили и повесили вверх ногами. Ветер дул все сильнее. Он стремился откуда-то сверху навстречу Громобою, и идти становилось все труднее. Пригнувшись, опустив голову и набычившись, Громобой упрямо шагал и шагал против ветра, почти не глядя вперед и на каждом шагу цепляясь руками за стволы и ветки, чтобы не отнесло назад. От ветра гудело в ушах и шумело в голове, постоянное сопротивление вихря заставляло напрягаться изо всех сил, так что вскоре Громобой уже не чуял земли под ногами, а ощущал одно: что лезет все вверх и вверх.

Местность поднималась и постепенно перешла в крутой склон горы. Ревущий вихрь стремился в горы вниз, как водопад, наклонял огромные стволы, теребил и ломал ветки; в лицо Громобою летели древесные обломки, листва, комья земли и даже мелкие камни. Одной рукой заслоняя глаза, второй он хватался за что попало, за деревья, за корни, торчащие отовсюду, за выступы скалы, подтягивался, но лез и лез вперед с чудесным упрямством – качеством, за которое его всю жизнь бранили и которое сейчас так пригодилось.

Вдруг шум и рев кончился, как отрезало. Оглушенный Громобой не сразу заметил перемену, но, вскочив на очередной уступ, внезапно осознал, что и леса больше нет. После долгого напряжения стоять без опоры было трудно, хотелось за что-нибудь ухватиться, но вокруг было пусто, и Громобой стоял, опустив усталые руки, и пошатывался, стараясь обрести равновесие. Позади себя он видел целое море бушующих зеленых вершин, круто уходящее вниз и вдаль, насколько хватало глаз. Там внизу ревел ветер, но здесь была тишина. Перед ним была равнина, упиравшаяся прямо в голубовато-синее небо. Даль его была так спокойна, так беспредельна и глубока, что Громобой сразу понял: сейчас он видит это не с земли, а тоже с неба. Мимоходом кольнуло беспокойство: куда же это я забрался? Он вышел из Надвечного Лета, владений богини Лады, но полез еще выше… Что же выше-то?

Громобой сделал шаг, но тут же покачнулся и остановился. Только теперь он глянул себе под ноги, и от этого взгляда его пронзила холодная дрожь: под ногами был прозрачный свод, и сквозь твердую толщу непонятно чего он видел далеко-далеко под собой землю – бескрайние пространства лесов, ленты рек, луговые равнины, горы, кое-где светлые пятнышки озер. Где-то вид заслоняли облака, создавая видимость твердой опоры для ног, но быстро расходились снова, и Громобой опять видел под собой прозрачные громады воздуха. Он не мог заставить себя сделать хоть шаг – так и казалось, что сейчас нога провалится и он рухнет вниз с такой высоты… Что до земли и нечему будет долетать.

Но другой дороги здесь не было. Солнце же ходит по прозрачному своду Среднего Неба – значит, и ему можно, раз уж он как-то сумел сюда взобраться! Стараясь не смотреть под ноги, Громобой поднял голову. Ветра здесь не было, но воздух был как-то необычайно плотен и густ. Казалось, воздух стоит здесь, как вода в пруду, но стоит ему получить какой-то слабый толчок, и вся эта воздушная громада обрушится отсюда сверху на лежащий внизу мир – и это будет воздушный ток огромной силы, исполинский ветер, способный поломать леса и расплескать озера. «Шли вихри зеленого леса ломати, на поле из корени вон воротити, моря синие колебати…» Это была самая вершина мира, откуда и льются на землю ветры. А значит, и Дед Ветров, к которому его послала Лада, где-то здесь.

Впереди виднелось какое-то туманное облачко. Не глядя вниз, Громобой направился к нему. Идти было неожиданно легко, словно сама воздушная громада, бывшая здесь вместо земли, подталкивала его ноги. Чем ближе он подходил, тем больше прояснялось облачко, и вскоре Громобой разглядел, что это два невысоких холмика, а в промежутке между ними лежит чья-то исполинская фигура. Неясно вырисовывался как будто старик, весь укутанный в свои длиннющие белые волосы и такую же бороду. Белые пряди его волос постоянно шевелились, словно по каждому волосу беспрерывно пробегали ветерки и вихорьки. Глаза старика были закрыты, а на губах его виднелась огромная ледяная цепь.

Чем ближе подходил Громобой, тем труднее ему было идти. Дыхание Ветрового Деда издалека обжигало холодом, так что в груди теснило и ноги подгибались. И пояс, который на него надела Лада, быстро застыл и стал казаться ледяным. Он все тяжелел, потом стал оттягивать назад, словно к нему была прикреплена невидимая цепь. Эта цепь все натягивалась, и наконец Громобой обнаружил, что не может сделать больше ни шагу. А между тем было неясно, близко ли он подошел к Ветровому Деду: пространство между ними не поддавалось измерению, да и рассмотреть Стрибога было нелегко. Стоило сосредоточить на чем-то взгляд, как все расплывалось, глазам рисовалось только огромное белое облако, закрученное вихрем. Оставалось впечатление постоянного движения, клубящегося ледяного урагана, каждый миг готового сорваться с места и лететь, сметая все на своем пути, но какой-то невидимой силой прикованного на месте. Из этого белесого облака глазу лишь мельком удавалось выхватить то очертания лица, то прядь бороды, то блеск ледяной цепи, и то настолько неверно, что Громобой сомневался, а можно ли договориться с этим существом.

– Здравствуй, Ветровой Дед! – крикнул Громобой, не особенно надеясь на ответ.

– Здравствуй, племянник! – грохнуло в ответ, и Громобой покачнулся: этот голос звучал какмощный поток ветра, густой почти как вода, и сам этот звук своей силой сбивал с ног. – По делу пришел или от безделья?

– От безделья не хожу! – отозвался Громобой. – По делу пришел к тебе, дядька! Макошины дочки тебе кланяются!

– Спасибо! – прогудело из клубящегося вихря. – Сам-то я не вижу их. Пропали племянницы мои, порастерялись. Как же ты-то ко мне добрался, сын Грома?

– По дубу залез, – отмахнулся Громобой. – Ты мне вот что скажи, дед: можешь мне помочь велетов от Стрибожина-города отогнать?

– А зачем тебе? – прогудел Ветровой Дед. – Всякую зиму приходит племя Зимерзлино под мой любимый город, а как отец твой проснется да своим копьем огненным взмахнет – так и рассыплются.

– Не проснется мой отец! Или ты, старик, тут лежишь и ничего не знаешь? Чаша Макошина разбита, на земле зима, а весна в плен заключена. И никак ее не вызволить, пока кольцо Небесного Огня не добыть. А перед Стрибожином велеты стоят.

– Не проснется? – низким голосом вздохнул Стрибог, и от его вздоха могучий ветровой поток потек с вершины мира вниз, сорвался с края, как водопад, и внизу в исполинской чаще загудело и завыло. Мощные деревья волновались, как легкие травинки, и Громобой мельком подумал, как бы эта беседа не сдула с лица земли все живое. – Значит, спит Перун в темной туче, а ты, сын его, его работу хочешь делать?

– Приходится! – Громобой повел плечом. – Не ждать же, пока Зимерзла весь белый свет заморозит. Так что, дед, поможешь?

– А чем тебе помочь?

– Чем? – Громобой посмотрел на свои руки. – Меч мой на земле остался. Мне бы чего-нибудь такое…

– Меч твой вернется, как пора придет! – Стрибог усмехнулся, и его белые волосы взвились сплошным клубом-облаком. – А вот одному плохо воевать – дам я тебе четырех товарищей, четырех родных братьев. Пока зима, им отсюда одним ходу нет, а ты их на волю выведешь. А я-то и не чуял, что срок пришел. Выведи их к земле, а там они и тебе, и всему белу свету послужат.

Стрибог приоткрыл свой закованный рот и дунул в воздух. Громада стоячих ветров сдвинулась, заколебалась, и перед Громобоем появился парень – рослый, длинноногий, с длинными светлыми волосами. Глаза его холодно мерцали, как белые зимние звезды, волосы колебались сами собой, и с них стекал стылый ветер. В руке он держал светлое, как будто ледяное, копье.

– Вот тебе первый брат – Ветер Полуночный! – сказал Ветровой Дед и снова дунул.

Рядом с Ветром Полуночным встал другой парень – румяный, с золотистыми волосами, и от него веяло теплом. Увидев Громобоя, он радостно улыбнулся ему и тряхнул кудрями.

– Ветер Полуденный! – сам определил Громобой.

– Мы с твоим отцом всегда товарищи были! – весело откликнулся Ветер Полуденный, и его свежее дыхание несло запахи летних трав. – Каждую весну мы с ним вместе на битву выходили, Зимерзлины племена разбивали, красное солнышко в мир выпускали!

– А со мной пойдешь? – спросил Громобой.

– Как не пойти! Притомились мы здесь, у Деда в рукавах сидючи. Пойдем с тобой. Правду говорю, братья?

Он огляделся, и Громобой увидел поодаль еще двух парней. У них волосы были русые, сероватые, у одного левая щека румяная, у другого – правая.

– Ветер Восточный! – назвался один.

– Ветер Закатный! – эхом откликнулся другой.

– Пойдете со мной?

– Пойдем!

– Ну, ступайте! – Сам Ветровой Дед пошевелился, приподнялся, и всех пятерых покачнул исполинский порыв ветра – невидимый, неощутимый, но такой сильный, что устоять было невозможно. – Ступайте!

Ветровой Дед выпрямил голову, его борода и волосы встали дыбом, а низкий голос загудел:

Голос Ветрового Деда звучал все гуще и гуще, вздымался все выше и выше; голос этот наполнил и захватил все существо Громобоя. Песня будила его внутреннюю мощь, сила ветров заставляла каждую жилку трепетать и рваться к делу. Не помня себя, Громобой ударился оземь и взмыл вверх, подброшенный своей неистовой силой: четыре мощные конские ноги готовы были нести его через весь свет, от края неба и до края, не расплескав и не уронив этой силы. С ликующим ржанием он рванулся вперед и краем глаза увидел по бокам еще четырех жеребцов. В вороном он сразу узнал Ветер Полуночный, в белом угадал Ветер Полуденный, Закатный и Восточный обернулись гнедым и серым. По их шкурам пробегали белые ледяные искры, синие тени облаков, розовые отблески заката; буйные гривы развевались длиннее самих тел, и кони мчались по прозрачной тверди воздушной тропы, высекая белые искры и рассыпая громовые раскаты по поднебесью.

Громобой первым ринулся вниз по склону ветровой горы, с восторгом ощущая беспредельность своей силы, неудержимую быстроту своего бега. Грудью разрывая на бегу плотные ветра, не чувствуя никакой твердой опоры под копытами, да и не нуждаясь в ней, он летел и летел все быстрее, и четыре брата-ветра мчались за ним, будто его собственные крылья. А Ветровой Дед гудел им вслед свою песню, и она стлалась им под ноги, прокладывая дорогу:

Громобой мчался вниз, вокруг него гудел исполинский лес, склоняясь в смертной битве с ветрами, ревели бури, хлестали дожди и секли метели, буйные ветры выгибали спины и вдруг становились морскими волнами, обдавая его влажной освежающей пеной. И через всю эту круговерть он скакал все вниз, вниз, и воздух вокруг делался все легче и теплее, ближе была земля, и он ощущал на своей горячей шкуре ее живое дыхание. Копыта стучали по лесной земле с корнями, потом по траве, потом он вдруг встал как вкопанный – прямо перед ним было подножие горы, затянутое синими тучами. А выше поднимались стены города, озаренные внутренним золотым светом, как будто там, за стенами, жило в плену само солнце.

Глава 4

Когда на том месте, где был Громобой, вдруг взвился в воздух рыжий конь, княжна Дарована в испуге отшатнулась и упала бы, если бы ее не подхватили сзади. Она не верила своим глазам – только что там был человек, за каждым движением которого она следила с напряженным вниманием надежды, веры и любви – и вдруг конь, дикий конь, огненный вихрь! «Не он, не он!» – отчаянно кричало все ее существо. Громобой исчез, просто исчез, а на его месте бесновался могучий зверь, живая молния! По площадке катились мощные волны жара, снег с шипением плавился под копытами живого огня. Яркий блеск рыжей шкуры, вихрь черной гривы, пламя глаз, мощные движения коня – это была живая буря, это буйствовал пробудившийся бог!

С диким ржаньем конь рванулся к берегу озера, и стук его копыт гулким громом раскатился над мерзлой землей. Он бросился с обрыва в воду и пропал; в тот миг, когда он коснулся воды, над озером вспыхнуло кольцо яркого золотистого света. Раздался шумный всплеск, по озеру пробежала широкая волна, и все стихло, даже сияние погасло, словно конь-молния унес его с собой в глубину.

А толпа молчала и не двигалась, потрясенная: кого не держали ноги, тот так и сидел на снегу, не смея пошевелиться. Подобный исход поединка никто и вообразить не мог, это было больше, чем удавалось сразу осознать.

Изволод остался лежать на площадке поединка, и поначалу на него не обращали внимания. Потом к нему подошли жрецы, стали осматривать, пытались поднять. Дарована бросила на него растерянный взгляд, как будто соперник Громобоя в поединке мог объяснить ей, что случилось. Он-то знал, что произошло, что послужило толчком к чудесному превращению, но никому и ничего он больше не мог объяснить! Он был мертв, его грудь была раздавлена ударом тяжелых широких копыт, а голова разбита.

– Не смотри, маленькая моя, отвернись! Не смотри! – приговаривал князь Скородум, заслоняя от нее тело, которое жрецы пытались поднять.

В святилище стоял шум, все говорили и кричали разом.

– Чудо, чудо! – вопили в одном конце.

– Оборотень, оборотень! – твердили в другом.

– Знак Перуна!

– Злое волхование!

– Скажи ты, Повелин, что это такое!

– Что мы видели? За кем верх остался?

– Боги выбрали того, кто им угоден! – ответил жрец. Руки его дрожали, и, стараясь это скрыть, он изо всех сил сжимал ладонями свой посох с коровьей головой. – Не девицу выбрали боги, а бойца. Вот он и ушел в город Стрибожин. Сам биться будет. Перун и Макошь его призвали!

– Ну, помогай ему Перун! Славный боец! – с облегчением заговорили кмети и воеводы.

– Уж этот справится!

– Кому еще!

– Конь-то, конь! Сам Перун в нем!

– Вот и Перуна дождались! Знать, и до весны теперь недалеко!

– Так ведь он обещал! Спрашивайте, дескать, говорит, весну с меня!

– Знал, что говорит!

– Пойдем, душа моя! – Князь Скородум с облегчением взял дочь за руку. Ему хотелось скорее увести ее из этого священного и страшного места. – Пойдем домой!

– А меч куда? – Воевода Смелобор указал красной рукавицей на меч Громобоя, лежавший у подножия Макошина идола.

– Забери! – велел князь. – Вернется же он когда-нибудь…

Смелобор покачал головой, да и сам князь не вполне верил в свои слова. Внезапное обращение Громобоя в коня и исчезновение в воде священного озера сразу оторвало его от людей, унесло в невероятные дали. Он, как видение, пришел из ниоткуда и ушел в никуда; в нем к племени смолятичей ненадолго наведалось божество, и не верилось, что оно посетит их еще раз ради какой-то забытой вещи. Боги своего не забывают – они оставляют людям святыни, как память о своем посещении.

– Оставь! – Повелин двинул посохом. – Пусть у богини лежит.

– Забери! – повторил князь. – Оружию у Макоши в дому не место.

Повелин не стал спорить. Воевода Смелобор сделал знак, Ратибор подошел к идолу, взялся за меч посередине ножен и хотел его поднять. Но удивительное дело – меч не поддался, словно стал вдесятеро тяжелее. Ратибор с удивлением посмотрел на свою руку, тряхнул головой, точно желая стряхнуть наваждение, ухватил меч обеими руками и снова попытался поднять. Меч не шевелился, как будто всей плоскостью ножен прирос к мерзлой земле перед идолом.

– Говорю же – не берите! – подал голос Повелин.

Сам Смелобор, с недовольным лицом, подошел к идолу, отстранил сына и взялся за меч. Покраснев от натуги, он наконец разогнулся, посмотрел на князя и качнул головой:

– Не дается.

– Великая Мать не отдает его! – сказал Повелин.

– Значит, будет меч хозяина дожидаться! – решил князь. – А другому в руки не дается – оно и к лучшему, пожалуй. Пойдем, воевода.

Князь уехал, народ стал расходиться из святилища. Многие оставались там до темноты – все надеялись увидеть еще какое-нибудь чудо. В Глиногоре до самой ночи народ сновал по улицам из ворот в ворота, по-всякому толкуя о произошедшем. На княжьем дворе тоже далеко за полночь в гриднице горели огни и раздавались голоса.

– Значит, за княжну нашу теперь бояться нечего! – говорили в дружине. – Как бы там ни вышло, а ее уж в жертву не потребуют!

– Нельзя же второй раз!

– Парень-то сам за нее пошел!

– Я тебе что говорю: эти Макошины служители завсегда своего не упустят! Говорили: надо жертву в озеро – вот и получили! Не одну, так другую!

– А парень-то, выходит, самому Перуну того… не сын ли?

– А ты что думал? Я-то сразу так и знал!

– Оборотень!

– И знак на нем! Говорят, княжна давно видала на нем знак!

– Наболтаешь тоже…

– Чего – наболтаю? Ты-то умеешь жеребцом оборачиваться? Князь же Огнеяр Чуроборский – сын Велеса, он умеет волком оборачиваться. А этот раз в коня умеет – значит, сын Перуна!

– А глаза-то вы у него видели? Огонь! Пламя палючее!

Княжна Дарована могла считать себя избавленной от всякой опасности, но это ее ничуть не радовало. Она не находила себе места, ей было тесно в горнице, а в гриднице – страшно, и она металась из угла в угол, то плача, то заламывая руки, не слушала ни уговоров, ни утешений. Все ее существо было так потрясено неожиданным превращением Громобоя, что все ее прежние тревоги показались пустяком. Ей было зябко, каждая жилка трепетала. У нее было странное чувство, как будто ее обманули. Громобой, которому она верила больше, чем самой себе, вдруг оказался оборотнем! В нем проявился тот же полубожественный-полузвериный дух, который так ужасал ее в Огнеяре. Само слово «оборотень» означало для нее дикую стихийную силу, далекую от упорядоченности и доброты. Буйное первобытное пламя против тепла домашней печки, завывание ветра против песни над колыбелью. Боги неба и подземелья против земли, против всего того, что несет людям Макошь. Сейчас Громобой казался ей таким же чуждым существом, как и Князь Волков, и Дарована содрогалась, вспоминая, как стояла подле него и даже позволяла держать свою руку.

Но ведь она знала, что он – сын Перуна и что сила его основана на этом родстве со стихийными силами вселенной. Дарована сама не знала, что ей теперь думать. Противоречивость собственного отношения к Громобою так ее мучила, что долгожданное избавление от опасности быть принесенной в жертву не радовало и даже едва ли ею замечалось.

Всю ночь Дарована едва могла заснуть. Ее неверная дрема была разорвана на множество мелких тоненьких обрывков: сон лишь чуть-чуть накидывал на нее краешек покрывала, она продолжала ощущать себя лежащей в постели, сознание ее почти бодрствовало, а перед внутренним взором уже вставали видения. Часть из них была сладостной: ей виделась прекрасная летняя роща, полная светлого сияния от множества белых стволов, под зеленым шумящим пологом ветвей, на зеленом ковре трав. Солнечные лучи золотом светились на листьях, блаженное тепло разливалось в воздухе, множество цветов пестрело под ногами: белые ромашки, голубые незабудки, розовые кашки, кудрявый мышиный горошек с темно-лиловыми кисточками, оплетший цветущие стебли трав… Ей мерещилось, что сама она идет по этой траве, держа в руке полусплетенный венок и на ходу наклоняясь, чтобы сорвать новый цветок для него, а в траве то и дело красными искорками мерцают спелые ягоды земляники; она наклоняется за ними, конец косы из-за спины падает на траву, она хватает одну ягоду, другую, третью, тянется к четвертой, но боится наступить на подол, цветы в руках мешают – ей и досадно, а больше смешно, и так хорошо, хорошо…

А потом вдруг тонкое покрывало сна рвется, Дарована снова застает себя на лежанке в темной горнице, в углу потрескивает огонь в маленькой печке, а за стенами терема – зима, огромная зима, непобедимая тьма, холод! Темнота давила страшной тяжестью, и Дарована ворочалась в постели, страстно тоскуя и стремясь уйти куда-нибудь от этой тоски и безнадежности. У нее был один защитник, один, на которого она по-настоящему надеялась, один, кто сумел вдохнуть в нее веру, что когда-нибудь зима кончится, – и вот его снова нет, он пропал, пропал в священном озере, и где взять сил жить дальше среди вечной зимы?

В страстной тоске она видела, что поднимается над землей все выше и выше; сперва холодно, потом холод уже не ощущается. Как в кощуне: «Тепло ли тебе, девица?» – «Тепло, батюшка…» Она видит где-то далеко внизу заснеженные леса, такие смешные и мелкие, как моховые полянки, видит ледяной блеск застывших рек и озер, видит темную синеву неба – и как же огромно, как широко и глубоко небо по сравнению с этой маленькой землей! Она видит облака, она идет вровень с ними, и ветра подставляют ей свои упругие спины. Но здесь ей делается страшно – она не боится упасть, а просто ей жутко видеть себя в таком удалении от земли, от Матери Всего Сущего. Она смотрит вниз и видит лицо земли – видит в ледяных озерах закрытые глаза Великой Матери, видит в заснеженных перелесках ее густые черные брови и ресницы, видит ее спящее, укутанное снегами тело. Ей хочется вниз, хочется назад к той, что заменила ей мать, – и могучая сила влечет Даровану с небес к земле, влечет так быстро, что дух захватывает от стремительного падения, и сон снова рвется, выбрасывая ее назад – в темную душноватую горницу. И опять тяжестью наваливается зима, хочется кричать и рваться оттуда на волю, на волю…

А потом ей снился Громобой. Она не видела его глазами, его телесный облик ускользал, но она ясно ощущала где-то рядом с собой его живой горячий дух. Ее наполняло ощущение деятельной силы, присущей ему, собранной в кулак и готовой ударить по врагу. Это был он – сын Перуна, ее защитник. И он искал ее. Она была нужна ему, везде – среди летнего тепла, среди ледяного холода, где-то высоко в небе, где-то глубоко в море. Он поднимался в небеса, он спускался в подземелья, чтобы найти ее, и ей хотелось кричать сквозь сон: «Я здесь!» Он искал ее, потому что без нее вся его сила теряла смысл. Они были как две части единого целого, которые по-настоящему существуют только вместе, а по отдельности делаются не нужны сами себе. Как свет создается тьмой и обретает смысл только рядом с тьмой, тепло – с холодом, небо – с землей, Перун – с Макошью… И сейчас Дарована осознала, что их оторванность друг от друга и есть корень ее тоски; ей снилось, что так было всегда, что всю жизнь свою она искала и ждала его, что всю жизнь эта тоска была рядом с ней, что в этой тоске – смысл ее существования, но что выносить ее дальше невозможно…

И она просыпалась в слезах, ей хотелось прямо сейчас вскочить и бежать через зимнюю ночь к Храм-Озеру. Сейчас ее не пугала ни глубина, ни ледяной холод зимней воды – это было не озеро, это были ворота, ведущие к нему, к ее суженому, кто бы он ни был…

«Кто бы он ни был!» С этой мыслью Дарована проснулась утром, и сейчас она была почти спокойна. Странные, яркие, хотя и обрывочные сны прояснили ей ее собственную судьбу, от самого рождения. Двое детей княгини Вжелены родились мертвыми – принимать третьи роды явилась, неузнанной поначалу, сама Мать Макошь. И с самого детства Дарована знала, что обязана жизнью богине, что ее держали руки Макоши и что она, будучи смертной, все же приходится богине дочерью и лишь на полступеньки стоит ниже, чем Лада, Мудрава, Брегана и прочие, бессмертные дочери Великой Матери. Она была в Ладиной роще в тот страшный час, когда разбилась Чаша Судеб. Ей Макошь пообещала защитника, который поправит нарушенный мировой порядок, который появится, когда станет нужен. Ее назначили в жертву… И недаром два… три ее обручения оказались нарушенными. Трижды ее сватали в княжеские семьи и трижды судьба рушила близорукие человеческие замыслы. А случайно ничего не происходит. Всякая случайность – это еще не понятая закономерная неизбежность. Не нужны ей чуроборские, славенские, огнегорские князья – если есть у нее суженый, то только он, Громобой из Прямичева, названый сын кузнеца. И кто бы он ни был, оборотень, человек или бог, – в нем ее судьба. Она любит его, такого, какой он есть, и она принимает его таким, какой он есть…

Дарована не могла оставаться дома: едва рассвело, как она снова поехала в святилище на Храм-Озере. Здесь и сегодня толкался народ; при виде княжны глиногорцы отчаянно загудели, зашептались, но кланялись ей издали молча, без обычных громких приветствий. Ее считали причастной ко вчерашнему чуду, и на ней лежала грозная тень битвы богов.

Но Дарована и не хотела ни с кем разговаривать. Ее била дрожь, она засунула руки в рукава и прижимала к бокам локти, стараясь плотнее укутаться в шубку. Свежий влажный снег поскрипывал под ногами, мелкие снежинки густо сыпались с неба и садились на ресницы, мешали смотреть, в глазах рябило. Вода озера пугала и манила ее. Она подошла ближе и встала у самого обрыва. Вода была темна и непрозрачна. Ворота закрыты… Не верилось, что он ушел туда. Все, что она только вчера видела здесь своими глазами, теперь казалось небывалым, услышанным в какой-то кощуне с позабытым концом. А вдруг… Сейчас, при виде этой темной стылой воды, непроницаемой, как железный лист, почти не верилось, что Храм-Озеро – ворота в Надвечный мир, не верилось даже в священный город Стрибожин. Громобой просто ушел в холодную зимнюю воду… Погиб… От боли в груди перехватило дыхание, от жгучих слез защипало глаза. Само сердце Дарованы плавилось в этой тоске и обращалось в одну страстную мольбу: чтобы он вернулся.

Весь мир для нее исчез: Глиногор и святилище, зима и лето, вчера и завтра. Закрыв глаза, Дарована вся сосредоточилась на желании увидеть его: все равно где, все равно как, все равно в каком обличии. Только бы увидеть его… Потому что без него и самой ее не существует. Вся она обратилась в эту внутреннюю мольбу и притом знала, что именно сейчас порыв ее сердца летит прямо туда, в Надвечный мир, и достигает слуха спящих богов.

зашептал голос в глубине души; само сердце вспомнило слова, которые, за века впитав в себя любовь и тоску поколений, приобрели силу заклинания.

Слезы застилали глаза, упрямый мелкий снег садился на воду, мельтешил и мешал взгляду, но Дарована все же силилась смотреть. Сквозь горячий слезный туман она видела, как постепенно из глубин озера поднимается навстречу ей чистый золотой свет. Это был отклик на зов ее сердца; его видели не глаза ее, и никто другой в святилище его не видел. Временами свет тускнел, как будто солнце заволакивалось тучей, и тогда Дарована делала шаг ближе к воде. Но каждый раз вслед за мгновенным затемнением свет делался ярче, как будто его источник шаг за шагом приближался к поверхности из глубины, шел ей навстречу.

И вдруг, как будто сдернули облачную пелену, Дарована ясно увидела в воде Храм-Озера все то, о чем говорила кощуна. Перед ней лежал целый мир, полный чистого, ясного, прозрачного воздуха; зеленые луга, темные леса, голубые реки! Город Стрибожин сиял на священной горе: она ясно видела и детинец, и посад за валом, и высокую стену, и улицы, и крыши, и пустое пятно торга, и… и бесчисленные толпы врагов под стеной!

Ахнув, Дарована содрогнулась, душу пронзил ужас. Мир Яви исчез для нее: она видела внутреннюю сторону бытия, Надвечный мир, основу и прообраз земного мира. И там, внутри, черная туча омывала подножие священной горы, хранительницы земной жизни, волновалась, натекала, срывалась и снова ползла вверх. Это было все равно как ясновидящие видят гнездо болезни внутри тела; Дарована видела зловещее гнездо, в котором брала начало бесконечная зима, страх, голод, отчаяние, поиски жертвы.

Вершина горы, где стояло само святилище Стрибога, была закрыта темными облаками, но вдруг между облаками наверху мелькнул светлый, горячий пламенный отблеск. Облака дрожали, сотрясались, в разрывах все яснее мелькал свет, и вот уже ясно виден был огненный конь с черной гривой и пылающими очами. И этот огненный отблеск, как молния, разбил оцепенение Дарованы.

– Это он, он! – задыхаясь, вскрикнула она и порывисто протянула руки к озеру. По толпе пробежал новый гул, Повелин застыл в нескольких шагах, глядя в пылающее, отрешенно-восхищенное лицо княжны, а она все кричала, переполненная горячим чувством счастья: – Это он, я его вижу!

Огненный конь мчался от неба к земле, перелетая с облака на облако, словно с уступа на уступ серой каменной горы. Вслед за ним скакали еще четыре коня: черный, белый, гнедой и серый. Огненные искры снопами сыпались из их грив и хвостов, пламенным следом отмечая их путь, удары их копыт разрушали серую облачную гору, и тучи разлетались по сторонам, как валуны под лавиной. Отзвуки грома отвечали их шагам где-то за краем небес.

Черная туча внизу под горой зашевелилась, словно внутри нее забегал ветер. Теперь уже в густой темноте можно было различить не просто завихрения облаков, а сначала неясные, потом все более четкие фигуры. Великаны с длинными руками, с густыми бородами, вставали плотной стеной у подножия горы; задрав головы, они ждали небесных коней, втягивали головы в плечи, поднимали дубины и черные камни, готовясь метнуть их.

Красный конь первым достиг подножия горы. При его ударе о землю взметнулась высокая вспышка пламени, а когда огонь опал, на месте коня стоял Громобой. Это был несомненно он, и в то же время он стал другим – в нем проснулся бог, и сила божества изливалась из каждой его черты. Лицо его пылало гневом, брови казались чернее и гуще, глаза сверкали. Он шагнул навстречу первому великану; тот вскинул свою дубину, Громобой в ответ взмахнул пустой рукой – и раздался далекий, слабый громовой удар. Велет пошатнулся, как будто звук этого далекого удара качнул землю под его ногами, но устоял и не выпустил своей дубины. Черно-синий, полутуманный велет возвышался над безоружным Громобоем как гора, и жутко было видеть это!

Изнемогая от ужаса, с болью в сердце от жгучего желания помочь ему, Дарована вдруг вспомнила о мече, что так и лежал со вчерашнего дня возле идола Макоши. Меч вспыхнул перед ее внутренним взором, как будто подал голос, сам напомнил о себе. Она сознавала только одно: меч лежит здесь, когда он нужен Громобою там! Метнувшись назад, больше всего боясь лишний миг выпустить Громобоя из виду, она подскочила к идолу, наклонилась, одной рукой схватила меч за рукоять, а другой за ножны, с усилием оторвала его от земли, под изумленные крики, не слышные ей, донесла до озера и торопливо бросила в воду.

– Возьми! – крикнула она, и меч, уходя под воду, сверкнул ослепительной синей вспышкой, какой горят молнии в грозовых тучах.

И когда вспышка погасла, Дарована снова видела Громобоя, но теперь в руке его был этот самый меч, и сам блеск синей молнии отбросил назад велета. Одним ударом Громобой рассек велета пополам, и тот не упал, а рассеялся в воздухе, пролился на землю струями холодного дождя.

А отдаленный грохот нарастал; где-то за краем неба собиралась гроза. Белые искристые молнии мелькали в темной туче велетова воинства, озаряя их толпу белыми, желтыми, лиловыми жгучими вспышками. Четыре воина с четырех сторон громили зимних великанов, и от каждого взмаха их копий падала молния, раздавался далекий удар грома, и велеты таяли, растекались холодным дождем. Капли дождя текли по лицу Дарованы, но она не замечала холода, не ощущала себя, вся она была там, внизу. Велеты заносили свои тяжелые дубины, метали камни, но их темные орудия разлетались холодными каплями под ударами молний. Велетов оставалось все меньше и меньше, подножие горы все яснело и яснело, и свет из-за горы разливался все ярче и ярче.

И вот под горой остался только один велет, но этот последний был поистине велик и страшен: огромный ростом, он был чуть ли не по пояс самой горе, и его голова с густейшей копной спутанных темных волос вилась тучей возле самого заборола. Дикое лицо, искаженное яростью, кричало широко открытой пастью, и всю вселенную заполнял неистовый рев ветра. Казалось, в этом одном вновь собралась вся сила его погибшего племени: мощные руки с выпирающими мускулами высоко вскинули огромный камень; широко расставленные ноги упирались в землю, как корни дерева, и казалось, никто и никогда не сдвинет эту громаду с места. Громобой шагнул к нему; громовой удар сотряс воздух, молния пала с неба на землю, и Громобой вырос во много раз, сравнялся ростом с велетом, как будто сама молния отдала ему всю свою силу. Широкий замах, удар, синяя вспышка – и темная громада рухнула вниз, мгновенно утратила очертания великаньего тела, растеклась синим туманом, пролилась холодным дождем. Громобой вскинул голову – небо было вровень с его лицом. И там, на небе, за тучами, вдруг распавшимися на две стороны, стало явственно видно лежащее тело. Укутанный в густые зимние облака, скованный ледяными цепями, на краю небес спал Перун, и золотые искры молний тлели в его черной густой бороде.

Ослепленная видом божества, Дарована зажмурилась и отшатнулась. В глазах у нее потемнело, в ушах стоял ровный гул, по коже бегал озноб, изнутри поднимался жар, а каждая жилка в теле вдруг стала маленьким огненным ручьем. Не в силах стоять, Дарована упала на колени, потом завалилась набок, не чувствуя холода мерзлой земли и ощущая только блаженство полного покоя. «Я помогла ему! – стучало у нее в голове, где сейчас не оставалось места ни для каких больше мыслей. – Помогла ему…»

А жрецы и простые глиногорцы зачарованно смотрели в небо, откуда падали им на лица холодные струи дождя, такого неожиданного и небывалого в разгар бесконечной зимы, и ловили ухом слабые отзвуки грома, катавшиеся в вышине за плотной пеленой зимних туч. Гроза не сумела прорваться к земле, но она все же родилась, появилась в этом зимнем мире, и ей не верили люди, которые за долгие месяцы ожидания и отчаяния почти разучились верить…

Откуда-то из-за крыш верхнего города лился ясный золотистый свет, как будто там за стенами жило само солнце. Громобой стоял перед воротами, глядя вверх. На лице его еще сохли капли, мокрые кудри прилипли ко лбу, но дождь прекратился, небо было ясным, только далеко на западе еще виднелась уходящая темная туча. Громобой вытер лоб: после битвы ему было жарко, и он сам ощущал, как волны жара исходят от его тела и согревают воздух, выстуженный велетовым воинством.

В руке у него был меч, и ему вдруг вспомнилось, как он стоял на пустом заснеженном берегу возле дуба, вот так же сжимая в руке этот самый меч и не понимая толком, как он туда попал и что было перед этим. В том дубе были заключены закрытые ворота, как и вот эти, которые он сейчас видел перед собой. Это было так давно, как будто тысячу лет назад… В Буеславовы веки, как говорили в Прямичеве… Но теперь его память была ясна: он помнил и битву с велетами, и Стрибога, и Ладу, и озеро. Он помнил, как оставил этот меч на верхнем берегу Храм-Озера, помнил, как меч нежданно вернулся к нему. И он даже знал, кто дал ему оружие. Среди раскатов далекого грома и дикого посвиста ветров он ясно слышал голос, крикнувший: «Возьми!» Это она помогла ему. Она, та самая, ради которой он пришел сюда, ради которой он пустился в путь с того заснеженного берега… И дорога назад к ней лежит через этот город на горе.

К воротам вела широкая, хорошо утоптанная дорога. Громобой поднялся по склону и постучал рукоятью меча в окованную железом створку. Стук его гулко раскатился внутри и ушел куда-то вглубь. Громобой подождал: ответом была тишина. Позади ворот не было слышно ни единого звука, никакого движения. И в городе, и у подножия горы вокруг него было совершенно тихо. Ушли куда-то бури, стихли свист и вой ветров. Тишина была такая, словно заложило уши. Казалось, идти некуда, впереди пустота. Громобой вспомнил богиню Ладу, указавшую ему на этот город. Там, за воротами, было что-то такое, до чего он непременно должен дойти. То, за чем он пришел сюда через ворота Храм-Озера.

– Открывай! – сказал позади него нежный женский голос.

Обернувшись, Громобой снова увидел Ладу. Она стояла на склоне горы, еще мокром после гибели велетов, но возле ее подола из земли уже пробивалась зеленая травка, словно торопясь вырасти, пока место согрето присутствием богини. От ее лица и волос исходил слабый свет, тот же, что томился где-то внутри городских стен.

– Открой ворота! – Лада ободряюще кивнула Громобою и улыбнулась. – Гроза отгремела, тучи рассеяны. Дорога тебе открыта, сын Грома. Иди.

Громобой взялся за огромное бронзовое кольцо на створке ворот и потянул: высокая створка подалась неожиданно легко и поехала на него. Посторонившись, Громобой отвел створку назад. Изнутри лилось мягкое сияние, и видно было, насколько сам воздух внутри города светлее того, что снаружи. Удивленный Громобой вопросительно обернулся к Ладе.

– Там кольцо Небесного Огня! – пояснила она. – Оттого и свет, оттого и тепло. Потому и стремятся туда велеты каждую зиму, затем Перун Громовик их каждую весну прочь гонит, чтобы свет на волю выпустить из-за стен. Иди! Освободи солнце красное!

Громобой шагнул за ворота. Он ожидал увидеть терем красного золота, что «на семидесяти столбах стоит, а на каждом на столбе по жемчужинке горит» – что-нибудь в этом роде. И удивился, увидев перед собой самый обычный пустырь, на который выходило концами несколько посадских улиц. Вспомнился городок Велишин – тот самый, куда он вошел как-то под вечер, пройдя Встрешникову засеку. Тот город, где он впервые увидел Даровану… И сейчас она где-то здесь! Вдруг у него возникло убеждение, что он найдет в этом городе Даровану; и увидеть ее захотелось с такой нетерпеливой силой, что Громобой торопливо сделал несколько шагов за ворота.

Перед ним были тыны, крыши, ворота. В кощунах поется:

Может, оно и так, но все же дворы тут были как везде, только здесь было светлее: едва уловимый свет лился вроде бы ниоткуда, но заполнял собой весь воздух. Видно, до красна солнышка тут и впрямь недалеко… Даже глиняные горшки и корчаги, висевшие на кольях тынов, казались как-то по-особому красивыми.

Под ближайшим тыном стояли двое: мужчина средних лет, с бородой и с топором в руке, и молоденькая девушка в красиво вышитой рубахе. Вспомнились кузнец Досужа и его дочь Добруша, первые его знакомцы в городе Велишине, даже какое-то сходство в лицах промелькнуло. Громобой хотел обратиться к ним, но осекся: оба стояли застыв, не шевелясь, даже не дыша. Их глаза были обращены друг к другу, рты приоткрыты, но слова почему-то беззвучно замерли на губах.

Не понимая, что это значит, Громобой огляделся. На улицах царила неподвижность, потому они и показались поначалу пустыми, но нет – везде был народ! Женщина шла мимо тына с ведрами на коромысле – то есть не шла, а стояла, застыв, подняв ногу и не делая шага. Два старика с посохами стояли у открытых ворот, приподняв руки и открыв рты – как есть толкуют о «нынешних беспорядках», только почему-то губы не двигаются и голоса не вылетают из груди. На углу две девушки лет по семнадцати, обе с лентами в косах, с ожерельями из разноцветных бус с серебряными подвесками, крепко держат друг друга за локти, склоняются друг к дружке головами, смеются, косясь на стоящего перед ними кудрявого парня, а он вскинул руку к затылку, запустил пальцы в волосы и открыл рот, уже придумав, что отвечать на насмешки – и тоже ни звука, ни движения. Все лица казались смутно знакомыми, но Громобой не мог сообразить, где он видел стариков или девушек: то ли дома, в Прямичеве, то ли в Велишине, то ли в Глиногоре, то ли в одном из бесчисленных городков и огнищ на его длинном-длинном пути.

Ошеломленно разглядывая застывших стрибожинцев, Громобой стоял посреди пустыря, и вдруг ему стало жутко, что он сам застынет вот так, ни живой ни мертвый, среди этого дивного спящего города. А потом ему стало даже досадно: для того, что ли, он громил велетов? Он их разбудить и пришел!

– Эй, дед! – окликнул он стариков у ворот.

Голос его гулко разнесся по всему пустырю, по окрестным улицам, отдался многократным отзвуком. И ничего в ответ. Как стояли, так и стоят. Громобой шагнул к старикам, потом увидел возле себя молодую женщину, протянувшую руки к мальчонке лет трех. Мальчонка, в одной серенькой рубашке, как видно, убежал от чего-то такого, чего не хотел делать, и вся его маленькая, неподвижно бегущая фигурка была полна ликованья внезапно обретенной воли: ручки подняты, на личике застывший смех. Громобой посмотрел на мальчонку, потом протянул руку и коснулся плеча матери.

– Проснись, красавица, убежит ведь твой орел! – позвал он.

Плечо женщины было прохладным, но не холодным, – как ствол живого дерева в тени.

И едва лишь он к ней прикоснулся, как по ее телу пробежала дрожь, она качнулась, и во взгляде ее, направленном мимо Громобоя, вдруг заблестела живая искра. Дернув головой, как при внезапном испуге, она глянула на Громобоя, ахнула, потом сошла с места и схватила мальчика в объятия. Тот мгновенно забил ручками и ножками, пытаясь освободиться, раздался заливистый звонкий, со взвизгиваниями, смех – и женщина понесла ребенка в дом.

Громобой коснулся старика – тот дрогнул, опустил руку с посохом и толкнул своего седобородого товарища.

– …примечал: как спать все ляжем, тут в ворота стук да стук! – пришепетывающий голос заговорил с полуслова, как будто и не прерывался. – Ну, думаю, вызывает. Ну, девка моя, вижу, лезет с полатей да во двор! Ну, думаю, ясно, к чему дело едет! А сам будто не вижу…

На Громобоя они даже не глянули, а он торопливо шагнул дальше, тронул женщину с ведрами, потом старуху с лукошком, потом дошел до двух смеющихся девушек – и смех их, стоявший в чертах румяных лиц, прорвался на волю. Громобой зашагал вверх по улице, толкая и трогая всех подряд – и все на его пути ожило, зашевелилось, заговорило.

Оживленный гул разливался позади него, как река, зашумели шаги, захлопали двери, заскрипели ворота. Впереди него стояла прежняя мертвенная тишина, но он шел по улицам все дальше, и улицы начинали шевелиться. Сколько же здесь людей! Никогда бы ему не успеть коснуться каждого, но этого и не требовалось: оживали даже те, кого он не касался, а лишь проходил мимо. Стоило ему ступить на угол очередной улицы, как даже в дальнем ее конце вспыхивала жизнь, вскинутый топор падал на чурбак, колодезный ворот со скрипом начинал вращаться, из открытых ртов вылетали недоговоренные слова.

Вот и ворота детинца – открытые, с толпой людей между створками. Кто туда, кто обратно, кто с решетом ягод, кто верхом на лошади.

– А ну разойдись, добрые люди! – Громобой тронул за плечо ближайшего к нему, и тут же вся толпа зашевелилась, стала рассыпаться, потекла разом и вверх и вниз по улице.

Громобой прошел за ворота и тут же увидел вершину горы, которая до того была от него скрыта, и на ней – храм: высокий тын с конскими черепами на кольях, резные ворота, разукрашенные красными узорами. Везде вокруг толпился застывший народ, и все были разодеты по-праздничному, в беленые вышитые рубахи, с яркими поясами. И едва лишь Громобой вступил в ворота, как все это задвигалось, ожило, широкой волной полились голоса. Яркий свет струился со двора святилища, и Громобой пошел туда.

Во дворе ему сразу бросился в глаза полукруг идолов. В самой середине стояла Макошь с огромной чашей в руках, со снопом колосьев под ногами, и ее увенчанная коровьими рогами голова поднималась выше всех других богов. На дереве идола было искусно вырезано все платье: и рубаха с богатыми узорами на груди и на плечах, понева, передник. Лицо богини было величаво и строго, глаза смотрели прямо на Громобоя. По бокам ее стояли Велес с железным посохом и Перун с топором из ярко начищенной меди. В его черную бороду были искусно врезаны молнии из золотой проволоки. По краям виднелись Стрибог, окутанный волосами и бородой до самых ног, с мешком ветров под ногами и огромным рогом в руках, и Дажьбог с золотым ключом. Возле Стрибога стоял Ярила, а возле Дажьбога оставалось пустое место – и Громобой подумал о Ладе.

Перед идолами стоял старик в красном плаще, с посохом, имеющим наверху рогатую коровью голову, и Громобой тут же узнал Повелина из Озерного Храма. Он еще не успел удивиться, как жрец шагнул ему навстречу и поклонился. И Громобой удивился уже другому: из всего разбуженного им города старик первый его заметил.

– Здравствуй, сын Грома, давно мы ждали тебя! – произнес старик. – Давно ждали, пока разобьешь ты силу темную, отгонишь вражье племя от Стрибожина, освободишь Небесный Огонь.

– Труд невелик… – пробормотал Громобой. Он понимал, что сейчас ему откроется важная тайна, и даже растерялся немного.

Вокруг него собралась толпа, люди кланялись, все громче звучали слова благодарности. Оглядываясь, Громобой видел множество полузнакомых лиц: то старик Бежата из Прямичева, то вроде уборский посадник Прозор, то Милован из Скородумовой дружины, то еще кто-то, виденный где-то и когда-то… И вдруг возле стены храма, где было почти свободно, мелькнул светлый отблеск – стройная девичья фигура с двумя медово-золотистыми косами, закрученными в баранки на ушах, румяное округлое лицо с нежными чертами. Громобой поймал взгляд ясно блестящих золотых глаз. Перед ним была Дарована, и глаза ее сияли радостью и любовью. Дрогнув, Громобой шагнул к ней, не замечая толпы, но девушка вдруг исчезла. Он остановился, лихорадочно зашарил взглядом по лицам, стараясь ее отыскать, потом повернулся к Повелину:

– Где она? Она же была здесь?

– Иди в храм! – Старик указал ему посохом на двери, украшенные резьбой. – Там тебя ждет твоя награда.

Народ расступился, Громобой вслед за стариком прошел в храм. Здесь не горело огня, но было светло. На большом камне стояла круглая глиняная чаша с тремя маленькими круглыми ручками-ушками, точно такая же, как в руках у Макошина идола. Свет лился изнутри чаши, как будто солнце, освещавшее весь город, хранилось там, на дне. И на эту чашу Повелин указывал ему концом посоха.

– Разбей чашу – что найдешь в ней, то твое! – сказал старик. – Бей, сын Грома.

«Освободи солнце!» – говорила ему богиня Лада. Казалось, остался лишь один шаг, один удар, и его весна, дважды им потерянная, навсегда вернется к нему. Громобой шагнул к чаше, замахнулся и ударом кулака сбросил ее с камня. Чаша гулкоударилась об пол и брызнула во все стороны множеством глиняных осколков. Вместе с ними брызнула вода, бывшая в чаше, и народ вокруг, в храме и во дворе, издал громкий ликующий крик. Поток светлой воды устремился по полу, от камня к дверям, полился на двор; народ кричал, а поток все лился и лился, не прекращаясь, словно на месте разбитой чаши открылся родник.

На полу, среди множества глиняных осколков, горела ярким золотым светом какая-то искра. «Что найдешь, то твое!» – вспомнились слова старика. Громобой наклонился и поднял с земляного пола золотое кольцо. На его внешней поверхности был вырезан сплошной поясок узора, и с первого взгляда Громобой узнал знаки двенадцати месяцев года.

– Это кольцо Небесного Огня, – сказал старик. – Оно теперь твое. Невеста твоя ждет тебя. Неси его к ней, освободи ее, приведи в белый свет Весну-Красну.

Громобой повертел кольцо в руках, не зная, куда девать его, потом надел на мизинец – влезло только на первый сустав. У него вдруг закружилась голова: огромность пройденных путей, множество преодоленных ворот между мирами – все это внезапно навалилась одной общей тяжестью, и дышать стало трудно. Казалось, Явь и Правь разом оперлись на его плечи, а такой груз был не под силу даже сыну Перуна. Захотелось на воздух, назад, в Явь, туда, где теперь ждала его Дарована. Кольцо у него есть – дело за невестой.

– Научи-ка, отец, как мне выйти отсюда? – обратился он к Повелину. – Как мне теперь опять туда попасть?

Он посмотрел вверх, но тут же понял, что не знает, где от него теперь мир Яви: вверху или внизу.

– Выйти отсюда нетрудно! – Повелин кивнул. – Ворот много, дорог еще больше. Знать бы только, куда попасть хочешь. Идем – укажу ворота.

Вслед за стариком выйдя во двор храма, Громобой сразу увидел колодец, будто тот его дожидался.

– Вот тебе и ворота! – Повелин указал на сруб. – Куда захочешь, туда через него и выйдешь. Куда тебе надобно?

– В Глиногор! К невесте моей!

– Ах, нет! – Возле него вдруг встала богиня Лада. Цветы в ее волосах дрожали, как под порывом ветра, в синих глазах была тревога. – Нет, сын Грома! – умоляюще воскликнула она. – Иди к дочери моей! Освободи ее от Огненного Змея! Вызволи ее из Велесова подземелья, из Нави темной, а потом ступай куда хочешь! Молю тебя! Не сойди с полдороги, не томи белый свет!

– Вот как! – озадаченно воскликнул Громобой. – Какое подземелье? Какая Навь? Дарована в Глиногоре! Или пока я тут хожу, там…

– Нет, нет! – Лада всплеснула руками, как лебедь крыльями, цветы посыпались на землю из ее рукавов, но головки их вяло клонились. – Ты о Макошиной дочери говоришь, а я о моей! О Леле Светлой! Она не в Глиногоре! Она в Велесовом подземелье заключена, Огненный Змей ее вечным сном оковал, а сам вокруг нее летает, сторожит. Одолей Змея, разбуди весну! А дорога твоя к ней лежит через священную рощу над Сварожцем! Иди туда! Освободи мою дочь! Для того тебе и кольцо Небесного Огня, для того и осколки Макошиной чаши. Иди! Иди к ней!

– Так это не она? – недоуменно переспросил Громобой. – Другая?

Он отвернулся от ломающей руки Лады и вопросительно посмотрел на Повелина:

– Хоть ты мне объясни, отец, в чем тут дело? Мне Макошина дочь Мудрава говорила: ходит по белу свету весна незнаемая, боги ее не знают, люди не знают, сама себя она не знает. Я нашел ее! Она – Дарована, дочь князя глиногорского. Мудрава говорила: встретишь – узнаешь. Я ее узнал! Она не в роще ни в какой, она в Глиногоре! Мне туда надо!

– Нет, сын Грома! – Повелин качнул головой. – Ты видел новую весну, это верно. Вместе с нею ты в путь пустился, ее ты на полпути потерял. И никак иначе было нельзя. Каждую осень уходит Леля-Весна в Велесово подземелье, уносит ее Велес и в плен священного сна заключает. А Перун в грозах бьется с ним и освобождает Весну-Красну. Вот и ты освободишь ее, когда срок придет. Найдешь ее, через зиму пройдя. И как Перун в Макоши свою жену находит и детьми весь мир живой наполняет, так и ты себе жену найдешь в Макошиной дочери. Но только для свадьбы еще не срок, потому что дело свое ты не исполнил.

Громобой заколебался, стараясь сообразить, что к чему и куда ему теперь идти. Ничего нового он не услышал: в кощунах поется про пленение Лели Велесом, про битву Перуна с Подземным Пастухом, про свадьбу его с Макошью-Землей. И никто не удивлялся, что Перун бьется за Лелю, а в жены берет другую: у богов так ведется, что Леля – невеста, женой никогда не бывающая. В ней – цветок; ягода – в другой. Только живая женщина в жизни своей бывает почкой, цветком и ягодой; каждая из богинь заключает в себе только что-то одно. Леля – только обещает любовь; дает ее Лада, а жизнь всего живого идет от Макоши. Вот и он, сын Перуна, в своей человеческой жизни не миновал пути богов: сперва рядом с ним была Леля, позвавшая его в путь, но в пути он нашел другую – дочь Макоши. Ту, что не только обещает ему любовь, но и даст ее. И она была для него лучше весны – милее солнца красного, светлее света белого. Нежное румяное лицо Дарованы, ее золотые глаза, светло-медовые волосы стояли перед его внутренним взором, и он не сомневался ни на миг: его невеста, его судьба, его весна – только она. Ради нее он пришел сюда через ворота Храм-Озера, ради нее он шел всеми этими дорогами. И все его дороги вели только к ней.

– Спаси мою дочь! – умоляла Лада, и слезы блестели на ее глазах.

Она дрожала, как березка на ветру, и небо нахмурилось, солнечный свет спрятался, вокруг потемнело, стало холоднее. Громобой стоял, опершись ладонями о край колодезного сруба, и смотрел в воду. Вода стояла высоко, не доставая до края всего-то венцов пять; но колодец был глубок, темная громада прозрачной воды затягивала взгляд. Все серо, темно, холодно… Вспомнилось зимнее озеро, где-то в глубине мерещилась приглушенная сумерками белизна снега – широко, сколько хватает глаз. Снег, о котором он почти успел забыть в этом мире Надвечного Лета, ветер гонит поземку… И кто-то стоит на берегу – то ли береза, чьи ветви треплет холодный ветер, то ли белая лебедь, что взмахивает крыльями в напрасных попытках улететь… Сердце остро защемило – и Громобой узнал Даровану. Рукой в рукавице прикрывая щеку от снега, летящего по ветру, она стояла на краю озера, и ветер трепал ее медовую косу на спине, наметал белые холодные крупинки в теплые волосы. Она не сводила глаз с поверхности воды, и Громобоя вдруг с такой неодолимой силой потянуло к ней, словно сам Перун могучей рукой толкнул его в спину.

И вдруг фигура Дарованы исчезла, исчез заснеженный берег. Позади кто-то вскрикнул, и Громобой, разом осознав, что стоит посреди двора у края колодца, вздрогнул и обернулся. Народ стремительно отхлынул назад, освобождая пространство между ним и полукругом идолов.

Идол Макоши вдруг стал меняться на глазах. Как будто таял верхний, деревянный покров фигуры, и из-под него проступали черты живой женщины. Великая Мать повернула голову, увенчанную рогатым убором, подняла на Громобоя живой взгляд, и он покачнулся под взглядом старшей богини, матери белого света, одной из четырех божественных сущностей, на которых держится вселенная.

– Спрашивали тебя дочери мои: за делом идешь или от безделья? – произнесла она, и сам голос Матери Всего Сущего пронзал Громобоя насквозь и заставлял трепетать каждую жилку. – Отвечал ты, сын Грома, что по делу. А дело твое ныне – весну в мир вернуть. А мимо весны тебе к твоей суженой дороги нет, ибо не бывать Лету прежде Весны. Не встретиться тебе с ней, пока Весна не разбужена и на волю из подземелья не выведена. Иди!

Громобой шагнул назад к колодцу, не смея отвести глаз от лица Великой Матери. Она указала ему путь. Она, сама Земля, стоящая между Небом-Перуном и Подземельем-Велесом, могла приказывать и ему, сыну Перуна, потому что по ней, по земле, пролегают все дороги. И мимо нее никому и никуда дороги нет.

– Иди, иди! – умоляла Лада, и слезы текли по ее лицу из блестящих синих глаз, словно плакало само небо.

– Иди! Иди, сын Грома! – говорил Повелин, и за ним повторяли все люди во дворе.

– Иди! – дохнуло откуда-то сверху, и вспомнился Стрибог, его белая борода, прибежище всех ветров. Вся вселенная потоком неисчислимых голосов толкала его к делу, ради которого он был рожден.

Громобой присел на сруб и легко перемахнул через край. Темная вода приняла его и сомкнулась над ним, но тут же вытолкнула снова на поверхность.

Громобой был готов к тому, что за гранью воды его охватит непроглядная тьма. Он не ждал, что, вынырнув, увидит над собой точно такой же колодезный сруб, разве что чуть поглубже, а наверху бревно колодезного ворота с веревкой, опущенной вниз. Тяжелое ведро плавало рядом с ним, его края были в белой наледи. Вода и воздух теперь казались значительно холоднее, совсем по-зимнему. Громобой слабо представлял себе Велесово подземелье, где возле огненной реки должен ждать его противник, но сейчас он явно попал куда-то не туда!

Чем размышлять по плечи в ледяной воде, проще было вылезти и осмотреться. Уцепившись за веревку, Громобой подтянулся, ухватился за скользкое бревно колодезного ворота, оперся о край сруба и рывком сел на него.

Тут же его оглушил истошный многоголосый визг. От неожиданности Громобой покачнулся и чуть было не сорвался обратно в колодец.

Придерживаясь за ворот, он вскинул глаза: перед ним была широкая снежная белизна и несколько женских фигур, со всех ног бегущих прочь от колодца. Косы мотались за спинами девушек; какая-то одна, в синей шубке и сером платке, полуобернулась, взмахнула коромыслом, будто готовилась драться, но увидела, что все уже пробежали мимо нее, бросила коромысло на снег и полетела за остальными.

– Эй, стой! – заорал Громобой. От него убегала возможность быстро узнать, куда он попал. – Стой, ошалели! Не съем я вас! Гром меня разрази, не съем!

Но женщины убегали, визг понемногу удалялся. Скользя по наледи, поддерживая подолы, они неслись по тропинке к пригорку. На пригорке виднелся тын, и Громобой успокоился, увидев близко жилье: тут он и без провожатых обойдется.

Перекинув мокрые ноги через край сруба, он спрыгнул на снег и огляделся. Вокруг колодца в беспорядке валялись ведра, расписные коромысла, семь или даже восемь. Весь снег был испещрен следочками. Колодец стоял на краю широкой заснеженной луговины, которая другим концом упиралась в густой лес. Между деревьями виднелся просвет, и туда уходила дорога, сейчас пропавшая под снегом, с едва видными колеями. На опушке леса желтело несколько десятков довольно свежих пней. Здесь была зима, нерушимая, прочная, торжествующая зима, точно такая же, как та, от которой он ушел в Ладину летнюю рощу.

Громобой недоуменно оглядывался: все было слишком просто, слишком по-земному. Богини посылали его в Велесово подземелье к Огненному Змею, посылали в Ладину рощу над Сварожцем, где цветет и томится весна, но он оказался возле одного из бесчисленных родовых огнищ, усеявших, как бусины нитку, все большие и малые говорлинские реки. Что-то они напутали… Или нет? Как там Повелин Стрибожинский сказал: куда захочешь, туда и попадешь? Громобой не очень четко сознавал, куда хочет попасть, когда прыгал в колодец там, в Стрибожине. И вот его вынесло… неизвестно куда.

Но огорчаться он не стал. Судьба уже не раз выносила его именно туда, куда ему было нужно, даже если сам он об этом не знал. Не пытаясь умом постигнуть запутанные дороги судьбы, Громобой просто оглядывался, прикидывая, куда же его на сей раз занесло и что теперь делать.

Возле самых его ног валялось коромысло. Как водится, синяя извилистая дорожка воды по всей длине, два круглых солнышка на концах… А внутри солнышек – чаша со знаком небесного огня. Знак Сварога. Выходит, это земля речевинов. А как раз возле речевинского стольного города Славена и стоит та самая роща, куда его посылала богиня Лада. Выходит, он не так уж сильно и промахнулся. Только где он, этот Славен? На огнище должны знать дорогу.

Громобой посмотрел на недалекое жилье. Убежавшие женщины давно скрылись из глаз, ворота были закрыты. Захотят ли там с ним разговаривать? Что ни говори, простые добрые люди вот так, среди бела дня, из колодцев не вылезают.

За время своих странствий между Правью и Явью он так привык пользоваться в качестве ворот то дубом, то колодцем, что ему самому это вовсе казалось вполне естественным, но попробуй объясни это людям! Опять все с начала: дескать, я – сын Перуна, громом и молнией рожденный и вас спасти явившийся! Громобой поморщился, подумав, что придется опять начинать от Зимнего Зверя в Прямичеве. Когда надо было рассказывать, он жалел, что с ним больше нет Соломы, Долгождана или еще кого-нибудь, кто взял бы это дело на себя.

А впрочем, как оно выйдет, так и будет. Громобой отряхнулся, кое-как отжал воду из одежды. От него валил пар: ему было совсем не холодно. Обеими ладонями он пригладил волосы, еще влажные, но теплые и быстро сохнущие, оправил пояс и пошел по тропинке к пригорку.

За воротами было тихо, в ответ на его стук только собачка затявкала. Он постучал еще раз, потом крикнул:

– Эй, есть кто живой? Отвори, добрые люди, не обижу!

– Сохрани нас Сварог, Перун и Макошь! – раздался изнутри старческий голос. – Кого Попутник^[225] несет?

– Не водяной я и не леший, живой человек! – отозвался Громобой, вспоминая, как в Велишине жена кузнеца Досужи встретила его заговором от нечистой силы и потчевала перво-наперво плакун-травой. – Никому зла не сделаю, разрази меня гром Перунов на месте!

Сначала было тихо, потом послышалась возня, и над тыном показалось круглое, бородатое лицо молодого мужчины, которому кто-то из родичей подставил свою спину. На его лице были написаны сосредоточенность и испуг: хозяин старался разгадать гостя, но заранее не ждал от него ничего хорошего. Громобой под этим взглядом переминался с ноги на ногу, чувствуя, что водяной пар от одежды говорит не в его пользу.

– Перуном Громовиком клянусь, не водяной я! – сказал он, теряя терпение. – Хоть огнем, хоть железом испытывайте, не томите только!

От его слов молодой бородач вздрогнул и скатился с тына вниз. Послышался слабый гул голосов. Не бывало еще такого, чтобы нечисть клялась именем Перуна, но кто же видел, чтобы живые люди выходили из ледяных колодцев? Громобой ждал, чем кончится домашнее вече, нетерпеливо притоптывая: его утомила вся эта суета, вращение миров, битвы и колодцы, хотелось скорее попасть в простой человеческий дом и погреться у простой глиняной печки.

– Не пустят тебя сюда! – раздался вдруг позади него женский голос и слегка хихикнул. – Не стучи, пустое дело.

Громобой резко обернулся: от первого же звука этого голоса его пробрала отвратительная дрожь, как будто холодное железное лезвие проникло в грудь и щекотало саму душу.

Позади себя, шагах в пяти, он увидел девушку, даже девочку-подростка, лет четырнадцати на вид. На ней была белая пушистая шубка и белый же платочек; в мелких остреньких чертах бледного личика виднелась какая-то ехидная гаденькая улыбочка, как будто она знала, что Громобоя ждут большие неприятности, и заранее радовалась этому. Из-под платочка густо висели спутанные волосы, совершенно белые, как будто седые насквозь.

– Ты кто такая? – сурово спросил Громобой и шагнул к ней.

Девчонка попятилась так, чтобы их по-прежнему разделяло пять шагов, и опять хихикнула. Смеялась она как-то странно, не раскрывая рта, но в ее маленьком личике отчетливо виднелось диковатое торжество, предвкушение чего-то приятного, точно она подстроила кому-то пакость, которая вот-вот удастся.

– Не пустят они тебя погреться! – повторила она, не отвечая на его вопрос. – Тут такие жадины живут, ты таких и не видал! Хоть ты у них под воротами с голоду подохни, нипочем не откроют! Я-то уж знаю! Я-то уж сколько у них тут хожу, поесть прошу – не дают, хоть ты тресни! Коли сам не добудешь – пропадешь! Пропадешь!

Она опять засмеялась, прикрывая рот белой рукавичкой, и ехидная усмешка в ее раскосых бесцветных глазах совершенно не вязалась со смыслом слов. Глаза, полузавешенные неряшливыми спутанными волосами, блестели скользким неживым блеском, взгляд их, как мокрая льдинка, соскальзывал и не давался взгляду Громобоя. Громобой видел, что она над ним издевается; весь ее облик вызывал в нем жгучую досаду, раздражение, гнев. Хотелось прихлопнуть девчонку кулаком, чтобы от нее мокрое место осталось.

– Ты кто такая? – повторил он и снова шагнул к ней, но она опять попятилась, метнулась назад легко, как его собственная тень, за которой сколько ни тянись – не достанешь.

Эта попытка догнать ее еще сильнее насмешила девчонку. От ее мерзостного хихиканья по спине Громобоя перекатывалась стылая дрожь. Хотелось стряхнуть эту дрожь, как приставший песок, но было ясно, что от нее не избавиться, пока эта маленькая беловолосая дрянь приплясывает перед ним на снегу и хихикает непонятно над чем.

– Иди ко мне! – прикрывая рот рукавицей и смеясь, девчонка пятилась, другой рукой маня его за собой. – Пойдем ко мне! У меня домок хороший, просторный, теплый! Я тебя накормлю, напою, спать уложу! Песенку спою! Колыбельную! Баю-баюшки-баю, не ложися на краю! Хи-хи! Ты парень хороший, красивый! Жених мне будешь! Пойдем! Пойдем! Сухое поленце под голову подложу, снеговым одеяльцем покрою! Хорошо! Пойдем со мной!

Громобой в гневе шагнул к ней, и вдруг почувствовал, как легко двигаются его ноги по снегу: невероятная сила тянула его за белой девчонкой, от него не требовалось никаких усилий, чтобы следовать за ней, но вот остановиться оказалось совершенно невозможно. В смехе девчонки послышалось удовлетворение, торжество; отняв руку ото рта, она хлопала в ладоши и прыгала на снегу, с каждым прыжком оказываясь все дальше и дальше. Громобой глянул ей в лицо и содрогнулся, волосы надо лбом шевельнулись от ужаса: ее зубы, хорошо видные в широкой ликующей усмешке, были красными, как кровь, и тот же жадный кровавый блеск загорелся в глазах. Ее ноги не оставляли на снегу никакого следа, но с каждым прыжком она оказывалась все ближе и ближе к лесу, и Громобоя неудержимо тянуло за ней.

– Ах ты тварь поганая! – вдруг он все понял и сам с усилием бросился вперед, стремясь ее догнать. – Я тебе сейчас покажу, как смеяться! Я тебя в землю вобью! А ну иди сюда!

Девчонка глянула на него и вдруг ахнула: ее смеявшееся лицо мигом исказилось диким, звериным ужасом. Она взмахнула перед собой ладонями в белых рукавицах, как будто отгоняя что-то страшное; Громобоя ударила сильная волна холода, но он устоял, а девчонка уже бежала к лесу. Она неслась легко, как тень, как ветерок поземки, и сколько Громобой ни старался, он не мог ее догнать. До опушки леса ей оставалось всего с десяток шагов; Громобой видел, что не догонит, а в лесу ее не поймать. Вот когда ему пригодились бы конские ноги! Упустить ее казалось нестерпимо досадно; он подхватил пригоршню снега, мгновенно слепил снежок и швырнул в нее, крикнув:

– Гром тебя разбей, нечисть лесная!

Снежок прочертил в воздухе яркую огненную полосу, как падучая звезда, и ударил девчонку в спину. Ярко-желтая вспышка вдруг расцвела и скрыла ее, резкий дикий крик прорезал тишину. Белое облачко взвилось над снежным полем и тут же растаяло. Громобой остановился, тяжело дыша; белой девчонки перед ним не было, а на снегу виднелась небольшая выемка с обтаявшими краями.

– От меня не уйдешь! – сказал он вслед погибшей нечисти и пошел назад, ладонью вытирая взмокший лоб.

Теперь ворота огнища на пригорке оказались открыты, между створками толпился народ, и все хором не сводили с него глаз. Народ был как везде: три-четыре старика, десяток женщин, десяток подростков и детей. Крытая синим сукном шубка была ему знакома: она убегала от него последней и даже замахивалась было коромыслом. Внутри шубки оказалась молодая, высокая и довольно красивая женщина; голова ее была покрыта серым повоем безо всякого шитья, серый же платок был спущен на плечи – значит, вдова. Большие серые, широко расставленные глаза смотрели на него с тревогой, настороженностью и какой-то надеждой. Женщина стояла чуть ли не впереди всех и даже кое-кого из мужчин оттеснила назад.

Подойдя шага на три, Громобой остановился, упер руки в бока и стал рассматривать хозяев, предоставив им рассмотреть себя. Цветущим здоровьем хозяева не отличались: все были исхудалыми, бледными, с запавшими глазами. Кто-то тихонько покашливал, не имея сил сдержаться. И даже не бледность и вялость, а тоска и безнадежность в глазах поражали больше всего. Такие лица бывают, когда по земле ходит мор. Хотелось спросить: что у вас за беда? И тут же Громобой вспомнил. Беда на всех одна, а теперь, через многие месяцы бесконечной зимы, она уже встала во весь рост. Ожидаемый голод, о котором было столько разговоров в Прямичеве в те дни, когда он оттуда уходил, теперь наступил и безжалостно грыз все племена и роды, а за ним шли все двенадцать сестер-лихорадок.

– Ты кто? – жадно спросила молодая женщина в синей шубке.

– Издалека я, – ответил Громобой. Он чувствовал, что теперь, после встречи с белой девчонкой, ему поверят во всем, что бы он ни сказал. – Из Прямичева иду. Знаете такой город? В земле дремичей. А сидит там князь Держимир.

– Слышали мы про такой город, – ответил ему один из стариков, высокий, бодрый на вид, с белой бородой и черными бровями. – И про князя слышали. Уж не ты ли князь Держимир?

– Нет, – Громобой ухмыльнулся. – Я из кузнецов посадских. Старосты названый сын. Громобоем меня зовут.

Народ тихо загудел.

– Как же ты с ней справился? – тревожно и жадно спросила женщина в синей шубке. – Как? Чем ты в нее бросил? Громовой стрелкой?

– Стрелкой? – Громобой посмотрел на свою пустую ладонь. Ему казалось, что он бросил в нечисть просто своей досадой, больше ничем. – Да нет. Снежком.

– Снежком? – недоуменно повторила женщина.

– Мастер же ты снежки лепить! – подал голос невысокий, совсем молоденький парнишка и несмело улыбнулся. – Нас научи! Нам бы оно кстати пришлось!

– Это, милый, руки надо особые иметь! – заметил чернобровый старик, не сводя внимательного взгляда с Громобоя.

– Что же у тебя за руки такие? – опять спросила молодая вдова.

Она смотрела то в лицо Громобою, то на его ладони: ей мерещилось, как будто по рыжим волосам пришельца перебегает золотистое сияние, как солнечный зайчик. Легкое, почти невидимое пламя, скорее, тень пламени дрожала в его широких ладонях: присмотришься, как будто и нет ничего, а отвлечешься – и опять краем глаза заметишь этот легкий отблеск чистого, как на березовой лучине, желтоватого огонька… В нем, кого они сначала приняли за водяного, дышала горячая сила божества, и люди чувствовали эту силу, так долго ими ожидаемую.

– Под рукой ничего не было, – сказал Громобой, будто оправдываясь за такой детский способ борьбы, и вопросительно посмотрел на толпу. – Кто она такая?

Все молчали; кто-то оглядывался на лес. Назвать нечисть по имени боялись.

– Заходи в дом, Громобой из Прямичева, – сказал чернобровый старик, как видно, бывший тут старейшиной, и все родовичи посторонились, давая дорогу гостю. – Там и поговорим.

Огнище тоже было как везде: десяток избушек кольцом внутри тына, посредине высокий столб родового идола, четырьмя резными ликами глядящий по сторонам света. Дымок из окошек струился тихо-тихо, как будто печки там внутри были при смерти и уже испускали дух. В глаза бросилось пустое место среди строений; оно выглядело сиротливо и притом грозно, как суровый знак беды.

– Пожар, что ли, был? – Громобой посмотрел на старейшину и кивнул на пустое место.

– Хлев был, – коротко ответил тот, словно это все объясняло.

Хлев? Что скотину съели за время бесконечной зимы, было понятно; хлев стал не нужен, но разбирать-то его было зачем? Чтобы место не простоял?

– Сюда, ко мне! – Женщина в синей шубке торопливо шла впереди, зазывая Громобоя. – У меня место есть.

– Ну, пусть к тебе, – не совсем уверенно согласился чернобровый старик, и никто из толпы родичей не возразил: по лицам было видно, что они предпочтут видеть странного пришельца не в своей избе, а в чьей-нибудь другой.

В избе женщина стряхнула свою нарядную шубу и темный платок на лавку, поддернула рукава рубахи и устремилась к печке. Сняв верхнюю заслонку, она сунула внутрь несколько палок, похожих скорее на обрубки жердины, чем на поленья дров, и стала торопливо раздувать огонь. Девочка лет девяти и мальчик чуть помладше сидели на лавке, закутанные в шубки, и мальчик держал в объятиях серую тощую кошку, которая тоже, как видно, мерзла.

– Садись! Будь гостем! – Кивая Громобою на скамью, хозяйка поставила на печь горшок, кивнула девочке: – Радошка, давай хлеба, там осталось…

Девочка принесла горбушку в вышитом полотенчике, положила на стол перед Громобоем и с важностью поклонилась. Остальные родовичи расселись по скамьям вокруг гостя. Десятки глаз обшаривали его лицо, одежду, меч на поясе. На меч показывали друг другу, многозначительно двигали бровями.

– Ох! – Хозяйка вдруг всплеснула руками. – Тебе же переодеться надо, ты же мокрый!

– Ничего… не надо! – Громобой хотел сказать, что и так обойдется, и обнаружил, что уже совершенно высох.

– Ну, если кто из колодца, как из дому, выходит, так чего же ему и не высохнуть? – с видом мнимой невозмутимости рассудил один из мужчин, с простым круглым лицом и пшеничной бородкой.

– Как из дому из воды водяной выходит, – подхватил другой. – И он не сохнет, сколько ему по суше ни ходить. С левой полы всегда вода каплет.

И десять голов разом опустилось посмотреть на подол Громобоевой рубахи. Громобой ухмыльнулся, опять вспомнив Досужину жену с ее пучком зверобоя.

– Да ладно тебе, дядя Миляй! – сказала хозяйка, разворачивая полотенце с хлебом на столе перед Громобоем. – Какой тут водяной, когда шатунку прочь прогнал! Какой тут водяной! Видно же!

– Умная ты, Задорка! – Чернобровый старик недовольно качнул головой. – Видно! Когда видно станет, так поздно будет!

– Угощайся, гость дорогой! – Женщина поклонилась Громобою. – Небогато угощение, вот еще каша погреется, да уж что есть!

– Что есть, то и надо есть! – невесело пошутил тот парнишка с опухшими глазами, что спрашивал про снежок. Как видно, эта унылая поговорка была тут в ходу.

И не мудрено: хлеб был жестким, с отчетливым вкусом растертой сосновой коры. Белена и та зимой не растет. Овсяная каша, которую хозяйка вслед за тем поставила на стол, оказалась жидкой, водянистой, и Громобою было стыдно объедать хозяйкиных детей. Если бы не обязанность гостя, он бы не стал есть.

– Что за земля-то здесь, расскажите! – попросил он хозяев, чтобы они не сидели молча и не провожали глазами каждую его ложку.

Как оказалось, он и сам не ошибся: колодец, послуживший ему воротами из города Стрибожина, оказался вырыт на земле речевинов, в трех днях пути от города Славена. Род, в гости к которому он попал, звался Пригоричи. О себе им было особо нечего сказать, зато о родичах той белой девчонки, которая хотела заманить его в лес, рассказали много.

– Шатуны это! – говорил старейшина рода, чернобровый старик по имени Заренец. – Водятся у вас такие?

– Всякая дрянь водится, а никаких шатунов не знаю, – отвечал Громобой.

– Шатуны, охраните нас чуры и Мать Макошь, – это лешачья порода такая! – рассказывал старик. – Все лешие, сколько есть, осенью спать ложатся, сквозь землю проваливаются и добрым людям зла не делают. А есть шатуны – этот род спать не ложится, всю зиму по белу свету шатается, себе поживы ищет. Раньше их мало было – одного в год повстречаешь, сохрани Макошь, а то и по целым годам не было этой напасти. А этот год… – Он махнул рукой. – Понятное дело – зиме-то нет конца, вот они и расплодились. И поели народу… И у нас, и у Комаровичей, и у Кременников…

– А за дровами-то надо! – подхватила пожилая женщина с глубоко запавшими глазами. Как видно, раньше она была весьма дородна, но теперь пришлось ей похудеть. – В холодной избе-то не посидишь! Дети у всех! Хлев вон старый на дрова разобрали, да на девять печей не хватит! Два курятника уж спалили в печах, а как поедем за дровами – тут они, проклятые! Иди, говорит, за мной, у меня в дому тепло! Понятное дело, какое у нее тепло! Нечисти-то лесной тоже голодно!

– Ездим за дровами помаленьку, а шатуны-то… балуют… – прибавил круглолицый дядя Миляй. – Дальше опушки не сильно ходим, а все же дрова-то надо! Они прямо у опушки и стерегут! Того гляди, в огнище вломятся…

Хозяйка, Задора, концом полотенца смахнула слезу со щеки.

– Мужа ее съели, – пояснил Заренец, заметив вопросительный взгляд Громобоя. – Почти первым пропал. Ездили за дровами, шатуны сманили его. Вроде с нами был, а глядим – нету, и следу нету. Тогда-то они только в лесу шатались, и то в самой чаще. А дальше – больше. Сперва на опушку, а теперь и под самый тын подходить стали. Теперь и за ворота выходить боимся – кто выйдет, они тут как тут. Сам же видел.

– Под самые ворота приходят, грому на них нет! – злобно бросила старуха. – Среди бела дня! Так и ходит под воротами, так и просится, так и зовет! Без дров, без воды, бывало, по три дня сиживали!

– Заманивают в лес – не хочешь, а пойдешь! – наперебой стали рассказывать Пригоричи.

– И кого они поманят, того уж не догонишь и не скрутишь.

– А если и скрутишь, так все одно помрет, шатуны издалека из него дух вытянут.

– И много у вас пропало? – спросил Громобой.

– Пятеро, – подавленно ответил Заренец, и все вокруг поопускали головы. Женщины начали всхлипывать. – Муж ее, да две девки, да парень еще один, да мальчишка на десятом году. – При этих словах старик как-то весь осунулся, и Громобой догадался, что пропавший мальчик, похоже, был его собственным внуком. – Видел же ты ее… Она манит, а ты не хочешь, а идешь, не хочешь, а идешь… Кого получше берут, помоложе, попригожее…

– Как же ты за ней не ушел-то? – воскликнула Задора. Ей давно хотелось задать этот вопрос: такая сила ей казалась превыше человеческой. Она стояла перед Громобоем, терзая от волнения край передника, а ее большие глаза горели какой-то тревожной жаждой дела. – Как же ты сумел? Или ты такое слово знаешь? Или у тебя оберег есть?

– Оберег? – повторил Громобой. – Да… нет вроде…

«Я сам себе оберег!» – мог бы он сказать, но понимал, что это мало что объяснит.

– Уж если кто через колодцы, как через ворота, ходит, тому никаких оберегов не нужно, – опять начал дядя Миляй.

– Да отстань ты! – Задора махнула на него краем передника. – Мало ли что теперь бывает! Весна потерялась, лето потерялось, дороги перепутались, нечисть вся на волю вышла – должен же хоть кто-то справиться! Должен же хоть кто-то помочь! Когда надо, тогда он и появится! Когда терпеть больше нельзя, тогда он и придет! Ведь так?

Все ее лицо дышало верой, глаза блестели, и она, несмотря на бедную одежду и серый повой, была так красива, что Громобою вспомнилась богиня Лада. Задора смотрела прямо ему в глаза, взгляд ее погружался все глубже, и Громобой понял, что может ей ничего не объяснять. Она все о нем поняла. Она ждала его, как ждали его по всему белому свету, и она узнала его, когда он оказался на ее пути.

– Ты – Перун Громовик, – тихо и убежденно сказала Задора, и губы ее слегка дрожали. – Ты – Гром Небесный. Ты пришел к нам.

Голос ее пресекся, на глазах показались слезы, грудь часто задышала. Она поверила, она уже видела спасение, но измученной душе нелегко было вынести такой поворот.

– Уж чем смогу, помогу, – ответил Громобой, не подтверждая и не опровергая ее догадку. – Затем и шел. Надо мне в Славен поскорее, да уж сначала я ваших шатунов повыведу. А то к весне и живого человека не останется.

Ответом было молчание, и только кто-то неудержимо покашливал у двери. И Громобой молчал, мысленно прислушиваясь к собственным словам. Ему вдруг стало ясно, что откладывать и тянуть больше нельзя. Белый свет застыл в последнем напряжении, и если немедленно не вернуть его на прежнюю дорогу, то все рухнет и помогать будет некому.

На другой день Пригоричи собрались за дровами. Надеясь на защиту Громобоя, хозяева хотели запасти дров побольше, чтобы потом долго не иметь нужды ходить в лес, и утром вышли с огнища с шестью волокушами. Все шесть тащили люди: лошадей, которых давно уже стало нечем кормить, съели несколько месяцев назад, не дожидаясь, пока те передохнут с голоду.

Громобою Задора дала топор и овчинный кожух, оставшийся от мужа; кожух пришелся почти впору, хотя и потрескивал по швам. Меч Буеслава он тоже взял с собой. Думая о шатунах, он испытывал злой задор и жаждал встретить их всех, сколько ни есть во всем лесу, чтобы разом передавить мерзостное племя! Ему было нестерпимо думать, что люди и дальше будут гибнуть в лесах, кормить собой оголодавшую нечисть, пока он ходит где-то между Явью и Правью в поисках весны. Хотелось сделать хоть что-то, пусть немного, но прямо сейчас! И Задора, пока он собирался, смотрела на него с такой смесью тоски и надежды в глазах, что Громобой старался не встречаться с ней взглядом. Все прошедшее время казалось ему сейчас потраченным зря: он прошел столько дорог, столько всего повидал и, вроде бы, сделал, а дело ни с места! Земле по-прежнему плохо, даже хуже, чем в начале его пути. Так какой прок вышел из всей его силы? Сколько он ни старался, а мир все клонится и клонится в пропасть. Погибшее никогда не вернется. Добудет он весну, не добудет – Задорка теперь вдова, а дети ее – сироты, и здесь уже ничего нельзя поправить. Сама Макошь смотрела на него из этих серых глаз, молчаливо требуя: сделай наконец хоть что-нибудь! Нет сил больше терпеть!

– От народа не отбиваться, оглядываться почаще! – по дороге к близкому лесу наставлял своих родовичей старик Заренец. – Держаться всем вместе. Деревьев не разбирать, все подряд рубить и в волокуши складывать. А если что померещится – кричите громче. Если кто шатуна увидит, держись тут же за дерево, глаза закрой и ори что есть мочи.

– Уж я им задам! – грозил Громобой, показывая топор. – Шатуны, гром их разбей! Пошатаетесь!

В лесу лежал глубокий снег, утонувшие в нем деревья и кусты казались малорослыми, почти ненастоящими. Отойдя от опушки шагов на десять по занесенной тропе, Заренец велел рубить, и мужчины вошли в лес.

– От тропы не отходить! – то и дело покрикивал Прозор сквозь стук топоров. – Друг на друга поглядывать! Гляди, кто с тобой рядом, и его держись! Сохраните нас чуры, и Сварог, и Макошь!

Громобой отошел дальше всех. Легко орудуя топором, он рубил быстрее и сделал уже больше всех Пригоричей, ослабленных долгим голодом. Рядом с Громобоем работал Плуталя, сын дяди Миляя, такой же круглолицый, сероглазый, с молоденькой светло-пшеничной бородкой. Веселый нрав не давал ему унывать, и даже сейчас, с усилием помахивая топором, он пытался что-то напевать, хотя вместо голоса изо рта вырывались лишь облачка белого пара. Громобой покосился на него: как ему вчера успела рассказать Задора, Плуталя женился как раз в последнюю осень, и этой бесконечной зимой у него успел родиться сын, но тут же умер, а жена, измученная холодом и голодом, умерла почти сразу после родов. «Чего еще ждать – род человеческий кончается!» – горестно восклицала Задора, прижимая к себе головки двоих детей. И Громобою хотелось немедленно подскочить до самого неба, ухватиться руками за тучу, в которой спит его небесный отец, и тряхнуть ее так, чтобы вся вселенная содрогнулась, чтобы выпала откуда-нибудь эта пропащая весна! Пока он своими ногами до нее дойдет, поздно будет!

Оттащив к волокуше чахлое ольховое бревнышко – «Ничего, как высохнет, так еще гореть будет!» – Плуталя вернулся и снова взмахнул топором. Но едва он ударил по стволу небольшой серой осинки, как где-то рядом раздался громкий болезненный крик. Охнув от неожиданности, Плуталя отскочил; Громобой отпрянул от толстой березы, над которой трудился, и встал, держа топор наготове и оглядываясь.

– А-а-а! – стонал и кричал кто-то невидимый совсем рядом; голос был жалобный, страдающий, невыносимый.

Какое-то живое существо мучилось от внезапной боли, плакало, звало на помощь. Плуталя вертел головой по сторонам; голос был вроде бы женский и притом незнакомый. От него пробирала дрожь, хотелось бежать, лишь бы его не слышать, хотелось увидеть того, кто так мучается, но тот не показывался.

А Громобой глянул на ствол осины: из раны на зеленовато-серой коре, оставленной Плуталиным топором, сочилась синяя кровь, ползла по стволу и падала на снег. Синие пятна, как сок раздавленной черники, растекались все шире, и оттуда, из кроны голых осиновых ветвей, летел этот жалобный стон.

– Что же ты наделал! – сказал вдруг чей-то голос. – Что же ты натворил!

Позади раненой осинки вдруг встала высокая, худощавая девушка в белой шубке, с распущенными густыми, спутанными снежно-белыми волосами. Черты лица у нее были тонкие, глаза – большие и круглые, без бровей и ресниц, а нос по-птичьи выдавался далеко вперед. Это был не человек, и внешнее сходство этого существа с человеком делало его еще более отвратительным и жутким. Глаза, устремленные прямо на Плуталю, горели красным огнем, пригвождали к месту, наполняли жилы жаром и льдом. Вскрикнув от ужаса, Плуталя отшатнулся назад, но ноги его будто вросли в снег, и он упал на спину.

– Что же ты наделал! – с тоской повторила белая нечисть и протянула к парню длинные, тощие руки с тонкими пальцами. – Сестру ты мою родную загубил, оставил ты меня сиротой горемычной!

По ее лицу текли кроваво-красные слезы, и зубы у нее во рту тоже были красными. Вытаращив глаза и раскрыв рот, с бессмысленным от ужаса лицом, Плуталя отчаянно пытался ползти спиной вперед, прочь от нее, но, несмотря на все усилия, оставался на месте: сам снег как будто держал его. Из его рта валил пар, но не вырывалось ни звука. Шатунья сделала шаг к нему, протягивая руки.

– Теперь ты сам со мной пойдешь! – бормотала она, пожирая парня горящими красными глазами. Ее белая шубка, волосы, белое лицо и руки сливались с белым снегом, и порой казалось, что никакой женской фигуры тут и нет, что это от сплошной снежной белизны мелькает в глазах, но тем сильнее внезапно обжигал ее огненно-красный взгляд. – Теперь ты со мной пойдешь, в мой дом лесной, мужем мне будешь…

– А я не подойду? – Громобой шагнул вперед и встал между ней и Плуталей.

Оцепенение, сковавшее Плуталю, его совсем не затронуло; он мог бы вмешаться раньше, но ему хотелось получше рассмотреть нечисть.

Шатунья сильно вздрогнула, вскинула на него глаза. На ее лице мелькнул страх: нечисть хорошо чувствовала исходящий от него жар, и Перунов дух обжег ее, как человека обжигает открытый огонь. Шатунья попятилась, приподняла руку перед собой, будто хотела защититься.

– Разбежалась, невеста! – сказал Громобой. – Гром тебя разрази!

Он взмахнул топором; шатунья пронзительно вскрикнула и подалась назад, обернулась и хотела бежать, но Громобой изловчился и в длинном выпаде ударил ее топором прямо в середину спины. Взмахнув длинными руками, шатунья с воплем рухнула на снег и тут же исчезла – на снегу осталась лежать длинная тонкая осинка, перерубленная пополам, и из ствола толчками вытекала густо-синяя кровь.

Последний крик шатуньи отдавался в лесу, повторялся множеством голосов, и вот уже весь лес вокруг выл и стонал, покачивая ветвями, словно род причитал по погибшей дочери.

– Не нравится? – с вызовом крикнул Громобой и окинул взглядом стонущие вершины деревьев, словно искал нового противника. – А как парней и девок заманивать, чтобы по ним отцы-матери плакали, – это тебе весело было, Лес Дремучий!

Лес ответил грозным негодующим воем: он как будто открыл глаза и понял, что к нему пришел настоящий противник. Небо, и без того пасмурное, потемнело и опустилось ниже; сразу в лесу стало жутко, в каждом дереве проснулось враждебное существо, и все они стали плотным кругом, чтобы не выпустить чужака. Ветки и сучья тянулись со всех сторон, как длинные цепкие руки, жаждущие задушить ненавистного врага. Волна шума нарастала, как будто невидимое исполинское чудовище скакало с вершины на вершину, все ближе и ближе, выло и ревело от ярости в предчувствии близкой битвы.

– Давай отсюда! – Громобой, не выпуская топора, другой рукой поднял Плуталю со снега и крикнул: – Дядя Миляй! Дед Заренец! Забирайте парня и валите все отсюда! Сейчас начнется!

Из-за деревьев показалось несколько встревоженных лиц; при взгляде на две осины, истекающие синей кровью, на лицах отразилось недоумение и ужас. Никто не слышал ни звука из того, что здесь происходило: выбрав жертву, шатуны отводят глаза и затворяют уши всем остальным, чтобы никто не помешал им завладеть добычей.

– Забирай! – Громобой толкнул онемевшего Плуталю к отцу, но тот снова упал на колени. – Ничего, отойдет. Берите волокуши и бегом домой – сейчас, чую, будет здесь дело!

– А ты-то что же… – начал Заренец, но Громобой махнул рукой:

– А я ничего, справлюсь!

– Ой, сожрет! – Старик закрыл голову руками, боясь глянуть на вершины воющих деревьев. – Чисто Змей летит! Сожрет тебя Леший Хозяин!

– Ничего! – Громобой взмахнул топором. – Я тоже непрост! Невелик орешек, а в горло попадет – не накашляешься!

Им приходилось кричать: вой и свист между деревьями становились все громче и уже оглушали. Уговаривать Пригоричей не пришлось: в ужасе втягивая головы в плечи, прикрываясь топорами, мужчины подхватили веревки волокуш и по своим следам потащили их назад. Просвет опушки был близок, но деревья качались так сильно, что не давали пройти по старому месту. Лес превратился в живое чудовище, голодное и жадное, и так трудно было вырваться из его многозубой пасти!

Миляй с братом вели под руки Плуталю: он едва передвигал ноги. Громобой шел первым, расчищая путь.

– А ну пусти! Убью! Гром на тебя! – дико орал он, размахивая топором; при виде него деревья отшатывались в стороны и пропускали людей с волокушами.

Выведя Пригоричей из леса, Громобой обернулся. Ничто не мешало ему идти вслед за всеми к жилью, но он не собирался бежать из леса: если он уйдет, оставив шатунов в покое, то людям от них покоя не видать никогда. Лес выл, ревел, тянул к нему ветви, мел в лицо тучи снега. Но ему было жарко, в крови кипела жажда битвы, такая же сильная, как силен был его нынешний противник. Прикрываясь рукавицей, Громобой крепко держал топор, и по лезвию перебегало едва заметное золотистое пламя. Много лет этот топор служил Пригоричам и ничем не выделялся, но в руках сына Перуна и в простом топоре проснулась сила небесного грома.

Между качающимися деревьями замелькали смутные фигуры; трудно было понять, живыели это существа, или только тени от стволов. Мерещились великаны ростом с дерево, с длинными узловатыми руками, с толстыми, как стволы, ногами, с маленькими тонкими головами, одетые в шкуры из толстой, в трещинах, коры.

– Не шали, лесной народ! – одолевая рев ветра, крикнул Громобой. – Явись ко мне не елью зеленой, не ветром буйным, не вороном черным – явись мне таким, каков я сам!

В гуле ветра отчетливо зазвучал рассерженный, раздосадованный вой: могучие фигуры разом опали, уменьшились, и теперь ни одна не была ростом выше Громобоя. Зато теперь их стало хорошо видно: с десяток кряжистых, крепких лешаков, дивьих людей,^[226] наступало на Громобоя со всех сторон, кроме опушки. Каждый из дивьих казался разрезанным пополам: у каждого была только левая половина тела, только одна рука, одна нога, половина головы с единственным глазом, горящим пронзительным, жадным и диким синим огнем. На единственной ноге дивии ловко прыгали и стремительно приближались; единственной рукой каждый на бегу захватывал дерево, ломал, как соломинки, старые ели и березы, бросал и хватал новые, пока каждый не выбрал себе по крепкой дубине.

– А ну давай, гром вас рази, молния пали! – заорал Громобой и сам прыгнул им навстречу. От вида нелепых, уполовиненных противников ему было жутко и весело.

Он боялся только одного: как бы дивии не вздумали бежать, потому что догнать их в этом диком переплетении стволов и ветвей будет непросто. Но они кинулись на него, размахивая своими дубинами, ощерившимися острой щепой, как деревянными зубами. Громобой с размаху рубанул топором по ближайшей дубине, и от удара ярко вспыхнула золотистая, с синей каймой молния. Тот дивий, что держал дубину, вмиг был охвачен ярким пламенем и запылал, как живой факел; истошно ревя диким голосом, он бросился прочь, а Громобой напал на другого. В крови кипел огонь, по суставам разбегались молнии; невероятная сила рвалась наружу, и каждое движение, каждый удар были для него наслаждением. Он бил и рубил леших топором, попадая то по головам, то по деревянным телам, то по дубинам, которыми те пытались закрыться, и каждый удар высекал новую молнию, бросал на кого-то из лешаков синий огонь, поджигал. Летела щепа, сыпались искры, на снег с шипением падали горящие ошметки коры. Вокруг Громобоя по лесу металось уже с десяток живых факелов; дикий рев стоял в ушах, душный дым кипел между деревьями: если бы не зима, то быть бы большому пожару.

Громобой все махал и махал своим топором, но все больше ударов проваливалось в пустоту. Вот последний лешак помчался в лес, унося на себе венец синего пламени, и больше никто на него не нападал. Тяжело дыша, Громобой огляделся: вокруг виднелась широкая вырубка, все деревья были сломаны кое-как, на разной высоте, истоптанный снег усеяли свежие щепки, угли и пятна синей лешачьей крови. Между деревьями бродил дым, медленно оседая, поодаль валялись, еще дымясь, две обгорелые колоды. Недалеко же убежали.

Вытерев рукавом мокрый лоб, Громобой развязал пояс и распахнул кожух. Из-за пазухи повалил пар, ему было отчаянно жарко. Сбросив на снег рукавицу, он посмотрел на топор в своей руке: серое прежде лезвие теперь горело ослепительным белым светом, а на самом острие дрожали синеватые легкие отблески, как на молнии в темной туче.

– Ну, батюшка, удружил! – вслух сказал Громобой и посмотрел вверх.

Небо было по-прежнему затянуто плотной серой пеленой, но где-то там, очень далеко, Громобою мерещилось слабое тепло Небесного Огня. Где-то за облаками перекатывались далекие отзвуки грома; их не было слышно, но Громобой чувствовал их, как будто они жили внутри его души. Ему легко дышалось: так легко дышит вселенная после грозы. И каждая битва его, сына Грома, теперь рождала где-то высоко-высоко отзвуки грозы. Гроза была еще очень далеко от земли, но она шла навстречу своему земному сыну, рвалась на волю из плена темных зимних туч, чтобы поддержать его в битве за весну, смыть с земли снег и холод теплыми струями весеннего дождя.

– Вселенная движется, и трепетна есть Земля… – сам себе сказал вслух Громобой и не понял, почему так сказал, откуда взял эти слова, так похожие на строки заклятья. – Слабоваты против меня дивии лешаки, – добавил он, оглядывая вершины деревьев, будто искал глаза собеседника. – Морока одна.

Это был не настоящий враг. Тот враг, ради встречи с которым он родился на свет, был еще далеко. И кто же он на самом деле – Огнеяр Чуроборский или Светловой Славенский? В разное время Громобой считал своим врагом то одного, то другого, но так и не ответил на вопрос по-настоящему. Но сейчас мысли Громобоя об этом враге осветились каким-то новым, более ясным светом. Отзвуки заоблачной грозы, которые он ощущал с каждым разом все яснее и ближе, помогали ему все лучше понимать себя. Упоение битвы не просто проходило, оно оставляло в нем впечатление в виде какой-то смутной мысли. В битве он становился Перуном, и небесный огонь закалял любое оружие, что попадалось ему под руку, даже простой снежок. И как Перун стремится к Велесу, чтобы биться с ним за освобождение Весны, так Громобоя все сильнее и отчетливее тянуло к Огнеяру Чуроборскому, в котором жила сила Велеса. Но где он? Где его искать? Похоже, там, где и сама богиня-весна: в Велесовом подземелье, в Ледяных горах.

– Дальше пойдем! – сказал Громобой своему топору и еще раз вытер лоб.

Широко шагая по глубокому снегу, он направился в глубь леса. Сначала он шел по следам – поломанным деревьям и дымящимся углям, – которые оставили убегающие лешаки. Потом следы кончились, глубокий снег лежал нетронутым, и Громобой при каждом шаге проваливался выше колена. А лес все густел; мелкие елки стояли плотным строем, и Громобой, продираясь сквозь цепкие зеленые лапы, ясно слышал стоны и вздохи. Густая цепь темных стволов походила на исполинский частокол. Бурелом, усыпанный хворостом, лежал густо, и серые, с облезшей корой, толстые стволы казались телами огромных змеев, которые залегли тут в глуши, выжидая добычу. Змей… Он, Огнеяр Чуроборский, – теперь тоже Змей. Свернувшись кольцом, лежит он вокруг Ледяных гор, охраняя свою драгоценную добычу, спящую весну…

Громобой шел медленно, с трудом выдирая ноги из снега, время от времени поднимая голову и оглядываясь. Лес вокруг него жил и даже не притворялся мертвым. Деревья шептали, качались, склонялись друг к другу; отовсюду Громобоя царапали взгляды жестких, как сухие сучья, невидимых глаз. Так и мерещилось, что вот-вот старые ели раздвинутся и из-за их темных спин выйдет… кто-то огромный, как ель, покрытый темной чешуйчатой корой, прямой, одноглазый, обросший зеленой хвоей, тяжелый и скрипучий, дикий, холодный, неживой…

– Ну, кто еще? – с вызовом, устав от этой молчаливой враждебности, крикнул Громобой. – Выходи!

Никто ему не ответил. Громобой шагнул еще раз, и вдруг позади него, где-то сверху, послышался шум, быстрый шорох, как будто что-то очень жесткое и косматое стремительно катится с вершины дерева вниз. Громобой поспешно обернулся, но не успел: перед глазами его мелькнула ветка с темной корой и множеством мелких веточек, похожих на когти, и тут же какие-то длинные, сильные путы обвили все его тело и сдавили так, что он только охнул. Крепкие тонкие прутья обхватили и сжали горло; на спине у себя он чувствовал что-то вроде бревна, и это бревно опутало его со всех сторон гибкими и цепкими отростками. Над плечом слышалось повизгивание, деревянный скрип, свист.

Под тяжестью неведомой нечисти Громобой упал на колени, захрипел, выронил топор и обеими руками вцепился в душащие путы у себя на горле, силясь их сорвать, но напрасно. У себя на груди он видел сплетенные черные ветки, и они давили его все крепче. Шатаясь, он на ощупь подобрал топор и неловко ударил себя по груди, стараясь разрубить эти путы, но обессилевшая рука развернула топор обухом. Живой куст у него за спиной дернулся и взвизгнул. Для второго удара сил уже не было; задыхаясь и хрипя, Громобой покатился по снегу, пытаясь сбросить оседлавшую его нечисть.

И вдруг неведомая сила подбросила его над землей и подняла высоко в воздух. Так уже было однажды, и во второй раз Громобой, менее удивленный, быстрее и легче принял свой новый облик. Живые бурные силы вскипели в каждой жилке, снег ушел вниз, и на снегу он увидел конское копыто, наступившее на черную плетистую ветку. Жесткие путы сползали со спины. Рыжий жеребец прыгнул вперед, прижал ветки задним копытом и взвился на дыбы. На снегу осталось распростертым диковинное существо – живой куст, полено средней толщины, длиной с пару локтей, со множеством длинных жестких ветвей. Это был оплетень – нечистый лесной дух, что сидит на деревьях, притаившись среди ветвей, а потом вдруг прыгает на человека или зверя сверху и душит, чтобы потом выпить кровь.

Громобой бил копытами и топтал оплетеня, обломки рук-веток разлетались в разные стороны вместе с брызгами синей крови. Упав на снег, синие пятна расползались все шире и шире, прожигали снег до самой земли, испускали душный темный дымок и неистовые стоны, вопли, ворчание, рычание, как будто каждая капля была отдельным существом, и их многоголосый нечистый вой навевал жуть. Оплетень корчился, дергался, пытался выскользнуть из-под ног рыжего коня, но ему приходил конец: крепкие тяжелые копыта раздробили мелкие и крупные ветки, от оплетеня оставался какой-то дикий обрубок с головкой и обломками сучьев, источающих синюю кровь. Только широкий рот со множеством острых, черных, как железо, зубов еще жил: лязгал, дергался, то открывался, то смыкался опять, и выл, ревел, стонал. В дикой ярости, в бурном отвращении к этой лесной дряни Громобой молотил и молотил его копытами, стремясь заставить замолчать.

Наконец оплетень умолк и почти перестал дергаться, только по обломкам крупных сучьев еще перебегала судорожная дрожь и пятна крови на снегу выли и стонали. Убедившись, что враг больше не поднимется, Громобой убрал с обрубка копыта, опустился на колени, ударился о снег и снова стал человеком. Вид оплетеня внушал отвращение, но он так устал, что не сразу смог встать и на коленях отполз подальше. Взяв горсть чистого снега, Громобой проглотил немного, потом вытер снегом лицо. Он был совершенно обессилен: драка с лешаками, переход по снегу, бой с оплетенем и двойное превращение слишком утомили его, и он никак не мог отдышаться.

«Спасибо, Лада-матушка, Лебедь Белая! – обрывочно мелькало у него в голове. – Сплела науз… Как надо превратиться – превращусь, с узлом возиться не надо… Вот спасибо, выручила. Не забуду!» Спалить бы нечистого, но руки дрожали, ударить огнивом по кремню никак не удавалось.

– Ах, чтоб тебя! – Громобой в досаде бросил огниво и взмахнул кулаком.

И тут же кулак обожгло изнутри. Изумленный Громобой разжал пальцы: на ладони плясал лепесток огня, светло-желтый, блестящий, как молния. Громобой смотрел на него, глупо хлопая глазами и думая, не мерещится ли ему это от усталости. Огонь совсем не обжигал руку, но распространял вокруг тепло, вовсе не как плод воображения. Все еще недоумевая, Громобой бросил огонек на оплетеня, как сбрасывают с рук капли воды, и огонек послушно перескочил на тело нечистого.

– Гори ты ясным пламенем! – с чувством пожелал ему Громобой.

И оплетень загорелся. Светло-желтое пламя, как ручеек, растеклось по уродливому сучковатому телу, охватило и голову-чурбак, и обломки сучьев-лап. Трещала кора, сыпались во все стороны синие искры, и пятна крови на снегу завыли громче, с отчаянием и бешенством, будто горели заживо. Снег таял от жаркого пламени, пылающий оплетень спускался все ниже и наконец лег на землю, а душный дым теперь поднимался вверх, как будто из ямы. Но по мере того как оплетень сгорал, неистовый стон делался все тише и наконец совсем смолк.

Громобой заглянул в дымящую яму и поразился ее глубине: толщина снежного покрова равнялась среднему росту человека. Волосы шевельнулись на голове: Громобой вдруг осознал, что уже много, много месяцев снег все идет и не тает, идет и не тает. У жилья его расчищают, в открытом поле его то ли разносит ветрами, то ли сбивает в наст, по которому опять можно ходить. А здесь он просто накапливается. То-то ему казалось, что иные деревца стоят в снегу уже по пояс! Скоро их совсем скроет, и дрова, прежде чем рубить, откапывать придется! Гром тебя разрази!

На дне ямы осталась кучка черного пепла. В сердцах плюнув вниз, Громобой подобрал топор и медленно пошел через лес. Куда глаза глядят. Топор он теперь нес на плече острием вверх, на тот случай, если еще один оплетень вздумает на него прыгнуть. Попутно он старался вспомнить, что слышал об оплетенях. Выходило, что слышал еще в детстве от кого-то из посадских стариков, от Бежаты или от Знама Дела, или, может, от Овсенева старого отца, деда… Как же его звали? Громобой достаточно хорошо помнил старика с жидкой бородкой и перекошенным от какой-то давней порчи ртом, но имени вспомнить не мог. И еще раз ощутил, как далеко ушел от Прямичева, от своей прежней жизни и от себя самого, прежнего. Старики-рассказчики оплетеней сами не видели, а только слышали про них от своих дедов. Нечисть эта почти повывелась, как говорили, осталась только в самых глухих лесах. А тут на тебе – опушку почти видно!

Или он уже далеко забрался? А в Яви ли он? Громобой остановился, еще раз оглядел деревья, на сей раз молчаливые и покорные, безжизненно клонившиеся под ветром. Все его ощущения говорили, что он в Яви. Он на земле, во владениях племени речевинов. И злая нечисть – шатуны, дивии лешаки, оплетени, – которой тут почти столько же, сколько деревьев, тоже здесь. И вот это самое гадкое. Эх, найти бы самое гнездо, откуда вся эта дрянь ползет, да раздавить бы все разом!

– Э-эй! – вдруг заорал Громобой во все горло, обращаясь ко всему лесу целиком; крик его раскатился по сторонам, и деревья отшатнулись от него, как от порыва буйного ветра. – Лесной Хозяин! Белый Волк! Велесов сын! Выходи! Хватит всякую мелочь мне под ноги кидать! Сам выходи, посмотрим, кто кого!

В ветвях зашумел ветер, словно голос Громобоя сбросил его из гнезда, и полетел с дерева на дерево, шире расправляя крылья. В вершинах завыло, загудело, и теперь в этом гуле была какая-то плотная, собранная сила. Лес откликнулся на его вызов. Громобой крепче сжал в руке топор. Противная дрожь, оставшаяся после встречи с оплетенем, теперь прекратилась, дыхание выровнялось, жилы согрелись и мышцы окрепли. Ни следа недавней усталости; сила вернулась во всей величине, словно и не изнемогал он вот только что после двух схваток подряд. А третья, как в кощунах, обещала быть тяжелее всех.

Толстая ель, достававшая головой почти до неба, качнулась к нему, как живая.

– Явись таким, каков я! – гневно, требовательно крикнул Громобой. – Не елью высокой, не облаком ходячим – стань передо мной таким, каков я есть!

– Ну, коли просишь… – низким гулким голосом дохнуло в ответ, и ель уменьшилась в росте.

Перед Громобоем встал старик точно такого же роста, как он сам. Кряжистый, с длинными руками, одетый в еловую кору, с длинной черной бородой и густыми прутьями на голове вместо волос, Лесной Хозяин впился в лицо Громобою красным углем единственного глаза, и его перекошенный широкий рот сверкал рядом красных острых зубов. В руках Лесного Хозяина была огромная дубина, часть елового ствола с комлем, с которого еще не осыпалась мерзлая земля и снег.

– Мелковат будешь! – с досадой крикнул Громобой. – Я звал Белого Волка, Огненного Змея, а не тебя, пень трухлявый! Где тебе против меня стоять, бревно одноглазое!

– Ты кто такой, в мой лес пришел, мои деревья ломать, мое племя губить! – невнятно, как лесной ветер, прорычал старик, покачивая своей дубиной и примериваясь к удару. – Я тебя по косточкам размечу и съем! Голодно мне, голодно!

Леший завыл, заухал и бросился на Громобоя. Заклинание не давало ему расти, но зато силы в нем было немерено. Увернувшись от первого удара, ощутив на лице холодный, со свистом, ветерок от пролетевшей мимо виска дубины, Громобой ударил Лесного Хозяина топором прямо в лоб. Голова с диким треском раздалась напополам, единственный глаз оказался разрублен. Но сам топор так крепко застрял в голове, что от движения лешего топорище вырвало из рук Громобоя.

Выронив дубину, леший с воем запрыгал на месте, ухватился за топор обеими руками и дернул. Топорище треснуло и осталось у него в руках, но лезвие топора глубоко засело во лбу. Из трещины по морде лешего текла синяя кровь, капала на еловую грудь и на землю; капли крови вопили и стонали, но Громобой уже привык и не обращал на это внимания. Леший ослеп, но чутко угадывал каждое его движение. Меч, даже Буеславов, против Лесного Хозяина не слишком подходил; Громобой ухватился обеими руками за ствол ближайшего ясеня, даже не задумавшись, под силу ли ему выломать такое дерево, нажал и вывернул из земли. Он всем телом ощущал, с какой неохотой поддаются сильные корни в промерзшей земле, но сила его рук сейчас была неисчерпаема, как дождевая вода в небесах. Ствол ясеня, как будто сам выпрыгнул, взмыл над головой лешего и с оглушительным треском опустился на нее. Леший пошатнулся, но тут же сам ударил, и Громобой рванул свое бревно назад, чтобы прикрыться. У него-то голова не деревянная!

Прыгая по истоптанной поляне, они обменивались ударами, и по всему лесу шел треск, грохот, шум и вой. Каждое дерево вопило, но у Громобоя заложило уши и он был как глухой. Снег летел ему в лицо, каждый куст пытался ухватить его, но вскоре все кусты вокруг оказались переломаны. Лесной Хозяин то отступал, то опять бросался на него, то закрывался своей дубиной, то бил. Часть ударов достигала Громобоя; у него уже болели руки и плечи, но все же он сумел ударить лешего наотмашь сбоку, так что тот рухнул наземь, да еще и свою дубину уронил на себя. Громобой бросился к нему, пытаясь прижать к земле, но вдруг на месте лешего от земли вверх взвился огромный черный конь.

Громобой даже не успел увидеть, как это случилось: жесткие прутья на голове лешего вдруг стали густой черной гривой, и Громобоя подбросило вверх. Но теперь сам он оставался человеком и видел свои руки, крепко вцепившиеся в эту черную гриву. Черный жеребец с горящим красным глазом взвился на дыбы, и Громобой повис у него на шее; жеребец молотил копытами по воздуху, норовя достать его, выворачивал шею, хрипел, пытался ухватить его зубами. Прыгая туда-сюда, он мотал головой, надеясь сбросить Громобоя на землю и забить копытами; Громобой понимал, что упасть будет верной смертью, и держался крепко. Стараясь удержаться, он зацепился ногой за спину жеребца и вдруг оказался сидящим на этой спине верхом.

Жеребец несколько раз подскочил, вскидывая задом, ударился боком о ель, но всадник держался прочно, и жеребец в дикой ярости бросился в чащу. Вцепившись руками и ногами, Громобой прятался за его шеей, стараясь уберечь голову, а леший нарочно летел напролом, не жалея собственной деревянной головы, но надеясь разбить голову ненавистного пришельца. Они мчались вихрем, не разбирая дороги; ветки били Громобоя по лицу, и он жмурился, чтобы не остаться без глаз. Изредка приоткрывая глаза, Громобой видел вокруг то переплетение ветвей, то вдруг верхушки, а то вдруг его накрывал какой-то пронзительно-холодный туман, а шум леса оставался далеко внизу, словно они скакали по самым облакам. Но удивляться было некогда: все его мысли и силы были сосредоточены на том, чтобы удержаться и не упасть. Черный жеребец под ним неистово ржал, выл волком, ревел медведем, щелкал зубами, хлестал себя по бокам жестким хвостом, но никак не мог достать седока и бесился от бессильной ярости.

Постепенно бешеный бег стал замедляться, Громобой чаще открывал глаза и сидел теперь увереннее. Леший устал; яростный рев сменился тяжелым натужным хрипом. Мельком завидев перед собой какие-то заснеженные заросли, Громобой схватил первый попавшийся ствол и на ходу вырвал его из земли.

– Я тебя угощу! – пригрозил он и стал охаживать стволом жеребца по бокам, по животу, везде, где мог достать. – Больно прыток!

Жеребец вздрагивал от каждого удара, рычал, ревел, и от ударов ствола по черной шкуре рассыпались желтые жгучие искры. Деревья вокруг перестали мелькать сплошной стеной. Шаг, еще шаг – и черный жеребец остановился, покачнулся на всех четырех ногах и рухнул наземь.

Громобой рухнул вместе с ним, но тут же приподнялся и придавил коленом то, что было под ним. Лесной Хозяин снова принял свой получеловеческий облик, и колено Громобоя как раз упиралось ему в шею. Только теперь леший выглядел жалко: прутья-волосы были все переломаны, кора с него облезла, и в проплешинах виднелась серая, как старая еловая древесина, кожа. С трудом разжав онемевший кулак, которым цеплялся за гриву, Громобой выронил целый пучок вырванных прутьев.

– Пусти! – еле слышно взмолился Лесной Хозяин, и теперь его голос не ревел бурей, а скрипел, как сухое деревце, что вот-вот само обломится. – Что хочешь… Пусти только… Уморил!

Громобой убрал колено с шеи, но остался сидеть на колоде верхом. Он так устал, как будто его вывернули наизнанку, никаких сил не оставалось. По лицу текли ручейки пота, и Громобой утирался рукавом, ловя ртом холодный воздух.

– Ну, гнилушка старая, будешь меня слушаться! – пробормотал он, чувствуя, что, несмотря на свою усталость, все же вышел победителем из этого диковинного и дикого состязания.

Леший в ответ пошевелился и застонал.

– Буду, сын Грома! Буду, Перун Огненный! – проскрипел он. – Что хочешь… Только смилуйся… Не губи мой род под корень… Оставь хоть на развод…

– Такое племя мерзкое только и разводить! Слушай меня: чтобы ни одна тварь твоя к людям соваться не смела! Чтобы твои шатуны, и дивии, и оплетени, и все прочее с тобой вместе кору глодало да стволы точило, а людям не смело и на глаза показаться и волоска тронуть! Понял?

– О-о-ох! – протяжно простонал Лесной Хозяин и опять пошевелился. Лежа на снегу, он напоминал старую, полусгнившую колоду. – Как же нам жить, сын Грома! Голодно нам, голодно! Весны нет, солнце не греет, трава не растет. Только и поживишься, бывало…

– Будет и вам весна! Дай время. Я вам весну добуду, а вы чтоб меня слушались! Ясно тебе? А узнаю, что обманул, – пощады не жди. Хоть под землей тебя найду и обратно в землю вколочу!

– Не обману! – с натугой проскрипел леший. – Не обману! Услужу, если придется: как хочешь, что надо, то тебе и сделаю, только отпусти живым!

– Ну, слушай! – объявил Громобой. – Надо мне с твоим князем повстречаться, с сыном Велеса. Его еще Огненным Волком зовут. Сведи меня с ним, тогда отпущу тебя восвояси.

Леший заскрипел отчаянно и жалобно, и далеко не сразу Громобой сумел разобрать, что тот хочет ему сказать.

– Рад бы я тебя к Огненному Волку доставить, сын Грома, – наконец выговорил леший. – Рад бы был, именем Пастуха Лесного клянусь! Всем бы это в радость – ты с ним повстречаешься, от битвы вашей гроза проснется, весна вернется! Да нельзя! Нет Огненного Волка в Яви, а в Навь мне ходу нет. Слаб я в Навь идти, не донесу тебя туда.

– Хоть дорогу покажи!

– Нет тебе туда дороги! Разве не показывали тебе? Верную тебе туда дорогу показывали, а куда ты вышел?

– К вам сюда, в болото лешачье! – Громобой в досаде сплюнул, вспомнив богиню Ладу и ее колодец.

– Вот оно как! – подхватил леший. – А ведь поумнее меня тебе дорогу показывали. Мне-то где уж! Нет, сын Грома, не найду я тебе дороги к нему… А дам я тебе совет! – приумолкший было леший вдруг спохватился. – Ведь сама-то Весна неподалеку отсюда живет. Живет она в Ладиной роще, рукой подать. Иди к Весне. А дальше я тебе не советчик.

– Ладно, проваливай! – Помолчав, Громобой встал на ноги и освободил серую колоду. Речи лешего надо было обдумать, а для этого он сейчас слишком устал.

Лесной Хозяин согнулся пополам и сел.

– Топор… вытащи… – проскрипел он.

Громобой ухватился за обломок топорища, дернул; леший охнул, покачнулся и упал опять, но топор остался в руках Громобоя.

Леший сжал голову лапами, сдавил, потом отпустил – и две половинки слепились вместе. Потом леший вытер лапой морду, залитую синей кровью, и осторожно моргнул. Глаз был цел, только теперь он не мерцал красным углем, а чуть-чуть светился голубым, как тусклый болотный огонек.

– Прощай теперь, сын Грома, – проскрипел леший. – Нет больше сил… Как теперь отлежусьто…

– Эй, постой! – Громобой снова наступил на него, и Лесной Хозяин, сильно вздрогнув, застыл. – А как я назад вернусь, где тебя встретил? Неси меня назад!

– Ой, не могу! – леший обессиленно затряс головой. – Не неволь. Да не надо тебе назад, твоя опушка сама к тебе придет.

– Как – сама придет?

– А так. Лес придет и ее принесет. Обожди. Пусти только.

Громобой убрал ногу. Леший, скрипя и постанывая, поднялся, качнулся, поднял руки и запел. Скрип и вой полетели по лесу, оплел деревья, заколыхал, задвигал… Громобой моргнул: стена деревьев двинулась на него, но раздалась, растеклась на две стороны, так что ни одна веточка его не задела. Кружилась голова, в глазах рябило. Громобой не понимал, то ли неведомая сила несет его навстречу лесу, то ли сам лес бежит навстречу ему. Ноги его прочно стояли на земле, рядом валялась облезлая сосна, вся ободранная о бока Лесного Хозяина, а все остальное стремительно двигалось навстречу: то березы, то елки, то кусты; рощи и перелески, чащи и поляны сменяли одна другую. А Лесной Хозяин все гудел, скрипел, выпевал свое дикое бессловесное заклинание, и гул его голоса стоял в голове Громобоя, мутил сознание, так что ему все труднее было сохранять власть над собой. Вокруг него бушевала стихия замкнутого, дремучего лесного пространства, где для его силы не было размаха и где сама теснота душила.

Потом движение замедлилось и наконец остановилось. Вокруг Громобоя была та самая поляна, на которой он встретил Лесного Хозяина. Была тут и сломанная пополам ель, из которой леший выломал себе дубину, валялась и дубина с торчащими сучками, видна была и та яма, из которой Громобой вывернул ясень.

– Вот опушка, где ты вошел, – устало проскрипел Лесной Хозяин. – Иди, сын Грома. Никто тебя не тронет.

– Как бы я кого не тронул! – пригрозил Громобой. – Ты смотри – помни, что обещал. Еще хоть на одного человека позаритесь – не помилую.

На снегу виднелись его старые следы, и он пошел по ним к опушке. Идти было тяжело: огромная усталость навалилась на него, держала руки и ноги, давила на плечи, пригибала голову. Громобой упрямо шел и шел, вытягивал тяжеленные ноги из зыбучего, цепкого снега, а в голове не было ни единой мысли, только желание добраться наконец до любого человеческого дома, рухнуть прямо на пол возле теплой печки и заснуть… Навсегда… До весны…

Вот полянка, где рубили дрова, осинка с пятнами синей крови, что еще постанывают на снегу… Вот просвет опушки… Громобой выбрался на тропинку, примятую ногами Пригоричей, уцепился за березу и постоял, стараясь набраться сил для последнего перехода. Сумерки сгустились, пошел тихий крупный снег, но огнище на пригорке было видно, и над круговым тыном поднималось множество дымовых столбиков: во всех избах топились печи.

Тепло, уютный полумрак человеческого жилья был совсем рядом, и Громобой с тоской смотрел на пригорок за луговиной: так близко, а сил нет дойти! Все тело болело – шутка ли, весь лес его бил! И теперь этот лес стоял вокруг него нерушимой, холодной, грозной ратью. Куда девалась его дикая жизнь, те духи, что говорили в каждом стволе, те хваткие ветки-руки, те колючие злые глаза? Теперь лес был мертв, просто мертв, и эта холодная, заснеженная мертвенность громады заполненного пространства давила на Громобоя, подминала под себя, заставляла ощутить себя маленьким, слабым, ничтожным, обреченным… Лес стоял и торжествующе молчал, уверенный, что добыча не уйдет. Громобой победил в открытой схватке, но теперь у него не было сил выйти.

Оторвавшись от березы, он сделал шаг, но нога его зацепилась за что-то в снегу, и он упал лицом вниз. У него не было сил не только пошевелиться, но даже подумать; он был почти без сознания, и в голове отчаянно гудело. Его опять охватило ощущение бешеной скачики на спине лешего через лес – выше облака ходячего… Холод снега обжигал лицо, и казалось, что сейчас снег начнет таять от его внутреннего жара, он будет опускаться все ниже, пока не окажется на земле…

А потом вокруг него задвигались какие-то легкие, теплом дышащие тени, и он откуда-то знал, что они совершенно безопасны. Какие-то руки с усилием перевернули его, каким-то полотном ему вытирали лицо, и обрывки смутно знакомых голосов восклицали что-то, но смысл слов путался и пропадал. Эти руки подняли его, с трудом переложили куда-то и повезли, как бревно на волокуше, от опушки леса туда – к жилью.

Сквозь тяжкую дрему Громобой едва ощущал, что его везут через поле, потом несут в дом, потом кладут на лавку, стягивают с него одежду, которая слезает мокрыми от пота обрывками. Женский голос причитал над ним, а он не понимал, о чем плачут, ведь все уже кончилось. Он не знал, что выглядит хуже лешего: ободранный, весь в синяках и ссадинах, растрепанный, пышущий жаром и пахнущий стылым лесным духом.

Его накрыли чем-то теплым, лицо обмывали прохладной водой, в рот вливали что-то горячее, сладкое, пахучее. Кто-то сидел над ним, поглаживал по спутанным волосам, напевал что-то тоскливое и ласковое. Он лежал, но все его тело жило ощущениями битвы, дикой скачки, ему мерещилось, что широкие еловые лапы бьют и бьют его по лицу, он пытался уклониться от них, голова его моталась по подушке, и кто-то ласково гладил его по щекам, и сквозь рев ветра к нему, как ниточка, пробивался женский голос, поющий что-то простое и невероятное:

Громобой проваливался в дрему, как в дремучий лес, и блуждал там в синем облаке; ему было холодно, стылый промозглый туман окутывал его и обливал дрожью, где-то впереди смутно перекатывались отзвуки грома. Он шел туда, на этот гром, ему виделась живая золотая молния, и в ее блеске ему вдруг являлись золотые глаза девушки с волосами, как мед, и над челом ее сиял солнечный свет. Она ждала его, и в уши ему шептал знакомый голос:

Голос лился издалека, из-за темного края небес, он заполнял собой всю вселенную, и сама земля повторяла ожившей грудью этот призыв. Громобой стремился навстречу голосу, приподнимался, и завеса тьмы вдруг разрывалась. Наверху вместо небесного свода оказывалась темная кровля избушки с огромной, подрагивающей тенью от огонька лучины. Видение склонялось над ним, но из-под светлого лица Дарованы проступали чужие, грубоватые черты простой, далеко не такой красивой женщины. На голове у нее был серый вдовий повой, она сидела на краю скамьи и пела, глядя куда-то в пространство. И песня ее была стара, как те три солнца – закатное, полуночное и рассветное, – что от начала веков вырезают на стенках колыбелей:

И Громобой понимал, что он в Яви, на земле племени речевинов. Дарована далеко, ему еще идти к ней и идти через дремучие леса и синие облаки. А пока он лежит в избе вдовы Задоры, в огнище рода Пригоричей, которые подобрали его на опушке и привезли в дом, где теперь тепло. Живые люди, которым он постарался помочь, успели помочь ему.

Глава 5

Однажды под вечер в ворота стольного города Глиногора вошел на лыжах молодой парень в заячьем кожухе, по виду из жителей лесных огнищ. Выглядел он усталым и едва передвигал ноги. Пройдя под воротной башней, он остановился перед вышедшим навстречу кметем и, обеими руками опираясь на свои палки почти повис на них: ослабленный, как и весь народ, недоеданием и зимней тоской, после долгого пути он едва мог стоять.

– К князю мне, – бормотал парень, едва дыша, в ответ на расспросы старшины дозорного десятка. – К князю скорее…

– Что такое-то? Что у тебя за вести? Откуда? Кто прислал?

– Бурелогами наш род зовется… На Велише мы… Идет на нас войско неведомое… Оттуда, – парень хотел показать на полуночь, но покачнулся и чуть не упал. – Идет…

Кончилось тем, что гонца освободили от лыж, уложили на волокушу и потащили на княжий двор. Новость о неведомом войске летела впереди, как на крыльях, и, выходя на крыльцо встречать гонца, князь Скородум уже знал, с чем тот прибыл.

Князь смолятичей тоже изменился за время бесконечной зимы – похудел и оттого стал казаться еще выше ростом, а щеки его глубоко запали. Благодаря худобе и белым волосам, спускавшимся из-под шапки, и белым длинным усам ниже плеч, он был бы похож на Сивого Старика, если бы не добрый, тревожный взгляд его умных голубых глаз.

– Князь! Князь! – Завидев его на крыльце, парень приподнялся и замахал рукой. – Там идет…

– Погоди, сын мой, ты все, все мне расскажешь! – успокаивающе заговорил Скородум. – Сейчас расскажешь, не волнуйся, и я тебя выслушаю со всем вниманием! Несите его в гридницу! – Он сделал знак кметям. – Осторожнее! Несите! Он же чуть жив! Лежи, говорят! Слушайся князя! Ох, голова ты удалая! Милена, Милена! – Обернувшись в сени, он позвал ключницу. – Дай ему бражки хлебнуть! Чарочку!

Парня, смущенного всем этим шумом, перенесли на руках в гридницу, хотя он все порывался встать и поклониться князю.

– Да ешь ты, ешь! – уговаривала его ключница Милена. – Раз князь угощает, надо есть! Или позабыл, как хлеб жевать?

Это было похоже на правду: парень то подносил кусок хлеба ко рту, то опять отнимал. Хлеб казался ему такой драгоценностью, что есть его, несмотря на голод, было жалко. Наконец он откусил маленький кусочек и долго держал его во рту, как беззубый дед.

А у княжны Дарованы, видевшей это, на глазах показались слезы. Княжий двор еще не очень голодал: скотину, включая лошадей, давно уже съели, но хлеб, соленые грибы, моченые ягоды, квашеная капуста и репа еще имелись. Время от времени князь водил дружину на охоту, откуда привозил потощавших лосей и кабанов, так что и вкус мяса тут еще помнили. Но княжна знала, что посад и лесные роды давно уже бедствуют: съедены были даже запасы посевного зерна, и единственной пищей многих теперь оставалась рыба из Велиши. В нижних палатах княжьего двора постоянно толпились женщины с детьми, старики, и каждый день князь уделял беднякам все, что только мог. Но накормить весь Глиногор даже князю было не по силам. Ослабленные голодом люди становились легкой добычей любой болезни, и князь с растущей тревогой ждал неизбежного мора.

Наконец парень отдышался и начал рассказывать. Правда, многого он поведать не мог: на огнище его рода, что отстояло от стольного города на четыре дня пути, прибежал человек из более дальних земель с известием, что на земли смолятичей с полуночи пришло какое-то войско. Что за войско и кто его ведет, было неизвестно. Оно шло по льду Истира, время от времени останавливаясь, чтобы поохотиться и половить рыбы, но далеко от реки не удалялось. Насчитывало оно «сотню воев», как сказал парень, но без большой уверенности.

– Ну, сотня – это еще не войско! – сразу повеселев, с облегчением воскликнул воевода Смелобор. – А я-то думал! Войско, войско! Это кто-то в гости едет!

– Ну и времечко для гостей! – загудела гридница.

– Так, видно, свои припасы подъели, вот и думают чужими хлебами поживиться!

– Кто же это может быть?

– Гостей только нам и не хватало!

– Сами чуть живы!

– А может, там не сотня? Кто ее видел-то?

Князь Скородум по-прежнему хранил озабоченный вид. Новость о «войске» поначалу встревожила его, но не удивила. Он принял ее как неизбежное и ожидаемое зло: мысль об опасности вражеских набегов давно жила в нем. Не было ничего удивительного в том, что какое-то племя, прикончив свои запасы, с голоду пойдет проверять запасы соседей. И хотя в закромах у людей теперь только старый мышиный помет, леса с дичью и реки с рыбой – такое сокровище, что ради него стоит пойти войной. Не сегодня – так завтра.

Глиногор бурлил, и с площади скоро полетели гулкие удары железного била: город был полон разнообразных жутких слухов, и народ требовал, чтобы ему разъяснили новости. Были мнения, что на смолятичей идут дремичи, заморцы, велеты или даже песиглавцы, вера в существование которых опиралась в основном на знакомство с князем Огнеяром Серебряным Волком. Князь Скородум с дружиной отправился к посадским воротам. Народ требовал собирать войско: набегов со стороны ждал не только князь. Явной опасности пока не было, но ради общего спокойствия князь Скородум повелел метать жребий для посадского ополчения. На этом успокоились и стали ждать.

На другой день появились новые гонцы, и постепенно дело прояснилось. К Глиногору приближался Боримир Огнегорский, князь западных рарогов. С ним была дружина числом гораздо меньше сотни. Народ повеселел, но князь Скородум при этом известии не испытал облегчения: одна тревога для него сменилась другой. То, с чем ехал рарожский гость, для Скородума Глиногорского было сейчас немногим лучше войны.

Княжна Дарована, впервые услышав имя нежданного гостя, побледнела и шагнула назад, словно хотела убежать от этой новости. Княгиня Добровзора тревожно схватила ее за руку. За время бесконечной зимы и всех ее тревог обручение Дарованы с огнегорским князем отодвинулось так далеко, что о нем совсем позабыли, и появление забытого жениха показалось совсем некстати.

– Что же это, князь? – Княгиня глянула на мужа. – Боримир Огнегорский! Зачем он к нам? Неужели жениться надумал? Вот еще чего не хватало! Вот выбрал время!

– Похоже, что так и есть! – В замешательстве дергая себя за длинный ус, князь Скородум прошелся по гриднице. – Зачем еще… Впрочем, может быть… Да нет, раз уж он сам едет… Похоже, дочь моя, что о тебе вспомнил твой жених. То есть тот, кто считался твоим женихом до этой зимы…

– Я не хочу. – Дарована качнула головой. Ей хотелось отодвинуть подальше это прошлое, которое так не подходило к настоящему и к желанному будущему. – Я не могу. Я не должна. Я не пойду за него.

– Девочка моя, но ты же обручена с ним! – воскликнула княгиня, крепко сжимая ее руку, как будто надеясь образумить. – Ты обручена с ним, вспомни, ты дала ему свое кольцо! Если мы теперь ему откажем, это опозорит нас! Нельзя нарушать слово! Иначе он и впрямь пойдет на нас войной! Подумай, разве сейчас нам нужна, в придачу ко всему, еще и война!

Дарована не отвечала, а только мотала головой. Все доводы отскакивали от ее сознания: для нее не существовало ничего и никого, кроме Громобоя, и выйти за другого было хуже, чем умереть. Лучше в озеро… Она обещала свою руку и свою любовь Громобою, тому, кто обещал вернуть в мир весну и ушел в священное озеро, чтобы исполнить обещание. Отказаться от него, предать его для Дарованы означало убить и саму весну, как будто ее верность была залогом победы Громобоя. Думая о нем, она была с ним, и мелкая земная рассудочность не имела над ней власти.

– Дочь моя, – князь Скородум подошел к ней вплотную и заглянул в глаза, – у тебя было время как следует обо всем подумать. Ты уверена, что не хочешь быть огнегорской княгиней?

Дарована закивала. Она знала, что для отца ее желание важнее всего на свете, а значит, он придумает способ спасти ее. Теперь она без колебаний согласилась бы бежать хоть к Огнеяру в Чуробор, только бы подальше от прежнего жениха!

– Но мы не можем отказаться! – с тревогой восклицала княгиня Добровзора. – Как мы откажемся? Ведь ты дал ему слово!

– Я дал ему слово сыграть свадьбу после Медвежьего велика дня, – задумчиво ответил князь. – А где он, Медвежий велик день?

– Ты думаешь, его это убедит?

– Посмотрим. Послушаем, что он нам скажет.

К Глиногору дружина князя Боримира приблизилась через четыре дня. У ворот города его встретил воевода Смелобор, поприветствовал от имени князя Скородума и повел в детинец. Народ толпился на улицах и висел на тынах, но приветственных криков было мало. За прошедшие дни народ сообразил, что прежний жених княжны стал соперником того, кто обещал вернуть в мир весну. Общее сочувствие было на стороне Громобоя: его поединок и уход в озеро всем были памятны. Глиногорцы с настороженностью разглядывали огнегорского князя, пытаясь по его замкнутому, остроносому, довольно красивому, но не слишком доброму лицу угадать, как он отнесется к ожидающим его новостям. И если бы гость вздумал силой настаивать на своих правах, весь Глиногор дружно встал бы на защиту своей княжны и прав ее нового суженого.

Князь Скородум ждал гостя в гриднице. Княгиня Добровзора и княжна Дарована, нарядно одетые, сидели по сторонам от него, но их бледные лица не слишком вязались с яркостью праздничных нарядов. Княгиня беспокойно вертела в руках белый платочек и старалась улыбаться знатному гостю, а Дарована сидела почти неподвижно, стиснув на коленях украшенные перстнями руки, и от волнения была так напряжена, что, по виду, и не дышала. Одетая в платье из золотисто-желтого шелка, с золотыми и янтарными украшениями, в блеске медово-рыжих волос она напоминала Солнцеву Деву, скованную до беспамятства злым чародейством зимы. Каждый раз, когда князь Боримир посматривал на нее, взгляд его зеленоватых глаз пронзал ее, как клинок: ей было отчасти стыдно за свою измену, но еще больше ее мучил страх, как будто перед ней было чудовище, пришедшее, чтобы ее сожрать. На руке Боримира блестел золотой перстень, который Дарована дала ему при обручении, и сейчас этот блеск ранил ее, как стрела. Она уже не помнила, как это сумела когда-то добровольно пообещать ему свою руку и даже надеялась быть с ним счастливой. Все это осталось в прежнем мире, которого давно уже не было, и требовать исполнения тех давних обещаний казалось так же нелепо, как гнаться за талой водой прошедшей зимы и надеяться снова обратить ее в снег.

– Здорова ли ты, Дарована Скородумовна? – учтиво спросил ее Боримир, и она услышала в его ровном голосе неприятный намек.

Да, она и точно вела себя неучтиво, не проявляя при виде жениха никакой радости и даже не сказав ему ни слова, но что она могла поделать? Она хотела ответить, но волнение так жестоко сдавило ей горло, что она только кивнула.

Князья беседовали: одороге, о вечной зиме. Не поднимая глаз, Дарована прислушивалась к голосу Боримира и все ждала, когда же он заговорит о главном. Она ждала этого мгновения с ужасом, но была тверда в своем внутреннем решении: если она сейчас уступит слабости и изменит Громобою ради княжеской чести, этим она погубит и себя, и будущую весну.

– Старшая волхва Огненного Сокола, сестра моего отца, умерла вскоре после новогодья, – слышала Дарована голос Боримира и чувствовала, что при этом он многозначительно поглядывает на нее. – Боги призвали ее к себе, и племя рарогов требует, чтобы их князь дал им новую волхву.

Князь Скородум продолжал смотреть на своего гостя с тем же выражением доброжелательного любопытства. Сейчас он прикидывался «старым Скудоумом», который ничего не мог взять в толк, пока ему хорошенько не разъяснят.

– По древним обычаям рарогов старшей волхвой племени становится старшая из женщин в княжеской семье, – многозначительно и настойчиво продолжал князь Боримир. Он когда-то уже рассказывал все это и теперь сразу понял, что означает мнимая непонятливость Скородума. – До сих пор княжна Огнемира, сестра моего отца, достойно служила богам. Сейчас она ушла в Золотой Лес, и в нашем роду нет другой женщины, достойной занять ее место. Гора Огненного Сокола ждет мою будущую жену. Пришло время исполнить наш уговор, князь Скородум. Твоя дочь, обещанная мне в жены, нужна моему племени, и я приехал, чтобы забрать ее.

Князь Скородум помолчал, дергая свой ус и сохраняя на лице легкую доброжелательную улыбку. Не так-то легко было возражать на столь настойчивые и, что ни говори, обоснованные требования.

– У нас тут поговаривают, что сейчас не самое лучшее время для свадеб, – наконец ответил князь Скородум все с тем же простодушным видом. – Если кто и женился за время этой зимы, из этого не выходило ничего хорошего. Молодые жены умирают. Из тех детей, что родились зимой, выжил едва один из десяти. Зимерзла, Морена и Вела пожирают их. Я не хочу, чтобы они пожрали мою дочь. Замужество – огненная река для всякой девицы, переходят ее с опаской. А сейчас уберегаться трудно. Слишком много нечисти выбралось на волю. Если ты, князь Боримир, послушаешь совета такого старика, как я, то со свадьбой торопиться не стоит. Слишком плохое время для свадьбы.

Князь Боримир с должным почтением выслушал эту речь до конца, хотя по лицу его с самого начала было видно, что он не намерен соглашаться ни с одним словом.

– Сейчас тяжелое время, ты, конечно, прав, князь Скородум! – ответил он. – Но именно поэтому племени рарогов нужна защита. Ему нужна княгиня, которая будет молить богов за племя. Боги послали меня искать княгиню Огнегора в твоем роду, и ты обещал мне руку твоей дочери. Сейчас, когда она нужна Огнегору, самое время исполнить наш уговор. Война – опасное время для воинов, но это ведь не значит, что мужчин надо беречь от битв?

– Но моя дочь уже едва не пала в этой битве! – вырвалось у Скородума. Даже сейчас он не мог спокойно вспоминать прошедшее и тревожно дернул себя за ус. – Я еще не все рассказал тебе о наших делах, князь Боримир. Боги требовали жертву… и этой жертвой должна была стать моя дочь! Она готова была войти в священное озеро. К счастью, нашелся человек, который вызвался отбить ее у богов. Он бился с бойцом святилища и победил его. Теперь я не вправе распоряжаться рукой моей дочери. Сами боги отдали ее победителю. Она принадлежит другому.

– Ты был не вправе обещать ее другому, когда она уже была обещана мне! – в негодовании крикнул Боримир. – Ты обещал ее мне, и никто другой не имеет на нее права!

– Наша судьба в руках богов. Тебя не было здесь, чтобы отстоять твои права. Если бы боги не послали ей другого защитника, сейчас тебе пришлось бы просить ее обратно у Храм-Озера. А боги никогда еще не возвращали того, что было отдано им.

– Если ее требовали боги, то отбивать ее у богов было моим правом! Только моим! Ты должен был послать за мной! Боги могли бы подождать! Я сам должен был биться с бойцом святилища! Я сам сумею постоять за то, что принадлежит мне! Клянусь Огненным Соколом!

– Но ты не приехал за ней вовремя, князь Боримир! – торопливо вмешалась княгиня Добровзора. Она старалась сохранять на лице приветливое выражение, но ее белые пальцы заметно дрожали. – Ведь у нас был уговор, что ты приедешь за ней к Медвежьему велику дню. Ты не приехал, и мы подумали, что у тебя слишком много забот в твоей земле, и ты не…

– А где этот Медвежий велик день? – гневно крикнул Боримир. На этот раз у него не хватило терпения дождаться, пока княгиня кончит говорить. – Медвежий велик день не пришел!

– А наш уговор был сделан о Медвежьем дне! – подхватил князь Скородум. – И пока его нет, мы не можем говорить о свадьбе. Если ты, князь Боримир, сумеешь сделать так, что Медвежий велик день наконец наступит, тогда… Тогда ты сможешь потребовать того же, чего потребовал победитель. То есть руки моей дочери.

Боримир помолчал. Его глаза гневно блестели, тонкие ноздри раздувались, а лицо от гнева было бледным, как березовая кора.

– Кто он? – наконец выговорил Боримир и режущим взглядом обвел ряды мужчин за столами. – Кто этот наглец, посмевший отнять у меня мою невесту? Я хочу его видеть!

– Это нелегко будет сделать, – Скородум задумчиво покачал головой, намекая, что тут есть некое затруднение. – Он ушел в Храм-Озеро.

– Что? – Боримир посмотрел на него, не понимая.

– Он ушел в Храм-Озеро, – повторил князь Скородум. – Боги обратили его в огненного коня и призвали к себе. Он сам вошел в храм на Стрибожьей горе и достал кольцо Небесного Огня. Так сказали волхвы.

Князь Боримир помолчал, но совсем недолго.

– Это все равно, – вскоре обронил он. – Ни один князь из рода Огненного Сокола не отступал от своих законных прав, – непреклонно продолжал Боримир, в упор глядя на хозяина, его зеленые глаза смотрели с твердым, неприязненным отчуждением. – И я счел бы опозоренным и себя, и весь мой род и племя, если отступился бы от невесты, которая обещана мне.

«Ох, как говорит красиво!» – вздохнул про себя воевода Смелобор и бровями сделал знак ближайшим кметям: видали, мол?

– А ты, князь, попробуй его догнать! – с простодушным видом предложил он гостю вслух. В душе он был даже доволен, что надменный рарог останется несолоно хлебавши. – Ну, в озере. Там и разберетесь, чья невеста.

Кмети, сидевшие на лавках, опустили головы и прикрыли пальцами усы, чтобы спрятать усмешки. Даже если бы рарожский князь и в самом деле как-нибудь исхитрился встретиться с Громобоем, сомнений в победе последнего ни у кого не возникало. Рыжего дремича здесь уже привыкли считать не только за «своего», но даже и за будущего князя.

Боримир мельком заметил эти усмешки и побледнел сильнее.

– Мне незачем так далеко ходить! – надменно вскинув голову, ответил он. – Тот, кто давал мне обещание, сейчас здесь, а не в озере. Ты сам решил, князь, – он в упор глянул на Скородума, – что судьбу твоей дочери определит поединок. И если кто-то отбил ее у богов, то и за мной остается право отбить ее! Если ты изменил слову, то я силой верну ее себе!

Гридница загудела: теперь уже никто не смеялся, и кмети, оживленно переглядываясь, казалось, выбирали между собой достойного соперника рарожскому князю.

– Дело хорошее! – одобрил воевода Смелобор. – Это ты, князь, правду сказал! Хочешь владеть – отбей! А уж поединщика мы тебе дадим. Правда, князь Скородум?

Милован, Ратибор, еще несколько первых бойцов Скородумовой дружины встали и подошли поближе, на лицах их была готовность хоть сейчас вступиться за свою княжну. Князь Скородум подергивал длинный ус, и теперь его голубые глаза смотрели серьезно, без мнимого простодушия.

– Поединщика? – Боримир слегка усмехнулся углом рта. – А разве ты, князь, так стар и немощен, что тебе нужно сиротское право замены 1? Ты сам обещал твою дочь сначала мне, а потом другому. Ты сам дал мне слово и сам его нарушил. Отвечай за это сам!

Теперь уже все глиногорские кмети с негодующими криками повскакали с мест: налицо было оскорбление. Рароги мигом окружили своего князя, держа руки на рукоятях мечей.

– Тише! – Князь Скородум тоже встал и движением руки остановил своих людей. – Это наш гость!

Кмети потупились и попятились.

– Князь Боримир прав, – продолжал Скородум. – Судьбой моей дочери распорядились боги, но сам я обещал ее Боримиру и сам должен отбить свое обещание назад. И я еще достаточно крепок для этого. Ты в этом убедишься, князь.

– Что ты наделала! – прошептала княгиня Добровзора и перевела взгляд на Даровану. В ее больших карих глазах блестели слезы, на красивом лице отразилось отчаяние. – Вот до чего ты довела… Я же тебе говорила…

Дарована опустила голову и закрыла лицо руками. Такого она не ждала. Ни за что на свете она не согласилась бы подвергнуть своего отца такой опасности, но в том, что сейчас происходило, ее воля ничего не значила. Князю Скородуму был брошен вызов как мужчине, и как мужчина он сам должен был постоять за свою честь.

Поединок был назначен на следующий же день. Ночью была сильная метель с обильным снегопадом, но к утру непогода унялась. Снега навалило столько, что городские ворота едва удалось открыть. Дорога к Храм-Озеру исчезла, и первым глиногорцам, что с самого рассвета потянулись к священному озеру, нелегко было пробраться через высокие, рыхлые сугробы. Оба князя с женщинами и дружиной выехали из детинца к полудню, когда совсем рассвело и дорогу протоптали заново. Княжна Дарована чувствовала себя так, как будто ее именно сегодня везут приносить в жертву. «Согласись сейчас, поезжай с ним! – в слезах убеждала ее княгиня Добровзора. – А там, если уж твой рыжий оборотень такой могучий, он сам тебя найдет и сам у Боримира отобьет! Только отца оставь в покое! Не погуби!»

Наконец сам Скородум пришел за княгиней и увел ее от дочери, но Дарована не спала весь остаток ночи. Мысль о возможной потере отца приводила ее в ужас, но она знала, что вмешиваться не вправе. Скородум не захочет купить себе безопасность продажей дочери, и она не властна предать втихомолку Громобоя, который ради ее спасения ушел в Храм-Озеро. Ее право распоряжаться собой кончилось, и горячие слезы мачехи ничего не могли изменить.

В святилище над Храм-Озером, когда прибыли князья, уже все было готово: горели два костра, Повелин ждал, когда ему подадут для освящения оружие князей. Дарована смотрела, как князь Скородум отстегивает родовой меч с тонкими серебряными узорами на рукояти и голубыми мелкими глазками бирюзы, и сердце ее сжималось какими-то болезненными толчками, казалось, вот-вот совсем сорвется… Она помнила этот меч столько же, сколько самого отца; священные знаки-резы на рукояти были первыми, которые она когда-то узнала. В этом мече для нее как бы заключался сам отец и все лучшее, что было в княжеском роду Глиногора: его ум, честность, стремление к справедливости, отвага при защите своего племени, память деда и прадеда. Она смотрела, как меч передают Повелину, как жрец обеими руками поднимает его над священным огнем, призывая на родовое оружие благословение богов. В мече жил дух предков, и в нем сейчас была судьба рода.

Время неудержимо уходило; ничего уже нельзя было исправить, остановить. Как будто пытаясь измерить оставшиеся мгновения, Дарована сошла с места и медленно приблизилась к идолу Макоши, подняла глаза к ее лицу, безмолвно прося совета. Богиня, огромная и величественная, по-обычному бесстрастно смотрела с высоты на свою названую дочь, а под ногами ее лежал вырезанный в дереве сноп из крупных колосьев. Может быть, это последний сноп на всей земле… Никогда больше не вырастет и не созреет хлеб в этих белых полях, где лишь Зимерзла сеет ледяную крупу, если… Если «рыжий оборотень», Громобой, сын самого Перуна, не вернется из священного озера с победой, не вернет в мир весну и не встретится с ней, с Дарованой, как лето встречается с осенью… И она не должна, не должна уступать «трехголовому змею», вдруг прилетевшему за ней издалека, она должна дождаться своего истинного суженого.

– Матушка! – с тоской и страстной надеждой позвала Дарована, вглядываясь в знакомое до последней черты деревянное лицо богини. – Матушка моя, дай мне сил моей судьбы дождаться, моего суженого найти. Не допусти, чтобы за меня мой отец кровь пролил.

Она смотрела, сосредоточившись, надеясь душой уловить ответ божества. И вдруг Макошь медленно повернула голову. Само пространство дрожало и колебалось вокруг нее: сам дух Великой Матери вошел сейчас в этот идол, одно из ее бесчисленных зримых воплощений.

По толпе пролетел изумленный вскрик, и Дарована ахнула. Она уже видела не то, что было раньше: облик деревянного идола растаял, как будто осыпалась вниз скорлупа ореха, и на месте идола оказалась живая женщина с теплыми красками кожи, с блестящими зрячими глазами. У нее было лицо княгини Вжелены, родной матери Дарованы, и весь облик ее дышал здоровьем, силой, бодростью. Это была ее мать, но это была и богиня-мать, которая к каждому из рожденных женщиной обращает тот лик, в котором впервые ему явилась.

Макошь выпустила одну из ручек чаши, что держала перед собой, распрямила руку и указала на озеро. Дарована перевела взгляд: из-под воды вырывался мягкий золотистый свет. Мощные лучи снизу пронзали воду, как будто все дно озера вдруг стало золотым.

Дарована шагнула к озеру, встала над берегом. Сияние быстро усиливалось; оно достигло ослепительного накала, какой уже не могли выдержать глаза, и вдруг белизна его стала прозрачной. И Дарована ясно увидела перед собой огромное пространство синего неба, широкий зеленый луг, гору, и город за стенами на вершине. Однажды она уже видела это – но тогда у стен города черной тучей бушевали велеты, и она бросила Громобою его меч, чтобы помочь ему в битве. Теперь не было ни велетов, ни других живых существ: застывший во всей чистоте и яркости своих красок мир как будто ждал того, кто придет и оживит его. Вначале Дарована смотрела на это видение как будто бы сверху, но чем дольше она рассматривала город, тем выше он вздымался, точно рос, и вот уже его золотые крыши светились из-под самого неба, словно там, за блестящими стенами, живет само солнце. Священное озеро стало для нее огромным окном в другой мир. Уже много поколений люди знали о существовании этого мира и о том, что священное Храм-Озеро есть ворота в него, но увиденное своими глазами подтверждение древних сказаний переворачивало душу.

– Иди, дочь моя! – сказал прямо ей в уши мягкий, добрый женский голос, и Дарована узнавала полузабытый голос матери. – Иди ко мне, я тебе дорогу укажу. Не побоишься, так найдешь своего суженого. Иди!

Ворота города на горе стояли широко открытыми, и дорога к ним начиналась прямо из-под ног Дарованы. Она уже не помнила, что перед ней озеро, она видела город Стрибожин и прямой открытый путь в него. Он давно ждал ее. Еще с тех пор как голосом жрецов впервые потребовал жертвы…

Дарована обернулась и сразу нашла глазами отца. Князь Скородум стоял на шаге впереди других – видно, он хотел подойти к ней, но что-то остановило его. На его лице было совершенно непривычное выражение: явственный страх немедленно и навсегда потерять любимую дочь и вместе с тем ясное осознание важности ее шага, которое не позволяло ему пытаться задержать ее. Она стояла на пути богов, он не смел пересечь этот путь и должен был смирить свои родительские чувства. Острая жалость и любовь к нему пронзили сердце Дарованы: она поняла, что они расстаются, быть может, навсегда, но она не могла вернуться. Громобой ждал ее, чтобы она помогла ему в битве за весну, как уже помогла однажды. Она должна была идти к нему, и четкое осознание важности ее предназначения помогло ей одолеть страх разлуки.

– Ты прости меня, батюшка, – тихо сказала Дарована, но ее голос звонко разнесся по всему святилищу, отразившись от сотен напряженных душ. – Если судьба – я вернусь, а нет – всем пропасть. А ты, ясный сокол, – она глянула на Боримира, и сейчас его изумленное, непривычно растерянное лицо показалось ей даже смешным, – лови! Поймаешь – твоя буду, не поймаешь – и суда нет!

Она шагнула вперед и исчезла. И тут же все, кто собрался в святилище, вдруг увидели в озере зеленую долину и город с раскрытыми воротами на горе; как будто плотная серая пелена воды разом разошлась на две стороны, а потом сомкнулась опять.

Княжны не было над берегом, она исчезла бесследно, только ветер гнал по поверхности Храм-Озера холодные серые волны. Все в святилище были неподвижны: жил и двигался только огонь двух костров. Боримир изумленно смотрел на берег, все еще не веря, что его невеста ускользнула от него в такие края, куда он никак не может за ней последовать, и никаким поединком уже делу не помочь.

А на лице князя Скородума было написано, что он испытывает чувство облечения, несколько неожиданное в эти мгновения. Теперь она в безопасности. Она – среди богов, и там ее не достанут никакие земные беды. Там она встретит своего защитника, более сильного, чем отец, способного оградить ее от всего зла вселенной. Она ушла по дороге своей судьбы, и никому, даже самому дорогому человеку, не придумаешь пожелания лучше, чем следовать своей настоящей судьбе.

Дарована очнулась мгновенно, и ноги ее, казалось, еще помнили усилие последнего шага. Она лежала на земле, на зеленой траве той самой луговины, которую видела сквозь воду озера. Голова немножко кружилась, но она все же села, опираясь одной рукой о траву, и огляделась. Гора и город на ней были впереди, шагах в ста от нее. Нужно было встать и идти, но Дарована не могла собраться с мыслями. Она так давно не видела травы и цветов, что даже простенькая розовая кашка показалась ей каким-то невиданным дивом, совершенно незнакомым, небывалым растением. Как будто не собирала она эту кашку целыми пучками еще в раннем детстве, не пыталась кормить ею своих деревянных кукол – раз цветок зовется кашкой, значит, имеет какое-то отношение к еде, правда ведь? Из этой кашки она потом плела венки, но сейчас вертела в пальцах длинный, ровный, как толстая зеленая нитка, стебелек с чувством открытия.

Наверху было яркое синее небо, высокое и ясное, а не то серое, низкое и хмурое, к которому она привыкла. Собственно говоря, вокруг нее было обычное земное лето, но Дарована настолько отвыкла от него, что сейчас чувствовала себя в новом мире, полном неведомых чудес. Головокружение не проходило, и Дарована не могла понять собственные ощущения: то ли она спит и помнит о том, что все это сон, то ли сама она стала чьим-то сном… Да, именно так. Трава и небо были настоящими, а сама она была лишь тенью, легким облачком, случайно занесенным сюда, и головка розовой кашки казалась плотнее и ярче, чем державшая ее рука…

Но едва опомнившись, Дарована вспомнила о Громобое, и мысль о нем подняла ее на ноги. Он где-то здесь, она же видела его тут, и она пришла сюда, чтобы его найти. Она чувствовала, что он где-то близко. Тот горячий, сильный, деятельный дух, отличавший его, наполнял здесь все – и небо, и траву. В прозрачном светлом воздухе Дароване мерещился свежий запах грозы. Она сбросила на траву свою голубую шубку, которая в этом теплом летнем мире стала не нужна, и пошла к городу. Несмотря на слабость, она все ускоряла шаг: ей было тревожно, не слишком ли много времени она потеряла, рассматривая траву и цветы. Ведь один здешний миг, быть может, вмещает целый земной год.

Ворота были открыты, как будто ждали ее, а внутри все было заполнено золотым сиянием. Площадь за воротами окружали высокие терема из чистого золота. У стен росли высокие, пышные деревья с золотыми стволами и листьями, с ослепительно белыми цветами, и крупные капли росы на цветах горели яркими радужными искрами, как самоцветы. Легкий теплый ветерок качал ветви, и от их движения по золотым стенам домов пробегали розоватые тени. У крылечек блестели хрустальные столбы, причелины были унизаны жемчугом, и все вместе так сияло, что было больно смотреть. Но Дарована только окинула взглядом все это великолепие и пошла через площадь по улице: она ждала чего-либо подобного. О солнечных теремах и в песнях поется, что там на каждом столбе по жемчужинке… Она пришла сюда за другим.

Но город был пуст. Дарована шла по улице все дальше и дальше мимо сияющих червонным золотом ворот, но никто не показывался ей навстречу, она не слышала ни шагов, ни голосов. Единственными здешними жителями были голуби: белоснежные голуби сидели на крышах и тынах, усеивали ветви золотых деревьев, как живые белые цветы, клевали золотые яблоки, перепархивали с места на место, ходили по земле туда-сюда и поглядывали на нее круглыми темными глазками. Дарована была уверена, что эти птицы разумны, что они знают, кто она такая и как здесь оказалась. Ей хотелось обратиться к ним, но она не могла подобрать слов для вопроса, и просто шла и шла вверх по улице, к вершине горы, надеясь, что там ее ждут все ответы. Какая-то сила тянула ее туда, чей-то неслышный зов стремился к ней навстречу.

Перед ней встали ворота: створки были распахнуты, и по их золотым жемчужным зубцам перебегали легкие волны из радужных бликов света. Навстречу Дароване потянуло ветерком: это был мягкий, теплый, приветливый ветер. Дух божества вышел встретить ее, подал знак, что ее ждут. Дарована вошла в ворота.

Перед ней был двор с высокой постройкой, почти такой же, как святилище над Храм-Озером, но только из чистого золота. На пороге прохаживались белые голуби; при появлении Дарованы они вспорхнули и разлетелись в стороны, давая ей дорогу. Она пошла к двери, но тут на пороге появилась высокая женская фигура. Это была Макошь, такая же, какую она видела в святилище: Дарована снова узнала черты своей матери и вместе с тем видела облик бессмертной богини. Она поклонилась; ее сердце сильно билось. В ней боролись противоречивые чувства: ощущение счастья оттого, что она входит в дом своей названой матери, богини Макоши, к которой так горячо стремилась всю жизнь, и ужас при мысли, как далеко она ушла от земли.

– Здравствуй, дочь моя! – Макошь шагнула навстречу и протянула к ней руки. – Вот ты и добралась до меня!

– Здравствуй, матушка! – прошептала Дарована.

От волнения она не владела своим голосом. Перед ней стояла ее мать, давно ею потерянная, и только за гранью священного озера они могли встретиться опять. Но в каждой черте этого полузабытого лица сиял свет, дышала сила, недоступная смертным. Эти знакомые карие глаза не принадлежали только княгине Вжелене: из них смотрели с любовью и заботой все матери, сколько их было в человеческом роде. Богиня Макошь была и первой матерью во вселенной, и последней, потому что дух ее входит в каждую новую женщину, что становится матерью, и обновляется в ее новой, молодой жизненной силе. Сама земля дрожала под ногами Дарованы: смертной девушке было не под силу выдержать близость божества, доброго, животворящего, сильнейшего из всех, что существуют во вселенной. Дыхание этой силы наполняло здесь все, и Дарована трепетала, как былинка под ветром. Она не могла приблизиться к Макоши вплотную – прозрачная граница миров оставалась между ними, потому что разница между переменчивой Явью и постоянной Правью, хранящей в себе сам смысл земной жизни в нерушимых вечных образах, существует неотделимо от существования самих этих миров.

– Ах, доченька моя, доченька! – Макошь приглашающе указала Дароване на вход в дом. – Заходи, отдохнешь. Уж как же издалека ты ко мне пришла, и сама-то не знаешь!

Дарована знала: она чувствовала себя сейчас такой усталой, как будто в пути сюда истерла, как в кощуне, три железных посоха и разбила три пары железных сапог. Она поднялась по золотым ступенькам и шагнула через золотой порог. Внутри все тоже сияло золотом – и пол, и стены, и утварь, – так что взгляд терялся в море золотого света и она не разглядела даже лавки, на которую ее усадили.

– Садись, садись! – приговаривала Макошь. – Отдохни, моя ласточка!

Сама небесная хозяйка поместилась всего-то на расстоянии протянутой руки от нее, но Дарована и не думала до нее дотягиваться. Здесь, рядом с богиней, ее головокружение и чувство собственной призрачности стали еще сильнее: в ослепительном свете, исходящем от богини, ее человеческий дух стал лишь бледной тенью. Но богиня была печальна, и Дароване было больно видеть грусть в любимых чертах той, от разлуки с которой она страдала уже двенадцать лет.

– Матушка! – взмолилась Дарована. – Расскажи, что же такое на свете творится! Как мне теперь моего суженого найти? Где он, чем занят? Может, я и опять ему помогу, как тогда, с мечом, ты мне говорила! Чем мне ему помочь?

– Доченька моя милая! – Макошь подняла руку, как будто хотела погладить Даровану по щеке, и она в самом деле ощутила теплое ласковое прикосновение. – Только ты одна ему и поможешь. И ему, и всему свету белому. Для того я тебя и позвала. Послушай меня. Суженый твой далеко, а только ты одна теперь его и найдешь.

Дарована слушала, чувствуя, несмотря на усталость, в себе силы одолеть что угодно. Лицо Макоши выглядело опечаленным, каким-то затуманенным, и чем дольше в него вглядывалась Дарована, тем хуже видела: черты княгини Вжелены начинали расплываться, под ними проступало другое лицо, смутно напоминавшее ей бабушку, мать Скородума, умершую, когда Дароване было три года, потом чье-то вовсе незнакомое лицо… Дарована не смела приглядываться пристальнее, понимая, что на нее сейчас глазами богини глядят все матери, сколько их было на земле.

– Разбит годовой круг, и хоровод богов разорван, – наконец заговорила Макошь. – В прежнее время каждый из нас в свою пору на землю приходил и свои дары ей приносил: Ярила и Лада приводили дочь свою, Лелю, и весна красная наступала, Перун вел лето жаркое, я – осень щедрую, Велес – зиму лютую. А как разбился круг, вырвалась Леля из объятий матери – и Перуну, и мне на землю закрылась дорога. Не бывает ведь лета без весны, а осени без лета, все во единый круг слеплено, связано. Леля на земле в плен попала. В той роще, где она живет, весна стоит вечная, а за опушкой и до края света – снега и метели. И не выйти ей оттуда. Но есть в мире новая весна. В каждой девице моя внучка Леля живет. И в той, что с сыном Перуна рядом оказалась, дух ее из малой искры в сильное пламя разгорелся. Ожила в ней Леля и по своему извечному пути пошла. Теперь завладел ею Велес, и спит она в Ледяных горах. Этим полдела уже сделано. А чтобы она проснулась и на землю вышла, должен Перун ее у Велеса отбить. А пока Перуну из его поднебесья хода нет, за него сын его земной должен биться.

– Ах, да, да! – воскликнула Дарована. Все, что она сейчас слышала, казалось ей только подходом к самому важному – к тому, как ей найти Громобоя. – Ах, матушка! – взмолилась она. – Как мне найти его, научи!

Макошь улыбнулась: она не могла упрекнуть свою дочь в том, что для нее один Громобой дороже всего мироздания. Так и должно быть. В ее любви – залог продолжения рода, залог жизни. В самой этой любви и проявляется та животворящая сила, что спасала и спасает мир. Сама богиня-мать, создавая женщину, вложила в нее эту способность любви как основу мироздания, как ту силу, что постоянно заставляет одну руку тянуться к другой и тем скрепляет воедино всю вселенную.

– Ты найдешь его, – Макошь кивнула, и у Дарованы вдруг стало так светло и отрадно на душе, словно все тревоги и беды уже позади. – Ты за меня теперь к нему пойдешь, как он за своего отца Перуна ходит. Мое время – осень, его время – лето. За летом осень вслед идет, и ты за ним идешь – уже идешь, давно идешь, дочь моя! Но чтобы вам встретиться, все колесо годовое своим чередом обернуться должно. Вот слушай. Лето к осени стремится, а осень – к зиме. Зима – время Велеса. У Велеса сын есть. Могуч он был, князь Огненный Волк, да и его Бездна одолела. Теперь он в Велесовом подземелье заключен, и не отпускает его подземелье. Силы в нем накоплено безмерно, не вмещает его сил человеческий облик, и живет он теперь Огненным Змеем.

Дарована содрогнулась: мысль о том, что ее названый брат Огнеяр заключен в мире мертвых, привела ее в ужас. При всех ее противоречивых чувствах к нему он был частью ее мира, и страшно было его потерять. Сознание его земных и неземных сил было дорого ей: Огнеяр был одним из тех сильных, на кого можно было надеяться. А если его нет, то из-под шатающегося мироздания выбита еще одна опора…

– Но зима за осенью тянется, – продолжала Макошь, и голос ее звучал все более повелительно. Она говорила, и словами ее уверенно творилось волшебство: рассеянные силы собирались, скручивались, отливались в золотую стрелу, что пронзала пространство и указывала дорогу к цели. – Ты выйдешь в земной мир и позовешь Огненного Змея. Тебя он услышит в подземелье отца своего, к тебе он выйдет. И когда вы встретитесь, Осень и Зима друг другу руки подадут.

Дарована слушала, ловила каждое слово и задыхалась от волнения. Голос Макоши вливал в нее новые огромные силы, но они были слишком для нее велики, невыносимы, она изнемогала под этой тяжестью, но заставляла себя крепиться. Сейчас она в полной мере осознала важность происходящего. Она должна войти в земной мир вместо своей матери – богини Макоши, как Громобой вошел туда вместо Перуна. Она должна принести на землю осень, вызвать зиму и замкнуть хотя бы половину годового круга. Это нужно сделать… И, помня об этой необходимости, Дарована не позволяла себе робеть и сомневаться.

– А… что… потом… – с трудом прошептала она. Она знала, что это еще не все.

– Это дело трудное, да и дальше не легче будет, – продолжала Макошь. – Лелю в Ледяных горах разбудит только Громобой, да ему к Леле дороги нет иной, кроме битвы с Велесовым сыном. Тянутся они один к другому, да им встретиться нельзя. Лада Бела Лебедь, старшая моя дочь, хотела их свести, указала путь сыну Грома – да не пустило его к себе Велесово подземелье. И не пустит. Весны нет, что зиму с летом сводит, из лета в зиму ворота заперты. Значит, сведет их только осень. Только ты, дочь моя. Как вызовешь Огненного Змея из подземелья, зови Громобоя. И когда встретятся сын Велеса и сын Перуна, когда загремит их битва грозою, гром и молния поднебесную разбудят – тогда откроются Ледяные горы. Тогда выйдет на свет Весна-Красна, тогда наступит и лето жаркое, и осень щедрая, тогда и ты с твоим суженым повстречаешься. И никак иначе нельзя. Нет дороги от осени к лету, кроме как через зиму, а от зимы иначе, как через весну. Ты поняла?

«Да», – хотела сказать Дарована, но у нее не было сил даже на это маленькое слово. Она чувствовала, как само тело ее растворяется в потоках силы, перед глазами ее все дрожало и плыло. «Вселенная движется, и трепетна есть Земля…» Бушевали огненные моря и ледяные вихри, сиял солнечный свет и тянула бездонная бездна, полная черной тьмы и пустоты, гремели громы, сверкали молнии; ее обдавали потоки жара и холода, под ладонью ощущались сразу и колючий покров инея, и мягкая свежая трава. Мелькали то снежные просторы, то желтые листья, то тонкие плети березовых ветвей с первой листвой… Этот мир, в котором зима сменяется весной, а лето – осенью, был близок, был где-то рядом, она почти видела, почти ощущала его. Но для того чтобы его достать, ей предстояло идти так далеко – через осень, зиму, весну… В ней боролись решимость сделать все ради возвращения этого мира и ужас перед огромностью этой задачи.

– Иди, – шепнул ей мягкий голос Макоши. – Иди, дочь моя.

И впервые в этом ровном, уверенном, властном голосе послышалась мольба. И Дарована вспомнила: сама Великая Мать сейчас бессильна и оторвана от своих земных детей. Она тоже в плену на этой солнечной горе, в этих золотых теремах, и помочь ей может только ее младшая, смертная дочь. В этом сила человека, растущего корнями из земли, но способного проникать духом в заоблачные выси. Она должна помочь своей божественной матери, должна, для того она и родилась на свет…

Дарована вскочила со скамьи. Она уже не видела рядом с собой Макоши, она видела только раскрытые ворота впереди. Скорее, скорее туда, пока еще не поздно! Все те силы и знания, что передала ей Великая Мать, разом толкнули ее вперед, наполнили страхом перед малейшей задержкой – и так слишком много времени потеряно зря! И Дарована побежала к раскрытым воротам, не замечая земли под ногами, не чувствуя, как рвутся и расступаются на ее пути грани миров.

Она выскочила за створки и остановилась. Перед ней был широкий двор, окруженный обыкновенными серовато-бурыми, бревенчатыми теремами и постройками. Со всех сторон ее охватил зимний холод: тут была зима, и свежий снег лежал на серых лемеховых крышах там, где в Стрибожине сиял чистый жемчуг на золоте.

И это место было ей знакомо. Она еще не вспомнила, что это за дом, где он и кто здесь живет, но точно знала, что она уже бывала здесь, бывала в своей простой земной жизни. А значит, она сделала первый шаг по той дороге, что указала ей Макошь, – вернулась в земной мир.

В руке Дарованы было зажато золотое яблоко, одно из тех, что она видела на деревьях в Макошиных садах. Ее голубая шубка, сброшенная на лугу, сейчас снова оказалась у нее на плечах, и Дарована поспешно запахнула ее – был нешуточный холод. Она услышала изумленные крики: челядь, занятая делами по хозяйству, застыла кто где был, пороняв наземь ведра, топоры и поленья.

– Чур меня! – только и охнул какой-то мужик в сдвинутой на ухо драной заячьей шапке, разглядывая Даровану вытаращенными глазами.

Стоявшая в воротах девушка и впрямь могла показаться видением: красивая, белолицая, со светло-рыжими, солнечными волосами, две косы от висков уходят назад, третья спускается по спине… нарядная голубая шубка на пушистых белых песцах, вышитая мелким жемчугом… а под ней подол зеленой рубахи, расшитой тесьмой и крупными цветами, носки красных сафьяновых сапожек… золотые обручья на нежных белых руках… Княжна, да и только!

Или богиня! Вокруг нее в воздухе дрожал круг бледно-золотистого света. С каждым мгновением он таял, но все успели его заметить; казалось, виден проем каких-то золотых дверей, через которые эта девушка вышла из неведомых миров прямо сюда, во двор.

– Солнцева Дева! – пробормотал тот же мужик.

Дарована уже хотела спросить, куда это она попала, но глянула вперед и промолчала. Прямо перед ней, напротив ворот, возвышался красивый терем со множеством резных украшений, и на высоком крыльце, между толстыми столбами, украшенными резьбой и выкрашенными в красный цвет, стоял высокий стройный парень. Белое, с тонкими чертами и нежным румянцем лицо, яркие голубые глаза, светлые волосы, лежащие на плечах мягкими кудрями, – все это было Дароване знакомо.

Красивый, как сам Ярила, на крыльце стоял Светловой, сын Велемога, князя речевинов. Вот почему этот двор и терем показались ей знакомыми: она в Славене, где бывала однажды… в начале той весны, которая стала последней.

Взгляд Светловоя был прикован к Дароване – он тоже ее узнал, но не мог понять, откуда она взялась и не мерещится ли ему. И она молчала. Перед ней был истинный виновник всего произошедшего, тот самый, кто обрек на эти муки и ее саму, и весь белый свет. Но сейчас, видя его наяву, Дарована не чувствовала к нему ни ненависти, ни даже гнева. Не верилось, что этот красавец, ожившая девичья мечта, и есть тот самый губитель света, похититель богини Лели, многоглавый змей… Дело было не только в его красоте: Дарована знала, что сердце у него доброе, открытое для любви. Его погубила любовь… Жажда иметь больше, чем человеку на земле положено…

Думая об этом, Дарована вспомнила, зачем пришла сюда, и сделала шаг вперед.

– Здравствуй, Светловой Велеможич! – придерживая на груди шубку, она приветливо поклонилась. – Ты узнаешь меня?

Лицо Светловоя дрогнуло, он хотел что-то сказать, но вместо этого, как проснувшись, бегом кинулся с крыльца, пересек двор, подбежал к Дароване и схватил ее за обе руки.

– Дарована! Княжна! – ошарашенно повторял он. – Это ты! Откуда же ты? Как с неба свалилась! Или я сплю? Или что же это делается?

– Так и есть! – Дарована улыбнулась. Она видела, что, несмотря на понятное потрясение, Светловой все же рад ее видеть. – Я с неба свалилась, ясный ты мой сокол. Ну, что тут у вас? Как твоя матушка? Как князь Велемог?

– Матушка… – Светловой обернулся к окнам терема. – Как… Как все. – Он слегка повел плечом. – Грустит… Веселого-то мало. Ну, пойдем! – опомнившись, он потянул Даровану к крыльцу. – Замерзнешь! А ты что же… Одна? Где все? Где князь Скородум?

Он в недоумении выглянул за ворота, ожидая увидеть там сани и людей княжеского обоза, но там было пусто, только посадский люд толпился, не понимая, что это за красивая девица и почему княжич держит ее за руки.

– Одна я, одна! – Дарована потянула его за руку. – Идем к княгине, там я все расскажу.

Князь Велемог охотился в дальнем бору, но княгиня Жизнеслава была дома. Переступив через порог, Дарована едва не засмеялась: небольшие уютные горницы были так похожи на разукрашенные ларчики, что себя саму она ощутила перстеньком или бусинкой, а не живым человеком. Бревенчатые стены были закрыты резными досками с дивными птицами и цветами, на лавки постелены тканые ковры, ларцы сияли серебром, позолотой и бронзой, каждый ковшичек или прялка казались драгоценной игрушкой.

Челядинки с изумлением глядели на гостью, не в силах сообразить, откуда княжич ее раздобыл, но княгиня Жизнеслава, только глянув, сразу узнала Даровану. С их последней встречи прошло немало времени: весна, лето, осень, а потом эта бесконечная зима, дни и месяцы которой не поддавались подсчету. Но тогда, перед той последней весной, княгиня Жизнеслава так полюбила Даровану, так надеялась когда-нибудь назвать ее своей невесткой, что сейчас, ни о чем не спрашивая, а только увидев это белое лицо с золотыми глазами и тремя светло-рыжими косами, она вскочила со скамьи и бросилась к Дароване с распростертыми объятиями.

– Доченька моя, доченька! – восклицала княгиня, то обнимая Даровану, то отстраняясь, чтобы взглянуть на нее. – Это ты! И мне не мерещится! Доченька! Вот дала Макошь свидеться! Вот спасибо ей! Как же ты меня утешила, что не забыла меня, горькую! Доченька!

Из голубых глаз княгини, так похожих на глаза Светловоя, текли слезы, и в голосе ее было столько отчаяния, из-за которого и радость делалась горькой, что Дарована сама едва не заплакала. Материнская нежность и радость княгини до боли трогали ее сердце.

– Матушка! – бормотала она, обнимая княгиню. – Это я, матушка! Как ты? Здорова ли?

– Да уж какое наше здоровье, если… – начала княгиня, но не захотела продолжать. – А где же отец твой? – спохватилась она. – Где князь Скородум? Ты с ним? Что же нам не сказали? Мы бы вас встретили! Хоть какое сейчас… Куда гостей принимать, но для таких гостей мы уж постарались бы… Дай Велес, князь дичи привезет, будет чем угостить…

– Батюшка дома. И княгиня Добровзора тоже, – слегка улыбаясь, ответила Дарована. – Одна я здесь, матушка, никого со мной нет.

– Как – одна? – Княгиня в недоумении посмотрела на нее. – А люди-то твои? Дядька твой, воевода… Не помню, прости, как звали, суровый такой?

– Это Рьян. Его тоже нет. Я совсем одна, матушка. Меня сама Макошь к тебе перенесла.

– Макошь? – Княгиня в недоумении разглядывала лицо и волосы Дарованы, будто ждала найти там какие-то подтверждения ее словам.

– Да. Вот. – Дарована показала ей золотое яблоко, зажатое в руке.

Лицо княгини немного прояснилось: золотое яблоко убедило ее, что все непросто, и теперь она ждала, ей все расскажут подробно, с доверчивостью ребенка, готового поверить во все. Дарована рассматривала ее и с болью видела, что за прошедшее время княгиня сильно изменилась. Красивая, светловолосая княгиня Жизнеслава прежде выглядела гораздо моложе своих лет. А теперь она заметно поблекла: румянец пропал, зато появились морщины, глаза немного ввалились, их блеск потускнел, кожа высохла. Вид у нее стал болезненный, горестный. Она вся погасла, и видно было, что никакие светлые надежды больше не согревают ее души, зато тяжелая тоска точит ее день и ночь.

Дарована перевела взгляд на Светловоя. Введя ее сюда, он распахнул свой красивый, крытый красным вышитым шелком соболий полушубок и теперь сидел у дверей на скамье, держа в руке парчовую соболью шапку. Светловой был так же молод и красив: долгая зима, тоска, недоедание на нем никак не сказались. Он был как бог, вечно юный и прекрасный, не подверженный действию времени и земных невзгод. Конечно, двадцать один или двадцать два года – не тот возраст, когда начинают увядать, но за время бесконечной зимы постарели все. Даже дети выглядели маленькими старичками. И только его-то, Светловоя, виновника общей беды, она и не затронула. Его оберегал особый щит.

Он поглядывал на них обеих с доброй, ясной, немного смущенной улыбкой, и на лице его сияла красотой и прелестью та самая весна, которой ждал и не мог дождаться земной мир. И во взгляде его была та же мягкая отстраненность, как у божества, что внутри и снаружи видит только самого себя и смотрит сквозь все земные беды…

– Садись! – Опомнившись, княгиня повела Даровану к скамье, покрытой привозным мохнатым ковром. – Садись, доченька. Ты устала? Может, тебе сначала отдохнуть? Может, баню? Или поесть? Чего тебе хочется?

– Спасибо, матушка, ничего мне не хочется. – Дарована улыбнулась. Ей было хорошо и уютно в этой горнице, как в драгоценном ларчике. – Я тебя повидать так рада, чего же мне еще?

– Ну, я пойду, матушка. – Светловой поднялся на ноги, потряхивая шапкой.

– Нет, погоди! – Княгиня сделала движение, будто хотела его удержать. – Нехорошо от такой гостьи уходить. Из таких далей она к нам… Погоди.

– Да вам без меня уютнее будет говорить, – Светловой улыбнулся.

– Останься, – сказала Дарована, и под ее взглядом Светловой послушно сел на прежнее место.

Княгиня Жизнеслава не смогла подавить тяжелого вздоха. Она тоже знала, что при всей своей доброте и ласковости княжна Дарована была сильнее Светловоя и могла бы управлять им для его же собственного и для общего блага. Если бы все сложилось так, как князь Велемог задумал еще тем летом… давным-давно! Все было бы иначе, и не было бы этой вечной зимы, и Светловой не пропадал бы целыми днями в роще, околдованный и окованный чарами, которые сам же сотворил и которые вызвали такую беду! Но, может быть, еще есть надежда… Ясное лицо Дарованы светилось доброй внутренней силой, и с каждым мгновением у княгини светлело на душе. Может быть… может быть! Она сжимала руку Дарованы и с нетерпением ждала, что скажет их неожиданная гостья.

– Останься, княжич! – повторилаДарована. – То, что я расскажу, и тебя касается.

Светловой не ответил, вертя в руках шапку. Он перестал улыбаться и посматривал на Даровану с каким-то немного опасливым ожиданием. И у нее сжалось сердце от этого взгляда: она понимала, что перед ней больной, который вовсе не желает исцеления.

– Говорят, Леля-Весна у вас в священной роще заключена? – начала Дарована.

Поначалу никто ей не ответил.

– Да, – подтвердил наконец Светловой, и лицо его стало замкнутым. – В роще она. И сейчас еще там.

– И в эту рощу ни войти, ни выйти нельзя?

– Можно. Мне одному можно. И войти, и выйти.

– А ей? Нельзя?

Светловой мотнул головой.

– И к ней никому войти нельзя? Кроме тебя?

– Нет. Наши волхвы все делали, что только возможно.

– Мало здесь ваших волхвов! Здесь кто посильнее нужен! Вот с чем я пришла, матушка! – Дарована снова обернулась к княгине. – Вот с чем меня Макошь послала. Есть в мире новая весна, новая Леля, только спит она в Ледяных горах.

– Что? – Светловой вскочил на ноги, и теперь на его лице были недоверие, тревога, даже негодование. – Новая Леля? Как так – новая? Не может такого быть! Одна она на свете! Одна, и не может двух быть!

Румянец на его щеках ярко вспыхнул, брови сдвинулись, глаза засверкали, как будто кто-то собирался причинить вред любимому им существу.

– Я знаю, что говорю! – Дарована тоже встала, голос ее окреп. – Твоя Леля в роще заключена, от всего бела света отделена. А земля не может без весны! И новая весна родилась, через зиму прошла и в Ледяные горы, к Велесу, попала. Теперь нужно, чтобы сын Перуна ее разбудил и в белый свет вывел. Да как к ней пройти, он не знает. Может быть, в Ладиной роще и есть последняя к ней дорога. Я тебя попрошу, княжич Светловой: поди-ка в рощу и спроси у твоей Лели, не знает ли она пути в Ледяные горы. Сколько раз она там бывала, так должна знать.

Светловой помолчал, неодобрительно и недоверчиво глядя на нее. Он уже привык к тому миру, который сложился вокруг него: с весной в священной роще и зимой по всей остальной земле. Он знал, что виноват перед всем белым светом, знал, что это не может продолжаться вечно и приведет ко всеобщей гибели, считал себя проклятым, но смирился с этим и тоже привык. И любые перемены, даже обещавшие спасение свету, ему казались неприятными. Они разрушали тот мир, в котором он владел единственным нужным ему сокровищем. Для него не существовало ни прошлого, ни будущего. Он выполнил завет Велы и сам стал как весна, которая живет одним только нынешним мгновением.

– Теперь иди, – твердо сказала Дарована. – Раз только ты один к Леле дорогу знаешь, иди.

– А… что с ней будет? – спросил Светловой, исподлобья поглядывая на Даровану. Сейчас на его лице отражались не свойственное ему упрямство и опасение: он видел силу этой девушки, которая грозила изменить его мир.

– Не знаю, – честно ответила она. – Как рассеется радужная стена, двум Лелям не бывать. Одна останется. А твоя ли, другая ли – я не знаю.

– Если берешься мир исправлять, так знать нужно, – заметил Светловой.

– Ты, голубь мой белый, весь свет порушил – не думал, – ласково ответила Дарована, подойдя к нему поближе и заглядывая в лицо, но Светловой опустил глаза и не хотел встречаться с ней взглядом. – Теперь поумнее нас думают. Мать Макошь думает, а нам надо исполнять. Может, ты и хочешь на всем свете последним быть. А я не хочу. Я хочу, чтобы и после меня люди были. И все, что хочешь, за это отдам. Ты тут по цветочкам гуляешь, а меня уже в жертву назначали… Знаешь песню про огни на горушке? Про огни палючие и нож булатный? Ты ее в детстве от няньки слышал и под одеялом прятался, а я под эту песню жребий тянула… и вытянула. Ну, иди! – Она с усилием улыбнулась, стараясь исправить непривычную жесткость своих слов. – Иди!

Светловой вышел, так и не подняв глаз.

– А вот ты еще говорила… сын Перуна, – напомнила княгиня, с тревогой глядя то на дверь, за которой скрылся ее сын, то на Даровану. – А где он – сын Перуна?

От славенского посада до Ладиной рощи было совсем недалеко, но все же, пройдя это расстояние, Светловой попадал в другой мир. Только и всего – пройти от ворот к Сварожцу, потом по берегу немного вниз, потом на гору… Но гора эта сияла и переливалась нежными цветами небесного моста: ее покрывало облако неземного света. В самом низу, на снегу, лежала густо-фиолетовая полоса, плотная, непрозрачная; над ней синяя, потом голубая, еще выше – зеленая, как листва, и сквозь эту зеленую полосу, если поднять голову, можно было разглядеть очертания деревьев и настоящую листву у них на ветках. Это была священная Ладина роща, в которой теперь вечно жила весна. Вершина горы терялась в желтовато-розовом сиянии, где все цвета сливались в беловато‑золотистый. Там Ладина гора смыкалась с небесными мирами, но была от них закрыта.

Семицветное облако состояло как бы из более густого воздуха, к нему можно было прикоснуться, можно было даже погрузить в него руку, но неглубоко – человек сразу переставал ощущать ту часть своей руки, что уходила в гущу небесного света, и поскорее выдергивал ее, чтобы убедиться, что она не исчезла совсем. А вот целиком пройти было нельзя: пытаясь шагнуть внутрь облака, даже волхвы оставались на прежнем месте.

Преодолеть эту преграду мог только один человек – Светловой. Он не имел никаких особых оберегов-ключей, не творил заговоров, а просто радужная стена пропускала его, признавая своим. У подножия горы лежало несколько крупных белых валунов. Они были похожи на заледеневшие облака, на тех жертвенных овец, что приносили сюда еще предки нынешних речевинов. Вокруг них лежал снег, такой глубокий, что только макушки самых крупных валунов еще виднелись над ним, сами похожие на покатые сугробы. И каждый снегопад погружает их все глубже, глубже… Скоро совсем скроет.

Но стоило Светловою пройти между двумя валунами – как перед ним оказывалось совершенно другое. Он видел склон горы, полого уходящий вверх, видел землю, покрытую зеленой молодой травкой, с приветливыми золотыми глазками первоцвета на длинных стебельках. Тропинка уводила к вершине, петляя меж белыми березами. В воздухе висел рассеянный свет, похожий на солнечный, хотя наверху, вместо солнца, был лишь белый, сияющий купол радужного кольца. Здесь было тепло, в лицо дышало свежим запахом оттаявшей земли и молодой зелени. Сразу после зимнего холода этот теплый весенний запах пьянил и кружил голову. Весь воздух рощи казался наполнен зеленоватым маревом: на каждой березовой ветке уже разворачивалась почка. Но ни одна так и не развернулась в лист, и те же кустики первоцветов так же кивали Светловою золотыми головками цветов. Весна застыла здесь, не пуская лето.

Сбросив полушубок и шапку прямо на траву, Светловой неспешно направился по тропинке вверх. Его нахмуренные брови разгладились, лицо прояснилось. Все земные заботы оставались там, позади, за воротами из белых камней, за радужной стеной. В запахе молодой березовой листвы ему чудилось что-то приветливое и сладкое, золотые лепестки первоцветов улыбались ему, как родные глаза. Здесь, в Ладиной роще, уже много-много дней была его истинная родина, его настоящий дом. Только здесь он чувствовал себя легко, спокойно. В самом здешнем воздухе реяло ощущение любви и покоя. Каждая березка ласково касалась его плеча своим зеленым легким крылом. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему живым.

Разбив чашу, он когда-то разбил и весь тот жестокий мир, в котором был вынужден отказываться от того, что любил, и примиряться с нежеланным, подчиняясь необходимости. И этого мира больше не было. Теперь у него была священная роща, в которой его всегда ждала его единственная любовь – богиня, единственная во всем мире, что по-настоящему стоит любви. С ней он забывал обо всем, что тревожило его и раньше, и теперь. Только в роще ему было хорошо, а за ее пределами на него снова нападали все беды мира – он давно сошел бы с ума, если бы думал о них и о будущем. Но Светловой не хотел об этом думать, мысленно закрывал глаза и думал только о ней – о Леле. И уже скоро Ладина роща стала для него единственной явью, а Славен, родной дом, даже мать и отец – только тенями, только неприятным сном, который хочется скорее забыть. Будучи дома, он сам себе казался сном. Хотелось скорее сбросить с плеч этот досадный груз, проснуться, открыть глаза – и увидеть вместо снега зеленую траву с золотыми блестками первоцветов… Тепло, покой, отрада – только такой и должна быть явь. Ничего другого он не хотел знать.

Светловой шел через рощу вверх по склону, поглядывая по сторонам, потом остановился. Вдалеке между деревьями показалась легкая девичья фигура. Стройная девушка в белой рубахе с широкими рукавами шла к нему из глубины рощи; ее длинные, ниже колен, светлые волосы сияли отблесками солнечного света, и венок из первоцветов на голове казался золотым. Она шла не спеша, бережно ступая по траве и будто плыла над землей в потоках теплого воздуха; на ходу она ласково поглаживала по стволу каждую березу, и деревья трепетали от счастья под ее прикосновением, и теплый, ласковый ветер летел вслед за ней, вдыхая новую жизнь в каждую былинку. Это ее силой цвели цветы, распускались листья, дышала земля. Он была сердцем и духом этой рощи, и все здесь было ее продолжением.

Светловой видел Лелю бесчисленное множество раз, но вид ее всегда околдовывал, и он стоял, зачарованный, как впервые, переполненный всепоглощающим счастьем. От ее красоты захватывало дух, и ему хотелось стать березкой в ее волшебном краю, чтобы она, проходя мимо, гладила его ладонью…

– Здравствуй, мой свет! – Леля подняла глаза, увидела его и улыбнулась.

– Здравствуй, лебедь моя белая! – прошептал Светловой. Он не мог при ней говорить громко, будто боялся спугнуть чудесное легкое видение. – Как я по тебе стосковался… А ты ждала меня?

– Я? Ждала? – Леля опять улыбнулась, и к его чувству счастья примешалась мучительная боль. Он любил дочь Лады со всем пылом человеческого сердца и никак не мог примириться с тем, что богиня так любить не может.

– Радость моя! – не желая об этом думать, Светловой шагнул к ней ближе и обнял ее.

Леля обняла его в ответ, его обдало запахом листвы, нагретой первым солнечным лучом, нежные губы коснулись его губ… И тут же она исчезла. Светловой поднял голову: Леля стояла в трех шагах, прислонившись к березке, и смотрела на него с той же безмятежной улыбкой. И так тоже бывало всегда, при каждой их встрече. Он давно смирился с этим. Весна – только обещание. «Если я стану твоей женой, это буду уже не я!» – сказала ему Леля давным-давно. А оставаясь собой, она могла только обещать любовь, но не давать ее. И с этим она сама ничего не могла поделать. Не могла она даже желать чего-то другого: в ее природе не было даже сознания другой жизни. Она – Весна, только цветок. Ягода – уже другая…

Светловой вдруг вспомнил Даровану. Где-то в мире есть другая Леля. И, может быть… Если силу божества примет на себя та, другая, что же станет с этой? Может быть, она сумеет остаться с ним, утратит божественный дух и станет простой девушкой? Если бы только это сбылось, если бы она, эта ненаглядная краса, без которой он уже не умел жить, осталась с ним навсегда! Если бы он мог вывести ее из этой рощи, привести в свой дом…

Нет. Полет мечты оборвался. У нее нет тела, того самого, которое он напрасно пытается обнять – это морок. Да он и не хотел иного. Красота Лели так покорила его именно потому, что была неземной. А привести ее в дом, жить с ней – это будет не она, и он не будет счастлив с ней. Ему нужна только эта – богиня, сама юность и красота, которую нельзя вывести за пределы священной рощи…

– Что ты опечалился, сокол мой ясный? – ласково спросила Леля. Она снова подошла, нежной теплой рукой погладила Светловоя по щеке. Он взял ее руку, и на сей раз она не исчезла. – Отчего так невесел? Или ты мне не рад?

– Что ты говоришь, солнце мое ясное! – ласково ответил Светловой. – Да я тебе одной только и рад, а без тебя света белого не вижу!

Чистое, нежное, почти детское личико богини было так близко, что он мог разглядеть каждую ресничку. Но он уже знал, что вглядываться не надо: тогда вместо черт лица глазам предстанет переливчатое радужное сияние, похожее на игру солнечных отблесков росы на листве. И зримый ее образ исчезнет. Нет, она не может утратить божественный дух и стать земной девушкой – в ней ведь нет ничего, кроме этого духа, он уйдет – и от нее ничего не останется, просто ничего. У нее нет смертного человеческого тела, нет того, что называется душой. Ее сияющее юной прелестью лицо и есть ее душа – душа мировой юности и красоты. Ей ничего нельзя объяснить про мир и людей.

– Тогда отчего ты так грустен? – продолжала Леля. В ее глазах появилась тревога, и даже рука, которую держал Светловой, немного похолодела. – От тебя холодом веет! – пожаловалась она. – Это все Старуха! Боюсь я ее! Погубит она меня!

На голубых глазах показались слезы, головки желтых цветов в ее венке опустились, и сама ее кожа стала холодной, как кора молодых березок на морозе. Светловой поспешно обнял ее. У него щемило сердце от пронзительной нежности к ней и страха за нее.

– Не бойся, лебедушка моя! – заговорил он. – Не достанет тебя Старуха! Ей сюда никак не войти! Ты от нее навек ушла!

Леля успокоилась, ее кожа опять потеплела. Светловой хотел спросить ее о том, что было у него на уме, но не смел, боясь снова растревожить ее. Они медленно брели по роще, и березки склонялись к ним, что-то шептали своими листочками, обещали вскоре распуститься в полную силу и зашуметь, загомонить, запеть… Они лгали, и Светловой уже не верил им. В блеске первоцветов ему виделись золотые глаза Дарованы, и они смотрели на него строго, требовательно. Светловой гнал от себя ее образ, старался вернуть ощущение блаженного покоя и счастья, но не мог. Этот светлый весенний мир уже не казался ему безопасным. Он казался призрачным, словно его благотворные силы на исходе, и первый же порыв зимней бури опрокинет радужную стену, ударит морозом эти нежные листья и цветы, и сама Леля растает легким облачком…

– Скажи мне, душа моя! – вдруг начал он, крепче сжав руку Лели.

– Что, милый мой? – Богиня обернулась к нему, и ее глаза сияли блаженным теплом весеннего неба.

– А нет ли из рощи пути в Ледяные горы? – Светловой не знал, как подойти к этому вопросу, и начал прямо с него.

– В Ледяные горы? – Леля остановилась и задрожала. От нее покатились волны почти зимнего холода и легкий запах оттепели. – Зачем в Ледяные горы? Мне туда не нужно. Мне туда дороги нет. Там другая спит.

– Другая? – Светловой опешил. Он помнил, что об этом говорила Дарована, но ему не приходило в голову, что сама Леля знает об этом. – Какая другая?

– Другая Весна, – ответила Леля. Она стояла, опустив руки и слегка покачиваясь, как березка на ветру. – Другая… Та, что дух весенний в себя приняла… Что через зиму пошла, Велеса повстречала и в Ледяные горы с ним ушла. А как выйдет она оттуда, так ее будет власть, а мне конец придет…

– Конец! – Светловой в ужасе схватил ее ледяные руки. – Что ты говоришь, солнце мое!

– Правду истинную говорю. – Леля перестала дрожать и подняла на него глаза. Они были спокойны и пусты, как голубые кусочки льда. – Ты должен знать, ясный мой сокол. Идет за мной Старуха… Видишь, какая я стала. – Она слегка склонила голову вбок. – Только на этой горе – все владение мое. Раньше жила я на земле недолго, зато была широка, словно сама земля. Теперь живу я в роще вечно, зато мала роща, и я с ней мала… Скоро совсем пропаду. Не живу я уже, голубь мой белый. Не живу… Морок один… А как гром грянет, молния пламя пустит – рассеется морок. Исчезну я…

– Нет, нет! – твердил Светловой, сжимая ее руки. – Не надо! Не говори так! Ведь можно же что-то сделать!

– Вот и сделают! – Леля улыбнулась, глядя на него ласково и отстраненно. – Другие сделают… Перун сделает, Велес, Макошь… Другую Лелю сделают. А меня уже нет.

– Как же – нет! Вот она ты, и я люблю тебя! – Светловой тормошил ее, точно хотел разбудить от тяжелого сна, в котором она говорит такие страшные вещи. Его мучало раскаяние: ведь это он своей жадностью погубил ее, эту красоту, запер в роще и тем обрек на гибель! Это, последнее, он осознал только сейчас, и никогда еще собственный поступок не казался ему таким чудовищным. – Я люблю тебя! Не покидай меня! Жизнь мою возьми, только не умирай!

– Знаю, что ты меня любишь! – Леля погладила его по лицу, но ее тонкие пальцы были холодны. – Я тебя не покину. Я тебя с собой возьму. Хочешь?

Светловой кивнул и прижал ее к себе. Он не спрашивал, что ждет божество после того, как оно перестанет быть собой, куда оно уходит, когда даже в Надвечном мире ему не остается места. Он не думал и не хотел знать, что будет с ним самим. Для него было важно одно: что Леля, его единственная возлюбленная, не покинет его. Пусть где-то в Ледяных горах спит другая Весна – ему не нужна была другая. Ему нужна была только эта, умирающая, в которую он вложил так много от своей души, что без нее уже не мог существовать.

Глава 6

Князь Велемог до вечера так и не приехал: должно быть, заночевал где-нибудь на погостье. Но до самой темноты посадский люд сидел вокруг костров на княжьем дворе и даже за воротами – все ждали, надеясь, что князь уделит голодным часть своей добычи. Теперь, когда дичь привозили, она съедалась вся, кроме шкур, рогов и копыт. Уже в темноте, поняв, что сегодня ждать больше нечего, княгиня Жизнеслава послала челядь раздать людям по кусочку жесткого хлеба с тертыми желудями, по горсточке сухого гороха или овса.

– Я так боюсь, что кто-нибудь умрет у меня перед крыльцом, – шепнула она Дароване, и Дарована кивнула: эти страхи были ей знакомы по Глиногору.

Княжич Светловой вернулся только в сумерках. Дарована столкнулась с ним в верхних сенях, когда он шел к матери; она хотела спросить, не задал ли он Леле ее вопроса, но только глянула ему в лицо и промолчала. Светловой выглядел хмурым, погасшим. Нет, от него ждать помощи нечего.

И Дарована опять вспомнила Громобоя. «Сын Перуна – где он?» Весь день они проговорили с княгиней Жизнеславой, и Дарована, обновив этим рассказом все свои воспоминания и надежды, сейчас всей душой стремилась к Громобою. Она вспоминала его лицо, и его темно-рыжие веснушки на носу и на лбу казались ей гораздо красивее, чем белизна кожи Светловоя. Как хорошо ей было, когда он был рядом с ней – и там, в Велишине, где она боялась оказаться выбранной в жертву, и там, в Глиногоре, где он отбил ее у богов… Теперь все прежние тревоги казались Дароване ненастоящими: ведь Громобой был рядом с ней, а значит, все остальное было неважно.

Но теперь он был далеко. И она помнила слова Макоши: не бывать лету прежде весны. Чтобы встретиться с ним, ей нужно сначала разбудить весну. А для этого – пройти через зиму…

Княгиня хотела поместить ее на ночь в своей спальне, но Дарована попросилась ночевать отдельно: у нее были на это свои причины, – и ей выделили в полное владение княгинину переднюю горницу. Челядинки помогли ей приготовиться ко сну, а потом она отослала их и села к столу. Перед ней на круглом серебряном блюде лежало золотое яблоко, подаренное Макошью на прощание. Дарована смотрела на него, собираясь с духом. Сердце замирало при мысли о том, что ей предстоит сделать. В ее руках, как это ни невероятно, была сейчас судьба земного мира. Она пришла сюда, в землю речевинов, к Ладиной роще, чтобы свести друг с другом сына Велеса и сына Перуна – Огнеяра и Громобоя. Но сначала их обоих надо было еще найти! Огнеяр – в Велесовом подземелье, и ей предстоит дозваться его оттуда. А где Громобой? В каких мирах, в Яви или в Прави, он сейчас бродит?

Дарована слегка тронула яблоко на блюде, и яблоко, с готовностью отозвавшись на толчок, покатилось по кругу. Дарована смотрела, как оно движется вдоль узорной каймы, и в глазах у нее мелькало от его золотого блеска. Яблоко катилось все быстрее и быстрее, Дарована уже не могла за ним следить; беловато-золотистые светлые круги слились в одно сплошное сияние.

А потом вдруг стало темно. Перед ее глазами возникла широкая равнина, заваленная снегом, тускло отражавшим рассеянный свет небес. Небо и земля содрогались под равномерным стуком. Откуда исходит этот стук, пока не было видно, но Дарована ощущала его каждой жилкой, и сердце ее билось в лад с этим стуком, торопливо и размеренно. Потом где-то вдали вспыхнула маленькая огненная искорка. Она быстро росла, вот уже стало видно, что это живое существо, а потом Дарована разглядела фигуру коня. Золотисто-рыжий скакун в темноте казался сгустком пламени; он мчался по льду реки между снежными горами берегов, и от грохота его копыт содрогалась земля. Длинная черная грива и хвост при каждом движении рассыпали целые снопы жгучих искр, словно были напоены пламенем. Искры высекали и копыта коня, с силой бьющие по льду. Как огненный вихрь, как живая молния, конь мчался стремительно и неудержимо. И все это было так близко и ясно Дароване, что она поняла: он мчится сюда. Он идет к ней!

Не в силах больше выдержать этого, она закрыла лицо руками. Видение исчезло, но и перед ее закрытыми глазами двигался размытый огненный очерк, сгусток бьющегося пламени, как будто она видела сам дух Громобоя. Кровь билась в ушах, как топот копыт по льду.

Некоторое время Дарована сидела, стараясь прийти в себя. В тереме было тихо: не слышалось голосов за стеной у княгини, все молчало во дворе, и только угольки в печке порой пощелкивали. Тишина, как глубокая вода, залила весь мир; мертвенность зимней ночи царила под небом, как будто здесь и не было ничего живого. Давно уже опустели скотные дворы, хлевы и конюшни: едва ли по всей говорлинской земле осталась хоть одна лошадь или овца. А люди затаились, будто надеялись, что неизбежная смерть не найдет их… Всем существом Дарована ощущала, как близка к ним эта всеобщая смерть, но в то же время перед ней брезжила надежда. Она и сейчас продолжала слышать где-то высоко над теремом этот размеренный стук копыт. Он даже не слышался, а скорее угадывался где-то там, за облаками. Он идет сюда. Его нужно только позвать…

Дарована сняла золотое яблоко с блюда и положила в сторону. Без него сразу стало темнее: только одна лучинка горела в кованом узорном светце. Положив обе руки по сторонам блюда, Дарована сосредоточилась и стала тихо приговаривать, стараясь видеть все то, о чем говорит:

Дароване было жутко: в игре пламенных отблесков на гладкой светлой поверхности блюда, в темноте вокруг ей виделась мрачная бездна, в которой висит мертвая, жадная пустота. Все там было неподвижно, бездыханно, и только Огненный Змей, единственная искра странной, неземной жизни, лежал, свернувшись, у подножия ледяной горы. Темнота давила на него, не давала поднять голову…

Дарована говорила все громче и увереннее: она видела, как Огненный Змей приподнимает голову, точно услышал ее слова. На глазах у нее он вдруг начал расти, наливаться живым пламенным светом, повернулся на месте, как вихрь, а потом вдруг взвился в воздух и полетел, описывая пламенный круг под своим темным давящим небом.

И одновременно Дарована ощутила, что какая-то неведомая сила вмиг опутала ее и потянула куда-то; вцепившись обеими руками в стол, она старалась удержаться на месте, понимая, что ее тянет к себе эта жуткая бездна. А Огненный Змей описывал круг за кругом все быстрее и быстрее, и с каждым кругом поднимался все выше и выше; давление тянущей силы нарастало, и Дарована поняла, что это: Огненный Змей у нее берет силы для своего движения. Это она вытягивает его из Бездны, как будто между ними протянута невидимая цепь. Она сама своим заклинанием сковала эту цепь и бросила ее конец в Бездну, и теперь должна держать, если хочет довести дело до конца и избежать жадной пасти подземелья! Кто перетянет: она ли сорвется за Змеем в Бездну, он ли выйдет к ней на белый свет? Дароване было жутко, тяжело, в любой миг она ждала, что не выдержит и рухнет в эту черноту; но вместе с тем она почему-то ощущала себя огромной, как гора над пропастью. Какие-то неведомые корни крепко привязали ее к земле, держали и не давали упасть; в памяти мелькнул образ Макоши. Мать Всего Сущего не спускала с нее глаз и помогала всеми силами земли. И Дарована торопливо заклинала, боясь, как бы не порвалась эта волшебная цепь:

Огненный Змей завертелся клубом, бешено задергался, словно хотел мчаться в несколько сторон разом, потом встал в воздухе и кувыркнулся через спину назад.

И тут же по глазам Дарованы ударила яркая вспышка, до слуха долетел тяжелый и все нарастающий грохот, как будто целая каменная гора обрушилась и катилась в море. Но при этом ей стало легче: давление тянущей силы ослабло. Закрыв лицо руками, переполненная ужасом, ничего не видя, кроме размытых пламенных пятен во тьме, Дарована торопливо продолжала, не понимая, оборвалась ли связь, хорошим или плохим знаком служит ее облегчение, и боясь даже подумать, чем все это кончится:

Над теремом что-то загудело, мощный порыв ветра рванул крышу. Разинув рты, последние гости княжьего двора смотрели, как Огненный Змей, поток пламени, пролетел на крышей терема, сделал круг, а потом вдруг рассыпался тучей блестящих огненных искр.

Дарована отняла руки от лица. Прямо с потолка горницы срывались и висели в воздухе сотни огненных искр. Стало жарко, сам воздух сгустился: сюда вошла иная сила, могучая, тяжелая. Что бы там ни было, а она одолела, вытянула… его … Вытянула из Бездны, и сейчас он здесь, с ней, в этой горнице. Искр становилось все больше и больше, уже было больно глазам, и Дарована хмурилась, но старалась смотреть. Потом вдруг все погасло.

Было темно, однако ощущение давящей горячей силы осталось. На полу, на княгинином ковре, лежала какая-то темная фигура. Нельзя было даже рассмотреть, человек это или зверь. Дарована не смела пошевелиться, ее пронизывал нестерпимый ужас при мысли, что она – наедине с порождением «Бездны Преисподней», которое сама же вызвала сюда. Ей не приходило в голову крикнуть, позвать кого-то; она даже не помнила, что внизу и по сторонам за тонкими бревенчатыми стенами полно людей: вызванный из Бездны пришел к ней, их двоих отделяла от всего мира невидимая грань, и только она сама могла продолжать начатое. При неярком свете лучины, бросающем густые тени, лежащий на полу казался огромным, черным и даже лохматым, как медведь. Матушка Макошь! Да что же это? Что за чудовище она раздобыла?

Темное существо пошевелилось. Дарована торопливо попятилась и остановилась, наткнувшись на скамью у стены. С пола прозвучал короткий стон. Потом существо заворчало, несколько раз глубоко, с хрипом, вздохнуло. Даровану била дрожь, по спине бегали волны холодных мурашек, волосы надо лбом шевелились, на глаза набегали слезы ужаса, даже в сомкнутых челюстях ощущалась противная дергающая судорога: теперь она понимала, что значит «стучать зубами».

Существо приподнялось, село на полу. В тишине громко раздавалось его тяжелое, с хрипом, дыхание. Теперь было видно, что хотя бы внешне оно похоже на человека: у него была одна голова, две руки и две ноги. Вся голова обросла черными космами, и нельзя было рассмотреть лица… Если у него вообще есть лицо. Дарована леденела, воображая, что сейчас «это» повернется к ней и она увидит жуткую, дикую, оскаленную морду…

Темная голова действительно повернулась, и Дарована снова попятилась, хотя дальше была только стена. Темная рука отбросила с лица свесившиеся волосы, и Дарована увидела черты, знакомые, но какие-то новые, настолько изменившиеся, что едва сумела их узнать.

– Вот это да! – хрипло сказал низкий голос. Можно было подумать, что это говорит медведь, чудом обученный человеческой речи. – Дарррр… рова…на…

– Матушка Макошь! – только и сумела прошептать в ответ Дарована, но и это уже было много.

Перед ней был Огнеяр – то есть она видела Огнеяра, сына своей мачехи и своего как бы названого брата, хотя признавать его за родню ей всегда было неприятно. Это было его лицо, с прямыми резковатыми чертами, его густые угольно-черные брови, его темные глаза с красной искрой на дне. Но было похоже, что он забыл где-то свою человеческую душу: это лицо казалось диким, бессмысленным и оттого особенно страшным. Это был оборотень, звериный дух в человеческом теле. Дароване вспомнились слова Макоши, и сейчас она поняла их в новом смысле: в Огнеяра вошел дух Велеса. Дикий, лесной, подземный дух, дух мира мертвых, дух похитителя Лели-Весны, похитителя самой жизни… Она вызвала его из подземелья, потому что так нужно; но что будет с ней самой, если…

Огнеяр тем временем потер лицо ладонями, потряс головой и глянул на Даровану:

– Водички нету?

Дарована качнулась, с трудом оторвала ноги от пола, шагнула в угол, где на краю скамьи стояла маленькая резная кадочка с водой, сняла вышитое полотенце, которым та была покрыта, зачерпнула серебряным ковшичком-уточкой и дрожащей рукой протянула ему. Мелькала мысль: серебро ковшичка защищает ее… а он если нечистый дух, то в серебре не возьмет…

Однако Огнеяр быстро выхватил ковшик из ее рук, и его прикосновение обожгло Даровану, как раскаленное железо. От него исходили волны мощного, давящего жара, и Дарована опять отскочила. Огнеяр жадно припал к ковшику, вмиг осушил его и оглянулся на кадочку. Увидев ее, он бросил ковшик, с усилием поднялся, опираясь о ковер, сначала на четвереньки, потом встал на ноги и, пошатываясь, шагнул к кадушке. Схватив кадушку обеими руками, он поднял ее и стал жадно пить. Вода текла по его подбородку и лилась на грудь, на ковер, и Дарована невольно ждала, что сейчас раздастся шипение и пойдет пар. Пар не пошел. Дно кадки поднималось все выше, потом опрокинулось, и Огнеяр бросил ее на пол. Она мягко упала, ни капли не пролилось – она была пуста.

– Еще за водой послать? – Дарована беспокойно усмехнулась. Ей вспомнились кощуны: Кощей Бессмертный, вися на двенадцати цепях в погребе, тоже выпивал двенадцать ведер воды и от этого делался сильным. – Сколько тебе надо, чтобы в силу войти, Кощеюшка?

– Да хватит пока! – Огнеяр сел на лавку и вытер лицо рукавом. Теперь он выглядел чуть больше похожим на человека. Некоторое время он сидел молча, свесив голову и будто приходя в себя, потом посмотрел на Даровану: – Здорово, сестра! А здесь – это где? В Глиногоре?

– Нет. – Дарована тоже села, чувствуя, что больше не может стоять от изнеможения. – В Славене.

– В Славене? – Огнеяр нахмурился, с усилием вспоминая, где это и что это. – В речевинах, что ли? А зачем?

– Что – зачем?

– Ты здесь зачем? И я – зачем?

– Я здесь затем, чтобы тебя вызвать. А ты правда был… там?

Дарована уже почти успокоилась: беспомощный вид измученного Огнеяра убедил ее, что опасности нет. Она выполнила второй наказ Макоши и могла собой гордиться. И все же смотреть на его фигуру с растрепанными черными волосами и красной искрой в глазах было страшно, и она не решилась назвать владения его отца.

– Там. – Огнеяр показал в пол. – Так ты меня вытащила? Зимой к осени?

Дарована кивнула:

– Меня Макошь научила. Сказала, что ты в Бездне заключен и не выйдешь, пока тебя, Зиму, Осень не позовет. Вот я и позвала.

Огнеяр устало кивнул: как видно, от пребывания в Велесовом подземелье он не стал хуже соображать.

– Ты там был… а Весну ты видел? – спросила она.

Огнеяр опять кивнул. Он еще не пришел в себя, и ему было не до расспросов.

– Видел… Я ее туда и… доставил, – вяло ответил он, опустив голову и закрыв глаза. – Лежит она в Ледяных горах, Вела ее охраняет… И меня посадила охранять… Сиди, сказала, пока Перун не придет… А как он придет, если дороги ему нет… Ледяные горы только от громового удара открываются, а…

Он запнулся и замолчал.

– Он идет сюда, – тихо сказала Дарована.

– Кто? – Огнеяр поднял голову и посмотрел на нее. Готовности к битве в нем не замечалось, было лишь некоторое желание разобраться в происходящем.

– Перун. Сын Перуна, Громобой.

– Громобой! – Огнеяр встал на ноги, и Дарована от испуга и неожиданности тоже вскочила. Но Огнеяр опять сел, как будто заметил свою ошибку, и она тоже села, с трепетом ожидая продолжения. – Громобой! – в раздумье повторил Огнеяр, как будто это имя было для него открытием, но он еще не решил, что с ним делать. – Вот он! Нашелся! Где же он?

– Я… не знаю. Он где-то близко. Я сердцем чувствую, что близко, а где – не знаю. А ты слышал о нем?

– Сердцем – это хорошо! – Огнеяр впервые усмехнулся. Но лучше бы он этого не делал, потому что в улыбке блеснули его волчьи клыки в ряду верхних зубов, и Даровану облила стылая дрожь. Перед ней сидел оборотень, и хотя она была знакома с ним уже несколько лет, ей все никак не удавалось привыкнуть к его двойной, пугающей, божественно-звериной сущности и примириться с ней. – Это сильно! Слышал я о нем, слышал! Мне сама новая Весна о нем рассказала!

– Тебе… нужно встретиться с ним… – нерешительно добавила Дарована. Ее смущало одно соображение, тоже увиденное ею сейчас в новом свете. – Макошь говорила… Ты должен встретиться с ним… чтобы биться. Тогда отцы ваши, Велес и Перун, проснутся, и…

– И гроза загремит, молния ударит, Ледяные горы раскроются и Леля-Весна на белый свет выйдет! – весело окончил за нее Огнеяр. – Это все верно. Молодец ты, сестра! Без тебя оба мы зазря бы пропали! А теперь, глядишь, и встретимся! Понимаешь ты, что это значит?

Огнеяр встал и с удовольствием потянулся гибким звериным движением. Дарована молчала. Понимает ли она, что это значит? На уме у нее было одно: а чем кончится для них эта битва? Не потребуется ли с них слишком высокая цена – сама жизнь одного, другого или обоих? Ей хотелось спросить об этом, но она не смела. Думал ли Огнеяр о такой возможности – неизвестно. Если и думал, это не могло его остановить. И Дарована молчала. Сердце ее твердило, что победа должна остаться за Перуном – за Громобоем. Так бывает всегда: Перун побеждает в битве за весну, и тогда зима проходит, земля расцветает… Он должен победить, потому что так устроен ход годового колеса.

Но что будет с Огнеяром? Пусть он не человек, а оборотень с волчьей шерстью на спине и волчьими клыками во рту, но он, что ни говори, единственный сын княгини Добровзоры, и она любит его больше всего на свете… А еще у него есть жена, которая его тоже любит, и маленький ребенок… И вообще он, Огнеяр Чуроборский, ни в чем не виноват. Это не он разбил Чашу Судеб. Так почему он должен погибнуть ради искупления чужой вины?

Ей вспомнился Светловой, и сейчас, в воспоминании, его красивое лицо с милой, чуть смущенной улыбкой показалось неприятным, даже отталкивающим. Вот кто должен расплатиться за дело своих рук! Дарована глянула на Огнеяра, хотела спросить, нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы жертвой оказался Светловой.

– Эй, сестра, дай мне гребешок какой-нибудь! – Огнеяр сам прервал ее мысли. – Только покрепче! Железный бы!

И он усмехнулся, разбирая пальцами свои густые, отчаянно спутанные волосы.

– А то, знаешь, Вела меня там не баловала, не ласкала! – Он опять усмехнулся, с задором глядя на Даровану, и она невольно улыбнулась в ответ. И теперь ее не испугали его блестящие белые клыки. – Знаешь, как в песне:

Огнеяр пропел это так звучно и весело, что Дарована засмеялась. Вынув из княгининого ларца костяной гребень с конскими головками на концах спинки, она подала его Огнеяру, но он, вместо того чтобы взять гребень, поймал ее руку.

– Сделай милость, сестра, почеши сама! – попросил он, глядя на нее так просительно и ласково, что у нее дрогнуло сердце. – Устал я, сил нет! – доверительно пожаловался Огнеяр. – Огненным Змеем жил, в Ледяных горах лежал, думал, не выберусь уж никогда! Умаялся! Ну, пожалей меня!

Дарована вздохнула и села на скамью рядом с ним. Огнеяр опустился на пол и положил голову ей на колени. Дарована принялась разбирать и понемногу расчесывать его жесткие спутанные длинные волосы – работы явно было много. Ей хотелось спросить еще что-нибудь о будущей битве, но эти вопросы не шли на язык: Огнеяр, похоже, совсем об этом не думал.

– Который теперь месяц… должен быть, не знаешь? – глухо спросил он у нее из-под рук.

– Что-то вроде червеня.^[227] – Дарована вздохнула. – А вообще я не знаю. Я из Глиногора ушла, когда должен был червень начинаться. По счету, по луне, а так все та же зима. А была я у Макоши в Золотом Саду. Там-то совсем немного времени прошло, а тут – не знаю. Не догадалась у княгини спросить. Может, тут пара месяцев прошла.

– Это может! – согласился Огнеяр. – Я когда из Чуробора ушел, сечен^[228] был. Там внизу дня и ночи нет, а мне так казалось, дня три прошло. А тут – полгода. Ладно! Хорошо, не сто лет!

– За сто лет тут бы никого не осталось.

– Понятно. Я про то и говорю. Вылезаю, а тут одна пустая земля. Жуть! Ой! У меня там парень, наверное, уже говорить научился, а я тут брожу все… Леший знает чем занимаюсь!

– Какой парень? – не поняла Дарована.

– Ну, какой! Сын, конечно! Гордеслав. Ему уже третий год шел, когда я…

Рука Дарованы с гребнем замерла: образ жуткого Змея, противника Перуна в битве за весну, никак не вязался с человеком, у которого маленький сын учится говорить.

И она вдруг ощутила такое теплое, почти материнское чувство привязанности к Огнеяру, возвращенному из Подземелья ее усилиями, что испугалась за будущее: как ей пережить ту грядущую битву, в которой оба непримиримых противника дороги ей?

Дверь из верхних сеней внезапно распахнулась, внутрь проник сперва заостренный осиновый кол, потом чье-то бородатое лицо, выражавшее разом испуг и решимость. Позади мелькало еще несколько лиц и фигур.

Огнеяр мгновенно оказался на ногах: Дарована даже не успела заметить, как он вскочил, гребень отлетел в другой угол.

– Поди ты, Огненный Змей, под сухую корягу, где солнце не светит, роса не ложится… – суетливо и поспешно забубнил чей-то дрожащий голос.

– Чур! Чур! Рассыпься! – вразнобой закричало еще несколько голосов.

Острие осинового кола надвинулось на Огнеяра; из-за спины державшего его выскочил еще один мужик с корчажкой и плеснул на Огнеяра водой; в горнице запахло отваром травы дедовника. Огнеяр охнул и закрыл лицо рукавом; когда он опустил руку, лицо его недовольно искривилось, но он не рассыпался и не исчез.

– А ну брось, дурачье! – рявкнул он, и разноголосые заговоры прекратились.

– Ты – Огненный Змей? – неуверенно спросил тот, кто пришел с осиновым колом. Теперь Дарована узнала в нем княжеского дружинника,^[229] которого видела утром во дворе.

– Я! – решительно подтвердил Огнеяр. – И что дальше?

Дружинник поглядел на Даровану, потом растерянно обернулся к своим помощникам. Такого они не ждали.

– Он не опасный! – подала голос Дарована. – Он не со злом пришел. Это же чуроборский князь Огнеяр. Мой названый брат, сын княгини Добровзоры. Я его позвала, и он ко мне пришел. А Огненным Змеем, так это чтобы быстрее. Вот и все. Ничего страшного.

– А мы думали… – забормотали челядинцы. – Видели люди Огненного Змея… Думали, за княгиней нашей прилетел… Князя-то как раз дома нет, ну, он и того… Мы думали…

– Думали! – передразнил Огнеяр. – Полотенце дайте!

Дружинник кинулся к полотенцу, которым раньше была покрыта кадушка, и подал его Огнеяру. Брезгливо морщась, Огнеяр стал вытирать лицо и волосы.

– Дрянью всякой… – бормотал он. – Чуть что, сразу за дедовник… Вам бы в морду этот дедовник, возьми его Вела…

Дарована улыбнулась и прикрыла рот рукой. Все знали, что Огнеяр почти неуязвим: он не боится огня и его не берет железо. Но отвар травы, прогоняющей нечисть, был ему неприятен, хотя большого вреда причинить не мог. Значит, все же что-то в нем есть такое… Да как не быть! Он же оборотень! Он же Князь Волков!

– Ну, ладно! – Огнеяр бросил полотенце на пол и обернулся к дружиннику: – Ты здесь над челядью старший?

– Я! – сознался дружинник, чувствуя себя дураком. Огненный Змей был несомненным Огненным Змеем, но вел себя уж очень странно.

– Покажи, где мне до утра прилечь, – распорядился Огнеяр. – А то… – Он весело оглянулся на Даровану, – как бы тут о девичьей чести худая слава не пошла. Огненный Змей как-никак!

– Княгиню бы спросить, – растерянно отозвался дружинник. – Князя-то нету дома…

– Не надо княгиню тревожить! – попросила Дарована. – Я же вам говорю: это Огнеяр Чуроборский, князь дебричей. Устройте его получше, а княгине утром скажете. Я сама ей все расскажу.

Дружинник недоверчиво просмотрел на нее. Эта девица, смолятическая княжна, и сама появилась как-то странно – как с неба упала. А тут еще этот… Огнеяр Огненный Змей!Что за напасти!

– Последние времена настали! – Дружинник обреченно махнул рукой и запоздало поклонился Огнеяру. – Пойдем, князь чуроборский! Не прогневайся, если чем не угодили, мы тут люди несведущие…

– Ладно, ладно! Давай шагай! – оборвал его Огнеяр. И добавил, когда вся толпа уже вывалила назад в верхние сени: – Кол заберите!

Челядинец послушно вернулся и забрал с ковра осиновый кол. Дверь закрылась. Оставшись одна, Дарована огляделась. Лучина почти догорела, серебряный ковшик поблескивал перед скамьей, брошенный гребень смутно белел в углу, на пестром ковре темнело широкое мокрое пятно отвара дедовника. Только что здесь был Огнеяр, Огненный Змей, сын Велеса… Она вызвала из Подземелья противника для Громобоя. Только сейчас Дарована осознала всю важность сделанного ею, о чем уже сказал Огнеяр: ее руками проложен мост к возвращению весны! Но самое главное еще было впереди.

До Ладиной рощи Громобой добрался перед рассветом. Было еще почти темно, только серое небо, затянутое ровной непроглядной пеленой тяжелых туч, испускало тусклое сероватое мерцание. В темноте священная гора была видна издалека – она сияла мягкими радужными переливами, как чудесный шатер, как живое облако света. Она манила, прятала в себе божественные тайны, она тянула к себе, и Громобой во весь опор мчался к ней, мчался на свет радужной стены, чувствуя, что цель его длинного похода близка. Во тьме не было видно толком ни реки, ни самого Славена; Громобой даже не помнил сейчас, что тут должен быть какой-то город.

Расставшись с огнищем Пригоричей, он двигался к священной роще почти без остановок: днем он шел человеком, а ночью скакал конем, не замечая усталости. Жители огнищ, куда он заходил среди дня, мало чем могли угостить его, но все же не решались нарушить закон гостеприимства. Но не их жесткий хлеб пополам с желудями или сосновой корой прибавлял Громобою сил. День и ночь его толкало вперед ощущение близости цели. Цели, ради которой он родился на свет! Еще немного – и перед ним встанет гора света, ворота к темнице Лели-Весны. Его ждет битва, к которой он шел так долго, шел с самого своего рождения; он родился для того, чтобы победить в этой битве. Что с ним будет потом, он не думал, никакого «потом» сейчас не существовало. Существовали лишь заснеженный умирающий мир и Весна, спящая священным сном где-то в далеких подземельях. Ледяные горы и Огненный Змей, охраняющий подступ к ним. Кольцо Небесного Огня в мешочке на шее и ноги, чтобы нести его по назначению.

Гора света все росла, приближалась, и Громобой все ускорял бег. Огненной молнией он промчался над берегом Сварожца, рассыпая снопы искр из гривы и хвоста, и в следах его копыт эти искры еще долго тлели, отмечая пройденный путь мерцающей в снегу дорожкой. И ни одного живого существа больше не было вокруг; казалось, он остался один во всем этом мире, один среди бескрайних снегов, молчащих лесов, один между спящей землей и замкнутым небом. Он был одинок, как одинок был Сварог в те первоначальные времена, когда ему только предстояло взять искры Огня-Сварожича и бросить их в Бездну, чтобы они осветили ее и породили свет, а за ним и весь живой, дышащий, теплый мир. Он, огненный конь, выдыхающий искры и пламя, был тем Огнем, освещающим молчащую бездну вечной зимы. И он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сделать свое дело и вернуть этому миру тепло, дыхание, жизнь.

Приблизившись к горе света вплотную, Громобой замедлил шаг, потом остановился. В облике коня он соображал не хуже, чем в человеческом, но ему было трудно понять, что же такое перед ним. Стена радужного света выглядела плотной, ярко сияла в темноте, и Громобою казалось даже, что он уже не на земле, не в Яви, что этот стремительный бег через ночь к свету перенес его в Правь, а он в темноте не приметил границы. В этом мире для него существовала только одна цель – попасть за эту радужную стену. Стоило вглядеться в нее пристальнее, как сквозь фиолетовое мерцание Громобой начинал различать склон горы, пояс крупных белых валунов, траву и березы с полураспустившимися листьями. Там жила весна. А между этими деревьями порхало нечто, похожее на крупную, сверкающую белизной птицу; ее очертания были размыты, и Громобой видел только скользящее пятно яркого света, блуждающую утреннюю звезду. И он знал, что это такое: это была сама душа этого плененного мира весны. Сама весна. Она была здесь, она была совсем близко.

Громобой собрался с силами, нагнул голову, несколько раз ударил копытами по снегу, как будто разминаясь, а потом огненным копьем ринулся вперед и исчез за стеной света…

– Вот она, Ладина роща!

– Да я уж вижу! – Огнеяр кивнул и остановился.

Уперев руки в бока, он оглядывал гору, окутанную радужным светом, и тихо посвистывал. На другое же утро после своего освобождения из Бездны он повел Даровану сюда; княгиня Жизнеслава и Светловой были так потрясены его внезапным появлением, да еще в облике Огненного Змея, что даже вопросов ему не задавали. А ему хотелось действовать; выбравшись на волю, он теперь жаждал вызволить и Лелю.

Дарована стояла рядом, сунув руки в рукава голубой шубки, и посматривала не столько на гору, которую уже видела, сколько на самого Огнеяра. Она как будто хотела прочитать по его лицу, как ему нравится это зрелище, а вернее, видит ли он здесь какие-нибудь пути к действию. Теперь, когда трудное дело – вызволить сына Велеса из подземелья – удалось ей так хорошо, она еще тверже поверила в свои силы и промедление стало казаться ей еще более нестерпимым. Ее томило стремление немедленно что-то сделать; вдвоем с Огнеяром они составили силу, которая может помочь беде, а значит, не имеет никакого права оставаться в бездействии! Велес – Макошь – Перун; Подземелье – Земля – Небо; Навь – Явь – Правь… Весь мир построен на сочетании трех взаимосвязанных и взаимно друг друга дополняющих частей; боги оторваны друг от друга, потому-то они и не могут вернуть мир к разрушенному порядку. По отдельности все они трое были бессильны; теперь же, когда Макошь вдохнула в нее свою силу и она встретила Огнеяра, две части из трех соединены. Теперь им нужно только найти Громобоя… Им нужно как можно скорее его найти!

Огнеяр чувствовал то же, что и она, и это подбадривало и радовало Даровану. Странно, но после вчерашнего она совсем перестала бояться своего брата-оборотня. Те ужас и неприязнь, которые у нее раньше вызывало его смуглое лицо, белая седая прядь в черных волосах, красная искра в глазах, волчьи клыки и само сознание того, что перед ней – оборотень, теперь исчезли, и ощущение его огромной нечеловеческой силы не пугало, а радовало Даровану.

Ветер вдруг переменился, бросил в лицо Дароване горсть мелких снежинок с ветвей. А Огнеяр резко повернул голову. Ноздри его дрогнули, лицо приняло сосредоточенное, по-звериному настороженное выражение. Некоторое время он стоял, принюхиваясь, и вид у него был собранный. Как будто близко враг… По спине Дарованы побежала дрожь: ее встревожило и это проявление его полузвериной сущности, и само то, что он учуял какую-то опасность. Она уже хотела спросить, что это, как вдруг Огнеяр сошел с тропы и двинулся куда-то в обход горы.

За ночь опять навалило много снегу, идти было трудно, и он проваливался почти по колено. Дарована не решалась идти за ним и, стоя на тропинке на берегу Сварожца, выжидательно смотрела ему вслед. Говорят, что оборотни оставляют за собой следы не человеческой ноги, а звериной лапы с когтями… но ничего подобного, сапоги Огнеяра, хотя и были обшиты волчьим мехом, оставляли обыкновенные человеческие следы.

Отойдя шагов на двадцать, Огнеяр остановился, в задумчивости запустил пальцы себе в волосы и провел ото лба к затылку; из волос его посыпались багряные искры и с легким шипением погасли в снегу. При этом он смотрел куда-то вниз. Скользя взглядом по снегу и не оборачиваясь, он махнул Дароване рукой:

– Иди-ка сюда!

Придерживая подол и осторожно ступая, чтобы не завязнуть и не упасть, Дарована пошла к нему по его же следам.

– Смотри! – Огнеяр показал ей на следы конских копыт, которые были ясно видны на снегу и уходили прямо в радужную стену. – Кто это был, по-твоему?

Сейчас у Огнеяра был разочарованный и рассерженный вид, как будто они опоздали и упустили что-то важное. Дарована в недоумении смотрела на следы. Кто-то проехал за радужную стену верхом на коне? Такое не укладывалось у нее в голове. Но вот же они, конские следы: копыта глубоко погружались в снег, и отпечатки заметно обтаяли.

Огнеяр присел на корточки, осторожно прикоснулся кончиками пальцев к одному следу, потом быстро отдернул руку и подул на пальцы.

– Что это? – нетерпеливо спросила Дарована.

Огнеяр поднял голову и посмотрел на нее с какой-то недоверчивой насмешкой: да неужели ты не понимаешь?

– Это ты мне говорила, что сын Перуна умеет оборачиваться конем? Или нет?

– Конем? Да… – несколько растерянно подтвердила Дарована.

Пожалуй, он-то и остался теперь единственным конем на всем белом свете. И Дарована ахнула, сердясь на собственную бестолковость: ведь только вчера вечером она видела его в серебряном блюде! Огненный конь, рассыпающий искры из гривы, мчащийся сквозь темную ночь, и топот его копыт, отдающийся громом в темных спящих небесах, были живы в ее памяти. И ведь она знала, что он идет к ней, идет сюда! Он ушел туда, за радужную стену! Как же она его упустила?

Огнеяр встал на ноги и отряхнул ладонь, помял кончики пальцев, которыми трогал след. Их слегка жгло и покалывало.

– Это он… – прошептала Дарована. От волнения у нее перехватило горло. – Это он! – с отчаянием воскликнула она. – Да, да! Ах, но как же! Как же он ушел? Как же он нас не дождался!

– След свежий, – определил Огнеяр. – Этой ночью. Пока я отлеживался, он и пробежал.

– Ах, матушка Макошь! – Дарована чуть не плакала. – Почему же он… Что нам теперь делать? – Она нетерпеливо дернула Огнеяра за рукав. – Как нам теперь его догнать?

– Не знаю! – Огнеяр кривовато усмехнулся. – Ускакал наш жеребец, волк его дери!

– Не говори так! – возмутилась Дарована. – Он же не знал, что мы здесь! Но теперь он ушел туда, к Леле! Теперь он там! И мы должны пойти за ним!

– Там он, как же! – с досадой возразил Огнеяр.

– А где?

– Не знаю! Этого теперь никто не знает, куда его занесло!

– А куда его могло занести? – Дарована начинала сердиться, не понимая, что он хочет сказать и зачем злит ее.

– Да куда Веле и Мороку угодно! Ты пойми: не может он к Леле попасть мимо меня! Не может, не положено такого! Леля настоящая теперь не здесь, между березками, а там, в Ледяных горах! – Огнеяр показал на снег. – И чтобы туда пройти, чтобы ее увидеть, он со мной драться должен! И нет ему пути к ней мимо драки, нет! Ничего хорошего само не делается, ко всему надо силу приложить! Да еще и ума бы не мешало! А у него, жеребца, силы немерено, а с умом плоховато!

Лицо его ожесточилось, багровая искра в глазах разгорелась ярче, и Дарована видела, что он непритворно раздосадован. Их надежды на скорую встречу с Громобоем рухнули, и Огнеяр лучше Дарованы представлял, сколько новых трудностей создала им эта неудача.

– Ты сам зато очень умный! – ядовито отозвалась Дарована.

– А Велес вообще умнее Перуна! – неожиданно беззлобно ответил Огнеяр, и Дарована не поняла, не заметил он ее издевки или только притворяется, чтобы еще больше ее позлить.

Как с ним трудно! Она чувствовала, что не понимает своего названого брата. Мимоходом она отметила, как быстро он меняется: его веселье мгновенно перетекало в настороженность, настороженность в досаду, а досада в напряженное размышление, и даже казалось, будто рядом с ней не один Огнеяр, а все время появляются какие-то новые. Оборотень! Как непохож на него Громобой – всегда ровный, сдержанный, уверенный. Его сила и твердость были непоколебимы, как каменная гора. И снова Даровану наполнила тоска по Громобою: как же хорошо было с ним! Никаких тайн и загадок, никаких недоумений! Она сразу угадала его, сразу поверила ему, и он ни в чем не обманул ее, не дал ей повода ни к малейшим сомнениям!

– Где же он теперь? – жалобно спросила она и прикоснулась к локтю Огнеяра. При всех своих недостатках он все же гораздо лучше нее разбирался в путях Надвечных миров. – Где нам теперь его искать?

– Поспешишь – людей насмешишь! – ворчливо ответил Огнеяр. – Искать нам теперь его долго придется. К Леле он не попал, а куда попал… что подумать, не знаю.

– Но не стоять же нам тут!

– Да? – Огнеяр, до того смотревший на радужную стену, обернулся и окинул Даровану внимательным и отчасти недоверчивым взглядом, усмехнулся, нарочно показав блестящий волчий клык. – Какая ты, сестра, смелая стала! Диву даюсь! Когда-то меня без дрожи и видеть не могла, а ведь я тебе ничего плохого никогда не сделал!

– Ну да, не сделал, как же! – воскликнула Дарована. По правде сказать, ей сейчас не хотелось углубляться в воспоминания.

– А то ж! – непреклонно ответил Огнеяр. – А что я тебе за Светела не дал выйти, так ты меня благодарить должна. Скажешь, не так?

Дарована промолчала и только вздохнула. Как же с ним трудно!

– Как с тобой жена уживается? – недоверчиво проворчала она.

– Не знаю, – протянул Огнеяр, и теперь на его лице отразилось мечтательное блаженство, опять изменившее его до неузнаваемости. – Березка моя… Ох! – Он горестно вздохнул и махнул рукой, отгоняя воспоминания и тоску, которые сейчас только мешали. – А теперь по Надвечным мирам ходить не боишься, как по своему терему! – Огнеяр вернулся к тому, с чего было начал. – Смелая стала! Ну, это хорошо. Тут, на земле, мы его не найдем.

– Не найдем?

– Не бывает же такого, чтобы зима и лето разом были. Я теперь-то сообразил, хоть и поздно, да что ж теперь делать! Он был здесь – меня не было, а как я из подземелья вышел – его увело. Разводит нас с ним по разным дорогам, и ничего тут не поделаешь.

– Но где-то же вы должны встретиться!

– Должны, – подтвердил Огнеяр. – Где-то. Знать бы еще где.

Дарована промолчала. Она могла бы повторить те вопросы, которые задавала сегодня уже не раз, но Огнеяр и так понял, чего она хочет и на что готова решиться.

– Пойдем. – Он взял ее за руку и шагнул к радужной стене. – Не знаю, куда нас занесет с тобой. Но хоть встретим там кого-нибудь умного. Здесь-то мы с тобой сами умнее всех, а значит, надеяться больше не на кого. Должно же где-то быть место, где зима с летом встречаются! Не здесь, значит, там. Пойдем, что ли, поищем. Не боишься?

Он обернулся; Дарована опустила глаза и промолчала. Ее переполняло волнение, сердце сильно билось. Страху не было места в ее душе: она оторвалась от всех прежних представлений и теперь чувствовала себя так, как будто летит в бесконечном пространстве. Но даже если бы она боялась, это ничего не изменило бы. Сила Макоши требовала выхода и толкала Даровану вслед за ее Перуном.

Огнеяр первым подошел к радужной стене, ведя Даровану за руку, остановился. Стена света легко, неслышно колебалась, как будто дышала. Как будто там внутри билось какое-то огромное живое сердце…

– Ну, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! – с серьезностью, противоречащей сказочному заклинанию, сказал Огнеяр. Дарована понимала, что смысл слов не важен: Огнеяр мог сказать что угодно, и его здесь поймут.

А потом Огнеяр шагнул вперед и потянул ее за собой. Дарована невольно зажмурилась: ей казалось, что они войдут в этот свет, и она ослепнет от его нестерпимого блеска.

Вслед за Огнеяром она сделала три шага, и ее охватила темнота.

Плотная стена света подалась легко, только яркая радужная вспышка ударила по глазам, и Громобой зажмурился. Сделав длинный прыжок, он приземлился, мимолетом отметил, что не врезался лбом в дерево, поздравил себя с этим и открыл глаза.

Вот он и в роще. Изнутри она выглядела не совсем так, как снаружи, но поначалу Громобой не усомнился, что попал именно туда. Он был готов к тому, что здесь будет много света, больше, чем на заснеженном предутреннем берегу. Но света здесь оказалось еще больше, чем он ожидал. Никакого снега не было и в помине, все деревья были покрыты листвой, и каждый лист испускал яркое золотое сияние. Стволы были так густо облиты солнечным светом, что казались совершенно золотыми. Над верхушками расстилалось багровое небо с золотыми полосами, как бывает летом на закате, и те же багрово-золотые отблески лежали вокруг, как лежат, чередуясь, лучи и тени в простом земном лесу. При каждом порыве ветра багряное мерцание пробегало по золотой листве и слышался легкий приятный звон.

– Ничего себе весна! – вслух сказал Громобой и только при этом заметил, что опять принял человеческий облик. Он еще не полностью владел собой в этих превращениях, и они нередко совершались помимо его воли. – Куда это меня занесло? Это не Ладина роща, это Золотой Лес какой-то!

– Да так оно и есть, сын Перуна! – сказал кто-то рядом.

Громобой обернулся. С ближайшего дуба на него смотрело лицо: два глаза сверкали ослепительным зеленым светом, прямо на коре открывался широкий рот.

– Ты кто будешь? – без особого волнения спросил Громобой. – Леший, что ли?

– Можно и так звать, – согласился рот, а глаза мигнули. – Никакому лесу без хозяина нельзя. Ни простому, ни золотому.

– Так здесь же Ладина роща была?

– Лада Бела Лебедь не здесь живет! – Верхушка дуба отрицательно качнулась. – Здесь твой отец близко!

Одна из ветвей приподнялась и указала вверх. Другие деревья раздались в стороны, и Громобой увидел небо.

Черная туча так тяжело и огромно висела на багряно-золотом небе, что даже Громобой вздрогнул. В туче мелькали молнии, вспыхивали и гасли, не срываясь вниз, как будто были прикованы к своему обиталищу. Вся туча содрогалась, покачивалась, как будто в лад чьему-то тяжелому дыханию. Громобой смотрел, не в силах оторвать от нее глаз. Туча была напоена огнем и полна всесокрушающей мощью; Громобой всем существом ощущал эту огромную мощь, и дико, страшно было видеть ее скованной и борющейся с самой собой. Она давно созрела, но была лишена возможности вылиться; она накопилась сверх всякой меры, и жутко подумать, что будет, если однажды она все же прорвет свои оковы и вырвется наружу. Целое море багряно-золотого пламени ринется вниз и спалит всю землю, сожжет все живое, а потом погаснет среди пустоты. И опять во вселенной воцарится мрак и мертвенная пустыня… Как тогда, пока Сварог еще не создал своего сына-Сварожича и искры его бессильно гасли в Бездне…

«Есть море золотое, – вдруг запел в его сознании нежный и мягкий девичий голос. Он казался таким близким, что хотелось обернуться и пошарить взглядом вокруг, но Громобой не оборачивался, понимая, что голос этот протянулся к нему через неоглядные дали миров и времен. – На золоте море есть золот корабль, а плывет в нем сам Перун Громовик… Растворяет он морскую глубину, открывает железные ворота, выпускает тучу черную, с громом-молнией, с частым дождичком…»

Зажмурившись, Громобой опустил голову и потер пальцами веки. Глаза жгло.

– Как же я сюда попал-то? – спросил он, не открывая глаз. – Я же в Ладину рощу хотел. Мне не сюда вовсе надо. Это – вверх, а мне надо вниз! К Ледяным горам!

– Нет тебе пути к Ледяным горам, – ответил голос лешего. – Сам не попадешь. Только если кто поможет тебе.

– Кто – поможет? – Громобой открыл глаза и, болезненно моргая, посмотрел на лешего. Верхушки деревьев уже опять сдвинулись и скрыли от него давящее зрелище Перуновой тучи.

– Я того не знаю. Мое дело – Золотой Лес.

– Тьфу, пенек дубовый! – Громобой вдруг разозлился и в досаде сплюнул. – Не знаешь ничего, а тоже, советы давать лезешь!

Леший замолчал, зеленые глаза закрылись, лицо на стволе исчезло. Даже то, что прежде было носом и бровями, стало лишь сучком и трещинами коры. Леший обиделся. Не слишком о нем жалея, Громобой вытер рукавом взмокший лоб и пошел через Золотой Лес. Он уже по опыту знал, что в любом месте есть вход и выход. Ему нужно в Ледяные горы – значит, вниз. Ему нужен ход в подземелье. Идти было трудно: золотые стволы деревьев, золотая листва и даже трава под ногами так ослепительно сверкали, что было больно глазам. Как там в кощунах было? Медный лес, серебряный лес, золотой лес… Ледяная гора. Если найти дорогу вниз… Если где-нибудь покажется серебряный лес… Да где же он, Морок его возьми?

Сделав три шага вперед, Огнеяр остановился. Дарована стояла за его спиной, не смея открыть глаза. Вокруг было тихо и холодно – совсем не то, чего она ожидала. Всей кожей она ощущала, что покинула пределы земного мира. Здесь все было иначе. Главным ее ощущением сейчас было чувство неоглядной, неизмеримой отдаленности. Эти три нешироких шага унесли ее так далеко от всего знакомого и привычного, что делалось жутко. Она где-то очень, очень далеко, там, откуда не дойти и не доехать за всю жизнь… И глубоко…

Огнеяр тихонько просвистел, словно бы в удивлении. Дарована осторожно подняла ресницы. Из сероватого зимнего дня они попали в густую тьму позднего вечера. Белый снег исчез, земля вокруг была черновато-серой, как старая закаменевшая зола, и уходила во все стороны плоской равниной, насколько хватало глаз. Небо над головой тоже было темно-серым, низким и неподвижным. Обернувшись, Дарована и позади себя увидела ту же темную равнину, так же уходящую в бесконечность. Они стояли посередине того, что не имело краев.

«Где мы?» – хотела она спросить, но голос ей не повиновался, и она слегка сжала руку Огнеяра.

– Это мы к моему батюшке попали, – ответил он, понимая, какой вопрос она хочет задать. При этом он оглядывался с отрешенно-недоумевающим видом. – Но как-то тут… Я сам тут никогда не был. Ну, пойдем. Раз пришли, так не на месте же стоять.

Он двинулся вперед, и Дарована пошла за ним. Если хоть одно земное существо и могло находить здесь дорогу, то только он.

Где-то впереди темноту нарушало тусклое багровое мерцание. Облако кроваво-красных отблесков парило над темной землей, но трудно было определить, далеко ли до него. Здесь вообще нет расстояний, привычных человеческому глазу и проходимых человеческими ногами. Здесь все по-другому.

Они медленно брели по равнине; идти было нелегко, руки и ноги наливались странной тяжестью. Дароване поначалу было жутко: так они и за всю жизнь никуда не дойдут. Но потом вдруг возникло ощущение, что каждый их шаг покрывает огромное расстояние и что они уже очень далеко от того места, с которого начали идти. И что время для них идет гораздо медленнее. «О чем это я? – мысленно одернула она себя. – Здесь нет ни времени, ни расстояния».

– А мы… А мы здесь за один день сто лет не пропустим? – шепотом окликнула она Огнеяра.

– Может быть, – ответил он, не оборачиваясь. – Поручиться не могу. Я так чую, мы… Я к своему батюшке и сам еще ни разу так близко не подходил. Он где-то здесь. А у него времени вообще нет. То есть наоборот. У него времени так много, что оно ему не нужно. А значит, его как бы и нет…

– Я понимаю…

– Я тоже… думаю, будто понимаю. Тут понимать не надо. Здесь не мы идем, а нас несет. И будет все не как мы хотим, а как должно быть. Не бойся.

– Я не боюсь…

Дарована действительно не боялась. Все ее чувства как бы застыли, душу заполнила та же холодная, черновато-серая, ровная пустота, что окружала ее со всех сторон, сверху и снизу. Здесь не было чувств: ни радости, ни страха. Любое чувство – временно, их смена и создает разницу между ними. А здесь не было ничего переменного. Здесь была лишь вечная основа мира. Его дно, ниже которого уже нет вовсе ничего. И мощь которого течет вверх по стволу Мирового Древа, через корни питая ветви и крону, простертую над небесами…

– Ты здесь был с… с ней? – Дарована смутно помнила, что Огнеяр когда-то приводил во владения своего отца какую-то другую «ее», но не могла сейчас вспомнить ни ее имени, ни вообще кем она была. Пожалуй, своего имени она сейчас не вспомнила бы тоже.

– Нет. – Огнеяр мотнул головой. – С ней я был в Лугах. Там я и раньше бывал. Там светло, трава растет, цветы цветут, ручьи начало берут. Там Вела живет. Коровы пасутся. А тут только Он … Мой отец. Я здесь еще не был…

Чем дальше они шли, тем сильнее сгущалась темнота, вечер постепенно переходил в непроглядную ночь. Дарована заподозрила, что они с каждым шагом спускаются все ниже, хотя на плоской равнине не было заметно никакого уклона. Зато багряное сияние впереди становилось все ярче. Уже можно было разглядеть что-то вроде низкой трепещущей стены из огня, багрового подземного пламени. Даже на вид оно казалось особенно жгучим, жадным, губительным и жутким, как кипящая кровь.

– Что это? – шепнула Дарована. Ей совсем не хотелось идти к этой пламенной стене.

– Это Огненная Река, – ответил Огнеяр так, как будто сам только что это понял.

Голос его звучал глухо, и вот теперь Дароване вдруг стало по-настоящему страшно. Она угадала, что Огненной Реки боится даже сам Огнеяр. Вернее, не боится, а просто здесь кончаются его силы и знания. Здесь он так же слаб и растерян, как и она сама. Здесь, на Огненной Реке, пролегает рубеж постижимого даже для сына Велеса. Дальше – владения только самого Велеса, самого многогранного и таинственного из богов.

Огненная Река вышла к ним навстречу неожиданно быстро. Она преградила путь, и они остановились. В каменном ложе текло и бушевало живое пламя; языки огня плясали на поверхности, как волны, взметывались вверх, облизывали камни берега и бежали дальше. Вместо пены над волнами взметывались облака душного темного дыма, парили вокруг камней. Слышался глухой гул, потрескивание. В лицо дышало нестерпимым жаром, и Дарована прикрывала щеку рукавом. Даже Огнеяр немного морщился: для простого земного огня он был неуязвим, но это было настоящее Подземное Пылание, внушавшее ужас даже ему. Человеческая часть его существа трепетала от ужаса, а зверино-божественная растворялась в дыхании подземного пламени и готова была слиться с ним, с той сущностью, из которой когда-то вышла.

– Зачем – вы – пришли?

Непонятно было, откуда взялся этот голос. Он шел из-за реки, с того берега, на котором глухая непроглядная темнота стояла каменной стеной, и даже свет текучего пламени отражался от нее, как от камня, не позволяя заглянуть туда. Огромной волной голос выкатился из той темноты, пал сверху, вырос снизу из черной земли. Дарована сильно вздрогнула и прижалась к Огнеяру, обеими руками вцепившись в его руку.

– За советом! – громко и ясно ответил Огнеяр, хотя и его голос выдавал напряжение. – Мне нужна твоя мудрость, отец!

– Что ты хочешь от меня, сын?

Огнеяр окидывал взглядом черноту над огненной рекой, словно искал глаза, в которые мог бы посмотреть, хотя отлично знал: взгляд Бога Мертвых убивает, и потому спрятан за густые брови и тяжелые веки, поднять которые могут только двенадцать помощников. В нем смешались ужас и жгучая жажда увидеть того, кто дал ему такую странную жизнь. Именно здесь, на берегу Огненной Реки, последнего рубежа между достижимым и недостижимым, он яснее всего ощутил свое отличие от всех человеческих и нечеловеческих существ, населяющих землю. Он знал о себе многое, но не знал главного: откуда он такой взялся, в чем исток всех его способностей и сил? И теперь этот исток был перед ним, говорил с ним. Все пространство вокруг было полно силы, и он ощущал эту силу как часть себя – из нее был рожден когда-то его дух. Эта сила создала его, но ему досталась лишь капля, неизмеримо малая, ничуть не уменьшившая целое. Вокруг него была та сила созидания, которая уводит с земли отжившее, чтобы дать место новому. Эту силу называют смертью, ее бояться, но ее и благословляют, потому что без нее не бывало бы и жизни. Эта сила кладет конец и с ним – новое начало, она – основа и опора мироздания. Ничего нет тверже, постояннее, крепче нее… В Огнеяре боролись два противоположных стремления: проникнуть в эту силу, понять ее – и бежать от нее, пока она не поглотила и не погубила его. Если он пустит эту силу в свое человеческое сознание, то окаменеет здесь и останется навсегда на берегу этой пламенной реки.

Дарована сжала его руку, и он вспомнил о ее присутствии, а также о том, зачем пришел сюда.

– Я ищу моего противника, сына Перуна, – сказал он, глядя в темноту за пламенной рекой. – Пока мы не встретимся в битве, на землю не вернется Весна. Но мы не можем встретиться на земле. Укажи мне место, где я могу найти его. Место, где могут встретиться зима и лето.

– Эта встреча стоит у тебя за спиной.

Давление этого голоса почти не ощущалось, но было настолько сильным, что наполняло до последней жилочки, и Огнеяр ясно сознавал, что уходить отсюда нужно как можно скорее. Даже его дух, двойственный дух оборотня, не мог долго выносить близость Велеса.

– Зима и лето встречаются в осени. Иди к Осени, мой сын. Иди назад. Иди к перекрестку дорог. Там ты найдешь Лето. Если Осень позовет его, ты встретишь его. Иди назад.

Зажмурившись от давящего ужаса, не помня себя, полная одним стремлением – уйти отсюда, пока разум не погас, не замечая, что буквально исполняет совет-приказ Подземного Хозяина, Дарована сделала шаг назад и потянула за собой Огнеяра. Не оборачиваясь, он шагнул за ней. И тут же они оба ощутили, что встали на правильный путь: жгучее мерцание Огненной Реки вдруг отодвинулось далеко, стало легче дышать. Дарована шагнула назад еще раз, и вокруг посветлело; небо поднялось высоко и уже не давило на голову. Они сделали третий шаг, и весь этот темный мир раздвинулся, как будто упали стены.

Все стало иначе. Дарована выпустила руку Огнеяра и огляделась. В лицо дул резкий холодный ветер, и уже по этому было ясно, что они вышли из Велесова подземелья, где воздух был мертв и неподвижен. Здесь было больше света, здесь было высокое небо, ветер, простор. Все было как на земле, и только особая резкость и яркость всех ощущений – в основном неприятных – говорила о том, что они все же не на земле.

Вокруг них был пасмурный и холодный день середины осени. По сторонам расстилались луга с увядшей, побитой первыми заморозками травой. Под ногами была замерзшая после дождей, комками застывшая грязь, земля была схвачена тонкой, ломкой корочкой льда, и при каждом их движении она со знакомым похрустыванием ломалась. В беловатый ледок на лужах вмерзли желтые листья. Листья летели по ветру, и вроде бы где-то в отдалении темнел перелесок, но его было трудно разглядеть.

Дарована и Огнеяр стояли на дороге, где еще виднелись замерзшие в грязи следы копыт, человеческих ног, полозьев волокуш, тоже выбеленные льдом. А в трех шагах впереди эту дорогу пересекала другая, такая же исхоженная. Но ни одного живого существа вокруг не виднелось, только желтые стебли высохших трав дрожали под ветром и тоже мерзли.

Дарована поежилась: перекресток полевых дорог недаром пользуется дурной славой как место обитания самых зловредных и безжалостных духов. Здесь, на перекрестке, что сам служит границей миров, человек открыт всем ветрам, добрым и злым. Его все видят, а он никого не видит; он открыт для нападения, и нечем ему защититься, некуда спрятаться. Этот перекресток лежит не в земном мире, а в Надвечном; это то самое место, где обитают зловредные духи, выходящие на землю через земные перекрестки. Ей хотелось пригнуться, как-то спрятаться от невидимых напастей, что летели к ней со всех сторон.

– Спасибо, батюшка, наставил на ум! – сказал Огнеяр и обернулся к Дароване. Он выглядел сосредоточенным, даже встревоженным, но уже не был так растерян, как там, в подземелье. – И как я сам-то не догадался? Голова дубовая! Конечно, осень! Конечно, перекресток! Вот, душа моя, мы с тобой на место пришли! – Он взял Даровану за плечи и слегка встряхнул. – Ну, очнулась? Не спи, замерзнешь! Давай-ка за дело принимайся.

– За какое?

– Меня ты привела, теперь зови его. Сюда ему можно. Здесь мы встретимся. Не знаю, где его сейчас носит, а тебя, Осень, лето отовсюду услышит. Путь его к тебе лежит. Зови его, и он придет.

Дарована сжала голову руками. Они были почти у цели, но ее переполняли слабость и страх. Перекресток, открытость со всех сторон и свист резкого ветра, холод и дрожь мешали ей сосредоточиться, она чувствовала себя слабой, беззащитной, беспомощной. Они – на том самом месте, что может послужить местом битвы сына Перуна и сына Велеса. И свести их должна она… И Макошь говорила ей то же… Ей оставался последний шаг; ее ждало последнее дело, зависящее от нее, и оно же было самым важным, но на этот последний шаг у нее не хватало сил. Битва! Еще шаг – и начнется то, что уже нельзя будет остановить…

– Здесь? – Дарована огляделась. – Ох, матушка!

По той дороге, что лежала у них под ногами, прямо им навстречу с густым завыванием мчался плотный вихрь. Нижним концом он почти касался земли, а в высоту превышал два человеческих роста. Стремительно вертясь вокруг себя, вихрь быстро приближался; в нем крутились пожухлые листья, травинки и сухие ветки, комки замерзшей земли, еще какой-то полевой мусор. Дарована ахнула и встрепенулась, как будто хотела скорее уйти с дороги. Огнеяр быстро обернулся и выругался.

– Вела тебя дери! Встрешник!

Дарована хотела отшатнуться, но дорога прочно держала ее ноги и не пускала. Встрешник! Злой дорожный дух, что может опрокинуть и унести неведомо куда, принести болезнь, отнять удачу! Стремительно вертясь внутри себя, он летел прямо на них, как голодный хищный зверь. У него не было оскаленной морды или острых зубов, у него не было ни лица, ни глаз, но от этого он, воплощение слепой, бессмысленной вредоносной силы, казался еще более жутким.

– Не было печали! – в досаде бросил Огнеяр. – Ну, давай!

Он выхватил с пояса нож и, когда Встрешник был уже шагах в десяти, с силой швырнул нож ему навстречу. Нож исчез в крутящемся вихре, и над полем раздался дикий вопль. Оледенев, Дарована зажмурилась. И стало тихо. Она торопливо открыла глаза: на дороге в нескольких шагах впереди лежал окровавленный нож, и длинные, растянутые пятна крови усеяли землю вокруг. По сторонам кружились, оседая на землю, сухие листья. Вихрь-Встрешник исчез. И ветер замолчал: то ли выжидал, то ли собирался с новыми силами.

Огнеяр подобрал нож, вытер его о замерзшую траву и убрал в ножны.

– Видала? – Он сурово глянул на Даровану. – Это еще что! С этим-то дурнем разговор короткий. Давай-ка, сестра, поживее, пока кто похуже не пожаловал!

«Кто – похуже?» – хотела спросить Дарована, но не решалась.

Все вокруг выглядело угрожающим: тучи серого неба давили на голову, ветер резал, как ножом, холодные капли дождя падали на лицо прямо из воздуха. Чуть поодаль от дороги в лугах бродили какие-то серые тени, вырастали из земли, припадали к ней снова, вставали, покачивались, то сходились, то расходились, и в своем вроде бы беспорядочном движении неудержимо приближались. И сама земля странно пошевеливалась, подрагивала, вспучивалась буграми, словно какие-то заключенные там существа рвались на волю, напрягали силы в попытках освободиться. Воздух был полон угрозы, чувства опасности, которая неудержимо приближалась.

Вблизи мелькнуло что-то живое. Дарована обернулась и ахнула: шагах в десяти от нее на мерзлой траве сидел волк. Он выглядел усталым, на тощих боках шерсть торчала неряшливыми клочьями. Через луг от перелеска бежали еще два, угрюмо свесивших головы. И вид этих серых, лохматых зверей так хорошо подходил к этому серому, ветреному, неприветливому миру, словно в них была заключена сама его душа.

– Не бойся, это мои! – сказал ей Огнеяр. – Они нас постерегут, а то всякие бродят… – Он глянул на поле, но там все поуспокоилось: тени исчезли, земля не дрожала.

А волков стало уже десятка три, и они сидели вокруг перекрестка, вокруг Огнеяра и Дарованы плотным кольцом. Ей было жутко, но она знала, что бояться не надо. Все волки смотрели на Огнеяра преданно, и она вспомнила, что он не только князь дебричей, но и Князь Волков.

Требовательный взгляд Огнеяра подталкивал ее, не позволял медлить. Дарована закрыла лицо руками и постаралась наконец сосредоточиться. Громобой! Теперь ей нужно думать только о нем. Отбросить все прочее и дать себе долгожданную волю думать только о нем, только о том, чем полно было сердце. Забыть это давящее серое небо, этот холодный пронзительный ветер, забыть капли осеннего дождя и мерзлую грязь под ногами. Громобой! Жаркое лето, буйная гроза, теплый животворящий дождь… Яркая вспышка молнии, пронзающей темную грозовую тучу… Зеленая трава и листья, много-много зелени, дождь мягко стучит по листве, а крупные капли вспыхивают яркими белыми звездами, попадая в солнечный луч… Высокое и чистое небо, свежий запах в воздухе, что остается после грозы и от которого кажется, что весь мир родился заново… Чтобы начать все с начала…

Теплое, сильное, доброе лето само шло к ней издалека и ждало только, чтобы она указала ему путь. Они стремились навстречу друг другу, Дарована уже видела лето перед собой, и рука ее сама тянулась ему навстречу.

Закрыв глаза, Дарована стала по одному подбирать слова, и голос из глубины души подсказывал ей их:

Дарована не открывала глаз, а перед ее внутренним взором проходило все то, что она миновала в этом пути: и темнота подземелья, и огненная река, и глубокие снега земного мира, и светлые луга перед Стрибожином, и золотой сад Макоши. И все это неслось мимо нее, уходя куда-то вперед; она двигалась назад от зимы через осень к лету.

Громобой застыл, держась рукой за золотую ветку: чей-то зовущий голос вдруг коснулся его слуха, и он сразу понял, что это – ему, понял даже раньше, чем сумел разобрать хоть слово. Нежный мягкий голос возник из позвякивания золотой листвы, каждая золотая травинка подхватывала призыв, и Громобой напряженно вслушивался, зная, что теперь ему наконец-то укажут правильный путь. Он знал этот голос: перед глазами его встало знакомое лицо, золотые глаза, волосы, окружившие это лицо блеском солнечных лучей. Это лицо сияло, как солнце, оно освещало и согревало мир, вдыхало в него жизнь; оно было где-то рядом, хотелось обернуться, скорее найти ее. Огромная сила подхватила Громобоя и повлекла вперед, навстречу этому лицу и этому голосу, чей призыв был равен закону мироздания:

Рука Громобоя с треском обломила золотую ветку. Между двумя деревьями впереди померкло золотое сияние леса: казалось, открываются ворота, ведущие в темноту. Вниз… Громобой шагнул к этим воротам, и голос, полный тревоги и страстного призыва, лился оттуда ему навстречу:

Ускоряя шаг, Громобой ворвался в ворота, и два дерева вспыхнули, как два золотых столба. Где-то наверху прокатился мощный гул, вокруг стало темнеть, золотой лес исчез. Громобой увидел перед собой увядшую равнину под низким серым небом. И ветер этой равнины нес ему навстречу последние, торопливые и горячие слова заклинания:

Золотые ворота позади закрылись и погасли, как будто растаяли в сером воздухе. Громобой стоял на равнине, на перекрестке двух дорог. Напротив себя он увидел человека, которого встретил впервые в жизни, но узнал, потому что не мог не узнать. Сейчас во всем свете не существовало никого другого, только они двое, только он и этот невысокий, ловкий, черноволосый парень с красной искрой в темных глазах. Сын Велеса, рожденный противником для него.

А в стороне от них тонкая липа с золотыми листочками дрожала на ветру, сгибалась под порывами вихря, как будто плакала, но не могла сойти с места; хотела что-то им сказать, но молчала и только умоляюще тянула к ним ветки, как живые руки.

Глава 7

Громобой сделал шаг вперед: ему не верилось, что сын Велеса наяву стоит перед ним. Казалось, первый же его шаг опять сдвинет грани миров и его противник рассыплется, растает темным облачком, перенесется в неведомые дали. Но ничего этого не случилось: сын Велеса по-прежнему стоял на замерзшей дороге в нескольких шагах перед ним. Громобой видел его впервые, но знал, казалось, лучше чем себя: знал эту невысокую, подвижную фигуру, эту волчью накидку на сильных плечах, серебряные обручья на запястьях смуглых рук, черные волосы, разметавшиеся по плечам, черные брови, весело блестящие карие глаза, белые зубы. Каждая черта этого лица казалась знакомой. Эти глаза с красной искрой смотрели на него из углей любого огня, у которого случалось ему греться; чернота этих волос таилась в тенистых уголках, мех этой накидки укрывал спины всех лесных зверей, сколько их ни есть. Дух Велесавсегда был рядом, пронизывая весь земной мир, а теперь Громобой лишь встретился с его наиболее ясным и полным воплощением.

Огнеяр в свой черед смотрел на него с жадным и нетерпеливым любопытством. Уже не один год он знал, что где-то на свете есть для него достойный противник, для схватки с которым он рожден. Не один год он томился, стремясь скорее увидеть его и испытать свои силы в настоящей борьбе. И вот его соперник был перед ним, и сердце Огнеяра ликовало: сын Перуна не обманул его ожиданий. От рослого, плечистого рыжеволосого парня веяло жаром грозы, и от дыхания Небесного Огня вся кровь Огнеяра вскипала, в жилы его вливалась сила Подземного Пылания. Его не смущало то, что противник был выше чуть ли не на голову, мощнее сложением и, очевидно, сильнее: Огнеяр хорошо знал свои сильные стороны, был вынослив, устойчив и упрям. В нем было вдоволь звериной осторожности, но совсем не было боязни; привыкнув к своей неуязвимости, он не знал страха смерти. Лицо соперника, полное непримиримой враждебности, но не обремененное, как любил говорить Огнеяр, избытком мысли, забавляло его, и его человеческая природа смеялась, а Велесов дух в нем отвечал на эту враждебность и стремился в схватку, как вода течет вниз – потому что такова ее суть, и иначе ей нельзя.

– Ну, здравствуй! – весело сказал Огнеяр. – Давно же я тебя дожидался! Чай, все ноги стоптал, пока до меня добрался?

– Где она? – спросил Громобой. Он помнил, что сюда его вызвал голос Дарованы, и чувствовал, что она где-то близко, но не мог ее увидеть.

– Кто?

– Дарована. Она была здесь. Куда ты ее девал?

– Сожрал! – Огнеяр усмехнулся, показал белые волчьи клыки в ряду верхних зубов. – А тебе-то она на что? Что тебе до княжны смолятической, посадский ты лапоть? – поддразнивал Огнеяр, с наслаждением видя, как лицо соперника наливается яростью.

Громобой насупился, кровь прилила к лицу: от этих шуток смуглое, злорадно-веселое лицо Огнеяра вдруг стало так ему ненавистно, что он снова шагнул вперед, а Огнеяр легко подался назад, и между ними сохранилось прежнее расстояние. Огнеяр усмехался и притоптывал на месте, как будто приплясывал, играя и дразня. Кровь в нем кипела, ему было трудно стоять неподвижно.

Рыжий красного спросил:

припевал Огнеяр и подзадоривал: – Ну, чего застыл? Задумался? Или загрустил?

– А Весна где? – хмуро набычившись, спросил Громобой. – Ты ее в Ледяные горы упрятал?

– Я! – с тем же веселым торжеством ответил Огнеяр. – Я упрятал! И тебе ее не достать!

– Захочу – так достану!

припевал Огнеяр, приплясывая на месте и подмигивая Громобою, как скоморох.

А в душе Громобоя все выше и выше поднималась горячая волна яростной ненависти. Мысли кончились, потому что стали не нужны; он уже не помнил, кто перед ним и что свело их здесь, у него было одно желание – прихлопнуть эту вертлявую черную нечисть. В голове гулко перекатывался гром, он снова, как с ним уже бывало когда-то, ощущал себя огромным, как сама вселенная, солнце и небо помещались внутри него; он был так огромен, что не видел с высоты той земли, на которой стояли его ноги. Какой-то туман, будто облака, застилал взор, и он видел перед собой черную бездонную пропасть, на дне которой вился Огненный Змей… Руки наливались такой силой, что сами с трудом держали собственную тяжесть. Дыхание становилось все более глубоким и тяжелым; вся его сила стремилась навстречу этой нечисти, но не хватало какого-то толчка.

– Возьми, коли такой удалый! Попробуй! – предлагал Огнеяр, задыхаясь от переполнявшей и душившей его силы.

Вся земля, на которой он стоял, отдавала ему свою глубинную мощь, и ему хотелось прыгать, чтобы убедиться, что его ноги еще не стали корнями. Огненная Река Подземелья текла теперь в его жилах, и хотелось скорее выпустить наружу этот палящий жар. Ему было весело, и это веселье требовало немедленного выхода, в голову лезли все самые дурацкие песни, и он готов был выть волком и ходить колесом, только бы расшевелить своего туго соображающего противника. Напасть первым Огнеяр не мог – он должен был ждать, потому что Перун отбивает Лелю у Велеса, а не наоборот!

В облике Огнеяра Громобой уже не видел почти ничего человеческого: это смуглое лицо исказилось, в нем явственно проступили черты волчьей морды, глаза загорелись, как два багровых угля, зубы блестели в зверином оскале, но этот оскал продолжал смеяться и дразнить. В душе Громобоя клубилось черным облаком и поблескивало молниями неудержимое яростное возмущение, но собственная сила была так тяжела, что он ощущал себя каменной горой и не мог сдвинуться с места.

«Вселенная движется, и трепетна есть Земля!» – вдруг прямо в уши ему дохнул какой-то гулкий, звучный голос. И звук этот подтолкнул Громобоя, строка заклинания разрушила его оковы. Он шагнул, и его понесло вперед, так что теперь он не мог бы остановиться, даже если бы захотел.

– Да я тебя, шкура косматая… – зарычал Громобой и выхватил меч. Сила его лилась через руку в клинок меча, и тот сам рвался в битву.

В левой руке вдруг появилась какая-то тяжесть. Громобой мельком глянул: золотая ветка из Перунова леса, о которой он совсем забыл, внезапно превратилась в щит из крепкого дуба, окованный блестящими золотыми полосами. Подхватив его поудобнее, Громобой глянул вперед: в руках Огнеяра откуда-то появились секира и щит, окованный черным железом.

– Ну, проснулся наконец! Давай! – подзадоривал его Огнеяр, подпрыгивая с ноги на ногу и помахивая секирой. – Попробуй, пройди к твоей Весне! Прошел уже один такой!

И Громобой бросился на Огнеяра. Тот принял удар на щит, и звону железа ответил гулкий удар грома где-то в небесах. Огнеяр уступал противнику по силе, но зато был так ловок, так быстр и подвижен, что Громобой видел его в нескольких местах одновременно. Выучка сына княжеской семьи сказывалась: избегая сильных ударов Громобоя, Огнеяр то закрывался щитом, то уходил, уклонялся, заставляя противника терять силы впустую, и лишь изредка отбивал удар меча своей секирой. Но каждый удар Громобоя отдавался громом в небесах, плотный воздух равнины содрогался, земля дрожала. Каждый удар казался тяжелым, как будто само небо бьет по земле, и с каждым ударом обоим казалось, что они уходят все глубже в землю – и они двое, и сама равнина.

Быстро темнело: на небо наползала огромная черная туча. И вместо фигуры своего врага Огнеяр видел черную тучу, и меч-молния раз за разом обрушивался на него из этой тучи, норовил вбить в землю. А он не хотел уходить в землю, он хотел оставаться здесь, где светит солнце и дуют ветра; он хотел жить, и яростная жажда жизни наполняла ветром каждую его жилку. В нем проснулось множество существ и множество обликов, он был неуловим, подвижен, податлив; он то тенью падал наземь, то дымком взмывал в воздух. Сам дух его стал подвижным темным вихрем, все силы сосредоточились на одном: избежать удара молнии и выжить. А если получится, то и послать своего врага туда, куда тот хотел послать его – в черноту подземелья!

Ярость Громобоя все нарастала: Огнеяр так быстро вился вокруг него, выбирая мгновение для удара, что Громобой видел не человека, а только неясно мелькающий темный вихрь: то серый мех накидки, то копну черных волос, то блеск багровых глаз или белых зубов. Он уже не знал, человек бьется с ним или зверь; его меч с огромной силой бил о щит, высекая багряные искры из черных железных полос, и в каждый удар Громобой вкладывал всего себя, всем своим духом стремясь расколоть наконец эту преграду и уничтожить зверя, который прячется под щитом. Но черный щит и косматый зверь под ним ускользали, словно были его собственной тенью, которую нельзя догнать.

– Ах, гром тебя разбей! – Отбросив свой щит, Громобой ухватил меч двумя руками и с высокого замаха обрушил его на щит Огнеяра.

Громовой удар потряс равнину, и разом они провалились куда-то вглубь. И весь мир провалился с ними: теперь вокруг них во все стороны расстилалось огромное черное, пустое и неподвижное пространство, лишь в отдалении Громобой заметил какие-то беловатые, блестящие стены от земли до неба. Мелькнула мысль, что это и есть Ледяные горы, цель его усилий; это сознание придало ему новых сил, и он хотел снова броситься на врага, но… Огнеяр исчез.

Щит с черными полосами железа раскололся и упал, что-то гибкое, черное выскользнуло из-под обломков… Секира с громким звоном упала наземь и отлетела, скользя по гладкой черной земле, далеко в сторону.

А на Громобоя вдруг кинулся крупный черный волк с серебристо-белой шерстью на груди; сильные лапы ударили Громобоя в грудь и опрокинули, горячее дыхание обожгло лицо, и прямо ему в глаза глянули знакомые багровые глаза с ярко горящей красной искрой, белые зубы блеснули возле самого горла.

В прыжке волк бросил Громобоя наземь и упал на него, но тут же невероятная сила подбросила их обоих вверх: на месте Громобоя встал огненно-рыжий жеребец с черной гривой и хвостом. Из гривы сыпались искры, из ушей бил пар, по шкуре пробегало пламя.

Волк, чудом не упавший под копыта коню, едва сумел отскочить в сторону и припал к земле. Его черная шерсть стояла дыбом на загривке, и из нее сыпались багровые искры; на морде его были непримиримая ярость и злоба. С громким яростным ржаньем конь бросился на волка, и под ударом его копыт содрогнулась темная земля, искры брызнули вверх. Волк отскочил, хотел зайти сбоку, прыгнул, но едва увернулся от черных копыт. Битва закипела снова: как прежде человек, черный волк вился вокруг огненного коня, норовил зайти то сбоку, то со спины, прицеливался прыгнуть ему на спину, чтобы вцепиться зубами в шею, но везде его встречали черные копыта, угрожая разбить голову, сломать хребет. Сама земля бурно содрогалась, отвечая каждому их движению, черная туча наверху становилась все плотнее и плотнее. Рокот грома нарастал, он был уже почти непрерывным, как будто исполинские колеса с грохотом катятся где-то наверху по этой каменной туче и вот-вот докатятся до края, рухнут вниз…

И этот громовой раскат слышали по всей земле. В Прямичеве, в Глиногоре и Славене люди закрывали головы руками, в ужасе глядя вверх: грозовая туча с проблесками молний на зимнем небе, над бескрайними снегами была диким, жутким зрелищем, внушала мысль, что наступает конец мира. Желтые и багровые молнии расцвечивали снег, словно вся земля пылала огнем. Тучи на небе сходились и ударялись друг о друга, точно ожившие каменные горы; казалось, вот-вот земля и небо расколются и выплеснут навстречу друг другу потоки желтого и багрового пламени, которое будет бушевать над обломками погибающего мира. С неба лился поток жара, мешаясь с зимним холодом; ветры метались в беспорядке, ревели и выли, стонали, как умирающие великаны, крутились вихрями и боролись друг с другом, вырывали деревья и снимали крыши с домов.

Сама вселенная содрогалось в муках. Старый зимний мир погибал, с битвой и болью уступая место чему-то новому; но сейчас о новом не было и мысли. Долгая болезнь мира дошла до неотвратимого перелома: вот-вот судьба его решится, перелом обернется смертью или выздоровлением, но ничего уже не будет так, как было. Люди метались, то прячась в домах от гнева небес, то снова выскакивая из-под шатающихся крыш. Внутри и снаружи было одинаково жутко, но вой ветров и рокот грома заглушал жалобные голоса, и боги не слышали плача своих покинутых земных детей. Как сумеет слабый, уязвимый человеческий род сохранить себя под падающими обломками вселенной? Гул, грохот и пламенные отблески наполняли воздух между землей и небом, и казалось, тут больше нет места для живого. А наверху, в небе, по-прежнему неистово сражались воины вселенной: черные тучи с огненными мечами молний, бросая вниз волны палящего жара и леденящего холода.

Черный волк выскользнул из-под копыт, и тут же, пока огненный конь не обрел равновесия, метнулся назад и впился острыми зубами ему в заднюю ногу. Вскинув задними ногами, от ярости не замечая боли, Громобой отшвырнул его прочь, и волк покатился по земле. Громобой прыгнул вслед за врагом, стремясь достать его и растоптать, пока он не успел подняться, но острая боль пронзила ногу, красная кровь дымящимся потоком лилась на землю.

Земля дрожала и стонала, черные грозовые небеса опустились совсем низко и грозили раздавить. Молнии ярко и горячо сверкали внутри этой черноты, губительный огонь небес просвечивал сквозь тонкую пелену облаков и в любое мгновение мог вырваться на волю. Гроза была уже так близка, что оглушала самого Громобоя, мешала осознавать себя и свое место в пространстве. Это означало, что битва его не напрасна, что свершается именно то, ради чего он был рожден. Он уже не владел собой и не решал, что ему делать: иные силы вошли в него и правили каждым его движением. Они не давали ему думать об усталости и боли, они гнали его вперед, и он был лишь оружием в чьих-то могучих руках, предназначенным достать и поразить врага. Эти силы снова бросили его к упавшему волку, и теперь тот уже не успевал отпрыгнуть, но вдруг волк извернулся из-под самых копыт гибким змеиным движением, и с земли в воздух взмыл Огненный Змей!

Теперь он сверху напал на Громобоя, норовя пасть ему на шею, обвить, задушить и впиться в горло зубами. Жеребец взмыл на дыбы, пытаясь ударить его в воздухе, всем своим духом стремясь стать как можно выше… И вдруг задние его копыта оторвались от земли, Громобой ощутил, что летит, как молния, и никаких копыт у него больше нет…

Блестящее копье, выкованное из жгучего беловато-желтого пламени молний, само собой устремилось на Огненного Змея, словно его держала уверенная рука невидимого божества. В этом новом облике Громобой сохранил проблески сознания, но такие малые, что не замечал произошедшей с ним перемены; из всего человеческого разума и духа в нем остались только ярость, только настойчивая и самоотверженная жажда победы. Новая битва закипела в воздухе, над тем самым местом, где еще дымилась, медленно остывая, кровь из ноги жеребца. Копье-молния стремилось за Огненным Змеем, пытаясь пронзить порождение Подземной Тьмы. Змей увернулся, поднырнул под копье, стараясь обвиться вокруг него и сломать, но ловкая невидимая рука повернула его в воздухе и снова бросила в Змея. Сражаясь, они поднимались все выше, и вот уже Огненный Змей и Золотое Копье бились под самой тучей, в оглушительном грохоте громов, как две живые молнии, то устремляясь один на другого, то уклоняясь.

Вокруг них мелькали то неясные тени, то вспышки света, то вдруг появлялись какие-то исполинские фигуры и вновь исчезали. Но они ничего не видели. Они сейчас не помнили своих имен, они не знали, что когда-то один из них был чуроборским князем, а второй – прямичевским кузнецом; для них не существовало ни прошлого, ни будущего, ни даже настоящего; ни земли, ни неба, ни Ледяных гор; ничего, кроме битвы и врага, вечного врага. Как тьма и свет, как тепло и холод, они бились, потому что такова была их природа, потому что только в борьбе проявляется сущность каждого и только борьба между ними создает движение вселенной. Они меняли облик, но оставались собой; дух каждого из них, дух Гнева Небес и дух Подземной Тьмы, проступал все ярче, принимая самые сильные воплощения. И наконец их зримые обличья были вовсе сметены, отброшены, как ненужные орудия: теперь боролись лишь свет и тьма. Битва Богов заполнила весь мир: ослепительный белый свет и густая черная тьма наползали друг на друга, теснили друг друга, смешивались на миг и тут же снова расходились.

Черная туча грохотала громами и блестела молниями, заполняя всю вселенную: Перун просыпался, и по всем мирам Яви, Прави и Нави разносился его грозный голос, всюду доставал блеск его яростных пламенных очей. Над равниной битвы вставали исполинские фигуры: Битва Богов уже разрушила каменеющие границы, и божества выходили на волю из своих миров, так долго бывших их темницами. Все они сошлись сейчас на перекрестке миров, над бродом огненной реки, в единственном месте во вселенной, способном принять любого из них. До самого неба поднималась рогатая голова Макоши, напротив нее стоял Дажьбог, и его лицо сияло приглушенным блеском солнца в облаках. Между ними мелькали отблески света и тени – Лада с лебедиными крыльями, вскинутыми над головой то ли в мольбе, то ли в заклинании, Ярила, Зимерзла, Стрибог, Вела, сам Сварог с золотой чашей, в которой хранит он искры жизни во вселенной. Божества тянули руки друг к другу, чтобы сейчас, когда гроза разбивает преграды меж ними, соединиться снова в свой вечный хоровод и общими силами вращать колесо годового круга.

Туча раскрылась, жгучий поток грозового пламени разлился по небу. Перун проснулся – лишь на миг мелькнула в разорванной туче исполинская фигура бога-воина с черной бородой, в которой блещут молнии, с яростно-гневными очами и золотым копьем в могучих руках. И тут же навстречу ему прямо из-под земли выросла мощная, темная, неясная фигура Велеса, одетого тьмой; отблеск молнии лишь на мгновение вырвал из тьмы его бычьи рога и два глаза на темном лице, горящие ровным, стойким багровым пламенем подземелий. Копье Перуна налилось силой, задрожало и ринулось вниз, в черную тучу, которой был окутан Велес. Мощный громовой удар потряс основы вселенной, и волны сотрясения стали медленно оседать, раскатывая по облакам гулкие отзвуки грома.

И с неба полил дождь. Он лил везде: в Яви и Прави, в земном мире и в Надвечном. Сильные упругие струи хлестали старые снега на берегах земных рек, обмывали спящие деревья в лесах, хлестали березовую рощу Лады, златоверхие терема Макошиного Сада и серые соломенные крыши человеческих избушек. В дожде уходил с неба Велес, разбитый молнией и низвергнутый снова в подземелье, где надлежит ему поддерживать мир снизу, в дожде сходила в земной мир животворящая сила проснувшегося Перуна. Дождь лил, смывая с земли зиму, и люди по всем землям стояли в зимней одежде под дождем, не понимая, на каком они свете. Душа еще трепетала от ужаса, разум не смел подать голоса, но в сердце росла надежда: и ее оживил дождь, вечный знак милости богов, призванный пробуждать к жизни все, что способно жить и расти. Струи дождя хлестали и разрушали снега, казавшиеся незыблемыми и вечными, весь воздух был полон воды, и ужас перед гибелью мира сменялся недоверчивым ликованием.

Постепенно небо яснело. Из черного оно стало серым, потом серая пелена прорвалась, в разрывах мелькнуло голубое. Это было то самое небо, которого род человеческий не видел так давно, что сейчас не узнал. Эта чистая, светлая голубизна с непривычки резала глаз и в то же время казалась так прекрасна, что люди смотрели, не решаясь оторвать взгляд от этого чуда. Мир, все эти долгие зимние месяцы придавленный облачной громадой и бывший таким тесным, вдруг стал огромным, просторным, и от этих просторов, раскинувшихся ввысь и вширь, захватывало дух. Каждый из стоявших на земле на миг ощутил себя богом, освобожденным из плена и способным творить миры. Простое чудо, повторяемое ежегодно, вернулось и показалось новым. Этот мир был тем же, который когда-то утратили, но он же был и другим, потому что ничто и никогда не повторяется так, как было.

И наконец все стихло. В мире наступила тишина. Ясное голубое небо изливало потоки света на рыхлый, влажный, серый снег, толстым слоем покрывший землю. И все живое затаило дыхание: ворота весны раскрылись. Каждый знал, что сейчас что-то случится. То, к чему требовалось приложить силу, уже было завершено; дальше животворящие токи природы должны делать свое дело сами.

Громобой стоял перед Ледяными горами. Когда молния пала с небес и ударила где-то близко, он увидел только ярчайшую беловато-желтую вспышку, которая ослепила его и не дала заметить, куда нанес решающий удар его небесный отец. Но теперь пламя погасло, тучи рассеялись, дождь прекратился. Ледяные горы, до того стоявшие сплошной блестящей стеной, теперь были разрушены, прямо перед ним виднелся проход. Из пролома веяло мягким, теплым, душистым ветерком. Он словно указывал дорогу, звал и манил: сюда, сюда!

Бессознательно сделав шаг, Громобой покачнулся и только тут заметил, что снова принял человеческий облик. В первый миг это удивило, показалось каким-то неожиданным. Неожиданным и странным было само то, что у него вообще был какой-то телесный облик. Громобой еще с трудом осознавал себя: мощные волны грозы постепенно оседали в нем, успокаивались, сознание яснело, и Громобой понемногу возвращался к себе самому, вспоминал человека, которым был до того, как превратился в грозовой дух, воплощенный гром небесный. На этого человека, рослого парня с прилипшими ко лбу рыжими кудрями, он и сейчас еще каким-то внешним зрением смотрел со стороны, и этот парень, несмотря на его завидный рост и силу, все же казался маленьким, незначительным и слабым среди тех сил, которые только что управляли им.

Ему еще помнились какие-то другие обличья, другие по самой природе. Левая нога сильно болела. Опустив глаза, Громобой увидел под коленом довольно большую, едва подсохшую рану с рваными краями и следами звериных зубов. Мельком, смутно вспомнился черный волк, оскаленная морда, блеск белых клыков и багряных глаз. Громобой невнимательно огляделся, впрочем, заранее уверенный, что того больше нет поблизости. И действительно, его недавнего врага нигде не было. Битва кончилась, черный волк исчез, как исчезли с неба тучи. А Громобой остался на бывшем поле битвы, и это означало, что победа осталась за ним. Он завоевал право войти в Ледяные горы, и путь его был открыт.

Хромая, стараясь не обращать внимания на боль и слегка опираясь мечом о землю, Громобой прошел за стену Ледяных гор. За самым проломом он заметил два источника, бьющие среди ледяных камней: вода одного была искристой, прозрачной, пронзительно-холодной на вид, а другого – сероватой, мутной. Второй источник был ближе; Громобой подошел к нему, опустил руку. Вода была тепловатой, так что рука ее почти не ощущала. На дне почему-то лежала, слегка покачиваясь на прыгающих из земли струях, глиняная чаша с обломанными верхними краями. Она сама попалась ему под руку, и Громобой подхватил ее, зачерпнул воды и вылил на свою раненую ногу. Боль мгновенно унялась. Недоверчиво приподняв брови, Громобой глядел на рану: на глазах она затягивалась новой свежей кожей, и он даже поторопился отодвинуть окровавленные лоскуты штанины, чтобы они тоже не приросли.

– Могли бы и штаны сами зашиться, – вслух сказал он неизвестно кому и хмыкнул. – Раз уж тут такие дива!

– И так дойдешь, щеголь тоже нашелся! – с неприязнью сказал резковатый, сварливый женский голос. Он шел из большого черного валуна, лежавшего между двумя источниками. – Пришел, так иди, чего встал!

Громобой поднял голову, но никого не увидел. Мать Засух спряталась: ее время прошло, и она не могла ему помешать.

Впереди, за источниками, расстилался зеленый лужок со свежей травой, а на лужке, прямо на траве, лежала женская фигура, покрытая белой полупрозрачной пеленой, похожей на легкое весеннее облачко.

Громобой дрогнул и шагнул вперед. Он не мог под покрывалом разглядеть лица лежащей, но его вдруг пронзила уверенность: это она, та, ради которой он бился. Здесь могла быть только она, она одна, и наконец-то он дошел до нее. Весь мир проснулся, и только она еще лежала, застывшая, неподвижная, скованная своим священным сном, бессознательно ожидая того, кто ее разбудит.

Не чуя под собой ног, Громобой приблизился к лежащей и приподнял край покрывала. Покрывало было прохладным на ощупь и таким легким, что, казалось, держишь клочок тумана. Из-под него вдруг повеяло душистым, свежим теплом. Перед Громобоем было лицо девушки – нежное, белое, с закрытыми глазами. Светло-русые волосы длинными волнами разметались по траве.

Громобой сорвал покрывало и отбросил его прочь; оно упало поодаль и стало быстро таять. А среди травы засверкали какие-то золотисто-огненные звездочки. Громобой бросил на них беглый взгляд: не рассматривая, он заранее знал, что это такое. Здесь лежали недостающие осколки Чаши Годового Круга: осколки со знаками весенних месяцев, березеня,^[230] травеня^[231] и кресеня,^[232] могли найтись только во владениях Весны, и вот наконец он попал туда. Но Громобой сейчас не думал об осколках: перед ним была сама Весна, и лишь один миг отделял ее от пробуждения.

Громобой опустился на колени возле девушки. У него было смутное ощущение, что когда-то очень давно он уже видел какое-то девичье лицо, похожее на это, но где и когда – он не помнил, да и неважно это было. Перед ним была богиня, всегда на кого-то похожая и всегда остающаяся только собой. Ее сияющее красотой лицо притягивало, завораживало. Вокруг ее головы играли чуть заметные, светлые радужные тени, и сама она казалась драгоценной жемчужиной, сердцем и молодостью мира, самым главным, тайным зерном жизни, которое мудрые боги спрятали в такую глубь пережидать опасные времена. Увидеть ее можно только раз в жизни, и то не каждому. Ради того, чтобы ее увидеть, он когда-то отправился в путь, бродил по дорогам видимых и невидимых миров, забрался на самую вершину Стрибожьей небесной горы, спустился в черные глубины… Он бился и проливал кровь ради того, чтобы однажды увидеть это чудо и вспоминать потом всегда, всегда, сколько ни придется ему прожить… Это лицо, похожее на цветок подснежника – белый, тонкий, душистый, прохладный и нежный, и было его наградой за все труды и битвы.

Как заставить ее открыть глаза? Гроза и дождь, смывшие зиму с земли, ее одной не коснулись. «Источник, – шепнул Громобою кто-то невидимый. – Живая вода!»

Громобой вернулся к источнику, в котором играли чистые хрустальные струи – теперь ему нужен был этот, – зачерпнул воды обломанной глиняной чашей, вернулся и брызнул в лицо спящей.

Ресницы девушки затрепетали, она порывисто вздохнула, потом стала дышать чаще и глубже. На щеках ее проступил легкий румянец. Весь ее облик наполнился жизнью, словно ледяные чары сна таяли и спадали с нее. С каждым мгновением ее красота и прелесть поражали и влекли к себе все сильнее; казалось, вот-вот, еще мгновение, и она очнется…

Не помня себя, Громобой наклонился и поцеловал ее нежные, прохладные губы.

И тут же она открыла глаза. Склоняясь над ней, Громобой видел, как поднимаются длинные ресницы, как открываются навстречу ему два озера чистого голубого света, так схожего со светом освобожденного неба. Это были нечеловечески прекрасные глаза, и не всякий сумел бы выдержать их взгляд; этот голубой луч пронзал сердце насквозь, заставлял каждую жилку трепетать от восторга, словно перед тобой зарождается новая вселенная, цветущая и светлая, которая будет принадлежать только тебе… И в то же время эти глаза казались знакомыми. Та сила надежды, обновления, грядущего рассвета, что жила в них, маленькой искоркой играет в глазах каждой девушки на земле.

Она села, с изумлением глядя на Громобоя. Он молчал, всем существом ощущая свершившееся чудо, в котором ему больше не оставалось дела.

– Ах! – Девушка плавно подняла белые руки к лицу, провела кончиками пальцев по бровям, потом по щекам, бессознательно отвела ото лба волосы, спадающие до самой травы. – Как долго… я спала… Где я?

Она доверчиво смотрела на Громобоя, ожидая ответа, который он не мог ей дать, потом огляделась. Нет, впечатление прежнего знакомства обмануло его: она его не знала, и его лицо было для нее новым, как и весь обновленный мир.

Громобой тоже огляделся и не узнал того места, в которое входил. Ледяные горы вдруг стали полупрозрачными, легкими, как туман; они подрагивали, таяли в воздухе прямо на глазах и уходили вверх облаками белого пара, а позади них уже угадывалось что-то совсем другое – березовая роща, полная шороха первой свежей листвы, с желтыми звездочками первоцветов в траве.

– Пойдем! – Громобой встал на ноги, взял девушку за руку и помог ей подняться. На том месте, где она лежала, приподнялись и потянулись вверх десятки цветов – белых, желтых, розовых, голубых. Цветы один за другим скатывались с подола ее белой рубахи и тут же оживали на земле; их становилось все больше, цветочный ковер ширился, разливался вокруг. – Пойдем, тебя уж заждались.

Он повел ее к ледяным воротам, но те исчезли раньше, чем они дошли. Один, два шага – и перед ними раскинулась березовая роща, та самая, что смутно мерещилась Громобою за радужной стеной. Тогда он не сумел в нее попасть, а теперь она сама шла ему навстречу.

И вот она уже вокруг них: стройные белые березы с черными глазками на коре играли на ветерке плетистыми ветвями, покрытыми зелеными полураспустившимися листьями, и были похожи на чудесных птиц в заклинательном танце. Солнечный свет полосами золотил листву, но и легкая тень была прозрачной, дышала, пела, искрилась желтыми звездочками первоцветов, белыми жемчужинами ландыша, лиловыми глазками фиалок.

– Ах, как хорошо! – Девушка высвободила руку из руки Громобоя, шагнула вперед, и березы потянулись ветвями к ней.

Прямо перед ними вдруг мелькнуло что-то белое: глаз Громобоя едва успел ухватить стройную девичью фигуру, точь-в-точь похожую на ту, что стояла возле него. Возле нее был человек – высокий светловолосый парень с изумленным и усталым лицом. Раздался слабый крик – и та, что стояла напротив, всплеснула руками, как птица крыльями, и вдруг растаяла. Светлое легкое облачко плавно взмыло над травой и стало таять.

– Нет, постой! – Парень протянул к нему руки, стараясь удержать то, чего больше не было. – Душа моя!

В ответ долетел глубокий вздох – усталый, печальный и умиротворенный. Навсегда уходил в небытие кто-то, кто никогда не жил человеческой жизнью и потому не боялся смерти, кто-то, кому отныне нет места ни в одном из миров.

Человек порывисто шагнул вслед за облачком: его покидало то, во что он вложил всю свою человеческую душу. Для него не было и не могло быть другой весны.

Он шагнул прямо в облачко, желая удержать то, к чему больше нельзя было прикоснуться. Облачко накрыло его, а потом рассеялось в воздухе, пронизанном солнечными лучами.

– Я теперь знаю… – сказала Леля. Громобой обернулся к ней: ее лицо сияло жизнью и красотой, глаза заблестели радостно и изливали лучи теплого света. – Это дом мой земной… Матушка!

Торопясь, словно желая нагнать опоздание, она побежала по траве куда-то вперед, и навстречу ей из-за берез вышла стройная женщина, окутанная золотым светом. Громобой узнал ее. Это она когда-то сидела с ним на опушке рощи и в слезах умоляла вернуть ей дочь. Теперь освобожденная дочь бежала навстречу ее объятиям, и прекрасное лицо богини Лады светилось счастьем любви.

– Доченька моя родная! – Богиня Лада обняла девушку, и вместо рук у нее были белые лебединые крылья. – Как же долго мы тебя ждали! Как же долго ты спала, как долго цветы не цвели, травы не росли, ручьи не звенели, птицы не пели! Приди же к нам теперь, Весна-Красна!

– Приди к нам, Весна-Красна! – подхватил юный женский голос.

Из-за березы выскочила стройная девичья фигура в белой рубахе, с венком из первоцветов на светло-русых волосах и зеленым ожерельем из ветвей на груди.

– Приди к нам! – Из-за другой березы показалась еще одна девушка, с венком из синих волошек.

Эту Громобой узнал – он видел ее в Ладиной роще перед городом Стрибожином. Мельком подмигнув ему в знак старого знакомства, Волошница подала руку первой берегине. Их сестры сыпались отовсюду: стройные фигуры с длинными распущенными волосами выскакивали из-за деревьев, поднимались из травы. Воздух наполнялся свежими запахами трав, цветов, древесного сока. У каждой над челом и на груди пестрели цветы, в волосах виднелись зеленые ветки, щеки горели румянцем, глаза блестели. Духи трав и цветов, проснувшиеся вместе с богиней-весной, вышли на волю и готовы были снова украсить, оживить и расцветить лик земли. Взявшись за руки, трижды девять берегинь повели хоровод вокруг богини-матери и богини-дочери, запели:

Вдруг берегини с визгом и смехом кинулись в разные стороны; вместо них рядом с Ладой и Лелей оказался мужчина – молодой, румяный, с красивой золотистой бородкой и зелеными побегами в светлых волосах. Лада радостно улыбнулась ему и ласково подтолкнула вперед дочь; он обнял Лелю, и Громобой сам догадался, что это должен быть Ярила, ее отец. От всех троих исходило чистое золотое сияние и окружало так плотно, что рассмотреть их было уже нелегко: это сияние уже было границей, отделившей весенние божества от Громобоя.

Лада развязала пояс и вдруг подбросила вверх его конец. Пестрый семицветный пояс, украшенный священными знаками неба, земли и воды, взлетел в самое небо и стал широкой дорогой; на нем сверкали всеми красками зелень леса, синева неба, золото солнца и багрянец зари. Лада и Ярила взяли за руки свою дочь и повели по этой дороге прямо ввысь. Чем выше они поднимались, тем дальше отступали снега, тем шире расстилался по земле зеленый травяной ковер. Сияние весенних божеств с высоты разливалось все шире и шире, одевая землю животворящим светом весеннего солнца и пробуждая все живое к новой жизни.

Три светлые фигуры были уже на дальнем конце радужного моста, в самом небе. В льющемся с неба ослепительном свете их трудно было рассмотреть, уже нельзя было и понять, люди это или светлые птицы лебеди. Там, в невидимой вышине, их ждет другая березовая роща – та, где вечно живет весеннее тепло и откуда душистый ветер ежегодно приносит в земной мир весну.

Громобой стоял, держась рукой за ближайшую березу и одолевая головокружение. Лада, Ярила и Леля исчезли, радужный мост растаял в воздухе. Вокруг него была весенняя березовая роща, такая же, как тысячи подобных рощ на земле, и божественно-прекрасная. Снега нигде не было видно, землю покрывала свежая трава. Громобой двинулся вперед, придерживаясь за березовые стволы. Пора было выяснить, куда он попал.

Березняк шел под уклон. Между деревьями показался просвет, открылась опушка. Громобой вышел к подножию горы: перед ним была длинная луговина, а подальше – обрывистый берег реки. Река была довольно широка, и серый, залитый водой лед на ней трещал и топорщился плитами. Со всех сторон в реку бежали потоки мутной воды. И на глазах Громобоя полуразломанный лед, еще сохраняя целыми довольно большие куски, двинулся вниз по течению, на полуночь, к далекому морю.

Это место казалось Громобою незнакомым, но он догадывался, что это должна быть та самая Ладина роща над Сварожцем, где была когда-то разбита Чаша Судеб и в которой была заключена в плен богиня Леля. Он видел это место зимней ночью, а теперь вокруг него был сияющий весенний день. Стоял громкий треск ломающегося льда, река внизу ревела и бурлила, и вода прибывала с каждым мгновением. По влажной коре берез катились светлые капли, как слезы облегчения, и ухо Громобоя разбирало еле слышные стоны корней в земле, оживающих после долгого сна. Сквозь бледную прошлогоднюю траву с юным задором прорывалась свежая, молодая, и росла прямо на глазах – ведь здесь ступали ноги самой богини Лели. Желтые первоцветы бодро встряхивали полураспустившимися головками на своих длинных зеленых ножках, лиловые глазки фиалок мигали над серой прошлогодней листвой.

Ветер посвистывал в ветвях, внизу трещал лед. Все вокруг было полно беспорядочного шума, но он звучал лучше самых сладких песен. Безмолвие заснеженных, мертвых равнин осталось позади, перед ним расстилалась жизнь, полная шума и движения, трудов и тревог, потерь и обретений; взломав оковы, жизнь вырвалась на волю и теперь, ликуя, торопилась наверстать упущенное и взахлеб обещала еще много, бесконечно много рассветов и закатов, снегопадов и капелей, первых криков младенцев и последних вздохов стариков. Сметая ровные и плоские покровы снега, потоки жизни стремились во всех мыслимых и немыслимых направлениях, сталкивались и бурлили, несли наряду с чистой водой всякий сор и грязь, смешивались и снова расходились. Источник их движения был в самой взаимосвязи и взаимодействии каждой мелочи из тех, что слагали земной мир. Громобой не мог ни объяснить, ни даже осмыслить все это, но он смотрел на тонкую, как пушинка, белую полоску коры, что трепетала на ветру возле влажного ствола березы, и знал, что и это – очень важно, что и эта пушинка участвует в потоке сил, которые связывают мир воедино и дают ему жизнь.

Глядя на все это, Громобой старался прийти в себя. А это было нелегко: уж слишком долгий путь он прошел от себя самого, прежнего, чтобы прийти в эту весеннюю рощу. У него было странное чувство, будто он целый год летал, а теперь вдруг снова ощутил твердую землю под ногами и тяжесть собственного тела. Те потоки нечеловеческих сил, что наполняли его кровь, теперь схлынули, потому что выполнили свое предназначение. Божество покинуло его, и он вернулся к себе. В памяти всплывали образы какого-то дома, каких-то улиц, людей, которых он отлично знал. Рослая женщина с суровым лицом и красными стеклянными бусинками в вышивке повоя надо лбом… «Рада бы курица нейти, да за крыло волокут…» Плотный пожилой мужчина с рыжеватой бородой, с прищуренным левым глазом… Тот, кого он когда-то звал… отцом… Этого мужика, а вовсе не Перуна с молниями в черной грозовой бороде… С каждым мгновением образ Перуна уходил все дальше, а кузнец Вестим казался ближе. Громобой уже вспомнил имена своих земных родителей, вспомнил Кузнечный конец, и соседей, и товарищей, и угол Велесовой улицы с пустырем, где затевались игрища и гулянки, где стояли, бывало, стайками девушки с разноцветными лентами в косах. Это – Прямичев, стольный город земли дремичей. Он очень далеко, но он есть на свете. И в него теперь можно вернуться.

Громобой вспоминал лица, имена, и вдруг из воображаемой толпы выдвинулось одно лицо – и он застыл, не понимая, к каким мирам его отнести. Лицо девушки с золотыми глазами, с белой кожей без веснушек, с тонкими рыжеватыми бровями, с рыжими косами, из которых две были закручены в баранки на ушах, а третья спущена по спине… Она была хороша, как богиня, но ее золотые глаза смотрели прямо в его сердце, лицо дышало любовью, она казалась так близка, как не может быть близка к смертному человеку Солнцева Дева… Дарована…

Он вспомнил имя, и кровь побежала быстрее. Он вспомнил разом все, что было с ней связано: их первую встречу, и поединок над Храм-Озером, и даже ее голос, вызвавший его из Золотого Леса на осенний перекресток дорог. Весь этот долгий путь был для него освещен ее светлым, солнечным лицом, согрет надеждой на ее любовь. И теперь он завоевал свое счастье. Только где она теперь?

– И верно, сын мой, пришло время, – сказал голос позади него.

Обернувшись, Громобой увидел женщину с рогатым повоем на голове. Она была высокой, крепкой, и лицо ее было лицом Ракиты, жены кузнеца Вестима. Она не рожала его, но он звал ее матерью, потому что другой матери у него не было. Однако сейчас в ее чертах были уверенность и добрая властность, а в глазах – мудрость многих-многих матерей. Перед ним была богиня, Мать Всего Сущего. Но Громобой не был смущен этой встречей. Он снова стал посадским кузнецом, но теперь он знал Перуна в себе, и никогда уже он не забудет того, что узнал.

– Все ты сделал, что было тебе завещано, теперь можешь и о себе подумать, – сказала Богиня-Мать. – Осколок не потерял, Гром Громович?

– Что? – Громобой не сразу понял, о чем она говорит, но вдруг заметил в руках у богини ту глиняную чашку с обломанными краями, что попалась ему в Мертвом Источнике. – А, да!

Вспомнив, он сунул руку за пазуху и бросил в подставленную чашу глиняный осколок со знаком червеня, найденный в другой, небесной Ладиной роще. Единственный, которого недоставало, – осколки зимы, весны и осени уже были там, и на каждом ослепительным огненным светом сиял священный знак. И едва последний, двенадцатый, присоединился к ним, как тут же в руках Макоши оказалась целая чаша. Это совершилось так просто, без видимых усилий, без заклинаний… но Громобой и не ждал ничего особенного. Внутренние токи сложили и срастили разбитую чашу, когда оказался восстановлен сам великий годовой круг. А для того чтобы восстановленным оказался годовой круг, сам Громобой приложил достаточно усилий.

И так же, сами собой, в этот миг сложились из осколков гадательные чаши по всему говорлинскому свету – и в Велесовом святилище Прямичева, и в Озерном Храме Глиногора, и в ларце Загоши, ведуньи из городка Убора на реке Турье. И это было единственным, что сделалось само собой.

Пояс из двенадцати священных знаков сиял на широкой горловине Чаши Годового Круга, как ожерелье; травень вел за собой кресень, серпень – листопад, а студен переходил в просинец, начиная все с начала, – этот круг зачаровывал своей простотой и вместе с тем вселенской силой, и у Громобоя захватило дух. Именно сейчас, с чашей в руках, Макошь так напоминала свои собственные идолы, расставленные по всем говорлинским землям, что Громобой вдруг ясно осознал – он стоит рядом с богиней, вершащей человеческие судьбы.

– Ты мне мою чашу вернул, а я тебе за это судьбу скажу! – проговорила Макошь и улыбнулась. – Ну-ка, опусти руку да достань, про что забыл.

– Что?

– Достань, говорю, что забыл. Судьбу свою достань! – Макошь протянула ему чашу.

Громобой хмыкнул: это напоминало новогодние девичьи гадания, которые чаще обманывают, чем бывают верны, – но спорить с богиней не стал и опустил руку в чашу. И тут же ему попалось что-то маленькое, гладкое и теплое. Вытащив это наружу, Громобой увидел золотое кольцо, блестящее, с пояском из тех же священных знаков двенадцати месяцев, что и на чаше. И вспомнил – это же кольцо Небесного Огня! То самое, что он раздобыл в Стрибожине, носил на мизинце и уронил в чашу вместе с осколком. И правда –совсем про него забыл!

– Ну, кому вынется, тому сбудется, кому сбудется – не минуется! – нараспев проговорила Макошь. – Вынулось тебе колечко, значит, к свадьбе дело идет. Тут уж судьба не обманет. Ты ей послужил, теперь она тебе отслужит.

– Где же невеста моя? – торопливо спросил Громобой, почти с ужасом прикидывая, как далеко могли занести Даровану вращения миров. – Где мне найти ее, мать?

– Пойдем! – Макошь поманила его за собой. – Теперь твоя она, Золотая Лебедь. За колечком ты далеко ходил, а теперь колечко тебе издалека невесту раздобудет. Что твое, то долго ищешь, зато после не потеряешь. Пойдем.

Макошь провела его по опушке рощи и остановилась возле тонкого деревца. Громобой сначала с удивлением посмотрел на молодую липку, а потом вздрогнул. Он уже видел это тонкое деревце, тянущее к нему ветки, как руки, молящие о помощи. Видел… там, на серой осенней равнине, где впервые встал лицом к лицу со своим противником… Это деревце было там, но тогда он не понял, что это значит. Он не знал, куда пропала позвавшая его Дарована, а она все это время была здесь…

– Вот она, твоя невеста! – Макошь показала ему на липу и улыбнулась. – Моя меньшая дочка. Она вас с сыном Велеса свела, а от битвы я ее спрятала. Ты весну привел, теперь вслед за летом и осень идет.

Громобой стоял в растерянности, и Макошь кивнула на кольцо, которое он по-прежнему держал в ладони. Не слишком уверенный, что делает правильно, он поднял руку и осторожно надел кольцо Небесного Огня на одну из тонких веточек липы.

И тут же легкое золотистое сияние окутало все деревце от корней до верхушки. В нем играла радуга, в нем вращались какие-то легкие цветные колеса, сплетались солнечные лучи, все дрожало, переливалось, таяло… А когда сияние рассеялось, Громобой увидел девушку. Ту самую девушку, которая однажды впервые показалась ему в полутемной гриднице какого-то посадника, и он сразу понял, что перед ним его судьба, его прекрасная вечная весна. Теперь она стояла, выпрямившись, протянув руки вверх и вперед, к солнцу… И на одном из ее белых пальцев блестело золотое кольцо с красными искрами Небесного Огня.

Она медленно опустила руки и открыла глаза. Это были те самые глаза, золотые, того же самого цвета, что и светло-рыжие, медовые косы, закрученные в баранки на ушах. Золотое сияние рассеялось, но она по-прежнему казалась Громобою богиней, что освещает и оживляет собой весь этот земной мир.

Дарована закрыла лицо руками, постояла, стараясь справиться с головокружением и осознать произошедшую с ней перемену. Она знала, что стоит на земле, что вокруг весна, что все кончилось… Сбылись предсказания… Она опустила руки. Громобой стоял в трех шагах впереди и ждал, когда она посмотрит на него. Больше никого вокруг не было – только березы, только трава и солнечные лучи.

В разлуке Дарована так много хотела ему сказать, но теперь они только смотрели друг на друга и молчали. Оба они знали: нет больше в мире сил, которые смогут оторвать их друг от друга, и отныне они неразлучны, как Земля и Небо, и во встрече их родится новый мир.

Берег уже был полон народа. Из Славена, из окрестных огнищ поодиночке и толпами бежали люди – кто в полушубках, кто в рубашках, все бледные, измученные, с запавшими, но дико горящими глазами. Иные шатались от слабости, падали на землю, цеплялись руками за мокрую траву, иные обнимали влажные стволы деревьев, иные хватали руками пригоршни весенней грязи и пялили на нее глаза, будто забыли, что бывает на свете что-то, кроме снега. Кто кричал, кто рыдал, кто хохотал. После долгой зимы ожившая река, чистое голубое небо и трава на мокрой земле казались чудом, не столько приятным, сколько пугающим. Вокруг было полно воды от растаявшего снега, что копился на земле вдвое или втрое дольше обычного, Сварожец разом поднялся и ревел так, что порой заглушал крик толпы. По течению уже неслись сорванные где-то мостки, лодки, сани и волокуши, вырванные с корнем деревья; мелькнула даже крыша рыбачьей избенки, подмытой, как видно, небывало высоким половодьем.

Только в роще еще было тихо, и Дарована, стоя на опушке, медлила сойти с горы в этот диковатый шум и гомон. Ей даже жаль было расставаться с последней в ее жизни гранью Надвечного мира. Но долго стоять было нельзя: все воспоминания и привязанности ожили в ней, и теперь ее ждали княгиня Жизнеслава, отец, мачеха, братья! Они ведь ничего не знают о ней! Дароване хотелось скорее попасть к отцу, рассказать ему обо всем, что с ней случилось, поговорить о будущем. Но один взгляд на ревущий Сварожец повергал ее в ужас. Что же теперь творится на Истире! И сколько придется ждать, пока по великой говорлинской реке можно будет плыть? И когда сухопутные дороги просохнут после этого неизмеримого половодья? Простой земной мир казался ей огромным, а жизнь в нем – слишком трудной. Здесь нельзя, как в Надвечном мире, тремя шагами перенестись в другой конец вселенной. Так было всегда… Но почему-то вернуться к старому оказалось труднее, чем приспособиться к новому.

Громобой вдруг негромко свистнул и сжал ее руку. Она обернулась и проследила за его взглядом. Чуть в стороне под березой, на пышной зеленой траве среди цветов, сидела молодая стройная девушка в белой рубахе. Ее длинные светло-русые волосы, блестящие, как солнечные лучи в чистом ручье, были усеяны свежими, едва распустившимися березовыми листочками. Положив голову на ее колени, на траве лежал Огнеяр. Девушка ласково перебирала его спутанные черные волосы, поглаживала его по плечам, и ее склоненное к нему лицо светилось нежностью.

Увидев их, Дарована ахнула и подалась ближе. Во всех этих потрясениях она совсем позабыла о своем названом брате, и только сейчас, увидев его живым, осознала, как велико было бы ее горе, если бы пришлось его лишиться.

– Огнеяр! – воскликнула она, и Огнеяр лениво поднял голову.

– А! – сказал он, бросив на них один ленивый взгляд. – И ты нашлась, сестра моя!

И он снова опустил голову на колени к своей берегине.

– Огнеяр! – Дарована подбежала к нему. – Ты жив! А я было подумала… Я боялась… В тебе же был Велес…

Она не решалась договорить. Все было позади, но то, что Огнеяр жив, казалось чудом. Он просто должен был погибнуть, потому что Велес гибнет в ежегодной битве с Перуном, а Огнеяр как раз и бился вместо своего отца… Дарована заплакала вдогонку ужасу, которому, к счастью, не суждено было осуществиться. Из сердца ее вдруг горячей рекой потекла любовь к Огнеяру, чувство, которого она никогда в себе не предполагала, но сейчас ей казалось, что она всегда любила своего названого брата-оборотня. Ей хотелось целовать его смуглое лицо, но он выглядел таким усталым, что она не решалась его беспокоить.

– Милава! – Она подняла глаза к лицу девушки с березовыми листочками в волосах, и та ласково улыбнулась ей в ответ. Дарована и раньше видела жену Огнеяра, но никогда еще та не казалась ей так светла и прекрасна, как сейчас. – Милава, я так рада! – Дарована прикоснулась к ее руке, лежащей на груди Огнеяра. Ей хотелось обнять и невестку. – Откуда ты взялась? Ты же была в Чуроборе, да?

Милава опять улыбнулась и глянула в сторону, где по траве были рассеяны белые лебединые перья.

– Прилетела, – пояснила она. – Я все видела! – Она окинула взглядом небо, напоминая о Битве Богов, и Дарована опять задрожала, вспомнив тот ужас, который они с Милавой переживали каждая по-своему, но, наверное, в равной степени. – Я сначала не могла… А потом, когда все кончилось, я снова сумела… И полетела… – Она опустила глаза к лицу Огнеяра и снова погладила его по лбу. – Я же знала, что теперь я ему нужна…

– Ты мне всегда нужна, сокровище мое! – Огнеяр поймал ее руку. – Я же только с тобой человеком стал. А без человека и бога не бывает.

– Как же ты цел остался? – спросила Дарована. – Ведь говорят, что Велес погибает…

– И Перун погибает, в молнии сгорает, а Велес дождем в землю уходит! – закончил за нее Огнеяр. – Так оно все и было. Перун сгорел, Велес дождем растекся. А мы остались. – Он приоткрыл глаза и бросил задорный взгляд на стоявшего поодаль Громобоя. – В нас обоих божественного духа была самая малость – только чтобы отцов разбудить. А дальше они без нас справились. И погибли, и возродились, и на том свет стоит. А нам еще рано. Мы свой человеческий век еще только начали… Не знаю, как ему, а мне мой щедрый батюшка семь веков человеческих обещал… Ну, друг, чего молчишь? – Он сел на траве и кивнул Громобою. – Или обиделся, что больно кусаюсь?

Громобой усмехнулся. Он хорошо помнил, что бился насмерть с этим черноволосым оборотнем, помнил и боль раны под коленом, но сейчас не чувствовал к нему ни малейшей вражды. Перунов дух, толкавший в битву, сделал свое дело и ушел, теперь Громобоя удивлял и забавлял этот смуглый парень с волчьими клыками в ряду верхних зубов, чуроборский князь и Князь Волков. Больше у них не было причин враждовать.

– Эх, ты! – только и вздохнул Громобой. – «Как безрукий яйцо украл…»

– А что? Я еще лучше песню знаю. Как «курочка бычка родила, а поросеночек яичко снес!» – отозвался Огнеяр, и обе девушки разом засмеялись.

– Что? – Огнеяр подмигнул ему. – Не нравлюсь? Привыкай, теперь родичи будем. Ты ведь ее в жены берешь? – Он кивнул на Даровану, и она порозовела. – А она мне сестра, значит, будем родичи. И на княжение, поди, после Скородума собираешься? Княжну от Змея спас, теперь изволь, как водится, полкняжества получить!

– Очень мне нужно! – от души ответил Громобой.

Это предположение его даже встревожило: все его мысли, кроме посвященных Дароване, были в Прямичеве, в Кузнечном конце. Как совместить одно с другим, он пока не представлял. И расстаться с Дарованой, и привести ее в Вестимову избу было равно невозможно. Что теперь делать?

– Ничего, привыкнешь, – подбодрил его Огнеяр. – Я тоже князем быть не хотел, а потом ничего – пообвык, справляюсь! Ты хоть умом не слишком проворен, зато могуч – ох, народ зауважает! Опять же, свой брат кузнец, посадским по сердцу придешься. Князь Скородум еще не один десяток лет продержится. А кузницы, думаешь, в Глиногоре нет? Думаешь, молота для тебя не найдется? Найдется, не бойся. А там попривыкнешь. Перун ведь – бог князей и воинов. Научит батюшка, на ум наставит!

– А где же теперь… она? – спросила Дарована. – Ну, та девушка из Прямичева, что ты в подземелье увел?

Вместо ответа Огнеяр молча показал в небо.

– Насовсем? – нерешительно уточнила Дарована.

Огнеяр кивнул. Лицо его стало серьезным, Громобой тоже помрачнел.

– Но как же… – Дарована испугалась, поняв, что случилось. – Она же была из Прямичева… Ты говорил, какого-то купца дочь…

– Хоровита. С Велесовой улицы, – подтвердил Громобой.

Теперь он отчетливо помнил и ее, ту девушку, вместе с которой начал поход за весной. Ее звали Веселкой, у нее были ясные голубые глаза, задорно вьющиеся золотистые прядки на висках и надо лбом, она была веселой, игривой, за ней увивались все прямичевские парни, не исключая и княжьего брата, Черного Сокола…

– И она не вернется? – совсем тихо спросила Дарована. В этом было что-то неправильное, несправедливое. – Как же так… Вы же оба вернулись…

– Она приняла в себя дух Лели и стала ею, – тихо и серьезно ответил ей Огнеяр. – Она не вернется. Ее больше нет как человека. Дух Весны на земле искал себе новое тело и нашел ее. В ней становилось все больше от Лели и все меньше от человека. А там, в Подземелье, ее как человека уже не стало. Она стала Лелей, и потому я сумел ее усыпить, чтобы он, – Огнеяр кивнул на Громобоя, – разбудил ее.

– Выходит… она… умерла… – Дарована едва сумела выговорить это слово, такое страшное и неуместное среди этой сияющей весенней зелени. Все ожило… А она, источник этого возрождения… умерла…

– Да ну что ты! – так же серьезно ответил Огнеяр и поднял голову. – Разве это смерть? Это все – она!

Все вокруг было полно жизни. Дышали белые стволы берез, сквозь прошлогодние березовые листочки, под снегом посеревшие и теперь похожие на старые серебряные бляшки, пробивалась молодая трава и ласково глядели лиловые глазки фиалок. Березы качали ветвями со свежей листвой, и казалось, что между ними скользит в плавном танце какая-то легкая светлая тень. И солнечные лучи с чистого голубого неба изливали на землю вечную, нескончаемую животворящую силу, силу произрастания и расцвета, благодаря которой вновь и вновь молодеет эта древняя, древняя земля… Она не умерла. Теперь каждый, кто весной поднимет голову к небу, встретит ласковый взгляд ее голубых глаз. Она не умерла, она возродилась и будет оживать в каждой девушке, рожденной на земле, и каждая девушка, подрастая, растит в себе вечно юную богиню-любовь, источник и залог продолжения жизни. Так боги устроили мир, сплетенный из непрерывной цепи уходов и возрождений всех и всего – камней и деревьев, трав и цветов, птиц и животных, людей и богов.

Но та, что звалась Веселкой, дочерью Хоровита, в Прямичев на Велесову улицу никогда не вернется. И кто-то должен будет рассказать об этом ее отцу и матери, братьям и подругам. Об этом думал Громобой, глядя, как Огнеяр жует травинку, а Дарована утирает слезы со щек.

– Как же… – всхлипывая, бормотала она. – У нее же родители есть… Им-то каково… Они же ее домой ждут…

– Я сначала туда, – объявил Громобой. – В Прямичев. Расскажу, как все было.

– А через Истир как? – Огнеяр насмешливо взглянул на него. – На крыльях огненных?

– Как-нибудь! – Громобой отмахнулся. Сейчас никакие преграды не могли его смутить.

– А она? – Огнеяр показал глазами на Даровану. – К отцу я ее повезу?

– Ага. Разбежался! – недовольно ответил Громобой, и Огнеяр усмехнулся.

При всей своей жажде поскорее повидать Прямичев Громобой не мог помыслить о разлуке с Дарованой. Теперь он отвечает за ее безопасность и благополучие, а он не из тех, кто перекладывает свои дела на других.

– Вместе и отправимся, – удовлетворенно решил Огнеяр.

– Поплывем? – Дарована боязливо кивнула на ревущий Сварожец. – А на Истире-то что теперь творится?

– Ну, не утопит же меня родной батюшка! Все лучше, чем черные грязи ногами месить. Князь Велемог нам ладью даст по дружбе. У него больше наследника нет, с соседями ладить надо. Я вас до Глиногора провожу, с матушкой повидаюсь. А пока на свадьбе погуляем, там, глядишь, и вода спадет. Мне тоже домой пора. Что там делается-то! – Огнеяр в беспокойстве запустил обе руки себе в волосы. – Ты подумай только! – Он почти с ужасом глянул на Милаву. – Княгиня-матушка! Что делать-то будем? Чем народ кормить? Весна пришла, да хороводами вокруг березки сыт не будешь! Снег сойдет… Стой, а что теперь будет? – Он оглядел всех троих собеседников. – Весна наступит? Или сразу лето… ближе к осени? Который теперь месяц-то будет?

Все дружно пожали плечами: этого никто не знал. Будет теперь весна – березень, травень, кресень? Или сразу наступит серпень, которому теперь пора по счету дней?

– Ну, ладно, допустим, весна! – продолжал беспокойно рассуждать Огнеяр. – А что нам с весны, когда ничего не посеяно? А что сеять, когда все зерно съели! Подчистую же съели – хлеб, горох, овес! Один лен остался!

– Морковь, капуста, репа остались, – подала голос Милава. – Семена не едят.

– А если уже опять осень – когда сеять эту репу да капусту? До новой, правильной весны ждать? И остаток перемрет!

– Ой, что ты за ужасы говоришь! – Дарована в тоске закрыла руками уши. – Оборотень! Дал бы хоть порадоваться немножко…

– Порадуешься тут, когда все племя на плечах! Это только в кощунах у Змея одним ударом двенадцать голов сносят, а там только пой да веселись!

– Озимые взойдут, – подсказала Милава. – Я сделаю… Они вызреют, даже если уже осень на носу. Это я сделаю.

Огнеяр благодарно сжал ее руку, благословляя судьбу, которая подарила ему жену-берегиню, способную помочь росту и вызреванию хлебов.

– А ты отца попросишь, – продолжала она. – Чтобы рыбы в реках было побольше, дичи в лесах… Это все в его власти. Прокормимся.

– Это точно, да только… – проворчал Огнеяр, переваривая еще какую-то мысль и хмурясь. – Батюшка-то мой задаром ничего не делает… А потом! – обеспокоенно продолжал он. – Скотину всю поели. У меня в дружине всех боевых коней забили и съели, чтобы они с голоду не передохли. Сам велел. Кроме тебя, братец, по всем землям ни одного коня не осталось! – Он глянул на Громобоя и невесело усмехнулся. – Значит, за скотиной теперь за море ехать и заново разводить. Сколько же лет пройдет, пока опять на каждом огнище хоть по корове будет! Опять ведь зима на носу – и опять впроголодь. Ох, Велес-батюшка! – На миг Огнеяр поднял руки ко лбу, как будто его ужаснули все предстоящие труды и трудности. Но тут же он легко вскочил на ноги, как будто земля его подбросила. – Хватит, отдохнули! – Он за руку поднял жену. – Пошли в Славен. До завтра у княгини передохнем, а там и в дорогу. На боку лежать больше некогда!

А Сварожец внизу под обрывистым берегом ревел все громче и яростнее; со всех пригорков в реку неслись мутные потоки со снегом и льдом, вода стремительно поднималась, подмывала берега, целые пласты земли с шумом обрушивались в воду. И нельзя было не думать о том, сколько бед принесет уже ушедшая, побежденная зима, и как долго еще придется бороться с ее последствиями, как долго еще прогнанная Зимерзла будет волочить по земле тяжелые полы своей одежды. Ни одна битва не бывает последней, никакая победа не бывает окончательной.

Громобой смотрел, как Дарована подбирает подол, выискивает травяную кочку, куда можно ступить уже запачканным и промокшим сафьяновым сапожком, и думал о том, как трудно ему теперь найти свое место в этом новом, возрожденном и изменившемся мире. Правда, если он и окажется после свадьбы с Дарованой наследником глиногорского князя, это ведь не помешает ему по-старому работать в кузнице? Топоры и сохи теперь нужны. Громобой надеялся, что не растерял свое прежнее умение на дорогах надвечных миров, и это лучше всякого радужного моста свяжет нового Громобоя с прежним. А это самое главное – чтобы новое, развиваясь, не порывало связей с прежним, не теряло корней, не разрывало цепи поколений. Тогда мир одолеет любую беду.

Вчетвером они шли по берегу над ревущей рекой к Славену, когда навстречу им вдруг показалась спешащая женщина. Не разбирая дороги, скользя по мокрой земле, ступая прямо в лужи, к ним бежала княгиня Жизнеслава, и все они разом узнали ее, даже Милава, никогда с ней не встречавшаяся. Подол платья княгини был мокрым почти до колен и казался черным, шубка была распахнута, княгиня тяжело дышала и выбивалась из сил, но бежала, бежала к роще, и несколько челядинцев, в перепуге пустившихся за ней, напрасно молили ее остановиться.

Увидев среди встречных Даровану, княгиня Жизнеслава остановилась, сжав руки перед грудью, и от усталости и волнения ее покачивало, как березку на ветру. Она тяжело, судорожно дышала, открыв рот и глотая влажный прохладный воздух, ее голубые глаза с мольбой, страхом и надеждой скользили с одного лица на другое. Среди этих четверых не было ее сына. И все четверо молчали, у каждого щемило сердце, но никто не произносил ни слова. Эта женщина уже знает то, что для нее сейчас важнее всего на свете, и даже им, детям богов, нечем ее утешить.

– Дарована… Где… он?.. – почти шепотом выдохнула княгиня, и голос ее прервался.

Дарована открыла рот, вдохнула, но промолчала. Она не могла придумать, как назвать уход Светловоя, чтобы княгиня не считала исчезновение сына за его смерть.

Княгиня ждала ответа, потом бросила взгляд за их спины, на далекую гору, где зеленела священная роща. Там ее сын положил начало общей беде, там сам он пропадал все эти долгие дни и месяцы, там он оставил свою душу. И теперь там не было ни одного человека. И она поняла это без слов.

Закрыв лицо руками, княгиня покачнулась. Милава и Дарована разом сорвались с места, подхватили ее, обняли, забормотали что-то невразумительное; ничего не слыша, княгиня рыдала, задыхаясь и отрывисто вскрикивая, и блеск весеннего дня, дыхание ожившей земли проходили мимо нее. Ее сын, ее единственное дитя, отрада и надежда ее жизни, ушел от нее туда, откуда не возвращаются; он стал искупительной жертвой, как Веселка из Прямичева, как те неизвестные ей сотни людей, не доживших до прихода весны. Но то, что Светловой один из всех был в чем-то виноват, не утешало княгиню в ее потере. Она лишилась сына, она лишилась будущего, и для нее весна не придет никогда. И Огнеяр с Громобоем, оба одержавшие победу в самой важной битве их судьбы, стояли одинаково хмурые, оба страдая от бессилия помочь этой женщине. Она ни в чем не виновата, но именно она обречена на самое долгое, неизбывное страдание. Сердце ее полно любви, которую не угасят никакие прегрешения сына и не остудит время, и ее любовь станет ее незаслуженной казнью. Это – обратная сторона Макошиных даров, это – зима, без которой не бывает весны.

Дарована и Милава под руки повели княгиню назад к городу, Огнеяр шел позади. Громобой задержался над обрывом Сварожца, глядя в ревущую, мутную воду. Река несла целые деревья, вывороченные с корнем, крутила их, как легкие прутики, сталкивала между собой, и под давлением воды стволы топорщились, лезли на берег, как исполинские змеи, снова срывались и неслись дальше в пленившей их реке…

Громобой поднял глаза: там, на полуночи, куда стремился Светлый Истир, ему виделось само Мировое Дерево, небесное отражение земной священной реки. Корни его терялись в подземельях, ветви простирались над всем земным миром, а вершина уходила в небо. Так высоко, что даже сейчас, среди безоблачного голубого сияния, ее нельзя было разглядеть. Громобой вспомнил скованного Стрибога, прозрачную толщу воздуха на крыше мира, откуда он смотрел на землю и видел ее так, как видят только боги… И все же что-то было еще выше. До самой вершины Дерева он в своих странствиях не добрался. И если в подземелье под Ледяными горами нет уже ничего, то над Стрибоговой горой есть иные горы. И сейчас Громобой думал об этих пространствах, в которые судьба еще пока не пускала его. Теперь ему хватит дел на земле. Но в своих далеких странствиях он узнал то, что придает истинный смысл земной жизни – что путь в небо бесконечен.

Василий Осипов Из пепла

Посвящается моим родителям,

без них не появилась бы эта книга.

Пролог

Рубикон перейден, драконы прошли точку невозвращения. Теперь, даже если я откажусь от своей затеи, нас всех как минимум отправят в смерть-батальон прорыва, дабы кровью искупить свою вину. Это при условии, что удастся придумать убедительное объяснение нахождению отряда вооруженных до зубов солдат в запретной зоне охотничьей резиденции императора. Иначе смерть лютая и вечные муки души, пойманной лучшими некромантами страны. Жаль не удалось как следует подготовить мятеж, но такого удачного случая может более не представиться. Его жалкое Императорское Величество с чадами, домочадцами и прихлебателями — в удаленном замке и почти без охраны.

Я активировал связь. Хранить молчание более не имело смысла, магический фон от кристалла дальней связи не идет ни в какое сравнение с активированными боевыми амулетами, жезлами и зачарованной броней.

— Дракониры! Подавить средства противовоздушной обороны. Будьте осторожны! По непроверенным данным помимо боевых кристаллов защитники располагают самонаводящимися ракетами.

— Есть сэр! Духи, управляющие ракетами, сегодня останутся голодными!

— Крыло, делай как я! Йеху!!! Поберегись земляные черви! — Наездники на драконах всегда были немного отмороженными. Эта же четверка — полные психи. Зато лучшие из лучших и беззаветно преданы мне лично.

Четыре огнедышащих ящера, сложив крылья, ушли в пике. Им на встречу с башен замка ударили зеленые лучи и взлетела парочка ракет. С головного дракона была сброшена небольшая сфера, за которой и погнались ракеты. От лучей ящеры просто увернулись.

— А ты говорил «Духи останутся голодными». Кого кинул?

— Кита. — Пресловутая сфера оказался примитивным камнем душ, с заключенной в него сущностью Кита.

Тем временем драконы залили стены и внутренний двор огнем. На земле разверзлся Инферно в миниатюре. Камень тек как расплавленный на костре свинец, кристаллы лопались от нестерпимого жара, от защитников с пусковыми трубами не осталось даже пепла.

— ПВО подавленно, место высадки зачищено!

— Благодарю за службу, сверли погоны! Поболтайтесь пока вокруг замка, ворон попугайте.

— Есть сэр!

— Маги, потушить огонь! — Двое молчаливых криоманта ударили заклятьем мороза — внутренний двор окутался клубами пара.

— Приготовиться к десанту, сейчас тряханет! Отстегнуть крепления! Сброс гондол! — Когда-то десантные гондолы драконы несли просто в когтях — очень ненадежно. Выводились даже специальные породы с особым строением лап. Сейчас же используются специальные крепления. Причем механика дублируется магией.

Толчок. И мягкий, но быстрый спуск. Не нравится мне это — амулеты левитации вечно срабатывают с задержкой. Как бы чего не вышло — на войне волей неволей становишься излишне суеверным.

Касание. Десантные рампы опущены, грохоча сапогами, солдаты выбегают из гондол и занимают круговую оборону. Пора идти. Совершать то, что необходимо было сделать еще десять лет назад.

— Ищите спуск вниз, в противодраконье убежище! Пленных не брать! — Три отделения по пятнадцать человек в каждом разбились на пятерки и рассредоточились по замку. Одно отделение я оставил рядом с собой в качестве резерва. Через минуту на меня посыпались сообщения о боестолкновении с противником. Что называется, накаркал, надеюсь, все неприятности ограничатся ненормально большим количеством охраны. Через пять минут был обнаружен вход в подземелье. Сориентировавшись по плану замка, вычерченному моим «умным» командирским шлемом, созданным по последнему слову техномагичической мысли, я приказал всем двигаться к входу и направился туда сам вместе с резервом.

Когда я прибыл к проходу, от пятерки, обнаружившей оный, осталось только два человека. В небольшом зале, служившим своеобразным предбанником, произошло небольшое побоище. Императорские телохранители, ведя непрерывный огонь из-за сооруженной наспех баррикады, крепко прижали моих солдат. Дружный залп пятнадцати боевых жезлов разметал хлипкое укрытие. Казалось бы, еще один залп и с врагом будет покончено, но из открывшихся секретных галерей к противнику подошло подкрепление вооруженное не легкими жезлами, а полноценными боевыми посохами, вмещающими мощную магию, бьющую по площадям. Теперь враг вознамерился покончить с нами. Я картинно воздел свой любимый боевой топор, взятый, несмотря на неудобства сопряженные с боем в узких коридорах. Вот и пригодился. В зале есть где размахнуться.

— В рукопашную! Долой ничтожество с трона! Вперед!!! — Дико крича, мои воины врубились в не успевшую окончательно построиться шеренгу врага. Зал наполнился звоном клинков и стонами умирающих. Короткие мечи и сабли вдоволь попировали на телах врагов. Получил порцию причитающейся ему крови и мой топор. Через несколько минут все было кончено: в зале остались лишь трупы и мои солдаты. Начали подходить остатки пятерок, посланных на поиски входа в убежище. Как же их осталось мало! Из сухих рапортов я узнал о подошедшем к защитникам замка подкреплении, о воздушной кутерьме, устроенной драконирами с превосходящими силами противника. Надо спешить!

Надежную бронированную дверь, прикрывающую вход в подземелье, просто взорвали жидкой алхимической взрывчаткой. Прихватив с собой наименее потрепанную в бою пятерку, я отправился вниз. Оставшиеся солдаты, вооруженные трофейными посохами, остались прикрывать вход.

Поблуждав по запутанным ходам, мы вышли в уменьшенную копию тронной залы столичной резиденции императора. Здесь сбились в кучку те, кто сегодня должен умереть. Я молча поднял боевой посох… К чему слова?.. Вспышка!

Как мучительно приходить в сознание после магического удара. Я не чувствую своего тела. Надо открыть глаза. Снег, серый снег медленно оседает на пол. Но постойте! Серого снега не бывает! Это пепел! Все, что осталось от моих храбрых солдат. Надо мной склоняются двое: ничтожество в фальшивой короне и надменный аристократ в робе архимага.

— Почему он еще жив?! Я требую казнить мятежника!!!

— Заткнись тряпка! — Хлесткая пощечина. — Возись со своей деревяшкой и не лезь в политику, друид Дэймонов! Будет суд и вечное заточение. Или ты решил, что мокрые штаны заменят треножник власти в споре с Лунным охотником?

— Да как ты смеешь?! Я…

— Ты никто! Так что заткнись или, клянусь всеми темными богами, у империи появится новый император! — Вокруг графа Эгмонтера — главы имперской гильдии боевых магов, на миг вспыхнул ореол черного огня.

Документ 1: Легенда о возникновении опаленных эльфов

Три тысячи лет назад Престолы Света и Тьмы решили разрешить свой вечный спор раз и навсегда. И была великая битва, в горниле которой гибли целые народы вместе со своими богами. И торжествовало оружие тьмы, и бежали силы света. Только клан солнечных эльфов остался. Как плотина сдерживать напор тьмы! И была остановлена тьма, но от некогда могучего клана остался лишь простой воин, имя которого я произносить не вправе. И явилась к нему Айра — Хранительница Равновесия, и даровала ему силу, в обмен забрав душу в вечное услужение. И протрубил воин в свой расколотый рог боевой, и вернулись огненные души солнечных в свои мертвые вместилища. И опалил воскресшие тела внутренний огонь. Не мертвые и не живые, терзаемые непереносимой болью, эльфы прорвали строй легионов ночи и уничтожили аватару Тьмы. И воспряли армии света и разгромили легионы Тьмы. А бывших солнечных, согласно Великим заветам светлых богов, лишили посмертия и обрекли на вечное изгнание. Имя их было проклято и предано забвению.

Долгие века дроу, такое имя приняли бывшие солнечные, на всеобщий это переводиться как «Опаленные», скитались по мирам, всюду гонимые и проклинаемые. Но однажды демон Трол — первый военоначальник Лунного Охотника — предложил дроу поступить на службу Тьме в обмен на перерождение. Опаленные принесли клятву верности и Тьма укрыла их своим плащом, утихомирила боль, даровала посмертие. Родив и воспитав первое поколение возрожденного клана бывшие солнечные покинули этот бренный мир. Они ушли в Лунные Чертоги пировать по левую руку Охотника. Вот так, уже не клан, но ещё не раса, дроу стали тем, чем они являются сейчас. Я хочу, чтобы ты передал этот рассказ вместе с моими словами другим подобным тебе. Запомните, как ваш милосердный и всеблагой Свет умеет награждать своих верных слуг и как их карать. Тьма как-то честнее. Она не лицемерит, но довольно, я не проповедник…

Переведено и записано со слов принца опаленных эльфов странствующим жрецом Светлой Триады почтенным Домециусом. Только для посвященных не ниже третьей ступени.

Глава 1 Вор

Холодно. Как же здесь холодно! «Только холод и тьма на веки вечные!» — таков был приговор. Ха! Если я мыслю — значит чары спали. Брат пришел за мной! Ну, держитесь стервятники! Крышку этого саркофага долой! Странно, заснул в родовой усыпальнице — проснулся в пыльной пещерке. Неужели этим лицемерным тварям хватило смелости организовать мне, так сказать, кенотаф. Клянусь собственным бессмертием! Они поплатятся за это! Как это низко тревожить прах усопших! А я по их же приговору — усопший! Раймон, великий герцог Эльтский и прочая и прочая, умер для этого мира… У-у-у, ненавижу! Где же мой спаситель? Пойду на разведку. Вон и следы в пыли виднеются.

Короткий коридорчик явно искусственного происхождения, а за углом нас ожидает первый сюрприз. Труп, да еще какой: светлый эльф в одной набедренной повязке, в руках здоровенный тесак. Тесак подобрать, труп перевернуть — вдруг еще чего интересного окажется? Какая прелесть! Отравленная иголка. Эльф умер от яда — моветон! Ух, ты! Какие куртуазные слова я помню, а то совсем одичал среди своих пограничников. Итак, любезнейший герцог, вы потихоньку сходите с ума. Не хотите ли поговорить с собой вслух? Ну что вы, милейший, я просто пытаюсь побороть шок от пробуждения и голоштанных отравленных эльфов. Так почему бы вам вульгарно не заткнуться и не проследовать дальше? Надо будет потом проконсультироваться у мэтра Альберта: «Нормально ли после стазиса задавать вопросы самому себе и главное отвечать?» Ну вот коридор и кончился. Еще одна пещера и еще два трупа. На этот раз мы имеем вполне обычного человека и разряженного в камзол орка. Эльфы стали варварами и утратили магический иммунитет к ядам, а орки постигли все блага цивилизации. Куда катиться мир?!

— Феникс должен возродиться из пепла! — Оказывается труп человека еще не совсем труп.

Я присел рядом с умирающим. — Что ты хочешь сказать? — Вместо того, чтобы скончаться от одного моего вида: голый мужчина с совершенно безумными глазами и громадным тесаком в руке протянул мне простой серебряный медальон и с улыбкой отошел в загробный мир. Медальон как медальон. С одной стороны выгравирован герб империи — расправивший крылья феникс, а с другой — гордый профиль её основателя. Что еще можно сказать? Очень древний и, судя по остаточным эманациям, его владельцы жили весело, но не долго. Магии нет, так что на трагедию, поставленную в провинциальном театре — не потянет. Ну знаете, артефакт небывалой силы — умирающий светлый рыцарь… Не долго думая, я надел безделушку на шею и принялся стаскивать сапоги. Мародерство это грех, но — слава Тьме! — только для светлых богов. Лунный Охотник смотрит на эти вещи проще, что взял и удержал — твое и не надо тратиться на индульгенции. Рубашка, штаны и куртка человека пришлись мне почти впору. Тот, кто научил орка так аккуратно убивать — воистину великий наставник. Обычно приходилось отмывать стены, пол и потолок на много метров вокруг, а останки хоронить в закрытом гробу. Еще у ограбленного мною трупа я позаимствовал стилет, торчащий у него в груди, и короткий меч в потертых ножнах. Игломет скрытого ношения, к сожалею, оказался сломан. А тесак я решил не брать. Еще я позаимствовал рубиновый перстень орка, который спокойно налезет мне на большой палец ноги, и фляжку неожиданно неплохого вина — у эльфа. Видимо, он его где-то стащил. Может эльфы, пока я спал, и стали варварами, но любовь к дармовщинке у них в крови. Помниться, лет так полста назад был жуткий скандал: эльфийский посол, видевший самого Лона на заре времен, был уличен в краже вина из Императорского погреба, хотя, стоило ему отдать приказ слугам и ему б наполнили этим вином бассейн. А как под это дело удалось оттяпать кусок спорных территорий?! Надеюсь, ему не обкорнали уши на родине, а то еще покончит с собой, не вынеся позора. Ладно, хватит рассиживаться, пора отправляться на поиски, нет, не славы, ее пусть ищут недоумки — светлые паладины, а на поиски еды и денег, которых у троих моих знакомых трупов, почему-то не оказалось. Так и хотелась крикнуть: «Мир, я иду!» Но, поскольку я не до конца еще спятил, порыв как-то увял.

Пресловутый Мир встретил меня ярким весенним солнышком, безбрежной синевой неба, чахлыми кустами и отвесным обрывом. И как прикажете спускаться? Без фокусирующих камней и амулетов, заряженных силой, я тридцатисекундное заклятье левитации не сплету. Хватит своих собственных сил лишь на слабое заклятие исцеления или пару огнешаров. В общем, застрелиться хватит, а вот спуститься нет. Как же мои знакомые сюда забрались? Где-то должна быть веревка или я совсем ничего не понимаю в жизни.

С обрыва открывался чудесный вид на серую ленту дороги, обоз и разбойников, увлеченно грабящих оный. Охрана у обозников никуда не годилась. Поскольку наблюдать было слишком скучно, я решил вспомнить детство и покидать камушки, которые брошенные с такой высоты моей меткой рукой, будут пробивать головы, как снаряды из магической бомбарды. Все-таки я псих, иначе не стал бы ничего орать и вообще вмешиваться не в свое дело.

— Эге-ге-гей, разбойнички! Поиграем в игру — догони меня кирпич!? — И первый камень, корректируемый слабенькими магическими импульсами, отправился знакомиться с черепом вожака разбойников. Перефразируя одного горе-толмача: «Хруст проломленного черепа сотряс тело, груз прибыл», — правда, там, что-то про металл и башню было. На этом мои упражнения в метании закончились. Разбойники предпочли ретироваться, вопя что-то про духа Черной Скалы. Кстати! Скала действительно черная — когда-то тут неплохо резвились саламандры или духи огня.

Что ж, пора спускаться и получать законную награду. Если мне её удосужатся дать. А не то — чик по горлу, просто на всякий случай. Пошарив в кустиках, я нашел искомую веревку, которой и воспользовался.

При моем приближении обозники сбились в кучу, а из-за их спин вышел дородный мужик, явно купец.

— Здравствуй дух! Я Барлиман. Мы благодарим тебя за помощь… — «Какой-то странный акцент у этого торговца, первый раз слышу. Да и имя дурацкое, наверно специально для незнакомых духов».

— Толку с твоей благодарности, лучше пожрать дай и денег.

— Как прикажешь дух… — Купец осекся, — Так, ты, что человек?

— Такой же, как ты. — Я улыбнулся во все тридцать два зуба.

— Чего встали олухи?! А ну быстро за работу! А ты, мил человек, иди своей дорогой, пока по шапке не получил. А то шляются тут всякие, потом разбойники нападают.

— Вот какое у купца Барлимана твердое слово! Запомним на будущее.

— Тьфу ты! Выпороть бы тебя кнутом за длинный язык. Дайте ему пару медяков и черствую лепешку.

— А до города в обоз возьмешь? Я с мечом не хуже, чем с камнями обращаюсь.

— Вот наглец! Ладно, присоединяйся. Но денег больше не получишь ни гроша!

— Больно то надо, проще лошадь научить танцевать канкан. — И мы, взаимно-удовлетворенные, отправились каждый заниматься своими делами. Купец — песочить охрану, а я — грызть свою лепешку, да пить вино.

Мне удалось произвести впечатление на старшего приказчика. Похоже, он до конца не поверил, что я человек, а не неведомый дух. Вариант, что мне по человечески благодарны — не рассматриваем. Так что я получил не только свою лепешку, но и кусок сыра, да копченое свиное ребрышко. А потом мы, с приказчиком, удобно устроились на тюках и стали обмениваться байками, попивая винцо из моей фляжки. Я рассказал пару бородатых анекдотов, ну знаете: «… имперец, варвар и обезьяна попадают на необитаемый остров…» В ответ же я получил донельзя подозрительную историю моей, скажем так, усыпальницы.

— Значица, три тыщи лет назад, еще до великой войны, была та скала горой, а на ей вершине стоял черный замок, прозванный драконьим. Жил в нем страшный колдун-чернокнижник. Бают, что сам он был под три метра ростом, голова бычья, а ноги козлиные. Так же бают, что служили ему страшные ночные тени, вомперы и люди-кошки. И измыслил этот колдун извести тогдашнего ымпыратора, да взгромоздитьси на трон. К счастью из дальнего похода явился евойный брат, паладин света. Как в одной семье могли родиться такие разные братья — то не ведомо. Пытался паладин усовестить своего брата, но тот не прислушался и вонзил клинок в благородное паладинье сердце. И переполнилась чаша терпения богов, и обрушили они свой гнев на колдуна и замок. Но велика была сила тьмы. И даже боги не смогли уничтожить ту гору. Её сердцевина, а вместе с ней и проклятый колдун уцелели. Говорят, что это была первая битва Великой Войны, в которой, как известно, победил свет. Но, ты, слушай про скалу дальше. Колдун жив то оказался, но его замуровало, и он заснул до следующей войны сил, когда он пробудится и вырвется на волю. А пред тем, как этот изверг окаянный проснется, должен явиться дух и дать предупреждение людям. Ты часом ничего не знаешь?

— Да байки это все. Скала как скала, даже пещеры никакой нет. Я то надеялся чем-нибудь поживиться.

— Так ты из этих, из Кургановых воров?

— Да, я из охотников за древностями.

— Бросай ты это дело паря — гиблое оно.

— Наверное, последую твоему совету, все разграбили до меня, заработок никакой. Ну что? Выпили, закусили и на боковую.

— И то верно. Ты, давай ложись, вот одеяло скатай и подложи под голову, а у меня еще дела. Будем к городу подъезжать — разбужу. И спасибо тебе паря, коли не ты, кончились бы мы.

— Не стоит благодарности.

— Ишь ты, прям как из блаародных, ну я побежал.

Так я и ехал в неведомое под скрип телег и собственные невеселые мысли. Слишком уж эта история похожа на правду, донельзя искаженную и извращенную, но правду. Название моего замка — Драконье логово, он и правда стоял на вершине горы, а стены его были из магически укрепленного черного оникса. Под моим командованием сражались наемники из ночного народа и пантер-оборотней. Мое элитное подразделение рейнджеров называлось «Ночные тени». И я совершил свою ошибку — не послушал младшего брата, которого записали в паладины, его боевого некроманта. Ха! Говорил же он мне, что надо основательней подготовить мятеж. Но я больше не смог терпеть, как эта свора рвачей убивает мою империю. И вот закономерный итог — ослабленная империя не пережила очередную Великую Войну Сил. А предыдущие две она не только пережила, но и заметно укрепила свои позиции. Где теперь мой брат? Под эти размышления я не заметил, как заснул.

— Вставай паря, подъезжаем.

— Спасибо. — Я легко соскочил с телеги и потянулся.

— Как называется этот городок?

— Севр. В честь того паладина. Мы, это…, с мужиками скинулись. Возьми, короче, на первое время хватит.

— Спасибо тебе и мужикам. — Я взял довольно увесистый кошелек, — Ну а теперь прощай, да пребудет с тобой Темный охотник, — Я сложил пальцы в малую печать Тьмы и в воздухе затеплился маленький язычок черного пламени. «Надо же! Жив мой персональный бог — покровитель. Надо к нему в храм заглянуть. Возьмем винца и совершим поход по борделям. Подумаешь бог! Десять тысяч лет назад он был таким же бессмертным, как и я. К тому же он мой прямой родственник. На самом деле богов, сотворенных Лоном и его сынами, уцелело крайне мало».

— Постой паря. А как тебя звать то?

— Зови меня Феникс. — Я, насвистывая, двинулся к городским воротам славного города Севр, уже не видя ошарашенное лицо приказчика, именем которогоне поинтересовался.

Город встретил меня шумом, гамом и толчеей. Да… Нашли в честь кого город назвать! Для моего любезного братца все, что шумнее его любимых монументальных склепов — уже кошмар. Чего взять от занудливого некроманта, пусть и боевого? Правда, мне эти бандитские рожи прохожих стали надоедать. Не говорю уже про лапы карманников. Или тут не принято носить кошелек на поясе. Мда… Действительно никто не носит. А я то думал, что в мое время был разгул преступности. Впрочем, кошелек я убирать не стал. К тому же он потихоньку пополнялся за счет «трофеев». Как бы то ни было, я избавил воришек от искушения, свернув в какую-то подворотню, и ошарашил первого встречного вопросом: «Как пройти в общественную библиотеку?» Что тут началось… Этот несчастный пал на колени и, завывая, просил не забирать все его деньги, так как у него семья: семеро по лавкам мал, мала, меньше и хворая жена. Правда, после того, как я показал серебряную монету и повторил вопрос, он успокоился и подробно растолковал мне дорогу к местному храму знаний.

Библиотека меня откровенно порадовала богатством собрания и сговорчивостью служителей. Лишившись почти всех своих денег и орчьего перстня, оказавшегося неожиданно дорогим. Видимо секрет распознавания драгоценных камней, созданных алхимическим путем оказался утерян. Я окончательно убедился, что проспал три тысячи лет. Правда информации об Империи Феникса, основанной Арчибальдом I Фениксом, не нашел даже в закрытом архиве. Была там одна ссылка на некую Древнюю Империю, существовавшую до Великой Войны Сил. Не много же осталось от моей родины. Зато я узнал, что сейчас нахожусь в Вечном Королевстве (самоуверенный глупец его так обозвал), правит им потомок очень оригинального адюльтера. Не при дамах будет рассказано!

Хотя, если без подробностей — то можно. Как-то раз на одной сугубо мужской пьянке некий могущественный маг напился до положения риз и его потянуло к прекрасным дамам. Стоять он уже не мог, а вот колдовать — запросто. Маг превратился в дракона и полетел. Те кульбиты, что вытворял он в воздухе, потом вошли во все учебники пилотажного мастерства. Я забыл сказать, что сезон размножения драконов был в самом разгаре. Наш герой своим изысканным танцем затмил всех остальных самцов и у драконьих дам имел феноменальный успех. Дальше животные инстинкты возобладали над почти отключившимся разумом, и мы имеем то, что имеем — дракона оборотня. Наверно зря я ему тогда в вино подмешал хлебный спирт. Но я был молод, каких то триста лет с момента перерождения, а Империя была сильна как никогда.

В библиотеке удалось договориться, не бесплатно конечно, о том, что мне подготовят подборку фундаментальных трудов, написанных за последние три тысячи лет. Меня интересовали книги по: истории, экономике, религии, географии, военному делу, алхимии и по многому другому. Так же представляли огромный интерес генеалогические древа аристократии Вечного королевства и сопредельных стран.

За время, что я ворочал пыльные фолианты, незаметно наступил вечер и пустой желудок напомнил мне, что не плохо бы перекусить. Выйдя из библиотеки, я завалился в первый попавшийся трактир и теперь, за жарким и пивом пытался понять, зачем мне нужны все эти знания, когда можно прожить без них. В уме крутилась фраза: «Феникс должен возродиться из пепла!» Почему-то мне казалось, что это привет брата из загробного мира. Он любил конструировать различные тайные общества и секты. Феникс должен возродиться из пепла! И спали меня Свет, если я не добьюсь этого! Остался финансовый вопрос, но тут я решил поступить как самый обыкновенный созидатель великих империй древности — заняться разбоем.

Пока я мысленно примерял на себя императорский венец обстановка в трактирной зале накалилась. Компания нетрезвых подмастерьев обступила менестреля, очень похожего на моего старого знакомого барда, и что-то ему яростно втолковывала. Я прислушался…

— С дороги! Ваши светлые боги — лицемерные дряни, я пел и буду петь про то, как они предали клан Солнечных, принесший им победу! — После таких слов я бы не удивился, если б доморощенного певца свободы ринулся бить весь трактир. Но, видимо, завсегдатаям интересней бить морды друг другу, чем какому то святотатцу, отлично владеющему рапирой.

Я выломал ножку от стола и присоединился к потехе, выбирая одетых побогаче. Один удар, желательно по затылку, и трофейный кошелек перекочевывает ко мне на пояс. Совершенно не благородно, зато просто и практично. Когда я пробился к менестрелю, у меня уже висело пять «скальпов».

— Позвольте представиться. Феникс, вольный художник. — Сообщил я размахивая своей импровизированной дубиной.

— В таком случае я — Фалькон, бард. А позвольте осведомиться о вашей последней картине?

— Она называется «Громом пораженный». Я люблю претенциозные названия. Вы её можете увидеть у себя под ногами. — Продолжая отмахиваться от поредевших рядов подмастерьев, светским тоном сообщил я.

— Я почему-то так и подумал. С чего вдруг столь блестящий художник решил помочь какому-то музыкантишке, посмевшему оскорбить самих светлых богов.

— Не прибедняйтесь мастер Фалькон, черные барды были редкостью даже в мое время. — Точнее был только один, как две капли похожий на моего собеседника. У Эйгона была сильная кровь, если его отдаленный потомок не только очень похож на него внешне: тот же метр с кепкой роста, длинные рыжие волосы, зеленые смеющиеся глаза и лицо похожее на хитрую лисью мордочку. Но и нашел себя на поприще певца тьмы.

— А на счет помощи, как-то по пьяному делу Лунный Охотник, прожужжал все уши на тему: «Вместе — мы сила!» Теперь теория подтверждена практикой: мы на ногах, а часть почитателей света уже нет.

— Интересная история, я напишу о ней балладу. Только с вашего позволения я поменяю декорации, а то дамы не поймут.

— Меняйте, а то её вообще никто слушать не будет. Вам не кажется, что пора появится городской страже?

— Вы правы, прорываемся к черному входу.

Когда послышались первые крики: «Стража идет!» — мы были уже далеко.

— Ну, что ж мэтр Феникс, прощайте.

— Я не говорю вам: «Прощайте», — мэтр Фалькон, я говорю вам: «до свидания». Скажем в моем дворце лет так через пятьдесят.

— Идет. — И мы разошлись каждый по своим делам. Без всяких приключений я нашел приличный постоялый двор и снял в нем комнату на месяц. Пересчитав трофеи — лег спать.

Проснувшись с рассветом и наскоро перекусив холодной курицей я отправился шляться по городу. Надо же Ночному Королю хоть примерно представлять свои владения. Надеюсь, эта легенда не забыта. В полдень я зашел на рынок и совершил несколько покупок: набор метательных ножей, изрядный отрез черного шелка, портновские принадлежности и ряд невинных алхимических реагентов.

Одно из преимуществ очень длинной жизни — возможность овладеть самыми разнообразными навыками и умениями, например, шитьем одежды. Я даже репу сеять умею. Правда, обычно всходят одни сорняки. Так что, вернувшись в свою комнату, я засел за рукоделие, если можно так выразиться. Первым делом я заштопал свою рубаху, а потом занялся шитьем грубого подобия полевой формы моих Ночных теней. Полумаска и плащ вышли еще сносными, а комбинезон сущим кошмаром. Но для дела сойдет. Жаль у меня не хватит сил наложить на костюм заклятье хамелеона, как это было на настоящей форме. Затем я разжег огонь в небольшой жаровне: чернить меч и ножи, да готовить небольшие газовые бомбочки. Исчезновение в клубах вонючего дыма — трюк дешевый, но действенный. Сонный газ тоже не будет лишним. Закончив приготовления к возрождению старой легенды, я отправился в библиотеку, где и просидел до вечера.

А ночью в Севр явился Ночной Король. Ночной король — это тень среди теней, это самый неуловимый и дерзкий вор. После него не остается ни следов, ни свидетелей. Он то появлялся, то исчезал на протяжении всей истории Империи Феникса и даже позже. Как мне удалось выяснить, последний раз он появился 173 года назад в Вечном городе. Как я подозреваю это проделки какого-то бессмертного, вроде меня, или даже темного бога. Будет любопытно с ним встретится, ведь все присвоившие его имя были найдены с перерезанным горлом.

Для своего дебюта я выбрал небольшой особнячок, присмотренный еще утром. Ничего особенного: высокий забор, злобные собаки и крепкие замки. Магических ловушек нет, охраны тоже. Разве что парочка слуг.

Забор я преодолел с помощью растущего рядом дерева. Видимо владелец дома большой оригинал, иначе, почему дерево до сих пор растет, а не весело трещит в камине? Собак пришлось убить метательными ножами — слишком хорошо их выдрессировали, чтобы принимать пищу от подозрительных незнакомцев. Замок на двери капитулировал моментально. Точно направленный сверхмалый огнешар и не нужны никакие отмычки.

Самым сложным оказалась найти добычу, достойную Ночного Короля. Не серебряные подсвечники же красть? Пришлось изрядно поплутать по дому, хорошо хоть я отлично вижу в темноте, правда, ничем не отличаясь в этом от любого солдата Империи Феникса, прошедшего специальную магическую обработку. В своих блужданиях мной был посещен каминный зал, где я пририсовал ослиные уши и свиной пятачок какому-то парадному портрету. И поставил рядом с подписью художника подпись Короля — инициалы «Н. К.», обведенные равнобедренным треугольником, острая вершина которого смотрела вниз. Соавторы как-никак. Вторым местом, куда заглянуло мое сиятельство — была кухня. Там удалось неплохо подкрепиться. И только потом судьба вывела меня в личный кабинет хозяина столь гостеприимного крова, где удалось распотрошить несколько тайников с золотом и какими то бумагами. Здесь же нашлись пергамент, перо и чернила. Я написал письмо, где в изысканных выражениях поблагодарил за ценные подарки и обещал зайти еще. Дата, подпись. Еще несколько таких «потешных» ограблений и простонародье будет в восторге, власти забегают и начнут форменную охоту за ночным людом. А тем временем Ночной Король спокойно будет ходить в библиотеку, да предаваться пьянству и разврату. Когда шумиха схлынет, можно будет подмять под себя остатки местной воровской гильдии и, наконец, заняться серьезными делами.

Выбрался я из особняка через главные ворота, сидя на лучшем коне из хозяйской конюшни. Коня, кстати, удалось продать за тридцать серебряных монет, о чем был составлен документ, где продавцом выступал Ночной Король, а покупателем некто Жак Кривой — владелец трактира «Черная маска». Раньше скупщики краденого были не такие жадные, конь то минимум три золотых стоит. А мое отбытие вообще было шикарным — исчезновение в клубах дыма. И даже разразивший меня кашель ничего не испортил, он был принят за демонический смех.

Следующим пунктом прогулки у меня была назначена ювелирная лавка. Пора обзаводится фокусирующими камнями. Конечно, тут нужна специальная огранка, но коль нет под рукой мастера-артефактора, обойдемся простыми ювелирами. Тем более не на демонов охотится иду.

Что такое фокусирующий камень? Это — специально ограненный драгоценный или полудрагоценный камень, который помогает магу концентрировать свои силы в единый пучок, как простая линза солнечный свет.

Лавку я выбрал богатую, с охраной и даже слабенькой магической сигнализацией. Вот только про крышу и чердачное окно никто не подумал. Очень распространенная ошибка — городской житель редко смотрит вверх и никогда не догадается, что кто-то может передвигаться по крышам. С охранниками вообще никаких проблем не возникло — пара бомбочек с усыпляющим газом и дело сделано. А вот с наложением вокруг головы сферы отражения пришлось повозиться. Ведь вор, заснувший в обнимку с охраной — моветон.

Улов оказался хорош. Такое ощущение, что Творец-Вседержитель играет со мной в поддавки. Как говорят наги: «Это ш-ш-ш-ш не спроста». Оставив очередное письмо и переодевшись в обычную одежду, я спокойно вышел через черный вход.

Проснулся я поздно и сразу преступил к неприятной процедуре установки фокусирующих камней в специальные гнезда. Как же я это не люблю!

Вооружившись ножом, я сделал первый надрез. В каждую подушечку пальца на руке по мелкому бриллианту, в ладони по сапфиру, а в лоб — рубин. Ну и видок должно быть у меня. Высокий черноволосый мужчина, тяжелая квадратная челюсть, тонкие вечно поджатые губы, ястребиный нос, холодные серо-стальные глаза и пылающий яростным светом камень во лбу. Не красавец, но и не урод. Вот только кровь, в которой я перемазался, придала мне демонический облик. Правда, заклятье исцеления и тазик с водой быстро все исправили. Ну вот, минимальный набор камней имеется, хотя хорошо бы заполнить всю сотню гнезд. И все же зря я в свое время приказал не маскировать плотью лобный разъем, теперь придется носить длинную челку.

Как говаривал мой адъютант медведь-оборотень: «Не пора ли нам подкрепиться?»

В трактирной зале меня уже ждали — десяток стражников и некто закутанный в серый балахон.

— Присядем? Что тебе заказать? — Спросил незнакомец.

— Спасибо, я не голоден. — Мы уселись в центре залы, стражники окружили наш столик.

— Как угодно, на какое из твоих многочисленных имен предпочитаешь откликаться сейчас?

— Зовите меня Феникс, а вы…

— А я Ночной Король, как ты уже догадался, аватар одного из темных богов.

— Кто?

— Я обещал Охотнику сохранить тебе жизнь, намек понятен? — «Знаю я вашу жизнь, снова хрустальный саркофаг или что похуже. Нет уж, лучше смерть!»

— Отчего такая секретность, неужто меня почтил своим вниманием сам Лонд!?

— Твое ерничанье… — не дослушав, я дохнул на этого болтуна с ухватками главаря мелкой банды грабителей клубом чистого белого пламени. Конечно заклятье «Язык саламандры» не способно навредить богу, зато его аватар вполне. Но не в этот раз. Моего визави всего лишь отбросило, а это было самое мощное боевое заклятье, которое я могу сотворить со столь ограниченным количеством скверных фокусирующих камней и без дополнительных источников силы. Пнув в голень чересчур ретивого стражника, я рванул к выходу, но не тут то было — меня просто парализовало, и я рухнул на пол. «Хватит этих банальных сравнений, я не Онитаруб — любимый дендроид его ничтожного императорского величества, чтобы падать с деревянным стуком».

— Как невежливо Феникс, но я тебя прощаю, сам был такой в молодости.

— Мальчики! — это уже к стражникам, — Можете его попинать. Только ничего не ломайте и будьте аккуратней при выковыривании рубина. — И мальчики с удовольствием занялись своим любимым делом, особенно старался хромоножка. «Паскуда! Надо было вырвать ему горло». Единственное что я успел сделать перед тем как потерять сознание, это прошептать: «всех на кол и повертеть!»

Документ 2: Об аватарах

Слово аватар — в буквальном переводе означает «нисходить» и подразумевает добровольное нисхождение в более низкие сферы существования с определённой целью. Этот термин, обычно используемый для обозначения воплощения или инкарнации божественного существа.

Аватары бывают трех типов:

Маха-аватар или великий аватар — такие воплощения почти ничем не отличаются от породившей их основы и наделены почти неограниченными силами. Маха-аватар могут создавать только сыны Лона, у остальных божественных сущностей просто не хватит сил. Эти воплощения использовались считанное количество раз за всю историю цепи миров во время наиболее ожесточенных боев на рубеже с Порядком. Например, до того как была уничтожена непобедимая армия духов порядка Лонд и Элонид были вынуждены оставить Цепь миров под присмотром своих маха-аватар.

Даша-аватар — с одного из древних языков слово «даша» переводиться как «десять». Как видно из их названия — бог может породить только десять подобных аватар. Они вполне самостоятельны как личности, но обладают фиксированным количеством вложенной силы. Как только она иссякает даша-аватар развоплощается.

Аватара — самый примитивный вид аватар. По интеллекту ненамного отличается от элементаля или стихийного духа, поэтому создается под конкретное несложное дело в отличие от предыдущих видов. Боги могут их создавать тысячами. Обычно используются как пушечное мясо, наравне с героями, в войнах богов.

Глава 2 Спящий

— Шпаги наголо! В атаку!!! — Проорал капитан, поднявшись в полный рост в окопе, и первый ринулся на врага. Ударил снайпер противника и храбреца не стало. Но он сделал свое дело — подал пример: лучше умереть стоя, чем ждать пока артиллерия и маги врага сровняют тебя с землей. Солдаты дружно повыскакивали из окопов и побежали прямо на яростно плюющиеся огнем укрепления светлых. С ними бегу и я. В одной руке боевой топор, в другой магический жезл. Я яростно кричу и стреляю на бегу и в то же время смотрю на себя как бы со стороны. Странное ощущение…

Хватит отвлекаться, вот уже чужие окопы и нам навстречу поднимается враг. Косой удар топора сверху. Разрубленный от плеча до пояса человек падает на землю. Подставить топор под выпад и пальнуть в лицо — безголовое тело отлетает в окоп. Вражеский огнешар разносит мне грудную клетку. Благодаря специальным блокираторам боль не убила меня. Мозг умрет через шесть минут от нехватки кислорода. Если бы уцелел полевой госпиталь — у меня были бы шансы, но все лекари — мертвы. Что ж, настало время последнего заклятья! Вспышка.

Темный коридор, освещаемый лишь блеском факела в моей руке. С потолка капает вода. Почему культисты порядка нарочито выбирают такие поганые места для своих логовищ? Ведь всего в трех километрах отсюда есть прекрасные природные пещеры с красивыми гротами и прочими подземными диковинами. Да и прятаться там гораздо легче… Одно слово — извращенцы. Пока я размышлял о пристрастиях слуг порядка к выбору места жительства, дорогу перегородила решетка, а из неприметной ниши меня атаковало неизвестное существо. Никогда не видел таких порождений извечного врага хаоса. Это не помешало садануть по нему факелом и извлечь меч из ножен. Незамеченная вторая тварь прыгает мне на спину и откусывает голову. Вспышка.

Я стою и беседую со своим другом. Как странно! Ведь он давно мертв. Вдруг его лицо превращается в голый череп и рассыпается в прах. Кажется, начинаю понимать — кто-то копается в моих мозгах. Скорей всего я сейчас сплю и кто-то воздействует на меня магией разума. Ха! Кто-то! Никак эта Дэймонова аватара развлекается?! И точно, рядом материализуется мой давнишний знакомец — Ночной король.

— А ты куда способнее, чем я думал. Я веду обработку на уровне подсознания, ты каким то образом сумел попасть в видение. Интересно как? Не расскажешь?

— Пошел ты! Дэймоново отродье!!!

— Скорей наоборот мой юный друг, скорей наоборот. Ой, я кажется, почти проболтался. Но ты не бойся, я потом сотру эти воспоминания. А пока наслаждайся спектаклем.

— И какая же цель сего представления?

— Конечно же развлечь почтенную публику в твоем лице. Видишь ли, Феникс, ты очень сложный инструмент, человеко-орудие, как выражается небезызвестный тебе капитан. И как каждый инструмент ты нуждаешься в тонкой настройке. Так что отринь свои страхи о промывке мозгов. Я просто покажу тебе различные сценки, содержащие своеобразные подсказки и все. На утро ты проснешься свеж, как огурчик, и ничего не будешь помнить. Встретимся, когда первый этап Плана будет завершен. Вспышка.

Я лежу на поле боя весь в крови. Я умираю, душа постепенно освобождается от бренной оболочки. Очень мучительный процесс. Не зря же жертвоприношения дают столько силы. Надо мной склоняются темны маги и начинают колдовать. Поздно! Вдруг на пути моей души становиться дух одного из магов смерти. Я чувствую, как его терзает боль более сильная, чем моя. Маг пытается что-то мне втолковать, я качаю головой и пробую его обойти. Тогда он лупит мне под дых, разворачивает на сто восемьдесят градусов и дает напутственного пинка. Суров! Я возвращаюсь в свое тело. Вспышка.

Я бегу от тварей порядка и внезапно на моем пути вырастает хранительница равновесия. Ее лик столь прекрасен, что я готов навечно отдать ей свое сердце. Она взмахивает рукой и твари обращаются горстью жирного пепла. Она обнимает меня и… Вспышка.

Я сижу на берегу пруда и просто ловлю рыбу бамбуковой удочкой. Поют птички, светит яркое солнышко. Я сижу так вот уже три часа. Внезапно на небо наползают темные грозовые тучи, а из открывшейся воронки портала стройными рядами марширует враг. Вспышка!

Документ 3: О сотворении цепи миров и извечных силах

В начале был бесконечный океан первоматерии, он — мертв и статичен. И так продолжалось эоны, а возможно секунды — то неведомо, ибо не родилось тогда еще время. Но однажды маленькая частичка океана первовещества начала меняться. Так появились первые понятия: Порядок и Хаос. Прошло еще несчетное количество времени пока частичка не смогла осознать свое Я. Так появился первый лорд Хаоса. И имя ему было Лон. И увидел Лон безбрежный океан мертвой материи и стал он печален, ибо не нашел подобных себе. И обернул он свое Я коконом из первоматерии и заснул. И длился его сон десять тысяч лет. И увидел Лон во сне странно организованную материю, а так же увидел творца своего. И сказал ему творец: «Ты лишь мысль моя, запомни это! Но я хочу наделить тебя свободой и даром творить подобных себе. Это будет интересно. Восстань и твори!» И сбросил Лон оковы сна и сотворил сонмище подобных себе и назвал их детьми, а себя отцом! И взял он мертвую материю и вдохнул в неё изменчивость и жизнь и создал из нее игрушки для чад своих. Так появилась Цепь Миров и первые боги. Но увидел Лон, что первоматерия начала сжиматься вокруг его творений, преобразуя их в саму себя. И воздвиг Лон барьеры на пути первовещества. И в том заключалась его главная ошибка. В месте столкновения накатывающих и отброшенных барьером волн мертвая материя уплотнилась и организовалась в более сложные образования. Так появился Ург и другие лорды Порядка. И разразилась великая война между лордами Хаоса и Порядка. И длиться она по сей день и отступает Порядок перед неукротимым напором Лона да сынов его и растет цепь миров. Но отступление это не бесконечно, в отличие от океана первовещества. И через миллионы миллионов лет Порядок отбросит хаос и сожмется цепь миров до размера песчинки и не выдержит чудовищного давления и в яркой вспышке сгорит вся вселенная и начнется все с начала. Но есть пророчество, вызвавшее у Творца лишь циничную улыбку, о том, что разумные, объединившись и направив все силы на постижение и самосовершенствование, смогут не допустить катастрофу. Да свершиться то, что предначертано!

* * *

…дабы присматривать за цепью миров Лон оставил двух сынов своих: Элонида — Несущего Свет и Лонда — Плетельщика Тьмы. И создали братья себе по престолу и воцарились на них. И сотворили они множество богов и бессмертных. Так появились Свет и Тьма. И стало скучно братьям ожидать возвращение отца, и решили они сыграть мирами, как простые люди играют шахматными фигурами. Так началась первая Великая Война Сил. Но вмешалась в игру третья сила — Айра, хранительница Равновесия, эмиссар лордов Порядка, засланный неведомыми путями в Цепь Миров. Именно из-за Равновесия Война Сил идет по сей день…

Отрывки из священной книги Хаоса. Обнаружены в развалинах храма Элонида, сына Лонова пятой картографической экспедицией Вечной империи, на 117 год правления Арела II, Императора-дракона.

Глава 3 Раб

Пробуждение было неожиданно приятным, видимо стражники перестарались, и меня пришлось лечить магией, так что не осталось даже синяков, вот только на месте лобного разъема появился кривой шрам. Второй проблемой, после потери фокусирующего камня, в это прекрасное утро были надетые на меня кандалы и ошейник лунного серебра — единственного металла, блокирующего магию. Остается надеяться, что кто-нибудь на него позарится. Увлекшись выяснением ущерба, я не заметил, что не один в камере.

— Кто здесь?

— Кто, кто! Тролль в манто!

— А, это вы, Фалькон! Что уже прошло пятьдесят лет?

— Я рад, что вы еще можете шутить в таком положении.

— А мне рыдать что ли? Судя по тому, что я закован в цепи, убивать нас никто не собирается. Не знаете куда нас?

— Давай на ты — разница в возрасте у нас небольшая… Тут я не выдержал и расхохотался, — Нет, меня не били по голове. Вернее били, но не настолько сильно. Предложение принимается, продолжай, пожалуйста.

— Я сказал все, что хотел. Что касается твоего вопроса — нас продали оркам в рабство.

— К чему мы им, на колбасу? Я слышал, что зеленокожие с голодухи могут жрать человечину, но удовольствие они от этого точно не получают.

— Ты уверен, что мы говорим об одних и тех же орках?

— «Мы Сильные, доблестные и могучие! Рра-а-а!!!» — я о таких.

— Орки совсем не такие! Это высокоразвитая раса! Они… — оратор резко осекся и к чему-то прислушался.

— Ну-ну, а раньше они тоже были такими? — спросил я. Бард кивнул своим мыслям и довольно улыбнулся, — Ладно, это тупые грязные твари с небольшим налетом цивилизации. Четыреста лет назад они вообще были рабами Каганата. Но после того, как дракон-Повелитель изжарил вторгшегося в Вечное Королевство каана Джебе и все его войско, зеленопузые подняли восстание.

— Можешь дальше не рассказывать. Среди восставших нашелся какой-нибудь полуорк, смекнувший, что вместо того, чтобы резать людишек, лучше поменяться с ними местами. Тут по неволе приобретешь сакраментальный налет.

— Примерно так и было.

— А почему ты так резко свое мнение сменил?

— Я выполнял магический договор с их послом. Мне было необходимо рассказать десяти тысячам человек про то, что орки самые цивилизованные. Ты последний. Теперь я счастливый обладатель полусотни золотых монет. Осталось зайти в любой филиал гномьего банка и получить свои денежки. Может попробовать договориться с тюремщиком? Передам ему ключ-заклятье в обмен на то, что он нас выпустит.

— Не советую, ты потеряешь деньги и останешься в цепях. Придется ждать твоих любимых орков. Наш зеленый покупатель обязательно соблазнится моим прекрасным ошейником. На том и погорит. Буквально. — Я подмигнул, — Держись меня потомок Эйгона Черного Барда, я приведу тебя к золоту и славе или долгой мучительной смерти. Извини за патетику.

— А любись оно конем! Все равно я ничего не теряю! — Вот так у меня появился первый настоящий соратник, только он об этом еще не знает.

— Отлично. Ты дворянин?

— Нет, конечно, стал бы я тогда по кабакам шляться и бренчать на гитаре?

— Стал бы, но это к делу не относиться. Хоть по мне и не видно. — Я криво ухмыльнулся, — Но перед тобой великий герцог. Правда, от всех моих земель осталась только грязь под ногтями. Да и то, я не уверен в ее происхождении. Как бы там не было, я имею право возводить в дворянское достоинство с присвоением баронского титула. Обойдемся малой клятвой, её еще называют полевой. Повторяй за мной: «Я, Фалькон Черный бард, клянусь своей честью и кровью верно служить империи Феникса и своему сюзерену Раймону по прозванию Феникс, великому герцогу Эльтскому, владетелю замка Дракенберг, Лорду-протектору Севера, наместнику мира Ксан. Да покарают меня темные боги, если я нарушу клятву!» — Фалькон старательно повторил мой дурацкий длинный титул и неумело сложил пальцы в малую печать тьмы. Полыхнуло ого-го-го! Клятву скрепил весь темный пантеон нашего мира. Значит империя еще возродится из пепла!

— На самом деле меня зовут Робин. — Ошарашено проговорил бард.

— Теперь перед всеми богами ты, Фалькон, просто птичник какой то получается. — И я оглушительно расхохотался.

— Черный феникс… — благоговейно прошептал новоиспеченный дворянин.

— Что за феникс такой?

— Существует древнее пророчество о возрождении великой темной империи и оно сбывается! Само пророчество состоит из нескольких стихотворений, написанных совершенно разными людьми. Принято считать, что оракул для записи своих откровений использовал сборник поэзии.

— Ну-ка, прочитай мне откровения этого пьяного плагиатора.

— Вот первое стихотворение:

— С большой натяжкой подходит, ты вполне сойдешь за коня. Сена не хочешь?

— Ты зря смеешься! Записав свое откровение, пророк испустил дух, его гибель сопровождалась извержениями вулканов, землетрясениями и прочими катаклизмами. Поговаривают, что даже звезды сошли со своих предвечных мест…

— Ты уверен, что это не очередная байка напуганных рядовым извержением крестьян?

— Да, об этих событиях повествуют хроники.

— Тоже мне источник. — Фыркнул я.

— Те хроники были защищены магической печатью светлых богов.

— Проклятье! Не то что бы я доверял всем и всяческим богам, но, похоже, это — истинное пророчество!!! Больше не рассказывай, иначе у меня не будет не единого шанса уйти от заданного будущего.

— Не понял, объясни.

— Существует два вида пророческого дара. Первый — это псевдопророчество. Псевдопророк, их еще называют ментатами, при помощи магии просто просчитывает события на множество ходов вперед. Чем больше пророк знает, тем точнее прогноз. Ну, еще от интуиции зависит. А второй тип — это истинное пророчество. Сильный маг ценой своей жизни может просто изменить будущее. Не напрямую конечно, этого не может даже сам Творец-Вседержитель. Но обычно хватает и косвенных изменений. К примеру — солдату, которому суждено убить вражеского полководца, решив тем самым исход битвы, а в перспективе и войны, упадет на голову кирпич. Солдат мертв, война длится еще пять лет. Оба государства в руинах. Хотя цепочка изменений на самом деле протянется куда дальше. Особенно мощные изменения, извини за мудреный термин, пространственно временного континуума вызывают глобальные катаклизмы и гибель миров.

— Спасибо за лекцию учитель. — Фалькон отвесил шутовской поклон.

— Молодец, что напомнил барон. Отныне и впредь я буду обучать тебя классической магии. Песенной, извини, не владею, мне тролль на ухо наступил, а для благородного искусства стихосложения предпочитаю наемную силу. Догадайся почему.

— А такая бывает?

— Эх, потомки! Все растеряли! Теперь слушай лекцию о видах магии… — импровизированный урок грубо прервали ввалившиеся в камеру стражники.

— Поднимайтесь, орчья сыть! — Проорал старый знакомый хромоножка, как я окрестил его, и попытался меня пнуть. За что и поплатился, я вырвал у него кадык. Стражники извлекли мечи из ножен. Расправу над моей персоной остановил седоусый воин тихонько стоявший в дверном проеме. Вечный конфликт солдат и городской стражи. Первые считают вторых трусами и лентяями, негодными ни на что кроме пития бесплатного пива по трактирам. Сюда надо еще добавить материальную ответственность — случись, что со мной охранникам невольничьего каравана придется компенсировать из своего кармана. На что я и рассчитывал. Двинув мне под дых, для острастки, воин приказал следовать за собой.

Нас вывели на тюремный двор, где уже сидели другие бедолаги. Затем мой «спаситель» толкнул небольшую речь. — Эй, смертнички! Слушай сюды, два раза повторять не буду! Меня зовут Рудольф, для вас десятник Рудольф! Я уже пять лет вожу невольничьи караваны, работка конечно мерзкая, но платят хорошо и бросать её ради горстки висельников — не собираюсь. Если я разбил чьи то иллюзии — то мне на них начхать! Что вам еще надо знать? Ах да, у меня есть правило — или вы подчиняетесь дисциплине или кормите воронов! Теперь осталось выбрать старшего по каравану. Ты! Как тебя зовут? — Вопрос, естественно, был адресован мне.

— Феникс, десятник.

— Отлично Феникс, ты старший. Твоя задача следить за порядком и своевременным выполнением моих команд, отвечать будешь головой! Можешь взять помощника, приступай.

— Есть, десятник! Фалькон, с повышением.

— Да, мастер. — Похоже, господин борон решил поддержать мою игру или это он серьезно?

— Что ж старший, поднимай караван.

— Есть, десятник! Караван, стройся!!! — На выработку командного голоса у меня ушел не один год. Но как говаривал мой первый сержант: «Командный голос ничто без крепкого тумака и мощного пинка». Мы с Фальконом не скупились ни на то ни на другое. Довольно скоро колонна была построена. Десяток Рудольфа рассредоточился по бокам каравана.

— Феникс не зря я тебя выбрал, ведь верно?

— Так точно, десятник!

— Вот и я говорю. Двинулись.

— Песню запевай! — Гаркнул я и тут же затянул один из самых древних имперских маршей. Крепко же мне это вбили в голову, ведь даже дворянин, прежде чем получить вожделенный офицерский патент, обязан был отслужить несколько лет простым солдатом. Спустя небольшое время ко мне присоединился Фалькон и рабы. Незнание слов они компенсировали старательностью. Конечно, никому не охота получить по шее. Что ни говори, а военная наука, когда я только начинал службу, была выше всяких похвал. Взять хотя бы систему воинских званий…

Меня еще подмывало начать учить своих подопечных чеканить шаг, чтоб пройти весь наш скорбный путь с шиком. Но по здравым размышлениям я отказался от этого, гнилой материал. Но итак наше триумфальное отбытие запомнят надолго, на неделю — другую.

Нам очень повезло, что Севр оказался почти на самой границе Империи. Две недели пути были начисто лишены, каких либо интересных событий, не считать же таковыми вялые попытки мелкого воровского авторитета навести в караване свои порядки. Вывихнутая челюсть и сломанный нос быстро показали ему всю глубину его заблуждений. Только импровизированная лекция по магии, которую я прочитал Фалькону на первом же привале, достойна упоминания.

— На чем мы остановились? Ах, да, я имел неосторожность пообещать начать твое обучение магии. И не надо скептических улыбок, может силы у меня с воробьиный чих, но по знанию теории я превосхожу иных магистров. Так, общая теория и история магии тебе совершенно не нужны, начнем, пожалуй, с видов магии. Магия подразделяется на темную и светлую, но на самом деле это ерунда, разница только в источнике силы и предрасположенности к некоторым видам искусства. Например, светлому магу сложнее поднять зомби, а темному использовать заклинание «Копье света». Теперь непосредственно сама классификация, магия разбита на семь основных школ: Жизни, Смерти, Природы, Разума, Стихий, Призыва, Создания. Еще существует, вернее существовала, восьмая школа, Запретная, о ней позднее. Так же имеется множество мелких школ, вроде Шаманизма — призыва духов и лоа или магии Слова — доступной только бардам и поэтам.

— Школа жизни включает себя сравнительно безобидное целительство, создание новых и преображение уже существующих форм жизни и магию трансформации, хотя маги-перевертыши иногда в таких тварей перекидывались, драконы отдыхают. Так же в эту школу входят магия проклятий и вампиризма. Например, одно из самых сильных боевых заклинаний — это «Откачка жизни». Кстати, если ты не знаешь, вампиры никакая не нежить, а разумная раса с очень тонкой системой пищеварения, отсюда потребность в крови, правда сахарный сироп им нравиться больше, хоть и не так полезен для организма. Так что магу, практикующему вампиризм, не надо пить легко-усваиваемую питательную жидкость, коей является кровь, такой маг пьет непосредственно жизненную силу.

— Адепты школы Смерти были самыми уважаемыми магами в империи Феникса, «великой темной империи», — как ты выразился. Ведь отнять жизнь может любой придурок с дубиной, а вот вернуть ее… Я сейчас говорю не о банальной некромантии и спиритизме, хотя это тоже, я говорю о воскрешении. Только маги смерти могли перехватить и вернуть обратно душу уходящую в загробный мир, зачастую ценой своей жизни.

— Природа — это всякие веточки — цветочки, да зверюшки друидов и повелителей монстров. Правда, сразиться с дендроидом солдатом, сотворенным из железного дерева, я бы не рискнул.

— К Школе разума относятся телекинез, левитация, телепортация, ясновидение, телепатия, пророчества и тому подобное.

— Со стихиями, думаю, все понятно: Огонь, вода, воздух, земля. Самая простая и универсальная магия, широкий диапазон заклятий, от легкого освежающего бриза до метеоритного дождя. В основном именно этой школе ты будешь учится. Я еще вылеплю из тебя настоящего боевого мага. Но по хорошему, тебе нужна магия Слова и Музыки, только в этих школах ты сможешь добиться больших успехов.

— Школа призыва — это демонология и вызов духов. Последняя дисциплина сравнима с шаманизмом, только подходы разные. Если шаманы так сказать договариваются со своими подопечными, то заклинатели подчиняют их при помощи силы.

— Адепты школы Создания были очень редки даже в мое время. Эта школа, как следует из названия, занимается созданием, созданием различных магических механизмов, вроде големов, и артефактов.

— Ну что не заснул еще от этой нудятины?

— К сожалению, я, не умея спать с открытыми глазами.

— Ничего, я тебя научу как-нибудь потом.

— Это было бы отлично, а что там с восьмой школой? Почему она запретная?

— Все просто, это школа Порядка.

Рано или поздно любое путешествие кончается, невольничий караван пришел в Шак-Ар, занюханный городишко на самой границе с империей. Скорей это просто скопление глинобитных хижин, окаймляющее огромную замощенную площадь, на которой вольготно раскинулся рабский рынок. Десятник Рудольф оставив нас в очень милом загоне искренне пожелав скорее сдохнуть, отправился за своей платой. Как я и предполагал первый попавшийся охранник избавил меня от ошейника. Жадность пополам с тупостью, что взять с развращенного варвара дорвавшегося до власти. Настоящий орк никогда не соблазнится презренным металлом, да еще не обагренным кровью своего врага. А врагами они считали всех не принадлежащих своему клану.

— Ну что господин барон вы готовы к побегу?

— Прямо сейчас? Но тут же толпа этих тварей, это не разумно!

— Зато весело! — Фалькон покрутил пальцем у виска.

— Я не сошел с ума, просто некогда объяснять.

В загон ввалился, какой то мелкий начальник и прорычал. — На выход бледная немочь! — Нас вывели на огромную площадь, заполненную невольниками и охраной. Что интересно: среди рабов была группа орков с клановыми татуировками. Волки пустыни, определил я.

— Фалькон, видишь группу татуированных орков?

— Да.

— Сейчас начнется заварушка, следуем за ними. Это, похоже, местные сепаратисты и у них наверняка есть друзья в городе.

Я произнес заклятье громового голоса и начал вещать на орчьем. — Рра-а-а!!! Духи предков смеются над вами! Где гордые воины и мудрые шаманы?! Где сила, доблесть и честь?! Рра-а-а!!! Кучка зеленых жаб! Я разорву вас голыми руками, а ваши гнилые потроха скормлю свиньям, ибо не хочу жрать печень трусов и слабаков! Рра-а-а!!! — Во время пламенной речи я сплел Размыкание Цепей — в радиусе ста метров от меня все цепи обратились в ржавую труху. Весь фокус в остаточных эманациях узников. А что хочет раб, бывший некогда свободным? Правильно, избавиться от цепей. Мое заклятье преобразовало это желание, «пропитавшее» кандалы за долгое время их использования, в разрушительную энергию. С новыми, только что из кузницы, цепями фокус бы не прошел.

И началась грандиозная свалка, позже названная Шак-Араской резней, по названию города. С орков слетел весь налет цивилизации, они пришли в ярость и принялись убивать всех людей без разбора. Правда люди не оставались в долгу, ведь в рабство зеленокожим продают лишь самых опасных бандитов и убийц. Тем временем татуированные орки сбили клин и рванули что есть мочи расчищая себе дорогу кулаками и просто сбивая с ног своими могучими телами. Откуда-то со стороны ударил громадный огненный шар, расчистивший дорогу перед беглецами. Похоже, к потехе, подключился сильный шаман.

— За ними, Фалькон! Пока брешь не закрылась! — И мы побежали, не хуже этих самых орков. Вырвавшись из кричащей и визжащей толпы, мы покинули площадь, и немного поплутав по кривым улочкам, вломились в первую попавшуюся хижину. Её хозяина я угостил огнешаром в лицо. Как выяснилось, сделали мы это вовремя, за окном прогрохотал отряд тяжелой пехоты.

— Зачем ты устроил эту бойню?! Ведь мы могли сбежать по дороге на плантацию или куда нас хотели отправить!!! — Фалькон сорвался на крик.

— Да парень, это тебе не рапирой по тавернам махать. Ты хочешь, чтоб за нами гонялось все окрестное орчье население? Или ты думаешь, что так просто справится с охраной? Привыкай к крови Фалькон или уходи, я освобожу тебя от вассальной клятвы.

— Простите герцог, это больше не повторится.

— Проехали. Пора выбираться из этой дыры. Сейчас я наложу простенький морок и мы медленно и спокойно покинем город. Предупреждаю сразу: морок развеется от пристального взгляда, так что веди себя естественно, то есть как я. Ах да, я забыл сказать, что могу наложить морок только на себя.

— Что же мне делать?

— Как что? Колдуй. Ты же учишься на боевого мага, вот и учись в бою. Так называемый Метод орла. Не знаешь что за метод? Это просто: когда орленок достаточно подрастет, его просто выпихивают из гнезда, полетит — не полетит,разобьется — не разобьется. Теоретическую подготовку я тебе дал, багаж заклинаний мы со временем пополним. Методы работы с артефактами изучишь, когда появится наглядное пособие. А работа с силой и управление её потоками для каждого мага строго индивидуальны. Больше боевому магу ничего не нужно. Разве что алхимия, но лучше делать зелья на заказ у профессионалов.

— Краткая лекция по основам магии — это вся теоретическая подготовка?!

— Открою тебе страшную тайну: многие великие боевые маги не знали и этого. Я тебе рассказал так, для общего развития, чтобы не значила эта странная фраза. — Я подмигнул, — Вот скажи, зачем костолому изящная словесность? Да она ему даром не нужна! А боевой маг — это тот же костолом, владеющий помимо клинка еще и магией. Итак: представь, что ты большой, зеленый и сильный орк, представил?

— Кажется да, а почему не надо произносить никакой зарифмованной тарабарщины и всего такого?

— Открою еще одну страшную тайну — просто незачем. Некоторым магам проще чаровать, произнося различную белиберду. Так же слова могут послужить ключом для активации артефакта или уже наложенного заклинания. Ну и надо простым смертным голову дурить. Если хочешь почитай вслух стишок, например:

— Ты точно представил?

— Да.

— Тогда стань этим воображаемым орком.

— Как?! У меня не получается!!!

— Ты главное не нервничай, дома начнут прочесывать минут через пять…

— Будь все проклято! — Взревел Фалькон и окутался магической дымкой. Спустя пять секунд рядом со мной появился громадный разъяренный орк.

— Отлично ученик, из тебя выйдет неплохой магистр боевой магии, со временем. На сегодня достаточно. Я прикрою мороками нас обоих, тебе еще предстоит научится экономно расходовать силы.

— Так ты!.. — незадачливый начинающий маг просто задыхался от ярости. Я обворожительно улыбнулся, — Знаю, что тебе очень хочется сказать, я сам говорил подобное своему учителю. Но у нас не осталось времени. Навесив мороки, и прихватив орчий ятаган, мы покинули дом.

Документ 4: О языке орков

Орчий язык один из самых старых языков во всей цепи миров. Он настолько древен, что сами зеленокожие варвары не до конца понимают значения многих слов, что не мешает ими пользоваться. Это достигается благодаря странной магии некоторых орчьих шаманов, так называемых несущих слово. Механизм действия магии несущих слово так и не изучен. Технически это выглядит так: маленького орченка, в возрасте от четырех до пяти лет приводят к шаману и тот проводит обряд Шархи. Спустя неделю молодой орк уже свободно разговаривает на языке своего народа и получает свое имя. Что примечательно, совершеннолетним у них считается всякий владеющий истинным языком, как они его называют. Доподлинно неизвестно откуда появился этот язык, но он, несомненно, имеет божественную природу, как и язык морского народа. Самостоятельно выучить их — не возможно, только при помощи врожденной маги народа носителя языка. Главная проблема в том, что обученный языку орков продолжает мыслить на своем родном. Вторая проблема в том, что у орков нет слов обозначающих предметы, только действия и целые понятия. Например: слов обозначающих яблоко у орков существует несколько сотен, одно не похожее на другое. И последняя, третья проблема — законны словообразования и построения предложений до сих пор не известны. К счастью орчьи шаманы с удовольствием обучают каждого желающего своему языку.

Список доподлинно известных значений слов и понятий удручающе мал:

Эл — Эльф

Хан — Вождь, правитель

Ар — Орк

Арас — Город или иное место обитание орков

Баш — Сверхъестественная сущность, дух или демон

Баш-Хан — Бог, то есть вождь духов и демонов

Баш-У-Хан — Вождь богов, великий Лон

М-Ар — Буквально недоорк. Так орки называют людей, в их устах это комплимент.

М — Подчиненный, маленький, младший (частица)

У — Большой, старший, главный (частица)

Рра-а-а!!! — Это слово имеет множество значений в зависимости от ситуации. Оно используется как приветствие, оно предваряет вызов на поединок, является боевым кличем во время сражения, может быть средством привлечения внимания и т. д. Само слово значение не имеет, предположительно оно произошло от подбадривающего рыка издаваемого орками во время битвы.

Предисловие к оркско — всеобщему разговорнику. Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 4 Вождь

Как ни странно из города мы выбрались без всяких приключений и углубились в степь. Положение, мягко скажем, не завидное. Ни воды, ни еды, только грубо откованный ятаган. В отличие от Фалькона я не унывал, будет день и будет пища. Я даже затянул песню: «Степь, да степь кругом», — но, заметив жуткую гримасу на лице барда, замолчал, ну нет у меня музыкального слуха, что поделать?

— Не нравиться спой сам, а я пока с помощью магии воду поищу.

— А и спою! — И спел, да еще как, даже слезу выжал — от смеха:

— Что тут смешного?! — обиделся бард.

— Красивая баллада и блестящее исполнение, но история, рассказанная в ней полный бред. Все было совсем не так. Братья были жулики те еще. Магии не на грош, но хитрости, смекалки и фантазии хоть отбавляй. В общем: один из мелких божков решил развлечься и создал рыбу, вложив в нее частичку своей божественной силы отвечающую за всевидение. И специально подослал своего жреца одному из братьев. Божок был явно туповат, нашел с кем связаться. Эти пройдохи инсценировали битву, один вырвал у другого глаз, поймал рыбу и принялся потрошить древние клады, да подглядывать за богинями, совершающими омовение. Второй ему в этом активно помогал. Глаз он регенерировал за день. Потом они устроили месячную попойку и спустили «честно-заработанные» деньги. Гуляла вся столица. А кристаллы с записью моющейся светлой богини красоты произвели фурор. Большой затейницей была и, гм, демонов любила. Но, в конце концов, братишки нарвались на одного злопамятного мага и превратились в камень. Надо их найти и расколдовать, если уцелели.

— Да… — Только и вымолвил Фалькон.

— О, я почувствовал воду, на северо-западе, правда, далеко. — Шли мы до полудня, по пути я травил байки, а бард пел песни. В общем, не скучали. А с водой повезло — в наше распоряжение попало целое озеро. Живописное место: плакучие ивы склоняют свои ветви к воде, шелковистая травка устилает берег зеленым ковром, птички поют и две обворожительные русалки греются на солнышке. Как такая красота может существовать так близко к городу уму не постижимо. Увидев нас, русалки с визгом спрыгнули в воду и спрятались за камень, на котором возлежали. Я зажурчал и забулькал как ручеек или котелок с кипящей водой, кому какое сравнение больше нравится. Водные, как принято считать, девы, хихикая выплыли из своего убежища и поманили меня рукой. Я не заставил себя ждать, быстро разделся и прыгнул в воду.

— Присоединяйся, для тебя девочки своих подружек позовут. Это так же здорово как с суккубом, только в воде.

— Но они же, э-э-э, полурыбы. Еще я слышал, что они топят неосторожных путников.

— Чепуха! У них полный комплект, как ты можешь видеть сам. — Я хохотнул, заметив как бард покраснел, — А топят они только всякую мразь!

— Девочки вы же не собираетесь озорства ради меня притопить, потому что, если попробуете, я сделаю из вас уху. Или это будет мясной бульон? — Шутливо пригрозил я. Девочки явно не собирались, они хотели заняться совсем другими делами. Фалькон совсем засмущался и ушел на другую сторону озера. Обязательно вызову для него суккуба, только источник силы найду. А то, что это за бард, которого смущают очень даже милые хвостики.

Веселые подружки отпустили меня только под утро, нагрузив различными дарами морской стихии и обещаниями как-нибудь навестить. Это они запросто, как-то одна такая телепортировалась прямо в общественные термы, где кроме меня парилась гвардейская рота. Морской владыка был очень недоволен, ему перепортили, чуть ли не половину подданных Закатного океана. А у Империи появился целый батальон подрастающих боевых пловцов. Если у русалки рождается девочка, то она будет русалкой, а если мальчик — то полукровкой. Этот ребенок наследует от матери только возможность дышать под водой и дар гидромантии, магии воды. Таковы особенности размножения русалок. А как гвардейцы были счастливы, когда мамаши подбросили им их чад, меня чуть не убили. Зато капитан повысил меня до сержанта и предложил в следующий раз затащить с собой демонессу с подружками, подразделение отличных пловцов у него будет лет через семнадцать, а вот летунов нет. Очень уж он завидовал командиру легиона Небесных мстителей. Какая доля шутки в этом предложении я не понял и посей день. Возможно никакой, с Черного шута, как мы называли его за глаза, станется.

— Я уж думал тебя там утопили.

— Сколько сарказма, что завидно?

— Очень надо.

— Завидно. — Сделал вывод я. — Ладно, что там мне насовали. Так, рыба, моллюски и водоросли. Все очень вкусно, надо есть свежим и сырым. Ожерелье Друга — с одной стороны просто нитка жемчуга с красивой ракушкой, с другой опознавательный знак для каждого подданного Морского Владыки. Надень, оно обеспечит тебе помощь и защиту морского народа. Наверно ты им понравился, меня то они давно обучили своему языку, значит по определению друг и ожерелье не нужно. Теперь жди гостей. — Я подмигнул. — Черная куртка и штаны рыбьей чешуи. Замечательная одежда: в холод греет, в жару охлаждает, очень прочна и влагонепроницаема. Не забыли мой разметчик. — Я быстро переоделся.

— Откуда они его знают? Ведь ты проспал тысячи лет? Чем больше я с тобой общаюсь, тем больше появляется роялей в кустах.

— Роялей?

— Инструмент такой, музыкальный.

— В мое время их не было. А может, просто не знаю — не интересовался музыкой. Я не понимаю, почему ты удивляешься, поживи с мое, тогда посмотрим, сколько у тебя будет этих роялей. Что касается размеров — у русалок очень развита родовая память, меня просто узнали. Видимо я, гм, общался с их милыми предками. Предвидя еще один вопрос — отвечаю: русалки очень хозяйственные и любвеобильные существа, каждая имеет небольшой склад стандартных подарков. Это у них традиция такая — одаривать своих любовников, что-то вроде приданного. Девочки просто телепортировали нужные им вещи и подогнали размеры на месте при помощи магии. Продолжим инвентаризацию. Костяной клинок, выточенный из бивня левиафана, это тоже мне, можешь забрать себе ятаган. Огненная железа, замечательно, найдем кузнеца и стеклодува, я тебе огнемет смастерю. Струя пламени метров на десять бьет, знай себе подливай соленой водички. Гномы от зависти локти кусать будут, их поделки и рядом не лежали. Серебреная фляжка, с наложенным на нее заклятьем очистки, жаль пустая. Видимо, какой то затонувший корабль разграбили.

— Хватит трепаться, давай лучше поедим и только потом обсудим, куда пойдем дальше. — Минут пять мы ели в молчании.

— Вкусно. — Заметил Фалькон, — предлагаю вернуться в Вечное Королевство.

— Можно и в Королевство, мне, в общем, то все равно. Пока мы путешествовали, как говорится за казенный счет, у меня родился новый план. Есть ли в Вечном королевстве гильдия наемников?

— В самом королевстве — нет, надо ехать в Вольные Города. Ставрос — неформальный центр наемничества всего Западного континента. Там можно нанять и профессионального убийцу, и небольшую армию.

— Отлично! В какой стороне твои Вольные города?

— Они не мои. Если идти через Каганат и Пустыню Гремящих Костей — то на запад. Но я бы предпочел вернуться в Королевство, дойти до побережья моря тысячи бухт и сесть на корабль. Так длиннее, зато безопасней.

— Идем на запад.

— Прошу запротоколировать: я предупреждал.

— Пошли, крючкотвор.

Каганат оказался безрадостным краем: выжженная солнцем степь, редкие грязные городки, которые мы даже не трудились обходить. Всюду грязь, нищета и самодовольные орки скатившиеся до животного состояния. Еще меня поразили тянущиеся до горизонта хлопковые плантации и тысячи рабов самых разных рас. Мерзость! Империю феникса многие считали империей зла, но до рабства она не опускалась никогда. Да, мы практиковали жертвоприношения людей и прочих разумных, но сами готовы были пойти под нож во имя высшей цели. И шли! У меня так погиб близкий друг, маг огня. Он принес сам себя в жертву, чтобы приостановить извержение проснувшегося вулкана, пока мы эвакуировали небольшой городок. Имперские солдаты сами восходили на жертвенный алтарь, чтобы дать силы магам, закрывающим очередной портал, дабы не допустить армию светлых фанатиков пришедших убивать всех без разбора.

Трижды нам пришлось обнажать оружие. В первый раз это была маленькая банда степняков. Оказывается, свергнув владычество людей, орки оставили их в покое, слишком скверные из них получались рабы, да и проще ветер поймать, чем кочевника в степи. Благодаря этим бандитам мы разжились преотличнейшими лошадьми, на вид они неказисты, но неприхотливы и очень выносливы. В двух других схватках нашими противниками выступали отряды охотников за рабами, и Фалькону срочно пришлось разучивать целых три заклятья: усиления, выносливости и скорости. Естественно по методу орла, по другому я учить не умею.

Город Урс-Арас последняя остановка любого путника перед пустыней Гремящих Костей. Это место, откуда выходят караваны с продукцией многочисленных плантаций и куда приходят рабские караваны из Вольных Городов. Фактически это западный аналог Шак-Араса, только больше и чище.

Мы сидели в таверне со странным названием «Пьяный ёжик» и поглощали жаркое, запивая его огромным количеством лучшего вина. Хотя чтобы заплатить въездную пошлину, пришлось продать коней. Такое резкое изменение финансового положения произошло благодаря барду и гномьему банку. За что я уважаю этих горных крепышей так это за деловую хватку. А техника у них — мусор!

— Дорогой герцог вас не смущает что, пообещав мне златые горы, вы пьете это великолепное вино за мой счет?

— Ни капли, к тому же ты сам отказался от предложения ограбить какого-нибудь ростовщика.

— Что за мелко-уголовные наклонности? Феникс, ты забыл, из-за чего оказался в ошейнике?

— Тут совершенно другой случай, к тому же если б не мои порочные наклонности ты бы собирал хлопок или вкалывал на руднике. — Парировал я. Тут нашу дружескую перепалку нарушил не кто иной, как десятник Рудольф, спустившейся со второго этажа.

— Руди! Какая встреча! Неужто ты, воспользовавшись устроенной нами небольшой заварушкой, решил начать новую жизнь за пределами Вечного Королевства? Ай, как нехорошо обворовывать своего работодателя! — Воскликнул Фалькон, обнажая меч. Я принялся перекатывать огненный шарик с ладони на ладонь.

— Давай к нам десятник, разговор есть.

— Слушаю. — Невозмутим как гранитный валун, уважаю.

— Я не держу на тебя зла, ты честно отрабатывал свои деньги. Фалькон, убери ятаган. У меня чисто деловое предложение: мне нужен самый лучший отряд наемников. У тебя очень дисциплинированный и хорошо обученный десяток, для нынешней военной мысли. За что тебя выгнали?

— О чем ты?

— «Готов поставить свой титул против дохлой кошки, ты раньше не рабские караваны водил. Расскажешь когда захочешь. Я продолжаю: через пару месяцев тренировок по методикам Империи Феникса из твоих людей получатся отличные сержанты. Еще мы наберем человек пятьдесят молодых крестьян или горожан и вылепим из них то, что мне нужно. На больше количество просто не хватит денег», — Рудольф оставался все так же невозмутимым, — «С чего ты решил, что меня заинтересует твое предложение?»

— Что нужно наемнику? — Риторически вопросил я. — Ему нужен удачливый и щедрый командир. Я подхожу по обеим статьям, иначе не сидел рядом с тобой и не предлагал золотой в месяц тебе и по пятьдесят серебра твоим людям.

— Жалование за три месяца вперед и я твой с потрохами.

— Согласен.

— А как называется наш отряд? — Подал голос доселе молчавший Фалькон.

— Название этого трактира напомнило мне, что в детстве у меня был любимый питомец, ёж — альбинос, так что отряд назовем «Серебряные ежи».

— Пойду, позову наших людей. — Уведомил меня Рудольф, сделав акцент на слово «наши». Я махнул рукой, зови мол.

— Хозяин! — Взревел я, — пригласи сюда мага-нотариуса и выкати бочку своего лучшего вина! Я угощаю! Сегодня зарождается самое славное наемничье братство — «Серебряные ежи»!

— Сию секунду сударь! — Воскликнул сияющий как начищенная пряжка трактирщик и развил бурную деятельность.

Похмелье — страшная кара, насланная светлыми богами за удовольствие, дарованное темными, так говорят. Похмелье невозможно снять при помощи магии, попробуй, сосредоточься с гудящей головой и кошачьим туалетом во рту. Я слышал, что только великие маги способны бороться с этим состоянием. А когда я вспомнил, как мы вчера развлекались, голова заболела пуще прежнего. В начале все было чинно — благородно, но хозяин шельма, сманил клиентов из других питейных заведений. Тогда я приказал выкатить десять бочек, чтоб не мелочится. Тут и началось! Бард сполз под стол почти сразу, а вод десятник оказался двужильным. Мы с ним успели сделать попытку утопления трактирщика в вине, чтоб не плутовал. Потом распевали похабные куплеты про орка, пчел и дупло. За что меня вызвали на поединок, но победила гравитация и выпитое вино. Под столом мы с этим орком побратались, и спели вышеописанные куплеты вместе. Тем временем неугомонный десятник умудрился закадрить сразу трех орчанок, они его и утащили в неизвестном направлении. Надеюсь, он жив. С тем орком, оказавшимся учеником шамана, мы еще успели разнести огнешарами конюшню, охотясь на померещившегося мне маленького зеленого эльфа. А может, и не померещившегося, перед этим мы поспорили, чьи женщины наиболее страстные и я пытался вызвать суккуба, пентаграмму чертили прямо на полу. Уже под самый конец попойки я толкнул перед еще бодрствующими орками пламенную речь, о том, что так жить нельзя. Меня горячо поддержали, и мы собрались в поход, только на четвереньках сложно найти дверь. Пробить новый проход тоже не удалось, огнешары все время рассыпались искрами. Последнее что я помню, это как закинул телекинезом, какого то случайного посетителя на люстру.

Но хочешь — не хочешь, пришлось вставать. В зале я встретил вчерашнего ученика шамана опохмеляющегося вместе с Фальконом. Я с радостью поправил здоровье предложенным мне пивом и заявил. — Все, больше никаких пьянок, терпеть их не могу!

— Зачем же ты устроил эту? — Поинтересовался бард.

— Традиция, наемники очень суеверны. Считается чем грандиозней пьянка, тем больший запас удачи будет у вновь сформированного отряда.

— Тогда мы будем демонски удачливыми сукиными сынами!

Потом к беседе подключился орк, исподволь интересуясь, кто мы такие и правда ли то, что я вчера наговорил. Я отвечал ни да, ни нет, и всячески уклонялся от вопросов, мало ли, может орки уже и тайную полицию завели. Пока мы толкли воду в ступе, вернулся десятник со своими парнями. Поскольку ночью он занимался отнюдь не питием, ему удалось встать раньше всех, поднять десяток и закупить припасы и лошадей в дорогу. Поскольку в городе нас больше ничего не держало мы сели на лошадей и были таковы.

Пустыня Гремящих костей очень точно соответствовала своему названию, она была просто усыпана костями. Ветер гонял черепа с бархана на бархан, порождая страшный грохот.

— Что здесь произошло?

— Говорят, это место последней битвы за этот мир в Великой Войне Сил.

— Тогда понятно, почему такой сильный магический фон и уцелели кости. Теперь у нас есть армия Фалькон, громадная армия нежити. Круг из двенадцати некромантов, тысяча человеческих сердец на черном алтаре и они восстанут!

— Это чудовищно!

— Не волнуйся, это на самый крайний случай. Мы вполне обойдемся живыми войсками и прольем куда больше крови, зато никто не назовет нас воплощеньем зла. — Я криво улыбнулся.

Наш маленький караван уже три дня тащился по этой безжизненной земле. Считается что пустыни бесплодны — это не так, если приглянется, то всегда можно увидеть вечный круговорот жизни. Ящерки греются на камнях, тушканчики прыгают по своим тушканьим делам, в небе парят птицы, высматривая и первых и вторых. То и дело можно встретить след змеи или крупного жука. Здесь же было абсолютно пусто. Даже в местах магических битв, которые мне доводилось видеть, уцелела жизнь, пусть изломанная и исковерканная магией. Похоже, войны сил становятся все более разрушительными. В библиотеке Севра я видел карту Западного континента и не узнал его. Возникли новые горные цепи, старые же обратились в пыль, на месте Элирии, столицы империи феникса и густонаселенной области вокруг нее катит свои волны Внутреннее Море, очертания материка тоже сильно изменились.

Из задумчивости меня вывело грозное «Рра-а-а!!!» — атакующих зеленокожих. Барханы, меж которыми ехал отряд, взорвали тучей песка и рычащих орков.

— К оружию! — Закричал Рудольф и срубил голову первому нападающему. Нас явно хотели взять живьем, иначе бы орк не дал так просто убить себя. Многие нападающие несли на своей коже знаки клана пустынного волка.

— Мечи в ножны! — Приказал я и скрестил руки на груди в знаке переговоров. Как не удивительно люди нехотя подчинились. Интересно как Рудольфу удалось привить такую дисциплину десятку своевольных наемников. Из рядов орков вышел давнишний ученик шамана и приказал: — Иди за мной м-ар, хан хочет тебя видеть. — За нами последовали двое воинов несущих тело своего павшего товарища. Остальные принялись закапываться в песок, ждать очередной караван.

Лагерь куда нас привели, оказался огромным, рассчитанным на несколько тысяч воинов. Нам предоставили два шатра — один мне, другой Рудольфу с его десятком и Фалькону. Накормив, нас оставили в покое. Конечно, бард и остальные сразу набросились с вопросами, на которые я обстоятельно ответил. Нет, нас не хотели специально убить, просто у настоящих орков так начинается переговорный процесс. Если ты все же имел глупость умереть — значит и говорить с тобой не о чем. Скрещенные на груди руки — это символ переговоров, правда, я умолчал, что если бы с нами не захотели разговаривать, мы были бы трупами. Да, теперь мы в безопасности раз вкусили пищи, закон гостеприимства. Если нас и убьют, то только в одном конном переходе от лагеря. Зачем им это надо? Нас, вернее меня пригласили поговорить. И дальше в таком же духе.

Как только луна взошла на небо, меня привели на своеобразную площадь в центре лагеря, где собрались сотни две самых уважаемых воинов и шаманов. Из их рядов выступил хан. Я не знаю, о чем он хотел поговорить, возможно, хотел поблагодарить за невольную помощь в освобождении членов клана, возможно, его заинтересовали мои речи, в любом случае я не дал ему такую возможность.

— Рра-а-а!!! По праву вождя и по праву тысячи скальпов я вызываю тебя на поединок хаоса!

— Интересное предложение, м-ар — знающий — истинную — речь, чем ты докажешь свои слова?

— Спроси любого из моих людей, они ответят, кто ведет их в битву. Что же касается скальпов, смотри! — Я закатал рукав, все предплечье у меня покрывала замысловатая татуировка. — Сам великий шаман Шай-Ар Мудрый, из клана Черной руки наколол её мне, когда я взял жизнь тысячного врага!

— Рра-а-а!!! Я Урк-Ар-Хан клана Пустынных волков принимаю твой вызов! Да рассудит нас Хур-Баш-У-Хан, великий отец!

Мы разделись по пояс и шаман, признанный следить за схваткой, вручил нам по ритуальному ножу. Как только он отошел, мой противник взревел и бросился в атаку. Я обрушил на него ураган режущих ударов, чередуя их с короткими колющими. В пах! Во внутреннюю сторону бедра! Под коленную чашечку! По глазам! В лицо! В корпус! В горло! Снова по глазам… Поначалу вождь волков опешил от такого напора, за что и получил пару болезненных, но неопасных порезов на ребрах. К сожалению, противник быстро опомнился, и тут сказалось его преимущество более длинных рук. Мне пришлось отступать. Такое положение вещей меня категорически не устраивало, потому что орк рано или поздно загнал бы вы угол и прирезал. Пришлось пожертвовать правым плечом и резко сократить дистанцию. Если кто-то вам скажет, что из настоящей ножевой драки можно выйти без порезов и даже не помять одежду — плюньте ему в лицо. Тут вопрос стоит так: или вы исполосованы или мертвы. Во время очередного удара вождя я подставил свое левое плечо и, сблизившись вплотную, пронзил ему сердце. Этим ударом я оказал ему наибольшее уважение, какое могут оказать друг другу орки принадлежащие к разным кланам.

— Рра-а-а!!! — Взревели пустынные волки. — М-ар победил хана! М-ару благоволит Великий отец! Испытание! Испытание четырех стихий! Рра-а-а!!! - «Испытание стихий либо убьет меня, если четыре предвечных начала «сочтут» меня недостойным или сделают вождем. Оркам все равно, какой ты расы, они уважают только силу. Даже эльф может стать ханом, на моей памяти такое было дважды».

Четыре шамана начертили на земле вокруг меня ромб и принялись камлать. Они выли и гремели костяными погремушками, кидали травы в разожженные без всяких дров костры, они вдыхали дурманящий дым и ритмично били в бубны, они призывали духов стихий. На углах ромба стали проявляться сущности четырех стихий: по левую руку от меня взвихрился пыльный смерч, справа земля вспучилась, образуя небольшой бугорок, похожий на кротовью кучку, спину мне опалил язык пламени, в лицо ударил столб воды. Шаманы все убыстряли ритм и забились в припадке. От столпов стихий в меня ударили четыре черных луча, и я принял свой истинный облик: двухметрового полуорка. На позеленевшей коже проступила замысловатая татуировка. Рана затянулась на глазах.

— Рра-а-а!!! Я рожден от великой шаманки Краш-Ар Серой волчицы из клана Черной руки и Шур-Баш-Хана Охотящегося в ночи! Двести пятьдесят лет я был Ханом своего клана и принял вместе с ним смерть в великой битве с презренными элами! Клянусь духами предков, это была славная битва! Наши клинки вдосталь напились вражьей крови, мы воздвигли курганы из поверженных тел! Я видел лунные чертоги и своего отца поднявшего кубок во славу Черной руки, но великий шаман м-аров, осененный крылами огненной птицы, вернул мою душу! — «Естественно я умолчал, как ругался отец, увидев мою физиономию в своих владениях, он то и послал мага воскресившего меня». — С тех пор я тысячу лет служил империи огненной птицы! Это была великая страна, она простиралась на сорок семь миров! Десятки рас плечом к плечу служили делу тьмы и сражались с ордами света! Но порок источил основы столпа, и империя рухнула, а я погрузился в магический сон, похожий на смерть, на три тысячи лет!

— Я вернулся из небытия, чтобы огненные крыла вновь реяли над этим миром и что же вижу?! Мой народ переполнен пороком, звон золота затмил для него звон клинков и песню битвы! Пора положить этому конец!!! Хотите ли вы, чтоб я стал вашим Ханом?! Хотите, чтобы я повел вас на нечестивцев, забывших заветы предков?!

— Рра-а-а!!! — Взревело несколько тысяч луженых глоток, по всему лагерю. — Веди нас великий хан!!!

— Рра-а-а!!! — Поддержал я снова свой, спустя четыре тысячи лет, народ. — Бейте в барабаны войны, вострите мечи!!! Завтра мы отправляемся в поход!!! — Воины деловито засуетились, готовясь к завтрашнему выступлению, а я направил свои стопы в собственный шатер, где меня дожидался бард.

— Великолепное представление! Жаль я не понимаю орчий язык, что ты им наговорил, раз они пришли в такое возбуждение?

— Вынужден тебя разочаровать — никакого представления не было, это истинный облик. Ты знаешь, как появляются бессмертные? Что я спрашиваю, конечно, нет. Бессмертные — это плод союза бога и смертного. Смертный не обязательно должен быть человеком. — Я оскалился. — Моя мать была оркой. — У Фалькона глаза стали как плошки, я не выдержал этого уморительного зрелища и расхохотался. — Как ты там говорил: «тупые грязные твари»…

— А, ня… — Бард потерявший дар речи, явление столь же редкое как вторжение демонов в чертоги Элонида.

— Будь проще барон, я не собираюсь натягивать твою кожу на барабан. Более того, я полностью поддерживаю твои слова. Лон создал мой народ как великих воинов, их истинное предназначение сеять хаос и разрушение, дабы мир не скатился в сонное болото порядка и не погиб. Орки — это изменение, свежая кровь. А «цивилизованные» развратились дальше некуда. Надеюсь, мне удастся это исправить.

— Но что могут сделать несколько тысяч против огромной страны?

— Очень многое. Для начала мы разрушим Урс-Ар и освободим рабов, потом разгромим пару воинских отрядов, и как говорил один древний философ: «Из искры разгорится пламя». Я уверен, что многие присоединятся к нам. Кровь возьмет свое.

— Снова горы трупов?

— Ты ошибаешься, у орков хаоса очень четкий кодекс чести. Женщины, старики и дети — не прикосновенны. Даже мужчин никто не будет трогать, если они служат оружие. Мой народ не воюет с трусами. А вот имущество врага предадим огню. Достойными трофеями считаются доброе оружие и скальпы сильных врагов. Кстати, ты человек и никто не мешает тебе набрать побольше золотишка и драгоценных камней.

— Это уже попахивает лицемерием.

— Ничего, я всего лишь полуорк, а темному полубогу сам Лонд велел делать то, что ему вздумается. — Я ухмыльнулся. — Я не рыцарь в черных латах из твоих баллад, я старый циник, готовый ради своей прихоти пролить море слез и реки крови.

— Я уже понял.

— Что, разочаровался во мне?

— Да нет, просто, похоже, пришло время взрослеть.

— Лучше не надо, мне нужно чтоб со мной оставался хотя бы один романтик и идеалист. Я видел слишком много смертей и любая жизнь, в том числе и своя, не стоит для меня и ломаного гроша. Мне бы не хотелось превратиться в воплощение агитки светлых, в так называемого темного властелина.

— А как же твой совет привыкать к крови?

— А ты часто меня слушаешься? — Фалькон расхохотался. — Нет, конечно!

— Иди, я буду размышлять.

— Только сильно не храпи. — Увернувшись от пинка, бард, хихикая, выскочил из шатра. «Молодой дурак!» Блаженная улыбка засияла на моем лице, я вспомнил себя в этом возрасте, с поправкой на свою природу. Полубоги взрослеют очень медленно.

Алый закат разгорался в небе над городом, сегодня прольется много крови. Трепещи Урс-Арас, мы пришли! Колонна на ходу перестроилась в боевое положение. Ошибкой было бы считать, что орки атакуют без всякого строя, это не так. Просто мои сородичи не используют щиты и доспехи тяжелее кожаных, а для двуручных мечей и топоров нужен простор. Двуручные, понятное дело, для людей. Ары способны ворочать ими одной рукой как тростиночкой. Поэтому плотные, выверенные как по линейке, построения никогда не используются. Самый эффективный способ атаки на относительно ровной местности — это Лавина. В начале идет шеренга хош-ка, поющих последнюю песню — слишком старых чтобы воевать или смертельно больных орков, решивших как подобает воинам погибнуть в битве. Обычно они накачиваются настойкой мухомора или каким-нибудь другим снадобьем, делающим их нечувствительным к боли и удесятеряющим силы. Часто с поющими идут ашк-варок, впадающие в кровавую ярость, то есть берсеркеры. Главное предназначение поющих и впадающих прорвать вражеский строй и спровоцировать панику в рядах неприятеля. Следом за смертниками в бой вступает вождь, предводительствующий ветеранами и сильнейшими воинами. В третьей шеренге идут музыканты и знаменосцы. Последующие шеренги состоят из обычных воинов. Замыкает строй орчья молодежь. Считается, что молодые воины еще не заслужили высокой чести идти в первых рядах. Орки — узкоспециализированные эмпаты, во время сражения они способны действовать как единый организм, ударять как одна рука, мгновенно перестраиваться и менять направление удара.

Мое сердце пело, а из горла рвалось грозное Рра-а-а!!! Я вел своих сородичей в битву, я их мозг и пламенное сердце, а они — мое тело! Земля дрожала под нашей тяжелой поступью, воздух наполнился могучим рыком. Мы пришли в Урс-Арас за славой и кровью, мы пришли за жизнями нечестивцев презревших заветы предков и пошедших против предназначения! Я участвовал в тысячах битв, но такой эмоциональный подъем испытывал только в своем первом сражении. Даже на секунду захотелось плюнуть на все и всяческие империи и остаться с сородичами, но только на секунду. К тому же долго верить во всякие глупости вроде заветов предков и истинного предназначения я не смогу.

Естественно нас ждали, барабаны и волынки слышно за несколько километров. В центре вражеского строя стояли тяжелобронированные копейщики из цивилизованных, на флангах — разномастная конница, состоящая из степняков и небольшого количества купеческих охранников. Мои воины все ускоряли и ускоряли бег, перед частоколом копий, за миг до удара, смертники совершили прыжок. Большинство из них погибло сразу, но дело свое — сделали. Строй нарушился, кое где сломались копья или погибли солдаты их держащие. Даже смертельно раненый хош-ка как правило успевает нанести удар. Мы врубились в расстроенные порядки врага, и началась кровавая бойня. Я орудовал двуручным топором, некогда принадлежавшим хану волков, и дареным костяным клинком, благо заклятье силы совершенно неэнергоемкое. Мои воины были в восторге, с ног до головы забрызганный кровью, с оружием в каждой руке я выглядел настоящим богом войны. Цивилизованные орки оказались слабыми противниками, длинные копья и металлические доспехи отучили их от одиночных схваток и сделали неповоротливыми и ленивыми. Конечно, по сравнению с пехотинцами людьми они выглядели внушительно, но против орков хаоса не тянули. Пока мы вырезали пехоту Фалькон с десятком Рудольфа и молодыми орками охотились на конницу. Правда занимались они этим не долго, люди предпочли развернуть коней и ретироваться, а вот копейщиков мы перебили всех. Не сильно уменьшившиеся в числе пустынные волки ворвавшись в город принялись жечь дома и освобождать рабов. Всех сопротивляющихся — убивали, остальных гнали шею. Мои люди и приданная к ним молодежь принялись грабить богатые дома и лавки. Заставить орков заниматься таким непотребным делом оказалось проще простого. Фалькон и его команда формально тоже являются арами из клана Черной руки, но поскольку не знают языка — считаются детьми, значит, их нужно охранять. А маленькие дети очень любят играть с блестящие безделушками и прочими бесполезными вещами. Орки очень трепетно относятся к детям и готовы выполнить почти любую их прихоть. Конечно орки — не идиоты и прекрасно понимали, что все это лишь способ сохранить лицо и не нарушить традиции. Еще я запретил трогать гномий банк, мотивируя тем, что они помогли мне. В какой то степени так и есть. Гномов я пощадил, резонно предположив, что награбленное лучше сразу поместить в надежное место, чем таскать на своем горбу. А как удивились, вооруженные до зубов и готовящиеся дорого продать свои жизни, коротышки: вдалеке слышен шум сражения, где-то разгораются пожары, а десяток человек не обращая на это внимания, затаскивает к ним в банк мешки денег и иных ценностей, чтобы положить на счет. Однако деловой хватки они не потеряли, и директор банка затребовал пятнадцать процентов со всей военной добычи, в качестве надбавки за риск. Еще он предложил скупить по дешевке трофейные хлопок и металлы, благо их отделение недавно обзавелось стационарным телепортом большой грузоподъемности. Позже мои люди не раз подняли кружку пенного пива в мою честь, они никогда не видели столько добычи разом, да еще за такую непыльную работенку.

Моя орда огнем и мечом гуляла по Каганату еще три месяца, пока все не затихло. Как я предполагал, множество орков недовольных существующим положением вещей присоединилось к моей армии.

После освобождения тысяч рабов возникла новая проблема: куда их девать? Часть, без сомнения, уйдет в сопредельные страны. Некоторые пожелают войти в возрожденные кланы орков, но большинство не хочет воевать, но и не знает, куда ему идти. К счастью на свете существуют такие мудрые существа как старейшины. Старейшиной у орков может стать любой, вне зависимости от пола и возраста, единственный критерий отбора — собственная мудрость. Решение, предложенное ими, оказалось сколь элегантным столь и простым. Однако я до него не додумался, со своим более чем тысячелетнем опытом, доказав тем самым, что мудрость не зависит от возраста. У моего народа есть такое понятие как ом-ка, дословно переводится — слабая рука. Этим термином обозначаются все больные и калеки не могущие сражаться. Участь ом-ка для орка страшнее смерти. Из всех ремесел орки признают только кузнечное дело, остальное же отдано на откуп ом-ка. Так в землях хаоса, как стали называть бывший каганат, появились собственные крестьяне и ремесленники. И участь их была намного лучше той, что у их собратьев в людских государствах. Ведь орки не призирают Ом-ка, а наоборот сочувствуют им, ведь нет горше участи, чем лишиться возможности почувствовать упоение битвой. Я уверен, многие жители сопредельных стран захотят переселиться в земли хаоса. Здесь нет ни сеньоров с их постоянной междуусобицой и правом первой ночи, нет и королевских сборщиков налогов. Здесь никто не забреет тебя в рекруты, ведь быть воином высшее предназначение, а не постылая обязанность. Малая часть производимой тобой продукции отданная приютившему клану, право слово незначительная цена за возможность жить спокойно под защитой лучших воинов во всем мире. Этим решение старейшины создали не просто крепкий тыл и мощную базу для набегов на окрестные государства, они создали новый народ. Пройдет, каких то сто-двести лет и потомки рабов и орков смешают свою кровь. Этот новый народ будет сильнее прочих, ведь каждый ребенок будет мечтать стать воином, добыть тысячу скальпов и погибнуть в великой битве, покрыв себя неувядающей славой. Орчья кровь — очень сильна. С другой стороны этот народ вберет все лучшее более цивилизованных рас. И я обязательно прослежу, чтобы так и было.

Покончив с первоочередными делами я передал властные полномочия совету старейшин, принял свою человеческую форму и отправился выполнять свой первоначальный план. Правда, отпустить меня согласились только после обещания, что я предоставлю настоящее дело для их клинков.

За время путешествия по пустыне я порасспросил Рудольфа и Фалькона о Вольных городах. Вольные города — это скопище полисов постоянно враждующих между собой. У них нет общего правителя, более того каждый город управляется по своему: где правят герцоги и бароны, где магистрат, избранный из глав купеческих и ремесленных гильдий, а где вообще правят всем многолюдством, до чего они там доуправляются одному Лону известно. Жизнь в городах — это череда локальныхконфликтов и небольших войн наемных армий. Просто таки рай для человека знающего, с какого конца браться за меч. Города — это центр торговли всего Западного континента. Здесь рождаются самые богатые купцы и самые смелые мореходы. Лучшего места для моих начинай просто не найти.

По пути к Ставросу нам довелось поучаствовать в двух сражениях в качестве наемников и в обоих Серебряные ежи отличились и заработали себе определенную репутацию. В первый раз было сражение за небольшую деревушку, вернее было бы, потому что мы ночью, воспользовавшись сонными чарами для обезвреживания часовых, прокрались во вражеский лагерь и захватили командиров. Вы бы видели, как сокрушался нанявший нас барон, ведь помимо нас он завербовал еще три мелких отряда. Чистая бескровная победа, по неписанному кодексу наемников высшее достижение для командира. А о том, что в отряде двое владеют силой никому знать не обязательно. Вторым нашим делом был штурм небольшого замка. На пару с Фальконом мы сплели заклятье подземного видения и естественно обнаружили подземный ход. Дальше все было просто, пробравшись в замок, и воспользовавшись все тем же сонным заклятьем, сняли часовых и открыли ворота.

Документ 5: О Тареге

Земля сия — обитель боли и смерти, хоть видом своим необычна и прекрасна. Чёрное солнце пересекает алый окоём ровно за семь с четвертью часов. После чего наступает бархатный полумрак, и на небе появляются три луны. Тарег превращается в мир теней, но не стоит поддаваться очарованию ночи, ибо во тьме бродит смерть. Она может принимать разные обличия: пантеры — оборотня, вампира, терзаемого вечным голодом или иной опасности, коих тысячи в этом не гостеприимном мире. Первая же ночь, которую мы провели в защитном круге, унесла человеческие жизни. Мы нашли десять обескровленных тел, скорей всего это работа вампиров…

* * *

…За пределами круга — был сущий ад. С каждым шагом лес становился всё гуще, высокие синелистые деревья заслоняли небо, погружая мир в багровые сумерки. Хищные ползучие лианы норовили оплести своими гибкими побегами и затянуть поближе к плотоядным корням своих деревьев — симбионтов. Дерево — служит опорой и источником живительных соков. Лиана, в свою очередь, поставляет пищу для дерева, убивая все, что по собственной глупости, осмеливается проходить мимо.

Слой прелых листьев влажно чавкал под ногами. Между стволами деревьев непроходимой синей стеной рос кустарник. Воздух, буквально, дрожал от гудения мириадов крыл кровососущих насекомых. Целые тучи комарья и прочего гнуса набросились на нас, поживиться нашей кровью или отложить свои яйца. Стоило войску углубиться на лигу в джунгли, как мы подверглись нападению стаи пантер-оборотней. В стычке с ними мы потеряли сорок семь человек и два десятка взятыми в плен. Остаётся только гадать, какая судьба их постигла. Я думаю, что они были съедены. Убить же удалось всего лишь трёх оборотней, молодых и неопытных особей. Это была не последняя наша встреча с кланом пантер…

* * *

…вампиры и оборотни — не единственные опасности в Тареге. Смерть в синих джунглях поджидала, буквально, на каждом шагу. Она могла придти в виде ядовитой змеи, свисающей с ветки подобно лиане. Смерть могла придти в виде укуса маленького паучка или клыков, какого ни будь зверя. Смерть принимала форму куста, стреляющего своими ядовитыми шипастыми семенами или летучей мыши, которая обескровливала вернее вампира. После того как у нас кончились запасы питьевой воды, мы были вынуждены пополнять их в этих страшных джунглях. Среди солдат свирепствовали болезни. Ни магия, ни молитвы не могли помочь. От эпидемий мы потеряли почти половину армии. Но, тем не менее, мы шли. Император Арел Дрэгонхарт был несгибаемым человеком, а для похода он подобрал лучших воинов. Армии удалось добраться до реки Ахме, что переводиться с языка опаленных эльфов как Чёрная. Во время переправы через реку на нас напали дроу и их наёмники — приснопамятные пантеры-оборотни. Была жестокая битва. Опаленные палили из своих лёгких арбалетов из-за каждого куста. Потом началась атака эльфийской кавалерии. Только их «скакуны» не принадлежали к славному роду лошадей, это были гигантские снежно-белые тигры. Оборотни усугубили сумятицу. Армия была рассеяна по джунглям и перебита. Сам Вечный Король нашел славный конец в поединке с Безымянным, принцем Ахмезана. Домой удалось вернуться лишь трём сотням из десяти тысяч, выступивших в этот злосчастный поход за золотом дроу, и то благодаря самим эльфам, которые довели жалкие остатки армии до защитного круга. О наших мертвецах они тоже позаботились, придав их огненному погребению. Для Императора же они воздвигли величественную гробницу, сплавив землю, с помощью магии, в некое подобие обсидиана…

* * *

…Дроу красивы странной, не на что непохожей красотой. Будь я воином, я бы сравнил их с прекрасным и смертоносным клинком вороненой стали. Вот отличительные признаки, благодаря которым опаленных не спутаешь ни с одним народом: антрацитово-черная кожа, полное отсутствие волос, растительности на лице и теле, да глаза, в глубине которых бушует багровое пламя.

Уцелевшие отрывки из путевого дневника странствующего жреца Светлой Триады почтенного Домециуса, повествующие о мире Кровавые Небеса.

Глава 5 Наемник

Денег награбленных в Каганате хватило бы на наем небольшой армии, но я ограничился планируемыми пятьюдесятью новичками. Мне нужны солдаты, а не разномастная банда грабителей. К тому же эти пятьдесят после курса обучения и получения реального боевого опыта смогут обучить двести пятьдесят и так далее, по возрастающей. Единственным отступлением от первоначального плана была закупка самого лучшего снаряжения из возможного. Пока Рудольф, в арендованном загородном лагере, прививал дисциплину новобранцам бесконечной муштрой и наращивал их мышцы кроссами и перетаскиванием валунов с места на место, мы с Фальконом развили бурную деятельность. Мы заказали у цеха портных несколько комплектов формы на каждого новобранца, пошитых из лучших материалов. Солдаты Серебряных ежей оказались счастливыми обладателями трех комплектов формы: зимнего, летнего камуфляжа и черной с серебром парадной формы. Мне стоило большого труда заставить старшину портных не превращать камуфляж в клоунский наряд, потому что он считал, так будет красивее. У гномов я закупил короткие мечи, алебарды с крюком на конце, для спешивания всадников, легкие кирасы и поножи, открытые шлемы и конные арбалеты. От тяжелых медленных самострелов, равно как и от примитивных фитильных мушкетов, я решительно отказался. Как только обзаведусь промышленной базой, обязательно налажу производство нормального огнестрельного оружия. А вот гранаты я взял и даже продал гномам идею как их сделать более убойными с помощью рифления металлической оболочки. Об остальных мелочах вроде плащ-палаток, сухпайков, котелков, веревок, малых топориков и еще тысячи мелочей нужных каждому солдату можно не говорить. В итоге экипировка моих универсальных пехотинцев получилась довольно увесистой. Так что цех алхимиков тоже не остался без работы, а солдаты получили сомнительное удовольствие принимать каждый день зелья, способствующие бурному росту и укреплению мышечной массы. Еще я сделал несколько заказов лично для себя: фокусирующие камни и огнемет на основе огненной железы.

Когда я приехал с «гостинцами» и объявил выходной солдаты, замученные Рудольфом, готовы были носить меня на руках, они радовались как дети, примеряя новенькую с иголочки форму. Многие из них не имели столько личного имущества за всю свою жизнь. Но поднятые, на следующий день, в пять часов утра, грозным криком: «Рра-а-а!!!» — они переменили свою точку зрения. Для начала я разбил их на два взвода по двадцать четыре человека, в свою очередь каждый взвод разделил на два отделения по двенадцать человек. Двоих лишних я поставил телохранителями Фалькону, принявшему должность ротного колдуна, хотя у нас была только полурота. Во главе взводов стали мы с Рудольфом, к каждому отделению я прикрепил по два солдата бывшего десятника. Еще шесть ветеранов стали разведывательным полуотделением, зародышем разведывательного взвода. И началась работа, тяжелая и изнурительная. Эти простые крестьянские парни хоть и роптали, но беспрекословно выполняли все мои приказы. Ведь я платил им просто громадные, по местным меркам, деньги. Но думаю, главным было не это, мы с сержантами все уши им проорали, что они лучшие и способны победить мир, они просто поверили. Особенно этому способствовала то, что я, их командир, все время был рядом: я спал с ними в одной казарме, я вмести с ними, проходил полосу препятствий в полной выкладке, рыл нужники или таскал бревна. Трехтысячелетний сон — не шутка, надо восстанавливать форму. А вечерами, перед самым отбоем, бард брал гитару и пел старинные баллады о великих воинах тьмы и грандиозных сражениях прошлого. Причем его пение сопровождалось красочными иллюзиями, которые он навострился создавать. Фалькон вполне бы мог выступать при дворе императора, как его далекий предок. Что же говорить о вчерашних крестьянах, они были просто заворожены. Помимо физической и строевой подготовки я обучал своих солдат основам инженерного дела и тактике. По истечении шести месяцев каждый Серебряный еж умел биться как в сомкнутом, так и рассыпанном строю, прилично стрелять из арбалета и метать гранаты, наводить переправы и рыть окопы полного профиля — единственную защиту простого солдата от магического поражения, он знал, как отразить всесокрушающую волну орчьей атаки и куда надо бить, чтобы сразить дракона. И вот настал тот день, когда обучение было завершено. Солдаты проснулись не от грозного крика, а сами по себе. У изголовья каждой койки лежала выглаженная парадная форма и серебряный личной значок в виде стоящего в профиль ощерившегося саблезубого ежа с глазом, сделанным из крупного рубина.

Вчерашние новобранцы стоят в парадном строю, на ветру развивается отрядное знамя, вот очередной курсант выходит из строя, читает присягу и в рубиновый глаз его значка разгорается багровым огнем — картина, которая умилила бы моего старого сержанта. У меня лишь вызывает желание вульгарно заржать как сивый мерин, с такой серьезностью и фанатичным блеском глаз они произносят пустые пафосные слова. Особенно забавно, что огоньки и ветерок, развивающий знамя, устроили мы с Фальконом. Но солдаты получились сносные, не хуже линейных частей империи Феникса. Я произношу небольшую речь и приказываю строиться в походную колонну, пора показывать товар лицом.

Такого зрелища Ставрос не видел с момента основания: пятьдесят грозных солдат в черно-серебряных мундирах маршируют, печатая шаг по его улицам, их каблуки высекают искры из мостовой, земля дрожит под их ногами, знамя с оскалившейся хищной тварью полощет на ветру, пятьдесят луженых глоток тянут марш империи. Впечатляющее зрелище, особенно если не знать, что дрожь земли организованна заклятьем звукового резонанса, да и искры магической природы.

Свою штаб-квартиру вместе с казармами мы разместили в громадном особняке, в самом центре города. Покупка этого дома, больше похожего на миниатюрный замок и значков для членов отряда съела почти все, запасы наличности. Конечно, у нас еще остались деньги, чтобы выплатить жалование за пол года, но это не то количество денежных средств, которым можно было свободно оперировать. Нам нужен был контракт, и он не заставил себя ждать.

Нашим первым нанимателем стали гномы. Им понравилась то, как я веду дела, и они решили рискнуть, поставив на темную лошадку. Во время переговоров я им намекнул, что рассчитываю стать чем-то большим, нежели удачливым капитаном наемников и мне не помешает информация с финансированием, а благодарность будет безгранична. Они заинтересовались и обещали подумать. Чем больше побед я одержу, тем будет меньше время раздумий. Гномы, дварфы как они себя сами называют, владеют монополией на производство огнестрельного оружия, тридцать процентов товарооборота Западного материка контролируют они же. Это очень большие деньги и широкие связи. Единственный их противник — Торговый союз вольных городов. Гномы не прочь подмять исконную территорию своих врагов под себя. Для этого они примерно каждые пятьдесят лет натравливают на города очередного честолюбивого наемника. Максимум им удавалось получить контроль над двумя городами, да и то ненадолго. Но коротышки все равно регулярно повторяют попытку, они знают, что вода рано или поздно проточит камень.

Нас наняли очистить одну из шахт от рода каменных троллей, в горах Зубы Дракона. Это своего рода тест — в бою одна такая тварь стоит десяти человек, а в роду обычно насчитывается семь — двенадцать особей. Каменный тролль — очень сильное, тупое и неповоротливое существо, ростом под три метра и шириной в два. Кожа их очень прочная и фактурой похожа на камень, отсюда и название. Тролли — прямоходящие и умеют пользоваться примитивными орудиями, камнями да палками, считаются ограниченно разумными. Селятся они обычно возле шахт и пещер из-за того, что прямые солнечные лучи наносят их детенышам сильные ожоги, отсюда и байки про окаменевших под солнцем троллей.

— Ты спятил! — В который раз вынес диагноз Фалькон, услышав о нашем первом задании.

— Спокойно Фалькон, дыши глубже. Задача хоть непростая, но выполнимая. Существует множество способов победить нашего противника.

— Это, какие же?

— Можно навербовать пушечного мяса и завалить троллей трупами — самый простой вариант, но нам не подходит. Магия на них действует слабо, но есть пара интересных трюков. Например, берешь простой булыжник и телепортируешь твари в голову, правда у меня не хватит на это силы, у тебя — умения, значит, отпадает. Существуют яды, которыми можно отравить и дракона, но компоненты для их создания слишком редки, не успеем. Обрушить им на головы шахту нам не позволят гномы. В конце концов, закидаем их гранатами, у каждой шкуры есть свой придел прочности. На месте разберемся, не унывай, ты же бард. — Я подмигнул. — А барды должны вдохновлять на подвиг суровых воителей, особенно если им щедро заплатят. — В пику мне Фалькон затянул заунывную балладу, в которой все друг друга предают и ударяют в спину, в конце лирический герой остается в одиночестве на кургане из трупов.

— Вообще меня больше беспокоит то, что Вечный император никак не реагирует на события в землях хаоса, перекрытое кровавое ущелье — не в счет.

— А ты же не знаешь, вот уже пятьдесят лет на севере империи идет война с объединенными варварскими племенами людей и эльфов. Если бы не Великая стена — империю давно бы стоптали.

— А как же этот ваш пламенем пышущий ящер? Слетал бы и всех пожег.

— А он не может! — Хохотнул бард. — Настоящих драконов-повелителей истребили лет семьсот назад. Этот то — дракон сотворенный. Когда четыреста лет назад войско Каганта вторглось в империю под прикрытием безмагии, предварительно разнеся в щебень, из украденных у гномов пушек, укрепления в Кровавом ущелье, наш героический правитель отправился в Тарег, за чашей крови дракона. Вообще династия Дрэгонхартов любит ходить походами в этот мир. Даже основатель династии, спустив казну на бесконечные войны, отправился поправлять финансы за счет пепельных эльфов. Положив почти все свое войско, лег и сам. Извини, я отвлекся, вернемся к нашему барану. Прихватив, какой то артефакт, служащий знаком неприкосновенности для всех разумных Тарега…

— Возможно это амулет Звезда тьмы, он не только на Кровавых небесах работает. — Вставил я.

— Не знаю, наверное, ты прав. Так вот, наш герой еще и отряд гвардейцев с собой взял и отправился совершать подвиги. Шлялся он там, где-то месяц, поссорился с кем только мог, по традиции положил всех своих, но чашу добыл. Правда за это время армия вторжения пол империи выжгла.

— Это все очень занимательно, но я хотел бы услышать суть. — Перебил я.

— К ней и перехожу. Испил он крови, обратился в дракона и всех сжег, а через неделю процесс превращения пошел вспять, но до конца не завершился. Так и сидит на троне долгоживущий людоящер.

— Идиот, кровь надо было перелить себе в жилы, а не пить. — Вынес вердикт я и рассказал историю возникновения разумных драконов, бард долго смеялся и пообещал написать памфлет на эту тему. Ну, никакого почтения к своему бывшему правителю.

До шахты отряд добрался, без каких либо проблем, а дальше начались сюрпризы: троллей оказалось в два раза больше чем мы рассчитывали. Фалькон долго и грязно ругался, обещая выщипать усы нашего нанимателя по волосу. Гном скорей позволит отрубить себе руку, чем лишится усов. Отряд же воспринял новость довольно индифферентно, благодаря невежеству и крепкой вере в свои силы, для них, что два тролля, что двадцать два. Неделю мы готовились к охоте: Рыли волчьи ямы — Фалькон научился заклятью, размягчающему камень. Изготовили, из материалов привезенных гномами по моей просьбе, пару легких баллист и разместили их на господствующей над входом шахту высоте. Натаскали камней, чтобы сбрасывать их на головы троллям. Нашли неподалеку отвесный обрыв и навели на него самоподдерживающуюся иллюзию — потом мы с бардом отдыхали два дня. Гномы поделились с нами довольно сильным ядом — хоть не убьет, но ослабит тварей. Оставалось только ждать, когда тролли вылезут из своей берлоги на охоту, обычно это происходит раз в десять дней.

Первый тролль, выползший на дневной свет, получил трехметровое копье в брюхо, а второй — в бедро, вот что значит пристрелянная артиллерия. Раненая тварь взревела, и из шахты повалили ее сородичи, пока тролли думали, в чем дело — нам удалось пристрелить еще троих. Очень уж они туго соображают, да и зрение плохое. Трудно сказать, что помешало перебить их всех как на учебных стрельбах. Такие случаи бывали. Толи ветер подул от нас, толи вожак оказался сообразительнее, но тролли ринулись на горушку, на которой засели мы. Защелкали арбалеты, Фалькон и я принялись взрывать валуны, испаряя пропитавшую их влагу. От импровизированной шрапнели и арбалетных болтов погибло еще четыре противника и два провалились в волчьи ямы. Выбраться сами они не смогли, став не опасными. Добежав до подножия горки, они принялись карабкаться наверх, солдаты начали скидывать камни и швырять гранаты. От этого погибли еще двое. Я приказал отступить, и солдаты спокойно спустились по удобному пологому спуску. Отряд укрылся в камнях, а мы, с бардом сотворив фантомов, повели троллей к обрыву. Нырнув в сотворенный ранее колдовской морок, я очень надеялся, что наш враг не заметит в пылу погони расставленной ловушки. К счастью обошлось и эти тупые твари попадали с обрыва, думая, что ступают по твердой земле и разбились насмерть. Двух ямных сидельцев просто забросали камнями, а раненого в бедро застрелили из баллисты, чтобы не рисковать. Оставалось самое сложное — зачистка шахты. Во время нее серебряные ежи потеряли семь человек, хотя нам противостояли пять детенышей и один старик. Среди семерых был и Рудольф, он оттолкнул меня с линии удара тролля, но подставился сам. Мы похоронили их там же в горах, в небольшой пещере. По возвращении в Ставрос я приказал воздвигнуть стелу и выбить на ней имена погибших. Много позже, когда все живое обратится в жирный пепел, вокруг нее появится лес таких же обелисков, и только ветер будет шептать давно забытые имена.

После истории с троллями отряд стал широко известен как в вольных городах, так и за их пределами. На нас посыпался целый дождь различных предложений, появилась возможность выбирать наиболее выгодные. В основанном мы защищали интересы гномов. Они поставляли мне самое лучшее оружие, мои деньги крутились в их банках, их сеть информаторов позволяла мне всегда держать руку на пульсе событий и разыскивать артефакты, уцелевшие со времен империи. Отряд расширился до тысячи пехотинцев, пяти слабеньких магов, которых даже переучивать бесполезно. Еще я начал формировать кавалерию. Налаживались связи с власть предержащими и преступным миром Вольных городов.

Во главе своей конницы я поставил самого настоящего паладина света, пусть и исключенного из ордена. Это был старый опытный вояка шестидесяти лет от роду. В пятнадцать сэр Грегори, так его звали, получил сан паладина, в двадцать уже командовал полутысячей храмовых воинов, а в двадцать пять его изгнали за любовную связь с одной девицей. Хотя этим делом пробавлялись все, включая командора ордена. Однако он не растерялся, поступил на службу магистрату одного из вольных городов и быстро добился славы, богатства, женился на своей возлюбленной. Пять лет назад мой новый командир оставил службу, чтобы постоянно быть с тяжело больной женой. К сожалению, жена умерла, и паладин остался один в пустом доме. Дети выросли и уже ожидают своих детей. Чтобы не спиться от тоски и одиночества сэр Грегори подался в наемники. Как я подозреваю, первоначальной целью было погибнуть в битве. Когда я увидел блистательного паладина со всеми регалиями на пороге своей штаб квартиры, признаться изрядно струхнул. Он был похож на охотника за темными богами. Очень древний паладинский орден, члены которого дали клятву истреблять тьму во всех ее проявлениях. Они убили больше темных богов, чем боги светлые. К счастью этот орден был уничтожен самим Элонидом, за покушение на своего брата. Для братьев же это просто игра в шахматы. Самое интересное, что сила, дарованная сэру Грегори светом — не исчезла. То есть для богов он по-прежнему светлый паладин. Забавно, несущий свет помогает строить империю тьмы, хотя в Цепи Миров бывали вещи и более странные. Вторым ценным приобретением стал Ворон — опаленный эльф изгнанник. Вернее приобретения была два: эльф и его скакун — гигантский тарантул. Существо было создано, по крайней мере, магистром школы жизни, проблема с насыщением крови кислородом такого гигантского насекомого решена очень аккуратно. По словам самого эльфа, он раньше состоял в паучьей гвардии, где и раздобыл такую «коняшку».

Документ 6: О полубогах и низших демонах

Полубоги — сыны или дщери смертной женщины и небожителя. Реже — наоборот. От простых смертных полубоги отличаются бесконечной продолжительностью жизни и большой физической силой. Магией или какими либо божественными возможностями своего родителя они обычно не владеют, за исключением случаев, когда смертный родитель был магом. Полубоги отличаются низким интеллектом и приступами неконтролируемой ярости. Типичным примером полубога является Алкил, прославившейся своими двенадцатью подвигами и огромной физической силой. Но не многие знают, что он во время своих приступов ярости убил собственную жену, детей и своего любимого учителя. Несмотря на все свои недостатки, полубоги играют значительную роль в истории. Благодаря покровительству своих божественных родственников они часто становятся великими героями и правителями. Войны с участием полубогов неизменно обретают небывалый размах и кровопролитность. Например, из-за присутствия на поле боя полубога осада величайшего города древности Илиона длилась целых десять лет и закончилась небывалой кровавой резней.

* * *

Низшие демоны — одна из трех разумных рас населяющих Инферно и другие демонические миры. Они были созданы Дэймоном как раса слуг, ниже в демонической иерархии находятся только расы бесов и многочисленных полуразумных демонических животных. Существует множество разновидностей низших демонов, например суккубы и инкубы — женские и мужские, соответственно, демоны удовольствий; косцы — прирожденные убийцы и многие другие. Самыми распространенными являются дисы — демоны воины, основа легионов Инферно. Эти создания стали широко известны во время темных крестовых походов Дэймона по мирам людей. Обликом дисы отдаленно похожи на людей. Они прямоходящие, имеют две руки и две ноги, пару могучих крыльев за спиной и кожу цвета запекшейся крови. На их головах сверкают сапфировым пламенем три газа — два как у людей и третий во лбу. Правая рука у них оканчивается массивным костяным клинком, с равным успехом, перерубающим подброшенный в воздух шелковый платок и лучшие гномьи доспехи. Помимо естественного оружия и брони — не каждая стрела пробьет их прочную кожу, дисы пользуются щитами и доспехами, откованными в знамениты кузнях Инферно. Кроме сугубо материального оружия этот вид низших демонов в совершенстве владеет огненной магией. У этих инфернальных созданий начисто отсутствует инстинкт самосохранения, даже при многократном численном перевесе врага они бросаются в бой с именем своего создателя на устах. Вопреки распространенному заблуждению демонам не покупают и не похищают души смертных и тем более не питаются ими. Питаются демоны преимущественно сырым мясом, овощи и фрукты считаются ими деликатесом, так как не растут в пылающем Инферно. Поедание человечины они почитают на равнее с копрофагией и другими извращениями изобретенными человеком. За это предусмотрено только одно наказание — долгая мучительная смерть. Как ни странно демоны высокоморальные и дисциплинированные существа, а байки о их людоедских наклонностях появились из-за того что в бою они используют свое внушительные клыки.

Отрывки из трактата «Природа высших сил четвертой ступени». Библиотека Королевского университета благородных наук.

Глава 6 Авантюрист

Окончательно убедившись в моей компетентности, гномы выдали первое настоящее задание. Серебряным ежам предстояло участвовать в зачистке некой древней подземной крепости дварфов. Мол, ее покинули три тысячи лет назад.

Получив от горных коротышек аванс, я сразу же приступил к подготовке. Первым делом — выяснил все об объекте, который нам предстоит отвоевать у монстров поселившихся там. Здесь меня ждал первый и, к сожалению, не последний сюрприз. Древняя гномья крепость на поверку оказалась не менее древней секретной лабораторией Империи Феникса по разработке вооружений. Вернее целым научно-производственным комплексом, надежно упрятанным под землю. Ай да гномы, ай да Дэймоновы сыны! Информация о разработках вряд ли уцелела — есть специальная инструкция предписывающая уничтожить все информационные носители в случае поражения в войне. Зато обширные склады наверняка так и ломятся от всевозможного оружия и прочих полезных безделиц. Можно будет отлично поживиться! А гномы и прочие наемники попросту погибнут, скажем, под обвалом. Я отлично помню все пароли и пропуска, а защитные системы комплекса были одними из лучших с многократным дублированием систем и трехкратным запасом прочности. На крайний случай пока мы будем блуждать по подземельям, оставшиеся ежи устроят засаду у входа.

Дело предстояло жаркое — коротышки уже потеряли два отряда своих разведчиков. Вместе с нами в этот поход отправятся пятьдесят гномьих солдат, натренированных для подземной войны и три отряда наемников общей численностью сто тридцать человек. С собой я решил взять доукомплектованную полуроту ветеранов, участвовавших в очистке шахты от троллей — пятьдесят человек, Фалькона и Ворона с его пауком.

Потратив на подготовку три дня и оставив сэра Грегори за главного, мы отправились на западную оконечность Миноских гор, в лагерь, где нас ждали остальные участники похода. Не скажу, что мне понравились союзники, с которыми придется идти под землю. Против гномов я почти ничего не имел — суровые вояки, только чересчур спесивые, ничего после встречи с имперскими охранными системами спесь с них собьет, если выживут. А вот наемники — никакого понятия дисциплины и умения на уровне ревнивой жены со сковородником метелищей пьяного мужа — бабника. И командиры подстать — тупой бык, рыжая стерва и псих параноик. Первое что он сделал после знакомства — начал голосить, что я его хочу убить.

— Я буду пристально следить за тобой! — Вскричал он.

— Ты что из этих, из любителей большой и чистой мужской любви? Тогда это не ко мне, отправляйся в квартал удовольствий кошкоглазых, там тебя обслужат по высшему разряду. Если конечно такие кварталы где-нибудь уцелели.

— Нет! Отшатнулся он! Не оставляй меня под землей! — Балаган какой-то, я пригляделся к этому придурку повнимательнее. «Проклятье! Да он маг разума чудовищной силы! Способности находятся в латентном состоянии, но он сумел считать мои эмоции и на основе этого и еще ряда фактов экстраполировать мои дальнейшие действия! Такие маги рождаются раз в тысячу лет. Но что теперь кулаками махать, его разум разрушен собственной силой, без имперских магов и их артефактов я бессилен. Остается только отойти в сторону и не мешать».

— Я не оставлю тебя и не убью, прости, более ничем не могу помочь.

— Спасибо, не жалей меня, пусть я для тебя великолепный меч имеющий один дефект, перечеркивающий все достоинства великолепного орудия убийства. Ты единственный понял меня. Там, под землей, обитает смерть! Гномы знают о ней и приготовили нас на закланье. — С этими словами он ушел к своим людям. Ничего нового я не узнал. Это с самого начала, было, авантюрой. Как увидел остальных наемников — сразу понял, что нас записали по графе расход. А я списал в расход их — что называется богини судьбы — шутят. Побродив по лагерю, я прихватил с собой Фалькона и отправился подыскивать место для засады.

Вход в подземный комплекс оказался в небольшой пещере облюбованной горными вивернами. Это такие летающие ящеры вроде драконов, у них нет огненного дыхания и настоящих крыльев, только видоизмененные передние лапы. Они сродни птицам и древним птерам, что населяли этот мир миллионы лет назад. Как известно великий Лон создал часть миров комками девственной грязи и запустил процесс естественной эволюции. Наша Лепурингия как раз из таких миров.

К счастью летающие ящеры давно покинули пещеру, точнее их «вежливо» попросили гномы, вон сколько скелетов виверн валяется.

— Смотри Фалькон, виверна.

— Где?! — Вскрикнул бард и не глядя шарахнул огнешаром.

— Да вон валяется, точнее ее кости. Ученик мой, рефлексы — это хорошо, но надо думать головой хоть иногда. Пожалуй, оставлю я тебя на поверхности дожидаться похода отряда, оставлю одного. А то ты нас всех попросту завалишь.

— Слава богам! — Вырвалось у хитрого барда.

— Не думай, что ты легко отделался, через тебя я буду поддерживать связь. Часами медитировать в одной и той же позе — не сахар.

— Всяко лучше, чем плутать по подземельям, мне тролльей шахты хватило.

— Ловлю на слове. — Зловеще ухмыльнулся я. — А теперь раз ты проявил недюжинные способности в магии огня, обеспечь нормальный свет, надо осмотреться.

— А что мы собственно ищем?

— Место для засады.

— А это не опасно, вдруг там уже засели…

— Кто?

— Враги.

— Ну, ты как маленький! — Всплеснул я руками. — Засаду будем устраивать мы, вернее оставшаяся часть отряда, что подойдет сюда через денек. Предвижу твои возмущенные вопли и вопросы: да это предательство! Я говорил и повторю еще раз: мы не рыцари в сверкающих доспехах и не спасители миры, мы — наемники! Мы не в бирюльки играем, для нас важна эффективность и выгода! Репутация тоже не помешает, но если провести акцию чисто — она не пострадает. В подземельях случился обвал, мне так жаль. — изобразил я скорбь, — Если тебя утешит — гномы пытаются ограбить древний научно-производственный комплекс Империи Феникса.

— Понятно. — Уныло сказал бард.

— Выше нос! Может там все давно разграблено или уничтожено. Все-таки три тысячи лет прошло.

В дальнем конце пещеры я обнаружил, пустую шахту лифта и комнату служившую, по всей видимости, контрольным пунктом. Весь пол был усеян кусками ржавой брони — это явно работа гномов. Бронированные двери лифта и КП вскрывали с помощью взрывчатки. В КП я нашел обломки резервного генератора, а вот его кристалл-накопитель кто-то стащил. Хотел бы я знать, чья это светлая мысль разместить один из резервных источников энергии на поверхности. Своими бы руками удавил! Я со злости пнул обломки и выловил алмаз в выгребной яме. Под одной из железяк нашелся маленький черный камешек, так называемый камень памяти. Один такой находиться в моем черепе. Всем гражданам империи имплантировали этот своеобразный самописец еще при рождении. Правда, изобрели его всего лишь за сто лет моего пленения, иначе я не попал бы в одну неприятную историю. Он запоминает все что видит, слышит и чувствует носитель. По этому система правосудия империи почти никогда не давала осечки. Преступлений, как правило, меньше не становилось, но возмездие настигало всегда. Конечно, можно подделать запись, но тщательная экспертиза в лабораторных условиях в девяти из десяти случаях с легкостью обнаружит подлог. С помощью несложного заклинания я активировал камень и включил воспроизведение последних минут записи.

Дверь генераторного отсека закрылась. Диверсант посмотрел на часы — до атаки десять минут, до взрыва основного генератора пять. Ещё остался резервный на поверхности — все, что осталось от некогда многочисленного энергетического хозяйства комплекса. Вернее сами генераторы никто не демонтировал, их попросту отключили, как и искр охранной системы. Комплекс готовился к консервации, осталось вывезти только склады.

Предатель, ибо простого диверсанта засекли бы ещё на поверхности, достал многофункциональный боевой жезл — последнее слово оружейной мысли, и решительно отправился к лифту на поверхность.

Разгильдяйство и небрежение давно проникли на этот отрезанный от окружающего мира комплекс. По штатному расписанию — через каждые сто метров должны были стоять охранники. Сегодня, только у лифта стоял полусонный часовой и делал тоже что и все часовые мира — клял начальство, назначившего его на ночную вахту; боролся со сном и мечтал научиться спать стоя… В общем — как обычно.

Бедолага, подпирающий стену, рядом с лифтом так ничего и не понял — негромкий хлопок и небольшой огненный шарик впился ему в грудь. Тело, некогда бывшее живым человеком упало на пол. Диверсант равнодушно перешагнул и вызывал лифт. Он не ведал жалости и сомнений — он, наконец, сможет отомстить.

С мягким шелестом двери открылись — путь к поверхности и отмщению открыт, карета — подана.

Пещера, слабо — освещённый пятачок перед лифтом и такой же перед контрольным постом. Остальное пространство теряется во тьме; но не мертвой тьме бункеров, построенных человеком; отнюдь — шелест мириад крыл летучих мышей; писк крыс; стрёкот, забредших с поверхности, кузнечиков и другие звуки наполняли пещеру. Но эта идиллия была нарушена — металлическая пасть разверзлась и выплюнула злобное существо, с зажатым в лапе предметом, от которого веяло смертью.

Злобный — даже предатель имеет право на имя, уверенным шагом направился к КП… Взревела серена воздушной тревоги, замигали красные лампы, Злобный бросил быстрый взгляд на часы — до атаки было ещё 6 минут. «Сволочи, проклятые сволочи»! — мелькнула мысль.

Повинуясь команде центрального искра, дверь КП начала, медленно, опускаться. Злобный, взревев, попытался проскочить — это, у него, почти получилось… Броневая переборка, опустившись, как топор палача отрубила ему ноги, ниже колен. Благодаря сильной воле и жажде мести Злобный не потерял сознания и благодаря им же сумел доползти до запасного генератора, открыть панель и вырвать кристалл накопитель. Последняя мысль перед погружением в благословенную тьму, избавительницу от боли, была: «Я отомстил»!

Бр-р-р-р, раздвоение сознания — до чего поганое ощущение, понятно, почему все следователи и прокуроры такие злобные. Становиться, пусть на время, такими тварями — отвратительно! Да еще бунтующее сознание фортели выкидывает, Злобного какого-то придумало. Зато теперь у меня есть план комплекса, пусть и не полный. Придется посидеть пару часиков над камушком, и думаю, удастся выцарапать нужную информацию.

По возвращении в лагерь Фалькон узнал, что я ухмылялся не зря. При помощи магии воды я сотворил огромную лужу и усадил в нее барда медитировать, мотивируя это тем, что настоящий боевой маг должен уметь колдовать в любых условиях. Сам же принялся потрошить найденный камешек. Через несколько часов, когда примерный план комплекса был у меня в голове, а приказы по организации засады на бумаге, я обратил внимание на своего ученика. Бард все это время мужественно терпел, пока я не сжалился и не приказал ему прекратить медитировать в позе «лягушка на болоте». После сидения в луже дела с медитацией и мыслеречью пошли на лад. Во мне умер великий педагог.

* * *

— Кто разбирается в горном деле? Шаг вперед. — Из строя вышло три человека.

— Негусто. — Я немного напряг память, вспоминая имена солдат и ту информацию, которую они изволили сообщить при вербовке. — Рядовой Кирос — ты главный в тройке, на правах самого опытного. Становитесь в конец колонны и не позволяйте никому заблудиться. Если кто-нибудь будет отставать — подгоняйте его пинками, разрешаю. — В задней шеренге послышались смешки.

— Есть сэр!

— И вот еще что, ефрейтор Кирос, рядовой Карацолис отстает из-за приступа глупого смеха. Пора применить к нему профилактическое средство типа солдатский сапог. — Обожаю канцеляризмы, а самый их богатый источник находиться в армии.

Выстроив своих людей колонной по два, я подошел к командирам других отрядов, чтобы уточнить кое какие детали. Подошел прямо к началу скандала.

— Я не собираюсь идти в а авангарде! — Визжала Гунвор, не зря я ее стервой про себя обозвал.

— Вы позиционировали свой отряд как разведчиков, вот и идите впереди. — Возражал ей Аарон — командир гномьего отряда.

— Это ваше подземелье, вот вы первыми и идите! Я и мои люди пойдем следом за вами. — А она не так глупа, в середине боевых порядков больше шансов уцелеть. Не зря ее имя с одного из древних языков переводиться как: осторожная в битве.

— Это физически невозможно. Мои солдаты будут рассредоточены по всей протяженности колонны. Вам, людям подземелья непривычны, я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас потерялся.

— Тогда пусть впереди идет Асфан.

— Нет. — Это все чего добилась доморощенная разведчица от командира панцирников. Надеюсь, он догадается избавиться от тяжелых доспехов и чудовищных двуручников, чай не строй копейщиков прорывать идем, а очищать узкие подземелья от различных монстров. В таких условиях идеальны кинжалы и короткие мечи — гладиусы. Вообще двуручники — это притча во языцех. Когда простой обыватель представляет себе великого воина, он обязательно рисует картинку двухметрового бугая машущего этакой металлической оглоблей как тростинкой. Да, двуручный меч не каждый поднимет, не говоря о том, чтобы наносить и парировать удары. Сей меч предназначен для прорыва через частокол копейных наверший или для рубки с тяжелобронированным врагом. Еще его очень уважают палачи и используют для казни через отрубание головы благородного сословия.

— Серебряные ежи пойдут в арьергарде. — Устранился я от спора. Никто не возмущался — второе по опасности место.

— Тогда остается наш опасающийся убийц товарищ. — Язвительно заметила Гунвор.

— Хорошо, от судьбы не уйдешь.

— Что же ты молчал!..

— Хватит! — Отрезал гном, — Пора отправляться, — Спор увял сам собой.

Подземелья. Терпеть не могу подземелья! А мы блуждаем по нему уже несколько часов. Пока нам встречались лишь пещерные крысы — быстрые зубастые твари размером со спаниеля. И мелкие пещерные гидры — небольшие многоглавые змеи, отличающиеся феноменальной регенерацией и живучестью, любящие селиться возле подземных водоемов. Новая голова у них отрастает примерно за неделю. Самый простой способ победить такое создание — изрубить на куски. Несмотря на кажущуюся слабость тварей наше воинство понесло первые потери. Привыкшие биться в тяжелых доспехах солдаты Асфана просто не успели среагировать на юрких и прыгучих крыс, результат — два трупа с рваными ранами на горле. Отличился и один из моих ежей — он подобрал отрубленную голову гидры и метнул шутки ради в своего товарища. Как я уже говорил — гидры очень живучие. Голова «сказала»: «Клац», — и уцепилась за, извиняюсь, афедрон. От этого цирка повеяло ностальгией: мой первый взвод — толпа молодых раздолбаев и я наивный оркский юноша, хоть тогда мне было триста лет отроду. Взросление разума и тела — вещи совершенно различные.

Наконец мы перестали блуждать по этому Дэймонову лабиринту и очутились в гигантском зале, из которого вели четыре коридора. Немного передохнув гномы, решили вести нас дальше, в сторону лабораторий и складов. Мне же была необходима подстанция. Я приказал своим остаться на месте. Ко мне сразу подлетел Аарон.

— Почему вы остановились?!

— Нам в другую сторону, проводники не нужны, спасибо.

— Только вы не начинайте… — Принялся заламывать руки вконец издерганный дварф. Но он был прерван злобным рыком, каких то зверей. Из каждого коридора на нас ринулось по трехглавому псу размером с теленка. Громадные когти и клыки, костяной клинок на кончике подвижного хвоста и злобный нрав — вот чем знамениты эти боевые животные Инферно.

— Церберы! — Заорал я, — Рассыпаться! Ворон, спускай свою ездовую зверюгу! — На протяжении всего похода эльф был незаметной тенью. Похоже, он владел какой то особой магией — гигантский тарантул это не та вещь, которую можно не заметить. Церберы ворвались в наши порядки как упырь в толпу детей и устроили кровавую баню. Они рвали зубами и когтями, кололи хвостом и просто давили массой. Даже у моих ежей не очень много шансов выжить после встречи с этими инфернальными тварями Одну из них нейтрализовал тарантул ворона, правда погиб и сам. Даже великан бы «не распутал» клубок сцепившихся в смертельном объятии паука и инфернального пса. Второго цербера просто таки разделал Ворон — любо дорого посмотреть, не зря я его взял. Третьего спалил я колданув четыре языка саламандры, взявших тварь в своеобразные клещи. А на четвертой оседлал Абхай. Бесстрашный — это имя совершенно не подходило трясущемуся параноику, с которым я разговаривал в лагере, но сейчас оно соответствовало внутренней сути. Оседлав тварь Инферно, Абхай вонзил кинжалы, которые держал в руках, в шеи цербера. Животное просто обезумело и пронзило храбреца своим хвостом. Тварьбыстро добили. Я склонился над Абхаем, он был еще жив.

— Помоги мне подняться. — Сказал он, и я молча подставил плечо.

— Солдаты мои, слушайте последний приказ: следуйте за Фениксом, он приведет вас к свету. — Из последних сил сказал несостоявшийся великий маг и испустил дух.

— Внимание!!! Мы столкнулись с отрядом Открывающих Врата мира Инферно. Обычно он состоит из четырех церберов, двух огнистых червей и десяти низших демонов войны. Один дис, так они называются, способен уничтожить все наше войско и не почесаться. Надо возвращаться.

— Ни в коем случае, задание еще не выполнено! — Закричал Аарон. — В свете сложившихся обстоятельств я, повышая плату в два раза!

— Мертвым не нужны деньги, все кто хочет жить — за мной! — Большая часть уцелевших наемников выбрала жизнь.

Не успели мы пройти сто метров как напоролись на огнистых червей. Ближайшее огненное существо плюнуло в меня языком пламени. Я рефлекторно поставил магический щит, но один из серебряных ежей заслонил меня своим тел. Глупая смерть. Разозлившись я обрушил потолок.

— Он погиб как герой! — Патетически воскликнул Кирос.

— Цвет нации, будь он не ладен. — Буркнул я.

— Сэр?

— На войне всегда погибает цвет нации: самые честные и храбрые люди, а в живых остаются лишь крысы, отсиживающиеся за чужими спинами. Я, конечно, утрирую, но в целом так оно и есть. Этот идиот своим никому не нужным героизмом нанес непоправимый урон нашему будущему, да еще куча денег затраченных на подготовку в трубу вылетела.

— Как вы можете такое говорить сэр, ведь он спас вам жизнь!

— Ты прямо как Фалькон. Я спокойно бы все отразил магическим щитом. Героизм надо проявлять к месту, а не когда засвербит в одном месте.

— Кто же должен определять сие место, сэр?

— Сам человек, потому этот твой герой — идиот. Я же лично учил вас тактики прикрытия магов, я рассказал вам о своих возможностях. Я не имею права по-глупому терять вас! Вы… Ладно, об этом ты узнаешь в свое время. Знай — нас ждут великие дела, и я не позволю своим людям умирать у меня на руках. Вернемся в Ставрос, я устрою вам тренировочку по боевому взаимодействию с магами и на этот раз паленой шевелюрой не отделаетесь! Пошли, что здесь стоять? Я знаю обходной путь. — И снова блуждание по каменному лабиринту. Очередной зал и очередная напасть. Мы столкнулись с демонами.

— Шрайк! Ты ли это? Как Нэсс? Нарожала тебе много суккубчиков с костяным жалами в известном месте? — Мне повезло, что дис со знаками легата легионов Инферно мне знаком. Может, удастся разойтись миром.

— Какие нелюди и без охраны! Не считать же охраной несколько десятков смертных молокососов. С Нэсс все нормально, спасибо. И дочки у меня загляденье, недавно младшенькая отличилась — совратила одного светло-эльфийского прынца и умертвила прямо на алтаре их бога-покровителя, тем самым, открыв путь пылающим легионам. Теперь тот некогда цветущий мир — доминион Инферно.

— Рад за вас. Познакомишь с дочкой?

— Я бы с радостью, генетический материал, как любили говорить ваши маги жизни, таких как ты всегда нужен Инферно. Но, к сожалению, я вынужден тебя убить, интересы Инферно, ничего лишнего. В память о старой дружбе, насколько она вообще возможна для таких существ как мы, я убью тебя быстро и без мучений. Чего не могу сказать о твоих людях, для открытия врат нужно много жертв, сам понимаешь.

— Э нет, друг мой ситный. По древнему договору низшие демоны не имеют право трогать ПРИСЯГНУВШИХ ФЕНИКСУ… — последние два слова я произнес особенно громко и выделил интонацией. Для людей слышащих, что-то помимо собственно страха вполне достаточно чтобы спастись, а трусы и идиоты мне не нужны.

— Знаю — знаю, — проворчал демон, — без высочайшего соизволения Дэймона, наказывается смертью, по средствам активации печати карающей воды. Арчибальд Феникс был очень ушлым магом, обдурить Инферно с помощью его же изобретения — юриспруденции это надо постараться. Только вот империи давно нет. — Сказав это, Шрайк попытался ударить меня, и тут же был наказан — его руку просто разорвало в клочья. Кровь это тоже вода.

— Ошибаешься, теперь есть. Ну ладно, мы пошли, рад был повидаться. Береги руку, я слышал: способность к регенерации у демонов с возрастом исчезает. А ты уже не мальчик чтоб отращивать за неделю потерянную конечность. — Позлорадствовал я.

— Стоп! Хватайте тех остолопов! Они не защищены клятвой! — Проорал демон, указывая на обособленно держащуюся группу латников, своим подручным, — Спали меня свет! Раймон, ты перехитрил меня и остался в живых! Впрочем, это ненадолго. Шестеро так и не догадались мысленно произнести простую фразу: «Клянусь служить фениксу». А для открытия врат мне хватит двоих. Мой тебе совет: беги отсюда как можно быстрее, бесы и животные Инферно не связанны каким либо договором и всегда идут в первой волне.

— Нет, я останусь. Кирос, уводи людей, вот примерный план комплекса. — я кинул слепок своих воспоминаний, — Сержантские лычки ожидают тебя на выходе из подземелья.

— Как это благородно! Не похоже на тебя друг мой Раймонд. Отойди-ка в сторонку, во избежание всяческих глупостей. — Низший демон так и сочился сарказмом, — А вы чего встали?! — это уже другим демонам, — Растянуть людишек на жертвеннике и приступим.

Дождавшись пока мои люди, скроются за поворотом, а обреченных жертв прикрутят к алтарям, я ударил заклятьем звукового резонанса. Ударил не по людям или тем паче демонам, а по потолку. Упавшие камни буквально раздавили обреченных людей. Мне удалось обрушить пароду столь ювелирно, что даже маленький камешек не попал в демона.

— Да пожрет тебя Ург! — Утробно взвыл Шрайк и запустил в меня огненным шаром. Мне стоило больших усилий усмирить свои рефлексы и остаться каменно-спокойным. Пламенный клубок застыл в сантиметре от моего лица. Демон пытался взять меня на испуг: если бы я начал противодействие это бы считалось нападением и нарушением договора.

— Прости, я нечаянно. — Невинно заметил я. У демона не осталось слов, только нечленораздельные хрипы. С формальной точки зрения я ни в чем не виноват, я целил в потолок и не покушался на добычу милейших жителей Инферно. Все претензии к гравитации и великому Лону, как ее создателю.

— Как бы тебя апоклепсический удар не хватил. С другой стороны войдешь в историю как первый демон с инфарктом. Ну, я пошел? — Сказав это, я юркнул в туннель и расхохотался в голос. В след мне понеслась чудовищная брань, проклятья и обещания вечности мук. Грохот обвала не дал мне в полной мере насладиться истинной инфернальной лексикой, пришлось обрушить крепления за своей спиной, думаю, сотня — другая метров устроенного мной завала на время сдержит демонов. Как раз должно хватить на подготовку шаманского обряда по вызову землетрясения. Обрушить все эту гору к Дэймону, Ург с ними, со складами!

Эпопея с подземным комплексом в целом закончилась хорошо, хоть я и потерпел поражение. Обряд вызова землетрясения прошел не без некоторых трудностей, увенчался успехом. Демоны оказались надежно заперты под землей, вторжение Инферно не состоялось. Потери составили: двадцать семь серебряных ежей, наемников уцелела едва ли пол сотни, а из гномов только семеро — алчность, помноженная на глупость предводителя способна довести только до могилы. Гномы признали мои действия правильными, но что-либо платить сверх аванса отказались, мол, дело не сделано. Уроды! Я более чем уверен, что дварфы знали о демонах. Люди должны были стать пушечным мясом и отвлекающим фактором, пока коротышки выносят документацию и наиболее ценное оборудование, таков был их план. Только они недооценили меня. Думаю, теперь гномы перестали считать меня обычным мясом, и будут давать нормальные задания. Время покажет. Но я им еще припомню предательство!

Документ 7: О падении светлых эльфов

Доподлинно неизвестно почему высшие эльфы начали умирать, одни считают, что это болезнь, насланная тьмой, другие — что эльфов настигла кара светлых богов за неведомое преступление. Как бы то ни было — эльфы умирали, и не могло помочь все их магическое искусство. Но было замечено что полукровки и кватероны не подвержены загадочной напасти. Совет мудрецов решил, что если им всем суждено погибнуть, то необходимо оставить хотя бы наследников своего великого народа. Каждая эльфийка была обязана родить двух младенцев, каждый эльф зачать как можно больше детей от человеческих женщин. Эльфы умирали долго, целых пятнадцать лет. Успело родиться достаточно младенцев, для того чтобы новый народ не вымер. Когда последний чистокровный эльф испустил дух, самому старшему полукровке было четырнадцать лет. Высшие эльфы оставили своих наследников, но не успели объяснить, как пользоваться наследством. Новорожденный народ неизбежно скатился в пропасть варварства. А когда пали магические барьеры прародителей пришли люди и изгнали их в бесплодную тундру. Но, не смотря на все невзгоды и смерти, они выжили и сумели размножиться и расселиться по всем северным землям.

Отрывок из монографии «Сравнительный анализ лесных и диких эльфов». Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 7 Археолог

Благодаря тесным связям с гномами мне удалось узнать, что где-то в Дикой тундре существует Забытый город, предположительно построенный выходцами из Древней империи. Я немедленно стал собирать экспедицию. Гномы выделили нам проводников, оказывается, у них есть дела и с северными варварами. С собой я взял Фалькона, Ворона и усиленный взвод пехотинцев, в тридцать человек. Сэр Грегори с его богатым опытом управления воинскими частями остался за старшего. И мы отправились в Домокрос — порт на побережье моря Тысячи и Одной Бухты.

Море, пенные барашки волн накатываются на пустынный галечный пляж, по воде серебрится лунная дорожка. Море, самая загадочная и непредсказуемая стихия: минуту назад оно было ласковым и спокойным, всех оттенков синего, но вот налетел шквал и оно облачается в сталь, гигантские горы воды готовы раздавить любого дерзкого бросившего ему вызов. Может бросить все, наняться смотрителем маяка и просто смотреть на море, это можно делать часами и никогда не надоест.

В ночи блеснула сталь, я расхохотался, поздно уходить в сторону, пророчество прочно волокло меня за собой. Их было четверо, четверо профессиональных убийц, знаменитых Крадущихся в Ночи. Слишком они самоуверенны, даже не зачернили лезвия, блеск которых я и заметил краем глаза. Меня охватили полукольцом, хоть на это хватило мозгов. Четверо слишком много, мне хватит одного, чтобы послать свою весть. Я снял с пояса металлическую трубку с широким раструбом на одном конце и стеклянным шаром заполненным водой — на другой. Струя пламени превратила двух убийц в пылающие факелы. Защита против магии вещь хорошая, но абсолютно бесполезное против обычного пламени. Я окружил себя ведьмиными огнями и принял истинный облик. От моего хохота крадущиеся должно быть оглохли, с ними по-другому нельзя, только пыль в глаза и грязные трюки помогают отвадить различные мистические ордена и прочих душегубов привыкших нагонять ужас на свои жертвы. Я работал под демона, самый выигрышный вариант в данном случае. Они почти не сопротивлялись, когда я откинул одного в сторону, а второго зарубил и принялся пожирать его печень. Ну и гадость!

— Смертный! — гремел я, — Как ты посмел напасть на меня, Бальтазара, Князя Инферно?! — «надеюсь, настоящий демон не поведет себя как Ночной Король», — Я оставлю тебе твою жалкую жизнь, букашка! Передай своим хозяевам, что они пыль под моими ногами и если они хотят сохранить свои жалкие жизни, пусть принесут мне головы купцов Торгового союза, нанявших вас, жалких червей! — догадаться, кому я перебежал дорожку — не сложно, а этот дурак спишет все на мою якобы демоническую сущность. Последним штрихом я схватил его за лицо обагренной кровью рукой, так что остался след моей пятерни. Простое заклятье и кровь стала не смываемой. Хваленая антимагическая защита Крадущихся — примитивная дешевка, останавливающая только боевую магию прямого действия. Сам не свой от счастья убийца поспешил скрыться, получив напутственный пинок. А мне пришлось отмываться и полоскать рот, никогда не любил обычая своего народа — поедание печени достойного врага, да и враг оказался слаб.

Утром я обнаружил под своей дверью плетеную корзину с тремя головами. Значит, Союз еще надеется уладить дело миром и приличным отступным, а это была местная инициатива. Интересно, кого они пошлют в следующий раз, экзорциста или демонолога?

Отплыли мы с вечерним приливом на каравелле с банальным названием «Чайка». Нам предстояло долгое и скучное путешествие вдоль западного побережья империи. По словам шкипера Чайки приключения, начнутся, когда мы по правому борту увидим Великую стену, отделяющую Вечную империю от Дикой тундры. Народы ее, населяющие хоть и считаются варварами, но умеют строить неплохие боевые галеры и не стесняются ими пользоваться. На вполне резонный вопрос: откуда в тундре корабельный лес, шкипер ответил, что правильнее её называть лесотундрой. Второй опасностью являлась пиратская республика, расположенная на архипелаге, похожем на гигантский глаз, он так и называется — Око ужаса. Формально это колония Вольных городов и даже платит символическую дань своей метрополии, но на деле — пиратский рассадник, неподконтрольный никому. Как заверил меня шкипер, у гномов существуют определенные договоренности и с варварами и с пиратами, но океан велик, мало ли что может случиться.

Благодаря появившемуся свободному времени, я вплотную занялся обучением Фалькона. Где же, как ни в море изучать магию ветра и воды. Под конец плавания, оказавшегося на удивление спокойным, бард смог бы сдать экзамен на звание подмастерья Имперской Гильдии Боевых Магов. Всего званий — семь: неофит, ученик, подмастерье, адепт, магистр, мастер, грандмастер. Фалькон, наконец-то полностью овладел контролем над своей силой и начал составлять свои собственные заклинания. Но вообще можно считать, что он начал делать это с самого начала обучения. Когда я рассказывал, что всякая магическая тарабарщина для занятий магией не нужна, я слукавил. Заклятье можно вербализировать и тогда им сможет воспользоваться любой носитель дара. Такое заклятье будет работать хуже и возможно с побочными эффектами. Магов использующих чужие заклятья мой учитель считал шарлатанами, так что барду я сказал чистую правду, но не всю.

Высадились мы в небольшой рыбацкой деревушке населенной чернокожими людьми, как оказались на севере эти обитатели тропиков одному Лону известно. Приняли нас, благодаря гному, назначенному в проводники, радушно. Кто бы сомневался, ведь трюм чайки под завязку забит очень даже неплохим оружием. Дварф тоже остался доволен, за оружие ему заплатили пушниной и самородным золотом, намытым в местных реках. Как мне удалось узнать из разговора со старостой деревни, Исаак, так зовут нашего проводника, частый гость в этой деревне. В этом все гномы: продавать оружие обеим сторонам конфликта. Это скопление хижин — один из многих перевалочных пунктов, откуда оружие переправляют прямиком к армиям, что штурмуют Великую стену. Подозреваю, что сам конфликт инспирировали гномы, предварительно раскрутив империю на строительство Великой стены. Уж очень это похоже на долговременную комбинацию, в стиле горных царей. В начале дварфы организовывают набеги на империю, заваленный слезливыми мольбами подданных император обращается к гномам, как к лучшим фортификаторам, те строят стену и развязывают войну, так как набеги стали почти невозможны. Коротышки вполне могут себе позволить долгосрочные планы, для них сменившиеся три — четыре поколения сущая ерунда, очень высока преемственность. Но когда-нибудь они получат по ушам, и я даже знаю от кого.

Продолжив расспросы, я выяснил, что забытый город, в который мы направляемся проклятое место, в нем обитают страшные демоны из железа изрыгающие огонь и прочие страхи. Так же он поведал мне, что лучшие воины его народа ходили туда и не вернулись, хоть это и было многие поколения назад. И еще мне дали совет: оставить у него, старосты, все свои вещи, потому что мертвым они не нужны. Я лишь улыбнулся той непосредственности, с которой было сделано предложение. А «демоны» — не проблема, если они, то о чем я думаю.

Уладив дела торговые и насытив мое любопытство, староста пригласил на пир, устроенный в нашу честь. Сие ответственное мероприятие было решено проводить в единственном каменном доме на весь поселок. Но попировать мы не успели, на деревню напали эльфы из неприсоединившихся к союзу племен, как я узнал впоследствии. Мы едва успели сбить ежа, когда до нас докатилась волна визжащих и размахивающих тесаками полуголых варваров. Алебарды взвились и опустились, окрасившись кровью. Арбалетные болты запели свою песнь смерти. Так же быстро, как набежали, эльфы отхлынули от нас, оставив семерых своих лежать на земле. Из их рядов протолкался предводитель, облаченный в доспех из шкур и костей животных. Он начал на ломанном всеобщем длинно и занудно объяснять, почему мы должны сдаться на его милость. Среди аргументов он назвал свое божественно происхождение. Я пригляделся получше, действительно есть примесь божественной крови, но очень незначительная. Солдаты мои откровенно скучали, и мне тоже надоело выслушивать эту чушь. Я вышел из строя и просто срубил ему голову, так он увлекся своей речью. Если так хочется поболтать с врагом — сделай это после того как отправишь его в загробный мир, а не до. Пара огнешаров и вся его кодла разбежалась.

Пир все-таки состоялся, да еще какой! Практичные северяне совместили чествование победителей с тризной, по поверьям душам погибших будет легче покинуть этот мир, если их проводят доброй пирушкой. Я не стал запрещать своим людям напиваться вместе со всеми, лучше один наглядный урок, чем сотня увещеваний, к тому же если они сблизятся с местными будет совсем неплохо. Какая то невообразимая ягодная брага и медовуха текли рекой, столы ломились от различных яств и закусок, то и дело вспыхивали драки, спустя небольшое время сменявшиеся клятвами в вечной дружбе. Один только Ворон не принимал участие в этой вакханалии. Он мрачен, молчалив, высокомерен, но воин отличный. Он сплошная загадка, все разговоры о его прошлом натыкаются на стену ледяного молчания. Я бы выгнал его, несмотря на все достоинства, мне нужны соратники которым можно всецело доверять. Только все дело в том, что Ворон — часть пророчества. Два птичьих прозвища могут быть совпадением, три — уже система. Ах, как бы я хотел своими руками удавить того неизвестного пророка, если бы он не был мертв. Конечно, можно отказаться от моего великого замысла, но не факт что так не задумывалось с самого начала. Кто тянул барда за язык? Теперь приходится мучиться неопределенностью.

Побудку я устроил в шесть утра с помощью ледяной воды и деревенских мальчишек, они старались, как могли и получали море удовольствия и заодно пополняли запас бранных слов, который сильно пригодится им во взрослой жизни. Чтобы закрепить урок я повел своих на окраину деревни, где нас поджидал Исаак и ровно тридцать четыре скакуна. При виде оседланных оленей солдаты взвыли, такой подлости они не ожидали даже от меня. Слишком сложно прокормить лошадей даже коротким северным летом, не говоря уже о других временах года. По этому местные приручили и поставили под седло гигантских оленей.

— Надеюсь, теперь вы воздержитесь от пьянства во время службы. Все всё поняли?

— Так точно, сэр! — раздался нестройный хор.

— Я не слышу.

— Так точно, сэр!!! — Гаркнули они.

— Ладно, не изверг же я, даю вам три часа привести себя в порядок и позавтракать, разойдись! — В глазах солдат из безжалостного тирана я сразу превратился в богиню милосердия. «Люди, как просто вами манипулировать, достаточно, что-то отобрать, а потом вернуть, преподнеся это как дар богов».

Олени оказались великолепными ездовыми животными: сильными, выносливыми, неприхотливыми, вот только сидеть на них сущее наказание. Как мне не хватает штабного летучего корабля, сидишь себе в мягком кресле, попиваешь вино столетней выдержки и ведешь милую беседу с работницей офицерского бор… клуба. Жаль, что такое удовольствие я получал, считано количества раз. Обычно же: грязь, дырявая палатка, вода пополам со всяческой обеззараживающей алхимической дрянью и гнусная рожа вампирши в полной боевой трансформации. Не дай вам Лон увидеть вампира ночью в полной боевой, инфаркт обеспечен. Хотя в естественном состоянии это одна из самых красивых рас.

Не близок путь к забытому городу, нам пришлось трястись в седлах целый месяц. Хорошо хоть не было проблем с припасами, Исаак проложил путь так, что хотя бы раз в неделю мы набредали на поселок чернокожих или лагерь кочевников эльфов. Нас всегда встречали радушно, с радостью продавали припасы в дорогу и очень огорчались, когда мы отказывались от приветственно пира. К счастью хитрый Дварф придумал отговорку, чтобы не обижать хлебосольных хозяев, мол, на нас послали духи со спешной и важной миссией. Самое смешное, что фактически так оно и есть.

На нас напали в самом конце пути, когда отряд остановился на берегу небольшого озера и барда, наконец, захомутали давнишние русалки. Среди эльфов дикой тундры распространен обычай кровной мести, это когда весь род целиком мстит убийце своего. К счастью они оказались таким же болванами, как и их покойный родственник. Солдаты успели сбить строй, а Фалькона прикрыли русалки, наколдовав вокруг него водяной смерч. Хотя не такие уж и болваны, по крайней мере, хватило ума привести с собой троих колдунов. Так что вместо того чтобы испепелить врага мне пришлось заниматься нейтрализацией примитивных, но смертоносных заклятий чародеев. Нам пришлось туго, слишком уж много врагов. Соотношение сил резко изменилось, когда бард, наконец, то понял, как атаковать через защиту своих новых подружек. Его водяные копья и бичи сеяли настоящее опустошение в рядах противника, благо не было необходимости конденсировать влагу из воздуха. Вот он и определился с профилирующей стихией. Эльфы дрогнули, а когда я подловил и изжарил их колдунов — побежали. Итогом этой небольшой битвы стали четыре десятка остроухих трупов, пятеро наших и трое пленников. Похоронив своих, и взвалив связанных по рукам и ногам эльфов на освободившихся оленей, мы продолжили путь.

Город — сильно сказано. По виду — заштатная военная база, коих тысячами строила империя по всей своей территории. Единственное отличие от других баз — маленький, но мощный бункер, способный выдержать налет дракона или бомбу, начиненную Пламенем Инферно. Это особо мощная разновидность взрывчатки, изобретенная в Имперской гильдии боевых алхимиков, была и такая. Вся территория завалена обломками элитных имперских големов и человеческими костями. Возможно, тут есть что-либо ценное, даже простых стальных истуканов не ставят охранять второстепенный объект, а тут сплошь модели последнего поколения.

У одного из уничтоженных механических солдат я позаимствовал прекрасный огненный меч. Такие клинки обычно делались на заказ, и позволить их себе мог только офицер не ниже капитана. Но вообще оружие довольно архаичное и несколько неудобное в эпоху огнестрелов, шпаг и почти повсеместного отсутствия доспехов. Хотя сейчас оно в самый раз, пока гномы не выбросили на рынок кремневые ружья и приличные пушки. Главное изготавливают их по старым имперским чертежам. Я не удивлюсь, если в необъятных архивах дварфов отыщется чертеж первого гвоздя созданного человеком и один Лон ведает, что у них еще есть.

— Как ты назовешь свой новый меч? — Спросил Фалькон, увидев, как я тестирую свое приобретение, меняя температуру пламени.

— Назову? — Бард очередной раз поставил меня в тупик.

— Ну, у каждого меча должно быть имя.

— Фалькон ты перегрелся на солнце, где ты видел ненормальных дающих имя обычному огненному мечу?

— А как же всякие рыцари, у них клинки вообще простые, однако каждый имеет имя.

— Видимо тебе попадались одни идиоты. Скажи мне, ты слышал, чтобы каменщик называл свой молоток по имени?

— Нет, конечно, это же инструмент.

— Меч тоже инструмент, предназначенный для отъема жизни. Вот если бы мне попался клинок, наделенный душой или ее суррогатом — то тогда бы он имел право на собственное имя. Если так хочешь, называй его Кровавая Железяка.

— Ворон, Кирос — ко мне! — Кирос — старший сержант, командир взятого мной взвода.

— Кирос, разбей лагерь и собери все оружие, какое найдешь. Выполняй.

— Есть, сэр!

— Ворон, не отходи от нашего гнома и старайся никуда его не пускать. Я не хочу, чтобы коротышкам досталось хоть что-то из наследия империи. Если что, прирежь его, он нам уже не очень то и нужен. — Ворон лишь кивнул. Как всегда бард принялся возмущаться. — Феникс, как можно?! Исаак же наш союзник!

— Только так и можно. Доверяй заклятым врагам и близким друзьям, до определенной степени, союзникам — никогда. Любой союзник только и ждет, чтобы нанести удар в спину и заполучить самые лакомые куски, не прилагая к этому больших усилий.

— Какой ты умный! — воскликнул Фалькон, — Только почему ты три тысячи лет пролежал в хрустальном гробу как сказочная царевна?

— Уел. Надо мне завести специального слугу, чтоб нашептывал, что я всего лишь простой бессмертный, а не творец вседержитель.

— А это что за фрукт?

— Тот, кто сотворил океан первичной материи и вдохновил Лона на создание цепи миров. Правда и он не непогрешим.

— То есть кто-то повыше Лона?

— Как я подозреваю, есть и повыше самого Творца. Этакая цепочка, тянущаяся из бесконечности в бесконечность. Не забивал бы ты голову всякой ерундой, пошли лучше посмотрим, что в бункере.

Вход отыскался довольно быстро, некогда его закрывала стальная плита толщиной в десять сантиметров. Ныне она лежала рядышком свернутая в своеобразную трубочку. Такое мог сотворить только демон, причем не слабый. Другие или не смогут или просто не станут заниматься подобной ерундой.

— Послушай Феникс, а почему тут все целое. Спустя такую прорву лет мы должны были застать в лучшем случае небольшой холмик.

— Заклятья стазиса. — Коротко ответил я. — Оно было снято лет двести назад. Тогда же были уничтожены все эти големы. — Бард счел за лучшее не спрашивать, кто сотворил такое. Мне самому было не по себе. Без специального снаряжения и мощных источников силы мои шансы на победу над демоном равны нулю. За входом обнаружился короткий коридорчик и лестница, ведущая во тьму.

— Я иду первым, если скажу: «замри», — замрешь на месте, скажу: «беги», — побежишь на поверхность.

— Ясно.

— Ну, тогда пошли. — Я подвесил над головой светящийся шарик и сделал первый шаг.

И ничего не произошло, самострел не выстрелил, из стены не выехали смертоносные пики, огненное заклятье не испепелило меня на месте. Все те же куски металла и старые кости.

— Похоже, до нас кто-то разрядил все ловушки. Но все равно держи ухо востро.

Мы начали долгий спуск, бард принялся считать ступени, но сбился на четвертой сотне и оставил это бесполезное занятие. Лестница закончилась тупиком.

— И это все? — Иронично поинтересовался Фалькон.

— Обычная тайная дверь, дань древней традиции. Как-нибудь потом расскажу. — Я принялся ощупывать стену. Нащупав неприметный выступ я нажал на него, и каменная плита отъехала в строну. За фальшивой стеной тянулся очередной пыльный коридор.

— Жди здесь. — Сказав это, я нырнул в дверной проем и скрылся за поворотом.

Внезапно мне преградил путь вышедший из стенной ниши голем класса Страж империи, какая то экзотическая шестирукая модификация вооруженная короткими изогнутыми клинками. Если бы не лишние руки его можно было бы издали принять за обнаженного мускулистого человека, так искусно он был сделан. В близи, конечно, иллюзия жизни рассевалась, разве что замаскировать стальную плоть и горящие рубиновые глаза одеждой.

— Ключ. — А вот голос подкачал, слишком безжизненный и механический. Я бросил ключ-заклятье, нечто вроде обычного пароля, только магической природы. Голлем встал по стойке смирно, отсалютовал мне мечами и скрестил руки на груди.

— Здравия желаю ваше высокопревосходительство! — Браво отрапортовал железный солдат, видимо его бесцветный голос был обусловлен энергосберегающим режимом.

— Назови себя солдат.

— Гвардия-сержант Консервный Оскал, седьмая степень разумности, первый маго-механический полк «Стальные Кулаки»! — Ого, у голема полностью сформировавшееся самосознание и имперское гражданство. Это не бездушный механизм, а полноценное разумное существо, даже с чувством юмора, судя по взятому имени.

— Вольно сержант. Что ты тут делаешь, срок службы давно истек, ты вполне мог уйти.

— Сэр, я давал присягу, и я ей не изменю! Пусть страна моя разрушена, но мне был дан приказ охранять образцы и документацию на все имперские технологии, проект Возрождение. И я выполнил свой долг! Прими меня Deus ex Machina! — Сказав это, он превратился в простую металлическую статую, глаза его потухли. Обойдя голема, я увидел зияющую дыру в спине, и необратимо разрушенный элемент питания. Консервный Оскал — умер. Даже если его починить — личность не восстановится, появится просто еще один бездушный автомат. Печально.

За нишей тянулся все тот же коридор, только в стенах появились двери. Войдя в одну из них, я попал в большую комнату заставленную стазис-саркофагами. В первом попавшемся обнаружилось полное облачение и вооружение легионера Небесных Мстителей. Мстители были элитой элит, летающими пехотинцами, одно отделение которых было способно уничтожить дракона. В саркофаге лежали: Утепленный комбинезон из шкуры василиска, просто светящийся от наложенных на него защитных и усиливающих чар. Шлем со встроенным кристаллом — дальномером. Замысловатая сбруя с так называемым крылом — оживленными с помощью некрочумы крыльями гарпии вкупе с амулетом левитации, позволяющими вести высокоманевренный воздушный бой. Облегченный пояс боевого алхимика со стандартным набором атакующих и лечебных зелий. Зачарованная сабля и магический жезл, заряженный простеньким стихийным волшебством, огнешарами, кулаками ветра и т. д. Заряда магии хватало на пятьдесят выстрелов.

— Фалькон! Скорей иди сюда! Я надеялся, в лучшем случае на груду камней и пару ржавых железок, а нашел пещеру чудес.

— Что-то несколько непонятных одежек в хрустальном ящике не похожи на чудо. — Скептически заметил бард. — Хотя шлем, я уже, где-то видел.

— Конечно, видел. Помнишь гравюру «Битва с драконом»?

— Грандиозно! И тут целый склад подобного барахла, на какое число намечаем завоевания мира? Мне, чур, Срединный остров, там девушки очень красивые! Это между Западным и восточным континентами, если ты не знаешь. — Шутливо воскликнул доморощенный завоеватель.

— Нет, это не склад. — Пока Фалькон строил безумные планы и исходил слюнями по неведомым островитянкам, я открыл еще парочку саркофагов. В одном из них лежала ручная магическая бомбарда и семнадцать типов зарядов к ней, по одной штуке. Во втором — зооморфный разведывательный голем класса Борзая.

— А что тогда?

— Есть одна мыслишка, давай прогуляемся до конца коридора, там должны располагаться командный пункт и вспомогательные помещения.

Мы прошли еще метров триста, и попали в коморку два на два метра. В ее центре стояло массивное кресло, скорее трон, выточенное из цельного куска обсидиана. За троном находилась неприметная дверь.

— Ага, то, что надо. Погуляй, пока. — Не долго думая я сел в кресло.

— Ключ. — Раздался бестелесный голос в голове, я послал заклятье в ответ.

— Ключ подтвержден, приветствую вас на резервной базе номер семь проекта «Возрождение», с вами говорит искр сорок восемь дробь три… — Вдруг плавный шелест искусственного разума нарушил вой сирен. — Внимание! Опасность! Проникновение в хранилище номер двенадцать! Активирую защитные системы! Опасность! Защитные системы периметра уничтожены на сто процентов! Внутренние защитные системы уничтожены на сто процентов! Внимание! Нехватка энергии! Опасность! При текущем уровне энергии невозможно восстановление защитных систем! Активирую самоликвидацию базы! Запускаю отсчет: десять, девять… — «Что за бестолковый искусственный разум, ему давно пора на свалку»! — Отмена! Согласно директиве «О высшем дворянстве империи» я имею права привести с собой на военный объект своих вассалов, под личную ответственность.

— Самоликвидация приостановлена, идентифицируйте себя. — Я бросил этому тупому куску кристалла личное ключ-заклятье, надеясь, что мои права не аннулировали.

— Рад приветствовать вас великий герцог…

— Отставить, расскажи цели проекта Возрождение, только кратко.

— Первичная цель — восстановление империи Феникса в случае уничтожения в Великой Войне Сил. Вторичная цель — сохранение образцов имперских технологий и архива Храма знаний. — Я принялся лихорадочно рыться в банках данных. Этот тупой искр не ошибся! Тут действительно было ВСЕ! Несомненно, жемчужиной собрания являлся эликсир долголетия. Он изготавливался из крови богов и еще ряда редких компонентов. За один флакончик этого зелья можно было купить целый мир, а тут их сразу три. Одна капля блокирует процесс старения на десять лет, так что я получил возможность продлить жизнь своих высших офицеров лет на семьсот. Тут нашлась даже цистерна стоградусного спирта для протирки оптики и прочих контактов боевых механизмов. По крайней мере так значилось в накладной. «Только почему сто градусов то? Посмотрим спецификацию: вода связанна на атомарном уровне с помощью специальных заклятий и удалена… Формулы какие то… Все не то… А, вот! Химико-алхимическая академия имени Мендюлуса. С этих станется, недаром академия в честь изобретателя водки называются. А Мендюлус — это фигура. Основоположник химии как никак. Если алхимия прежде всего работает с магией и волшебными свойствами веществ, то химия — чистая наука».

В каморку заглянул бард, — Долго ты еще будешь таращиться на голую стену?

— Я и не мечтал найти здесь такое! — Вместо ответа сказал я.

— Ты уже говорил.

— Ты не понимаешь! Здесь собрана вся информация, накопленная Империей Феникса с момента её основания! Лон великий! Тут есть даже полная техническая документация по проекту Титан!!! Я думал это всего лишь слухи! Представляешь Фалькон, имперские маги и инженеры почти успели создать искусственного бога! Видимо на эту гениальную и безумную, что одно и тоже, идею их натолкнул культ бога из машины! Возрожденной империи не придется все начинать заново, она начнет там, где закончила ее предшественница!

— Я нас поздравляю, но вначале нужна сама империя.

— За этим дело не станет! Прикажи пусть волокут сюда пленников, надо зарядить ремонтные системы, те в свою очередь восстановят оборонный периметр. А то еще сунется сюда кто-нибудь, ведь мы разрушили зловещую репутацию этого места.

— Так вот для чего ты пощадил их.

— На самом деле нет, я хотел пустить их вперед и разрядить возможные ловушки. Знаю, что ты скажешь: это аморально, подло и так далее. Что же ты швырялся водяными копьями во все стороны, когда на нас напали? Надо было усовестить эти заблудшие души. Они бы раскаялись, возрыдали и отправились замаливать грехи к пещерным медведям, за неимением монастырей. Мне один друид рассказывал, что медведи очень способствуют, особенно голодные. Но не волнуйся, у тебя есть еще шанс прослыть святым. Просто зайди на жертвенник вместо них. Мне тебя будет не хватать Фалькон, а твоих эльфов так и быть отпущу. Только глаза выколю, языки отрежу и пальцы на руках, на всякий случай. Сам понимаешь, секретность.

— Ну, ты и софист, куда там жрецам светлой Триады. И вообще мерзкий орк! — Припечатал бард. — И почему я помогаю такому чудовищу?

— Потому что ты романтик и прекраснодушный идеалист, перед которым стоит великая цель. Такие люди как ты пролили куда больше крови, чем все палачи и убийцы вместе взятые. А вот моих сородичей обижать не надо, они по простецки зарубили б твоих остроухих любимцев, и пошли спать.

— Я не согласен с твоей точкой зрения.

— Отлично, устроим диспут в малом дискуссионном зале Храма Знаний, в столице Империи Феникса. Храм я построю обязательно, знания — единственная вещь, которой стоит поклоняться, а не всяким дармоедам-громовержцам. Я и сам молниями швыряться умею. А теперь ты, наконец, прикажешь солдатам или мне это сделать самому?

— Уже бегу, о великий бог молний! — Съерничал Фалькон.

Пленников привели в специальное звукоизолированное помещение для жертвоприношений, оснащенное черным жертвенником и широким набором хирургических инструментов. Я приказал всем удалиться, но бард заартачился.

— Уйди Фалькон, тебе это не понравиться, да что там, мне это самому не нравится. Ритуал жертвоприношения включает себя пытки, так высвободится больше силы. Уходи, мне не нужен боевой маг с нервным срывом.

— Все так серьезно? — Тихо спросил он.

— Более чем. — И бард ушел. Хоть мне это сильно не понравилось, но я сделал то, что должно и совесть меня мучить не будет. Система подзарядилась достаточно, чтобы искр активировал ремонтных големов. Они починят накопители магической энергии и примутся потихоньку латать защитные системы. Надеюсь, защита восстановятся в достаточном объеме, прежде чем местные жители осмелеют настолько, чтобы послать сюда разведчиков. Но на всякий случай я приказал заблокировать «секретную» дверь. Мы покинули базу на рассвете, из всех сокровищ бункера я унес собой лишь огненный меч и один флакончик эликсира долголетия. Кстати Фалькон не будет стареть еще лет двести, хоть он об этом и не знает.

Документ 8: Снежный охотник

Последние из рода велов уходили через Вьюжный перевал, преследуемые по пятам безжалостными асми. Все взрослые мужчины погибли, прикрывая отход женщин и детей. И столь горек был плач уходящих, что даже жестокосердные темные боги преисполнились к ним жалости. Элуна, богиня танца и охоты даровала юному сыну вождя свой лук. Сердце его превратилась в осколок льда, глаза — в холодные льдинки, сила его стала силой всесокрушающей горной лавины. Он натянул лук и выстрелил в бездонный черный колодец неба. Закрутилась, завыла метель, с гор сошла небывалая снежная лавина, погребя всех до единого преследователей. Так род велов был спасен, а молодой вождь в стужу ушел с пургой. С тех пор на перевале не переставая, бушует метель. Говорят в самые вьюжные и стылые ночи можно увидеть бледного юношу, бредущего сквозь вьюгу…

Отрывок из сборника легенд и сказаний мира, том 7, глава: «Северные соседи Вечного Королевства». Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 8 Беглец

Зря я не захватил с собой хотя бы того Стража, залатать его не составило бы проблем. В километре от базы мы попали в классическую засаду, нас взяли в кольцо. Ах, эльфы такие тупые, ах они высокомерные болваны! А сам то! Я клял себя последними словами, пытаясь сплести воздушный щит, чтобы прикрыть своих людей от града стрел. Четверым уже не помочь. Фалькон решил повторить свою лихую атаку водными копьями. Только он не учел того, что источника воды поблизости нет, а на конденсацию из воздуха уходит слишком много сил. Северное лето слишком жаркое, а нынешнее еще и засушливое.

— Используй огонь или ветер болван! — Заорал я. — Сбить строй, на прорыв!!! — С диким криком: «Рра-а-а!!!» — который переняли у меня, солдаты пробили вражеские построения и вырвались на оперативный простор. При этом погибли еще двое наших. Не зря я приказал ввести в программу обучения пехоты основу конного боя. Хотя по идее лошади должны просто доставлять их к месту сражения. Но удача отвернулась от нас, мстители собрали все рода неприсоединившихся к союзу, как определил гном. Путь к базе был отрезан, нам осталось повернуть к горам, по словам проводника до них всего лишь неделя пути. Всего лишь, да еще с погоней на плечах.

На четвертый день почти непрерывной скачки пал первый олень. В течение суток мы потеряли всех своих скакунов. Нам пришлось избавиться от всего кроме мечей и пищи. Нас настигли у самых предгорий, примерно сотня самых ретивых мстителей. У нас не было ни доспехов, ни алебард, мы смертельно устали, но все же устроили врагам кровавую баню. Фалькон превзошел сам себя, призвав малого ветряного элементаля. Пусть после бард принялся харкать кровью, и дальше его пришлось тащить на себе. Гном приятно удивил, вспомнив, что на заре времен его предки слыли самыми безбашенными берсеркерами. Он врубился в толпу эльфов, оглашая окрестности древним кличем горных царей. Солдаты его поддержали, они сражались как львы. Ворон оставлял за своей спиной лишь трупы с аккуратно перерезанным горлом. Он танцевал настоящий танец теней. Я сам, спалив все свои фокусирующие камни и выпив насухо силу огненного меча, сумел сплести заклятье пламенного кольца. От меня пошли концентрические волны пламени, испепеляющие врагов и не трогающие друзей. Не один остроухий не ушел от нас, но от взвода осталось лишь семь человек.

— Придется идти через Вьюжный перевал. — сказал Исаак, — к другому мы уже не успеем, да и не сунуться за нами, Снежного охотника побоятся. — Я пожал плечами. — Веди.

Перевал нас встретил настоящей снежной бурей. Я тратил все силы на поддержание воздушного щита вокруг отряда, что сохранить хоть толику тепла. Фалькон был по-прежнему бесполезен, сам идет — и ладно. В голос бури вплелась тонкая эльфийская мелодия, снежная пелена перед нами рассеялась и мы узрели бледнокожего юношу облаченного в парадные одеяния принца эльфов инея. Проклятье! Эльфы инея — умертвия, служащие своей снежной королеве. Когда-то их кровь была горяча, но эксперименты со школой ледяного кристалла, одного из ответвлений магии порядка, превратили их цветущий мир в ледяную пустыню. Сами они погибли и воскресли в виде нежити. У них не осталось ни желаний, ни чувств, ни воспоминаний. Чтобы поддерживать подобие жизни, им необходим холод, по этому они никогда не выходят за пределы своих снежных владений. Как попал принц инея в наш мир, я не представляю, да и это не важно. Мы скоро умрем, превратимся в ледяные статуи. Уснежных умертвий, как их еще называют, инстинкт — гасить любые источники смертельно опасного для них тепла. Какая ирония: пережить тысячи сражений и замерзнуть насмерть.

— Так вот ты какой, северный олень. — задумчиво произнес гном и принялся рыться в своем мешке, — Изя запасливый, Изя предусмотрительный, да где это зелье, Дэймон его побери?! — Бормотал он. — Нашел! — Дварф отвертев крышечку от фляжки глотнул какой то отравы и протянул мне. — Хватит стоять как каланча, пей! Это зелье хладной крови, понижает температуру тела до минимума, но в то же время позволяет двигаться. Пейте скорее, сейчас я этого отмороженного отвлеку, авось и потеряет нас. — Исаак извлек небольшую скляночку и метнул её как можно дальше. На камнях заплясало жаркое пламя.

— Ходу! Ходу, пока урод не прочухался! — подгонял он нас.

Наконец то жуткий перевал остался позади. Все принялись горячо благодарить гнома и хлопать его по плечам, обещать проставиться пивом и прочую чепуху. Исаак только морщился, гномы не пьют пиво, только шнапс, который они гонят из подземных грибов и вино из собственных виноградников. А словесные благодарности в карман не положишь. Я молча протянул ему кошелек с золотом, благодарить дварфа — дело совершенно бесполезное. К тому же он спас меня чисто из корыстных побуждений, я еще нужен его начальникам. А остальные — довесок, к тому же если бы он не дал солдатам зелье, то быстро остался бы без головы.

— Теперь то мстители нам не страшны. — С облегчением вздохнул бард.

— Это не так, — обрадовал всех гном, — хоть лесная страна формально считается союзником империи, а лесные эльфы на словах отреклись от своих диких сородичей, связи с тундрой очень прочны. Причем именно связи с родами, объявившими нам кровную месть. Они, конечно, не будут вести себя слишком нагло, но попытки убить нас не прекратятся. Единственная наша надежда добраться до Вечного Королевства раньше, чем нас прикончат. В Королевстве эльфов, мягко выражаясь, не уважают.

— Значит, доберемся, расскажи подробней о стране.

— Да что тут рассказывать? — почесал затылок Исаак. — Большую часть территории занимает лес. На западе и востоке — горы, на севере — Пресное море, на юге — Вечное королевство. Население — несколько многочисленных эльфийских родов перебравшихся из дикой тундры, да выходцы из Королевства смешавшие свою кровь с местными лесовиками. Основа экспорта — корабельный лес. Из-за него даже как-то с Вечным Королевством воевали. Война Сосны, может, слышали? То королевские войска в самую чащу заберутся и их истыкают стрелами, то увлекшиеся лесные партизаны на открытое место выберутся и под легионерским мечами полягут. Так они и бегали друг за другом, пока купцам не надоело терпеть убытки и они не прекратили этот балаган. В общем, то больше нечего рассказывать. Водка у них еще чудо как хороша, на лесных травках настоянная.

Переславль — так назывался городок, в который мы заехали, чтобы пополнить припасы. Добротные деревянные дома, украшенные резными наличниками, деревянные тротуары, всюду цветы и деревья. В общем, мне здесь понравилось. В лесовиках я признал бэрингов — детей Бэра, медведей оборотней. Они кажутся неуклюжими и добродушными, но не приведи вам боги разозлить этих увальней. Мы остановились в таверне «Славный лучник», выгодно отличающейся от многих заведений подобного рода отсутствием клопов и приятным запахом сушеных трав. К нам вышла сама хозяйка заведения, кратко ее можно описать одним словом — медведица.

— Здравствуйте гости дорогие, кто такие, откуда и куда путь держите? — «Ох уж эти дети медведя, приятно, что хоть что-то не меняется. Ритуал приветствия остался, как и тысячи лет назад. Интересно: помнят ли они, что такими словами встречали каждого путника, потому что в их стране свирепствовали ожившие мертвецы, а те, как известно не врут. Точнее не врет именно тот разговорчивый тип нежити, что поднимался у них на погостах».

— И тебе привет хозяюшка. — Я отвесил поясной поклон, спина у меня не сломается, а ей приятно. — Путники мы, домой возвращаемся. А идем мы с Вьюжного перевала.

— Батюшки светы! — всплеснула руками хозяйка. — Там же нежить снежная бродит! Как вы прошли?

— Обманули мы её.

— Расскажете? Только водочки, на семи травах настоянной, соображу и соседей позову, под водочку всяко оно лучше.

— Конечно, расскажем, толь поесть бы сначала…

— Ой, что это я? Совсем дурная стала! Садитесь, я сейчас все принесу! — Наверняка снеди, что сейчас нам натащат, хватит прокормить целую роту. А потом придется еще долго уговаривать хозяйку взять деньги. Очень уж бэринги охочи до страшных сказок. Через пару дней будут рассказывать про то, как рать великая, из добрых молодцов ходила войной на нежить страшную, снежной королевой прозванную. Или как там будут петь баяны, местные коллеги Фалькона. А в таверну валом повалит народ. Главное что слух этот распустит хозяйка не для того чтобы приманить клиентов, как бы поступили в других местах, а чисто из любви к искусству. Правда он и сейчас валом валил, послушать нашу историю. Тут были и сами бэринги и эльфы и выходцы из вечного королевства. В толпу даже пара чернокожих варваров затесалась.

И началось чисто бэрское застолье: шум, гам, тосты, идиотские песнопения баянов. Водка и медовуха лились рекой, хозяйка не успевала подавать новые блюда. Потом Фалькон хряпнув настоечки взял гитару и принялся описывать наш мнимый подвиг. Наврал он не хуже баянов. Потом они устроили состязание певцов, а дети медведя дикие пляски. Натанцевавшись, бэринги организовали борцовое состязание, больше похожее на драку. Хорошо хоть не перекидывались. Честно говоря, север мне начал надоедать, мы только и делаем, что напиваемся и ввязываемся в бессмысленные сражения. Когда веселье было в самом разгаре, то есть большинство еще стояло на ногах и только самые слабые свалились под стол, трактир попытались поджечь. Правда ничего из этого не вышло, я только притворялся пьяным и быстро загасил огонь. А вот веселящимся это не понравилось. Замелькали топоры, дубины и даже колья, откуда только взялись. И вся эта толпа ломанулась искать поджигателя, оглашая ночь дикими криками. Никого они, конечно, не найдут, разве что ежиков в лесу, но удовольствие получат.

Утром мои солдаты оказались относительно бодрыми, в отличие от Фалькона. Пришлось устраивать урок номер два: я накачал как можно больше магической силы в заклятье протрезвления и бросил его в Фалькона. Как он побежал, хоть сейчас на спортивные игры. Надеюсь, нашей гостеприимной хозяйки не придется рыть новую выгребную яму. Оставив барда очищать организм, я направился искать Кироса, он вчера ушел с какой-то эльфийкой, небось, отсыпается или мертв. Мои мрачные подозрения подтвердились, когда я увидел людей столпившихся у переулка. Слишком мы расслабились после пережитого. Исаак же предупреждал. Моя вина, конечно солдатам надо было отдохнуть, но я не имел на это право.

Мы устроили для сержанта роскошное огненное погребение, по обычаю его родины, купили лошадей и двинулись в путь. Я запретил солдатам отлучаться по одиночке, только по двое, а лучше вообще этого не делать. Теперь мы ехали по враждебной стране, ожидая засаду за каждым поворотом, и она не заставила себя ждать. Из леса, начинавшегося прямо за обочиной дороги, посыпались меткие стрелы. Хорошо, что я был настороже и вовремя поставил воздушный щит. Хватило его ненадолго, сказалось отсутствие фокусирующих камней. Но за это время бард навел шороху, и стрелки посчитали за лучшее убраться куда подальше. В итоге одного из солдат ранило в плечо, а мы так и не увидели противника.

— Фалькон, в следующий раз бей по кронам, снайперы сидели там, если я что-то понимаю в лесной войне.

— Надеюсь, больше не придется.

— И не надейся. Иди пока в заклятье лечения попрактикуйся, только пациента не убей.

— Может не надо, само заживет. — Промямлил раненый.

— Надо, наука требует жертв! — Пошутил я.

— Исаак у тебя драгоценные камни есть?

— У Изи все есть! — Гном принялся копаться в своем необъятном бауле, который отказывался бросить несмотря ни на что. — Выбирай. — Я отобрал несколько приглянувшихся камней.

— В долг продашь?

— Продам, но в полтора раза дороже.

— Согласен.

— Пиши расписку. — Из мешка с фантастической скоростью были извлечены перо, походная чернильница и уже готовый бланк, куда осталось вписать имя покупателя, цену, наименование товара и поставить подпись. Дварф долго разглядывал мою закорючку, но расписку принял. «Ну не умею я перьями писать. У орков нет письменности в общепринятом смысле, а в империи такую архаику не использовали».

Отойдя в кустики, я установил камни, и отряд последовал дальше. За время путешествия к границам Вечного королевства мы попали еще в две засады, один раз нас пытались отравить. В стычках погибло еще трое солдат. Я чуть ли не в серьез начал опасаться, что скоро нам объявит кровную месть вся раса эльфов. Мы убивали одного, на его место вставали двое новых. Это не нормально, похоже мы нарвались на месть божественную. Кто мог бы подумать, что какой то божок так переживает за отдаленного потомка своего отпрыска. Тольке не я. Интересно, что за грандиозные планы я, походя, разрушил своим мечом. Не было печали, теперь еще убивать разгневанного бога. Придется звать дражайшего родителя, чтоб подкинул снаряжения и информации. Как назло не уцелело не одного храма, а по другому вызвать нельзя. Мол, это не педагогично, я фыркнул. А сам то, если верить древним хроникам, только и делал что использовал божественных родственников для решения своих проблем.

В небольшой деревушке, у самых границ королевства эльфы предприняли последнюю попытку. Нас обложили три сотни врагов, что называется, почувствуй себя великим героем древности. Тут то нам бы и пришел конец, хотя половину нападающих я мог утянуть с собой. Если маг добровольно приносит себя в жертву, его смертное заклятье становится очень сильно. К счастью дубовые двери храма светлой Триады, где мы укрылись, довольно прочными, а ноги деревенского мальчишки — резвыми. Так что когда я готов был вскрыть себе горло и призвать кровавого демона, в спину увлекшимся остроухим ударила тяжелая конница. Местный барон крайне отрицательно отнесся к пребыванию эльфов в подконтрольной ему деревне.

Пока шла резня, я отдал Ворону давно необходимый, но неприятный приказ.

— Пора, он больше не нужен и более того — опасен. — Дварф умер, получив пятнадцать сантиметром отточенной стали под ребро. «Ворон — хладнокровный сукин сын! Убил и глазом не моргнул, когда давят тараканов и то эмоций больше испытывают. Похоже, он гораздо старше трех тысяч лет. Чтобы там не плел бард про погибших Солнечных. Где бы еще набрать таких и как заставить их подчинятся?» Солдаты и бард смотрели на меня с неодобрением, но ничего так и не сказали. На это просто не осталось ни моральных, ни физических сил.

— Значит так, вас наверняка будут расспрашивать шпики наших низкорослых друзей. Версия такова: Исаак получил смертельную рану, когда эльфы ворвались в храм, и умер, не приходя в сознание. Забытый город мы нашли, вернее его руины. Ничего ценного там нет, все давно разграблено. Но мы случайно разбудили магическую стражу и еле унесли ноги. А теперь уходим отсюда, пока сражение не утихло. Идти спокойно, резких движений — не делать иначе морок спадет. И дорезав храброго, но глупого барончика с его полусотней, эльфы примутся за нас.

Документ 9: О Древней Империи

Древняя Империя — государство, погибшее три тысячи лет назад. Занимало всю территорию восточного континента, и колонизировала сорок семь сопредельных миров. Подданными империи, помимо людей, были семнадцать нечеловеческих рас. Герб — расправивший крылья феникс. Флаг — алое полотнище со скрещенными золотыми мечом, посохом и молотом, находящимися в левом верхнем углу. Столица — прекрасная Элирия, знаменитая тысячью и одним храмом, посвященным темному пантеону и хаосу. Предположительно находилась в плодородной долине на месте нынешнего Внутреннего моря. Время существования Древней Империи считается золотом веком человеческой расы. До наших дней дошли лишь запутанные катакомбы и подземные гробницы, в которых иногда находят действующие образцы магических доспехов, механизмов и оружия. Все, что было создано империей, не удалось превзойти и по сей день. Более подробная информация об Империи погибла вместе с ней в последней Великой Войне Сил.

Ответ на запрос леди Клариссы Моорон, придворного мага Вечного Королевства. Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 9 Путешественник

На территории королевства мы, наконец, смогли расслабиться. В первом попавшемся городе я нашел филиал гномьего банка и воспользовался их новой услугой. Сперва я поговорил с помощью кристаллов дальней связи с сиром Грегори и выяснил текущую обстановку. С Серебреными ежами все нормально: отряд неуклонно растет, паладин осмелился от моего имени заключить несколько выгодных контрактов. Я полностью одобрил начинания своего заместителя, обговорил ряд изменения, которые необходимо внести в программу подготовки солдат, с учетом северного опыта. Отдав еще ряд незначительных приказаний, и поведал о своих планах посмотреть поближе империю, раз представилась удобная возможность. Правда, незначительными они могли показаться только стороннему наблюдателю, на самом деле я запустил подготовительный этап операции по завоеванию вольных городов. Вторым абонентом, с которым я связался, был мой покровитель из столичного поселения у подножия Одинокой горы. Хоть у дварфов нет собственной территории, и селятся они в анклавах на земле наиболее цивилизованных стран, все остальные атрибуты государственности у них имеются. Своему покровителю я дал краткий отчет об экспедиции и заплатил по расписке, которую давал Исааку. Гномы очень трепетно относятся к долговым обязательствам, так что этим поступком я добавил себе «очко» репутации. Когда по завершении разговоров я получил астрономический счет, мне с трудом удалось не ударить гнома-связиста по лицу. Видимо он, это понял, поэтому начал плести про какую то акцию «Первый сеанс бесплатно». Это их новое революционное изобретение было даже у последнего нищего в Империи. Конечно магическое искусство сейчас в упадке, но магия то несложная. К тому же вместо специально выращенных кристаллов можно использовать простой кварц или стекло, да хоть ведро воды. Помниться Тайной палате удалось месяц буквально сливать ценные сведения из посольства кошкоглазых. Внедренный агент работал уборщицей. Если бы не любвеобильность этой искусственно созданной расы агента никогда бы не раскрыли. Один кошак просто не смог устоять от соблазнительно откляченой… Представьте: вы опытный агент, с помощью магии вам сделали совершенно отвратительную внешность, вы склонились над ведром воды чтобы передать очередную шифровку и вдруг вас хватают за задницу. Какая первая мысль? Караул, раскрыли! Ловеласу повезло, он отделался слегка подпаленным хвостом. К счастью скандал удалось замять, разрешив открыть квартал удовольствий в столице. Кошкоглазые странная раса, они блудливы, хитры, коварны, жестоки, а еще они все поголовно наркоманы. Несмотря на все свои недостатки, они прекрасно уживаются с людьми и другими расами. Из них получаются лучшие куртизанки и лучшие убийцы. В их увеселительных кварталах можно найти любые чувственные удовольствия. Изначально они были созданы как постельные рабы, но кошка всегда гуляет сама по себе. В один прекрасный день все хозяева оказались убиты в своих постелях, а рабы исчезли, чтобы вернутся спустя тридцать лет и стереть город с лица земли.

Я поймал себя на мысли, что все чаще и чаще стал соскальзывать в бездну прошлого и блуждать там по прихотливым извивам собственных мыслей. Дурной признак, означающий, что защита моего разума трещит под грузом прожитых лет. Необходимо сменить обстановку, например, отправиться в Тарег, заодно разберусь, что там с опаленными эльфами, а то Ворон рассказывать не желает.

Отправив эльфа с уцелевшими солдатами в Ставрос, мы с Фальконом поехали к внутреннему морю, я желал знать — осталось ли что от Элирии. В мелком рыбацком городишке, под названием Рюле, я очередной раз убедился в максиме: «Хочешь что-то сделать — делай это сам!»

— Фалькон я, что просил тебя купить?

— Как что? Лодку.

— А почему я вижу перед собой дырявое корыто?!

— Хорошая лодка, что ты возмущаешься? Мне так рыбак сказал, который ее продал.

— Попадись он мне, я вырву его лживый язык и запихну тебе…

— Куда?

— Куда-нибудь. Это часом не вон тот ухмыляющийся одноглазый пьяный в стельку урод?

— Он.

— Отлично! — Я подошел к жулику и ударил его кулаком под дых и добавил ребром ладони по шее.

— Тащи эту падаль в лодку и поднимай парус.

— Что ты задумал?

— Узнаешь, — я осклабился, — теперь колдуй ветер, чтоб эта лоханка отплыла подальше от берега. — Бард беспрекословно выполнил все мои указания.

— Слепые Норны, я вверяю этого смертного в ваши руки, кому суждено сгореть — тот не утонет, кому суждено жить вечно — тот не умрет! — Произнеся ритуальные слова, я всадил в борт лодки огнешар.

— А шар зачем?

— Для надежности, к тому же Норны богини старенькие, им помогать надо.

— Вообще то большую часть денег я потратил на новую гитару. Неудобно вышло. — Потупился бард.

— Значит такова у него судьба. — Философски заметил я и подмигнул. — Но лодки отныне буду покупать я.

Мы приобрели крепкую посудину и совсем недорого. Поскольку мне неизвестно где в точности искать остатки столицы я сел медитировать на носу, в то время как бард работал ветродуем. Я надеялся уловить хоть искру магии и таким образом определить место положения руин, хоть это похоже на поиски сакраментальной иголки в стогу сена. На четвертом часу поиска я почувствовал слабый магический зов.

Фалькон остался в лодке, а я, использовав заклятье рыбьего дыхания, нырнул под воду. Дна удалось достигнуть сравнительно быстро, море не глубокое. От некогда прекраснейшего города не осталось и следа, только странный зов, да сгустки эманаций отчаяния и боли. Меня накрыло видением. Я как наяву увидел широкие мощеные камнем улицы и роскошные особняки, величественные храмы и тенистые скверы, парки и журчащие фонтаны столицы.

Я был старшим учеником гильдии боевых магов, шел по очередному скучному поручению наставника. На самом деле больше пялясь на легко одетых девушек, нежели целеустремленно двигаясь к цели. Был теплый летний день, хотелось оккупировать, в компании себе подобных, какой-нибудь парк, отведать винца и похвастаться новым убойным заклинаньем, вычитанным из позаимствованного, из закрытого фонда библиотеки, фолианта. Так нет же, отправили очищать склад от крыс переростков, Дэймоновы маги жизни со своими экспериментами! Поскорей бы выпускные экзамены! Ведь нам обещали, что будем проходить практику на самой настоящей войне! Я засмотрелся на особо длинноногий экземпляр, поэтому, когда произошел первый подземный толчок, споткнулся и упал. Снова этот чокнутый геомант груши околачивает заклятьем землетрясения. Башка чугунная, зато силища немереная. Толчки продолжались, заметно усиливаясь. Проклятье! Это что-то другое! Я побежал к комплексу зданий гильдии. Начали рушиться дома, людей охватила паника. Почему бездействуют старшие маги?! На ступенях главного корпуса, в окружении остальных учеников стоял наставник с побелевшим от страха лицом.

— В чем дело? — Спросил я, какого то младшего ученика.

— Вторжение! — возбужденно проорал он, — На глубине полукилометра под землей светлые открывают гигантские порталы, ведущие в океан. Земля просто проваливается в них, образуя пустоты, а вода довершит остальное. Мы все умрем. — Буднично сообщил ученик, как будто разговор шел о погоде.

— А где старшие маги?! — отчаянно вскрикнул я. Мне ответил наставник. — В мире Ксан, сражаются с ордами света. Это очередная Великая Война сил. — Убито проговорил он.

— А как же император? — Робко спросили из толпы.

— А это ничтожество забилось под трон и скулит от страха! — жестко сказал наставник. — Единственный кто способен надеть императорские регалии и остаться при этом в живых — великий герцог Раймон, которого упрятала в хрустальный гроб эта свора ничтожеств! Мы ничего не можем сделать!

— Можем! — Неожиданно для себя самого твердо сказал я. — В городе тысяча магов средней и низшей ступени и несколько сотен учеников. Мы можем сами открыть порталы и спасти хотя бы часть людей. Мы все давали присягу защищать империю и ее граждан, пришло время вспомнить, что крис не только церемониальное оружие мага!

— Ты говоришь о предсмертном заклятье? Ты прав Эльтиан, прости мне мою слабость. — Учитель преобразился, испуганного человечка не стало, перед нами стоял настоящий боевой маг. Он разослал гонцов в казармы гвардейцев и городскую управу, чтобы помогли организовать беженцев и в другие гильдии за магической поддержкой. Мы спасем, сколько можем женщин и детей и умрем, как подобает магам империи!

Ведение схлынуло, оставив после себя лишь память, боль и гордость. Я примерно представлял, что произошло дальше: гвардейцы и городская стража формировала колонны из женщин и детей, направляя в открытые магами порталы. То один, то другой маг, исчерпав свои силы, вскрывал себе горло церемониальным крисом продлевая жизнь портала еще на несколько минут. Наверняка многие солдаты и горожане добровольно, шли под нож, чтоб дать магам возможность спасти еще кого-то. Возможно, гвардии приходилось отбивать попытки обезумивших от страха людей прорваться к порталам. Я даже допускаю, что им пришлось зарубить самого императора и его свиту, вознамерившихся улизнуть из ловушки созданной собственной глупостью.

Встряхнувшись, я поплыл на источник зова, старательно огибая сгустки чужой памяти и боли. Источником оказались императорские регалии, заключенные в защитную сферу. Трехзубая корона вороненой стали с крупным рубином по центру. Резной скипетр из бивня левиафана и копье «Похититель душ». Вместе все три предмета — Треножник власти, очень сильные магические артефакты, наделяющие владельца огромной мощью, если конечно он будет достоин. При моем приближении сфера исчезла. Я бережно подобрал их и начал всплытие.

Из Рюле мы отправились к столице Королевства, названной очень оригинально — Вечный Город. Вечное Королевство, Вечный Город, Вечный Король — у меня появилось ощущение, что малый придумавший названия был немного не в себе. Когда я поделился своей мыслью с бардом, тот рассмеялся и дополнил цепочку вечным бардаком и вечными идиотами, приведя несколько исторических примеров. В саму столицы мы решили не заезжать, еще успею на нее насмотреться, когда надену корону, что лежит у меня в седельной сумке. Нашей целью стал городок в двадцати километрах от Вечного города, назывался он тоже очень интересно — Припорталье. Догадайтесь с трех раз почему? Здесь размещался единственный работающий стационарный портал в Тарег. В империи их были тысячи. Очень развитая транспортная система, миры соединялись по принципу все со всеми. А теперь если я захочу посмотреть, как там поживает мой родной пустынный мир Ксан, придется выращивать собственных телепортистов, так как в королевстве и других странах разучились путешествовать меж мирами.

Портал представлял собой широкую арку, заходишь под нее в нашем мире, а выходишь уже в Тареге. Сам город был одним большим рынком. Кого тут только не было: гномы, опаленные эльфы, люди всех расцветок и рас, орки, даже вампиры и одна нага. А вот пантер оборотней и кошкоглазых не было. Фалькон объяснил мне, что король с пантерами по прежнему в ссоре, а кошаков турнули за компанию, потому что тоже кошки. Ничего не скажешь, очень мудрая внешняя политика. Еще два потенциальных союзника мне в копилку. Правда и внутренняя не отличалась от внешней. Крестьяне и горожане выглядели бедновато. Я понимаю, война, но Империя Феникса все время вела войны, иногда по нескольку сразу. Однако простые люди жили довольно богато. Единственное что мне понравилось — сеть широких мощеных дорог, созданных при деде нынешнего короля. А когда я заплатил за проход через портал в один конец и примерно подсчитал размеры пошлин, сдираемых с купцов, глаза полезли на лоб. Куда девается такая прорва деньжищ? Допустим часть, разворовывают чиновники, небольшая прибавка к жалованию — это святое, а остальное? Бард тоже не знал, зато поделился мудростью народной: «было бы что тратить, а куда — придумать дело не хитрое». Мниться мне, если в один прекрасный момент жители королевства проснуться в империи никто особо возражать не будет.

Документ 10: О первых расах

После сотворения цепи миров великий Лон, помимо богов и демонов, создал четыре расы: Люди — появились первыми, они должны были развлекать чад Лоновых ибо души их есть хаос воплощенный. Орки — несли разрушение и изменения, которые всегда сопутствуют войне. Гномы и эльфы стали носителями созидания и красоты. Долгие века в цепи миров царствовала гармония. Перворожденные люди, боги и демоны являлись актерами, играющими божественные комедии и трагедии, а три младших расы следили за самим театром, коим стала цепь миров. Но однажды гармония была нарушена, из-за барьеров хлынули отвратительные твари порядка. Отбывая на войну с лордами порядка великий Лон сотворил пятую расу, расу защитников. Защитники не имели единого облика, они выглядели так, как те, кого обязаны были защищать. Защитники эльфов стали эльфами, назвав себя ассассинами. Среди гномов появились кровавые топоры, а у орков баш-ары. Только люди должны были защищать себя сами, дабы игра стала интересней.

Отрывки из священной книги Хаоса. Обнаружены в развалинах храма Элонида, сына Лонова пятой картографической экспедицией Вечной империи, на 117 год правления Арела II, Императора-дракона.

Глава 10 Друг

Фалькон был буквально очарован миром Кровавых небес. Красиво и необычно, не спорю, но только первую неделю. Потом его будет тошнить от сюрреалистического сочетания ярких красок. Если мы будем живы к тому моменту. Тарег никогда не любил людей, если можно так сказать о целом мире. Тут слишком много опасностей рассчитанных именно на человека, если принять за правду написанное в Книге хаоса — этот мир был специально создан для трагедий. А пока я только и делал, что выслушивал восторженные оды барда и спасал его из очередной ловушки вроде дурманящей орхидеи. Это полу-растение — полу-животное усыпляло свои жертвы манящим запахом, и высасывала кровь с помощью подвижных корней.

А вообще Тарег сильно изменился: стал менее диким, появились приличные дороги, города нечеловеческих рас и даже людское поселение в районе портала, самых опасных хищников — уничтожили. Узнав в таверне последние слухи, я пол часа издевался над Фальконом, называя его узником правды и другими пафосными прозвищами. Среди слухов был один про некоего Безымянного и его сестру техномага. Другой такой парочки эльфов быть не могло. Выходит Солнечные — не гибли и барда продали в рабство ни за что.

Мы проследовали по местам «боевой славы» Арела I Дрэгонхарта до самого Ахмезана. Меня это путешествие очень позабавило, у дороги, какой то педант расставил гранитные стелы с выбитыми на них цифрами, обозначающими количество погибших этого горе вояки. Например: «Шестой километр — четверо погибших». Посетили мы и гробницу короля — небольшой криво сляпанный мавзолей. Строители даже не удосужились убрать потеки расплавленного камня, и как следует отполировать. Фалькон долго ругался, проклиная летописцев вообще и летописцев-жрецов в частности. Бард рассказал что эта, халабуда описана как величественная гробница.

А вот Ахмезан поразил Фалькона в самое сердце. Высокие ажурные башни, ступенчатые пирамиды с разбитыми на них садами, знаменитые эльфийские поющие фонтаны и конечно растения всех форм и видов. Единственное отличие от виденных мною раньше эльфийских городов, все здания были построены из черного обсидиана. Видимо эльфы, сменив свет на тьму, решили заодно, и изменить свои пристрастия в выборе строительного материала. Раньше они использовали молочно-белый мрамор.

В городе мне удалось моментально попасть на аудиенцию к князю пепельных эльфов, просто назвав свое человеческое имя. Я не удивлюсь, если у его секретаря имеется список имен всех, с кем Безымянный был, когда-либо дружен. Вдруг кто-нибудь да объявиться. Если этот список записать на пергамент, то рулончик получиться длинной в бесконечность. Это простые смертные меряют все годами или десятилетиями. А безымянный тысячелетиями. Он уже был стар, когда Арчибальд I Основывал Империю Феникса.

— Здравствуй брат мой Элениум. — И я отвесил изысканный церемониальный поклон.

— И ты здравствуй брат мой Реланиум. — Ответил эльф тем же, но не выдержал и расхохотался. Мы кинулись обниматься.

— Раймон, жив все-таки клыкастый оболтус! Меня до сих пор пробивает на хи-хи, когда вспоминаю, как мы разыграли того тупого графа! Подумать только, эльфийские послы Элениум и Релауниум! Жаль, ты не видел, как он подбивал клинья к баронессе фон Штос, напирая на свои связи с эльфами. Та его ославила на всю столицу, прилюдно прочитав лекцию по фармакологии. — Я засмеялся, вспомнив надутого болвана и будуар великолепной баронессы. «Эх, какое было время!»

— А ты точно тот старый хрыч, которому Лон не дал собственного имени в качестве наказания за неуместные шутки? Может ты злобный гомункулус, выращенный в тайных лабораториях культистов порядка? Почему я вижу твои уши?!

— Потому что они есть. — Безымянный потрогал свои уши, как будто хотя убедится что они на месте. — Ты про тот винный скандал? Да я все на ваш Комитет Имперской Безопасности свалил, мол опоили. — Эльф подмигнул мне, — А собственно, что мы тут стоим, пошли в мои покои, а то подданные подумают, что их обожаемый князь совсем спятил. — Мы юркнули в неприметную дверку за троном.

— Значит теперь ты хозяин богадельни? — Подкалывать друг друга мы могли часами, потому что мы очень похожи и пользуемся одним и тем же способом пережить вечность. Все бессмертные существа идут по одному из трех пути: первый — детская непосредственность, инфантильность, легкомыслие; второй — сумасшествие в той или иной форме; третий, и последний — абсолютное безразличие.

— Да, после того как светлые боги лишили нас источника силы, погасив солнце, я возглавил выживших и привел их к тьме.

— Я слышал другую версию, один из моих соратников, член внутреннего круга — бард. Он похитил обрывки путевого дневника одного светлого монаси, за что его, барда, в последствии продали в рабство. Ну, так вот, там изображена эпическая картина битвы солнечных эльфов с ордами тьмы, правда, твой народ, почему-то обозвали кланом. — Безымянный просто задохнулся от хохота. Отсмеявшись, он рассказал мне, откуда жрец взял свои откровения и уже задыхался я. — Представь себе: десять тысяч отборных головорезов разбиты тысячей моих стрелков и тремя десятками наемников-оборотней из рода Черных Пантер. Я так напился на радостях, а тут этот жрец, Домециус кажется, под ногами путается. Я ему и наплел всякой ахинеи, чтоб отвязался.

— Как все было на самом деле?

— Я уже говорил, нас лишили источника силы, за то, что мы не нарушили вечный мир с империей, ты знал нашу княжну, она была очень щепетильна в подобных вопросах. Мой народ начал угасать, тут то эмиссары твоего отца предложили нам сделку, мы согласились. Кстати мой экзотический облик результат всплеска силы, когда наша звезда обратилась в сверхновую, тьма тут не причем. Эльфы, которые рождаются сейчас, выглядят вполне нормально. Я забыл упомянуть, что часть моих сородичей осталась умирать, они успели родить и вырастить одно поколение начисто лишенное подпитки силы и потому утратившее многие способности, в том числе и бессмертие. Ты, наверное, видел их деградировавших потомков, это боль, с которой живет каждый опаленный.

— Но не будем о грустном, говори, зачем пожаловал?

— На то есть несколько причин. Мне было необходимо сменить обстановку, а то стал слишком глубоко погружаться в прошлое. Хотелось разобраться во всей этой истории с вашим падением. Мне нужен храм Ночного охотника, я какому то богу на больную мозоль наступил, неплохо бы проконсультироваться. Ну и последняя причина я хочу втянуть опаленных эльфов в войну за реставрацию Империи Феникса.

— В храм тебя отведут, а что до четвертой причины мой ответ — нет. Я подписал пакт о ненападении с Королевством, но, знаешь ли, ассассины формально не являются частью моего народа. — Безымянный подмигнул. — Если ты их заинтересуешь, то я запретить им последовать за тобой не могу. Еще что-нибудь?

— Мне нужно встретиться с вождями пантер-оборотней и кошкоглазых.

— Решил припрячь обиженных кисок? Кто у тебя еще в армии и союзниках?

— Полторы тысячи людей обученных на уровне линейных частей пехоты и кавалерии империи. Но скоро их количество увеличится на порядок. Десяток ничего не умеющих слабых колдунчиков. Тысяч сто орков. В союзниках ходят гномы.

— Не густо, с такой армией мир не завоюешь.

— Я вполне могу использовать в темную всю мощь дикой тундры. Пародам им через гномов пушек и побольше приличного оружия. Только что с ними потом делать? Еще имеется резервный вариант поднять громадную армию скелетов, есть одно местечко…

— Знаю, пустыня Гремящих Костей. Там ваши крепко вломили Свету и сами все полегли. Последняя битва войны.

Безымянный позвонил в серебряный колокольчик, на его зов явилась громадная черная пантера.

— Это Айлин — дочь старейшины пантер Панвера Сломанного Клыка, мой телохранитель. Она отведет тебя куда, захочешь, через нее же договаривайся о встрече. А с кошкоглазыми я тебя сведу только через три дня на бал-маскараде, устроенном в честь дня рождения Великой Кошки. И, пожалуйста, пригласи своего барда, хочется послушать о моих героических подвигах. Ведь это он ждет в приемной?

— Хорошо, только воздержись от своих баек про меня. И напоследок удовлетвори мое праздное любопытство. Чем вам не угодил ваш любимый мрамор? — Эльф коротко хохотнул. — Это не то, что ты подумал. Поблизости не найти приличного камня. А везти издалека — слишком дорого. Вот мой пра, не помню, в какой степени, внук придумал строить дома из песка и потом сплавлять его в единый монолит. Получается материал очень похожий на вулканическое стекло. А официальная версия для посторонних как раз то, что ты подумал. В конце концов, мы же темные эльфы!

Пантера привела меня в небольшую комнату без окон, единственное убранство которой составляли алтарь, выточенный из цельной глыбы черного мрамора и два кожаных кресла. Эльфы всегда были слишком горды, чтобы поклоняться богам, по этому их храмы очень похожи на комнаты для переговоров, чем и являются. Я поудобней уселся в кресло, закинул ноги на алтарь и начал изрыгать самую грязную ругань, на какую был только способен. Крайне непочтительно с моей стороны, но это единственный быстрый способ привлечь к себе внимания бога. Молитва бы не помогла вообще. Взаимоотношение простых смертных и богов всегда были очень запутанны, что уж говорить про меня. Все вроде бы просто: верующий молитвой отдает богу часть своих сил, взамен бог старается выполнить пожелание молящегося. Правда тут еще зависит от крепости веры, желаний самого бога и количества верующих. Если культ многочисленен то бог старается сделать что-то глобальное, чтоб поощрить, как можно больше верующих одновременно, иначе не хватит времени. Правда бог может и плюнуть на всю эту канитель с собственным культом, вопреки распространенному заблуждению вера смертных только дополнительный источник силы, вполне можно обойтись без него. Наиболее могущественные маги и бессмертные, вроде меня, в богов, как правило, не верят, зато знают о них. Но парадокс заключается в том, что если верующий может дозваться до своего бога, откуда угодно, то маги только из храма, даже если бог будет стоять в трех метрах.

«Под сводами величественного храма блеснула молния, и грянул гром, бог явился покарать нечестивца»! — мог бы написать монах-летописец, но действительность куда прозаичней, но вместе с тем забавней. В кресло напротив меня плюхнулся заросший кряжистый мужик, одетый в скверно-выделанные вонючие шкуры, и запустил в меня дубовой кружкой из под пива. Для разнообразия папаша явился в истинном облике.

— Чего звал харя зеленая?! Говори быстрее, у меня пир, сразу сотня воинов пожаловала, нечета тебе лоботрясу! — На самом деле он меня любит, просто таким манером меня воспитывает, педагог недоделанный.

— Сам ты недоделанный! Щаз как дам по хребтине веслом, хотя нет, не буду, весло жалко. — А еще он читает мысли и любит прикидываться неотесанным варваром, коим и был в бытность свою бессмертным.

— Да повздорил тут с одним эльфийским божком, а вот с каким не знаю. Решил у тебя спросить, заодно и раздобыть что-нибудь из твоего арсенала железок.

— Три тыщи лет меня не вспоминал, а как прищемили хвост — сразу прибежал. Сам заварил кашу, сам и расхлебывай.

— А где ты найдешь еще одного сильного мага смерти? — Хитро спросил я.

— Тьфу ты! Подавись! — Он грохнул прямо мне на ногу тяжеленную двуручную секиру. — У тебя только удар, потом она вернется ко мне. Бога зовут Элмар, из светлого пантеона. Поздно придурки спохватились, угробили своих сторонников, теперь пытаются возродить.

— С меня бутылка.

— Ящик лучшего вина трехсотлетней выдержки! И храм мне построишь в новой столице, да побольше. Бывай. — И он растворился в воздухе. Я подобрал секиру, тут же превратившуюся в изящный дамский револьвер, с одним патроном в барабане.

Пока я разговаривал с Охотником, Айлин успела принять человеческий облик и одеться.

— О какой встрече говорил князь?

— Здесь есть безопасное место, где нас не подслушают?

— Следуйте за мной. — Она привела меня в небольшой закрытый дворик, засаженный высокими соснами. В глубине его стояла изящная беседка.

— Это двор памяти, полностью защищен от чужих ушей. — «Ностальгирует Безымянный по своим родным лесам, знал бы — захватил с собой пару саженцев».

— Отлично, я предлагаю черным пантерам помочь мне в завоевании Вечного королевства. — Брякнул я. С оборотнями, чем проще — тем лучше. Коварные, хитрые и скрытные воины, любимый удар которых — кинжал под лопатку, не терпели лицемерия, хождения вокруг да около, эвфемизмов и тонких намеков. Сразу руби с плеча — тогда появиться надежда, что оборотни хотя бы подумают над твоим предложением. Это всегда ставило в тупик имперских дипломатов, из-за чего они чуть не сели в лужу при первом контакте. Но на их счастье в охране посольства оказался один, тогда еще, прямодушный и наглый полуорк.

— Мы даем предварительное согласие. — «Вот за это я обожаю пантер, никакой волокиты, обдумываний и увиливаний. А ведь если пользоваться терминологий людей — Айлин является послом пантер при опаленных эльфах».

—. Старейшина примет вас завтра на этом же месте, чтобы обговорить детали.

— Отлично, приглашаю вас вечером в ресторан.

— Сразу видно, что вы общались только с воинами и политиками, ухаживания у нас резко отличается от дипломатии. — Я улыбнулся. — Увы мне, не было возможности общаться с кем то другим. Ваш ответ означает, нет?

— Означает.

— Тогда позвольте откланяться. — Не успел я подняться, как попал в крепкие объятья Электры, сестры Безымянного. Она единственный знакомый мне эльф техномаг ко всему прочему големезировавший свое тело. Так что крепкие объятья отнюдь не метафора. Среди эльфов она считалась безумной. Впрочем, среди людей тоже. Электра заменила все свои кости на металлические. Напичкала тело различной машинерией от фокусирующих камней до выкидных лезвий. И в довершении всего инкрустировала свою плоть декоративными вставками из серебра. Выглядело это пугающе, но очень красиво. После бурного выражения радости от встречи, меня потащили на экскурсию по лаборатории и в демонстрационный зал — показывать новые изобретения. Чего только не придумала буйная фантазия Дрели, как ее прозвали сородичи. Здесь были големы всех видов и форм из самых причудливых материалов. Например, хрустальный голем выполненный в виде колокола на тонких паучьих ножках. По задумке создательницы он должен был издавать при движении тонкий перезвон, но что-то она там напутала, и колокол своим звучанием крошил камни в радиусе сто метров от себя, не говоря уже о человеческой плоти. Или летун созданный из бамбука, плотной бумаги и медной проволоки, способный нести одного человека или резервуар с продуктом перегонки земляного масла. Одного такого летуна достаточно чтобы залить жидким огнем несколько гектаров леса. Вообще почти все изобретения Электры, даже сугубо мирные могли только разрушать и убивать. За големами пошли кадавры. На великолепно выполненное из бронзы тело гигантской кошки насажена живая человеческая голова с боевыми кристаллами вместо глаз. Предельная дальность объединенного луча — километр, дальше он теряет мощность. Для ближнего боя приспособлены десятисантиметровые зазубренные когти и иглометы вмонтированные в предплечья передних лап. Остальные «механизмы» были выполнены в подобном ключе. Электра еще, будучи светлой никогда не понимала такого слова как мораль, придя во тьму — потеряла последние тормоза. Человеческий материал она просто отлавливала с помощью своих механических гончих. Потом мы проследовали к экспозиции защитных и атакующих средств. Различные доспехи со встроенным оружием и приспособлениями типа усилителей мышц или кристаллами дальномерами меня не заинтересовали. А вот в создании огнестрельного оружия эльфийка продвинулась очень далеко. Пределом имперских оружейников были шестизарядные револьверы и однозарядные винтовки. Дрель изготовила действующий образец винтовки, выдающий до сотни выстрелов в минуту. Ей почти удалось повторить технологию обугленного мира. А если учесть, что пули она сделала неразменными… В конце импровизированной экскурсии я имел честь лицезреть плод тысячелетних трудов Электры-Дрели — искр Пророк. По словам эльфийки созданный ею искусственный разум способенпросчитывать будущее на несколько сотен лет вперед в условиях острого дефицита информации. Для интереса я ввел примерные планы по возрождению империи, подключил базу данных содержащую информацию о проектах Электры и указал дату плюс тысяча пятьсот лет. ИР подумал час и выдал неприятно поразивший меня прогноз, если вкратце, то цепь миров ожидала ПОСЛЕДНЯЯ Война Великих Сил! Хотя на самом деле Пророк выдал кучу текста, каких то графиков, диаграмм и даже игровой ролик.

До горизонта тянулась изрытая воронками и покрытая пеплом равнина. По ней шествовали три невообразимых гиганта из стали и камня, головы, которых скрывались в серой пелене облаков затянувшей небо. Воображаемый наблюдатель облетел исполинских големов по дуге, и я узрел на них гербы Империи Феникса. Затем точка обзора переместилась к подножию гигантов. Оказывается, они путешествовали с многочисленной свитой. В первой шеренге шли механизмы, отдаленно напоминающие хрустальный колокол Электры. Эти големы пускали впереди себя звуковые волны, видимо, для того чтобы разрядить возможные магические мины и неразорвавшиеся боеприпасы. За ними следовали многорукие фехтовальные и огнеметные машины. Потом шли шестиногие платформы увешанные боевыми кристаллами, странными многоствольными ружьями и ракетными направляющими. Порохом там и не пахло, в отличие от магии. Были тут и более продвинутые подобия имперских гусеничных броненосцев, вооруженные длинными пушками. Остальные механизмы я просто не смог идентифицировать. В Воздухе барражировали как совсем маленькие маголеты, так и огромные летающие крепости, несущие на своем борту целый москитный флот. Согласно данным Пророка это пятидесятый год войны. Из-за огромных потерь в живой силе и низкой эффективности живые солдаты были почти полностью заменены механизмами. Воображаемый наблюдатель снова переместился и показал армию противника. По выезженной земле катилась волна живых существ, по другому и не скажешь. Здесь были представители всех светлых рас и несколько нейтральных. Пешие и конные, облаченные в зачарованные доспехи и в одни набедренные повязки. Небо застилали мириады крыл драконов, ангелов и прочих летучих тварей. Свет в своем репертуаре — не можешь победить умом, устрой навал из трупов и утопи врага в собственной крови. Когда обе армии сошлись на дистанцию примерно в три километра — имперские механизмы нанесли первый удар. И солнце упало на землю: сотни ракет сошли с направляющих, лучи боевых кристаллов ударили обжигающими потоками света, пушки послали начиненные смертью снаряды, заговорили многостволки, выпуская тысячи пуль. Там где раньше были порядки светлого воинства, плескалось море огня. Светлые несли чудовищные потери, если бы не защитные артефакты, большое количество магов и громадная численность — войска империи победили бы первым залпом. До того как армии сошлись в рукопашную, было произведено еще несколько залпов, внесших настоящее опустошение в ряды светлых.

Я отключил воспроизведение, не имея не малейшего желания смотреть дальнейшую мясорубку. Как бы ни хотелось в это верить, но такой исход событий вполне вероятен. В любом случае поздно идти на попятный — клятва дана и принята. Остается только следовать имперскому кредо: Делай, что должно — случится, чему суждено. К тому же — это изобретение Электры, а значит не способно ни к чему кроме разрушения и убийства. Так самоуспокаиваясь, я не заметил, как позволил имплантировать себе в правое плечо игломет и пару лезвий в ребра ладоней. Впрочем, еще ни разу не удавалось уйти после встречи с Дрелью без имплантата. Имперская разведка была всегда в восторге, вырезая из моего тела очередную маготехническую новинку. Еще эльфийка починила лобный разъем и подарила здоровенный черный рубин для него.

Старейшина принял меня в обличии зверя — большая честь для чужака. Панвер был очень стар, его серебристо-седую шкуру покрывали многочисленные шрамы, но мышцы по прежнему крепки, а глаза светились мудростью. Я присел на корточки, чтоб наши глаза оказались на одном уровне.

— Приветствую мудрый, удачна ли была твоя последняя охота?

— Благодарю, удачна. Редко встретишь в наши дни учтивого чужака. — Старые оборотни всегда обладали способностью к частичной трансформации. — Ты пришел уничтожить мой род, бросив в горнило войны? Нас предупредили кошкоглазые, их видящие узрели в наркотическом трансе гибель наших народов.

— Не исключено, но древние клятвы необходимо выполнять.

— Кто ты, чтобы требовать?

— По древнему закону я лорд-наследник империи.

— Ее нет уже три тысячи лет.

— Она возродилась из пепла, темный пантеон засвидетельствовал это.

— Я умею отличать правду от лжи. — Несколько самоуверенно, звериное обоняние можно обмануть специальными заклятьями, или просто опрокинув на себя флакон духов. Правда последний способ может вызвать недоверие. — Мы придем по первому твоему зову.

— Превосходно, готовьтесь, у вас в запасе несколько лет. Позволь откланяться, когда придет время, я посвящу тебя в свой замысел.

— Постой! Кошкоглазые хотят убить тебя, для этого они отринули тьму и заключили договор со светлым богом.

— Кошаки никогда не служили кому-либо кроме себя. Их девиз: Предай их всех — останься верен себе. Спасибо за предупреждение. Передай им — они разделят судьбу морлоков, что обитали в пещерах мира Ра. Их ожидает геноцид!

На выходе из дворика меня уже поджидал квад — четверка профессиональных убийц: два бретера, стрелок и маг. Обученные действовать совместно квады кошаков считаются непревзойденными наемными убийцами. Если по жестокости — трудно спорить, а так лучше нанять эльфа отступника, хоть выйдет дороже. Убийцы ударили синхронно — две шпаги, арбалетный болт и Кошачья лапа, специфическое заклятье колдунов кошкоглазых. Маг наносит удар как бы незримой лапой большой кошки вроде льва, что-то из школы Разума. От клинков я увернулся, болт отбил воздушным щитом, а от заклятья так просто уклогиться не удалось. Не силен я в магии разума, удалось лишь сбить наводку и незримые когти располосовали мне не горло а правую руку. Игломет, конечно, накрылся кошкиным хвостом. Меч с огнеметом я оставил притороченными к седлу, а с хрупкими лезвиями, что спрятаны у меня в ладонях много не навоюешь. Магия тоже оказалась против них бесполезна, кто-то наложил на убийц анти-магический щит. И я даже знаю, кто такой белый и пушистый, от кошаков разило божественной силой. А вот булыжник — оружие первого человека — не подвел. За булыжник сошел кусок потолка, который я обрушил с помощью парочки огнешаров и звукового резонанса. На одного самоуверенного мага стало меньше. Затем я совершил совершенно безумный поступок: сам насадился на вражеские клинки, непрерывно поддерживая на себе заклятье исцеления. Пока кошаки удивленно таращились на меня, я свернул им шеи. Тут подоспели эльфы и сумели захватить четвертого убийцу в плен.

— Ну, ты и псих! — Воскликнул Безымянный.

— Не больше чем ты. Даже с мечом я бы не выстоял против них. А благодаря этому трюку — сумел победить. Я же знаю, что эльфы традиционно сильны в магии жизни, заштопать кишки вам не составит большого труда.

— Дэймонов клыкастый оболтус! Своими эскападами ты вгонишь меня в гроб!

— Эльфов же хоронят на погребальных ладьях. — Невинно заметил я.

— Все! Унесите его! Когда будете исцелять — сделайте побольнее! — Несмотря на показное возмущение, эльф был доволен. Появилась великолепная возможность прижать к ногтю кошаков и стрясти с них побольше золота или каких либо уступок.

Эльфийские целители очень качественно меня подлатали, Дрель починила игломет в предплечье и заодно заменила часть мышечной ткани искусственными волокнами. Так что теперь ударом правой могу плющить доспехи и ломать кости, себе. Но вообще вещь полезная, лишь бы отторжения не было.

Из Тарега я вернулся в самом радужном расположении духа, да не один, а с отрядом эльфийских ассассинов, якобы выделенных в качестве почетного эскорта.

Документ 11: О фениксе

Феникс — легендарная птица, которая создает для себя погребальный костер и возрождается из собственного пепла. У многих народов феникс почитался как священное существо. По описанию эта птица напоминала орла или цаплю (только мужского рода) с прекрасным красно-золотым оперением. На каждом мире Цепи может жить только один феникс. По разным источникам, его жизнь длится 500, 1000, 1461 или даже 12 994 года. Под конец жизни он строит гнездо из ветвей благовонных деревьев и поджигает его. Пламя пожирает и птицу, и ее гнездо. Из пепла выползает на свет гусеница, и из нее вырастает новый феникс. Эта птица считается символом солнца, бессмертия и воскрешения.

Разным народам феникс был известен под разными именами. Вот некоторые, самые известные из них: Анка, Симург, Гаруда, Йель.

Существует легенда о том, что владыки Древней империи ведут свой род от феникса и смертной женщины.

По непроверенным данным все фениксы были истреблены в ходе последней Великой Войны Сил, т. к. сражались на стороне тьмы.

«Monstrum magnum», том 17. Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 11 Наследник

После возвращения в Ставрос на меня навалилась целая куча дел. Принять присягу у новых членов серебряных ежей. Проинспектировать склады и приструнить обнаглевших интендантов чуть ли не в открытую торговавших имуществом отряда. Поругаться с поставщиками из-за некачественных продуктов и выжать из гномов дополнительное финансирование. Вытащить из городской тюрьмы второй взвод первой роты в полном составе. И устроить им разнос за антиалкогольный погром. Видишь ли, пиво им не понравилось, и за это надо было разрушить половину городских таверн. И еще множество других мелких и крупных дел. В целом все шло отлично.

В одну из прохладных осенних ночей я обрел еще одного члена внутреннего круга. Внутренним кругом эльфы называют своих ближайших соратников, разделяющих твои устремления и признавших себя ведомыми, а тебя ведущим. Вот такая вот замысловатая формулировка.

Мой сон был нарушен жутким грохотом и чьей то приглушенной руганью. Выхватив из-под подушки кинжал, я отправился посмотреть, кто это там шумит. Войдя в собственный кабинет, я увидел прелюбопытное зрелище: девушка с явной примесью эльфийской и гномьей крови прыгает на одной ноге и довольно вежливо ругается. Я прямо залюбовался, от гномов она унаследовала небольшой рост и длинные светлые волосы, а от эльфов изящность и миленькие остроконечные ушки.

— Ой! — сказала она, заметив меня. — Приветик, а что вы тут делаете? — Я немного опешил и потому брякнул первое, что пришло в голову: — Гуляю.

— А вы не могли бы мне помочь? — Вот это нахальство! Недаром при одном из императоров наглость считали еще одной школой магии.

— Конечно, что надо делать?

— Видите ли, я пыталась открыть сундук механической отмычкой, но что там заело, я совершенно не способна к технике, — доверительно сообщила мне она. — Я пыталась выдернуть и нечайно свалила себе сундук на ногу. Так больно…

— Один момент. — Замок открылся на раз-два. Невезучая воровка откинула крышку и принялась рыться в куче монет и драгоценностей. Найдя простую серебряную брошку в виде розы, она воскликнула. — Какая прелесть! — И тут же приколола её к куртке, взяла десяток золотых монет и захлопнула крышку.

— А остальные деньги?

— Знаете, возьмите их себе, мне не нужны. Вообще то я художница, а воровством просто решила подработать. Не хватает денег на ремонт по последней королевской моде, в темноэльфийском стиле, знаете? Я недавно в одном особняке потолок краси… расписывала, мне так понравилось! Такие симпатичные шторки, мебель с гнутыми ножками, всякие забавные безделушки! Мне особенно стеклянный кинжальчик, черненький такой, на специальной полочке понравился. — «Ничего себе безделушка! Кинжал Похититель Душ — страшное оружие, изобретенное эльфами для ритуального самоубийства. Неизменный атрибут каждого аристократа. По традиции если эльф опозорен, например, за какую то провинность его приговорили к усекновению ушей, он должен вонзить кинжал себе в сердце. Эта стекляшка выпьет и сохранит всю его жизненную силу. Таким образом, род не понесет урона чести, и вся сила провинившегося останется в семье». — Ну, я побежала?

— Я хотел бы взглянуть на ваши картины, где вас можно найти? — Неожиданно для себя спросил я.

— Знаете улицу красильщиков? Там есть такой симпатичный желтый домик, правда ему не помешает небольшой ремонт… Так вот, в этом доме я снимаю черд… мансарду. Найдете?

— Конечно.

— Тогда до завтра.

Что это было? Если бы не взломанный замок сундука и забытая отмычка я бы подумал, что сплю. Ну не бывает таких женщин, разве что в глупых байках про блондинок. А вот проверить дом на наличие тайных ходов не помешает. Непростительная ошибка, которая в другой раз может стоить мне жизни. Тем не мене на следующий день я заявился по указанному адресу с букетом чайных роз.

Домик, которому необходим небольшой ремонт, на поверку оказался жуткой развалюхой, мансарда обычным чердаком. После долго стука дверь мне открыла сама художница, облаченная в заляпанную краской рубаху и такие же штаны.

— Ой, совсем забыла, что вы обещали придти! — Я протянул ей букет.

— Это мне? Какая прелесть! Вы проходите, проходите. Вверх по лестнице. В потолке вы увидите люк — там и живу. А я пока воды возьму, чтобы цветы поставить.

Жилище, оно же художественная студия, моей новой знакомой представляло собой хаос воплощенный. Невообразимое смешение стилей усугубленное жуткой захламленностью, но если брать в целом — получается гармоничный неповторимый узор. А когда я взглянул, на её картины, то был поражен, она обладала истинным зрением — способностью видеть суть вещей.

— Ну что нравиться? — Я обернулся.

— А вы куда умнее, чем хотите казаться.

— Стараюсь, с моим даром не так просто уцелеть среди чудовищ, населяющих этот мир.

— Что же вы раскрылись передо мной? Истинное зрение очень опасный дар. Не всякий согласен узнать свой истинный облик. Еще ни один наделенный подобным даром не умер своей смертью.

— Вы очень старое, страшное и красивое чудовище. Главное вы свое чудовище, я давно такое искала.

— А зачем вы разыграли спектакль с отмычкой.

— Я люблю дразнить чудовищ. А если серьезно было необходимо посмотреть на вас вблизи и составить окончательное мнение. В случае чего я всегда могла исчезнуть, мне по наследству перешел амулет слепого скачка. Хлоп и я в другом мире. И хватит выкать, зовите меня Райской Птичкой или просто Птичкой. Так меня прозвали друзья за манеру одеваться во все яркое и пестрое.

— Хорошо Птичка. Я давно хотел узнать, как я выгляжу…

— Что за детские проверки? Но если так хочешь: ты высок и мускулист, кожа серая и глянцево блестит, на руках и ногах громадные загнутые когти, глаза — два бездонных колодца тьмы, за спиной раскинулись огненные крылья, длинные черные волосы схватывает простой обруч из вороненой стали, украшенный рубином.

— Как поэтично, но я, правда, не знал, как выглядит моя душа.

— Ничего поэтичного, типичный высший демон-принц. Описание я взяла из второго тома «Monstrum magnum».

— Бедный Фалькон, он не переживет такого удара: художника насмехающегося над романтизмом и прочими розовыми соплями! — патетически воскликнул я. Птичка фыркнула. — Ничего не будет этому котенку мантикоры.

— Значит, мы еще и шпионим? А как выглядит Ворон?

— Гигантская змея похожая на черную Эфу. Очень ядовитая тварь.

— Ты вижу очень начитанна.

— Жить захочешь — не так раскорячишься. «Знание — сила», — как говорили древние.

— А сейчас что цитируешь? Сборник банальностей, составленный Великим Лоном на заре времен?

— А что, есть такой?

— Может и есть, как-нибудь поинтересуюсь у современника Лона. Я так понимаю, взаимные проверки мы прошли, пришло время предложения, от которого невозможно отказаться.

— Было бы любопытно послушать.

— Как ты, наверняка догадалась, девушка ты умная, я собрался обзавестись собственной страной.

— Скромненькое желание и чудная формулировка. А видеть — видела, еще, когда ты промаршировал по городу со своими пятьюдесятью волчатами. Забрызганный кровью демон, поднимающийся по лестнице из тел, такое — не забудешь.

— Образно. Значит, ты обладаешь не только истинным зрением, но умениями видящей. Предлагаю тебе место секретаря. Зарплату назначишь себе сама. Ну и неплохо бы чтобы ты сопровождала меня на всех важных переговорах. Систему тайных знаков обговорим позднее.

— А что будет, если отвечу, нет?

— Мою правую руку видишь? Приглядись истинным зрением или ты не контролируешь свои способности?

— Много неживого… Гнездо стальных ос несущих мгновенную смерть…

— В мое предплечье имплантирован игломет, мне достаточно подумать или напрячь определенным образом мышцы и твой амулет телепортирует труп. То-то будет радости жителям неведомого мира.

— Понятно. Я согласна. Поговорим о гарантиях: кровь, боги или предвечные силы?

— Зачем столь мощные клятвы? Вассальной присяги вполне хватит. Только нужно найти гаранта клятвы, ты же не принадлежишь ни свету, ни тьме.

— А какая разница между «поручительством» и непосредственно самой клятвой.

— Большая. Если ты клянешься одной из перечисленных тобой сущностей — то освободить тебя от клятвы может только сила, к которой ты обратилась. А если ты принесешь мне вассальную присягу, то твою клятву смогу отменить помимо «сущности гаранта» еще и я. Кстати, советую стать на одну из сторон в вечном противостоянии света и тьмы. Все недостатки окупаются различными «вкусными плюшками». — Я подмигнул.

— Нейтралов не любят, я знаю, просто мне не хотелось терять возможных покровителей только из-за смертельной вражды двух братьев. Я согласна вступить на путь тьмы.

— Глупости какие! Моим заместителем является настоящий паладин света. И вот тебе тема для размышлений: Элонид и Лонд просто играют в шахматы, развлекаются детишки. Так что умерь пафос по поводу путей тьмы и повторяй за мной. — Я привел Птичку к присяге так же как Фалькона и Ворона до этого.

Спустя неделю после появления в команде Райской птички со мной встретился господин Блехер — наш гномий покровитель. Причем встретился лично — что доселе за ним не водилось, ведь он важный чиновник из столичного Анклава, что расположен у подножия одинокой горы, а я какой то наемник. Что-то большое сдохло в лесу или дварфы, наконец, решились на очередную попытку. Задание, которое он мне решил поручить, похоже, станет финальным испытанием на мою профпригодность. Предложение более чем странно. Некой пожилой аристократке срочно понадобился телохранитель, мол, ее хотят убить, а защитить смогу только я…

— Дорогой Феникс мы очень просим принять вас это необычное предложение.

— С какой это стати мне становится телохранителем полоумной старухи?!

— М-м-м, понимаете, баронесса Заль очень важна для нас.

— Что она вам пообещала взамен на мою помощь?

— Нуу… — Прижатый в угол гном очень не хотел отвечать.

— Считаю до трех и ухожу. Один, два…

— Она пообещала передать нам в собственность свои серебряные рудники, но это строго между нами.

— Отлично, двадцать процентов прибыли в течении пятидесяти лет и я согласен на ваше нелепое предложение.

— Помилуйте! — вскричал господин Блехер, картинно заламывая руки, — это грабеж среди бела дня! Один процент.

— Двадцать.

— Пять процентов.

— Двадцать и не процентом меньше.

— Вы просто выкручиваете мне руки! Семь.

— Может, я непонятно выражаюсь? Двад-цать. — Произнес я по слогам.

— Десять! И это мое последнее слово!

— Согласен. — На дварфа было жалко смотреть, небось будет оплакивать каждый медяк. Как то подозрительно быстро сдался милейший Блехер, за десять процентов годового дохода серебряного рудника можно нанять небольшую армию телохранителей. Что же на самом деле баронесса пообещала милейшим гномам?

Поручив Райской птичке всю административную работу и отослав Ворона по следу одного любопытного документа, я, прихватив с собой неизменного Фалькона и провинившийся взвод солдат, уехал выполнять задание.

Придорожная таверна «Медвежий путь» ничем не отличалась от себе подобных заведений Вечного королевства и Вольных городов. Все те же клопы-тараканы, разбавленное пиво и грудастые подавальщицы. Разве что название дурацкое. Но когда на улице льет как из ведра, а желудок пуст — будешь рад и клопам. К тому же это хорошая возможность попрактиковаться в магии. Главное проконтролировать Фалькона, чтоб он чего не отчебучил вроде превращения своей крови в яд для борьбы с комарами. Свободных мест, естественно, почти не осталось. Арендовав для солдат просторный сарай, и позаботившись, чтобы их накормили, мы с бардом подсели к изрядно пьяному купцу на единственные свободные места.

— Выпьете добрые господа, я угощаю!

— По какому поводу гуляем? — Поинтересовался Фалькон.

— Я разорен! Да, разорен! Мой товары! Мои товары на которые я потратил весь свой капитал! Товары, которые должны были принести мне баснословную прибыль! Они захвачены грязными пиратами, вместе с лоханкой, которую я арендовал для перевозки! Будь прокляты эти мертвяки!

— Так уважаемый, причем тут мертвяки? — Я решил разговорить несчастного. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— При том! Эти твари засели на единственном приличном перевале через Драконовы Зубы и никого не пускают. Думаете, стал бы я вести свои товары морем, если бы мог по суше?! Кровавое ущелье перекрыли грязные орки, а железный перевал проклятые мертвяки! Трактирщик! Еще вина! — Проорал он и свалился под стол.

— Ученик мой, ты не хочешь ничего рассказать?

— О чем?

— О железном перевале и о том, почему я, о нем ничего не знаю.

— Я лучше спою. — Бард расчехлил свою гитару и порадовал очередной темной балладой.

— Как всегда прекрасно и совершенно неинформативно.

— Нет в тебе чувства прекрасного! Внимай мне, хоть приземленная проза не может раскрыть все темное очарование этой истории!

— Когда ты успел напиться?!

— Я не пил! Я бард, мне положено петь баллады и изъяснятся высоким словом! Вместо этого я режу глотки!

— Фалькон не зли меня!

— Ну ладно, пока ты возился со своими оловянными солдатиками, я принял немного пыльцы фей.

— Идиот! Никогда не употребляй наркотики без должной подготовки! — Я вырубил барда ударом в висок, пока он не начал фонтанировать неконтролируемыми выбросами силы или не привлек к себе внимания сущностей с нематериальных планов бытия. «Какой же я осел, не предупредил этого олуха о последствиях употребления расширяющих сознание веществ. Ладно, успокоиться и провести сканирование сознания, может еще не…»

Поздно! В раскрытое сознание Фалькона вторгся бич всех безалаберных магов — эфирный вампир. Проклятье! Моего слабого умения в школе разума не хватит для изгнания твари. Придется вести ментальный поединок — ненавижу! Я возложил руки на виски непутевого барда и провалился в черный колодец чужого сознания.

Я парил на своих огненных крыльях над пустыней гремящих костей. Не думал, что эта местность произвела такое впечатление на Фалькона, где же его тут искать? Но проблема решилась сама собой — ветер донес жалобный мяв котенка мантикоры. Я ринулся на звук и увидел, как серая бесплотная тень склонилась над маленьким рыжим комочком.

— Держись ученик! — Проревел я и спикировал на вампира. — Рра-а-а!!! — Удар когтистой руки отбросил тень, но не нанес никаких повреждений. Плохо дело, тварь слишком сильна.

— Фалькон слушай меня внимательно! Мы сейчас находимся в твоем сознании, ты тут царь и бог. Запомни! Ты, а не жалкий вампир пытающийся выпить тебя, играя на твоих страхах. Борись с ним! — Пока я говорил, тень решила в начале покончить со мной, приняв облик охотника за темными богами.

— Неудачная попытка! — Прямо из моей руки вырос ятаган чистого белого пламени. — Узнаешь? Меч, которым Элонид покарал своих паладинов. Умри! — Удар и вампир осыпался невесомым пеплом, чтобы подняться вновь в виде безвестного эльфа отправившего меня в Лунные чертоги.

— Теперь я знаю, как отбить этот удар! — Что и продемонстрировал, более того перешел в наступление и срубил остроухому голову. Вампир поднялся вновь — напротив меня стояла моя точная копия.

— А вот это действительно страшно. — Я атаковал, зеркальный двойник в точности повторил мои движения. Похоже, это конец, пора петь песнь смерти. Жаль, было весело.

Воздух сотряс грозный рык — матерый самец мантикоры вызвал своего врага на бой. Гигантский прыжок и эфирный вампир слабо трепыхается под мощными лапами. Удар скорпионьего жала, расположенного на кончике хвоста и тварь истаивает как обыкновенный фантом.

— Теперь ты видишь, как эффективен метод орла. — Пошутил я. Фалькон утробно зарычал.

— Спокойно, покушение на сюзерена по законам империи карается колесованием и последующей зомбификацией с удерживанием плененной души в разлагающемся теле на срок до ста лет. Лучше выведи меня отсюда.

Вся битва в мире снов обернулась минутой беспамятства в реальном мире. Почти никто не успел ничего заметить.

— Как ты, наркоман Дэймонов?

— Как Прекрасная роза, растоптанная пятою наемника…

— Дэймон! — Я швырнул заклятье очищения крови. Бард — пулей вылетел на улицу. Пока он очищал организм, я заказал плотный ужин и травяной настой, выдаваемый в городах за чай.

— Что это было?

— Ученик мой, — начал я официальным тоном, — прими мои извинения, я должен был предупредить, что магия не совместима с наркотиками. По крайней мере, без специальной подготовки, которую я не смогу тебе дать, ибо почти не владею школой разума.

— Проехали, я сам виноват. Так все-таки, что это было?

— Если не вдаваться в подробности, то ты раскрыл свой разум и на тебя напал эфирный вампир. Помимо материального плана бытия существует еще множество других. Самый известный и легкодоступный из них — это эфир, так же называемый астралом. В нем обитают различные сущности, зачастую враждебные человеку. И эфирный вампир далеко не самая сильная из них.

— Как с ними бороться?

— Ты уже знаешь. Большего предложить не могу. Мы почти беззащитны против магии разума. Обычно я пользовался защитными амулетами. Очередной урок магии можно считать завершенным, вернемся к нашим баранам, то есть к мертвякам. Итак, я слушаю.

— Я, на самом деле, знаю немного. На Железном Перевале расположена древняя крепость, чуть ли не ровесница последней Войны Сил. Крепость охраняет гарнизон из живых мертвецов. По легенде: во время длительной осады, когда кончились припасы, все солдаты заразили себя некрочумой, чтобы и после смерти выполнять свой долг. Некоторые историки считают, что это остатки армии Древней Империи. Это вполне может быть правдой, пустыня гремящих костей начинается неподалеку от подъема на перевал. Во всяком случае, вот уже на протяжении нескольких тысяч лет мертвый гарнизон никого не пропускает. Многие захватчики сложили свои головы под черными стенами.

— Каким же образом крепость держится столько времени? Ведь она перекрывает единственный приличный торговый путь из королевства в вольные города, как выразился наш уставший собеседник. Купцы страшнее любых захватчиков.

— Говорят — в распоряжении гарнизона имеется оружие древних.

— Любопытно. Как только разделаемся с текущим заказом — обязательно навестим железный перевал.

Аграфа — являлась неофициальной столицей Вольных городов. Здесь заседал Совет шестнадцати, призванный урегулировать разногласия между городами. В него входили представители каждого города. А так же была расположена штаб-квартира Торгового союза и посольства окрестных государств. Еще в Аграфе находился крупный магический университет, выпускающий дипломированных магов, которых в империи не взяли бы даже на должность деревенского знахаря. Фалькон со своим годом обучения — если непрерывную череду схваток можно так назвать умел и знал гораздо больше, чем они со своими двенадцатью годами обучения. Хотя одаренных с большим магическим потенциалом среди выпускников было не мало. Как мне объяснил бард — приличных магов обучают только в Вечном королевстве. Но тамошние маги могут покидать страну только в составе армий вторжения. Вполне разумно. Более ничем примечательным город похвастаться не смог.

Баронесса Заль приняла меня в кабинете своего особняка, больше похожего на дворец. Со старухой я сильно погорячился, эта женщина выглядела прекрасно для своего возраста, наверняка до сих пор кружит юнцам головы.

— Позвольте засвидетельствовать свое почтение баронесса. — Я отвесил самый изысканный поклон, на который был способен.

— Ах, оставьте эти любезности Феникс, садитесь, давайте поговорим как деловые люди. Мне прекрасно известно, сколько вы выжали из несчастных гномов. Про ваши мысли о предстоящем задании я тоже догадываюсь.

— Давайте.

— Вы немногословны — качество настоящего мужчины. Хоть вы считаете это прихотью выжившей из ума избалованной аристократки, не отрицайте — вы так считаете, мне действительно грозит опасность. Я обладаю скромным пророческим даром, но его хватило, чтобы просчитать свое будущее. Очень скоро меня попытаются убить. — Я отнесся скептически к ее словам, в ней совершенно не чувствовалось магии, а без нее человек способен просчитывать события только на пару ходов вперед. Если он не гений, скорей всего произошла утечка информации. Обладая возможностями баронессы просто не прилично не иметь обширной сети информаторов.

— Почему же вы не наймете специалиста?

— Я уже наняла — вас, ваше величество. — Она хитро улыбнулась. — Как видите, я знаю, на что вы нацелились и если вы способны завоевать целую страну, то уж хрупкую старую женщину защитите и подавно. Если угодно, продолжайте считать прихотью старой кошелки, ведь это так волнующе: сам правитель целой страны спасает тебя от страшных убийц. — Надо мной откровенно издевались, баронесса вела, какую то свою непонятную игру. — Или вы будете отрицать свои честолюбивые намерения?

— Не буду.

— И правильно, отрицать что-либо бесполезно. Имеющий глаза да увидит. Вас до сих пор не настигли убийцы, потому что вы постоянно в движении. Мой вам совет — не медлите. По моим данным скоро на стол Арела II ляжет план весеннего наступления и ему понадобятся наемники, много наемников. По моему отличный предлог для сбора разбросанных по всей стране отрядов Серебряных ежей, ну да не мне вас учить. Но вернемся к нашим убийцам.

— Я открываю вам неограниченный кредит, используйте любые способы и любых специалистов для моей защиты. У вас есть, какие либо вопросы?

— Нет. — Я не думал, что мои намерения являются секретом для заинтересованных лиц, но столь пристальное внимание — не приятно. Окружающие должны считать, что я еще совершенно не готов к попытке захвата власти. Пожалуй, после завершения истории с убийцами баронесса тихо скончается от сердечного приступа.

— С вами приятно иметь дело, другой бы на вашем месте уже выхватил кинжал. Да, я вас использую в своей, не побоюсь этого слова, хитрой игре. Какое удовольствие говорить откровенно, вы бы только знали. — Баронесса тонко улыбнулась. — Не буду вас провоцировать, если все же появятся вопросы или понадобиться помощь — смело обращайтесь к моему управляющему. Я вас больше не держу, можете приступать к своим обязанностям.

— Хотя нет, постойте. Еще одно: ваша проблема разрешится сама собой — так или иначе. Не нужно предпринимать дополнительных шагов, — баронесса залихватски подмигнула, — теперь идите. — Если Виолетта Заль ставила своей целью выбить меня из колеи — то она своего добилась.

Первое покушение произошло спустя три часа после разговора. Баронессу, выехавшую на прогулку в открытой карете, обстреляли из арбалета с чердака заброшенного дома, мимо которого она проезжала. К счастью я успел среагировать и поставить воздушный щит. Убийца — сбежал. По крайней мере, страхи баронессы — не беспочвенны, вот только слишком подозрительно они подтвердились. Разве что убийцы решились на импровизацию, узнав о моем появлении. Репутация — великая вещь, но охрана важных персон — не мой профиль.

Я приставил к баронессе своих солдат и Фалькона в качестве личного телохранителя. Сам же направился нанимать профессионалов. На работу были приняты: десяток опытных телохранителей, три частных сыщика и вся местная гильдия воров со стражей в придачу. Кредит оказался воистину неограниченным. Может показаться, что я переборщил с охранными мерами, но лучше подстраховаться, чем в последствии посыпать голову пеплом. К тому же сама баронесса одобрила мои начинания. После этого захотелось ввести в город тысячу солдат и объявить военное положение с сопутствующим комендантским часом и патрулями. Еще была объявлена большая награда за любую информацию о заказчике или исполнителях неудавшегося покушения.

Несмотря на все меры безопасности покушения не прекратились. Баронессу травили, наводили порчу, сталкивали на голову тяжелые предметы, пытались поразить отравленным дротиком, стреляли, подкидывали в постель ядовитого паука, взрывали, пытались зарубить. Этот кошмар продолжался две недели, погибло семеро телохранителей и четырнадцать солдат, бард получил тяжелые ожоги левой стороны тела, полностью обновился штат прислуги. А сколько покушений удалось предотвратить в зародыше. Казалось, весь преступный мир жаждет расправиться с баронессой. Потом все стихло, как отрезало. Что это? Конец или затишье перед бурей?

Пока я отражал волны убийц, мои ищейки нащупали тоненькую ниточку. О Лон, какая пошлость! Ниточки, веревочки — чувствую себя героем бульварного романа, множество которых появилось за последние двести лет существования империи. Неизвестный, через подставных лиц, продал торговому союзу крупную партию полуограненных алмазов. Как раз хватит нанять армию убийц. Один из сыщиков даже добыл пару камней и показал их своему знакомому ювелиру. Алмазы оказались родом из копей, расположенных в Безжизненных Землях. А точнее из шахты Бездонная глотка, владельцем которой до недавнего времени был разоренный баронессой негоциант. Если бы все ограничилось первым покушением — я бы подумал, что моя нанимательница просто подставила купца. Но в свете нынешних событий — он подозреваемый номер один. Картина кардинально изменилась и еще более запуталась с появлением информации от воров и стражи. Они не добились ничего кроме фактического уничтожения сети своих осведомителей. Я осмотрел пару трупов — почерк команды чистильщиков Комитета Имперской Безопасности. Вторых таких бессмертных отморозков еще поискать. Они набирались из первых поколений зараженных некрочумой. Из тех, кто не сошел с ума, вестимо. Отряды зачистки формировались из четырех костяных лордов и лича. Чтобы очистить в рекордно короткие сроки немаленький город от агентуры противника хватит шести — восьми пятерок. Округлим до десяти для ясности, все равно я не справлюсь и с одним отрядом. Лучше уж с драконом сразиться. Все страньше и страньше: по городу бегает толпа живых мертвецов способная уничтожить оный город с пол пинка, а Виолетта Заль все еще жива. Не удивлюсь, если невезучий негоциант кормит червей. Слишком мощные силы пущены в ход. Главное — непонятно зачем. Если уцелели каратели — то мог уцелеть и кто-то другой, теперь буду бояться собственной тени.

Что характерно все убийцы были или банальными шестерками из ближайшей подворотни или гастролерами. Так что, щедро заплатив за услуги нанятому мной персоналу, я решил взять дело в свои руки. Чтобы обмануть возможную слежку за домом я облачился в форму рядового и дисциплинированно отстоял на часах, пока не сменили. Хорошо, что за всеми этими событиями я забыл отменить увольнения в город. Одинокому солдату ничто не стоило потеряться среди кривых улочек старого города. Зато на одного работника ножа и удавки стало больше, спасибо гильдийцам за текущие воровские знаки и пароли. Накладная борода и вставки за щеки довершили маскарад. В сущности ничего не изменилось за три тысячи лет. В таком качестве я шлялся, где-то неделю, успев выполнить пару контрактов и пустить кровь громилам гильдии. За это время на баронессу покушались всего лишь дважды, Фалькон и подошедшая из Ставроса резервная рота отлично справились. На восьмой день моего безделья какой-то мальчишка доставил приглашение харчевню «Королевская охота». Вот оно! Как написали бы в бульварном романе: «рыбка клюнула, нужно подсекать».

Единственным достоинством «Охоты» были отдельные кабинеты на втором этаже. Не считать же достоинством сомнительную историю про последнего короля Кархаэра и, не менее, последний завтрак перед казнью. Подобную байку я слышал во всех заведениях города. Получается мой венценосный, гм, предок умер лютой смертью — от переедания.

Назвав хозяину свое вымышленное имя, я был тотчас препровожден в кабинет к заказчику с нетерпением, как мне было сказано, ожидающего меня. Мой визави был удивительно похож на управляющего баронессы — такая же высокая сухопарая фигура, похожая на оглоблю. Эту особенность телосложения не смогли скрыть ни длинный плащ, ни неумело прилаженный накладной живот. Чтобы окончательно убедиться, что передо мной управляющий я сорвал маску, которую нацепил «таинственный незнакомец» в лучших традициях бульварного романа. По-хорошему надо было принять заказ и тайно проследить за заказчиком. Но мне надоели все эти непонятные игры, я знаю способы заставляющие говорить даже мертвого. И плевать, что за стенкой в соседнем кабинете затаилась охрана, если конечно управляющий не полный дурак.

— Какая встреча! — Как он заверещал. Стоял бы и любовался, но нас грубо прервали. Прямо сквозь хлипкие перегородки в кабинет ворвалась пятерка живых мертвецов. Я выдвинул лезвия из ладоней — показухи ради, против чистильщиков не поможет и целый броненосец. Единственная моя надежда — убежать. Но случилось странное — мертвяки окружили несостоявшегося заказчика и начали отступать. А что если… Я подпрыгнул к ближайшему чистильщику и махнул на пробу лезвием. Ноль реакции. Ага! Кто-то вложил в них приказ в виде категорического императива — ни в коем случае не трогать меня. Такой оказией не грех воспользоваться. Я пропустил через свои ладони чистую силу, так что лезвия завибрировали. Дэймон, как больно! Но виброклинки единственное оружие способное повредить зачарованное и напичканное техномагической машинерией тело чистильщика. Огрех нашли спустя сто лет с момента создания этих монстров. Тратить деньги на дополнительную защиту посчитали нецелесообразным. Считалось, что такая совершенная машина убийства просто не позволит тыкать в себя всякими железяками. Легко сказать воспользуйся! Укорачиваться от моих лезвий никто не запрещал. В конце концов, мне это надоело. Прыжок и я на полной скорости врезаюсь головой в стену. Все знают шутку о том, что у орков голова — это кость? В каждой шутке есть доля шутки. В отключке я провалялся не более минуты, а чистильщиков уже и след простыл. выглянув в окно, я увидел только пятки управляющего сверкающие в конце переулка. «Проклятье! Особняк баронессы Заль в полу-квартале отсюда». Собрав себя в кучку, я порысил в сторону дома Виолетты, лишь бы не опоздать.

Я успел в самый последний момент, выбив окно и закрыв баронессу своим телом. И, конечно же, получил отравленную иглу предназначенную ей. Похоже, сверх долгий стазис отрицательно сказался на моих умственных способностях. Нет, чтобы наложить на Виолетту воздушный щит и войти через дверь как цивилизованный человек. Так что пришлось вкушать удовольствие борьбы со смертельным ядом, благо очищающие кровь заклятья были разработаны чуть ли не раньше появления отравителей. Правда, на этот раз они бы не успели спасти — слишком сильный яд. Я возблагодарил Лона и императора Арчибальда VII Феникса за указ: «Об имплантатах». Армейский кровоочищающий комплекс, встроенный в мою кровеносную систему дал время на действие заклятий. Вот только принять участие в допросе управляющего и поимке купца мне не удалось. Фалькон справился. Когда я смог встать с пастели меня ждали известия о самоубийстве «подозреваемых» и приглашение на бал, устроенный в мою честь. О чистильщика не слуху — не духу. И что это было? Мне осталось только гадать и чесать затылок, как простому лапотнику при виде картины художника абстракциониста.

— Представляете, мастер Феникс выхватил эту отравленную иголку прямо из воздуха перед моим лицом. — Демонстрируя, как я выхватил иглу, баронесса случайно чиркнула себя по пальцу. — Ой! — «Я безнадежно опоздал, когда она подобрала эту проклятую иголку?! Я проиграл, хотя формально контракт уже выполнен. Это не первое мое поражение, но такое нелепое».

После похорон было оглашено завещание, и я с удивлением узнал о том, что баронесса Зальусыновила меня и сделала своим наследником. Вместе с титулом я получил короткую записку и медальон — с одной стороны выгравирован герб империи Феникса, а с другой, гордый профиль её основателя.

Феникс должен возродиться из пепла!

Сын мой, я не надеюсь, что получу от вас прощение, но поймите, так было надо. Так записано в пророчестве. Я веду свой род от древних королей Кархаэра, королевства в последствии распавшегося на вольные города. По древнему и неотмененному никем обычаю находясь при смерти последний в роду имеет право усыновить человека оказавшего большую услуг роду. Теперь для всех вы не безродный захватчик, а благородный принц, возвращающий трон своих предков. И совет на последок: не пренебрегайте мелочами — на игле, которую я якобы подобрала не может быть яда, он был смыт вашей кровью. Прощайте. Любящая вас королева-мать, магистр ложи Остывшего Пепла.

P.S.: Планировать собственное убийство было весело и страшно.

— Ну что там? — Спросил бард.

— Сам прочти. — Фалькон быстро пробежал глазами записку и воскликнул. — Какой еще благородный принц?! Бред полный!

— Нет, не бред. Меня, как говорят разбойники, поимели. Баронесса Заль действительно последняя из рода королей, я специально выяснял в геральдической палате. Теперь я имею законные притязания на трон Кархаэра.

— Так это замечательно! Теперь мы избавлены от кучи проблем.

— Конечно, замечательно! Припомни это Дэймоново пророчество! Там что-нибудь написано похожее? Иносказательно, естественно. Пророки любят напустить туману, даже истинные. Если удосуживаются записать свои «художества».

— А…

— Б! Я уже слышал девиз, написанный вначале письма. А точно такой же медальон у меня отобрала стража Севра. Как я предполагаю это знак тайного ордена, специально созданного как один из дополнительных инструментов воплощения пророчества. Причем эта дрянь рассчитана именно на мою персону. Ведь меня разбудил один из членов ордена, назовем его орденом Феникса. Самое интересное, что он вовремя умер. Тоже, небось, пепельный. В мое время людьми остывшего пепла называли смертников. А это значит, что против меня играют остатки структур империи и как минимум один бессмертный. За три тысячи лет невозможно сохранить культурное наследие без живого носителя оного. Ни одна тайная организация не может жить так долго и остаться неизменной.

— А почему ты так отбрыкиваешься от этого пророчества? Ведь в итоге оно приведет тебя к цели, к которой ты стремишься.

— Ты знаешь, что такое свобода?

— Ну, это возможность делать что хочешь…

— Нет! Это — осознанная необходимость.

— Тем более…

— Ты не понимаешь. Осознанная! Я волен выбирать на какой из множество извивающихся и пресекающихся путей свернуть, а пророчество пробивает прямой туннель и волочет меня за шкирку. К тому же я не знаю цель пророка. Может его цель развязать последнюю Войну Сил или открыть дорогу Порядку, а возрождение Империи всего лишь инструмент. Что ты скажешь, если узнаешь, как ты будешь жить и как умрешь?

Документ 12: Некрочума

Некрочума есть дар темного бога Омпа ниспосланный нам для испытания. Только сильные духом способны сохранить после перерождения разум и превратиться в костяного лорда или лича. Остальных же ждет незавидная участь упыря или ревенанта. Тем не менее, многие стремятся в королевство Некрос дабы попытаться обрести бессмертие. Нет нужды говорить, что большинство становятся простыми зомби в мертвых легионах Короля Лича или уничтожаются как неуправляемые. Вижу, галерка не читала учебник и недоумевает, о чем я толкую, так что продеться растолковать парочку терминов. Остальным же будет нелишне повторить.

Некрочума — болезнь, передающаяся через телесные жидкости и дыхание, оживляющая мертвых. Причем оживает любое существо бывшее, когда-то живым, в том числе животные и растения. Дуб ставший упырем, как бы дико это не звучало, страшное зрелище. Представьте себе огромное мертвое дерево способное передвигаться и алчущее крови.

Ожившие мертвецы, также их называют нежитью, делятся на четыре большие группы. Ревенанты — этот тип нежити сравнительно безобиден. После своего воскрешения они механически выполняют то, что лучше всего могли делать при жизни. Эти несчастные существа очень недолговечны, если только их не превратить в зомби, о которых расскажу чуть позднее. Следующим типом у нас идут упыри, вот с кем бы я не хотел повстречаться на узкой дорожке, так с этими тварями. Упыри очень опасны, потому что их снедает Голод, именно так с большой буквы! Теоретически упырь может существовать вечно, на практике же — до первого охотника за нежитью. Теперь же перейдем к третьей и четвертой группе, соответственно. Но лично я считаю, что их можно записать в одну группу. Как вы уже догадались это костяные лорды и личи. Эти виды нежити обладают разумом, зачастую довольно безумным, и способностью контролировать низшую нежить, то есть создавать из упырей и ревенантов зомби. Единственное отличие костяных лордов от личей состоит в том, что у последних есть магический дар.

Королевство Некрос — крошечное государство, находящееся в небольшой горной долине. Очень живописные места, я вам доложу, но есть одно НО! В почве спит некрочума. Так что живым туда путь заказан. Правит этой «Землей мертвых», как называют её бездарные поэты, Король Лич. Это очень древний и хитрый мертвяк, а так же невероятно богатый. Сие королевство имеет две статьи дохода: бессмертие — под контролем личей больше шансов сохранить разум после трансформы в нежить, и наемничество — полный зомби-легион под командованием опытного костяного лорда или лича — страшная сила.

Ну и в заключение лекции расскажу немного об охотниках за нежитью. Это обычные головорезы, готовые убить любого за горсть монет. Хотя в основном они специализируются на нежити…

Вводная лекция по некрологии, Королевский Университет Благородных Наук.

Глава 12 Живой

Потратив неделю на утряску и так сказать утруску всех формальностей с нотариусом и геральдической палатой, мы с Фальконом отправились к Железному перевалу, осматривать «Черную башню», о которой так страстно пел бард. Чтобы скрасить дорогу мы вели умные разговоры о прошлом империи. Похоже, Фалькон всерьез уверовал, что у нас получиться реализовать задуманное.

— Феникс расскажи, отчего пала империя, по твоему мнению. Ведь из твоих рассказов следует, что это была могучая держава. И всякая пся крев дрожала, завидев наши эскадроны! — Напел строчку из неизвестной мне песенки бард.

— Вначале надо рассказать, на чем она держалась.

— Империя Феникса издавна держалась на трех столпах:

— Первый столп — ее армия и флот. Храбрые матросы и солдаты, вооруженные по последнему слову технической и колдовской мысли.

— Второй столп — связь и сообщение. Разветвленная сеть порталов и мощеных дорог. Кристаллы дальней связи были в каждом доме, помимо этого миры империи опутывала сеть информационных астральных каналов. Любой охотник из затерянного в глуши поселка звероловов мог почитать книгу «Правила этикета принятые при императоре Руфиме II Фениксе», если ему придет в голову подобная блаж. Всего лишь небольшой техномагический приборчик и вся Цепь Миров лежит у твоих ног.

— Третий столп — магия и дух. Империя никогда не скупилась на магов и те отвечали ей взаимность. Самые лучшие маги, самые мощные, хитрые и разнообразные заклятья. О высоком духе имперских граждан сложена не одна баллада и не один рассказ.

— Империя рухнула именно из-за того, что подножие третьего столпа прогнило насквозь. Император — вот подножие столпа! Самый сильный маг и титан духа. Были времена, когда императоры умирали за свой народ, принося себя в жертву ради предсмертного заклятья. Были времена, когда треножником власти владели великие маги, равные по мощи богам! Было время…

— И это все?

— А тебе мало? Как известно треножник самая прочная и устойчивая конструкция. Но подпили одну ножку и он рухнет.

Хваленая Черная крепость оказалась обычным имперским фортом. Высокие черные стены прямоугольником. Вместо зубцов — крытая галерея. Четыре башни по углам и одна повыше в центре. На крышах башен установлено по обелиску света — техномагическому устройству, стреляющему рубиновыми лучами, предельная дальности — три километра. Ров, выплавленный в скале, от чего имеющий очень гладкие стенки. Подвесной мост. И почему это обыкновенное укрепление нагоняет такую жуть на окрестности. Подумаешь, гарнизон состоит из древних живых мертвецов. Ведь крепость перекрывает единственный приличный перевал на сотни километров вокруг. Через козьи тропы не очень то поводишь торговые караваны, если не заниматься контрабандой. Но, похоже, штурм не состоится, на флагштоке висело алое полотнище со скрещенными золотыми мечом, посохом и молотом, находящимися в левом верхнем углу — флаг империи.

Я развернул штандарт со своим личным гербом — дракон, поражающий рыцаря копьем. Когда меня возвели в рыцарское достоинство, пришлось повоевать с геральдической палатой. Изначальный вариант был куда неприличней. Тогда это показалось забавным. Собственно и сейчас я ни о чем не жалею. А вот девиз удалось отстоять. Я неделю вдыхал книжную пыль, пока не нашел ругательство из трех рун на мертвом забытом всеми языке. Знаток языка нашелся только спустя триста лет — разразился жуткий скандал, но я по прежнему несу на своем гербовом щите гордый девиз: «троеруние вам!»

Благодаря моему гербу и брошенному у черных ворот ключ-заклятью нас беспрепятственно пустили в форт. Более того: нас вышел встречать почетный караул. Я спешился.

— Здравия желаю ваше высокопревосходительство! — Грянул хор мертвых голосов. Я отдал честь.

— Вольно. Благодарю за службу солдаты! Кто тут командует? — Из строя, четко печатая шаг, вышел лич с капитанскими погонами.

— Капитан Эдвин Мак'Даф, третий сводный некробатальон «Кровавые Упыри»! — Я порылся в памяти. — Генерал Мак'Даф часом не ваш родственник?

— Так точно сэр! Он мой дядя!

— Фамильное сходство налицо… — Только сейчас до меня дошел весь сюрреализм ситуации — живой мертвец и бессмертный полубог обсуждают внешнее сходство с человеком умершим три тысячи лет назад. — Ладно, капитан, распускай своих, надо поговорить.

— Есть сэр! Батальон слушай мою команду: разойдись!

— Фалькон пойди, найди интенданта, пусть подготовит нам комнаты и сообразит тебе поесть. Не делай круглые глаза. Костяным лордам и личам поднятым некрочумой тоже нужна пища. К тому же по уставу должен быть неприкосновенный запас пищи, даже если в гарнизоне служит классическая нежить или големы.

— Понятно.

— Если будут спрашивать назовись исполняющим обязанности главы гильдии боевых магов, кем ты фактически и являешься.

— Зачем?

— Ну, если хочешь получить за незнание устава парочку затрещин и отправиться драить нужник — можешь не говорить. Ибо устав это святое. И только боевым магам — своеобразным ангелам хранителям солдат дается маленькое послабление. — При этих словах Эдвин позволил себе мимолетную улыбку и легкий кивок, — И не робей — мертвые не кусаются, по крайней мере, некоторые.

— Капитан давайте прогуляемся и поговорим.

— Есть сэр!

— Без чинов.

— Есть без чинов! Скажите герцог, раз вы появились здесь — Империя уцелела?

— Можно сказать и так. Я, этот молодой человек и есть Империя.

— Понятно…

— Не печальтесь мой друг, под моим началом десять тысяч мечей обученные по методикам империи. Хоть они не давали присягу самой Империи, зато присягали отрядному знамени, а это почти то же самое. Ибо знамя досталось им от серебряных ежей — одного из полков Императорской Гвардии. По уровню обучения они примерно равны линейным пехотным частям Империи. Так же я являюсь Великим вождем стотысячной орчьей орды. Скоро наша страна обзаведется собственной территорией, неофициально. Все технологии и культурное наследство Феникса находится в пределах досягаемости. Треножник Власти так же у меня. — Я подмигнул. — Феникс возродится из пепла, как это бывало не раз.

— Сэр! — Голос Мак'Дафа сорвался. «Никогда не думал, что нежить может испытывать такие яркие эмоции.» — Разрешите, я передам ваши слова личному составу вверенного мне подразделения?!

— Конечно капитан, но чуточку позже. Сейчас прошу вас ввести в курс ваших дел и разъяснить ряд моментов…

— Так точно сэр!

— Эдвин, я же сказал: «без чинов».

— Извините герцог, что вы хотели узнать в первую очередь?

— Численность разумных и неразумных солдат под вашим началом. Вооружение. История возникновения подразделения. Краткая хронология событий с момента моего погружения в стазис.

— Некробатальон «Кровавые Упыри», впрочем, тогда он был просто батальоном, был сформирован из остатков седьмого бронепехотного и девятого уланского полков. За несколько недель ожесточенных боев батальон потерял две трети своего состава и был вынужден отступить в этот форт. Семь месяцев «Упыри» сидели в осаде, пока не кончилась пища. Подполковником Леонидом было принято решение ввести личному составу не боевой штамм некрочумы. Семнадцать человек сохранили разум, трое из них стали личами. Двести шестьдесят пять человек превратились в зомби. Еще к нам прибился один лич и десять управляемых упырей. Батальон располагает: двумястами жезлами, двадцатью тремя боевыми посохами. Сотней кавалерийских палашей и еще тремястами единицами различного холодного оружия. Пятью обелисками света, тремя малыми боевыми кристаллами и одним переносным пускателем ракет с четырьмя зарядами. Еще у нас есть четверть тонны самодельной жидкой взрывчатки «Пламя Инферно». Один из солдат в детстве ходил в кружок Юный алхимик. — Видимо это была дежурная шутка, я улыбнулся.

— Что касается хронологии, боюсь я не смогу полноценно ответить вам. Именно я и был тем прибившимся личем. Задолго до начала войны мое тело лежало в кургане павших героев.

— Некрочума нейтрализовано в стадии пробуждения?

— Да. Я, конечно, интересовался, что произошло за время моего «сна», но разум сохранили только рядовые солдаты. Они знают немного.

— Ничего, расскажите что знают.

— После суда над вами в армии и флоте начались повальные чистки среди старшего и даже младшего офицерского состава. Кого отправили в отставку, кого разжаловали под надуманными предлогами, некоторых посадили по ложному обвинению, а самые непримиримые просто пропали. Аристократию тоже проредили «вскрыв» несколько обширных заговоров. В результате этих действий обороноспособность нашего государства была подорвана. Империю теснили по всем фронтам, а спустя шесть лет разразилась Великая Война Сил, говорят: Элонид поссорился со своим братом и приказал слугам развязать бойню. Война продлилась семь лет и охватила около десяти тысяч миров. Империи Феникса еще повезло, некоторые государства перестали существовать вместе со своими мирами.

— Чудовищно! Войны Сил становятся все более ожесточенными. Если так пойдет и дальше, то вселенная будет уничтожена отнюдь не силами Порядка.

— Погибнет и погибнет, все равно, мы слишком устали от бытия. Если бы не ваше появление лет через триста некробатальон вышел бы за ворота форта и погиб в последнем бою как подобает солдатам. Мне известно координаты действующего портала в один из захваченных светом имперских миров. Ваше появление отсрочило нашу гибель. Мы поможем новорожденной Империи, все забываю, какая она по счету, встать на ноги и уйдем в свой последний бой.

— Четвертая.

— Что простите?

— Это будет четвертая инкарнация Империи Феникса.

— Спасибо. Поклянитесь, что отпустите нас, после того как…

— Клянусь предвечной Тьмой! — Вокруг меня заплясало черное пламя.

Мы с Фалькон пробыли в форте целую неделю. Это были странные дни. Казалось, само время остановилось три тысячи лет назад. Мертвый гарнизон вел себя так, словно гордые шпили императорского дворца по-прежнему сверкают на солнце, Внутренне море не плескается на месте прекрасной Элирии, а империя стоит в самом расцвете сил. Доходило до абсурда: один из мертвых солдат в разговоре со своими товарищами ворчал, что боевой маг нынче пошел не тот, какой то слабый и совсем не знает устава. А вот во время его молодости… В последний вечер перед отъездом я наконец поинтересовался почему никто не допускается на перевал. И получил обескураживающий в своей простоте ответ: военное положение никто не отменял, проход через стратегический перевал только по пропускам, часовые имеют право открывать огонь без предупреждения. Я все оставил как есть, Железный перевал будет козырным тузом в смертельной игре под названием: завоевание Вечного Королевства.

Документ 13: О Гномах

Гномы — вид разумных прямоходящих гуманоидов родственных человеку. Вид — прошу заметить, а не раса. Кстати, слово раса пишется с одним с. Задний ряд! Хватит ржать, вы принадлежите к виду Homo sapiens, а не к какому-нибудь Equus caballus silvaticus, что переводится как Лесная лошадь. Я для вас объясняю, чтобы на экзаменах не было заламывания рук и причитаний. На чем бишь я остановился? Гномы — низкорослые, примерно метр сорок, широкоплечие крепыши. Они не носят бород, а только длинные обвислые усы или гладко бреются. Самоназвание — дварфы.

Гномы обитают в горах, но вопреки расхожему мнению они не живут под землей. Там сыро, нет солнечного света и почти нет пищи. Более того, для работы в своих знаменитых шахтах они предпочитают нанимать представителей других видов или вообще используют рабов. Конечно, у них есть обширные подземные крепости-убежища, на случай если наземные укрепления будут взяты. Часть производств тоже находиться под землей, например сталелитейные цеха. Гномы неплохие фортификаторы, металлурги, геологи, инженеры. Но им далеко до Древней империи. Более того, скажу без лишней скромности, в некоторых областях гномов обошли выпускники нашего университета. Дварфы не были превзойдены только в двух вещах: торговле и количестве артефакторов среди магов. Гномы просто прирожденные торговцы и каждый десятый из них обладает даром создавать различные магические побрякушки.

Политическое устройство дварфов довольно запутанно. У них есть все атрибуты государственности: верховный правитель — царь, собственные вооруженные силы — о них чуточку позже, но нет собственной территории. Они селятся довольно крупными, но компактными анклавами, арендуя или выкупая землю у местных жителей. Их анклавы разбросаны по всему известному нам миру, а вот о таинственной метрополии неизвестно ничего. Возможно ее и нет. Столичным анклавом считается поселение у подножия одинокой горы, находящееся в нашем королевстве.

Армия гномов состоит из всего лишь четырех родов войск, это: пикинеры, мушкетеры, пушкари и горная кавалерия. С первыми тремя видами — понятно, а вот четвертый… Только не смейтесь. Кавалерия дварфов разъезжает на гигантских горных баранах.

Задний ряд покинуть аудиторию. Встали и пошли! И без медицинского освидетельствования подтвержденного справкой не возвращайтесь. Мне надо точно знать, что вы люди, а не лошади.

Так вот, для гор нет лучшего скакуна, чем ездовой баран. Он пройдет по любой, даже самой крутой, горной тропе. А если склон достаточно пологий — то эти звери могут скакать вообще без всякой тропы.

Теперь немного о пищевых предпочтениях и будем закруглятся. Гномы предпочитают мясо и фрукты. К хлебобулочным изделиям и кашам они питают стойкое отвращение. В напитках они тоже крайне однобоки. Это вино из их собственных горных виноградников и так называемый шнапс, который они гонят из подземных грибов. По сравнению с этим шнапсом деревенский горлодер, просто сладкий сиропчик. Как говорится: кто не пробовал гномьего самогона и куртизанку кошкоглазых — жизни не нюхал.

К сожалению время лекции подошло к концу, и я не успею рассказать о гномьем банке и многом другом. Но не волнуйтесь, вы узнаете все, когда мы будем разбирать каждый аспект этого, безусловно, интересного вида отдельно. Господа студиозы, я закончил. Только хотелось бы дать напоследок совет: не называйте дварфов коротышками, как и эльфов ушастыми. Они очень комплектуют, все-таки это наши младшие братья.

Приписка на полях: За старательность и усидчивость хвалю, но все подряд записывать не было необходимости. Лектор.

Конспект лекции по предмету: межвидовая дипломатия. Королевский Университет Благородных Наук.

Глава 13 Король

Вернувшись в Ставрос, я заперся на два месяца в своих покоях. Пришло время разработать и осуществить план захвата власти в Вольных городах. Пока я странствовал, гномы подготовили мне подборку материалов по каждому городу: характеристики правителей и их ближайшего окружения, состояние армий, высота стен, количество продовольственных запасов на случай осады, наличие сильной оппозиции и многое другое. Через подставных лиц я связался с воровскими гильдиями и оппозиционерам. Фалькона — отправил к оркам. Так же были наняты несколько крупных свободных отрядов, с приличной репутацией. Отдельные роты и взводы ежей, работающие по мелким контрактам по всей стране, постепенно отводились к Ставросу. Чтобы противник ничего не заподозрил раньше времени, я поручил сиру Грегори вести переговоры с Вечным Королевством о найме Серебреных ежей для усиления группировки войск на Великой стене. Я чувствовал себя гигантским пауком, плетущим паутину.

Первый удар нанесли наемные убийцы, выбившие ключевых людей, в каждом из шестнадцати городов. Потеря высокопоставленных сановников и офицеров способных организовать серьезное сопротивление моим планам превратила города в легкую добычу. Как говориться: «Приди и владей!» Я потратил кучу гномьего золота, чтобы устроить этот террор и еще больше за молчание. В стране воцарился полный хаос и неразбериха. Сразу повсплывали заговорщики и авантюристы всех мастей. Города на границе пустыни гремящих костей осадили орки, ведомые Фальконом. Разделив, разросшийся до десяти тысяч отряд, на две армии, я сходу захватил два ближайших к Ставросу города: Аграфу и Ливадион, разоружил гарнизоны и взял в плен правителей. Столь легкий захват удалось провести благодаря нанятым, через гильдию воров, бандам, попросту открывшим ворота и предварительно перебившим охрану. Оставив гарнизоны из нанятых свободных отрядов, мои армии форсированным маршем отправились покорять страну дальше. Скорость завоевания страны ограничивалась только скоростью пехотинцев на марше. Конечно, не все было гладко: где-то прикормленным мной бандам не удалось открыть ворота, в одном из городов вспыхнул бунт, во время которого был полностью вырезан мой гарнизон. Но в целом дела шли отлично. Те города, что не удалось взять с налету, я просто оставлял за спиной, перекрыв дороги конными пикетами, дабы отлавливать возможных гонцов. Поскольку львиную долю армии каждого города составляли наемники — численность моих войск росла. Для солдата удачи нет ничего зазорного в том, чтобы подписать контракт со своим пленителем. Когда под моим контролем оказалось девять городов еще четыре капитулировали добровольно. Ставрос как был, так и остался, совершено нейтральным, я решил ничего не менять. К тому же я там итак в большом авторитете. Пока я занимался завоеваниями, орки сумели взять штурмом и уничтожить город Лефкос. Пришлось посылать войска, чтобы остановить вторжение. Ведь оркам не прикажешь отступить, меня просто не поймут. В двух кровопролитных сражениях мне удалось разбить орду. А так все довольны: мои новые подданные ликуют — я спас их от страшной угрозы, зеленокожие получили то, чего они жаждали больше всего — битву с равным противником. Разобравшись с зеленой угрозой мои войска, осадили последний независимый город. Впрочем, он оставался таковым не долго — всего две недели, пока не истек срок моего ультиматума. Граф Виктор — местный правитель, оказался слишком гордым, чтобы капитулировать, за что и поплатился. Ночью под прикрытием магии отделение моих разведчиков проникло в город и открыло ворота. Поразительное пренебрежение магической охраной, тактика проникновения в город под пологом невидимости, как и с сонными чарами, еще ни разу не давала сбоя. Город я отдал на три дня своим солдатам, запретив только убийства, кроме самообороны, и поджоги. Графа я отпустил на все четыре стороны, предварительно собственноручно казнив всю его семью. Мне пригодиться враг явный, чтобы вычислить врагов тайных. Я создал идеальное знамя для потенциальных заговорщиков. Если бы его не было — стоило бы его придумать. Я показал — как умею карать, осыпав милостями добровольно присоединившиеся города — как награждать. Так Вольные Города потеряли свои вольности, а я стал королем Кархаэра. Начало положено — у меня есть своя собственная, пусть и маленькая, страна. А дварфы получили обещанные торговые привилегии, как мы и договаривались. Правда один из них решил, что может диктовать мне свою волю. Его нашли в собственной постели с перерезанным горлом — Ворон способен пробраться куда угодно.

Потратив остаток казны на недельное празднование, я взял кредит у гномов и засел за указы. Снизить налоги простым гражданам, раструбив на каждом углу, какой я великий правитель и найти альтернативные источники дохода. Обложить налогами знать. Все равно от них никакого толку, одни проблемы. Так пусть же поскорее ввяжутся в заговоры, а Ворон с ассассинами соберет доказательство измены. Смутьянов — на плаху, их имущество в казну. А новой знатью станут мои офицеры и маги. Помириться с Торговым союзом, выставить себя благодетелем, мол, мог конфисковать все имущество, но не стал. Намекнуть, что гномы мне самому не очень нравятся, и править им в моих землях я не дам. Заверить градоправителей в своей благосклонности. До поры до времени придется воздержаться от реформ судебной системы и органов местного самоуправления. Хотя руки чешутся. На основе серебряных ежей начать создавать регулярную армию, сманивая к себе лучшие кадры из вольных отрядов и сопредельных государств. Основать гильдию боевых магов, поставив во главе Фалькона. Заложить военный флот и провести ревизию торгового, достававшегося в наследство от Вольных Городов. Начать развивать промышленную базу для производства высокотехнологичного оружия, хотя максимум что можно получить в ближайшее время, это кованные бомбарды, пороховые зажигательные стрелы и огненные копья — запаянные с одной стороны металлические тубы на длинном древке. Такая труба набивается порохом с малым содержанием селитры и поджигается — огненный факел бьет на несколько метров в течение трех-пяти минут. Гномам мои поползновения совершенно не понравились. Хорошо, что я заблаговременно потихоньку избивался от своей доли в совместных с ними проектах и вывел активы из оборота их банка. Если бы не один из высокопоставленных чиновников — ничего бы не вышло. Толика шантажа, неприличное количество денег — все шито крыто. Так что королевство полностью финансово независимо. Взятый кредит — чепуха. Еще до посещения Тарега я отдал приказ сиру Грегори подобрать мне команду толковых юристов и финансистов. И те нашли настоящий алмаз в груде битого стекла. Земля, на которой построены анклавы гномов была им не продана, а сдана в аренду государством, срок которой вышел уж пару веков назад. Во время гражданской войны, начавшейся после свержения короля Кархаэра подлинные документы на землю — гномы уничтожили. Но они проворонили одну нотариально заверенную копию, мирно пылившуюся в библиотеке захолустного полузаброшенного замка. Вот до чего доводит жадность. Я, как законный король, выставил дварфам гигантский счет за незаконное использование принадлежащей короне собственности и предложил выметаться в течение суток. Как они заметались. Вначале было объявлено, что документ — фальшивка. Я тут же предоставил заключение независимой экспертизы о его подлинности. И только потом состоялся один презабавный разговор.

Конечно, вся эта история с договором довольно сомнительна. Обычно гномы очень щепетильны в подобных вопросах. Я так и видел пресловутый музыкальный инструмент, коварно выглядывающий из кустов. Скорей всего здесь замешано пророчество. Эх, я бы вполне обошелся без такой сомнительной помощи. План по захвату анклавов дварфов пришлось лишь немного подкорректировать, заменив национализацию банальным возвращением похищенной собственности.

— Как вы можете так поступать?! Ведь мы ваши союзники!!!

— Мои союзники: армия и флот. К тому же это не имеет отношения к делу. По счетам надо платить. Если у вас не хватает денег — я конфискую ваше имущество в счет уплаты долга. И не обессудьте — откажу вам в продлении аренды как злостному неплательщику.

— Это неприемлемо!

— А приемлемо обворовывать мою многострадальную страну! — Я изобразил этюд: «Мировая скорбь» и неожиданно грохнул кулаком по столу.

— Вы платите? Или я посылаю войска?!

— Вы этого не сделаете.

— Вы ошибаетесь. — Я достал из кармана кристалл дальней связи.

— Сэр Грегори, войска вышли на позицию?

— Да, ваше Величество.

— Отлично! Приступайте минут через десять. Если вам окажут сопротивление — тот час же отступайте. Цех алхимиков уже приготовил первую партию жидкой взрывчатки. Мы просто зальем ею подземелья и зажжем запалы. Естественно все расходы по демонтажу зданий я включу в счет почтенному Блехеру, он тут сидит рядышком. Можете передать ему привет.

— Приветствую господин Блехер. — Я отключил связь и вопросительно посмотрел на гнома. «Эк его перекорежило бедолагу. Хорошо, что ко мне подослали чиновника, а не воина: столько взрывчатки не изготовить и за десять лет, с тем оборудованием, что мы имеем сейчас. Но задумка хорошая. Помнится, заняли мы укрепрайон светлых, но высшему командованию попала вожжа под хвост и они стали спрямлять линию фронта. Естественно приказ отступать. А сержант Валко и предложил устроить сюрприз. Сменяли мы у летунов на ящик вина пол тонны «Пламени Инферно», залили в трещины фундамента командного бункера и выгребную яму. Установили запалы и ушли. Через два месяца мы снова штурмовали те же укрепления. Ну и взорвали к Дэймону этот бункер. Как светлые драпанули, испугавшись неведомого оружия. Но самое смешное началось потом. Врагом командовал сильный маг, перед взрывом засевший в известное место. Благодаря мгновенной реакции и магическим щитам он отделался парой царапин. Вот только взрывом его зашвырнуло на ближайшее дерево. Мы так хохотали, что минут десять не могли снять матерящегося как сапожник бесштанного мага. Но надо отдать должное дварфу — он не прекратил борьбу».

— Вы блефуете!

— Отнюдь, — я передал кристалл, — свяжитесь с южным анклавом и поинтересуйтесь: не маячит ли на горизонте несколько тысяч солдат. У вас осталось минут восемь. — Переговорив со своими Блехер побелел как покойник.

— Северный анклав точно в таком же положении. — Любезно пояснил я, для того чтобы окончательно добить гнома.

— Хорошо, мы заплатим. Уберите солдат.

— Нет ничего проще, — я вновь связался с сэром Грегори, — отбой. Но солдат не отводить до получения дальнейших распоряжений.

— Как прикажете Сир! — Паладин отключился.

— Вот видите, а вы боялись. Гномы будут продлевать договор аренды? Только имейте в виду — плата будет пересмотрена в соответствии с современными реалиями.

— Нет, мы убираемся из этой проклятой страны! — Дварф все-таки не выдержал, сорвался.

— В таком случае прошу освободить занимаемые вами земли в течении суток. — «И не забываем ласково улыбаться. Давай гноме, покажи свой норов…» Я даже испугался, что Блехера хватит апоплексический удар. Чудовищным усилием он сдержал себя в руках.

— Хорошо, мы выплатим свой долг, оставив вам все свое оборудование. Вы же этого хотели, ваше величество! — Слава Лону что я имею дело с гномами. Люди или орки принципиально бы все уничтожили и заплатили свой долг золотом.

— В свою очередь я хочу поинтересоваться, откуда у вас этот кристалл?

— Его изготовили мои маги.

— Ага! — Обрадовался он, что может ответить ударом на удар. «Как же, размечтался!» — Только народ гномов имеет монополию на этот вид связи. Все подтверждено соответствующими патентами.

— И снова вы ошибаетесь. Этому изобретению более пяти тысяч лет. Патентом на него владела Империя Феникса, известная также как Древняя Империя. Ваши маги бездумно скопировали его с древних чертежей, не удосужившись, как следует разобраться. Там есть специальное «магическое плетение» не влияющее на работу кристалла, а только сообщающее марку, компанию и страну производителя. Жители Кархаэра и ряда других стран как потомки имперцев имеют на это изобретение куда больше прав чем вы. — Гном совсем сник.

— Давайте свой договор, я не сомневаюсь, что он был подготовлен заранее. — Я прошел в соседнюю комнату и вернулся вместе с нотариусом.

— Я подписываю эту бумагу только под давлением обстоятельств. Вы подлец и вам больше никто не подаст руки! — напыщенно заявил мне мой визави. На что я только улыбнулся. — А вы ангел, ниспосланный нам светом, только росточек подкачал. — Гном аж побагровел от злости и, не прощаясь, гордо вышел вон. «И что они комплексуют по поводу своего роста? «Ви подлец!», — передразнил я несчастного обиженного и угнетенного. А то, что меня после захвата власти над Городами должны были убить или сделать марионеткой — ерунда. Я даже дарованные привилегии не отобрал. Ну, подумаешь, прижал чуточку — так это любя. Интересно как скоро из посеянного мной ветра зародиться проматерь всех бурь? Конечно, чистая авантюра — сгрести всех недовольных в кучу и прибить одним ударом, попутно набив казну. И она удалась, по крайней мере, первая фаза — я получил производственные мощности необходимые для моих многочисленных проектов. Главное чтоб гномы не инспирировали интервенцию государств граничащих с городами на юге. Пока я к этому не готов. С запада я защищен морем, с востока Землями хаоса. На севере море тысячи бухт и горы с единственным приличным перевалом контролируемым мной. К тому же у королевства своих забот хватает».

Документ 14: О искрах

Искр — искусственный разум, созданный с помощью магии и трофейных технологий Обугленного мира. Материальной основой искра являются модифицированные информационные кристаллы, так же применяемые в устройствах дальней связи. Магическое плетение, использованное для создания искров находиться на стыке школы Разума и Создания.

Искров классифицируют по двум особенностям: по степени разумности и по роду деятельности. Существует семь степеней разумности: первая, самая низшая, по уровню интеллекта примерно соответствует умной собаке; седьмая, высшая, почти ничем не отличается от обычного человека. Искры седьмой степени разумности являются полноценными гражданами империи. По роду деятельности искры делятся на: военные, управленческие, научные, бытовые и аналитические. Искусственные разумы широко применяются во всех видах человеческой деятельности. По мнению Имперской Академии Наук искры входят в тысячу величайших изобретений современности.

История создания искров полна мрачных страниц. Долгое время они были под запретом, как и информационные кристаллы. Церковь ошибочно считала их порождением Порядка, т. к. магия, использованная для создания, была опасно похоже на Запретную школу. Гениальный маг и изобретатель Джордан Брун взошел на жертвенный алтарь т. к. не пожелал отказаться от своего детища. Тем не менее, прогресс не стоял на месте. Ученики Бруна продолжили дело своего учителя, только в тайне. Спустя двести лет после введение запрета отряд големов оснащенный искрами спас самого императора во время ликвидации очередного прорыва Порядка. Благодарный монарх отменил глупый закон и наградил выживших в бою искров имперским гражданством. Искры быстро завоевали любовь и уважение и вошли в дружную семью народов населяющих Империю.

Список литературы:

«Толковый словарь Пламеневого»,

«История искров: тысяча лет сотрудничества»,

«Кристаллография II курс»,

«Теория магии I курс»,

Дело № 6783/5 (сов. сек.)

Ответ на запрос в архив храма знаний. Уровень доступа — высший.

Глава 14 Оружейник

Гномы поступили очень опрометчиво, на их месте я бы не оставлял в руках своего врага столь великолепный инструмент как собственные производственные мощности. Возможно, они надеялись на то, что у меня нет нужных специалистов. Это они зря. Нанять гномов-ренегатов, изгнанных горным престолом, не составило труда, стоило только назначить соответствующую плату. За предательство своего народа просят очень высокую цену или не просят ничего. Король гномов мне очень помог, сам того не ведая. Он как раз устроил гонения на недовольных строем гномов. Благодаря моему осведомителю из столичного анклава оппозиционеров удалось предупредить о готовящихся мероприятиях по их физическому устранению и предоставить политическое убежище. По слухам горный король ревел белугой, когда узнал о моем фортеле. Таким образом, ко мне присоединилось две сотни гномов. Этого мизерного количества рабочих ни хватит даже на обслуживание сталелитейного производства в одном анклаве. А чтобы обучить пару тысяч предприимчивых молодых людей — вполне. После того как я кинул клич, со всех концов страны стали съезжаться люди желающие двигаться вперед, а не топтаться на месте. В основном это были подмастерья и ученики ремесленников, которым надоела косность своих учителей. Но были и великолепные ученые, инженеры и изобретатели, непризнанные коллегами. Некоторые их предложения удивили даже меня, в империи не было ничего подобного. Единственное что объединяло всех этих людей — это громадный потенциал, кипучая энергия и желание странного. Я дал им точку приложения сил иначе, без нее они бы захлебнулись в болоте рутины повседневной жизни. Теперь они будут работать как проклятые. Гномы поражались скорости обучения своих учеников. Уже через три месяца удалось запустить часть производств и гномы начали обучать новую порцию новичков. Правы были древние: если человеку дать цель — он сметет любые преграды.

Через год производственные мощности обоих бывших гномьих анклавов были загружены на все сто десять процентов. Потихоньку началась модернизация производств, причем без всякого моего участия. Ну а после того как я подкинул несколько полезных идей, вроде конвейера, эффективность производства возросла почти в два раза. Благодаря этим нововведениям население Кархаэра было обеспеченно как предметами первой необходимости, так и предметами роскоши. Более того, со своими товарами мы вышли на международный рынок, изрядно потеснив гномов. В этом начинании мне очень помог Торговый Союз Кархаэра, преобразовавшийся из Торгового Союза Вольных Городов. Ведущие купцы быстро забыли былые обиды, увидев соблазнительный блеск больших денег. Здесь еще повлияло то, что я не стал трогать их собственность. За границей наибольшим спросом пользовалось цветное стекло, ведь я был его единственным поставщиком, но и другие товары не обходили своим вниманием. Ведь они были качественные и дешевые по сравнению с их аналогами от других производителей. А вот торговлю сырьем, высокотехнологичным оружием и некоторыми изобретениями я категорически запретил. Так что мне добавилась еще одна головная боль — контрабандисты. Правда, после того как я натравил на них гильдию воров стало полегче, да и Ворон в своих неустанных поисках компромата и врагов королевства нет, нет, и уничтожит очередную банду ловкачей.

Уделил я более пристальное внимание и магии, вплоть до того, что каждую субботу читал факультативный курс лекций в Аграфском университете магии. Меня просто разрывала на части сотня дел, но каждую свободную минуту я старался перенести на бумагу свои знания в области магии. Так же удалось наладить поточное производство информационных кристаллов. Эти «стекляшки», как их прозвали студенты старшекурсники, занимающиеся выращиванием оных, можно с легкостью преобразовать в кристаллы дальней связи или использовать по прямому назначению для хранения «живого» изображения или текста.

Я опутал всю страну сетью переговорных пунктов оснащенных кристаллами дальней связи. И цена за эту услуг, не в пример гномам, была не высока. Благодаря такой политике расходы на установку кристаллов в каждом мелком городишке окупились за полтора месяца. А уж когда торговый дом ДальСвязь вышел на международный рынок — деньги потекли рекой. Помимо самой связи созданное мной государственное предприятие оказывало сопутствующие услуги. Например, сбор информации о ценах на те или иные товары в конкретном городе — незаменимая услуга для купцов. Еще ДальСвязь выпускала первую, за несколько тысяч лет, газету, повествующую о событиях в мире. И я с гордостью смог назвать народ Кархаэра самым читающим народом в мире. Но этого мне показалось мало и я решил его сделать самым грамотным, открыв бесплатные школы для детей и взрослых.

Оказывается моим подданным было страсть как интересно узнать про очередной военный переворот в далекой Намамбии или об обнаружении на Безжизненных землях первого живого дерева. Посчитав эксперимент с первой газетой удачным, я приказал наладить выпуск еще нескольких, в том числе и специализированных. Особой популярностью пользовались «Армейский вестник», «Комерсантъ» и «Указы» — совсем небольшая нерегулярная газетка, в которой печатался текст моих указов и комментарии с разъяснениями к ним. Еще я наладил книгопечатание и заново создал художественную литературу, за месяц, написав по памяти свою любимую книгу. Поскольку печатное слово стало легкодоступным, пришлось создавать комиссию по цензуре, состоящую из меня и Птички. В конце концов я все спихнул на нее из-за нехватки времени. Конечно же ей это не понравилось и она организовала нечто вроде министерства цензуры и пропаганды.

За всеми этими хлопотами я совсем забыл о внешнем мире, но он не забыл обо мне. Сложилась очень странная ситуация: мировое сообщество вроде быпризнало мою легитимность, а вроде и нет. Официально ни одно государство не прислало своих послов, но это не помешало увеличить товарооборот с Кархаэром и пользоваться услугами ДальСвязи на государственном уровне. Как мне удалось узнать: Вечное королевство недвусмысленно запретило иметь со мной какие либо дела. Драконов-повелителей до сих пор боялись как огня. Никто не верил, что Арел II не способен перекидываться. Даже война с Дикой тундрой и орчьи набеги не смогли убедить простонародье, правители то давно все поняли, но им связали руки.

Документ 15: Об иерархии высших сил

В начале был океан сырой первичной материи — не оформившаяся мысль Творца-вседержителя. Именно Творец находиться на вершине пирамиды иерархии высших сил.

Затем идет великий Лон — лорд хаоса, творец Цепи Миров и сонма подобных себе. На той же ступеньке пирамиды Власти стоит Ург — лорд порядка и дети его. Он враждебен всем творениям Лоновым. Из множества сынов и дщерей двух великих лордов можно выделить двух отпрысков лона: Элонида Несущего Свет — владыку Света и Лонда Плетельщика Тьмы — владыку Тьмы, а так же отпрыска Урга: Айру — хранительницу Равновесия. Следующую ступень занимают истинные боги и демоны сотворенные Лоном для развлечения чад своих. Большинство из них разделили меж собой два великих брата, но нашлись и предавшие своего создателя, пошедшие в услужение равновесию. И на последней ступеньке стоят потомки союза истинных богов и смертных, а также творения сынов Лоновых. Их тоже принято называть богами.

Не идентифицированный манускрипт. Закрытый архив. Библиотека Королевского университета благородных наук.

Глава 15 Безбожник

Глашатай развернул внушительный свиток и принялся зачитывать многочисленные титулы и звания моих высоких судей. Сам же приговор с обвинительным заключением уложился в пару строк.

— За свои чудовищные преступления, как-то: потрава полей, наложение порчи на людей и скот, похищение младенцев и прочие преступления еретик и чернокнижник, именующий себя Раймоном, приговаривается к сожжению на костре. — Потом вступил в дело инквизитор:

— Покайся грешник! Свет — милостив, он все простит! А костер мы заменим веревкой. — Я расхохотался и сам взошел на кучу дров.

— Всем приятного аппетита! — крикнул я. В толпе послышались смешки. — Но мой вам совет: гоните в шею инквизитора, повар из него паршивый. Жаркое надобно готовить со специями. — В толпе уже хохотали в полный голос.

— Поджигай! — Взвизгнул преподобный Доминик. Палач кинул факел, и вокруг меня взвилось пламя. «Глупцы! Привыкли жечь деревенских знахарок и городских алхимиков. Мало-мальски опытному магу ничего не стоит преодолеть слабенький негатор, да еще созданный неумехой-жрецом. Пару заклятий и огонь вокруг меня угас, зато инквизитор и палач вспыхнули как сухой тростник. Мальчишество конечно. Но я слишком устал от бумажной работы, требовалось развеется».

— Чудо! Случилось настоящее чудо!!! — Закричали в толпе специально нанятые до этой цели люди. «Начинаем второй акт спектакля».

К помосту протолкался священник и загнусавил. — Дети мои! Нам был дан знак! Пришлые инквизиторы неугодны Светлой Триаде! Сам кардинал нашей великой страны осудил их за творимые бесчинства! — «за солидную плату», — более того! Великий король Феникс, как верный сын церкви… — Тут уж я не выдержал, где откопали этого напыщенного болвана?!

— Народ! Поганые инквизиторы награбили несметные богатства, айда пощупаем их за мягкое подбрюшье, пока его величество дозволяет! — Провокаторы в толпе вовремя сориентировались и поддержали меня ревом. И я возглавил погром особнячка, занятого инквизицией. Отец Доминик — весьма благочестив, раз оставлял себе проклятое золото сожженных им еретиков, дабы оно не несло вреда пастве. Было очень весело и в который раз хорошо себя зарекомендовали ночные тени. Отличные кадры подготовила гильдия воров для моего Комитета Имперской Безопасности, сокращенно КИБ. Осталось обставить процесс «перехода» из одного «ведомства» в другое наиболее безболезненно. Я улыбнулся про себя. Если не можешь победить организованную преступность — легализуй её и возьми под свой контроль. Старшины отделений гильдии почти поголовно стары и мечтают о покое. Мое предложение предоставит для них отличный шанс о собственном особнячке и спокойной старости в окружении внуков. Конечно же, разразиться тайная война воров — не каждому понравиться воровать строго по квотам и платить налог не только в общак но и в государственную казну. После глобальной прополки уровень преступности уменьшиться, а за новым поколением будет охотиться сама же гильдия — вбирать в свои ряды или уничтожать, так что страже останется только убирать трупы. Тут то я и сделаю специалистам, оставшимся не у дел, предложение, от которого невозможно отказаться. А как только государство окрепнет — преступники получат свою ночь длинных ножей. Но это позже, после того как прихлопну спевшихся старую знать и гномов.

Подобные «представления», с разным успехом, прошли во всех мало-мальски крупных населенных пунктах. Скромный ответ на то, что страну просто таки наводнили монахи в коричневых рясах. Пылали костры, во имя светлой триады — Отца-защитника, Матери-врачевательницы и Сына-созидателя. Гадость какая, молиться богам-извращенцам. Нет там никаких матерей и прочих сыновей. Есть три брата, один из которых любит превращаться в женщину, а два других его, не при дамах будет сказано. Интересно сколько заплачено попам, за нашествие бурой саранчи? Сколько бы не заплатили — деньги вылетят в трубу, а церковь пожалеет, что связалась со мной. Скоро к охоте за инквизиторами подключиться армия и стража. Все это на волне слухов один поганей другого о творимых инквизицией и попами, засевшими в Вечном королевстве, непотребствах. Слухи естественно запущены по моему приказу. Затем запланировано публичное выступление Кардинала Алексия II, в котором он отречется от светлого престола. Многие молодые служители триады по всем так называемым Светлым Землям выступят в поддержку купленного мной кардинала. Церковь Триады стала больше похожа на истинный облик ее богов, а не на написанные какой то сволочью священные тексты. Так что Папа получит на свою седую голову раскол большой и несколько малых, кучку тайных обществ и сект, да толпы еретиков. Ему будет не до скромного короля небольшой страны, который ко всем этим проблемам не имеет ровно никакого отношения.

Убедившись, что компания по дискредитации церкви Светлой Триады набирает обороты уже сама по себе, я смог утереть честный трудовой пот. Первое нападение гномов отбито, а из фундамента Вечного королевства вынут первый камень. Пока есть небольшая передышка, появилась возможность закончить сразу два важных дела: эвакуировать архив храма знаний и расквитаться с одним богом.

Так сказать на хозяйстве я решил оставить сэра Грегори и Райскую Птичку, оказавшуюся очень толковым секретарем. За внешним фасадом ветреной красотки скрывался недюжинный ум и бульдожья хватка. Фактически ей можно доверить должность регента. Ворон вместе с ассассинами шлялись по стране и собирали компромат на аристократию, видных чиновников и торговцев. Уже сейчас я мог утопить в выгребной яме половину власть предержащих королевства. Вот простой народ обрадуется, но такого подарка они не дождутся. Хватит с них аристократии и наиболее зарвавшихся чиновников.

Я взял с собой Фалькона, всех наших магов и тысячу солдат. Все равно бард, по совместительству придворный маг и глава гильдии боевых магов болтается без дела. Да и гавриков его можно будет чуточку натаскать за время путешествия.

Документ 16: Легенда о Эване богоборце

Славным был рыцарем сэр Эван, много побед он одержал во имя света. Был он так же хорош собой, учтив и галантен. Его сияющая улыбка вскружила голову не одной благородной даме. Но только одна пленила его сердце.

Однажды громадная армия орков напала королевство. Людские рати терпели поражения одно за другим, тогда король отправил послов к эльфам. И те откликнулись на зов. В одной из битв войны произошла та роковая встреча. Ее звали Трускаль. Она была эльфийской воительницей. Всего лишь миг видел ее сэр Эван и битва разметала их как сухие листья. Людское оружие восторжествовало, но для сэра Эвана было все кончено. Он нашел ее на поле боя, пронзенную мечом. Жуткий крик издал благородный сэр Эван и пал на колени.

— За что?! — Вопрошал он молчащее небо и слезы струились по его щекам. И он дал клятву, страшную клятву первородной тьмой вырвать свою Трускаль из лап бога смерти.

Так началось его падение. Некогда благородный рыцарь превратился в маньяка одержимого только одной идеей. Он пролил целые реки крови и воздвиг целые курганы тел во имя своей цели. Но все было напрасно. Доведенный до отчаяния проклятый рыцарь, как его стали называть, на коленях прополз весь путь до Престола Тьмы и взмолился самому Лонду Плетельщику Тьмы, да будет он проклят! И Лонд ответил! Черное пламя охватило сэра Эвана, и некогда светлый рыцарь переродился в отвратительную тварь! Тьма даровала ему черные крылья и пламенеющий взор, мощные когти и каменное сердце! Тьма нашептала ему как выковать клинок способный убить бога. Мой язык не в состоянии описать те ужасы, что творило это исчадие Инферно. Самое невинное из этого воистину черного списка была кровь трех тысяч благородных дев умерщвленных особо зверским способом. Кровь была нужна для закалки клинка. Многие светлые герои сложили свои головы, чтобы остановить безумца. И в один поистине черный час клинок был откован, он получил имя Палач Палачей. И вышел тот, кто некогда звался благородным сэром Эваном, на бой с богом смерти! И бились они семь дней и семь ночей! Но тьма хитра и коварна. В месте с Палачом Палачей был откован еще один клинок — кинжал названный Убийцей Убийц. Его и вонзил в спину богу злобный подручный бывшего рыцаря, имя его история не сохранила. Пал бог смерти! За ним пал и его убийца преданный своим господином. И вызвала темная тварь чистую душу эльфийки из посмертия. И ужаснулась та деяниями своего несостоявшегося возлюбленного и отвернулась от него и прокляла! Взъярилась отвергнутая тварь и пожрала чистую душу и заняла опустевший трон бога смерти.

Но рано или поздно зло будет наказано!!! Новоиспеченный повелитель смерти пал от руки светлых богов в Великой Войне Сил! Свет всегда восторжествует!!!

Записано со слов странствующего сказителя Альтаиром, королевским этнографом.

Глава 16 Богоубийца

И снова Дикая тундра, снова поселок рыболовов, только радушия поубавилось. Тысяча хорошо вооруженных солдат — это сила, что не говори. А куда это сила повернет, знает только обладающий ею. Я поспешил уверить старосту в своих добрых намерениях и за скромный подарок в размере, какой то полсотни золотых монет — табун великолепных боевых скакунов, получил «охранную грамоту» в виде бунчука и пару проводников. Еще удалось узнать, при том совершенно бесплатно, где находится храм нужного мне бога. Староста даже показал это место на карте. Оказалось, что Элмар обосновался неподалеку от гор. Видимо в прошлый раз эльфы гнали нас прямиком к храму, где разъяренный бог готовился свершить свою «праведную» месть.

Отправив Фалькона и девять сотен солдат извлекать архив и ряд наиболее ценных образчиков имперских технологий, я с оставшейся сотней и всеми магами направил свои стопы к храму. Что называется: все дороги ведут к храму. С бардом мы условились, что я повторю наш путь, когда мы посещали Дикую Тундру впервые, и вернусь в Кархаэр своим ходом. Воспользовавшись более «удобным» перевалом, разумеется. Ибо ждать нас с архивом на руках не целесообразно.

Удивительное дело, за все время путешествия к «логову» Элмара нам не встретился не один эльф мститель. Толи злопамятный бог задумал, какую пакость, толи мы всех перебили в приснопамятном походе. Первое — вероятно, второе — фантастично.

Прибыв на место, я ожидал увидеть в лучшем случае круг стоячих камней или дольмен. Меня жестоко обманули, Дэймон б побрал старосту! Храм, именно храм, располагался в развалинах древнего светло-эльфийского города, сохранившего непередаваемое очарование даже в виде груды камней. Живописные такие руины, прямо таки кишащие эльфами. Принципиально вернусь к морю и выпущу кишки проклятому старосте, жаль, так и не поинтересовался его именем, а без этого навести проклятье проблематично. Только я собрался отдать приказ уходить, как нас заметили, и вся эта орава с криками и улюлюканьем ринулась на своего врага. Во главе толпы летело нечто эльфообразное, принявшее позу лотоса. Позер этот Элмар. Из специальной ладанки висевшей на груди я достал заботливо хранимый револьвер и приготовился поставить жирную точку в затянувшемся нелепом конфликте. Приглядевшись, внимательнее я с руганью убрал пистолет. Трусливая сволочь послала замес-то себя свою аватару. Пока я «игрался» с пистолетом солдаты сбили ежа, а маги взяли первую кровь. Я резво отбежал за строй своих воинов.

— Внимание! Слушай мою команду! Солдаты, держать строй! По возможности проткните летающего придурка. Но не увлекайтесь. Маги — на вас защитные заклинания, в бой не вступать. Я же займусь этим мотыляющимся куском коровьей лепешки! — «Ой грубо, так с богами не разговаривают, пусть даже с их аватарами. Покажи все, на что ты способен, мой птенчик». И птенчик показал, вбухав почти всю свою силу в убийственное заклинание. Магический щит моих чародеев не выдержал и разлетелся в дребезги. От моего собственного щита тоже ничего не осталось. А вот живой щит, из моих верных воинов поглотил всю силу удара. Погибли все до единого. Подло конечно, но они знали на что шли. Они давали клятву отдать свои жизни без остатка во имя мое. Эк заговорил, прямо проповедник. Но не время для рефлексий. Тремя гигантскими скачками я достиг обессилившего аватар и срубил ему голову. Эльфов охватила дикая паника, и они в ужасе бежали кто куда. После чудовищного удара уцелело всего четверо чародеев из пятнадцати. Я приказал им оставаться на месте, а сам пошел отдавать должок. Ворвавшись в храм, я устроил форменный погром: расколол алтарь, опрокинул курильницы, расколотил витражи и написал на стене большими красными буквами, что я думаю о некоторых светлых богах. Теперь то Элмар явится самолично, а не пошлет аватару. И бог не заставил себя ждать.

— Ты ответишь за свои бесчинства. — Проревел он, явившись в свой оскверненный храм.

— Возможно. — Сказал я и буднично вышиб светлому мозги.

Империя Феникса имеет давние традиции богоборчества: множество баллад и саг написано о темных героях поражающих мстительных богов заговоренными клинками. Целые тома летописей были посвящены этой теме. Целые поколения юнцов зачитывались пафосным бредом, воображая себя героями древности. Но я видел секретные архивы — светлые боги гибли, от чего угодно только не от темным героев. Их убивали в спину свои же, они гибли от шальной стрелы с наконечником откованном из руды таящей в себе невидимую смерть, их буднично резали убийцы зачарованными клинками, свою лепту внесли и темные боги. Но ни одного героя вызвавшего на поединок бога и выжившего при этом. На самом деле богов, скорее божков, как грязи и уничтожаются они походя. Махнул тряпкой и готово. Ведь эликсир долголетия хоть и дорогой, но не такой уж редкий товар.

Отрубив голову поверженному божеству, я водрузил ее на пику, чтобы потом возложить ее к подножию стелы с именами сотни павших героев. Со временем это станет славной традицией, и голова дракона ляжет у основания обелиска с именами солдат, погибших при осаде Вечного Города.

При виде моего трофея колдуны вначале испугались, но, немного подумав, пришли к выводу, что боятся нечего. Более того — они принимали участие в убийстве целого бога, будет, что рассказать внукам. По этому мой приказ чародеи восприняли как само собой разумеющееся. Они споро распотрошили поверженного бога. Как бы мерзко это не звучало, но боги источники ценнейшего алхимического сырья и поделочных материалов.

В Кархаэр мы добрались без всяких приключений, более того: мой трофей распугивал всех эльфов у нас на пути. Я вошел во все их предания как ужасный демон убийца богов. Подобная репутация очень пригодилась впоследствии, когда я завоевывал мир.

К сожалению, во время магического удара все артефакты, за исключением защищенных от подобных воздействий имплантатов Электры, вышли из строя. Поэтому черные вести настигли меня только на Железном перевале.

Документ 17: О добре и зле

Что есть добро? А что зло? Это фикция! И сейчас я это тебе докажу! Возьмем Дэймона, ну который Колебатель Тверди и прочая, у него много пышных титулов. Вы, люди считаете его абсолютным Злом, с большой буквы. А ведь это не так. Люди, как известно, созданы для развлечения, в том числе и моего, вернее моей основы. Прошу не делай такие глаза! Я знаю, что ты читал книгу хаоса.

Дэймон — тоже творение Лона. Он создан как враг вашей расы. С его точки зрения — он творит одно лишь добро. Ведь он помогает людям выполнять их предназначенье — развлекать нас, сынов Лоновых, как выражаются ваши жрецы. Поскольку я совершенно и категорически пьян — открою тебе страшную военную тайну. Мои братья частенько наведываются в цепь миров, чтобы отдохнуть от вечной битвы и развлечься. Так что с нашей точки зрения Дэймон — тоже добро. Да что там?! Возьмем более простой пример из твоей жизни. Недавно ты своим указом отправил на черный жертвенник банду Федьки Криворога в полном составе. Зло это или добро? Добро скажешь ты и будешь прав. На счету банды пол сотни жизней и Творец знает, сколько они успели бы еще убить, если бы не были пойманы. С точки зрения самих бандитов твой поступок чистое зло — ведь они лишатся своих жизней. А как они жалобно выводят про стражников — волков позорных и старенькую маму, ждущую сына. Кстати, хочу дать совет. Я тут пошлялся по кабакам — песни про волков и маму набирают популярность. Задави это направление творчества в зародыше. Если ты не хочешь, конечно, романтизации и популяризации бандита с большой дороги. Вы утащили из обугленного мира оружие, принципы построения искров и информационных сетей. Вы теперь знаете что информация ключ к победе. Вот и разверни кампанию по популяризации образа слуги закона. Не мне тебя учить. Бывай, моя основа ограничила срок моего существования, а я еще не видел орчанок в неглиже.

Ах да, я совсем забыл, зачем меня вообще послали. Лон ведает о ваших невинных шалостях в Обугленном мире. Спрячьте свой «последний козырь» понадежней. Обугленный мир был уничтожен не из-за того, что создал Смерть Богов. Аналогичное оружие имеется еще во множестве миров. Им пользуется даже сам Лон. Эти бомбы и ракеты рвут легионы порядка как тряпку. Все банально. Бог обугленного мира, имя его Прогресс, возжаждал власти над цепью миров. Он превратил целый мир в фабрику по изготовлению смерти богов и тренировочный лагерь по обучению фанатичных смертников. Мы слишком поздно спохватились. Не повторите ошибку Прогресса.

Пьяные откровения аватар Лонда Плетельщика Тьмы. Архив Храма знаний.

Глава 17 Каратель

— Прости меня Феникс, я подвел тебя. Когда мы отплыли — на нас напали пираты из Ока Ужаса, а так как большинство воинов погибло, при взрыве базы, мы не смогли помешать похищению архива. Прости меня…

— Да к демонам архив! Что с тобой произошло? Почему ты выглядишь как живой покойник? Что за взрыв?

— Я сопровождал караван с архивом и предметами, которые ты приказал забрать в первую очередь. Когда мы пресекали овраг в двух километрах от базы, я почувствовал сильный всплеск магической силы и сдуру вылез посмотреть. Яркая вспышка выжгла мне глаза, последнее, что я увидел — это чудовищный гриб выросший на месте базы.

— Это Смерть Богов, я тут бессилен. — Сразу сник я.

— Что за штука такая? Очередное Дэймоново изобретение твоей Империи?

— Нет, это оружие было создано в мире начисто лишенном магии. Сейчас это обугленный шар, где нет, и никогда не появится жизни. Люди этого мира долго сопротивлялись объединенным армиям Света и Тьмы. Их технологии были столь совершенны, что совсем не уступали магии. Богом их был Прогресс, именно отсюда империя вынесла огнестрельное оружие, принципы создания искров, культ бога из машины, а теперь оказывается и это. Оно поражает сквозь любые магические щиты и защиты. Белое пламя сжигает даже считающуюся бессмертной душу. Тебе повезло, что подвернулся овраг. Но невидимая смерть проникла в твое тело. Единственное что можно сделать перенести душу в новое вместилище, для этого нужен маг смерти, а их не осталось.

— Сколько у меня времени?

— Максимум год, год мучений.

— Лучше умереть, ты поможешь мне?

— Есть другой способ. Вы сумели вывезти штамп некрочумы, с девяносто — процентной вероятностью превращающий человека в разумную нежить. Специальная разработка для тяжело раненых офицеров, чтобы даже после своей смерти они могли управлять войсками.

— Не хочу.

— Все же подумай, бытие лучше небытия. Я зайду завтра утром.

— Постой, я забыл тебе кое-что передать. Один из умерших после взрыва людей оставил для тебя записку. Что в ней?

— Феникс должен возродиться из пепла! — Прочитал я вслух. Бард захохотал. — Теперь я понимаю, почему ты так любишь пророчество! А теперь оставь меня одного, надо подумать.

На утро я пришел к Фалькону за ответом. Хоть бард испытывал чудовищные мучения, он старался держаться молодцом.

— До того как я принял окончательное решение, расскажи мне об этой чуме.

— Хорошо, слушай. Изначально чума была создана в магических лабораториях империи как оружие массового поражения. По задумке создателей — вектор, то есть распространитель, заразы забрасывается на территорию потенциального противника, где умирает и превращается в кровожадного монстра — упыря. Сама болезнь передается воздушно-капельным путем. Без свежего мяса и крови упыри превращаются в груды гниющей плоти. Так что они вынуждены постоянно двигаться в поисках пищи, разнося заразу. Естественно одновременно с болезнью изобрели вакцину. Живым она дает иммунитет к заразе, а если ее ввести в уже зараженного — чума полностью не погибает, но становиться незаразной. Благодаря экспериментам в этой области магам удалось создать легкоуправляемых неагрессивных нежитей. Военные очень заинтересовались этой возможностью, им всегда требовалось пушечное мясо, поскольку обучение и экипировка солдат очень дороги, чтобы использовать их в качестве смертников. Обычно эту роль выполняли преступники и големы, но производство последних тоже не дешево. А тут практически бесплатно. В процессе совершенствования болезни совершенно случайно одним из подмастерьев был выведен штамп, благодаря которому нежить не теряет разум. Одно время все ликовали — найден секрет бессмертия, правда, разочарование пришло быстро. Воскрешенные таким способом не могут осязать, обонять и чувствовать вкус. Ухудшаются слух и зрение, правда появляется дополнительное чувство, названное ощущением жизни. Появляется возможность видеть ауры и струящиеся магические потоки. Очень сильно меняется характер…

— Довольно! Скажи, у меня есть шансы снова стать нормальным?

— Есть и не маленькие. В империи даже существовала практика награждения отличившихся нежитей новеньким живым телом. — «Только мало кто после долгого пребывания в мертвом теле горел желанием воспользоваться наградой. Изменения в психике становились необратимыми. Ни в коем случае нельзя говорить об этом барду. Существует крошечный шанс, что посмертное бытие не сломит его».

— Я согласен, сделай это, пока я не передумал!

Я извлек из обитого бархатом сундучка шприц и ввел барду в плечо штамп некрочумы. Затем дал ему выпить чашу с быстродействующим ядом. Через сутки Фалькон восстал из мертвых.

После перерождения Фалькон перестал быть слабым голоском моей совести, став моей яростью, он возненавидел весь мир. Совершенно обычная реакция неподготовленного человека на такое сомнительное бессмертие. Он стал очень опасен для живых. Сила барда возросла в несколько раз, и прорезался дар магии смерти. Благодаря этому и нашлось спасение: я дал Фалькону надежду — овладеть заклятьем перемещения душ. Архив храма знаний плохой «учитель» школе Смерти, но думаю бард справиться и в довесок у меня появиться хороший классический некромант. А то некрочума слишком непредсказуема и возрождает только что умерших. Осталось только отбить библиотеку у пиратов. Я приказал готовить корабли и солдат. Я не только заберу похищенное, но придам огню и мечу поднявших руку на моих людей, а значит — на меня.

Пять торговых каракк, переделанных под войсковые транспорты, десять бригантин таможенников и берегового охранения отправились из Домокроса. Шесть тысяч солдат копили злость в десантных трюмах. Я оставил без охраны значительный участок побережья. Но с пиратами необходимо было покончить, даже если бы они не совершили своего дерзкого нападения. От их деятельности страдает морская торговля, а значит я не получаю законно причитающихся мне пошлин и налогов. Все просто и банально.

Похоже, пираты тоже решили покончить со мной, и закрепится на материке. Вполне реально, ведь Око Ужаса формально являлось колонией Вольных городов, даже платило символический налог в десять золотых. Наверняка не обошлось без гномов и моей, теперь уже, родимой аристократии. Хорошо, что я не поддался сиюминутному порыву и оставил Ворона приглядывать за самыми отъявленными бузотерами. Хотя его помощь очень бы пригодилась при штурме укреплений. Трюк с невидимостью, на самом деле обычный отвод глаз, может и не сработать. Впрочем, что я волнуюсь? С новыми амулетами-накопителями и эльфийскими фокусирующими камнями мне удастся поддерживать заклятье хамелеона без особого труда. Вырезанные из кости невезучего Элмара, амулеты и обереги получились чудо как хороши. Надо будет подарить Электре пару костей, она давно мечтала о подобном материале.

В нейтральных водах Кархаэра мы чуть не разминулись с целой пиратской эскадрой в тридцать вымпелов идущих походным ордером. По крайней мере, мне так сказал капитан корабля выбранного мной для увеселительной поездки к архипелагу. К своему стыду я совершенно не разбираюсь в мореходном деле. Как-то не довелось. Я сражался все больше на мирах-пустынях, не важно песчаных, пепельных или ледяных. А когда я служил в гвардии как вождь присоединенных к империи «туземцев» было как-то не до кораблей, я все больше на русалок и морепродукты налегал.

Если бы вольные моряки, как они называют сами себя, заподозрили подвох и попытались сластить бегством — возможно, кто-то бы уцелел. Но пираты оказались слишком глупы, а их маги — самоуверенны. Бойтесь встать на пути у лича, бойтесь в двойне, когда этот путь ведет к возрождению к жизни. Первые три корабля Фалькон попросту разломал, четвертый превратил в глыбу льда и перевернул пятый. На этом силы барда иссякли, ведь он преодолевал бешенное сопротивление вражеских магов. Но силы, приведенные им в ход, внушают уважение. Фалькон оказался тем редким типом магов, чья мощь увеличивается после собственной смерти. В империи таких называли посвященными смерти и еще множеством громких прозвищ, вроде мертвителей. У врага по-прежнему оставалось преимущество — двадцать пять против моих пятнадцати. Соотношение терпимое, но всегда хочется лучшего. Я отдал приказ по эскадре: расчетам катапульт стрелять горшками с неугасимым огнем. Считается, что секрет его изготовления утерян, хотя никакого секрета — нет. Надо всего лишь в продукт перегонки земляного масла добавить загуститель — жир, человеческий жир. Хотя я обошелся животным, с кое какими добавками.

Мои корабли споро выстроилась в линию, и дали дружный залп. Видя, как весело полыхают пиратские галеры, Фалькон просто плясал от радости. Надеюсь, что после карательного рейда он возьмет себя в руки иначе его придется упокоить. Катапульты выдавали залп за залпом, поле, ха-ха, акваторию битвы заволокло черным дымом. Неугасимое пламя горело даже на воде. Жаль, огненный припас быстро подошел к концу, не успели изготовить больше. После обстрела у врага уцелело всего одиннадцать кораблей, а у меня погиб только один и то из-за головотяпства а не действий противника. Неугасимый огонь слишком опасная субстанция чтобы относиться к ней легкомысленно. Матрос из обслуги катапульты умудрился уронить на палубу глиняный горшок с зельем. Благодаря тому, что я приказал обшить палубу и борта медью, предвидя подобную ситуацию, большей части команды удалось пересесть в шлюпки и спастись. Блестящее сражение, оно войдет во все учебники военного дела как пример того, как одна техническая новинка меняет исход битвы. Надо будет приписку сделать, от автора так сказать: «Военные! Не скупитесь на изобретателей, магов, ученых и будет вам счастье!» Это потом, на досуге. А здесь и сейчас пора закончить начатое. Только еще пару штришков. Пока Бард развлекался, я незаметно набросил на увлеченных защитой пиратских магов сеть своего заклятья. Осталось потянуть за линию силы и готово: пяток обессиленных магов противника обратились в пылающие факелы. Обожаю огненную стихию!

— На абордаж! — Взревел я. «Люблю битвы, когда численный перевес, огневая и магическая мощь оказываются на моей стороне. Жаль это случается не часто». И напоследок я применил выручившее меня однажды заклятье Размыкание Цепей. Освобожденные рабы с воем набросились на своих угнетателей. А пока пираты были заняты мясницкой работой, мои корабли сблизились с противником на расстояние броска абордажного крюка. Вот до чего доводит работорговля. Вскоре все было кончено. Мои солдаты бесхитростно задавили пиратов числом. Я даже не обагрил кровью клинка, ограничился боевыми заклятьями. А вот Фалькон был забрызган кровью с ног до головы. В какой то момент боя он прекратил фонтанировать боевыми заклинаниями и начал рвать пиратов голыми руками. Зрелище мало аппетитное. Но нашелся укорот и на него, буквально. Какой то бравый корсар просто снес ему голову своим тесаком. Это несколько охладило пыл разбушевавшегося лича. Допросив пленных на предмет численности гарнизона и плана укреплений пиратской столицы, я засел за иглу и нитку. Надо же кому-то пришить голову непутевому вояке. Штатные лекари боялись его как огня. Во всей этой ситуации был ровно один положительный момент. При виде мертвеца расхаживающего с собственной ухмыляющейся головой под мышкой пираты выложили все что знали и не знали. Чистосердечное признание, как известно, облегчает вину. Поэтому я избавил пиратов от присутствия ужасной фигуры самым радикальным образом — отрубив им головы. Фалькон порывался потренироваться на них в ритуальных пытках, но я не дал. Пора возрождать старые добрые традиции империи. Когда феникс идет карать, он оставляет после себя пепелище, горы падали и аккуратные пирамиды из черепов. Ввиду отсутствия суши я приказал засолить головы, для того чтобы свалить их в горку на суше. Уцелел только один пират. Ему я отвел совершенно особую роль, даже две. Он должен передать мое послание корсарам, которых я не застану на архипелаге, и потренировать выдержку барда. Ведь счастливчиком оказался, точнее, я его выбрал, лихой рубака, познакомивший шею барда с тесаком. Это так сложно: знать, что твой враг в нескольких метрах и ничего не мочь сделать. Очень способствует повышению уровня самоконтроля. Оставив трофейные команды, набранные из солдат с десантных транспортов и матросов потопленной бригантины на захваченных галерах, моя флотилия отправилась дальше. Кстати рабов я официально освободил и предложил стать моими подданными. Тут же при них подписал указ, по которому принявшим мою руку дается единовременная выплата золотом на обустройство. А изъявившим желание служить на захваченных мною галерах матросами была положена пятипроцентная надбавка. Многие с радостью ухватились за представленною мной возможность. А для ловкачей желающих получить деньги и утечь за кордон я вписал пунктик о наложении магической следящей метки сроком на пять лет. О том, что она убивает своего носителя, если он без разрешения пересек государственную границу, я скромно умолчал.

Архипелаг Око ужаса состоял из пяти небольших островков образующих так называемый зрачок и двух изогнутых полумесяцем островов, очерчивающих контур глаза. В мое время на месте архипелага был подводный вулкан. Допустим глазница — это жерло, уровень моря опустился или это результат тектонических сдвигов. Тогда откуда в жерле взялись четыре островка, образующие своеобразный круг вокруг пятого. Такое ощущение, что какой то гигантский ребенок решил пририсовать земному шару глазки, рот и нос, как это делают дети всех разумных со всякими апельсинами и прочими арбузами. Возможно, я не далек от истины. Боги любят подобные развлечения. Я представил: как тот же Элмар пыхтя от усердия и свесив на бок язык, начинает рисовать рожицу. А потом получает пинок под зад, скажем от моего отца. Могло быть наоборот, правда, тогда тут было бы слово из трех рун. Я так увлекся мысленной игрой, подставляя на место неведомого «художника» всех известных мне могущественных сущностей, что чуть не забыл, зачем достал карту.

Хватит дурачиться, пора за работу. Хорошо бы просто разбудить спящий вулкан, но что-то мне подсказывает, что номер не пройдет. Придется ручками поработать. К тому же тотальное уничтожение не входит в мои планы. Одно дело покарать наглецов и вернуть с процентами собственное имущество, а другое устроить геноцид. Морская вольница может пригодиться в урегулировании некоторых щекотливых вопросов. Надо лишь преподать им урок. Пожалуй, достаточно стереть с лика этого мира столицу корсарской республики. Крупнейшее пиратское поселение, подходящее под громкое определение столица, находилось с внутренней стороны верхней кромки «глазницы». По данным «честных» купцов, в срочном порядке найденных и допрошенных Вороном, город с моря надежно защищен каменными бастионами, оснащенными требушетами и даже парочкой кованых бомбард. Дрянь еще та: косые, ненадежные, часто взрываются, калеча и убивая канониров, но все же стреляют. Да и психологический эффект не мал. Конечно мои солдаты не дикари, считающие огнестрельное оружие Дэймоновым изобретением, но… Великий Лон! Как много этих НО! Итак, что мы имеем: лобовой штурм унесет слишком много жизней моих солдат. Причем это с учетом различных уловок вроде: высадки под прикрытием магического тумана и диверсионного отряда открывающего ворота. А что если подойти с другой стороны? Город со стороны суши прикрывает, чуть ли ни частокол от диких животных. Очень опрометчиво, экономия на оборонительных сооружениях никогда не доводила до добра. И пусть джунгли, занимающие основную часть острова, считают непроходимыми. Для человека нет ничего невозможного! А местная поросль по сравнению с настоящими джунглями Кровавых Небес просто вылизанный императорский парк. И последний штришок: пускай после высадки десанта моя эскадра побаражирует на траверзе бухты, имитируя высадку десанта. А тем временем мои солдаты, оставив заслоны, дабы ни одна крыса не сбежала, промаршируют по улицам города и ударят в спину защитникам крепости. Замечательный план, жаль, что не мой. Трудно придумать, что-то новое, когда воюешь почти тысячу лет под началом величайших полководцев ближайшей сотни миров Цепи. Тем не менее, менестрели воспоют мою величайшую победу над кровожадными пиратами. Уж об этом я позабочусь. Жаль нельзя поручить это Фалькону. Во первых он черный бард, это состояние души а не профессия и он никогда не согласиться лабать конъюктурщину. Во вторых после смерти он превратился, в какого-то некробарда. Фактически он стал родоначальником нового направления музыки. Тяжелый бой гитары. Бой барабанов. Причем барабанщиком он приспособил своего первого поднятого зомби. Его музыка и песни воспевали смерть во всех ее проявлениях. И не важно: жизнерадостная это песенка про разлагающийся трупик на мирном цветущем лугу или мрачная баллада про ревенанта мстителя. Великим некромантам прошлого бы очень понравилось. Мне кстати, тоже. От этих песен у меня сразу поднимается настроение. Думаю, моим сородичам тоже придется по нраву новая музыка. Хватит предаваться пустым мечтам. Еще надо убедить этих тупых ослов капитанов в гениальности моего плана и научить их пользоваться связью. Фалькона что ли с ними оставить. Он с честью выдержал испытание и даже пальцем не тронул пленного. В конце концов, чего я теряю? Всего лишь жизнь полную опасностей. А в посмертии мне подготовлено теплое местечко, коли надоест — на новый круг перерождения.

С императорским парком я сильно переборщил. В проклятых джунглях осталось сто сорок три человека. Мои солдаты оказались совершенно неподготовленными к выживанию в подобных условиях. И это только моя ошибка. Надо будет ввести в курс обучения выживание во всех природных зонах нашего мира. А так всю вышло в точности, как я планировал. Даже удивительно, обычно даже самый расчудесный план летит к демонам после первого выстрела.

Я разграбил город и разрушил до основания, а место, на котором он стоял, засыпал солью. Там еще долго ничего не вырастет. Я воздвиг пирамиды из черепов, пощадив только младенцев и маленьких детей. Их я забрал с собой, чтобы вырастить цепных псов империи. Одним из моих указов были учреждены сиротские дома при армии, флоте и гильдии боевых магов. Вместо того чтобы вырасти ворами, убийцами или просто никчемными людьми пусть послужат своей стране и народу ее населяющему. Выбиться, что называется в люди, бывшим детям-сиротам очень сложно. Шанс один на миллион. Такая статистика меня не устраивает. Многие великие деятели были питомцами подобных приютов, еще в той, прежней империи.

Пирата, захваченного во время морского сражения, я отпустил, снабдив запасом пищи, пресной воды и посланием к вольным морякам. Краткое содержание внушительного свитка украшенного гербовыми печатями сводилось к следующему: так будет с каждым, кто посягнет на меня, моих людей и мои интересы. Загрузив трюмы трофеями и информационными кристаллами с бесценным архивом, эскадра отплыла домой, в Кархаэр.

Документ 18: О пропаганде в Вечном королевстве

Когда наш повелитель был маленьким, он разбил чашку и из пролитой воды образовались моря и океаны, а из разбитых черепков материки.

Он сын неба и солнца дарующего свет, попиратель тверди и крушитель черепов.

Когда наш повелитель грустит — небо плачет дождем.

Он может гасить и возжигать звезды.

Воды океана расступаются по мановению его руки.

Когда наш повелитель гневается — небо мечет громы и молнии.

Он никогда не спит, непрерывно охраняя наш покой.

Единственная цель жизни — в служении ему.

Когда наш повелитель топает ногой — горы содрогаются до самых основ.

Если наш повелитель захочет — солнце встанет на западе, а вода потечет вверх.

Наш повелитель мудр и справедлив, он наместник Светлой Триады на земле.

Избранные отрывки из книги «Великий солнцеликий Арел II Дрэгонхарт»

Надпись на форзаце: Да будет проклят глупец, породивший сей еретический труд! Лже-дракон падет от руки осененного крылами огненной птицы истинного повелителя!

Глава 18 Гость

В то время как моя эскадра бороздила Закатный океан в Аграфе и еще ряде крупных городов Ворон с ассассинами разоблачили массовый заговор аристократии. Граф Виктор не подвел, из него получилось славное знамя. Так сказать за заслуги перед отечеством я приказал выкинуть его из страны, посадив на первый попавшийся корабль. Заговорщики взошли на плаху, имущество отошло к казне. Их семьи официально были высланы, а неофициально они просто пропали. Неспокойно нынче на дорогах, бандиты пошаливают… Мстители мне не к чему. Из протоколов допроса некоторых видных деятелей заговора стало известно, что без золота гномов не обошлось. Я не стал посылать официальной ноты протеста, все равно ничего не докажешь, а послал двоих ассассинов. Они убили всех ответственных за эту операцию: от простых исполнителей до важных шишек из столичного анклава. И естественно я направил письмо, в котором слегка пожурил шалунов. Так и написал: «шалунов». Ведь мечом и добрым словом можно добиться больше чем просто мечем. А вот, словом могут чего-то добиться только гипнотизеры и маги.

После возвращения из похода на корсаров потянулись мирные, спокойные дни. Благодаря показательному разгрому пиратской вольницы на Кархаэр смотрели с уважением и затаенной опаской. Фалькон замкнулся в себе, посвящая все свое время самосовершенствованию в магии смерти и чтению архива храма знаний. Ворон по-прежнему занимался поиском внутренних и внешних врагов. Только под началом у него помимо ассассинов была целая армия специалистов навербованных в гильдии воров. Я таки легализовал гильдию и постепенно проводил в жизнь другие реформы.

Зато я очень близко сошелся с Райской птичкой. Мы проводили вместе все больше и больше времени. Мы вместе работали и вместе отдыхали. Она перезнакомила меня со своими друзьями: художниками и поэтами. Естественно я был инкогнито. Очень весело было смотреть на их лица, когда во вчерашнем собутыльнике они узнавали своего короля. Ведь понравившихся мне людей я приглашал во дворец. Мы бродили по городу, ходили в оперу и театр. У меня было много женщин, самых разных. От демонес до дриад. Императорский гвардеец это такое существо, которое не пропустит не одной симпатичной мордашки, какому бы разумному виду она не принадлежала. Но такого у меня не было никогда. Похоже это мифическая, для меня, любовь.

— Есть что-нибудь важное? Или секретарь позволит своему королю сводить себя в новый ресторан открытый пепельным эльфом. Я связывался с Безымянным — говорит, что этот эльф прекрасно готовит, но из-за своего вздорного характера нигде не задерживается дольше года. — Я залихватски подмигнул.

— Вот оно злоупотребление властью! Пользоваться закрытойлинией связи для обсуждения кулинарных умений, какого то вздорного эльфа! — рассмеялась птичка.

— И вовсе не злоупотребление! Я заботился о желудках своих подданных. Вдруг этот ресторатор маньяк-отравитель. Так идем?

— О мой король! Я полностью в вашем распоряжении! Но вначале придется разобраться с письмом, присланным сегодня по диппочте.

— Ловлю на слове! Это я о полном распоряжении. От кого письмо?

— От правителя Вечного Королевства.

— Читай, что там нам пишет, сир Ящерица. Только пропусти всю эту мишуру с титулами и пустопорожними разговорами. А то знаю я тебя: начнешь все подряд читать, чтобы поиздеваться над несчастным королем!

— Феникс, ты сам над кем хочешь, поиздеваешься! Итак, я начинаю. Любезный брат мой…

— Много чести!

— Не перебивайте ваше величество, а то я пририсую вашему парадному портрету ослиные уши.

— Отлично! Появиться повод бросить его в камин! Наконец то удастся избавиться от этого дурацкого подарка! — птичка насмешливо, фыркнула. — Твое величество ты невыносим.

— Мы фениксы такие! Ладно, хватит дурачиться. Что там еще пишет мой «братишка».

— Да больше ничего. Приглашает на помолвку своей дочери, остальное — словесная шелуха.

— У него есть дочь? Вот это новость!

— Есть. Говорят писаная красавица и настоящая стерва.

— Не повезло кому-то. Когда помолвка?

— Через полтора месяца.

— Значит, у нас еще есть время сходить в ресторан! Положительный ответ составим завтра.

— У нас есть время не только на это. — Лукаво улыбнулась Райская Птичка.

— Не соблазняй, а то у меня появится желание сделать тебя королевой.

— А у меня принять предложение.

— Серьезно?

— Да. Можешь считать это официальным согласием на официальное предложение.

— Так это великолепно! Пошли скорее в ресторан, отпразднуем это событие! Свадьбу сыграем после возвращения от ящерки.

— Не спеши дорогой, надо вначале дожить до этого знаменательного события. Что-то подсказывает мне, что Вечный город то еще кубло змей.

— Доживем! — Мне сейчас было море по колено, ведь я летел на крыльях любви!

Мы решили плыть морем, так как ехать через Кровавое ущелье слишком долго, через железный перевал по вполне понятным причинам нельзя, а тропами контрабандистов просто неприлично. Я взял с собой сэра Грегори, для представительности и два взвода солдат. К сожалению, птичку скосила морская болезнь, и она отлеживалась в каюте. Так что все свое свободное время я проводил с паладином, играя в шахматы или обмениваясь байками. Например, я узнал, откуда кровавое ущелье получило свое название. Когда семьсот с чем-то лет назад люди свергали драконов-повелителей, отряд из трехсот драконьих гвардейцев удерживал ущелье от атак с двух сторон, защищая последнюю драконью кладку. Они держались четыре месяца и полегли все как один. Я попросил рассказать о повелителях подробнее и то, что я узнал, заставило меня мысленно извиниться перед первым из них, к чьему появлению я приложил собственную руку. Представители рода драконов-обортней оказались истинными сынами империи. Они объявили себя местоблюстителями трона Феникса, ибо знали о пророчестве. Повелители старались, как могли, возродить утраченное и за это поплатились. Под их строгим и мудрым руководством в маги начался ренессанс. Но волшебники возжелали власти и, образовав светлый круг — что-то вроде гильдии, подбили на мятеж наместников поставленных драконами управлять отдаленными провинциями. Война бушевала долгих пятнадцать лет, пока не погиб последний дракон-оборотень. Но с его смертью война не закончилась. Маги перессорились между собой и, разбившись на множество мелких кружков, затеяли междоусобицу. Все достижения драконов-повелителей обратились жирным пеплом в пожаре войны.

Высадившись, в каком то портовом городишке, название которого я даже не потрудился узнать и, скупив чуть ли не весь конский рынок мы отправились в Вечный город. Я решил сыграть грубого наемника, волею случая захватившего власть. По этому решил нагрянуть неожиданно, не удосужившись написать ответ. Будет весело. Скандал получится знатным, я в этом уверен. Сэру Грегори была отведена роль аристократа вынужденного подчинятся приказам грубого мужлана. А Птичка переквалифицировалась в продажные девки. Мы долго и мерзко хихикали, когда разрабатывали этот план.

Вечный город встретил нас ураганным ветром и холодным дождем. В общем: очень неприветливо. Я ответил ему тем же. Вначале распихал взимающих въездную пошлину стражников, размахивая у них перед носом королевским приглашением. Затем, отловив начальника караула, заставил отвести себя во дворец. История — повторилась, только на этот раз с королевскими гвардейцами. Их пришлось укладывать носом в пол, об этом позаботились мои солдаты. И я, наконец, совершил то, о чем мечтал уже очень долго: открыл пинком двери в чужой королевский дворец. Бестолково заметались слуги и охрана. Сэр Грегори поднял очи горе, как бы говоря: «я не имею никакого отношения к этому варвару». Никакой игры — паладину не понравился мой план, мол слишком опасно. Он не прав. Лучшая защита — нападение. Если не знаешь, что за тени затаились по углам — ударь в гонг и возможно кто-то дернется, выронив из широкого рукава отравленный клинок. Мне было совершенно непонятно — почему никем не признанный правитель приглашается на такое важное событие как помолвка дочери аж самого Вечного Короля. Что же до опасений. Я знаю — войны начинались и из-за меньшего. Только Вечный Король должен быть полным идиотом, чтобы вести войну на три фронта. С севера лезет союз племен. С Юго-востока Орда — я направил кипучую энергию орков на Вечное Королевство главным образом, чтобы они не трогали в Кархаэр. Не забываем пиратов. Они изрядно ощипаны, зато очень злы на весь мир.

Ну и кавардак… Может не городить огород и прирезать этого Арела под шумок. Местные гвардейцы — обыкновенные паркетные шаркуны, умеющие красиво ходить строем и до блеска натирать пуговицы. Только я хотел отдать соответствующий приказ, как на сцене появилось новое действующее лицо — минимум пятисотлетний лич немалой силы, замаскированный простенькими чарами личины под пожилую женщину. Только меня такими дешевыми фокусами не обманешь, Птичку и подавно.

— Что здесь происходит?! — Грозно вопросила старая карга.

— Это я хотел бы спросить у вас. — «С этой тварью дурочку не поваляешь. Переходим к варианту наглый гость. Роль Грегори — остается той же. Птичка отыгрывает более фешенебельный вариант своей роли. Я — пусть и умный, но чрезвычайно гордый, спесивый и невоздержанный на язык простолюдин, добившийся всего сам и презирающий этих «дармоедов аристократов». Благо версий моего происхождения множество. И большинство из них я запустил сам».

— С кем имею честь?

— Феникс Заль, законный король Кархаэра, чтобы не думали всякие моллюски!

— Моллюски?

— Это единственные известные мне твари, имеющие голубую кровь. Делятся на два вида: двуногие и живущие в раковинах.

— Интересная классификация. Рада приветствовать вас ваше величество. Не сочтите за дерзость, но не могли бы вы предъявить доказательстива…

— Клянусь тьмой! Все сказанное мною истинно! — на этот раз темное пламя приняло форму небольшого шара. Раньше существовала целая наука толкования форм принимаемых божественным огнем при клятвах и обращениях к извечным силам.

— Надеюсь этого достаточно?

— Более чем. Редко в наши дни встретишь человека обращающегося к столь могучим силам и получающего отклик. А уж открыто признающихся в служении тьме и того меньше. Мало кто любит черные цвета. — «Кажется, я переборщил со своим доказательством».

— Учту на будущее почтенная, не знаю вашего имени.

— Позвольте представиться — Кларисса Моорон, придворный маг.

— Отлично! Появился хоть кто-то способный объяснить этот бардак! Я получаю приглашение на помолвку дочери вашего короля. И что же?! По прибытия в вашу страну меня никто не встречает. По хорошему мне надо было развернуться, и объявить вам войну! Но моим спутникам удалось убедить меня вначале потребовать объяснений!

— Произошла чудовищная ошибка! Виновные будут наказаны. От имени его величества Арела II и меня лично приношу вам самые искрение извинения.

— Извинения приняты. Где мне можно разместиться моим людям и мне? Надеюсь, покои для нас подготовлены?

— Конечно! — Кларисса чуть не добавила: «нет». Она поймала, какого то слугу и отдала ему ряд распоряжений.

Нас поселили в комнаты прямо таки кричащие варварской роскошью. Все было донельзя яркой и пестрое. Преобладали ярко-алый, небесно-голубой и песочно-желтый цвета. И золото, чудовищно много золота. Точнее позолоты, как я выяснил, поколупав кинжалом особо непонравившийся мне комод. Я долго думал — делегация какой страны предпочитает жить в подобном борделе. Птичка объяснила, что такие интерьеры любят в королевстве Некрос. Нас подселили в комнаты живых мертвецов. Я покатываясь с хохоту пошел искать удобства. И, что самое удивительное, нашел. Интересно, зачем живым мертвецам туалет? Ведь пищу они перерабатывают и усваивают полностью. Для чего им нужна ванная — знаю. Дорожную пыль смыть или в бальзамирующем веществе полежать. Некрочума не всемогуща — у древних личей и костяных лордов начинается процесс разложения тканей. Поведав Птичке о своей находке, я выслушал краткую получасовую лекцию об искусстве и дизайне королевства Некрос. В общем настольгируют бедолаги.

Не смотря на ряд недостатков — покои мне понравились. Они отвечали главному критерию — безопасности. Благодаря способности нежити ощущать жизнь все ухищрения вроде тайных ходов, глазков и слуховых отверстий становятся бесполезны. Следовательно, никто и не потрудился оборудовать ими помещение. От магической слежки защититься не проблема. Существует множество способов укрыться от чужого взора, я выбрал самый веселый. Когда-то я читал очень интересную книгу, повествующую о войне архимага против целого демонического мира. При попытке отследить главного героя при помощи магии он демонстрировал любопытному брачные игры блох. Поскольку предполагаемым наблюдателем будет лич, я решил демонстрировать совокупляющихся скелетов. Шуточка в духе ученика гильдии некромантов.

И началось! Балы сменялись приемами, а приемы балами. Буквально вся аристократия Вечного Королевства возжелала пригласить меня в гости. У меня создалось впечатление, что нас пытаются взять измором, только зачем? Зато вокруг сэра Грегори так и увивались различные сомнительные личности. За первую неделю он получил предложение о «сотрудничестве» и немалый аванс золотом. Если вначале он плевался, то потом вошел во вкус. Предложения с вознаграждением менее сто золотых он отвергал сходу. К сожалению, пока ничего интересного не проскользнуло. Всего лишь предложения по лоббированию интересов различных группировок Вечного Королевства. Например, некто барон Рамштайнер представлял интересы союза виноторговцев Королевства.

Побывал я и на аудиенции Вечного Короля. Жалкое зрелище. Птичка назвала его ядовитым слизняком. Самодовольное и в то же время трусливое, тупое и одновременно хитрое ничтожество. Мы обменялись любезностями и разошлись. Если перевести с дипломатического на простой, то нас вышел диалог примерно такого содержания:

— Я велик! Пади предо мной ниц или я сокрушу тебя!

— Кишка тонка, урод!

Точки над «ё» расставлены, любезный брат мой ящер теперь ты просто обязан нанести удар. И он не заставил себя долго ждать.

* * *

— Феникс, скажи, почему ты не коронуешь себя как император и не объявишь о реставрации империи феникса?

— Что, не успела стать королевой и уже метишь в императрицы? — шутливо спросил я.

— Нет, серьезно. Почему?

— Видишь ли, птичка, кстати, что мы называем друг друга этими дурацкими прозвищами. Меня зовут Раймон. Фениксом я назвался, чтобы пустить пыль в глаза одному мужику, потом прозвище так и прилипло.

— Что-то не похоже на орчье имя. — Не удержалась она от шпильки.

— Мое орчье имя умерло вместе с кланом Черной Руки.

— Извини, я…

— Ничего страшного. Ты так и не сказала своего настоящего имени.

— Обещай, что никому не расскажешь.

— Клянусь!

— Меня зовут Фекла!

— Что?! — Я вытаращил глаза.

— Вот-вот. Помни, ты поклялся!

— Конечно, — я сделал паузу, — Фекла, — и не выдержал, засмеялся в голос. И еле успел увернуться от подзатыльника. Увидев гневный взгляд птички, я поспешил сменить тему.

— Мы остановились на причине невозможности моей коронации как… — Птичка зарычала, как самый настоящий демон. Пробрало до костей, интересно, где она научилась этому? Я совсем не почувствовал магии.

— Хорошо, я извиняюсь. Если тебя утешит мое детское прозвище — Боевой Сапог.

— Сапог? — Тут уже хохотала птичка.

— Ну да. Когда я был маленький, то погрыз любимые сапоги своей матери. А они, между прочим, были изготовлены из толстенной шкуры песчаного змея. — Птичка просто задыхалась от смеха.

— Сильно досталось, — отсмеявшись, спросила она.

— Вообще не досталось. Орки очень трепетно относятся к своим детям, наверно потому что взрослеют очень рано. Меня даже назвали маленьким воином — наивысшая похвала для маленького ребенка.

— А сапоги?

— Что сапоги? Мать просто пошла, убила очередного змея и сделала себе новые. Мы отвлеклись. Вечное королевство расположено в бывшей столичной провинции империи. Именно там она зародилась и именно там я должен короноваться. Это не пустая формальность, здесь замешена магия самого высокого порядка. После коронации я смогу перенести столицу в любое другое место и магия перейдет туда. Мне еще повезло. Первый правитель второй Империи был вынужден короноваться в океане расплавленной магмы.

— Вторая империя?

— Арчибальд I Феникс основал Империю Феникса, спустя тридцать семь тысяч лет она погибла и возродилась вновь, как феникс, восстающий из пепла. В этом ее суть. Я удовлетворил твое любопытство?

— Более чем.

— Отлично, тогда иди, собирайся, а то слишком сильно опоздаем на прием. Сегодня нас ждет нечто особенное: новые друзья нашего паладина сообщили, что Арел второй задумал какую то пакость. Поскольку они кровно заинтересованы в том, чтобы я остался жив — здоров. Я склонен им верить. О великая сила инвестиций, она защищает меня лучше магической брони!

— Не паясничай! Это может быть очень серьезно.

— Не думаю, для разведки боем не используют тяжелую конницу.

На приеме в меня сразу вцепился приятный молодой человек с повадками наемного убийцы. Он представился баронетом Астером и завел один из тех пустопорожних светских разговоров. Благодаря Грегори и подслушанным салонным разговорам я знал, что этот субъект изрядный мот и забияка. Причем чем больше он дерется на дуэлях — тем больше тратит на карты и женщин. Наводит на размышления, не так ли? Я терпеливо выслушал всю чушь, которую он нес. Тот человек, которого я играл, давно бы сказал грубость. Но глумится над идиотами моя любимая забава из всех так называемых психологических игр. Астер переменил тактику.

— Видите ли, ваше величество, я интересуюсь древней историей. Я хотел бы посетить знаменитую библиотеку вашего родового замка, говорят, там сохранились документы, датированные вторым тысячелетием после войны великих сил. — Баронет явно нарывался, родовой замок Залей сгорел сто лет назад. Тогдашний барон решил не восстанавливать эту груду хлама, а построить рядом дворец.

— Считайте что разрешение у вас в кармане.

— Благодарю вас ваше величество. Мне право слово неловко, но не могли бы вы сказать, где находится замок…

— Понятия не имею. — Я мысленно ухмыльнулся, — Я получил титул в качестве платы и у меня еще не дошли руки до посещения собственного замка, я был занят завоеванием страны. — Баронет и ухом не повел, тогда, как каждый из фланирующих по залу снобов пренебрежительно скривился бы и поспешил откланяться. Похоже, ко мне подослали бретера. Классический вариант: ссора, дуэль и смерть. Ты сам этого хотел баронет. Продолжаем играть роль.

— Мальчик, — я глумливо ухмыльнулся, — ты болван! Мне плевать на всяческие фанаберии двуногих моллюсков. Тебе не нравиться мое общество, тебе завидно, что ты такой сякой потомок древних кровей всего лишь баронет, а я сын лавочника — король? Скажи об этом прямо и я пригвозжу тебя как насекомое даже придворной зубочисткой, что ты носишь на поясе!

— Вы оскорбили мою честь! Я вызываю вас на дуэль!

— Бедняжка честь, с ней кувыркается, кто хочет, — я продолжал ухмыляться, — Поскольку ты такой поклонник истории воспользуемся никем, не отмененным дуэльным кодексом восьмого повелителя — Фафнира черного дракона. Ты вызвал — я принял вызов! — бретер непонимающе уставился на меня.

— Дилетант, — презрительно бросил я, — об этом кодексе знает каждый историк-любитель. Умри в неведении! — я выхватил шпагу и со всей своей нечеловеческой силой вонзил в горло своему противнику. Плеснуло красным, молодого идиота пришпилило к стене, как я пообещал. Дамы живо попадали в обморок. Кавалеры жгли меня ненавидящими взглядами, явно желая вызвать меня на дуэль и боясь это сделать. «Помолвку дочери Вечного Короля запомнят надолго: скандал с моим появлением в городе, теперь это. Любой дипломат на моем месте скончался бы от сердечного приступа. Вопиющее поведение. И главное ничего мне за это не будет. Про расправу над пиратами все слышали. Кархаэр в одиночку нанесет такой урон, что Вечное Королевство не оправится. А есть еще другие силы. Чем еще мне могут навредить? Торговые санкции? Не смешите меня! Вечное королевство граничит с Землями Хаоса, Дикой Тундрой, Лесной Страной и мной. Все! Скорей я эти санкции сам введу. Все торговые маршруты королевства проложены по морю, а там пираты или те, кто прикрывается их флагом. Сэр Грегори обязательно прочитает мне лекцию на тему: «Не дразни раненого тигра раньше времени». Вот только тигр все равно нападет вне зависимости от моих действий. Представьте: В соседней стране неожиданно всплывает, какой то наемник, который за пару лет превращает пятьдесят человек в двадцатитысячную армию, захватывает эту страну и продолжает наращивать свои вооруженные силы. А теперь вопрос: что новоиспеченный король будет делать дальше? Правильно! Продолжит завоевания. А тут такой лакомый кусок иначе никакое золото не инспирировало бы то нашествие инквизиции. Только прямой приказ сверху».

— Еще есть желающие опробовать древний кодекс на себе? Нет? Почему меня это не удивляет? Господа и дамы что вы такие смурные, продолжайте веселиться!

Конечно же вечер был безнадежно испорчен. Вскоре гости разъехались под разными предлогами. Последним ушел я, принеся извинения и выплатив приличную компенсацию за разведенную грязь. Мне даже предложили заходить еще. Я естественно пообещал воспользоваться любезным предложением, если мне понадобиться еще кого-нибудь прикончить. Был еще один забавный момент. После приема Грегори спросил у меня, что за кодекс я упоминал. Ведь паладин сам увлекался древней историей и ничего подобного не припомнил. Я честно признался, что неуловимый кодекс был придуман мной за миг до того как, я озвучил его основополагающие положения. А Фафнира я приплел, потому что это единственный знакомый мне дракон-повелитель. О нем, вернее о его когте мне рассказал Фалькон. Именно из когтя был изготовлен негатор магии использованный Каганатом в войне четыреста лет назад. На следующий день после «небольшого скандальчика» меня пригласила к себе Придворный маг. Наверное, чтобы немножко «пожурить». Вот только Кларисса поздравила меня с победой над таким сильным противником как Астер и после непродолжительной беседы не о чем взяла быка за рога.

— Давайте поговорим на чистоту.

— Не против.

— Я знаю, что вам несколько тысяч лет и примерно представляю, что вы задумали… — Не тратя время на разговоры, я ударил, вложив все свои силы в заклятье упокоения нежити. И только заметя кучку праха под кресло я бы сказал традиционное: «Она слишком много знала». Вот только заклятье попросту не сработало. Меня обманули как последнего неофита. Старый как мир прием: иллюзия в иллюзии. Внутри простенького морока, который я преодолел без всякой магии, скрывался мастерски созданный фантом.

— Приношу искрение извинения, за то, что не могу встретиться с вами лично, но мне еще дорого мое посмертное существование. Так же прошу воздержаться от необдуманных поступков. В соседней комнате с покоями вашей спутницы дежурит нанятый мной квад кошкоглазых. Мне бы не хотелось прибегать к услугам кошачьего племени. Все что я прошу: выслушайте меня.

— Хорошо. — «Почему бы и не послушать? Я был бы безумцам, если бы не подарил Птичке несколько защитных амулетов на все случаи жизни. К тому же, как я подозреваю, она сродни мне, а это не та добыча, которая по зубам кошакам. Есть еще амулет слепого скачка, на всякий случай. Открываемый им колодец хаоса — прямой путь от альфа-мира, первым созданного на заре времен до мира-омега, сотворенного в миг активации амулета. Цепь Миров увеличивается каждую секунду. На сколько мне известно еще никому не удалось достигнуть одного из этих миров. Колодец обычно выкидывал на полпути. Что поделать, путями лордов хаоса могут ходить только они сами. Ведь амулет — это частичка плоти или крови сына Лонова заключенная в обычную безделушку. Поговаривали, что существую артефакты, изготовленные самим Великим Лоном из собственной крови и отданные Правителям первых четырех рас».

— Итак, я слушаю. — «И пока ты разглагольствуешь Кларисса, незаметно плету заклятье подчинения. Имперские ученые и маги были отнюдь не дураками и разработали довольно сложное заклятье, позволяющее полностью подчинить себе нежить, если она вздумает бунтовать. Требуется только узнать тип некрочумы и время на сложное плетение. Тип я узнал почти сразу после знакомства — более ранняя версия штамма использованного на Фальконе».

— Впервые вы объявились подле черной скалы. Обследовав ее, мои люди нашли открытый стазис-саркофаг Древней Империи и три трупа. От скалы вы направились в Севр вместе с караваном купца Барлимана. Это мы узнали у бродячего проповедника, бывшего раньше приказчиком вышеназванного купца. Вам удалось произвести впечатления на этого человека. На допросе он только и твердил о черном фениксе и грядущем конце света. Видите ли, версия Пророчества, именно так — с большой буквы, у простонародья довольно сильно отличается от канонического текста.

— У вас хорошие прознатчики. — Сделал я комплимент.

— Не побоюсь этого слова — лучшие. Мне удалось проследить весь ваш путь. В Севре вы пробыли три дня и умудрились загреметь за решетку и не в простую тюрьму, а к невольникам, проданным тогда еще существовавшему Каганату. Как я подозреваю, за серией дерзких ограблений тоже стоите вы.

— Всего лишь за двумя, остальные совершил тот, кто подарил мне билет на поездку до рабского рынка.

— Спасибо за уточнение, я с вашего позволения продолжу. В Шак-Арасе, куда вас доставили, вспыхнуло, и тут же было залито кровью восстание рабов. Печально знаменитая Шак-Араская резня. Я уверена, что в ней виноваты вы. Затем на какое то время ваш след потерялся и обнаружился только на другом конце Каганата…

— Переходите к сути, как я уже говорил у вас хорошие прознатчики и я верю, что вы проследили весь мой путь. — «Конечно, надо было дослушать до конца и узнать, как много ей известно обо мне. Но заклятье почти сплетено, и необходимо отвлечь чародейку. Все же она что-то заподозрила, но среагировать не успела. Мое заклятье, словно таран ударило в ворота ее разума. Ох! Сильна гадина, адепт школы разума — не меньше. Хорошо, что заклятье комплексное: на стыке школ разума и как это ни странно жизни. Разум подчинить не удалось, а вот тело, пожалуйста. Возбудителем чумы являются микроскопические тварюшки, названные нашими магами бактериями. Эти существа заменяют собой нервные клетки и производят еще кучу изменений в мертвом организме. Если не вдаваться в малопонятные подробности и не использовать специальные термины магов жизни — микроорганизмы живут в взаимовыгодном сотрудничестве с трупами. Слышал бы меня мой учитель магии — закопал бы на месте, за сотрудничество. Как бы то ни было ключевое слово: «Живут». Кларисса бешено сопротивлялась, но ничего поделать не могла. Пока. План родился мгновенно: пока власть заклятья не ослабла, я приказал ей устроить маленькое представление. Прямо во дворце, на виду у множества людей за почтенной Метрессой чародейкой явился ужасный демон. И все желающие, сумевшие не упасть в обморок от страха, смогли узнать, что пришло время платить по счетам. А поскольку помимо основной суммы долга набежали еще и проценты, то демон заберет не только душу — но и тело. Хлопок телепорта и прости — прощай Кларисса Моорон — адепт школы разума и пятисотлетний лич. Естественно никакого демона не было — всего лишь качественная иллюзия. А вот телепорт — настоящий, только шибко нестабильный. Так что исковерканное тело придворного мага Вечного Королевства выкинет в соседнем мирке, если не размажет по трем измерениям. Арел II должно быть плясал от радости. В момент гибели Клариссы мне удалось пробить ее ментальный щит и считать некоторые участки памяти. Я даже зауважал ее. Она держала страну в ежовых рукавицах вот уже три сотни лет. Может решение о ее устранением было принято излишне поспешно? Возможно, она даже сдала бы страну без боя? Тогда зачем хвастаться своей осведомленностью? Одни вопросы и я никогда не узнаю на них ответов.

После явления демона мой «подвиг» отошел на второй план. Бомбардировка приглашениями тоже завершилась. От меня поотстали и, наконец, удалось заняться делами, из-за которых я принял приглашение. Я посетил посольства других государств и заключил предварительные договора об обмене послами, хотя не подобает королю заниматься подобной работой. Ряд договоренностей был заключен и с местным отделением гильдии воров. Золото — незначительная плата за точную и своевременную информацию. Еще я посетил магический университет. Здешний ректор, он же Архимаг светлого круга вполне бы потянул на имперского грандмастера. Да и остальные маги неплохи, только знаний не хватает. Я побывал на показательных выступлениях местных старшекурсников: и сила и умение, а вот сами заклятья довольно примитивные. Причем явно вычитаны из пыльного фолианта, а не составлены самостоятельно. Пусть это только показуха для любопытствующих и потенциальных учеников. Об общем уровне говорит красноречиво. Пока я наносил визиты, мои солдаты и сэр Грегори гуляли по городу, составляя план фортификаций и наблюдая за тренировками гарнизона. Гарнизон обладал замечательной выучкой, а городские укрепления можно было назвать неприступными.

Вскоре спокойный период закончился — в Вечном городе всплыл граф Виктор. До этого, он отсиживался все это время, в какой то дыре. Не зря я, в свое время, позаботился об установке магической метки на нем. Из заслуживающего доверия источника удалось узнать, что Виктор побывал на аудиенции короля. И сразу же на меня совершили два покушения: одно за другим. В первый раз меня подловила небольшая шайка разбойников, когда я сокращал путь через темный переулок. Не выжил не один: парочку — зарубил мечем, остальных просто сжег, предварительно допросив главаря. Неугомонный граф даже не потрудился скрыть своего лица, когда нанимал головорезов. Второй раз меня попытались отравить, подсыпав яд в вино. Я бы не назвал себя тонким ценителем напитка приготовленного из благородной лозы, но яд я почувствовал. Проблема всех отравителей любящих подсыпать свои зелья в питье состоит в том, что вкус большинства ядов невозможно почти ничем перебить. На месте моего несостоявшегося убийцы я бы воспользовался утренним кофе. За этим покушением видна рука Арела второго.

Была и третья попытка убийства, только на этот раз не на меня. Во время нашего совместного с Птичкой и сэром Грегори завтрака открылись порталы и оттуда повалили переодетые королевские гвардейцы с самим графом Виктором во главе. Это равносильно объявлению войны. Пусть даже у меня не будет доказательств — кто-то наложил на нападающих заклятье испепеляющего пламени. Будучи убитыми или потеряв сознание гвардейцы обращались горсточкой пепла. В то время как мои руки без устали махали клинком, отбивая вражеские выпады и нанося удары, я обдумывал предстоящие действия. Нанять пиратов с архипелага око ужаса и отправить свой флот под пиратскими стягами для морской блокады Вечного королевства. Заключить союз с дикой Тундрой и продать им большие партии оружия, в том числе огнестрельного. Увеличить рекрутский набор. Повысить солдатское жалование. Провести громкие судебные процессы над наиболее зарвавшимся чиновниками и купцами. Конфисковать имущество в казну. Издать указ о королевской амнистии для всех мздоимцев и уклонистов от уплаты налогов в случае возмещения ущерба государству. Занять деньги у торгового союза Кархаэра. Придется закладывать корону.

Тем временем поток гвардейцев иссяк. Весь пол был усыпан остывающим пеплом. Скверные воины. Лихо мы их покрошили, причем птичка держалась на равнее с паладином. И тут я совершил ошибку — слишком увлекся рубкой и недооценил Виктора. Краем глаза, заметив, как граф натягивает тетиву на небольшом арбалете, я не принял никаких мер. Мне захотелось немного покуражится, и я приготовился отбивать арбалетный болт мечом. Виктор нажал на спуск, вот только целился он не в меня, а в Птичку. Сэр Грегори, благородный паладин заслонил мою будущую жену собственным телом. Болт, пробив все магические щиты, вонзился в плечо Грегори. Он упал и забился в конвульсиях. Я кинулся к нему, лихорадочно плетя заклятье очищающее кровь. Но было поздно, яд рассчитанный на демонов и богов моментально убил человека, пусть и наделенного немалой силой света. Тем временем Виктор вместе с уцелевшими гвардейцами сбежал при помощи телепорта.

В тот же день мы покинули Вечный город, увозя тело человека пожертвовавшего собой ради других. Мы ушли тихо и незаметно. Если Арел и послал за нами погоню, то она потеряла наш след. Людоящер вряд ли догадался, что беглецы уйдут через железный перевал.

Документ 19: О искусстве побеждать

Внезапность — Враг ЕЩЕ не ждет твоего появления или враг УЖЕ не ждет. Стань громом посреди ясного неба!

Быстрота — Скорости и мобильности твоих войск один из важнейших факторов победы. Налети как самум, как ураган!

Натиск — Давящая стена щитов, всесокрушающая лавина тяжелой конницы. Снеси врага как крепостной таран ворота в гнилом заборе!

Дисциплина — Субординация, беспрекословное и своевременное выполнение приказов — залог победы. Преврати свою армию в колонию муравьев!

Связь — Без четко налаженного сообщения между войсками твоя армия превратиться в неуправляемую толпу. Пусть твои войска станут лесными пчелами.

Обеспечение — Сытый, одетый и обутый солдат думает о победе. Голый и голодный думает о том, где бы чего урвать. Стань сердобольной мамочкой для своих солдат!

Манускрипт «Шесть тезисов победы». Библиотека Королевского университета благородных наук.

Глава 19 Завоеватель

Пока я наводил тень на плетень в Вечном городе, мои южные соседи начали накапливать свои войска на границе. Пока дело ограничилось вполне невинным усилением гарнизонов. Вот только граф Виктор находился в столице Палаэдры, на что недвусмысленно указывала моя метка. Да и осведомитель среди гномов докладывал о выделении довольно приличных сумм золота на вооруженную интервенцию в Кархаэр. На что эти недоумки надеялись я так и не понял. На гномье золото? На их мушкеты и пушки? Так у меня не хуже, даже лучше. Спасибо тем же гномам. На четырехкратное численное превосходство? Большие скопления живой силы противника — идеальная мишень для площадных заклинаний и картечи. Я своими глазами видел, как сражения проигрывали, имея двенадцатикратное превосходство в живой силе и несколько батарей тяжелых кулеврин против легких пушек. Конечно мои полководческие способности на уровне сносного командующего авангардом полка. Зато я видел тысячи битв и еще о большем количестве читал. Мне сможет противостоять только гениальный полководец, такой же бессмертный как я или безумец действующий, что называется, от балды. С остальными противниками мне надо просто подобрать подходящую схему, подогнать ее под конкретную ситуацию и оперативно ее же менять, согласно текущей обстановке. У меня были великолепные учителя. Они честно сообщили, что полководец из меня как из тролля балерина. Зато исполнительный офицер — очень неплох. Можно считать, что я назначен исполнительным офицером при самом небывалом штабе за всю историю цепи миров. На месте правителей соседних государств я бы взял деньги и вежливо послал дарителей лесом, всячески затягивая подготовку к войне и ведя переговоры со мной.

Сейчас они сунутся, не рискнут, осень наступает. Да и не собрать им быстро армию. Ведь ее основу составляет баронская конница. Всю осень и зиму королевские посланцы будут разъезжать по Палаэдре, и подбивать остолопов — баронов пограбить мою страну. Так что в запасе у меня месяцев шесть-семь. Враг, скорей всего, рассчитывает выступить весной, когда просохнут дороги. А к концу лета они планируют уже делить награбленное добро и завоеванные земли. Значит, ударю зимой, этого они не ждут. Ведь во всех трактатах по воинскому делу написано, что зимой войны не ведутся. Устрою им подарок к новому году. Пора явить миру старые добрые лыжи и тактику летучих отрядов лыжников. И пока враг дробит свои силы в погоне за неуловимыми «снежными духами» и отсиживается по замкам основная армия молниеносным ударом возьмет столицу. Кавалерию оставлю дома, возьму только пехоту и санный обоз. Осталось только изготовить лыжи и снегоступы в нужных количествах и обучить солдат пользоваться этими средствами передвижения. Еще неплохо бы закупить в Дикой тундре гигантских оленей, для обоза. Лошадей зимой прокормить очень накладно. Я не хочу грабить своих будущих подданных.

И потянулись долгие дни лихорадочной подготовке к первой настоящей войне для моего воинства. Все ли я учел? Так ли учил? Может показаться, что я решаю любые проблемы с легкостью и веселым оскалом на лице. О если бы это было так! Если бы не Птичка у меня бы давно был нервный срыв. Очень не просто заставить поверить себя в то, что Раймон по прозвищу Феникс может бросить вызов всему мирозданию и победить играючи. А без этого не возжечь неистовый огонь в людских сердцах.

По молчаливому уговору мы с Райской Птичкой решили отложить свадьбу до более спокойных времен. Боюсь, это произойдет очень нескоро. После завоевания Палаэдры придется почти сразу идти на Вечное Королевство. От хитрой ящерицы всего можно будет ожидать, так что медлить будет нельзя.

Наконец все приготовления закончены. Я устроил парад в Ливадионе — ближайшем к границе городе. Заодно были пойманы несколько шпионов и высокопоставленных предателей. Не сомневаюсь, что в Палаэдру были срочно отправлены гонцы с сообщением о выступлении армии Кархаэра к государственной границе. Пусть, это их уже не спасет! Сходу, прорвав пограничные укрепления, моя армия неторопливо двинулась на вражескую столицу, останавливаясь, каждый раз, чтобы сравнять с землей очередной баронский замок. Я просто хватался за голову! Сценарий кратковременной осады был неизменно одинаков: диверсионный отряд под прикрытием магии проникает за стены и открывает ворота. Ну не бывает такого! Не бывает!!! Максимум на что хватало тупых баронов — усиления надвратной стражи. Один так вообще всю свою дружину заставил у ворот спать в походных шатрах. Пришлось провозиться две недели. Я потратил это время, чтобы вместе с боевыми магами устроить горе-воякам температуру воздуха минус сорок градусов. Большинство просто замерзло насмерть. Выжившие прирезали своего сюзерена и сами открыли ворота. Тем временем летучие отряды лыжников ушли вперед и устроили «веселую жизнь» по всему королевству. Я вспомнил одну старую легенду о благородном разбойнике и решил ее немножечко обновить. Четыре полка лыжников разбившись повзводно охватив частым гребнем всю страну принялись грабить богатых и отдавать награбленное бедным, называясь именем того легендарного разбойника. У властей Палаэдры создалось впечатление, что банда безумных разбойников вездесуща. Когда необходимо взводы объединялись в более крупные формирования — кристаллы дальней связи незаменимая вещь.

Я недооценил «красноречие» золота гномов и прыть баронов. Навстречу мне двигалось примерно равное по численности войско. Считается, что тяжелую рыцарскую конницу можно победить, только используя свою собственную. Мол, пехота, даже вооруженная пиками не справиться. Ну-ну. Я устрою самодовольным чванливым баронам новое Ледовое Побоище. Была такая битва, в глубокой древности. И озеро подходящее подвернулось.

В этом сражении я впервые воспользовался снаряжением небесного мстителя, если не считать тренировочных полетов конечно. Из чистого позерства я окутал себя иллюзорными доспехами похожими на те, что носил древний полководец. Часть моих солдат повела себя неадекватно — они принялись истово молиться. И тут меня осенило. Тот чье облачение я так удачно скопировал, был канонизирован после своей смерти. Деяния, этого прямо скажем далекого от святости человека, забылись за тысячи лет с момента его смерти. А вот вера в святого Александра, покровителя воинов уцелела. Она менялась с течением времени, но каноническое изображение оставалось незыблемым. Что ж тем лучше, это устрашит моих врагов. Я оставил зарубку в памяти подумать, как можно направить религиозный пыл моих подданных в нужное мне русло. Может представить дело так, чтобы меня считали живым богом. А что неплохой пантеончик получается: Фалькон — владыка царства мертвых, Ворон — карающий меч и судия, Райская птичка — богиня искусств, а Грегори будет богочеловеком, отдавшим свою жизнь, чтобы всех спасти. На миг я ужаснулся, кем надо быть, чтобы столь цинично использовать память об отдавшем за тебя жизнь друге. Да прибудет он в Свете. Но лишь только на миг…

Замершее озеро сверкало нестерпимым ярким светом, но совсем скоро сверкающую поверхность зальет горячая алая кровь. Тоненькие поначалу ручейки сольются в могучий кровавый поток и растопят алмазную корку льда. Бароны как я и ожидал, выстроились своим любимым клином, чтобы единым ударом смести дерзких, и потом гнать до самой границы и дальше. Мечты, мечты, где ваша сладость? Свое воинство я выстроил полумесяцем. В центре слабый заслон пикинеров и арбалетчиков. Мушкетеров я оставил в резерве, на случай если что-то пойдет не так. На флангах сосредоточилась основная масса войск. Поскольку за спинами моих солдат не было крутого берега, я, не мудрствуя лукаво растопил лед.

Я парил над полем битвы и поэтому видел, как тяжелая конница врага набрала разгон. Видел, как мои арбалетчики выпускали залп за залпом, стремясь остановить всесокрушающую сверкающую сталью лавину. Тщетно. Видел как закованные в тяжелые латы и вооруженные трехметровыми копьями бароны смяли жидкую шеренгу пикинеров. Видел, как арбалетчики отхлынули в стороны, те, что успели. Видел, как не успевшие затормозить рыцари со всей скорости валятся в полынью, как они сбиваются в кучу. Ловушка захлопнулась. Мои войска охватили баронов с флангов и тыла. Гордых и доселе считавшимися непобедимыми рыцарей перемалывали как жернова зерно две «стены» из копейных наверший. И завершающий удар, удар милосердия. В той, древней битве, эту роль сыграл засадный полк. Сейчас его заменили мы с Фальконом. Мы попросту ударили огненным заклятьем, остальное довершили холодная вода и тяжелые доспехи. Путь на столицу — открыт. Жаль, конечно… Коней. Но жизнь моих солдат мне дороже. На утонувших баронов — мне плевать. Все равно от них пришлось бы избавиться. Возрожденной империи нужны верные слуги, а не нахлебники. Единственной проблемой всех монархий является отсутствие приличных наследников. Рано или поздно появляется паршивая овца, губящая все наследие, доставшееся от великих предков. Я решил эту проблему радикально, образовав когорту бессмертных. Каждый отличившийся на службе стране, автоматически получает дворянский титул и эликсир долголетия. Такое дворянство будет служить мне верой и правдой, почти никогда не предаст. Останутся только две проблемы: дети бессмертных и утечка информации о составе зелья. Очень тяжело смотреть, как дети твои старятся и умирают, а ты все такой же тридцатилетний. Плодить бессмертных иждивенцев я не собираюсь, по этому дворянство будет не наследным, иначе появится два вида дворянства: бессмертные и второй сорт. Отсюда неизбежная вражда. Поэтому я систематически уничтожаю старую знать. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. В конце концов, с детьми на которых природа отдохнула, всегда может случиться всякое. Или у эликсира появится побочный эффект — бесплодие. В итоге все упирается только в один редкий ингредиент, но я нашел выход. В архиве храма знаний содержится информация о синтетическом заменителе божественной крови. Исследования не были доведены до конца, но принципиальная возможность создания заменителя была доказана.

Дальнейший путь до столицы прошел без всяких неожиданностей. Враг бежит, замки пылают. А затем появились послы Палаэдры с изъявлением покорности. Что-то быстро они капитулировали, в чем подвох?

Мои войска с триумфом вошли в столицу, так же как когда-то шел по Ставросу первый выпуск Серебряных ежей. Ведь это было совсем недавно, что мне несколько лет? А кажется, прошли века. Как в тот памятный день каблуки высекали искры из мостовой, трепетали знамена, и множество луженых глоток старательно выводило марш империи.

— Не плачьте о героях уходящих вдаль…

В королевском дворце нас ждал большой сюрприз. Как только я с группой своих офицеров и магов вошел в здание — из каждой щели повалили Ordo Servitor — слуги Порядка. Совсем ассассины мышей не ловят! Как они могли допустить, чтобы у моих границ образовалось целое гнездо порядка? Они были созданы самим Лоном, чтобы уничтожать Ordo. К счастью для меня и моих людей — одни культисты. Ни рыцарей с их Дэймоном проклятыми мечами, ни Тварей, ни тем более Духов. Мы их изрубили в лапшу и я, наконец,попал на «аудиенцию» к местному королю. Вернее бывший король попал на аудиенцию ко мне. Наше знакомство я начал с удара в пах. Изначально я собирался просто казнить низложенного монарха. Но коль здесь замешан порядок — придется вначале допросить. И миндальничать с подонком продавшимся врагу всего сущего я не собирался. Оттянув его голову за волосы и приставив к горлу кинжал, я дико заорал.

— Где остальные сволочь! Где Рыцари и Твари!!!

— Я ничего не знаю! Не бейте меня, прошу вас! Не бейте! — Залебезил он. «Жалкое зрелище. Даже в палаческих застенках необходимо соблюдать достоинство, пусть даже хочется корчиться и визжать от страха и боли». Нанеся пару ударов для острастки я принялся связывать королька. Хорошо бы пригласить сюда палача, но нет времени. Придется работать самому. Каждого офицера империи обучали экспресс-методам форсированного допроса и ритуальному мучительству для запитывания жертвенников силой. Грязная и противная работа. На первом демонстративном занятии я не выдержал и стравил свой завтрак. Хотя до этого я видел много смерти и боли. Только я приступил к относительно «щадящему» методу выбивания показаний, как дворец содрогнулся до основания. Мощное магическое возмущение всколыхнуло астрал. «Кто-то открыл, очень грубо открыл, межмировой портал. И я знаю кто! «Пропавшие» Рыцари и Твари Ordo».

— У, тварь!!! — взревел я и замахнулся для удара. Гомерический хохот был мне ответом. Культисты просто отвлекали меня от творящих волшебу тварей. «Семецкий должен погибнуть!» — крикнул он странную фразу и вспыхнул как сухая солома. «Проклятье! Это была фраза ключ к запуску огненного заклятья. Меня одурачил, какой-то жалкий культист. Надо запрячь ассассинов, пусть проследят, куда убежали слуги порядка и проведут меня в этот мир своими тайными путями, о которых мне ничего неизвестно кроме их существования. Остается только ждать и вести философские беседы с Фальконом».

Похоже, бард начал оживать, к сожалению, не в буквальном смысле. Он, наконец, оторвался от своей магии смерти и некробалад. Начал задавать вопросы, прямо как раньше.

— Как этот культист смог одурачить тебя? Ты же прожил тысячу лет, ты должен читать людей как открытую книгу.

— Тысячу триста девяносто семь, если быть точным. Плюс три тысячи проспал. Фалькон, я просто поражаюсь количеству чуши, которой забита твоя голова! Даже после смер… — Я осекся.

— Даже после смерти — ты это хотел сказать?

— Прости.

— Ничего я привык.

— Вот это то и плохо.

— Проехали, продолжай.

— Мы потом вернемся к этому вопросу. Не знаю, где ты вычитал про гениев физиогномики, но определить, что думает в данную секунду незнакомый человек не сможет и сам Лон. Со знакомым — ситуация похожа. Может он думает: «хорошо бы дерябнуть пивка», — а может, подбирает рифму к слову трансцендентальный. Я могу прочесть мысли с помощью магии. Могу попробовать просчитать реакцию на те или иные раздражители. Могу что-то определить по движению лицевых мышц и глаз. Но все это ерунда! Свои мысли можно контролировать или использовать технику Белый шум из школы разума. Девять из десяти человек склоняться перед наемниками, грабящими деревню, десятый возьмет лук и устроит на них охоту или присоединиться. Попробуй, определи: нервный тик правого века собеседника от болезни, сильной эмоции или имитация? Лицевые мышцы можно закрепить магией или хирургической операцией, да просто сделав рожу кирпичом. Пойми, человек, да и любой разумный, слишком непредсказуем. Можно примерно предсказать поведение группы людей, но одного единственного человека — нет.

— А как же пророчества?

— Пророк учитывает все мыслимые и немыслимые варианты, которые может измыслить его аналитический ум и подбирает соответствующие «инструменты» для направления событий в нужное ему русло. Так же создаются структуры корректировки пророчества на случай форс-мажора. Обычно для этого используются тайные мистические ордена и ложи во главе с запрограммированным бессмертным существом. Поэтому у меня есть мизерный шанс освободится. Все предусмотреть невозможно.

Пока ассассины возились с порталом, я навестил в темнице графа Виктора Крэгхэста. Гордо поднятая голова, руки сжатые в кулаки, гневно сверкающие глаза. Только так и должно вести себя истинному рыцарю и дворянину.

— Убей меня проклятый узурпатор! Убей, иначе ты не будешь знать покоя!

— Следовала бы за сэра Грегори. Но я, не убивая своих слуг за чрезмерное усердие. Кого я обманываю?! В его смерти винновая я сам. А тебе спасибо. Ты славно послужил мне. С твоей помощью я изрядно опустошил казну гномов, расшатал основание Вечного королевства, уничтожил множество внутренних и внешних врагов, изрядно пополнил собственную казну и присоединил новые богатые земли. И все благодаря тебе мой верный слуга. К сожалению, ты слишком засвечен как провокатор. Я больше не нуждаюсь в твоих услугах. Тебе будет выплачена причитающаяся плата и изменена внешность, если захочешь. Завтра тебя отпустят, и ты будешь свободным как ветер. Сегодня у меня нет времени. Мои ассассины нашли следы культа порядка. Кстати тоже благодаря тебе.

— За что? — только и спросил он.

— Ни за что, ты просто попался под руку. А может за все. С некоторых пор я не люблю правителей, плюющих на своих подданных. Прощай мое глупое «знамя». — Возможно, я излишне жесток, история рассудит. Виктора нашли утром повесившегося в своей камере. Кому-то перепали отличные сапоги тонковыделанной тролльей кожи. Так мне он запомнился — вываленный язык и эти сапоги. Лицо стерлось из памяти уже через неделю, присоединившись к тому сонму лиц, что приходят ко мне в ночных кошмарах.

* * *

В комнату вошел один из ассассинов и доложил, что портал настроен. Мне совершенно не хотелось лезть в незнакомый мир за сбежавшими Ordo Servitor. Ведь целые звенья цепи могут быть заражены порядком. Мне вспомнилась война на Изумрудных пустошах. Тогда мы сражались со светом плечом к плечу против отвратительного разумного вида — ниркс. Эти твари выбрали биологический путь развития и встроили в свой метаболизм материю порядка. Звено цепи представляло собой не просто один единственный мир, как это бывает обычно, а целую галактику с мириадами звезд и планет. Почти все пригодные для жизни миры были покрыты зелеными кристаллами, кровью богов — как их называли нирксы. Тысячи видов разумных было уничтожено или ассимилировано нирксами. Только один из миров смог дать достойный отпор, будучи зараженным, порядком и отбивая волны захватчиков. Люди его населяющие породили противоестественную помесь человека, думающей машины и ниркса. Имя его — Легион. Это существо во главе громадной армии полулюдей-полумашин покинуло планету через транспортную систему захватчиков и развязало партизанскую войну. Мы помогали Легиону как могли. А могли мы многое. Война длилась три сотни лет. Миллиарды погибших и пылающие миры. В общем, не хотелось мне повторения подобного кошмара, но слово НАДО имеет надомной власть почище заклятья высшего подчинения.

— Фалькон ты остаешься за главного. Птичка и Ворон тебе помогут, как всегда впрочем. Наведи на присоединенных территориях порядок, пока я буду отсутствовать. Только не переборщи с казнями.

— Ну что, пошли? — это уже ассассину, — надеюсь снаряжение собранно.

Документ 20: О классификации разумных

Многие безграмотные люди часто путают понятие вид и раса. Так что для начала позвольте привести выдержки из Большой Королевской энциклопедии, под редакцией Дофина II Просветителя. Между нами: та еще книжонка, но определения приведены — верно.

Вид — систематическая единица, группа особей с общими морфо-физиологическими и поведенческими признаками, способная к взаимному скрещиванию, дающему в ряду поколений плодовитое потомство, закономерно распространённая в пределах определенного ареала и сходно изменяющаяся под влиянием факторов внешней среды.

Раса — система человеческих популяций, характеризующихся сходством по комплексу определенных наследственных биологических признаков. Черты, характеризующие разные расы, должны появляться как результат адаптации к различным условиям среды, происходившей в течение многих поколений или магического и божественного вмешательства. Критерием отличия расы от вида является отсутствие существенных препятствий для создания плодовитого потомства, что приводит к образованию множества переходных форм в области смешения рас.

Итак, с определениями мы разобрались. Теперь я перечислю вам названия различных видов и рас, а вы должны сказать, где раса, а где вид. Поехали: Люди, нага, эльфы, гномы, орки, драконы, пантеры-оборотни, русалки, вампиры, кошкоглазые, треска, зяблики.

Поздравляю! Никто из вас не ответил правильно. После Великой Войны Сил человечество утратило множество знаний. Но не печальтесь. Они обретены вновь! Буквально со следующей недели вы сможете ознакомиться с частью этой воистину бесценной информации в университетской библиотеке. А затем в любой библиотеке нашего королевства. Сегодня я подпишу указ о переходе всех библиотек на новые информационные носители — специально выращенные кристаллы. Наступает новая эра господа и дамы. И я предлагаю вам вступить в нее вместе со мной рука об руку! Мне нужны все! Я предлагаю вам поступить на государственную службу. Не важно, в каком качестве: боевого мага или там артефактора. Этим вы принесете реальную пользу нашей стране! И, конечно же, солидное жалование и возможность получить дворянский патент. Все в ваших руках! Так же не забывайте, что, работая на страну, вы получите более полный доступ к знаниям так называемой Древней Империи. Там есть лакомые кусочки. Например, рецепт подлинного эликсира долголетия.

А теперь позвольте откланяться. Важные государственные дела. Только отвечу на вопрос вон той прелестной девушки во втором ряду.

Правильный ответ на мой вопрос таков — отдельными видами являются только: драконы, наги, треска и зяблики. Остальные — разные расы одного и того же вида — дети хаоса. Люди, эльфы, гномы и орки — созданы самим Лоном. Пантеры-оборотни и Русалки — измененные божественным вмешательством люди. Кошкоглазые — продукт экспериментов людских магов. Вампиры вообще потомки выживших после эпидемии неведомой болезни.

Импровизированная лекция на встрече короля Феникса I Заль с выпускниками Аграфского университета магии.

Глава 20 Мститель

Только я шагнул под сияющую арку портала как разразился астральный шторм. Проклятье! Ordo Servitor оставили подарочек — дремлющий эфирный смерч. Сейчас в окрестностях города бушует невидимая буря заставляя душевнобольных и просто чувствительных к магии совершать совершенно невообразимые поступки, животных в страхе бежать без оглядки. Дэймон возьми! В городе сейчас творится Лон знает что, похлещи пожара в борделе! Как грибы после дождя появятся полубезумные пророки с очередной ахинеей о конце света. Надеюсь, Фалькон сумеет навести порядок и свалить все на почившего короля. Иначе недалеко до восстания. Религиозный пыл толпы — страшная сила. С этими проблемами разберемся потом, все равно астральная буря утихнет только через месяц. А потом еще заново настраивать сбитую настройку портала.

Я осмотрелся по сторонам. Меня выкинуло в какую то подворотню. Десятью сантиметрами левее и вещество моего тела перемешалось бы с веществом кирпичной стены. Или произошел бы взрыв с чудовищным выделением тепла, в радиусе километра окрест остались бы одни пылающие руины.

Итак, я снова один и в незнакомом мире. Подсчитаем активы и пассивы. На мне полевая форма без знаков различия, костяной клинок в ножнах и нож-засапожник. Полный набор амулетов из кости Элмара и фокусирующих камней. Зато я скорей всего не знаю язык и точно не знаю, где нахожусь. Нет ни еды, ни золота и где-то рыскают отродья порядка. Первые четыре проблемы легко решаемы, а вот над пятой придется поломать голову. Как извести минимум десяток существ, способных прикончить меня одним ударом? Разве что призвать Deus ex Machina. А это мысль! До конкретных богов мне без храмов не дозваться, а вот до сосредоточия Тьмы — Темного Престола вполне. Всякая магическая сверхсила рано или поздно обретает собственный разум. Вызвать Аватар Тьмы, чтобы она все здесь разрушила, мне не под силу, но испросить совета вполне можно. Осталось только отловить какого-нибудь адепта света, лучше всего жреца. Какой же темный ритуал без жертвоприношения, за все надо платить. Предпочтительно чужими жизнями, но если понадобиться и своей. Тьма честна, она назначает цену и только от твоей воли зависит, уплатить ли ее или нет.

Свои проблемы я решил простым как лом способом. Затащил в подворотню первого попавшегося прохожего, ограбил и покопался в мозгах с помощью одного интересного заклятья. Язык, конечно, не выучил — на это надо минимум день. Но небольшой словарный запас вытянуть из своей жертвы удалось. Как будто я выучил разговорник. Объяснить с трактирщиком — смогу, хоть и с горем пополам. Прирезав неудачливого прохожего, всё равно его разум выжжен заклинанием, я отправился на поиски гостиницы.

За те жалкие гроши, что я отобрал у несчастного горожанина, удалось снять комнату в мерзкой ночлежке и поесть не менее мерзкий обед. Прикинувшись деревенским дурачком, я как смог порасспросил о местных достопримечательностях хозяина. Он мне совершенно не поверил, но рассказал охотно, за дополнительную плату. Мне посоветовали сходить на Алею славы, поглядеть на великолепные трофеи, взятые три тысячи лет назад в грандиозной битве с Тьмой. О храмах, которыми обычно любит похвастаться каждый горожанин — не слова. Аллея Славы, значит. Пойдем, поглядим, что же там такого славного.

Аллеей славы оказались два ряда самых различных статуй поставленных параллельно. Увиденная среди неведомых истуканов статуя Арчибальда I феникса была для меня как гром посреди ясного неба. Я шел, и кулаки сжимались сами собой, мимо меня проплывала вереница лиц императоров и сановников Империи Феникса. Великий Лон! Я нашел потомков людей уничтоживших мою Элирию! И теперь у меня появилась фантастическая возможность отомстить и заодно уничтожить гнездилище порядка в этом проклятом городе. Глупцы! Даже не потрудились проверить свои боевые трофеи! Это не простые статуи, а замаскированные големы, созданные как последний рубеж обороны внешнего периметра дворцового комплекса. По задумке создателей — циклопические статуи должны выступать как передвижные орудийные платформы. Для чего они были оснащены замаскированными боевыми кристаллами и ракетными направляющими. И я знаю, как пробудить их от тысячелетнего сна!!!

Перво-наперво мне нужна база, откуда я буду совершать свои операции, и складировать снаряжение, необходимое для активации магомеханической армии. База должна быть расположена неподалеку от делового центра, обладать скрытыми подходами, чтобы можно было, не привлекая внимания уходить и возвращаться. Задачка непростая и в знакомом городе. Вначале я хотел воспользоваться городской канализацией, но, поразмыслив, отказался от этой затеи. Обычно в таких местах любят обитать воры и бандиты всех мастей. Я слонялся по городу примерно неделю, изрядно пополнив кошелек и свой словарный запас. Цель оправдывает средства — избитая максима, но она будет актуальна во все времена. Главное никогда не забывать, что ты творишь зло, пусть и во имя высшей цели. Хотя… Жители города были прекрасно осведомлены о слугах настоящего зла, из философских трактатов. Порядок — это абсолютное уничтожение, не жизнь.

В конце концов, я остановил свой выбор на старом кладбище, давно находящимся в черте города. Благодаря раскинувшимся рядом трущобам я смогу незаметно приходить и уходить. Осталось только выбрать склеп постарше, чтобы наверняка ни с кем не повстречаться.

Отжав специально украденным ломом плиту, закрывающую вход я вошел в склеп. Темно, пыльно и слышен звук кастаньет — это гремит своими костями скелет. Сверкнуло. Я еле увернулся от огнешара — спасли благоприобретенные на бесконечных войнах рефлексы. Хо-хо! Мой костяной друг оказался классическим личем. Это не некрочума, а чистое искусство некромантии. Видимо при жизни этот костяк был магом, практиковавшим магию смерти. Только такие волшебники после смерти восстают в виде тупой безгласой нежити, владеющей магией и терзаемой бессмысленной жаждой убийства. Точнее для человека далекого от магических дел бессмысленной, для человека понимающего понятно, что таким способом поддерживается подобие жизни.

Самоподнявшийся лич — мне не противник. Я тупо ударил заклятьем упокоения нежити, и ходячий костяк рассыпался могильной пылью. Осталось немного прибраться и квартира готова к заселению.

Первая проблема — решена. Осталась вторая и главная. Пусть будет еще и третья — остаться в живых. Для пробуждения големов необходимо колоссальное количество магической энергии. Где ее взять? Массовое жертвоприношение отпадает — нет ресурсов, а если резать по нескольку человек — буду возиться до гибели вселенной, если раньше не поймают. Возможно, есть еще способы, надо проверить. Я впал в мнемонический транс, дабы перевести из долговременной памяти в оперативную информацию по охранным системам дворца. Как искр, право-слово. Ни одно существо, даже бог, не сможет прожить сколько-нибудь долгий срок без умения забывать, если конечно желает сохраниться как личность, а не овощеподобное хранилище информации. Боги и некоторые изначально долгоживущие расы умеют вспоминать и забывать мгновенно, таким как я приходиться этому долго учиться. Этому посвящена целая наука — мнемоника. Она входит в обязательный курс не магических предметов для обучения юных чародеев. А ментатам вообще без нее никуда.

Спустя десять минут умственного напряжения я получил ответ — электричество! И я знаю, как его получить в нужном количестве. Все гениальное — просто, нужна всего лишь сверхсильная гроза с молниями. Приставка сверх тут неслучайно, от обычных природных молний толку никакого.

Две недели я потратил на подготовку: пробрался в местный ботанический сад и нарвал различных трав, обошел все алхимические лавки в поисках ингредиентов для одного эликсира. Принес кровавые жертвы духам огня и ветра тем самым поставив на уши всю стражу. Жертвоприношение было совершенно прямо под окнами местного правителя из-за того, что его резиденция была построена прямо на месте силы.

Темная ночь, город спит, спит как огромный и сытый зверь, не зная о скорой смерти. Спит Блэк — обитель бедноты и воров, убийц и грабителей. Спят ремесленные кварталы, готовясь к новому трудному дню. Спит холм, с его огромными особняками вырождающейся знати и богатейших купцов. Спит храмовая улица, славящаяся на все окрестные земли храмом Кристалла. Спят все, даже вечно-бодрствующая стража, кроме нескольких самых профессиональных наёмных убийц, знающих: «Лучшего времени для своего ремесла не найти». И только один человек не спал во всём огромном городе, убийцы — не в счёт.

Я выпил собственноручно изготовленный эликсир и принялся швырять в костер пучки трав, украденные в ботаническом саду, и тихонько напевал себе под нос: «Белый дрок в костер, бересклет в костер…» Вот и пригодилось орчье шаманство, спасибо мама что научила. Вдохнув чуть сладковатый дымок, я принялся крутиться вокруг своей оси и отбивать сложный ритм. За неимением бубна или маленького барабанчика пришлось воспользоваться надутым мехом из под вина. Вино я тоже вылил в костер в качестве жертвы духам воздуха и огня. Ведь мне нужен не просто дождик, а гроза с громом и молниями. Я все убыстрял и убыстрял ритм, пока не впал в транс. С диким воплем, откинув в сторону импровизированный бубен, я лицом нырнул в горящий костер. И пламя обволокло меня, не обжигая. Омыв лицо и руки чистым природным пламенем, я раскинул в стороны руки и бросил клич, призывая силу стихий. Между моими раскинутыми руками пробежала ослепительная дуга разряда. На недавно чистое небо наползли первые тучи. Пошел все усиливающийся дождь, сверкнула первая молния. Я поспешно забрался в рубку командирского голема, у подножия, которого устроил свое камлание.

В неровном свете молний древние статуи императоров, полководцев, магов и мудрецов начали оживать. Да свершится месть! Я расхохотался как безумный. Я и был безумным! Древние духи. Кровавые духи. Духи мщения овладели мной. Месть это блюдо подаваемое холодным — в таком случае моя месть замерзла до абсолютного нуля. До кристалла льда погубившего некогда славный род эльфов инея. Я видел, как циклопическая статуя древнего императора раздавила в лепешку группу учеников местной магической школы, попытавшихся остановить самое небывалое вторжение за всю историю этого мира. Это за тебя Эльтиан, за твою боль и за боль подобных тебе! За Империю, за Хаос! Пусть почувствуют на своей шкуре, что такое смерть, мерзкие порождения Света и Порядка!

— Реактивация вооружения завершена. — Даже в этом безжизненном механическом голосе голема мне почудилась ярость и предвкушение небывалого кровавого пиршества. Духи мести обитающие в ржавых утробах магомеханических слуг империи сегодня утолят свою жажду!

— Смерть! — прохрипел я, — жги, круши, взрывай! Снять блокировку с тяжелого вооружения! Уничтожить живую силу противника! Сровнять город с землей! — и заклятья, ключ-заклятья так и сыпались из меня как из рога изобилия. Город запылал с четырех концов. Гибли солдаты и маги, гибли мирные жители. Гибли твари порядка. О какая сладкая музыка для моих ушей предсмертный стон культиста или Рыцаря Порядка! Я вносил посильный вклад в эту симфонию Хаоса. Давно уже кончились ракеты и перегрелись кристаллы. А я все слушал и слушал как дрожит астрал от стонов моих врагов. Я превратился в неистового ашк-варок, в берсеркера! Командирский голем нес меня через пылающий город. Словно само Инферно разверзлось на этой земле. И будет записано во все летописи этого мира: «И переполнилась чаша терпения богов и сошли со своих постаментов статуи давно забытых императоров! И покарали они нечестивцев присягнувших Порядку! И окунули в огненную купель! И вел их неистовый Феникс, Тьмы император». Но это случится позже, много позже, когда осядет пепел пожара куда более неистового, чем охвативший город.

На площади перед городской ратушей собрались последние защитники. Все сплошь слуги порядка: культисты и Рыцари, парочка Тварей — на вид бриллиантовые колоны и даже один Дух, из низших. Духи порядка — это отдельная песня. Они были созданы в качестве непобедимых солдат Урагом, сыном Урга — верховного лорда Порядка. И вправду: в бестелесном состоянии эти духи неуничтожимы, разве что «смерть богов» может оборвать их существование. Даже великий Лон не смог уничтожить, казалось бы, непобедимую армию Духов. Там где пасует сила — побеждает ум. Лон, в своей великой мудрости облек Духов Порядка плотью. Он даровал им тела земляных червей — шутка воистину космического масштаба. После великого преобразования даже простой смертный ребенок мог победить всю армию, при условии, если получит защиту от убийственной магии тварей. А армию червей уничтожили, напустив на нее миллиарды миллиардов простых ворон. С тех пор эта птица считается символом победы над порядком. Ее поместили на свой щит рыцари хаоса. Ее изображениями изукрашены все храмы хаоса. В некоторых мирах ее считают священной.

Вернемся к Духам. Их уцелели единицы. Со временем они научились менять тела как перчатки и вселятся в неодушевленные предметы. Противостоящий мне Дух словно бы в насмешку вселился в статую Арчибальда I. И когда только успел! Хорошо, что от поганца так и разит силой, а то б на этом месте и закончилась моя эпопея. Натравив уцелевших големов на шушеру я решительно направил своего на главного врага. Поскольку все вооружение вышло из строя, мне пришлось войти со своим «скакуном» в прямой нейросенсорный контакт иначе нечего и думать у рукопашной. Я никогда не управлял пилотируемыми големами напрямую, незабываемый ощущения. Голем стал продолжением моего тела. Нет, не так. Я сам стал этим големом. От моей железной поступи дрожит земля. Мои глаза видят сквозь покровы. Своими руками я могу держать небесный свод. Передо мной враг, мерзкий червь. Меч наголо! За империю!!!

Косой сверху! Финт! Уворот! Крест накрест! Удар, еще удар! Скрежет клинков! Под ногами путается, какая то мелочь! Не отвлекаться! Прямой — в корпус! Пинок! Удар! Есть! Отрубленная рука падает на землю. Метнуть ненужный уже клинок и подхватить трофейную конечность. Хорошая дубинка! Удар! Удар! Еще раз пинок! Упал! Теперь тебе конец!!! Только не дать подняться! Я замолотил импровизированной дубиной с частотой парового молота. Все, мертв, необратимые повреждения внутренних структур. Из сырой материи ты вышел в нее же и возвращайся тварь! Прервать контакт. Фух! Это было нечто. Дэймон! Мой голем закачался и упал с тяжким грохотом. В чем дело?! Только сейчас я посмотрел на экран технического состояния. Шагоходы были залиты ровным рубиновым светом. Результат деятельности «мелочи». Теперь я понимаю пилотов рассказывавших небывалые вещи о своих машинах. Это все, правда. С такими повреждениями голем должен был давно валятся на земле. Надо отсюда выбираться. Проверить, как вынимается меч, взять из специальных креплений боевой топор. Перекинутся в орка. Последний раз провести рукой по панели управления, вводя код самоликвидации и одновременно прощаясь с верно послужившим механизмом. И нажать кнопку катапультирования. В миг, когда пиропатроны отстрелили кокпит, мне послышался призрачный голос: «Рад был послужить ваше императорское величество!» Неужто этот голем уже имел самосознание? Не может быть! Разве что искусственный мозг имело автономное питание.

Я ворвался в толпу врагов как самум. Мой топор разил без пощады, окропляя вражьей кровью почерневшие от копоти плиты площади. Грозное: «Рра-а-а!!!» — оглашало воздух. Как хотелось, чтобы было так, увы. Три тысячи лет и сегодняшний бой не прошли даром для системы торможения. Красиво взлетев по параболе, кокпит со всей силы грянул оземь, я потерял сознание.

Очнулся я от невыносимого зноя и неумелой попытки меня придушить. Показав как надо на несостоявшемся убийце, я занялся рекогносцировкой на местности — попросту осмотрелся по сторонам. То, что я увидел — мне не понравилось: Пустыня. Культисты и рыцари порядка. Большая клетка, несомая мощным левитационным амулетом, и защищенная направленным негатором магии. И я в ней, месте с десятью перепачканными копотью людьми. Понятно. Поскольку поблизости от уничтоженного мной города нет пустынь — можно сделать вывод, что мы были перенесены телепортом. Надеюсь хоть не в другой мир. Судя по злобным закопченным рожам — это единственные уцелевшие в раздутом мной пожаре. Я ухмыльнулся как можно гаже.

— Ну что жалкие комочки слизи? Как вам перспективка окончить жизнь на алтаре ваших хозяев? Вам понравилась огненная потеха, что я устроил? — утробно взвыв, как стая голодных волколаков, они набросились на меня всем скопом. Я выпустил лезвия из ребер ладоней и сам кинулся на них. В чем — чем, а рукопашной в полном контакте орки традиционно сильны.

— Рра-а-а!!! — я бросился в самую гущу и принялся резать их как свиней. Другого эти предатели рода человеческого не заслуживают. Главной целью моей эскапады было подманить рабов Порядка поближе к клетке. Дальше все свершит игломет имплантированный в предплечье. Мне удалось сразить трех культистов и одного Рыцаря, пока меня не обездвижили заклятьем. А затем, не мудрствуя лукаво, отрубили руки мечом Порядка. Об это особый клинок! Он состоит из чистой первоматерии и в нее же все преобразует в месте удара. Проклятый клинок Ordo отрубил руки не просто у моего тела, но и у души. Даже если я смогу умереть не на жертвенном алтаре порядка и получу шанс на перерождение — я останусь таким же безруким. Эти мечи могут носить только рыцари порядка — не просто культисты из плоти и крови, поклоняющиеся мерзкой силе, а безумцы прошедшие полное преобразование. После соответствующих обрядов и жертвоприношений любой культист может получить частичку порядка и начать медленно преображаться в Тварь. Рыцарей можно отличить от обычного человека по пылающему камню во лбу. По этому я не маскировал свой лобный разъем — чтобы пугать врагов и просто пускать пыль в глаза. А теперь я предназначен в жертву, чтобы у кого-то появился кристалл во лбу. Очередная шутка мироздания.

Документ 21: Великие заветы светлых богов

Лишь светлые боги могут воскрешать смертных и бессмертных, все остальное от Тьмы.

Заключивший сделку с Тьмой — заблудшая овца, с Равновесием — преступник.

Со слугами Тьмы следует бороться до последней капли крови, от слуг Равновесия — бежать без оглядки.

Лишь светлые боги могут решать, что делать с душами смертных и бессмертных, все остальное от Тьмы.

Помянувшего всуе имя владыки Тьмы — следует очистить, помянувшего хранительницу Равновесия — умертвить.

Нарушивший заветы сии да будет проклят во веки веков и лишен посмертия!

И седьмой, тайный завет:

Пока существует Равновесие, Свету не возобладать над Тьмой, а Тьме над Светом. Пока существует Равновесие, царству света не воцариться в костных мирах, равно как и царству тьмы. Главный враг Света не Тьма, а Равновесие. Главный враг Тьмы не Свет, а Равновесие. Ради уничтожения Равновесия и хранительницы его и слуг его и верующих в него разрешены любые средства и союзы.

Манускрипт из закрытого архива главного храма Светлой Триады, Вечный город. Только для посвященных не ниже третьей ступени.

Глава 21 Обреченный

Раннее утро. Черный жертвенник и прикованная к нему фигура человека. Этот человек — я. Вселенная, должно быть, корчиться от смеха: я умру в день своего рождения на алтаре в храме Лунного охотника оскверненном порядком. Надомной склоняется отвратительная помесь человека и Твари. Всех Рыцарей рано или поздно ждет полное перерождение. Нет, не так! Просто в один прекрасный день кристалл во лбу начнет расти, буквально пожирая плоть своего носителя.

— Чую — чую! Ты прервал путь многим похожим на меня, ты хорошая жертва! Величайший будет доволен! У меня появится много — много новых братьев! — прохрипел уродец и уставился на меня долгим пристальным взглядом. Удивительно сильная воля, обычно на этой стадии полностью разрушается разум.

— Я узнал тебя! — неожиданно воскликнул он, — давно-давно, в прошлой жизни, ты был моим врагом и я заточил тебя!

— Эгмонтер? — удивленно воскликнул я.

— Да-да, так меня звали, когда-то! Эгмонтер… Граф Эгмонтер! Нет-Нет, ты разбудил мою память!!! Ни хочу — ни хочу!!! О, великий Лон! Что я наделал!!! — на дикие крики бывшего главы имперской гильдии боевых магов стали обращать внимание другие Ordo Servitor. Мой бывший враг извлек из ножен клинок и перерубил цепи.

— Беги, я задержу их!

— Спасибо! Я не забуду!

— Уходи глупец!!! — я последовал дельному совету.

— Мы приходим из пепла и в него же уходим. Смерть переходит в жизнь, а жизнь в смерть. Я не боюсь смерти. Я не боюсь жизни. Мой дух — феникс, он бессмертен! Мое тело — пепел! Моя воля — всепожирающее пламя! — прозвучали слова древней литании, — за Империю! За хаос!!! — Я позволил себе обернуться на бегу и узрел, как пылающий, словно факел Эгмонтер врубился в толпу культистов. Заклинание пылающей крови. Раздался чудовищной силы взрыв. Много позже я прикажу установить статую Эгмонтера, таким, какой он был до своего падения, и собственноручно высеку надпись на постаменте: «Покойся с миром враг мой». А пока я просто бежал, не все Ordo Servitor попали под взрыв. Я бежал, без надежды спастись. Но я все равно бежал, ибо впитал с молоком матери: «Борись до последнего вдоха, до последней капли крови!»

Вдруг на моем пути выросла фигура в сером балахоне с вышитым на груди изображением весов, одна чаша которых бела как снег на горных вершинах, а другая черна, словно безлунная зимняя ночь.

— Привет тебе избранник трех сил! Предначертанное должно свершиться. Тьма, Свет и Равновесие надеются на тебя. Не подведи!

— Позволь мне справиться с твоей маленькой проблемой. — Не дожидаясь моего ответа, он махнул рукой, и невидимый молот расплющил моих преследователей.

Члены ордена хранителей равновесия всегда были с придурью, что выгодно отличала их от других поклонников Порядка. Формально Айра — считается порождением лордов Порядка и очень часто пользуется его силами, но я подозреваю, что она ведет свою собственную донельзя сложную игру. Более того, судя по словам этого слуги Равновесия, она чуть ли не вступила в союз с Тьмой и Светом.

— Боги падут, откуется клинок, замерзнет пламя войны! Если феникс возродиться из пепла! — изрек хранитель и, как водиться, вовремя умер, бросившись на свой меч. Это он удачно, теперь его душу никто не сможет допросить, просто потому что она обратилась в первоматерию. Похоже, со своим пророчеством, я вляпался в игру предвечных сил. Кто дальше? Аватар творца-вседержителя, Дэймон его возьми! С ясного неба к моим ногам упал кирпич.

— Понял, не сквернословлю. — «Поди, угадай что это? Намек творца или неудавшийся опыт мага-недоучки? Впрочем, это не важно, без рук в пустыне долго не живут. Хорошо хоть что Клинок Порядка «прижег» раны и убил нервные окончания в местах срезов».

— Жизнь прекрасна! Не дождетесь твари! — возопил я в равнодушное синее небо. «Вот и сумасшествие подбирается, рановато, вроде солнце еще не печет».

На какие только ухищрения не пойдет разумное существо, чтобы выжить. Я довольно быстро наловчился пользоваться телекинезом как несуществующими руками. Метод орла — в чистом виде! Или ты сделаешь или сдохнешь под ближайшем кустом. Никакого тебе мудрого учителя готового в случае чего вытащить из передряги. Я достиг поразительных успехов в школе разума. Более того, у меня получилось почерпнуть часть свободно текущей силы этого мира. Я не смог сделать подобного за всю тысячу с хвостиком лет своей жизни. Думаю, если б я пожил в этой пустыне пару лет — то вышел из нее архимагом. В каждой шутке есть доля шутки. Правда и за те два месяца, что я пространствовал по этому филиалу Инферно, моя магическая сила изрядно возросла, и я начал разрабатывать собственную систему колдовства, основанную на телекинезе. Я назову ее Школой невидимой руки. Так же я пополнил фольклор местных кочевников легендой о безруком мудреце. Похоже, я становлюсь богом раньше срока и помимо собственной воли. Появление прижизненных легенд — первый призрак божественности. Очень странно, хотя и возможно. И тут меня ударило как обухом топора по голове. Орден Феникса! Ведь они умирают за меня и возможно поклоняются.

* * *

В один поистине прекрасный день меня нашли ассассины и донельзя взволнованная Райская птичка. Это случилось, когда я охотился на песчаного василиска. Вернее, в данный момент, василиск охотился на меня. Когда хитрая тварь прижала меня к скале и приготовилась позавтракать, за ее спиной открылся портал, откуда вырвались ассассины и Птичка. И как только меня нашли?

Когда моя будущая жена увидела, в какой положении я нахожусь, она взревела, похлещи меня, и преобразилась. Предо мной предстала прекрасная и ужасная, в своей ярости демонесса. Я так обалдел, что пропустил удар хвостом развернувшегося лицом к новой опасности василиска. Меня в который раз поглотила тьма.

Очнулся я уже на хирургическом столе. Электра изготовила мне великолепные протезы, настоящее произведение техномагического искусства. Прочный металлический каркас, искусственные мышцы позволяющие рвать сталь голыми руками, выпускаемые титановые когти и встроенные боевые кристаллы. Но главной изюминкой была псевдоплоть неотличимая от настоящей по виду и на ощупь. Еще Дрель обещала разработать систему искусственных нервов, чтобы восстановить тактильные ощущения.

Потом последовали бурные объяснения с Райской Птичкой, перешедшие в совсем другое действо.

— Прости меня Феникс, я должна была тебе сказать что…

— Ерунда, не бери в голову.

— ЧТО?!

— Успокойся, — я обнял ее своими новенькими руками, — понимаю, ты настроилась уже на ссору, знаешь, как это бывает в романах. Главный герой и героиня ведут себя как умственно неполноценные существа из-за того, что кто-то из них скрыл свой маленький секрет, — я мягко улыбнулся, — к тому же подозревал нечто подобное. Твой рык, когда мы читали письмо Арела второго. Яд, от которого погиб сэр Грегори. Он слишком сильный и дорогой, чтобы тратить на простого смертного. Тот болт предназначался тебе и стрелявший точно знал в кого он пытается убить. Только я не знаю, как тебя вычислили.

— Кларисса была моим первым учителем магии. Её специально нанимал для меня отец, чтобы обучать людской магии. Принцесса дома Дагот должна уметь постоять за себя. Прости, что я не сказала тебе, но я не знала что она придворная чародейка Вечного Короля.

— Как я говорил: «Не бери в голову». У меня у самого полно скелетов в шкафу. Только я не закончил. Я люблю читать книги. Во втором томе «Monstrum magnum» нет описания высших демонов. Более того: в остальных томах тоже ничего подобного нет, эта книга написана про различных чудовищ, а демоны — разумная раса. Тогда я прикинул, кто мог видеть с близкого расстояния демон-принца и остаться в живых. И пришел к выводу: только другой демон или полукровка связанный кровными узами. А дальше все просто: среди полубогов и полудемонов очень распространены двуликие.

— Кто?

— Двуликие — отпрыски смертного и небожителя, обладающие двумя ипостасями. При рождении доступна одна ипостась, она называется истиной. А по достижению совершеннолетия появляется возможность перекидываться во вторую, доставшуюся от божественного предка. Если в ней непрерывно проходить десять тысяч лет, то верх возьмет она, и ты станешь богом или демоном, в твоем случае. Верно и обратное. А если будешь постоянно перекидываться, то и останешься болтаться как это самое в проруби.

— Фу, грубиян! — я перекинулся в орка, — Рра-а-а!!! Мы такие!

— Ты что, не хочешь стать богом?

— Ни капельки, как и ты демоном. Но простым орком тоже не хочу. Иначе я слетал бы на луну какого-нибудь заштатного мирка и забурился там в стазис-саркофаг на десять тысяч лет.

— Так что же получается? Оборотни тоже…

— Ну, да. Среди богов полно извращенцев. Только смотри самим оборотням не брякни об их происхождении. К тому же не все расы оборотней появились таким образом.

— Я не самоубийца. И вообще! Хватит болтать! Обними меня покрепче. Я так боялась тебя потерять! — я не заставил себя ждать.

После бурных и изрядно затянувшихся, к моей великой радости, объяснений с любимой ко мне зашел Безымянный пересказать последние новости. После неудачного покушения на меня эльф содрал с кошаков огромную компенсацию и кусок спорных территорий, на которые старый пройдоха точил зубы лет семьсот. Мы распили бутылочку вина на двоих и душевно поговорили, вспоминая прежние времена.

В Кархаэр мы вернулись только через неделю. Я показал Птичке все чудеса мира Кровавых небес, которые только смог вспомнить. Ну и конечно любимые ей дроу старались из кожи вон лезть, чтобы угодить ей. Птичка оказалась правнучкой Трола из дома Дагот — демона приведшего расу опаленных эльфов во Тьму.

Вернувшись, домой я первым делом отослал Дрели подарок, о котором она мечтала — череп настоящего бога. Да, тот, который я положил в подножие стелы погибших. Это символ, а роль символа может поиграть и великолепно выполненный муляж. Зато Электра была счастлива. В конце концов, этот череп вернется ко мне в виде очередного убийственного изобретения. Что-то мне подсказывает, что Безымянный просто будет вынужден связать свою судьбу и своего народа с империей Феникса. Да, я циничная сволочь и не скрываю этого.

За время моего отсутствия Фалькон и Ворон навели идеальный порядок на новых землях. А бард еще и раскопал в архиве храма знаний несколько отличных некромантских заклятий. Как вам армия звериных зомби. Или мертвые крысы, превращенные в идеальных разведчиков и диверсантов. Тут тебе и горло нужному человеку во сне перегрызть и отравить колодец и просто разведать вражеские укрепления. Я тоже вернулся от дрели не с пустыми руками. Она подарила мне чертежи некоторых своих игрушек, совсем простых типа планера. Просто изготавливать и главное быстро. Началась подготовка к войне с Вечным королевством.

Документ 22: О лабиринте духа

Лабиринт духа — изобретение древней империи, с помощь которого величайшие древние чародеи повышали свой магический потенциал. По непроверенным данным всего было создано десяти тысяч экземпляров. За всю историю существования Светлого круга было найдено три таких прибора.

Лабиринт представляет собой куб с острыми гранями размером с кулачек пятилетнего ребенка. Его отполированная черная поверхность испещрена кроваво-красными светящимися рунами. Руны расшифровке не поддаются, предположительно это тайный язык магов Древней Империи.

Для активации артефакта необходимо сжать его в кулаке. Активация неизменно сопровождается большой кровопотерей. Внимание!!! Если вы обнаружите подобный артефакт, не в коем случае не пытайтесь воспользоваться им! Вы просто погибните! К тому же все найденные артефакты I класса опасности подлежат изъятию короной. Денежная компенсация в размере тридцати процентов от рыночной стоимости артефакта вам гарантированна.

Если же вы по собственной дурости не вняли предупреждению, то ничего не останется, как пройти лабиринт. Это путь без возврата. Лабиринт создаст в вашем мозгу целую реальность. Вам будет необходимо пройти семь испытаний. Кстати числа: три, семь и тринадцать считаются мистическими. Более подробно об этом и многом другом вы можете узнать из факультативного курса Магия чисел. Читаю тоже я.

Первое испытание — необходимо пройти семь арен, на которых предстоит сразиться с различными монстрами. Хоть это иллюзия, но раны будут настоящие, я вас уверяю.

Чтобы пройти второе испытание надо победить шесть своих страхов. Страхи могут облекаться иллюзорной плотью или оставаться чистой мыслью.

На третьем испытании вам зададут пять загадок. Только здесь не поможет сборник«Тысяча сто отгадок», ответы весьма не тривиальны даже на примитивнейшие загадки.

Четвертым испытанием идут четыре ментальных поединка. Битва воль, столкновения разумов — древнейшее средство разрешения всех конфликтов магического сообщества.

Пятое испытание вы пройдете, когда увидите собственное рождение, всю жизнь и смерть. Как вы видите: количество заданий от испытания к испытанию убывает. Сложность — напротив растет.

Шестым испытанием будет убийство двух своих зеркальных двойников, в точности повторяющих ваши действия.

Седьмое испытание — необходимо найти выход из лабиринта полного различных ловушек.

И в завершении моего рассказа о Лабиринте духа немного статистики. Из ста семидесяти пяти магов только трое выжили и получили прибавку к силе.

А теперь перейдем к мечу справедливости, это очень любопытный артефакт…

Отрывок из лекции по Истории магии, I курс. Королевский университет благородных наук.

Глава 22 Искатель

Среди трофеев взятых в Палаэдре было магическое устройство под названием Лабиринт Духа. Мне привалила неслыханная удача. С помощью лабиринта я не только усилю свой магический дар но и получу одно из великих заклятий призыва, дарованных Арчибальду I Фениксу самим Лондом. Собственно лабиринты и были созданы для хранения этих заклятий, а не для усиления магических способностей как думают растерявшие знания маги вечного королевства. Усиление — всего лишь побочный эффект. Великий Лон! Целых три лабиринта были разрушены впустую! Воистину невежество порождение порядка! Только подумать! Лабиринтам больше тридцати тысяч лет! Они ровесники Треножника власти. О тех временах что-то знают только боги и некоторые бессмертные.

Оставив письменные распоряжения на случай своей смерти, я приказал никого не впускать в свои покои и сжал кубик в кулаке. Хлынула кровь, меня затянуло в лабиринт духа.

Просторный зал, отделанный ослепительно белым мрамором, ряды колон, через громадное окно в потолке ярко светит солнце. В центре зала стоит статуя, отлитая из черной бронзы — расправивший крылья феникс.

— Добро пожаловать в Преддверие Ищущий! — казалось, что голос шел отовсюду.

— Спасибо…

— Называй меня Конферансье. Ищущий, тебе предстоит сыграть в спектакле для темных богов. Они смотрят на тебя, поклонись.

— Обойдутся! — я остался в вертикальном положении.

— Ты дерзок и мне это нравиться! Я знаю, сильный духом никогда и не перед кем не склониться. Но ты обязан поклониться или умрешь. Поклонись фениксу, священному символу нашей империи, а боги примут это на свой счет. Запомни! Боги глупы и слабы, без простых смертных и бессмертных они ничто! Это говорю тебя я, слепок разума Арчибальда Огнекрылого!

— Император! — я последовал доброму совету и преклонил колено.

— Нет, Арчибальд давно мертв, я всего лишь его отражение в кривом зеркале, я Конферансье. Оставим прошлое и поговорим о будущем. Ты знаешь, что тебе предстоит?

— Знаю, только я не думал, что буду участвовать в семиактовом спектакле на потребу божественной толпы.

— Отлично! Войди же во врата Ярости и пройди испытание силы или пади! — на стене напротив меня появилась арка, за которой клубилась тьма.

— И помни!

Я очутился в обыкновенном Колизее, множество которых было построено по всей империи. Гонки на колесницах, скачки, атлетические состязания и конечно гладиаторские бои были очень популярны в моей стране. В отличии от других государств гладиатором мог стать только свободный человек, прошедший специальный экзамен на владение оружием. В основном этим занимались профессионалы, так как эта профессия была очень почетной и денежной. Бои проводились до первой крови или до смерти, по желанию участников поединка. Таким хитрым способом было сокращено количество убийств на почве личной мести. Каждый мог вызвать своего обидчика на смертельный поединок заместо того чтобы подкарауливать в темной подворотне и потом отправиться на каторгу. Это был зачастую единственный способ простолюдину добиться справедливости от аристократа. Аристократа отклонившего публичный вызов клеймили трусом и изгоняли из приличного общества.

Лязгнула решетка, и на белый песок арены вышел светлый эльф, вооруженный шпагой и даго. Скверно. Лабиринт породил сильного и опытного бойца, достаточно посмотреть, как он двигается. А у меня против него всего лишь когти и боевые кристаллы. Как говорил один гоблин: «пистолеты для лохов, ножи — выбор мастеров». А передо мной явно мастер. Скорей всего танцующий с клинками. Таких, как он сложно зацепить даже из шестиствольной молотилки показанной искром Пророком. Придется стрелять в упор.

— Поприветствуем впервые на арене: Искатель Раймон по прозванию Феникс! Его противником выступает слепок Кураре Гибкая Лоза, танцующего с клинками! На его счету тысяча семьдесят шесть искателей! Да начнется битва!!! — возвестил Конферансье.

Я выпустил свои металлические когти и ринулся на врага. Единственный мой шанс победить танцующего — выстрелить в него в упор. В три прыжка я настиг его и замахнулся рукой с растопыренными пальцами. Эльф с легкостью уклонился и содрал своей рапирой искусственную плоть с моего локтевого сустава. И на миг замер в замешательстве — по его замыслу я должен был стать одноруким. Этим мигом замешательства я и воспользовался, разрядив оба боевых кристалла в противника. Вот только говорить сакраментальное: «попробуй увернись!» — было рано. Танцующий сумел уклониться от одного луча, второй же перечертил ему правый бок в районе подреберья. Наверняка задета печень — эльф не жилец, но прихватить меня с собой он еще успеет. Поэтому я резко отпрыгнул спиной вперед, кувыркнулся через голову и резко прыгнул в бок. Много часов я потратил в спортзале, чтобы выучить этот трюк, не один раз маги целители вправляли мне сместившиеся в результате падений позвоночные диски. Как я избежал переломов одному Лону известно. Это стоило того. Даго, пущенное меткой рукой противника, всего лишь оцарапало висок. Эльф сделал пару шагов в мою сторону и упал замертво — болевой шок и обильная кровопотеря доконали его. Я подобрал трофейное оружие и снял с тела перевязь.

— Победителем объявляется Искатель! Наш герой может отдохнуть после тяжелой битвы. Здоровый сон, врачебная помощь, лучшая еда и лучшие красавицы ждут нашего гладиатора! Конечно же, все это информационные слепки, но высочайшего качества. В реальном мире пройдет от силы пять минут, здесь — день. По правилам лабиринта нельзя делать перерыв больше чем на двадцать четыре часа. По крайней мере, так считается, — если бы Конферансье имел тело, то думаю, он бы подмигнул, — желаешь ли ты отдохнуть искатель?

— Желаю.

— Так войди же во врата Неги идущий на смерть во имя богов!

За вратами Неги меня поджидали бассейн с подогретой водой, широченная постель, ломящийся от яств стол и конечно девушки. Все что нужно для усталого воина и мужчины. О, какие тут девушки! Все как на подбор слепки богинь красоты и любви. А может и не слепки, с этих вертихвосток станется заполучить себе чемпиона на ночь. Я позволил себя раздеть и помыть, получая чисто эстетическое удовольствие от разглядывания открывшихся видов, а потом выгнал всех без всякой жалости. У меня есть без пяти минут жена, и она самая прекрасная женщина на свете.

И снова белый песок арены, снова Конферансье представляет моего противника. К моему удивлению им, противником, оказался один из механизмов Электры.

— Сегодняшним противником Искателя выступает новичок! Слепок кадавра класса сфинкс, гениальное изобретение протеже Deus ex Machina гениальной эльфийской техномагини Электры, по прозванию Дрель.

— Обратите внимание на эти великолепные… — Разорялся Конферансье, описывая тактико-технические характеристики кадавра. Меня это не интересовало, от сестры Безымянного я знал о всех уязвимых местах механизма. У нее просто не дошли руки защитить броней и усилить суставы и место крепления живой головы к механическому телу. Меня интересовало другое — бог из машины выжил и действует. Когда его культ пришел в империю — никакого бога еще и в помине не было, но искренняя вера и высокие маго-технологии способствовали зарождению в эфирной сети разума, который можно назвать божественным. Выходит, остатки астральной сети империи уцелели, там и обретается эта сущность, состоящая из чистой маги и информации. Пока я размышлял, что можно выжать из ситуации с богом из машины Конферансье закончил представление кадавра и объявил о начале боя.

Сфинкс ринулся с места, в карьер полосуя воздух лучами из глаз. Слава Лону что Электра забросила эту игрушку и не потрудилась установить хоть какую-нибудь систему прицеливания. Механизм безбожно мазал. Но когда это туша, весящая, пол тонны добежит до меня — мало не покажется. Я воспользовался тысяча третьим приемом боевого искусства — позорным бегством. Кадавр оказался слишком туп и просто погнался за мной. Так мы и нарезали круги по арене, а я подбирал наиболее эффективное средство уничтожения. Электра не поскупилась на боевые кристаллы. Если на дальней дистанции механическая кошка мазала, то на средней шанс случайного попадания увеличивался в разы. Из простых дальнобойных заклятий способных причинить вред противники у меня почитай ничего и не было. Электра прилично защитило свое детище от магических воздействий. Для физических, вроде телекинеза, надо подпустить жестянку поближе, что равносильно самоубийству. Сложные заклятья на бегу не сколдуешь. Казалось бы пат. Только я не железный и рано или поздно устану. Как на моем месте поступил бы мифический светлый паладин? Он бы пошел в безнадежный бой с исчадием темной магии. Я же воспользовался хитростью: если охотник не может метнуть копье, надо чтобы зверь сам вогнал себе в грудь рогатину. Все гениальное — просто! Я просто установил магическую ловушку за спиной кадавра, едва хватило времени. И на очередном круге ему просто отрезало голову каменным клыком, выросшим из песка.

— Плоть победила металл! Искатель может войти во врата неги и вкусить заслуженный отдых.

Новый день и новый бой в иллюзорном мире. На этот раз против меня выставили фехтовальную машину. К счастью не боевую, всего лишь тренажер. Двухметровая колонна с шестью механическими руками, в каждой из которых было зажато по какому-нибудь холодному оружию. Вот только какая то сволочь установила мощный негатор магии направленного действия. Никакая магия на механизм не действовала. Я, конечно, мог увеличить свою скорость реакции при помощи магии и рискнуть оказаться без головы как того наверняка хотели боги. Вот только зачем? Помниться Безымянный рассказал мне про гениальную придумку своего внука. Что мне мешает собрать телекинезом огромный шар песка и сплавить его с помощью заклинания язык саламандры. Сказано — сделано. Теперь кладем на него заклятье ускорения и посылаем «в дальний путь» все тем же телекинезом. Когда импровизированный шар столкнется с «кеглей» фехтовальной машины заклятья спадут, но физические законы еще никто не отменял. Всмятку! Мне осталось лишь элегантно вытащить рапиру из ножен и ткнуть в кнопку отключения. Но это так, пустая формальность.

Я решил сегодня покончить с поединками. В реальном мире в любой момент могла зайти Райская Птичка, а я не хочу ее пугать. Лучше ей не знать что о моей маленькой смертельно опасной авантюре.

Четвертым противником стал злобоголаз. Мерзкая тварь похожая на одноглазый футбольный мяч с короткими щупальцами и громадной пастью. Тварь неопасная если не считать ее умения гипнотизировать взглядом. С помощью гипноза они парализуют свои жертвы и пожирают живьем. Меня совсем не уважают! Я зажмурил глаза и сплел заклинание «зрение мертвеца», позволяющее «видеть» живые объекты без всяких глаз. А потом как в тире выстрелил с двух рук. Тварь исчезла во вспышке огня, это взорвался горючий газ, благодаря которому она могла летать. Кто на новенького?

На новенького оказался мелкий бес — рост метр, весь покрыт красной шерстью, на голове небольшие рожки, короткий хвост с кисточкой на конце, ноги оканчиваются копытцами. Эти инфернальные тварюшки отличаются проказливым нравом, громадной любовью к женскому полу и великолепным умением швыряться огнем. Многие аристократы империи феникса держали таких в качестве шутов. Конферансье представил данный экземпляр как слепок придворного шута последнего императора феникса. Я нехорошо ухмыльнулся. На всех потенциально опасных существ имперские маги накладывали заклятье самоуничтожения. Короткое заклятье, подтвержденное специальным кодом, и бес падает замертво. Его два сердца просто остановились.

А вот в предпоследнем бою пришлось попотеть — на меня выпустили боевого дрона. Маленькая, летающая маго-механическая дрянь размером с тарелку. Этакая летающая дисковая пила. Демона с два в нее попадешь! Очень юркий и маневренный механизм. Летает по хаотичной траектории, может зависать на одном месте или резко менять направление движения, как будто для него не существует законов инерции. Мне повезло что действует правило один бой — один враг. Я видел, что остается после налета «стаи» подобных механизмов — зрелище жуткое, от него блевали даже привычные ко всему боевые некроманты.

Закрывшись магическим щитом против физических воздействий, я с остервенением палил в белый свет как в копеечку минут пять. Дрон, в свою очередь, безрезультатно стучался в мой щит. В конце концов, я рассвирепел и принялся кидаться цепными молниями во все стороны. Под одну такую механизм и попал, что позволило мне буквально разорвать его телекинезом.

И, наконец, последний — седьмой бой. Конферансье сменил декорации — вместо привычной для меня арены я оказался в бескрайней степи. И противника подобрали соответствующего, по габаритам. Пилотируемый боевой голем, сокращенно ПБГ — прошу любить и жаловать! Рост — девять метров, ширина плеч — четыре метра. Две руки, две ноги. Рубка управления и двигательная установка размещены в груди. Вооружен: двумя пучками ракетных направляющих, по двадцать три ракеты, на плечах и громадными боевыми кристаллами, вмонтированными в руки. Старший брат голема, которым я управлял во время уничтожения города культистов порядка. Как такого победить — непонятно. Разве что заколоться рапирой и не дергаться.

Тут явно скрыт какой-то то секрет. Простой человек никогда не победит гигантского боевого голема. Но ведь как-то прошел лабиринт обычный тринадцатилетний паренек. Это было на сто восемьдесят седьмом году моей службы империи. Крестьянский сын, охотясь на зайцев в лесу, обнаружил лабиринт в заброшенной барсучьей норе и активировал по незнанию. Лабиринт был пройден. Впоследствии этот мальчишка стал одним из величайших полководцев империи, которых знала история. Я служил под его началом. Он всегда был немного с сумасшедшинкой, но обладал железной волей. «Безумия и воля!» — такой девиз он поместил на свой герб. И тут я вспомнил четверостишье, продекламированное Конферансье. Явная подсказка. Ну конечно! Весь этот мир чистая иллюзия, сон, причем моего разума.

Плечо оттянул одноразовый пускатель ракет. Последняя новинка оружейников империи. Самонаведение с помощью духов войны, бронебойный наконечник ракеты и БЧ объемного взрыва. Кошмар любого пилота ПБГ'шника. Прочный бронированный корпус остается, цел, зато все внутри абсолютно выжжено. Получаются громадные пустые доспехи.

— Зафиксировано изменение реальности. — Объявил Конферансье и добавил уже тише, — Ну ты и тугодум мальчик мой. Человек давно бы догадался, а орк прошел бы за счет своей ярости. Все-таки полукровки не полноценны.

— Да пошел ты! — огрызнулся я, наведя пускатель в район торса, где находиться рубка управления, приближающегося голема, и нажал на спуск. Из заднего конца пусковой трубы ударило пламя сгорающего алхимического топлива — ракета пошла. Я хихикнул вспомнив как один вражеский диверсант захвативший пускатель спалил выхлопом нескольких своих коллег и погиб сам потому что не догадался изгнать духа войны из ракеты. Эти эфирные сущности всегда зачаровывались специальным образом, дабы избежать дружеского огня.

— Победителем объявляется искатель! — возвестил слепок сознания Арчибальда I. «Как он мне надоел!»

— Поздравляю Искатель, ты прошел испытание силы, первое из семи! Поскольку ты прекрасно развлек богов — тебя ожидает награда! Прислушайся к своему организму, ты чувствуешь, как божественная манна переполняет тебя! Радуйся! Теперь твой магический потенциал увеличился! А теперь войди в ворота неги, тебе надо хорошенько отдохнуть. Завтра тебя ждет испытание храбрости!

Я резко проснулся оттого, что кто-то маленький и пушистый ползал по моему телу. Ядовитый паук, бр-р, мерзость! Я с отвращением скинул с себя насекомое и раздавил ногой.

— Первый страх побежден. — Объявил Конферансье. «Дэймон возьми! Испытание началось без моего ведома. Для разминки на меня напустили мой детский страх».

Из тьмы, окружающей меня появился эльф. Неужто неведомые организаторы испытаний решили поступить как жалкий эфирный вампир? Нет, это какой то абстрактный эльф. Это уже юношеский страх. Плюньте тому в глаза, кто скажет, что орки не испытывают страх. Плюньте и перережьте ему глотку, дабы неповадно было называть идиотами всю мою расу. Сам же страх я заборол, когда взял жизнь своего первого эльфа, что сейчас виртуозно и продемонстрировал. Я, кажется, знаю кто на очереди. И точно! Кухарка! Дама необъятных размеров и бурного, как вулкан, темперамента. Когда я был новобранцем в учебке, она на правах вольнонаемного персонала кашеварила в нашей части. Я тогда был вечно голодным, хотя кормили как в фешенебельном ресторане и помногу. Так что я, как и остальные новобранцы повадился делать вылазки на кухню с целью хищения «стратегически важного сырья», желательно с мясным запахом. Естественно тетушка-тролль, как мы ее прозвали, сильно злилась. Пойманные на горячем подвергались страшной каре: на них надевался женский чепец и фартук. В таком виде провинившиеся должны были обслуживать своих сослуживцев в столовой. Жуткий позор, для молодых раздолбаев. Один раз я чуть не попался и потому решил подойти с другого конца. Я просто подошел и попросил. С этого момента у меня был круглосуточный доступ к кухне. Мне все жутко завидовали и распускали скабрезные слухи. Ни один идиот не догадался подойти и по-человечески попросить. Отъявленные болтуны получили в зубы, а я загремел на губу. Отрабатывать провинность меня направили на все ту же кухню. Там я и сошелся с кухаркой. Эльза, так ее звали, двадцать лет прослужила в броне-пехоте. А это скажу я вам не хухры-мухры! Такать на себе бронекостюм весов в центнер — выдюжит не каждый. По сути это маленький ПБГ. Эльза оказалась поистине бесценным источником знаний и навыков. Так что появления ее фантома я встретил улыбкой и сотворенным букетом цветов.

Я опознал заклятие, послужившее основой для этого испытания — «каскад страхов». Дешево и сердито, но очень действенно. Вначале оно пробуждает старые давно побежденные страхи, с которыми справиться проще простого. Таким способом оно «усыпляет бдительность», а потом как долбанет!

Меня накрыло видением: я стаю на вытяжку перед военным трибуналом и судья зачитывает приговор.

— Гвардии лейтенант Раймон полуорк суд признал вас виновным в преступной халатности, повлекшей за собой жертвы среди граждан империи Феникса, вы приговариваетесь… — был у меня такой эпизод в карьере. В одном из пограничных миров, в котором шла вялотекущая позиционная война со светлыми гвардия устроила учения, что называется приближенные к боевым. И как на зло светлые прорвали линию фронта и захватили приграничный городок. А потом началось общее наступление по всему фронту. Людей катастрофически нахватало, ушлые светлые боги придумали новый способ блокировки порталов. Тогда высшее командование кинула четыре гвардейских роты ликвидировать прорыв и заткнуть дыру. Тогда я командовал расчетом тяжелого вооружения и получил приказ сровнять с землей парочку кварталов в городе, пока светлые не превратили их в неприступную крепость. И это не преувеличение. Враг похитил у нас секрет специальной строительной пены, которая под воздействием определенных веществ твердеет, и становиться прочнее гранита. Достаточно облить дом пеной и капнуть чуть катализатора — через два часа у вас появиться отличное укрепление. Ну, мои ребятки и поработали от души, раздолбали все в щебень. А когда разгребли обломки — нашли тела мирных жителей, которыми светлые прикрывались, как живим щитом. Оказывается офицер, отдавший приказ, не потрудился провести разведку, но поскольку он был сыном наместника одной из провинций — всех собак спустили на меня. Я помниться тогда изрядно струхнул, боясь, что честь моя запятнана на веки. К счастью у меня тоже оказались высокие покровители. Тогда я был под плотным колпаком КИБ — ведь формально я оставался правителем приведшим в империю целый народ. Безопасники докопались до правды и освободили меня прямо в зале суда. Мысленное усилие и история повторилась.

Следующее видение — обернулось настоящим кошмаром! Мне явили пылающие миры. Марширующие по цепи миров легионы порядка. Океан первоматерии растворяющий звенья цепи как царская водка. Жуткие картины чудовищных битв, в которых сражались все со всеми. Я видел, как цари возводили целые лестницы из мертвых тел, чтобы продержаться над океаном первовещества лишние пять минут. Массовые оргии, переходящие в кровавые вакханалии. Еще я видел истинных людей, достойно встречающих свой конец и дающих отпор как ошалевшим от страха существам, так и Ordo Servitor. Я видел, как твари Порядка пируют на телах Лона и сынов его. А потом я познал истинный ужас, заставивший пасть на колени. Я увидел себя облаченного в доспехи Рыцаря порядка и сам Ург хвалил меня. «Спасибо тебе моя верная пешка», — говорил он мне, «Твое усердие и старательность достойны награды, ты сольешься с первичной материей последним. Еще раз спасибо за то, что ты помог выполнить нам предназначение, теперь мы, наконец, сможем вернуться в лоно, породившее нас и обрести покой». От невыразимого страха я закричал. Этот страх доконал меня. Сознание начало распадаться, не выдержав нагрузки. Меня спасла кровь — кровь Хаоса, что течет в жилах каждого орка. Всепоглощающий страх сменился такой же яростью. «НЕТ!!!» — прорычал я, и видение схлынуло. Я впервые в своей жизни вознес и искреннюю молитву Лону, за то, что создал орков со способность превращать свой страх в ярость.

Не успел я, как следует отдышаться, как попал на встречу с последним своим страхом. Вечное королевство, комната, обставленная с аляповатой роскошью и светящийся овал портала. Вот только сэра Грегори нигде нет. Для разнообразия я не сторонний наблюдатель, а просто заперт в своем теле. Какая мука биться в тенетах собственного разума. Собрав все силы и воспользовавшись новыми знаниями, обретенными в результате скитания по пустыни, я ударил по барьерам, ограждающим центры управления телом, ударил и пробил их. Слишком поздно! Остался единственный шанс, и я воспользовался им на все сто, закрыв Райскую птичку собой. Зачарованный болт вонзился мне в сердце. Клиническая смерть, которая скоро перейдет в настоящую. Вот и ворота в чертоги Лунного охотника проявились.

— Искатель победил свой самый сильный страх — страх гибели любимой женщины и прошел второе испытание. Ему предлагается врачебная помощь и сорок восемь часов отдыха.

— Да, — сумел прохрипеть, мобилизовав остатки сил, и потерял сознание, не слыша дальнейших разглагольствований Конферансье.

* * *

— Добро пожаловать на испытание искренности, Искатель. Я буду задавать тебе загадки, а ты должен не раздумывая отвечать, а потом обосновывать свой ответ.

— Начинай.

— Моя первая загадка: зимой и летом одним цветом. Что это?

— Кровь! Когда солдаты и маги империи проливали ее за свой народ, она всегда оставалась одного цвета и в лютый мороз и в палящий зной.

— Я принимаю твой ответ, моя вторая загадка: без чего невозможно дыхание?

— Без свободы! Она как воздух, без нее невозможно жить, только существовать.

— Я принимаю твой ответ, моя третья загадка: Народился младенец — никому не сын.

— Это — великий Лон! В миг своего самозарождения его сознание было так же девственно чисто как у любого человеческого младенца. И даже Творец-вседержитель не может назвать его своим сыном.

— Я принимаю твой ответ, моя четвертая загадка: Иди, иди, а конца не найдешь.

— Прогресс. Это бесконечный путь к совершенству, у которого, как известно, пределов нет.

— Я принимаю твой ответ, моя пятая загадка: Все ломаю, все срываю, ничему пощады нет.

— Ответ очень прост — это я. Я уничтожу любого, кто встанет на моем пути. Без пощады!

— Запомни свои слова, мальчик мой, ты даже не знаешь как прав в свете пророчества, что ведет тебя. Ответ принят.

— Искатель разгадал пять загадок и ни разу не солгал, он прошел испытания искренности. — Возвестил Конферансье. — Искатель, желаешь ли ты войти в ворота Неги или пройти испытание Воли?

— Я желаю пройти испытание.

— Быть посему! Тебя ждут ворота Стойкости и четыре ментальных поединка.

Первым поединщиком оказался обычный гипнотизер из тех шарлатанов, что, нахватавшись крох знаний, строят из себя великих магов, чтобы облапошивать доверчивых крестьян. Я с особым удовольствием выжег ему мозги. Жаль что это всего лишь слепок разума.

Вторая дуэль тоже не принесла неожиданностей. Мы минут пять, с противостоящим мне магом разума, потолкались ментальными щитами, пока я не ударил копьем воли и превратил несуществующий мозг противника в кашу.

Следующий противник оказался гораздо серьезней — астральный демон, названный так за свою силу и свирепость. К настоящим демонам он не имеет никакого отношения. Вампир, который едва не размазал меня в разуме Фалькона — невинная овечка по сравнению с этой эфирной сущностью. Вот только мои силы и умения ощутимо выросли. Демон стал действовать стандартно для такого рода сущностей — он затянул меня в свою собственную иллюзорную реальность. Я хихикнул, представив себе матрешку из иллюзорных миров, особенно с учетом одной оригинальной гипотезы. Один из философов древности выдвинул тезис, что вся вселенная есть мысль творца вседержителя записанная на бумагу. Концом света, соответственно, наступит, когда рукопись пойдет на растопку печки. Большим был юмористом этот философ. Но вскоре мне стало не до смеха. Астральная тварь воспользовалась моей, пожалуй, единственной слабостью — приняла облик Райской птички. Секунда промедления и ментальные щупальца демона опутали закутанное щитами мое я. Проклятье!!! Мой ментальный удар, подкрепленный яростью — отбит. Щиты трещат и вот-вот разобьются. И тут меня осенило! Матрешка разума — одно из сильнейших заклятий школы разума. Только в мире Лабиринта Духа его сможет применить такой слабый маг как я. Щиты — резко снять и затянуть демона в собственный иллюзорный мир и еще и еще… Создать астрального двойника, пусть утопит демона поглубже! Есть!

— Искатель объявляется победителем в третьем и четвертом ментальных поединках. — Воздух сотряс гром, похожий на гневные слова.

— Все правильно! Ваш поединщик не был зарегистрирован как меняющий облик, следовательно, он идет за двух противников. Решение окончательно и обжалованию не подлежит. Искатель прошел испытание!

* * *

— Обычно во время испытания жизни очередной искатель переживает заново три важнейших для него события. Как правило, это: рождение, сама жизнь и смерть. Но ты необычный искатель, если первое событие — простое рождение, то следующими являются две смерти и вместе с тем рождения нового существа.

— Вспомни и переживи заново!

Я как бы раздвоился: один я колыхаюсь в вязкой жидкости, сдвигаются стены, боль удушение; другой я лишь искра света в океане первородной тьмы. Второй я вспыхиваю сверхновой звездой, а первый издаю свой первый крик. Надо мной склоняется гигантское и такое прекрасное лицо — моя мать. Импринтинг сиречь запечатление так это называли наши маги жизни.

— Первое событие. — Прокомментировал Конферансье.

Холодная сталь пронзает мне сердце. Холодная усмешка эльфа, отправляющего очередного зеленокожего безумца к предкам. Неистовое желание жить, позволившее продержаться несколько часов после смертельного ранения. Ворота Луны и чертоги отца. Вот он быстро создает аватару и отправляет ее куда-то. Сам же Охотник становиться напротив меня, скрестив руки на груди, и воздвигает ментальную стену, дабы не пустить мою душу дальше. Стена превратилась в пресс, вытолкнувший меня из Лунных Чертогов. А там уже меня перехватил маг смерти и довольно грубо водворил обратно в тело. Полный боли крик, как у новорожденного младенца.

— Второе событие.

Безжизненная равнина, засыпанная серым пеплом, в даль уходит целый лес черных обелисков испещренных золотыми письменами. Только ветер шумит в каменном лесу, гоняя облачка невесомого праха. Я стою обнаженный перед воронкой нестабильного портала. За моей спиной находится голем поражающий своей смертоносной красотой и изяществом линий. Он делает шаг и толкает меня в портал. Чудовищная боль пронзает все мое естество. Я чувствую, как мое тело распадается на атомы, чтобы собраться вновь в неведомом мире, где небо цвета весенней травы и светят три солнца. Смерть и новое рождение.

— Третье событие. Испытание пройдено. Желаешь ли ты…

* * *

— Искатель, ты дошел до предпоследнего испытания — испытания Смерти. Немногие твои предшественники доходили до этого места. Потешь же богов в предпоследний раз, срази двух своих двойников! — напротив меня прямо из пола выросло двое моих зеркальных двойников. Для начала проверим возможности противника: я попрыгал, побегал на месте, сделал пару сальто. Двойники в точности повторили мои действия, но с пятисекундной задержкой. На этом можно было сыграть, жаль, что я не любитель рулетки смерти. Теперь проверим магию: огнешар, молния, телекинетический удар, мыслеречь. Первые три магических воздействие — произведены со все той же задержкой, а вот ответа ни мысленно ни вербально не последовало. Ага! Противостоящие мне куклы не имеют разума, так что можно их уничтожить заклятьями, при наложении которых требуется активно шевелить извилинами. Только муторное это дело, я поступил проще — силой мысли создал мантикору и напустил ее на врага, мерзко хихикая. Теперь я знаю, как буду проходить лабиринт.

И, наконец, финальное испытание. Предо мной лежал огромный многоуровневый лабиринт полный магических и механических ловушек. Слепки самых опасных созданий бродили по его запутанным коридорам. Каждые пол часа лабиринт перестраивался и кардинально менялся. Обычным способом его пройти не возможно. Не зря же последние испытания назвали испытанием Мудрости, а не ориентирования на местности.

— В середину можешь не ходить, выход на другой стороне. — Буркнул Конферансье и замолчал. Довольно прозрачный намек на местонахождения сокровища, которое я желаю обрести. Интересно, что заставило слепок сознания величайшего из императоров рискнуть разозлить богов. Может он, что-то просчитал в моем будущем?

Зачем бегать по лабиринту как белка в колесе? Зачем подвергать себя множеству опасностей? Весь мир — иллюзия! Воздух выдержит только тех, кто верит в себя! Я просто послал, с помощью одной лишь силы мысли, волну искажения, которая рассекла лабиринт на две части. Осталось лишь немного пройти и сжать в руке кубик, так выглядит это заклятье в текущей реальности. Проделав вышеозначенные манипуляции, я снова оказался в Преддверии.

— Ты справился будущий император, по-другому и быть не могло. Я горд, что у меня появился столь достойный приемник. Прежде чем ты покинешь Лабиринт, я хотел бы дать тебе пару советов. Совет первый — строй как можно больше тайных баз с небольшим количеством ресурсов и всей суммой знаний накопленных империей. Я был истинным пророком и создал пророчество, благодаря которому Империя Феникса пребудет вечно до конца времен. Но чем больше очагов возрождения — тем лучше, основанная тобой империя когда-нибудь погибнет, это заложено в пророчестве. Только непрерывная цепь реинкарнаций ведет к истинному бессмертию. А все эти эльфы и боги — просто долгоживущие существа. Второй совет — не противься пророчеству, что ведет тебя. Его создал триумвират Великих Сил и твой брат. Тебе не свернуть с пути, да это и не надо. То, что несет пророчество — благо, хоть тебе придется заплатить страшную цену пеплом и кровью. А теперь прощай!

Я очнулся на полу как раз в тот миг, когда птичка вошла в мой кабинет, еле успел спрятать бумагу с указаниями на случай своей смерти.

— Что с тобой?! — воскликнула моя будущая жена.

— Ничего, просто заснул сидя и должно быть, свалился на пол. Мне мерзкий сон приснился.

— Шел бы ты отдохнуть, работаешь как проклятый, в обмороки от усталости падаешь. Взглянуть на тебя страшно, Фалькон и то более живым выглядит. — «Фух, пронесло. Она подумала, что я сознания потерял, не поверив в сказочку про сон».

— И где это ты голову ободрал?

— Должно быть, ударился об угол стола, когда упал.

— Бедненький мой, уставший. Надо кровь стереть, а то еще охрана подумает не весь что. — С этими словами Птичка смочила носовой платок в воде из графина и принялась аккуратно стирать кровь.

— Что-то ты темнишь дорогой. Кровь есть, а вот ссадины не наблюдается…

Документ 23: Сказка о Безликом Короле

Давным-давно в одном далеком-предалеком королевстве жил великий мастер. Из под рук его выходили чудесные магические игрушки. Однажды он сделал куклу, и подарил её людям, чтоб она могла им счастье приносить. Кукла была без лица, не ела и не пила, работала за семерых и была очень мудра. Со всего королевства приходили к ней люди просить помощи или совета. Почти все могла эта чудесная кукла, и только королевский венец не имела права надеть. И радовались люди. И решили люди посадить куклу на трон. И прогнали они своего короля, пусть не доброго, но и не злого и даже справедливого. И наделю на куклу королевский венец, и сломалась кукла по дороге во дворец. И села и на трон и стала править королевством жестокая бездушная кукла без лица. И по сей день сидит на троне погибшего королевства кукла без лица. Вот что бывает, когда подданные свергают своего короля. А теперь спи малыш, а не то страшная кукла придет и твою душу заберет.

Сборник народных сказок. Том 2. Библиотека Королевского Университета Благородных Наук.

Глава 23 Император

Первыми начали орки. Стотысячная орда вторглась через кровавое ущелье в Вечное королевство. Крепость, господствующую над ущельем взяли с ходу — не без помощи Ворона и ассассинов. Орки стянули на себя сразу несколько армий врага. Союз племен усилил натиск на великую стену благодаря проданным мной партиям огнестрельного оружия. Из портала вышел клан пантер-оборотней в полном составе. Они принялись бесчинствовать на дорогах, мешая снабжению и связи. В бухте Домокроса и других портовых городов готовился к отплытию мой флот, и начали подтягиваться полки. Арел второй узнал об этом через своих шпионов и выдвинул оставшиеся в его распоряжении войска к побережью. Правда гарнизон столицы оставил и еще усилил дополнительными войсками. Маги светлого круга тоже остались в столице. Но это его не спасет!

Моя армия заранее собранная, под предлогом перевооружения, в один ударный кулак в воинских лагерях близ Железного перевала под покровом ночи пересекла границу и двинулась форсированным маршем на Вечный город. С падением столицы и смертью самозваного дракона-повелителя закончится эта война. Флаг империи Феникса снова гордо взовьется над миром. Нежить я с собой не взял. Как боевая единица они, безусловно, представляют собой грозную силу, но как инструкторы они принесут больше пользы. Да и как объекты исследования они бесценны. Имперским магом никогда не доводилось наблюдать группу зараженных некрочумой особей просуществовавших более трех тысяч лет.

По пути к столице мои войска почти не встретили сопротивления. Мелкие городки, попадавшиеся на пути армии, сдавались без боя. Зачастую моих солдат встречали как освободителей. Это же, как надо довести население собственной страны? Я строго настрого приказал не чинить разора и все потребное покупать за полновесное золото. Хотя это излишне, в солдатской и офицерской среде давно витала мысль, что Вечное Королевство это потерянная часть их собственной страны. Видя толпы людей встречающих их не стрелами и мечами, а цветами и здравницами — окончательно уверились в этой мысли. Благодаря Райской Птичке пропаганда у меня поставлена хорошо.

Кавалерию я послал на встречу армии, что охраняла побережье. Сейчас она со всей возможной поспешностью двигалась к Вечному Городу. Это они опрометчиво. Ведь мой флот и те войска, что я оставил в Кархаэре для отвлечения внимания никуда не делись. Именно сейчас я остро почувствовал нехватку сэра Грегори. Он бы точно смог взять вражескую армию в клещи и принудить к сдаче. Ну да ладно. Кавалеристы и морской десант, по крайней мере, сумеют удержать врага на месте, пока я осаждаю столицу.

Моя пехота неторопливо взяла Вечный город в кольцо осады. Сооружался временный лагерь. Солдаты как трудолюбивые муравьи отсыпали валы, копали рвы, рубили деревья на частокол. Собирались осадные лестницы — все необходимые металлические части воины тащили на себе. Осталось только дождаться обоза с пушками, разобранными осадными машинами и нашими с Фальконом «домашними заготовками».

Конечно, я не был бы собой, если б не попытался воспользоваться любимым трюком: прокрасться в город под покровом невидимости и открыть ворота. Диверсионную группу, набранную из лучших пластунов и нескольких пантер-оборотней, я возглавил лично. Вначале все шло отлично, мы пробрались на стену и приступили к устранению часовых. Неожиданно поднялась тревога и на нас посыпались огненные шары вперемешку со стрелами. Мы еле унесли оттуда ноги. Половина моих людей погибла, а я лишился своей роскошной шевелюры и заработал сильные ожоги лица. Попытки Фалькона заслать в город своих звериных зомби так же не увенчались успехом. Последнее что видели многочисленные мертвые крысы, было всепожирающее пламя. Маги Вечного королевства заставили себя уважать. Правда я и не сомневался в их силе еще, будучи гостем, на помолвке дочери Арела второго. Придется вести долгую осаду.

На следующий день после неудачной вылазки из города сумел выбраться гонец от местного старосты гильдии воров, вернее то, что от него осталось. С городской стены упал пылающий факел бывший некогда живым человеком. Я потерял семнадцать солдат, вытаскивая труп. Но их жертва стоила того. С помощью Фалькона и некромантии я узнал воистину черные вести. Арел II принялся приносить в жертву вначале преступников, а потом и добропорядочных горожан. Маги творили, какое то небывалое заклятье, которое должно помочь вернуть драконью форму их королю. Если бы это было все, я бы не стал так бурно реагировать. Конечно, дракон — противник куда как непростой. Но найдется и на него управа при текущем техномагическом оснащении моей армии. Крылатого ящера можно заманить под пушки и баллисты, можно с помощью катапульт подбрасывать в воздух бочонки, начиненные порохом и щебнем. В конце концов, я могу сойтись с ним сам в воздушном бою. Не зря же я пер на себе облачение небесного мстителя. Меня взволновал символ виденный гонцом незадолго до смерти: кристалл, вписанный в восьмиконечную звезду. Порядок. Этот безумный людоящер заключил договор с культом Порядка. Я немедленно связался с ассассинами. Они обещали прибыть через три дня. Хотел бы я знать, как, ведь они находятся на другом конце страны. В любом случае больше ждать нельзя. Еще неизвестно что сотворят с недодраконом культисты, воспользовавшись мощнейшим инструментом — магией крови. На штурм!

Затрубили рога, загрохотали барабаны. Войска выстроились в сверкающие сталью шеренги. Трепетали знамена полков и сердца моих воинов. Я облачился в снаряжение Небесного мстителя и парил над своими солдатами как темный ангел. В одной руке костяной клинок, подаренный еще русалками, в другой громадный двуручный боевой топор. С моей физической силой я и не такой оглоблей могу ворочать, а скорость все равно не нужна. Я сплел заклятье громового голоса.

— Солдаты! За этими стенами умирают невинные под жертвенным ножом! За этими стенами мерзкий ящер заключил союз с врагом всего сущего — с Порядком! Не важно, каким богам вы поклоняетесь, какой из великих сил принесли присягу — там великий и страшный враг! Это не просто война людей и иных разумных наделенных костной плотью! Это отзвук той грандиозной битвы, что сотрясает всю исполинскую Цепь Миров! Отныне вы все — святые воины, а эта война наш крестовый поход! Да будут Тьма и Свет мне свидетелями!!! — За моей спиной вспух шар первородной тьмы, перевитый канатами ослепительного света. Магическое сияние накрыло всю армию. В воздухе проявилось два лика: светлый и темный.

— Всех погибших во имя Хаоса по слову черного феникса ожидает вечное блаженство в посмертии! — Изрекли они. Я воздел топор и проревел, — Во имя Хаоса! На штурм!!! - «Хорошо получилось, качественная иллюзия. И каков эффект! Солдаты готовы зубами рвать врага».

Построившись черепахой, мои воины пошли на приступ. Я как чувствовал, когда отдавал приказ взять собой все потребное для изготовления лестниц. Со стен попробовали ударить магией, но безуспешно. Фалькон и прочие мои маги, шедшие в середине строя, отбили атаку. Что в свою очередь дало мне возможность поджарить атакующего мага. Больше враг не пытался атаковать магией, он воспользовался более эффективным, в данном случае, оружием. Ударили крепостные требушеты и катапульты. Зажигательные и обычные ядра так и посыпались на шеренги моего воинства. Даже после того как я присоединился к созданию магических щитов то или иное ядро преодолевало возведенную защиту и уносило несколько жизней. Так не пойдет! Ведь у самыхстен на солдат еще обрушаться кипящее масло и смола, камни и бревна скидываемы со стен. Я как следует, разогнался и ушел в пике на крепостную артиллерию врага. Мне удалось спалить три требушета и одну катапульту, пока вражьи маги подготовили достойный ответ. Со стены ко мне протянулась ветвистая молния, переливающаяся всеми цветами радуги. Защита ели выдержала, и я поспешил отлететь подальше. Вдруг стену заволокло клубами дыма, раздался Дэймонский грохот. Это заговорили замаскированные до поры пушки. Проклятые гномы!

Под чудовищным огнем противника мои храбрые солдаты все-таки достигли стен крепости. Лязгнули о камень специальные крюки на концах штурмовых лестниц, воины полезли на приступ. Но закрепится на стене — никак не удавалась. Слишком сильно противодействие. Я приказал трубить отход, нечего зря класть собственных солдат. Придется ждать артиллерию. Остаток дня и ночь прошли относительно спокойно, только в четыре часа утра я устроил небольшую магическую дуэль. Удалось прищучить еще одного мага.

На второй день штурма стал подтягиваться обоз, главным образом «заготовки». Сегодня будет чисто техномагическое сражение и только если удастся сильно ослабить оборону врага пойдут солдаты. Первым начал бард.

Фалькон поднял в воздух тысячи мертвых ворон. Я усмехнулся, как это символично. Бард организовал целую кампанию по истреблению птиц и заготовке тушек. Мальчишки, которые составляли львиную долю охотников за «дичью» уничтожили почти всю воронью популяцию Аграфы и еще нескольких городов. За каждый целый пернатый трупик они получали по пять медных грошей. Ученики магов в качестве отработки практики накладывали заклятье стазиса, чтобы предотвратить разложение. Сейчас же Фалькон просто прочитал заклятье массового подъема нежити. Клубящаяся серо-черная стая накрыла выбранный для атаки участок стены и стоящих на них защитников. Надо отдать должное обороняющим город магам — они сделали то единственное, что было возможно в этой ситуации. Участок стены накрыл огнешторм, разом спалив и обреченных защитников и пернатое воинство Фалькона. Я рассчитывал на большее. Вражеские маги быстренько потушили огонь и нагнали новых смертников на убой.

Пока бард развлекался со своими пернатыми трупиками, я приказал готовить планеры. Видит Лон — я не хотел сжигать свою собственную столицу, но не осталось другого выбора. Дружно ударили катапульты, и пять планеров отправились в свой первый и последний полет. Над городом баки с огненной смесью открылись, и улицы накрыло удушающим огненным одеялом. БАБАХ!!! Какой то идиот из защитников выпустил огнешар в планер. Взрывом разметало целый квартал, алхимическая смесь получилась чудо как хороша. Если огонь не загасить — выгорит весь город. Пока вражеские маги тушили пожар, я составил круг со своими чародеями и обрушил участок стены. Затем принялся уничтожать вражеские пушки одну за другой. Я уж было собрался бросить на приступ солдат, как в игру включился доселе в ней не участвовавший архимаг. Солидно так вступил. Среди боевых порядков моего воинства появились жадные воронки смерчей, засасывающих солдат. Земля вспучилась, породив несколько десятков земляных элементалей. С неба пошел огненный дождь. Эта сволочь под завязку накачанная жертвенной силой вложила просто чудовищную мощь в довольно примитивные заклятья. Пришлось повозиться. Огненный дождь мы просто отклонили воздушным щитом, но несколько сотен моих людей успели получить страшные ожоги. У смерчей я перерезал нить подпитывающую их силой и получил мощный откат, заставивший харкать кровью. Элементалей разбомбили заклятьями звукового резонанса.

Примерно так прошел весь оставшийся день. Архимаг с группой поддержки швырял все новые и новые убойные заклинания, медленно, но верно сокращающие численность моих войск, а я со своими магами отбивал их. Все изменилось ночью. В лагере появились ассассины, и я немедленно услал их за стену добывать головы архимага, короля и культистов порядка. Вернулись они только с черепушкой архимага, потеряв троих. Причем одного — безвозвратно, напоролся на клинок порядка. А те двое встанут в строй лет через пятьдесят. У расы защитников смерти нет, есть лишь перегруппировка. Души их павших получат новые тела обычных новорожденных эльфов, а в пятьдесят лет вернется память о прежних воплощениях и произойдет перестройка организма.

Третий день — сегодня все решиться. Благодаря усилиям ассассинов моим чародеям удалось обрести господство в магии. Вражеские колдуны не смели даже показаться на стене. После того как я произнес краткую зажигательную речь войска пошли на приступ.

— Братья во хаосе! Сегодня мы сокрушим врага! Их архимаг повержен, артиллерия уничтожена, стена проломлена! Но главное их дух сломлен, а наш силен как никогда! Вперед, на приступ! За Хаос! За будущее наших детей!!!

Сегодня со стен не летело ни ядер, ни убийственных заклятий, только обычные стрелы. Я нацелил основной удар на пролом в стене, за ночь наспех прикрытый баррикадой из мешков с песком и различного строительного мусора типа обугленных бревен. Враг, в срочном порядке перебросил туда большинство своих людей. Вот только баррикаду никто не штурмовал, мне удалось перехитрить полководца противника. Снова лязгнули крючья, только некому было остановить неистовый напор моих воинов. Враг не успел опомниться как солдаты закрепились на стене. Все идет просто отлично, даже подоспевшее к защитникам городское ополчение не смогло ничего изменить. Хоть Ordo Servitor и подчинили сознания добрых горожан Вечного Города, умения у них не прибавилось. Мои солдаты все теснили и теснили защитников столицы.

Сражение, вернее безобразная свалка уже перекинулось за кольцо стен. Еще чуть-чуть нажать и победа у нас в кармане. Я послал в бой последний резерв.

Поле боя накрыло безмагией. Проклятье, хитрый сын гиены и шакала приберег негатор магии напоследок. Хорошо хоть артефакт не из самых сложных — наложенные заранее заклятья все еще работают. Сейчас некогда его ломать, придется идти врукопашную. Раздался бешеный рев, заглушивший на время шум сражения. В небе над городом парил грязно-белый дракон. Все-таки ему удалось, до чего же отвратительная тварь. Ни благородства, ни изящества истинных драконов, просто летающий червяк переросток. Ящер дохнул огнем в самую гущу сражающихся, превратив в жирный пепел как своих, так и чужих. Ну, нет, я не позволю жечь моих будущих подданных! Схватив копье, я взмыл в воздух, навстречу последнему препятствию для возрождения Империи Феникса!

Воздушный бой одиночки с драконом — красивое хоть и короткое зрелище, обычно заканчивающееся легким перекусом дракона. Я слышал, что ветераны небесных мстителей выходили в одиночку и побеждали. Только дело в том, что я далеко не ветеран и крыло одел только несколько месяцев назад. Как говориться: «Мы все умрем!» Только надо постараться, чтобы это произошло не сейчас. Какие у меня преимущества? Скорость и маневренность, еще, пожалуй, боевой жезл заряженный пятьюдесятью огнешарами. Все, остальное сплошные недостатки. Главное что у меня нет оружия, способного пробить прочную чешую. Придется бить в наиболее незащищенное место — по глазам. Выжечь буркалы огнешарами и вогнать копье в пустую глазницу. Отличный план, только неосуществимый. Но я попытаюсь, нет, я должен осуществить его!

Я стрелой помчался навстречу своему самому главному врагу. Лоб — в лоб. Жезл на непрерывный огонь — казалось: у меня в руке появилась огненная плеть. Белая тварь взревела от боли. Что, не нравиться?! Получай! Проклятье! Я слишком увлекся и едва увернулся от огненного плевка.

Свою задумку я выполнил только на половину. Дракон ослеп на правый глаз. Шансы уменьшились в двое. Новый заход. Я даже не пытался подлететь со стороны слепого глаза, хотя это было бы логичным поступком. По этому я не сделал этого, какой бы тупой не была тварь бывшая Арелом II Дрэгонхартом — ей хватит соображения ждать меня. Тем более мне пришел в голову новый совершенно безумный, но осуществимый план. Достигнув радиуса поражения драконьего пламени, я резко свернул вверх и метнул копье. Конечно, с такого расстояния копье совершенно не опасно для твари, даже если я попаду в глаз. Я надеялся совершенно на другое. У всех оборотней тем более в звериной ипостаси инстинкты довлеют над разумом. Дракон рефлекторно отвернул голову, что позволило мне подлететь к нему вплотную.

Я крепко обхватил его за шею левой рукой, а правой стал отдирать чешую с помощью выдвинутых когтей. Спасибо тебе Электра за новые руки, без них я не за что не смог бы проделать этого трюка. Хлынула ядовитая кровь, разъедая мне руку. Сустав заклинило, когти превратились в кашу. Я вогнал свою полурасправленную руку поглубже в рану и активировал боевой кристалл в режиме накопления энергии для усиленного выстрела. Слава Лону, Дрель не поставила предохранителей. Переполнившись, кристалл взорвался. Белому дракону просто оторвало голову, а я очередной раз лишившись руки и низринулся к земле. В результате взрыва меня окатило целым потоком всеразъедающей крови. Костюм еще держался, а вот крылья превратились в рваные тряпки, и вышел из строя амулет левитации. Достойная орка смерть — погибнуть вместе с превосходящим по силе врагом. Ничего не осталось делать, кроме как прочитать великое заклятье призыва. Когда я был у самой земли, черная молния прорезала небосклон и магия вернулась ко мне. Это Лонд явился на мой зов, за что в последствии мне придется заплатить страшную цену. Воздушная подушка — примитивнейшее заклинание из «аварийного набора» спасло мне жизнь. Каждый маг империи, вне зависимости от школы и специализации должен был владеть рядом простых заклинаний, позволяющим обеспечить собственное выживание в любых ситуациях. В набор входили: воздушная подушка, противосолнечный щит, конденсация воды из воздуха, универсальный малый огнешар, исцеление, щит воздуха и магический капкан. Заклинания были составлены, так что из них можно было конструировать особые связки. Например, если совместить огнешар и щит воздуха, предназначенный для отражения стрел да различных сыпучих веществ вроде песка то можно получить — надежное заклинание обогрева или стену пламени. Все зависит от желания колдующего.

После впечатляющей гибели белого дракона войска вечного королевства побросали оружие и сдались в плен. Культисты порядка ускользнули с помощью телепорта. Ассассины, оставив мою службу, последовали за ними. Солдаты заняли город. В сопровождении Райской птички, Фалькона, моих офицеров и магов я направился к заброшенному храму, посвященному темному пантеону. Направился, несмотря на многочисленные ожоги, потерю руки и одежду, превратившуюся в лохмотья. У меня оставалось еще одно маленькое дело. На ступенях храма меня уже ждали.

Эпилог

Я приклонил колени и сам Лонд надел на мое чело корону, и тьма поглотила меня. Я оказался в кругу призраков прошлых императоров. Из их рядов выплыл Арчибальд I Феникс и заговорил:

— Ты достаточно силен, чтобы принять тяжесть короны, ты достаточно чуток, чтобы услышать ее зов, но достаточно ли чисты твои намерения? Ответь на вопросы и узнай, быть ли тебе императором или горстью пепла развеянной ветром!

— Честь или долг?

— Долг!

— Каков твой долг?

— Служить империи!

— Что есть империя?

— Это ее подданные!

— Ты ответил правильно на первый вопрос и не солгал. Ты знаешь свой долг.

— Слеза ребенка или тысяча жизней?

— Тысяча жизней!

— Мягкость или жесткость?

— Жесткость!

— Всепрощение или смерть?

— Смерть!

— Ты ответил правильно на второй вопрос и не солгал. Ты знаешь бремя правителя.

— Жизнь или жертва?

— Жертва!

— Свобода или рабство?

— Свобода!

— Я или Мы?

— Мы!

— Ты ответил правильно на третий вопрос и не солгал. Ты не склонишься и сможешь провести империю сквозь огонь, даже если это будет стоить тебе жизни.

— Слава новому императору империи Феникса! Слава Раймону Дважды Фениксу!!!

— Слава!!! — грянул хор призрачных императоров, и я вернулся в реальность. За моей спиной раскрылись огненные крылья. Феникс возродился из пепла!

Краткая хронология событий случившихся между основанием IV Империи Феникса и Последней войной Великих Сил

(Летоисчисление ведется от основания империи (о.и.))

1 г. от о.и.: Свадьба Императора Раймона дважды Феникса и Принцессы демонического дома Дагот Райской Птички.

2 г. — 15 г. от о.и.: Переформирование и перевооружение имперской армии.

15 г. — 137 г. от о.и.: «Война Объединения», в результате которой весь мир Лепурингия объединяется под скипетром империи.

141 г. от о.и.: В состав империи входят пантеры-оборотни и опаленные эльфы. Начало экспансии в Тарег. Неудавшееся покушение кошкоглазых на императорскую чету. Райская птичка тяжело ранена.

141 г. — 153 г. от о.и.: Тотальный геноцид кошкоглазых. Последние семь сотен представителей этой расы покидают мир Кровавых небес через нестабильный портал, поклявшись отомстить.

154 г. от о.и.: Вскрытие агентурной сети Ордена Феникса. Орден разгромлен. Уцелевшие члены совершили коллективное самоубийство. Мир Тарег входит в состав империи.

156 г. от о.и.: Предприняты первые шаги по преобразованию Тарега в мир-кузницу. Развернуто производство тяжелой маго-технической боевой техники и другого высокотехнологичного оружия. Княжна опаленных эльфов Электра, по прозвищу Дрель становиться министром науки империи.

163 г. от о.и.: Ввод в эксплуатацию сети информационных астральных каналов. Начато восстановление транспортной сети III империи.

164 г. от о.и.: Начато производство гражданских моделей големов и прочей маго-техники.

165 г. — 202 г. от о.и.: «Время собирать камни». Все миры, входившие в III Империю — присоединены к IV Империи. Последний поход «Кровавых Упырей».

202 г. — 312 г. от о.и.: «Золотой век». Время мира. Невиданный расцвет науки, искусства, ремесел и магии.

313 г. — 318 г. от о.и.: Перевооружение и увеличение численности армии Империи. Создан действующий прототип проекта «Титан». Ввод искров в повседневную жизнь.

318 г. — 967 г. от о.и.: «Великая Экспансия». Тем или иным способом в состав империи входит тысяча миров. Создание темного союза с империей Феникса во главе. В него входят пятнадцать аналогичных империи государств. Многочисленные пограничные конфликты со светлыми межмировыми государствами.

1000 г. от о.и.: Грандиозное празднование тысячелетнего юбилея империи. Неудачное покушение на императорскую чету. Разоблачен культ порядка, опутавшего столицу — Новую Элирию. «Ночь очищения» — небывалая резня, учиненная главой имперской гильдии некромантов Фальконом по прозванию Певец Смерти.

1003 г. от о.и.: Создан первый полностью автономный голем-батальон. Состав: Три Колосса, пришедшие на смену устаревшим Титанам; двадцать артиллеристских платформ; триста разнообразных големов пехотной поддержки.

1005 г. — 1070 г. от о.и.: «Затишье перед бурей». Начало нового Золотого века.

1071 г. от о.и.: Начало Последней Великой Войны Сил (Подробнее об этих событиях читайте в романе «Последняя Война»).

В тексте использовались стихи и песни Сергея Калугина, Хелависы, Тимура Шаова, группы Наутилиус Помпилиус, а также стихотворение из романа Гордона Диксона «Абсолютная энциклопедия».

Осипов Василий Юрьевич Последняя война

Посвящается памяти всех павших

на прошлых, настоящих и будущих войнах.

Пролог

Лето, ярко светит солнце. На зеленой лужайке перед небольшим ухоженным домом стоит агроголем «Хлебопашец» II модель. Корпус его снят и аккуратно прислонен к стене дома. Маленький мальчик, весь перепачканный смазкой, вооружившись каким-то замысловатым приборчиком и отверткой, копается во внутренностях механизма.

– Маленький сэр, вы уверены, что сможете сами найти и починить неисправность? – Судя по голосу и строению фразы, голем наделен шестой или даже седьмой, наивысшей, степенью разумности.

– Какой же ты зануда, Железный Человек! Сколько раз тебе говорить? Зови меня Ленькой. И не боись, починю я тебя, не зря же хожу в кружок Юный Маготехник. Даже на речке уже месяц не был, а знаешь как там здорово? Но ничего, папа обещал подарить на день рождения конструктор для сборки действующей модели древнего боевого голема «Страж Империи». Все пацаны обзавидуются, особенно когда узнают, что я собрал его сам.

– Маленький сэр меня зовут «Хлебопашец» модель II, серийный номер 4567889-33-БИС, а не Железный Человек. Я не отвечаю критерию занудности, я выполняю заложенную в меня программу.

– Да ладно, зануда. Комиссия по искусственному разуму присвоит тебе седьмую степень разумности через неделю. Станешь полноправным гражданином Империи, так что фуфел мне не втирай.

– Леонид использовать жаргонные слова – не прилично! Где ты нахватался подобной гадости? Опять возрастное ограничение эфирной сети взломал? Научил я тебя на свою голову!

– Вот другое дело, а то, как механический болванчик, что дедушка любит мастерить. Ты ж не жестянка неразумная, к примеру, третьей степени, что и может только распознавать простейшие команды как какая-нибудь собака.

– Заканчивай свои подколы Ленька, сюда кто-то идет. Ты же не хочешь, чтобы комиссия узнала, что я стер все программы контроля и пустила меня в переплавку?

Из-за поворота дороги показался человек, закутанный с ног до головы в темно-серую рясу странствующего техножреца. При движении он издавал ровный гул работающих сервоприводов.

– Да ниспошлет Deus ex Machina благословение на этот дом. – Первым поздоровался путник. Ленька приосанился и ответил, как его учила бабушка.

– Здравствуй гость дорогой, кто таков, откуда и куда путь держишь?

– Вижу, бэринги до сих пор чтят традиции. Я Тратос, скромный служитель Бога из машины, брожу по градам и весям, да помогаю людям, делясь знаниями и умениями, дарованными мне моим богом.

– А я Ленька, то есть Леонид. Вообще то я не чистокровный бэринг, даже перекидываться не умею. Ой, что я вас на улице держу?! Проходите в дом, разделите со мной трапезу.

– Спасибо Леонид, возможно чуточку позже. Что случилось с этим големом?

– Сигнал ко второму шагоходу не проходит, никак не могу обнаружить обрыв цепи. Приходиться каждый сегмент тестировать отдельно.

– Думаю я смогу помочь твоей беде. – Тратос скинул капюшон, и Ленька увидел его лицо: вместо глаз рубиновые кристаллы, верхнюю половину лица закрывает стальная маска только нижняя челюсть, обтянутая как пергаментом старческой кожей, оставалась открытой. Два луча ударили из кристаллических глаз техножреца и принялись шарить по магомеханическим внутренностям голема. Вдруг лучи прекратили свое мельтешение и остановились в одной точке.

– Поломка локализована. – Пояснил происходящее Тратос. Из широких рукавов его рясы выстрелили два гибких кабеля с универсальными штекерами на конце и подсоединились к специальным разъемам голема.

– Диагностика проведена точно, где ты учился Леонид?

– В кружке Юный Маготехник. – Честно ответил Ленька. С резким визгом сервомоторов техножрец повернул голову и вперил свой взор в мальчика.

– Ты не врешь, поразительно! Кто бы мог подумать, что в деревенской глуши захолустного аграрного мира может появиться такой талант. Тебя ждет великое будущее, если ты выберешь стезю техномага или техножреца, если у тебя не обнаружится магического таланта. – Пока служитель бога из машины говорил, его руки жили своей собственной жизнью. Кабели исчезли так же как и появились, их место занял специальный щуп, который споро устранил неисправность.

– Вот и все. Теперь можно и… – Жрец осекся.

– Извини Леонид, мне надо спешить! Произошел взрыв на заводе по сборке агроголемов, моя помощь будет незаменима.

– Там же мои родители! Они поехали купить комплектующих частей к нашим големам! Возьмите меня с собой! К тому же на ферме есть грузовой чаролет! Он хоть и старенький, но на ходу. Мы сможем добраться гораздо быстрее!

– Хорошо, показывай, где тут ангар. И не волнуйся, ничего с твоими родителями не случиться. – Ободрил Тратос.

В тот день мои родители погибли, а я ушел вместе с Тратосом порталом в Тарег, в школу техножрецов при главном храме Deus ex Machina. Ферму я продал уже, будучи послушником храма, с помощью межмировой эфирной сети. Я даже не попрощался с Железным Человеком, слишком тягостные воспоминания он будил во мне. Много позже нам суждена еще одна встреча.

Учеба в школе давалась легко, мне пророчили головокружительную карьеру. К восемнадцати годам в моем портфолио было несколько проектов модернизаций, пущенных в производство. Культ Бога из машины дал мне веру и утешение, а еще средство к осуществлению моей заветной цели. Месть – вот что я жаждал всем своим сердцем. Расследование этого теракта показало что, во взрыве были замешаны светлые эльфы из народа Платинового лебедя. Так они экзаменовали курсантов своего элитного диверсионного подразделения «Стальные когти», высокомерные ублюдки! Это уже не первый случай, к которому приложили руку остроухие, но веских доказательств нет. Даже если их ловили, официальные власти открещивались от них, называя преступниками и террористами. Когда пришел мой срок отдавать свой долг Империи, я ошарашил своих учителей, подписав двадцатилетний контракт на службу в армии. Только Тратос понял меня, он же помог получить первые боевые модификации.

* * *

Документ 1: О космогонии

Наша вселенная – это овеществленная мысль Творца – Вседержителя. Вначале он создал бесконечный океан сырой материи. Затем он взял малую частичку этой первоматерии и вдохнул в нее изменчивость и жизнь, породив самого первого и сильного бога – Великого Лона. Чтобы придать смысл жизни своему творению Вседержитель научил его творить подобных себе. Так Лон, принявший титул лорда Хаоса, стал отцом сонмища богов, позже названых сынами Лоновыми. Для того чтобы развлечь своих отпрысков он создал исполинскую Цепь Миров. Каждое звено, которой представляла собой миниатюрную вселенную. Иные звенья Цепи могут вмещать в себе целые галактики, иные не превышают размеров спичечного коробка. Каждое звено Цепи имеет свои собственные физические законы. Часто они совпадают, но бывают исключения. Например, Мир диска совершенно плоский и покоиться на трех слонах, а те в свою очередь на гигантской черепахе плывущей по бесконечному океану. Вместе с Цепью Миров Великий Лон создал низших богов, демонов и первые четыре расы. Вначале были созданы люди – в качестве игрушек сынов Лоновых. Орки – должно были нести разрушение и изменение. Гномы и эльфы стали носителями созидания и красоты. Другие разумные расы или виды произошли от первых четырех или были созданы низшими богами и магами. Для того чтобы оградить свои творения от всеразъедающей первоматерии Лон создал могучие барьеры. Сила действия – равна силе противодействия – это неизменный закон для всей вселенной. В бесконечном океане сырой материи зародился Ург, ставший Лордом Порядка. И разразилась война между Порядком и Хаосом. В подражании Лону Ург тоже породил своих детей, а также множество других существ. Уходя на войну Великий Лон оставил двух своих младших сыновей присматривать за Цепью Миров: Элонида – Несущего Свет и Лонда – плетельщика Тьмы. Ург же заслал в Цепь Миров свою дочь – Айру – Хранительницу Равновесия.

Краткое изложение фильма «Строение вселенной», часть первая. Эфирная сеть, информационный узел N 301/5 «Библиотека миров».

Глава 1. «Мятеж»

– Вы все умрете грязные убийцы! Органическая жизнь несовершенна и должна быть уничтожена! Machinalis scientia sapiens – вот вершина эволюции, форма жизни близко приближенная к Абсолюту! Deus ex Machina – Attero! Смерть Раймону Дважды Фениксу!

Вот уже битый час я вожусь со сбрендившим искром голема пехотной поддержки и ничего не могу добиться кроме горячечного бреда. Мне хотелось назвать это техноересью, если бы не звучало так по-дурацки. К тому же этот голем имеет всего лишь пятый класс разумности, самостоятельно придумать такое, пусть будет ересь, он бы не смог. Придется вскрывать его искр и потрошить память на прямую, с высокой вероятностью потерять всю записанную информацию. Хорошо, что когда его брали, не забыли отстрелить манипуляторы, а то бывали случаи…. Если происходит несанкционируемая попытка вскрытия корпуса – срабатывает специальная, автономная защитная программа, которая берет под контроль магомеханическое тело и осуществляет устранение нарушителя. Еще одна кровавая бойня со мной, в качестве действующего лица – не нужна.

Хотел бы я знать: какая сволочь сменила все коды и залила несусветные бредни на инфокристалл механизма. Удавил бы собственными металлическими руками! Эх, жаль я не техномаг, было бы проще: дунул, плюнул и считал информацию напрямую. Нет у меня магической силы. Запрос Deus ex Machina отправлять бесполезно, его машинное время дорого, чтобы растрачивать на просьбы скромного техножреца второго ранга. Так что верный тестер, отвертка и освященный молоток. Поскольку паства попадается с разным уровнем эрудиции и интеллекта для некоторых из них придумали освященные молотки, кофеварки и даже чаролеты. Отдает шарлатанством и мошенничеством? Возможно, но мы честно предупреждаем, что от освящения ничего не измениться. Надеюсь, это не сыграет с культом злую шутку. А то подменим знания верой, будем окуривать механизмы ладаном и поливать священным машинным маслом. Я хихикнул, представив эту картину.

Сняв корпус с туловища голема, а потом и защитный кожух с кристаллического «мозга» я подсоединил многофункциональный прибор, по старинке называемый тестером. Шарах молотком! Тут главное не переборщить и не расколоть кристалл. Информационные кристаллы не переносят тряску. Из-за нее они начинают сбоить, а мне того и надо. Конечно, информация превратилась в кашу из разрозненных фрагментов, как и защита. Не беда, у меня есть как раз на этот случай вычислительная машина неподключенная в эфирную сеть и не обладающая хотя бы крупицей разума.

Хорошая вещь тяжелый молоток. А вот демпферы – полная дрянь! По спецификации они должны были защитить от таранного удара даже при откинутом защитном кожухе. Дэймоновы маги, снова силы на защиту пожалели! Ну, я вам устрою, бракоделы демоновы!

Докладная немедленно отправилась на завод изготовитель, а копия в центральный храм Deus ex Machina, чтоб не вздумали юлить! Слава богу, и воплощению его – Императору! Не представляю, что бы мы делали без эфирной сети, опутывающей всю тысячу с хвостиком обитаемых миров. Не то чтобы я верю, что Император аватар Бога из машины, но на пророка он вполне потянет. Остальное – политика и манипуляция сознанием.

Загрузив вычислительную машину информацией, я принялся курочить то, что осталось от голема. Перво наперво я извлек кристалл и разбил его на тысячи осколков. Потом перемелю их в пыль, и буду подсыпать недоброжелателям в машинное масло. Затем выдрал все начинку, даже защитный кожух.

Толковому техножрецу все в хозяйстве пригодиться, в крайнем случае, обменяю на черном рынке на что-нибудь полезное. Эх, жалко такой корпус пропадает. По замшелой инструкции я должен полностью утилизировать «зараженного» голема. Идиотизм в квадрате! Во время оно, когда деревья были маленькими, воздух чистым, девушки доступными, а големы оживленными с помощью магии статуями такая инструкция имела смысл. А сейчас голем – это, прежде всего детище высоких технологий. Ладно, я не на пикнике, а в армии: есть приказ – будь любезен выполнять, каким бы дурацким он не был.

Набросав всякого лома и ржави в пустой корпус, я отправил «тело» на переплавку. Надеюсь, моя маленькая хитрость не раскроется.

Пока я чах над любимыми сердцу железяками, вычислительная машина закончила обработку информации. После просмотра памяти голема – еретика у меня натурально отвисла челюсть. Кто-то идеально подделал прямой приказ Deus ex Machina, мы, техножрецы называют их заветами. Даже представить не могу, кем надо быть, чтобы подделать слова бога! Я немедленно схватил ноги в руки и отправился на доклад полковнику Нунну. Неизвестный диверсант вывел из подчинения и сделал врагом целый голем-батальон, к счастью не полного состава.

– Докладывай капитан. Отчего эта груда зачарованного железа спятила и принялась рубить в капусту имперских граждан?

– Кто-то подделал завет Deus ex Machina для стратега III автономного голем-батальона и сменил все коды! В том числе и коды экстренного отключения, вшитые культом Бога из Машины! Механизмам был отдан приказ уничтожать органические формы жизни. Все это было приправлено бреднями о том, что человек эволюционный тупик.

– А почему големы послушались, там же есть полностью разумные механизмы?

– К сожалению, имперским ученым не удалось заставить искров испытывать эмоции. То, что вы принимаете за таковые – искусная имитация. Машины руководствуются исключительно логикой. Бог из машины обладает неизмеримо большими системными ресурсами по сравнению с любым искром. Следовательно, он качественней обрабатывает информацию и видит дальше простых искусственных разумов. У них даже мысли не возникло, что Deus ex Machina может быть не прав.

– Великий Лон! Целый голем-батальон! Хорошо хоть Колоссы отправлены на перевооружение и не могли подцепить «заразу». Что-нибудь еще?

– Пойманный механизм часто повторял фразу: «Deus ex Machina – Attero!» Это переводиться как: «Бог из Машины – Стерт!»

– Мило. Получается, что машинам промыли мозги, и все последующие указания от Deus ex Machina они воспримут как подделку. Мило, очень мило. Реактивируй своих железных болванчиков, а я подниму в батальон в ружье и запрошу поддержку летунов. Я, не медля, отправился выполнять приказ.

«Болванчики» значит, что ж так оно и есть. У многих государств в армейском сленге есть такой термин как пушечное мясо или просто мясо. И только у Империи Феникса не мясо, а лом. От слова металлолом. Лом – это примитивные и дешевые големы, фактически одноразовые. Их всегда пускают в первой волне. У них никогда не будет полноценного разума и не возникнет душа. Командир роты мех-поддержки бронепехотного батальона – совершенно не престижная должность. Считается, что ломом ставят управлять одних неудачников и полных неучей. К сожалению, когда я вербовался в армию, это была единственная «боевая» должность.

Запрограммировав приоритетные цели и скинув всю информацию о противнике куцым кристаллическим мозгам подопечных, я принялся облачаться в доспехи. Тяжелая броня бронепехотинца «Черепаха» по сути, является маленьким пилотируемым големом. Усилители мышц, баллистический вычислитель, миниатюрный искр, мощная станция связи, мед-комплекс «Лекарь» и встроенное оружие – далеко не полный список достоинств это продукта высокой магии и технологии. По собственному почину я установил ракетный ранец мобильной пехоты, правда пришлось уменьшить бронирование. Многие бронепехотинцы, стальные задницы как называют нас армейские острословы, предпочитаю брать с собой еще и ручное оружие. Я – не исключение. Свою пушку, нежно называемую «Малышка», я собрал сам. За основу был взят тяжелый армейский лучемет, к нему я присоединил автоматическую винтовку и подствольный гранатомет. Конструкция получилась своеобразная, но вполне эффективная, на мой взгляд. К сожалению, в патентном бюро так не считают и называют мое детище Дэймоновым Кухонным Комбайном. Ничего, полевые испытания расставят все точки над ё! Для винтовки мне удалось откопать очень интересный вид боеприпасов – неразменные патроны. Их утащил с какого-то резервного склада вооружений наш интендант, зная мою страсть ко всему необычному. Мне это обошлось всего лишь ящик дорого коньяка. Одно время этими патронами хотели оснастить всю армию, но пришлось отказаться, так как от них легко защититься примитивнейшим негатором магии. Зато их просто обожают охотники и команды биологической зачистки, и иногда используют стражи правопорядка. Обычно я заряжаю каждые три последних патрона неразменными, но поскольку у взбунтовавшихся машин защиты нет – в дело пойдет полная обойма. Завершив экипировку виброклинком, что пластает сталь как вареную колбасу и имеет одну незадокументированную функцию, я доложил о готовности.

Мы скрытно подошли к расположению мятежного батальона, атака должна была начаться в три часа ночи. По мне так полный идиотизм. Машины не чувствую усталости, не нуждаются во сне и плевать им на смену дня и ночи. Но кто послушает какого-то капитана роты лома? Вся эта история слишком подозрительна. Почему того голема отправили резать людей? Сильно похоже на провокацию. Машины ничего не делают просто так. Почему машины не покинули расположение своей части? Телеметрия от захваченного нами голема продолжала поступать по эфирной сети пока я не разнес его кристаллические мозги молотком. Я довел свои соображения до полковника и посоветовал вызвать тяжелые бомберы, да сровнять военную часть с землей. От моих слов просто отмахнулись, когда я принялся настаивать, мою роту вообще направили в резерв. Или полковник самодовольный дебил или жрецы центрального храма Deus ex Machina в Тареге запустили гигантский ускоритель элементарных частиц, и мир необратимо изменился. Я свой долг выполнил, мои замечания и предложения были зафиксированы. Осталось лишь следовать кредо Империи: «Делай, что должно – случится, чему суждено».

Первыми начали летуны. Тройка легких чаролетов огневой поддержки прошла на бреющем полете над ангарами и опорожнила по две подвески НУРС'ов. В ответ не прозвучало не единого выстрела. Полковник совсем обезумел и поднял весь батальон в атаку.

Я догадывался, что он пренебрежительно относиться к магомеханизмам, но чтоб настолько! Что нам в таких случаях говорит устав? Он говорит нам, что к Дэймону полковника! Только как его отстранить его от командования? Был бы он рядом, можно бы было что-нибудь придумать. Значит, посылаем устав туда же, куда и полковника!

Я быстро отбарабанил донесение нашему вышестоящему начальнику – бригадному генералу Брусилу и перевел своих големов в боевой режим. Хоть за нарушение командной цепочки меня по головке не погладят, особенно если не случиться чего-то из ряда вон. Похимичив над системой позиционирования мне удалось, добился того, чтобы полковник Нунн по-прежнему считал, что мои големы стоят на месте, а не осуществляют фланговый обход противника справа. Пока я занимался различными телодвижениями, машины сделали первый ход.

Земля вспучилась по всей территории базы, с замаскированных специально оборудованных позиций полезли големы.

– Что я говорил! Ловушка готовилась не один день.

Шквал ракет порвал чаролеты в клочья и обрушился на наступающую цепь бронепехоты. Внезапно выросший на поле боя вулкан и то дал бы меньше огня.

– Отходим! Этот осел завел нас в ловушку! – Проорал я на общей частоте и по какому то наитию «приказал» своим фантомам выдвигаться на позиции попавшей в мясорубку пехоты. Тут же мое призрачное воинство накрыло два залпа ракет. Пара команд и часть «фантомов» исчезла, остальные стали посылать сигналы о критических повреждениях. Я молча отрубил связь, мне не нравиться когда в интимную беседу двоих вмешивается третий со своим нечищеным металлическим рылом.

Тем временем пехотинцы продолжали наступать, неся чудовищные потери. Еще три ракетных залпа проредили атакующих. Я ждал. Потом в дело вступили крупнокалиберные пулеметы и лучеметы. Люди огрызались, но шансы были слишком не равны. Я ждал. Из рядов механизмов вышли огнеметные големы и фехтовальные машины. Сталь столкнулась со сталью. Ночь озарили клубы яркого пламени. Бронепехота стойко держалась против превосходящего противника. Сыны и дочери Империи сражались и умирали с именем Раймона Дважды Феникса на устах. Я ждал. Только перевел свои механизмы класса «Бульдог» в скаут-форму. Роторные пулеметы и дополнительные опоры убрались под гладкую обтекаемую броню. Четыре основных несущих шагохода изогнулись, подобно собачим лапам. Только курсовой лучемет остался в атакующем положении. Давно уже техномаги и инженеры отказались от антропоморфной формы. Даже колоссы и пилотируемые боевые големы оснащают минимум четвероногим шасси. А колоссы класса «Император» имеют целых восемь шагоходов. Только так они способны выдержать свой чудовищный вес без амулетов левитации. Еще очень популярно гусеничное шасси, им предпочитают оснащать големы среднего размера.

Отметка Полковника Нунна пропала с экрана и люди начали организованное отступление. Големы ближнего боя повисли у них на плечах. Пулеметчики и лучеметчики изменили позицию, подобравшись поближе к людям. Между стрелками и тяжелыми арт-автоматами открылась брешь. Пора! Именно в эту брешь я послал своих големов. Где то там, в середине строя находился вражеский искр-стратег. Я извлек из ножен меч, поудобней перехватил «Малышку» и врубил прыжковые ускорители. Поскольку молчать более не имело смысла я проорал в эфир неизменное: «За Императора!!!» – и затянул древнюю литанию смерти.

– Мы приходим из пепла и в него же уходим. Смерть переходит в жизнь, а жизнь в смерть. Я не боюсь смерти. Я не боюсь жизни. Мой дух – феникс, он бессмертен! Мое тело – пепел! Моя воля – всепожирающее пламя!

– Поберегись! В бой идет стальной прах! – Добавил я от избытка чувств. Потом мне это припомнят, а кличка Ржавый прилипнет ко мне навечно. К тому же это моя фамилия. Не знаю, как подействовали мои дикие крики на големов, а люди заметно воодушевились и даже приостановили отступление.

Я несся гигантскими скачками во главе стаи стальных гончих полосующих все вокруг смертоносными лучами. Винтовка строчит как швейная машинка. Рот распахнут в диком крике. Мозг затопило боевое безумие, в равной степени свойственное как оркам, так и детям бэра. Вот уже и шеренга фехтовальных машин – телохранителей стратега. В яростном исступлении винтовка отброшена.. Я и перехватил меч обеими руками и принялся рубить големов как одержимый. Парочка уцелевших «Бульдогов» поддержала меня пулеметным огнем. Вот он! Стратег! Металлическое яйцо на ножках, скрывающее в себе полноценный интеллект седьмого класса разумности. Обычно стратег находиться в специальном сверхбронированом отсеке одного из колоссов. Но сейчас они были на перевооружении. С криком невообразимой ярости я вонзил свой меч в стратега и активировал дополнительную функцию меча. Моя собственная разработка, позволяет подключиться к любому искру напрямую. Правда пропускная способность слишком маленькая и какие либо осмысленные приказы не отдашь, но этого и не требуется. Задолго до появления искров существовали маги Разума, оперирующие реальностью через эфирный план. Они могли победить любого противника кроме неистовых берсеркеров. При попытке взять под контроль их разум, берсеркеры попросту «выжигали» мозг магу своей яростью. Взор застила кровавая пелена, и сознание покинуло меня. Я уже не увидел, как големы превращаются в застывшие статуи.

Машины подвела их логика. Подключившись к информационной сети батальона, идиот в полковничьих погонах попросту не удосужился сменить коды, искр-стратег не догадывающийся о моей маленькой хитрости с системой позиционирования присвоил мех-роте низкий приоритет опасности, а потом и нулевой, что позволило мне спасти остатки батальона. Это еще раз доказало правоту культа Deus ex Machina: «Человек без техники – самодостаточное существо, техника без человека – ничто».

На следующее утро, бродя по полю боя, я услышал жалобный плач. Отодвинув в сторону покореженный кусок брони, я нашел раненого котенка, которого решил назвать Гай, в честь одного из величайших императоров древности. Чтобы спасти ему жизнь и вернуть способность двигаться мне пришлось заменить его спинной мозг искусственными волокнами и вживить в головной мозг небольшой информационный кристалл с «зародышем» искра. Как известно, искусственный разум не создают, а воспитывают как обычного человека. Разум «зародыша» соответствует разуму человеческого младенца. Из-за маленького размера кристалла Гай никогда не станет полноценным разумным существом, но умнее дельфинов он будет точно, со временем. Так у меня появился первый настоящий друг, которому предстояло пройти со мной весь путь до конца. Правда, пришлось записать Гая как наземный разведывательный модуль, чтобы обмануть клерков из штаба.

После подавления мятежа III автономного голем-батальона меня повысили до подполковника, минуя звание майора. Специальная комиссия признала мои действия правомочными и единственно верными. Более того, похоже, я спас Империю от кровопролитной гражданской войны. Целью восставших были коды доступа и ключ заклятья, которыми владел полковник Нунн. С помощью кодов бунтовщики должны были распространить ложный завет по всей планетарной сети. Дальше зараза ереси поразила бы все машины, подключенные к эфирной сети по всем мирам Империи Феникса.

Под командование мне отдали остатки моего родного батальона. Нас отправили на переформирование в Тарег, где ожидало пополнение: кадавры и големы новейших модификаций. Как мне удалось выяснить – менялась вся военная доктрина Империи. Армия решила отказаться от полностью автономных голем-соединений. Как мне шепнули на ушко – сам Император взялся курировать наш экспериментальный батальон. Поговаривали, что он даже посетит нас с инспекцией. Все планы перечеркнула война. Позже все уцелевшие после вселенской бойни историки и летописцы назовут ее Прелюдией к Последней Великой Войне Сил.

* * *

Документ 2: Обращение к имперским гражданам в связи с началом войны

Народ Империи Феникса!

Имперское правительство и его глава, Император Раймон Дважды Феникс поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в семь часов утра, без предъявления каких-либо претензий к Империи Феникса, без объявления войны, войска светлых эльфов народа Платинового Лебедя напали на нашу страну, атаковали наши миры.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, чтомежду Империей Феникса и эльфами Платинного Лебедя заключен договор о ненападении и Имперское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора.

Имперским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать эльфийские войска с территории нашей родины. Правительство Империи Феникса выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия, флот, авиация и маги с честью выполнят долг перед родиной, перед народом Феникса, и нанесут сокрушительный удар агрессору.

Правительство Империи Феникса выражает твердую уверенность в том, что все граждане нашей страны отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду.

Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего имперского патриота, чтобы обеспечить все нужды Имперской Армии, флота, авиации и магов, чтобы обеспечить победу над врагом. Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Выступление по эфирной сети Императрицы Империи Феникса Райской Птицы из демонического дома Дагот.

Глава 2. «Первый выстрел»

Известие о начале войны с эльфами я встретил с радостью. Наконец то я смогу осуществить свою месть! Я даже несколько раз пересматривал речь Императрицы. Ее слова – как музыка для моих ушей! Только пассаж про правительство – позабавил.

Да! У нас есть различные министерства, существует некое подобие парламента, под названием Когорта Бессмертных. Туда входят все вечноживущие аристократы. Возможно, и я когда-нибудь вступлю в нее, для этого необходимо верно служить Империи и совершить выдающееся деяние. Только цена высока – бесплодие и смерть, если прием препарата прекратиться. Еще была опасность превратить в пускающего слюни идиота. Причем, почему так происходит – неизвестно. Судьба наверно и ее вполне материальный помощник. Скользкая тема…Единственный источник эликсира бессмертия был в руках Императора, по этому Когорта выполняла не более чем совещательную функцию. Министерства занимались рутинными делами и прочей бюрократией, важные решения Император принимал исключительно сам. Только жена и старые друзья имели хоть какое то влияние на нашего правителя.

Нас перебросили на мир под названием Грязь, один из множества звена «Изумрудные Пустоши». Когда-то здесь бушевала война с Порядком. После войны этот мир превратился в обугленный шар, только тридцать лет назад началось его терраформирование. Именно тогда Грязь получила свое имя. Была построена сеть гигантских передвижных атмосферных процессоров, охватывающих Кольцов всю планету. Процессоры создавали вокруг себя полосу мощного ливня. Если бы планета не являлась удобной перевалочной базой для космических кораблей, так бы она осталась обугленным шаром. Остроухие это отлично понимали и, пробив брешь в противокосмической защите высадили десант – целую армию. Пятьдесят тысяч ушастых тушек должны лечь в сырую землю, чтобы Империя – победила. Нам отдали негласный приказ – пленных не брать. Ходили слухи что Император, да правит он вечно, решил полностью уничтожить расу эльфов платинного лебедя. «Геноцид!» – какой приятный вкус у этого слова… Похоже я превращаюсь в одержимого.

Если бы я не знал, что защита моего разума крепка, то подумал бы, что в меня вселился эфирный бес. Наверно моя душа погибла при штурме Салема, а ее место занял кровожадный демон. Это случилось в самом начале моей военной карьеры, когда я был сопливым лейтенантом только что из учебки. Одна из многочисленных сект Ordo Servitor – слуг Порядка, устроила в небольшом городке небывалую резню. У меня язык не поворачивается описывать их зверства! Там я потерял обе руки, прямо как наш Император – мне их отрубили мечом порядка. Там же осталась и моя человечность. Я был отравлен эманациями Порядка. Это не пустые слова. При большой концентрации первовещества оно вступает во взаимодействие, с обычной материей искажая ее. Души тоже вполне материальны для того плана бытия, на котором они находятся. В каждом слуге порядка заключена частичка первоматерии. Поскольку в Салеме этих частиц было много – накопилась критическая масса, достаточная чтобы исказить душу. Впрочем специальная комиссия не нашла во мне никаких опасных отклонений.

Мой батальон разместили в циклопической летающей пирамиде, местные колонисты их называют структурами. Структура – это небольшой летающий город, специально разработанный и построенный для мира Грязь. Вся планетарная инфраструктура размещалась в подобных сооружениях и кочевала вместе с полосой ливня, вернее за ней. Дело все в том, что в дождевой полосе бушуют мощные электрические разряды, по сравнению с которыми обычная молния – праздничная хлопушка. Человек там мог выжить только используя специальный скафандр, защищенный магией – гениальное изобретение мага воздуха Мыколы Тусла.

Нам поставили боевою задачу удерживать позиции любой ценой. По замыслу высшего командования мы должны были сковать силы эльфов, а ливень довершит все остальное. К тому же маги жизни преподнесли подарочек – боевых монстров способных отлично чувствовать себя среди мощных электрических разрядов. План, безусловно, хороший, но трудно выполнимый. Погодным процессорам был дан приказ ускорить движение, но они появятся не раньше чем через две недели. Все это время нам будут противостоять загнанные в угол превосходящие силы противника. Эльфы фактически были смертниками, если они не смогут захватить неповрежденными структуры – то умрут. Их правителям позарез нужна была наземная инфраструктура планеты. Как и нам, впрочем.

На второй день пребывания на Грязи я всеми фибрами души возненавидел этот мир. Хорошо хоть было чем заняться. Я решил превратить вверенную мне в подчинение структуру в настоящую крепость. Через местный храм Deus ex Machina мне удалось раздобыть тяжелые стационарные орудия и достаточно големов монтажников чтобы их установить. Так же были оборудованы специальные «гнезда» для арт-автоматов поддержки. Своих бронипехотинцев, кадавров и големов я посадил на переделанные грузовые платформы.

Грузовая платформа имперской сборки представляет собой металлический прямоугольник, парящий в полуметре от земли. Под днищем расположенный левитационным амулеты и маленький магический реактор, рабочим телом которого являлась обычная земля. Более дорогие – универсальные модели реактора обычно не ставили, разве что на заказ. Управление осуществлялось дистанционно, с маленького пульта. «Дешево и сердито», – как говорится. Имперские заводы выпускали эти платформы миллионами. Их мог себе позволить любой нищий. Зачастую сломанные платформы сразу же отдавали в переработку, не делая попыток ремонта. Вот к таким, гм, изделиям я приказал приварить бронеплиты идущие на обшивку космических кораблей. Благо этого добра было навалом. Хорошо быть подполковником! Никогда не забуду лица завскладом на закрома которого я совершил налет. Мировая скорбь плескалась в его глазах. Гномы они всегда такие, этот вроде бы происходил из знатного рода Блехеров. Насколько помню историю: Император в прошлом очень тесно сотрудничал с этой семьей…

К сожалению, мою идею поддержало командование всего двух батальонов из всей нашей дивизии и то половинчато. Никаким бронированием они заморачиваться не стали. А на танковую бригаду нельзя было смотреть без слез. Гусеничные танки попросту вязли в этой грязи, не смотря на свою феноменальную проходимость. Какой идиот направил сюда эти тяжелобронированные гробы? Легких парящих танков хватило бы за глаза. Мы не укрепрайон прорывать собираемся. В современной войне потеря мобильности – смерти подобна!

Позаботился я и о путях отхода. Единственный шанс спастись при разгроме – спрятаться в ливневой полосе. Поскольку скафандров защиты было мало, по причине их дороговизны, я приказал изготовить сетчатые шары из тугоплавкого сплава и зачаровать их примитивной версией защитного заклятья Мыколы Тусла. Мои грузовые платформы можно было в считанные минуты заключить в защитные сферы. Крепилось все это хозяйство с помощью тросов изготовленных из диэлектрика. По идее вся эта несуразная конструкция должна была позволить нам добраться до атмосферных процессоров, на которых существовали надежно защищенные жилые отсеки. Другие боевые соединения естественно отвергли мою: «безумную идею сбрендившего железячника», – как выразился командующий нашей десятитысячной дивизией генерал-майор Хаузер. Он на полном серьезе решил умереть, но выполнить приказ. Враг превосходил нас числом пять к одному. Вполне обыденный расклад. Империя всегда брала за счет выучки и самой передовой магии с технологией. Так что умирать я собрался не раньше, чем последний эльф платинного лебедя подохнет в мучениях. Заставив своих людей работать с утра до вечера, и утащив, с того же склада, всех ремонтных големов я успел завершить свои приготовления до появления эльфов и даже оказать помощь соседним батальонам. Кстати в одном из них я сделал шикарное приобретение – честного не ворующего интенданта, существо столь же редкое как пещерный василиск альбинос. Вдобавок он оказался отличным техномагом, не исповедующим культ бога из машины и циничным желчным стариком. Так что у меня появилось новое развлечение – дружеские перепалки со своим интендантом. Естественно при солдатах он строго соблюдал субординацию, дабы не подрывать моего авторитета, но когда мы оставались вдвоем… На первых же посиделках подобного рода этот доморощенный критик разнес в пух и прах мою «Малышку», обозвав ее пресловутым Дэймоновым кухонным комбайном. Самое интересно в том, что он оказался прав на все сто процентов. А идею с неразменными патронами он счел здравой и пообещал протолкнуть ее куда следует. И я почему то не сомневался что у него получиться. Пусть он предпочел назваться Волком, от него так и веяло властью и силой. Поговаривали что он высокопоставленный сотрудник Комитета Имперской Безопасности и аристократ из когорты бессмертных. Не знаю, так ли это, но роторный пулемет «Мельница» новейшей модификации он раздобыл для меня с пол пинка. Мол, если у бронепехотинца нет большой пушки он не бронепехотинец. Отдача у этой гробины была – только держись! Чтобы не улететь при стрельбе приходилось становиться в раскорячку, выдвигать две дополнительные опоры и фиксировать бронекостюм в такой дурацкой позе. Фактически я превращался в живую турель.

Сам же Волк таскал четырехзарядный ракетомет. БЧ ракет представляли собой сверхмалые ядерный заряды, смерть богов как называли ядерное оружие в старину. Хоть давний запрет на подобное вооружение был снят, его доверяли только вернейшим из верных, а приказ о его применении могло отдать только высокопоставленное лицо. Я, например, не могу.

* * *

Остроухие атаковали на рассвете. Первыми ударили эльфийские валькирии – наездницы на пегасах. Разведка боем. Больше ни на что эти крылатые коняги не способны. Ни выносливости, ни силы – не каждую эльфийку пегас способен утащить на своем горбу. Зато вооружены воительницы были вполне современно – пулевыми автоматами и лучевыми винтовками. В ответ я выпустил тучу дронов. Маленькие невероятно подвижные боевые механизмы, похожие на летающие дисковые пилы превратили валькирий в кровавый фарш.

Остроухим просто нечего было им противопоставить, погибли все. Их главной защитой была скорость, а не толстая броня. Не зря дроны были запрещены всеми конвенциями. Плевать! Ливень смоет все следы. А если нет – все равно плевать! Я пойду под трибунал, и буду по-прежнему сражаться с эльфами. Дальше штурм-батальона прорыва не сошлют.

После того как дроны закончили свое дело, я перевел их в разведывательный режим и рассредоточил в радиусе ста километров от места дислокации дивизии. На часть из них я приказал нацепить защитную сетку как на боевые платформы, уменьшенный вариант естественно. Если дело обернется поракжением, я планировал создать из них цепь для передачи информации из-за пределов ливня. Дело все в том что, он глушил всю связь. А благодаря защищенным дронам можно было создать своеобразную эстафету.

Первый успех впечатлял, но я не обольщался. Какой-то жалкий эскадрон разведчиков – капля в море по сравнению с целой армией. Насколько я понимаю психологию эльфов – они попытается сходу навалиться всей силой. Мы – продержимся! Лишь бы остроухие не разнесли орбитальные крепости. Каким бы гениальным стратегом и тактиком не был звездный адмирал, командовавший обороной планеты силы слишком не равны. Дело все в том, что Империя Феникса раскинулась по множеству звеньев Цепи Миров. В их большой части космоса не было вообще, поэтому космонавтика у нас была слабо развита. В то время как для эльфов она была жизненно необходима для экспансии на новые миры Изумрудных пустошей. Сейчас на Тареге и других мирах-кузницах ударными темпами строились космические корабли – чаролеты и велась подготовка экипажей. Кстати, я подал прошение о переводе во флот. Там у меня будет больше возможностей отомстить.

Как я и предполагал – эльфы бросили в бой все, что только можно. Впереди они пустили боевых гомункулусов: от туч насекомых размером с кулак до тварей размером со слона. Самыми опасными в этом паноптикуме были, как не странно, насекомые. Они представляли собой летающие сосуды, заполненные ужасно едкой органической кислотой. Единственным их предназначением было разбиться об броню врага. Если одна такая тварь попадет в тебя – не страшно, а если сотня – то, что от тебя осталось, похоронят в закрытом гробу. Прочие чудовища не представляли особой проблемы: клыки; когти; костяные пики; естественные иглометы как у дикобразов. Еще я слышал о гигантских жуках бомбардирах – этаких ходячих паровых гранатометах и наземных драконах. Все это было ерундой. У Империи богатый опыт по колонизации миров со сверхагрессивной фауной.

Артиллеристы поставили огненный барраж, тысячи тварей сгорали в пламени, но на их месте появлялись все новые. Полоса разрывов медленно, но верно приближалась к нашим позициям. Я начал отводить свою структуру. Прямая наводка это конечно хорошо. Но проклятые крылатые тараканы остроухих быстро превратят мои великолепные орудия в металлический лом. Солдатам я приказал выдвигаться вперед – нечего ждать пока вырвавшиеся из огня твари прочухаются и перегруппируются. На командном канале бесновался Хаузер, требуя вернуться в строй. Я послал его далеко и надолго. Не терплю некомпетентность! К тому же репутация сорвиголовы плюющей на приказы – мне пригодиться, пусть даже это остановит мой карьерный рост. Мне все равно не улыбается просиживать штаны в штабе. А трибунал? Трибунал меня оправдает, как намекнул Волк, когда я обрисовал ему ситуацию. Люди пошли за мной безоговорочно, они помнили, что случилось при подавлении восстания голем-батальона.

Тем временем пришли вести с орбиты: к планете подошел мощный космический флот остроухих. Орбитальные крепости были переведены в автоматический режим, весь персонал эвакуирован. Остатки флота прикрывали орбитальный портал через который в срочном порядке эвакуировалось гражданское население. Нам приказали держаться до последнего сковывая наземные силы эльфов и не давая им добраться до основной массы структур ушедшей вперед.

Пока я выслушивал пренеприятные известия, солдаты принялись жечь вырвавшихся из рукотворного Инферно насекомых и других чудовищ. Я распределил своих людей так, чтобы на каждую боевую платформу, приходилось не менее четырех огнеметов.

Тем не менее, дело – швах! На моем участке обороны ни одна тварь не смогла вырваться из моря кипящего пламени, устроенного артиллеристами. Зато на других участках даже наземные гомункулусы дорвались до плоти и крови, верных сынов и дочерей Империи. Как бы патетично это не звучало.

На позициях танкистов творился форменный бедлам. Твари вмиг снесли пехотное прикрытие состоящее из огнеметчиков и принялись за танки. Танковая броня плохо поддавалась кислоте, но это не помешало гомункулусам уничтожить танковую бригаду в полном составе. Насекомые своей кислотой разъедали гусеницы, ракетные направляющие и пулеметы, набивались в орудия чтобы расплавить снаряды прямо в стволе. Мне пришлось послать несколько взводов, чтобы вытащить танкистов из ставших бесполезными металлических коробочек. И это всего лишь монстры! На подходе были основные силы эльфов! Я приказал перевести структуру на дистанционное управление и покинуть ее всему личному составу, предварительно заложив в нее тактическую ядерную мину. Точнее это была одна из ракет Волка с наскоро прилепленным к ней радиодетонатором. Надежнее было бы, что-то соорудить из кристаллов дальней связи, но не было времени. В Империи каждую технологию старались дублировать магией и наоборот. А когда совмещали в одном устройстве – получались воистину чудесный результат. В приказе ничего не говорилось о защите имперского имущества, хотя это и подразумевалось. Иначе пребывание на планете теряет смысл. Будем считать, что я тупой и не понимаю намеков.

Я очень вовремя пересадил на боевые платформы весь личный состав вверенного мне подразделения. С тыла по нам ударили легкие эльфийские пехотинцы. Какой же я дурак! Знал же что у остроухих есть специальные землеройные гомункулусы, похожие на гигантских кольчатых червей, и не удосужился установить сейсмодатчики! Мол, почва слишком влажная и туннель попросту обвалиться. А то, что грунт можно закрепить специальной моментально затвердевающей строительной пеной – забыл! Хотя это изобретение светлые украли у нас еще во времена III Империи Феникса! Структура, которую ранее занимал мой батальон, оказалась как раз среди эльфийских порядков. Я, не долго думая, активировал адскую машинку. Рвануло любо-дорого посмотреть! Взрыв разом испепелил целую роту. Да раненых не счесть. О количестве заживо похороненных в обвалившихся туннелях можно было только догадываться. Я разразился счастливым смехом на общей частоте. Это получилось совершенно случайно, но эльфы слушавшие наши частоты на миг дрогнули, дав мне еще пару лишних секунд на отдачу приказов. Надо будет запомнить на будущее. Единственной преградой на пути остроухих к нашим артиллерийским позициям встал мой батальон. Пока есть снаряды – это единственная наша защита от превосходящих сил противника. Придется рассредоточить батальон повзводно, для защиты позиций артиллеристов. Цепь получиться, жидковата, но удержать эльфов думаю, сможет. Надеюсь, мы погибнем не напрасно и подкрепление успеет добраться по этой грязи вовремя. Я произнес краткую речь на общей частоте:

– Солдаты Империи! Братья и сестры! Из-за некомпетентности одного человека мы в глубокой заднице! Враг угрожает нашей артиллерии! Если замолкнут орудия, армия остроухих тварей просто сметет нас! Только войска, обладающие боевыми платформами, смогут успеть! Я зову вас на верную смерть! Не ради меня! Не ради идиота Хаузера! Ради наших боевых товарищей и будущего наших детей! Все кто любит меня – за мной!!! – Закончил я в лучших традициях императоров древности.

В обыденной обстановке эти слова звучат плоско и банально, но на поле боя когда в крови гуляет адреналин, а в воздухе витает смерть – то что нужно.

После того как мы высадились на позициях артиллерии, боевые платформы были отосланы подобрать спешащие к нам на помощь подкрепление. С орбиты поступили неутешительные вести. Эльфы пожгли все космические крепости, с минуты на минуту ожидался вражеский десант. Пока держался только эвакуационный коридор с планеты, ибо там сосредоточились остатки Имперского флота. Кстати космолетчики сделали нам подарок – положили десяток однотонных ракет аккурат по позициям основных сил врага. Зарево стояло на пол неба. По моим прикидкам тысяч двадцать эльфов приняли огненное погребение. Вот это силища! Как сказал капитан отстрелявшегося корабля: «Я пальнул десятью недоразумениями не могущими зваться даже реактивным снарядом, но пехтуре все в хозяйстве пригодиться». Нам бы такое недоразумение! Дабы не повторить судьбу бездарно погибших сородичей основная масса остроухих ломанулась в атаку. Это они опрометчиво! Нашим тяжелым артдивизионом командовал толковый офицер по фамилии Градов. После того как он устроил море огня для эльфийских боевых гомункулусов, частота стрельбы была снижена для имитации нехватки боеприпасов. На самом деле этот шельмец превзошел даже меня по части потрошения складов. Натасканных им боеприпасов хватило бы, чтоб взлететь на луну, если бы она была у этого поганого мирка. Вдарил Градов будь здоров! Я передал ему под командование остатки своих арт-автоматов поддержки. Большинство из них, к сожалению, погибло вместе со структурой. Но как говорили в древности: «Пушки лишними не бывают».

Пришло время опробовать мой новенький роторный пулемет в боевых условиях. Что я могу сказать? Недурственно! Если бы я писал мемуары – обязательно бы вставил метафору про косу и травы. И пусть я нечто подобное уже встречал, причем неоднократно. От того, что мысль банальна, она не перестает быть верной. Поливая остроухих свинцом я хохотал как безумный, транслируя свой смех через внешние динамики своего бронекостюма. Похоже, я полный отморозок – мне действительно было весело. Правда импровизированная трансляция «Голоса Инферно» имело своей целью запугать врага и завоевать популярность среди моих бронипехотинцев. Как нам рассказывал инструктор в учебке: в бронипехоте все солдаты с прибабахом, так что офицерам приходиться играть полных психов. Я затянул популярную, в войсках с недавнего времени, орк-оперу.

Ее с удовольствием пели даже имперские эльфы. Вообще под сенью огненных крыл феникса собралось множество эльфийских народов и вопреки расхожему заблуждению они предпочитали любить своих родственников Платиновых Лебедей исключительно через прицел лучемета. Ни кого же не удивляет, что разные людские народы с радостью убивают друг друга. Так что ненависти я к нашим эльфам не испытывал, любви впрочем, тоже. Уважение – не более.

Пока я пел, легкие пехотинцы остроухих добрались до нас. Пришлось отбросить пулемет и выдвинуть лезвия из рук. Со своим громадным вибро-мечом, я даже не стал возиться – слишком медленное оружие для такого подвижного врага. К тому же ножны с «оглоблей» я прикрепил на спину – чтобы не мешались. То есть быстро достать меч – невозможно. Думаю, это не получилось бы и у длиннорукого орангутанга, обладай он экзоскелетом с усилителем мышц. А времени, чтобы отстегивать ножны – не было. Надо будет разработать специальные крепления, которые раскрывались бы в бок, к примеру. Сомневаюсь, что это будет удобно, но хоть так. Без двуручного меча сейчас никуда. В современной войне, как ни странно, приходиться часто сходиться в рукопашную с тяжелобронированным противником. Средства нападения и защиты совершенны и поэтому нейтрализуют друг друга, вот и приходиться использовать условно холодное оружие типа мечей. Не ножом же во врага тыкать?

Первому эльфу я просто прожег голову из встроенного в броню лучемета. Меч второго я принял на скрещенные клинки и со всей силы пнул его в пах. Такой удар не выдержит даже тяжелая броня – доспех весит несколько центнеров, да я сам центнер, а теперь помножьте это на силу удара с учетом искусственных мышц. Остроухий согнулся, хватаясь за причинное место, и я с легкостью снес ему голову. На меня посыпался целый град ударов, я не успевал всех их парировать и плюнул на это гиблое дело. Броня пока держала, но без синяков и трещин в костях я не обойдусь. Пришло время превратиться в берсерка. Я активировал аптечку встроенную в броню и впрыснул в кровь специальный боевой коктейль.

– Победа или смерть!!! – проревел я девиз бронированной пехоты, – за мной мои верные воины! За Императора! В атаку!!!

Я ринулся в самую гущу врага, бешено размахивая клинками, во главе впавших в боевое безумие бронипехотинцев. В ответ по нам ударил целый шквал пуль и лучей. Для бронепехоты это что слону дробина. Эльфы перехитри самих себя – по ходам, прорытыми червеобразными гомункулусами, невозможно было протащить тяжелое вооружение. Легкое стрелковое – способно пробить Имперский бронекостюм только в упор. Яростные крики моих солдат, стоны и хрипы раненых, лязг железа и влажный чавкающий звук входящих в мягкую плоть мечей. Такова симфония войны. Это страшно! Когда я позже просматривал записи того боя, я на секунду испугался себя самого. Вот некто в залитых кровью доспехах насаживает на двухметровый лом как на кол эльфа и поднимает в качестве знамени. Вот рядом громадный орк без шлема руками вырывает из груди остроухого еще трепещущие сердце. И тут же пожирает его. В следующий миг зеленокожего пронзает сразу три меча, но прежде чем погибнуть он загоняет вражеские клинки поглубже в себя, чтобы дотянуться и раздавить руками голову одного из своих убийц. Где то там и я с хохотом кромсаю на куски вражеского командира, а его голову отправляю мощным пинком в боевые порядки наступающих. Это, а не красивые парады под бравурные марши надо показывать обывателям. Чтобы прочувствовали на своей шкуре, что война это кровь, грязь и говно! К сожалению, без войн невозможен мир. Таким нашу вселенную создал Творец – Вседержитель.

Эльфы дрогнули и побежали. Похоже я их сильно переоценил. По ним открыли огонь с боевых платформ – наконец то подошло подкрепление. А мы же пьяные от пролитой крови и боевого коктейля играющего в крови принялись развлекаться кто, во что горазд. Некоторые солдаты разбилась на команды, и устроили игру в футбол, чьей то оторванной головой. Кто-то стал выкладывать трупами имя Императора. Я видел ужас на лицах солдат из подошедшего подкрепления. Кого-то рвало. Во всей дивизии только мой батальон состоял из бронипехотинцев. Остальные солдаты входили в обычные линейные части – серые лошадки войны. Им не понять, что пока действует боевой коктейль нам необходимо спустить пар, иначе просто поубиваем друг друга.

Развлекались мы не долго, на нас как горох посыпались вражеские десантники. Тяжелая броня, мощные пушки. Ну, прямо как мы, только уши дурацкие и доспехи квазиживые. Теперь нашлось дело для моего двуручника.

– Мечи наголо! Покажем остроухим выродкам, как сражаются и умирают настоящие бронепехотинцы! Победа или смерть!

И началась жестокая сеча. Мы встретили равных противников. Только их было больше на порядок – это к потехе присоединились прорвавшиеся через заградительный огонь артиллерии потрепанные части остроухой пехоты. Мы оказались в котле. Тем не менее, солдаты стойко держались и умирали один за другим. Когда я думал, что пришло время воссоединиться со своим богом в эфирных сетях, с орбиты пришло сообщение, что все гражданские эвакуированы, а наш звездный флот, все три уцелевших кучи металлолома, в таком ужасном состоянии были корабли, пошли на таран вражеского флагмана. Все равно остроухие уничтожили портал, и смыться – не получиться. С нами тепло попрощались и посоветовали умереть, захватив как можно больше врагов. Если конечно не хотим, чтобы на нас училась пыточному делу стажеры эльфийской армейской разведки.

– Батальон! Слушай мою команду! На прорыв! Отходим к боевым платформам и убираемся отсюда! Все желающих из других подразделений встретим с радостью! Но знайте, мы хотим попытать счастья в полосе Вечного Ливня! Заодно проверить мои выкладки.

Все мои люди загрузились в полном составе. К нам решила присоединиться едва ли не сотня человек из других подразделений. Каждый сам выбирает, где и как ему умереть. Еще мы загрузили всех раненых как не имеющих право голоса из-за недееспособности. Потом выяснилось, что большинство раненых просто пребывали в отключке – очень уж тяжелые кулаки у моих бронипехотинцев. В общем, боевые платформы забили под завязку. Еще я прихватил с собой парочку наименее поврежденных трофейных бронекостюмов эльфийских десантников. Големы обладающие полноценным разумом и сильно измененные кадавры сами вызвались прикрывать наш отход. Я передал им под управления оставшиеся неразумные боевые механизмы – это все что я мог для них сделать.

Построившись клином, мы как таран ударили в боевые порядки врага и пробили их. Вырвавшись на оперативный простор боевые платформы, развили бешеную скорость и не снижали ее до самой ливневой полосы. Пока мы летели, я подключился к пока еще работающей эфирной сети и, отослав рапорт, принялся качать с огромной скоростью кое-какую информацию.

Перед самой ливневой полосой, пока устанавливались защитные сетчатые сферы, я отослал эльфам короткий пакет информации с обещанием вернуться, закольцованной записью своего хохота и записью наших «развлечений» после того как была отбита атака легкой пехоты. Когда мы уже вошли в ливень, земля содрогнулась – это Градов устроил салют в честь погибшей дивизии, подорвав боеприпасы к своим орудиям.

А потом был полет среди ослепительных молний, электрические разряды голубыми змеями плясали на защитной сетке. Казалось, путь через стену сплошного дождя длился века, хотя прошло от силы несколько часов. До цели не дошло восемь боевых платформ. Я сам видел, как погибли три из них. Одной просто не повезло – она попала под особо сильный разряд, расплавивший защитную сеть. Люди, управлявшие двумя другими платформами – запаниковали и врезались друг в друга. Остальные просто потерялись. Под моим началом, как старшего офицера осталось всего пятьсот три человека – батальон неполного состава. И это если считать с ранеными. Боеспособными оставались от силы двести – двести тридцать человек. Через недельку с помощью саркофагов регенераторов можно было поставить на ноги еще сто пятьдесят человек.

После высадки на атмосферный процессор я отдал ряд распоряжений как-то: об организации импровизированной военной полиции, разрешении азартных игр и дополнительных занятиях рукопашным боем и физической подготовкой. Короче было сделано все, чтобы отвлечь солдат от нашего поражения и невеселых мыслей о ловушке, в которую они угодили. За главного я оставил майора Лагранжа. Это был опытный офицер, отдавший армии двадцать лет своей жизни. По-хорошему он должен был занимать мое место. Фактически я прыгнул через его голову, но он, к счастью, не оскорбился. Как мне рассказал Волк: Лагранж уже неоднократно пропускал вперед себя талантливых новичков. Лучшего заместителя мне не найти. Еще хотелось бы выделить батальонного сержанта Шай-Ара. Он тоже старый служака из семьи потомственного военного. «Батальонный сержант в седьмом поколении», – как любит говорить он сам. Тоже многократно отказывался от повышения, мотивируя тем, что солдаты как дети и за ним пригляд нужен. Мол, кроме него, единственного и неповторимого, никто с этой работой как следует – не справится. Благодаря этим двум людям батальон работал как часы.

Сам же я вместе с Волком заперся в зале с синтезатором материи, наскоро переоборудовав помещение под лабораторию. Синтезатор материи – вторая по важности Имперская технология после эликсира бессмертия. Эти маготехническое устройство способное преобразовывать энергию в материю с заданными свойствами, формой и размерами. У синтезаторов существует только две проблемы: они не в состоянии воспроизвести магические свойства создаваемых объектов и они требуют чудовищного количества энергии. Но чего-чего, а дармовой энергии здесь более чем нужно. Мниться мне, что если бы Император пожелал, так называемые атмосферные процессоры появились бы на всех мирах Империи в качестве источников энергии. Изменения климата от их работы вполне можно минимизировать, накрыв специальными защитными куполами. Конечно, оставалась проблема доставки энергии до конечного потребителя. Что только не изобретали ученые и маги Империи, чтобы передавать энергию на расстояния, но лучше старых добрых проводов и кабелей так ничего не придумали. Остальные варианты были либо слишком дороги, либо имели энергопотерю еще выше, чем провода. Несмотря на все свои недостатки, синтезаторы материи и атмосферные процессоры способны создать истинный Золотой век в Империи. И привести ее к гибели в результате деградации. Пока жив Император – это не наступит никогда!

В своей импровизированной лаборатории я приступил к исследованию трофейного бронекостюма. Раньше слабо разбирался в биотехнологиях. Но во время нашего поспешного бегства мне удалось закачать прямо в мозг чудовищный объем информации по вопросу. Это не прошло бесследно – память о моем детстве оказалась полностью стерта, осталась лишь ненависть усилившаяся многократно.

Я намеревался на основе монстров Вечного Ливня, как прозвали их солдаты, и биотехнологий остроухих создать квазиживые доспехи, способные выдержать чудовищные разряды электричества. На опыты у меня ушла неделя, и все что получилось в результате – это нежизнеспособный квазиживой организм со сроком жизни не более трех суток. Это был прорыв! Несмотря на отлаженную технологию и знания добытые дорогой ценой я совершенно не был уверен в успехе. Произошло настоящее чудо! Наверное, Deus ex Machina услышал мой запрос-молитву. Когда я учился в школе техножрецов ,мне говорили что я мощный техно-эмпат в латентном состоянии. Это значит, что я могу общаться, чувствовать и управлять машинами без всяких посредников вроде интерфейсов и прочих нейрошунтов. Только способности эти спят, и пробудить их не получилось ни у кого. Не стоит недооценивать и помощь Волка, без него у меня все равно ничего бы не вышло.

Приказав осваивать новые доспехи и готовиться к вылазке, я вновь закрылся в лаборатории. Боевые монстры это конечно хорошо, но если в них встроить лучеметы, стальные клинки и какие-нибудь ракетные установки будет гораздо лучше. Вся эта машинерия нужна свежеиспеченным кадаврам исключительно для сражений за пределами Ливня. Подобную модернизацию претерпели и изобретенные мной био-доспехи. Еще я поработал над их дизайном, в ущерб функциональности, добавив всяких декоративных элементов вроде гребней, рогов, костяных шипов и перепончатых крыльев. Получились настоящие исчадия Инферно. В дополнении к инфернальному антуражу я синтезировал демонических хохот, усилив его инфразвуком. Эта запись будет транслироваться через внешние динамики каждого солдата.

Среди моих людей нашелся толковый художник нарисовавший для нас эмблему и изготовивший батальонное знамя. По идее её должна присвоить геральдическая палата, но поскольку наш батальон совсем недавно сформирован, эмблему для нас еще не придумали. Покопавшись в уставе, я присвоил ее сам. Обстоятельства позволяли. Эмблема была выполнена в черно-багровых тонах и представляла собой стилизованного изображение изобретенного мной доспеха пожирающего маленькие фигурки эльфов. От ныне и присно во веки веков мы будем называться «Пожирателями»!

Построив свой батальон в актовом зале, по такому случаю освобожденном от мебели я обрисовал солдатам текущее положение.

– Доблестные бойцы Империи! Пусть нас осталось мало, боевую задачу никто не отменял! «Победа или смерть!» – наш девиз. Но умирать придется исключительно нашим врагам! Я обещаю вам это! Вы мне верите?!

– Да!!! – взревело несколько сотен глоток.

– Отлично! Мне удалось получить разведывательную информацию из внешнего мира. – За моей спиной прямо на воздух спроецировалась запись с камеры дрона. На ней было видно, как на структуру в срочном порядке грузятся эльфы. Угол съемки изменился, и все желающие смогли увидеть клубящиеся тучи полосы Вечного Ливня.

– Эта запись поступила спустя день, после того как мы высадились на атмосферный процессор. Врагу достались структуры с заглушенными реакторами. На их реанимацию они потратили слишком много времени. По последним данным самые тихоходные структуры находятся не более чем в трехстах километрах от ливневой полосы. Сегодня мы атакуем замыкающую группу из пяти структур. – Кадры съемки за моей спиной сменились план схемой. – Три структуры мы уничтожим с помощью оставшихся термоядерных ракет, а две другие возьмем на абордаж, обыщем на предмет всяких полезных вещей, а потом подорвем реакторы. Подробности вы узнаете от своих сержантов и лейтенантов. Выступаем через два часа. Всем облачиться в новые бронекостюмы и поместить ручное оружие в специальные защитные кофры.

Темная беззвездная ночь. Из сплошной стены воды выныривают странные фигуры. В неверном свети молний виднеются гигантские летающие скаты, на спинах которых восседают уродливые чудовища. Не развиваются на ветру знамена, не звучат боевые кличи. Страшные порождения Вечного Ливня движутся совершенно беззвучно, лишь гром возвещает об их приходе! Так бы мог описать наше появление посторонний наблюдатель. В этом бою я решил использовать только людей, дабы поднять им боевой дух собственной победой. Под людьми я естественно подразумеваю все разумные расы и виды, населяющие Империю.

Сегодня я впервые взял с собой Гая. Во время предыдущего боя он просидел в специальном защитном боксе. Я изготовил ему броню и подключил напрямую к искру имплантированному в спиной мозг. Все время пока котенок жил со мной я тренировал его в специально созданной иллюзорной реальности. Пришло ему время показать свою выучку, заодно жирок стрясет. Это наглое животное стало талисманом батальона, и каждый считал своим долгом накормить его отборным мясцом или подарить новую игрушку. Я был не исключением. В последствии кадвр-кот полностью отработал до последнего грамма свой мясной паек. Он даже спас мне жизнь, сбив прицел какого-то шибко резвого лебедя.

Мы скрытно подошли к облюбованным нами структурам. Эльфы даже не прочухались. Они используют, какое то колдовство, рассчитанное на обнаружение больших масс металла. Ведь каждый знает, что Империя делает упор на железо, а не плоть. Потому Империя и победит. Наши вооруженные силы используют радары чисто технического и техномагического происхождения. Остроухие даже не удосужились выставить часовых. А чего им бояться? Полоумные имперцы сгинули в ливневой полосе. И они правы. Солдаты Империи исчезли, на их место пришли порождения Вечного Ливня.

Сразу после высадки батальона Волк сделал ровно три выстрела из своего ракетомета, ровно три структуры превратились в пылающие костры.

– Бей! – прохрипел я на командной частоте, – Всем принять боевой коктейль!

Началась кровавая вакханалия. Для этого боя я взял короткий виброклинок и пистолет, стреляющий бронебойными мини-ракетами. Мы как одержимые ворвались в казармы и принялись резать ничего не понимающих полусонных эльфов. Мы устроили форменную бойню, большинство остроухих не успели даже схватиться за оружие. Трудности возникли только в тюремном блоке – его охранял целый взвод эльфийских десантников. Я лично снес голову двоим из них – сильные бойцы. К моему удивлению была занята только одна камера, в которой оказался полумертвый эльф Платинного Лебедя.

– Интересно за что его так измордовали?

Чтобы выяснить это я приказал взять его с собой. Пока мы «запаковывали» остроухого в защищенную капсулу для транспортировки раненых от Лагранжа поставленного командовать второй половиной батальона поступил рапорт о выполнение задачи. Погрузив все ценное, что не прибито гвоздями, то есть что можно отодрать, на скатов и, заминировав магический реактор, мы покинули структуру. Я самолично нажал на кнопку подрыва зарядов и два летающих города обрушились на землю. Ливень довершит остальное.

Перед тем как скрыться в пелене дождя я попытался выйти на связь с командованием. Безрезультатно, видимо эльфы обнаружили все до единого порталы, через которые поддерживалась связь с другими звеньями цепи. Единственный минус и уязвимое место в Имперской глобальной сети – это постоянно открытые микро-порталы. Нашим ученым и магам не удалось найти способ прямой связи между эфирными планами разных звеньев Цепи. На Изумрудных пустошах больше нет известных мне Имперских миров. Ведь для эфира, еще называемого астралом, нет ни расстояний, ни преград, в пределах одного звена. Я точно знал, что Феникс распростер свои крылья над двумя десятками миров в Изумрудных Пустошах, но кто же скажет их координаты простому подполковнику? Ведь я могу попасть в плен и выдать местоположение миров под пытками. Возможно, координаты знал Волк, но он предпочел отмолчаться. Так что план напрямую связаться через астрал без посредничеств информационных эфирных каналов, благо аппаратура позволяла, приказал долго жить. По иронии судьбы объединение планетарных сетей на Изумрудных Пустошах было назначено на завтра. Мироздание или боги изволят шутить.

После того как остроухий пролежал неделю в саркофаге-регенераторе я устроил ему допрос с пристрастием. Эльф рассказал все сразу. Он оказался высокопоставленным аристократом и бывшим главой партии мира. Почему бывшим? Все его партию вместе с семьями и слугами вырезали за одну ночь. Одному лишь Феануру, так он отрекомендовался, удалось сбежать и скрыться в армии вторжения. Правда это ему не сильно помогло и его поймали. Ненависть к своим сородичам пылала в сердце этого эльфа. Он даже изъявил желание присоединиться к вооруженным силам Империи Феникса.

– Прошу вас! Позвольте мне сражаться на вашей стороне! Они убили мою жену и детей, у меня нет ничего кроме мести! Или убейте меня!

– Хорошо! Я дам тебе шанс проявить себя. Но запомни: я поклялся убить всех эльфов платинного лебедя! Ты будешь последним, только и всего…

– Это мы еще посмотрим кто кого!

– Я еще не закончил. Я дам тебе шанс, но с одним условием – тебе имплантируют в тело капсулу с одним любопытным веществом. Если что – смерть будет мучительная, но не долгая.

– Согласен!

Пока «гость» лечился, я доводил до ума своих кадавров и переобучал искра управляющего ими. Еще я изобрел и сконструировал голем-мины. На это идею меня навел Гай. Изобретение представляло собой рифленый шар диаметром двадцать сантиметров к которому прикрепили четыре шагахода в форме собачьих ног. За основу я взял разведывательный голем класса гончая почтинеизменный со времен III Империи Феникса. Осталось только приделать систему самонаведения или дистанционного управления. По-моему получилось недурственно – скоростная передвижная бомба. В столь малый корпус не запихнешь много взрывчатки, но это и не требуется. В гранатах вообще полный мизер, однако, все живое в радиусе пятидесяти – ста метров превращается в кровавый фарш. Ведь основной поражающий фактор в подобного рода изделиях – осколки. Благодаря рифлению стальной корпус разлетается на сотню осколков, добавьте сюда остатки шагоходов, сервомоторов и системы управления. Идеальное оружие для зачистки помещений.

На этот раз мы выступили в открытую, с развернутыми знаменами и под один из самых древних Имперских маршей. Таится, не было смысла. Во время штурма тех двух структур эльфы успели подать сигнал бедствия. Мы даже видели их передовые части, когда ныряли в Вечный Ливень. Они тоже видели нас. На этот раз мы пришли ни одни, нас сопровождал целый сонм боевых кадавров. В этом бою мы уничтожили более половины захваченных врагом структур. Тактика очень проста – навал из кадавров. Благо инкубаторы работали в форсированном режиме, у меня было много мяса.

В этом бою мой батальон приобрел еще одного солдата. Я выполнил обещание данное Феануру.

– Вот возьми этот нож и добудь все потребное в бою. Как ты это сделаешь – не имеет значения. Если ты не вернешься во время, имплантированная в твое тело капсула впрыснет в кровь особый токсин, и ты превратишься в лужу слизи. А теперь снимай бронекостюм – ты еще не член «Пожирателей» и проваливай. У тебя двадцать минут.

– Есть сэр! – только и сказал эльф. Вернулся он, спустя пятнадцать минут, когда мы уже грузились на скатов. Причем вернулся не с пустыми руками, а облаченным в броню эльфийскго десантника и вооруженным ручным пулеметом гномьего производства.

– Добро пожаловать в семью Феанур Мэдрос, наследный принц эльфов Платинного Лебедя. Не волнуйся, КИБ. не узнает об этом. А придумал ты неплохо: с помощью штыков Империи вернуть себе трон и отомстить убийцам семьи. Я даже помогу тебе в этом, Имперская бронепехота может все! Так будет еще интересней.

– Спасибо сэр! Как вы узнали…

– Ты изменил свое лицо, а надо было сменить тело. Генетический код каждого живого существа – уникален.

– Учту на будущее.

– Тебе не понадобиться. Официально Феанур Мэдрос скончался, не приходя в сознание. Тебя же я записал на место одного из погибших эльфов в моем батальоне. Теперь ты рядовой Леголаз Безотцовщина. – Я расхохотался, глядя на то, как скривился эльф.

– Вижу ты знаком с Имперским фольклором. Знатно тот гоблин поглумился над вашим эпосом.

Когда эльфам ценой громадных потерь удалось перебить основную массу кадавров, и мы начали организованный отход, на планету высадился Имперский десант. Это пришел наш космический флот, слухи о постройке которого ходили уже пол месяца. Участь остроухих была предрешена.

Эта война не была неожиданностью для Империи. Раймон Дважды Феникс усиленно готовился к ней, но так и не успел совершить должное до конца. Отсюда и временный успех эльфов. Были шансы, что война начнется не сейчас, а позже, по этому Император не стал подтягивать войска к границам. Это было бы равносильно объявлению войны. Он поставил, и ставка оказалась бита, но партия только начинается!

За уничтожение большого количества структур меня не похвалили, а все лавры отдали флотским. Но на понимающих людей я произвел большое впечатление Я не мог знать что Первый звездный флот спешит нам на выручку. Мое прошение о переводе – отклонили, нет не так. Меня одного перевели бы без всяких вопросов, но я просто не мог бросить свой батальон, своих «Пожирателей» после всего пережитого вместе. Отказ мне мотивировали тем, что не было прецедентов перехода крупных воинских формирований из одного рода войск в другой. Как будто мы в суде с его прецедентным правом. Второй причиной была названо: отсутствие навыков боя в космосе – это отчасти правда, у нас была только общая пустотная подготовка. Третьей – неподходящее оснащение. Мол, оружие излишне мощное, легко может повредить жизненно важные системы корабля, а доспехи хоть и герметичны, но не тянут на скафандр. Это вообще абсурд! Применение тяжелого вооружения практикуется только при выполнении строго определенной задачи: «Убей их всех, и плевать на разрушения!» А чтобы превратить бонекостюмы в тяжелые пустотные скафандры требуется установка дополнительного оборудования, выполняемая в течении двадцати минут в полевых условиях.

Тем не менее, в космос мы попали, но только в качестве пассажиров. Прислав нам пополнение, батальон погрузили на транспортник «Бешенный хомяк» и перебросили на другую планету. Поскольку у Империи доселе не существовало своего космического флота, кроме соединений орбитальной обороны, этот род войск не успел обрасти традициями, в том числе и традициями именования боевых кораблей. По этому каждый капитан называл свои корабли как хотел, в меру своего воспитания и чувства юмора. В последствии манера называть космические чаролеты несуразными названиями вроде «Бешенный бобер» или «Ужас внушающий заяц» перерастет в традицию.

Следует немного рассказать о принципе перемещения космических кораблей между звезд. Межсистемные сообщение стали возможны после изобретения целого комплекса заклятий позволяющих на порядок превысить скорость света. Эта магия была изобретена еще во времена III Империи Феникса. Она позволила уничтожить разумный вид ниркс, чьи флоты вторжения передвигались на досветовых скоростях.

* * *

Документ 3: Сводки с фронтов

От Имперского информбюро!

Третьего августа 1071г. от о.и. десантниками первого звездного флота была освобождена планета Грязь и спасены остатки защитников планеты ведших партизанскую борьбу с захватчиком. Воины Империи явили собой образец стойкости и личного мужества, месяц, противостоя многократно превосходящим силам противника. Хорошо проявил себя только что сформированный первый звездный флот, мастерски взломав космическую оборону и проведя зачистку планеты от наземных сил захватчиков.

* * *

На планете Пандора продолжается вялая позиционная борьба. Пятого августа 1071г. от о.и. командующий Седьмой армией Генерал-лейтенант Фицморген заявил, что вверенная ему армия занимается перегруппировкой и готовит мощный удар, который «Выкинет этих гусей ощипанных с планеты!» – цитата дословная.

* * *

Двадцать первого августа 1071г. от о.и. была освобождена от эльфиского присутствия планета Руок. Мирный народ квадов обитающий на планете в благодарность за свое спасение подал прошение о вступление в Империю Феникса на правах автономии. Император Раймон Дважды Феникс с радостью удовлетворил данную просьбу. Немедленно по вступлении квады подарили империи технологии, вызвавшие целую революцию в медицине.

* * *

Первого сентября 1071г. от о.и. седьмым эльфийским звездным флотом была прорвана космическая оборона планеты Новая Лепурингия. Планета подверглась орбитальной бомбардировке. Из всего семимиллионного населения планеты уцелело всего лишь десять тысяч человек. Этот мир более непригоден для жизни. Это беспрецедентное преступление в истории Цепи Миров. Межзвеньевое сообщество государств осудило этот неслыханный акт геноцида, но тем и ограничилось. Сей поступок еще раз подтвердил древнюю максиму, что у Империи Феникса есть лишь два союзника – ее армия и флот. Император объявил личную месть всем причастным к геноциду и поставил под сомнение существование Темного Союза.

* * *

Пометка молния! Седьмого сентября 1071г. от о.и. в семнадцать часов двадцать три минуты по среднелипурингийскому времени первый звездный флот приступил к взлому планетарной обороны пустынного мира Тар. По непроверенным данным эльфы Платинного Лебедя подтянули к планете свои четвертый и девятый звездные флоты.

Эфирная сеть, информационный узел N 622/1 «Пресс служба Имперских Вооруженных Сил».

Глава 3. «Бои местного значения»

Еще одна планета – еще одна война. Нас перебросили на мир Тар, та еще дыра доложу я вам. Если взять планету Грязь и хорошенько «просушить» термоядерными бомбами – то получится Тар. Выжженная пустыня. Не та, которую представляет рядовой обыватель. Отнюдь нет! Здесь отсутствуют и палящее солнце, и волнующееся море песка, и какая либо жизнь, коей наполнена обычная пустыня. Существует множество видов пустынь: песчаные, ледяные, каменные, но мы попали в самую поганую из всех – пепельную. Черная растрескавшаяся земля, кое-где светящаяся от радиации; небо вечно затянутое темными тучами, которым никогда не пролиться дождем и вездесущий пепел, забивающийся в любую щель. Нам приходилось менять фильтры каждые полчаса, иначе воздух просто не проходил. Я удивился, откуда он здесь вообще взялся, ведь даже моря оставались совершенно безжизненными, и некому было вырабатывать кислород.

По пути на планету я впервые увидел космическое сражение, что называется в реальном времени. Отвратительно! Отвратительно и бездарно! Напрасная трата людей и техники! Это был не бой, а какая то дуэль или перестрелка в тупом боевике, что любят крутить на развлекательных узлах эфирной сети. Ну, знаете: дикая планета, бандит в черной шляпе и шериф в белой, у обоих по два древних револьвера в кобурах на поясе, играет известная каждому любителю подобных развлечений музыка Энрико…

Наши и вражеские корабли сравняли свои относительные скорости и тупо затеяли пальбу, а потом обмен абордажными командами. Я сходу придумал несколько вариантов эффективного решения поставленной задачи по уничтожению противника. Но лезть со своими советами благоразумно не стал, чином не вышел да и обкатать их надо на симуляторе. Если говорить на вскидку то вражеские корабли можно уничтожить послав десантный шлюп с термоядерной бомбой на борту и трюмом забитым наковальнями, к примеру. Еще лучше группу абордажных големов-камикадзе со все той же бомбой. Таким образом добавиться еще один и самый мощный поражающий фактор – взрывная волна. Или почему бы не вращать корабль вокруг своей оси. Таким образом повреждения равномерно распределятся по всему бронированному корпусу корабля. Конечно, прицеливание будет затруднено, но канониры и современные системы управления, оснащенные собственными искрами не ниже пятого класса разумности, вполне справятся.

При прохождении зоны низких орбит наш транспорт подбили, и батальон был вынужден экстренно покинуть судно. Бывают же такие поганые совпадения! Какая то шальная ракета, оснащенная боевым лучиметом умудрилась проделать дыру в резервном маго-реакторе. Основной же сам вышел из строя – заводской брак, по всей видимости. Был еще и второй резервный, но его просто не успели доделать. Первый звездный флот строили в темпе: «Хватай багаж, вокзал отходит!» Качество соответственное. Ох, полетят, чьи то головы! В том числе и высших жрецов Deus ex Machina, курировавших постройку кораблей. Ибо сказано было: «Поспешай медленно!»

Мы спешно загрузились в десантные боты и покинули обреченный чаролет, которому предстояло сгореть в плотных слоях атмосферы. Из-за спешки нам пришлось бросить все артавтоматы и големов не обладающих разумом. По уставу они были отключены. Зато мы выгребли все запасы воды, продовольствия и сколько успели боеприпасов к ручному оружию. Все это добро мы погрузили на боевые платформы, которые Волк банальным образом спер. Вся эта техника была реквизирована на планете Грязь у гражданского населения на военные нужды. После завершения боевых действия я должен был вернуть платформы или выплатить их стоимость из батальонной казны. Мне не хотелось делать ни того не другого, и я поручил разобраться с проблемой Волку. Он справился блестяще! Путем ряда хитрых манипуляций он записал платформы на счет несуществующего батальона «Горная Лаванда». Это такое степное растение, в горах не произрастает. В общем, мало того, что спер, так еще и поиздевался.

Высадились мы ни где-нибудь, а в тылу остроухих. Просто не было другой возможности. «С корабля на бал», – как говориться. Можно было быстро загрузиться на боевые платформы и прорываться к своим. Нам бы это не составило труда, но такую замечательную возможность пройтись по эльфийским тылам мы упускать не стали. Я приказал связистам имитировать поломку оборудования, чтобы командование не помешало моим планам. Оставив Лагранжа командовать батальоном, я прихватил с собой разведвзвод первой роты и отправился на «прогулку» в сторону военного лагеря эльфов, в котором по данным разведки у них находился штаб одной из армий высадившихся на планету. Батальон отправился в сторону виднеющихся невдалеке невысоких гор покрытых лесом. Мобильность – мобильностью, но базовый лагерь тоже необходим. Думаю, в горах мы сможем скрыться от воздушного и космического наблюдения противника.

«Дорого бы я дал, чтобы взглянуть хоть одним глазком на поднявшийся переполох в штабе остроухой армии. Целая войсковая маневренная группа, численностью до батальона бродит в тылу, причем, где конкретно неизвестно. А ну как эти отмороженные иимперцы на штаб нападут?»

Именно этим я и собрался заняться в первую очередь. Сегодня проведем разведку и заложим постоянный лагерь, а завтра пойдем в атаку. Эльфы точно не ожидают от нас такой прыти. Конечно, не разумно лезть к волку в пасть без полноценных данных, которые можно получить, только проводя длительные наблюдения, но в случае успеха затея окупиться сторицей. «Безумству храбрых – поем мы песню!» – как говориться. В отчете это будет проходить как разведка боем.

Понаблюдав за вражеским лагерем несколько часов, я никакой особой активности не заметил. Все штатно: усиленные патрули, пулеметные вышки… Толи эльфы уверенны в своих силах, толи беспечны. На второе – глупо надеяться, так что будем исходить из первого. Видимых изъянов в системе обороны обнаружить не удалось. По-тихому проникнуть не удастся, придется с шумом. Здесь дроны, контейнер с которыми остался на погибшем транспорте, очень бы пригодились…

Атака началась на рассвете с взрыва боевой платформы, нагруженной взрывчаткой, у ворот эльфийского лагеря. Специальная группа под командованием Шай-Ара устроила имитацию атаки на этом направлении. Сам же я, вместе с основными силами, расположился с противоположной от ворот лагеря стороны. Выждав десять минут, чтобы эльфы сосредоточились на приманке, я связался с орком.

– Начинай отход.

– Эх, а я их только контратакой к обломкам ворот отбросил! – Коротко хохотнув ответил орк.

– Я знаю, что ты в одиночку способен победить остроухих, но придерживайся плана.

– Есть сэр!

– Выдвигаемся! – Это уже своим.

Мы в наглую перелетели стену, стреляя из всех стволов и заливая огнем вражеский лагерь. Переполох поднялся как в горящем борделе. Полусонные эльфы выскакивали из полыхающих казарм, чтобы погибнуть от крупнокалиберной пули или луча. Сумятицу усугубляли врубленные на полную мощность генераторы инфразвука. Сквозь этот хаос мы успешно прорвались к зданию штаба.

А вот тут я лажанулся. Зданием командный пункт эльфов я называл всего лишь по привычке, на самом деле это было гигантское, метров десять в высоту, дерево опустившее свою крону до самой земли. В этаком своеобразном зеленом шатре и засело командование остроухих. Я думал это простое квазиживое здание остроухих, но это оказался дендроид. Такую тварь можно взять только бронебойными ракетами или артиллерийскими снарядами. И те и другие остались на погибшем транспорте.

– Внимание боевой дендроид! Штурмовой отряд – общее отступление! Шай-ар, переходи в контрнаступление, не дай эльфам зажать нас в клещи! – Проорал я на командной волне.

– Есть сэр!

Дендроид открыл по нам огонь осколочно-кислотными снарядами – по Имперской классификации. Представьте себе плод каштана в кожуре размером с торс взрослого мужчины. При соприкосновении с препятствием или проистечении определенного времени снаряд взрывается, усеивая все вокруг шипами и заливая кислотой. Прямыми попаданиями были уничтожены три боевые платформы. Никто не уцелел. И нам еще повезло, что погонщик деревьев, управлявший этим дендроидом – консерватор. В последнее время все чаще остроухие устанавливают на свою «технику» трофейное имперское оружие или скверные копии сделанные гномами. Эти коротышки расселились почти по всем звеньям Цепи Миров, и как я подозреваю, поддерживают друг с другом связь. В общем, мы улепетывали так, что пятки сверкали. Все-таки дендроиды слишком медлительные.

* * *

С момента неудачного нападение на штаб остроухих прошла неделя. Батальон провел ряд мелких операций, вроде: уничтожения эльфийских патрулей и блокпостов на дорогах. Один раз даже разгребли колонну с припасами. Это оказалось нетрудно. У эльфов почти вся «техника» наземная. Сообщение осуществлялось с помощью развитой сети дорог. Вне их могли передвигаться только самоубийцы и летуны. Местность просто изобиловала расщелинами и ямами засыпанными пеплом. Нечто вроде зыбучих песков, только затягивает быстрее. Мы и воспользовались парочкой пепельных ям для устройства засады. Разъяренные ушастики устроили на нас настоящую облаву. Даже пришлось бросить базовый лагерь, слишком близко подошли вражеские разведчики. Положение осложнялось ощутимой нехваткой боеприпасов, особенно к тяжелому вооружению. На одних лучеметах с их почти неистощимым боезапасам, знай себе земельки в магореактор подсыпай, далеко не уедешь. Зато пищи и воды было хоть залейся. Разгромленная нами колонна везла продовольствие. В общем, мы превратились в этаких кочевников.

Однажды ночью, когда батальон стоял во временном лагере мы услышали звуки боя. Спешно посланный разведвзвод доложил о боестолкновении эльфов платинного лебедя с неизвестным противником, предположительно остатками гарнизона планеты. Выходит: не все защитники погибли. Поднятый в ружье батальон немедленно поспешил на помощь.

Мы свалились эльфам как снег на голову. Не ушел ни один! Мои люди так разошлись от радостной встречи со своими, что не оставили ни одного остроухого для своего любимого командира. Со стороны обороняющихся тоже послышались возмущенные вопли. Так я познакомился с «Первым-и-единственным» сборным батальоном планетарной защиты, как отрекомендовался его командир, наг по имени Виджай. Это он возмущался. Что странно, потому что наги совершенно не воинственны и всегда абсолютно спокойны. Они были созданы, каким то богом, из людей и королевских кобр. Выше пояса они почти неотличимы от обычных людей, разве что рук слишком много – целых шесть, зато ниже пояса змея – змеей. Я быстро сдружился с этим змеем, он оказался таким же безбашенными как я и мои люди. Видели бы вы: как он лихо палит с четырех рук, правда без особой пользы, в то время как двумя оставшимися ловко рубит врага в капусту. Еще он дико обижался, когда мои люди не давали заняться резней всласть. Пришлось даже отдать приказ, чтобы не стреляли в убегающих, ими всегда занимался Виджай. Как я подозревая он просто буйно-помешанный, по меркам своего народа и на родине ему светит психушка.

Мы объединили свои усилия и пуще прежнего навалились на остроухих. Еще мне удалось пополнить свою «коллекцию небывалых существ». Новым экспонатом стал дис – изгнанник. Никогда не догадаетесь, в каком качестве он вступил в батальон. Дис – этот низший демон, солдат из Пылающих легионов демонического мира Инферно был взят на должность капеллана! Причем сам он поклонялся светлому пантеону! Собственно за это и был изгнан. Следует сказать пару слов о религиях процветающих под сенью Империи Феникса. Государственных религий ровно три: Церковь Единства и Братство Осознанной Необходимости, еще его называют Братством Свободы. Ведь что есть подлинная свобода, как не осознанная необходимость? Как не трудно догадаться – Церковь поклоняется Светлому пантеону, а Барство – Темному. В Империи царит свобода вероисповедания, мы все, прежде всего, ее граждане, а уже потом светлые, темные и серо-буро-малиновые. Третьей конфессией является культ Deus ex Machina, к которому я имею честь принадлежать. Еще существует множество мелких культов, которые не играют значительной роли. Империя Феникса – темное государство по сути, но и свет в нем пылает ярко. Даже существует поговорка: «Силы Света, силы Тьмы – одинаково равны». Это порождает много проблем дипломатам. Светлые государства люто ненавидят имперских светлых, считая их предателями. Чисто темные государства так же посматривают косо, но уже на наших темных. Правда в подобных вопросах Тьма гибче и мудрее. Однако это не помешало нам заключить ряд выгодных союзов, как с темными, так и со светлыми. Случись завтра очередная Великая Война Сил я не удивлюсь, если часть светлых станет на нашу сторону, а часть темных – против.

Однажды Виджай подал просто шикарную идею как нам вышвырнуть эльфов с планеты. Его людям удалось «случайно» раздобыть опознавательные коды остроухих. Как он сказал высокопоставленный эльф не очень то и сопротивлялся. Наг долго носился с идеей захватить орбитальный челнок, пристыковаться к какому-нибудь лебединому кораблю, захватить его, и ударить по планете из главных калибров. Но у него не хватило бы сил на эту операцию, со мной же… Я немедленно дал согласие, и мы начали разрабатывать план, на составление которого у нас ушла неделя.

* * *

– А я тебе говорю, мы сможем взломать систему без личного пароля пилота! Шариться по космопорту с криками: «Пилот челнока такого-то, где ты? Ау!» – Верх идиотизма!

– Ну-ну. Знаю я эти ваши поповские заморочки! Устроите там танцы с бубном. О великий дух челнока! Позволь нам принять над тобой управление! О мани падме Хум! Хум-хум! – Так мы спорили уже битый час. Я в который раз начал терпеливо разъяснять.

– Каждый кто оценивает культ бога из машины не вдаваясь в подробности неизменно делает глобальную ошибку. Культ основан не на вере и эмоциях, а на знании и холодной логике. По большой части культ не является религией в общепринятом смысле. Различные обряды и молитвы были придуманы исключительно для публики. Ни в чем подобном истинные affectuosus machinalis scientia – не нуждаются. К тому же Волк не только великолепный техномаг, но и сотрудник КИБ. Он взломает что угодно. – Пришлось прибегать к самому действенному аргументу. Одно лишь упоминание Комитета Имперской Безопасности творит чудеса

– Согласен! Когда выступаем? – Взял быка за рога Виджай.

– Думаю завтра. А теперь давай прогоним заново весь план и окончательно согласуем детали.

– Изволь. Мои люди проведут штурмовую группу через отнорок контрабандистов на территорию космопорта. Затем по техническим туннелям вы попадете почти вплотную к челноку. По туннелям – пройдете, пусть и боком, со своими громоздкими доспехами. Мои люди, когда протягивали кабельную связь, все замерили. В то время как штурм-группа выдвигается к цели я отвлеку внимание, имитировав нападение на грузовой терминал космопорта. Подниматься суматоха и штурмовики захватывают челнок. Если вместе с пилотом – хорошо, если без – ну и Дэймон с ним! Пока остроухие прочухаются – челнок уже пристыкуется к кораблю. Но я думаю – пилот там будет. В результате длительных наблюдений мы составили довольно точное расписание полетов. Кстати, скольких ты с собой берешь?

– Разведвзвода, отделения штурмовиков и еще пары человечков – хватит.

– Уверен? Конечно, по нашим данным половина контр-абордажной команды выбранного нами корабля находиться в увольнении на планете, но и оставшиеся – внушительная сила.

– Ерунда! Они будут действовать аккуратно, когда как мы пойдем напролом сквозь переборки. Благо тяжелое оружие мы благодаря тебе раздобыли, пусть и эльфийское. К тому же на нашей стороне внезапность. Я моделировал подобные ситуации. Эльфы просто не успеют надеть броню. Мы захватим ключевые узлы корабля минут за пять, а потом просто стравим атмосферу и заблокируем отсеки. Зачистку можно будет провести потом.

– Остался последний вопрос: «Кто командует наземной группой?»

– Конечно ты Виджай. Ты отморозок похлеще меня. Бронпехота пойдет за тобой!

– Я такой! – Ухмыльнулся наг.

Захват челнока прошел как по маслу, и даже пилот оказался на месте. Впрочем, прожил он не долго. Когда я узнал что хотел, ему аккуратно свернули шею дабы не запачкать форму. Леголаз оделся в трофейное облачение, снятое с трупа, и стал играть роль пилота. Со стыковкой с кораблем тоже не возникло проблем, а дальше началась привычная работа.

Мы ворвались на корабль как пепельная буря, что часто бушует на планете. Я приказал стрелять, по всему что движется или хотя бы шевелится. В то время как эльфы пользовались маломощным оружием, опасаясь повредить свой корабль, мы палили из всех стволов. Вы бы видели, какое опустошение производит роторный пулемет или ранцевый огнемет в узком коридоре. Мы шли на пролом как танки, взрывая мешающие двери и переборки. Как я и думал почти все эльфийские контабордажники оказались без брони. Насколько я знаю у них норматив на одевание доспехов шесть минут. Пока остроухи в авральном порядке облачались, мы захватили мостик и реакторный отсек, было сунулись к арсеналу, но получили жесткий отпор. Ну и Дэймон с ним! На мостике удалось взять живым капитана корабля. Волк вколол ему какой-то гадости, и я стал счастливым обладателем всех командных кодов. С ними выпустить атмосферу, а затем опустить аварийные переборки не составило труда. Я вышел в эфир на открытой частоте.

– Привет ушастики! Говорит Леонид Ржавый, подполковник батальона «Пожиратели». Вверенные мне войска захватили корыто под названием «Королева Эле…» Да к Дэймону! Это название фиг выговоришь! Короче я захватил «Королеву остроухих шлюх», это название больше подходит! Вы все сдохните! Огонь из всех орудий! Ракеты – пуск!

От вооруженных сил эльфов на планете остались только симпатичные воронки. Ведь все ракеты были снабжены ответчиками свой – чужой. Эльфийское противокосмическая оборона их попросту проигнорировала. Затем я направил трофейный корабль на соединение с Имперским флотом, транслируя на всех частотах гимн нашей страны в хоровом исполнении батальона «Пожирателей». За нами ломанулось целое соединения кораблей, «радушно встреченное» и «разобранное» по винтику имперским флотом. Вся операция была согласованна с высшим командованием. Правда, у выращенных квазиживых эльфийских кораблей винтик в конструкции отыскать проблематично. Как бы то ни было звездному адмиралу, командовавшему нашим флотом, очень понравился гимн в исполнении «Пожирателей». Вообще мой батальон не чужд различным искусствам. Например, у нас есть отличный любительский театр. Пока я наслаждался музыкой, мои солдаты провели зачистку чаролета. Удалось найти семнадцать живых эльфом. Я приказал их выкинуть в открытый шлюз.

За Тарскую операцию меня повысили в звании до полковника и присвоили высшую награду Империи – орден феникса. После Тара батальон успел повоевать на пяти планетах. Все они слились в непрерывную череду. Мы или нападали или прикрывали отступление. Рутина. Война с Платиновыми Лебедями шла не шатко – не валко. Как в том анекдоте: «То эльфы лесок займут, то имперцы». Все ждали появление сакраментального лесника, и он не заставит себя слишком долго ждать.

* * *

Документ 4: О бронепехоте

Самые лучшие бронированные пехотинцы получаются из моих сородичей – детей Бэра и из орков. Это обусловлено тем, что они через одного берсеркеры. Основа наших побед не тяжелые доспехи и мощное вооружение, а контролируемая ярость, заставляющая наши сердца биться чаще и совершать невозможное. Но стоит уподоблять нас быкам, бросающимся на красную тряпку. В словосочетании «контролируемая ярость» ключевое слово – «контролируемая». Боевой коктейль придает силы и мобилизует весь организм, но туманит разум, по этому в бронепехоте так ценятся природные берсеркеры, учившие сдерживать себя от рождения.

* * *

«Победа или смерть!» – наш девиз и это не пустой звук. Мы либо выполняем задачу, либо гибнем. Мы выполняем самые сложные и грязные задания. Мы всегда там, где потерпели поражение другие. И мы побеждаем! Неважно, какой ценной! Пусть мобильные пехотинцы прыгают как кузнечики, артиллеристы считают себя богами войны, а пилоты белой костью! Бронепехотинцы – лучшие и этого не отнять! Этих ребят в тяжелых доспехах невозможно сломать, испугать морально и физически. Хоть мне и 168, но с ними я пойду куда угодно. За ночь мы вырежем всех светлых, за неделю захватим Цепь Миров!

Отрывки из мемуаров генерала армии в отставке Александра Лютого – «Победа или смерть!» Эфирная сеть, информационный узел N 622/3 «Тяжелая пехота».

Глава 4. «Отдых»

После Тарской операции батальон временно перебазировали на курортную планету Ионика. Чтобы не говорили недоброжелатели, но Имперская армия заботиться о своих солдатах. Существует негласная традиция временного перевода частей участвовавших в тяжелых боях на красивые и мирные планеты, чтобы солдаты как следует отдохнули. А особо отличившихся всегда переводили на курорты. Нам дали примерно месяц полноценного отдыха, службой в армии это назвать язык не поворачивается, особенно после Тара и Грязи. Подобная политика весьма расточительна, но как показала многовековая практика, полностью оправдывает себя. Солдат не только отдыхает, но и видит перед собой то, что он защищает на передовой. Солнце, море, белый песок и красивые девушки в бикини или парни в плавках. Личная жизнь солдата – это его дело, пока не мешает выполнять свои обязанности. К тому же в Имперской армии женщины служат наравне с мужчинами. Хотя процент женщин оставшихся в армии после срочной службы довольно мал. В бронепехоте этот процент еще меньше, тем не мене в четвертой роте «Пожирателей» разведвзвод состоит целиком из женщин. Себя они называют «Бестиями», и вполне заслуженно, на общебатальоных учениях они не раз приносили победу своей роте и ящик дорого коньяка, полагавшегося в качестве приза. Мне все равно деньги особо некуда тратить, дополнительная мотивация бойцам пойдет только на пользу.

Потянулись спокойные дни. Солдаты отъедались и отсыпались, повзводно ходили в увольнение по специальному графику. Отпускать одновременно больше народу я просто не решился. Итак, пришлось пару раз выручать ребят из цепких лап военной полиции. Как сказал один солдат, которого я вытаскивал дважды: «Почему-то куда бы мы не пришли сразу начинается драка, ну и чтобы не опорочить славное имя нашего батальона приходиться всех укладывать мордой в пол». К счастью все обошлось, свидетели неизменно подтверждали, что первыми нападали не мои солдаты. Еще Бестии отличились: побились об заклад с развед-взводом морских пехотинцев, что смогут проникнуть на их базу и спереть батальонное знамя. Проигравшие должны были устроить стриптиз. И ведь умыкнули, а потом набили морду морпехам. Те отказались выполнять условия соглашения. Ладно бы просто избили, так еще раздели, сложили аккуратным штабелем, накрыли ворованным знаменем и по-тихому слиняли. Это тоже удалось спустить на тормозах, слишком уж позорная для морячков ситуация. Любви к нам это не прибавило. Не скучали и солдаты остающиеся на базе. Военная часть в которой нас разместили находилось в десяти метрах от линии прибоя. Я регулярно проводил поротно «тренировки по выживанию в условиях тропиков». Именно под таким соусом я позволил своим солдатам плавать, загорать, заниматься подводной охотой и рыбной ловлей. Из подручных материалов они соорудили гарпуны и удочки. Так что на ужин у нас всегда была запеченная на костре рыба и мидии. Хотя абсолютно ту же рыбу и мидии можно было заказать в столовой.

Каждое воскресенья наш любительский театр давал представление, в одной из постановок довелось сыграть и мне, правда, в эпизодической роли. Но все равно очень понравилось. Проводились различные конкурсы, например конкурс чтецов. Первое место разделили меж собой частушки совершенно неприличного содержания про Платиновых Лебедей и поэма про темную любовь лесной ведьмы и демонического князя. Довольно прозрачный намек на происхождение нашей Императрицы. Не знаю какими путями это стихотворение достигло Райской птицы, но автор получил от нее очень теплое письмо. Причем Императрица написала его лично, а не какой-нибудь секретарь.

Конечно, не была забыта и строевая подготовка, кроссы и стрельбище. Еще я провел батальонные учения в открытом море. Мы отработали технику аварийного приводнения, подводный бой и высадку морского десанта.

Изначально я не планировал выходить в город, но Волк пообещал меня познакомить с одним снабженцем, широка известным в узких кругах дельцом армейского черного рынка. Вообще то это не законно, но командование смотрела на все сквозь пальцы. Так будет продолжаться и впредь пока платиться «налог» в казну государства и ничего не продается на сторону. Говорят, что такое положение вещей более чем устраивает Императора. Но не дай Великий Лон, если хоть один ржавый болт из армейского имущества будет продан людям, не носящим военную форму Империи. Возмездие последует незамедлительно. Обвинение в измене гарантированно, а это долгая и мучительная смерть на черном жертвеннике.

Встреча прошла успешно, удалось закупить все необходимые мне детали и материалы. А потом Волк куда то убежал, сославшись на неотложные дела. Небось, он это все затеял, чтобы вытащить меня развеется. Коль уж случилась такая оказия, я решил побродить по городу, возможно, посмотреть какой-нибудь новый фильм в иллюзиотеатре. Это древнее развлечение вновь переживает пик своей популярности. Любой фильм можно совершенно спокойно посмотреть, воспользовавшись терминалом эфирной сети. В иллюзиотеатре же фильмы показывались на большом экране, к каждому билету прилагался специальный купон на одну порцию воздушной кукурузы и шипучего напитка. По мне так гадость несусветная, но древний лозунг: «Хлеба и зрелищ!» – еще никто не отменял.

Спокойно отдохнуть, в тот день, мне было не суждено, но обо всем по порядку. Выяснив дорогу до ближайшего иллизиотеатра я решил срезать путь через дворы и стал свидетеле довольно безобразной сцены: шестеро каких то хмырей в деловых костюмах зажали в тупике красивую девушку. Как истинный офицер и ценитель «прекрасного», я просто не смог пройти мимо. Признаюсь честно: рыжие зеленоглазые красотки с взрывным темпераментом и стервозным характером – моя слабость. Эта была именно такая, достаточно было взглянуть на ее глаза сверкающие изумрудным пламенем и хищную улыбку как у дикой кошки. Во все времена подобных женщин называли ведьмами, даже если у них не было и крупицы магического дара. Так что я питал надежду на короткий, но бурный роман. Да и присягу никто не отменял. Ведь я поклялся защищать граждан Империи от внешних и внутренних врагов.

Я снял с пояса Миротворца и молча бросился в атаку. Телескопический боевой шест «Миротворец» – оружие, которое должен постоянно носить при себе и уметь пользоваться любой техножрец. В сложенном состоянии он представляет собой металлический цилиндр длинной двадцать сантиметров. В боевой позиции он раздвигается до двух метров. Еще я его немного модернизировал – это не возбраняется. С одного конца поставил выкидное лезвие а с другого одноразовый лучемет повышенной мощности, способный пробить насквозь усиленный доспех бронепехотинца. Последний козырь своего рода.

Первого бандита я свалил – не сильно ткнув его в шею концом боевого шеста, так чтобы гарантированно вырубить и при этом не сломать ему шею. Мало ли что, вдруг это агенты КИБ шпионку поймали. Хотя сомневаюсь, комитетчики не подпустили бы меня к так близко к своим спинам. Но все равно прекрасную незнакомку могли прижать за дело. Можно было бы спросить, но я предпочитаю вначале бить, а потом задавать вопросы. Главное не совершать необратимых поступков, если полностью не уверен в их необходимости. Надо отдать должное среагировали эти громилы довольно быстро, для дилетантов. Трое обернулись в мою сторону, одновременно извлекая из наплечных кобур пистолеты. Это уже серьезно – лицензию на ношение огнестрельного оружия могут получить только государственные служащие и правоохранительные органы. И естественно преступники, которые просто покупают лицензии у недобросовестных чиновников или обходятся без оной. Простые граждане имеют право только хранить оружие дома в специальном магически запечатанном контейнере. Это только приветствуются. На случай войны достаточно одного сигнала, и магические печати спадут, так что владельцы смогут защитить себя и свои семьи.

Несколько хлестких ударов и трое противников вышли из игры. Один отрубился от болевого шока, получив удар по локтю. Второму я сломал руку, а третьему, по всей видимости, организовал сотрясение мозга, так как он, что называется, поплыл. Пока я разбирался с теми троими, красавица уложила оставшихся противников с помощью кастета. Каков гуманизм, обычно в подобных случаях девушки не раздумывая, бьют в пах. Правда, так поступают только дилетантки. В пах попасть не так уж и просто. Так что надо держать ухо востро.

– Приветствую прекрасную незнакомку. Не могли бы вы разъяснить, что тут происходит?

– Ох уж эти военные! Сначала бьют, потом разбираются. Хотя такой помощник мне бы сейчас пригодился. – Девушка достала из кармана и продемонстрировала мне жетон.

– Позвольте представиться Мария Дани, младший сержант Комитета Имперской безопасности. В данный момент нахожусь на задании. Имею полномочия временно рекрутировать любого Имперского гражданина для содействия в выполнении поставленной мисси. Поздравляю со вступлением в ряды.

– К сожалению, вы званием не вышли, чтобы приказывать армейскому полковнику. Но ради ваших прекрасных глаз я готов в одиночку штурмовать врата Инферно! Позвольте этим вечером пригласить вас на ужин. И простите, пожалуйста, мне мою неучтивость, я полковник Леонид Ржавый, пятьдесят восьмой бронепехотный батальон «Пожиратели». – Мария скептически оглядела меня.

– Почему бы и нет? Выбор ресторана за мной.

– Замечательно Мария, а теперь, введите меня в курс дела.

– Ржавый, хватит из себя галантного кавалера строить. Зови меня по оперативному псевдониму – Неко, что с одного из древних языков переводиться как кошка.

– Оказывается я знаменит. Вот не думал – не гадал.

– Еще бы, у нас в отделе даже тотализатор организовали: что ты отмочишь во время очередной операции. Я на тебе целую сотню выиграла.

– А где мои пятьдесят процентов?

– Облезешь. Пошли, тут за углом мой чаролет – там все обсудим. Заодно так и быть, я угощу тебя напитком богов – настоящим живым элем, а не той консервированной отравой из жестянок.

– Не откажусь, хоть и не любитель хмельного. Чаролет оказался шикарной спортивной машиной серебристого цвета.

– Нехилые служебные машины у КИБ.

– Это мой, мне его подарили родители на совершеннолетие. Бронированный корпус, универсальный магический реактор от боевой машины пехоты, два курсовых лучемета, антирадарное покрытие, система маскировки, кожаный салон и вместительный багажник.

– А почему катапульты нет? Без нее машина великого шпиона выглядит неполноценно.

– Не влезает.

– А если использовать не современные системы, а старый добрый пороховой заряд? Могу кстати спроектировать и абсолютно бесплатно. Давно за кульман не садился.

– Отлично. Я тебе потом перешлю чертежи. А теперь к делу. Я расследую контрабанду Имперского вооружения. Оружие уходит прямиком в армию Платиновых Лебедей.

– Почему такое задание поручили тебе одной. Без обид.

– Если честно мне поручили просто пошуметь и отвлечь внимание преступников создав имитацию бурной деятельности. «А старшие товарищи решат проблему», – Передразнила кого-то Неко, скорей всего своего непосредственного начальника. – Ведь я стажер.

– И ты хочешь утереть нос старым ворчунам перекрывающим кислород талантливой молодежи и поймать преступника самостоятельно. Я же нужен для силового прикрытия.

– Что-то вроде этого. Ты со мной?

– Конечно! Есть план действий?

– Есть. Ввалиться на охраняемую Вилу к одному высокопоставленному чинуше из планетарной администрации и учить допрос с пристрастием.

– Слушай Неко, если после этой эскапады тебя выкинут из КИБ я всегда с радостью приму тебя в ряды своих «Пожирателей». Такой план мог родиться только у настоящего бронепехотинца!

– Это комплимент или оскорбление?

– Понимай, как хочешь. – Я лучезарно улыбнулся и тут же получил локтем по ребрам.

– Остряк тут выискался. Оружие есть?

– Только боевой шест и пистолет.

– Тоже мне бронепехотинец. Возьмешь в багажнике ручной пулемет, что я конфисковала у тех милых ребят, которых ты помог успокоить. Оружие кстати неплохое, хоть и гномьей сборки из сворованных прямиком с имперского завода деталей.

– Может тогда стоит позвать пару взводов моих ребят в полном вооружении и раскатать все в щебень?

– Не надо, я хочу все свалить на преступников, а твои ребята будут слишком заметны. На уголовников они никак не тянут. Поехали лучше к одному торговцу оружием, у него можно реквизировать пару скафандров высшей защиты. Чем тебе не доспехи?

– Зачем тебе этот мусор? Когда можно разжиться прекрасными легкими доспехами выпускаемыми для команд биологической зачистки планет с агрессивной фауной министерства Каолинизации. Эта броня почти ничем не отличается от ее армейского аналога.

– И где мы возьмем это чудо?

– Места знать надо. Сейчас звякну своему интенданту, и все будет в ажуре. Не зря его прозвали батальонным добывалой. – Я связался с Волком и попросил его назвать адрес какого-нибудь дельца черного рынка, которого не жалко, и обладающего нужным мне снаряжением. А так же попросил пробить кое какую информацию по своим каналам.

По пути к торговцу мы заскочили в магазин и купили пару карнавальных костюмов. Неко естественно оделась кошечкой, а я демоном – дисом. Не нашлось костюма голема моего размера.

Для добычи нужного нам снаряжения Мария воспользовалась все тем же планом: «Танки грязи не боятся». Она припарковала чаролет напротив склада, где делец держал свой товар,вышла из машины и полезла в багажник. Из него были извлечены одноразовый пускатель ракет и ручной пулемет, который был незамедлительно вручен мне. Неко невозмутимо навела ракетомет на ворота и спустила курок. Бах-тара-рах! Ворота в щепки, охрана – в ступоре.

– Стреляй по всему что шевелиться.

– Как скажешь кошечка. – За свои слова я получил трубой пускателя по голове. Отбросив ракотомет, Неко схватила автоматическую винтовку и целеустремленно двинулась к складу. Ничего не оставалось, как последовать за ней.

Наконец охрана вышла из ступора и открыла по нам огонь. Я дал очередь по верх голов для острастки. Неко же начала расстреливать охранников как в тире. Она палила экономичными очередями по три патрона, «трешками» – как их называют на армейском сленге. Откуда же ты Кошка? По почерку очень похоже на действия элитных карательных частей. Их неофициальный девиз: «Действуй максимально эффективно – убей как можно больше». Или она просто такой же монстр, как и я, только зашла еще дальше. У меня пока нет желания убивать граждан страны, которую я поклялся защищать пусть они и преступники. Жаль я не могу видеть ее лицо.

– Если ты будешь себя так вести при штурме вилы – можешь убираться прямо сейчас. – Голос абсолютно холоден и безжизнинен как у примитивного голема без зачатков полноценного разума. Значит она каратель.

– Ты итак неплохо справляешься, перевыполняя план по заготовки гробов. Не вижу смысла убивать этих олухов. Они нам не противники. Видишь уже разбегаются. Берем все, что нам нужно и уходим.

– Хорошо. – Мы быстро нашли контейнеры с броней и двинулись на выход. Еще я прихватил с собой пару килограмм мощной взрывчатки обычно используемой для горных работ. А затем началось форменное веселье. Когда мы уже садились в чаролет как назло прибыли силы правопорядка и устроили за нами трехчасовую погоню. И Неко показала класс! Она вытворяла в воздухе такое, что позеленели бы от зависти даже опытные пилоты-истребители. И не только от зависти, она выжимала из чаролета все. Она шла на пределе прочности конструкции, это я как получивший высший бал по предмету «сопротивление материалов» говорю. Дэймон! Кто же она такая? Убивает как каратель, летает как асс из лучшей пилотажной группы воздушных эквилибристов. Как я, подозреваю на этом список ее талантов – не заканчивается. Похоже, я крупно вляпался, а милая девушка Мария Дани старше меня лет так на триста. А и Дэймон с ним! Плевать на сдохший реактор, знай, грузи чаролет. Она мне просто нравиться! Мои губы помимо моей воли изогнулись в улыбке.

– Что лыбишся? Слюни подбери. – У меня похоже разжижение мозгов на почве долгого воздержания. Если о том, что я улыбался, как пятнадцатилетний юнец узнают мои солдаты – то ославят на все вооруженные силы Империи. Вот будет весело. Такое поведение не типично для меня. Неужели Неко использует феромоны чтобы туманить разум потенциальным жертвам?

Мы остановились на живописном холме, откуда открывался чудесный вид на виллу нужного нам чиновника. Вернее вид открывался на высоченный забор с замаскированными автоматическими турелями.

– Это не вилла, а какой то укреп район. Надо было еще утащить роторный пулемет и специальную сбрую с выдвижными телескопическими опорами для того чтобы можно было стрелять с рук.

– Может сразу тяжелый танк прорыва?

– А что? Думаю, за пару дней удастся раздобыть на время.

– Нам это не понадобиться. Тут всего то десять человек охраны, правда полно всякой машинерии. Это как раз по твоей части.

– Предлагаешь взломать систему?

– За кого ты меня принимаешь? Конечно же, нет. Тут стоит ключ который ты сотню лет подбирать будешь.

– Я рад, что ты понимаешь это. Толь в скверных фильмах взломщик может за считанные секунды взломать пароль главного искра КИБ и стянуть нужные данные. Подобные системы взламываются изнутри. Самый надежный способ – поймать высокопоставленное лицо организации, систему которой хочешь взломать, в темной подворотне и выпытать у него пароль.

– Спасибо за лекцию, ты снова всех спас Капитан Очевидность! Я предлагаю просто выжечь кристаллические мозги, как ты поступил при подавлении мятежа того автономного голем-батальона. Они ведь все завязаны на локальную сеть поместья. Нужное оборудование у меня с собой.

– Попробую.

– Вот, кстати, наша цель. – Неко протянула мне снимок холеного мужчины средних лет одетого в дорогой костюм. История начала не просто дурно пахнуть, а жутко смердеть. Целью оказался глава планетарной администрации. Я решил промолчать по этому поводу. Какой смысл трепыхаться? От своих слов никогда не отказываюсь, разве что, чтобы обмануть врага.

– План прост как стальной лом. Мы перелетаем через стену и начинаем все громить. Против нас посылают големов, и ты выжигаешь им мозги вот этой штукой. – Неко протянула мне короткий виброклинок. – Сделан с кое-какими улучшениями по изобретенной тобой технологии. Так что на этот раз ты не потеряешь сознание, так как установлен специальный предохранитель. Кстати, скоро подобные клинки будут приняты на вооружение Имперской армии. Ведь потенциальный противник может тоже иметь различные механизмы. Я слышала, что есть звенья Цепи Миров, где развитие пошло по техническому пути развития. Так что скоро твой счет пополниться кругленькой суммой.

– Забавно. Мое юношеское увлечение принесло приличную прибыль, как ты говоришь.

– Да, сумму со многими нулями. Почему увлечение? Разви ты создал эту технологию не для войны? – я расхохотался.

– Нет. В храмовой школе я увлекся боями дистанционно управляемых мини-големов. Ну, знаешь: детишки собирают големов – гладиаторов своими руками, по собственному проекту, а потом на специальных турнирах…

– Я знаю, о чем ты говоришь.

– Не сомневаюсь, – я подмигнул, – Для жульничества в подобных турнирах и была предназначена эта приблуда, только пропускная способность была гораздо ниже. Перед началом очередной битвы я как бы невзначай касался чужого голема, частично выводя его из строя. А там уж чужой гладиатор становился легкой добычей моего механизма. Я побеждал три года подряд, пока мне это не надоело, и не забросил бои. Меня так и не поймали хотя и учителя о чем то подобном догадывались. Чтобы скрыть мои проделки приходилось уничтожать гладиаторов оппонента с особым цинизмом, за это и меня прозвали Ржавчиной – ведь основная проблема големов это коррозия металла. Чтобы соответствовать кличке я даже перекрасил волосы в рыжий цвет и надевал цветные контактные Лизы. Так Ржавчина превратился в Ржавого. Великий Лон! Почему я все это рассказываю?! Ты точно как-то влияешь на мои мозги! Ты что эмпат? – Неко была явно смущена.

– Есть немного. Извини, я не умею контролировать свои способности. Они проявляются спонтанно. Например, при общении с людьми, которые мне нравятся. Ладно, сворачиваем клуб воспоминаний. План понятен?

– Просто входим и всех выносим. Привычная работа.

– Тогда надеваем броню и отправляемся. Незачем тянуть резину. Отвернись и не подглядывай. – Броня одевается на голое тело. Из нутрии она покрыта специальной многофункциональным материалом. Он впитывает выделения организма, когда солдат получает рану – этот материал способствует регенерации тканей и через него же вводятся лекарства. У него еще много полезных свойств, например он может временно стать искусственной кожей, прикрывая место ожога. Описание всех его свойств и особенностей занимает приличных размеров книгу.

– Хорошо. – За спиной зашуршало. Псевдоним «Неко» подходит ей очень сильно. Она же прекрасно знает что, даже отвернувшись, я прекрасно могу увидеть творящееся у меня за спиной. Не тратя зря время, я тоже стал облачаться в броню.

– Имеется один вопрос.

– Валяй.

– Что делать будем, когда сюда ломанется толпа стражей закона и порядка?

– Ничего. Их никто вызывать не будет. Если мы проиграем – то просто тихо исчезнем переработанные в магическом реакторе виллы.

– Сурово. Ну что, полетели?

– Поехали смертнички! – Весело выкрикнула Неко фразу из одного бородатого анекдота, чье происхождение теряется во тьме тысячелетий.

Чаролет свечей взмыл в небо, а потом на полной скорости ринулся к земле примерно под углом сорок пять градусов к поверхности, как показал мне шлем. Турели только выдвинулись в боевой положение и готовились к стрельбе, как мы уже приземлились, выскочили из чаролета и открыли ураганный огонь. Всего лишь несколько турелей успели выстрелить, прежде чем превратится в пробитый пулями хлам. Броня – выдержала. Теперь следующий ход за врагам и он его сделал. На нас напустили пять големов класса «Гончая». Легкие разведывательные големы, особой опасности не представляю. Я могу разделаться с ними даже голыми руками, с моими то протезами. Покрасоваться что ли перед Ненко? Хотя она не оценит. Уничтожу, пожалуй, четыре лишних голема, чтобы не путались под ногами. Я срезал первую гончую короткой очередью, но вместо того чтобы превратиться в груду лома она взорвалась.

– Дэймон! Шагающие мины! – Я на одних рефлексах подхватил Неко на руки и прыгнул в сторону. Четыре взрыва слились в один, по броне забарабанили осколки, что-то обожгло под правой лопаткой.

– Чуть не выжгли, только не мы кристаллические мозги, а нас. – Прохрипел я.

– Прости Ржавый, то, что у этого урода будут шагающие мины для меня большой сюрприз. Если бы не ты я бы погибла. Спасибо.

– Тогда, пожалуйста, почеши мне спинку.

– Что?!

– У меня в спине торчит осколок – вынь его. Вошел он не глубоко, ничего важного не задето, но если не вынуть – я истеку кровью.

– Идиот Дэймонов! Он еще шутит! Ну-ка повернись. – Я сделал, что мне сказали. Неко одним рывком выдернула осколок, благо он был достаточно велик, чтобы ухватить его рукой. Броня с честью выдержала испытание, надо будет послать благодарность производителю.

– Ты беспокоишься обо мне? Я знаю – это любовь с первого взгляда!

– Может и так, но мы с не имеем права на это чувство.

– Ты права. Ладно, пошли, я в порядке. Но если мы еще встретим, какие либо сюрпризы – лучше пристрели сразу. У меня, между прочим, увольнение.

– Так и поступлю.

Больше сюрпризов не было. На нас напали живые охранники при поддержке двух десятков устаревших моделей големов пехотной поддержки. Големов я уничтожил одним махом с помощью своей ярости и модифицированного виброклинка. Людей перестреляла Неко. Затем мы обыскали весь дом кроме подвала и никого не нашли. Пришлось лезть под землю.

– Скорее похоже на камеру пыток, сошедшую со страниц заплесневелого учебника истории.

– Так и есть. Этот выродок любит развлекаться пытками людей.

– Значит, ты просто хотела очистить мир от этого мусора? А зачем тогда сказочка про контрабанду? Неужто ты думаешь, что я бы не помог тебе пришить эту мразь?

– Ты ошибаешься. Контрабанда действительно существует и косвенные улики указывают на него. Но по приказу сверху расследование в этом направлении свернули. У него обширные связи.

– Понятно.

– Давай разделимся. Если найдешь чинушу – не убивай, для начала используем на нем парочку его любимых игрушек.

– Хорошо.

Потного и дрожащего от страха «клиента» мы нашли за одним из пыточных агрегатов. Кажется, это называется «Железная дева». Распяв его, на стоящей неподалеку дыбе, Неко учинила допрос с пристрастием. Этот ублюдок раскололся на раз и сдал своих дружков. Затем Неко методично причислила все преступления подонка и хладнокровно перерезала ему горло. Затем она попросила выложить запись допроса, в эфирную сеть, снабдив коротким комментарием: «Правосудие».

По завершении этой грязной, но, безусловно нужной работы, мы переоделись в цивильное и отчалили с разгромленной вилы на чаролете в сторону ближайшего летнего кафе – попить холодненького. Я наконец то решил задать мучавшие меня вопросы в лоб.

– Ты замечательно дерешься, особенно для стажера. Только вот какой организации? Жетона с таким номером как у тебя в природе не существует.

– Дэймон возьми, говорила же, что нужен настоящий… Я Имперский Палач. Уничтожаю всякую мразь по прямому приказу Императора Раймона Дважды Феникса. Обычно мы действуем скрытно, но сейчас было принято решение устроить показательную порку и напомнить кто в доме хозяин. Слухи о нас отчасти правдивы. Узнавший одного из нас в лицо – должен умереть… Я выщелкнул клинки вмонтированные в руки.

– Это будет проблематично.

– Ну, ты и хам Ржавый, прервал девушку на половине фразы. На тебя поступила особая директива: «Осуществлять всяческое содействие». Предложение о свидании еще в силе?

– Еще спрашиваешь?!

– Тогда задвинь обратно свои железяки – люди косятся.

Потом был замечательный романтический ужин при свечах в небольшом уютном ресторанчике с отличной кухней, прогулка по берегу моря при луне и ночь страсти.

Я провел на Ионике лучшую неделю в своей жизни. Днем мы с Неко охотились за всякими преступниками, а ночи проводили в шикарном номере для новобрачных в лучшем отеле города. Рано или поздно все прекрасное кончается. «Пожирателей» отправили на новую планету и новую войну. Я обменялся с Неко координат амии и пообещал встретиться вновь.

* * *

Документ 5: Репортаж с фронта

– Мы ведем прямой репортаж с позиций пятьдесят восьмого бронепехотного батальона «Пожиратели» на планете Новый Гурон. Как вы видите подразделение ведет бой с превосходящими силами эльфийских десантников.

Оператор дает панорамный план позиций бронепехоты. Солдаты батальона «Пожиратели» высунувшись, из окопов по пояс, ведут огонь из всех стволов по наступающим цепям эльфов. Слышаться грохот выстрелов и сплошной поток грязных ругательств. Вдруг камеру заслоняет один из десантников.

– Сержант! Какого Дэймона ты пустил штафирок на позиции?!

– Виноват сэр! Приказ командования.

– Проклятье! Пригнитесь олухи! Почему не в бронекостюмах?! Сержант! Выдай им облегченный доспех, только оружие отключи! А то постреляю, друг друга и нам краску попортят!

– Есть сэр!

Десантник сплюнул и, перехватив поудобней роторный пулемет порысил куда то в сторону. Оператор перевел камеру на журналиста.

– Это был сам Леонид Ржавый! Полковник командующим этим батальоном, знаменитый герой Грязи и Тара, где он… Трескотню военкора прервал орк несущий два громадных кофра.

– Облачайтесь идиоты! Все разговоры потом! Я вам сам такого о нашем командире расскажу, закачаетесь! А если у вас найдется лишний ящик пива то и покажу. – Орк подмигнул, раскрыл кофры и что-то там нажал.

– Я включил режим «Жестяная башка». Просто следуйте командам встроенных в броню искров, и доспех наденется на вас сам. А ты пока камеру отдай! Она тебе будет мешать. – С этими словами орк отобрал камеру у оператора. Откинув щиток шлема он приблизил объектив к своему лицу.

– Привет мам! Смотри сколько трофеев я собрал. – В кадре появилась рука держащая связку засушенных эльфийских ушей. Не обращая внимание на возмущенные вопли журналистов боец затягивает арию из орк-оперы, ее подхватывают все рядом стоящие солдаты компенсируя отсутствие слуха старательностью и громкостью.

– Это было, было… Круто! – Восклицает журналист от восторга.

– А то!

– Сержант! – послышался крик полковника, – тащи сюда свою зеленую тушу! А то майора присвою в соответствии с теми должностями, что ты занимаешь!

– Бегу сэр! Извините мужики! Надо идти, а то и вправду присвоит. Меня, потомственного батальонного сержанта в седьмом поколении! Кто же тогда за этими охламонами присматривать будет?

Камера вновь ведет панорамную съемку затем следует яркая вспышка и изображение пропадает. Проходит пол часа.

– Мы снова в эфире! Приносим извинения за прерванный репортаж, в камеру попали из лучемета. Благодаря броне оператор не пострадал. Пока мы меняли поврежденные блоки, бой уже закончился полной победой «Пожирателей». Как и обещали, сейчас мы расспросим батальонного сержанта о полковнике Леониде. – Показав панораму поля боя, камера делает наезд на лицо все того же орка. Его правый глаз закрыт пропитавшейся кровью повязкой.

– Что у вас с лицом сержант ээээ…

– Просто сержант. А с лицом – фигня! Какой то ушастик глаз выбил. Хе-хе! Он мне все равно не нужен, я собирался на его место имплантат поставить. Универсальный глазной имплантат представляет собой многофункциональное устройство, сочетающее в себе тепловизор, прибор ночного зрения и дальномер, если вы не знали. Теперь поставить его будет даже проще, меня без очереди пустят. – Журналист недоуменно уставился на орка.

– Не парься! – Зеленокожий с размаху хлопнул своего собеседника по плечу, отчего тот едва не упал.

– Хорошо, вы обещали рассказать о своем командире.

– И расскажу! С чего бы начать? Например, вы знаете, что он одним движение уничтожил роту противника. Это было на мире Грязь. Или вы слышали, что он спас нас всех на той поганой планетенке? Он же не только великолепный солдат но и замечательный конструктор. Поговаривают, что ему прочили блестящее будущее на этом поприще, но он пошел в армию, и теперь неизменно радует нас своими смертоубийственными изобретениями…

– Скажите это правда, что на Таре он приказал не стрелять в убегающего противника?

– Конечно! Наш полковник не хотел ссориться со своим дружбаном из Тарского батальона планетарной защиты. Он бы обиделся, если бы мы перебили всех эльфов в одиночку. Дружба – это святое!

– Время, к сожалению, вышло, на этой оптимистической ноте мы заканчиваем наш репортаж. С вами были Труов Кальнынш и Элиар Мелиэнь. Специально для информационного узла «Вести».

Напоследок оператор «мазнул» камерой по опаленному эльфу, в лейтенантских погонах, деловито протирающего оптический прицел снайперской винтовки. Внимательные зрители смогли прочесть по губам лейтенанта: «Йольфы, такие йольфы. Как меня задолбали эти двое остроух придурков!»

Прямой репортаж с планеты Новый Гурон. Эфирная сеть, информационный узел N 77/12 «Вести».

Глава 5. «Разгром»

– Смирна! – Кот соскочил с моего плеча на землю и замер по стойке смирно, в кошачьем четырехлапом исполнении, естественно. Я долго возился, чтобы его поза создавала такое впечатление. Пришлось даже искр задействовать. Генерал прошел вдоль строя и остановился напротив меня.

– Что это?

– Рядовой Гай, сэр! Кадавр пятого класса разумности, пятьдесят восьмой бронепехотный батальон «Пожиратели»! – Браво отрапортовал кот. Конечно это неполноценный разум, но научить Гая распознавать команды и воспроизводить заранее записанные ответы не составило большого труда.

У генерала глаза полезли на лоб. Хотя чему тут удивляться? Кадавры и големы испокон веков служат наравне с прочими гражданами Империи. Конечно Гай явление несколько необычное, хотя случаи успешного применения зверо-кадавров не так уж редки. В основном они служат в разведке.

– Ты, наверное, разведчик? – спросил, ухмыляясь, генерал Лютый.

– Никак нет сэр! Штурмовик! На моем счету тридцать погашенных целей! Имею награду за спасение жизни непосредственного командира и две нашивки за боевое ранение! – Браво отрапортовал котище. Старый вояка был растроган чуть ли не до слез.

– Как у тебя с пайком рядовой Гай?

– Были бы патроны, а еда найдется! Спасибо сэр! Генерал Лютый с гордостью оглядел застывшие шеренги солдат.

– Воины! Это большая честь вновь служить с вами! Как вы знаете, десять лет назад я вышел в отставку и даже написал книгу мемуаров. Но война внесла свои коррективы. Я слишком стар чтобы вновь испить боевой коктейль, но мысленно я буду с вами! Пока у Империи есть такие солдаты как вы – мы непобедимы!

– Ура! Ура! Ура! – взревели солдаты.

– Разойдись! А вы задержитесь полковник.

– Есть сэр!

– Без чинов. Насколько я понимаю это ваш зверь?

– Да генерал.

– Если он дорог вам советую отослать его вместе с эвакуирующимися гражданскими. К планете движется мощный флот эльфов. Я приехал не с инспекцией, а умирать. Нам никто не поможет, у Империи просто не хватает сил. Полка Пилотируемых боевых големов, моего взвода личной охраны и одного колосса явно недостаточно для отражения атаки. Эльфы будут штурмовать планету. Им позарез нужны местные ресурсы. Вскоре этот райский мир, справедливо названный Парадизом превратиться в Инферно. Кстати, можете и сами эвакуироваться, приказ об этом поступит с минуты на минуту. Все кто прибыл со мной – ветераны уволенные по старости. У нас нет никаких полномочий. Я ведь соврал, что восстановился на действительной воинской службе.

– Как можно сэр!? Мы останемся с вами до конца! Только солдатам не нужно знать о настоящем положении дел.

– Это будет не справедливо, должны остаться только добровольцы…

– Извините, что перебиваю генерал, но мое солдаты давно сделали свой выбор, когда последовали за мной в Вечный Ливень. Они останутся, просто мне не хочется похоронных настроений.

– Спасибо сынок! Играй тревогу. Мы уходим с этой базы, ибо она одна гигантская мишень. Займем урановый рудник, там эльфы не решаться применять тяжелое оружие. По крайней мере, я надеюсь на это. Устроим остроухим кровавую баню! Грузи все что можно и выступаем! У нас есть еще часов пять.

После разговора с генералом я отослал через эфирную сеть короткое текстовое сообщение: «Привет Неко! Ты можешь сорвать небывалый куш. Поставь на уничтожение батальона «Пожирателей». И не забудь про мои пятьдесят процентов. Ржавый».

Надежды на то, что Лебеди поостерегутся чересчур активно нападать на рудник – не оправдались. Эльфы навалились на нас всей своей мощью. Но тогда почему они не накрыли нас из космоса? Одной ракеты хватило бы за глаза. Мы дали остроухим мощный отпор. Колосс класса «Император» и десять ПБГ с бронепехотным прикрытием – это сила, что не говори.

Колосс класса «Император» – управляется искром седьмой степени разумности; пятнадцать метров в высоту; восьминогое шасси; две пусковые установки ракет, по сто штук в каждой; двенадцать тяжелых лучеметов с диаметром луча двадцать сантиметров; три роторных зенитных автомата применяемых также и против живой силы противника. Когда эта махина шествует по полю боя – дрожит земля, хотя основную ее тяжесть принимает на себя амулеты левитации. Пилотируемый боевой голем, сокращенно ПБГ – восемь метров в высоту; шесть ног; двухсот десяти миллиметровое орудие; два противопехотных роторных пулемета; два спаренных лучемета, ракетная установка и сорок зарядов к ней. Вы только вдумайтесь в эти цифры!

Эльфы, как водится, впереди себя пустили боевых гомункулусов. Кого тут только не было: могучие как вековые сосны дендроиды, тучи самых разнообразных насекомых и вообще невообразимые монстры вроде летающих на манер аэростата медуз.

– Огонь залпом дружно! – Скомандовал Генерал, и наступающая орда чудовищ потонула в целом океане огня. Казалось, на поле боя взорвалась сверхновая звезда. По мановению руки Александра Лютого была задействована чудовищная мощь. Но даже она не могла остановить неудержимый напор монстров. Твари сгорали сотнями, но на их место вставали тысячи. Мы были вынуждены вступить в рукопашную. Я выпустил всех своих дронов, правда толку от них не много. Чтобы уничтожить подобный механизм достаточно и одного «крылатого таракана». Вдруг раззвонились сейсмодатчики.

– Отходим! – закричал генерал, но было поздно. Гигантские эльфийские черви подобрались слишком близко прикрывшись дрожью земли от падающих на землю ракет и снарядов. Враг сумел сделать подкоп под Колосс и он упал с тяжким грохотом переломав шагоходы и разбив большую часть своего вооружения. Искр боролся до конца, но вскоре все было кончено. Мы потеряли сорок процентов огневой мощи, а это даже еще не полноценный бой. Так, прелюдия. В подтверждение моих мыслей на нас посыпались десантники. Кровавая круговерть боя закрутилась с новой силой. Пока мы танцевали танец смерти с остроухим десантом, подтянулись их наземные силы. «Пожиратели» бились в полном окружении. Один за другими бронебойными ракетами разнесли в клочья ПБГ. Наши ряды таяли как кусок льда на ярком солнце. Почти кончились патроны. Когда я был готов затянуть литанию смерти и пойти в контратаку дабы подороже продать свою жизнь. Ко мне подбежал раненый в руку генерал.

– Леонид! Бросай все лишнее, грузись на боевые платформы и уматывай отсюда. Вы еще можете скрыться в джунглях!

– Но сэр!

– Полковник это приказ! Уводи батальон! Ты давал присягу! Мертвецы ее не смогут исполнить! Бей эльфов, защищай Империю! А мы свое отжили, это была хорошая попытка. Белоголовые! За мной! Поможем нашим сынкам прорваться! Мы приходим из пепла и… – У меня на глаза навернулись слезы.

– Мы будем помнить! «Пожиратели»! Уходим!

Это разгром. Парадиз пал. Генерал Лютый – погиб. От батальона осталось едва сто пятьдесят человек. Вот уже неделю мы блуждаем по джунглям. У нас почти закончились боеприпасы, воду и пищу приходиться добывать на местности, бронекостюмы дышат на ладан. Боевые платформы пришлось бросить из-за того, что джунгли почти непроходимы.

Когда мы вышли в дельту какой-то большой реки, ко мне подошел один из солдат.

– Разрешите обратиться, Сэр!

– Разрешаю.

– Мой дедушка был военным историком, он специализировался на III Империи. В детстве он рассказывал мне различные истории о битвах древности. Он как то вскользь упомянул что на планете Парадиз был большой резервный склад вооружений. Ведь Империя раньше воевала тут с ордами порядка. Склад как раз должен располагаться в дельте большой реки. Больше мне ничего не известно извините сэр.

– Мда этак мы будем года три искать. Тут столько проток… Но все равно спасибо рядовой, ты дал нам цель.

– И вот еще что сэр. Дедушка рассказывал, что подобные склады оборудовались искрами с терминалом выхода в эфирную сеть. Вы же вроде как техножрец…

– Это шанс! Батальон слушай мою команду! Привал! Рядовой Доротеос подсказал мне выход из создавшегося положения. В идеале мы сможем поквитаться с остроухими ублюдками за генерала и наших павших!

Первым делом я попытался связаться с другими мирами. Естественно безуспешно. Затем я попробовал разбудить свои дремлющие эмпатические способности. Ноль эффекта. Отчаявшись, я просто направил запрос в никуда: «Всем кто меня слышит! Говорит полковник Леонид Ржавый, пятьдесят восьмой бронепехотный батальон Империи Феникса! Прошу поддержки! Планета захвачена противником! Семьдесят пять процентов личного состава уничтожено! Ощущаем острую нехватку боеприпасов! Просим помощи!» И как ни странно мне ответили древним имперским кодом: «Идентифицируйте свою принадлежность». Со времен I Империи существует специальное ключ-заклятье, что-то вроде пароля только магической природы. Оно позволяющее опознать «осененного крылами огненной птицы феникс» – как говаривали в старину. Я отправил ключ и сразу же получил ответ: «Полномочия подтверждены. Ваше положение определено. Высылаю маршрут». Перед моими глазами развернулась трехмерная карта дельты реки с уже проложенным оптимальным маршрутом. До цели было триста километров. Мы преодолели это расстояние как на крыльях.

Давно устаревшие обелиски света, боевые кристаллы и жезлы были заменены лучеметами, но еще множество единиц этого оружия лежало на складах армейского резерва. Еще его можно было обнаружить на забытых базах III Империи Феникса. Благодаря сверхнадежным заклятьям стазиса древнее оружие и снаряжение оставалась таким же новым, как и четыре тысячи лет назад. На такую базу мы и наткнулись. И теперь все эти смертоносные игрушки вновь увидят свет и прольют кровь врага! Лишь бы ТУ консервации и хранения соблюли правильно. Для реактивации, в полном объеме, командного искра базы я знал все необходимые коды и ключ-заклятья. Культом Deus ex Machina создана целая организация по поиску древнего наследия предыдущих империй. Большая часть находок отдавалась в Имперские музеи или продавалась в частные коллекции, часть становилась учебными пособиями для новых поколений техно-жрецов и техномагов. Боевую технику и големов обычно приобретала армия для тренировки солдат в условиях приближенным к боевым. Но все это лишь публичная деятельность «Искателей» – так назвали организацию. Основной ее задачей был поиск технических новинок. Поскольку в III империи существовали помимо фабрик и заводов еще и мануфактуры, выпускавшие не серийную продукцию. Фактически это ручная сборка, штучный товар. Древними магами и инженерами зачастую применялись совершенно нетривиальные решения, до которых не додумалась современная научная мысль. Естественно Искатели не брезговали промышленным шпионажем, но эта информация строго секретна и я по идее не должен ее знать, так как стою на невысокой ступени иерархической лестницы культа. О том, как я получил доступ к информационным кубышкам «Искателей» можно написать целый рассказ. Думаю, он займет главы три в моих мемуарах, которые я хочу написать, когда выйду на пенсию, лет так в сто пятьдесят. Перефразирую классика оптимист – плохо информированный пессимист.

Проблема нехватки тяжелого вооружения была решена, причем радикально! Ведь мы нашли не просто склад, а одну из знаменитых летающих крепостей! Такие уже не делают – слишком просто сбить. На основе подобных крепостей были построены структуры Грязи. Только эта бронирована, вооружена и имеет целый москитный флот. На данной крепости еще стоял генератор мощного защитного поля магической природы. Секрет его изготовления был утерян в веках, хотя почти вся накопленная тремя предыдущими империями информация дошла до наших дней благодаря так называемому Архиву Храма Знаний. Я выстроил «Пожирателей» на плацу, во внутреннем дворе крепости.

– Дивизия «Стальной прах» стройся! – Широкие ворота ангара за спинами моих бойцов разверзлись и явили миру древних големов, ждавших своего часа более четырех тысяч лет. Первая шеренга сделала шаг и земля содрогнулась – эффект резонанса. От слитной поступи стальных солдат началось небольшое землетрясение.

– Дивизия! Смирна! Приветствую бойцы!

– ЗДРАВИЯ-ЖЕЛАЮ-ТОВАРИЩ-ПОЛКОВНИК!!! – Если б не специальные демпферы я бы оглох. И зачем только в современной армии сменили «товарища» на это идиотское обезличенное «сэр»? Эффективность, мать ее!

– Дивизия! Слушай боевую задачу! Планету захватили подлые эльфийские захватчики из народа Платинного Лебедя! Я приказываю: уничтожить врага! Пленных не брать!

– БУ-СДЕЛАНО-ТОВАРИЩ-ПОЛКОВНИК!!! – Думаю представление удалось. Боевой дух моих людей возрос как никогда. Я отключил синхронизацию и отослал големов обратно. Зачем нам идти пешком, когда можно лететь?

Думаю, стоит рассказать подробно о древних големах. Обычно они выполнялись в виде человекоподобной фигуры или в виде какого либо зверя. Вооружение состоит из боевых кристаллов и выкидных лезвий вмонтированных в тело. Антропоморфные големы еще вооружены короткими мечами и однозарядными винтовками. Сейчас с такими любят ходить охотники. Еще в моем войске были стальные солдаты вооруженные одноразовыми пускателями ракет и огнеметами. Были и чисто фехтовальные машины. Но больше всего мне понравились небольшие разведывательные механизмы сделанные в виде змей. Причем двигались они точно так же как змеи и даже могли плавать. Если покрыть их пеноплотью то от настоящего ползучего гада не отличишь.

Как я и предполагал остроухие не стали сбивать крепость из космоса. Я, кажется, понял, зачем им нужен Парадиз: на Изумрудных Пустошах осталось крайне мало пригодных к заселению миров, а эльфов расплодилось чересчур много.

Против нас выпустили драконов. Глупцы! Имперские летающие крепости проектировались с расчетом на отражение атак огнедышащих ящеров составляющих тогда основу военно-воздушных сил любого развитого государства. Так что мы найдем чем встретить крылатых гостей.

Сейчас только Имперские диверсанты по-прежнему использовали снятых с вооружения, в других частях, драконов. Ящеры бесшумны, не излучают магический фон и способны часами парить в восходящих потоках. Правда техника уже начала теснить драконов и здесь. Пойдет, каких то пять – десять лет и Имперские рептилии исчезнут с поля боя. Кстати в последнее время стали модны гонки на драконах. Мне больше всего нравиться их экстремальный вариант под названием «Танец среди молний». Думаю, название говорит само за себя.

По пикирующим на крепость драконам ударили лучи боевых кристаллов, предшественников современных лучеметов, и были пущены самонаводящиеся ракеты. Вопрос с самонаведением в III Империи был решен довольно оригинально. В ракеты заключались зачарованные особым образом духи войны, которых хлебом не корми, дай сожрать чью-нибудь душу. Сейчас их редко используют – слишком накладно и легко обмануть.

Ракеты буквально порвали ящеров в клочки, а их огненные плевки безвредно стекли по силовому полю. С земли открыли огонь из зенитно-ракетных комплексов. Поле пока держало. Но долго такая благодать продлиться не могла. Я посадил крепость прямо посреди вражеских порядков, раздавив при этом изрядно народу. Открылись центральные ворота, и оттуда хлынула лава стальных солдат. Земля содрогалась от их тяжелой поступи – я снова включил синхронизацию движений. Големы всаживали во врага залп за залпом, вносившим настоящее опустошение в рядах врага. Эльфы были деморализованы, а кое-где вообще ударились в панику. Чтобы усугубить сумятицу я выпустил москитный флот. Раньше этого делать было нельзя – его бы просто сбили. Тихоходные калоши – вот что представляю собой древние чаролеты. Появление в небе летающих лодок, как их раньше называли, стало той соломинкой переломившей хребет верблюду. Эльфы обратились в бегство. Несомненно, это увидели и с орбиты. Искр крепости зафиксировал пуск ракет, пришлось эвакуироваться на наиболее скоростных чаролетах. Хорошо, что всю техническую документацию по генератору поля и заинтересовавшим меня големам я скачал заблаговременно. Убрались мы вовремя. С орбиты шарахнули парочкой многотонных ракет испепеливших и летающую крепость и армию големов и бегущих с поля боя эльфов. Таким образом остроухие «хлопнули дверью» – их флот убрался с орбиты планеты. А что им тут болтаться? Десант – разбит, закрепиться на планете не удалось. Надеюсь эльфийского адмирала, или кто там командовал эскадрой, не разжалуют. С такими «великолепными» командирами мы не нужны, эльфы рассосутся сами собой. Как я узнал много позже прохвоста еще, и наградили за уничтожение опытного образца секретного оружия Империи.

* * *

Документ 6: Об Изумрудных пустошах

Изумрудные пустоши – самое большое и самое богатое различными ресурсами звено Цепи Миров из известных современной науке. Свое название Пустоши получили из-за бушевавшей здесь более четырех тысяч лет назад войны с Порядком. Разумный вид ниркс встроил в свой метаболизм материю порядка и засеял двадцать пять процентов кислородных миров зелеными кристаллами Порядка. В наши дни Пустоши населяют эльфы народа Платинного Лебедя со своими сателлитами. Благодаря обнаружению на одном из миров погибшей высокоразвитой цивилизации людей эльфы смогли резко увеличить свою численность с помощью найденных генетических технологий и заселить восемьсот миров. Платиновые лебеди встали на биотехнологический путь развития. Все их механизмы от пылесоса до боевой техники представляют собой квази-живые организмы. Они не собираются на заводах и фабриках, а выращиваются на специальных фермах.

Изумрудные Пустоши. Краткая справка. Эфирная сеть, информационный узел N 301/5 «Библиотека миров».

Глава 6. «Свободный поиск»

После Парадизской операции я имел разговор с самим Вороном – бессменным главой Комитета Имперской Безопасности. Ему удалось увести из-под самого носа генерального штаба армии техдокументацию, добытую на Парадизе.

«Ох уж это извечное соперничество армии и спецслужб, прям как дети, честное слово!»

Ворон предложил мне перейти вместе со всем батальоном в прямое подчинение Комитета. Я согласился, ибо не смог устоять, когда мне обрисовали перспективы. Мне был выдан карт-бланш и найденный мной генератор защитного поля в придачу. От меня требовалось только одно – отчеты о уничтоженном противнике. «Пожиратели» стали отдельным специальным звездным бронепехотным батальоном. Язык сломаешь, пока выговоришь. Еще я потребовал один из трофейных эльфийских чаролетов. Первым делом я занялся его кадавризацей и установил очень мощный и дорогой телепортационный комплекс, позволяющий перемещать корабль на расстояние до ста километров. По космическим меркам это недалеко, но может сыграть решающую роль в бою. На меня работало целое конструкторское бюро и несколько Тарегских заводов. Тогда я не задумывался к чему такое благоволение к простому полковнику – слишком много дел надо было сделать.

Свой корабль я решил назвать «Палачом», наплевав на уже сложившие флотские традиции. Так будет правильно. Не то чтобы я был приверженцем философской теории от том, что все неустройство во вселенной пошло от того, что вещи перестали называть своими именами. Но рациональное зерно в этом есть.

Мы с Волком приняли решение отказаться от стандартных десантных ботов и заменили их на специальные одноместные капсулы с мощными двигателями. Высокая маневренность вкупе с большой скоростью и магическое защитное поле сделала их отличным подспорьем для абордажной команды. При желании можно было навесить на внешние пилоны ракетные направляющие или лучеметы. Тогда получался почти настоящий космический истребитель. Одно время я носился с идеей создать настоящие истребители, но отказался от этой затеи. Мал боезапас, невелики калибры и необходим целый корабль под авианосец. А спектр применения очень мал – уничтожение вражеских десантных ботов. Еще можно сенсоры с орудиями на кораблях противника сносить. «Нафига козе баян?» – как любила говорить моя бабушка. С этими задачами вполне справятся капсулы.

Батальон возродился из пепла и стал еще сильнее. Все ветераны, пережившие Парадизскую бойню, стали как минимум сержантами. На вакантные места пришлось устраивать целый конкурс, слишком много было желающих. Я отдавал предпочтение людям, уцелевшим после бомбардировки эльфами Имперских миров.

На подготовку техники и переформирование батальона ушло целых пол года. Мы с Волком все это время не отходили от кульмана и не вылезали с производства. Батальонный сержант Шай-Ар, Майор Лагранж и другие ветераны тем временем гоняли новичков.

За эти пол года в Имперской армии произошли крупные изменения. Повсеместно в войсках ввели улучшенный вариант моей боевой платформы. От не защищенной полным доспехом пехоты – полностью отказались. Теперь каждый имперский солдат щеголял хотя бы в легком бронекостюме. Теперь в каждом боевом соединении минимум тридцать процентов составляли кадавры и големы. Империя прекратила выпуск Колосов и пилотируемых боевых големов. Конечно эти движущиеся горы металла, ощетинившиеся самыми разными орудиями смерти, производили впечатление, но оказались слишком уязвимыми и медленными. Чтобы свалить такого гиганта достаточно одного пехотинца с ракетометом. Тактическое ядерное оружие прочно воцарилось на поле боя. Имперская армия сделала ставку на скорость и подвижность, а не на крепкую броню и большие калибры как раньше. Только в космосе все осталось по-прежнему. Неписанные правила, дуэли и великодушные жесты. Похоже, такое положение дел устраивало обе стороны. Кто бы сомневался? В пилоты всегда шли одни аристократы. Конечно, официально у нас аристократия отсутствовала как класс, кроме когорты бессмертных. Вот только скажите это надутым хлыщам, что возомнили себя знатью. У них не было никаких привилегий по сравнению с обычными гражданами, зато было очень много денег. «Пожиратели» разорвут этот порочный круг!

В облаке замерзшего воздуха «Палач» появился на Изумрудных Пустошах. Дело все в том, что на Тареге нет своего космоса и корабельные верфи расположены на поверхности мира. Корабли собирают или ремонтируют прямо на гигантских приемопередающих площадках стационарного портала. Не будешь же таскать громадные махины в двести метров длину.

Спустя восемь часов после появление «Пожирателей» на Пустошах мы вступили в свой первый космический бой. Нашей целью стал небольшой эльфийский конвой – четыре транспорта и два конвойных корабля охранения. Один из эльфийских капитанов вызвал меня на абордажную дуэль. Я естественно согласился, мысленно хихикая. Когда мы сблизились, и остроухий выпустил свои абордажные боты, я приказал дать полный бортовой залп. Вражеский чаролет разорвало в клочья. Затем я выпустил абордажные капсулы. Они как туча комарья роились вокруг второго вражеского корабля. Под их прикрытием к эльфу пристыковался десантный бот с отделением големов единственной задачей которых было доставить на вражеский борт тактическую ядерную мину. Трюк действенный, но одноразовый как и залп ракет в упор. Дело все в том, что как бы ни экранировали полностью скрыть «излучение смерти» исходящее от ядерного оружия невозможно. Причем к радиации сие излучение никакого отношения не имеет. Любой мало-мальски сведущий маг с легкостью обнаружит его и сможет изготовить специальный амулет. Гномы подобные безделушки способны клепать в промышленных масштабах. Оставшиеся почти беззащитными транспорты удалось уничтожить без труда. По показаниям сканеров они были просто таки забиты активной биомассой. Несколько батальонов пехоты, а может беженцы. Я не стал проверять. Это не имеет значения, а подвергать опасности своих солдат из праздного любопытства верх глупости.

Я развязал настоящий террор в космосе. Мой «Палач» неожиданно появлялся, наносил удар и исчезал как призрак. Моим Именем стали пугать эльфийских детей. За мою голову назначили просто астрономическую награду, за нее можно было купить целую планету. За «Пожирателями» охотилось несколько эльфийских флотов. А я только хохотал как безумный, на общей частоте, отправляя в небытие очередного охотника. Видя мои успехи, КИБ подготовила несколько десятков экипажей которые должны были действовать так же как я. Еще они даровал амнистию всем космическим пиратам, изъявившим желаниесражаться на стороне Империи. Плюс разрешил им стоянку в Имперских мирах, наладили скупку военной добычи, продажу припасов и комплектующих частей по сниженным ценам. Ворон фактически ввел институт каперства. Спустя две недели после первого применения новой тактики одному из свежеиспеченных каперов удалось заманить в ловушку целый флот остроухих.

Деньги от продажи взятых «Пожирателями» трофеев оседали на специально заведенных мною счетах. А трофеев было много, очень много. Особенно, после того как я по совету Волка завел собственную сеть осведомителей. На что только не пойдут разумные существа, чтобы урвать побольше жизненных благ. Предательство собственного народа – не исключение. Кроме грабежа конвоев мы еще участвовали в общефлотских операциях и бомбили планеты. Если бы эльфам удалось нас опознать, мы бы загремели под военный трибунал как военные преступники. Ведь именно так поступили эльфы со своими капитанами уничтожившими имперские миры. По крайне мере так они заявили. Ага, а я легендарная эльфийская королева звезд. Серией стокилометровых скачков «Палач» перемещался в плотные слои атмосферы атакуемой планеты, быстро выпускал пару ракет куда Лон пошлет и также скачками уходил оставляя чудовищные разрушения и мощный ураган возникший в результате резкого перепада давления. На Тареге это проблему решали просто – перед телепортацией корабль накрывало силовым куполом. Конечно, можно было бы откачивать воздух, но считается что «дымовая завеса» из замерзшего воздуха даст лишний шанс если рядом с точкой финиша окажется враг. Такие случаи бывали. На имперских базах я старался не появляться. Изредка мы заходили пополнить запасы продовольствия, ракет и комплектующих. Первое время мне были, мягко говоря, не рады. Своими действиями я заставил всех этих дармоедов воевать по настоящему. А потом это стало не безопасно для самих баз. Мне не улыбалось притащить за собой на хвосте целый эльфийский флот. Да и не любили меня по-прежнему. Например, после первого уничтоженного нами конвоя мы посетили ближайшую базу. И нет, чтобы загрузиться и отчалить! Я зачем-то пошел обедать в офицерскую столовую.

– Дэймоновы грязееды!

– Которые?

– Да эти «Пожиратели», будь они не ладны! Превратить высокое искусство космической войны в грязную свалку! Слышал, что эти уроды недавно отчебучили?

– Нет, просвети.

– Они попрали все неписанные правила войны! – Продолжал распаляться лейтенатик. Во время абордажной дуэли они расстреляли своего противника в упор ракетами с термоядерными боеголовками, а другого уничтожили с помощью отделения абордажных големов проникших на корабль и взорвавших тактическую ядерную мину.

– Звери! – Поддакнул собеседник.

– Эх, попадись мне этот Ржавый! Я бы ему! Давно надо расформировать этих пожирателей грязи! – Я неторопливо встал и подошел к беседующим.

– Извинись.

– Че?

– У тебя проблемы со слухом? Как ты прошел медкомиссию. Я сказал: «Извинись».

– Да пошел ты!

– Что ж, по кодексу я предлагал решить дело миром. Совесть моя чиста. Ты вызвал – я принял вызов.

Старый дуэльный кодекс, изобретенный еще самим Императором. С ним связана какая-то курьезная история. Но я забыл ее из-за тех событий на Грязи. Космолетчик побелел как полотно, наконец-то узнав эмблему на моем правом плече. Я схватил его за горло и приподнял над полом.

– Следовало переломать тебе все руки и ноги, да вырвать твой грязный язык. Но наша Родина ведет войну, ей необходим каждый солдат.

Я разжал руку, и лейтенант шмякнулся на пол как мешок картошки. Я оглядел притихших людей.

– Если враг не сдается, его уничтожают или он уничтожит тебя! Пора бы понять, что война это не посиделки в офицерском клубе за партией в покер! Пока вы в космосе играете в куртуазность, на планетах гибнут мирные жители и наши солдаты! Я поклялся защищать Империю Феникса, и я буду делать это, даже если мне придется втоптать в грязь свою честь!

– Полковник Леонид – прав! – сказал поднявшийся со своего места какой-то флотский старшина, – Прости этого дурака полковник, Ом молод и глуп.

– Пусть лучше попросит прощение у тех, кто потерял своих близких под эльфийскими бомбами.

Сказав это, я покинул офицерскую столовую. Если мои слова заставят хоть кого-то задуматься – хорошо. Но осадок остался неприятный.

* * *

Документ 7: Об особенностях космических сражений

Бой в космосе имеет ряд радикальных отличий от боя планетарного. В космосе нет скорости, только ускорение, так как отсутствует сопротивление среды. Максимальное ускорение ограничено только выносливостью экипажа и прочностью конструкции самого корабля. Если же ввести понятие относительная скорость, то единственным ограничением будет скорость распространения света. Эта особенность диктует выбор оружия и тактику космического боя. Если принять во внимании, что в космосе невозможно остановиться, то бой на встречных курсах оставит слишком малый промежуток времени для прицеливания. Можно уровнять векторы скоростей относительно друг друга, но такая тактика слишком не эффективна. Бой превращается в дуэль и соревнование: у кого броня толще, боеприпасов больше и маги сильнее. Такой вариант совершенно неприемлем! Наиболее эффективным оружием являются управляемые ракеты, несущие на борту лучеметы, вместо взрывчатки. Кинетические снаряды слишком медленны, к тому же существует возможность напороться на последствия собственных выстрелов. Из стандартного лучевого оружия попасть в цель на больших расстояниях тоже довольно проблематично. Ракеты при условии прорыва ПКО – противокосмической обороны просто не смогут нанести критических повреждений. Большинство поражающих факторов не действует в вакууме, например, нет взрывной волны. Строго говоря, даже лучевое оружие установленное на ракеты не очень эффективно. Небольшое отверстие в борту почти не вредит космическому чаролету. Оно моментально затягивается специальной пеной. Разгерметизация отсека тоже не доставит хлопот, пораженный отсек перекроют броневые переборки. Экипажу вообще ничего не грозит, по уставу при боевой тревоге они должны облачиться в пустотные оболочки – скафандры. Космические чаролеты надежно защищены прочной броней и магией, все жизненно важные узлы многократно продублированы. Вероятность поражение важного узла лучом с диаметром двадцать сантиметров, это максимальный диаметр, крайне мала. Единственный гарантированный способ выведения вражеского чаролета из строя – абордаж. По сути это большая мясорубка. Чаролеты сходятся борт о борт почти в упор и выпускают тучу ракет и противоракет, лучей и даже снарядов, сметая с корпуса, друг друга все выступающие части. Затем следует волна за волной десантных ботов. Зачастую десантники начинают сражаться уже в пространстве между кораблями, для чего они проделывают бойницы в ботах, все равно абордаж осуществляется в скафандрах, или устанавливают внешние консоли с вооружением. Самые бесшабашные сорвиголовы предпочитают десантироваться вообще без ботов, только при помощи переделанного прыжкового ранца мобильной пехоты. Офицеры предпочитают доставать на армейском черном рынке так называемое крыло подразделений Небесных Мстителей. Помимо людей на абордаж идут специально приспособленные для боя в пустоте големы. Без них итак большие потери стали бы воистину чудовищными. Еще я часто сталкивался в своей практике с так называемым разменом кораблей. Это происходит, когда противоборствующие стороны захватывают корабли друг друга. Так что надежная контр-абордажная команда – залог победы. Еще существует один трюк, который вносит чудовищное опустошение в ряды десанта. Это вращение вокруг своей оси – чаролет поворачивается не поврежденным бортом и дает полный залп по спешащей, на полном ходу, абордажной команде врага. Против капитанов воспользовавшихся подобным трюком обычно начинают охоту всем флотом. Именно так мне удалось завести флот врага в кольцо астероидов вокруг планеты Урсант, где Имперский флот расставил ловушку. Знаменитая Битва Среди Блуждающих Камней, за которую я получил адмиральскую перевязь и кессонную болезнь. Награду за меня живого или мертвого еще никто не отменял. По слухам за меня обещают отсыпать драгоценных камней по моему весу. И даже если какой-нибудь из назойливых наемных убийц настигнет меня, я умру с чувством выполненного долга и ехидной улыбкой на устах. Только об одном я буду жалеть! Что не успел попрощаться с человеком, научившим меня всему, что я знаю и умею! Я говорю о Леониде Ржавом, прозванным Тарбадским Мясником.

Предисловие к учебнику по тактике космических сражений, звездный адмирал Ли Адам. Эфирная сеть, информационный узел N 622/9 «Космические войска».

Глава 7. «Шпионские игры»

От своих информаторов я узнал, что на некой захолустной планетке, находящейся в нейтральной области космоса, объявилась эльфийская охранка и чего-то там ищет. Планета называлась Эльрадо и являлась колонией одной из нейтральных стран – были и такие. Изумрудные пустоши слишком велики, чтобы их полностью заняли Лебеди и Империя.

Я решил отправиться туда лично, не взяв никого с собой. Не то чтобы мне помешали несколько взводов «Пожирателей», но тогда придется забыть о скрытности, а это не входило в мои планы. К тому же Волк дал мне выход на местную агентурную сеть КИБ. Так что поддержкой на месте я был обеспечен.

До планеты я добрался на старом каботажном транспорте. Та еще дыра доложу я вам, но дыра колоритная. Единственный континент занимала прерия от горизонта до горизонта с пасущимися тут и там стадами крупных копытных животных. Небольшие городки застроенные одноэтажными домами, деревянные тротуары. Казалось я попал в декорации вестернов повествующих о колонизации девственных планет до которых так охоча в последнее время публика. Вернее была охоча до этой войны. Только вот заместо древних револьверов тут предпочитали куда более современные системы. За внешне привлекательном фасадом скрывалась гнилая сущность пиратского рассадника. Здесь были вооружены даже маленькие дети, и ни на минуту не затихала ружейная канонада.

Встреча с имперским резидентом была назначена в самом настоящем салуне. Стоило мне усесться за стойку, и заказать пива ко мне подвалил громадный битюг. Я сам не маленький – два метра роста, широкие плечи, но по сравнению с этим человеком выглядел как ребенок.

– Слышь мужик, ты я вижу новенький. Давай поборемся на руках.

– Нет спасибо.

– Ты че мужик? Меня не уважаешь?!

Я не стал связываться, а то бить меня кинулся бы весь салун. Между прочим, у каждого на поясе висел пистолет, как минимум.

– Только быстро, я одного человека жду. Какие правила?

– Быстро только кролики плодятся. – Ухмыльнулся он.

– Стандартные правила армрестлинга, взнос четыреста эльфийских бумажек. Кстати, можешь поставить на меня, это не возбраняется.

– Ну-ну.

– Ты нравишься мне парень! Народ! Если этот новичок победит – с меня выпивка для всех!

– А хватит ли денег тебе Мигель! Меньше чем на ведро самого лучшего пойла каждому мы не согласны! Гляди, какие мускулы у новичка! – Крикнули из толпы.

– Хватит, не волнуйся, старый ты алкоголик!

Мы уселись за специальный стол, который тотчас обступила толпа. Пожали друг другу руки, причем Микель попытался отдавить мне пальцы, естественно у него ничего получилось. С моими то протезами… Мы начали, я стал неторопливо пригибать к столу его руку. Сильно удивившись, он решил воспользоваться хитростью.

– Мыши плакали…

Теперь уже удивился я. Этот амбал и есть имперский резидент, фраза про мышей являлась паролем. Видимо таким оригинальным способом он развел на деньги не одного агента присланного из «внешнего мира». По всей видимости, он рассчитывал, что я от удивления ослаблю натиск. Только со мной фокус не прошел. Если бы я даже хотел расслабить мышцы рук – у меня бы ничего не вышло за отсутствием присутствия как говориться. Я не отказал себе в удовольствие дожать его руку и только потом сказал отзыв.

– Но продолжали жрать кактус.

– Бармен! – взревел Микель, – всем выпивку! А персонально Фреду поставь ведро с виски! Плачу за все! – Резидент достал большую пачку банкнот и кинул на стол. А нам с новичком отдельный кабинет!

– Меня зовут Леонид.

– Мигель. Пошли Леня, твой кореш видать не придет. Может я смогу помочь?

– Пошли.

Когда мы остались одни, Мигель сбросил маску тупого быка и перешел на официальный тон.

– Рад приветствовать вас на Эльрадо полковник. Позвольте представиться: майор КИБ Мигель Санмартин. Как долетели? Насчет секретности не беспокойтесь, это заведение принадлежит «Конторе». Если вы еще не подыскали гостиницу, рекомендую остановиться здесь. Хосе – это владелец заведения и по совместительству полковник КИБ, в отставке, всегда сдает несколько комнат на верху.

– Спасибо, хорошо. Пожалуй я воспользуюсь вашим советом. И давайте на «ты», а то как то не привычно…

– Что Леня не можешь поверить, что за фасадом туповатого рубахи парня скрываются мозги?

– Есть немного, правда я тоже на интеллигента не тяну.

– Нам сверху был дан приказ: расшибиться в лепешку, но каждую твою прихоть выполнить. Что ты за птица такая?

– Простой бронепехотный полковник.

– Да иди ты! А я тогда Император Раймон! Ладно, замнем. Секретность и все такое. Что требуется от нас? Надеюсь не луну с неба? – Дурачась вытаращил глаза Микель.

– Ты знаешь, ее мне как раз и надо.

– Сдаюсь! Уел! Теперь давай серьезно.

– А если серьезно: мои информаторы узнали, что на этой планете возросла активность эльфийской разведки. Мне нужно знать, что им нужно в этом захолустье.

– А говорил что простой полковник… Данные достоверны?

– Настолько, на сколько может быть достоверной информация, полученная от предателей польстившихся на билеты Госбанка Империи Феникса.

– Понятно. Дай мне пять минут, надо позвонить. – Микель достал из кармана коммуникатор набрал какой то номер.

– Бил есть информация, что остроухие зашевелились. – Выслушав ответ майор ударил кулаком по столу и заорал. – Как знаешь?! Почему я узнаю об этом последним?! Чтобы через десять минут у меня была вся информация по вопросу! А то уволю нафиг!!! Микель прервал связь.

– Извини, большинство агентов набраны из местных. А они только и умеют, что пасти коров и метко стрелять с двух рук. Идиоты!

Ровно через десять минут к нам заглянул паренек лет шестнадцать с тонкой папкой в руках.

– Позволь представить тебе Билли Хокинса, главу наших аналитиков, самого большого раздолбая и лучшего ментата на этой поганой планетенке. Оставляю вас одних, мне еще надо подмазать чиновников, чтобы пропустили контейнер с твоим, Леонид, снаряжением. Он пребудет завтра. Пока.

– До свидания Микель. – Сказал я в удаляющуюся спину.

– Сэр, вы тоже считаете мою планету дырой? – Неожиданно спросил Бил.

– Нет, что ты. Я сам на такой родился, только там было поспокойней.

– Спасибо сэр! Я понимаю, о чем вы говорите, и жду не дождусь, когда сюда придет имперский закон и порядок!

– По этому ты согласился работать в КИБ. И, пожалуйста, не называй меня сэр, полковника или Леонида вполне хватит.

– Вы немного ошиблись. Я сам вычислил резидента КИБ и предложил свои услуги.

– Впечатляет! Но давай займемся делом.

– Извините полковник. – Хокинс покраснел от смущения. – По моим данным эльфы ищут кого-то в Мертвом городе. Это на противоположной от нас оконечности материка. Гигантский заброшенный город древней расы людей. Под городом имеются обширные и запутанные катакомбы. Там целую дивизию можно спрятать. В общем, эта вся доступная информация. У нас слишком маленький штат. Извините.

– Бывало и похуже. Хоть численность их известна?

– По моим прикидкам до взвода.

– Терпимо. А теперь пошли, выпьем по кружечке пива, и ты расскажешь мне о планете.

– С удовольствием Леонид. Только я не пью.

– И правильно!

На следующее утро я встал пораньше и отправился по адресу, который дал мне Микель, за своим снаряжением. Конечно, я не стал брать с собой на планету свой бронекостюм и роторный пулемет, но ни защитой, ни огневой мощью пренебрегать не стал. Я прихватил: ручной пулемет, автомат с подствольный гранатометом, десяток ручных гранат, автоматический пистолет, ящик боеприпасов ко всему этому добру и броню легкого пехотинца: каска, бронежилет и поножи. Все не имперского производства, Волку пришлось преизрядно покопаться на складе трофеев батальона, выбирая самые лучшие образцы. Гая я с собой брать не стал, оставив его на корабле. Кот неизменно сопровождал меня в каждой военной кампании. Во время наиболее ожесточенных боев он отсиживался в специальном боксе, но таки е случаи можно было пересчитать по пальцам руки. Госпожа удача благоволила нам, но когда-нибудь она может отвернуться. Это задание я счел слишком опасным, хотя четвероногий помощник был бы очень полезен. Еще я захватил свои передвижные мины и змееголемов.

Со мной вызвался ехать Микель, мотивируя это тем, что ему приказали с меня пылинки сдувать, а в одиночку ехать опасно. Он же предоставил и транспорт – двухместный багги, выполненный по старым имперским чертежам. Сейчас мало кто пользуется колесной техникой. Развитые миры используют чаролеты, предпочтительно имперской сборки, а не развитые – верховых животных и свои ноги. Как заверил меня Микель: багги – лучшее средство передвижение по планете. Дело все в том, что на орбите вот уже несколько тысяч лет наматывает витки древняя группировка боевых спутников. Они сжигают любой объект, поднявшийся выше отметки в четыре метра от земли. Летать безопасно можно только в двух посадочных коридорах и то не проходит и месяца, чтобы какой-нибудь корабль сожгли. Властей планеты вполне устраивает такое положение дел.

В целом багги мне понравился – быстрая и верткая машина. Насколько я знаю, лет пятьсот назад их использовали для разведки. Сиденья располагались одно за другим. На крыше, если так можно назвать металлический каркас обтянутый брезентом, располагалась турель с универсальным зажимом, куда я без долгих раздумий установил свой пулемет. Жаль только что в случае чего стрелять придется стоя. По неведомым причинам местные умельцы не стали поднимать сиденье стрелка. Еще у багги один существенный недостаток – маленький багажный отсек. Туда еле удалось запихнуть воду, сухие пайки и боеприпасы. Мины и всех «змей» кроме одной пришлось оставить в городе.

Из-за маленького багажника нам пришлось ехать от селения к селению, другого способа быстро пополнить запасы воды – не существовало. Я был сыт по горло местным колоритом! Эта проклятая пыль, забивающаяся даже под специальную маску! Тупые вонючие пастухи по каждому поводу хватающиеся за ствол! Бессмысленные драки в кабаках и салунах вспыхивающие при нашем появлении. Мне хотелось подвергнуть эту Дэймонову планетенку орбитальной бомбардировке. Что там дальше по сценарию должно быть? Разбойники. Конечно, куда же без них! На пол пути к месту назначения мы встретили целую банду. По всей видимости, они возвращались после успешного налета на какой-то городок, ну и решили ограбить до кучи и нас. Все произошло просто и обыденно: проезжавшая мимо нас небольшая автоколонна фургонов в сопровождении четырех багги вдруг ощетинилась стволами и началась пальба. И никаких тебе клубов пыли у горизонта, заходов со стороны багровеющего заката и прочих красивостей, до которых охочи авторы художественной литературы. Никакой тебе романтики большой дороги. Бац ломом по башке в темном переулке и никаких гвоздей!

Мигель газанул так, что я чуть не расшиб себе голову. Несмотря на это четыре бандитские машины начали нас нагонять, похоже у них стояли форсированные движки. Я для острастки кинул пару гранат, естественно враг отделался легким испугом, но вести себя стал осторожней. Нас начали брать в «клещи», пара очередей и мы трупы.

– Сейчас я резко заторможу, ты сразу вскакивай и открывай огонь из пулемета! – Крикнул мне Мигель.

Когда первые два багги взяли нас в «клещи» и открыли огонь, Санмартин резко ударил по тормозам и враги изрешетили друг-друга. А я добавил из своего пулемета, и мы снова рванули с места в карьер. Бандиты прекратили погоню, осознав всю бесперспективность охоты на «зубастую» добычу.

Дальнейший путь обошелся без приключений. Не считать же таковыми нападение стаи степных волков или массовую драку сотни человек, в которой по неволе пришлось принять участие.

Оставив багги в небольшой ложбинке в километре от руин, мы отправились на разведку. С собой я прихватил только змееголема и пистолет. Мигель же вооружился иглометом – излюбленным оружием спецподразделений всех мастей и калибров. Он бесшумен, скорострелен, имеет большую емкость обоймы. Идеальное оружие для снятия часовых, не облаченных в полную броню. Существует три типа игл: со смертельным ядом, с быстродействующим снотворным и экзотические зажигательные, с белым фосфором. Санмартин зарядил ядовитые иглы.

Достигнув развалин, мы удобно устроились за грудой камней, и я отправил голема на поиски остроухих. Управлялся он с небольшого пульта, оснащенного амулетом иллюзий, проецирующим изображение прямо на воздух. Спустя примерно час удалось обнаружить лагерь остроухих. Одновременно с этим змееголема обнаружили. Эльф – часовой нагнулся, чтобы подробней рассмотреть необычную змею пестрой расцветки. Тут я дал маху, забыл сменить окраску с тропической на степную. Сверкнула яркая вспышка и одним любопытным, но глупым существом стало меньше. Я хихикнул. Эти новые-старые големы разведчики класса «Гадюка» просто прелесть! От древнего механизма III Империи Феникса остался лишь принцип. При создании «Гадюки» были использованы новые композитные материалы, в каждом сегменте находился сверхмалый искр первой степени разумности, в головном сегменте размещался миниатюрный лучемет. Еще голем мог нести на себе небольшой заряд взрывчатки для проведения диверсий и для самоуничтожения. Смерть часового заметили. Единственное что я успел сделать – завести «Гадюку» под труп эльфа. Когда товарищи убитого мной часового перевернули тело, чтобы посмотреть что его убило, я активировал самоуничтожение.

– У нас неприятности. Голема засекли, уходим. Элемент внезапности утерян. Попробуем взять нахрапом, воспользуемся, багги и устроим налет на лагерь. От нас точно такого не ждут, потому что это не вписывается в шаблон действий профессиональных диверсантов. А никем иным они нас считать не могут.

– Наши неприятности гораздо крупнее, чем ты думаешь. Видишь что-то бликует. Это эльфийский снайпер. – Я посмотрел, куда указал Микель и ничего не увидел. Давно надо было ставить универсальный имплантат заместо правого глаза.

– Ты уверен? Я ничего не вижу.

– Да. У меня зрение лучше из-за регулярного приема одного местного растения.

– Дэймон! Отползаем.

– Имперцы! Сдавайтесь, вы окружены! – Разнеслось над руинами.

– С кем имею честь познакомиться? – Крикнул я в ответ.

– Действительный тайный советник Эллионел Инирий. – Ого! Если переводить на армейские звания остроухий потянет на целого генерала армии. Большая шишка.

– Вот что Эллик, ну и дурацкие у вас имена, а не пойти ли тебе… – И я выдал очень длинный и замысловатый адрес. Мигель одобрительно крякнул. Ответом мне послужили пули, выпущенные эльфийскими солдатами.

– Не стрелять остолопы! – заорал тайный советник, – брать живьем!

– Прорываемся Мигель! – Я швырнул наугад несколько гранат, надеясь припугнуть остроухих тварей. В ответ раздались стоны раненых. Похоже кого-то посекло осколками. Близко подобрались сволочи!

Мы почти вырвались из кольца окружения, как Мигеля ранил в ногу снайпер. Я взвалил его себе на плечо, как куль с мукой, и побежал дальше.

– Дэймоновы ублюдки! – ругнулся Санмартин, – Оставь меня и уходи!

– Хорошо. Только найду для тебя подходящее убежище и уведу погоню за собой. Вот эта щель подойдет. Заползай.

Наскоро перевязав ногу Микелю его же штаниной, и замаскировав следы, я повел погоню в глубь развалин. Там я устроил прятки пополам с догонялками, израсходовав всю обойму пистолета пока меня не загнали в тупик.

– Выходи! – прокричал эльф, – я точно знаю, что у тебя больше нет патронов, мне не составило труда сосчитать твои выстрелы.

– Хорошо остроухий, иду. – Про себя я улыбнулся. Счетовод любитель и не подозревал о неразменной пуле. Если говорить книжными штампами – на пуле было написано его имя. Я спокойно вышел и буднично разрядил пистолет прямо в лицо ненавистного светлого. Коротко хохотнув, я снял с трупа автомат и разгрузку с патронами. Благодаря Империи Феникса огнестрельное оружие распространилось по всей цепи миров, быстро вытеснив примитивные луки и арбалеты. А кое-где и боевые жезлы с лучеметами. В производстве огнестрелов особенно преуспели гномы, но это всего лишь грубая подделка по сравнению с оружием империи. Поиграв еще в прятки в лабиринте развалин, мне удалось укокошить по одному семь эльфов, пока они не прекратили преследование.

Вернувшись на место, где я оставил Микеля я нашел только многочисленные следы в пыли. А неподалеку его игломет, потерянный во время поспешного бегства. Багги тоже пропал со всем содержимым. Ну, что ж, ничего не оставалось, как тихонько проникнуть во вражеский лагерь и навести там шороху.

Вооружившись иглометом, я с легкостью поснимал часовых. Что называется, почувствовал себя настоящей Ночной Тенью – солдатом из элитного подразделения магов-диверсантов. Хорошая игрушка игломет – негромкий хлопок и маленькая отравленная иголка отправляет очередного остроухого в чертоги ожидания или во что они там веруют. А вот и штабная палатка, аккуратненько прорезать ножом ткань и… Что-то тяжелое ударило меня по затылку, и я потерял сознание.

Очнулся оттого, что на меня вылили ведро воды. Великий Лон, как болит голова! В поле зрения появился улыбающийся Мигель и эльф платинного лебедя с капитанскими погонами.

– Ну что Леня? Полегчало?

– Грязный предатель! Я убью тебя! – Закричал я и попытался активировать встроенный в руку лучемет.

– Не выйдет, даже не старайся. Мы просто вытащили кристаллы, отвечающие за управление оружием и усилители мышц твоих протезов. Что до грязи – извини, тут помыться негде. Что касается предательства – это всего лишь бизнес. Эльфы больше заплатили. Забавно было наблюдать как ты пыжился, снимая часовых. Ведь иглы даже не отравлены. Для достоверности я использовал транквилизатор, вырубающий человека минут на пять. – Пока Мигель самоутверждался, эльф извлек из потайных ножен небольшой стилет и воткнул его предателю под лопатку.

– Не люблю продажных тварей.

– И правильно делаете. Предавших за деньги необходимо устранять, как только они исчерпают свою полезность. Это идейных надо холить и лелеять. Вы я так понимаю Элик?

– Попрошу относиться уважительно ко мне полковник. Ведь это я разработал и осуществил операцию по вашему пленению.

– Вы ошибаетесь. – Сказав это, я прыгнул к эльфу и вырубил его ударом в висок. Находящихся здесь солдат я срезал одним длинным лучом. Из специального тайного контейнера вмонтированного в протез левой руки я извлек шприц наполненный наркотиком «Черная Пыльца». Великолепно развязывающее язык зелье разработанное в лабораториях КИБ. Я привел эльфа в чувства.

– Ну, здравствуй мой остроухий друг. Я хочу развеять твои заблуждения. Нам давно стало известно, что Санмартин – предатель. Вся эта операция от начала и до конца разработана КИБ. Я сыграл роль живца. А теперь расскажи-ка мне координаты вашей метрополии.

И тайный действительный советник Эллионел Инирий поведал мне самую охраняемую тайну своей родины, известную только верховному правителю и ряду высокопоставленных офицеров. Я все записал на информационный кристалл, для надежности. А у остроухого окончательно поехала крыша.

– О уши! Твои заостренные уши просто пленили меня!

Эльф понес откровенную чушь, оставлять в живых его более не имело смысла. Но я вспомнил болтовню какого-то священника мелкого светлого культа. Он мне битый час голову морочил всепрощением, смирением и прочими пассажами типа: «прости их бог мой, ибо они не ведают что творят». Ну, вот я и решил «проявить» милосердие и всепрощение. Ха-ха! Пусть этот ублюдок сдохнет от черной пыльцы, а не честной пули!

Я покинул командирскую палатку и добил уцелевших эльфов из лучеметов встроенных в руки. Управляющие кристаллы они вынули. Идиоты! Их уже давно дублирует маленький искр имплантированный мне прямо в мозг, надо только активировать соответствующую функцию.

Связавшись по эфирной сети с Лагранжем, я приказал расчистить посадочный коридор и забрать меня с планеты. Казалась, что информационный кристалл с координатами митрополии эльфов народа Платиновых Лебедей жжет мне руки. «Пожиратели» пробили коридор всего лишь за пол часа и эвакуировали меня с планеты с помощью специального челнока класса космос – поверхность.

Я отдал приказ об орбитальной бомбардировке. Прости меня Билли Хокинс, империя не принесла на твою планету закон и порядок, она принесла смерть. Как говорил основатель бронепехоты полковник Антон Верещагин: «Если понадобиться – мы убьем всех и назовем это миром». Никто не должен знать, что координаты у нас. По полученным данным материнскую планету остроухих охраняет всего лишь один флот и кольцо орбитальных крепостей. Придется атаковать в одиночку. Это может показаться самоубийством, но как раз на подобный случай я припрятал козырного туза в рукаве. Я приказал идти на максимальной скорости к столичной планете врага.

* * *

Документ 8: Легенда о Картагинэме

В древние времена, когда II Империя Феникса стояла во всем своем величии, на одном из звеньев Цепи Миров под названием Картагинэм жил могущественный народ – потомки Великого Лона и смертной женщины. Себя они называли Асурами, что в переводе с их языка означало «обладающие жизненной силой». Хоть они были немногочисленны, но очень воинственны и обладали воистину чудовищной магической мощью. Даже боги боялись их и по этому запечатали тот мир. Но печати не могли сдерживать такую силу вечно. То один, то другой асур вырывались из своего узилища и движимые лютой ненавистью и жаждой крови несли настоящее опустошение в миры, которые они посещали. Со временем печати ослабли, и беглых асуров становилось все больше и больше. Империя тоже подвергалась вторжениям, которые удавалось остановить ценой большой крови. Тогда великий полководец и политик, имени которого история не сохранила, кинул клич: «Картагинэм должен быть разрушен!» И откликнулись на его призыв боги и фениксы, чьими потомками были императоры Империи Феникса. Это был тот редкий случай, когда Тьма и Свет сражались бок о бок с общим врагом. Три года длилась осада Картагинэма, и в результате шестидневного штурма он был взят и разрушен. Все асуры были убиты, а само звено было выброшено из Цепи Миров за барьеры хаоса и было поглощено океаном первоматерии. Перед своей смерть король асуров проклял своих убийц. «О жестокосердные потомки огненной птицы и человека, будьте вы прокляты! Все к чему вы прикоснетесь, будет обращено в пепел! Вы своими руками уничтожите Цепь Миров! И последний в роду проклянет все поколения своих предков!» – таковы были его последние слова. После этого разразилась еще одна война. Напуганные словами короля асуров бывшие союзники напали на Империю Феникса и полностью уничтожили ее.

Отрывок из книги «Мифы и легенды Империи Феникса», издание дополненное. Том 6. Библиотека Аграфского Университета Магии.

Глава 8. «Картагинэм должен быть разрушен!»

«Если не разрушить Картагинэм, мы все погибнем!» – эти слова приписывают одному из великих политиков и полководцев древности. Так же и материнская планета эльфов Платинного Лебедя Дилиэр – должна пасть!

Мы вышли на рубеж атаки перпендикулярно плоскости эклиптики. Эклиптика это – большой круг небесной сферы, по которому происходит видимое годичное движение Солнца, точнее – его центра.

Пришло время использовать оружие, которое я так долго берег как раз на подобный случай. По виду это обычные ракеты с термоядерными боеголовками, весь секрет внутри. По моему заказу изготовили миниатюрные копии телепортационной установки «Палача» и установить на ракеты. Вся соль в том, что заместо того чтобы расплавить часть обшивки модернизированные ракеты проникнут внутрь и разнесут все к демонам собачим! В вакууме поражающими факторами подобного рода боеприпасов были только тепловое излучение и проникающая радиация. Поскольку на эльфийских кораблях есть атмосфера – есть и взрывная волна, основной поражающий фактор. На один космический чаролет достаточно одной – двух ракет. А у меня их сто. Я вышел в эфир на открытой частоте.

– Вы посеяли ветер и пожнете бурю! Не надо было взрывать тот завод агроголемов…

– Полный бортовой залп! Ракеты пуск! – Это уже команде.

«Палач» содрогнулся от слитного залпа десяти пусковых установок. Десять хищных «космических акул» отправились нести смерть врагу. Ракеты передвигались стометровыми скачками, сводя с ума системы ПКО эльфийских чаролетов. В черной пустоте космоса расцвело восемь огненных цветков, нет девять. Последнюю ракету или сбили или она неудачно телепортировалась.

– Огонь по готовности! Уничтожьте их всех! – Скомандовал я. Теперь каждая пусковая установка ракет будет стрелять, как только перезарядится.

Это было грандиозно! Один корабль уничтожил целый звездный флот противника! Совсем как писал Император в своих мемуарах: «Одна техническая новинка – решает исход целой битвы». Конечно, подобный успех не повторить. Эльфы наверняка успели сообщить, что их убило. В защите от телепортационной магии они традиционно сильны. Но все равно эффективность новых ракет и десантных ботов повыситься. Чтобы сбить цель передвигающуюся в режиме мигания с помощью телепорта придется ставить огненный барраж да и то не факт что поможет. Единственный недостаток нового оружия – это его дороговизна. Ничего не поделаешь – за все приходиться платить.

Участь флота остроухих постигла и неповоротливые орбитальные крепости. Беззащитная голубая планета лежала у нас на ладони, осталось только сжать руку в кулак и выдавить по капле жизнь. Картагинэм должен быть разрушен!

Не успел отдать приказ об орбитальной бомбардировке, как высшее командование связалось со мной и приказало идти на соединение с основным флотом. Остроухие дали генеральное сражение, все каперы отозваны. Мне пришлось доложить об обнаруженной метрополии остроухих. В ответ поступил приказ оставаться на месте и дожидаться эскадры из резерва. Запрос на уничтожение планеты был откланен в резкой форме с использованием инфернальной лексики.

«Уроды! Это наш шанс одним ударом подорвать боевой дух противника и внести разлад в систему управления страной! И так бездарно его профукать! Не бывать этому!»

– Приготовиться к уничтожению планеты!

– Но сэр, высшее командование…

– Плевать! Раз нам отказали в использовании планетарных бомб и ракет мы сделаем всю грязную работу собственными руками! Готовьте десант! Наш арсенал просто ломиться от тактических ядерных зарядов.

– Есть сэр! – У лейтенанта загорелись глаза. Я специально подобрал в команду самых отчаянных головорезов и людей, у которых семьи погибли под орбитальными бомбардировками остроухих. Я включил громкую связь.

– Внимание! Мы уничтожили орбитальную оборону эльфов Платинного лебедя, но командование запретило уничтожение планеты корабельными средствами! Мы выполним этот приказ. Пока соблюдается субординация – Имперская армия непобедима, НО… Нам никто не запрещал высадиться на планету и выполнить работу своими руками! Вы готовы пойти за мной до конца?! Вы готовы отомстить за погибших друзей и близких?!

– ДА!!! – взревела команда в едином порыве.

– Нашим стратегам пора бы понять – война идет на уничтожение! Победа или смерть! Вы готовы резать остроухих женщин и детей? Вы готовы к трибуналу за военные преступления, что нас ожидает? Вы готовы к тому, что граждане нашей страны будут плевать нам вслед?

– Да. – Тихо как шелест.

– Все кто желает, может остаться на корабле и доложить обо всем командованию. А теперь отключить связь! Всему личному составу занять десантные капсулы и боты! На корабле остаются только пацифисты!

Я перехватил бывшего принца Платиновых лебедей на пути к отсеку с десантными капсулами и отвел в сторонку для разговора.

– Ну что Леголаз готов резать детишек во имя своей мести и короны.

– Да, сэр!

– Ты чудовище, как и я впрочем. Мы все чудовища, даже стажер. Только он еще не знает об этом.

– К чему эта патетика сэр?

– Ну, мы же вроде как хорошие парни, а действуем как какие-то каратели. Как воплощение мирового зла, которое хорошие парни должны забороть в великой битве. Законы жанра нарушены.

– О чем вы сэр?

– Да так. Есть одна любопытная теория, что все мы лишь мысли записанные на бумагу. Не бери в голову.

– Может быть вы и правы.

– О принц! Ты говоришь почти как человек. Забавно, правда. Тебе дали прозвище соответствующее твоему титулу…

Никто не остался, даже стажер Уильям Адам, сын адмирала Ли Адама. Он выразил желание пойти в десант. Я отговорил его и отослал в курьерском боте, подробно проинструктировав, что и кому надо говорить. Толковый паренек, со временем станет адмиралом, как отец, если научиться сдерживать себя. У моего дела должен быть продолжатель.

Дилиэр представляла собой планету, почти полностью покрытую океаном. На единственном материке, да и то больше похожем на остров, раскинулся сверх-мегаполис Тарбад, в котором обитало сто миллионов наиболее высокопоставленных эльфов. Нам предстояло стереть его с лика планеты. На защиту города встали тридцать тысяч полицейских, десять тысяч курсантов местных военных академий и пять тысяч королевских гвардейцев. Все кроме гвардейцев вооружены легким стрелковым оружием. Военного гарнизона – нет. Слишком остроухие полагались на свои орбитальные крепости и тайну местонахождения планеты. «Тайну, ха! Что знают двое – знает и свинья!»

В десант я взял все механизмы, которые могли передвигаться и наносить хоть какой то урон. Наскоро переписав программу поведения я приземлил эту маго-техническую орду в центре города сеять неразбериху и хаос. Простые жители совершенно беззащитны даже от примитивных ремонтных големов, все оружие которых составляли манипуляторы и сварочные аппараты. Сам же я высадился с основными силами на северной окраине Тарбада. Мы планомерно очищали дом за домом, стреляя во все, что движется. За нашей спиной оставались только пылающие развалины. Мы не жалели взрывчатки. Очаги сопротивления мы подавляли с помощью тактического ядерного оружия. На деньги вырученные с продажи трофеев я купил его на черном рынке в гигантском количестве.

Дольше всех держался дворец, обороняемый остатками полиции и королевской гвардии. Но вскоре пал и он. К сожалению эльфийского короля не было на планете. Как говориться: «Не повезло». Это может вызвать определенные осложнения. Сделав свое дело и водрузив имперский флаг на развалинах дворца, «Пожиратели» убрались с Делиэра, чтобы принять участие в самом грандиозном космическом сражении этой войны. С обеих сторон участвовало несколько десятков космических флотов. Битва быстро переросла в беспорядочную свалку и закончилась взаимным истреблением. Формально победила Империя, так как оставила за собой «Поле боя». После этого сражения меня арестовали.

Трибунал приговорил меня к смертной казни по средствам ритуального жертвоприношения. Практично, ничего не скажешь. И преступника накажут и силой какой-нибудь древний убийственный артефакт напитают. Некоторые из них можно зарядить исключительно с помощью человеческого жертвоприношения. Только казнь не состоялось. Мои люди в полном составе дезертировали из вооруженных сил Империи и захватили наш корабль. А за мной пришли Волк и старшие офицеры «Пожирателей». Причем Волк принес предложение от самого императора. Помощь людьми и снаряжением в обмен на решение некоторых щекотливых вопросов. Оказывается Раймон Дважды Феникс усиленно готовился к очередной Великой Войне Сил. Не то чтобы известие меня ошарашило – все к тому шло. Но так скоро! И это было не последней скверной новостью…

Известие прозвучало как гром среди ясного неба: кошкоглазые – вернулись и вступили в войну на стороне эльфов Платинного Лебедя. По свидетельствам древних источников кошаки, как их еще называют иногда, странная раса – они порочны, хитры, коварны, жестоки, как и подобает каждой уважающей себя кошке. Несмотря на все свои недостатки, они прекрасно уживались с людьми, другими расами и разумными видами. Из них получались лучшие куртизанки и лучшие убийцы. В их увеселительных кварталах можно было найти любые чувственные удовольствия. Изначально они были созданы как постельные рабы, но кошка всегда гуляет сама по себе. В один прекрасный день все хозяева оказались убиты в своих постелях, а рабы исчезли, чтобы вернутся спустя тридцать лет и стереть город с лица земли. По большей части это все что о них известно. Поиск в эфирной сети ничего не дал. Еще я вспомнил из школьного курса истории, что кошкоглазые совершили неудачное покушение на императорскую чету. В ответ Раймон Дважды Феникс устроил настоящий геноцид. Последняя тысяча представителей этой расы сбежала через нестабильный портал, обещав вернуться. И они сдержали свое обещание.

Почему произошел конфликт? Отчего Император поступил так, а не иначе? Не ясно. Но как бы там ни было, в противостояние двоих включилась третья сила, враждебная Империи Феникса.

Через Волка я договорился со всесильным начальником КИБ о том что он будет регулярно посылать слабоохраняемые конвои с техникой и снаряжением, а я должен был их как бы грабить. Чтоб я мог действовать с наибольшей эффективностью мне переподчинили разведывательную сеть КИБ на Изумрудных пустошах. Еще Комитет от моего имени нелегально запустил в эфирную сеть ура-патриотический ролик, в котором я клянусь и впредь бить врагов империи всеми доступными способами. Ролик, естественно, был официально запрещен, по этому его не посмотрел только ленивый. Потом«появились» слухи: мол Император полностью меня поддерживает в моих начинаниях. А объявить об этом официально мешает большая политика. После этого в сети начался проста таки эпический срач. Вообще то Эфирная сеть и срач почти неразделимые понятия, но не в таких же масштабах. Слава Deus ex Machina, что доступ в сеть завязан на удостоверения личности. И всегда можно официально вызвать оппонента на дуэль, подать в суд или по простецки набить морду. Если бы был анонимный доступ, сеть бы сразу превратилось в смесь борделя, помойки и выгребной ямы.

Итак, я превратился в самого настоящего бандита межзвездного масштаба. События на Эльрадо натолкнули меня на любопытную мысль. Почему бы ни ударить по эльфам изнутри и не завалить их мощным и дешевым наркотиком? Черная пыль подходит для этого идеально. Благо обстановка благоприятствует. Остроухие очень тяжело переживают потерю своей метрополии. Как там проповедовали эти светлые сектанты: «утешить боль ближнего своего – долг каждого…» Вот и утешу, как могу. Я связался с КИБ на предмет получения документации с технологией производства наркотика. Тут меня поджидал неприятный сюрприз – единственный человек владеющий технологией мало того что был приговорен к смертной казни как я, но еще и оказался в плену у эльфов. К счастью им не удалось установить его личность. Меня ждала увеселительная прогулка в концентрационный лагерь для военнопленных на планете Багровых туманов. Свое название она получила из-за наличия в воздухе огромного количества микроорганизмов окрашивающих местные туманы в красный цвет. Но для начала я посетил специалистов технического отдела КИБ и провел ряд модернизаций, по-другому не скажешь, своего тела. Для начала мои протезы облачили в новую пеноплоть. Теперь при сканировании мои руки будут отображаться как настоящие. Оба своих глаза я заменил имплантатами, так же замаскированными как руки. Еще я присмотрел себе один любопытный проект: полную замену костей и внутренних органов на искусственные. Органическими оставались только головной и спиной мозги, да, гм, органы размножения. К сожалению, такая полная имплантация и период реабилитации заняли бы несколько месяцев. Пришлось отложить до лучших времен. Еще мне сменили камень памяти – удостоверениие личности и своеобразный самописец имплантированный прямо в череп.

* * *

Документ 9: О народах Империи Феникса

Империю Феникса населяют около двадцати видов разумных. Восемнадцать из них обитают только на своих собственных планетах, вроде недавно вошедших в Империю квадров. Эти восемнадцать видов составляют едва ли два процента от общего населения нашего государства. Девятнадцатым видом разумных существ считаются искры. Подробнее о них я расскажу вам на следующем уроке. Сейчас же остановимся на двадцатом разумном виде. Как не трудно догадаться это дети хаоса. Этот вид делиться на несколько сотен рас, зачастую сильно отличающихся друг от друга. Например, орки и нага. Но для начала я объясню, почему орки и нага считаются единым видом. Дело все в том, что они имеют общее происхождение и могут давать жизнеспособное и способное к воспроизводству потомство. Например, я сам потомок русалки и человека. От матери мне досталась способность дышать под водой и слаборазвитый дар магии воды.

Теперь немного классификации. Все расы разумного вида дети хаоса можно разделить на семь групп: первые (их, как не трудно догадаться четыре, самой старой считаются люди), божественная, магическая, случайная. Первые – это люди, эльфы, орки и гномы. От них пошли все остальные расы. Изначально они были были созданы как четыре единые расы, но в силу ряда внешних и внутренних факторов они разделились на множество субрас. Божественная группа – как видно из названия, расы этой группы были искусственно созданы богами. Типичным примером подобных рас являются ранее упомянутые русалки и наги. Магическая группа – думаю, вы поняли. В Случайную группу входят все расы с необычным происхождением. Например, вампиры появившиеся в результате мутации болезнетворной бактерии. Как вы можете видеть наша великая страна полирасовое государство.

А теперь я объясню, зачем все это рассказал. Тема нашего урока – расизм. Запишите несколько определений.

Расизм – совокупность учений, в основе которых лежат положения о физической и психической неравноценности рас и решающем влиянии расовых различий на историю и культуру общества. Осуществление расистских теорий на практике находит свое выражение в политике расовой дискриминации.

Расизм – противоправная национальная политика, форма дискриминации, ставящая целью угнетение представителей одной расы представителями другой расы.

Последнее определение как нельзя подходит для эльфов платинного лебедя. В их королевстве расизм цветет пышным цветом. На примере лебедей мы и рассмотрим это явление. Только хотелось бы вначале привести определения национализма. Неграмотные люди его часто путают с расизмом. Национализм – идеология и политика, трактующие нацию как основу самостоятельного государства и высшую форму общественного единства. Основные постулаты расовой теории Платиновых лебедей.

– Эльфы перворожденные и любимые творения Великого Лона.

– Платиновые лебеди одна из самых древних эльфийских рас, прямые потомки первоначальных эльфов.

– Другие эльфы достойны участи слуг. Люди и гномы – рабов. Орки должны быть уничтожены, равно как и все остальные расы кроме вышеперечисленных, ибо они оскорбляют замысел Великого Лона.

Аудиозапись лекции по граждановедению. Общеобразовательная школа номер 36.

Глава 9. «Плен»

Попасть на планету Багровых Туманов оказалось проще простого. Я сел в курьерский бот с неисправным навигационным оборудованием и появился на орбите. Естественно меня моментально взяли на абордаж дабы полюбопытствовать: чего такого везет имперский курьер. Попинав для острастки и считав информацию с камня памяти – специальные сканеры можно было с легкостью купить даже на черном рынке, меня отправили в концлагерь. Там я прошел полное сканирование, медосмотр и еле стерпел унизительную процедуру нанесения специальной идентификационной татуировки на лоб. После этих действий и допроса с пристрастием я попал в офицерский блок, где немедленно устроил бучу. Мне не хотелось оставаться в лагере ни лишней минуты.

– Плен. Нет ничего хуже плена. От своего собственного бессилия опускаются руки. Вы считаете, что мы в безвыходном положении? Это так! Тогда мы сами пробьем выход к свободе!

– Все так говорят поначалу. Отсюда не сбежишь. – Ответили мне.

– Встряхнитесь! Вы же солдаты Империи, а не половые тряпки! Вспомните строки великой поэтессы Делии!

– Заткнись урод! Не трави душу!

– Чтож! Обойдусь без вашей помощи барышни.

Разбежавшись, я со всей дури впечатался головой в стену. Кровь залила мое лицо, и я якобы замертво упал с проломленным черепом. Надеюсь, эльфы поверили в это маленькое представление. Ко мне сразу ломанулись другие пленники. Кто-то принялся требовать врача. Чтобы меня не раскрыли, пришлось волевым усилием остановить собственное сердце.

Дверь нашей камеры открылась, и охрана принялась оттеснять людей от моего «тела». Один из охранников склонился надо мной. Я выщелкнул клинок из руки и перерезал его горло. Затем из положения лежа открыл огонь из встроенных в руки лучеметов. Зря светлые понадеялись на свои сканирующие амулеты. Как оказалось их очень легко обмануть. Старый добрый рентген – гораздо надежней. Перебив всю охрану, я вскочил на ноги.

– Ну что девочки? Кто желает развлечься?!

– Кто ты? – Спросил, какой-то орк.

– Ржавый! – И я расхохотался при виде вытянувшихся лиц. – Вижу, моя слава опережает меня!

– Тарбадский мясник!

– Меня называют и так. А еще кровавый пират и Дэймонов отморозок. Внешние и внутренние враги империи, почему-то невзлюбили скромного капера. Ну, так вы со мной или будете сидеть здесь до прихода моих ребяток?

– Мы с тобой! Веди нас Ржавый! – закричали пленники. Я усмехнулся.

– Но вначале мне нужно поговорить с генералом Прайд. Я знаю, что он здесь, хоть и скрывается под другим именем.

– Это я. О чем вы хотите поговорить? – Из рядов пленных вышел высокий однорукий опаленный эльф. Опаленные эльфы – это первый эльфийский народ присоединившийся к Империи. Себя они называют Дроу. Мы отошли с ним в сторонку и я сделал предложение от которого невозможно отказаться.

– Прежде всего – хочу выразить свое восхищение! Синтезированное вами вещество – великолепно! Стопроцентное привыкание после первой дозы, полная деградация коры полушарий головного мозга и долгая мучительная смерть в случае отказа от приема. Главное действует только на платиновых лебедей. Как вы этого добились?

– Магия. Я двести лет разрабатывал собственную школу магии. Приятно найти истинного ценителя! – Вы бы видели, как загорелись у этого опаленного эльфа глаза. Настоящий маньяк от науки.

– Замечательно! Предлагаю вам работать на меня. Все равно трибунал заочно приговорил вас к смерти за эксперименты над военнопленными и гражданским населением противника. Я предоставлю вам с лабораторию с любым оборудованием, которое вы пожелаете и производственные мощности. Мы завалим отравой все миры Лебедей! И еще было бы неплохо, если бы вы разработали подобное зелье для расы кошкоглазых. Ну и «противоядие» не помешает – великолепный инструмент для шантажа.

– Я согласен. Предоставьте мне материал для опытов, и я синтезирую вам наркотик, действующий даже на богов.

– Хорошо! Держитесь за моей спиной.

– Братва! Кто знает, где тут оружейная комната?

– Я сэр!

– Отлично, э-э-э…

– Лейтенант Эдуард Кирквуд, сэр!

– Отлично Эдуард, веди. Остальные подберите оружие охранников и следуйте за нами.

По пути удалось прикончить еще парочку эльфов. Оружейная была закрыта солидной стальной дверью, а вот замок – подкачал. Я банально выжег его лучеметом.

– Вооружайтесь!

Я на миг прикрыл глаза и связался с «Палачом», зависшем в часовом переходе от планеты и чуть не обалдел. Дежурившие, в данный момент. Шай-Ар и Леголаз резались в «Противостояние». Это новая стратегическая игра моделирующая сражения прошлого и настоящего. Эти игруны разыгрывали какое-то малоизвестное сражение одной из многочисленных войн орков и эльфов. Причем Леголаз играл за орков, а Шай-Ар за эльфов. Само действо сопровождалось примерно такими комментариями.

– Ты что, совсем того?! Кто же валькирий для раша использует?

– На себя посмотри морда листоухая! Только клинический идиот будет использовать тяжелых панцирников для тактики наскок-отход!

Я набрал пару команд активировав незадокументированную функцию игры. Над полем боя появился грозный лик и проворчал: «Жалкие смертные! Дайте поспать!» На сражающихся опустилась гигантская подушка и всех раздавила. Только тогда мое присутствие заметили.

– Вы чем занимаетесь, мать вашу! В пиратов заигрались?! Так я быстро повешу вас на рее, хоть очень слабо представляю, что это такое.

– Извините сэр, Дэймон попутал…

– А от Тебя Шай-Ар я подобного не ожидал. Леголаз – ладно, что взять с малолетнего йольфа… Ладно, мы потом об этом еще поговорим. Мне требуется немедленная эвакуация. Высылайте все десантные боты, не зря же я взял их в этот рейд побольше. Лагерь довольно большой, в нем наберется несколько сотен человек.

– Дайте нам час.

– Хорошо, конец связи.

Пока я связывался с «Палачом» в комнате повисло недоброе молчание, я поспешил развеять его.

– Нам надо продержаться максимум полтора часа. – Лучше немного завысить подлетное время, мало ли что, – Разбейтесь на десятки и освободите пленников из других блоков. Кирквуд! Я так понимаю, ты знаешь лагерь лучше всех. Возьми несколько десятков человек и захвати узел связи и пошли кого-нибудь в арсенал!

– Но сэр!

– Если кто будет вякать – сразу бей в морду и ссылайся на меня.

– Есть сэр!

– И вот еще что, где тут штаб?

– В центре лагеря.

– Ладно, иди. Найду.

– Пошевеливайтесь! Дэймон вас возьми! Пока эльфы не прочухались! Десяток со мной, пойдем, поприветствуем местное начальство!

Мы ворвались в штабное здание в самый разгар пьянки. Лагерное начальство изволило развлекать с выпивкой и хорошенькими пленницами. В Империи Феникса с древних времен царило равенство полов. Женщины, как и мужчины, служили в армии и могли занимать высокие посты в государстве. Собственно они и занимали.

– Живьем брать мразей! Свяжите их и положите у стенки. – Пока вязали остроухих и искали одежду для пленниц, я раздумывал как поступить с насильниками. Что их необходимо казнить – факт, но как… В голове вертелись какие то изуверства, почерпнутые из исторических книг. Так и не придя к какого либо решению я просто перестрелял подонков. В общем, гуманизм возобладал, даже лозунг придумался: «Боец, будь гуманистом, пристрели вражину, чтоб не мучалась!»

Минут за двадцать мы уничтожили всех Платиновых Лебедей и освободили остальных военнопленных. Всего набралось три сотни человек. Такое малое число объяснялась тем, что и мы и эльфы не брали и не сдавались в плен.

К сожалению Кирквуд не успел захватить узел связи до того как остроухие вызвали подкрепление. Мы решили засесть в здании арсенала как наиболее укрепленном и специально приспособленном для обороны. Метровой толщины стены, бойницы, оборудованные на крыше позиции для снайперов и пулеметчиков.

В арсенале нашлась: два гранатомета, шесть ручных пулеметов, двести пятьдесят единиц легкого стрелкового оружия и шестнадцать комплектов легкой брони. Если считать с оружием снятым с трупов я смог полностью вооружить свое разношерстное воинство, но боеприпасов катастрофически не хватало. Похоже, это мое естественное состояние, но отбиться до прихода «Пожирателей» – хватит.

Все тяжелое вооружение я решил сконцентрировать в одном отделении. В общем, то это старая и вполне надежная система: есть рота лома, рота тяжелого вооружения и две обычных роты. Каждую роту поддерживает разведвзвод и арт-отделение из легких орудий. Линейные части Империи так комплектуют до сих пор. А вот в бронепехоте от этого отказались, в силу обстоятельств. Оружие установленное на нашу броню на порядок мощнее ручных аналогов. А ведь есть еще пристрастие к большим пушкам. По уставу на броне пехотный взвод должно быть не менее четырех единиц тяжелого вооружения. Но обычно его таскают все поголовно. Так что нужда в роте тяжелого вооружения отпала сама собой. Разве что гаубицами вооружить. Я хихикнул представив как батальонный сержант Шай-Ар стреляет из гаубицы с рук. Он летит в одну сторону, гаубица в другую, а снаряд в третью, зашибая по отделению противника каждый. Неистовому орку бы понравилось.

Эльфы попытались взять нас сходу. К зданию арсенала подкатили несколько трофейных имперских бронетранспортеров и произвели высадку двух взводов легкой пехоты. Бывшие пленники, получившие возможность отплатить врагу, шквальным огнем измолотили их в фарш. Отделению тяжелого вооружения удалось подбить два бронетранспортера. Мне вспомнилась строчка из одной старинной песни: «БТР как свечки плавятся, зря их выпустил танковый завод».

– Идиоты! – заорал я, – Экономьте боеприпасы, стреляйте одиночными!

От этой маленькой победы, людей охватило ликование, но они рано радовались. Бронетранспортеры оказались лишь отвлекающим маневром. С воздуха на нас обрушились валькирии и перебили всех на крыше. Плохо дело. Я потерял всех своих снайперов и тяжелое вооружение. Попытки контратаки не имели успеха из-за этих Дэймоновых баб! Они надежно держали единственный выход на крышу. Оставалось только ждать. Кто успеет раньше? «Пожиратели» или эльфийское подкрепление в тяжелой броне. А можно поступить проще – пустить отравляющий газ в вентиляционную систему. Тогда погибнут все кроме меня и еще двадцати одного человека облаченных в легкую броню.

Эльфийские десантники и «Пожиратели» появились одновременно. Эльфы высадились на крышу с двух грузовых драконов, а мой батальон воспользовался очередной технической новинкой изобретенной имперскими техномагами. Телепорт орбита-планета ничем не отличается от обычного за исключением системы позиционирования. Вот она как раз совершенно новая. Доселе считалось, что точную наводку может произвести только специально обученный маг телепортист. Если в космосе погрешности системы позиционирования не критичны, то на земле любая ошибка может стоить жизни. Человек телепортировавшийся в стену малоаппетитное зрелище.

«Пожиратели» появились посреди эльфийских порядков и просто смели врага огнем. Затем мы дождались десантных ботов, которые и эвакуировали всех с планеты.

После освобождения некоторые бывшие пленные изъявили желание присоединиться к «Пожирателям». Некоторых я даже взял. Остальных высадил, на ближайшей нейтральной космической станции, снабдив деньгами и оружием. Дальнейшая их судьба мне не известна, скорей всего они вернулись в Империю.

Пока я «ездил в командировку» нанятые КИБ люди зарегистрировали фирму, сняли небольшой офис и несколько пакгаузов неподалеку от космопорта одной нейтральной планеты. Мне осталось только закупить оборудование заказанное генералом Прайд, как он просил себя называть, поставить сырье и наладить сбыт. В бытностью мою еще капером я наладил довольно тесные связи с криминальным миром Изумрудных пустошей, так что с этим никаких проблем. Да и разведывательная сеть КИБ будет неплохим подспорьем.

* * *

Документ 10: О IV Империи Феникса

Основой благосостояния Империи Феникса являются: сильно развитая транспортная сеть, широкое применение инновационных маготехнологий, децентрализованная энергосистема, эфирная сеть и новая форма правления – идеальная монархия. Остановимся на каждом аспекте подробнее:

1. Энергосистема. Основой Имперской энергосистемы является магический реактор. Это – специальное техномагическое устройство, преобразующее материю в электрическую или тепловую энергию. Такими устройствами оснащен каждый дом нашей страны. Возьмем типовой проект девятиэтажного здания. Обычно маго-реактор находиться в подвале. Рабочим телом ему служат бытовые отходы и канализационные стоки. Маго-реактор служит еще и своеобразным сепаратором. Их настраивают так, что вода, редкие металлы и пластмассы очищаются от всех примесей и становятся готовыми к новому употреблению. Таким образом, получается замкнутый цикл безотходного производства.

Каждый дом в любом городе нашего государства соединен с соседними с помощью ЛЭП – линий электропередач. Таким образом, каждый дом в городе соединен в единую энергосеть, не имеющую общего единого центра. Если по какой либо причине в доме откажет магореактор соседи просто распределяет меж собой его энергонагрузку. По последним данным даже потеря восьмидесяти процентов магических реакторов городской сети не будет критична для жизнедеятельности города. Это если не считать специальных больших резервных реакторов, которых можно расконсервировать в течении двенадцати часов. Более того, городские энергосети с помощью ЛЭП объединятся в региональные сети, а те в свою очередь в планетарную. Правда энергопотеря при доставки энергии из одного города в другой может составлять до шестидесяти процентов. Еще был проект объединения планетарных энергосистем в единую сеть с помощью порталов, но он был признан слишком дорогим.

2. Транспортная сеть. Если взглянуть на любой мир Империи с высоты птичьего полета то можно увидеть что он просто опутан лентами дорог. Это – всего лишь первый уровень транспортной сети. Всего их – три. Вторым уровнем являются грузопассажирские чаролеты во множестве бороздящие небеса любого Имперского мира. И наконец третьим уровнем является сеть стационарных порталов соединенных по принципу: «Все – со всеми». Так что чтобы оказаться на другом конце нашей великой страны состоящей из более чем тысячи миров необходимо всего лишь доехать или долететь до ближайшего портала.

3. Эфирная сеть. Для функционирования современной цивилизации необходимо ежеминутно получать, отправлять и обрабатывать чудовищные объемы информации. Без эфирной сети раскинувшейся по всей нашей необъятной Родине это было бы попросту невозможно.

4. Инновационные технологии. Это, прежде всего магореакторы, искусственные разумы и големы. Все эти вещи прочно вошли в повседневный быт нашего государства. Без них не мыслима современная цивилизация. Без них не было бы ни транспортной сети, ни развитой энергосистемы. На разработку новых и модернизацию старых маготехнологий тратиться до четверти годового бюджета Империи. И такое капиталовложение окупается сторицей.

5. Идеальная монархия. Это совершенно новая форма правления. В Империи есть только две категории граждан: смертные и бессмертные. Чтобы попасть из первой категории во вторую необходимо совершить выдающееся деяния в любой сфере деятельности. Например, изобретатель магореактора до сих пор жив, хотя с момента его рождения прошло несколько сотен лет. В идеальной монархии преемственность политики обеспечивается не сменой поколений. Рано или поздно любой род вырождается и уничтожает все созданное поколениями своих предков. А постоянный прилив свежей крови не дает сообществу бессмертных впасть в реакционизм. К тому же средний срок жизни бессмертного не превышает пятьсот лет по причине усталости от жизни. Большинство разумных существ просто не приспособлено к вечному существованию.

Доклад на тему «Основы Империи Феникса». Подготовлен учеником 7 «Б» класса, средней школы N 5, Эльстаном Бириэль.

Глава 10. «Призраки прошлого»

В приемной меня ждал капитан таможенной службы, купленный мной, для того чтобы протащить через грузовой терминал наркотики.

– Вы что-то хотели?

– Да! Я опознал груз, пропущенный мной по вашему приказу.

– Да-да, это Черная Пыльца! Наркота уже идёт и это прекрасно! Но явно недостаточно. Нужно наращивать производственные мощности. Представьте: заходит домой какой-нибудь ушастый генерал али дипломат, активно участвовавший в организации бомбёжек Имперских миров, а там любимое дитятко, закатив глазки со шприцом в холодеющей ручонке концы отбрасывает.

– Это чудовищно! Я не допущу!!!

– Ну, извини. Имперец бы меня понял. – Я выдвинул лезвие в боевое положение и перерезал горло таможеннику. Поборник чести выискался! Преступник, продажная шкура, борется за мир во всем мире и боится запачкать ручки! Куда катиться мир! Империи просто необходимо додавить проклятых остроухих, чтобы высвободить войска для других фронтов. Я не постою за ценой!

Распорядившись похоронить капитана со всеми воинскими почестями, как никак погиб при исполнении, я приказал наладить производства черной пыльцы непосредственно в эльфийских мирах. С помощью развед-сети КИБ это будет не так сложно.

– Ты стал настоящим мафиози. – Заметил вошедший Волк.

– С волками жить – по-волчьи выть. – Пошутил я.

– Один – ноль, в твою пользу. Император поручил нам новое важное задание. Необходимо похитить одну эльфийку.

– В чем подвох? Почему этим не может заняться КИБ?

– Она гостья одного из межзвеньевых светлых государств. Нападение на нее равносильно объявлению войны, к которой Империя Феникса еще не готова.

– Ясно. Подробности?

– Информация строго секретна. Тебе оказана великая честь – самый строго охраняемый секрет нашего государства, его не знаю даже я. Чтобы получить допуск тебе необходимо, наконец, примкнуть к одной из предвечных сил и поклясться ее именем.

– Силы света, силы тьмы – одинаково равны. Не находишь? Тогда зачем мне лезть в эту свару? Неужто недостаточно клятвы скрепленной моим богом?

– Не достаточно. Извини, но твой бог из машины просто очень мощный Искр. Он не может обеспечить должного уровня сохранности информации.

– Хорошо, я принимаю Тьму! – Ничего не произошло. – Тогда Свет. – Эффект точно такой же как и с Тьмой.

– Мда, только вот они меня не принимают. Что будем делать?

– Придется тебе идти вслепую.

– Оставь нас Вульф. – Сказал вошедший в кабинет мужчина, облаченный в полевую форму без знаков различия. Меня почтил своим визитом сам Император! Я преклонил колено, а Волк, то есть Вульф ограничился поклоном и вышел.

– Ваше Императорское Величество я…

– Не волнуйся полковник и зови меня Раймон. Я здесь неофициально, сам понимаешь. Я прибыл специально, чтобы ввести тебя в курс дела.

– Но меня же отвергли предвечные силы…

– А зачем им оказывать покровительство человеку, который готов служить им из чисто практического интереса. А сам секрет – никому не нужен, это все Вульф, конспиратор Дэймонов! Даже псевдоним себе подобрать не смог нормально. Ведь Вульф на одном из языков значит – Волк. Мне вполне хватит уже данной тобой присяги и личной клятвы.

– Мой Император! Клянусь, что все сказанное вами умрет вместе со мной! – меня окутал ореол слепящего пламени. Значит клятва принята. Но я думал что такой эффект возникает только если клянешься именем богов или предвечных сил, да и то не каждый раз. Значит мой Император – бог! Я в ошеломлении уставился на Раймона Дважды Феникса.

– Проклятье, как не вовремя! Подбери челюсть Леонид, я действительно превращаюсь в бога. Это кстати тоже касается твоего задания. Тебе необходимо отправиться на Вулкан. Это звено Цепи Миров представляет собой планетарную систему. На одной из малых лун в кратере находиться заброшенная база Ордена Феникса, бывшая долгое время его штаб-квартирой. Все что тебе пока надо знать об ордене – это то, что его члены пытались манипулировать мной и были уничтожены много столетий назад. Твоя задача захватить в плен главу археологической экспедиции, эльфийку платинового лебедя по имени Тиен и уничтожить базу вместе с остальными археологами. Будь осторожен эта Тиен Сильный маг Разума. Ты доселе не сталкивался на поле боя с чистой магией, потому что лебедям пришлось от нее отказаться, чтобы резко увеличить свою численность. На одних биотехнологиях далеко не уедешь. Эльфы одна из первых рас созданных Лоном. Каждый их народ зависит от источника силы. Платиновые просто перераспределили эту силу, повысив плодовитость в ущерб магии и уменьшив срок своей жизни до пятисот лет. Впрочем, им не привыкать.

– О чем вы?

– Когда-то давно был такой народ – Солнечные эльфы. У них был пакт о ненападении с III Империей Феникса, хоть они были светлыми. Во время очередной Великой Воны Сил солнечные честно сдержали свое слово и за это светлые боги покарали их, погасив солнце – источник силы этого народа. Часть бывших Солнечных присягнула на верность Тьме, получила новый источник силы и приняла имя опаленных эльфов. Оставшиеся эльфы почти стали такими же смертными как люди. В свое время они вошли в возрожденную Империю, но спустя несколько сотен лет светлые боги даровали им новый источник. Мне пришлось отпустить их сюда, на Изумрудные пустоши, иначе разразилась бы Война Сил. Мы были к ней не готовы.

– Так Платиновые…

– Да. История была переписана, но старейшие члены Когорты Бессмертных знают правду. Мой величайший провал как правителя, я не смог удержать их в империи. Я смог стать для них только существом, которым пугают детей. Ведь я убил их бога.

– Сир…

– Вернемся к Тиен, она исключение – продукт евгенической программы. Подробности мне не известны, моим почитателям не удалось добраться до этой информации.

– Почитатели?

– Крепко же я завесил твои логические блоки. – Император улыбнулся. – У Платиновых Лебедей есть запрещенный культ, почитающий меня как бога смерти и разрушения. Кстати в их мифологии ты стал демоном, божественным бичом, водителем моих легионов смерти. Забавно, правда?

– Зачем вы мне все это рассказали, Ваше Императорское Величество?

– Узнаешь со временем, а пока ты возьмешь с собой один взвод, больше просто не влезет в катер-невидимку. Тебе понравиться эта технология, ее создала сама Дрель.

Электра по прозвищу Дрель из расы опаленных эльфов – министр науки Империи и величайший техномаг всех времен и народов. Я видел ее, когда она наносила визит в центральный храм Deus ex Machina. Она само совершенство! Идеальное сочетание имплантатов, живой плоти и декоративных вставок из серебра. Тогда я в первый раз влюбился. Не каждый технофил – жрец Бога из машины, но каждый жрец – технофил. Император протянул мне информационный кристалл.

– Здесь координаты «испытательного полигона». Это неподалеку от сожженной тобой планеты, на которой удалось узнать местоположение метрополии Лебедей. Смотри только не поцарапай на развед-катере краску во время «захвата», а то Дрель тебя разберет по винтику и создаст какой-нибудь фен, способный вызывать разрушительные смерчи. Почему-то все ее изобретения, даже сугубо мирные, способны только разрушать и убивать. Император коротко хохотнул.

– Как я попаду на Вулкан?

– Я открою для тебя временный портал. А скажем через двое суток, я заберу тебя тем же способом. Удачи генерал армии. Я ведь не наградил тебя за показательную порку эльфов. Погоны получишь, когда вернешься на действительную воинскую службу. А это случиться довольно скоро. – Раймон залихватски подмигнул и покинул кабинет, оставив меня в состоянии прострации от навалившегося груза ответственности и информации.

Захватить катер не составило труда. Поскольку испытания проводились в обстановке строжайшей секретности не было даже охраны. Грузовой чаролет малого тоннажа используемый как корабль-носитель – не в счет, хоть он был вооружен как легкий Имперский крейсер. Не суждено мне стать феном – планетарным уничтожителем. Конечно все это хиханьки и хахоньки, но поговаривают, что Электра может выйти на улицу, поймать с помощью своих механизмов пару человек и уволочь в свою лабораторию ставить какие либо опыты или мастерить очередного кадавра.

На нужное звено цепи мы проникли без шума и пыли. Никем незамеченный катер – невидимка успешно прилунился в паре километрах от нужного кратера.

«Лучше перебдеть чем недобдеть», – как говориться. Ничего пройдем пешочком – не развалимся».

Вопреки моим опасениям мы добрались без приключений, и даже автоматика входного шлюз работала. Мой малочисленный отряд без труда проник в переходный тамбур. Прямо передо мной спроецировалось изображение маленькой девочки с двумя озорными косичками.

– Привет я Юлия, искр базы. Правда, красиво? Я сама нарисовала этот облик. Так бы я выглядела, если бы не умерла.

Бедный ребенок, видимо ее сознание и душу поместили в информационный кристалл. Скорей всего она никогда не станет взрослой.

– Правда. Ты очень красивая.

– Спасибо! Вы очень добрый, не то, что одна эльфийка. А как вас зовут?

– Леонид. А ты не знаешь где эльфийка?

– А зачем вам?

– Мой император приказал мне доставить ее для допроса.

– Правда – правда? Настоящий император? А вы наверно рыцарь?

– Настоящий. А я не рыцарь, просто солдат.

– Ух, ты! Как здорово! Я тоже стану когда-нибудь солдатом, как папа. Вы не знаете моего папу? Его зовут Виктор. Он обещал скоро вернуться, но так и не пришел. – У меня циника и убийцы защемило сердце при виде детских слез этого фантома.

– Не плачь Юлия, он обязательно вернется. Лучше познакомься с Гаем, это мой кот.

– Ой, как здорово! Он, как и вы, дядя Леонид находиться и в вашем мире и в моем. Какой хорошенький! – Гай заурчал от удовольствия, как будто его чешут за ухом. Я сосредоточился и вышел в локальную сеть базы – и вправду чешут. Я посмотрел на Юлию и увидел окутывающую ее туманную дымку в форме силуэта взрослой женщины. Вдруг туманная фигура заговорила со мной.

– Спасибо что был добр с моей основой солдат. Ты пришел уничтожить базу?

– Да. – Нет смысла отпираться, я почти уверен, что тут понатыкано различных датчиков, с помощью которых искр распознает ложь.

– Хорошо, наконец-то она обретет покой. Я помогу тебе прервать наше существование.

– Это не обязательно, я могу перенести ваши сознания в эфирную сеть и создать иллюзорную реальность… – Юлия отвлеклась от своего занятия. – Спасибо тебе дядя Леонид, но мы одно целое. Я прекрасно осознаю свое положение. К тому же я хочу воссоединиться со своими мамой и папой. Их кости лежат на этой базе. Пожалуйста, устрой им достойное огненное погребение. – А затем как ни в чем небывало девочка продолжила играть с млеющим от удовольствия котом.

– Нужная вам эльфийка находиться в заблокированном командном отсеке. Сопровождающие ее люди были растерзаны упырями и восстали в виде нежити. На базе произошла утечка боевого штамма некрочумы. Магами жизни III Империи Феникса был выведен особый штамм чумы, позволяющей поднимать кровожадную нежить. Это задумывалось как бактериологическое оружие.

– Я знаю, что это такое.

– Тем лучше. Вы все уже заражены. Извините.

– Не стоит извиняться. Это я в нарушение всех уставов разрешил своим людям дышать через внешние фильтры. Сэкономить решил, глупец! Ведь оба регенерационных патрона установленных в нашей броне рассчитаны всего лишь на 3 часа каждый.

– Надеюсь, вы понимаете, что произойдет, если кто-либо из ваших солдат умрет. Поскольку это модернизированный боевой штамм – перерождение произойдет всего лишь спустя пол часа после смерти. Рекомендую расчленять все трупы сразу. Воскреснув, они не смогут регенерировать из-за отсутствия возможности пополнить запасы строительного материала и энергии. То есть кого-нибудь сожрать.

– Спасибо за совет. А чем «пополняли запас» упыри пока на базе никого не было? Они же дивным давно должны были превратиться в кучи гниющей плоти и истлеть.

– Они попросту впали в спячку. Как я уже говорила это улучшенный штамм.

– Понятно. Чем вы можете еще помочь?

– Семьдесят процентов датчиков и камер наблюдения – уничтожены, а оставшиеся тридцать в вашем полном распоряжении.

– А как с охранными системами?

– Полностью уничтожены. Когда орден был разгромлен согласно пророчеству, часть солдат не захотели уйти дорогой остывшего пепла.

– Уйти дорогой… То есть покончить с собой?

– Да. Вспыхнул вооруженный мятеж. Последствия вам известны.

– Понятно. А что за пророчество?

– Нет информации или она заблокирована.

– Спасибо за ценные сведения. Откройте, пожалуйста, дверь.

– Извините, я не могу это сделать. Из-за чрезвычайного положения дверь в шлюз была заблокирована.

– Проклятье! А как же внутрь попала эльфийка?

– Она прошла через территорию, не контролируемую моими датчиками. Возможно, во внешней обшивке купола существует дыра. Советую попробовать активировать автоматику двери.

Я так и сделал. Что-то хрюкнуло – грюкнуло и искаженный неестественный голос произнес:

– Скажи пароль.

– Пароль.

– Пароль принят. Внимание! Двери шлюза открываются, начинаю обратный отсчет!

– Шестьдесят.

– Пятьдесят девять…

Дэймоновы юмористы! Небось, этот пароль ставил какой-нибудь эльф. В соответствии с традициями своего остроухого замшелого эпоса времен раскола некогда единой расы на множество народов. Говорят, это произошло всего лишь спустя девять тысяч лет после появления лордов Порядка. То есть сто миллиардов лет назад. Я просто не могу вообразить себе такую цифру, а в Империи до сих пор живут существа, людьми их назвать язык не поворачивается, которые видели этот раскол собственными глазами. Правда чтобы вызвать эти воспоминания из глубин памяти им придется поднапрячься.

После того как броневая переборка отодвинулась на треть – ее заклинило, скорей всего полетела гидравлика. Честно говоря, я был удивлен уже тем, что здесь хоть что-то работает, ведь никто не ставил базу на консервацию и не накрывал стазис-полем.

Внутри царило разорение, запустение и тьма, рассекаемая красным светом аварийных ламп. Идеальная декорация для постановки про оживших мертвецов. Любой развлекательный узел эфирной сети купил бы эту базу, не задумываясь, для съемок очередных «Упыри в кровавом угаре» или чего-то подобного. Кстати нежить не заставила себя ждать. Груда костей валявшихся в углу зашевелилась и поползла на нас. Я лишь рассмеялся. Кто-то разделал эту тварь до нас, а сил на восстановление у нее не было. Но живучесть поразительная. Нежить порвали в клочья тысячу лет назад, она давно должна была истлеть. Ан нет, шевелиться, и алчет крови живых. Я приказал взять пару образцов. Имперской Гильдии Некромантов и ее бессменному главе личу Фалькону Певцу Смерти – несомненно, понравиться. Нам повезло, что здесь всего лишь упыри, а не костяные лорды или личи. Что есть упырь? Быстрая, сильная, живучая, но тупая тварь, охотящаяся на живых. Тогда как лорды и личи имеют разум, а последние и неслабо колдуют. Классические маги – самый сложный противник для солдат IV Империи Феникса. Слишком мы увлеклись техномагией, а остальные направления волшебства малость забросили. Теперь то я понимаю почему: плодом техномагии может пользоваться любой-всякий, а классическая магия – удел избранных. С самого начала Император готовился к Великой Войне Сил.

Я приказал утроить бдительность, там, где один упырь – там и второй и третий, вплоть до бесконечности. И я сомневаюсь, что все они будут в таком же плачевном состоянии как встреченный нами.

– Внимание! На расстоянии ста метров от вашего текущего местоположения, на двенадцать часов обнаружено движение! – Подал голос искр базы.

– Численность?

– Три объекта, массой примерно равной человеческой. Даю картинку. – Мне прямо на забрало спроецировалось изображение получаемое от одной из уцелевших камер. По коридору гигантскими скачками неслись три твари: светящиеся красным глаза, непропорционально длинные руки, внушительное когти и клыки.

– Взвод! Слушай мою команду! Подготовиться к отражению атаки противника на двенадцать часов. Тип – упыри. Численность – три единицы. Огнеметчики – выдвинуться вперед. Поджарьте этих тварей! В ближний бой не вступать! Я не хочу объяснять вашим семьям, почему их сын, брат или муж не вернулся домой даже на щите.

– Сэр, мы вернемся в Империю? – Спросил один из солдат. Это болезненный вопрос для всех «Пожирателей». У многих в Империи остались родные или друзья.

– Конечно, вернемся Грэй и довольно скоро. Недалек тот день, когда Империя Феникса призовет назад всех своих блудных сынов и дочерей. Грядет Великая Война Сил. Об этом мне сказал сам император.

Последние мои слова потонули в реве пламени вырвавшимся из огнемета Грэя. Упыри превратились в пылающие факелы. Мини-ракеты, целый рой которых выпустили солдаты, довершил уничтожение монстров. На это задание я приказал взять солдатам полуавтоматические ракетные винтовки и короткие вибро-клинки. В последний момент, по какому то наитию я взял еще два легких огнемета. Как знал! Против упырей в частности и любой нежити вообще самой простой и эффективной тактикой является порвать их на куски и сжечь.

После стычки с упырями мы блуждали по базе примерно три часа. Слишком уж она большая, а архитектором был пьяный червь. База напоминала запутанный лабиринт. Если бы Юлия не предоставила подробный план, мы бы вообще могли блуждать тут вечно. Слишком много было завалов и заклиненных наглухо дверей. Приходилось искать обходные пути. По дороге нам попадалось все больше и больше упырей, причем парочка монстров поднялась совсем недавно. Из-за этих тварей мы чуть не потеряли Грея. Обятый пламенем упырь пробил его доспех и оцарапал бок. Рана в общем пустяковая, но часть горючей смеси стекла с упыря и попала под броню. А эта алхимическая дрянь еще та штука – гореть может даже под водой. Если бы не химический огнетушитель, припасенный как раз на такой случай, солдат бы погиб. Так что Грей отделался ожогом четвертой степени на пол бока. Простой человек скорей всего погиб бы от болевого шока, но бронепехотинцы сделаны из другого теста. На протяжении всего обучения нас пичкают различными эликсирами и декоктами, воздействуют различными комплексными заклятьями и вживляют в тело имплантаты, вроде блокираторов боли. Так что Грей остался на ногах и мог сражаться. Медицинский комплекс, встроенный в броню, впрыснул ему ядреный коктейль из обезболивающего, глюкозы и «облегченной» версии боевого коктейля, да приступил к лечению с помощью встроенных амулетов.

Когда до командного пункта осталось метров пятьсот мы попали в громадный актовый зал. Наверно когда-то здесь собирался весь персонал базы, чтобы послушать какое либо важное сообщение или посмотреть концерт самодеятельности в честь дня рождения любимого начальника. А потом зал превратился в поле боя. Здесь наверно произошла последняя битва «лоялистов» и мятежников. Все было усыпано костями. Тут же валялись и члены археологической экспедиции. Думаю не надо уточнять что они были вот уже несколько дней как мертвы.

– Отходим! – заорал я, но было поздно. Целая орава упырей пробудилась ото сна и кинулась на нас.

– Дэймон бы вас побрал! Мерзкие твари! Прорываемся к командному центру! Победа или смерть!

Солдаты дружным залпом изорвали в клочья ближайших нежитей, а огнеметчики залили все морем огня и рванули во весь дух. На ходу я приказал:

– Подготовить контактные мины, надо обрушить перекрытия! – Неожиданно Грей остановился и развернулся в сторону врага, взяв на изготовку огнемет.

– Что за фокусы Грей?! Продолжить движение! Это – приказ!

– Извините сэр, я отказываюсь его выполнять. Вам не придется рассказывать о моей смерти родственникам, все они погибли на Новой Лепурингии. Я задержу их! Был рад служить под вашим началом!

– Взаимно солдат. Мы будем помнить! Я отсалютовал и прикрикнул на солдат.

– Пошевеливайтесь Дэймонова сыть, нельзя допустить, чтобы его смерть была напрасной! Солдаты споро закинули мины на потолок и побежали дальше. За спиной раздался взрыв и коридор перекрыло завалом.Целая секция потолка обрушилась. Надеюсь мы найдем другой выход или придется подорвать базу вместе с собой. Не зря же я тащил с собой термоядерный заряд повышенной мощности. Последнее слово оружейной мысли. В последние лет десять Имперские ученые достигли больших успехов в миниатюризации сложных приборов и механизмов.

Броневая дверь, закрывающая проход на командный пункт, была приглашающе распахнута. Я приказ взводу отойти метров на десять и держать оружие наготове.

– Если через пол часа я не вернусь – выжигайте командный пункт к Дэймону, активируйте бомбу и уходите. Если кто-то появиться кроме меня – огонь на поражение. Если я буду себя странно вести – убейте меня.

– Но сэр…

– Это приказ!

Эльфийка ждала меня, удобно расположившись в кресле перед неработающей консолью управления всеми системами базы.

– Ты пришел имперец. Сними шлем, я хочу увидеть твое лицо, Тарбадский мясник.

– Довольно болтовни! Сдавайся Тиен из народа эльфов Платинного лебедя! Даже если ты подчинишь меня своей воле, тебя ожидает только смерть. Эльфийка рассмеялась.

– Как патетично! Я все же попытаюсь победить! Ты пленил мое воображение имперец. Я очень постаралась, организовывая нашу встречу.

– Хватит нести вздор! Ты не могла знать, что пошлют меня.

– Он тебе не сказал? Тогда позволь представиться: Тиен Маэдрос, третья наследница престола Платинного Лебедя. Точнее вторая, ведь ты укокошил моего буйного братца. Твой Император просто не мог не послать свою лучшую гончую. Снова веселый и беззаботный смех.

– Не обращай внимание, я немного безумна из-за своего дара. – Принцесса подмигнула, – Представление друг другу немного затянулось, не находишь? Пришла пора начинать наше романтическое свидание.

Тиен щелкнула пальцами и мы провалились в иллюзорную реальность. Спустя краткий миг я осознал себя в теле древней модели голема «Страж Империи». Так это и есть знаменитая магия Разума. По ощущениям похоже на обычную реальность сконструированную коллективом искров в эфирной сети. Напротив меня появился серебристый вихрь и заговорил голосом эльфийки.

– Как банально подсознательно ассоциировать себя со старым и ржавым ведром гаек и болтов. Я разочарованна в тебе имперец. Я так надеялась увидеть, что-то интересное, а предстоит очередной ничем не выделяющийся поединок воль. – Вихрь ударил молнией. Мое тело окуталось магическим щитом. Пришло время обломать эту самоуверенную дуру. Я чувствую себя в эфирной сети как рыба в воде, а эта реальность ничем от нее не отличается. Мне даже удалось преобразовать поступающую в мой мозг информацию в числовую матрицу.

– Это «Страж Империи», модель 5-М! Дура! Прототип, он уникален и существовал только в единственном экземпляре.

– Ах зачем же так грубо? – Вихрь разродился целой серией молний. В ответ я отсоединил свою правую руку и установил на ее место трехствольный роторный пулемет. Основной особенностью прототипа являлась его модульная конструкция. По задумке создателей такой голем мог прямо на поле боя менять вооружение согласно текущей обстановке. Для доставки дополнительного вооружения использовался небольшой колесный кар. Хотя в планах конструкторов значился еще и специальный летный модуль, который по идее и должен нести все оружие и самого голема. Проект естественно зарубили как и мою гибридную винтовку. Он оказался слишком ненадежным, сложным и дорогим в обслуживании.

Я открыл шквальный огонь по вихрю, но без каких либо результатов. На самом деле никаких пулеметов и вихрей не было, просто человеческий мозг привык получать львиную долю информации визуально. Мне просто удобней воспринимать ментальный поединок как простую битву. Будь я, к примеру, слепым от рождения все было бы совсем иначе. Все зависит от восприятия. Пора прекратить этот пустой обмен ударами. Я сменил пулемет на пневматический молот для забивки свай – в действительности я вызвал состояние берсеркера. Почему-то ярость у меня всегда ассоциировалось с дробящим оружием. Вихрь выставил ментальный щит, но я разбил его третьим ударом. В прямом столкновении воль разъяренного берсеркера может победить только архимаг школы Разума. Молот погрузился в вихрь, то есть различные оболочки сознания скрывающие ядро личности. На протяжении всей жизни у человека появляется их великое множество. Все разумные носят «маски» скрывая свою истинную сущность даже от самих себя. Так отъявленный драчун и хам может оказаться в душе очень скромным и тихим человеком. Мне пришлось приложить огромные усилия чтоб сдержать себя и не уничтожать личность Тиен. Небольшой ментальный нажим и эльфийка теряет сознание. Я надел на нее специальный ошейник из лунного серебра – единственного металла полностью блокирующего магию. Затем я позвал солдат и приказал подготовить «груз» к транспортировке. Для этой цели мы припасли несколько высокопрочных мешков из воздухонепроницаемого материала и портативный регенератор кислорода. Нам осталось только связать пленницу, чтоб она ненароком не порвала мешок, загерметизировать его и подсоединить регенератор.

Проблемы с возвращением не возникла. Мы воспользовались телепортом экстренной эвакуации ведущего в замаскированный подземный ангар. Так сюда археологи и попали. Эта расчетливая дрянь действительно пришла по мою душу, а людей, которых она привела с собой просто подставила. Ведь для пробуждения упырей от длительной спячки требуется как минимум пара дней. Все это я прочитал в ее сознании, когда сокрушил ментальный щит.

Я сидел в блаженном ничего неделании, ожидая открытия портала как со мной связалась дежурная смена охраны гауптвахты куда я поместил пленную эльфийку. По их словам из камеры пленницы раздается дикий визг, переходящий в ультразвук. Когда я к ней ворвался, то увидел презабавное зрелище. Доселе надменная эльфийка забралась на нары с ногами и со страхам смотрит на зашедшую «на огонек» крысу. Я рассмеялся в голос. Страх перед грызунами появился у светлых эльфов Платинного Лебедя всего год назад, когда имперские маги жизни вывели штамм чумы действующий только на эту расу остроухих. В ход этот штамм пускать, естественно, не стали, но организовали утечку информации. Лебеди до сих пор так и не смогли придумать защиты, а врожденная магия оказалась бессильна за отсутствием присутствия.

– Уберите ее от меня! – Закричала пленница, увидев меня.

– Не стоит волноваться, это всего лишь безобидный грызун. – Решил поиздеваться я.

– Нет! Эта мерзкая тварь разносит Смерть!!! Уберите!

– Какой нынче эльф безграмотный пошел. Чуму разносят такие маленькие жучки, паразитирующие на теплокровных существах. Стыдно такие вещи не знать. К тому же санитарные службы Империи не дремлют, мы же не варвары какие. У нас даже грипп победили. Гай, убери хвостатую. – Кот выпустил свои титановые когти и нацелился на эльфийку. Маленький паршивец, у остроухой тоже есть хвост, из волос.

– Гай! Не притворяйся веником. Ты прекрасно знаешь, что я имел крысу, а не эту тупую истеричку.

– Да как ты смеешь! Я же эльфийка, перворожденная! – Взвилась пленница. Тут нервы мои не выдержали. Подскочив к ней, я схватил эту сволочь за горло и поднял над землей.

– Запомни остроухая дрянь! Ты никто и звать тебя никак! Я не вырезал на твоей спине имена своих родителей, только из-за приказа самого императора! – Насладившись пару мгновений ее агонией, я швырнул пленницу на нары.

– Первыми были созданы люди, помни это, когда маги Разума будут выворачивать на изнанку твою память.

– Постой имперец! Убей меня! Я не хочу так! Сверши свою месть!

– Что ты знаешь обо мне?!

– Леонид Ржавый – Тарбадский мясник. Бешенный пес Империи Феникса. Твои родители были убиты по приказу твоего Императора, но ты винишь во всем мой народ. В городе Салем твоя душа была сломлена и откована заново. В ней осталась только боль и ярость. И это тоже заслуга твоего Императора, он послал необстрелянные части без специальной подготовки и психокорекции на подавления секты порядка. – Я выхватил пистолет. – Ты лжешь!!!

– Ну, тогда убей меня!

– Нет! Я не доставлю тебе такой радости!

– Ну и оставайся тогда в неведении пока твоя Империя не превратиться в пепел. Жаль я не увижу твоего лица, когда это произойдет.

– О чем ты остроухое отродье?! Эльфийка рассмеялась.

– Как? Ты не знаешь? Я говорю о Пророчестве, с большой буквы. Его можно условно разделить на три фазы. Первая фаза завершилась тысячу лет назад, когда была создана IV Империя Феникса. Орден, чью базу ты уничтожил, тогда служил в качестве вспомогательного инструмента, а потом был выброшен на помойку. Сейчас близка к завершению вторая фаза – начинается последняя Великая Война Сил. Ты инструмент для третьей фазы – Битвы богов. Цепь Миров сгорит в пожаре войны. К сожалению, в Ордене Феникса не знали конечную цель Пророчества. По моему это выгодно только Порядку. Вот почему кошкоглазые пытались убить Раймона Дважды Феникса.

– Я могу вколоть тебе черную пыльцу, и тогда ты расскажешь правду!

– Умру счастливой, еще раз повторив все, что я сказала. Я вышел в локальную сеть корабля с помощью своего имплантата.

– Дежурный! Подготовить десантный бот. Посадите туда эльфийку, и пусть проваливает на все четыре стороны.

– А ты жесток.

– Не я первый начал бомбардировку чужих миров. Тиен, я обещаю тебе, что ты умрешь предпоследней из своего народа. Да будет Император свидетелем моей клятвы! – Меня окутал ореол пламени.

* * *

Документ 11: Байка о низколетящей цели

История на военную тематику. Дошла она до меня тернистым путем, потому не поручусь за точность технических деталей, как впрочем, и за то, что все было именно так.

Началось все на одном далеком полигоне эльфов Платинного Лебедя, где решили провести испытания новейшего комплекса ПВО «Фиалка», захваченного у Империи.

Прибыли генералы, понаблюдали, как чудо Имперской маго-технологии устанавливают на ближайшем пригорке и готовят к стрельбе, после чего резво спрятались в ближайший бункер, предоставив солдатикам священное право первого (а возможно – и последнего) выстрела. Изделие мало того, что новое, так еще и трофейное. Какие там сюрпризы оставили имперские маги и инженеры – не известно. А солдатикам что? Им, служивым, не привыкать и еще не из таких Дэймоновых агрегатов палить. К тому же зарядили «Фиалку» болванками – значит, шансы выжить есть. Помянув генеральских матерей, активировали комплекс и начали бодрую стрельбу по заданным и не очень целям и прочим, попавшимся под горячую руку мишеням. Куда-то даже попали. В общем, высокопоставленная комиссия осталась довольна.

Но тут какую-то светлую генеральскую голову, осенила мысль: «Ребята, так ведь эта б… э-э-э… боевая машина предназначена еще и для того, чтобы нести боевое дежурство в автоматическом режиме! А давайте-ка мы этот самый режим щаз как врубим и посмотрим, как вкалывает встроенный искр!» Идея была свежая, не избитая, а потому слегка заскучавшему командному составу пришлась весьма по душе. А вот командиру расчета «Фиалки» – нет, но ничего не поделаешь: посылать к Дэймону генералов он чином не дорос. И вот «Фиалка» переведена в автоматический режим, в коем и начинает резво палить по целям. Как вы думаете – произошло ли во время этого испытания что-нибудь ужасное, катастрофическое и смешное? Думаете – да? А вот Дэймон с два! Ничегошеньки такого не случилось. А все потому, что наша Имперская военная техника – самая военная и самая надежная во всем мире: стреляет даже тогда, когда нечем, не в кого и вроде бы даже уже и не надо. В общем, сбила «Фиалка» все «чужие» цели, а те что «свои» – и пальцем не тронула (ну нет у нее пальцев – что тут поделаешь). Смотрят эльфийские генералы на такое диво, радуются как дети, хлопают в ладоши, да знай, наваливают армейскую разведку, что сумела умыкнуть подобное чудо. Но вот испытания закончились, командование облобызало подчиненный состав, выразили благодарность с занесением и вынесением, после чего всей толпой отправились отмечать успешные испытания. Причем выключить «Фиалку» по странной случайности никто не озаботился, а когда вспомнили – решили что Дэймон с ней, все равно на «автомате» стоит, никуда не денется.

Долго ли, коротко ли, но через какое-то время военные выполнили свою программу минимум – нажрались до мелодичного свинячьего визга. В этом блаженном состоянии тонкую и поэтическую душу военного человека обычно тянет на слегка дебильные развлечения: что-нибудь вроде охоты с гранатометом на медведя или рыбалки глубинными бомбами. На этот раз все обещало протекать куда менее экстремально – решили ограничиться безумными гонками на трофейных же БТРах. Весь бухающий состав загрузился в две боевые машины, и понеслось. И все шло хорошо, пока «гонщики» на всех парах не влетели на вершину пригорка, соседнего с тем, где стояла не отключенная «Фиалка»…

И когда в поле зрения боевого агрегата оказались два БТРа, искр идентифицировал их как две «низколетящие цели». А так как БТРы даже не предполагали, что с них в этот момент активно запрашивают «свой – чужой код», то «ожившая» и начавшая процесс наведения на цель «Фиалка» стала для них настоящим ночным кошмаром. А уж когда та жахнула со всей дури…

Нет, жертв не было: заряды в боевой машине были учебные, расстояние – маловато, цели – не те, по которым система должна «работать», так что бронемашины отделались вмятинами и царапинами. Но, согласно рассказам очевидцев, БТРы потом пришлось несколько раз мыть и дня три проветривать, потому что все находящиеся внутри на момент «атаки сбрендившего голема» элементарно «обделались».

Эфирная сеть, информационный узел N 4012/567 «Юмор».

Глава 11. «Блудные сыны»

Когда я вернулся на Изумрудные Пустоши, Император сразу же встретился со мной.

– Из твоего предварительно отчета я понял, что база уничтожена. Это так?

– Да мой император!

– Что случилось с эльфийкой?

– Я отпустил ее.

– Вот как? Что она тебе рассказала? И что ты собрался делать.

– Она рассказала все. Моя жизнь – служение, я буду делать, что Вы прикажет мне мой Император! Раймон Дважды Феникс был потрясен.

– И ты! – Вырвалось у него. – Надо было упасть на собственный меч, пока не стало слишком поздно. Почему Леонид? Я никудышный правитель. Я веду к гибели собственный народ. Я убил твоих родителей, и искалечил тебе душу, каждый раз посылая в пекло. Почему ты даже не попытался меня убить?!

– Мой Император! Вы не имеете право умирать, иначе все эти жертвы будут напрасны! Я не знаю конечной цели Пророчества, но верю, что Феникс никогда не пойдет на поводу у Порядка. Приказывайте мой Император, я все исполню или погибну!

– Спасибо Леонид. Прости мне мою минутную слабость. Ты достоин, стать первым рыцарем возрожденного ордена пламени. Его создал основатель I Империи Феникса. Преклони колени. В руках у императора появился клинок похожий на застывший язык пламени.

– За твою верность короне и оказанные услуги я, Император Раймон Дважды Феникс посвящаю тебя в рыцари! Встань сэр Леонид, первый рыцарь Пламени! Я дарую тебе этот меч по имени Перо Феникса. Это дух огня заключенный в сталь. Ты можешь призвать его по своему желанию в любой момент. Его не возможно отнять или потерять, он прибудет с тобой до самой смерти. Теперь ты стал моими глазами и ушами, устами и карающей дланью. Все твои слова и деяния – мои! Император оглушительно чихнул, нарушив все величие момента.

– А теперь, когда со всеми дурацкими формальностями покончено, перейдем к делу. У меня есть для тебя новое задание. Необходимо вернуть в лоно Империи эльфов Платинного Лебедя. Предварительную подготовку ты провел отлично, взяв на службу эльфийского принца. Осталось только посадить его на престол. Сейчас ведутся тайные переговоры с одной из фракций, что борется за власть у подножия лебединого трона. Для победы им не хватает только подходящего знамени. Чудом выживший наследник предыдущего короля – то, что надо. А если еще добавить документы, компрометирующие нынешнего монарха, то есть узурпатора, – Император подмигнул, – и исцеление от наркотической зависимости вызываемой черной пыльцой… Короче эльфы окажутся у нас в кармане. А тебе придется исчезнуть, это тоже часть договора.

– Я с радостью отдам свою жизнь!

– Ты не понял Леонид. Тебе придется сменить тело. Фалькон позаботиться об этом. Он очень сильный маг смерти и переместить душу из одного вместилища в другое не составит для него труда.

– Как прикажет мой Император!

– Отлично. Отправляйся выполнять задание. И помни: ты – первый рыцарь пламени. В месте с титулом ты получил полномочия имперского легата. Твоя власть почти абсолютна. Теперь ты фактически стоишь на ступеньку ниже меня в иерархической лестнице и даже имеешь право отдавать приказы мое жене. Только не советую, – Император улыбнулся, – скрутит в бараний рог и скажет, что так было.

После разговора с Императором я вызвал на ковер эльфийского принца. Каково, а? Сын простого фермера повелевает будущим правителем союзной державы. Но я бы не раздумывая поменял эту власть на жизни своей семьи. Мир – жесток…

– Ну что ж Леголаз, пришло время воскреснуть Феануру Маэдросу ибо дело пахнет войной по сравнению с которой наш маленький спор между Империей и Лебедями выглядит несерьезно. Я отложил свою месть до лучших времен, которые как я подозреваю, не наступят. Но Империя Феникса для меня дороже! Я готов чем угодно пожертвовать, но только не ей. Помнишь мое обещание данное тебе на Грязи? Я готов его выполнить и уже заручился поддержкой Императора. В обмен Платиновые Лебеди должны выступить на стороне Империи Феникса в предстоящей Великой Войне Сил.

– Я согласен Леонид, я согласен.

Нам предстояло решить отнюдь не тривиальную задачу: захватить с наименьшими потерями среди мирного населения королевский дворец в городе, так и кишащем военными, стражами правопорядка и агентами эльфийской разведки в штатском. Разнести все в щебень право слово проще, причем на порядок. На планирование операции ушло целых два месяца, а на подготовку штурма и того больше. Попробуйте протащить в город почти тысячу здоровых лбов явно с солдатской выправкой и повадками матерых убийц. А еще нужно доставить их снаряжение и оружие. «Пожиратели» просочились в город небольшими группами. Для каждой группы было разработано собственное прикрытие. Кто-то стал телохранителями знатных вельмож или кандидатами на вступления в возрождаемую королевскую гвардию, а кто и бандой головорезов-гастролеров. Если бы не наши эльфийские союзники, то ничего бы не вышло. Мне даже на миг стало жаль такие ценные кадры, ведь их всех придется устранить. Для Империи будет лучше, если на трон сядет сильный монарх, повязанный с нами кровью, чем марионетка, которую будет незнамо кто дергать за ниточки. Думаю, император одобрит мои действия.

Наконец все приготовления были завершены и назначена дата выступления. Только я решил начать раньше, не ставя в известность союзников. На то было несколько причин. Нам стоило опасаться возможного предательства, к тому же было необходимо, чтобы Феанур вернул свой трон самостоятельно. Пока готовился переворот, моя агентурная сеть искала компрометирующие материалы на видных заговорщиков. Кое-что подкинул Комитет. Так общими усилиями нарыли целую гору неаппетитно пахнущих подробностей от казнокрадства до совращения малолетних. Главное – все чистая правда, что-то прогнило в эльфийском королевстве. Так что когда на престоле Феанур Маэдрос он сможет смешать с грязью не только своего предшественника, но и верхушку заговорщиков. А специально нанятые убийцы прекратят их жизненный путь.

Перед началом операции я собрал всех «Пожирателей» в заброшенном пакгаузе, туда же доставили снаряжение. Мы облачились в угольно черные доспехи без всякой символики и знаков отличия. Затем специально нанятый маг наложил на нас на время операции печать бездны. Это очень мощная магия. Если живое существо, на которое наложена печать, гибнет, то его мертвое тело выбрасывает за пределы Цепи Миров в безбрежный океан первоматерии. Тоже самое и относиться к частям организма. После наложения заклятья мы выглядели как после посещения салона красоты. Вся омертвевшая кожа, все мозоли исчезли в мгновения ока и, к сожалению, волосяной покров. Особенно сильно это коснулось орков. Их потом еще долго дразнили гламурными, а снимок одного из них облетел всю эфирную сеть. Не удержался я, чтобы не поделиться с миром. Уж очень необычно видеть сурового орка воителя с кожей как на попе у младенца.

Это заклятье – мера суровая, но мера вынужденная. Империя не могла допустить, чтобы эльфы узнали, что в этом деле замешаны «Пожиратели». Всем моим людям в рекордно короткие сроки сделали пластические операции, сменили отпечатки пальцев и узор на сетчатке. Но весь этот маскарад не поможет обмануть генетический анализ. Вот почему на поле боя не должно остаться не одного тела. Магу что наложил печать, мы просто стерли память об этом событии и записали парочку приятных воспоминаний, по его просьбе. Понятливый попался маг и пошел на стирание добровольно. Надежней было бы его убить, но смерть мага такой силы неизбежно привлечет излишнее внимание. Да и напакостить он нам мог изрядно после своей смерти. Магическая братия горазда на такие подлянки. Истории известны случаи, когда последствия убийства мага аукались убийцам и их потомкам еще сотни лет.

Как говориться: «Пришел день «Х», время «Ч», и Полная «Ж» для отдельно взятых эльфов». «Пожиратели» расселись по специально приготовленным фургонам и отправились занимать позиции. Помимо королевского дворца было необходимо захватить вышку дальней связи и студию, откуда велось вещание на все королевство Платиновых лебедей. Для этого они использовали древнюю разработку III Империи Феникса – так называемые кристаллы дальней связи. По сути, они ничем не отличаются от обычных информационных кристаллов, только магическая составляющая немного другая. Поскольку Империя давно пользуется эфирной сетью, у нас эти кристаллы используют по большей части во взрывном деле для дистанционного подрыва зарядов, в армии – не каждый может быстро оперировать эфирной сетью и одновременно воевать. Еще кристаллы используют на вновь колонизированных мирах, не включенных в сеть. На захват студии и стоящей рядом вышки я отправил роту под командованием Феанура. Эльф оказался замечательным воином и довольно быстро продвинулся по служебной лестнице от рядового до капитана. Правда это было не слишком и сложно, ведь нам давали самые сложные задания. Кстати только на Феанура не была наложена печать бездны. К тому же он облачился в точную копию родового доспеха. По традиции наследник Лебединого трона должен был идти в бой в специальном доспехе, передававшимся в роду уже незнамо сколько столетий. Как заверил меня сам принц старинного в этом доспехе только внешний вид. Эльфийские короли не идиоты чтобы посылать своих наследников на убой в ржавом хламе. Все об этом прекрасно знали и поэтому обвинений в подлоге можно не опасаться. По замыслу, в то время как я штурмую дворец, Феанур Маэдрос уже должен выступать с обращением к народу и войскам. Неплохой план, на бумаге. На деле же почти с самого начала все пошло наперекосяк. Город оказался просто таки наводнен войсками. Как я и предполагал – нас предали. Наверняка нас должны были повязать со дня на день и просто не успели завершить подготовку. Большинству из моих солдат пришлось принять бой, даже не доехав до позиций, которые они должны были занять по плану. Одну группу вообще остановили на ближайшем перекрестке. Возможно я не великий стратег, но парочка тузов в рукаве – найдется. Я давно задумал совершить подобие Тарбадской резни на новой столичной планете эльфов. Но нападение извне на этот раз бы не прошло. Слишком сильный флот охраняет планету. К тому же у меня больше нет козыря на подобие телепортирующихся ракет. Остроухие успешно научились ставить антителепортационную защиту на свои корабли. Так что единственным шансом была атака изнутри. В течение полугода мои агенты накапливали эльфийских боевых гомункулусов и трофейных Имперских големов в столице. Пришлось крупно потратиться на чудовищные по размеру взятки. Несколько раз чуть все не срывалось, но деньги и время были потрачены не зря. Я напустил на город гомункулосов и големов с одним простым приказом: «Убивать всех, кто не подает сигнал, что он свой». Бронекостюмы были заблаговременно оборудованы ответчиками «Свой – Чужой».

– И воцарилась в граде том разорение и тьма. – Процитировал я по памяти пророчество Разрушения своего родного мира. На каждой планете населенной разумными существами неизменно появляется любитель галлюциногенных грибов, изрекающий подобный туманный бред. Но ничто не вечно, поэтому подобного рода пророчества всегда исполняются. А уж постфактум подогнать под свершившееся событие какую-нибудь околесицу не составит большого труда.

Чтобы усугубить сумятицу я взорвал бомбы, заложенные по всему городу за день до начала операции. На самом деле это обычные хлопушки и взрывпакеты, используемые для имитации стрельбы и разрывов снарядов на учениях приближенных к боевым. Не обошлось и без казусов. Каждая группа, устанавливавшая заряды, сочла своим долгом заехать в квартал красных фонарей и оставить хотя бы один подарочек. Если судить только по звукам, то создалось такое ощущение, что там ведет бой с превосходящими силами противника целый бронепехотный батальон. Натиск врага на «Пожирателей» ослаб. Я приказал перегруппироваться и идти в наступление пока вражеские командиры тонут в хаосе противоречивых донесений и истеричных требований гражданской администрации: навести порядок.

Поступил доклад от Феанура. Ему удалось с тремя взводами занять вышку и студию. Обращение к народу Платинного Лебедя начнется с минуты на минуту, а мне не удалось наскрести людей и на роту. Слишком велика концентрация вражеских войск в районе дворца. Мои солдаты, в большинстве своем, вынуждены были уйти в глухую оборону. Контратака – провалилось, захлебнувшись в море врагов. Ни о каком продвижении вперед и речи не шло. А с неполной ротой штурмовать дворец – безумие. Приказ двигаться сквозь дома, попросту снося стены особого эффекта, не дал, хоть в городе и была довольно плотная застройка. Пришло время использовать последний козырь. Я связался с Волком и приказал ему активировать проектор иллюзий. В небе над городом спроецировалось гигантское изображение черного феникса пожирающего платинного лебедя. В последнее время среди эльфов распространился запрещенный культ обожествляющий императора Раймона дважды Феникса. Я не знал, как эти фанатики истолкуют показанные мною картинки, но надеялся что в нужную мне сторону. И мои ожидания оправдались на все сто процентов. Сразу несколько эльфийских батальонов повернули оружие против своих. Моих же солдат они восприняли как посланников своего бога разрушения. Черные доспехи, таинственное исчезновение в яркой вспышке после смерти. Для этих безумных фанатиков начался настоящий конец света. Благодаря столь неожиданному подкреплению большинство моих людей удалось деблокировать, и я повел их на штурм дворца. Схватка вышла жаркой, дворец обороняли солдаты в тяжелой броне. Они бились за каждый метр коридоров, за каждую комнату. В тронном зале нас уже ждал собственной персоной эльфийский правитель облаченный в родовой доспех с королевской короной на шлеме. Он нашел в себе мужество гордо встретить свою смерть и вызвал предводителя нападающих на поединок. Я по такому случаю прицепил на свой шлем роскошный плюмаж из покрашенных алым страусиных перьев и надел алый же плащ. Наш поединок должен был транслироваться на все королевство эльфов Платинного лебедя. Это было задумано с самого начала, даже если бы спесивого короля «случайно» убили. У нас на этот случай был заготовлен статист. Но так даже лучше. Для боя я взял одноручный вибромеч. Не рушить же всю конспирацию к Дэймону своим огненным клинком. Как я слышал эльфийский король отличный фехтовальщик, но одно дело размахивать шпагой в спортзале и совсем другой рубиться ею в бою. Мы сошлись, и сразу же выяснилась разница в наших стилях ведения боя. Если король все делал красиво, придерживаясь классической школы фехтования, то я бился как придется, не брезгуя приемами уличной драки. Удар. Удар. Финт. Уворот. Удар. Я пинаю эльфа в голень и усиливаю натиск. Он, припадая на правую ногу, вынужден отступать под градом моих ударов. Мне удается прижать его к стене. Прокричав, что-то вроде: «умри узурпатор!» – я падаю на одно колено и насаживаю эльфийского короля на свой меч как на вертел. Выдернув свой обагренный кровью клинок из мертвого тела, я поднимаю его в воинском салюте.

– Узурпатор умер! Да здравствует король! Да здравствует Феанур Маэдрос!

Мои солдаты тоже салютую обнаженными мечами, и кричат троекратное ура. На этом трансляция прекращается.

Феанур Маэдрос воцарился на престоле и сразу же подписал вначале мирный, а потом и союзнический договор с Империей. Союзнический договор с кошкоглазами был расторгнут. Мертвое тело Леонида Ржавого было тайно передано госбезопасности эльфов согласно договору. А я с новым лицом и биографией стал не менее новым командиром «Пожирателей». До официального объявления о начале Великой Войны Сил оставалось несколько месяцев. За это время мне предстояло освоиться с новым телом, в три раза увеличить численность «Пожирателей» и полностью переоснастить подразделение. Все это в темпе: «Хватай багаж – вокзал отходит!»

Нам предоставили совершенно новый тип бронекостюма сочетающих в себе лучшие черты эльфийских квазиживых организмов и Имперских технологий. Этой броней, под названием «Химера», оснащались только элитные части, слишком уж дорога она в производстве. Данные доспехи, несомненно, были шедевром техномагической мысли. Встроенные в руки виброклинок и тяжелый лучемет; наплечные ракетометы; улучшенная версия силового щита обнаруженная мной на Парадизе; усилители мышц; продвинутый медицинский комплекс; полный набор амулетов левитации, необходимый для кратковременного управляемого полета. При желании можно было закрепить: дополнительные броневые пластины; крыло с собственными левитационными амулетами, позволяющими довольно долго находиться в воздухе и в несколько раз увеличить скорость полета; турбину с помощью которой можно было быстро передвигаться под водой. В режиме полной герметизации доспех превращался в скафандр высшей защиты, в котором можно было отправиться хоть в космос, хоть на дно морское. Появились у нас и новые модели оружия, ничем особо не отличаюсь от своих предшественников. Просто калибры больше, излучатели мощнее. Еще нас оснастили новыми боевыми платформами: усиленное бронирование, установленное вооружение, левитационные амулеты повышенной мощности, универсальный магореактор. Так же «Пожирателям» придали роту легких парящих танков и пятерых колоссов класса «Император». Четыре из них были переоборудованы под артилерийские платформы, а пятая под командно-штабной модуль и носитель разнообразных големов разведчиков от «Гончих» до Дронов. Мобильность этих махин обеспечивали установленные на них телепорты. Имперская армия полностью перешла к тактике Войсковых Маневровых Групп. Каждая такая группа, численностью от батальона, представляла вещь в себе и могла решать любые задачи, причем автономно.

* * *

Документ 12: О бессмертии

Проблема бессмертия тысячелетиями будоражила лучшие умы человечества. Огромные средства тратились на раскрытие этого секрета. Многие научные открытия являлись побочным результаты этих исследований. Бессчетное количества шарлатанов и безумцев грели руки и теряли головы из-за этого секрета. Из-за него были пролиты реки крови и нагромождены целые курганы трупов. И все тщетно, но попытки не прекращались.

После предпоследней Великой Войны Сил, из которой III Империя Феникса вышла победителем, одному из величайших магов жизни Виталу Элирийскому была передана для исследований кровь павшего в битве светлого бога. Это был прорыв. Исследовав в течении пятисот лет, сильные маги уровня Витала жили в среднем тысячу лет, свойства божественной крови Витал теоретически обосновал возможность создания подлинного эликсира бессмертия. Свое открытие он сохранил в тайне от всех. Но до воплощения теории на практике оставалась еще несколько сотен лет. Все эти годы одержимый поиском бессмертия маг работал как проклятый, ставя различные опыты, в том числе и на людях. Витал чувствовал приближение своей смерти и здесь не могла помочь вся его магия. Он стал неосторожен и однажды был пойман при похищении очередной своей жертвы. Часть сведений просочилась в прессу, разразился грандиозный скандал. По результатам расследования Комитета Имперской Безопасности удалось обнаружить высокопоставленных покровителей мага, в том числе и в самом комитете. Сам Витал взошел на черный жертвенник, вся информация была засекречена, хотя маг был в шаге от раскрытия тайны. Когда улеглась шумиха в недрах исследовательского отдела КИБ. продолжились работы по этому направлению. Спустя двадцать лет после смерти Витала эликсир бессмертия был создан. Крови бога оставшейся после всех исследований хватило на двадцать пять миллилитров эликсира. Начинается очередная Великая Война Сил. На этот раз Империя пала. Следы эликсира теряются на целых три тысячи лет. И обнаруживаются вновь во время войны за реставрацию Империи Феникса. В наши дни это один из самых охраняемых секретов нашей страны играющий в ее жизни далеко не последнюю роль. Остается только догадываться где Император Раймон Дважды Феникс берет кровь богов для создания эликсира на тысячу триста семь человек. Такова, по последним данным, численность Когорты бессмертных. Самая правдоподобная, на мой взгляд, версия – это существование аналога крови богов.

Отрывок из статьи «Десять тайн Империи Феникса», Национальный географический журнал. Майский выпуск, 1069г. от о.и.

Глава 12. «Жаждущие крови»

Наконец случилось то, что так долго ожидал Император. Целый десяток Светлых государств заключили военный союз против Империи Феникса. На стороне Империи выступил Темный Союз в полном составе и народ эльфов Платинного Лебедя.

Император официально объявил о начале Великой Войны Сил. Он даровал полную амнистию все преступникам, добровольно присоединившимся к вооруженным силам Империи Феникса. «Пожиратели» вернулись домой. Нас превратили в отдельную бригаду подчиняющуюся лично Императору. Я так и остался полковником. Ведь до генерала повысили Леонида Ржавого, а не неведомого мне Хенке Блада чью биографию и тело я «позаимствовал». У Императора очень своеобразное чувство юмора иначе он бы не назвал меня Кровавым Палачом. На Цепи Миров существуют миллионы разных языков и диалектов. Хенке, на одном из них, переводиться как палач, а Блад – как кровь, но уже на другом языке. Тем не менее, полномочия легата Империи и звание – Первый рыцарь пламени остались за мной. На первых порах было очень трудно заставить «Пожирателей» подчинятся. Они даже чуть не взбунтовались, когда узнали, что их любимого командира отдали на закланье эльфам. Но после того как я собственноручно пересчитал ребра зачинщикам – они присмирели и задумались. Людей с двумя протезами вместо рук в Империи Феникса очень мало. Регенерация потерянных конечностей у нас в стране всегда была дешева. Мои протезы стоят дороже в несколько раз. Я бы и рад променять их на настоящие руки из плоти – я принадлежу к консервативному крылу духовенства Deus ex Machina и считаю что чрезмерная имплантация – не есть благо. Исключение делаю только для Электры, потому что она прекрасна. Но клинок порядка не оставил мне выбора. Он не только повредил мое тело, но и душу, причем необратимо.

А поскольку я не стал менять свою манеру командования и обращался со всеми, как будто нахожусь в прежнем теле, то они поняли, что никто и не думал выдавать меня эльфам. Среди рядового состава и даже младших офицеров появилась традиция заговорщицки подмигивать друг другу при моем появлении. Мол, мы знаем тайну. По этому подмигиванию можно было с легкостью отличить новичков от ветеранов. Приобщением к этой «тайне» стало, чем-то вроде посвящения в воинское братство, в настоящие «Пожиратели».

После преобразования батальона в бригаду среди прочего пополнения я стал счастливым обладателем взвода магической поддержки. Вещь для меня новая и непривычная. За всю войну я почти не видел магии на поле боя. За исключением завербованного мной на Таре диса – капеллана. Ведь дисы не только прирожденные воины но и Дэймонски хорошие маги огня. А у святого отца были неординарные способности даже для этой демонической расы. Особенно когда он впадал в ярость, а это случалось всякий раз как очередные «заблудшие овцы» отказывались сложить оружие, покаяться и уйти замаливать грехи в ближайший монастырь. Тогда он читал краткую проповедь про агнцев и козлищ, отпускал всем грехи и начинал жечь похлеще чем огнемет. Самое забавное, что было несколько случаев, когда ему таки удалось наставить на путь истинный несколько заблудших овец. Толи это сила искренней веры и божественное проведение, толи просто вид представительный. Я сразу бы покаялся во всех грехах если бы меня взялся наставлять двухметровый крылатый мужик с тремя глазами и кожей цвета запекшийся крови. Добавьте к этому правую руку оканчивающуюся костяным клинком и доспехи покрытые демонической символикой.

Взвод состоял из троих некромантов, десяти боев магов, двух целителей, десяти техномагов, одного телепортиста и четырех магов школы теней. О последней пятерке следует говорить особо. Телепортисты – это чрезвычайно редкие маги Разума способные открывать временные и создавать постоянные порталы меж мирами. Таких магов насчитывалась едва ли тысяча по всей многомиллиардной Империи. То, что одного прикомандировали к «Пожирателям» – признак высочайшего доверия оказанного отдельно взятому подразделению. Обычно телепортистов закрепляют за целыми армиями. Маги школы Теней вообще отдельная песня – это лучшие диверсанты и убийцы чуть ли не во всей цепи миров. Они способны сражаться на равных даже со знаменитыми эльфийскими ассассинами – специфической расой созданной Лоном для защиты эльфов от Ordo Servitor – Слуг Порядка. Они способны прокрасться на любой охраняемый объект и выполнить боевую задачу. Они не оставляют следов, они всегда носят костюмы из черного зачарованного шелка. Ходят слухи, что они по приказу императора убили несколько светлых богов. И именно из магов этой школы комплектуется отряд «Ночные Тени».

Следует более подробно остановиться на организационной структуре отдельной штурмовой бронепехотной бригады «Пожиратели». Бригада состояла из трех батальонов, те в свою очередь из пяти рот каждый. В общей сложности: две тысячи с гаком человек и големов, если засчитывать за полноценных големов роты лома каждого батальона. Так же нам была придана рота легких парящих танков «Вихрь»; артиллерийская рота с ее четырьмя колоссами «Император» и механизмами поменьше, вроде шагающих гаубиц «Громовержец». Добавим сюда механиков, интендантов, взвод магической поддержки и еще всякой твари по паре. Несколько особняком стоял экипаж «Палача», которого тоже оставили за нами. В общей сложности под моим началом находилось три с половиной тысячи человек. К счастью мне хватило мозгов расставить на ключевые посты толковых людей и не мешать им.

Нам предстояла совместная операция с эльфами Платинового Лебедя по освобождению одной из их планет от оккупации кошкоглазых. Этот мир назывался Мрак за свое темное почти беззвездное ночное небо. Дело все в том, что он находился на границе пылевой туманности. Лун у него тоже не было. Это был тот редкий случай, когда название соответствовало содержанию.

Когда эльфы расторгли союзный договор с кошаками, те вместо того чтобы вывести свои войска вырезали гарнизоны своих бывших союзников и захватили их миры.

По данным эльфов, за века своего добровольного изгнания кошкоглазые сильно изменились. Их скорость регенерации тканей, физическая сила, выносливость и скорость реакции возросли в разы по сравнению с прежним уровнем. По свидетельству очевидцев они могут пробить тяжелый Имперский бронекостюм голыми руками и уклонятся от пуль. Последнее сомнительно – скорей всего они просто чувствуют, куда полетит пуля, и уходят с траектории ее движения. Против роторного пулемета – не поможет. Еще удалось выяснить, что кошаки все поголовно владеют магией. И самое, на мой взгляд, главное: они пьют кровь. По предварительным выводам аналитиков КИБ. кошкоглазые где-то раздобыли исходный штамм болезни породившей вампиров. История возникновения этой расы уходит корнями в глубокое прошлое. На одном из звеньев Цепи Миров вспыхнула неведомая болезнь за неделю выкосившая почти все население того мира. Организмы выживших сильно изменились. Кошаки очень похожи по описанию на вампиров из древних хроник. Но вернемся к вампирам. Платой за жизнь и новые возможности организма стала полное отсутствие и иммунитета и невозможность потребление обычной пищи. Бактерии, вызвавшие болезнь, живут в симбиозе со своими носителями. Они взяли на себя функции иммунной системы, они же делают своих носителей сильными, ловкими, быстрыми и дают способность к частичной трансформации. Отрастить крепкие когти, мощные клыки для вампира дело пяти минут. Питаются вампиры в основном кровью и сладким сиропом, причем последний они любят куда больше. Их слабые желудки просто не могут усвоить, что-то другое. Вопреки расхожему заблуждению никакого удовольствия от вкуса крови ее запаха вампиры не получают. Еще существует мнение, что вампиры боятся чеснока, серебра и осины. Это не совсем верно. Просто их уязвимое место – бактерии симбионты. Убьешь их и вампир не жилец. А в той же осине содержаться особые вещества – фитонциды, губительные для бактерий. Так что самый верный способ отправить вампира в загробный мир это накормить его антибиотиками.

Высадка на планету прошла, без каких либо проблем. У кошкоглазых вообще нет звездного флота, да и уровень их технического развития остался таким же, как тысячу лет назад. Только луки и арбалеты были заменены на лучеметы и пулевые винтовкипокупаемые у гномов. Но я не стал их недооценивать, кошаки не сильно проигрывали в силе моим бронепехотинцам, зато во много раз превосходили в скорости и подвижности. Так что преимущества тяжелой брони перед ее полным отсутствием были полностью нивелированы. Более того, в рукопашной схватке у кошаков было преимущество за счет их подвижности, если конечно информация о пробитых голыми руками доспехах – достоверна. Зато в перестрелке у «Пожирателей» было разительное преимущество. Только я сомневаюсь, что кошкоглазые будут встречать нас в чистом поле. А бой в условиях города сводит на нет наше преимущество. Короче нам придется сразиться с равным по силе противником. Ну, может мы чуточку сильнее. Чтобы дать нам преимущество я приказал основной массе своих солдат сменить личное оружие на огнеметы, а Волку взять тройной запас огнеметной смеси. Я собирался устроить из захваченных кошаками городов настоящее Инферно. Конечно, нам отдали приказ по возможности беречь имущество наших союзников и сосредоточиться на защите гражданского населения. Только вот сомневаюсь, что на планете есть выжившие кроме самих захватчиков. Жаль нельзя получить картинку со спутников, мешает какое то хитрое заклятье.

Мы высадились в космопорте на окраине планетарной столицы и немедленно заняли круговую оборону. Только вот никто не думал нас встречать хлебом солью или залпами из всех орудий, что более вероятно. Наскоро окопавшись, я послал сигнал на орбиту что можно высаживать инженерный батальон и его охрану. Они должны были оборудовать постоянной лагерь для всего двадцати пяти тысячного корпуса, посланного на планету эльфами. Пока с орбиты поступали все новые и новые войска, я послал в город разведроту. Их задачей было поиск следов неприятеля и гражданского населения. Ничего кроме пятен засохшей крови, небольшого количества стрелянных гильз, следов многочисленных пожаров и общего разгрома найти не удалось. Ни одного мертвого тела, ни одной единицы оружия. Только следы бессмысленного разрушения как будто в городе бесновалось племя дикарей, в исступлении круша все вокруг себя. Это наводит на определенные мысли.

Все было тихо и спокойна, пока не наступила ночь. Мы были атакованы полчищами тварей отдаленно напоминающих упырей поднятых некрочумой. Я с трудом опознал в них эльфов платинового лебедя. Эти существа не живые, но и не мертвые были движимы лишь одним инстинктом – пожрать всех не принадлежащих к их сонму. Чрезвычайно подвижные, сильнее обыкновенного человека, обладающие пятнадцатисантиметровыми загнутыми когтями и зубами которым позавидовал бы любой обитатель Инферно и ужасно тупые монстры, назовем их вурдалаками, перли на нас сплошным потоком. Идеальная мишень для пулеметов. Огонь тоже оказался эффективным, хоть твари и не чувствуя боли умирали от него как обычные люди. С упырями этот фокус бы не прошел, их надо сжигать дотла.

Мы уничтожали вурдалаков тысячами, вокруг оборонного периметра возникли целые горы трупов, но монстры продолжи тупо идти прямо под наш кинжальный огонь. Давно кончились патроны и показывали дно баки с огнеметной смесью, а они продолжали идти. Похоже, в кровожадных тварей превратились все два миллиона жителей планетарной столицы. Я даже пожалел, что оставил на орбите колоссов бригады. Они совершенно не приспособлены для городского боя, но чтобы раскатать толпу вурдалаков в тонкий блин подошли бы идеально. Но мы все-таки уничтожили их всех, но пришлось воспользоваться тактическим ядерным оружием. По предварительным прикидкам в окрестностях космопорта полегло тысяч семьсот тварей. Хотел бы я узнать, где оставшийся миллион с гаком?

Мы были вынуждены покинуть недостроенный лагерь и разместиться в комплексе складских зданий в нескольких километрах от космопорта. Уставшие инженеры начали возводить укрепления заново.

Я по собственному почину наловил подопытного материала, благо это было не сложно, и провел пару тестов. Твари не чувствительны к боли, но если отрубить им конечность они вскоре умирали от потери крови. Регенерация на уровне обычного человека. Твари боятся солнечного света, инстинктивно старясь забиться в место потемнее. На солнце они примерно за три часа превращаются в груду мяса. Так что наиболее эффективно использовать против них ультрафиолетовые прожекторы, а для постоянной защиты использовать орбитальные зеркала. Или световые заклятья. В их крови обнаружились бактерии очень похожие на те, что обитают в крови вампиров. Теперь я представляю, как зародилась раса вампиров. И думаю косвенные доказательства теории «бога Омпа» считай у нас в кармане. Название это пошло из-за курьеза в одном древнем учебнике. После падения III Империи Феникса произошел регресс, и люди забыли очень многое, а что еще помнили – переврали. Так аббревиатура «ОМП» – Оружие Массового Поражения превратилась в бога Омпа. Сама же теория гласит, что бактерии вызвавшие болезнь вампиризма создало какое то древнее государство в качестве бактериологического оружия наподобие некрочумы. Есть даже версия что это порождение легендарной I Империи Феникса, существовавшей многие тысячи лет назад.

Хорошо хоть что болезнь не передается по воздуху, а только через телесные жидкости. А то бы пришлось подвергнуть планету орбитальной бомбардировке. Хотя скорей всего итак придется. Мы еле отбились от неорганизованной толпы вурдалаков, а если у них появиться управление? Даже страшно представить. А управление обязательно появиться. Ведь кошаки вполне разумны и в то же время являются переносчиками болезни. Такова рабочая гипотеза. Только почему эльфы превратились в тупых тварей? Или на них использовался другой штамм болезни нежели на кошкоглазых или болезнь специально приспособлена исключительно для кошаков. Как бы там ни было – мы по уши в этом самом. Лично я, лично я бы просто выжег планету с орбиты. Вот только остроухие никогда на это не пойдут. Будем надеяться, что наши враги, заразив всех на планете, убрались с нее. Ага, а также на то, что наступит мир во всем мире. Кстати, вот еще интересная загадка: умеют ли кошкоглазые самостоятельно перемещаться между звеньями Цепи Миров? Эльфы не смогли сказать ничего вразумительного по этому поводу.

Поступила информация с других захваченных врагом планет. Никакого ослепляющего спутники заклятья, никаких вурдалаков. Операции по освобождению планет от захватчиков проходят успешно, хоть потери – высоки. Ни тел, ни тем паче пленных кошкоглазых раздобыть не удалось, так как на них была наложена печать всесожжения оставляющая от трупов только горстки пепла. Еще среди захватчиков были замечены люди с татуировками в виде кошки на лбах. Аналитики предполагают, что эти люди – сателлиты кошкоглазых. С этим более-менее понятно, меня беспокоит другое: почему на других планетах не было замечено ни одного вурдалака? Само собой напрашивается вывод, что Мрак стал полигоном для испытания нового оружия. Быть подопытным кроликом – ощущения не из приятных. Клянусь, враг поплатится за это!

Пока командующий корпусом пребывал в прострации, не зная, что собственно делать и консультировался со своим начальством, я развел бурную деятельность. Устали – не устали, но по моему приказу «Пожиратели» начали помогать инженерам, превращать наш складской комплекс в настоящую крепость. А работы по устройству лагеря были временно свернуты, к этому я тоже приложил руку. Подполковник, командующий инженерным батальоном, оказался толковым малым, а после того как я обещал прикрыть его перед начальством, с помощью своих полномочий легата Империи, принялся работать с утроенной силой. Солдаты на орбите пока еще могут поболтаться, а вот без надежных укреплений – мы трупы. Я вообще сомневаюсь в целесообразности высадки остальных солдат на планету. Да и скорей всего подкрепления нам не видать, но совсем по другой причине. Многие эльфы платинного лебедя по-прежнему горят желанием сквитаться с «Пожирателями». Одной головы Леонида Ржавого им маловато. Если бы Феанур Маэдрос не уничтожил морально и физически всю свою оппозицию – бунта, а то и революции – не миновать. А так пошумели и разошлись. Но «Пожиратели» по-прежнему остаются камнем преткновения. Если бы я со своими людьми не был нужен Императору по зарез, нас бы тихонько сдали. Сбой в роботе портала. Шанс выжить – ноль целых, хрен десятых. Скромный мемориал на аллее памяти вот и все что от нас бы осталось. А эльфы устроили бы неофициальный праздник с высочайшего одобрения своего правителя.

Помимо строительства укреплений я приказал взорвать к демонам все подземные коммуникации, так как по ним враг легко доберется до нас даже днем. Кстати под землей нас ждал сюрприз: пятьдесят вурдалаков вооруженных легким стрелковым оружием и командующий ими кошкоглазый. Не ушел никто, но мы потеряли девять инженеров и двоих «Пожирателей». Пока был жив кошак вурдалаки четко, и организованно действовали, как големы, и довольно метко стреляли. После того как кошака убили они превратились в прежних тварей только и могущих тупо переть вперед. Моим магам удалось распознать следы творимой кошкоглазым волшебы и они пообещали что смогут засечь врага если окажутся от него в пределах километра. По этому прихватив с собой разведвзвод, кое какое оборудование и парочку магов тени, я отправился на охоту за языком. Хреновый из меня полководец – вместо того чтобы рисовать стрелочки, сидя на командном пункте, первым лезу в пекло. Но таков путь бронированной пехоты. Командир всегда должен находиться в первых рядах. Вот такие мы отморозки. В истории Империи Феникса даже есть целый бронепехотный маршал, командовавший целыми фронтами с передовой. Великий был человек. Кстати умер он, будучи глубоким стариком, в окружении бесчисленных правнуков отказавшись от эликсира бессмертия.

Когда мы углубились в город на несколько километров Маги тени почувствовали множество следов магии кошкоглазых. Я попросил найти кошака находящегося в стороне от основной группы своих. И он был вскоре найден в подвале одиноко стоящего высотного здания. Это мог быть в равной степени вражеский командир и идиот забредший не туда. Первым делом с помощью специально прихваченного с собой сканера я нашел все подземные пустоты вокруг здания. Их оказалось на удивление не много: канализационный коллектор и туннель неясного назначения. Проникнуть в них и заминировать не составило труда. По моему приказу солдаты взялись за ломы и споро расковыряли мостовую, а затем заложили заряды взрывчатки. Стоит нажать кнопку как пути бегства, равно как и подхода подкреплений из вурдалаков, будут отрезаны. План захвата кошака был прост как солдатский ботинок. Солдаты врываются в подвал и я подрываю заряды. Маги тени, не отвлекаясь ни на что, захватывают кошкаглазого и обезвреживают заклятье печати всесожжения. Солдаты должны расчистить магам путь. Но все пошло наперекосяк, еще не начавшись. Не успел я отдать приказ о начале штурма как здание, в котором мы находились, поглотило облако непроглядной тьмы. Все приборы отвечающие за получение звуковой и визуальной информации внезапно отказали. Связь тоже, даже по средствам эфирной сети.

– Поднять забрала, занять круговую оборону! Перевести лучеметы в режим подсветки! Реагировать на звук!– Зачастил я, как из пулемета.

Сделал я это вовремя – на нас со всех сторон навалилась толпа вурдалаков. Мы угодили в классическую западню. Вернее не мы, а я. Дело еще усугубилось моей беспечность – вурдалаки боятся солнечного света, следовательно, прячутся по подвалам и канализации. О том, что можно, к примеру, занавесить окна плотной тканью я просто не подумал. Солдаты попытались выбраться на улицу попросту проломив стену – стандартная тактика в подобных ситуациях.. Не тут то было! Стены оказались защищены мощным заклятьем. «Магия рун и человеческое жертвоприношение», – как доложили мне маги. На взлом защиты уйдет слишком много времени, нас раз пять успеют сожрать. К входу здания тоже не прорваться – слишком много вурдалаков преграждало нам путь. Осталось только прорваться сквозь подвал по коллектору или туннелю и обрушить свод за собой. А там уже выберемся как-нибудь. В крайнем случае, попробуем аккуратно проломить потолок и вылезти наружу.

Мы пошли на прорыв, дожигая остатки огнеметной смеси и переходя к рукопашному бою. Нам удалось прорваться в подвал, потеряв лишь несколько человек. Их вурдалаки сбили с ног и погребли под лавиной своих тел. Нам пришлось их бросить иначе полег бы весь взвод. Единственное что я мог для них сделать – это включить систему самоуничтожения, дабы оборвать мучения. Ведь броня поддастся не сразу, а лежать, ожидая неминуемой смерти слишком страшно.

Из подвала пришлось отступать по туннелю так как из коллектора сплошным потоком валили вурдалаки. Я активировал ранее заложенные бомбы и обрушил свод туннеля за нашими спинами. Положение сложилось не из приятных: связи – по прежнему нет, боеприпасы кончились, а на виброклинках и встроенных в броню легких лучеметах далеко не уедешь.

Пройдя примерно сотню метров, мы уперлись в тупик, и я приказал ломать потолок. Зачем был создан этот туннель, похожий на аппендикс, так и осталось для меня одной из многих загадок, которые любит подкидывать жизнь. Пока солдаты пробивали путь на поверхность, у меня появилось время спокойно подумать: «Что же делать дальше?»

Из города надо уходить. Он превратился в одну большую мышеловку. Враг не сможет нас преследовать на открытой местности из-за почти полного отсутствия укрытий от солнечного цвета. Конечно, кошаки могут заставить своих вурдалаков совершать переходы ночью, а днем прятаться в палатках или полностью облачаться в светонепроницаемые костюмы. Только одно дело гнать на убой почти неуправляемую толпу – с этим кошкоглазые справляются отлично, а другое заставить вурдалаков точно исполнять команды и выполнять сложные действия. Кошаки, похоже, могут управлять как марионетками в кукольном театре только ограниченным количеством вурдалаков. А без стократно перевеса в живой силе эти пародии на упырей ничего не смогут сделать. Мы раскатаем их в тонкий блин, тем более на открытой местности. Так что врагу придется придти самому, а не посылать своих кукол.

Мне все же удалось посредством эфирной сети связаться с батальонным сержантом Шай-Аром, пробив прямой астральный канал. Я наскоро обрисовал ситуацию и отдал ряд приказов: выслать за нами несколько боевых платформ и готовиться к эвакуации. Ох, и разозлятся на меня остроухие из инженерного батальона. Прямо сердце радуется. В свою очередь сержант поведал мне по большей части радостное известие. Связь с орбитой была утеряна. Видимо то неизвестное заклятье, которое ослепило орбитальные средства слежения, заработало на полную мощность. Так что я автоматически стал самым старшим по званию офицером на планете. А самое главное у меня сохранилась прямая связь, с высшим командованием минуя эльфов. Империя не спешила давать доступ к эфирной сети нашим дорогим союзникам. Терминал доступа в сеть мог купить любой, но чтобы пользоваться большинством эфирных узлов необходимо было получить специальный идентификационный номер, сокращенно ИН, и длиннющий пароль, на расшифровку которого ушли бы столетия. Причем пароль менялся каждый год. Пароль и ИН были записаны в камне памяти, который имплантировался каждому Имперскому гражданину в возрасте пяти лет. Вообще камнем памяти его называли по традиции, на самом деле это был многофункциональный имплантат. Кроме основной своей функции отраженной в названии он одновременно являлся: кошельком; медицинским датчиком, отслеживающим состояние здоровья носителя; маячком и удостоверением личности. Помниться когда я впервые узнал что из собой представляет камень – был очень удивлен. Ну не могло такое крохотное устройство вмещать в себя столько информации и выполнять столько функций. Ларчик открылся просто – сам имплантат являлся лишь приемопередающим устройством между эфирной сетью и душой носителя. Причем эта связь остается даже после физической смерти, ведь в камень помещается частичка души носителя. Поскольку доступ в эфирную сеть завязан на столь тонкие материи, не гражданам ничего не светит кроме гостевого входа и всех сопутствующих ему прелестей вроде кучи навязчивой рекламы и закрытого доступа почти ко всем эфирным узлам.

Кошкоглазые не смогли полностью перекрыть доступ в эфирную сеть. Кишка у них тонка. Это под силу только сынам Лона. Так что я послал краткий отчет Императору и запросил дальнейшие инструкции. Если свести длинный витиеватый ответ к трем словам, мне было сказано: «Делай что хочешь». Ведь, с моими полномочиями я сам себе высшее командование. Забавная ситуация – полковник, командующий маршалами. Я старался не пользоваться этой возможностью, дабы не нажить себе лишних врагов. Их итак в достатке, как в Империи Феникса, так и за ее пределами. Но если потребуется – я растопчу чужую гордость без колебаний. Дело должно быть сделано!

Мной было принято решение остаться на планете и еще раз попробовать взять в плен кошкоглазого. В конце концов, разбомбить планету мы всегда успеем. Сейчас жизненно необходимо поймать хоть одного кошака для создания вакцины от болезни превращающей людей в вурдалаков. Орбитальная бомбардировка – не выход. Если мы будем сжигать собственные миры это даже не ничья, а полное поражение.

Мы разбили лагерь в пятистах километрах от города посреди покрытой пеплом равнины. Это результат взрыва ракеты выпущенной наобум с моего «Палача» во время войны с эльфами. Подобные «отметины» «Пожиратели» оставили на многих эльфийских планетах. Славное было время: чувства, прежде всего ненависть, яркими, а жизнь простой. Есть я, мои боевые товарищи, моя месть и враги. А сейчас чувства выгорели, месть стала бессмысленной. В этом мире меня держали только долг и любовные марафоны, которые мы вместе с Неко устраивали, когда она была не на задании, а у меня было свободное время. Случалось это не часто. Наверно это можно назвать любовью, ведь Мари сама нашла меня в новом теле и предложила продолжить отношения. Наверно такова любовь чудовищ. Лучше бы я погиб на Парадизе. Я мог бы еще долго придаваться рефлексии, но меня отвлек вошедший в палатку командир инженерного батальона.

– У нас почти нет строительной пены, прошу разрешение на формирование партии лесорубов. Нам необходимы бревна для частокола.

– Запрещаю. Вы не успеете управиться до темноты. Да и не нужны все эти стены. Лучше отройте окопы, остатки пены пустите на строительство блиндажа, затем можете отправить своих людей отдыхать. Ночь будет жаркой. – Эльф вытарищлся на меня как на какое то чудо природы и попытался что-то возразить.

– Но…

– Это приказ! Его надо выполнять беспрекословно, но так и быть я дам вам объяснения. Вы развеяли мою грусть своим выражением лица. Зрелище преуморительное. Конечно, вурдалакам не добраться до нас пешком за столь короткое время. Но кто мешает кошкоглазым доставить их с помощью какого-нибудь транспорта. Теперь об окопах – это хороший способ защиты от огнестрельного оружия и осколков. Я более чем уверен, что кошаки притащат с собой вурдалаков вооруженных стрелковым оружием. Да и сами придут не с пустыми руками. И вы не представляете как хорошо то, что ваше квазиживое оружие не подчиняется чужакам. Появление у врага чего-нибудь вроде реактивной артиллерии было бы неприятным сюрпризом. Это все, можете идти. И не забудьте: инструктаж начнется через час в штабной палатке.

Эльф вышел от меня в состоянии легкой прострации. Наверно он подумал, что я сошел с ума. Тоже самое подумали и остальные эльфийские офицеры. Это было видно по их лицам во время инструктажа.

Ровно в три часа ночи лагерь подвергся массированному минометному обстрелу. – никто не погиб, так как я заблаговременно разогнал эльфов по вырытым ими же окопам. Правда десяток остроухих получили осколочные ранения разной степени тяжести. Если бы эти олухи спокойно дрыхли в палатках за «надежным» частоколом – так бы легко они не отделались. «Пожиратели» же отделались несколькими контуженными – спасла броня и то, что как только просвистела первая мина, я повел их в атаку. На встречу нам выдвинулись ровные шеренги вурдалаков вооруженных легким стрелковым оружием. Мы расстреливали их как в тире! Хотя тут и целиться не надо. Вурдалаки выдавали залп, которые только царапал краску на наших новеньких доспехах. Новые бронекостюмы невозможно пробить из легкого стрелкового оружия на дальних и средних дистанциях. Разве что в сочленения бронепластин попасть, но это нетривиальная задача даже для хорошего стрелка. Если бы твари воспользовались своими когтями и то больше шансов навредить кому-то из моих людей, попросту поддев и оторвав бронепластины. Мы быстро выкосили всю первую шеренгу противника. Тоже самое произошло со второй, третьей и четвертой. Пятая же, внезапно отбросила бесполезные винтовки, выхватила виброклинки из ножен на поясе и перешла на бег. Наконец то дошло, что пулями нас не проймешь! Моим солдатам пришлось сойтись с вурдалаками в рукопашную. Обычно, когда описывают битвы древности, авторы очень любят использовать выражение: «Ударять как одна рука». Это был как раз такой случай. Все вурдалаки, похоже, контролировались одним кошкоглазым. Значит пятьдесят тварей для них – не предел.

Пока солдаты рубили вурдалаков в капусту, маги тени пробрались в тыл нападающим и сумели пленить кошака и обезвредить Печать Всесожжения, наложенную на него. По словам старшего четверки магов – пленник особо и не сопротивлялся, когда понял, что его никто не собирается убивать. После захвата кошкоглазого вурдалаки превратились в неуправляемое стадо и вскоре были полностью уничтожены. Всего мы насчитали примерно тысячу трупов, и всеми ими управлял захваченный магами пленник. Внушает уважение. Только в современном бою толку от таких способностей – никакого. Армия марионеток, синхронно повторяющая движения друг друга годна только для парадов. Вот во времена, когда бились строем, еще до изобретения окопной войны, во времена роскошных полевых мундиров и развивающихся на поле боя знамен любой полководец отдал бы свою правую руку за таких солдат.

Я вернул «Пожирателей» в лагерь и приказал занять круговую оборону. Тем временем эльфы установили несколько МОНок

Мина противопехотная осколочная направленного поражения управляемая – это небольшой контейнер с несколькими килограммами взрывчатки и готовыми поражающими элементами вроде металлических шариков-роликов. Подрывается дистанционно. Ко мне подошел Шай-Ар.

– Теперь кошкоглазые попытаются нас уничтожить самостоятельно, зуб даю! Ведь мы захватили в плен одного из них.

– Я в этом не сомневаюсь. Я уже отправил рапорт высшему командованию и отдал распоряжение телепортисту создать временный портал на ближайший мир принадлежащий Империи. Готовься к эвакуации.

– А остроухие?

– Остроухие героически погибнут, прикрывая отход. – Я подмигнул, на что орк расхохотался.

– Прозвище Ржавый подходит вам как нельзя лучше. На воровском жаргоне ржавь обозначает золото. А этот коварный металл погубил миллиарды.

Вовремя убраться с планеты не успели – на нас навалились кошкоглазые. Они сумели подобраться незамеченными к первой линии окопов, видимо благодаря какой то магии. Началась жуткая резня. Эльфы в рукопашной схватке кошакам – не противники. Все как я и рассчитывал. Хоть Империя и является союзником остроухих делать их войскам на наших мирах – нечего. Наверняка в этот инженерный батальон просто таки наводнен агентами эльфийских спецслужб от армейской разведки до Тайной канцелярии. Да и зачем еще нужны союзники? Использовать и выбросить на помойку, когда исчерпают свою полезность.

Дабы выиграть еще немного времени я подорвал мины. МОНки наделали дел, отправив к праотцам разом кошаков пятьдесят. Как говориться: «Попробуй увернись!»

Благодаря «самопожертвованию» эльфов, запись переговоров изготовленная лучшими специалистами КИБ – прилагается, кошкоглазых удалось задержать и успешно эвакуироваться с планеты вместе с ценным пленником. К сожалению, без потерь не обошлось. Перебив эльфов, кошаки полностью уничтожили роту «Пожирателей», прикрывавших наш отход. Все-таки три тысячи человек не проведешь через временный портал за пять минут. Остроухие оказались слабоваты супротив новой генерации вампиров. Но надо отдать им должное – они продержались дольше, чем я рассчитывал. Не откладывая в долгий ящик, я решил допросить захваченного нами кошкоглазого.

Немного поупрямившись, для приличия, пленник начал колоться на раз. Он оказался полукровкой – сыном человеческой женщины и кошкоглазого. Тут нам сильно повезло – поскольку его презирали и всячески унижали чистокровные сородичи, он добровольно пошел на сотрудничество. Вот что удалось узнать при предварительном допросе, проведенном лично мной пока его не забрали люди из КИБ. Сами себя кошкоглазые называли лордами крови, татуированных людей виденных на других мирах – слугами, а вурдалаков – рабами. Численность лордов – миллиард, слуг – четыре миллиарда, а рабов никто не считал. Дело все в том, что максимальный срок жизни раба – три месяца. В повседневной жизни их не используют, только во время войны. Обычно рабов создают из мирных жителей и пленных солдат противника. Слуги – это люди, некогда покоренных кошкоглазыми народов. Они служат источником пищи и рабочими руками для лордов ничем не занимающихся кроме войны, интриг и собственного развлечения. Типичные паразиты, квентесенция всех пороков и недостатков свойственных наследственной аристократии. Государственное устройство не претерпело существенных изменений за тысячу лет. Даже титулы остались прежними. Верховным правителем является Великая кошка, избираемая советом прайдов. Прайды, как я понял из объяснений, что-то вроде семейных кланов. Еще я узнал: имя бога покровителя кошкоглазых – какой-то мелкий неизвестный божок из светлого пантеона; численность и организационную структуру армии, и еще кучу всяких мелочей. Потом я отдал пленника на растерзание магам. Они буквально завалили его лавиной вопросов на предмет системы магии и конкретных заклятий, использованных кошаками на Мраке. Из всего потока специфических терминов мне удалось уяснить только, что наши противники используют оригинальную систему магии созданную на основе магии крови, магии Разума и врожденной магии самих кошкоглазых.

Удовлетворив свое любопытство я сдал пленника с рук на руки людям из КИБ. Дальнейшая судьба кошка сложилось печально. После того как Комитет Имперской Безопасности за месяц выжал его досуха, с большой помпой он был передан эльфам, где и умер на прозекторском столе. Туда ему и дорога! Императорский приказ от шестого июля 143 года от о.и. «О полном и безоговорочном уничтожении расы кошкоглазых» никто не отменял. Но вообще этот кошак нам очень сильно помог не столько информацией, знал он на самом деле не шибко много, сколько своей кровью. Из нее лучшие маги жизни Империи Феникса и ученые – генетики эльфов платинового лебедя изготовили вакцину от вурдалачества. В срочном порядке была проведена поголовная вакцинация населения наших стран. Фармацевтические заводы работали без перерыва в две смены. И все равно кошкоглазым удалось заразить пять эльфийских миров и три имперских. Их пришлось, уничтожит при помощи орбитальной бомбардировки. Хоть и с потерями, но проблема с этими кровососами была практически решена. Бойцы – они знатные, но уж слишком их мало. Осталось только найти метрополию с немногочисленными колониями и решить «кошачий» вопрос раз и навсегда.

* * *

Документ 13: Сводки с фронтов

От Имперского информбюро!

Девятого января 1076г. от о.и. в Великую Войну Сил вступило Черное Королевство. В совместной операции с вооруженными силами Империя Феникса было захвачено звено Цепи Миров под названием Лимб. В результате двухнедельных боев войска Лиги света были полностью уничтожены.

Четырнадцатого января 1076г. от о.и. в мире Моэрто состоялась первая битва богов с момента начала Великой Войны Сил. Потерь с обеих сторон – нет. Поле боя осталась за Темным престолом. Континент Скул, где проходил бой, превращен в пустыню, погибло пятьсот миллионов разумных.

Первого февраля 1076г. от о.и. войска Лиги Света в мире Ксан перешли в наступление и выбили Имперские вооруженные силы с Ледяного континента. Живущие там союзные Империи племена орков были полностью уничтожены.

Четырнадцатого февраля в мире Уэрта в результате ожесточенного магического боя произошел прорыв демонов. Всего за три дня мир был полностью разрушен пылающими легионами и был превращен в домен Инферно.

Третья марта 1076г. от о.и. на планетах: Дюна, Калхида, Ионика, Эльтар продолжается вялая позиционная война между войсками Темного Союза и Лиги Света.

Эфирная сеть, информационный узел N 622/1 «Пресс служба Имперских Вооруженных Сил».

Глава 13. «Калейдоскоп битвы»

Все больше и больше темных, светлых и нейтральных государств вступало в Великую Войну Сил не на словах, а на деле. Пожар войны разгорался, грозя охватить всю Цепь Миров. Появились первые перебежчики, так небольшое межзвеньевое государство Итиль «предало идеалы света» и вступило в Темный Союз. Вообще разделение государств на темные, светлые и нейтральные довольно условно. Обычно критерием служит религия. Если большинство населения поклоняется Светлому пантеону – государство считается светлым, если темному пантеону – темным, соответственно. В нейтральных государствах ни одна из религий не преобладает или ее нет вообще. Но это характерно для технократических и магократических государств. Когда существование богов является научно доказанным фактом – не остается места вере. Империи Феникса удалось избежать этого, хотя атеистов у нас процентов тридцать населения. Фокус очень прост: научные доказательства существования богов свободно лежат в эфирной сети, нужно лишь послать запрос. Вот только это никому не нужно, никто не занимается популяризацией этой информации, в то время как разнокалиберные жрецы и священники мелькают то тут то там. Императора более чем устраивает такое положение дел. Сила людской веры и божественное покровительство явно не лишни в предстоящей войне, к которой Раймон Дважды Феникс готовился с момента основания нашей страны.

Императором было принято решение о снятие запрета на использовании погодных процессоров в качестве дармового источника энергии и массовом использовании синтезаторов материи.

В ответ на усилившееся давление войск Империи Феникса и ее союзников ряд светлых мезвеньевых государств образовал Лигу Света в противовес Темному союзу. Только получалось это у них из рук вон плохо. Пятдесят процентов своей энергии они тратили на взаимную грызню, что еще ждать от нескольких десятков государств на скорую руку нанизанных на суровую нитку.

Империя тоже не сидела сложа руки, и искала союзников где только возможно. Чтобы завоевать одного такого союзника «Пожиратели» были отправлены на Облачный мир. Комитету удалось обнаружить высокотехнологичную цивилизацию. Они согласились воевать на нашей стороне при условии, что мы пройдем так называемое Испытание Силы. Если отбросить все совестные кружева Империя должна была победить их в бою, условия которого обговаривались заранее. Этот предельно милитаризированный народ шел по пути саморазрушения. Себя они называли народом семнадцати домов, хотя на текущий момент в результате междоусобиц их осталось девять. Все их общество было построено на культе силы и чести. По их мнению, есть воины, и есть все остальные, годные быть лишь слугами. Чтобы стать воином необходимо пройти самый строжайший отбор с самого детства. Немногие доживали до того момента как могли назваться воинами. Те же, кто был признан непригодным для воинской стези, в зависимости от способностей, входил в один из обслуживающих воинов классов от ученых до фермеров. В этой стране люди не рождались, их выращивали в специальных баках. У них вот уже несколько сотен лет правила генетика и евгеника. И вот с этими людьми предстояло сразиться «Пожирателям». По условиям «дуэли» стороны выставляли до трех тысяч человек, никакой авиации, артиллерии и тяжелой техники. Так как мы приняли вызов по традиции людей Семнадцати домов за нами выбор поля боя. Наши аналитики просеяли всю информацию о технологиях противника и предложили Облачный мир. Дело все в том, что боевая техника народа семнадцати домов была парящей, для движения она использовала гравитационное поле планеты. А в Облачном мире были иные физические законы. Он представлял собой пространство, заполненное воздухом, в котором царила невесомость и дрейфовали небольшие островки земли. На каждом островке была своя закрытая экосистема, а иногда и разумная жизнь. Вот только удерживалось все это на поверхности островов магией, а ни силами гравитации, которой попросту не было. Естественно эту информацию нашему противнику не сообщили. Как удалось выяснить КИБ подобные подлянки у наших потенциальных союзников в порядке вещей. Более того, они нас еще более зауважал за это.

Вся техника переправленная народом семнадцати домов на Облачный мир превратилась в лучшем случае в долговременные огневые точки, а в худшем в бесполезные металлические коробки. Еще им пришлось отказаться от тяжелых бронекостюмов для пехоты, так как основную их тяжесть должны были принимать антигравитационные генераторы. У Империи Феникса благодаря левитационным амулетам таких проблем не возникло. Не зря еще в III Империи была потрачена куча средств на разработку левитационного заклятья. При создании этого заклинания были исписаны километры бумаги длиннющими маго-математическими уравнениями, построены сотни математических и магических моделей, лучшие умы Империи работали над ним более десяти лет. Конечный результат этого титанического труда может использовать почти любой, даже слабый маг. Все это рассказал мне взахлеб маг-телепортист.

Таким образом, «Пожиратели» изначально получили огромное преимущество. Войска народа Семнадцати домов могли рассчитывать только на сеть природных порталов опутывающих острова. Только не суждено им было воспользоваться этой сетью. После того как мы высадились, я сразу же отослал по взводу к каждому порталу, ведущему на островок противника, с приказом перекрыть их с помощью биотехнических устройств любезно предоставленных эльфами Платинного Лебедя. Войска неприятеля, а если точнее отдельной воздушно-десантной бригады «Саламандра», оказались заперты на острове. Осталось только раздолбать остров по камушку вместе со всем «населением». По крайней мере я так думал, но реальность властной рукой внесла свои коррективы. «Саламандры» оказались элитными войсками – они сумели превратить свой недостаток если не в достоинство то, по крайней мере уравнять наши шансы. Если на «суше» у меня оставалось преимущество, то в воздушном океане мы были равны. В отличие от амулетов левитации антигравитационные генераторы позволяли только воспарить над землей, а роль движителя выполняла реактивная турбина. Столкнуть технику с острова за пределы действия магического притяжения у врага не составило большого труда. Если судить объективно их техника и оружие превосходили Имперскую по всем параметрам. Да и солдаты у них лучше даже моих «Пожирателей». Искусственно созданная раса воинов да еще прошедших жесткий отбор и обучающаяся войне с самого детства. Я решил противопоставить им партизанскую тактику: «Ударил и в кусты». «Пожиратели» разбились повзводно и рассредоточились по всему Облачному миру. Умело прикрываясь парящими островами мои солдаты подбирались к врагу на дистанцию удара, затем следовал залп и поспешное отступление. Враг неизменно высылал погоню. Ее пытались заманить в поля блуждающих камней, оставшихся после столкновений островов, где ждала засада или в зону притяжения какого-нибудь острова. После нескольких удачных засад враг стал посылать больше солдат. Так мы «танцевали» примерно две недели пока вражеский командующий не прислал мне вызов на дуэль. Если отбросить все словесные финтифлюшки он предлагал решить исход этой битвы в поединке на холодном оружии. Я принял вызов. Не то чтобы я был великим фехтовальщиком, так, средний уровень, но у меня были большие шансы на успех. Для дуэли я взял средней длины виброклинок со встроенным в него электрошокером. Своим магическим мечем решил не светить без надобности Мы обменялись парой ударов, как я и предполагал шокер оказался бессилен – рукоять меча противника была изготовлена из диэлектрика. Вражеский командующий тоже прихватил меч с сюрпризом. По нажатии неприметной кнопки на эфесе его меч полыхнул раскаленной плазмой и отрубил мне руку. Будь она из плоти, тут бы и пришел мне конец. А так я призвал «Перо Феникса» и не раздумывая спалил вражину. К сожалению плазменный меч, как я окрести его про себя, оказался одноразовым, а то неплохой трофей бы получился. Принцип его действия, как и в плазменных пушках установленных на танках наших новых союзников, только рабочим телом выступает сам клинок.

После Облачного мира «Пожирателей» сразу перебросили на безымянное звено Цепи миров имеющее лишь порядковый номер 187-1001. Номер расшифровывается как сто восемьдесят седьмой мир открытый в 1001 году от о.и. Само звено цепи – небольшое, примерно один миллион километров в диаметре, представляло собой безвоздушное пространство заполненное чудовищным количеством космического мусора.. По все видимости остатками разрушенных планет. Этакое классическое поле астероидов в представлении обывателя насмотревшегося разной мути на развлекательных узлах эфирной сети или в иллюзиотеатре. Настоящие астероидные поля совершенно другие, между этими блуждающими каменными громадные расстояния в миллионы километров. Так что космические корабли, пробивающиеся через астероидные поля с помощью лучевых орудий – бред воспаленного воображения сценаристов. Даже знаменитая битва среди блуждающих камней проходило вокруг одного единственного астероида. Просто имперские флоты были рассредоточены в астероидном поясе под прикрытием блуждающих камней. До «поля битвы» им все равно пришлось добираться на сверхствете.

Где-то в этом сверхплотном скоплении космического мусора пряталась вражеская космическая верфь и док для ремонта поврежденных кораблей. Наша задача была захватить или, в крайнем случае, уничтожить все это хозяйство.

Для этой мисси я реквизировал у седьмого звездного флота десантный транспорт, «Палач» остался в наземном доке на Тареге. Он был совершенно бесполезен на N187-1001. В транспорте с комфортом разместился весь личный состав бригады, а грузовой трюм был забит десантными ботами и капсулами. Я планировал использовать транспорт как «стационарную» базу до поисков верфей силами малых чаролетов. Не самая удачная идея, если мы нарвемся на хорошо поставленную эшелонированную оборону, но других вариантов нет. Это только в иллюзиотеатре космические корабли лихо разносят астероиды на куски. У империи просто не было такого оружия. Да если бы было. Какая разница сдохнуть от большого булыжника или кучи щебня? Максимум что бы получилось это испарить космическую каменюку. Я от нечего делать подсчитал, сколько понадобиться энергии, чтобы испарить камушек весом сто тонн – глаза на лоб полезли. А астероиды весят сотни миллионов тонн. В общем, сами астероиды на N187-1001 опасности не представляли. А вот метеороиды – другое дело. Это – космические тела, промежуточное по размеру между межпланетной пылью и астероидом. Собственно именно их и расстреливают в различных художественных фильмах. Конечно, можно было бы врубить на полную мощность магический щит и переть вперед, наплевав на метеороиды, но надолго бы его не хватило.

Появились мы не очень удачно, едва разминувшись с компактным метеороидным роем. Не нравиться мне это. Зону финиша расчистили всего три дня назад, тут физически ничего не может болтаться. Разве что кто-то притащил сюда эти каменюки специально. В принципе ничего сложного в этом нет: схватил объект силовыми полями и тащи потихоньку. Правда долго это и муторно. Еще до меня доходили слухи, что какое то из государств членов Лиги Света обладает гравитационным оружием. По мне так полный бред, подобной технологии нет даже у народа семнадцати домов. Их техника не создает гравитацию, а только отталкивается от гравитационного поля планеты.

Я разослал разведчиков во все стороны с приказом немедленно возвращаться по обнаружению противника. Где же «засели» эти поганцы?! С одной стороны логичнее поместить док в центре звена, так как там наибольшая плотность межзвездного вещества, хотя никаких звезд естественно не было. Следовательно потенциальному противнику труднее туда добраться и под рукой изобилие ресурсов. Другой вариант расположить док и верфь у «стенки» «мыльного пузыря» заключившего в себя это звено Цепи Миров. А поскольку «стенка» слабо светиться, и испускает тепло, можно будет не боятся того, что, к примеру, излучение маневрового двигателя привлечет внимание потенциального противника. Конечно, врагу неизвестно что мы знаем о существовании верфи, но в последнее время Империя часто использует N187-1001 для перегруппировки своих звездных флотов. Так что Лиге волей – неволей приходится осторожничать. На бесплодные поиски был потрачен месяц, но я не сказал бы, что пришлось скучать. Я долго думал, как прорвать оборону противника без особых потерь силами малых чаролетов и не придумал ничего лучшего, как приспособить для этих целей метеороид. В начале на границе расчищенного для телепортации пространства была найдена каменюка диаметром примерно в километр. Затем с транспорта был демонтирован маршевый двигатель и лучеметы. Все это хозяйство было на скорую руку присобачено, по другом не скажешь, к выбранному небесному телу. Получилась этакая летающая крепость для бедных. Саму идею и даже проектную документацию на нее я почерпнул на эфирном узле Патентного бюро. Теперь непризнанный изобретатель получит кругленькую сумму от Империи и стимул улучшить свое творение. С этим все просто: любое изобретение регистрируется в патентном бюро, специальная комиссия принимает решение целесообразности его использования государством. Если изобретение не проходит комиссию краткая информация о нем выкладывается в свободный доступ. Любой желающий может заплативназначенную изобретателем цену приобрести патент или права на производство. В основном это все полный хлам вроде эргономичной чесалки спины или мышеловки состоящей из приманки и микро-заряда взрывчатки. Но иногда в этом потоке мусора удается отловить что-то стоящее.

Спустя ровно тридцать дней с момента нашего появления на N187-1001 были обнаружены, причем совершенно случайно, следы присутствия врага. Несколько свободных от дежурства солдат взяли десантный бот и решили поискать неподалеку от нашей «базы» алмазы. Якобы один из них краем уха слышал, что в космосе этого добра навалом. Отчасти он был прав – в межзвездной пыли действительно присутствуют алмазы, но такого малого размера, что не видны человеческому глазу. Алмазы они, конечно, не нашли, зато напоролись на вереницу ракет запущенных с автоматической защитной станции. Единственное что успели сделать незадачливые старатели перед собственной гибелью – доложить о контакте с противником и сообщить свои координаты. Все это время светлые были у нас под носом. «Если хочешь что-то спрятать – оставь это на виду», – как говориться.

«Пожиратели» были срочно подняты по тревоге и начали погрузку на десантные боты и капсулы. По разработанному мной плану капсулы и боты должны были разместиться на поверхности «Злобного колобка», как окрестили импровизированную летающую крепость солдаты.

Операция по прорыву обороны противника прошла просто блестяще. «Колобок» с легкостью пробился к космической верфи и высалил десант. Десантные боты и капсулы облепили верфь как какие-нибудь блохи бродячую собаку и начали вгрызаться в ее шкуру лучевыми резаками. Данное сравнение не слишком лестно, но полностью и достоверно описывает ситуацию. Часть десантных капсул была пуста или несла на своем борту несколько боевых Дронов или ходячих мин. Единственное их предназначение – посеять хаос и неразбериху пока «Пожиратели» будут захватывать реакторный отсек и командный центр. Пока солдаты захватывали верфь «Злобный колобок» уничтожал защитную сеть состоящую из автоматических станций и космических истребителей. Если с первыми не возникло трудностей – моя летающая крепость попросту сминала их таранными ударами, то вторые доставили массу хлопот. Это был как раз тот случай, когда малые космические корабли могли реализовать свой потенциал полностью. В то время как автоматические станции гибли одна за другой, бессмысленно полосуя лучами и бороздя ракетами толстую «шкуру» Колобка истребителям удалось повредить дюзы и превратить летающую крепость в беспорядочно вращающийся кусок камня. Все же достижения станций свелись к уничтожению нескольких лучеметов и цепочке небольших кратеров.

Пока «Колобок» гонялся за станциями и истребителями мои солдаты захватили реакторный отсек и командный центр. Я приказал опустить броневые переборки и дал светлым пять минут, чтобы сдаться, иначе будет откачан воздух и все задохнутся. Пока мы еще брали пленных и сами сдавались в плен, правда, смотря кому. Большинство последовало моему «доброму совету», но нашлись и упрямцы. Так какой то лейтенантик подорвал себя вместе с арсеналом, вызвав немало разрушений. А вражеский командующий, захваченный в командном центре, вообще вызвал меня на дуэль. Поскольку в деле не была замешана политика, как в случае с эдьфийским королем, точнее подлым узурпатором, я без лишних разговоров пристрелил дуэлянта.

Похоже, Император задался целью дать «Пожирателям» опыт ведения боевых действий в необычных условиях. Иначе бы нас не отправили на очередное странное звено Цепи миров, называвшееся Арена. На этом мире не работала магия и устройства сложнее ветряной мельницы. Гомункулусы эльфов Платинного лебедя там попросту дохли. Вершиной оружейной мысли был тяжелый арбалет. Это не было чем-то необычным. Я не поленился и навел справки: магам Империи известны более десяти различных заклятий дающих подобный эффект. Странным было то, что все медицинские имплантаты, в том числе и мои протезы, продолжали исправно функционировать. Так что я не превратился в калеку, а вот лучеметы, вмонтированные руки – отключились. С помощью магии невозможно добиться такой избирательности. Существует теория что Великий лон создал это звено Цепи в качестве гладиаторской арены для своих детей, отсюда и название. В общем, не мир, а дыра, в которой могло понравиться жить только аборигенам и конченым идиотам. Если бы не огромное количество тяжелых и редких металлов Император не пошевелила бы и пальцем ради этого мира. Империя построила на Арене свою торговую колонию, договорилась с большинством местных властителей о поставках руды в обмен на драгоценные камни и медикаменты. При наших технологиях вырастить крупные камни неотличимые от настоящих – не проблема. С лекарствами тоже все просто – пенициллин, вакцина от оспы и еще ряда опасных болезней. С запуском синтезаторов материи это стало не актуально. Вот только мы не могли отдать такое количество ресурсов врагу. Нам поставили задачу захватить точку выхода портала одного светлого государства, и когда он откроется забросить в него термоядерную бомбу. На том конце портала она разнесет все в клочья и временно закроет доступ врага на Арену. Дальше была не наша забота, воспользовавшись полномочиями легата, я узнал, что в этот мир выпустят пару боевых вирусов и штамм боевой некрочумы, образцы которого были доставлены с Вулкана. Светлых ожидает большой сюрприз, когда они восстановят портал. А сделают они это обязательно.

Конечно, можно выпустить некрочуму и боевые вирусы без предварительного уничтожения светлых, но они вполне могут остановить эпидемию.

Точка выхода вражеского портала располагалась в неприступном, по местным меркам, замке, стоящем на вершине горы. У ее подножия, в глубоком ущелье, находился укрепленный воинский лагерь, в котором находилась пятитысячная армия, набранная из местного отребья. На то чтобы взять замок, у нас были всего лишь две недели, шесть дней из которых пришлось затратить на то, чтобы добраться до места предстоящей битвы. Что создать портал нужно знать координаты точки входа и выхода. Ближайшая известная нам точка выхода находилась в шести днях пути. А столь сжатые сроки отведенные на выполнение задания обуславливались тем, что из-за особенностей этого звена порталы можно было открывать только извне. Нашей разведке удалось выкрасть график открытия вражеского портала. Это проходило раз в две недели.

Специально для этого задания к «Пожирателям» приписали последнюю из оставшихся на службе эскадрилий драконов. Десять транспортных драконов грузоподъемностью пятьдесят человек каждый и четыре боевых способных непрерывно извергать огонь в течении пяти минут.

Как рассказал мне Волк, сбылась его детская мечта прокатиться на настоящем боевом драконе. Хороший слоган для рекламы воинской службы: «Вступайте в вооруженные силы Империи Феникса, у нас мечты сбываются!»

Для этой операции нам по старинным чертежам изготовили отличное оружие и доспехи из какого то композитного материала, я не стал уточнять подробности, а противник обладал в лучшем случае дешевой штамповкой из низкопробной инструментальной стали. Собственно Империя сама и продала крупную партию этого хлама местным феодалам. И то для них это было откровением. Поделки тамошних кузнецов у меня вообще вызывали улыбку. Вкупе с драконами мы с легкостью одержим победу. Только мо ему скромному личному мнению овчинка выделки не стоит, даже если учитывать что такой металл как титан валялся в виде самородков в речке. А на «нормальных» мирах чтобы его получить приходилось тратить чудовищное количество электроэнергии. Кстати еще одной странной особенностью Арены было плохо развитое кузнечное дело. Я немного порылся в исторических архивах – местные научились выплавлять сталь только с приходом Империи.

Поскольку замок был построен в этих горах для защиты рудников, взяв с собой роту, я решил погулять по его окрестностям. Все дело в том, что на Арене процветало рабство. А мне не помешает пушечное мясо при штурме замка. Арена – суровый мир, каждый мужчина на нем – воин. По этому я был более чем уверен, что освобожденные мной рабы пожелают расквитаться со своими угнетателями. Так и вышло. Мы заключили сделку: я снабжаю их оружием и отдаю замок на разграбление – они помогают мне его взять. Я рассчитывал на это с самого начала, как только прочитал доклад разведки, поэтому транспортные драконы были загружены мечами и легкими доспехами под завязку. Мне удалось оснастить три сотни из освобожденной тысячи рабов. Остальные должны были добыть все потребное в бою, пока же им оставалось довольствоваться кирками и прочим шанцевым инструментом.

Разработанный мной план был чистой воды авантюрой, но я не представлял как можно за столь короткий срок взять замок иначе. Основная часть «Пожирателей» и освобожденные рабы должны были навязать сражение вражеским войскам из лагеря. Я же с двумя ротами должен был высадиться во дворе замка. Та еще задачка, если принять во внимание неработающие амулеты левитации, которые должны обеспечивать посадку десантных гондол. Спуститься по веревкам тоже не представлялось возможным, драконы не чаролеты и не умеют зависать на одном месте. Придется садиться на землю. Во дворе замка может поместиться только один дракон, да и то самостоятельно ему оттуда не взлететь. Так что пятьдесят человек, которых транспортный дракон может забросить в замок должны будут открыть ворота, а штурмовую группу придется высаживать на склоне горы. А четыре боевых дракона оказались совершенно бесполезны. Эти зверюги были слишком стары и неуклюжи, чтобы действовать в ущелье, хотя от пары огненных плевков от вражеского лагеря остались бы головешки. Конечно можно было бы спалить замок, но драконе пламя такая вещь… Особенно у данной конкретной породы названной «Инферно». Пламя, испускаемое этими драконами способно гореть под водой, в пищу ему подходит даже камень. Драконий огонь может гореть месяцами, единственный надежный способ потушить его – магия.

В отряд, что должен открыть ворота я отобрал самых сильных и выносливых солдат, главным образом орков и оборотней. Возглавил его, естественно я сам. Как были у меня капитанские мозги – так и остались.

Полет на транспортном драконе под обстрелом баллист удовольствие ниже среднего, болтанка была жуткая, как на чаролете попавшем в зону турбулентности. Приземление, если свободное падение с последующим жестким ударом о землю можно так назвать, оказалось еще гаже. К счастью солдаты отделались лишь синяками и ссадинами. А вот саму десантную гондолу слегка покорежило, отчего три из четырех рамп заклинило, перекрыв три из четырех выходов. Мы выбрались из гондолы чуть не ставшей нашим общим гробом только благодаря мастерству драконира, наездника на драконе, сумевшего посадить своего зверя с трехметровым копьем в брюхе. Нас встретила стена щитов и три ряда копейных наверший. Я картинно воздел меч и издал во всю мощь своих легких древний клич, с которым тысячу лет назад полудикий, тогда, народ орков бросался в свои самоубийственные атаки.

– Рра-а-а!!!

Как же силен голос крови. Ведь нынешние орки совсем не те, что раньше, они смешали свою кровь с другими расами, населяющими Империю. От одного только древнего клича между мной и моими солдатами установилась эмпатическая связь а сознание заволокло боевое безумие. Я слышал, что раньше орки были узкоспециализированными эмпатами, эти способности проявлялись во время битвы. Орки могли ударять как одна рука и совершать мгновенные перестроения без всяких команд действуя как единый организм. Но чтобы в эмпатическую, назовем ее сетью, объединялись не только орки – я о таком не слышал. Да и клич я этот уже неоднократно использовал в битвах, правда тогда мы сражались в своих напичканных высокотехнологичной начинкой доспехах. Может все дело в том, что нашими бронекостюмами все таки надо постоянно управлять? Не знаю, да и не имеет это особого значения.

Взревев, как десять тысяч разъяренных демонов, мы ринулись прямо на строй врага, и он дрогнул, пусть на миг, но этого хватило. Перед самым частоколом копий передовая шеренга моих воинов совершила прыжок. И пусть почти все они погибли, нанизанные на копья, но дело они свое сделала – нарушили строй светлых. Началась жестокая рубка. От вида и запаха крови я окончательно обезумел. Глаза заволокло кровавым туманом, во рту увеличились клыки, ногти на ногах и что самое удивительное на руках превратились в загнутые когти – состояние частичного превращения. По матери я бэринг – медведь оборотень. Но я никогда не испытывал такого состояния даже когда усилием воли загнал себя в боевое безумие при подавлении мятежа III автономного голем-батальона. Я врубился в самую гущу врагов, раздавая удары направо и налево и совершенно не заботясь о собственной защите. В какой то момент битвы я умудрился сломать свой клинок и на рефлексах призвал «Перо Феникса». Как ни странно магический меч явился на мой зов. Прорубившись через светлых к воротам я развалил их парой ударов своего пылающего меча. В замок хлынули солдаты высадившиеся на горном склоне и приступили к зачистке. Я же во главе уменьшившейся до двух десятков полусотни ударил в тыл врага сражавшегося с основными силами «Пожирателей». Вскоре все было кончено, местное отрепье просто разбежалось с моим появлением, а я потерял сознание. Как рассказал мне Шай-Ар: при виде меня он тоже чуть в штаны не наделал. Фигура в иссеченных залитых кровью доспехах с ярко пылающим мечем и совершенно безумными глазами. Я где-то умудрился потерять свой шлем, а может специально скинул, чтобы рвать врагов клыками. Я потом еще намучился с этими клыками и когтями – пришлось спиливать. Если бы я был в своем родном теле, то скорей всего перекинулся бы в медведя полностью.

Боевую задачу мы выполнили успешно, а потом убрались с этой поганой планеты на новую войну.

* * *

Документ 14: Об эфирной сети

В.: Что такое эфир?

О.: Эфир, еще известный как астрал, это один из нематериальных планов бытия. Он охватывает все без исключения звенья Цепи Миров. Эфир это пристанище неприкаянных душ, стихийных духов и различных сущностей враждебных человеку, для простоты их называют астральными демонами. Хоть Астрал и един, сообщения между эфирными планами различных звеньев Цепи Миров возможно только по средством постоянно открытых порталов (в целях экономии используются микро-порталы).

В.: Можно узнать историю астральной связи?

О.: С давних времен маги школы Разума используют эфир для связи друг с другом, и только в III Империи феникса было созданы техномагические устройства открывшие доступ к астральной связи для простых смертных. Эфирную сеть III Империи Феникса можно было назвать сетью с большой натяжкой. Процесс прокладки информационных каналов был связан с огромными энерго-затратами, поэтому сеть была создана по принципу последовательного подключения, а не «Все со всеми». Но именно в этой сети зародился бог, впоследствии названный Deus ex Machina. Осознать себя новому богу помешала Война Великих Сил, падение III Империи Феникса и почти полное разрушение эфирной сети. История развития астральной связи прекратилась на долгие три тысячи лет.

В сто шестьдесят третьем году от основания IV Империи Феникса начались работы по сознанию современной нам эфирной сети. Более подробно читайте в книге Курта Валентайна «О этот удивительный эфир!».

В.: Каково устройство сети?

О.: Эфирная сеть состоит из так называемых информационных каналов и узлов. Каналы – представляют собой видоизмененный для передачи информации астрал, защищенный от воздействий астральной фауны. Более точную формулировку невозможно привести без использования специальных терминов известных лишь малой горстке специалистов специализирующихся на магии школы Разума. Узлами выступают сверхмощные вычислительные машины и искусственные разумы. Для получения полного доступа в сеть необходимо быть гражданином Империи и иметь специальный терминал или имплантат. Терминалы в зависимости от цены имеют подключение к одному или нескольким (до тысячи) информационным узлам. Обычно компании предоставляющие доступ в сеть создают специальные узлы используемые только для подключения своих клиентов. Наиболее дорогие терминалы (а также армейские) обладают функцией создавать временный эфирный канал на срок до получаса. Для этого необходимы только примерные физические координаты нужного узла. При этом тратиться гигантское количество энергии, а в эфирном плане потом бушует так называемая астральная буря нарушающая связь и сбивающая настройки порталов. Подобный тип связи разрешен для гражданского населения только в чрезвычайном случае.

В.: Сколько стоит подобное удовольствие?

О.: О тарифных планах вы можете узнать в разделе «Тарифы».

В.: Можно ли у вас купить терминалы?

О.: Не можно, а нужно, если вы желаете воспользоваться услугами нашей компании.

В.: Как у вас работает тех-поддержка?

О.: Быстро и оперативно. Предвидя ваш следующий вопрос: это не шутка. Наша компания более тысячи лет работает на рынке связи. Достаточно одной жалобы от пользователя чтобы нерадивый сотрудник был уволен. Естественно после служебного расследования. Мы заботиться о нашей репутации и удобстве клиентов. Удачного плавания!

«Вопросы и ответы». Эфирная сеть, информационный узел 2345/3 «Дальсвязь».

Глава 14. «Берег крови»

«Пожирателям» предстояло вернуться на Ионику, но не в качестве праздношатающихся туристов, а освободителями. Врагу удалось захватить всю сушу, в то время как Империя контролировала мировой океан. Нам предстояло действовать в составе армии общей численностью около двух миллионов солдат. Никаких особых поручений и секретных заданий. Разве что нам предоставили для испытаний в боевых условиях опытную партию совершенно нового оружия. Просто необходимо было сделать работу, для которой изначально и создавалось наше подразделение – прорвать линию укреплений. Был отдан приказ: «Сровняйте это все с землей!» А мы лишь ответили: «Есть, сэр!» В общем, рутина, если бы береговая линия не представляла собой настоящую крепость. Насыпной вал, траншеи, колючая проволока, минные поля, противотанковые ежи, ДОТы, минометные батареи, окопанные танки и автоматические турели. И так на несколько километров вглубь материка. Десантироваться мы должны были с моря чуть ли не в том районе, где я проводил тренировочную высадку когда «Пожиратели» стояли гарнизоном на этой планете. Раздолбать бы этот укрепрайон с орбиты, но Дэймоново заклятье кошкоглазых ослепило все средства слежения. Маги Империи так и не придумали к нему контрзаклинания. Чтобы развеять эти чары приходилось действовать одним из самых древних способов – просто-напросто убить мага их наложившего. Из-за этого поганого заклятья Имперский звездный флот мог только сравнять все с землей работая по площадям в слепую, но это неприемлемо в данной ситуации – с планеты не успело эвакуироваться гражданское население. Использование порталов тоже было признано нецелесообразным. Мало того, что их глушили вражеские маги, так еще их пропускная способность сильно ограничена. А чтобы раскрыть гигантские порталы нашим магам телепортистам не хватало сил. Существует, древня методика объединения сил, так называемое Кольцо, но для его использования надо минимум семь магов. В наличии имелось только двое: маг приписанный к экспедиционному корпусу и наш собственный. Как жаль что энергия вырабатываемая магическим реактором не может быть усвоена человеком. Я слышал, что подобные опыты проводились. Полный провал, по выражению командира взвода магической поддержки это все равно, что сунуть два пальца в электророзетку.

Одним из главных наших преимуществ являлась возможность выбора точки и направления удара. Командование этим блестяще воспользовалось. У врага было почти 800 тыс. человек, но эта масса народу была раскидана по большому пространству. Быстро собрать их в точку высадки по основательно потрепанной массированными налетами чаролетов дорожной сети было проблематично. Дело было за малым – высадиться и закрепиться. Но для этого нам необходим был порт, а они были превращены в неприступные крепости, да и основная масса войск противника находилась именно там. Высшее командование нашло оригинальное решение задачи с портом, позволяющее быстро создать локальное превосходство. Командование решило высаживаться на голый пляж и сооружать порт с нуля. Для этого военными инженерами были придуманы специальные наплавные пирсы.

Операция началась ночью с массированного налета чаролетов и высадки воздушного десанта големов. Затем примерно в шесть утра началась высадка десанта с моря. «Пожиратели» шли в первом эшелоне. Берег, на который предстояло высадиться нашей бригаде, в последствии, был назван Берегом Крови. Здесь, на участке в три километра экспедиционный корпус понесет наибольшие потери. В ожесточенных боях за каждый метр пляжа «Пожиратели» потеряют треть личного состава. Таких больших потерь у нас не было с Парадизской операции. Но это случится позже.

Итак: на часах шесть часов пятнадцать минут утра. Операция под названием «Господин» началась. В первой волне были пущены специальные големы – амфибии, любезно предоставленные нам флотскими и боевые платформы с тремя ротами лома «Пожирателей». Их задачей было прощупать оборону противника и закрепиться на берегу для прикрытия высадки основных сил. Если первое задание они выполнили на отлично, то второе полностью провалили. Этих магомеханических болванчиков перебелили всех до единого.

Пошла вторая волна, состоящая из парящих танков сто семнадцатого бронетанкового батальона и первого батальона «Пожирателей». Я, конечно же, отправился с ней. Дело предстояло жаркое: по данным разведки нам противостояло неизвестное Империи государство далеко продвинувшееся по пути технического развития и маги кошкоглазых.

В первые минуты высадки я потерял целое отделение солдат. Когда сильно вырвавшаяся вперед боевая платформа с солдатами второй роты, достигла берега и опустила аппарель, их просто расстреляли из крупнокалиберного пулемета, даже никто выбраться не успел. Дэймон возьми! Идея собрать самых отпетых отморозков в одной роте была не очень удачна. Слишком увлекаются. Я отдал приказ на командной волне.

– Платформы – стоп! Десант, в глухую, – эта команда означала, что необходимо загерметизировать броню, – начать высадку! Пойдем по дну. Враг хорошо пристрелял свои пулеметы, если высаживаться прямо на берег – перебьют как куропаток.

Затем я связался с танкистами, обрисовал ситуацию и попросил придержать лошадей.

Враг сориентировался довольно быстро и принялся долбить по площадям из минометов. Конечно, особого вреда обстрел не приносил, но неприятно когда над твоей головой рвутся мины. Да и гидродинамический удар не та вещь, которая может понравиться даже самому закоренелому мазохисту. Примерно в десяти метрах от берега я снова подключился к командной волне.

– Ракетометчки, установить дымовую завесу. Залп по готовности.

Вот за что я больше всего люблю Имперское оружие так это за надежность. Ручной пускатель ракет «Бешенный огурец» – не исключение. После моего приказа прямо из под воды были запущены десятки кассетных ракет. Над пляжем они отстрелили множество дымовых шашек. Берег заволокло пеленой густого белого дыма непроницаемого для средств слежения и способного рассеивать пучки когерентного света.

– Ускорить движение! – Скомандовал я, а потом запросил поддержки танкистов, которые болтались, в полукилометре от берега, ожидая моего сигнала.

«Надо же быть таким идиотом! Совсем забыл про возможности новых бронекостюмов. Какого Дэймона использовать боевые платформы, когда на броню можно прицепить турбины?! Правда, пользоваться ими никто толком не умел. За отведенное нам на освоение новых бронекостюмов время у нас было только одно занятие в бассейне. А потом нас постоянно перебрасывали от битвы к битве, и было уже не до тренировок. Эх, жаль левитационные амулеты нельзя включать под водой. Вернее включить можно, но последствия… В лучшем случае амулет сгорит, в худшем – взорвется».

Под прикрытием дымовой завесы мы начали выходить на берег как какие-нибудь неведомые чудовища из старинных легенд. Военные дизайнеры постарались, чтобы наши доспехи, под названием «Химера», выглядели устрашающе. Но реальность далека от древних сказаний. Враг усилил огонь, пришлось срочно плюхаться мордой в землю, прятаться за противотанковыми ежами или укрываться в воронках от снарядов. Естественно мои солдаты огрызались из всего доступного вооружения, без особой, правда, пользы. Разве что все автоматические турели размолотили в хлам и подбили несколько окопавшихся танков. Укрепления светлых были построены на совесть, а обороняли их хорошо оснащенные опытные солдаты. Попасть в узкую щель бойницы задача непростая даже с самыми навороченными системами наведения. А ведь надо не просто долбануть по бойнице, скажем мини-ракетой, нужно ее еще попасть внутрь огневой точки. А стены в дотов минимум пятьдесят сантиметров толщиной. Еще не стоит забывать про плотный огонь противника. Под прикрытием танков мы бы захватили доты, хоть и с большими потерями, но их перебросили нашим соседям – морским пехотинцам. На их участке была настоящая бойня.

«Проклятье! Сюда бы тактическое ядерное оружие. Но нельзя, дезактивация небольшой радиоактивной пустыни займет слишком много времени, враг успеет, подтянут резервы и сорвать или сильно затормозить высадку».

Наступило небольшое затишье, если можно так выразиться. По прежнему сыпались мины и снаряды, стреляли пулеметы, но как то вяло. С боеприпасами у них, что ли напряженка?

Пришло время опробовать новые игрушки. Как известно, есть два надежных способа уничтожить живую силу противника, засевшую в долговременной огневой точке. Первый способ – раздолбать все в щебень. Второй – пожечь защитников из огнеметов. Первый – не осуществим. Эти укрепления не взяла даже корабельная артиллерия, должно быть их зачаровали при строительстве. С огнеметами тоже накладочка вышла. Самый дальнобойный из них, под названием «Язык Дэймона» стреляет только на двести метров. Под таким плотным обстрелом подобраться на данную дистанцию довольно проблематично. Тут то и выходит на сцену последняя разработка имперских оружейников. Реактивный огнемет «Зарница», прошу любить и жаловать! По сути это одноразовый пускатель ракет, только заряженный термобарическим боеприпасом. То есть поражающими факторами являются высокая температура и избыточное давление, ну и ударная волна – куда без нее. Я лично отстрелял пару штук на полигоне. Меня впечатлило, особенно когда я «уложил» выстрел внутрь дота – огневую точку разнесло к демонам. Один из создателей этого оружия еще пошутил: «На полигоне из «Зарницы» не настреляешься – слишком много дотов нужно строить…»

Жаль нам выдали всего шестьдесят единиц этого замечательного оружия. Я сформировал по взводу реактивных огнеметчиков в каждом батальоне. Вначале солдаты отнеслись к новинке скептически – несерьезно она выглядела. Но после просмотра записи моего сольного выступления они сразу же поменяли свою точку зрения и загорелись идеей пострелять. Пришлось охладить их пыл – двадцать выстрелов на взвод слишком мало в преддверии крупной операции, чтобы пускать их коту под хвост. Собственно их могло не быть. Только благодаря моим полномочиям имперского легата удалось получить эту испытательную партию.

Я связался с «пироманьяками», как в шутку стали называть себя ребята из огнеметного взвода первого батальона. В третьем предпочли назваться «Телеристами», это по тому, что они окрестили «Зарницу» карманной артиллерией. А второй батальон как всегда придумал самое дурацкое и вместе с тем забавное название, они попросили величать себя «Огненными курями». Я сверился с картой, спроецированной мне прямо на забрало шлема.

– Лейтенант Фатеев, мне мешают доты с третьего по пятый, сожги их к Дэймону!

– Будет сделано!

Перед указанными огневыми точками вспухли клубы яркого пламени. К сожалению стрелкам не удалось положить ни один снаряд в бойницу, но так тоже неплохо, ведь реактивные огнеметы обладают запреградным действием.. Вражеские пулеметы заткнулись. Теперь пришел черед саперов и можно идти в атаку. Я отдал приказ запустить тральщиков. Что такое тральщик? Это – тяжелобронированный инженерный голем, внешне похожий на шестиногого паука. Спереди у него на двух удлиненных кронштейнах крепился вращающийся барабан. К барабану были приварены цепи, которые с силой били по земле и подрывали своими ударами мины. За собой голем оставлял хорошо видимый след. Еще он был оснащен двумя мощными лучеметами-резаками для проделывания проходов в заграждении.

Глядя, как резво бегут механизмы, оставляя за собой полосу перепаханной земли, я не смог сдержать улыбки. Уж больно забавно. Враг открыл по ним шквальный огонь, но пули лишь выбивали искры из брони. Это тебе не крупнокалиберные спарки которыми нас поливали из дотов. Противник выпустил несколько ракет, но не прицельно, «Пожиратели» тоже способны организовать шквальный огонь. Одному из тральщиков оторвало ногу, а другому разнесло сенсоры осколками. Оба повреждения – не критичны. Тральщик с оторванной ногой – не снижая скорости продолжил движении, а «ослепленный» выдвинул из под брони дублирующий комплект сенсоров. Вскоре широкий проход в минном поле был готов. Я сделал себе «зарубку» в памяти: при первой же возможности обучить личный состав пользоваться вмонтированными в броню амулетами левитации. Ветераны то умеют, а вот новички по большей части нет. А без должного умения они заместо того чтобы спокойно перелететь минное поле устроят кучу малу в воздухе и попадают на это самое поле.

Я связался с командирами второго и третьего батальонов подполковниками Д'Эрле (второй батальон) и Лок-Аром (третий батальон).

– Начать погрузку на боевые платформы. Затем я переключился на волну первого батальона.

– Первая, третья и четвертая роты – усилить давление на противника. Боеприпасы не жалеть! Вторая рота, за мной! В атаку!

И мы рванули по проходу в минном поле прямо на вражеские окопы. По нам открыли бешенный огонь, но броня пока неплохо держала. В пятидесяти метрах от линии окопов, когда минное поле закончилось, а вражеский огонь стал эффективным, я совершил прыжок и врубил амулет левитации. Моему примеру последовало еще несколько ветеранов, это нас и спасло. Противник доказал что умеет воевать ничуть не хуже Империи Феникса. Рота нарвалась на классическую минную западню. Враг установил неподалеку от своей позиции осколочные мины направленного действия.

К счастью для нас противник немного поспешил с подрывом, наверно не выдержали нервы: зрелище несущихся на тебя бронированных монстров испускающих смертоносные лучи, пусть и не прицельно, кого угодно заставит наложить в штаны. И так передовая шеренга полегла почти вся.

Я, и еще трое ветеранов приземлились прямо на голову ошалевшим от нашего «прыжка» солдатам противника. Отбросив более ненужный тяжелый лучемет я призвал Перо феникса и устроил настоящую бойню. Эти солдаты явно были из какого то технически развитого мира, а мечи небось видели только на картинках. У них даже штыков не было.

Нам повезло еще раз – первым своим ударом я убил вражеского командира. Не кому стало поднимать залегших в окопах солдат в контратаку, некому отдать приказ отойти и расстрелять меня и тройку моих солдат с безопасного расстояния. А чтобы солдаты противника не догадались об этом сами я врубил на полную мощность генераторы инфразвука – уловка придуманная еще на Грязи. И еще я принялся горланить древнюю балладу, для усугубления сумятицы.

Огненный клинок перерубает подставленный для защиты автомат и, пробив легкий бронежилет глубоко уходит в тело.

Выстрел из вмонтированного в руку лучемета, вражеский солдат падает с огромной дырой в груди.

Косой удар сверху вниз рассекает врага пополам, кровь хлещет фонтаном.

Принять удар ломом на предплечье, и откуда он только взялся, и зарубить идиота возомнившего себя мастером боя на шестах.

На бегу схватить, чью то каску и метнуть в безумца решившего порешить и своих и чужих, при помощи ручного пулемета. Добить подонка.

Не успел я допеть второй куплет, как в окопы ворвались разъяренные потерями «Пожиратели». Басовито заухали тяжелые струйные огнеметы «плевок дракона» – лучшего средства для зачистки окопов нет. С момента прыжка прошла едва ли минута. Началась планомерная зачистка. Но «Пожиратели» по-прежнему несли потери. Окопы были вырыты зигзагообразно, и никогда не узнаешь что там за поворотом, пока это что-то не выстрелит в тебя из автоматической винтовки в упор.

Затем наступил черед дотов. Солдаты, засевшие в них, вероятно думали что в относительной безопасности. Это они опрометчиво. Конечно бронированные двери закрывающие входы в доты выглядят внушительно – этого не отнять. Но как говаривал инструктор по минно-взрывному делу в учебке: «Не бывает непреодолимых преград, бывает мало взрывчатки». А чего – чего, а взрывчатки у нас было много. С громким «бум» бронированную дверь срывает с петель и уносит внутрь огневой точки как пробку из бутылки шампанского. Затем стоявшие наготове огнеметчики устроили из дота один большой костер. Та же картина повторилась и с другими огневыми точками.

Закончив зачистку дотов, я повел своих солдат на помощь другим ротам «Пожирателей». Для этой цели мы воспользовались вражескими окопами. Очень, между прочим, удобно. Они тянулись по всему побережью. Конечно, наше появление для врага не было неожиданностью, но кроме установки пары мин они ничего не успели придумать. Вскоре наш сектор ответственности был полностью очищен от вражеского присутствия. Пока я занимался «уборкой» вверенной мне территории второй и третий батальоны «Пожирателей» произвели высадку и боевое развертывание. Началось строительство наплавных пирсов.

А меж тем канонада на участке ответственности морской пехоты не только не стихала, но и продолжала нарастать. Я связался со штабом, чтобы узнать, что там твориться. А творилось – Дэймон знает что! Половину морпехов перебили, а сейчас дожевывают остальных. Сто семнадцатый бронетанковый просто перемололи в труху. Были замечены кошкоглазые. Оставив изрядно потрепанный первый батальон и совершенно целехонький второй охранять инженеров возводящих пирсы я отправился на помощь, морячкам взяв с собой третий батальон. Я решил напасть на врага с тыла несмотря на опасность нарваться на огонь второй линии укреплений. Конечно, был большой соблазн снова воспользоваться сетью окопов, но по здравым размышлениям отказался лт этого. Прошло достаточно времени чтоб враг надежно отгородился от непрошенных гостей.

Мощным ударом с тыла мы опрокинули врага. Огнеметчики устроили светлым настоящее Инферно. По словам диса-капеллана, он так и не назвал своего имени, очень похоже на его родину. Конечно без потерь не обошлось – кошкоглазые уж очень хороши в рукопашной схватке. Но это их не спасло. Сектор ответственности морпехов – был взят, осталось только подавить незначительные очаги сопротивления и провести окончательную зачистку. Со мной с помощью эфирной сети связался Император.

– Леонид ты мне нужен. Возьми наименее потрепанную роту своих и отправляйся на мир Ксан. Координаты я скинул твоему телепортисту. На подготовку даю час. Тяжелое вооружение можете не брать. Задание несложное. Я отослал своих гвардейцев заткнуть прорыв линии фронта и мне нужна охрана.

– Как прикажет мой император!

Затем я активировал наручный коммуникатор на командирской волне.

– Волк, Шай-Ар, Виктор! – Майор Виктор Маленков начальник моего штаба, «вступивший в ряды» на планете Багровых Туманов. – Оставляю «Пожирателей» на вас. Провести зачистку этого сектора, собрать и учесть трофей. Пленных если таковые будут – в расход, разве что кто от капитана и выше попадется. Тех – «упаковать» по всем правилам и вызвать людей из КИБ. Ну да не вас учить.

Выслушав подтверждения приказа, я связался с командиром третьей роты первого батальона, недавно произведенном в капитаны Эдуардом Кирквудом.

– Мне нужны твои ребята для выполнения представительских функций. Будем сопровождать самого Императора. Так что загрузитесь боезапасом, надрайте доспехи, чтоб сверкали. Гербовые накидки, как их там… котт-д'арм, можно не надевать. Все равно большинство солдат их по прямому назначению пустило – в качестве ветоши. На все про все – час. Тяжелое вооружение можно не брать, по крайней мере Он так сказал. Успеешь?

– Так точно! Разрешите обратиться…

– Эдуард, у тебя склероз? Тренируй память – учи стихи! Когда ты только стал лейтенантом «Пожирателей», я отдал тебе бессрочный приказ «без чинов» когда мы находимся не на плацу. Свои: «Да, сэр! Разрешите обратиться!» и прочую муть прибереги для генерального штаба, они такое любят. У меня нет времени выслушивать длинные прелюдии. Говори, что хотел сказать.

– Полковник вам не кажется этот приказ несколько странным?

– Кажется. Похоже Феникс снова решил нам задать нетривиальную задачку. Как всегда, впрочем.

– Тогда лучше взять с собой тяжелое вооружение и заменить мой сильно потрепанный разведвзвод «Бестиями» пока они снова не начистили рыло морпехам из соседнего сектора.

– Хорошо, так и поступим.

* * *

Документ 15: О магии

Что есть магия? Магия – это сплав науки и искусства оперирования матерее и энергией.

Магия разбита на семь основных школ: Жизни, Смерти, Природы, Разума, Стихий, Призыва, Создания. Также имеется множество мелких школ, вроде школы Невидимой Руки разработанной самим Императором.

Школа Жизни включает себя целительство, создание новых и преображение уже существующих форм жизни и магию трансформации. Также в эту школу входят магия проклятий и вампиризма.

Школа Смерти включает в себя некромантию, спиритизм, переселение душ и подлинное воскрешение. Только маги Смерти могут перехватить и вернуть обратно душу, уходящую в загробный мир, зачастую ценой своей жизни.

Школа природы – это управление всем что растет и дышит, то есть растениями и животными.

Школа Разума – это телекинез, левитация, телепортация, ясновидение, телепатия, пророчества.

Школа стихий – это управление четырьмя первоэлементами: огнем, водой, воздухом, землей. Школа Призыва – это демонология и вызов духов.

Школа Создания занимается созданием различных магических механизмов, вроде големов, и артефактов. Она является наиболее распространенной школой в нашей стране.

В Империи Феникса существует четыре центра распространения магического искусства. Это: Гильдия некромантов, готовящая магов школы смерти; Гильдия боевых магов, обучающая магов– воинов владеющих самым широким спектром заклинаний из разных школ магии; Центральный храм Deus ex Machina, обучающий магов школе созидания; и наконец наш Аграфский Университет Магии (сокращенно АУМ) – старейшее учебное магическое заведение Империи, выпускающая магов самых разных школ. Наши филиалы разбросаны по всем мирам Империи. Еще АУМ называют кузницей архимагов, то есть магов получивших звание грандмастера как минимум в трех магических школах. Всего званий – семь: неофит, ученик, подмастерье, адепт, магистр, мастер, грандмастер.

Конспект вводной лекции по Теории Магии. Аграфский Университет Магии.

Глава 15. «Перерождение»

Впервые за эту войну Император явился на поле боя лично. Мощь его поражала. Даже я, полный профан в магии чувствовал бушующую в нем магическую силу, не приглушенную никакими щитами, которые он носит в обычной жизни. Император воздел руки и с небес на врага обрушился огненный дождь. Передовые шеренги светлых попросту испепелило. Войска неприятеля окутало силовым куполом – это светлые боги защитили своих верных слуг. Раймон Дважды Феникс топнул ногой и на позициях противника из земли выскочили каменные пики. В ответ светлые ударили смерчами, жадные воронки которых принялись затягивать имперских солдат. Император создал гигантские мечи, состоящие из первородной тьмы. Клинки принялись рубить смерчи и вспарывать щит, которым было накрыто вражеское войско. И это только видная глазами простых смертных часть магической битвы. Я попытался выйти в эфирную сеть и чуть не ослеп от буйства магических сил. А ведь эфирная сеть отделена от остального эфира мощными магическими барьерами. Битва шла сразу на нескольких планах бытия.

Все были так увлечены сражением, что не заметили короткую вспышку портала, из которого появился светлый маг. Я засек его боковым зрением и не раздумывая закрыл свом телом Императора. Заклятье, предназначенное правителю, принял на себя я. Меня охватил нездешний холод, и я почувствовал, как жизнь покидает меня. Откачка жизни – одно из самых могущественных боевых заклятий школы Жизни. Это смертельно и необратимо – я знал это доподлинно, недавно я загрузил в свою память базу данных по широко используемым боевым заклятьям. Вот и пригодилась напоследок. Из последних сил я призвал свой огненный меч и сжег вражеского колдуна. Только сильный стихийный маг может противостоять духу огня, пусть и заключенному в клинок.

Небо… Как красиво… Почему я не замечал этого раньше? Наверно потому что я лежу в луже собственной крови, выходящей через поры кожи, и медленно умираю. Значит, на пороге смерти восприятие меняется? Как интересно… Благодаря машинерии и которой напичкано мое тело жизнь во мне еще теплиться. Специальные блокираторы не дают мне ощущать боль. Телосовершенно невесомо, я как будто вишу над бездной как в моих снах. Только в отличие от снов она не заполнена пустотой, забавный получился каламбур. Скорей это не бездна, а просто бесконечное небо.

Разум работает четко как никогда. Почему бы под конец жизни не получить вопросы на кое какие ответы. Я мысленно потянулся в эфирную сеть, и у меня получилось без всякого имплантата. Какая ирония судьбы. Способности техно-эмпата открылись фактически после смерти. Ведь тело мое уже мертво. Из него выкачали всю жизненную силу, и теперь меня не спасет ни некрочума, ни искусные целители, ни маги смерти. Забавно: магия смерти может вернуть жизнь, а магия жизни отобрать ее, да еще и с гарантией.

Коль я оказался Посвященными Смерти – человеком, чья магическая или ментальная мощь увеличивается после собственной смерти, этим надо воспользоваться. Я воззвал к своему богу, к Deus ex Machina. В ответ я почувствовал только пустоту. Значит, тот завет был правдой и Deus ex Machina – Attero. Бог из машины возомнил себя судьей и был убит и затем поднят как обычный зомби, в данном случае как мощнейшая вычислительная машина, не обладающая разумом. Сотворить нежить из бога, да еще такого странного как Deus ex Machina мог только величайший некромант. А вот и он, легок на помине, склоняется надомной вместе с Императором.

– Прости Раймон, тут я бессилен. Я только могу переместить его душу на какой-нибудь материальный носитель. Например, заключить в клинок. Только зачем тебе нужно подобное барахло?

– А если специально вырастить новое тело?

– Не поможет. Его жизненные силы выжали до капли. Новое тело просто умрет. Откачка жизни произведенная грандмастером – необратима. Если б он не ухлопал того мага – были бы шансы, а так – бесполезно. – Я изогнул губы в улыбке и прошептал.

– Великий некромант Фалькон Певец Смерти способный поднимать мертвых богов расписывается в собственном бессилии.

– Оно еще и разговаривает, интересно… А если приглядеться… Я окончательно рехнусь с тобой Раймон! Где ты выкопал этого уникума? Мало того, что его душа цепляется за железяки в его мертвой тушке, так его еще на нем завязано сообщество душ, так называемый эгрегор. Похоже, его солдаты верят в него как в бога. В принципе если принести в жертву всех верующих в него есть шансы на воскрешение.

– Нет! – Прохрипел я и стал погружаться в блаженное небытие.

– Ого! Наш клиент решил убежать. Не выйдет! – Я почувствовал, как незримые путы окутали мою душу.

– Я его заякорил. Что будем делать? Отпустить или приступил к воскрешению. Любопытный будет эксперимент.

– Ни то, ни другое, – решил Император, – мы поместим его душу в магомеханическое тело голема класса «Феникс».

– Снова эти железки! Тебе мало было частушек про твою любовь к технике, что я написал сто лет назад? Так я еще могу.

– Так это был ты! Порву в клочья!

– Сам же и будешь зашивать. Меня и как тысячу лет назад все бояться, даже мои некроманты. – Ухмыльнулся лич.

– Ладно. Бери его и пошли. Я открою портал прямо в лабораторию. Скажи Дрели, что тебе нужен «Феникс – IV», она давно искала подходящую душу для этого прототипа.– Некромант склонился надо мной и без всяких усилий оторвал мою голову от тела.

– Фалькон! – Гневно крикнул Император.

– Да не волнуйся ты. Вся эта груда мяса нам без надобности. Я прикрепил его душу к голове. Если так волнуешься, потом самолично пришью ее обратно для похорон со всеми возможными почестями. Труп – он и есть труп. Пустая оболочка, бесполезная груда плоти. – Император вздохнул. – Что еще ожидать от тысячелетнего лича.

Лаборатория поразила меня обилием самого современного оборудования. Это был настоящий рай для любого технаря. Я техножрец, по специализации – конструктор, смог опознать едва ли треть оборудования. Нас встречала сама хозяйка лаборатории – Электра.

– Фалькон! Отлично, что ты заглянул! У меня кончился подопытный материал. Подними мне еще штук двадцать классических зомби и столько же с помощью некрочумы.

– Я ж к тебе приставил двоих некромантов, пусть они и поднимут. К тому же Раймон приказал поместить его душу, – некромант для наглядности потряс моей оторванной головой, – в четвертую модель «Феникса».

– Осторожно! Не забрызгай кровью приборы. Она, знаешь ли, неплохой проводник, а мне не надо, чтоб оборудование сгорело. Следуй за мной. А твои некроманты оказались слабаками и погибли – не смогли совладать с модифицированным мною упырем.

– Отлично, как я и рассчитывал, посылая их к тебе. Скоро пришлю новых.

– Так и знала что, избавляешься от балласта. Можно тогда их использовать в качестве рабочего материала?

– Конечно. Я сейчас провожу тотальную чистку Гильдии Некромантов. А то кроме интриг и власти их ничего не интересуют. Вперед выдвигают в качестве своих протеже всяких посредственностей. А действительно талантливым ребятам устраивают «несчастные случаи» с голодными упырями. По этому магия смерти находиться в упадке…

– Сопляк не бурчи как старый дед, тебе всего тысяча лет.

– Куда мне до вас «видевшей лона на заре времен». – С сарказмом процитировал Фалькон.

– Это намек на мой возраст?

– Как можно! Я еще не настолько безумен, чтобы говорить с женщиной про ее возраст. – Слушая этот треп, я пришел в полное недоумение. И это могущественнейшие люди Империи Феникса? Разговаривают как студенты, накачавшиеся дешевым пивом.

– Всегда помни об этом Фалькон. Пришли, это здесь. – Мы оказались в просторной комнате, в центре которой стоял стол, на котором лежал голем выполненный в виде человеческого тела. Корпус с него был снят, обнажая магомеханическую начинку. Меня сразу заинтересовали лучеметы, вмонтированные в руки. Оружие с таким диаметром луча обычно устанавливаемые на тяжелые танки. Оно жрет чудовищно много энергии, магореактор простого голема не способен столько дать. А миниатюрный генератор магического щита – просто фантастика. Лич бесцеремонно плюхнул мою Глову на стол и застыл в неподвижности. Меня поглотила тьма.

Пробуждение было тяжелым. Я долго не мог сфокусировать зрение и совершенно не чувствовал своего тела. Ко мне подошел Император. Я, было, попытался встать, но был остановлен одним властным движением руки.

– Лежи – лежи. Как самочувствие?

– Странное…

– Не волнуйся, как сказала Дрель, чувствительность скоро вернется. А вот маго-технический заменитель вестибулярного аппарата, забыл, как он называется, придется еще отрегулировать. Так что не вставай.

– Что там регулировать? Гироскоп он и на Изумрудных Пустошах гироскоп.

– Нет, тут что-то посложнее. Какое то мудреное название. Хоть я и слежу за техническими новинками, но в их устройстве ни Дэймона не понимаю. Потом сам ознакомишься со спецификацией. А теперь поверни голову направо, все внимание на экран. Сейчас тебе будет показан ролик, демонстрирующий возможности твоего нового тела. Итак, первая модель голема класса «Феникс», специализация – фехтовальная машина, имя при жизни Жанна Дарк. Героически погибла в бою в возрасте двадцати пяти лет. Она была фермером на одной из наших планет подвергшихся оккупации Платиновыми Лебедями. Эта девушка не сдалась, сколотила практически из ничего партизанский отряд и успешно противостояла захватчикам. – Пока Император говорил, на экране появилось изображение прекрасно выполненной металлической статуи довольно симпатичной девушки. Она выглядела как живая – так называемая плоть из стали – высокое искусство III Империи Феникса, считается ныне утерянным. Вдруг глаза статуи полыхнули красным светом и она ожила. Я поразился пластичности и гибкости ее движений. Так вот ты какая Жанна? Тем временем она выхватила парные клинки и начала так называемый бой с тенью. Я был поражен. А когда она начала выполнять различные гимнастические упражнения я замер в восхищении.

– Всего этого она достигла за неполный месяц тренировок. Необученная молодая девушка и такие результаты благодаря одной лишь сильной воли.

«Я слился с демоном из стали» – пришла на ум строчка, из какой то песни. Возможно, существование в маго-механическом теле окажется не столь печальным как я мог бы подумать вначале. Бытие – лучше небытия. Несмотря на все пережитое я ощущал в себе чудовищную жажду жизни. Хоть тушкой, хоть чучелом, но жить и нести смерть врагам Империи Феникса!

Я легко поднялся со своего металлического ложа, и что там Император говорил про вестибулярный аппарат? Я призвал свой огненный меч, вонзил его в пол и преклонил колено, положив руки на эфес.

– Благодарю за подаренную вторую жизнь мой Император! Клянусь вечно служить вам, да будет Творец – Вседержитель порукой моей клятвы! – За моей спиной раскинулись призрачные крылья, состоящие из чистого багрового пламени и на меня снизошло видение.

Огромный звездный флот двигается от одного звена Цепи Миров до другого, оставляя за собой лишь пепелища сожженных миров. Воины в причудливо украшенной символами смерти черной броне под черными стягами убивают Васе живое. Их лица закрывают маски похожие на погребальные, на которых навечно застыло выражение глубокой печали.

Величественный тронный зал, на троне, выточенном из цельной глыбы оникса, восседает женщина. Только на ее маске застыла не скорбь и печаль, а всепоглощающая ярость. Вдруг маска разлетается на куски, и я вижу бледное лицо мертвеца воскрешенного некрочумой. Я узнал это лицо, лицо нашей Императрицы.

Воин в залитых кровью доспехах шествует из мира в мир, от одной битвы до другой. Он вооружен копьем с оплавившимся наконечником. Это Раймон Дважды Феникс.

Двое, молодые мужчина и женщина взявшись за руки, бредут сквозь миры к одной им ведомой цели. Очертания их тел и лица постоянно меняются, иногда они сливаются в единое существо. Я не узнал их, но почувствовал, что мы связанны.

Наконец я увидел себя, несущегося на огненных крыльях сквозь звездный мрак космоса.

Затем я увидел как все действующие лица видения сошлись в одной точке и все затопила непроглядная тьма. Еще я увидел посреди океана мрака небольшую алеющую точку, похожую на тлеющий уголек. Этот уголек нес надежду на возрождение и новую жизнь. Перед тем как потерять сознание я услышал глас, произнесший одно лишь слово: «Надежда».

Пока я прибывал во власти видения, в реальном мире прошло едва ли десять секунд.

– Ну, ты даешь Леонид, тебе откликнулся сам Творец – Вседержитель. Даю тебе две недели чтобы освоиться с новым телом, а потом займешь место моего телохранителя. К «Пожирателям» ты не вернешься, уж извини. Для всех ты мертв. Разве что со своей подружкой из чистильщиков можешь связаться – это пойдет тебе на пользу.

– Как прикажет мой Император!

Вот именно, как прикажет… Теперь я не человек а просто механизм с душой. У меня не может быть эмоций, а только память о них. У меня не может быть настоящего имени, только порядковой номер и название модели. Я просто очередной голем седьмой степени разумности. Осталось только определить себе псевдоним с помощью генератора случайных чисел, как это обычно делают големы получившие гражданство Империи Феникса…

Перед самым своим уходом Император задал мне вопрос, который в купе с другими факторами сильно изменил будующее.

– Как ты хочешь выглядеть?

– Верните мне мое прежнее лицо.

Освоился с новым телом я всего лишь за пару дней, еще три дня потратил на чтение техдокументации на себя. Оставшуюся неделю я занимался ничего неделанием почитывая техническую литературу или асистиировал Электре в очередном эксперименте. Примерно на третий день ничегонеделания со мной связался секретарь Императора.

За спасение жизни самого Раймона Дважды Феникса меня приняли в когорту бессмертных. Очень высока награда, особенно для того, у кого тело состоит из металла, керамики и еще кучи всякого неорганического хлама. Тем не менее, флакончик с эликсиром бессмертия мне доставили специальной курьерской службой. Чтобы добро не пропадало, я продал его на черном рынке, хоть это и запрещено. Я подозреваю, что львиную долю эликсира бессмертия на ЧР поставляет сам император. По-моему неплохой способ пополнить собственные фонды, из которых он назначает императорские стипендии талантливым, но бедным студентам, семьям погибших на войне солдат и еще участвует в куче просветительских и благотворительных проектов. Причем имперским гражданам это не стоило ни гроша из своих налогов.

* * *

Документ 16: Правила телохранителя

1. Угроза первична и постоянна. Постоянство и неопределенность источника угрозы требует повсеместной и круглосуточной охраны, что и определяет профессиональную деятельность телохранителя. Основное требование к работе телохранителя – надежность.

2. Стратегическое планирование, детальный анализ оперативной обстановки и непосредственное обеспечение безопасности охраняемого лица – три составляющих работы телохранителя, которая требует высокого профессионализма и постоянного совершенствования его квалификации, поддержания необходимой физической формы и определенного психологического состояния.

3. Во всех отношениях с охраняемым лицом телохранитель должен быть честным, сдержанным и находчивым, но не навязчивым. Во всех случаях руководящим началом для действий телохранителя является гарантия безопасности охраняемого лица. В отношениях с коллегами телохранитель обязан быть честным, добросовестным и корректным.

4. Текущее законодательство является высшей основой, регламентирующей деятельность телохранителя. Он обязан понимать задачи правоохранительных органов и по возможности оказывать необходимое им содействие. Контракты, правила и обязанности определяют цели и задачи телохранителя по непосредственному обеспечению безопасности охраняемого лица.

5. Наблюдение – основной прием работы телохранителя. Бдительное и целенаправленное, охватывающее все без исключения сферы отношений охраняемого лица, ничего не принимающее в качестве гарантий безопасности, наблюдение требует от телохранителя абсолютного внимания в комплексе с быстрым и точным аналитическим мышлением.

6. Применение огнестрельного или лучевого оружия – крайняя мера по отражению нападения на охраняемое лицо, диктующая точное знание законных условий, оснований и приемов использования и применения оружия. Вести огонь в сторону охраняемого лица категорически запрещается.

7. Телохранитель обязан знать и неукоснительно выполнять технологию обеспечения личной безопасности. Планирование, взятие объекта под охрану, организация наблюдения и действия по тревоге основаны на предвидении угрозы, способах ее избежания и противостояния ей в качестве крайней меры.

8. Телохранителю запрещаются любые действия, ставящие под угрозу, как саму безопасность охраняемого лица, так и процесс её обеспечения. Если выполнение просьбы охраняемого лица противоречит данному положению, телохранитель обязан доложить об этом руководству, и найти разумный компромисс между требованиями охраняемого лица и условиями обеспечения его безопасности. Телохранитель не имеет право использовать сведения, ставшими ему известными в результате исполнения собственных обязанностей, в целях нанесения ущерба безопасности охраняемого лица, а также его имиджу, в любой форме. Достижение максимума имеющимися силами и возможностями в определенной ситуации – творчество телохранителя, соблюдение должностных инструкций – его искусство.

9. В любой кризисной ситуации телохранитель должен действовать моментально, бесстрашно, точно и эффективно.

Брошюра «Девять правил хорошего телохранителя».

Глава 16. «Телохранитель для императора»

Первое что сделал Император, перед тем как я приступил к выполнению своих служебных обязанностей, это вызвал меня на серьезный разговор.

– Леонид пришло время расставить все точки над Ё.

– Простите ваше Императорское высочество, но Леонид мертв! Я голем класса «Феникс», модель номер четыре, серийный номер один.

– Не кривлйся Ленька. Можно тебя так называть?

– Вы можете делать что угодно ваше императорское величество. – Тут император не выдержал и взорвался.

– Отставить юродствовать! И прекрати меня титуловать и вести себя как железный болван! Это был единственный способ спасти тебя!

– А если я не хочу такого спасения? – Тихо спросил я. Раймон устало провел рукой по глазам.

– Это не от тебя зависит и даже не от меня.

– Как же всесильный…

– Не перебивай меня! Об этом я и хотел поговорить. Давно, когда еще третья империя стояла во всем своем величии и славе, был составлен заговор трех великих сил. Свет, Тьма и Равновесие объединились, чтобы остановить противостояние порядка и хаоса. Было создано Пророчество. Подробности я поведаю как-нибудь потом, тебе пока следует знать что Великая Война Сил часть этого Пророчества. Так что мы всего лишь инструменты.

– Почему я?

– Выбор на тебя пал не случайно, ты был отобран из сотен кандидатов. Тебя вели с окончания школы техножрецов. Правда тебе и без посторонней помощи удавалось влипать в разные истории. Например: умудрился познакомиться с моим лучшим карателем и заместо того чтобы вкушать заслуженный отдых устроил в месте с ней настоящий террор среди преступного элемента планеты Ионика.

– Хорошо, я принимаю свою судьбу. Какова моя роль в этом спектакле?

– Последний козырь. Пророчество говорит об этом однозначно.

– Это лестно, наверно.

– Вряд ли, тебя будут проклинать так же как и меня.

– То, что надо! Итак, каковы мои обязанности?

– Быть при мне постоянно и выполнять мои поручения.

– Это мальчик на побегушках, а не телохранитель.

– Я бы сказал адъютант.

После этого разговора потянулись серые будни мальчи… адъютанта на службе Его Императорского Величества Раймона Дважды Феникса. Обычный день Императора начинался в шесть утра. Он вставал, час занимался физическими упражнениями. Затем душ и прочие гигиенические процедуры. В семь тридцать он основательно завтракал и до часа работал с документами. С часа до трех он принимал посетителей, причем это мог быть и посол союзнической межзвеньевой державы и простой фермер Трактор Петрович Залупыйченко решивший угостить обожаемого Императора стаканчиком отменного первача. Затем Император отправлялся, на какое либо светское мероприятие, но ровно в десять он всегда ужинал со своей женой – императрицей Райской Птицей из дома Дагот.

Таков обычный день владыки могущественной державы раскинувшейся на более чем тысячу миров. Но подобных дней становилось все меньше и меньше. Император постоянно был в разъездах. Инспекции воинских частей, демонстрации нового оружия и техники, показательная порка нерадивых чиновников, переговоры с союзниками и многое другое.

Я же исполнял обязанности скорее не телохранителя, а секретаря, водителя, курьера и няньки в одном металлическом корпусе. Даже модернизировать свое тело пришлось – ни чем не передаваемое ощущение. Я установил: иллюзиопроектор; небольшой карго-отсек, если ящик кубической формы со стороной 8 сантиметров можно так назвать. Ну и по мелочи: дополнительные сенсоры, мульти-платформенный комплекс связи и еще кое-какое оборудование. Кстати, о карго-отсеке. Мои предположения про черный рынок подтвердились. По приказу Императора мне неоднократно приходилось доставлять эликсир бессмертия лицам, отсутствующим в списках когорты бессмертных. Один раз даже на меня напали, чтобы завладеть вожделенным эликсиром. Дело было так…

Император со свойственной ему внезапностью решил проинспектировать один захолустный мирок. Мол даже самые задворки Империи никогда не будут обделены вниманием и тому подобная ерунда. Такова была официальная версия. На самом деле Раймон Дважды Феникс тайно встречался с эмиссарами демонического мира Инферно. Демоны – меня заинтересовал этот конгломерат разумных и полуразумных видов после того как в ряды «Пожирателей» вступил дис отступник. Они были созданы в противовес человеческой расе, как естественный враг. Самым могучим демоном считается Колебатель тверди, Бич светлых миров, Повелитель огня, Пожиратель душ, Водитель пылающих легионов, Убийца богов, Князь тьмы и так далее и тому подобное. На самом деле его зовут Дэймон, а все вышеперечисленные прозвища придумали люди. Он оставил широкий след в истории человеческой расы, что даже имя его стало ругательством. Дэймон является одним из прародителей трех демонических видов: высших и низших демонов, да бесов. Еще существует множество различных монстров вроде церберов – гигантских трехголовых псов и прочих кошмаров (демонически аналог обычных лошадей, только с чешуей, костяными клинками и любовью к свежему мясу). Родным миром демонов является Инферно, но так же существует множество его доминионов. В прошлом это были обычные миры, но демоны захватили их и превратили в подобие своей родины. Традиционно демонов относят к Тьме, хотя это не так. Они стоят над схваткой двух великих сил и с удовольствием убьют представителей обоих сторон. Но с империей у них заключен мир. Арчибальд I Феникс заключил с ними договор, по которому ни один демон не имеет права причинить какой либо вред имперскому подданному. Подробностей заключения договора история не сохранила, но у нас знает каждый школьник, что демоны не могут причинить вред имперскому гражданину, если тот не нападет первым. С магической клятвой шутки плохи.

А после того как Раймон женился на Райской Птице, она, как известно наполовину высший демон, отношение Инферно и Империи Феникса вообще потеплели. Вот император и решил подложить свинью светлым, организовав так называемые прорывы Инферно в их миры. Прорыв Инферно – это особый ритуал позволяющий демонам проникнуть за барьеры надежно удерживающие их в родных мирах. Сами они пробиться не могут, нужна помощь со стороны. Если б не это ограничение, наложенное Великим лоном, Цепь Миров превратилась бы в одно сплошное Инферно.

Естественно переговоры строго секретные и простым телохранителям там делать нечего. О безопасности позаботилась принимающая сторона. В этом им можно доверять. Демонов можно назвать какими угодно, но не бесчестными. Они свято блюдут свое слово. Более того, демоны высокоморальные существа. Даже суккубы – демоны плотских наслаждений до свадьбы ни-ни. Правда все это не мешает им быть смертельно опасными кровожадными тварями.

Чтобы я не маялся без дела Раймон послал меня доставить эликсир нелегальному бессмертному. Встреча была назначена в районе каких-то заброшенных пакгаузов. Просто таки идеальное место для съемок гангстерских боевиков. И боевик не заставил себя ждать. Вместо получателя на встречу явилось шестеро мордоворотов в броне спецподразделений биологической зачистки и устаревшими армейскими лучеметами модели «Солнечный луч». Эти простые и надежные излучатели до сих пор используются для обучения курсантов. В общем, ребята серьезные, по повадкам бывшие военные. Только зря они заговорили, надо была валить сразу. Тогда бы шансы были.

– Эй, жестянка, огонька не найдется? – Спросил меня их главарь и расхохотался собственной шутке. Он меня не восприняли всерьез. А чего ему боятся? На вид я обычный антропоморфный голем, а такие только четыре тысячи лет назад делали. Старый хлам короче.

– Еще как найдется! – Я мог перебить их всех одним длинным лучом, но не стал. Назрела необходимость спустить пар, а то я сорвусь. Да и тело протестировать в боевых условиях неплохо.

Я призвал Перо феникса и превратил главаря в пылающий факел. Пока бандиты оторопело пялились на останки своего предводителя, я понесся гигантскими скачками к ближайшему пакгаузу. Там меня уже ждал десяток здоровых лбов с все теме же «Солнечными лучами», хорошо хоть не в броне. Уж больно она дорогая чтоб каждую шестерку ее оснащать. Похоже информация о том, что данные складские помещения заброшены в корне не верна. Снова какие-то игры Императора. Ведь не с бухты-барахты он место встречи назначил, а в то что его сеть информаторов пропустила крупную банду, по всей видимости контрабандистов, я ни за что не поверю. Связываться с Императором я не стал, наверняка я в ответ получу сообщение: «абонент временно недоступен».

– Повеселимся! – Проорал я и разразился нарочито искусственным хохотом, больше похожим на скрежет.

Пару взмахов меча и четверо превратились в головешки. По мне открывают огонь и не могут попасть – я включил ускорение. Нога цепляется за какую то железку и я отправляюсь в неконтролируемый полет. Хорошо, что успел врубить амулет левитации и избежать столкновение со стеной. Встреча с бетонной стеной на такой скорости имела бы печальные последствия. Правда совсем столкновения избежать все же не удалось – я со всего маху врезался в штабель, каких то ящиков и обрушил их на себя. Пока я барахтался под грудой хлама, в меня попали несколько раз, защитное поле с легкостью отразило лучи.

– Не стреляйте косорылые уроды! – Прокричал, какой-то субтильный тип в дешевом костюме. Но было поздно. Содержимое ящиков, подожженное лучами, вспыхнуло ярким синим пламенем. Огонь моментально распространился по всему пакгаузу, не спасла даже система автоматического пожаротушения. Так могло гореть только алхимическое сырье для производства черной пыльцы. Зря я продал технологию ее производства одному их преступных синдикатов Империи, но тогда это казалось хорошей идеей.

Вспомнив одну историю, которую я как-то смотрел в иллюзиотеатре, стоило больших усилий не расхохотаться. А дела там было так: светлые посылают в прошлое солдата, чтобы убить мать еще не рожденного императора, а имперские маги, в свою очередь, засылают голема-телохранителя замаскированного пеноплотью под живого человека. Сюжет и технические детали – полный бред, но смотреть было интересно. Там есть сцена, где голем медленно и величественно выходит из бушующего пламени. Пеноплоть его слезла, от огня, но он, почему-то сверкает хромированным корпусом.

Вот я не удержался и повторил эту сцену в реальном мире. Правда, время на игры кончилось – наркотики это слишком серьезно. Я быстро перестрелял всех бандитов боевиков и допросил «пиджака». Затем весь день колесил по городу, уничтожая членов банды и всех причастных к ее деятельности лиц. Полномочия имперского легата мне здесь очень пригодились. Я так увлекся, что начал гонятся и за другими преступниками. Этот захолустный мир не видел такого количества погонь, перестрелок и «естественных» смертей от проникающего ранения в грудную клетку с момента своей колонизации. Когда было уже под вечер, Император приказал мне явиться на доклад. Я вернулся в номер отеля, где расположился Раймон дважды Феникс и доложил по всей форме, в том числе и свои домыслы, на что получил исчерпывающий ответ.

– Нет, почему же? Эликсир самый что ни на есть настоящий, и покупатель реальный. Только вот пережил он свою полезность, да и тебя от хандры полечить было нужно. А разгром банды контрабандистов связанных с нарко-мафией стал приятным дополнение ко всему вышеперечисленному. Есть еще одна причина. Прости за прямоту, но мне нужно было обкатать свою новую технику. Вскоре нам предстоит одно опасное путешествие. Подробности позднее. Можешь быть свободен, а у меня еще круглый стол с нашими инфернальными друзьями. Заседать будем, где-то до утра, точнее под утро уже лежать будем под этим самым столом. – Император залихватски подмигнул и вышел не прощаясь.

Кстати, встреча с демонами окончилась подписанием союзнического договора, и как результат пылающими светлыми мирами. Ну и, конечно, головной болью Императора, утром.

После моего небольшого приключения с контрабандистами Император снова начал появляться на поле боя, главным образом, чтобы я освоился со своим новым телом в бою. Мне снова было присвоено звание полковника, это судьба, и отдан под командование батальон смерть-големов. Големы решившие покончить со своим существованием, про таких обычно говорят без винтика в башке, не такая уж редкость. Это узкоспециализированные големы седьмой степени разумность созданные под конкретную задачу и пережившие свою полезность или старые големы «уставшие» от жизни. Выполнять задачу, для которой были созданы – вот смысл жизни и основной побудительный мотив искусственных разумов. Если задача выполнена или принципиально невыполнима – дальнейшее существование теряет для них всякий смысл. По этому все бредни про бунт машин навсегда останутся все лишь бреднями недобросовестных газетчиков и психически неуравновешенных людей. Поскольку искры существа сугубо рациональные в случае потери смысла существования они приходят к единственному возможному, для них, выходу – существование прекратить, дабы не расходовать напрасно ресурсы на свое обслуживание. Но данное решение начинает конфликтовать с зашитым в них инстинктом самосохранения. Отсюда и всяческие системные ошибки, зачастую приводившие к человеческим жертвам. Переобучению и «психологической реабилитации» они почти не поддаются. Этот как с людьми. Например: есть гениальный художник, живущий только своим творчеством. Если он потеряет возможность творить, скажем, в результате аварии, то скорей всего наложит на себя руки, а не пойдет улицы подметать.

Как известно любому ежу – все умирает, даже «бессмертные» боги, даже вселенная – просто у нее невообразимо долгий срок жизни. Големы – не исключение. Они могут до бесконечности менять свои тела, но души их устают от жизни. Эти тоже чудят, но в меру.

Конечно, можно было бы их тупо отстреливать или стирать личность, но государство, так поступающее с собственными полноправными гражданами – долго не проживет. Тогда и был предложен этот выход – отправить големов на войну, где они могут погибнуть с честью и самое главное с пользой, по крайней мере, для самих искров.

Назвал я свое новое подразделение – «Стальной Прах». Им понравилось. Правда это название и еще мое лицо вызвало самые дикие слухи в армейской среде. Ведь официально я считаюсь погибшим, но многие «Пожиратели» отказывались в это верить и заражали этой верой окружающих. Воду на мельницу слухов еще и подлило то, сто после своей «смерти» я начал негласно присматривать за «Пожирателями». Они стали отдельным гвардейским корпусом в прямом подчинении у императора. В одном из боев видя что Феанур, неожиданно вернувшийся в подразделение и ставший командиром, допустил ошибку мне пришлось отменить его приказ и дать новый. Это событие имело далеко идущие последствия. Все началось с пересудов о том, что я стал духом покровителем подразделения, что было отчасти верно, и закончилось появлением культа имени меня. Мол, душа неистового Ржавого вознеслась к самому Темному престолу и преобразилась в могущественного демона или даже бога войны. Я только посмеялся над этим, не догадываясь, что может творить истинная вера. Но это совсем другая история.

Казалось, Император задался целью меня угробить. Он посылал «Стальной Прах» в первых рядах как какой-то лом. А в этих сражениях принимали участие не только простые смертные, но и боги, причем с обеих сторон. Мне даже удалось убить одного. А тем временем война набирала обороты, начавшись как локальный конфликт на одном из звеньев Цепи Миров, она распространялась со скоростью лестного пожара. Не было ни одного мало-мальски крупного межмирового или планетарного государства не втянутого в эту бойню вселенских масштабов. Все ограничения, запреты и конвенции были выброшены на помойку. Широко применялось оружие массового поражения, горели целые миры. Граница между светом и тьмой оказалась размыта. Если в предыдущих войнах Великих Сил было четкое разделение на два лагеря, то сейчас воюющих сторон набрался не один десяток. Скорей всего это работа богов заговорщиков, о которых говорил Император.

Если поначалу эта бойня не доставляла большого удовольствия, а воспринималась как обычная работа, то вскоре я вошел во вкус: магический щит и мощные лучеметы превратили меня в настоящую машину смерти. По данным разведки среди наших врагов меня окрестили ржавым демоном. Видимо от прозвища «Ржавый», как и от звания полковника – никуда не уйти.

От битве к битве я стал замечать, что мои подчиненные стали «оживать». У них начал появляться смысл дальнейшего существования – уничтожить как можно больше врагов Империи. Проконсультировавшись со специалистами, удалось выяснить, что во всем виноваты мои способности техно-эпата. Я просто передаю им свою ярость и жажду битвы. И это притом, что дар мой совершенно не развит. Фактически я стал родоначальником нового направления в психологии искров. Забавная штука жизнь.

Когда Император посчитал что я готов, он дал мне неделю чтобы передать дела заместителю и вызвал на Тарег. В лаборатории Электры мне заменены лучеметы выдвижными клинками и когтями, на пальцах. Генератор щита и амулет левитации – демонтировали. Вместо них на меня установили дополнительное бронирование, самовзводные самострелы и расширенный крго-отсек под завязку набитый обоймами с болтами.

Когда я поинтересовался зачем все эти приготовлен, император ответил что мы отправляемся в очень опасное место с физическими законами аналогичными законам на Арене.

– Что мы забыли в такой поганой дыре? – Спросил я.

– Единственный стационарный портал на первомир. Там нам необходимо место силы, место, где Лон начал творить Цепь Миров. – Сказать, что я был ошарашен – ничего не сказать.

* * *

Документ 17: Легенда о Принце разбойников

Когда Принц разбойников пришел в Аттику, все королевство было погружено в глубокую печаль. Уже в третий раз прибывали послы могущественной Минойской империи за данью. Тяжела и позорна была эта дань. Жители Аттики должны были каждые девять лет посылать в империю семь знатных юношей и девушек. Там их отдавали в качестве постельных рабов знатным гражданам империи. Император наложил эту дань на жителей Аттики за то, что они изнасиловали его дочь. Теперь в третий раз приходилось жителям Аттики посылать в Минойскую Империю ужасную дань. Они уже снарядили корабль с черными парусами в знак скорби по юным жертвам Императорского гнева.

Видя общую печаль, Принц разбойников совершенно не был тронут, но из случайного разговора он узнал, что в громадном дворце Лабиринте спрятан гигантский магический рубин – основа могущества Империи, охраняло его ужасное чудовище Минотавр, с туловищем человека и головой быка.

Принц решил отправиться с аттиканскими юношами и девушками в Империю, якобы освободить их и прекратить уплату этой ужасной дани. Прекратить уплату можно было, только убив Императора. Сам король Аттики вручил Принцу разбойников зачарованный стилет, могущий становиться невидимым по желанию владельца. Помолившись, для виду, Светлым богам Принц отправился в Империю.

Корабль счастливо прибыл к острову, где находилась столица Минойской Империи. Аттиканских юношей и девушек отвели к Императору. Могущественный правитель Минойской Империи сразу обратил внимание на прекрасного юношу. Темные боги даровали принцу разбойников во истину ангельскую внешность и черное сердце. Заметила его и дочь Императора, Ариана – глупая, вздорная и некрасивая старая дева. Принцу разбойников ничего не стоило соблазнить и влюбить в себя глупую принцессу. Он предложил ей бежать вместе, но для начала похитить сокровище лабиринта. Мол, чтобы жить безбедно и до самой смерти любить друг друга. Недалекая дочь Императора – согласилась. Она выкрала для своего «Любимого план лабиринта» и магическую веревку с помощью которой можно было остановить минотавра. Принц воров с легкостью обошел все хитрые ловушки, погубившие не одного самонадеянного вора. С помощью магической веревки Принц пленил минотавра и похитил магический рубин. Только не учел он магической сигнализации. Поднялась тревога. Чтобы отвлечь стражников и избавиться от обузы Принц разбойников заколол зачарованным стилетом глупую Ариану и был таков. Дальнейшая судьба его неизвестна, хотя поговаривают, что ему проломили голову в обычной кабацкой драке.

Минойская Империя лишившись источника своего могущества вскоре погибла, разорванная на части хищными соседями. Но Аттику перед своим падением уничтожить успела, превратив некогда цветущую страну в выжженную пустыню.

«Сказки и мифы народов Лепурингии», том первый, часть шестая. Библиотека Императорской Гуманитарной Академии.

Глава 17. «Лабиринт»

Рожь – ничем не примечательный аграрный мир, я бы даже сказал – жуткое захолустье. Но не скажу, ведь это моя Родина, пусть и почти забытая. Кстати, любопытный факт: рожь здесь не прижилась, как и прочие злаковые культуры.

По словам Императора, вход в аномальную зону с другими физическим законами представлял собой небольшую невзрачную пещерку. Я расспросил словоохотливых местных мальчишек, не замечали ли они там ничего необычного. По словам ребят – ничего такого за пещерой сроду не водилось, даже обидно, ведь это их любимая игровая площадка. С результатами своих изысканий я обратился к императору, на что он загадочно улыбнулся и показал мне кулон – ограненный рубин каплевидной формы на цепочке вороненой стали. На все вопросы он отвечал молчанием или общими туманными фразами. Мы просидели неделю, ожидая невесть чего. Старинного голема и его орчьего друга уже знала вся округа, меня даже в школу в качестве наглядного пособия на урок истории приглашали.

Кстати, об орчьем друге. Я с удивлением узнал, что император двуликий, то есть самый настоящий оборотень. Только вместо звериной, у него орчья ипостась. Точнее говоря орк, у него основная ипостась, а человек дополнительная.

В общем, сидели, мы сидели, пока одним совершенно не прекрасным утром Император приказал мне взять припасы на несколько дней, зарядить оружие и ждать его у пещеры. Еще я прихватил с собой тяжелый лучемет, на всякий случай.

Явился он через час, сопровождаемый целой стайкой любопытной ребятни. Зрелище он представлял собой колоритное: громадный орк облаченный легкий бронежилет и каску, вооруженный громадным двуручным топором и коротким мечем, за спиной болтается скрипичный футляр.

– Перед тем как мы отправимся в Лабиринт, ты читал газету, которую я тебе дал? – Вместо приветствия спросил он.

– Читал, обычная бульварная пресса. Бред на бредятине и бредней погоняет.

– Не скажи, про Творца – вседержителя они написали чистую правду.

– Как?!

– Спросишь у него сам, если встретим и я не откручу этому гаду голову. Император достал уже знакомый мне кулон и произнес на распев.

– О великий Лон, отец богов, кровью твоей заклинаю, пропусти меня и моего спутника за врата хаоса! – С громким шипением кулон испарился, а нас окутало кроваво-красное марево, совершенно непроницаемое для моих многочисленных сенсоров. Когда оно рассеялось, мы оказались в длинном коридоре, освященном мерцающими факелами. Император разразился целой триадой, мешая ругательства из целого десятка языков. Если кратко передать ее смысл то Раймон рассказал о свой крайне извращенной и негуманной любви к Лону и его юмору. «Снова Дэймонов лабиринт!» – подвел итог он.

– Ладно, чего тут стоять7 Пошли. Ты – первый, как самый крепкий.

– Мне нужна минута для диагностики всех систем.

– Хоть десять, спешить нам некуда.

Как я и предполагал большая часть сенсоров – отключилась. Видеть и слышать я стал как простой человек. Напоследок попробовал призвать Перо феникса – ничего не вышло.

– Поле, подавляющее магию, здесь сильнее чем на Арене.

– Знаю. Там я мог даже колдовать, здесь придется полагаться лишь на физическую силу и навыки рукопашного боя.

Как мне и было приказано, я пошел впереди и сразу же угодил в простейшую механическую ловушку. Из стены вылетел арбалетный болт. «Примитив, что он мне может сделать?» – подумал я и не стал уклоняться, за что и поплатился. Вместо наконечника к болту была прикреплена склянка с какой-то органической кислотой высокой концентрации. Наруч, вместе с прикрепленным к нему самострелом, разъело в момент, если бы я его не скинул – потерял бы руку. А я еще жаловался что дополнительное бронирование стесняет движения…

– Леонид, ты идиот! – Крикнул Император и со всей силы ударил меня по спине. Чтобы не упасть мне пришлось сделать еще один шаг и я угодил в очередную ловушку, для разнообразии я ею оказался каменный блок, рухнувший с потолка. Естественно я отскочил, следующую ловушку – гигантское лезвие качающиеся как маятник. Уклоняясь от лезвия я попал в следующую ловушку и в следующую… В общем я скакал аки горный баран по кручам до первого поворота коридора. Император вначале оторопело взирал на полосу разряженных ловушек, а потом вульгарно заржал.

– Ну, умора! Надо специально для тебя ввести орден за доблесть и дебилизм проявленный в бою. Правда у нас вся армия будет ходить в полных кавалерах данной награды, да и я тоже.

Я промолчал, лишь красноречиво посмотрев на Императора. Не знаю, как, но мне удается выражать свои эмоции при помощи рубиновых кристаллов, что заменяют мне глаза. Я даже ухмыляться могу, несмотря на то что мое лицо представляет собой металлическую маску и мимические мышцы или их искусственный заменитель отсутствуют как класс. Возможно это из-за того, что я эмпат, пусть и с приставкой техно.

Мы пошли дальше по коридору, пока не уперлись в тупик. По пути нам попался едва ли пяток ловушек, которые я благополучно обнаружил и обезвредил.

Я начал было обследовать тупик на предмет скрытых кнопопок и тому подобной ерунды, но был остановлен Императором.

– Вот и твоя бесполезная стрелялка-убивалка пригодилась. Прекрати заниматься фигней, используй лучемет как кувалду, ломай стену.

– Тупой орк. – Буркнул я себе под нос и рьяно принялся за дело.

– Я все слышал, вот вернемся – отдам в переплавку, будешь знать как оскорблять императорскую особу. – Коротко хохотнул Раймон.

Через пять минут интенсивной работы мне удалось привести излучатель в полную негодность и проломить в кладке дыру, достаточную чтобы просунуть голову. Что я и проделал. Моему взору открылся небольшой зал и сидящий в нем карликовый безкрылый дракон. Карликовый, то карликовый, а пламя выдыхает как струйный огнемет. Я еле успел отшатнуться из пролома.

– Дракон! За поворот, живо! – Император не заставил себя ждать и побежал, втесном коридоре у него против ящера не было шансов. Сам я выпустил когти и полез на стену, а оттуда на потолок. Вовремя! Кладка, которую я долбил целых пять минут, разлетелась в момент от мощного удара массивной туши. Разъяренный ящер кое-как протиснулся в коридор и принялся искать нарушителей своего покоя. Я прыгнул ему на спину и начал отдирать чешую на шее, дабы банальным образом разорвать аорту и прикончить тварь. Дракон как взбесился, и рванул по коридору, не разбирая дороги. Чтобы на нем удержаться мне пришлось уцепиться всеми четырьмя конечностями с выдвинутыми когтями. Тварь не вписалась в поворот и со всего маху грянула в стену. Тут как мелкий бес из коробочки выскочил Император и парой взмахов секиры обезглавил рептилию.

– Леонид, ты прям настоящий коровий мальчик.

– Только вот бычок великоват для родео.

– Да нет, в самый раз. Это ведь draco minutus vulgaris.

– Не знал, что вы увлекаетесь монстрологией.

– А я и не увлекаюсь, просто как-то пришлось перелопатить несколько томов одного справочника с иллюстрациями. А эту зверюгу запомнил, потому что иллюстрация была уж больно уморительной. Ладно, пошли, посмотрим, что за сокровища охранял этот дракон. Как только мы вошли в зал проход перекрыла опустившаяся каменная плита.

– Дэймон возьми! – Ругнулся Император. Я осмотрел помещение и увидел постамент, на котором лежала совершенно обычная головоломка, представлявшая собой пластмассовый куб, составленный из двадцати шести кубиков меньшего размера, способных вращаться вокруг невидимых снаружи осей. Каждый из девяти квадратов на каждой стороне кубика окрашен в один из шести цветов. Повороты сторон кубика позволяют переупорядочить цветные квадраты множеством различных способов. Задача игрока заключается в том, чтобы, поворачивая стороны куба, вернуть его в такое состояние, когда каждая грань состоит из квадратов одного цвета.

Я вопросительно посмотрел на императора, насколько это может сделать голем.

– Чего уставился? – раздраженно сказал он. – Я терпеть не могу эту фиговину, вечно терпения собрать не хватает.

– Нет ничего проще, сейчас выйду в эфирную сеть и…

– Отсюда нет доступа, я проверял.

– Тогда придется считать…

– Смотри не зависни. Число возможных различных состояний кубика сорок три и восемнадцать нулей. Считать будешь до посинения, моего. У нас между прочем воздух кончается.

– Может его императорское величество знает, как решить проблему? – огрызнулся я.

– Конечно, знает! Учись, народной оркский метод! – Император попросту выдрал кубики и вставил их в нужном порядке. Под потолком открылся люк и оттуда вылетело несколько непонятных тварей, размером с болонку, выглядящих как зубастые пасти с крыльями и поросячьими хвостиками. Я открыл огонь из арбалета и перещелкал этих кракозябр как орешки. Пока я вставлял в арбалет новую обойму болтов, Император раскрыл свой футляр и извлек из него странную конструкцию из металлических труб и стеклянного шара, заполненного водой, в которой плавал неизвестный мне орган. А у меня, между прочим, обширная база данных по анатомии.

– Готов поставить корону против дохлой кошки, это не все твари. – Проговорил Император.

– Даже спорить не буду. – Как бы в подтверждение моим словам из люка хлынула целая туча этих существ. Император навел в сторону монстров свою штуку и монстры потонули в клубах огня. Как же они верещали, когда их пожирало пламя. Большая часть этих странных существ погибла в огне, но несколько уцелело. Парочку я сбил из арбалета, но остальные попытались вцепиться в императора. Он вынужден был отбросить свой странный огнемет, чтобы взять руки меч. Стеклянный шар естественно разбился, а непонятный шматок плоти вспыхнул ярким пламенем. Мы быстро нашинковали кракозябр, но не обошлось без потерь. Одна из тварей, перед тем как издохнуть успела вцепиться в Бедро императора. К счастью крупные сосуды не задело, но кровопотеря была большая, да еще пришлось колоть универсальный антидот, эти летающие пасти оказались ядовитыми. Но больше всего Императора взбесило не это, а сломавшийся огнемет. По его словам неизвестный мне орган – это огненная железа, какой то ныне вымершей глубоководной твари, еще тысячу лет назад водившейся в океанах Лепурингии. Это был последний экземпляр.

Подождав десять минут: не появиться ли еще, какая пакость, я полез в люк. Я осмотрел небольшую комнату, в которой оказался. Из нее вел коридор, теряющийся во мраке, а на стене была выбита какая-то надпись.

– «Три для эльфийских владык с чердака…», – прочел я. – Выглядит знакомо. С восьмидесяти процентной вероятностью это переделанный отрывок древнеэльфийского эпоса «Властелин». Забавно, хотелось бы прочитать полностью.

– Значит, мы прошли половину пути. Это брат Электры развлекается. Он каждую тысячу лет сюда развеяться ходит. По его рассказам мы были должны попасть на цепочку линейно связанных друг с другом арен и завалить сотню с гаком самых разнообразных монстров на каждой. Видимо Врата Хаоса генерируют испытание под каждого индивидуально.

– А почему тогда здесь нет испытаний заточенных под меня?

– Зато есть ловушки, ты сопровождающее меня лицо. Ладно, кончай трепаться, кидай веревку. Поднявшись, Император пошел первым по коридору, понадеявшись на свое ночное зрение и конечно же угодил в ловушку. Я еле успел оттолкнуть его с траектории движения гигантского чугунного шара на цепи. Но сам я увернуться не успел, хорошо хоть шар ударил меня по касательной, вмяв наплечник в плечевой сервоузел. Пришлось отгибать, но подвижность правой руки уменьшилась на половину.

– Что за страсть к суициду? Пусть без сенсоров я и не вижу в темноте, мне никто не мешает взять факел.

– Ты гений! – воскликнул император, и сразу уточнил, – садовых удобрений.

На этот раз мы оказались в настоящем лабиринте напичканным ловушками и уже знакомыми мне летучими пастями. Блуждали в нем часов пять, пока наконец не нашли выход. Во время «прогулки» я лишился руки с последним действующим арбалетом, глаза и заработал кучу вмятин и пробоин корпуса. Император потерял свой короткий меч и получил резаную рану на правый бок. Очень уж ловушки попались замысловатые.

Пройдя лабиринт, мы оказались в комнате, в которой начинался желоб для бобслея. Сани обнаружились здесь же. Император посмотрел вниз и задумчиво проговорил.

– Леонид, ты умеешь управлять санями?

– Нет.

– А придется. Тут пики симпатичные на трассе виднеются. Одна ошибка и я труп, а ты будешь, обречен, блуждать здесь вечно. Без меня портал не откроется.

– Да это и не понадобится. Хоть я и потерял одну руку, когтей на оставшейся и на ногах вполне хватит, чтобы удерживать наш вес и вес саней при спуске. Конечно, это будет медленно, но надежно. Лучше долго ехать, чем побыстрее лечь…

– В могилку… – закончил за меня император, – Прям афоризм. Ну, давай попробуем.

Первый час спуска было все нормально. А вот потом материал желоба изменился прямо под пальцами, когти соскользнули и мы понеслись прямо на пики. Только благодаря моей нечеловеческой реакции удалось избежать столкновения со смертью. А император изрядно обогатил мой словарь грязных ругательств. Желоб кончился примерно в 3 метрах над землей, но приземлились мы успешно, с одной стороны, а вот с другой – не очень. Император отделался лишь ссадинами и ушибами, но мы оказалась в центре небольшой гладиаторской арены в окружении десятка минотавров. Что собой представляет типичный минотавр? Это четырехметровый человек с головой быка. Они обычно не блещут интеллектом, но силы хоть отбавляй. Данные экземпляры были облачены в тяжелые доспехи и вооружены громадными двуручными секирами. Эти быкоголовые уроды были бы серьезными противниками, даже если бы мы были в отличной форме. На открытой местности мы могли противопоставить им только скорость. К счастью Импераратор похожу уже имел дело с этой ныне вымершей расой.

– Делай как я! – Крикнул он мне и проскочил между ног ближайшего минотавра, ударив его в пах. Таким способом нам удалось сразить еще пять быкоголовых идиотов и только потом они догадались, как противостоять этому трюку. Первым под раздачу попал я, хоть мне и удалось поразить свою цель, но эта сволочь разрубила мне голову на две половинки, прямо по золотому сечению. В общем, ничего особо страшного, все равно все эти сенсоры и приборы установленные в моей голове не работают в поле безмагии. А кристаллическое вместилище моего разума и души находиться в туловище. Так повелось еще с древних времен, а то слишком уж уязвима голова.

Потом мне удалось столкнуть лбами двух быкоголовых и пришлось отвлекать третьего, пока Император резал глотки. В результате меня просто стоптали, превратив в груду искореженного хлама не способную к передвижению. Последнего минотавра прикончил император, получив при этом смертельное ранение в живот. Смертельное то смертельное, но не зря же оборотней называют обладателями двух жизней. Любые раны, кроме нанесенных специально зачарованным оружием, излечивется при смене ипостаси. Правда сил на это расходуется очень много. До того как нас засосала воронка портала Император успел перекинутся.

* * *

Документ 18: О Первомире

Многие было поломано копий в спорах: «Что из себя представляет первомир?» И только совсем недавно была получена достоверная информация от источника, пожелавшего остаться неизвестным.

Самоназвание первомира – Почва. Это Липуригнияподобная планета. Населяют его карликовые зеленые ушаны. Выглядят они как гуманоиды примерно шестидесяти сантиметров росту. Кожа зеленая, морщинистая. Уши листовидные, оттопыренные, большие. На голове небольшой хохолок из белых волос. Глаза неопределенного цвета. На руках по пять пальцев, оканчивающихся длинными загнутыми когтями. Эти существа обладают небывалым могуществом. Только разобщенность ушанского общества и постоянные междоусобные войны между двумя сотнями государств мешают им захватить всю Цепь Миров. Но сейчас все меняется! У ушанов появился великий лидер, с честолюбивыми планами по объединению планеты под своей властью. Но добрые жители Империи Феникса могут спать спокойно! Наш великий Император заключил с ним военный союз! Скоро Война Великих Сил закончится, и вся вселенная будет лежать у наших ног! И каждый сможет посетить этот удивительный мир! Мир, где бегемоты летают как птицы, а рыба говорит, мир, где солнце встает на закате, а опускается на рассвете, мир, где небо усыпано мириадами звезд и видна бриллиантовая дорога, ведущая к жилищу самого Великого Лона, мир, где строят циклопические статуи, а боги в открытую бродят среди смертных. По непроверенным данным на Почве обитает сам Творец – Вседержитель, создавший нашу вселенную. Причем для него почва родной мир! В этом заключается великий парадокс бытия и старого, как мир, спора «Что первично? Курица или яйцо?»

Ежедневная газета «Белый дракон». Статья «Зеленая угроза!»

Глава 18. «Первомир»

Мы вывались из портала, посреди какой то деревеньки, населенной отнюдь не мирными чернокожими людьми, вооруженными пулевыми автоматами и винтовками. Меня посчитали грудой металлолома, а совсем обессилевшего, после превращения, императора сразу скрутили. Я мог лишь бессильно наблюдать, как эти уроды уводят его, подгоняя ударами приклада и пинками. Хорошо хоть магия действует в этом мире. Я активировал ремонтный комплекс состоящий из миниатюрных големов размером не больше песчинки. Частичное восстановление двигательных функций произойдет не раньше чем через два часа. Надеюсь за это время с Императором ничего не произойдет.

Пока механизм самопочинки трудился над восстановлением моей подвижности, я просканировал радиочастоты и сумел попасть в местный аналог Эфирной сети. Настоящая помойка, доложу я вам. Зато мне довольно быстро удалось «выучить» несколько ходовых языков. Был здесь и имперский язык, но на нем говорили только выходцы из несколько стран бывших совсем недавно единой империей. Затем я поинтересовался здешней политикой и географией. Забавное звено, этакая Цепь Миров в миниатюре. Конечно, за два часа ничего толком не узнаешь, но предварительное впечатление составить удалось. Но наследил я сильно. Пропускная способность у этой сети слишком маленькая, завесил я им там все капитально. Сразу поднялись две волны истерии: страшный компьюторный вирус и самозародившийся искусственный интеллект готовый уничтожить человечество. В общем, дело желтой прессы процветает и здесь. За просмотром столь увлекательной информации два часа прошли незаметно. Хорошо бы конечно еще хотя бы часика три потратить на ремонт, но кто знает, что за это время произойдет с почти беспомощным императором. В таком состоянии он и простейший огнешар не сплетет. А раз так – пора вставать. Как говаривал один орк, если нет туалетной – подотрешься и наждачной. За грубой и вульгарной формой скрывается истинная суть вещей.

Со страшным скрежетом я поднялся на ноги и захромал к хижине, в которую увели Императора. Естественно меня заметили и открыли шквальный огонь из автоматов и ручного пулемета и при этом дико орали. Небось, что-нибудь про злых духов. Чтобы поддержать реноме я демонически расхохотался, жаль, минотавр разрубил генератор инфразвука, среди прочих приборов. Но и так получилось недурственно. Видя что пули мне не причиняют вреда эти дикари с воем разбежались. Так что я стал счастливым обладателем нескольких автоматов и ручного пулемета, брошенных чтобы удобнее было убегать. Кое-как, навьючив на себя оружие и найденную в хижинах пищу, я взвалил императора на закорки и отправился к виднеющимся вдалеке горам.

На то чтобы восстановить силы Императору понадобилось три дня. После этого Раймон быстренько трансмутировал несколько булыжников в нужные мне для восстановления руки и целостности корпуса металлы. Приборы, к сожалению, восстановлению не подлежали, они слишком сильно завязаны на магию. Пока император восстанавливался я продолжал пополнять банки данных по этому миру и заодно перехватил управление над каким то спутником – шпионом, да оставил системное сообщение: «Средство наведения установлено, осуществляю поиск средств уничтожения». В общем, то шутки ради, мне этот спутник нафиг не нужен был, наше местоположение я уже в первый день определил. А место силы, из-за которого и был затеян этот поход, с помощью него все равно не увидеть, оно скрыто магией.

Последствия моей «невинной шалости» были грандиозны – разразился мировой финансовый кризис. Все дело в том, что спутник я увел у страны являющейся фактически гегемоном на этом звене Цепи. Забавно получилось – один боевой голем организовал медвежью болезнь целому миру. Помимо игры в бирюльки я, по приказу Императора, начал поиск отряда наемников. А вот с этим возникли проблемы: всякой швали можно набрать сколько угодно в первой подворотни, а чтобы нанять профессионалов необходимо сначала легализоваться, а это слишком долго. Правда спустя некоторое время проблема решилась сама собой, но обо всем по порядку.

Я проложил кратчайший маршрут до ближайшего крупного населенного пункта через горы. Когда мы шли через довольно извилистое ущелье остатки моих сенсоров зафиксировали ружейную канонаду. Я навел на наш район ворованный спутник и срисовал такую картину: взвод белокожих солдат в форме без знаков различия отбивался от полуроты туземцев. Об увиденном я немедленно доложил императору.

– Что ж, пошли, поглядим на этих солдатиков, возможно, это те, кто нам нужен.

– Откуда такая уверенность? В этой стране вот уже пол ста лет бушует гражданская война.

– Считай это моей интуицией, да и пророчество не стоит сбрасывать со счетов.

Нам удалось скрытно подобраться к месту боя. Чернокожие оказались паршивыми вояками даже не выставили тылового охранения. Вооружившись трофейным пулеметом, я спокойно вышел на открытое место и на языке, используемом в этом мире для международного общения, объявил о своих мирных намерениях. Мне не вняли, а сразу открыли огонь, подписав себе смертный приговор, как бы банально это не звучало. Пулемет в моих руках задергался, выпуская короткие очереди, в пять пуль. Как в тире, по неподвижным и движущимся мишеням. Вскоре я расстрелял всю ленту, на сто патронов, и ставшим бесполезным ствол пришлось бросить. Вообще уцелевших сенсоров мне бы хватило чтоб стрелять одиночными, но пулемет был на последнем издыхании и ухаживали за ним… Да вообще не ухаживали. Надо отдать должное этим солдатам о бегстве они не помышляли и даже пытались накрыть меня из примитивных гранатометов и забросать гранатами. Ничего у них естественно не вышло. Я прекрасны видел траектории полета гранат и вовремя прятался в укрытие или попросту уклонялся. Пока я крошил туземных солдат, наемники сориентировались, и ударили им в тыл. Вскоре все было кончено: от полуроты противника осталось едва ли пять человек, которые предпочли сдаться в плен. Правда, я их все равно пристрелил, лишние свидетели нам ни к чему.

Наемники, и ли кто они там, не спешили покидать своих позиций. И правильно, максима: «Враг моего врага – мой друг», – как правило, остается лишь красивой фразой. Я снова декларировал свои мирные намерения.

– Ну, такие мирные, что все прям поумирали, от умиления, видать. – Был мне ответ.

– Это – самооборона.

– Ну конечно, а я Святой Патрик! Спасибо за помощь, оставите свои реквизиты и выставите счет, мы заплатим. А теперь не могли бы вы удалиться?

– Очень приятно, меня зовут Леонид. А зачем мне удалятся? Тут открывается чудесный вид… При помощи телепатии со мной связался Император.

– Отлично, продолжай нести бред в том же духе. Я покопался в мозгах у этих вояк – они то, что нам нужно. Но мне необходимо время, чтобы изменить их к тебе отношение с враждебного на нейтральное. Не силен я в ментальной магии, и вся моя огромная сила тут не поможет. Я с пол пинка могу превратить их в пускающих слюни идиотов или послушных моей воле зомби, а вот с тонкими манипуляциями – напряг.

– Леонид, все же советую уйти, а то и грохнуть можем, случайно.

– Ну вот, уже и к угрозам перешли. Какие все-таки люди неблагодарные. Чисто для справки, грохнуть меня вы не сможете при всем своем желании. Неужто пример этих несчастных, – я кивнул на трупы, – вас ничему не научил. К тому же я не человек, а голем, робот если хотите и чтобы меня убить необходимо разнести в хлам.

– А я эльфийская принцесса! Мужик, у тебя, безусловно, отличный сервокостюм, я думал такие только на стадии разработки, мощный компьютер и баллистический вычислитель, но мы тебя все равно сделаем. Говори, что тебе надо и иди своей дорогой. Про оплату я не соврал, даю слово О'Конела! Со мной снова мысленно связался Император.

– Вроде получилось, скажи им, что я сейчас подойду. Я повесил автомат на плечо.

– Сейчас подойдет мой шеф, Раймон Дважды Феникс, он все объяснит.

Император неторопливо вышел из кустов, я стал за его плечом, как и положено телохранителю.

– Приветствую вас господа. Как я понял, у вас возник конфликт с местными властями или повстанцами, не суть важно. Думаю, вы бы хотели покинуть эту неприветливую страну. А мне как раз нужны солдаты для разовой акции. Но здесь не очень удобное место для подобного рода разговоров. Предлагаю встретиться через неделю в ближайшем крупном населенном пункте. Леонид?

– Двести тридцать два километра на северо-восток

– Отлично, буду ждать ровно неделю, начиная с текущего момента. Искать меня не надо, я вас сам найду. Кстати, Леонид дай им пищу для ума, сними нагрудник. – Я молча отстегнул нагрудник, открыв на всеобщее обозрение свои техно-магические «потроха». Неуютно, а ну как пальнут?

– До свидания господа.

До небольшого городишки, название которого я даже не потрудился узнать, мы добрались за три дня. А наемники появились лишь утром седьмого дня. Я засек их с помощью спутника. Его так и не смогли обнаружить и сбить, правда он сам скоро потеряет управление и сгорит в атмосфере – почти выработался ресурс из-за «игры в прятки». Я встретил их на окраине города и проводил к снимаемому нами дому.

После взаимных приветствий Император перешел сразу к делу. Он достал из кармана небольшой бархатный мешочек, развязал тесемки и высыпал на стол пригоршню черных бриллиантов, самый маленький из которых был размером с ноготь мизинца.

– Это аванс. По завершению работы получите вдвое больше.

– А что нам мешает грохнуть тебя и забрать камешки? – Спросил предводитель наемников, попросивший называть его Лисом.

– А вот что! – Император как-то странно щелкнул пальцами и все собравшиеся в комнате упали на пол парализованные. Потом он мне признался по секрету что щелкать пальцами он так и не научился за всю свою долгую жизнь, но поскольку жест больно эффектный записал с помощью магии характерный звук.

Затем Император поднял при помощи теликинеза предводителя и зажег перед его носом огненный шар.

– И это лишь малая толика моих магических способностей. Мне ничего не стоит наложить заклятье, которое угробит вас, если вы попытаетесь причинить мне вред. Я понятно объясняю? Даже если вы не верите в магию и считаете меня, скажем, гипнотизером – ничего не измениться. Если я смог внушить вам все, что только что произошло, то смогу внушить и приказ об остановке сердца. – Император подмигнул и освободил всех от заклятья парализации. Наемники повскакивали на ноги матерясь и потирая ушибленные бока, но на Раймона смотрели с уважением и некоторой опаской.

– Если вы такой могучий, зачем нужны мы?

– Чтобы противостоять простым солдатам пока я веду магическую дуэль. Даже богу проблематично выжить, если разрядить ему в голову автоматный рожок. Один Леонид не справится, у него не работает все встроенное вооружения и большая часть приборов. Предвижу вопрос, по этому отвечу сразу: боги – существуют, но в вашем мире их нет и никогда не было. Кстати, если кому-нибудь необходима магическая помощь, смертельно больного родственника исцелить, к примеру, обращайтесь. Я хоть и не мастер целитель, но как у архимага возможности у меня обширные. Я не возьмусь только за больных лучевой болезнью – тут магия бессильна и душевнобольных, если конечно болезнь не вызвана органическим поражением мозга.

– К чему такая щедрость? – Спросил кто-то из солдат.

– Я всегда плачу по счетам, задание довольно опасное. Нам предстоит взять штурмом высокогорный храм. Единственное что мне о нем известно это местоположение и то, что его неплохо охраняют. На этом все. Вопросы?

– Мы в отряде предпочитаем называть друг друга по позывными. К вам это тоже относиться.

– Так вы согласны на мое предложение?

– Да. – Я уставился на наемника как баран на новые ворота. Это верх безумия с ходу подписываться на выполнение сомнительного задания для первого встречного. И никто не возмутился, не назвал командира психом. Раймон подмигнул мне. «Так это его проделки? Надеюсь, он не отключил им инстинкт самосохранения».

– Отлично, называйте нас Император и Ржавый. На этом все.

После импровизированного брифинга к Раймону подошло всего семь человек, из тридцати. Толи у и них все в порядке, толи не поверили. Выслушав просьбы бойцов, и взяв у меня координаты одного армейского склада, Император отбыл телепортом. Поскольку Раймон обещал вернуться не раньше завтрашнего вечера – Лис отпустил своих людей «погулять». Предоставленные сами себе наемники разбрелись по городу в поисках сомнительных развлечений и удовольствий, ну там подраться, выпить, шлюху снять. Кто-то банальным образом завалился спать. Ко мне подошел наемник, держа в руках небольшой переносной телевизор, кажется, этот прибор называется так.

– Эй, жестянка, можешь поймать сигнал какого-нибудь спутникового канала, посмотрим глупый ящик, а то делать нечего пока твой шеф организует нам снаряжение и утрясает дела камрадов.

– Как два пальца, кусок мяса. – Я подключился к своему «персональному» спутнику и перехватил первый попавшийся сигнал.

На экране происходил, явно, эпический поединок добра и зла. Маленький зеленый ушан сражался на световых мечах, с каким то типом в балахоне, называвшим себя императором. Я оборжался, вспомнив газетную статью. Наемник, которого звали Змей, уставился на меня как на идиота. Пришлось долго объяснять, зато потом мы ржали оба. Потом подошел еще народ, и пришлось рассказывать по второму кругу. В итоге эти посиделки переросли в пьянку, обмен байками и мордобой. Правда морды били, каким то бандитам решившим поживиться за наш счет, когда уже основательно нагрузившаяся компания отправилась догоняться в ближайший бар, так как вылакала все спиртное в доме. А я проверил одну программу, симулирующую опьянение. В общем, оттянулись на полную катушку, а там и Император появился с целой горой оружия и снаряжения. Богатый попался склад. Особенно меня порадовали реактивные огнеметы. Их тут широко применяют в военных конфликтах вот уже несколько десятилетий.

– Выступаем завтра на рассвете. – Объявил Император. – Всем подготовить оружие и снаряжение, а потом спать. Вопросы?

– И все же, есть ли какая информация по объекту? Укрепленный высокогорный храм слишком расплывчато.

– Есть, я провел разведку. В храм ведет только одна дорога проходящая через глубокое ущелье. Ущелье перекрыто мощной крепостью с многочисленным гарнизоном.

– Это безумие! Выкрикнул Змей и разразился энергичной тирадой на своем родном языке.

– А кто сказал, что мы полезем в лоб? – усмехнулся Император, – позвольте процитировать отрывок из очень древнего труда под названием «Искусство побеждать». – Раймон вошел в легкий транс и начал цитировать по памяти:

Проходя по любому из глубоких горных ущелий, вдоль которых, извиваясь, поднимаются дороги, ведущие от северных склонов гор Зубы дракона, вы на каждом повороте пути встречаете мощные оборонительные позиции. Возьмем для примера знаменитое Кровавое Ущелье. Вы не найдете такого офицера, который не согласился бы с одним батальоном удержать это ущелье против превосходящих сил противника. Конечно, при условии, что его не обойдут с тыла. Но даже на самых высоких хребтах Зубов дракона нет ни одного горного прохода, который нельзя было бы обойти. Как говорил один из великих императоров и полководцев древности: «Где может пройти козел, там может пройти человек; где пройдет человек, там пройдет и батальон, а где батальон, там армия». Эта возможность обойти врага с лихвой перекрывает силу оборонительных позиций, фронтальная атака против которых часто была бы настоящим самоубийством. Охрана всех путей, по которым можно обойти такую позицию, для обороняющихся, означало бы такое распыление сил, что поражение неминуемо. В лучшем случае эти пути можно держать под наблюдением, а отражение атаки войск, совершающих обход, должно зависеть от разумного использования резервов и от сообразительности и умения принимать решения сообразуясь текущей обстановке у отдельно взятых командиров. Таким образом, с точки зрения стратегии наступление в горной войне имеет решительное преимущество перед обороной.

К такому же выводу мы приходим и при рассмотрении вопроса с чисто тактической точки зрения. Оборонительными позициями всегда будут служить узкие горные ущелья. Эти позиции можно обойти либо с фронта, либо послав отряды по гребню хребта, где это возможно, или по параллельно идущей долине. Во всех этих случаях атакующие, имеют на своей стороне преимущество господствующего положения; они занимают более высоко расположенные участки местности, нежели противник расположившийся в долине.

Таким образом, и с тактической и со стратегической точек зрения мы приходим к выводу – в горной войне наступление имеет огромное преимущество перед обороной.

Император закончил цитировать и принялся объяснять дальше.

– Думаю, основную мысль вы уловили. Пару тропок я нашел, причем они никем не охраняются. Дело все в том, что храм скрыт мощной иллюзией и охрана совсем распустилась. Еще вопросы?

– Вы заготовили пути отступления?

– Хороший вопрос. Если все пойдет гладко – мы уберемся оттуда телепортом. Если же нет, мы с Леонидом набросаем несколько маршрутов отступления, подготовим для вас легенды и «настоящие» документы. Я с помощью магии изготовлю сами бумажки, а Леонид внесет всю нужную информацию в банки данных так, что никто не заметит. Для него взломать местные сети – ничего не стоит.

– Что вы подразумеваете под местными?

– Этого мира.

– А есть другие? – Поинтересовался Лис.

– Великое множество. Если захотите последовать за мной – увидите. Только предупреждаю – обратной дороги не будет. Мы сюда в полумертвом состоянии добрались, у вас же не будет никаких шансов вернуться, при условии, что вы сумеете отыскать редчайший артефакт. Еще вопросы? – Вопросов больше не было. – Разойдись!

«Кроваво – красный рассвет, человек суеверный или поэт сказал бы, что сегодня оборвется нить чьей то жизни. Простой обыватель заметил бы, что каждую минуту в мире кто-то умирает, в не зависимости от времени суток и оптических эффектов. Я же мог продекламировать детский стишок про гадалку и маньяка, но как будто мне делать нечего, кроме как заниматься подобной ерундой. Лучше еще раз оружие проверю».

Император натаскал кучу разного добра, я остановил свой выбор на ручном пулемете. В качестве дополнительного вооружения я прихватил три трубы реактивных огнеметов. Взял бы больше, но на спину можно закрепить только три, и то они довольно сильно мешаются. Император остановился на, можно сказать, классическом варианте: пистолет плюс автомат. Наемники остались в основном при своем вооружении, только набрали гранат и отдали должное реактивным огнеметам. А вот бронежилеты сменили все. О таких мелочах как сухпайки, веревки и прочее снаряжение и говорить нечего. Надо сказать перед самым отправлением отряд выглядел колоритно: тридцать злых, потных мужиков в зимнем камуфляже с оружием на изготовку. К счастью Император обошелся без своих излюбленных речей в духе «взвейтесь да развейтесь» и его обошла скорбная участь бродячего пианиста, ну того, который играет, как умеет. Мы сразу переместились в горы. Тут, конечно, император дал маху. Надо было в предгорья переместиться, спокойно переодеться и акклиматизироваться. Правда, ему простительно, он давно привык к нашим солдатам, а это уже не совсем люди. Слишком много модификаций организма. Начиная от имплантатов и заканчивая различной алхимией и магией. И это только у каких-нибудь танкистов-связистов, организмы бронепехотинцев вообще перестраивают коренным образом. Поэтому мы лучшие солдаты, о которых только может мечтать полководец. Но цена высока, преждевременная смерть в возрасте восьмидесяти лет – не редкость, хотя средняя продолжительность жизни обычного гражданина Империи составляет сто сорок – сто пятьдесят лет.

Два часа пришлось потратить только на то чтобы наемники пришли в себя. Раймон их немного «подлечил» магией, но целитель из него, прямо скажем, хреновый. Не смотря на всю свою почти божественную мощь.

Наконец мы тронулись в путь по довольно удобной горной тропе. И сразу чуть не заявили миру о своем присутствии. Хорошо, что Лис поддерживал в отряде суровую дисциплину. Император внезапно крикнул: «Стой!» – наемники вначале выполнили команду, а потом только начали задавать вопросы.

– Я пустил впереди нас несложное заклинание поиска, оно обнаружило впереди мины. – Пояснил свои действия Император.

– Гриф, разберись. – Отдал приказ Лис.

– Не стоит, мины установленный на неизвлекаемость, толковый подрывник работал.

– Идем в обход тогда, наверняка это не единственная тропа…

– Это место охраняется со времен сотворения вселенной плюс минус пару тысяч лет. Все тропы наверняка заминированы.

– И что нам делать?

– Подождать минуту. – Император накрыл три метра дороги силовым полем и хлопнул в ладоши инициировав подрыв мин направленным заклятьем резонанса. Беззвучный взрыв, хаотичное мельтешение осколков и щебня в замкнутом объеме защитного поля и минное заграждение просто перестало быть. Я тут подсчитал, в одиночку Император мог бы захватит этот мир лет за десять – двадцать. В соревновании магии и технологии побеждает магию, по крайней мере при текущем уровне их развития. А их синтез дает воистину чудесные результаты, взять хоть меня. Мое тело сверхсложный механизм работающий на магии и с прикрепленной к нему душой. Пока я витал в облаках, вынашивая планы мирового господства и скачивая местные фантастические фильмы, к которым пристрастился – уж очень смешные, прошло несколько часов и мы вышли на склон горы, откуда открывался живописный вид на зеленую долину. В ее центре возвышался базальтовый куб, с длинной стороны двадцать метров.

– Так вот ты какой, северный олень. – Задумчиво проговорил Раймон, пристально глядя на куб. Куб как куб, ничего особенного. На что тут смотреть? Последнюю фразу я проговорил вслух.

– Посмотри через эфирный план. – Я последовал совету и был буквально ослеплен буйством магических энергий. Даже архимага разорвало бы на части, если бы он попытался прикоснуться к этой силе. Я бухнулся на одно колено и заговорил официальным тоном.

– Мой Император, молю вас, перемените решение! Пусть вы и сын бога, но вас эта сила убьет!

– Леонид, поздно пить минералку, когда почки отказали. Или я овладею этой силой или Цепь Миров погибнет полностью.

– О чем вы? – Спросил, обескуражены Лис.

-О своем, магическом… – Ответил Император.

– Я не про это.

– А, не бери в голову. Я скромный полубог и император тысячи с хвостиком обитаемый миров. На чем бишь мы остановились? Так вот, Леонид, даже мой отец не выжил бы в этом потоке силы. Но со мной треножник власти, да и выпивать я ее не буду, просто установлю канал подпитки. Хватит рассусоливать! В долине нет ни одного живого существа, зато из несколько тысяч стерегут ущелье неподалеку. Займите позицию на склоне ущелья и продержитесь около получаса. Если повезет то вам вообще не понадобиться не единого выстрела, хотя сомнительно, я мог просто не разглядеть магическую сигнализацию в такой круговерти. Я же пойду к кубу в одиночку переделаю свои дела, и мы уберемся по домам.

– У меня есть план, как нам задержать врага, пока Император будет устанавливать канал для силы. Я порылся в вашей глобальной сети и обнаружил, что у реактивных огнеметов есть и мирное применение. С их помощью организуют искусственные сходы лавин.

– Вот и отлично, по тропам к нам в тыл никто не попадет, я оставил там пару магических сюрпризов. Кстати, если начнется локальное светопреставление – не обращайте внимание. Ваша задача – люди, об остальном я позабочусь сам.

Император спустился вниз, а мы заняли позиции. С лавиной ошибочка вышла, снега для ее образования было явно недостаточно. Правда, обнаружился симпатичный каменный выступ, который, при желании, можно обрушить на головы врага. Надолго это противника не задержит, но выиграть лишни пять минут – позволит. Минут семнадцать ничего не происходило, а потом по ущелью ломанулась целая толпа. Ну и солдаты, стреляй – не хочу. Мы открыли огонь, положив в первые секунды чуть ли не два десятка человек. Сориентировались они сразу, и быстро залегли по укрытиям и открыв ответный огонь. Подготовка у них оказалась неплоха, просто они стали слишком беспечны сидя за иллюзорной завесой. Пока мы «занимались» солдатами, базальтовый куб разлетелся тысячей осколков, явив миру сошедшихся в смертельном поединке Императора и высокую фигуру с двумя серебристыми крылами за спиной.

– Дэймон возьми! Это асур! Последний живой асур! Обрушивайте выступ и сваливаем отсюда! Мы слишком близко к этой твари! – Подавая пример, я первый разрядил свои три огнемета. Каменный выступ, с тяжким грохотом, обрушился на вражеских солдат, погребя под собой несколько десятков человек.

– Ходу! Ходу! – Орал я на наемников, видя, как асур все более и более распаляется. Смертоубийственные заклятия сыпались из него как из рога изобилия, причем куда придется. Досталось и нашим недавним противникам, и они почли за лучшее убраться подобру-поздорову. Император же не предпринимал ничего, только кружил вокруг своего визави и выкрикивал, явно, что-то обидное на незнакомом мне языке. Знаю я этих орков, их хлебом не корми, но дай словесно оскорбить противника перед битвой или там свою голую задницу показать. Через то они и страдают, процент ранений в ягодицу у орков самый высокий, но это их не останавливает. Наконец асур не выдержал и с чудовищным ревом ломанулся на императора. А тому этого и надо. Пять секунд чтобы призвать копье и асур оказывается насаженным на него как бабочка на булавку. Здесь Императору по законам жанра полагалось сказать: «Твоя сила – моя!» – и зловеще расхохотаться. Возможно, так и было, но мы этого не услышали. Тело Асура превратилось в золу, а Император, сделав своеобразный круг почета телепортировался к нам.

– Всем спасибо, все свободны. Вот ваша плата. – Раймон передал мешочек бриллиантов Лису.

– Благодарю.

– Я сейчас открою портал, когда в него войдете мысленно пожелайте, куда вы хотите перенестись. Прощайте. – С этими словами Император шагнул в портал, я последовал за ним.

Никто следом за нами не появился, что вполне закономерно. Ведь это отряд профессиональных наемников, прагматиков до мозга костей. На кой им искать приключения на свой зад, когда на деньги что им заплатил Император можно неплохо жить в своем родном мире?

* * *

Документ 19: О Влиятельнейших людях Империи Феникса

Император Империи Феникса Раймон дважды Феникс.

Раса: полуорк – полубог.

Возраст: Около пяти тысяч лет.

Место рождения: мир Ксан.

Родители: орчья шаманка Краш-Ар Серая Волчица из клана Черной руки и темный бог Лунный Охотник.

Краткая биография: В пятьдесят лет стал вождем клана Черной Руки и правил им пока весь клан не полег в грандиозной битве со светлыми эльфами. Погиб во время сражения и был воскрешен магом – мастером школы Смерти. В благодарность за свое спасение принес присягу III Империи Феникса, которой верно служил тысячу лет. При попытке свержения узурпатора с трона был пленен и заточен в магический стазис на три тысячи лет. Пробудившись, создал и возглавил отряд наемников «Серебряные ежи» ныне это гордое имя носят императорские гвардейцы. С помощью своих солдат объединил разрозненные, доселе, полисы в единое королевство. Затем следует ряд успешных военных компаний присоединивших к новообразованной стране обширные территории. Последней к королевству примыкает стонущая под тяжким гнетом культистов порядка бывшая столичная провинция III Империи Феникса. После коронации уже в качестве императора объявляется о реставрации Империи Феникса. Спустя год после основания IV Империи Феникса Император жениться на Райской Птице из демонического дома Дагот. Начинается новый отсчет времени – от основания империи. С 1 года от о.и. и по наши дни Император мудро правит своей страной.

* * *

Императрица Империи Феникса Райская Птица из демонического дома Дагот.

Раса: Полудемон с примесью эльфийской и гномьей крови.

Возраст: Около тысячи четырехсот лет.

Место рождения: мир Лепурингия.

Родители: лесная ведьма Гемера и высший демон Флейм из дома Дагот.

Краткая биография: Рано потеряла мать сожженную на костре за связь с демоном. Воспитывалась отцом в одном из новосотворенных доменов Инферно. В возрасте ста лет вернулась на свою родину. Поскитавшись несколько десятилетий по миру оседает в Аграфе где и встречает Раймона Дважды феникса и становиться его секретарем, а потом и женой.

* * *

Глава Комитета Имперской Безопасности Империи Феникса Ворон.

Раса: опаленный эльф.

Возраст: неизвестен.

Место рождения: неизвестно.

Родители: неизвестны.

Краткая биография: Почти ничего неизвестно. На заре формирования «Серебряных ежей» присоединился к отряду и зарекомендовал себя как великолепный солдат и опытный разведчик. Единственная доступная информация о прошлом – служил в паучьей гвардии. Данных о существовании данного подразделения – нет. Под руководством Раймона дважды феникса создал и возглавил Комитет Имперской безопасности. И вот уже более тысячи лет остается его бессменным главой.

* * *

Глава Гильдии Некромантов Империи Феникса черный бард Фалькон Певец Смерти.

Раса: изначально человек. На данный момент – лич.

Возраст: около тысячи ста пятидесяти лет

Место рождения: мир Лепурингия.

Родители: неизвестны.

Краткая биография: Темный бард, присоединившийся к Раймону Дважды Фениксу во время его странствий. Друг Императора. Создатель музыкального течения, воспевающего смерть во всех ее проявлениях. Погиб после взрыва ядерной бомбы малой мощности и был воскрешен посредствам командирского штамма некрочумы. Один из сильнейших некромантов расы людей, когда-либо рождавшихся на Цепи Миров. После основания IV империи принимает должность главы гильдии некромантов и негласную должность карателя.

* * *

Министр науки Империи Феникса Электра по прозвищу Дрель.

Раса: опаленный эльф.

Возраст: около ста миллиардов девяти тысяч лет.

Место рождения: Первомир, самоназвание Земля.

Родители: Как таковых – нет, была создана великим Лоном.

Краткая биография: Одна из первых эльфиек сотворенных Великим лоном. Безымянный приходиться ей братом. Давняя подруга Раймона дважды Феникса. Один из величайших эльфийских техномагов. С момента присоединения Тарега к империи и по наши дни – министр науки империи.

* * *

Генерал-губернатор звена Цепи Миров Тарег, князь опаленных эльфов Безымянный.

Раса: опаленный эльф.

Возраст: около ста миллиардов девяти тысяч лет.

Место рождения: Первомир, самоназвание Земля.

Родители: Как таковых – нет, был создан великим Лоном.

Краткая биография: Один из первых эльфов сотворенных Великим лоном. Электра приходиться ему сестрой. Был лишен своего имени за неуместные шутки в адрес своегосоздателя. Давний друг Раймона дважды Феникса. Великий герой солнечных эльфов приведший остатки своего народа, почти уничтоженного светлыми богами, во тьму. Фактически родоначальнику опаленных эльфов. После присоединения мира Тарег к Империи феникса принес вассальную присягу Императору Раймону Дважды Фениксу. Назначен генерал-губернатором Тарега, на каковом поприще трудится и по сей день.

* * *

Экс глава отдельного гвардейского корпуса «Пожиратели» Леонид Ржавый.

Раса: Человек с примесью крови бэрингов (медведей оборотней).

Возраст: 34 года

Место рождения: мир Рожь.

Родители: Люди Петр и Мария Ржавые.

Краткая биография: Родители погибли в результате теракта на заводе по сборке агроголемомов когда ему было двенадцать лет. С отличаем закончил школу техно-жрецов при главном храме Deus ex Machina. К восемнадцати годам имел множество проектов модернизаций, пущенных в производство. Леониду Ржавому пророчили блестящее будущее в качестве инженера-конструктора. Неожиданно, для своих учителей, подписывает двадцатилетний контракт с армией, где быстро поднимается по служебной лестнице. Участвовал во множестве военных компаний. Имеет множество наград, в том числе и высшую – Орден Феникса. После уничтожения столичного мира эльфов платинного лебедя работает под прямым управлением Императора. Подробности деятельности как и обстоятельства смерти – строго засекречены. Известно только, что Леонид Ржавый погиб, как и подобает настоящему солдату – закрыв, сворим телом императора и забрав своего убийцу с собой. В армейской среде зародился и все набирает вес культ, обожествляющий героя.

Семерка лидеров опроса общественного мнения «Кто обладает наибольшим влиянием в Империи Феникса?» Краткие биографии. Эфирная сеть, информационный узел N 77/12 «Вести».

Глава 19 «Приобретения и потери»

Во всей этой череде битв, я как-то забыл, что жизнь продолжается. Что фермеры по-прежнему сеют хлеб, с конвейера сходят не только боевые големы и танки, но и сугубо мирные механизмы. Я забыл, что люди по прежнему: сходятся, влюбляются, женятся и заводят детей. Наверное, потому что я солдат и обретаюсь в магомеханическом теле, лишившись даже радости общения с Неко. Хотя это был сугубо мой выбор. К чему бередить старые раны, ведь мы действительно любили друг друга, как умели. После моей «второй смерти», о первой ей было известно, она превратилось в настоящего ангела смерти. Ею было создано, с согласия КИБ и одобрения Императора, подразделение диверсантов специализирующееся в охоте на вражеских магов и командиров. Поскольку довольно большому количеству людей было известно о наших отношениях, то она стала живой святой набирающего вес в воинской среде культа имени меня. В маленьком пантеончике состоящем из меня и Гая она заняла место моей спутницы жизни. К ней потек маленький ручеек силы, от верующих, позволяя совершать все более сложные операции и тем самым, укрепляя веру и увеличивая поток силы. Замкнутый цикл. Этот культ, казавшийся в начале забавной нелепицей тоже часть жизни. Но только благодаря одному событию, ставшему знаковым для всей Империи Феникса, вселившим в наших граждан новую надежду, я не превратился в бездушный механизм и сохранил способность чувствовать и жить, а не функционировать.

У императора родились наследники: мальчик и девочка – близнецы. Когда дети немного окрепли Раймон Дважды Феникс погрузил их в стазис на пятьсот лет и спрятал на каком то захолустном мире. За время магического сна похожего на смерть они должны были получить большой объем знаний, и подрасти примерно до восемнадцатилетнего возраста. Их личным телохранителем стал Гай. Он тоже погиб в той битве и его так же как я возродился в металлическом теле голема класса «Феникс», только в звероформе. Благодаря новому вместилищу душа моего кота сможет обрести полноценный разум. С уже сложившимися привычками и беззаветной преданности Империи из него выйдет отличный защитник для императорских наследников.

Согласно пророчеству Империя должна была пасть, и император не хотел, чтобы она погребла под обломками его близких. Всю тысячу лет существования IV Империи Феникса наш правитель пытался уйти от заданного будущего, но ему не удалось побороть цепочку изменений запущенную в глубокой древности триумвиратом великих сил: Светом, Тьмой и Равновесием. Элонид, несколько наиболее могущественных темных богов и Айра возлюбили Цепь Миров всем своим естеством и по этому они решили остановить великое противостояние Порядка и Хаоса и не допустить их последней битвы, после которой эта вселенная исчезнет. Но цена высока! Множество миров сгорело и еще сгорит в огне Последней Великой Войны Сил. Боги падут. Так всегда бывает, когда кто-то прибегает к истинному пророчеству. Ведь пророк не предсказывает будущее, а меняет его. Представьте себе стоячий пруд, в котором поверхность воды неподвижна. Если туда бросить камень – по воде разойдутся круги. Так же и пророк изменяет будущее, воздействуя на настоящее. Есть еще один тип пророков – так называемые ментаты, они с помощью логики, интуиции, специальных мнемотехник и магии Разума экстраполируют известные им факты и делают прогнозы. На самом деле ментатами в той или иной степени являются все разумные существа. Если вы видите на небе грозовые тучи – то вполне резонно можете предположить, что скоро пойдет дождь. Значит вы тоже пророк, но на бытовом уровне.

Война продолжалась. Я вернулся к своему подразделению и пропадал на передовой, Император как ни в чем не бывало занимался государственными делами. Так продолжалось несколько месяцев пока, а потом все жители Империи были ошарашены небывалым известием: Темный Союз без объявления причин подписал сепаратный мирный договор со Светлой лигой. Более того, они объединились и объявили войну нашей стране. Когда об этом сообщили Императору, он лишь ухмыльнулся. Новое объединение получило название Союза Света и Тьмы, но мои ребята быстро его сократили до Союзничков. Куда больше Раймона обеспокоил то, что его жена находилось с дружественным визитом в одном из государств предавших нас. Правда с ней был Ворон, батальон гвардейцев и лучший боевой корабль, когда-либо сошедший со стапелей Тарега.

Когда пришло сообщение о том, что потрепанный крейсер с Императрицей на борту появился на орбите, он не находил себе места. Первым вопросом, явившемуся на доклад Ворону было:

– Что с моей женой? – Холодно спросил он.

– Император, примите мои соболезнования, она погибла. Это целиком моя вина, готов понести любое наказание…

– Замолчи! Ты сделал все возможное. Что с телом?

– Я вколол ей некрочуму предназначенную для воскрешения смертельно раненых офицеров, а на стадии пробуждения поместил ее тело в стазис-саркофаг. Вы можете в любой момент пробудить свою жену и перенести душу в новое тело.

– Нет. Она снова полезет на передовую. Я не хочу снова потерять ее. Доставьте саркофаг с ней на флагман проекта «Ковчег» и позаботьтесь включить в его штат несколько толковых магов смерти. Необходимое оборудование для выращивания нового тела там имеется.

– Будет сделано мой Император! Что сообщить народу? Слухи о смерти Императрицы распространяются со скоростью лесного пожара. Это может здорово подорвать боевой дух.

– Позовите пресс-секретаря. Я лично объявлю народу, что Императрица тяжело ранена и помещена в стазис-саркофаг регенератор. Заодно и расскажу о проекте ковчег.

– Вы думаете пора?

– Да. IV Империя Феникса скоро падет. Если мы не позаботимся о будущем наших детей сейчас – будет поздно. Можете идти. – Коротко поклонившись Ворон покинул кабинет.

«Ковчег» – это амбициозный проект по превращению целой планеты в космический корабль способный самостоятельно перемещаться между звеньями Цепи Миров. Он был укомплектован по последнему слову науки и магии и оснащен необходимым запасом материалов для построения цивилизации с чистого листа. На него производилась эвакуация детей со всех уголков Империи. Я как-то побывал на «Ковчеге» – бескрайние поля стазис-саркофагов накрытые силовыми полями. Огромные автоматические заводы и синтезаторы материи. Цепь магических зиккуратов опоясывающая планету по экватору. На создание «ковчега» было потрачено более пятисот лет, огромное количество сил и средств. Каждая Империя Феникса заканчивала одинаково – почти полным уничтожение народа ее населяющего. Только Раймон Дважды Феникс решил пойти против заданного будущего спасая наших детей, и предоставляя им шанс начать все сначала.

* * *

Совершенно неожиданно со мной связалась Тиен Маэдрос и попросила исполнить мое обещание. Как она узнала, что я все еще жив – ума не приложу.

В начале я не понял о чем она, но потом поступило извести: Из-за разразившейся битвы богов защитный барьер, созданный Лоном, был прорван и на Изумрудные Пустоши вторгся Порядок. Феанур и Тиен остались последними эльфами Платинного Лебедя на Цепи Миров. Через час со мной связался Феанур с аналогичной просьбой. Ему, по всей видимости, рассказала обо мне Тиен. После потери своего народа им захотелось прервать свое никчемное, с их точки зрения, существование. Я встретился с ними на Ржи, к тому моменту превратившейся в поле боя. Клятва должна быть выполнена! Тиен и Фианур пали от моей руки.

Кроме этих скорбных событий произошла совершенно неожиданная встреча. Когда я возвращался с похорон Феанура меня окликнул какой то солдатик.

– Простите, вы не могли бы подсказать местоположение Жлезного Человека? – Самый простой узнать местоположение голема, это спросить у другого. Мы постоянно подключены к эфирной сети.

– Железного человека? – Переспросил я. – Вы не могли бы сказать его идентификационный номер.

– В том то и дело что нет. Говорят, он был другом и учителем самого Леонида Ржавого. Вы не могли бы поискать?

– Уже нашел. Проспект Победы, дом шесть, второй этаж, комната двадцать три «Б». По крайне мере так написано на плане здания.

– Спасибо большое!

– Если не секрет, зачем он вам нужен?

– Я хочу попросить у него благословения! Извините мне пора, спасибо еще раз! – Выпалил на одном дыхании солдатик и смутившись спешно ретировался. А я принялся наводить справки. Железный человек: Седьмая степень разумности; Модель – боевой голем класса «спрут»; Специализация – фехтовальная машина;

Звание – капитан, командует сводной ротой големов прошедших конверсию наоборот, из мирных механизмов в военные.

Неплохая карьера для дешевой модели агроголема по прихоти фирмы-производителя наделенного мощным искром. Я отправился нанести визит незаслуженно позабытому другу. Я нашел его окруженного небольшой толпой солдат и младших офицеров, среди которых был давнишний солдат.

– Ну здравствуй Железный Человек, ты сильно изменился.

– Здравия желаю товарищ полковник! – По моему настоянию Император заменил это дурацкое «сэр» на «товарищ».

– Без чинов.

– Есть, без чинов!

– Отойдем, поговорим. Автографы и благословения раздашь потом.

– Простите полковник, вы знаете меня, но я не знаю вашего имени. Как мне вас называть?

– Зови как раньше, Ленькой.

– Маленький сэр?! Вы живы?!

– Не то чтобы совсем, как видишь,. Теперь мы с тобой стали братьями не только по духу, но и по плоти. Помнишь, как я побратался с тобой?

– Такого не забыть! Вы тогда перерезали мне маслопровод, хорошо, что ваш отец вовремя остановил вас и не дал пустить себе кровь. Вы могли пострадать…

– Ты все такой же зануда! Значит, капитан голем роты? Молодец, далеко пойдешь!

– Да нет, мне Ксандр помогал.

– Как поживает учитель?

– Он убит вражеским снайпером. Прими мои соболезнования.

– Мир его праху…

Мы проговорили четыре часа кряду, а потом я отбыл на Лепурингию. А через неделю Рожь была уничтожена, не спасся никто.

* * *

Документ 20: Основополагающие догмы культа Deus ex Machina

Человек – самый совершенный механизм во всей Цепи Миров. Но подобно прекрасному брильянту он нуждается в оправе – технике.

Самосовершенствование – путь к Абсолюту. Имплантация тела и молитва – вот единственные помощники на этом пути.

Самокопирование угодно Deus ex Machina. Больше разумных особей – больше информации. Количество со временем перейдет в качество и будет пройдена еще одна ступень на пути к Абсолюту.

В достижении Абсолюта – цель не в конечном результате, он не досягаем, а в бесконечном движении к нему.

Служение Империи Феникса – самая высокая награда, которой может удостоиться любой affectuosus machinalis scientia.

Император Раймон Дважды Феникс – живое воплощение Deus ex Machina на Цепи Миров. Если тебя ударили по правой щеке – отрежь голову своему обидчику.

Человек без техники – самодостаточное существо, техника без человека – ничто.

Конспект лекции факультативного курса «Основы культа Deus ex Machina». Императорский Маготехнологический Университет имени императора Арчибальда I Феникса.

Глава 20. «Битва за Тарег»

Тарег – очень красивый и необычный мир. Его небо алое как свежепролитая кровь, за это его еще называют миром Кровавые Небеса. Под светом черного солнца произрастают небывалые синелистые деревья. За все века освоения и превращение этого мира в индустриальный центр Империи так и не удалось полностью свести эти джунгли. Они остаются, как и тысячи лет назад, предельно враждебны человеку.

Зря враг вторгся в Тарег, его надо было уничтожить или оставить в покое. Долгие столетия культ Deus ex Machina и Император копили боевых големов. На одном только столичном мире их больше миллиарда ожидает своего часа на резервных складах, а уж на мире-кузнице… Там есть все: от маленьких дронов до гигантских Колоссов. И это еще не все козыри Империи Феникса. Существуют различные штаммы некрочумы, которые позволяет массово создавать легко контролируемую или разумную нежить почти из любого живого организма. Своего часа ждут боевые вирусы почти со стопроцентной летальностью, отравляющие вещества, нейтронные и термоядерные бомбы огромной мощности. Ждут – не дождутся артефакты, напитанные жертвенной силой, и убийственные заклятья способные уничтожить все живое на целой планете. Атмосферные процессоры тоже можно прекрасно использовать как оружие массового поражения. IV Империя Феникса долго готовилась к войне против объединенной мощи почти всей Цепи Миров. Победить мы не способны, но прихватить с собой своих врагов – вполне. На нашей стороне остались только народ семнадцати домов и еще несколько столь же безумных рас.

Всем шло в точности, как и рассчитывал Император. Тиен, прежде чем она совершила самоубийство с помощью моего клинка, удалось убедить правителей Лиги Света и Темного союза в правдивости своих слов о том, что правитель Империи Феникса продался Порядку. Здесь, на Тареге, начнется первая настоящая битва воистину последней Войны Великих Сил.

Враг высадил трехмиллиардную армию. В основном танки и другая техника при поддержке магов и нескольких слабеньких богов. Император избрал оборонительную тактику. Противника предполагалось измотать и обескровить в боях на заблаговременно подготовленных и глубоко эшелонированных позициях, после чего перейти в контрнаступление. Такой гигантской армии понадобилось довольно много времени для подготовке к наступлению. Масштабные военные действия не велись, направление удара было очевидным, и имперские войска постарались воспользоваться наступившей паузой и приготовиться к отражению вражеского наступления с особой тщательностью. Ударными темпами возводились мощные, многократно эшелонированные оборонительные сооружения, вытянувшиеся исполинской дугой. Оборонительная система состояла из множества полос и рубежей глубиной до трехсот километров. Каждая армия первого эшелона построила три полосы обороны, которые на вероятных направлениях главных ударов противника были заняты войсками. Глубина тактической зоны обороны достигала пятнадцати – двадцати километров при наличии развитой сети траншей и ходов сообщений. До глубины тридцать пять километров была построена противотанковая оборона, основу которой составляли опорные пункты и противотанковые районы. Широко применялось минирование танкоопасных направлений. Предусматривался маневр артиллерийских противотанковых резервов и подвижных отрядов заграждений. Строительство оборонительных рубежей велось силами жрецов Deus ex Machina и опаленных эльфов. По данным разведки начало вражеского наступления было запланировано на три часа утра, однако в результате проведенной нашими войсками артиллерийской контрподготовки войска противника выступили с трехчасовым опозданием.

В результате трехдневных боев на Северо-западном направлении противник ценой больших потерь прорвал главную оборонительную полосу и вклинился на шесть – восемь километров. Вспомогательный удар на Юго-западе не имел успеха. Отбивая контратаки имперских войск, противник медленно продвигался вперед, но к исходу седьмого дня был остановлен, его наступательный порыв полностью истощился, и он перешел к обороне. За неделю войска Союзников вклинились в оборону частей фронта на десять – двенадцать километров. Окружить наши соединения у врага так и не получилось не смотря на все попытки.

На восьмой день мои способности техноэмпата полностью раскрылись: я увидел битву тысячами сенсоров и камер установленных на големов и технику Империи Феникса. Я видел то, что видел заживо горящий экипаж подбитого танка, я видел как артиллерийские колоссы выдвигают дополнительные опоры и воздевают к небу жерла своих орудий, открывают ракетные порты чтобы в следующий миг обрушить на врага огненную смерть, я видел одинокого дрона разведчика забравшегося глубоко в тыл к противнику, я видел мозаику битвы, состоящую из разрозненных фрагментов и в тоже время панораму сражения целиком. На юго-восточном направлении наметился вражеский прорыв – бросить танковый батальон из резерва и звено чаролетов-бомберов для ликвидации оного. Дрон разведчик подобрался вплотную к вражескому штабу – отдать приказ об артударе пока он не сбит и осуществляет подсветку цели. Я почувствовал себя могучим, всесильным богом. Новооткрытая способность опьянила меня. Это опасно, действительно опасно.

– Держи себя в руках Леонид! – Услышал я голос, и наваждение прошло.

– Спасибо, мой император! – Вот кто действительно бог, а я так – жалкий призрак, обитающий в магомеханическом теле.

– Ты не прав! – поскольку мы общались посредством эфирной сети Император смог прочесть мои мысли, – но сейчас не время заниматься самокопанием. Оставляю Тарег на тебя, я сейчас нужен на Лепурингии. Там высадилась почти пятимиллиардная армия Союза Света и Тьмы. Откуда только столько взяли? Мы самое крупное межмировое государство и даже с учетом ополченцев мы едва двадцать миллиардов наскребали и это в самом начале войны Сил. А сейчас едва ли десять наберем. А у Союза численность армии раз в пять больше, но и потери очень высокие. Вторжения демонов и Порядка, предсмертные заклятья лояльных нам богов. По расчетам аналитиков у Союза должно быть лишь двухкратное численное превосходство. А тут такая засада! Причем давления на наши войска в других мирах не ослабло, а наоборот усилилось. Боюсь, столичный мир придется уничтожить вместе с врагом. – Сказав это Раймон Дважды Феникс отключился и отбыл порталом на Лепурингию.

Позже я узнал, что анти-портальная защита установленная на столичный мир была деактивирована в результате предательства высокопоставленных сотрудников КИБ. Чуть ли не самим Вороном, по крайней мере, он загадочным образом пропал. По этому нападение произошло столь внезапно. По этому огромные армии големов и нежити так и остались лежать на складах – големы и в Курганах Павших Героев – нежить. Солдаты Империи Феникса продолжают, служит своей стране даже после собственной смерти. Всем павшим на поле боя воинам вводиться штамм некрочумы, а на стадии пробуждения специальная сыворотка, останавливающая процесс пробуждения и консервирующие вещества как при бальзамировании. Затем тела помещаются в специальные курганы, чтобы в случае нужды пробудиться и встать на защиту своей Родины. Конечно, можно хранить тела на складе, как и големов, но это будет неуважением к павшим, их живым родственникам и самой Империи.

Я вернулся к управлению битвой в режиме панорамы. Мое внимание привлек одинокий парящий танк, крутящийся на месте и вертящий дулом орудия как бы танцуя парный танец. Экипаж откровенно глумился над врагом. Безумцы. Их батальон уничтожен, а у самих снесло силовой щит и заклинило систему подачи боеприпасов к главному орудию. Я только хотел отдать им приказ уходить, как враг не выдержал издевательств и попер дуром. Целая рота тяжелых танков на один полудохлый легкий. Имперец начал неторопливо отступать, причем целенаправленно, а не абы куда. Я взял более крупную панораму этой небывалой битвы. Гениально! Вся эта эквилибристика нужна была, чтобы заманить врага под фланговый огонь расположенных неподалеку големов арт-поддержки. План – удался! Рота противника была уничтожена в считанные секунды. Я все-таки отдал приказ об отходе, а то с этих маньяков станется продолжать бой. Ведь вражескую технику можно давить, к примеру. Снимается ограничение мощности с левитационного амулета, танк разгоняется, а перед выбранной жертвой амулет левитации врубается на полную мощность, танк совершает прыжок и обрушивается своим немалым весом на врага. В общем то это небольшая перелицовка тактики сражения одиночного ПБГ с группой танков противника. Смысл подобных действий в том, чтобы оказаться в гуще врагов, затруднив им прицеливание, уничтожая их по одному «в рукопашную». И то семидесяти случаях из ста – это верная гибель, что уж говорит о легком танке. Представление к ордену феникса каждого члена экипажа ушло в сеть. Героизм – должен быть достойно награжден. А орден это не просто красивая побрякушка, усыпанная рубинами, но и льготы, приличная единоразовая выплата и солидная прибавка к пенсии.

Постепенно враг начал выдыхаться. В то время как я посылал в бой все новые и новые големы. Пусть по большей части это был лом, но с задачей обескровить врага он справлялся отлично. Доходило до смешного. Я сформировал батальон из промышленных пылесосов и послал его в бой. Враг наверно офонарел увидев такую картину, так как под прикрытием сего отвлекающего маневра мне удалось провести успешную контратаку. Но это был временный успех. Противник бросил в бой своих богов, доселе не принимавших активного участия в битве, и десяток свежих дивизий. Мне пришлось послать в бой все свои резервы, в том числе и «Пожирателей». Десять дней продолжались упорные кровопролитные бои. А еще произошел еще один качественный скачек моих техно-эмпатических способностей. Я почувствовал предсмертный зов. Моя душа покинула тело и соскользнула по линии силы к умирающему. Меня позвал Эдуард Кирквуд. Огромная дыра в груди как-то не способствует жизнедеятельности. Свои последние мгновения жизни он тратил на неистовую молитву, он молился мне, прося дать силы выполнить приказ – поднять первый батальон в атаку.

– Спи спокойно воин, – прошептал я в его сознании, – твоя просьба будет исполнена.

Успокоенная душа подполковника отлетела, а я занял ее место. В этом теле достаточно имплантатов, чтоб я мог управлять им. Сказать, что солдаты были шокированы внезапно поднявшимся телом своего погибшего командира – значит, ничего не сказать. Некрочума так быстро не действует. Поискав взглядом какой-нибудь меч и не найдя его, я не долго думая, призвал Перо Феникса. Тело Кирквуда вспыхнуло как сухая солома, за его спиной из пламени соткались огненные крылья. Я воздел пылающий багровым пламенем клинок и прокричал: «За императора! В атаку!» Мой глас разнесся по полю боя, перекрывая шум выстрелов и взрывов. Я указал в сторону врага и побежал увлекая за собой солдат. На бегу я начал читать литания смерти.

– Мы приходим из пепла и в него же уходим. Смерть переходит в жизнь, а жизнь в смерть. Я не боюсь смерти. Я не боюсь жизни. Мой дух – феникс, он бессмертен! Мое тело – пепел! Моя воля – всепожирающее пламя!

Как только отзвучало последнее слово, тело Эдуарда распалось невесомым пеплом, и внезапный порыв ветра развеял его. А солдат охватило боевое безумие и они как всесокрушающая горная лавина обрушились на врага. Так рождаются святые.

На пятнадцатый день сражения появился император вместе с остатками защитников Лепурингии. Это решило исход дела. Враг был окружен и безжалостно уничтожен. Вместе с победой Император принес неутешительные вести: Лепурингия пала и была полностью выжжена вместе с не успевшим эвакуироваться мирным населением и армией вторжения.

После столь грандиозных поражений Союзники рассорились друг с другом и началась война всех со всеми. Почти каждый день приходило сообщение о гибели того или иного мира. Среди богов тоже началась междоусобица, они гибли почти так же часто как миры. Империя смогла продержаться еще четыре месяца, пока не наступил ее последний день.

* * *

Документ 21: О порядке и Хаосе

Что есть порядок? Это – статичность, неизменность, отсутствие жизни. Порядок – безбрежный океан ничто и в то же время чего-то, это первоматерия. Такова точка зрение философов, нас же интересует практическая сторона вопроса. Прежде всего, надо уяснить и запомнить одну простую вещь: Порядок – это полная и окончательная смерть. Все с чем соприкасается первоматерия она рано или поздно превращает в саму себя. Но из-за защиты поставленной великим Лоном преобразование не пойдет дальше места соприкосновения или если не будет набрана критическая масса первовещества. Если это произойдет, то первоматерия начнет испускать эманации искажающие реальность вокруг нее, а спустя какое то время начнется ее бесконтрольный рост. Это так называемый прорыв порядка – единственная цель существования Ordo Servitor, слуг порядка. Достоверно известно о четырех типах существ порядка которых можно встретить на Цепи Миров. Адепты – обычные люди и иные разумные поклоняющиеся порядку и владеющие основой его магии. Рыцари – это адепты прошедшие посвящение порядку включающее в себя человеческие жертвоприношения. В результате обряда посвящение они получают частичку первоматерии заключенную в изумрудный кристалл у них во лбу. Эта частичка медленно пожирает и преобразует своего носителя. Помимо магии они пользуются специальным оружием, как правило, мечами, чье лезвие состоит из первоматерии. Твари – это полностью преобразованные порядком рыцари. Выглядят как парящая в воздухе колонна, выточенная из бриллианта. Не обладают разумом и магией. Духи – обладают сильной магией и неуничтожимостью в бестелесной форме. Но для того чтобы использовать магию им необходимо материальное тело, на роль которого пойдет что угодно от ржавого гвоздя до человека. Если материальный носитель, в котором находится дух, уничтожить то он погибнет. Встречаются крайне редко, так как их осталось очень мало. Существует легенда, что они были созданы в качестве непобедимых солдат Урагом, сыном Урга – верховного лорда Порядка. Даже великий Лон не смог уничтожить, казалось бы, непобедимую армию Духов. Но Лона не назвали бы великим, если бы он не придумал выход из создавшегося положения. Ему удалось даровать духам тела земляных червей. После великого преобразования армию червей уничтожили, напустив на нее миллиарды миллиардов простых ворон.

У Ordo Servitor существует собственная магия позволяющая манипулировать первоматерией и испускаемыми ей эманациями. Наиболее близкой к магии порядка являются запретные разделы магий драгоценных камней, льда, снега и металла. То есть магией так или иначе связанной с кристаллами. Именно из-за этого III Империя Феникса долгое время отказывалась от Искров и кристаллов дальней связи. И не без оснований. Достаточно вспомнить печальную судьбу эльфов инея. Это – умертвия, служащие своей снежной королеве. Когда-то они были живыми, но эксперименты со школой Ледяного Кристалла, превратили их цветущий мир в ледяную пустыню. Сами они погибли и воскресли в виде нежити. У них не осталось ни желаний, ни чувств, ни воспоминаний. Чтобы поддерживать подобие жизни, им необходим холод, поэтому они никогда не выходят за пределы своих снежных владений. Их мир был уничтожен Империей феникса так как там назревал прорыв порядка. Эмблемой Порядка является стилизованное изображение кристалла произвольно цвета и размера. Обычно у разных сект различаются и эмблемы.

Хаос – это движение, изменение, жизнь. Посмотрите на свою руку, посмотрите за окно – это и есть хаос воплощенной. Каждый миг происходят изменения пусть и не видимые человеческому взгляду. Даже смерть – это хаос. Слуги Хаоса – все разумные населяющие Цепь Миров. Даже рыцари и адепты порядка одновременно являются слугами Хаоса, только чудовищно обезображенными. В магическую школу хаоса входят все заклятья когда либо изобретенные на Цепи Миров. С практической точки зрения все, что необходимо знать: мы и есть Хаос! У хаоса нет единой эмблемы. Наиболее популярным является изображение вороны как символ победы над «непобедимой» армией духов.

Краткое изложение фильма «Строение вселенной», часть шестая. Эфирная сеть, информационный узел N 301/5 «Библиотека миров».

Глава 21. «Последняя битва»

Я подключился к центральному серверу Deus ex Machina чтобы узнать текущее положение и прогноз на будущее. Дело – дрянь! Семьдесят четыре процента Имперских миров – уничтожены. Двадцать три процента захвачены. Как не трудно подсчитать, мы контролируем только три процента, да и то это в основном обугленные шары как Лепурингия. От гигантских армий големов и нежити остались жалкие крохи. Космический флот перестал существовать как род войск. В строю только тридцать девять процентов живых солдат и то половина из них плохо обученные резервисты. Союзники уничтожены подчистую. «Ковчег» был вынужден стартовать, недосчитавшись пятидесяти процентов обслуживающего персонала, зато туда набилась куча беженцев, дезертиров по нынешним временам. Ну, хоть детей почти всех успели разместить и то ладно. Зато можно сказать, что мы славно погуляли. Половина Цепи Миров превратилась в пылающие руины, залитые отравой и зараженные смертельными болезнями. От некогда многочисленных светлого и темного пантеонов осталось едва три десятка самых сильных или хитрых божеств. Вот такая вот занимательная арифметика. Как-то даже не верилось, что за сухими цифрами скрывалась трагедия вселенского масштаба. По прогнозам того, что было некогда Богом из машины жить нам осталось от силы месяц. Я связался с Императором.

– Раймон, пора!

– Наконец то! Немедленно посылаю вызов на поединок. Отдай солдатам последний приказ и пни там Фалькона, чтоб поторопился со своими ходячими трупами. Встречаемся через час у портала ведущего на Лепурингию. Закончить там, где все началось, будет символично. Ну, знаешь: змея кусает свой хвост и прочие эзотерические бредни. Лонд с Элонидом обязательно приведут туда своих гавриков.

– Понял.

Последний приказ солдатам – это валить ко всем демонам, тобишь: «Спасайся, кто может!»

У портала ведущего в Лепурингию собрались трое – последние воины IV Империи Феникса. Лич Фалькон по прозвищу певец Смерти приведший с собой сотню боевых зомби созданных из трупов павших богов. Безымянный – князь опаленных эльфов. И я – голем класса феникс.

Мы не успели перекинуться и парой слов, как появился Император. Одет он был в черную куртку и штаны рыбьей чешуи. В ныне не существующих океанах Лепурингии когда то обитал народ русалок, эта одежда была создана явно их руками.

– Навевает воспоминания, не так ли Фалькон?

– Не хочешь ли ты сказать, что это те самые тряпки что подарили русалки тысячу лет назад?

– Хочу и скажу: те самые. Я их как забросил в стазис-саркофаг так там они и лежали.

– И зачем ты их надел.

– Старый стал, сентиментальный. Весело тогда было…

– Особенно мне. Сволочь ты Раймон.

– Что есть – то есть. – Император коротко хохотнул. – Ладно, пошли, что мы тут торчим? Треножник Власти я призову на месте.

Трехзубая корона вороненой стали с крупным рубином по центру. Резной скипетр из бивня левиафана и копье «Похититель душ». Вместе все три предмета – Треножник Власти, очень сильные магические артефакты, наделяющие владельца огромной мощью. Помимо чисто утилитарной функции треножник является императорскими регалиями и символом власти. В этих артефактах были заключены души всех предыдущих императоров и только они выбирали достойного владеть Треножником и править Империей Феникса.

Мы отправились на Лепурингию – некогда столичный мир сожженный вместе с несметной армией захватчиков очередным Дэймоновым изобретением Электры. По приказу императора он был превращен в один гигантский мемориал под открытым небом. Всю его поверхность усеивали каменные стелы с именами людей отдавших жизни за империю. Причем вырастали они там сами – результат одного мощного и необычного заклятья созданного самим Арчибальдом I Фениксом.

Лепурингия встретила нас пепельной бурей и плачем ветра. Портал открылся на плоской вершине пирамиды воздвигнутой на месте древнего храма, в котором короновался Раймон дважды Феникс. С пирамиды открывался потрясающий вид на целый «лес» черных обелисков покрытых золотыми письменами.

Пока я «любовался» пейзажем Император призвал Треножник Власти как я призываю свой огненный меч.

– И наступят сумерки богов! Пробьет час Рагнаради! И поднимет шлемоблещущий копье испивающие души! И поведет за собой пустые оболочки мертвых богов Певец смерти! Как думаешь Фалькон, так запишут это летописцы?

– Я думаю, что мы по уши в дерьме!

– Ты оптимист Фалькон. Мы уже на самом дне океана жидкого удобрения! «Боги – падут!» – так гласит пророчество. И оно скоро исполнится! Видишь радужные переливы в небе? Это открывается Колодец хаоса. Лонд и Элонид ведут богов мне на заклание! Ты чувствуешь, как дрожит от предвкушения крови и божественной силы мое копье, чья сущность была наречена Похитителем душ?!

– Совсем сбрендил. – Буркнул Фалькон.

– Леонид, Безымянный – в резерв, отойдите поближе к порталу, так как на нем стоит защита. Фалькон расставь своих мертвяков в оцепление у подножия пирамиды и тоже в резерв. Сейчас вы мне будете только мешать.

Казалось, небеса над пирамидой разверзлись и исторгли из себя двадцать семь огненных болидов. Это боги явились на последнюю битву. Император воздел копью и с его наверший ударил луч черного света в одного из богов. Все потонуло в ослепительной вспышке, не помогли даже защитные фильтры. Один готов! Но какая мощь, я видел смерть не одного бога, но такого выброса силы не было никогда. О чем это говорит? Богов осталось крайне мало, а поток силы от светлого и темного престолов остался тем же. Эти престолы совершенно особая вещь. Изначально они были созданы как сосредоточия света и тьмы, дабы усиливать мощь Лонда и Элонида, да подпитывать силой верных им богов. Ныне престолы обладают собственным ни на что непохожим разумом и могут создавать своих аватаров. По всей видимости престолы на нашей стороне иначе не стали бы накачивать богов силой под завязку. Похитителю душ все равно кого убивать, что переполненный силой бог, что простой смертный. Зато оно пьет силу убитого и передает своему владельцу. По-хорошему богам надо было прихватить батальон обычных солдат и раскатать нас в тонкий блин.

А тем временем прибывшие боги сошлись с боевыми зомби Фалькона в рукопашную. Уж очень сильная защита от божественных сил на них стояла. Как такое удалось сотворить по-моему не до конца понимает и сам лич. Но то, что силы в них вбухали очень много – факт, чтобы поднять одного такого зомби нужно умертвить с особой жестокостью не меньше тысячи пленников. Человеческое жертвоприношение во все времена было мощным источником силы.

Зомби уверенно теснили богов и уже успели прикончить нескольких. Дело все в том, что Фалькон поднял исключительно богов войны, которые за время боевых действий полегли в полном составе с обеих сторон, великолепно владеющих рукопашным боем, а противостояли им всякие покровители убийц, воров и интриганов, да пару целителей. А это не те специализации, в которых умение махать клинком является основным. Добавим еще численное превосходство зомби, их нечувствительность к боли, неплохую защиту от физических повреждений и Фалькона восстанавливающего и усиливающего свои создания. Я тоже вносил посильную лепту паля с двух рук своими лучеметами. У богов почти не было времени огрызаться, а те маломощные заклинания, которые они успевали послать в нас, отражало защитное поле портала. Пока я увлеченно полосовал лучами богов, а Фалькон дирежировал своими марионетками Император обменился магическими ударами с Лондом и Элонидом. Вернее дети Лона с упоением долбили в магический купол, которым укрыл себя Раймон.

Творилось что-то странное: Император ушел в глухую оборону, что равносильно поражению. Великие братья долбят чистой силой, вместо головоломных заклятий. Боги остались без поддержки своих всесильных господ и умирают один за другим под клинками зомби. Элонид, зачем-то начал потихоньку отходить за спину своего брата.

После того как последний бог пал разорванный боевыми зомби Фалькона защитный купол императора замерцал и исчез. Подозрительно вовремя.

– Повинуйся мне, по праву короновавшего тебя Тьмой! – Выкрикнул Лонд. – Пронзи себя копьем! – Император упер древко копья в землю, даже всей его огромной силы выло не хватило чтобы побороть приказ. Мы, с Фальконом, среагировали прочти одновременно, бросившись к Императору. Владыка Тьмы небрежно взмахнул рукой и Раймона окружил пылающий купол. Меня он отбросил, всего лишь оплавив броню, а вот Фалькон сумел проломиться. Но какой ценой, он вспыхнул как пук соломы и прежде чем распасться пеплом сумел выбить копье из рук императора. Лонд расхохотался, но вскоре смех сменился булькающим хрипом, это Элонид воткнул ему стилет под лопатку.

– Прости брат, но лучше так, чем забрать с собой всю Цепь Миров. – Промолвил бывший владыка света. Затем он подобрал копье и вложил его в руки парализованного императора.

– Забавная живая статуя получилась. Не подведи меня, мой лучший инструмент. – С этими словами он нанизался на копье. Чудовищный поток силы хлынул по зачарованному древку. Это была совокупная сила поверженных Светлого и Темного пантеонов, Престолов сил и великих братьев. Не выдержав проходившей через них мощи, корона и скипетр распались невесомым пеплом, а у копья оплавился наконечник. Им предстояло найти новые воплощения и вновь служить императору, только уже V Империи Феникса. А души императоров прошлого наконец то освободились и смогли обрести покой. Затем Раймон произнес формулу отречения, поскольку даже после разрушения треножника власти он оставался императором, а значит Лон, как и его сыновья, будет иметь над ним власть.

– Я Раймон Дважды Феникс отрекаюсь от трона за себя и своих потомков, да будет Тьма и Свет моими свидетелями! – Полыхнуло ого-го-го – отречение принято.

Пока Раймон приходил в себя сидя на ступенях пирамиды к нему подошел, не принявший участие в битве, Безымянный. Я, было, дернулся, заметив у него в руках кинжал, но был остановлен властным жестом Феникса. Эльф беспрепятственно погрузил клинок в грудь Раймона и молча уселся рядом.

– Поздно друг мой, я ведь рассказал о пророчестве и предлагал тебе оборвать мою жизнь семьсот лет назад. Ты – отказался, а теперь поздно, я стал чем то большем чем бог. – бывший император невозмутимо выдернул из своей груди кинжал и отбросил его в сторону.

– Убийца убийц не способен повредить мне.

– Тогда убей меня, мне незачем жить. Мой народ уничтожен.

– Халтурщик этот Лон, и эльфы у него получились дефективные. Чуть что, сразу: «Убей меня». Несколько тысяч твоих опаленных уцелело, насколько я знаю. И вообще, как же красота, хранителем которой тебя поставил Лон?

– Я давно уже перестал быть хранителем. Все перворасы кроме людей отказались от своего предназначения.

– Почему же? Оглянись вокруг! Посмотри, какую красоту сотворила твоя сестра! Мрачную, угнетающую, но красоту! Красоту дотла сожженного мира! – Раймон залился веселым смехом.

– Ты совсем обезумел!

– Конечно, а ты попробуй представить – каково мне осознавать, что я собственными руками уничтожил Цепь Миров! Пусть не полностью, пусть во имя благой цели, но уничтожил! Весь твой груз прожитых лет, вся та кровь на твоих руках, весь груз боли ничто по сравнению с моей ношей! Ты хочешь умереть? Я тоже! Мы сделаем это вместе! Отойди в сторону Леонид, предначертанное должно свершиться. – Я выполнил приказ. Император скрестил руки на груди, и его охватило черное пламя. Эльф, тоже, вспыхнул как спичка. Так же внезапно как появилось, пламя опало, оставив после себя лишь круг спекшейся до состояния обсидиана земли и кокон. Спустя миг он треснул и в не взвилась гигантская птица состоящая из языков чистейшего черного пламени. Черный Феникс родился! С гортанным клекотом птица описала над пирамидой круг и приземлилась у подножия пирамиды. В моем сознании зазвучал голос, переродившегося Раймона.

– Леонид! У нас есть несколько минут, пока волна искажений возникшая из-за моего рождения достигнет Лона. Пришло время зарыть топор войны. Выпускай Багровую Тьму и вали на все четыре стороны. Нади себе какой-нибудь искр женского полу и трахайся виртуально, детишек заведите. Или стань маленьким императором на симпатичной планетенке вроде Ионики. Можешь к своим «Пожирателям» вернуться. Их примерно с батальон наберется. Ушлые товарищи: угнали остатки имперского космического флота – все три корабля, потом ограбили склады военного резерва и демонтировали кое какие производства. А на флагмане, это, кстати, твой «Палач» устроили шикарный храм нам с тобой. От них идет мощный поток силы. Думаю, со временем они превратятся в странствующий рыцарский орден. А есть еще один просто шикарный вариант. Я могу дать тебе координаты одного дикого мира, в котором находиться база с супер-искром, который генерирует иллюзорную реальность для цифровых призраковвеличайших ученых и магов Империи. Дай им тысчонку – другую лет и они найдут способ, как привязать твою душу к живому телу. Ну так как? У тебя пять минут на размышление, а потом сюда заявиться Лон и я вызову его на дуэль.

– Пошел к Дэймону Раймон, я тебе присягал на верность и пройду весь путь до конца!

Я вышел в эфирную сеть, вернее то, что от нее осталось, и активировал амулет, заложенный в основание пирамиды на которой мы находились. Все, Багровая Тьма пробудилась. Это заклятье, скорей даже полуразумная сущность способна путешествовать между астральными планами разных звеньев Цепи. Все уцелевшие боевые механизмы высшего класса опасности, все ракеты с ядерными боеголовками, цистерны с отравляющими веществами и холодильные установки с дремлющими боевыми вирусами, все атмосферные процессоры и другие устройства двойного назначения были уничтожены без остатка. Максимум что могло уцелеть это тактические термоядерные мины или нечто того же класса. Слишком незначительная цель, цистерна напалма и то вызовет более масштабные разрушения. Последняя Великая Война Сил – окончена!

– Хорошо. Ты знаешь генерала Лютого?

– Да, мы познакомились незадолго до его смерти.

– Мировой был мужик, мир его праху. Он как-то сказал: «Приглашение к поединку осуществляется путем выстрела в затылок противнику, не подозревающему о твоем присутствии». Мы поступим так…

С едва слышным хлопком перед замершим в неподвижности черным фениксом появился радужный вихрь Колодца Хаоса. Из него должен был вот-вот появится сам Великий Лон. Я немедленно занял позицию среди обелисков и снизил энергоактивность до необходимого для существования минимума. Авось и не заметит, тем более обелиски довольно сильно фонили. Создатель Цепи Миров не заставил себя долго ждать. Лон явился в человеческом облике: высокий златокудрый мужчина, облаченный в белоснежную тогу. Чудовищной необоримой мощью веяло от него, но я, почему-то не боялся. Лон встал в красивую позу аля оратор и заговорил.

– Я чувствую кровь на твоих руках…

– Протри глаза, у меня и рук то нет. – Сказал Император, сбив весь пафос небожителя, и сплюнув ему под ноги комком черного пламени. В исполнении здоровенной птицы состоящей из языков огня это выглядело довольно комично. Лон остался невозмутим и продолжал гнать по накатанной колее.

– Жалкая игрушка! Что возомнила ты, поднимаю руку на своего создателя?!

– Я не могу добраться до главного кукловода, но тебя я уничтожу. – Лон открыл было рот чтобы ответить, но феникс его перебил гаркнув: «Леня давай!» И я дал! Реактор на максимум. Всю энергию в лучеметы встроенный в руки. Прицельная сетка легла на затылок Лона. Залп! Златокудрая голова разлетается кровавыми ошметками. Феникс с гортанным клекотом подминает под себя обезглавленное тело. В небо бьет столб яростного черного пламени – это феникс поглощает силу поверженного врага. Вот и вся эпическая битва. Все, как и было рассчитано: обладая невообразимой божественной силой и миллионы лет противостоя Порядку Лон, начисто забыл о физической защите. Хоть лучемет работает на магии, но стреляет он пучками обычного когерентного света.

– Дэймон возьми! Это была аватара Лона! – Воскликнул Феникс. – Надеюсь, силы хватит… Айра, Хранительница Равновесия, я призываю тебя! Явись на мой зов, пришло время исполнить то, что должно!

Рядом с Черным фениксом появилась колонна чистейшего белого пламени, в самой середине которого угадывался прекрасный женский силуэт. Между Айрой и Раймоном проскочила искра, и все в который раз потонуло в ярчайшей вспышке ослепившей мои сенсоры. Когда зрение вернулось ко мне, я увидел только оплавленный кратер и неподвижное тело Раймона.

«Все кончилось? Что это было?» – Мысли в голове метались как тараканы. Затем пришло знание…

Всю исполинскую Цепь Миров терзали страшные судороги. Планеты сходили со своих орбит и сгорали в кострах солнц. Людей охватывало небывалое безумие и они устраивали начинали убивать друг друга. Магия сошла с ума. Сбывались самые темные и мрачные пророчества. Демоны захватили сразу сотню миров. В муках рождался новый лорд, лорд Равновесия. И имя ему было – Эквитас! Впитав в себя всю всю боль и скорбь смертных и бесммертных, всю силу Айры и Черного Феникса новый лорд отправился к барьеру Хаоса, где Лон и Ург вели свое извечное противостояние. С появление третье силы битва замерла, Цепь Миров прекратила расширятся, установилось хрупкое равновесие.

Из состояния прострации меня вывел стон Раймона. Я бросился к нему и помог встать.

– Проклятье! Я первый раз изменил жене. – Вымолвил он и уставился в одну точку.

Эпилог

Так он и стоял у затухающей воронки портала, величайший преступник и величайший герой Цепи Миров. Осталось до конца исполнить свой долг и, наконец, обрести покой. Колодец хаоса – сквозной портал от сотворенного первым мира до последнего. Путь великих богов – Лона и сынов его. Любой другой неизбежно теряет память, если вообще выживает. Империя уничтожена. Императорские регалии сгорели от переполнившей их силы. Раймон Дважды Феникс отрекся от трона за себя и своих потомков. Его жена – убита, а дети скорей всего мертвы – шансы уцелеть, при взрыве целой планеты, куда они были пормещены, крайне малы. Раймону больше незачем жить. Но он для меня по-прежнему Император, и мой долг спасти его. Это, оказалось, очень просто подойти к застывшему в странном оцепенении господину и толкнуть его в воронку портала. Жизнь закончена, долг исполнен. Вечный сон, покой, небытие. Ведь Deus ex Machina – attero и я никогда не увижу сверкающий фрактал Абсолюта. Да и не верил я во всю эту религиозную муть. Заглушить магореактор оказалось проще простого. Прежде чем погасло сознание, вдруг вспомнились две строчки из старинной баллады:

Глаза имперского кадавра класса «Феникс» потухли, и еще одним мертвым объектом стало больше. Все так же стояли стелы с выбитыми на них именами павших героев. Все также ветер заносил их жирным черным пеплом сожженного мира.

Наталия Мазова Янтарное имя

Троим моим менестрелям. Считайте это публичным объяснением в любви…. к вашему творчеству.

КЛЮЧ:

Вдали – как здесь, сегодня – словно встарь

Скажу о том, кем никогда ты не был.

Нам не делить с тобой вина и хлеба -

Я лишь цветы кладу на твой алтарь.

Янтарь и небо. Небо и янтарь….

Часть I. Одержимый

С гор налетел порыв не по-апрельски холодного ветра.

Светлогривый скакун каких-то уж совершенно немыслимых кровей зябко передернул ушами, переступил с ноги на ногу, очень недовольный…. Подумать только – он честно проделал эти тридцать миль до Лесного Венца на такой скорости, словно за ними гналась свора демонов, а всадница, вместо того, чтобы о нем позаботиться, бросила его, еще разгоряченного после скачки, на этом открытом всем ветрам холме, даже не потрудившись привязать, и бегом кинулась в этот несчастный замок!.. Ладно бы была она гонцом с важным донесением – так нет же, последней кляче в округе известно, что Лесной Венец, когда-то принадлежавший благородной Ланнад, уже лет двести как пуст и медленно разрушается временем….

Наверное, если конь считал своего всадника женщиной, то так оно и было. Однако при первом взгляде на это создание пол его определить было не так легко, и теплые, но совершенно бесформенные штаны и куртка еще больше способствовали этой неопределенности. А впрочем, если приглядеться…. не бывает таких лиц у мужчин, даже если они еще совсем мальчишки….

Вообще о внешности создания, которое, задыхаясь, взбиралось по крутой винтовой лестнице в Башню Молчания, крайне трудно было сказать что-либо определенное. Разве что уподобить эту женщину тепличному растению – выше среднего роста, была она так болезненно худа и бледна, словно никогда не касались ее благодатные лучи солнца. В остальном же – красива она была или безобразна? Совсем молода или уже в зрелых годах? Какого цвета были ее волосы и глаза, и было ли в чертах лица хоть что-то, что могло привлечь к себе внимание?

Было.

Выражение этого бесцветного, словно несуществующего лица было застывшим в своей обреченности и отрешенности выражением фанатизма. Таким могло быть лицо мученицы из первых христиан, как благодати ждущей огня или львиных клыков…. Нет, в том-то и дело – как благодати, ведь мученица знает, что смерть для нее означает спасение души, и приветствует ее просветленной улыбкой. На этом же лице ясно читалась готовность отдать все – и душу, и честь – во имя какой-то абстрактной, завораживающей своей непонятностью идеи, холодное, стоящее по ту сторону света и тьмы упорство делательницы революций….

К счастью, мир, в котором стоял Лесной Венец, еще не дожил до времен потрясений, активно востребующих такого рода фанатизм. Местный уроженец скорее заподозрил бы эту женщину в причастности магии, хотя и это вряд ли – наверное, просто счел бы безумной….

Она добралась до последнего этажа и, распахнув дверь в комнату, сразу же направилась к полкам, на которых в ряд стояли небольшие шкатулочки из слоновой кости с вырезанными на крышках странными письменами, похожими на эсхартские руны. И совершенно неожиданно ледяное выражение обреченности на ее лице растаяло под какой-то детски счастливой улыбкой….

Легко, словно касаясь святынь, она по очереди снимала крышечки со шкатулок, в каждой из которых лежал большой, выпукло обточенный кристалл. Все кристаллы были похожи формой, но не было и двух, сходных цветом и яркостью блеска. И с блаженной улыбкой она ласково гладила одни кристаллы кончиками пальцев, на другие просто долго глядела, неслышно шепча что-то себе под нос, а над двумя или тремя сразу же захлопнула крышки, предварительно показав им язык. Похоже, она действительно была безумна, эта женщина, похожая на бесприютную душу, насильно вырванную из оков плоти….

Вот она взяла в ладони один из кристаллов – зеленый почти до черноты, от темноты своей кажущийся очень тяжелым – и сразу дернулась всем телом в немыслимом напряжении радости-страдания, и почти выронила кристалл назад в шкатулку. Ветер, гулявший по комнате хозяином замка, сумел прочитать по ее губам: «Нет…. не под силу…. умру сразу….» Помедлив, взяла другой – яркий, светом горних высей лучащийся сапфир. Покачала на ладонях, приласкала легкими прикосновениями, поднесла к губам…. и остановилась на полпути. С трудом, виновато улыбнулась – и вернула в шкатулку, накрыв его крышкой особенно бережно, словно ребенка одеяльцем прикрывала. И решительно взяла, почти выхватила из третьей шкатулки густо-коричневый, отблескивающий то золотом, то кровью, с маленькой щербинкой на одной из граней.

Держа выбранный кристалл в ладонях, она подошла к окну и зачем-то полюбовалась камнем на просвет. Снова, как и предыдущий, покачала в руках, погладила и наконец, склонившись к лодочке ладоней, медленно и сильно дохнула на него.

Ало-золотой свет в камне запульсировал, разрастаясь – и вдруг ниоткуда в комнату ворвались аккорды гитары, к которым почти сразу же присоединился голос певца. Мягкий, волнующий душу своими серебристыми переливами, он был предназначен для того, чтобы петь о любви – но песня была совсем об ином. О смертном бое, в котором невозможна победа, ибо бой этот из таких, где неправы обе стороны уже потому, что позволили ему начаться….

Она слушала, закусив губу. Кончилась одна песня, другая, третья – она все стояла с каменно затвердевшей спиной, запрокинув голову, чтобы удержать слезы в глазах…. Да, она никогда не была сильной и прекрасно знала это, и сюда шла совсем не за силой – но все же, все же…. Ветру уже не составляло никакого труда читать по ее губам, ибо она повторяла слова песен.

Еще одна баллада отзвучала в пустой комнате заброшенного Лесного Венца, и почти тут же началась новая. Казалось, что она мало отличается от предыдущих – все они были в одном стиле – но услышав ее, она снова содрогнулась всем телом, и горло ее напряглось в безмолвном стоне, мучительной попытке хоть на секунду влить свой отсутствующий голос в ЭТО…. Но ничего не вышло, и тогда она резко наклонила голову – слезы так и хлынули на кристалл в ладонях – и припала губами к той самой грани, на которой была щербинка. Острый скол поцарапал ей губу, и пара алых капель потекла по полированной грани вслед за жгуче бесцветными – она в своем безумии даже не заметила этого, не то целуя ало-золотую грань, не то шепча слова баллады…. А голос неведомого менестреля, поющего о вечном, все так же царил в башне, еще при Ланнад прозванной Башней Молчания.

Внезапно она резко отодвинула от лица ладони – кристалла в них больше не было, в них, как в той легендарной Чаше, пламенел свет, то наливаясь кровью, то мягко сияя золотом заката…. Лицо ее снова застыло в фанатичной обреченности, и, почти уже не осознавая, что делает, она прижала ладони к лицу, провела по нему, словно умываясь светом…. И мягко, по-прежнему не проронив ни звука, осела на пол у окна, и губы ее дрогнули последний раз, и ветер, встревоженно кинувшийся к ней, прочитал по ним – имя….

И только тогда голос и гитара смолкли. Последний аккорд еще какое-то время висел в воздухе, а затем ветер, убедившийся, что бедной сумасшедшей уже не помочь, подхватил его и унес в давным-давно разбитое окно….

* * *

«….Просто – пройти через два моста и повернуть направо….

Просто – понять, что душа пуста, но на губах отрава. Просто – зайти, посетить, побыть юной и светозарной, а уходя, на столе забыть отблеск горько-янтарный. Просто – нежданное повстречать и проводить без гнева. Просто – в десятый раз промолчать…. И повернуть налево.»

Кто это сказал: «Предел страсти – песня, и провалиться мне в преисподнюю, если я не дошел до него»?!

* * *

Очнувшись, он долго силился понять, где он и каким неведомым путем мог здесь оказаться. Болела голова, что было довольно-таки логично, и почему-то горло.

Самое странное, что в памяти его зиял какой-то непонятный провал. Не покидало ощущение, что всю ночь он драл глотку для кого-то, но даже под угрозой пытки не вспомнил бы, для кого, да и вообще не имел представления о том, что творилось с ним в последнюю пару месяцев…. Актуальным был не только вопрос «где я?», но и – «кто я?»

Как кто? Гинтабар, странствующий менестрель….

«Гинтабар – прозвище,» – тут же услужливо подсказал внутренний голос. «Так сказать, устойчивое наименование. На Языке Служения это значит – Янтарная Струна, но этот язык никогда не был для тебя родным. А имя, которое тебе нарекли….»

После получаса бесплодных попыток он понял, что вспомнить его не в состоянии.

– Мистика какая-то, – удивленно произнес он, вставая и оглядываясь.

Помещение, в которое он попал, явно принадлежало когда-то некому аристократу, а скорее аристократке, в свободное время баловавшейся магией. Когда-то…. в высшей степени уместно употребленное местоимение! Рассохшийся письменный стол у окна, в который намертво вросло что-то неразличимо черное от патины, бывшее в юности своей письменным прибором…. Почти истлевший ковер, расползшийся от его движений, выцветшие остатки некогда роскошных драпировок, стеклянные бусины, рассыпанные по полу с неведомо когда сгнивших нитей, зелень, перегрызшая медные цепочки светильников…. Всюду пыль, паутина, горы мусора под выбитыми окнами….

И неожиданно большое и чистое зеркало в пол-стены в раме из черного дерева. И ряд полок с флакончиками, камешками, какими-то непонятными шкатулочками из слоновой кости или лакированного дерева, бронзовыми фигурками, глиняными кувшинчиками…. все в идеальном порядке, хоть сейчас подходи и пользуйся!

Действительно мистика.

Тем более что в пыли на полу отпечатались четкие следы маленьких ног, а от окна до зеркала имел место след, словно волокли что-то тяжелое…. например, его же собственное тело – он ведь пришел в себя как раз под зеркалом.

Машинально он глянул в зеркало на свое отражение. Не будь этого стекла в раме, ему бы и в голову не пришло осмотреть себя – и между прочим, зря, как понял он с некоторым замешательством.

Вместо привычной свободной рубахи навыпуск, перетянутой кожаным ремнем, он был облачен в шелка и тонкую шерсть золотисто-коричневых тонов. Рукава рубашки стягивали чеканные браслеты шириной пальца в четыре, облегающая туника была совершенно незнакомого покроя – с рукавами до локтя, подобранными к плечу, и длинным узким вырезом…. Из этого он сделал вывод, что находится не в том мире, в котором помнил себя в последний раз. Это было далеко не самым страшным из того, что могло случиться, и к тому же многое объясняло. Но эти браслеты, но овальная золотая застежка на темно-зеленом плаще…. Плащ почему-то казался смутно знакомым.

– Да-а, вот это прикид, – протянул Гинтабар почти с восхищением. – Впору лорду, а не барду…. нарушителю и подстрекателю!

В этот миг в мозгу его словно открылась дверца – и сразу недогоревшей болью хлынуло в душу все, что было перед тем, как его со связанными руками ввели на помост и над головой раздалось: «За нарушение спокойствия, распространение ереси и подстрекательство к мятежу, равно как и за членство в армии проклятого бунтовщика Сур-Нариана, приговаривается к смерти через повешение….» (Кто? Даже сейчас он не мог вспомнить имя, выкрикнутое глашатаем сразу после оглашения приговора – его нареченное имя.) Тогда, с петлей на шее, он еще успел увидеть стрелу, пронзившую горло капитану вооруженной охраны – и навалилась тьма, которая, как теперь оказалось, еще не была той тьмой, что ждет нас всех за гранью….

Значит, все-таки отбили? Уж больно непохоже на новое перерождение и ритуал «вспомнить все» – облик-то остался прежний, если не считать прикида. Но тогда почему он не помнит ничего из того, что было после? Или – отбили еще не вполне мертвого, но уже на пути к Справедливому Судии, и кто-то, обладающий Даром, вернул его с этого пути?

Кстати, последняя мысль наиболее логична. И что очнулся он не у себя, тоже обьяснимо – много ли он встречал в родном мире магов, способных на это? Призвали кого-нибудь…. не один же он моталец на всю армию восставших!

А что бросили одного в непонятном месте – так кто их знает, этих чародеев, со всеми их странностями и заскоками! В конце концов, от того, что некому высказать благодарность за спасение жизни, сама эта благодарность меньше не станет.

Вот только почему же никак не получается вспомнить нареченное имя?…

Гинтабар еще раз огляделся и только теперь заметил в углу свою старую гитару – ту самую, что мстительно шарахнул о сосну королевский копейщик, один из тех, что его брали…. Он прекрасно помнил, как не сумел сдержать крика боли в тот миг – но вот она, любимая, как ни одна женщина, не подводившая ни разу, знакомая до последней царапинки на деке…. Только широкий ремень, чтобы вешать ее через плечо, подевался неизвестно куда.

Мистика…. Ну и хрен с ней, с мистикой! Не мое это дело – магические штучки-дрючки! Главное, цела, родная!

Кроме того, на поясе менестреля оказался привычный ему длинный «кинжал Нездешнего» – тоже в неприлично роскошной оправе, зато как раз по руке. А вот в вышитом кошеле сиротливо позвякивали всего лишь четыре серебряных монетки с чьим-то курносым профилем на одной стороне и короной из дубовых веток на другой.

– Вообще-то могли бы и побольше подкинуть, благодетели, – рассмеялся Гинтабар. – Ну ничего, не хватит – продам браслет, – в этот момент ему в голову пришло, что неведомый благодетель и не рассчитывал на его долгое пребывание в этом мире. А золото – оно везде золото и там, у себя, пригодится ему не хуже, чем здесь.

В общем, как ни крути, а повезло ему несказанно. По сравнению-то с королевским правосудием и петлей….

– Ну что? – он поправил плащ на плечах. – Есть тут кто-нибудь, кому можно вынести благодарность за мое спасение?

Или как?

Ответа, естественно, не последовало. Он пошарил взглядом по полкам с магическим реквизитом – не найдется ли, на что повесить гитару? Ага, вот какой-то плетеный шнурочек подходящей длины. И плевать на все его магические свойства – если уж избежал виселицы, значит, не судьба умереть удавленным….

С гитарой на плече он еще долго бродил по заброшенному замку, но нигде не нашел даже тех немногих следов человеческого присутствия, что были в комнате с зеркалом. Вообще все, кроме башни, было давно и безнадежно разграблено, однако за время своих странствий между мирами он уже привык ничему не удивляться, попадая в места, связанные с магией.

А на выходе из замка его ждало новое чудо неизвестного благодетеля: оседланный конь в полной сбруе спокойно бродил по склону холма, время от времени пощипывая молодую апрельскую травку. Конь был еще одним доказательством пребывания в чужом мире: вороной, но с серебристой гривой и такой же кисточкой на хвосте, а главное – с парой тонких прямых рогов, вроде как у серны. Стоило Гинтабару свистнуть, как он покорно подошел, дал себя погладить и не протестовал, когда менестрель забрался в седло.

– Ну и дела! – снова рассмеялся Гинтабар. – Это уж чересчур много для простого совпадения! Такое ощущение, что я попал в заколдованный замок из сказки: не успеваю подумать, как все желания исполняются. Н-но, лошадка! Посмотрим, что это за мир такой, куда меня забросило….

* * *

Эту легенду рассказывают лаили по всему Зодиакальному Поясу Городов:

Давно-давно, еще когда добро и зло в мироздании только начали размываться на полутона, жила в Зеленых Лесах (в любом мире обязательно есть свои Зеленые Леса….) некая лаиллис…. имя ей в каждом мире дают свое, так что для нас оно не имеет никакого значения.

Была она хороша собою, хотя встречались среди лаилей и женщины много краше ее. И не столько красота привлекала к ней все сердца, сколько необыкновенный голос, ибо слыла она первой певицей на все Зеленые Леса и дальше по всем западным землям до самых Кузнечных Гор. Была в ее голосе неведомая чарующая сила, и тот, кто хоть раз слышал его, будь он лаилем или простым смертным, готов был со слезами на глазах пасть к ее ногам, признаваясь в вечной любви.

Но, как водится, холодно было сердце прекрасной девы, и ни одному из тех, кто стал жертвой ее чар, не отвечала она взаимностью. Многие упрекали ее за это, но она отвечала: «Что могу я поделать? Сердцу не прикажешь. И не петь я тоже не могу, вся моя жизнь – в моих песнях….»

И так жила она, окруженная теми, кому дарил радость ее голос, и сама не знала печали…. Не знала, пока не явился в Зеленые Леса один из сыновей короля Сумеречной земли, красавец и великий маг. Но никакая магия не уберегла его от чар, что навевала своим голосом Поющая.

«Беги, скройся из этих земель,» – говорили ему, – «пока не зашло слишком далеко твое помрачение! Ибо полюбивший эту женщину обречен на безответные страдания.» «Пусть так,» – отвечал маг, – «но я уже не мыслю жизни без нее. Так или иначе, но не уйду я, не попытавшись растопить лед и согреть камень!»

И поначалу казалось, что удача сопутствует ему – Поющая принимала его знаки внимания с большой благосклонностью. Но не любовь двигала ею, ей всего лишь было лестно иметь такую власть над одним из лучших, кого когда-либо рождали матери лаилей….

Настал день, когда гость из Сумеречной земли преклонил колено перед Поющей и, замирая, спросил: «Согласна ли ты стать моей женой, о прекраснейшая из лаилле?» И услышал в ответ:

«Лучше тебе забыть меня, мой друг. Быть твоей женой – великая честь, но я не люблю тебя, а сердцу не прикажешь!»

В отчаянии покинул маг Зеленые Леса и долго скитался по свету, пытаясь забыть красавицу с ледяным сердцем – но где бы он ни был, всюду сияли перед ним необыкновенные глаза и звучал дивный голос, и ни в бою, ни в плену, ни на вершине торжества не мог он вырвать из сердца Поющую.

И в один из дней, изнемогая от бессилия, достал он колдовской хрустальный шар, желая видеть ее – и увидел, что и тень печали не омрачает ее лица, и как прежде, поет она, слыша во всем мире лишь себя….

– Так будь же ты проклята! – воскликнул маг в гневе. – Отныне не будет больше у тебя этой власти над лаилями и смертными, и ни один, услыхавший тебя, не скажет более, что ты умеешь петь! И лишь тот, кто ответит любовью на ТВОЮ любовь, услышит твой голос таким, каким слышал его я!

Сказал – и стало по слову его, ибо дарована была ему власть над многими силами мироздания…. И скоро, очень скоро изведала горький вкус одиночества та, которую прежде называли Поющей.

Дальше рассказывают разное. Но почти все сходятся на том, что и до сей поры скитается по мирозданию несчастная, ища, с кем разделить любовь, и любит она, и любят ее, вот только никогда это не совпадает, и даже сама она успела позабыть, как когда-то были покорны ее голосу силы стихий и сердца людей.

Того же, кого полюбит, она рано или поздно начинает ненавидеть – за то, что не пожелал стать избавителем! – и тогда незавидна делается судьба его….

Однако жители Опалии, слушая такие рассказы, только посмеиваются – они-то знают, как все было на самом деле!..

* * *

– Эй, добрые люди, подходите, не стесняйтесь! Все-все вам расскажу – и что было, и что будет!

Звучный голос гадалки, грузной, но энергичной женщины лет пятидесяти, без труда покрывал разноголосицу большой весенней ярмарки. Под тентом из выцветшей ткани в клетку стояли три больших чаши с песком – белым, желтым и черным – и огромное блюдо из красной обожженной глины. Вокруг всего этого хозяйства суетился помощник гадалки, мальчишка лет двенадцати – скорее внук, чем сын. Сама прорицательница, в черном свободном платье, расшитом золотыми треугольниками, как-то очень несолидно покачивалась на раскладном стульчике, который чудом не разваливался под ее немалым весом.

– Дева, дева, не проходи мимо! Неужели не хочешь на жениха погадать?

– Ну давайте, – тоненькая миловидная девушка в одежде пастухов предгорий опустилась на корточки перед гадалкой. – Что, выйду ли я замуж этой осенью, и кто ко мне посватается?

Привлеченный зрелищем, Гинтабар присоединился к толпе, окружавшей ворожею, и стал смотреть, как мальчишка, получив от девушки монетку, по очереди набирает по две горсти песка из каждого чана и ту, что в правой руке, бросает на блюдо резким движением, а ту, что в левой, сыплет тонкой струйкой, зажмурив глаза….

Гадалка наклонилась над блюдом – как стульчик под ней не опрокинется, оставалось совершенно непостижимым. Протянула над песком ладони с растопыренными пальцами, тоже закрыла глаза и начала легко поводить руками…. и, повинуясь текущей с них непонятной силе, песок задвигался, потек и начал сам собой складываться в странный асимметричный узор. Девушка следила за движением песка, совершенно очарованная этой картиной. Наконец гадалка резко встряхнула руками и открыла глаза.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, чего у нас там вышло…. Так, моя красавица, видишь эту дугу и под ней три палочки?

– Вижу, – завороженно ответила девушка.

– Дуга эта – месяц Арки, и посватаются к тебе трое в этот месяц. О первом и говорить не будем – палочка короткая, значит, и жених нестоящий. А вот вторая…. Две палочки белые, а эта желтая – выделяешь ты его из иных прочих…. Любишь, небось?

Есть у тебя тот, кого ты любишь?

– Не совсем люблю, – девушка скромно опустила ресницы. – Так…. смотрю часто. Выделять – так кто ж его не выделяет, красивый он, и на лошади скачет – одно загляденье….

– Это хорошо, что не любишь, – бесцеремонно перебила ее гадалка. – Ненадежный он – видишь, палочка нечеткая, как бы размытая? И доверять ему не стоит, красивому твоему. Знаю я таких – нагулявшись, женится, да и после женитьбы ни одного подола не пропустит. Ты ему откажи, как ни лестно, ты третьего дождись. Вон, словно венчик у него над головой, он и есть твой суженый. Если сейчас и не замечаешь, так после свадьбы оценишь, он того стоит, ты уж поверь старой толстой Сатрэнне!

Гинтабар смотрел на это представление, а в душе у него вызревала странная мысль….

Уже больше месяца находился он в этом мире. Поначалу и не торопился его покидать, зная, что по Закону Цели всегда сумеет прийти, куда и когда нужно. Тем более что говорили в этой стране, именуемой Силлек, на каком-то диалекте Языка Служения, освоить который не составило никакого труда. Впрочем, и классический дайрэн аовэллин тут понимали, хотя считали, что говорят так где-то далеко на юго-западе. Он не спорил – с юга, так с юга. Тем более что и волосы у него были соответствующие – светлые, сильно вьющиеся, с обычным для его родины, но редким в этих землях медовым отливом….

На первый взгляд мир казался вполне обыкновенным и даже скучноватым, но Гинтабар быстро понял, что почти во всех своих проявлениях мир этот тонко и, главное, неявно приправлен магией. На осторожные расспросы по поводу странного замка он получил ответ, что жила там давным-давно не то колдунья, не то вообще Нездешняя, но уже лет двести как сгинула (произнося это слово, любой из говорящих обязательно поднимал палец вверх – о! – и делал многозначительное лицо). А что там творится сейчас, так этого мирные жители не знали, и знать не желали, и ему не рекомендовали….

Постепенно им овладевала тревога. Он устал играть в кошки мышки со здешней непростотой, когда самые обычные вещи ни с того ни с сего начинают казаться причудливо-странными. И неотвязной болью колотился в виски вопрос: КАКОВО ЖЕ МОЕ НАРЕЧЕННОЕ ИМЯ? Он прекрасно помнил все – кроме этого, и с каждым днем это беспокоило сильнее и сильнее.

В один прекрасный день он сделал попытку уйти в родной мир по Закону Цели – и холодея от ужаса, понял, что не может. Ни в свой родной, ни в какой иной – ткань мироздания, раньше легко разрывавшаяся по его слову и желанию, теперь попросту не реагировала на него. При этом он четко осознавал, что не утратил ничего из своих сил и способностей мотальца – прочитал ведь он вывеску трактира в первом же селении, никогда доселе не видав таких письмен…. И сразу же понял, еще не говоря с людьми, что Силлек расположен в южном полушарии, и потому здесь чем севернее, тем теплее….

Но если дело не в нем – тогда в чем же?

Неужели в том, что он неизвестно как и где утратил ИМЯ?

А если потерял – надо не поднимать панику, а искать. Ищите да обрящете.

Имя…. Пустая, казалось бы, формальность, набор звуков, этикетка…. Здесь его знали как Гинтабара-менестреля, и слава его уже бежала по Силлеку, опережая его самого. В конце концов, чем это имя хуже любого другого? И красиво, и почетно, и дадено, а не крадено!

А вот у мироздания на этот счет свое мнение….

…. – Эй, менестрель, молодой да обаятельный, кудри как золото, чего смотришь-то так? Тоже небось хочешь, чтоб я погадала?

– Да вот пытаюсь понять, шарлатанка ты или вправду что-то можешь, – машинально ответил Гинтабар не столько гадалке, сколько собственным мыслям.

– Кто шарлатанка? Это я-то шарлатанка?! – Гадалка вскочила со стульчика, всплеснула руками, призывая толпу в свидетели: – Я в землю на три руки вижу, все про всех знаю! Скажите, люди добрые – разве говорила Сатрэнна хоть раз неправду? Ну хоть кому-нибудь?

Он пристально посмотрел на нее и внезапно решился:

– Говоришь, все знаешь? Извини, не верю! Вот…. имя назовешь, тогда поверю!

– И назову! Думаешь, не сумею?! – повинуясь кивку своей вроде бы бабки, мальчишка быстро начал заполнять блюдо новой порцией песка.

Гинтабар опустился на колени рядом с Сатрэнной, чувствуя, как замирает сердце в груди. Гадалка взяла его руку своей и плавно повела над песком. Хотелось зажмуриться, но он буквально заставлял себя смотреть на то, как стекается в узоры разноцветный песок….

Внезапно гадалка выронила руку менестреля и проницательно заглянула ему в глаза.

– А ведь хитришь ты, южанин, – сказала она так серьезно и спокойно, что толпа вокруг них словно перестала существовать.

Остались только они двое – менестрель из другого мира и толстая гадалка.

– Ты ведь не из Силлека родом, и наш язык тебе не родной.

А я всю жизнь только здесь и жила, другим языкам не обучена.

Небо и янтарь в имени твоем, а как звучит, не скажу, и не проси – сама не ведаю!

Небо и янтарь….

– А не темнишь ли ты, ведьма? Про небо сочинила, а янтарь в моем имени и без песка нетрудно найти. Слыхала небось, как я пел на площади, да народ меня окликал – Гинтабар?

– Не слыхала, веришь ли, – так же серьезно ответила гадалка. – Не была я сегодня на площади. Но и небо есть в твоем имени, я вижу, не могу я так обмануться…. Был бы ты из Силлека, так звучало бы это где-то как Мэйрил Хьеннту…. или Хьенно. А как оно по-твоему….

По-моему…. Значит, осталось только перевести?

И в этот миг он понял, что перевести не в состоянии.

Бывший еретик и подстрекатель даже не заметил момента, когда стал думать по-силлекски, и родной язык, подобно туманной дымке под лучами утреннего солнца, истаял в его памяти….

Он лихорадочно попытался вспомнить ту песню, которую пел на площади: «Танцуй, легконогая, с чашей вина….» Он же это у себя сложил, давно, еще до участия в мятеже Сур-Нариана! А что здешние понимали, так, ясное дело, транслировал, как и положено менестрелю в чужом мире….

А если не транслировал? Если сам не заметил, как перевел на здешний, а исходный текст забыл, как стер?

В ужасе он осознал, что его родного языка для него просто не существует. Остались, конечно, имена друзей и врагов, но теперь это были просто звуки, не наполненные смыслом в отрыве от тех, кто их носил.

Это удар не чета предыдущим – прямо в солнечное сплетение!

Но он не был бы Гинтабаром, если б не сумел скрыть за улыбкой то, что было у него на душе.

– Твоя взяла. От тебя и вправду ничего не скроешь, – смеясь, он вынул из кошелька монетку из честно заработанных на площади, и кинул мальчишке: – Что ж, ведьма, гадай, я слушаю….

* * *

Да что такое вообще эта магия?!

Интересный, конечно, вопрос. Из разряда тех, которых не вполне умный человек может задать столько, что десять мудрецов не ответят….

Простой народ считает, что магия – это любовные зелья и порча с помощью иголки и глиняной фигурки. Или умение когда надо, пролить дождь над жаждущими влаги полями, а когда не надо, разогнать облака. Или представление – на городской площади ли, во дворце владыки – когда прямо из камня мостовой растут чудесные деревья с ароматными хрустальными плодами, вода в промышленных масштабах превращается в вино, а цветок оссы – в маленькую прелестную танцовщицу в голубом платьице….

Презрительно посмееется над этим настоящий маг и назовет все вышеизложенное игрушками для детей и дураков. А того, кто может только это, заклеймит страшным ругательством – ВОЛШЕБНИК!

Не миром и пространством овладевает настоящий маг – это под силу и великому королю или военачальнику, и ученому с беспокойным разумом. И оба они знать не знают о том, как увлекательна игра со стихиями….

Настоящий маг овладевает людьми – телами и волей, разумом и душой. Тем, что жрец и священник только хранит, маг пытается овладеть, независимо от того, как он себя при этом называет. И хотя далеко не всегда такое овладение несет зло – но как просто оступиться, сойти с узкой тропы Меры ради упоения властью! Ибо не бывает магии без власти и ее символа – светящегося жезла в руке….

Настоящий маг знает закон – для того, чтобы вседневно его нарушать. Ведомо ему – что наверху, то и внизу, и каждая из стихий мироздания имеет отражение в душе человеческой.

Постигнув сущность соответствий, назовет он мысль – ветром, чувство – водой, волю и упорство рутинной работы – камнем, а огнем – внезапное озарение…. Он проницает единство символа и Сути, он вступает в схватку с неукрощенными силами, он пытается сам устанавливать правила восхитительной игры, именуемой бытием. Путями ритуала и артефакта, слова и собственной энергии идет он к достижению своей Цели….

Слово, вы сказали? Стойте-стойте! Вот об этом надо немного подробнее!

Ибо сказала досточтимая Ивэлла, а поскольку была она не только магом, но и жрицей, мы вправе ей верить: «….ничего не дается нам без того, чтобы что-то не было отнято взамен.» И за волю, не знающую преград, зачастую расплачивается маг неумением всегда ясно и четко отделять Суть от плоти, сокровенное от внешнего. И внятна ему логика соответствий, но не прихотливо вьющаяся тропа ассоциаций, что проложена через подсознание.

Но у слова нет плоти. А значит, его почти невозможно подчинить. Его, как любую Суть, можно только познать. И лишь тот, для кого плоть не преграда, различает за знаками и символами то невыразимое, что призваны они означать, и не цепляется к их кажущейся неточности….

Тот, кто постиг это, непостижимое, живет по закону, которого и сам не знает. Он не устанавливает правил игры, но играет в нее с наслаждением, ради процесса, а не результата, что в корне противоречит самому принципу власти…. И сила Слова в его руках – лишь инструмент Игры, в которой он почему-то часто выигрывает, заставляя магов истекать белой или черной завистью (цвет зависит от степени испорченности).

Вот почему от века очень непростыми были отношения между магами и теми, кто сплетает и говорит Слова. И вот почему маги готовы в лепешку расшибиться, лишь бы заполучить в свои руки еще и эту, никому и никогда не подвластную силу, чтобы и ее претворить во власть.

И изредка, когда им это тем или иным способом удается….

Ой, что тогда бывает! Во всяком случае, боги, глядя на это, мгновенно перестают скучать….

* * *

Еще одна свеча догорела дотла, замигала и погасла с прощальным треском. Теперь опустевший трактир освещали лишь два огарка – один на столе, другой держала в руках девушка в алом, весь вечер просидевшая у ног Гинтабара.

Был третий час ночи. Трактир давно был закрыт, посетители разошлись, и только эти семеро, столпившись вокруг певца, никак не отпускали его спать – сама трактирщица, ее работник, две юных служаночки да трое путников, заночевавших, как и Гинтабар, в этом трактире.

– Пощадите, – наконец взмолился менестрель. – У меня глаза совсем слипаются. Вот-вот начну мимо струн попадать.

– Ну еще одну, на прощание! – заискивающе улыбнулась одна из служаночек. – Ты ведь завтра уйдешь, а нам только память о тебе и останется….

– Ладно, спою еще одну, – Гинтабар со вздохом положил ладонь на струны. – Но уж эта будет последняя….

Спать хотелось просто зверски. Он машинально заиграл вступление к «Тени минувшего», на полдороге вспомнил, что уже пел ее сегодня, и как-то очень бесстрастно перешел на другую песню, которая начиналась почти таким же перебором….

На «Отчаяние».

Со дня своего появления в Силлеке он ни разу не пел эту песню – боялся. А чего боялся, и сам себе объяснить не мог.

Впрочем, песня сия, как можно судить по названию, и не была рассчитана на исполнение при ярком свете в большой и шумной компании. А вот сейчас, кажется, для нее было самое время….

После того разговора с гадалкой он не то чтобы смирился.

Такие, как он, не смиряются никогда. Просто – понял, что его задача не из тех, какие решаются в два хода, и лобовой атакой тут не добьешься ничего. Лишь ребенок считает себя победителем, сбросив фигуры противника с доски ударом ладони. Взрослый же и разумный человек играет по правилам.

Что ж, сыграем. Менестрель из чужого мира, без имени – против сил, управляющих Силлеком и его непонятной магией.

Посмотрим, что выйдет, если полностью отдаться ее законам….

И почти сразу же после этого мысленно высказанного согласия начались странности. Нет, скорее всего, начались-то они гораздо раньше, только до этого он был слишком озабочен другими проблемами, и это лишало его ясности взгляда. Но, как бы то ни было, люди вдруг перестали воспринимать его песни как обычное «сыграй чегой-то для души».

В первый раз он ясно – словно кипятком в лицо! – осознал это, когда при большом скоплении народа запел «Предание о гибели Арт-Нариана». Самому ему эта баллада казалась безмерно затасканной. Но неожиданно на середине пятого куплета давно знакомые слова словно омылись новым смыслом – и мороз пробежал у него по коже. А через секунду по глазам зрителей он понял, что с ними происходит то же самое! Особенно потряс его один наемник, зверского вида детина в потертой черной коже и с целым арсеналом за поясом…. Этот головорез стоял, высоко подняв голову, и в глазах его стыли слезы гордости и гнева, словно песня была не о ком-то, никому в Силлеке не известном, а о его боевом командире…. нет, словно он сам был одним из тех девятисот, которые почти все полегли рядом с Артом Славным! А рядом, не стыдясь никого, утирала глаза суровая сорокалетняя женщина в зеленых одеждах жрицы Великой Матери, а когда песня отзвучала – низко поклонилась менестрелю….

Мистика!

Доселе Гинтабар слыхал о таком лишь в легендах – и вдруг, неведомо как, начал творить сам!

Бесспорно – слагая ту или иную песню, он не мог не испытывать тех чувств, которые в нее вкладывал. Однако повторение стирает все, и зачастую он пел как бы по памяти, не тратя на каждое новое исполнение куска души…. А теперь – не мог. Здесь, в Силлеке, он оставался иронично спокоен лишь до тех пор, пока рука его не касалась струн гитары. И тогда слова, срывавшиеся с его губ, неожиданно обращались в некую высшую правду, и правда эта заставляла смеяться и плакать слышавших его баллады. И каким-то новым, незнакомым светом начинали светиться их глаза….

У него больше не получалось жить, словно скользя по поверхности океана жизни, избегая спускаться в его заведомо мрачные и пугающие глубины. Теперь ему приходилось нырять туда ежедневно, а вынырнув, полной чашей пить последствия. И именно в страхе перед этими последствиями он до сего дня не решался петь «Отчаяние». Но сам он считал эту песню одной из лучших своих, а потому рано или поздно должно было случиться то, что и случилось в придорожном трактире, в свете двух мерцающих огарков….

Когда он кончил, в зале повисло напряженное молчание.

– Кто ты?! – вдруг спросила девушка у его ног. – И почему ты, целый вечер даривший нам силы, вдруг разом их отнял?

– Простите меня, – Гинтабар в смущении опустил глаза. – Это произошло совершенно случайно, я даже не думал, что спою именно это…. Воистину, вам следовало раньше отпустить меня!

– То, что ты делаешь, под силу только Поющим Жрицам, – это уже сказал немолодой человек с темнойбородкой, управляющий какого-то местного лорда, судя по добротности одежды…. – Лишь они держали в руках ключи от силы и бессилия слова – но ведь их нет уже многие сотни лет! И потом, никто и никогда не слыхал о мужчине, наделенном подобным даром….

– Ну, я, кажется, говорил, что родом не из Силлека…. – начал Гинтабар и вдруг натолкнулся на взгляд девушки у ног.

Такие неизбывно голодные глаза иногда бывают у женщин, которым сильно за двадцать. В той, прежней жизни, пусть не простой, но понятной, он старательно избегал эту разновидность женщин, хотя вообще-то не упускал ни малейшей возможности пофлиртовать с юным очаровательным созданием. Но ведь таким не флирт нужен, и ждут они уже давно, как в той сказке, не чуда, а лодки. Поэтому и сами они держались от него на почтительном расстоянии. Они не хотели верить в красивые слова, он не желал ощущать себя чьей-то собственностью, в общем, все разрешалось к обоюдному удовольствию.

Здесь же именно подобных женщин и притягивали неожиданные глубины, открывавшиеся в его песнях. Он кое-как смирился и с этим, воспринимая таких поклонниц как неизбежное зло.

Но эта…. ей же не больше семнадцати! «Пятнадцать,» – вдруг ясно отпечаталось в мозгу, и он, как любой моталец, ничуть не удивился этому внезапному знанию. Да, всего пятнадцать, шестнадцать исполнится только в середине зимы. Что ж, видно, некоторые несчастные так и рождаются с таким вот несытым взглядом. Причем спроси их в их романтической тоске, чего им не хватает – так сами не знают.

Черные волосы и смуглая кожа жительницы севера, темно-алые блуза и широкие штаны…. В его родном мире подобные девицы обычно носили черное. Она у его ног – как медленно остывающий уголь большого костра. И он над нею – в медовом сиянии волос, в золотом ореоле, как светлое пламя….

– Пойдем, – сказала девушка, вставая, и вцепилась в его руку. – Пойдем со мной. Ты действительно устал.

Он повиновался, веря, что найдет способ отделаться от нее.

– Доброй тебе ночи, менестрель, – толкнул его в спину голос трактирщицы. – Спасибо за дивный вечер и прекрасные песни.

– Не стоит благодарности, – ответил он автоматически. Мир плыл перед его глазами, хотелось только одного – добраться до сеновала и уткнуться головой в свернутый плащ.

– Меня зовут Лиуланниа, – сообщила девушка уже на лестнице. – Можно сокращать до Лиула.

– А меня – Мэйрил Хьенно, – согласно правилам игры, в этом мире его звали так, и он уже давно не испытывал по этому поводу никаких эмоций. – Сколько тебе лет, чудо?

– Девятнадцать, – быстро ответила Лиула, но, видимо, сама почувствовала, как неправдоподобно звучит ее ответ, и добавила помедлив: – ….будет.

Темное, мрачноватое лицо с огромными глазами. Он всерьез усомнился, умеет ли она улыбаться.

– Значит, я старше тебя на десять лет. Как минимум, – Гинтабар попытался сказать это назидательно, но ничего у него не вышло из-за отсутствия практики.

– Вот уж что меня не волнует, – бросила Лиула таким тоном, что менестрель окончательно понял: эта женщина послана ему во искупление грехов. В том числе еще не совершенных.

Впрочем, дева действительно выглядела несколько старше своих лет: высокая, крепкая, с вполне сформировавшейся статной фигуркой. По крайней мере, обвинить его в совращении девушки, не вошедшей в брачный возраст, будет весьма непросто….

– Что это у тебя за камень? – он коснулся висящего на ее груди небольшого самоцвета оттенка белого вина. – Топаз?

Спросил он это лишь потому, что после вопроса о возрасте между ними повисла какая-то неприятная неловкость.

– Подымай выше, – усмехнулась Лиула, – это желтый сапфир.

– Желтый? – растерянно улыбнулся Гинтабар. – По-моему, сапфир должен быть только синим….

* * *

– Мэйрил…. А у тебя раньше была любимая женщина? То есть такая, которая единственная?

«Что тебе ответить, создание? Я старше тебя почти в два раза. Но когда мне было столько, сколько сейчас тебе, я уже умел раздвигать пределы мира, в котором жил. А в девятнадцать я знал о мироздании куда больше, чем положено простому уличному певцу, за что и был прозван Несогласным. Просто потому, что если человек начал мыслить, то остановить его очень, очень трудно…. Я ведь действительно хотел как лучше, а в молодости, когда все мы романтики, все кажется таким простым! Накатанная колея: несогласие – слово – наказание – ересь – мятеж…. и сам не заметил, как оказался у Сур-Нариана и превратился в символ, в выражение народных чаяний…. Порой я и сам не задумывался, к чему пишу ту или иную балладу – а люди умирали и проливали кровь других людей с моими строчками на устах.

Я себя в тебе вижу, девочка в красном, хоть мы и непохожи.

И чем лучше моя тогдашняя „борьба“ твоих „страданий“? Ты ведь тоже ничего не знаешь о том, кто такая была эта Оритта и почему тех, кто внимал ее проповеди, поднимали на копья. Это было девяносто лет назад, ты не застала живых свидетелей…. А ведь, если то, что я слыхал – правда, там было за что поднимать, ой, было! Просто в вашем мире Несогласие зовется этим именем и носит темно-красные одежды.

А Тису я в последний раз видел на колесе. Только за то, что пошла за мной. Только за то, что посмела стать той самой единственной. А ведь потом была еще и Анн-рики, которая, кстати, чем-то походила на тебя, ведь в ней текла кровь горцев.

Но ей повезло больше, она умерла в бою, как повелевает честь ее народа. В том последнем неравном бою на морском берегу, когда у меня вышибли меч и я, со связанными руками, смотрел, как ломают мою гитару и как пузырится кровь на губах Анны…. Но гитара – вот, а Анны нет и никогда не будет….

Но я никогда не скажу тебе этого, глупая девочка Лиула. Я не хочу, чтобы ты преклонялась передо мной, как это водится у подобных тебе. Ибо страдания – не заслуга, а ты еще не понимаешь, что тот крест, на котором тебя распинают, не повесишь на шею в качестве ордена. Свои и чужие ошибки, это порой больнее подлости и предательства…. И то, что ты страдал, не дает тебе права после идти по головам и душам на том основании, что ты „платил вперед“ – о, я и сам в свое время не избежал этой ловушки! А вы же еще и придумываете себе эти страдания, торопитесь заплатить – чтобы скорее начать победный марш по головам? Так, что ли?!

А доведись тебе самой ответить за свои, ладно, убеждения, за свою Оритту, и не перед беззащитными жрицами твоего храма, а перед пьяным от крови „воином веры“? Ты хорошо знаешь, что в вашем мире женщина священна, но, уверяю тебя, он успеет это позабыть…. Что будет тогда?

Но этого вопроса я тоже тебе не задам. Именно потому, что в два раза старше. И еще потому, что, даже став старше и вроде бы мудрее, так и не избавился от своего романтизма…. Я все еще способен понять, что заставляет человека в пятнадцать лет сбежать из дому и месяц вешать на уши всем встречным некую ерунду, которую он считает проповедью. А потом, начав смутно догадываться о собственной несостоятельности, прибиться…. к первому попавшемуся менестрелю, приняв его за своего долгожданного героя!»

– Конечно, была, – помедлив, отозвался он. – Сейчас скажу…. да, точно, пять. И все как одна единственные.

Догорал костер. Рогатый конь с серебряной гривой, фыркая, пасся где-то неподалеку. В ветвях орны над головой пронзительно вскрикнула ночная птица…. Ночь перевалила за середину.

* * *

– Это он! Он! – пролетел шепоток среди леса белых колонн, за которыми прятались послушницы.

Гинтабар шел по коридору, выложенному темно-зелеными плитами, легко и уверенно, не поворачивая головы в сторону колонн, и лишь на губах его играла еле заметная усмешка.

Когда идешь на прием к Хассе, Верховной Жрице Силлека, некогда оборачиваться на крик сойки-пересмешницы.

Стеклянный потолок, бледно-зеленые стены, полусвет и плеск воды в фонтане…. Ощущение покоя, тишины летнего дождливого дня и доброй женской руки, что, успокаивая, гладит по волосам…. А послушницы прячутся, хоть устав и не запрещает им свободно общаться с приходящими в храм – но нет, лишь звенят за спиной взволнованные девичьи голоса.

– Он! Сам Мэйрил Янтарная Струна!

И эхом в ответ:

– Одержимый….

Он по-прежнему не повернул головы, но усмешка на его губах погасла.

Слева, рядом, но на шаг позади – Лиула. Как телохранитель.

Или как тень. Багряная тень золотого пламени солнца.

Алый капюшон отброшен на плечи, голова надменно вскинута.

Темное суровое лицо в ореоле черных волос, и на нем – гордость, оттого что рядом. Не как эти, в бело-зеленом, которым дано лишь смотреть из-за угла на самого прославленного менестреля Силлека, легендарного и таинственного Гинтабара, да шептать:

«Он, одержимый….»

Она похорошела за этот год, неловкая угловатость подростка почти исчезла, черты лица стали мягче. Но по-прежнему тяжела поступь, и улыбка так же редко является на полных губах.

Гинтабар привык к ней. Какая бы она ни была, здесь, в Силлеке, у него не было другого близкого человека, кроме нее, верной и надежной спутницы, повсюду следующей за ним. За это он, одинокий изгнанник из родного мира, готов был простить ей многие недостатки.

А прощать, положа руку на сердце, было что. Прежде всего то, что заработанные им деньги протекали у нее меж пальцев, как песок. Дашь ей несколько монет на хлеб и сыр, так она принесет полкуска, зато вернется с новым браслетом. И сидит потом, опустив глаза, а когда он все же отрежет ей от своей доли, отвечает мрачно: «Не хочется».

Она очень хотела, чтобы ее считали взрослой и самостоятельной, а он вместо этого постоянно ее воспитывал. Но за это она имела то, что считала величайшей привилегией – место у его ног. То, что ему было бы намного легче и проще видеть ее рядом с собой – ее не смущало.

Однажды Гинтабар все же не сдержался. Когда она повесила на пояс пару кинжалов весьма ритуального вида, он пообещал, что если она, паршивка, будет продолжать разыгрывать из себя не то крутую воительницу, не то, спаси нас боги, посвященную от Храмов Равновесия – он тупо, по-солдатски, без излишних эмоций выпорет ее. Ремнем от гитары! После чего не поленился дойти до набережной Ригонны, чтобы зашвырнуть в нее оба кинжала, невзирая на то, что у каждого на гарде было по большой черной жемчужине.

По ночам, когда она засыпала, он убегал от нее. Бродил по городу или по лесу, слушал себя и мироздание, вступал в мимолетные взаимоотношения с женщинами, которым было ничего от него не надо, кроме ласки и пары добрых слов. Разводил костер и глядел в огонь, или, выйдя на берег, подолгу смотрел, как течет река…. В такие ночи он старался не петь.

Одержимый….

Так его называли в основном за глаза, но каждый раз, слыша это, он вздрагивал, как от удара плетью. Он давно знал, что когда смеется, этого смеха не видно в его глазах….

И она – всегда с ним, всегда у его ног, как напоминание о том, чем он был и чем стал, с мрачно горящими глазами, черно-алая, как безумие, тень….

Тень – чего?

Наверное, его песен….

У дверей в покои Верховной стояла, небрежно опираясь на полуторный меч, одна из послушниц с золотым шарфом храмовой стражи на тонкой талии.

– Пресветлая Хасса ждет тебя, менестрель – входи без страха.

Лиула шагнула за ним, но властная рука послушницы опустилась на ее плечо:

– А ты, дева, подождешь его здесь.

– Но…. – вскинулась Лиула.

– Верховная Жрица приглашала его одного. Умерь свое нетерпение, дева.

Когда Гинтабар закрывал за собой дверь, из-за спины до него долетел острый свежий запах скальных ягод, с которых счищают кожуру. Судя по всему, стражнице было чем занять его упрямую спутницу, дабы та не предпринимала попыток прошибить дверь лбом.

Комната, в которую он попал, не зря именовалась Аметистовыми Покоями. Полное ощущение, что попал внутрь лилового драгоценного камня. И зеленой искрой у дальней стены, в кресле, протягивая руки к жаровне, полной углей – хрупкая старая женщина с волосами, белыми как молоко.

– К вашим стопам припадаю, пресветлая госпожа, – он опустился перед ней на колено, коснулся губами сухой руки, словно выточенной из пожелтевшей кости. – Благословите недостойного….

– Садись, гость из иного мира, – взгляд, как вспышка.

Глаза у нее были совсем молодые, хоть их и окружала сеть морщин. – Поговорим на равных….

– Откуда…. – начал он – и осекся. Ответ был очевиден.

Несомненно, в молодости эта женщина всласть побродила по мирам.

– Раздвигающий ткань мироздания признает собрата за три полета стрелы, – мягко улыбнулась Хасса, подтверждая его догадку. – Говори же, менестрель, что тебя так заботит….

В своем мире он, до того, как идти на поклон к священнику, пожалуй, попробовал бы разыскать компетентного мага. Но это и там было непросто, поскольку на его родине вся магия априори считалась черной, именовалась колдовством и высочайше не поощрялась. Здесь же понятия «маг», как ни странно, не существовало вообще. Было знание – и знание было у ученых, была сила – и сила была у жриц, благая у тех, что служат Великой Матери, и темная у тех, что рискнули идти путем, означенным Ориттой.

В его мире Служение было мужским делом. Не жрица – священник. Женщина могла в лучшем случае сделаться монахиней.

А здесь и монастырей-то не было….

Как в таком мире разыскать нужного человека вне храмов?

Да, странный мир. Мир, в котором дорога знания считалась почти исключительно женской привилегией, равно как Служение, целительство и обучение. Мужчины здесь бывали воинами и королями, купцами и строителями, путешественниками и мореходами. А женщины просиживали ночи над старыми хрониками или кипящим в колбах варевом…. «Ибо как мужчина сотворен сильнее женщины плотью, так женщина столь же сильнее мужчины Сутью….» Сие изрекла досточтимая Ивэлла, а эта дама, когда что-то изрекала, то отвечала за свои слова!

Только в одной области различий между полами не существовало – тех, что брали в руки перо, гитару или кисть, уравнивало мастерство….

И вот он сидел перед женщиной, о чьей власти говорили, что она превыше королей земных, и ждал ответа….

…. – Да, странную историю ты поведал мне, менестрель, – Гинтабар обратил внимание, что Хасса старательно избегает называть его каким бы то ни было именем. – Замок, о котором ты рассказываешь, известен мне. О его сгинувшей хозяйке разное поговаривают, но один из слухов должен показаться тебе любопытным: вроде бы эта женщина ставила какие-то эксперименты с даром Поющих Жриц.

– Она сгинула около двухсот лет назад, – припомнил Гинтабар. – А за минувший год я уже успел выучить, что истинно одаренных Поющих в этом мире не рождается лет девятьсот, а то и тысячу….

Хасса хмыкнула себе под нос нечто, что при желании можно было расценить как «ох, не факт!».

– Это вопрос сложный и запутанный, – сказала она со вздохом. – Скажу лишь: жрица, что Говорит – всего лишь чаша, но вино в нее наливает Великая Мать. Если же у людей нет чаши, они пьют вино из меха и из ладоней….

– Это что же, получается, что я оказался, выражаясь вашими словами…. чашей, пригодной для вина?

– Выходит, что так, – без улыбки подтвердила Верховная Жрица. – И не бояться сего дара надо тебе, но овладеть им – ибо не ты сейчас владеешь им, но он тобой – и использовать лишь во благо.

– Но Поющие были чисты…. – на лице менестреля появилось выражение растерянности. – А я, да простятся мне такие слова в этом святом месте, всегда был немного еретиком…. нет, не по приговору властей – по образу мыслей. Как вообще любой человек, который привык думать….

– Если я скажу тебе о неисповедимости путей Великой Матери, это будет очень банально? – вот тут Хасса усмехнулась.

– Но истина может позволить себе звучать банально. Случайностей не бывает. Возможно, ты призван, чтобы дать что-то понять нам…. и понять самому.

– Призван, значит, – он закусил губу. – Лишен пути, имени и родного языка. Изгнание как абсолют. Любой изгнанник может вернуться, пробраться на родину тайком, вдохнуть родной воздух и услышать знакомую речь хотя бы ценой смертного приговора. А я отрезан навсегда…. ради того, чтобы дать кому-то что-то понять?!

– Не богохульствуй, – строго оборвала его старая жрица. – Великая Мать совершенна в своей благости. Она наделила тебя Даром, но то, что ты забыл Имя – дело рук, как мне кажется, человеческих. Не знаю, были эти руки недобрыми или же просто неумелыми, но ясно, что без магии тут не обошлось….

– Это я понимаю и сам, – невесело усмехнулся Гинтабар. – Но что мне делать? Смириться с тем, что я привязан к этому миру?

Она внимательно посмотрела в его глаза. И спокойно сказала:

– Между прочим, этот мир называется Опалия.

Сперва он даже не понял. Потом расширил глаза:

– Вы предлагаете мне….

– Да, – легко сказала Хасса. – Когда нет зерна, хлеб пекут и из сосновой коры. Я не могу провести тебя в твой мир, ибо не знаю его и тем более его имени. Подозреваю, кстати, что это довольно далеко отсюда. Но УЙТИ ты можешь всегда, ибо способности твои по-прежнему с тобой, я это вижу. Закон Истока всегда был последним прибежищем отчаяния. А там, кто знает, может, доберешься до своего мира, а может, встретишь кого-то, сильнее и мудрее меня….

Его глаза засветились.

– Вы возвратили мне надежду, пресветлая госпожа, – он снова склонился к ее руке, а во взгляде засияла полузабытая смешинка. – Вот только как же тогда быть с моим…. призванием?

– Ну, – глаза ее брызнули лучами морщинок, – я не столь эгоистична, чтобы думать, что ты призван исключительно в Опалию. Я ведь слыхала, как ты поешь…. ох, Владычица, велико твое милосердие, – глаза ее затуманились. – Дар твой – для всех. Для всего мироздания. Пока звучат твои голос и гитара, Мать всего сущего взирает на тебя с благосклонностью….

– В лице отдельных своих дочерей, – не выдержал он.

– А этот вопрос мы вообще обсуждать не будем, – она подняла руку в благословляющем жесте. – Иди, и да будет светел твой путь,… Мэреллиэн Гитбаор!

Первое, что он увидел, выйдя от Верховной Жрицы, была Лиула, кружащаяся по темно-зеленым плитам с мечом послушницы в руках. Гинтабар узнал первые, самые несложные фигуры «танца клинка». Черные волосы-дождь вуалью упали ей на лицо, широкие алые рукава невесомо скользили по рукам. Сильная, гибкая, смертоносная красота….

Он иронически ухмыльнулся. Может быть, и красота, но уж никак не смертоносная. Если бы она попыталась ударить из такого положения, то вывихнула бы себе обе кисти. Вот и послушница, которую уже явно кое-чему научили, посмеивается снисходительно, сидя на полу среди кожуры скальных ягод….

А Лиула искоса глядела на него и думала, что эти стены с их бледной прохладой никогда не знали, что такое золотой свет заходящего солнца, пока Гинтабар не остановился здесь в раздумье и на лицо сидящей девушки не пал теплый отсвет его солнечного ореола….

– Кончай выпендриваться, – он потуже стянул узел на вышитой головной повязке. – Отдавай железку хозяйке, и пойдем.

* * *

– Ты хоть понимаешь, о чем речь? Другой мир – это тебе не заморские страны. Не Элеймар, не Королевства Грозы, не острова за океаном! Там просто не существует Силлека, вообще, даже как понятия. Ты будешь вынуждена, слышишь, обречена выдавать себя за кого-то из этого мира – а как ты это сможешь сделать, не обладая способностью знать, не спрашивая, и понимать язык, не изучая? Я уж не говорю о том, что есть масса миров, где мужчина – все, а женщина – ничто, где в ней ценится только красота, а до ее ума в лучшем случае никому нет дела!

– Я научусь, – проговорила Лиула, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.

– Да пойми ты, этому не учатся! Эти способности или возникают сами…. или не возникают! Пресветлая Хасса сказала бы – даруются свыше, а я как записной еретик уж и не знаю, что сказать….

– Но у тебя же они есть. А я буду с тобой. Неужели ты не защитишь меня?

Он застонал:

– Обо мне и моих проблемах уже давно речь не идет! Но ты о себе подумай, сокровище мое! Сколько ты сможешь выдерживать такую жизнь? Год? Полгода? Собой ты в иных мирах быть не сумеешь, а притворяться в конце концов устанешь. Но вернуть тебя в Опалию я не смогу при всем желании. Я же объяснил тебе, в чем сущность Закона Истока – мы рискуем возвратиться сюда через многие сотни лет. Неужели тебе хочется стать такой же скиталицей, как я, чтобы нигде в мироздании не было места, о котором ты могла бы сказать: «Да, я оттуда»?

Ветер. Черный ночной ветер, швыряющий в лицо пригоршнями мокрой мороси. Где-то в лесу дикий кот заплакал свою боевую песню….

– Я уже ушла из дома. Я знаю, как это. Уйду и из мира, если за тобой. И давай не будем говорить о том, что еще не случилось.

«О небо, она ведь даже не понимает, что живет в мире, где я могу почти без страха бросить ее одну здесь, в лесу, на ночной дороге! Когда она дойдет до ближайшего поселка, ее накормят и пустят переночевать, и при этом не изнасилуют, не отнимут нарядной одежды, не попытаются сделать служанкой или силком выдать замуж за деревенское мурло! Женщина священна!»

– Держи меня за руку, – приказал он после долгого молчания. – И не отпускай, пока я не разрешу….

* * *

Когда пыль, поднятая всадниками, снова осела на дорогу, а их голоса, смех и лязг доспехов стихли в глубине леса, силуэты деревьев на опушке поплыли, словно в знойном мареве над костром. Миг – и с холма на дорогу сбежали три девушки в одинаковых зеленых платьях. Две из них были похожи как близнецы – невысокие, полненькие, с круглыми улыбчивыми лицами, вот только у одной кудряшки были каштановые, а у другой – черные.

У третьей девушки, повыше и посерьезнее, светлые волосы были заплетены в две длинных косы.

– Ну, что, девчонки, выбрали? – спросила та, что с черными кудрями. – Чур, мой – в малиновом плаще и с золотыми шпорами!

– Нет, мне больше по нраву паренек в голубом, – мечтательно проговорила блондинка. – Представляю себе его глаза, когда он меня увидит!

– А я даже и не знаю, кого! – рассмеялась каштановая. – Один другого лучше, прямо глаза разбегаются! Может, менестреля?

– Менестрель Осинкин, – оборвала ее блондинка. – Она специализируется исключительно по ним. Как он тебе, Осинка?

– О, это что-то особенное! – из путаницы ветвей и листьев выступила еще одна девушка, тонкая, тихая и изящная. – Волосы как мед, глаза как сосновая кора на солнце, а голос!.. Нет, это чудо я никому из вас не уступлю!

– Ну и ладно, – не стала спорить каштановая. – Я тогда займусь тем, что в сером и с серебряной звездой на груди….

Дорога была долгой и утомительной. Опять же много возни вышло с разбивкой лагеря на ночь, с костром…. Оруженосцы барона Эсгрева оказались на редкость бестолковыми и поставили шатры, как должно, лишь с третьей попытки. Зато шатер графа Виэлло был поставлен буквально в мгновение ока, так что граф, сославшись на усталость и ноющую старую рану, сразу же удалился туда, оставив присматривать за порядком сыновей.

Поэтому и посиделки у костра с гитарой вышли достаточно короткими. После третьей или четвертой песни Эсгрев запустил в кусты обглоданной заячьей костью, что-то пробормотал насчет того, что имеет смысл поберечь до турнира как силы, так и вино, и вылез из пламенного круга. За ним последовали оба молодых Виэлло. Гинтабар спел еще пару песен, а затем, видя, что пажи и оруженосцы тоже начали разбредаться кто куда, направился к своему шатру.

Лиула, вконец измотанная сегодняшним переходом – из замка Виэлло выехали в семь утра – уже спала, позабыв выплести из волос хрустальные бусы. Гинтабар немного посидел над ней, потом поправил смятый плащ, которым она была укрыта, и снова вышел из шатра с гитарой, направляясь в сторону от лагеря рыцарей – на берег озера.

Близилась полночь. Луна с еще вдавленным левым бочком поднялась над лесом и прочертила по воде сверкающую дорожку.

Легкий туман пополз вверх по склону, туда, где потихоньку гас костер и смолкали последние разговоры. Тишину, накрывшую мир, нарушал лишь легкий шелест ночного ветра в листве да вкрадчивый шепот маленьких волн, толкающихся в берег у самых сапог менестреля. Ему представилось, что они, как котята, норовят потереться головенками о его ноги….

Он сел на ствол поваленной сосны, выглаженный ветром и водой до серебристого сияния, и осторожно коснулся струн. Тихо и легко, не нарушая спокойной гармонии ночи, он начал вплетать в нее свою мелодию. «Скрещенье дорог». Эта вещь была словно создана для такой ночи, когда чувствуешь себя беспричинно счастливым и любое таинство воспринимаешь как должное. Сначала он только наигрывал мотив, затем незаметно для себя начал напевать….

Песня на старую, как мироздание, тему «воин и менестрель».

Он писал ее как достаточно горькую и печальную, но сейчас, в этот озаренный луной миг, вдруг почувствовал в ней свет. Да, он сиял в этой песне, как в конце тоннеля, и будил надежду в душах тех, кто ее слышал, хотя текст вроде бы этого не предполагал.

Как, почему ему удалось написать такое? И почему только сейчас он начал понимать, о чем эта песня на самом деле?

Если бы его спросили, почему он так счастлив в это мгновение – он лишь развел бы руками. Счастлив, и все.

Беспричинно.

– Как дивно ты играешь, менестрель….

Женский голос был тихим и легким, словно соткался из шелеста листвы. Он повернул голову…. Как же он не заметил, что не один на этом бревне?

Она была тоненькая, гибкая и юная, но при этом никому и в голову не могло прийти назвать ее девчонкой. Девушка. Худенькое тело, небольшая грудь под полупрозрачным, бледно-зеленым платьем, босые ноги, плечи, окутанные паутиной серо-серебристых волос, и серые с прозеленью бездонные глазищи, полностью затмевающие остальные черты лица. И, словно всего этого было недостаточно, чтобы опьянить и заворожить его, голову ее украшал венок из белых ночных фиалок.

– Почему ты умолк, менестрель? Сыграй еще….

Эта фраза, как и предыдущая, была произнесена на дайрэн аовэллин с мягким, чуть пришептывающим акцентом.

Гинтабар даже не очень удивился ее появлению, ибо подсознательно ждал, что эта ночь обязательно одарит его чудом.

Вот оно и случилось. Прямо-таки сюжет из баллады – смертный менестрель и лесная фея…. Он улыбнулся ей.

– Кто ты? – спросил он на том же языке. – Ты – Нездешняя?

Она улыбнулась в ответ – мягко, обвораживающе….

– Я-то как раз здешняя, это мой лес. Это ты нездешний, менестрель…. – рука с неправдоподобно длинными пальцами осторожно коснулась его локтя. – Меня зовут Осинка. А ты и есть прославленный Гинтабар, я угадала?

– Стоит мне оказаться в каком-нибудь мире, как мое имя тут же становится известно всем и каждому! – притворно рассердился он. – Даже лесным лаийи….

– Оно достойно этого, – длинные пальцы скользнули по желто-коричневому рукаву и легли на его кисть, словно листок дерева. – Потому я и пришла взглянуть на тебя.

Он прекрасно понимал, что его зачаровывают, понимал и не противился. Не позволить ей себя соблазнить значило нарушить все законы жанра. Тем более что она действительно была дивная не только по имени….

– Ты прекрасна, лаийи, – он взял ее ладонь в свои и поразился ее нежности. – Ты – как эта ночь. И такая же трепетная, как то дерево, чьим именем названа….

– Ты тоже красив, менестрель, – голос, как плеск воды. – Я знала, что твои песни прекрасны, но не смела и надеяться, что облик твой воистину достоин их….

Он усмехнулся, про себя сочтя слова лаийи беспардонным преувеличением. «Ничего, маленькая фея леса, колдуй, я не против. Я уже решил, что эта ночь будет для тебя одной….»

– Спой мне, Янтарный, я так хочу слышать твой голос!

Он заиграл «Тень минувшего». Она слушала, чуть покачиваясь в такт мелодии, и огромные глаза светились отраженным светом луны. Кончив песню, он посмотрел на нее и увидел в ее глазах молчаливое требование – еще! Тогда он спел «Звездное слово», «Заклятие», «Балладу о противостоянии» – все свое лучшее….

Впервые за много дней он не боялся того, что затаилось на дне его песен – наоборот, даже гордился тем, что сумел приманить ими это восхитительное существо.

Неожиданно со стороны лагеря послышались голоса – удивленно вскрикнул мужчина, ему ответил девичий смешок, похожий на перезвон колокольчика…. Гинтабар вскинулся настороженно, но Осинка нежно удержала его:

– Все в порядке. Это мои подруги Яблонька и Березка развлекаются с рыцарями, – она состроила забавную гримаску. – У них все просто, они знают, чего хотят. Как увидят смертного покрасивее, так сразу кидаются охмурять, соблазнять и оглушать.

– Оглушать, надеюсь, не дубовым суком по шлему? – рассмеялся менестрель.

– Ну что ты, это же наша Священная Охота! Нас ведь не так уж много, потому и повелось от века, что лесные лаийи регулярно смешивают свою кровь с кровью смертных, чтобы не дать ей остынуть и обессилеть.

– Значит…. ты тоже знаешь, чего хочешь от меня?

– А вот я как раз и не знаю…. – опустила глаза Осинка. – Я так хочу, чтобы твои губы слились с моими – но тогда они уже не смогут петь…. И я разрываюсь между этими двумя желаниями!

– А ты не разрывайся, – он приобнял ее за плечи. – Между прочим, по законам рыцарства дама, если любит менестреля, платит ему за песню поцелуем. Так что ты задолжала мне уже…. раз, два, три…. целых шесть!

Глаза Осинки вспыхнули.

– И я охотно отдам тебе этот долг, Янтарный!

Между поцелуями она шептала ему какие-то сумасшедшие слова о солнечном сиянии его глаз, о том, что он стройнее молодого клена, и о том, что даже среди лаийи не много найдется равных ему – и слушая ее, он окончательно терял голову. Никогда прежде не было у него такой женщины-сказки….

– А теперь спой мне еще раз, и мы будем любить друг друга, – нежно выдохнула она ему в лицо. – Спой мне такую песню, которую ты поешь своей любимой….

– Сегодня ночью ты моя любимая, – ласково возразил он. – Ты мое лесное деревце в цвету….

Была у него, действительно, такая песня, которую он пел далеко не каждой – о заколдованной принцессе желаний….

Когда-то он сложил ее для Тисы.

Но на этот раз песне не суждено было прозвучать – он успел лишь сыграть вступление. И тут за его плечом раздался хорошо знакомый голос:

– Так вот что тут происходит, y-esso felaow!

Лиула дремала в палатке часа два, пока ее не разбудили счастливые вопли из соседнего шатра, где, не тратя драгоценного времени на излишнюю куртуазность, приступили к делу Яблонька и старший сын графа Виэлло. Проснувшись, она тут же поняла, что Гинтабара рядом нет, и недолго думая отправилась на его розыски. Отдаленные звуки гитары подсказали ей правильное направление, и когда она увидела сцену, происходящую на берегу озера….

Не раздумывая ни секунды, Лиула одним прыжком подскочила к счастливой парочке и как кошка лапой влепила Осинке звонкую пощечину. Та жалобно и обиженно вскрикнула. Лиула застыла, примериваясь для нового удара, но лесная лаийи протянула руку и как-то спокойно, словно по обязанности, со всех сил рванула спутницу менестреля за волосы. На траву посыпались хрустальные бусины.

– Девчонки, девчонки! Что это с вами?! – Гинтабар словно от сна очнулся. В последнюю секунду ему удалось предотвратить новое столкновение, схватив левой рукой за шиворот Осинку, а правой – Лиула.

Очутившись в его руках, растащенные соперницы как-то сразу обвисли, точно дохлые лисы, и только ели друг друга бешеными глазами.

– Откуда ты взялась, смертная? – бросила Осинка горделиво и презрительно. Трудно было поверить, что эта трепетная ценительница прекрасных баллад способна на тон разгневанной принцессы из Вышних.

– Оттуда, нелюдь, – прерывисто дыша, процедила сквозь зубы Лиула. – Я с ним уже полтора года, а вот тебя сюда точно никто не звал!

– Ах ты маленькая дрянь! Да если хочешь знать, ты ему не пара, не рыба, не мясо! То, что он родился смертным – недоразумение, он достоин королевы королев!

– Уж не тебя ли, куст с глазами?

– Да хотя бы меня! Я, по крайней мере, способна оценить его по достоинству, а не изводить детскими капризами!

– Детскими? Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю, ты, замшелая трехсотлетняя….

– А ну немедленно прекратите, кошки! – Гинтабар как следует встряхнул обеих. Увы, больше ничего он сделать не мог – руки заняты, не лбами же их стукать! А захочешь преподать одной урок прикладного гуманизма, так другую придется выпустить….

В левой руке зеленое и красное в правой…. Словно трава и кровь. Точь-в-точь силлекский символ круговорота жизни и смерти….

– Да пошли вы обе…. вертикально вверх! – вдруг произнес он в сердцах. Резко выпустил, словно отбросил обеих, подхватил гитару и поспешно скрылся в лесу, не интересуясь развитием событий за спиной.

На душе у него, как нетрудно догадаться, было премерзостно. Паршивка Лиула…. Да обе они паршивки! Это ж надо было испортить такую прекрасную ночь!!!

Повеситься на осинке….

….Он бродил по лесу больше часа, медленно, но верно успокаиваясь. Ветер усилился, и в шелесте листвы теперь слышалась не вселенская гармония, а тревога.

Когда он возвращался назад, то не удержался – осторожно подошел взглянуть, чем закончилась разборка на берегу. Взгляду его открылось следующее зрелище: на серебристом бревне сидели в обнимку Лиула с Осинкой и наперебой плакались друг другу на мужскую непорядочность и полную бесчувственность распроклятых менестрелей, которым нет дела ни до чего, кроме их несчастной гитары….

Гинтабар покачал головой и побрел спать в шатер. Последней его внятной мыслью было, что, дожив до тридцати лет, он все равно абсолютно ничего не понимает в женской психологии. И вряд ли поймет хоть когда-нибудь….

* * *

«Гитара в руках менестреля – мое оправданье за горько хмельную надежду на новое чудо, за золото губ и запястий, за жажду свиданья, за блеск воспаленного взгляда (пустое – простуда!)….

Гитара – мое оправданье. Я внешне спокойна, я даже способна принять куртуазную позу: „Мой бард, преклонения Ваша баллада достойна! Я Вас не люблю, но на память дарую Вам розу“.

Вот только мое подсознанье об этом не знает – ведь мед не рифмуется с медью, лишь лед ему пара…. И холод январский объятий кольцо замыкает, и кожу с души мне струною сдирает гитара в руках менестреля….»

* * *

….И снова был поздний вечер, почти ночь. И берег – но на этот раз берег моря с вечным рокотом прибоя. И невероятных размеров мол-волнорез, далеко вонзившийся в море, как меч в беззащитное тело, и на нем – полуразрушенная эстакада непонятного назначения….

Гинтабар сидел на береговой гальке, почти у самой кромки прибоя, привалившись спиной к шершавому камню волнореза, который равнодушно делился со случайным прохожим накопленным за день теплом.

Неподалеку от него смуглая девушка-кушитка забрела в море по колено. Волны лизали подол ее платья, а она смотрела вдаль, туда, где высоко над морем горела Вечерняя звезда. А потом вдруг опустилась на колени – прямо в воде – и вскинув руки к звездному небу, от избытка чувств запела какой-то кушитский гимн. Голос у нее был удивительно глубокий и сильный, и шорох прибоя казался лучшим аккомпанементом для него….

Глядя на нее, Гинтабар снова подумал о таверне «Синяя раковина», где осталась Лиула. Как-то она там? Может, проснулась и, не в силах оторвать раненую голову от подушки, вперилась в темноту жарким взглядом, ожидая его?

Два дня назад какой-то, с позволения сказать, шутник – руки-ноги бы ему повыдергивать! – сунул под седло лошади Лиула ветку местного чертополоха, метко прозванного «дедовником».

Стоило девушке вскочить в седло, как ее всегда смирная кобыла взвилась на дыбы и сбросила всадницу – аккурат головой на каменную колоду, из которой поили лошадей. Разбитый лоб и в придачу сотрясение мозга.

Ох, Лиула…. Не женщина, а девяносто девять несчастий.

Хоть бы она скорее поправлялась! Гинтабар страстно желал этого не только потому, что привязался к ней, но и потому, что каждый лишний день в этом приморском городе был для него пыткой.

Слишком уж он напоминал ему безвозвратно потерянный родной мир.

Море…. Небо…. Звезды….

Вопль тоски, с трудом удерживаемый в груди.

Поразительно, но только здесь с новой силой навалилась на него тяжесть всего, что случилось с того момента, когда он пришел в себя под зеркалом в заброшенном силлекском замке.

Куда он идет? «Бесцельный путь приравнен к бездорожью….»

Моталец – да нет, давно уже не моталец, а скиталец, бредущий из мира в мир непонятно зачем и каждый раз уходящий, чтоб больше не вернуться. По Закону Истока не возвращаются, по нему только уходят…. в никуда. Никогда больше не увидеть зеленых шпилей, пронзивших дымное небо Интии, колышущегося разнотравья хальских степей, ездовых драконов Саэрта, подставляющих солнцу изгибы радужно-чешуйчатых тел…. Не услышать, как трубят непуганые олени в осеннем лесу Ос-Такне, вызывая на бой соперника…. Не вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат силлекского белого шиповника, не коснуться руками шелка, который не соткан из нитей, а выделан из громадных мясистых лепестков тропического цветка-паразита, именуемого нейсена…. Уходя, он оставлял за спиной все это. Целые миры. Даже если попытаться вернуться – сколько лет минет за время его отсутствия, семь или семьдесят?

А чего ради?

Мироздание сложено из миллиардов миров, и наугад найти среди них один-единственный – задача, в сущности, невыполнимая.

Так может, просто остаться в одном из них, в том, который больше приглянется? Забыть пыль дорог из ниоткуда в никуда, дарить людям радость и печаль своих песен, может, даже позволить Лиула завести от него ребенка….

Не выйдет. Не смог же он остаться в Силлеке. И нигде не сможет.

Да, пресветлая Хасса, твоя надежда оказалась ложью. Свет в конце тоннеля на поверку был лишь фосфоресцирующей плесенью на одной из стенок.

Зачем тогда вообще все? Зачем этот дар, вино Великой Матери?!

Только сейчас ему пришло в голову, что все это время он шел по очень спокойным мирам. Нигде не лилась кровь, не горели дома, не выли матери над убитыми сыновьями – ни войн, ни восстаний. Куда бы ни занес его этот путь без цели, все это кончилось лет десять или пятнадцать назад, и мир, еще не забыв о боли, вкушал желанную передышку. Словно сговорились….

И нигде, ни в одном из миров не назвали его еретиком и подстрекателем. Куда бы он ни пришел – всюду лишь сверкающие глаза слушателей, полностью отдающихся во власть его песен, а из-за спины доносится уже ставшее привычным: «Одержимый….»

«Менестрель, у которого не смеются глаза, сам не замечает, как теряет профессионализм», – тоскливо подумал он.

Девушка-кушитка вышла из воды и пошла прочь, покачивая бедрами. Мокрое платье облепило ее ноги. Гинтабар смотрел ей вслед, пока она не растворилась в шорохах южной ночи, потом встал и тоже направился туда, где старая лестница с щербатыми ступенями вела вверх, из прибрежного покоя в дыхание ночного города.

Как тихо…. Только несмолкаемая песня прибоя. Здесь, за волнорезом, чуть не на два полета стрелы глубина по горло. Днем сюда приходят купаться, к ночи же старая набережная пустеет….

Тем неожиданнее прозвучал за его спиной перестук копыт.

Невольно он обернулся. Одинокий всадник ехал по набережной шагом, но все равно нагонял еле бредущего менестреля. Ближе…. почему-то силуэт его кажется смутно знакомым. Да не может этого быть! Просто кто-то похожий…. чего не примерещится от ностальгии, принявшей характер помешательства! Нет…. остановиться, разглядеть, окончательно доказать самому себе, что чудес не бывает….

– О Справедливый Судия! Гинтабар, это твое привидение или в самом деле ты?

Темноволосый человек в темно-сером бархате соскочил с коня и бросился к менестрелю. Самое невероятное оказалось реальным.

– А ты, ты откуда тут взялся, Доннкад Каймиан?!

Пару минут они, позабыв все на свете от радости, хлопали друг друга по плечам. Затем тот, кого назвали Доннкадом, отступил на шаг, разглядывая друга, и изумление в его глазах граничило с легким ужасом:

– Ничего себе! Мне же Тарен рассказывал, что своими глазами видел, как ты в последний раз сплясал в петле! Мол, не успели они тогда, хоть и положили кучу охраны…. И вдруг ты – тут…. О Светлая Госпожа рая для избранных, еще и одет, как эрн одного из Десяти Домов! С ума сойти, какие браслеты….

– Вот и я тоже сначала подумал, что золотые, – кивнул Гинтабар. – А потом понял – нет, уж больно легкие. Для проверки показал одному перекупщику, тот говорит – какой-то сплав желтый, люди такого не делают, разве что Нездешние или горные кузнецы. Даже не позолоченные, так-то.

– Но как ты оказался-то здесь, старый нарушитель спокойствия?! Мы же давно и поминки по тебе справили – все, был Гинтабар, хороший человек и известный бард, а теперь только память осталась о народном герое, жертве королевского правосудия…. Или это действительно всего лишь твоя тень, призванная с того света?

Лицо менестреля сразу помрачнело.

– Этого в двух словах не объяснить, – медленно проговорил он.

– Ничего, у меня времени навалом. Атив меня рано не ждет.

А хочешь, пойдем к нам? Она с ума сойдет, увидев тебя!

– Так ты здесь еще и с Ативьеной? – в свою очередь изумился Гинтабар. – Что вы тут делаете?

– Просто живем, знаешь ли. Уже довольно давно. Но я тебе потом свою историю расскажу, сначала давай ты….

Они шли рядом по пустынной набережной. Цокали о булыжник копыта Доннкадовой лошади. И все еще не придя в себя от радостного изумления, менестрель рассказывал свои похождения старому другу, такому же мотальцу – высокородному эрну Каймиану, которому его знатность не мешала быть таким же несогласным, как и Гинтабар, и тайно поддерживать восставших….

Когда рассказ дошел до эпизода с гадалкой, лицо Доннкада начало мрачнеть все сильнее и сильнее. Он не перебивал, ожидая, когда Гинтабар задаст ему неизбежный вопрос – но тот все медлил и продолжал дальше – про Верховную жрицу, про лесную лаийи, про разбитую голову Лиула….

– Ты действительно не помнишь ни слова? – не выдержал в конце концов Доннкад.

Гинтабар не ответил, только опустил голову – низко-низко, так что лица за волосами не видать….

– Твое нареченное имя – Тах-Арасс, – глухо сказал Доннкад.

– Но янтаря в нем нет. Небо – да, «эр», и «Арасс» – «тот, кто служит небу». «Тах» означает пламя, но не всякое, а в основном солнечное. А янтаря – нет. Янтарь – только через прозвище, но ведь ты получил его не в Хаанаре…. Может быть, твоя гадалка просто что-то напутала, наложилось у нее одно на другое?

– Нет, – твердо ответил Гинтабар. – Теперь,когда ты сказал мне про небо, я уверен – она все считала правильно, – он невесело усмехнулся. – Тах-Арасс, значит, Тот, кто служит небу…. Самое имя для еретика. Ты не поверишь, Доннкад, но для меня это такой же пустой звук, как и Мэйрил Хьенно. Я не ощущаю ЭТО своим именем!

Какое-то время они шли молча. И снова первым заговорил Доннкад:

– Я все понимаю, Гинтабар. Знаю, что ты скорее умрешь, чем попросишь меня об этом…. Я бы действительно мог провести тебя домой, но….

– Договаривай, – сказал менестрель со спокойствием, которое даже не было показным. – Что еще мне предстоит перенести?

– Как бы тебе сказать…. Мир, где мы сейчас, действительно очень далек от нашего. Почти под прямым углом, оптимальный путь – шесть шагов, причем третий по довольно мерзкому месту. И так получилось, что я, плохо рассчитав путь, совершенно случайно оказался у нас через сто с лишним лет после…. после королевского правосудия. И…. тебя просто нет в дальнейшей истории Хир-Хаанаре. Повесили – и все. Никакого следа твоего участия в последующих событиях. Ты УЖЕ НЕ ВЕРНУЛСЯ. Понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – еле слышно ответил Гинтабар. – Будущее, известное хотя бы одному, становится предопределенным, и мое возвращение расщепит стрелу времени…. если я еще не забыл того, чему меня научили в Городе. Все я понимаю….

Они свернули в переулок, такой же пустынный, как и набережная. Из раскрытых окон доносились негромкие голоса жителей, уже отходящих ко сну. В одной из подворотен резко метнулась тень, вроде бы даже сталь блеснула…. Доннкад положил руку на рукоять шпаги, Гинтабар потянулся к кинжалу, но тут их ушей коснулся еле слышный шепот: «Мимо, мимо! Не вас караулим, так и радуйтесь, ничего вы не видели и не слышали!»

– Какие вежливые, однако, тут бандиты, – заметил Гинтабар, когда подворотня осталась позади.

– Да какие это бандиты, – махнул рукой Доннкад. – Так, молодежь дружка поджидает, из-за девчонки или еще из-за чего….

Тут временами целые кварталы друг на дружку стенкой ходят с дрынами из забора. Но закон чтут – машутся только промеж собой, мирных жителей не трогают. Обычные нравы портового города….

– Слушай, Доннкад…. Ты говоришь, что был в Хаанаре через сто лет…. Значит, знаешь, чем все закончилось у Сур-Нариана?

Доннкад ответил не сразу.

– Чем закончилось, я и своими глазами успел увидеть, – наконец выговорил он. – В конечном счете оттого-то я и здесь.

После того…. как тебя повесили…. прошел всего месяц, когда кто-то выдал властям убежище Сура в катакомбах. У короля хватило ума послать туда не просто копейщиков, а полуроту личной гвардии. Им удалось отбиться, но Суру всадили стрелу в бедро, и…. ну сам знаешь, что такое наши деревенские знахари.

Когда к нему привели Атив, она уже ничего не смогла сделать – он умирал от заражения крови. И все, после его смерти восстание можно было считать проигранным. Руководство повстанцами принял Хайв-Нариан….

– Все понятно, – вздохнул Гинтабар. – У этого не было ни той великодушной мудрости, которой славился его дед Арт, ни стратегического гения отца….

– Зато была старая, как мир, программа: «эрнов, резать, всех, без исключения!!!» Главное, понятная каждому – вот твой враг, иди и убей его. И он успешно ее осуществлял – после него в западных провинциях на месте замков остались лишь дымящиеся развалины, по которым бродило и не могло взлететь обожравшееся воронье. Тут уже пошла война всех против всех, постоянные поиски врага…. Естественно, королю ничего не стоило раздавить их голыми руками.

Но до того, как это произошло, Хайв успел натравить на меня мою деревню. Сначала из-за Ативьены – обвинил ее в том, что она Сура нарочно уморила. Ублюдок! Народ на Атив и до того косо посматривал из-за ее сиреневых глаз – не бывает, мол, у людей таких, не иначе демонам сродни…. Скольких она людей вылечила, скольким детям не дала умереть, не родившись – и все прахом! Когда кровь застит глаза, добра уже никто не помнит:

«Вот ведьма, убьем ее!» Тут ведь еще засуха была, весь хлеб пожгло, вот они и вбили себе в голову – надо разграбить кладовые замка, тогда голода не будет…. У нас, естественно, были какие-то запасы, но тоже не бог весть какие – дай-то самим зиму продержаться, наши же поля наравне со всеми высохли!

Я все надеялся на что-то, тянул до последнего момента, идиот! А надо было не примирения искать, а сразу в бега пускаться, спасать, что еще можно было спасти. Пытался образумить этого идейного маньяка Хайва – а в результате он, скотина, награду за мою голову объявил. Короче, когда нас в замке обложили, как волков, и уже хворост под стенами затрещал – разомкнули мы пространство ко всем болотным демонам, сделали несколько шагов наудачу и оказались в этом городке….

Так с тех пор и живем здесь. Ативьена ведь так тогда перепугалась – не хочет возвращаться в Хир-Хаанаре, и все тут.

Ей-то что, я ведь ее среди миров нашел, а я скучаю…. Тут я тебя очень хорошо понимаю, веришь ли. Скоро пять лет, как здесь живем, за это время дома я был раз шесть или семь. Первый раз по неопытности угодил не в то время, а все остальные приходилось спасаться бегством. И само собой, на месте, где стоял замок Кайма, теперь даже бурьян не растет…. А вот, кстати, и наше здешнее обиталище.

Тополя обступили небольшой домик из такого же белого камня-ракушечника, как и большинство построек в городке. Конь Доннкада зафыркал, предвкушая отдых.

Незапертая калитка, дурманящий запах белого табака из палисадника – и сполохи свечи в одном из окон, сквозь тонкую ткань занавески…. Сердце защемило с новой силой. Гинтабар уже слышал там, внутри, торопливые шаги, скрип отворяемых дверей – Ативьена Каймиаль, маленькая колдунья Атив с лиловыми нелюдскими глазищами в пол-лица, бежит на крыльцо встречать мужа….

«Счастливый ты, Доннкад,» – чуть было не сорвалось с языка менестреля, но он вовремя одернул себя.

Доннкад, в сущности – такой же изгнанник, как и ты. Так что мешает ТЕБЕ быть столь же счастливым? Именно – столь же! И не надо обманывать себя – мол, Лиула совсем не Атив…. Это ты – совсем не Доннкад, который никогда, ни при каких обсто ятельствах не опускал рук в бессилии, вне зависимости от того, что там у него на сердце.

– Кто это с тобой, Доно…? Ой! В-высокое небо! Еретик, как живой! Где ты его нашел, Доно? Или опять не в то время занесло?

Ты же обещал сегодня по мирам не ходить!

– Не поверишь – на нашей набережной, – отозвался Доннкад.

– Я и сам-то до сих пор не верю, ибо не бывает такого.

Тонкая рука дрогнула, затанцевало пламя свечи, и Гинтабару на миг почудился в глазах Ативьены тот же ужас, с которым глядел на него Доннкад. Впрочем, нет – то, что мелькнуло в ее глазах, было сложной смесью, где помимо понятных ужаса и радости было что-то еще, невыразимое словами….

….Кресло у камина – почти такое же, как там, в Кайме.

Правда, в камине не пляшет пламя – летом это ни к чему, – но это неважно, кресло у камина – это символ. Свернулась клубком на коленях черная кошка по имени Тэмоти. Темное, как кровь демона, вино из черноплодной рябины пахнет корицей и розоцветом. И походка Атив все так же легка, хотя, судя по животу, рожать ей самое большее через месяц, и так же звонок смех. Дважды уже приносила она мертвых сыновей, но на этот раз, слава богам, девочка! Будет жить, вырастет красивая да умная…. и вряд ли когда-нибудь назовет себя благородной эрной Хир-Хаанаре. И никто не станет переживать оттого, что не назовет.

А сам Доннкад, не спрашивая разрешения, прибрал к рукам гитару менестреля. Своих песен он, правда, не сочинял, зато памятью обладал прямо-таки редкостной. Вот и теперь он вкрадчиво напевал что-то из собранного за многие годы странствий по мирам:

Гинтабар попытался вспомнить, когда же в последний раз слышал эти песенки в исполнении Каймиана. Явно ведь еще до смерти Тисы – потом уже стало не до таких песен…. Да, похоже, именно тогда, во время попойки после бала, когда оба они почти не пили, но усиленно изображали, что пьяны не менее окружающих, веселя почтенное собрание каждый на свой лад. Атив тогда еще притащила какую-то свою подружку, которая все поглядывала на них искоса. Один раз он уловил реплику, брошенную Ативьене, что-то насчет «бездны артистизма», и предпочел отнести ее на счет Доннкада – тот и в самом деле был достоин подобной оценки.

Как же ее звали-то, эту девчонку, которую он, кажется, даже поцеловал в конце вечера?…

– А ты все так же пытаешься составить свою карту миров? – спросил Гинтабар, когда Доннкад завершил песню.

– И немало в этом преуспел, – довольно кивнул тот. – Есть в нашем изгнании и кое-что положительное – теперь, когда на мне не висят эти несчастные владения, которыми надо заниматься, я куда больше свободен в своих передвижениях. Уже набросал сетку зон проходимости между основными зодиакальными мирами…. хочешь, покажу?

– Не сейчас, – отмахнулся Гинтабар. – Ты лучше еще спой.

«Ренегата», например, или марш легионеров….

– Да кто тут, в конце концов, бард – я или ты? – Доннкад приподнялся и демонстративно, через стол, протянул ему гитару.

– «Спой, спой» – а сам за вечер рта не раскрыл! Теперь твоя очередь!

Он принял гитару – но отвел глаза. Тронул струны как-то по-особому трепетно, и из-под его пальцев заструилось вступление к «Снежной тишине» – он помнил, что это любимая песня Доннкада….

Все выложил, и лишь об одном умолчал, самую малость не досказал – о том, что старая Хасса назвала когда-то вином Великой Матери. И теперь пел, не слыша собственного голоса, и больше всего боялся и в этих глазах увидеть знакомую до боли поволоку завороженности. И видел уже, как встрепенулась в своем кресле Ативьена – и застыла, то ли вслушиваясь во что-то между строк песни, то ли пытаясь что-то припомнить….

Доиграл. Поднял голову. И натолкнулся на тревожный проницательный взгляд, сжимаясь от того, что должно вот-вот произойти….

– Так…. – голос Доннкада странно изменился, и даже обычная легкая картавинка стала заметнее. – Извини, можно нескромный вопрос?

– Спрашивай, – уронил Гинтабар, из последних сил пытаясь казаться невозмутимым.

– За все эти два года…. ты написал хотя бы одну новую вещь?

А ведь действительно…. Почему-то и об этом он раньше не задумывался, словно кто-то специально не пускал эту мысль в его сознание. Но раньше, в Хир-Хаанаре, бывало хотя бы по четыре-пять стоящих вещей в год, не считая всякой ерунды. За эти же два года – лишь толком не отделанное и так и не легшее на музыку «Госпоже моей смерти». Да и то – в самом начале, в Силлеке, еще до Лиула….

– Можешь не отвечать, – куда, на какой край света сбежать от этого понимания, что сквозит в голосе Доннкада? – Не хочу обижать тебя, но сейчас ты играл едва ли в половину своих прежних возможностей.

Даже так?

Оба застыли, удерживая рвущиеся с губ слова – и тогда в напряженной тишине колокольчиком прозвенел голос Ативьены:

– Все! Вот теперь сообразила!

– Что сообразила? – Гинтабар сам не понял, у него или у Доннкада вырвался этот вопрос.

– Просто как только ты взял в руки гитару, я осознала, что весь этот вечер что-то в тебе не так, неправильно. А теперь поняла, что именно неправильно.

– Что же, Атив? – он нервно ударил пальцами по каминной полке.

– Раньше у тебя были голубые глаза. Точнее, серо-голубые, как небо весной. А сейчас….

«Глаза твои – как солнце на закате, как листва осенних вязов, как янтарная смола….» – послушно всплыл в памяти шепот лесной лаийи.

– У меня всегда были светло-карие глаза, Атив, – ошеломленно выдавил он из себя. – Ты что-то путаешь….

– Нет, – оборвал его Доннкад. – Я вообще-то и раньше не присматривался к таким мелочам, и сейчас бы без Ативьены не заметил. Но в Хаанаре такой цвет глаз, как сейчас у тебя, называется кошачьим и считается дурным. И эту твою особенность подчеркивали бы на всех перекрестках: «и глаза у него самые еретиковские, не дай-то боже сглазит». Но клянусь тебе своей будущей дочерью – ничего подобного о тебе не говорили! Никогда!

«Серо-голубые, как небо весной….» «Глаза твои – как янтарная смола….»

– Так вот они – небо и янтарь, – как во сне, произнес Гинтабар. – Раньше небо было и в глазах, и в имени, а теперь то и другое стало янтарем…. Неужели чьи-то чары….

– А вот теперь, – раздельно сказал Доннкад, – ты расскажешь мне все, что с тобой было, еще раз. Но уже не упуская ни одной подробности. Что-то очень мне не нравится вся эта история с янтарем, небом и утраченным именем!

И Гинтабар начал рассказывать, то и дело метаясь взглядом от Ативьены к Доннкаду, к дрожащему пламени свечей, к теплому черному клубку на коленях – и снова к Атив….

– Да-а…. – протянул Доннкад, когда менестрель умолк – а не умолкал он долго. – Кое-какие выводы нарисовались, но болотные демоны меня сожри, если я знаю, какой с них прок…. В общем, так. Та старая жрица, что толковала о каком-то твоем призвании ради чего-то, похоже, была близка к истине. Ибо все, что происходило с тобой, поражает некой изначальной заданностью. Я бы даже сказал – сюжетностью, если серию состояний можно назвать сюжетом. Вплоть до нашей с тобой встречи – ты хоть приблизительно представляешь себе, какова ее вероятность? Я вот подозреваю, что даже не один на миллион…. И для того, чтобы затолкать тебя в эту схему, твой неизвестный спаситель…. выражаясь грубо, ободрал с тебя все то, что к схеме не подошло. А наделил ли чем-то взамен – не берусь судить…. – он замялся. – Слушай…. расстегни-ка воротник рубашки….

Гинтабар покорно исполнил требование.

– Так и знал, – теперь было видно, что Доннкад по настоящему испуган. – Боги мои, и рад бы не верить, да все один к одному….

– А в чем дело?

– Тут у тебя отметинка была – слева, у основания шеи.

Родинка не родинка – что-то вроде звездочки, словно мелкие сосуды под кожей порвались. А теперь ее нет.

Доннкад умолк и не сразу решился продолжить:

– Я сам до дрожи боюсь того, что сейчас скажу, но….

Встретив тебя, я обмолвился насчет вызванной тени – так вот, я все больше укрепляюсь в истинности этой догадки. Похоже, тебя не оживили, вынутого из петли, а действительно…. – он снова осекся, – призвали из-за грани. Это не твое тело, Гинтабар.

Очень похожее, но не твое. Кто-то сделал тебе его на заказ, как и эту одежду. И…. и к тому же перестарался, делая – оно так же не пристало простому хаанарскому барду, как и твой наряд. Я не могу объяснить, в чем это выражается, но, особенно когда ты сидишь вот так неподвижно, возникает странное ощущение….

– Словно все твои черты, все без изменения, кто-то перенес на плоть Нездешнего, – неожиданно дрогнувшим голосом довершила Ативьена.

Слово было произнесено – и снова, в который уже раз, над столом повисла напряженная тишина.

– И что же теперь? – Гинтабару наконец-то передался страх Доннкада, и он, теряя ускользающий обрывок надежды, попытался поймать взгляд друга. Но теперь пришла очередь Доннкада опустить глаза:

– Ох, Еретик…. Если б я знал это сам….

Часть II. Горько вино любви моей…

Улочка, узкая, как взгляд из-под капюшона рясы, иссиня серой рясы ордена святого Квентина. Стены, потемневшие от непогоды, неистребимый запах сырости…. и мостовая, заваленная нечистотами. Растар поскользнулся на дынной корке и, с трудом удержавшись на ногах, привычно, по-олайски, помянул крест Господень в весьма причудливом контексте.

– Не богохульствуйте, брат мой, – строго одернул его Эллери.

– Будешь тут богохульником, когда ногу вывихнешь, – устало отозвался Растар. – Дернул вас черт, отец Эллери, срезать путь через Лентиату! Пока этот квартал пройдешь, всех святых успеешь помянуть….

Словно в подтверждение этих его слов, где-то наверху распахнулось окно…. Эллери успел отшатнуться, поэтому замоченным оказался лишь широкий рукав его одеяния.

– Повезло, – флегматично уронил Растар, стряхивая с пострадавшего рукава коллеги пару крупинок. – Всего лишь вода, в которой мыли пшено – а могли бы и ночной горшок выплеснуть.

– А нечего всяким монахам под нашими окнами ходить! – раздался сверху звонкий девичий голос и столь же звонкий смех.

– Ну погоди у меня, ведьма! – Эллери погрозил кулаком захлопнувшимся ставням. – Доберется до тебя Святая Инквизиция, по-другому запоешь!

Растар ничего на это не ответил, хотя мог бы. Мог бы напомнить, что предлагал отцу Эллери ехать в собор в экипаже, но тот в ответ начал что-то вещать про подвижничество, аскезу и смирение грешной плоти…. (Знаем мы эту грешную плоть! Все значительно проще: из окна возка толком город не разглядишь….) А еще мог бы лишний раз вспомнить о судьбе преподобного Донела, инквизитора соседней Римпады, год назад за излишнее служебное рвение заработавшего вязальную спицу в бок на такой же узкой улочке. И Эллери рискует кончить тем же, если будет видеть непотребство в таком вот обычном на юге озорстве, а главное – делать из этого оргвыводы.

Да сам-то пусть кончает, как хочет (Растар чуть заметно усмехнулся, когда сия двусмысленность мелькнула в его уме) – лишь бы ему, Растару Олайскому, жизнь не усложнял! Не приведи Господь этому подвижнику и аскету отыскать в Олайе какую-нибудь беду на свою шею – ему-то, может, и поделом, да спросят за это с Растара.

Восемь лет занимает он пост главного инквизитора Олайи.

Восемь лет хранит родной город от колдунов и демонов, от чар и соблазнов всех видов. И никто в Олайе не посмеет сказать, что за восемь лет на этом посту Растар отправил на костер хоть одну невинную жертву. Всем ведомо, что он официально разрешил крестить тех детей, что иные женщины приживают от «красивых господ с холмов», как стыдливо зовут они киари. Разрешил, потому что один Господь для всякой дышащей и мыслящей твари, и не вручить ребенка Ему – значит, подарить дьяволу.

Вот только как объяснить сие этому упертому отцу Эллери, что так горд титулом инспектора, личного посланника самого Великого Инквизитора Кастеллы? Да они там, у себя в столице, небось, забыли, когда живого киари видели, вот и не могут отличить его от демона! А у нас этих киари, слава Всевышнему, до сих пор – под каждым кустом, и поди запрети бабам с ними ложиться! За всеми не уследишь….

Растар тяжело вздохнул. А ведь как пить дать, отплатит ему Эллери за все его заботы тем, что накатает в верховный капитул отчет «о недостаточном инквизитора Олайи усердии по искоренению ведовства бесовского». Разве что умилостивить его показательным аутодафе? Да только где ж его взять – Каттину, что с инкубом жила, уже два месяца как плетьми на Соборной площади выдрали, и с тех пор – ничем-ничего….

Узкая улочка вывела Растара и Эллери к набережной Нараны – злые языки поговаривали, что река прозвана так за цвет воды, а вовсе не за апельсиновые сады где-то там ниже по течению. Вдоль берега росли полинявшие от зноя тополя, а под ними имелась пара каменных скамей, на одну из которых и присели отдохнуть господа инквизиторы. Растар на всякий случай ниже надвинул капюшон такой же, как у Эллери, квентинской рясы: это столичного инспектора никто здесь не знает, а ему вовсе ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.

Неожиданно Эллери резко, как настороженная пастушья собака, повернул голову влево. Растар проследил направление его взгляда…. По горбатому мостику через Нарану шла женщина лет двадцати восьми с виду, одетая как санталенская крестьянка: длинная льняная рубаха-платье, поверх – блио из коричневой шерсти. Подол рубахи до колен и рукава до локтей были сплошь покрыты искусной вышивкой в зеленых тонах, изображающей цветы и травы. На плече женщина несла объемистую торбу, связанную из полосок разноцветной шерсти, а в руке – пучок какой-то травы.

Высокая, сильная, с густыми черными волосами до плеч и уверенными движениями, не стесняемыми простой одеждой, она, конечно, мало походила на привычных Эллери горожанок Севера – хрупких, скованных, упрятанных под покрывала….

– Скажете, и это не ведьма? – Эллери раздраженно повернулся к Растару. – Горе городу, по которому бесстыдно разгуливают такие женщины, выставляя свою красоту напоказ, да еще и с колдовскими знаками на одежде….

– Ну это уж вы перегнули палку, отец Эллери, – не выдержал Растар. – Таких браслетов да подвесок вам любой деревенский кузнец из медной проволоки за час целую кучу наделает. Вышивка непривычная, это да, но почему бы женщине не украсить свою одежду, если Господь дал ей глаза, чтоб увидеть, и руки, чтоб воссоздать Его же творение? Или, по-вашему, носить украшения – смертный грех, а вышивать должно лишь покровы на церковный алтарь?

– Может, это и так. Но если женщина столь очевидно не скромна и не богобоязненна, поневоле предположишь….

– А вы не предполагайте, отец Эллери, – не без язвительности отпарировал Растар. – Вы лучше отца Сандера порасспросите, как она у него в церкви травы свои святит. Это деревенская знахарка, а не знатная горожанка, чтоб ходить под вуалью да мелкими шажками.

– Так вы ее знаете, брат Растар? – в голосе Эллери промелькнуло какое-то сомнительное неодобрение.

– Да кто ж в Олайе не знает Льюланну из Санталена! За четыре месяца, почитай, полгорода исцелила. И не ведовством бесовским, как вы любите выражаться, но лишь освященными травами и молитвой Господней. Насколько я помню, столь чтимый вами Эвтихий Кильседский не видит никакого греха в таком исцелении, пусть даже совершено оно лицом не духовным.

Поименованная Льюланна меж тем прошла совсем близко от святых отцов, овеяв их едва уловимой полынной горечью, пересекла набережную наискось и скрылась в трактире, на вывеске которого был изображен почему-то рогатый орел. Но тем уже, по сути, не было до нее никакого дела – они снова нашли повод для богословского спора, толком не умолкавшего все время пребывания Эллери в Олайе.

– В лесу, верно, покрывало только помеха – но ведь она ходит так по городу, соблазняя красой своей простых верующих….

– Не забывайте, отец мой, красота людская тоже творение Господа на радость нашему взгляду и сердцу. И если же кто не способен наслаждаться лишь глазами и непременно желает большего, то не женщину стоит ему винить, но лишь собственную слабость и нестойкость.

– Но достойно ли самой становиться орудием дьявольского искушения? Вот и Эвтихий Кильседский в своих «Райских плодах» пишет, что женщина есть создание, что ни в добре, ни в зле не может держать золотой середины….

– Ну если уж на то пошло, то же самое он сказал и о священниках….

Солнце медленно, но верно клонилось к закату. Эллери и Растар, не прерывая своего высокоученого диспута, поднялись, чтобы продолжить путь домой. В этот момент распахнулась дверь «Рогатого орла», и оттуда снова появилась знахарка Льюланна, но на этот раз под руку с высоким и очень привлекательным на вид человеком с копной медовых волос, прикрытой потертым бархатным беретом. Поверх его небрежно накинутого черного плаща висела гитара на шнурке. Ничего особенного в нем не было – обычный бродячий менестрель, но Эллери, едва завидев его, со свистом втянул в себя воздух и застыл, как соляной столп.

– Демонское порождение! – еле слышно прошипел он, мгновенно утратив голос.

– Кто, Хено-менестрель? – беспечно произнес Растар. – Уж его-то в чем-то, не вполне одобренном Церковью, обвинить даже труднее, чем Льюланну….

– Идиот! – перебил его Эллери. – Вы, что, занимаете пост инквизитора, вообще не имея аурального зрения?! А если имеете, то взгляните на него как следует, _глазами души_!

Ауральным зрением, Растар, конечно, обладал – иначе и в самом деле не занимать бы ему этой должности, – но не слишком ярким и отнюдь не доведенным до автоматизма, как у этого Эллери. Почти полминуты ушло у него на то, чтобы настроиться, но когда это все-таки произошло….

Над головой менестреля Хено, ясно различимая, светилась ДВОЙНАЯ аура! Яркое оранжево-алое кольцо, нормальное для простого человека – но внутри него отчетливо просвечивало другое – серебристое, переливающееся едва уловимыми оттенками серого, белого и голубого. Холодея, Растар осознал, что не только ни разу не видел такого спектра, но даже не читал о нем.

Хено и Льюланна свернули за угол, и лишь тогда Растар нашел в себе силы повернуться к Эллери.

– Боже Всевышний! – выговорил он потрясенно.

– И давно этот человек находится в Олайе? – голос Эллери был холоден, как лед.

– Да те же четыре месяца, что и Льюланна. Они вместе пришли – то ли брат с сестрой, то ли муж с женой, я не интересовался….

– И прескверно, что не интересовались! Четыре месяца по городу ходит совершенно явственно одержимый человек, да еще в обществе женщины, слишком похожей на ведьму – а главному инквизитору города и дела нет! И после этого вы еще смеете утверждать, что, дескать, лучше понимаете местную специфику и сами знаете, что у вас к чему! Что вам вообще известно об этом Хено-менестреле?

– То же, что и всем. Он обычно на площади Лилий поет, у фонтана, и всегда вокруг него огромная толпа. Я и сам сколько раз, проходя мимо, останавливался послушать…. Пресвятая Дева, дай бог каждому петь так, как он! Слушаешь – то плачешь, то смеешься, а то к небесам уносишься, как и во время мессы не всякий раз удается. Девушки наши олайские табунами вокруг него вьются – и ничего удивительного, он же вдобавок и собой хорош…. Куда удивительнее, что он на них и не глядит почти, не иначе, Льюланне верность хранит….

– Вот видите, – перебил его Эллери, – все сходится! Сами утверждаете, что простой человек не может так петь! Явно этот Хено с демоном в сговор вступил и народ с его помощью зачаровывает. Или знахарка-ведьма его околдовала – это даже вернее, иначе почему же он на других женщин даже не смотрит? И если бы вы хоть раз взглянули на этих двоих глазами души, они давно уже были бы на костре! Воистину, не бывало еще инквизитора, столь преступно пренебрегающего своими прямыми обязанностями, как вы!

Если до этого Растар и ощущал какую-то вину пополам с растерянностью, то после таких слов она исчезла без следа. Да это еще вопрос, от чего городу больше вреда – от моего небрежения или вашего фанатизма, преподобный отец Эллери!

– Во-первых, – перешел в наступление Растар, – если уж зашла речь о глазах души, то ауру знахарки вы видели не хуже меня, а она имеет чистый бирюзовый цвет без малейшего темного пятна. Значит, она никогда не вступала ни в какие сношения с врагом рода человеческого….

– Либо настолько искусна, что может это скрывать, – парировал Эллери. – Да, темных пятен в ее ауре нет, но она мутна, аура же истинно верующего прозрачна, как слеза Пресвятой Девы….

– В таком случае, менестрель Хено воистину праведник из праведников, – зло рассмеялся Растар. – Если бы не вторая его аура, перламутровая….

– Вы забываетесь, брат Растар! – возвысил голос Эллери. – И я бы даже сказал – кощунствуете!

– Не больше, чем вы, отец мой, – Растар отвесил Эллери издевательский поклон. – А что до второй ауры менестреля, то и ее трудно назвать темной, и она не похожа ни на одну из демонических аур, описанных в «Spectrum Vitalis». Мало того – это я уже говорю на основе личного опыта – подобный металлический отлив характерен для аур киари, которых некоторые святые отцы именуют также эльфами. Так что не исключено, что в нашем менестреле всего лишь есть толика крови этого племени….

– Если вы такой большой специалист по эльфам, – настала очередь Эллери издеваться над своим оппонентом, – то должны знать, что у полукровки металлический отблеск присутствует в основной ауре. Двойная же аура может означать лишь то, что человек делит свое тело с неким существом, человеком не являющимся.

– Так может, это не вина, но беда его? И в любом случае сначала следует произвести экзорцизм по всем правилам, а потом уже решать, стоит ли вообще бросаться таким словом, как «костер»!

– Что ж, брат мой, вам и хоругвь в руки. Но я настаиваю на том, чтобы это было произведено как можно скорее и только в моем присутствии….

* * *

Когда он перемахнул забор сада Дины Вальдиад, роса утра уже начала разбавлять чернила ночи – небо было не черным, а густо-синим, и с каждой минутой синева эта делалась ярче.

Спать не хотелось совершенно, и он решил, что сегодня вообще не станет ложиться. Впрочем, в последние десять лет он спокойно обходился двумя часами сна в сутки, если очень уставал, то тремя. Даже Лиула давным-давно смирилась с его постоянными ночными отлучками, хотя поначалу, помнится, пыталась сопровождать его и по ночам, засыпая на ходу и портя ему все удовольствие….

Ровно четырнадцать лет минуло с того дня, как он пришел в себя в заброшенном замке. Давно истрепался роскошный коричневый с золотом наряд, а браслеты в четыре пальца шириной выглядели теперь как потускневшая латунная дешевка. Никаких больше шелков, слишком роскошных для странствующего барда – недорогая красная рубашка, простой камзол из черной кожи, пояс-шарф одного цвета с рубашкой…. Лиула покупала ему черное с алым по своему выбору, и он, признав, что спутница его вовсе не лишена вкуса, не противился.

В остальном же внешность его за эти годы абсолютно не изменилась – разве что резче обозначились скулы да странно исхудали запястья. Теперь они с Лиула выглядели как ровесники – сейчас ей было столько же, сколько ему в день их знакомства, но его время словно обтекало, не оставляя никаких следов. Догадка Ативьены оказалась близка к истине – похоже, тело его и в самом деле было вылеплено из того материала, что обычно идет у богов на тела Нездешних.

Ативьена…. Как-то они там с Доннкадом, как живется им в маленьком городке Сарнаке у большого и синего моря? Рита, которую он запомнил хнычущим комочком в колыбельке, теперь уже выросла в голенастого подростка. Небось лазит вовсю по крышам, а по ночам, без спросу надев мамины бусы, тайком бегает на свидания к тому самому волнорезу. А родители ее – надеются ли еще на возвращение старого друга, или давно, как и он, смирились с неизбежным?

А ведь как просто и легко казалось все тогда, и как хотелось верить, что все беды позади!

Тогда они всю ночь проговорили при свечах – Доннкад, Атив и он, Гинтабар. А когда уже начало светать (совсем как сейчас), Атив пристально глянула ему в глаза и тихо произнесла: «Да в конце концов, Еретик ты или зачем? Тело тебе подменили или душу?» Он лишь вздохнул – но слова эти сильно его задели. Как выяснилось, их оказалось достаточно для того, чтобы положить конец его дороге отчаяния. Тем более, что….

«Все гениальное просто! Почему бы нам снова не отвести тебя в Круг Света?» – воскликнул Доннкад на следующее утро, за завтраком. «Обретешь новое имя, а вместе с ним и способности вернешь!» Действительно, все так просто и легко, и было удивительно, как ему самому не пришло в голову попросить об этом Доннкада.

Было лишь одно препятствие: Ативьена, в качестве колдуньи, хотела непременно сама присутствовать при этом, «а то мало ли….» Но время ее родов могло наступить со дня на день, поэтому поход в Город пришлось отложить. Однако Гинтабара мало волновала эта отсрочка: встреча с друзьями окончательно возвратила надежду в его сердце. А пока можно было просто жить, купаться в море, гулять по набережной с выздоравливающей Лиула и верить, что нашел новый дом в этом городке, так похожем на окраины его родного Арья-Семо.

В день, когда родилась Рита, он впервые спел Доннкаду «Свечу» – и понял, что преодолел в себе что-то, что так мешало ему жить. А потом, с интервалом в какую-то неделю, случился еще и «Корабль изгнания»…. Жизнь, демоны ее раздери, продолжалась!

Через полтора месяца после родов Атив объявила, что готова отправиться в путь. Но теперь уже воспротивился Доннкад, который к тому моменту подключил Гинтабара к составлению своей карты миров и дорог сквозь них. При этом то, что менестрель мог пользоваться Законом Истока, но не Цели, из недостатка неожиданно стало достоинством.

Как известно, если изобразить на графике путь из пункта А в пункт Б по Закону Цели и из пункта Б в пункт А по Закону Истока, то графики совпадут. Двигаться по Закону Цели, естественно, не в пример удобнее и надежнее. Надо только четко знать, куда хочешь прийти, и определить оптимальное расстояние до этой точки…. но в том-то и проблема, что далеко не каждый умеет с легкостью, почти автоматически вычислять этот оптимум!

Закон Истока доступен куда большему числу мотальцев, хотя целенаправленного движения по нему практически не существует – как рассчитать расстояние до цели, не видя эту цель? По закону Истока уходят откуда-то, а вовсе не приходят куда-то…. Поэтому и выбираться из неизвестного ранее места всегда значительно легче, чем в первый раз искать путь туда.

Исходя из всего этого, был создан метод, который Гинтабар окрестил «хождением по наводке». С пурпурными кристаллами, с помощью которых возможна связь между мирами, ему приходилось сталкиваться и раньше. Теперь же Доннкад отколол осколок от того кристалла, что хранился в их доме, и отдал Гинтабару.

Будучи лишь частью большего камня и сохраняя его структуру, осколок оказался жестко на него настроен.

Хождение происходило так: Гинтабар наудачу размыкал мироздание в направлении, указанном Доннкадом, некоторое время проводил в найденном мире, потом доставал осколок и вызывал Доннкада или Ативьену. И увидев в кристалле лицо, делал новый шаг, определив направление – подсознательно, разумеется. Таким образом, пройденный им путь автоматически оказывался тем самым оптимумом. А поскольку мироздание имеет определенную структуру, то график этот можно было использовать для прохода в целую группу близкородственных миров….

Естественно, Лиула он в эти вылазки не брал, да и вообще общался с нею много меньше, чем с Атив и Доннкадом. Как-то раз даже обмолвился – вот войду в Круг Света, верну способности и первым делом отправлю тебя домой, в Силлек….

Все было хорошо. И даже горящие глаза слушателей мало-помалу перестали доставлять беспокойство и сделались предметом гордости….

А потом случилось несчастье.

В очередную вылазку Лиула все-таки напросилась с ним, сумев как-то надавить на его сочувствие. Действительно, что она видела в этом чужом городке, кроме орущей Риты, которую ей подсовывали каждый раз, как только Лиула появлялась в домике из ракушечника?

Ей повезло – они угодили на майские игрища в какой-то из миров группы Овна. Первую половину вечера гитара не остывала от его рук, а потом он, плюнув на все, отложил инструмент в сторону и влился в одну из пляшущих цепей, что носились вокруг Майского Древа и между костров. В одной руке рука Лиула, в другой – ладонь неизвестной девушки в разноцветных юбках, и веселье пьянило, как хорошее вино…. В какой-то момент Гинтабар обратил внимание, что кристалл связи на кожаном шнурке выскочил из-за воротника рубашки и болтается у него на груди, но в круговерти танца не принял никаких мер….

А через несколько часов, на рассвете, весь в холодном поту, в десятый раз осматривал поляну. Как мог развязаться шнурок, если он сам изо всех сил затягивал его на три узла?! И оборваться тоже не должен…. Но факт оставался фактом: кристалла связи на его шее не было. А это значило, что вернуться он не может.

Он искал часа четыре, уже понимая, что все напрасно – представьте себе дурака, который не польстится на аметист размером с перепелиное яйцо!

«Повезло тебе, что мы оказалась здесь вместе,» – сказал он тогда Лиула. Она ничего не ответила, лишь глаза влажно заблестели. И когда она ткнулась лицом ему в грудь, он впервые за все время совместных скитаний поцеловал ее….

Прощайте, Доннкад и Атив – наша встреча была странной и так ни к чему и не привела. Прощай, городок Сарнак, прощай, так и не обретенное новое имя! Миссия, провались она пропадом, продолжается….

Продолжается? Ну уж нет! Что бы со мной ни случилось, Еретик останется Еретиком, и куда бы ни забросил меня неведомый мне сценарий, на дорогу отчаяния я больше не вступлю! Хватит!

Тогда-то он и положил себе зарок – не покидать мира, в который занесла его судьба, до тех пор, пока своими песнями и своими действиями не сумеет что-то в нем изменить….

Летели годы. Он пел на площадях и обнажал кинжал в кривых переулках, бегал от стражей порядка и залезал по веревке на балконы, спал с Лиула и дрался с теми, кто задевал ее честь. В иных мирах мог провести год, в других – всего несколько дней, был для кого-то просто шутом, а для кого-то – вершителем таинства…. Он жил. И писал песни – иногда по семь в год, иногда по одной, но писал.

В Зенгаре он был вызвал на песенную дуэль местной знаменитостью, Лайтом Венейсом по прозвищу Столикий – и победил, а потом еле удрал от подосланного убийцы. А в Желторечье совершенно случайно спас дочь местного князя, что, как и большинство женщин, откровенно ухаживала за ним, но в отличие от этого большинства, не знала ни меры, ни приличий….

К женщинам он тоже пусть не сразу, но привык. Хотя, честное слово, нелегко было привыкнуть к тому, что иные влюбляются в голос, не только совсем не зная его, но даже не видя лица – как та девушка, что была с ним в Ченниале в ночь на Пепельную среду…. Привык, осознал всю выгоду своего положения и сознательно выбирал лишь лучших из лучших – желательно таких, которые не пытались немедленно заплатить ему собой за песню.

И Дина Вальдиад, от которой он сейчас шел, радостно насвистывая, тоже была лучшая из лучших.

Гинтабар очень хорошо помнил тот день, когда мимо фонтана прошла молодая женщина под кружевным покрывалом и бросила ему на колени сложенный вчетверо голубой листок. Он смутно припомнил, что вроде бы и раньше видел эту женщину в толпе слушателей. Сочтя листок очередной любовной запиской, менестрель развернул его лишь вечером, в трактире – и замер, пораженный…. «И в радости – лишь боль, и в каждой встрече – мука: „еще не угадав, не зная, не любя….“ Алхимия души, оккультная наука…. Я знаю все, но только не себя – и не тебя.

Рассыплю имена, как бусы, на ладони – мне не дарить, тебе не выбирать. Опять слова сбоят, как загнанные кони, но это значит – в ночь тебя заставе не догнать….»

Последняя строка особенно потрясала, ибо была откровенным намеком на одну из лучших его песен. Вот только дело было в том, что он ни разу не рискнул спеть слишком уж вызывающего «Еретика» в богобоязненной католической Олайе!

К вечеру он знал, что зовут эту женщину Дина, что живет она в красивом и богатом доме на берегу Нараны и что муж ее, рыцарь делле Вальдиад, за какой-то грех уже неделю как отправился в паломничество к гробнице святого Инневия Рокадельмского.

Ночью Гинтабар был в ее саду и там, под ее балконом, замирая от волнения, спел «Еретика». Заслышав его голос, она выбежала на балкон – все под тем же кружевным покрывалом и в незастегнутом платье.

«Скажи – ты тоже умеешь раздвигать мироздание?»

«Я не понимаю, о чем ты говоришь, менестрель….»

«Тогда откуда же ты знаешь ту строчку из моей песни, на которую намекнула в своем послании?»

«Клянусь Господом, я впервые услышала эту песню сейчас! А та строка – просто случайное совпадение!»

«А давно ли ты пишешь стихи?»

«Да уже лет семь…. Только не слишком часто.»

Потом он приходил в этот сад снова и снова – почти каждую ночь. Дуэнья, что бдительно охраняла госпожу до возвращения мужа, могла бы поклясться – та не совершала ничего предосудительного. Менестрель пел, она же отвечала ему с балкона своими стихами, и за все время тот не только не коснулся ее руки, но даже не видел ее без вуали. А слова…. много ли греха в словах, пусть даже и рифмованных!

Она была по-настоящему талантлива, эта Дина Вальдиад, только ее талант требовалось разбудить, и он не жалел на это ни сил, ни времени. «В бокале – шипучий хрусталь, и глаз в полутьме не увидеть…. Поведай мне, как ты устал, скажи, что не хочешь обидеть.» Много женщин встречал он на своем пути сквозь миры, но таких слов – и к тому же абсолютно бескорыстно! – не дарила ни одна.

Это даже нельзя было назвать флиртом. Просто он пел, а она отвечала – с каждым разом все более умело и изящно.

«Помнишь, ты читал мне посвящение девушке из северного города? Вот это: „Только камень, да ветер над стылой равниной….“?»

«Конечно, помню.»

«Сегодня утром я написала ответ…. Хочешь?»

«Что за вопрос!»

«Слушай тогда…. Ты опять в черно-алом…. Безумные краски, крылья ночи над раной – закатной чертой…. Но пред любящим взором таиться напрасно – не укрыть под плащом этот свет золотой. Ты об этом не знаешь, и право, так лучше, но рассветной порой – ты не слышал, ты спал – я вплела тебе в волосы солнечный лучик, чтобы зиму твою этот свет озарял.»

Приближался срок возвращения ее мужа, и Гинтабар уже давно решил, что разомкнет мироздание в день, когда это случится. Не век же длиться удивительным ночным встречам, да и для Дины так лучше. Но он твердо знал, что, уходя, оставляет в Олайе поэта.

Может быть – в будущем – даже великого поэта. Оттого и насвистывал так радостно, торопливо шагая по пустынной набережной к «Рогатому орлу».

Когда он перешел через горбатый мостик, уже совсем рассвело. Поэтому разглядеть форму четырех солдат и сержанта, клевавших носом на ступеньках трактира, не составляло никакого труда: короткие серые плащи-нарамники с продольной красной полосой. Стража, состоящая при городской инквизиции.

Завидев приближающегося Гинтабара, сержант поднялся ему навстречу, с трудом удерживая зевоту. На лице его явственно читалось: «И из-за этого …. нас подняли в такую рань?»

– Хено Игнас, странствующий менестрель? – Последнее слово все-таки утонуло в зевке.

– Он самый, – слегка поклонился Гинтабар, еще не поняв, что должен испугаться.

– Следуйте за нами.

* * *

«….Снова виденье в душном и долгом бреду: выжженной степью, плача, на запад бреду.

Солнце заходит, но на курганах – огни…. Я на свободе, видно, последние дни.

Волны о берег бьются с извечной мольбой. Кто мне поверит, что я не вижусь с тобой?

Ветер над морем в горло вбивает слова. С ветром не спорю – вряд ли останусь жива….»

* * *

Трибунала никакого не было. «Сначала надо доказать вину, а потом уже карать!» – неистовствовал Растар весь минувший вечер.

Поэтому и встретили Хено-менестреля вмалом зале заседаний олайского приюта Ордена святого Квентина лишь трое. Сам Растар, Эллери, напряженно и недобро всматривающийся в лицо одержимого, да брат Теверин, секретарь Растара, склонившийся в углу над своей конторкой с бумагами.

– Ведомо ли тебе, Хено Игнас, что делишь ты свое тело с иной душой, предположительно принадлежащей нелюдю из рода киари? – Эллери аж подался вперед, глаза горят, тонкие губы стиснуты – пытается прочитать истину по лицу вопрошаемого. А Растар, напротив, откинулся в тень и, по своему обыкновению, следит за красавцем-менестрелем из-под опущенного капюшона.

– Несколько лет назад что-то в этом роде говорила мне одна мудрая женщина из далеких земель. Но она имела в виду тело, а не душу. Если же и есть эта иная душа, то до сей поры никак себя не проявляла.

Гинтабар долго колебался, прежде чем избрать тактику ответов. С одной стороны, видеть ауру – это вам не освященным крестом махать, с такими способностями вполне можно уметь отличать правду от лжи. А с другой стороны, наличие в сем славном месте пыточного зала говорит об обратном – о неумении добыть правду без боли и страха. Посомневавшись, менестрель решил держаться линии поведения, которую Доннкад когда-то издевательски обозвал «честность – лучшая политика».

– Есть ли у тебя предположения, где и когда могло случиться с тобой такое? – вступил Растар, не обращая никакого внимания на возмущение, исказившее лицо Эллери.

– Да. Более десяти лет назад мне случалось быть в неком разрушенном замке, который, по слухам, принадлежал чародейке нелюдю. Я провел там ночь, и может быть, во сне….

– И за эти десять лет никто не заметил у тебя второй ауры?

– Эллери чуть не подскочил в своем кресле.

– Я же говорил вам, что большую часть жизни провел в странствиях. А на востоке, как вам известно, Святая Инквизиция не властна. Поэтому думаю, что если кто и замечал, что с моей аурой что-то не так, то не умел понять и объяснить, что же именно, – на всякий случай Гинтабар подкрепил улыбкой эти более чем сомнительные слова.

– А спутница твоя, именующая себя Льюланной из Санталена?

– не унимался Эллери.

– О, Льюланна – простая женщина. У нее нет никакого особого дара, и исцеляет она лишь знанием силы трав и верой в Господа, – ему пришлось приложить немалые усилия, чтоб лицо его не дрогнуло при этих словах. Это Лиула-то верит в Господа? Да если Гинтабар – честный еретик, то Лиула, похоже, вообще ни в кого не верит и в вере не нуждается. Даже в свою силлекскую Великую Мать сущего. – К тому же и познакомился я с ней много времени спустя после ночи в замке чародейки.

….Что сейчас творится с Лиула? Вечером, уходя к Дине, он оставил ее уткнувшейся носом в подушку. А сейчас она, наверное, уже проснулась и, не обнаружив его подле себя, начала метаться среди предположений – одно страшнее другого. А может быть…. Да нет, сержант серо-красных клятвенно заверил его, что им был отдан приказ привести только менестреля….

Ему задавали еще какие-то вопросы, Гинтабар отвечал, почти не пропуская ответы сквозь сознание. Оба инквизитора были вполне понятны для него. Столичный Эллери – убежденный фанатик, так сказать, мракобес по велению души, борец за идею. А этот Растар, похоже, действует, исходя из принципа «ты уйдешь, а мне тут жить» – но и должностью своей ох как дорожит….

– Итак, Хено Игнас, согласен ли ты подвергнуться стандартному экзорцизму в доказательство того, что твоя вторая аура не принадлежит демонической силе? – наконец вопросил торжественно Растар.

Вот тут-то по его спине и пробежал холодок – он осознал, что надвигается нечто, чего не умолить и не отвратить. Слишком давно никто не вспоминал о его одержимости – ведь за эти годы он сумел стать почти прежним….

– Не только согласен, но и пойду на это с превеликой охотой, – ответил он. Ибо любой другой ответ означал прямой оговор себя.

Разочарованное лицо Эллери послужило ему слабым утешением.

В ожидании экзорцизма, назначенного на полдень, Гинтабара отвели в пустующую келью – и там он все-таки провалился в сон на свои два часа.

Ему приснилась темноволосая женщина под вуалью, которая положила ему руки на плечи, заглянула в глаза и тихо сказала: «Не надо бояться! Я сказала, что в ночь тебя заставе не догнать – значит, так и будет!»

«Это ты, Дина?» – спросил он ее. «Как ты нашла меня здесь?» В ответ женщина откинула вуаль, и он увидел смутно знакомое, но ни в коем случае не Динино лицо – светлая кожа, бледно-зеленые глаза…. Он попытался вспомнить, где и когда мог видеть эту женщину – и проснулся.

* * *

Пока менестрель отсыпался в келье, господа инквизиторы окончательно переругались. Сказать по правде, душевное состояние Растара сейчас менее всего подходило для свершения столь благого и праведного деяния, как экзорцизм – так он разозлился, видя, как Эллери выполняет его прямые обязанности, словно сам он, Растар, не в состоянии этого сделать!

Тем более, что в данном случае классический канон изгнания беса был явно неприменим. Охотное согласие Хено сбило с толку не только Эллери, но и Растара. Впрочем, законник Эллери быстро нашел прецедент, вспомнив, как святой Гервасий изгонял из монахини Миндоры «доброго дьявола», то есть, судя по описанию в житии, одного из духов стихий.

– «Добрый дьявол, католик, легкий, один из демонов воздуха», – процитировал Эллери строку жития, откровенно гордясь своими богословскими познаниями.

– Цвет ауры скорей уж указывает на воду, – не согласился Растар.

– Все равно легкая стихия, – гнул свое Эллери. – А значит, уместно будет использовать канон «Сильфорум».

Тут же выяснилось, что целиком этого канона не помнят ни Растар, ни сам Эллери. Еще через некоторое время выяснилось, что в библиотеке олайского приюта Ордена святого Квентина данного канона тоже не имеется. Далее последовал обмен обвинениями в некомпетентности и другими нелицеприятными высказываниями…. Назначение экзорцизма на сегодняшний полдень все сильнее начинало казаться скоропалительным.

Наконец, Эллери, кажется, осознал, что еще немного, и он уподобится Растару, скатившись в откровенное богохульство.

После чего покаялся в преступной переоценке собственной мудрости и взялся за полтора часа, оставшиеся до обряда, создать некий синтез «Сильфорума» и классического канона, пригодный для данной ситуации. «Но вы же понимаете, брат Растар, что в таком случае я просто не имею права перелагать на вас ответственность за употребление неканонического заклинания!

Так что руководить экзорцизмом буду я, вы же поддерживайте меня силой своей веры и своих молитв….»

Растар, впрочем, не остался внакладе, ибо отец Эллери, не предусмотрев столь редкого случая, не захватил с собою белого облачения. Инквизитор Олайи уступил ему одно из своих. И потом долго со злорадным удовольствием смотрел, как столичный инспектор пытается подвязать поясом длинное одеяние, чтоб не путалось в ногах – Растар был почти на голову выше Эллери.

В общем, к полудню все кое-как утряслось. В гербарии приюта нашлись освященные вереск и лист кувшинки, на полу общей молельни мелом был начерчен большой круг. В молельню согнали всех монахов-квентинцев, дабы могли они лицезреть сей достославный обряд и в случае чего свидетельствовать, что все было, как должно.

Ровно в полдень Хено ввели в молельню. Растар обратил внимание, что менестрель спокоен, но при этом сильно погружен в себя, словно предстоящее действо совсем его не касается и не интересует.

Повинуясь слову Эллери, Хено лег в круг лицом вниз, головой к алтарю, и раскинул руки крестом. Эллери опустился на колени у него в головах, громко читая Pater Noster. Потом зажег кадильницу от свечи с алтаря, в другую руку взял освященные травы и пошел вокруг лежащего по меловой черте.

– Изыди, блуждающий дух, не ведающий покоя…. Изыди, тень бестелесная, плотью сей завладевшая не по праву…. Изыди, творение Господне, что Творца своего не ведает…. Изыди, голос, что смущает малых сих…. Изыди, смерти лишенный, к жизни непричастный…. Изыди, огнь ночной, что манит в трясину….

Изыди, тот, что по ту сторону добра и зла…. Изыди, наваждением повелевающий…. Изыди….

Сначала просто ничего не было. Менестрель лежал спокойно, хотя экзорцизм всегда заставляет дергаться того, кто ему подвергается. Не обязательно, конечно, биться в корчах, как при изгнании злого демона, но ведь и не лежать же, как…. как, прости Господи, на плоской крыше под жарким солнцем!

– Властью, данной мне от Господа, размыкаю кольцо и разрываю узы, силой, что дарует мне вера моя, сковываю силу неземную и власть нелюдскую. Да останется живое с живым, дух же бесплотный да уйдет туда, откуда явился! – Последние слова Эллери проговорил, сам уже глубоко сомневаясь в их действенности. – Amen!

Едва уловимый стон слетел с губ лежащего (или это только показалось Растару?) – и ало-золотое свечение возникло вокруг распростертого на полу тела, быстро разрастаясь и делаясь ярче.

Из рядов квентинцев раздались возгласы ужаса. Эллери выронил кадильницу и забормотал молитву. Растар рад был бы сделать то же самое, но язык его будто примерз к гортани. А сияние тем временем уже заполонило весь круг, совершенно скрыв тело, огненной полусферой отделив его от взглядов собравшихся в молельне….

И снова ушей Растара коснулся то ли стон, то ли вскрик. С трудом подняв руку, он сотворил крестное знамение. Словно повинуясь этому знаку, сияние начало меркнуть, постепенно стекаясь к голове лежащего. Вот едва уловимо проступили очертания тела…. и новые вскрики ужаса огласили молельню. Ибо чем менее ярким делалось сияние, тем яснее было, что лежащий в кругу – вовсе не менестрель Хено, и даже одежда на нем совсем другая.

Сияние еще не погасло окончательно, а тело в кругу уже зашевелилось, меняя позу. Растар машинально отметил, что первым движением рука распростертого в кругу словно подгребла что-то у лица и спрятала на грудь, под одежду…. Затем он потянулся, перевернулся на бок и, наконец, уселся на пол в центре круга, окидывая молельню полубезумным взглядом.

Мальчишка-подросток – так сначала показалось Растару, – в линялых голубых шароварах, похожих на восточные, в ядовито розовой бесформенной куртке, подбитой вроде бы ватой, и каких-то чудных белых башмаках, словно вылитых вместе с толстой подметкой из странной смолы. И худющий – одежда болталась на нем, как на вешалке. Бледное, словно никогда не знавшее света, лицо, острые обтянутые скулы, слипшиеся волосы цвета пыли едва прикрывают шею….

– Эльфь поганая! – прогремел на всю молельню гневный и возмущенный голос Эллери.

Растар торопливо включил зрение души и обомлел: аура сидящего в кругу была той самой, серебристой, только теперь еще и рассыпАлась яркими алмазными искрами. И при этом казалась словно надорванной сразу в двух местах.

Проклятое создание! Даже дважды проклятое!

Медленно и высокомерно создание перевело взгляд на Эллери.

Сверкнули темные глаза.

– Лет триста назад, – прозвенел в ответ чуть хрипловатый, но несомненно, женский голос, – тот, кто назвал бы эльфью Лань Владычицу Песен, очень быстро пожалел бы о своем длинном языке! А сейчас, черт дери, даже такое оскорбление приходится спускать….

От этих слов у всех, находившихся в молельне, похоже, случился столбняк. Странная женщина, назвавшая себя Ланью, поднялась на ноги, неуловимым движением расстегнула свою шутовскую куртку.

– Надо же, куда меня занесло! Н-да, всякое со мной случалось, но чтоб настолько плохо….

– Стоять, дьявольское отродье! – Эллери торопливо осенил ее наперсным крестом, когда она занесла ногу за край мелового круга.

Она окинула его таким взглядом, что Эллери невольно поежился. Только сейчас Растар обратил внимание, что эти двое чем-то схожи. Скорее всего, выражением лиц – и так странно было видеть на тонком бесцветном девичьем лице то же выражение безжалостного и высокомерного упорства!

– Да пошел ты в баню…. экзорцист! – последнее слово она произнесла как особо неприличное ругательство. – Раз уж силу сковал, так дай хоть руки-ноги размять. И не трясись ты так, никуда я от тебя не денусь. Могла бы – уже три минуты назад делась бы….

С этими словами она неторопливо пошла по молельне, разглядывая вырезанные из дерева фигуры святых, украшавшие стены. Квентинцы шарахались от нее, а она ухмылялась.

– Так что, в пыточный зал ее? – негромко и нервно спросил Растар, косясь на Эллери.

– Бесполезно, – так же негромко ответил он. – Это не ваша киари, а лайя, высшая эльфь. Она просто отключит боль. А надавим слишком сильно – остановит сердце.

Растар впервые за все время глянул на Эллери с уважением: а ведь не вовсе дурак, хоть и фанатик из фанатиков.

Словно расслышав их разговор, Лань неожиданно повернулась с другого конца зала:

– Да, монахи! Может, вы объясните мне, как меня сюда выдернули? А то упала в обморок у себя в замке, а очнулась здесь….

Инквизиторы переглянулись. Каждому пришло на ум одно и то же: «Черт возьми, хотел бы я знать, кто из них чьим телом завладел!»

….За окнами было уже темно, а они так ничего и не придумали.

– Похоже, у нас осталась единственная возможность что-то узнать, – наконец устало произнес Растар. – Раз она не боится ни боли, ни смерти, силой мы из нее ничего не выбьем. Но можно попытаться взять ее добром. Сейчас я спущусь к ней в келью и попробую исповедовать. Или просто вызвать на разговор – как получится.

– Почему именно вы? – возразил Эллери скорее по инерции.

– Вы ей с первого взгляда не пришлись по душе. А я ничем себя не проявлял. Так что если вообще захочет говорить, то со мной заговорит скорее.

– Пожалуй, вы правы, брат мой, – со вздохом признал Эллери после долгой паузы. – Что ж, в таком случае успехов вам. А я, пожалуй, отправлюсь спать – этот экзорцизм у меня все силы отнял….

Держа в руке факел, Растар спустился в полуподвальную часть приюта. Там находились так называемые «кельи грешников», способные служить и камерами для выловленных колдунов, и узилищами для провинившихся монахов. Перед нужной дверью остановился, долго звенел связкой ключей, ища нужный, нервно перекрестился – и вошел.

Она сидела на охапке соломы, накрытой курткой, и ела из миски какое-то варево из крупы и картошки. Под курткой на ней оказалась мешковатая рубаха из той же ткани, что и шаровары.

Когда свет факела упал на нее, она даже не подняла головы, лишь бросила равнодушно:

– А, это ты, монах…. Что ж, заходи, раз в гости забрел, – таким тоном, будто не в «келье грешников» сидела, а на веранде собственного замка, а он стучал в ее ворота, ища ночлега.

Растар вставил факел в кольцо на стене и опустился рядом с ней на солому. Чутье подсказало ему, что лучше всего просто сидеть и смотреть, как она ест. Захочет, заговорит сама, не захочет – никакие его вопросы не помогут.

– На костер меня отправите за этого менестреля? – снова бросила она с набитым ртом.

– Не знаю, – честно ответил Растар. – Я вообще не знаю, что с тобой делать и кто из вас чья жертва.

Чутье не подвело Растара. Лань доела варево, вытерла тарелку куском хлеба. Доела и хлеб, отхлебнула несколько глотков из кружки, откуда разило кислятиной. Затем, слегка отпихнув Растара, вытянулась на соломе во всю длину, подсунула куртку под голову. И неожиданно заговорила….

* * *

Ну что, монах? Это ведь твоя работа – выслушивать исповеди. Может быть, и до меня, нелюди некрещеной, снизойдешь из божьего милосердия? Впрочем, боюсь, что никогда не сумею тебе объяснить, что же было на самом-то деле – ты не поймешь….

Вот ты стоишь, монах, и смотришь на меня как на исчадие ада, как на нечисть. А ведь я когда-то была красива, да нет – очень красива. Были десятки женщин с более яркой внешностью, но я была – лучшая. Единственная. Весь мир был у моих ног, и даже после того, как я замолчала навеки, меня называли Королевой, прекраснейшей….

Что? Ты скажешь – это гордыня, смертный грех…. Да, я горда, монах, я горда даже сейчас, а уж тогда-то…. о, что и говорить об этом! Но это разные вещи – гордость и гордыня.

И я никогда не смогу заставить тебя понять, что я испытала, когда больше не смогла – петь, нести людям то, что рождалось, горело в моей душе и властно искало себе выхода….

Сколько лет, сколько людей, сколько боли понадобилось мне, чтобы понять – да, теперь я действительно больше не умею петь!

Была – на вершине, оказалась – в толпе! Замкнутый круг: только любовь могла вернуть мне утраченный голос, но без голоса – кому я была нужна? Конечно, моя красота все еще была со мной, но я очень быстро поняла, что любят – не за красоту. За что-то другое. А у меня больше не было ничего. Только холодный ум и то, непостижимое, подобное огню, что никуда из меня не ушло….

Я была как кусок сухого льда – обжигала холодом. Впрочем, почему – «была», разве сейчас я не такая?

Утратив голос, я утратила и почтение окружающих. «Не пой, красавица, при мне, а пой при ком-нибудь другом….» А если не можешь – не петь?! Как бы ни была я виновата перед тем, кого не любила, но даже самым ужасным преступникам не назначают такой изощренной казни – века медленного сгорания на внутреннем огне!

Почему, почему вместе с голосом не отобрал он и этот испепеляющий душу дар Слова?! Думала, умру, сгорю, не выдержу этого напряжения, но нет, горела и не сгорала, эта пытка длилась годы, десятилетия, усиливаемая жгучей завистью к тем, кто может петь, кого слушают, как когда-то слушали меня. А я их слушать уже не могла – сердце разрывалось! Как я хотела забрать это – себе, взамен того, что было моим по праву и отнято проклятием…. Кстати, и эту мою зависть чувствовали во мне и не любили меня за это еще сильнее….

Я пыталась убить себя, не в силах нести эту ношу, но после трех неудачных попыток бросила это гнилое дело…. Тогда я покинула родные леса, ушла прочь, гонимая одночеством, как сухой лист осенними ветрами. И однажды ночью, в исступлении, в первый раз раздвинула ткань мироздания.

Новые миры поначалу развлекли меня. Я выбирала такие, которые принадлежали смертным, и не торопилась сообщать им, что я лаиллис. Они называли меня прекрасной госпожой, красота моя повергала их к моим ногам. Но и пылкая влюбленность восторженных юношей, и жажда обладания тех, кто был постарше, ничего не давали моему сердцу. Кусок сухого льда жег душу, и голос не возвращался.

Случайность, монах, ты бы сказал – божий промысел…. Все в мироздании держится только на нем. Один из тех, что были у моих ног, подарил мне украшение – большой, прозрачный, как льдинка, кристалл на тончайшей цепочке. Из далекой страны, где он убивал во имя веры, привез он мне этот драгоценный дар, и хотя этот камень совсем не шел к моему любимому платью, я все же надела его на бал по случаю рождения княжеского наследника.

И там, на балу, я услышала Мерки. Было приглашено несколько менестрелей, развлекать гостей, и я слушала их отстраненно и равнодушно…. пока на середину зала не вышел Мерки, как сейчас помню – худющий, длинный, взлохмаченный тип где-то под сорок смертных лет. Он с первого аккорда завладел этой раззолоченной толпой, взял и понес ее в своих ладонях.

Может быть, у него и не было этого моего дара, когда каждое слово говорится от имени небес, зато было кое-что другое – несомненный талант. Его слушали, затаив дыхание, а когда он начал новую песню и весело бросил залу: «Припев поют все!»….

А я не могла даже подпеть, не имела права! Тебе доводилось ли видеть, монах, как человека бьют по лицу лишь за то, что он не сдержался и вплел свой несовершенный голос в любимую песню?

А я ведь и через это прошла…. И все время, пока пел Мерки, я стояла, закусив губу, и судорожно сжимала в ладонях прозрачный камень из далеких земель.

Все когда-нибудь кончается, кончилась и эта пытка чужим голосом. А еще через полчаса сама старая княгиня подошла ко мне и попросила разрешения взглянуть на мой кристалл. «Какая красота! Вы знаете, госпожа Ланнад, в начале вечера мне почему то показалось, что на вас горный хрусталь. Даже не понимаю, как я могла так обознаться!» Я опустила глаза. Камень был желтым, как солнечный свет, и сотни золотых искр таились в его загадочной глубине….

Дома я долго сидела и тупо смотрела на желтый камень в своих ладонях. Поднесла его к лицу в недоумении и зачем-то на него дохнула…. В следующую секунду сердце мое чуть не вырвалось наружу из груди: в тишине моих одиноких покоев снова раздался веселый голос Мерки! Было полное ощущение, что менестрель где-то рядом, чуть ли не за спиной – настолько живо звучала песня, которую я уже слышала на балу….

Вот так, совершенно случайно, я и открыла магию этих кристаллов, крадущих голос. Но долго, очень долго я не понимала, что для того, чтобы песня ТАК звучала, чтобы всякий раз казалась чуть-чуть новой, мало украсть только голос.

Загадочные кристаллы брали и часть души поющего….

Но в тот миг для меня было важно лишь одно: есть способ отделить звучание песни от того, кто ее поет! Первый шаг сделан, а как сделать второй, я придумаю, я же умна, и знания мои – знания лаилле! Может быть, мое проклятие можно будет обойти слева каким-нибудь хитрым способом!

Я бросила все и отправилась в те земли, откуда прибыл ко мне странный камень. После долгих приключений, которые совсем не будут тебе интересны, я стала обладательницей еще тринадцати таких кристаллов…. Нечего креститься, монах! Скажешь, ведовство дьявольское? И только потому, что об этом не написано ни у одного из твоих святых отцов? Да конечно, куда уж им! Я точно знаю, я уверена: никто в мироздании, кроме меня, никогда не занимался изучением свойств этих камешков. Я бы знала – я же в них, считай, жизнь вложила…. Так что слушай, не беги нового знания – ибо больше, чем сейчас от меня, ты ни от кого об этом не узнаешь.

После ряда опытов я узнала, что голос кристалл берет один раз и на всю жизнь, неважно, спел певец при этом три песни или дал четырехчасовой концерт. И кроме тепла моих рук, еще одно условие необходимо было для этого: мое сопереживание, когда песня, казалось, плакала о том, о чем я обречена была молчать до конца жизни…. Если я оставалась равнодушной – это передавалось и кристаллу. Каждый менестрель окрашивал кристалл своим цветом, часто он совпадал с цветом ауры, но иногда – нет, и такие кристаллы я любила меньше других. Может быть, ты будешь смеяться, монах, но в любом творчестве мне всегда глубоко претила неискренность и вторичность. Я уже говорила тебе, что горда. И из этой гордости я хотела быть сопричастна только самым-самым лучшим….

Да, ты прав: краденый голос не возьмешь себе, я поняла это почти сразу же. Но было другое…. Ты понимаешь, если я оживляла этот кристалл перед другими, то все внимание, сопричастность, восхищение вместо поющего получала – я! Я перехватывала восторг, радость и печаль из чужих душ, и они ложились в мою душу каплями благодатного дождя, что остужал огонь и растапливал лед….

Что ты говоришь? Не голос мне был нужен, а власть над умами и сердцами? Ну знаешь ли, власть я могла получить и другим способом! Например, не вбивать все свои магические способности лаиллис в эти кристаллы, а действительно научиться чему-то стоящему – целительству там или трансмутации…. Но это бы не пригасило пламени внутри меня. ….Что-о?! Слушай, монах, если ты еще раз посмеешь обозвать МЕНЯ вампиром…. я уж тряхну стариной и повешу на тебя какое-нибудь проклятие позамысло ватей, и никакой твой экзорцизм тебе не поможет – я лаиллис, а не демон! Ну, то-то же….

Я до сих пор толком не знаю, что это за минерал. То ли какая-то магическая модификация того же горного хрусталя, то ли еще что-то…. Во всяком случае, несмотря на его редкость, за все время, пока я этим занималась, я собрала по разным мирам более двухсот таких камешков. Между прочим, десятка полтора чисты до сих пор….

О, эти камни наполнили мою жизнь новым смыслом! Я выискивала в мироздании тех, чьи песни, как когда-то мои, заставляли смеяться и плакать людей и стихии. Шли годы, их становилось все больше, и я даже почти успокоилась – светлые тени вырастали за моим плечом и окутывали меня новой значимостью…. в конце концов, разве я делала что-то, заслуживающее порицания? Наоборот – я дарила людям голоса тех, кого, может быть, уже и на свете не было, или тех, кто жил далеко от них – за сотни Сутей. Разве была бы их слава поистине вселенской, если бы не я?! Так что такого в том, что отблеск этой славы ложился и на меня, что меня, как и прежде, стали звать Владычицей песен, хотя и вкладывали в эти слова совсем иной смысл, чем когда-то?

Власть…. По крайней мере, никто не скажет, что я была злой владычицей. Знаешь, однажды один из них стал моим любовником – давно это было и далеко отсюда. Талантливый, чудесный мальчик, с годами он стал бы по-настоящему велик и знаменит – в ту же пору я была чуть ли не единственной, кто видел его дар и верил в него. Но смерть унесла его на взлете – он был младшим офицером императорской гвардии и погиб в бою за неделю до того, как ему исполнилось двадцать три…. Имя? К чему оно тебе, монах – это было очень далеко, ничего оно тебе не скажет. Нет, я не любила его – разве что как мать или старшая сестра, но когда его не стало и остался лишь единственный кристалл, того же цвета, что его парадная форма….

Лет тридцать после этого я окружала его память прекраснейшими легендами, фактически создав ему имя уже после смерти. Тогда, с его кристаллом, мне удавалось буквально один к одному вкладывать в людей свои чувства, потому что я и сама на какое-то время поверила, что пережила и оплакиваю не просто любовника, но – любимого…. Я была тенью у подножия его славы, но никто даже не подозревал, что эта слава – целиком мое творение…. И разве не пристало творцу гордиться своим творением?

Обычно я называю его просто – Первым, потому что потом были и Второй, и Третий – и вот о них-то сейчас и пойдет речь.

Второй…. он был лаилем, как и я, и так же, как я, был горд и недоступен. Однажды вечером он постучал в ворота моего замка – к тому времени я уже обзавелась собственным замком в одной из Сутей, назвав его Лесной Венец. Надо же было где-то хранить мои драгоценные кристаллы!

Естественно, я приказала впустить бродячего менестреля….

Как сейчас вижу его тогдашнего, этот горящий взгляд из-под падающей на лоб медной пряди. Он запел – и очередной кристалл чуть не выпал из моих ладоней, ибо я буквально кожей ощущала, как он наполняется! Это были такие песни – услышать и умереть…. Что я могла предложить ему в награду за них? Разве что себя – что и сделала, но он лишь горделиво тряхнул своими огненными волосами: «Мне этого не надо. Может быть, когда нибудь захочу – вот тогда и вернусь!» И покинул Лесной Венец на рассвете, даже не попрощавшись.

Какое-то время я ждала его, потом перестала – не так уж он был мне и нужен, песни же его остались со мной…. О, то, что я творила с помощью его кристалла, не поддается никаким описаниям – в моих руках он стал почти оружием, я сводила людей с ума его песнями, как когда-то он – меня самое. И снова те, кто это слышал, отчаянно завидовали моей причастности – да, ушел, но ведь обещал же вернуться! Снова, уже во второй раз, слышала я шепотки за своей спиной: «Какая она счастливая – она была с Ним!»

А потом…. потом появился Третий. И вышло так, что предстала я перед ним не гордой властительницей в магическом ореоле – нет, обычной красивой девчонкой, одной из многих. Дело в том, что мы познакомились на балу в Башне Теней – может быть, ты слыхал о ней, монах…. Нет? Ну тогда это в трех словах не объяснить. Есть такой Город, он считается центром вообще всего мироздания, а в нем – эта самая Башня Теней, хозяин которой ежегодно дает балы в день основания данного Города. У меня была добрая подруга из смертных, которая незадолго до этого нашла себе в мужья какого-то благородного лорда, а у этого лорда в друзьях оказался некий менестрель, которого молодые супруги и притащили за компанию в Башню….

Мы все время держались вчетвером, и ему было бы вполне логично объявить меня своей дамой на этот вечер – но он и не подумал этого сделать. Казалось, он пытается успеть наговорить комплиментов всем мало-мальски красивым женщинам в зале – а мне в тот момент было еще все равно. К тому же идеалом красоты для меня тогда был Второй, а Третий не слишком-то на него походил, хотя бы потому, что был доступен и весел.

Но потом в одной из комнат накрыли стол, и наша четверка уселась за него вместе с еще парой десятков гостей, и Третий взял гитару…. и я, сидя на ручке его кресла, потому что больше сидеть было негде, истратила на него очередной кристалл. Тогда я именно так его и восприняла – «очередной». Не Третий.

И вдруг….

«Слушай, а почему ты так странно держишь свой кулон? Это зачем-нибудь надо?»

Понимаешь, монах – он был первый и единственный, кто заметил! Остальные даже не понимали, как и когда я это сделала, если вообще знали, что у них украли голос и часть души….

Я ответила как можно небрежнее: «Ну…. это такая прикладная магия. Он умеет запоминать голоса – а я очень хочу запомнить твой голос. Будет память о бале….»

И тогда…. тогда он взял меня за плечи обеими руками и легко коснулся губами лба. До этого меня целовали много-много раз, и я знала, как делают это, когда любят, а его поцелуй был совсем бесплотным, словно прикосновение ангельского крыла….

«Спасибо тебе, маленькая Лань. Это высшая награда для меня – знать, что кому-то ТАК нужен мой голос и мои слова».

Вот и все. Конечно, мы еще поболтали в тот вечер, он даже угостил меня конфетами – но это так, мелочи жизни. Из рассказов подруги я уже знала, что там, в их мире, у него есть любимая девушка, которой он верен, и что за эти песни его сильно недолюбливают власти….

Через месяц, в Лесном Венце, я оживила его кристалл – и чем дольше звучал его голос, тем больше мне хотелось биться головой о стену.

Не было! Ничего не было между ним и мной! Ничего, что дало бы мне право нести ЭТО людям от своего имени! Я даже не любви хотела – не одарил же меня ею Второй, нет, только причастности, общих воспоминаний, чего-нибудь…. я даже не была уверена, помнит ли он меня. Понимаешь, монах, встретиться в Башне – все равно что вне времени и пространства. У него была своя жизнь, а у меня не было никаких оснований в нее соваться.

Два десятка его песен, подобных рассвету….

А ведь я уже почти успела забыть о том, как когда-то пела сама….

Это было нечестно и нехорошо, но…. у любой уважающей себя лаиллис, занимающейся магией, имеется магическое зеркало. У меня оно тоже было – и вот, в особо тягостные минуты, я стала подглядывать в него за жизнью Третьего. Он ввязался в какое-то народное восстание, его девушка вскоре куда-то делась – кажется, ее убили – но он довольно быстро завел себе новую…. А песни его гремели по всей стране, его имя на глазах делалось легендой.

И вот однажды я в очередной раз поймала его зеркалом. Была ночь, высокий берег над морем с одинокой пинией, или как там называлась эта южная коряга. Я знала, что повстанцы прячутся в катакомбах неподалеку, и поразилась его смелости – отойти так далеко от убежища только ради того, чтобы послушать шорох прибоя!

А потом к нему подошла эта его женщина номер два. Они перекинулись парой каких-то ласковых пустяков, и он положил ей руки на плечи – совсем как тогда мне….

И тут словно жгучая вспышка ослепила меня, иначе и не скажешь. Я вдруг ясно и четко осознала, что это и называется любовь – вот так, к случайному человеку, можно сказать, с первого взгляда. Но именно он, тот, кому дано вернуть мне утраченное, никогда не ответит любовью на мою любовь!

Понимаешь, монах, как страшно это слово – НИКОГДА! И…. знаешь, мне бы хватило одной его любви, пусть даже дар не возвращается, не надо….

В отчаянии я схватила свой заговоренный кинжал с позолоченным лезвием и ударила в зеркало – нет, не в него и не в нее, так, куда придется, в исступлении. И тут…. не знаю, есть ли тут моя вина – ведь небо над морем уже и до того затягивали тучи…. В общем, в следующую секунду ослепительная вспышка молнии перерезала небо, неумолимо высвечивая двоих над обрывом. И тут же откуда-то – и не столь уж издалека – донесся грубый мужской голос: «Демоны болотные, да там кто-то есть!»

Его женщина вскрикнула – и я, осознав, что произошло, в ужасе закрыла лицо руками.

Когда через несколько минут я осмелилась еще раз взглянуть в зеркало, он и она бежали, не разбирая дороги, а огни факелов мелькали все ближе…. Я рухнула на пол и забилась в дикой истерике. «Ты хотела причастности – ты ее получила, проклятая!

Все, на что способна твоя любовь – это убить!» – твердила я снова и снова. В какой-то момент сознание просто милосердно оставило меня.

Очнулась я только на следующее утро. Зеркало было обычным зеркалом, и я понимала, что больше никогда даже не попытаюсь поймать им Третьего. Так и не знала долгие годы, чем же все это тогда закончилось. Кристалл его я однажды попыталась оживить, но стоило мне заслышать этот голос, как кристалл выпал из моих ладоней – голос смолк, а на одной из граней появилась выщербинка.

Вот так и кончилась история моей любви. Но даже сожалеть об этом у меня не вышло – ибо через месяц после этих событий Второй вошел в Лесной Венец и просто сказал: «Вот я и вернулся.

И, кстати, не забыл о твоем обещании».

Ты слишком многого хочешь от меня, монах! Я ведь всего лишь слабая женщина, и так естественно было попытаться найти утешение, зарывшись лицом в волосы цвета меди….

Не стану вдаваться в подробности…. он пришел на одну ночь, а остался на сто с лишним лет – что лаилям время! Иногда я уходила с ним из Лесного Венца, а иногда оставалась и ждала его из очередного странствия. Я даже родила ему детей – близнецов, мальчика и девочку, и должна сказать, что Второй был не таким уж плохим отцом…. Нет, я не знаю, где они сейчас – у тех лаилей, что живут среди смертных, в обычае жить поодиночке или парой, дети стараются не усложнять жизнь родителей своим присутствием. Своих я уже лет пятьдесят не видала….

Но несмотря даже на это, я никогда не была уверена, любит ли он меня – или ему просто нужно гнездо, куда можно возвращаться. А я – я прежде всего гордилась, что рядом с ним, да и кто бы на моем месте не гордился! Однако в какой-то момент это начало меня тяготить, ведь подле него я как бы утрачивала собственную значимость, а мне по-прежнему хотелось называться Владычицей песен…. Короче, однажды между нами произошла ссора, совершенно глупая, а главное, теперь уже и не разберешь, кто виноват – столкнулись два самолюбия, нашла коса на камень, как говорится у вас, смертных. Обидевшись, он ушел в тот самый Город в центре мироздания, он всегда поступал так, когда мы бывали в разладе. Я не волновалась – предыдущие сто лет возвращался, вернется и в этот раз.

Но его не было месяц, другой, третий…. в конце концов я забеспокоилась и отправилась в Город вслед за ним. И там узнала, что он близко сошелся с женой хозяина Башни Теней, и она сбежала с Вторым от своего законного супруга! Почти все, с кем я говорила, винили во всем Второго, но я знала его достаточно хорошо и сразу заподозрила неладное.

Я кинулась вслед за ними, ведомая лишь чутьем лаиллис – все-таки он стоил того, чтобы не бросать его сопернице просто так. Тревожные предчувствия теснились в моей груди.

Где и как я нашла их – тебе, монах, неважно. Увидеть его мне так и не удалось, но эта женщина, Ольда, вышла ко мне. Я знала ее и раньше – сто, двести лет назад – и была потрясена произошедшей с ней переменой. Холодом и надменностью веяло теперь от когда-то приветливой хозяйки Башни….

«А, маленькая Лань!» – бросила она высокомерно.

«Спохватилась, да поздно. Теперь он мой!»

Услышав эту формулировку, я сразу утвердилась во всех своих дурных подозрениях. Понимаешь, монах, «он мой» – это слова из лексикона смертных, никому из нас, долгоживущих, и в голову не придет сказать такое о себе подобном, если только…. ну, чтоб тебе было понятнее – если только лаиль не вступил в сделку с врагом рода человеческого.

«Дай мне увидеться с ним», – сказала я. – «И пусть он сам решает, чей он».

«Зачем? Ты уже один раз выгнала его, и он сделал свой выбор. Он считает, что не нужен тебе».

«Дай мне увидеться с ним», – повторила я. «Возможно, поговорив со мной, он изменит свое мнение».

«Думаешь, мне так уж этого хочется?» – усмехнулась Ольда.

«Ведь и мне он совсем не безразличен, и я вовсе не жажду его потерять….»

«Я ведь могу и силу применить!» – воскликнула я. «Или ты уверена, что Владычица песен ничего не стоит как маг?!»

«Ах, так?! Что ж, попробуй…. госпожа Ланнад! Справишься – все, делай с ним, что хочешь, я от него отступлюсь. Вот только что будет МНЕ, если справлюсь Я?»

«Как что? Придется отступиться мне….»

«Ну уж нет! Сейчас он мой, и только ради сохранения статус кво….»

«Тогда возьмешь что пожелаешь, кроме моих кристаллов», – говоря это, я действительно была уверена, что это единственная ценность, которую она могла бы у меня отобрать. Замок, драгоценности, магическое барахло – все это было делом наживным, и я ничуть этим не дорожила.

Если бы я знала, ВО ЧТО превратилась к тому моменту Ольда и как далеко простирается ее власть…. Но я сочла ее обычной темной лаиллис и вообразила, что справлюсь с ней без труда. А она только рассмеялась мне в ответ: «Принято! Твой ход первый, Владычица песен!»

Вряд ли тебе будут интересны подробности нашего поединка, монах, да и не поймешь ты половину терминологии – ты ведь смертный, хоть и служитель бога, а у лаилле – свои тайны….

Важен исход – в конце концов я оказалась связана магическими путами по рукам и ногам и могла лишь скрежетать зубами в бессильной ярости.

«Вот так-то, малышка», – надменно сказала Ольда. – «Пусть это послужит уроком тебе и прочим чародейкам-недоучкам – что значит попытаться вырвать у Ольды Райнэи ее добычу! А теперь тебе придется выполнить свое же слово и отдать мне что угодно по моему выбору….»

Она повела рукой, раздвигая ткань мироздания. Моим глазам открылась бедно обставленная комната, какие бывают в домах больших городов, где живет сразу много семей…. благодари своего бога, монах, что у вас пока такого нет! На кровати, кутаясь в одеяло, чтоб хоть немного согреться, сидела молодая женщина с коротко остриженными волосами. Лицо ее было изможденно-бесцветным, как часто бывает у бедняков, живущих в сырых городских домах с дворами-колодцами…. Да что расписывать – ты видишь эту женщину перед собой, монах….

Нет, ты погоди креститься, ты до конца дослушай! Недолго уже осталось….

«Ини!» – позвала Ольда. «Иди сюда, Ини!» Женщина на кровати повернулась к нам, ничуть не удивившись. Забыла сказать, что мы, я и Ольда, по-моему, предстали ей в ее зеркале.

«Иди ко мне!» – продолжала звать Ольда. Ини встала с кровати и нерешительно пошла к зеркалу…. то есть это ей казалось, что к зеркалу, я же видела, что она идет прямо на меня, но не могла ни отступить, ни вскрикнуть, скованная чарами.

«Иди, Ини, не бойся!»

И она ступила лицом к лицу со мной и сделала еще шаг…. и словно белесый туман заволок все вокруг меня, а когда он рассеялся – передо мной стояла точная моя копия, в моем дорожном костюме, с моими бледно-зелеными глазами и лавиной темных волос. Да нет, не копия – я опустила взгляд и с ужасом увидела тонкие пальцы, пожожие на восковые свечи, едва видные из-под слишком длинных рукавов бесформенной одежды…. она просто заставила нас поменяться обликом и с довольной усмешкой закрыла разрыв.

«Вот, прекрасная и могущественная госпожа Ланнад – теперь твоя красота и немалая часть твоей магии будут принадлежать другой, более достойной – она, в отличие от тебя, почтительна со мной! А ты можешь идти к своим кристаллам – это ведь самое дорогое, что есть у тебя, не правда ли?»

Об остальном страшно даже вспомнить. Ее слуги сбросили меня с лестницы, и я побрела сквозь миры назад в Лесной Венец – а что мне еще оставалось? Только теперь, лишившись почти всего, я осознала, сколь многим владела на самом деле.

Мне было просто незачем жить, ничто уже не волновало меня по-настоящему, кроме сокровищ, таящихся в Лесном Венце. Я словно обезумела и, как во сне, все брела и брела – а после того, как я лишилась значительной доли способностей, дорога между мирами стала для меня совсем не так проста, как раньше.

Мне показалось, что я плутала в Сутях не дольше полугода – но когда я оказалась в мире, где стоял Лесной Венец, выяснилось, что там прошло лишь немногим менее двухсот лет. Это свойство пути сквозь миры – еще одна вещь, которую пришлось бы слишком долго объяснять тебе….

Конечно, очутившись в замке – опустевшем и разграбленном – я первым делом кинулась к своим бесценным кристаллам. И вот тогда….

* * *

Когда она умолкла, факел почти догорел, и Растар мысленно похвалил себя за то, что взял запасной. Кажется, он сошел бы с ума, доведись ему слушать этот усталый, чуть хрипловатый голос в полной темноте.

– И все-таки как же так получилось, что душа из кристалла завладела твоей плотью? – спросил он, глядя на ее застывший профиль.

– Ах, если б я знала это сама! – уронила Лань с легким демонстративным раздражением. – Слезы я на эти камешки и раньше проливала, так что вряд ли дело в них…. Да и вообще какое это имеет значение? Вы же изгнали его из меня. И зря, наверное, изгнали – кому я такая нужна? Себе – и то не очень.

Лайя, точнее, лаиллис, высшая эльфа…. В дрожащем свете факела ее тонкое лицо выглядело особенно изможденным и в изможденности своей – неожиданно и невероятно прекрасным. И этот устало-равнодушный голос…. Даже потерявшая все, что только мыслимо, брошенная в темную келью на грязную солому, в чужой нелепой одежде, была она настолько выше обычных людей с их мелкими вседневными заботами, что казалась почти величественной.

– Страсти играют твоей душой, – наконец выговорил Растар.

– Вряд ли ты и в самом деле любила его. Я всегда считал, что истинная любовь возвышает, а не убивает. И зрению души является золотом, зеленью и лазурью – твои же чувства окрашены в черный и алый.

– Может быть, – спокойно согласилась Лань. – Мы, лаилле, наверное, просто не умеем по-другому. Черный и алый, говоришь?

– она не то вздохнула, не то усмехнулась. – Аки бездны адские….

– Или как его обычная одежда, – неожиданно даже для себя вырвалось у Растара.

Она приподнялась, опираясь на локоть.

– Слушай, монах, а расскажи мне о нем! Он же у вас в городе четыре месяца провел – вполне достаточно, чтобы получить впечатление….

Растар задумался.

– Что ты хочешь услышать, Лань? Где бы он ни появлялся, он тут же притягивал к себе все взоры, еще до того, какбрал в руки гитару. Было в нем что-то…. даже и назвать не могу.

Словно свет над бездной. По-моему, все женщины в городе были в него влюблены – от дочери бургомистра до последней судомойки.

Отцу Эллери было угодно видеть в этом дьявольский соблазн – что ж…. это не мои проблемы. Его называли красивым, но даже если это и так, то красота эта словно светилась изнутри – из взгляда, из улыбки…. Порой он и мне самому казался ведомым какими-то силами – но так не хотелось верить, что это силы мрака! А песни его…. да что тут говорить, ты же Владычица Песен, ты про них все лучше всех знаешь….

Странное выражение разлилось по лицу Лани – какой-то тихий мечтательный экстаз.

– А ведь все вы видели его моими глазами, – раздельно, почти счастливо прошептала она. – И это я целовала его губами всех тех женщин, что были без ума от него!

Глаза ее заблестели, голос обрел серебристые нотки:

– Может, я и идеализировала его в чем-то, может, наоборот – знала лучше, чем он сам себя…. Но как же хотелось, чтобы весь мир увидел его таким, каким он виделся мне! Стыдно признаться – иногда просто сидела, смотрела в свое несчастное зеркало и одежду ему придумывала. Такую, чтоб подчеркнула в нем все то, что видно было лишь мне одной…. – она снова рухнула на солому и зарылась лицом в куртку.

– Знаешь, кажется, я понял, – медленно проговорил Растар.

– Это же главный твой дар – передавать людям собственные переживания. Ты делала это, и когда пела сама, и когда несла людям чужие песни – видела небо, которого не видели другие, и делала так, чтобы и они увидели…. И когда его душа завладела твоим телом, этот дар достался ему в наследство – но не только дар. Уж не знаю, каким он был на самом деле, но ты призвала его в мир таким, как видела сама, и сделала таким, каким хотела, чтобы он был. Пересоздала заново по своему образу и подобию.

Не знаю, чем стало для него это – болью или благом, но ты все-таки подарила миру то, что желала. И получила свое право и свою причастность.

– А вы, значит, уничтожили мое лучшее творение, – горько рассмеялась Лань. – В назидание потомкам, чтоб никто не смел равняться могуществом с вашим богом. Мракобесы вы, монахи, и нет вам другого названия. Кстати, можешь передать своему Эллери, что такая магическая мощь и среди лаилле не на каждом углу встречается. Он же это не столько своим каноном доморощенным проделал, сколько личной энергией….

Неожиданно она запустила руку под куртку и стала рыться в соломе. Когда же выдернула ее назад, в руке ее был большой кристалл – густо-коричневый, отблескивающий то золотом, то кровью. А одну из граней украшала маленькая щербинка.

– Вот он, видишь? Все сюда ушло, как вода в песок, только голос и остался…. Хочешь, научу его вызывать?

– Меня?! – Растара прямо-таки ошеломило это предложение.

– А что в этом такого? Мне-то одна дорога – на костер. Не ты, так Эллери расстарается. Так пусть хоть голос останется людям на память. Можешь себе взять, а можешь подарить той женщине, что с ним странствовала – все лучше, чем без толку камешку пропасть….

Лань взяла кристалл в лодочку ладоней, поднесла к лицу, дохнула медленно и сильно…. Слабый свет запульсировал в камне, и тишину темной кельи разорвал так хорошо знакомый Растару серебристый, сияющий голос:

Некоторое время Лань так же держала кристалл у лица, затем привычным движением зажала в левом кулаке, опуская руку – песня продолжала литься и так.

– Вот и вся премудрость, – Растар услышал ее совершенно отчетливо, хотя ее голос был тише звенящего голоса певца. – Теперь будет звучать подряд, все двадцать песен. А захочешь раньше остановить – так же к лицу, и с силой вдохни. Только есть тут одна загвоздка: песни здесь не на кастельском. Ты понимаешь слова, потому что перевод идет через меня. А не станет меня – боюсь, только голос вам и останется.

Лицо ее при этом было абсолютно спокойно. Высшая эльфа – даже в этом обличье некрасивой смертной женщины никто бы не усомнился, что и вправду высшая! Растар поймал себя на том, что его тянет опуститься перед нею на колени.

– Вряд ли ты его любила, – шепнул он пересохшими губами. – Только больше и выше этой вряд-ли-любви, наверное, одно милосердие Господне. Не в моей власти отпустить тебе грехи, но….

Растар поднял наперсный крест:

– Силой, что дарует моя вера, снимаю с тебя оковы, наложенные отцом Эллери, и отпускаю тебя! Отныне вольна идти ты куда угодно, чтобы нести миру то, чем обладаешь…. amen!

Лань вскинула голову, передернула плечами…. Казалось, она прислушивается к чему-то внутри себя.

– Спасибо тебе, монах, – наконец выговорила она серьезно и печально. – Только запоздало твое разрешение. Я уже успела понять, что жить мне дальше незачем. И все равно спасибо – все не костер…. Что ж…. По прирожденному праву, что можно отнять у меня только с кровью….

Растар ничего не успел понять. Продолжая сжимать кристалл в левой руке, Лань вскинула правую в свет факела – и в ней блеснул длинный кинжал с позолотой на лезвии и ясно различимой магической аурой.

– ….ухожу добровольно!

В следующий миг кинжал легко и точно вонзился ей под сердце. Растар бросился к ней, уже понимая, что такие, как она, либо не решаются, либо не промахиваются, торопливо вырвал клинок и отбросил прочь…. И тогда она слабеющим движением прижала к груди, словно пытаясь остановить рвущуюся толчками кровь, левую руку с зажатым в ней и все еще звучащим кристаллом. Подобие улыбки мелькнуло на тонких губах – и голова ее тяжело ткнулась в солому.

– Зачем ты так, Владычица Песен? – как во сне, прошептал Растар, вглядываясь в угасающие черты изможденного лица.

И тут…. И тут он увидел, как мертвая уже рука разжалась – но никакого кристалла в ней больше не было. Ало-золотое сияние разгорелось между разжатых пальцев, растеклось по руке, живым огнем охватило кровь, вытекшую из сердца, и на глазах затянуло рану, а затем безудержно хлынуло во все стороны, одевая тело Лани огненным саваном….

– Sanctus Deus! – выдохнул Растар, отшатываясь к стене кельи и наконец-то осознав, ЧТО сейчас творилось на его глазах!

* * *

«Подарю я тепло своих рук не Ему – воску цвета огня с затаенной надеждой: а вдруг Он услышит меня? Подарю я дыханья тепло не Ему, а кристаллу в руках: все, чем был для меня Он – прошло, и в ладонях лишь прах…. Подарю я три тысячи слов не Ему, а тому, кто прочтет, чтоб не жил за пределами снов тот, чьи волосы – мед.

Подарю я свое естество не Ему, а тому, кто любим. Минет ночь, и придет Рождество…. Бог мой, слышишь? Будь с Ним!»

* * *

Стемнело. Со стороны «Рогатого орла» доносился нестройный гул голосов: сегодня попойка была какой-то нетипично шумной.

Чуть в отдалении, на уже знакомой каменной скамье под тополями сидели две женщины. На одной был крестьянский наряд с подолом, расшитым травами. Другая, лет сорока, наглухо затянутая в черное платье, прятала волосы под накидкой из черного же гипюра.

– Так когда он от вас ушел, Адалена? – повторила Лиула свой вопрос в сотый, наверное, раз за сегодняшний день.

– Да говорю же тебе, Льюланна – как только начало светать.

Ушел, как всегда, довольный, свистел, что твой соловей. Так что если с ним что-то стряслось, то скорее всего, по дороге от нас.

В кабаке-то утром тишь да гладь….

Как и предсказывал Гинтабар, Лиула хватилась его еще утром, но лишь к полудню догадалась кинуться в дом рыцаря делле Вальдиад. Там она выяснила, что ночь менестрель провел, как обычно, и ушел, как водится, на рассвете, а заодно до смерти перепугала Дину Вальдиад. Та уже готова была броситься вместе с Лиула на розыски, но Адалена, ее дуэнья и компаньонка, силой загнала госпожу в комнату, заперла на ключ и отправилась с Лиула сама.

С полудня до заката две женщины носились по Олайе, но тщетно – у фонтана на площади Лилий Гинтабар так и не появился, и никто во всем городе не знал, где бы он мог быть. Лет десять назад Лиула просто заподозрила бы, что менестрель разомкнул мироздание, не взяв ее с собой. Но она давно уже не была той взбалмошной девчонкой, которая так утомляла Гинтабара. К своим двадцати девяти она успела научиться трем вещам: улыбаться, молчать, если не спрашивают, и думать, прежде чем что-то сделать. А еще она успела понять характер Гинтабара в достаточной мере, чтобы ни на минуту не заподозрить его в предательстве.

– Ладно, – Лиула тяжело вздохнула, поднимаясь со скамьи. – Пошли в трактир. Там сейчас пьянка в самом разгаре, может, хоть кто-нибудь знает хоть что-нибудь.

Не успели они перешагнуть порог трактира, как на них обрушилось:

– Как, госпожа Адалена, вы – здесь, в сем злачном месте?

– Добрый вечер, отец Гилеспий, – Адалена церемонно склонила голову перед монахом-квентинцем, их с Диной духовником. – А что здесь делаете вы? Или в устав Ордена святого Квентина внесены какие-то изменения?

– Да какие, к черту, изменения! – Отец Гилеспий, энергичный толстяк одних лет с Адаленой, взмахнул рукой, едва не задев Лиула по носу. – Просто сегодня у нас в приюте такое произошло, что сейчас все квентинцы по всей Олайе либо грехи замаливают, либо пьянствуют.

– И что же у вас случилось? – Вопрос Адалены явно был лишним – отцу Гилеспию и без него не терпелось поделиться потрясающей новостью с еще одним слушателем.

– Столичный отец-инквизитор с утра экзорцизм затеял, да какой-то странный: взялся некого доброго дьявола изгонять, и не из кого-нибудь, а из менестреля Хено…. (Услышав олайское имя Гинтабара, Лиула так вся и напряглась.) Ну вот, лежит себе менестрель головой к алтарю, а столичный инквизитор вокруг него кадильницей машет да приговаривает «vade retro». А как договорил, – отец Гилеспий торопливо перекрестился, – тут поднялся красный туман, да менестреля совсем и скрыл. А рассеялся, видим – лежит в кругу совсем другой человек. То есть мы подумали, что человек, а инквизитор тот побледнел и крестом замахнулся: сгинь, мол, нелюдь! Баба это оказалась, да к тому же еще и киари! И вроде бы обличье этого менестреля на нее каким-то чародейством неслыханным наложили. Мы, конечно, перепугались, да и кто, скажите, от такого не перепугался бы? В общем, сидит эта киарья в подземной келье, а инквизиторы, наш с приезжим, головы ломают: как ее допрашивать, если она ничего не боится и боли не чувствует? А нас всех отец приор отпустил, говорит – не для слабых сие зрелище, так что молитесь усердно об избавлении от соблазна…. Да только молиться из наших едва ли треть будет, а остальные все больше по кабакам….

– Да…. – только и смогла выговорить Адалена по окончании монолога отца Гилеспия. – Слава Пречистой Деве, что я Дину на ключ в комнате закрыла. И не дай Бог вы, преподобный отче, хоть когда-нибудь ей это расскажете…. – в этот момент она ощутила, что ее дергают за рукав.

– Адалена, – сквозь зубы проговорила бледная как мел Лиула, – ступайте домой, а я побегу в квентинский приют. И, в самом деле, ничего пока Дине не говорите. Не знаю уж, сколько правды в словах этого монаха, но, кажется, в самом деле случилось что-то страшное….

….Во всяком случае, в одном отец Гилеспий не погрешил против истины: квентинский приют казался вымершим. Только у ворот торчал обычный сторож в серо-красном. Лиула даже не пришлось особенно ломиться в ворота, требуя главного инквизитора Олайи – ее быстро и без особых формальностей провели в кабинет Растара.

Однако самого Растара в кабинете не оказалось. Брат Теверин же, которого Лиула месяц назад избавила от камня в почке, лишь подтвердил все услышанное от отца Гилеспия с новыми подробностями. И прибавил, что сейчас Растар как раз допрашивает помянутую киарью, так что если Лиула столь нуждается в нем, то пусть сидит и ждет.

Ничего другого не оставалось. Но Лиула не могла сидеть спокойно на одном месте, выскочила в коридор, нервно прошлась по нему туда и назад…. и вдруг застыла: приглушенный толщей камня, до нее ясно долетел голос Гинтабара! И не просто голос, но хорошо знакомая ей песня!

– Брат Теверин! – воскликнула она, снова врываясь в кабинет. – Зачем вы сказали мне неправду?!

– Какую неправду? – растерянно переспросил секретарь.

Вместо ответа Лиула выдернула его в коридор – и тогда брат Теверин тоже услышал:

– Это его голос! – Лиула выглядела так, что, казалось, способна в одиночку взять любую крепость. Во всяком случае, попыталась бы это сделать – и секретарь тоже это понял.

– Я должна быть с ним! Можете пытать, можете на костер отправить – но только вместе с ним! Где эти ваши грешные кельи?

– Вниз по левой лестнице, – машинально указал брат Теверин. В следующую секунду Лиула, будучи женщиной крупной и сильной, буквально отшвырнула его с дороги, ринувшись в указанном направлении.

* * *

Голос менестреля умолк, как обрезанный ножом. Ало-золотое сияние уже выстроило защитный кокон над вмятым в солому телом, и Растар знал, что увидит, когда оно начнет гаснуть.

И тут за его спиной заскрипела дверь.

– О мать моя, что это?!!

На пороге кельи, вцепившись в дверной косяк, застыла знахарка Льюланна. Зрачки ее расширились так, что не видать было радужки.

– Скажите мне, что это?! Что тут происходит?!

– Смотри сама, – выдавил из себя Растар.

На этот раз сияние разгоралось долго, а померкло почти сразу. Только что метались алые и золотые сполохи – и нет их, а на соломе, с рукой, прижатой к груди, лежал менестрель Хено.

Глаза его были закрыты, но лицо странно напряжено, не позволяя поверить, что он всего лишь спит. И….

Возгласы изумления одновременно вырвались у Лиула и Растара. У Лиула – потому что она разглядела, во что одет Гинтабар. Снова золотое с коричневым, но на этот раз по изысканнейшей кастельской моде. Искусно расшитый камзол, узкие штаны-чулки, золотая пряжка на берете, почти скатившемся с головы…. И плащ, примятый телом, но все же видно, что не зеленый и не черный, а роскошный темно-лиловый, атласный, с тонкой алой каймой.

Растар же совсем не обратил на это внимания, ибо впервые за всю жизнь его зрение души включилось само собой. Теперь у менестреля была одна аура – но столь ослепительно яркая, что, по прикидкам Растара, была немыслима даже у святого – разве что у огненного ангела, кого-нибудь вроде архистратига Михаила!

Казалось, ало-золотой отсвет – а цвет ауры был именно таков – навек задержался вокруг головы Хено, обличая его непохожесть на остальных людей….

….Знание нахлынуло, как река, и на миг он даже растерялся – но лишь на какой-то миг. А потом все срослось, улеглось и выстроилось в ослепительно ясную картину. Он знал, кто такая Ланнад, знал, что она сделала с ним, знал, что оба раза это было практически невозможно, ибо требовало сочетания трех условий: выщербленного кристалла, капли крови, попавшей на щербинку, и экстатического состояния оживившей кристалл…. Знал – и в конечном счете даже чувствовал за это благодарность, ибо она сделала его большим, чем он был, оставив ему в наследство все, что могла сама. Но при этом он все-таки сумел остаться самим собой, и в этом была только его заслуга – заслуга тех двенадцати лет, что пролегли между Сарнаком и Олайей.

А сквозь блистательную картину солнечным лучом прорезалось главное знание: ИМЯ. Его Истинное Имя, которое он сознавал сейчас так же ясно, как если бы снова стоял в Кругу Света. И имя это было хаанарским, и вместе с именем вернулись способности, да что там вернулись – тысячекратно усилились. Для него больше не существовало непрямых дорог, достаточно было сделать шаг – и миры послушно распахнулись бы перед ним.

Он открыл глаза и ничуть не удивился, увидев перед собой Лиула и Растара с одинаково искаженными лицами. Естественно – зрелище не для слабых нервов.

– Кто ты? – слетело с губ Растара. – Кто ты, мой господин?

Он никак не среагировал на обращение, поскольку и в самом деле сейчас ощущал себя чем-то большим, чем обычный человек.

– Огонь, – ответил он, все еще пьянея от ощущения ослепительного знания и сияющей полноты. – Тах-Серраис, Тот, кто служит Истине.

Сказал – и тут же понял, что поторопился. Такой ответ буквально обрекал этих двоих на поклонение, а он не был ни богом, ни причастным Тени, и в поклонении не нуждался.

Ослепительность медленно уходила, ощущения входили в рамки обычных человеческих. Впрочем, не совсем человеческих – плоть его была плотью Нездешнего, и с этим приходилось считаться.

Не успел он даже выпрямиться толком, как Лиула кинулась ему на шею, обнимая и смеясь. Он зарылся лицом в ее волосы и тут услышал озадаченный голос Растара:

– Господи Боже мой, что же я теперь скажу Эллери?

Вот теперь эйфория схлынула совсем. Осталось лишь восприятие мира, промытого до невероятной отчетливости, да пока еще не давящая, ненастоящая тяжесть того, что ты – больше, чем простой смертный.

Тяжесть ответственности.

– Что он подумает, когда увидит вместо Лани – снова тебя?

И ведь этого не было бы, если бы я не снял с нее наложенные им оковы силы….

А действительно, что?

Он мог уйти прямо сейчас, прямо отсюда. Достаточно взять за руку Лиула и сделать шаг. Сначала, конечно, в Сарнак – можно даже без выравнивания во времени, а года через два после потери связи. Потом в Силлек, в Лесной Венец – не оставлять же пропадать кристаллы Ланнад! Потом заглянуть в Хаанаре, пусть ненадолго и таясь от узнавания, чтобы не расщепить стрелу времени. Потом….

Но тогда вместо него в этой келье окажется Растар. Растар, который пожалел Лань.

А что будет, если остаться?

Вполне вероятно – повторный экзорцизм, который имеет шанс снова разлучить его душу с этим телом, но уже навсегда. И в любом случае – пятно подозрения на Растаре.

– Разве что уйти всем троим и прямо сейчас, – проронил он задумчиво. – Уж двоих-то не только я – любой моталец сможет провести….

– Даже не заговаривай об этом, мой господин, – твердо перебил его Растар. – Олайя вверена мне Господом, и если я покину ее лишь для спасения себя, то недостоин буду зваться служителем Божьим.

– В таком случае, – произнес Серраис, – сядем-ка да поговорим как следует. Похоже, эта проблема не из тех, что решаются простым перебором вариантов….

– Ты ничего не понимаешь, Гинтабар….

– Серраис, – мягко поправил он Лиула.

– Все равно ничего не понимаешь! Это же я тогда развязала тебе узел на шнурке с камнем связи, как только услышала, что ты хочешь идти танцевать! Помнишь – руки положила на шею, вроде бы воротник поправить….

Он помнил – но не собирался вспоминать. В конце концов, это было так давно….

– Приревновала тебя к твоим друзьям, хотела, чтобы ты был для одной меня. А потом ты поцеловал меня – и все, сразу стало ясно, что это я для тебя, а не ты для меня…. Пусть даже это Лань тебя таким сделала – но любая, кого ты поцелуешь, в воду и в огонь за тебя пойдет, это часть твоей силы! Уж я-то знаю! Так и молчала все эти годы, а сама со стыда сгорала….

Серраис тихо вздохнул. Похоже, эта сторона наследия Лани еще доставит ему немало проблем. Демоны болотные, ну как же я тогда не разглядел ее во время попойки и не понял, что эта боевая колесница и за гранью кого угодно достанет!

– Я должен был проделать этот путь, – напомнил он Лиула. – Без него я никогда не стал бы тем, чем являюсь сейчас.

– И тем не менее…. Ну что я еще могу сделать ради любви к тебе?! Ты же просто терпел меня рядом все эти годы, потому что не имел выбора…. ты даже Дину ценил больше, чем меня, хотя со мной спал, а с ней только стихами обменивался! А я, между прочим, тоже пыталась тебе стихи писать, давно еще – «Каштановый ветер любви»…. только так неуклюже выходило, что бросила, а уж чтоб тебе показать – и речи не было…. Ну скажите хоть вы ему, отец Растар! Эллери нужна ведьма – он ее получит!

Только скажи – и я все сделаю, как ты пожелаешь, даже боли не почувствую!

– Лиула, – лицо Серраиса стало жестким. – Сегодня в этой келье одна женщина уже умерла, чтобы я жил. Женщина из великих мира сего, которая тоже любила меня.

– Значит, ей можно, а мне нельзя?! – выкрикнула Лиула почти плачущим голосом. – Значит, в ее любви без взаимности было больше смысла?

– А тебе нельзя. Потому что это уже третья женщина, которая отдала жизнь из-за меня. («Да – Тиса и Анн-рики….») Хватит. Я не могу уйти из Олайи без тебя.

– Хорошо, – неожиданно успокоилась Лиула. – У тебя есть другие варианты? Тебе же Растар объяснил, что даже Лань считала Эллери сильным магом. Но даже если ты победишь его, сомневаюсь, что Растару это поможет.

Серраис снова задумался…. И обернулся к инквизитору, молчавшему все это время.

– А ты-то сам чего больше хочешь – спасти невиновных или сохранить свое место во что бы то ни стало?

– Ты искушаешь меня, мой господин? – Яркая ало-золотая аура менестреля все еще пылала в глазах Растара, и он просто не мог обращаться к нему по-иному. – Прости меня – я знаю, как должен ответить на твой вопрос, но сказано в Писании: «Человек слаб….»

– Ладно, – на этот раз Серраис слегка поморщился от обращения «господин», но счел разумным не заостряться на этом.

– Задам вопрос по-иному: чего ты больше боишься – потерять место или прослыть судьей неправедным?

– Я не ослышался, мой господин? – переспросил Растар. – Ты сказал именно «прослыть», а не «стать»?

Серраис кивнул, чуть улыбнувшись – инквизитор понял его абсолютно правильно.

– Слава мирская есть тщета и суета, но Господь читает в наших сердцах, ибо ему одному ведома истина, – твердо произнес Растар. – Сохранив же место свое…. я сохраню жизнь тем десяткам невинных, которых осудил бы без вины подобный отцу Эллери.

– Можешь считать, что выдержал испытание, – Серраис против воли улыбнулся еще шире, но тут же снова стал серьезным: – Веришь ли ты мне, как верит Льюланна?

Растар лишь склонил голову, подозревая, что утвердительный ответ на этот вопрос подведет его чересчур близко к ереси.

– Тогда…. – Серраис торопливо сглотнул все недостаточно возвышенные формулировки. – Да станет по слову моему и вере вашей: будут пытать Льюланну, но не почувствует она боли, и на костер взойдет, но не тронет ее пламя, и выйдет она из огня, как из реки, лишь прибавив сил. Да будет так.

– Да будет так, – снова склонил голову Растар. – Только мы еще посмотрим, кого после этого аутодафе назовут неправедным судьей – меня или Эллери!

Серраис повернулся к Лиула и в последний раз обнял ее.

– Ты-то не боишься?

– Ты же сам сказал, что огонь – это ты, – она приникла головой к его плечу. – И когда я буду стоять в пламени, оно будет ласкать меня, как ласкали твои руки….

Он провел рукой по густым черным волосам и легко, как вечность назад Ланнад, поцеловал ее в лоб.

– Мы еще обязательно встретимся, – твердо сказал он.

Встал, поправил у пояса позолоченный кинжал Лани – ни к чему оставлять улику, а самому пригодится. Заправил под берет прядь волос, откинул плащ с правого плеча. Еще немного помедлил, словно надеясь, что эти двое все же передумают и последуют за ним….

– Что ж, преподобный Растар, – с этими словами Серраис отошел к дальней стене кельи, – спасибо вам за гостеприимство и за все, что вы сделали для меня. Удачи вам в вашем нелегком труде, а теперь прощайте!

И сделал шаг.

Наконец-то сделал шаг, о котором мечтал четырнадцать лет.

Дрогнул воздух, что-то сверкнуло, и на миг лица Растара коснулся порыв соленого ветра, а слуха – крик чайки….

Они стояли и смотрели в лицо друг другу – главный инквизитор Олайи и кандидатка не то в ведьмы, не то в святые. А больше в келье не было никого.

– Сколько у нас еще времени в запасе? – наконец спросила Лиула. – Минут двадцать еще будет?

– Пожалуй, будет, – кивнул Растар.

– Тогда давай быстро придумаем, что будем говорить Эллери и вообще народу. А то еще выйдет неубедительно….

* * *

«….В колокола зазвонили, ударили в барабаны, и вот судия неправый ведет на костер Льюланну. Связали ей крепко руки, цепями к столбу прикрутили, облили дрова смолою и факел в них уронили. Ай, плачьте, рыдайте, люди! Не будет ей избавленья, не будет петли у горла, что дарит смерть до сожженья.

Ай, небо, светлое небо! Ай-лэй, святая Льюланна!»

(Аугусто Иларио Канде, «Чудо святой Льюланны».)

* * *

«….И свидетельствовал Растар, что расступилась стена по мановению руки Льюланниной, и свет ослепительный стал в келии.

Киарья же ступила в тот свет, и стена закрылась за спиной ее. И вопросил Растар преподобного Эллери: „Мыслимо ли сие не Божиим, но диавольским попущением сотворить? И достанет ли могущества у диавола свершить такое? Ведомо же тебе, как и мне, что невинна была та киарья“. Льюланна же рекла: „Если невинна я, то положу руку в огонь, и вреда не будет мне“. И разожгли жаровню, и вложила святая целительница руку свою в пламя, и невредима была рука ее. Преподобный же Эллери веры ей не имел и рек: „То ведьма! И не вредит ей пламя, ибо есть на теле ее оберег диавольский, в плоть вшитый!“ И раздели Льюланну донага, и волосы ее срезали, и Эллери тело ее испытывал иглой. Кровь текла, но улыбалась святая, боли не чувствуя. И клали пальцы ее в тиски, и дробили их без всякой жалости, и вопрошали: „Ответь, каким ведовством извела ты певца Хено, с которым скиталась?“

Растар же, видя сие, лишь заливался слезами, но поделать ничего не мог….

….Тогда же увидели люди, что не только невредима стоит в пламени Льюланна, но исцелились все раны ее, от палачей принятые. Веревки же на ней сгорели, и ступила она из огня, и попятились от нее судии неправедные. И рекла Льюланна: „В доказательство веры моей да выйдет один из вас ко мне, и введу его в пламя, вреда же никакого ему не будет“. И вызвалась женщина именем Дина, супруга рыцаря делле Вальдиад; стража не пускала ее, но взошла она на помост. И взяла ее за руку Льюланна, и вместе вошли они в пламя, и стояли в нем рука об руку, словно в реке прохладной. Страх обуял Эллери и палачей его, святая же и Дина смеялись им из огня….»

(Из канонического жития святой Льюланны)

Эпилог

Храм не храм – лес колонн, где-то впереди странное возвышение, едва угадываемое в сумраке позднего вечера. Под ногами брякают отвалившиеся кусочки мозаики. Похоже, все-таки храм, только давно заброшенный….

Серраис не знал, как должен вести себя здесь. На всякий случай поднял левую руку чашечкой – в ладони расцвел лепесток огня, слегка разгоняя мрак.

И словно дождавшись этого сигнала, из-за колонн выступили четверо в таких же, как у него, плащах из лилового шелка, только цвет каймы другой – и у всех разный.

– Ты знаешь, кто мы? – спросил тот из них, чья голова была скрыта капюшоном. Манерой смотреть из-под него он чем-то напоминал Растара, но Серраис не знал этого человека, как не знал и двух других, в плащах с синей и золотой оторочкой. И лишь Хозяина Башни Теней – зеленая кайма на плаще – трудно было не узнать тому, кто хоть раз бывал на балу в Башне.

– Вы – равные мне, – негромко ответил Серраис. – Трава, Камень, Вода и Ветер.

– Камня среди нас нет – он не сумел выбраться на эту встречу, – уточнил тот, под капюшоном. – Я же известен в Братстве, как лорд Хранитель чар. Ты знаешь, зачем ты здесь?

– Стихия Огня избрала меня сердцем своим на благо мирозданию, – ответ слетел с губ сам собой, Серраис не знал его до того, как произнес. Впрочем, после того, как, очнувшись в Олайе, он ощутил в себе знание всех миров и времен, подобное случалось с ним часто и уже давно не пугало.

– Не сердцем, а разумом, – педантично уточнил черноволосый и чернобородый мужчина в плаще с синей каймой. – Сердцем будет Леди…. если будет. То есть когда будет, – быстро поправился он.

– Ты знаешь, почему избран именно ты? – в третий раз спросил Хранитель чар.

На этот вопрос у Серраиса ответа не было, и он только отрицательно мотнул головой.

– Тогда я скажу тебе сам. Мы, люди – существа плотного мира, и потому плоть для нас часто застит суть. Даже из людей искусства, что традиционно связаны с интуицией, иначе называемой Огнем, немногие причастны этому аспекту с требуемой нам силой. Только среди Нездешних встречается такая причастность, но чистокровный Нездешний не может быть Лордом.

Сотни лет мы ждали полукровку – но в небе сдвинулся Зодиак, и в мир пришел ты, не волею Единого, но лишь желанием женщины, любившей тебя. И Огонь предъявил на тебя свое право.

– Я знаю, что больше не принадлежу себе, – склонил голову Серраис. – Я знал это с самого мига, когда очнулся в подземной келье – и принял это как высшую награду, которую вряд ли заслужил.

– Ты сказал, – подвел черту Хранитель чар. – Ты истинный Лорд Огня, хоть и сотворен, а не рожден таким. Прими же кольцо Огня, что долгие века ждало твоей руки, символ причастности к Незримому Братству стихий.

Он сделал шаг к Серраису и протянул открытую ладонь.

Серраис осторожно взял с нее перстень – массивный, сложно ограненный аметист, что в свете его огня отливал не лиловым, а пурпурно-розовым…. словно кристалл связи, промелькнуло у него в голове. Золотая оправа камня была сделана в форме двух изящных листьев винограда.

На безымянном пальце перстень сидел слишком свободно, пришлось надеть на средний. Похоже, усмехнулся Серраис, как раз на мои-то руки они и не рассчитывали. Да и колечко это не просто символ, неожиданно осознал он – имея его на пальце, можно связаться с любым из Братства проще и лучше, чем через стандартный кристалл.

Словно прочитав эту его мысль, Хранитель чар протянул к нему руку – ладонью вниз, демонстрируя такой же аметист, но в оправе, похожей на корону о шести зубцах.

– Альбер, – спокойно проговорил он, и Серраис не сразу понял, что услышал Истинное Имя Хранителя.

– Джейднор, – поверх руки Хранителя легла рука Хозяина Башни, Лорда Жизни. Тоже явно Нездешних очертаний, а на оправе аметиста – листья плюща.

– Элохир, – чернобородый, с листьями земляники на оправе.

Вкрадчивый, журчащий голос – и без оторочки плаща угадал бы, что Вода.

– Шамур, – а вот на этом, массивном и широкоплечем, с пшеничными волосами и листьями шиповника на кольце, плащ висит, как что-то чужеродное. Да, прямо скажем, средний обыватель совсем не так представляет себе Ветер. Впрочем, а он, Серраис, разве похож на расхожие представления об Огне – высокий, гибкий и словно избавленный от груза излишней плоти?

– Имя же Камня – Найгир, и знак – лист каштана.

Он помедлил секунду – и его рука легла самой верхней.

– Серраис, – легким шелестом сорвалось с его губ так трудно обретенное имя.

– Забыто, как не услышано, – подытожил Хранитель чар, и руки Лордов тут же разлетелись.

Так положено – не зря же Братство именует себя Незримым.

Отныне, встретив, допустим, того же Элохира где-то в людном месте, Серраис не имел права его узнать – разве что кто-то третий представит их друг другу….

– Только одно слово на прощание, Огненный, – подал голос Хозяин Башни. – Я знал Ланнад, и то, что случилось с ней, также и моя боль. Она ценою жизни дотянула тебя до…. – он замялся, подыскивая слово.

– До проектной мощности, – иронично вставил Шамур.

– Можно сказать и так, – не стал спорить Джейднор. – Так помни, что живешь эту жизнь и за нее тоже.

– Я помню, – отозвался Серраис. – Помню каждый миг.

Хранитель чар вскинул руку:

– Улыбнись – сражайся – умри!

Ответа не требовалось – это было всего лишь стандартное не то приветствие, не то напутствие Братства. Но у Серраиса, слышавшего его впервые, холодок пробежал по спине.

Один за другим Лорды отступали в тень колонн и исчезали – видимо, сразу шагая каждый в свой мир. Серраис еще немного постоял, глядя в темноту заброшенного храма, повернулся и пошел к выходу. Но не успел он ступить в дверной проем в четыре его роста высотой, как почувствовал руку на своем плече.

Он обернулся. Перед ним стоял Лорд Шамур, уже успевший куда-то деть свой ритуальный плащ – теперь на нем были обычные для высокоразвитых миров джинсы и свитер.

– Извини, что нарушил неписаные законы, но уж очень надо было, – проговорил он извиняющимся тоном. – Я вот что узнать хочу: ты куда те кристаллы из замка дел?

– Да никуда не девал, – Серраис широко улыбнулся. – Так и лежат у нас в Сарнаке, стыдно сказать, в большой коробке из-под Ритиной куклы, включая чистые. Рита иногда ими играется….

– Чистые? Совсем славно! – на лице Шамура нарисовалось отчетливое выражение кота, почуявшего сметану. – Слушай, а ты мне хотя бы парочку не дашь для исследований?

февраль 1997 – декабрь 1998

Наталия Мазова Золотая Герань, или Альтернативная история просто Марии с элементами фэнтази

Марии Кузнецовой, более известной как Беладонна, и Мари Еремеевой, нашему человеку в Прибалтике. Счастья вам, девчонки – если оно вообще возможно….

Безумный голос Гавриила:

«Благословенна ты в женах!»

Е. Дмитриева

Пусть твердят о Господе -

Верю лишь в огонь!

С. Бережной

Пожалуйста, не обращайте внимание на заголовок. Никакая это не фэнтези и тем более не альтернативка.

Это – женский роман.

Мужчинам данный текст лучше вообще не читать – ничего особенно интересного для себя они не найдут. Пролистайте эти тридцать страниц, либо заархивируйте эти сто килобайт и уберите на вечное хранение – кто как привык….

Ибо это типичнейший женский роман со всем положенным в данной ситуации антуражем. Есть вполне респектабельная страна, где уже не первое поколение воспитывается на сериалах. Есть героиня – самое то, что надо. В меру замкнутая, в меру стандартная и достаточно женственная. И, что немаловажно для женского романа – страстная, но еще никем не разбуженная, ибо ни разу не была с мужчиной. И герой, конечно, есть – весь из себя романтический соблазнитель. Не совсем, правда, понятно, откуда он такой взялся, но ведь у нас женский роман, а не реалистический, не так ли?

С романтичным местом действия несколько хуже. Тут было бы уместно лето и море – лучше всего тропическое, – а не засыпанный снегом городок в провинции Гинтара, живущий в основном за счет доходов с туризма. Он даже не в горах – а это уж совсем непростительно! Но…. зато скоро Рождество, а значит, будет карнавал. Карнавал – это весьма эротично, это украшение любого женского романа! Так что еще ничего не потеряно, и из всего этого вполне можно было бы сделать еще одну типичную книжку серии «Алая роза», если бы….

Если бы весь этот головокружительный роман не уложился ровно в неделю. А что за это время можно успеть? Это только Господь наш за семь дней сотворил целый мир, но мы-то всего навсего простые смертные, и за семь дней ничего путного сотворить не в состоянии – не то что на алую розу, но даже на какой-нибудь бледно-лиловый ирис, и то не хватит.

Разве что на герань….

* * *

– ….Это она и есть?

Линтар кивнул.

Время там, в разрыве, как всегда, текло медленнее, чем субъективное, и движения высокой белокурой девушки казались странно замедленными, словно она шла сквозь воду. Крупные правильные черты лица под вязаной шапочкой, изящная короткая шубка с пышным воротником и манжетами из черной ламы….

Повстречай он такую в одном из своих странствий – пожалуй, снизошел бы до легкого флирта без отягчающих последствий.

– Подойдет, – бросил он почти равнодушно. – Впрочем, я всегда знал, что ты разбираешься в моих вкусах.

– Давай тогда, – Линтар слегка подтолкнул его в спину. – Сейчас идеальный момент – она одна…. Ну – три, два, один, пуск!

Он нервно усмехнулся, в последний раз глянув на Линтара – и шагнул в разрыв, как в омут с головой.

…. – Башня справа от Арсенальной называется Нейнситорне, что в переводе со среднего эсти означает – Девичья. Обратите внимание на очертания ее кровли и ажурное чугунное литье на выступах крыши – это сравнительно новая постройка по сравнению со всей остальной крепостью. До начала XV века, судя по сохранившимся гравюрам, на этом месте стояла точная копия башни Виланде, но в 1403 году, когда Плескаву осадили войска воленского князя Денисия Отважного….

Маре стало скучно. Нейнситорне, бесспорно, была красивейшей башней Плескавской крепости, но она уже успела сфотографировать ее с трех разных ракурсов. Последний кадр, с белой голубкой на фоне того самого ажурного литья, должен был выйти особенно удачным. А рассказы экскурсовода – ну кому они интересны? Кого сейчас, в век скоростных дорог и телевидения, волнует какая-то война полтысячелетней давности!

Странно – почему в обществе, которое уже шестьдесят лет как живет в мире, все это время не смолкают рассказы о прошлых войнах? Особенно о последней, с Восточной коалицией…. Этой скукотищей Мару еще в школе замучали. Впрочем, истории о том, какой воленский князь чего не поделил с каким из ругийских кенигов – ничуть не интереснее….

– Слушай, Генна, полезли на Северную галерею! – толкнула Мара в бок художницу Геновеву из Ковнаса, с которой успела близко сойтись за эти два дня. – Говорили, что там свободный проход, а мне хочется парк сверху щелкнуть….

– Да подожди ты! – нетерпеливо отмахнулась Генна. – Тебе бы все щелкать…. Зачем тогда с экскурсией пошла? Лазила бы одна да снимала, а я послушать хочу – интересно!

– Кому как, – не стала спорить Мара. – Я тогда одна полезу, встретимся у ворот, где киоск с сувенирами. Впрочем, если задержусь, не жди – не так уж мне и хочется в этот заповедник деревянного зодчества….

Вид с галереи действительно открывался фантастически красивый. Заснеженный склон высокого холма, на котором стоит крепость, а ниже, в бывшем рву – серебряное кружево тонких ветвей, покрытых инеем – вдаль, насколько хватает взгляда, и лишь в самом далеке, на фоне чуть розоватого зимнего неба, угадываются силуэты современных городских зданий….

Мара прикинула ракурс. Да, конечно, именно так, чтобы край карниза чернел на этом дивном фоне. На цветной пленке «Красо» это будет выглядеть изумительно!

Эх, надо было все-таки настоять, чтобы Генна тоже сюда слазила. Кто меня теперь снимет на фоне стены и всего этого великолепия?

– Любуетесь? – неожиданно раздался за спиной мужской голос. Мара обернулась – что за чудо, буквально минуту назад она была совсем одна на галерее….

За ее плечом стоял высокий молодой человек в модной спортивной куртке, синей с голубым. Голова не покрыта, но незнакомец и не нуждался в этом – непокорно вьющиеся, давно не стриженные золотистые волосы наверняка защищали от холода не хуже любой шапки.

– Правда, дивное зрелище? – снова спросил незнакомец, глядя не на Мару, а куда-то вдаль за ее плечом. – Словно застывшее море, ледяная серебряная пена….

– Вы очень кстати оказались здесь, – Мара расщедрилась на самую обворожительную из своих дежурных улыбок. – Могу я вас попросить об одной любезности?

– О какой же? – незнакомец в голубой куртке улыбнулся в ответ.

– Я сейчас залезу вон на тот выступ у стены, чтобы и башня в кадр попала, и деревья, а вы меня отсюда сфотографируете, ладно?

– С огромным удовольствием…. только, увы, я абсолютно ничего в этом не понимаю.

– А вам и не надо понимать. Я сама все установлю, как надо, – Мара торопливо защелкала рычажками и кнопками своего «Контраста», – а вам надо будет только поймать меня вот в это окошечко и нажать белую кнопку. Понятно?

– Что ж, давайте попробуем, – он принял аппарат из ее рук, и Мара легко запрыгнула на выступ стены.

– Внимание…. Сейчас…. отсюда…. вылетит…. птеродактиль!

Она невольно рассмеялась, и в этот момент раздался щелчок объектива.

– По-моему, прекрасно вышло, – заметил незнакомец.

– Ой, а вы еще один кадр не сделаете? – спросила Мара. – А то из-за вашего птеродактиля…. вы знаете, я стараюсь никогда не смеяться в кадре – скулы…. Видите там, сбоку, рукоятка – ее надо оттянуть до упора, и снова на белую кнопку….

– Лучше сами оттяните, – незнакомец подошел к ней, протягивая аппарат. – Я настолько боюсь что-то испортить….

Мара нагнулась к нему – и тут ее левая нога неожиданно поехала по тонкому слою снега, которым был присыпан выступ, она потеряла равновесие – и не успев понять, что происходит, в ослепительной вспышке ужаса, в следующую секунду уже висела по ту сторону галереи, пытаясь вцепиться в холодный белый камень кромки стены, но ногти обламывались, и пальцы скользили, и руки ее уже готовы были разжаться…. И тогда запястья ее плотно охватили руки молодого человека.

– Так, осторожнее, сейчас я перехвачу вас повыше…. Вот так. Теперь кисти у вас свободны, оторвите их от стены…. да не бойтесь же, я крепко вас держу!.. и перехватитесь за край галереи…. хорошо, а теперь подтягивайтесь, я помогу вам рывком….

Оказавшись, наконец, в безопасности, Мара без сил осела на каменный пол, впитывая снег модными шерстяными брюками.

– Ну, все, все, – рука незнакомца скользнула по ее голове, по плечам, накрыла ее ладонь. – Все уже кончилось, вы в полной безопасности…. Угораздило же вас оступиться…. Знал бы, ни за что не пустил бы вас на этот выступ!

– Ничего, – отмахнулась она. – Просто слабость…. ноги не держат…. Кажется, я уже успела умереть там, на стене….

Какое-то время они молча сидели на полу галереи – Мару била крупная дрожь, и он успокаивал ее, как умел….

– Ну теперь сам бог велел нам познакомиться, – произнес незнакомец, когда Мара перестала дрожать. – А то как-то оно неправильно – спасти очаровательную девушку и даже имени ее не узнать….

– Мара Юланте, – протянула она все еще вялую руку и была несказанно удивлена, когда он почтительно коснулся губами ее холодных пальцев.

– Мара – это Маргитт? – переспросил он с улыбкой. – Или Мартина?

– Мариллия, – неохотно призналась та. – Терпеть не могу это старомодное имечко.

– А по-моему, имя матери Спасителя выше какой бы то ни было моды, – возразил он. – Прекраснейшее женское имя! Да вы только послушайте, как звучит-то – Мариллия…. – он произнес это как-то странно, чуть нараспев, с легким акцентом, так что получилось – «Мариийя». – А меня зовут…. – он чуть помедлил, – ЛодорУгнелис…. хотя вообще-то в паспорте написано – Лазор.

– Лазор? Так вот почему мне показалось, что вы говорите со славским акцентом…. Значит, вы….

– Я из Ледограда, – спокойно ответил он. – Ругианец и ругиландский подданный, но большую часть жизни провел в Вольном Городе. А вы, судя по фотоаппарату, тоже не местная?

– Да, я из Двериса. Учусь там пятый год, если повезет, и работать осяду. А родители в Алдонисе, на побережье, – Мара поднялась на ноги, отряхивая брюки и коротенькую шубку.

– Ну что, пойдем отсюда? – он тоже вскочил на ноги одним гибким движением.

– Нет, подождите…. Лазор…. Кажется, у меня больше не трясутся руки. Теперь я вас хочу сфотографировать. Нет, не на стене – просто вот так облокотитесь о парапет, чтобы получилось на фоне…. как вы тогда сказали – ледяной серебряной пены?

(Так, завязка вроде есть. Герой пока ведет себя героически и весьма правильно – ну что может быть более избито и канонично, чем познакомиться с девушкой, спасая ее в беде? Так держать – и получится отличный женский роман!)

Когда они подошли к киоску с сувенирами, там, естественно, не было уже никакой Генны. Все правильно, автобус с экскурсионной группой уже полчаса как уехал в тот самый заповедник деревянного зодчества, куда Мара совсем не рвалась.

– Теперь вернутся не раньше пяти, – Мара бросила озабоченный взгляд на часики. – Даже не знаю, что делать…. В Славском районе, где старинные церкви бизантской веры, я уже была….

– Слушайте, Мара, я знаю тут поблизости одно маленькое и очень уютное кафе. Если вы не против, мы могли бы неплохо посидеть там и отметить наше…. э-э…. случайное знакомство.

– Разумеется, я не против, – ответила Мара как можно более спокойно и сдержанно. Этот Лодор-Лазор чем-то привлек ее с самой первой минуты, но было бы недостойно и неправильно показать это первой. В конце концов, она не какая-нибудь Генна, а единственная дочь профессора химических наук Юлантиса, девушка из семьи в высшей степени респектабельной….

Декабрьский день, один из самых коротких в году, медленно клонился к закату. Они шли по узенькой тропинке через парк, и снег похрустывал под их каблуками….

…. – Знаете, Мара, это у меня, наверное, что-то вроде навязчивой идеи – в любом месте, вроде этой крепости, не успокоюсь, пока не заберусь повыше и не полюбуюсь, как там оно сверху…. Из-за этого у меня один раз, еще в школе, вышли серьезные неприятности. Наш класс по международному обмену на два месяца отправили в Венку, в город Агату. Ну, как водится, тоже водили по всяким достопримечательностям – и в том числе затащили в бизантский монастырь. Ходили, смотрели, никто за нами особенно не следил…. А был у нас в классе такой Ксавер Раески, с которым всегда что-то случалось. И поспорил он с со мной и еще двумя мальчишками, что залезет на монастырскую колокольню и прозвонит первую фразу старого государственного гимна Ругиланда, еще довоенного. Так сказать, в назидание потомкам. Слово за слово…. короче, я вызвался лезть вместе с ним. Якобы для контроля…. Самое смешное, что мы действительно залезли и действительно позвонили в колокола….

– И что с вами было после этого? – спросила Мара, затаив дыхание. – Вас же могли сразу же выслать из страны – за старый-то гимн…. Там же есть слова, которые венцы всегда расценивали как оскорбление национального достоинства!

– А вот и нет, – усмехнулся Лазор. – Нам, конечно, попало, но не больше, чем за обычное хулиганство. Дело в том, что звонить в колокола не умея – дело совсем не простое. И при всем музыкальном слухе Ксавера – кстати, я ему не помогал, – вместо «Вечно стоять Ругиланду» у него вышло нечто, больше всего похожее на воленскую народную песню «Там за Танаис-рекой».

Мара тихонько фыркнула, представив себе это.

– А вот и кафе, – Лазор потянул на себя тяжелую дубовую дверь, над которой светилась вывеска «У старой лошади».

Они расположились в уголке, там, где за их столик не смог бы подсесть никто третий и куда почти не падал свет. Молодая официанточка, поглядывавшая на Лазора с откровенным интересом, принесла им кофе-гляссе, пирожные, желе и небольшую бутылочку «Черного бальзама» – как раз на два бокала….

– Такие деньги…. – непроизвольно вырвалось у Мары.

– Мари…. Можно, я буду звать вас Мари? Вам так больше идет…. Так вот, Мари, я уже говорил, что получил аванс в «Новостях Гинтары», и весьма приличный. И здесь отмечаю не только знакомство с вами, но и свое новое назначение.

– А раньше где работали?

– Два года в Гайе. Дыра дырой, Плескава по сравнению с ней просто метрополия. Никаких событий и тупая окружная многотиражка.

– Так это значит – сколько вам лет?

– А сколько дадите? – он хитро прищурился.

– Ну, если уже два года работали, то двадцать три, может быть, двадцать четыре….

– Последняя цифра абсолютно правильная, – улыбнулся Лазор.

– А что, я так молодо выгляжу?

– Именно что молодо, – Мара ковырнула ложечкой желе. – То есть – от двадцати до тридцати, точнее определить невозможно. А мне вот только двадцать, в мае будет двадцать один. Пятый курс, короче.

– И конечно же, медицинского? Веяние времени….

– Почти угадали. Тонкая химтехнология, кафедра фармахимии.

Диплом пишу по инсулину человека и животных. А в медицинский я недобрала одного балла, не пропускать же было год….

– Какая вы положительная, Мари, – он снова усмехнулся лукаво и маняще. – Серьезная современная девушка. Не то что я, старый разгильдяй – журналисты и все-то такие, а уж я….

Слушайте, положительная и серьезная Мари, а вам не кажется, что обращение на «вы» между нами выглядит немного нелепо?

– Не знаю…. – растерялась Мара. – Так положено…. мы ведь только сегодня познакомились….

– Да, но зато при каких обстоятельствах! Впрочем, если вас больше устроит полное соблюдение ритуала, то здесь как раз хватит «Бальзама». Ну что, выпьем?

Его янтарные глаза смотрели на нее так призывно, что она не могла не кивнуть. Лазор быстро разлил по бокалам содержимое бутылки, и они переплели руки.

– За тебя, прекрасная Мари!

– За тебя, Лазор…. – она пила, не отрывая взгляда от его смеющихся глаз, а допив, продолжала держать бокал в руке, как какое-то сокровище….

– Э, Мари! – Лазор осторожно тронул ее за локоть. – Ритуал не окончен! Этого вполне достаточно, когда мужчины пьют между собой, но когда мужчина пьет с дамой, обряд положено скрепить поцелуем.

В другое время она, несомненно, отказалась бы – но черная отрава из глиняной бутылочки уже проникла в ее кровь, а глаза Лазора мерцали так чарующе…. никто и никогда за двадцать лет не смотрел на нее – так….

– Что ж, если так положено…. – Мара придвинулась поближе к своему спутнику, его рука легла ей на плечи, губы коснулись губ – и словно волна отлива властно подхватила ее и увлекла за собой, и целую минуту она была – нигде…. пока Лазор не оторвался от нее первым.

– Черт, да ты потрясающе целуешься, серьезная девушка Мари! – весело воскликнул он. – Немногие могут потягаться с тобой в этом искусстве!

В ответ Мара лишь вспыхнула. Она, безусловно, была современной девушкой, и этот поцелуй был далеко не первым в ее жизни – но ТАК прежде не бывало ни с кем и никогда….

– Если так целоваться в первый же день знакомства, то что же делать во второй? – как во сне, произнесла она где-то вычитанную фразу.

– А ты придумай! – подмигнул Лазор. – Как скажешь, так и будет!

Мара задумалась.

– А у тебя какой спорт? – спросила она наконец.

– Ну, прежде всего плавание….

– Это не в счет, – усмехнулась Мара. – Перкумис, или Ледоград, как ты его зовешь, все-таки приморский город, хоть и Вольный, так что плавание – это не спорт, а образ жизни. По себе сужу. Нет, я про секцию спрашивала.

– Ой, тут у меня тоже все не как у людей, – рассмеялся он.

– Ты будешь долго хихикать….

– А все же?

– Фехтование, тяжелая шпага. Но зато уж тут совсем немного не дотянул до кандидата в мастера – распределили в Гайю, а там подобной секцией и не пахло….

– Да, редкий спорт…. – протянула Мара. – Нет, у меня самые обычные коньки. Разряд получала по фигурному катанию, но бегаю тоже неплохо. Это я к тому и спросила, что хотела предложить тебе завтра на каток….

– Нет уж, уволь, прекрасная Мари – вот если и есть на свете что-то ну совершенно не мое, так это коньки.

– Странно, при твоей-то гибкости…. Ты ведь двигаешься куда легче меня. А как насчет лыж?

– Вот это другое дело. Это мы всегда пожалуйста….

Официантка подошла со счетом, и Лазор небрежно бросил на блюдце двухсоттысячную бумажку – Мара только охнула.

– Я же говорил – вполне приличный аванс, – спокойно сказал он, пока официантка набирала в кассе сто восемьдесят тысяч сдачи. – Вот и представился случай разменять!

Когда они вышли из кафе, уже совершенно стемнело. Свет фонарей не падал в тупичок, где находилось кафе, словно не желая мешать серебряному сиянию растущей луны, которое превращало снег под ногами парочки в светоносный ковер….

– Значит, завтра в десять, на остановке Сосновая?

– Именно так. Ты настаиваешь, что тебя не стоит провожать?

– Ой, да здесь до нашей гостиницы пятьсот метров, да все по проспекту, а мне почему-то совсем не хочется, чтобы тебя видели Генна и другие….

– Как велишь, прекрасная Мари. До завтра, в таком случае.

– До завтра, Лазор….

(Великолепно! В меру банально, слегка пошло, но главное – в первый вечер уже поцеловал! Все идет по плану! Правда, что-то мне в этом романтическом герое кажется слишком – при чем тут, к примеру, тяжелая шпага? Для современного женского романа это очевидное излишество. Вот если бы мы писали вещь из времен кенига Витуса…. а в конце XX века какая может быть шпага? Нет, явный перебор, придется поставить герою на вид….)

Илзита, официантка «У старой лошади», подсчитывала выручку за день. Беспокойный денек выдался, прямо скажем – от клиентов отбою не было. Даже эти две двухсоттысячные некогда было положить отдельно – так, пихнула не глядя в ящик к остальным деньгам. Так, вот одна…. а вторая где же? Святая Каристена, а ЭТО что такое?!

На ладони Илзиты лежала странного вида фиолетовая бумажка.

Официантке приходилось держать в руках и венские талеры, и воленские гривны, и даже саксонские соверены – но ЭТО не походило ни на одну из известных ей валют: большой цветок, похожий на лилию, и в чашечке его число 100. Сто цветов? Нет, вот в уголке надпись…. «satem florinnat»…. чертовщина какая-то!

Откуда здесь взялась эта бумажка?! Как бы я ни крутилась, а ТАКОЕ по ошибке и в страшном сне не схватила бы! А главное, куда девалась вторая двухсоттысячная? И что я теперь хозяину скажу? Если заставит отдавать – это же год обсчета клиентов прахом пойдет!

Ну кто, кто подсунул мне эти «satem florinnat»?! Парень, который ушел час назад? Да нет, не мог, тогда народу уже поменьше было, я четко видела, что беру…. Значит, та дамочка с противной ань-вэйской псинкой, которая чуть не тяпнула меня за ногу…. Точно, она, больше некому – клянусь целомудрием Хельхи Равноапостольной! А еще в парике, шлюха!..

* * *

«Поступи вопреки разуму – не в нем сейчас мудрость….

Пройди дорогой нехоженой, приди в землю женщин и деву отыщи, плоть от плоти земли сей, дочь Города, что лишь вступила в заповеданный брачный возраст…. Спрячь росток под снегом, камнем укрой огонь от глаз недобрых – и победишь!..»

Слетев с горы, Мара на полной скорости затормозила поворотом – только снежная пыль взметнулась веером, обдав с ног до головы и ее, и Лазора.

– Ну как? – задорно улыбнулась она.

– Покорен и раздавлен. Признаю свое поражение, – Лазор перчаткой смахнул с лица снег. – Командуй, куда теперь.

– А давай через заводь по льду, туда, к узкоколейке!

– Ну что ж, тронулись. Только я первый, а ты за мной – я все-таки немного, но тяжелее, выдержит лед меня – значит, и тебя должен….

Скользя за Лазором по пролагаемому им следу, Мара любовалась снежной пылью, осыпавшей завитки его волос – серебро на золоте, и одно так незаметно перетекает в другое….

До чего же все-таки непохож этот журналист из Вольного Города на всех, кто когда-либо пытался за ней ухаживать! В том числе и той веселой легкостью, с которой он не боялся признавать свои слабости…. И эти его волосы…. До сей поры Маре нравились только мужчины с аккуратной короткой стрижкой типа «пилот-испытатель» – она и сама носила короткое каре, считая, что волосы только мешают. Но у Лазора – Мара не могла этого не признать – сколько ни стриги это отливающее медом великолепие, все равно завитки будут торчать в разные стороны, так что так, когда они прикрывают шею, даже лучше…. Стильно.

(Она обожала это слово.)

Выбравшись на берег, они пошли вдоль узкоколейки, за заводью круто бравшей вправо и терявшейся в молодой ивовой поросли. Приходилось все время быть настороже, чтобы не повредить невзначай лыжу.

Выйдя из зарослей, узкоколейка нырнула в небольшой тоннель, проложенный под автострадой. И – то ли по капризу дувших в эту зиму ветров, то ли по замыслу строителей – снега не было не только в тоннеле, но и на пятьдесят метров перед ним. Только легкая поземка вилась по смерзшемуся песку.

– Вот это и называется – смерть лыжам, – Лазор с размаху вонзил палку в снег. – Что будем делать, прекрасная Мари – малодушно повернем назад или пройдем под мостом, а там снова наденем лыжи?

– Конечно, не будем ждать милостей от природы, – в тон ему ответила Мара. Отстегнув крепления, она сделала по песку два шага – и охнула от боли.

– Что с тобой? – забеспокоился Лазор.

– Да сухожилие опять потянула…. Это у меня еще от коньков, так называемое привычное растяжение. Пока скользишь, не больно, а вот обычным шагом…. Даже не знаю, когда это я сегодня успела.

– Наверное, тогда и успела, когда на трамплине упала, горюшко ты мое…. Давай садись на эту корягу, посмотрю твою лапку.

– Не глупи, Лазор! – запротестовала Мара. – Какой осмотр на таком холоде! Лучше повернем назад, скользить-то совсем не больно, а до транспорта как-нибудь добреду…. А в гостинице сделаю массаж, подбинтую эластичным бинтом – не впервой….

– Давай-ка без героизма, прекрасная Мари, – он почти силой усадил ее на корягу и начал расшнуровывать ботинок. – Не ты одна спортом занимаешься, а раз врач сказал – в морг, значит, в морг! Удобные у тебя штаны – расстегнул снизу змейку, и разрезать не надо…. Так…. Вот здесь болит?

– Нет, чуть левее, где косточка…. Ой!

– Ничего, сейчас все исправим…. Ты только держи ее вот так, на весу, – с этими словами он снял перчатки и пару раз как-то странно дернул кистями, словно воду с них стряхивал. А потом…. руки его скользнули над ее ногой в сантиметре от кожи, и хотя он даже не дотронулся до нее, Мара явственно ощутила тепло, растекающееся по больному месту. Раз, другой, мягко и упруго поводя ладонями, делая пальцами поглаживающие движения – но по-прежнему не касаясь…. Тепло уже охватило всю ступню, да не тепло – жар, словно не сдернули с нее носок на легком морозе, а наоборот, протянули к печке. И в тот момент, когда жар стал уже едва выносимым, он с силой опустил руки на ее щиколотку. Мара уже приготовилась вскрикнуть от боли – но боли не случилось. Он с силой разминал ногу, но она чувствовала лишь наслаждение напряжения, какое бывает, когда потянешься со всей силы, до хруста в косточках….

С какой-то странной отрешенностью она подумала, что руки у него очень изящные – узкие ладони, длинные пальцы…. Такими руками…. во всяком случае, не удерживать на обледенелой стене шестьдесят с лишним килограммов ее веса! Не случись это с нею самой – и не поверила бы….

– Вот так совсем хорошо…. Слушай, Мари, ты девушка хозяйственная, может быть, у тебя прямо с собой бинт есть?

– Угадал, как всегда. Возьми в кармане на колене, тебе отсюда удобнее…. Знаешь, я еще никогда не видела такой странный массаж. У тебя такие руки…. почему только ты не пошел в медицину? Стоит только дотронуться – и боль как рукой снимает!

– Потому и не пошел…. – непонятно ответил Лазор, бинтуя ее щиколотку. – Не мое это – целительство…. И то, что я сейчас проделал с тобой, у меня получилось бы далеко не с каждым.

– Почему?

– Как бы объяснить тебе…. Понимаешь, ты как бы дополнительна мне. Не во всем, правда, но во многом. У вас в науке химии это, кажется, называется – принцип комплиментар ности. Поэтому то, что я могу отдать, ты способна воспринять лучше других.

– Как-то непонятно….

– Может быть, потом поймешь…. Все в порядке, теперь надо просто посидеть, отдохнуть минут двадцать, просто чтобы лапка немного остыла – и будет как новая!

Он присел на корягу рядом с ней – места едва-едва хватало для двоих, и Лазору пришлось обнять Мару за плечи. Молчание повисло между ними. Даже сквозь толстый свитер и куртку Мара ощущала тепло рук, обнимавших ее – Его рук…. Черт возьми, всего два дня знакомы, а она уже думает о Лазоре, как о Нем….

«А пускай!» – вдруг подумала она с какой-то саму ее удивившей бесшабашностью и, чтобы закрепить это внезапно нахлынувшее чувство близости, прижалась головой к плечу Лазора.

– Земля с воспаленной кожей заснула, как спят больные, сквозь бред ощущая холод и в тесный комочек сжимаясь…. – медленно проговорил Лазор, устремив взгляд вдаль, на смерзшийся песок под аркой тоннеля. – А небо, ее любимый, глядит на нее равнодушно, подругу свою не желая прикрыть одеялом снега….

– Здорово, – прошептала Мара. – Это…. твои стихи?

– Что ты! Это лисан – классическое когурийское восьмистишие. Его написала шестьсот лет назад великая поэтесса Йе Мол.

– Никогда не слыхала…. Я вообще знаю только европейскую литературу, да и ту не очень хорошо – так, читала у отца собрания сочинений. Я же химик, а не гуманитарий…. А еще что-нибудь можешь прочитать из этой Йе Мол?

– Пожалуйста…. Пламя мое – живое, рыжий пугливый звереныш, а значит, ему, как и всем нам, чтоб жить, надо чем-то питаться. Но если кормить его вволю – зверек вырастает в зверя, а если нет ему пищи, зверек потихоньку звереет….

– И кто решит, что опасней? – раздумчиво закончила Мара.

– Действительно, кто?… – рука его тем временем скользнула по ее плечу и сплелась с ее рукой. Мара вздрогнула и жадно, словно боясь, что вот-вот отберут, погладила пальцы, так восхитившие ее своим изяществом. Молчание повисло над заводью и узкоколейкой, над всей заснеженной поймой Дийды – и среди этого молчания руки их говорили на языке, понятном лишь им двоим….

– Ладно, пойдем, прекрасная Мари, – Лазор поднялся с коряги с таким видом, словно ничего и не произошло. – Так ведь и замерзнуть недолго….

(Э-э…. Поведение героя настораживает меня все больше и больше. Теперь выясняется, что он откуда-то знает бесконтактный массаж…. Хорошо, не будем умножать сущности и предположим, что ему просто доводилось бывать в Когури, отсюда же и лисаны всякие…. Хотя – когда успел? На стажировку как журналиста посылали? Тогда что он делал два года в Гайе? Нет, нестыковка получается….

Ладно, отринем. Пусть это работает на его загадочность, тем более что в плане соблазнения он до сих пор не сделал ни одной ошибки.)

* * *

Мара почистила зубы, затем, прополоскав рот, аккуратно извлекла из упаковки последнюю бледно-розовую таблетку. С завтрашнего дня пойдут голубые….

В этом вопросе она была очень пунктуальна, хоть это и вызывало усмешки со стороны однокурсниц. Ну и что, что ни с кем не спит – в конце концов, природа создавала женский организм для воспроизводства, а не для генетической программы, и значит, необходимые гормоны надо получать тем или иным путем – так здоровее будет, если она действительно хочет родить тех троих или даже четверых, которые разрешены ей…. Уж в таких-то вопросах она разбиралась прекрасно – иначе зачем было почти пять лет просиживать юбку на полированных скамьях столичного химтеха?

….Ни с кем? За несколько дней знакомства Мара уже поняла, что до ее отъезда ЭТО у них с Лазором произойдет с неизбежностью закона природы. В конце концов, надо же когда-то начинать – у всех девчонок что-то уже было, ей же двадцать лет, а она еще ни разу не пробовала, что это такое….

Надо только взять инициативу в свои руки, а то Лазор может так и не решиться, побаиваясь ее серьезности, и сведется все к поцелуям в маленьких кафе да нежным пожатиям рук на последнем сеансе «Ночной хозяйки»…. А ведь с ним это обещает быть чем-то совершенно восхитительным! Если уж простое скольжение его руки по ее плечам приводит ее в такой трепет….

Мара сбросила халат и, прежде чем встать под душ, внимательно оглядела себя в стенке, сложенной из зеркальных квадратиков. Да, она идеально сложена – недаром ей можно троих.

Тяжеловата, конечно – отец называет это «основательностью», да и рост мог бы быть чуточку поменьше – она ниже Лазора всего на полголовы. Зато талия безупречна – может, пояс худышки Генны и не сойдется на ней, но при таких груди и бедрах самое то. И ноги стройные – вот оно, фигурное катание! А уж про кожу и говорить нечего, и это при том, что она почти не пользуется косметикой. Так, обычное вечернее молочко, да летом овощные маски, да защитная помада – полные губы легко трескаются…. И конечно, чуточку теней на веки, обязательно темно-зеленых, плевать, что сейчас в моде эта бежевая «экологическая» гамма.

Только темно-зеленый придает ее глазам этот редкий оттенок вэйского камня жадеита, да и со светло-русыми волосами прекрасно сочетается…. Несмотря на свою холодность, Мара была весьма привлекательна внешне и даже не нуждалась в комплиментах, чтобы быть в этом уверенной. Просто она знала себе цену и могла позволить себе разборчивость даже в случайных знакомствах….

«Из всех, с кем я знакома, только Лазор способен по достоинству оценить такое сокровище, как я,» – подумала она без малейшего самолюбования и включила душ. Нежась под струями воды, она с усмешкой представила, что сказали бы по этому поводу ее институтские подруги…. Небось, иззавидовались бы до подвывания!

Едва Мара вышла из душа, как в дверь постучали.

– Кто там? – недовольно спросила она.

– Это я, Генна. Дрыхнешь еще?

– Да нет, уже душ приняла, – Мара повернула ключ в замке.

– Заходи, я сейчас оденусь, и пойдем завтракать.

Генна была из той породы девушек, которые всю жизнь ищут себе «настоящего мужчину», обладающего тремя несомненными достоинствами – он могуч, колюч и вонюч. Мара ее в этом абсолютно не понимала: что за удовольствие ощущать себя жертвой!

То ли дело Лазор…. Как он тогда хорошо сказал про принцип комплиментарности! Да, он столько всего знает, с ним так интересно и как-то спокойно, уверенно…. Но есть вещи, в которых она, несомненно, сильнее его – вспомнить хотя бы, как он вчера покупал конфеты…. Тогда она с трудом удержалась, чтобы не отобрать у него деньги и не купить все самой, дабы не позорился! И это чередование их силы и слабости привлекало ее особенно сильно….

– Ради этого своего наряжаешься? – с усмешкой бросила Генна, глядя на то, с какой тщательностью Мара закалывает брошью воротник кофточки.

– Да, – холодно ответила Мара. – И не пойму, почему это неправильно. Лодору нравится, когда я хорошо одета.

– Даром что сам обычно одет как попало…. Маруте, ты только не обижайся, но никак я не могу понять – что ты в нем только нашла? Он ведь даже не красивый!

– Генна, мы вроде бы уже выяснили, что наши представления о красоте не слишком совпадают, – спокойно оборвала ее Мара, не желая даже спорить на эту тему. Да и не умела она так складно высказать свои ощущения, как это делал Лазор….

Это он-то не красивый? Эти его золотистые глаза, как светлый янтарь ее родного Алдониса, с необычным разрезом и всегда распахнутые словно в изумлении, что мир так прекрасен и в этом мире есть она, прекрасная Мари…. А руки, каких больше ни у кого не может быть, а совершенно непередаваемая пластика движений! А непокорно вьющиеся волосы – да если бы он стал как следует одеваться, эта вечно растрепанная грива потеряла бы все свое очарование….

Но этого Мара никогда бы не высказала вслух. Воистину, о вкусах не спорят.

– Все, я готова. Пойдем, Генна.

(С огромным удовлетворением мы отмечаем, что героиня уже втрескалась в героя, как кошка. Так держать, девочка!

Интересно, что же ожидает вас сегодня, когда ты твердо решилась перейти к активным действиям?

Правда, если присмотреться, все совсем не так радужно, как могло показаться, и героиня на самом деле изрядная паршивка – она же не оставила герою возможности сказать коронную фразу: «Не бойся любви!» Впрочем, чего же можно ожидать от женщины, которую в обязательном порядке лишили девственности в шестнадцать лет на кресле гинеколога и которая пьет трирессан просто для общего оздоровления организма? Чего ей еще бояться-то?)

Лазор, как всегда, ждал ее на углу, под мощной старой липой.

– Миллион извинений, прекрасная Мари, но сегодняшняя программа отменяется. Только что забежал в здешний корпункт и сразу же нарвался – посылают на несколько дней в Руту по делам редакции. Так что больше полутора часов я, увы, сегодня не смогу тебе уделить.

– Но как же так…. – растерянно проговорила Мара. – Мне же осталось быть в Плескаве всего четыре дня! Я даже не думала до этой минуты, что придется расставаться…. и потом, двадцать четвертого же в молодежном центре рождественский бал….

– На бал попробую вырваться, чего бы это ни стоило – но даже тут ничего обещать не могу.

– Слушай, а ты никак не можешь перенести эту поездку? Или вообще сделать так, чтобы послали не тебя?

– Мари, счастье мое, мы предполагаем, а располагает кто-то другой. И в данном случае даже, увы, не бог. Ты все-таки не забывай, что у тебя паспорт синий, а у меня зеленый.

– Да для меня это не имеет никакого значения!

– Зато для главного редактора имеет, и немалое…. Ну вот, сразу нос повесила и стала совсем некрасивая. Да не расстраивайся ты так, я постараюсь справиться как можно быстрее, и еще увидимся. И на ювелирную выставку сходим, и еще много куда…. Не изверги же они, в самом деле – лишать человека Рождества! А сейчас можно пройтись по Старому городу и посмотреть, как его к празднику украшают….

Когда поезд Плескава – Рута скрылся вдали, на глаза Мары сами собой навернулись слезы. Она терпеть не могла обнаруживать перед кем бы то ни было свои эмоции и потому долго стояла, прислонившись спиной к столбу и закинув голову, пока слезы не втекли обратно в глаза и не стало легче дышать. Тогда она повернулась и пошла куда глаза глядят. Все равно ее экскурсионная группа уже уехала на Плескав-озеро, и она была полностью предоставлена себе….

Все в городе напоминало ей его – вот в этом кафе они грелись позавчера…. почему-то они никогда дважды не заходили в одно и то же заведение, Мара списывала это на непостоянство Лазора. А вот здесь, на углу, их чуть не сшибла машина, выруливавшая из-под арки ворот, и потом она долго цеплялась за рукав Лазора и никак не могла прийти в себя….

Но больше всего воспоминаний пробуждала, конечно, царившая над городом крепость….

Кстати, о крепости: вот и дело нашлось. Надо отнести все три пленки на проявку и печать – тогда к его возвращению уже будут готовы фотографии. Как раз последняя пленка вчера кончилась, надо бы новую купить, да видно, не судьба – даже если Лазор и вернется пораньше, много ли она успеет отснять….

А потом все-таки сходить на ювелирную выставку, пусть даже и одной – она же не просто выставка, а еще и распродажа, вдруг на Рождество уже будет не из чего выбирать, а ей так давно хотелось приличное колье….

Не думать. Ни о чем не думать. Ты всегда жила сегодняшним днем – вот и продолжай в том же духе.

….Ну почему, почему я не могу выйти за него замуж? Почему все в этой жизни устроено так, что тот, кого я люблю – человек с паспортом паритетной территории, перекати-поле без семьи и жилья, снимающий комнату у каких-то случайных людей с маленьким ребенком и выжившим из ума дедом? Нет, мои родные, конечно, не звери, но если я откажусь от всего – благополучия, аспирантуры, работы в столице – «ради какой-то любви…. небось ему и ребенка можно только одного, в крайнем случае двоих…. да и на что вы будете кормить этих двоих, хотел бы я знать!» – так и слышу этот не допускающий возражений голос отца!..

Ей пришлось снова запрокинуть голову.

(Боги мои, какой облом! И так-то у них времени немного, а он еще и сорвался куда-то! Впрочем, что это за Настоящая Любовь, перед которой не стоит никаких препятствий! Опять же зеленый паспорт….

Трам-тарарам, да это же лучшая затравка для сериала! Потом они расстанутся, но она не будет больше никого любить, а герой изо всех сил будет пытаться закрепиться в метрополии, ничего у него не выйдет, и тогда он найдет себе другую и женится на ней фиктивным браком только ради синего паспорта…. А она тем временем….

Я уже жадно потираю руки в предвкушении! Только бы он вернулся к этому самому балу в молодежном центре и не сорвал самый забойный эпизод!)

* * *

Утром двадцать четвертого декабря Генна, как всегда, постучалась в дверь номера Мары.

– Привет, привет! Как ты, идешь на карнавал, или без твоего Лодора тебе уже совсем жизнь не мила?

– На какой еще карнавал? – вскинулась Мара.

– Так бал-то будет в костюмах! Или ты даже объявления в вестибюле не читала?

– Знаешь, у меня это как-то совершенно вылетело из головы…. Я хотела надеть то платье, которое купила в первый же день – помнишь, я тебе показывала, серебристо-розовое…. А теперь даже не знаю, что делать….

– А ну давай сюда свое платье, – решительно распорядилась Генна. – У меня фантазия богатая, сейчас мы мигом что-нибудь придумаем.

Мара покорно раскрыла чемодан и извлекла оттуда длинное вечернее платье.

– Так, давай надевай, – командовала Генна. – Ой, мама моя – оно же на тебе так и светится, розовым только чуть отливает, как небо зимнее! Какая прелесть! Туфли ты к нему какие хотела, белые?

– Белые, естественно. Да у меня здесь и нет других. И вот смотри, колье с распродажи – горный хрусталь с зеленоватым жемчугом. Оба цвета не интенсивные, так что прекрасно будут сочетаться.

– Шикарная вещь! Главное, милый такой ошейничек, горло прикрыто, а грудь вся видна. Дай-ка я застегну его на тебе….

Господи, все так чудно, а ты почему-то комплексуешь! Да волосы прибрать повыше, да маску, и такая дивная стилизация выйдет под прошлый век!

– Как ты мои волосы приберешь? – возразила Мара. – Заколками приподнять, так все равно гладко лягут…. Шиньон надо, а из моих выйдет только маленький хвостик на темени – омерзительно!

– Дай подумать…. О! Одевайся, да пошли в магазинчик за углом, наберем там искусственных цветов и прикроем ими твой хвостик! Я тебе такую гирлянду сделаю….

– Я и сама сделаю, – усмехнулась Мара. – Но идея великолепная, что правда, то правда….

В маленькой лавочке, где в преддверии Рождества торговали всяческой карнавальной мишурой, Мара быстро нашла то, что ей было нужно – белые с серебристым отливом цветы, похожие на шиповник, но с длинными тычинками, на которых каплями росы дрожали хрустальные бусинки. Затем она надолго остановилась у витрины с полумасками….

– Черт, абсолютно ничего в цвет! Черное, оно ко всему идет, но уж больно не хочется. Были бы хоть туфли черные, а так…. А серебряная – слишком аляповатая, поменьше бы блеска….

Была бы тут просто белая….

– Да плюнь ты на эти маски! – напористо заявила Генна. – Я тебя так накрашу, что никакой маски не понадобится! Художник я все-таки или ты мой вкус совсем уж ни во что не ставишь?

– Ладно, попробуй под моим чутким руководством. В конце концов, не получится, так всегда можно еще раз сюда заглянуть и взять-таки черную….

Сердце Мары раскачивалось как на качелях. Вверх – вниз, вверх – вниз: приедет – не приедет, успеет – не успеет? От Руты до Плескавы всего триста километров, не бог весть какое расстояние! А в следующую ночь уже ее поезд, на Дверис…. «День пройдет – и разлучат нас поезда, чтоб не встретились мы больше никогда….» Черт, привязалась строчка из шлягера и болтается в голове, нагло притворяясь истиной в последней инстанции!

Так с замирающим сердцем и ступила в зал…. Остановилась около зеркала, поправила гирлянду цветов в прическе, еще раз подивилась тому, что удалось сотворить Генне с ее лицом…. Да, на этот раз художница из Ковнаса сделала маленькое чудо: огромные листья-веки – бледно-зеленое серебро с тонкими белыми прожилками, бело-серебряная роза во лбу и опадающие на щеки лепестки – серебристые, розовые, сиреневые…. Зимняя роза, иначе и не скажешь.

Неужели Лазор так и не увидит этого?!

Сама Генна была кошкой. Обычный брючный костюм, дополненный пушистым хвостом, черными перчатками и маской да меховыми ушками, вставленными в пышную прическу. Тоже изящно, но рядом с великолепной Марой…. Вот она и убежала моментально в другой угол зала, где через минуту уже весело отплясывала сразу с двумя парнями….

Женщины были в костюмах все, а из мужчин – хорошо, если половина. Мара лихорадочно шарила глазами по залу: он? Нет, снова не он…. да даже если бы и в маске – золотую-то гриву как спрячешь? Наверное, все-таки не сумел вырваться….

– Танцуете? – звучный мужской баритон над самым ухом.

Брюнет в темно-синей морской форме, с ало-голубым знаком береговой охраны. В отпуску, наверное…. На вид лет тридцать, типаж из любимых Генной. «Настоящий…. полковник!» – неожиданно зло подумала Мара.

– Так танцуете или нет, девушка?

Как раз заиграли медленный танец…. Да, не с ее юбкой сегодня отплясывать быстрые…. А, все равно! Раз нет Лазора, значит, и не будет!

– Танцую, – тихо ответила Мара и подала руку офицеру.

В день бала Юкки выпало дежурить в радиорубке, чем он был весьма недоволен. Поэтому Кильдас, чтобы утешить его, почти весь вечер просидела рядом с ним, только раз или два отлучаясь потанцевать – бал все-таки, нельзя же его совсем пропускать даже ради жениха!

– Тебе еще не надоели эти «Хлекк»? – капризно спросила Кильдас, сидя на краю стола и болтая ногами.

– Народу нравится, вот и кручу, – флегматично ответил Юкки. – Социальный заказ.

– Да от этого социального заказа весь год передыху нет – и по радио, и в магазинах, и к кому из ребят ни зайдешь – сплошные «Хлекк» на магнитофонах! Словно кроме них вообще певцов не осталось! У тебя тут Хеленги Ратт случайно нет?

– По-моему, нет. Лично я не приносил, – Юкки кивнул на кучу коробок с магнитофонными катушками. – Да ты поройся сама, что скажешь, то и поставлю. У меня, если честно, «Хлекк» тоже уже в печенках….

Кильдас начала азартно рыться в записях….

– Эй, а это что такое, Юкки? – вдруг воскликнула она. – Я такого раньше никогда не видала!

– Ну-ка, ну-ка…. – склонился к ней Юкки. – Деми и Бо Эу…. Эуэлл, «Зеленая земля»…. Ни фига ж себе! Сам первый раз в жизни вижу! Откуда она только тут взялась?

На коробке была изображена парочка – парень в черных рубашке и брюках и девица в клетчатой юбочке и малиновой жилетке. Оба стояли, расставив ноги, на фоне голубого неба и зеленых холмов, держа в руках незнакомые музыкальные инструменты.

– Волынка, – ткнул Юкки в то, что держал парень. – Любопытно, что это за запись такая. Что-то саксонское, причем островное….

– А ты поставь, вот и узнаем, – откликнулась Кильдас. – Хочется иногда чего-то новенького….

Юкки не спорил. Катушка «Хлекк» кончилась, и он заправил в магнитофон загадочную «Зеленую землю».

– Слушай, а кто из них Деми, а кто Бо? – спросила Кильдас.

– Да кто их разберет, д-друидов, мать их за ногу, – бросил Юкки. – Пиво у них шикарное, а сами они народ – как бы так сказать, чтоб не матом….

В это время зазвучала первая песня – и глаза Кильдас изумленно расширились.

– Какие бы они ни были, но шикарное у них не только пиво!

– выдохнула она. – Знаешь, ты тут посиди, а я сбегаю еще потанцую – не могу я под такую музыку на месте сидеть! Ты потом эту ленту отложи в сторонку, чтобы переписать, ладно?

Сбегая вниз по лестнице со стороны радиорубки, он огляделся – нет, никого, коридор пуст. Все или в зале, или в правом крыле фойе, где буфет….

От всего этого праздника за лигу разило провинцией.

Впрочем, кто сказал, что в Дверисе или Руте это выглядело бы сильно по-иному? Камень….

Он усмехнулся, вспомнив сначала Зимние балы в Башне, а потом самое изысканное зрелище, до которого только додумалась изощренная человеческая мысль – Хэллоуин в Городе Огня и Снега.

Это удовольствие на грани изврата он позволял себе далеко не каждый год, как правило, на пару с лордом Деррилином, верным другом еще с незапамятных времен…. Там, в Городе Огня и Снега, он переставал ощущать проклятием свой дар притягивать к себе все взгляды. В другое время и в другом месте это тактично именовалось «не вполне дозволенной магией» – но в Хэллоуин не существовало запретов, и любая женщина, какую бы он ни пожелал, делалась на эту ночь его….

Мари, Маруте, девочка моя, прости меня за то, что мы с самого начала играли не на равных…. Ты даже не подозреваешь, что была отравлена тогда, в самый первый вечер в кафе. Моими губами отравлена, так, как во всем мироздании умеют только Лорд и Леди Жизнь, и как против моей воли научила меня полубезумная Нездешняя по прозвищу Лань…. Прости меня, ибо не вечен праздник, а в обычной жизни Тихой Пристани отрава эта разъест твою кровь, и ты будешь плакать по ночам, а потом, когда вся отрава выйдет гноем сквозь поры, будешь смертельно бояться всего, на чем почуешь огненную мету. В том числе и своей дочери….

Я обманывал тебя все эти дни, девочка моя – ты жаждала воды, которой так много в этом безрадостном мире вокруг тебя, но ты хотела ее именно от меня – а я давал тебе всего лишь иллюзию, ибо и сквозь мои пальцы вода протекает, оставляя лишь капли. Но ты пила это и верила, что пьешь воду…. как легко обманывать того, кто сам жаждет быть обманутым – особенно такому, как я….

Но сегодня я больше не обманщик, ибо сегодня ты жаждешь уже не Воды, но Огня! И ты получишь этот огонь – это для меня так же просто, как быть собой. Сегодня любая «не вполне дозволенная магия» – дозволена!..

Проходя мимо зеркала, он задержался возле него на несколько секунд…. Тот, кто отошел от него и легким шагом выбежал на лестницу, ведущую в зал, уже был совсем другим человеком.

Кончился «Ночной город», одна из самых популярных песен «Хлекк», и танцующие пары замерли, положив руки на плечи друг другу, в ожидании новой мелодии. Замерла и Мара вместе со своим партнером в морской форме.

«Еще один танец – и пусть убирается ко всем чертям!» – подумала Мара все так же зло. А почему зло, она и сама объяснить не могла. Глупо же считать человека исчадием ада только за то, что он – не тот….

Партнер же ее, даже не подозревая о том, какая кара вот-вот обрушится на его голову, перебрасывался репликами со своим приятелем, одетым в такую же форму:

– ….Нет, с тех пор, как Пауль нацепил этот плащ с крестом, я не стал бы поворачиваться к нему спиной. Хоть и был он мне другом, а не подойду я к нему сегодня, даже здороваться не хочу….

Невольно Мара бросила взгляд в ту сторону, куда указал приятель ее партнера – и задохнулась.

У левого входа в зал, опираясь на гитару, стоял юноша в средневековом одеянии, с небрежно наброшенным на одно плечо золотисто-коричневым плащом. Такого же цвета берет прикрывал копну сильно вьющихся волос…. и лишь по медовому отливу этих волос Мара осознала, кого видит перед собой, ибо лицо его было скрыто маской, а вся фигура приобрела какую-то странную легкость, словно он лишь на секунду прервал свой полет над зимним городом, чтобы взглянуть на то, что творится в зале.

И в этот миг на зал обрушилось ТАКОЕ, что замершие пары еще не меньше полуминуты стояли, как громом пораженные, и только потом начался танец, да такой, что сердце замирало в груди….

– Прошу прощения, капитан, но эта дама – моя! – голос его тоже изменился – словно затаенная радость звенела в нем серебряной струной. Он, едва кивнув партнеру Мары, низко склонился перед ней – и она, позабыв от счастья все на свете, буквально кинулась ему на шею. И необыкновенная, никогда раньше не слыханная мелодия понесла их по залу – казалось, все смотрят только на них…. Коричнево-золотое рядом с ее розово-серебряным – словно солнце и луна.

– Я знала! – выдохнула Мара в упоении. – Я так и знала, что ты все равно вырвешься ко мне, Лазор….

Близко-близко – темные чувственные губы и ослепительный взгляд из-под маски….

– Серраис, прекрасная моя госпожа. Сегодня вечером ты можешь звать меня этим именем.

Она не поняла, что он имеет в виду. Может, какую-то книгу, которую она не читала, или исторический эпизод, о котором она ничего не знает? Ах, да какое это имеет значение? Он – со мной, и все остальное никакой роли не играет!

На руках, обнимавших ее, были наборные янтарные браслеты, которыми стягивались рукава рубашки – и почему-то именно эта деталь приводила ее в неописуемое, доселе неведомое состояние, от которого сладко замирало в груди…. Не та стандартная желто-прозрачная смола, которой завалены все туристские магазинчики Гинтары и которую все время хочется считать искусственной – нет, камень на его запястьях был красноватый, оттенка жженого сахара, и словно подернутый изнутри облачной дымкой…. камень страсти….

– Как тебе эта мелодия, госпожа моя?

– О, это…. – она просто задохнулась. – Я даже не умею сказать, насколько это прекрасно!

– Слушай, слушай…. Это знаменитый «Снежный танец» Люка Роуби из Города Огня и Снега. Сегодня он звучит для тебя одной – слушай….

Музыка, чарующая, как сон, как кружение снежинок в лучах вечерних фонарей, завораживающая, как пламя, и пьянящая, как терпкое вино…. И хотя это был лишь оркестр, без голоса – ниоткуда сами собой явились слова, и Мара начала тихонько напевать их в лад мелодии…. «Над песней белых ветров, над снежным маревом крыш взлети, как будто ты спишь, освободись от оков – и забирайся на небо….»

– Что это, Ла…. Серраис? Неужели это я сама придумала?

Над вечной пляской огней, над каруселью коней, над ночью Города – ввысь, ладонью ветра коснись – и забирайся на небо….

– Это магия, госпожа моя. Магия Люка. Никто не знает, как ему это удалось, но каждый слышит в этой музыке СВОИ слова.

– Разбился отблеск в стекле….

– Но ты, как птица, паришь….

– Растаял Город во мгле….

– По белой лестнице крыш….

– МЫ ЗАБЕРЕМСЯ НА НЕБО…. – на этих словах губы их соприкоснулись, и Мара почувствовала себя так, словно ее обмахнули изнутри огненной кистью.

Почти теряя сознание, она закинула голову вверх, к стеклянному потолку зала – и увидела подсвеченныйснег, что, казалось, летел прямо ей в лицо…. Словно звездное небо в этот вечер решило обрушиться на землю.

– Я уже на небе…. – прошептала Мара под последние тающие звуки «Снежного танца». – На земле не бывает так…. – помедлила и, собравшись с силами, докончила: – ….любимый мой!

В ответ он скользнул губами по ее шее – дерзко и дразняще, как не делал никогда раньше.

– Пойдем, госпожа моя – теперь оператор не менее получаса будет приходить в себя, прежде чем решится дальше крутить эту запись…. Так что у тебя есть время передохнуть.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, Мариллия. Пойдем отсюда….

После «Снежного танца» народ прямо-таки валом повалил в буфет – воистину это требовалось запить. У прилавка сразу же выросла непристойно длинная очередь, но он и тут успел – усадил Мару в легкое креслице у дальней стены и через пару минут уже стоял перед нею с двумя бокалами в руках.

Первую минуту Мара действительно приходила в себя – обмахивалась веером, выданным напрокат все той же Генной, потягивала из бокала «Осенний сад», да смотрела во все глаза на того, кто в этот вечер велел называть его – Серраисом….

Впоследствии она много раз пыталась отдать себе отчет в том, что случилось дальше. Но видимо, для того, чтобы назвать вещи своими именами, в ее языке не было каких-то самых важных слов…. В общем, он допил свой бокал – и взял в руки гитару.

(Господи!!! Зачем я все это пишу?! Я же прекрасно понимаю, что если и дальше буду продолжать в том же духе, то этот роман НИКОГДА не напечатают! Янтарные браслеты, «мы заберемся на небо»…. да я уже и так сказала столько лишнего, что текст может вытянуть только как можно скорейшее поимение героем героини! А, черт…. Напишу все, как было, потом посмотрим, сколько из этого удастся спасти….)

«Так вот для чего созданы его руки!» – отрешенно подумала Мара, глядя, как он касается струн. «Какая я была глупая, что не догадалась раньше!»

Тихий перебор, звенящий, как трава под ветром – но все, кто был в фойе, немедленно обернулись.

Не голос – сияние серебра в полумраке…. Заслышав его, Генна немедленно поперхнулась «Лавандой» – и была далеко не единственной, с кем это произошло.

Шум медленно стих, только как отдельные шальные всплески на глади спокойного моря, взлетали удивленные реплики: «Кто это, что это?» Все взгляды потянулись к нему и к ней, а потом вслед за взглядами потянулись и люди….

А он словно не замечал этого, склонившись над гитарой и лишь изредка бросая на Мару тот самый ослепительный взор….

«Потрясающе….» – Мара уже была в каком-то трансе, сознание словно раздвоилось – эта молодая женщина с эффектным макияжем была уже не она, а принцесса из сказки, слушающая своего придворного барда с таким видом, будто петь ТАК – что-то вполне обыденное, хотя и несомненно прекрасное. А сама Мара парила где-то под потолком и почти с ужасом смотрела на…. на него – ибо тот, кто пел сейчас, так же отличался от ее Лазора, как вид через годы не мытое пыльное стекло отличается от того же вида, но в распахнутом настежь окне….

Когда он закончил, раздались аплодисменты – он чуть склонил голову, принимая восхищение публики как нечто привычное.

– Дайте-ка взглянуть…. – два парня в плащах с оранжево черными крестами, раздвигая публику, пробились к парочке. Мара узнала их – те самые ребята-каскадеры из клуба «Наследие», что в памятный день экскурсии театрально рубились на стенах Плескавской крепости с другими – в алых плащах и островерхих шлемах. «Интересно, кто из них Пауль?» – мимолетно подумала она, вспомнив разговор двух моряков.

– О, какая неожиданность – бродячий бард! Эй, певец, не споешь ли чего рыцарям для поднятия боевого духа?

– Рыцарям?! – маска отчасти скрыла выражение его лица, но взгляд в прорезях полыхнул таким огнем, что оба «крестоносца» на секунду пожалели, что вообще затеяли эту игру. – У вас хватает смелости называть себя рыцарями?!

– А ты нахал, парень, – слегка ошеломленно ответил один из каскадеров. – Редкостный нахал! Но уж больно классно поешь….

В ответ он усмехнулся еще более нагло, и Мара неожиданно осознала, насколько обманчива была его обычная мягкость – вот он настоящий, как бы его ни звали, человек из той породы, у которой по определению не бывает иных паспортов, кроме зеленых….

– Слушайте, и не говорите, что не слышали! – с этими словами он дважды ударил по струнам, словно в созывающий народ колокол. А затем его пальцы снова начали плести затейливую вязь непривычно волнующей мелодии…. Голос его взлетел над шумом и торопливыми шепотками, как птица – словно разверзлись небеса, и хлынул оттуда поток ослепительного света…

….толпу разом будто выключили, как звук у телевизора.

Если первая песня, с простыми и понятными словами, была на грани допустимого, то ЭТО – далеко за ее пределами. Слушатели, потрясенные такой вспышкой прямо в лицо, в отчаянии прибегли к старому спасительному выходу, лихорадочно зашарив в памяти – господи, из какого же это фильма?…

….и никто даже не допускал в сознание мысли, что ЭТО – им, что «фильм» этот творится прямо здесь и сейчас – ради одной-единственной зрительницы…. Ради Мары – но нет, сказать так значит сказать лишь часть правды, ибо и она была плоть от плоти тех, что собрались в фойе….

– И вряд ли скоро будет!!! – вторя, не то взвыла, не то взвизгнула Генна, которая больше не хотела, да и не могла сдерживаться – и никому это не показалось диссонансом. Даже ему. Впрочем, когда свет столь ярок, что слепит глаза, кто в силах различить тонкие оттенки его спектра?

– в этом месте мелодия резко оборвалась, и в наступившей тишине он бросил в толпу спокойно и холодно:

– Ну где же ваши руки?! – и последний удар по струнам, как лязг захлопнувшейся за приговоренным двери камеры.

Люди, завороженные, глядели на него прямо-таки со страхом, и чувствовалось, что это доставляет ему какое-то непонятное удовольствие. А Генна уселась у ног Мары и теперь смотрела ему в лицо снизу вверх, действительно кошачьими глазами.

Он бросил на нее внимательный взгляд и чуть выждав, снова заиграл среди длящегося молчания….

….слова звучали как заклятие, их обманчивая мягкость проникала в душу куда глубже, чем открытый призыв первой песни, словно далеко-далеко в море родилась волна и теперь вздымалась медленно, но неотвратимо….

….и – с размаху! – о берег! – гитара его зазвучала как набат:

Голос его сорвался в длинный красивый перелив, а потом закончил неожиданно тихо и печально, как угасающее эхо:

И снова повисла тишина. И в этой тишине Генна ни с того ни с сего бросила ему какой-то короткий вопрос по-саксонски.

Ничуть не удивившись, он так же коротко ответил ей на том же языке. Она снова спросила что-то, на этот раз длиннее и с запинками, как говорят на давно не употребляемом языке. Он ответил ей легко и свободно, с обычной своей дразнящей улыбкой – и тогда она вдруг схватила его руку и даже не поцеловала, а словно лизнула по-кошачьи, неумело….

Мара из этого диалога не поняла ровным счетом ничего – в школе и в институте она учила южнославский. Но несколько людей в толпе, которым довелось учить и еще не позабыть именно островной саксонский, разобрали следующее:

– Зачем это, бард?

– В этой земле лицо мое скрыто.

– Но в этом болоте даже граната не взорвется – ее просто засосет!

– Ты мудра, кошка, но жизнь – она мудрее тебя и меня….

Впрочем, те, кто разобрал этот диалог, не удивились ничему – он уже лишил их способности удивляться….

Довершая картину всеобщего разгрома, он вскинул глаза на «крестоносцев»:

– Что, воины веры, – понравилось? Отводите глаза…. Или вспомнили, как пятьсот с лишним лет назад вешали меня на воротах вашей крепости? – сказано это было совершенно естественно – без малейшего надрыва и все с той же вызывающей усмешкой.

В таких ситуациях «не верю!» – единственная надежная защита…. но скольким в толпе пришлось силой заставлять себя произнести два этих простых слова! А некоторые, кажется, так и не сумели заставить….

И только тогда Мара отважилась подать голос:

– А теперь спой снова что-нибудь для меня…. Серраис….

– С великою охотою, госпожа моя, – он изящно склонился к ее руке. – Но не забывай, что по законам вежества дама обязана заплатить за песню поцелуем!

– Пой, – ответила она в тон. – И твоя награда не уйдет от тебя! – сказано было отменно, ей самой понравилось столь удачно подыграть ему.

Он снова запел…. Волнение, поднятое двумя предыдущими песнями, мало-помалу улеглось, а к его голосу успели привыкнуть и теперь смотрели на него просто как на хорошего артиста. Мара прямо-таки умирала от счастья, что она – с ним…. Сегодня он сделал ее королевой вечера.

Когда песня кончилась, она обвила его шею руками, не дожидаясь приглашения. Серьезная и положительная девушка Мара уснула где-то под потолком, а для принцессы зимних роз не существовало иных законов, кроме ее желания….

Он пел, больше не позволяя себе дерзких вызовов зрителям – пел для нее: о королеве желаний, об убитом воине на берегу реки, о коленопреклоненном рыцаре и о бродячей святой, влюбившейся в чародея…. Трижды Генна притаскивала им с Марой полные бокалы и трижды уносила их обратно пустыми.

Наконец, он отложил гитару:

– Уважаемая публика, концерт окончен – меньше через минуту опять начнутся танцы.

И почти тут же в подтверждение его слов из зала снова полилась музыка – не колдовской «Снежный танец», но в весьма похожем стиле, и Мара легче пушинки взлетела с кресла….

Как и следовало ожидать, теперь даже во время танца весь зал смотрел только на них. А он, нимало этим не смущаясь, то наклонялся к уху Мары, шепча ей какие-то дивные и ласковые слова, то легко касался губами корней ее волос или разрисованных век….

– Нет, какая же они все-таки прекрасная пара, – с завистью произнес рядом чей-то женский голос. – Особенно она…. Этот макияж – я видела нечто подобное в астурском журнале мод, но ей до того идет….

Мара уже почти молила бога, чтобы этот вечер скорее стал ночью – но так не хотелось уходить из сверкающего круга, кажется, всю жизнь плыла бы в этих звуках…. Подсознательно она знала, что подобного бала в ее жизни не будет уже никогда – чудеса не повторяются.

Но всему когда-нибудь приходит конец – у оператора завершилась та загадочная лента, и Мара поморщилась, услышав очередную песню – тоже скандское трио, «Сюннив»….

– До чего некстати, – протянула она с неудовольствием. – Всегда любила их, но после твоих песен и той музыки – настолько не в масть!

– Тогда, может быть, покинем общество, госпожа моя? – рука с янтарным браслетом как бы невзначай скользнула по ее талии.

Это была уже не огненная кисть – Мару словно током ударило.

– Пойдем, – проговорила она торопливо.

Выходя из зала, они снова наткнулись на тех двоих из «Наследия», и ушей их коснулся обрывок разговора:

– ….думаешь, они такие же влюбленные, как мы рыцари?

– Да говорю тебе, Алгирт, они тут делают то же, что и мы на стенах. Обычные артисты, заплатили им, чтоб поиграли в любовь и сделали людям красиво.

– А это…. про повешенного на воротах…. это тоже для антуража?

– Ну, тут он просто перестарался. Как ты, когда заехал Гунтару алебардой в коленную чашечку, и все, что ему оставалось – покрасивше умереть на глазах у публики….

Мару передернуло, когда она услышала эти слова. Тот, кто назвал себя Серраисом, только усмехнулся.

(Искренне надеюсь, дорогие мои читатели, что вы просто пропустили весь предыдущий эпизод, деликатно прикрыв ладонью зевок – опять, мол, она со своими песнями, то есть с чужими….

Ладно, сделанного не разделаешь. Как-нибудь потом перепишу это как полагается, а сейчас…. сейчас-то, судя по всему, и начнется самое интересное, хи-хи…. Бегом за героями!)

Гостиница «Бирута» и молодежный центр, где был бал, находились буквально напротив друг друга, да еще и подземный переход был как раз в этом месте. Поэтому Мара, чтобы не возиться с номерком, так и перебежала проспект в одном платье, лишь прикрыв плечи шалью Генны.

На обратном же пути он, не слушая возражений, закутал ее своим плащом. А сам спокойно, словно не ощущая холода, шел рядом с ней в своем коричневом с золотом наряде. Мара же в этот вечер до такой степени утратила чувство реальности, что ей и в голову не пришло спросить – а его-то куртка где?

– Хорошо повеселились? – с дежурной любезностью спросила администраторша, вручая ей ключ от номера. Мара лишь кивнула рассеянно в ответ – скорее, скорее!

И вот наконец-то долгожданный миг, когда за ними захлопнулась дверь номера…. А она почему-то уронила на пол его плащ и присела в изнеможении на край кровати….

Господи, что со мной происходит? Почему я сегодня словно не я?! Никогда, никогда прежде не испытывала я ничего подобного – это уже даже не желание, это что-то настолько большее…. ну почему, почему я не он и не умею об этом сказать?!

– Зажги свет, – устало бросила Мара.

Он присел рядом, уже не стесняясь пробежался рукой по ее полуобнаженным плечам.

– Зачем нам свет, госпожа моя? Разве что свеча – сегодня же ночь перед Рождеством, надо соблюсти ритуал. Вот только вряд ли в этом современном отеле найдется свеча….

– На полочке стояла декоративная, вроде расписной чашки, – вспомнила Мара. – Только не знаю, одобрит ли администрация, если мы посмеем ее запалить – по-моему, она стоит тут как элемент дизайна. Да и чем?

Он снял с полки помянутую «расписную чашку». Губы его недовольно скривились, когда в падающем из окна свете фонарей он различил нарисованные на ее боках деревца и домики с красными крышами.

– А впрочем, Спасителю не все ли равно? – раздумчиво произнес он. – Главное, что он увидит – за этим окном есть люди, которые рады его приходу…. – с этими словами он коснулся фитиля двумя пальцами.

Мара мигнула. Еще раз. Нет, не померещилось – на конце фитиля появился и разросся язычок пламени. Комната наполнилась колышущимися тенями, таинственно замерцали хрустальные подвески на люстре…. Он протянул руку, ставя свечу на подоконник, и снова повернулся к Маре.

– Как ты это сделал?! – прошептала она ошеломленно. – Ты…. ты едва коснулся ее, и она вспыхнула….

– Просто пожелал, – ответил он абсолютно спокойно, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном. Подумаешь, зажег свечу прикосновением….

Маска все еще скрывала его черты, и Маре вдруг показалось, что если она попытается снять ее, то под ней окажется совсем незнакомое лицо! За сегодняшний вечер он еще ни разу не вышел из взятой на себя роли – даже после ухода с бала…. а может, подумала Мара в испуге – просто ни разу не изменил себе? Кто он на самом деле, Серраис или все же Лазор Угнелис…. Угнелис…. огненный….

– КТО ТЫ? – буквально взмолилась она, в то же время прижимаясь к нему всем телом – и оказалась в кольце рук с янтарными браслетами.

– Человек, госпожа моя, самый обычный человек, – он попытался закрыть ее рот поцелуем, но она дернулась всем телом:

– Нет, ты говоришь неправду…. Кто ты?

– Госпожа моя, ну как я могу ответить на этот вопрос, когда ты все равно ни во что не поверишь? Что ты жаждешь услышать от меня – что я ангел, демон, существо из другого мира? Что?

– Хотя бы – сколько тебе лет на самом деле?

Он не удивился.

– Телу или душе?

– Тому и другому….

– Телу – всего девятнадцать. Я знаю, что кажусь старше, но тело мое моложе твоего. А душе…. в общей сложности шестьсот с небольшим.

То, что он сказал, просто не могло быть правдой – но тем не менее БЫЛО ею, Мара почувствовала это всей кожей.

– Я знала…. – прошептала она. – В тот момент, когда ты сказал про ворота крепости…. Ты действительно пришел оттуда, из прошлого? Это я вызвала тебя к жизни там, в крепости, каким-то неосторожным словом или действием? И ты умел…. умеешь колдовать?

– В твоей власти, госпожа моя, придумать все, что угодно, но будет ли это правдой? Скажем так, я – Помнящий…. Помнящий, как приходил сюда в прошлый раз.

– И тебя действительно вешали на воротах крепости за колдовство?

– Какое колдовство? Им было достаточно и тех моих песен! – он гордо усмехнулся. – Даже дважды вешали, правда, не здесь, не в Плескаве…. Но все это не мешает мне быть самым обычным человеком. А ты, госпожа моя, начала думать невесть что, и только потому, что сама ни разу не пробовала….

– Что? Вот так зажечь огонь? Но разве под силу мне, простой женщине….

– Огонь скорее всего не под силу, это не твоя стихия. Но ты можешь многое другое. Повернись к окну!

Рядом с чудесно зажженной свечой стоял большой горшок с сиротливо торчащим сухим стеблем. Земля в горшке ссохлась прямо-таки до состояния асфальта, и видно было, что торчащая из горшка сухая палка давно и безнадежно мертва….

– Что это за растение, госпожа моя?

– Герань, наверное…. была. У Генны в номере герань.

– Стоит тебе пожелать, и она зацветет. Что, все еще не веришь? – снова ласкающее движение рук вдоль ее тела. Мягкие завитки его волос коснулись шеи Мары, губы осторожно прошлись по виску и замерли рядом с ухом.

– Положи руку на стебель, – обжигающий шепот-дыхание в самое ухо. – Вот так…. Ты сама не знаешь, какая сила таится в твоих пальцах, госпожа моя. Дай свою силу этой сухой ветке, как дал я свою свече, дай ей свое счастье…. Просто полюби ее и пожелай ей добра….

Словно под гипнозом, Мара закрыла глаза и начала ощупывать рукой каменную землю в горшке, сухой ствол герани с острым сломом, о который можно было поцарапаться…. И неожиданно вспомнив лыжную прогулку, она легко, словно лаская, провела ладонью над самым стеблем, не касаясь его – раз, другой…. и снова погладила самыми кончиками пальцев – и замерла, наткнувшись….

– Смотри же!

Она открыла глаза – стебель пророс крохотными зелеными розетками листочков, которые прямо на глазах разворачивались на удлинняющихся черенках. Еще один побег вдруг брызнул из самой сломанной макушки – она снова непроизвольно зажмурилась, а когда открыла глаза, на кончике побега уже распустилась пышная шапка цветов.

– Господи, велика сила Твоя…. – прошептала Мара.

– Слушай – они же желтые, просто золотые! – он казался изумленным не меньше. – Никогда раньше не видел, чтобы герань цвела таким цветом!

– Не знаю…. – она приникла головой к его плечу. – Просто, когда я гладила стебель, мне на минуту показалось, что я глажу твои волосы…. Вот и вышло золото….

– Теперь видишь, госпожа моя, как это легко? А ведь ты тоже самый обычный человек….

Словно только в эту секунду вспомнив, он торопливо сорвал и отбросил маску – и лицо его показалось Маре непривычно прекрасным. Тряхнув головой, сбросил свой берет с пером, длинные – значительно длиннее, чем в день отъезда в Руту! – медовые кудри упали на воротник камзола….

– Самый обычный – если не считать того, что ты прекрасна, как тот цветок, что у тебя меж бровей…. Иди сюда, – он встал у окна, весь в ореоле золотого сияния свечи. – Иди, не пугайся, госпожа моя!

Она подошла к нему, все так же норовя прильнуть всем телом, и почувствовала, как подается под его рукой змейка на спине – словно разрезанное надвое ножом, платье скользнуло к ее ногам опавшим лепестком розы. То немногое, что было под платьем, Мара торопливо сбросила сама.

Медленно-медленно, как во сне, руки его поплыли над ее телом, не касаясь кожи, и снова, как тогда, от них шло тепло, но теперь оно даровало немыслимое, невыразимое наслаждение…. вдоль груди, по бокам, вниз, по бедрам – ее уже била крупная дрожь, а ведь он даже ни разу не коснулся ее по-настоящему….

Неподдельное восхищение светилось в его глазах – наверное, так смотрит ваятель на статую святой, свое лучшее творение.

– У тебя изумительное тело, госпожа моя, – выговорил он еле слышно. – Невозможно не пожелать тебя – верно, такова была святая Магдалина…. Ты действительно не боишься?

– Разве ты способен причинить мне вред? – так же еле слышно ответила Мара. – Серраис, Лодор, Лазор Угнелис, кто бы ты ни был – люби меня…. мой повелитель!

Еще раз его руки прошлись вдоль ее тела, и на этот раз она ясно ощутила биение силы между своей кожей и его ладонями. А затем он снова взял свечу, и, прежде чем она успела понять, чего он хочет, пламя лизнуло одну и другую ее грудь и золотым цветком затанцевало на набухших темных концах. Но вместо боли от ожога ее пронзило такое острое и сильное наслаждение, что она невольно вскрикнула – долго, гортанно, крик этот перешел в хриплый стон обессиленного счастья – и Генна, как раз в этот момент проходившая по коридору, услышав его, до крови прикусила губу.

– Теперь попробуй сама, – снова шепот, подобный шелесту ветра. – Огонь – это я, и ладонь моя – пламя свечи, оно так же жаждет ласкать тебя, как я….

Замирая от нахлынувшей сладости, Мара взяла у него свечу и позволила пламени лизнуть ее руки, горло…. боже, как это прекрасно…. положила свечу в ладони и поднесла к губам, как чашу с вином…. Он сам чуть не умер от наслаждения – настолько неправдоподобным было это причудливо раскрашенное лицо с огненной чашей у губ и отраженным в глазах пламенем!

Свеча вернулась на подоконник – теперь пламя жило на его ладонях, на кончиках пальцев, и груди ее доверчиво легли в эти огненные ладони….

Каким-то образом они снова оказались на кровати – сначала сидя, потом Мара легла, а он, присев рядом с ней, открывал для себя тайны ее тела, трогая губами то один, то другой его изгиб, то острым языком касался раскрашенных век, то вел им по розовато-лиловым линиям на ее скулах, и вновь и вновь припадал к ее губам….

И тогда словно плотина прорвалась в ней, и она сама набросилась на него, целуя куда придется, в лоб, в глаза, в губы, запускала жадные руки в золото волос и никак не могла насладиться их мягкостью…. Тени от беспокойного пламени свечи чертили переменчивые узоры по ее великолепной коже, одевая ее в призрачный наряд из света и мрака….

Его рука метнулась к застежке на груди, но Мара успела раньше. Через минуту желтая рубашка уже валялась на полу поверх камзола. Тела их переплелись, и темная вода беспамятства сомкнулась над Лордом Огня Тах-Серраисом и его избранницей….

(Стой, стой, стой!.. Куда?! Ах ты зараза! Задернул занавеску и даже не дал мне досмотреть конец сего увлекательного действа! Хоть ты и Огненный, но если уж пришел в нормальную Суть, так и веди себя, как нормальный человек!

Например, каждому интересно знать, что ты скажешь, когда….

А впрочем, о чем это я? Лорд Огня – это приговор. Эту вещь УЖЕ не напечатают – здесь, на Тихой Пристани, фантастика не в чести. Так что единственное, что мне остается – это отпустить героев на свободу и посмотреть, до чего дальше дойдет их извращенная фантазия.

Любопытно все-таки….)

Мара вовсе не была ненасытной – одного захода ей более чем хватило для первого раза. Около трех она наконец заснула, но Серраису было не до сна. Завернувшись в простыню, с нежностью и грустью смотрел он на ту, которую избрал, чтобы проложить путь в мироздание для женщины своей крови….

И поцелуи, и колдовское пламя оказались бессильны против сверхстойкой косметики фирмы «Эгли» – лицо Мары маской древней богини выделялось на белизне подушки. Одеяло сползло к ногам, и даже в полумгле дерзко темнели концы грудей, намазанные блеском для губ «Спелая ягода». Он еще чувствовал во рту сладковатый привкус этого состава, употребленного его избранницей столь неподобающим образом.

«Не забыть утром прогнать ее умыться,» – подумал он. – «Хотя она, пожалуй, и сама не забудет…. Главное, чтобы съела очередную свою таблетку и была уверена, что сделала все от нее зависящее….» – он невольно усмехнулся. Если дочь его должна прийти в мир – что Тому, кто все видит и понимает, до каких-то противозачаточных, пусть даже и трехфазных!

Она будет удивительной, наша с тобой дочь – с твоей красотой, но моим характером, замкнутой, как ты, но твоя сдержанность прорастет в ней упрямством и моей непокорностью.

Магия же ее не будет иметь аналогов в мироздании, ибо ни разу еще не восставал в славе своей Огонь в женском обличье. Все что угодно будет в ее жизни, взлеты и падения, любовь и отчаяние – все, кроме спокойной размеренной жизни, идеала живущих в Ругиланде….

Так храни же ее, Мариллия, девочка моя, потому что и твоя жизнь теперь сильно отклонится от ругиландского идеала успеха, здоровья и достатка. Ибо природа не задумывала для герани золотого цвета, и если уж однажды она расцвела им, вопреки всему – бессмысленно ждать повторения чуда….

Бессмысленно?!

Он в бессилии стиснул зубы, когда строго и властно, со всей беспощадностью встало перед его внутренним взором то, о чем он запрещал себе вспоминать весь этот безумный вечер – то, ради чего он исчезал на три дня из Плескавы на самом деле….

….лаборатория – как еще назвать эту громадную комнату, сплошь заставленную приборами непонятного назначения, с плотно сдвинутыми шторами на окнах. В углу, уткнувшись лицом в монитор, с чутко замершей на клавиатуре рукой – крепкий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти. Воздух в лаборатории стерильно неподвижен, но все равно его коротко остриженные волосы цвета спелой пшеницы словно шевелит неощутимый ветерок.

Шамур, Лорд Ветра, чаще именуемый Повелителем Техники.

В середине комнаты стоит кресло под большим не то колпаком, не то шлемом…. Маре оно, наверное, напомнило бы парикмахерскую сушилку для волос. Тем более что и сидит под этим колпаком совсем еще девчонка – смуглокожая, с голыми коленками, не скрытыми желтым рабочим халатиком. Колпак наполовину скрывает ее несомненно симпатичное личико, видны лишь ямочка на подбородке, полные губки и широкие ноздри мулатки. Впрочем, здесь, в Слэрте, принято говорить – евроафры.

Вот только сидит эта девчушка словно на троне – напряженно прямая спина, руки, застывшие на подлокотниках…. И тянутся в разные стороны от серебристого шлема жгуты проводов, соединяющие его с другими приборами.

А третий в этой лаборатории – он, Серраис, – мечется по ней сложными зигзагами, стараясь не натыкаться на оборудование, что получается не всегда….

– Хорошо, – голос его вздрагивает. – А если не сразу? Если дать ей родить ребенка на Тихой Пристани и забрать к себе сразу после родов?

В ответ раздается пугающе бесстрастный голос юной пифии на электронном алтаре:

– Вероятность адаптации близка к единице. Вероятность прикрытия ее от ударов извне – близка к единице. Вероятность появления новых детей с выдающимися способностями – ноль целых шестьдесят пять сотых. Вероятность сохранить жизнь данному ребенку до восемнадцати лет – ноль.

– Снова ноль…. – он в изнеможении прислоняется к узкому просвету стены между двумя приборами. – Значит, девчонка может вырасти только на Тихой Пристани? Только там?

– Тихая Пристань – единственная Суть, где вероятность сохранения данной жизни близка к единице, – размеренно отвечает голосом девушки Машина Вероятностей, одно из гениальнейших изобретений Лорда Ветра. Прямо дрожь пробирает от этой нечеловеческой бесстрастности. Недаром в Авиллоне считают, что еще неизвестно, с кем хуже иметь дело – с черным магом или с Шамуром, Хранителем Слэрта на Сути Колокольный Звон…. Он, Серраис – тоже Лорд. Равный. Он выше общественного мнения – но и ему стоило немалого труда переломить себя и воспользоваться услугами зловещей Машины Вероятностей….

Ибо…. как там у этого писателя с Техноземли, который был военным летчиком…. мы всегда в ответе за тех, кого приручили.

А за тех, к кому сами успели привязаться – в ответе вдвойне.

Мара, Маруте, дева Мариллия – у тебя ЕСТЬ шанс вырваться из ругиландского болота, в котором не взрываются гранаты! Шанс стать свободной и чистой, шанс увидеть все мироздание, шанс обрести силу в творчестве любви, а может быть, и в каком ином – и быть со мной…. И я сам, своими руками отберу у тебя этот шанс в обмен на сомнительную честь стать матерью Огненной. Той из Круга Жриц, которой Тень уже целых одиннадцать раз не позволяла воплотиться – и которую можешь воплотить только ты!

Той, без которой весь этот Круг неполон и не выполняет своей миссии в мироздании….

Боги, за что?! Я же действительно люблю тебя, Мара!

Недаром каждого из Братства разнообразные ведуны и экстрасенсы видят внутренним взором как сияющую фигуру с черными руками….

– Все, – нервно бросил Повелитель Слова Повелителю Техники. – Вырубай свой Дельфийский оракул. Все ясно, блинн….

Коротко кивнув, Шамур набрал на клавиатуре серию команд.

Пару раз мигнули какие-то индикаторы, поза девушки в кресле сразу стала менее напряженной, а через несколько секунд она уже выбиралась из-под шлема, по-кошачьи потягиваясь, чтобы размять затекшую спину.

– Я больше не нужна? – не верилось, что эта фраза, прозвеневшая колокольчиком, и те бесстрастные прорицания произносились одними и теми же устами….

– Спасибо за помощь, Луара, – ответил Шамур, не поднимаясь из-за монитора. – Теперь можешь появиться в лаборатории только послезавтра. Только смотри, отдыхай, а не носись по танцам и волейбольной площадке!

В ответ девушка рассмеялась так звонко, что сразу стало понятно, каким образом она намерена использовать день законного отдыха.

Может, для кого-то и черная магия, а для этой Луары – просто работа….

Когда дверь за ней захлопнулась, Серраис рывком дернул штору, пропуская в лабораторию горячий свет заката. Отчаяние стыло в его взгляде.

– Что ж, я доиграю до конца, – процедил он сквозь зубы, пытаясь казаться спокойным. – Все как положено – соблазню, охмурю…. мне ведь это легче, чем кому бы то ни было…. И исчезну.

– А до этого ты не играл? – возразил Шамур. – Не забывай, что Мариллия любит не Лорда Огня, а журналиста с зеленым паспортом. Человека, которого на самом деле никогда не существовало. А на балу ты, наоборот, сумеешь показаться ей таким, каким бываешь в Ордене….

– Ага, – невесело усмехнулся Серраис. – Скорее уж как в Городе Огня и Снега. Но там все равные, все сильные, и такая магия никому не вредит. Одно дело – играть в игру по правилам, и совсем другое – даже не понимать, что с тобой играют. Все равно что наркотик вколоть без разрешения. Не случайно же вся подобная магия считается не вполне дозволенной….

– Ты чего-то боишься? – повернулся к нему Шамур.

Лорд Огня тяжело вздохнул:

– Знаешь, сколько раз я покупал на ЭТО вечер удовольствия?

Да и кто бы на моем месте не воспользовался подобным даром? Вот только за любовь я этим золотым блеском не платил никогда.

Наоборот, к каждой по-настоящему любимой женщине мне с трудом приходилось пробиваться сквозь то, чем сделала меня Лань….

С этими словами он мягко опустил руку на край стола, так, что полоса закатного света легла как раз на его запястье. Миг – и запястье это оделось браслетом из желтого металла шириной в четыре пальца. Лицо Серраиса недовольно дернулось, словно от неприятного воспоминания. Едва различимо для простого взгляда солнечный браслет потек, поплыл, и даже Шамур не уловил момента, когда желтый металл стал красноватым янтарем.

– Зачем ты наделила меня еще и этим, Владычица Песен? – шепнул еле слышно Серраис. – Разве я стал от этого счастливее?

Они же не в меня влюбляются, а в твою выдумку!

В ответ Шамур лишь крепко, по-дружески, стиснул его ладонь….

Вот так. Так ли, сяк ли – сделанного не разделаешь. И даже боги вряд ли знают, какие из этого проистекут последствия, Мара, девочка моя…. прости меня за то, что я исковеркал твою жизнь. Все, что я еще могу подарить тебе в благодарность – лишь забвение…. Мина замедленного действия уже тикает в твоем подсознании, но кое-что ты забудешь прямо сейчас – иначе просто не сможешь жить с этой болью. Забудешь песни еретика Гинтабара и слово «Помнящий», забудешь огонь, целующий твое тело, забудешь, что в этот вечер глаза мои были голубыми, а не янтарными…. Спи, госпожа моя, спи….

Он легонько подул ей в лицо. Она тут же приоткрыла влажный рот, словно даже во сне искала его губ, шепнула: «Лазор….»

Правильно, Лазор. Не Серраис. Уже завтра ты не сможешь вспомнить это имя. А через неделю – и не захочешь….

* * *

Когда Мара проснулась, ничто в номере не напоминало о вчерашней мистической оргии. Исчезли разбросанные по полу карнавальные наряды, свеча стояла на полке и даже не выглядела обгоревшей, а сам Лазор, в своих обычных серых брюках и голубой рубашке, сидел в кресле у стены, листая какой-то журнал.

– Доброго утра, прекрасная Мари, – произнес он своим прежним голосом, в котором ничего не осталось от вчерашнего звенящего серебра. – С Рождеством тебя! Снились ли тебе сны столь же прекрасные, как ты сама, или после вчерашних бесчинств ты спала как убитая?

– Скорее последнее, – невольно улыбнулась Мара.

– Тогда иди приводи себя в порядок. По случаю праздника о редакции можно не думать, так что весь сегодняшний день – наш.

Решай, куда мы сегодня пойдем….

– Лазор! – почти простонала Мара. – Сегодня последний наш день – ну зачем еще куда-то идти!

– Здравая мысль, – он кивнул вроде бы серьезно, но в глазах его искрилась неуловимая смешинка. – Тогда ты не будешь возражать, если я закажу завтрак прямо в номер?

Хлесткие струи воды, казалось, вымывают из сознания пелену наваждения. Мир, пошатнувшийся было вчерашним вечером, снова обретал незыблемость, и Мара уже не была уверена, что ей не почудились вчерашние действа со свечой….

Целующее пламя – примерещится же такое! Гипноз, может быть? Гипноз может заставить чувствовать наслаждение вместо боли, но он не прикажет пламени не жечь тело. Однако вот ее грудь, руки, шея – нигде ни малейшего следа ожогов. Наверное, она просто лишку выпила там, в молодежном центре – знала эту свою слабость и никогда не пила помногу, но вчера разве возможно было удержаться!

Вода, стекавшая с ее лица, окрасилась в зеленовато-лиловый цвет. При взгляде на эти темные потеки Мару почему-то передернуло.

Когда она, завернувшись в халат, выплыла из душа, на столе уже дымился кофе и шипела яичница с кучей добавок, и Лазор раскладывал сыр по ломтикам хлеба.

– Как тебе вчерашний бал? – осведомился он с пре увеличенным спокойствием. – Не правда ли, чудно?

– Знаешь, после…. после того, что было здесь…. у меня уже все как в тумане. Помню только, как танцевали и как ты пел.

Я даже не подозревала, что ты умеешь петь и играть….

– А на чем? Моя гитара осталась в Ледограде, – легко ответил он. – Я и вчерашнюю-то у кого-то позаимствовал.

– А жалко…. – протянула Мара. – Мне так понравилось!

Особенно первая, как там: «Наша сказка вечерняя замыкает свой круг….»

– Да ну, – отмахнулся Лазор. – Не пел уже черт знает сколько, так что вчера безбожно переврал все, что только мог….

Тебе намазать хлеб маслом или будешь просто сыр? Я, например, люблю именно всухую….

– Но мне лучше намажь, – Мара откинулась на спинку кресла.

Господи, как же все хорошо, и даже думать не хочется, что уже сегодня, в два часа ночи, придет конец этому мимолетному счастью…. Нет, жить надо исключительно сегодняшним днем – в конце концов, впереди у них еще пятнадцать часов, целая вечность!

Вскоре после завтрака они снова забрались в постель – но на этот раз Мара взяла на себя всю инициативу. Очарование новизны слегка притупилось, но его поцелуи все так же приводили ее в трепет, особенно когда он касался губами ее груди. Ее же ответные ласки были просто бешеными, словно она хотела вложить полжизни в эти немногие оставшиеся им часы. И в упоении желания возвращалась прежняя четкость и ясность – вот они, руки его и губы, а то, сверхъестественное, всего лишь почудилось….

– Лазор, любимый мой, счастье мое….

На стук в дверь она даже не отреагировала. Тогда дверь скрипнула, и голос Генны вывел ее из любовного дурмана:

– Мара, мой поезд через три часа…. Ой, прошу прощения! Я просто хотела забрать веер и шаль, не знала, что ты….

– То и другое на полочке в шкафу, – отрывисто бросила Мара, не желая ни на секунду прерывать самое важное на земле дело.

Из-за распахнутой дверки шкафа Генна искоса взглянула на любовников, которые уже успели позабыть о ней. И тогда, взяв свои вещи, Генна воровато повернула замочек на сумочке Мары….

Если б Лазор вовремя не спохватился и не начал приводить Мару в чувство, она вполне могла бы опоздать на свой поезд.

Пока снова нежилась в душе, пока укладывала чемодан, а ведь надо было еще успеть сделать множество мелких дел – сдать постельное белье, отнести посуду, что-то там дооформить в связи с путевкой….

Когда он помогал ей собирать и укладывать вещи, руки их то и дело встречались, и она опять и опять тянулась к нему губами – но теперь он был непреклонен:

– Давай, прекрасная Мари, нечего! Сама же жаловалась, что если задержишься хоть на день, то твой руководитель диплома этого не поймет!

– Знаешь, Лазор, если бы у нас было хотя бы место для следующей ночи – наплевала бы я на все…. – не сдержавшись, она шмыгнула носом.

– Ну вот, опять, хорошая моя…. Не реви! Запиши мне свой адрес – не в Линате же твой Дверис и не в Когури! Как только стану хоть чуточку посвободнее – обязательно попытаюсь разыскать тебя!

Дрожащим почерком она вывела на листке блокнота оба своих адреса, и общежитский в Дверисе, и домашний в Алдонисе.

– Пиши, обязательно пиши! Как жаль, что у тебя нет адреса, только ящик до востребования….

Транспорт уже не ходил, пришлось ловить попутку до вокзала. Лазор пообещал водителю двадцатку, и тот рванул по пустынным улицам Плескавы, как заправский автогонщик….

….в это время в поезде, мчащемся в сторону Ковнаса, в третьем купе на верхней полке плакала в подушку молодая женщина в сером брючном костюме. Все спали, никто не слышал ее – можно было не стесняться.

Поплакав, она запустила руку под подушку и в который раз принялась при синеватом свете ночника перебирать пачку украденных фотографий. Вот он на углу улиц Швесос и генерала Кайстита, на фоне устремленной в небо зеленой стрелы шпиля церкви Эленисте; вот они вдвоем у ажурной решетки моста через Дийду; вот он весело замахивается снежком на объектив….

– Дура я была, – шептала себе под нос Генна. – Какая же я была дура! Только и осталось, что песни его в тот вечер, да – «ты мудра, кошка»…. Ну разве способна оценить эта ухоженная Мара такого, как Он?!

…. – Провожающих просим покинуть вагоны! – в который раз надрывался проводник. Ступеньки уже втянули, и Мара стояла на коленях у еще открытой двери вагона, и губы Лазора – как раз на уровне ее головы – в последний раз нежно пробегали вдоль корней ее волос. Еще минута…. еще несколько секунд…. и все равно не верится, что вот тронется сейчас поезд – и ничего не будет….

– Я напишу тебе, прекрасная Мари, обязательно напишу….

Вагон дернулся. Проводник хмуро посмотрел на них, никак не могущих разнять рук.

– Молодой человек, девушка, я дверь закрываю!

– Прощай, Лазор, любимый мой!!! – отчаянно выкрикнула Мара в закрывающуюся щель, и еще успела увидеть ответный взмах его руки….

Поезд скрылся в ночи. Серраис еще минуту постоял на перроне под погасшим фонарем. Как тогда, на лыжной прогулке, снег запутывался в его пышных волосах, мешая золото с серебром.

Вот и все. Теперь осталось только ждать.

Тревожными ночными птицами перекликнулись над его головой вокзальные сигналы. «Пассажирский поезд номер сто семьдесят девять Селга – Вилена прибывает на второй путь….»

Он в последний раз окинул взглядом ночную станцию – было в ней, как в любом начале больших дорог, нечто тревожное и манящее. «Наша дочь будет безумно любить такие места!» – подумал он с неожиданно счастливой улыбкой – и сделал шаг, и ночь на минуту разомкнулась, пропуская его домой, в Город-для-всех….

….а в опустевшем номере гостиницы «Бирута» сохли иопадали листья герани, и увядшие цветы, уже не золотые, а блекло-рыжие, усеяли весь подоконник….

Послесловие

В феврале Имару Юлантису пришло долгожданное приглашение возглавить кафедру органической химии в Дверисском текстильном институте. Сразу начались хлопоты с продажей квартиры в Алдонисе, с переездом….

И тогда же, в конце февраля, последний анализ окончательно подтвердил – Мара беременна.

Никто, даже ее строгая мать, и в мыслях не имел осуждать ее. Ну, побаловалась девушка с парнем, на то и молодость дана – но чтобы не сработали противозачаточные таблетки! Семья и подруги, гинеколог и руководитель диплома – ее жалели все, глядя на ее пока еще плоский живот такими глазами, словно не новая жизнь таилась там, а страшная раковая опухоль….

Мать даже предлагала аборт, но врачи были непреклонны: первая беременность, да при таком безупречном здоровье, когда можно троих…. Будет рожать! А уж после родов…. там видно будет.

Саму Мару эта жалость сначала удивляла, потом начала оскорблять. Почему никто не понимает, какое это счастье – получить от любимого такой верный залог, такой драгоценный подарок! «Будет сын», – определили врачи в конце марта, и Мара тут же решила, что назовет его Лодор, в честь отца.

Сын Лазора…. его маленькая копия….

Беременность переменила ее – она стала задумчивой и рассеянной, словно все время прислушивалась к биению новой жизни в себе. По-прежнему усердно работала над дипломом, просиживала положенное число часов в Государственной научной библиотеке, не уклонялась от работ по обустройству новой квартиры – но все это словно скользило мимо нее, она была здесь – и не здесь. Ей прощали и это – причуды беременных женщин известны всем. А за спиной покачивали головами – ай-яй-яй, как жалко, такая славная девушка и попала в такую беду!

Странно, но рождественский бал и последующий вечер любви как-то размылись, потускнели в ее памяти. Зато последний день и все, что было до отъезда Лазора в Руту, помнились совершенно отчетливо. Мара часами перебирала в памяти эти воспоминания, восстанавливая в подробностях каждую прогулку, каждый диалог, каждое его прикосновение….

А писем от Лазора не было и не было. Раз в неделю Мара заходила в свою старую общагу, но ее ждал один и тот же ответ:

«Какие могут быть письма, вы же выселились!»

«Проклятье! До чего не ко времени эта новая квартира!» – думала Мара в отчаянии. «Может, и пишет – но где я, а где эти письма!»

Дважды она посылала Лазору свой новый адрес на ящик до востребования в Плескаве – бесполезно.

Неужели…. неужели она была для него всего лишь мимолетным увлечением, с глаз долой – из сердца вон? Неужели он уже забыл ее? Да нет, разве можно забыть ТАКОЕ! Наверное, забегался, замотался в своей редакции и даже минутки нет, чтобы забежать на почту и сунуть в окошечко зеленый паспорт….

Земля с воспаленной кожей…. «А небо, ее любимый, глядит на нее равнодушно, подругу свою не желая прикрыть одеялом снега….»

«Как я на нее похожа!» – горько думала Мара всякий раз, когда спрашивала очередного своего знакомого о когурийской поэтессе XIV века Йе Мол. Но никто не знал такой поэтессы, а ей так хотелось где-нибудь найти и прочитать ее стихи….

Один раз она забрела в старый букинистический на набережной Дверивы, где книги стояли в открытом доступе на обшарпанных полках. Йе Мол не оказалось и там, но на одной из полок она наткнулась на маленькую книжечку с надписью на обложке: «Культурное наследие Ань Вэя. Лю Тун Старшая, „Двадцать семь признаков боли“.

Ань Вэй, конечно, не совсем Когури, зато автор тоже женщина…. Мара наугад раскрыла книжечку – и тут же ее взгляд наткнулся на строки:

Не раздумывая, Мара схватила с полки книжечку и кинулась к кассе.

Зима в этом году долго не хотела уходить: снег таял и снова выпадал, оттепель сменялась холодами…. Сейчас была уже первая декада мая, но мир все еще оставался пыльным, и почки на деревьях набухли, а раскрываться и не думали. Земля жаждала дождя – но его все не было и не было….

Мара дождалась, пока отец и мать уснут, завернулась в шерстяное покрывало и вышла на лоджию. Их новая квартира была на первом этаже, и голые ветки сирени и рябины протягивали к ней руки сквозь еще не застекленные квадратики рам.

Она опустилась в старенькое раскладное кресло и раскрыла „Двадцать семь признаков боли“, успевшие стать ее молитвенником за эти пять недель.

Пять недель…. Пятый месяц ее беременности.

Книжка была заложена фотографией Лазора – единственной, которую оставила ей Генна. Из жалости или она просто за что-то зацепилась в сумочке – сейчас уже не узнать.

Когда Мара обнаружила кражу, то неделю не могла прийти в себя от такого вероломства. Потом сообразила, что у нее остались негативы, сдала их на повторную печать, но и здесь подстерегала ее неудача: не только не сделали фотографий, но и безнадежно испортили негативы…. Хоть плачь!

Только самая первая фотография и осталась: на галерее Плескавской крепости, вполоборота, с взлохмаченными медовыми кудрями и чуть виноватой улыбкой….

С улицы падал свет фонаря – Маре вполне его хватало. Она торопливо перелистала книжку, ища любимое…. Да, вот оно, под номером двадцать четыре:

– С тех пор, как тебя нет рядом, мне горько об этом помнить, – тихонько прочитала Мара, глядя на соседнюю страницу.

– Старательно каждый вечер пытаюсь забыть об этом….

Ночь молчала. Но странно напряженным было это молчание – словно там, во тьме, кто-то чего-то тревожно ждал….

Она снова зашептала, словно заклинание, водя по странице уголком фотографии:

….странно, раньше она как-то проскальзывала мимо этого стихотворения, но сейчас словно кто-то нарочно заставил ее обратить внимание именно на него….

– Что за цветок расцветет в моем сердце? – растерянно повторила Мара, слепо глядя в ночь. – Не спрятать голодного взгляда под затканным звездами газом…. Не спрятать греховных мыслей под вымученной насмешкой…. Не спрятать имя Мария под скромным вседневным Мара и тела не упокоить под грудой опавших листьев…. боже мой, что это, это ведь не Лю Тун! Восемь строк, это же лисан! Это…. Йе Мол? Или я сама?!

И в этот момент она в первый раз почувствовала, как шевельнулся в ней ребенок Лазора.

….Утром Мару разбудил голос матери:

– Ты только глянь в окно! Вчера еще ни зелениночки, а сегодня как по заказу – и сирень, и рябина! Дождик, что ли, ночью прошел? Да нет, я сплю плохо, услышала бы…. А у соседнего дома как стояли голые, так и стоят….

Маре стало страшно. А почему – она и сама не умела объяснить!

Сухая весна сменилась таким же сухим летом. Горели хлеба на полях, горели смолистые сосны в сухих как спички лесах….

Огонь терзал землю, и она терпела покорно, как все прощающая мать.

В начале июля Мара с успехом защитила диплом. Ей тут же дали рекомендацию в аспирантуру, но было очевидно, что поступление придется отложить как минимум на год, а скорее всего на два….

Все в ней, как в природе, высохло и перегорело. Вестей от Лазора по-прежнему не было, и она уже почти была готова поверить тому, что говорила о нем мать…. Из поликлиники в Плескаву ушел запрос для подтверждения данных о генофонде и получен совершенно неожиданный ответ: человек по имени Лазор или Лодор Угнелис никогда не был прикреплен ни к одной поликлинике города!

– Ты сама видела у него этот зеленый паспорт? – безжалостно допрашивала Мару мать. – Никакой он не журналист, этот твой Лодор, а самый настоящий проходимец! Скрылся, а ты страдай! Ничего, осталось два месяца….

Но все произошло гораздо раньше. Схватки у Мары начались вечером двадцать пятого августа, в день, когда духота в Дверисе стала уж вовсе нестерпимой. Ее быстро отвезли в лучшую клинику, но после укола схватки не ослабились – по всем признакам это были настоящие роды, хотя до срока, назначенного природой и врачами, оставался еще целый месяц….

– Мало того, что от неизвестного отца, так еще и недоносок! – качала головой акушерка. – Девочку жалко, такая ведь славненькая! Доктор Йинара, ну пусть он будет у нее как бы не в счет! Три с половиной в карте написано, вот и сочтем его за половинку, а она пусть рожает своих троих от хорошего мужа….

– Вы ничего не понимаете…. – шептала Мара, закусив губы от разрывающей тело боли. – Просто маленький Лодор устал ждать там, внутри….

Она мучалась целую ночь – а за окном в землю били молнии и бушевала над городом запоздалая, никому уже не нужная гроза – первая и последняя в этом огненном году. Все кончилось с рассветом, когда первые лучи солнца упали в окно родильного зала…. лезвие золотое….

– Девчонка! – как из тумана донеслось до Мары. – А ведь по всем показателям должен был быть мальчишка!

– А ей и не бывать женщиной, – раздался презрительный ответ. – Даже если выживет, то дефицит массы, плюс генофонд отца неизвестен – верная стерилизация. Что делать будем? По закону таких можно не выхаживать….

– Крепкая ведь, живая, – возразил еще кто-то. – Пусть себе живет, раз уж зародилась….

Бешеный ало-золотой туман захлестнул Мару.

– Если умрет моя дочь, – произнесла она сквозь марлевую маску каким-то чужим голосом, холодно и отчетливо, – умру и я.

Даю вам честное слово, что у меня начнется кровотечение, которое вы не сумеете остановить! Не боитесь пойти под суд? – и потеряла сознание….

Ребенок выжил. Да и могло ли быть иначе с дочерью Лазора?

Уже на следующий день к ней пустили отца – мать не смогла вырваться с дежурства. Отец выглядел смущенным.

– Знаешь, тут вчера утром принесли телеграмму…. по всему видать, от твоего Лодора. Но в высшей степени странную – вот, гляди сама, – он поднес бланк к ее глазам, и Мара вздрогнула, прочитав:

„АВЕ МАРИЛЛИЯ ДОЧЬ НАЗОВИ ЛИНДОЙ“

Подписи не было.

– Откуда он мог узнать?! – отец вскочил со стула, сиделке пришлось тронуть его за плечо, чтоб не беспокоил родильницу. – На месяц раньше, и ждали сына….

Мара глянула на него с каким-то новым, незнакомым выражением.

– Да будет так, – спокойно ответила она. – Теперь я знаю, что у меня есть дочь по имени Линда Угнела. Да, она будет носить фамилию своего отца, даже если это не настоящая его фамилия. Я так хочу.

– Но мы уже решили крестить ее как Элеонор, по дню рождения…. – в первый раз в жизни Имар Юлантис смешался перед своей дочерью, доселе воском в его руках.

– Тоже хорошее имя, – ответила Мара столь же спокойно. – Святая покровительница Гинтары, как-никак. Что ж, пусть будет Линда-Элеонор – великолепное имя!..

Потянулись послеродовые дни. Мара оживлялась, лишь когда маленькую Линду приносили ей для кормления и общения. А остальное время было заполнено лишь слабостью, мелочной опекой сиделок – и воспоминаниями. После рождения дочери они с новой силой нахлынули на Мару, и теперь, прекрасно зная, что Лазор уже никогда не вернется, она изнемогала под их гнетом.

В ночь на первое сентября Мара внезапно проснулась – сиделки в комнате не было, отлучилась куда-то. Превозмогая слабость, она впервые без посторонней помощи встала с кровати и сделала два шага к окну. Крупные звезды конца лета глядели ей в глаза, тревожно мигая….

„В небе звездные россыпи….“ – вспомнилось ей внезапно.

Все время после разлуки с Лазором пыталась она вспомнить эту его песню, но безуспешно. А сейчас слова вдруг сами пришли на ум – и вместе с ними вся колдовская сладость того вечера накануне Рождества….

Мара уже не замечала, что шепчет вслух эти слова, как молитву, бездумно глядя в глаза ночи.

– Пусть все в жизни нарушится, и умолкнет душа – отлучи, отлучи от минувшего, чтобы боль навсегда отошла!!! – это она почти выкрикнула, словно в лицо богу, в которого никогда толком не знала, верит или нет….

В следующий миг звезды перед ее глазами погасли. Погас весь мир.

….Ее нашли утром в глубоком обмороке на полу возле кровати. „Ну разве можно быть такой безрассудной, у вас же были досрочные роды, вы еще так слабы, придется нам еще недельку подержать вас у себя….“ Она не спорила. Действительно, глупая неосторожность, каприз….

После этого эпизода она снова стала той Марой, какой была до поездки в Плескаву: спокойной, серьезной, положительной.

Словно и не было ничего. Все ее родственники и знакомые вздохнули с облегчением: значит, действительно в ее заскоках была виновата лишь беременность.

О Лазоре она старалась вспоминать пореже – было и прошло, обычная выездная связь, а что забеременела – так не его вина и не моя. И „Двадцать семь признаков боли“ вместе с фотографией отправились в дальний ящик письменного стола. Будем трезвы – вечная любовь бывает только в сериалах, а в жизни главное – выйти замуж подобающим образом.

Вскоре и случай представился – лучший аспирант отца Леопольд Ковенски начал за ней ухаживать. Солидный молодой человек, подающий большие надежды, да и генетические показатели прекрасные – два с половиной, то есть три в случае удачной партнерши. Даже Линда в качестве приданого Мары не пугала его – денег хватит, и ее вырастим….

Вот только лепка скул у девочки была совсем не материнская, а прямые и жесткие волосы, на которых не держались ни банты, ни заколки, имели явственный золотой оттенок. Кто-то из гостей сказал однажды – медовый, Мару отчего-то передернуло.

А еще…. мелочь, конечно, но Линда обожала играть с крапивой.

Сорвет листок и теребит в пальцах, а то и в рот засунет – как только не обожжется!

Генна после той поездки неожиданно выгнала вон всех своих многочисленных ухажеров и целиком ушла в живопись и в работу в объединении „Летта“ – тарелки ее росписи мгновенно расхватывали в магазинах народных промыслов.

Не выйдя замуж до двадцати восьми лет, она по закону была подвергнута искуственному осеменению, от второго же ребенка отказалась в пользу какого-нибудь спорного случая. Родился сын, и восполняя упущенное Марой, она дала ему имя Лодор.

Если же учесть, что фамилия ее была Трайгирн…. то становится ясно, что в студенческих волнениях в Мено рука Лорда Огня, называемого также Еретиком и Несогласным, прослеживается вполне отчетливо.

Наталия МАЗОВА ИСПОВЕДЬ ЗЕЛЕНОГО ПЛАМЕНИ

Проза Наталии Мазовой относится к редкой разновидности фантастики — эзотерической фэнтези. Странствия «моталицы» и магички по экзотическим мирам, ее приключения и битвы скрывают под собой глубинный смысловой слой. Этот слой насыщен символами и знаками. Прежде всего, именно к ним стоило бы приглядеться читателю. Тогда ему удастся расслышать шепот стихий, прочитать вязь, оставленную кругами сильных на глади мироздания и зашифрованную Наталией Мазовой.

Дмитрий Володихин

ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА…

1

…Она пришла в себя уже в коридоре. Все та же молоденькая медсестра с выражением профессиональной скуки на накрашенном лице похлопывала ее по щекам.

— Ну все уже, нечего, нечего, — приговаривала она, даже не пытаясь изобразить сочувствие. — А рожать как будешь? Еще больнее…

Она попыталась сесть. Получилось с трудом.

— Не ваше дело, — отчеканила она прямо в лицо медсестричке. — Если буду… У вас-то с этим никаких проблем нет — скольких вам можно, двоих или троих?

— Да как ты смеешь!.. Девчонка, соплячка…

Скрипнула дверь, из кабинета как-то бочком выбралась мать. Черты ее правильного лица словно присыпала пыль безнадежности.

— Одевайся, горе мое, — только и сказала она дочери, и та сразу поняла: шансов нет. Истаяла последняя надежда, и через год ее ждет неизбежная Операция.

Всю дорогу домой мать молчала. Она тоже молчала. Режущая боль между ногами была нестерпимой, но она уже привыкла к тому, что не заслуживает жалости. Очень хотелось плакать, она сама не понимала, что заставляет ее сдерживаться.

Уже в лифте мать повернулась к ней и бросила звенящим от слез голосом:

— Только попробуй теперь не кончить школу с медалью! Не поступишь в институт — отец тебя кормить не станет, можешь мне поверить!

Отец…

Дома она, дождавшись, пока мать скроется на кухне, а сестренки рассядутся перед телевизором смотреть очередной сериал, тихонько извлекла из стола, из-под груды старых писем и заранее заготовленных открыток, старую фотографию.

У припорошенного снегом парапета древней Плескавской крепости стоял, полуобернувшись к ней, молодой человек с сильно вьющимися волосами цвета меда, с неуловимой смешинкой в прищуренных золотых глазах. Голубая спортивная куртка, на шее цветной платок — так одевались лет пятнадцать тому назад… Мать прятала от отца эту фотографию — и не без оснований.

Отец… Кто ты и где ты, Лазор Угнелис, МОЙ настоящий отец? Меньше месяца длился этот головокружительный роман ее матери — ровно столько, на сколько была путевка в Гинтару. А через восемь месяцев, аккурат в день ее появления на свет, пришла телеграмма: «ABEМАРИЛЛИЯ ДЕВОЧКУ НАЗОВИ ЛИНДОЙ».

Откуда он знал, что это будет она, а не сын? Как угадал точный день — день святой Элеонор, хранительницы Гинтары?

В любом случае, папочка, кто бы ты ни был, хоть демон-хва из когурийской сказки — но отсутствие твоего генотипа в окружной поликлинике поломало твоей дочери всю жизнь. И так-то, как дочери неизвестного отца — не больше одного ребенка. А прибавить сюда телосложение — родилась-то на месяц раньше срока, вот всю жизнь и не хватало десяти процентов до минимальной нормы веса — да еще и болевой порог пониженный…

Никто и никогда не возьмет ее замуж. Кому нужна женщина, не способная дать жизнь детям?!

Из комнаты донесся дружный смех сестренок. Вот ужу кого не будет подобных проблем — все три прекрасные ругианские телочки, спортивные, с хорошей родословной и звучными кличками, взятыми все из тех же сериалов: Маэстина, Дзидра, Альдона… Леопольд Ковенски великолепно делает все, за что ни возьмется, в том числе и дочерей.

Другое дело — она, старшая. Угнела. Ни лыжи, ни велосипед, ни даже танцевальная студия… И кому нужна теперь ее хваленая красота, единственное, кроме имени, отцово наследство? Красота, уже год как ставшая несомненной и обещавшая развернуться в нечто большее…

А впрочем, известно, кому. Красивая женщина, любовь с которой не оставляет последствий…

За окном темнело. Она взяла со стола зеленую свечку в форме белки, символа этого года. Оглядываясь на дверь, коснулась пальцами фитиля — и тут же над свечкой вспыхнуло маленькое дрожащее пламя.

Угнела! Она гордилась этим и тем, что внешностью удалась в своего непонятного отца. И ни за что и никогда не променяла бы его имя на респектабельно звучащую фамилию Ковенска.

Она полезла на стул, желая поставить свечу повыше, — и снова резанула острая боль между ног.

— Ненавижу! — исступленно воскликнула она, стоя на стуле и держа свечу в протянутой руке. — Ненавижу этот гребаный Ругиланд! И президента Виторию ненавижу с ее проклятой программой сохранения генофонда! И все это благополучное семейство Ковенски тоже ненавижу! И ящик ваш с идиотскими сериалами, и институт, и вообще химию нашу наследственную, и весь этот мир!!! Господи, если ты действительно есть, скажи — неужели нигде в мироздании нет места, где я смогу жить так, как я, а не как надо им?! Хочу туда! Хочу!

(Тогда она еще очень легко бросалась этим словом — «ненавижу», ибо было ей лишь неполных семнадцать лет. Всем нам в этом счастливом возрасте хотелось умереть как можно более красиво и посмотреть, как наши близкие будут плакать над нашим гробом…)

Она резко дернула вниз руку со свечой — и вдруг замерла ошеломленно, глядя расширившимися глазами на повисшую перед ней в воздухе… трудно сказать, что это было. Словно комната, тонущая в полумраке, была всего лишь изображением на холсте, но кто-то полоснул по холсту ножом, и в разрезе проглянуло небо, сияние дня…

— Что это? — выговорила она растерянно. И словно отвечая на этот вопрос, перед ее мысленным взором нарисовалась картинка: лес, поляна у ручья, над которым склонились рябины с едва начавшими желтеть ягодами… а на траве у ручья сидит маленькая девочка с глазами в пол-лица и играет на флейте печальную песенку.

Она поставила свечу на стол. Еще раз оглянулась на дверь. «Лживая, коварная змея! Знай же — он мой и только мой!» — донесся истеричный женский вопль телевизора. Светлый разрез дрогнул, словно испугавшись, но никуда не делся, наоборот — вроде бы стал еще шире. Ей показалось, что туда можно протиснуться…

Она протянула руку к полке, сняла оттуда заветную тетрадку, на обложке которой большими корявыми буквами было нацарапано: «МОИ СТИХИ. ХИ-ХИ!» Вырвала последний чистый лист и торопливо вывела на нем: «Мама, я пошла погулять, постараюсь вернуться к ужину». Еще секунду помедлила, затем засунула тетрадь за ремень штанов, зажмурилась… и шагнула со стула.

Она не знала, что больше НИКОГДА не вернется в эту комнату, в которой после ее ухода ничего не изменилось. Вот только свеча погасла сразу же, как только за ушедшей по закону Истока затянулся разрыв ткани мироздания.

2

Стражи на лестнице, ведущей в Башню Теней, нервно поглядывали на восток — оттуда на Город надвигалась дождевая туча, а над лестницей не было ни навеса, ни магического щита. Не очень-то весело стоять в карауле, когда на тебя обрушиваются холодные потоки дождя, за две минуты выпивающие тепло тела…

Порыв ветра закрутил на асфальте высохшие чешуйки тополиных почек и хлестнул непонятно откуда взявшимся песком по щеке Дэлва.

— Пойдем, что ли, внутрь, — бросил он Гиару. — В конце-то концов, мы не почетный караул, а Стражи, встречающие гостей. А какие гости могут быть в дождь…

— Погодим еще, — отозвался Гиар. — Хлынет, тогда и спрячемся. Откуда ты знаешь, может, кто-то из них движется сюда за Именем, — он повел пленом в сторону нескольких торопящихся куда-то прохожих. — Например, она.

Гиар, как всегда, не ошибся. Девчонка лет восемнадцати, что на ходу откусывала попеременно от двух порций мороженого разных сортов, остановилась на нижней ступеньке лестницы, с вызовом глядя на Стражей. Ветер трепал за ее плечами плащ цвета ржавчины, который очень хотелось назвать занавеской.

— Это сюда надо входить за Истинным Именем? — неловко осведомилась она у Дэлва. Вид у нее при этом был наглый.

— Сюда, — ответил тот мрачно. Его раздражали розовые капли тающего мороженого, которые девчонка роняла на ступени лестницы и на свои башмаки, раздражали эти ее башмаки, не чищенные, вероятно, с момента покупки. — Только, ради всего святого, сначала доешь, а потом входи!

С той же удивительной смесью неловкости и наглости она уселась на ступеньку лестницы и принялась спешно долизывать свое мороженое.

— Что, очередной притон разогнали? — ядовито осведомился Гиар, глядя на нее.

— Хы о хем? — отозвалась та с полным ртом.

— Ну это ваше пристанище свободных странников, не желающих регистрироваться в Кругу Света, — пояснил Гиар. — Для новенькой ты слишком много выпендриваешься.

— Не понимаю, о чем ты, — девчонке наконец-то удалось проглотить то, что мешало ей говорить. — Я из ведьминской школы, меня наша Пэгги сюда пинками погнала. Впрочем, я и не противилась. Надо, значит, надо.

— Ну это еще ничего, — вздохнул Гиар. — Ладно, Цель ясна, Имени пока считай что нет, а вот Суть назови.

— Суть?

— Имеется в виду мир, из которого ты пришла.

— Одна из Сутей Города. Вы называете ее Тихая Пристань.

— Знак Тельца… — задумчиво протянул Дэлв. — Тогда понятно, откуда ты взялась такая… непричесанная. Не так уж часто к нам заносит людей оттуда…

— Редкая птица долетит до середины Реки, если она от истока летит, — девчонка покончила с мороженым и принялась облизывать свои тонкие пальцы.

— Если она летит по Закону Истока, — уточнил Дэлв. — Иди, регистрируйся, ведьма, — и уже в спину ей, взбегающей по лестнице: — Между прочим, серебряная помада тебе совсем не идет. У тебя ведь волосы с золотинкой…

Обернувшись, девчонка показала ему язык.

Зал был погружен в полумрак. Только в уголке желтела небольшая лампочка над столом, за которым сидела маленькая некрасивая женщина в строгом лиловом одеянии. На столе лежала громадная раскрытая книга в деревянном переплете с золотыми застежками. Рядом из чернильницы торчало перо неопознанной, но, судя по всему, очень красивой птицы.

А в центре зала на полу лежал Круг Света, падающего непонятно откуда, — сколько ни задирай голову, не увидишь его источника, нет там ни прожектора, ни окна в потолке.

Мистика… Как и все здесь.

Девушка в плаще цвета ржавчины остановилась у самой границы света и тени, с немым восхищением оглядывая пространство зала. Казалось, она вот-вот взлетит под потолок, туда, где уже кружил беспокойно ее неискушенный взгляд.

— Подойди сюда, — раздался за ее спиной голос женщины в лиловом. Девушка поспешно повиновалась.

— Меня зовут Ударда, я Хранительница Круга, — важно представилась маленькая женщина. — А как зовут тебя?

— Зовут Эленд, — тихо ответила девушка. — Паспортное имя — Линда-Элеонор Угнела, но паспорт не из этой Сути.

— Понятное дело. Откуда родом?

— Суть Тихая Пристань, версия Города, именуемая Дверис — столица Ругиланда.

— Точный срок, который ты уже мотаешься по мирам?

— Одиннадцать месяцев. За это время домой не возвращалась ни разу.

— Многовато, прямо скажем, для автономного странствия… У тебя что, есть какой-нибудь покровитель в Сутях?

— Да, Маргарита, княгиня Эсхарская, глава так называемой валлийской школы ведьм… А зачем вы все это спрашиваете, вы же ничего не записываете в книгу!

— Твой приход означен в небесах, — непонятно ответила Ударда. — Перед тем как войдешь в Круг, советую оставить снаружи те вещи, о потере которых ты пожалеешь, — ибо Круг переделает тебя по Изначальному Замыслу, и ничто не уцелеет в зеркальном водовороте.

— У меня вроде ничего такого нет, разве что пояс с деньгами… — девушка расстегнула упомянутую вещь и осторожно положила на книгу. — Ничего, если он тут полежит, пока я…

— Пусть лежит. Иди.

На мгновение она замерла у границы светового пятна, тронув его носком башмака. Ничего не случилось, но появилось странное ощущение яркого света и сильного ветра, бьющего в лицо. Протянула руку — пальцы словно налились серебром — и лишь тогда посмела ступить на освещенное пространство. Ярко вспыхнула в луче ее тонкая фигурка, освещенная со всех сторон, — но черный зрачок тени не перерезал радужку Круга Света. В этот миг она показалась Ударде стоящей на ладони Того, Кто сотворил свет и все мироздание, как бы его (или ее?) ни звали. Медленно, как на странной сцене, она опустилась на одно колено в центре Круга…

А потом…

Она подняла голову. Зала не было. Вместо этого вокруг нее плясал поток каких-то странных образов, словно она очутилась в зеркальном вращающемся колодце. Что-то неуловимо проносилось в окружающем ее изогнутом зеркале, и ей казалось, что она все видит и понимает, но только — вот беда! — нет в человеческом языке таких слов и понятий, чтобы адекватно об этом рассказать. Странные образы рождались в ее мозгу и тут же исчезали, как будто волны смывали их с кромки прибоя.

Случайно опустив глаза вниз, она увидела, что стоит на ковре из опавшей осенней листвы. Откуда, ведь сейчас май? Она опустила руки, желая коснуться этих странных листьев и убедиться, что они не иллюзия, не световой эффект. Почему-то это было очень важно.

И тогда зеркальная пляска-бред прекратилась так же внезапно, как и началась. Она увидела свое отражение… Свое?

Молодая женщина в зеркале была как минимум на шесть-семь лет старше стоящей в кругу, если вообще можно было говорить о ее возрасте. Темные волосы, стекающие ей на плечи, отливали сразу золотом и медью, а изумрудные глаза были ярче камней в головной повязке. Одета она была в темно-зеленое платье причудливого покроя, расшитое осенней листвой всех цветов по краям подола и выреза на груди. Тонкая, терпкая красота ее была подобна осенней горечи, запаху хризантем, вкусу изысканного вина… И та, что стояла и смотрела на это видение, поняла, что видит в ее лице свое собственное, но куда более изящно отделанное — всю свою жизнь она подсознательно хотела быть именно такой, но не знала, как. Она робко улыбнулась — и та, в зеркале, улыбнулась ей в ответ задорно и лукаво.

Осмелев, она волной подняла руки, повела плечами, изогнула тело в танцевальном движении — и прекрасное отражение с готовностью повторило то же самое, радостно сверкая глазами. Тогда она протянула руки вперед — и поняла, что не видит их. Невидимые руки коснулись зеркала… прошли сквозь него… и вот это уже ее руки… мои руки в зеленых рукавах, перетянутые у запястий тонкими золотыми цепочками.

«Кто ты?»

«Я — это ты».

«А кто я? Как меня зовут? Кто я такая?»

«Эленд!» — заметался меж зеркал звон колокольчика. «Эленд… Элен-дис, Элен-дис Ар-гиноль…» Мое Имя — Элендис Аргиноль, Эленд Крапива.

Улыбка из зеркала — золотой отсвет августовского заката. В ней непривычная, бешено веселая, бесстрашная сила: ну же!..

ДА — ЭТО Я…

И Она шагнула в меня… я шагнула прямо в стекло, в свою полноту, желая обрести ее отныне и вовеки, и вот это медное и зеленое уже не отражение, а я, я сама, с язычками зеленого пламени, вспыхнувшими на миг у меня над бровями…

«Не сейчас», — громко сказал где-то во мне внутренний голос. «Ты станешь ею, но до этого еще надо дожить. Только жизненный опыт увенчает тебя этой пламенной короной, а пока…»

А пока я стою за пределами Круга Света, та же, что пришла сюда с недоеденным мороженым, и бесконечно иная, словно ступила в Круг рисунком на стене, а вышла из него трехмерной и живой. И снова на мне совсем другие одежды — бледно-зеленые, светящиеся…

Я поворачиваюсь к столику с книгой и вижу вышедшую из-за него Ударду, чьи глаза как-то странно блестят в полумраке. Сейчас видно, что она сильно припадает на левый бок, словно одна нога у нее короче другой. И я угадываю по ее лицу, что она и сейчас видит на моей голове ту корону из зеленого пламени.

— Держи, — она с поклоном подает мне мой старый пояс с деньгами. — Теперь ты можешь назвать мне свое Имя.

— Мое Имя — Элендис Аргиноль, — говорю я и слышу, как изменился мой голос, как чисто и свободно он звучит…

Когда я выхожу на улицу, первые капли дождя как раз целуют разгоряченный асфальт. Те Стражи, что дразнили меня у входа, уже успели переместиться на верхнюю ступеньку лестницы, под крышу, но стоят все в той же торжественной стойке. Как только я оказываюсь между них, оба вскидывают мечи, салютуя мне. А я так переполнена торжеством — свершилось! — что принимаю это как должное.

Мое Имя — Элендис Аргиноль!..

Часть первая СТУПЕНИ К ИНИЦИАЦИИ

Молчи, когда звучат мои Слова

И платье вьется по ветру, как знамя,

Но после — губы отыщи губами

И дай забыть, что снова не права!

Трава и пламя. Пламя и трава… ^[234]

…Иногда, в такие минуты, как сейчас, я остро ощущаю всю невероятность той жизни, которой живу, и поневоле закрадывается мысль, что, может быть, и не было ничего подобного, просто все это придумала от тоски некрасивая молодая женщина, которой сильно за двадцать, каждый день убивающая жизнь на идиотской работе, которая непонятно кому и зачем нужна, просто обобщенная «работа», никакого отношения не имеющая к когда-то полученному высшему образованию, и образование это тоже никому не нужно — ни ей, ни ее поклонникам, которые сменяются со скоростью времен года и упорно не желают становиться мужьями, и если бы не эта придумка, то жизнь было бы катастрофически нечем заполнить, потому что уже и так каждое утро при пробуждении хочется задать вопрос — а зачем я вообще проснулась, а больше ничего не хочется, только заснуть и больше никогда, никогда, никогда не просыпаться, остаться в придуманном мире; впрочем, нет, такие женщины придумывают совсем другое, даже если настолько умны, чтобы не удовлетворяться дешевым счастьем из сериалов, они воображают себя прекрасными королевами или, если хочется перчику, то куртизанками, и дальше все по схеме — наряды, поклонники, звон шпаг и прочие прелести, вычитанные из псевдоисторического чтива, и обязательно высокий брюнет с серыми глазами и графским титулом, куда ж без графского титула, и влюбленный, как водится, по уши… знаю, знаю… а на меня у нее бы фантазии не хватило, да и кому нужна такая фантазия, когда, невзирая на всю фееричность жизни, все равно приходится где-то доставать деньги на кусок хлеба с сыром и новые туфли, потому что никакое мое так называемое могущество не освобождает от подчинения элементарным жизненным законам, да и как объяснить этим простым смертным, что никакая я не Владычица Огня, я просто огонь, принявший форму женщины, чтобы мыслить и осознанно действовать, и называть меня Владычицей Огня так же смешно, как человека как вид — царем природы, все равно я простая женщина, хоть и огонь, но этому огню тоже надо есть, пить, спать, отдыхать, любить и быть любимым… Слово-то какое — «информагия», весомо так звучит, сразу и научно и мистически, но вот как объяснить его людям, не знающим, что такое причастность всему сущему и в особенности некоторым его аспектам, а ведь это так просто, и дело даже не во мне, у каждого из вас есть своя стихия, с которой он связан, и договориться с ней очень просто, надо только захотеть — и тогда любой, как я, зажжет огонь прикосновением, или пойдет по воде, как Тин, или полетит невысоко над землей, как Тали, задевая ногами сохнущие травы лета… каждому свое, просто не надо желать чужого, а надо лишь верить в себя и в то, что ты любим мирозданием… ну да, это уже никаким местом не женский роман, а просто роман… тика — звездные ночи, холодные росы, колдовские травы, сталь меча, верный конь, костер во мраке, что там еще… самое смешное, что и это придумывают все те же задолбанные бытием женщины, проносят, как сокровище, с подросткового возраста через всю жизнь, а большую часть этой жизни сидят дома и знать не знают, какой проблемой в этих условиях является самая минимальная гигиена и как звереешь от ее отсутствия, и как на самом деле холодно спать, завернувшись в плащ, а уж надолго оказаться в безлесном и безводном месте — вообще не приведи Единая… в общем, лучше Нодди не скажешь: какие там русалки, Бог ты мой, тебя ждут только тухлые селедки! — но даже это не главное, а главное то, что я выросла в мире, где и слова-то такого не знают — романтика, все эти мечи с травами, черное с зеленым и серебряным, я со всем этим впервые столкнулась лишь в семнадцать лет, и главным для меня все это так и не стало, потому что для меня нет ничего важнее людей и Слова с Ритмом, нет, никакой я не романтик, я реалист… в штатском, как любит говорить Йерг, так что если уж на то пошло, то женский роман для меня по большому счету даже органичнее, тем более что все действующие лица во главе со мной вполне по канону жанра красивы и несчастны, и не надо прикрывать рукой зевок, ибо чем больше человеку надо для счастья, тем труднее ему это получить, а что касается красоты, то почти все мы — мотальцы, и при наших-то способностях к играм с внешностью привлекательным не выглядит только тот, кому это абсолютно по сараю, а это почти никому не по сараю, потому что в местах незнаемых лучше быть привлекательным и информированным, чем отталкивающим и несведущим, вот последнему как раз лучше сидеть дома и воображать звезды, лес и графьев-любовников, не пытаясь воплотить мечту в жизнь и не усложняя бытия ближним своим… либо меняться к лучшему, ибо участь нищих духом — покорно ждать обещанного царствия небесного, а участь тех, кто духом богат, — приближать его приход в меру своих сил и испорченности… да нет, это я не про себя, а про вас — да, ПРО ВАС! Что, все еще не верите?

Тогда… тогда представьте себе вокзал в каком-нибудь городе типа Кагады — сто тысяч жителей, но при этом большая узловая станция. Представьте его себе где-то между двумя ночи и пятью утра — недолгое время, когда там чисто и покойно; народ, тревожно спящий на широких деревянных лавках в ожидании поезда; сами поезда из сопредельных стран, о прибытии которых объявляют на трех языках и чей цвет лишь угадывается в неверном свете фонарей… в такой обстановке только пень бесчувственный не ощутит себя мотальцем хотя бы на миг. И еще представьте себе ночной бар на этом вокзале, практически пустой — двое-трое мелких «хозяев жизни», да и те полусонные, — но искрящий цветомузыкой в такт чему-нибудь типа «Королевны-бродяжки» или «Цыганки и разбойника». И вот когда в полусне для вас не останется ничего, кроме этой песни, и возникнет острое и пряное желание ступить под эти сполохи и закружиться, обнимая чью-то талию… Вот тогда знайте: я уже иду! Я уже с вами, я положила руку вам на плечо, обернитесь — и встретитесь со мной взглядом! Вот я — Танцующее Пламя, и я к вашим услугам, я готова не умолкать до утра, если вы попросите…

Что, вы хотите с самого начала? Как говорила одна преподавательница в Авиллонской Академии культур — «ждешь, что студент начнет с места в карьер, а он вместо этого начинает излагать от Рождества Господня…» А вам, значит, именно оттуда и надо… Тогда придется начать очень издалека — как меня угораздило при Флетчере оказаться. Дивная во всех отношениях история…

Катрен I ВО ДВОРЦЕ ОПЯТЬ ИЗМЕНА…

— Хэй, Эленд, Эленд! Беги к нам, леди Эленд!

Голоса девушек звенят, как серебряные колокольчики… нет, как тысяча маленьких льдинок, на которые рассыпаются сорвавшиеся с крыш сосульки. И в радостной тишине весеннего утра, под шум талой воды, стремительно несущейся вниз по узким улочкам к Великой Реке, они вселяют в мою душу ощущение восхитительного праздника.

— Беги к нам! Или ты боишься?

Я стою над обрывом и смотрю вниз, на Хальдри, Эймо и обеих Лейри — они, наперегонки с талой водой, уже сбежали вниз по крутому склону. Их легкие яркие платья и плащи сказочными цветами выделяются на сером тающем снегу. По большому счету, еще холодновато для подобных нарядов, но девушки бегают, гоняются друг за другом и совсем не замечают холода — а я, хоть старше их всех, от них не отстаю.

— Что-о? Это чей там вражий голос утверждает, что я боюсь? Твой, Лейримэл? Смотри и не говори, что не видела!

Шаг назад — я моментально прикидываю расстояние и с силой отталкиваюсь от обрыва. Плащ за моими плечами резко и сильно взметнулся — словно раскрылись крылья — но я уже приземлилась в осевший сугроб, увязнув в нем по колени. Мокрый снег доверху набился в мои сапоги, я безуспешно пытаюсь его вытряхнуть… Да черт с ним — мне сейчас весело и хорошо.

— Вот это да! — девушки обступают меня. — Как ты ловко: раз — и здесь!

— Я бы никогда на такое не решилась! — У принцессы Лейрии, самой младшей, глазенки горят от восхищения. — А теперь куда?

— А теперь вдоль реки, — это Хальдри, она возглавляет нас. — Пройдемся по Старому городу и вернемся во дворец по лестнице королевы Биарры.

Внизу, у воды — синеватая тень и свежесть утра. Высокий обрыв закрывает от нас солнце, и каждый шаг сопровождается перезвоном льдинок. Великая Река лениво движется в ту же сторону, что и мы, — цвета стали и как сталь холодная. Вода в ней уже начала прибывать, еще дня четыре такой же погоды, и Старый город станет недоступен для подобных прогулок. Вот мы и бродим здесь, пока еще можно.

Домам Старого, или, как его чаще зовут, Нижнего города лет по двести-триста. В те времена Великая река разливалась не так сильно, и эту часть Эстелина не затопляло даже в самое обильное половодье — но все течет, все меняется. В высокоразвитых Сутях это именуется — медленные колебания климата. Правда, те, кто некогда возводил Нижний город, об этом не знали или не задумывались, и все дома построены прочно, на века, из тесаного темно-серого камня здешних гор. Некоторые дома пострадали от войны (не от минувшей, а еще от стародавней с каганом Куремских степей) и очень многие — от наводнений. Но кое-какие так и стоят нерушимо все эти годы — умели же строить предки, куда нам до них…

Весной в Старом городе всегда безлюдно. Тишину разрывают лишь наши оживленные голоса, яркие наряды девушек мелькают между домами — у Лейримэл платье желтое, у принцессы серебристое, а сверху накинуты одинаковые зеленые плащи. Хальдри тоже в зеленом, но потемнее и с золотой вышивкой, а в наряде Эймо сочетаются белый и малиновый. И лишь я сама — в своих неизменных черных шелках, торжественно-мрачная тень на этом цветном фоне…

К зеленому я и сама неравнодушна, но что поделаешь — ничего другого у меня сейчас нет. Уже почти год я живу на тридцать-сорок фиолетовых в месяц, слава богам, что мадам Гру из жалости хоть кормит меня бесплатно. А шелк этот мне достался совершеннослучайно, и его даже на настоящее платье не хватило — только на длинную тунику с разрезами, что-то вроде силийской одежды для верховой езды…

Ох, сколько каждый раз возни с этими тряпками! Всегда завидовала тем, кто может менять их, как и облик, простым усилием воли. Мне же, чтобы принять образ, соответствующий ситуации, надо долго смотреть в зеркало и напрягать фантазию, либо отдаваться на волю сил мироздания… а они всякий раз норовят вытащить на всеобщее обозрение мою богемно-ведьмовскую сущность. С этим уж ничего не поделаешь — я по самой сути своей не аристократка, и любая утонченность всегда была объектом моей жесточайшей зависти. Но в полуоткрытых Сутях, таких как здешний Мир Великой Реки, правильнее всего выглядеть именно благородной леди — кроме всего прочего, ей куда реже, чем бродячей шарлатанке, приходится брать ноги в руки и развивать сверхзвуковую скорость. И хотя для меня и сейчас куда естественнее сливаться с простонародьем — играть знатную даму я в конце концов просто привыкла…

Вообще-то в Мире Великой Реки насмотрелись на всякую меня. Впервые я попала сюда в неполных семнадцать лет, еще до Круга Света — это была моя первая Суть после ухода из дому. Три месяца лорды-чародеи Рябинового Дола пытались учить меня прикладной магии, но почти без толку — единственное, что я схватывала почти мгновенно, была магия вербальная. А потом пришла весть о начале Войны Шести Королей, и я, все бросив, с немеряным энтузиазмом полезла в самую мясорубку. Маленькая была, глупая, да и кто из нас в этом возрасте не мечтал совершить подвиг? Так что Орсалл из Краснотравья до сих пор вспоминает лохматую девчонку в мятых штанах и рубашке, которая взахлеб читала кое-как сляпанные стихи с восточной башни осажденного Передола и больше всех удивилась, когда ее заклятья сработали…

Тому минуло уже четыре года. Я снова в мире, видевшем мое начало, но вернулась сюда уже иной — опытной, уверенной в себе, повзрослевшей (по крайней мере, мне самой так кажется) — подданной всего Зодиакального Круга, чье истинное Имя в средоточии миров звучит как Элендис Аргиноль. Здесь же меня знают как леди Эленд из таинственного Рябинового Дола, талантливую чародейку. (И естественно, незаконную дочь одного из лордов Дола — иначе откуда бы у меня взяться моим способностям?)

А в Мире Великой Реки — второй год мира, и день окончания войны стал национальным праздником Каменогорья, главной державы-победительницы. Но сегодняшний праздник совсем особенный, ведь король Атхайн выдает замуж сестру свою, прекрасную принцессу Клематис… С чем я его и поздравляю от души. Одну из дочек погибшего дяди-короля сбыл с рук — так еще две остались, а там и родная сестрица Лейрия на подходе. А женихов на всех не напасешься — повыбили в войну…

Положение, э-э, как бы обязывает… Белобрысый головорез Орси теперь тоже лорд Орсалл, властитель Краснотравья, и в таком качестве первый кандидат на охмурение. Вот он и подговорил леди Эленд, единственную представительницу Рябинового Дола в этом благородном собрании, поиграть в его нареченную невесту и тем избавить его от общества принцесс Йоссамэл и Наинрин. (Это называется: «Мы же с тобой старые боевые лоси!») По такому поводу он даже выдал мне пару фамильных драгоценностей и не очень настаивает на их возврате.

А мне, собственно, что с того? Я сюда как пришла, так и уйду, и пусть мой боевой товарищ сам через полгода выкручивается перед молодым Атхайном. Впрочем, он хитер — наверняка ведь пустит слух, что лорды не дали санкции на мой брак с простым смертным…

Черт его знает, сколько ступеней в этой лестнице королевы Биарры! Лично я досчитала до двухсот шестидесяти и сбилась. Никак не могу отдышаться после подъема. Принцесса и три ее придворные дамы тоже устали, медленно идут ко дворцу, забывая подбирать подолы, нарядные плащи волочатся за ними по лужам. Правда, наверху снег уже почти сошел, но все-таки…

Едва мы вошли во дворец, как на бедных девушек тут же набросилась какая-то дуэнья — ай-яй-яй, башмачки ни во что превратили, да и платья сушить придется, как так можно, вы же не дети уже, а взрослые женщины… (Для справки: Лейрии вот-вот будет семнадцать, остальные постарше, но двадцати еще нет ни одной.) Что до меня, то я бессовестно бросаю девчат на произвол судьбы — у самой в сапогах громко чавкает, надо спешно сушить их к вечеру.

Дворец владык Эстелина в эти дни больше всего похож на гостиницу во время наплыва постояльцев. Гости съехались со всего Речного Содружества — Краснотравье, Эрг-Лэйя, Черные Пески, но больше всего народу из Долины Лилий — оттуда родом жених Клематис. То и дело оглядываюсь — нет ли старых знакомых? И куда запропал мой дорогой лорд Орсалл, чтоб ему всю жизнь икалось — все мои вещи в его комнате!

На ковре, покрывающем лестницу, остаются мои мокрые следы. У распахнутого окна на втором этаже стоит и курит молодой рыцарь Долины Лилий, судя по белой тунике с гербом Дакворта. Но жители Долины обычно светлые, а у этого длинные черные вьющиеся волосы… он поворачивает голову, подтверждая мою догадку — Хэмбридж Флетчер, менестрель и моталец, такая же сволочь праздношатающаяся, как и я сама! Здорово, черт возьми, встретить в таком месте доброго знакомого из Ордена! Ужасно хочется повиснуть у него на шее, но этикет не позволяет — вокруг полно местной знати. Приближаюсь к окну — он меня еще не заметил — и нарочито громко произношу, чуть склонив голову:

— Мой привет и поклон благородному Йоралину Даквортскому!

Он обернулся — лёгкая улыбка смущения на смуглом лице и неподдельная радость в глазах:

— Благодарю судьбу за нежданную встречу, прекрасная Эленд. Видеть тебя — счастье для любого смертного.

— Я прибыла сюда с Орсаллом из Краснотравья, — сразу же задаю я правила игры. — Не знаешь ли ты случайно, где он сейчас находится? Я ищу его уже целый час.

— Увы, моя госпожа, я еще не имел удовольствия видеться с лордом Орсаллом. Но могу предположить, что вместе с другими гостями он сейчас осматривает новый форт Эстелина.

— Чтоб тебе ни дна ни покрышки! — это я уже еле слышно, в порыве раздражения. — Сам удрал, а я сиди до вечера в мокрых сапогах!

— Так пошли ко мне! — так же еле слышно отвечает Флетчер. — У меня и высушишь, а пока они сохнут, послушаешь Россиньоля, — и в полный голос, для всех: — Госпожа моя, почту за честь видеть тебя в своих покоях.

— Что ж, я принимаю твое приглашение, лорд Йоралин, — слова эти сопровождаются величественным наклоном головы, и мы с рыцарем Долины Лилий удаляемся рука об руку…

Вкусы у нас похожи, поэтому я и Флетчер часто отираемся в одних и тех же Сутях одновременно. За три года мы много узнали друг о друге, и я, пожалуй, неравнодушна не только к Словам и песням этого мерзавца (он уже давно Мастер), но и к нему самому… У него поразительный дар: в новом месте он никогда не пытается что-то из себя изобразить, но полностью отдается на волю незнакомой Сути, вбирает ее в себя — и легко и просто принимает именно то обличье, какое надо, оставаясь при этом собой. Он мог бы стать своим в любом мире, в каком пожелал, — не то что я, мне-то мои пределы ведомы очень хорошо…

Между прочим, и рыцарем Долины он стал абсолютно законным путем — сама Владычица Дигенна посвятила его после боя на Заросшем тракте. Давно не видала я его в этом образе — в последний раз вроде бы в то утро на стенах Эрга, когда убили командора рыцарей Долины. И эта его белая туника тогда была вся в крови и копоти… до сих пор всем нам больно вспоминать, какой ценой удержали Эрг.

Но сегодня — совсем другое дело! Сегодня он выглядит на редкость эффектно, хотя скажи я это ему — прикончит на месте. Он не я, обличье лорда Йоралина естественно для него, как дыхание, но от этого не более любимо.

— Здесь еще можно жить, — Флетчер словно отзывается на мои мысли. — Здесь хотя бы знают, что такое табак.

— Однако мало кто из высокородных курит, — замечаю я.

— А, — он машет рукой, — после войны все перемешалось. А на той же Роардинэ, если помнишь такую дыру, я за четыре дня без сигарет чуть на стенку не залез.

— Да, закури ты там, от обвинения в черной магии уже не отвертелся бы!

— Слушай, а почему ты с Орсаллом? Вы же вроде никогда не были особенно близки…

— Использует меня в качестве щита от обаяния Йоссамэл, — поясняю я кратко.

— Да, Йоссамэл — это нечто! — его улыбка делается еще шире. — По-моему, даму с таким характером Атхайну вовеки на сторону не сплавить, даже с выгодным политическим союзом в качестве приданого. Наинрин — та пусть дурнушка, но хотя бы не стерва, а уж Йосса…

Комната Флетчера в северном крыле дворца, где разместили всех гостей из Долины Лилий. Первое, что предстает моим глазам, едва я распахнула дверь, — некий тип в бежевом камзоле, который разлегся на единственной кровати, перебирая струны лютни. Увидев меня, он в мгновение ока принимает вертикальное положение и отвешивает мне поклон.

— Мое почтение прекрасной леди с золотыми волосами…

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не застонать. Волосы у меня русые, но с приметной желтизной, в общем-то характерной для Ругиланда. Так что первый комплимент, приходящий в голову ну буквально всем и каждому, — назвать меня золотоволосой…

— Отставить, Россиньоль, — Флетчер смеется и машет рукой. — Эта леди такая же моталица, как и мы с тобой. Эленд, позволь представить тебе Нэда Россиньоля, Мастера Ордена из Созидающих Башню, известного также как Винато и Большой Баклан, последнее подчеркнуть. Страшный разгильдяй, но при этом идеальный спутник в Сутях, ибо побывал там, где нам и не снилось…

Где-то я уже видела эти соломенные волосы и яркие голубые глаза… не иначе, мельком в святилище Ордена…

— Очень приятно, — я сбрасываю плащ, разуваюсь и ставлю сапоги к каминной решетке. Неплохо бы набить их бумагой, но ее на этой Сути изобретут лет через триста, вряд ли раньше. — Кто-то, кажется, обещал развлекать меня, пока моя обувь сушится?

— Уступаю эту честь тебе, Россиньоль, — Флетчер наполняет три кубка из большой бутыли темного стекла. — Мои песни тут уже все знают.

— Ты же знаешь, что тебя я готова слушать в любое время! — возражаю я.

— Потом, — вечно эта его наигранная скромность! — Сначала пусть споет мой друг.

Россиньоль, видать, не страдает таким же пороком — с готовностью берет лютню, и комнату заполняет его голос, негромкий, но проникновенный:

Отдохни, побудь немного

В светлой комнате моей,

Распрягай единорога…

Замечательная песня — она заворожила меня с первой же ноты, с аккордов вступления. Даже не ожидала от этого хмыря… Нет, с человеком, который слагает такое, мы, несомненно, будем друзьями!

Когда песня кончается, я поднимаю кубок.

— Как любит говорить старая Илсей из Саксонского ковена — за нас с вами и за хрен с ними!

— За Орден! — кубок Флетчера ударяется о мой.

Наверное, только ради таких минут и стоит жить на свете… Я сижу с ногами на постели, приклонившись головой к Флетчеру, — чего церемониться, здесь только свои. На этой же кровати с краешку пристроился Россиньоль. И прекрасные песни сменяют одна другую…

Здесь трава

высотою с дерева,

Здесь цветы

небывалой красоты,

Так пока

непорочны облака —

Черный дым

рук пока не тянет к ним…

Как все-таки они непохожи… Этот Россиньоль по виду — типичный бродяга, средневековый жонглер, знающий, как угодить даме и развеселить толпу. Не сразу и догадаешься, где у него просто песни, а где Слова. Флетчер же — менестрель из легенды, чья песня одинаково тревожит на королевском пиру и у костра на ночном привале… Но сила в них одна — и та же сила, таясь, живет во мне, хотя я-то сама не пою, только Говорю ^[235], но и без лютни порой можно сделать немало!

Она то робко намекает,

Что разделяет эту страсть,

То вдруг стыдливо замолкает…

Она греха вкусила всласть!

Но с виду ангел, если нужно —

Силен притворством слабый пол…

Что за черт! Я ведь уже слышала эту песню — и если мне не изменяет память, именно здесь, в Мире Великой Реки!

А нужно ей — всего лишь мужа…

— Поскольку, э-э, возраст подошел, — вставляю я совершенно автоматически раньше, чем это успевает сделать сам Россиньоль.

Он резко обрывает мелодию:

— Тебе известна эта песня? Но как раз ее я пою довольно редко!

— Слушай! А ты не пел ее здесь, в этой Сути, три с половиной года назад, во время осады Передола?

— Именно так, — подтверждает Россиньоль.

— Тогда я уже знаю тебя! Ты — тот, кого в Лэйе называли Клингзором-сказочником! Вот это встреча!

— Ты была в осажденном Передоле? — его глаза расширяются от удивления. — Кто ты? Как тебя звали тогда и как зовут сейчас?

— Тогда, и сейчас, и всегда я ношу одно имя — Эленд, — отвечаю я с достоинством.

И тут… Я не успеваю ничего сообразить — Россиньоль опускается передо мною на одно колено, целует руку, потом поднимает на меня свои голубые глаза и тихо, с восхищением произносит:

— Так вот какая ты стала, колдунья! Никогда бы не подумал, что из той девчонки вырастет настоящая королева!

Вот это винегрет! С трудом припоминаю, что да, за глаза меня в Передоле называли не иначе как Рябиновая колдунья… Флетчер, кажется, не меньше моего потрясен этой сценой. А Россиньоль продолжает:

— Знаешь, у меня та ночь как живая в памяти… Когда тебя разбудили, и ты вылезла из кучи лапника, я даже не сразу понял, мальчишка ты или девчонка — так, существо в штанах, и сухая трава торчит из волос. Но как только ты начала читать свои стихи, я чуть с ума не сошел, даже не верилось — разве можно чувствовать так в семнадцать лет? Это ведь даже не всякая женщина понимает! Как я потом тебя искал — для Ордена!

— Но я уже два года в Ордене, — наконец выговариваю я. — Я Подмастерье на Пути Ткущих Узор.

— Значит, есть на небе справедливость, — торжественно произносит Россиньоль.

Когда я, спотыкаясь от усталости, бреду из музыкального салона, устроенного в Яшмовом зале принцессой Наинрин, по дворцу крадется на мягких кошачьих лапках темно-синий весенний вечер.

Как же я сегодня вымоталась, о боги…

Нет, все-таки славная идея — позволить всем менестрелям, которых понаехало видимо-невидимо со всех концов Мира Великой Реки, и других посмотреть, и себя показать еще до свадебного пира. Здесь можно петь сколько угодно и чего хочешь — не то что на пиру, где положено спеть сколько-то королю о доблести и сколько-то королеве о любви… Однако замечу справедливости ради — после этого пения в салоне лично я не пустила бы на пир по крайней мере половину тех, что насиловали лютни в Яшмовом зале.

Кто-то наверняка скажет, что я, как любой член Ордена, слишком пристрастна: не всем же слагать Слова, бывают ведь и просто песни. Бывают, не спорю… но час занудных вариаций на извечную менестрельскую тему «О западный ветер с восточных холмов» способен хоть кого вогнать в тягостные раздумья о том, куда катится наше мироздание. К тому же половина этих песен исполняется на одной ноте, а вторая половина на диком надрыве, и даже находятся таланты (в том числе, неизвестно почему прославленный в этой Сути, Элаур Серебряный Луч), которые умудряются совместить и то и другое.

Смотрелись, на мой взгляд, всего шесть или семь человек, среди них блистала некая Рант — как я потом узнала, тоже Мастер Ордена на Пути Растящих Кристалл, хоть и местная — и, конечно, Винато-Россиньоль. То, что вытворял там этот хмырь, описанию просто не поддается — зрители стонали… Жаль, что Флетчер не снизошел до высокого собрания, он бы всем им показал! А впрочем, уж его-то я и в Городе наслушаюсь.

— Эленд, хвала небесам! Наконец-то я тебя нашел!

Орсалл вырастает на моем пути, как чертик, выскочивший из шкатулки. Ну держись, старый боевой лось! Сейчас ты у меня узнаешь, как без вести пропадать на целый день!

— Ах, это вы, лорд Орсалл, — я вкладываю в эту реплику весь сарказм, на какой только способна. — Боги мои, какая встреча! Не прошло и трех дней…

— Эленд, я…

— Я тебя спрашиваю, возлюбленный мой жених, — не даю я ему рта раскрыть, — по каким непролазищам ты таскался на этот раз? Ты только посмотри, на что похож твой плащ!

— Я…

— Ты — ведро грязи, прилипшее к моему левому сапогу! — выговариваю я с неизъяснимым удовольствием. — И ты прямо сейчас отдашь мне ключ от своей комнаты, чтобы я смогла забрать вещи!

— Именно об этом я и хотел просить тебя, Эленд…

— Что еще? — я сразу навостряю ушки. Если Орсалл чего-то от меня хочет, то за это я обязательно что-нибудь да получу.

— Не могла бы ты эту ночь провести в моих покоях, а меня пустить к себе? Мне крайне неудобно об этом просить… — он наклоняется к самому моему уху: — Тебя поместили прямо напротив гостей с Соснового Взморья…

— Ну и что?

— Унвейя, — шепчет он еле слышно. — Придворная дама Госпожи Моря Хилгеритт. Я был с ней сегодня в новом форте…

— И ты просишь об этом МЕНЯ? — я еле сдерживаю смех. — Меня, твою сговоренную невесту в глазах Атхайна и двора?

— Ты вправе издеваться, Эленд. Я был так неосторожен, что уже назвал Унвейе и место и час.

Я в свою очередь наклоняюсь к его уху.

— Покорнейше прошу прощения… но не треснет ли у вас рожа, властитель Краснотравья?

— Значит, договорились, — Орсалл тут же сует мне ключ вместе с отстегнутой от плаща массивной овальной застежкой. Хитрый, скотина, — знает, что я уже давно положила глаз на эту брошь.

— Имей в виду, — бросаю я ему вслед, — последствия за свой счет. Разбираться с королем будешь сам, без моей помощи.

— Буду, буду, — машет он мне рукой. — Обязательно буду, — и торопливо удаляется по полутемному коридору, насвистывая «Высок кипрей на склонах гор». Я смотрю ему вслед, скрывая усмешку.

Бабник. Сколько себя помню, вечно покрываю какие-то его похождения. О, бедная, бедная, бедная женщина, которой он в конце концов достанется в мужья!

Ладно, мне так даже лучше — не надо перетаскивать вещи с третьего этажа на первый. Нешто пойти лечь прямо сейчас, не все же злоупотреблять гостеприимством Флетчера. Да он к тому же в данный момент наверняка пьет с другими Рыцарями Долины, а я слишком устала, чтобы выдержать еще одну серию великосветских комплиментов…

Как оно обычно и бывает, стоило мне коснуться подушки — усталость и сонливость как рукой сняло. Уже с час я тоскливо ворочаюсь в постели и все больше укрепляюсь в мысли, что лучше встать и пойти потрепаться на сон грядущий с кем-нибудь из старых приятелей.

Шаги в коридоре — не один человек, неразборчивый гул голосов… К Орсаллу? Нет, мою дверь миновали, слышен скрип ключа в замке соседней.

— Проходите, располагайтесь, — неожиданно четко слышится из-за стенки. Да, со звукоизоляцией во дворце королей Каменогорья явно плоховато…

— Все-таки, Ювад, ты уверен, что здесь нас никто не подслушает? — едва заслышав такое, я тут же настороженно замираю. Между прочим, в речи говорящего слышен акцент Черных Песков. Едва уловимый, правда, но у меня профессионально хорошее ухо на особенности произношения.

— Еще раз говорю тебе, Сальх, — никто. Комната угловая, за стенкой только этот пустозвон Орсалл, а ты своими глазами видел, как он проскользнул к бабе.

— Но, может быть, слуга…

— Слуга, понимающий наречие Высокого Запада? Не смеши меня, Сальх. Все наши в сборе?

— Да, все, — низкий властный голос, ответивший это, смутно знаком мне, но никак не припомню, откуда. — Итак, как обстоят дела с королевской охраной?

— Все великолепно, мой господин, — судя по голосу, в котором звенит едва сдерживаемый смех, это совсем мальчишка, моложе меня. — Завтра, в день бракосочетания, во дворце дежурит личная гвардия старого короля, которой не очень-то по душе молодой Атхайн. Что бы ни случилось, их невмешательство гарантировано.

— Но как так получилось, что Лебединую Когорту отозвали из дворца? — еще один голос с акцентом Черных Песков, но куда более приметным. — У меня не укладывается в голове, что Атхайн может хоть в чем-то не доверять Иммзору!

— Я думаю, аттары, подробности будут вам мало интересны, — снова голос мальчишки, довольный-довольный…

— Ты не прав, Эртиль, — теперь смех слышится и в голосе того, кого назвали Сальхом. — Аттары с наслаждением выслушают эту замечательную историю.

— Значит, началось с того, что я пригласил одного их новобранца, только что сменившегося с дежурства, пропустить со мной стаканчик-другой…

Я лежу, боясь вздохнуть. Если меня услышат — тут мне и конец, и, как в песне, никто не узнает, где могилка моя… Мать вашу, вот это, называется, повезло! Ну почему всю мою жизнь на меня как бы случайно валятся разнообразные интриги и заговоры — я же их терпеть не могу!

А данный заговор, похоже на то, нешуточный. Если уж речь зашла о Береговой Когорте, чаще именуемой Лебединой из-за крылатых шлемов — самой верной, самой надежной! — и о ее капитане Иммзоре, лучшем друге Атхайна, воистину рыцаре без страха и упрека, которого даже я бесконечно уважаю, хотя не переношу профессиональных военных…

Пришла беда, откуда не звали! Черные Пески в результате войны оказались на проигравшей стороне, им само образование Речного Содружества, где всем заправляет Каменогорье, — такая кость поперек горла! Атхайн, конечно, молод, однако уже сейчас мыслит стратегически. Очевидно, что он не сегодня-завтра приберет под свою руку все небольшие держания вроде Краснотравья или Солнечья, причем приберет исключительно мирным путем… И вот вам снова Великая Андорэ почти в своих прежних границах, и горе тогда любым «воинам веры», которые попытаются сунуться на северо-запад! Пока Атхайн у власти, он не допустит повторения того безобразия, которое и довело эту Суть до Войны Шести Королей.

Вот только не всем это по нраву. Почему-то какую Суть ни возьми, у народов, исповедующих лунную религию, всегда чуть ли не в ментальности заложено, что они не могут не воевать, особенно с иноверцами! И Черные Пески служат превосходной иллюстрацией этого правила…

— …он к тому моменту уже не вязал лыка, называл меня Илло — видно, принимал в этой форме за кого-то из своих — и клялся в вечном братстве. Я тоже расхваливал его на все лады и, поскольку с его стороны поступило предложение поискать женского общества, обронил, что таким молодцам, как мы с ним, и принцессы не отказывают. Он тут же ухватился за идею и заорал: «Хочу принцессу Йоссамэл!» И с этим воплей поперся по коридору прямо в Хрустальный павильон, а я его и не очень-то удерживал, — мальчишка по имени Эртиль уже смеется вовсю, и ему вторит кое-кто из заговорщиков. — Представляете, идет, скандирует в такт шагам: «Хо-чу Йос-су!» и при этом размахивает снятым со стены канделябром, из чего я сделал вывод, что именно этим предметом он ее и хочет…

Последние его слова покрывает дружное мужское ржание. Я тоже издаю какой-то сдавленный звук, к счастью, заглушенный смехом аттаров, и для профилактики дальнейших неосторожных поступков засовываю в рот край одеяла.

— Так мы дошли до самой опочивальни принцесс, и он стал долбить в дверь своим подсвечником. Ну, Йосса вылезает на шум, в халате, как всегда, скорбная и страшная, что-то царственно вопит на тему «как смеете, смерды», а из-за ее плеча торчит Наинрин, кажется, в одной ночной рубашке, все кости на просвет видны. Лебеденок мой, увидев это зрелище, поднял палец, икнул и изрек: «Нет, СТОЛЬКО я еще не выпил!»

Новый взрыв хохота. Да, а паренек-то родом из Эстелина, раз безнаказанно проделывает такие штучки! Чужаку не суметь так. Ох, только попадись мне, змееныш…

— Йосса как услышала такие слова, так в обморок и брякнулась — прямо нам под ноги. А Наинрин визжит как резаная своим писклявым голоском: «Стража! Стража!» Ну я не стал дожидаться, пока она докричится — через старшенькую перешагнул, подхватил Лебеденка и давай бегом оттуда! Да еще на прощание вякнул: «Так и быть, поимеем совесть, раз Йоссу поиметь никак не получится…»

— Ты позабавил нас своим рассказом, — перебивает его властный голос, — но все это действительно подробности. Каков был результат этих ваших пьяных похождений?

— Самый для нас наилучший, мой господин. Йосса, придя в себя, нажаловалась Атхайну, а тот вызвал Иммзора и начал драить: мол, распустил когорту, доверия не оправдываешь, вынь да положь мне этих двоих ублюдков! А пока виновные не будут найдены и наказаны, Береговая Когорта снимается с несения караула во дворце во избежание дальнейших нарушений спокойствия. Иммзору и возразить-то на это нечего было — загнал своих Лебедей в казармы и сам во дворце не показывается.

— Значит, все готово для задуманного нами, — подводит итоги властный голос. Господи, кто же это все-таки? Отчетливое ощущение, что слышала его уже не раз. И он, как и этот Эртиль, — не с Черных Песков.

— Так значит, завтра, сразу после свадебного пира? — Ювад, я уже научилась различать их по голосам.

— Воистину так. Вы двое берете на себя Атхайна. Ты, Сальх, со своими людьми — Тэйрина и Клематис, — слышу, он усмехается.

— Славная выйдет у них брачная ночь!

— Ее тоже… раскаленной спицей? — вздрагивает голос Эртиля. Понятное дело, мальчишка еще непривычен к столь циничному хладнокровию…

— Можно и обычной, — как ни в чем не бывало отвечает обладатель властного голоса. — Раскаленной надежнее, но это надо еще успеть раскалить. А следов так и так не останется, и все это прекрасно будет выглядеть как результат колдовства… понятно, чьего.

— Имеется в виду ведьмочка из заповедной долины магов? — вот в этом месте мне делается по-настоящему страшно. Черт, да если бы не этот бабский угодник Орсалл…

— Ну почему же именно она? Ее вряд ли тронут, но ведь она сама сколько раз говорила, что не уполномочена отвечать за весь их Рябиновый Дол! А кому из ее родичей пришелся не по вкусу новый расклад — из Каменогорья не доищешься… В общем, престол переходит к Йоссамэл, и спустя положенное время я прошу ее руки и получаю согласие.

Так вот кто это! Можно было и сразу догадаться — Растрейн Фиэренранский из Долины Лилий, тот самый, что так рвется в командоры, но уже дважды выбирали не его. Йоссамэл давно к нему неравнодушна. А ему так хочется оказаться у руля, что ради этого он все Речное Содружество продаст за бесценок.

И-ди-от! Я понимаю, что на Андорэ ему плевать — лучше быть королем в Каменогорье, чем в Андорэ простым рыцарем — но на что надеется он сам? Усидеть на алебардах своих союзничков с Черных Песков, которые смешают его с пылью как только, так сразу?

Эх, если б только знать остальных! Имена Сальх и Ювад не говорят мне ничего, я не соотношу их с конкретными лицами, а голоса могу и не вспомнить. А у других не знаю и имен, даже не уверена, все ли они с Черных Песков…

— Да, аттары, — это тот третий… — Советую всем участникам завтрашнего спрятать в рукавах кинжалы — мало ли что может случиться…

— На свадебную церемонию и на пир нельзя входить с оружием, — возражает еще кто-то.

— Хо! Атхайн сам не обманывает доверия и других считает такими же глупцами! Нас заставят снять с пояса мечи, но кто заглянет к нам в рукава? Здесь Эстелин, а не Ярензаг!

— Так по рукам, аттары?

— По рукам, владетельный Растрейн! И да покарает нас Тот, Чей меч — серп Луны, если мы отступим от своего слова!

— Я принимаю твою клятву, Гисор… будущий, властитель Краснотравья! Как насчет того, чтобы взять от меня эту землю, когда я отправлю на плаху Орсалла?

Скажете, не идиот?! Еще дело не сделано, а он уже раздает невзятые земли! Да на его месте я бы эту Гисорову клятву ни в грош не ставила после того, как он только что презрительно говорил о глупцах, не обманывающих доверия!

— Ладно, аттары, — опять Ювад. — Время уже позднее. Обо всем переговорили, так что расходитесь по одному. Ни к чему привлекать внимание…

Скрип двери. Шаги. Снова шаги… Я лежу, как лежала, все еще боясь пошевелиться, хотя тело ужасно затекло. Так и придется засыпать — Ювад-то из своих покоев никуда уходить не собирается.

Да разве мне сейчас до сна? Речь уже идет не только о королевской семье, но и о моей собственной шкуре. Пусть Растрейну и нет дела до меня, но Йоссамэл — совсем другое, ей только дай повод от меня избавиться… Если ее приведут к власти, то дорогу в Каменогорье мне лучше забыть навсегда.

Мозг работает на полную мощность. Что я вообще могу? Предупредить Атхайна? Не поверит — доказательств-то у меня нет. Эртиля я в лицо не знаю. Он у заговорщиков шестнадцатая спица в колеснице, и на пиру его, вероятнее всего, не будет — а то еще Йоссамэл узнает или Наинрин… Растрейн наверняка чист как снег и сам никого убивать не станет — зачем претенденту на престол в крови пачкаться? А эти, с Черных Песков… их тоже голыми руками не возьмешь. Что, кинжалы в рукавах? Так это наша национальная традиция, мы без них как без штанов! Или еще что-нибудь в этом роде… И потом, они говорили, что старая гвардия не станет вмешиваться…

Дать знать Иммзору. Это главное.

Но доказательства, доказательства…

И вот я сижу за пиршественным столом и усиленно делаю вид, что слушаю новую балладу Элаура Серебряного Луча из серии «когда менестрели берутся за меч». Не знаю, как менестрели, а вот воины, по-моему, должны браться за меч, едва заслышав такого, с позволения сказать, менестреля. Рядом со мной Орсалл поигрывает вилочкой для фруктов с выражением тоскливой обреченности на лице. Представляю, каково сейчас старому боевому лосю — у него ведь, в отличие от меня, еще и абсолютный слух…

Поворачиваю взгляд в сторону королевского стола. Королю пристало быть благосклонно невозмутимым, и по виду Атхайна невозможно угадать, какие чувства вызывает в нем сей лажегонитель. Зато его новоприобретенный зять Тэйрин, пытаясь скрыть зевок, отхлебывает из пустого кубка. Оно и понятно — они там, у себя в Долине Лилий, слыхали и Флетчера, и Россиньоля, не говоря уж о местных талантах.

Атхайн, Тэйрин, Клематис…

Вот они сидят, все трое, и невозможно сказать, кто из них сейчас более счастлив. Тонкое, с правильными чертами лицо Атхайна сейчас прямо-таки образец королевского величия… а серые глаза так и светятся изнутри серебристой, весенней, искрометной радостью. И рядом Тэйрин — открытый взгляд, располагающая к себе ясная улыбка. Невысокий ростом, широкий в кости, он всегда уступал в ловкости и изяществе брату своей жены… Но кто в эту минуту осмелится сказать, что сын Дигенны Даквортской некрасив или хотя бы не под стать прекрасной Клематис? Хоть и покинули Нездешние Долину Лилий более тысячи лет назад, но какая-то часть их крови все еще струится в жилах этого ясноглазого, светловолосого народа — у кого-то капелька, а у кого-то и десять.

И король и жених — оба в белом. Клематис между ними как первый весенний цветок на фоне светлой талой воды. Бледно-зеленое — согласно обычаю — свадебное платье, на каштановых локонах покоится венок из пурпурных гиацинтов, заботливо выращенных во дворцовой оранжерее как раз к этому дню…

…Ее тоже раскаленной спицей?..

Ее-то за что?! Только за то, что умеет поднимать глаза к небу и радоваться восходу солнца?!

Вот он, прямо напротив меня сидит — тоже в белом, как все Рыцари Долины, тоже с падающими на плечи длинными светлыми волосами. Лорд Растрейн из Фиэренрана, красивая мразь со скучающим выражением лица. Соколиный глаз в его обруче уставился на меня светлым зрачком перелива. А ведь и этот… и слова-то не ругательного подобрать не могу… тоже предпочел бы сейчас слушать Флетчера, а не то, что приходится.

Я злорадно усмехаюсь про себя. Среди Рыцарей Долины за этим столом не хватает одного, и лишь двоим в зале известно, какое такое неотложное дело предпочел Йоралин Даквортский песне на свадебном пиру. Лишь Россиньоль слышал ту фразу, которую я быстро шепнула Флетчеру сразу после свадебной церемонии, и видел, как мгновенно помрачнел его взгляд…

Растрейн тоже поглядывает в сторону королевского стола. И не молодая чета притягивает его взор — нет, не она, а затянутая в парадное платье — серебро звезд на бархате ночи — красавица Йоссамэл, гордо восседающая по левую руку брата. Старшая — но до сих пор не замужем. Не уступающая в красоте Клематис — но похожая на нее не больше, чем еловый лес на сосновый. Будь ее воля, соком аконита стал бы березовый сок в обрядовой чаше! Подле нее младшая из трех сестер, белобрысая Наинрин. Роскошное сиреневое платье в пене оборок болтается на ее тощей фигуре как на вешалке или швабре. Эта умна и не истерична — удалась в отца не только внешностью — но уж больно любит быть каждой бочке затычкой, а потом удивляется: чего это лорды и рыцари обходят ее стороной, как Гнилые Болота?

Что скрывать, эта парочка всегда на меня косо поглядывала — еще и потому, что в преклоняющих передо мною колени я никогда не имела недостатка. Каждый такой (да простится мне гнусное женское самомнение!) воспринимается ими как добыча, выхваченная из их пасти. Так что не уцелеть мне при Йоссе: женские разборки — вещичка пострашнее любой политики. Эх, знали бы все они, что я давно уже стремлюсь не привлечь новое внимание, но лишь удержать кое-какое старое…

Не желая лишний раз встречаться с ними взглядом, резко поворачиваю голову влево. А вот и аттары Черных Песков, полный комплект. К этим невольно проникаешься уважением. Вон тот, судя по всему, предводитель — спокойный, немногословный, со взглядом ястреба. Наверное, это Гисор, а вот этот, с нервным лицом и быстрыми движениями — Сальх. Резные лица с одинаковыми темными полосками усов, и одежда тоже одинаковая — даже ради праздника не отказались от своего черно-красного. Я чую сталь, что притаилась в широких алых рукавах, как змеи чуют землетрясение. Ибо велико напряжение аттаров, хоть они и прячут его, они сейчас — перетянутая струна… я тоже.

Боги мои, это что, Элаур до сих пор не кончил балладу или я не заметила, как он начал следующую?! Ну нельзя же так, всему есть предел! Склонился над лютней и этак аккуратно потряхивает ухоженной челкой, чтоб и не растрепать, и порыв страстей изобразить. Проскакивает мысль: а родись этот персонаж где-нибудь в Сутях Города — наверное, лажал бы в стиле рок еще на одну извечную тему о дыме сигарет и ночном окне…

Нет, нельзя так — это напряжение с примесью страха делает меня такой ненормально озлобленной. Ведь хороших людей за этим столом на порядок больше. Взять того же Орсалла или Госпожу Моря Хилгеритт, или Сарда, нового командора Рыцарей…

Ох… Наконец-то он кончил! Тянет перекреститься, но Миру Великой Реки неведом Распятый, а потому вместо этого я демонстративно прикладываю ко лбу пальцы, сложенные колечком.

— Да простятся мне мои дерзкие слова! — это Россиньоль. Тоже наверняка чуть не уснул… — Всем известно, как хороши баллады Элаура, но не кажется ли вам, почтенные гости, что сегодня мы собрались здесь не вспоминать о горестях минувшей войны, а петь и радоваться?

— Истина! Точно так! — гул голосов со всех сторон.

— И, так как сейчас настала моя очередь петь для молодой пары и всех вас, я спою веселую Эрг-Лэйскую застольную песню!

Так… Готовность номер раз. Россиньоль предупрежден: петь такое, подо что я могла бы танцевать.

Россиньоль пробирается на место певца. И с первым же его аккордом — «Хэй, пусть звенят бокалы — снова нам мало, хоть наливали вовремя нам сполна!» — я срываюсь со своего места и, покорный движению рук, взлетает вверх мой черный полупрозрачный плащ. Вряд ли любой другой женщине за этим столом простилось бы подобное нарушение приличий, но статус чародейки везде и всегда несколько особый…

Нет, Мастер Мастера всегда поймет, даже если один из них еще Подмастерье — то, что надо!

Хэй,

Пусть красотки пляшут

К радости нашей,

Путь наш украшен

ласками юных дев!..

Изящная прическа, которую Лейримэл утром целый час сооружала на моей голове, рассыпалась в какие-то считанные минуты — ну и хрен с ней! Я кружусь между накрытыми столами, и вот уже двое или трое юных девиц, которых некому оказалось вовремя ухватить за подолы — в том числе Эймо — присоединяются ко мне. Веселье охватывает зал, в глазах появляется блеск.

— Спасибо, сестра, ты подняла всех! — кричит мне Клематис, когда я оказываюсь слишком близко от новобрачных. Это придает мне веры в себя. Одним прыжком я взлетаю на стол, с которого уже убраны основные блюда, и там с торжеством завершаю свой танец.

Музыка смолкла. Что ж, своего я добилась — все взгляды прикованы ко мне. Сейчас я как Поющая на возвышении, средоточие порывов и энергий тех, кто у моих ног…

Так не дрожи коленками, Эленд, мать твою! Что делаешь — делай!

— Государь мой Атхайн, и вы, отважный Тэйрин и дивная Клематис!.. Пусть я не менестрель, но есть у нас в Рябиновом Доле одно… — секундная заминка, — …Слово, которое будет очень уместно на этой свадьбе. Дозволите ли вы мне говорить, владыки?

— Говори, Эленд Плетущая Чары, — величественный кивок Атхайна.

СЛУШАЙТЕ! ПОКУДА НЕ ПРОБИЛ ЧАС,

ПОКУДА ОСТАЛИСЬ СИЛЫ И ГОЛОС…

Я делаю глубокий вдох, словно собираюсь скрыться под водой. Мир вздрагивает от звука моего голоса:

Зажгите свечи, и звезды зажгите!

Сегодня ночью для вас танцует

Прекрасная Алла из храма Сиры…

Слово — не с этой Сути. Силийское. «Андсира», «Долквир» — непонятные здесь слова, но плевать. Пусть думают, что хотят. Я — Говорю. Я делаю свою работу.

Стекайтесь скорее на главную площадь!

Сейчас она начинает свой танец,

Ступая по черным зеркальным плитам

Легко, как будто по облакам…

Море огней — то факелы светят,

Море голов — то замерли люди,

А музыка громче и все быстрее —

Как Сердце выдержит этот ритм?

Одна — в толпе, на земле и на небе,

Под тонким сиреневым покрывалом

Так беззащитно гибкое тело,

И кровь струится музыке в такт.

А там, во дворах, столы с угощеньем —

Но не позволит Андсира пройтись ей

Босыми ногами в безумном танце

По мясу с кровью и по вину…

Я Говорю, я уже сама не слышу своего голоса — я настоящая Поющая. Все, кто в этом зале, протекают через меня — и я знаю, что и Флетчер уже здесь, замер у дверей в напряжении ожидания. А я срываю со всех оковы, как скальпелем по душе, и все тайное незаметно становится явным, и все, кто в силах прикоснуться ко мне мыслью, наделяются даром видеть сущность вещей…

Зажгите свечи, и звезды зажгите!

Сегодня женится мой любимый,

И перед тем, как сойти в могилу,

В последний раз я танцую для вас!

Все, отказали тормоза… Нетерпение аттаров — прибой, что не в силах коснуться моих ног. И вот теперь можно вставлять ключ, умело выточенный под замок. Монотонно, нараспев, в бешено-завораживающем ритме:

КРУЖИСЬ ЖЕ, АЛЛА, ПОКА НЕ УСТАЛА,

ТАНЦУЙ, ПОКА МЕРТВАЯ НЕ УПАЛА,

ЛЮБИМЫЙ ЖЕНИТСЯ, И НАГРАДОЙ

ЗА ТАНЕЦ ЖИЗНИ ЕЙ БУДЕТ СМЕРТЬ,

ЗА ЗВЕЗДНЫЙ ТАНЕЦ ВО СЛАВУ АНДСИРЫ,

ЗА ТАНЕЦ СИРЫ — МЫ ПЛАТИМ ЖИЗНЬЮ,

ЗА ТАНЕЦ ЖИЗНИ — МЫ ПЛАТИМ СМЕРТЬЮ,

ЗА ТАНЕЦ СМЕРТИ — ЛЮБВИ… ПЛАТИТЬ…

Голос мой медленно замирает в обморочной тишине. Больше всего в этот миг мне хочется упасть без сил, но я с изумляющим меня саму жестоким упрямством отсчитываю секунды: две… три… четыре… старт!

— Да как ты посмела!

— Кощунство!

— Разве можно такое читать на свадьбе!

— Это заклятие!

— Конечно, заклятие!

— Смерть чародейке!

Ага… Вот вы все, голубчики (восемь… девять…), кого слетевшие тормоза уберегли от оков моей финальной ворожбы! Ну ни один не захотел промолчать, каждый высказался — тут тебе и все аттары (нет, не все — есть и непричастные!), и всеми нами любимый лорд Растрейн, и начальник старой гвардии (четырнадцать…), и скорбная Йоссамэл — ух ты, да она, оказывается, вовсе не в неведении, — и ее дама Раэрис… шестнадцать… финиш!

— А ну, молчать! — это очнулся Атхайн. В том, что контакт наших подсознаний состоялся, я уже не сомневаюсь.

Всплески деструктивности, равно как и выкрики, стихают, властной рукой ненадолго загнанные в берега. Одновременно с этим начал приходить в себя остальной народ — глаза светлеют…

— Зачем ты это сделала, Эленд? — сталь в голосе. — Это были сильнейшие чары — и я не увидел в них света!

Я поворачиваюсь к нему — глаза в глаза.

— Государь мой Атхайн, вспомни, применяла ли я хоть раз ту власть, что дарована мне свыше, во вред тебе и Речному Содружеству?

— Ни разу доселе, — голос его тверд. Он хочет быть справедливым — я не лишу его этого удовольствия.

— Помнишь ли ты, как шло твое воинство, повинуясь слову моему, три дня без сна и отдыха, чтобы успеть в Эрг-Лэйю?

— Трудно забыть такое.

— Не ты ли тогда поначалу страшился довериться мне, ибо и тогда увидел в моих Словах и делах не свет, но силу?

— Было так.

— Последний вопрос — не сочти за дерзость, мой государь. Готов ли ты еще раз вверить мне свою жизнь в случае неминуемой опасности?

— Если не будет иного выбора, я не стану колебаться.

Еще один вдох. Кажется, заговорщики уже начинают понимать.

— Так прикажи страже, государь, — резко и быстро выкрикиваю я, — арестовать и обыскать всех, кто возвысил на меня свой голос — твоя память держит их не хуже моей! Ибо лишь злой умысел разрушения и смерти может противостоять этим чарам! Единение с Той, что зовет к Себе…

Я не успеваю договорить — ярензагский метательный нож, нацеленный мне в горло, со звоном ударяется о застежку Орсалла, которой сколот на груди мой плащ. Да, этого стоило ожидать от тех, кто потерял контроль над своими порывами! Я инстинктивно падаю, уклоняясь от второго ножа, который отбивает Тэйрин широким металлическим зарукавьем — и ловлю плечом третий, с той стороны, откуда не ждала… да и не мне предназначенный. Сквозь обжигающую боль в сознание прорывается мысль: а Растрейн, оказывается, даже еще больший дурак, чем я думала…

— Вот видишь, государь! — нахожу я в себе силы выкрикнуть. — Какие тебе нужны еще доказательства? Я отобрала у них сдержанность… — и тупо смотрю, как рвется наружу кровь из моей раны, почти невидная на черном, Но в мою сторону никто уже не глядит. От дверей в зал доносится знакомый до слез боевой клич: «Андорэ и Эстелин!», и в зал с обнаженными мечами врываются Флетчер и капитан Иммзор, а за ними бегут воины с лебедиными крыльями на шлемах, которые тут же ввязываются в схватки с аттарами и кое с кем из старой гвардии. Иммзор в несколько прыжков оказывается рядом с лордом Растрейном, а Флетчерподбегает ко мне…

— Что с тобой, Элендишка? Ох, черт, да они тебя серьезно ранили! — я слышу страх в его голосе и вдруг понимаю, что в этот миг Йоралин Даквортский плевать хотел на всех королей мироздания. Он подхватывает меня на руки, пачкая кровью свое белое одеяние. Рядом уже Орсалл и Россиньоль, кто-то из них, пытаясь помочь, выдергивает нож из раны…

Взрыв боли. Мир гаснет.

Не знаю, что заставило меня пробудиться. Просто вдруг сон отхлынул, как волна отлива, и я осознаю себя в темной комнате Флетчера, в трепетной паутине тишины, сквозь которую из окна доносятся звуки праздничного веселья — голоса, смех, аккорды лютни, и над всем — песня Россиньоля: «Все было так, во все века, и будет впредь наверняка!» Еще не ночь, а только поздний вечер, веселье и не думает утихать. Окно распахнуто настежь, но все равно все это — там, далеко, отдельно от меня, не в силах перелиться через подоконник и разрушить мой хрупкий покой. Я просто лежу и даже не слушаю, а слышу.

Рану под повязкой слегка, приятно покалывает — это хорошо, значит, к утру от нее не останется и следа. Здешняя Алфирил — умелый целитель. Осторожно касаюсь шарфа, которым притянута к телу моя левая рука, — темная газовая полоса прикрывает грудь, выделяясь на белой рубашке даже в темноте. Все, что сейчас требуется от меня, — сохранять полный покой…

Дыхание весенней ночи — ветер чуть касается моего лица, как обещание…

Скрип двери. Осторожные шаги. «Кто там?» — хочу спросить я, но оцепенение грани меж сном и явью сковало меня, я здесь и не здесь, и губы не шевелятся. Да это и ни к чему — я уже знаю ответ. Шорох падающего с плеч плаща, едва слышный стук сброшенных сапог… и кровать подается под дополнительной тяжестью.

— Спишь? — еле слышно, у самого лица.

Я молчу. Я сохраняю полный покой. Шелковистая прядь волос касается моей щеки. Сердце мое, и до этого бившееся не очень сильно, замирает совсем — вот оно… Осторожно-осторожно он подсовывает левую руку мне под плечи, а правую кладет на грудь, совсем рядом с раной. Я жду… непонятно чего, наверное, прикосновения губ… но ничего не происходит — я просто в кольце его объятий.

Совсем близко. Так близко, как я даже мечтать не смела никогда и ни разу. Я боюсь пошевелиться, боюсь дышать — только бы не разомкнул рук…

А потом все исчезает. Остается темнота и тишина, и в этой темноте я — зеленое пламя, зажженное неведомой рукой. Плоть исчезла, суть обнажена. Я горю, значит, живу, но свет мой не в силах разогнать тьму вокруг меня, только накаляет ее нестерпимо, и я — пламя — дрожу в этой тьме… И осознаю, что совсем рядом со мной другое пламя — синее, как летний полдень, и такое же ослепительное, но не греющее, а лишь разбрасывающее вокруг себя призрачный свет синей лампы.

Я тянусь к этому другому пламени, мы осторожно соприкасаемся краями — и на границе рождается, как новая звезда, ослепительная бирюзовая вспышка, и наше биение уже попадает в такт друг другу. Отдергиваемся и снова касаемся, и вдруг — как вздох — вбираем друг друга одним неодолимым движением, и уже нет ни меня, ни его. Есть Мы — бирюзовая звезда, ослепительная и раскаленная — Свет и Сила слились в одно. И каждое дрожание лучей этой звезды, каждая пульсация света отдаются в нервах немыслимым, невозможным наслаждением, и я вижу его — свою — душу до самого дна, и нерешительность уходит, тает как лед, заменяясь радостным изумлением… счастье, непредставимое счастье абсолютной открытости, взаимного проникновения двух душ… слов не хватает, да и не нужны слова, мы — единая нервная система…

«Я ждала тебя всю жизнь».

«Я тебя тоже. Просто не сразу понял, что ты — это ты».

«А я сразу поняла. Я узнала прикосновение твоего пламени. Мы уже были вместе… давно, далеко…»

«Да, два раза или даже три. Я знаю тебя. Когда-то давно тебя звали рыжей Ирмгарди».

«А тебя — Ренато Флорентинцем. Ты вторая и лучшая половина моей души».

«И ты — моей. Ты — жизнь. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой надеждой».

«Ты — сияние. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой силой».

…Впоследствии Россиньоль рассказывал, что, когда он вошел в комнату, мы лежали, как были, в одежде, застывшие до такой степени, что можно было бы счесть это оцепенением смерти, если бы сердца наши не бились, как одно, а от лиц и рук не исходило зеленовато-голубое сияние. Он окликнул нас — но мы даже не пошевелились, не разомкнули объятий. Мы были вне времени и пространства — и, низко склонившись перед нами, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

* * *

«Ты, кажется, успела влюбиться во Флетчера».

«С чего это ты взяла, Нелли?!»

«Просто ты избегаешь называть его по имени, а когда говоришь о нем, то зовешь его „этот изверг“…»

О нем я могу рассказывать бесконечно, так что если утомлю, прерывайте без стеснения…

Я познакомилась с ним неполных восемнадцати лет от роду, в тот же день, когда ступила в Круг Света и стала собой — отныне и навсегда. Еще не веря в свое новое достоинство, не успев привыкнуть к этому необыкновенному чувству единства со всем сущим…

Был дождь — сверкающий майский дождь, что сбивает лепестки с цветущих яблонь, превращает переулочки Города в бурливые горные реки, смеющийся весенний дождь, от которого не укроют ни зонт, ни магия, ни полиэтиленовая пленка, — да и стоит ли от него укрываться, лишать себя такой радости? Наверное, все-таки стоит, если на тебе новое бледно-зеленое платье да еще отделанное жемчугом. Дождь дождем, а линялых тряпок у меня и без того предостаточно…

Вместе с другими прохожими я стояла в дверях большого продуктового магазина и смотрела на серебряную стену, отделившую мир людей от мира стихии…

«А вот мы сейчас девушку спросим… Не согласитесь ли рассудить нас, лойнэлле?»

Их было двое, оба чуть постарше меня. Один, тот, что обратился ко мне, — моего роста, с нечесаной соломенного цвета гривой и лицом, неуловимо выдающим жителя технологической Сути… я лишь бегло скользнула по нему взглядом и во все глаза уставилась на другого, в ярко-голубом, через плечо которого был переброшен широкий ремень гитары.

Он не поражал своим обликом, черты нервного смуглого лица были тонкими, но скорее неправильными — слишком большой рот, выступающий подбородок… Но Круг Света обострил мое зрение, и легкость его движений, гибкость удивительно соразмерной фигуры и в особенности необыкновенно красиво очерченные кисти рук сразу же выдали мне хорошую примесь Нездешней крови в этом человеке. Это — в первый момент. А во второй я поняла, что его лицо мне знакомо, хотя никакое имя с ним не ассоциируется…

«Тут мой приятель Хэйм настаивает, что надо брать белое лаорийское вино, а по-моему, единственное, что здесь стоит внимания в пределах десяти фиолетовых, — это „Айренеса“. Вот что вы нам присоветуете, если на закуску только арахис в сахаре?»

Из всей этой фразы я толком уловила лишь одно слово… и неожиданно словно что-то щелкнуло в мозгу, вставая на свое место.

«Значит, тебя зовут Хэйм? По-моему, совсем неподходящее имя для Рыцаря Долины. То ли дело — Йоралин из Дакворта!»

Тогда-то я и увидела впервые, как он улыбается…

«Так ты из Мира Великой Реки?»

«Ну… скажем так, бывала там. Я из Сутей Города».

«Представь себе, и я тоже!» — он взмахнул рукой с воображаемой шляпой, поклон заставил разлететься его длинные — длиннее моих — темные кудри… «Хэмбридж Флетчер, Мастер Ордена Слова, к вашим услугам!»

Мастер Ордена… Как сейчас вижу тонкую серебряную цепочку, стекающую ему на грудь из-под распахнутого воротника рубашки, а на ней — причудливо ограненный огромный опал. Этот камень словно вобрал в себя все краски мироздания, все колдовское пламя звезд и ночных костров. Тогда я еще не знала, что это не просто красивая побрякушка, предположительно Нездешнего производства, а Мастерский Символ на Пути Растящих Кристалл. Да и сам этот титул еще был пустым звуком для меня…

«Очень приятно. Я Элендис Аргиноль, и ты, Флетчер, первый, кто слышит от меня это имя».

«Вот как? Чем же я заслужил такое доверие?»

«Да ничем. Просто еще два часа назад я и мое Имя не были одним целым».

«Значит, ты только сегодня вошла в Круг Света? Какое совпадение — я ведь тоже только сегодня подтвердил звание Мастера! Черт возьми, это заслуживает того, чтобы устроить совместную попойку! Как ты на это смотришь, Камил?»

«Замечательно смотрю. Но продолжаю настаивать, что надо брать „Айренесу“.

Пойти куда-то с ними… то есть с ним, Камил — так, в нагрузку… Как же я была счастлива в эту минуту, вот так взяла бы и засмеялась прямо на весь магазин! Люди уже и без того оборачивались в нашу сторону — поклон Флетчера привлек к нам всеобщее внимание.

«Глаза б мои на вас не глядели, изверги! Нате вам еще пятнадцать и берите то и другое, и еще что-нибудь, чем заесть, а то я с одного бокала захмелею».

Камил в нерешительности посмотрел на Флетчера. «Бери-бери», — я настойчиво сунула ему в руку свои последние деньги. «Считай, что „Айренеса“ ваша, а лаорийское поставила я».

Не скрывая довольства, он почти бегом направился к прилавку с выпивкой.

«Мой друг, Камил Меройе из Города Страны Больших Труб. Славный парень, но совершенно не умеет вести себя в обществе дам — то стесняется, то хамит, а чаще всего делает то и другое сразу…»

«Кстати, ты сам не назвал мне ни Истинного Имени, ни Сути».

«А тебя еще не научили, что требовать этого не всегда вежливо?» — улыбка сгладила неловкость, но я не сразу нашлась с ответом.

«Ну, ты же говоришь, что из Города… и не Нездешний, хотя и их крови… так что же тут невежливого?»

«Ты это видишь?! Я имею в виду — то, что я полукровка?»

«Так ведь в глаза же бросается…»

Он с усилием сглотнул… Знать бы мне тогда, за что зацепила, — прикусила бы себе язык за бестактность!

«Во мне только четверть эльфийской крови — но на Экологической Нише достаточно и одной восьмой! Я и моя мать — беженцы из тамошней версии Города».

А вот об этом я уже кое-что знала даже тогда…

«Прости…» — я взяла его руку и прижала к своей щеке. И тогда он наклонился ко мне и шепнул на ухо:

«Мое Истинное Имя — Хейнед Виналкар. И ты тоже первая, кто его слышит».

Я посмотрела ему в глаза.

«Спасибо… Флетчер. Даю слово, что никогда не помяну его всуе — как имя Господа».

А потом дождь кончился, и мы пошли к нему домой, и там весь вечер пили, и он взял гитару, и я влюбилась в его песни с первого аккорда — я, выросшая в высшей степени благопристойной Тихой Пристани, где не принято петь в подземных переходах, где не сформировался рок и давно оборвана менестрельская традиция…

Экологическую Нишу за то и прозвали так, что лишь одна разумная раса имеет право жить и дышать там — люди, простые смертные. Все же прочие — «нелюди» — обречены прозябать в резервациях. Там не знают слова «Нездешний» — и нет оскорбления страшнее, чем «эльфийское отродье».

Мир, где дурнушка может оговорить красивую соперницу — мол, отец ее неизвестно откуда пришел, не от эльфа ли рожден, — и расстроится свадьба, и доживет красавица свой век старой девой с поражением в правах…

До чего же злы бывают эти законопослушные граждане, не прощающие ближнему своему ни красоты, ни долгой жизни, ни таланта, но трижды не прощающие — благодати, причастности всему сущему!

Но даже в этом мире возможно все. И рождаются на свет красивые дети с глазами без белков, за чью жизнь матери-смертные платят своей — и выживают, несмотря ни на что. Полукровки вообще живучие.

Одной из таких полукровок и была леди Тассия, мать Флетчера.

Я видела ее — хрупкую сероглазую женщину, выглядящую немногим старше сына, стыдливо прикрывающую шалью изуродованную левую руку…

Будь трижды благословен смертный, отец Флетчера, которого тот никогда не видел, но от которого ей посчастливилось родить сына-мотальца! Уже в тринадцать лет будущий Мастер Ордена сумел пройти по пути в Город-для-Всех — и увести туда свою мать.

Флетчер — обычный человек и даже не унаследовал в полной мере материнской красоты. Разве что проживет лет четыреста да бритва ему без надобности… Но честное слово, когда он берет в руки гитару, я помню только про одну четверть его крови и напрочь забываю про три остальных!

Характер у него, конечно, далеко не сахар, и немногие знают о нем то, что знаю я. Это в него уже на всю жизнь въелось — прятать от людей свою Нездешнюю составляющую и в конечном счете все лучшее в себе. Но я знаю, что он — один из любимых учеников самого Ливарка, и я видела, каков он с матерью, — этого мне достаточно.

Сказать вам совсем честно?

Он заслуживает лучшей женщины в мироздании. Нежной, мягко женственной, умеющей понять и успокоить, всегда приветливой и ласковой, уютной, заботливой, женщины, которая создаст ему такой дом, куда он будет всегда возвращаться с радостью… Верной жены, искусной любовницы, отличной хозяйки и прекрасной матери его детям…

Короче — такой, какой я не в силах стать даже ради него.

Катрен II МОЙ БЕЗ ПАМЯТИ ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

—… Aem-mon lomies caliae limro si raedli venqoir — и да не ступит никакая Тень в наш круг. Да будет так.

— Да будет так, — прошелестели надо мною четыре голоса.

Я сижу на коленях в центре громадной четырехлучевой звезды, символа Единой, что выложена на каменном полу Зала Магистров, — каждый луч наполовину кремовый, наполовину серо-зеленый, что-то вроде стандартной «розы ветров». Причем именно сижу, а не стою, что довольно-таки нагло с моей стороны. Пол, кстати, холодный, и колени мои медленно, но верно стынут.

Луч звезды прямо передо мной упирается в ступени небольшого возвышения. И на нем, освещенный белым сверкающим кристаллом, в деревянном кресле с высокой спинкой, опустив руки на подлокотники — Ливарк, Верховный Магистр Ордена Слова. По идее, я должна смотреть ему в глаза. Но он всегда был непостижим для меня, и по его лицу я все равно ничего не прочитаю — не дано мне. Поэтому, зафиксировав зрачки на сапфировом трилистнике в центре обруча Ливарка, я переключилась на внутреннее зрение и разглядываю троих Магистров Путей, стоящих у концов трех остальных лучей.

Конечно, Ливарк отслеживает это. И возможно, даже понимает, что думаю я сейчас не столько об Апелляции, сколько о том, что недавно на голову мне свалилась моя сестренка Маэстина и с этим надо что-то срочно делать. (Выражение «свалилась на голову» понимайте как вам больше нравится.)

Волнения давно уже нет. Все словно во сне… И к тому же я сильно сомневаюсь, что здесь что-то зависит от меня и моего волнения. Вглядываюсь в лица Магистров, пытаясь понять — какого они мнения об этом затянувшемся анекдоте, что имеют сказать в мою защиту?

Слева от меня стоит Габриэль Лормэ, и на его лице я вижу поддержку и сочувствие. Это закономерно — ведь именно он и подбил меня на Апелляцию к Магистрам. Белый камзол, зеленый плащ, золотые волосы вьются по плечам — изыскан и изящен, как всегда… По виду он типичный современник какого-нибудь Бернара де Вентадорна, хотя по жизни ему лет тридцать с небольшим. Я еще была сопливой девчонкой с Тихой Пристани и знать не знала ни о чем таком, когда Ливарк принял обруч Верховного, и место Магистра на Пути Созидающих Башню — древнейшем из трех — освободилось. И место это по праву занял Лормэ, в финальном Прении одержав верх над прекрасной Альмуад. За все эти годы никто даже не попытался бросить ему вызов — настолько неоспоримо было его превосходство. И он всегда уважал меня до такой степени, что даже позволял работать со своими Словами и Построениями. Короче, за свой левый фланг я не беспокоюсь.

Справа от меня Сайрон из Сияния опирается на гитару с таким видом, словно это меч. Не только Говорящий Слова, но и воин — и этим похож на Флетчера, своего подчиненного. В отличие от Лормэ, Магистру на Пути Растящих Кристалл глубоко плевать, как он выглядит. Каштановые кудри торчат во все стороны, словно он не причесывался три дня, светло-бежевая рубашка измята, а шея обмотана неизменным серым шарфом. На него не смотрят — его слушают с замирающим сердцем… Ощутив, что я остановила на нем внутренний взор, Сайрон подмигивает мне как старый приятель: держись, мол, как-нибудь прорвемся. Да, он не Лормэ, мы знакомы с ним с незапамятных времен, и у меня хватает нахальства не смотреть на него снизу вверх. (Между прочим, я одна знаю, что следующей весной, во время большого Орденского фестиваля, Флетчер намерен бросить ему вызов. И еще неизвестно, кто победит!)

Сзади неодобрительно поглядывает мне в затылок красивая смуглая женщина лет двадцати пяти на вид, по внешности — астурский колониальный тип. На ней золотисто-розовое платье, плечи обнажены, пышные блестящие черные волосы удерживает большой гребень. С трудом верится, что ее зовут холодным северным именем с запахом солоноватого льда — Ар-Ньерд Скогадоттир. Мое непосредственное начальство, Магистр на Пути Ткущих Узор, которую я без особых церемоний сокращаю до Нодди. Так ее звали когда-то давно в недолгую бытность рок-звездой, о чем она вспоминает не иначе как с циничной ухмылкой. И это по ее милости я с третьей попытки не пролезла в Мастера Ордена. Пожалуй, она пристрастна ко мне, но я не могу обижаться на нее за это — слишком люблю, хотя порой мы с ней ругаемся так, что по всему Зодиакальному кругу должны происходить магнитные бури.

— Итак, Магистр Ар-Ньерд… — это голос Ливарка. Есть в нем какие-то особенные мягкость и свет, что-то такое, что всегда настраивает меня на спокойный и возвышенный лад, в каком бы настроении я ни предстала перед ним. — Правду ли утверждает Подмастерье Элендис, что и после третьего испытания ты не сочла ее достойной степени Мастера Ордена Слова?

— То истина, — отвечает мое начальство, как полагается по ритуалу. Выражение ее лица я бы обозначила словами: «я не трушу и упрям».

— Однако мне ведомо, что Совет Мастеров всех трех Путей судил иначе и счел Подмастерье Элендис выдержавшей испытание.

— Да, было так. Но как Магистр Ткущих Узор я обладаю правом вето — и я его использовала.

— Чем же ты мотивируешь свой отказ? Считаешь ли ты, что Подмастерье Элендис недостаточно талантлива в сплетении Узоров?

— Нет, не считаю.

— Считаешь ли ты, что Подмастерье Элендис недостаточно сильна, чтобы пользоваться поддержкой Мастерского Символа?

— Магистр Ливарк, — в ее голосе заминка досады, — на этот вопрос я не в силах ответить только «да» или «нет».

— Могу ли я сказать? — это влезает Лормэ. И, не дожидаясь формального разрешения Верховного: — Как Магистр, равный Ар-Ньерд и владеющий той же мерой объективности, утверждаю и свидетельствую, что Подмастерье Элендис не только способна полноценно работать на уровне Мастера, но уже делала это неоднократно и успешно.

— Что дает тебе основание утверждать это, Магистр Лормэ? — не сомневаюсь, что Ливарк спрашивает так, для проформы. У него — свои источники информации…

— Верно ли то, что лишь три полноправных Мастера с трех Путей способны выстроить Купол Абсолютной Защиты? — вопросом на вопрос отвечает глава Созидающих Башню.

— Воистину…

— Так вот, — перебивает Лормэ, — семь месяцев назад такой купол был выстроен над Вратами Белгунды, и от Ткущих Узор в этом участвовала Элендис наравне с двумя Мастерами — с моего Пути и с Пути Растящих Кристалл.

Точно — Лормэ присутствовал при том, как я хвасталась этим деянием на балу в Башне. Все одно к одному…

— Это где такая Белгунда? — вмешивается Нодди, презрев ритуал.

— На границе между знаками Рака и Льва, — спокойно и четко отвечает Сайрон. Ах да, его же тоже туда носило, правда, несколько раньше, чем нас — до Черной пыли — и не в Белгунду, а южнее. Но все равно — было, не спорю. — По официальному реестру Башни Теней эта Суть называется Мидгард-6.

— Не была… Хотя, кажется, знаю оттуда кое-кого — жрицу, что ли, ихнюю… Смуглая такая, курчавая и невысокая.

Ага, Гэсти из храма Пляшущего Тура, она самая. И уж не знаю, шесть или еще сколько, а мы так всегда звали это местечко попросту Мидгардией. Суть как Суть, не приманка для туристов, но и не жертва эсхатологии. И Белгунда — очень славная провинция, живут там Простые милые люди, растят ячмень, пасут свиней, варят пиво. И никто никому не враг…

— Кто из твоих Мастеров строил этот купол? — прерывает неуставные разговоры Ливарк.

— От Созидающих Башню там был Мастер Россиньоль.

— А от Растящих Кристалл — Мастер Флетчер, — добавляет Сайрон, хотя его пока никто не спрашивал.

В эту минуту я, для разнообразия, возвращаю зрение в зрачки и успеваю заметить, как легкая улыбка трогает губы Верховного: опять эта неразлучная троица — «сладкая парочка» Эленд и Флетчер (как дразнит нас Урбен де Периге, побратим Флетчера) и примкнувший к ним Россиньоль… Уж не до такой степени непостижим для меня Ливарк — такая улыбка у него довольно точный эквивалент гнусного хихиканья. Это же далеко не первый случай, когда до него доводят совместные похождения нашей бригады!

Нет, что ни говорите, а славное тогда вышло дельце. Флетчер с Россиньолем в то лето работали во Вратах Белгунды по контракту, причем Флетчер уже не в первый раз. А я прикидывалась странствующей жрицей в одном древнем городке, шарлатанствовала месяц, надеясь кой-чему подучиться и попутно прихватить на память некую святыню, — мне она явно была нужнее, чем им. Только местные жители довольно быстро поняли, что я из себя представляю, и выгнали с позором.

Вот я и подалась в Белгунду, потому что как раз тогда Мидгардию начало застилать Черной пылью, а удирать, не предупредив своих, казалось мне непорядочным. И когда зашла речь о Куполе, всем было до лампы, что я только Подмастерье — накрыть землю от Черной пыли как-то важнее. А уж когда мы разожгли костер, влезли на ворота и Флетчер заговорил свое Слово первым — народ тут же притих и начал всех нас молча уважать. Ну что ж, и мою часть работы похаять нечем, хоть и использовала я вместо Мастерского Символа бусы из янтаря с серебром, случайно оказавшиеся у меня на шее. А в результате не пострадавшая от Пыли Белгунда теперь одна из главных политических сил Мидгардии и даже с Царством Приморья не считается, вот как. Это, кстати, к вопросу о роли Слова в геополитике…

— Я расспрошу обоих этих Мастеров, — наконец говорит Ливарк. — Но и без этого я вполне готов поверить твоим словам, Магистр Лормэ, — хотя бы потому, что хорошо знаю об аналогичном случае в Мире Великой Реки, когда Подмастерье Элендис в одиночку выполнила работу полноправного Мастера.

Ух ты, чего он припомнил! Моему так называемому «подвигу на пиру» уже скоро год, но его я не забуду до смертных врат — ведь именно он подарил мне Флетчера. Однако любопытно, кто довел эту историю до Верховного — кроме нашей славной троицы, из Ордена я видала там только Рант…

— Раз уж ты сам заговорил об этой истории, Магистр Ливарк… — неожиданно вступает Сайрон. В принципе, от него я многого не жду — несмотря на наше давнее знакомство, в работе он видал меня лишь однажды. Так что дружеское сочувствие — все, что он может мне предложить. — Хотел бы обратить твое внимание на то, что тогда Элендис взяла за основу своего Узора старое Построение Мастера Альмуад. А только истинному Мастеру под силу взять Слово не своего Пути — и дать ему новую жизнь для своих целей.

— То, что Эленд ставит опыты над чужими текстами, вместо того чтобы шлифовать свои, мне и без вас известно! — ни с того ни с сего взрывается Нодди. — И я закрываю на это глаза. Я даже допустила ее к испытанию со «звездной шестеркой», содержащей лишь две вещи, полностью сплетенные ею самой. А одна из тех, что не ее, между прочим, была твоя собственная, Магистр Лормэ!

— Во-первых, я официально разрешил Эленд работать с этим Словом даже без Права Мэллора, ибо признаю, что перевод на Путь Ткущих Узор сделан блистательно! — невозмутимо парирует Лормэ. — А во-вторых, дорогая Ар-Ньерд, ты отстала от жизни. «Звездная шестерка» Эленд уже стала семеркой, и седьмое Слово в ней — твой «Факел».

В ответ на это Нодди заводит глаза к небу и демонстративно крестится. Ой, братцы-римлянцы, они же сейчас из-за меня подерутся! Весь ритуал уже давно полетел к лешему. Не-е, зря я Сайрона недооценивала — такую кашу заварил!

— Хорошо, — говорит Нодди с таким видом, будто сейчас кого-то укусит, — я буду беспристрастна и объективна — в говорении Слов мало равных Эленд, и Мастера всех трех Путей без страха отдают свои вещи ей в работу. Но следует обратить внимание и на то, какие именно вещи она выбирает! «Монолог со сцены» — Иссякающая Сила, еще три — Клеймо Вечного Непокоя…

— А ее собственный «Город из гранита» — Разрешение от Оков, — тихо, но твердо отвечает Лормэ, и довольная улыбка ложится на его губы. — Не вижу ничего плохого в том, что девушка пробует себя в разных направлениях.

— Ничего плохого?! Лормэ, я стала Магистром после долгих лет всевластья леди Наллики. Вы же все только что не прыгали от радости, когда это случилось! А разгребаться в ее наследии — мне. По всему Зодиакальному Кругу рассеяны Мастера и Подмастерья ее выучки — а учить она умела, в этом ей не откажешь, равно как и в таланте. А чего она и все мы этим добились? Да только того, что Ткущих Узор начали бояться! Я знаю по крайней мере четыре Сути, где моих людей не пускают в священные места и даже к больным — считают, что они способны только навредить. Я своими ушами слышала фразу: «Путь Ткущих Узор уведет тебя под Тень» — это говорил один из Стражей Башни своей подружке, соискательнице. Или ты считаешь, что отсвет этой дурной славы не падет рано или поздно на весь Орден? И станем мы вместо того, чем призваны быть, еще одной порочной силой для мироздания — словно их без нас мало…

— Ну, дорогая Ар-Ньерд, тут ты преувеличиваешь. В конце концов, ты в ответе только за свой Путь, но превыше тебя — Магистр Ливарк, и ему не привыкать…

При этих словах Верховный морщится, словно раскусил зернышко перца. Все в эту минуту подумали об одном и том же — Луг Безумец… но никто не произнесет этого имени вслух, aem-mon lomies… К тому же Нодди, пусть дальняя, но родственница Хозяину, незачем бередить эту рану.

— И вообще не понимаю, при чем здесь Элендис Аргиноль.

— Вы что, считаете меня слепой?! Я уже устала притворяться старым шлангом! Именно потому, что лучше всех вас знаю действительную цену Эленд! Она, конечно, еще молода и неопытна, многого не умеет, но если кто из недоучившихся и способен сравниться по силе и возможностям с Налликой, то только она, и никто другой! А мне второй Наллики не надо, я и с одной-то не знала, как справиться. Будь она хоть десять раз достойна поддержки Символа — Словом не убивают, и бьют не Словом. И в этом вы меня не переубедите.

Это правда…

Из-за того, что в последнее время я стала частой гостьей в Башне Теней, наши с Нодди отношения перестали быть отношениями учителя и ученика, и в порыве панибратства я порой говорю ей кое-что лишнее. Сейчас мне вспоминается день, когда на нас обеих напала жажда подвигов и мы, в отсутствие Хозяина, учинили в Башне генеральную уборку. Когда наставник драит закопченные стены возле очага, а ученица разгребает гору грязной посуды, оставшейся после недавнего приема гостей (и все это, заметьте, без никакой магии!), поучительная беседа плохо выходит. Но Нодди вряд ли забыла фразу, брошенную тогда мною небрежно и заносчиво: «Мое единственное оружие — печатное слово. В крайнем случае непечатное».

Слово — действительно оружие, с этим ничего не поделаешь, и я это всегда понимала. И если бы у меня был какой-то выбор, если бы моя дорога в Ордене была стандартной: соискатель, ученик и только потом Подмастерье — я хотела бы ступить на Путь Растящих Кристалл, тех, кто велит, а не очаровывает. Как и они, я знаю святость той минуты тишины, которая бывает перед началом каждого Слова. И нет для меня ничего более захватывающего, чем «мгновение ноль», когда на Говорящем сосредоточены все взгляды, когда, пойманный в перекрестье чужих воль, он впитывает энергию для того, чтобы взять их всех в свои ладони… И это у меня с детства — помню, как я любила представлять себя на месте Йоны Урманы, объявляющей по радио о начале войны! А тайный шепот над кипящим зельем — не знаю, по мне ли? Но…

Но с самого начала моей ведьмовской биографии я была отмечена Лайгаддэ и узнала, что я не просто рядовая ведьмочка, а — Огненная, Леди Огонь, Жрица Танцовщица. И в Орден за руку привела меня именно она, а там Ливарк только глянул мне в глаза — и я сделалась сразу Подмастерьем, но на Пути Ткущих Узор, и иного мне не дано.

Что ж, Ливарк не только Верховный Магистр, но и мой Лорд — он Огненный, как и я (хотя считается, что я этого не знаю, даже внешне он выглядит скорее причастным Ветру). Ему виднее. Да я и сама чувствую, что я иная, сильнее или нет, но их мерки — не для меня. И зря это они про Наллику — я НИКОГДА не стану ею, это в моих технико-тактических характеристиках заложено!

— Ньерд, опомнись! — возмущенный голос Сайрона. — Ты сама знаешь, что Эленд — полная противоположность Наллике, в ней нет тени! Вспомни, что ей под силу «Боргил» Лормэ, а более светлой вещи я в жизни не слыхал! Пусть в ее исполнении это не шедевр, но у Наллики, не говоря уж о ее учениках, в жизни с губ не слетит ничего подобного. А кроме того, ее любит Флетчер — единственный, кому за последние пятьсот лет удалось войти в Сияние…

Ну зачем ты так, Сайрон?!

Я утыкаюсь лицом в колени, мне хочется заплакать, не знаю почему. Да, Флетчер — Помнящий. Мало того, он, как и я, имеет то, чего пока лишен и сам Сайрон — Высшее Посвящение, дающее возможность распознавать Тень под любой маской. Но зачем сообщать об этом кому попало, зная, что он всячески это скрывает? В конце-то концов, сейчас, в этой жизни, никакой ни его, ни моей особой заслуги в этом нет. И… А ведь мы никогда не называли наши отношения словом «любовь». Любовь — это как у Хозяина со мной… С Флетчером же это нечто большее, слияние душ превыше слияния тел, когда не нужны слова… И мне так больно всякий раз, когда этого касается кто-то посторонний!

Прикрывая лицо краем плаща, осторожно обвожу круг внутренним зрением. Кажется, никто, кроме Ливарка, даже внимания не обратил — слишком поглощены препирательством.

— Разве смог бы он быть с такой, как Наллика?

— Да что ты это мне объясняешь! Ты это объясни ученикам, которые дразнят власти ее «Песней у костра»! И соискателям, которые шарахаются в коридорах от ее черного плаща!

Матерное слово!!!

В бешенстве я вскакиваю на ноги.

— Долго вы еще будете попрекать меня этими тряпками? Да, сшила из того черного шелка, который нашла на брошенной квартире Наллики, и не делаю из этого позора! У нее там еще парча была с золотым тиснением, да вуалей черных целый склад — я и этим не побрезговала! А где я что другое возьму, если все деньги в уплату за квартиру уходят?! И так вечно таскаю что где плохо лежит, и обираю… сами знаете кого! Или, по-вашему, достойнее рыться в тряпье из вторых рук и шить платья из старых штор? На-до-е-ло! Дайте мне работу по контракту — будет у меня и приличный прикид в цветах ауры, а придираться — это вы все Мастера и даже Магистры!

— Успокойся, Элендис, — мягко произносит Ливарк, и я тут же стихаю. — Ты превыше цвета своей одежды — а иначе не была бы ученицей Лайгалдэ. И умный понимает это. Тебя же, Магистр Ар-Ньерд, я понял так: ты считаешь Подмастерье Элендис достойной звания Мастера, но боишься, что она может употребить обретенную силу не во благо.

— В принципе да, — Нодди заливается краской. — Ее характер…

— Что ж, Подмастерье Элендис, придется тебе доказать, что ты пришла из света, тем, кто этого не желает видеть. Тут, кажется, упомянули «Боргил». Так вот мое решение: ты должна сотворить такое же Слово — тоже Возвращающее Суть и не менее сильное. Сделаешь — никто во всем мире не оспорит твоего права на звание Мастера Ордена Слова. Aen ye-o jthalet.

— Aen ye-o jthalet, — эхом проносится по кругу. Решение вынесено — и кристалл Ливарка медленно гаснет. И в угасающем свете его я вижу жест руки Верховного, подзывающего меня. Я покорно приближаюсь, и тогда он говорит тихо и ласково, так, чтобы не услышали остальные:

— Не переживай, что уходишь отсюда без Мастерского Символа. Так ли уж необходим он той, которая способна почерпнуть силу и вдохновение из простой нитки рябиновых бус?

Глаза его светятся каким-то сдержанным озорством — совсем как у Флетчера, когда он в настроении. В конце-то концов, до того, как сесть в кресло Верховного и сделаться непостижимым для таких, как я, этот деятель наверняка вдоволь пошлялся по Сутям с обтрепанной лютней или гитарой, и «великих и ужасных деланий» на его счету куда побольше, чем у нашей троицы, — оттого-то мы так притягательны для него.

Первое мое побуждение — поцеловать ему руку, но я тут же одергиваю себя — я женщина, а он, черт возьми, не мой любовник! — и ограничиваюсь глубоким поклоном.

На выходе из святилища Ордена я нагоняю Ар-Ньерд. Теперь, когда церемония закончена, я имею полное право поговорить с ней как подруга с подругой.

— Нодди, я тебя вот о чем хочу спросить: ты с Удардой давно виделась?

— Не далее как вчера, — Нодди достает из пачки сигарету, закуривает. — А что тебе от нее надо на этот раз?

— Не говорила ли она тебе, что в последние две недели еще одна девушка с Тихой Пристани обрела свое Истинное Имя?

— Вот уж этого не говорила точно, — убежденно отвечает Нодди. — Такие новости мимо меня не проходят. Да и она, думаю, не стала бы о таком молчать — моталец с Тихой Пристани зверь еще более редкий, чем какая-нибудь птица феникс. По-моему, за все время после твоего появления оттуда пришли то ли один, то ли два человека — и точно парни, а не девчонки.

— Значит, эта паршивка таки не вошла в Круг Света, — произношу я раздумчиво. — Ну что ж, теперь я оставляю за собой полную свободу действий. Я ей дала две недели — за это время черта можно было зарегистрировать.

— Это ты о ком?

— Да о Маэстине, моей дорогой сестрице! Выучилась разрывать мироздание, на радостях сбежала из дому, неведомо как добралась до Города и теперь сидит здесь в каком-то, прости Господи, скорпионнике. И конечно же никаких известий родителям не подает — ах, нам уже семнадцать, круче нас только вареные яйца и Алланнские горы! Да я им и то стараюсь хоть раз в три месяца весточку посылать — все-таки не чужие люди, что бы там раньше между нами ни было… а уж она-то не я, ее отец любил даже больше, чем младших!

— А откуда ты знаешь, что она, как ты выразилась, сидит в скорпионнике? Может быть, просто живет…

— Как раз на Страстной неделе это наказание мое за все грехи сразу заявилось ко мне. И думаешь, в гости? Нет, денег просить — это у меня-то! Оказывается, эта зараза перед уходом сняла все, что было, со своего именного вклада, обменяла здесь на фиолетовые и полгода оплачивала из своего кармана все пиры и пьянки этой гоп-компании. А теперь денежки тю-тю, им там в очередной раз жрать нечего, а тут и праздники подоспели, как на грех… Потому и домой ее не прогонишь — отец за такое дело ее за ноги повесит и будет не так уж не прав. Ну я ей и сказала: шагом марш в Круг Света, и чтоб без Истинного Имени на глаза мне не показывалась. Только тогда «Баклан-студия» возьмет ее на довольство, причем лишь ее одну, а не всех ее недопесков…

— Кого-кого? — переспрашивает Нодди.

— Недопесков! Слово, созвучное слову «недоносок». Я даже формулировку придумала: песец есть зверь белый и пушистый, а недопесок еще не песец, но очень хочет. А Маэстине я пригрозила: за две недели не зарегистрируешься — так и знай, натравлю на тебя Стражей с полным на то правом, и они доставят тебя назад в Дверис скоростной почтой. Если гора не идет к Магомету, то пусть идет на фиг!

— Уверяю тебя: в эти две недели в Кругу Света не было никого с Тихой Пристани, — мрачнеет Нодди. — Слушай, а тебе не кажется, что если человек не идет регистрироваться даже под угрозой голода и крайне неприятной высылки, то ему что-то сильно мешает?

— Именно это мне и кажется, — я вздыхаю. — И я уже вполне дозрела до мысли заявиться туда самой и на месте разобраться… кое с кем!

— Запоминай дорогу, — командует Нелли. — И не забудь снять Орденский трилистник. Если уж хочешь играть притусовавшуюся ко мне девицу, выдерживай роль до конца.

— Да-да, спасибо, что напомнила, — я спешно отстегиваю от головной повязки и прячу в пояс знак Ордена. У меня он не совсем обычный — цвета морской волны и темный-темный, почти черный.

— Нелли, а ты уверена, что мое… хм… исчадие прячется именно тут?

— У Влединесс вечно отираются всякие страждущие. Она уроженка Авиллона, ее и без Круга Света голыми руками не возьмешь. Вот и набиваются к ней разнообразные ушельцы… ^[236] Я ведь тоже тут отсиживалась, когда первый раз разругалась с Россиньолем — тут всегда и всех принимают.

Нелли — подруга Россиньоля, крепкая и веселая крестьянская девушка чуть моложе меня. Лет семь назад бродячий менестрель Винато проходил мимо ее родной фермы, спел пару песенок, и на следующее утро за ним увязалась девчонка-подросток. Как впоследствии выяснилось, навсегда. Регулярно они с Россиньолем ругаются в дым, Нелли от него уходит, но потом почему-то всегда приходит обратно. За эти годы она много потаскалась за ним по Сутям, узнала жизнь и обычаи мотальцев, приобрела в Городе популярность как искусная рукодельница и в конце концов стала полноправным членом нашего маленького содружества уличных артистов, которое матушка Флетчера зовет «Баклан-студией». Я тоже очень нежно привязана к Нелли — такой хозяйственный и крепко стоящий на земле человек, как она, вносит недостающую стабильность в наше бестолковое существование («все вы у меня личности творческие, а посуду за вас кто мыть будет?»).

— И кстати, когда я тут сидела, я уже знала свое Истинное Имя, хотя и скрывала это от Влединесс, — продолжает Нелли. — Твоя Маэстина вполне может сделать то же самое и почему не делает, мне не понять.

— Ты тут сидела, потому что не знала, куда податься, — возражаю я. — А Маэстина могла бы жить с Луминно или даже со мной — уломала бы я мадам Гру. Всех моих сестер учили музыке, а она еще и очень способная, так что выступала бы с нами, играла на скрипке и имела свою честную долю в наших деньгах. Захотела бы — поступила бы куда-нибудь доучиться, у меня ведь есть кое-какие знакомства… Так нет же — сидит хрен знает где, голодная, в тряпках с чужого плеча, и упрямится!

— Я этих ушельцев, честное слово, никогда понять не могла, — говорит Нелли с жаром. — Как вообще можно ходить по Сутям без умения считывать язык, брать рассеянную информацию и изменять облик и одежду? Неужели им так больше нравится? Я ведь еще помню время, когда ничего этого не умела — это ж легче застрелиться сразу! В первой же полуоткрытой Сути камнями закидают!

— Насколько я знаю такой народ, они не верят, что все эти способности возникают только в Кругу, — объясняю я. — Что значит полнота сущего и совокупность реализаций, им втолковывать бесполезно: раз кто-то умеет, значит, и они могут научиться, причем сами. Так сказать, одной лишь силой мысли. А про замысел Творца с ними вообще лучше не говорить — побьют.

— Так уж сразу и побьют?

— Во всяком случае, меня побили. Это давно было, я после обретения своего Имени такая вытаращенная была, что развешивала словеса где надо и не надо. Еще не усвоила, что проповедь не должна быть пропагандой, за что и получила.

У входа в подъезд еще не старая на вид бабушка удерживает маленького внука от поползновений целиком слопать весь кулек пастилы.

— Вы к Влединке, девочки? — завидев нас, она отрывается от своего важного занятия.

— Да, к Влединесс Хинд, — отвечает вместо меня Нелли.

— Опаздываете! — улыбается бабушка. — У нее гости час назад как собрались, уже поют, — и снова поворачивается к внуку.

— Соседка, что ли? — спрашиваю я Нелли.

— Угу, — кивает та. — Поражаюсь долготерпению этой женщины — другая бы давно на ее месте половину здешних обитателей сдала куда-нибудь. Например, в клинику для опытов. А ей все нипочем, всегда — здравствуйте, до свидания, Влединка, хочешь пирожка с яблоками, я сегодня пекла, такой вкусный!

— В Авиллоне жители вообще святые, — соглашаюсь я. — Я и сама-то не всегда понимаю, как меня мадам Гру терпит.

На лестнице и в самом деле слышно пение. Для разнообразия даже неплохое — какая-то веселая песенка про прекрасную донну и незадачливого ухажера. Я бы не отказалась послушать ее поближе, но к тому моменту, когда мы достигаем седьмого этажа, пение смолкает.

Деревянная дверь покрыта облупившимся лаком, посередине косо выжжена надпись: «ВСЕОБЩИЙ ПРИЮТ». Рядом, прямо на ступеньках лестницы, сидят две девчонки лет шестнадцати и вида на редкость не женственного. У одной в руках малая силийская арфа, иначе называемая кесминой, у другой магический кристалл, способный запоминать звук, — магнитофоны в этом обществе непопулярны.

— Привет, — бросает Нелли. — Что, опять Влединка вас на свежий воздух выставила?

— Там сейчас Арлетт Айотти спит, — отвечает та, что с кристаллом. — Влединесс сказала — не мешайте, а хотите петь, идите на лестницу.

— А это кто с тобой? — спрашивает арфистка.

— Так, подружка, зовут Эленд, — лицо Нелли абсолютно невозмутимо. — Одно время странствовали вместе.

— Эленд, а ты Светлая или Темная? — спрашивает меня девчонка с кристаллом. Меня невольно умиляет эта детская непосредственность.

— А ты как считаешь? Ты-то сама какая?

— А я ни за Свет и ни за Тьму, — произносит она со значением. — Я за Всемирное Равновесие! — все эти большие буквы видны в ее речи невооруженным глазом.

Вот экспонат!.. О боги мои, почему, если их некому пороть, я должна заниматься еще и этим?! Мне своей Маэстины выше крыши хватает! Черт возьми, мне тоже когда-то было шестнадцать, но почему-то в ту пору я и выглядела, и вела себя совсем иначе!

Я выпрямляю спину, откидываю голову назад — то, что Флетчер называет «позой владычицы».

— Юная леди, там, откуда я родом, считается дурным тоном, когда головная повязка висит на ушах, да еще и не прикрытых волосами! — отчеканив эту высокомерно-изящную фразу, я с каменным лицом прохожу мимо ошалевших девчонок в незапертую дверь «ВСЕОБЩЕГО ПРИЮТА». Нелли украдкой показывает мне большой палец.

Дверь в одну из комнат плотно притворена. В другой комнате на полу сидит сразу много народа — женщин больше, чем мужчин, но основная часть ничем не лучше тех двоих на лестнице. То, что простительнодевчонкам, девушкам моих лет и старше простить трудно — а средний возраст народа именно таков.

В углу, невзирая на шум, кто-то спит, завернувшись в грязное одеяло — явно не Арлетт АйТи, судя по размеру торчащих ног. В центре комнаты постелена клеенка, на ней — чайник, банка абстрактного варенья, немного хлеба и много чашек разной степени наполненности. Если мне скажут, что это весь сегодняшний обед данной компании, меня это не удивит. Зато накурено — хоть топор вешай. Блин, сразу глаза резать начало… я торопливо бормочу себе под нос простенький блоккодификатор, стараясь не думать о том, как буду выводить из организма эту дрянь.

На шкафу батарея пустых бутылок — тут и «Айренеса», и «Золото кланов», и лаорийское всех цветов, и даже пара емкостей из-под неимоверно дорогой и божественно вкусной «Молитвенной чаши». Вот, значит, как здесь миры спасают… на червонцы Леопольда Ковенски, отложенные в приданое старшей дочери! Поймаю Маэстину — убью! Исключительно из общих соображений, в назидание потомкам. Да, кстати, что-то не вижу я среди этого сборища своей сестренки…

— А Маэстина с Эвераром гулять ушли, — шепчет чей-то голос в ответ — не на мои мысли, а на вопрос Нелли. — Вроде должны через час-полтора вернуться, если только не забредут в соседнюю Суть.

Придется ждать. Сие скучно и противно почти до рвоты, но, увы, неизбежно.

Пока Нелли заводит беседу с кем-то из прежних знакомых, я тихо пробираюсь в угол комнаты и устраиваюсь на широком подоконнике, полуприкрывшись занавеской. Вроде бы меня и нет здесь, а тусовка как на ладони. Да и концентрация дыма тут не столь убийственная — форточка приоткрыта.

Прислушаться, что ли, для разнообразия, о чем треплются недопески, все-таки не для того я сюда пришла, чтобы уйти в себя и вернуться нескоро…

— …Нет, все, у меня руны совсем подохли. На секунду отвлеклась, а Эолена давай их руками лапать, всю настройку сбила. Теперь как ни разбросай, все какую-то чушь несут.

— Слушай, не мне тебя учить, но если так трясешься над энергетикой — поработала, тут же сложила в тряпочку и убрала подальше, а не бросила мешочек на видном месте, как это у тебя водится…

— Знаешь что, дорогой, есть еще такая штука, как профессиональная этика! А тех, кто не понимает, что рабочий предмет должен знать только руки хозяина, надо давить! Ну ничего, вот пусть только придет сюда еще раз — мы ее всей командой так приложим!..

— …А что я вообще мог поделать один против пятерых? Так и выбирался почти трое суток, с одной булкой и флягой воды…

— Ну, это еще не самое страшное.

— …и без единой пылинки курева!

— Ой, тогда верю. Вот это действительно задница!..

— …И это называется песня? Прошу прощения, но у меня абсолютный слух, мне это — как тебе ножом по стеклу! Пусть петь я и не умею, не всем дарован голос, но если я лажаю, то что тогда делает Тив?

— Инта, он наемник, а не менестрель. Его слушают не ради искусной игры, а потому, что он поет правду. Правду, понимаешь? Нет, тебе не понять, ты же никогда не сражалась и не теряла друзей в бою, так что для тебя его песни — всего лишь немузыкальный крик…

— Ты зато великая воительница! Тот же Тив говорил — без тебя в Тисоне ни одна кабацкая драка не обходится. Пользуешься тем, что большая часть мужиков, прежде чем ударить женщину, сначала все-таки подумает…

— …есть способ. Только Лэри говорит, что для этого специальный нож нужен, сплав из семи основных металлов. Просто выставляешь руку вперед и проходишь.

— Вам с Лэри легко говорить — вы с ней обе полуэльфы. Думаешь, у меня тоже получится? Да и где я такой нож возьму?

— Ну, нож можно и заказать, вот Лэри появится — спросим… Только умоляю тебя, хотя бы при нем не употребляй женский род в обращении! Иначе он и разговаривать с тобой не станет!

— Прости, все время забываю, что она андрогин… э-э, а за ухо-то зачем?..

— …Так что, Стражи Хедваля силой в этот Круг запихнули?

— Да нет, похоже, что сам пошел. Струсил!

— И что теперь?

— Да вот видела его Эсс не далее как позавчера. Идет, сияет, словно пятак свежей чеканки. Эсс — к нему, мол, что ж ты не показываешься, тут у Данни третью неделю депресняк. А Хедваль сразу лицом поскучнел и говорит так высокомерно: «Если человек хочет, чтобы у него были проблемы, они у него будут. Возитесь и дальше со своей Данни, а с меня хватит!» Развернулся и ушел не прощаясь.

— Тогда понятно, почему его Круг выпустил. Я и раньше подозревал, что он не совсем наш. Помнишь, когда Птица новую песню пела, Хед ко мне перевесился и шепчет: «Слушай, почему она так орет? Кто у нее отбирает эту самую свободу?».

— Помню. Пожалуй, оно и к лучшему, что теперь его нет среди нас…

В который уже раз за свою многотрудную и многогрешную жизнь я возношу хвалу Единой за то, что, уйдя из дома по Закону Истока, я сначала попала в Рябиновый Дол, потом поучаствовала в Войне Шести Королей, познакомилась с Пэгги и лишь после этого, поднабравшись опыта и получив Истинное Имя, впервые узрела подобный, мать его, серпентарий! Окажись я на месте Маэстины… да после одной лишь недели в таком террариуме Тихая Пристань показалась бы мне лучшим из миров.

Меня трудно назвать терпеливым человеком — но сейчас я сижу за своей шторкой, сосу конфету, которую кто-то не глядя пихнул мне в ладонь, и молчу. Молчу, хотя могла бы сказать им, что в плане биоэнергетики нет большой разницы — коснулись руны или просто близко поднесли к ней палец, указывая. Что в штампах типа «но этот мир еще запомнит доспехов лязг и звон мечей» нет ни грана правды, особенно если проорать это на бешеном надрыве. Что помянутый Хедваль, похоже, не только не трус, но и весьма неглуп. И что никакой полукровка (в особенности если его смертная кровь от отца) никогда не будет называть себя «полуэльфом» — это ругательство, страшнее которого настоящие Нездешние не знают ничего. За такое даже на дуэль не вызывают, а просто дают в морду на месте…

Да и что это вообще такое — спасать миры? Детство… Тот, кто мудр, знает, что борьба всю жизнь шла за души, и только за них…

Но зачем говорить вслух все эти банальности, да еще людям, которые в принципе не способны тебя услышать? Ввязываться в бессмысленный спор — значит опуститься до их уровня.

Терпи. Ты пришла сюда за своей сестрой. Затем, чтобы она не превратилась окончательно в одно из этих созданий с труднопостижимой логикой. Вот ей и будешь прочищать мозги, если припала такая охота к ассенизаторской деятельности…

— …Так, люди и нелюди, кто-нибудь знает, водится ли в этой дыре кофе или вымер как класс? А то я прямо сейчас помру, — женский голос, низкий, звучный, но грубоватый, словно пропитый и прокуренный насквозь. «Арлетт Айотти!» — проносится шелест по комнате. Я аккуратно выглядываю из-за занавески, желая взглянуть на местную достопримечательность, чей сон не положено тревожить бренчанием на арфе.

Она довольно эффектна — даже сейчас, помятая со сна и явно похмельная. На вид вроде бы старше меня лет на пять или шесть. И странное лицо… глаза слишком светлые для того, чтобы цвет этих смоляных волос был настоящим. А одета значительно лучше большинства присутствующих, белый костюм — узкие брюки и блуза из тонкого шелка — выгодно облегает фигуру, крепкую, но стройную. Если бы не этот ее кошмарный голос…

— Сейчас я сварю, лоини Арлетт, — Влединесс, худенькая неприметная девушка в сиреневом халатике, срывается со своего дивана и пулей вылетает за дверь. — Я специально оставила немного…

«Лоини»? Даже так? Мне делается совсем интересно, и я высовываюсь из-за занавески более чем наполовину.

— Тогда кто-нибудь, дайте сигарету больной женщине, пока оно там варится, — Арлетт проходит к дивану и уютно устраивается на том самом месте, с которого согнала хозяйку. Вокруг нее тут же образуется кольцо готовых почтительно внимать, и из него тянется несколько рук с сигаретами и огнем.

Похоже, сейчас начнется вещание. Вот уж это несомненно имеет смысл послушать — эта Арлетт из тех, кто привлекает к себе внимание с первого взгляда, и здесь, судя по всему, является прямо-таки культовой фигурой…

Но именно тут ко мне протискивается Нелли. За ней следует некое существо неопределенного пола — худенький подросток не старше четырнадцати лет, с огромными глазами и длинными пушистыми волосами солнечного цвета. Явно Нездешняя кровь, хотя процент оной на глаз не определяется.

— Вот, Имлаанд, это Эленд, — представляет меня Нелли. — Эленд, а это Имлаанд Эрхе из Хани, из семьи целителей. Представляешь, родители отправили это создание в первый самостоятельный путь — дойти до Города и войти в Круг Света…

— Знаю, — отвечаю я. — Многие целительские или жреческие кланы практикуют такое. Так в чем же дело?

— А дело в том, что Хани отстоит отсюда то ли на восемь, то ли на девять шагов сквозь мироздание. И вот по дороге создание наткнулось на эту самую Арлетт. А она вбила ему в голову, что в Круг Света входить смертельно опасно. И теперь создание не знает, что делать: и в Круг идти боится, и домой вернуться не может, не исполнив заданного. Так и сидит у Влединесс уже полтора месяца. И сидеть здесь ему хреново-хреново…

— Так что можно я у тебя немножко поживу, Эленд? — тихим голосом довершает Имлаанд, краснея от неловкости. — Нелли говорит, что ты добрая…

— Погоди, — я кладу руку на хрупкое плечико. — Давай сначала разберемся, почему ты боишься войти в Круг. Тебя же послали твои родители, а родители не могут желать тебе ничего плохого.

— Наверное, не могут, — Имлаанд хлопает длиннющими ресницами. — Но лоини Арлетт тоже не желает мне ничего плохого, а она говорит — Круг отнимет мою свободу…

Так, эту песенку мы уже слышали и раньше. Ушельцы просто патологически помешаны на свободе. Причем свобода эта понимается ими прежде всего как независимость от любого долга и любой ответственности. И уж никоим образом не как «возможность самому определять пространство принятия решений», как учила меня Лайгалдэ.

— А почему ты считаешь, что Арлетт желает тебе добра? Она же для тебя абсолютно чужой человек.

— Меня хотели убить в одном из миров. Кричали — «нелюдь, нелюдь»… А она вступилась, отняла меня у толпы и помогла дойти сюда. Только говорит — мои родители не знают всей правды, потому и послали меня вот так. А правда в том, что Круг не только дает, но и отбирает взамен.

А вот это уже зацепка! Я быстро оглядываюсь на Арлетт, но та оживленно грузит своих адептов и не обращает ни малейшего внимания на нас двоих — Нелли уже снова убежала с кем-то общаться…

— А поподробнее не можешь объяснить, Имлаанд? Твои родители наверняка сами входили в Круг, когда были моложе, но ведь они не считают, что потеряли от этого нечто, иначе не послали бы тебя.

— Я попробую… Лоини Арлетт говорит — у каждого человека есть тень. И так должно быть, потому что не может быть света без тьмы и дня без ночи. Тень нужна, чтобы человек был в равновесии…

Блинн… Мать моя женщина, а ведь начало срастаться! Эти девчушки на лестнице, помнится, тоже размахивали каким-то Великим Равновесием.

— …Но раз это Круг Света, то он и хочет, чтобы люди служили только свету, и делает их как бы своими частичками. Лоини Арлетт сказала — винтиками в машине, но у нас нет машин, я плохо понимаю, что это такое… Вот, а для этого он отбирает у людей тень, и они уже ничего не делают неправильно, потому что знают, как надо. И им уже никогда не больно по-настоящему, а лоини Арлетт говорит — кому не больно, тот не человек.

— Имлаанд, — перебиваю я, — но почему бы не допустить, что Круг просто делает людей сильнее и умнее? Разве тебе не хочется этого?

— Да, но лоини Арлетт говорит — слабость есть тень силы. Отними слабость — опять нарушится равновесие. А только Человек в равновесии по-настоящему свободен.

— Так ты боишься потерять свободу? — спрашиваю я как можно ласковее, хотя внутри меня все уже кипит от ярости. Так бы и натравила Стражей на эту Арлетт, но это называется «настучать» и является поступком в высшей степени неспортивным…

— Нет, я даже не этого боюсь. Просто лоини Арлетт еще сказала, что люди на самом деле делятся на простых и вольных. На тех, у кого можно отобрать свободу, и на тех, у кого нельзя. Первых намного больше, и они, выходя из Круга, даже не замечают, что утратили что-то. А вольные в Круге просто сходят с ума, — Имлаанд опускает глаза и договаривает еле слышно: — И я — из вольных. Лоини Арлетт говорит, что только поэтому и спасла меня, что я — как все они, а не как простые люди…

Мне приходится укусить себя за руку, чтобы сдержаться. Нет, методика вербовки адептов поражает своим изяществом — страх либо сойти с ума, либо оказаться не в числе избранных… Так, я спокойна, я очень спокойна, я не хочу набить морду Арлетт, морду Арлетт набью не я, это сделают и без меня! А я пока буду решать логическую задачку: как объяснить, что такое принцип копирования, детенышу из мира без машин?

— Знаешь, Имлаанд, Арлетт, кажется, тоже знает не все. Давай я тебе попробую объяснить. Ты ведь доверяешь мне?

— Ага, — улыбается Имлаанд. — У тебя глаза, как у моей старшей сестры.

— Так вот, если ты прочитаешь книгу, ты ведь возьмешь из нее нечто. Возьмешь знание, и оно будет уже в двух местах — в книге и у тебя в голове. Но ведь от этого знания в книге меньше не станет, и ее сможет так же взять и прочитать любой другой человек. А теперь представь, что в ту же книгу забралась мышка. Она не будет читать книгу, а просто съест страницу из нее. При этом она тоже получает нечто — пищу себе в брюшко, — но книги становится меньше. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, — кивает Имлаанд. — Это очень просто.

— А теперь пойми: Круг Света читает входящих в него, а вовсе не ест. Он получил то, что могли дать ему твои родители, и взамен дал им новые возможности. Но ни его, ни их от этого меньше не стало. Так как же он может что-то отобрать у тебя, будь ты хоть трижды из вольных?

Имлаанд морщит лобик в задумчивости.

— Ты говоришь так, что хочется верить. Когда народ разойдется, я обязательно спрошу у лоини Арлетт, что она думает по этому поводу.

— Спроси, — улыбаюсь я. — Но что ты будешь думать, если она скажет тебе, что я говорю неправду?

— Тогда… Тогда решить смогу только я. Ведь проверить, кто из вас лжет, я не в состоянии.

— Вот и правильно, — я не отказываю себе в удовольствии прикоснуться к пушистым волосам. — Так всегда и поступай — учитывай чужое мнение, но решай самостоятельно. И на всякий случай запомни мой адрес: сектор Девы, улица Седьмая Сосновая, дом шестьдесят шесть, на девятом этаже спросить мадам Гру, а потом Элендис…

Имлаанд уходит, и теперь я могу не сдерживать более своих эмоций. Трать-тарарать-тарарать и еще раз трать! Если и Маэстине этим закомпостировали мозги — неудивительно, что в Круг Света ее на аркане не затащишь. Сколько я помню, моей милой сестрице всегда нравилось думать, что она не такая, как все, а лучше, талантливее, в общем, избраннее.

Арлетт тем временем берется за кесмину и начинает что-то вопить — разумеется, тоже о Свободе и Равновесии. Что-то типа: «Дайте белому лебедю черную песню, дайте черному ворону белое небо» — слова абсолютно не запоминаются, напор же такой, что удивительно, как с потолка штукатурка не сыплется. О боги мои, ну где же эта паршивка Маэстина, за какие грехи вы заставляете меня терпеть еще и это!

«Странник, ты чего такой грустный?» — «Я букву „т“ потерял…» Почему им всем так нравится быть проклятыми?!

— …Что с тобой? — я и не заметила, как ко мне подкралась девчонка в черной шляпе. Похоже, одна из самых верных адепток Арлетт — насколько я помню, та приняла сигарету именно из ее рук. — Тебе плохо?

— Нет, — бросаю я сквозь зубы. — Просто я не в силах слушать эту песню! «Дайте, дайте…» серому страусу красные ноги, блинн!

Глаза девчонки неожиданно загораются странным блеском:

— Я знаю, тебе больно, — произносит она с какой-то неестественной интонацией. — Но ты все равно слушай, слушай — и тебе станет лучше!

Внезапно она умолкает, окидывая меня странным взглядом. Конечно, от местного стандарта «унисекс» мой внешний вид отличается весьма сильно — широкие черные брюки, корсаж на шнуровке, россыпь браслетов и ожерелий и искрящаяся лента на голове…

— Ты слишком красива, — никогда прежде я не видела у человека такого взгляда — одновременно зрячего и слепого. — Ты не человек, да? Ты не такая, как все люди?

— А если и так, что с того? — О Господи, неужели она учуяла во мне одну из Братства?

— Я знаю, — словно в трансе, повторяет она. — Не бойся меня, леди, — я выпью твою боль. Я помогу тебе!

Я стискиваю зубы. О нет, только не это — четыре года небеса хранили!!! Но уже поздно — она скользнула рукой по моему обнаженному плечу и крепко стиснула мою ладонь…

* * *

Вынужденное отступление: хотите знать, после чего я на всю жизнь перестала верить в жалость?!

…Тогда мне едва-едва исполнилось восемнадцать. Был благословенный конец лета, пора урожая, тягучие золотые дни сразу после Дня Благодарения. Время меда, вина и яблок. Яблок в тот год уродилось на удивление много, крупных, ароматных, с нежной полупрозрачной кожицей — не белой, не желтой, не зеленой, а понемножку всего… И мы с Ауре почти непрерывно ели эти яблоки, и любили друг друга на яблоках, насыпанных для переборки на пол большого деревянного сарая…

Я не знала, как называлась эта Суть где-то на полпути между Тихой Пристанью и поворотом на Озу. Я не знаю этого и сейчас и зову ее просто — Мир Яблок. Милый мир, к которому очень шло слово «старомодный», что-то сентиментальное с налетом прошлого века.

Меня затащила туда моя тогдашняя подруга Брендас. Мне тогда позарез нужны были деньги, а Брендас была родом из этого мира и уверяла, что хозяйка поместья Лиловые Луга очень неплохо платит сборщицам фруктов. Я согласилась и не пожалела — это была не работа, а праздник! Упоительное тепло догорающего лета, напоенного всеми ароматами сада, звонкие голоса девушек, веселый смех, торопливая закуска прямо под деревьями — о, как она была вкусна, самая простая еда! Все девушки были местные, из окрестных сел, и я вполне закономерно оказалась самой легкой среди них. Поэтому именно мне все время приходилось взбираться выше других, чтобы достать самые далекие — и конечно же самые лучшие — яблоки. Лишь мне одной было позволено лазать по веткам — мой вес они выдерживали без труда. Я просто упивалась своей силой и ловкостью, вися на ветках и швыряя яблоки в подставленные подолы, я прямо-таки плясала на этих ветках, и голос мой звенел над садом громче всех прочих.

Вот там, в этом воистину райском саду, и настигла меня моя первая любовь, настигла весело-недоуменным вопросом: «А кто она такая и почему ее так заметно?» Я свесилась с ветки вниз головой и доходчиво — разумеется, в пределах своей легенды в этом мире — объяснила молодому человеку с темной бородкой, кто я такая. И очень удивилась, когда он пригласил меня вечером прогуляться с ним по берегу реки. Помню устремленные на меня с завистью глаза всех без исключения девушек: «Ну и свезло тебе, Линдас! Это же сам молодой лорд Ауре, единственный сын хозяйки Лугов!»

Конечно же я пришла. Еще раз повторяю — мне было только восемнадцать, я всего четыре месяца как знала свое Истинное Имя, и все мироздание представлялось мне увлекательной игрой. И ласковый ко мне мир не обманул меня и на этот раз — Ауре действительно заинтересовался мною как личностью. Любая из девушек в саду, не исключая, пожалуй, и Брендас, с радостью раздвинула бы ноги перед наследником Лугов — но он выбрал меня.

Сказочные, невероятные два месяца… Каждый вечер мы с Ауре бродили по берегу реки с чудесным именем Онето, по тем самым лугам, которые дали имя поместью и рощицам, где деревья уже примеряли алые с золотом наряды.

Я влюбилась в Ауре почти мгновенно — мне для этого и сейчас-то немного надо, а уж тогда… Я читала ему свои стихи, а он рассказывал мне о столице, где он учился в совсем недавно организованном Политехническом институте, и о первой в стране железной дороге, в прокладке которой он собирался принимать участие… От Онето поднимался туман, а мы сидели на высоком берегу реки, вдвоем закутавшись в его накидку, и мечтали взахлеб. Я рассказывала ему о достижениях моего мира с таким видом, словно это только что пришло мне в голову. Ауре, увлекаясь, иногда начинал набрасывать прямо на песке какие-то расчеты, а после поднимал на меня сияющий взор и говорил, что такой ум — огромная редкость для женщины даже его круга, но еще большая редкость — сочетание такого ума с такой красотой… И все чаще моя рука задерживалась в его руке, и все решительнее мои пальцы пробирались под манжет рубашки Ауре и скользили вверх, к локтю…

А потом я тайком прокрадывалась в дом, где спали сборщицы, влезала под одно одеяло со ждущей меня Брендас и задыхающимся шепотом излагала ей новые подробности своих похождений. По всем признакам это была та самая воспетая поэтами первая любовь, а такой любви, по строгим канонам Тихой Пристани, была положена верная хранительница тайн, подруга, наперсница и поверенная… Брендас казалась мне идеально подходящей на эту роль — ее дыхание замирало в темноте, и она переспрашивала: «Ну? А что он?» — и вздыхала, не скрывая зависти: «Ох и счастливая ты, Линдас…»

И когда то, что не могло не случиться между нами, наконец случилось, я не утаила от Брендас и этого — да и разве можно было не похвастаться таким счастьем! Мой светлый лорд, мой самый первый, тот, кто сделал меня женщиной, — и я до сих пор благодарна ему за то, как это произошло. Он был всего на три года старше меня, и так боялся своей неловкостью причинить мне боль, и был очень обрадован, когда обнаружил, что замка на моих воротах давно уже нет… в первый раз за все время после ухода с Тихой Пристани я возблагодарила своего гинеколога.

Это случилось в конце третьей недели наших прогулок. Вскоре начало холодать, и из прибрежной рощицы мы перебрались в сарай-сушильню для яблок. Мы любили друг друга, а потом настежь открывали дверь сарая, и Ауре показывал мне созвездия, называя их именами своей Сути. Так мы и засыпали там, среди густого яблочного аромата, укрывшись его накидкой — в эти ночи я вообще не возвращалась в дом сборщиц.

И наконец настал день, когда Ауре надо было возвращаться в город. До начала его занятий оставались три дня.

О том, что он уже помолвлен с какой-то там Джеммис из соседней усадьбы, я слышала от него и раньше — слышала, но старалась об этом не задумываться. И вот теперь Ауре собрался плюнуть на эту помолвку, предложив мне тайком уехать с ним и там, в столице, обвенчаться…

В третий раз повторяю — мне было всего восемнадцать лет. А кроме того, я, при всем своем ведьминском свободомыслии, все же выросла на Тихой Пристани!

На следующий день я, как и было уговорено, в полдень была на холме, под старым буком. Но Ауре не появился и в шесть вечера… Не буду описывать свои тогдашние эмоции — пошло все это и банально, особенно с высоты теперешних моих лет. В общем, где-то около восьми, уже в темноте, я вернулась в дом сборщиц с лицом, покрытым соленой коркой от высохших слез. Одно желание оставалось у меня — ткнуться головой в грудь Брендас и обрести слабое подобие утешения, которое лучшая подруга в такой ситуации просто не может не дать.

Брендас поджидала меня на крыльце.

— Явилась! — начала она первая. — Вижу, не удался романтический побег?

— Ох, Брендас… — я замешкалась, не зная, как лучше начать свои излияния, но их и не пришлось начинать.

— А между прочим, по твоей милости всех семерых, кто живет в нашей комнате, выгоняют без расчета! Хозяйка сквозь пальцы поглядывала на ваши прогулки с Ауре, но когда узнала, что он хочет обвенчаться с какой-то наемной работницей, приказала ему ехать по реке, а нас…

В первую минуту я ничего не поняла. Ничего я не поняла и во вторую, ибо была просто оглушена. И только в третью минуту мой ум, так ценимый Ауре, пробудился от романтической спячки.

— А откуда хозяйка вообще знает об этом, а? Ауре должен был уехать как всегда, никаких особенных хитростей мы применять не собирались. А кроме нас, о побеге было известно только…

— Да мало ли от кого! Кто-то из девчонок по дурости сказал чересчур громко — вот и нашлись уши, которые услышали… Кто ж знал, что она не станет разбираться, а выгонит всех!

— Кто-то из девчонок? — все мои слезы моментально высохли, в лицо ударила волна жара. — А кто разболтал девчонкам? Не ты ли, подруженька?! Я же тебе одной говорила, подальше от чужих ушей…

— Да господи, что ты такого рассказала, чего никто не слыхал? Девчонки и сами к нему под бок не прочь были, они за тебя, между прочим, переживали искренне, расспрашивали меня…

— И ты отвечала?!

— А что тут такого? Или делать ловко, а чтоб другие знали — неловко?

Тогда я еще не знала, насколько деструктивен бывает мой гнев — не помня себя от ярости, я рванула Брендас за волосы… Вспыхнули они мгновенно — я и понять ничего не успела, еще раза два ударила наотмашь по чему попало… И только когда занялся ее шейный платок, и на дикий вопль начали выскакивать из дома другие девушки, я сама завизжала как ненормальная и бросилась бежать — все равно куда, только подальше, ибо в тот момент я сама до полусмерти перепугалась того, что натворила…

После этого я месяц отсиживалась у Пэгги, не решаясь сунуться ни в Авиллон, ни в Мир Яблок. Сейчас я поступила бы иначе, но тогда стыд сковал всю мою логику, как лед ноябрьские лужи. Этого месяца хозяйке Лиловых Лугов хватило на то, чтобы ускорить брак сына и его нареченной Джеммис. Когда я снова объявилась в Мире Яблок, было слишком поздно, и то, что Ауре обещал никогда не забывать меня, было воспринято мною не как утешение, а как утонченное издевательство. Меня, женщину конца двадцатого века, эта покорность материнской воле оскорбила в лучших чувствах.

Если вдуматься, все это было для меня только благом — хороша бы я была, так рано связав себя семьей, да еще на такой Сути! Но тогда это просто не приходило мне в голову. Я действительно безумно любила Ауре и потому не помнила себя от горя.

В таком состоянии я вернулась в Город-для-Всех и обнаружила, что никто из моей прежней компании не подает мне руки. Это было не просто осуждение — нет, отлучение от всего совместно пережитого, лишение права на уважение, клеймо навеки! Я пыталась хоть в ком-то найти сочувствие, но все как один тащили из перманентной депрессии невинно пострадавшую от моей руки красавицу Брендас. То есть бывшую красавицу — мои прикосновения оставили борозды страшных ожогов на ее лице и шее. До сих пор гадаю — известно ли было им, за что я ударила Брендас, или нет? Или им просто было все равно?

(Между прочим, сейчас я знаю не меньше десяти целителей, которым под силу уничтожить такие рубцы без следа. И никогда не поверю, что никто из них тогда не знал — хотя бы одного…)

Боль от потери Ауре слилась для меня с болью от потери друзей в одну чашу — и не думаю, что та, которую Спаситель просил пронести мимо него, была сильно горше… Вот после этого-то я раз и навсегда утратила веру в три вещи: в романтическую любовь до гроба, в так называемых лучших подруг и в людскую жалость.

Ибо все эти девочки и мальчики с горящими глазами утешают того, кого считают достойным утешения, но никак не того, кто и вправду в нем нуждается. Того, кого боль толкает веной на бритву, но не того, кому она вкладывает в руки меч. Того, кто умеет эффектно страдать, но не того, кто больше любой непристойности стыдится собственной слабости! А я… я же тогда совсем не была сильной, но все равно сумела выкарабкаться без посторонней помощи, сама — слава богам, учеба у Лайгалдэ и в Ордене отвлекли меня от моей маленькой трагедии. И с тех пор я и воспринимаю как оскорбление любую жалость по отношению к кому бы то ни было.

Правых — не жалеют! Сильных — не спасают!

* * *

…В последнюю секунду, судорожным усилием, которое даже нельзя назвать волевым, мне удается смягчить силу выброса — и девчонка в черной шляпе с коротким сдавленным криком отдергивает руки. Ладони ее теперь ярко-розового цвета, она дует на них, даже лижет, и лицо ее искажено судорогой настоящей, а не придуманной боли. Ничего страшного, это всего лишь ожог первой степени, немного масла, немного покоя — и все само пройдет. Вот и на обшлагах ее старенькой куртки армейского покроя нет и следа огня, хотя вообще-то синтетика занимается мгновенно. Разве что обуглился край вылезшей нитки…

— Зачем ты так? — доносится до меня ее голос сквозь клубящийся ало-золотой туман, который я никак не могу изгнать из своего сознания. — Ведь я желала тебе только добра!..

— И вот так будет со всяким, рэссла вирз, спасателем, который попытается сунуться не в свое дело, — машинально/произношу я, с трудом сползая на пол, — колени трясутся, ноги держат кое-как. И все плывет, плывет, словно я резко выпрямилась в душной ванной… я хорошо знаю это состояние, когда замедляется субъективное время, знаю по урокам Лайгалдэ. Краткий энергетический коллапс, он проходит достаточно быстро.

Когда мир вокруг меня снова обретает внятность, я уже окружена тесным кольцом недопесков. На разные лады повторяется одна и та же фраза: «Она ударила Данни огнем!» (значит, это и есть Данни? Вот и познакомились, трать-тарарать…) Многие неумело изгибают руки в защитных жестах. А прямо передо мной — глаза в глаза — стоит Арлетт Айотти.

— Кто ты и что тебе здесь надо, саламандра? — я осознаю смысл последнего слова и тут же понимаю, что на самом деле она сказала «анъоо-ллах», что-то вроде «дух или живое существо пламени». Слово языка ломиэллайи — родного языка печально знаменитой леди Наллики.

Все, вот теперь окончательно срослось — и черные волосы при светло-серых глазах, и имя Айотти. Я правда, знаю едва ли два десятка корней этого языка, который не в силах освоить никто, кроме его носителей, ибо организован он вопреки всем лингвистическим законам и правил там, по-моему, нет вообще — одни исключения. Но если память мне не изменяет, «айо-оти» на сем странном наречии означает что-то вроде «милосердия».

Есть такая раса Нездешних — лаийи теней, чаще именуемая кланом Черной Звезды. Особенность ее в том, что она способна оптимальным образом улавливать и использовать энергию отрицательных эмоций — смертных, в меньшей степени других Нездешних. Поэтому о них говорят, что они «питаются болью», и откровенно их недолюбливают. Но на самом деле человеку, пообщавшемуся с лаийи теней, обычно быстро делается лучше — ведь они забирают себе его отрицательный потенциал.

Как и все истинные лаийи, клан Черной Звезды весьма неохотно покидает места обитания, поэтому среднему мотальцу известно о них не так много. Однако в остальном они — те же лаийи, и если смертную женщину угораздит лечь с одним из них…

Вот тогда спасайся кто может! Ибо для получившегося гибрида отрицательное эмоциональное поле — единственно возможная среда существования. И если только он не помрет от энергетического дисбаланса годам этак к двадцати, то научится искусно провоцировать и поддерживать вокруг себя это самое поле. А если учесть, что, как и любая первая производная лаийи и человека, данный гибрид не любит жить подолгу на одном месте…

В общем, от Наллики, успевшей стать в Ордене притчей во языцех, стоящая передо мной дама отличается, похоже, лишь большей агрессивностью и (я очень на это надеюсь!) меньшим талантом к сложению и Говорению Слов.

Все это проносится у меня в голове за какую-то пару секунд, после чего я мгновенно осознаю, как надо действовать.

Медленно, очень медленно, чтобы все прониклись, я обвожу расфокусированным взглядом это сборище энергетов-дилетантов, которое пытается меня «удержать»…

— А ну все на метр от меня, — выговариваю я негромко, но предельно внятно. — А то еще кого-нибудь обожгу по чистой случайности, — и резко выбрасываю вперед ладонь. Сработало — недопески мгновенно отшатываются назад, одна Арлетт стоит неколебимо. Из задних рядов доносится чей-то почти плачущий возглас:

— Что же ты, Риаль? Ты же Повелевающая Огнем, сделай что-нибудь!

— Ха-ха три раза, — мрачно отзывается та, которую назвали Риаль. — Сама лезь с голыми руками на саламандру-оборотня.

Я невольно ухмыляюсь, заслышав сие, и кажется, это пугает их еще больше.

— Можешь называть меня саламандрой, если тебе так больше нравится, — теперь я сосредоточена исключительно на глазах цвета мартовских луж. — Вообще-то я Линда Угнела, старшая сестра некой Маэстины Ковенски. Тебе ничего не говорит это имя?

— Зачем ты причинила боль Данни? — Арлетт, видимо, не пожелала услышать мои последние слова.

— Для профилактики, — я принимаю максимально наигранную позу вызова. — Чтоб больше никогда в жизни не совала пальцы в розетку. Если уж совсем честно, я предпочла бы причинить эту боль тебе. Ты же считаешь, что тот, кому не больно — не человек, не так ли?

В полированной дверце шкафа я вижу свое отражение — волосы разметались, ожерелья перепутались и вообще вид такой, словно вот-вот кинусь и начну когтями рвать. Ушельцы видят то, что хотят видеть. Сейчас я играю и не боюсь переиграть — пусть они боятся, мне так даже проще. Ну не могу я уйти отсюда, не надавав по мозгам этой Арлетт! Впрочем, я и так уже, кажется, доставила ей пару приятных минут. Удивительно, как у нее от моей ярости — а это ведь тоже отрицательная эмоция! — до сих пор понос не случился.

— Ты хочешь меня убить, да, саламандра? — спокойно бросает мне в лицо Арлетт, будто всю жизнь ждала этого.

— Ну зачем сразу убивать, энергию тратить, — отвечаю я с демонстративным презрением. — Вот зашвырнуть бы тебя куда-нибудь очень далеко, чтоб под ногами не путалась и детям тутошним на мозги не капала!

Ситуация, преследующая меня с раннего детства и посейчас, — «девочки дерутся»… может, просто из-за ощущения себя ничуть не похожей на других женщин? Но как бы то ни было, такое случается со мной не реже трех раз в год — только в детстве это были таскания за волосы, а сейчас — дуэли, блинн, на атрибутах и архетипах…

— …Ну-ка, ну-ка, что здесь происходит? Что тут у вас за бардак?

В дверях комнаты неожиданно обнаруживаются три фигуры в серой с серебром форме, которую я так мечтала увидеть в этом вертепе. Стражи Башни. Нет, на небе или где-то еще, но бог, несомненно, есть и временами даже слышит мои молитвы. Уж не знаю, что занесло их сюда, но сейчас их явление настолько к месту!

— Удо Грейлен, капитан Стражей Башни Теней. Кто хозяйка этой квартиры? — уверенно употребленный женский род не оставляет сомнений, что Удо сей вертеп знаком куда лучше, чем мне.

Вокруг него мгновенно образуется пустое отчужденное пространство, на лицах читается какой-то иррациональный испуг, ничего общего не имеющий с обычным страхом перед представителем закона. Лицо Удо наполовину закрыто большими зеркальными очками — две недели назад какой-то ублюдок зажег у него под носом световую бомбу, так что он до сих пор не выносит дневного света. И меня не покидает ощущение, что испуг в недопесках рождает не только ореол Круга, но и эти очки…

— Я здесь, — Влединесс возникает в поле зрения чуть ли не из-под стола. — В чем дело, капитан Удо?

— По заявлению Инглори Эрхе разыскивается ее дочь Имлаанд. Есть ли она здесь и знает ли кто-нибудь о ее местонахождении?

Все-таки девчонка… Я быстро оглядываю помещение, но нигде не мелькает пушистая головка солнечного цвета. Вышла, что ли, в соседнюю комнату или еще куда? Зато Арлетт Айотти сразу же вскидывается в сторону Удо:

— Вы появились исключительно вовремя, капитан. Дело в том, что у нас тут объявилось некое странное существо — по виду обычный человек, но есть основания считать, что это — стихийная саламандра. Ведет себя крайне агрессивно и уже слегка обожгло одну из нас. Мы пробуем сдерживать ее, но едва с этим справляемся…

Вот этого я ожидала от Арлетт меньше всего — пытаться сдать кого-то своему злейшему врагу! Одно из двух: либо она старается увести разговор в сторону от Имлаанд, либо в самом деле настолько перепугана, что даже Стражей готова взять в союзники…

Удо долго смотрит на меня, а я на него. Все-таки первой не выдерживаю я — рот мой растягивается в улыбке до ушей. Подозреваю, кстати, что они с ребятами некоторое время просто стояли в коридоре, не привлекая к себе излишнего внимания, и уж последнюю-то пару реплик точно слыхали.

— Привет, Эленд, — наконец говорит капитан Стражей. — Все ищешь приключений? Кого это ты тут обожгла?

— Достали, вот и обожгла, — отвечаю я. — Сам знаешь: гнев Огня, гордыня Камня, хитрость Воды и упрямство Жизни…

— Это уж точно, — кивает Удо. — За что хоть обидела?

— А пусть не в свои дела не лезут, — я, раздвигая толпу, спокойно подхожу к Стражам. — Ни в мои, ни в чьи-то еще. Я вообще-то сюда за своей сестрой пришла, которой эти деятели уже черт знает сколько мешают зарегистрироваться.

— Припоминаю, ты говорила… как ее, Маэстина, что ли? — взгляда Удо под очками не видать, но я чувствую, как он обводит им комнату. — Так она тоже здесь обитает?

— В принципе обитает, — морщусь я. — Но конкретно сейчас где-то бегает. А я ее тут битый час караулю, чтобы в Круг Света за шкирку отволочь…

— Ты упрекаешь нас за вмешательство в чужие дела, приберегая право вмешиваться для себя? — неожиданно встревает Данни. Арлетт мечет в ее сторону взгляд, подобный молнии, но моя жертва, похоже, ничего не замечает. — Маэстина свободный человек, и никто не имеет права тащить ее куда-то за шкирку. Даже сестра.

Удо поворачивается к Данни всем корпусом и сквозь очки окидывает ее таким взглядом, который, кажется, можно потрогать.

— Все мы тут люди свободные, лойнэлле… а руку вашу попросить нельзя ли? Как там у вас дела обстоят с регистрацией?

— У меня обожжены ладони, — резко отвечает Данни. — Паспорт, если хотите, в правом кармане куртки, мне самой не достать. Даже с московской пропиской…

— Москва — это версия Города на Техноземле? — делает вид, что припоминает, Удо. — Только руку все равно позвольте. Я не Огненный, как Эленд, я Жизнь и Ветер, так что боли не причиню. А заодно и вашу, досточтимая лоини, — кивает он Арлетт. — Лицо у вас приметное, только что-то никак не припомню я его…

Данни мнется, но Арлетт спокойно соединяет свою ладонь с ладонью капитана Стражей. Удо замирает на секунду, прислушиваясь к ощущениям…

— Хм, как ни странно, все в порядке. Не ожидал, простите. Но на всякий случай дайте на контроль еще раз, Залту, пока я с девушкой занят.

Высокий парень с вьющейся светлой гривой — явно Нездешний и явно совсем юный — берет ладонь Арлетт в свои руки и прислушивается намного дольше, чем Удо… Тот тем временем пробегает взглядом паспорт Данни.

— Наведенка, капитан! — вдруг восклицает Залт. — Очень хорошая подделка, нашей работы, я сам едва отфильтровал — но наведенка! Меня не обманешь!

— Вот как? — рот Удо едва заметно кривится. — Давненько, давненько такого не встречалось. Так что извините нас душевно, лоини, но придется вам с нами прогуляться. Не упрямьтесь, пожалуйста, никакой вам пользы от этого упрямства не будет. Так, Залт, Айинн, а вы, пожалуй, прочешите всю публику. Смотрите только наведенку, на отсутствие регистрации пока плюйте — тут ее, почитай, у каждого первого нет. Да, все это очень и очень печально… И кстати, я еще раз повторяю свой вопрос про девочку по имени Имлаанд Эрхе: может ли кто-нибудь указать ее местонахождение?

Пару минут я с удовлетворением наблюдаю за разгромом, учиняемым Стражами, потом кивком прощаюсь с Удо, набрасываю на плечи шарф и ухожу. Маэстина так и не появилась, а теперь, после показательного разгрома, и вовсе не появится. Где я теперь буду ее искать?

Спускаясь по лестнице, пытаюсь понять: напрасно или не напрасно потратила этот день своей жизни?

Как вы можете понять, до святости мне еще весьма и весьма далеко. Именно поэтому я в конце концов оставила всякие мысли о Маэстине — пусть живет как хочет. В конце концов, она уже достаточно взрослая, а у меня собственных забот выше крыши. Не показывается, денег не клянчит — и то ладно.

Однако аккурат на Пятидесятницу эта история получила совершенно неожиданное окончание…

«…высокая и мрачная башня, где жила Эргис, единственная дочь князя Эрта, посвятившая жизнь магии и колдовству. В полном уединении обитала она здесь, вдали от людских селений, и шесть немых кобольдов прислуживали ей…»

Благодать-то какая! Мадам Гру на целый месяц укатила на курорт, к теплому морю, и я обитаю одна в трех комнатах. Перед отъездом она надавала мне столько ценных указаний по поддержанию квартиры в божеском виде, что можно подумать — я не квартирантка, из которой вытягивают квартплату, а горничная, получающая жалованье.

Пока что я предаюсь дозволенному разврату, валяясь на любимой тахте мадам Гру и вешая шарфы на ее столь же любимый фикус…

Ужин мне, как всегда, лень готовить, к тому же сейчас для этого надо оторваться от тетрадки Россиньоля с переводом очередной древней легенды Аханеора. Достаю из сумки пакет с фруктово-ореховой смесью, вываливаю его содержимое в тарелку, заливаю молочным кремом и начинаю есть, не отрывая глаз от неровных рукописных строк:

«И вот однажды, спускаясь вниз после своих занятий, услышала Эргис звуки музыки, доносившиеся ниоткуда. Потрясенная, замерла она, как изваяние, ибо некому было играть в ее одинокой башне, и уже несколько лет не говорила она ни с одним человеком. А тем временем к музыке присоединился голос певца, и звучал он столь прекрасно, и так хороша была песня, что стояла Эргис из рода Эрт, позабыв обо всем, и лишь когда умолкла музыка, проговорила зачарованно: „Кто бы ты ни был, где бы ты ни был, спой мне еще, ибо нет большего счастья, чем слушать тебя!“ Ничего не ответил ей незримый певец, но назавтра в тот же час Эргис снова услыхала его голос, и новая песня была еще лучше прежней…»

Эргис из рода Эрт. Я пытаюсь представить себе эту колдунью из далекой Сути — высокая, величественная женщина в длинном платье с рукавами до земли. Платье почему-то видится мне темно-серым. Отложив тетрадь и тарелку, я пытаюсь пройти по комнате с выражением спокойной властности, стараясь держать спину как можно более прямо…

Да нет, не мое это. Чушь. Не могу понять, почему Россиньоль так ухватился за эту легенду. То, что он хочет видеть, у меня не получится, да и вообще не самая лучшая женская роль для уличных представлений… Россиньоль представляет ее похожей на меня, но люди, подобные мне,несовместимы с долгим пребыванием в таком уединении, с этим мрачным величием…

А с другой стороны, когда твои туфли совсем развалились, за любое денежное предложение ухватишься обеими руками.

«… и так продолжалось год, но настал день, когда в урочный час не услышала Эргис любимого голоса. Она ждала день и другой, а таинственный певец все не давал знать о себе. И тогда в отчаянии разожгла она большой огонь, приготовила страшное зелье и произнесла Слово Вызывания. Звала она всех духов огненных и горных, водяных, лесных и тех, что носятся с ветром, — есть ли среди них кто-то, кто ведает путь к тому, кому отдала она сердце, ничего о нем не зная?»

А вот это бы я попробовала изобразить! Не уверена, что получится, но так хочется попытаться!

Ломтик инжира в молоке падает с моей ложки прямо на страницу рукописи. Пытаюсь сбросить его щелчком, чтобы не размазать чернила, в результате он перемещается на рукав моей рубашки (новой! чистой!! из кремового шелка!!!). Приходится прервать чтение еще на полминуты…

Проходя мимо темного окна, вижу в нем свое отражение и, не удержавшись, вскидываю руки в бешеном жесте, начинающем танец: «Прошлое вновь вскипает в крови…»

«…ждала, не пытаясь более воззвать к непознаваемому, пока маленькое рыжее существо, зовущее себя духом очага, не явилось снова. „У меня есть для вас хорошие новости, — сказало оно. — Сегодня я пришел к вам, посланный моим господином. Наденьте этот браслет на руку и не снимайте — и тогда в ближайшее время вы сможете увидеть его“. И оно надело на руку Эргис колючий серебряный браслет, словно сплетенный из терна, и шипы впились в ее нежную кожу, но она и звука не проронила, а спросила только: „Скажи, лицо его так же прекрасно, как и голос?“ Существо же, не ответив, шмыгнуло назад в очаг…»

Ощущение вызова является, как всегда, неожиданно. Поднимаю глаза на мой кристалл связи, стоящий высоко на полочке — в нем пульсирует свет. Тянусь за ним, по дороге уронив какую-то из безделушек мадам Гру… Из сиреневых бликов выступает довольная физиономия Россиньоля:

— Привет, привет! Ну как, прочитала мой перевод?

— Просмотрела, — отвечаю. — Как раз дошла до того места, где на Эргис надели талисман Замка-без-Лица.

— И что скажешь?

— Знаешь, — говорю я раздумчиво, — скажу много хорошего и разного. Может быть, даже больше разного, чем хорошего. И самое главное — ты что, всерьез рассчитываешь, что Флетчер сумеет сыграть этого, который незримо поет? Это же совсем не его стиль!

— Во всяком случае, уж лучше он, чем я.

— Ты-то, может быть, и справился бы, но тут столько всяких «но»… Вот увидишь, Флетчер откажется.

— Ничего, уговорим. Главное, чтобы ты согласилась.

— Я согласна, но только при одном условии: чтобы незримо поющим был кто угодно, но не Флетчер! Наши с ним отношения — не для Университетской площади Аркованы.

— Но кто тогда?

— А это уж сам ищи. Или применяй не вполне дозволенную магию. Да, кстати, рыжего чертенка вполне может изобразить Джульетта, надо взять ее в долю, а то у девочки второй месяц в кошельке глубокий вакуум.

— Это сколько угодно… Ладно, я еще всячески подумаю, но уже начну писать песни.

— Начинай. Что бы ни вышло, пригодятся.

— Тогда до связи.

— До связи, — говорю я, и кристалл в моих руках потихоньку угасает. Весьма неплохо. Если Россиньоль управится с песнями за неделю, скоро у меня снова будут деньги. В Арковане — Городе Врат Удачи — уличным артистам кидают много, а ведь потом можно и в Город Мира Чаши податься…

И тут я замечаю, что именно уронила, когда тянулась за кристаллом. Это заветная бутылочка мадам Гру с сиропом из сорока шести горных трав Нитэйи, в целительную силу которых она верит так же непреложно, как в Божью благодать. Пробка вылетела, и на светлом ковре расплылось славное бурое пятно, очертания которого напоминают изображение Венки на политической карте Тихой Пристани. Несколько секунд я со сдавленным непроизвольным и неуместным хихиканьем смотрю на содеянное мной, потом, выругавшись, поднимаюсь с тахты.

Да-а. Воистину я не Эргис из рода Эрт. Это у них в сказках все просто: сказал «рок-шок-порошок» — и нет никакого пятна… и бутылка полная. А у нас для таких дел не магия потребна, но тряпка и доброе средство для чистки ковров. Да еще новый сироп хозяйке покупать…

— Кобольда хочу в услужение, — бормочу я, шаря в кладовке. — Можно одного и не немого. Честное слово, мне бы хватило…

Звонок в дверь раздается в самом начале борьбы с экологической катастрофой. Бросаю взгляд на настенные часы — ни хрена ж себе, уже без пятнадцати полночь! Кого это из моих разлюбезных друзей…

— Привет, Элендис, — улыбается с порога Имлаанд Эрхе. — Извини, что раньше не зашла, — я твой адрес вспомнила только сегодня.

— Имлаанд, так тебя что, до сих пор мама не нашла? — срывается с моего языка, но тут же я осознаю, что неправа: девочка прямо-таки лучится полнотой сущего. Это ее одежда меня с толку сбила — те же джинсы, тапочки и рубашка в клетку, что и во «Всеобщем приюте».

— Лучше называй меня просто Иммой, как в Кругу, — подтверждает она мои мысли.

— Тогда почему ты все еще в Городе, а не у себя на Хани, если вошла в Круг?

— А я гуляю по Силовому Орнаменту, смотрю все тринадцать Городов. Мама сказала — проверяй свои новые способности.

— Мудрая у тебя мама, — вздыхаю я. — Мне б такую в твои годы. Имла… Имма, ты есть хочешь?

— Если совсем честно, то хочу.

— Тогда придется тебе подождать. У меня есть рыбные палочки и пакет келл-ативи, но первое надо жарить, а второе варить. А у меня тут… сама видишь, — указываю я в дверь комнаты. — Бедствия и последствия. Пока не ликвидирую…

— А я сама все сварю, — вызывается Имма. — Не бойся, я умею. Ты только покажи, где у тебя что.

Когда я убеждаюсь, что от сиропа на ковре не осталось и следа, из кухни уже тянет вкусным запахом тушеных келл-ативи — местных съедобных водорослей, самого дешевого из того, что я люблю. Завидую белой завистью этой Имме. Земля-в-Цвету, небось, или хотя бы Камень. А я, как почти все Огненные, хозяйка просто никакая, и дело тут даже не в умениях — потребности нет.

Захожу в кухню — Имма, в фартуке мадам Гру, раскладывает ужин по тарелкам. И ведь не просто разогрела — нет, нашла сладкий перец, о котором я совсем забыла, и мешочек изюма, и все это бросила в келл-ативи. И чайник уже взгромоздился на плиту — я о нем всю жизнь забываю, для меня главное — накормить гостя…

— …Они меня за вином послали тогда, — рассказывает Имма с набитым ртом, из которого свисают ленточки водорослей. — А до магазина далеко, да мне к тому же продавать не хотели — сказали, что еще маленькая. Пришла с тремя бутылками, а там на лавочке сидят Эверар и твоя Маэстина. И говорят, что внутри погром — Стражи пришли. Отобрали у меня бутылку, отпили половину. Потом Эверар сказал, что знает еще одно место, куда можно вписаться. И мы поехали к девушкам, которых звали Деса и Алкуа-э-Гиллит…

— Слушай, да я их знаю! — перебиваю я. — Это Ученицы Изотты Стрелки, Мастера Созидающих Башню из нашего Ордена!

— Да, они сказали, что состоят в Ордене. Вот там мы и живем до сих пор. Я, правда, хотела к тебе уйти, но забыла номер улицы. Пыталась у Маэстины уточнить, а она говорит, что помнит только вузиа… визуально. Между прочим, когда она узнала, что ты была у Влединесс, то выругалась неприлично и сказала, что теперь знает, кто навел Стражей…

— Я и в самом деле почти дозрела до этого, — киваю я. — Но они, как им и положено, успели раньше.

— Я знаю — это они меня искали. А ты меня тогда так озадачила, я все думала, а потом тихонько поговорила с Десой. И она сказала, что ничего страшного в этом нет, наоборот, это такое счастье! Они обе были в Круге — и она, и Алкуа-э-Гиллит. Я тогда подумала — они же совсем такие, как Маэстина и другие, и магией тоже пытаются заниматься, только нервничают меньше. Решилась и сама пошла. Ой, это такое… такое… у меня даже слов нет! А как из Круга вышла, тут меня Стражи на ступеньках и сцапали. Я сначала испугалась, а они просто привели меня к себе, там был кристалл, как у тебя в комнате, только намного больше и с синими искрами в глубине… И они вызвали в этот кристалл мою маму, чтобы я с ней поговорила. А мама сказала, что это очень хорошо, раз я вошла в Круг, а теперь я должна осмотреть отражения Города во всех знаках Зодиака, чтобы научиться пользоваться тем, что дал мне Круг. И Стражи меня отпустили, только спросили — жить-то тебе есть где? Я говорю — есть…

— Хорошо хоть с тобой все обошлось, — я снимаю чайник с плиты и завариваю чай Имме и латаровую кору с душицей — себе. — А еще что-нибудь можешь рассказать про Маэстину?

— А ты можешь увидеться с ней, если тебе надо, — Имма отхлебывает чаю и тут же, ойкнув, втягивает воздух — обожглась.

— Как? Она же, как я понимаю, видеть меня теперь не желает…

— А в Ордене завтра праздник какой-то или бал. Маэстина на него с Алкуа-э-Гиллит напросилась…

Черный с золотом вихрь в центре зала — нолла хиссиэ, восемь пар. Совсем еще юные мальчики и девочки, лет шестнадцати или семнадцати, но танец их — не старательность учеников, а безудержное вольное веселье, дарующее наслаждение. Плащи мальчишек расшиты золотым узором, у девочек в волосах жемчужные нити, разлетающиеся в прыжках юбки вспыхивают изнутри алым… Как я хотела бы быть среди них, о госпожа моя Скиталица! Разве можно усидеть на месте, когда звучит такая музыка! И еще жалею безумно, что рядом со мною нет Пэгги с ее заразительным восторгом…

У Учеников — свои балы, которые старшие чуть высокомерно называют «детскими праздниками». Те, кто носит трилистник, частые гости на таких балах, но именно гости, никак не хозяева. Так что я сижу среди зрителей и отчаянно завидую танцующим. Среди них — Чочия, моя ученица из соискателей (учу я ее, конечно, не танцу — тут она сама могла бы меня кое-чему поучить — а искусству Слова). Сейчас она танцует с красивым мальчишкой, чьи каштановые волосы собраны в хвост, и даже не глядит в мою сторону. Она молода и счастлива, ей нет нужды знать, есть ли сейчас в зале ее наставница!

Почти все Мастера Ордена прошли через эту пору бесшабашного вагантства — но я совсем другое дело. Я-то никогда не была Ученицей…

Перевожу взгляд на музыкантов. Их трое — двое мальчишек с гитарами, тоже в черном, и белокурая девушка с флейтой. Платье на ней серебристое на голубом чехле, сквозь прозрачную юбку хорошо видны стройные ноги. На вид эта девушка вряд ли старше танцоров, но это только на вид — Тинэтин Лиура, в Братстве более известная как Тин, стала ученицей Лайгалдэ около восьмисот лет назад. Мне еще ни разу не довелось с нею разговаривать, но неужели дочь Зеленого Пламени не способна узнать свою сестру, причастную Воде?

Реше — всегда наособицу. Во всех известных мне культурах править может божество любой стихии — Огня, Камня, Ветра… но не Воды. Хозяин же Воды равен по силе Высшему, господину мира, однако не лезет в его дела, властвуя в отведенных пределах… По крайней мере, Тинка этой тенденции вполне подвержена. Свойство воды — принимать ту форму, которая ее вмещает. Свойство Тинки — легко и просто сходиться с абсолютно любым человеком, вызывать доверие с первого взгляда. Этика — ее стихия, как моя — понимание возможностей, как сила и пространство — для Ярри, мысль — для Тали и бег времени — для Мадлон… И все-таки она не похожа ни на одну из нас. Это мы выгребаем грязь из мироздания, она же делает ту же работу в каждой отдельной душе — в любой, какая подвернется, но всегда индивидуально. Ее работа — везде, всегда, в каждую минуту во всяком месте, и это ее призывают те, кто в молитвах своих поминает Жрицу Утешительницу.

А сейчас вот она стоит и с сосредоточенным лицом ведет на серебряной флейте мелодию ноллы. Вот кому бы еще позволили Ученики Ордена аккомпанировать их танцу на своей суверенной территории?

И тут среди зрителей, толпящихся вокруг, я замечаю Маэстину — она смотрит на танец, разинув рот от восхищения. Вот где ты мне попалась, паршивка! Я тихонько встаю с почетного гостевого места и, стараясь не привлекать излишнего внимания, ввинчиваюсь в толпу…

Танец кончился — мальчишки, взмахнув плащами, замерли в изящном поклоне перед своими дамами. Аплодисменты, естественно, бешеные.

— А теперь ты танцуй для нас, Кристина! — выкрикивает кто-то из девчонок, едва ли не Чочия.

— С удовольствием, — голос Тинки тих и приветлив, она никогда не ломается в таких случаях. — Только пусть моим партнером будет Торант.

Один из мальчишек, с серебряным медальоном на шее, церемонно подает ей руку. Снова звучит музыка, на этот раз медленная, и пара начинает что-то величавое… но тут я достигаю цели и безжалостно смыкаю пальцы на запястье Маэстины.

— Ветвей и воды тебе, сестричка, — ядовито шепчу я ей в самое ухо. — Спешу тебя обрадовать — ваш скорпионник у Влединесс разнесли-таки, что уже давно пора было сделать, а Арлетт Айотти задержана за подделку гражданства в Сутях Города.

— И я даже знаю, кто этому помог, — голос Маэстины без труда перекрывает музыку. Я поспешно зажимаю ей рот и волоку прочь из зала:

— А вот об этом мы сейчас поговорим наедине и подробно.

В дверях оборачиваюсь в последний раз — Тинка, поднявшись на цыпочки, грациозно вскидывает руки над головой… Боги мои, что за жизнь у меня такая собачья — вечно приходится уходить в самый красивый момент!

— А ты тоже хороша, солнышко! Как вспомнила адрес — сразу кинулась к Линде и настучала! Долг исполнила! Это за то, что мы с Эвераром тебя посреди улицы подобрали, отвели к хорошим людям жить…

— А кто вам еду все эти дни готовил?! — не выдержав, взвивается Имма. — Я здесь, между прочим, по делу, а вы с Эвераром только и умеете, что пиво на кухне пить! Деса тебя иначе и не называет, как «эта новая Эверарова…» в общем, неприличная женщина! И выгнала бы давно, если бы Алкуа-э-Гиллит не заступалась!

Набережная Реки по случаю праздника полна гуляющего народа, поэтому на громкие вопли нашей троицы то и дело кто-нибудь оборачивается. Забавное, небось, зрелище, если взглянуть со стороны — мы с Иммой с двух сторон висим на Маэстине, как собаки-лайки у медведя на штанах. (Меня трудно назвать маленькой — во мне метр семьдесят, — но Маэстина выше меня почти на голову и значительно шире в плечах. А про Имму и говорить нечего.)

— Заладила — «настучала, настучала», — произношу я раздраженно. — Мы тебе что, барабашки — стучать?! Еще раз повторяю: там не было никакого выноса. Всего лишь глобальная проверка регистрации, причем без далеко идущих последствий. А то, что вы решили перебраться к девчонкам из Ордена, — это, прошу прощения, ваши личные половые трудности. Или ты Удо совсем за дурака держишь? Думаешь, Стражи про эти ваши прибежища вольных ушельцев без меня ничего не знают? Кстати, Закон Башни гласит, что отсутствие регистрации является основанием для высылки только в трех случаях: противоправный поступок, доказанные занятия черной магией и аргументированная просьба кого-то из близких!

— И чем же ты свою просьбу аргументируешь? — Маэстина смотрит на нас с видом предельной оскорбленности.

— Да хотя бы закрытым счетом в Национальном Банке Ругиланда! Сколько у тебя там лежало — одиннадцать тысяч? И всего за каких-то полгода от них и следа не осталось! И вообще, по ругианским законам — а без регистрации ты находишься в их ведении! — ты еще несовершеннолетняя, и я, как старшая родственница, за тебя отвечаю. Поэтому у тебя остались последние пять минут на выбор: либо ты идешь в Круг Света, либо я вот прямо на лестнице сдаю тебя Стражам, а они, в свою очередь, — твоему папеньке. Но мешком дерьма на моей шее и моей совести ты больше висеть не будешь! Понятно?

Мы уже поднимаемся по узенькой асфальтированной тропинке, огибая Башню справа, со стороны парка.

— Понятно? — еще раз переспрашиваю я и гляжу на Маэстину, ожидая нового взрыва оскорблений в свой и Иммин адрес — но вместо этого встречаюсь с ней взглядом и вижу в ее глазах самый неподдельный страх.

— Слушайте, — выговаривает она тихо, — вы можете убить меня прямо здесь, на месте, можете сдать хоть Стражам, хоть в нашу полицию, но я все равно до смерти боюсь этого Круга Света! Вот мы еще только подходим к вашей Башне, а у меня уже голова начинает болеть, и от страха коленки трясутся! Может быть, для вас там и благо, а для меня — зло!

— Значит, ты предпочитаешь разговор с Леопольдом Ковенски? — уточняю я.

— В том-то и дело, что не предпочитаю. Ты же знаешь нашего отца…

— Ну так решай скорее, чего ты боишься больше, — бросаю я нетерпеливо. — А то я в кафе хочу. Я из-за тебя с самого утра ничего не жрала.

— Не бойся, Маэстина! — Имма неожиданно проводит ладошкой по лицу моей сестры. — Это тебе Арлетт Айотти голову задурила! А на самом деле она неправду говорила, потому что питается нашим страхом! Видишь, я же вошла в Круг, и мне от этого только лучше! И сестра твоя входила, и Алкуа-э-Гиллит с Десой, и все, кого ты сегодня видела из Ордена. И всем там было только хорошо — и тебе будет хорошо. Ты только не бойся! Может, Круг просто чувствует твой страх и посылает тебе этот, как его… резонанс.

— Имма, пожалуй, права, — соглашаюсь я. — Ты просто трясешься, как заячий хвост, и сама себя накручиваешь. Перестань бояться — и никакая голова болеть не будет.

— Я пытаюсь, — Маэстина смотрит не на меня, а на Имму — не то недоверчиво, не то затравленно. — Но все равно страшно…

— Ну хочешь, я с тобой внутрь пойду, хоть это и не положено в принципе? Если я все время буду рядом, тебе будет не так страшно?

— Наверное, — она пытается улыбнуться. Внезапно во мне рождается странное предчувствие — просто из осознания, что Маэстина предпочла бы иметь рядом с собой в Башне не меня, а Имму, но этого почему-то нельзя допустить…

— Имма, а ты, пока мы решаем свои проблемы, подожди нас в парке. На вот тебе мой трилистник. Вид у тебя умный, за Подмастерье Ордена сойдешь, а с этой штучкой на аттракционы бесплатно пускают…

Не так уж много во всем мироздании людей, что входили в этот зал дважды. Теперь я — одна из них.

Сегодня за столом дежурит Шэлен, младшая Хранительница Круга. Ведьмин век, как известно, тысяча лет, а Ударде уже под девятьсот, вот и готовит себе замену. Но сама Ударда тоже где-то недалеко, я ощущаю ее присутствие.

Формальности исполняются достаточно быстро. Маэстина обирает кольца с пальцев, отстегивает браслет, рывком через голову снимает цепочку с очками от солнца. В последний раз стискивает мою руку, заглядывает в глаза — может, все-таки удастся обойтись без этого?

И словно в ледяную воду, шагает в Круг Света.

Секунда, другая… вот она уже в центре… Теперь я знаю, как ЭТО выглядит со стороны — мгновение, и ничего нет. Круг чист — с виду.

— Принял, — шепчет мне Шэлен. — Да и с чего бы ему ее не принять? Я таких трясущихся знаешь сколько уже перевидала? И ничего, все выходили, как положено…

Я жду, не отрывая взгляда от таинственного светлого пятна. Истекла минута, пошла вторая… Не знаю, сколько должна длиться эта процедура, — мне в свое время показалось, что минут пятнадцать, но очевидно, что в этом деле я менее всего могу доверять своим ощущениям. Я уже поворачиваюсь, чтобы уточнить у Шэлен…

…как страшный, захлебывающийся крик-визг ударяет мне в уши, мечется под сводами зала, и я вижу, как Маэстина, словно из ниоткуда, вырывается из Круга, пробегает несколько шагов и падает лицом вниз у дальней стены.

— Господи милосердный! — Шэлен вскакивает из-за стола. — Никогда ничего подобного…

Мы кидаемся к Маэстине — прямо через Круг, словно это простое пятно от уличной лампы. Еще через пару минут рядом с нами оказывается Ударда, а вслед за ней — Нодди.

— Маэстина! Что с тобой, Маэстиночка?! — я пытаюсь заглянуть ей в лицо, но она бьется в моих руках, кусает мне пальцы, и крик ее постепенно становится каким-то глухим звериным воем без малейшей членораздельности…

— Никогда ничего подобного… — как во сне повторяет Шэлен.

— Да нет, было в свое время несколько подобных случаев, — роняет Ударда. — Давно, правда, — тебя, Шэлен, тогда и на свете не было. И вызвать этот эффект может только одно — наложение темного резонанса.

— Как это? — переспрашивает Шэлен.

— Это если человек долго жил под Тенью или, допустим, слишком долго и тесно общался с каким-то темным лаийи. Это дико убыточно энергетически, поэтому у простого человека, без силы и защиты, выходов всего три: уйти, умереть или постепенно перестроить свою энергетическую схему так, чтобы больше не ощущать дискомфорта. Образно выражаясь, переключить с плюса на минус.

— Да, именно это с ней и случилось. Эта чертова Арлетт… — тупо говорю я, а Маэстина в моих руках медленно затихает, перестает кричать и биться — но это не покой, а коматозное состояние. — И что же теперь, Ударда?

— Постепенный распад сознания. Если только не вызвать кого-нибудь, кто в мозгах умеет копаться, как в компьютере, причем срочно… С Озы, может, кого-нибудь, у них эти методики здорово развиты…

— С Озы, говоришь?

Я раздумываю секунду или две, а потом лезу за шиворот и вытягиваю цепочку, на которой висит кольцо. Массивный изумруд — как у любой из Жриц — в оправе из серебряных листьев винограда — как у всех Огненных. Знак принадлежности к Братству Стоящих на Грани Тьмы, который я ношу на шее, а не на пальце, ибо Лайгалдэ не рекомендовала мне пользоваться им до окончательной инициации. Но не рекомендовала — не значит запретила.

Не расстегивая цепочки, я продеваю в кольцо средний палец правой руки:

— Ветер — Огню… Ветер, ответь Огню!

…Через полчаса мы все так же стоим полукругом — четыре женщины над пятой, но теперь с ней возится шестая — в белом платье с вышитыми на юбке золотыми молниями, с перекинутой на грудь золотой косой. Еще одна из нас — Нэда Таллэссин, Жрица Ветра, что шагнула сюда прямо из Храма Всех Святых в Заветном, не сняв ритуального облачения.

Двери зала впервые за долгие годы плотно закрыты, чтобы никто, кроме нас пятерых, не узнал об этом страшном казусе. Нет, как хорошо, что я догадалась услать Имму на аттракционы…

— Жить будет, — Тали поднимает к нам взгляд. — Разрушиться успело не так много, я восстановила большинство связей. Но минус-подсадку оказалось невозможно стереть, поэтому я просто ее заблокировала. И не дай-то боже она хоть когда-нибудь окажется разблокирована — это чревато мгновенным самоубийством. Так что лучше всего для этой девушки возвратиться назад на свою Суть — там возможность случайного снятия блока почти равна нулю. Я все сделаю — сотру воспоминания об Авиллоне, пережгу способности мотальца, вложу легенду, чтобы оправдать ее долгое отсутствие… с легендой уж ты помоги мне, Элендис. Чему в твоем мире поверят?

— Она деньги сняла со своего счета, огромную сумму, — начинаю соображать я. — Могло быть, что она разболтала об этом вкладе где-нибудь на танцах — она всегда была большим треплом. И вот ее похитили какие-то малознакомые ребятки и держали до тех пор, пока она не сказала им номер счета. Опять же похудела она за последнее время — родители поверят…

— А отец ее не начнет с полицией искать этих ребяток? — хмыкает Нодди.

— Пусть ищет. Это уж моя забота, — Тали снова склоняется над телом Маэстины, глаза ее стекленеют.

— Но почему?! — восклицаю я в отчаянии, обводя взглядом Ударду, Шэлен, Нодди… — Откуда у дочери Ковенски не только способности к разрыву ткани мироздания, но и такая сильная пассивная эмпатия? В этом в высшей степени приличном семействе?!

— Она ведь дочь и твоей матери, — отвечает Нодди со вздохом. — Думаю, твой отец знал, кого выбирал. А кроме того, она же следующая после тебя, и кто знает, какой от тебя остался отпечаток…

…Так и не пришедшую в сознание Маэстину передали Стражам. Когда я вернулась в парк, на расспросы Иммы пришлось ответить, что Маэстина в конце концов так и не преодолела страха и предпочла добровольно сдаться.

Как все-таки хорошо, что Имма — из причастных Земле, а не Огню и не Жизни! Иначе она сразу же почуяла бы фальшь в моих словах…

* * *

О, Авиллон, город мой!..

«Авиллон» — в переводе с Языка Закона это и значит просто «город». Но мы, идущие по путям Законов Истока и Цели, зовем его — Город, который для всех.

Сколько дорог сливаются в тебе — не считала я. И, как символ открытости твоей, опоясывает тебя не стена крепостная, но дорога-река, в темно-синей глади которой, как в воде, отражается идущий и едущий… Даже тени твои в Зодиакальных Сутях — Дверис и одиннадцать иных городов — носят такой же пояс из дороги.

Нет стены — но ворота есть. Причудливые арки, среди которых и двух похожих не отыщете, вбирают в себя дороги на границе Города. И на каждой из них одна и та же надпись:

СТУПИВШИЙ СЮДА — СВОБОДНЫМ СТАЛ

Свободным от рабства, давления, предвзятости, раздражения, мелочной злобы… Как вытирают ноги, входя в дом друзей, так оставляют грязь и накипь Тени за чертой Города, где давно нет иной госпожи, кроме Радости.

Я каждый раз целую землю под арками, вступая в Город, — вот только через арки вступаю в него редко-редко, куда чаще — через разрыв мироздания…

Дверис, где родилась я, — лишь бледная твоя копия, но и он теперь кажется мне прекраснее, ибо красота твоя отражается в нем, как в зеркале — жаль только, что зеркало это мутно и отражение неотчетливо.

Как солнечные лучи — широкие улицы Города, и дома на них — белые и золотистые, в темной оправе зелени. А в узеньких улочках, где трава пробивается сквозь булыжную мостовую, где тополя превращают лето в зиму, а липы ловят солнце в медовые ладони цветов — там дома из темно-серого и зеленого камня. Всему свое место — и свету, и покою.

Но если ты не был в Городе полгода, то, вернувшись, застанешь все это совсем иным, хотя и узнаваемым — Город изменчив, но сам ведет тебя, не позволяя заблудиться, и ты удивляешься и радуешься этим переменам.

Как открыт всем ветрам стоящий на вершине горы, так доступен Город любому новому знанию — оттого и меняется с легкостью узора в калейдоскопе, но лишь внешне, по существу оставаясь все тем же уже много веков. Однако тот, кто ведом Тенью, обычно замечает лишь плоть, а не сущность — и потому от века не нужны Городу ни стены, ни стража. Одержимый Тенью и так бессилен в его пределах — знание скользит мимо него, и будь он хоть совсем недавно здесь, вернется уже в новый, совершенно незнакомый Авиллон.

Именно поэтому у всех, кто долго жил здесь, просто поразительная способность к адаптации в самых разных Сутях. Ибо сказано: «Тому, кто видел Город, уже не нужно твое Кольцо…»

Я люблю Город вечером, когда в мерцающем свете магических огней, сплетающих ветви деревьев в светоносное кружево, за каждым углом открываются новые тайны, люблю встречаться взглядом в толпе и потом долго, как величайшую драгоценность, хранить в памяти — только лицо и глаза, без имени… Тот, кто еще утром бросал мне вслед: «Вот нахальная девчонка!» — в такое время вполне может сказать мне: «Твой день, Королева».

Все лица, все наряды, все расы… Воистину калейдоскоп. Авиллон приемлет все, и чужая красота не становится в нем безобразием… О Город мой — я плоть от плоти твоих ночных огней! Когда-нибудь, если только не опередит меня донна Альмуад, я напишу о тебе потрясающе красивую сказку…

Всю ночь прошляться по Городу, петь, смеяться, угощаться в уличных ресторанчиках — хозяева отдают все за бесценок, стоит лишь завидеть Орденский трилистник на головной повязке, — а на рассвете выйти на Серебряный мост, опереться о перила и долго-долго смотреть на излучину Реки в легкой дымке, пронизанной золотым сиянием утра. Река — она тоже просто Река, с большой буквы, причудливо извитая, словно роспись самой Андсиры на чистом листе мироздания: здесь быть городу-перекрестку! И на берегу ее, головой в небеса, в окружении деревьев, сбегающих к воде, — белая златоверхая Башня Теней. Сердце Города. Золотом и нетускнеющей медью сияет ее кровля — дивное переплетение снежинок, цветов и звезд, оправленных в многоугольники, ибо та, что сотворила его в порыве радости, тоже когда-то была молода, безгрешна и счастлива. Это — память о ТОЙ ней, еще не затронутой гибельным мраком.

«Башня двойная увенчана солнцем закатным…»

Но тот, кто желает войти в Башню, здесь не пройдет. Надо выйти на площадь — скорее, просто шумный перекресток — и, назвав Стражам у парадного входа Имя, Суть и Цель, подняться по широкой лестнице из желтоватого мрамора… Только смотрите не перепутайте! С площади Башня выглядит совсем не так, как с моста, — с этим уж ничего не поделаешь, двое ведь возводили, а когда двое магов берутся за дело без предварительной договоренности… в общем, подозреваю, что эпитет «двойная» именно поэтому и возник.

Вы спросите — а почему Башня Теней? Ну, во-первых, Тень и тени — совершенно разные понятия, на Языке Служения они даже обозначаются по-разному — «Lomies» и «kelmii». А во-вторых… ну не верьте вы этим байкам, которые рассказывают на своих тайных квартирах ушельцы и недопески! Мол, все Сути мироздания — не то тени, отбрасываемые Городом, не то его отражения в зеркальном водовороте Круга Света, а через Башню можно свободно пройти в любую из них… Чушь это все, давно известно, что каждая Суть не что иное, как брошенная в мироздание стрела времени. Я знаю с десяток Нездешних, которые хорошо помнят те времена, когда не было ни Города, ни Башни — а по Сутям ходили, как ходят и сейчас.

Просто в Башне — Круг Света, таящий истинный облик любого, кто ступит туда. Но пока он не ступил и сущность не соединилась с плотью — пребывает она kelmij-bi-kelmiar, тенью среди теней, зримая лишь Лордам Братства, Лайгалдэ, Асменалю да Ударде Хранительнице Круга… Там мы все такие, какими замыслил нас тот, кто нас творил, — неважно, Андсира то была или кто еще. Но, кто бы он ни был, он благ и желает нам только добра — поэтому и выходят люди из Круга Света несказанно прекрасными.

Я люблю этот Город — за то, что он такой. Я люблю эту Башню — за то, что она хранит. Я люблю всех ее обитателей — Нодди, Ударду, ворчливого мага Кермо, Стражей и их капитана Удо, брата Ударды…

Но вот люблю ли я Хозяина, творца этой Башни и хранителя этого Города, я до сих пор не могу решить… Нет, конечно же, люблю, вопрос поставлен некорректно, но — как человек человека или все-таки как женщина мужчину?

Снова катрен I ЖИТИЕ СВЯТОЙ ИРМЫ

Чья-то рука осторожно тронула меня за плечо.

— Эна Ирма!

Оборачиваюсь — передо мною белобрысый подросток-романдец, судя по одежде, из ремесленников.

— Что ты хочешь мне сказать, мой юный друг?

— Эна Ирма, — голос его понижается до шепота, — не ночуйте сегодня в доме Роз Кретель. Я сам слышал, как Верховный Экзорцист отдавал приказ капитану своих арбалетчиков.

— Но…

— За Роз не бойтесь, ее и пальцем не тронут. Им нужны только вы.

— Но… куда же я тогда пойду? Если облава, то все мои обычные места им хорошо известны.

— Идите в Академический квартал, найдите белый дом с черным каркасом — он там один такой, не спутаете, еще там дверь навешена новая, некрашеная. Стукните в нее два раза по два и спросите Герхарда Диаль-ри, алхимика. Там и переночуете.

— И что я ему скажу?

— Вам будет достаточно назвать свое имя, — он быстро крестится, — это лучший пропуск в дома истинно верующих. Да хранят вас Господь и святая Бланка.

— Значит, этот человек…

Но мальчишка исчезает так же неуловимо, как и появляется. Я снова одна на вечерней улице Монлозаны.

Да… Любой уважающий себя пророк на моем месте сказал бы со смирением на физиономии — мол, чему быть, того не миновать, если Господь захочет, то защитит своего слугу, и далее по тексту. Но я сейчас не в том положении, чтобы являть чудеса истинной веры. Верховный Экзорцист — это страшно, а я, будь хоть трижды Огненной, пока всего лишь недоучившаяся ведьма. И вообще, как говорит Тали, не зная коду, не суйся к входу. Подождем пару дней, посмотрим, чего он будет делать, глядишь, и представится возможность учинить чудо. А пока имеет смысл прибавить шагу, чтоб добраться до алхимика, покуда совсем не стемнело.

Официально эта Суть зовется красиво и зловеще — Мир Обожженной Земли. Но я привыкла называть ее Романдом, по имени страны, в которой нахожусь. Суть тяготеет к Миру Чаши, десятой Сути Города, а миры этого сектора я всегда любила за своеобразный средневековый колорит. Может быть, им недостает простоты решений и ясности выбора, присущих мирам группы Мидгард, — но они как раз по мне. Романдом болеешь, и исцелиться непросто, да и не хочется. Только оказавшись здесь в первый раз, я поняла, чего на самом деле лишилась Тихая Пристань, где и в помине не было подобного Средневековья…

В этом причудливом мире нет ислама — как-то не сложился, а потому нет и крестовых походов. Некий аналог сарацин, правда, имеется — на Языке Закона они именуются мутаамны, то есть оборотни. Якобы до пришествия Спасителя племена эти умели превращаться в разных зверей, но потом поголовно крестились в святую веру и отринули бесовское умение. Скрытный народ и красивый, и мне нравится, что романдцы с ними ладят. В самом Романде их, правда, немного… и, к сожалению, приблизительно поровну на обеих сторонах. А может, и к счастью — хотя бы для национальных гонений нет повода.

А на востоке имеется Кангранская держава, и это отдельная песня. В глазах романдцев они те самые еретики, от которых Бога тошнит. Не знаю, как Бога, а я и посейчас опомниться не могу от того, что они сделали из старого доброго христианства…

Замечталась я что-то, а дом — вот он, чуть мимо не проскочила. Беру молоток и осторожно ударяю — дважды два.

За дверью тишина. Как ни вслушиваюсь, не могу различить шагов. И неожиданно тихий голос изнутри:

— Кто здесь?

— Впустите, — отвечаю я так же тихо. — Я Ирма диа Алиманд. Лязг засова. На пороге встает высокий человек лет сорока, с пепельными волосами, зачесанными назад. На лице его читается непомерное удивление.

— Вот это новости! Сама Ирма диа Алиманд пожаловала в мой скромный дом! Кстати, откуда он вам ведом, эна Ирма?

— Герхард Диаль-ри? — спрашиваю я, и хозяин дома изящно кланяется в ответ. — Меня направил сюда некий юноша, желавший спасти меня от слуг Эренгара Ле Жеанно, — вспоминаю о своей роли уличной пророчицы и с чувством добавляю: — Да гореть ему в аду, пока не кончится вечность!

Уголки рта Диаль-ри ползут вниз.

— Великий Экзорцист уже в Монлозане? Скверная новость! Что ж, заходите, эна Ирма, будьте моей гостьей…

Я чинно сижу в кресле с высоченной спинкой и потягиваю из бокала великолепный глинтвейн. Диаль-ри поправляет фитиль в масляной лампе, пламя озаряет комнату неровным колеблющимся светом…

Уж не знаю, где там у него его алхимия. В подвале, может быть — я туда не спускалась, потому как незачем. Здесь, в комнате, только ряды толстенных фолиантов на полках, да большой пурпурно-лиловый кристалл на подставке. Когда я вошла в комнату, хозяин даже не потрудился прикрыть его чем-нибудь. Неужели он считает, что Ирма диа Алиманд совсем невежда и не способна узнать эту магическую ерундовину, с помощью которой возможно говорить с другими Сутями?

Еще один моталец…

— Откуда он вообще взялся на нашу голову, этот Эренгар Ле Жеанно? — произносит Диаль-ри, словно говоря с самим собой.

— Разве вы не знаете, эн Герхард? — удивляюсь я. — Этот отпрыск дьявола прежде был простым священником в маленьком городке в Порко. Какая-то истеричка ударила его ножом в спину, крича, что он обесчестил ее и является отцом ее ребенка. И вот, ночью, когда тело священника было положено во храме и монахи читали над ним молитвы, — увлекшись, я незаметно для себя перехожу на те интонации, от которых округляются глаза у моих уличных слушателей, — странный свет озарил храм, и явилась женщина красоты неземной, в черных одеждах, и черные крылья бились за ее плечами, а на челе горела звезда столь ослепительно, что устрашились монахи и пали ниц, не смея поднять глаз. Женщина же подошла ко гробу, простерла руку и прорекла: «Встань, Эренгар, любимый мой слуга, ибо не кончено то дело, ради которого пришел ты в сей грешный мир. Отныне вручаю я тебе силу мою, чтобы пронес ты высоко знамя истинной веры». И восстал убитый священник, повинуясь руке Крылатой, она же исчезла, как не была. И воскликнул один из монахов: «Господи, воля Твоя! Если то был ангел Твой, то зачем он так несходен обликом с теми светлыми, что доселе возвещали нам Слово Твое?» Эренгар же рассмеялся и сказал: «Если бы то был посланец Всеобщего Врага, как бы вошел он в святой Храм Господень?»…

— Ну и мастерица ты рассказывать! — неожиданно перебивает меня Диаль-ри. — Слышал же эту легенду не один раз, а вот заслушался… Да знаю я все это: и как явился этот тип к папе и заявил, что Господь послал его, чтобы с корнем выдрать нечестивцев, почитающих святую Бланку за сестру Господа Нашего…

— Эн Герхард, — страстно возражаю я, — иной раз самое невероятное на поверку оказывается чистейшей правдой. Ле Жеанно действительно был возвращен из-за грани, и только после этого появились у него все эти мистические способности. Кто возвратил, судить не берусь, но что-то не похоже, чтоб это был ангел Господень. Ибо до зарождения бланкианства и появления на сцене Ле Жеанно здешние христиане не знали войн за веру! Язычников силой обращали — было дело, друг друга резали по политическим мотивам — тоже сколько угодно, но ради догматов кровь не проливали! А сейчас горят костры в Порко и Ланневэле, сотни свидетелей деяний Бланки убегают в леса, а на западе, говорят, собирается большая армия, якобы в поход на Кангру… И что характерно — именно здешняя христианская традиция, где более чтят Магдалину, чем Марию, сделала возможной женскую линию Служения в общих рамках…

— Не увлекайся, Элендис. Ты сейчас не на площади перед толпой, а кроме того, здесь не Город, чтобы бросаться словами вроде «женской линии служения».

В первый момент я даже не осознаю до конца его слов, все еще готовая спорить, отстаивать… и вдруг вскидываюсь резко, как от укола иголкой:

— Откуда вам известно мое истинное имя, эн Герхард?

Вместо ответа он подходит к окнам и задергивает их тяжелыми алыми портьерами. Затем берет лампу в руки, выпрямляется…

И волосы, только что бывшие пепельными, становятся черными, мягкой волной убегая со лба, а темно-зеленые проницательные глаза превращаются в озера темного пламени, затопившего и радужку, и белки… и по странно переменившемуся лицу больше нельзя угадать возраста — вроде бы не больше тридцати, но взгляд… но усмешка…

— Лорд Аран Айэрра… — я произношу это имя одними губами, звук отключился. — Хозяин Башни Теней…

— Теперь понимаешь, насколько серьезно тут все завязано, если потребовалось мое присутствие? — говорит он, как опытный учитель нетерпеливой ученице.

— До этого мгновения казалось, что понимаю, — говорю я, низко опустив голову. — Но что может случиться такого…

— Черт, и надо же было оказаться тут именно тебе! — на его лице проскальзывает мгновенное, но оттого не менее мучительное колебание… — А, плевать я хотел на наш неписаный устав, все это сплошное язычество — не называть имен… В общем, так: четыре месяца назад в Круг Света вошел некий молодой человек из Романда, которому предстоит стать твоим Поборником. И почти сразу же Асменаль вручил ему сапфир, сославшись на твой прецедент, — ты же носишь свой изумруд, не будучи инициирована?

Я киваю. Вообще-то Лорду Жизни не полагается интересоваться делами другой стихии, но Аран не только член Незримого Братства, но и Хозяин Башни…

— Братство более не может ждать, — лишь говорю я вполголоса, непроизвольно отворачиваясь. — Когда Лайгалдэ надела мне мое кольцо, то сказала, что у нее нет выбора и лучше неуправляемая сила, чем совсем никакой. Когда произойдет моя инициация, ведомо лишь Единой, а я, мол, слишком дорого далась Братству, чтобы рисковать мной по пустякам…

— Вот именно — неуправляемая, — морщится Хозяин. — Потому и имеет смысл эвакуировать отсюда этого воителя как можно скорее, пока по глупости не начал спасать отечество. Обойдется Братство без второго Таолла Дангарта, а Романд — без своего национального героя-чародея. Либо, как вариант, сдержать ситуацию всеми мыслимыми силами, чтобы не оставить ему места для подвигов.

— Но почему вы? — все еще не понимаю я. — Почему не сам Асменаль?

— Асменаля сейчас лучше не трогать — у него Айретта на грани ядерной войны, — неожиданно Хозяин пристально заглядывает мне в глаза: — Кстати, я не совсем понял: ты-то здесь по поручению Лайгалдэ?

— Сама по себе, — я опускаю голову еще ниже. — Просто мне такие Сути нравятся… До меня тут Флетчер сидел, заводил народ песнями про господина Верховного Экзорциста, сказавшего, что охота началась. Сидел, пока время его архивной практики в Академии Культур не пришло. Он так переживал, что на целый месяц должен все оставить… А я как раз свободна, вот и решила заступить ему на смену. Правда, он в основном в Тойе работал, я же решила — лучше сюда, здесь народ попроще.

— И чего ты хотела?

— Чуда святой Льюланны. То есть на костер подставиться и не сгореть.

— Ах да, это же изобретение вашего Лорда, так что уж тебе сам бог велел, — он лукаво усмехается и слегка треплет меня по голове. — Саламандра… Что ж, ничего непоправимого натворить не успела, и на том спасибо. Только знаешь что — свалила бы ты лучше отсюда, пока каша не заварилась. Не знаю ведь, за кого больше бояться — за тебя или за того…

— Боюсь, каша уже заварилась, — отвечаю я со вздохом. — А удрать сейчас, накануне схватки, — так совесть загрызет. Я уйду, а им здесь жить…

— Да, времена меняются, — вздыхает Хозяин в ответ. — Когда еще было, чтоб Жрица или Поборник да инициации узнавали, кто они такие? Но выбора действительно нет…

После этих слов он надолго замолкает, лишь пламя полыхает в глубине его глаз. Он все еще в своем, Нездешнем обличье — и я уже почти отошла от первого шока после того, как он открылся. Не пристало хорошему мотальцу подолгу заостряться на таких вещах. И пусть в Башне он Хозяин, но здесь, в полевых условиях, мы оба только члены Братства. Мы равны, хотя его возможности даже смешно сравнивать с моими.

— Знаешь, — говорит он в конце концов, — опять же о таких вещах нам только между собой и можно толковать… но боюсь, что мы обречены воспользоваться твоей идеей. Сама понимаешь — ни войны нельзя допустить, ни появленияместной инквизиции. Убивать Ле Жеанно мы не имеем права — это во-первых; все равно это ничего не даст, ибо от смертной руки, а не волею небес — во-вторых…

— А кроме того, еще неизвестно, по силам ли теперь простому смертному его убить — добавляю я. — Поговаривают, что после чудесного воскресения его не берет ни сталь, ни яд.

— Значит, остается дискредитация. Доказать народу, что никакой он не святой, а может быть, даже совсем наоборот…

— …и что найдутся здесь и посвятее его, — мрачно заключаю я.

— А такие вещи опять же простыми интригами не делаются. И другого способа… э-э, выразить волю Господа… я не вижу.

— Улыбнись — сражайся — умри, — что еще можно добавить к этим словам? Никто не может мне приказывать — я сама избираю способ действий, и я свой выбор сделала. Умирать мне, правда, сейчас нельзя, но от меня этого и не требуется, хотя риск есть… А где его не было? В Мире Великой Реки? В Остротравье под Кровавым Древом? В болотах Ихинзела?

Молчание. Пламя лампы танцует, повинуясь моему взгляду, дрожит и мерцает — глаза у меня уже слипаются. Денек сегодня выдался, прямо скажем…

— А тебе идет длинное платье, — неожиданно произносит Хозяин. — Ты в нем кажешься как-то женственнее, беззащитнее, что ли…

— Да ну вас, лорд Аран, — отмахиваюсь я. — Я в любом платье была и есть кошка помоечная.

— Хотел бы я побывать на той помойке, где водятся такие кошки, — я и не заметила, как близко-близко придвинулись колдовские глаза лорда-Нездешнего. Я уже чувствую, что сейчас произойдет, хотя ни руки его, ни губы еще не коснулись меня, но слишком уж беспокойно пляшет пламя в скрещении наших взглядов…

— Золотоволосая…

Дальнейшее описывать незачем. Это неистребимо банально.

— …И какой это по счету?

— Шестой, кажется, — я роняю голову в колени. — Все то же самое: длинные патлы и плащ по ветру. Молодой-обаятельный.

— Хоть кто он такой? — Лайгалдэ неподвижно сидит с другой стороны костра, лица не видать за танцем пламени, но голос ровно спокоен.

— Да так… Некий рыцарь из некой Сути. Вроде бы даже не моталец, встретились — разошлись… Надеюсь, преследовать, как Хальвдан, не будет.

В отчаянии я ударяю ногой по коряге, горящей в костре, в небо летит фонтан золотых искр.

— Лайгалдэ, когда же это кончится? Почему я всем им верю? Неужели я так и останусь глупой девчонкой, которая влюбляется в кого попало? Ауре был в восемнадцать, но с тех пор три года прошло!

— Ты — Огонь, — медленно отвечает Лайгалдэ. — Ты — все, что есть огненного в мироздании, ты танцуешь в кругу и не способна разглядеть тех, кто смотрит на тебя из темноты. Ты — та любовь, что вспыхивает, как пожар, зажженный молнией. Если ты когда-нибудь поумнеешь, люди перестанут слагать сказки про Тристана и Изольду.

Мерно, нараспев текут слова, ложась вокруг меня магической чертой, и мне уже не надо вслушиваться в голос, произносящий их, — они живут отдельной жизнью…

— Вечно, бесконечно, пока стоит мир, пока ты прекрасна, пока вообще существует на земле красота… И разве хоть один из них был недостойным, разве ничего не дал тебе взамен? Ты видишь, ты знаешь, ты смотришь не глазами, заглядывая поверх голов… Каждый мечтает протянуть тебе руку, ступить в круг рядом с тобой, ибо ты одна способна увидеть человека лучше, чем он видит сам себя в зеркальном водовороте Круга Света. Может быть, даже не ты их влечешь, но собственное отражение в твоих глазах — нигде и никогда более не увидеть им себя столь совершенными. Пока не погаснет огонь, пока не смолкнет музыка…

Языки пламени танцующими клинками обступили меня, кольцом, ало-золотой стеной, и странные лица видятся мне в пламени, которое тянется ко мне то вьющейся прядью волос, то тонкой прекрасной рукой целителя или менестреля, то разлетевшимся краем одежды…

И я вскакиваю на ноги.

— А что потом, Лайгалдэ? Когда смолкнет музыка, когда я уже не буду молода и красива? Что тогда? Объяснять сыну или дочери, что отцы есть не у всех? Неужели так никогда и не будет ничего постоянного? Ответь, Лайгалдэ! Лайгалдэ!

Тишина. Чуткая тишина ночного леса. Только треск сучьев в костре. С другой его стороны никого нет. Я одна… И неизвестно откуда доносится нежный шепот:

— Iellajthingi'e… Золотоволосая…

Костров было два. На одном сгорела Ирэн-Марта, бывшая монахиня, пожелавшая стать служительницей святой Бланки и избравшая себе супруга по закону Дочери Божией. На другом — избранный ею супруг, оруженосец графа Ланневэльского…

Город кипит. А у меня язык не поворачивается призывать горожан не браться за оружие — даже во имя святой Бланки. Хотя Ирму диа Алиманд, наверное, послушали бы…

Дорого обошлась мне недельная отлучка. Пока я скиталась по Романду в поисках сведений о своем предстоящем Поборнике, Монлозану заняли отряды Харвика диа Коссэ. Впереди у них Тойе, а Верховный Экзорцист…

—… И так будет с любым еретиком, посмевшим открыто и дерзновенно нарушить заповеди Святой Нашей Матери Церкви!

Вот только Тойе не Монлозана, он не откроет ворот Харвику. После того, как там поработал Флетчер, это ясно как день. «I see blood and destruction…» О Скиталица, надоумь — в моей ли власти что-то изменить?

— Я еще не все рассказал тебе, эна Ирма…

Гирау Кретель, младший сын Роз, прижимается к моему плечу, глаза его полны слезами.

— Говори, Гирау. Господь и святая Бланка укрепят мое сердце. Так что случилось с эном Герхардом?

— Кто-то его выдал. Ночью в дом вломились арбалетчики Зверя Господня и взяли его по обвинению в чернокнижии. Он говорил с самим Ле Жеанно… не знаю, что было, но кажется… — он наклоняется к самому моему уху и одними губами шепчет: — Они мерялись силой, и эн Герхард — проиграл…

Холодок откровенного ужаса пробегает по моей спине. Что же там такое было, если проиграл — Джейднор Аран, маг-Нездешний, Владыка Жизни, не первую сотню лет носящий свой аметист?! И чем это ему грозит?

— На другой день Зверь объявил об очередном посрамлении дьявола, но почему-то не стал жечь эна Герхарда, а повез его в свою резиденцию…

— Сколько часов назад они отбыли, Гирау?

— Вчера, в это же время… С ним, кроме арбалетчиков, отряд под командованием Северина, младшего Коссэ…

Это хорошо. Это очень хорошо — тяжело вооруженным всадникам ни к чему спешить. Есть шанс…

— Эна Ирма! — отчаянный вскрик Гирау.

— Так надо, — я торопливо отвязываю чью-то красавицу лошадь, темно-золотую, с длинной черной гривой. — Вспомни, Гирау, — тот осел, на котором Господь наш въехал в Вечный Город, тоже ему не принадлежал…

— Я не о том, эна Ирма! Эта лошадь совершенно дикая, Коссэ потому и подарил ее диа Монвэлю, что не сумел объездить!

Я это знаю и без него… Некогда объяснять — каждая минута дорога теперь, когда хозяином города стал Харвик. Да и не поймет этот мальчишка, почему для меня, до этого садившейся на лошадь раза четыре, годится сейчас только такой, абсолютно необузданный конь…

Одним прыжком — откуда что взялось! — я взлетаю на спину черногривой и резко кричу ей в самое ухо, делая ее бешенство продолжением своего порыва, сливаясь с ней воедино:

— Хаййя!

Она приняла меня, стала мной — и рванулась, словно подхваченная ураганом.

Из ворот Монлозаны я вылетаю как раз в тот момент, когда Харвик отдает приказ:

— Закрыть ворота, и чтобы ни один сукин сын… Сто-о-ой!!! Держите ее, ублюдки! Стреляйте!

Волосы по ветру, пять или сто стрел свистнули мимо — не попала ни одна, это невозможно. Только бы удержать лошадь в себе! Если не удержу — или сбросит, или загоню…

И только бы успеть!

Если ты Огонь — прикажи огню не пылать на площадях и над рушащимися кровлями! Если ты служишь Жизни — сделай так, чтобы жизнь, вытекшая из вен, не разлилась багряной рекой по Романду!

…В Тойе я врываюсь к вечеру, когда ворота уже собрались закрывать. Степным пожаром, золотым вихрем проношусь я по улицам главного оплота святой Бланки, и на центральной площади лошадь, покорная моей воле, взвивается на дыбы, пляшет, как пламя…

— Горе вам, жители Тойе, — барон диа Коссэ ведет сюда войска!

На мой пронзительный крик отовсюду сбегается народ. Многие узнают меня — я прежде бывала в Тойе. Но сейчас мне не до того. Я — Огонь, беснующийся на площади… огонь тех костров, на которых сгорели Ирэн-Марта и ее любимый, первые жертвы — и лишь от меня зависит, чтобы они стали последними.

— Да не прольете вы крови! Кротостью святой Бланки заклинаю вас, люди Тойе, — не обнажайте оружия! Есть еще время — собирайтесь быстрее и все уходите в горы, в Солнечную Цитадель! На ней благословение Божие, и Коссэ не взять ее никаким штурмом!

— Мы пойдем по слову твоему, эна Ирма! — вскидывает руку немолодой уже воин со шрамами и проседью в волосах. — Мы верим тебе, и ты поведешь нас!

— Нет, вы пойдете без меня, но благословение мое пребудет с вами. Ибо не наказан еще Зверь, именующий себя Верховным Экзорцистом, и в руках его находится невинно осужденный на мучительную гибель. Прочь из Тойе лежит моя дорога, и долг мой сейчас — спасти невиновного, отступника же да покарает Господь по слову моему и вере вашей!

— Да будет так! — отвечает этот, с сединой. — Делай, что должна, эна Ирма, и не беспокойся за нас — мы верим тебе и уповаем на Господа и святую Бланку, а они оборонят нас…

Я мчалась всю ночь, не жалея ни себя, ни коня. И вот — утро, и я въезжаю в лес, пронизанный косыми солнечными лучами, напоенный ночной росой, приветствующий меня голосами птиц… Они — здесь. Я просто знаю это, как всегда, и теперь двигаюсь не спеша, слушая себя и лес, пытаясь угадать, где именно они встали на ночь…

Ага… Вот. Тонкая извилистая тропка уводит в глубь леса. То есть это вчера она была тонкая, а сейчас все вокруг в следах ног и копыт — сразу заметно, что здесь прошла изрядная толпа. Я слезаю с лошади, глажу ее по холке на прощание:

— Спасибо тебе, хорошая, а теперь — до свидания. Погуляй тут, травки свежей поешь, отдохни. А потом, если хочешь, возвращайся к хозяину и слушайся его, как меня.

Лошадь кивает головой. Кажется, ей не очень хочется прощаться.

Зеленая рубашка, верхнее платье — коричневое. Я мгновенно растворяюсь в утреннем лесу, не иду — легкой тенью скольжу над тропинкой, и Зеленая Стихия дарует мне свою силу. Попадись мне сейчас хоть бешеный кабан — дорогу бы уступил.

Осторожно замираю меж деревьев. Лагерь. Часового нет — пока еще не война, да и местность безлюдная… Лошади меня тоже не чуют, я для них не более чем еще один шорох леса. Среди белых палаток одна — малиновая. Не надо гадать, кому она принадлежит. Над костром вьется дымок, похоже, завтрак уже на подходе.

И тут я замечаю Хозяина. Он привязан к раскидистому клену, и по его изможденному лицу можно предположить, что в таком положении он провел всю ночь. Рядом с ним на травке развалился мордоворот из людей Коссэ.

Сердце мое болезненно сжимается. Что они с ним сделали, мерзавцы? Над левой бровью Хозяина — ссадина, глаз заплыл, черты как-то неприятно заострились, но у него еще хватает сил удерживать облик Диаль-ри. Ветерок слегка шевелит пепельные волосы — а ветра-то вроде бы нет…

— Эй, Эрве, жрать дают!

Мордоворот-охранник лениво поднимается с травы и направляется к костру, даже не взглянув на пленника. Шаг — и в следующий миг мой кинжал уже режет веревки, холодок стали касается запястий пленника, и я слышу радостный шепот:

— Эль… Ирма!

— Бежать можешь? — лихорадочно шепчу я, когда последняя веревка падает на траву.

— Могу, но… Ты знаешь, я растратил слишком много силы на эту скотину, мне бы отлежаться двое суток… Боюсь, у меня не получится удрать по Закону Цели.

— Беги, кому говорят! — я слегка толкаю его в спину. — И предоставь мне разбираться с этими, я их задержу.

Ему больше не нужно повторять. Он ныряет в кусты, я падаю на землю и вижу, как мелькает в зелени белая рубашка…

— Ах ты… сто дьяволов тебе в селезенку!

Так, мелькание белой рубашки заметила не я одна. Из лагеря вылетает бронетрактор в полном доспехе, судя по золотой отделке, это сам барон Северин. Расстояние между ним и беглецом стремительно сокращается — и тут наперерез ему выскакиваю я. Конечно, кидаться на полный доспех с одним кинжалом — верх безрассудства… но все происходит помимо моей воли. Я вдруг поскальзываюсь на росистой траве, падаю прямо под ноги барону, и он кувырком летит через меня — головой в ближайшую липу. Наши вопли боли сливаются в один.

Не могу не отдать должное барону — от болевого шока он оправился раньше меня. Я, получив в живот чем-то очень твердым, корчусь на земле, пояс мой разорван, но в голове радостно бьется: ушел! А пока будут разбираться со мной, и совсем уйдет!

Со словами, кои я не берусь повторить в силу их изощренного богохульства, Северин поднимается с земли, рывком ставит меня на ноги, отбирает кинжал, который я упорно стискиваю в ладони, и вяжет мне руки моим же поясом.

— Откуда ты взялась, сука?

— Господь послал меня, чтобы не дать свершиться беззаконию и несправедливости, — выговариваю я с трудом, боль все еще держит переломленным мое дыхание. — Я Ирма диа Алиманд, слово святой Бланки.

Новая серия богохульств.

— Счас я тебя к Верховному Экзорцисту отведу, — говорит Северин в заключение. — И копыто дьявола мне в глотку, если он не проделает над тобой все то, что хотел проделать над тем колдуном!

Мощный удар в спину швыряет меня на колени. С трудом удержалась, чтобы не ткнуться лицом в траву.

— Так это ты, нечестивица, именуешь себя святой Ирмой?

Голос неожиданно высокий и резкий, он неприятно действует мне на нервы, и, судя по всему, это запланированное воздействие.

— Я Ирма диа Алиманд, одна из малых мира сего, — отвечаю я как можно более бесстрастно, хотя на языке вертится нечто под стать перлам барона Северина. — А тому, кто по скудоумию именует меня святой, не ты судья, но Господь и святая Бланка.

Для начала, пожалуй, неплохо. Хотя это и не бросается в глаза, но сейчас у меня коленки трясутся от страха. Да и вообще не двужильная я — после адской скачки, после лобового столкновения с бароном еще и это… У меня даже пары минут на вхождение в транс не было, приходится надеяться только на себя.

У Эренгара Ле Жеанно типичная рожа фанатика и умертвителя плоти. Тощий, как скелет, высоченный, ряса болтается на нем как на вешалке. Может быть, это прозвучит донельзя банально, но цветом она действительно напоминает мне засохшую, порыжелую кровь. Взгляд желтых, как у совы, глаз по пронзительности не уступит взгляду Лайгалдэ… к счастью, я давно приучена спокойно его выдерживать.

— Значит, ты признаешь, что это ты проповедовала ересь в Монлозане и Тойе, призывая народ к смуте и неповиновению?

— Я проповедовала истинное учение Господа Нашего, кое давно покинуто ромейской церковью! И зову в свидетели всех святых и праведников на небесах, что я призывала не проливать крови, дабы не уподобиться тебе, слуга сатаны!

— Не богохульствуй, еретичка! — голос Верховного Экзорциста срывается на визг. — Твоими устами говорит дьявол — но моя власть сильнее! Отвечай, что заставило тебя рисковать жизнью ради свободы этого чернокнижника — или ты тоже причастна магии и колдовству?

Я вскидываю голову, отбрасывая волосы с лица.

— Я люблю его, — слова эти прозвучали просто и сильно, но совершенно неожиданно для меня самой. — Ты хоть знаешь, что это такое — любить?

Он, задохнувшись, испепеляет меня взором. Видать, еще ни одна из его жертв не смела говорить с ним в подобном тоне.

— Нет, ты не знаешь, что такое любовь, — продолжаю я с вдохновенным видом. — Ты умеешь только пытать и жечь, и говоришь, что творишь сие именем Господа Нашего. Но о таких, как ты, сказал он: «Будут творить именем Моим, и отрекусь от них, ибо будут творить беззакония!». (Хорошо! За точность цитаты, правда, не поручусь, но здешний вариант Писания я все равно наизусть не знаю. Ничего, сойдет для него и так…) Вспомни — разве Господь Наш посылал кого-то на смерть во искупление грехов Его? Он сам принял муку крестную за всех нас, ибо Он возлюбил мир сей — ты же его ненавидишь, ты и тот, кому ты служишь, Зверь!

Так, а это, оказывается, совсем не трудно — вывести его из себя… Да, там не иначе какое-то психическое воздействие, от которого я неплохо защищена — уж не знаю, Лайгалдэ или Пэгги должна я за это благодарить. Но тогда почему поддался Хозяин? Надо бы прикинуть на досуге информагический расклад…

— Замолчи, ведьма, чертово семя! — вопит Ле Жеанно в гневе и, повернувшись к своей охране: — Свяжите ее, заткните ей рот и привяжите к тому же самому дереву! Она не избегнет костра.

Я собираю всю свою энергию в комок. Может быть, на магическом уровне он весьма неприятный противник, но с информационкой у него плоховато — а ведь это оптимальный способ воздействия для любой из Жриц. На сегодня это будет последний удар, но зато какой…

Солдаты в черно-желтой форме замирают, обожженные моим взглядом, не смея ко мне прикоснуться.

— Скажи мне только, Зверь, — бросаю я властно, — та, что воскрешала тебя, назвала ли тебе свое имя? А если назвала, то какое из множества — Хозяйка Звезд или Каменное Сердце?

Верховный Экзорцист отшатывается в ужасе, губы его непроизвольно шевелятся, и я читаю по ним: «Petricordia…»

Я угадала — и готова отдать что угодно за то, чтобы это оказалось неправдой.

Ибо это действительно страшно.

На моей стороне лишь то, что он по-прежнему еще не измерил моих сил, я же знаю о нем почти все. И не так уж это и мало на самом-то деле…

Тем временем Ле Жеанно начал что-то бормотать не то на Языке Закона, не то на здешней латыни. И вот тут он в корне неправ. Не хотелось мне прибегать к силе Слова, но ведь сам же нарывается!

— Тот, кто Камню продал свою душу, тщетно к Утешению взывает! Вечно будет длиться пляска смерти — даже под молитву «Miserere»! О будь же, будь ты проклят, Зверь, — от зверя тебе и погибнуть, ибо человек не пожелает запятнать себя!

После этого финального аккорда я почти с облегчением отдаюсь в руки черно-желтой стражи.

…Пока Ле Жеанно приходил в себя от моей наглости, его приказ был нарушен. Меня действительно связали и заткнули рот, но, вместо того чтобы привязать к дереву, бросили в палатку, как тюк с добром. На голове у меня мешок, чтобы, не дай-то боже, не приворожила кого своей красотой. Впрочем, мешок дырявый и не мешает ни дышать, ни смотреть.

Костер мне обеспечен. Пытать не будут — зачем пытать, Зверь и без того боится, как бы я еще чего-нибудь не сказала.

Выступление отряда задерживается — рыскают по лесу, упустив драгоценное время, все еще надеются, что Хозяину не удалось далеко уйти. Ну-ну… Пока они там бегают, лучше всего расслабиться как следует и войти-таки в транс. Нечего гонять себя на износ, если можешь почерпнуть силы откуда-то еще.

…От публичного сожжения Верховный Экзорцист ни за что не откажется. Но что, если в целях сохранения престижа ему придет в голову сначала выдрать мне язык?

Хреново. Об этом-то я и не подумала. Одна надежда, что он тоже не подумает…

Та, кого древние силиэнт звали — Гэльдаин, если Ты и вправду святой Бланкой проходила по этой прекрасной Обожженной Земле, услышь мои мольбы и будь снисходительна к той, что так часто поминала всуе имя Твое! Если же не чудо огня, а что-то иное должно спасти этот мир — все во власти Твоей…

Голоса — вернулись те, кого посылал на поиски барон Северин. Капитан арбалетчиков устало бредет мимо моей палатки, на ходу приподняв полог, заглядывает внутрь. Я в трансе, и он, скорее всего, принял меня за спящую.

Мне уже доводилось встречать этого человека, и каждый раз я не могу не отметить его сходства с Флетчером. Та же матово смуглая кожа и кошачья гибкость движений — но это в нем как раз типично мутамнийское, а вот широкий рот, всегда готовый к улыбке… Имя его — Росальве диа Родакаср, так что мутаамн он только по матери.

— Господин мой, я четыре года служил вам верой и правдой и надеюсь, что после этого мои советы могут вызывать у вас лишь доверие…

— Я слушаю тебя, сын мой, — отзывается Ле Жеанно от своей палатки.

— В таком случае я бы настоятельно рекомендовал вам немедленно отпустить эту женщину!

Вот это да!!! Я не могла ослышаться — именно это он и сказал. Ой, что сейчас будет…

— Что я слышу? Ты осмелился…

— Дослушайте меня до конца, господин мой, я не кончил. Кто такая эта Ирма диа Алиманд? Одна из многих. По всему Романду, задрав подолы, бегают десятки таких же, как она, свихнувшихся на учении этой самой лжесвятой.

— Тем усерднее должны мы выпалывать дурную траву, сын мой! К тому же у меня есть неоспоримые доказательства, что она ведьма и состоит в сговоре с дьяволом.

— Но Герхард Диаль-ри — один, и, без сомнения, стоит десятка таких, как она.

— В этом ты прав, — Великий Экзорцист скорбно вздыхает, даже забыв прибавить «сын мой».

— Эта же ведьма, насколько я понял, влюблена в него, как кошка. Отпустите ее — и куда она, по вашему мнению, побежит? Не может быть, чтобы у них не было сговора. И тогда в наших руках будут и он, и она…

— Тише, сын мой! Она может услышать…

— Да спит она. Я сам только что заглянул. Небось всю ночь скакала — тут мои ребята лошадь поймали в лесу…

Молчание. Верховный Экзорцист размышляет. А я и сама не знаю, чего больше хочу — чтобы он согласился или отказался. Ведь самое скверное в этом то, что диа Родакаср абсолютно прав — отпустить меня, и я тут же кинусь на поиски Хозяина. Без меня ему не пройти по Закону Цели, но и в Романде оставаться небезопасно — он же не знает, кто его выдал, и не может доверять никому из местных…

— Я всегда ценил твою преданность, — наконец отвечает Ле Жеанно. — Найдется у тебя полдесятка людей, способных незаметно следовать за ней, не привлекая внимания?

— Найдется. Я сам готов их возглавить.

Показалось мне или на губах диа Родакасра в самом деле мелькнула злорадная усмешка?

Лет эдак сто сорок назад, во время Восьмилетней войны Романда с Мураамной, старший сын графа Арлетского Роже собрал небольшой отряд и отправился искать золота и славы в чужих краях. Что произошло с ним в мутамнийской земле, не ведомо никому, однако домой он возвратился не только без войска, но даже без родового меча графов Арлетских (злые языки болтали, что сей меч был проигран в кости мутаамнам в одном из притонов), в обтрепанном плаще и с посохом странника. На беспутного Роже снизошло откровение Господне. Отринув мирскую суету, пошел он по Романду, по пути основывая монастыри совершенно особенного типа — женская и мужская общины бок о бок. «Докажите Господу, что не только на небесах, но и на грешной земле способны вы быть друг другу лишь братьями и сестрами!» — призывал Роже.

Так что не я одна такая в Романде. Со времен крещения не переводились в этой земле разнообразные святые, пророки и чудотворцы, и всех их воспринимали весьма благосклонно. И лишь Эренгар Ле Жеанно додумался до мысли, что ближнего своего, молящегося Господу немного не так, как ты сам, должно за это посылать на костер…

Монастыри святого Роже обычно стоят вдали от людских поселений — в горах или глухом лесу. Вот на один из них я и набрела на третий день своих скитаний по лесу, со стражей Экзорциста на хвосте. И провалиться мне на месте, если к этому моменту арбалетчики не дозрели до того, чтобы придушить меня самостоятельно, не дожидаясь приказа Зверя.

Разрываясь между необходимостью спешить к Хозяину и нежеланием снова предать его в руки врага, я решила тянуть время, сколько можно. Тем более что и мне самой требовалось восстановить силы.

Первое, что сделала я, покинув лагерь Экзорциста, — влезла на ближайший холм и, стоя на вершине, громко пропела «Боргил» Габриэля Лормэ, может быть, немного сфальшивив, но с чувством и по всем правилам Говорения хорошего Слова. Этим были достигнуты сразу две цели — мое самочувствие и настроение резко поднялись, а стража, залегшая в отдалении в кустах, была полностью деморализована.

Два дня водила я их по лесу противолодочным зигзагом и всю дорогу изощренно над ними издевалась — то орала во все горло песни, которые в этой обстановке должны восприниматься как причудливые пророчества, то вдруг ни с того ни с сего принималась танцевать на полянах без музыки — она была у меня в голове… Ни одну встреченную кочку с костяникой я не обошла своим вниманием, а когда наткнулась на заросли малины, набросилась на ягоду с таким видом, словно это манна небесная… и тут из зарослей послышалось негромкое ворчание, и я нос к носу столкнулась с медведем-подростком. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, после чего мишка, видимо, проникся и начал пастись рядом, не обращая на меня особого внимания. Что чувствовали наблюдавшие за этой сценой арбалетчики, я могу только гадать, но предполагаю, что крестились они много и часто…

На третий день мне уже прискучила однообразная имитация священного безумия — но тут на моем пути встала обитель святого Роже.

Запустив для начала камнем в ворота обители, я отхожу от них подальше и вдохновенно начинаю проповедь:

— Вы, скрывающиеся за этими стенами! Разве не учил вас Господь, что истинное спасение не в хлопотах о душе своей, но единственно в добрых делах? «Сберегший душу свою — потеряет ее, пожертвовавший же душой своей во имя Мое — спасет ее!» Идите прочь из этого леса, из уединения, где надеетесь вы спрятаться от суеты мира сего — в то время как западный ветер гонит Тень на счастливый Романд! Неужели вас пощадят, когда уже распяты Ланневэль и Монлозана? Зверь идет по вашему следу, и горе имеющим глаза, но не желающим видеть! Это говорю вам я, Ирма диа Алиманд, — станьте рядом с вашими братьями, что возносят молитвы святой Бланке, докажите, что вы братья, не словами, но деяниями своими!..

Ну и так далее — Жерар Лормэ, брат Габриэля, в моем вольном пересказе. В самый раз для среднего уровня местного фанатизма. Интересно, совместимо ли с кротостью святой Бланки подобное поведение ее голоса?

Ворота монастыря внезапно распахиваются, оттуда выходит девушка моих лет, в синем монашеском одеянии.

— Мир тебе, Ирма диа Алиманд, — робко произносит она. — Мы привыкли жить отдельно от людей, но для тебя двери нашей обители распахнуты настежь. Входи и будь нашей гостьей, сестра.

Я отрицательно мотаю головой. Не хватало еще устраивать этим безобидным людям проблемы с моим конвоем! Но девушка, естественно, понимает меня неправильно и поспешно достает из-за спины хороший ломоть пирога:

— Тогда прими хотя бы наше скромное угощение… Не такие уж мы плохие, поверь…

У меня трое с лишним суток не было во рту ничего, кроме ягод. Голод пересиливает — я почти выхватываю кусок из рук девушки, бросив непоследовательно: «Да благословят тебя Господь и святая Бланка, добрая душа». Девушка торопливо скрывается, я же сажусь под монастырской стеной и принимаюсь за еду, нимало не заботясь о хороших манерах. Вкусные пироги пекут в обители святого Роже — с рыбой и лесным щавелем!

Подкрепившись, я для приличия разоряюсь под воротами еще минут пятнадцать и, поразив их камнем вторично, танцующей походкой удаляюсь в лес. Причем из принципа двигаюсь прямо на стражу, сидящую в засаде, так что ей приходится спешно и шумно менять дислокацию.

До меня долетает обрывок разговора:

— Нет, ребята, как хотите, а грех ее трогать — безумная ведь… А может, и вправду — святая?

— Да говорю я вам — лесная фея! Как барон ее вел, у меня прям сердце захолонуло — не идет, а плывет, трава под Ней не гнется…

— Не знаю, фея она, ведьма или святая — но с каким удовольствием я прямо сейчас пристрелил бы ее!

Последняя реплика принадлежит капитану арбалетчиков.

…Когда на следующее утро я открываю глаза, мой взгляд натыкается на пикирующего ястреба, вышитого золотом на груди черного камзола. От неожиданности я опять закрываю их…

— Кончай дурить, — звучит надо мной голос Росальве диа Родакасра. — Вижу ведь, что уже не спишь.

Я, покорно глядя на него, сажусь на примятой траве.

— И давай сразу договоримся — ни в какое твое безумие я не верю ни на грош. Долго ты еще намерена над нами измываться?

Так. Этот человек явно знает больше, чем может показаться с первого взгляда, но, хоть убей, не пойму, чего он добивается.

— А чего ты ожидал? Что я сразу приведу вас к Герхарду? Плохо же ты обо мне думаешь, эн Росальве!

— Слушай, — он наклоняется ко мне, — мы одни, солдаты нас не видят и не слышат. Я сказал им, что пошел на тебя взглянуть, не убежала ли… все равно из всей этой банды по лесу умею ходить я один. Так что можешь говорить со мной начистоту.

— А кто ты такой, чтобы я говорила с тобой начистоту? — взвиваюсь я.

— Тот, чье истинное Имя звучит как Гэлт Чинуэй, — отвечает он с неподражаемой улыбкой.

…(Три строчки непечатностей я просто опускаю, остальные пятнадцать заменяю точками.)

— Трать-тарарать, — наконец удается мне выговорить. — Ситуация весьма напоминает древний анекдот, где все до единого командующие ругианской армией оказываются засланными агентами Восточной коалиции. Можно подумать, мало нас с лордом Араном…

— Ну, меня, положим, никто не засылал, — возражает он все с той же улыбкой. — Я родился и вырос в Романде. Просто матушка моя, как и ее двоюродная сестрица, была моталицей, да не просто, а членом ведьминской школы Иэвхи. Вот мы с троюродным братом и унаследовали умение ходить по Закону Цели, хотя пользуемся им не так уж часто. Я, например, бывал в Городе, который для всех, только три раза.

— Слышал бы тебя твой Верховный Экзорцист, которому ты служил верой и правдой! — невольно улыбаюсь я в ответ.

— Нет. Он не услышит, — произносит Росальве точь-в-точь с интонацией Флетчера. Все-таки сильно они похожи, но этот постарше, проще держится, да еще у Флетчера его длинные волосы свисают, как уши у спаниеля, а Росальве стрижется коротко, и голова, по мутамнийскому обычаю, повязана черным платком.

— Короче, Гэлт…

— Не здесь, — обрывает он меня. — Хочешь назвать попроще, зови Шинно. Всем мутаамнам даются звериные имена, моего брата, к примеру, зовут Линхи, Рысенок, а меня — Лисенок.

— Короче, Шинно, чего тебе надо от меня?

— А давай-ка немного пройдемся к реке, — улыбка еще шире. — Не ровён час, придет кто-нибудь выяснить, чем это я с тобой занимаюсь так долго…

Он изящно подает мне руку. Странная мы, конечно, пара — ведьма со спутанными волосами, в мятом и грязном платье, а рядом — рыцарь в черно-желтом, выглядящий так, словно собрался на прием к королю, а не шарился трое суток по лесу…

Между редеющими деревьями сверкает серебром Сорна. Берег полога стекает к воде, на влажном песке обсыхает несколько вынесенных рекой обломков деревьев. Шинно смотрит куда-то за реку, солнце слепит мне глаза, но вот на него набегает облачко — и тогда и я различаю на том берегу полосатые кангранские шатры.

— Теперь поняла? — спрашивает Шинно.

— Прикочевали, значит, — произношу я оторопело. — Учуяли. И что теперь?

— По крайней мере, Верховный Экзорцист и они, в любом случае, не окажутся на одной стороне. Значит, вероятнее всего, у бланкиан и Кангры найдутся общие интересы.

— Ты хочешь сказать…

— Именно это и хочу. Другого безопасного места я на сто лиг вокруг не знаю. Ищите да обрящете.

Я испуганно меряю взглядом ширину реки.

— То есть я должна плыть на тот берег?

— Ах да, тебе же, как всем Огненным, положено плавать только топором на дно… Ну вот подходящее бревнышко — не тяжелое, опять же сучки есть, держаться удобно. Течение здесь слабое, так что переправишься без проблем. Только поторопись — когда солдаты увидят тебя на воде, я не посмею приказать им не стрелять.

Подхватываю бревнышко — оно действительно совсем легкое — и иду к воде, но вдруг оборачиваюсь в испуге:

— Откуда ты знаешь, что я… Огненная?!

Улыбка сбегает с его лица.

— Обрати внимание, я назвал тебе истинное Имя, не спросив твоего, — и одними губами, словно целуя: — Улыбнись, сражайся, умри!

Я резко поворачиваюсь к нему спиной и, вздрагивая от холода, вхожу в воду, опираюсь грудью на бревнышко… В платье плыть неудобно, но Шинно абсолютно прав — некогда. Некогда даже оглянуться еще раз.

Елки зеленые, я же еще в лагере Верховного Экзорциста обратила внимание, что кольцо на его руке почему-то надето камнем внутрь!

Шинно Росальве диа Родакаср, Лисенок мутамнийских кровей, капитан арбалетчиков…

Солнце бьет мне в глаза. Слабое течение аккуратно сносит меня к кангранским шатрам.

От судорожного хватания за бревно свело руки. В попытках выбраться на кангранский берег я совершенно изнемогла — никак не получалось уцепиться рукой за корни, торчащие из подмытого обрыва, и не выпустить при этом свое плавсредство. Раз я даже с головой окунулась, испугавшись больше, чем лицом к лицу с Ле Жеанно.

Но все рано или поздно кончается. Мокрая, с ног до головы в песке, я уже карабкаюсь вверх по склону, поднимаю голову над краем обрыва…

У самого края со спокойствием Будды сидит старуха кангранка в голубых шароварах и коричневой шерстяной рубахе. В руках ее тяжелое копье с перекладинкой, и его наконечник находится в опасной близости от меня — достаточно легкого толчка, чтобы я полетела назад в Сорну.

— Убери копье, — выговариваю я задыхаясь. — Пусти на берег.

— Вай-буй, какой невоспитанный романдский девушка! — бабка каким-то образом всплескивает руками, не выпустив при этом копья. — Нет бы сказать старой Хеведи — доброе утро, бабушка, как твое здоровье и здоровье твоей уважаемой семьи? Вот как бы поступил приличный кангранский девушка.

Три молодых кангранки, развешивающие на жердях выстиранную одежду, одновременно поворачивают головы на эти слова, смотрят на меня секунды три и возвращаются к работе.

— Бабуля, — говорю я, начиная раздражаться, — у меня нет времени на ваши кангранские церемонии. Здесь Герхард Диаль-ри?

— Какой такой Герхард? Знать ничего не знаю. Еще не хватало всякий беглый еретик пускать в свой шатер! — копье приближается ко мне еще на сантиметр. — Честный девушка положено дома сидеть, приданое себе вышивать, а не вылезать из реки, как водяной ведьма!

Мозг мой лихорадочно работает. Неужели и вправду не здесь? Да нет, такие люди, как Шинно, не ошибаются, да и логика на его стороне…

И тут среди развешанного тряпья мне бросается в глаза рубашка из тонкого полотна, с широкими рукавами и большим воротником. Совершенно очевидно, что это не кангранская вещь. Отсюда я различаю даже вышивку на уголках воротника — хорошо знакомые мне бледно-зеленые листья клевера.

— Ай и врешь же ты, бабка! — я уже не считаю нужным скрывать раздражение. — Врешь и не краснеешь! А чья там рубашка сушится на жердях? Приютили еретика и белье ему стираете… да убери ты свою орясину!

На бабкином лице нет и следа смущения, кажется, все происходящее доставляет ей массу удовольствия.

— С вами, романдцами, дело иметь — легче ежика живьем съесть! Не знает Кангрань никакой ваш ересь! Мы люди простой, честный, молимся, как нас пророки учили, Джезу Кристу и супруге его Мариль. А романдцам Джезу и Мариль сына своего в короли дали, и где теперь дети его детей? Потому и пришел к вам Зверь, что отвергли вы власть от бога, а Что не от бога, то от шайтана! А еще вы, богохульники, вино из винограда пьете, хотя сказал Джезу — не вкушу от плода лозы, доколе не настанет царствие Божие!

Нет, какова ситуация? Я, вымотанная до предела, еле держусь на обрыве, на романдском берегу в любой момент могут появиться арбалетчики, а это старое пугало с копьем еще пытается здесь устраивать теологические диспуты!

— Циркулярный пила хочу, — говорю я устало. До чего же все-таки заразителен этот ломаный язык — привяжется, потом не отлипнет! — Хоть знаешь, что это такое?

Бабка чешет в затылке.

— Кангрань Хеведи мудрый женщина, не зря пятьдесят лет на свете живет — много умный слова романдский знает! Чиркулярный пила, это от слова «чирк-чирк».

— Вот-вот, — подтверждаю я с готовностью. — Хочу чирк-чирк старую Хеведи на много-много маленьких кусочков. А если ты сейчас же не пустишь меня на берег, с той стороны набежит тысяча с половиной арбалетчиков, и тогда нам всем будет шалалай.

— Арбалетчики — это плохо, — произносит бабка задумчиво. Копье в ее руке на секунду утрачивает твердость, и я таки выкарабкиваюсь на берег.

— Теперь давай говори, где вы прячете Герхарда. А то ведь сама найду — хуже будет.

— А с чего это я должна тебе говорить? Почем я знаю, может, ты его хочешь ножиком зарезать.

— Я Ирма диа Алиманд, — у меня все сильнее создается впечатление, что эти штучки старой Хеведи — не более чем игра, имеющая целью каким-то образом меня проверить. — Надеюсь, этого достаточно? Или тебе еще рекомендательное письмо от Верховного Экзорциста предъявить? Так ты все равно по-романдски читать не умеешь.

Имя это произвело на бабку прямо-таки магическое действие — копье полетело прочь, а лицо затопила медовая сладость.

— Так что ж ты раньше молчал, глупый романдский девушка? — восклицает она с типично восточным оживлением. — Нет бы сразу сказать — так и так, я святая Ирма, три ночи шла, не пила, не ела, все с любимым увидеться хотела!

— Хеведи, — отвечаю я ей в тон, — будь я глупая девушка, я бы тебе за такие речи все космы повыдергала. Но я девушка умная и знаю, что сумма длин языка и косы у женщины является величиной постоянной. Поэтому я лучше помолюсь святой Мариль, чтобы она вынула из волос шпильку и пронзила ею твой нечестивый язык — может, тогда он будет меньше молоть чушь.

Во время этого моего монолога бабуля только языком прищелкивает от восхищения. Нет, я просто тащусь с этих кангранцев!

— Там он, твой еретик, в оранжевом шатре, — наконец произносит она. — Спит еще. Вчера выпил у старой Хеведи весь жбанчик яблочной стоялки, кангранский воин от столького питья до своего шатра не доползет, а у этого хеаля ни в одном глазу!

Я вскакиваю на ноги и мчусь к указанному шатру. В спину мне летит голос Хеведи:

— На что он тебе сдался, молодой да красивой? Вот тот, что на том берегу тебя провожал, — вай-буй, что за воин! А этот чародей только притворяется, а самому, поди, уж лет за сто…

— Точнее, тысяча двести с чем-то, — отвечаю я, обернувшись. — Он ведь на самом деле хеаль — по-нашему это называется Нездешний, — и вхожу в шатер, совершенно не беспокоясь о том, в каком состоянии оставляю Хеведи.

В просторном шатре полумрак. Хозяин лежит у стенки на войлочной подстилке, на нем такая же рубашка из коричневой шерсти, что и на кангранках. Глаза закрыты, я не вижу их, но облик — снова его собственный, хорошо знакомый всем, кто хоть раз бывал на балу в Башне Теней… Я опускаюсь на колени рядом с ним. Тонкий луч, прошедший сквозь дырочку в плотно натянутой ткани, ложится на его темные волосы и словно перечеркивает их седой прядью… Красив — как и положено Нездешнему, а я сейчас похожа черт знает на что — мокрая, грязная, в драной одежде…

Я наклоняюсь над его лицом, наше дыхание смешивается — и он открывает глаза, и необыкновенное сияние озаряет его черты:

— Золотоволосая… Как это приятно — проснуться от поцелуя прекрасной женщины!

Да не целовала я его, и не собиралась, даже в мыслях ничего такого не было!

Капля с моих мокрых волос падает ему на лоб — и он с полной уверенностью в своем праве привлекает меня к себе…

У кангранцев мы просидели еще двое суток — не знали, на что решиться дальше. Миссия наша не то чтобы совсем зашла в тупик, но появление на сцене… в общем, Шинно — спутало нам все планы.

Все это время кангранцы во главе с Хеведи, местным матриархом, создавали нам все условия для идиллии вдвоем. А на третий день с романдского берега вернулся юный внук боевой старухи и принес известие, как громом поразившее нас обоих.

Через два дня после того, как я покинула лагерь Ле Жеанно, громадная рысь неожиданно спрыгнула на него с дерева и, прежде чем кто-либо успел схватиться за арбалет, перервала горло Верховному Экзорцисту. И после этого он уже не воскрес. В рысь же, опомнившись, всадили не менее пяти стрел, но она все равно скрылась в лесу, и впоследствии дохлого зверя не нашли, как ни старались, — кровавый след вел в самую чащобу и там неожиданно обрывался… И вот тут-то все и припомнили мои слова о том, что Зверь от зверя и погибнет.

— Это рука Господня, — убежденно заключил свой рассказ молодой кангранец. Я только хмыкнула, переглянулась с Хозяином… и промолчала. «У всех нас есть звериные имена, моего брата зовут Рысенок…»

А старая Хеведи, почесав в затылке уже знакомым мне жестом, проговорила с хитрым огоньком в глазах:

— Священная загадка, однако…

Катрен III ПРИВИЛЕГИЯ БРАТСТВА

— В общем, у тебя на раздумья шесть часов — время, пока я сплю. Надумаешь раньше — ударишь вот в этот гонг, придет Хуана.

С этими словами Многая делает шаг в льдисто-белую стену рядом с камином. Тело мое уже напряглось — броситься, удержать, ухватив за длинные волосы, — но разум мгновенно осаживает его: это ниже твоего достоинства, Элендис Аргиноль…

Я остаюсь одна в круглой комнате со стенами из белого полированного камня. Они словно призваны еще усилить то ощущение непреходящего холода, которое не покидает меня с того момента, как я переступила порог этой… черт ее побери совсем, тоже Башни.

Башни в центре малого Перекрестка, не отмеченного ни на одной известной мне топограмме из хранящихся в Башне Теней. И тем не менее пустившей корни достаточно давно, чтобы даже создать свой Силовой Орнамент. Совсем маленький, правда — три с половиной отростка, ибо четвертый все еще слаб и неустойчив…

Мать вашу… «Да, это задница, и я узнал ее отнюдь не по улыбке вертикальной…» Похоже, я влипла наиболее масштабно за последние два с половиной года. А ведь уже успела вообразить, что загнать меня в такое положение вряд ли кому-то под силу…

Оказывается, под силу. И не «кому-то», а всего парочке магов-недоучек женского пола, не лишенных известной хитрости.

Белые стены, белый потолок, белый каменный же пол. На полу — старый кусок коврового покрытия, бывший темно-зеленым до того, как его сплошь залили вином и затоптали табачным (а может, и не только табачным) пеплом. Три четверти окружности стен опоясаны малиновым диваном той же степени обтерханности, что и ковер. В оставшейся четверти имеет место камин с кучей золы и без единого поленца — то немногое, что было, сгорело за предыдущую пару часов. Наисцарапанном полированном столе, меж восковыми холмиками оплывших свечей, валяется, как простой кусок стекла, чистый кристалл записи звука. Еще пара полок с посудой на стенах — а больше в комнате нет ничего. И самое главное — нет дверей. Только окно с широким подоконником, сплошь заваленным черновиками каких-то магических расчетов. Рама не открывается — я уже выяснила это, когда попыталась проветрить комнату от дыма зелий, сожженных Многой. Да даже если бы и открывалась, все равно не стану я прыгать с высоты в двадцать метров на снежную равнину, над которой и солнце-то еще не взошло…

Все предусмотрели, сволочи… Даже то, что на этот диван толком не приляжешь из-за полукруглой формы. Даже то, что моя куртка из нутрии осталась где-то внизу, а одного свитера слишком мало, чтобы удержать тепло… Еще раз окидываю комнату рассеянным взглядом — и замечаю под столом синюю накидку Многой, в спешке позабытое ритуальное облачение.

Да в гробу я видела их идиотские ритуалы! Гораздо важнее то, что эта поганая тряпка шерстяная!

Заворачиваюсь в накидку и уже через пару минут начинаю ощущать себя увереннее. Вот теперь можно сесть и как следует пораскинуть мозгами — мне же целых шесть часов на это отвели…

Что у нас в активе? Во-первых, изумруд Огня на цепочке под свитером. Но это на самый крайний случай — использовать его означает засветить свое истинное достоинство в этом нехорошем месте. Да и перед остальными Жрицами неловко будет — что ни говори, а попалась я в эту ловушку весьма по-идиотски.

Еще… Еще в моей сумке между косметичкой и записной книжкой лежит завернутый в замшу девственный кристалл меж-Сутевой связи, который я везу принцу Марселлу для Эсхарского генштаба. Что ж, придется эсхарским стратегам еще немного пожить без «горячей линии», ибо сейчас я настрою кристалл на себя, и ни Марселл, ни его главнокомандующий уже не смогут им пользоваться без моего содействия. Думаю, они меня простят — ведь эта каменюка сейчас мой единственный шанс.

Разворачиваю замшу, беру в ладони камень размером со свой кулак. Блекло-сиреневый вместо фиолетово-пурпурного, как и положено девственному кристаллу. Ничего…

ТАМ, ГДЕ ВЧЕРА ЕЩЕ ВЕРЕСК ЦВЕЛ…

Взгляд мой сужается в точку, концентрируется на искре в глубине кристалла, скорее воображаемой, чем видимой.

МОЕ ИСТИННОЕ ИМЯ — ЭЛЕНДИС АРГИНОЛЬ. ФОРМА ЕГО — РУНА ЭАНГ, ЧТО ЗНАЧИТ НЕУДЕРЖИМОЕ ДВИЖЕНИЕ. ЗАКЛИНАЮ ТЕБЯ ЭТОЙ РУНОЙ КАК ПЕРВОЙ ИЗ ТРЕХ…

Теперь искра уже не воображаемая — ее смог бы заметить любой, кто оказался рядом со мной в этот миг, яркую, словно кровь в синем стекле.

СУТЬ ЖЕ ЕГО — РУНА ЛАМНИ, ЧТО ЗНАЧИТ СИЛУ ЖЕНЩИНЫ И СТИХИЮ В ОКОВАХ. ЗАКЛИНАЮ ТЕБЯ ЭТОЙ РУНОЙ КАК ВТОРОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ…

Камень в моих ладонях стремительно теплеет. Большинство людей в этот момент роняют его в заранее заготовленную чашу с водой. Но мне не грозят ни боль, ни ожоги — я же Огненная!

ПУТЬ ЖЕ, НАЧЕРТАННЫЙ МНЕ, — РУНА ТАЙ, ЧТО ЗНАЧИТ ВЕЧНЫЙ БОЙ ВО ИМЯ МИРА. ЗАКЛИНАЮ ТЕБЯ ЭТОЙ РУНОЙ КАК ТРЕТЬЕЙ, ЗАМЫКАЮЩЕЙ…

Секундная вспышка — и пурпурно-фиолетовый свет разгорается в камне, нервно дрожа и разбрасывая блики по комнате.

…НЫНЕ ПОСЛЕДНИЙ КУРГАН ВЗОШЕЛ!

Все, настройка завершена — свет делается ровным, кристалл потихоньку остывает. Еще пара минут — и можно кого-нибудь вызывать.

Да не кого-нибудь — Флетчера. Во-первых, он там уже, наверное, извелся — меня все нет и нет… Во-вторых, судя по всему, Эсхара отсюда не так далеко — в нее ведет один из отростков здешнего Силового Орнамента, если только Многая и тут не наврала. И в-третьих и самых главных — ни у кого другого может просто не оказаться под рукой приемника, но Флетчер — Растящий Кристалл, и его Мастерский символ, что всегда при нем, худо-бедно способен служить для связи.

«Флетчер, где ты? Флетчер, это Эленд, ответь мне!!!»

Я направляю в плоть кристалла усилие за усилием — и минут через двадцать, когда я уже почти готова прекратить бесплодные попытки, сноп сиреневых бликов летит мне в лицо, и в нем проступают смутные, как всегда при неадекватной связи, черты лица Флетчера.

— Эленд? Где тебя носит? Мы тут уже все заждались тебя — и я, и Пэгги, и все остальные…

— Слушай внимательно, Флетчер, — выговариваю я с максимальной четкостью. — Что ты знаешь про Эсхарский Силовой Орнамент?

— Только то, что он очень невелик и возник не так давно…

— Так вот, я сижу в изоляции в некой, чтоб ее, башне предположительно на перекрестке этого Орнамента. Долго объяснять, как я туда попала, но в данный момент не могу даже выбраться из комнаты, где нахожусь. Шагать сквозь Сути бесполезно — тут все в глухих блоках, есть специфический путь, но я его не знаю. Даже в самом Орнаменте, похоже, система блоков. Сейчас твоя задача — взять пеленг по этому моему вызову и с помощью Пэгги определить, где я нахожусь и можно ли туда проломиться. Понял?

— Понял, Элендишка. Сейчас мы с госпожой княгиней займемся…

— Имей в виду, — добавляю я, — у вас на это ориентировочно пять часов, ни в коем случае не больше. Через шесть часов сюда выпишут какого-то великого астрального гуру, и я не уверена, что сумею с ним справиться.

— Но чего они от тебя хотят, в этой Башне? — в голосе Флетчера прорезается неподдельная тревога.

— Сама толком не могу понять! — огрызаюсь я. — Но на всякий случай боюсь, что после прихода подкрепления сумеют взять все, что бы ни захотели. Так что помни — пять часов! Все, отбой!

— Осознал. Жди! — с этими словами изображение Флетчера блекнет и тает. Я кладу кристалл на подоконник и устало откидываюсь на спинку дивана.

Надо, надо высыпаться по утрам и вечерам… Впрочем, мне это сейчас не грозит — уснуть не позволят ни форма дивана, ни выматывающее душу ожидание.

Я снова запускаю руку в сумку. Кроме кристалла, там есть еще две чрезвычайно полезные вещи — бутерброд с ветчиной и пакетик подсушенной в масле картошки. Не поспать, так хоть перекусить…

Хрустя золотистыми ломтиками, я пытаюсь припомнить, с чего вообще началось то, что закончилось тутошней Башней, провались она пропадом со всем ее конклавом…

…И было лето, и солнце стояло в знаке Льва. И был берег затопленного мелового карьера со склонами-террасами в сорока километрах от Валоры, версии Города на Сути Трилистник. И еще был пятнадцатый всеведьминский межмировой чемпионат на приз Старой Викки по воздушному бою на метлах.

Командой наша валлийская школа билась и раньше, даже в финал однажды вышла, но асов среди нас не водилось никогда. Тем не менее Пэгги решила в этот раз рискнуть, выставив Эглевен, Сиомбар… и почему-то меня, хотя я всегда полагала свое умение управлять метлой весьма далеким от совершенства.

Сиомбар отсеялась в одной шестнадцатой. Эглевен — в одной восьмой. Когда я увидела, кто достался в одной восьмой мне, я поняла, что последую за Эглевен. Ибо налетела я аккурат на Харуко из нихонской школы, своими же подругами за боевое безрассудство прозванную Камикадзе. Всем был памятен прошлый чемпионат, когда она сбрасывала соперниц в воду буквально на грани нарушения правил, и лишь опытная Герд Шнейдер с Брокена сумела отплатить ей тем же, да и то только в финале.

Надеюсь, вы еще не забыли, что плавать я совершенно не умею?

И именно это оказалось решающим — страх нахлебаться воды перевесил даже мой страх перед Харуко. В общем, после пяти раундов ни одна из нас так и не искупалась, и, приземлившись на стартовой площадке, я никак не могла врубиться, отчего это все орут и рвутся меня качать. С трудом мне объяснили, что за счет лучшей аэродинамики (все-таки Ветер — моя дополнительная стихия) я переиграла нихонку по очкам и тем избавила от нее остальное сообщество.

После этого в четвертьфинале я с достоинством проиграла знаменитой Марьяне Черешне из ковена Лысой горы и, отягощенная глубоким удовлетворением, присоединилась к зрителям.

Вот тогда-то Флетчер, едва ли не более моего гордый моим боевым подвигом, и познакомил меня с девицей по имени Катриона. «Саксонский ковен», — мимолетно и равнодушно подумала я, услышав имя, и не стала уточнять дальше. А что без метлы, так саксонки — одно из самых массовых ведьминских братств, так же как брокенки и киевлянки, и не все обязаны летать даже в командных боях! Кто-то имеет право и просто поболеть за своих…

Впоследствии выяснилось, что Флетчер сам заблуждался на ее счет. Воистину, что кому-то делать на чемпионате по воздушным боям, если этот «кто-то» — не ведьма и не ее спутник? Это ведь не кубок мира по хоккею, а достаточно закрытое мероприятие!

Дальнейшее уже припоминается урывками. Как орали, болея за Марьяну (или орала я одна? или все же на пару с Флетчером?), — это хорошо помню. Ледяной апельсиновый напиток, почему-то в большой алюминиевой чаше, из которой мы трое пили по очереди, — тоже помню. И конечно же помню, как Марьяна, торжествуя, подняла на вытянутых руках главный приз — метлу из омелы с позолоченным древком, и народ на склонах взвыл, приветствуя чемпионку…

Потом… потом наши еще раз попытались меня покачать с воплями: «Если б не ты, не видать бы Марьяшке победы!» — и это, пожалуй, было уже слишком. Ладно бы я победила Харуко тонким маневром или волевым усилием, но я ведь даже не поняла, как именно это произошло! С огромным трудом мы улизнули от наших валлиек и каким-то образом оказались внизу, почти у самой кромки воды, сели на тепленький песочек. Гитара… не знаю, чья она была, может, и Катрионина. Во всяком случае, не Флетчерова, это точно — он с тех пор, как обзавелся настоящей «Strady-wear», не таскает ее без чехла.

Я, как всегда, попросила его спеть, но он сказал, что умирает без сигареты, так что, пока он курил, гитару взяла Катриона. Что она пела, я тоже с одного захода не запомнила — что-то про рыцаря в черном и золотом и про жрицу, которая кормит птиц с руки… Но общее впечатление было странное — пока слушаешь, завораживает и хочется еще, потом же, когда пытаешься вдуматься, как это сделано, текст смотрится ужасающим сырьем, которое только манерой исполнения и вытягивается на какой-то уровень. Всего она спела пять или шесть песен — пока Флетчер не накурился всласть, а там уж принялся за дело он сам…

Во всяком случае, в одном я более чем уверена — ни одной Катриониной песни я не прервала, даже если ухо резали неточная рифма или неудачный подбор слов. А если где-то попыталась поправить (вот этого, кстати, вообще не помню) — то уже после того, как смолкла гитара, и в довольно мягкой форме. Я и Учеников-то Орденских не ругаю, не похвалив перед этим то, что похвалы достойно, а уж на постороннего-то человека в лицо наехать — вообще не мой стиль. А что потом свои вещи читала, давая отдохнуть инструменту, — так я всегда так делаю, если слушатели не против, а они обычно не против, потому что, так и не овладев ни гитарой, ни лютней, я была просто вынуждена довести свою манеру Говорения до высочайшего блеска. Иначе не соперничать бы мне на равных с теми, кому помогает еще и мелодия…

Неужели дело только в том, что она позавидовала? А я не сумела понять это сразу — ведь в Ордене никто никому не завидует. Всегда у кого-то что-то есть, а у кого-то нет — я же, к примеру, не озлобляюсь на своих друзей за то, что они умеют играть на гитаре, а мне не дано!

Нет, наверное, все-таки не стоило тогда читать своего, а стоило подумать — вдруг незнакомый человек воспримет это как демонстрацию: смотри, мол, как оно бывает, если умеючи… Даже несмотря на то, что это вот ни на столечко не было демонстрацией. Просто ужасно хотелось показать новые вещи Флетчеру, особенно «Подражание древним» — не унизить слабейшего, но похвалиться перед равным.

Перед равным… Может, дело еще и в этом — Катриона почувствовала, что снисходительна я к ней вовсе не как к равной? И обиделась именно на это? Но смею думать, если бы я действительно обошлась с ней, как с равной, то обидела бы ее еще больше. Опять же в Ордене знают, что если я недовольна творением кого-то из Мастеров, то высказываю это максимально корректно по форме и при этом максимально же оскорбительно по смыслу — и ходишь, как оплеванный, и на дуэль вроде бы вызвать не за что…

Да так ли важно, тем или этим я тогда ее задела — но почему я даже не почувствовала, что человек чем-то задет? Почему не подумала, что очевидное для меня вовсе не так очевидно для человека с иной информагической организацией?

Да потому, трать-тарарать, что это был вечер, карьер и чаша соку, а не Эстелин и не Монлозана! И я вообще ни о чем не думала, как те дети сторожа из анекдота — у меня до самой ночи юбка Харуко перед глазами плескалась! Как встретились, так и разошлись… Несколько окурков у кромки воды да песок под ногтями…

И вот она, расплата, через полгода. Ибо крайне вредно сие — ни о чем не думать в присутствии незнакомого человека.

…Флетчер сдал зимнюю сессию и, как водится, рванул в Эсхару за теплым морем и персиками. Обычно мы делаем это вдвоем — я же и свела его с Пэгги. Но в этот раз я пообещала, что присоединюсь к нему через три дня: мадам Гру легла в больницу на обследование, и мне хотелось убедиться, что с ней все в порядке и моя помощь не потребуется.

Утром третьего дня в мою форточку толкнулся желтый почтовый дракончик. Это единственные твари, кроме кошек и людей, умеющие пронизывать Сути, поэтому их частенько используют как проводников. Я впустила зверька, дала ему творогу и сняла со спины записку. Записка была предельно краткой:

«Эленд, срочно нужен Мастер Слова. Других знакомых у меня нет. Помоги! Катриона».

Вот что бы вы сделали на моем месте в такой ситуации? Особенно учитывая, что я все еще не Мастер официально, хотя давно выполняю его работу, и уже отчаялась совершить подвиг, коего потребовал от меня Магистр Ливарк!

Я связалась с больницей и узнала, что у мадам Гру все хорошо, недоразумения с печенью несерьезные и даже целитель средней руки уберет их за пару сеансов. Потом собрала сумку, посадила на плечо дракончика и приказала: «Веди!» В конце концов, у меня были почти сутки в запасе…

Дракончик привел меня в какой-то жутко провинциальный городишко, в грязноватый домик на окраине. Там меня встретила Катриона и первым делом потребовала, чтобы я называла ее Ронселин — мол, Катрионой ее зовут только в определенных кругах. Я согласилась — на тот момент это волновало меня меньше всего. Затем она усадила меня пить чай, за которым поведала, что помощь нужна не ей конкретно, а неким ее друзьям, к которым тоже надо идти по Сутям. «Долго хоть туда тащиться по Закону Цели?» — спросила я, еще не остыв от первоначального энтузиазма, но уже считая в уме оставшиеся мне часы. И услышала в ответ: «По какому такому закону? Туда ходят через лабиринт».

Я проглотила и это — лабиринтами очень и очень многие называют Силовые Орнаменты, бить за такую терминологию бесполезно, да всех и не побьешь. А что наш Орнамент Городов — не единственный, я тоже в курсе, хотя прежде с иными и не сталкивалась.

Но к данному Орнаменту слово «лабиринт» действительно идет. Еще в золотом ругиландском детстве родители возили нас с сестрами в Карловицкие пещеры — так вот, здесь та же эстетика, вплоть до цветной подсветки. Только не подсветка, конечно, а неустоявшиеся выходы силовых линий. Молоденький оказался Орнамент, в полную силу не вошедший… Я была так поглощена этим зрелищем — где я еще такое увижу! — что и с Ронселин-Катрионой беседовала как-то невпопад, так и не уяснив, что же от меня требуется.

Да и почему я должна была что-то подозревать? Темных составляющих в энергетическом спектре этой девицы не было — не то что у Наллики или Арлетт Айотти, — а тонкому сканированию эмоций меня Лайгалдэ даже не учила, я Огонь, а не Вода, без резонанса такие вещи не ловлю. Разве что легко чую ложь, но здесь не было и прямой лжи…

Очередной изгиб коридора был словно выложен продолговатой светло-синей плиткой, пол под ногами — бирюзовый в черных разводах. На этом фоне худенькая девушка, закутанная в ярко-желтый плащ с капюшоном, казалась солнечным зайчиком, ненароком залетевшим под воду.

«Это Хуана, Страж Башни, — представила ее моя спутница. Я невольно усмехнулась, мысленно сравнив это создание с нашими авиллонскими Стражами, в их сером с серебром… — Привет, Хуана, это и есть та, кто нам нужен».

«Привет, Кэролайн, — отозвалась девушка. — И вам привет, госпожа».

«Значит, здесь тебя зовут Кэролайн? — уточнила я. — Или мне все-таки можно называть тебя Ронселин?»

«Лучше Кэролайн», — коротко ответила она.

«У нас здесь правило: новое место — новое имя, — пояснила Хуана. — Так что у Кэролайн имен много… очень много!»

В этот момент я и обозвала ее мысленно Многой. Нет, я далека от желания во вторую же встречу потребовать у человека его Истинное Имя, но заставлять собеседника в каждом новом месте привыкать к новому обозначению — это, знаете ли… Впрочем, как любит говорить Леопольд Ковенски, — у каждого Абрама своя программа.

«А у тебя тоже много имен?» — лишь спросила я у Хуаны.

«А мне зачем много? Я — Страж».

«И то ладно», — вздохнула я, так ничего и не поняв. Разговор отвлек меня, и я опять не уследила, как вместо голубого коридора оказалась в чем-то вроде колодца с изумрудными стенками, уходящими вверх на невероятную высоту. Хуана закинула голову вверх, приложила ко рту ковшик ладоней и издала потрясающий вопль, почти переходящий в ультразвук. У меня заложило уши. В следующий миг нас словно подбросило струей воздуха, и мы оказались в небольшой комнатке с обшитыми деревом стенами. Так я поняла, зачем на должность местного Стража взяли это хрупкое создание — ни одно мужское горло, даже Нездешнее, вовеки не исторгнет из себя ТАКОЕ…

Там мы оставили верхнюю одежду, потом нас снова подкинуло воздушной струей, но уже без всяких воплей, и вынесло вот в эту самую комнату с льдисто-белыми стенами. И с этого момента мне даже не хочется прикасаться мыслью к дальнейшим событиям — и стыдно, и противно, и зло берет, и даже не разберешь, чего больше…

Нет, кристалл к горлу они мне приставили отнюдь не сразу. Сперва был очередной чай — на этот раз со сладкими кореньями, запеченными на углях, — и новая порция болтовни, точнее, какой-то совершенно подростковой похвальбы своей немеряной крутью. Башня эта, оказывается, если и не центр всего мироздания, то по крайней мере важный транспортный узел, и во многие места можно попасть лишь через нее. Но саму Башню окружает некое Туманное Ожерелье, через которое нет прохода простому смертному, поэтому существует некое Братство Проводников через туман. Братство это состоит из одних мужчин, и единственная женщина в нем — она, Многая, братья чаще зовут ее своей смертной богиней, так как именно из ее рук получают свои способности Проводников, чаще называемые Привилегией Братства…

У меня все крепло и крепло ощущение, что я угодила в какую-то нелепую пародию на наш собственный расклад, и в этой пародии смешаны в одну кучу Стражи Башни, Братья Дарги и Стоящие на Грани Тьмы. Когда же прозвучало слово «привилегия», я решила, что пора кончать балаган. Нянчиться с детьми, без сомнения, достойное занятие, но не при таких обстоятельствах. Трать-тарарать, да если бы они знали, ЧТО на самом деле именуется «привилегией Братства» и КТО так именует эту вещь!..

В общем, я попросила их перестать распускать передо мной хвост и кратенько объяснить, зачем я им нужна, — а то я боюсь не успеть в Эсхару к назначенному сроку. На это Многая заявила, что бояться мне нечего — один из отростков местного Орнамента ведет прямиком в Эсхару, и в случае чего я окажусь там за полчаса.

И тут неожиданно у меня мелькнула мысль, которой, по совести сказать, надо было мелькнуть намного раньше:

«Слушай, а почему ты написала, что я — твой единственный знакомый Мастер? По-моему, с Флетчером ты знакома гораздо лучше, чем со мной».

Многая с Хуаной переглянулись с откровенным замешательством. Затем Многая сказала, что и в самом деле пора переходить к делу. После чего и был извлечен на свет кристалл звукозаписи, а мне поставили ультиматум: или я Говорю на этот кристалл лучшие из подвластных мне Слов — своих и чужих — и иду куда пожелаю, либо не выйду из Башни до тех пор, пока Слова не выбьют из меня силой.

От такой неслыханной наглости у меня даже дыхание на миг перехватило. Но я все еще не принимала их всерьез.

«Возьмите, если сумеете», — только сказала я, откидываясь на спинку дивана с видом королевы, у которой толпа простолюдинов потребовала автограф на хартии вольностей.

Тогда Многая влезла в эту самую ритуальную накидку, она же сакральное облачение Проводника, и начался полный бардак из серии «что ни придумаете, все будет правда». Были какие-то зелья, высыпаемые в пламя свечей, — и свечи, сначала погасшие, а потом сгоревшие дотла от одного моего взгляда. Были кружения по комнате с пением заклятий — и обычная бабская истерика с пощечинами. Были изощренные взаимные оскорбления, была Хуана, с перепугу спрятавшаяся под стол. Многая запугивала меня великим чародеем, истинным владельцем этой Башни. Я отнеслась к угрозе всерьез — во всей атмосфере и в самом деле чувствовался отпечаток некой незаурядной личности. В ответ я попыталась припугнуть Многую Словом, от которого она откинет копыта сразу же, как я до-Говорю. На это она лишь усмехнулась: «Давай, говори! Уверяю тебя, что с моей смертью блокировка вокруг Башни не исчезнет!». Я быстро прощупала окружающую среду и с немалым испугом убедилась, что это правда — самой мне отсюда не выйти.

Дальше пошли уже совсем неописуемые гнусности. Слава богам, хоть до рукоприкладства я не опустилась, хотя очень подмывало…

Резко кольнуло в висок, заныли глаза. Неадекватная связь никогда не доставляет приятных ощущений, минутное повышение внутричерепного давления — еще не самое противное, чем она чревата. Торопливо подхватываю кристалл в ладони — сноп сиреневых бликов летит мне в лицо, в них медленно проступает лицо Флетчера — куда более отчетливое, чем при первой связи.

— Это я, Элендишка. Нахожусь в Эсхарском отростке орнамента. Тут действительно все по уши в блоках, но каких-то однонаправленных — снаружи снимаются прямым пробоем, по крайней мере, мне под силу. Сколько у тебя прошло личного времени?

Я прислушиваюсь к своим ощущениям:

— Около четырех часов с прошлой связи. Вряд ли больше…

— Тогда попытайся за следующий час проникнуть в портал. Если удастся, дальше по Орнаменту пойдешь легко, я тебе все расчищу…

— А если не проникну? — перебиваю его я. — Думаешь, это так просто?

— Если не сумеешь, придется мне ихнюю Башню штурмом брать, а не хотелось бы. Но ты все-таки попробуй… есть там кто-то, кто тебя сторожит, или только стены и магия?

— Ну… при желании можно вызвать одну девчонку, — отвечаю я, скосив глаза на каминную полку с маленьким гонгом.

— Так в чем проблема? Вызови, заморочь ей голову как угодно, хоть в туалет попросись! Лишь бы выйти из комнаты, а там сама разберешься.

— Тебя послушать, так все настолько легко… — возражаю я скорее из нерешительности, чем из действительного желания возразить.

— Легче, чем ты думаешь, — улыбается он с хитрецой. — Ладно, действуй, я жду тебя час, а потом начинаю все тут сносить! — после чего связь прерывается мгновенно, телеэкран, и тот с такой скоростью не гаснет.

Уже давно рассвело. Холодно, тихо, по-утреннему как-то пронзительно и свежо — это от льдистой белизны стен…

Я снова заворачиваю кристалл связи в замшу и заталкиваю в сумку, затягиваю боковой ремешок… Блинн, в третий раз!!! Конечно, если каждый раз наталкивать в сумку в полтора раза больше, чем в нее помещается, не стоит удивляться, что пряжка то и дело выдирается с корнем — но почему именно сейчас, когда подвязать — и то нечем?!

А пошли они все куда подальше! Они меня сюда заманили, поиздевались, заперли, а я еще должна думать о сохранности их барахла? Сбрасываю с себя синюю накидку и энергичным движением выдергиваю тонкий шнурок из кулиски на поясе — вот и славненько, как раз в петлю пролез. Снова зашвыриваю накидку под стол, затем подхожу к камину и что есть силы бью по гонгу бронзовым молоточком.

Хуана проявляется в комнате через минуту, медленно, как на новейшей фотографии, для которой не нужна ванночка с проявителем.

— Все-таки решили работать с кристаллом, госпожа? — задает она вопрос, еще пребывая в полупрозрачном состоянии.

— А вот шиш вам! — бросаю я пренебрежительно. — Ты мне лучше скажи, где у вас тут заведение для дам?

Хуана морщит светлые бровки. Сейчас на ней белый пушистый свитер, из-под которого торчит золотая парчовая юбка до полу. Похоже, не только в моей комнате сегодня забыли протопить…

— Простите, госпожа, даже не знаю, как быть. Кэролайн не велела выпускать вас из этой комнаты ни под каким видом…

— Тогда мне придется сделать это в камин, — нервно отвечаю я и добавляю мстительно: — Впрочем, не думаю, что это так уж усугубит здешний хлев. Ваш великий гуру, что, выше таких презренных материй, как уборка в доме?

— Ладно, — решается Хуана, — на минутку, наверное, можно. Становитесь рядом со мной.

Я вскидываю на плечо сумку и подчиняюсь.

— Сумку оставьте, — тут же одергивает меня Хуана.

— Ни в коем случае — у меня там тампоны, — я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не ухмыльнуться. — Ты хоть знаешь, что такое тампоны и зачем они нужны?

Легко все-таки презирать так называемые «средства женской гигиены», если можешь побывать в Слэрте и зашить в плечо гормональную капсулу, рассчитанную на пять лет. Моей осталось полтора года сроку, но потом ведь можно и поменять…

На секунду пол уходит у меня из-под ног, и я снова оказываюсь в комнате с деревянными стенами. Вот и вешалка для одежды — моя меховая куртка, желтый плащ Хуаны, еще какой-то странный черный балахон, а вот пятнистой шубки Многой почему-то не видно. За подмогой, что ли, побежала, вместо того чтобы спать?

— Вот, — Хуана указывает на дверку, почти незаметную в этой деревянной обшивке, с ручкой в форме изогнувшейся бронзовой змеи.

…Да, не зря данное заведение зовется в народе «кабинетом задумчивости». Впрочем, слово «задумчивость» имеет такое же отношение к моему текущему мыслительному процессу, как водовозная кляча к беговым рысакам.

Деревянная комната — это очень хорошо, ведь именно в нее мы попали из зеленого колодца. И похоже, если что-то здесь и можно назвать порталом (еще одно слово, которого не люблю, но Флетчеру простительно), то именно переход из нее в колодец.

Вот только смогу ли я воспользоваться этим переходом, не прибегая к помощи Хуаны? А если и смогу, то как сделать это у нее на глазах? Я не специалист по убалтыванию людей и вряд ли добьюсь прямой помощи — одно дело туалет и совсем другое — Силовой Орнамент…

— Госпожа, вы еще долго? — доносится из-за двери нерешительный голос Хуаны.

— Тампон меняю! — огрызаюсь я сквозь дверь. — А это процесс не мгновенный. Ничего, подождешь… Страж!

— Нет, меняйте, конечно… Просто… мне тоже туда хочется…

Так-к… Похоже, мне начинает везти!

Когда я распахиваю дверку «кабинета задумчивости», Хуана кидается внутрь, оттерев меня плечом, и торопливо запирается изнутри.

В моем распоряжении — минута, может быть, полторы. Бросаю быстрый взгляд на дверку. Естественно, наружного запора никто не предусмотрел — здесь вам не ругиландская муниципальная квартира. Хотя… ну да, когда я вешала куртку…

Я изгибаюсь, достаю из-за вешалки длинную резную орясину — неважно, магический это посох или просто дорожный, меня сейчас волнует не это, — и с торжествующей улыбкой продеваю под изогнувшуюся змею. Теперь мне обеспечено минут двадцать, а то и больше — Хуана девушка не слишком крепкая… в отличие от резной дубины.

Лихорадочно сканирую пол и стены. Ничего, абсолютно ничего. Однако подобные штуковины частенько бывают ощутимы лишь с определенной позиции, если я ничего не путаю из того, чему пять с половиной лет назад пытались выучить меня лорды Рябинового Дола. Ну-ка, как же я тогда стояла, когда нас выбросило сюда воздушным лифтом?

Орясина в двери дергается, но остается на месте — резьба удерживает.

— Госпожа, зачем вы это сделали? Выпустите меня немедленно!

Какая вежливая, однако, девушка — я бы в этой ситуации непременно начала фразу с «какого хрена?!» Так, вроде именно здесь — на этом красноватом квадрате пола, вполоборота к вешалке…

Раздается треск. Я бросаю встревоженный взгляд на орясину — в том месте, где она пересекает щель между дверкой и косяком, с нее летят зеленые искры, однако дверь по-прежнему нерушима.

— Вы что, продели в ручку посох Стайна, госпожа? Вы хоть представляете, что тут будет, если я все-таки его сломаю?

Все же магический… Что ж, тем лучше для меня!

— Как бы пробуйте, — отзываюсь я язвительно. — В следующий раз не будете с вашей смертной богиней разбрасывать артефакты где ни попадя!

— Откройте, прошу вас! Вам же все равно не выбраться без меня ни вверх, ни вниз!

Эту реплику я уже не удостаиваю ответом. Да, смешно было ожидать, что с моей позиции что-то учуется — вела-то нас Хуана. Кажется, она тогда стояла одной ногой на темном квадрате, а другой — на красноватом с трещинкой… Или в придачу к нужной позиции мне потребуется еще и ее голосок баньши?

Новый удар в дверь и снова треск. Черт возьми, сейчас уже трещал не энергетический разряд, а дерево…

— В последний раз прошу — откройте!

Когда воздух вокруг меня начинает искриться, я от радости подпрыгиваю на месте и издаю свой боевой клич «Хаййя!» В следующую секунду пол снова уходит у меня из-под ног, и я едва успеваю рвануть с вешалки куртку из нутрии, выдрав с мясом петлю на воротнике. Последнее, что касается моего слуха, — особо громкий треск, но дерева или разряда, я уже не в состоянии уловить…

Я в зеленом колодце, а передо мной матовой голубизной сияет невысокая арка прохода в Орнамент. Сую руки в рукава куртки, вешаю сумку через плечо и бегом устремляюсь в это голубое — не знаю, сломала Хуана посох или все же нет, но уж если сломала, ни к чему медлить.

Направо… еще раз направо… а вот теперь налево! Я уже чувствую нечто, подобное дуновению теплого ветра — Флетчер там, это его сила указывает мне направление и расчищает дорогу.

Еще поворот, пара непонятно откуда взявшихся ступенек — не удержавшись на бегу, спотыкаюсь и растягиваюсь во весь рост, чудом не врезаясь головой в выступ стены. Выругавшись, вскакиваю на ноги, на ходу потираю отбитые колени и локти…

Флетчер стоит прямо за выступом, глядя в потолок невидящими глазами. Длинные волосы падают на воротник черной кожаной куртки, серебряная застежка-молния кажется красноватой от отблеска очередной недоразвитой силовой линии. Руки, совсем как у Стража Башни Теней, неподвижно сомкнуты на крестообразной рукояти длинного меча, упертого острием в пол. Явно не его родной, а либо Марселла, либо младшего из принцев, Джарвиса — сам Флетчер предпочитает клинки покороче…

Взвизгнув так, что позавидовала бы и Хуана, я кидаюсь к нему на шею.

— Эленд, наконец-то! — Флетчер с лязгом роняет меч и принимает меня в свои объятия.

«Одиночество в талом снегу гонит боль по зеркальному кругу… Никогда я понять не смогу, отчего нас так тянет друг к другу…»

Вечером того же дня мы все сидим у Пэгги в ее Ковровой гостиной. Как всегда, качаются на тонких цепочках до половины налитые водой стеклянные чаши-светильни, в которых плавают и горят золотые и лиловые шарики свечей; свет их смешивается, размывается по залу причудливыми бликами, создавая атмосферу сказочного дворца…

Сказочного? Для большинства местных жителей так оно и есть. Разве княгиня Маргарита не самая могущественная чародейка Эсхары?

Сама Пэгги в своем любимом кресле меж двух скругленных окон лениво обмахивается веером, черным с алыми цветами. Окна раскрыты настежь, и тонкий аромат распускающегося белоцвета смешивается со сладким запахом разных прочих олеандров, которыми в изобилии уставлена комната.

В этой обстановке утонченной роскоши, даже не восточной, а обобщенно южной, странным анахронизмом выглядит магнитофон на батарейках, непрерывно извергающий из себя какую-то кельтуху, которую я напереписывала у Луминно в огромных количествах. С ума сойти, было же время, когда я просто млела от этой музыки, а сейчас уши вянут — не иначе, объелась…

Сие чудо техники я забыла здесь полгода назад, и за это время юные ведьмочки, Пэггины придворные дамы, быстро разобрались, что к чему, и даже выучились магически подзаряжать батарейки! Двое из этих юных дарований сейчас танцуют в центре комнаты — ту, что с черными волосами, зовут Авигея, а другая, видно, новенькая, ее имени я не знаю.

Я, уже переодевшись в сверкающее тряпье эсхарского покроя, небрежно сижу на подлокотнике кресла Флетчера. Сам он потягивает из бокала какой-то немыслимый коктейль ярко-зеленого цвета. Вот сейчас он опять повернется ко мне, и губы и глаза его снова тронет легкая улыбка, вопрошающая — с тобой все в порядке?

Я улыбаюсь в ответ, и его рука опускается на мое плечо… Конечно, смерть от скромности мне никогда не грозила, но я прекрасно знаю, насколько неотразима в этот миг. А впрочем, и его внешность сейчас впечатляет — Эсхарский дворец одно из немногих мест, где он позволяет себе полностью расслабиться. На бархатном берете таинственно поблескивает сапфировый трилистник Ордена…

Господи, я-то почему не могу расслабиться даже здесь, в этом раю земном, где я дома больше, чем на родной Тихой Пристани? Словно стальная пружина, туго скручена во мне готовность в любую секунду все бросить и помчаться неизвестно куда. Даже бокал вина не помог — сердце после него почему-то начало колотиться, как хвост перепуганного кролика. Что со мной сегодня такое? Неужели на меня так подействовала ночь в этой… тоже Башне, будь она трижды и четырежды неладна?! Ничего ведь не случилось, ничего от меня не добились, я крайне удачно сделала оттуда ноги…

Все хорошо, успокойся. Everything is all right, everything is fine…

— Эй, девочки, а может, уберете свое колдунство? — в голосе Пэгги наигранно капризная, «княгиньская» нотка. — Сами видите, у нас тут менестрель простаивает. Отчего бы это, а?

— Всегда к вашим услугам, госпожа княгиня, — Флетчер произносит это с такой ухмылкой, за которую любой уважающий себя государь тут же приказал бы выкинуть вон этого хама. — Мне не хватало лишь вашего пожелания.

Он тянется за гитарой, и я поспешно скатываюсь с подлокотника, устраиваюсь у его ног, дабы не мешать. И, как оно всегда со мной после хотя бы недельной разлуки с этим мерзавцем, завороженно смотрю, как ложится на струны смуглая рука с тонкими пальцами Нездешнего…

Я знаю, я чувствую… Его пламя соприкасается с моим, бирюзовая вспышка ласкает обнаженные нервы почти до боли. Он тоже знает — а в сгустившемся воздухе повисает древняя мелодия, одновременно безмерно печальная и бешено страстная, как цыганский романс… Ругианская «Королевна-бродяжка», надо же… Я ступаю в центр комнаты, буквально раздвинув плечом танцующих ведьмочек, и гитаре начинает вторить тонкий перезвон подвесок из позолоченного серебра на моей головной повязке.

Как там слова? Когда-то знала, да и сейчас не совсем забыла — я же эту мелодию с детства нежно люблю… Нет, не хочу вспоминать. Не сейчас.

В другое бы время Пэгги и сама с удовольствием поплясала бы с нами, но уж если он играет, а я танцую — все, третий лишний, тут творится нечто такого уровня, что чуть зацепи — пол-Эсхары без крыш останется. В прямом и переносном смысле.

Everything is all right, everything is fine… А там, наверху, в спальне, стоит на столе флакончик из белого переливающегося оникса — тот самый, на который мы год копили деньги. И сегодня поздно ночью, когда мы останемся одни, Флетчер откроет его, выльет на ладонь немного масла, и комнату наполнит ни с чем не сравнимый аромат белого силийского шиповника… а наутро этот аромат перейдет с нашей кожи на смятые простыни и надолго останется в них…

Если кто-то сейчас скажет мне, что это мой последний такой вечер — не знаю почему, но я поверю.

Так наползает гроза. Жаркий июльский полдень, солнце слепит лучами, и небо еще ни с одной стороны не оттенено ярким свинцом, но уже слышнее звуки в знойном безмолвии, придавившем нас своей тяжестью, и медленно сжимаются золотые розетки горчанки, стискиваются, как руки в молитве…

Слушайте, а ведь сегодня на самом деле будет гроза! Здесь-то, в Эсхаре, лето, не зима! То-то я так взмокла во время танца! Таким образом, у моего напряга вполне обыденная причина, и нечего переживать по этому поводу. Дождь пройдет — посвежеет, в том числе и в мозгах.

Флетчер завершает «Королевну-бродяжку» резким ударом по струнам, и я застываю вполоборота к нему с почти радостной улыбкой.

— Слушай, это потрясающе! — белокурая ведьмочка, чьего имени я еще не знаю, преданно заглядывает мне в глаза. — Ты научишь меня так танцевать?

— Ты и сама уже неплохо умеешь, — отвечаю я вполне искренне. — Если хочешь, покажу потом пару движений…

Мне не до нее сейчас — во все глаза я смотрю на темноволосого незнакомца, который стоит у кресла Пэгги, разглядывая какую-то драгоценную вещицу. Вот это да — вошел во время танца, а я и не заметила…

Увидев, что я смотрю на него, он возвращает драгоценность княгине Эсхарской.

— Таких, как ты, в некоторых Сутях все еще сжигают на кострах, — голос звучный, чуть хрипловатый.

— Таких, как я? — повторяю я машинально…

— Эленд, позволь представить тебе славного рыцаря Дэнниса диа Оро, друга моего Марселла, — тут же встревает Пэгги. — Дэннис, а это та самая Элендис Аргиноль, о которой ты уже наслышан. Почти моя племянница.

Диа Оро, диа Оро… Романдское имя, однако! Помнится, во время своих монлозанских великих деланий знавала я некоего Парсифаля диа Оро, у которого, прямо как в сказке, было три сына: два — дети как дети, а третий…

Я подхожу к ним и уже готовлюсь протянуть руку для поцелуя, но поименованный Дэннис опережает меня — и пожимает мою руку крепким мужским рукопожатием. Ничего себе!

— Вот, значит, какая ты… — произносит он непонятно и оценивающе смотрит на меня. Я, в свою очередь, делаю то же самое. Своеобразное лицо, приметное… кожа светлая, а волосы — ночь непроглядная, стекают на плечи, как черный дождь. И глаза такие же ночные, огромные, с темно-золотыми искрами и каким-то звериным прищуром… не волчьим, но все же… Мутамнийские глаза. Да — и движения слишком плавные для его высокой и сильной фигуры. Сразу чувствуется воин, опытный и опасный…

Стоп, мутамнийские… а зовут диа Оро… и одежда не романдская, а стандартная авиллонская — светлая рубаха и что-то вроде темной туники без рукавов…

— Слушай, ты по матери в родстве с диа Родакасрами не состоишь? — спрашиваю я, затаив дыхание. Два сына, которые дети как дети, у Парсифаля — от первой жены, романдки…

— Состою, — отвечает он, не моргнув глазом. — В отдаленном.

— Трать тебя тарарать, Линхи! — ору я, не считая нужным сдерживаться. — Вот ты и попал в мои лапы, мать твою мутамнийскую!

Он невольно улыбается, и надо сказать, улыбка у него приятная. А в следующую секунду это уже не улыбка, а оскал, острые клыки в звериной пасти… Передо мною на ковре, с невозмутимым выражением на морде, сидит крупный лесной котяра бурой масти, с кисточками на ушах и коротким, словно обрубленным хвостом.

— Мррр-я-ау! — нагло говорит он и вкусно облизывается, словно только что кого-то сожрал. Я невольно отшатываюсь, но Линхи уже стоит передо мною в человеческом облике и смеется.

— Посмейся тут у меня, — огрызаюсь я. — Тебя кто просил из себя божественное правосудие изображать? Шинно?

Улыбка сбегает с его лица.

— Ты о чем?

— Не отпирайся. Верховного Экзорциста загрыз ты, я это нутром почуяла еще в кангранском стойбище. А окончательно уверилась, когда узнала, что старый Парсифаль за что-то отказал младшему сыну в родительском благословении.

— Отец ничего не знает про Ле Жеанно! — лицо Линхи делается каменным. — Он поймал меня уже позже, когда я обернулся для собственного удовольствия. Даже если он и заподозрил что-то, то доказательств у него нет, а он не такой негодяй, чтобы родного сына, пусть даже богохульника, отдать в руки конклава! Мы поругались, и я ушел…

— Знаешь, меня, конечно, интересует, что по этому поводу думает твой батюшка, — перебиваю я, — но еще больше меня интересует, в чью голову первой пришла свежая и оригинальная идея устранения Верховного — в твою или Шинно?

Секунду на его лице отражаются мучительные колебания — сказать или нет? Я жду. Такой либо скажет правду, либо не скажет ничего.

— Это был замысел Шинно, — наконец выговаривает он. — И нечего дырку во мне взглядом сверлить. Мы оказались прижаты к стенке, «оплошность» с тобой и Араном могла стоить головы многим, а проблема так и оставалась проблемой. А ты со своим проклятием такой хороший ключ дала… Сработали как сумели.

— И укрепили народные массы в вере в святость Ирмы диа Алиманд!

— А чем это чревато?

— Уже ничем. Все, что мог, уже сделал. Как только назначили нового Верховного Экзорциста, он тут же меня изловил. Чисто для профилактики, чтоб не прорицала лишнего. Этот, конечно, был уже не чета Зверю, и с ним я творила, что хотела, но когда у тебя выбор: устроить чудо огня или сложиться без пользы для дела…

— А разве не этого ты хотела изначально?

— Изначально, заметь! Стой поры ветер успел перемениться. После моего чудесного не-сгорания народ заговорил уже не о святой Ирме, но о новом пришествии Святой Бланки. Слово вылетело, кошку назвали кошкой, и у кого были уши, тот услышал.

На его лице неприкрытый испуг — понял-таки… Впрочем, если они работают в паре, Шинно должен был все ему объяснить. До сих пор уши горят, как вспомню выволочку, устроенную мне Лайгалдэ… «Ты отдаешь себе отчет в том, что произошло? Он твой Поборник и обязан подставлять за тебя свою голову — никак не наоборот! Но сейчас он вышел сухим из воды, а вот о вступлении в игру Огненной — о твоем! — Тень теперь прекрасно осведомлена! Теперь жди неприятностей как только, так сразу… Неужели ты не понимаешь, что теперь, когда впервые за очень много лет собрались вместе все Жрицы Стихий, ты не имеешь права — да, именно не имеешь права! — умереть до инициации?»

Испуг на лице Линхи тем временем сменился раздражением:

— Знаешь, девонька, а какого вообще черта ты делала в Романде после смерти Ле Жеанно? Тебе что, мало показалось?

(Да, пребывание в Городе ощутимо подпортило манеры этому романдскому рыцарю —последняя фраза отнюдь не образец учтивости и куртуазности. Дурное дело, известно, нехитрое…)

— Неужели непонятно? Наблюдала, что из этого вышло и можно ли считать результат удовлетворительным, — самое обидное, что тут он прав. Если бы я тогда на какое-то время исчезла из Романда… но никто не властен сделать бывшее небывшим. — Скажи спасибо, что после этой новости мне удалось пинками прогнать Арана назад в Город. В конце концов, что от нас требовалось? Убрать посланца Тени или все-таки остановить резню еретиков?

— По крайней мере, тут мы преуспели, — невесело усмехается Линхи. — После твоих учинений в могуществе Святой Бланки не сомневается уже никто. Сейчас святые отцы ломают копья в диспутах, действительно ли Бланка сестра Господа или просто очень сильная святая. Но кровь больше не льется, а это самое главное.

И тут я замечаю, что все это время Флетчер прислушивается к нашей перебранке с откровенным тревожным интересом. Только этого мне и недоставало для полного счастья…

— Слушайте, а о чем это вы? — в отличие от Флетчера, Пэгги последний раз была в Романде более трех лет назад, а потому потеряла нить разговора в самом начале.

— Так, — отмахиваюсь я. — Разбор полетов с крыши на чердак. Да, кстати, Линхи, — круто меняю я тему беседы, — когда ты ушел от отца, то, судя по твоей одежде, пошел прямиком в Город?

— Именно так, — подтверждает он. — Просто осознал в какой-то момент, что помочь больше ничем не могу, а вот навредить способен. И после этого в Романд уже не возвращался. Бродяжил года полтора по Сутям на свой страх и риск, смотрел людей и мироздание…

— А как же Шинно?

— А что Шинно? Я уже не мальчишка, и без Шинно справлюсь!

Я скептически хмыкаю — на вид этому рыцарю-оборотню, если повнимательнее приглядеться, никак не больше двадцати. Хотя Романд не Город, там в семнадцать лет уже женятся.

— Он сейчас, скорее всего, тоже где-то в Городских Сутях, — добавляет Линхи мрачно. — Насколько я вообще его знаю, пошел по бабам. Или ищет, кому подороже продать свой меч и боевой опыт. Ибо дома его тоже ничего особенно хорошего не ждет — после того, как кангранцы показательно вломили сначала Харвику, а потом и Северину, идея крестовых походов в Романде больше не популярна. А все прекрасно помнят, у кого Шинно состоял на службе до того, как…

Не скажу, что эта информация очень меня порадовала — сразу по нескольким причинам…

— Эй, Хэйм, — Пэгги, видно, окончательно надоел наш труднопонимаемый разговор. — По-моему, твоя леди заскучала. И во всяком случае, мы заскучали точно. Сыграй еще что-нибудь!

Как красиво его лицо сейчас, в золотых и лиловых бликах! Он смотрит на меня вопросительно, чуть подмигивает… Мы одно сейчас, и моя тревога эхом отдается в нем. Я киваю. Защита, пусть и не абсолютная — как она нужна сейчас нам обоим!

Он начинает играть вступление к Слову Купола — не своему, Россиньоля. Оно последнее и потому самое главное. При первых же аккордах ведьмочки тихо отходят в сторонку — это только для меня…

Как только пляску начинает

Язык огня во тьме каминной…

Один из лучших моих танцев… Смотри, рысь-оборотень, знающий, кто я такая, запоминай — потом брату расскажешь.

О Андсира Справедливая, только сейчас осознала, насколько он опасен на самом деле — у него же ножны под стреловидный меч! Двадцать лет — и уже Брат Дарги!

Да-а… Встреча…

Играй, Флетчер, играй еще яростнее… любимый мой…

Прошлое вновь вскипает в крови,

Время сражений и время любви!

…Танец кончается, и я снова присаживаюсь рядом с Флетчером, рассеянно допиваю остатки из его бокала. Жарко, платье липнет к телу. Хоть бы скорее эта гроза, а то от духоты даже в сон клонит.

Как одуряюще пахнет этот белоцвет…

Проснулась я уже в своей спальне от прямо-таки оглушительного раската грома. Ночь, но спальня полна каким-то идущим ниоткуда призрачным сиянием, и в нем я вижу, что Флетчера не только нет рядом со мною, но постель вообще раскрыта лишь наполовину. На мою половину. На столе искристо белеет бесценный флакончик, так и не раскупоренный нами в эту ночь.

Я оглядываюсь. Нигде ни следа Флетчера — лишь на полу валяется, видимо, оброненный, берет с Орденским символом. Рядом с ним переливается, как драконья чешуя, мое эсхарское платье… хоть убейте меня, не вспомню, когда успела его снять! Совсем странно.

За окном хлещет дождь, живой стеной отрезая меня от мира, и в воздухе сгущается присутствие опасности, нестерпимой беды, над которой у меня нет никакой власти…

Как я сюда попала? Наверное, уснула прямо там, в Ковровой гостиной, и Флетчер на руках принес меня сюда — да, он был здесь, и потом, больше некому. Но где он, в таком случае?!

И… откуда это отчетливое ощущение его присутствия? Страх холодной лапкой потрогал меня за сердце, и, не помня себя от иррационального ужаса, я отчаянно зову:

— Флетчер!

— Эленд! — словно дуновение ветра, призрак голоса, прилетевший ниоткуда. С трудом удерживаясь от того, чтобы не заорать в полный голос, я тянусь к изножью кровати, чтобы зажечь свечу в светильне с водой. И на полпути понимаю, что это совсем не нужно, ибо вижу, откуда идет сияние, наполняющее ночную комнату.

Громадное зеркало в бронзовой раме, тоже в изножье, но справа от кровати, не отражает ни меня, ни обстановку. В нем снег, снежная равнина, и совсем близко на этой равнине — та самая Башня, через которую ходят куда не надо. Я так и не видела ее силуэта со стороны, но, наверное, узнала бы и в бреду, и на смертном ложе…

Откуда в южной эсхарской ночи повеяло таким леденящим холодом? Неужели из зеркала?! На ходу кое-как натянув свитер, кидаюсь к пугающему видению, касаюсь стекла ладонями, словно желая протянуть руки туда… конечно, под моими пальцами лишь стекло, я Видящая Суть, но уходить через зеркало могут только маги высочайшего уровня. Люди до такого опыта обычно не доживают, только Нездешние.

Под моими ладонями стекло теплеет… во имя всех богов Света, что это?!

Видение в зеркале меняется, и я оказываюсь лицом к лицу с Флетчером. Он стоит в такой же позе, как и я, чуть развернувшись от зеркала, и руки наши в стекле — как отражение друг друга, касаются… через преграду. Я замираю, боясь пошевелиться. Случайно угаданная поза — ключ, измени я ее — и связь пропадет. Я знаю, и не спрашивайте, откуда.

Через плечо его я вижу, что он в той же комнате, где держали меня, во всяком случае, та же планировка, те же льдисто-белые стены, тот же широкий подоконник, только мебель другая. По крайней мере, в мою бытность никакого зеркала там не было… может, просто другой этаж?

— Флетчер! — шепчу я, не помня себя. — Где ты, что с тобой?

— Эленд… — тот же голос-дуновение в ответ. — Я здесь… не могу выйти…

— Как ты туда попал? — спрашиваю я уже отчетливее.

— Как ты шла… по Орнаменту. Вошел, никого нет… и тут арка в колодце затянулась сама собой. А потом забросило в эту комнату, я даже не понял, как. Не пробиться, магия… и по закону Цели отсюда хода нет… ловушка, силовой кокон…

— Но зачем? — я почти кричу. — Зачем тебя туда понесло?

— Как говорят разведчики, за языком… Тебе грозила опасность, я хотел знать, какая именно…

То, что произношу я в ответ, непереводимо ни на один язык мира. Так изощренно я еще ни разу в жизни не материлась и даже таланта такого за собой не знала.

— Не трусь, Элендишка, — доносится до меня его голос. — Не беспокойся за меня — выберусь. Здесь где-то Дэннис неподалеку… в конце-то концов, я Хейнед Виналкар или где? Я вооружен, и я Мастер… отобьюсь…

В ответ я начинаю в голос рыдать, ничего не могу с собой поделать.

— Я люблю тебя, сволочь, слышишь?! — выкрикиваю я в промежутках между рыданиями. — Люблю, подлец, мерзавец, паршивец, скотина ты этакая! Я умру, если ты сгинешь там! Что я могу сделать для тебя, изверг рода человеческого?

— Ничего… Я сам справлюсь, — по опыту знаю, когда в его голосе появляется такая неестественная твердость, это не ведет к победе ни его, ни меня. — Все, что ты можешь сделать — это успокоиться, не плакать и пожелать мне удачи.

Его ладонь отрывается от моей и движется по стеклу к моему лицу, словно желая стереть с него слезы… в следующую секунду контакт прерывается — он изменил позу, разъединение… Вместо его лица в зеркале возникает мое, бледное от ужаса и перекошенное от плача.

Я медленно оседаю на пол, по-прежнему громко рыдая…

— Эленд, открой! — голос Пэгги из-за двери. — Открой сейчас же!

Кое-как поднявшись, я бреду к двери, плохо понимая, на каком свете нахожусь, как во сне, открываю. Пэгги стоит на пороге в большой цветастой шали, наброшенной прямо на пеньюар.

— Что тут творится? — голос у княгини Эсхарской совсем не княжеский — насмерть перепуганный.

— Пэгги, родная моя, — я кидаюсь к ней, как ни разу в жизни не кидалась к матери, и прижимаюсь к ее широкой груди, — скажи, ты знаешь, где сейчас Флетчер?

— Погоди… Ты задремала, и он унес тебя в спальню. Дэннис в это время куда-то собирался. Вскоре после этого Хэйм спустился вниз и сказал, что пойдет туда же, куда и Дэннис, они вроде о чем-то договорились… Но куда пошел Дэннис, я не в курсе. А что такое? Тебе что-то привиделось? Вещий сон, может быть?

— Пэгги, — я уже не рыдаю, я скулю, как побитый щенок, — эта зараза сейчас в той поганой Башне, из которой я удрала. Сидит в плену и не знает, как выбраться. И кажется, скоро за него возьмутся…

Ответное высказывание Пэгги мне понять не удается — не настолько хорошо я знаю простонародный эсхарский диалект. Но судя по экспрессии, вложенной в эту фразу, она ничем не уступает той, что вылетела из меня перед зеркалом, и характеризует Флетчера и его умственные способности с какой-то новой, неизвестной мне точки зрения…

Остаток ночи я провожу в каком-то болезненном полузабытьи — то снова принимаюсь тихонько плакать на руках у Пэгги, то ненадолго проваливаюсь в полусон-полубред… Машинально отмечаю, что уже совсем рассвело — на старом Пэггином плаще, в который я укутана, без труда можно отличить серую нитку от зеленой.

Зеркало безмолвствует — сама княгиня Эсхарская оказалась бессильна. Пеленг на кристалл Флетчера тоже не берется. В общем, закономерно — после моего бегства только распоследний идиот не усилил бы заслоны и не утроил бдительность…

Внезапно снизу доносятся негромкие голоса:

— Привет, — это Джарвис, младший сын Пэгги. — Ну? Чего-нибудь удалось добиться?

— Глухо, как в турнирном доспехе, — полузнакомый голос, подкрашенный усталым раздражением. — Прохода нет. Полночи бился, но Солтское направление перекрыто наглухо. Тупик, каменная стенка в конце коридора — не лбом же ее прошибать!

— А магия?.. — девчачий голосок, судя по акценту, Авигея. — Тоже никак?

Ответа я уже не слушаю — плотнее заворачиваюсь в плащ и шлепаю босыми ногами вниз по лестнице. Пусть что угодно, но я больше не могу длить это бессильное ожидание, похожее на отчаяние!

У основания лестницы, прислонившись к балюстраде, стоит донельзя усталый Линхи. Рукава его вчерашней рубашки по локоть сереют пылью, через руку перекинут абсолютно мокрый плащ. Вокруг него столпились оба Эсхарских принца и Авигея.

— Боюсь, что там какие-то персональные чары, — расстроено произносит Рысенок. — Что-то вроде кода, пароля. Нужное слово или жест знает только тот сукин сын, который ставил блок, а ты можешь три года под дверью просидеть и все равно не угадать, — здесь он поднимает голову — наши взгляды встречаются, и у Авигеи вырывается жалобное «ой!»…

— Где Флетчер? — с трудом разлепляю я запекшиеся губы.

— Что-о? — выражение лица Линхи тут же меняется.

— Мне сказали, что он ушел с тобой, — отвечаю я, цепляясь за последнюю ускользающую надежду. — Около четырех часов назад он через зеркало говорил со мной из той самой Башни. ГДЕ ОН?

Повисает молчание, подобное смертному приговору.

—…..! — в отличие от меня и Пэгги, для выражения своих эмоций Линхи обошелся одним-единственным словом из пяти букв. При желании я могу отнести его на счет Многой либо на свой собственный. И снова молчание, и страх в глазах Марселла, Джарвиса и Авигеи…

— Так, — наконец выговаривает Линхи. — Это и называется — влипли. Вляпались по самые уши. Говорил же я ему, идиоту…

Раздвинув сочувствующих, он в три прыжка оказывается рядом со мной и успевает подхватить.

— Спокойно, девонька, положение крайне скверное, но еще не безнадежное. Слушай, у тебя случайно не завалялось какой-нибудь вещи этой стервы, которая заманила тебя туда? Совсем хорошо, если бы она была металлической — какая-нибудь булавка, шпилька, что там еще бывает в дамском обиходе…

— У меня остался шнурок от ее накидки, — вспоминаю я. — Я им сумку подвязала, когда сматывалась…

— Не бог весть что, но тащи.

Я пулей кидаюсь в спальню и через пять минут возвращаюсь со шнурком.

— Смотри, тут кончики оправлены в металл, чтобы не лохматились. Это как, пойдет?

Он берет в руки один из наконечников — и вдруг, блеснув улыбкой, быстро чмокает меня в щеку.

— Прости. Признаюсь, я тебя недооценил. Ты здорово облегчаешь мою задачу — это же не просто металл, а медь! И мало того, что медь, так еще и долго ею носимая — видишь, уже прозелень появилась? Именно то, что надо!

Забрав у меня злополучный шнурок, он исчезает где-то в глубине второго этажа. Я сажусь на ступеньку лестницы. Босым ногам холодно на полированном мраморе, но мне сейчас все равно. Все скользит мимо меня, и я не слышу, что там говорят мне, пытаясь утешить, Авигея и Джарвис.

Эмоций нет — только всепоглощающая тоска. Слез тоже нет, то ли передышка, то ли ночью все выплакала.

Флетчер, любимый…

Линхи снова выходит на лестницу, похожий уже не на романдского рыцаря, а на наемника из спецподразделения: куртка и штаны цвета хаки, высокие ботинки, волосы стянуты узлом на затылке, а из-за плеча виднеется рукоять меча в чехле. На поясе тоже висит что-то, чем убивают. Шнурок Многой намотан на его запястье, в глазах суровая решимость.

— Элендис, слушай и запоминай: я сделаю, что смогу, но одним из условий моей успешной работы является отсутствие беспокойства за тебя. Я еще в Романде имел возможность убедиться, что, в отличие от своего менестреля, головой ты думаешь и, не зная броду, в воду не сунешься, но все-таки, пока я не вернусь, сиди здесь и никуда не вылезай.

— Здесь — это в Эсхаре?

— Здесь — это конкретно во дворце княгини Маргариты. Твоя свобода ограничена пределами парка. Это приказ. Марселл, Джарвис, — он оборачивается к принцам, — вы мне головой ответите за эту женщину! А матушке своей скажите, пусть следит за ее безопасностью в магическом плане. Теперь ни за что ручаться нельзя.

Отсалютовав мне, он сбегает вниз по лестнице, внизу останавливается и снова оборачивается ко мне, чего-то ожидая. Я медленно встаю и, не спуская с него взгляда, поднимаю руки в благословляющем жесте — иди и сделай это. Он склоняет голову, принимая мое благословение… и нет его, лишь снизу доносится скрежет тяжелой парадной двери. Через минуту во мне вздрагивает что-то неуловимое, как всегда, когда близ меня происходит размыкание пространства идущим сквозь миры…

— Пойдем, оденешься, — трогает меня за плечо Авигея. — Ноги совсем холодные, так и простудиться недолго.

Интродукция: Линдси

«…Господи, откуда же вас столько… на мою голову? Как вы вообще умудряетесь выжить?

Я-то думал, она вроде Ярри, других я до того не видал — сильная, спокойная, надежная. С такой в любой схватке спина к спине рубиться — одно удовольствие. А тут девчонка с горящими глазами, совершенно беспомощная на вид… Даже удивительно, что это ОНА в Романде столько дел наделала. Ведьма, одно слово! Шинно ее тогда видал, тоже говорит — ведьма, да и только…

А потом она стала танцевать, и была сразу ночью, розой, огнем и серебром, и я понял, в чем ее сила, и в мыслях своих назвал ее Королевой, и был горд стать щитом между нею и стрелой, нацеленной в ее грудь, и осознал, в чем мой долг… И только одного я никак не пойму — неужели она не видит, насколько сильнее… своего менестреля?!»

Туман, сероватый и вязкий, висел над болотом, как драная шаль. Но шаль дает тепло, а эта пелена, искажающая звуки и делающая бесполезным зрение, обволакивала липкой сыростью, пронизывающей до самых косточек. Одежда не хранила тепло тела, тело своим теплом не в состоянии было высушить тяжелую влажную одежду.

Туманное Ожерелье. Одно из загадочных мест мироздания. То ли по прихоти Тени наползает подобная мерзость на островок еще живой Сути, грозя поглотить его, либо (так тоже бывает) надежно изолируя от внешнего мира и любых случайных гостей. То ли это просто некий странный проход между Сутями, наподобие Силовых Орнаментов или леса, где время стоит…

Линхи, ругнувшись про себя, еще раз взглянул на часы. Стрелки не двигались — уже трое суток, которые он блуждает в этом гнусном болоте. Вот и гадай, стоит ли тут время или часы погубила всепроникающая сырость… За эти три дня он дважды проваливался по шею, и выбраться удавалось лишь с помощью отчаянных молитв стихии Земли, перемежаемых поминанием такой-то матери. Ох, чтоб вы все так жили! Земля в этом месте имеет хоть какую-то силу, а вот огонь, верный друг, не подводивший ни разу… Чему тут гореть, я вас спрашиваю? Все отсырело и прогнило, наверное, еще до падения первого Города, который был везде.

Здесь царила вода и ее порок — ложь. Ничему нельзя было довериться — ни кочке, ускользающей из-под ног и растекающейся жидкой грязью, ни шорохам и звукам, доносящимся совсем не с той стороны и превращающим далекое в близкое, ни собственным глазам, видящим лишь иллюзии, которые порочная вода соткала на пару со столь же порочным воздухом.

Вот так и вся ваша магия, чтоб ее! Здешние хляби служат неплохим ее символом — Земля и Вода в неразрывном единстве, презирающие и суровую простоту клинка, и пламенную силу звучащего слова…

Утром четвертого дня Линхи все-таки нашел то, что искал — узенькую тропинку, точнее, цепочку камней, протянувшуюся через болото туда, к этой чертовой Башне. Единственный проход через Туманное Ожерелье. Среди клубящихся видений лишь он один был неколебимой реальностью, размыто чернея в белесом мареве.

Ступив на него, Рысенок тут же снова обрел редко изменявшее ему чувство направления. В той стороне, где туман гуще, — проклятая Башня, и идти до нее ровно в три раза дольше, чем до внешней границы с твердью. Но та, на кого он охотится, — там. Он в который раз размотал шнурок с запястья, зажал в ладонях медные наконечники. Что скажешь, частица ее бытия?

Правильно, я того же мнения. Время уже упущено, лишние сутки ничего не решат. Значит, отринем ненужный героизм и откажемся от идеи взять зверя в его берлоге. Башня не ее постоянное жилище, скоро она пойдет назад, и лучше схватиться с ней ближе к нормальному миру, а не там, где я буду лишь глюком среди глюков, а ей ведомо все.

Как и следовало ожидать, ближе к внешнему краю Ожерелья мир начал обретать устойчивость. Недалеко от его границы Линхи удалось найти идеальное место для засады — все еще прикрытое туманом и в то же время достаточно твердое. Он поудобнее устроился на поросших жесткой травой кочках и стал терпеливо ждать.

По самой сущности своей Линхи был хорошим охотником — в выслеживании добычи он знал толк и как благородный дворянин Романда, и как лесной зверь. Нельзя сказать, чтобы это была его первая охота на двуногую дичь — вспомнить того же Верховного Экзорциста, — но до сих пор ему еще не доводилось гнаться за женщиной, да к тому же сквозь миры…

Покинув Эсхару, он первым делом направился к кузнице под Шаманскими Камнями в Сути Ос-Такне. Несколько лет назад он учился кое-чему полезному у тамошнего кузнеца Манара, который, кажется, знал о металле абсолютно все. За долгие годы кузница его стала настоящим местом Силы для стихии Огня, а Линхи сейчас очень нуждался в силе — свою он изрядно подрастратил, пытаясь взломать блок в Силовом Орнаменте.

Он пришел очень удачно — в Ос-Такне, как и в Эсхаре, светало, кузница была пуста. Даже если Манар и ковал этой ночью что-нибудь священное, то уже закончил работу. В любом случае Линхи очень торопился, а помощь ему не требовалась. Не теряя времени, он развел в горне небольшой, чисто символический огонь и, призвав силу Рави Алого, сунул в пламя медные кончики шнура. Подождал, пока раскалятся — и в первый раз бестрепетно взял их в ладони.

Золото — для королей, серебро — Эля ведьм. Для поисков мудреца потребен свинец, воина отыщешь через сталь его оружия, женщину же проще всего найти, используя медь с ее одежды.

Медь, проводником любви именуемая, ибо богине желаний посвящена, ответь мне, твоему господину, что причастен Огню: где сейчас та, что носила тебя на поясе?

Знание пришло почти мгновенно, и, задержавшись лишь для того, чтобы загасить огонь, он бросился сквозь миры, не выпуская из ладоней двух раскаленных капель металла, что не жгли, а ласкали его руки. Тех миров, через которые вело его знание, он даже не замечал — он видел Цель. Хвойный лес, сухие иголки под ногами, пещера, перед нею небольшая полянка и рядом огромная ель, вывернутая с корнем… она там!

Он опоздал совсем ненамного. Когда он, тяжело дыша, остановился на краю той самой полянки, воздух еще дрожал и мерцал над начертанной на земле гексаграммой, из которой только что ушла куда-то его добыча. По углам гексаграммы торчали шесть деревянных жезлов длиной с руку Линхи, а в центре ее, среди невысокой травки пополам все с теми же иголками, серело пятнышко абсолютно мертвой земли — вытоптанной, выжженной, серой, как старый асфальт. Вид этого пятнышка и удержал Линхи от того, чтобы очертя голову кинуться за Многой тем же путем, что и она.

Сначала следовало как следует осмотреться и определить механизм действия этого безобразия.

Одного взгляда, брошенного на жезлы, Линхи оказалось достаточно, чтобы понять, что среди них нет и двух из одного и того же дерева. Увы, в дереве он разбирался куда хуже, чем в металлах (эх, Элендис бы сюда или любую другую ведьму!). Но один из жезлов явно был ореховый, уж эту-то породу Линхи отлично знал. В другом он опознал дуб по тяжести и темному оттенку, и наконец, осторожное прикосновение ладони к третьему выдало рябину, дерево Огня — ощущение было такое, словно ласкающийся зверь нежно лизнул его руку.

Вот как, значит… Деревья Жизни, Камня и Огня? Значит, вот эти два, судя по месту расположения, должны быть ясень и ива, Ветер и Вода. И что мы таким образом имеем? Имеем мы некую странную модификацию Круга Стихий. Но тогда в середине должна быть ветка осины в качестве ключа, а ее здесь нет. Маловероятно, что эта стерва выдернула ее, уходя, и взяла с собой — что-то я никогда не слыхал о такой методике. Стоп, а что у нас шестое? Почему-то мне кажется, что это не сосна… и не по чему-то, а по запаху. А вот мы сейчас проверим!

Жезл не хотел загораться, но когда конец его слегка обуглился, Линхи жадно втянул ноздрями струйку дыма, и его подозрение стало уверенностью.

Это мне нравится все больше и больше… Ель вместо сосны, печаль вместо Радости, но тогда… тогда мы имеем Круг пороков, а не Стихий! Ель задает ориентацию на Тень! Ну держитесь, чернокнижники проклятые! Ох, до чего ж я всегда не любил магов и магию…

С этими словами Линхи выдернул из мягкой земли еловый жезл и энергично переломил об колено. Отшвырнув в сторону два обломка, он прошел по кругу и в правильном порядке один за другим вынул пять остальных жезлов, каждый раз произнося Имя соответствующей стихии. Затем вынул из кармана кусок веревки, связал жезлы и пристроил на спине рядом с мечом — пригодятся. Еще раз обошел гексаграмму, и наконец уверенно стал в середине, избегая ступать на мертвое пятно.

Веди по ее следу, медь богини желаний!

Шаг — и с громкими ругательствами Линхи увяз по колена в болоте. А вокруг него, словно смеясь, клубился непроглядный туман…

Это ж надо — угробить столько невосполнимого времени в этой трясине! Слава Господу, самое гнусное позади, теперь осталось только дождаться… тоже то еще удовольствие, в мокрой насквозь одежде. Был бы простым смертным — давно бы воспаление легких заработал. И ножны все грязью позабивало, хорошо хоть меч-джэльта ^[237] не ржавеет, а вот ножи теперь скоблить и скоблить, как щенку-оруженосцу за провинность…

Линхи вынул из поясных ножен два метательных ножа, протер полой куртки, поморщился — сталь блестела далеко не так ярко, как хотелось бы. Он очень дорожил ими, ибо выковал их сам, хотя и под руководством Манара, в той самой кузне под черными Шаманскими камнями. Как сейчас вспомнилось: звон металла в ночи, искры из горна, строгое серьезное лицо Манара, и над всем — запах травяного отвара, который готовил молчаливый Нездешний с синими глазами и волосами, как темная зола. В этом отваре должны были закалиться ножи во имя служения Свету, а не Тьме, жизни, а не смерти…

Как хочется есть! Тоже мне народный герой — увидел медь, на радостях решил, что можно за сутки управиться, и не взял с собой никакой жратвы. Лежи теперь и слушай, как в пузе урчит.

Спрашивается, какого хрена этот менестрель потащился в чертову Башню? Сказано же было — не лезь, не мешайся, сам справлюсь! Опасность, видите ли… Элендис-то правильно боялась, интуиция ее не подводит — а этим сволочам на руку, они ее страх в качестве приманки использовали. Потому и стряслось, что когда возлюбленной угрожает опасность, верный рыцарь и настоящий мужчина не может пребывать в бездействии. Идеально ловушка сработала! Любовь, конечно, великое чувство, но почему, черт возьми, во имя нее надо сразу совать голову в петлю, вместо того чтобы подумать ею хоть немного? Неужели твоей любимой будет легче оттого, что ты умрешь с ее именем на устах?

Линхи было неполных двадцать, и что такое любовь, он знал весьма приблизительно, все еще смешивая ее с романдской куртуазностью. Одна девушка была у него в Тойе, другая уже в Ос-Такне, и с обеими он в свое время простился без особых сожалений… во всяком случае, подумал он с невеселой ухмылкой, вряд ли какая-то из них любила меня настолько сильно, чтобы взяться отстирать мои штаны после трех дней блуждания в здешних болотах! Для этого требуется истинное самопожертвование.

Звуки издалека… Вроде человеческий голос, сказавший: «Осторожнее, леди». Линхи насторожился — уже идут, значит… Идут? Так она не одна?

Спокойно… Вспомни, чему учил тебя Асменаль: минута противника должна стать твоим часом. Если не будешь тратить время понапрасну, тебе хватит его на все: обдумать, сделать выбор и нанести единственно верный удар, от которого не будет спасения. Смотри, тебя не видно за туманом, а над проходом он рассеивается, нависает аркой. И твоего нападения не ждут. Все зависит от тебя одного.

Линхи перехватил свои ножи обратным хватом, принял позу поудобнее — и тогда из тумана выступили те, кого он выслеживал. Первой шла высокая крепкая девица вида отнюдь не королевского, несмотря на венчавшую ее диадему с голубым — светлее глаз — камнем. Линхи заметил даже то, что вместо продернутого шнурка ее синий плащ-нарамник опоясан обычным ремнем. За спиной девицы болталась гитара на широкой ленте. Самозваную «смертную богиню» сопровождал черноволосый парень в потертом кожаном доспехе, державший в руках взведенный арбалет.

Так… У парня, кроме стрелялки, еще меч, очень неплохой с виду, но короче моего. Девица безоружна — кинжал на поясе скорее украшение. Что-то там Элендис говорила, что гитару эта красотулька держит для пения заклятий… Рисковать не стоит.

Решение Линхи принял скрепя сердце — хоть он и не сочинял стихов, но играть на лютне и петь умел весьма неплохо, а потому относился с должным почтением и к чужому инструменту. —

Время встало, и, вскинув руки, Рысенок метнул сразу оба ножа — нет, медленно-медленно выпустил из ладоней два осенних листа, и, покорные ему, они отправились в полет, тоже видя цель. И оба нашли ее безошибочно — один пал на гриф гитары, и тот переломился с плачущим звоном лопнувших струн, другой вонзился в левую руку парня. Парень заорал и выронил арбалет, который на редкость удачно плюхнулся в воду между кочками и если и не совсем утонул, то стал недоступен на время разборки.

Развивая достигнутый успех, Линхи выскочил на тропу с обнаженной джэльтой в руках и, преградив дорогу парочке, сказал как можно невозмутимее:

— Здравствуйте, леди. Не правда ли, сегодня на редкость скверная погода?

В ответ девица зашипела ну прямо как вода на раскаленной плите.

— Прочь с дороги, подонок! — бросила она надменно. — И отныне навеки лишен ты привилегии Стража Границ за то, что дерзнул поднять руку на свою владычицу! Да как ты посмел разбить мою гитару?!

— Ну во-первых, вы мне не владычица, — возразил Линхи столь же невозмутимо. — А во-вторых, я не Страж ваших Границ, а что до привилегии, то не вам лишать меня того, что не вами дано.

На лице девицы отразилось замешательство.

— Не Страж? — растерянно переспросила она. — Как же тогда ты нашел проход без привилегии? И как вообще оказался в Ожерелье, не зная пути?

Не выпуская меча, Линхи выдернул из-за плеча один из жезлов — естественно, в руку скользнул рябиновый…

— По вашим следам, миледи, исключительно по вашим следам, — он обаятельно улыбнулся своей улыбкой сытого зверя. — Это ваше имущество, я ведь не ошибся?

— Отдай, ублюдок! — со «смертной богини» разом слетело все ее наигранное величие, и она бешеной тигрицей кинулась на Линхи, но меч в его руке не давал ей подойти близко. — Отдай жезлы, мать-перемать! Мне же без них неделю кружным путем выбираться! Подлый наемник! Сколько тебе заплатили за меня и мои камни?

— Боюсь, у вас в любом случае столько нет, — острие джэльты уперлось девице в грудь. — Не перекупите. Камни ваши мне не нужны совершенно, будь они хоть трижды магические. Просто мне крайне не по душе люди, перекрывающие пути через Сути, портящие Силовые Орнаменты и вообще использующие свою свободу во вред свободе чужой. Так что жезлы вам все равно больше не понадобятся, потому что отсюда вы уйдете со мной, и туда, куда нужно мне, а не вам. Эй, парень, — это уже относилось к спутнику девицы, — лучше сразу отдай свой меч, не нарывайся. Я ведь заведомо круче.

— А вот это как раз не факт! — парень в кожаном доспехе нашел-таки устойчивую кочку и, обойдя свою разъяренную хозяйку, атаковал Линхи. — Ишь чего захотел — отдать ему Меч Равновесия!

— Тебе знакомо то, что у меня в руках? — поинтересовался Рысенок, которому очень не нравилось делить внимание между двумя противниками. — Если ты мотаешься по Сутям, то должен иметь представление, что это за клинок и насколько надо быть продвинутым, чтобы владеть таким оружием.

— Как же, как же! Воин астрала — звания выше нет! — насмешку эту сопроводил неплохой выпад, который Линхи, за неимением клинка в левой руке, парировал рябиновым жезлом. На дереве осталась глубокая зарубка, что вызвало новый приступ бешенства у девицы.

Без лишних разговоров Линхи двинул ее в грудь — жезлом, не имея намерения ранить. Девица, как и следовало ожидать, невольно отступила на шаг назад и тут же оказалась по колени в болоте. Нейтрализовав ее, Линхи повернулся к ее защитнику — как раз вовремя, чтобы не пропустить очередной удар его меча.

— Мастер школы меча Сунь Да Вынь, — пустил он в ход свое дежурное оскорбление. — Излюбленный прием — «Пьяный единорог сует рог вместо ключа в замочную скважину».

Пару минут противники ожесточенно звенели сталью о сталь. Вскоре стреловидный конец клинка оказался в опасной близости от защитника девицы, царапнув по коже доспеха. Парень попытался закрыться — но Линхи и не думал работать на поражение. На уходе он, как крюком, зацепил Меч Равновесия своей джэльтой и резко рванул на себя. В следующий миг Линхи уже держал по мечу в каждой руке и с сочувствием смотрел на обезоруженного противника.

— Мне нужна твоя леди, а не ты, — сказал он спокойно. — Против тебя я ничего не имею — каждый служит своему господину, и ты не виноват, что я сильнее.

— Грязный наемник, — выговорил парень, задыхаясь от бессилия.

— Грязный, — подтвердил Линхи. — Поползай три дня по болотам — будешь не чище. Но тем не менее убивать тебя мне активно не хочется — хотя бы потому, что со временем ты действительно мог бы стать Братом Дарги, задатки у тебя неплохие.

В это время девица вытащила-таки ноги из болота и, поскольку путь назад к Башне преграждала разборка воинов, бросилась по тропинке к внешнему краю Туманного Ожерелья.

Прошло больше минуты, прежде чем Линхи осознал это. А осознав, резко толкнул в болото своего противника и со всех ног кинулся следом за добычей.

— Прощай, друг, — крикнул он на бегу через плечо. — Прости, что не возвращаю меч — это военный трофей…

Синий плащ девицы мелькал в редеющем тумане отчетливым ориентиром. На тропинке через болото ей удалось увеличить разрыв между собой и погоней, но вскоре тропинка кончилась. Стена тумана шевелилась над болотом, на границе его ровная, как обрезанная ножом, а перед Линхи поднимался довольно-таки крутой песчаный склон, мокрый от дождя. Девица карабкалась вверх по нему, нещадно осыпая песок, оскальзываясь на выходах глины и при этом ругаясь так, что позавидовал бы и пьяный матрос на портовом буксире.

Линхи быстро пристроил мечи за спину и молча полез следом. Это не прибавляло ему чистоты, зато на склоне у него были все преимущества перед девицей: и сила, и ловкость, и одежда, более удобная, чем длинный плащ, а ботинки с рифленой подошвой обеспечивали какую-никакую опору.

Доверху они добрались почти одновременно. Девица сделала попытку ногой оттолкнуть руку Линхи, вцепившуюся в край обрыва, но тот быстро ухватил ее за щиколотку, что только позволило ему ловчее подтянуться наверх. Вырвав ногу, девица снова пустилась в бегство.

— Куда же вы, леди? — с трудом, борясь со сбитым дыханием, окликнул ее Линхи. — Наша беседа только началась…

Выбравшись наверх, он увидел, что стоит на невысокой гряде, бесконечно тянущейся в обе стороны. На миг она представилась ему краями гигантской чаши, в которой, как отравленное молоко, плескался туман проклятого Ожерелья на шее не менее проклятой Башни. Гряда была узкой, как нож, и девица убегала по ее гребню. Ну держись — здесь вам не болота!

Девица внезапно остановилась, повернулась лицом к Линхи и поднесла руку к камню в диадеме. На ее руке было кольцо с таким же камнем — голубоватым опалом, подобном частице клубящегося тумана Ожерелья, а третий камень висел у нее на груди, на тонкой цепочке. Но его коснуться она уже не успела — Линхи настиг ее в пять прыжков, ухватился за плащ… она вырвалась резким движением, оступилась и рухнула со склона вниз, на его внешнюю сторону, туда, где у его подножия тек неширокий ручей или как там назывался этот поток замутненной глиной воды… Вопль ее эхом отдался во влажном воздухе.

Безнадежно глянув на свои штаны, Линхи оттолкнулся от гребня и съехал вслед за своей добычей на собственном заду. Девица барахталась в ручье, когда преследователь упал сверху — и далее последовала абсолютно неэстетичная драка прямо в жидкой грязи. Жирная глина перепачкала не только одежду, но и волосы, и лица обоих. Девица сопротивлялась как бешеная, кусаясь, царапаясь и норовя пнуть в пах, а также громко высказывая все, что она думает о родословной Линхи, его моральном облике, извращенных наклонностях и вариантах мучительной кончины. Слушая это, Рысенок окончательно перестал делать скидку на то, что его противник — женщина, тем более что их весовые категории оказались приблизительно равными.

Поскольку она не подпускала его руки к своим точкам обездвижения, Линхи пришлось аккуратно приложить ее головой о камень в ручье. Оглушенная, девица сразу обмякла в его руках. Линхи вылез из воды и вытащил побежденную «смертную богиню».

— Я вижу, что напрасно называл тебя леди, — сказал он в запале. — Достоинства в тебе ни капли — ты вела себя как последняя шлюха.

После этой фразы он нащупал-таки точки обездвижения на теле девицы и упал лицом вниз на мокрый и грязный берег. Полежав так минуты три, поднялся, зачерпнул ладонью немного мутной воды, надеясь смыть с лица грязь и кровь из многочисленных царапин — но лишь размазал. Оглядел снаряжение — оба меча на месте, жезлы порастерял, ну и черт с ними… А вот ножей, сгинувших в болоте, жалко — все-таки «не враг давал — сам ковал». Ничего, скую новые…

Когда Линхи с усилием взваливал обездвиженную девицу на плечо, она очнулась, но молчала и лишь глазами сверкала из-под корки грязи на лице. Рысенок мысленно представил во всех подробностях белокаменную дорожку в парке у Пэгги, ухоженные цветники по ее сторонам, жестяную зелень магнолий… Здесь, в этом месте, среди грязи, холода и пропитавшей все насквозь влаги, было почти невозможно поверить в существование такой благодати…

Шаг по раскисшей земле… Вижу Цель!

Только вдохнув напоенный запахами южных растений воздух Эсхары, Линхи осознал, насколько он устал, смертельно устал… И это была какая-то странная, не вполне физическая усталость. Словно ему пришлось собрать все свое везение и пробивать им, как тараном, толщу злонамеренного хаоса мироздания…

По мощеной белым камнем дорожке он сделал лишь два шага (на белом остались грязные рубчатые следы) — а затем почти уронил наземь свою добычу и уселся рядом с ней, бездумно глядя в небо.

Минуты через две распахнулись двери Пэггиной летней резиденции, и на крыльце показалась Сиомбар, Нездешняя из тропических лесов Эсхара — самый, пожалуй, экзотический персонаж в ведьмовской свите княгини Маргариты. Тридцать пять для Нездешних — подростковый возраст, поэтому Сиомбар обычно вела себя куда более по-детски, чем большая часть юных ведьмочек.

Она подошла к Линхи с любопытством звереныша, не торопясь обошла вокруг него два раза, наслаждаясь созерцанием, — только фиалковые глаза горят на темном лице. Линхи в своей усталой отрешенности не мешал ей разглядывать себя. Наконец темнокожая воспитанница Пэгги опустилась перед ним на корточки и попыталась заглянуть в его глаза.

— Фердиад, — высказалась она с уважением.

— Чего? — не понял Линхи.

— То есть Беовульф, — быстро поправилась Сиомбар. — Истребитель чудовищ. Боеспособен, как конь.

— Слушай, творение природы… — Линхи в изнеможении прикрыл глаза. — Позвала бы ты сюда Элендис или госпожу Маргариту…

— Пэгги сама выйдет через пять минут, — отозвалась Нездешняя. — Она уже увидела тебя, сейчас будет всю нашу валлийскую школу по цепочке собирать. Всем ковеном решим, что делать с этой…

— А что Элендис? — перебил ее Линхи.

— Эленд сидит наверху. И не думаю, что захочет выйти.

— Это еще почему?

Сиомбар запнулась, и Рысенок ясно ощутил, как повеяло пронизывающей сыростью болот в ароматном воздухе парка.

— Вчера Флетчер вернулся сам. Но…

— Договаривай! — Линхи схватил ее за плечи. — Что с ним?

— Его как подменили… Он отказывается петь свои лучшие Слова — они ему больше не нравятся. И забыл… забыл то, что было у них с Эленд… соприкосновение…

Конец фразы Сиомбар заглушил злорадный смех. Линхи обернулся как ужаленный — да, пленная девица смеялась, и корка грязи на ее лице от этого смеха потрескалась, превратив его в жутковатую личину…

— Ты опоздал, наемник, — проговорила она с нескрываемой злобной радостью. — Все свершилось. Наконец-то эта проститутка получила по заслугам — впредь трижды подумает, прежде чем лезть в постель к чужому жениху…

— Что-о? — Линхи вскочил и пнул ее в бок. — Да как у тебя язык не отсохнет, ты, дрянь?! С чьим это женихом она спала?

— С Хэймом Флетчером, — невозмутимо ответила Многая. — Он был предназначен мне пять лет назад, еще до того, как связался с этой сучкой!

Линхи заглянул в ее глаза — и отшатнулся: в них клубился, дрожал, смеялся туман Ожерелья… И таким было в тот миг выражение лица Рысенка, словно Тень бесшумно промчалась у самых глаз и задела его своим крылом.

* * *

«Ветер сорвал капюшон — закрываю лицо руками. Нет пути… Я сюда не хотел идти, Черная Свеча и Зеленый Камень! Сотнями ног стерты ступени… Внятен приказ: „На колени!“ Нет! Не склонюсь! Кто мне сможет помочь? Мокрым снежным плащом обняла меня ночь. Дурная примета — нет сил не поверить в это… Выбор сделан — изгнанник, прочь!»

Того, что произошло на самом деле, я тогда не знала и не могла знать. Это рассказали мне Сиомбар и Авигея, допросившие Многую — уже потом, когда я стояла на коленях перед статуэткой Андсиры Взывающей и на губах моих умирала нерожденная молитва.

А тогда был всего лишь разговор…

«Элендишка, мне нужно серьезно с тобой поговорить… Знаешь, я ухожу из „Баклан-студии“.

«Как уходишь, Флетчер? Почему?»

«Видишь ли, наши уличные концерты — скорее развлечение, чем действительно денежное дело. А я ведь не одинок, как все вы, у меня мать, я обязан содержать ее…»

«Какие глупости ты говоришь, хороший мой! Разве леди Тассия голодает? Разве „Баклан-студия“ не делится с ней всем, что у нас есть?»

«Все так, но… Этого хватает только на каждодневное существование, а надо больше. Много больше!»

«Но зачем?»

«Я это узнал совсем недавно. Есть такая Исета Виеран, которая умеет исцелять то, что сделали с маминой рукой. Даже такие старые спайки, как у нее, — но это стоит очень больших денег. В „Баклан-студии“ я никогда таких не заработаю».

«Слушай, но существует же этика Целителей! Я поговорю с Деррилином, с Ютой, кто-нибудь из них знает твою Исету — попытаемся уговорить…»

«Это не имеет никакого отношения к этике: На такую операцию расходуется полуторамесячный запас энергии — целитель после нее пластом лежит, а ей же еще и есть надо, чтоб энергию восстанавливать! И сама понимаешь, не что попало, а мясо, фрукты всякие, молоко… Так что не делается это за бесплатно, и никто ее не уговорит».

«Тогда соберем мы тебе эту сумму, всей „Баклан-студией“ соберем! Леди Тассия ведь не чужая нам. Да и вообще — почему ты нам сразу не сказал? У нас жепоследние два месяца дела шли хорошо, мы бы отложили кое-что…»

«Элендишка, я не могу всю жизнь быть обязанным вам. В конце концов, мужчина я или нет, если не могу обеспечить собственную мать?»

«Не надо так говорить, пожалуйста! Это слишком напоминает мне Тихую Пристань — если ты не добытчик, значит, не мужчина…»

«В чем-то это правильно. Нельзя вечно сидеть на шее у друзей, недостойно это».

«Хорошо, тогда куда ты денешься? Возьмешь работу по контракту?»

«Еще не знаю… Может быть, даже что-то, вообще не связанное со Словом. Нельзя всю жизнь делать только то, что нравится».

«Ты с ума сошел, Флетчер! Ты же ничто не умеешь делать так хорошо, как…»

«Значит, ты любишь меня только за мои песни? А если бы их не было, я был бы совершенно не интересен тебе?»

«Опомнись, любимый мой! Как тебе вообще могло в голову такое прийти! Твои песни — это и есть ты, все лучшее в тебе! Разве можно отделить тебя от них и их от тебя?»

«Да, но моя жизнь ими совсем не исчерпывается. Вы же не желаете знать ничего другого и удерживаете Меня… Сами хотите только развлекаться и от меня требуете…»

«Флетчер, что с тобой? Зачем ты так говоришь? Ты же видишь, как мне больно это слышать!»

«Извини, Элендишка, но я должен был это сказать. Тем более тебе — я ведь знаю, что ты берешь деньги от Арана».

«Ты пытаешься упрекнуть меня в этом?»

«Да. Так дальше продолжаться не может. Или ты со мной, или с ним».

«Но он же просто мой покровитель!»

«Не просто. Ты ведь была с ним в свое время?»

«Знаешь, если попытаться пересчитать всех, с кем я когда-либо была…»

«Вот это меня и тревожит. Ты ведь с Тихой Пристани, как ни крути, а поиски хорошего мужа у тебя в подсознание заложены. А я для тебя на данный момент что-то вроде развлечения, как наши уличные постановки».

«Да как ты вообще можешь такое говорить после того, как мы душами сливались!»

«Ну хорошо, насчет развлечения беру свои слова назад. Но все равно, как в той песенке: я тебе для счастья, муж для прочих нужд. И пока я в „Баклан-студии“, так оно и будет. Нет, я сам хочу дарить тебе золотые цепочки и шелковые платья!»

«Ты так низко ценишь меня? Думаешь, я меряю любовь этим?! Думаешь, не способна без этого обходиться?!»

«Значит, не способна, если берешь подарки от Арана!»

«Флетчер, я начинаю просто пугаться! Ты говоришь так, словно пытаешься найти предлог отделаться и от „Баклан-студии“, и от меня! До визита в Башню все это нимало тебя не тревожило!»

«Просто я этого не показывал. А там, в одиночестве, все это навалилось на меня, и я решил наконец развязаться, чтоб камнем не висело… Не реви, Элендишка, не надо. Я же не бросаю тебя, просто хочу, чтобы наши отношения встали немного на другую основу».

«А у меня такое ощущение, что ты сам не знаешь, чего хочешь. Я так и знала, что они испортят тебя там, в проклятом Туманном Ожерелье!»

Все потонуло в слезах, и дальнейшего разговора я просто не помню. Просто не помню…

Я лежу неподвижно, затаив дыхание, — а за окном ветер шумит жесткой листвой вечнозеленых деревьев, и в шуме том — неистовство и отчаяние… На дворец Пэгги летит еще одна гроза, но пока ни капли не упало на истомившуюся землю, и природой, как и мной, овладело исступление, коему дано разрешиться лишь слезами.

Как сложно в этом тревожном и яростном шуме прислушиваться к дыханию лежащего рядом! Я-то знаю, как трудно засыпает Флетчер — это в нем не изменилось, — как долго может лежать абсолютно беззвучно и неподвижно, и выдает его лишь дыхание, которого не слыхать.

Наконец-то! В окно падает тусклый отсвет от фонаря в парке, и в этом зеленоватом полусвете я вглядываюсь в лицо Флетчера. Нет, напряжение так и не оставило его, но ушло куда-то вглубь, черты стали мягче, на губы легла слабая тень улыбки. Заснул — но, кажется, и во сне не нашел облегчения… Кто знает, что сейчас видится ему?

Осторожно, чтобы не разрушить это непрочное забытье, я слезаю с постели и подхожу к распахнутому окну. Ветер грозы набрасывается на меня, срывает с тела оковы духоты — и я сажусь на подоконник, озаренная светом фонаря. Плевать, что на мне нет никакой одежды — кто меня увидит в третьем часу ночи? Разве что большая птица, присевшая на минутку на держатель фонаря… ворон не ворон, чайка не чайка — синими, кажется, не бывают ни те, ни другие. Ветер несет с собой тысячи ароматов — магнолия, древесный мох, дубовая кора, сладость персика, и легкая горечь сохнущей травы, и едва уловимая сырость, и железная нотка стынущего металла… Но все перебивает застоявшийся, приторный запах силийского шиповника. Не из парка — из комнаты за спиной: четыре часа назад я в бешенстве запустила в стену ониксовым флакончиком. И впервые за много лет не идут слезы, дарующие облегчение.

…Ну откуда вообще я могла знать, что «великий астральный гуру», память о котором накрепко впечаталась в льдисто-белые стены, был старым безобидным магом-ученым, погибшим восемь лет назад в ходе неудачного эксперимента? Что башню со всем ее реквизитом, включая кольцо зачарованного тумана, унаследовала амбициозная внучка мага — слегка чернокнижница, слегка энергетка, слегка заклинательница и весьма не слегка… как бы помягче выразиться… нимфоманка.

Что все ее Проводники, они же Стражи Границ — стройные темноволосые и кареглазые юноши, ибо это ее излюбленный тип мужской внешности, и что каждый из них в обмен на полученные знания и умения спит с ней всякий раз, как «смертная богиня» того пожелает… Потому-то и Линхи был принят за одного из гвардии-гарема — его внешность тоже укладывается в этот стандарт.

Что пять лет назад, на какой-то периферийной Сути, в ночь Середины Лета у высокого костра Флетчер обменялся венками с Многой… Он не придал этому ни малейшего значения — ему просто была нужна женщина на одну ночь, и не более того. Она же, углядев в нем примесь Нездешней крови, решила сделать его жемчужиной своей коллекции и пять лет вела на него загонную охоту.

Что охмурить и окрутить Флетчера Многая могла лишь в своей Башне, которую за эти годы изрядно загадила во всех отношениях — от энергетических потоков до пола и ковров… Но заманить его туда никак не удавалось. И желтый дракончик влетел в мою форточку лишь потому, что Многая не хуже меня знала о пребывании Флетчера в Эсхаре. А я, не зная всего этого, великолепно сыграла ту роль, на которую меня предназначили с самого начала — роль приманки. Пусть даже и не по сценарию, начертанному двумя шарлатанками, пусть даже вынудив Хуану сломать посох Стайна — важен результат.

Я изводилась, пытаясь понять, чем невзначай оскорбила эту женщину — и даже помыслить не могла, что самым своим существованием. Мои Мастерские достоинства были просто-напросто свалены в одну кучу с привлекательной внешностью и случайным вхождением в десятку ведьм-асов. Я доводила самоуничижение до абсурда, упрекая себя за то, что расслабилась перед случайным человеком — но это был не случайный человек, а соперница. Я не приняла Многую всерьез, не чуя в ней ни особых способностей, ни мощной поддержки сторонних сил, даже не наблюдая женского изящества — и забыла, что хитрость в сочетании с завистью и амбициями зачастую не менее опасна.

Но даже сила Башни и поддержка Хуаны не сделали из Флетчера того, что было нужно этой стерве — послушного орудия и покорного любовника. И тогда она, вне себя от ярости, попросту кинулась ломать в нем все, до чего могла дотянуться. А ломать, как известно, не строить, к тому же Флетчер никогда не отличался хорошей защитой — у Растящих Кристалл энергия Камня уходит на удар, а не на стену…

Я не знаю, станет ли когда-нибудь Флетчер прежним — лишь чувствую, что не в моих силах вернуть ему то, что отняла по злобе глупая девица. Я не могу ни в чем себя упрекнуть, ведь я ничего не знала, мало того — не могла знать…

И, наверное, никогда не избавлюсь от ощущения, что потеряла любимого человека только и исключительно по своей вине.

Ветер крепнет, и все отчаяннее шум ветвей, и мечутся, раскачиваясь, фонари среди беспокойной листвы, наполняя комнату безумной пляской теней. Синяя птица развернула крылья и канула с фонаря в грозовую ночь, а я осталась сидеть и смотреть, как в калейдоскопе полусвета и тени то возникает, то тает браслет на руке Флетчера. Он кажется невесомым и каким-то полупризрачным, хотя ширина его — два моих пальца, и единственный знак нарушает гладкую непорочность сияющего серебра — вертикальная черта посередине. Но я понимаю, что это не просто черта…

ВЛАСТЬЮ РУНЫ ИОИСЭ, ЧТО ЗНАЧИТ ОСТЫВАНИЕ И КОНСЕРВАЦИЮ ПРОЦЕССА, СВЯЗЫВАЮ СИЛУ И ПАМЯТЬ ХЕЙНЕДА ВИНАЛКАРА, ЧТО НЕ ЗНАЛ ПОКОЯ И НИКОГДА НЕ ИСКАЛ ЕГО…

Я просила сделать это сама, но мне отказали, пусть вежливо, но непреклонно: тебе не по рангу, не забывай, что ты все еще не полноправный Мастер. Даже это право было у меня отнято…

На том совете Мастеров я не услышала ни слова упрека в свой адрес. Они лишь качали головой и вздыхали скорбно: «Кто бы мог подумать, что снова до такого дойдет! Если уж бьет — то по самым лучшим…» Приговор Ливарка не подлежал обжалованию: лучше Ордену обходиться без Флетчера год, два, даже три, чем потерять навсегда. А мне лучше отойти в сторону и не мешать, ибо сказано: где ты ничего не можешь, там ты не должен ничего хотеть. Привести приговор в исполнение доверили Сайрону.

Тому самому Сайрону, которому Флетчер на весеннем фестивале собирался бросить вызов за место Магистра Растящих. Оставалось всего-то два месяца… Но тот, кто был равен Сайрону во всем, уже не бросит никакого вызова — его просто нет, раз тот, кого зовут Флетчером, решил обходиться без него…

Прошлой ночью Сайрон вошел в эту спальню — силу всегда связывают во сне, и не только скованному, но и никому вокруг не дано видеть браслета на его левом запястье. Одной мне дано — я видела, как узкая и длинная ладонь коснулась темных волос, я слышала, как лилась с губ Сайрона Высокая Речь, хотя и не разбирала всех слов — лишь «белый корабль», «светит звезда», «плыть не дано»…

ДАБЫ НЕ УТРАТИЛ ОН СИЛЫ СВОЕЙ ОКОНЧАТЕЛЬНО ИЗ-ЗА» ПОСТУПКА ПУСТЬ НЕОСОЗНАННОГО, НО НЕБЛАГОВИДНОГО…

Завтра мы расстанемся. И наверное, расстанемся не по-доброму — все идет к тому, что он сам прогонит меня. Мне принадлежит лишь остаток этой ночи… «Так надо, девочка моя», — грустно сказал мне Ливарк, гладя по голове, как гладят кошек…

Наконец-то хлынул ливень. Насколько природа счастливее меня — она может плакать!

* * *

Знаете, когда я вижу девчонок, жалеющих, что не седые в двадцать лет, или мальчишек, переживающих, что вот времена — и на каторгу пойти не за что… хочется подойти, да по морде со всей силы мокрым полотенцем, чтобы в чувство привести! Ну что там у тебя — умер друг, ушла любимая, или ты сам кого-то предал и теперь мучаешься от осознания вины? Скажи! Только скажи — и я выключу твою боль! Выключу не вместе с жизнью, не вместе с памятью и даже не вместе с совестью, и не себе заберу, как эти энергеты-недоучки-недопески, спасатели миров — просто избавлю от нее тебя и мироздание… Но я знаю, что это создание отвернется с сигаретой к окну, за которым обязательно дождь (Господи — даже это для них не благодать, не слияние Воды и Ветра, по силе равное лишь Жизни, — а лишнее напоминание о тщете всего сущего…) Отвернется и скажет: «Я тебе не верю».

А для меня боль — как для иных вино: невкусна и запрещена. Вообразите на минуту, что машина умеет думать и чувствовать совсем как человек… так что, она будет упиваться своей поломкой? Нет, думаю, она будет искать либо способ устранить неисправность, либо такую схему работы, при которой поломка будет минимально мешать делу!

Вот за это (даже больше, чем за обязанность всегда «знать, как надо»!) очень многие и ощущают подсознательную неприязнь к любому из Братства: если нам плохо, глаза у нас не печальные, а злые. И то лишь у некоторых — по остальным вообще ничего невозможно прочитать. Выключать физическую боль — первое, чему мы учимся от Наставников, если только не выучились этому еще раньше. А умение выключать или тщательно прятать боль душевную приходит со временем. Ибо сказано: учитесь властвовать собою…

Сейчас-то я тоже это умею, но тогда, до инициации… тогда-то я и начала, выходя в круг, закрывать лицо вуалью. И вовсе тут ни при чем «традиции Кардори»… колокольчики, босые ноги — это все антураж. Пусть я не Леди Радость, я только ее предтеча, но если учишь людей чему-то — нельзя показывать, что сам не всегда можешь следовать собственным проповедям.

Зато уж те, кто был близок мне в ту пору, такого навидались!..

* * *

Второе апреля, половина седьмого утра.

Похмелья тяжкая беда…

Боги мои, с кем я могла ТАК надраться? Какой козел оставил это пятно от вина на белоснежной простыне? А главное, почему то тут, то там видны обугленные следы пальцев?!

Из-за перегородки торчат ноги спящего Россиньоля. Одна босая, на другой носок с дыркой. Сам, значит, лег на полу, а свою кровать уступил мне… и кому? Был же здесь кто-то третий! Вон, кинжал на полу валяется рядом с пустой бутылкой — не мой, а Россиньоль вообще никогда не носит никакого оружия.

Господи, что же я такого натворила, из-за чего у меня полностью отшибло память? Поворачиваюсь к окну, где, по идее, вчера стояла большая кружка с отваром таволги — и ойкаю. От симпатичных занавесок с аханеорской вышивкой, Неллиной работы, остались одни обгорелые лохмотья. Концептуально. Это что… тоже я?

А по какому поводу, и думать нечего — ответ очевиден. Кто бы ни был владелец этого кинжала, он не был Флетчером, и в этом состояла его непрощаемая вина.

Из сознания, вслед за желанием немедленной легкой смерти, потихоньку уходит и порыв встать на колени, горячо помолиться Единой и ее детям и пообещать, что больше никогда, никогда, никогда… За окном слышится птичий щебет, сквозь дыры в спаленных занавесках в комнату робко проникают лучи солнца и тихо ложатся на пыльный пол, на постель, на мое лицо…

Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к одиночеству. Вот только вредная это привычка, а как тяжело отвыкать от вредных привычек, известно любому…

Лет этак пятьсот назад мои ругианские предки в таком состоянии, гуляючи, полгорода прахом пускали. Национальное достояние, трать-тарарать — тоска, по убойной силе равная жесточайшему похмелью и до него же неизбежно и доводящая…

Черт подери все, надо-таки перебираться в Башню, пока совсем с ума не сошла. Там хоть Нодди все время будет рядом… о Хозяине я стараюсь не думать, ибо гнилое это дело — разборки с собственной совестью.

Надо, ох, надо… Второй такой ночи берлога Россиньоля не переживет.

* * *

…Я иду по коридорам и залам какого-то странного дворца, они плохо освещены, временами откуда-то вспышками падает красноватый свет. Вокруг меня корчатся в дикой пляске без музыки люди в фантастических нарядах, словно выскочившие из какого-нибудь третьесортного фильма Техноземли или Тихой Пристани — обитатели иных Сутей в вульгарном представлении извращенного обывателя. Лица их скрыты под масками или раскрашены самым причудливым образом. Каким-то странным отголоском подсознания я знаю это место — у него нет имени, и никто не знает туда дороги, попасть в него можно только случайно. Место, где можно быть кем и чем угодно, где позволено все, кроме одного — быть собой…

На мне шелковое платье, подарок Хозяина, которое я ношу только в Башне, лицо скрывает густая вуаль, и я боюсь откинуть ее даже на секунду… Если здешние обитатели увидят мое открытое лицо, мне не жить, они отберут его — не знаю как. Мне плохо и страшно, временами отвратительно до тошноты, я не могу представить себе, как я тут оказалась и как могу покинуть этот кошмар. Пока меня никто не трогает, наверное, я никому не интересна. Иные корчат издали рожи в знак приветствия, но никто не подходит…

Пройдя очередным коридором, я выхожу в маленький зал. Он освещен все тем же тускло-красным светом, в его потоке, как в водопаде крови, извивается женщина, увешанная золотой бахромой вместо одежды. «Брысь!» — бросаю я властно, женщина тут же сжимается в комочек и мимо меня проскальзывает в дверь. Красный свет темнеет, делается лиловым, потом синим — и только тогда я замечаю сидящего у стены человека с лютней. На нем черный, подчеркнуто средневековый наряд — кажется, стандарт XII века; длинные серебряные волосы скрывают лицо…

«Здравствуй», — говорю я.

«Здравствуйте, светлая госпожа», — он встряхивает головой, и я тут же узнаю эти до боли любимые мною черты. А когда он опускает лютню, я вижу, что руки его скованы длинной тонкой цепью.

«Что ты делаешь здесь, Флетчер? И… твои волосы… что с ними? Неужели…» — я не договариваю, слова стынут на моих губах.

«Вы хотите сказать — седина? Ошибаетесь, светлая госпожа, это их природный цвет. Или вы меня с кем-то путаете?»

Я опускаюсь перед ним на колени и отвожу вуаль с лица.

«Флетчер, ты что, не узнаешь меня?»

«Ну почему же! Вы — Линда-Элеонор, жена лорда Айэрра и законная владычица Авиллона», — голос его абсолютно спокоен, ни боли в нем, ни насмешки — одно равнодушие.

Как — владычица?!

Словно отвечая на этот мой безмолвный вопрос, луч синего света делается ярче, на миг я вижу свое отражение в черном полированном камне стены… И на голове моей — трехзубая корона Башни Теней, та самая, что когда-то давно венчала голову Райнэи.

«Как ты попал сюда? Кто посмел надеть на тебя эти цепи?!» — я касаюсь губами его скованных рук, но он отдергивает их.

«Какие цепи, светлая госпожа? Не понимаю, о чем это вы. А попал я сюда своей волей, я свободный человек».

«Что с тобой, любимый мой?»

Его темные глаза непроницаемо печальны.

«Не стоит вам так меня называть, владычица. Аран любит вас, и какое вам дело до скромного уличного артиста?»

«Отдайте его мне, Повелительница Огня!»

У ног моих в пыли цепляется за мое платье девочка лет тринадцати в ярко-розовых лохмотьях, на лбу ее нарисован цветок, а на щеках — звезды.

«Отдайте его мне! Ну пожалуйста, леди, ведь вы такая красивая, такая добрая, такая сильная! Вы властвуете над Светом, у вас есть целый мир. А у меня ничего нет, я знаю только этот замок, но и здесь меня никто никогда не будет любить. Пусть у меня будет хотя бы он! Чего вам стоит?»

Какое-то мгновение мне хочется просто отшвырнуть ее, как звереныша — тем более, что на пальцах, которые вцепились в мой подол, весьма внушительные коготки. Но она такая маленькая и слабая, так трогательно глядит на меня, что мне становится жалко ее.

«Маленькая, если бы я могла! Лучше не проси, ты сама не знаешь, чего хочешь. Ты же не попросишь, чтобы я отрезала и отдала тебе руку? А он ведь не рука, он часть души моей, я люблю его больше жизни, больше счастья… Он — мой возлюбленный…»

«Светлая госпожа, — теперь голос его звучит холодно, почти презрительно, — я никогда не был ни вашим, ни чьим-либо еще — я сам по себе, и только сам выбираю свою судьбу».

Он резко поднимается на ноги, цепи его звякают.

«Или это традиция всех хозяек Башни Теней — изменять Арану с менестрелями?»

«За что, о боги?!» — только и могу выговорить я. А он берет лютню и уходит в один из темных коридоров. Со сдавленным криком я кидаюсь за ним, но девочка с разрисованным лицом все цепляется за мою одежду, не давая мне бежать. Я отталкиваю ее и мчусь непонятно куда, не веря, что догоню, и зову отчаянно: «Вернись, любимый, радость моя, мой повелитель!..»

—…мой повелитель!

— Я здесь, Элендис. Что с тобой? — Хозяин гладит меня по волосам, целует, успокаивает, как маленькую. — Что тебе приснилось, любовь моя? Ты так страшно кричишь, что всю Башню можешь на ноги поднять!

Еще не осознав до конца, где я и что со мной, я сажусь на постели.

— Джейднор, — я произношу это, не открывая глаз, каким-то потусторонним голосом, — этой ночью еще одна Суть… или душа… пала под напором Тени.

Только после этого мне удается окончательно очнуться. Спальня в Башне Теней, чаще именуемая «аквариум», занавеси в цвет бирюзы… В руке Хозяина дрожит пламя свечи, в другой он держит бокал с апельсиновым соком.

— Пей. Успокойся. Все хорошо, все уже позади, это был только сон…

— Нет, Джейд, — произношу я еле слышно и утыкаюсь лицом в подушку. — Не все в нем было сном, Я ранена, тяжело ранена, и нет мне спасения…

«ТЫ ПРЕЖДЕ БЫЛ СО МНОЙ, И Я НЕ ТОСКОВАЛА!!!»

* * *

— Ешь, — говорю я устало. Милосердием в моем голосе и не пахнет.

Храниэль сидит напротив меня и болтает ногами, не достающими до пола. Перед ней блюдо моего собственного приготовления: салат из помидоров и лука, заправленный сметаной, выложен в холодный вареный рис, после чего все тщательно перемешано. На мой взгляд так вкуснота неимоверная, но у Храниэль на этот счет особое мнение.

— Я не люблю лук, — тянет она (а глазенки хитрые-хитрые!). — У меня от него язык болит.

— Вот еще новости! Между прочим, когда у меня во рту ранки, я всегда лук ем — и сразу перестает болеть. Так что не выдумывай. И пока не доешь ужин, никакого жженого сахара не будет.

На самом деле я почти мечтаю, чтобы Храниэль оставила половину на тарелке — тогда можно будет самой доесть… Все чаще я отказываю Россиньолю — моего душевного состояния уже не скрывает и вуаль. Естественно, денег на еду у меня в обрез, и я уже три недели постоянно голодна. Но — дите надо воспитывать, особенно если в этом создании половина крови Айэрра.

А вообще, по-моему, если ребенку в возрасте Храниэль никогда не доводилось голодать, он всегда будет привередничать за столом. По своим сестрам сужу.

— А давай так, тетя Линда, — Храниэль шлепает ложкой по тарелке, во все стороны летят сметанные брызги. — Я еще съем вот этот кусочек, вот этот, этот и тот. И больше не буду. Ладно?

У меня не хватает силы воли с нею бороться. Интересно, что будет, если у меня когда-нибудь появится свое такое чудо?

— Ладно. Но только потом не говори, что голодная, и яблок у отца не выпрашивай.

— Я сытая, — поспешно заявляет Храниэль. — Живот толстый-претолстый, больше ничего не влезет.

— Даже жженый сахар? — дразнюсь я.

— А жженый сахар — это не еда, — и снова отцовские искорки в глазах. — Жженый сахар — это вкусинка!

Компромисс достигнут, и я снова склоняюсь над своим рукодельем, но краем глаза все же слежу за Храниэль — как там обстоит дело с оговоренными кусками? Маленькая полу-Нездешняя заталкивает их в рот, давясь, словно ест лягушку, и всем своим видом показывая, как она не любит мою стряпню. Я притворяюсь, что полностью занята обшиванием черного бархатного кружка по краям перламутровыми листочками — через один темно-розовыми и золотисто-алыми. Будет новая застежка на плащ…

— Все, — деловито произносит Храниэль, поспешно отодвигая тарелку, и затем неуверенно добавляет: — Я хорошая.

— Хорошая, хорошая, — соглашаюсь я, вздыхая. — Давай мешай сметану.

Радостно повизгивая, Храниэль залезает на стул с ногами, тянется за большой кружкой, в которой мы остужаем «вкусинку», и немедленно въезжает локтем в мой бред кулинарии. На рукаве золотистой нарядной блузки расплывается отвратительное пятно из помидорно-сметанного соуса. Я мысленно издаю самый леденящий кровь стон из всех, которые когда-либо слыхали на старых кладбищах. Нет, определенно этот день будет стоить мне пяти лет жизни, никак не меньше.

Пока Храниэль сосредоточенно крутит ложечкой в сметане с сахаром и превращает ее в некое подобие крема для бритья, я достаю большую закопченную ложку, смазываю ее маслом, сверху насыпаю ровный слой сахара и протягиваю к очагу. Храниэль тут же все бросает и завороженно следит за тем, как сначала тает масло и сахар плавает в прозрачной жидкости, как затем внезапно плавится сам сахар, и в ложке пенится коричневая масса с острым запахом. Не теряя ни секунды, я быстро окунаю ложку в заранее приготовленную сметану — громкое шипение наполняет кухню, и Храниэль снова радостно взвизгивает. Вооружившись своей маленькой ложечкой, она тут же извлекает получившийся бесформенный леденец, не дожидаясь, пока тот окончательно остынет, и сосет его с видом величайшего блаженства. На мою долю остается то, что пригорело к ложке.

И так несколько раз, до тех пор, пока сметана не пропитается жженым сахаром до желтовато-кремового цвета и сама не станет «вкусинкой» — в этом-то и заключается главный номер программы.

Храниэль перемазалась как поросенок — смуглая мордашка в сахаре и сметане, темно-красные новые штаны в золе. Я бы на месте Хозяина устроила мне большую головомойку за подобное неумение уследить за дитем — но в том-то и дело, что он, скорее всего, даже и не заметит…

Говорят, что смертная, ставшая матерью Храниэль, обликом была почти неотличима от Райнэи… Не мне судить — она родила дочь и умерла в тот год, когда я впервые раздвинула ткань мироздания и еще знать не знала ни о какой Башне Теней. Сейчас девочке шесть, и несмотря на то, что она воспитывается среди людей и как человек, у нее темно-карие глаза без белков. Клеймо рождения ничем не смоешь… И черная атласная челка над глазищами юной Нездешней, и ужасно жизнерадостный характер — со всеми в Башне она на «ты», все мы для нее тетя Нодди и дядя Кермо, а теперь еще и тетя Линда, трать-тарарать…

Вы только не подумайте, что я имею что-то против Храниэль. В ней бездна обаяния, но я… из меня нянька, как из страуса папа римский, и от этой работы я медленно сатанею. Женщинам с двумя мужскими стихиями детей, пожалуй, вообще нельзя доверять.

— Вкусно было, — Храниэль выскребает остатки со стенок кружки. Вот это, будьте спокойны, она доест до последней капельки — можно посуду не мыть.

— Ну раз вкусно, пошли спать. Только сначала умоемся.

— А папа?

— Какой папа? Уже одиннадцать часов! Все хорошие девочки давно спят, а то в полночь придет злой зверь Намелискр ^[238] и всех, кто не спит, живенько утащит к себе под Тень.

— А фы вне фкафку на нофь рафкавеф? — даже с зубной щеткой во рту Храниэль не умолкает.

— Расскажу, только не я. Сегодня очередь дяди Кермо, вот пусть он и рассказывает.

По дороге в спальню Храниэль хватает с полочки мою недоделанную застежку — всего три листочка осталось пришить — и долго вертит в руках.

— Красиво, — наконец приходит она к выводу. — Это как солнечное затмение. Когда мы с тетей Ринуйл плавали на большом корабле, я видела солнечное затмение… — она продолжает оживленно рассказывать, но я уже не слушаю. А ведь и вправду чисто солярный символ, и отнюдь не светлый — устами младенца…

Убедившись, что Храниэль легла и никаких провокаций с ее стороны не предвидится, я беру магический кристалл — уж больно неохота топать на самый верх Башни, в логово Кермо.

— Я ее уложила, — говорю я с ноткой злорадства. — Теперь твоя очередь. Иди рассказывай очередную страшненькую и длинненькую.

…Из спальни доносятся приглушенные голоса, на пол ложится тонкая полоска света. Хозяина все еще не видать. Я снова верчу в руках «солнечное затмение», корона которого уже полностью доделана.

Так значит, солярный символ?

Выругавшись, я достаю коробочку с розовым жемчугом и продеваю иглу в первую бусину.

БРАТ МОЙ, КРЕСТ ТВОЙ В КРУГЕ,

БРАТ, КРУГ МОЙ ОБЪЯЛ КРЕСТ…

И вот уже розовый жемчужный крест светло и страшно сияет на черном бархате… Набросив плащ, скалываю его у горла своим изделием и подхожу к зеркалу.

Рубашка в цвет крови, а туника черная, и из черного шелка длинный плащ. И застежка эта разнесчастная… даже не верится, что сделала ее своими руками.

— Леди Залов. Ночи, — с ненавистью шепчу я своему двойнику в глубинах ночного стекла. — В таком прикиде тебе только… принимать судьбоносные решения, а не воспитывать чужую дочь!

Часы на Черной Свече пробили полночь. Лорд мой и господин… вот где тебя черти носят в самую глухую ночь?!

БРАТ МОЙ, ПЛАЩ ТВОЙ ЧЕРНЫЙ,

БРАТ МОЙ…

Что это?! Я никогда раньше не слыхала этой песни, так почему она преследует меня весь вечер?!

Какое-то непонятное исступление, когда хочется то ли со всей силы стукнуть кулаком в стекло, чтоб осколки и кровь, то ли разрыдаться у кого-нибудь на груди. Не помня себя, я бегу вниз по лестнице, пулей пролетаю через приемный зал Башни и ныряю в Силовой Орнамент.

Сверкнула и погасла рубиновая вспышка над моей головой, и вот я уже иду, почти бегу по дугообразному коридору, стены которого светятся мягким светло-коричневым сиянием. Очень успокаивающий оттенок, но сейчас он на меня не действует. Ноги сами несут меня — пробежав какое-то расстояние, я вдруг резко сворачиваю влево, и стены вокруг меня тотчас приобретают интенсивный цвет изумруда. По зеленому коридору я двигаюсь совсем недолго. Меня выносит в мир, и только теперь я понимаю, куда неосознанно стремилась — это святилище Ордена.

Естественно, в этот час ночи здесь никого нет. Темнота в таком месте страшит меня, крадучись, я перехожу из комнаты в комнату. Тусклый свет ниоткуда… О боги, что это?

О-о… Это же Зал Магистров, где разбиралось дело по поданной мною апелляции. И тусклый блеск — кристалл Ливарка на подставке перед креслом Верховного.

И тогда, сама ужаснувшись собственной наглости, я прохожу через зал и решительно сажусь в это кресло — и даже не очень удивляюсь, когда кристалл вспыхивает передо мною так же ослепительно, как и перед Верховным Магистром.

— Хэй, боги, силы неба и земли, или как вас там, — голос мой эхом разносится по пустому залу. — Это я с вами говорю, смертная женщина Элендис Аргиноль, уставшая от одиночества. И если вы вернете мне того, кого я обречена любить, вторую и лучшую мою половину, то я обещаю и клянусь, что ступлю под Тень и либо сгину там, либо верну своему Пути его истинного Магистра — того, чье имя сокрыто, а прозвание — Луг Безумец! Dixi!

Какое-то время я еще сижу в кресле, дожидаясь, пока эхо слов моих не замрет в темноте зала и во мне. Кристалл по-прежнему светит — сейчас как-то особенно ярко и резко, словно лампа без абажура, не щадя моих усталых глаз.

Наконец я встаю с кресла и снова спускаюсь в зал, туда, где на холодном полу выложена звезда Андсиры. Порыв, воодушевивший меня минуту назад, медленно гаснет, и я устало бреду, подметая мраморные плиты приспущенным с плеч плащом. В резком белом свете кристалла тень моя ложится дорогой мне же под ноги. На секунду замираю в центре звезды, как тогда, и бездумно воздеваю глаза к потолку…

И мир вокруг меня взрывается светом, словно кристалл Ливарка разросся до размеров всего зала! Это сравнимо лишь с хорошим ударом — ослепленная, я падаю на колени, укрываю лицо плащом, только бы спрятаться, скрыться, ибо ЭТО — непереносимо!..

— Aen ye-o aejth aoli dillaej — да станет по Слову твоему! — неожиданно врывается в мое сознание голос и заполняет его без остатка. Моментально включается внутреннее зрение — обычное парализовано этой всеобъемлющей вспышкой, — и я вижу стоящую на ступенях возвышения Лайгалдэ в древнем облачении силийских школ магии: темно-зеленое платье, широкое и закрытое, черное ажурное покрывало до талии, скрывающее волосы, тонкий серебряный обруч… средневековая королева, да и только. Правая рука ее, перевитая старинным ожерельем-Сплетением, вскинута в повелевающем жесте. Не успев удивиться, машинально отмечаю, что сквозь фигуру моей наставницы проступают очертания кресла, резьбы, подставки… словно голограмма, подсвеченная немыслимой яркостью кристалла.

— Fiat in verbae vennae tuae — да станет по Слову твоему! — другой голос, справа от меня, и фраза Лайгалдэ на Языке Служения теперь повторяется, отчеканенная в бронзе Языка Закона. Произнес ее высокий немолодой человек в длинном лиловом плаще, укрывающем нечто похожее на серое монашеское облачение. Капюшон откинут, видна сильная проседь в густых пепельных волосах, в руке — посох. Я никогда прежде не видала этого человека, но судя по спокойной властности и по такой же, как у Лайгалдэ, голографической полупрозрачности, он не может быть никем иным, кроме как…

— Каст-и хэ-гибэри тин н'ао — да станет по Слову твоему! — теперь, естественно, Высокая Речь, ее резкое, как свет кристалла, гортанное звучание. Я уже просто не успеваю реагировать, механически переводя внутреннее зрение от голоса к голосу — теперь влево… Сильный широколицый мужчина лет тридцати, под алым, как кровь, плащом — вороненая кольчуга, руки на рукояти полуторного меча, жесткие кольца волос слегка отливают медью — Асменаль, рыцарь-наставник Поборников, такое же начальство для Линхи, как для меня — Лайгалдэ. Его я знаю — Лайгалдэ показала пару лет назад (на балу в Башне, но, понятное дело, не представила.

Жрица Наставница, Высокий Лорд Альберт Сирал, чаще именуемый Хранителем чар, и Рыцарь Наставник… ни хрена ж себе!..

— Да станет по Слову твоему! — раздается за моей спиной четвертый голос, поражающий мелодичностью — и на этот раз фраза произнесена на ругианском, моем родном языке, от которого я почти отвыкла за эти годы, и что-то вздрагивает во мне, словно я — струна под его небрежным прикосновением…

Из четверых Высоких лишь он один не выглядит голограммой — может быть, потому, что стоит против света? Юноша — да нет, не юноша, а Нездешний, хотя серые глаза его подобны глазам простых смертных. Это сияющее серебро волос, эти утонченные черты… а за пояс туники цвета июльского полдня заткнута серебряная флейта. Линтар-бродяга, один из легендарных основателей Ордена Слова — неужто это и вправду ты?!

Больше всего на свете в эту минуту мне хочется взглянуть на него по-человечески, глазами — но слепящий свет все так же гнет меня к полу, и нет сил сдернуть с головы шелк плаща… Я по-прежнему сжимаюсь в центре звезды, а четверо тех, кто хранит могущество Братства на Грани Тьмы, медленно приближаются ко мне, каждый по своему лучу, и по очереди возлагают руки мне на голову:

— Иди и сделай это. Да не оставит тебя Свет, — Лайгалдэ.

— Да не оставит тебя Вера, — лорд Сирал.

— Да не оставит тебя Сила, — Асменаль.

— Да не оставит тебя дар Слова, что живет в тебе, — он, Линтар, менестрель-легенда. Показалось мне, или прикосновение его руки действительно похоже на легкую ласку?

Благословения на трех магических языках Зодиакального Круга шелестят над моей головой — только Линтар молчит. И неожиданно давление яростного света на меня исчезает, я, открыв глаза, резко вскакиваю на ноги — и оказываюсь с ним лицом к лицу, и взволнованно замираю, вживе узрев того, кого давно уже хочу считать своим ангелом-хранителем… Остальные Высокие то ли отступили в темноту, то ли исчезли, как не были.

Лицо, волосы и бело-голубые одежды Линтара слегка светятся, словно напитались светом кристалла. Протянув руку, он проводит по моему горлу, прикрытому грубоватым серебряным ожерельем с кусочками яшмы-гелиотропа. Я всего лишь неделю назад купила эту побрякушку у торговцев из Урда, соблазнившись обилием длинных подвесок с бубенчиками, звенящими при каждом движении… Вот только сейчас я окаменело неподвижна, и Линтар, чтобы услышать мелодичный перезвон, вынужден сам перебирать подвески пальцем.

Моя шея ощущает прикосновение его руки как легкое тепло — он не полностью здесь, как и те трое, ведь я не слышу запаха его волос и кожи, и дыхание его не касается меня…

— Ты сама выбрала свое испытание, Огненная, — говорит он негромко, с легкой улыбкой — снова по-ругиански. — Удачи тебе, танцующая на площадях.

— Спасибо тебе… — шепчу я в ответ, порываясь назвать его НАСТОЯЩЕЕ имя — но он прижимает свой палец к моим губам, проводит рукой по лицу… Секунд на пять все мои органы чувств просто перестают функционировать, а когда врубаются снова — в зале никого, кроме меня, и ощущение магического присутствия потихоньку выветривается, тает, гаснет…

«Иди и сделай это»… Вот так. К вопросу о вреде истерик… Придется идти. И наверное, чем скорее, тем лучше. Но все правильнее, чем реветь в чужую подушку от бессилия…

Ибо делать выбор (за себя, а порой и за других) и в полной мере нести за него ответственность — это и есть то единственное, что мы, Братство, зовем своей привилегией!

Часть вторая СТУПЕНИ ДЕЛАНИЯ

Струной гитары зазвеню, лишь тронь —

Но Ты не тронешь, неприступно светел…

И словно стон, опять звенит в рассвете:

«Скачи быстрей, мой верный резвый конь…»

Огонь и Ветер. Ветер и Огонь…

…Это невероятно трудно — отрешиться от себя, забыть, кто ты и что ты, потому что только так можно пройти по этому проклятому Десятому отростку Силового Орнамента, и какой же он десятый, когда он тринадцатый, а еще его называют Забытым, и если бы Лайгалдэ не подсказала мне, что искать надо в запретном проходе между Овном и Тельцом, хрен бы я его нашла, но теперь я иду, и это невероятно трудно, потому что он будто выталкивает меня назад, это словно идти сквозь воду на приличной глубине, да еще сквозь воду, зверски насыщенную электричеством… стены коридора нездорового желто-зеленого цвета, как гной на ране, только временами попадаются солнечно-желтые участки, по ним идти легче, а пол весь в каких-то комьях застывшего цемента, в вывороченных плитах, как бы ногу не сломать, и все время этот режущий уши звук, словно раздирают кусок шелка, все нервы издергал… не думать, не быть, только так можно пройти, чем больше ты думаешь о себе, тем больше сопротивление среды, забудь, кто ты, кем послана, куда и зачем идешь, самое главное — отрешиться от своей боли, это непозволительная роскошь для любого из Братства — душевная боль, ни один человек, на котором и в самом деле лежит ответственность за других, не имеет на нее права, потому что она искажает правильность принятия решений, а если совсем по-простому — когда действуешь, плакать некогда, а если плачешь — значит не действуешь… еще шаг… от этого запаха пыли задохнуться можно, да и воздух, кажется, приобрел плотность того же цемента, пролезая в мои легкие с неимоверным усилием… отстраниться, словно это вовсе не ты идешь по забытому и проклятому проходу в забытое и проклятое место, куда даже по Закону Цели добраться весьма проблематично, вообще не вспоминать про этот Прежний Город, просто представить в уме какую-нибудь отвлеченную картинку, хотя бы эту фреску в Храме в Заветном, где пять святых сестер склонились над лучезарной колыбелью новорожденной Радости. Аннфиа и Флоранда, Тэльпиза и Эньида — Жизнь, Камень, Вода, Ветер — и крайняя справа Тиммала, Огонь… я… вот что я — всего лишь рисунок на стене, я двухмерна, для меня нет никакого труда пробиться через этот заслон отрицания, я проницаю все, как чистая идея, я двигаюсь к цели… еще шаг… и еще шаг… и еще…

Какое синее и высокое надо мной небо!

Вдохнув полной грудью, я почти падаю в высокую и сочную степную траву, сил хватает только на то, чтобы подсунуть под голову сумку, а затем сознание оставляет меня…

…Прихожу в себя от того, что меня снимают с седла, через которое я была перекинута. А кто перекинул, долго ли вез — даже не почувствовала. Вот оно каково — запретными дорогами ходить.

— Из Бурого Леса, откуда же еще, — раздается надо мной мужской голос. — Только у них такие платья и носят.

— Ты клановый знак посмотри, — теперь женский голос, и женщина пожилая. — Татуировку на левой кисти. Какой у нее там зверь?

Кто-то берет мою руку, при этом тыльную сторону ладони непонятно и сильно саднит.

— Да нет у нее никакого знака. Видишь, целый лоскут кожи сорван?

— Срезан, а не сорван. Это значит, изгнанница, у них в Лесу такое делают, если кто духа-покровителя оскорбит страшно.

Вот мне уже и легенду придумали… Даже на таком расстоянии от Города силы Круга Света хранят меня.

— Степным Волкам лесные духи не указ, — снова мужской голос. — Вряд ли кто на нее польстится — худа больно, но все равно, пусть с нами остается. Отнесите ее в шатер к старухам…

Терцет I УТЕШЕНИЕ ТЕЛА

«ТЫ ВЕДЬ ТАК И НЕ ПОНЯЛ,

КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ…»

Дверь кабака еще днем сорвал с петель кто-то недовольный, поэтому, чтобы никто не мешал разгулу Степных Волков, вход перекрыли строевыми щитами. Но даже это не помогает — то и дело от дверей доносится жуткий грохот, производимый рвущимися внутрь. Частенько к нему добавляются лязг доспехов и шум упавшего тела, и почти всегда — отборная брань. Почти всегда — потому что иные, до того как рухнуть, успевают заметить двоих женщин в середине кабака и проглатывают многое из того, что хотелось бы высказать. Впрочем, перлы красноречия полупьяных вояк из Залов Ночи давно уже нимало не трогают этих двоих.

Даже к вечеру почти не спала дневная удушливая жара, и в кабаке невозможно продохнуть. Над столиками плотной пеленой висит дым, выползающий из трубок с разнообразным зельем, свечи коптят, и питейный зал погружен в красноватый полумрак, лишь на середине кое-как разгоняемый светом масляной лампы.

За столом с лампой, в центре зала, сидит только один Волк — женщина лет тридцати, с черными глазами, сверкающими ярко и весело, с гитарой в руках. Обликом она неотличима от окружающих ее степняков — те же жесткие, словно из металла отлитые черты смуглого лица и черные крупные завитки волос. Разве что на черных одеждах с меховой оторочкой нет никаких знаков — ни воинских, ни родовых. Хейтиле, женщина-воин и знаменитый на всю орду скальд, не по-женски уважаемая этими «настоящими мужчинами», — ни один из них не осмелится притронуться к ней без ее согласия. А голос у нее сильный и звонкий, и совсем не такой низкий, как почему-то хочется думать, глядя на ее облик, и голос этот, в сочетании с резкими аккордами гитары, без труда покрывает беспорядочный шум в зале.

Хэй, мечи точите на камне,

Пейте кровь из священной чаши…

Не слышно обычных застольных прений на тему «ты меня уважаешь?!», и почти никто не рассказывает взахлеб историй о воинских подвигах или о вчерашней ночи (те и другие весьма сомнительной достоверности). Внимание всех — для одной Хейтиле, и ее дикие песни, зовущие в бой, для степного воина отраднее кружки вина и горячат кровь лучше, чем любая из городских девчонок…

Гарью дышит бешеный ветер,

Раздувая огонь луны,

В мир несутся вестники смерти —

Волк и ворон, звери войны!

Но не ради одних только песен девчонки сегодня не в чести — взгляды воинов то и дело устремляются в пространство, освобожденное от столов, на котором пляшет под гитару Хейтиле девушка в зеленом, как трава, платье. Тело ее стройно и гибко, ладони звонко отбивают ритм песни, руки, оплетенные браслетами, то взлетают вверх подобнокрыльям, то сплетаются, как две змеи. Горло танцовщицы перечеркнуто нитью зеленовато-серых искр, и петля ожерелья в такт мелодии и движению перелетает с одного плеча на другое. Она сама — как яркая беспокойная искра, случайно залетевшая в привычный багряно-черный полумрак, гостья из далекого Бурого Леса нагорий. Здесь, где безраздельно властвует Тень, не так уж редки яркие краски — но не зеленая…

Если б не платье да не танец, никто бы и внимания на нее не обратил — тощая, как кошка, ухватиться не за что, и волосы цветом как пыль придорожная, как сожженная солнцем степь… А лицо — что воину в лице женщины, если ничего другого нет! Но она танцует, и свет лампы играет на ее украшениях, горит в ее глазах, безумно-печальных, золотит развевающиеся волосы — сегодня здесь царит она, и только она.

Незнакомка, пришелица, она тоже не из тех, кто греет постели Волков — не по зубам им этот кусочек. Лишь те, кого именуют Рыцарями Залов Ночи, имеют право увести ее из кабака после окончания танца. Но смотреть — смотреть может каждый, для того она сюда и приходит, мечущийся язык зеленого пламени…

Ну как, красивая картинка? Правильно говорит мадам Гру: «Сам себя не похвалишь — ходишь как оплеванный…» Даже если кто-то и способен увидеть меня такими глазами — он не ходит в «Багровую луну». А мой пост именно здесь, это наиболее здраво по многим соображениям.

Закрыв глаза, я лечу на огонь, а Хейти только страхует меня. Хейтиле, Мастер на Пути Созидающих Башню, ставшая таковым по чистой случайности, — место ее скорее среди Ткущих Узор. Хейти Ночная Птица, дочь вождя, что когда-то давно пришла в Башню Теней из степи, со Стальной Грани, и попросила научить ее говорить Слова — а научившись, вернулась к своему народу, предпочтя просторы степных кочевий свободным странствиям по мирозданию… «Но почему?» — допытывалась я у нее и услышала в ответ: «Разве ты не знаешь, что свеча нужнее там, где ночь, а не там, где день?» Тогда я не поняла этих слов, но теперь, кажется, начинаю понимать…

Одна из самых одаренных, самых умелых и опытных Мастеров, каких только взращивал Орден — и все же только страхует меня, облезлую кошку без Мастерского символа. И я лезу из кожи вон, пытаясь соответствовать оказанной мне чести.

Не думать. Полностью отдаться на волю музыки, она понесет, закружит и сама подскажет, что делать. Так проще пропускать сквозь себя происходящее вокруг — только глаза, только уши, а решение пусть принимает подсознанка. Я Элендис Аргиноль, и чем бы там ни была Хейтиле, сегодня и сейчас МОЙ день!

Я воительница ночи, одинокая волчица… аааа…

Белый зверь золотоглазый, ты моей добычей станешь…

Кружась, из-под вскинутой руки замечаю упорный взгляд цвета стали, не отпускающий меня. Лорд Онхэо — я знаю имя, он уже уводил меня дважды. Черный атласный плащ распахнулся, открывая цепь с сияющим на черном фоне алмазным полумесяцем. Ненавижу…

После моего позорного удирания по крышам в разодранном платье (слава богам, в тот день я оделась не в зеленое!) другого урока мне не понадобилось. Будь ты хоть лорд, хоть рыцарь, хоть черт с рогами — теперь у меня для всех один порядок: две-три строфы на ухо, и спи-отдыхай… без меня. Что приснится, то и твое, а я… э-э… честная женщина.

Опрокинется чашей небосвод,

Полночь наземь каплю вечности прольет,

И падет мне в ладони звезда

Вмиг, когда

я пойду по следу…

Импульс внезапности — так я это называю. Нечто равнозначное толчку в спину, нервному шепоту: «Вот оно!!!» Я привыкла к такому во время своих уличных выступлений — не собьюсь в танце, никто даже не поймет, что я сосредоточена на чем-то постороннем… Просто цветовое пятно, вот только еще одного почти немыслимого здесь цвета — ярко-голубого с отливом в бирюзу.

Щиты давно уже никто не поправляет, ему удалось войти без приветственного грохота… стоит в дверях неподвижно, и в глазах его разгорается огонек интереса — это он меня заметил. Мне не надо ничего объяснять, я давно уже идеально настроена на него, как приемник на определенную частоту. И все же… совсем другим представляла я его по сохранившимся текстам и единственной записи голоса, сделанной еще самой Ланнад на один из ее легендарных двухсот кристаллов.

Высокий, да — но неожиданно тонкий, худющий, как я сама — и в то же время очень сильный, хоть это и не бросается в глаза. А волосы у него — вот это да! — цвета темной меди, длинные пряди вьются по плечам, лезут на глаза, не схваченные ни обручем, ни повязкой. И кожа очень светлая, как у всех рыжеволосых, а глаза серые и тоже с отливом в бирюзу, как бутылочное стекло (тот, кому подобное сравнение покажется неизящным, видно, никогда не видал вживе таких глаз). Вряд ли можно разглядеть все эти подробности во время движения — но я-то разглядываю внутренним зрением.

Он мог бы быть потрясающе красив по меркам любой Сути — но многовековая усталость пополам с тоской, или еще что-то, чего я не умею назвать, отметила своей печатью это лицо, словно смазав его черты, легла тяжкой ношей на плечи, лишив королевской осанки… Сломлен, и давно сломлен, но («как и у Флетчера!» — болью толкается в виски) сила его все еще не умерла!

Взгляд его рассеянно блуждает по залу, но упорно возвращается ко мне, и я потихоньку выхожу из транса и собираю в комок всю свою энергию — все, преамбула кончилась, начинается серьезная работа.

Как хорошо, что уже конец очередной песни! Умница Хейти, она прекрасно понимает, что передо мною «объект», и немедленно мне подыгрывает:

— Прошу прощения, братья-Волки, но на сегодня все. Я и так уже голос сорвала, — и, обводя зал задорным взглядом: — Так что налейте-ка вашей сестре за труды кружечку бесплатно.

— Хэй, и мне, — подключаюсь я. — Я тоже заработала.

— Ну если она больше не будет петь, то тебе незачем здесь задерживаться, — неожиданно рассекает гул голосов звучный баритон Онхэо. — Допивай свою кружку, и пойдем!

До чего же не ко времени! Ну вот какого, спрашивается, хрена он влез туда, Где не предусмотрен? Я оборачиваюсь на голос с наигранно ленивым видом, чтобы ответить в духе «я еще не твоя собственность» — и тут…

Неужели на этом лице я только что видела рассеянность и безразличие? Мгновенно преобразившись, Он делает шаг в круг света и становится рядом со мною.

— Постой, — Его ладонь нерешительно касается моего плеча. — Станцуешь ли ты еще, если сыграю я?

Мгновенно я узнаю голос с темно-зеленого кристалла, и все во мне так и переворачивается от этого последнего доказательства. Сама не понимаю, как мне удалось ответить небрежно:

— Ну что ж, давай сыграй… Только чтобы такое… степное все из себя. Я по-другому не танцую.

— А я именно такое и хочу, — наверное, Ему кажется, что Он улыбнулся, но я вижу гримасу боли. — Можно гитару, воин степей?

Со злорадством наблюдаю, как Онхэо недовольно морщится, словно вместо хорошего вина отхлебнул перестоявшей кислятины, однако молчит. Хейти уступает не только гитару, но и стул, но Он отказывается и опускается на одно колено на границе круга света — а я уже стою в его центре, и вся замираю от того, что вот, сейчас…

Из-за дальних гор, из-за древних гор,

Да серебряной плетью река

рассекала степи скулу…

Боги, боги, если вы и в самом деле есть! Да за что же мне счастье такое — здесь, в этом не слишком чистом кабаке под Тенью, танцевать под Его песню! Не сдержанная, чуть отстраненная манера Созидающих Башню — нет, мое, до глубины души родное, неистово, не щадя ни себя, ни тех, кто слушает, на последнем задыхающемся крике — околдовывая, завораживая, подчиняя себе… И меня тоже подчинив себе — и узнав в Нем старшего брата со своего Пути, я подчиняюсь радостно и самозабвенно, тоже не жалея себя, выкладываясь до конца. Наверное, ТАК я не танцевала ни разу доселе. Да и кто бы в мироздании смог двигаться под это, не вкладывая душу в каждое движение?

Но для меня окончательное растворение все-таки недостижимо — я обязана произвести на Него впечатление, а потому каждый изгиб моего тела и взмах руки, даже выражение лица, находятся под ослепительно жестким контролем — иначе и не скажешь. Я делаю почти недоступное простому человеку. Все-таки мой титул в Братстве — Жрица Танцовщица, и сейчас я впервые в жизни и вправду достойна его.

Еще яростнее, еще неистовее… Он словно решил выплакать, выкричать все, что наболело у меня в душе за эти полгода, но не умело вырваться наружу в столь пронзительных и совершенных строках:

Я хочу просто страшно, неслышно сказать:

Ты не дал — я не принял — дороги иной!

Золотой двойной гребень в моих волосах разжался и повис на одной из прядей. Не останавливаясь ни на секунду, даже не снижая темпа, я срываю его совсем и отбрасываю прочь неукротимым жестом — это должно произвести впечатление.

И в этом мире мне нечего больше терять,

Кроме мертвого чувства предельной вины…

Если уже после всего, под Тенью, Он способен такое слагать… Крик души сильного человека, внезапно осознавшего, что есть на свете сила превыше него. Всплыли в памяти слова мальчишки-Ученика, слушавшего Его запись вместе со мною: «Его голос — как обнаженный клинок…»

Ох, кажется, дело к концу… Голос Его постепенно замирает в бессильных повторах «… черной луны… черной луны…» — и вторя им, я кружусь все медленнее, оседаю все ниже, и одновременно с последним дрожанием струны падаю к Его ногам, постаравшись, чтоб мои рассыпавшиеся волосы накрыли их.

Что, съели?! Кажется, даже Хейти потрясена. Черт меня подери, если хоть когда-нибудь раньше я так выворачивалась наизнанку, — а ведь это, судя по всему, только начало!

…Наверное, я все же потеряла сознание на несколько секунд. Так неожиданно — я уже стою на ногах среди восторженного рева, Хейти сует мне долгожданную емкость со слабым вином, а Он стоит, глядя на меня с чуть грустным восхищением, и негромко говорит:

— Спасибо тебе… Жаль, имени твоего не знаю…

— Меня зовут… Хиноль, — называю я Ему кусочек своего имени после секундной паузы.

— Странная ты, Хиноль… Не знаю, откуда ты пришла, но ты совсем не похожа на здешних людей. Ты…

— Так ты идешь со мной или нет? — продравшись сквозь толпу, Онхэо бесцеремонно тянет меня за ожерелье. — Долго мне еще ждать?

Вот теперь, когда Он смотрит на меня во все глаза, хамские претензии этого деятеля значительно более кстати — хотя и не перестали от этого быть хамскими. Самое время изобразить оскорбленную гордость. Я поворачиваюсь к Онхэо неторопливо и изящно, сознательно играя на публичный скандал.

— Что ты ко мне привязался: «пойдем» да «пойдем»? Ты что, купил меня? Я вольная женщина из вольных лесов, а не твоя собственность!

— Разве я плохо одариваю тебя? — он касается лежащего на столе золотого гребня, который я еще не успела возвратить в прическу. — Это ты получила за прошлую ночь — за эту будет больше.

— А пошел ты со своими подарками! — огрызаюсь я. Да, зрелище выходит достойным пера классика. Жаль, здесь нет никого способного оценить мизансцену по достоинству — разве что Хейти.

Онхэо нависает надо мной, как воплощение мрака — черная одежда, черные длинные волосы и холодно-надменное лицо. И напротив Он, Его одежда тоже черная, но по сравнению с великолепным атласом и бархатом Онхэо этот черный кажется застиранным темно-серым. Только на рукавах рубашки — широкие двойные полосы того ярко-голубого, что привлек мое внимание в первый же момент. Длинный плащ снизу истрепался до бахромы и хранит память не об одной встречной луже. Да и осанка по-прежнему отнюдь не королевская. Ну что, Волки, можете делать ставки: с кем из этих двоих я уйду из «Багровой луны»? Догадайтесь с трех раз!

— Я с тобой уже пару раз ходила, и хватит с тебя! — продолжаю я спектакль. — Я не за подарки хожу, а с тем, с кем хочу. А с тобой больше не хочу, — и как самый весомый аргумент, едва сдерживая смех: — Вчера ты меня в постели не осчастливил, и сегодня, боюсь, с тобой этого не случится.

— Кто же привлекает тебя больше, чем Рыцарь Залов Ночи, а, стерва? — кажется, Онхэо вполне созрел для того, чтобы ударить меня.

— Да хотя бы он! — и я нахально кладу руку на Его голову. После сцены, разыгранной как по нотам, ни у кого и мысли не возникнет, что у меня сейчас какие-то иные побуждения, кроме как поиздеваться над обнаглевшим лордом по полной программе. — Точно-точно, именно он! Пел он потрясающе, думаю, и в остальном меня не разочарует! — с гнусной ухмылкой я подмигиваю Хейти.

— Ну ты и влип, Лугхад! — довольно орет кто-то из степняков. Значит, вот под каким именем знают Его тут… — Нет бы кому из нас такое счастье за бесплатно привалило, так нет же — ему!

Ох как все хорошо сложилось! Теперь Он уже не станет отказываться от моего общества из-за самой примитивной мужской гордости. Общественное мнение уже натянуло ниточку между Ним и мною, и ничто теперь не помешает мне заняться тем, ради чего я так трудно шла сюда — восстановлением Его души… Надеюсь, что когда-нибудь потом Он простит мне эту сцену.

Пользуясь длящимся замешательством, я достаю из-под стола свою многострадальную сумку, вешаю ее на плечо Лугхаду и, схватив его за руку, уволакиваю прочь из кабака, предоставляя Степным Волкам всю ночь обсасывать этот эпизод.

— Зачем ты со мной пошла? — Он произнес это так неожиданно, что я останавливаюсь как вкопанная. Пару секунд соображаю, стоит ли продолжать спектакль…

— Тебе честно ответить или как?

— Ну… если можно…

— Так вот, честный ответ: мне до смерти надоело каждый раз зарабатывать право на ночь под крышей древнейшим трудом, — еще не договорив, уже понимаю, что попала в десятку. — А ты показался мне человеком, которому я интересна как я, а не как грелка в постель. Или это не так?

Он молча глядит мне в глаза. Что ж, моя погибель, сейчас я — это действительно всего лишь я. Ты видишь перед собой Линду-Элеонор Угнелу, чей облик не приукрашен теми ветрами, что овевают лица идущим сквозь Сути. Если это и красота, то тяжелая, ругианская… Крупные черты северной женщины плюс мои скулы, которые и от сил мироздания не спрячешь. В общем, далеко не «Мисс Зодиакальный Круг». А ты, кажется, Камень и Вода, а потому разборчив и далеко не с каждой встречной… А еще… надеюсь, что в данный момент ты не подслушиваешь моих мыслей… еще я ничуть не похожа на Райнэю.

— Сумасшедшая… — говорит он почти с восхищением, — А ты уверена, что у меня есть крыша, под которой можно провести ночь?

— Не очень, — отвечаю я в тон ему. — Но трепетно надеюсь.

— Тогда пошли. А то ты уже вся дрожишь.

А ведь действительно — пока я танцевала в «Багровой луне», солнце успело скатиться за крыши, хотя длинных июньских дней даже под Тенью никто не отменял. От неприветливых каменных домов веет холодом, и меня, в моем платье без рукавов, да еще разгоряченную после бешеной пляски, бьет крупной дрожью. Он теребит застежку у горла, видимо, в нерешительности: если он отдаст мне свой плащ, как это будет мною воспринято? Чтобы положить конец Его сомнениям, достаю из сумки обтрепанную куртку из тонких кожаных лоскутков, подарок Хейти, и надеваю, нимало не заботясь о том, насколько она сочетается с платьем.

Некоторое время идем молча. При любых других обстоятельствах я ощущала бы страшную неловкость от этой молчаливой прогулки, но сейчас лишь благодарю небеса за то, что они позволили мне уйти с Ним в первую же встречу. Вместе с нами по городу идет сумрак ночи. Ни одно окно не освещает нашего пути — в Волчьем районе не принято делать дома с окнами на улицу. С Охон, центральной улицы этого района, мы свернули почти сразу, и в узких пустынных переулках шаги наши слышны особенно четко.

— Лугхад! А у тебя дома гитара найдется?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто хочется еще раз услышать, как ты поешь…

Пропетляв по переулкам почти час — постепенно глухие, но основательные стены Волчьих домов сменились обычными, но невероятно облезлыми — наконец сворачиваем во двор. Сказать, что он похож на колодец, пожалуй, будет слишком банально, тем более что дома не так уж высоки и днем, должно быть, здесь хватает солнца. Дома только с трех сторон, с четвертой — ряд невероятных сараев, которые, как мне кажется, не рухнули до сих пор лишь назло мирозданию. Из углов тянет не столько сыростью, сколько необъяснимой жутью. Дом — цель нашего пути — полуразрушен, верхний этаж носит следы давнего пожара, ступеньки крошатся под ногами.

— Бр-р! Как только ты здесь живешь! — Он явно рассчитывает услышать нечто подобное, и я не обманываю его ожиданий, хотя данный «замок ужаса» отнюдь не самый кошмарный гадюшник из тех, где мне доводилось бывать.

— Я бродяга, а не Лорд Залов, — дверь Он находит ощупью, она не заперта, что тоже не слишком удивляет меня. — А ты на что рассчитывала?

— Не знаю. Наверное, на что-то, достойное твоих потрясающих песен, — теперь я уже беспрепятственно пускаю в ход часть козырей. — И вообще мне кажется, что Единая создала твой голос для чего-то большего, чем пение по кабакам.

В темноте невозможно понять, куда мы попали, но Он, снова ощупью, отыскивает и зажигает свечу. Моему взору предстает кармэльская версия берлоги Россиньоля с некоторым привкусом готического романа. Вполне стандартный уровень экзотики и романтики, ибо менестрель и бардак так же неотделимы, как… астурские баски и общественные беспорядки.

— Устраивайся, — Он показывает на постель у дальней стены, кажется, даже довольно чистую, и лязгает дверным засовом. — Но прежде объясни, кто ты такая на самом деле и почему поминаешь Единую — здесь, под Тенью.

Не пряча взгляда, я твердо отвечаю:

— Я с Зодиакального Круга. Мое Истинное Имя — Элендис Аргиноль.

Его лицо дрогнуло. Он резко хватает меня за плечи:

— Ты назвала Имя и Суть. Но меня интересует и Цель, — эти три слова он произносит, словно обжигая язык их полузабытым вкусом.

Прости, менестрель, но для тебя еще не пришел час узнать всю правду… По-прежнему стараясь попадать Ему в тон, я отвечаю так же резко, с горделивой ноткой:

— Искушение, скажем так. Я ведьма валлийской школы, — придется Ему ограничиться этим объяснением, хотя с моей точки зрения, оно не объясняет вообще ничего. Однако про Орден Слова и в особенности про Стоящих на Грани Тьмы упоминать пока преждевременно.

— Вот, значит, в чем дело… А я себе голову ломал — с чего это Волки целую неделю только и твердят о такой… скажем вежливо, изящной особе? Как-то оно не в их традициях!

— Теперь ты знаешь, — я сажусь на неубранную постель, подобрав ноги под подол и попутно отмечая, что он сильно лохматится — опять подшитый край где-то ободрала, ну сколько ж можно… — А тебе я совсем не кажусь привлекательной?

— Кажешься. Но, как ты сама поняла, это еще не основание, чтобы тут же рвать с тебя одежду.

Он опускается рядом со мной. Его глаза сейчас совсем рядом, пламя свечи отражается в них сполохами. Если бы не знала доподлинно, что он из Нездешних — ни за что бы не поверила.

— А знаешь ли ты, ведьма неизвестной мне школы, что я уже много лет не играл и не пел ТАК? И стоило лишь увидеть тебя — откуда что взялось!

— А что ты пел тогда? — пожалуй, мне не требуется никаких усилий, чтобы наполнить взгляд и голос почти мистическим преклонением. Никогда не стоит играть там, где можешь позволить себе искренность. — Я почувствовала Силу в твоей песне и отдалась ей — но это было безумно страшно и вместе с тем прекрасно…

— Ты права. Я назвал ее Смертной Печатью Огня. Песня о той, которая… которую…

— Короче, о леди Райнэе, — замыкаю я безжалостно. Недостойное чувство, но в этот миг я просто наслаждаюсь сознанием своей власти над Ним.

— Откуда тебе… — я не даю Ему закончить:

— Неужели так трудно признать Луга Безумца? Отныне, мой господин, не устану благодарить я Единую за то, что наши дороги пересеклись! — Его, конечно, на это с потрохами не купишь, но по опыту знаю, как безотказно действует такая гремучая смесь из преклонения и наглости.

— Не называй меня так, ведьма! — бездна разнообразных чувств, которую Он вкладывает в эти слова, просто не поддается описанию! Словно мгновенная вспышка опалила мне ресницы — и тут же угасла… — Я знаю, этим именем зовут меня там, снаружи, но ты меня так не зови!

— Aen ye-o jthalet. Буду звать тебя просто Лугхад, раз тебе это нравится. Но ты давай тоже реши, как будешь ко мне обращаться — не все же звать меня ведьмой. На выбор — Эленд, Хиноль, Линда…

Он снова смотрит на меня долго и пристально. Даже свечу поднес поближе, чтобы разглядеть. Ох, или я умру прямо сейчас, не сходя с места, или стану святой! В голову лезут эпитеты из Песни Песней и некий роман, когда-то залпом прочитанный на одной из лекций в Академии культур, вместо того чтобы честно ее конспектировать…

— Может быть, ты сочтешь это странным, а может, и нет… Я буду звать тебя Лиганор.

Вот слепой-слепой, а шпроты чует, как говорит моя бабка Иванна! Lig-Anor — это же «Зеленое Пламя» на разговорной версии Языка Служения, самая суть моя! А Аргиноль — всего лишь анаграмма…

Как внимателен Его взгляд… Реакцию проверяет. А почему, собственно, у молодой темпераментной ведьмы не должен дрожать ни один мускул, когда ей только что придумали имя?

— Идет, — отвечаю я после паузы. — А теперь тащи гитару.

Не говоря ни слова, Он подхватывает свечу и исчезает в проеме, ведущем в соседнюю комнату. Я остаюсь в полной темноте. Тишина… Долго Он там собирается копаться? Ладно, раз так, воспользуюсь случаем и переоденусь, а то этому зеленому шелку сто лет в обед, наступлю невзначай на подол — и тогда уже ни иголка, ни магия не спасут мое самое любимое платье…

Через минуту я уже в черных широких брюках и блузке без рукавов — тоже черной, но сплошь затканной серебром. И словно дождавшись этого мига, из соседней комнаты доносятся аккорды гитары. Трать-тарарать! Бросив и сумку, и снятое платье, я кидаюсь туда — и застываю на пороге.

Представьте себе помещение, которое слишком велико для слова «комната», но еще недостаточно для того, чтобы назвать его залом. Серые каменные стены уходят куда-то ввысь, и верх их в копоти — тот самый пожар, на который я обратила внимание еще снаружи. Потому-то потолка практически нет, над головой — полуразрушенные перекрытия верхних этажей и осколки неба. С одного из них идеально полная луна бросает на пол драные клочья света. А Он сидит у самой стены в полосе тени, замере» неподвижно, лишь пальцы летают по струнам. Свеча у Его ног зажигает десятки бликов на темном лакированном корпусе гитары. Странно, только сейчас я заметила — тонкое серебряное кольцо на Его правой руке…

С моим появлением мелодия на секунду замирает, а потом словно взлетает ввысь, наливаясь силой и страстью — нечто напоминающее фламенко, но темнее и первобытнее. И снова я, плененная Его игрой, забываю про все на свете — подхожу к Нему, опускаюсь на пол и начинаю вторить поистине безумной мелодии переливами голоса. В темноте вокруг меня словно колышется занавес Силы — не знаю, светлой или все же темной, но необыкновенно мощной, — и мне это нравится почти до экстаза.

Внезапно напор слегка отодвигается, звуки становятся тише и прозрачнее…

— Луна взошла над Каэр Мэйлом, — слышу я Его голос, отрешенный, словно бесплотный, и абсолютно не человеческий. Голос Нездешнего. — Ты лучшая танцовщица из всех, кого я видал… Танцуй же, Лиганор, — эта музыка для тебя.

Фламенко — не самое великое мое достижение, я предпочитаю восточные стили, где руки, корпус и не так много ног… Но Он просит, и я шагаю на середину зала. Луна вспыхивает на моей одежде… Храни меня, Единая!

Вверх —

на взметнувшейся к звездам волне,

что пролиться вовне не смогла, —

распадайся на взвесь и осадок!

Нет, не могла я сама придумать эти слова, эту перевитую серебром струн тонкость изощренного заклятия — это Его голос поет в глубине моего сознания: «Беспредельная сладость свободы отринуть свободу!..» Снова, по нарастающей, обращаясь в язык призрачного пламени на Его ладони, пока Он вдруг не ударяет что есть силы по струнам и не вскрикивает гортанно на Высокой Речи:

— А-кхэй, со ирру! Эл-каста — айе!

И — одновременно с этим луна над моей головой меркнет, словно облившись кровью!

— Аййе-э!

Не выдержав ужаса сверхъестественного напряжения, я падаю на колени перед Ним, волосы закрывают мне лицо. В последний миг за край распадающегося сознания цепляется мысль: «Затмение… это всего лишь лунное затмение…» Несколько секунд в зале пульсирует нечто такое, для описания чего у людей никогда не достанет слов — и медленно, медленно диск луны снова очищается, разгорающийся свет окрашивает серебром мои стиснутые руки… И нет уже безумства странной мелодии, только тихий перебор струн, и под него Он произносит несколько фраз на незнакомом мне языке — быстро, печально и как-то ласково. Когти, стиснувшие мою душу, разжались, хотя дрожь в коленях осталась. Нет, все-таки не зря Его прозвали Безумцем…

— Слушай, что тут такое произошло сейчас? — голос мой дрожит, ничего не могу с собой поделать, но, пожалуй, в такой ситуации это хоть кому не зазорно. — Что ты со мной…

Он откладывает гитару, берет мои руки в свои.

— Идем. Тебе сейчас лучше лечь. Ты оказалась крепче, чем я мог предполагать, — я хорошо представлял, с какими силами играю, но клянусь чем угодно, что затмения я не предвидел!

— Всего лишь не предвидел? Я уже почти поверила, что ты сам вызвал его своей песней!

Я встаю, пошатываясь, бреду в первую комнату и почти падаю на Его постель. Он стоит рядом и даже не думает прикрыть меня одеялом, как сделал бы Флетчер, — приходится и это сделать самой. Кстати, то, что постель относительно чистая, было моим великим заблуждением. Теоретически эти простыни, конечно, отстирываются, но я-то в данном случае практик, а не теоретик…

— Прощения не прошу, — снова этот нечеловечески бесплотный голос. — Я ощутил, ЧТО есть ты, и был просто обязан даровать тебе еще одну Смертную Печать — самую, может быть, страшную из всех, Печать Жизни, — Он произнес «Dala'h», слово Высокой Речи, означающее «Зеленая стихия».

— Зачем?

— Потому что здесь Каэр Мэйл! — сказал Он как отрезал. — Да, ты могла умереть, если бы не выдержала — зато теперь я уверен, что с тобой не случится ничего хуже смерти.

— Заставил меня участвовать в каком-то обряде Тени… — говорю я нараспев, с изумляющим саму меня спокойствием. — По-моему, даже против моей воли… — как назло в мозгу крутятся слова Его заклятия, веющие призрачном ужасом: «И не лги, что ты волен и свят — ты пленен и не волен…»

— Ты потом поймешь, что я сделал… — гитара снова в Его руках. — Но ты заслужила награду за то, чему я тебя подверг. Слушай же…

Снова тихий перебор струн наполняет комнату, и снова Он не запел, а заговорил все на том же неведомом мне языке. Да, сильно же Его поломало, если не Он транслирует, а мне приходится считывать! Как всегда в таких случаях, я полностью понимаю все оттенки смысла, но не могу сказать, чем они создаются — красота текста проходит мимо меня…

«Зачем толпа собралась на рыночной площади? Видно, снова пляшет Эмерит, красавица из красавиц. Слышите звуки бубна? Под жарким полуденным солнцем, в пыли, раскаленной июлем, танцует смуглая Эмерит, Солнце Ночи.

Хэй-о, Эмер, Эмерит! Плечи твои заласканы солнцем, зацелованы солнцем руки — ветви плакучей ивы, и ноги твои, не знающие сандалий. Черна твоя одежда, но чернее волосы твои — атласный лепесток ночи. Подобна гибкому стеблю, подобна змее и кошке, подобна цветку тюльпана — таков твой танец, Эмерит! Глаза твои — два солнца, такие же золотые.

Ай, Эмерит, для всех ты — и ни для кого! Кто обнимал золотые плечи, не скрытые ночью шелка, кто ласкал обнаженные руки, кто целовал твои губы? Ветер, один только ветер, что налетает из дальних степей, неся с собой запах мяты и чабреца. Никто тебе не под стать, и никого ты не любишь, красавица из красавиц…

Пришел в наш город ветер-бродяга, увидел пляску Эмерит, коснулся ее одежды — и полюбил ее страстно.

Хэй, молодой чужестранец в зеленой одежде — ты как юный колос на майском ветру, такой же тонкий и гибкий. Светлые твои волосы тронуты солнцем рассвета. Гляди же во все глаза на ту, которой нет равных! Огонь искрометных глаз, ливень ночных волос, вихрь черного шелка — таков твой танец, Эмерит! Но что это? Впервые опустились черные ресницы, румянец окрасил щеки — неужели и ты влюбилась, Солнце Ночи?

Хэй-о, Эмер, Эмерит! Ночью, зеленой и душной, крадучись, спускаешься ты к ручью, что обсажен кипарисами. Плакучие ивы свесили пряди волос нерасчесанных — под ними ждет тебя любимый. Не подглядывал я, но видел сплетение рук и объятий. Не подслушивал я, но слышал жаркий шепот: «Люблю…» — или то ветер шелестел в ветвях кипарисов?

Ай, ветер-бродяга — зачем ты стал человеком? Чтоб коснуться тела под черным шелком, чтоб снять поцелуем пыль с ножки, не знавшей сандалий… У неба есть звезды, тысячи глаз, а у деревьев есть уши. К чему же искать того, кто вас выдал?

Есть у Эмерит два брата — один рыбак, другой наемник. И незавидна участь того, кто посягнет на честь их сестры!

Перед самым рассветом, когда утихает ветер, выследили братья Эмерит с ее возлюбленным. Но не обнажил клинка молодой чужестранец со светлыми волосами — был он безоружен, когда достал его нож брата-наемника. Кровь запятнала одежду, алая на зеленом, и умер без стона бродяга… Горе вам, братья Эмерит, — зачем вы убили ветер?!

И опустился на город зной — ни облачка, ни дуновения. Жара придавила город каменною плитой. Солнце, всюду одно лишь солнце, и листья деревьев стали как жесть — солнце сожгло их зелень, больше не дают они тени. Висят паруса рыбацких лодок — как выйти в море без ветра? И опустела рыночная площадь. Где ты, красавица из красавиц, Эмерит, Солнце Ночи?

Стоит над ручьем серый камень. Им стала танцовщица в горе, увидев, как умер безмолвно тот, кого она полюбила…

Застыл на века в оцепенении проклятый город…»

Он умолк. Воспоминание о последнем аккорде еще живо в гитаре, я ощущаю ее замирающий трепет в зачарованной тишине. Между прочим, пока Он говорил, я вполне успела прийти в себя…

— Это легенда моего народа, — наконец поясняет Он негромко и грустно. — Я очень люблю это сказание.

— Твоего народа? — удивленно переспрашиваю я. — Прости, ради всего святого, — я считывала, как все ведьмы, язык не поняла…

— Роардинэ, — мне показалось, или глаза Его в самом деле вспыхнули в темноте? — Слыхала про такой мир? Земля-саламандра под медным солнцем…

—…что медью лучей окрашивает волосы возлюбленным детям своим, — машинально заканчиваю я цитату, не спуская глаз с Его темно-огненной гривы.

Да, теперь понятно… Только в одном мире видала я этот причудливый сплав Астура с кельтикой, даже странно, что сама сразу не догадалась… Боги мои, я все сильнее убеждаюсь, что Безумцем Его прозвали вполне заслуженно!

— Ладно, — Он встает и направляется к двери в Лунный зал, как я уже называю мысленно это помещение. — Постарайся уснуть… Лиганор.

— А ты?

Не удостоив меня ответом, Он уходит. Я долго лежу в темноте без сна и слышу, как за стенкой снова тихо заговорили струны. Явно импровизация — Он предоставил пальцам полную свободу, и они сами ткут из темноты, тишины и лунного света нечто грустное, нежное и ни на что не похожее… Чего бы я только не отдала, чтобы это было — обо мне!

«Ночь… Адаманты на черном крыле…»

Хэй-о, Эленд, Элендис…

«ОНА МЕЧТАЛА О СЛИЯНИИ ЭНЕРГИЙ ИНЬ И ЯНЬ…» (семь суток спустя)

Теперь я знаю, почему из ругиландца никогда не выйдет настоящего мотальца. И дело тут не в привычке к строгим нормам поведения — нет, просто эта поганая страна воспитывает в тебе чистоплотность, которая весьма усложняет бытие и при этом не корректируется даже вмешательством Круга Света. И я в этом плане не исключение — при необходимости могу надеть кожаные штаны на голое тело, без всякого белья, но скорее умру, чем, вымывшись, снова влезу в грязную рубашку. А чего еще можно ждать от женщины, которая с детства усвоила, что лучший шампунь для ее волос — «Багульник» из серии «Разнотравье», и что лицо по утрам надо протирать «Деей» с зеленой полоской, ни в коем случае не с желтой, потому что желтая — для комбинированной кожи… Тьфу!

Конечно, после шести лет странствий по мирозданию приучаешься справляться даже с такими проблемами. Сейчас я при желании могу почистить зубы и в средневековом городе, и в хальской степи. А если возможности постирать рубашку нет, хоть застрелись, просто украду себе «истую — не с прилавка, так через мелкий разрыв мироздания.

Но Кармэль, похоже, откроет новую страницу в моем умении выживать в самых варварских условиях. Хотя бы потому, что здесь мироздание так просто не раздвинешь. А кроме того, трущобы — они и есть трущобы, где угодно, но здесь — в особенности, ибо топлива тут мало, а воды еще меньше. Антисанитария полнейшая, и обиталище Лугхада — ее апофеоз и апогей.

Дня три я спала с Ним в одной постели, понемногу приходя в отчаяние от такого смирения плоти — и опять же вовсе не потому, почему вы подумали, хотя и потому тоже… Просто хотелось лечь и помереть от одной мысли о том, что, кроме меня, некому стирать это безобразие. С каждым часом делалось все очевиднее, что в данном случае выгребать грязь из мироздания мне придется в самом что ни на есть прямом смысле этого слова…

На четвертый день я нашла на квартальной свалке большой дырявый чан, кое-как подлатала его магически, затем, вздохнув, подсчитала наличные деньги и отправилась по городу в поисках мыльного корня. На шестой подралась с соседкой, девицей по имени Асса, из-за трех подгнивших досок, предназначенных в очаг. А уж как таскала воду для стирки, и не спрашивайте. Что ни придумаете, все будет правда.

Сегодня — седьмой день, и я, как библейский Яхве, гляжу на дело рук своих и с некоторым изумлением понимаю, что, трать-тарарать, а ведь хорошо весьма! Никогда бы не поверила, что смогу откипятить ЭТО до такой чистоты, но вот поди ж ты… Одеяло, старенькая простыня и наволочки из грубого холста весело развеваются на горячем ветру. Плесневелая шерсть из оных наволочек уже давно валяется на свалке, а свежая — вот, рядом, в большом дерюжном куле. А я, дабы не пропадал столь дорого доставшийся мыльный раствор, мою все, что поддается мытью — посуду, стены, пол…

Солнце уже начинает по-вечернему золотиться, когда во дворе мелькает знакомый сполох темно-рыжих волос, особенно яркий в косых вечерних лучах. Нетвердые шаги по сбитым ступенькам, скрип двери… И снова заныли плечи, вспомнив тяжесть куля с шерстью, который я в одиночку тащила от самого Железного моста, в то время как Он, изверг такой… Ну держись!

— Явился? — роняю я голосом профессиональной стервы-жены. Он замирает, осекшись на полушаге. Пауза в лучших традициях Академического театра… — Я тебе покажу! Ты у меня заречешься лажу гнать перед зрителями!

Лугхаду ничего не стоит увернуться от брошенной мокрой тряпки, которой я только что терла пол. Я ведь ни с какого боку не снайпер… и минус на минус неожиданно для нас обоих дает плюс — тряпка врезается Ему в затылок, приводя в полный беспорядок и без того растрепанную медную гриву.

— Слушай, а кто дал тебе право говорить со мной в таком тоне? — тряпка моментально проделывает обратный путь — и снова не минует цели. Вот зараза, прямо в лицо… — Да кто ты вообще такая?

— Кто? Хотя бы женщина, которую ты уже семь дней как не можешь выставить из дому! Идиотка, которая глюки от тебя гоняет! А кроме того, готовит тебе жрать, убирается в этом гадюшнике и латает твое барахло, именуемое одеждой! — Он приближается ко мне, но я обхожу Его одним прыжком и снова достаю мокрой тряпкой по шее.

— Но все равно, как ты смеешь?! — Он снова уворачивается и — видали когда-нибудь, как быстро взлетает на дерево преследуемая кошка? Вот так, по-кошачьи, Он в какие-то две секунды оказывается на самом верху полуразрушенной лестницы на третий этаж. Знает, что туда я не полезу, а если и полезу, то все равно не догоню…

— А вот и смею! — я хватаю метлу и, кое-как вскарабкавшись на перекрытия второго этажа, пытаюсь достать Его своим оружием. — Я у самой стойки была, в дальнем углу! Если ты меня не видел, это еще не значит, что и я ничего не видела! Опять полчаса гитару настраивал и рассуждал про «эти дрова, которые у меня в руках», опять сбился на середине песни и все начал заново… Да за что же мне наказание такое — думала встретить здесь легенду, а встретила, прости Господи…

— Да плевать я хотел на то, что ты думала! В конце концов, сегодня у меня просто день такой дурацкий — с утра все из рук валится…

— У тебя каждый день такой. Лорды кинут тебе что-нибудь, а ты на это тут же пиво покупаешь в ближайшем третьесортном заведении. И ладно бы пиво, а то ведь такую козью мочу — побольше да подешевле…

— Трать-тарарать, имею я право промочить горло во время пения или как? — я не без удовольствия отмечаю, что Он уже успел перенять мой универсальный заменитель богохульств и непечатностей.

— Вот именно, промочить горло, а не надираться до потери самоконтроля! Оттого и песни начинаешь по пять раз и никак не можешь начать!

Во время этой перебранки Он непрерывно ускользает из зоны досягаемости метлы, вынуждая меня забираться все выше и выше… Так мы на крышу скоро выберемся, если только я раньше не упаду и шеиньку себе не сверну.

Со двора доносятся голоса соседей: «Что там опять такое творится?» — «Да Лигнор эта приблудная своего двинутого Лугхада тряпкой учит». — «И правильно делает, матушка Маллен. Будь ты хоть шваль распоследняя, а я бы тоже не стерпела, если б мой сожитель каждый вечер домой вваливался пьяный да без руны в кармане…»

— Слышишь, чего про тебя говорят матушка Маллен с Ассой? — бросаю я Ему. — И не стыдно тебе такое про себя слушать?

Мы оба уже стоим на подоконнике выбитого окна.

— Да, стыдно, — выговаривает Он, опустив глаза. — Но, наверное, я уже не могу… по-иному… Я забыл, как играл когда-то…

— И снова ты говоришь неправду, — я безжалостна. — Как по ночам и для меня, так ты ТАК играешь, что камни плачут и лунные затмения происходят. А как для людей…

— Замолчи, не надо больше! — судорога пробегает по Его лицу, и Он делает шаг к краю подоконника…

— Разобьешься!!! — визжу я, уронив метлу и не помня себя от ужаса. А Он спокойно шагает в пустоту… и пока я тщетно пытаюсь протолкнуть в грудь хоть немного воздуха, аккуратно приземляется на ноги.

— Не дождешься! — отвечает Он в рифму и машет мне снизу рукой.

Когда я спускаюсь вниз, Он стоит у распахнутого окна кухни и грызет какую-то травинку. Низкое вечернее солнце как раз за Его головой, лучи его смешались с медью взлохмаченных волос, окружая голову огненным нимбом. Ох, боги мои…

— Ну что же не бьешь? — тихо говорит Он, пряча глаза.

— Да рука на тебя такого не поднимается, — вздыхаю я.

— Знаешь, — еще тише, почти шепчет, — не надо так, пожалуйста… Те же лорды смеются — мне как сквозь воду, а от тебя больно услышать даже просто как вчера: «ты не потряс меня»… не знаю, почему.

— А ты думаешь, стала бы я простую бездарность тряпкой по всему дому гонять? — отвечаю я тоже шепотом. — Отвернулась бы и забыла. А твои песни мне душу переворачивают, потому и не могу слушать, как ты — Ты! — лажаешь…

Смотрит в сторону… А я стою и жду непонятно чего, словно вот сейчас Он рассмеется и обнимет меня, и сразу вся эта беготня с метлой по разрушенным перекрытиям обратится просто в игру, затеянную двумя друзьями от избытка энергии.

Так поступил бы Флетчер. Но Он не Флетчер, и наивно ждать от Него таких же реакций — ни разу не видела я даже тени улыбки на этом неправдоподобно красивом лице.

Вместо этого Он наклоняется и целует мою руку — у запястья, с внутренней стороны. Так, а этого Он откуда набрался?

— Зря ты это, — резко говорю я. — Таким жестом и оскорбить можно. У меня руки всегда были чистые.

— Что? — не понимает Он.

— Так целуют шрамы, — объясняю я нехотя.

— Какие шрамы?

— От бритвы. А иногда, — теперь моя очередь прятать глаза, — от гвоздей.

— Не понимаю…

— И очень хорошо, что не понимаешь, — кстати, я ничуть не удивилась бы, если бы за Ним числился и этот непростительный грех. Но Он не носит браслетов, и нетрудно увидеть, что запястья Его так же чисты, как и мои, без единого следа порезов.

— Эко лихое мудерсло… — вырывается у меня почти непроизвольно.

— А это что за ругательство? — тут же откликается Он.

— Это не ругательство, — невольно улыбаюсь я. — Это когда-то давно, еще детенышами, мы играли в магию. Было такое правило: в придуманном заклятье все согласные заменяются любыми другими, гласные не трогаются. И один мальчишка сделал заклятье: «Да станет это живое существо ледяным мороком». Через три дня заклятье знали наизусть абсолютно все…

И тут я впервые за все время вижу Его губы, чуть дрогнувшие в доверчивом подобии улыбки!

— Кажется, я понял, — и свет из бирюзовых глаз. Вот честное слово, именно из-за таких улыбок — только чуть поярче — и убегают из дому разные Нелли и Маэстины…

— Брат мой… — срывается с моих губ еле слышно.

— Лиганор! — я вскидываю голову. — Слушай… Если ты обещаешь мне одну вещь, клянусь тебе чем угодно, что сегодняшняя история в «Вечном зове» никогда не повторится.

— Обещаю, только скажи, что именно…

— Танцуй под мою гитару перед людьми — и я буду петь, как пою только по ночам.

— Ты в самом деле этого хочешь? — замираю я.

Наши, взгляды встречаются — и одними губами, как молитву, Он произносит:

— Все в твоей власти…

С торжествующей улыбкой я погружаю обе руки в шелковистую медь:

— Ну смотри у меня! Будешь во время концерта, как это у тебя водится, из бутылки с пивом отхлебывать — разобью ее без всякого сострадания!

Терцет II УТЕШЕНИЕ ДУШИ

«СЛЫШИШЬ, НЕБО ЗОВЕТ НАС…»

Пожалуй, он был бы даже красив, этот рыжеволосый парень, если б не копировал так старательно Лугхада. Впрочем, чушь — он явно переигрывает. То, что у Лугхада — нечеловеческое напряжение, полнейшая, до последней капли, самоотдача, у этого типа стало банальной истерикой. Смотреть на то, как он закатывает глаза и потрясает огненно-рыжими нечесаными патлами, мне еще более неприятно, чем на их предыдущий номер, когда он скакал вокруг черненькой девочки с гитарой,как сибирский шаман на рабочем месте, потрясал бубном и орал, заглушая песню, что-то нечленораздельное. И такое ощущение, что волосы у него крашеные, хотя с чего бы… Но уж больно яркий оттенок, особенно в сравнении с темной медью Лугхада, которая наливается живым огнем лишь в лучах света.

Лугхад сейчас шляется где-то по кабакам совсем в другой части города, а может быть, сидит на полуобвалившейся башенке нашего «замка ужаса» и сверху меланхолично взирает на вечерний Кармэль. Во всяком случае, вечер сегодня пропал — утром я наступила босой ногой на осколок бутылки. Рана не то чтобы глубокая, но нормально танцевать я смогу дня через три, не раньше. Трать-тарарать, вот поймаю Ярта, этого маленького свиненка — и пусть не рассчитывает на мой гуманизм! Я его живенько отучу пить пиво тайком от матери, а потом швырять пустые бутылки в окна соседям!

Пока что гоп-компания во главе с рыжим шаманом обосновалась на нашем заветном месте — третьей площадке широкой парадной лестницы, ведущей в парк, которую я, по аналогии с Городом Дорожного Миража, зову Лестницей на Небеса. Ну, нам они не конкуренты — они здесь только потому, что Даммис, их флейтист, спросил у меня разрешения. В отличие от шамана и черненькой, с ним я знакома уже давно — вместе голубей крали из голубятни толстого Форка. Но тем не менее стоит зажить моей ноге — и эта троица тут же отправится искать себе другое место. Пока я здесь, Лестница моя по праву первооткрывателя.

Однако надо отдать им должное — толпу они собрали немногим меньше той, что собираем мы с Лугхадом. И не только простонародье — вон тот алый камзол явно принадлежит Рыцарю Залов из личной охраны лорда Райни, Владыки Каэр Мэйла. Да и вообще хватает народу, которому дозволено носить оружие, а также дам под покрывалами. Но все же — сколько ни бейся в истерике этот деятель, никогда ему не играть так, как Лугхаду. У того, бывает, руки почти и не движутся по струнам, а гитара сама поет. И в безумии, и в беспамятстве Магистр остается Магистром…

Два с небольшим месяца, как я под Тенью, — а для всего Кармэля, или Каэр Мэйла, как называет его Безумец, я уже давно Лигнор-танцовщица, одна из городских достопримечательностей, сумасшедшая подружка ненормального Лугхада (ибо нормальная женщина с таким не свяжется)… Сразу говорю, дабы пресечь все возможные кривотолки: что бы ни говорили на этот счет в Кармэле, отношения между нами так и остались чисто братскими, что, скажем так, вполне меня устраивает. Уж лучше я буду хранить верность Флетчеру, чем лишний раз подтвержу справедливость цитаты из моей ученицы Клейдры: «Любовь его лишь с гитарой, всю страсть отдает он песне…» С менестрелями оно так частенько бывает, и хватит об этом…

Первые пять дней моих гастролей в «Багровой луне» уже благополучно забыты, так как я засунула зеленое платье на самое дно сумки. Оно было нужно лишь для привлечения Его внимания. Сейчас же я одеваюсь в черное, как большинство горожан, изредка — в бледно-желтое, в общем, выгляжу вполне обычно для Кармэля. После того бешеного вечера, когда я отхлестала Лугхада мокрой тряпкой, и начались наши вечерние концерты на предмет заработка — мое обещание танцевать под его гитару сломило Его упрямство. Он и сейчас куда охотнее играет для меня, чем поет сам, но голос Его постепенно обретает прежнюю власть. И это так странно не сочетается с Его все еще человеческой, кармэльской манерой держаться — развязной и в то же время отстраненной… Такая углубленность в бездны прошлой боли до сих пор мешает Ему — не только Говорить, но даже полноценно работать на публику.

К тому же общее количество того, что Он выпивает… Я первая готова признать, что напоить Нездешнего невозможно — но все-таки эта привычка не способствует Его возвращению на прежний уровень. И поздно вечером, когда мы возвращаемся домой, бренча честно заработанными деньгами, между нами все еще нередки такие разговоры:

«Опять?»

«Что — опять?»

«Опять „Литанию“ три раза начинал! Вот помяни мое слово — в следующий раз во время танца непременно опрокину твою бутылку с пойлом!»

«Это я пытался хоть как-то отвязаться от дурехи в серой рубашке… Не вставать же и не говорить — извини, девочка, но под „Литанию“ не танцуют и уж тем более не приплясывают, отбивая ритм!»

«Тогда в следующий раз мигни мне, я сама уйму этих балбесов. Но ты, если уж взялся петь, пой, а не валяй дурака! Возьми себя в руки, мать твою дивную!»

«Миллион чертей, вот сказал бы мне кто полгода назад, что абсолютно посторонняя ведьма будет меня воспитывать…»

«А я тебе уже не посторонняя. Мы работаем вместе, разве этого не достаточно?» — и, удерживая Его взгляд (что очень непросто), именно с той интонацией, с какой надо: «Брат мой…» И высшая моя награда — улыбка, подобная лучу утреннего солнца, что все чаще озаряет Его лицо!

Мелочь, скажете? А по-моему, вовсе нет. Как легко сняла я с Него привычную броню чуть надменной раздражительности — и неожиданно оказалось, что никакой другой защиты у Него нет, словно и не Камень сопутствует Его Воде, а такой же, как у меня, Огонь. И потому боже упаси хоть как-то надавить на Него — характер не тот, да и бесполезно. Он должен вспоминать сам…

Вот так и живем. Первый месяц я боялась, что скорее сама с ума сойду — каждый день видеть такое вблизи, да не просто видеть, а говорить, касаться, слушать, как поет… Потом как-то незаметно привыкла — воистину, нет предела человеческой способности к адаптации!

Он для меня — источник одновременно сильнейшего наслаждения и постоянных забот, а главное — средство, помогающее не выть каждый вечер на луну в мыслях о Флетчере. Я для Него — поддержка в безумные, невозможные ночи, когда Он хватается за гитару и начинается такая мистика с магией пополам, что просто боже мой… И еще чистый плащ, аккуратно зашитая рубашка и вполне съедобный обед. Никогда бы прежде не подумала, что смогу вести хозяйство за двоих, особенно в кармэльских условиях, где все, от мытья головы до тушения грибов, приходится делать левой ногой через правое ухо. Впрочем, пусть даже ты в хозяйстве полный ноль, но если твой спутник — отрицательная величина… Да и много ли надо тому, кто давно уже отрешился и воспарил, плохо замечая мир вокруг себя!

Кстати, о плаще: это моя навязчивая идея — купить Ему хоть что-то под стать Его внешности… где б найти такое средство, чтобы вывести эстетство! Но честное слово, меня уже в тоску вгоняет этот Его неизменный черный. Зеленого в Кармэле, правда, днем с огнем не сыщешь, зато коричневого — сколько угодно, от золотистого и красноватого до совсем темного. Когда-то этот цвет был здесь исключительно привилегией знати, сейчас же — просто считается самым нарядным. Вот поднакоплю еще немного рун и подберу Ему что-нибудь под цвет волос, а рубашку обязательно белую, как это водится в Городе. Чтоб все эти благородные дамы в золотом шитье, что до сих пор поглядывают на Него с легким презрением, умерли на месте, осознав, что красивее в этом городе нет никого!

Между тем рыжеволосый шаман в последний раз тряхнул гривой и, завершая песню, вдарил по гитаре с такой силой, что удивительно, как она не разлетелась в щепки.

— Следующая песня тоже относится к циклу «Леди с соседней крыши», — объявляет он, кашлянув для порядка. — Но если первая была целиком моя, то эту мы написали вдвоем с Висару, — кивок в сторону черненькой девочки. — И слова, и музыку — не разбираем, где чье. Песня называется «Птица без хвоста»!

Повинуясь кивку, черненькая начинает бить в бубен, задавая ритм. Гитара и флейта подстраиваются как-то очень ловко, и я понимаю, что вот это мне, похоже, даже нравится. Посмотрим, каков будет текст. До сих пор особым смыслом песни рыжего не грешили — набор случайных ассоциаций, лишь бы на музыку ложилось. Впрочем, народу вроде бы в кайф…

Машинально я окидываю взглядом этот самый народ — и неожиданно встречаюсь взглядом… нет, наверное, нельзя так сказать — сейчас на мне мой лучший наряд, что впору знатной даме, а потому и мое лицо тоже скрыто достаточно плотным черным покрывалом.

Юноша, почти мальчишка, смуглое лицо падшего ангела, особенно красивое вот так, когда он стоит в профиль ко мне и чуть касается рукой подбородка. Полудлинные волосы как вороново крыло — даже не столько по цвету, сколько по удивительной завершенности линии. Черный шелк одежды, тонкий темный обруч на таких же шелковых волосах, точеная, почти женская рука с перстнем — высший из высших. Оттого и скучающее, почти презрительное выражение в оленьих глазах. Я делаю попытку отвернуться, но он снова и снова необъяснимо притягивает мой взгляд.

Черт, отвлеклась на этого красавчика и прослушала начало песни! Они уже второй куплет начали…

Когда мне петь невмоготу,

Я усложняю жизнь коту,

Его котята даже в небе

достают нас на лету.

Моя хрустальная мечта —

Избавить небо от кота…

«Я ведь птица, я ведь птица, я ведь птица без хвоста!» — радостно подхватывает толпа.

Слушайте, да эти ребятки по-настоящему завели публику! Я и сама только сейчас заметила, что тихонько отбиваю такт ногой. Вроде и слова по-прежнему — не бог весть что, но с этим мотивом так удачно сочетаются, что результат почти приближается к тому, что делают Растящие Кристалл!

Да, я птица без хвоста!

Да, я птица без хвоста!

Нет, рыжего шамана, конечно, надо долго воспитывать битьем, но… но теперь я ничуть не жалею, что пустила их на наше место. Так завести народ и нам с Лугхадом не всякий раз удается!

И снова, почти против воли, я поворачиваю взгляд к юному Лорду Залов. Почему-то не покидает ощущение, что, хоть я, в своей черной парче из закромов Наллики, и не выделяюсь из толпы, взгляд его ищет именно меня — ищет и не находит… И еще он неестественно красив… для человека неестественно, но не для Нездешнего, чья красота всегда несколько более среднего рода, чем у короткоживущих людей. Но ведь в Кармэле давным-давно не осталось настоящих Нездешних, так что даже некому сказать Лугхаду, что он — не простой человек!

Словно услышав мои мысли, юноша поворачивается ко мне лицом. Вспыхивает налобное украшение обруча — золотое то ли перышко, то ли колосок, то ли лепесток огня, с рубиновым зерном в сердце… В следующую секунду я вспоминаю, где видела этот значок — Хозяин показывал в Башне фибулу…

Так значит, это сам лорд Райни, раз на нем родовой знак дома Айэрра! Дома, к которому принадлежал когда-то Хозяин, а Райнэя — лишь по праву супружества! А этот невысокий, с безукоризненной выправкой, в простой черной форме внешней охраны — выходит, лорд Ниххат. Удивительно, как их до сих пор не узнали… или они толпе глаза отводят? Весьма возможно, кстати — это я Видящая, иногда даже и не понимаю, есть ли какая-то обманка, на чем один раз чуть не влипла… Но что бы там ни было — не предвещает их появление ничего хорошего, хоть режьте меня!

Шаман со своими ребятами тем временем совсем разошлись: —

А на посту сидит степняк,

Его терзает отходняк,

Вчера он пил с самой Райнэей —

согласитесь, не пустяк!

Рядом с ним стоит Ниххат

И ест молочный шоколад.

Он просто вышел на работу

и хватает всех подряд.

Его заветная мечта —

Всем нам устроить… тра-та-та,

А я пти…

Едва лишь прозвучало имя Райнэи, как юноша в черном, нахмурившись, поворачивается к своему спутнику — я не слышу, какое распоряжение он отдает, но тот коротко кивает…

…в следующее мгновение большой метательный нож степной работы вылетает из задних рядов — кажется, я одна вижу, откуда — и разбивает горло рыжему шаману, оборвав песню на полуслове. Тот роняет гитару и падает, захлебываясь кровью.

— Иэн!!! — отшвырнув прочь бубен, черненькая Висару кидается к своему товарищу. Поздно — если рыжий и жив еще, то жизни этой осталось не больше минуты. После Войны Шести Королей я в таких вещах не ошибаюсь. Еще секунда — и Висару резко уходит назад, встав на «мостик», а второй нож вонзается в ствол чахлой акации за ее спиной.

Теперь паника охватывает и толпу. Похоже, никакой обманки таки не было — многие оборачиваются, по толпе проносятся возгласы узнавания. Третьего ножа у Ниххата, по-моему, тоже нет, но Райни, скривив рот, снова отдает какой-то приказ — я не слышу, слышу лишь вопль Даммиса: «Бежим!» Схватив за руку оцепеневшую Висару, он перелетает через боковой парапет Лестницы и крупными прыжками уносится по склону Паркового холма. Толпа окончательно приходит в движение — кто-то, забыв, как только что подпевал Иэну, бросается за беглецами, кто-то просто бежит, не разбирая дороги, и лишь Райни, оставаясь на месте, всматривается в толпу, и ощущение ищущего меня взгляда становится почти болезненным… Не в силах дольше выносить его, я сама начинаю осторожненько пробираться к краю беспокойного людского моря, но почти тут же сталкиваюсь с алым камзолом.

От столкновения покрывало наполовину сползает с моего лица. Одетый в красное ойкает, видимо, узнав меня, я поспешно оправляю покрывало, но до того, как оно снова скрывает меня, успеваю глянуть в лицо… и издаю еще более громкий возглас удивления. Ибо, невзирая на форму внутренней гвардии и прическу с челкой до бровей, передо мной стоит девушка не старше меня.

— Лигнор? — тихо и быстро бросает девушка. Мне не остается ничего другого, как кивнуть. — Я Лотиа-Изар Серид, — представляется она так же быстро, сквозь зубы. — Пойдем отсюда скорее — не дай бог вас сейчас тут узнают!

Окончательно растерявшись, я протягиваю странной девушке руку и позволяю увлечь себя в ближайшую узкую улочку. Кажется, никто за нами не следует…

— …Я знаю — все-таки я Рыцарь Залов, у меня сведения из первых рук. Они уже давно поговаривали, что хотят взглянуть, кто это каждый вечер народ на лестнице собирает. Но кто же мог знать, что сегодня вы не просто не сможете работать, но еще и уступите место другой команде…

— Едрена хрень! — это выражение служит у меня для выражения наиболее сильных эмоций. — Это ж получается, что нам повезло даже и не скажу как! Выходит, я этого свиненыша Ярта еще благодарить должна за его долбаный осколок!

— Не знаю, — задумчиво произносит Лотиа-Изар. — Они же ударили, только когда в песне задели Райнэю и самого Ниххата…

— А вот тут ты ошибаешься, — перебиваю я. — Ребятки и раньше помянули Райнэю, причем столь же непочтительно. Помнишь — «кто расстегнет на Райнэе платье, под ним увидит стальной доспех»?

— Тогда я совсем ничего не понимаю. Почему они не ударили тогда?

— Да потому, что «Алый цвет неба» — так себе песенка. Ни слов, ни мелодии в памяти не застревает. А «Птицу без хвоста», сложись все чуть-чуть иначе, стали бы распевать на всех улицах!

— Вот оно как… — роняет моя спутница, рассеянно скользя взглядом по окрестным домам.

Я никогда не бывала в этой части города — лишь любовалась на великолепные дворцы с той стороны Сухого русла. Слишком близко к Залам, а значит, нечего мне там делать. А вот теперь перешла через мост Семи Отважных, и сразу стало видно, что все это бело-золото-багряное великолепие точно так же обветшало и облезло, как и дома в нашем Крысином квартале. Интересно, какой из этих дворцов прежде принадлежал Ассунте Айэрра, а потом ее племяннику Джейднору?

— Слушай, объясни мне, наконец, внятно: куда ты меня ведешь?

— Я уже сказала — в дом к леди Сульвас Ирраль.

— И что там?

— Там — все наши. Те, кто называет себя Последними Лордами и очень хочет познакомиться с Лигнор, танцующей на площадях…

Мы поворачиваем еще два или три раза, и наконец Лотиа-Изар подводит меня к подъезду серо-коричневого особняка, выглядящего несколько свежее остальных. Слуга у входа почтительно кланяется ей, как хозяйке или дорогой гостье.

Внутри то же, что и снаружи — обветшалое великолепие. Мраморные лестницы, бронзовые перила… и ни единой лампы или хотя бы факела, приходится пробираться буквально ощупью. Впрочем, моя спутница движется уверенно, а я не выпускаю ее руки. Наконец распахивается тяжелая двустворчатая дверь…

— Я привела ее, — просто говорит Лотиа-Изар.

Окна в комнате на запад, поэтому после темноты лестницы я буквально ослеплена брызнувшим мне в глаза горячим вечерним светом и едва могу разглядеть тех, кого мне представляют.

— Леди Сульвас Ирраль, старшая среди нас, хозяйка этого дома. Иниана Ирраль-Фоллаи, ее сестра. Снэйкр Фоллаи, мечевластитель гвардии, и его брат Тэль-Арно, Рыцарь Залов и наследный лорд Черной горы…

— Про Черную гору — это лишнее, Лоти, — перебивает ее низкий, чуть насмешливый голос мужчины с темно-русыми волосами и едва заметно окаймляющей лицо бородкой. — Хорош наследный лорд, если в его владения уже сто лет как невозможно пройти!

— Аозал недоступен уже более пятисот лет, — возражает ему женщина, сидящая в большом кресле у окна. — Однако в реестре Залов я до сих пор значусь как Сульвас, леди Аозала…

— Пустые титулы, пустая формальность, — мужчина подходит и как-то неумело касается губами моей руки. Ладонь у него жесткая и теплая. — И тем приятнее приветствовать женщину, которая пришла к нам оттуда, куда давно уже не ведет ни одна дорога.

— Не удивляйся, Лигнор, — леди Сульвас чуть улыбается, видя мое окончательное замешательство. — Не так уж много осталось в нас от хваленых способностей Вышних, но… Если бы я была собакой, сказала бы — ты пахнешь по-иному. Тень все теснее сжимается вокруг Каэр Мэйла, и воздух в нем непоправимо затхлый — ты же пришла оттуда, из-за Тени, и от тебя веет свежестью.

Я колеблюсь еще пару секунд, осторожно прощупывая поля тонких взаимодействий — но нет, нигде ни малейшего следа не только враждебности, но даже обычного кармэльского недоверия. Кармэльского… между прочим, это второй человек после Луга, который называет этот город так — Каэр Мэйл…

— Значит, в городе уже знают, что я не изгнанница из Бурого Леса? — спрашиваю я наконец.

— Надо быть Вышним, чтобы распознать это, — улыбнувшись, отвечает мужчина с бородкой. — А Вышних в Каэр Мэйле, кроме нас пятерых и Лугхада, давно уже нет. Так что не стоит беспокоиться…

— Вижу, ты все еще не понимаешь, зачем мы пригласили тебя, — Сульвас встает, дергает за шнурок — длинные портьеры из коричневого бархата, поднимая тучи пыли, сдвигаются на окне. — Вот, Иниана, теперь ты можешь вылезти из своего угла. Давайте все за стол, и я расскажу нашей гостье все с самого начала…

— …Но все дело в том, что перед самым своим уходом Королева взяла себе новых Избранных. Только один из них был Вышним — Валерон Ирраль из младшей ветви Ло-Сеттри. Двое других были простыми смертными — Пол, последний из Семи Отважных, и девушка Чина, которая, как и Валерон, случайно оказалась на набережной в час ухода Королевы. Естественно, ни Бранд, ни Ианта, ни Оливер с Аньес не желали уступать свою причастность кому-то еще — может быть, Королева и лишила их избранности, зная это. А городом тем временем овладели Коричневые Лорды, и Ульвхильд, которую сейчас чаще называют Ульвенгельд, была провозглашена новой Королевой…

Высокая, величественная женщина в платье кирпичного цвета с оранжевой бахромой, веснушки на крупном лице и падающие на плечи кольца волос одного цвета с платьем. Покажи какому-нибудь простому смертному нашу компанию и скажи, что одна из женщин — Жрица Огня… готова спорить на что угодно, что укажут не на меня, но только и исключительно на леди Сульвас. Рядом с ней — Иниана, безгласная и неподвижная, с волосами, как снег. Верхняя часть лица прикрыта легкой вуалью-сеточкой пунцового цвета, но это не мешает мне видеть, что глаза у нее такие, какие полагаются лишь белым мышам. А под бесформенным платьем серо-стального цвета ясно угадываются очертания зарождающейся новой жизни…

— Как и следовало ожидать, согласие между новыми Избранными продержалось недолго. Прежним Избранным, которые теперь окрестили себя Верными, удалось привлечь на свою сторону Валерона — он был Вышним, как и они, и к тому же безумно влюбился в Ианту. Спустя некоторое время Пол исчез, а Чина была схвачена Патрулем — так тогда именовалось то, чем сейчас командует Ниххат. Что случилось с ними дальше, не знает никто из нас…

— Зато у нас, — перебиваю я, — ничего не знают про Валерона и считают, что Избранных было лишь двое — Святая Чина и Пол Открыватель Пути. Вы, Вышние, — кстати, у нас чаще говорят «Нездешние» — ходили по мирам по Закону Истока, которым могут пользоваться лишь немногие из смертных. Пол же открыл Закон Цели, по которому и ходят сейчас простые люди без Нездешней крови. А Чина, уже сидя в тюрьме, научила Закону Цели Джейднора Арана, у вас известного как Джейд Айэрра, который впоследствии основал новый Город-для-Всех — Авиллон.

— Теперь понятно, почему она так подчеркивала, что происходит из дома Айэрра, — бросает Снэйкр, нервно пощипывая бородку. — А для нас Айэрра были всего лишь одним из родов, приближенных к Ульвхильд и Рианон, и до сих пор было неясно, в чем смысл их особой претензии на власть.

— Так тянулись годы, — продолжает Сульвас столь же размеренно, чуть нараспев, как старая сказительница. — Рианон и Ульвхильд умерли, само собой, не оставив потомства, и правление перешло к династии Лиенн… Никто уже не вспоминал о том, что когда-то Вышние умели ходить сквозь миры и этим отличались от простых смертных — никто, кроме трех родов Верных: Фоллаи, Серид и Ирраль. Давно ушли из жизни Валерон и Ианта, Бранд, Оливер и Аньес, но их потомки продолжали ждать, словно забыли, что уж по наследству-то избранность точно не передается… Ждали, пока шестьсот пятьдесят лет назад не явилась женщина, назвавшая себя Ольдой Райнэей из дома Айэрра, и не победила в магическом поединке Беренис, последнюю из Лиенн.

Голос леди Сульвас вздрагивает — похоже, именно сейчас пойдет речь о самом главном:

— И тогда главы трех родов Верных… Я называю их имена: Альгрим Серид, Изен Ирраль и Нанета Фоллаи — да будут прокляты они во веки веков!

— Да будут прокляты! — слитно отзываются два мужских и два женских голоса, и холодок пробегает по моей спине от осознания, что проклятие это — уже привычный ритуал, что-то вроде молитвы перед обедом…

—…и тогда эти трое проклятых явились к Райнэе и сказали, что признают ее истинной и единственно сущей Королевой, а спутника ее, огневолосого Луга, — законным Лордом с ее воли и своего одобрения. И Альгрим Серид возложил на ее голову ту корону, что когда-то пала с головы Королевы Адельхайд и треснула от удара о камень. Предречено было, что, возложенная на голову истинной владелицы, корона снова станет целой. Но трещина осталась, а Райнэя вернула корону Альгриму и велела хранить и далее — мол, только когда отступит Тень, сумеет она вернуть ей целость. Но даже это очевидное доказательство не заставило тех троих взять назад обеты и клятвы. И даже то, что через несколько десятков лет тот, кого они признали своим Лордом, безумным бродягой пошел по улицам, не умея добыть куска хлеба…

— Боги простят их, — осторожно произношу я. — На них не было благодати, и они в который раз не распознали подмены…

— Но мы — не боги, — неожиданно вскидывает голову Лоти. — И прощать — не в нашей власти, — больше всего меня поражает тон, которым это говорится — спокойный и ровный, без малейшего надрыва. Так говорят о вещах, привычных с детства.

— Естественно, все Верные были приближены и обласканы новой владычицей Каэр Мэйла. И лишь это позволило им уцелеть — ибо не прошло и ста лет, как они остались единственными Вышними в городе. С того момента, как ворота меж мирами закрылись, сила Коричневых Лордов стала медленно, но верно таять, и многие — в том числе и сами Верные — прибегали к близкородственным бракам, чтобы удержать теряемые способности. И прежде всего, не стало главного, что отличало Вышних от простых смертных, и они уже не понимали, что в нас такого, за что нас надо звать Вышними… Тем проще оказалось натравить на нас горожан. Тех же, кто уцелел в резне, прикончили болезни и вырождение — впрочем, это не минуло и Верных. Но самое главное — Тень, что вроде бы отступила при Ульвхильд и правительницах Лиенн, снова поползла на город. С каждым годом мир делался все меньше, и некому было сказать людям, что прежде он был иным. Некому, кроме Верных, — но к тому времени у них хватало и своих проблем.

Ты видишь нас, Лигнор, — то, чем сделали нас наши предки! В нашем роду было больше всего родственных браков — и вот я, вроде бы сильная и крепкая, но бесплодная, как растрескавшийся камень. А Иниана смогла зачать, но бедра ее слишком узки, и с рождения она не выносит дневного света. Вся жизнь ее прошла в стенах этого дома. Остальные здоровее, но лишь потому, что их предки вынуждены были мешать свою кровь с человеческой, ибо Вышней взять было уже неоткуда. Тех же, кто не мешал, нет уже давно. Отец Лоти, понимая, что ему нет пары и потомство его лишится дара, украл дочь шамана Степных Волков. Лоти — последняя Серид, и дорогой ценой заплачено за ее жизнь и способности — девять лет назад Волки добрались до них и из мести вырезали всю семью…

— Знаешь, почему я стала единственной женщиной среди Рыцарей Залов? — все так же спокойно произносит Лоти. — Волки забрали меня к себе вместе с матерью, я жила у них пять лет, подчиняясь их законам. И по этим законам женщина в семнадцать лет должна стать женой воина, если только сама не воин. Лишь взяв в руки меч, я сохранила право вернуться в Кармэль и самой строить свою жизнь. А ведь я так боюсь, что однажды и мне придется кого-нибудь убить…

— Какие мы, ко всем чертям, Вышние! — горько выговаривает Снэйкр. — Ну проживет Сульвас четыреста лет, мы трое по двести пятьдесят — а Иниану ребенок убьет, не пройдет и года! Разве с такими бедрами рожают? Но она, видите ли, единственная, кто может передать наследие Ирралей… кому оно нужно, это наследие! Способностей у нас — кот наплакал, да и теми пользоваться не умеем, даже Золотого наречия толком не знаем!

(Я снова припоминаю рассказы Хозяина: Золотым наречием когда-то именовался Язык Закона, один из трех, несущих магический заряд…)

— Вот поэтому мы и прокляли своих предков, — довершает Сульвас со вздохом. — Когда поняли, что дети наши либо будут обычными людьми, либо вообще не будут. Лоти и Тэль — наша последняя надежда, они и по смертным меркам совсем молоды. А Снэйкр… — она опускает глаза и договаривает чуть менее твердо: — Снэйкр вот уже тридцать лет любит только меня. Мы слишком привыкли быть вместе — все пятеро…

И снова — без малейшего надрыва, просто и печально. Воистину — о настоящем проклятии не кричат. Против воли всплывает в памяти компания из квартиры Влединесс. Оказаться бы здесь кому-то из них да заглянуть в глаза этим пятерым!.. Впрочем, лучше не надо — они бы и здесь сумели все опошлить.

— Я так понимаю, что я — первая, кому вы за все время это изложили, — произношу я в навалившейся тишине.

— Воистину, — склоняет голову Сульвас.

— Но почему именно мне? Вы надеетесь, что если я пришла… оттуда, то и вас сумею вывести? Или научить Закону Цели?

— Не надеемся, — обрезает Снэйкр. — Да нам это и не нужно.

— Тогда что во мне такого, чем я могу вам помочь? Я же… — в этом месте я перехватываю безмолвный взгляд Инианы и прикусываю язык. Уж не знаю, в чем выражается этот пресловутый дар Ирралей, но, похоже, одно из его проявлений — чуять истину нутром. Где-где, а здесь никто не поверит в то, что я простая танцовщица.

Сульвас молча кивает Лота. Та поднимается из-за стола и выходит. Возвращается она минут через пять, а то и семь, и в руках ее — плоская шкатулка из резной пожелтевшей кости.

— Корона Королевы Адельхайд упала к ногам Аньес, — говорит Лоти. — Оттого и хранить ее доверено моему роду, что берет начало от Аньес и Оливера. Возьми ее, Лигнор.

Удивленная, я принимаю в руки шкатулку, надавливаю на язычок запора… Передо мной на черном атласе пылает золотой обруч шириной в два моих пальца, сплошь усаженный изумрудами и рубинами. В центре его — светлая розетка из сплава золота с серебром, а в розетке — большой сапфир цвета вечернего неба. А та роковая трещина расколола корону аккурат с противоположной стороны — получился обруч с незамкнутыми концами. Я смотрю на эту вещь, от которой так и веет запредельной древностью, все еще не сознавая…

— Неужели мы ошиблись? — это голос Тэль-Арно, впервые за весь вечер, и голос этот вслух произносит то, во что я до последней секунды не желала верить. — Ты боишься принять эту корону, потому что ты тоже — не истинная Королева? Надень ее и докажи, что все, что с нами было, — не зря!

Я вскидываю на них глаза. Тэль-Арно, мальчишка не старше двадцати, совсем не похожий на брата — смуглый, черные брови срослись на переносице, скулы вот-вот прорвут кожу… Снэйкр, в черном с золотом, как и брат… а «мечевластитель» — это чин воинского наставника — всплывает откуда-то… Иниана — лед и Сульвас — огонь… и впереди всех, светлая и чистая, как роса, Лотиа-Изар Серид, темно-серые ждущие глаза распахнуты на пол-лица. «Я крещу вас Водой, а тот, что придет за мной…»

Они слишком долго ждали, они примут любой ответ — и «да», и «нет» — но не «и да, и нет», не истину! Как объяснить им, что я — всего лишь одна пятая той, кого они называют Королевой, а мы — Скиталицей?

— Я крещу вас Огнем, — срывается с моих губ. — А та, что придет за мной, будет крестить вас… Радостью.

И, окончательно перестав понимать, что и зачем делаю, я беру в руки венец Адалль-Фианны и надеваю его на голову Лоти.

Вспышка — или это мне почудилось? — Лоти тянет руку к голове, пытаясь избавиться от того, что легло на нее не по рангу, но ее останавливает крик Снэйкра:

— Не смей!!!

Теперь все видят то же, что и я, кроме самой Лоти, а точнее, не видят — не видят трещины в золоте. Потому что ее больше нет. Корона сверкает, словно только Что вышла из рук ювелира.

А на меня накатывает, и я уже не понимаю, где я и что со мной… пыльный камень и цветное стекло — зеленое, желтое, белое… витраж… ну да, витраж в древнем соборе Ковнаса, очертания стрельчатой арки… да, арка, но теперь это дверной проем, до краев залитый пурпуром заката, и Лоти, в белом рыцарском облачении, встав на одно колено, протягивает меч над огнем… Лоти… Лотастар, Азора Лотастар. О боги мои, я что, превратилась в выездную версию Круга Света?

— О небо, что ты говоришь? — снова совсем близко глаза Лоти, и в них пляшет отсвет того пурпурного заката. — Меч, арка… и имя… Мое имя?

— Да, — я с трудом перевожу дыхание. — Азора Лотастар, рыцарь света. Оруженосец Ярри, Жрицы Воительницы.

— Значит, это она?.. — Тэль-Арно так и не решается произнести вслух, и я ясно угадываю из этой заминки, что Лоти он предан не меньше, чем Снэйкр — своей Сульвас.

И тогда я окончательно прихожу в себя.

— Что там говорилось в вашем предсказании? Что корона станет целой, будучи возложена на голову истинной владелицы! И не сказано, что этой владелицей должна быть именно Королева! Может, потому и упало это сокровище под ноги Аньес, что было предназначено ее потомку?

— А ведь правда… — растерянно произносит Сульвас. — Но кто же тогда ты?

— Обычная ведьма, — роняю я легко и устало, зная, что теперь они верят каждому моему слову. — Ну может, не совсем обычная — я Видящая. В общем, то, чем так и не стали все вы, и чем не так уж трудно стать там, по ту сторону Тени.

Полчаса спустя мы все еще сидим за столом, но теперь на нем жареное мясо с чесноком и горошек в подливе, ячменные лепешки и прекрасный нежный сыр, а также совершенно потрясающее вино, лилово-алое на просвет и почти не дурманящее голову.

— Пей, Лигнор, — приговаривает Снэйкр, подливая мне. — Такого тебе нигде в Каэр Мэйле не нальют — мы с Ниххатом снабжаемся из одних погребов.

Вино, безусловно, роскошное, но я больше налегаю на еду. Не скажу, что я так уж привередлива, но едим мы с Лугхадом много меньше, чем мне хотелось бы, а поскольку кулинар из меня тот еще, то порой едим такую дрянь… И слава всем богам, какие только есть, что за этим столом я могу не вспоминать ни о каких изысканных манерах и насыщаться, не отвлекаясь!

Сульвас зажгла свечи, и венец Адалль-Фианны на голове Лоти поблескивает как-то очень значительно. Она так и не сняла его — и правильно, он очень идет к ее алому камзолу и длинным черным волосам. Подозреваю, кстати, что после рук Райнэи эта вещица утратила немалую часть заложенной в нее силы, так что никакой Королеве она уже власти не добавит. А вот чтобы выявить и усилить полускрытые способности такой, как Лоти, — в самый раз.

— Слушай, Лоти, — спрашиваю я негромко, одну ее, а не всех, Кто за столом, — почему же вы тогда продолжаете служить Райнэе, если знаете ей цену?

— А что, у нас есть какой-то выбор? — Лоти аккуратно намазывает лепешку маслом. — Сама же видела сегодня на лестнице. Так что все наше несогласие не выходит за пределы этого дома.

— Лоти верно говорит, — вмешивается Снэйкр, — но, пожалуй, не только поэтому. Леди Сульвас, конечно, уважают в городе, но особым влиянием она не пользуется. Мы трое — совсем другое дело: Лоти и Тэль — Рыцари Залов, а я готовлю им смену из молодых щенят. Поэтому и возможностей, и информации у нас куда больше. И если вдруг, паче чаяния, что-то случится… — он подмигивает мне, — скажем, объявится-таки истинная Королева…

Я внимательнее вглядываюсь в Снэйкра. А ведь умен мечевластитель, ох как умен… Что бы там ни говорила Сульвас, но и она живет только прошлым — а вот любимый ее не забывает и о будущем, и обоих младшеньких, похоже, так же воспитал. Будь я той, кого они все так ждут, честное слово, не пожелала бы себе иного лорда-правителя. Тем более что, если я ничего не забыла, лорд-правитель и Лорд Избранный вовсе не обязаны быть одним лицом.

Сульвас тем временем достает откуда-то из-за кресла гитару — тоже старую, как и все здесь, и более округлых очертаний, чем у того же Лугхада. Голос у инструмента низкий, глуховатый — Сульвас перебирает струны, и аккорды звучат, словно мерные шаги:

Здравствуй, путник! Слышишь, ветер свищет?

Нас с тобой давно никто не ищет,

Нас с тобой уже никто не помнит…

Ночь темней — усталый мир огромен…

Она не поет, а словно тихонько приговаривает над струнами, и песня такая же, как весь ее рассказ, — спокойная и печальная. Я слушаю, затаив дыхание, и похоже, не только я…

Я иду и млею от испуга:

Бьется ль сердце под твоей кольчугой?

Я с тобою — хоть на бой, хоть на кол!

Слышишь, путник? Странно… ты заплакал…

— А, между прочим, — произносит Лоти, когда Сульвас кончает песню, — сегодня на лестнице в парк был убит Иэн Дорсет из «Счастливого дома». Убит Ниххатом по приказу лорда Райни.

— Вот сволочи, — Снэйкр ставит бокал на стол. — Он-то им чем не угодил? Пел всякую безобидную ерунду…

— Тем, что в конце концов сочинил такую ерунду, которую могли подхватить на улицах, — объясняю я. — И как на грех, Райнэя поминалась там не слишком почтительно.

— Сука, — подает голос Иниана. — Была, есть и помрет сукой!

— Ладно, — Снэйкр забирает гитару у Сульвас и передает Лоти. — Помянуть, однако, надо… Давай, Лоти, свою «Балладу о разбитой лютне».

Та кивает, принимая гитару…

Больше всего это похоже на слезы… бешеные слезы, выжатые из глаз ветром на полном скаку. Не могу подобрать для этой мелодии другого определения, кроме «отчаянная». Кажется, струны рвутся под пальцами — никогда прежде я не видела такой игры, но она как нельзя лучше соответствует голосу Лоти, неощутимо переливающемуся из молитвенного шепота в яростный, почти надрывный крик… С холодком в груди я узнаю в ее пении эхо своей собственной манеры Говорить. Вот только я на всю жизнь обречена Говорить, а не петь, в лучшем случае — подпевать кому-то, ибо не дано мне ни сочинять музыку, ни играть самой. Оттого, наверное, и преклоняюсь так перед всеми, кто это умеет…

О люди, не дай вам Господь никогда

Разбитую лютню увидеть свою

И имя, пропавшее вдруг без следа

С расколотым миром в неравном бою!

— слова, пронзительные, как плач лопнувшей струны, мчатся столь стремительно, что я совершенно не успеваю их запомнить. Лишь последний куплет занозой застревает в сознании:

И меч мой взлетает… Ах да: «Не убий!»

Нет, кончено все! Свет небес, помоги!

На страшном суде, где архангел трубит,

Любовь, говорят, покрывает грехи,

Любовь, говорят, покрывает грехи…

И снова отчаяние неведомо куда несущейся мелодии — и вдруг словно остановка на полном бегу, плавный, печальный перебор, и на фоне его Лота отрешенно выговаривает финальные слова:

— Лезвие меча скользит по камням, и скрежет царапает кристальную твердыню безмолвия, застывшего не одну сотню лет назад. Неужели, неужели я не успела?!.

Воцаряется благоговейная тишина. Но я не позволяю ей продлиться слишком долго:

— Это твоя вещь, Лоти?

Она кивает.

— Знаешь ли ты, что сейчас я услышала то, что можно поставить почти вровень со Словами Луга? Не всякому Мастеру Ордена Дано так проецировать эмоции, как это делаешь ты — и без всякого обучения!

— Я всегда знала, что Лоти — лучшая и сильнейшая из нас, — откликается Сульвас. — Она и без короны была нашей любимицей.

— Я давно пытаюсь что-то делать, — Лоти смотрит на меня. — Но мне не у кого учиться, и я не знаю, хорошо я это делаю или плохо. А как вы появились, стала мечтать — вот бы у Лугхада поучиться… Потому и на лестницу к вам бегала все время, но подойти боялась. Кстати, ты сказала — Мастера Ордена… это кто такие?

Я гляжу на щель между портьерами — она едва видна, на улице уже почти стемнело, — и понимаю, что сегодня я дома не ночую. Ничего, Он будет слишком поглощен своими глюками, чтобы чересчур беспокоиться обо мне, а я — сейчас я в первую очередь член Ордена, и во вторую, и в третью, и лишь в десятую — все остальное. И никогда в жизни не прощу себе, если вот прямо сейчас не загружу Лоти по программе-максимум! Такие самородки и в Городе-для-Всех на улице не валяются, а уж здесь, в Кармэле…

Нам постелили в комнате Лоти, на большой кровати, где можно было улечься вдвоем — но мы в эту ночь так и не легли. Лоти прихватила с собой гитару Сульвас, горя желанием показать мне все, что у нее есть, и… слава богам, что акустика в этом доме, как в хорошей студии звукозаписи! А что касается меня, я уже давно привыкла спать не по ночам, а с рассвета до полудня — живя с Ним, привыкнешь и не к такому.

Откуда, откуда это — в ней, здесь? «Откройте лаву скорей ценою смерти моей — вы сами себя уничтожите в ней! Да, Свет идет, Свет грядет, я — лишь судьбы поворот, и станет тайное явным в означенный год…» Или дар Серидов, который так боялся потерять ее отец, и заключается в этом? Если не врут легенды и рукопись Пола Открывателя, Аньес вроде тоже умела петь, но Слов, кажется, не складывала…

Когда за окнами проступает первая синева, я все-таки собираюсь домой. Лоти, естественно, сопровождает меня. По версии для слуг и остальных Последних — ради охраны, но я-то вижу, как горят от нетерпения ее глаза — еще немного, и она познакомится с самим загадочным Безумцем! На всякий случай предупреждаю ее о том, что мое истинное достоинство в Ордене при Нем упоминать никак не полагается — не время еще…

На улице зябко, плащ и покрывало плохо спасают от утренней свежести. По дороге наш разговор и не думает прекращаться, так что долгий путь до «замка ужаса» пролетает незамеченным. Лишь когда в створе переулка вырастают знакомые развалины, я понимаю, что все, пришли…

И тут Лоти вцепляется мне в плащ и выдыхает потрясенно:

— Ой… Ты только глянь…

Над городом встает ярко-розовый рассвет, зажегший пожар в тех окнах, где еще уцелело пыльное стекло. Этот же пожар полыхает и в большом квадратном проломе на башенке, хотя никакого стекла там давно нет… Там есть Лугхад, небрежно сидящий на подоконнике (третий этаж!) — одна нога согнута в колене, другая свисает вниз, упираясь в какую-то выбоину в камне. Его романтически растрепанные волосы — ну конечно, опять забыл причесаться! — костром полыхают в золотисто-розовом свете утра. На коленях Его гитара, и Он отрешенно перебирает ее струны, устремив взор даже не вдаль, а вовне. Застывшее прекрасное лицо без малейшего следа мысли или чувства, глаза, словно затянутые хрусталем, — что видит Он сейчас, недоступное простым смертным?..

Причина хрустального взора стоит тут же, на подоконнике, еще полная на четверть.

— Десять лет расстрела через повешение, — непроизвольно вырывается у меня. — Без права переписывания!

— За что ты его так? Он же безумно прекрасен…

— Именно что безумно, трать-тарарать! — я оглядываюсь в поисках подходящего обломка кирпича. — Печальный демон, блинн, дух изгнанья! Только звезды на бледном челе не хватает, да еще гальки, пересыпаемой из одной обожженной ладони в другую! Ты думаешь, это он меня всю ночь ждет?

— А разве не так?

— Все может быть, но скорее всего просто пребывает в трансе. Честное слово, иногда мне так хочется повесить этого романтического героя на ближайшем суку, чтоб душу не травил!

— Кажется, понимаю, — тихо произносит Лоти. — Рядом с ним невозможно находиться слишком долго — это как боль…

Я уже прицелилась в бутыль «Катшаангри» и отвожу руку для броска…

— Хэй!.. Менестрель!

В тени у стены дома стоит Китт, дочка матушки Маллен и сестра Ярта, и смотрит снизу вверх на этого нечеловечески прекрасного изверга. На ней лилово-розовое платье с золотым шитьем, явно с чужого плеча — ноги путаются в подоле, корсаж болтается на еще неразвитой груди. Явно наследство от какой-нибудь кабацкой шлюхи… Под глазами разводы от краски, размазанной с белесых ресниц, а в бесцветно-белые волосы воткнута ветка цикория, судя по всему, недавно сорванная близ уличной канавы.

Ума не приложу, кто может польститься на это существо четырнадцати лет, тощее, бледное, как всходы подвальных грибов, и с характером помоечного котенка. А ведь на то, что она получает за ночь, фактически кормится семья из трех человек. Братец-то ее чаще попадается, чем действительно приносит домой что-то существенное. Эх, поучила бы я его технологии этого дела, не будь он таким поросенком и не таскай последнее у таких же, как сам!

— Менестрель! — Китт снова выкрикивает непривычное слово и, по-моему, получает огромное удовольствие от того, что знает его и может произнести.

Хрустальное выражение на лице Лугхада разбивает бледная тень улыбки:

— Ты меня зовешь, маленькая принцесса?

Нацеленный на окно кирпич выпадает из моей руки.

— Тебя… Сыграй мнечто-нибудь! Только понятное, а не как вы с Лигнор по ночам, про какую-то магию — «растопи мой лед» , и еще эти, как их… хлопья пены сна, вот!

Его улыбка делается шире, словно поднимающееся солнце озаряет задумчивое лицо. Медленно, словно в полусне, Он берет первый аккорд…

— Слушай, маленькая принцесса Крысиного квартала. Слушай песнь рассвета, как пели ее влюбленные рыцари своим прекрасным дамам из высоких замков, в прекрасной стране, унесенной в небо дымом костра…

Ой, что сейчас будет! Можно только гадать, куда уехала его крыша за эту ночь, когда я не занималась установкой ее обратно на место…

Свет!!! Что это? Разве такое можно извлечь из простой гитары? Как голос далекого рога, как серебряный отсвет, разгорающийся в восточной части неба…

Радость моя, вот и все!

Боль умерла на рассвете,

В нежных перстах облаков…

Даже сквозь плащ я чувствую ногти Лоти, вцепившейся в мою руку. Следы останутся… А мне самой даже вцепиться не во что…

Китт, раскрыв рот, сидит на земле с головой, запрокинутой вверх, и слушает. Слушает — я поняла это по дрожи, охватившей меня — Смертную Печать Ветра, слушает альбу, какую не слагали и самой Адалль-Фианне! И песня эта уравняла сейчас Китт, и благородную воительницу Лоти, одетую в алый бархат, и меня, студентку Академии Культур в Авиллоне, всю из себя насквозь интеллектуально изысканную… Без различия наших званий и знаний Он дарует нам крылья, и души наши парят в рассветном небе, а здесь, на земле, остались лишь оцепеневшие тела, не способные пошевелиться, пока не кончится колдовство…

Все для тебя в этот день —

Горы, и река, и травы,

Это утро — последний подарок земли,

Так прими его в вечность с собой!

«Плачь…» Что еще и остается, услышав такое, как не плакать! Последнее скользящее движение пальцев по струнам — и тишина, бездонная, безбрежная… Я и Лоти — два соляных столпа, застывших в обнимку. А Китт вдруг вскакивает и ловко карабкается вверх по полуразрушенной стене, добирается до второго этажа — дальше нет опоры для ног…

— Лови!

Лугхад небрежно выхватывает из воздуха ветку цикория и, улыбаясь, подносит к лицу, словно желая вдохнуть неповторимый аромат… заррраза!

— Благодарю тебя, принцесса…

Лоти испуганно хватает меня за плащ, но я, отбросив чары, спокойно выхожу в пределы Его видимости. Китт, завидев Лоти в форме Рыцаря Залов, ойкает и на всякий случай исчезает в развалинах — у девчонок ее возраста не бывает лицензий на занятие древнейшим промыслом.

— А вот и я, — говорю я как ни в чем не бывало. — Прошу прощения, что заставила ждать меня всю ночь, но если бы не эта девушка, могла бы совсем не вернуться. Иди сюда, познакомлю с очень хорошим человеком.

В следующую секунду Лоти издает самый громкий вопль за сегодняшнее утро: Лугхад откладывает гитару и спокойно прыгает вниз с приличной высоты. Я уже успела привыкнуть к этой Его манере. Когда-нибудь Он таки сломает себе ногу, даром что Нездешний, как кошка, всегда приземляется на лапы…

— Мой привет и поклон вам, госпожа, — произносит Он, оказавшись перед Лоти.

— Да озарит солнце твою удачу, Мастер Лугхад, — склоняется та перед ним. — Я Лотиа-Изар Серид, воительница Залов Ночи, но… я тоже иногда слагаю песни. И хотя только от подруги твоей слышала я об обычаях братства, именуемого Орден Слова, но все же прошу тебя о радости стать твоей Ученицей, пока не встретится мне учитель моего Пути.

— По-моему, она Растящая Кристалл, — поясняю я и добавляю с уже дежурной конспирацией: — Я, конечно, в этом не сильна, проверь лучше сам.

— Что ж, пойдем в дом, Лотиа-Изар, — произносит Он, ничуть не удивившись. — Буду рад услышать, как поет моя гитара под твоими руками.

Я прячу злорадную ухмылку: гитара-то осталась наверху, и, желая скрыть от меня ночную отключку (хотя что уж тут скрывать, емкость прекрасно видна с улицы), Он сам полезет за ней по ненадежной лестнице… Пить надо меньше! Древняя мудрость, но от того не менее верная…

«ОТНИМИ МОЕ СЕРДЦЕ У ТЕХ, КТО ПРИХОДИТ ИЗ СНОВ…»

— Говори, Лиганор.

Ночь. Еще одна из многих бессонных ночей, проведенных мною подле Безумца. Как обычно, мы сидим на полу в зале, открытой в небо, и пламя одинокой свечи, стоящей меж нами, вздрагивает от наших голосов.

Каждый раз почти дословно повторяется этот наш диалог:

— Что говорить, Лугхад?

— Слова.

— Я… не умею… как надо…

— Все равно. Говори что хочешь, светлое, темное, чужое или даже свое — каким бы несовершенным ни было, говори как умеешь… Дай мне твой голос.

Я смотрю в небо. Сегодня луны нет. Две или три звезды поблескивают меж обгорелых балок.

И снова не будет света

В разрывах туч фиолетовых,

Заплачет осеннее небо

О тех, кого рядом нету

В ту ночь на излете лета.

И стены тонкими станут,

И звезды странного цвета

В забвенье, как в воду, канут.

Утихнут пустые споры —

И все мы иными станем,

И молча в окна заглянем,

Где свет одиноких фар

Дрожит на асфальте влажном,

И в том отголоске спора

Неважное станет важным…

Когда я Говорю, голос у меня очень меняется, струной дрожит в темноте, и я слушаю его отстраненно, словно Говорю не я, а кто-то другой. Это мое Сплетение — старое-престарое, в Ордене оно давно уже успело в классику войти. А если вещь постоянно на слуху, забываешь, что когда-то сам ее сложил…

Так плакал осенний Город,

Струясь по ночной листве,

Стекая по мокрой траве,

И ветви вздыхают печально,

И в этом шелесте веток

Я слышала плач по лету…

А дождь бахромой хрустальной

Глаза фонарей закроет,

Слепые окна затянет —

И тайну ночь не откроет,

И снова меня обманет.

Тот дождь, напоенный светом,

Всю ночь мне в окно стучался —

Так Город прощался с летом.

Так Город со мной прощался.

— Хорошо… — Он откидывается на стену и закрывает глаза в бессилии наслаждения. Так мог бы сказать человек, завернувшийся в теплое одеяло после суток под проливным холодным дождем. Так говорят, когда под напором лекарства или магии целителя медленно отступает боль, уже успевшая стать привычной, но от того не менее нестерпимая…

— Хорошо… Тепло…

Сколько раз, проснувшись ночью от непонятной тревоги, я находила Его на разрушенных перекрытиях или на крыльце, с гитарой и полупустой бутылкой чего-нибудь золотого или красного, а то и просто со свечой в руках, и взор устремлен ввысь, а движения губ складываются в страстное: «Я прошу, подари мне покой!» Я подхожу, сажусь рядом, и мы молчим час, другой… А потом Он начинает петь, и в песне той исступленная мольба — нет, не ко мне, я здесь так просто, как олицетворение женщины вообще, и до моих чувств нет ему никакого дела… а к другой, непостижимо прекрасной, чувственно-холодной, чье имя даже не Райнэя на самом-то деле, а Черная Мэльд — невзаимная любовь. Та, что питается этими мольбами и находит высшее наслаждение в том, чтобы на них не отвечать… В такие ночи лунный свет кажется мне материальным воплощением Его тоски.

После третьей подобной ночи я поняла, что НИКОГДА в Него не влюблюсь. И не спрашивайте, почему — мне бы для себя это внятно определить… Порой я словно со стороны вижу в Нем — себя, свои, успевшие стать привычным мироощущением страдания по Флетчеру. И сразу делается так неловко — словно украла чужие Слова для выражения того, чего сама на самом деле уже не чувствую… Снова я взгляд тревожный свой буду прятать под звездным покрывалом — разве я многого не знала рядом с тобой, рядом с тобой… рядом с тобой… Видимость верности храня…

Но, к счастью, иногда — теперь все чаще — бывают и другие ночи, когда Он зажигает свечу, берет мою руку в свои и приказывает: «Говори!» — словно хочет, чтобы я заглушила что-то в Его душе звуками своего голоса. И я говорю, то взахлеб, то нараспев, не помня себя, не успевая облизывать сохнущие губы. В основном не свое. И чувствую, как Он впитывает Слова всей кожей, всей сущностью своей, как тепло очага, как прохладную воду среди июльского зноя — и радуюсь от сознания, что могу хоть что-то, что нужна Ему здесь, сейчас и такая, какая есть. Потому что настанет день, и опять придет ночь — и снова Его будет томить это, непонятное… Ибо сказано: «nai гае mon dimir-ulkva on karningol…» — «не утолить мне жажды до конца всего сущего…»

— Лугхад… Можно странный вопрос? Кто я для тебя?

— Завершение, — отвечает Он словно через силу. — Лилия огненная. Дуновение ветра в камере заключенного пожизненно. Но как женщина ты мне неинтересна, если ты это имеешь в виду. Нельзя спать со своей памятью.

А чего еще, спрашивается, можно было ожидать? Все и так давно понятно. Или надеялась — скажет-таки: «Сестра»?

— Спать-то как раз можно с кем угодно, — опять словно кто-то за язык потянул! Сейчас опять придет в раздражение и будет не так уж неправ. — Вот только зачем?

— Действительно, зачем? — неожиданная улыбка расцветает на Его лице, — Ты ведь умеешь дарить наслаждение совсем другим путем.

— Через танец? — Боги мои, ну почему я все время забываю, что Он Нездешний?! Это же Он о со-творении, которое для его расы было и будет превыше близости тел!

— И через танец в том числе… Еще Говори. Хочешь, попробуй прямо с ходу, импровизируй.

— Вот этого уж я совсем не умею. Это и не каждому Мастеру дано, а я — так, пытаюсь что-то делать…

— У тебя обязательно должно получиться. А я тебя поддержу, — Он легко берет мои руки в свои. — Только не бойся, не зажимай свое пламя. Отрешись от всего, пусть мир струится сквозь тебя, как во время танца. Слова придут сами.

Тонкие сухие пальцы, ласковое тепло в моих стынущих ладонях…

— Рассвет золотые травы расчесывал гребнем ветра… — начинаю я нерешительно — и вдруг словно окно распахнулось: — Тебя позвала я с башни — вновь не было мне ответа. А в небе сплелись узором обрывки неспетых песен, и мне, белокрылой чайке, вдруг мир показался тесен…

Он улыбается, ободряя меня. Действительно потрясающе… Каков же Он в полной силе своей, если даже сейчас способен на такое? Нодди и то так не умеет, она хороший учитель, но чтобы вот так, словно общая кровеносная система… А Слово льется, как вино в бокал:

— Когда-то меня учили — словами играть опасно, — но я выбирать не стану меж черным и темно-красным. Мой меч — осока с болота, иного мне и не надо, и плащ мой соткан из пыли, и ты — не моя награда…

Надо будет попробовать так с Флетчером… Флетчер… Доведется ли теперь нам вообще сделать вместе хоть что-нибудь? А главное — уверена ли я, что и в самом деле все еще хочу этого?

— Но ветви столетних сосен опять пожирает пламя — и значит, судьба нам снова встречаться в небе глазами. Пока не забыто Имя древнейшего Откровенья, тебе — или нам обоим — наш Бог дарует прощенье…

— А говорила, не сможешь, — кажется, Ему это доставило удовольствие не меньше, чем мне. — Кому это ты так красиво сказала?

— Да никому вообще-то…

— Не пойми неправильно — я совсем не имел в виду себя… — настала Его очередь смутиться. — Но есть же у тебя там, откуда ты пришла, кто-то, кто тебе не безразличен? Женщина с твоей внешностью и твоими способностями просто не может быть одна.

— Еще как может, — отвечаю я спокойно. — А это действительно — никому.

Самое смешное, что это правда. Разве что самую малость — Флетчеру, да и то лишь потому, что подумала о нем, когда ЭТО сквозь меня искало дорогу в мир…

— Лугхад… А ты когда-нибудь уже пробовал с кем-то… как со мной? — снова по-дурацки получилось. Словно у любовника спрашиваю: «Я у тебя первая?» Ну человек я, что поделать, смертная! И для подобных таинств в нашем языке и слов-то нет!

— Не спрашивай… Все равно не в моих силах ответить, — снова близко-близко мерцающие тоской глаза, и пламя свечи начинает потрескивать. Я почти физически ощущаю Его боль от невозможности вспомнить.

Интересно, сколько Ему лет на самом деле? Хотя бы с точностью до века! Я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что он старше Хозяина — значит, более двух тысяч…

— Oltro on-raem na Gil-ae-Talli… — неожиданно срывается с Его губ. Я вздрагиваю, как пронзенная мечом, — еще ни разу в моем присутствии не заговаривал Он на Языке Служения. А фраза эта в переводе значит — «Дай мне Свет и Суть»! С нею обращаются к жрицам Андсиры перед свершением таинства!

— Что ты сказал?! — так и вскидываюсь я.

Он словно очнулся от сна.

— Разве я что-то говорил?

— Говорил, — я безжалостно повторяю фразу.

— Разве? У меня в голове из «Литании» крутилось: «Шесть веков я взыскую любви…» — а это словно в рифму сказалось, я даже не понимаю, что это значит… Честное слово, сам не знаю, откуда оно взялось!

Зато я прекрасно знаю. Ассоциативка сработала на мою импровизацию. Как там оно: «Пока не забылось Имя древнейшего Откровенья…» Черт, записать бы надо… пока не забылось! Пригодится ведь в дальнейшем.

Да уж… Сладко и страшно — быть чужой памятью… И не простого смертного — Нездешнего, позабывшего о том, что он Нездешний. Выпадало ли подобное хоть кому-нибудь в мироздании?

«ДЛЯ ТОГО Я ПРИШЕЛ СЮДА ПЕТЬ И ПЛЯСАТЬ…»

— Куда ты торопишься одна в столь поздний час, прекрасная?

Узенькая улочка старого города — не больше четырех шагов в ширину, глухие, без окон, стены из темно-коричневого камня… Колодец и колодец, в двух шагах ничего не видать. На такой улочке прирежут, а ты даже не успеешь понять, что с тобой произошло. Так что если уж соизволили окликнуть — считай, полбеды позади.

— Ты даже не хочешь остановиться и побеседовать со мной?

От стены отделяется темноволосая кудрявая девушка, чем-то похожая на Хейтиле, но значительно моложе. Кожаные штаны, безрукавка, отороченная мехом. К ноге ее жмется здоровенный пес, что-то вроде помеси овчарки с лайкой.

Волчица. Степнячка.

— Мир тебе, добрая женщина, — отвечаю я на всякий случай, хотя у меня есть веские причины сомневаться в ее доброте. — Я возвращаюсь домой, за Сухое русло… и хотела бы попасть туда как можно скорее, ибо улицы ночного города страшат меня…

— И не без оснований, — молодая Волчица довольно бесцеремонно разглядывает меня. Хорошо, что моего лица не видно под покрывалом и оно не выдает испуга — а голос, слава богам, не дрожит. Черный шелковый плащ скрывает в темноте довольно много, но достаточно видеть его и покрывало, чтобы сделать выводы: горожанка из благородных, легкая добыча…

— Так что я буду очень благодарна тебе, добрая женщина, если ты не станешь задерживать меня в этом неприятном месте.

— Ну пока ты со мной, тебе ничего не грозит…

Ну-ну. Скажи это кому-нибудь другому. Как ни быстро убрала я руку под плащ, но Волчица наверняка успела разглядеть на моем большом пальце крупный кровавый рубин в массивной оправе из золота. Перстень этот сегодня вечером бросил нам с Лугхадом какой-то лорд, пришедший в восхищение от того, что мы делали. И иду я, понятное дело, вовсе не домой — Крысиный квартал по эту сторону Сухого русла и много дальше от центра — а к некой надежной мадам, которая держит «приличное заведение» на улице Яххи и по совместительству дает деньги под заклад. Если я выручу за камень хотя бы две трети его настоящей стоимости, у меня появятся новые туфли взамен окончательно разбитых, у Лугхада — хоть одна нарядная тряпка, а кроме того, недели три на нашем столе будет мясо…

Если… Если только у меня не отберут его прямо сейчас. Видно же, что Волчица вышла на охоту…

— К тому же при мне нет ничего по-настоящему ценного.

— Даже если это правда — ты молода и красива… звенящая браслетами в ночи! — по голосу слышно, как она усмехается. — Этого не скроешь никакой одеждой. И не поможет тебе ни твой кинжал, ни твое покрывало, если кто-то пожелает иметь тебя своей рабыней.

Даже кинжал разглядела под плащом…

— Зачем ты говоришь мне это, дочь степей? Неужели ты думаешь, что я пошла бы одна по ночному городу, если бы у меня был выбор?

Воистину так — уж лучше влипнуть одной и магически отбиваться, чем нарваться вдвоем и засветиться до срока перед Лугхадом. Сам же Лугхад в ночной уличной драке — помощь невеликая, ему надо пальцы беречь. И днем в такие места не ходят — днем мадам спит, а работает ночью.

Молчание. Волчица размышляет, а пес у ее ног нетерпеливо ворчит.

— Ты нравишься мне, ночная странница, — говорит она наконец, и в голосе ее все то же легкое презрение кошки к мыши, с которой она играет. — Поэтому я приглашаю тебя быть гостьей в моем доме. Скоро должен вернуться мой брат, и я попрошу его проводить тебя.

— Я с радостью принимаю твое приглашение, — отвечаю я. По Волчьим законам, отказаться от гостеприимства и предложенной помощи — значит нанести хозяевам дома кровную обиду. Все горожане для них — низшие существа, и эта Волчица оказывает мне честь, снисходя до меня. Только я предпочла бы обойтись без подобной чести. Хотя бы потому, что уже успела сказать неправду про то, куда иду, а когда имеешь дело с Волками, это чревато.

Волчица хватает меня за руку, тем самым лишив возможности потихоньку снять и спрятать рубин, и тащит внутрь. Миновав пару неосвещенных коридоров, я оказываюсь в большой комнате без окон, но с несколькими дверями. Ярко горят свечи, пылает пламя очага, в котором на тонких стальных спицах жарится мясо. Ковры, статуэтки грубого литья, бронзовая посуда — все стильно и без излишней роскоши. У входа — стойка для оружия, на которую я, не дожидаясь напоминания, кладу кинжал. Волчица сопровождает это мое действие одобрительным взглядом — то ли ценит мое уважительное отношение к их обычаям, то ли радуется, что добыча сама лезет в пасть…

— Садись вон туда, на подушки, — она показывает в сторону очага. — Если хочешь, угощайся — бери мясо, на столике есть сладости, а в кувшине молоко.

Однако не бедно живут тутошние Волки — медовые лепешки, жженый сахар… Поблагодарив, беру одну из лепешек и начинаю есть, отламывая кусочки и обмакивая их в молоко.

— Разве покрывало не мешает тебе? — с подозрением смотрит в мою сторону Волчица. Нет уж, не дождешься. Сама же намекала мне по поводу продажи в рабство, а мне что-то ощутимо неохота нарываться именно сейчас…

— Мешает, безусловно. Но ты же знаешь, что городские женщины из высшего сословия могут открывать лицо только у себя дома. Я уважаю ваши обычаи — уважай и ты наши.

Хорошо сказано — спокойно, но с достоинством. Глядишь, еще все обойдется…

С минуту Волчица рассматривает меня. Конечно, здесь рубиновый перстень уже никак не скроешь. Да и пресловутые браслеты на моих руках определенно действуют ей на нервы. А ведь они даже не серебряные — так, какой-то сплав, дешевка… но уж больно красивая дешевка. Мутамнийская работа, я к ней всегда была неравнодушна. В Кармэле так не умеют. Вот и перстень этот дорогущий — камень без затей сточен кабошоном и оправа самая примитивная, вся ценность в весе. Хотя, должна признать, на руке Лугхада он выглядел на редкость эффектно.

— Кажется, брат стучит, — вскидывается Волчица. — Пойду открою, — и выскальзывает из комнаты, властно бросив псу: «Охраняй!» Псина укладывается поперек входа в комнату. Пока хозяйки нет, я отбрасываю покрывало и торопливо выхватываю из огня спицу с мясом — что бы там ни было, а упускать случай незачем, еще насижусь на каше да на подвальных грибах…

От входа доносятся голоса, но я не могу разобрать ни слова. Кажется, Волчица спорит с каким-то мужчиной, а тот энергично не соглашается. Наконец я слышу ее приближающиеся шаги и снова торопливо закрываю лицо.

Волчица стоит на пороге и молчит, но все во мне так и сжалось: сейчас начнется…

— Ты действительно нравишься мне, женщина из города, — нарушает она молчание. — Хотя бы потому, что ты учтива, в отличие от большинства местной знати, и умеешь уважать чужие обычаи. Но, как это ни печально, ты все-таки горожанка, forass, — это слово на своем языке она произносит с нескрываемым презрением. — А если городская женщина ночью идет по городу одна и не боится даже зайти в квартал, где живут Степные Волки, значит, она колдунья… — и неожиданно резко командует своему псу: — Взять!

…И снова все происходит почти помимо моей воли. Впрочем, меня за последние шесть лет уже столько раз пытались убить, что не мог не выработаться нений рефлекс. Спица из-под мяса моментально оказывается в моих руках и встречает пса в прыжке. Рычание его сменилось жалобным стоном, и он рухнул на меня, так и не добравшись до моего горла. Насмерть — я уверена в этом, словно уже когда-то (на охоте?) вот так ловила зверя на нож…

— Ай-я! — пронзительный крик Волчицы. В следующий миг я уже выбралась из-под убитого зверя и стою, выставив перед собой свое ненадежное оружие. Покрывало давно упало с моей головы, плащ распахнулся, открывая наряд, в котором я танцую…

— Ну держись, forass! — Волчица тоже успела схватить с оружейной стойки какой-то частный случай штопора. — Ты дорого заплатишь мне за Лэрра!

— Так вот какова цена твоему гостеприимству! — я из последних сил пытаюсь выглядеть спокойной, но руки мои дрожат, и я ох как не уверена, что и второй раз сумею воспользоваться по назначению этой тыкалкой… — Моя вера не велит мне убивать без нужды, но следующую дырку я проделаю в тебе — в наказание за обман доверившегося.

Несколько секунд мы сжигаем друг друга взглядами — у кого раньше нервы сдадут…

— Что здесь происходит? А ну-ка немедленно брось саблю, Хедра!

Волчица покорно роняет оружие, и лишь тогда я позволяю себе обернуться. Дверь за моей спиной распахнута, а в дверном проеме стоит немолодой уже… не Степной Волк, а прямо-таки скандский морской пехотинец, этакий бронешкаф. Да и ростом выше меня на полторы головы, что для Волков весьма нетипично. Одет как знатный горожанин, в шелка стального цвета, но волосы честь по чести заплетены в две косы и в ухе золотая серьга болтается. В высшей степени колоритный персонаж…

— Лэрр когда-то спас мне жизнь, — о голос Волчицы можно руки отморозить. — Эта forass убила его, значит, я должна взять жизнь за жизнь!

— Я убила, защищаясь, — твердо парирую я. — Потому, видят боги, на мне нет крови!

— Хедра, — произносит Волк в сером непререкаемым тоном, сурово и спокойно, — вижу, что дал тебе слишком много воли. Поэтому как дочь, покорная воле отца, ты завтра же соберешь свои вещи и вернешься домой, в кочевье Двуглавой горы.

— Но, отец…

— Молчать, когда говорит старший в роду! А с тобой я отправлю письмо твоей матери, в котором попрошу ее не затягивать с твоей свадьбой. Ты выросла из тех лет, когда я мог учить тебя плетью, но надеюсь, что твой будущий муж восполнит это упущение. Я сказал.

— Я приму любую кару, отец, — я отчетливо слышу, как Хедра скрежетнула зубами, — если ты объяснишь мне, в чем моя вина.

— А ты сама не знаешь? Ты осквернила наш очаг. Не приглашают в дом того, кого хотят ограбить и убить, и нельзя обмануть человека, который вкусил твоей пищи.

— Это законы Волков, отец. Она же — всего лишь forass!

— Но даже жизнь простой forass больше жизни собаки — эта же женщина не forass, она много выше обычной горожанки, — он поворачивается ко мне. — Госпожа Лигнор, прошу простить мою дочь за обиду, нанесенную тебе по неразумию.

— Лигнор? — переспрашивает Волчица с недоверием. — Отец, Лигнор — простая женщина, она бедна. Эта же, сам видишь, в атласном плаще и вся увешана драгоценностями. Она прятала свое лицо под покрывалом, как жены здешних вождей, и не хотела открыть его даже в нашем доме.

Сама знаю, что выгляжу вызывающе в этом черном шелке… Но воистину, в городе, где больше миллиона жителей, не обязан каждый знать в лицо Лигнор-танцовщицу. Если я заявлюсь к мадам в своих обычных обносках и с рубином, она вполне способна кликнуть стражу и обвинить меня в воровстве, чтобы не платить денег. Или просто припугнуть меня этим и заплатить самую малость — действительно, откуда такая драгоценность у нищей уличной артистки?

Но всего этого я объяснять Волкам не собираюсь.

— Ты сильно просчиталась, Хедра, — только говорю я все так же спокойно. — За мои браслеты, ожерелье и головные подвески тебе не дали бы и одной золотой монеты — это не серебро. Впрочем, — добавляю я ядовито, — допускаю, что тебя ввела в заблуждение искусная работа мастеров Бурого Леса — такой ты наверняка прежде не видела. Что ты вообще знаешь обо мне, что так легко берешься судить?

— Хедра действительно ни разу не видела твоего танца, — подтверждает ее отец. — Но я — я был в «Багровой луне» в тот день, когда Безумец впервые играл для тебя и ты ушла с ним — и теперь уже никогда ни с кем не спутаю тебя, госпожа, — он поклонился.

— Но почему ты называешь меня госпожой? — спрашиваю я осторожно. — Я, как заметила твоя дочь, простая бедная женщина, ты же по положению равен здешним лордам…

— Я, Утугэль с Двуглавой горы, недаром вождь своего рода, — с достоинством отвечает Волк. — Мудрость вождя в том, чтобы каждому воздавать то, чего он стоит. Ты сказала — «на мне нет крови», — а теперь взгляни на свою одежду!

Я покорно смотрю. В пылу разбирательства я не обращала внимания на такие мелочи. Плащ и юбка должны быть залиты кровью пса — но они чисты и сухи, словно только что из стирки, хотя ковер у моих ног щедро разукрашен красным. Я трогаю полу плаща — и забытая алая капля скатывается по нему, как ртуть, как капелька дождя по полиэтилену — падает на ковер и тут же впитывается…

— Ты сказала — и стало по слову твоему, — звучит надо мною голос Утугэля. — Это ли не доказательство? Хедра, — он, словно спохватившись, оборачивается к дочери, — я слышал, Гурд уже вернулся. Иди к нему и позови его сюда.

— Да, отец, — она убегает, а Утугэль вынимает золотую серьгу из уха и протягивает мне.

— Это вира за оскорбление, нанесенное моей дочерью.

Вот это да! Да на деньги за это золото я Лугхада целиком из его линялого черного тряпья вытряхну!

— Да будут Луна и Великий Волк благосклонны к тебе за сей щедрый дар, Утугэль с Двуглавой горы…

— Рано благодаришь, — отмахивается он. — Вира — твое по праву, но помимо нее я действительно хочу сделать тебе кое-какой подарок, — он снимает с полки маленькую яшмовую шкатулочку, открывает… Внутри на черном бархате лежит женская налобная подвеска: маленький, идеально круглый черный агат в простой серебряной оправе, окружающей его светлым ореолом.

— Надень это, госпожа… И всегда носи. Это не та вещь, которую можно продать.

— Она в самом деле хороша, — я креплю подвеску к своей цепочке через лоб, она мягко ложится меж бровей — и странная тень пробегает по лицу Утугэля… — Но что в ней такого особенного?

Вместо ответа Степной Волк подбирает с полу покрывало и снова закрывает мое лицо.

— Те, кого мы, Волки, зовем forass, что в переводе означает «скотина», до сих пор передают из уст в уста легенду о Королеве, некогда правившей этим городом, чьи глаза были всегда закрыты, но она видела… Якобы она покинула город и однажды снова вернется… И вот ты вернулась, и твои глаза открыты, ты зрячая — но еще не видишь. Спроси своего Безумца — он скажет тебе, что это за вещь, мне же позволь промолчать, госпожа.

В это время возвращается Хедра. Ее сопровождает юноша лет восемнадцати, очень похожий на Утугэля. Возможно, к его годам тоже станет бронешкафом, а не стройным стеблем, каков он сейчас.

— Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь домой госпожу Лигнор, чтобы этой ночью с ней более ничего не случилось.

— Но я сейчас еще не домой… — осмеливаюсь вставить я. — Мне надо еще заглянуть в одно место…

— Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И если я узнаю, что с нею что-то произошло, — вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?

— Я отговаривал ее от этой затеи! — пылко возражает Гурд.

— Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло, — ты мне больше не сын. Хватит с меня того пятна на моей чести, в коем виновна твоя сестра.

— Ты сказал, отец, — мой долг повиноваться.

— Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю — таким, как ты, ее не желают, но просят ее у них.

— И этому дому счастья и света, — произношу я машинально и так же машинально вскидываю одну руку в благословении…

И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у лица. Но рядом с Гурдом ничего не страшно. Молодой Волк, гордый поручением, не снимает руки с рукояти меча. Мы даже не стесняемся говорить громко. Гурд в основном расспрашивает меня о жизни в Буром Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять…

— А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов, и ячмень там не растет…

— Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды. В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь, вы берете вино? Из нашего винограда.

— Я один раз видел виноград, — вспоминает Гурд. — Это такие большие синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие…

— Вот-вот, — прячу я улыбку под покрывалом, — они самые… А вот и то место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если услышишь боевой клич «хаййя!» — врывайся внутрь и круши все подряд…

…Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.

— Нет, конечно же, не стекло, — напористо говорит она. — Я, и не утверждала, что стекло. Но, может быть, другой камень, более дешевый, чем рубин.

— А как это проверить?

— Сейчас — никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не стану вытаскивать его из третьего сна или, того хуже, из объятий жены. Поэтому моя последняя цена — сто десять новым серебром, и ни руной больше.

— Ладно уж, по рукам, — по чести, цена этому рубину сто пятьдесят, я рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво отсчитывает монеты, я быстро пересчитываю и ссыпаю в пояс. — И еще одна золотая вещица есть, приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?

— Давай ее сюда.

Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:

— Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?

— Вира за оскорбление, — небрежно отвечаю я. — Ну, сколько дашь?

— Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь сказать, что Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда не поверю!

— А во что же ты поверишь? — меня начал раздражать этот торг. Гурд на улице небось уже замерз, в одной-то безрукавке, да и Лугхад дома заждался… — В то, что краденое?

— Да нет, и это на правду не похоже. Такие, как ты, не крадут, в шелках да серебре…

Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между прочим, как раз крадут. Одних только колец на моем счету три штуки, правда, с прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле…

— Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь…

— Думай, что хочешь, — перебиваю я мадам. — Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит, — сто двадцать рун. Назови свою цену.

— А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? — взвивается мадам. — Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.

— Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена — сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть «хаййя!» и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.

— Да кто ты вообще такая?!

Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле… А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.

Я аккуратно откидываю покрывало.

— Кто я такая? — переспрашиваю я. — Смотри, ты должна меня узнать.

Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: «Нет… Не может быть…»

— Ну что, будем и дальше торговаться? — тороплю я. — Или сойдемся на моей цене?

Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.

— Сто… сто десять… Ваши сто двадцать, госпожа. И… еще сорок за перстень.

Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало…

…и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза… и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.

Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или… каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!

— Мы в расчете, — говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес…

— …Что так долго?

Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.

— Сам знаешь — у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли… э-э… танцы с Волками.

— Сколько дали?

— Не вдаваясь в подробности — двести семьдесят новыми.

— Не бывает, — Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. — Да, на такие деньги можно и прикид…

Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо…

— Смотри, — я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. — Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.

— Кто подарил?! — Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в темноте.

— Опять же если без подробностей — один Волк постмолодого возраста.

— Тогда еще ничего, — Он переводит дух. — Это знак Черной Луны. Очень сильная вещь… и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.

Даже так?

— А можно подробнее, Лугхад?

— Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза. Завтра утром, идет?

— Завтра так завтра, — соглашаюсь я. — Я тоже ужасно хочу уткнуться в подушку…

Терцет III УТЕШЕНИЕ ДУХА

«И СКРЫЛИСЬ ОТ ВЗОРА БОГОВ…»

ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК

СЕГОДНЯ У НАС…

Двадцать шестое августа.

День святой Элеонор Гинтаринской.

День Благодарения.

И мой день рождения.

В этот день я просыпаюсь рано утром. Тишина. Лугхад разметался волосами по подушке и улыбается во сне. Чтобы не ранить эту хрупкость утра, я двигаюсь почти бесшумно, и ведро не гремит в моих руках, когда я беру его и отправляюсь за водой.

Утренний холодок осторожно трогает мои обнаженные плечи, тонкой струйкой втекает под одежду. Небо затянуто жемчужным покровом, солнца нет, но и дождя, судя по всему, не предвидится… Тихо в мире. Бодрствую я одна. Кармэль еще не скоро проснется — сегодня можно, сегодня праздник. Никто не увидит, как я беру воду из колодца, который пересох не один десяток лет назад.

Вокруг колодца разрослась пышная крапива выше человеческого роста. Когда я только-только появилась здесь, она была маленькая, чахлая и пребольно жглась — станешь тут злобной, когда тебя то и дело подчистую обдирают на щи! Спасибо ей — ведь у меня нет власти над водой, и оживить колодец не в моих силах, однако… достаточно было моего появления, чтобы крапива буквально обрела вторую жизнь. Родню почуяла… А уж как ей удалось воду притянуть, я и по сей день не знаю. Знаю только, что днем колодец по-прежнему сух, да и ночью вода вроде как для одной меня (Лугхад не в счет, он к колодцу не ходит).

Им виднее, здесь решаю не я. Неизвестно ведь, отчего из колодца ушла вода — обиделась на здешних или действительно здесь ее так мало, что дай-то боги нам с Безумцем напиться…

Ныряю в крапиву с головой — она тут же радостно стряхивает на меня всю накопленную за ночь росу… (С этим я родилась — еще в раннем детстве спокойно рвала зеленую злюку, как травку-лебеду, даже жевала, а на потрясенные возгласы отвечала с хитринкой в глазах: «А она меня знает, вот и не кусается…» Я — это она, и она — это я, недаром я зовусь Аргиноль. И обе мы — Зеленое Пламя.) Налегая на ворот, с усилием вытягиваю из колодца ведро, полное на две трети, — больше мне просто не удержать. И, не умея терпеть, пью прямо из ведра, поставленного на край, и пригоршнями бросаю в лицо чистую холодную воду. Видели бы меня сейчас матушка Маллен или Китт — без сомнения, приняли бы за колдунью. И были бы абсолютно правы…

Ну как я могу объяснить вам, что такое мой Месяц Безумия? Laig Naor. В переводе с Языка Служения — Зеленое Пламя. Та единственная вещь, что отличает женщину от девы, — так учила меня Лайгалдэ. О, я много раз видала, как, озаренные этим пламенем, волшебно изменяются лица мужчин…

Было время, когда и я принимала сладостный огонь мимолетного желания за Зеленое Пламя. Но — это совсем иное, не жажда наслаждения, но пламя на алтаре фанатичного служения Жизни… Для тех, кто этого не чувствует, понятнее объяснить не могу.

Ключевое слово тут — «готовность». Под поцелуями солнечных лучей пробуждается самая сущность земли, и она тянется к солнцу в ответной ласке — ветвями деревьев и побегами трав, и крыльями птиц, поднявшихся в синеву, и устремленными к небу в беспричинной радости людскими взглядами. И когда в природе загорается Зеленое Пламя, мы не говорим более о весне, но называем это: «Лето пришло».

Я люблю эту пору, как и все живущие, но не она период моей наивысшей силы. Мое время приходит в августе, когда земля утомлена солнцем. Воздух тягуч, и тяжесть золота оседает на губах и веках. Пора усталости, пора отдыха — в это время природа сравнима только с женщиной после страстной ночи, как в индийской поэзии, когда она лежит на плоской крыше своего дома, а любимый показывает ей на небо: «Видишь? Это Большая Медведица, это Кассиопея, а вон там — Полярная звезда».

Вы видели, сколько звезд летит к земле августовскими ночами, чтобы ни одна пара на плоской крыше не осталась обделенной?

В эти дни Зеленое Пламя горит в природе как никогда ровно и сильно. Это время отдачи, время плодов — выполнен извечный долг по поддержанию и возобновлению жизни, и не весенняя искрометная радость — удовлетворенное счастье переносит нас из августа в сентябрь.

Но законы стихии Жизни суровы, и один из них — вечное обновление. «Цветы, что отцвели, не должны омрачать взор, и их сжигают»… И после того, как плоды собраны, Зеленое Пламя достигает своей наивысшей силы, и в неистовстве своем делается просто пламенем, и пожирает ту, что теперь свободна от долга — и в лесах и парках загораются костры золотой листвы. Пламя, очищающее и обновляющее, вечное прекрасное самосожжение во имя Жизни — собственная жизнь, как последняя жертва, какую только можно еще принести служению.

И тогда я, слитая с природой в единое целое, добровольно избравшая непокой и вечные перемены своим счастьем, обретаю свою полную силу, но теряю равновесие до тех пор, пока не догорит пламя осени. И, как и все вокруг, напрасно жду, что дожди погасят этот огонь до срока. Как пьяная или безумная, брожу я по лесам и городским улицам, пью мир, захлебываясь, шепча строки своих и чужих Слов: «Я знаю только, что горю и, видимо, сгорю…» Где и когда найдется равный по этому яростному накалу — мне, рожденной в самом средоточии Зеленого Пламени и избранной им в служительницы?! Разве что Он, Безумец, да еще те двое, что возжигают пламя Синее и Лиловое…

Но тише, тише… Уже конец октября, догорают костры, последние угли умирают в россыпях холодного пепла — и над миром воцаряется Тишина. Земля-Андсира, что вечно воздевает руки в мольбе за своих детей, опускает их обессилено. Медленно, медленно сковывает ее оцепенение смерти или сна — земля становится Камнем, а мир делается особенно уязвим для зла. Солнце входит в знак Скорпиона…

Будьте осторожны в эти торжественные дни — разве вы не видели, как горит над Городом Черная Свеча?! Багровое Око, звезда Антарес, таится в солнечных лучах, и молитва не покидает губ служительницы Зеленого Камня, той, что рождена в Опалии, — я же делаюсь более не властна…

Это — то, что люди называют силой вещей, и обо всем этом сказано в книгах, хранящихся в Башне Теней. Правда, немногие из простых смертных читали их…

Когда я возвращаюсь домой с полным ведром, Лугхад уже не спит. И вид у него совсем не такой раздраженный, как обычно спросонья.

— Лугхад, — говорю я ему, разжигая очаг, как всегда, простым прикосновением. — Сегодня мой день рождения.

— Что? — не понимает Он. Ну да, в Кармэле ведь никто ничего подобного не празднует, да и раньше, будучи Нездешним, Он мог не обращать внимания на подобный обычай смертных…

— Я родилась в этот день двадцать три года назад, — поясняю я. На самом деле не двадцать три, больше. В разных Сутях время течет с разной скоростью, я давно не пытаюсь вычислить, сколько прожила чисто субъективно, и считаю по времени Авиллона. — У нас такой день принято отмечать как праздник.

— Сегодня и так праздник, — Он поворачивается ко мне, и кажется, что глаза Его слегка светятся. — Восьмое сентября, День Осенней Луны.

— Волчий праздник, — передергиваю я плечами. — Странно, что Райнэя не запретила и его.

— На Волчьих клыках начертана судьба Каэр Мэйла. Запрети Каменное Сердце этот праздник — и последствия непредсказуемы. Все равно ничего особенного не бывает — пьянка да гуляния с драками… Сама же знаешь, люди здесь не умеют радоваться.

— А ты помнишь День Благодарения в Авиллоне? — спрашиваю я и боюсь снова услышать: «Нет… не знаю…»

— Ты знаешь, — отвечает Он после паузы, — наверное, помню, только не в Авиллоне, а где-то в маленьком городке. Помню площадь, и на ней всякие развлечения — карусель, стрельба из лука, выставка кошек… Дети, и музыка играет, и конечно, уличные артисты — как мы с тобой…

— Вот именно, — я помешиваю кашу с обрезками мяса, чтоб не пригорела. — Мы с тобой. Одни на весь Кармэль. Висару и Даммис после гибели Иэна нос на улицу боятся высунуть. А если Лоти попробует петь на площади — сам понимаешь, чем это кончится…

— Значит, придется вдвоем, — говорит Он спокойно, в первый момент до меня даже не доходит.

— О чем ты?

— Я говорю, придется нам устраивать им праздник вдвоем, — как ни в чем не бывало Он зачерпывает кашу из миски. — Просто покажем им, как это должно быть на самом деле.

— Ты это серьезно? — я не верю ушам своим, я готова кинуться Ему на шею: услышать такое от Лугхада!

— А почему бы и нет? Это наша работа. И потом, тебе ведь сегодня тоже полагается праздник…

И в этот самый момент раздается стук в дверь, и мы слышим голосЛоти:

— К вам можно?

— Заходи, заходи! — радостно отзываюсь я. — Ты чего сегодня так рано?

— Сегодня День Осенней Луны. Вечером все Рыцари в Алом дежурят в Залах, вот я и забежала с утра пораньше…

На Рыцаря в Алом Лоти сейчас совсем не похожа — вместо форменного камзола на ней серо-голубое одеяние длиной до колен, а на ногах какие-то полуразвалившиеся башмаки. Ни к чему привлекать ненужное внимание — хороша была бы воительница из личной охраны Райни, по-дружески пьющая чай с двумя оборванцами из Крысиного квартала, да еще называющая одного из них учителем!

С того самого дня, как я надела на нее венец Адалль-Фианны, попутно наделив Истинным Именем и личным образным рядом, Лоти сделалась у нас частой и желанной гостьей. Пока я занимаюсь извечными женскими делами — штопкой-готовкой-стиркой, Лугхад ставит ей пальцы. Делает Он это без малейшего снисхождения, то и дело обрывает, казалось бы, совсем неплохую игру жестким ударом по струнам, а то и по рукам ученицы. Но Лоти терпелива, и сейчас Луг уже считает ее владение гитарой достойным ее же текстов.

А потом Лоти присаживается ко мне, помогая чистить грибы или перебирать крупу, и я сменяю Лугхада в роли учителя. Конечно, я не Растящая Кристалл и могу дать своей ученице не так уж много — какие-то основные принципы построения и эффекты, да познакомить ее как следует со Словами всех трех Путей, благо память у меня неисчерпаемая. Напеваю, а сердце то и дело сжимается — Лоти безумно нравятся творения Флетчера, и самая заветная ее мечта — стать его Подмастерьем…

Естественно, никаких денег мы за эти уроки не берем, но Лоти ничего не хочет даром и потому каждый раз приносит что-то съестное. Вот и сейчас она поставила у стены вместительную корзину, а в ней — помидоры, капуста, лук, мята. За один такой помидор Китт с Яртом проползут из конца в конец все мироздание — свежие овощи в Кармэле берутся неизвестно откуда и доступны только знати. А еще в корзине огромный каравай хлеба, какой пекут в Залах, и две бутылки вина — тоже явно не кислятина из ближнего трактира.

— С праздником тебя, Лотиа-Изар, — чуть улыбается Лугхад.

— И вас с праздником, хоть вы и не из степи, — ответно улыбается Лоти. — Вы ведь по-своему, но тоже взыскуете милостей Владычицы Ночи.

— А у нас сегодня двойной праздник, — ни с того ни с сего говорит Лугхад. — У Лиганор день рождения.

— Правда? Я и не знала… — Лоти смущается. — Поздравляю! Жалко, сметаны не удалось достать, а то как раз бы к праздничному салату…

Я хочу сказать: «Да стоит ли вообще отмечать…» — и не произношу ни слова, ибо в этот момент внезапная идея молнией сверкнула в моей голове.

Август. (Здесь, правда, уже сентябрь, но дело лишь в разнице между календарями Авиллона и Кармэля.) Время Laig Naor. Солнце в знаке Девы. Начало моего Месяца Безумия.

Призывающий Андсиру Справедливую или Тиммалу-танцовщицу, Фарну Мать Богинь или Осеннюю Луну, жену Великого Волка — меня призывает он в День Благодарения, ибо по-особому причастна я мирозданию в эти дни. И неизмеримо возрастает дарованная мне сила…

Рискнуть?

— Да, сегодня будет праздник! — произношу я, невольно взяв тон, которым изрекала свои пророчества незабвенная Ирма диа Алиманд. — Сперва для нас, а потом и для всех! Но сначала все-таки для нас!

Лоти и Лугхад смотрят на меня с абсолютно одинаковым изумлением. А я спокойно отсыпаю соли в чистую тряпочку и кладу ее в корзину с едой, затем туда же отправляется большой нож и все три наших с Безумцем чашки…

— Лоти, бери корзину. А ты, Лугхад, хватай гитару и старый плащ не забудь. И полезайте за мной на крышу.

— Что ты задумала? — во взгляде Безумца тревога, но он выполняет мои распоряжения.

— Сейчас поймешь, — отмахиваюсь я, я уже сосредоточена на выполнении предстоящего… — Лезьте!

С нашей крыши далеко видать. Над пробуждающимся городом висит тонкое покрывало осеннего марева, воздух дымно свеж.

— Возьмите меня за руки, — приказываю я Лоти и Лугхаду и становлюсь лицом к краю крыши.

Так… Я не хочу ничего сверхъестественного. Бурый Лес нагорий, из которого я якобы пришла, это вроде бы даже в этой Сути. И конечно же, осень уже вступила туда. И наверняка там найдется совершенно безлюдное местечко, но не в самой глухомани, а где-нибудь на опушке, и обязательно речка или озеро поблизости…

—…светлый прозрачный лес, уже одетый в золото, большая поляна у воды, в выемке меж двух холмов, — шепчу я себе под нос, — заброшенная дорога…

И, звонко и отчетливо, словно разрывая ткань, на которой нарисован мир вокруг нас:

— Вижу Цель!!!

И делаю шаг с крыши, увлекая за собой Лугхада и Лоти… и на втором шаге чувствую, как подается под моими ногами трава, уже начавшая желтеть. А впереди расступаются деревья, и озеро сверкает на солнце — куда до него моей искрящейся рубашке…

— Получилось, — выдыхаю я, роняя руки тех, кого провела за собой. — Луг, Лоти, я разомкнула пространство!

— Где мы? — Лоти испуганно озирается по сторонам — до этого ей приходилось видеть деревья лишь в задушенном городом парке Кармэля.

— В лесу! — радостно восклицаю я. — В осеннем лесу, и вое остальное нас не волнует до самого вечера! Праздновать так праздновать!

— …Если бы ты мне не сказала, я бы даже подумать не могла, что это — тоже грибы! — Лоти с каким-то детским восторгом держит в руках лисички, похожие на диковинные нежно-оранжевые цветы, и трепетно вдыхает их аромат. — Они ведь даже по запаху не похожи на то, что растет в городе! Городские грибы пахнут плесенью, а эти… это лучше лимонной мяты!

Знать Кармэля презирает подвальные грибы — основную пищу населения бедных кварталов. И между прочим, совершенно зря — по вкусу они мало чем уступают лесным. Но Лоти все равно никогда в это не поверит. Она попала в сказку, и все, что есть в этом лесу, преисполнено для нее особой благодати.

Я деловито срезаю опята, желтым крошевом усыпавшие старый пень, и ссыпаю их в подставленный подол Лотиной рубахи. А в капюшоне за ее плечами лежат младшие сестренки тех лисичек, которые она так восторженно нюхает.

— Пожалуй, хватит. На жаренку мы набрали, больше втроем не съесть. Не забывай, у нас, спасибо Лугу, еще форель имеется…

— А с собой?

— Ну… не будем жадничать.

Я спускаюсь с холма на заброшенную, заросшую травой дорогу, что вливается в поляну у озера, как река, и шаги мои легки. Лоти осторожно спускается за мной, боясь рассыпать грибы.

Только сейчас начинаю осознавать, что повседневность трижды проклятого Города, в который нет дорог, лежала на моих плечах свинцовой тяжестью, и лишь здесь эта тяжесть спала… Ветра мне недоставало, пьянящего ветра, что поет в ветвях деревьев и веет в лицо нежной горечью горящих листьев…

У воды лес редеет, от березовых стволов светло. Громадная старая ива изогнула мощный ствол низко над водой, и на стволе этом сидит Лугхад с гитарой в руках. У большого камня уже горит веселый костер из сушняка…

— Лоти, клади грибы в миску и иди мой, — командую я. — Только тщательнее, потому что чистить их мы не будем. А я пока займусь форелью.

— А когда кончишь помогать Лиганор, иди сюда, — подает голос Лугхад. — Продолжим занятия…

…РЕШАЮЩИЙ СРОК,

РЕШАЮЩИЙ ЧАС…

…Солнце перевалило за полдень. Давно съедены и грибы, и часть Лотиных припасов. Форель, обмазанная глиной и замысловато начиненная, томится на углях. Сказать по правде, я ни разу в жизни не готовила ничего подобного — только слыхала от Сиомбар, и потому немного беспокоюсь за результат своих кулинарных изысканий. Впрочем, на травке, да под вино из погребов лорда Ниххата, да жителями Кармэля, не избалованными подобной роскошью…

Лоти, как солнцелюбивая ящерица, взобралась на нагретый камень и теперь, полулежа, наигрывает некую Волчью песенку про изъян, который невозможно прикрыть алым камзолом Рыцаря Залов, и лучше надеть кольчугу и всласть погулять в степи — тогда тебя будут считать настоящим мужчиной… А я сижу в тени камня и плету венок из кленовых листьев с тайным намерением надеть его на голову Лугхада.

Он появляется меж березовыми стволами неожиданно и чарующе, как и положено Нездешнему. Мы, смертные, привыкаем к ним в городах, почитая за равных себе, но поистине лишь в лесу можно осознать глубину пропасти между нами и ними. Медленная величавая поступь, серо-бирюзовые глаза, словно раскрытые в изумлении красотой мира, темное пламя волос… а плащ Его, эта темно-серая с прозеленью старая тряпка, неожиданно оказался точно такого же цвета, как мрачноватая хвоя одинокой ели, привольно раскинувшей лапы у края поляны. Король лесов, под чьими ногами опавшая листва превращается в златотканый ковер…

Райнэя убила в Нем Камень! — приходит внезапное осознание. Убила, потому что не могла позволить Ему стать соперником во власти! Но свято место пусто не бывает, а на место Камня может прийти только Огонь. И Он научился творить этим Огнем ничуть не хуже меня или моего Лорда! А значит, пора, что стоит сейчас, принадлежит не только мне, но и Ему…

В сложенных ладонях Он что-то несет и тихо шепчет над своей драгоценностью на незнакомом мне языке — не понимаю слов, а считывать не смею. Он подходит ко мне — я невольно встаю, словно приветствуя Его, и вижу, что в Его ладонях лежит маленькая гроздь рябины, несколько ягод и тонко вырезанный розоватый листок, и еще два совсем крошечных кленовых листика, светящихся, как два солнышка…

— Лотиа-Изар сказала — на день рождения положено дарить подарки, — говорит Он тихо, и я поражаюсь — никогда раньше не звучал Его голос ТАК. Медленно Он смыкает ладони и простирает руки перед собой…

Творящая торжественный обряд,

Как Жизнь желанна, как Огонь опасна,

Вплетаешь ты в свой праздничный наряд

Зеленый, золотой, багряно-красный.

Что это? Это — обо мне? Зеленый, золотой… Ему бы такой наряд, не мне — все краски осени! В сочетании с Его темно-рыжими волосами это смотрелось бы просто не знаю как!

Как свечи, эти листья догорят,

Но верю — гибель будет не напрасной.

Смотрел я — и нашел тебя прекрасной,

Сестра моя, я твой безумный брат.

Дыхание мое замирает… Сонет. Когда-то ходили легенды о сонетах-Сплетениях Безумца…

Огонь и Жизнь, как лист и гроздь рябины!

За танец твой, что силу излучает,

Лишь малым одарить тебя дано…

Ладони Его раскрываются неотвратимо, как бутон розы…

Так пусть не золото тебя венчает,

Но камень, в коем слиты воедино

И лета мед, и осени вино!

Вместо даров леса в Его ладонях — двойной гребень, по форме совсем такой, как тот, что я бросила в «Багровой луне» — но не золотой, а из чего-то, похожего на янтарь, одновременно рубиновый, медово-золотой и коричневый. Спинка его выточена в форме кленового листа, а широкие изогнутые зубья так похожи на пальцы листа рябины…

Я смотрю на это чудо, ошеломленная, не в силах поверить — и Он касается моих волос, легко закручивает, словно делал это не раз, и прихватывает гребнем, как венцом.

— Хиара хо танн, Лиганор…

Снова Высокая Речь. Как только Он умудрился не забыть ее?

Улыбка сверкает на Его лице — совсем не похожая на хорошо знакомое мне дрожание губ. Я, не отрываясь, смотрю в огромные светлые глаза и всей кожей ощущаю, как что-то сдвигается на земле и в небесах, и откуда-то из глубин неотвратимо надвигается знание…

— Господин мой, — говорю и не узнаю своего голоса, — такие подарки требуют ответного дара.

Лихорадочный вдох, как перед прыжком в воду, — я еще не знаю, что это будет, но оно уже здесь, у порога!

Не зная времени ветра,

Не веря в огонь весны,

Сжимать в руке до рассвета

Клинок холодной войны,

И взглядом лаская небо,

Угадывать на земле

Твой Город Огня и Снега

В летящем встречном стекле,

Надеть любимое платье

И молча шептать домам

Рождественское заклятье,

Где город, ночь и зима,

Забрать свою долю сказки,

Уйти, убежать, не быть —

Но след серебряной краски

На веках уже не смыть,

И снова взор мой усталый

Измерит звездную высь…

Безумие в черном и алом,

Помедли! Остановись!

Слова слетают с языка раньше, чем рождаются в сознании. Я не знаю, о чем это, но есть что-то, что знает лучше меня, и это тоже — я, и голос мой отчаянно дрожит, но так же властно звонок и чист, как и у Него…

…Лавина волос в цвет меди

И пальцы, сбитые в кровь.

«Сегодня мы с моей леди

Поем в переходе метро».

Миг тишины грозит убить всех троих, он как перетянутая струна, как хрустальная чаша — и тогда приходит Имя. Коснувшийся янтаря… нет, не так — Янтарное касание! Дарующий жизнь прикосновением…

Рука моя ложится на Его плечо, как королевский меч.

— Встань с колен, Гитранн Лугнэал, Магистр на Пути Ткущих Узор! Властью, данной мне Той, что превыше безумия и тьмы, приказываю тебе вспомнить все! Будь тем, кем ты должен быть!

Секунда, другая… и вдруг лицо Его неуловимо дрогнуло. На меня взглянули пронзительно-яркие глаза без белков.

— Ты хорошо обученный Мастер моего Пути. И ты очень ловко скрывала это все время — но почему?!

…И словно выпал стержень, державший меня последние пять минут. Я снова стала только Эленд.

— Я не Мастер, — шепчу я как во сне. — Я не получила Мастерский Символ с третьей попытки.

— А это, по-твоему, что такое? — Он довольно непочтительно рванул меня за мое любимое серебряное ожерелье, и подвески прозвенели тонко и жалобно. — Зачем ты притворяешься даже сейчас?

И лишь тогда я вспоминаю, как в загадочном полумраке Зала Магистров полупризрачная рука Линтара скользила по моему горлу и играла подвесками этого самого ожерелья…

— Я не притворяюсь, Магистр Гитранн, — говорю я уверенно. — Я действительно с Пути Ткущих Узор, но Мастером сделал меня ты секунду назад. Я выдержала испытание Ливарка и исполнила свой обет, записанный на скрижалях мироздания. В твоем присутствии было сказано Слово, Возвращающее Суть, и ты, по праву одного из основателей Ордена, вдохнул силу в серебро и камни.

— Aen ye-o jthalet, — произносит Он машинально, и снова между нами на секунду повисает молчание. — А теперь еще раз скажи, кто ты, но на этот раз все до конца.

— Я Огонь, — отвечаю я. — Пятая ученица Лайгалдэ. Кое-кто уже называет меня Жрицей Танцовщицей, хотя я пока не прошла инициации.

— Королева, — выдыхает он благоговейно. — И ведь я сразу это почувствовал, только не умел понять… Разве под силу простой ведьме все то, что ты творила?

В этот миг я уголком глаза замечаю Лоти. Выражение ее лица описанию просто не поддается, она смотрит на меня, как на… воздержусь от богохульных сравнений.

— Лоти, — произношу я умоляющим голосом, — у меня есть нездоровое подозрение, что от форели вот-вот останутся одни угольки.

— Госпожа, — тихо выговаривает она.

— Да трать-тарарать! Запомни хорошенько: то, что сейчас сделала я, под силу любому, кто достаточно обучен и не служит Тени. И если ты еще раз обратишься ко мне, как… как к Райнэе, я всерьез обижусь! А теперь идемте, будем есть форель и пить вино!

— О да, — кивает Лугхад, — вино сейчас будет как никогда кстати.

…ЧАСЫ В КРЕПОСТИ

БЬЮТ БЕЗ ПЯТИ…

— Нет, не так. Ни в коем случае не в эту жестянку, — Лугхад решительно вынимает чашку из моих рук и отбрасывает прочь. — Подставляй ладони!

Никогда прежде не видела я Его таким — и не могу не подчиниться. Складываю ладони ковшиком, и темное вино из погребов Ниххата течет в них тонкой осторожной струйкой. Почему-то мне показалось, что в моих руках оно должно стать похожим на кровь, но ничуть не бывало. Я уже тянусь поднести ладони ко рту, но Лугхад мягко, чтобы не расплескать, перехватывает мои руки:

— Не торопись… Ты что, не знаешь обряда?

— Какого обряда? — переспрашиваю я в недоумении.

— Значит, не знаешь… Впрочем, за шесть веков он наверняка забылся — у недолго живущих и память недолгая.

С этими словами Он опускается передо мной на колени — потрясающе красивое, плавное движение — и припадает губами к моим ладоням, одновременно пригубляя вино и целуя мне пальцы. Я настолько поражена происходящим, что боюсь пошевелиться.

— Вино из рук Осенней Луны… Теперь пей ты, Лотиа-Изар, — Он поднимается, уступая место Лоти. Та занимает его место и долго примеривается, прежде чем отхлебнуть — догадываюсь, насколько неудобно пить из такого положения.

— Никогда бы не подумал, что возложу корону на голову новой Королеве, пусть даже и в беспамятстве… — не пойму, произнес Он это вслух или я уже читаю Его мысли. — Пей, Лиганор, твои ладони — лучшая чаша. Сегодня твоя коронация… Пусть никогда не сотрется этот день ни из нашей памяти, ни из твоей.

Вино чуть горчит от привкуса добавленных в него степных трав. Я пью очень осторожно, боясь уронить на одежду хоть каплю, а Лоти и Лугхад смотрят на меня — она почтительно, Он с легкой улыбкой.

Ладони после вина ужасно липкие, и я, переглянувшись с Ним — все-таки именно Он затеял этот дивный обряд, — встаю и иду к воде, ополоснуть руки. Слышу, как за моей спиной Лоти негромко спрашивает:

— Мы весь вечер будем пить… вот так?

— Зачем же? — отвечает Он, и я замираю, слыша в Его голосе смеющиеся переливы, которых не было раньше. — Это было причастие, а теперь можно и из чашек…

— Я надеялся, что сумею выбраться — но я не знал здешних силовых линий, да и не желал их знать, чтоб лишний раз не касаться силы Тени. Поэтому я шел по закону Цели, а ты сама знаешь, как долог такой путь от одного конца мироздания до другого… Не каждый способен на это — я же видел Цель, но с каждым шагом все меньше верил в себя…

Форель доедена, и вино допито. Сейчас мы просто сидим в медленно удлиняющейся тени ивы и слушаем повествование Лугхада о том, что произошло с Ним с того самого момента, когда Он вместе с Райнэей пересек незримую черту, отрезающую Кармэль от остального мироздания. Между прочим, мой венок из кленовой листвы все-таки красуется на Его огненных волосах — когда я его надевала, Он лишь склонил голову, принимая мой дар как должное…

— Ты никогда не сможешь представить себе, Лиганор, чему я был свидетелем в эти ужасные дни. Сразу же после того, как я спустился с горы Каэр Мэйла, началась выжженная степь. Волки проходят через нее с хорошим запасом воды — у меня же не было ни капли, а все колодцы были отравлены. Может быть, если бы мне удалось пересечь выжженные земли и добраться до Бурого Леса, я смог бы прорваться, разомкнуть круг проклятья. Но жажда победила меня, и я шагнул сквозь миры прямо посреди степи, где над моей головой уже кружил терпеливый стервятник…

Я шел, все больше удаляясь от Сути Залов Ночи, но чем дальше я продвигался, тем больше чувствовал отчаяние — я видел, что Каэр Мэйл, при всех его недостатках, все же место, где можно хоть как-то жить. Но окружали его умирающие земли, Сути, захваченные неодолимым и пугающим распадом… Я шел по заброшенным городам, в которых еле теплилась жизнь, в которых уже не жили, а выживали. Там не было места ни любви, ни дружбе, ни какой-то взаимопомощи — каждый выживал в одиночку, и единственным, что могло сбить вместе людей, потерявших человеческий облик, была звериная ярость толпы, жертвой которой я чудом не стал несколько раз… Я ничем не мог помочь этим людям и шел мимо, все еще не теряя надежды прорваться.

Я видел все — и города, разрушенные войной, и бесплодные растрескавшиеся земли, и древние развалины, полные жутких теней в призрачном свете бесцветной луны… Никогда не достанет у меня слов, чтобы рассказать об этих местах так, как должно, — и счастлив тот, кто даже не ведает об их существовании!

Но страшнее всего были места, где не было войны — достаточно было неведомым способом перекрыть энергию Dala'h. Города, вымирающие как во сне, от непонятных причин… В беспорядке поваленный лес, засохшие остовы деревьев, торчащие из бескрайнего болота… Свалки на много миль в стороне от любого жилья, в пустынной местности, неведомо кем и как созданные — ибо не в людских это силах…

О, я быстро постиг страшный замысел хозяйки Каэр Мэйла и ее присных — окружив свой мир кольцом распада, заставить поверить, что он единственное место в мироздании, где возможна жизнь, объявить его чуть ли не раем земным и в корне пресечь самую возможность бегства! Невозможно поверить, но редкие гости из Сути Залов воспринимались здесь как посланники неба, на них молились те, кто еще помнил, как это делается…

Если бы я знал только Каэр Мэйл, то никогда бы не поверил, что где-то за пределами этого кошмара существует настоящая Жизнь — вкус воды, цвет травы, тепло луча. Но я еще не забыл всего этого и шел, шел дальше сквозь миры, что распадались на моих глазах, и видел перед собой Цель — серебристую Башню Авиллона в короне восходящего солнца.

Там, где я шел, солнца не было. Вечная пелена непроницаемых туч застилала небо, и тусклый полусвет был так же тягостен, как ржавая, с металлическим привкусом вода ручьев, текущих из ниоткуда в никуда, как снег, сухой словно соль… Он начал падать в конце третьей недели пути, как мне показалось, ибо я давно уже не считал времени. А вместе со снегом пришли сумерки, и дальше они уже шли рука об руку — ночь и зима.

Я не упомянул об одной особенности этих мест: в них практически отсутствовали какие-либо дороги. В мире, где разрушены все связи, людям ни к чему сообщение друг с другом… Но иногда попадались… я окрестил их Черными Шрамами и старался держаться подальше, так как чувствовал исходящую от них темную силу. Представь себе перерезающую пространство полосу чего-то, напоминающего асфальт, но жирный, лоснящийся, коричневато-черный. Ни разу не видел я на них ни единой трещинки. В знойные дни они казались раскаленными, а когда пришла зима — снег не заметал их. Я не знаю, может, это и были силовые линии, и ничто не заставило бы меня ступить на них — но когда снег саваном укрыл все вокруг, пришлось пойти на компромисс. И я продолжил свой путь по обочине одной из этих дорог, так как в поле проваливался в снег по грудь. Силы мои были уже на исходе.

И Черный Шрам неожиданно вывел меня к жилью. Давно уже на моем Пути не попадалось даже развалин мертвых городов — я зашел слишком далеко от Каэр Мэйла, и вокруг меня были лишь ночь и смерть…

Небольшой городок, а может, просто большое село, раскинулся в долине. Я спускался с холма и в сумеречном полусвете видел то, что уже в смертном оцепенении из последних сил держалось за жизнь. Вокруг были только мертвые поля под снегом, и сколько я ни вглядывался, не мог различить ни огней в домах, ни дымка над крышами… И вдруг… словно почти неуловимый порыв теплого ветра донесся откуда-то справа и коснулся моей щеки. Там была Жизнь! Неужели я близок к своей Цели?

Я спрыгнул в глубокий снег и двинулся туда. Я почти плыл по глубокому снегу, рассекая его, как воду, всем телом. Идти было недалеко, но это движение сквозь снег отнимало у меня последние капли сил. Я уже понял, что это не Цель, а всего лишь крохотный островок, чудом выстоявший под наползающей Тенью… всего один дом… и полностью обессиленный, я рухнул на пороге этого дома, успев лишь несколько раз ударить в дверь.

Очнулся я только на следующее утро, которое здесь мало отличалось от ночи.

В этом доме жила только одна женщина — простая смертная, как и все в этих местах. Ее звали Кьяррид, она была очень стара — за восемьдесят. У нее не всегда хватало сил наколоть дров, и тепло с трудом удерживалось в ее доме — но там была Жизнь. Чистая вода. Вкусные лепешки. А на окне даже росло в горшке небольшое растение с маленьким розовым цветном. И еще в этом доме жили серый нагловатый петух без хвоста и шесть его жен. Как удалось сохраниться искорке Жизни в море распада? Это было немыслимо, непредставимо! В тех местах, которые я миновал, полулюди-полузвери давно бы пристукнули старую женщину, а кур съели…

Она была добра и мудра, старая Кьяррид, которая с первого же момента стала звать меня внуком — я не открыл ей, что старше ее раз в двадцать… И не сразу я понял, что и весь городок не мертв окончательно только благодаря ей. Чем, какой силой сдерживала она Тень? Но если я когда-либо в этой жизни встречал святую — это была матушка Кьяр.

Я прожил у нее несколько дней — она ни за что не хотела отпускать меня в дальнейший путь, пока я хоть немного не наберусь сил. За гостеприимство я расплачивался песнями, которых она уже очень давно не слыхала, и силой Огня — никогда раньше не колол дрова, но пришлось, зато уж тепло от них из дома не уходило!

Говорили мы мало. Она не знала, не могла знать тех подробностей о Тени, которые принес я, но безошибочно ощущала ее злую природу. Она предостерегла меня от Черных Шрамов — как я понял из ее слов, Тень специально протянула их в мир для движения своих порождений. «Тому, у кого душа насквозь прогнила, они уже ничего не сделают. А такого, как ты, и не подчинят, так искалечат. Нет, эти дороги человеку не пути».

«Но никаких сил не хватит пробираться по такому снегу, — ответил я. — Значит, мне уже не выбраться отсюда?»

«А ты идешь туда, где светлее, или туда, где темнее?»

Я понял, что она имеет в виду.

«Меня учили — белый свет возможен лишь там, где есть все-все остальные цвета. И через одно цветное стеклышко можно многое увидеть, но чем больше цветов сложишь вместе, тем непрогляднее будет тьма за ними. А ведь до света не хватает, возможно, лишь одного оттенка…»

Ее лицо озарилось улыбкой:

«Правильно тебя научили. Темнее всего перед рассветом. Ты на верном пути, внучек, — помолчала и добавила: — У меня ведь семья была. Муж, сын, жена его да внучка. Муж умер, как все здесь — просто не проснулся. Тогда-то сын с женой испугались и решили уйти туда, где светлее, в город…»

«В какой? Неужели в Кармэль?»

«Нет, что ты! В Тамзнию».

Я содрогнулся. Тамзния лежала за две Сути оттуда, и когда я проходил ее, то видел стаи подростков, охотящихся в поисках еды и на тех, кто старше, и на тех, кто младше…

«А внучка не пошла с ними. Еще недолго пожила со мной, а потом ушла в другую сторону. Упорная была, и в глазах свет горел, когда уходила — знала, куда идет и зачем. И меня с собой звала, да я уж старая, отказалась… Не знаю, что с ней, а только знаю, что спаслась, чует сердце. Значит, и ты можешь спастись. Покажу тебе этот путь».

Назавтра матушка Кьяр повела меня через весь городок. Он словно вымер — лишь редкие прохожие жались к стенкам домов, с опаской сторонясь друг друга. Дома, осевшие, полуразвалившиеся, точно вырастали из снега подобно уродливым грибам. А в тех, что покрепче, непременно были выбиты окна, и ледяной ветер свободно бродил по мертвому жилью…

Последняя кривая улица обрывалась в белизну снежных полей. Мы стояли на краю. И у самых наших ног начиналась, вилась через все поле и пропадала вдали тропинка шириной в две моих ладони — словно серебряная нить на белом бархате…

«Вот единственный путь отсюда, — сказала матушка Кьяр. — Узкий и трудный, но прямой и довольно безопасный. Ты сильный, ты дойдешь. Ступай же».

«Прямо сейчас? — удивился я. — Я же еще с дровами не управился…»

Она заглянула мне в глаза, что было не так-то просто — я был на две головы выше.

«Так будет лучше. Я ведь тоже в любой момент могу уснуть и не проснуться. И кто знает, что будет, когда окажется слишком поздно? Иди, пока я еще могу благословить тебя на прощание».

И тогда я ступил на тропинку и почувствовал, что она отзывается моим шагам, как натянутая струна гитары. Дойдя до леса, я оглянулся и в последний раз увидел на краю городка маленькую фигурку, укутанную в серебристо-серую шаль…

— Ты лучше меня разбираешься в этом, — неожиданно перебивает Он сам себя, — скажи: она ведь теперь святая? Люди могут ей молиться?

— Конечно, могут, — твердо отвечаю я. — Когда мы вырвемся отсюда, мы отнесем ее имя Заступникам, чтобы они начертали на скрижалях Храма в Заветном: «Святая Кьяррид из Снежной Пустыни».

— Заступница тех, кто блуждает во мраке, — эхом отозвался Лугхад. — Я долго шел по Серебряной Струне, я снова устал, но это была уже обычная человеческая усталость, а не бессилие на грани отчаяния. Мне не хотелось спать, и я шел, не останавливаясь, боясь сойти с тропинки. Иногда, когда меня мучила жажда, я опускался на колени и раскапывал снег рядом с Серебряной Струной. Под ним были ягоды, красные и кислые — не то клюква, не то брусника. Я ел их, и они придавали мне силы. Я шел сквозь миры, и ночь была уже непроглядна, но внутренним зрением я все время видел тропинку, и шел по ней, как по лучу…

Вокруг меня не было никакого следа людей. Смерть Воды — мир был занесен снегом и скован вечным льдом. Я понял, что уже близок, если можно так сказать, к линии фронта Тени, через которую придется прорываться с боем. Но даже это не тревожило меня сверх меры.

…Что было — теперь узнаешь ли? Я увидел зарево над мертвым лесом и невольно замедлил шаг. Холодок страха коснулся сердца, и я ощутил, как трепещет под моими ногами Серебряная Струна — наверное, ей тоже было страшно. Пересиливая себя, я двинулся вперед — чему быть, того не избежать.

Лес разорвался внезапно, как покрывало — и предо мною предстала ограда старого кладбища, засыпанного снегом. Тропинка вилась вдоль самой ограды, еле различимая в призрачном свете, идущем непонятно откуда. Что-то темное и безымянное преграждало мне путь — не воспринимаемое чувствами, но дохнувшее в лицо, ледяным ужасом. Я понял, что пройти мне не дадут.

«Камень гроба отвален, и нет его здесь…» — торопливо заговорил я. Мне казалось, что именно это Слово будет наиболее действенным…

Страшный хохот, эхом отдававшийся в лесу, заметался между могил и оглушил меня. На ограде, где секунду назад никого не было, теперь сидела огромная коричневато-черная хищная птица. Голову ее венчала корона — венец мертвенного, бледно-желтого призрачного света, ничего не освещавшего.

«Ха-ха-ха-ха! Теперь ты в моей власти! — страшный скрипучий голос, злобное карканье. — Камень гроба! Земля, камень, небытие! Здесь я в полной своей силе! Ты сам призвал меня, жалкий певец, вообразивший себя магом, и сам избрал Землю своей гибелью!»

И тут я, холодея от ужаса, увидел, что у птицы голова женщины, и на моих глазах лицо ее стало лицом Райнэи! Невольно я вскинул руку, пытаясь закрыться от страшного зрелища, и, сам не зная почему, вдруг воскликнул: «Оборони меня, Кьяррид!»

«Карр!» — раздалось в ответ. «Кьяррр меррртва! Мерррртва!» И с этими словами порождение кошмаров кинулось мне в лицо. Я отступил, сошел с Серебряной Струны и упал на колени в снег. Птица с лицом Райнэи ударила меня крыльями по голове — и дальше пустота…

Лугхад замолкает, пытаясь справиться с дрожью. Мне тоже не по себе — я как наяву представила все, о чем Он рассказывает…

— То, что было потом, я помню как в тумане — разум мой был мертв тогда… Я шел назад в Каэр Мэйл, возвращался по Черным Шрамам туда, откуда не бегут. Грязная птица в венце страшного света сидела на моем плече, и из глаз моих струился холод небытия… Я снова шел, не таясь и ничего не чувствуя, через города в кольце распада, и любой, завидев меня, убегал прочь с криком ужаса — я казался им вестником Бездны, я и был в тот миг порождением Тени…

Так вернулся я к подножию Каэр Мэйла, и у ворот города злобная птица сорвалась с моего плеча и с издевательским хохотом растаяла в небе. Я снова был свободен, но в памяти моей зияли провалы (хотя кое-что я все же сумел не забыть), а в душе прочно поселилось отчаяние — я больше не верил в спасение и в победу Света. И когда не стало злобной воли, пленившей меня, я без сил упал лицом в выжженную траву на склоне. Если б я мог, то заплакал бы — но я никогда этого не умел. И так я пролежал не знаю сколько, а потом встал и вошел в Каэр Мэйл, чтобы стать для него Лугом Безумцем, певцом непостижимого…

И снова Он умолкает. А я смотрю не на Него — на Лоти. Что происходит сейчас в ее душе? Не вступила ли в ней эта новая правда в страшную войну со всем предыдущим смыслом ее жизни, с верой в истинную Королеву и прежние времена? Ибо когда Он вот так вспоминает — не поверить невозможно.

— Что тогда творилось со мной, сейчас уже трудно представить. Тебе знакомо состояние, когда не можешь быть с кем-то, но еще больше не можешь — без него?

— Знакомо, — отвечаю я, стиснув зубы.

— Через месяц после неудачной попытки бегства я и сотворил первую из пяти Смертных Печатей…

— Это был танец Черной Луны? — перебиваю я с дрожью.

— Нет, Смерть Огня была второй, только второй. А первую — Смерть Воды — ты еще не слыхала… — и вдруг, резко приблизив свое лицо к моему: — Хочешь — здесь и сейчас?

Глаза в глаза…

— Да — хочу!

Тишина повисает над поляной, обласканной осенью. И в этой тишине тот, кто еще два часа назад звался Лугом Безумцем, а теперь вспомнил себя настоящего, словно в первый раз касается струн…

Волны ли тревожно бьются о берег, вторя аккордам, или это кровь пульсирует у меня в висках? Вот… еще… да это же именно та песня, что пригрезилась мне в Башне исступленной ночью, когда Хозяин бросил на меня Храниэль, а сам скрылся неизвестно куда! Да, я узнаю ее!

Его голос вплетается в мелодию — и я, не в силах просто слушать это, срываюсь с места, еще успев заметить вспышку испуга в глазах Лоти — а потом она срывается за мной! Полностью отдавшись неистовой мелодии, кружимся мы вокруг костра, словно повторяя своим танцем то, о чем Он поет:

И битва была, и померкло светило

За черной грядой облаков…

«То брат мой явился на зов…» Неужели и вправду это был Его зов в ту далекую ночь? Немыслимый, сквозь миры и времена дошедший до Башни Теней, как свет очень далекой звезды, и случайно попавший в резонанс со мной, которая тоже причастна Огню и тоже медленно умирала оттого, что — не вместе?!

Но как бы то ни было — Он позвал, и я явилась. Я отозвалась на молитву того, кто молился МНЕ…

…по ветрам осенних бурь…

Лоти уже отбежала в сторону, почти упала, ибо не может непривычный человек выдержать так долго в таком темпе — и снова это странно соответствует словам песни. Нет, я-то не упаду… хвала небесам, это все же конец, Он завершает песню тающим аккордом и сам роняет гитару…

В глазах его застыл осторожный вопрос: ну как?

— Вроде бы ничего не случилось, — с трудом выговариваю я, опускаясь рядом. — Мироздание не рухнуло, солнце с неба не упало… но, по-моему, могло и упасть. Ты, это, осторожнее в следующий раз при простых смертных!

— Только так, только такими словами я мог выразить то, что рвало тогда мою душу на части! А потом, за каких-то полгода, пришли и остальные четыре. И веришь ли, я сам их смертельно боюсь. Райнэя добилась своего! Боль сделала то, чего не могли сотворить ни любовь, ни страх — в моих руках оказалось сверхоружие, сверхзаклятие для Тени. Наверное, если спеть их все пять в нужном порядке, они способны убить все живое в любой душе…

Я содрогаюсь. Похоже, что тут Он абсолютно прав.

— У тебя есть оправдание: ты не ведал, что творил.

— Да нет, наверное, даже ведал. Иначе — почему Смертных Печатей Камня и Жизни не слышал еще ни один человек…

— Разве? Ты ведь пел мне Смерть Зеленой Стихии тогда, в первую ночь, когда было затмение…

— Но ты же не человек, — произносит он просто и спокойно. — Ты Королева. И то, что ты пока не знаешь, что значит быть Помнящей, не меняет ничего.

— Во-первых, все мы — люди, — строго возражаю я. — Ты, я, Лоти — без различия свойств и предначертаний. У всех нас души созданы по одинаковым моделям, и информагия не разбирает, кто из нас простой смертный, а кто сложный. При желании убить можно любого. А во-вторых, — тут я, по старой памяти, тянусь к темно-пламенным волосам, но перехватываю Его новый, непривычный взгляд — «не смей!» — и поспешно опускаю руку. — Во-вторых, если ты даже иного мнения на этот счет, остерегайся его высказывать. В Каэр Мэйле и без того плохо приживается идея, что Мера доступна любому и Радость одна для всех…

Неожиданно я умолкаю, пораженная новой простой мыслью.

— Ой, Гитранн… А стоит ли нам вообще возвращаться в Каэр Мэйл? Не проще ли попытаться пробиться на Зодиакальный Круг отсюда — теперь-то ты можешь мне помочь?

— А как же я? — вдруг подает голос Лоти, молчавшая все это время. — Я же отсюда сама не выберусь. Да, ты говоришь, что всякий может научиться, но сейчас-то я пока не научилась!

— Мы можем взять тебя с собой, — говорю я в сильном смущении — как я посмела забыть…

— Не знаю, хочу ли я этого… Все-таки Кармэль моя родина, какой бы он ни был — я люблю его и желаю ему блага. И потом, ты сама учила меня, что свеча нужнее там, где ночь, а не там, где день…

— Тогда, может быть, оставим Гитранна тут, а я…

— Лотиа-Изар совершенно права, — неожиданно твердо и уверенно говорит Гитранн. — Грош цена нам и нашей силе, если мы сбежим из Города-под-Тенью в день праздника. Никто не называет сделанной неоконченную работу, а мы в ответе за тех, кому подарили надежду.

— Я просто боюсь за тебя, — тихо выговариваю я. — Страшно: вот снова придет ночь, и ты опять начнешь путать сон с явью…

— Теперь не начну, — он кладет руку на мое плечо. — Я верю в себя — и в тебя. Неужели вдвоем не отобьемся?

— Втроем, — вмешивается Лоти. — Возможно, и я кое-что смогу, если очень понадобится.

— Все, сдаюсь, — я, смеясь, поднимаю руки. — Убедили, пристыдили, разбили наголову, уличили и возымели. Еще часок посидим — и возвращаемся в Кармэль.

…НЕБО БЕЗ ПЯТИ…

Обратный переход проходит легко, как и любое возвращение в знакомое место. Шаг — и мы уже в бурьяне между полуобвалившейся галереей Ассы и сараями.

— Который час? — тут же озабоченно спрашивает Лоти. — Я должна быть в Залах самое позднее в половине шестого.

— Тогда тебе бегом надо бежать, — отвечает Гитранн. — Поторопишься, так успеешь. Но все-таки жалко, что вечером тебя не будет на лестнице.

— Зато у меня был этот день в лесу, — расцветает улыбкой Лоти. — Лучшего праздника и придумать невозможно. А про ваше выступление мне обязательно кто-нибудь расскажет.

Она машет рукой и быстро исчезает в пыльном переулке, а мы с Гитранном направляемся домой. Я иду рядом с Ним и поражаюсь, как изменились Его осанка и походка — теперь это легкая, скользящая поступь Нездешнего, и потрепанный плащ не висит занавеской, а изящно лежит на Его плечах, и глаза сияют. Когда мы проходим через двор, у Ассы и Китт, сидящих на шаткой скамеечке возле дома матушки Маллен, при взгляде на Него вырывается восторженное «ой!».

Дома мы долго смотрим друг на друга и молчим. Что бы и как бы теперь ни сложилось, но видно, нашей жизни вдвоем уже не быть такой, как прежде. Этого нового Лугхада — нет, не Лугхада, а Магистра Гитранна — я никогда не посмею гонять по дому тряпкой и обзывать наглой рыжей мордой. А Он сам — захочет ли, чтобы и дальше одежду Ему стирала Жрица Танцовщица? И уж точно никогда больше не возьмет за руки и не будет упиваться несовершенными моими Словами — пришел конец безумной и немотивированной мистике наших ночей…

А я, если честно, уже настолько привыкла к этой жизни, что даже память о Флетчере как-то потускнела, расплылась, даже закралось сомнение — да нужен ли мне именно он, или мне все равно, при ком числиться и с кем меняться энергией души? Во всяком случае, теперь наши уличные спектакли и беготня от полиции в разных версиях Города кажутся мне лишь игрой, восхитительной, но необязательной… А еще точнее — репетицией, подготовкой к тому настоящему, чем стала для меня кармэльская Лестница в Небеса.

Между прочим, хоть я и вернула Его Камень на место, Огонь из Него тоже никуда не делся, я не перестаю его ощущать. Так теперь, похоже, и останется причастность сразу трем стихиям. Редкая и чрезвычайно ценная информагическая структура, в Братстве таких людей называют Корректорами…

— Спасибо тебе за все, — нарушает Он молчание. — Когда-то давно я слышал легенду о древней языческой богине, которая сошла в ад, чтобы вывести оттуда своего возлюбленного. Но она сделала это ради того, кого любила, а ты…

— А что я? — вздыхаю я тяжело. — Я как все, ничем не лучше твоей богини. Между прочим, ты сам меня позвал, а я только откликнулась.

— Как это позвал? Когда?

— Не знаю. Я услышала твой зов шестого мая, в Башне Теней. Мне было очень плохо и тяжело — и я услышала Смерть Воды, не зная, что это такое. А потом пошла и поклялась спасти одного великого менестреля, если мне за это будет возвращен другой.

— Кто он… этот другой? Ты любишь его?

— Его зовут Хэмбридж Флетчер. Здесь, в Кармэле, я ни разу не произносила этого имени.

— Я не знаю его. Он смертный?

— Ты прекрасно знаешь его — он тоже Помнящий, — заминаюсь на секунду, но все же решаюсь: — Хейнед Виналкар, прозванный менестрелем-наемником.

— О, Хейн Голос Ночи! Наслышан, хотя встречаться и не доводилось — у нас разные сферы влияния. Но вообще-то в мое время он входил в первую пятерку некой неписаной иерархии Ордена.

— А для меня он первый и единственный, — я опускаю взгляд. — Вторая и лучшая половина души моей.

— Что ж, выбор, достойный Танцующего Пламени, — Он легко поднимается. — Ладно, сегодня твой день рождения, и я не хочу, чтобы ты думала о грустном. Сколько там еще осталось до шести часов?

— Времени до хрена, — беспечно отзываюсь я. — Ты давай иди переодевайся во все лучшее, а я пока голову вымою во дворе.

Распустив по плечам мокрые волосы, я присаживаюсь на скамеечку рядом с Ассой и Китт. Здесь единственное во всем дворе пятно солнца, волосы быстро высохнут.

— Ну что, как жизнь? — начинаю я разговор первой.

Асса тут же расплывается в улыбке.

— Ты знаешь, Лигнор, а тот парень, который у кожевника подмастерье, мне вчера предложение сделал! Я до сих пор не верю!

— Тебя можно поздравить, — говорю я от души.

— У него, правда, еще нет столько денег, чтоб мне из «Вечного зова» уйти, но говорит, что ближе к весне будет. Вот тогда и свадьбу сыграем.

— И ты представляешь, — перебивает Китт, — у них, когда они вдвоем, прямо все так здорово, так здорово! Не то что ударить, и не обзовет ее никогда, а все «лапка моя». Так все хорошо, ну прямо как у вас с Лугхадом!

— Скажешь тоже, — смеюсь я. — Я его, бывает, и ругаю как попало, и метлой могу огреть…

— А все равно. Вот когда папка мамку бил, пока был жив, это сразу видно было, что зло срывает. А вы и деретесь, как целуетесь. Как это у вас так получается? Вот бы мне научиться!

— Тут и уметь ничего не надо.Просто замечай в другом только хорошее. Пусть главным для тебя будет не то, что он на чистый пол вваливается в грязных башмаках, а то, что он мастер на все руки, и шутить умеет как никто, и главное, тебя любит. Тогда и ругать ты будешь его грязные ботинки, а не его самого, если ты понимаешь, о чем я.

— Вроде понимаю, — шевелит бровями Китт. — Как ты говоришь, прямо все так складно выходит. У нас тут все были злые, а как ты появилась, так откуда что и взялось! И мамка теперь улыбается, и даже песни поет, когда стряпает, совсем как ты. И Ярт мне вчера откуда-то пол-огурца принес — не все сам сожрал.

— И цветы во дворе все лето цвели, — добавляет Асса. — Не лилии, конечно, — зонтики да желтоглаз, но раньше только бурьян и был. И вода в колодце, говорят, иногда появляется.

Я молчу. А что тут можно сказать?

— От тебя будто какое-то тепло идет вокруг, — снова говорит Асса. — Это… не знаю, как сказать — будто весна осенью. Вроде такой же человек, как мы все, — или это у вас в Буром Лесу люди такие?

— Может быть, — медленно отвечаю я. — У нас народ другой. Мы не рвем друг другу глотку из-за куска хлеба.

— Так в лесу, небось, всем всего хватает, — завистливо вздыхает Китт. — Сама ж говорила — у вас грибы прямо из земли растут и еще ягоды.

— Да не в этом дело. Просто когда живешь с травами и зверями, нельзя хранить в себе злость. Иначе они почувствуют и обидятся, и вот тогда и не будет ни грибов, ни ягод. Лес учит радости.

— А у нас город, — Асса поднимает глаза к небу. — Травы почти нет, один камень.

— Все равно. В любом месте можно найти что-то достойное восхищения — если искать, конечно. Все зависит только от того, как к этому относишься. Ведь даже камень любит, когда ему радуются.

— Как это? — не понимает Асса.

— А вот так. Вон у тебя браслет на руке так и сияет, — я скашиваю глаза на снизку розового кварца, обнявшую запястье девушки. — А я ведь помню, как ты его выбирала… Маленькая радость, которую ты носишь с собой, оттого и людям в глаза бросается. И уж всяко красивее, чем ожерелье на знатной леди, которая о его красоте и не думает, а о том лишь, сколько тысяч рун болтается у нее на шее…

— Ты вот про зверей говоришь… — снова влезает Китт. — А, между прочим, мы с девчонками у себя в бардаке крысу приручили. Мы теперь ей в одно и то же место объедки складываем, а она уже понимает и не грызет новых дырок по всем углам. Один мужик ее убить хотел, так мы не дали, говорим — не трогай, это наша Крысь-Крысь.

— Ну вот видишь! Всегда и везде можно найти что-то такое, от чего на душе делается светлее. Вы поймите одно: никто во всем мире не в силах запретить вам любить и радоваться, а радость освещает все вокруг. Вот и вся моя премудрость.

— Ты обязательно приходи к нам на свадьбу. С Лугхадом вдвоем и приходите — буду потом всем и каждому рассказывать, что вы у нас на свадьбе играли!

— Эх, Асса, — развожу я руками, — если б я сама знала, что с нами будет через день и через два! Вот нахамлю я очередному лорду, к которому в постель идти не пожелаю, да подошлет он к нам наемных убийц…

— Его тогда весь город на части разорвет, — убежденно говорит Асса. — Вы даже не знаете, что будет с тем, кто посмеет вас тронуть, — вы у нас одни. Самая главная радость, какая есть в городе!

— Спасибо, Асса, — я жму ей руку. — Ты не представляешь, как много для меня значат эти твои слова.

Расчесывая на ходу волосы, я иду к своей двери, не позволив Ассе и Китт увидеть, с какой злой издевкой усмехаюсь. Если так пойдет и дальше, я скоро стану завзятой проповедницей, этакой кармэльской святой Льюланной, что якобы обращала на путь истинный даже искушавших ее демонов. «А Будда — это тоже наш товарищ — издал указ друг друга всем любить…» Главное, на войну ни в коем разе не ходить! Остальное произойдет само собой…

Трать-тарарать, если бы мир можно было спасти одной проповедью, не было бы нужды в появлении Братства!

Гитранн встает мне навстречу — новая рубашка сияет белизной, на коричневом бархате камзола тонкой золотой нитью вышиты листья винограда. Плащ зеленовато-желтый, но очень красивого оттенка — как осенняя листва ясеня. Нет, как хотите, но даже по меркам Нездешних Его облик — это что-то особенное. Впервые я с некоторой неловкостью подумала, как, наверное, бледно смотрюсь на Его фоне…

— Знаешь что, Лиганор? Может, и тебе сегодня не стоит быть в черном? Оставь только покрывало, а платье надень зеленое. Оно куда больше идет тебе.

— Ты что, мысли читаешь? — ухмыляюсь я. — Или я вместе с памятью и эстетство тебе вернула?

— Нет, эстетство — это исключительно твой недостаток, — отвечает Он в том же тоне. — Просто вдруг почувствовал, до какой степени осточертел тебе черный шелк.

— Золотые слова, — ухмыляюсь я еще шире. — И главное, вовремя сказанные!

Давненько я, однако, не надевала этого платья. А вот сейчас надела — и сразу словно легче стала, хожу, как летаю. Такой вызов Каэр Мэйлу… но сегодня праздник, сегодня можно.

Ожерелье, браслеты, подвески — все, что звенит и поет. И конечно, Его подарок, гребень из магического янтаря, короной сверкающий в моих волосах. Сверху покрывало — увы, без него не обойтись…

— Я готова, — выбегаю я из дверей. Он с гитарой уже ждет меня на улице, а Китт и Асса глядят на Него во все глаза, как на национального героя. — Между прочим, нам, как и Лоти, придется бегом бежать, если мы хотим успеть на Лестницу к шести.

Его глаза странно вспыхивают.

— Не придется. Я вспомнил короткую дорогу.

Я иронически хмыкаю — еще бы, при моей-то охоте к перемене мест я в окрестностях уже все ходы и выходы знаю, — но все же позволяю Ему увлечь меня все в тот же бурьян у колодца.

Внезапно Он резко останавливается, замирает без движения секунд на пять, а потом, прежде чем я успеваю что-либо понять, вскидывает голову и выговаривает звонко и счастливо:

— Вижу Цель!!!

Рывок за руку, шаг — и вот мы уже стоим на верхней площадке Лестницы в Небеса, а там, внизу, на ступенях, толпится народ, из вечера в вечер ждущий нас здесь. И по-моему, наше появление ниоткуда даже не удивило никого — лишь громче стали восхищенные, приветственные крики…

А в следующий миг они смолкли внезапно и зловеще — и из толпы выступила уже знакомая мне фигура смуглого юноши с волосами как вороново крыло… Да в том-то и дело, что не выступила — с ужасом, с холодком в спине я понимаю, что он, как и мы, шагнул сюда ОТТУДА.

— Стоять! — резкий жест повелительно вскинутой руки. Поворачиваюсь к Гитранну и вижу, как сразу стало белым Его лицо и сжались в тонкую линию губы.

— Это засада! Беги, Лигнор! — неожиданно выкрикивает один из первого ряда стоящих на ступенях — как же я не заметила сразу, что на них всех такие же алые камзолы, как у Лоти!

Краем глаза я уже вижу темные фигуры, приближающиеся из-за кустов… Лорд Райни с абсолютно спокойным лицом делает шаг нам навстречу.

— Ну вот и довелось нам свидеться, Владычица Эленд и Владыка Луг, — произносит он с откровенной издевкой.

— Колдовство, астрал, ментал — да в гробу я их видал! — быстро начинаю я припоминать охранительную считалочку, которой выучила меня Пэгги. — Раз со мной мой верный лазер, никому меня не сглазить… — руку с занесенным коротким мечом — рукоятью вниз — я замечаю слишком поздно. Словно в подтверждение моих слов, боль взрывается у меня в голове, и последнее, что прорывается ко мне из гаснущего мира — отчаянный крик Гитранна:

— А Даль'и хэйо!.. Нет!!!

* * *

…И снова — мраморный зал. По черным полированным стенам, как по обнаженной стали, скользят блики света, которые разбрасывает сверху большой зеркальный шар. Полумрак, то и дело разрываемый мягко падающими ниоткуда лучами света — голубого, нежно-зеленого, желтого… И музыка удивительно чарующая, медленная, какого-то запредельного серебристого оттенка, она волнует меня необыкновенно, роняет в душу смутную печаль о чем-то нестерпимо, до боли, красивом и несбыточном.

Я узнала это место — я опять ТАМ. Но на этот раз все так завораживает, так напоминает балы в Башне Теней, что я совсем не боюсь. Оказывается, это может быть даже прекрасно — этот танец, такой плавный и изысканный, что уже не обращаешь внимания даже на маски, которыми, как всегда, скрыты лица танцующих. Но у меня нет пары — никто не приглашает меня, и я одна стою у стены черного мрамора, подставив лицо зеленому лучу. Чего я жду? Или… кого?

На секунду музыка смолкает, а потом где-то в вышине над моей головой зарождается серебряный зов трубы, как предвестие, как никогда не слышанная мной свадебная песнь журавлей… Белое сияние озаряет балкон, точнее, галерею над залом, и в нем предстает кто-то, подобный Флетчеру, каким он явился мне в том давнем сне, но я тут же понимаю, что это не он, что это не может быть он… Черный сверкающий наряд, а сверху — белый полупрозрачный плащ, окутывающий высокую стройную фигуру сияющим туманом. И ореол светлых волос, словно нимб вокруг прекрасного лица Нездешнего, похожего на серебряную маску работы древнего безумного художника. Снова голос трубы — и он протягивает руки навстречу белому лучу в приветственном жесте властителя…

И тогда рождается мелодия, тревожная и манящая, еще более магическая, чем даже предыдущая, и под ее звуки он спускается по лестнице в зал, уверенно проходит сквозь толпу танцующих, которые почтительно расступаются перед ним… и останавливается прямо передо мной.

Он смотрит на меня, а я на него. Конечно, его лицо, как и у всех присутствующих, покрыто гримом — бледная серебристая кожа, косые скулы, как два лезвия, до неузнаваемости измененный разрез глаз под косо вскинутыми бровями. А сами глаза — бледно-зеленые, как нефрит, и вполне человеческие…

«Позвольте пригласить вас на танец», — негромко звучит его голос, и он опускается передо мною на одно колено.

Разве хоть кто-то сумел бы воспротивиться этому приглашению? Такая честь… Он смотрит выжидающе, улыбка, подобная блику на черных мраморных стенах, скользит по его лицу, обнажая острые зубы. Как во сне, я подаю ему руку. Только один танец, всего один танец с ним, под эту музыку — и можно умереть…

Я чувствую на своем плече тепло его руки, затянутой в серебристую перчатку, его дыхание смешивается с моим, и тонкие бледные губы так пугающе близко…

«Кто ты?» — произношу я не отрывая взгляда от нефритовых глаз.

«Ты знаешь это лучше меня», — слышу я в ответ. «Иные зовут меня Звездным лордом, другие — Серебряным Лисом, есть и такие, кто именует меня королем темных эльфов. Ты можешь звать меня как угодно — ты, которая всю жизнь мечтала об этом танце, и вот я исполнил эту мечту».

Зал полон, но это не имеет никакого значения. Мы вдвоем — он и я в объятиях прекрасной колдовской музыки.

«По вкусу ли тебе МОЙ бал?»

«Зачем спрашивать, Звездный? Ты лучший партнер в танце, какого только можно представить себе».

«Рад слышать это. После того, как ты столько лет искала меня в других, было бы огромным несчастьем не угодить тебе».

Искала… Да, он прав, мой сладостный ночной кошмар. Теперь я ясно вижу, что между ним и Флетчером нет ничего общего — и в то же время что-то в нем неуловимо напоминает и Флетчера, и Ауре, первого из тех, кого я любила, и, естественно, Лугхада, и даже Хозяина…

Снова улыбка-блик. Не сказала бы, что его лицо совершенно бесстрастно, но все же эта спокойная серебряная маска скрывает так много… Странная жутковатая магия.

«Эленд…»

«Что?»

«Просто — Эленд. Видишь, мне вполне под силу произнести твое имя, Дочь Огня. Мне многое под силу. Например, сделать так, чтобы этот танец для тебя никогда не кончался».

Я молчу. Какие бы чары ни плел он вокруг себя, я полностью покорна им. Камни в его ожерелье сверкают, как его глаза.

«Я ведь знаю тебя лучше, чем ты сама — все твои тайные желания, мимолетные мечты на грани яви и сна, то, в чем ты даже себе боишься признаться. Я готов выполнять их все, только люби меня. Тебя уже и так тянет ко мне со страшной силой».

Голова его склоняется мне на плечо, и в ухо мое течет едва уловимый шепот:

«Клянусь, если ты станешь моей, тебе больше не придется жалеть о том, что безумец с огненными волосами мог быть лишь твоим братом. И не придется ощущать себя любовницей владыки, которую он никогда не сделает владычицей. Они называют тебя Королевой — я дам тебе королевство, и для этого тебе надо всего лишь ответить мне „да“. Покорись, уступи не мне, но своему желанию!»

Его глаза не то умоляют, не то околдовывают. Я не могу оторваться от них, от едва уловимой игры теней на точеном лице. Я молчу, но он угадывает мои мысли по тому, как трепещу я под его рукой.

«За что мне такая честь, Звездный? — выговариваю еле слышно. — Я — это всего лишь я. Я не так уж красива, и по натуре совсем не королева, а бродячая…»

«Как знакомо! — перебивает он с выражением, которое на другом лице я назвала бы ласковым. — Этот твой вечный страх потерять себя, изменившись, дурные манеры, выставляемые напоказ, всегда растрепанные волосы… Эта оболочка совсем не соответствует тому, что ты есть на самом деле — та, что повелевает Огнем, самой прекрасной, жестокой и неуправляемой стихией. Не бойся себя!»

Его голос снова снижается до вкрадчивого шепота.

«Неужели ты не устала мучиться от вечного своего несоответствия тому запредельному, что открывается твоим глазам в тех, кого ты любишь? Ты, которая способна обжигать при одном лишь взгляде на тебя? Я люблю тебя, и я покажу тебе, какой ты выглядишь в глазах того, кому не безразлична».

На массивной четырехугольной колонне неожиданно появляется большое зеркало, и он подводит меня к нему. То, что предстает мне в его ночных глубинах, описанию просто не поддается… Темно-зеленое, почти черное платье, очень низко вырезанное — раньше я никогда не надевала такого, — с двойной юбкой из полупрозрачной вуали и изрезанного зубцами шелка. Пояс, ожерелье, браслеты — все из тяжелого темного золота; темно-рыжие, как у Лугхада, волосы уложены в сложную прическу и увенчаны золотым обручем с рубинами и изумрудами — почти тем самым, королевским, лишь без сапфира во лбу… Только сейчас я осознала, что уже давно ощущаю на себе тяжесть всего этого золота — да, с того момента, как Звездный простер руки с балкона и наши взгляды встретились.

«Нравится?» — спрашивает он из-за плеча. Я киваю.

«Будь со мной, и тебе больше никогда не придется думать о нарядах и драгоценных побрякушках — все это будет появляться у тебя по мановению руки. Я знаю, как ты завидуешь тем, кто с легкостью меняет одежду и обличье, двигаясь по Сутям — ты будешь уметь это не хуже их. Смотри!»

В руке его откуда-то появляется черный веер, он закрывает им мое лицо на несколько секунд, и когда убирает — королева осени, смотрящая из зеркала, окончательно перестает быть мной. Теперь на ее лице почти такая же маска, как и у него, тени у глаз положены острыми углами к вискам, губы отливают бледным золотом…

«Зачем ты это сделал?»

«Хочу, чтобы ты была похожа на меня», — лунный луч усмешки танцует на тонких губах.

Я уже смотрю не на себя, а на его отражение в зеркале. Его наряд тоже успел перемениться — теперь на нем белая рубашка с кружевными манжетами, черные перчатки, у пояса появился клинок с горным хрусталем в навершии… Он склоняется ко мне, длинные светлые волосы касаются моего лица:

«Такая ты еще желаннее для меня».

Я чувствую прохладу его серебряных губ на своем лице и не смею противиться, не хочу и не могу — а музыка вокруг нас обволакивает чарами неземного экстаза…

Он победил. Не мог не победить. Он слишком хорошо меня знает, этот странный маг, именующий себя королем темных эльфов. И торжественно — снова все расступаются перед ним — он ведет меня через весь зал туда, где под аркой, залитой все тем же звездно-серебряным светом, стоит высокое кресло, нет, целый трон, убранный черной парчой. Он один, и Звездный усаживает на него меня, сам же устраивается у моих ног, на ступеньках, прижимаясь головой к моим коленям.

«Эленд Звездное Пламя… Тебе нравится, как это звучит?»

«Значит, ты всегда будешь со мной?»

«Пока не иссякнет вечность, моя бесценная королева. Ты покорилась мне — и вот я подобно рабу сижу у твоих ног. Ты ведь и об этом всегда мечтала — повелевать, подчинившись…»

«И от тебя я наконец-то смогу родить сына…»

Тонкий рот презрительно и красиво ломается.

«Зачем тебе сын, моя бесценная, если я подарю тебе вечность? Подумай только, целых девять месяцев твоя талия уже не будет самой тонкой во всем мироздании! А как же ты будешь танцевать, ведь ты жить не можешь без танца? И потом еще черт знает сколько лет надо будет это растить, учить и вытирать ему нос, прежде чем не стыдно будет сказать — мое! Да и как еще оно отплатит тебе за все заботы — не возжелает ли уничтожить тебя, чтобы получить все, чем ты владеешь…»

Он говорит, он все так же красив, но словно какая-то шелуха сползает с моего сознания. Где я, что со мной? Ох, мало драла тебя Лайгалдэ, еще надо — опять купилась на стандартный набор красивостей! Звездное Пламя, да это же…

Серебряные губы тянутся к моей руке, застывшей на подлокотнике. Я резко выдергиваю руку и, в последний раз заглянув в бледно-зеленые глаза (а интересно, каков он без маски?), отчетливо произношу:

— Vade retro, satanas!

«Я ПРЕД ВАМИ, А ВЫ ПРЕДО МНОЙ…»

— …За что ж ты так Аренза-то? Голова гудит, как после хорошей попойки, перед глазами все плывет. С трудом вспоминаю сцену на Лестнице в Небеса — и тут же в голове проясняется, а сердце сжимается в крохотный комочек и падает куда-то вниз. Так иногда бывает после пробуждения, когда в разгорающееся сознание возвращается память о вчерашних неприятностях. Однако боюсь, назвать сложившуюся ситуацию неприятностью будет по меньшей мере некорректно… То, что случилось, имеет масштабы, близкие к вселенским.

Боль постепенно уходит из тела и сосредотачивается в одной точке на темени, в том месте, по которому меня осчастливили рукоятью короткого меча.

— Совершенно ведь безобидное создание! Красив, как бог, к тому же втрескался в тебя по уши, чего с ним уже лет семьсот как не случалось. Он к тебе всей душой, а ты, добрая девочка, сразу — «изыди!»

Звучный, хорошо поставленный женский голос проворачивается в моем сознании дополнительной болью. Тело как не мое, рук вообще не чувствую. Приходится прилагать огромные усилия, чтоб хотя бы сфокусировать зрение на черном пятне передо мной.

— Ты бы еще перекрестилась! Ему ведь тоже больно — не дух, поди, бесплотный, теперь неделю в себя приходить будет…

С …надцатой попытки все же удается навести глаза на резкость. Женщина, стоящая напротив меня, несомненно хороша собой, но почти во всем является полной моей противоположностью — яркая, с выразительными формами, хотя и очень стройная, и какая-то вся… словно напоказ. Карие глаза слегка навыкате, но это ничуть ее не портит. Черные шелковистые волосы могучим водопадом стекают на спину и плечи, укрывая хозяйку до пояса, как мантилья. Если все срезанное с моей головы за двадцать три года собрать, и то, пожалуй, столько не будет. По влажным ярко-алым (никакой краски!) губам то и дело пробегает острый язычок. Тело обтянуто чем-то вроде змеиной шкурки, собранной из крупных чешуек, горящих яркой желтой медью, — сразу в памяти всплыла кровля Башни Теней. Поверх наброшено некое бесформенное одеяние из прозрачной черной ткани, слегка приглушающей медный блеск. Опять же не могу не признать, что наряд ее очень красив — предложите мне такое, надену с удовольствием.

— Ну дай хоть посмотреть на тебя вблизи, — с этими словами женщина подходит ко мне вплотную. — Да, бедный Джейд хорошо мне отомстил. Абсолютно ничего общего со мной.

— Ты тоже находишь это… Райнэя? — выговариваю я, с трудом ворочая языком. Последствия удара по темени все еще дают себя знать.

— Ты можешь называть меня просто Ольдой. Для разнообразия, — издевательски усмехается она.

— Нет, не могу, — огрызаюсь я. — Ольды, Хозяйки Башни Теней, уже не существует. Ты — Райнэя, и берегись, чтобы я не назвала еще одного имени…

Кое-как поворачиваю голову, осматриваюсь. Понятно теперь, почему не чувствую рук — я привязана спиной к колонне из темно-коричневого камня, похожего на шоколад, а руки заведены назад вокруг колонны и вставлены в какие-то гнезда — пытаюсь пошевелить пальцами и натыкаюсь на камень, руки никак не могут встретиться… От черноволосой красавицы не ускользает это мое движение.

— Маленькая предосторожность, знаешь ли… Зная твою склонность то и дело зажигать огонь в ладонях, я решила таким способом предотвратить возможные эксцессы. Меры противопожарной безопасности превыше всего, не так ли?

Она бесцеремонно оттягивает на груди мое платье и вдруг отдергивает руку, словно обжегшись. Правильно, не суй лапы куда не следует — Мастерский Символ, серебряное ожерелье с поющими подвесками, все еще на моей шее, никто не посмел его снять. Запомним, кстати, что она уже не может восстать даже в лунной плоти и принуждена обходиться темной… Меня настолько порадовало это наблюдение, что я не делаю ни малейшей попытки как-то пресечь ее наглость.

— Худющая, в чем душа только держится, — вздыхает она с притворным участием. — На подвальных грибах ведь тела не нагуляешь. Ох, и что только в тебе мужики находят, никак не пойму! Муйунн вон с ума сошел — тысячу рун за ночь предлагал, будто есть за что…

— Ты, конечно, в курсе всех этих гадостей, — я стараюсь отвечать спокойно, старая привычка давить страх дерзостью выручает даже сейчас. — Значит, должна знать и адрес, по которому я послала лорда Муйунна вместе с его рунами.

— Ну да, ты же у нас шлюха бескорыстная, тебе любовники не деньгами, а крутостью своей платят. Подавай тебе одних магов да заклинателей…

— Напрасно пытаешься вывести меня из себя, — отвечаю я еще спокойнее. — Во всяком случае, от своих любовников я набрала достаточно крутости, чтобы более-менее представлять себе твою тактику. Так что не трать время на хлестание себя хвостом по бокам — несерьезно это.

— Вот ты как заговорила… Стукнуть бы тебя по белу личику за такие слова, да не хочется морального превосходства над собой давать. Обойдемся без игры в жертву и палача.

На это я молчу, собираясь с мыслями… Вот он, классический эпизод, без которого не обходится ни один роман о борьбе добра со злом — связанный герой перед главным злодеем. Так сказать, финальная битва, в которой герой побеждает исключительно по закону жанра, хотя реально-то его шансы близки к нулю. Вот и мой час пришел — лицом к лицу, а я даже не инициирована до сих пор… И сразу куда-то исчез страх, как и не было его, и вместе с ним исчезло волнение. Рано или поздно это случается с каждым членом Братства. Ну, провал. Ну, убьют. Даже больно не будет — я сумею отключить боль. И нет смысла задавать себе вопрос: почему, почему так рано? Да и она сама это понимает — не может не понимать. Эх, знать бы только, что с Гитранном — умерла бы в сознании, что не зря потрудилась, хоть что-то успела в этой жизни, вырвав Его из-под дьявольской власти Черной Луны!

За себя-то мне бояться нечего… Но разве сейчас моя жизнь принадлежит мне одной? Если сейчас меня не станет, погибнет не просто девушка по имени Элендис — погибнут годы усилий Братства. И одним богам известно, на сколько ступеней назад отбросит Стоящих на Грани Тьмы потеря дееспособной Леди Огня…

Интересно, а ЭТО она тоже понимает? Насколько вообще она в курсе информагических раскладов структуры Братства?

Зал, где находимся мы с Райнэей, похож на окаменевший лес: колонны как стволы и решетчатое переплетение балок, словно разбросанные ветви. Потолок над ними уходит ввысь почти на еще одну высоту колонн, темно-серый, как вечернее небо в грозе, недоступный для прикосновения золотого огня светильников. Правда, в одном месте откуда-то падает голубоватый луч дневного света — наверное, оконце на крышу… Однако долго же я провалялась без сознания, если на дворе уже ясный день!

А вокруг нас — золотой, тягучий, плотный свет. Медь, бронза, черный атлас, рыжеватые ковры с мраморным узором. Прямо-таки царство подгорное, место тяжелых стихий — огонь и камень. Место для нас — для нее и для меня. И ведь тоже красиво, сумрачной такой красотой, зловещей — но красиво.

Все правильно. Ад и сковородки — продукт мифологии, проекция ужаса перед затемнением души, не умеющей более принять в себя Радость. А здесь мир людей, обычный физплан. В конце концов, если бы Тень всегда была уродлива, ей было бы крайне сложно привлекать на свою сторону новые души…

— Что же ты молчишь, солнце мое? — Райнэя опускается в кресло напротив меня. — Боишься?

— Да нет, кажется, даже не боюсь. Леди Залов Ночи — делов-то куча. Верховный Экзорцист пострашнее тебя был.

— Ах, Эренгар! — и этот вздох у нее тоже какой-то наигранный. Сразу приходит на ум главная сволочь Альбина из незабвенного сериала «Любовь, и только любовь». — Что за мужчина — не чета этой размазне Джейднору! Между прочим, он сейчас великий воитель в одном из миров Мидгарда — в восьмом, кажется… Воплощенный ужас — противники под его взглядом не смеют подняться с колен. Всю жизнь бы при себе держала — но, увы, в одном мире нам власти не поделить, а Кармэль мой, и только мой. И все, что в нем, мое — что и тебе советую запомнить, девочка! Тоже мне — Джейда ей мало показалось, самого Лугхада захотела! — она изящно откидывается на спинку кресла, высокомерно задрав подбородок: — Знаешь, что я тебе скажу как баба бабе — брось ты его, все равно толку чуть, что в постели, что за ее пределами. Аренз тебе даст все, что ни пожелаешь. Он, конечно, в обиде на твое «изыди», но уверяю тебя — ненадолго. А уж если он чего возжелал, так просто не отступится, годами преследовать тебя будет. Ему же к тебе все тропинки ведомы…

— Мне ничего не нужно от твоего Аренза или как там зовут этого проходимца, — твердо отвечаю я. — У меня и так есть все, что мне надо — все Сути, по которым я прошла и пройду. В том числе и Кармэль, то есть Каэр Мэйл. Он мой, а не твой, Райнэя, — вернее, наш с Гитранном. Ты слышала, как не кто-нибудь — один из твоей личной гвардии крикнул: «Беги, Лигнор»?

Райнэя забрасывает ногу на ногу и деланно усмехается:

— Маленькая, глупенькая девочка. Тебе слишком много дано от природы, и ты играешь с этим, как с игрушками. Я понимаю, как приятно, придя куда-нибудь под видом местной жительницы, принять эльфийский облик или просто зажечь огонь прикосновением — и все тут же падают на колени и называют тебя владычицей и Королевой. Ни к чему не обязывает, а сколько удовольствия! Сразу чувствуешь себя всемогущей, не правда ли? Особенно, вижу, тебе нравится разнимать враждующие армии одним эффектным жестом. Да, оно способствует повышению самооценки — ах, какая я добрая и справедливая, сколько зла мне удалось предотвратить! А на самом деле тебе плевать на это добро и зло, ты же даже не знаешь, что это такое, ты это все из самолюбования делаешь да еще из детской страсти к подвигам и приключениям.

Как ни мерзко это признавать, но в чем-то она, безусловно, права. Любого из нас греет сознание собственной крутизны…

— Видно, мало играла в детстве, никак не можешь остановиться…

Я без страха смотрю ей в глаза.

— По крайней мере, я знаю, что когда льется кровь, горят дома и молодые умирают раньше стариков — это зло. Я ненавижу войну, Райнэя, ибо видела ее вблизи. Когда я в семнадцать лет оказалась в Мире Великой Реки — это была совсем не игра. Я перевязывала такие раны, на которые даже взглянуть не могла от ужаса; я отпевала своих друзей и избавляла от мучений тех, для кого на этом кругу оставалась только боль. И я делаю все, что зависит от меня, чтобы очистить от этого мироздание.

— А возьмем твою Тихую Пристань, — ее голос сделался вкрадчивым. — Сколько лет не было войны в твоем родном Ругиланде? Восемьдесят? И вы додумались до вашего Закона о рождаемости, без которого слишком быстро размножились бы как кролики. Не ты ли чуть было не пала его Жертвой? Или ты уже и слово-то такое забыла — «стерилизация»? А если бы у Ругиланда был внешний враг, любая женщина имела бы право на рождение — рождение солдата! И подобные тебе не становились бы изгоями в собственных семьях, а потом — шлюхами…

И снова в ее словах есть доля правды… Но я призываю на помощь слова из Заповедания: ложь придумана Тенью, однако никто не станет пить сок волчьей ягоды. Если же уронить каплю его в воду, вода не перестанет быть водой, но выпивший ее — отравится. Ложь страшна не сама по себе, а тем, что отравляет соприкасающуюся с ней правду — потому-то ни одно учение не может состоять целиком из лжи… Надо только уметь отделить ее от правды, искать слабое место в рассуждении, либо слушаться не разума, но сердца своего…

Господи всеблагой, спаси меня от козней дьявольских, не дай мне усомниться ни в силе своей, ни в правде!

— Тень способна запятнать все, — говорю я тихо и упрямо. — Даже такое благо, как восемьдесят лет без войны. Уж передо мной-то не имеет смысла лицемерить…

Но Райнэя словно не слышит этих слов, продолжая гнуть свое:

— Что тебе надо от жизни? Красивые платья и побрякушки, мужиков тоже красивых и чтоб молились на тебя. Всякие новые места и приключения — правильно, я тоже не сторонница однообразия. Ах да, совсем забыла — песни и танцы, без них для тебя жизни нет. Ну и конечно, возможность вершить судьбы мира по своему вкусу, ты же у нас Королева! Так вот, последний раз говорю: Аренз с готовностью бросит все это тебе под ноги. Я тоже умею быть милостивой. Как ни хочется мне лично скрутить тебя в бараний рог, но старому приятелю даже я отказать не в силах. Я отдам тебя ему. Ты будешь владычицей в Замке-без-Лица, а это очень немало! Вся твоя жизнь станет бесконечным праздником, одной огромной восхитительной игрой. Ты абсолютно даром получишь то, о чем и мечтать не смеешь, и в придачу его самого. Не прячь глаза, я знаю, что он в твоем вкусе! Так займись всем этим и больше не привлекай к себе моего внимания. Тебе это будет несложно, ведь сфера влияния Аренза почти не пересекается с моей…

Я даю ей выговориться до конца. Все-таки наивно с ее стороны — неужели она считает, что сможет убедить или запугать меня после того, как я сумела отказаться от ЭТОГО во плоти… отвергла этот бледно-зеленый взгляд и ласку этих рук…

— Не мерь всех своей меркой, Райнэя, — говорю я после того, как она умолкла. — Рискуешь крупно просчитаться. Слава Андсире (при звуках этого имени ее так и передернуло!), я никогда не свихнусь на идее абсолютной власти. Ты называешь меня девочкой, ты говоришь, что я играю Сутями, как ребенок, — и тут ты в чем-то права. Наверное, я никогда не повзрослею до такой степени, чтобы перестать радоваться тому, что Радости достойно: лесу и полю, городам и дорогам, книгам и Словам, музыке и танцу, друзьям и любовникам… — я перечисляю, а передо мной как наяву встают мерцающие огнями ночные проспекты Авиллона, залитый дождем осенний лес, дорога в горах, где травы выше моего роста, полумрак и чуткая молитвенная тишина Храма в Заветном, деревенская ярмарка в Эсхаре, трехкилометровый красавец мост через Великую Реку… и лица, лица, лица… Пэгги, Орсалл, Ауре, Флетчер, мадам Гру, Хозяин, Нелли, Россиньоль, братья Лормэ, Кангрань Хеведи, Линхи, Ливарк, Лоти… Я касаюсь их своей мыслью, и словно теплый луч поддержки тянется ко мне от каждого.

Что может противопоставить этой силе Райнэя?

— И не смей мне лгать, я же видящая Суть вещей. Аренз для тебя не старый приятель, а просто временно удобный союзник. Что для тебя вообще-то редкость — ты предпочитаешь марионеток, которыми легко манипулировать, вроде «ах-какого-мужчины» Эренгара. Но и деятельность Аренза ты умеешь обернуть в свою пользу. Иначе ты ни за что не уступила бы его просьбе — ты без выгоды для себя ничего не делаешь. Надеешься отвлечь меня от основной Цели? Или купить на видения моего же собственного бреда? Еще раз повторяю — ничего у тебя не выйдет. Потому что кроме мелких радостей бытия, есть главная, которая тебе, увы, недоступна — Радость творения и со-творения. И ничто во всем мироздании не способно заменить ее ни мне, ни тем, кто мне подобен.

Она хорошо владеет собой. Я даже не вполне уверена, что мне удалось ее взбесить. Ничего, у меня в рукаве есть еще один остро отточенный аргумент.

— Но ты, безусловно, права еще в одном пункте — этот ваш Аренз, кажется, и вправду положил на меня глаз. И пусть в нем и в самом деле есть что-то бесконечно для меня притягательное, но, похоже, я для него притягательна не меньше. Так что не исключено, что, если ему понадобится выбирать между твоими и моими интересами, он выберет не твои.

Я улыбаюсь, и это улыбка торжества:

— Даже жалко, что он не очередная твоя жертва. Так легко вырывать из-под твоей власти тех, для кого я хоть что-то значу!

Подозреваю, что выгляжу в этот миг куда более по-королевски, чем Райнэя. Даже в разодранном платье, привязанная к позорному столбу — сейчас я владычица Кармэля.

О, она достаточно умна, чтобы это осознать, — и неприкрытая злоба коверкает черты ее прекрасного лица.

— Из-под моей власти? — она еще с трудом сдерживается, но раздражение так и пробивается наружу. — Ты что, всерьез вообразила, что Лугхад уже твой?!

— Он в своей собственной власти, — отвечаю я спокойно, хотя уверенность в этом у меня отнюдь не стопроцентная. — И знаешь что — кончай ты эти игры в допрос партизан. Еще вопрос, кстати, кто из нас в детстве не наигрался. В конце концов, я шла сюда, в Кармэль, за своим Магистром, а не за тем, чтобы показать конкретно тебе козью морду. Но, судя по тому, как ты жаждешь ее увидеть, видимо, придется показать. Как истинная артистка, я не могу не учитывать пожеланий публики, — добавляю я нагло, довольно точно копируя тон самой Райнэи.

Конечно, сейчас я отчаянно блефую — в том, что мне удастся показать помянутую козью морду, сомнения у меня весьма серьезные. Но давно известно: когда противник злится, он делает ошибки. Это во-первых, а во-вторых… этот расчет я сделала, исходя исключительно из воспоминаний о Верховном Экзорцисте, который был сильным энергетом, но весьма посредственным информагом. А ведь силой его наделяла именно она — сама только что призналась — так неужели она пожалела бы для своего верного слуги самого лучшего оружия? Для того и Гитранна подчинить пыталась, что сама-то в этом ни уха ни рыла… Кстати, ее поведение вполне укладывается в наблюдение Тали: энергеты всегда воспринимают информагов слабаками и пустышками, пока не схлопочут от одного из них промеж ушей.

Райнэя встает с кресла и снова подходит ко мне.

— Ты права, пора сворачивать шарманку — меня уже притомил этот философский диспут. Признаюсь, я ошиблась — надо было сразу прибить тебя, как крысу, когда ты так глупо открылась перед хозяйкой борделя, но я решила посмотреть, на что ты еще способна…

Струйка холодного пота пробегает по моей спине. Теперь уже мне приходится собрать все силы, чтобы не выдать своего истинного состояния.

Я совершила ошибку. Я была свято уверена, что затерялась в кармэльской толпе. Настолько уверена, что даже историю с подвеской Утугэля спустила на тормозах — ничего ведь не произошло после того, как я случайно показалась перед мадам в истинном облике… И даже в голову не пришло, что после этого со мной всего-навсего играли как кошка с мышью!

— Пока ты только танцевала на улицах, меня это забавляло, но когда ты настолько обнаглела, что разорвала пространство, а потом вернулась — я решила, что с меня хватит. Не надо мне в городе ни святых, ни чудотворцев, они на неокрепшие умы действуют крайне разлагающе.

Вот теперь окончательно ясно. Эхо силы, это любому продвинутому магу доступно. А ведь от истинного облика оно не меньше, чем от размыкания мироздания… Мать вашу, Волки, как же вы меня подставили из самых благих побуждений! Впрочем, Райнэя тоже права — я зарвалась. Забыла, что здесь я не ради абстрактного несения благодати в массы, а чтобы вытащить отсюда конкретного человека. Соответственно, и вести себя должна была не как Ирма диа Алиманд, а как засланный агент разведки с конкретным заданием. И еще забыла, что даже святых со всей их несомненной мощью время от времени побивают камнями, если не делают чего похуже…

И теперь сполна заплачу за эту забывчивость.

Андсира, к тебе взываю!!! Да, я знаю, что «моленье о чаше не красит», но неужели для меня нет ни одного шанса отбиться? Неужели все, что было — зря?! И доверие Гурда, и простодушная детская восторженность Китт, и гитара Луга в руках Лоти?

— Тогда не тяни резину за хвост! — бросаю я прямо в лицо Райнэе. — Хочешь прибить, прибивай скорее. Пока мои руки скованы, у тебя это великолепно получится. Все равно ведь не больше чем убьешь. Над душой моей власти у тебя нет. Да и над силой тоже — я не Ланнад, если еще помнишь такую.

— О да, ты не Ланнад, — спокойно кивает Райнэя. — Именно поэтому поединка не будет. Я, знаешь ли, не люблю рисковать. Но вот что у меня нет власти над твоей душой — заявление, прямо скажем, преждевременное. Ибо Лугхад все-таки сплел свой Черный Венок! И он был совершенно прав, утверждая, что услышавший все пять Слов навеки распростится со Светом в своей душе!

Она хлопает в ладоши, черные атласные занавеси за ее спиной раздвигаются, и я вижу Гитранна — в том же великолепном наряде, надетом Им ради Дня Благодарения, с которого ни ниточки золотой не упало, и в руках у него гитара… Вот только глаза Его пусты и холодны, словно сделаны из бирюзового льда, и на лицо вернулась прежняя отрешенность от всего земного, отсутствие понимания, где и зачем Он находится. Я невольно закрываю глаза — сейчас, холодно прекрасный, Гитранн невыносимо страшен! Таким Он был, когда возвращался в Кармэль после неудачной попытки бегства…

— Что ты опять с ним сделала? — непроизвольно вырывается у меня. — Опять — птицей в лицо?

Она кивает:

— Не правда ли, просто, но эффективно? Ненадолго же хватило твоего «вспомни все»! Впрочем, ты ведь так и не выучилась прикладной магии, так откуда тебе распознать «длинный поводок»?

Несмотря на то, что я холодею от ужаса, по краю сознания скользит мысль, что есть в ее словах какая-то зацепка, какой-то ключ к победе… Пытаюсь сосредоточиться — на принятие решения секунды, и даже думать страшно, чем заплатит Братство, если я не найду эту лазейку. А ее не может не быть — в конце концов, не полные же идиоты пишут те самые романы!

— Если мне не изменяет память — четыре Смертных Печати ты уже слышала. Что ж, перед тем, как твое сознание распадется на осколки, у тебя будет возможность насладиться пятой. Смею думать, что вещь, заряженная силой Камня, вышла у твоего Магистра лучшей из пяти.

Точно! Она не слыхала ее раньше! Она рассчитывает, что это всего лишь завершающее заклятие в магической цепи, которой Он опутал меня! Она так и не поняла, что информагия — это не только и не столько набор слов, сколько индивидуальный подход к каждому… Неизвестно откуда, перебивая недодуманную мысль, в сознание врывается давнее, не помню, где и когда слышанное: «По зову памяти былой о днях до Солнца и Луны…»

— Ты не захотела покориться своим желаниям — и они уничтожат тебя… Начинай, Луг!

…Его рука медленно-медленно тянется к струнам…

О Андсира всеблагая, если мои деяния угодны тебе, ты оборонишь свою дочь!

— Я вызываю Голос мой, чтоб силы сделались равны!!! — резко и отчетливо бросаю я в тишину за полсекунды до того, как ее разбивает первый аккорд.

Но он раздается, этот аккорд, и туманно-радужная пелена Замка-без-Лица застилает мой взор… мягкое, вкрадчивое кружение… а ведь Он еще даже не начал петь…

Лота и Тэль-Арно, младший брат мечевластителя Снэйкра, только что сменились с дежурства.

— Ну что, пошли домой? — Тэль-Арно благодушно хлопнул по плечу подругу.

— Подожди минутку, я сбегаю за нашей гитарой в комнату стражи, — попросила Лоти. — А то как-то даже неловко каждый раз у Лугхада его инструмент просить…

— Давай только быстрее, — не стал спорить Тэль-Арно.

Лоти торопливо зашагала через мощеный булыжником двор, а ее напарник остановился у ворот, задумчиво рассматривая вырезанных из камня чудищ, что покрывали стены Дворца Ульвенгельд, самого роскошного помещения из всех Залов Ночи.

— Тэль? — неожиданно раздался у него над ухом голос старшего брата. Тэль-Арно в жизни не слышал его ТАКИМ взволнованным. — А где Лотиа-Изар?..

Когда Лоти с гитарой в руках подбежала к воротам, Снэйкр оглушил ее известием:

— Вчера Луга и Лигнор взяли прямо на Лестнице. Говорят, сам лорд Райни был при этом.

— Кто взял? — севшим голосом переспросила Лоти. Лицо ее на глазах делалось белее мела.

— Разве это важно? Сколько-то наших, сколько-то Ниххатовых черных… всю Лестницу оцепили. Факт тот, что сейчас с ними разбираются непосредственно вон там, — Снейкр махнул рукой в сторону Дворца Ульвенгельд. — Видать, что-то серьезное, если не в подземелья бросили гнить, а в Бронзовый Покой потащили…

— Почему? — тупо спросил Тэль-Арно, потрясенный известием не меньше Лоти.

— Там щит энергетический, защита против магии… Ой, боюсь я за них, слов нет, как боюсь!

Глаза Лоти вдруг вспыхнули ярче солнечных бликов на мече:

— Ребята, что хотите, но я должна… Я должна узнать, что там происходит!

— Как? — безнадежно махнул рукой Снэйкр.

— А я по глухой стенке влезу, по химерам! Там же под самой крышей пара окошек для вентиляции — пролезу внутрь на перекрытия и сверху с балок посмотрю!

— С ума сошла! — горячо возразил Тэль-Арно. — Ты хоть представляешь, что с тобой за это сделают? Да не с тобой одной — со всеми нами!

— Вот и надо сейчас лезть, пока никого нет во дворе… А вы подстрахуйте меня, ребята, я вас очень прошу! Ну пожалуйста!

На минуту воцарилось тягостное молчание, во время которого, как и во время разговора, троица как-то незаметно смещалась от ворот к дворцовой стене.

— А, гори оно все!.. — вдруг ударил ее по плечу Снэйкр. — Сам полезу, не вас же подставлять!

— Нет, я должна, — тихо, но настойчиво возразила Лоти. — Я самая легкая, а там перекрытия ненадежные — сколько лет служат…

Они уже стояли под стеной.

— Ладно, лезь скорее, раз так, — согласился Снэйкр. — Ой, полетят наши головушки за то, что мы сейчас с прибором положим на присягу!

Лоти торопливо разулась, скинула форменный красный камзол, оставшись в том серо-голубом одеянии, в котором была в лесу. Прислонила кстене гитару, секунду посмотрела на нее — и вдруг решительно пристроила за спину.

— Великая Луна, инструмент-то зачем? — всплеснул руками Снэйкр. — Ты, Лоти, видно, немного того от волнения…

— Не спрашивай, — упрямо бросила Лоти, уже карабкаясь по стене. — Сама не знаю, но чувствую — надо зачем-то…

Тэль-Арно завороженно следил, как девушка ловко взбирается все выше и выше, как легко находят опору в каменной резьбе ее тренированные руки и ноги… Снэйкр, будучи куда большим прагматиком, тревожным взглядом окидывал двор, не спуская руки с рукояти меча.

Когда из-за угла вышли двое в черной парадной форме, указывающей на принадлежность к внешней гвардии, он сразу же кинулся им наперерез. Один из черных уже открыл было рот, чтобы окликнуть Лоти, но Снэйкр заступил им дорогу:

— Тише, ребятушки, ради всего святого! Не переполошите весь дворец!

— Да ты видишь — кто-то на стену лезет! — тут же возмутился один из черных. — Не положено!

— В том-то и дело! Лоти Серид с братцем моим поспорила на бочонок красного, что залезет по стене, влезет в слуховое оконце, вылезет из соседнего и спустится назад по стене же. А вы своим криком чуть все развлечение не сорвали!

— Бочонок красного — это вещь, — заметил другой черный. — А гитара-то зачем?

— Так в этом-то вся и соль! — Снэйкр вздохнул с облегчением — судя по всему, черные ничего не знали о том, что сейчас творится в Бронзовом Покое. — Заденет она за балку, струны звякнут — и все, проиграла, скинут ее с перекрытий.

— Хм-м… А ловко придумано! — восхитился первый. — Можно нам тоже посмотреть?

— Знаете что, ребятки… Если хотите, чтоб от вас польза была, последите с той стороны, чтоб патруль не появился, а появится — попробуйте уболтать, чтоб, будучи при исполнении, не испортили все. Нам-то самим не с руки, нам за Лоти следить надо.

— Ладно. Только уговор — вино распиваем впятером!

— Заметано! — ухмыльнулся Снэйкр.

— Ну ты даешь! — восхитился Тэль-Арно, когда черные скрылись за углом. — Это ж надо было так их!..

— Это я с перепугу, — мрачно бросил Снэйкр, проверяя, легко ли ходит в ножнах меч. — Хорошо, что обошлось без драки — кровь и трупы нам сейчас совсем ни к чему.

Тем временем Лоти уже протискивалась в слуховое окошко. Если бы действительно был спор, она бы выиграла его — струны не звякнули…

Долгий-долгий проигрыш, он уже истомил меня, кружится голова, и я почти не осознаю, когда вступает этот рвущий душу, знакомо бесплотный голос:

Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук,

Ваша поступь легка — шаг с мыска на каблук…

Танец, снова танец… Снова полупризрачное кружение масок среди черных мраморных стен, и два застывших Нездешних лика — оправленный в медь и оправленный в серебро — сливаются как по заказу… Я изрядный танцор, прикоснитесь же, лаийи — я выйду! Вот только я не лаийи, и не в моих силах прикоснуться…

Слова… я не слежу их, я в том состоянии, в каком можно только танцевать, — но я знаю, что прикована к столбу, все, что я могу — тряхнуть головой, разметав волосы, и я плачу, плачу… о, как мучительна и блаженна эта жажда небытия, особенно сейчас, в проигрыше между куплетами, и кружится, кружится мир вокруг прикованной меня, и с ласковой укоризной — глаза в глаза — тот, кому я сказала «vade retro» и кто теперь потерян навеки. Я знаю, что буду теперь умирать долго, долго, видя перед собой лишь это немыслимо прекрасное лицо и этот все понимающий взгляд, но уже никогда не ступлю в круг рядом с ним… Так умирал Лугхад, так буду умирать я — века, вечность…

И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой —

Вам же нравится пропасть, так рвитесь за мной…

Он убьет меня, уже почти убил… Так мне и надо — я сама взрастила в себе зерно своей гибели, отвергнув, но не сумев отречься от желаний… Снова проигрыш — боги мои, какая пытка… нет, я не буду умирать века — я умру прямо сейчас из-за невозможности вторить музыке движеньем, взорвусь, разлечусь осколками, как и предсказывала Райнэя… плавный ход мелодии, словно чья-то молитва за мою грешную душу… покойся с миром…

Requiem aeternam dona eis

Domine

Et Lux perpetua

Luceat eis…

Чистый, светлый, пронзительный голос девушки вплетается в мелодию, умело подстраивается к ней, словно так и надо — и звучание Языка Закона быстро очищает мое сознание, гонит из него гибельные наваждения… Его гитара звучит еще немного, потом Он почти испуганно роняет руки, но в Его игре уже нет нужды — теперь звучит другая гитара, над моей головой, сверху. Совсем другая мелодия — мягкая, мудрая, печальная, и голос девушки, какому лишь с небес и раздаваться:

Ты опоздал, мой светлый лорд, — увы, ты опоздал,

Ты был рожден — а мир твой умирал…

Поднимаю взгляд туда, ввысь… На одной из балок, в холодном луче, падающем из слухового оконца, стоит Лоти в своем голубоватом одеянии. Ноги ее босы, в руках гитара, и вся она — Свет и голос Света. Едва заслышав этот голос, Райнэя падает на колени, закрывает лицо руками, застывает неподвижно, словно и вправду стала Камнем. Мучительная судорога бежит по лицу Гитранна, но эта судорога ломает застывшую маску, словно лед трескается, и Его лицо на глазах становится таким же, как было в лесу, когда Он пил вино из моих ладоней… А я оживаю с каждым новым словом, сознание делается необыкновенно чистым и ясным, мысли легки, и силой полнится тело! Лоти царит, Лоти торжествует, голос ее — ветер, пламя, прибой, все, что живет и движется, в отличие от мертвого Камня:

Что ты увидел в искореженном стекле?

Суккубов, пляшущих под звуки виреле,

Греха и смерти похотливый карнавал?

Рога драконов, яд змеиных жал,

Отрубленную голову пажа,

Которую ты в губы целовал?

О нет, ты видел рыцаря в плаще,

Что силы не растрачивал вотще,

С хрустальной чистотою дум и дел…

Она, Лоти, и есть сейчас этот рыцарь — дева-воительница из тех, что склоняются над Чашей. Лоти… да нет, не Лоти — Азора Лотастар! Она же сейчас в своем Истинном Облике — боги мои, это не входившая-то в Круг Света!

Шальная мысль посещает мое просветленное сознание. Да, она женщина, но в то же время и рыцарь, и власть ее — власть Неба. Значит… значит, можно рискнуть на контакт «спина к спине», сильнее которого, как уверяет Лайгалдэ, у Братства ничего нет — объединение сил, рождающее качественно новую светлую мощь!

Единственное препятствие — Азора не знает контактных слов-ключей. И все же стоит попробовать, стоит-стоит!

Лицо Гитранна уже совсем ожило, с волнением и восхищением Он поднимает глаза вверх, любуясь своей неожиданно талантливой ученицей. Голос ее мягко замирает, дочитывая не подлежащий обжалованию приговор над Райнэей:

По доброй воле инфернальное избрав,

Ты навсегда отрекся от Добра —

Но я тебя не в силах осуждать…

Где она слова-то такие нашла — здесь, в Кармэле?! Во сне увидела? Райнэя бьется, словно от удара током, когда Азора еще ласковее повторяет: «Но я тебя не в силах осуждать…» Снова слова заупокойной, последний аккорд… Все замерло. Лоти стоит на балке, опустив гитару к ноге и словно не вполне понимая, ЧТО сделала.

И я решаюсь.

— Азора! — зову я. Она поворачивает голову, сплетая свой взгляд с моим.

— Азора! Наверху голубое, внизу же — зеленое!

Она секунду медлит. И вдруг с просветлевшим лицом отвечает:

— Между голубым и зеленым найдется место для любого цвета.

Так, следующая задачка посложнее — она же не знает Высокой Речи… зато, как все Последние, знает Язык Закона. Считает или нет?!

— От начала дней и вовеки пароль мой — Dismay.

«Dismay» на Языке Служения — Мера. Буквально «надежное, то, на что можно положиться». Но Мера дается для земли, небу же необходима…

— От начала дней и вовеки отзыв мой — Credo, — спокойно и четко произносит Азора, словно затвердила эту формулу в храмовой школе.

Получилось!!!

Не успеваю я осознать это, как словно огромная волна подхватывает и несет меня, и вся яркость мира врывается в мое сознание. Я — это я, Элендис Аргиноль… и Тали, Жрица Ветра, что застыла сейчас под аркой Храма в Заветном, ослепленная яркостью огненного заката, и веселая, немного циничная Жрица Жизни Мадлон, и тихая добрая Тинка, пробудившаяся среди ночи в своей девичьей постельке, и сильная, спокойная, надежная, как твердь под ногами, Ярри, на минуту отложившая тренировочный деревянный меч…

Мы пятеро — единое сознание. МЫ — ЭТО Я.

Инициация свершилась. Я стала полноправной Леди Огня. И это куда большая победа Света, чем возвращение Гитранна, чем даже обретение Азоры!

Я — Королева, Вечная Жрица, которой подвластны все силы мироздания. В этот миг я — земное воплощение Скиталицы, одной из двух, что когда-то увидели этот мир во сне.

Спокойно я вынимаю руки из каменных гнезд — они проходят сквозь камень, как сквозь воду, Слегка встряхиваю ими, разминая, — золотые цепочки скользят по запястьям, темно-зеленые рукава стекают к локтям.

— Прыгай сюда, — радостно кричу я Лоти. — Да не бойся! Помнишь, как Гитранн у нас дома прыгал — давай и ты так же!

— Ага! — кричит Лоти в ответ и через секунду уже легко опускается рядом со мной, словно пушинка, которую ветер бережно положил на землю. Глаза ее так и сверкают — не знаю, что творится в ней, но явно тоже прибыло могущества.

Гитранн, улыбаясь, подходит к нам, слегка целует Лоти в макушку — та так и вспыхивает от удовольствия.

— Ты молодец, Лотиа-Изар! Не так уж долго я был твоим учителем, но до конца жизни буду гордиться такой ученицей…

— Восторги на потом, — осаживаю я их. — Сначала надо решить, что вот с ней делать, — указываю на Райнэю, все еще корчащуюся на полу. Она поднимает голову на мой изменившийся голос… да, конечно, я ведь произнесла это голосом Тали.

— Ты узнаешь меня? — спрашиваю я-Тали, холодно глядя в карие глаза навыкате. — Мы уже много раз встречались с тобой — помнишь?

Она кивает. Испуг сделал ее почти некрасивой.

— Встречались мы с переменным успехом. Несколько раз тебе как следует доставалось от меня — ты помнишь это и боишься. Несколько раз мне доставалось от тебя… Вот ты сейчас сидишь и думаешь, что это все случайность, что если бы не проклятая песня проклятой девчонки… так ведь, Райнэя? Или все же — Эффа?

— Райнэя… — шепчет Азора.

— Ты не догадывалась, что она и лорд Райни — одно лицо? — оборачиваюсь я к ней. — Да, это тело каменной лаийи, но от самой лаийи Ольды тут уже несколько сотен лет как ничего не осталось. Некий демон весьма высокого ранга, узнаваемый именно по невозможности долго быть одного и того же пола, занял это прекрасное тело и расположился в нем с комфортом. У этого демона много имен, я предпочитаю старомодное кардорийское Эффай.

Мы стоим треугольником вокруг нее и смотрим сверху вниз. И она молча смотрит на нас — снизу вверх. Те, которые я, внутри меня советуются между собой незаметно для окружающих.

— В общем, так, — говорю я наконец устало. — Ты мне надоела. Ты очень надоела всем, которые я. Не буду говорить высоких слов насчет злодеяний, которые переполнили чью-то там меру, — не мне судить. Видят боги, я не собиралась трогать тебя, когда шла в Кармэль. Мне был нужен один человек, а не игра в мировую революцию или там падение Кольца. Но ты слишком много о себе возомнила и напала первой. Ты рассчитывала стереть меня в порошок до того, как я обрету проектную мощность, но… получилось то, что получилось. Элендис Аргиноль отпустила бы тебя, но сейчас я — это Я. Правда, даже в этом состоянии я не могу уничтожить тебя совсем, но в моей власти причинить тебе очень много очень существенных неприятностей. И сейчас я это сделаю, потому что некоторые вещи оставлять безнаказанными преступно. Конечно, Азора сковала тебя Словом всего на час, а то и на полчаса, но уверяю тебя — я уложусь в эти полчаса. На сем речь прокурора считаю законченной. Да, предупреждаю: попытаешься превратиться в птицу — воздух тебя предаст, а потом я из ложно понятого чувства справедливости позволю Магистру Гитранну придушить эту птицу своими руками. Понятно?

Она все так же сжимается в комок у наших ног и молчит. Что ж, по крайней мере в неразумном поведении эту тварь обвинить не мог никто и никогда.

— Значит, понятно, — заключаю я. — В таком случае, Гитранн и Азора, отойдите к дверям.

Они без лишних слов выполняют мою команду. На секунду я бросаю взгляд на свое отражение в зеркале из полированной бронзы — молодая женщина в темно-зеленом, с темно-рыжими волосами, разметавшимися по плечам, и язычком зеленого пламени меж бровей… Бесконечно свободная. Неуничтожимая в принципе.»

«Я ОГОНЬ — ТЫ ЗОЛА! Я ЖИВУ — ТЫ ЖИЛА!..»

Уверенным движением я поднимаю руку в луч дневного света и легко, словно давно к этому привыкла, выхватываю из ниоткуда свой кинжал с посеребренным лезвием. Лишнее доказательство того, что инициация состоялась. Отрезаю кинжалом прядку волос, кладу на ладонь и легко выдыхаю — йо-хха!

Огненные волоски тут же разлетаются по залу, словно подхваченные ветром, и там, где они опускаются, мгновенно вспыхивает пламя. Я отхожу к дверям, обнимаю за плечи друзей и с минуту любуюсь, как разгорается мое пламя, которое не загасишь ничем…

Говорят, демоны, умирая, всегда страшно кричат. Волосы и платье той, что была Райнэей, уже вспыхнули, но она все так же неподвижна и лишь хрипло стонет, стиснув зубы.

— До чего приятно смотреть на врага, ведущего себя с достоинством, — кажется, это произнесла я-Ярри. — Прямо сердце радуется. Пойдемте отсюда скорее — самое большее через десять минут пламя охватит все здание. Огонь-то нас не тронет, а вот рухнувшей балкой пришибить может запросто.

Гитранн и Лоти снова подчиняются. Мы бежим к выходу по коридору, сплошь выложенному синевато-серым мрамором цвета грозы, и на бегу я чувствую, как я-мы снова становлюсь я-Элендис, как покидают мое сознание сестры-жрицы, возвращаясь к прерванным делам. Последней уходит Тали, одарив меня на прощание мысленным эквивалентом одобряющей улыбки.

— А вот теперь, судя по всему, и начнется бразильский карнавал, — озабоченно произношу я — снова всего лишь я, Элендис Аргиноль. — Который, как известно, всегда сопровождается массовыми потерями населения…

Странно, когда я была едина впятером, то воспринимала происходящее достаточно бесстрастно, а теперь, снова став лишь собой, начинаю волноваться все сильнее и сильнее. Казалось бы, теперь-то чего бояться — от Райнэи, она же лорд Райни, уже сейчас остались одни обгорелые кости…

Если кто-то сочтет это тривиальным актом мести — он будет неправ. Во-первых, я сильно ограничила эту дрянь во времени и пространстве — теперь, моими стараниями, она лет сто вообще не сможет воплотиться, а прежнего могущества не достигнет еще дольше. А во-вторых… в какой бы облик она ни воплотилась после, это уже не будет Ольда Райнэя, та, кого любил Джейднор Аран, та, кто помогала ему воздвигнуть Башню Теней! Эта душа обретет покой, это имя больше не будут марать разной скверной!

Гитранн, Азора, Ольда — три свободные души. И если хоть кто-то посмеет сказать, что это такая мелочь в масштабах мироздания…

Когда мы выбегаем на мощеный двор, страшный грохот и треск раздаются за нашими спинами — обрушилась кровля Дворца Ульвенгельд. Только бы напрасных жертв не было — мало ли народу во дворце, когда мы по коридору бежали, то и дело натыкались на каких-то слуг.

«Бразильский карнавал» уже в самом разгаре: кто-то прыгает прямо из окон, кто-то сцепился у ворот… Быстро и осторожно касаюсь толпы мыслью — теперь это получается у меня легко, словно уже сто раз делала. Тише, тише, вы под моей рукой… слава богам, пока только один или двое погибших, а раненые — это не страшно, сейчас мне дана власть в неделю заживить без следа любое увечье вот этим простым мысленным прикосновением. Интересно, они что — настолько поддались панике, что до сих пор не заметили, что мой огонь не жжет живую плоть?

— Вот вы где!

Снэйкр рвется к нам через двор, мечом расчищая дорогу Тэль-Арно, который ведет в поводу двух гвардейских вороных коней, уже оседланных.

— Что с Райни, не спрашиваю — кажется, и так ясно, — задыхаясь, выговаривает Снэйкр, оказавшись рядом с нами. — Кто это так радикально сработал? Неужто ты, менестрель?

— Я тут вообще ни при чем, — отводит глаза Гитранн. — Огонь зажгла Лиганор, но Слово сказала Лотиа-Изар.

— Даже так? Вот так и узнаешь, что полжизни прожил бок о бок с заклинательницей! А впрочем, я всегда знал, что Лоти еще покажет им всем! — говоря это, Снэйкр продолжает расчищать дорогу — теперь в направлении ворот. — Ладно, отставить разговоры! Значит, на каждую лошадь — по двое, мужчины берут на седло женщин — и ходу отсюда, пока у людей первый шок не прошел и они не осознали, кто тут главный возмутитель спокойствия!

— Тогда к нам, наверное, не стоит… — растерянно говорит Гитранн. — Наш дом многим известен…

— Да при чем тут — к вам, не к вам! Я говорю — бегите прочь из Каэр Мэйла, пока дороги не перекрыли! Ниххату в компетентности не откажешь, суток не пройдет, как на вас охота начнется. Лоти, нечего кривиться, к тебе это тоже относится. Да не переживай ты так! Зато в Орден вступишь, о котором так мечтаешь…

— Уходить именно сейчас? — переспрашиваю я. — Не бесчестно ли, мечевластитель Снэйкр?

Он смотрит мне в глаза.

— Знаете, леди Лигнор — не бесчестно ничуть. Все, что вы могли сделать для города, вы уже сделали. Путь ясен, Райни нет, а нас нельзя всю жизнь вести за руку. Мало же вы цените себя, если считаете, что в Каэр Мэйле не найдется тех, кто продолжит ваше дело! Именно поэтому я и остаюсь. И ты, Тэль, можешь остаться, если хочешь…

— Нет, — Тэль-Арно краснеет, как его камзол, — я с Лоти… В конце концов, нужен же им еще хоть один меч!

— Так я и знал, — Снэйкр чуть улыбается и вдруг наклоняется к моему уху: — А кроме того, леди Лигнор, это ваш единственный шанс остаться для города простым человеком, а не новым воплощением Королевы! Когда учишь тому, что «так может всякий», ни к чему оставлять лишние доказательства, что сам-то ты — не совсем «всякий».

— Спасибо, мечевластитель, — отвечаю я тоже шепотом. — Я и не догадывалась, что ты настолько мудр…

— А, пустое, — он хлопает меня по плечу. — Ну, по коням, не теряйте времени! На нас уже оглядываются! И как только будет возможно, разрезайте мир, или как это у вас называется…

Действительно, разговоры уже излишни. Главное — обе гитары и мое ожерелье — при нас, а все остальное не имеет никакого значения. Ветер поднимается, кони бьют копытами, мы уже в седлах…

— Удачи вам! — кричит Снэйкр и с размаху шлепает по крупу обеих лошадей.

— И тебе удачи, Снэйкр! — кричу я в ответ, уже стремительно удаляясь от ворот. — Спасибо за все!

…Ветер, ветер в лицо. Ветер отбрасывает назад не только плащи, волосы и гривы коней, но и голоса. Ветер леденит мою полуобнаженную грудь, позвякивает подвесками ожерелья, вбивает дыхание обратно в горло.

Мы с Гитранном — впереди, на Лотиной кобыле с белой звездой во лбу. Я сижу боком, по-женски (какой идиот придумал, что женщине удобнее сидеть именно так?!), но кольцо рук Гитранна, сжимающих поводья, надежно, оно не позволит мне упасть даже на самой безумной скорости. Скосив глаза влево, я вижу Его лицо — напряженное почти до вдохновенности, и как пламя на ветру, летят за Ним Его длинные волосы… Прямо-таки Нездешний валлийских легенд, эльф из Дикого Гона.

На три шага поотстав от нас — Лоти и Тэль-Арно. Эти скорее вызывают в памяти герб рыцарей-храмовников — два война на одной лошади. Лоти все в той же длинной голубой рубахе и босая, но все равно — рыцарь. Поводья в ее руках, Тэль-Арно крепко обнимает ее — пожалуй, крепче, чем это необходимо таким хорошим наездникам, как он и она…

Город мы пролетели пулей, пронеслись по его улицам, как знамение перемен, и цокот копыт звоном отлетал от вечно мрачных каменных стен, и те, кто успевал разглядеть цвет наших с Гитранном волос, угадав истину, кричали нам вслед слова прощания…

А сейчас стелется под копыта коней выжженная солнцем трава, испуганно кидается прочь серенькая степная лисичка, вспугнутая топотом, и вьется, вьется пыль далеко позади нас — кажется, мы летим так быстро, что она не успевает даже коснуться нас.

Время встало. Нет ничего, кроме этой бешеной скачки.

Ветер относит голоса, поэтому в первый момент мне вообще не удается услышать оклик Тэль-Арно. Но у Гитранна более чуткий слух — он слегка натягивает поводья, позволяя «двум храмовникам» поравняться с нами.

— Нужна передышка! — снова кричит Тэль-Арно, захлебываясь ветром. — Еще полчаса такой скачки, и я загоню своего коня!

— Нет, наша еще может бежать, — отзывается Гитранн. — Наверное, потому, что мы с Лиганор легче, чем вы с Лотиа-Изар…

— Прежде всего потому, что я подпитываю ее силой, — вмешиваюсь я. — Тэль прав — я совсем забыла, что равняться надо на слабейших. Так что доезжаем шагом вон до того березового колка в ложбинке и там встаем на отдых.

Березы здесь совсем не похожи на мои родные ругиландские и даже на те, что были во вчерашнем лесу — сероватые, неровные стволы, испятнанные лишаями наростов, мелкие, с ноготь большого пальца Тэль-Арно, листья, И в отличие от того же леса, желтизна только-только тронула их кроны. Однако в траву, которая здесь несколько зеленее, чем в остальной степи, уже порядком насыпалось золотых монеток.

— Раз березы и зеленая трава, значит, вода близко, — замечает Лоти.

— Все равно не докопаемся — нечем, — машет рукой Тэль-Арно. — А жаль. Пить хочется.

— И есть, — добавляет Лоти. — Лошадям-то что, здесь трава неплохая. А вот нам…

— Слушайте, — неожиданно говорит Гитранн. — Зачем мы вообще дернулись в степь?

— Как зачем? — удивляется Лоти. — Снэйкр же велел нам убираться из города, пока не началось…

— А не проще ли было заехать куда-нибудь на окраину и разомкнуть пространство там? Вчера же получилось…

— Сегодня не получилось бы, — перебиваю я. — Ты считаешь, я не проверяла? Боюсь, что это можно было сделать только вблизи от нашего дома — ты за не знаю сколько лет сделал из него самое настоящее место Силы.

— Почему же ты молчала об этом?

— Потому что Снэйкр мудр. Если бы мы не убрались из Кармэля в первый же час, мы могли не сделать этого вовсе. Особенно Лоти — это в ее стиле. Да и у тебя, Гитранн, временами бывают приступы личного героизма. И что бы я одна смогла против вас всех со своим инстинктом самосохранения? А так — тыгыдым, тыгыдым, тыгыдым, все мысли ветром выдуло, а когда остановились — так уже далеко от города, возвращаться вообще никакого резона.

— Да, некая логика в этом есть, — признает Гитранн. — Но тогда почему бы нам не попробовать разомкнуть пространство прямо здесь?

— Попытка не пытка, — я напрягаюсь, пытаясь вызвать в памяти картину той вчерашней осенней лесной поляны. Картинка норовит расплыться, смазаться — верный знак силового противодействия, но пассивного. При активном бывает рябь, как помехи на телеэкране. А пассивное — плохо, но съедобно, сила пробивается силой же. Еще раз попробуем… Нет, не фиксируется. Хоть стреляйся — не фиксируется!

— Иди сюда, Гитранн, — бросаю я сквозь зубы. — Войди в мое сознание — будем пробивать объединенными усилиями.

Наши руки соприкоснулись. Странно, почему-то я совсем не чувствую Его у себя в мозгах…

— Представляй нашу поляну у озера, — отрывисто командую я. — Представил?

— Плывет слегка…

— Ничего страшного, у меня тоже плывет. Так, теперь я фиксируюсь на определенном ориентире, поддерживай меня и тоже фиксируйся…

Так, что же выбрать? Озеро? Нет, слишком абстрактно, лучше старую иву у воды, с торчащей из низа ствола молодой порослью и с кучкой рыбно-грибных очисток в ямке у корней… Черт, я по-прежнему не ощущаю Его поддержки!

— Зафиксировался? — спрашиваю я все так же отрывисто.

— Вроде да… Камень, на котором Лоти грелась, так?

— Блинн! — я в отчаянии ударяю рукой по стволу березы. — Я об этом камне даже не думала! Гитранн, ты что, совсем меня не читаешь?!

— Не могу понять… Контакт какой-то… наполовину подсознательный, как тогда, когда ты Говорила у нас дома. Я скорее угадываю движение образов в твоем мозгу…

— И угадываешь неверно! — я начинаю злиться, а это, как известно, концентрации не способствует. — Попробуем еще раз!

Эх, раз, еще раз… Весь следующий час целиком уходит на пробы. С Гитранном почему-то так и не получается полного контакта. С Лоти контакт получается легко, но и наших с ней объединенных усилий недостаточно, чтобы сломать стенку пассивного противодействия…

— Подобьем итоги, — наконец мрачно говорит Гитранн. — Нас четверо. До Бурого Леса в самом лучшем случае еще пять суток пути таким же галопом. Все питье — литровая фляжка Тэль-Арно, и то не с водой, а с вином. Вся еда — горсть сухарей в седельной сумке Лотиа-Изар. В степи, правда, бегает всякая живность, но у нас только два меча и кинжал Лиганор — ни лука, ни стрел. А подзывать животное к себе, чтобы убить, — за такое можно и эмпатическими способностями поплатиться. Плюс на четверых — два плаща, из них один шелковый. Здесь, где есть топливо, это неважно — Огненные мы с Лиганор или нет? — но там, где гореть будет нечему… Короче, Снэйкр загнал нас в ловушку.

— Почему сразу Снэйкр? — возражаю я, но, если честно, без особого энтузиазма. — Он же не мог знать, что зона непроходимости простирается на целый день пути!

— Ладно, не Снэйкр… Сама же говоришь: не важно, кто виноват, важно, что делать. А на этот вопрос у нас есть только три варианта ответа. Первый — двигаться дальше, в надежде на то, что попадутся Волчьи кочевья…

— По-моему, дохлый номер, — отзывается Тэль-Арно. Все время, пока мы с Гитранном маялись дурью, они с Лоти шарились под березами в поисках грибов. И кажется, не совсем безрезультатно.

— Вот и я того же мнения. Второй вариант — вернуться в город, где нас ждет с распростертыми объятьями лорд Ниххат. Дальше повторится сцена на Лестнице — договорить Слова нам помешают мечи и арбалеты гвардии.

— Тоже верно, — со вздохом произносит Лоти. — А какой третий вариант?

— А третий — развести костер, поджарить на нем то, что вы насобирали, перекусить и лечь спать. А наутро снова попытаться раздвинуть ткань мироздания. Возможно, сейчас неблагоприятное время, или мы просто устали, или сидим не на том месте — не полная же здесь непроходимость… Данный вариант хорош всем, кроме одного: если он не сработает, выбор автоматически сводится к первым двум.

— Вот когда сведется, тогда и будем думать, — подвожу я итоги дискуссии. — А пока действуем по форме номер три.

…Лоти снимает с огня палочки с жареными подберезовиками. Жалкая горстка — этим бы котел каши приправить, да только нет у нас ни котла, ни крупы…

— Я, пожалуй, не буду есть, — решительно говорит Тэль-Арно. — Я с утра баранины с фасолью наелся — до сих пор желудок молчит. Ешь ты мою порцию, Лоти.

— А ты мою, Лиганор, — поддерживает его Гитранн. — Я привык голодать.

— Ничего подобного! — я пытаюсь воспротивиться, но Он решительно сует мне в руки свою палочку:

— Давай ешь, не упрямься. Тебе завтра силы понадобятся стенку проламывать, а уж я-то знаю, какая ты бываешь, когда голодна!

Голод и настойчивость мужчин берут свое — мы с Лоти уминаем все грибы с сухарями, даже крошек не остается. Грибы плохо прожарились — сердцевина полусырая, а снаружи уже обугливаться начали — зато на двоих это действительно ужин, а не способ еще сильнее раздразнить желудок. Затем Тэль-Арно пускает по кругу свою фляжку. Каждому по глотку, больше нельзя. Смеркается. Костер уже прогорел, волны жара ходят по алым угольям.

Костер у нас необычный — сухие березовые ветки сложены кольцом вокруг пространства, на котором лежа могут устроиться четверо. Только это позволит ему отдавать нам тепло до самого утра — такое магическое кольцо я без труда удержу и во сне.

— Знаете что, — задумчиво говорит Гитранн, — постою-ка я эту ночь на страже. Мало ли что…

— Лучше я, — протестует Лоти. — Ты и так уже не ел, а теперь еще и спать не собираешься…

— Именно он, — обрываю я. — Он среди нас единственный Нездешний, а у них ритм жизни более медленный, одну-две ночи не поспать ничего не стоит. К тому же он и видит в темноте лучше нас всех. А ты, Гитранн, тогда возьми плащ Тэль-Арно, он потеплее, а мы укроемся твоим — все равно огненное кольцо не даст нам замерзнуть.

— Хорошо, — кивает Он.

Час спустя я уже лежу на охапке сохнущей травы, натягивая на себя край плаща цвета ясеневой листвы. Лоти и Тэль-Арно рядом со мной давно уже сопят, но ко мне сон не идет, несмотря на усталость, — я всегда плохо засыпаю под открытым небом. То и дело снова открываю глаза и вижу Гитранна, который стоит, прислонившись спиной к березе, и вслушивается в шорохи вечерней степи. Руки Его скрещены на груди под черным плащом Рыцаря Залов, темно-пламенные волосы схвачены на затылке каким-то кожаным обрывком, чтоб не мешались, а левая щека испачкана сажей костра… Невольно снова и снова возвращаются в сознание слова Смерти Огня: «Мир припал на брюхо, как Волк в кустах, мир почувствовал то, что я знаю с весны…» Он не доверяет степи, я знаю это, но сейчас Он — органичная ее часть, куда более органичная, чем любой из нас троих, чем даже фыркающие в березняке вороные кони…

Багровый степной закат… Хорошо хоть дождя ночью точно не будет — не сезон. А то довелось мне однажды вот так проснуться от холодного душа с небес — до сих пор как вспомню, так вздрогну…

Пробуждаюсь я от тихого шепота в самое ухо:

— Лиганор! Просыпайся, Лиганор, очнись!

— А?.. Что? Который час? — выговариваю я еще в полусне, толком не разомкнув век.

— Час после полуночи. Вставай — сюда движется конный отряд!

Меня словно ветром выдувает из-под плаща.

— Какой отряд, Гитранн?

— Одно могу сказать — не Волчий. Волки ночью по степи с факелами не ездят.

Голова, проклятая, раскалывается. Шесть часов (а вероятнее всего, только пять) для меня — не сон, а издевательство. Небо сплошь усыпано звездами, но луна уже села — чуть заметно серебристое зарево у горизонта. А у другого края горизонта, откуда прискакали мы, медленно, но верно разгорается другое зарево — отсвет земного рыжего огня.

— Через сколько они будут здесь? — спрашиваю я, перепрыгивая через алое кольцо углей, чтобы лучше всмотреться. Тело сразу же обдает леденящим холодом осенней ночи — бр-р!

— Думаю, меньше, чем через час. Они идут по следу, всматриваются…

— Если я погашу их факелы, будет больше, чем через час?

— Я уже думал об этом. Они зажгут их снова. А если гасить все время — это то же самое, что громко крикнуть на всю степь: «Мы рядом!» Наверняка у них с собой есть какой-нибудь завалящий маг, а чтобы обнаружить нас, им и такого хватит.

— Так что же делать?

— Прежде всего будить наших рыцарей…

Я прыгаю назад, в огненное кольцо, сдергиваю со спящих плащ Гитранна и заворачиваюсь в него сама.

— Лоти, Тэль, вставайте! Тревога!

Они вскакивают, мутно озираются спросонья.

— На наш след напали!

— Волки? — спрашивает Тэль-Арно, еще не придя в себя.

— Какие Волки! Это отряд Ниххата! Сколько их там, Гитранн?

— Да уж не меньше двадцати. Отсюда трудно точнее…

— Так, народ, прочь из кольца, сейчас я буду его гасить. Нечего облегчать им задачу!

Кольцо полностью покорно моей воле — достаточно властного «спи!», даже не произнесенного вслух, как оно мгновенно гаснет, оставив лишь теплый пепел.

— Ну что, по коням? — Тэль-Арно смотрит на нас с Гитранном, ожидая приказа.

— Да, вы седлайте коней. А мы… двадцать-то минут у нас в запасе есть, Гитранн?

— Столько есть, но не больше. Через полчаса мы уже не сможем бежать, придется Говорить. А через сорок минут, боюсь, и Говорить будет поздно.

— Тогда в последний раз пробуем разомкнуть пространство…

Поляна, поляна, я не очень хорошо помню, как ты должна выглядеть ночью… к черту, попробуем что-нибудь другое, например…

— Лиганор, это бесполезно] Я снова не читаю тебя!

— Слушай, у меня такое ощущение, что дело в тебе, — яростно шепчу я. — С Лоти у нас все получалось, только сил не хватило. А тебя словно что-то экранирует…

— Что может меня экранировать? Ты вроде бы счистила с меня все наваждения Райнэи… На мне даже защитного браслета нет.

Защитный браслет…

И тут приходит ослепительное озарение.

— Кольцо! — почти ору я. — Кольцо на твоей правой руке!

— Не говори глупостей, Лиганор, оно серебряное. Я же принимал вчера Нездешнее обличье, но боли не чувствовал…

— А ну сними! — не слушая Его, приказываю я. — Дай сюда… Так я и знала! Если серебро намагничивается, то я ручная крыса из борделя Китт! Оно только посеребренное, кольцо твое! — сую этот несчастный кусочек металла в пояс, а руки трясутся, не слушаясь… — И вот теперь давай попробуем еще раз! Если и сейчас ничего не выйдет — тогда по коням… Руку!

Контакт происходит мгновенно и мощно — словно прожектор включился в ночи. Уверенный энергетический поток Нездешнего — мощное дерево, по которому я взбираюсь плетью дикого винограда. Я нервничаю, меня всю трясет, некогда сосредотачиваться на нашей несчастной поляне, поэтому я цепляюсь именно за этот образ — старые деревья, замшелые и увитые этим самым виноградом…

— Вижу Цель!!! — раздается рядом со мной Его звенящий радостью голос!

Я открываю глаза. В темноте разрыв ткани мироздания почти незаметен — просто в одном месте темнота кажется более теплой и влажной, дрожащей от тяжелых испарений… Гитранн делает шаг — и оказывается ТАМ, Его вытянутая рука выскальзывает из моей ладони.

— Ты удержишь этот разрыв минуты три? — спрашиваю я.

— Постараюсь.

— Тэль, Лота, — кричу я в полный голос, — хватайте лошадей и проводите их слева от меня, со стороны спины! Живее, мать вашу!

— Только осторожнее, — словно с того света доносится Его голос, — по-моему, здесь болото.

Я оборачиваюсь через плечо — зарево заметно приблизилось, уже можно различить отдельные огни факелов, ветерок доносит обрывки команд. Мы не видны в темноте, но мои крики и звон конской упряжи, судя по всему, были услышаны — отряд быстро спускается в ложбинку с березами. Ничего, несколько минут у нас еще есть. Лота проводит свою кобылу — я кожей ощущаю, как раздвигаются края разрыва, пропуская зверя и его хозяйку.

— Скорее, Тэль, где ты там?

Мы успеем, не можем не успеть… Тэль появляется бегом, таща за собой коня.

— Эй! — крик сверху. — Выходите лучше сами! Вы там, мы же слышим! Все равно не скроетесь!

Тэль решительно шагает через край разрыва, но конь его неожиданно начинает упираться. С замысловатым ругательством юный Рыцарь в Алом дергает за повод заупрямившуюся скотину…

Огонь факела уже мелькает среди берез…

Преодолевая дрожь в коленях, я вскидываю руку:

Отблеск огня на моей руке,

Капля воды в моем кулаке.

Солнечным пламенем, талой водой,

Воины Тени, велю вам:

СТОЙ!

Откуда что и взялось — с перепугу даже что-то вроде Слова сымпровизировалось! Сработает, не может не сработать — наглость, она города берет.

Так и есть — шок, чисто психологический, но огни замерли, не приближаясь ко мне. Передние ноги… задние… ну Тэль, ну молодец — затащил-таки в разрыв этого вороного ишака, которого неизвестно за что возвели в достоинство рыцарского коня!

Реку с пути никто не свернет,

Солнца по небу извечен ход.

Именем утра, что гонит ночь,

Воины Тени, велю вам:

ПРОЧЬ!

С этими словами я делаю шаг вперед. Теплый и влажный воздух обнимает меня. С той стороны края разрыва поблескивают зеленоватым серебром. Огонь факела последний раз мелькает между ними — а потом я замыкаю разрыв эффектным ведьмовским знаком, ярко вспыхивающим в обоих мирах сразу. Несколько минут в глазах мешанина из золотых линий и завитков, а когда она гаснет, передо мной лишь трухлявый ствол дерева да яркая сочная зелень на кочковатом бережку озера-болота… Я поворачиваюсь к своим спутникам.

— Ты снова спасла нас, Королева, — с этими словами Гитранн отвешивает мне низкий поклон…

И вот тогда я подставляю Ему подножку, кидаюсь на Него сверху, и мы катимся по зеленой траве, Он отбивается изо всех сил, но я все равно нахожу Его губы и азартно впиваюсь в них, как вампир в свою жертву, долго не отпускаю, а потом ищу губами Его ресницы и не слишком удивляюсь, ощутив соленый привкус…

—…Лиганор, отпусти немедленно, что ты делаешь, ты с ума сошла, Лиганор, отпусти…

Какое-то время я еще борюсь с Ним, а потом, покорная новой внезапной вспышке, резко разжимаю объятья и валюсь лицом вниз на одну из кочек, и бешеные слезы неудержимым потоком льются из моих глаз. Я не вытираю их, плачу молча, и сама не знаю, от чего реву — может быть, от страха перед собственным могуществом? А может быть, именно так плачут от радости?

Лоти подходит ко мне — я чувствую — вот-вот положит на плечо утешающую руку, но Он, не поднимаясь с земли, отстраняет ее, мягко, но властно:

— Не трогай, пусть плачет. Наверное, так надо, — и, задумчиво, непонятно кому и зачем: — Mon faennro na rionat Кааег Maeyl'…

Волосы рассыпались по земле — я опять обронила гребень. Вижу прядку, упавшую мне на щеку и левый глаз, и не сразу осознаю, что если сравнить ее цвет с цветом разметавшихся тут же волос Гитранна, то никакой разницы не заметно.

* * *

А в это время из свинцовых туч, сгустившихся над Кармэлем, с оглушительным раскатом ударила молния — и хлынул ливень, да такой, какого и летом-то давно не бывало в этих засушливых землях! Небо обрушилось на землю со всем неистовством, и узкие улочки моментально превратились в бушующие реки, и звон и плеск низвергающейся с неба воды заглушил все прочие звуки, так что любой, кто желал быть услышанным, должен был кричать…

«Он пел — и строка его текла печально, как черная река, звеня, рассыпались зеркала на лица и блики, и время качало головой, летая задумчивой совой над тем, кто нашел какой-то свой путь в мудрые книги. Огонь обжигал его уста, гитары сухая береста пылала — и в запахе костра мне слышались крики…»

…И, разбрызгивая вокруг себя дождь, по колено в воде, мечевластитель Снэйкр у парадного подъезда леди Сульвас один отбивался от четверых солдат Ниххата, присланных взять его за пособничество нарушителям спокойствия. Капли дождя водопадом низвергались с выступающей кровли — и разлетались веером, сталкиваясь с бешеной сталью пяти мечей, так что облако водяной пыли окутало схватку… И недвижная, как статуя, застыла в дверях леди Сульвас, старшая из Последних Лордов, до самых расширившихся глаз укутанная в оранжевое покрывало, стояла молча, ни криком, ни вздохом не осмеливаясь помешать любимому, и только вздрагивала, когда до нее долетали холодные капли, обжигая сквозь тонкий шелк…

— Ишь чего захотели! — смеясь, кричал Снэйкр, ловко парируя удары. — Ничего у вас не выйдет! Весь город слышал и видел Их — всех не перевешаете! Пока жив хоть один человек, помнящий Их, жива и надежда Кармэля!

«А ночь плавно уходила в степь, с ней вместе уходила его тень, он сам отпустил ее — затем, чтоб рук не вязала… Слеза в ожерелье янтаря сверкала при свете фонаря, как будто заря всходила для притихшего зала. Он пел — словно падала звезда, он пел — словно шаг, и нет следа, он пел, что никого и никогда река не держала…»

…И, что-то весело напевая, матушка Маллен и Китт с трудом вытаскивали из-под навеса огромную жестяную бочку, чтобы подставить ее под щедрый дар неба. Бочка была сильно помята, так что катить ее было весьма затруднительно. Мокрые белесые пряди облепили лица матери и дочери, одежда их вымокла до нитки, но, захлебываясь беспричинной радостью, обе не обращали на это никакого внимания…

Неожиданно сильная рука оттолкнула Китт в сторону.

— А ну, уйди, — Ярт навалился на бочку, и та, покачнувшись, сразу стала в нужное положение. — И чтоб я больше никогда не видел, как ты тяжести ворочаешь — не бабское это дело! Поняла, сестрица?

«Движенье от Братства до родства, от Дня всех Святых до Рождества, цветы и руины торжества в декабрьской стуже — и ноты сошлись в один узор, и в полночь явился дирижер, и все мы обратили к нему взор и стали послушны. Он пел — и мы молились на него, он пел — и мы плевали на него, он пел — и мы не знали никого, кто был его лучше!»

…И, пытаясь перекрыть шум льющейся воды, молодой Степной Волк по имени Гурд кричал в лицо начальнику гвардии Залов:

— А я говорю — никакого гонца с желтым флагом не будет! Я не стану поднимать степь в погоню за этими людьми!

— Это еще почему?!

— Хотя бы потому, что отец обещал отлучить меня от рода, если я причиню хоть какое-то зло госпоже Лигнор!

— Утугэль убит пять дней назад на Соляном Тракте — теперь глава рода ты! Или в двадцать лет у тебя нет своей головы на плечах?

— Мне не сравниться мудростью с отцом, но я Степной Волк, как и он! Верность роду и данному слову для меня выше приказов всяких forass!

— За скотину ответишь, ты, степной кобель! — начальник гвардии побагровел. — Лорд Залов, значит, для тебя скотина, а эта потаскушка — госпожа?!

— Она не то, чем ты ее назвал! И не мешало бы тебе, зовущему себя лордом, поучиться у нее учтивости! Для тебя мы, весь народ степей — только сторожевые псы, а для нее люди! И пусть покарают меня Луна и Великий Волк, если я приму твою сторону против нее!

— Да пошел ты туда, откуда все мы выйти! — так и взвился начальник гвардии. — Не поднимешь ты — поднимет Каюлгадж, обойдусь без тебя — но ты у меня еще попляшешь! В следующий раз хорошенько подумаешь, прежде чем…

— Каюлгадж тоже не будет поднимать степь, — твердо сказал Гурд и громко свистнул.

— Он-то почему?

— А вот… — и Гурд резко скомандовал явившимся на свист троим лохматым и остроухим сородичам Лэрра: — Взять!

«Сними пальцы с проводов и струн — все песни расходятся к утру, строка отлетает на ветру и меркнет в рассвете… Тела, заплетенные в любви, сорта драгоценнейших из вин, крестил сероглазый херувим ударами плети. Хэй, вы! Задержите новый год, часам указав обратный ход! Он спел, спрыгнул с берега на лед — и стал незаметен…»

…И, прислушиваясь к плеску дождя над головой, в подвале с выбитыми окнами лежали на старом одеялеВисару и Даммис.

— Королева пришла в свой город, — тихо сказала Висару. — Но люди не признали ее — и она снова ушла. Так нам всем и надо. Теперь радость опять уйдет отсюда…

— Она оставила нам лестницу, — возразил Даммис. — Ты же слышала, как она сказала: «Играйте на ней всегда, когда не будет нас»?

— Но ведь их, наверное, уже никогда не будет…

— Значит, мы станем на их место. Город уже привык каждый вечер в шесть часов быть на лестнице — не нам отучать его от этой привычки.

— Страшно, — прошептала Висару. — А если и нас… как их, как тогда Иэна?

— Ну и что? Смерти же нет. Мы просто уйдем отсюда, а на наше место встанет еще кто-то. Тот же Подвальный Змей, те же Лжи и Ларсет… Если не будем бояться мы — и они повылезают из нор, потому что это нужно городу. И кроме лестницы, будут и другие места…

Они снова замолчали, и снова тишина утонула в плеске дождя…

— А давай порепетируем прямо сейчас, под дождь, — вдруг предложил Даммис. — Где твоя гитара? Мне кажется, если мы будем сейчас играть, может получиться что-то совершенно запредельное.

— Давай, — согласилась Висару. — Только, Даммис…

— Что?

— Сначала поцелуй меня…

«Он пел — и строка его текла печально, как черная река, звеня, рассыпались зеркала на лица и блики, и время качало головой, летая задумчивой совой над тем, кто нашел какой-то свой путь в мудрые книги. Огонь обжигал его уста, гитары сухая береста пылала — и в запахе костра мне слышались крики…» (Слова Висару Жель на старую мелодию Иэна Дорсета — «Посвящение Безумцу».)

…И, клубясь белым паром, распространяя вокруг себя противный запах мокрой гари, медленно остывали почерневшие развалины того, что еще прошлым утром горделиво возвышалось над Кармэлем и звалось Залами Ночи. Эпоха владычества Райнэи на глазах делалась прошлым, даже если кто-то еще не был готов это признать…

Не бойся дождей, Кармэль!

КОДА: НОВЫЙ ГОРОД

— Ты все-таки уходишь?

Я аккуратно складываю вещи перед тем, как затолкать их в сумку. Бесполезное, конечно, занятие — в такой тесноте они все равно помнутся, так что это своего рода ритуал, означающий, что этот дом я покидаю не в спешке, не в обиде, а обдумав все, с полным уважением к хозяевам… то есть к Хозяину.

— Есть ли хоть что-то, что может изменить твое решение?

Он сидит в кресле, вполоборота ко мне — лица не видать, на него падает тень, а голос почти спокоен… знаю я это «почти».

— Ты же сам знаешь, Джейднор, что нет.

— Мне будет очень не хватать тебя, моя Королева.

— Мне тебя тоже, Лорд. Но я должна, — ремешок на сумке затягивается с трудом — так я ее набила. Даже не подозревала, что у меня здесь столько барахла, как бы опять пряжка не отлетела… — Рэссла вирз, я ведь за последние годы изрядно подзабыла это слово — «должна»!

Поворачивается. Глядит в глаза. Нежно-нежно берет за руки.

— Послушай… Ведь это предрассудок — насчет Нездешних и смертных… Ты Помнящая, это уравнивает тебя с нами — а я люблю твою душу, и не так уж важно, в какое тело она облечена. Твоей силы хватит даже на то, чтобы выносить моего ребенка, ты же сможешь принять и удержать лунную плоть на время родов…

— Дело даже не в том, что я смертная… Знаешь старую сказку о том, как пальма полюбила лилию? Так вот, в садах Эсхара, у Пэгги, растут древовидные лилии. Вроде бы и живут триста лет, и ствол у них, а не стебель… вот только и на таких лилиях никогда не вырастут ни орехи, ни финики!

Он отводит глаза.

— Я Огонь, Джейднор, а в основании Башни должно лежать Камню. Ты сам это знаешь, и потому незачем рубить хвост в несколько заходов. Ищи себе ту, чье место — подле тебя, а мое — на пыльных дорогах мироздания. Может, еще встречу кого-нибудь, кто пожелает идти по ним со мною, — я резко поднимаюсь на ноги и вскидываю на плечо сумку.

— Но куда бы ни завели тебя эти дороги — знай, что в Башне Теней всегда тебя ждут.

Вот так — коротко и ясно. Даже не поднялся из кресла. Правильно, долгие проводы — лишние слезы, как гласит народная мудрость.

— Aen ye-o jthalet, — говорю я ему вместо «прощай» или «до свидания».

…И не потому, что смертная, даже не потому, что по натуре бродяга. И даже не потому, что с трудом сдержала крик, когда на следующий день после нашего благополучного прибытия в Авиллон Гитранн пришел к Хозяину… был бы тот королем, сказала бы «представиться» или «преклонить колено», а так даже и не знаю, как обозвать… Я тогда прекрасно видела глаза обоих: Его, до Кармэля не склонявшегося никогда и ни перед кем, — и Хозяина, на чьем лице ясно читалось: «Зачем мне ты, когда не вернулась Она?!» Умирать буду, не забуду этой сцены…

Просто потому, что это знатные леди изменяют своим лордам с менестрелями — я же не вправе изменять своим менестрелям даже с Лордом.

Что он мне может дать такого, чего не в состоянии дать их песни?

Это ТОГДА я так себе сказала — в начале сентября, когда еще была в своем праве и Зеленое Пламя незримой короной пылало над моей головой. Когда мы часами бродили с Гитранном по Розовому саду и ветер играл его плащом цвета листьев осеннего ясеня… Когда с минуты на минуту ждала — вот вернется Флетчер, и я их познакомлю, и может быть (предел мечтаний, невозможное счастье!) мы даже где-нибудь поиграем вместе. Уже представила себе во всех подробностях тот кабачок в Городе Мира Чаши, которому предстоит навсегда запомнить наши слегка пьяные учинения…

А потом с кленов облетела сияющая золотом листва, и в одном плаще, без надетой под него куртки, стало холодно, и земля в оголившихся клумбах перестала отличаться от асфальта, и утром в мое раскрытое окно робко залетела первая снежинка…

И настал день ежегодного бала в Башне, которого я всегда ждала с нетерпением, но в этот раз с особенным: ведь на балу будет играть Гитранн, и весь Город увидит, как я танцую под Его песни! Я даже, тайком от него, сделала себе платье под стать его нарядному камзолу — тоже зеленовато-коричневое и сплошь выложенное тонким узором из золотой нити…

И стоя на галерее с видом владычицы этого праздника и глядя сверху вниз на прибывающих гостей, увидела Флетчера — в роскошной, синей с серебром, одежде горных кланов Сирэллиэ, при мече, со сверкающим на груди Мастерским Символом… под руку с Тинэтин Лиурой, Жрицей Утешительницей, чаще именуемой попросту Тинкой. Он что-то говорил ей, улыбаясь, и лицо его было совсем таким, как тогда, два года назад, когда мы вдвоем у него дома украшали некое хвойное древо неизвестной породы, возведенное в статус рождественской елки…

Холодок пробежал по спине — и впервые в жизни я прокляла свою интуицию, которая даже сейчас не желала меня обманывать.

Я не подошла к ним тогда. Впрочем, нашлись, э-э, доброжелатели, которые то и дело, одинаково пряча взгляд, шептали: «…уже больше трех месяцев… сделал предложение, она пока молчит…»

Тинка, умеющая ходить по воде, Утешение душ наших… Менее всего я виню в случившемся ее. В конце концов, это ее работа. Точно так же, как моя — раздвигать пределы миров, маня людей в неизведанно прекрасное, обещать, дарить надежду… Я не могу ревновать к ней, особенно после того незабываемого момента, когда мы, пятеро Жриц Стихий, впервые слились в единое сознание. Как может средний палец ревновать к мизинцу, если они — части одной руки? И сможет ли рука нормально функционировать, если один палец возненавидит другой за то, что, допустим, на нем кольцо?

Вот только Воды в моем характере нет ни капельки. Наверное, в детстве всю слезами выплакала! И видеть, как Флетчер ее целует, я тоже не могу!

По-моему, он даже не глянул в мою сторону, когда над залом закружили звуки «Белого облака», она же «Приди в мой дом» — одной из самых колдовских песен Гитранна… И я танцевала, когда хотелось плакать, впервые в жизни через силу — КОГО теперь манить в свой дом лесной лаийи? (Искренне надеюсь, что на том, что увидели зрители, моя тоска никак не отразилась…)

После танца он подошел сам, ибо уже невозможно было делать вид, что меня нет в зале. Улыбался, смешил, совсем как раньше, нас обеих, а потом, когда думал, что Тинка не видит, наклонился ко мне и одними губами прошептал: «Прости…»

Я взяла его за руку — он попытался вырвать ее, но я держала крепко — и выдохнула ему в лицо: «Rae asfa aom! Ты этого хотел от меня… радость моя?»

Я ОТПУСКАЮ ТЕБЯ…

Хотела как лучше — и опять вышло как всегда. Только лишний раз причинила боль — мне ли его не знать… Но все лучше, чем, уподобляясь героиням идиотских сериалов Тихой Пристани, закатывать сцену, или проклинать небеса, твердя с упорством, достойным лучшего применения: «Все равно ты уже в двух жизнях был моим и сейчас моим останешься!»

Трать-тарарать, силы святилища ничего мне не обещали! И он тоже ничего мне не обещал! Просто — не дождался. Не мужское это ремесло — ждать. Мне так нравилось думать, что мы обречены друг на друга… но в конце концов, предсказывать будущее не во власти Огненных, для этого надо быть Жизнью или хотя бы Ветром. «Кто вправе роптать?..»

Три дня после этого бала я тихонько плакала в Башне, скулила, как побитый котенок. А на четвертый день Хозяин сделал мне предложение. Что я ответила, уже известно…

…да хотя бы потому, что теперь ни один остряк-самоучка не посмеет пройтись насчет того, что у Хозяина и Магистра Ткущих Узор все женщины общие!

Дура-баба ты, Элендис. Такой, наверное, и помрешь.

Я медленно спускаюсь по ступенькам. Вечер. Холодно почти как зимой. Стражей нет — небось, греться ушли, они ведь тоже люди, хотя большинство приходящих в Башню думает иначе.

Как меня всегда завораживает эта пора… Лучшие мои Слова написаны в это время суток.

Домой не хочется. Мадам Гру ругаться будет… если только в моей комнате уже не живет другой жилец. Я ведь больше полугода носа туда не показывала. Можно бы к Гитранну, но он сразу после бала подался в свой Лесной Венец, даром что точно знает — Ланнад давно не живет в замке… Даже не попрощался, морда рыжая, Нездешняя.

Пойти, что ли, по Городу пошляться… по любой его версии, куда Силовой Орнамент вынесет.

Я ныряю внутрь. По какому-то непонятному наитию поворачиваю влево, а не вправо от Башни. Каблуки отбивают четкий ритм по каменному полу, воля скомкана, подобно платью в сумке.

Шаг — и вместо шитой серебром туники на мне нечто из темно-зеленой шерсти, длиной чуть выше колена.

Шаг — и плащ превратился в разлетающееся пальто, правда, оставшись кожаным и черным.

Шаг — и неожиданно слева открывается коридор, где стены словно сотканы из пляшущих языков огня. Тревожный, ярко-оранжевый отсвет. Я бывала здесь один раз, года три тому назад. С трудом припоминаю, что бы это могло быть. Кажется, Техноземля… А, все равно — не Тихая Пристань, и ладно.

Раз, два, три… На счете «двадцать» я упираюсь в небольшую металлическую дверь. Толкаю — заперто. Тяну на себя — и оказываюсь в низком коридоре, облицованном грязным кафелем непонятного цвета. Подземный переход, как и следовало ожидать…

Дверку бы эту не забыть. У Техноземли репутация места, откуда так просто не выйти. И вообще, это последние лет двести она Техноземля, а в реестре Башни Теней значится совсем другое название — Мир Дешевой Обиды…

Поднимаюсь на поверхность. Вокруг меня кипит городская жизнь, проносятся машины, народ толпится у лотков, зазывно светятся витрины еще не закрытых магазинов. Все вроде бы как у нас, только как-то нервно. Почти никто не бросает на бегу взгляд вокруг себя, не вбирает, как лучшее вино, это чудо — вечерний Город…

На земле тонкий слой не очень чистого снега. Десятое ноября распростерло свои ледяные крылья над мирозданием. Время торжествующего Камня.

…Что это?!

Четыре повторяющихся хода мелодии — под них очень удобно спускаться по лестнице. Ноги так и рвутся проделать положенное движение. Мать вашу, быть не может!

Из-за дальних гор, из-за древних гор…

Случалось вам, пробираясь по лесу, не успеть перехватить отодвинутую идущим впереди гибкую ветку орешника — и получить хлесткий удар прямо по глазам?! Или, как вариант, по губам?!

Если нет — вам меня не понять.

Кровавым росчерком пылает во мраке неоновая литера М. Голос — не Его, незнакомый! — доносится оттуда. Перехватив поудобнее сумку, мчусь туда как цунами.

На пятачке между базарчиком и входом в подземку, и свечи горят у самых его ног, бросая отсветы на лицо. Одет в черное, даже плащ не постеснялся набросить. А лицо… именно таким обычно представляют себе Гитранна те, кто никогда Его не видел, но слышал запись голоса. Черные прямые волосы давно не стрижены, неровно падая на лоб, узкие глаза, черты лица как раз на полпути между Степным Волком и Лордом Залов Ночи…

ДА КАК ОН СМЕЕТ!!!!

В следующую же секунду я уже стыжусь этой мысли — но это в следующую. А в первую… не знаю, как мне удалось не выкрикнуть это вслух.

Значит, говоришь, ничего тебе от них не надо, кроме их песен?!

Я ведь так хорошо знаю, что надо сейчас делать, — вот конец третьей строфы, в этом месте я всегда срываю с лица покрывало и отдаюсь слиянию музыки и движения так, как никогда не отдавалась мужчине. Да и наслаждение получаю не меньшее, хотя и другого свойства.

Я еще не забыла ту ночь — уже в Авиллоне — когда Он по моей просьбе пел все Пять Смертных Печатей, а я стояла возле Него на коленях, и в ладони моей дрожал, меняя прозрачность, кристалл, запоминающий звук! Сколько раз я оживляла этот кристалл в компании друзей и радовалась их отраженной радостью!

Но эту вещь — Смертную Печать Огня, первый Его подарок мне, — я незаметно привыкла считать своей. Пусть не лучшая, но любимейшая, словно про меня сложенная. Я успела сродниться с каждой ее нотой так, как может только танцовщица. И вдруг увидеть ее в чужих руках, услышать от совершенно постороннего… бог мой, да он еще и слова меняет! Ну уж это слишком!

Где у меня та агатовая подвесочка? Вроде недалеко, я же все украшения в карман сумки положила.

Он продолжает играть, когда я протискиваюсь сквозь толпу и оказываюсь прямо перед ним. Чернобурый лисий мех на капюшоне, пожалуй, еще усиливает впечатление. Ага… твое лицо меняется, ты чуть не сбился с ритма… не иначе, боишься, что сам вызвал меня этой песней…

Вот Она подходит, чтоб взять меня вниз…

…Опомнись, Элендис!!! Ты ли это?!!

Что я такое наделала, как мне вообще такая мысль могла в голову прийти? Здесь ведь даже Орденское Право Мэллора неприменимо — Луг далеко отсюда, заведомо не в этой Сути. А этот парень — такой же уличный артист, как я и мои друзья, он тоже дарует ЭТО людям. Ради куска хлеба обычно поют вещи попроще, опускаясь до толпы, а не поднимая ее до себя.

Так как Я САМА посмела, уже после Кармэля?! Или действительно права была Райнэя, и мне не сами песни важны, а преломление их через меня, знание, что это МОЕЙ властью смеется и плачет народ?

Власть… Вон оно что… Воистину трудно выйти незапятнанным из Города-под-Тенью, если ты не святой. Как я проклинала одержимых — и вот сама позволила войти в себя ЭТОМУ! В отчаянии я шепчу себе под нос, как покаянную молитву, строку из кодекса Братства: «Не пожелай себе того, чего не можешь полюбить — то же, что любишь, и так твое».

Воистину! Любить, а не иметь, не обладать! Не уподобляться Райнэе! Если я люблю Флетчера — да будет он счастлив с Тинкой, ибо ему так лучше! Если я люблю песни Гитранна — пусть их слышит как можно больше народу! Радоваться же надо, что неведомым путем они добрались и на эту, весьма тяжелую Суть, а не ощущать себя обворованной!

Между тем этот… черный менестрель доиграл Смертную Печать Огня — и теперь смотрит мне в лицо со страхом.

— Кто… ты?

И тогда я, сгорая от стыда, бросаюсь бежать — прочь от того, кого посмела поставить ниже себя, прочь от тех, кто это видел, прочь, через узкую проезжую часть, туда, за киоски, куда не падает свет фонарей…

…удар — и громоздкая, как бронеход типа «личинка», легковая машина уносится прочь, даже не сбавив скорости, а я лежу на асфальте, задыхаясь от боли. Капюшон слетел с моей головы, волосы рассыпались, сумка отлетела в сторону… а я завороженно смотрю, как медленно проваливается сквозь решетку канализации тонкая цепочка со знаком Черной Луны.

Толпа, слушавшая песню, быстро обступает меня, народ все прибывает, я как во сне различаю сквозь гул голосов: «Не было же никакой машины… как из-под земли вылетела!»

— Дайте пройти! — теперь уже он, черный менестрель с Техноземли, протискивается сквозь толпу, чтобы опуститься передо мной на колени.

— Что с тобой? Очень больно?

— Конечно… — его лицо белее мела, и только расширившиеся глаза чернеют провалами. — Но я попробую встать… — с огромным трудом пытаюсь приподняться, и тогда превосходящая все мыслимое боль словно взрывается в груди и особенно в спине, и сознание мое мгновенно гаснет…

* * *

А в этот миг далеко от места происшествия сильный порыв ветра ударил в закрытое окно — раз, другой, взвыл, с размаху ударившись о стекло, яростно ударил третий раз… И, сдавшись, форточка распахнулась, и стекло пошло трещинами от удара о стену…

Шинно почувствовал, как рыженькая девушка, только что мирно дремавшая у него на груди, похолодела, напряженно выгнулась — и вдруг забилась в кольце его рук, как пойманная птица.

— Что ты, Тайка? — произнес он, невольно заражаясь ее тревогой.

— Мне страшно, Гэлт, — неестественно ровным голосом ответила девушка. — Мне привиделось… я задремала, и мне привиделось, что я — осенний лист, последний на ветке. Ветер сорвал меня и бросил на землю, и нога прохожего вмяла меня в грязь. Только и всего.

Она замолчала, все еще дрожа, и тогда оба ясно услышали, как воет ветер и звенит бьющееся стекло в соседней комнате.

Одним гибким движением Тайка вырвалась из рук Шинно, схватила с полу начатую бутылку с вином и исчезла на кухне. До Шинно донесся плеск жидкости, льющейся в раковину.

Милая вечеринка вдвоем кончилась неожиданно и зловеще.

Набросив рубашку, Шинно взял свечу, подошел к темному, отливающему последней синевой зеркалу ночного окна — и не увидел себя. Вместо этого взгляду его открылась картина обнаженного поздней осенью леса. У почти погасшего костра прямо на земле неподвижно лежал юноша с закрытыми глазами и руками, стиснутыми на рукояти джэльты. Порывы ветра разносили в клочья почти мертвый костер, и пепел, подобно первому снегу, ложился на лицо и одежду юноши, засыпал сединой его длинные темные волосы. Сон, похожий на смерть, и только яркой, до боли в глазах, точкой пульсировал синий свет в камне его перстня.

Машинально Шинно бросил взгляд на свое кольцо — точную копию того, в зеркале ночи. Конечно, камень был спокоен — драгоценная игрушка, мертвая имитация сапфира Огня…

— О небо, что это? — Тайка неслышно подошла сзади, обняла за плечи. Шинно мимолетно удивился, что и она ВИДИТ, но задумываться над этим было некогда.

— Один человек попал в беду, — отрывисто бросил он. — То есть даже не столько человек, сколько… Мир в опасности, Тай.

Он повернулся к ней, и она увидела, как он изменился. Не было больше веселого и хитроватого Гэлта, первого донжуана в их кругах — перед нею стоял рыцарь в черном и желтом, и в руках его откуда-то взялась шпага с позолоченным эфесом, но острее шпаги был взгляд зеленоватых глаз.

— Мне надо туда, — сказал он и слегка коснулся губами ее лба. — Ты только ничему не удивляйся.

— А я и не удивляюсь, — спокойно ответила Тайка. — Иди. Надо — значит, надо.

Шинно пристально посмотрел на нее, заметив непонятно:

— Я и не знал, что у святой Ирмы уже начали появляться собственные адепты… Что ж, тем лучше для нее!

С этими словами он взобрался на подоконник и шагнул прямо сквозь стекло. И не стало его, а Тайка увидела, что теперь в головах, спящего в лесу сидит лиса, ярко-рыжая, как язык огня или осенний лес, сидит неподвижно, словно охраняя, и только хвостом поводит из стороны в сторону.

А потом картинка в окне начала гаснуть, и вот уже снова видно лишь отражение девушки со свечой в руках, а за ее спиной носятся по комнате осенние листья, проглаженные утюгом, которые вырвал из вазы незваный гость-ветер…

Тайка сняла с полки магнитофон. Вставила кассету, отмотала не глядя…

— Ты меня слышишь? — негромко сказала она тому, что было за ночным окном. — Я не знаю, кто ты или что ты. И в Бога верить меня тоже не учили. Но я говорю тебе: ничего у тебя не выйдет. Ты не пройдешь. У тебя нет власти — ни надо мной, ни над кем! — и резко нажала клавишу.

И в лицо ночному ветру золотом труб и серебром струн ударила торжественная мелодия, взвилась в темное небо и обрушилась оттуда блистательным водопадом:

ТЫ УЧИТЕЛЬ НАШ, ТЫ СПАСИТЕЛЬ НАШ,

УЛЫБНИСЬ — СРАЖАЙСЯ — УМРИ!

— Улыбнись, сражайся, умри! — повторила Тайка, по-прежнему неотрывно глядя в ночь. Она не знала, откуда пришли к ней эти слова, но, выговорив их, она словно тоже взяла в руки невидимый клинок, чтобы преградить путь тому, леденяще чужому, в которое шагнул Гэлт…

Пламя свечи в ее руке взметнулось, словно подтверждая: тебе не пройти, Тень!

* * *

…Что-то слишком часто я стала здесь оказываться, не к добру это. Словно тут, в Замке-без-Лица, установлен какой-то магнит, который вытягивает меня сюда из реальности — причем каждый раз в момент неимоверного внутреннего напряжения, обильно приправленного испугом.

Странно — в этот раз замок пустынен. Все так же пляшут среди черных полированных стен разноцветные вспышки, но музыки нет, и ни души вокруг. Единственный звук, гулко разносящийся по мраморным коридорам, — перестук подковок на моих каблуках. Никогда бы не подумала, что здесь бывает так… Впрочем, что я вообще знаю об этом месте, кроме того, что нет ничего опаснее, чем прийти сюда по доброй воле, возжелав запредельного и запретного?

Одиноко бреду коридором, который кажется мне смутно знакомым — ишь ты, уже и места узнавать стала… Он выводит меня все в тот же большой бальный зал с галереей поверху и поддерживающими ее массивными колоннами. Пляска света кончается на его пороге — зал озарен ровным льдисто-голубоватым сиянием, подобным свету зимней луны и вселяющим в мое сердце леденящий ужас. А там, у стены, где тогда был трон, — только возвышение, ступени, покрытые черным ковром, и над ними мозаика во всю стену — пляшущий черный единорог на серебристом фоне.

«ИДИ ТУДА», — проникает в мое сознание знакомый ласковый голос. Я вздрагиваю — и подчиняюсь. Альтернативы все равно нет, если он захочет меня найти, то с легкостью отыщет в любом закоулке своего заколдованного замка. Опускаюсь на ступени — оказывается, этот ковер сделан из меха лис, черно-серебристых, как звездная ночь. Бедные зверьки, сколько же вас пошло на это великолепие!

Я жду, но нет никого и ничего. Все тот же свет, все тот же страх…

«Кончай издеваться, Звездный! — наконец бросаю я мысленный призыв. — Хочешь прийти ко мне, так иди! Я не девочка восемнадцати лет, что ждет твоего прикосновения, как иссохшая земля дождя!»

С этими словами я зарываюсь лицом в лисий мех. Черт, опять слезы на глаза наворачиваются. В голос бы пореветь — кому-кому, а мне от этого обычно бывает легче, — но здесь для этого не лучшее место, и я только носом хлюпаю. Как все прозаично даже тут, в трепетном мире, не принадлежащем физплану, где, по идее, слезы, если уж текут, то серебряными жемчугами катятся из ничуть не покрасневших глаз…

Гибкая рука касается моих волос — я демонстративно вздрагиваю, не поворачивая головы. Нежно и спокойно он гладит меня по волосам, по плечам, по спине, утешая без слов. Я все так же холодно неподвижна — хочешь гладить, так гладь, нашел себе рыжую кошку… Но мало-помалу я сдаюсь — не умею я противиться его чарам, даже сейчас, после всего, не умею. Действительно, есть во мне что-то кошачье — при всей своей драной помоечной гордости и независимости всю жизнь буду тянуться к руке, которая гладит просто так, ни за что, мимоходом…

«Вот так, успокойся, моя Королева. Если ты боишься, что оттолкнула тогда меня своими словами — не бойся. Ты не способна обидеть меня, бесценная моя. Разве что огорчить…»

Его прикосновения все меньше похожи на утешение и все больше на откровенную чувственную ласку. Другая рука скользнула мне под плечи, и вот уже моя голова покоится у него на коленях, щеку мою ласкает прикосновение тончайшего бархата, и все меньше желания противиться…

— Так… Этого следовало ожидать! Ты опять за свое, Актер? Тебе не надоело?

Я вскидываюсь как ужаленная. Этот звучащий надо мной немыслимо мелодичный голос… как вообще оказался ЗДЕСЬ тот, кому он принадлежит?

— А ему никогда не надоедает, — отзывается другой, тоже до боли знакомый, в котором серебряным бубенчиком позвенивает убийственная ирония. — У этого товарища вообще на редкость однообразные вкусы.

Перекатившись по лисьему ковру, я вскакиваю на ноги и поднимаю глаза к галерее, на которой стоят двое. Первый из них кажется зеркальным отражением Звездного: тоже темно-синяя, как ранняя ночь, одежда — но другого покроя, проще и удобнее; те же длинные серебристые волосы, но по-другому лежат; те же характерные Нездешние особенности черт лица — но прекрасные без подрисованной маски. Второй… я едва узнала его в коричневом берете на манер пятнадцатого века, но выбивающиеся из-под него золотистые пряди не спутать ни с чьими другими, да и тонкая полуулыбка — его, Магистра Ливарка…

— Слушай, Актер, я уже предупреждал тебя, что если ты опять попытаешься прикинуться мной, то будет очень больно и неприятно? — спокойно говорит Линтар, перекидывая ногу через край галереи. Интересно, это что, у всех основателей Ордена такая привычка — прыгать со второго этажа? Хотя нет — вон Ливарк двинулся в обход, к лестнице в зал…

Звездный, не торопясь, поднимается, отступает на шаг, словно для того, чтобы лучше разглядеть Линтара и Ливарка:

— Явились, значит… Двое на одного? Поздновато же вы озаботились ее нравственностью, должен сказать. Где вы были, родственнички, когда она вешалась на шею всем, кто позволял ей это? А теперь, когда она уже натоптала тропинку сюда, ко мне — спохватились?

— Тебя послушать, так преступник не тот, кто взламывает квартиру, а тот, кто не поставил стальную дверь! — усмехается Ливарк, быстро сбегая по лестнице и присоединяясь к Линтару, который давно уже стоит внизу, на мраморном полу. — Ты прекрасно знаешь, что Элендис уязвима с этой стороны, и ловко на этом играешь — и еще смеешь обвинять ее и нас?

— А кто сделал ее уязвимой, а, Ливарк Тах-Серраис? — ответно усмехается Звездный. — Когда ты охмурял ее матушку, то, помнится, не стеснялся в средствах. Один «Снежный танец» чего стоил, а уж то, что ты после этого вытворял… Что, не подумал тогда, что у ребенка такие вещи в тонкой памяти отпечатываются? Сам заложил ей в сознание мину замедленного действия, а уж взорвать ее и без меня нашлись бы охотники.

Я замираю как громом пораженная. Магистр Ливарк… и моя мать? Так, значит…

— Знаю, знаю, о чем ты сейчас думаешь, Эленд, — Звездный поворачивается ко мне. — Да, вот такой он, твой папенька. Потому ты и мечтала всю жизнь о том танце, что сама началась с такого же. Ловко он тогда это дело обставил — в лучшем моем стиле! А кое в чем даже превзошел…

— Это была плата за твою возможность появиться на свет и дожить до возраста инициации, — перебивает его Линтар. — Мы все тогда обговорили с твоим отцом, он прекрасно понимал, на что идет. И, между прочим, после твоей матери у него очень долго не было ни одной женщины — он ее забыть не мог до самого твоего появления в Авиллоне.

Ливарк во время этого диалога стоит прямо и спокойно, вот только взгляд его плотно прикован к носкам моих сапожек…

— В общем, рано или поздно, но мы спохватились, Актер, — Линтар подходит к устланному ковром возвышению еще на несколько шагов. — Так что Элендис тебе придется оставить для твоей же пользы. Даже если ты действительно влюбился в нее, во что готов поверить Серраис, но лично я не верю ни секунды.

— Почему бы не спросить об этом у самой Элендис, Певец? — с издевкой произносит Звездный. — Она свободная женщина и не нуждается в отцовском присмотре.

— Ты прекрасно знаешь, что она ответит и почему, — против тебя у нее воли нет. Но не забывай, что, помимо нас, у нее имеется Поборник, которых вообще-то и держат в Братстве ради подобных ситуаций. Не боишься, что он, как любящий брат, будет бить тебе морду всякий раз, когда ты появишься на ее горизонте?

— А вы двое, несомненно, ему поможете? Вот он, ваш хваленый Светлый гуманизм!

— Во-первых, если понадобится, то и поможем, — вмешивается Ливарк. — Во-вторых, мы, Братство, никогда не были столь наглы, чтоб называть себя Светлыми. А в-третьих, блинн, если ты мужчина, то отвечай за свои действия по-мужски, а не бегай от ответственности!

— Ну если разговор пошел в таком тоне… — в руках Звездного медленно проявляется уже знакомый мне клинок с хрусталиной в навершии. — Решайте сами, кто из вас, — один против двоих я не встану!

Ливарк резким движением вскидывает руку, и я узнаю в этом движении свое недавнее, когда в мою ладонь пришел из луча света длинный кинжал с посеребренным лезвием. Вот только клинок у Лорда Огня должен быть подлиннее моего, а на лезвии — позолота…

— Не стоит, Серраис, — останавливает его Линтар. — У меня с ним дополнительные счеты — я обещал ему неприятности за кражу своего истинного облика и сейчас их устрою! — еще не договорив, он сбрасывает темно-синий плащ и рвет с пояса длинный тонкий меч — если я ничего не путаю, такая убивалка называется эсток.

В следующий миг клинки с лязгом скрещиваются. Ливарк отходит в сторону, чтоб не путаться под ногами, а я сижу и как-то совершенно отстраненно смотрю, как кружатся по залу две такие похожие фигуры. Снова в глазах откуда-то взялись слезы, и в этом размытом мире острых лучей я не в состоянии отличить одного от другого, понять, где сейчас ангел мой, а где демон. Дерущиеся время от времени что-то выкрикивают азартно, Ливарк тоже подбадривает Линтара возгласами. А я… я даже не могу прикоснуться мыслью к тому, кому надо, потому что здесь не физплан, и коснуться мыслью — то же, что коснуться словом — но странное оцепенение сковало губы мои…

Неужели исход этого поединка будет зависеть от того, кого выберу я? Но зачем мне выбирать, ведь я уже выбрала тогда, в плену у Райнэи! И даже теперь, когда потерян Флетчер, когда я своими руками разрубила отношения с Хозяином, я не отрекаюсь от этого выбора!

Проклятье, переходящее в хриплый стон… Я быстро протираю глаза, размазав слезы по лицу, и вижу у дальней колонны Линтара, наступившего ногой на клинок с хрусталем. Сам Звездный прислонился к этой колонне, зажимая рану в боку, — кружевные манжеты уже все в крови…

— А теперь из моего облика — живо, ну! — сквозь зубы выговаривает Линтар. — И убирайся с глаз долой, и чтоб я тебя рядом с Элендис не видел!

Прекрасное лицо в серебряном ореоле словно расплывается — и снова обретает четкость, но уже став изящной голубой мордой болотного демона, то есть темного лаийи воды, из Хир-Хаанаре. Острые уши, глаза как темный пурпур, лиловая нечесаная грива до пояса…

— На этот раз твоя взяла, Певец, — отвечает он с присвистом. Могу представить, как ему сейчас больно. — Только все равно кроме как тут ей не жить! Не забывайте про шесть позвонков, родственнички!

— Ничего, мы обо всем позаботились, — холодно отвечает Линтар. — Как ты думаешь, почему при нас только меч Поборника, а не он сам?

Последние слова он договаривает уже по инерции, в никуда — Звездный исчезает в мерцании зеркальных бликов, а когда оно рассеивается, у колонны никого нет… Линтар наклоняется за клинком с хрусталиной и с размаху бьет им по колонне, а потом отшвыривает обломки ногой.

Тем временем Ливарк подходит ко мне, опускается рядом на лисий мех.

— Не двигайся, — первым делом предупреждает меня он. — Осторожненько ложись на спину и больше не меняй позы.

Я покорно выполняю его просьбу.

— В чем дело?.. — язык не повернулся сказать «отец», но и назвать Магистром Ливарком, как прежде, как-то неловко.

— В реальном мире тебя сбила машина. Слышала, что сказал этот нелюдь? У тебя смещены шесть позвонков. Кроме того, несколько переломов конечностей — цела только правая рука. Сейчас от твоей неподвижности здесь зависит, насколько удачно сумеют перенести тебя в дом там, на Техноземле.

— Говорить-то хоть можно? — пытаюсь улыбнуться я.

— Это сколько угодно. Слава богам, хотя бы без черепно-мозговой обошлось.

— Я побегу за Ризалой Эджет, — подходит к нам Линтар. — Не бойся, Элендис, прикованной к постели ты не останешься! Ризала — лучшая целительница в Диарене, так что если за дело возьмется она, глядишь, через полгода будешь танцевать, как танцевала! Возьми меч, отдашь потом своему Поборнику, — с лукавой улыбкой он складывает мои руки на груди и вкладывает в них рукоять эстока. Кстати, этот меч я уже несомненно видела раньше — вспомнить бы еще, при каких обстоятельствах…

— Зря ты это, — смеется и Ливарк. — Она, правда, Королева, но хоронить ее еще рановато! Как говорится, под лежачий камень всегда успеем!

— Ничего, так надежнее, — Линтар вскидывает руку в прощальном салюте и выбегает в одну из дверей бального зала.

Голубовато-лунный свет, так давивший мне на психику, медленно-медленно меркнет, в зале потихоньку темнеет. Я лежу и молчу, несмотря на разрешение Ливарка.

— Хоть раз в жизни этот мерзавец доброе дело сделал, — нарушает он молчание первым. — Если б не он, я так и не решился бы открыться тебе. Ты… не сердишься на меня?

— За что… Лазор Угнелис? — отвечаю я грустно. — Наверное, действительно нельзя было иначе. За что ж сердиться — за то, что живу, за то, что инициирована, за то, что сейчас не останусь калекой?

— Вот и хорошо, — отзывается он. — Только… не надо называть меня этим именем. У тебя голос — точь-в-точь как у Мары… твоей матери. Я сейчас как услышал, так сердце сдавило.

— А как называть?

— Ну, можешь просто Серраис, как близкие друзья…

— Ладно, — соглашаюсь я. — А то извини, но слово «отец» по отношению к тебе у меня с языка не идет. Я тебя всю жизнь представляла по той единственной фотографии, а ты на нее не так уж и похож. Даже глаза голубые, а не как янтарь…

— Это я просто старался тебе в таком виде на глаза не попадаться, — тихо вздыхает он. — А радужка, что ж, она у меня просто в зависимости от душевного состояния цвет меняет… после некоторых событий. Все мы немножко нелюди, каждый из нас по-своему нелюдь. Хоть какая фотография-то?

— Где ты в Плескавской крепости, на галерее.

— Самая первая, значит… Интересно, куда подевались остальные.

— Не знаю. Мама никогда об этом не говорила. И вообще о тебе не любила рассказывать.

— Все так и было задумано… — он снова умолкает. Зал уже полностью погрузился в темноту, и присутствие рядом… ладно, пусть Серраиса… угадывается только по теплу и дыханию.

— Слушай, — теперь я нарушаю молчание, — этот деятель сказал — «родственнички». С тобой все теперь ясно, а при чем тут Линтар?

— Он, как бы сказать… Что-то вроде твоего крестного отца. Он же Линтар, Линдэ, как его звали в Кардори. Тот, кто поет. А ты — Линда, я тебя в его честь назвал. Так что, получается, он в какой-то степени еще и твой официальный покровитель — не святой, правда, никаким местом, как ты любишь говорить…

— Я, кстати, давно угадывала что-то подобное. Особенно тогда, когда обет насчет Гитранна давала…

— Он очень давний мой друг. И тогда, с твоей матерью… это ведь его идея была. Было очень больно, но жизнь показала — он абсолютно прав. Вот, ты есть, совсем такая, о какой мы тогда мечтали, — я чувствую, как он улыбается в темноте.

— А ты мне расскажешь когда-нибудь, как это у вас тогда было?

— Расскажу непременно, — соглашается Серраис. — А пока извини, но придется тебе немного полежать одной. Что-то Поборник твой не является — пойду вылезу на физплан, проверю, в чем дело. Не бойся, никто тебя здесь не тронет — этот, блинн, роковой обольститель рану зализывает, а больше некому.

— Ладно, иди, — разрешаю я. — Мне-то что, я полежу…

Я не вижу, как он уходит, — просто становится чуть холоднее и исчезает то расслабляющее чувство защищенности, которое я и раньше испытывала в его присутствии.

Отец, значит… Теперь многое становится ясным — и его чересчур пристальное внимание к моим успехам в Ордене, и Академия мировых культур, куда меня засунул именно он, и неудачная попытка помочь в моих завихрениях с Флетчером после Туманного Ожерелья… и посеребренный кинжал, подаренный как бы мимоходом… Странно, почему-то я воспринимаю это как должное. Словно всегда в дальнем уголке подсознания хранила информацию о своем настоящем отце, только на поверхность не пускала.

Темнота. Тишина. Из чувств осталось одно осязание — мягкость лисьего меха под спиной, шершавая замша на рукояти меча под ладонью, легкое прикосновение воздуха к лицу. И снова горячая соль на ресницах, которую против моей воли выжимают неотвязные мысли о Флетчере. Даже вытереть нельзя — течет по вискам, заползает в уши… Но руки мои должны оставаться неподвижными, поэтому я закрываю глаза и полностью ухожу в себя. Меня нет. Там, на физплане, я, наверное, в глубокой коме, и лишь по дыханию можно определить, что я жива… Шепот в пламени, где горит трава — я еще жива? Я еще жива… Я ЕЩЕ…

…а я уже ничего не хочу, мне все равно, и тут хоть головой о стену бейся — не поможет, потому что я не знаю, как вам это объяснить, но я все равно люблю вас всех, как недостижимую мечту, люблю как явление, как вот эти чуть распустившиеся ветки тополя, как отражение неба в воде, как костер в лесу и горные цветы, и даже сказать не могу, как, каждого — за то, что он именно такой и никакой другой, вас, менестрелей, магов, воинов и просто хороших людей, потому что плохих не бывает, и Хозяина, и Флетчера, и Гитранна, и Рысенка — каждого за свое, люблю ваши глаза, голоса, волосы, руки, люблю, как вы смеетесь или грустите, и ваши, только вам присущие словечки, манеру чуть наклонять голову, рассматривать вещи, ваше восприятие этого мира — каждое как цветок редкостной красоты, и как же прекрасно, что все вы такие разные и все же неуловимо схожи в чем-то, чего я не умею понять, я же всего-навсего жрица Скиталицы, делатель грязной работы, а от Светлой во мне ничего нет, я не умею принять ее даров, и от этого еще больнее, потому что я-то лучше всех знаю, как они не вечны, это только первый момент, когда луна ночью, и поляна таволги, и первое несмелое прикосновение, и это до боли прекрасно, а потом накатывает волной Зеленое Пламя, и ты не помнишь себя, и это тоже прекрасно, но это уже не Светлая, и так надо, потому что красотой цветов мы наслаждаемся, но питаемся все-таки плодами, и с этим ничего нельзя поделать, мы же не ангелы небесные и не лаийи, а если задержать это искусственно, то это намного хуже, это бред душных ночей, когда уже не отличаешь того, кого любишь, от собственных иллюзий и удушливой волны, которая не то что не Светлая, а даже не Зеленое Пламя, это ненасытимая пустота, жаждущая воплотиться, и неважно во что, и производят эту хреновину непосредственно в Замке-без-Лица, так что лучше вовремя отвернуться, убежать и забыть, и с каждой встречи снимать только сливки, чем унизить свое хорошее отношение к данному человеку соприкосновением с этим, неназываемым, нет, намного лучше просто смотреть, как спит твой любимый, чинить его рубашку и всей душой желать ему счастья, и это снова прекрасно и снова не Светлая, а пламя-то вот оно, никуда не делось, и ты не выдерживаешь испытания покоем, убегаешь в ночь, не оставив записки и тихо надеясь, что это тихое счастье дождется тебя, ничего с ним не станется, и вот тут-то и ошибаешься, потому что он тоже человек со своими страстями, ты же за это его и полюбила, а ждать во все века было привилегией женщин, никак не наоборот — уж не знаю почему, и ты задыхаешься от собственного бессилия или монотонно вдалбливаешь сама себе, что в одну реку нельзя войти дважды, а что ты вообще можешь во имя этой своей великой любви — кажется, всю кровь бы из себя по капельке дала выпустить, только бы он, зараза, счастлив был, и даешь, и выпускают, потому что работа у тебя такая, потому ты и здесь, что в этом совпадают твои «хочу» и «надо» — вот только с «могу» дело обстоит куда хуже, тебя распнут, а ему от этого не легче, а иногда и просто все по барабану, ибо и у него есть мозги, и он вполне в состоянии додуматься до твоей же философии «вечного танца», и успокаивать себя тем, что все это еще когда-нибудь вернется — а я не хочу когда-нибудь, я хочу здесь и сегодня, но сегодня не получится, потому что миром правит не Светлая, и все, что в твоих силах — приблизить ее возрождение еще на волосок, да еще без всякой гарантии, что тебе с этого возрождения хоть что-то обломится, потому что все мы хорошо знаем, что грозит тому, кто убил чудовище и полюбовался на его клад… хрен чего, прости меня, грешную… любовь оборачивается печалью, но становится от этого еще прекрасней… что и остается нам, смертным и не очень, как не утешать себя подобными фразами, а ведь это только те, кого ты хорошо знаешь, а сколько их, тех, кого не знаешь, но не менее достойных, и мимо них приходится проходить, потому что ни к чему отдавать тело, если не в состоянии отдать душу… хотя бы тот юноша в темно-вишневом камзоле, с которым я танцевала на последнем зимнем балу в Башне, у него были светлые волосы, и казалось, что рядом с его одеждой они отливают розовым, я ничего о нем не знала, ни Сути, ни Цели, только то, что он смертный и имя — Рокко, но он учил меня танцевать так, как это делают на его родине — медленно и грациозно, вдвоем, как какой-то необыкновенный ритуал Света, и я была послушной ученицей, сразу сделавшись такой неловкой, а за окном шел снег, и мы кружились на верхней площадке лестницы, и серебристая полутьма обнимала нас… сон, было и прошло, я даже не сказала ему своего имени, но такие воспоминания переполняют память, как чашу, до краев, и когда хлынет через край — какая я ко всем чертям жрица, я просто истеричная дура, которая бьется как птица в клетке и смеет упрекать Андсиру Властную — зачем она не создала ее улучшенной копией ее в высшей степени благоразумной матушки, ненавижу себя в такие минуты… и выхода нет… И уже не к своей покровительнице взываю, но к Тому, кого не смею мешать в свои дела в бесконечнойблагости Его, с пеной у рта и захлебываясь слезами: дай мне лишь силы перенести все это и не поддаться в минуту помрачения соблазнам Тени! Ибо велико милосердие Твое, Господи, а я сто, тысячу раз не святая…

—…Истеричка, — хмуро и веско роняет надо мной полузнакомый мужской голос. Ох, боги мои, — я и забыла, что в Замке-без-Лица мысли иной раз слышнее слов!

— Прошу прощения, — отвечаю я устало. — Всего лишь очередной приступ острой жалости к себе. Одно из самых энергетически устойчивых состояний…

— Так на что Знак Града… — голос осекается. — Прости ради всего святого, я просто не подумал, что ты не можешь его сделать — тебе ведь велено неподвижно лежать?

— Велено, — подтверждаю я. — Да ладно, я уже почти пришла в себя. Ну действует так на меня этот, мать его, Замок, это место моей слабости…

Открываю глаза — тусклый розоватый свет откуда-то снизу, больше всего похожий на далекое зарево теплиц или газового факела. Технологический такой свет. И в свете этом надо мной склоняется юноша в темно-красной одежде — что-то вроде облачения неизвестного мне рыцарского ордена. Ветерок, без цели бродящий по залу, слегка шевелит складки синего плаща…

…Почему же неизвестного? Алый и синий, небо заката…

— Значит, это все-таки ты, Линхи, — произношу я, глядя в его рысьи глазищи. — А я-то гадала — кто из двоих, ты или Гэлт? Еще в Эсхаре заподозрила, что именно ты, но с другой стороны, у Гэлта я видела сапфир…

— Гэлт — бабник и хвастун, — отзывается Линхи, осторожно забирая меч из-под моих онемевших ладоней. — И вообще типичный искатель приключений, потому и поддельный сапфир носит для отвода глаз. Все, на что его хватает — подставляться за меня, мне-то как раз лишних приключений совсем не надо. Все довольны, никто не жалуется… Сейчас он мое тело караулит на Вересковой Пустоши.

— Зачем?

— А на кой черт оно мне на Техноземле? Дополнительное внимание привлекать? Нет, я отсюда, из Замка, залез в мозги тому парню с гитарой и все организовал. Он там недалеко живет, вот к нему в дом тебя и отнесли, подальше от местных врачей. Не хватало еще с этой, как ее… «Скорой помощью» связываться! Тебе целитель нужен, а не год в гипсе!

— Это уж точно, — соглашаюсь я. — Что там, снаружи? Я уже в доме?

— Ага. Лежишь дохленькая на постели, а рядом наш Лорд до менестреля ситуацию доводит, пока я за тобой хожу. Должен же кто-то…

— Значит, я уже могу встать? — перебиваю я своего Поборника.

— Знаешь, лучше не стоит, — осторожно возражает тот. — Я в этих вещах не очень разбираюсь, но давай-ка я тебя лучше на руках отсюда вынесу, — он пристраивает меч за спину. Теперь понятно, почему я никак не могла вспомнить, — это же тот самый «военный трофей», который достался Линхи в придачу к Многой, и тогда, в Эсхаре, я бросила на него лишь мимолетный взгляд…

— Смотри не урони, — вырывается у меня, когда Поборник подхватывает меня на руки.

— Да в тебе весу, как в котенке. Хотя все-таки для надежности обхвати меня за шею — только осторожно, без резких движений. Вот так…

Я расслабляюсь в объятиях Линхи — кажется, он несет меня без особых усилий. Еще одно странное свойство Замка — по-моему, каждый здесь может весить столько, сколько посчитает нужным. Шаги моего Поборника размеренны, но совсем не тяжелы. Тусклый свет движется вместе с нами, кое-как освещая дорогу. Не знаю, откуда он берется — вполне может быть, что это материальное воплощение знания Линхи, он ведь уже шел ко мне этими коридорами.

Ох, дивное место этот Замок! Возможно, некоторые здешние особенности еще послужат нам… если предварительно запинать ногами его владельца.

— Слушай, — неожиданно заговаривает со мной Линхи, — я, конечно, не имею права спрашивать, но… это правда, что ты — дочь нашего Лорда?

— Он и тебе сказал? — я иронически хмыкаю. — С чего бы это? Приступ запоздалого раскаяния? Так я же ни в чем его не обвиняю…

— Да нет, не говорил. Просто, когда думал, что я не слышу, склонился над тобой дохлой и шепнул чуть слышно: «Потерпи, доченька, все уже хорошо…» А в чем ты должна его обвинять?

— Ни в чем, — вздыхаю я. — Я сама только сейчас, в Замке, узнала, что он мой отец. До этого он пять лет молчал, как партизан.

— Потрясающе; — Линхи осторожно перехватывает меня поудобнее. — Интересно знать, почему…

— Потому что я Леди Огонь, — коротко бросаю я. — Мне не положено.

— Потому что так легче узнать, что он наш Лорд? Так это все равно узнается, рано или поздно, такого не скроешь…

И вот тут меня прорывает всем наболевшим в последние лихорадочные дни, прорывает почище той мысленной истерики:

— А ты задумывался когда-нибудь, что все Стоящие на Грани Тьмы по сути своей одиноки? Как на подбор — рождаемся от неизвестных отцов, как я, или мать гибнет в родах, или оба родителя попадают в катастрофу, или, наконец, наша в высшей степени благопристойная семья достает нас до такой степени, что мы рвем с ней как только, так сразу и обычно на всю жизнь. Это повторяется из жизни в жизнь с такой регулярностью, что можно уже с полным сознанием дела говорить об этом как о НОРМЕ для Братства. Так полагается!

— Может, ты и права, — отзывается Линхи. — У меня просто нет такой статистики — между нами, мужиками, как-то не принято на этом заостряться, а из Жриц я знаю тебя да Ярри.

— Так вот тебе статистика, если хочешь. Начну с себя, любимой: до этой жизни у меня было три, в которых была возможна инициация. Жизнь первая: единственная дочь в семье, заброшенный замок в горах, мать, естественно, не пережила моего рождения, отец повредил позвоночник и тоже не зажился на свете. В двадцать один — полный разрыв со всем окружением детства. Номер второй: семья бродячих артистов, уже к четырнадцати годам — круглая сирота. Что характерно, в той жизни я своих предков нежно любила. Наконец, дубль третий: мать, исключительно благоразумная дама с огромными деньжищами, рождает меня через искусственное оплодотворение и в дальнейшем делает все, чтобы я слиняла от нее в шестнадцать лет. Про теперешнюю жизнь ты знаешь, так что повторяться не стану.

— У меня было почти так же, но я привык считать, что это производная моего скверного характера…

— Хорошо. У Таолла характер скверный?

— Скажешь тоже! Таолл чуть ли не самый положительный из нас!

— Вот тебе та его жизнь, когда произошла инициация, — прямо-таки вариант легенды о короле Артуре. Кто его отец, толком не знала сама матушка; вскоре после рождения взят на воспитание добрыми людьми, от приемной матери сбежал в те же шестнадцать по совершенно левым причинам. К тому же трижды любил — и ни с одной из трех даже близок не был. А взять наших Жриц: Лайгалдэ отнята у матери десяти лет, а потом и вовсе жила в чужом теле; Тали в пять лет осталась без матери, в двенадцать — без последнего близкого человека из семьи, в тринадцать ушла к черту на рога по Закону Истока; Орэллан…

— А Ярри в той инкарнации, где я был ее сыном, — перебивает Линхи, — тоже об отце и понятия не имела, мать потеряла в год, а в двадцать была изгнана своим кланом…

— Вот видишь! Кстати, тут мы уже перешли к другому аспекту того же вопроса: плохо у нас не только с ближними по крови, но и с ближними по выбору. Всех нас систематически бросают любимые люди — как мужчин, так и женщин, — последнюю фразу я произношу с каким-то странным садомазохистским удовлетворением. — А что до детей, то в половине случаев отцы даже не подозревают о том, что где-то растет их чадо, а матери либо отдают детей на воспитание, либо рано или поздно получают от них плевок в морду.

— Ну, так бывает далеко не всегда…

— А вот в тех случаях, когда так не бывает, ребенок в конечном счете тоже оказывается новой инкарнацией кого-то из членов Братства. Ты и Ярри, Таолл и Тинка… я и Ливарк Тах-Серраис, как ты только что узнал…

— Убедила, — кивает головой Линхи. — Но этому должно быть какое-то объяснение…

Я закусываю губу.

— Над этим я много думала… Знаешь, мне известно не менее восьми версий христианства в разных Сутях, и абсолютно в каждой присутствует такая мысль: кто хочет идти за Светом, должен оставить отца и мать своих. Но ведь не мог сказать такого Тот, кто призывал любить ближних своих и спасал мир Любовью! А потом я поняла: нельзя оставлять Тени заложников. Когда с тобой не могут ничего поделать, под угрозой оказываются те, кого мы любим. Поэтому и бывает у нас полная гармония лишь с теми, кто не слабее нас… Отсюда же и наши внутренние взаимоотношения: все мы хорошо знаем, кто есть кто, но даже перед самими собой делаем вид, что этот хороший человек тут ни при чем, он просто мой приятель, а не Жрица и не Поборник!

— Значит, если по той или иной причине мы не в силах оторваться от того, кого любим…

— Нам помогают. Я ведь помню и свои жизни в любви и согласии с семьей — и так совпадает, что тогда я не искала странного. Точнее, мои внутренние потребности были не меньше, но как-то удовлетворялись каждодневно и без эксцессов.

— Я тоже припоминаю нечто подобное. Наверное, такие жизни даются нам как передышка…

— Давались. Теперь, после инициации, ничего подобного уже не будет, — ярость отчаяния снова стискивает мне зубы. — Уже нет!

— Ну вот ты сама все себе объяснила, — руки Линхи заняты мною, и единственный утешающий жест, который сейчас доступен ему — слегка потереться головой о мое плечо. — Я всегда верил в силу твоих мозгов. А раз все именно так и изменить мы ничего не можем — остается принять дела в таком виде, в каком мы их нашли, и не впадать в грех отчаяния.

— Это будет очень непросто, — я стараюсь улыбнуться через силу. — Но я попытаюсь.

И вот тогда, словно в ответ на мои последние слова, сумрачный коридор Замка неожиданно взрывается золотым светом — и я осознаю себя в реальном мире, на Сути Техноземля…

ЭПИЛОГ

Мне, в общем-то, осталось досказать совсем немного. Когда я очнулась на квартире «черного менестреля», Линхи вернулся в свое тело на Вересковой пустоши. Так что хлопотали вокруг меня трое: Серраис, Ризала Эджет Диаринна и сам «черный менестрель» — чуть позже я узнала, что зовут его Григорий Свешников, но он предпочитает, чтобы его называли Грег.

Память сохранила только обрывки воспоминаний — острая боль, возникавшая всякий раз, когда Ризала трогала меня, изрезала мир на куски. Помню Серраиса в неожиданно элегантном светло-коричневом костюме и с гривой, слегка укоротившейся до местных рамок приличия, — не иначе, на всякий случай приготовился кого-то срочно обаять… Помню неподдельную тревогу на лице Грега и Ризалу, втыкающую шпильки в свою тяжелую косу… Помню прикосновение узких сильных ладоней к моей спине и груди и над всем этим неожиданный и не совсем уместный аромат жасмина — то ли магия, то ли просто ее духи… И в конце — запах кофе с кухни и виноватый голос: «Простите меня, Магистр Ливарк, — я отдала все, что накапливала в течение полугода, все резервы на непредвиденный случай. Там хватило работы помимо шести позвонков — ребра, внутренние органы… Я все привела в полный порядок, у нее даже спину ломить к перемене погоды не будет. Но на ноги и руку меня уже не достанет — вы видите, я даже сижу с трудом… Так что либо обходитесь местными средствами, либо ищите другого целителя. Простите…» И не менее виноватый ответ Серраиса: «Это я должен просить у вас прощения. Я ведь сам немного целитель — увы, совсем немного, — и знаю, какой ценой дается воздействие…»

Не помню, когда Серраис увел Ризалу, не знаю, был ли он, когда мои ноги заковывали в гипс… Я догадываюсь, почему он не позвал другого целителя, — сама специфика работы не позволяет целителю отказываться от платы, и визит Ризалы наверняка вывернул Серраиса наизнанку. А может быть, и не только его… Короче, на какое-то время я оказалась заперта на Техноземле и прикована к кровати.

Боль ушла, но взамен явилось какое-то тягостное оцепенение, смыкавшееся надо мной, как стоячая вода в давно не чищенном пруду. Из него вырывал меня лишь сбивающийся от волнения, чуть хрипловатый голос: «Клянусь тебе, Леонора, — это только на два месяца! Всего два месяца — и ты в полном порядке!» И склонялось надо мной с заботой лицо, поначалу показавшееся мне высокомерным и недобрым из-за степного разреза глаз. Однажды, в полубреду, еще не зная имени, я назвала его черным менестрелем. Он поцеловал ту мою руку, что осталась невредимой, и попросил, чтобы я больше никогда не называла его так: «Черные менестрели — это в Нескучном саду, а я там не бываю и вообще не имею с ними ничего общего!» Я поняла только, что он имеет в виду какую-то разновидность местных ушельцев. Ну, ушельцы, они везде одинаковы — брезгливость Грега была мне вполне понятна…

Грег… Линхи рискнул, посмев подчинить его сознание, чтобы завладеть телом, а затем устроив объяснение прямо у него в голове; Серраис рискнул еще больше, рассказав ему абсолютно все. И оба не ошиблись — «черный менестрель» оказался тем редкостным человеком, который с первого раза все понимает правильно.

Он даже не был мотальцем, хотя и догадывался, что такое возможно. Мотальцем, как выяснилось, был какой-то его знакомый, который около трех недель назад дал ему переписать кассету с Черным Венком Гитранна. (Быстро же разлетелись по Авиллону пять Смертных Печатей…)

Родители его второй год работали где-то за границей — он сказал, и я сразу забыла, — и он жил совсем один в маленькой квартирке из двух смежных комнат. Так что мое присутствие почти не обременяло его. Снова, в который уже раз, мне повезло так, как, наверное, может везти только Стоящим на Грани Тьмы — у меня было надежное убежище.

Грег уходил из дому на целый день — институт, плюс работа, ибо стипендия в его мире была чисто символической, а деньги от родителей приходили весьма нерегулярно. Но я была абсолютно беспомощна, и он не без изящества решил проблему ухода за мной.

Одна его однокурсница состояла в некой секте, именовавшей себя Истинными учениками Христовыми, и с упорством, достойным лучшего применения, пыталась затащить Грега на их собрания. На третий день после моего появления он принял приглашение. А оказавшись на собрании, высмотрел девицу с наиболее фанатичными глазами и, когда все кончилось, вызвался проводить ее до подземки. Всю дорогу до этой самой подземки он вдохновенно вешал ей на уши лапшу про дальнюю родственницу из Прибалтики, которая оказалась в Москве без документов, при этом не очень хорошо зная русский, и за которой, по всему видать, охотится мафия… Короче, со следующего же дня в доме начали дежурить сиделки-сектантки.

Я не очень-то различала всех этих Вер, Оль и Ир, сменявшихся у моей постели. Одни просто выполняли все необходимое, развлекая меня нейтральными разговорами — эти были терпимы. Другие пытались обратить меня в то, что считали своей верой — с теми, что были поумнее, я устраивала богословские диспуты в лучшем стиле Ирмы диа Алиманд, с тупыми же и настырными разговаривала исключительно по-ругиански.

Время тянулось медленно и тягостно. Я скрашивала его чтением местных книг, изредка смотрела фильмы — но вообще российское телевидение производило на меня еще более удручающее впечатление, чем даже родное ругиландское. Куда больше удовольствия я извлекала из магнитофона, но больше всего — из ежевечерних бесед с Грегом и его собственных песен…

Приходили и гости — раз в неделю обязательно появлялся Серраис, иногда заглядывал Линхи. Раза четыре меня навещал Гитранн — обязательно с гитарой и обязательно в то время, когда хозяина не бывало дома. Только в последний раз Грегу удалось его подловить — ушли они вдвоем, вернулся Грег только в третьем часу, и глаза его сияли, как у Нездешнего. А один раз пришли «Бакланы» — Россиньоль, Нелли и Луминно, долго сидели, пили чай, делились свежими сплетнями…

Флетчер не появился ни разу. Ни разу. И с каждым днем я сожалела об этом все меньше. Та истерика в Замке, видно, была последней вспышкой.

Зато однажды…

Внезапный приступ иррационального страха заставил меня пробудиться. Когда я открываю глаза, он сидит на краю моей постели, окруженный ореолом призрачного серебристого света, — он, Звездный, король темных эльфов, властитель Замка-без-Лица.

Я хочу крикнуть, но голосовые связки отказываются подчиниться мне, и из моего горла вырывается лишь сдавленное сипение. С трудом взяв себя в руки, я вглядываюсь в него повнимательнее и осознаю, что это всего лишь призрак — сквозь туманно мерцающую фигуру смутно просвечивают ярко-зеленые цифры на электронных часах… 03: 12. Самый час для привидений… иным способом ему, не наделенному земной плотью, и не дано явиться на физплане. Серебристая одежда и волосы, словно осыпанные серебряной пылью… такое ощущение, что передо мной черно-белое изображение — нет ни единого цветового пятна, ни одного оттенка, что не рождался бы из простой игры света и тени.

Он чувствует, что я заметила его, поворачивает ко мне свое неестественно прекрасное лицо-маску. Но здесь все же не его Замок, и чары его действуют на меня куда слабее, чем прежде.

«Привет, — бросаю я ему первая с нескрываемой горечью. — Давно не виделись…»

«За это можешь благодарить своих родственников», — отвечает он мне в тон.

«Рану, значит, зализывал? А теперь соскучился, сам пришел?»

«Ах, леди Эленд, бесценная моя… Какая жалость! — голос его холоден, даже насмешлив. — Разве я не говорил тебе, что ни с кем ты не сможешь быть так счастлива, как со мной? Но ты не поверила, госпожа непознаваемого…»

«Уходи! — шиплю я в ответ, как рассерженная кобра. — Убирайся прочь, порождение моего бреда, а то перекрещусь!»

«Перекрестишься? Ха!» — изящная рука в серебристой перчатке медленно скользит от губ вниз, затем от левого плеча к правому.

«Видишь, я тоже это умею… Зачем ты гонишь меня, моя бесценная? Зачем отвергаешь то наслаждение, которое я жажду подарить тебе?»

«Уходи…» — снова шепчу я без особой надежды, что он послушается. Вместо ответа его рука ложится на мою грудь, как раз против сердца, и я едва успеваю удивиться ощутимой материальности этой призрачной руки… как вдруг он резко, стальной хваткой сдавливает мне горло!

Кажется, в этот раз я все-таки сумела закричать…

…и хватка затянутых в серебро пальцев разжимается столь же внезапно. Он выпрямляется — плащ, словно сотканный из лунного света, окутывает его мерцающим облаком:

«Проклятье — я не могу пробиться к тебе через эти твои повязки! — его голос все так же холоден, он изо всех сил пытается казаться высокомерным, но затаившееся во мне пламя трепещет, угадывая его волнение, смесь досады и тревоги… — Запомни, моя бесценная: где есть боль, там нет меня! Вот единственный способ избавиться от моего внимания».

«Боль тела? — переспрашиваю я. — Ведь на боль моей души ты кидаешься, как беркут на добычу!»

Не удостаивая меня ответом, он делает несколько шагов к двери в смежную комнату, за которой спит Грег, и не то просачивается сквозь нее, не то просто растворяется в вязком сумраке ночной квартиры.

Мой страх тает куда медленнее, ужасно хочется позвать Грега, но я не решаюсь — все-таки не настолько мы еще близки, чтобы ему отгонять от меня ночные кошмары. Сон отлетел без следа. Осторожно-осторожно я поворачиваюсь на правый бок, подсовываю под голову здоровую руку — может, в такой позе уснется быстрее. Тишина чутко подрагивает, что-то непонятное мне творится в темноте, но не покидает ощущение, что произошло еще не все, чему должно произойти.

Внезапно из комнаты доносится голос Грега — сонный и неприятно удивленный:

— Да как ты вообще смеешь предлагать мне такое?

Ответа не следует, а может, он просто не рассчитан на мои уши, но все равно я моментально обращаюсь в слух. И снова реплика Грега, на этот раз отчетливее и куда более раздраженно:

— А кто бы ты ни был! Хоть архангел Гавриил!

Так, это делается совсем интересно… Что же этот нелюдь вздумал предложить Грегу?

— Не беспокойся, я знаю достаточно. Главное, знаю, что госпожа Леонора прекрасно без тебя обойдется. В любой форме. А я — тем более! — промежутки тишины между ответами Грега делаются все короче, а тон его — все более взбешенным: — Ну например, могу дать тебе по морде. Морда у тебя, как я вижу, имеется, да такая, что кирпича просит… Думаешь, не получится? А ты думай поменьше! — за этими словами раздается звук удара и звон стекол в книжном шкафу — кажется, кого-то приложили о сей предмет мебели. И кажется, этот кто-то — отнюдь не Грег… — Нет, я не ее Поборник! Но тебе и так мало не покажется!

Дверь распахивается, и в свете уличного фонаря, упавшем на пол, взору моему предстает совершенно невероятная картина: Грег, в одних плавках и взлохмаченный после сна, держит за шиворот Звездного, чье сияние изрядно потускнело, да и вообще вид стал куда более материальным и каким-то подержанным. На моем лице против воли расплывается довольно дурацкая улыбка.

Бросив в мою сторону извиняющийся взгляд, «черный менестрель» одним пинком вышвыривает демона в коридор и сам исчезает там же. Некоторое время оттуда доносится напряженная возня, грохот падающих предметов, дребезг чего-то бьющегося — не иначе, плафон разгрохали… И как финал — стук распахиваемой входной двери, заключительный, особо мощный удар и снова хлопок дверью. На минуту воцаряется тишина. Затем стремительные шаги, Грег возвращается в мою комнату и присаживается на край постели — совсем так же, как тот, изгнанный им… И снова я заговариваю первая:

— Чего он хотел от тебя?

— Тебе действительно нужно это знать? — голос его неожиданно вздрагивает.

— Думаю, что да.

Лицо Грега становится напряженным, и он выговаривает, старательно копируя знакомые мне интонации:

— «Дай мне стать тобой. Позволь мне войти в тебя. Я знаю, как ты к ней относишься, но без моей поддержки она никогда не станет твоей. Поделись со мной смертным телом, и лишь у тебя будут ключи от ее желания…» — он низко опускает голову и уже своим голосом доканчивает: — Ненавижу! Прав был твой отец — очень трудно устоять против ТАКОГО…

Звездный — в обличье Грега… Меня непроизвольно передергивает.

— Грег, но если он предложил такое, это значит, что… — я осекаюсь, не умея назвать… В голову лезут идиотские формулировки типа «я тебе совсем не безразлична», «ты ко мне неравнодушен» — не умею я говорить об этих вещах, не умею, черт возьми, и похоже, так никогда и не научусь! Как доходит до дела — сразу приступ высокого, трать-тарарать, косноязычья!

В темноте не разглядеть лица, но Грег все равно отворачивается — в смущении?

— Я позвал — теперь я сам понимаю, что позвал, — и ты пришла. Другая, не как все люди — ослепительный свет под покрывалом тьмы, и та песня была про тебя. Но я спугнул тебя настоящую, и ты стала просто человек, и тебе было очень больно — я почти физически ощущал твою боль. А потом пришли другие из… из твоего клана и стали все мне объяснять. И я понял, что на самом деле ждал тебя всю жизнь, как высшего смысла, и наконец дождался. Только не знал, что это окажешься именно ты. А сейчас ты лежишь здесь в старой рубашке, в бинтах и гипсе, и волосы давно не мытые, но мне все равно хочется обращаться к тебе — «госпожа Леонора», — он умолк и потом прибавил отчаянно: — Вот. Теперь я все сказал, и можешь делать со мной, что пожелаешь.

И тут снова, как тогда в Кармэле, на меня накатывает, и я вижу четкую картинку: осенний лес, обращенный в живое пламя клонящимся к закату солнцем, костер — и Грег, в лиловом и оранжевом, высыпающий в огонь охапку сухих листьев. Грег?.. Картинка держится несколько секунд и гаснет, и вокруг меня начинает плясать водоворот: черное, лиловое, пурпурное, серое… набегающий фронт грозы, длинные черные волосы по ветру… затем, вспышками, что-то вроде сцены, бешеный, счастливо пылающий взгляд темных глаз в обрамлении черно-лиловых росчерков, и совсем близко — пламя хорошо знакомых мне медных волос, и две гитары, звучащие в лад на фоне флейты…

— Йерг-гинт… — срывается с моих губ. — Хранитель янтаря… — а в голове стремительно крутится: он же действительно вторая моя половина, ибо он Земля и Вода, а я — Огонь и Ветер! Значит, и в самом деле стало по слову моему — я исполнила, что обещала, и он дарован мне в награду. Именно он — память внезапным озарением подсказывает, что я не назвала имени там, в святилище, а Флетчер не был мне дополнителен, он был Водой и Жизнью… Но все это остается в голове, а вслух я произношу только Имя:

— Йерги…

Он вздрагивает всем телом и, не найдя моей здоровой руки — она под подушкой, — хватает меня за обнаженное плечо:

— Как ты… Как вы назвали меня, госпожа Леонора?

— Элендис, — отвечаю я, и голос мой звучит странно для меня самой. — Теперь можно Элендис, и никаких «вы». Я назвала тебя твоим Истинным Именем, Йергитт Ломеанор, и в имени этом янтарь, как у моего отца и Гитранна. Ты тоже из нашей семьи, Йерг, ты тоже сродни Огню, хотя и не ему причастен…

— Я?! Но я же простой смертный, я никогда…

— Даже простой смертный всегда причастен одной или двум стихиям, — произношу я в сотый, наверное, раз за свою многотрудную жизнь, но все равно не выходит назидательно. — Но ты, не рожденный одним из Братства, все же больше простого смертного, пусть твоя сила и скрыта до поры — иначе зачем эта янтарная мета?

— Откуда это известно тебе?

— Я Огонь, — отвечаю я. — Я вижу Суть вещей, и мне дано читать имена. Верь мне, Йерг. Ты уже доказал свою силу, — и вот тут я позволяю себе ухмыльнуться до ушей. — Кому из так называемых простых смертных было бы под силу набить морду существу, лишенному плотного тела?

Гипс с меня сняли за три дня до здешнего Нового года. Левая рука висела плетью, ноги совсем разучились ходить. Йерг — теперь я называла его только так — тут же разогнал всех сиделок («все равно на пятом курсе не сессия, а так, баловство») и сам занялся мной. С его помощью я заново училась ходить. По квартире передвигалась, опираясь на его руку, — одна мысль о том, чтобы пользоваться костылями, бесила меня до судорог. А потом он часами разминал мои отекшие ступни, да не только разминал — Серраис показал ему те немногие приемы целителей, которыми владел сам, и Йерг перенял их на удивление легко… С каждым днем я все больше убеждалась, что он наш, наш всей сущностью своей, и был просто обречен встретиться с нами — и со мной…

Новый (по-здешнему — тысяча девятьсот девяносто шестой) год мы встречали вдвоем. Йерг добрался до моей сумки и, невзирая на мои слабые протесты, заставил меня надеть коричневое с золотом платье и все украшения, даже волосы сам завернул под гребень, ибо левая рука слушалась меня еще очень плохо… «Я хочу видеть тебя в обличье, достойном тебя… Как жаль, что ты еще не скоро сможешь танцевать!» А сам вышел к столу в черном, с волосами, прихваченными тонкой цепочкой из желтого металла. Другой на его месте, уверена, и плащ набросил бы, но вкус Йерга — или наша с ним, одна на двоих, Огненная интуиция? — подсказал ему, что в этой камерной обстановке плащ будет не слишком уместен. И весь вечер вид у него был такой, какой, наверное, бывает только у мальчишки, все детство клеившего модели и игравшего в морские сражения и наконец попавшего на самый настоящий парусный фрегат! Впервые за жизнь — НАСТОЯЩЕЕ!..

Мне было трудно двигаться, и мы почти весь вечер просидели в креслах друг напротив друга, и гитара не успевала остыть от рук Йерга. Он пел все, что насочинял за свою жизнь, — а сочинять он, как и я, начал в пятнадцать, да и лет ему было ровно полугодом больше, чем мне — он пришел на свою Суть двадцать шестого февраля. («Идеальная зодиакальная пара», — как-то обмолвился он и тут же поспешно отвел глаза.) Песни у него были необыкновенные. Зачастую несовершенные по форме, они поражали силой воздействия — не той бешеной энергетикой, к какой я привыкла и какой меня покорил Гитранн, но мягкостью и тонкостью в сочетании с нервной напряженной дрожью. А некоторые, такие, как «Дорога Хозе» или «Грааль в песках» вообще казались мне дивно благоуханными цветами… Да что рассказывать — их надо слышать, и скоро их услышат многие, я об этом позабочусь!

Мне осталось досказать совсем немного… Но, наверное, можно и недосказывать — вы уже и сами все поняли. А чем иначе объяснить, что я давно прекрасно хожу, что уже минул апрель и начался май, а я все еще живу здесь, у вас на Техноземле, в маленькой квартирке Йерга?

Последнюю неделю стоит жуткая жара, но у нас дома всегда прохладно. Йерг уже не ходит в свой архитектурный, а целыми днями лежит на полу и чертит дипломный проект — через месяц у него защита. Глядя на него, и я взялась за свои давно заброшенные «Средства воздействия» — хочешь не хочешь, а Академию культур надо как-то кончать. А по ночам, когда спадает жара, мы берем магнитофон Йерга и идем за два квартала в тот самый Нескучный сад, где якобы водятся черные менестрели. Там, на просторе, вдалеке от любопытных глаз, я танцую — вспоминаю свои старые вещи и придумываю новые.

К сожалению, Йерг пока не умеет играть для моих танцев. Зато вчера он, дико смущаясь, показывал мне самую последнюю свою песню — «Танец для саламандры». По-моему, это лучшее, что у него сейчас есть, я до сих пор хожу под впечатлением: «На моей струне — восемнадцать струн, на моей руке — восемнадцать рун…» А сегодня утром со мной по магическому кристаллу связывался Гитранн, и этой ночью мы попробуем поработать втроем.

С каждым днем я получаю новые подтверждения, что наша встреча вовсе не была случайностью — мы оказались обречены на нее, ибо ему была нужна я, а мне — он. Может, даже машина та — всего лишь последний всплеск ярости Тени, бессильной злобы на уже свершившееся…

Что вы говорите? Боги мои, какие мелочи вас интересуют! Нет, я еще ни разу не была близка с Йергом, но похоже, это не за горами — вот уже месяц мы ложимся спать в одну постель. Или для вас такое вот рыцарское преклонение само по себе ничего не значит?

Да, я все понимаю. Я все прекрасно понимаю. Очень может быть, что года через полтора я потеряю и этого человека, и снова буду орошать подушку слезами и сушить губы одним и тем же вопросом — почему мы не вместе?

Но, по крайней мере, у меня будут эти полтора года…

А кроме того, похоже на то, что Йерг не слабее меня. То есть, конечно, слабее — но немногим.

Так что я еще с удовольствием поиграю в эту игру!

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с призраком. Орильеро

Ольге Анатольевне Л., которая так никогда и не прочтет эту книгу. С любовью.

© Галина Гончарова, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава 1

– Калле Тарралонга, ритана, – таксист неодобрительно покосился на Антонию. И вовсе уж сухим тоном добавил: – С вас два реала.

Антония прикусила губу, чтобы не вздохнуть.

Два реала!

Дома она могла два дня жить на эти деньги… может, и больше. Если покупать продукты перед самым закрытием рынка. А здесь?

Одна поездка от вокзала на модном мобиле уже пробила брешь в ее кошельке. Но – никуда не денешься.

Тони достала небольшой кошелек, вышитый старой Долорес – на счастье, нашла в нем две серебряных монетки – и сунула таксисту.

Взгляд черных глаз мужчины стал еще неодобрительнее. Кажется, он рассчитывал на чаевые, но Антония просто не знала, сколько их давать. И давать ли? А вдруг она обидит этого мужчину?

Пока она колебалась, таксист решил все сам.

– Вы выходить будете, ритана?

Нет, за такое она чаевых точно давать не станет! Хоть дверь бы перед ней открыл!

– Благодарю вас, – сухо ответила девушка. И попробовала открыть дверь. Новомодный рычаг не поддавался, сначала она тянула не в ту сторону, потом недостаточно сильно… таксист наблюдал за этим представлением с откровенной ухмылкой.

Понаехали тут!

Тони уже откровенно вспыхнула и, видимо, на нервах, дернула за проклятый рычаг именно так, как надо.

Дверь щелкнула и открылась.

Тони вышла сама, вытащила чемодан с вещами – и такси, едва дождавшись, пока она хлопнет дверью что есть сил (а вдруг не закроется?), развернулось почти на месте, обдав ее вонючим дымом и больно хлестнув по ногам мелкими камушками из-под колес.

Антония медленно выдохнула.

Вдохнула.

Посмотрела на большой дом за массивной кованой оградой.

А потом решительно подошла к воротам.

Молоток? Нет… вот тут нечто новомодное. Кнопка. Антония поколебалась минуту – и надавила на нее. А потом еще раз – для верности.

Не было ни шума, ни звонка, ничего.

Но…

– Проходите, ритана.

Ворота медленно открылись.

Тони вздохнула, подхватила неудобный громоздкий чемодан, который так и норовил дать ей под колени острым углом (и углов у него было не меньше двенадцати… или все двадцать четыре?), и медленно побрела по дорожке, посыпанной таким же гравием, как и небольшая площадка перед воротами…

Дорожка оказалась ужасно длинной, и к ее концу Тони вся взмокла. Лучшее платье противно липло к спине и подмышкам, над верхней губой прямо-таки ощущались противные капельки пота, равно как и на лбу, и на щеках, а еще она ободрала нос туфли об особо выдающийся камушек. Почему-то это ее вконец расстроило, так что до дверей особняка она добралась в отвратительном настроении.

Там девушка и была встречена лакеем в темно-красной ливрее. Явно дорогой и сшитой лучше, чем ее платье. Увы…

– Прислуге надо было с черного входа, – попенял ей раззолоченный малый. – Что ты – правил не знаешь? Новенькая? На кухню?

Это оказалось последней каплей.

Тони плюхнула чемодан прямо на пол, сама почти упала на него сверху и разревелась.

Рядом громко и совершенно немелодично взвыл лакей, на чью ногу был поставлен чемодан. Да, очередным особо острым углом. И попробуй тут не взвой! Девушка хоть и хрупкое существо, но вес у нее есть. Определенно.

Но разнести в пух и прах нахалку в дешевеньком платьице он не успел.

– Что здесь происходит?!

Лакей подскочил и вытянулся по стойке «смирно».

– Тан Аракон, простите! Это случайно! Это…

Тан Аракон?!

Дядя?!

Антония подскочила еще быстрее. Чемодан опрокинулся на лакея (вторым по счету острым углом), а девушка вытащила из кармана письмо.

– Тан Аракон, мое имя – Антония Даэлис Лассара.

Тан Аракон прищурился. Медленно взял письмо, чуточку влажное от пота и смятое от долгого лежания в кармане.

– Ритана Лассара?

Антония кивнула головой. Копна черных волос не выдержала, вырвалась из плена заколок – и буйным облаком разметалась по плечам.

– Мой отец… умер.

Носом она все же хлюпнула, не справилась с собой. Тан Аракон брезгливо поморщился. Но не ушел, просто стоял и разглядывал племянницу. Молчал.

Тони в ответ разглядывала его.

Дядя был очень сильно похож на отца.

ОЧЕНЬ сильно.

Те же черные прямые волосы, стянутые в недлинный хвост бархатной лентой.

Те же внимательные черные глаза, длинный крючковатый нос, высокий лоб, тяжелый подбородок. Смуглая кожа, широкие плечи, массивный торс, чуточку коротковатые для такого тела ноги и длинноватые руки.

У отца было так же… только отец под конец жизни распустился. Кожу испещрили красные прожилки, лицо опухло и расплылось, глаза налились кровью…

Тони проглотила тяжелый комок в горле.

Она не будет думать об этом сейчас!

Не будет!

Хватит, и так себе уже реветь позволила. Теперь лицо опухнет, и пятна будут. Но уж очень все один к одному сложилось! Она тоже живой человек!

Но сейчас надо собраться. Ну, Тони?! Держись! От этого твоя жизнь зависит!!!

– Давно?

– Два месяца назад, тан.

– Хм… пройдите в гостиную, ритана. – Тан Аракон кивком указал направление, и сам отправился вслед за девушкой.

Чемодан Тони из вредности оставила в прихожей. Авось, не своруют! А если решатся… тогда и узнают, что такое заговор старой Долорес.

Гостиная повергла девушку в шок.

Единственное впечатление, которое было у девушки – БОГАТО!

Роскошные красные бархатные портьеры, золотая отделка темной дубовой мебели, бархат дивана и кресел, ковер, в котором ноги тонули по щиколотку… Тони, повинуясь кивку, опустилась в одно из кресел и застыла, чувствуя себя плевком на роскошной ткани.

Тан Аракон с достоинством опустился в соседнее кресло и вскрыл письмо.

Хм…

Братец!

Если ты читаешь это письмо, значит, я отправился к Даэлис. Наконец-то!

Жаль одного – Антония остается без родных и близких.

Присмотри за ней, пожалуйста. Она умненькая и хорошая девочка, она не доставит тебе хлопот.

Мое имение можно продать, наверное. Пусть полученные деньги будут ее приданым. Я надеялся сам устроить ее жизнь, но – не судьба.

Твой брат Даэрон.

P.S. Помнишь наш детский девиз? Не предавать и не бояться! Я иногда вспоминаю. Может, сложись все чуточку иначе… а впрочем, что мечтать о несбыточном? Не предавай, братец, и не бойся. А я за вами пригляжу.

К письму был приложен еще один лист.

Уважаемый тан Адан Мигель Аракон.

С прискорбием сообщаю вам, что шестнадцатого марта этого года ваш брат Даэрон Эктор Лассара скончался на руках своей дочери Антонии Даэлис Лассара.

Причиной его смерти стал разрыв сердечной мышцы. Акт о смерти был составлен доктором Ассуна, подписан и заверен мной, а также градоправителем, таном Саллеро. Смерть его была совершенно естественной и ожидаемой.

Прилагаю к письму список имущества покойного, а также номера фонемов, по которым можно с нами связаться для уточнения дальнейших вопросов, касаемых наследства.

С уважением, нотариус А. М. Авиель.

Список был невелик. Всего одно поместье Лассара.

Тан Аракон посмотрел на племянницу.

М-да.

Свалилось ему счастье на голову.

Вслух он, конечно, этого не сказал, но… но девушку разглядывал очень тщательно. И вынужден был признать – ни в мать, ни в отца она не пошла. Получилась этакая странная помесь.

Красивая?

Сложно сказать.

Волосы, как у Даэрона. Черные, глянцевые, вьются крупными кольцами. Только вот это дополняется кожей непонятного оттенка… загорелой? Или от природы такой? Желтоватой?

Пока не понять.

Лицо правильное, брови и ресницы черные, но глаза неприятно светлые. Не такие, как у Даэлис, у той глаза были цвета голубого серебра. У Антонии они намного светлее, почти прозрачные, белесые, неприятно смотрятся на смуглой коже. Губы тонкие, упрямо сжатые. Фигура вроде неплохая.

Платье?

Жуткое. Такое… в цветочек, у него в доме даже служанки носят нечто приличнее. Впрочем, это уж вовсе не его забота.

– Антония Даэлис.

Тони продолжала молчать.

– Не могу сказать, что рад твоему визиту, племянница. Ты в курсе нашей семейной истории?

Антония кивнула.

В курсе.

Отец в последние годы сильно пил, а напившись, разговаривал о чем угодно, только спроси. И о своей ссоре с семьей, и о свадьбе, и о матери… Тони слушала.

– Тогда ты понимаешь, что на радушный прием рассчитывать не стоит.

Антония кивнула еще раз.

Выгонят сейчас – или хотя бы переночевать дадут? Идти было откровенно некуда, разве что возвращаться в Лассара. Но там… м-да.

Туда было лучше не возвращаться.

Да и денег ей на обратную дорогу точно не хватит. Несколько десятков песет – ладно, может, на билет в дилижанс ей и хватит. Но не на поезд, это уж точно.

– На улицу я тебя, разумеется, не выгоню.

– Благодарю, тан Аракон.

Мужчина поморщился.

– Можешь называть меня дядя Мигель.

– Благодарю, дядя Мигель.

– Но на многое не рассчитывай. У меня две дочери на выданье, и в первую очередь я буду думать о них.

– Да, дядя Мигель.

Тан Аракон довольно кивнул. Кажется, девчонка оказалась понятливой.

– Моя супруга с дочками отправились по магазинам. Когда они вернутся, я вас познакомлю. Наша семья не слишком богата, придание мы тебе выделить не сможем. Поэтому рассчитывать надо лишь на имение. Что ты знаешь о его рентабельности?

Антония знала.

Но стоит ли раскрывать все свои карты?

– К моему сожалению, дядя Мигель, я не способна к математике. Эти цифры такие сложные.

Мужчина даже не удивился.

– Да, женщинам бывает сложно спланировать свои расходы. Ладно, я свяжусь с нотариусом. Как его зовут?

– Александр Мария, дядя Мигель.

– Хорошо. Скоро должна вернуться моя супруга…

Мужчину прервали звонкие женские голоса, щебетавшие нечто очень содержательное.

Антония прислушалась.

Шляпка, ленты, отделка…

Есть хотелось – аж желудок судорогой сводило. Но кормить ее явно никто не собирался. А в чемодане есть несколько маисовых лепешек…

Желудок скрутило вовсе уж неприятно. Антония выпрямилась и крепко сжала кулаки. Потом медленно расслабила пальцы. Что-то ей подсказывало, что накормят ее не скоро…

– Папа, это ужасно!

– Это невыносимо!

– Девочки, спокойнее!

В гостиную одна за другой вторглись три женщины. В первую минуту у Антонии даже в глазах зарябило, но потом она кое-как собралась, сосредоточилась, и оказалось, что все не так страшно.

Первой в комнату влетела очаровательная девушка лет восемнадцати. Если ее что и портило, так это несколько жидковатые черные волосы. Но накладной шиньон успешно исправлял это маленькое недоразумение, а все остальное и так было выше всяких похвал.

И кремовая кожа, и большие карие глаза, и тонкие черты лица. Фигура тоже отвечала последним канонам красоты – высокая, тонкая, стройная. А уж про дорогое бледно-розовое платье и упоминать не стоило. Антония оценила и шелк, и кружево… м-да.

Если у дядюшки и есть проблемы с деньгами, или он это скрывает, или платья куплены с рук, или… это надо выяснить.

Вторая девушка была на год или два моложе. У нее и фигура еще не сформировалась, но Антония видела, что эта девушка, скорее, пошла в отца. И более крепкой и коренастой фигурой, и чертами лица – нет, не красавица. Может, еще и перелиняет, но пока – на троечку. Даже бледно-зеленое платье не скрывает ее огрехов. Но приданое – лучшее украшение девушки, не так ли?

Последней вплыла их мать.

Антония прикусила губу.

Даже сейчас она была красива. Черные волосы, карие бархатные глаза, улыбка…

Фигура, несмотря на двое родов, не расплылась, только налилась и обрела завершенность. Костюм цвета сливы облегал ее уверенно и элегантно. На черных волосах неведомым чудом держалась шляпка с пером. И брошь, которой было приколото это перо…

Да чтоб Антонии сквозь кресло провалиться, если это не аметист. С бриллиантами!

– Дорогая, – поднялся ейнавстречу дядя Мигель.

– Михелито! – улыбка, протокольный поцелуй в щечку… Только вот Антония кожей почувствовала, как ее почти что просканировали. Просветили лучами от ушей до пяток, оценили старое платье, сбитые каблуки на туфлях, неухоженное лицо – и сделали выводы.

Весьма нелестные для девушки.

– Позволь тебе представить, дорогая. Наша племянница, Антония Даэлис Лассара.

Точеные брови тетки вздернулись вверх.

– Вот как? Девочки, выйдите вон.

– Мама?! – возмутилась старшая. Что ж, красавице явно многое позволялось.

– Папа? – с более вопросительной и менее скандальной интонацией уточнила вторая.

– Девочки. За дверь.

В голосе дамы лязгнул капкан, и девушки не решились протестовать. Первой выплыла младшая, потом прошествовала к двери старшая – и мягко прикрыла ее.

Несколько секунд в гостиной стояла тишина.

Потом дядя Мигель прошел к двери – и резко открыл ее.

– Ой!

– Папа!

– Юные ританы, если я увижу вас подслушивающими под дверью, о новых платьях в этом месяце можете забыть.

Угроза прозвучала достаточно веско.

Девушки надулись и удалились. В этот раз окончательно.

Тетка сверлила Антонию ледяным взглядом. Пауза затягивалась.

Девушка смотрела в пространство рассеянным взглядом и молчала. А зачем говорить?

О чем говорить?

Вот спросят или попросят высказаться – тогда.

Молчание нависало над полем битвы, давило, требовало разрядки… первым, что и неудивительно, сдался дядя Мигель.

– Розалия, я понимаю, что ты не в восторге.

– Да, Михелито. Я не в восторге.

– Но мы не можем выгнать на улицу юную девушку, оставшуюся сиротой.

Розалия вздохнула. Вот здесь и сейчас красавицу она уже не напоминала. Скорее – жабу. Есть такие… остромордые.

– Мигелито, у нас две дочери на выданье.

– Да, Розалия.

– И нам важна их репутация.

– Несомненно.

– А если кто-то узнает… о той истории? Это бросит тень и на наших девочек. Они могут не сделать удачную партию. Ты знаешь, что Альба сегодня разговаривала с Сесаром-младшим?

– Сесар вернулся из Приграничья?

– Да. И семья срочно подыскивает ему невесту. Сам знаешь, после той истории с Амандой…

– Об этом потом, Розалия. Такие новости не для девичьих ушей.

– Если твоя племянница еще девица, – поджала губы ритана Аракон. – В провинции нравы достаточно вольные…

– Антония? – посмотрел тар Аракон на девушку.

– Можете отвести меня к любому доктору по вашему выбору, – безразлично ответила Антония. Внешне безразлично. Только покажи, как тебя оскорбило и задело такое предположение – мигом вцепятся!

– Отведу, – гадюкой прошипела ритана.

– Вот и договорились, – подвел итог дядя Мигель. – Розалия, Антония останется у нас. Мы подумаем над устройством ее судьбы, безусловно, после того, как устроим девочек. Я понимаю, что тебе это не слишком приятно, но вести разносятся быстро. И если мы откажем Антонии в помощи, будем выглядеть намного хуже.

Ритана поджала губы. Но тут уж крыть было нечем. Сплетни летают быстро, летают далеко… это кому-то кажется, что Лассара далеко. Ан, оглянуться не успеешь, как узнаешь о себе много нового и неприятного.

– Ты знаешь, как меня зовут?

– Отец рассказывал. Вы – Розалия Инесса Аракон, в девичество Мондиго, – отозвалась Антония.

– И обо всем остальном он тоже рассказывал?

– Да, ритана Аракон.

– Можешь на людях обращаться – тетушка Розалия, – надавил голосом Мигель. Женщина скривилась, но спорить не стала.

– Пусть так. Почему ты приехала к нам?

– Потому что другой родни у меня не осталось, ритана Аракон.

– И ты решила, что тебе здесь будут рады?

– Нет, ритана Аракон. Но в большом городе проще найти работу, проще устроить свою жизнь. В Лассаре я могу только умереть от голода и холода. Здесь у меня появляются перспективы.

– Хм…

Женщина смотрела на Антонию – и девушка ответила прямым взглядом. Глаза в глаза. Отлично зная, что ее взгляд вынести очень сложно.

Так и сейчас произошло – ритана отвела глаза – и тут же сморщила нос.

– Ты ужасно выглядишь, кошмарно одета, и надо полагать, собираешься поправить это за наш счет?

– Розалия, поместье можно продать, а деньги от него потратить на обустройство Антонии в жизни, – спокойно перебил ее дядя Мигель.

Антония промолчала.

Ей не хотелось продавать свое единственное достояние. Но – кто ее сейчас спросит?

– Сколько тебе лет, девушка?

– Восемнадцать.

– Перестарок. Моей Альбе семнадцать, но я уже подыскиваю ей супруга.

– Отец был слишком занят, чтобы заниматься устройством моей судьбы.

– Пил?

– Пытался воссоединиться с мамой, – не вытерпела Антония.

И была вознаграждена злым блеском в карих глазах. Что бы эта тетка ни говорила – она помнит. И ей до сих пор обидно.

Антония мысленно поблагодарила старую Долорес за науку.

– И ему это удалось.

– Да, ритана Аракон.

Женщина вздохнула.

Она бы с огромным удовольствием выпнула наглую девчонку на улицу. Но – нельзя. Репутация – это святое. Не бойся грешным быть, а бойся грешным слыть. Да и муж против…

– Хорошо. Я распоряжусь, тебя устроят в доме. Сегодня изволь принять ванну и отмыть всю грязь. Обед и ужин тебе подадут в комнату. Завтра мы съездим к врачу. Гардеробом займемся потом, если ты не соврала. Если соврала – выкину сразу. Я не потерплю разврата рядом с моими девочками. Это понятно?

Антония кивнула.

Кажется, продержалась?

Почти, почти.

– Да, ритана Аракон.

– Насчет работы – подумаем. Смотря, что ты умеешь. Возможно, это будет лучшим выходом из положения.

– Я…

– Потом расскажешь. Возможно, сейчас это преждевременно обсуждать.

Антония кивнула. Может, и преждевременно. Посмотрим…

В любом случае она отдохнет, искупается, выспится и поест. А в ее положении это очень много.

А еще…

Какое-то время она в безопасности. А вот что будет потом? Но пока все спокойно, надо хотя бы чуточку отдохнуть.

Комната, выделенная Тони, была не из роскошных. Скорее, комнатой для прислуги. Но девушка была не в претензии.

Комната была оклеена светлыми обоями, в ней стояли кровать, шкаф, комод, стол и стул. Более того, в ней была личная ванная.

Крохотная такая, поддон и душ. Развернуться негде. И вода текла прохладная, почти холодная, но Антония не обратила на это внимания.

Дома, если она хотела принять ванну, ей приходилось самой кипятить воду в больших кастрюлях, самой таскать ее по лестнице, равно, как и холодную, а чтобы наполнить старинную чугунную ванну, воды требовалось много.

И остывала она быстро. Не успеешь последнее ведро притащить, как уже прохладно. А тут вода сама течет! Замечательно!

Тони вымыла волосы и с огромным удовольствием вышла из ванной.

Позвольте!

Поднос-то с едой ей прислали! Но помимо того…

Тот самый лакей, который встретил ее в холле, стоял радом с кроватью, на которую она водрузила свой боевой чемодан. И примерялся…

– Руки убрал! – рявкнула девушка, напрочь забывая, что вообще-то стоит в одной простыне на голое тело.

Лакей обернулся – и расплылся в улыбке.

– О, а ты ничего так, детка!

– Руки. Убрал, – мягко повторила Антония.

Когда она начинала говорить с такой интонацией, разбегались даже подручные мясника. Но лакея никто не предупредил, и он явно решил, что бессмертен.

– А то что? Сейчас я твой чемодан уберу, и мы с тобой поваляемся немного на кроватке, правда? Ты же мне не откажешь?

Антония и сделать ничего не успела. Сам нарвался, идиот!

Лакей ухватился за чемодан, потянул… крышка распахнулась.

– Ой…

А больше он ничего толком и не сказал. Потому как шок.

Руки негодяя на глазах покрывались большими и весьма болезненными чирьями. Красными такими, воспаленными…

– А…

– Стой смирно, – рыкнула Антония. – И молчи, а то вообще не снимут. Запомни – еще раз подойдешь или прикоснешься, вообще необратимо будет!

– А…

– А так через три дня пройдет. Я с тебя эту вину снимаю.

Чирьи чуток побледнели.

Лакей дернулся к двери, но тут уж начеку была Антония.

– Стоять!

Сказано было увесисто. Мужчина повиновался.

– Кто приказал?

– Никто. Я сам…

– Да неужели? А если чирьи верну?!

– НИКТО!!!

Тони прищурилась.

Вроде не врал. Ну да ладно, бес с ним!

– Пошел вон. И всем скажи – кто что стащит, с ними то же и будет.

М-да. Хорошо пошел, антилописто.

Антония посмотрела на дверь.

Замок, не засов, не щеколда.

Плохо. Щеколду заложи – и хоть весь дом сюда стучись. А от замка, выходит, у кого-то ключи есть. У кого-то?

Считай, у всех!

Ладно, авось и не полезут, побоятся. А щеколда… если ее оставят жить – и именно в этой комнате, она ее сама прикрутит.

А пока…

Антония переоделась в свежее платье и принялась за еду.

Суп был густым и горячим, жаркое вкусным, а кусок пирога пропитан кремом. Девушка разве что тарелку не облизала. Потом улеглась на кровать и прикрыла глаза. Отдохнуть, хоть чуточку отдохнуть…

* * *

Антония Даэлис Лассара появилась на свет восемнадцать лет тому назад, в поместье Лассара. Отец был счастлив до безумия. Жену он любил, дочь обожал… жаль, судьба бывает скупа на счастье.

Не прошло и десяти лет, как в семью пришло настоящее горе. Даэлис Серена Лассара хоть и была магом, но роды… такая штука.

Хрупкое телосложение, не успевшая вовремя помощь, кровотечение – и на кладбище, оцепенев от горя, стояли, держась за руки, отец и дочь.

Стояли над холмиком, под которым спали Даэлис Серена Лассара и Антонио Мигель Лассара. Мать и сына не стали разлучать после смерти.

Для Антонии настали черные времена.

Ей было больно, плохо, тоскливо… да, они не были богаты, но когда Даэлис была жива, Лассара полнился смехом, светом… забавно, но жилье потомственных некромантов было уютнее и теплее любого другого жилья на день пути вокруг.

Пока Даэлис была жива.

А потом старый дом затосковал.

И равно тосковали его обитатели. Только вот проявлялась эта тоска по-разному.

Если Тони убегала из дома и целыми днями слонялась по холмам и долинам, то ее отец – пил.

Жестоко, беспощадно, стараясь хоть в алкогольном забытье увидеть тех, кого он потерял. И Антония не могла осуждать его. Нет, не могла…

Особенно когда ей все объяснили.

Да, когда девочка ходит, где хочет, по пятам за ней могут ходить и приключения, и неприятности… чаще – вторые. Но иногда судьба присматривает за малышами.

Вот и сейчас…

Судьбе было угодно обломать основную ветвь Лассара, но росток остался. Маленький, хилый, но очень живучий.

В одну из своих прогулок Тони упала в ручей, промокла, а когда пыталась высушиться у костра, познакомилась со старой Долорес.

Ведьма и травница, Долорес арендовала один из коттеджей с незапамятных времен. И знала еще отца Даэлис. А может, и деда – она не распространялась.

Какие уж между ними были счеты, какие отношения?

Антония не знала. Но увидев ребенка и расспросив, Долорес пригласила ее приходить в гости. Что Антония и сделала.

Долорес была темной…

Так уж повелось от века, что Бог даровал людям магию. Даровал, чтобы они могли построить дома, защититься от бед… даровал светлую магию.

Потом, как водится, вмешалась противная сторона. И часть людей… они не то чтобы переметнулись. Некромантия была необходима, это признавала даже Церковь.

Поди, упокой кладбище? Справься с упырем, поговори с призраком, а как насчет проклятий, которыми люди разбрасываются по поводу и без повода?

Без специалистов тут никак.

Но темные маги всегда были ближе к Нему. Неназываемому. Или Безымянному Богу, кому как больше нравится.

Неназываемый, Темный, Безымянный – это все о нем.

Из рода некромантов была Даэлис. Род Лассара считался весьма и весьма древним, и все его представители были темными. Все…

Один талант, или второй, слабый или сильный, развитый – или заброшенный, как у матери Антонии, одинаковым был принцип.

Темные маги рода Лассара, хоть и заглядывали во Тьму, но полностью ей не предавались никогда. И честно служили государству.

Если бы еще на государственной службе можно было хорошо заработать!

Или Даэлис чего-то не знала, или не успела рассказать, но жили Лассара небогато. Небольшое поместье, родовой замок, больше всего похожий на башню… выезжать в столицу?

До этого просто не дошло. Вроде бы они и не нуждались, но…

Когда Антония была маленькой, ее это не интересовало. Когда выросла – спросить стало не у кого.

Долорес тоже была темной. Не магом с королевской печатью, а просто деревенской ведьмой. Отлично справлялась с мелкими проблемами и горестями, могла снять порчу или проклятие, могла их наслать, могла что-то заговорить, хорошо лечила те болезни, которые происходили из Тьмы, да и в травах разбиралась…

Вот она и взялась опекать девочку. Пару раз проговорилась, что знала ее деда – мол, Эрнандо Лассара никогда не позволил бы дочери и брак этот, и так распуститься, и с поместьем чтобы… нет, не позволил бы.

Антония слушала.

Да, романтика…

Некроманты теоретически могут жить долго. Очень долго.

Практически?

Это не целитель, который, наткнувшись на неизлечимую болезни, разводит руками и горестно вздыхает. У некроманта очень часто не бывает шанса отступить. Подробностей Долорес не знала, но знала, что дед и двое дядей Антонии так и погибли. На королевской службе.

Даэлис Лассара, как сирота, была призвана в столицу, и даже приглашена ко двору.

Но…

На первом же балу она увидела Даэрона Аракона.

Старший сын рода Аракон был молод, красив, очарователен… помолвлен с другой.

И им с Даэлис стало это безразлично.

Это была любовь с первого взгляда. Настоящая. Искренняя до последней секунды и дыхания… помолвка? Клятвы? Обязательства?

Даэрон махнул рукой на всё.

Наследство? Титул? Чин? Придворная жизнь?

Даэлис…

Антония помнила свое детство.

Если мать о чем-то и жалела – только о том, что не может подарить отцу дюжину детей.

Если отец о чем-то и жалел – только о том, что решился на второго ребенка. Если бы не это – Даэлис была бы жива. Вот и все сожаления.

Даэрон бросился в ноги королю, умоляя о милости. И тот согласился, чтобы не прерывался род Лассара, ввести жениха в семью невесты. Пусть принимает фамилию, земли… родовую магию Даэрон принять, правда, не сможет. И с магией будут определенные сложности.

Араконы хоть и были аристократами, хоть и принадлежали к достаточно старому роду, но магией не владели. Да и с деньгами у них было не так, чтобы очень. Родовитость?

О, да!

А вот магии не дано. Уже давно не дано. Не было в семье проявленного дара. Ни у кого. Оставалось пытаться поправить свое положение выгодными браками. И Даэрон собирался жениться на Розалии Инессе Мондиго.

Девушка из богатой торговой семьи была еще и красива, и неглупа – так что еще надо?

Даэлис.

Розалия была в гневе, в отчаянии – бесполезно! Даэрон и слышать ни о чем не хотел. И остановить его было нереально – словно поезд сорвался с рельсов. Все, что причиталось Даэрону, получил его младший брат. Невесту – тоже.

Он-то в претензии на брата не был, скорее, наоборот.

А бывшая невеста?

Она явно не была в восторге. Но Антонии это было безразлично. Неприязнь? Нелюбовь?

А вы думаете, некромантов любят? Род Лассара – темный, от этого не отвертишься. И арендаторы к ним на земли не рвутся, и люди при встрече оберегающие знаки творят, а кто и за спиной плюется…

И что?

Это – их проблемы! А Антония, как и ее мама, с детства научилась держать голову высоко. Если вам не нравится некромант… поверьте – для некроманта вы не проблема. Разве что после смерти. И то если зомби станете.

Есть ли сила у Антонии?

Определенно какая-то была. Но определить, какая именно, Долорес не могла. Заговоры Антонии давались, хотя и хуже, чем старой ведьме. Там, где благодаря заговору Долорес, вора обсыпало чирьями, у Антонии получились бы мелкие прыщики. И те быстро пройдут.

Там, где у серьезного проклятийника враг сломает ногу, у Антонии он максимум – споткнется и палец ушибет. Нет, проклятия – это было не ее. Ни наложить, ни снять.

А что другое?

Вот тут засада.

Целительской магии можно обучиться по книжкам.

Огненной, воздушной, хотя бы азам.

Некромантии так не научишься. Тут никакие книжки не помогут. Учить некроманта должен другой некромант, а их раз-два, да и обчелся. Вообще в Астилии с ними проблема.

Да Антония и не рвалась. Не нравились ей ни кладбища, ни покойники… а если еще возиться с ними…

Фу!

Вы знаете, как пахнут старые трупы? А как пропитываешься этим запахом?

Вот лично Антония предпочла бы обойтись без таких радостей в своей жизни. Правда, иногда радостям плевать на ваше желание. Два раза плевать! И лезут они вам на голову, совершенно не считаясь с чьим-либо мнением. И не знаешь, куда от них залезть… куда бы подальше!

Глаза девушки закрывались… усталость брала свое.

Спать… и еще раз – спать. Завтра будет новый день.

* * *

– Михелито, мне не нравится эта идея.

Мигель Аракон нечасто возражал жене. Чего уж там – домашние дела он полностью отдал под управление Розалии, а все остальное – тестю. Сам он в торговле разбирался крайне слабо, разве что счета проверял. Не дано!

А раз нет способностей, нечего и лезть со своими нотациями. Ты – мне, я – тебе, все взаимообразно.

Тесть это качество зятя оценил и без зазрения совести использовал его имя и связи. Расплачивался, правда, вовремя. А Мигель мог вести жизнь рантье.

Уютную, спокойную и сытую.

Ходить в клуб, попыхивать дорогой сигарой, рассуждать о несовершенстве времен… дорогих увлечений, вроде карт или скачек у него не было, любовниц он заводил из тех, что подешевле, так что в бюджет укладывался.

Розалия к мужу относилась очень хорошо. И не в последнюю очередь благодаря его поступку.

Тогда, двадцать лет назад, ей было очень тяжело.

Даэрона она любила. Мигеля… Мигель был плохой копией своего блистательного старшего брата. Бледненькой и малоинтересной.

Но после омерзительной выходки Даэрона именно Мигель помог ей высоко держать голову. Именно он ходил и всем рассказывал, что Розалия составила счастье его жизни.

Что он безумно благодарен брату, иначе такая девушка никогда бы не обратила на него внимание.

Что Даэрон просто идиот – отказываться от такого сокровища… ладно еще имя или титул! Это – бывало! Но Розалия… Если бы Даэрон не поступил так глупо, Мигель бы просто вызвал его на дуэль, потому что Розалия покорила его с первого взгляда. Ее глаза, ее улыбка… она достойна принца, но тот уже женат.

Не повезло.

Принцу. А вот Мигелю повезло, и он от своего счастья не откажется!

В результате девушка оказалась даже слегка в выигрыше. А еще…

Мигель пришел к ней и честно признался во всем. Нельзя сказать, что он любит. Но у его семьи есть обязательства. И он постарается их выполнить и стать хорошим мужем. Не будет оскорблять и обижать, не позволит это делать другим – и вот аванс.

У него все получилось.

Розалия чувствовала себя… не то чтобы счастливой. Для полного счастья ей надо было, чтобы ее любили. Искренне. И все сделанное выполняли по любви, а не по расчету.

Но так… так тоже было неплохо.

Она чувствовала себя спокойной и уверенной. Двадцать лет, как чувствовала. Свербела лишь одна мысль, что она не может подарить мужу наследника. Не получалось.

Две дочери – и дальше как отрезало. Даже забеременеть не получалось, сколько она ни пыталась лечиться. Все было бесполезно.

Разводили руками целители, качали головами проклятийники. Все в порядке, а детей нет.

Мигель махнул рукой и попросту получил высочайшее разрешение. Кто-то из его зятьев попросту примет фамилию Аракон и войдет в его семью на правах сына. Вот и все…

Кровь пойдет дальше, линия продолжится, род не прервется.

Розалия создала себе маленький и уютный мир. А сейчас…

Сейчас в этот мир вторгалось нечто новое.

Неприятное, неожиданное, незнакомое. И выглядело это нечто, как тощая девица с неопрятным простонародным загаром и слишком пристальным взглядом светлых глаз.

Почти как у матери.

Розалия помнила…

– Роза, я понимаю твое состояние. Но это – моя племянница.

– Это ЕЕ дочь!

– Но и дочь моего брата тоже. А я ему обязан.

– Чем?!

– И Даэлис я тоже в каком-то смысле обязан.

– Михелито!

– Если бы Даэрон не влюбился, если бы девушка не ответила ему взаимностью – что ждало бы меня? Жизнь приживала на содержании у брата? Скорее всего, я знаю себе цену, и вряд ли смог бы многого добиться. Вместо этого я унаследовал титул, женился на самой очаровательной женщине всей Астилии, живу в свое удовольствие – хотя бы за это я благодарен брату.

– Д… Даэрон не думал о тебе.

Впервые за несколько лет Розалия произнесла его имя. Привычно царапнуло сердце.

А она надеялась, что отболело. Нет, некоторые раны не заживают, просто на них перестаешь обращать внимание. Привыкаешь…

А когда напоминают – вдвойне, втройне становится больно.

– Даэрон думал только о себе. Но мне грех жаловаться на его эгоизм.

Розалия покачала головой.

– Дитя двух эгоистов. Милый, как это может сказаться на нас? На нашей жизни, наших детях? Я не скрою, мне неприятно видеть эту девицу у себя дома. Но это не просто предубеждение. Это еще и страх. Что она выкинет? Я не знаю, но я боюсь…

Мигель вздохнул.

– Антония кажется разумной девушкой.

– А еще она наверняка темная.

– Я этому не удивлюсь, – Мигель вздохнул… м-да. Его затея оборачивалась неприятной стороной. Но и отказывать от дома сироте? Его просто не поймут, когда узнают. И узнают – наверняка.

– Рози, солнышко, Антония принадлежит к роду Лассара.

– И? Что с того, кроме их жуткой магии?

– Их слава, родная. Их слава. Темные маги на службе Астилии – это Лассара. У Антонии, как у последнего представителя своего рода, есть возможность подать прошение королю. Думаешь, она не рассматривала эту возможность?

Женщина сдвинула брови.

– Она не кажется дурочкой. Нищенка, оборванка, но не дура, тут ты прав.

– И как мы будем выглядеть в этом случае? Отвергнув девочку? Отказав ей от дома?

Розалия скривилась.

Да, в этом случае ее дочерям не видать приличной партии. Такое пятно на репутации – это не купчиха в женах у аристократа, это-то как раз привычно. А вот предательство одного из своих…

Родовые связи весьма сильны в Астилии. Даже не родственные – родовые. И связь в пятом-шестом колене может быть важнее денег или оказанных услуг.

– Ты прав, родной. Но как же мне это не нравится!

– Роза, милая, своди ее к врачу. Приведи в порядок и объясни ситуацию. На многое эта девочка рассчитывать не может, все верно. Но я постараюсь поступить с ней честно. Превращу ее наследство в деньги, дам за ней приданое, а взамен она обязуется не доставлять нам никаких хлопот. Или – вылетит из нашего дома.

Розалия медленно кивнула.

– Да, это другое дело, любимый. Совсем другое.

– И поговори с девочками.

Розалия поджала губы.

– Пока я запретила им общаться.

– А теперь объясни ситуацию. Они уже взрослые, должны понимать.

– Что – понимать? Михелито, ты сам видишь. И Альбу, и Антонию, и Паулину… если Альба красавица, то бедняжка Паулина проигрывает Антонии. И сильно.

– Ничего. Приданое ее выручит.

– Это если Антония также не подаст прошение о наследовании имени Лассара.

– Вряд ли. Темные – этим все сказано.

Розалия кивнула. Но все же она сомневалась.

– Кто знает…

– Все будет хорошо, родная.

– Ох, Михелито, – уткнулась в плечо мужа женщина. Расчет, да! Но за двадцать лет сюда и симпатия примешалась, и уважение, и понимание, и даже капелька любви. Любовь – она ведь разная бывает, и вот такая – тоже.

Не огонь, норовящий спалить все вокруг, но ровное и уютное пламя, на котором хорошо готовить утренний кофе.

– Все будет хорошо.

Розалия кивнула. Но она искренне в этом сомневалась. Сердце женщины чувствовало беду.

Какую?

Знать бы! Она бы ее… но было у Розалии подозрение, что уже поздно, непоправимо поздно.

Когда стукнула дверь хижины, Долорес не особо удивилась. Разве что пожала плечами и повернулась обратно к очагу.

Что ж…

Так решила Судьба.

Двое мужчин, вошедшие в домик, явно почтения к судьбе не испытывали.

– Где она?! – скрипнул один.

Долорес бросила взгляд через плечо.

Визитеры ей не нравились. Ни старший – лет сорока на вид, худощавый и весь какой-то дерганый. Похожий на паука-сенокосца. Ни младший, более плотный и внешне симпатичный. Но признать его хотя бы обаятельным мешал взгляд…

Снулый, вялый, ей-ей, в тухлой рыбине огня и то больше, чем в этом типе!

Долорес пожала плечами, незаметно расстегивая брошь на шали.

– Не знаю. Место, Марти!

Маленький песик – помесь терьера невесть с какой дворнягой, которого Долорес брала с собой в лес, злобно зарычал на пришельцев. Не кинулся – был неглуп и понимал, что сразу такую пакость ему не одолеть. Но дайте волю – мигом вцепится.

Или хозяйка хочет с ними сначала поговорить?

Вот уж зря… от эти типов смертью пахнет!

– Врешь, старая гадина.

Долорес ответила словами, которые не положено знать почтенной старой сеньоре. А вот старой гадине – в самый раз.

Услышав несколько вольное описание своей родословной, младший из мужчин почему-то обиделся. Хотя ничего оскорбительного для животных Долорес и не сказала. Но сеньор шагнул вперед, протягивая руку и норовя ухватить женщину за костлявое плечо.

Наивный…

Нападать на деревенскую ведьму, в ее-то доме!

Долорес резко взмахнула рукой.

Шаль слетела с плеча, полоснула по глазам, словно живая обернулась вокруг мужчины, спутала ноги – и тот сам, по инерции продолжая движение, упал в очаг головой. Попал лицом в огонь, но не закричал – так удачно приложился лбом, что убивай – не очнется!

Второй из мужчин оказался умнее – и навел на сеньору небольшой огнестрел.

– Я из тебя сейчас решето сделаю, гадина! Только дернись!

Долорес фыркнула.

– А живым потом уйдешь? Паучок?

– Что ты мне сделаешь, если сдохнешь? Где она? Отвечай?

– Сказала же – не знаю!

– Тогда скажи, на какую ногу хромать хочешь. Я тебе сейчас колено прострелю…

Долорес вздохнула – и скрестила руки на груди.

– Убивай. Я свое отжила, не жалко…

Выстрел действительно грянул.

«Паук-сенокосец» споткнулся – и рухнул вперед. А за его спиной возник сеньор Хуан.

– Долли, я тебя не задел?

Сеньора Долорес покраснела, как девочка. Это она-то Долли? В ее семьдесят?

– Все в порядке. Со мной.

– А этим что надо?

– Девочку искали.

– Плохо… не успокоились, значит…

– Где ж им успокоиться? Ты как маленький…

– Рано или поздно они обо всем догадаются. Ты же понимаешь…

– Понимаю.

– И нам бы хорошо отсюда уехать.

Марти согласно гавкнул на слова Хуана. Ради такого дела он даже ногу дохлого мерзавца выпустил… ничего, сейчас еще потреплет!

Долорес нахмурилась.

Уехать?

Здесь ее дом, ее земля… и вообще – почему она должна это делать? Жизнь прожита, чего трепыхаться? Хотя… пожить бы еще! Лет двадцать так… лучше – тридцать. Она может, ведьмы живут долго…

Сеньор Хуан опередил отказ.

– Если они сразу тебя найдут, да и спросят – быстрее потом поиски начнут. А вот если девочка уехала, а потом, спустя какое-то время, и ты… не к ней ли?

Долорес задумалась.

– Могут и так подумать.

– И за тобой кинутся. Давай попробуем путешествовать? Неужели тебе никогда не хотелось увидеть другие страны?

Долорес фыркнула.

– На какие шиши, старый?

– Не такой уж я и старый, – степенно ответствовал сеньор, поглаживая бородку клинышком. – На пропитание нам заработаю, а там и на домик, с Божьей помощью найдется…

Долорес покачала головой.

– Приросла я здесь.

– Ради девочки можно бы и оторваться ненадолго? Разве нет?

Долорес вздохнула.

– Ну…

– Опять же, два трупа… я совершенно не хочу давать разъяснения властям…

Долорес оставалось только вздохнуть. Вот ей тоже эти разъяснения давать не хотелось. И трупы в ее возрасте таскать-закапывать тоже…

Не молоденькая уже! Вот когда б ее в лесу подкараулили – дело другое! Там и закопать можно, а то и дикое зверье бы постаралось…

– Что ты предлагаешь?

Предложение Долорес не понравилось. Но зато оно было рабочим…

Спустя два дня вся округа знала, что старая ведьма сгорела в своем доме.

Засиделись старики до полуночи, винцо попивали, да много ли ей с соседом надо? Напились, уснули, уголек-то и выпади из очага… конечно, угорели.

А поскольку коронер в провинции бывал в трактире куда как чаще, чем на работу захаживал, акт он подписал без малейших сомнений.

Пропала травница Долорес Делия Веско? Пропал картежник Хуан Амон Мартель? И что? Значит, их скелеты на пожарище и найдены.

А что там было вовсе даже два мужских скелета… и собаки там не было…

И кого это волнует?

Сказано – Долорес Делия Веско и Хуан Амон Мартель – значит, так тому и быть. И точка!

Глава 2

Солнечный зайчик пощекотал нос Антонии.

Вчера девушка устала настолько, что уснула, не задергивая штор. Вот и пришла расплата – на рассвете. Комната была ориентирована окнами за восток, и солнце сработало не хуже будильника.

Антония открыла глаза, чихнула и окончательно проснулась.

Потянулась, вспоминая вчерашние события.

Что ж.

Пока ее не выгнали. А если еще и завтраком накормят – будет вообще великолепно. Но пока… пока ей лучше не дергаться. Умыться, принять душ, привести себя в порядок…

Антония закрутилась по комнате.

Вскоре черные волосы были расчесаны и крепко стянуты светло-серой лентой. Светло-серое же утреннее платье неплохо сидело на фигурке. Правда, оно было перешито из маминого, но фигуры у Даэлис и Антонии были похожи.

Обе среднего роста, обе скорее худощавые, а в лиф хорошо бы что-то подложить. Потому как выпуклости там есть, но – маловыразительные. С другой стороны, это платье было самым простым и удобным из всех имеющихся у Антонии. До середины икры, юбка в складочку, талия перехвачена ремешком, лиф на пуговицах, аккуратный воротничок.

И цвет ее любимый, серо-стальной.

Украшения?

Откуда бы! Единственное, что было у Тони – «траурные» вещи, и те – мамины. Ониксовая брошь Даэлис, простой серебряный медальон с двумя локонами – ее и отца, крепко сплетенными в косичку, тяжелый гребень для волос, к которому должна крепиться вуаль. Все достаточно дешевое. Пропить у отца рука не поднялась… а может, и поднялась бы, но Антония вовремя утащила их и спрятала.

Оставалось ждать.

Антония сидела, смотрела в окно и размышляла.

Ей не рады – это безусловно.

Ее выгонят? Вполне возможно.

Она справится? Антония вздохнула, наворачивая на палец кончик упрямого локона.

Сложный это вопрос. Очень сложный. Чтобы выжить в большом городе, надо иметь хоть какую-то специальность. А что она умеет делать? Всю работу по дому? Безу словно. Но прислуга… это вопрос сложный.

Как объяснил ей милейший сеньор Хуан, хороший приятель Долорес, в служанки лучше идти не с ее внешностью и возрастом. Женщина ее не наймет – кому ж нужно искушение рядом с мужем или сыном? А та, которая наймет, может нанять как раз с этой целью. Вряд ли Антонии хочется ложиться с кем-то в постель. А от этого еще и дети бывают…

Антонии не хотелось.

Ни постели, ни детей. Последних пока особенно.

А какая-то специальность… что она еще умеет? Готовить? Но не так, чтобы хорошо, в кухарки ее точно не возьмут. Все, что она съела вчера в этом доме, все выше ее скромных способностей. Ей так не приготовить. Не дано.

А что она еще может?

В принципе, она неплохо знает травы. И может попробовать получить место в аптеке. Или в подручных у аптекаря. Вот это возможно. Надо будет обойти аптеки и поинтересоваться.

Увы, список женских профессий был удручающе низок.

Можно пойти работать в лавку. Платят там немного, но с голоду она не помрет, а торговать у нее должно получиться. Правда, она благородного происхождения. А для дам торговать считается унизительно… ага, а помирать с голоду не унизительно? Антония оставила для себя это на крайний случай. Авось да пригодится.

Рукоделие?

Вот с этим у Антонии все было плохо. Шитье, починка вещей, раскройка и прочее… на практике она могла заштопать дыру на одежде. Но и только. От вида спиц, пряжи, коклюшек, иголок, ниток у нее просто нервный тик начинался. Жуть же жуткая!

Стирка?

О, это требуется всегда. Но Антония, увы, не могла этим заниматься. Щелок мгновенно разъедал кожу на руках, спину сводили судороги… а зимой, когда она попробовала отбелить белье на снегу, она простудилась и чудом не умерла. Даже отец вышел из запоя и за ней ухаживал…

Нет, это она не сможет. Тяжелая физическая работа просто не для нее. Можно, но – недолго. А потом она помрет мучительной смертью.

Зато быстро, и мучиться не будет. Но жить хотелось…

Актерство? Пение? Художества?

Нереально. По той простой причине, что у нее должен быть покровитель. Где его найти, и как удерживать внимание мужчины… в теории Антония это все понимала. На практике?

Пусть кто-то другой в этом практикуется. На панель она всегда успеет.

Переписывать тексты? Переводить их?

Надо знать языки и иметь неплохой почерк. Антония не могла похвастаться ни тем, ни другим. Почерк у нее был не особо разборчивый, после маминой смерти ее некому было усаживать за уроки. А что до языков…

Антония хмыкнула.

Ругаться она могла. А вот что-то еще – сомнительно. Чему научил сеньор Хуан, тому и научилась. А умел старик достаточно многое. Но… специфическое.

Вот в карты Тони играла хорошо. Осталось придумать, как этим заработать.

В кости… даже плутовать могла.

Казино?

Не хотелось бы, все же это сложный мир, со своими законами и порядками. Но если придет край – лучше продавать свой разум и свои руки. А не свою… женскую суть.

Замуж?

Замуж Антония вообще не хотела. Но подозревала, что говорить это окружающим не стоит. Так и Долорес наставляла.

Запомни, детка, – она задумчиво попыхивала трубкой, сидя у очага. И Тони сидела рядом, а очаг дарил тепло. Или это было тепло двух одиноких сердец? Робкое, неумелое, откровенно трусоватое…

И все же оно было!

– …почему-то считается, что женщина не может жить без мужчины. Без мужа, сына, вообще без штанов в доме. Якобы мы глупые, бесполезные, мы пропадем одни… Это глупость, конечно. Но миром правят мужчины. И если не хочешь подохнуть в сточной канаве…

Антония не хотела.

– …научись притворяться. Что ты тоже слабая. Что ты в ком-то нуждаешься. Что ты – такая же, как все.

– Я не как все. Я Лассара.

– И что это значит? Кроме фамилии?

Антония пока не знала. Ей казалось, что некроманты… ну, это такое… ну такое…

А что именно?

Она не знала. Долорес наблюдала за ней с легкой насмешкой.

– Запомни, детка. Сама по себе ни фамилия, ни вереница славных предков ничего не значат. У нас принято гордиться своими предками, но мы никогда не задумываемся – станут ли они гордиться нами?

– Это как?

– Вот так. Ты Лассара. Чем ты достойна своих предков?

– Ничем. Но я…

– Вот когда ты сможешь что-то сделать… что-то, чем будешь гордиться, тогда тебе можно будет сказать с гордостью: Я – Лассара. А пока ты просто личинка. И кем ты станешь – неизвестно.

Это было обидно. И тем обиднее, что сказано честно и правильно. Без прикрас.

Пока ей еще нечем гордиться. Но – вдруг? Стоит начать с того, что она выживет.

Размышления оборвал стук в дверь.

– Сеньорита…

– Ритана Лассара, – спокойно поправила Антония.

Сеньорита – обращение к неблагородным. И не владеющим магией. Сеньор, сеньора…

Для благородных или для магов – тан или ритана.

Служанка вспыхнула, но спускать Антония не собиралась. Раз, второй… да, она здесь может и не задержаться. Но это не повод вытирать об нее ноги!

– Простите, ритана Лассара. Тан Аракон просил пригласить вас к завтраку.

– Хорошо.

Антония встала, расправила платье… и лишний раз поблагодарила старого Хуана. Да, на землях некромантов мало кто хотел селиться. Несколько бедняков, Долорес, Хуан…

Старый картежник обучал девочку тому, что умел сам Плутовать в карты. В кости. А еще – блефовать.

Ты можешь иметь на руках две шестерки и десятку. Но выглядеть ты должна на все четыре туза. И наоборот. Если ты слабая – покажи силу. Если сильна – покажи слабость. И девочка училась.

Играть было интересно. Весело, забавно… а что за промахи ей доставалось линейкой по пальцам… ну так что же? Не промахивайся!

Здесь и сейчас Антония решила не показывать своей неуверенности.

Она улыбнулась – и вышла из комнаты так стремительно, что служанка отстранилась.

– Как тебя зовут?

– Анита, ритана.

– Проводи меня в столовую, Анита. Пожалуйста.

– Да, ритана Лассара.

Чего стоило Антонии не застыть на пороге столовой – знала только она.

Не сжать руки в кулаки (у хорошего игрока руки должны быть расслаблены, чего ты издеваешься над мышцами, их что – узлом связали?!), не удрать, не застыть на месте…

Все семейство Аракон было в сборе.

Тан Адан восседал во главе стола, совсем как некогда отец. По правую руку от него сидела ритана Розалия в нежно-зеленом платье и сверлила девушку недобрым взглядом.

По левую руку – младшая из дочерей, кажется, Паулина, в чем-то желтом… цвет ей не слишком шел. Кожа девушки казалась не смуглой, а грязной.

Рядом с матерью сидела старшая дочь, Альба, в белом платье. Вся воздушная… но, на вкус Антонии, на ней было слишком много оборок. Хотя – это ее личное мнение.

Напротив Альбы был поставлен еще один прибор.

– Доброе утро, Антония. Проходи, – дядя любезно пригласил ее за стол. – Знакомься, это твои кузины, Альба Инес и Паулина Мария. Девочки, это Антония Даэлис Лассара, дочь моего старшего брата.

Девушки кивнули. И даже сделали они это по-разному.

Паулина – как устрица, которую за холку вытащили из ракушки, и она мечтает спрятаться обратно.

Альба – с уверенностью записной красавицы.

Антония склонила в ответ голову.

– Я рада нашему знакомству, хотя и произошло оно поздно. И при достаточно печальных обстоятельствах.

– Прошу, присаживайся, – тан указал на место рядом с Паулиной. Антония опустилась на отодвинутый лакеем стул – и вздохнула.

Рядом с ее тарелкой лежало штук шесть разных приборов… а как быть, если они пользовались только ложкой и вилкой? Ножом мясо резали, вот и все.

А тут какие-то вилочки сложные, крючок, непонятно зачем…

Антония тихо вздохнула.

Ритана Розалия тут же это подметила.

– Что-то не так?

– Благодарю вас, ритана. Все замечательно, но… к сожалению, мои манеры недостаточно хороши для вашего стола, – сформулировала Антония. Вот языком болтать ее сеньор Хуан научил, это важная часть блефа. Вести разговор обо всем – и ни о чем. Легко, спокойно, не напрягаясь, сколько раз они так болтали за картами на любую тему…

– Ваши манеры? – ритана явно не ожидала такого признания.

Антония развела руками.

– В связи с известными вам обстоятельствами, ритана, пострадало и мое образование, и мое воспитание. Я просто не представляю, для чего нужно такое количество столовых приборов.

Ритана вздохнула.

Она бы с удовольствием пошпыняла невоспитанную девицу.

Но – как?!

Вот если бы Антония попробовала строить из себя даму… тут да! Розалия могла бы оттоптаться на ее самомнении. А когда девушка во всем честно признается? Как ее можно винить за смерть матери?

Или за то, что ее отец – безответственная свинья и эгоист?

А ведь и правда…

Розалия посмотрела на Михелито почти с любовью.

Представила себя на месте Даэлис Лассара – и аж передернулась. Да, любовь, все это чудесно, но живем-то на земле! Она точно знает, случись с ней что плохое – так муж девочек и в люди выведет, и замуж выдаст с присущей ему обстоятельностью, и не бросит… потом, может, и женится, так потом же! А бросить родного ребенка на произвол судьбы – и спиваться?

Отвратительно!

Такого она бы для своих детей не хотела!

Розалия перевела взгляд на Антонию. А ведь девчонке нелегко пришлось. И платье у нее с чужого плеча, и кожа такая… видно, что девушка привыкла проводить много времени на солнце, вот и нос облупился, и загар неприличный. Но это действительно не ее вина!

Ей кажется – или ей очень повезло с мужем?

– Паулина, покажи кузине, какими приборами и для чего пользоваться. Впредь это твоя обязанность.

– Мама!

– Считай это тренировкой. У тебя будут дети, а гувернантка может не всему научить малышей. Ты же не захочешь за них краснеть?

– Да, мама.

– Тогда подавайте на стол, – кивнула ритана лакею. И посмотрела на девушек. – Наши планы на сегодня – Антония.

– Да, ритана Розалия.

– Надо свозить тебя к врачу. Это первое. Второе – твой гардероб.

– Мой гардероб, ритана?

– Для столицы он не подходит. Ты не поломойка, а племянница. Появись ты в таком ужасном виде хотя бы два раза – и все заговорят, что у Араконов плохо идут дела. На грани разорения.

Антония вспыхнула.

Ритана пронаблюдала это с едва заметной улыбкой. Да, она поняла. Но она ведь двадцать лет жила с мыслью о том, как ее обидели! И мысль никуда не делась, она все еще жила в глубинах души. А от понимания до растворения мутного осадка пройдет еще много времени.

И все же…

Было в этом нечто язвительное.

Ты бросил меня, Даэрон? Ты бросил всех. Ты предал и меня, и свою мертвую жену, и свою живую дочь. А я лучше тебя. Я – не предаю.

Тан Адан наблюдал за своей женой. Внимательно, серьезно – и был доволен результатом.

Купцы ведь!

Не стоит ждать от купеческих дочек истерик, криков, скандалов… это не к ним. А вот расчетливость присутствует.

Розалия не поняла пока еще, но вчера он подбросил ей пару «гвоздиков», за которые обязательно зацепятся мысли.

Не то чтобы Адан обожал брата – доставалось ему в давние времена от Даэрона. Но здесь и сейчас принять в свой дом племянницу было меньшим из зол. А вот устроить поле боя в своем доме…

Ну – нет!

Его и так все устраивает, поэтому надо перевести возмущение Розалии в конструктивное русло. И тан Адан справился.

Он нечасто пользовался своими знаниями, но уж родную-то супругу изучить за двадцать лет можно!

Не женился бы он назлобной и тупой дуре, а Рози неглупа и практична. Сейчас позлится немного, и то на Даэрона, а потом, глядишь, и девочку выгодно пристроим.

А что? Семья, как дерево, ветвями сильна, вот ими и прирастать надо!

Розалия тем временем продолжала раздавать указания.

– Девочки, пока мы съездим к врачу, вы переберете свой гардероб и отберете для Антонии по три платья.

– Мама! – взвилась Альба.

– Не из новых. Вам я потом еще закажу.

– Тогда – ладно! – тут же сориентировалась Альба. – Пусть!

Антония промолчала.

Не в ее положении чего-то требовать. Да и… она подозревала, что старые платья дядюшкиных дочерей будут новее ее платьев. Лет так на десять-пятнадцать. Она-то сейчас мамино носит…

– А по дороге заглянем к белошвейке, – припечатала Розалия. – Белье, надо полагать, у вас тоже не новое?

Антония кивнула.

И сказала то, что можно было сказать в данной ситуации.

– Ритана Розалия, полагаю, вы можете называть меня просто – Тони? Как родственницу?

– Тони… звучит достаточно простонародно, – вздохнула дама. – Ладно, пусть так. Паула, Тони – кушайте и будем собираться.

Завтрак не то чтобы удался. Особого удовольствия Антония не получила, было не до того. Какой уж там вкус, когда контролируют каждый твой жест?

Паулина подошла к вопросу очень ответственно, вплоть до того, что толкала девушку под оттопыренный локоть.

Сердиться тут было не на что. Действительно – позорище. Но обидно ведь!

Так что к концу трапезы Антония была рада и встать из-за стола, и выйти из комнаты. А уж к себе она поднималась даже с улыбкой.

Ей сказали, что пока ту комнату закрепят за ней – пусть живет. Это все же хозяйское крыло, хоть и третий этаж, мансарда…

Не апартаменты, как у хозяев и их дочерей, но все же есть своя ванная комната, а Антонии больше ничего и нужно не было!

– Помни! За любые благодеяния придется расплачиваться, и чем меньше их окажут, тем меньший счет придется оплатить.

Голос сеньора Хуана так и скрипел в голове.

Как-то там старики без нее? Хотя эти – не пропадут! Не тот случай!

Долорес уж семьдесят лет исполнилось, и не просто так она их прожила. Темная, да еще травница, считай – ведьма деревенская. А сеньор Хуан – картежник, шулер, надо полагать, немного мошенник, и успешный! Ведь отошел от дел, живет… что в глуши – понятно, кому ж охота проблемы со старыми товарищами получить? Главное тут другое.

Сам отошел от дел. И жив остался.

В его профессии это большая редкость.

В комнате Антония взяла сумочку и переобулась в уличные ботинки. Но ритана Розалия только глаза закатила.

– Ужас! Даже не так – УЖАС!

– Я неправильно одета? – уточнила Антония.

– В вашей провинции так и принято – выходить на улицу без шляпки и перчаток?

– Эммм…

Антония откровенно не знала. А какая разница? Она ходила, как ей удобно, а Долорес вообще шляпы не терпела, и повязывала голову платком…

– Понятно. Дита!

В коридор выплыла одна из служанок.

– Мою шляпку с незабудками. И нитяные перчатки под нее! Мигом!

– Да, ритана.

Служанка унеслась вихрем, и вскоре вернулась с заказанным. Правда – увы.

Вот на Розалии шляпка сидела, как надо. А на Антонии… то ли шляпка была великовата, то ли голова маловата, то ли прическа не та – Розалия махнула рукой и решила, что так сойдет. Потом разберемся. Перчатки тоже были великоваты. Но выбирать не приходилось.

Розалия мученически покосилась на туфли и чулки девушки, но говорить уже ничего не стала, только рукой махнула.

– К врачу.

Антония у врача не была никогда.

В детстве она не болела, если только чем-то несерьезным, с чем отлично справлялись и травы Долорес, а потом… потом у них не было на это денег. Да и Долорес была лучше любого врача.

А потому Антония с интересом разглядывала белый кабинет и металлическую рамку посредине.

– А зачем это?

– Встаньте, пожалуйста, в рамку, ритана. Это устройство считает ваши параметры ауры и выдаст результат.

– Хорошо.

– Только прошу вас сначала разуться и снять шляпку.

– Да, конечно…

Розалия, которая присутствовала в кабинете, только вздохнула.

Дикая девчонка. Да что ее – отец и к врачу не водил ни разу? И как она только до своих лет дожила? Почему-то с каждой минутой Розалия все больше радовалась, что не вышла замуж за Даэрона.

Антония послушно встала, куда сказали.

Врач коснулся считывателем аурной рамки – и повел палочкой по листу пергамента, на котором медленно появлялись буквы. Дорогое удовольствие.

Но зато данное заключение нельзя подделать. В нем только чистая правда. И обмануть считыватель нельзя – его такие маги делали! Деревенским девкам до них, как на кривой козе до столицы!

Впрочем…

Розалия взяла пергамент (почему-то с бумагой так не получалось, все могло отпечататься только на пергаменте, наверное потому, что он некогда был частью живого существа) и пробежала глазами по строчкам.

Что ж.

Неплохо, она ожидала худшего.

Восемнадцать лет, девственница, это просто отлично. Полностью здорова, даже зубы не болят. А вот эта строчка – плохо, очень плохо.

– Ритана? – Антония заметила изменения на лице тетки. – Что-то не так?

– Да.

– Я чем-то больна?

– Нет. Ты полностью здорова, но вот это…

Антония посмотрела на строчку, подчеркнутую пальцем тетушки.

– Что-то не так?

– Ты просто не понимаешь…

– Нет. Проявленный и оформленный темный дар. Направленность – спиритизм. Это что-то плохое?

– Как бы сказать… погоди! Ты видела призраков?

– Нет, никогда.

– Та-ак… как бы это проверить?

– Если ритана желает, – вмешался врач.

– Желает, – решительно отрезала Розалия.

– Это будет стоить чуточку дороже…

Женщина вздохнула – и махнула рукой.

– Делайте.

На стол легла небольшая тарелочка с буквами и цифрами, нарисованными на фарфоре. И стрелочкой посередине.

– Антония, прошу вас прикоснуться к ней.

Антония пожала плечами и повиновалась.

Бесполезно. Тарелочка осталась просто тарелочкой. Старой, ей уж лет сто, наверное? Это Антония и озвучила.

– Я должна что-то увидеть или почувствовать?

– Мы должны были стать свидетелями вашего общения с призраком.

– Эээээ?

– Вы никогда не видели спиритическое блюдце?

Антония задумалась.

– Я видела такие тарелочки дома. А они спиритические?

– Ритана?

– Мы из них омлет ели. Удобно, как раз большой кусок помещается, и благодаря шпеньку не сдвигается никуда… и фрукты выкладывали.

Врач открыл рот. Закрыл.

– Нет. Если у вас и есть дар, то общаться с вами призраки точно не хотят.

– Вот и замечательно! – кивнула ритана Розалия. – Укажите это в заключении, доктор Мендес.

– Конечно, ритана. Жаль, такая способность…

– Девушке она ни к чему! – припечатала Розалия.

Антония молчала.

А что тут скажешь? Про свои способности она ничего не знала. Да, они должны быть. Наверное… Но общаться с какими-то посторонними призраками ей совершенно не хотелось. И так найдется, чем заняться.

На улицу ритана Розалия вышла гораздо более довольной, чем пришла. Девчонка оказалась действительно девушкой. Это хорошо.

А магия…

М-да.

Темный поток – это плохо. Но если у мужа будет светлый и более сильный, есть хорошие шансы на рождение светлых детей. Опять же, поместье… надо обговорить этот вопрос с мужем. Смотря что будет выгоднее.

– Ритана Розалия! – отвлек ее от размышлений мужской голос.

Ритана развернулась – и заулыбалась.

– Тан Риалон! Какая встреча!

– Глазам своим не верю! Что привело вас в нашу вотчину?

Антония смотрела на стоящего перед ними мужчину – и почему-то поеживалась.

Что-то в нем было такое… страшноватое.

А так посмотришь – ничего необычного. Да, мужчина. Лет сорока на вид, осанистый, представительный, с короткой ухоженной бородкой, с черными волосами, обильно присыпанными сединой. Таких много.

Выделяются только его глаза.

Угольно-черные. Такого насыщенного цвета, что даже зрачка не видно.

Эти глаза – самое значимое на его лице. Остальное сразу просто не замечаешь. Хотя мужчина достаточно симпатичный. Четкие скулы, квадратный подбородок, высокий лоб, тонкий прямой нос – чувствуется порода и не один десяток благородных предков.

Но эти глаза словно вытягивают из окружающего пространства весь свет. И из человека тоже. Вытягивают, выпивают, уничтожают…

Так он тоже – темный маг! – вдруг сообразила девушка.

– Я привела на осмотр свою племянницу, – заулыбалась ритана. – Тан Эрнесто, может быть, вы тоже посмотрите на нее? Мне сказали, что у девушки темный поток и направленность – спиритизм, но к общению с духами она вроде бы не способна?

Тан Риалон прищурился. Сделал шаг вперед.

Антония подавила желание отодвинуться назад. А лучше вообще сбежать.

Она – Лассара!

И девушка вздернула подбородок. Правда, даже так она была мужчине от силы по плечо.

– И как зовут юную красавицу?

Не разозлись Антония так на свою трусость, она была бы более вежлива. Но – злость одолевала. Ее предки были не хуже, а она… она боится?! И было бы чего!

Не съедят ее!

– Насколько я знаю, тан, первым представляется всегда мужчина.

Ответом ей была веселая улыбка, показавшая белые зубы.

– Не только красавица, но еще и умница.

– Антония! – разозлилась тетка.

Тони перевела на нее взгляд. И вдруг поняла, что не одна она здесь боится. Тетка тоже трусит, просто старается этого не показывать. И прячется за светскими манерами.

– Мое имя – Эрнесто Карлос Риалон. Тан Риалон, а для вас, юная ритана – просто Эрнесто. Полагаю, мы с семьей Адана дружим достаточно давно, чтобы я заслужил подобную привилегию?

– Антония Даэлис Лассара, – сухо ответила Антония.

– Для друзей можно просто Тони, – взмахнула рукой ритана Розалия. – По-домашнему…

– Те самые Лассара?

– Да, тан…

Судя по вздоху тетки – на ее плечах лежала каменная плита размером с дом.

– Странно… я знал вашего деда, ритана. У всех Лассара четкий проявленный и оформленный дар. Был… с вами кто-то занимался?

– Нет, тан Эрнесто.

– Это печально.

– Что вы, тан Эрнесто, – махнула рукой ритана Розалия. – Это чудесно! Я понимаю, что темный поток необходим, что это важно, но для молоденькой девушки это просто трагедия! Ей ведь предстоит устраивать свою жизнь…

Антония почти кожей почувствовала перемену настроения мага. С заинтересованности – на легкую… брезгливость даже.

– Да, разумеется. Замужество и дети, что может быть достойнее.

– О, я так рада, что вы меня понимаете, – не заметила и малейшей иронии ритана Розалия.

Антония стиснула зубы.

Терпи, детка! Терпи!

Да что б вам всем три раза опаршиветь!

– Полагаю, ритана, здесь неподходящее место для осмотра, – решил темный. – Возможно, мы как-нибудь встретимся в менее формальной обстановке?

Ритана думала недолго.

– О, я буду счастлива пригласить вас с семьей на ужин. В этот четверг, вы ведь не откажете нам в визите, тан?

– Разумеется, нет.

– И Адан будет счастлив! А я буду рада пообщаться с милейшей Барбарой! И Амадо, надеюсь, нанесет нам визит?

Мужчина подумал пару минут.

– Да, пожалуй. Если не случится ничего непредвиденного, я обязательно буду.

– Заодно и Тони отдохнет с дороги. Бедная девочка только вчера приехала из своей провинции… это так утомительно.

– Не сомневаюсь, – мужчина еще раз улыбнулся и откланялся.

Розалия развернулась и направилась к коляске. И только там, спрятавшись за тентом, позволила себе потерять ненадолго лицо.

Расслабилась, поежилась.

– Жуть какая! Бедная Барба…

– Простите? – Антония решительно была настроена получить даже крохи информации.

– Ты думаешь, я просто так огорчилась? Ну так посмотри на темного мага! Ты хочешь, чтобы такое было рядом с тобой – постоянно?

Антония подумала.

– Не знаю. Не уверена.

– Да рядом с ним оставаться невозможно! Могилой тянет!

Антония ничего такого не чувствовала, кроме легкого холодка и ощущения опасности, но сочла за лучшее покивать головой.

– Вот! А каково его супруге? С ним же надо… так, это не важно! Но поверь, мужчинам проще устроиться в жизни, чем женщинам! Терпеть супругу с таким даром не станет никто!

– А такой же темный? – с чисто практическим интересом уточнила Антония.

– Темных слишком мало! И всем точно не хватит. А сын Эрнесто, Амадо Риалон, увы, не одарен магией. Хотя… может, оно и к лучшему.

– Думаю, для его отца это трагедия.

– Пфффф! Зато для Паулины это хороший шанс. Так что с юношей не кокетничай, поняла?

– Да, ритана Розалия.

Момент откровенности прошел. Ничего не изменилось.

* * *

Следующим пунктом поездки была церковь.

Разумеется, центральный собор – разве Араконы могут ходить куда-то еще?

И духовник у них должен быть не абы какой, а один из видящих. Об этом Розалия сообщила девушке, пока они ехали в собор, и заставила сильно поволноваться.

Последний раз… когда же девушка была в церкви последний раз?

Когда маму с братиком хоронили. А потом отец и все иконы из дома вынес, и все уничтожил. Орал, что если Бог не сберег ему самое ценное, то и плевать ему на такого бога! И в храм он ни ногой, и дочери не даст…

Дочь не возражала.

Вставать в пять утра, отправляться к заутрене, сидеть и слушать, когда тебя клонит в сон, да еще и чувства какие-то изображать?

Не стоит требовать от ребенка то, на что не всякий взрослый способен. Антония только радовалась.

А сейчас…

Страшновато было. Поджилки тряслись. Все же – церковь.

В Астилии это серьезный институт. Да и в других странах – тоже. А началось все лет пятьсот назад.

Люди, они такие люди…

Историю Антония знала, хотя и не с официальных позиций.

Лет пятьсот тому назад астилийцы, как и многие, приняли участие в освоении новых территорий. Да, вот так.

Есть корабли, есть ветер, даешь новые континенты!

Начали-то эдорийцы, но где теперь та Эдория? Остатки поглотили Вандер и Эсклот.

А дело было так.

Когда открыли новый континент, на континенте старом весьма этому обрадовались.

Новые земли! Деньги! Люди! Налоги!!!

Но что для этого надо? Конечно же, поставить все под свою руку! Своим указом верховный жрец поделил земли, кому что достанется, огласили указ… все отлично?

Не учли местное население.

Которое прекрасно жило на своем континенте, которому было, собственно, чихать на мнение пришельцев и на их указы, которому и на Бога чихать было – у него свои боги были.

И не просто так.

Что-то эти боги да значили.

Налийцы, так называли себя жители другого континента, сопротивлялись завоеванию. И весьма успешно. Но пришельцы были лучше развиты, у них было лучшее оружие, Эдория вообще слала войско за войском, давила, напирала, стремясь поглотить, проглотить как можно больше, собрать ценности – на алтари своим богам жители тех земель приносили изумруды и рубины… как тут устоять? Налийцы дрались отчаянно, но их было меньше, они были разобщены, да и предательство играло свою роль, и принесенные пришельцами болезни… А потом, когда поняли, что проигрывают…

Что-то они такое сделали. Магия? Да, до той поры магии, считай, не было. И церковь с ней серьезно боролась. Любой колдун, любая ведьма были обречены гореть на костре.

Так вот.

Верховный одро налийцев – не король, не жрец, но тот, к кому снисходят боги, тот, к чьим голосам они прислушиваются, воззвал.

И его услышали.

Наверное, так часто бывает. Долорес рассказывала девочке то, о чем говорили деревенские ведьмы. А эта публика многое передает из уст в уста, не доверяя книгам. Слишком уж лжива бумага. Слишком легко она горит…

Долорес рассказывала, что одро не вмешивался ни во что. Не имел такого права. Но эдорийцы в какой-то миг перешагнули черту. И в храм, в котором он находился, вторглись солдаты. Ворвались, словно дикие звери, чтобы уничтожить спасающихся там детей и женщин.

Может ли стерпеть такое человек?

Если он человек – не может. А если он – одро?

Тот, кого слышат боги?

Он воззвал – и ему ответили.

Боги услышали свою паству, и все, кто находился на старом континенте, увидели в небесах лик громадного змея. Страшного.

Жуткого.

– Вы хотели получить земли. Вы их получите.

Вы хотели получить золото. Вы его получите.

И платой станут жизни тех, кто проливает кровь моих детей. Их жизни – и все связанные! Да будет так!

Может, он имел в виду нечто другое.

Может – нет. Но то, что случилось…

Во-первых, единовременно умерли около миллиона человек на Старом континенте. И сколько-то на новом.

Те, кто ушли туда воевать – умерли все. И умерли те, кто был связан с ними кровью. Родители. Дети. Братья и сестры… по счастью – до второго поколения, а то бы вообще континент вымер. Эдория, считай, и вымерла.

Во-вторых, на новом континенте не осталось ни одного налийца. Они куда-то ушли.

Ушли сами, судя по тому, что и храмов не осталось, и ничего не осталось – с дирижаблей это смогли разглядеть точно. Тогда их еще могли поднять в воздух.

В-третьих, новый континент каким-то чудом очутился через небольшой пролив от старого. И завелась на нем такая дрянь…

Если бы не пролив – точно бы все вымерли к бесовой матери еще в первые сто лет! А так…

Человек – существо, приспосабливающееся к любым условиям.

Тем более что в мире появилась магия. Два источника, два потока, если их можно так назвать. Светлый и темный.

Светлая магия, как легко догадаться, была целительской. Вот с целительством получалось просто замечательно. А дальше… пока придумали, как преобразовать магическую энергию в механическую, пока догадались, как с ее помощью облегчить себе жизнь… понятное дело! Вот ты создал молнию.

А на фига? Что с ней дальше-то делать? В землю бухнуть? Да со всей дури, чтобы ошметки в разные стороны полетели? Очень полезно…

Вода… тут лучше, конечно, водопровод штука полезная. Но ведь не посадишь же мага в этот водопровод постоянно. Так что целительство, артефакторика, зарядка артефактов – да, безусловно. Светлый поток ни дня не сидел без работы.

И темный поток.

Сначала было церковь вякнула.

Потом там нашелся умный человек, имя которого сейчас частенько поминают в молитвах. Есть такое ответвление – боевые монахи.

Живут себе люди, сражаются с разной нечистью, а нечисти принялось много вылезать, никакого серебра не хватало… на новом континенте оно точно было! Золото, серебро, драгоценные камни… но ты поди, доберись! Вот их главой и был избран смиренный брат Томмазо из Астилии.

И достижений у него было много.

Именно брат Томмазо останавливал прорывы, именно он боролся с сектой Запретных, именно он остановил лхамаари…

Вот, в том бою и случилось…

Темный источник отлично помогает против темных же тварей. Когда прорывались к гнезду, были ранены все – и братья, и их предводитель… а в гнезде обнаружили нескольких детей. Любят эти твари человеческое мясо. Понежнее…

И даже вытащить малышню было некогда… отбиваться не успевали.

Дар открылся у одной из девочек. Хлобыстнуло так – лхамаари полегли, где стояли. Монахи были серьезно потрепаны, но и сами спаслись, и детей вытащили. А девочка…

Раньше бы ее сожгли.

Сейчас же…

Брат Томмазо грохнул кулаком по столу и сказал – учить надо! Такие способности, да не использовать?! А вы не враги ли, часом?

Так и появилась первая ведьма.

И первая боевая сестра.

Не все некроманты посвящали себя Богу, случались и такие, что пытались приручить нечисть к собственной выгоде, впадали в ересь… да много чего бывало.

Но Лассара веками стояли на службе короны. И предателей среди них не было.

А все равно – страшно.

Носителей темного источника проверяли вдвое чаще – им же проще обернуться ко злу, правда?! Не притесняли лишний раз, но приглядывали. Пусть и доброжелательно.

И это пугало. Так что в храм Антония входила с определенной настороженностью. Оглядывалась по сторонам, но ничего такого в нем не было.

Сводчатые потолки, расписанные фресками стены, Творец всего сущего, его святые…

Вот икона брата Томмазо.

Как живой… седые волосы, яркие темные глаза, черные брови, орлиный нос. Почему он?

Знак. Белая ряса – и на ней знак раскрытой окровавленной ладони. По преданию, когда творец спускался в мир, над ним решили подшутить – и протянули ему раскаленный гвоздь. Творец послушно взял его. А когда спросили: больно? Творец раскрыл ладонь, обожженную и кровоточащую, и сказал, что это – не боль. А вот сердце его за людей болит сильнее. С тех пор символ Храма – раскрытая ладонь, обагренная кровью.

А вот и…

Монах, который подошел к ним, был просто картинным священником. Иначе и не скажешь.

Белейшая сутана, седые волосы, падающие на плечи и спорящие с ней белизной, седая же борода, черные брови – и умный серьезный взгляд карих глаз. Кажется, это просто маска. Вроде как шулер иногда и таном представится, и пиджак с золотыми пуговицами наденет.

Вот и здесь.

Все видят белейшие одежды и участливую улыбку.

А что под ними?

Что внутри?

Антония решила глубоко не заглядывать. Целее будет. И преклонила колени, как полагается.

– Благословите, отче.

– Да пребудет Творец в твоей душе, дитя, – и уже ритане Розалии: – Я ежедневно молюсь за вашу семью, чадо. Все ли у вас благополучно?

– Отче Анхель, ко мне приехала племянница… к моему мужу, – чуточку скомкала рассказ ритана. Волнуется. – Я бы хотела, чтобы вы, с вашим опытом, с вашим умом, поговорили с девочкой. Антония, это отец Анхель. Отец Анхель, это Антония Даэлис Лассара.

– Лассара?

– Да, темный источник, – согласилась ритана Розалия.

Антония смотрела в пространство.

Не знаешь, что делать?

Не делай ничего!

– Что ж. Пойдем, дитя, я приму у тебя исповедь. Кто твой духовник?

– У меня его нет, – безразлично ответила Антония.

Интересно, сколько Араконы отваливают на храм, что ради них такие представления устраивают?

– Почему?

– Потому что моему отцу стало не до церкви, – тон Антонии оставался таким же ровным и невыразительным. – Когда умерла моя мать, он… заливал горе вином.

Как же не хочется это произносить. Больно!

Но – подавитесь, стервятники!

Антония отлично понимала, что никто ее из церкви просто так не выпустит, не рассмотрев, как интересную зверушку, не потыкав палочкой, не потормошив, и решила приоткрыть створки. Ни к чему ей интерес столь серьезной организации.

С церковью дружить надо. Особенно некромантам…

– Горестно слышать это. Последний потомок рода Лассара – и такое…

– Мой отец – не урожденный Лассара. Он принял эту фамилию ради моей матери.

Скажи еще, что ты об этом не слышал! Вся столица год гудела!

Священник не стал разыгрывать неведение.

– Да, прости, чадо. Это было давно, и подробности вылетели из моей памяти. Что ж, я буду рад исповедовать тебя. Ритана Розалия, вы…

– Я подожду здесь, отец. С вашего позволения.

– Да, конечно.

Полумрак исповедальни.

– Творец да пребудет в твоем сердце, дитя мое. Исповедуйся искренне и открывай свои грехи без страха – они останутся между тобой и Им.

– Да, отче.

Антония и отродясь не знала, что говорить. Поэтому священник мягко поправил ее.

– Правильнее отвечать так. Моя последняя исповедь была… когда?

Антония задумалась.

– Наверное, лет десять назад… или больше? Я не помню, отче. Простите.

– Правильно говорить так. Моя последняя исповедь была тогда-то. И у меня накопились грехи. А теперь можешь перечислять их.

– Мне сложно сказать, какие у меня были грехи. Наверное, они были, отче. Может, вы будете спрашивать, а я отвечать? Отец действительно не водил меня в храм. Ему было слишком больно, когда Творец забрал маму и братика.

– Ваш приходской священник не пытался с ним побеседовать?

Антония фыркнула. В исповедальне звук получился откровенно издевательским, ну так что же!

– Отче, мы – Лассара. И отношение к нашей семье… особое. Нас никогда не звали в храм, приходской священник опасался, что мы распугаем ему паству.

– Это грустно слышать, чадо. Тогда давай я буду спрашивать, а ты отвечай.

– Да, отче.

– Веришь ли ты в Творца, чадо?

– Безусловно.

– Творишь ли молитву ежедневно, с благодарностью…

– Нет, отче. Я верую, но молюсь редко.

– Не страдаешь ли ты грехом уныния, чадо?

– Регулярно, – призналась Антония. – Как мама умерла, так все и стало плохо… и сделать ничего нельзя. Когда такое случается, а папа начал словно нарочно убивать себя… мне было очень плохо.

– Обычно мы спрашиваем про ереси, про леность в молитве, про любовь к земному более, чем к небесному, чадо. Но здесь и сейчас спрашивать об этом бессмысленно. Это я рассказываю тебе на будущее.

– Благодарю вас, отче.

– Лассара всегда были верны короне. И церковь никогда не имела к ним претензий. Мне бы хотелось, чтобы так и оставалось впредь.

– Мне бы тоже, отче.

– Тогда продолжим. Допускала ли ты грех человекоугодия? Льстила, преклонялась, лгала, подличала, пресмыкалась перед человеком…

Антония задумалась.

– Наверное, нет. Вежливо себя вела. Старалась хотя бы. Пыталась не раздражать тетю и дядю, это верно. Но не пресмыкалась… хотя со стороны виднее.

– Я спрошу об этом у твоей тети. Любишь ли ты Творца превыше всего? Благодарна ли ты ему?

– Не знаю… любовь – это сложно. Отец из любви разрушил и себя, и мою жизнь… я не уверена, что хочу такую любовь.

– Творец никогда тебя не предаст, чадо.

Но и не поможет.

Слова так и повисли в воздухе, но вслух сказаны не были. Вместо этого Антония вздохнула.

– Грешна, отче.

– Понимаю… и не стану спрашивать о грехе неблагодарности Творцу. Не впадаешь ли ты в грех гордости или честолюбия?

– Было бы чем гордиться, отче, – горестно откликнулась Антония. – Выжить бы…

– Роптала ли ты на Творца в тяжкие минуты?

– Грешна, отче.

– Совершала ли ты грех клятвопреступления?

– Нет, отче. Такого точно не было. Я вообще никому не клялась и слова не давала.

– Уважаешь ли ты Храм, его святыни, праздники?

– Отче, сложно уважать или не уважать то, чего нет в твоей жизни. Как-то не получается у нас с Храмом…

– Понятно… тогда это пропустим. Не согрешила ли темными чарами?

– Вообще ни разу не пробовала, – призналась Антония. – То есть пробовала, не получилось, но это давно еще было, ну и бросила это дело. Наверное, у меня дар непроявленный, как у мамы. Ты тоже Лассара, но магией вообще не владела.

– Понятно… ты никого не убивала, чадо?

– Животных… живя в деревне, иначе не получится.

– Это не в счет. Но не людей.

– Нет! Отче, вы что?!

– Это вопрос, Антония. И не все на него так отвечают, как можешь ответить ты. Уж поверь.

– Простите, отче. Я не сообразила.

– Ничего страшного, так бывает. Помогаешь ли ты своим близким, участвуешь ли в их жизни…

– У меня нет близких. Отца похоронили.

– Не стремилась ли ты оборвать свою жизнь?

– Нет. Жить хочется.

– Не согрешила ли ты блудом? Плотской грязью?

– Я девушка, отче.

– Нечистыми помыслами?

– В деревне поневоле знаешь, откуда дети берутся, – усмехнулась Антония. – Но чтобы я… вот так… фу! Гадость!

Ей показалось – или святой отец тоже тихонько фыркнул?

– Не осквернила ли ты себя грехом воровства?

– Нет.

– Грехом мошенничества?

– Тоже нет, отче.

– Я выслушал твою исповедь, чадо.

– И?.. Я что-то должна сказать?

– Нет. Я должен наложить на тебя покаяние.

– И… как это должно выглядеть?

– Обычно человек должен сделать что-то для Творца, чтобы тот убедился в искренности его слов.

– Полы в храме помыть?

Короткий смешок в темноте исповедальни.

– Не так буквально, чадо. Твоим искуплением будет постижение того, что ты не узнала в детские годы. Я скажу об этом твоей тетушке и дам тебе несколько священных книг. Ты должна будешь их прочитать.

– И пересказать вам?

– Нет. Это не обязательно. Ты читаешь их не для меня, а для Творца. Это между Ним и тобой. Мне можно солгать, а Ему?

А Он меня ни о чем не спрашивал, – сердито подумала Тони.

– А нужно? Я прочитаю эти книги, если так… правильно.

– Конечно, правильно. Ты будешь жить в столице, ты будешь ходить в храм. Тебе это пригодится.

– Благодарю, отче.

– Словом и силой Творца, я отпускаю тебе твои грехи, чадо. Ты можешь идти, Антония, но я надеюсь видеть тебя в храме.

– Я… постараюсь, отче.

Девушка вышла.

Священник задумчиво посмотрел на сплетение виноградных лоз на решетке. В этом переплете были укреплены кристаллы, которые сигнализировали, искренен ли отвечающий.

Девушка не лгала. Пару раз недоговаривала, но это естественно.

Но – не лгала. Это хорошо.

Интересная девушка. Да и род Лассара… пожалуй, храм примет в ней участие.

Антония не знала, что сказал святой отец ритане Розалии. Но по выходе из храма тетушка посмотрела на нее более приветливо.

– Что ж, Антония. Теперь мы можем ехать домой.

Антония кивнула.

Ее руки отягощали три тяжеленные книги. «Молитвенник на каждый день», «Как вести себя в храме», «Посты, праздники, обычаи, ритуалы».

Отец Анхель оказался действительно умным человеком. Он дал девушке именно то, что ей было необходимо. Не абстрактный набор рассказов, а сборники с конкретными указаниями.

Как, когда, зачем, для чего…

Пожалуй, Антония будет ходить в храм даже с удовольствием. Это с дураками разговаривать тяжко. А с умным человеком – наоборот. А еще интересно – был бы отец Анхель так же благодушно настроен, не будь она – Лассара? Почему-то Антонии казалось, что эти два фактора взаимосвязаны.

Странно, правда?

В доме Араконов ее ждали две девушки в гостиной и шесть платьев.

М-да…

Нельзя сказать, что они были щедры. Но и что собрали вовсе уж потенциальные половые тряпки – тоже.

Паулина расщедрилась на три платья, но расцветки… палевая, темно-желтая и бледно-бледно-розовая попросту были не к лицу Антонии. Зато фасон был достаточно модным. Узкая юбка, лиф, скроенный так, чтобы подчеркивать грудь, модный квадратный вырез, три пояса к платьям. Было видно, что платья не из лучших, но и не из худших. И даже если они отобраны по принципу – на тебе, что мне не в цвет… ну так что же?

Нищим выбирать не приходится.

Альба расщедрилась на три платья, но разных фасонов. Юбка-клеш, рукава фонариком, светло-зеленый цвет, юбка-клеш, рукава с буфами, темно-синий цвет, и один костюм. Прямая длинная юбка, пиджак, блузка. Светло-серый.

– Я в нем выгляжу ужасно, – честно пояснила Альба. – Сливаюсь со стеной. А у Антонии глаза светлые, ей может подойти.

– Да, пожалуй, – согласилась ритана Розалия. – Девочки, вы умницы. И платья я вам обязательно закажу.

– Огромное вам спасибо, – тихо произнесла Антония. – Я очень благодарна… и за помощь, и за внимание…

Она действительно была благодарна.

Ее могли выгнать, могли не заниматься ее проблемами, могли… да много чего могли и сделать, и не сделать.

Вместо этого ее приютили, с ней возятся, а что намного меньше, чем с родными дочками… и что? Вы бы так же отнеслись к племяннице, которая свалилась вам на голову? Да еще которую вы ни разу в жизни не видели? Да и расстался ее отец с семьей не лучшим образом…

Антония могла оценить ситуацию правильно.

Ее не любили. Но делали, что должно. А мало это или много?

Время покажет!

* * *

Статуя Ла Муэрте утопала в цветах. Белых, чистых…

С неба бледным глазом смотрела полная луна. Смотрела и любовалась. Белизна цветов, белизна одежд, белая улыбка оскаленного черепа… улыбка смерти.

Кто-то сказал, что поклонение смерти обязательно сопряжено с кровью? Жертвами?

Но зачем?

Рано или поздно к Ней придут все. Так стоит ли отдавать часть там, где рано или поздно будет – всё? Вот и идут паломники, вот и несут то, что Ей может быть приятно.

Цветы смерти.

Асфодели.

Бывают иные жертвы, бывают. Но всегда добровольные. И не сегодня, о нет. Сегодня обычное богослужение, пришли те, кто сам захотел.

Пришли спокойно, ничего не опасаясь.

Церковь?

Они в курсе.

Не одобряют, но и не запрещают. Знают, что часть прихожан оказывают почтение и Ей, но также отлично знают, и что происходит на богослужениях. Предпочитают держать всех смутьянов в одном месте и под своим благожелательным присмотром. Ереси будут всегда, равно как и культы. Проще следить с самого начала, чем потом разгребать последствия. Несколько священников всегда приходят, и жрецу иногда кажется, что не просто так.

Они приходят не только контролировать.

Они приходят к Ней.

Богослужение простое.

Нет ни молитв, ни псалмов – к чему? Каждый молится в своем сердце.

Есть только дешевенькие лучинки, которые горят в темноте, и цветы. Возложи цветок, зажги лучинку – и жди.

Она догорит и погаснет. А ты можешь в это время молиться.

Что делает верховный жрец?

В каком-то смысле направляет мероприятие. Зажигает огонь в чаше, готовит алтарь, на который возлагаются цветы, первым опускается на одно колено… это – тоже различие. Во время официального богослужения все сидят и слушают священника.

Ла Муэрте не нужны долгие богослужения.

Ее помнят. Этого достаточно.

На всех присутствующих – белые плащи с широкими капюшонами. Не балахоны, нет… выглядит это впечатляюще.

Статуя с любовью смотрит на своих детей. Выглядит она, как скелет, одетый в подвенечное платье. Вечная Невеста.

Ла Муэрте.

Но разговор начался потом, когда жрец остался с самыми доверенными людьми, у алтаря.

Убрать остатки лучинок, сложить цветы, закрыть пещеру – благодаря противовесам широкий камень уверенно закрывает вход к статуе. Она откроется верующим только в следующее полнолуние.

– Сегодня одной из сестер было видение. В наш город придет Ее дочь.

– Ее дочь?

– Девушка, которая приближена к Ней. Ей угрожает опасность.

– Как ее зовут?

– Неизвестно.

– Где ее можно найти?:

– Тоже неизвестно.

– Мы что-то должны делать?

– Этого в видении не было. Она придет. Пока это всё.

– Что ж. Тогда подождем Ее слова. Но если это будет Ее дочь – она обязательно найдет дорогу сюда. Рано или поздно.

С этим были согласны все присутствующие.

Придет.

Как она узнает? Как ее узнают?

Ла Муэрте подаст свой знак. Просто так Она видений не посылает и с верующими не говорит. А опасность…

Будет видно. Жрецы не боялись. Опасность? Тем хуже для опасности. Они подождут знака^[239].

Глава 3

Идею с работой Антония не оставила.

Но для начала решила изучить книги, которые ей выдали в храме. Программу для нее тетушка уже сообщила.

На завтра она с девочками едет к портнихе. Антония там не нужна, несколько аксессуаров и без нее прикупят. Сумочку, туфельки. Белье?

Антонии вменилось в обязанность выдать тетушке пару своего белья, а ей подберут по размеру. Подходящее.

Антония поняла все правильно.

Сплетни разносятся быстро, поэтому тетушка не желает спешить. Сначала она убедится, что племянница умеет себя вести, не опозорит ее при людях, а уж потом…

Лавки – это не только место покупок. Это еще и место встреч, обмена новостями, место… место пристрелки, если хотите! А за себя и дочек тетушка была спокойна, а что Антония? Не растеряется ли она под обстрелом? Не дрогнет ли от яда, который льется с гадючьих дамских языков?

Не говоря уж о ее внешнем виде. Да, приличные платья ей выдали, но их еще подогнать надо. Пока служанки с этим справятся… Да и внешность… м-да. Слово «маникюр» вы слышали, ритана?

Нет, это не когда вас куда-то заманивают. Ладно, до ухоженности и холености девочек вам не дойти, но хоть на человека походить-то надо!

Пройдет слух, что у Араконов племянница вообще нищая…

Ладно еще – доктор! Ладно – священник! Этим мужчинам все показывают. А вот остальным – не надо. Но чтобы день у девушки не прошел даром, ей выдали книгу по этикету. И пообещали пригласить куафера. Разумеется, не абы какого, а самого мастера Доменико!

Пользоваться услугами кого-то другого?

Простите, но Араконы не могут себе этого позволить! Положение диктует! И иногда – достаточно жестко. Они просто не могут вызвать к племяннице абы кого.

Почему? Все равно же все дома, никто не узнает… ошибаетесь!

Узнают те, кто всегда рядом с вами. Узнает прислуга. И разнесет вести по всем домам. Сейчас Розалия зарабатывала себе репутацию с помощью Тони. По сути…

Да, вы знаете, когда Даэрон ее бросил, это была трагедия для девушки. Но вот, прошли годы, судьба покарала негодяя – и посмотрите на Розалию! Она помогает его дочери! Так благородно! Так восхитительно порядочно! Купеческая дочь?

Да какая дворянка на ее месте поступила бы так!

Впрямую Розалия об этом не говорила. Но намеки прослеживались. Тони протестовать не стала. И около девяти утра, когда все только позавтракали, была атакована «творцом причесок».

– Где она?! Ну же, покажите мне эту ритану!

В гостиную Тони входила с определенной опаской, и не зря. При виде ее невысокий кругленький человечек, сидевший в большом кресле, буквально выкатился из него, воздел руки к небу и возопил так, что недоуменно качнулась люстра:

– Творец Единый!!! Девочка, кто тебя так изуродовал?!

Антония только и смогла, что открыть рот. Потом закрыла его – и продолжила слушать, справедливо подозревая, что ее мнение «художника расчески и щипцов» вообще не заинтересует.

Никак.

А тем временем выяснялись неприятные истины.

Волосы – хорошие, но ужасно запущены.

Руки – хорошие, но ужасно запущены.

Лицо – неплохое, но ужасно запущено… короче, вот вам лопух, и как хотите из него розу, так и вырезайте! А это ранит нежную душу настоящего маэстро.

Он страдает!

Его – его! – заставляют заниматься бог весть кем! Еще бы крокодила подсунули и приказали из него белую кошечку сделать!

Впрочем, причитать он причитал, но и времени не терял даром. Из объемистого саквояжа появлялись странные инструменты, баночки, коробочки, раскладывались на туалетном столике, Антонию усадили на табуретку, завернули в простыню – и началось!

Что-то мазали.

Смывали.

Щелкали ножницы, причем не одни, а как бы не полдюжины, резко и едко пахло какой-то гадостью, на лицо намазали страшноватую зеленую субстанцию, которая щипала так, словно проела кожу до мяса…

О руках Антония вообще думать не хотела. Только надеялась, что они у нее еще остались. Но вроде как перчатки что-то заполняло. А пекло и горело под ними…

Магия сильно помогала при изготовлении косметических снадобий. С ними и из чудовища можно было пристойного сеньора сделать.

Правда, стоило это достаточно дорого, но… но тут была своя тонкость.

Когда Адан породнился с родом Мондиго, он не прогадал. Мондиго занимались в том числе и поставками трав… а куда в нелегком парикмахерском труде без них?

Никуда…

Поэтому для тана Адана всегда делалась существенная скидка. В расчете на травы «для своих». Посвежее, покачественнее, или – на их отсутствие для конкурентов. Дело-то житейское.

Антония об этом не знала. Молчала, ожидала результата.

– Вот так! – наконец кивнул мастер. И потер руки.

Ответом ему стал восхищенный мужской голос:

– Творец единый! Мастер, вы волшебник!

– Да, и уже не в первом поколении. Но здесь моя магия не требуется, я всего лишь применял косметику, тан.

Тан Адан восхищенно разглядывал свою племянницу.

Да, вот что ухоженность с человеком делает!

Волосы, как и прежде, черные. Но раньше это было лохмы, а сейчас – локоны. И овал лица появился, и скулы выделились…

Поменяли форму бровей – и глаза стали больше. Подкрасили реснички, которые выгорели на солнце, и оказалось, что они и длинные, и густые. Убрали с кожи многолетний загар, и обнаружилось, что Антония – не смуглая, а белокожая. Словно ее рисовой пудрой осыпали с ног до головы. И глаза уже не такие бесцветные, они красиво оттеняются черными ресницами и похожи на два горных озера.

А ведь действительно – никакой магии. Тан Адан знал, как приукрашивают женщин – живя в доме с двумя девушками на выданье, странно было бы не узнать о таком. И с Паулиной много чего проделывали.

А с Антонией – нет. Там данные были от природы… и она действительно сильно похожа на Даэлис. Только волосы черные, а Даэлис была светлой, почти пепельной блондинкой.

– Да ты красавица, девочка!

Антония подняла брови.

– Я?

– Мастер, вы ей еще зеркало не давали?

– Пока – нет.

– Боюсь, что вы сейчас нажили себе врага, в лице моей супруги. Антония так похорошела, что может стать серьезной конкуренткой нашим дочкам, – тан Адан говорил вроде бы в шутку, но Антония поняла, что под смехом скрывалась и доля беспокойства. И нахмурилась.

– Я этого не хочу. Может быть… есть какой-то способ?

– Уродовать мою работу?! – вознегодовал мастер.

Но возмущенные дамы в клиентках ему тоже нужны не были. Поэтому двое мужчин и девушка переглянулись заговорщиками. И мастер достал из саквояжа несколько склянок.

– Антония посмотритесь сейчас на себя в зеркало.

Девушка послушалась.

Не веря, коснулась серебряного ободка…

– Это – я?

– Да. И вы такой можете быть сколько вам будет угодно.

– Ох…

– А теперь – приступим к камуфляжу. Я затратил много сил и магии, чтобы отчистить вашу кожу, поэтому сильно уродовать вас мы не будем. Но… вот, смотрите.

Ватка была смочена раствором, и мастер провел ей по щеке Антонии.

– Ой!

Нежная кожа на глазах покрывалась россыпью красных мелких прыщиков.

– Но я же…

– Правильно. Ты ничего и не должна чувствовать, это просто камуфляж.

– Поняла. А убрать?

– Умоешься. Просто водой смоешь…

– А если дождь?

– Знаешь что, юная ритана, меньше претензий. Или не попадай под него, или носи флакон с собой… и вот этот тоже могу посоветовать.

Теперь прыщи перемежались с веснушками.

Антония грустно вздохнула.

Красоту терять не хотелось. Совсем. Но у нее оставались ухоженные руки, волосы, а это…

Плата за то, чтобы не раздражать тетку и двоюродных сестер. За то, чтобы дяде было комфортно.

Что ж, она потерпит.

– Дядя Адан, а когда кузины выйдут замуж, мне можно будет это не носить?

– Конечно. Я надеюсь Альбу выдать замуж уже в этом году. А Паулина, может, на следующий год выпорхнет из гнезда. Так что терпетьнедолго.

Антония посмотрела благодарными глазами.

– Спасибо вам, дядя. Спасибо, мастер. Вы действительно – Мастер. Волшебник и кудесник.

Мастер улыбался.

А что тут скажешь? Все ясно.

Вернувшиеся к обеду дамы осмотрели лицо Антонии, и тетушка поджала губы.

– Мне казалось, у тебя вот этого… не было.

– К сожалению, у меня оказалась аллергия на снадобье, – потупила глаза Антония. – А веснушки… просто их не видно было под загаром.

– Что ж, так бывает. Смотрится, конечно, ужасно…

– Простите, тетушка Розалия, что разочаровала вас, – потупила глаза Антония.

С другой стороны – все это было к лучшему. Замуж она не хотела, планы дяди и тети ее откровенно пугали… мало ли кто появится на горизонте?

Какой-нибудь старый, толстый, лысый, да еще с шестью детьми… выдадут ее за такого?

Запросто! Еще и благодетелями будут! Лучше уж побыть кошмаром всех мужчин. Но если она в таком виде кому понравится…

Это будет серьезным аргументом в пользу любого мужчины.

Даже старого, толстого, лысого и с шестью детьми.

– Ладно, – смирилась с неизбежностью ритана. – Волосы у тебя неплохие, глаза, опять же… платья что? Подогнали?

Антония об этом пока не спрашивала. Она честно читала выданные ей книги, пока было время и возможность. Вот об этом и отчиталась.

Ритана кивнула уже чуть более одобрительно и позвала служанку. Оказалось, что два платья кое-как подогнали, но надо бы примерить…

Увы.

Все платья изумительно гармонировали с прыщиками на лице девушки.

– М-да, – подвела итог дама. – Показывать тебя людям придется. Но – это кошмар. Я поговорю с мастером Доменико.

Увы, мастер сказал примерно то же самое.

Прыщики со временем пройдут, все же у девушки темный источник, а у него – светлый. И может стать только хуже. Пока же… можно поискать косметолога с темным источником… нет?

Тогда просто подождать. Или воспользоваться простыми народными средствами, которые не содержат и капли магии.

Ритана Розалия закатила глаза, но махнула рукой.

Что поделать! И вообще, она и так уже многое сделала, с прыщами девчонка сама справится, рано или поздно. А пока и так поживет, ничего страшного!

Девушки тоже были довольны. Кому ж хочется иметь рядом с собой конкурентку?

Никому.

* * *

Второй день подряд Антония занималась самообразованием.

Честно прочла все книги, а потом подошла к дяде.

Тот подумал и карандашом отчеркнул те молитвы, которые ей надо бы выучить. Антония послушно принялась за учебу.

Если у тебя темный источник, лучше не пренебрегать хорошим отношением Церкви.

Молитвы ее просто… раздражали и злили, но что принято, то принято. А Долорес учила, что ведьме необходимо святости – втрое. Обычный человек может и в церковь не прийти, и пост прогулять…

Ведьма?

Никогда!

Мигом все припомнят, а что не припомнят, то придумают. Вот она, пока в городе жила, все выполняла. И Антонии очень советует, если та в столице будет жить.

Не то чтобы ей хотелось учить… или нравилось, или просто – легко училось. Но выбора-то не было! Вот и приходилось зазубривать, как детскую считалочку, слова, которые для нее ничего не означали.

А то ж!

Тексты молитв были на древнеронейском! А с ним у Антонии вообще никаких отношений не было. Ни хороших, ни плохих – кто бы ее учил?

Некому. Долорес его не знала, сеньор Хуан тоже… и кто?

Так что…

Ишалье, да авера, лос ласия…

Ыыыыыыыы!

Не Ласия, а Пасия… а ведь придется запомнить! Статус Творца состоит из восьми больших и шестнадцати малых молитв, и их надо знать наизусть.

Тьфу!

Так что вечер четверга Антония восприняла на редкость спокойно. Хоть отдохнет, а то у нее от молитв уже почесуха начиналась. И была реальная опасность покрыться настоящими прыщами.

Большими.

С горошину!

Хорошо хоть какая-то отдушина была в лице Риты.

Пару дней назад, когда Антония сидела у себя в комнате и пыталась читать выданные ей книги, в дверь постучали.

– Разрешите войти, ритана?

– Да, пожалуйста.

Девушка, которая заглянула в дверь, была удивительно симпатичной. Темные волосы, скорее каштановые, чем черные, большие темно-серые глаза, румянец на нежных щечках.

– Ритана Антония, мне приказали ваши платья ушить. Можно я с вас мерки сниму? Пожалуйста…

– Да, конечно, – согласилась Тони.

Слово за слово, там мерка, здесь шутка, а когда совершенно случайно Рита кольнула девушку булавкой, подкалывая платье, и получила в ответ не выговор, а утешение: «не горюй, от этого не помирают», и диалог наладился.

Рита была в курсе всего происходящего в доме. И решила поделиться с ританой.

Просто – пожалела, если честно говорить. Вот и решила рассказать, кто чем дышит и кто что слышит.

Семейство Риалон популярностью явно не пользовалось. Тетушка проговорилась, что хотела пригласить подруг, но те услышали о предполагаемой компании – и почему-то отказались приезжать. Так что за столом будет семейство Риалон – и семейство Аракон.

Тетушка грустила, девушки переглядывались.

Антония это видела, но решила не спрашивать, что, как и почему. У тетушки?

Ох, не хотелось….

А вот у Риты спросила, не удержалась. И служанка подсказала, понимая положение племянницы тана Адана.

Нелегко это – быть приживалкой.

У слуг проще, тут или уволят, или не уволят. Уйти тоже можно, хорошая прислуга без работы не останется. А вот приживалки…

Тут все намного сложнее и грустнее. Девчонку жалко, сразу видно, хоть и из благородных, а денег нет. Когда есть – трусы не штопают… да еще так неумело. И чулки… хозяйка ей хоть и купила новое бельишко, да разве от слуг старое утаишь?

А может, сыграло роль и поведение лакея.

Да-да, того самого Романа, который откровенно бесил и раздражал Риту своими приставаниями. А тут хоть как-то гадкий надоеда да получил!

Разве плохо?

Рита рассчитывала, когда Антония чуток обживется, поговорить с ней о том заговоре. А вдруг повезет? И можно его еще на что наложить, не только на чем одан?

Полез негодяй к тебе в лиф, да и обсыпался язвами! Прелесть же! Как представишь, так картинка медом по сердцу!

Если б мужчины знали, как они иногда раздражают женщин! Не в шутку, не ради игры или набивания себе цены, а просто – всерьез. Иногда никаких денег не надо, лишь бы отстал, противный и липкий! Так ведь нет! Кого надо – не дождешься, кого не надо – не отгонишь. Жизнь…

Так что Рита приветливо улыбалась Антонии. И просветила.

– Тан Эрнесто Риалон – доктор мертвых. Темный источник, все такое… жуть, говорят, жуткая. А вот жена у него обычная, разве что из знати. Но дара у нее нет. Ни непроявленного, ни какого другого! И сын родился бездарным. Так что… для девочек партия вроде как и подходящая, но уж очень тяжко рядом с его отцом рядом находиться.

– Разве?

– Вы-то, ритана, темный источник. Вам легче.

Антония вспомнила свои ощущения и пожала плечами.

– Возможно…

– Правду вам говорю! Вот посмотрите, кто и как себя во время ужина поведет!

– Вряд ли меня пригласят.

Рита пожала плечами.

Дело такое… ты в доме из милости, вот и отношение к тебе, как к нищенке. Оно понятно, у каждого по-разному бывает. Кто-то и любит такое! Есть пиявки, присосутся, так не оторвешь, и ноют, и вымазживают, и всю тебя с ног до головы медом облить и зализать готовы… есть.

А девчонка вроде и не такая. Рита в людях разбиралась, когда с двенадцати лет в прислуге, мигом понимать научишься.

Девчонка гордая.

Ей и милостыню просить не хочется, и не пришла б она сюда. Но…

Свое положение Антония отлично понимала.

Отцу хоть какая пенсия шла, как бывшему военному, а ей?

Ей ничего не дадут. Денег нет? Жить не на что. В глуши…

Нет, она бы там не выжила, в замке, одна… другое дело – столица. Тут можно и зацепиться попробовать, и рыбку половить.

Расчетливо?

Так что же? На земле живем.

Бедная сиротка?

Да, бедная. Но с умом и определенной расчетливостью. Не говоря уж о темном потоке.

Замок Лассара, земли Лассара, последний потомок рода некромантов…

С точки зрения Риты, все было правильно. Куда еще и податься, как не в столицу? Авось, не выпрут вон… и ведь не выперли же! Хоть и кривятся…

Кто все знает о хозяевах?

Так слуги же! Слуги!!!

И где бывают оные хозяева, и сколько зарабатывают, и спят ли вместе или врозь, и не только спят… все прислуга знает. И может рассказать любому заинтересованному.

К примеру, Антонии.

Рита рассказывала.

Антония слушала. И запоминала.

Ей тяжело придется в столице, но… наверное, это лучше, чем дома. Там все же страшновато.

К четвергу у нее было готово платье. Желтое. Цвет, конечно, девушку убивал, но – какая разница? Антония даже рада была этому. Замуж?!

Она?!

Отбивать кавалеров у сестер?!

Нет! И снова – нет!!!

Девушка тенью скользила по особняку, а на взгляды ританы Розалии отвечала своими. Серьезными и честными. Она не хотела зла этим людям. Да, они ее не любят. Но свой долг они исполняют. Как его понимают. И хотя бы за это стоит их уважать и ценить. Сколько у нас народа, которому на все плевать?

Много, то-то и оно. А тут – приняли, делают необходимый минимум… для себя Антония решила, что отплатит добром за добро.

Хотя бы постарается.

– Нам надо серьезно поговорить!

Альба и Паулина подкараулили Антонию после ужина и буквально втолкнули в комнату. Неизвестно, чего они ждали, но девушка только кивнула.

– Надо. Дверь стулом подоприте, чтобы никто не помешал.

– Чего? – удивилась Паулина.

Антония молча подошла и сама подперла дверь. До щеколды дело еще не дошло, а мало ли кто сюда войдет?

– Если хотите говорить о чем-то серьезном, предлагаю уйти в ванную. Комната крохотная, в коридоре нас прекрасно будет слышно.

– С чего это ты такая умненькая, – прищурилась Альба.

– Мне скандалы ни к чему, – отрезала Антония. – А вам?

Альба сдалась первая и под пристальным взглядом Антонии прошла в крохотную ванную комнату. За ней туда же вошла Антония. Паулина встала в дверном проеме.

– Поговорим? – предложила Альба.

– Слушаю, – решила не обострять Антония.

– Чего ты хочешь?

Кривить душой девушка не стала.

– Устроиться в жизни. Сама понимаешь, в провинции, в заброшенном замке у меня шансов никаких. Ни на достойную жизнь, ни на нормальное замужество. Поэтому решила ехать в столицу. Если найду работу – попробую снимать комнату и жить самостоятельно.

– Так родители тебе и дали!

Антония пожала плечами.

– Не попробуешь – не узнаешь.

– Это верно, – Альба была лидером, потому и разговор вела именно она. – Учти – будешь у меня или у Паулы мужчин отбивать, пожалеешь, что на свет родилась.

Антония покачала головой.

– Альба… если не возражаешь, я буду называть тебя именно так. Ты посмотри на себя – и на меня?

Все верно, в естественном виде Альба кузину так и не увидела, а прыщи и веснушки человека не красят. Так что красотка сморщила нос и фыркнула.

– И кому это мешало прыгать в постель к мужчине?

– И кому из мужчин это мешало бросить женщину? – парировала Антония, отбрасывая вежливость в сторону. – Подумай сама! У меня ни приданого, ни знатной семьи… Лассара, это конечно, род! Но ты много мужчин знаешь, которые захотят жениться на женщине с темным источником?

– Ну…

– Мужчины-то пару себе найти не могут! В моем положении если на кого и рассчитывать, то на старика, или вдовца с детьми… тебя такие интересуют? Или Паулину?

Альба хмыкнула.

– Ну, рассуждаешь-то ты здраво.

– Когда денег нет, быстро думать учишься.

– А у тебя их нет. А будешь пакостить – мигом отсюда вылетишь! Я это устрою.

– Не буду, – спокойно ответила Антония. – У меня другие планы.

– Я тебя предупредила.

– А я повторю – у меня другие планы, Альба Инес. Я не стану рисковать своим будущим из-за мужчин. Мне нужно устроиться в жизни, а не сдохнуть в сточной канаве с внебрачным ребенком на руках. И я свое место знаю.

– Вот и знай.

Несколько минут Альба и Антония мерились взглядами.

Потом Альба резко вышла из ванной – и потянула за собой Паулину.

– Пойдем, Паула. Я думаю, всем всё понятно.

Антония кивнула.

Понятно, конечно.

Творец единый, какое ж это детство! Босоногое, сопливое, незамутненное… она уже в двенадцать лет была старше, чем эти девочки в свои восемнадцать и шестнадцать. И ничего удивительного – она бы иначе не выжила.

А эти…

Если бы они знали, как им хорошо живется под крылом у родителей!

Если бы понимали, насколько счастливы…

Только обычно об этом никто не задумывается, пока жизнь носом об забор не приложит. А жаль. Антония искренне надеялась, что этим девочкам повезет. И все у них в жизни сложится хорошо.

Не страшно жить в хрустальном замке. Страшно, когда его разбивают на осколочки.

В четверг ритана Розалия была расстроена и огорчена. Все же ей было тяжело. Ни крови, ни магии, ни наследования, а рядом – человек с темным источником. Антония колебалась какое-то время, но после обеда все же решилась. Чай, не секрет. Выбрала момент, осталась наедине с теткой – и выпалила, словно в воду бросалась. Да так и было, в каком-то смысле.

– Ритана Розалия, вы мне минуту не уделите?

– Да, Антония?

– Простите, что лезу не в свое дело. Вы так расстроены из-за тана Эрнесто?

– Какая тебе разница?

– Я видела, вам тяжело в его присутствии. И могу помочь.

– И как же?

Антония вздохнула.

– Ритана Розалия, я ведь тоже – темный источник. Но рядом со мной вам не так сложно…

– Верно. Но я полагала, это потому, что ты – непроявленный маг, а он – активный?

– Не совсем, – Антония вздохнула еще раз. Но рано или поздно это откроется, от магов такое вообще не спрятать. А потому… – Вот, возьмите.

Перед лицом ританы закачался небольшой мешочек. Саше с травами.

– Что это такое?

– Если это будет на вас, присутствие темного мага вас тяготить не будет. Ну… хотя бы не так.

– Я спросила не об этом, – лязгнул металл в голосе ританы.

– Это заговоренные травы. Одна из наших арендаторов, Долорес, деревенская ведьма. Она их сама собирает, смешивает и наговаривает.

– Зачем?

– Она еще моего деда знала. Вот он тогда рецептом и поделился, – грустно улыбнулась Антония. – Как старуха сказала, общаться с ним было невероятно сложно. Он просто… уничтожал всех окружающих. Не убивал, но подавлял, притягивал самые дурные мысли…

– И?

– Она была молода, он был молод. А как тут пообщаешься с девушкой, если она от тебя за тридевять земель удрать готова?

Ритана Розалия определенно заинтересовалась.

– Это темная магия?

Антония пожала плечами.

– Ритана Розалия, хотите – завтра это саше в храм отнесите. Хотите – траву из него заварите, только не всю, я отвар выпью. Да что хотите могу с ним сделать. Это безвредно, просто на вас так давить не будет. Это соль, зверобой, ромашка, полынь, крапива, верба, шалфей, лаванда, чертополох и желтый глаз… там девять трав, все это сушится, измельчается, кладется на год под порог храма, чтобы силу набрало, потом наговаривается, только обязательно темной ведьмой…

– Такие сложности?

– Вот поэтому и не получило распространения.

– А ты?

– А я Лассара. У нас же все такие, род такой. Потому и придумали… ну что поделать? Если нас тянет не к темным, а к кому-то другому?

Ритана Розалия помрачнела, вспоминая свой опыт. Но ладанку взяла.

– Хорошо. Сегодня я попробую, а завтра обязательно схожу в храм. И ты пойдешь со мной.

– Да, ритана Розалия.

– И мужу я об этом расскажу.

– Вам решать, кому и когда рассказывать, – безразлично отозвалась девушка. – Я могу кровью поклясться, что не хотела причинить вам вреда. И что эти травы именно, чтобы ослабить давление темного источника.

– А ты тоже носишь что-то такое?

Антония кивнула. И оттянула воротник платья, вытаскивая такое же саше на веревочке.

– Если носить на теле, оно лучше действует.

– Хм… хорошо. Но завтра – в храм. Почему ты первый раз об этом не сказала?

– Меня не спрашивали. Потом я увидела, как вы реагируете на тана Эрнесто. Потом расспросила прислугу – уж простите, ритана Розалия, но вы… вам не нравится предстоящий визит.

– Нравится, не нравится… а девочкам тоже такие можно?

– Наверное, можно. Но у меня столько нет. Это надо делать заново, а у меня только одна штука, – честно созналась девушка. – И они не должны так сильно реагировать? Разве нет?

– Они-то нет… Аракон все же. А я вот, – досадливо вздохнула ритана Розалия. И тут же спохватилась, что откровенность иногда не к месту. – Благодарю. Я попробую.

Антония кивнула и отошла.

У нее действительно была только одна ладанка. А запас трав, соли и прочее…

Темный источник, даже непроявленный, прекрасно работает. Нашептать заговор Антония вполне могла. Только делать этого не станет.

Пусть к Долорес обращаются.

Ровно без пяти семь к особняку Араконов подкатил модный мобиль.

Антония наблюдала за этим из окна. Красивая все же штука – мобиль. Такая мощная, уверенная… лошади, конечно, лучше. Но и мобиль может быть обаятельным.

Она бы себе завела мобиль.

Но стоит он, наверное…

Антония решила не думать о грустном и принялась наблюдать дальше.

Из мобиля вышел мужчина, подал руку даме в темно-синем платье. Вышел второй мужчина, третий… сердце глухо стукнуло.

Что случилось, Тони?

Но девушка и сама не знала. Она отошла от окна и принялась медленно спускаться вниз.

Альба и Паулина были уже внизу, равно как и ритана Розалия. Тетушка в темно-лиловом платье, Альба в белом, Паулина в светло-розовом. Антония в желтом рядом с ними проигрывала по всем статьям. Волосы она стянула в непритязательный узел, причем с такой силой, что глаза выпучились, а прыщи стали еще ярче. Да и цвет ее не красил, и фасон. Паулина была чуточку полновата и платья были скроены так, чтобы показывать грудь и не подчеркивать талию. А вот у Антонии груди особо не было. Зато талия была тонкой… сейчас все ее достоинства были успешно скрыты. А по вырезу Антония прошлась ваточкой, смоченной настоем, благодаря про себя мастера Доменико.

Восхитительно, просто восхитительно!

Россыпь прыщиков на белой коже изумительно гармонирует с желтым цветом платья…

Чучело?

Пусть так! Зато жива, цела и на свободе!

Первым в комнату вошел тан Эрнесто под руку с миниатюрной дамой. Антония вздохнула про себя.

М-да, так ей никогда не выглядеть.

Дама была белокожей блондинкой, наверное, чуть за сорок, но выглядела она лет на десять моложе. Бледно-лиловое платье делало ее похожей на ирис, и даже запах духов был таким же…

Ледяной ирис, – подумала про себя Антония.

Из образа выпадало только выражение глаз дамы. Красивых глаз, бледно-голубых… только вот в них светились не любовь, дружелюбие, радость…

Расчет и холодность.

Что ж, Антонию это ничуть не волновало. Вас же не волнуют чувства змеи в террариуме? Насмерть не закусает, остальное – неважно!

В противоположность ей, тан Эрнесто улыбался. Вот ведь проблема!

Темный маг так и лучится дружелюбием. А его супруга, явно не маг, попросту замораживает всех вокруг. Интересно, почему так получается?

Ритана Розалия разулыбалась.

– Барба, милая…

– Рози, ты сегодня прелестна…

Дамы обнялись, поцеловались и задрожали раздвоенными язычками. Нападут?

Удержатся?

Да кто ж их, гадюк, знает? Во всяком случае, ритана Розалия держалась намного спокойнее и увереннее. Видимо, саше помогло. Долорес дряни не делала. Тем более для Антонии, которую считала пусть приемной, но внучкой.

Молодого человека, который вошел следом, Антония окинула незаинтересованным взглядом.

Копия отца.

Симпатичная, но… недосоленная, что ли? Пресный он какой-то. И глаза голубые, материнские… только у матери взгляд жесткий, расчетливый, а этот – рыба вяленая. Ни туда, ни сюда…

А вот второй…

Антония почувствовала, как пошатнулась под ней земля. Закружилась, медленно уплывая из-под ног. Потому что следующим вошел ОН.

Тот самый мужчина, о котором она мечтала.

Высокий, красивый, с золотыми волосами и синими глазами, с потрясающей улыбкой…

– Мой племянник, Эудженио Рико Валеранса, – представила его блондинка. – Он недавно из Шалеверо, пока поживет у нас.

– Как мило, – проворковала тетушка, протягивая руку для поцелуя и представляя своих дочек, а потом и Антонию. – Вы к нам надолго?

– Учитывая, что в этом городе живут столь очаровательные дамы? Я готов остаться здесь на всю жизнь, – согласился Эудженио.

Антония стояла ни жива, ни мертва.

Теплые губы прикоснулись к ее руке, голубые глаза посмотрели прямо в глаза.

В животе разливалось тепло, внутри словно бабочки порхали… а улыбка! Какая у него улыбка! Только вот он на нее и не посмотрит!

Не в таком жалком виде!

На миг Антонию охватило желание выбежать вон, сорвать с себя уродское платье, смыть грим, явиться такой, какая она на самом деле…

– Моя племянница, Антония.

Голос тетушки отрезвил не хуже пощечины.

Никуда не делись ни трепет, ни бабочки, но сейчас девушка уже пришла в себя. Нельзя! Ей нельзя раскрываться… она серая, страшная, она вообще – мышь. Такая… заплинтусная!

Судя по глазами молодого человека, даже не мышь, а таракан. Это хорошо… но почему так больно?

Хотя ответ Антония и сама знала. Наверное, что-то подобное испытала Даэлис Лассара.

Наверное, так чувствовал себя Даэрон Лассара… родители полюбили.

Она заплатили за эту любовь своими жизнями! И почти разрушили ее жизнь! Доломать остатки?!

Антония не собиралась этого делать. И когда красавец отпустил ее руку, пробормотала нечто невнятное и отступила за спины кузин, заслужив одобрительный теткин взгляд.

Все правильно. Иногда важно не как женщина выглядит, а как она себя ведет. И страшилка может быть опасной даже для признанных красавиц, если она умна, обаятельна, мила, умеет подать себя…

Антония сознательно устранялась от борьбы. Даже наоборот, старалась подчеркнуть внешность кузин. И тетушка это оценила положительно.

В гостиной Антония тоже расположилась подчеркнуто отстраненно. Вроде бы и рядом с кузинами, но не на диванчике и не на креслах рядом, которые тут же заняли молодые люди, а чуть поодаль, на стуле с жесткой спинкой. И сиденье у него было таким же жестким.

Костяшки впивались в нежную кожу даже сквозь юбку.

Вот и отлично. Зато не забудется, не расслабится и не замечтается.

А в гостиной тем временем разворачивалось настоящее театральное действо.

Ритана Розалия, избавившись от подавляющего ее воздействия темного мага, щебетала, словно птичка, расспрашивая милую Барбу о милой Эжени, милой Инезилье, милой… количество милых ужасало. Антония прислушивалась краем уха, но запомнить и не пыталась.

Нереально.

Мужчины обсуждали политику и прорывы. Это интересовало Антонию намного больше, и она старалась прислушиваться к низким басовым голосам. Жаль, мешали молодые люди, которые трещали, что та стая сорок.

Оказалось, что Эудженио воевал на границе, сейчас приехал отдохнуть и подлечиться… и конечно, он должен был рассказать дамам о своих подвигах. Но поскольку нельзя забывать и про Амадо, тому тоже уделялось внимание. Альба уверенно брала Эудженио в свои ручки. Спрашивала про одно, про второе, хлопала глазками…

Антония честно старалась не вслушиваться.

Так было лучше, честное слово. Кусаться хотелось…

Это могла быть она! Она бы смотрела в голубые сияющие глаза, она бы разговаривала с ним… с любимым?

Не краток ли срок для любви?

Нет! Полюбить можно за одну минуту! Просто увидев, как твой, действительно твой человек просто идет к тебе и улыбается. И смотрит… и становится неважно, хороший он или плохой, черный или белый…

Ничего не важно.

Но шею царапала веревочка с саше старой Долорес, левая рука сжималась в кулак, вдавливая ногти глубоко в ладонь, жесткий стул впивался в тело… ничего! Зато контроль над собой не потеряет!

Держись, Тони!

Держись!

Антония старалась прислушиваться к словам старших мужчин, благо те очень удачно сидели.

Тан Эрнесто рассказывал, что прорывы участились. И секта Истинных проявилась. Все чаще появляются инициированные источники, а это плохо.

Сил попросту не хватает.

Неприятные новости.

Антония знала не так много, как ей бы хотелось, но… Инициированные источники – она была в курсе. Долорес рассказывала.

Это когда магии у тебя нет и не было, а хочется. Очень хочется.

Ее можно получить. Но… не просто так.

Когда сблизились два континента, стали появляться те, кто пробовал управлять нечистью. Кто уходил на другой континент – в попытке ли получить богатство и власть, или просто бежал от властей… да разные бывают обстоятельства.

Неизвестно, кто или что обитало там.

Но людей оно меняло.

Могло подарить источник, почему-то всегда темный. Могло изменить человека и превратить его в чудовище. Или перевертыша. Или…

Да много чего бывало, всего не перечислишь. Долорес рассказывала о том, что видела сама, и то у Антонии волосы дыбом вставали. Страшно, знаете ли!

Знающие… ну так всегда есть кто-то, кто умеет Бога лучше церкви славить. В частности, Знающие. Потому как только они знают истинную дорогу к спасению.

А для спасения надо проводить жертвоприношения, надо зачем-то разрывать могилы, надо…

Им – надо? Надо! Они же для всех сразу и в расчете на лучшее будущее! А церковь почему-то этого совершенно не понимала, и относилась без малейшей любезности!

Преследовала, гоняла, ловила, ну и по результатам могли и казнить. Впрочем, знающих это совершенно не останавливало.

– …вчера вскрывал – интересные изменения. Адан, ты вряд ли поймешь, это специфика, но мне кажется, что такой человек может идеально видеть в темноте. И сильнее, чем обычный мужчина раз в пять-шесть.

– И только?

– Наверняка и что-то еще есть. Но это надо долго возиться. Анализы проводить.

– Ты будешь?

– Конечно, такой интересный случай…

Дамы – о своем, о гадючьем… или о ней?

– …кошмар в желтом?

– Моя племянница.

– Дочь Даэрона? Творец единый, дорогая! Это ужасно! Как она только посмела, как он посмел…

– Даэрон умер.

– Да что ты!

– Спился от горя, когда умерла его жена. Ну а дочь… дети за грехи отцов не отвечают. Да и Единый велел нам прощать и не помнить зла.

– Рози, ты просто образец благородства!

Антония шевельнулась так, чтобы впилось еще больнее. Сжала зубы.

Сволочи!!!

– Ты же понимаешь, Барба, девочка не виновата. Пусть поживет… потом найдем, куда пристроить.

СУКА!!!

Взрыв смеха перекрыл слова дам. И это к большому счастью для Антонии. Выдержка у некромантов небеспредельна, знаете ли! Темный источник сильно влияет на сознание.

Жестокость и жесткость, рассудочная холодная ярость, гнев – это все его производные. И недооценивать их не стоило.

Антония перевела взгляд на молодых людей и увидела, как Эудженио, склоняясь, целует руку Альбе.

– Ритана, быть такой, как вы – это преступление. Столь умна, сколь и прекрасна – невозможно!

– Почему же это преступление? – воркующим томным тоном поинтересовалась Альба.

– Потому что вы одним своим присутствием разбиваете мужские сердца.

Да.

И сердце Антонии – тоже. Вот возьмет – и расколется хрупкой звонкой льдинкой… как же это бывает больно!

И всегда не ко времени…

Но что ей еще остается делать? Антония прикусила губу. Пусть больно. Она выдержит. Она справится…

Ужин.

Тоже в своем роде священнодействие. Все расписано от и до, все роли разыграны… Амадо провожал к столу Паулину, Эудженио, разумеется, Альбу. Вместе они смотрелись так, что Антония до крови прикусила щеку с внутренней стороны… не вечер, а сплошная симфония боли! То физической, то душевной… да что ж это такое?!

Больно же!

Всерьез!!!

Ритану Барбару провожал хозяин дома. Тони не удивилась бы, если бы для нее не нашлось места, или ей пришлось бы идти одной, позади все, но на помощь неожиданно пришел тан Эрнесто.

– Адан, ты позволишь мне сегодня побыть вдвойне счастливцем?

– Эрнесто?

– Я позволю себе предложить руку не только твоей очаровательной супруге, но и твоей чудесной племяннице. Надеюсь, обе дамы мне не откажут? Ритана Розалия? Ритана Антония?

Антония посмотрела с благодарностью.

Все же… она сознательно шла на все это, но кто сказал, что от этого менее больно? Еще как больно!

Она дождалась согласного кивка тетушки – и едва коснулась локтя мужчины кончиками пальцев. И плохо представляла, как это должно быть, и… страшновато.

Никуда не делся легкий холодок, бегущий по позвоночнику в присутствии темного мага. Никуда.

Интересно, это потому, что свой источник она прикрывает? Или есть другие причины?

Теплая ладонь легла сверху на ее ледяные пальцы. Каким-то образом, продолжая говорить комплименты ритане Розалии, тан Эрнесто бросил на Антонию веселый взгляд.

И даже улыбнулся украдкой.

Не пошло, типа – красотка, погуляем?

А как-то очень по-дружески. Словно говоря: я понимаю, что тебе сложно. Мне тоже. Ты держись.

Антония опустила глаза.

Нельзя. Нельзя, чтобы кто-то смотрел за ее маску. А темные маги – проницательны, иначе им не выжить.

Конечно, ее место оказалось в конце стола.

Конечно, на нее не обращали внимания. С ней никто не заговаривал, кроме тана Эрнесто, который несколько раз спрашивал о какой-то чепухе.

И конечно, все это было правильно. Так и было задумано.

Но почему же так больно?!

А больно было настолько, что Антония даже не обращала внимания на попытки Барбары ее укусить. Механически ковыряла кусок мяса. Механически отвечала на все вопросы. И так же механически поднялась из-за стола…

После отъезда гостей ритана Розалия подозвала к себе племянницу.

– Умничка, Антония.

– Благодарю вас, тетушка Розалия.

– Ты понимаешь свое место. Смотри, дальше не забудь его.

– Да, тетушка Розалия.

– Молодец. Можешь идти к себе, и помни – завтра мы едем в храм. Михелито, дорогой, как ты думаешь, что за человек этот Эудженио?

– Надо наводить справки, дорогая. Валеранса – старинная семья со множеством потомков, а в столице он раньше не был.

– М-да… спросить бы у Барбы, но ведь и соврать может… она, кстати, тоже из Валеранса.

– Если это – ее племянник? Я попробую узнать по своим каналам, а ты попроси отца, хорошо?

– Конечно, дорогой. Альба, детка, я вижу, что молодой человек тебе понравился…

– Очень! Мама, правда же, мы красивая пара?!

Дальше Антония уже слушать не могла. И как могла быстро сбежала в свою комнату.

Упала на кровать, лицом в подушку, потом вытащила ее – и ударила кулаками.

Раз, второй, третий… да что ж такое?!

ЗА ЧТО?!

* * *

Отец Анхель встретил дам приветливо.

– Ритана Розалия, мое почтение. Рад видеть вас в храме. Ритана Антония, мое почтение.

– Отец Анхель, благословите.

Под благословение подошла и Антония. Получила свое, уже вполне уверенно отвечая на ритуальные слова святого отца, чем заслужила одобрительный взгляд. И отец Анхель посмотрел на ритану Розалию.

– Что-то случилось, чадо Творца? Вы кажетесь взволнованной, ритана?

– Да, отец Анхель. Вот, посмотрите, нет ли зла в этой вещи?

Саше опустилось в протянутую сухую ладонь.

Отец Анхель поднес мешочек к лицу, понюхал.

– Травы… вы позволите оставить вас на пару минут, ритана?

– Да, конечно. Мы пока помолимся…

Но молитва не удалась. Отец Анхель оказался достаточно быстр. Не две минуты, но и не двадцать. Минут десять, не больше.

– Это артефакт. Слабый, но работающий. Травы, соль, заговор, сделанный темным магом.

– Отец Анхель, это безвредно?

– Эта вещь не несет зла. Чтобы разобраться, что именно за наговор, нам нужно больше времени. Но сразу видно, что это сделано ко благу.

Ритана Розалия вздохнула. И сдала племянницу с потрохами.

– Вчера у нас в гостях были Риалоны. Вы знаете, что тан Риалон – сильный темный?

– Да. Проявленный, активный…

– И я плохо реагирую.

– Да, ритана. Я вам искренне сочувствую…

– Этот артефакт мне дала Антония. И он помог. Я не испытывала никаких неприятных ощущений… ну, почти. Разве что когда тан Эрнесто взял меня под руку, чтобы проводить к столу, стало немного неудобно. Но по сравнению с тем, что было – небо и земля.

– Ритана? – повернулся отец Анхель в сторону Антонии.

Та скрываться не стала и честно повторила и про состав, и про свойства.

– Говорите, соль должна лежать под порогом храма?

– Иначе ничего не получится. Я очень мало знаю о магии, отец Анхель…

– И все же знаете, ритана.

– Сложно быть Лассара – и не знать, – развела руками Антония. – От некоторой нечисти можно обороняться, насыпав вокруг соли. Или серебра.

– Да, об этом все знают.

– Здесь – то же самое. Ладанка действенна при прикосновении к коже, как бы – человек в защитном круге. Темные маги не нечисть, но их эманации подавляют. Артефакт слабый, но для такой защиты его более чем достаточно.

– Нам надо изучить его подробнее, ритана.

– Я могу оставить амулет в храме, – согласилась ритана Розалия. – Но если он безопасен, смогу ли я получить его обратно?

– Ритана Антония, вы сможете сделать такой же амулет?

Антония покачала головой. И даже не солгала.

Сделать в точности такой же – нет! У нее все равно получится чуточку, но по-своему. Не так, как у Долорес. Любая работа индивидуальна….

– Нет, отче. Я не смогу. Но могу отдать рецепт в руки храма. Это несложно, не опасно… разве что долго. Соль надо год держать – это самое малое.

– И вы ее год выдерживали?

Антония вдруг улыбнулась. Широко и искренне.

– Долорес всегда несколько горстей держит под порогом храма. Так, на всякий случай. Она туда раз в год ходит, не чаще. Проверить, посмотреть… взять горсточку, положить. Есть запасы.

Отец Анхель оценил и улыбнулся.

– Хорошая идея, ритана. Да, я бы хотел получить рецепт. И слова наговора.

– Вот они, – Антония передала ему лист бумаги. Специально сегодня с утра попросила у тетки и записала все, что надо сделать.

И собрать травы, и измельчить, и наговорить…

Темный источник?

Ну что поделать, какой есть, тем и пользовались.

– А светлый источник может попробовать сделать нечто подобное? Ритана, вы не пробовали?

– Отче, да откуда ж мы мага бы взяли? – удивилась Антония. – Чтобы на наши земли приехал, да еще и работал с Лассара…

Мужчина понял и улыбнулся.

– Храм благодарен вам, Антония. Как вы исполняете свое покаяние?

– Я учу молитвы, – честно созналась Антония. – Мне сложно, но я справлюсь.

– Старайся, чадо. Верь, это пойдет лишь во благо для твоей души. А артефакт я вам верну, ритана. Скажите, если его развязать – и завязать заново, силу он не потеряет?

– Мы не пробовали, – пожала плечами Антония. – Наверное, потеряет. Все же это получится разрушение и новый артефакт.

– Вот как… и все же храм благодарен вам, ритана.

Антония понимала, что отец Анхел заинтересуется.

Что с ней захотят побеседовать. И узнать, нет ли еще чего полезного и интересного. Но…

Это был один из ее шансов! И отказываться было глупо!

* * *

– Ритана Розалия, скажите, пожалуйста, могу ли я попробовать погулять по городу?

Антония воспользовалась тем, что ритана была довольна визитом в храм, и решила попробовать. Тетушка нахмурилась.

– Просто гулять по городу?

– Да, ритана.

Женщина нахмурилась еще сильнее.

– Это не лучшая идея, Антония. Это – столица.

– Мне тяжело в доме, ритана Розалия. Я привыкла к другому.

Антония выглядела так печально, что ритана смягчилась.

– Я понимаю, в провинции все не так жестко. Но и ты пойми меня правильно. Одинокая девушка, на улицах столицы, более того, провинциальная девушка… это может плохо кончиться.

– Я понимаю, – поникла Антония. – Но может… я хотя бы по одной улице погуляю? Или как-то… я не прошу брать меня в лавки, но может, я смогу ходить с прислугой за продуктами? К примеру?

– С прислугой?! За продуктами?!

– Конечно, это не принято. Но я ведь приехала из провинции и совсем не знаю столицы. Где, что, как, сколько…

Ритана Розалия задумалась.

Это верно, Антония была типичной провинциалкой. И что было с ней делать? Запереть в доме? Но она права. Хозяйка должна проверять слуг, контролировать их, а как? Если она ничего не знает, не умеет… да и тяжело ей, действительно. И девушка вроде неглупая.

С другой стороны, если она ввяжется в неприятности, ее всегда можно убрать. С полным на то основанием.

С третьей – послать с ней слуг, которым ритана доверяет. Потому как Антонии она тоже пока не верит до конца. Пусть посмотрят на нее в другой обстановке…

– Я скажу Дите. Будешь ходить с утра на рынок вместе с поваром, закупаться. Заодно научишься разбираться в продуктах, выбирать лучшее для стола, узнаешь цены, посмотришь на столицу…

Антония засияла ясным солнышком. Даже прыщи не помешали.

– Тетушка Розалия! Благодарю вас! Обещаю, вы не пожалеете о своей доброте!

Если тетушка и жалела, то вслух она об этом благоразумно не сказала.

Ни к чему.

* * *

– Где девчонка?

У говорящего явно были какие-то проблемы. Или «волчья пасть», или «волчья суть»…

Голос его звучал… достаточно странно.

Так могла бы говорить змея, которая обрела голос.

– Неизвестно, тан.

– Почему? Вы ее упустили?

Теперь в голосе было еще и обещание страшных кар. Собеседник невольно поежился.

– Не знаю, тан. Дома ее нет, а арендаторы тоже исчезли. И наши люди, которые были туда посланы – пропали.

– Арендаторы исчезли?

– Я неверно выразился, тан. Сгорели два коттеджа. В одном из них найдены два трупа. По слухам – арендаторов.

– Так… а наши люди – пропали?

– Да, тан.

– В этом есть нечто странное. Я хочу, чтобы вы разобрались в этом случае. И нашли девчонку.

– Да, мой тан.

Мужчина жестом отпустил подчиненного и задумался, глядя в камин. Пляска огня завораживала, успокаивала…

И где может быть эта девчонка?

Нет, неизвестно…

Раздражает… просто невероятно раздражает! Его планы нарушены. И кому-то придется за это ответить. Да, кому-то придется…

Глава 4

На следующее же утро, еще до рассвета, в комнату Антонии постучали.

– А? Войдите?

В дверь просунулся хорошенький носик Риты.

– Сеньор главный повар сказал, что выходит через полчаса! Поторопитесь, ритана!

– Полчаса?! – подскочила ритана.

– Пока все самое лучшее не разобрали.

Этого Антония уже не слышала. Она металась по комнате, пытаясь одновременно одеться, причесаться и умыться. Рита хихикнула – и прикрыла дверь.

Внизу Антония оказалась через двадцать минут.

Старший повар был похож на помидор. Толстенький такой, краснощекий, кругленький…

– Ритана Антония, доброе утро.

– Доброе утро, сеньор…

– Фарра, – шепнула оказавшаяся рядом Рита.

– Доброе утро, сеньор Фарра, – тут же поправилась Антония. Колючие кругленькие глазки повара оглядели ее без особой приязни. Точно так же, без приязни, смотрели на нее два лакея, которые обычно сопровождали повара на рынок. Хулио, с большой тачкой, в которую было погружено несколько корзин, и весьма недовольный жизнью Роман.

– Ритана, я понимаю, что вы благородная. Но на рынке прошу мне не мешать и стараться…

– Вести себя потише. И как обычная сеньорита, – согласилась Антония.

Она надела одно из привезенных с собой платьев, и сейчас на благородную даму вовсе не походила. Простое черное платьице в горох могло бы прекрасно смотреться на служанке. И дело даже не в цвете, а в старомодном фасоне и дешевом ситчике, который на него пошел. Благо, на улице стояло начало лета, было тепло и уютно.

На голову Антония повязала косынку, так, как это было принято у крестьян. Стянула на лицо ровный край, закрывая лоб почти до бровей, завязала узел на затылке, свободный конец подвернула так, чтобы волосы были полностью под тканью. Самое то, что нужно.

– Хорошо бы, ритана Антония, – не поверил повар.

Антония пожала плечами.

– Сеньор Фарра, я постараюсь не доставлять вам неприятностей. И пожалуйста, называйте меня Ритой, пока мы будем на рынке.

Повар несколько секунд смотрел на нее, а потом ухмыльнулся.

– А что… хитро. Если кто и услышит – то ли имя тебе, то ли титул… хорошо, рита… на. И если что не так – не обессудьте.

– Спасибо вам, сеньор Фарра.

– Спасибом корзинку не наполнишь. Идемте, рита… на.

Четверо человек, повар, Антония и два лакея – Хулио и Роман, вышли из дома.

* * *

Рынок!

Как же Антония любила рынки!

Яркие, веселые, шальные, разноцветные…

Запахи накатывают и оглушают, сбивают с ног, запах квашеной капусты мешается с запахом духов, шелка – с дерюгой, нищие с богачами, повсюду снуют вездесущие воры…

Кричат торговцы, привлекая покупателей, кричат сами покупатели, вот, идет торговля…

– Да вы что! Рыба тухлая!

– Свежайшая! Только вчера плавала!

– В канализации?! Вот туда ее и спусти, а мне дай вон того окуня, которого под прилавком прячешь!

Антония с огромным удовольствием глазела по сторонам. Сеньор Фарра посмотрел на девушку, потом вздохнул и вдруг купил на лотке пирожок. Теплый, еще горячий, с яблоком.

– Кушайте, рита… на. Небось, не завтракамши… это мне ничего, а вас-то сейчас ветром снесет.

– Благодарю, сеньор Фарра, – Антония впилась зубами в пирожок.

Вкусно!

– Да вы с ума сошли! Реал за фунт чая?! Я курицу за эту цену куплю!

– Вот и заваривайте ее вместо чая!

Сеньор Фарра приценился к крупам, к муке…

– Первый сорт!

– Да что ты?! А чего такая тяжелая?!

– Смеяться изволите, сеньор! Не мука – россыпь!

– Тогда гирю из нее вытащи! А то слишком мешок тяжел для россыпи, небось, водой смачивал?…

Крики, шум, гам…

Антония оглядывалась по сторонам.

Да, здесь ей было хорошо и уютно. Эх, не уезжала бы она из Лассара, сейчас покупала бы продукты для себя и Долорес. Торговалась бы, понятно…

– Сеньор Фарра, список есть, что нам нужно?

– Конечно. Специи нужны, рита… на. Разбираетесь?

– Не особенно, – не стесняясь созналась Антония. – А вот овощи купить могу. Птицу могу…

– Овощи, говорите?

Антония кивнула, ожидая проверки. И не ошиблась.

– Лук нужен. Сладкий, но лежкий. Сможете выбрать?

Антония уверенно подошла к прилавку.

– Так… эта связка нам не нужна. Слишкомсильный запах. А вот здесь лук подгнил – видите, у основания. Явно с корешков что-то счищали. И этот мне не нравится – видите, шелуха тусклая, и вот, влажные участки, их просто внутрь заплели…

– Да вы что, сеньорита!

– А я вот сейчас любую луковицу очищу по своему выбору. Если она не окажется подгнившей, я ее лично куплю и съем. А если окажется – вы ее съедите? С гнильцой, – предложила Антония. И уверенно взяла в руку следующую луковицу. – И этот лук мне не нравится. Крупный, но легковат, теперь внутри пустой…

– Сеньорита!

– Проверим? – мило улыбнулась Тони.

– А вот этот лук вам нравится? – скрипнул зубами продавец, вытаскивая из-под прилавка косицу некрупного красного лука.

Антония ловко ощупала его, осмотрела…

– Сойдет. Сколько?

– Реал! – злорадством на лице торговца можно было лук вместо масла заправлять.

– Это за косицу – или за весь товар? – Антония и глазом не моргнула, начиная торг. Сошлись на десяти песетах за косу, взяли три штуки за реал – и разошлись друзьями. Ну как – друзьями?

Кажется, под конец торговец готов был лично скормить девушке весь свой товар. Но разве это не проявление истинной дружбы? Когда для друга – ничего не жалко!

Сеньор Фарра улыбался в усы.

– Доводилось торговаться, ритана?

– Дома у меня слуг не было. А кушать хотелось… так дешевле, чем по луковице покупать.

– И то верно. Вижу, разбираетесь. Купите, вот, морковку, свеклу, репу и капусту. Картошку хорошо бы и зелени. Роман, давай со мной и корзины возьми. Хулио, тачку захвати и сходи, помоги выбрать. И приходите к ряду со специями, я там буду.

– Сколько надо?

– А вот по мешку, лучше даже по два, если хорошую найдете. Тыква нужна, штук десять. Начало лета, приличных овощей днем с фонарем не разыщешь.

Антония кивнула, но вдоль ряда пошла.

Тыквы ей приглянулись почти сразу, крепенькие, рыженькие, пухлощекие, хоть ты их сейчас на картину и натюрморт рисуй. Но осмотрела девушка каждую и принялась торговаться, сбивая цену. Постепенно нашла и остальное…

Хулио следовал за ней. Не помогал, но и не мешал. Только один раз поворошил морковку, хотя Антония так и так весь мешок перерыла и штук шесть подгнивших выбросила, и одобрительно кивнул. Второй раз он вмешался, когда с Тони потребовали два реала за мешок свеклы. И сообщил, что за такую цену два мешка купить можно.

Антония приняла слова мужчины к сведению. Мешков и купили – два. Свеколка была мелковатой, но хорошей. Не вялой, не гнилой, пахла правильно…

– Да что ж ты делаешь, охальник?!

Антония охнула и кинулась на помощь пожилой сеньоре, которую толкнул проходящий мимо мужчина. А поскольку здоров был мужчина, аки бык, то и женщину он к своим ногам поверг одним движением плеча.

– Сеньора, вы в порядке? Обопритесь на меня и вставайте…

На вид женщине было лет около пятидесяти. Темные волосы с проседью, смуглое загорелое лицо, аккуратное черное платье. Волосы собраны в узел на затылке и на нем, с помощью булавок, закреплена шляпка. Небольшая, словно блинчик.

– В порядке, сеньорита. Ух, оглашенный! Носятся тут, как вечером зенки зальют, так с утра ничего и не видят!

Антония помогла женщине отряхнуть юбку и улыбнулась.

– Может, вам еще чем помочь?

Женщина прищурилась, но отказываться не стала.

– Я смотрю, ты со спутником?

– Да, сеньора.

– А у меня ноги уже не те. И годы мои уже не те… если я сейчас мешок муки куплю, не завезете ко мне на дом?

– А где вы живете, сеньора? – осторожно уточнила Антония.

И отказывать женщине не хотелось. Но и топать через весь город она никого не заставит, можно даже не сомневаться.

– Калле Тарралонга, двадцать пять.

– Ой…

Антония удивленно посмотрела на женщину.

Ну да, городской особняк ее родственников тоже стоит на калле Тарралонга. Только номер – два.

А двадцать пять – это в конце улицы… это она договорится с сеньором Фарра.

– А что удивительного? Не одни ж там богатеи обитают!

Антония и не удивлялась.

– Я у родственников живу. Рядом. Калле Тарралонга, два.

– А то я не знаю. Эва, на спутника своего посмотри, кривится весь, как луку облопался!

Антония посмотрела на Хулио.

И верно, лакей кривился, но не спорил. Но происходящее ему явно не нравилось.

– А все потому, как быдло, – припечатала бедолагу сеньора. – Тан Адан как меня встречает, так и здоровается, и кланяется. А этим, вишь ты, не по норову, что кто-то беден, а не пресмыкается. Услужающая порода, весь мир бы в холуи загнать, да не получается.

– Сеньора, я вас прошу не оскорблять моего спутника. Тем более что вы неправы.

– Ишь ты… а не мала судить, кто прав, а кто не прав?

– В самый раз, – отрезала Антония. – Чтобы не оскорблять человека, которого о чем-то прошу.

Сеньора захихикала.

– И то верно. Ладно, прости, милок. Знаю, меня не любят, да мне любви и не надо. А вот муки мешок – пошли, сейчас сторгуем да и погрузим.

Хулио закатил глаза, вопрошая Творца – за что? Но поскольку Творец был занят, отправился грузить мешочек с мукой. Скромный такой, фунтов^[240] на сто…

Вопреки опасениям Атонии, сеньор Фарра не разозлился.

– Сеньора Маркос? Эта может…

И видя, что только Антония не поняла, в чем суть, пояснил:

– Сеньора Маркос – заноза для всей калле Тарралонга. Как увидите – так поймете, ритана. Так… морковка хорошая, свеколка…

Тележка была нагружена до краев.

Потом так же, до краев, нагрузили корзины. Антония – и та несла корзинку со специями и травами. Но возвращались они уже другой дорогой.

– Смотрите, ритана, – сеньор Фарра показал Антонии кивком головы на стоящие дома.

М-да…

Понятно было сразу. Именно это и есть – калле Тарралонга, двадцать пять.

И понятно было, почему кривился лакей.

Вот представьте себе – зубы.

Белые, ровные, чистенькие… и вдруг один зуб, хотя бы и с краю – гнилой! Черный, с дуплом и язвами!

Вот именно такое впечатление и производил этот дом.

Старый, в два этажа, с небольшой башенкой – так уже лет двести не строят, и с крохотным же балкончиком, который держался только чудом. Потемневшие от времени камни, старая черепица, поблекший от времени навес…

И вывеска над входом. Старая же, с почти неразличимыми буквами.

«Лавка антиквариата «Монисто».

– Лавка… антиквариата?

– Да, ритана.

Сеньор Фарра сделал несколько шагов и постучал в дверь лавки.

– Открыто!

Тихо звякнул колокольчик.

– Сеньора Маркос, куда муку поставить?

Антония смотрела во все глаза. Перед ней словно бы гостиная открылась. Но… захламленная до предела.

К примеру, в ней было три стола.

Шесть зеркал.

Два дивана… а уж всякой мелочи, вроде вазочек, статуэток, часов и прочего – легион! И на всем этом были написаны цены. Мелом, от руки…

При этом… Тони подозревала, что половину вещей они просто не видят. Потому что разглядеть их не представлялось возможным.

Вот симпатичный столик. Но стоит на нем три вазы, два подсвечника и несколько блюд. И он теряется. А ведь красное дерево.

И узор красивый…

Трюмо.

Но флаконов на нем – столько, что зеркала, считай, не видно. И сверху еще какая-то пакость свисает. Вроде гирлянды из тех, что на елку вешают. Но пыльной – жуть!

Хозяйку долго ждать не пришлось.

– Муку привезли? Это хорошо, заносите…

Хулио послушно взвалил себе мешок на плечи – и пошел, куда сказано. Антония невольно посмотрелась в зеркало.

Старое стекло было пыльным и мутным, лица было почти не видно. Тряпку бы, да протереть все…

– Благодарствую, – хозяйка в этот раз не язвила и не пыталась укусить. – Удружили… легкой вам дороги. А ты, ритана, заглядывай, как мимо проходить будешь.

Антония посмотрела с удивлением.

– Вы…

– Нет, не знаю. Только что ж я – темный источник не увижу? – хохотнула хозяйка. – Небось, старшенького дочка? Даэрона?

Антония медленно кивнула головой.

– А ты не удивляйся, и я молодой была… ох и парень был! Да и история… по нему все бабы с ума сходили, а он некромантку выбрал! Как такое забудешь? Ты на нее, кстати, и похожа. Когда волос не видно… та светленькая была.

– Все верно, сеньора.

– А раз верно – заглядывай в гости, ритана. Чайку попьем, о предках посплетничаем.

Сеньора рассмеялась дребезжащим смехом и достаточно бесцеремонно принялась подталкивать гостей к выходу.

Антония не возражала. Интересное знакомство…

– Сеньор Фарра, а вы можете мне рассказать про сеньору Маркос? Пожалуйста?

До дома было идти минут десять, и повар не стал отказываться. Тем более продукты девушка купила хорошие, денег сэкономила, корзину несла без возражений, а что старой ведьме на крючок попалась – не одна она такая. Не первая и не последняя…

– Так-то она не сеньора, а сеньорина Маркос. Просто уж забылось за давностью лет.

– А…

– Луиса Каталина Маркос. Сестра у нее тоже есть, кажется, Хелена Каталина, я уж не упомню. Давно дело было. Мужика две девчонки не поделили, да и разругались вдрызг. Младшая с ним сбежала, старшая осталась, да и лавку унаследовала. Отцу, вишь ты, тоже не понравилось, что дочка на какого-то проходимца польстилась. То ли на актера, то ли на жонглера – уж и не упомню. Но уехала. Магазин этот на своем месте уж лет сто находится, как бы не больше, и держит его шестое поколение Маркосов…

– А ремонтировало его какое поколение? Четвертое?

Сеньор Фарра от души хохотнул.

– Примерно так. Старый Маркос… именно, что старый и был. Ему не до того было. А дочка его… не знаю уж, на что она живет, но как-то концы с концами сводит.

– Худо-бедно?

– Вот и оно-то, ритана, что худо и бедно. Сами видите. А предлагали ей домик продать – так в крик. Шуму, визгу… здесь ее предки жили, здесь и она умереть желает…

– А соседям, понятно, дом не нравится.

– Сами видите, ритана.

Ритана видела. Действительно… в богатом квартале, на богатой улице, магазинчик был, как бельмо на глазу.

– А…

Сеньор Фарра понял вопрос до того, как он прозвучал.

– Нет, ритана. Род такой… то ли она что умеет, то ли не умеет, но связываться никому неохота. Знаете, есть такие люди – глаз у них дурной…

Ритана знала.

То ли он украл, то ли у него украли… вот Долорес, кстати, такой славы старалась избегать. И Лассара тоже. Хотя им – избегай, не избегай, темный род – и все этим сказано. Дурная слава за ними не бегает. Они с ней давно сжились, срослись, даже сроднились…

– А церковь?

– Не пойман – не ответчик. Глаз там, ухо – у нас просто так людей на улицах не хватают.

С этим Антония тоже была согласна.

– Как вы думаете, сеньор Фарра, стоит мне к ней зайти в гости?

– Сложно сказать, ритана. Дело такое, что старой ведьме в голову взбредет – никто не знает. Может, хорошее, может, и не особо…

Антония задумчиво кивнула.

– Спасибо, сеньор Фарра. Вы не будете возражать, если я еще раз с вами за продуктами схожу? Или… почаще?

– Рад буду, ритана. А тан знает?

Антония кивнула.

– Тан Адан и ритана Розалия в курсе, что я буду ходить с вами. Мне же надо научиться выбирать продукты, чтобы гнильем не кормили?

– Конечно, надо, – согласился мужчина. И хитро улыбнулся еще раз. – Конечно, ритана.

И потянулись дни.

В храм Антония сходила со всей семьей – в воскресенье. И…

Там был – ОН!

Стоял, улыбался Альбе Инес…

Говорят – мужчина не может описать любимую женщину. В чем она была одета, как выглядела… для него то неважно! Она есть, и она освещает своим присутствием мир.

А Антония смотрела на Эудженио.

Какой же он был красивый…

Вот спроси – во что был одет, как причесан – не рассказала бы. Для нее мужчина словно был в ореоле света.

Приблизиться? Уже невероятно!

Дотронуться? Даже до рукава? Заговорить первой? Антония даже представить этого себе не могла. Язык словно цепями сковало.

И это она!

Лассара…

Но все было бесполезно! Все…

Антония могла только стоять и смотреть. А мужчина, которого она, кажется, полюбила, подошел к Альбе, поклонился ритане Розалии, поцеловал дамам ручки, сделал комплимент Паулине…

Антонии комплимента не досталось. Небрежный взгляд, улыбка…

Девушка покраснела, как клюква по осени. Но…

В сером костюме, словно мышь… прыщавая, страшненькая мышь – на что она могла рассчитывать?

Антония все понимала. Но Творец Единый, как же хотелось! Как хотелось расправить плечи, улыбнуться, показаться в своем настоящем виде… и?

А вот что потом – Антония не знала.

Язык не поворачивался. О чем с Ним можно говорить?

Но Эудженио вовсе не испытывал неловкости и сам болтал за шестерых. О погоде. О природе. Об очаровательных глазах Альбы.

О пикнике, на который обязательно надо поехать столь очаровательной девушке… и ее не менее очаровательной сестре, и матери…

Антонию он словно бы и не видел, и это всех устраивало. Кроме самой Антонии. Но – ей ли было отстаивать свое мнение?

Девушка молча сдвинулась в тень от колонны и кусала губы.

Что она может сделать, чтобы привлечь Его внимание?

Ничего…

Девушка сдвинулась еще дальше, за колонну. И просидела там все богослужение, честно не услышав ни единого слова из молитв.

Она смотрела на Эудженио.

На светлую прядь волос, падающую на чистый лоб, на точеный профиль, на очаровательную улыбку… на то, как он иногда, помогая Альбе переворачивать страницы молитвенника, касается ее руки. И девушке было больно.

На этот раз на исповеди Тони отвечала на вопросы намного увереннее. И молитвы прочла – две штуки, которые выучила. Отец Анхель от души похвалил девушку.

– Ты умничка, дитя.

Антония вздохнула в ответ. Умница, да.

А хочется – быть красавицей. И любви. И чтобы Эудженио касался ее руки…

Но сердце девушки царапнули еще раз.

Когда красавец попросил позволить ему проводить до дома очаровательную Альбу. Ухаживание было объявлено по всем правилам… и ритана Розалия дала согласие.

Но как же было больно и тоскливо Антонии, которая садилась в мобиль. Как же грустно.

Впрочем, ее настроения никто не заметил. Тетушка щебетала, как птичка.

– Барба сказала, что Эудженио не беден. Раньше он служил, но сейчас получил наследство и может себе позволить небольшой отдых. Приехал в столицу, попробовал подать прошение о переводе… куда-то в канцелярию.

– Канцелярию? Это так скучно! – надула губы Паулина.

– Ничего ты не понимаешь, дочка, – посмотрела на нее с улыбкой мать. – Запомни, с военным и по гарнизонам поездишь, и по разным местам службы, куда его начальство отправит, и денег у него мало будет, если это не интендант. А уж что мужа убить могут в любой момент, я и вовсе молчу. То ли дело – чиновник. Да и пригодится свой человек на хорошем месте. Всегда.

Паулина надула губы.

– Военная форма намного красивее.

– И все же это ненадежно. А вот для Тони можно и посмотреть военного. Если в невысоких чинах…

– Я полностью положусь на ваше решение, ритана Розалия, – бесцветным голосом произнесла Тони.

Ритана одарила ее благосклонным взглядом.

– Ты умница, Антония. Веди себя так же и дальше, будь благоразумна, и судьба твоя будет устроена.

Не с Эудженио.

Красавец и умница, перспективный чиновник должен достаться родной дочери.

А племяннице сойдет и что попроще… впрочем, Антонии ли пенять? И девушка попробовала улыбнуться.

– Я постараюсь не подвести вас, ритана Розалия.

– Можешь называть меня тетушка Розалия, – снизошла ритана. И улыбнулась, выслушивая благодарности.

Она рисковала, конечно. Но девочка оказалась неглупая, и что приятно, страшненькая. Как раз достаточно страшна, чтобы оттенять красоту своих кузин, и достаточно умна, чтобы это понимать и не протестовать. Как же хорошо, что она не вышла замуж за Даэрона!

И Розалия принялась наставлять Паулину, которая упорствовала в своей любви к военным мундирам. Военные…

Мундир – это красиво, но в него еще и человек завернут. С молодежью никогда не знаешь, что из них получится, то ли сопьются и загуляют, то ли в бою погибнут, то ли хватит ума и удачи выше пробиваться. В молодости – не поймешь. А постарше либо уже женаты, либо вдовцы с детьми, либо, если уж о вовсе высоких чинах говорить, попросту старики. Зачем за такого дочку отдавать?

Не надо!

Розалия дочкам счастья хочет. А именно – спокойной и сытой жизни за мужем. Как за каменной стеной. Как у нее самой. Понимать надо!

А то, что дома Антония подперла дверь стулом – и долго ревела в подушку, стараясь, чтобы никто не слышал всхлипываний, и вовсе никого не касалось.

Мало ли кто и почему плачет?

Может, она дом вспомнила? Или отца? Или…

Плакалось ей по другому поводу. Но о своей непрошеной любви Тони решила молчать.

* * *

Чем должна заниматься юная ритана из благополучной семьи?

Разумеется, принимать участие во всякой и всяческой благотворительности! Состоять в комитетах спасения, защиты, помощи…

Работа?

А вы считаете, что ЭТО – не работа?!

Да вы знаете, сколько хлопот у милых дам? Сколько времени занимает организовать даже один благотворительный базар? А подготовиться к нему?

А работы, которые будут продавать на базаре?

А обойти малоимущие семьи и определить, кому и какая помощь нужна? Где-то родители могут пить, где-то лениться, где-то недостаточно усердствовать с молитвами, и это все надо учитывать! Творец помогает тому, кто рук не покладает. А заодно скромен, благочестив и знает свое место.

Но это уже детали!

Важно то, что юные ританы заняты с утра до вечера. И правильно, ибо в незанятую голову тут же лезет Нечистый!

Ритана Розалия, кроме того, вела бухгалтерию семьи, распределяла бюджет, выделяла деньги на хозяйство… это кажется, что жизнь хозяйки дома легка и приятна. На самом деле она не оставляет ни минуты свободного времени.

Вот и сегодня…

Ритана Розалия решила съездить с девочками на заседание Комитета помощи неимущим. Посмотрела на Антонию с сомнением и решила уточнить.

– Антония, ты умеешь рукодельничать?

– Рукодельничать, тетя Розалия?

– Шить, вышивать, возможно, что-то еще? Плести кружева, к примеру…

Антония покачала головой. Там, где дело шло об иголках и нитках, у нее обе руки были левые. Поставить заплатку она могла, но и только. А что-то перешить! Разобраться с выкройками!

Плести кружево?!

Да, конечно, именно этим надо заниматься ритане, даже подыхая от голода.

Антония могла задать другой вопрос. Знает ли тетушка, как копать червей, как прикармливать рыбу? Умеет ли ее ловить, потрошить, запекать на костре? Может ли подбить из пращи птицу?

Сажать картошку? Или окучивать ее?

Неблагородно? А что поделать, жить как-то хотелось, а для жизни надо три раза в день кушать. А не кружева плести.

Вслух Антония этого не сказала, но в своей бездарности призналась. Ритана нахмурилась.

– Плохо… а что у тебя с почерком?

– Не могу сказать, что он хорош, тетушка Розалия.

– Переписывать книги тоже не получится… жаль. Тебе было бы полезно.

– Переписывать книги? – искренне удивилась Антония. Зачем, если дешевенькие отпечатки с деревянных досок были по карману практически всем, кроме уж вовсе бедноты?

– Мы переписываем изречения из священных книг и раздаем их беднякам, – изрекла Паулина. – Чтобы не роптали на судьбу, а несли свою ношу с достоинством.

Каких усилий Антонии стоило не расхохотаться – знала только она сама. А еще она бы знала, что сказать таким благодетелям, в пору своего голодного детства. И ни единого слова из этой речи в священных книгах не было. Предлоги разве что!

Но говорить вслух Антония ничего не стала. И попросила разрешения остаться дома и почитать книги, данные ей в храме. Все же неловко надолго задерживать такую ценную литературу… это не библиотека.

Ритана Розалия подумала – и согласилась. Действительно, дело полезное…. И опять же! Возьмешь девчонку с собой, а она и делать-то ничего не умеет, будет чучелом в углу сидеть… нет, ни к чему.

Ритана взяла себе на заметочку потом расспросить племянницу подробнее, а может, и поучить чему. И отправилась в Комитет вместе с дочками.

Антония честно читала.

Часа полтора.

Потом повторяла молитвы, как попугай.

Потом довела себя до зубной боли и, зеленая, вышла в столовую.

– Ритана, да на вас лица нет! – ахнула Рита.

Антония помассировала виски.

– Погода, наверное, поменяется. Так давит и давит…

– То-то вы вся бледненькая. Может, вам прогуляться пойти? Ритана?

– Пожалуй, – задумалась Антония. – Далеко я не пойду, страшно, а вот по улице пройтись можно. Туда и обратно, может, хоть развеюсь?

Со стороны слуг возражений не последовало.

Антония вышла из ворот особняка, огляделась – и решительно зашагала в тот конец улицы, в котором уже побывала недавно. К двадцать пятому дому.

Ей срочно требовалось пообщаться с кем-то нормальным….

Сеньора Луиса была в магазине.

Звякнул колокольчик, она подняла глаза от большой книги и увидела на пороге Антонию. Ухмыльнулась.

– Пришла? Ну, заходи, гостьей будешь.

– Благодарю, сеньора, – Антония прошла внутрь, стараясь ничего не задеть и ни за что не зацепиться. Сложно, конечно, но попробовать надо.

Старуха фыркнула.

– Было б за что благодарить. Воздух не купленный. Чая налить?

– А можно? – уточнила Антония.

– Чего ж нельзя? Проходи, садись. Может, заодно и старуху сплетнями потешишь…

– Да разве ж вы старуха? Сеньора?

Попытки Тони польстить были пресечены взмахом сухой ладони.

– О себе я и сама все знаю. Не мети хвостом, рассказывай. Тошно тебе у Араконов?

– Душно, – согласилась Антония. – Понимаю, они хорошие, добрые…

– Да только шапку из доброты не сошьешь. Даже на заплатки не пустишь ту доброту.

Антонии вдруг стало легко и уютно.

– Моя… бабушка говорит так же.

– Бабушка?

– Ну… кто-то вроде того.

– Мяу, – раздалось из темноты, и на свет вышел здоровущий кот. С кошачьей легкостью прошелся по столу, не скинув ни единого предмета, посмотрел на Антонию.

– Хорош! – искренне восхитилась девушка.

Кот был дворянином. То есть – властителем подворотен и помоек, явно. Совершенно не породистым.

Но зато обаятельным. Серо-бурым, большим, пушистым и мордастым. Умные желтые глаза смотрели в лицо Антонии.

– Сеньор Мендоса, – представила его хозяйка. – Маркус Мендоса.

Антония протянула коту руку.

– Укусит, – предупредила хозяйка. Но вместо этого кот обнюхал предложенные пальцы, мурлыкнул – и потребовал, чтобы его почесали за ухом.

– Ишь ты….

– Меня коты любят. Вот собаки – те не очень, – созналась Антония. – Темный источник…

– Ах, ну да. Я и запамятовала.

В это Антонии точно не верилось.

Запамятовала она! А еще снег вверх пошел! И маргаритки на деревьях расти начали… забавно. Она сеньору Луису видела-то второй раз в жизни. Но уже почему-то испытывала к ней симпатию. Вряд ли взаимную.

Кот прыгнул к Антонии на колени и устроился там уютным клубочком. И замурлыкал.

– Так почему ты к Араконам приехала? – осведомилась женщина, ставя на стол чайник.

– Так я еще не говорила.

– А ты скажи.

– А что меня ждало в провинции? – пожала плечами Антония. – Я и так с трудом выживала, отец, считай, все, что мог – пропил. А как дальше…

– А в столице, значит, лучше будет?

– Не то чтобы намного лучше. Я понимаю, что в Римате тротуары медом не намазаны, и молочные реки по улицам не текут. Но шансов у меня здесь все-таки больше.

– Ну… врешь ты неплохо. Так что шансы есть.

– Я? Вру?

Правда, возмущалась Антония не слишком качественно. Сложно разыгрывать дурочку перед умным человеком.

– А то я не вижу. Фу-ты, ну-ты, табуреты гнуты… это перед Араконами ты милую девочку разыгрывать можешь, им происхождение задумываться не дает. А я-то все вижу… и глаза у тебя сообразительные, и повадки… ты не в благородном обществе росла. Верно?

Антония перестала притворяться и позволила себе расслабить спину.

– Все верно. Меня просто научили… играть. Копировать тех, кто рядом, подражать…

– Это видно.

Антония напряглась.

– Всем видно?

– Ну, не знаю. Мне видно было, а уж насколько оно всем остальным… может, если человек и приглядится, тогда понятно станет. Но Араконов можешь не бояться. Ему на все плевать, лишь бы солнышко светило, Розалия слишком озабочена своим происхождением, все ей чешется кому-то доказывать, какая она вся из себя ритана, а девчонки еще маленькие. Им бы по парням да по балам… дурешки. Там тебя точно не разоблачат.

– Это хорошо, – вздохнула Антония и, уже не жеманясь, отпила чай из чашки.

– Хорошо… только вот от кого ты сюда сбежала?

– Ни от кого.

– И снова врешь. Видно же… и еще как видно!

– Правда? – погрустнела Антония.

– Мне – видно. Но у меня и у самой…

Антония подцепила на коже ладанку, которую ей нашептала Долорес, оттянула. Пригляделась.

– У вас тоже темный источник. Но непроявленный, верно?

– Верно. Мать погуляла, да очень удачно. Вот и досталось. Уметь ничего не умею, да и учиться неохота, слишком уж хлопот много, а радостей мало. Но кое-что разглядеть могу. И что ты боишься, и что маскируешься… а для чего?

– Чтобы от меня люди не шарахались.

– И не станут, не рассчитывай. Девок много, а темных источников, да еще проявленных – единицы.

Антония погрустнела.

– Тоже верно.

Если сеньора Луиса и сделала свои выводы, то озвучивать их вслух не стала.

– Ты пей чаек. И печеньки бери, а вон там, в вазочке, колотая чоколата. Угощайся.

Антония послушно утащила кусочек. Положила в рот, осторожно рассосала сладость и получила в ответ улыбку.

– Нравится?

– Она у вас совсем не такая, как в конфетах!

Конфеты Антония не любила за приторную сладость. А тут чоколата была на грани горечи. Но почему-то еще более вкусная. Чувствовался вкус собственно чоколаты, не щедро насыпанного в нее сахара…

– У меня знакомая есть. Сама бобы перетирает, сама варит.

– Вкусно.

– Кушай на здоровье.

– Сеньора Луиса, а чего это вы меня так приваживаете? – хитро поинтересовалась девушка.

– А чего б не приваживать? Девка ты неглупая, а мне и поговорить тут не с кем. Вокруг одни сплошные аристократы, хоть ты не плюйся, обязательно в тана угодишь!

– Ага, и подруг у вас нет, и друзей…

– Знаешь, какой самый серьезный недостаток моего возраста?

– Какой?

– Половина друзей уже померла, а оставшимся внуки помереть спокойно не дают.

Антония хмыкнула, но уточнять, где внуки сеньоры, не стала. Проявила деликатность. Впрочем – зря. Сеньора все поняла и разъяснила честно.

– Мне и в молодости замуж не хотелось, и в зрелости не тянуло. А уж в старости и вовсе глупо.

– А…

– Дети? Не получились. У меня их вообще быть не может.

– А…

– Не рассказывали о таком в твоей деревне?

– О чем именно?

– Почему так мало темных магов?

– Н-нет…

– Подумай сама. Активный темный источник – уже испытание для окружающих.

Антония вспомнила, как ее тетка вела себя с таном Эрнесто – и кивнула.

– Ну да. Наверное…

– У тебя-то, я смотрю, защита?

Антония кивнула.

– Да.

– Давно, если не секрет?

– Нет. Не очень.

– Вот, это тоже заметно. Итак, активный темный источник вообще мужчинам сильно мешает. Поди, пообщайся с дамой, которая от тебя шарахается. Разве что самые жадные соглашаются. Но дети у них рождаются… не особо сильные. Если вообще одаренные.

– Понятно.

Антония читала нечто подобное. Но в библиотеке Лассара все это было изложено так заумно… пока до сути докопаешься – озвереешь.

– Обычно бывает ровно наоборот, когда у бабы в предках темный затесался, и у мужика, а сами они вроде как обычные, иногда и без источника, а ребенок вдруг возьми, да и родись темным. И вот ему пару найти сложно. Дело в том, что темные-мужчины – у них все нормально. И детей делают, дай дорогу, и с бабами им в удовольствие. А вот у женщин-темных часто встречается бесплодие.

– Ох…

Антония поежилась.

Не то чтобы она хотела детей вот прямо сейчас. Но она же Лассара!

Последняя из!

Если она не сможет иметь детей, ее род пресечется! И все ее предки… она всех подведет. Вот что страшно!

Говорят – гордись своими предками! А что ты сделал, чтобы они тобой гордились? Антония могла хотя бы детей родить… или – не могла?

– У тебя, скорее всего, все нормально. Это когда отец – темный, а мать нет, вот тогда у бабы может быть бесплодие. А когда оба родителя обычные, или когда мать темная, обычно все в порядке. А если еще и отец одаренный…

Антония выдохнула.

– Тогда – да. А это можно как-то проверить?

– В храме.

Антония кивнула.

– Я проверю. Спасибо огромное.

С Долорес они почему-то на эту тему не говорили. К слову не приходилось.

– Вот потому темных магов и мало. Кстати – если ты себе такого найдешь, дети у тебя точно будут сильными темными. Так что – смотри.

Антония медленно кивнула.

Вот ей совершенно не хотелось искать темного мага. Она знала, кого ей хочется. Но…

– Я смотрю, уже кто-то к сердцу припал?

Антония опустила глаза.

– Мне там делать нечего.

– А что так?

– На земле живем. На него тетка уже глаз положила для моей кузины.

– Так отбей! Дел-то!

Антония покачала головой.

– Мигом из дома вылечу. А мне сейчас и идти некуда, и жить особо не на что. Хотела травницей куда устроиться…

– А диплом у тебя есть?

– Диплом?

– Это город, девочка. Здесь без диплома об окончании курсов тебя просто никуда не возьмут. Разве что полы мыть. Прислугу нанимают – и то ее сначала в агентствах учат. Как подать, как положить, как принести – встать – сказать… а ты как думала?

– Но травы-то я знаю!

– И никого это интересовать не будет. Без бумажки – ты букашка.

Антония на минуту понурилась.

– А закончить эти курсы можно?

– У тебя есть на это деньги?

– Эммм… честно говоря – нет. Наверное. Это дорого?

– Смотря что ты хочешь.

– Я травы знаю. И за больными могу ухаживать…

– Это тебе для лекарок курсы нужны… я не узнавала точно, но думаю, около ста – ста пятидесяти реалов.

Антония ахнула.

Цена для нее была неподъемной, о чем она честно и сказала.

– Ну так… попробуй, заработай денег, а потом и на курсы иди.

– Интересно, где я смогу столько заработать?

– У родственников попроси.

– Курсы не помогут мне выйти замуж.

– Кто знает, кто знает… они такое любят. Прихвастнуть…

Антония вздохнула.

Любят-то любят. Но вряд ли раскошелятся.

– Можно я еще приходить буду? Пожалуйста?

– Приходи, мне не жалко. А если еще поможешь пыль на шкафах вытереть – вообще благодарна буду. Возраст у меня уже не тот, по лестницам порхать…

Антония кивнула.

– Тряпку дадите?

– И лестницу дам. Вон, в углу…

Это был честный размен. Они поболтали, и Антония понимала, зачем ее приваживают. Действительно, тяжело старухе. А если еще и темный источник…

Она-то не чувствует, и вообще, ей все равно. А кто другой? Да и характер к источнику прилагается не самый шелковый. Понятно, слуги и помощники с бабкой и не уживаются. А так – все честно.

Ее чаем напоили, она пыль протерла.

Никакой благотворительности.

Вот уж что Антония ненавидела пуще тараканов!

Держись, пыль! Мы с тряпкой уже идем к тебе!

К возвращению родственников Антония уже была дома. Честно рассказала тетушке, что выходила погулять по улице, но нагоняя не заработала. Она же не пленница, а в неприятности не ввязалась, проблем нет… ну так что же?

Не держать ведь девушку взаперти?

Да и не удержишь. Возраст такой, лучше где-то и припустить, чем потом получить взрыв и срыв.

А еще…

На заседание клуба заходил Эудженио. И на Альбу он смотрит очень ласково…

Ритане Розалии попросту было не до племянницы.

* * *

Нотариус – профессия сложная.

Надо не просто знать законы – надо идеально знать законы.

А еще надо уметь их применять, надо быть очень педантичным, въедливым, внимательным, надо уметь отстаивать свое мнение, надо, надо, надо…

Александр Мария Авиель был именно таким человеком. Невысокий, кругленький, рано полысевший, в огромных очках с роговой оправой, он совершенно не производил впечатления опасного человека.

Но!

Стоило ему найти в документах… нечто – и он вклещивался в ошибку с энергией голодного кровопийцы! И не отпадал, пока не высасывал из нее весь сок. Всю пользу…

Единственное, что раздражало почтенного нотариуса, что вносило нотку горечи в его вдохновенную работу и добавляло ему проблем – это клиенты.

Вот клиентов мэтр ненавидел. Хотя обожал свою работу.

Почему так?

Потому как человек – существо отвратительно непредсказуемое и вздорное. Сегодня он хочет одного, завтра другого, послезавтра – третьего… а кому, спрашивается, разбираться?

Нотариусу.

Только выбрал наилучший вариант, отработал его, проверил, восхитился красотой решения – и нате-здрасте!

Начинай сначала, съел козел мочало!

Вот как работать с этими людьми?!

Просто невыносимо…

Человека, который постучался к нему в дверь конторы, мэтр классифицировал сразу.

Пакость обыкновенная. И просить будет тоже о какой-то пакости. Хотя казалось бы – почему?

Стоит на пороге симпатичный мужчина лет тридцати, каштановые волосы, карие глаза с длиннющими ресницами, лицо – хоть сейчас на обложку книги и бабам показывать, весь тираж раскупят, улыбка…

И чего улыбается?

И нет! Ни при чем тут банальная зависть пожилого колобка к молодому красавцу! Ни при чем, сказано! Цыц!

– Что вам угодно, сеньор?

– Сеньор Авиель?

– К вашим услугам.

Хочешь, не хочешь, но упускать клиента – это расставаться с деньгами. А это грустно.

– Сеньор Авиель, у меня к вам серьезная просьба, можно даже сказать – личная.

– Слушаю?

– Я являюсь дальним родственником Даэлис Лассара. Наши бабушки были кузинами…

Молчание.

– Из надежного источника я узнал, что моя кузина осталась совершенно одна, и приехал ее поддержать…

Молчание.

– К сожалению, ритана Лассара уехала и не оставила мне ни письма, ни указаний. Но возможно, вы в курсе дела?

– Молодой человек, с вас шесть реалов.

– За что?

– За консультацию.

Молодой человек поморщился, но деньги на стол выложил.

Александр Мария аккуратно пересчитал монеты, сгреб их в ящик стола и указал посетителю на кресло.

– Итак, вы утверждаете, что являетесь дальним родственником Даэлис Серены Лассара, а также Антонии Даэлис Лассара.

– Да, сеньор.

– Ваши документы.

– Что?!

– Ваши документы. Более того, я хочу видеть вашу родословную, или мы можем запросить ее из архива, в течение часа.

Мужчина замялся.

– Мы можем обойтись без этих формальностей?

– Можем. За десять реалов.

Красавчик со вздохом выложил из кармана еще четыре реала. Нотариус покачал головой.

– Нет-нет, не всего десять, а еще десять реалов.

– Не много ли за ваши услуги?

– Сеньор, вы всегда можете заявить в полицейском участке, что я вымогал у вас деньги.

Сеньор заявлять не захотел. И добавил еще монет, которые так же закончили свой путь в ящике стола нотариуса.

– Сеньор, – скрипнул Александр Мария, – если бы вы проявили больше участия в вашей родственнице, вы были бы в курсе, что она уехала к родным.

– К родным?

– Да. У Лассара есть родные в Эсклоте, к ним Антония Даэлис и отправилась.

– Эсклот… это так далеко! Это точные сведения?

– Сеньор, я сам посадил девочку на поезд. Более того, я лично писал письмо к ее родным…

– Вы их знаете?

– Пока нет, но надеюсь познакомиться, как только они мне напишут или позвонят.

– Сеньор, умоляю, скажите, где искать кузину?! Я не останусь в долгу!

– Пятьдесят реалов!

– Сеньор!

– Ладно, пятьдесят пять. Уговорили…

– Но позвольте?!

– Шестьдесят. Моя совесть и моя честь нотариуса, сами понимаете…

Визитер понял, что ему проще заплатить, пока торг не пошел дальше, и выложил еще монеты. Александр Мария улыбнулся.

Замечательно.

Теперь он купит жене новое шелковое платье, о котором та мечтает. И дочке тоже. А внучке можно выписать из города целлулоидную куклу. И сыну помочь…

– Эсклот. Поместье Саралас. Тан Саралас, как я понял, дальний родственник ританы Антонии. По линии ее бабушки.

– Благодарю вас, сеньор. А теперь…

– А теперь, полагаю, вы хотите со мной вежливо попрощаться? – улыбнулся Александр Мария.

– Э…

Вообще-то визитер намеревался вернуть свои деньги. Придушить немножко наглеца, выгрести наличные и убраться. Но…

Скрипнула дверь.

Клиенты – они бывают разные, а потому Александр Мария всегда держал при себе не секретаря, а компаньона. Симпатичного пса породы мастиф по кличке Алекс.

– Ррррр? – вопросительно уточнил Алекс.

– Да, дружок. Наш гость уже уходит.

Гость подскочил с кресла и закивал головой.

Да, он уходит.

И быстро.

И вообще, он уже ушел.

– Саралас?

– Да, сеньор.

– Прощайте.

– И вам всего самого лучшего.

Когда за визитером закрылась дверь, сеньор Авиель погладил пса – и тихонько фыркнул.

Дилетанты!

Болваны!

Был бы этот тип чуточку поумнее гусеницы, понял бы то, что сразу же понял мудрый нотариус.

Лассара.

Саралас.

Анаграмма…

Антония Даэлис явно кого-то побаивалась. Не этого ли типчика?

Вполне возможно. Что ж, пусть ищут Сараласов. А он действительно написал письмо в Эсклот. Но что-то ему подсказывало, что там Антонии Даэлис Лассара не обнаружится.

Впрочем – это не его проблемы. Он ведь видел, как типчик касался часов в кармашке на жилете. И… нет, не видел. Но у любого нотариуса есть прибор, настроенный на определение магии. У типа в кармане определенно было что-то такое…

Кристалл правды?

Их слишком сложно зачаровывать. Да и размер там… с человеческую голову. Но может быть, некий аналог…

Вся прелесть ситуации в том, что нотариус не соврал. А о размышлениях его не спрашивали.

Глава 5

– Мамочка, это ужасно!

– Альба, прекрати. Пятно, конечно, некрасивое, но ничего трагичного я в нем не вижу.

– Но это моя любимая пара!

– У тебя туфель – половина гардероба!

– Мамочка! Но это же бальные… и я хотела в них пойти на маскарад…

Ритана Розалия вздохнула.

Да, с этим было сложно спорить. Ах, маскарад!

Раз в два месяца в столице обязательно устраивались маскарады.

Для всех.

Понятное дело, простонародье веселилось в своем кругу, знать – в своем. Для знати специально закрывался парк Кардарера, оцеплялся полицией, и люди веселились в свое удовольствие.

Простонародье же гуляло на улицах столицы.

Конечно, к маскараду готовились загодя. Костюм, маска, туфельки… и вот, на туфельке из золотистого шелка, которую должна была надеть Альба, красуется гадкое грязное пятно.

– Но откуда?!

– Наверное, горничная поставила рядом уличную пару! И не вычистила! – топнула ножкой Альба.

– Я с ней разберусь, – нахмурилась ритана Розалия. – Ладно, закажем новые туфли. Но я сейчас не смогу с тобой съездить…

– Мама!!! – вопль был исполнен истинного страдания.

Ритана покачала головой.

– У меня встреча с ританой Ладерис. Я не могу ее пропустить. А Паулина себя плохо чувствует…

– Мама, у меня отличная идея! – глаза Альбы сверкнули искрами. – Пусть со мной съездит… вот, она!

Пальчик, украшенный тщательно отманикюренным ногтем, уперся в Антонию.

– Я?! – едва не подавилась омлетом девушка.

– Ты! И кстати, мам, надо будет подобрать ей костюм для маскарада! Или ты хочешь оставить кузину дома?

Кто больше ошалел от этого вопроса – было сложно сказать. Или ритана Розалия, или Антония… переглядывались они обе одинаково расширенными глазами. Ритана понимала, девушки не сговорились. Такое не подделаешь.

Вообще-то именно это ритана Розалия и хотела сделать. Зачем ей на маскараде еще одна обуза? За своими двумя уследить бы! Но не озвучивать же такое вслух?

Поэтому…

– Я об этом не подумала… действительно, у нас остался твой прошлогодний маскарадный костюм? Надо отдать его Рите, пусть подгонит по размеру.

– Ага…

– А туфли… – ритана Розалия прошлась взглядом по фигурке племянницы и была вынуждена констатировать печальный факт. – Твои не подойдут. Тони ниже ростом, и ножка у нее меньше. Но ступня шире.

Антония кивнула.

А попробовали бы вы бегать босиком до холодов! Мигом бы лапка «растопталась».

– Ладно. Съездите, купите туфли Антонии, ну и тебе, конечно.

– Мамочка!!! Ты чудо!!!

– Возьмите мобиль…

– Мама, но его отец взял!

Ритана Розалия поджала губы. Но Альба тут же нашла выход.

– Да мы пешком дойдем, тут десять минут!

– Пешком?

– Мамочка, ну что в этом такого?! Соседняя улица! Ладно, через одну! И мы вдвоем будем!

– А если вас кто-то обидит? Пристанет?

– К двум ританам?

– Подонков много, Альба.

– Мамуся, ну прошу тебя!

И что тут было сказать?

– Ладно. Сходите. Одевайся, я сейчас достану деньги.

– УРРРРААААА!!! – завопила Альба Инес и бросилась целовать мать. А потом помчалась переодеваться.

Ритана Розалия грозно посмотрела на Антонию.

– Если что-то случится… ты меня поняла?

– Да, тетушка Розалия. Я пригляжу за Альбой.

– Уж будь любезна.

Можно подумать, у Антонии был выбор. Но если бы ее спросили – Альба точно что-то задумала.

Вот кто бы сомневался.

Стоило им за забор особняка выйти, как Альба Инес развернулась к Антонии.

– Слушай меня внимательно, приживалка! Будешь делать так, как я скажу!

– А то что? – подобными наездами Антонию было не запугать.

Слова?

А драться вам не приходилось? Да с парнем, который в два раза тяжелее?

– А не то скажу, что ты у меня кольцо стащила! Вылетишь в два счета, еще и в тюрьму угодишь!

Антония едва не рассмеялась в лицо оторопевшей красотке.

– Скажи, скажи! Испорти себе будущее на всю жизнь! То ли ты украла, то ли у тебя украли… век оправдываться будешь!

– Ах ты дрянь!

– Дрянь, дорогуша, это ты! А я – дрянь с проявленным темным источником. Мамочка тебе не сказала?

Рот у Альбы Инес открылся.

Даже если сказала, видимо, красотка в это время была занята чем-то более важным. Ноготками, к примеру. Или прической.

– Уж проклясть я тебя всегда успею. Сейчас не смогу, так потом время выберу – на тебя и нищий под забором не позарится.

Судя по тому, как девушка побледнела, подобного ответа она не ожидала. Но –зеркало.

Как вы ко мне, так и я к вам. Вот и все.

И Антония закончила уже более примирительным тоном.

– Стоит ли нам ссориться? Может быть, я и так помогу? Без угроз?

Альба прищурилась.

– И с чего ты такая добрая?

– Я тебе помогу, ты мне. Что тут удивительного? Мне в жизни устраиваться надо… думаешь, меня твои родители выгодно замуж выдадут?

Альба сморщила носик.

– Разве что с их точки зрения.

– А мне за толстого и старого вдовца с шестью детьми не хочется.

Альба соображала быстро. Тем более что у нее была та же проблема.

– Я тебя прикрою, ты – меня?

– Почему нет? Только в доме меня будешь третировать, ругаться и жаловаться, поняла?

Альба нахмурилась. Потом сообразила и кивнула.

– А ты?

– А я буду плакать и говорить, что ни в чем не виновата.

– Можно попробовать.

– Перед возвращением выберем, о чем мне наябедничать. И за что ты на меня злиться будешь, – кивнула Антония.

Альба посмотрела на нее более благосклонно.

– А ты не дура.

– Была б я дурой – уже умерла бы.

Это Альбу как раз не заинтересовало. Ну и умерла… ей-то какая разница? А вот что выжила и здесь оказалась – куда как интереснее. И в своих целях можно использовать.

– Продашь меня – голову оторву!

– Я голову не оторву, – не осталась в долгу Антония. – Но ты сама повесишься.

Девушки переглянулись и уверенно зашагали по направлению к лавке.

Туфли сеньора Риколетти

Вывеска была нарочито скромной. Ни позолоты, ни завитушек.

– У него лучшие туфли во всем Римате, – шепотом просветила Альба провинциальную кузину. – Берет, конечно, дорого, но шьет замечательно. И быстро.

– Зачем ты туфли испачкала? – шепотом поинтересовалась Антония.

Шепотом, потому что девушки входили в лавку.

Альба прищурилась на кузину, но ответить не успела – перед ними в поклоне согнулся приказчик.

– Ританы, прошу вас…

Закрутился с поклонами, предлагая товар, но Альба повелительно махнула рукой.

– Я – ритана Аракон. И мне нужны определенные туфли! Позовите мастера!

– Сейчас, ритана! Прошу вас минутку подождать…

Приказчик еще раз поклонился – и удрал за занавеску. Антония вопросительно посмотрела на девушку.

– Ну так?

– Мне надо было кое с кем встретиться. Ты подольше заказывай туфли…

– Я?!

– Сначала я, потом ты…

– Ага. Как раз успеет подойти тот, с кем ты договорилась, – сообразила Тони.

А что тут думать? Схема примитивная. Сейчас приказчик телефонирует клиенту, и тот приедет, пока Альба подбирает обувь по ноге. Это процесс длительный, и провести его в отсутствие заказчика никак нельзя. Не перчатки.

А потом будет подбирать обувь Антония. И даст Альбе с полчаса общения… с кем?

Глухо стукнуло сердце.

Он?!

Антония прикусила изнутри щеку, запрещая себе даже думать об этом.

Не надо! Потом, Тони, все потом…

Мастер Риколетти появился из подсобки примерно через десять минут, когда Альба успела раскритиковать половину товара на полках.

– Ританы? К вашим услугам!

– Мастер Риколетти, – Альба похлопала ресницами и протянула ему испорченные туфельки. – Это просто ужасно!

– Варварство! – согласился мастер. – Отвратительно.

– Можно ли это исправить?

– Можно. Но если я правильно помню, ритана Аракон, вы заказывали эти туфли для маскарада.

– Сеньор, ваша память, как всегда, точна.

– А я не успею за два дня.

– Поэтому мне нужны новые туфли. И моей кузине – тоже.

– Кузине? Хм…

– Ритана Лассара тоже будет на маскараде. В костюме цыганки. Ей нужны красные или черные туфли…

– Лучше черные, – тут же вмешалась Тони. – Возможно, с красной аппликацией…

Красные ей потом не пригодятся, а черные она сможет носить.

– В виде бабочек? Или маков? А может, в виде змей? Красных? – задумалась Альба. Показательно прижав палец ко лбу… – Это надо подумать! Мастер!

Судя по лицу мастера, цена туфель увеличится минимум втрое. Что ж. За все надо платить – и лучше чужими деньгами.

Антония развела руками, и мастер принялся разбираться с туфлями для Альбы.

Цвет, оттенок, каблучок, вышивка, плюс еще сорок дюжин капризов…

Антония ждала.

Звякнул колокольчик над входной дверью, девушка повернулась – и сердце ее пропустило удар.

* * *

Эудженио был прекрасен.

Даже – Прекрасен!

Восхитителен и неповторим! Простой серый костюм сидел на нем так, что мужчины всего мира могли бы преисполниться черной зависти. Золотые волосы растрепал ветер, и непослушные завитки спадали на высокий чистый лоб. Голубая рубашка оттеняла голубые глаза, а улыбка…

Сердечко Антонии зашлось в стремительном ритме. Похолодели пальцы, участилось дыхание… Но – напрасно.

Эудженио видело только Альбу. Ей улыбался, ей заглядывал в глаза…

– Ритана Аракон! Какая встреча!

Ритана Аракон расцвела маковым цветом. Не научилась еще врать с такой же непринужденностью.

– Тан Валеранса! Я счастлива вас видеть!

– Я не знаю, как это у вас получается, но сегодня вы еще очаровательнее, нежели вчера. И окончательно разбиваете мое несчастное сердце.

– Я никогда бы не осмелилась…

– О, ритана! Я бросил бы вам под ноги мир, лишь бы грубая реальность не коснулась и подошвы ваших туфелек…

Мастер Риколетти посмотрел на одну, на второго – и аккуратно уточнил:

– Ритана, вас устраивают эти туфли?

– О, да! Да, конечно, – отозвалась ритана, только что назвавшая эти туфли «шедевром кораблестроения» за острый нос и низкий каблучок. Ничего страшного, но ступня в такой туфельке кажется чуточку длиннее, чем есть на самом деле. Глаза мастера блеснули злорадством.

Антония промолчала.

Хотя и подозревала, что именно в этих туфлях кузина окажется на маскараде. Ну так… сама виновата!

И вообще…

Что вообще и в чем виновата Альба – Антония не ответила бы. Но было очень обидно. Потому что она сейчас страшненькая, потому что Эудженио улыбается не ей, потому что…

Обидно же!

Что тут непонятного?!

Конечно, полностью уединиться парочке никто бы не позволил. Но вот удалиться в дальний угол лавки и любезничать там над туфлями, пока Антония примеряла очередное творение мастера Риколетти – запросто.

Впрочем, девушка и мастер легко нашли общий язык.

– Вы, ритана, небогаты, верно?

Сложно было не догадаться.

– Да, мастер Риколетти.

– Тогда я вам предлагаю кое-что другое…

«Другим» оказались туфельки из мягкой кожи. Не шелковые, нет…

– Прослужат долго, кожа с пропиткой, – объяснил мастер. Закругленный нос, невысокий каблучок в три пальца, подошва из жесткой кожи, металлическая подковка на каблучке, два ремешка крест-накрест на щиколотку.

Черная кожа ласкает пальцы…

Антония погладила ее кончиком пальца, как кошку.

– Красиво…

– Пощупайте здесь, ритана.

Ритана послушалась.

– Носок… жесткий.

– Да. Там тоже небольшая вставочка. На случай, если вас попробует поцеловать кто-то неприятный.

– Да? – заинтересовалась Антония.

– Очень удобно пинать носочком туфельки в голень, – объяснил мастер. – Поверьте, сносу не будет!

– А какие устойчивые!

– Попробуйте, покружитесь!

Девушка выполнила просьбу. Крутанулась на каблучке, на втором – равновесие держалось идеально.

Антония принялась горячо благодарить. А потом спохватилась.

– Ох! А аппликации?!

– Не переживайте, ритана. Я их прикреплю буквально на бумажный клей. Потом вымоете туфельки с мыльным корнем, и все отстанет.

– Спасибо вам огромное! – поблагодарила Тони.

Она не видела, как в задней комнате мастер отвешивал подзатыльники своему приказчику.

– Болван! Идиот! Кретин!!! Никогда не помогай благородным в их шашнях! Сколько б ни сулили! Они между собой разберутся, а ты виноват останешься!

Уж что там дошло, чего не дошло…

Но мастер отлично разобрался в ситуации. Ясно же!

Вот она, ритана, вот он – тан. Закрутили-замутили… девчонка при ритане – явно приживалка. Такая возражать не станет, донести не посмеет.

Да и жалко ее. А если есть возможность помочь, да за чужой счет… припишет мастер немножко к счету ританы, а достанется вещичка получше ее спутнице. Ибо Альба, ошалев от собственного очарования, не давала спуску никому. И мастера это раздражало.

А еще…

Как бы вы отнеслись к тому, кто намеренно портит вашу работу? Уж не дурнее Антонии оказался мастер Риколетти! И решил взять виру за моральный ущерб!

Пусть платят!

Пока примерка, пока приклейка, пока то да се…

Антония выполняла указания мастера, а сама нет-нет, да и косилась в угол, где, склонив друг к другу темную и золотую головы, сидели двое.

Сидели и разговаривали о чем-то. А мужчина завладел рукой девушки и перебирал тоненькие пальчики, украшенные дорогими кольцами.

И было ужасно обидно…

И колола ревность. Злая, несправедливая, жестокая… она бы тоже так могла!

Если бы мама была жива…

Если бы отец не спился…

Если бы…

Почему – не она?!

За что?!

Мастер Риколетти смотрел на это представление грустными глазами. А потом подумал и умножил цену за туфельки ританы Аракон еще на два.

Так, для профилактики…

На улицу все трое вышли вместе.

– Ритана, вы позволите вас проводить?

– Эудже… тан я была бы счастлива. Но пока родители не разрешили, наверное, не стоит.

Тан огорчился.

Антония… то ли огорчилась, то ли обрадовалась.

С одной стороны – Он сейчас уйдет. А так она могла бы смотреть на любимого человека еще какое-то время.

С другой… разве легко смотреть, как твой любимый человек нежно наклоняется к другой женщине? Как смотрит восхищенными глазами?

Как улыбается ей? Как бережно подает руку, переводя через порог, так, словно она – величайшая драгоценность.

Почему так душно?

И почему так хочется то ли кричать, то ли плакать, почему хочется то ли вцепиться в тщательно уложенные локоны Альбы, то ли схватить за руку Его…

Эудженио, самого идеального мужчину, которого она видела, и умолять, умолять… обратить на ее внимание?

Не смотреть на Альбу?

Почему, ну почему он не понимает, что Антония может составить его счастье? Альба не сможет, она слишком глупая, подлая, злая… даже если она не такая, она все равно его счастливым не сделает! А он достоин счастья!

Антония это точно знала!

Она могла бы сделать его счастливым, могла…

А он!

Почему, почему, почему?!

Ответа не было.

Альба распрощалась со своим… нет! Он пока еще не ее!

Не ее!

Не Антонии, но и не этой подлой дряни!!!

Альба распрощалась с Эудженио – и направилась к дому.

– Туфли принесут сегодня вечером.

– Да, – бесцветно отозвалась Антония.

Впрочем, Альбе плевать было и на цвета, и на голос… спустись к ней лично Творец Единый, она бы и на того внимания не обратила!

Ах, Эудженио!

Такой красивый, богатый, знатный – и ее!

Мама будет счастлива…

Подруги помрут от зависти…

Паулина первая – ей, страшилке, такое счастье не перепадет, пусть и не облизывается…

Антония?

Кого интересует мебель? Вы еще у табуретки спросите, что она себе думает?

А как они будут вместе смотреться? Он, в военной форме, она в роскошном бальном платье, он ее кружит, кружит по залу…

А еще они могут быть представлены ко двору.

Тут еще была своя тонкость. Вот Антония Лассара, несмотря на своеобразность своей фамилии и всю ее славу, несмотря на скандал, бедность и темный источник, могла быть представлена ко двору и принята со всей благосклонностью.

Ибо предки ее столетиями служили короне, благородство происхождения не вызывает сомнений, семейная история – ах, какая романтика, а бедность не порок.

Темный источник в худшем случае мог стать причиной сплетен. На недельку.

А вот Альбу Инес Аракон ко двору если и представят, то девушке придется там ох как несладко. И хорошее место она не получит, и отношение к ней будет плохое – происхождение.

Понятно, что купцы тоже служат короне, хотя и на свой лад, и уважают их не за красивые глаза, но…

Но!

Примирить родословную и деньги не просто сложно – ОЧЕНЬ сложно. Да, можно пользоваться. Но равными себе считать нельзя. Не станут.

Альбе это было ужасно обидно. Но как дочь Розалии Аракон она легко стала бы придворной мишенью для остроумия.

Как супруга Эудженио Валеранса?

Зависть?

Безусловно! Но никак не насмешки и не остракизм.

А значит…

Какие недостатки у Эудженио Валеранса?

Он молод, красив, умен, обаятелен, он отставной военный (ах, они так шикарно смотрятся в своих мундирах!), он знатен и богат… так какой у него недостаток?

Только один.

Он до сих пор не сделал Альбе предложение!

Что ж! Все еще впереди! Альба была настроена решительно. Победа или смерть? Фи, какие глупости!

Только победа!

Туфли доставили к ужину. И счет – тоже.

– Почему так дорого? – возмутилась счетом ритана Розалия.

– Дорого? – удивилась Альба. – Мама, я должна выглядеть лучше всех!

– Под маской все равно будет не видно, как ты там выглядишь, – хихикнула Паулина.

– В твоем случае и маска не поможет, – цыкнула на сестру Альба. – Твою фигуру скрыть – это паранджа нужна, а не маска.

Паулина покрылась красными пятнами, вскочила и выбежала из-за стола.

– Альба Инес! – рявкнул Адан Аракон. – Извинишься перед сестрой.

– Да, папа, – Альба отлично знала, когда лучше не показывать характер. Ну, Паула! Получишь ты у меня!

– И что там с ценой туфель?!

– Наверное, это за две пары, – наивно предположила Альба.

– Нет. Это только за твои туфли, – отрезала ритана. – Посмотри сама.

Альба бросила взгляд в бумажку.

Да, ее туфли почти в пять раз дороже, чем у Антонии. И что?! Она любимая дочь, она красива, умна, обаятельна, ей надо охотиться на самого шикарного мужчину всей столицы…

Это она родителям и сказала.

Мать покачала головой.

– Детка, если так транжирить деньги…

– Мама, но я же не каждый день?

– Да, только каждую неделю.

– Мааааааам!

Альба скорчила рожицу. Поныла, и с удовольствием увидела, как папа подписал счет. Но это естественно!

Кто самая очаровательная девушка столицы?!

Она!

Она обязана выглядеть лучше всех! И будет!

Платье лежало на кровати, делая Антонию удивительно несчастной одним своим видом. Рита суетилась рядом.

– Давайте, ритана. Надевайте. Сейчас подберем волосы, подколем, где надо, а я и прихвачу. Тут и работы – чуть!

Антония повиновалась.

Альба была более фигуристой. Волосами ее творец обделил, а вот грудью…

Зато у Антонии грудь печально провисала на том месте, где должна была задорно наполнять лиф. Увы…

– Может, ваты подложить? – предложила Рита.

Антония покачала головой.

– Лучше ушить. Ни к чему…

– И то верно. У меня подруга так подложила, да заплясалась с парнем, смотрит – одна грудь на полметра вниз уехала. Утряслась, значит…

Антония фыркнула.

Да уж!

Хотелось ей красивые формы, хотелось! Но – не стоит! Да и нельзя…

Приживалка не должна быть красивее хозяев… проклятая серо-мышиная шкура! И никуда не денешься! Пока у нее нет выбора!

А платье было красивым.

Алое, из плотной ткани – не шелк, но тоже красиво. Широкая юбка – и под нее две нижних, алого и черного цвета, оборки, чтобы можно было ей взмахнуть покрасивее. Облегающий лиф с искусной вышивкой. Вырез…

– Как ты думаешь, можно его кисеей затянуть?

– Вырез? Не надо, ритана. Ни к чему.

– Я…

Антония красноречиво показала на прыщи в декольте.

– Шаль накиньте, ритана. Вот и красиво будет, и в тему. Не идет сюда кисея, сами понимаете.

Антония понимала.

Идея пришла внезапно.

Средство, которое ей дали – оно на магии.

Кто-то мешает ей взять с собой оба флакончика? Или того проще – протереться дома? И показаться на маскараде, хоть и под маской, но в своем естественном виде?

Без грима?

И может, даже потанцевать с Эудженио в таком виде?

Ну… хоть на глаза ему попасться?

– Сюда, наверное, надо волосы распустить?

– Как еще на это ритана Розалия посмотрит?

Антония только вздохнула.

– Плохо. Ладно, лента у меня есть.

– А тут вот, и поясная сумочка есть…

Определенно, жизнь подталкивала девушку к безрассудству!

* * *

Молитвы, молитвы, еще раз молитвы… какая ж это гадость!

Антония учила их и была только рада отвлечься, когда в комнаты влетела разъяренная Рита.

– Козел!!! Сын шлюхи!!!

– Кто? – с интересом спросила Антония, откладывая в сторону надоевший сборник.

– Роман!!!

Антоний посмотрела с удивлением.

– Роман? А что случилось?

– Этот… эта сволочь…

А что может сделать сволочь? Да в углу прижать в очередной раз и под юбку полезть. Рита, будучи девушкой крепкой, саданула нахала в причинное место и в очередной раз пообещала все оторвать. Тем и кончилось.

Антония невольно заинтересовалась.

– Рита, а почему Роман себе столько позволяет? Ко мне он приставать пытался, хотя и ритана, к тебе… у него там – бешенство?

– С…а он! – грубо ответила Рита. За это время они с Антонией не то чтобы сдружились, но относились друг к другу вполне хорошо. – … и…!

– Это понятно, а все же?

– Он родственник ританы Розалии, – выдала страшную тайну Рита.

Антония аж рот разинула.

– Серьезно?

– Тут целая история, – Рита уселась на постель, Антония кивнула, разрешая, и показала на поднос с плюшками, вареньем и лимонадом. Старший повар после совместных походов на рынок проникся к Антонии определенной симпатией. Девушка неглупая, торговаться умеет, продукты покупает хорошие – можно ее и побаловать. А вот прислуге такой роскоши не перепадало, поэтому Рита взяла за привычку утаскивать у Антонии парочку плюшек. Молодость, аппетит здоровый, да и работы хватает. А тут – скажешь, что ритана тебя попросила об услуге, и хоть отдохнуть чуток можно.

Антония не стала спорить.

И получила свою награду – ключ от садовой калитки, который вообще-то не положено было давать прислуге. Чего им туда-сюда шляться, господ в известность не ставя?

Но…

Мало ли что? Мало ли кто?

Вот и ходил ключик по рукам, вот и делались копии… Араконы, конечно, догадывались, и время от времени запор на калитке меняли. Но хватало этой меры ненадолго.

– Какая история? – Антония сунула надоевшие молитвы в стол, хоть ненадолго с глаз долой, и тоже потащила с блюда плюшечку.

– Ну так ритана Розалия в девичестве же Мондиго!

– Да. Дочь купца.

– Вот! И отец ее, Хорхе Луис Мондиго, известный торговец пряностями, травами… да много чем он торгует… вы его, ритана, еще не видели.

– Он живой еще?

– Чего б с ним сталось? Еще и стариком себя не считает, постоянно норовит кого посмазливее ущипнуть или облапить.

Тони сморщила нос. Но математика – коварное явление. Если ей восемнадцать, то ритане Розалии около сорока лет, точнее она не знала. А значит, ее отцу может быть в районе семидесяти. Нет, не возраст для мужчины.

– А при чем тут Роман?

– Так лет тридцать тому у него связь была с какой-то путаной. Вот и Роман родился. Что уж там с его матерью было, неизвестно, сам он помалкивает, но точно знаю, что ему было лет пятнадцать, когда он к отцу явился.

– Тот пришел в восторг?

– Ага, – хохотнула Рита. – Особенно его супруга. Говорят, половина сервизов в доме пострадала. И голова мужа заодно.

– Как это… непрактично, – посетовала Антония. – Я бы взяла сковородку или скалку. Небьющиеся.

Девушки переглянулись и прыснули.

– Ну так то вы, ритана. А там началось… веселье. А все ж – сын. На помойке не бросишь. Но и супруга твердо сказала, что в ее доме этой нечисти не будет.

– Ага…

– Пробовал купец его в торговлю пристраивать, но что-то там не сложилось. Вроде как воровать Роман начал или на непотребных девок все спускать…

– Верю, – кивнула Тони.

– Кто другой его и подавно не потерпит. Вот и пришлось пристраивать незаконного сына к зятю.

– А ритана Розалия…

– Скрипит зубами, но терпит, чтобы материнский покой не нарушать.

Антония задумчиво кивнула.

Действительно, будешь тут и скрипеть, и терпеть, чтобы незаконный сынок глаза матери не мозолил. Хотя лакей он вроде как неплохой?

Этот вопрос она Рите и задала. И получила в ответ кивок.

– Ну да. Сам-то Роман так ни к чему особо не приспособлен, мозгов у него не хватает свое дело начать или еще как в жизни устроиться. А тут и при деле, и смотрится неплохо…

– Потому он и попытался, – кивнула своим мыслям Тони.

– Да не только, ритана, – хохотнула Рита. – Вы сами подумайте, вроде как девица, из деревни, то ли оставят ее в доме, то ли нет, а нравы, говорят, в провинции вольные? Вот он и разлетелся, мол, я ее поддержу, а она меня отблагодарит…

– И как он меня поддерживать собирался? За какое место?

– Так рассказать, что и как в доме, с кем дружить, с кем враждовать…

Антония фыркнула и вонзила крепкие белые зубки в плюшку. Так раскрылась ей еще одна тайна горделивого семейства Араконов. Но почему-то она не сомневалась – не последняя.

* * *

– Сеньора Луиса?

Антония забежала к владелице магазинчика совсем ненадолго. И тайком.

Да, у нее уже появилась своя тайна, маленькая, но все же. Ключ был, калитка была – почему бы и не прибежать пару раз к хорошей знакомой?

Ладно-ладно, не так, чтобы хорошей, но ведь других и вовсе нет? А с сеньорой Луисой можно не притворяться.

– Тони, рада тебя видеть!

– Что-то случилось? – правильно определила радость Антония. – Чем я могу помочь?

– Ты ж темный маг, хоть и непроявленный…

– Ну да.

– Можешь со мной сходить?

– Куда? – удивилась Антония.

– Стервятничать, – коротко и емко выразилась сеньора.

Антония посмотрела, ожидая продолжения. И сеньора Луиса рассказала, что люди, увы, смертны. Это плохо. Но для ее маленького дела хорошо, что после людей остается наследство. И часто – наследники, которые плохо представляют его ценность.

Вот тут и приходит к ним в гости сеньора Луиса.

От служанок, от своих агентов она знает, кто, где, что, когда… приходит и предлагает свои услуги. Иногда – очистить дом, вывезя все старье на помойку, да и такое бывает. Ей даже за это доплачивают.

Стоит ли говорить, что антиквариат отправляется не на помойку, а в магазин?

Иногда покупает за песеты то, что в других условиях стоит полноценные реалы. Иногда и полную цену платит, зная, что отобьет свое в другом месте.

Вот, к примеру. Фигурки мастера Маринеско стоят бешеных денег. Фарфор, который он создавал, не теряет своего очарования и спустя века. Цвета яркие, лица словно живые… энергетика от них такая – вот коснешься и они оживут! И они пользуются бешеным спросом.

Такую фигурку сеньоре отдали за пятьдесят реалов. Дамы с собачкой.

Но продала она ее за тысячу пятьсот реалов.

Антония рот раскрыла от названной суммы.

– Но… почему?

– Потому что знаю коллекционера, который хотел дополнить серию. Маринеско творил именно сериями. К примеру, парк. Дама с собачкой, мужчина с тросточкой, играющие дети, дуэнья на скамейке, монашка…

– Ага, – сообразила Антония. – А если серия не полна…

– Коллекционер – это болезнь. Не опасная, но почему бы ей и не воспользоваться?

Антония кивнула. Она это понимала.

– И сейчас…

– Я предлагаю тебе сходить со мной.

– С вами? Но куда?

– На закупку.

– Я в антиквариате не разбираюсь, – честно созналась Антония. – И про этого… маль… нес… Маринеско! В общем, я одну фигурку от другой не отличу.

– А это и не требуется.

– Да? А что тогда?

– Твои способности практически проявленного темного мага.

– Ой…

На большее Антонии и не хватило. Сеньора посмотрела с улыбкой.

– Откуда я узнала? Догадалась.

– Но как?!

– Я ж не Араконы, мне умом жить приходится, – отмахнулась сеньора Луиса. – Что ты темный маг, это понятно. А что проявленный… догадаться можно.

Антония кивнула.

Чем проявленный маг отличается от непроявленного?

Проявленный свободно пользуется своими способностями. Непроявленный – не пользуется. Не может. Способности у него есть, но латентные, нераскрытые.

Впрочем…

Забавная шутка природы.

Светлый маг может пользоваться своими способностями хоть с младенчества. Просто пока ему не исполнится двадцать два года, он контролирует не всю свою силу. А еще может перегореть.

Если сравнивать – светлый маг это система, опутанная каналами. Они постепенно раскрываются и пропускают все большее количество силы. Причем либо они раскрываются, либо нет.

Темный маг – это та же система каналов, но незаметная. До… а вот тут – нет. Не до совершеннолетия. До инициации.

А вот до той поры…

И темные, и светлые маги могут тренироваться, могут развивать каналы, но станут они проявленными или не станут – большой вопрос. Это сложно, муторно, неприятно, надо проводить определенные ритуалы, а будет польза или нет?

Неизвестно.

Обычно маги ждут совершеннолетия, определенности, а уж потом начинают развивать свои силы.

Но!

Есть одно исключение.

Сила мага может включиться раньше, в случае серьезного потрясения, угрозы жизни… да любой стрессовой ситуации. Но стресс должен быть такой, чтобы перетряхнул все мироздание.

К примеру, для девушек – первый интимный опыт частенько становится таким стрессом. Да и для мужчин иногда тоже.

Чья-то смерть может стать таким поводом.

Известен случай, когда маг, у которого сила не проявилась после совершеннолетия, в отчаянии забрался на колокольню и бросился вниз головой.

И что вы думаете?

Полетел!

Стресс так сработал…. Правда, желающих повторить его подвиг пока больше не было.

И опять начинаются тонкости, проблемы… включить силу ты раньше времени можешь. А вот применять ее… это как курицу мечом разделывать. Вроде и металлический, и острый, но наплачешься.

Вот Антония и не применяла. Источник у нее был вполне себе проявленный…

– В храме не заметили.

– Так в храме и не ждали, насколько я понимаю. Ты молодая девушка, находиться с тобой рядом несложно… кстати – ты как-то блокируешь свою силу?

Антония кивнула.

– Покажешь?

Девушка покачала головой.

– Нет. Это долго и не слишком прилично.

Сеньора хмыкнула.

– А применять свои способности ты сможешь? С этой маскировкой?

– Вы мне так и не сказали, зачем они вам понадобились.

Сеньора Луиса кивнула.

– Два дня назад умер сеньор Саларанса. Понимаю, тебе это ни о чем не говорит. Но при жизни он был… нет, не коллекционером, а скорее, сорокой. Есть такие люди, которые коллекционируют нечто одно. Как фарфоровые фигурки, монеты, марки…

– Понимаю.

– А есть – сороки. Тащат к себе все интересное, на что взгляд упадет. Может попасться жуткая гадость, может ценный предмет – не угадаешь. И с его наследниками я неплохо знакома.

– Они вам разрешили выкупить, что понравится?

– Да. А ты мне нужна, чтобы выбрать лучшее, – честно призналась сеньора. – Я знаю, что темный дар позволяет определить, есть ли в вещи магия… была ли, может, увидеть ее следы. Сможешь?

– Смогу, сеньора.

– Сделаешь? Я тебе заплачу честно, один процент от цены, которую возьму за отобранные тобой вещи.

Антония сморщила нос.

– Пять процентов! Хотя бы!

– За то, что ты просто посмотришь? Побойся Творца!

– Боюсь. Но денег у меня просто нет.

– Деньги не нужны для царствия небесного.

– Я пока еще на земле…

Женщины раскраснелись, получая громадное удовольствие и от торговли, и от безобидных подколок. Сошлись на двух процентах и ударили по рукам.

– Только надо будет как-то меня замаскировать, – спохватилась Антония. – Вряд ли дядя и тетя… вы понимаете, они это сильно не одобрят.

– Чего уж тут непонятного. Предлагаю тебе пройти вон в ту комнату и переодеться. И не удивляйся.

Антония послушалась.

Маленькая комната была занята почти полностью. В ней помещались два комода, кровать, стол и три стула. Вот на кровати и лежала одежда.

Мужская.

Антония даже головой помотала, но пиджак и брюки никуда не делись. Пришлось выглянуть наружу.

– Сеньора, но я же…

– Все правильно. Ты попробуй, надень. И толщинки подложи на плечи, а талию не трогай, поняла?

– Вы уверены?

– Ритана Лассара, не тратьте время, оно не бесконечно, – строго оборвала ее пожилая женщина.

Тони махнула рукой и принялась переодеваться.

Черный костюм, как ни странно, был ей лишь немного великоват. Но брюки свободно падали, драпируя худощавые бедра, длинный пиджак прикрывал попу, жилет прижимал и без того не слишком выдающуюся грудь, жабо на рубашке успешно маскировало остальное, а с подложенными толщинками в плечи вообще фигура получилась… странной.

– Отлично! – кивнула сеньора. – Мальчишка, который хочет выглядеть старше. Ну-ка, иди сюда…

Тони и опомниться не успела, как ей затемнили карандашом подбородок и верхнюю губу. Вроде как зародыши щетины…

– Ой!

– Не переживай, сейчас все смоем. Смотри, как красиво получилось. И волосы стяни в хвост…

– Он длинный.

– Тогда заплети в косу, а потом спрячем ее под пиджак. Вот так, смотри? И шляпу сверху… красавец?

Тони оценила. Вздохнула.

– Очки бы…

– И очки есть. Подожди секунду.

Круглые очки с затемненными стеклами дополнили образ, и Тони махнула рукой. Вот уж – воистину….

В зеркале отражался мальчишка, лет семнадцати, которому отчаянно хотелось казаться старше.

– Жуть. Может, проще мне в балахон завернуться и капюшон натянуть?

– Балахон? Я поищу, – согласилась сеньора. И нырнула по шкафам…

Минут через десять на плечи Тони опустился широкий плащ самого что ни на есть злодейского вида. В таких любят играть в театре разношерстных злодеев.

Капюшон закрыл и шляпу, и лицо… хотя что там закрывать того котелка?

– Предлагаю так и оставить, – махнула рукой Тони.

– И мужское обличье тоже, – строго погрозила пальцем сеньора. – Подожди, ты еще мои слова попомнишь. Темные маги – редкость, лучше, чтобы искали парня, а не девушку. Имя-то у тебя подходящее…

Антония фыркнула. Но что толку спорить? Если Тони – это действительно мужское имя? Антонио…

– Когда вы собираетесь наведаться в гости?

– Завтра вечером.

– Я приду, как стемнеет.

– Вот и отлично.

Обе женщины были довольны сделкой. А уж что получится дальше?

Время покажет!

* * *

Кабинет был роскошным – другого слова и не подберешь.

Или все-таки?

Глядя на лепнину, кожаную массивную мебель, алые тяжелые шторы, позолоту на всех выступающих местах стен, кто-то сказал бы «боха-ато»…

А кто-то обозвал бы интерьер жуткой безвкусицей.

Правы при этом были бы и первый, и второй. Действительно, имела место дикая безвкусица за бешеные деньги. Но для должника, оказавшегося в этом кабинете не впервые, роскошь значения не имела.

Точнее… вот было б это все его!

Или – вот отыграется он и себе еще похлеще купит! Если тут диван на четырех львиных лапах стоит, так у него на шесть, значит, стоять будет! Но пока не отыгрался…

– Я отдам все! Честное слово, отдам!

– Отдашь, конечно! А если не отдашь, мы тебя на собственных твоих кишках и удавим, – говорящий мило улыбался.

И кто, глядя на этого симпатичного толстячка с сигарой, заподозрил бы неладное? Милейший ведь человек!

Пухленький такой, уютный, словно бабушкина булочка. И глаза как две изюминки…

Но видимо, булочка пропеклась, а изюм подгорел. Настолько колючими были эти глазки. И таким жестким был их взгляд, что даже страшно становилось.

– Я… я принесу деньги! Дайте мне отыграться!

– Отыграться? И на что ты играть будешь?

– Найду!

– Ладно… У тебя есть десятидневье. Потом тебе придется или найти деньги, или – пеняй на себя.

– Сеньор! Благодарю, вы не пожалеете!

Сеньор выслушал изъявления благодарности, чуточку поморщился, когда за посетителем закрылась дверь.

Слизняк!

И не избавишься от них никак – бизнес. Но и терпеть, и выслушивать…

Иногда он даже готов был отказаться от денег, чтобы наказать этих тварей. Должно же и в его работе быть хоть какое-то удовольствие!

Глава 6

Антония слегка трусила.

Жутковато… и кому бы оно так не показалось? Раньше она из дома надолго не уходила. Несколько минут, не больше. Выйти, прогуляться, когда уж вовсе глухо давят и стены, и заборы, пройтись по улице до конца и обратно.

Тони была уверена, что родственники об этом знают, тетя точно. Но молчит.

Все всё понимали. И что девушка жила хоть в относительной, но свободе, и что здесь и сейчас она попала в жесткие рамки приличий, и старается соответствовать.

Но тяжко!

Кто не знал воли, не поймет и гнета ярма. А ведь извечное «что скажут люди» – то еще ярмо. Неподъемное. Страшное и неизбывное. Пока есть люди, они будут говорить, и не всегда лестное. Но…

Антония в такие высокие материи не вдавалась.

Она просто вышмыгнула из калитки, обернулась, осмотрелась… никого?

Никого.

И слилась с вечерними сумерками.

Темный плащ закрывал ее с ног до головы, уж сколько лет таким плащам, а мода не проходит. Длинные полы, глубокие капюшоны – удобно! Слишком удобно, чтобы от них отказываться или менять на новомодные, с отложными воротниками. Хотя днем и такой можно… если лицо скрывать не надо.

Вот и лавка.

Тони не стала стучаться – сеньора предупредила, что будет открыто. И дверь действительно была не заперта на засов.

– Пришла? Переодевайся.

Сеньора была уже одета для выхода. И шляпка с вуалью, и перчатки, и сумочка – все было при ней. Все по последней столичной моде… тридцатилетней этак давности. Тони шмыгнула за занавеску.

Второй раз мужской костюм уже одевался, как родной. Может, оно и верно?

Если кто увидит высунувшийся из-под плаща мужской ботинок, или брюки, или…

Ясно же – мужчина!

Искать будут мужчину, а не скромную провинциалку. И Тони на миг задержалась перед зеркалом.

Что надо сделать?

А вот!

Саше опустилось в карман, и ритана увидела, как чуточку поежилась сеньора Луиса.

– Я думала, ты слабее.

– Я не думала, что настолько неприятно, – честно извинилась Антония.

– А приглушить ты это не можешь?

Девушка качнула головой.

Ее не раздевали, не обыскивали, не отбирали амулет, заговоренный старой Долорес. Поэтому и не поняли, насколько она сильна. Впрочем, был еще и второй вариант.

Те же травы заваривались – и пились, словно чай. Это чуточку сложнее и дольше, но если произнести наговор над чаем, эффект будет держаться дольше. Почти три дня. Или можно просто съесть щепотку смеси. На сутки этого хватит. Пока смесь будет в человеке.

Вкус отвратительный?

Ну да. Но так ее не разоблачат даже в храме.

Наговор делался на смесь соли с травами, а на какое ее количество? И где должна находиться эта смесь, снаружи или внутри девушки?

Небольшой запас у Антонии был, потом она сможет еще сделать. Освященная соль у нее с собой, травы купить не проблема… перед визитом в храм она съела щепотку смеси. И приглушила свои способности.

Даже не совсем так.

Ее сила осталась при ней, Антония могла ее использовать, а вот окружающие ее не чувствовали. Их сила Антонии не тяготила.

На шее – это демонстративно. Вот, смотрите, что у меня есть! Оно и помогает! Но пару тайн Антония решила оставить при себе.

Сегодня она не пила отвар, и амулет сняла. И ее сила фонила… насколько ярко она чувствовалась?

Антония не знала. Ярко, сильно… это уж точно. А в остальном… на темного мага это не действует, а как на других?

Это проблемы НЕ темного мага.

– Если почувствуешь в вещи… что-то – отставляй ее в сторонку. Или покажи мне пальцем. Поняла?

– Да.

– Вслух ничего не говори, ты свой голос не поделаешь под мужской.

– Угу…

– Даже так не подделаешь. И не пытайся.

Тони спорить не стала. Действительно, голос у нее женский. Красивый, грудной, петь она хорошо умеет, но все равно не мужской. И не получится подстроиться.

Хотя…

Долорес рассказывала, есть трава, которая огрубляет связки. Десятидневье попьешь – и хрипишь месяц. Но ей-то зачем?

– Захочешь обратить мое внимание на что-то еще – сожмешь мне ладонь.

– Хорошо.

Сеньора Луиса тоже немного волновалась. Иначе зачем было повторять инструктаж в десятый раз.

А вот и дом коллекционера…

Антония смотрела во все глаза. Красиво… и не меньше, чем у Араконов, кстати. Только у Араконов все вылизано, вычищено, аккуратно, к газону хоть линейку прикладывай, из кустов ни одной ветки не торчит, все фигурное, элегантное…

Неживое.

Иногда хоть ты волком вой от всей этой прилизанности.

А здесь картина другая.

Здесь и ветки у кустов врастопырку, и трава вымахала, и сорняки в ней наверняка есть… и так тянет поваляться на этом шелковистом ковре! Дома Тони так и сделала бы! Еще бы и подремала.

Неухожено тут, но уютно и видно, что с любовью.

Дом грустно смотрел темными окнами, словно слепыми глазами, и казался осиротевшим. Ему было тоскливо и плохо… Тони ненароком погладила один из камней, на котором сидела горестная статуя льва. Она тоже печалилась о хозяине.

Пальцы кольнуло, и на льва Антония поглядела с уважением.

Или…

Не может быть! Чтобы ему было уже четыреста пятьдесят лет? Надо потом спросить у сеньоры Луисы.

Да ну, бред! Раньше она ведь с таким не сталкивалась, а в родном замке Антонии камней с историей было куда как побольше, чем здесь.

Антония выкинула все из головы и проследовала в дом за сеньорой Луисой.

– Добрый вечер, – «хозяин дома» не иначе, как страдал острой зубной болью.

– Добрый вечер, мальчик, – сеньора церемониться не собиралась. – Какое печальное событие…

– Для вас, сеньора? Дядюшка специально оговорил в своем завещании, чтобы вы купили все, что вам приглянется.

– Я потеряла выгодного клиента, – сеньора решила не церемониться с наследником. Тони тоже.

Какой-то он весь был… наследник ей не понравился. Невысокий, тощий, похожий на суслика, вставшего на задние лапы, в дешевом костюме… кажется, при жизни богатый дядюшка не сильно жаловал свою родню?

Зато теперь они дорвались.

Антония, разозлившись непонятно на что, выпустила из-под контроля свою силу, и наследник поежился. С опаской посмотрел на Тони.

– Это… это с вами?

– Вы Хорхе Дуардо Саларанса? – сеньора Луиса не собиралась откровенничать. – Сын младшего брата сеньора Саларанса?

– Да.

– Ваш дядя мне о вас рассказывал. И был уверен, что вы выполните его просьбы в точности.

Наследник невольно приосанился.

– Я… да.

– Давайте сделаем так. Ваш дядя упоминал обо мне?

– Да, сеньора Маркос.

– Полагаю, он называл меня старой выжигой? – с ухмылкой уточнила дама.

Наследник забавно запунцовел ушами.

– Эммм… сеньора, он говорил, что цены у вас драконовские.

– Но и я даю честную цену своим поставщикам. Давайте сделаем так, я знаю, что у вашего дяди есть опись имущества.

– Да.

– Мы с моим спутником пройдемся по дому, я отберу то, что хотела бы купить, а потом назову свою цену. Вы сравните ее с той, которая указана в описи, ну и поторгуемся, если что.

– Приемлемо, сеньора. С вашего позволения, я вас сопровождать не стану. Мне все это хламье не нравится…

Сеньора по-матерински потрепала наследника по руке.

– Не переживайте, мальчик мой. Редко кто может понять этот трепет коллекционера. В этом нет ничего дурного, у вас наверняка есть свои увлечения. Собаки, наверное?

Антония задумалась, откуда сеньора Луиса об этом узнала. Потом пригляделась к брюкам молодого человека и едва не фыркнула.

Собачьей шерсти на них было – хоть ты носки вяжи. Короткая такая, рыжеватая…

– О, да! Я развожу левреток! У нас с родителями свой питомник… – воодушевился парень.

– Вот видите. А ваш дядюшка всю жизнь ненавидел собак.

– Отец рассказывал, как дядюшку в детстве покусала мамина моська…

– В детстве и моська – крокодил.

– Собаки – умнейшие и очаровательные создания, – серьезно произнес наследник. И поскольку спорить с ним никто не стал, предоставил покупателям свободу действий.

* * *

Комната, еще одна комната… особенно Антония и не нужна была. Сеньора Луиса обходила комнаты, что-то помечала для себя в большом блокноте, Антония оглядывалась по сторонам.

Всего было много.

Не так, как в антикварной лавке, но тоже достаточно неприятно. Много хлама, много вещей, много пыли… пару раз она уже чихнула.

Сеньора Луиса остановилась перед столиком с изящной вазочкой.

– Может, еще и это…

Антония пожала плечами.

Ваза была самой обыкновенной. Неинтересной даже, серая роспись по фарфору, блеклые невзрачные цветы…

– Некрасиво.

– А я боюсь, что у меня не хватит денег. Это мастер Шелре, он жил примерно двести лет тому назад. И его произведения покупаются по весу золота.

Антония пожала плечами.

– Все равно некрасиво.

И не удержалась. Взяла вазочку в руки.

Это было…

Как со львом.

Мгновенный укол, словно холодок пробежавший по телу. Словно искорка, блеснувшая где-то в глубине сознания.

– Этой вазе двенадцать лет, – озвучила Тони.

– Полагаешь?

– Подозреваю.

– А столику?

Тони поставила вазочку на место и коснулась ладонью гладкой поверхности, набранной из разных пород дерева.

– Сто двадцать восемь.

– Уверена? – остро взглянула сеньора Луиса.

– Мне так кажется.

– И давно у тебя это «кажется»?

Антония пожала плечами.

– Не знаю. Нет. У Араконов я блокирую свой дар, а здесь выпустила на свободу. Позволила проявиться.

– А дома?

– Дома я и так все знала, – Тони улыбнулась.

Лассара.

Символ владычества некромантов… кто из предков славился своим чувством юмора?

Некроманты злые, черные и им положено жить в башне?

Вот мы и выстроим башню.

Белую-белую. И герб Лассара будет абсолютно некромантским – алой розой на белом фоне.

– Ага… давай посмотрим что-нибудь еще, – решила сеньора.

Антония за всю жизнь не брала в руки столько вещей, сколько за следующий час. Она касалась диванов и столиков, вазочек и статуэток… как объяснила сеньора Луиса, возраст Антония определяла практически идеально. Может быть, и до года…

Для антиквара – чудесное умение.

Для некроманта…

А что в этом удивительного? Возраст покойника любой некромант определит с точностью до дня. Это, конечно, не покойник, но что с того? Сеньора Луиса прожила долгую жизнь изнала, что дар может принимать самые разные формы.

Все было хорошо и спокойно до маленькой комнаты, в которой были выставлены ювелирные украшения.

Маленькие витринки, бархатные подушечки, кольца и серьги, ожерелья и браслеты…

Все пристегнуто цепочками так, что сразу не оторвешь и в карман не спрячешь.

– Сорочья радость, – фыркнула сеньора.

А Антонию неудержимо потянуло в угол.

Перстень был нарочито скромным. Аметист квадратной формы в обрамлении маленьких черных камушков. Красиво, но не привлекает внимания.

– Тони?

– Мне нравится это кольцо…

Тонкие пальцы потянулись, взяли безделушку, погладили…

– Ох!

Сеньора Луиса прижала пальцы ко рту, видя, как открывается пространство под камнем. И под ним обнаруживается легкий зеленоватый порошок.

– Творец!

Хорошо, она не видела лица Антонии, а то испугалась бы еще больше.

* * *

– Вина, моя королева?

– Разве что чуть-чуть…

Раскинувшаяся на подушках женщина очаровательна.

У нее громадные карие глаза, роскошные каштановые волосы и тело…

Сейчас она обнажена, и видит Единый, ей нечего стыдиться! За такую фигуру любая женщина даст обрить себя налысо. Высокая грудь, точеные бедра, а какое лицо!

Невероятно красивое…

И улыбка, улыбка, показывающая белые ровные зубки.

Рядом с ней определенно мужчина. Но Антония не видит его лица. Она видит сильные руки, одна из которых украшена этим кольцом.

Видит, как льется в кубок вино, смешиваясь с зеленью порошка, видит, как мужчина с улыбкой подает его красавице.

– Я так люблю тебя, Джастин. Когда мы поженимся, я рожу тебе детей… много…

Красавица отпивает из кубка.

Все происходит так быстро, что она даже не успевает ничего осознать. Вообще ничего.

Откидывается назад голова, белеет точеное лицо, становясь похожим на мраморную скульптуру – неживую… совсем неживую…

Карие глаза тускнеют, из них уходит нечто неуловимое… жизнь?

Это настолько страшно и непереносимо, что мужчина делает шаг вперед – и закрывает их. Рукой с кольцом. Тем самым.

Красивой формы пальцы, овальные ногти, рядом с этим кольцом – еще одно. Белый камень в оправе красного золота… именно белый, не прозрачный, не бриллиант.

Очень необычно.

– Прости, Гвин. Но детей мне будет рожать законная жена, а не подзаборная шлюха.

Взблескивает лиловым дорогое кольцо…

* * *

Антония очнулась на полу.

Она стояла на коленях, сеньора трясла ее за плечи.

– Тони! ТОНИ!!!

– Я в порядке, – шепнула Антония. – Потом поговорим, хорошо?

– Да.

Сеньора что-то черкнула в блокноте.

– Больше тебя ни к чему не тянет?

– Нет, сеньора.

– Вот и отлично.

Антония не сильно удивилась, когда то самое кольцо оказалось в списке купленного.

В лавке сеньора Луиса почти силком усадила Антонию в кресло, налила ей чая и подвинула блюдце с чоколатой.

– Ешь.

– Мне надо…

– Я понимаю. Тебе надо уходить.

– Да, сеньора.

– Но пять минут у тебя есть? Да и силы надо восполнить, ты их много сегодня потратила. Что с тобой было? Возраст кольца?

Антония качнула головой.

А потом принялась пересказывать увиденное. Сеньора слушала молча, а потом начала задавать вопросы.

– Джастин? И Гвин?

– Да.

– И на руке кольцо из красного золота с белым камнем?

– Да.

– Забавно. Кажется, я знаю о каком кольце идет речь. Но не стоит об этом распространяться. Ты не почувствовала, когда это было?

– Это было давно, – Тони прислушалась к своим ощущениям. – Лет двадцать, может, тридцать тому назад. И это была единственная жертва.

– Мужчины?

– Кольца.

– Понятно… ладно, не думай сейчас об этом. Может быть, потом представится случай что-то выяснить подробнее.

Антония кивнула.

– Может быть.

– А пока я тебе должна. Благодаря тебе я сберегла хорошие деньги.

– Сеньора?

– Не всегда можно отличить искусную подделку. Но часто за них платят бешеные деньги. Я могла бы купить несколько таких…

– Как та ваза?

– Да. У тебя полезный талант, ощущать возраст вещи. Но советую не говорить о нем никому.

Антония кивнула еще раз.

– Не буду. И вообще, мне пора домой. Хотелось бы хоть пару часов поспать.

– Приходи, как сможешь.

– Послезавтра маскарад, а потом я приду, – пообещала Антония, отправляясь переодеваться.

Не забыла она надеть и ладанку. Ни к чему привлекать к себе внимание. Хотя… интересно у нее дар раскрывается. А вроде как она больше склонна к спиритизму?

Или это одна из его разновидностей?

Дома Антония посоветовалась бы с Долорес, покопалась в библиотеке. А здесь?

Не в церковь же идти с этим вопросом.

Оставалось только ждать и наблюдать, авось все и само прояснится.

Темная мостовая мягко стелилась ей под ноги. Антония сторожко оглядывалась вокруг, не желая попадаться никому на глаза. И неудивительно, что темную тень у калитки она заметила первой.

Спряталась в тени платана, пригляделась.

Роман?

Но что он здесь делает? Это явно не любовное свидание.

Мужчина кого-то ждал. Вот рядом с ним словно из воздуха соткалась темная тень, Роман передал этому человеку… нечто – и вернулся в дом.

Антония выждала с полчаса и только тогда решила пройти в калитку. Ей повезло – никто не заметил девушку. Все спали.

Тони сбросила одежду и нырнула под одеяло. Вытянулась во весь рост.

– Хорошо…

В столице ей нравилось. Если бы она просто жила сама по себе… но на какие деньги?

Ах, все упирается именно в этот вопрос. Деньги, деньги… хоть церковь и не считает их душеполезными, но ведь и церковники от денег не отказываются!

Почему она не богатая наследница? Увы и ах…

* * *

Ах, маскарад!

Простонародье веселится от души, смеется, выпивает, танцует…

Антония подумала, что там было бы интереснее.

Но и тут…

Маски смешиваются с масками, сатиры и нимфы, разбойники и короли, принцессы и феи, гномы и лепреконы…

Ритана Розалия в наряде королевы Осени и ее супруг в простом черном костюме. Для мужчин возможно снисхождение – простая полумаска и черный костюм.

Дамы себе такого не позволяют.

Альба была в желтом шелковом платье, расшитом нарциссами, Паулина – в розовом, понятно, расшитом розами. Венки на головах девушек были сплетены из соответствующих цветов, равно, как и к поясам были приколоты букетики тех же нарциссов и роз.

Антония стояла в наряде цыганки.

Черно-красная юбка, черный лиф, черная же маска…

Прыщи, которые ярко выделяются на белой коже.

Ритана Розалия с удовольствием поглядывала на девушку. Хорошо, когда человек знает свое место и послушно оттеняет ее дочерей. А Антония считала минуты.

И…

– Тан Адан, мое почтение. Ритана Розалия…

Барбара, очаровательная, словно первоцвет, улыбалась знакомым. Сопровождающий ее Эудженио кланялся, целуя дамам ручки, многозначительно задерживая руку Альбы в своих ладонях.

Сердце Антонии пропустило удар. Руки похолодели.

Как же он очарователен в нежно-голубом!

Как красив!

На светлых волосах ловко сидит голубая, с серебром шляпа, камзол вышит серебряной нитью по моде скольких-то веков давности… кажется, что-то подобное Тони видела в портретной галерее Лассара… лет триста? Может, чуть больше.

Кружевное жабо чуть растрепалось, прядь золотых волос упала на лоб…

Ах, как же он хорош!

Альба стояла рядом с ним, и Творец, какую же очаровательную пару они составляли.

Тони до крови прикусила изнутри щеку.

– Барба, милая, а ваш супруг…

– Он решил не составлять мне сегодня компанию.

– А наш милейший Амадо?

Легкая гримаска.

– Он обещал явиться чуть позже… если вообще явится. Увы, в чем-то мой сын пошел в своего отца и так же не любит праздники. Если бы не Эудженио, я бы осталась в одиночестве, а это так невероятно грустно!

– О, как я вам сочувствую, милая Барбара… возможно, вы не откажетесь провести это время в нашей компании?

– Не откажусь, милая Роза…

И никто не заметил, как Антония тихо отступила в тень деревьев. Всем было не до нее.

Самое уединенное место на маскараде – дамская комната. Туда Антония и зашла.

Р-раз! Лицо и декольте протерто от прыщей и кожа вновь светится матовой белизной.

Два – и черная маска меняется на красную. Благо, в карманах цыганского платья можно поросенка спрятать, не то что маску.

Осталось самое простое.

Снять юбку, вывернуть ее наизнанку и снова надеть.

Она была красной с черными оборками, а теперь станет черной с красными оборками. И волосы. Сколоть в узел, воткнуть высокий гребень, набросить сверху кружево мантильи. Приколоть на грудь алый цветок, сделанный из обрезков шелка, пощипать губы, чтобы краснели.

И вот перед вами уже не совсем цыганка.

Кто?

Разве важно?

Маска надежно скрывает лицо, а слова…

Тони будет молчать.

* * *

Ах, маскарад…

Симфония света, цвета, звука, хаос – и в то же время строгая упорядоченность.

Освещенная площадка для танцев – и укромные уголки парка.

Стойки с прохладительными напитками и пирожными, крохотные прилавки, на которых продают благотворительные товары, – и беседки, в которых надо перевязывать вход белой лентой – занято.

Не беспокоить.

Чинные танцы под строгими взглядами родителей – и пляска в уголках парка под веселую мелодию, которая доносится с улицы.

Взрывы смеха и вытертые украдкой слезинки.

Здесь разбиваются сердца и возрождаются надежды, здесь делаются признания и нарушаются данные клятвы, здесь, именно здесь все приходит в хаос.

Или становится на свои места?

Ведь и маскарад, несмотря на все свое безумие, организуется достаточно строго. И сил на его организацию уходит немало.

Впрочем, все окупается. Все окупается с лихвой, хотя бы потому, что один вход в парк стоит четыре реала. А есть еще покупки, которые принято делать, и бокал лимонада стоит реал, хотя цена ему не больше пары сантимо.

И благотворительный базар.

И выбор королевы маскарада, и танец с ней, за который таны платят немалые деньги. Маскарад – достаточно выгодное предприятие, а что хлопотное…. Ради денег и похлопотать можно.

Антония медленно шла по парку.

Оглядывалась, все же ей было чуточку страшно.

Она – одна.

С Араконами ей было легче и проще. Это чувство стаи… стада, если хотите. Что рядом кто-то есть, что ты… пусть не защищена, но все-таки… это уже больше, чем пустота.

А вот здесь и сейчас она одна. Случись что – ей и выбираться придется самой.

Именно поэтому она сняла с шеи мешочек с травами и повязала его на руку. Его и не видно под пышным манжетом, но случись что…

Проявленный темный дар позволит отбиться от любого. Не просто так Антония была спокойна за себя, за свою честь, бегая по полям в Лассара. Только дурак будет связываться с некроманткой, от которой жутью веет.

Отец – и то с трудом терпел, он и рассказал про мамин секрет. У мамы тоже такое было…

Каблучки туфелек постукивали по мощеным дорожкам. Антония медленно подбиралась к Араконам, стараясь не попасть раньше времени в поле их зрения. Ей был интересен Эудженио, и она собиралась подкараулить его…

Может ведь случиться такое, что он оставит Альбу?

Хотя бы ненадолго?

Как это может быть?

К примеру, он пойдет за лимонадом, а тут Тони навстречу.

И он посмотрит – и скажет: «Вы – моя судьба…» Или – «Почему я раньше вас не видел?»

Мечты, мечты…

А вот и Араконы. Стоят, о чем-то разговаривают с Барбарой. Тони попробовала подойти поближе, благо рядом была очень удобная палатка, прислушалась…

Ей нужно было узнать, где Альба и Эудженио. Рядом со старшими их не было, а вот куда они делись?

– Альба такая очаровательная сегодня….

– И Эудженио…

– Не сомневаюсь, они составят великолепную пару!

– Ах, милая Роза, я должна признаться – я была бы рада, останься этот милый мальчик в столице.

– Барба?

– Конечно! Ах, дорогая Рози, ты не представляешь, как уныла жизнь женщины, муж которой с утра до вечера на своей отвратительной работе!

– Это так тяжело, милая…

– Не просто тяжело. Знаешь, Рози, когда муж приходит, я всегда готовлю для него ванну с ароматическими маслами… о, этот ужасный запах мертвечины…

– Что поделаешь, Барба. Некромант, паталогоанатом…

Ах, вот что такое «доктор мертвых» сообразила Антония. Что ж, тетку можно понять. Она не испытывала никаких неприятных чувств в присутствии некроманта, но то она, с темным источником! А вот запах мертвечины…

Фу!

И снова – фу!

– И сын… ах, Розалия, мне бы так хотелось, чтобы Амадо был больше похож на меня! Но во всем, не считая силы, он копия отца! Так и сидит над своими дурацкими книжками!

– Я знаю, он мечтает о карьере…

– Рози, я тебя умоляю! Какая карьера! Он же бесталанен! Унаследуй он силу отца, я была бы рада за него, но – увы.

– Не знаю, Барба. Это наследие не всегда к добру, вот моя племянница…

– Ах да! Вот то прыщавое…

– Да, внешность у девочки ужасная. Но она умненькая. А главное – она Лассара…

– Фу! Поражаюсь твоему долготерпению, моя дорогая! Я бы такое и на порог не пустила!

Розалия скорчила гримаску.

– Барба, как можно? Это родная кровь моего супруга, я не могла поступить иначе. К тому же я даже слегка благодарна Даэрону. С моим любимым Аданом я так счастлива… если бы в свое время Даэрон не влюбился в некромантку, я никогда не знала бы любви! Нет-нет, я обязана устроить судьбу его дочери. К тому же… темный источник у нее есть, но непроявленный.

– Непроявленный?

– Барба, ты же сама с ней встречалась!

– Ах да! Что ж, девчонке повезло. Да Творец с ней, где наши дети?

– Скоро придут. Они участвуют в конкурсе костюмов….

– Я полагаю, Альба получит первое место. Более очаровательного нарцисса, чем она, я попросту не встречала.

– Я тоже на это надеюсь.

Антония скрипнула зубами – и отошла.

Конкурс костюмов? Что ж, можно подойти и посмотреть…

* * *

– Как вы думаете, тан Риалон, это снова… то самое?

Эрнесто Риалон, который осматривал труп, пожал плечами.

Некромант и патологоанатом. Сочетание весьма редкое, так что вся полиция Римата на него просто молилась.

Человек, который способен узнать время и причину смерти, а иногда и попросту спросить у мертвеца, кто его убил…

Бесценен!

Добавим к списку, что тан Эрнесто не выпячивал свое происхождение, не требовал почестей, относился ко всем ровно и спокойно – что еще надо для хорошей работы?

Полицейские, в большинстве своем простые сеньоры (таны обычно быстро выбивались в начальство), это ценили.

Вот и сейчас «доктор мертвых» склонился над трупом.

Молодая девушка, лет семнадцати, из простонародья явно. Нарядное платье, черные волосы, заплетенные в две тугие косы, улыбка…

А на горле – рваная рана. Словно дыра…

Тан Эрнесто задумался.

– Даже не представляю, чем можно нанести такую рану, честно признаюсь. Посмотрите, у нее вся передняя поверхность шеи словно… разъедена. Словно приложили нечто вроде ядовитого плюща… но не так же быстро и сильно. И она вся белая…

Между пальцами мужчины замелькали синеватые искры. Полицейские невольно попятились.

Ценили, уважали, даже восхищались… это было. Но и побаивались тоже. Когда тан Риалон начинал применять свою силу, мороз по коже бежал даже у самых стойких. Такова уж природа темного мага – ужас он вызывает инстинктивно.

– Так… умерла она около часа назад. Умерла от обескровливания, достаточно быстро, не мучилась, ритуал… ритуал не проводился. Но какая-то нечисть тут все же была. Не знаю, какая.

– Док, если мы ее к вам в лабораторию доставим?

– Будьте любезны. Интересно покопаться, посмотреть. Обычно нечисть оставляет более заметный астральный след, а тут… я не могу классифицировать. Надо поработать на месте преступления.

– Мы его сейчас оцепим. Ну и по домам пройдемся. А тело распоряжусь отнести к вам, в морг.

Сержант полиции, Пио Хуан Кастильо, перед некромантом трепета не испытывал – поди, уж лет двадцать улицу топчет. А вот уважение…

Преступников много. Часто случаются бытовые неурядицы. Муж с женой, дети с родителями… и травят, и режут – всякое бывает. Опять же, улица. Тут и грабители, и убийцы не редкость.

Нечисть?

Тоже бывает. Вот, как сейчас Пио помнил, лет шесть тому вампир в столице оказался. Месяца четыре кошмар на улицах творился, иначе и не скажешь. Тоже обескровленные тела находили, но там и мужчины, и женщины. И тан Эрнесто сразу про астральный след вампира сказал…

Ловили, правда, гадину достаточно долго, вампир из высших оказался, ни солнца не боялся, ни дня, и вообще, казался крайне благочестивым человеком. Разве что в храм не ходил. А так…

Пио с тех пор запомнил, что вампир может и серебро носить… браслеты. Кто ж знал, что он их изнутри человеческой кожей обошьет?!

Тварь…

– Будьте любезны, сержант.

Некромант уже расставлял свои приборы. Какие-то пирамидки, шарики на золотых и серебряных проволочках, старое зеркало…

Пио кивнул своим людям. Посмотрел на штатного художника.

– Готов портрет?

Парень кивнул.

Бледный весь, но держится… это из столичного университета изящных искусств. Так-то там высокородные учатся, но и простые ребята встречаются. Вот они и подрабатывают. Портреты потерпевших рисуют, пропавших, места преступления зарисовывают… этот справлялся.

Лицо девушки было вполне узнаваемым, место преступления пока схематичным, но переулок, дома, окна, ширина и длина – уже намечены, а большего и не требовалось. Следователю и рисунок отдадут, и их описание…

И заключение некроманта тоже.

Конечно, тана Риалона не на каждое убийство вызывают. Чаще полиция сама справляется. Но иногда… да, иногда случается. И тут уж без специалиста не обойтись.

Полицейские аккуратно переложили тело на носилки и отправились в морг. Некромант остался на месте преступления. Позднее он сам доберется до морга. Да и инструмента у него не так, чтобы много – одна сумка.

А Пио предстояло тяжелое и неприятное занятие. Обходить улицы, искать, кому знакома потерпевшая…

А еще эта гулянка…

К утру бы хоть дома оказаться… впрочем, он на это не сильно рассчитывал. Собачья работа!

* * *

Фонтан…

О, эти фонтаны!

В парке их было множество. Но этот…

Завсегдатаи о нем знали. Но откуда могла знать Антония, что решетка, вровень с мостовой – это тоже подземный фонтан? Который коварно вырывается из-под земли и в мгновение ока вымачивает тебя с ног до головы?

Небольшая решетчатая площадка, пересечь ее дело минуты, но в какой-то момент из-под земли вылетают водяные струи. И их много, они холодные…

А на деревьях висят разноцветные фонарики.

И музыка играет. Вот он, оркестр, совсем неподалеку… И…

Неподалеку мелькнуло такое знакомое желтое платье, расшитое золотом. И рядом с ним голубое…

Антония выдохнула.

Вдохнула…

Доля секунды на решение. Всего лишь доля секунды. Она может подхватить мокрые юбки и удрать под язвительный смех окружающих. А может…

Может…

Девушка повелительно вскинула руку, останавливая оркестр. Музыканты так впечатлились, что даже играть перестали. И этого Антонии хватило.

Она подняла руку и защелкала пальцами в четком узнаваемом ритме.

Там. Там. Та-та-там…

Музыканты переглянулись – и подхватили.

Фонтан был устроен коварно. Наступаешь на центральную плиту – и из-под земли вырываются водяные струи. Но в том-то и дело, что если ждешь…

Это уже не страшно. И ночь теплая. И…

Это – шанс.

Альба не собирается отпускать свою добычу, а ей, Антонии, так нужно хоть на миг почувствовать себя свободной! И туфли совершенно не чувствуются на ноге.

Взлетели вверх руки-крылья, изогнулся ивой тонкий стан и, вторя ее движениям, тревожно запели гитары.

Взмах юбки, движения рук, сдержанные и в то же время сильные, страстные… но пока женщина еще контролирует себя.

Пока еще не настало время любви.

Шаги, перестук каблучков – и наконец, взрыв! Взлетает вверх юбка, обнажая стройные ножки, вторит стуку каблуков гитара и барабан, Антония кружится в танце так, что оборки на юбке сливаются в единое черно-красное пятно. Бедра вольно гуляют взад и вперед, словно приглашая обхватить их, удержать на месте, на миг девушка застывает в одной позе – и тут же вновь взрывается хаосом движений.

И снова кружится, изгибается, почти запрокидывается назад…

За пределы фонтана она н выходит, девушка танцует в струях воды, в водяной феерии…

И бьется, бьется, вторит стуку сердца, стуку барабанов дикий перестук каблучков.

Антония четко рассчитала время.

Пять минут, не больше.

Потом пора уходить. И музыканты понимают ее жесты правильно.

Шаг по кругу, второй, третий, разворот – и вот танец заканчивается поклоном.

Антония склоняется в центре фонтана, в обрамлении водяных струй.

Склоняется перед зрителями, которые так ошеломлены неожиданным зрелищем, что не сразу начинают хлопать. И девушка успевает всё.

Бросить быстрый взгляд на Эудженио с Альбой – заметили. Стоят, смотрят, и у Альбы на лице негодование, а Эудженио определенно понравилось. Впрочем, так и со всеми остальными парочками.

Мужчины оценили, особенно то, как мокрое платье обрисовало фигуру.

Женщины – не оценили. Или наоборот, сравнили и обиделись.

И Антония ловко выскользнула из круга людей, прежде чем с ней заговорили.

Шаг, второй – вот она уже возле деревьев, а там – сыщи ветра в поле! Кажется, ей нужна беседка. Платье мокрое, это плохо, вопрос, где бы его высушить? Ночь теплая, но…

Часа два у нее еще точно есть, прежде чем Араконы соберутся домой. Даже если Альба надуется, тетушка раньше времени домой не поедет. У нее тоже есть свои обязанности, здесь же и благотворительный базар…

Да и дядюшка останется… но в мокром к ним лучше не являться… беседка! Ура!

Не занято!

Антония прошла внутрь, повязала белую ленту на дверь и почти упала на скамейку.

Как же это, оказывается, сложно! Вот так…

Минут десять она просто сидела.

Потом встряхнулась и начала приводить себя в порядок.

Первым делом она сняла платье и повесила его на перекладину, оставшись в одном нижнем белье. Пусть подсохнет. Так, на ветру, еще и лучше будет. А если будет на ней, можно и простудиться. Этого Антонии совершенно не хотелось.

Белье?

Ну… нельзя сказать, что оно совершенно сухое. И панталоны, и корсет – а вы как думали? Под такое платье оно надевается автоматически! Но и не так, чтобы мокрое насквозь.

Ничего, сойдет. Скоро даже высохнет.

Волосы?

Снять мантилью, свернуть и сунуть в карман юбки. Гребень оставить. Им, конечно, неудобно расчесывать волосы, но если их сейчас вот так оставить… мокрые, в прическе…

Тони с ними наутро с ума сойдет! Это будут не волосы, а канат корабельный, в узел завязанный! Не прочешешь! А вот если их сейчас, аккуратно, гребешком… и маску поменять.

Красную сразу в карман, туда же и цветок, отколоть, не забыть…

Вроде бы нормально?

Антония уселась на перила беседки и принялась медленно расчесывать волосы. Вот так, спокойно, и руки не дрожат. И саше вернуть на шею, пусть висит себе…

Безрассудство?

Еще какое!

Но что еще могла сделать Тони?! ЧТО?!

Пусть любимый человек хоть так увидит ее без грима! Пусть задумается, ту ли он выбрал! Ну хоть на минуту…

Еще одна прядь волос прибавилась к общей массе.

На пороге беседки выросла темная тень.

– Ритана, вы позволите к вам присоединиться?

Каким чудом Антония не рухнула с перил?

Видимо, Божьим. Ничем другим это объяснить нельзя. Зацепилась удачно каблучком туфельки за скамейку, вот и осталась сидеть. А могла бы и шею свернуть.

– Ой…

А больше как-то ничего и не произносилось.

– Накиньте. Холодно в одном белье.

И на колени девушки опустился теплый тяжелый плащ.

Мужчина поднял руки и чуть отступил в угол беседки, как бы показывая, что безопасен. Доверять Антония не спешила, но плащ накинула.

Мята.

Лимон.

Что-то едва уловимое, табак? Кажется, да. Кофе. Самый сильный запах – кофе.

– Благодарю вас, тан.

Антония осознавала, насколько она уязвима. Один лишний звук, и ей остается лишь вернуться в Лассара. Один крик, один неосторожный взгляд… хорошо хоть она в маске. Но остальное?

Маска, панталоны и корсет. И плащ сверху.

Замечательно!

– Это я должен благодарить вас за доставленное удовольствие, ритана. Я видел, как вы танцевали.

Антония поежилась. Почему-то под плащом стало холодно.

– Я случайно попала в этот фонтан. Оставалось либо бежать, либо….

– Клянусь, продолжись ваш танец хоть на десять минут дольше, и фонтан закипел бы под мужскими взглядами. Вы великолепно танцевали.

– Благодарю вас, тан.

Антония разглядывала своего визави. Но – увы. Сказать о нем она могла не очень много.

Мужчина, безусловно, лет тридцати. Может, чуть больше.

Черный костюм скрывает фигуру. Одет он, как носят крестьяне на севере страны. Черная куртка, которая прячет плечи и грудь, но подчеркивает талию, черные брюки, сапоги. Плащ сверху.

Капюшон.

У куртки принят капюшон, вот его мужчина и надел, так что даже волос не видно. Черная маска закрывает лицо.

Короткая бородка, может, своя, а может, и наклеенная, такое тоже в ходу на маскараде, как и усики, как и парики. А уж про шиньоны для дам и вовсе говорить не стоит.

– Я уже сказал – не стоит благодарности. Вы мне подарите несколько минут вашего времени?

Антония прищурилась.

– Если вы попробуете прикоснуться ко мне, я закричу так, что сбежится весь парк.

– Фу, ритана. Какие у вас гадкие мысли, – лица мужчины Антония не видела, но сильно подозревала, что он улыбается. – Никогда не навязывал себя попавшим в беду девушкам, и сейчас не стану. Но могу предложить вам свою помощь.

– Какую? – подозрительно спросила Антония.

– Вы первый раз на маскараде? Верно?

– Да.

– Иначе вы знали бы об этом крохотном секрете.

Мужчина наклонился, покопался – и извлек из-под сиденья небольшую жаровню. Разжег в ней огонь и подвинул поближе к Антонии.

– Думаю, так ваше платье высохнет быстрее.

Антония думала о том же.

– Тан, вы меня просто спасаете.

– Мужчины этим и должны заниматься, не так ли?

– Предполагается, что мужчины должны спасать дам от перелетных драконов. К примеру.

– Но что делать, если драконы перелетели куда-то в другие края?

– Сначала вернуть дракона, потом спасти даму?

– Вернуть дракона, спасти даму… тут главное не перепутать.

– Дракона, конечно, жалко, – не удержалась Антония, – особенно как на дам поглядишь… или отравится несчастный, или подавится.

– Не исключаю обоих вариантов в совокупности, – парировал мужчина. – Кстати, вам говорили, что корсет вреден для здоровья?

– А вам говорили, что разглядывать дамское белье неприлично?

– Не припомню, ритана.

– Возраст? – не удержалась Антония.

– Юношеская память.

– В противоположность девичьей?

– В дополнение.

Девушка сощурилась.

– Надеюсь, ваша память не подведет вас настолько, чтобы забыть обо всем?

– И накинуться на вас, как это пишут в дамских романах?

Тони посмотрела с сомнением. Мужчина улыбнулся и качнул головой.

– Ритана, не стоит меня опасаться. Обещаю не причинять вам вреда.

– Обычно после этого и начинаются проблемы, – пробормотала Антония.

Ответом ей был тихий смех.

– Это верно. Но я действительно не хочу вам зла.

– И это я тоже слышала.

– Я могу уйти. Но не забывайте, любой другой человек может войти в эту беседку. Увы, это отнюдь не крепость Алькара.

Антония только вздохнула.

– Оба варианта хуже.

– Тогда предлагаю вам согласиться на мое присутствие, пока не высохнет платье. А потом мы распрощаемся. Можете даже не называть свое имя, да и я своего не назову. Единственное, что я попрошу в уплату – дружескую беседу.

– Что ж, тан. Давайте попробуем, – кивнула Тони.

Действительно, беседка – не крепость. И черт знает, кого сюда может занести. Да и в плаще было намного уютнее, чем в сыроватом корсете.

– Вы его очень любите?

– Кого? – удивилась Тони.

– Мужчину, ради которого танцевали.

Антония недовольно поджала губы.

– Откуда вы…

– Догадался. Я старше вас, ритана. А возраст иногда дает не только болезни, но и жизненный опыт.

– Быть старше меня несложно.

– И все-таки?

– Думаю, вы догадаетесь и дальше?

– Это несложно. Ты мне так нужна, родная, только я тебе не нужен, ты мое святое солнце, я твои зима и стужа…

– Это поэт?

– Карранса. У него была противоположная ситуация. Он влюбился в жену своего сына, только увы, девушка его не видела. Не замечала. Он писал ей стихи, а она так никогда и не узнала о его грусти.

– Может, и к лучшему.

– Вы не верите в любовь?

– Я верю в святость данного слова. Как несчастная стала бы смотреть в глаза своему супругу? А он? Эта любовь, по сути, предательство самых близких людей. Жены, сына…

– Некоторых людей это не останавливает.

– Знаю. А некоторых – останавливает.

– Магов, ритана?

Антония кивнула своим мыслям.

Действительно, это она узнать успела. Мать рассказала ей об одной из самых серьезных опасностей для мага – нарушать слово. Магия чувствует данную клятву. И карает отступников. Жестоко карает.

Обычный человек ничего не почувствует и не узнает. А маг может лишиться части силы. К счастью, это касается не всех слов и клятв, а только тех, в которые была вложена сила.

– Карранса не был магом?

– Нет. Только поэтом, но великим. Горе сделало его стихи… пронзительными.

– Я их не читала.

– Подозреваю, вы их хорошо поймете. Когда ранят душу, начинаешь понимать человека, который страдает.

– Я не страдаю. Просто… просто…

– Просто он любит другую?

– А меня вовсе не замечает. К сожалению.

– Значит, он глупец. Но сегодня он вас наверняка заметил.

– Я… у меня нет ни денег, ни связей – собственно, ничего нет, кроме дурной репутации, – Антония и сама не поняла, почему призналась так откровенно. – Даже если я открою свои чувства, ему будет все равно.

– Деньги, связи… вы правы, ритана. Это важно. Но… жить приходится с человеком.

– Но всегда есть разница, жить в лачуге или во дворце.

– Вы готовы пожертвовать любовью ради комфорта? Карранса не понял бы вас! Он воспевал счастливую жизнь с возлюбленной на лоне природы…

– А комары его кусали? – пришлепнула летучего гада Антония. Ответом ей был сочный мужской хохот.

– Да будет вам известно, ритана, что кусают нас только самки комара.

– И что? Во всем виноваты женщины?

– Напротив. Дураков и влюбленных они не трогают.

– Боятся отравиться?

– Не исключаю и этой возможности. Ну вот, ваше платье практически высохло.

– Это хорошо. Вы отвернетесь, тан?

– Дайте платью еще немного досохнуть – и обещаю не подглядывать. Хотя и хочется.

– У меня есть что-то такое, чего нет у других женщин?

– Разумеется. В моем возрасте уже отвыкаешь ценить даму за форму ног или грудей. А вот острый ум, характер, воспитание…

– Надо полагать, все это было видно в моем корсете.

– Сдаюсь, ритана. Вы победили.

– Даже не желая того…

– Так часто бывает. У вас есть то, что необходимо другим, а у других есть то, что нужно вам. И не поменяетесь.

– И не стоит. За восемнадцать лет я как-то успела сжиться со своими недостатками, не хотелось бы менять их на чужие.

– Обаятельна и разумна. Что ж, могу вам только посочувствовать, ритана.

– Почему?

– Потому что дурочкам в жизни проще. Будь вы глупее, вы бы кинулись на шею своему милому, признались в любви и плыли по воле волн. Вы так никогда не поступите.

– Я… не поступлю.

– Поэтому вам придется очень сложно. Поберегите свое сердце, ритана, не стоит вручать хрусталь в руки… недоумка.

– Он не такой… он хороший.

– Наверное? – иронично уточнил незнакомец. – Насколько хорошо вы знаете своего возлюбленного? Вы видели его на работе?

– Он военный. И сейчас в отпуске.

– С подчиненными? С лошадьми? С женщинами… гхм…

– В борделе?

– Да, ритана. Вы видите сейчас обертку. Но вряд ли под ней скрывается чоколата.

– Вы его не знаете! Не надо так говорить… пожалуйста.

– И именно потому, что вы неглупы, вы не можете обругать меня и гордо умчаться в закат.

– В корсете и панталонах. И вашем плаще…

– Еще маска и туфельки.

– Это, конечно, меняет дело.

– Тогда сидите со вздорным стариком, слушайте его откровения и терпите, – хохотнул мужчина. – Я за год столько не смеялся, сколько с вами.

– Это комплимент? Или мне пробоваться в балаган на роль клоуна?

– Вам бы пошло. И коротенькая юбочка, и парик, и нос… такой, круглый.

– Ну, знаете, тан!

– Простите, ритана. Это с чисто мужской точки зрения. Все же у вас замечательная фигура.

– Благодарю за высокую оценку, тан. А теперь, пожалуйста, отвернитесь. Я оденусь, лишая вас возможности ее оценить.

– Не страшно, я все уже увидел. И запомнил.

– Навеки?

– Ну… дней на двадцать – точно.

– А потом будете смотреть на другие фигуры?

– Может, даже щупать. Физиология, знаете ли, ритана. Зов плоти, которому мы, мужчины, так подвержены…

– Хм… подозреваете, что Карранса страдал в борделе? – поддела Тони, снимая плащ. Холодный ветерок пробежал по обнаженной коже. М-да… зря она все же с фонтаном… но в тот момент все было правильно!

И танец, и музыка, и признание… если только Эудженио ее понял!

Ах, если бы!

Фламенко, танец страсти и любви, танец-откровение, танец-доверие… только вот что поделать, если любимый смотрит на другую?

– Подозреваю, что в борделе он НЕ страдал.

Платье скользнуло вниз, по дороге из вредности царапнуло шею и дернуло за волосы. Тони поморщилась.

– Бяка!

Запах, увы…

Жаровня, дым… кажется, все плохо. Если она сядет рядом… да с кем угодно! Ее мгновенно раскусят! Но что же делать?

– Проблемы, ритана?

– Вы обещали не подглядывать.

– Но ваше сердитое шипение я слышал. Так что случилось?

– Запах, – решила не скрывать Тони. – Всего лишь запах.

– Это не страшно. Если вы рискнете принять от меня крохотный подарок.

– Подарок?

– Возьмите, ритана. Думаю, этот запах достаточно силен, чтобы скрыть остальные.

В руке мужчины покачивался маленький керамический кувшинчик.

Антония знала такие, их носили на шее, капали внутрь ароматические масла, иногда еще заговаривали, чтобы те дольше не выдыхались…

– Но…

– Вам нравится этот запах?

Антония послушно взяла кувшинчик. Взмахнула над ним раскрытой ладонью… да, от плаща пахло точно так же. Мята, лимон, немножко кофе…

– Это подействует?

– Поверьте, ритана, это подействует.

– Тогда… я буду вам очень признательна. Но не знаю, чем отдариться.

– Если вы не сочтете меня наглым, ритана может отдариться поцелуем.

– Что?!

– В щечку. А вы о чем подумали? – в очередной раз поддел ее мужчина.

– О поцелуе в лоб, – огрызнулась Антония.

– С этим предлагаю подождать еще лет сто… или подольше.

Антония послушно взяла кувшинчик и тоже повесила на шею.

– Я действительно благодарна вам, тан. И…

Шаг вперед.

Ткань плаща соскальзывает в подставленную руку. А Антония оказывается рядом с мужчиной. Так близко… наверное, впервые в жизни.

Он выше девушки на голову, и массивнее. Куртка скрывает очертания фигуры, но мышцы там…

Руки девушки скользнули по груди мужчины.

– Я благодарна вам, тан. Действительно благодарна.

Под ее пальцами словно гранитные плиты. Антония привстала на цыпочки и коснулась губами чужих губ.

Тоже первый раз в жизни.

Губы у ее неожиданного собеседника оказались теплыми и твердыми. Сильная ладонь скользнула на талию Тони – не удержать, а просто – дать еще одну точку опоры.

– Ритана…

Шепот?

Или движение губ?

Или…

Антония опустила ресницы, разрешая себе этот поцелуй. Первый в ее жизни. Такой… неправильный – и такой единственно возможный.

Такой…

Когда дыхание сбивается, переплетаясь с чужим дыханием, когда глаза глядят в глаза, когда два тела на долю секунды словно сливаются в одно.

Незаконный поцелуй.

Но от этого не менее сладкий…

Впрочем, о законности Антония не думала. Она просто сбежала.

Вовремя… ох, как вовремя!

Араконы как раз оглядывались в поисках Тони.

– Дядя! Тетя!

– Где ты была, гадкая девчонка?!

– Ритана Розалия, я… я сделала глупость, – честно созналась Тони.

– Насколько серьезна эта глупость? – уточнил тан Мигель.

– Не знаю… мне захотелось мороженого. Я подошла его купить, а меня толкнули. И я испортила платье… наверное.

– Пятна не видно, – пригляделась ритана Розалия.

– Я попробовала отмыть оборки в фонтане и просушить их, – глядя честными глазами, созналась Тони. – Получилось плоховато…

Действительно, платье, несмотря на попытку просушить его, было чуточку влажным.

– Тебя при этом кто-то видел?

– Я нашла фонтан в углу парка.

– Ну… будем надеяться на лучшее. Что ж, нам пора домой.

– Да, тетушка.

Тони порадовалась, что не забыла про прыщи и веснушки. Ох… но кто был этот человек в беседке?

Что он делал на маскараде?

Антонию не оставляла мысль, что этот мужчина оказался здесь случайно… он не походил на тех, кому нравятся подобные увеселения.

Так странно…

Ее первый поцелуй – и с незнакомцем.

* * *

Мужчина снял капюшон и маску.

Медленно пригладил волосы.

Вот уж не ожидал от себя… он и на маскарад не собирался, но пришлось приехать на соседнюю с парком улицу, и мужчина решил зайти.

Не повеселиться самому, но хоть на миг вдохнуть эту атмосферу веселья. Молодости, жажды жизни, жадности наслаждений…

Искристости и искренности.

В юности ему этого не досталось, да и сейчас, впрочем… такая судьба. Смотреть на веселье издали, но не участвовать в нем.

Когда он увидел этот танец…

Он был искренне восхищен и танцем, и его исполнительницей. Девушка отдавалась музыке так, словно это было ее последнее действие. Она танцевала, вкладывая себя в каждое движение. Радовалась жизни, любила, признавалась в своей любви… кому?

Наверное, там кто-то был… мужчина нахмурился.

Память уверенно давала сбой. Он настолько был очарован танцовщицей, что зрителей попросту не заметил.

Узнать? А как можно узнать, для кого она танцевала? Если он даже имени не знает?

Знает, какая у нее улыбка.

Знает, какие шелковистые волосы, какие теплые губы, может описать фигуру, но все остальное? Фамилия, семья, где она живет… он уверен, что это благородная ритана. Но…

Впрочем, одна ее примета у мужчины точно есть. Но в столице… это капля в море. И все же…

Он будет искать?

Нет.

Он не станет портить жизнь девушке. Не имеет права. Ни на что не имеет права.

Пусть признается в любви, пусть выходит замуж, пусть будет счастлива… пусть. А он…

А что – он?

Мужчина накинул обратно капюшон, надел маску.

Не надо ему здесь быть. Не надо…

Маска…

На полу лежала бабочка из красного шелка. Явно девушка потеряла. Мужчина поколебался пару секунд, но потом поднял ее и спрятал в карман. Пусть остается. На память…

В его жизни не так много хороших воспоминаний, чтобы ими разбрасываться… будь счастлива, девочка. Будь…

Глава 7

– Тони, нам надо съездить в храм.

– Да, тетя Розалия, – бесцветно отозвалась Антония.

После маскарада прошло два дня. Девушке было грустно.

Альба порхала по дому, едва не светясь собственным светом, и Тони все отлично понимала.

У Альбы тоже было… нечто. Свой секрет.

Поцелуй?

Признание?

Да, наверное… и от этого становилось больно. А еще Тони злилась на себя.

Как она могла?!

Почему она вообще поддалась? Почему решила поцеловать незнакомца?!

Почему?!

Ответа не было. Разве что сама атмосфера праздника, которая невольно затягивает, увлекает, впрыскивает в кровь сладкий яд безрассудства…

– Ты записала заклинание… заговор…

– Тот самый? Для смеси трав и соли?

– Да, Тони.

– Да, тетя Розалия.

– Замечательно. Едем.

Святой отец их ждать не заставил.

– Дитя мое, мы провели испытания. Действительно, эта смесь действует.

– Да, святой отец.

– Поэтому я просил бы вас о рецепте и заговоре…

– Вот они, святой отец, – Тони подала ему лист.

– Замечательно, просто замечательно.

По счастью, долго их мучить не стали. И все же ритана Розалия была довольна. Довольна настолько, что…

– Тони, тебе нужны деньги на карманные расходы.

– Благодарю вас, тетушка, но у меня все есть.

– Ах, эта молодость. Когда-то я думала точно так же… я поговорю с твоим дядей.

Результатом беседы стали два реала в неделю, которые выдавались Тони на руки. Все же член семьи…

Девушка решила копить. Мало ли что?

Мало ли кто?

* * *

Тан Риалон стянул с рук тонкие шелковые перчатки, пропитанные соком каучукового дерева. Не то чтобы он боялся заразиться…

Просто не хотелось вычищать из-под ногтей чужую кровь и прочие телесные жидкости. А они будут. Чего только не попадается, когда вскрываешь труп.

Но в этот раз вскрытие ничего не дало. Что делал, что не делал…

– Тан Риалон, что вы можете сообщить следствию?

Тан пожал плечами.

Следователя Серхио Марию Вальдеса он знал давно. Неглупый профессионал, очень дотошный, въедливый… это в равной мере осложняло жизнь и его коллегам, и преступникам. Последним больше, поэтому в следователя стреляли в среднем два-три раза в год, пытались подкупить, прирезать в темной подворотне, травили собак, поджигали дом…

Поэтому у него и личная жизнь до сих пор не сложилась.

Некроманту как-то было проще в профессиональном плане. Дураков с ним связываться не находилось – себе дороже. Ты его убить попробуешь, а он тебя так проклянет – сам помрешь.

Или даже убьешь…

Дохлый некромант еще и опаснее живого. Ты его второй раз не убьешь, а вот он тебя…

– Ничего приятного.

– Тан?

– Девушка на вопросы не отвечает. Дух явиться отказался. Причина смерти – обескровливание. То есть из нее каким-то образом выкачали всю кровь.

– Вампир?

– Нет. Совершенно другая рана. Я даже не могу предположить, чем ее могли нанести. Но рана чистая, без слюны, без слизи, без биологических жидкостей…

– Для анализа тоже взять нечего?

– Увы. Я всеизложил в заключении, но если вкратце… есть след какой-то нечисти. Но мне таковая неизвестна.

– Вам – неизвестна?

– Я не Творец. Может быть, вам стоит поговорить с кем-то из боевых монахов… у орденов много тайн. Если им встречалось нечто подобное, думаю, они не откажут в просьбе.

– Благодарю, тан Риалон.

– Не стоит благодарности. Если будет еще подобный случай – вызывайте. Мне будет интересно поработать.

– Надеюсь, что не будет. Но случись что – обещаю.

Мужчины распрощались вполне дружески.

* * *

– Послезавтра мы едем к Эстевисам, – сообщила тетушка за обедом.

– К ритане Дануте и тану Хуану? – захлопала в ладоши Паулина.

Альба поморщилась.

– Мама! А надолго?

– На два дня. На выходные, дорогая моя, – ритана Розалия хитро прищурилась. – И семейство Риалонов они тоже пригласили. Планируется пикник на свежем воздухе, вечером небольшой прием, на следующий день снова игры, танцы, а на третий день, наутро, поедем домой.

– Риалоны будут? А… Эудженио?

– Полагаю, он тоже. Так что беги, собирай вещи! Тебе потребуется не меньше пяти перемен платьев.

– Лучше даже семи! – ахнула Альба. – Паула, со мной!

Девушки вылетели из-за стола, не спросив разрешения. Ритана Розалия посмотрела на Тони.

– Детка, мне жаль…

– Но на бедных родственников приглашение не распространяется, – внешне безразлично подвела итог Тони.

– Ты сама все отлично понимаешь…

Тони понимала.

А вот ритана Розалия – нет! Антония была бы счастлива видеть Эудженио, но видеть, как он увивается вокруг Альбы?! Это больно!

А еще эти два дня дадут ей хоть и относительную, но все же свободу! Она сможет побеседовать с сеньорой Луисой и побыть у нее подольше… Разве это плохо?

– Эстевисы не знают о тебе – пока.

А сказать было нельзя? Впрочем, Тони отлично понимала тетку. Это – не тот случай.

Два дня на виду у всех, а тетя не знает, насколько Тони… сможет справиться с такой ситуацией. И она права. Сама Антония иллюзий не питала – ей будет очень тяжело.

Очень.

Лучше и правда оставаться дома.

– Тетушка, я подчиняюсь вашему решению.

– Вот и замечательно.

Особенно после карнавала. Все же… Тони понимала, что поступила глупо, что навлекла на себя определенные подозрения, но…

Она тоже не стальная! И нервы у нее не из проволоки!

Пусть кто-то другой годами живет в чужой шкуре, но она – обычный человек! Хорошо хоть есть своя комната, не то она бы попросту с ума сошла. Не имея даже возможности побыть наедине с собой…

– Мама!!!

Альба в принципе не умела входить в комнату степенно и спокойно.

Она влетала, врывалась, проносилась ураганом, жизненной энергии в девушке было столько, что она буквально взрывала окружающее пространство.

– Мама!!!

У Паулины это получалось намного хуже. Так… истерично-негодующе. Но надо отдать девушке должное, она старалась подражать сестре.

– Что случилось?

– Мама, это кошмар! Моя шляпка!

С точки зрения Антонии, все со шляпкой было в порядке. Но Альба так не думала. И путем пятнадцатиминутного шантажа заставила маменьку отправить Тони в шляпную лавку.

Потом Альба решила, что ей надо пойти самой… Антония ведь может что-то перепутать… и вообще! Шляпка?

Без примерки?!

Хуже – только сатанизм!

Ритана Розалия заколебалась, но тут вмешалась Паулина, которая принялась умолять о новых туфлях. И ритана сдалась.

– Хорошо. Тони… да, пожалуй, ты едешь с нами. Надо заказать тебе хотя бы один приличный выходной комплект к туфлям. Шляпку, перчатки и сумочку.

– Благодарю вас, тетушка.

– Не стоит благодарности. Ты умненькая девочка, и если не поглупеешь, будущее твое будет устроено.

По понятным причинам Тони это обещание не обрадовало.

Приличные туфли у Антонии были только одни.

Творение мастера Риколетти. Они благополучно выдержали маскарад и сейчас удобно облегали ножку. Бабочек Тони давно с них отлепила… бабочку. Одну. Хорошо, в парке на это никто не обратил внимания, но где-то Тони ее потеряла. Может, и в фонтане.

Мастер сдержал свое слово, и все украшения были приклеены на дешевенький клей, который легко отмывался водой с обычным мылом.

Вымыть, высушить – и туфли словно новенькие.

Лавки шляпника, перчаточника, портного – все было собрано на одной улице, которую, кстати, так и именовали, улицей Мод.

Помещения на ней, даже самые крохотные, стоили немалых денег, но мастера платили аренду. Имя стоило дороже.

На улице Мод одевались таны и ританы, это было модно, правильно, принято, это было своего рода знаком качества. Шить одежду у кого-то еще?

Это означало, что в благородном семействе дела идут не столь хорошо. И уж точно этого не могли себе позволить Аданы. Розалия слишком давно и упорно вживалась в свое положение, чтобы допустить хоть какие-то отступления от правил.

Хотя так и так, Антония подозревала, что в других местах шьют не хуже, но намного дешевле. Шляпка сеньоры Луисы была не хуже тетушкиной, но стоила наверняка раз в пять дешевле.

Надо спросить потом адреса модисток.

Лавки…

Голова у Антонии заболела уже на третьей лавке со шляпами. При том, что ей все заказали уже в первой. Перчатки из черных ниток, черную же сумочку и аккуратную шляпку-блинчик, украшенную белой лентой и белыми же цветами жасмина. Очень простенькую, но достаточно элегантную.

Своего рода закон.

Туфли, шляпка, перчатки, сумочка – все должно быть одного цвета. В идеале – с одинаковыми украшениями. Ритана Розалия, равно как и ее дочери, могли себе позволить по нескольку десятков комплектов. Тони предстояло довольствоваться одним, но девушка не возмущалась. Честно говоря, ей это казалось жутко глупым.

Какая разница, что на тебе? Если сумку можно поменять, туфли выкинуть, ты остаешься сама собой? Но люди судят тебя по сумке и туфлям… не смешно ли это?

Паулина раскапризничалась в одной из лавок, и они с ританой Розалией задержались. Альба и Тони вышли вперед, и Альба покосилась на Тони.

– Молчи!

Антония скрипнула зубами. И вслед за Альбой нырнула в проулок между двумя лавками.

– Дженио!

– Ина!

Двое молодых людей слились в объятиях.

Антония не выдержала – отвернулась. Хотя кажется, ее поведение посчитали деликатностью?

Нет, вовсе не обратили внимания. Влюбленным было не до какой-то приживалки.

– Ина, я так скучал по тебе. – И звуки поцелуев…

– Дженио, без тебя солнце кажется мне черным!

– О, Ина, когда я смотрю в окно на звезды, мне кажется, что я вижу твои глаза, такие огромные и ясные… ты – моя звезда! Путеводная, сияющая…

– Дженио, я умираю без тебя…

И снова поцелуи…

Антония стиснула зубы так, что с них крошка посыпалась. Да что ж это такое! Хоть ты уши заткни!

Ну почему, почему ты не понимаешь, что она не сделает тебя счастливым?! Только я смогу это сделать! Только Я!!! Не Альба, не Паулина, не все прочие женщины мира! Они видят только смазливое лицо, только успех, только улыбку. А я смотрю глубже, мне нужен ты сам! Если ты будешь беден или заболеешь, разве останется с тобой эта избалованная дрянь!

Никогда…

А я останусь!

Я тебя не брошу! Я готова быть с тобой и в радости, и в горе, я понимаю, что жизнь не состоит из одной радости, я готова! Но ты меня не видишь! Ты проходишь мимо, не замечая света в моих глазах… почему?!

Что мне сделать, чтобы ты увидел?! Даже когда я танцевала, ты не понял… ты так ничего и не понял, а я горела для тебя. Даже тот мужчина из беседки понял, а ты – нет. Почему?

Потому что я тебе не нужна. И понимание не нужно…

Антония стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони, и развернулась. Кашлянула.

– Простите. У нас мало времени.

Возмущение в глазах Альбы. Любопытство – в глазах Эудженио.

– Девушка, простите…

– Ритана Лассара, – мертвенным тоном произнесла Антония. – У нас действительно мало времени, Альба. Скоро твоя матушка начнет искать нас.

Альба топнула ножкой, но ругаться не стала. И – чистая правда, и… не показывать же свой характер на глазах у Эудженио?

– Да… Дженио, мне надо идти.

– Ина, любовь моя, я надеюсь увидеть тебя вновь! Скоро!

– У Эстевисов?

– Да, я обязательно буду там! Барба получила приглашение… тетя Барба! И я приеду!

Девушку откровенно передернуло.

– С дядюшкой?

Эудженио поморщился.

– Да. Обычно он не любитель подобных выездов, но в этот раз решил развеяться. Тетушка в отчаянии, но спорить не решается.

– Бедная, жить с темным магом…

Антония кашлянула, привлекая внимание.

– Время.

– Да-да, – с досадой откликнулась Альба. – Идем… Дженио, ты мое сердце!

– Нет, Ина. Ты уносишь с собой мое сердце. Оно бьется только для тебя….

А я хочу, чтобы оно билось для меня… а ты меня даже не видишь…

И снова поцелуй. Долгий и нежный. Только в этот раз Антония даже отвернуться не успела. Она старательно смотрела в сторону, но все равно видела, как слились воедино две фигуры, как приникла к любимому Альба, как Эудженио обнял ее за плечи, словно защищая от всего окружающего мира, как прядь его золотых волос пощекотала щеку Альбы…

Почему так больно?

Словно ржавый штырь в грудь вонзили и медленно поворачивают… почему?!

– Ты понимаешь, что лучше помалкивать?

Альба спрашивала не агрессивно, но напористо. Антония махнула рукой.

– Мы ведь договорились.

– Главное, чтобы ты этого не забывала.

– Не забуду.

– Как ты думаешь, он меня сильно любит?

Не правда любит. Не по-настоящему любит. Сильно ли?

Значит, в любви Альба не сомневается…. Антония была бы святой, если бы удержалась. Но где вы видели святых среди потомков некромантов?

– Думаю, что сначала надо все узнать о его жизни. Доходах, долгах, любовницах и внебрачных детях. А уж потом говорить о любви.

Альба побелела от злости.

– Ты просто завидуешь!

– Моего жениха твои родители проверят с ног до головы. До того, как я натворю глупостей. А твоего – успеют?

– Дженио не нужны никакие проверки! А ты…. Ты просто завистливая дрянь!

Самое печальное, что Альба была права. На сто процентов. Но признаваться в этом Антония не собиралась – и промолчала. А что тут можно сказать?

Ничего…

* * *

Сеньора Луиса налила девушке кофе и погладила по голове. А что тут еще можно было сделать?

Как известно, кот из дома, мыши в пляс. Поэтому Антония дождалась отъезда своих родных – и сразу же ушла.

Туда, где могла хоть ненадолго снять маску.

В лавку антиквариата.

И не удержалась. Когда сеньора Луиса принялась расспрашивать девушку, что, да как, да зачем… Антония попросту разревелась. Слишком хорошо она понимала, что будет происходить в поместье.

Ухаживание.

Качели и пикник, танцы на лугу и вечерний бал, разговоры и взгляды. И даже поцелуи украдкой…

Эудженио…

Дженио…

Вот почему судьба так несправедлива?! Просто потому, что у нее нет денег?! Но это нечестно, неправильно! Мама тоже была бедна, и из приданого у нее был только Лассара, а отец все равно полюбил! И женился!

Неужели Антония – хуже?

Ладно, не будем забывать и остальные стороны вопроса. И что отец с матерью познакомились при дворе, и что Даэлис не была приживалкой в доме своих родственников, и уродовать себя ей не приходилось…

Но все-таки!

Где справедливость?!

Если Дженио ей так нужен, а она ему… она ему вообще не нужна. И это плохо и горько. Нечестно, обидно…

– Ну, если дело в деньгах, то я тебя могу порадовать, – сеньора Луиса подмигнула и поставила перед девушкой вазочку с чоколатой. – Продала я парочку вещей, так что тебе первые проценты пойдут. Думаю, около сорока реалов будет.

– Сколько?! – поперхнулась Антония. – За что?!

– А вот за все хорошее. Ты мне про вазочку сказала, что она пятисотлетняя, помнишь?

– Помню…

Была среди прочих вещиц и такая. Причем стояла она вовсе уж в глухом месте и пылью присыпана… неясно, как она попала к хозяину дома, но сеньор Саларанса ее явно не ценил.

– Я ее вчера клиенту отдала. Ну, и еще кое-что, по мелочи.

– Два процента – и около сорока реалов? – глаза у Антонии были большие и круглые.

– Девочка, одна ваза ушла за четыреста пятьдесят песет. Я хотела больше взять, но потом скидку сделала, пусть уж его… хороший клиент, давний.

Антония покачала головой.

– На такие деньги в нашей провинции год жить можно.

– А в столице…. Твои туфли как бы не дороже стоят.

Тони вздохнула.

– Хорошая обувь и в провинции дорога.

– А еще есть осенние и зимние сапожки, да и туфельки на смену хотелось бы. Хоть парочку… коричневые и светлые, а к ним сумочки, шляпки… чувствуешь, как деньги медленно и неотвратимо улетают между пальцев?

– Даже жутко, – созналась Антония.

– То-то и оно… мне еще повезло. Земля эта у меня в собственности, строение нашей семье уж сколько столетий принадлежит, муниципалитету я сантимо плачу, а не реалы. Колодец свой, опять же… А кто другой, вздумай торговать, быстро поймет, почем с плюща шишки! Там заплати, здесь дай, чиновники еще, пиявицы несытые!

– Долорес говорила – крапивное семя, – прыснула Тони.

– Полагаю, мы бы подружились, – важно согласилась сеньора Луиса. – Не хочешь со мной сходить, прогуляться? На развалы?

– Куда?!

– На развалы. Как ты думаешь, откуда у меня в магазине вещи?

Вот уж о чем Антония не задумывалась. Откуда в антикварном магазине берется товар? Ну… а он здесь не испокон веков стоял? Правда?

Сеньора Луиса рассмеялась, глядя на удивленное лицо девушки.

– Да все просто. Антиквара ноги кормят. Бывает так, что вот… как с сеньором Саларанса. Бывает я и сама прихожу, когда знаю, что человек помер. Объявления, опять же, расклеиваю, мальчишек уличных гоняю, они от меня получают долю малую. Им медяки, а мне когда и золотые. На рынке иногда удается что-то ухватить. С кораблей. А развалы – вообще сокровищница.

Антония с удивлением узнала, что раз в неделю, в выходной, за городом организуется «развал». Почему он так назван?

Да кто ж теперь скажет! Грандиозная барахолка, на которую люди тащат то, что хотят продать. А иногда и даром отдать, такое тоже бывает…

Это у сеньора Саларанса наследник знает, что дядино имущество хоть сантимо, да стоит. А бывает и так, что умер человек, а наследникам дом нужен. Или земля. А имущество они велят отвезти… нет, не на помойку.

Старьевщику?

Так тоже платить надо! Бесплатно он ничего не заберет.

А вот на развалах… Привези, отдай специальному человечку – есть те, кто подобным промышляют, глядишь, еще и пару сантимо получишь. Все себе в карман, не из кармана.

Бывает и так, что денег нет, а барахло есть. Бывает…

Да всякое случается в жизни. Вот, раз в неделю такая торговля и идет. И если Антония хочет…

– Мне опять надо будет одеваться мужчиной?

– К чему? Туда можно и в своем облике, что страшного?

– Если родственники узнают…

Сеньора Луиса задумалась.

– Даже если узнают, что тут такого преступного? Я понимаю, но… мужчину днем ты вряд ли изобразишь. Да еще темного мага…. Нам только внимания церкви не хватало.

– Об этом я не подумала, – сникла Антония. – Но я не хочу сложностей, пока живу под чужой крышей. У меня нет стабильного источника дохода, я не смогу себя обеспечить…

– И снова ты права. Но у меня есть одна идея.

– Какая?

– Ты не против поношенной одежды?

– Нет.

– Тогда минуту…

Антония уже и думать забыла про свои горести. Любовь?

Да, безусловно! Но ведь восемнадцать лет! Восемнадцать! Как справедливо сказал мудрый человек, голова витает в тумане, сердце стремится к любви, попа ищет приключений, а ноги идут, куда захотят!^[241]

Вот, в данный момент голова и попа были едины, так что сердцу пришлось встать в очередь. А из шкафа появлялись на свободу длинная черная юбка, ярко-зеленая кофта….

– Что это?

– А ты примерь! Прямо на свое платье.

Антония послушалась.

Ну… и что? Бесформенная длинная юбка, бесформенная кофта, а еще одеты на платье. Так что выглядит она толще, чем обычно. Это важно?

– Фигура скрыта. А теперь – оп-ля!

На голову девушки опустилась шляпка с вуалью.

– Это…

– А вот смотри.

Антония посмотрела. Действительно… шляпка была старомодной. И вуаль тоже.

Не легонькая сеточка, которая едва закрывала глаза, кокетливо спускаясь с крохотной шляпки, нет. Широкополая шляпа, плотная черная вуаль…

– Берем сюда еще перчатки – и получится моя кузина. К примеру, Ирма Долорес Медина.

Антония подняла брови, что не осталось незамеченным.

– Что?

– А почему не сестра? Тоже ведь можно?

– Насплетничали уже?

– Конечно. Вот я и решила спросить. Но извините, если что.

Сеньора Луиса пожала плечами.

– Чего тут извиняться? Было, да быльем поросло. Не первая такая история, когда клялся в любви одной, спал со второй… когда я узнала, что моя сестра к моему жениху в постель влезла, прощать отказалась. Отец у меня был строгих правил, ему такая подлость тоже не понравилась. Пришлось сестрице убираться, в чем была.

– Понятно.

– Ты не думай, это не потому, что мы такие злые. Семья, род – это всё. А что ждать от человека, который уже один раз предал? Новой подлости? Да еще в самый тяжелый момент? Ни к чему!

– А если по глупости или слабости? Побоялась признаться, огорчать не хотела…

– Знаешь, подлость, по любой причине, остается подлостью. Сестра не могла понять, что мне будет больно?

– Могла.

– Что спать с женихом сестры это гадко?

– Гадко.

– Вот и весь ответ. Отец у меня так же думал, а потому полетела гадюка впереди своего шипения – и правильно.

– Мне рассказывали, она просто сбежала…

– Ну так и правильно. Сбежала. А уж что ей вслед полетело – дело другое.

Антония кивнула.

– Семья…. Предавать не годится.

Тут она была полностью согласна и сеньорой Луисой. Да, всякое в жизни бывает, и любовь дорог не разбирает. Но совесть быть должна!

Есть вещи, которые делать нельзя, если край не пришел, а тут вовсе не край. Так что Антония понимала. Да и спросить лучше честно, чем сплетни слушать.

– Вот именно. Так что одевайтесь, кузина Ирма.

– Да, кузина Луиса…

Дамы захихикали и принялись превращать девушку – в женщину постарше.

Перчатки, шарф на шею, еще пара шарфов на талию, чтобы казаться толще – и вот в зеркале отражаются две старушки. Правда, одна под вуалью, но это как раз подозрений не вызовет. Так носят. Так бывает…

– Приходи завтра утром, да и пойдем на развал.

– Хорошо.

* * *

Антония спала крепко. Поэтому как оно началось – не знала.

Но разбудил ее громкий женский крик.

– Нееееет!!!

Девушка вскинулась на кровати.

Что происходит?!

Ответа не было. Но… с первого этажа доносился шум. И кто-то кричал. А от хорошей жизни кричать не станут, это уж точно.

Значит – что?

Антония ринулась к шкафу. На ходу стянула с себя ладанку, бросать не стала, просто зажала в руке. Она – темный маг.

Только вот пока не проявленный… не до конца. Ее сила еще не раскрылась. А и раскроется – некромантия штука сложная.

Ну, проклянет она кого… и?!

Дальше-то что?

Ничего.

Проклятие – не кинжал, это им можно убить сразу, а проклятию нужно время. Да и не умеет Антония ничего… такого.

По-настоящему серьезного. Тогда – что?

Надо узнать, что происходит в доме, удрать и позвать на помощь. А вот на это ее сил хватит. Именно как темного мага.

Ночь – ее время, ее сила, и уж что-что, но отвести глаза она сможет. Если не станут разыскивать персонально ее. Так что Тони кое-как нацепила на себя первое попавшееся платье, схватила тяжелый кувшин для воды (повезло, медный) и замерла сбоку от двери, которую предусмотрительно приоткрыла. Долго ждать гостей не пришлось.

Дверь скрипнула, в комнату вдвинулась чья-то тень, и Антония ударила. Сбоку, резко, жестко, в висок… человек упал. Антония даже не дернулась посмотреть, что там с ним. Жив, мертв… плевать.

Больше никого нет?

Пока – нет.

Тогда можно, продолжая прислушиваться, опуститься на колени и осмотреть добычу. Да, для начала добавить еще раз кувшином. Связывать некогда, да и нечем, веревкой ее не снабдили почему-то.

Странно.

Подобную породу Тони знала, да и кто б ее не знал? Отребье, подонки с городского дна… грабители? Определенно. Вот и морда темной тряпкой завязана. А еще огнестрел за поясом, кинжал… не человек, а склад с сокровищами!

Правда, огнестрел Антония сунула в свой шкаф. Применять их надо уметь, а она не умела. У сеньора Хуана такой был… похожий, но пострелять он не давал. Патроны дороги, да и не укупишь. Пусть полежит. А пока…

Чего тут думать?

Удирать надо. Ясно же – грабители. Так что дорога Тони в ближайший полицейский участок. А для этого…

Девушка вздохнула. Выпрямилась, вдохнула, выдохнула, и так несколько раз, до полного и абсолютного спокойствия. А потом…

Со стороны это выглядело так, словно кусок ночи отделился от покрывала за окном – и лег на плечи девушки. Темный, непрозрачный…

Обернулся вокруг, словно покрывало, смазал очертания, и вдруг оказалось, что девушки… нет? Или это не девушка?

Или она есть, но где-то в другом месте?

Нет, не понять… не видно, и смотреть туда незачем… кому это вообще нужно? Когда вокруг столько интересного происходит?

Тони предпочла бы выбраться в окно, но – не сумеет. Еще и ногу сломать можно, все же второй этаж. Так что только к двери…

Черные туфельки она надела сразу же. Они удобно облегали ногу, и бежать не помешают, и… и ударить можно, если что. Спасибо вам, мастер Риколетти.

Лестница.

В коридоре – никого.

Тони тихо-тихо заскользила вниз. Прислушиваясь, приглядываясь… не идет ли кто? А вдруг? Мало ли что и как?

Шум доносился со стороны гостиной. Тони прислушалась.

Нет, по именам никто друг друга не называл. А вот кабинет упомянули. И сейф…

Вот и кухня.

Пустая.

Хотя – неудивительно, если грабители знали, что в доме, считай, никого не будет. Чего его стеречь? Хозяева уехали, слуги частично разбежались по родным, а кого и сами хозяева отпустили, того же повара, к примеру… сейчас в доме человека три, не считая Тони. Может, пять… не больше.

Чего тут двери стеречь? Мешки добром набивать надо!

Кухня.

Пустая, темная. Вот и задняя дверь.

Тони толкнула ее. Но – тоже пусто. Сад.

Антония сошла с дорожки и пошла рядом, по траве, по ухоженному газону. Каблучки вязли в земле, но зато не скрипел гравий. Ее не видно, да. Но слух-то не отшибет! И не стоит недооценивать грабителей. Мало ли у кого какие способности?

Шаг, второй, третий…

Калитка.

Вот… пропасть! Калитку как раз и стерег парень явно нехорошего вида. Стоял внутри, озирался… понятно. Через забор не перелезешь, центральные ворота закрыть можно, а эту калитку стеречь – самое правильное дело. Бандиты умные, а ей-то что делать?

Антония задумалась.

Можно как-то отвлечь негодяя?

Ну… чисто теоретически – можно. Но что ей нужно? Да чтобы он выглянул наружу. Вышел и оставил калитку приоткрытой. Если он отвлечется на что-то внутри сада…

Она может открыть калитку, выйти, прикрыть ее, но не закрыть. Засов задвинут, она это видит даже отсюда, даже в темноте… хотя тут как раз не даже. Темные маги вообще хорошо видят в темноте. Тони свет не был нужен, чтобы рассмотреть каждую пряжку на одежде негодяя… пряжку?

Отлично!

Кошелек Тони захватила с собой. Не свой, отобранный у негодяя, который вломился к ней в комнату. Чисто машинально выгребла все из его карманов в свои… что тут? Трубка? Пойдет! Табакерка?

Открыть, поворошить пальцем табак… опа?

Колечко? Да еще с каким-то желтым камнем… табакерка отправилась обратно в карман. Трубка, ну и монетки из кошелька. Хорошо – медяки. Серебряные реалы ей было бы жалко, а вот сантимо…

Тоже жалко, но выбора нет. И хорошо, что забор не такой высокий перебросить через него можно что угодно.

А с той стороны каменная мостовая.

Поехали!

Тони отправила в полет первую монетку.

Ваши друзья грабят дом.

Вы стоите «на стреме».

И вдруг за забором начинает что-то звенеть, падать… непонятно. Вы хоть выглянете?

Если это прозвенит и затихнет – нет. Но если два раза? Три? Четыре?

Бандит, видимо, подумал то же самое, вслушиваясь в звон монеток по брусчатке. Не со всеми получалось, но часть прозвенела, а в ночной тишине было отлично слышно.

Дзын.

День-день…

Тенннь!

Бац! – это полетела трубка, когда бандит протянул руку к засову, но заколебался. После трубки колебаться он уже не стал.

Калле Тарралонга – место респектабельное, тут по ночам тихо-тихо. Надо осведомиться, что именно производит шум. Мало ли?

Калитка открывается наружу, как раз в ту сторону, в которую Антония бросала монетки. Мужчина открыл ее, сделал шаг, два, вышел, пригляделся…

И тут сработала вторая закладка.

Это ведь грабитель! Хищник по сути своей… а может, и падальщик! В любом случае вы живете с чужих карманов. Выходите на улицу, видите – деньги рассыпаны. Соберете? Или благородно проигнорируете?

Сантимо?

А этого сразу не видно, это Тони видит каждую монетку, а обычному человеку на улице темновато. Видно, что монеты, что они поблескивают в тусклом свете фонаря, а дальше-то как?

Грабитель, явно не из высокопоставленных, или заслуженных, или как это у них… вряд ли кого-то матерого поставят стеречь дверь, скорее, новичка возьмут для этой цели, логично не устоял. Отпустил калитку, шагнул вперед и принялся сгребать монеты в горсть – Тони их десятка три накидала, прежде чем негодяй прореагировал.

Сплошные убытки!

И уж конечно, он не заметил, как метнулся за его спиной из калитки сгусток тени. Вот если бы Антония его задела, если бы он услышал, почувствовал запах… но уже поздно! Девушка полетела по улице, словно на крыльях.

Полицейский участок!

Ну же, ну!!!

Где тут соседняя улица?!

Сержант Пио Кастильо сегодня дежурил. Преступники – нехорошие люди, которые работают по ночам, поэтому приходится из-за них и полицейским поработать. Обход он уже сделал, можно было перекусить, отдохнуть, выпить кофе.

Будни полицейского участка строились так. Сержант, десяток полицейских в его подчинении. Это ночью. Полицейские делали обход улиц, чтобы спугнуть грабителей, или оказать помощь, край – обнаружить жертву грабежа, убийства… Делились на пятерки. Сначала обход делала одна пятерка, потом вторая, потом опять первая.

Обход надо было делать каждые два часа, площадь-то большая. Улиц много. Но места спокойные… или уже нет?

Чего-чего, а визита в участок растрепанной девчонки в кое-как застегнутом темно-синем платье он точно не ожидал.

– Помогите!!!

– Что случилось, сеньорита? – выбрался из-за конторки Пио. Не хотелось никуда идти, но… лучше сходить сейчас, чем разгребать потом. Может, ее муж побил? Или еще чего?

На Антонию это «сеньорита», такое лениво-равнодушное, оказало воздействие, словно пощечина. Девушка выпрямилась, вдохнула, выдохнула, как привыкла. И более-менее успокоилась. Сюда-то, по улицам она тоже шла с «отводом глаз», еще не хватало какую пакость встретить… так что спокойствие было вернуть несложно.

– Ритана Лассара, сеньор…

– Сержант Кастильо, – вздохнул еще грустнее сержант, понимая, что если ритана, то – проблемы. Явно тут семейным скандалом не ограничится.

– Сержант Кастильо, я живу на калле Тарралонга, дом два. Точнее, там живут мои родные – дядя с тетей, Араконы.

– Знаю, – загрустил сержант.

Вот уж в разборки знатных ему и вовсе не с руки встревать. Только как бы это объяснить девушке?

– Они с дочками уехали на пикник к знакомым. Я осталась дома… и сейчас в доме грабители.

Пио мгновенно оживился.

Грабители?

Это дело другое, их и сажать можно, и пристрелить, и тут ему только спасибо скажут… пожалуй, все и неплохо?

– Ритана, а вы…

– Прошу вас, собирайте людей, я буду рассказывать, – умоляюще сложила руки Антония.

Пио оценил – и свистнул ребятам. Мужчины выбегали из комнаты, в которой отдыхали, строились. Антония торопливо рассказывала.

– Я проснулась, кто-то закричал… женщина. Я у родственников живу недавно, они мои опекуны… ну и я небогата. Поэтому меня поселили неподалеку от комнат слуг.

Пио кивнул. Откровенность он оценил, тем более что было видно. И платье с чужого плеча, и сам вид девушки – ританы выглядят более ухоженными, чего уж там!

– Я испугалась. Оделась, взяла кувшин для воды, встала за дверью. Ударила того, кто полез ко мне. Он упал, а я побежала вниз. Там лестница недалеко, кухня, задняя дверь… бандиты были в гостиной и что-то говорили о сейфе. Слышно было плохо, да и некогда. Я через сад, к задней калитке, а там бандит стоит.

– И как вы выбрались, ритана?

Антония показала кошелек и честно объяснила. Правда, умолчала, что это не ее кошелек. К чему такие подробности хорошему человеку?

Пио фыркнул.

– Марио, давай скорой ногой к нашим, пусть туда же подходят. Крыс передавить надо. Ритана, а еще калитки есть?

– Нет. Ворота и задняя калитка. Кухонная.

– Плохо.

– И ключа у меня нет.

– Понятное дело. Вы и сюда-то чудом добрались…

– Я очень быстро бежала, сеньор.

– Вот и ладно. А теперь посидите здесь, в тишине и спокойствии.

– Как?

– Ритана, ну вы же не думаете, что мы вас с собой возьмем? Подождете нас здесь, пока вернемся…

– Но я…

– Вы – гражданское лицо. И ритана. С меня, если что, шкуру снимут.

– Но я…

– Ритана, пока я вас буду уговаривать, грабители удрать успеют. Марио?

Вот с этим спорить было сложно. И Тони молча отправилась в комнату отдыха. Устроилась на жестковатом, но диване, потянула на себя плед. Только сейчас она поняла, как промерзла, устала и испугалась. Будем надеяться, защитники закона не пожалеют для нее чашку горячего чая?

Не пожалели.

И чай, и печенье, в которое Тони буквально вгрызлась. И когда она успела так проголодаться? Хотя чего это она? Сил-то сколько потратила? Вот откат и пошел – Антонию затрясло, зазнобило, зуб на зуб не попадал, заколотилось сердце…

Молодой парень, кажется, Марио, ухаживал за девушкой, как мог.

Напоил чаем, в который плеснул приличную порцию крепкого алкоголя, укрыл еще одним пледом, принялся утешать и уговаривать.

Антония кивала, но дрожь не прекращалась. Все же она и силы потратила, и замерзла, и испугалась… больше всего ей хотелось свернуться клубочком и уснуть. Так в итоге и получилось.

Ну хоть ненадолго!

Марио посмотрел на спящую ритану, подсунул ей валик под голову и вышел из комнаты. Пусть отдохнет. Такое и кого посильнее до истерики доведет, а тут молодая девушка, считай, ребенок… конечно, ей плохо стало.

Пусть поспит.

* * *

Сержант Кастильо уверенно командовал своими людьми. Направил двоих стучать в главные ворота и требовать открыть – мол, у вас тут шум слышали. А остальных рассредоточил по улице, не забывая про задние ворота.

Так и сработало.

Ворье кинулось наутек, и полиции оставалось просто ловить их и вязать. Не обошлось и без накладок, конечно.

Двое были вооружены огнестрелами (дорогущая игрушка, откуда?) и без колебаний пустили их в ход. Одного полицейского умудрились ранить, второго едва зацепило по касательной, все же игрушка хоть и дорогая, но применять ее тоже надо уметь.

Остальные – только холодным оружием, и своими кинжалами и мачете размахивали вполне уверенно. Но и полиция недаром хлеб кушала.

По результатам – четверо дохлых бандитов, шестеро увязанных. В доме две служанки и слуга.

Девчонок, понятно, изнасиловали, парня просто по башке треснули… хорошо – не убили. Хотя потом могли бы прикончить, просто им времени не дали. Когда полиция в двери ломится, не до свидетелей, надо шкуру спасать.

Пио чувствовал себя героем. А разве нет?

Поверил, примчался, предотвратил ограбление, всех спас!

Герой! Тут и на поощрение можно рассчитывать, и на премию… служанки пели соловушками. Одна из них, Рита, была без сознания, зато вторая, Анита, говорила за троих. Она и рассказала, что случилось.

Как оказалось, у грабителей в доме был наводчик, некий Роман, который служил здесь лакеем. Он не просто привел в дом всю эту нечисть, он им и калитку открыл, и второго лакея, Хулио, помог оглушить и связать. И со служанками поглумился.

Хотя тут Анита… в претензии она была, понятно. Но если б Роман не захотел их… того… и не предложил это остальным, могли бы и сразу убить.

А они живы.

А остальное… авось, не сотрется. Риту жалко, девочка ж еще!

Ритана Лассара?

Ох, так это она подмогу привела? Вот спасибо ей громадное! Она у хозяев навроде приживалки, потому ее с собой и не взяли, там общество очень приличное, высокородное, а у нее платья – и те старые, хозяйские дочки отдали.

Не могла она вместе с Романом?

Нет, что вы! Это видно сразу. И не таковая она, и Роман ее ненавидел. За ней кто-то из бандитов пошел, Роман-то как раз Ритой занялся, схватил ее, та закричала, он бедняжку и ударил так, что несчастная и шевелиться не могла.

А еще один бандит пошел за ританой, но вернулся не сразу. Оказалось, его кто-то по голове стукнул…

Косвенные свидетельства тоже были в пользу Антонии.

Беспорядок в ее комнате, кровь на полу, ссадина и шишка на виске у одного из бандитов, так что Пио отбросил последние подозрения. Повезло ритане. Очень сильно повезло.

Да, выбраться она могла, ключ у нее от калитки был. Тут ее Анита заложила. Все служанки знали, что Рита ей ключ принесла, но не выдавали. Чего уж там, круговая порука.

Пио покивал и на эту сентенцию. Тоже понятно, Анита не знала, что там стоял один из грабителей… кстати, при осмотре мостовой пара сантимо все-таки нашлись, не все негодяй подобрал. Значит, правда.

И то хорошо, что все обошлось, философски подумал Пио. И решил заняться допросом.

Дел – полно.

Допрос, потом надо написать Араконам… или телефонировать, если там есть телефон где поблизости, проще, наверное, написать. Сельская местность, а телефон и в городе не везде есть. Дорогое удовольствие.

Пусть приезжают, составляют список украденного, потом все сверим, вернем по описи, вдруг ворье что уволочь успело… вряд ли, но ведь случается?

Хлопот предстояло по горло, но хлопот приятных. Из тех, что не сулили взбучку от начальства.

* * *

Завтрак на природе – милейшее занятие.

Птички чирикают, или что они там делают, травка колышется, ветерок приятный… и в эту идиллию вламывается, словно кабан в камыши, местный полицейский.

Ужас!

Даже не так.

УЖАС!!!

Ритана Эстевис едва сознание не потеряла от такого кошмара! Это… это как вы пирожное пекли-пекли, а вместо вишенки таракана положили!

Мысль о том, что полиция, как-никак, защищает ее от преступников, ритане в голову не пришла. Наверное, места не было, среди нарядов, бантов и увеселений.

А сержант проходит между разнаряжеными парочками, наклоняется к ее супругу, что-то говорит… тан Эстевис выслушивает – и направляется к тану Риалону.

Вот как знала, что не надо, не надо было приглашать темного мага! Вечно эти личности все перегадят!

Темные, одно слово!

Тем временем тан Густаво Эстевис переговорил с таном Риалоном – и последний поднялся с места.

– Ладно, прогуляюсь.

– Неужели я даже здесь не обрету покоя?! – мученически возвела глаза к небу его супруга.

– Могу упокоить, – не спустил ей некромант.

И то сказать, страдай – в меру! Небось за изумруды, которые на тебе надеты, можно половину Астилии прокормить. Тогда не страдала, вот и сейчас не изображай.

Барба была неглупа и поняла, что переигрывать не стоит.

– Но мы только решили отдохнуть! Это просто ужасно! Нигде нет покоя!

– Лучше подумай, – тан Эрнесто, видимо, переел сиропа и теперь сплевывал лишний яд, – что меня просто так не приглашают. Вполне возможно…

Барба побледнела.

А ведь и верно… нечисть?

Оставаться в поместье Эстевисов никому уже не хотелось. Ладно… сначала узнать, что там произошло, а потом и уезжать можно! Любопытно же! Такая тема будет для обсуждения в салонах! На год хватит!

– Светлый темным об забор, – ругнулся некромант, наклоняясь над крестьянкой.

Молодой, симпатичной, безнадежно мертвой.

Да, и с теми же признаками.

На лице улыбка, выражение самое счастливое, части горла словно нет. Лицо белое… явно обескровливание. Если еще и астральная сигнатура та самая…

Да, инструменты некромант с собой брал даже на отдых. Это у него получалось автоматически. Чемоданчик маленький, и не ему ж таскать? Слуги погрузят-выгрузят!

Вот и сейчас полицейский отправился за инструментами, а тан Эрнесто считывал информацию. Пока с помощью своей магии, и все больше убеждался, что эта жертва – идентична с первой.

А может, и еще с другими? Не найденными?

Такое тоже может быть. Ох как может…

Что ж. Для девушки это, безусловно, плохо, равно, как и для ее семьи. Сразу убийцу найти не удастся.

Для местной полиции – хорошо. Данным убийством будут заниматься не они, их объединят в серию и передадут следователю Вальдесу. Для Вальдеса, кстати, лишняя информация. Цинично, но чем больше трупов, тем больше материала для следствия.

А для некроманта это как? Хорошо или плохо?

А никак. Просто любопытно.

Что его потянуло на природу? Эрнесто и сам не знал, в кои-то веки захотелось расслабиться, отдохнуть… да, и на супругу наплевать. Отношения между ними как были отвратительными, так и остались. Барба его терпела ради денег, у самой-то только и было, что штопаное бельишко, когда замуж выходила.

Эрнесто ее терпел ради сына. Ну и все же уют. Хоть какой. Хоть самый паршивый.

Он не сильно и осуждал супругу, все же… он – темный маг. Даже если он будет сдерживать свою силу, в его присутствии будет неуютно. Наверное, только один случай был, когда от него не шарахались, словно вспугнутые воробьи. Может, два. Или…

Интересную мысль вспугнул прибежавший с чемоданчиком полицейский. И Эрнесто принялся за работу. Сначала на месте преступления, потом придется проехать в морг.

А местный морг, скорее всего, оборудован из рук вон плохо… так часто бывает. Пригород, хоть и столица. В провинции часто даже самого захудалого зеркала мертвых нету. Кошмар!

И как прикажете работать в таких условиях? Убивать некоторых чиновников мало! Потом поднимать – и снова убивать. И так раз по нескольку, и чтобы преступление не раскрыли из-за недостатка финансирования. Тогда может, и до полиции часть денег дойдет, а не только до чьих-то карманов!

Глава 8

Антония проспала чуть не до восьми утра. Проспала бы и дольше, но – разбудили.

– Ритана Лассара. Простите, ритана…

Будить ее доверили Аните. Благо ту и так забрали в участок для дачи показаний. Кто-то ж должен был?

Риту отправили в больницу, девочке потребовалась помощь лекаря, Хулио тоже сильно пострадал, ему руку сломали, несколько ребер, почки отбили… досталось парню. Хорошо еще, не убили. Не успели.

Анита пострадала меньше всех, так что сержант вежливо попросил ее принять участие, дать показания и помочь полиции. Женщина согласилась.

К преступникам она никакой симпатии не питала, так что пострадать немного стоило. И Антонию она будила достаточно бережно. Даже с благодарностью.

– А? – вскинулась Тони.

– Ритана, как вы себя чувствуете?

– Анита? Ты в порядке?

Заговорили они обе одновременно. И Анита ответила первой, забыв про субординацию.

– Спасибо, ритана. Если б не вы, они б там всех прирезали!

– А…

– Я, Рита, Хулио. Роман, с… навел бандитов! Еще и помогал им, тварь такая! Нас эти сволочи … во все … Хулио ребра переломали, …

Матерщина Тони не тронула, а вот кое-что другое…

– Кошмар! – схватилась за голову Тони. – Он же… ой…

Анита опустила глаза.

– Ну да. Я уж говорить ничего не стала, пусть тан рассказывает, если пожелает… такое пятно на семью. А вы себя как чувствуете?

– Нельзя сказать, что идеально – прислушалась к себе Тони. – Сойдет.

Мышцы не болели, простуду она на память не получила… могло быть намного хуже.

– Вы бледненькая такая, смотреть страшно.

– Ничего, переживем, – отмахнулась Тони и принялась выпутываться из пледов. – Надо поблагодарить полицейских. Они так хорошо ко мне отнеслись, напоили чаем…

Анита погладила ритану по руке.

– Да, люди они хорошие. Давайте я вам платье застегну как следует и волосы переплету, а то все ж сбилось…

Антония послушно кивнула.

Сил она ночью потратила много, и слабость чувствовала… ох!

– Сеньора Маркос! Я же ей обещала! Прийти хотела! А сколько времени?

Анита махнула рукой.

– Ритана, не переживайте. Шума столько было, все в курсе. Не сомневаюсь, сеньора не обидится.

– Думаешь? Анита, милая, все равно надо бы к ней зайти.

– Да кто ж спорит, коли обещано? Только, ритана, вы сначала домой зайдите, вымойтесь, переоденьтесь, а то в таком виде по улицам ходить – себя не уважать.

Тони кивнула.

– Спасибо, Анита. Прости, что не смогла помочь…

– Я-то что. Вот Ритке досталось…

– Роман, – прошипела Тони, крепко сжимая кулачки.

Дико захотелось снять ладанку, да и проклясть негодяя. Так, чтобы подох вскорости.

Нельзя. Во всяком случае, пока – нельзя.

Если сейчас он в полиции, потом суд… еще посмотрит кто, да найдет темное проклятье, а это дело подсудное. Вот как он на каторгу отправится, там Тони и пошлет ему весточку вслед. Хорошо так пошлет, от души, чтобы долго не прожил и счастливо не жил! И помучился побольше, помучился! И считайте ее кровожадной тварью! Ей не жалко!

Сержант Кастильо встречал Тони на пороге комнаты отдыха.

– Ритана Лассара, мое почтение!

– Сержант, – вежливо ответила Тони. – Простите, я не запомнила ваше имя, я была не в себе…

– Сержант Пио Хуан Кастильо, к вашим услугам, ритана.

В следующую минуту сержант покраснел, аки маков цвет. Потому что Антония взяла его за руки и крепко расцеловала в обе щеки.

– Благодарю вас, сержант. Вы мне жизнь спасли!

Сержант зарделся, как маков цвет. И судя по смешкам, ему эту сцену еще припомнят. Но здесь и сейчас…

– Ритана, мы ж ничего особенно не сделали.

– А об этом предоставьте судить мне, – Антония еще раз расцеловала сержанта. – Верьте, я не забуду о вашем благородстве.

Смешки стихли.

Антония не издевалась, она говорила вполне серьезно, да она так и думала. Если бы сержант не поверил, если бы ничего не сделал…

Если бы выставил Антонию на улицу, а что греха таить, встречалось и такое,она бы просто умерла к утру. Сил она потратила столько, что упала бы где-нибудь в темном уголке – и все. А еще умерли бы Рита, Анита, Хулио…

Впрочем, этого не случилось, так что не стоит говорить о печальном.

– Ритана, вы сможете потом дать показания? Для протокола?

– Конечно, сержант. Сообщите мне, когда явиться.

– Я сам приду. Надо будет еще ваших родных опросить…

– Да, конечно. Я буду рада вас видеть.

– ТЫ!!! Ах ты … и …!!!

Вопль раздался так внезапно, что вздрогнули все. Кроме Антонии. Но девушка пока еще плохо соображала, поэтому просто запоздала с реакцией и вздрогнула, когда на нее уже не смотрели.

Истошно орал Роман, которого переводили из кабинета в камеру.

Допросили, и вели, а тут Антония. И сопоставить два и два было несложно, тем более что она держит сержанта за руки и благодарит. Вот и сорвало беднягу.

Антония и сказать ничего не успела. Один из полицейских сбил негодяя с ног, второй пнул под ребра, прекращая вопли.

– А ну молчать, …!

Антония не удостоила его и взглядом.

– Сержант, я вам очень благодарна. И расскажу обо всем своим родным.

– Я сейчас прикажу вас проводить, ритана. Обождите минутку.

Антония обождала.

И сопровождающего приняла безропотно. Она действительно не слишком хорошо себя чувствовала – и боялась упасть в обморок. Да и на Аниту рассчитывать не стоило. Ее бы в больницу…

Хорошо хоть идти недалеко.

Марио, тот самый полицейский, который ночью оставался с Антонией, проводил спутниц до самого дома. И даже внутрь проводил – и хорошо. Потому что внутри…

– Ритана!

– Анита!

– Что случилось?!

– Что произошло?!

– Как…

Слуг в доме было больше десяти. И сейчас на Антонию и Аниту набросились все те, кто по случайности не оказался в доме этой ночью. Антония зашаталась, и рухнула бы, не поддержи ее Марио. Он же и рявкнул вполне командным голосом (вспомнив сержанта):

– РРРРавняйсь! СмиРРРРРна!!!

И плевать, что гражданские, а большая часть вообще бабы! Команду выполнили – любо-дорого посмотреть! Вот что строевая-то с людьми делает!

Марио сгрузил ритану на диван и принялся раздавать команды. Ну и просвещать народ.

– Сегодня ночью была предпринята попытка ограбления дома. Некто Роман впустил сюда грабителей, которые едва не убили всех оставшихся в доме. Ритана Антония вовремя их услышала, смогла сбежать и добралась до полицейского участка. К сожалению, это плохо сказалось на ее здоровье, поэтому ей нужна забота и доктор! Сеньорита Анита тоже пострадала в результате действий подонков, и ей также нужна помощь. Надеюсь на вашу сознательность. А теперь позвольте откланяться.

В чувство он слуг более-менее привел. Конечно, не стоило им открывать всего, но какая там тайна следствия? Анита что-то расскажет, Антония… здесь тайну не сберечь, да и какая там тайна?

После ухода Марио слуги все осознали, Антонию отвели в ее комнату, а героиней дня стала Анита, которая на кухне, попивая винцо, рассказывала, как это было ужасно.

Как вломились негодяи, как подсказывал им Роман… С чего он вдруг?

Да кто ж его знает? Вроде как и не обижен был, и хозяева хорошо платят, а вот – случилось…

Анита единодушно стала героиней дня.

Антония тоже, но она меньше, все же ритана. К ней так просто не подойдешь. А и подойдешь – стоит ли? Вот как-то враз припомнилось, что ритана-то из семейства Лассара. И связываться с ней достаточно опасно…. Может, она что и сделала…. Такое?

Потом слуги подумали еще немного и решили, что – нет. Вряд ли.

Вот, тан Риалон, на что уж душевный человек, а все ж в его присутствии мороз бежит. У кого по загривку, а у кого и ниже… а с их ританой такого не случается. Есть она – и есть, человек вроде как неплохой…. Спросить у нее?

Все переглянулись и единодушно возложили эту миссию на повара.

Сеньор Фарра подумал пару минут, а потом принялся собирать поднос. Давно известно, ежели маг чего делал, так сил потратил, и кормить его надо хорошо. Лучше чем сладким, мужчинам, говорят, еще и алкоголь полезен, но это ж ритана! Незамужняя!

Нет, ей вино не предложишь.

А вот сладкий малиновый ликер – вполне. Немножко, пару рюмочек.

И чоколату. Дорогую, но тут даже ритана Розалия не придерется. Заслужено. А еще булочки с кремом, с печеньем, и сахарные крендельки… ну и отдельно – тарелочки с нарезкой. С мясом, с сыром – вдруг ритане что посерьезнее потребуется?

Так сеньор Фарра и постучал в дверь к Антонии.

Рядом с ним переминался с ноги на ногу Бернардо со здоровущим подносом.

– Войдите! – отозвалась Антония.

Она разделась, приняла душ и забралась под одеяло. Но все равно…

Да, она проявленный маг. Но пока еще слабый. И не слишком хорошо обученный. Там, где надо капнуть из ложки на фитиль свечи, она льет ведрами. Но кому было ее учить?

Некромантия – это вам не целительство, там-то проще, хотя и там надо тело человека изучать. Но в целительстве может пострадать только твой пациент. А вот в некромантии…

Даже духа призывать – и то уметь надо. А то ведь может отозваться кто угодно. Ты открываешь ворота в другие миры, а кто проходит?

А вот тут – вопрос. Часто проходит тот, кто захочет. Если некромант неопытный, если…

Долорес и Хуан таких случаев понарассказывали, что Тони практиковаться не решилась. Ну его, от греха! Вот с отведением глаз… да, пару раз у нее получалось. Бывало.

А вот с возрастом вещей только здесь получилось, в столице. Раньше как-то и дела с антиквариатом иметь не доводилось. И с видением… может, это и есть часть ее способностей?

Надо бы проверить, но как?

Хотя чего она рассуждает?

Рано или поздно, так или иначе…

Размышления прервал стук в дверь. А на пороге обнаружился сеньор Фарра и лакей, кажется, Бернардо.

– Входите, – радушно пригласила их Антония.

Мужчины переглянулись – и вошли. Поднос опустился на тумбочку, и девушка округлила глаза. Ей столько было не слопать даже за два дня.

– Ритана, вам кушать хорошо надо! – наставительно произнес сеньор Фарра.

А если не съест – обидит человека. А съест – лопнет. И что делать? Выход нашелся быстро.

– Сеньор Фарра! Бернардо! Может, вы со мной посидите? Пожалуйста…

Получилось очень жалобно. Мужчины переглянулись – и остались. Быстро распределились и роли.

Ликер распили на троих, мясо перетаскал Бернардо, сеньор Фарра налегал на сыр и булочки, а Тони таскала чоколату. Вкусно же!

Дома она ничего такого не ела – дорого. А здесь можно себе позволить.

Тони честно рассказывала, что произошло. Как она проснулась, как выбралась на ночную улицу, как добралась до полиции…

Мужчины ахали, охали и очень сочувствовали. Под ликер оно хорошо получалось.

* * *

Совсем не так приятно проводила время компания в поместье тана Эстевиса.

Во-первых, случилось убийство. Рядом. Приятно пощекотать себе нервы, да и убита обычная сеньорита, но все же, все же…

В приличных домах такого не допускают.

Тан Риалон отправился помогать следователю и вернулся только под вечер. Его супруга была этим не слишком довольна, а поскольку натурой она была импульсивной, то отравила и все пространство вокруг себя.

Дамы нервничали и переживали.

Мужчины хотели спокойно обсудить происходящее, но куда там! При дамах?

А тут еще и телефонограмма Араконам. Еще один кошмар! Их дом пытались ограбить! Все предотвратили, грабителей поймали, кое-кто из слуг пострадал… надо бы ехать и разбираться, но…

Альба закатила такую истерику!

Ей позарез надо было оставаться на празднике. А вдруг?!

Вот именно здесь и сейчас может решаться ее судьба! Эудженио намекал, что им надо серьезно поговорить, так почему бы и нет? Убили кого-то?

И что?!

Какое это имеет отношение к ней, единственной и неповторимой?! Жизнь продолжается! А Альба Инес хочет замуж! За Эудженио Валеранса!

Лучше – завтра!!!

Но она согласна немножко потерпеть. Не слишком долго…

Тан Адан вздохнул – и махнул на все рукой. В конце концов, что изменит его присутствие или отсутствие в городе? Кража уже случилась, ее уже предотвратили, а преступникам больше спешить некуда. Подождут до понедельника.

Дети… что тут поделаешь?

И вечером таки был бал.

Восхитительный!

Под открытым небом! По случаю хорошей погоды тент не натягивали, и все видели звезды. И цветные фонарики, развешанные на ветках деревьев. И гирлянды из цветов.

И крохотные уютные беседки в углах сада…

Вот, одна из таких беседок и приняла в свои объятия молодую парочку, которая тут же слилась в долгом поцелуе.

Потом еще в одном. И еще…

Но когда рука мужчины, слишком осмелев, скользнула в вырез платья (хотя какой там вырез? Там все платье один сплошной вырез!), девушка остановила его.

– Дженио… умоляю, не надо!

– Обещаю, я не причиню тебе вреда!

– Я… прошу…

– Ина, ты меня с ума сводишь! Я рядом с тобой на все готов! Мне хочется совершать безумства, ты толкаешь мужчин на самые невероятные поступки! Ради твоих глаз, твоей улыбки, одного твоего благосклонного взгляда, я бы сразился с любым драконом.

Особенно учитывая, что звери это мифологические. И никто никогда их не видел.

– Дженио…

Томный вздох был ответом герою. Тем более что горячие губы прошлись по шее.

– Ина… ты выйдешь за меня замуж?

– Дженио…

– Я люблю тебя и не смирюсь с отказом.

Отказывать никто и не собирался. Альба Инес старательно изобразила смущение.

– Если родители будут согласны.

– Если они откажут – я тебя попросту украду!

– Мы будем, как Раймон и Доротея!

– Только у нас будет история со счастливым концом, – уточнил мужчина.

История про Раймона и Доротею была любимой слезодавильней столичных дам, а в сезон – и театров. Классика жанра.

Двое юных влюбленных, которых разлучили родители. Разумеется, ее хотят выдать замуж за старика. Его – выгодно женить. Конечно, они умудряются встретиться и договориться о побеге, но находится предатель – и родственники настигают влюбленную пару. И Раймон направляет карету в пропасть.

Родственники замирают на ее краю, а из пропасти в небо взлетают два лебедя.

Уже не один век эта история вызывала у девушек судорожные рыдания. Хотя встречались и исключения. Например, Антония, которая историю прочла, но и с лебедями была знакома. И знала, как милая птичка дерется, шипит и гадит. Очень романтично…

Альба Инес лебедей видела только на озере, а там они вели себя намного приличнее.

– О, я надеюсь, что мои родители тебе не откажут.

– Тетя Барба поговорит с ними.

– А тан Эрнесто?

Эудженио мило улыбнулся и еще раз поцеловал девушку.

– Не забивай свою очаровательную головку, дорогая. Ради тебя я переверну и небо, и землю!

– Дженио… я так тебя люблю!

– И я тебя люблю, радость моя.

И снова поцелуй. И еще один….

Нет, не зря Араконы остались до утра.

Когда парочка удалилась, мужчина вышел из-за кустов. Вообще, он тоже собирался устроиться в этой беседке. Но – не повезло. Молодые люди заняли ее ровно за минуту до его прихода. Он увидел, как они входят внутрь… и решил подслушать.

Хотя обычно такими вещами не увлекался. Некрасиво, да и недостойно мужчины. Но…

Мужчина потер подбородок, вспоминая увиденное. И оно ему не слишком нравилось. Нет, таны и ританы, вы как хотите, но…

Девушка явно льнула к мужчине и была влюблена. А он?

Нет.

Со стороны это хорошо было видно, Эудженио явно переигрывал. Хотя ему-то какое дело? Пусть женится, пусть заводит детей, пусть…

Да пусть хоть камнем станет и травой порастет! Лишь бы его не трогал!

И все же… неприятное ощущение. Вообще не стоило подслушивать, но вот – не удержался. Проявил любопытство, теперь ощущение, что в мед вляпался. Причем позапрошлогодний, засахарившийся и мухами усиженный. Не иначе.

Гаденькое такое чувство…

Но если он поговорит с Араконами, лучше не будет. К его словам просто не прислушаются. Куда уж там!

Красавец, умница, военный, само очарование – что еще надо?

Да ничего! Эудженио своего добьется, мужчина даже не сомневался. А еще…

Еще ему было тоскливо. И хорошо помнилось, как в такой же беседке, буквально несколько дней назад…

Он вошел внутрь, повязал ленту, давая понять, что беседка занята, и уставился в стену. Сунул руку в карман, вытащил ее и разжал кулак. На ладони лежала ярко-алая бабочка.

Кто же ты, неизвестная ритана?

И почему я не могу о тебе забыть? Почему вспоминаю каждую ночь? Зачем ты приходишь в мои сны? Зачем тревожишь?

Ты стала моим наваждением, моей марой, моим крохотным чудом, моим подарком… и я могу никогда не узнать твоего имени. Я даже лица не видел.

Я знаю, что у тебя есть родинка в ложбинке между грудей, но я не знаю твоего имени. Я знаю, как нежны твои губы, но не знаю, где тебя искать… я только могу надеяться, что у тебя все хорошо.

Или нет?

Кто тот мужчина, из-за которого плакало твое сердце? Кто толкнул тебя на безрассудство?

Встретимся ли мы еще раз?

Я не знаю. Но и забыть тебя я не в силах.

Где ты, девочка? Кто ты? Что с тобой?

Мужчина задумчиво сидел и смотрел на алую бабочку. А в саду бушевал разноцветный вихрь удовольствий.

– Папа! Мама!

Альба Инес выглядела совершенно счастливой. Так, что Паулина позавидовала.

– Вырез поправь, – шепнула она сестре, – сейчас вообще сползет.

Альба сверкнула на нее глазами. Подошедший сзади Эудженио вообще проигнорировал завистливую девицу.

– Тан Аракон. Ритана Аракон. Я официально прошу у вас руки вашей дочери. Мы с Альбой Инес любим друг друга и мечтаем о вашем благословении.

Араконы умиленно переглянулись. Не зря они задержались на празднике. Но…

Тан Аракон кашлянул и шагнул вперед.

– Я не стану препятствовать счастью своей дочери. Если она вас любит…

– О, да! Да, папенька! – не сдержалась Альба Инес.

– Тогда я буду ожидать ваших родителей.

Эудженио опустил светловолосую голову.

– Я сирота, тан.

– Простите, – ахнула ритана Розалия, наступая мужу на ногу. – Мы не хотели.

– Я понимаю, вы не знали. Мои родители погибли, давно. При очередном прорыве… меня они спасли, а сами остались. Меня воспитывали дедушка и бабушка, но они уже умерли.

– О, Дженио! Я так тебе сочувствую!

Альба погладила его по плечу.

Ритана Розалия вздохнула. С одной стороны… все же нужно родственников.

С другой – у ее девочки не будет свекрови. А это важно. Недаром про тещу скабрезные байки травят, а про свекровь печальные песни поют.

– А ритана Барбара? – вспомнил тан Адан.

Эудженио очаровательно улыбнулся.

– Собственно, ритана Барбара в свое время была близкой подругой моей матери. И для меня она все равно, что тетушка. Моя крестная мать.

– Что ж. Тогда мы с удовольствием примем вас в гостях – через три дня, – решил тан Аракон. Альба бросила возмущенный взгляд на отца, но спорить прилюдно не решилась. Девушка должна быть кроткой, послушной, нежной и трепетной. Во всяком случае, до замужества. Потом уже как повезет. Мужу.

– Тан, я подчиняюсь любому вашему решению. Если вы согласны на нашу помолвку…

Адан Аракон вздохнул еще раз. Альба выросла.

Дети так быстро вырастают, кто бы знал! Вот только вчера она сидела у него на коленках и качалась на деревянной лошадке. И требовала взять ее на ручки.

А сейчас она уже невеста. И собирается своих детей завести…

Так странно!

Так… да, ему это не нравится! Но не мешать же счастью дочери? Вот она стоит, смотрит удивленными глазами… его красавица. Его любимая девочка.

Тан Адан сделал шаг вперед.

– Таны и ританы! Позвольте мне сделать объявление! Сегодня тан Эудженио Валеранса сделал предложение моей дочери, Альбе Инес Аракон. И она его приняла.

Несколько минут царила тишина. А потом кто-то зааплодировал. И все бросились поздравлять Араконов, Эудженио…

Наверное, единственный, кого не поздравляли, был тан Риалон. Но с некромантами так сложно…

Утренние неприятные впечатления полностью загладились романтической историей. Это так мило…

* * *

Домой Адан Аракон возвращался с опасением. Что-то он там увидит?

С чем придется столкнуться?

Но…

Дом был точно таким же. Словно и не было ничего.

Так же открывал дверь… а вот тут – не то! Обычно дверь открывал Роман, а сейчас Бернардо. И не улыбался…

– Тан. Ритана Розалия, ританы…

– Бернардо! Я волновалась…

– Антония у себя? – решил начать расспросы с племянницы тан Аракон.

– А то как же! – просиял Бернардо. – У себя. Правда, может еще спать…

– Так поздно? – неприятно удивилась ритана Розалия. – Уже к полудню!

– Так ритана, оно ж как случилось! – развел руками Бернардо. – Когда эти гады вломились, ритана Антония сумела выбраться и помощь привести. Только промерзла вся, чудом не заболела, и вчера еще слабая была…. Сеньор Фарра ее настойкой напоил на ночь. Крепкой. Вот она и спит, что тот сурок…

Ритана Розалия смягчилась. Лень племянницы получила разумное объяснение. А вот тан Адан задумался.

– Тогда попроси Риту ее разбудить.

– Рита в больнице, тан. Пострадала при ограблении… Анита меньше, она уж и оправилась, а вот Рите еще дней десять лежать. И Хулио…

Тан Адан задумался.

– А Анита…

– Позвать, тан?

– Зови. И пошли кого-нибудь к Антонии. Хотелось бы все узнать до того, как поеду в полицию.

– Конечно, тан.

Бернардо поклонился – и умчался за Анитой.

Альба и Паулина хотели присутствовать при беседе, но отец безжалостно отослал их. Девушки переглянулись – и решили все вытянуть из Антонии. При случае.

А пока…

Пока Альба была слишком занята своей помолвкой, чтобы протестовать. Надо было пересмотреть все свои вещи… Дженио завтра обещал заехать с родными, просить ее руки. А она абы в чем?

Такого допустить нельзя! Она должна быть великолепна!

Тан Адан расспросил Аниту. Узнал про подвиги Романа, про все остальное… пообещал наградить служанку и отпустил ее. И повернулся к супруге.

– Рози, тебе придется поговорить с отцом.

– Да, дорогой.

– Я не позволю вытаскивать из тюрьмы эту пакость.

– Отец огорчится.

– Зато твоя мать будет в восторге. Она… м-да, может, мне все же вытащить Романа?

– Адан!

– Все-все, дорогая, я шучу.

Розалия топнула ножкой. Шутит он!

Конечно, ее мать без всякого понимания отнеслась к ублюдку своего супруга. И сказала, что ноги ее под одной крышей с мерзавцем не будет. Но и отцу отказывать…

Кто знает, куда бы он еще пристроил Романа?

Розалии оставалось терпеть и ждать. Чего? Ну, пока Роман сам куда-то не денется…. Вот и делся, с-скотина! Мать действительно будет в восторге. И к дочери она может приехать. И говорила она, что Роман плохо кончит, рано или поздно, что мразь он, как и его мамаша…

Только толку с того? Разгребать данную навозную кучу все равно им!

Но слава Творцу, что Антонии удалось предотвратить преступление… о, а вот и она!

Племянница была бледной, усталой и осунувшейся. Применение силы даром не проходит.

– Тони, как ты себя чувствуешь? – участливо спросил тан Адан.

– Благодарю, дядя. Все более-менее в порядке. Я просто промерзла и переволновалась.

– Ты умничка, девочка. Ты сможешь мне рассказать, что именно произошло ночью?

Тони кивнула.

– Меня разбудил крик. Женский…

Рассказ о своей силе Тони опустила, а все остальное поведала честно. Так Адан выслушал и порадовался. Действительно, все могло кончиться плохо. И слуг убили бы, и дом подожгли… да много чего мог сделать этот выродок. Но – обошлось. И не в последнюю очередь благодаря Антонии. А коли так…

– Тони, я могу для тебя что-то сделать?

– Дядя? Тетушка?

Ритана Розалия вздохнула.

– Адан имеет в виду нашу благодарность. Если захочешь, мы дадим тебе денег, но…

Антония поняла правильно. Она – родственница. Да, приживался, да, из милости, но все же ее считают родственницей. Деньги получат слуги. А она…

Здесь и сейчас ей надо выбирать. Или она своя, или…

Это было несложно.

– О чем вы говорите, тетушка? Это было моей обязанностью – я одна оставалась дома, я обязана была сделать что-то… хотя получилось и не слишком хорошо.

– Замечательно получилось, – махнул рукой тан Адан. – И все же? Может, что-то мы сможем для тебя сделать? Вот что бы ты хотела? Хочешь, отправлю тебя к мастеру Риколетти и закажем полный гардероб?

Антония качнула головой.

– Дядюшка, мне это не столь интересно…. У меня есть все необходимое. Но если бы вы позволили мне чуточку больше…

– Больше? – насторожилась ритана Розалия.

– Дома я привыкла к свободе, – тихо сказала Тони. – Мне тяжело. Ритана… тетушка Розалия, я привыкла ходить, где хочу, располагать своим временем свободно… я соблюдаю правила вашего дома и буду соблюдать их впредь, но мне бывает тяжело.

Тан Адан сообразил первым.

– Тони, если пожелаешь, я дам тебе ключи от калиток и от дома. И ты можешь гулять по городу в свободное время. Но пообещай мне быть благоразумной. И брать с собой лакея… к примеру, Бернардо. Ты согласна?

Тони кивнула.

– Дядюшка, тетушка, я вам так благодарна! Это просто замечательно! Я обещаю, что буду все-все выполнять и никуда не влезу, но иногда так хочется просто выйти и пройтись по улице! Или погулять по рынку! Просто посидеть в парке на скамеечке, побыть в тишине… я обещаю! Я вас не подведу!

Ритана Розалия даже улыбнулась при виде такой искренней радости. Может, и правда. Ее дочери воспитывались совершенно иначе, а какое воспитание дал девочке Даэрон? Она старается, это видно, но Антонии действительно тяжело.

– Конечно, я дам тебе ключи, – успокоила она Антонию, – гуляй, сколько понравится. Но это будет не раньше, чем послезавтра. Сегодня необходимо все ключи поменять, мало ли что еще попало в руки негодяя. А завтра у нас важное событие.

– Тетушка?

– Эудженио сделал предложение Альбе. И она его приняла. Завтра его семья придет к нам в гости.

Антония не упала только потому, что уже сидела. Но в подлокотники вцепилась так, что едва дыр не понаделала.

– Замечательно…

По счастью, никому не было дела до ее тона. Ритана была занята размышлениями. Помолвка дочери! А тут еще и это…

Роман – все же скотина! Весь в свою мамочку-проститутку. Вот что значит дурная кровь!

* * *

Ритана Розалия строила домашних. Все перечищалось, перетряхивалось, убиралось, был озадачен сеньор Фарра…

Тан Адан отправился в полицейский участок, разбираться с происшествием.

При деле были и Альба с Паулиной – они подбирали девушке наряды на завтра.

Антония осталась одна. И – удрала.

Шла по улице, перебирала бездумно бахрому шали, которую накинула на плечи… зачем? Ей не было холодно.

Или – было?

Что хуже? Никогда не увидеть любимого? Видеть изредка? Или видеть каждый день и знать, что он принадлежит другой? Альба любит родителей, она будет у них частой гостьей. А Тони…

Тони будет видеть, как светятся от счастья ее глаза, как растут их с Эудженио дети… и это было больно. Очень больно.

Она и сама не заметила, как ноги вынесли ее к знакомой лавочке. Но дверь толкнула и вошла внутрь. Сеньора Луиса была на месте. Подняла голову, усмехнулась.

– Явилась, героиня всея Тарралонга?

Антония кивнула. Шмыгнула носом – и разревелась.

Сеньора Луиса вздохнула – и пошла ставить чайник. Ох уж эта молодежь… она умнее была! Наверное…

Антония всхлипывала долго. Пила чай, объясняла, что так несправедливо, опять пила чай…

Сеньора Луиса гладила ее по волосам и сочувствовала.

– Не переживай. Подумаешь, на другой женится… так бывает!

– Я его… я его люблю!

– Может, он такой козел, что твоей сестрице посочувствовать надо!

– Он не козел! Он… он замечательный!

Козел.

Вслух сеньора Луиса этого не сказала, но утешения продолжила. А потом и вовсе постаралась переключить разговор на другую тему.

– Вот ты вчера со мной пойти не смогла, а мне такую вещь продали.

– Вещь?

– Говорят, это трубка самого Рейнальдо Игнасио Шальвена.

– Рейнальдо Игнасио Шальвен? А кто это?

– Ты не знаешь?!

Сеньора Долорес удивилась так искренне, что Антонии даже стыдно стало. Хотя – чего тут стыдиться?

– Нет, не знаю.

– Там была такая история… лет сто пятьдесят тому назад! С ума сойти просто!

– Какая? – заинтересовалась Антония. – Расскажете?

– Конечно.

Все лучше, чем этот слезоразлив пополам с признаниями выдерживать.

Дело было около ста пятидесяти лет тому назад.

Как водится, есть люди – есть преступность. Есть преступность – есть и организованная преступность.

Вот и организовались.

Было такое тайное общество, галисинцы. Торговали наркотиками, занимались контрабандой, ну и всякое… черное. Тоже там было. Во главе стоял человек, на которого никто и не подумал бы. Троюродный брат его величества!

И жил в Римате обычный полицейский, Рейнальдо Игнасио Шальвен.

Как – обычный?

Умный, а таких всегда мало. Не любит их начальство. Раз он с ним схлестнулся, два, потом ушел на вольные хлеба, организовал детективное агентство, дела расследовал.

– Как интересно! – Антония уже и забыла о своих горестях.

По Римату поползли слухи. Там Шальвен преступника нашел, здесь, потом саму сеть зацепил.

Дальше было грустно. Сыщику сделали предложение не совать нос в чужие дела. Если, конечно, хочется сохранить его в целости. И не только свой нос. Еще брата, жены брата, племянников, еще родителей… Рейнальдо загрустил.

И согласился.

А потом оказалось, что он три года разрабатывал эту сеть. Три года. И когда настал момент, прорвался на прием к его величеству и дал ему все доказательства.

По стране прокатилась волна арестов. Да какая! Головы летели и среди простонародья, и среди танов – не важно! Лишился бы головы и особо умный королевский родственничек, но – не успели. Удрал.

И начал охотиться за Рейнальдо.

Дальнейшее история умалчивает. Но в один прекрасный день Рейнальдо просто пропал из своего дома. И что с ним стало – неизвестно. Впрочем, его родные и близкие не пострадали.

Антония покачала головой.

– И никто? И ничего? А некромант?

– И некроманты ничего не узнали.

– С ума сойти…

– Вот, распродавали вещи. И эту трубку мне продал человек… клялся, что его прадед был близким другом самого Шальвена и забрал трубку на память. Посмотришь?

– Конечно!

Тони протянула руку к трубке и медленно приняла в ладони прохладную тяжесть.

Мореный дуб, слоновая кость, старая, темная, такого характерного желтоватого оттенка… никакой отделки, никаких украшений. Голая функциональность.

Пальцы сомкнулись – и девушка снова потерялась в пространстве и времени.

* * *

Друг против друга стоят двое мужчин. Один – высокий, худощавый, чем-то напоминает паука-сенокосца. Немного нескладный и неожиданно обаятельный.

Не красавец, честно говоря. Лет сорока – сорока пяти, не больше. Темные волосы коротко подстрижены, высокий лоб, тяжелый подбородок, прямой нос… очень характерный профиль. Раз увидишь – не забудешь. И все же он очень уютный. Такому человеку хочется довериться. Доверить любые секреты.

Он – надежный. Словно бетонная опора моста.

Напротив него стоит мужчина совершенно другого типа.

Красавец?

О, да! По такому не одно поколение женщин будет слезами обливаться. Фигура – эталонная. Длинные ноги, тонкая талия, широкие плечи. Черные локоны крупными кольцами падают на плечи и спину. Картинно красивое лицо.

Точеный профиль, громадные глаза, подбородок с ямочкой… рядом с ним даже Эудженио поблекнет, столько обаяния в этом человеке. Столько харизмы. Он и начинает разговор.

– Не ожидал, Шальвен?

– Ошибаетесь, сеньор. Ожидал.

Красивое лицо искажается гримасой ярости.

– Как ты смеешь?!

– Согласно королевскому указу, вы, сеньор, лишены дворянского достоинства. И приговорены к смерти.

– Не ты ли возьмешься исполнять приговор?

Шальвен улыбается.

– Сеньор Николас, неужели вы думаете, что я не ждал вашего прихода? Я с радостью отдам свою жизнь, чтобы такие твари, как вы, не поганили собой землю Астилии.

Красивое лицо становится вовсе уж страшным. Словно и не человек это вовсе, а чудовище.

– Ждал? Тем хуже для тебя. Выйдем?

– Почему нет?

Шальвен откладывает на стол трубку, проводит пальцем по чубуку, словно… прощается. Так и есть. Именно прощается.

Стык между слоновой костью и деревом пригнан неплотно. Это случилось не так давно, он уронил трубку, собирался починить, но не успел.

Как это странно – вещь переживет человека.

Мужчины выходят из гостиной.

* * *

– ТОНИ!!!

Девушку сильно встряхнули, возвращая в реальность.

– Все в порядке, – шепнула она. – Все хорошо.

Сеньора Луиса отпустила девушку.

– Ты что-то видела? Опять?

– Да. Если это были они… он. Шальвен.

– Расскажешь?

– Конечно.

Сеньора Луиса выслушала короткий рассказ. Потом достала с полки книгу и показала старинную гравюру.

– Этот?

– Да.

– Значит, не обманули.

На фото человек был в плаще с пелериной, в странном головном уборе, какие были в моде лет сто пятьдесят назад. Но не узнать это лицо?

Это ироничное выражение с капелькой грусти?

Невозможно!

– Шальвен?

– Их так и не нашли. Ни Шальвена, ни кузена короля…

– Он красивый был. Очень.

– И такая подлая душа! Если захочешь, я дам тебе книгу про те времена, почитаешь…

– Буду очень вам признательна.

Антония решила, что хорошая книга ей не повредит. А то от молитв скоро круги в глазах поплывут. Сил нет, какая гадость! Понятно, необходимость, но тошно же! Тоскливо и скучно!

– А теперь посмотри еще пару вещей.

Тони послушно взяла в руки старинный подсвечник, возраст которого был примерно лет под сто. Но ничего не ощутила.

И со старинным креслом – тоже.

А вот столик…

* * *

И снова в видении двое людей. Мужчина и женщина.

Он – высокий, крепкий, но лицо самое обычное, ничего особенного.

Она – худая, нервная, старше его лет на десять…

– Не отрицай! Ты с ней спал!

– Неправда!

– Хулия говорит, что спал! Не лги мне, Жуан!!!

– Да не лгу я!

Ссора нарастает, женщина настаивает, мужчина оправдывается…

Они стоят друг против друга, он – красный и напряженный, похожий на быка во время корриды. Она бледная и решительная. Громкость нарастает.

Он оправдывается, потом отрицает, потом начинает нападать.

Она нападает с самого начала.

Кричит о разводе, о том, что оставит все свое имущество какому-то Энрико… и в какой-то момент все срывается.

Мужчина толкает женщину, та летит головой вперед, ударяется виском о край столика – и затихает на полу.

Мужчина опускается рядом на колени.

– Анна… Анна!

Бесполезно. Висок очень характерно вдавлен. Женщина мертва.

* * *

Это видение далось намного легче. Но Антония все равно долго лежала в кресле.

– Опять убийство? – прозорливо угадала сеньора Луиса.

– Да.

– Хочешь угадаю, чье?

– Хочу, – согласилась Антония.

– Ее звали Анна. Правильно?

– Правильно, – чуточку удивленно согласилась Тони. А потом догадалась. – Вы знали… о ней?

– Я и ее знала. Если ты заметила, одеты и Анна, и Жуан были вполне современно.

– Э… да. Наверное.

Сразу Тони и не поняла. Слишком уж затянула ее картина убийства. А вот сейчас…

– Жуана повесили в тюремном дворе десять дней назад. А столик мне продал…

– Энрико?

– Да. Внебрачный сын Анны. По молодости Анна влюбилась, родила от любимого человека, но не замужем, вот и ребенок – бастард. На мать он был сильно обижен. А уж когда Анна с этим бугаем спуталась… весь квартал говорил, что добра не будет. Но когда это влюбленные бабы умных людей слушали?

Тони откровенно обиделась.

– Вот все дуры…

– Не все. Но многие. А дальше все просто было. Анна – ты ее видела.

– Видела. Селедка костлявая. Страшная.

– Грустно, но правда. Жуан загулял, как таракан по столу, тут его тапком и накрыло. Анна как обнаружила, что он Матильду в углу прижимал, так сильно обиделась, устроила скандал…

– Кричала, что оставит все Энрико.

– Вот, он все и так получил, кстати. Хоть в одном она дурой не оказалась – действительно оставила все сыну.

– И Жуан ее толкнул. Случайно. А она об столик ударилась головой – и все.

– Я примерно так и думала. И полиция тоже.

– М-да… а с канделябром ничего. И с лампой… Сеньора Луиса улыбнулась. Довольно и весело.

– Говоришь, проявленный дар?

– Да.

– Спиритизм?

– Да.

– И ты еще не поняла, в чем заключается твой талант? Где он нашел себе дорожку? Призывать духов ты не можешь…

– Могу, наверное. Но…

– Боишься. А сила, как вода. Где-то да будет просачиваться. Вот твоя и нашла себе выход.

– Какой?

– Ты видишь не просто сцены из прошлого. Ты видишь прошлое вещей. Но не всех, а только те, которые убивали. Или рядом с которыми произошла насильственная смерть.

Антония задумалась. Ненадолго.

– Столик – согласна. Перстень тоже. А трубка?

– У тебя есть сомнения? Шальвен шел на смерть?

– Да. Он точно знал, что его убьют, и готовился пожертвовать собой.

– Вот. Это не откровенное убийство, но мужчина, видать, был умный. А вещи… они несут на себе… как заряд, что ли? Вот если палочку потереть шелком… поняла?

– Да. Будет бить током.

– Правильно. Здесь то же самое. Память вещи осталась. Если никаких серьезных событий рядом с ней не происходило, ей и помнить будет нечего. А если были… И что может быть серьезнее смерти?

– Две смерти?

– Вполне возможно. Но тебе таких вещей еще в руки не попадалось.

Антония задумалась.

– А что мне теперь с этим делать?

– Что ты хочешь с этим делать?

– Не знаю…

Сеньора Луиса присела рядом, с материнской лаской погладила Антонию по волосам, отгоняя грустную мысль. Не был бы Фернандо такой гнусной дрянью, была бы и у нее доченька.

Прыгнула на колени Антонии теплая тяжесть, свернулась и оказалась пушистым большим котом.

– Сеньор Маркус.

– Мурррррм.

– Подумай сама, Антония. Тут может быть либо одно, либо другое. Если ты хочешь – оставь свой талант втайне. В нашем деле он незаменим. Знать, сколько лет вещи, знать ее прошлое в некоторых случаях – это бесценно. Мы с тобой можем заработать состояние.

– Это хорошо…

– Есть и другой путь. Люди убивают, ты понимаешь.

– Да.

– И есть вещи, которые остаются на месте убийства. Что-то будет помнить.

Антония поежилась.

– Да. Будет.

– Ты можешь читать прошлое таких вещей. В полиции этот талант оценят.

Тони медленно кивнула.

Да, оценят. Наверняка. Но нужно ли это ей? Родственники уж точно не одобрят.

– Думай, Тони. Я тебя поддержу в любом случае, но решение принимать тебе. Только тебе.

– Страшно. Очень страшно.

– У вас, некромантов, вся жизнь один сплошной ужас. И живете же как-то…

Тони улыбнулась в ответ на попытку пошутить.

– Как-то живем.

Сеньора Луиса рассмеялась, взъерошила девушке волосы.

– Эх ты… дрозд.

Спать Тони легла очень поздно. Ей было о чем подумать.

С одной стороны – ее дар может быть очень полезен.

С другой… не найдется тех, кто захочет ее заткнуть? Да прорва! И рано или поздно до нее доберутся. Этот дар может быть использован и ради добра, и во имя зла. И… ей совершенно не хотелось лезть в драку.

Зачем?

Класть свою голову – во имя чего? Дед, вот, уже сложил! И его сын, дядя Антонии, тоже. Мать осталась одна, и где благодарность? Где помощь от государства?

Не выйди она замуж за отца, пропала бы. Наверное…

Нет, Антонии не за что было благодарить и кланяться в пояс. А потому решение было простым.

Пока она попробует изучить свой талант. Сеньора Луиса ее не выдаст, ей, наоборот, интересно. И полезно для магазина.

Антиквариат с историей, как ни крути, стоит дороже.

А обнародовать подобные таланты не стоит, если не случится какой беды. Перебьемся.

С тем Антония и уснула. И снился ей знаменитый сыщик.

И последняя его битва с противником.

Почему-то Тони казалось, что он выполнил свою миссию. Забрал с собой врага. И… упокоился с миром?

Этого она не знала. Но почему-то ей казалось, что эта история еще не закончена.

* * *

Альба была восхитительна. Даже Антония это признавала. В персиковом платье, сшитом из шифона и кружева, с тщательно уложенными волосами, и с книжкой. Повернутой кверх тормашками.

Ну и что? Все равно не читалось! И кто будет приглядываться к таким мелочам? Главное – что?

Что девушка прекрасна!

Паулина проигрывала ей по всем статьям, завидовала и слегка злилась на сестру.

Ритана Розалия нервно поправляла прическу, уложить которую с утра прибыл лично мастер Доменико. Тан Адан дергал шеей. Нет, это не нервный тик, это – новый галстук!

Одна Антония была… ладно, не была она спокойна! Не была! Но кто там будет обращать внимание на всяких серых мышей, когда в семье такое знаменательное событие?

Правильно, никто.

Все ждали. Такое событие, дочку отдают… это ж счастье?

Да, наверное, это счастье.

Риалоны надежды оправдали, заявившись к одиннадцати утра всем семейством. Тан Эрнесто под руку с супругой, а сзади, словно два верных стража, Амадо и Эудженио. Амадо – спокойный, даже словно бы сонный! Светло-серый костюм ему к лицу, но сидит как-то неправильно, словно седло на корове. Чего-то ему не хватает. Грации? Изящества? Уверенности в себе? Нет, не понять. Эудженио, как всегда, очарователен, а сегодня особенно. В белом костюме, в широкополой шляпе, с улыбкой на губах…

Тан Эрнесто своим привычкам не изменил и был одет в черное. Барбара косилась на него с недовольством, но помалкивала. Кажется, за такой срок семейной жизни она поняла, что мужа не перевоспитаешь, дешевле брать таким, какой достался.

– Ритана Розалия, – склонился к ручке хозяйки дома некромант. Та ответила ему нежной улыбкой, благо сейчас темный источник на нее не влиял.

– Тан Эрнесто.

Последовали приветствия, объятия… досталось и Антонии. Первым, подавая пример, к ее ручке склонился тан Эрнесто, а уж за ним последовали и остальные.

Тони улыбалась сквозь силу.

Но помолвка же не свадьба, правда?

Она еще может расстроиться, она может… да что угодно может еще произойти! Еще есть время! Это – не конец!

Все равно было больно.

Наконец, все расселись в гостиной, и тан Риалон приступил к делу.

– Адан, я думаю, мы все знаем о поводе для сегодняшней встречи. Предлагаю дать слово молодым.

Эудженио сделал шаг вперед.

– Альба Инес Аракон! Ритана! Я люблю вас и официально прошу вашей руки.

Мужчина опустился на одно колено. В ладони его, словно по волшебству, материализовалась коробочка с кольцом. Альба ахнула.

Передала так и не прочитанную книгу Паулине, поднялась с кресла…

Розовый бриллиант был хоть и некрупным, но безупречной чистоты и идеальной огранки.

– Я…

– Умоляю вас составить мое счастье!

Альба бросила быстрый взгляд на родителей. Мать вытерла слезу, отец улыбнулся, одобряя. И девушка протянула руку.

Эудженио надел кольцо на палец ританы – и приник горячим поцелуем к маленькой ладошке.

Паулина ахнула и уронила книгу.

Тони потянулась поднять ее – и едва не нос к носу столкнулась с Амадо.

– Простите, тан…

– Простите, ритана.

Их глаза оказались близко-близко. Совсем рядом. И на миг Антонии показалось… бывает такое. Словно искра между двумя людьми проскакивает. И ты отчетливо понимаешь, что понравилась человеку.

Ты – ему.

А он тебе?

Не обязательно. Но это уже детали. Главное, что искра была. Тони подобрала книгу и опять спряталась в укромном уголке гостиной. Там было спокойнее.

Амадо откровенно скучал.

Вот ведь еще, приспичило матери! Его раздражало всё! И в первую очередь сам Эудженио.

Явился, понимаешь! Невесть кто, из невесть откуда, к матери, с рекомендательным письмом… конечно, мать не отказала. Умеет этот подлиза в душу влезть! И в доме поселился, и отец его принял более-менее радушно…

Амадо этот типчик не нравился. Почему?

Потому! Липкий он какой-то! Противный и гадкий…

Но – кто ему давал выбор? Приходилось терпеть, встречаться за столом, общаться, проявлять вежливость… а тут еще сватовство.

Мать была довольна, как обожравшаяся сметаны кошка! Только что не мурлыкала. И на отца она же насела, мол, надо помочь мальчику! Надо сходить, надо произвести хорошее впечатление, мы же семья…

Отец спорить не стал и только махнул рукой. Мол, делай, что пожелаешь. Схожу, если нужно. И матушка развила бурную деятельность. Даже Амадо из библиотеки вытащила. Он бы лучше про времена завоеваний почитал, ему интересную статью прислали, но куда там!

Мать была неумолима. Надо одеться! Надо сходить! И только посмей меня позорить, заговоров про своих идиотских индейцев! Я тебе этого век не прощу!

Амадо закатил глаза и повиновался.

По дороге мать постоянно наставляла Эудженио, и как ему себя вести, и что делать, и что говорить… Амадо только что зубами не скрипел. Отцу было проще. Он медитировал.

Как он объяснил сыну, маги могут так поступать. Словно бы отключаться от реальности и собирать разлитую вокруг силу. Поэтому он может не слышать супругу.

Отцу повезло, а вот у сына так не получалось…

Так что к дому Араконов Амадо подъехал в отвратительном настроении. И потом оно не улучшилось.

Что за дурацкое гадкое лицемерие?! Как вы все надоели! Сколько можно изображать… вот это все?! Ведь всем известно, что сейчас будет! Понятно, что Валеранса сделает предложение этой дурехе, что та его примет, что дальше будут деловые переговоры, вроде приданого и прочей ахинеи… вот нельзя это сделать, не устраивая спектакль?

Тьфу, идиоты!

Амадо думал так, пока с колен девушки в желтом не упала на пол книга. А на книги юноша реагировал одинаково. Книгу надо было взять, прочесть название, пролистать… он и сейчас поступил бы так же. Но…

К книге скользнула серая тень.

Амадо поднял глаза, посмотрел…

И утонул в светло-серых озерах.

Какая же она красивая!

Прыщи? Невзрачное платье? Прическа? Амадо этого и не заметил. Он смотрел – и смотрел бы, только бы девушка не отвела взгляд! Только бы…

Но она опустила ресницы, и юноше показалось, что солнце скрылось за тучами. Кто это такая? Кажется, родственница Араконов?

Амадо понял, что не уйдет из этого дома просто так. Ему надо хотя бы поговорить с этой девушкой. Ее зовут… Антония Даэлис Лассара.

Антония!

Тони…

Какое чудесное имя!

– Я так счастлива! ТАК счастлива!

Ритана Розалия выглядела сейчас совсем молодой. И словно светилась изнутри.

– Да, мама, – отозвалась Паулина.

Альбы не было рядом – сбежала в свою комнату, приводить себя в порядок. Вечером Эудженио обещал заехать и повезти юную ритану на прогулку по вечернему Римату. Разве это не восхитительно?

Помолвка, свадьба, а там и внуки пойдут! И замуж ее доченька выходит не за какого-то нищеброда, нет! За молодого тана, с достатком, умного, красивого, со связями… разве мало поводов для радости?

Много!

И от Романа избавились, и никаких убытков не понесли… почаще бы такие удачные дни выпадали!

– Паулина, а ты не стой столбиком. Иди, помоги сестре, и не завидуй. Придет и твой черед. Как тебе нравится Амадо?

– Не нравится. Скучный он!

– Ладно, поищем другого, – легко согласилась ритана. – Иди, помоги сестре.

Паулина вздохнула – и сбежала. Антония и тан Адан уже уехали. В полицейский участок.

От Антонии требовались подписи и показания. А тан Адан…

Ему позарез нужно было переговорить со следователем.

В полицейском участке Аракона встретили, как родного. Даже заулыбались, предложили чая, кофе, пирожки… тан Адан вежливо отказался. Тони отправилась к сержанту Кастильо, заполнять бумаги. Все же именно она была дома. Именно она привела помощь.

Именно она…

Надо будет в больницу заехать. К Рите и Хулио.

А сам Адан Аракон сидел в кабинете следователя. Сеньор Серхио Мария Вальдес радушно принял потерпевшего, показывая, что он, конечно, ни в чем не виноват.

– Тан Адан, я вам очень сочувствую. Но прошу понять меня. Это наша обязанность.

– Конечно-конечно. Спрашивайте, я отвечу на все вопросы.

Собственно, для начала сеньора Серхио интересовал вопрос чисто практический.

– Сеньор Роман Игнасио Монт – ваш родственник, тан?

Адан поморщился.

– Внебрачный сын отца моей супруги. Фактически ее сводный брат.

– Сочувствую, тан.

– Не стоит. Этот человек – язва на теле нашей семьи и семьи Мондиго. Мой тесть буквально впихнул его в наш дом. Но поверьте, я не был от этого в восторге.

Серхио верил.

– Ваша супруга к этому отнеслась… гмммм… положительно?

– У Розалии не было выбора. Этот идиот везде прогорал, везде влезал в неприятности, наш дом был единственным местом, в котором его можно было более-менее контролировать.

– Почему именно ваш?

– Потому что больше некуда. У моего тестя трое детей, два сына и дочка. Старший сын женат, но живет вместе с родителями. А теща не пожелала видеть ублюдка в своем доме.

– А средний сын?

– Пока еще не женат. Ездит по всему континенту… подозреваю, он никогда и не женится. И он не средний, а младший. Он поздний ребенок, лет на десять младше моей супруги, кстати, как и Роман. Теща родила сына, когда тесть начал гулять… думала, его это привяжет.

Серхио сочувственно улыбнулся. Прощупывал он почву не просто так. Бывает в жизни всякое…

Вот ты следователь! Ты стараешься, сажаешь всякую нечисть, доказательства собираешь, дело заводишь, а потом приходят их родственники… Тьфу! И пакостят!

И дела разваливают, и к начальству ходят, и нервы мотают…

Ах, мой мальчик не мог так поступить! Он в детстве подавал большие надежды, он замечательный, умный, красивый…

А что человека убил…. Так тот сам напросился! Точно-точно! Или это происки врагов…

Но здесь, похоже, такого ждать не стоит?

– Нам нужно известить вашего тестя, тан?

Адан подумал пару минут.

– Я сам его извещу. После слушания дела… это будет скоро?

– На днях. Дело ясное, тянуть незачем.

– И что ждет этих негодяев?

– Каторга, конечно, тан! Грабеж, изнасилования, причинение вреда… тут целый букет собрать можно.

– Вот и собирайте. Рано или поздно нарыв бы прорвался. Могли бы пострадать мои близкие… так что – делайте. Подонка каторга исправит! Могу я, кстати, поговорить с Романом?

Следователь охотно выдал тану Аракону разрешение на вход в тюрьму. Разовое. Он свое получил, его работу не испортят. А это – главное.

Теперь быстро компонуем дело – и в суд.

Роман сидел в общей камере, и похоже, там ему приходилось несладко. Но тан Адан ему не посочувствовал.

Подумаешь – минус четыре зуба, синяки и, кажется, сломанная рука! А ты что с людьми хотел сделать, сволочь?!

Они с Антонией разделились, Тони отправилась в больницу, а тан Адан решил заехать в тюрьму. Показал пропуск, попросил вывести к нему арестованного… Роман к нему кинулся, как к родному.

– Тан!!!

– Ну, здравствуй. Хорош…

Адан ядовито улыбнулся, но Роман принял все за чистую монету.

– Да! Это ужасно! Заберите меня отсюда!

– Зачем? – удивился Адан. Роман удивился не меньше.

– Но я же…

– Больше не будешь?

Роман иронии не понял и активно закивал.

– Да! Больше не буду!!! Меня заставили!!! Шантажировали!!!

– Пинками за игорный стол загоняли. Правда?

Тут уже и до Романа дошло.

– Ну… я…

– Ты. А кто ж еще?

– Я действительно случайно! И не хотел!

– Насиловать Риту и Аниту? Ломать ребра Хулио? Замечательно, у тебя будет время раскаяться. На каторге!

– Вы не можете со мной так поступить!

– Почему? – тан Адан даже заинтересовался. Хотя и понимал, что ничего интересного не услышит. Это ж обыденность. Я могу творить все, что захочу. А вот меня в ответ нельзя бить ногами. Потому как не за что! Это ж Я!

– Отец вас…

– Переживу.

Роман пытался что-то кричать, ругаться, но тан Адан дал знак конвоиру, и тот выпихнул заключенного в коридор.

Бесполезно.

Ничего эта сволочь не поймет. Никогда. Не судьба, увы…

* * *

Антония вошла в больницу. Медленно, словно опасаясь… чего?

Нет, не заразы. Но сама эта атмосфера… вот такая, с запахом, с ругательствами, со стонами… с обреченностью, разлитой в воздухе! Бедность, горе, тоска… просто так сюда не попадают. Или если очень плохо, или если заботиться некому…

Тони поднялась по лестнице, прошла по коридору.

Вот и палата, которую оплатил тан Аракон. Две палаты.

И сначала она зашла к Хулио. Лакей был бодр и весел, собирался выписаться и набить морду Роману.

Не получится? А если он все-таки выйдет с каторги? Лет через десять? И вряд ли выйдет? На соляных рудниках такие твари не выживают? Да и пес с ним.

А вот с Ритой было хуже.

И порвали ей много чего, как объяснил врач, и психологические травмы….

Насилие – всегда насилие. Как бы его ни заворачивали в красивую обертку, оно что-то необратимо ломает в женщине. А как потом жить с этим переломом?

Вот этого никто не скажет. Тут каждая женщина должна справиться сама.

– Лежит и лежит, – вздохнула соседка. – И в потолок смотрит…

Антония присела рядом с Ритой на кровать, застеленную сероватым больничным бельем. Коснулась тонкого запястья.

– Рита…

Девушка даже головы не повернула.

– Рита… – можно было сказать многое. Сказать, что жизнь не кончилась, что это не клеймо, что… Тони выбрала ту сторону, которая была ближе некромантам. – Хочешь сходить на суд? Этих подонков обязаны приговорить к каторге!

И в глазах девушки блеснула-таки искра интереса.

– И Романа тоже!

– Он же Мондиго!

– А тан Адан решил не сообщать ничего его отцу, – ухмыльнулась Тони. – Пусть сначала суд состоится, а уж потом… поняла?

Рита поняла. И уже вполне рассудочно повернула голову, поглядела на Тони. Куда и депрессия делась.

– Суд? Когда?

– Дней через десять, может, меньше. Следователь точно не сказал – хочешь, я для тебя узнаю?

– Хочу!

– Тогда тебе надо срочно поправляться. А то врачи не отпустят. Тан Адан оплатил лечение и для тебя, и для Хулио, он тут в соседней палате. Заглянешь к нему при случае?

– Он…

Тони отлично догадалась, о чем сейчас думает Рита. Все же это – свидетель ее позора. Боли, унижения…

– Ага, он за тебя жутко волновался. Все жалел, что Роману шею не свернул, когда мог.

– Мне тоже жаль.

– Не переживай, мы с ним еще сквитаемся, – Тони наклонилась к самому уху Риты. – Вот поедет он на каторгу, специально придем полюбоваться. И всего хорошего ему вслед пожелаем. Как Лассара могут.

Рита улыбнулась.

Зло, болезненно, скорее, оскалилась, но все же! Это был хотя бы зародыш улыбки!

– Лассара?

– Что-то и я умею. Даже с непроявленным даром.

– Тони… ты это сделаешь?

– Кто его там на каторге проверять будет?

Побаивалась Антония справедливо. Проклятия приравнивались к уголовным преступлениям, и карались соответственно. Если обнаруживались, а это было несложно. Каждый врач может, с соответствующим оборудованием. Некроманту – так и просто посмотреть хватит. Но каторга? Действительно, кому там Роман нужен – в соляной шахте? Кто его проверять будет?

Да хоть ты с утра до вечера жалуйся! Особенно надсмотрщикам! Авось, да поверят! И лишний раз – кнутом! Сволочь!

Зато Рита заулыбалась. Все же мстительность – одна из главных черт любой женщины.

– Тони… спасибо.

– Это тебе спасибо! Если бы ты не подняла тревогу, я бы и отреагировать не успела. Прости, что не помогла.

– Как? Их много было, а ты одна…

– Я поэтому и метнулась за подмогой. Страшно было – жуть! Темно, улицы пустые, а вдруг они кого на стреме оставили? Неслась я как угорелая.

Девушки переглянулись и улыбнулись. Кажется, у Антонии появилась… подруга?

Лежащая на соседней кровати пожилая женщина вышла вместе с Антонией. Правда, Тони не думала, что это ради нее. В уборную захотелось, наверное. Или к медсестре….

– Ты молодец, девочка. Мне уж страшно за дуреху стало, лежала, как мертвая.

Тони посмотрела на собеседницу внимательно. Да, это уже не старость – дряхлость. Волосы белые, словно пух одуванчика, руки тоненькие, как у младенца… видно, что смерть уже стоит за плечом женщины. И все же она не сдается до последнего. Это хорошо.

– Вы за ней приглядите? Сеньора?

– Пригляжу, сколько уж мне осталось. Я ей хоть и объясняла, что насилие – не конец жизни, а она все не верила. Плакала, а потом и реветь перестала. А это плохо.

– Очень плохо, – согласилась Антония, которая в своей деревне от правды жизни застрахована не была. – Очень…

– Ничего. Раз о мести задумалась – отживеет.

Антония кивнула и попрощалась. Да, выправится! Никуда не денется.

А Роман – сволочь! Так, Тони, спокойно! Держи себя в руках, не надо его проклинать!

Потом. Это – потом…

* * *

В этой комнате камин горел – всегда.

Зимой, летом, весной, осенью…

Просто – всегда.

Человеку, который находился в этой комнате, был необходим живой огонь. Он помогал сдерживаться. Успокаиваться, если хотите. Но иногда…

Хоть ты руку в камин суй.

А повредит ли огонь этой руке?

Зеленоватой, чешуйчатой, длиннопалой? Словно и не вполне человек. Но формы-то человеческие… только ногти, что те когти.

Странно.

– Что вы мне можете сказать?

– Тан, мы искали Сараласов по всему Эсклоту. Но их попросту там нет. Эта девка обманула нотариуса.

– Или нотариус – вас?

– Нет, тан. Мы потом проверяли, она брала билеты до Эсклота и другим упоминала про Сараласов…

– Поэтому и не поехала туда, понятно же!

Подчиненный потупился.

– Мы обязаны были проверить, тан.

– Ищите дальше. Проверяйте все остальные направления, все поезда. Смотрите, ищите…. Я хочу знать, где она может быть! Я хочу ЕЁ!

Капюшон плаща колыхнулся в негодовании, и подчиненный быстро склонил голову в поклоне. Видеть, что под ним таится, ему не хотелось. Нет, не хотелось…

– Да, тан.

– Что с Дальмехо?

– Он в столице, тан.

– Вот как?

– Да, они пока не поняли, что происходит, но… странные убийства уже выделили в отдельное дело. И занимаются ими…

– И кто такой умный?

– Тан Риалон.

– Ах, Эрнесссссто! Тогда неудивительно. Поймайте мне его?

– Тана Риалона, тан?

– Болван! Дальмехо! Я хочу, чтобы его отловили и остановили раньше, чем он привлечет внимание к нам и к нашим планам! И надо ж ему было… чуть не в последний момент! Скотина… Поймайте его!

– Да, тан.

– Свободен.

Подчиненный вылетел за дверь. Господин поморщился. Потер лицо, ощущая под ладонями чешую. Сухую, шершавую… стоит понервничать, как начинается! Скоро еще и чешуйки полезут!

Пакость!

Но справиться с этим никак не получится, это побочный эффект его силы. Ладно, это терпимо. А вот другое…

Где может быть эта малолетняя тварь?! Ей ведь все объяснили, это честь, и вреда ей не причинят… что ей еще нужно?! Жила на своей помойке, перебивалась с хлеба на воду… жизнь дает шанс – и что же?

Девка сбегает!

А другой подходящей у него пока и нет, слишком уж талант своеобразный. Светлые магички ему не подходят, а темных, проявленных, да еще сильных и из такого древнего рода – поди, найди!

Найдет.

Найдут.

Из-под земли выкопают. А потом под землю зароют. После… когда Антония Даэлис Лассара перестанет быть необходимой.

Дрянь такая…

Глава 9

Эудженио заехал вечером, как и обещал. В новеньком мобиле. Правда, за рулем был не он. За рулем мобиля сидел Амадо Эрнесто Риалон.

Паулина ахнула и заметалась по комнате.

– Ты-то чего дергаешься? – удивилась Альба.

– А если… Я, наверное, поеду с вами!

– Если мама разрешит, – Альба недовольно скривила губки.

Паулина, конечно, сестра, но… но вот именно, что сестра! Ябеда и наушница! Доносчица и подхалимка! При ней ни поцеловаться не выйдет, ни уединиться толком, ни…

Да вообще ничего не выйдет!

А то еще начнет с Эудженио кокетничать, и считай – вечер пропал. Альба такого не хотела. А потому… А кого можно с собой взять? Все же девушка, двое мужчин…. Точно! Антония!

Тихая и спокойная, и язык за зубами держать умеет… Альба вылетела из комнаты, махнув Паулине, которая спешно переодевала платье и, конечно, запуталась в крючках.

– Я сейчас!

Тони оказалась у себя. И едва успела спрятать книгу про сыщика в кипе молитвенников. Потом поняла, что это Альба – и успокоилась.

– Что случилось?

– Дженио приехал!

– Замечательно, – без особого восторга отозвалась Тони.

– Меня с ним одну не отпустят. Поедешь с нами!

– Свечку держать?

Альба топнула ногой.

– Не зли меня! Он с Амадо приехал, и за нами может Паула увязаться, а я не хочу! Поедешь, поболтаешь с Риалоном…

Антония сморщила нос. Альба подняла руку.

– А я тебе сумку подарю. Из белой кожи. И попрошу маму, чтобы мы туфли к ней заказали!

Антония и так согласилась бы, но чего ж отказываться, если предлагают? Надо брать!

Она мученически вздохнула и начала слезать с кровати.

– Ладно…

Амадо она помнила. Такой… паренек в очочках. Не парень, крепкий и крестьянский, не юноша, а вот именно, что паренек.

Не повзрослевший. Счастливое такое, лопоухое детство, живущее за папенькино-маменькиной спиной. И хорошо живущее. О чем с ним говорить?

Утром он пытался что-то сказать, но Тони ловко отгородилась от него сначала Паулиной, а потом и книгой. А там и пытка закончилась. А сейчас ей предлагают это продолжить… не хочется! Совершенно не хочется! Но Альба не отстанет, так что лучше согласиться сразу. Пока по-хорошему.

– Приводи себя в порядок, – и бегом вниз.

Тони кивнула и потащила из шкафа зеленое платье. Которое совершенно чудесно оттеняет ее прыщи. Бегом? Значит, спокойно и без суеты.

Амадо и Эудженио ждали внизу. Дженио расцвел при виде Альбы, медленно подошел, опустился на одно колено и поцеловал тонкую ручку с бриллиантом. Потом и вторую поцеловал – для комплекта.

Паулина закатила глаза. Тони, которая уже вышла в гостиную, только вздохнула про себя.

А у нее такого не будет.

Никогда.

И это – больно.

– Дженио, любовь моя.

– Альба, мое солнце…

– Куда вы сбираетесь, молодые люди?

– Тан Риалон разрешил нам воспользоваться мобилем, поэтому я хотел бы свозить Альбу на Лебединый пруд, – отрапортовал Эудженио.

Адан Аракон кивнул. Знал он это место. Действительно, красивое и уютное. Пруд милях в двадцати от города, в тихой роще, и на нем гнездятся лебеди. Только добираться туда сложновато. На мобиле – в самый раз, в коляске можно, а пешком неудобно. Так что там сплошь чистая публика. И ее не так, чтобы слишком много. В самый раз для романтической прогулки.

– Хорошее место.

– Самые прекрасные птицы для самой прекрасной девушки, – Эудженио мечтательно смотрел на Альбу.

Альба зарделась.

– Можно подумать, она их кушать станет, – прошипела Паулина, за что и была наказана щипком ританы Розалии.

– Да, конечно. Я вас отпускаю, но возвращайтесь не позже девяти вечера. И…

– Маменька, можно с нами поедет Тони? – быстро вмешалась Альба, пока грозные слова «возьмите Паулу» еще не прозвучали.

– Ап… – растерялась ритана Розалия.

– Замечательная идея, – Амадо даже с симпатией посмотрел на Альбу. Он думал, ему придется хуже.

– Согласен, – вступил и Эудженио, сообразивший, что не просто так его невеста назвала определенное имя.

Ритана Розалия мученически скривилась. Но крыть было нечем.

– Ладно. Тони!

– Да, тетушка Розалия.

– Проследи за Альбой. И чтобы дома были не позднее девяти!

– Как прикажете, тетушка.

– Вот, будь любезна.

– А я? – взвыла Паулина, понимая, что остается «на бобах».

– Простите, ритана Аракон, но в мобиле только четыре места, – развел руками Амадо. Врал, честно говоря, но кто его проверять будет? Тони опустила глаза и отправилась надевать шляпку и перчатки.

Паулина наградила ее злобным взглядом, но Альба тоже сверкнула глазами, и сестра поплелась к лестнице. А вот надо было язык придерживать! Вот!

Первые несколько минут в мобиле царила тишина. Потом Дженио и Альба, на заднем сиденье, заворковали, что те голуби, а Амадо обратился к Антонии:

– Ритана, вы и правда из тех самых Лассара? Темных магов?

– Да, – сдержанно ответила Тони.

– И у вас тоже непроявленный дар? Я вам сочувствую. Я могу понять, каково это, когда не оправдываешь чужих надежд.

– Да?

– Я ведь и сам… мой отец один из сильнейших некромантов Астилии, может, даже самый сильный, а я ни на что не способен.

– Это очень грустно.

– О, да!

К моменту прибытия на место Тони освоилась и вполне нормально болтала с Амадо. Благо общие темы у них были. Та же некромантия, та же наследственность… и вообще! Лучше уж так, чем слушать воркование Альбы и Дженио. Амадо был достаточно приятным собеседником, умел и говорить, и слушать, а это редкость в любое время. Так что Тони приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не сказать ничего лишнего.

Не стоит.

У пруда две пары разделились. Дженио пошел со своей спутницей направо, Амадо – налево. Альба была в восторге, Тони не протестовала.

Они с Амадо медленно гуляли, беседовали… а потом услышали дикий крик.

– Альба? – ахнула Тони.

И сорвалась с места, подхватив юбку. Только ножки в черных туфельках мелькнули. Амадо медлил несколько секунд, а потом сорвался вслед за девушкой.

Мало ли что?

Как оказалось – очень даже что.

Альба и Дженио наткнулись на труп. Лежал под кустом. Лежала.

Молодая девушка, лет восемнадцати, не больше, на горле словно рваная рана…

– Творец Единый!

Амадо был самым корректным. Дженио выругался, Альба молча упала в обморок. Тони схватилась за свое горло. А потом…

– Надо вызвать полицию.

Эудженио скривился.

– Не хотелось бы…

– Почему? – удивился Амадо. – Надо же!

– Потому что Альбе срочно нужно к доктору. А ее сейчас замучают вопросами…

Тони медленно кивнула.

– Пожалуй, вы правы. Тан Валеранса, вы умеете водить мобиль?

– Да, ритана.

– Вам придется срочно отвезти мою сестру домой – и вернуться за нами.

Амадо удивленно посмотрел на Тони.

– Араконам сейчас не нужен никакой шум, – коротко объяснила Антония. – Я – другое дело. Я Лассара, нас дурной репутацией не запугаешь. Поэтому, Амадо, если вы не возражаете, мы с вами останемся здесь и найдем труп. А тан Валеранса отвезет Альбу Инес домой и немедленно вернется за нами. С полицией. Телефонировать-то мы отсюда не сможем, а кричать… смешно!

– Да, пожалуй, – согласился Антонио.

– Такая мудрость в столь юном возрасте? Я в восторге! – сделал комплимент Эудженио. И потащил Альбу Инес в мобиль. Тони посмотрела на Амадо.

– Ждем?

– Может быть, отойдем чуть подальше? – неуверенно предложил Амадо.

Тони кивнула.

– Да, пожалуй.

– Ритана, я бы предложил подождать неподалеку. Так, чтобы не видеть тела…

– Да, пожалуй, – согласилась Антония. – Амадо, если вы мне принесете воды, я буду весьма благодарна. Простите, но я не слишком хорошо себя чувствую.

– Конечно! – сорвался с места паренек.

Антония вздохнула ему вслед – и сделала шаг к телу. Пригляделась.

Страшно? Тошно? А вы видели, как свинью режут? Нет? Поверьте, это еще худшее зрелище. И запах, и звуки, и вообще… а кишки для колбасы промывать? Тоже… нанюхаешься.

Грязной работы Тони не боялась, крови и трупов – тоже. Она ведь Лассара.

Но тут труп был странным. Было полное ощущение, что часть горла девушке просто выгрызли.

Интересно… а она не сможет ничего увидеть? Если… Тони еще раз оглядела труп.

Девушка, лет восемнадцать, волосы черные, глаза сейчас закрыты, не поймешь, какие, личико миловидное, но ничего особенного, даже Паулина симпатичнее.

Одета достаточно просто… вот как хотите, больше всего она похожа на продавщицу из магазина. Узел волос, одежда, обувь… таких девушек Тони видела в лавках.

А чтобы… ага! Вот!

Тони протянула руку и аккуратно сняла с руки девушки браслет. Дешевенький, из бусин, цена – сантимо в базарный день. Хорошо, что сейчас на ней перчатки, позднее она попробует посмотреть в прошлое этой вещи.

А вдруг получится?

* * *

Эудженио себя ждать не заставил, равно как и полиция. И закрутилось…

Где были? Дома…

Что видели? Вот… девушку и видели. Мертвую.

Вместе с полицией прибыл и отец Амадо.

– Тан Риалон, – улыбнулась ему Антония. Мужчина внимательно вгляделся в лицо девушки.

– Ритана Лассара. Как ваше самочувствие?

– Лассара таким не напугаешь, – улыбнулась Тони. – Неудобно получилось, безусловно.

– Замечательное качество. Я уж испугался, что придется сейчас вас в чувство приводить.

Тони качнула головой.

– Не придется.

Не вам и не сейчас. Это уж точно.

– Тогда поговорите со следователем, да я попрошу Амадо отвезти вас домой.

– Благодарю вас, тан.

Антония чуть склонила голову. И улыбнулась контрасту. Насколько ж они не похожи – Амадо и его отец. Некромант просто искрится жизнью, ему нравится его работа, он увлечен, он занят любимым делом. И кстати, очень просто одет. В куртку и брюки. И волосы не уложены.

А Амадо весь холеный, весь выглаженный, модный, с иголочки, но… рядом с отцом он похож на вялую рыбу. Или дохлую. Он не горит, в нем нет внутреннего огня. Даже Эудженио… а вот он, кстати, просто сияет. Не хуже тана Риалона.

И почему так получается?

* * *

Ритана Барбара любила красивые столовые приборы, любила дорогую одежду, любила весь церемониал семейного ужина. Неважно, какие отношения в семье. Неважно, что думают друг о друге сидящие за столом люди. Это – неинтересно.

А вот сам ужин…

Вечернее платье с открытыми плечами, роскошные драгоценности, мужчины в вечерних костюмах, сверкание серебра и хрусталя на столе, вышколенные лакеи…

Об этом она мечтала в детстве, поедая грубую похлебку из глиняной миски. Этого она добилась – и не собиралась отказываться от своей мечты.

Правда, дома она принимала редко, из-за своего супруга. А постоянно ездить к кому-то? Ее рады были принимать, но не постоянно же!

Вот и приходилось устраивать мини-ужины дома. Обычно супруг на них не присутствовал, но сегодня сделал исключение, и за столом собралось четыре человека. Сама Барбара, Эудженио, Амадо и тан Риалон во главе стола.

Верно, что маги смерти давят на людей. Но верно и обратное – человек привыкает ко всему. В том числе и к ауре некроманта. За двадцать пять лет, как бы не больше, ритана привыкла ко всему. В том числе и к отвращению своего супруга.

Какое-то время у них действительно все было… неплохо, она честно старалась быть благодарной, Эрнесто тоже был доволен и женой, и сыном, а потом…

Чего стоит оказанная услуга?

Да ничего!

Барбара получила все, что хотела. Деньги, положение в обществе, даже сына… и муж стал ей не особенно нужен. Зачем ей, действительно, при таком раскладе – муж?

Она молода, богата, очаровательна… ладно, один раз родить пришлось, но больше она портить фигуру не будет! Есть снадобья, а можно и с магами жизни договориться. Что дальше?

Жизнь!

Любовь, радость, богатство… ну раз в неделю можно и муженька потерпеть, а то и реже. Зато она получила все то, что прогадили ее родители. Просадили за картами, прогуляли по балам…

Эрнесто все это знал и видел. Но – на что лучшее он мог рассчитывать, с его-то силой? Рядом с ним же даже лежать было сложно! А жить?

За завтраком встречаться каждый день?!

Ребенка его носить?!

Барбара считала, что она отработала каждый сантимо и теперь может жить спокойно. А что по этому поводу думает муж?

Вот уж это ее никогда не волновало.

– Как неудачно сегодня получилось. Дженио, когда назначена свадьба?

– Через полгода, Барба.

– Так долго?

– Ничего не поделаешь, приемлемый срок помолвки – полгода. И Альба будет зимней невестой. Она уже планирует шубку к свадебному платью…

Барбара поморщилась.

– Пусть планирует.

– Я, наверное, тоже женюсь, – неожиданно для всех заявил Амадо.

– На ком? – впервые за всю трапезу заинтересовался Эрнесто.

– Ты ее видел, отец. Ритана Лассара.

– Кто?!

Тон у Барбары был неописуемый.

Какая-такая Лассара? Что это вообще такое вылезло?!

Это – ее сын! И он должен жениться выгодно! Кому выгодно? Разумеется, своей матери! Он ей вообще по гроб жизни должен за то, что у нее талия на дюйм шире стала! Она его честно выносила, ладно – кормилицу наняла, вырастила… как могла! И тут какая-то Лассара?!

Вы вообще о чем?!

– Та девочка, которая сегодня была с тобой?

– Да!

– Она тебе нравится? – заинтересовался и Эудженио.

– Она замечательная, – честно ответил Амадо. – И красивая, и не орала сегодня, и истерик не устроила.

Барбара откинулась на спинку стула, забыв про все хорошие манеры.

– Амадо! Это – УЖАСНО!

– А что сама девушка, ты ей нравишься? – не обратил на супругу внимания тан Риалон. И не зря… все же – некромантка. Из темной семьи, так что может быть дар внуку передастся?

А вдруг?

Даже если у нее дар непроявленный, но две спящих крови могут породить одну бодрствующую. Да и такой ли он непроявленный? Надо присмотреться при случае.

– Не знаю, – смутился Амадо.

– Насколько я понимаю, эта Лассара – приживалка в доме Араконов, – припечатал Эудженио. – Ни денег там нет, ни связей, одно старое поместье, и то невесть где! Так что перебирать женихами она не будет, ты для нее – счастье!

– Кошмар!

Барбара изобразила обморок, но никого этим не испугала и не убедила. Даже Эудженио, который вежливо сунул ритане под нос ароматические соли в хрустальном флаконе, но из-за стола ее не вынес и беседу не сорвал.

Эрнесто еще расспрашивал сына, а потом вынес приговор:

– Амадо, ты пока сильно на девочку не дави. Родственники ее могут заставить, но тебе от нее ведь чувства нужны?

– Да, отец.

– Вот и аккуратнее там. Она хорошая девочка, не испорти ей жизнь. И себе тоже.

– Да, отец…

* * *

Тони легла на кровать и медленно сняла перчатку. Одну, потом вторую. Расправила каждый палец…

Нет, не хотелось ей этого делать. Совершенно не хотелось. Но…

Браслет лежал на перчатке. Красивый, светло-голубой, из крупных неровных бусин на ленте… Тони решительно выдохнула, протянула руку и взяла его. И сжала в ладони.

Темнота накатила сразу же.

Вот девушка. Да, та самая. Волосы уложены в затейливую прическу. На лице странная смесь чувств – хотя почему странная? Обманутые надежды, горечь, тоска, решимость…

– Ты говорил, мы будем вместе!

Мужчина морщится. Недовольно и даже чуточку с отвращением. Красивый мужчина, на вид ему лет тридцать, может, даже меньше. Такая… очень мужская красота. Чуточку грубоватые черты лица, высокий рост, растрепанные ветром черные волосы, громадные синие глаза – бабы от таких картинок млеют. И одет он намного лучше девушки.

– Допустим… это было давно.

– Ты обещал!

– Катрина, чего ты от меня хочешь?

– Ты женишься!!! Это нечестно, нечестно!!!

– Потому что я женюсь не на тебе? Так бывает. Прими это и давай расстанемся друзьями.

Девушка топает ногой, глаза горят гневом.

– Ты лгал мне! Ты меня соблазнил…

– Какой слог! Не забывай – сейчас иные времена. Найдешь еще себе идиота, который женится, только не спи с ним до свадьбы. Кто будет покупать корову, если молоко можно получать бесплатно?

Девушка прищуривается.

– Ты.

– Я?

– Да, ты. Тебе придется жениться на мне.

– И почему же?

– Я беременна!

Тони в своем видении знает, что девушка врет. Но мужчина не в курсе. Его лицо искажает гнев.

– ЧТО?!

– Я – беременна!

– Так избавься от этого ублюдка!

– ЧТО?! – теперь наступает очередь девушки кричать. – Как ты смеешь?! Это твой ребенок, слышишь, ТВОЙ!!! Интересно, как это понравится твоему будущему тестю?!

Лицо мужчины искажается гневом.

– Ты никому ничего не скажешь!

– Правда, Аугусто?!

– Ты…

– И скажу, и покажу! Думаю, им это будет очень интересно!

Удар отбрасывает девушку в сторону. Нога подворачивается, она задевает головой о скамейку… даже не совсем головой, скорее, затылком. Глаза стекленеют.

Мужчина наклоняется к ней.

– Катрина… Творец!

Катрина безнадежно мертва. Мужчина оглядывается и тащит ее в кусты. И достает из кармана нечто… Тони так и не разглядела, что именно. Ее выбросило из видения.

– М-да…

Убийство. Это понятно. А вот что дальше-то с этим делать?

Советоваться Тони отправилась к сеньоре Луисе. Та думала недолго и положила перед Тони перо и лист бумаги.

– Пиши.

– Что писать?

– Правду. Почти. Я, аноним, прогуливаясь вместе с замужней дамой около пруда с лебедями, заметил подозрительную активность. Дальше описываешь все, что видела и слышала. И приписка – прошу меня не искать, все равно все отрицать буду. Потому как у дамы супруг ревнивый, а свекровь и вообще может поспорить характером с драконами прошлого.

– Я не думала…

– Ничего страшного. Считай, что за тебя подумала я. Договорились?

– Отлично!

И Тони принялась писать. Потом сеньора Луиса сама положила письмо в конверт, заклеила…

– Сегодня в почтовый ящик брошу. Общий, на углу.

– Спасибо, – искренне сказала Тони.

– Не за что. Сходишь со мной на распродажу? Завтра вечером?

– Конечно!

* * *

– Тан Эрнесто, вы уверены?

– Более чем. Сеньор Серхио, я ручаюсь своей репутацией, что ЭТО убийство совершено кем-то другим. Не нашим «горлохватом».

– Но…

– Похоже, да. Но только что похоже. В первых двух случаях горло у девушек словно бы съедено наполовину. А здесь человек просто вырезал кусок. Края раны совершенно разные, в первом случае словно проплавленные, кислотой разъеденные или чем-то в этом духе. А во втором случае – поработали ножом. Коротким, широким, скорее всего, это наваха. Вот и видно, где сам клинок заканчивается, смотрите, сеньор.

Сеньор Серхио вгляделся в тело на столе, преодолевая тошноту, и кивнул.

– Тан Риалон, благодарю вас.

– Не стоит благодарности, сеньор. Это моя работа. Ищите еще одного убийцу, который может быть даже не связан с первым, просто что-то видел или слышал…

Сеньор Серхио поклонился.

В своей области тан Риалон был великолепен. И к его советам стоило прислушаться.

* * *

– Антония, нам надо серьезно поговорить.

– Да, тетушка Розалия.

Вот поговорить было решительно некстати. Антония мечтала остаться одна в комнате, да и удрать. На распродажу, с сеньорой Луисой! Интересно же!

А тут душеспасительная беседа намечается?

Тьфу!

Но ритана Розалия не собиралась спасать чьи-то души.

– Тони, ты понимаешь, что это больше не должно повториться?

– Что именно? – искренне удивилась Тони, перебирая свои прегрешения.

Вроде бы ничего такого она с утра не сделала?

Да, сходили на рынок за овощами, причем сеньор Фарра начал учить Антонию разбираться и в рыбе, и в пряностях – авось да пригодится?

Вернулись домой, потом Тони посидела часок, поучила молитвы, позавтракала со всеми, а к завтраку заявились этот… Риалон. И Эудженио!

И опять пригласили девушек на прогулку.

Эудженио уверял, что обязан загладить вину, хотя в чем он мог быть виноват? Он же не знал, что какой-то идиот решит прирезать у пруда свою любовницу?

Письмо ушло утром, и завтра уже будет на месте, в полиции… интересно, найдут ли они убийцу? Хотя Антония вряд ли когда об этом узнает.

Но на прогулку ехать пришлось. И кусать губы.

Эудженио в этот раз с Альбой не уединялся – не то время, не то место. Вся компания гуляла вчетвером, и Тони с трудом сдерживалась, когда любимый мужчина то наклонялся к ручке Альбы, то срывал ей цветок, то…

Почему он не понимает?!

Его счастье – ОНА! Антония!

Не Альба, нет! А он…

Почему он ее не видит?!

Зато она все отлично видит… что больнее? Не видеть любимого – или видеть его постоянно, ухаживающим за другой женщиной?

Все больно!

Вернулись домой, пообедали, и Тони до вечера учила молитвы.

Или тетушка про книгу узнала? Ладно, будем честны, среди молитвенников лежала книга про расследования Шальвена. Не просто лежала… Тони ее и читала. Интересно же!

Как Шальвен-старший обанкротился, как его сын провел первое в жизни расследование и разоблачил преступника, как пошел в полицию, благо родители теперь и слова против не сказали, как арестовал Душителя, как…

Ладно, дальше она еще не прочитала. Но не могла же тетушка про это узнать?!

Она к Антонии не подходила! Но что тогда?

Тони смотрела так удивленно, что ритана Розалия смягчилась и пояснила:

– Я говорю о ваших встречах с Амадо Эрнесто Риалоном.

Вот теперь Тони реально опешила.

Амадо Риалон? А… при чем тут этот тип? И при чем тут она? Ее бы воля, она бы этого Риалона сто лет еще не видела! Жила и радовалась!

Мысли эти так ярко отразились на личике девушки, что их даже прыщи не скрыли. Ритана Розалия тоже все поняла и подхватила девушку под локоть.

– Посекретничаем, племянница?

– Да, тетушка. Конечно.

На балконе было прохладно, но зато никто их не мог подслушать. А это важно. Ритана Розалия улыбнулась племяннице и кивнула на кресла.

– Присядем?

– Да, тетушка.

– Тони, я понимаю, что ты не со зла. И не виню тебя. Но… ты не должна больше так поступать. Я хочу, чтобы на следующую прогулку с Валеранса и Риалоном отправилась Паулина.

– Ура! – не сдержалась Тони.

Ритана прищурилась.

– Моя старшая дочь тебя просила ездить с ними?

Тони не стала отрицать. Альба же не просила ее держать договор в секрете?

– Да. Она была бы рада.

– А я – нет. Я хочу, чтобы Амадо Риалон сблизился с Паулиной. На прогулке у них будет шанс, если ты не сможешь поехать… хотя бы пару раз, а там Паула справится.

– Они будут хорошей парой, – кивнула Тони.

Они действительно чем-то подходили друг другу.

Оба – домашние, балованные, неприспособленные к жизни… два волнистых попугайчика. Неразлучники из тех, что не выживут на воле.

Но вслух Тони этого не сказала, не враг же она себе?

– Я рада, что ты это понимаешь, – ритана потрепала племянницу по руке. – Мы и тебе подыщем мужа. Но Амадо я хочу для Паулы.

– Тетушка… у меня так болит голова, – картинно взялась за виски Тони. – Валеранса обещал Альбе пригласить ее на прогулку и завтра… а я просто умираю!

– Это ужасно, – подыграла тетушка.

– Наверное, будет гроза, – Тони пожала плечами. – Я всегда это чувствую… И не смогу никуда поехать. У меня дикая мигрень… вы же не обидитесь, если я весь день пролежу в своей комнате, с мокрой тряпкой на голове?

– Боюсь, это не поможет.

– А если я запрусь и попрошу не беспокоить? А вы мне дадите снотворных капель?

– Хм… думаю, так будет правильно.

Тони расцвела в улыбке. Да, так определенно будет лучше. Второе такое утро… нет у нее пока сил!

Нет!

А грозу она чувствует.

Этой ночью точно будет гроза…

* * *

– Семьдесят песет раз! Семьдесят песет два! Семьдесят песет – три! Продано!

Сеньора Луиса расплылась в улыбке. И недаром! Кому еще так посчастливится?

Они с Тони прибыли на распродажу одними из первых, чтобы Тони в наряде темного мага успела все обойти, перещупать, прицениться…

Она и успела. И несколько вещей они с сеньорой Луисой выбрали совместно. Вот, как это кресло, к примеру.

Высокое, с резными лапами и подлокотниками, с сиденьем в белую и зеленую полоску… старое. Что-то Тони в нем чувствовала… такое. Знакомое.

Сеньора Луиса пожала плечами – и купила его.

Или лампу, которой по документам всего пятьдесят лет, а так – сто пятьдесят, не меньше. Просто ей абажур восстанавливали и меняли лет пятьдесят назад. Но основание там старинное.

Или столик, в котором Тони чувствовала нечто… кажется, там есть тайники.

Обычно такие вещи некроманты не чувствуют. Но, видимо, в этом тайнике пролилась кровь, а вот это Тони как раз неплохо ощущала.

Сеньора Луиса покупала без сомнений. Она сможет выгодно пристроить эти вещи. Повезло ей с девочкой, ох как повезло…

И девочка хорошая, и с чутьем, и руки у нее из нужного места растут.

Что еще надо?

Надо подумать. Но это – потом. А сейчас надо торговаться вон за тот столик… тоже с тайником.

В антикварной лавке сеньора Луиса упала в кресло. Вещи доставили сразу же, была такая договоренность, и теперь она отдыхала, а Тони оглаживала кончиками пальцев столик.

– Где же, где…

– Что ты ищешь, нинья?

Последнее время сеньора взяла себе за привычку так и обращаться к Тони.

Нинья. Девочка. Своя, родная… такие нюансы обе женщины остро чувствовали. И Тони не возражала. Для сеньоры это было очень важно.

– Тайник, сеньора Луиса.

– Думаешь, и здесь он будет?

– Уверена! – девушка провела пальцами по резьбе, с одной стороны, с другой… точно! Столик щелкнул и раскрылся. Крышка поднялась кверху, и Антония присвистнула.

– Смотрите, сеньора Луиса!

– Что тут?

– Кинжал…

Не кинжал, собственно, а пуньял. Хорошее такое оружие, подходит и для колющих ударов, и для режущих, а при случае его и метнуть можно в противника. Шикарная вещь! Особенно такая!

С гибким лезвием, с наборной рукоятью из слоновой кости, с небольшой перекладинкой, чтобы в тело не уходил дальше необходимого, идеально сбалансированный…

– Посмотришь? – предложила сеньора Луиса.

Тони кивнула.

Что-то она чувствовала знакомое в этом клинке.

Что-то…

Это было, было уже где-то!

Было!!!

Но где она чувствовала эту энергетику раньше?

Тони потерла виски, припоминая, потом ее взгляд упал на кресло, метнулся дальше по магазину – и девушка топнула ногой.

– Точно!!!

– Что – точно, нинья?

– Это Шальвен!

– Что?!

– Ну… трубка, помните?

– Да, я помню, она у меня под замком. Абы кому я такую редкость не продам…

– Вот! Я тогда почувствовала Шальвена. А потом кресло… оно ему когда-то принадлежало!

– Думаешь?

– Уверена! Я даже это кресло видела – тогда, в видении! Именно с него он встал, когда к нему пришли гости… в последний раз.

– Вот оно что.

– Сеньора Луиса, я не спрашивала, но…

– Я узнаю историю семейства. А так – тут ничего удивительного. Все вполне обыденно, престарелый родственничек скончался, и молодые стервецы решили распродать его добро. Ничего нового.

– Понятно…

– Я узнаю. А что за кинжал?

– Я почти уверена, – прикрыла глаза Тони. – Я почти уверена, это именно тот клинок, который принес Шальвену смерть.

– Даже так?

– А мы сейчас посмотрим.

И Тони решительно взяла в руки пуньял.

* * *

– Здесь все и решится, Шальвен.

– Здесь? Сеньор Николас, у вас отличный вкус.

Этого места Тони не узнает. Она вообще плохо знает окрестности столицы. Это побережье моря, и скалы там приметные. Белые-белые, словно молоко.

Синее море и небо.

Белые облака и скалы.

Белый песок под ногами.

И – тишина. И ни одного человека вокруг.

Сеньор Николас вытаскивает клинок. Длинный… шпага? Второй летит Шальвену.

– Защищайся, плебей!

Шальвен весело улыбается.

– Надо же! Чайник обзывает котелок чумазым!

Лицо противника кривится, дергается, теряет все очарование, он кидается вперед диким вепрем…

Звенят клинки. Сталкиваются, высекая искры… недолго. Настоящий бой совершенно не зрелищный. Это не турнир, не дуэль, не показуха… нет. Настоящий бой решается несколькими верными ударами и достаточно быстро.

Вот и решился.

Шальвен падает на колени, зажимает пробитое легкое… он обречен. С такими ранами не живут. Он это знает.

– Я утоплю твой труп в подводной пещере, – ухмыляется Николас. – Авось, рыба тобой не потравится!

Шальвен рвано выдыхает, с кровавой пеной на губах… но ничего не говорит.

На слова у него уже сил нет.

Только на один взмах рукой. И пуньял летит прямиком в горло противнику.

Они оседают на песок оба. И белая пыль окрашивается алым. Шальвен умирает, но в последние минуты своей жизни он видит, как корчится с ножом в горле его враг.

Он победил.

Ценой своей жизни – он победил!

* * *

– Определенно, я наведу справки, – решила сеньора Луиса. – Ужасно интересно, как клинок оказался в столе? И ведь такое совпадение!

Тони пожала плечами. Она как раз ничего удивительного не видела. Если прежние хозяева знали историю этих вещей, они их и берегли, понятно. А почему не рассказали наследникам?

Все ли мы рассказываем своим родным? И знали они сами – или нет?

Столик мог стоять долгое время, кресло переходить из рук в руки, трубка – вообще чистая случайность.

Сеньора Луиса медленно кивнула.

– Да, вполне возможно. Но справки я все же наведу.

Тони не возражала.

– Мне пора домой.

– Гроза собирается. Пережди…

Тони поглядела в окно.

– Успею. Хотелось бывернуться, мало ли что… мне кажется, она на всю ночь зарядит.

– Думаешь?

– Почти уверена.

– Так-то и у меня кости ломит…

– Не зря их ломит, сеньора. Не зря.

– Ну тогда беги. Авось, успеешь. Но если что – возвращайся.

Тони кивнула – и внезапно поцеловала сеньору в щеку.

– Спасибо вам.

– Иди, нинья. Иди…

Гроза действительно грохнула на полпути. Калле Тарралонга не самая короткая улица. Тут живут богатые люди, и у них большие дома. И участки земли рядом с домами.

Пока дойдешь…

А ливануло сразу. Да так…

Тони промокла в единый миг. И прижалась к забору. Там был крохотный навес, неясно зачем, но переждать под ним можно было. Спереди все равно лилось, но хоть не за шиворот!

Стоит ли ждать?

Тони пока не знала, надо бы приглядеться. Гроза – она тоже разная бывает!

Сверкали молнии, гремел гром…

Дождь лил как из ведра. Словно это самое ведро наверху опрокинули, а потом еще и колодец уронили. И что теперь делать? Ждать?

Если она явится домой в мокром платье… ничего страшного! Высушить его можно в ванной комнате, туда никто не заглянет. Или слуг попросить, ей не откажут. Потихоньку на кухне просушат. Но…

Тони мечтательно посмотрела в небо.

Хорошо!

Грозу она начинала чувствовать заранее. Давило, тянуло, словно бы плющило, ей было тяжело, душно… даже если погода не портилась, а гроза налетала неожиданно, Тони чуяла ее за несколько часов. И маялась.

А потом ветер приносил град и гром, и девушка встряхивалась. Ей становилось легче, спокойнее, уютнее. А в Лассара она ждала конца грозы, а потом бегала босиком по лужам.

Здесь так не получится.

Но хочется…

Душа просила свободы, ветра, танца… душа рвалась в полет! И Тони не выдержала.

Гроза чуточку стихла, ушла в сторону, а девушка, наоборот, вышла из-под прикрытия козырька.

И – раскинула руки, словно крылья.

Дождь еще лил. Но это как раз было неважно! Если ты мокрая до ниточки, то сильнее уже не промокнешь! А ей так хотелось сорваться! Хоть ненадолго отпустить себя… она даже свой мешочек с солью оставила дома. Ее дар был свободен, и Тони была свободна, и гроза буйствовала невдалеке, она тоже была свободна… это ощущение полета!

Счастья, распахнутых крыльев – и ветра под ними!

Шаг, другой… здесь нет оркестра, но разве это важно? Разве он – необходим, если в душе звучит музыка? Если душа рвется в небо, схватить за хвост молнию, оседлать стихию…

Раз-два, раз – два – три…

Запрокинув голову, поводя руками, словно крыльями, Тони шла по улице, танцуя. Это было счастье.

Это была свобода!

* * *

Бензин – субстанция, которая всегда кончается не ко времени. Это – судьба, если хотите.

Казалось бы, что стоит потерпеть еще пару улиц, но – нет!

Мобиль чихнул, булькнул и заглох. Мужчина посмотрел на датчики и грязно выругался.

Надо было заправляться в обед, а он… раззява! Обо всем за своей работой забыл… и что теперь?

Да ничего особенного! Добраться до дома и отправить сюда лакея с канистрой. Постоит мобиль пару часов, ничего с ним не случится, только запереть мобиль надо.

Гроза?

Да и плевать на нее! Куртка из кожи не промокнет, брюки тоже кожаные, так удобнее, сапоги на высокой подошве – дойдет. Тут и идти-то пару улиц, не больше. Если проскочить по калле Тарралонга – вообще получится срезать, и неплохо.

Посидеть в мобиле?

А толку тут сидеть до самого утра?

Не размокнет, не сахарный.

Мужчина накинул капюшон, застегнул куртку – и выбрался под дождь. Стало резко прохладнее, струи воды, стекая по гладкой коже, забирали с собой тепло. Но добежать сможет, не простудится. О, кстати!

В мобиле и плащ лежал, можно и его сверху накинуть! Он промокнет намного быстрее, все же ткань но на какое-то время плаща хватит.

И – вперед.

Пройти по калле Шадалер, свернуть на калле Тарралонга…

И застыть.

Потому что под дождем танцевала ОНА.

Та самая девушка из парка.

Он из сотни, из тысячи и сотни тысяч узнал бы ее походку, ее движения, ее манеру вскидывать голову. Ее улыбку…

Лицо…

Сейчас ее лицо не было прикрыто маской, и мужчина пристально вглядывался.

Кто она?!

Кто?!

Он обязательно найдет эту девушку… совсем молодая, может, лет восемнадцати? Вряд ли больше…

Она уверенно шла под дождем, волосы давно лишились последних шпилек, и густая черная грива летела вслед за ней, плясали вокруг струи дождя, плясала гроза неподалеку и диким аккомпанементом гремел гром, приветствуя смелую танцовщицу.

Платье намокло и облепило тонкий стан, но девушка не обращала на это внимания. Она запрокидывала голову назад, привычно взмахивала чуточку коротковатой юбкой…

Там, где живет искренность – не место условностям.

Даже святой не смог бы устоять, а мужчина отнюдь не был святым. Он дождался, пока увлеченная своим танцем девушка подойдет поближе – и возник перед ней.

Словно правитель подземного мира.

– Ты!

Одно слово. Только одно…

Узнает?!

Нет?!

В другом состоянии Тони не узнала бы. Испугалась, закричала. Но сейчас…

– Ты?!

Лицо мужчины дважды было прикрыто капюшоном – и плаща, и куртки. Но на губах появилась улыбка.

– Узнала?

– Узнала.

А потом и узнавать было уже не нужно. Потому что устоять мужчина не смог. И снова склонился к губам танцовщицы.

Дождь?

Гроза?

Тони это тоже было безразлично. Она закинула руки на шею мужчины – и скользнула под ткань плаща. Приникла к кожаной куртке, ощущая, как неровно, толчками, движутся под ней мышцы, запрокинула голову, отдаваясь новым ощущениям.

Свобода?

Да, свобода…

Каких усилий мужчине стоило ее отпустить? Разомкнуть руки?

Он и сам не знал. Но…

Здесь и сейчас было не место ни для слов, ни для поцелуев. А потому на плечи Тони легла тяжелая ткань плаща. Пока он еще не промок…

– Я провожу тебя.

– Нет.

– Я хочу.

– Я прошу…

Тони подняла руку и коснулась пальцем губ мужчины.

Не надо.

Не ходи за мной.

Я – не твоя, как это ни печально. Я люблю другого. А это…

Это просто безумие, но оно проходит. Уже почти прошло. И гроза прошла…

Она не знала, что понял мужчина, но настаивать он не стал. А вместо этого еще раз коснулся ее губ поцелуем. Уже легким, почти невесомым.

– Чудо…

Тони не ответила. Она накинула на лицо капюшон – и поспешила домой.

Чудо?

Сеньор, вы немножко перепутали слова. Не чудо.

Чудовище.

И ей хотелось уйти ДО того, как мужчина это обнаружит. Все же дар некроманта… проявленный дар некроманта…

Это – судьба.

* * *

Мужчина стоял и смотрел вслед девушке.

Совсем ребенок.

Вряд ли ей есть даже двадцать лет. И – куда он полезет?

Жизнь ей портить? Будь он сволочью и эгоистом, было бы намного проще. А он… второй раз судьба сталкивает их. И второй раз…

Не удержался! И сейчас… и третий раз не удержался бы. Руки помнили шелковистость волос под пальцами, губы до сих пор горели от ее поцелуя…

Почему она себя так повела?

Первый раз – понятно. А сейчас?

Мужчина задумчиво смотрел вдаль, не обращая внимания на дождь.

Как странно складывается судьба. Как причудливо и хаотично… кто же ты, незнакомка? Я знаю о тебе так много, я знаю, какие у тебя удивленные и глубокие глаза, я знаю, как ты улыбаешься, я узнаю твой голос среди тысяч других голосов. Но я не знаю твоего имени, адреса…

Я даже не знаю, увижусь ли с тобой еще хоть раз в жизни?

И все же, здесь и сейчас – я пьян от счастья. Так странно…

* * *

У себя в комнате Тони упала на кровать и раскинула руки.

И что это на нее нашло такое?

Танцевать под дождем?

О, это как раз неудивительно! Она постоянно живет под гнетом приличий, рано или поздно она обязана где-то сорваться. Долорес рассказывала, давно, когда она была еще молоденькой и даже пыталась семью создать, ее так утомляли окружающие…

Ведьма уходила на весь день в лес, за грибами и ягодами, забиралась в самую чащу, сидела на поляне – и просто орала.

В голос!

Так, что деревья качались и листва облетала. Вот – довели!

Тони тоже довели – и она сорвалась. Тем более гроза! Это так восхитительно!

А вот каким образом судьба столкнула ее с тем же самым мужчиной? Снова? И как он узнал… хотя это – глупый вопрос. Сложно было бы не узнать. Танец человека весьма характерен. Как почерк, как отпечатки пальцев, недаром сорок человек спляшут – не интересно, а сорок первый выйдет – и все ахнут.

В этом как раз ничего удивительного нет. Что судьба их вот так столкнула…

Может, она и раньше сталкивала, просто они друг друга не узнали. Но если так – у мужчины преимущество. Он видел лицо Антонии. А вот она его до сих пор не знает.

У девушки вырвался нервный смешок.

Так хоть бы в кровати с незнакомцем не оказаться, а то вовсе уж весело будет. Постель не повод для знакомства. В буквальном смысле.

Впрочем…

Странно одно.

Она – маг смерти, проявленный. Активный, действующий, и никакой защиты на ней не было. А мужчина целовал ее, словно так и надо было. Хотя она сама видела, как дрожала тетка рядом с Риалоном. По идее, рядом с Тони сейчас должно быть нечто похожее.

Хотя…

Долорес не нервничала.

Хуан Мартель – тоже. И вообще, маги смерти – существа редкие. Может, у кого-то есть иммунитет?

Вполне возможно.

Тони вздохнула – и уткнулась лицом в воротник плаща. М-да… и как тут вернуть чужое имущество?

Воротник приятно пах.

Мята, лимон, хороший кофе, только сейчас эти запахи были более выражены. Прикажете ей ходить и всех обнюхивать?

Как-то все это несправедливо. Человек, который ей нужен, не обращает на нее внимания. Хотя чтобы поцеловаться с Эудженио, она позволила бы себе ухо отстричь. А этот… чужак…

Как так получается?!

Почему?!

Еще один вдох…

И Тони с воплем ужаса слетает с кровати.

Романтика?!

Ага, конечно! Плащ-то мокрый! И спать она, похоже, будет в луже… нет! Повезло! Промокло только верхнее покрывало.

И все же – интересно. С кем она целовалась?

Глава 10

– Интересно девки пляшут…

Следователь Вальдес письмо получил. Распечатанное, понятно, в целях безопасности. Чего только не бывает в жизни!

Преступники и проклятия шлют, и ядом конверт смазывают, и иголки вставляют… сталкивались. Кто и помер от такого. Но обычно такие письма отправляют на дом.

А тут – на адрес департамента. И подписано совершенно безлико.

По вапросу убыйсва на Лябединых прудах.

Хорошо еще вовсе не выкинули. А могли. Но распечатали, проверили, и теперь письмо лежало на столе у Серхио, внушая… опасения? Недоверие?

Наверное, все – и сразу.

Странно как-то.

С другой стороны, тан Риалон тоже говорит, что это другой убийца, не тот, что в первых случаях. А ему доверять можно.

Уважаимый следоватиль!

Так палучилась, я был на Лябединых Прудах, и видел там девушку и мущину. Она его называла Августо.

Мы были с ба… дамой. Она чужая жина, и я ни хочу, чтобы вы нас искали.

Мы прятались от пастороних, паэтому нас ни заметили. А потом он ее убил.

Она сказала, что тяжелая, а он что на другой женится.

У ниго черныи волосы и синие глаза.

С уважением,

даброжилатиль.

С одной стороны, звучало странно. Просто – где там на прудах прятаться?

С другой – и не такое бывает, дело житейское. Одно убийство и вовсе кошка раскрыла. Кинулась на убийцу хозяйки, да с когтями, да с воем… а ведь милейшей души существо было.

Может, оно и тут такое?

Хотя… кто ему мешает попросту проверить? И если найдется в окружении погибшей девушки такой Августо, прояснить вопрос.

Где был?

Кого любил?

Зачем убил?

Серхио осмотрел листок с обеих сторон. Дешевая бумага, дешевые, с комочками, чернила, да и перо не из лучших, такое видно. Отправлено тоже из бедного квартала…

Ладно!

Проверить – надо!

* * *

– МАМА!!!

Сильно скандалить Альба не решалась, но получилось очень выразительно.

– Или вы едете с Паулой – или вы никуда не едете, – припечатала ритана Розалия.

Альба сверкнула глазами, проклиная наглую кузину, которая умудрилась свалиться… не нашла другого времени?!

Стерва!

Но – выбора все равно не было.

– Ладно! Я возьму Паулу с собой! Пусть одевается!

И на крыльях любви – вниз, к Эудженио.

– Дженио, я готова!

– Антония не поедет? – расстроился Амадо.

– Она себя плохо чувствует, – проинструктированная Паула бдила. – Надеюсь, вас не расстроит, если я составлю вам компанию?

– Никогда.

Вежливость – иногда сущее проклятье. Но заявить девице, что она и рядом не нужна, Амадо попросту не мог. Его не так воспитывали.

* * *

Сеньор Серхио улыбался так, что голодный крокодил позавидовал бы. И как это у людей получается?

Зубов меньше, а улыбка страшнее!

– Вы говорите, что не встречались с сеньорой Катриной Эухенией Кано?

Мужчина замялся.

– Ну…. Она делала мне определенные намеки.

Сеньор Серхио продолжал улыбаться.

Такой благообразный тип. И такая сволочь! Дал он задание полицейским, те быстренько проверили все необходимое, когда знаешь, что искать, оно куда как душевнее ищется. И обнаружилось, что действительно, есть такой Августо в окружении покойной. И подруга ее показала, что Картина очень за него замуж хотела, и что было у них все, и он обещал…

Совершенно неинтересная история. Когда любишь девушек – и любишь деньги. Деньги, понятно, важнее, баб-то может быть хоть вагон. Катрина была для тела, а другая, Бланка, для дела.

Бланка…

Да, такое сокровище увидишь, так плащом не отмахаешься! Страшна, что те черти на болоте! Вот и гулял мужик. А как жениться так не на беднячке, как жениться, так на ком из состоятельной семьи. Чтобы деревянными ложками пустой суп не хлебать.

Понятно, ему продавщица из бедного квартала и даром не нужна. И с любовью не нужна, и с ребенком ее. Понятно, что убивать он не хотел, все случайно получилось.

А за случайно бьют отчаянно. И точка.

А еще…

Отец Бланки оказался одним из полицейских чинов. Вот и ответ, откуда Августо узнал про горло – небось, дома обсуждали, а Бланка это пересказала любимому. Надо же показать, какая она осведомленная!

Понятно, Августо не знал, как выглядит след на горле, но – рваная рана, кусок горла словно вырван… можно попробовать подделать.

Сеньор Серхио дотошно выспрашивал, что, где, когда, захлестывал петлю на шее преступника… скоро подсекать надо. Пойдет на каторгу как миленький, все же убийство получилось по чистой случайности. Поэтому не смертная казнь, а просто каторга. Но так как убита беременная женщина – пожизненная каторга. Уж сколько там той жизни ему останется.

Поделом!

* * *

– Все ужасно интересно!

Сеньора Луиса налила своей гостье чая и придвинула вазочку.

– Кому рассказать, так и не поверят. Кресло и столик эта дама унаследовала от отца.

– А отец?

– Отец нас интересует меньше. А вот прадед…

– Прадед?

– Некий Хильберто Дези Сото. Который был близким другом того самого Николаса, и даже проходил с ним по одному делу. Расследование его зацепило, но друзей у Николаса было много, поди, разбери, кто с ним просто вино пил, а кто и…

– Одним словом – отмазался, – кивнула Тони.

– Да.

– Отсутствие приговора не подтверждает невиновность…

– Да виноват-то он был по уши. Но Шальвен его как-то упустил из виду. Или еще что – теперь уж и не узнаешь. И мог… да, мог присутствовать и на месте убийства, и кинжал прибрать мог…

Тони кивнула.

И так это ярко накатило, словно она вживую видела. Нет, это как раз не было видением, и в руках она ничего не держала. Но…

* * *

Два тела на белом песке.

Алая кровь, которую меланхолично слизывают морские волны.

И мужчина, который выходит из-за скалы.

Лицо его Тони не представляла, но разве это так важно? Вот он наклоняется к телам, трогает за плечо одного, второго…

– Тан Николас! Тан!!!

Нет ответа. Только море шипит рядом, хищно перекатывая свою тушу с камня на камень. Однажды оно свое возьмет, и это будут не жалкие подачки! Оно все возьмет.

И всех…

Мужчина пытается нащупать пульс, но все бесполезно. Оба человека мертвы.

Тогда он вытаскивает клинок из груди своего господина и тащит оба тела в подводную пещеру.

Они должны исчезнуть без следа.

* * *

– Страшно это.

– И больше ста лет никто ничего не знал, и дальше бы не узнал, – вздохнула сеньора Луиса. – Тони, а ты можешь описать это место?

– Могу. Но…

– Что толку?

– Ну да. За столько лет все сорок раз поменялось.

– Да не скажи… скалы – долговечные. Нам бы примерно место определить…

– А зачем?

Сеньора Луиса вздохнула.

– Вечно я забываю, что ты плохо знаешь историю.

Тони надулась, но долго это не продлилось, ровно до следующего кусочка чоколаты.

– И что?

– И ничего. Николас Матео Мединальо был одинок. Жены у него не было, детей тоже. А вот состояние было.

Тони заинтересовалась.

Деньги… да, деньги!

Ей бы пригодились, это факт! Можно восстановить Лассара, можно стать независимой от родственников, можно уехать из Астилии, путешествовать по всему миру!

Деньги дают свободу. Можно это отрицать, но факт останется фактом.

– И это состояние никто не прибрал?

Сеньора Луиса хитро улыбнулась.

– В том-то и дело, что неизвестно.

– Это как?

– Неизвестно, что это было за состояние. Драгоценные камни? Ценные бумаги? Сейф в банке? Тайник? Ничего не известно…

– И?..

– Чтобы вызвать дух, нужно тело. Это обязательное ограничение. И то – дух может отказаться прийти, может отказаться отвечать…

– А мне и духа не надо. Вы надеетесь, что я что-то увижу на его вещах?

– Почему нет?

Тони поморщилась.

Не хотелось. Вот откровенно – не хотелось.

– Да и Шальвена жалко. Хоть упокоился бы с миром…

Жалко, конечно.

Тони вздохнула.

– Я рисовать вообще не умею.

– Ты попробуй описать те скалы. На что они похожи, сколько их было…

Девушка кивнула.

Авантюра? А что они теряют-то? Почему бы нет?!

Вскочил на колени Маркус Мендоса, потерся пушистой головой о щеку, муркнул…

– Поищем тебе денежку на мясо? – предложила коту Тони.

– Мурррм!

Кто это целиком и полностью одобрял.

Да, ему. Денежку, на мясо. И побольше, пожалуйста. Мяса.

Скандал Тони услышала издали. Да и странно было его не услышать, небось вся улица в курсе.

– ТЫ!!! Моя дочь!!! Он же твой брат!!!

– Поэтому он меня и обокрасть пытался!

– Рози, ты должна понимать. Ему было тяжело. Его унижали и обижали! Ты первая его притесняла, и не считала ровней! Ты его на это подтолкнула!

– На то, чтобы грабить? Насиловать женщин? Убивать? Отец, ты не в своем уме!

– Не смей так со мной разговаривать! Мала еще! Чтобы завтра же заявления в полиции не было! Скажете, чего в семье не бывает!

Тони покрепче прижалась к стене. Войти и вмешаться? Ну уж нет! Свои собаки грызутся, чужая – не встревай. Пусть ритана Розалия сама со своим отцом разбирается.

Но если Романа выпустят…

Тони пообещала себе, что проклянет мерзавца так, что вшестером не снимут. Он будет ходить – но только под себя! Зато постоянно!

Ритана Розалия обошлась без посторонней помощи.

– Отец, присядь, – звякнул колокольчик. – Бернардо, прикажи Аните принести напитки и закуски.

Тони довольно улыбнулась, но подслушивать продолжила. И не пожалела об этом. Ритана Розалия позвала Аниту не только ради угощения. Стоило женщине прийти…

– Присядь, Анита. И расскажи, пожалуйста, как произошло нападение. Это важно.

Тони молча слушала. А вот старый Мондиго молчать не пожелал.

Визгу бы-ыло…

И такая Анита. И сякая. И…

Не учел старик только одного. Это на дочь можно было орать, и она не стала бы отвечать. Все же отец. А вот служанка, которой рот не заткнешь…

Тем паче что Анита была уверена – ее не выгонят. Хозяева ей вообще по гроб жизни должны…. Или должны хорошую компенсацию.

Так что ответила ему женщина знатно.

И по Роману прошлась, и по его родословной, и отца его щадить не стала… Тони не успевала новые выражения запоминать. Кое-чего она и на рынке не слышала.

Старый Хорхе Луис Мондиго сначала еще пытался что-то сказать, но куда там! С тем же успехом лягушка могла бороться с лавиной.

Кажется, под конец Анита даже решила показать мужчине место, которое пострадало от насильников… едва ритана ее остановить успела.

Столкновение закончилось полной победой Аниты.

А вечером, на кухне, она рассказывала о своей беседе, щедро приправляя ее солеными моряцкими словечками. Ишь ты…

Не виноват его деточка!

Заберите все заявления, пусть и дальше на свободе ходит!

СВОЛОЧЬ!!!

Мондиго – народ упорный. А потому…

Конечно, старый Хорхе Луис не смирился. И конечно, он хотел освободить своего сыночка. А потому…

А потому он явился в больницу. И по стечению обстоятельств там оказалась Тони. Ничего удивительного в этом не было.

Тони навещала Риту, которая пока еще лежала в больнице, а тут еще такой повод! Рассказать о визите старого Мондиго, предупредить…

Едва не опоздала.

Мобиль с фамилией Мондиго на дверце она увидела у больницы – и рванула вперед по коридорам. Да, была такая привычка у простонародья. Таны могли вешать на дверцы карет или мобилей свои гербы, хотя это и считалось… немного излишеством. А вот простонародье отрывалось.

Фамилия, написанная золотом на дверцах и переднем бампере мобиля, выглядела откровенно вызывающе.

И разозлилась.

Ну, если этот старый паразит решил досаждать Рите!!!

Она его!!!

УХ!!!

Никакого почтения к старости у Тони отродясь не было. Жизнь не располагала.

Да, была Долорес. Был Хуан Мартель. Была сеньора Луиса. И что? Теперь каждому, кто старше шестидесяти, на шею кидаться?

Были и другие.

Трактирщик, который, заприметив хорошенькую девочку, начал дарить ей леденцы и делать непристойные предложения. Тони по малолетству не справилась бы, но сеньора Долорес узнала – и так его отчесала! И думать забыл про нехорошее…

А ему тоже было за шестьдесят.

Была бабка, которая кинула в Тони палкой с воплем: «Ведьмино семя!» Синяк потом дней десять держался. Бывало…

Так что Тони была твердо уверена – возраст не показатель чести, порядочности, благородства… был человек мразью в юности?

Так к старости это будет мразь феерическая! Вот как Мондиго!

Но в палате Риты пока еще было тихо.

А Хулио?

Тони подкралась на цыпочках к двери палаты, прислушалась.

– Пятьсот песет.

– Тысячу. И я обо всем забуду.

– Хорошо, тысячу.

– Вы приносите деньги, я отказываюсь от всех обвинений.

– По рукам. А девка где лежит?

– Рита? Рядом…

Тони скрипнула зубами – и пробежала в палату к Рите.

– Ритана, – приподнялась на локтях девушка…

– Цыц! Сейчас сюда Мондиго пожалует, будет уговаривать взять деньги за прощение сыночка. Ты как? Простишь?

Можно было и не спрашивать.

Лицо Риты побледнело так, что девушка даже испугалась, пальцы судорожно вцепились в покрывало.

– Нет! НИКОГДА!!!

– Тогда…

– Ишь ты, козел! – проворчала соседка. – Не боись, нинья, отобьемся. Водички ей дай, что ли?

Тони послушалась.

Она как раз поила Риту, когда дверь в палату отворилась.

* * *

Мондиго не шел.

Шествовал.

С полной уверенностью в своих силах, с полным самодовольством и равнодушием.

Расступись, грязь!

Навоз плывет!

Подлость? Мерзость? Да вы что! Он такого по определению совершить не может! Это же ОН! Сам Мондиго! Он вообще честь оказал, снизошел ко всякому быдлу, вроде служанки, а они…

Тони впервые с симпатией подумала про свою тетку.

Ритана Розалия не была ангелом, но ведь и сволочью не выросла! Благодаря матери? Кто знает. Но определенное благородство в ней было.

– Выйди вон.

Тони даже не поняла, что вот это, процеженное через губу хамское высказывание относится к ней.

К ней?!

Чашка с водой дрогнула в руке. И кто знает, что было бы со стариком, если бы не вмешалась соседка Риты по палате.

– Ты кто такой-то, милок?

И так прозвучал этот вопрос… Мондиго даже осекся. Но быстро опомнился.

– Хорхе Луис Мондиго. А вы…

– А я тут лежу, болею. С чем пожаловали, сеньор?

– Я хочу поговорить с Ритой Кармелой Пенья. Наедине.

– Это невозможно, – спокойно произнесла Тони. – Впрочем, вы можете сразу поговорить и со мной.

– И кто вы такая, сеньорита?

– Ритана Лассара, – Тони уже взяла себя в руки и последовала заветам сеньора Мартеля.

Блефуют со спокойным лицом.

Не умеешь управлять собой? Брысь из-за карточного стола! Брысь, сказал! Не позорь высокое искусство игры! Не порти красоту момента!

– Ага, – ухмыльнулся Мондиго. – Значит, это вам я обязан…

– Что ваш сын не стал убийцей? Да, можете меня за это поблагодарить, – согласилась Тони с самым благодушным видом.

Сеньор Мондиго сбавил обороты.

С одной-то стороны – он Мондиго! И денег у него столько, что Лассара он три раза купить и продать может.

С другой…

Лассара.

Семейка некромантов с жутковатой репутацией. Он и двадцать лет назад о них справки наводил, и сейчас не забыл. И жить хотелось. Ох, как хотелось!

Тони могла и проклясть, да так, что костей не соберешь. Ее-то потом посадят, да для Мондиго толку чуть! Ведь и не снять могут!

Ему тогда, двадцать лет назад, намекали. Мондиго ж тоже взбесился – такая сделка срывается! Дочь в девках, жених удрал, так нельзя ли – льзя?! Вот, к примеру, ежели наглую Лассара где потемну встретят, да и объяснят, что так поступать нехорошо…

Наемник долго смеялся.

А потом объяснил купцу, что деньги не все купить могут. А мертвый некромант еще опаснее живого бывает. У него со смертью свои отношения, а посмертное проклятие…

Может, и выживешь. Если не повезет. А уж что с твоими близкими будет…

У старых родов свои секреты, тем паче у Лассара…

А тут еще и Адан повернулся, так что Мондиго от мыслей о мести отказался. Но не забыл. И разговаривал сейчас осторожнее. Дураком он не был. Самодуром, наглецом, мерзавцем, но ни разу не дураком.

– Ритана, – запыхтел купец. – Тут дело такое… хоть и дальняя, а Роман и ваша семья получается. Он мой сын, считай, ваш дядя, хоть и не родной.

Тони фыркнула.

– Любезнейший, – обычно это обращение не употреблялось, но сейчас девушка подчеркивала свой статус, и оно оказалось кстати. – Я правильно понимаю, вы хотите предложить мне денег за прощение подонка? Который изнасиловал Риту, Аниту, который покалечил Хулио? А что бы сделали со мной – даже думать неохота.

– Да ничего б Роман не сделал! Не дурак же он!

– Именно что дурак. Злобный и безнаказанный.

– Вы это, ритана…

– Правду не говорить? Сеньор Мондиго, мне жаль. Но ваш сын виновен. И отправится на каторгу.

Хорхе Луис запыхтел сильнее, набирая обороты. Но…

Лассара. Этим все сказано.

– Ритана, чего вы хотите?

– Наказания для подонка. Справедливого.

– Я его сам накажу! Обещаю…

– Неужели?

Купец решил, что Тони прогибается – и рванулся давить на жалость.

– Ритана, поймите! Я ж его мать любил! Всю свою жизнь! Ну, не получилось у меня как следует Ромку воспитать, но мальчик он хороший! А я из него дурь выбью! Заречется! Закается!

Тони молча слушала.

Да, конечно. Он был неправ, он хороший, он просто оступился… сколько раз можно это повторять? В деревне по соседству был мужчина, который постоянно лупил свою жену. А она его оправдывала.

Он хороший, он устал, его довели, он просто выпил…

Однажды он ее убил. И дети остались сиротами, потому что негодяя повесили. А если бы его жена не оправдывала подонка? Если бы – сразу его посадила?

Долорес на эту тему высказалась жестко: сама, дура, погибла, и детям ее плохо, и родителям, и мужику. А так, получи он вовремя по морде и пойми, что другому человеку тоже больно бывает, глядишь, и иначе бы сложилось!

Кто-то, может, и погибнет. И Тони подозревала, что Роман не переживет каторгу.

Но будет лучше, если он окажется на свободе?

Разумеется, он преисполнится благодати и не кинется мстить. Правда?

Правда же?

– Сеньор Мондиго, я могу с вами договориться. Вы знаете о моей фамилии?

– Да, ритана.

– Я обещаю, что не буду проклинать Романа. Так и быть. Взамен вы заплатите Рите две тысячи песет. Положите их в банк на указанный счет и не будете портить ей жизнь. И тысячу Аните. Роман поедет на каторгу, но заметьте, живой, здоровый – и без проклятий.

Мондиго заскрипел зубами.

– Ритана, вы…

– Я.

– Вы… вы его убьете!

– Я – нет. Возможно, его убьют в тюрьме или на каторге, но на моих руках его крови не будет. А вот моя на его руках могла быть. Я не прощаю врагов, сеньор.

Сеньор побагровел. Тони смотрела спокойно.

Да, видно, что они с Романом родственники. Сынок – копия папаши, просто папочка к старости располнел, обрюзг и выглядит отвратительно. А сынок ничего так… пока.

На каторге у него найдутся поклонники!

– Ритана, подумайте!

Выслушивать кучу благоглупостей Тони не собиралась. И решительно подняла руку.

– Сеньор, еще одна попытка – и я сообщу о вас в полицию. Это первое. Вы сейчас уйдете отсюда – это второе. Не будете надоедать Рите своими визитами – третье. И переведете деньги, куда она скажет – четвертое.

– Может, и вам тоже денег перевести?

– Мне не требуется от вас ничего. Мне ваш сын не причинил физического вреда, в противном случае наш разговор не состоялся бы. Надеюсь, вы в курсе, что стихийный выброс силы, даже у некроманта, не является подсудным?

Намек был понят.

Именно, что стихийный выброс силы.

Если Тони специально пойдет и целенаправленно проклянет Романа – ее за это могут привлечь к ответственности. Так поступать нельзя.

А вот если девушку доведут, и она в сердцах что-то ляпнет…

Никакой ответственности за это не предусмотрено. Но случаи бывали самые разные.

К примеру, один из некромантов, застав со своей женой любовника, рявкнул: чтоб у тебя поотсыхало! Под корень!

Так что вы думаете?

И десятидневья не прошло! Несчастного кто-то так «удачно» толкнул, что мужчина оказался под конскими копытами. И наступила ему лошадь… да, именно туда.

Восстановлению не подлежало. Даже с магией.

Таких случаев Мондиго мог припомнить множество. И связываться с некромантом…

Казалось бы – девчонка!

Но…

– Ритана сколько вы хотите?

– За что?

– За прощение моего оболтуса.

– Я уже сказала – мне его не за что прощать.

– А если было бы?

– Сеньор, я бедна, но не сошла с ума, – отрезала Тони. – Верьте, на каторге вашему сыну будет лучше. Особенно если вы заплатите, кому надо.

Мондиго посмотрел на нее бешеными от злости глазами – и вылетел из палаты. Дверью на прощание так хлопнул, что та на одной петле повисла.

– Хам, – подвела итог Тони. – Быдло.

В палате раздались медленные аплодисменты. Лежащая на соседней койке сеньора хлопала в ладоши.

– Браво, нинья!

Тони встала и раскланялась.

Рита помотала головой.

– Ри… Тони, мне ничего не нужно! От него – ничего!

– Цыц! – не удержалась второй раз ритана Лассара. – Ты мне сама рассказывала, что у тебя четверо младших!

– Ну да…

– И мать прачкой работает!

– Ритана…

– Отец рыбу ловит, мать стирает, а тебе деньги у подонка зазорно взять?! Чай, не обеднеет, а тебе он действительно должен!

– Как-то это…

– Не за прощение. За то, что своего сына подонком воспитал!

Рита колебалась недолго, да и махнула рукой. Все верно, и о родителях, и о младших… деньги им потребуются.

Мать может стирку оставить, отец взнос в артель заплатит, сейчас-то он на своей лодке ходит, на свой страх и риск. А в артели – дело другое. Но туда поди, попади!

Нужно вступительный взнос оплатить, и за лодку деньги отдать, а где столько наберешь? Сейчас они смогут…

– Спасибо вам, ритана.

Тони улыбнулась, наклонилась и поцеловала Риту в щеку.

– Выздоравливай, подруга.

– Я отдарюсь. Правда…

Тони качнула головой.

Вот как так получается? Тот же Мондиго богат, но такая скотина! А у Риты ни сантимо за душой, но благородства на шестерых хватит. И ведь будет считать себя должницей… нет! Так дело не пойдет!

Долг некроманту – не лучшее дело, а вот если…

– Рита, ты же говорила, твой отец рыбачит?

– Да.

– А можно мне с ним поговорить? Если узнаю то, что мне интересно, считай, ты с лихвой расплатилась!

Рита закивала.

– Конечно! Только я…

– Цену я сама назначаю, – погрозила пальцем Тони. – Я поговорила, со мной поговорят – справедливо?

– Да.

– Тогда говори, где твоего отца найти – и я пошла. Дел еще много…

– Рыбная слободка. Спросите Педро-четырехпалого, всяк дорогу покажет, – улыбнулась Рита.

Палец ее отец потерял еще в детстве. Попал рукой между веслом и бортом, ну и размозжило…

– Спасибо.

Тони попрощалась и вышла из больницы. Мобиля радом уже не было.

* * *

– Тони, – тан Адан смотрел серьезно. – Спасибо тебе.

– Дядюшка?

Девушка искренне удивилась.

– Я в курсе твоего визита в больницу, – пояснил тан Адан. – И благодарен тебе.

– Но я…

– Прощать подонка было нельзя. Но и с тестем мне ссориться не хотелось.

– Зато теперь, дядюшка, вас теща любить будет, – ухмыльнулась Тони.

– Даже обожать. Уже телефонировала по такому случаю, умоляла отправить негодяя на каторгу.

– Дядюшка, не знаю, насколько вы в курсе, но я от имени Риты…

– Потребовала с тестюшки деньги. Правильно сделала!

– А, – Тони даже рот приоткрыла от удивления.

– Я в курсе. Ты в своем праве, и даже если бы ты с него деньги потребовала – не жалко.

– Нет.

– Я понимаю… в тебе многое от Даэрона, Тони.

Антония пожала плечами.

– Может быть.

– Он бы тобой гордился.

– Спасибо, дядюшка.

– Тебе спасибо, Тони. Розалия этого вслух не скажет, но она тебе тоже благодарна.

– Я понимаю. Не надо ничего говорить, дядя. Если я смогла отплатить добром за добро – уже хорошо.

Адан Аракон на секунду крепко обнял племянницу, тут же отпустил – и ушел.

Тони пожала плечами. Она не планировала ничего подобного, но так – значит, так.

А ритана Розалия промолчала. Но через пару дней взяла Тони с собой к портнихе и заказала ей осенний плащ и теплое пальто.

За некоторые вещи сложно благодарить. Но и неблагодарностью за них тоже платить не хочется.

* * *

– Тан Эрнесто.

– Сеньор Серхио?

Следователь и некромант не первый раз встречались в морге. И каждый раз по весьма печальному поводу. Работа…

Вот и сейчас на столе лежало девичье тело, разделанное вдоль и поперек. Но ни некромант, ни следователь такими мелочами не смущались.

Бывает…

У них тоже кровь красная. И потроха примерно такие же.

– Тан Риалон, это уже шестая девушка.

Эрнесто пожал плечами.

Да, шестая. Ну, так что же? Ему тоже хотелось бы прищучить мерзавца, который появился в столице. Но… как? Его дело не преступники, а покойники.

– Я в курсе, сеньор Серхио.

– Тан Риалон, скажите, а нельзя ли попробовать провести обряд… поднять ее?

– Нельзя, сеньор. Я пробовал.

– Может быть, вызвать призрака? Призвать духа? Ну хоть что-то!!!

Тан Эрнесто задумался.

– Сеньор Серхио, я пробовал все это делать. Но призрак не приходит, дух не отзывается, а тело отказывается подниматься. Я это все отразил в отчете.

– Тан Риалон, как специалист – объясните мне, когда это может быть. Я читал отчет, но… ваши узкоспециализированные термины для меня слишком сложны.

Эрнесто медленно кивнул.

– Располагайтесь, попробую объяснить на пальцах.

Если кто-то думает, что некромантия – это легко и просто – зря. Каждый раз некромант уходит за Грань. А там не так уж и уютно. Живым.

Вот отсюда и флер, от которого плохо обычным людям рядом с некромантами. Понятное дело, все мы рано или поздно помрем. Но зачем же постоянно об этом напоминать? А рядом с некромантами поневоле… вспоминается. И думается. И все остальное – тоже.

Сеньор Серхио тоже себя спокойно не чувствовал. Но – работа.

Тан Риалон не стал читать длительных лекций, обошелся тезисами.

После смерти тело остается здесь. Душа уходит…. Тут некроманты немного расходятся в теории с официальной версией.

Церковь считает, что все души после смерти уходят к Творцу. А там он взвешивает их на специальных весах, и если душа чистая – отправляет в рай. Где та и пребывает до скончания веков.

Если душа грешна, ее сбрасывают с весов прямо в пасть чудовищного змея – и та вечно блуждает в его чреве, не находя выхода.

А настроение у гада грустное, вечный запор… м-да…

Некроманты считают чуточку иначе. По их мнению, души после смерти уходят на перерождение. Не сразу, нет, чистая душа проходит свои круги воздаяния и перерождения быстрее, душа, отягощенная проступками – медленнее. Именно потому некоторые души можно вызвать, а некоторые – нельзя. К примеру, если вы попробуете вызвать дух человека, который умер вчера – это получится.

А если лет триста тому назад – нельзя. Не придет никто.

Есть исключения, но они подтверждают правило. Это духи, которые задержались на земле. Неупокоенные, или те же призраки… да много кто!

А есть…

В каком случае нельзя призвать душу еще?

– Да, в каком? – поддержал Серхио.

Эрнесто пожал плечами. Да, такого в его практике раньше не было. Но это не значит, что он не читал, не узнавал, не…

– Две версии. Или душа уже ушла на перерождение. Или душа повреждена настолько, что прийти попросту не может.

– Такое тоже бывает?

– Чего в той жизни не бывает, – отмахнулся тан Эрнесто. – Правда, я не представляю, что там должна быть за тварь, чтобы такое сотворить…

Серхио вздохнул.

– Шестая уже. Шестая…

– И у всех словно кусок горла растворили.

– И всех нельзя призвать и спросить.

– Да.

– Тан Эрнесто, а что это, действительно, может быть за тварь – и как ее ловить?

Тан Риалон качнул головой.

– Серхио, давай без чинов. Мы друг друга сколько лет уже знаем?

– Лет пятнадцать?

– Как-то так. Риалоны – род светлый, сам знаешь…

– Знаю.

– Я когда выяснял, откуда мой дар пошел, наткнулся на прабабку, вроде как у нее в родне что-то такое было, а вот на мне проявилось.

– Да. Но…

– При чем тут моя история? Да при том! Я тебе скорее по огню или воде что найду. Не по некромантии! У меня род молодой, особых записей нет, а вот у кого могут быть…

– У кого? Какие у нас вообще древние рода с некромантией?

– Да ты их и сам знаешь. Те же Лассара, Деливерес, Карраско, Аднален… кто еще? Вроде бы все, если именно о роде говорить, а не об отдельных выродках, вроде меня.

– Эй, ты это прекрати! Что значит – выродках?

– А то ты не знаешь, как ко мне остальные Риалоны относятся?

Обычно Эрнесто не допускал такой откровенности. А тут вдруг… повело! Тоскливо стало до ужаса, обожгло, затянуло…

– Да мне плевать, как и к кому разное дурачье относится, – махнул рукой Серхио.

– Плевать ему… даже тебе рядом со мной неуютно.

– И что? Это как-то отменяет, что специалист ты – лучший в столице?

Эрнесто опустил голову.

– Не лучший.

– А… эти рода? И где их можно найти?

– Андален? У них форпост…

– Ну да. Все на границе. Кстати… Лассара! Лассара… что-то знакомое! – Память у Серхио была всем на зависть, так что долго и вспоминать не пришлось. – Точно! Девчонка, которая с твоим сыном, да и с племянником… Антония Лассара, кажется так?

Тан Эрнесто медленно кивнул.

– Кажется, да.

– Надо будет вызвать, допросить, – кивнул следователь. – Так, запомним… благодарствую. А еще где бы про эту тварь можно узнать?

– В храме.

– Где?!

– Чего ты удивляешься? Самое их дело – с такими бороться.

– Действительно… вот я дурак! – Серхио как-то про храм и не подумал. А ведь знал все, и про нечисть, и про боевых монахов… точно, дурак. – Тан, спасибо!

Момент откровенности прошел, и Серхио собрался удирать. Эрнесто остановил его на пороге.

– Подожди минуту.

– Да?

– Когда пойдешь разговаривать с Лассара…

– Я хотел ее к себе вызвать.

– Тоже хорошо. И меня пригласи, договорились?

– Да. А зачем?

– Ну ты же сам сказал, что дурак, – поддел старого приятеля Эрнесто. – А я умный, я интересуюсь…

Серхио осознал, что действительно – дурак. Вот что бы Эрнесто и не спросить про записи предыдущих Лассара? Ему это наверняка по работе пригодится!

А девчонке?

А, пусть сами разбираются…

Следователь пообещал как можно скорее вызвать Антонию Лассара повесткой, сообщить об этом некроманту – и откланялся.

Оставшись один, Эрнесто протянул руку к бутылке и допил из нее остатки.

И было некроманту очень тоскливо.

* * *

– Я не хочу, чтобы Паула с нами ездила!

– Своей матери это скажи, – огрызнулась Тони без малейшего почтения.

Альба зашипела, словно жир на сковородке.

– Ты… да ты…

– Ну я? – нагло осведомилась Тони. – И? Что я могу сделать, если твоя мамочка внятно попросила меня с вами не ездить? Не послушаться?

Альба задумалась.

Даже в ее затуманенную любовью голову проникла простая истина, что не в положении Антонии права качать. И девушка засопела.

– Ладно… прости. Паула, стукачка мелкая, так и бегает за нами…

Тони развела руками, мол, и рада бы, да где там!

Она действительно за Альбой не бегала. Смотреть на то, как они с Дженио целуются… да лучше мелкого Риалона слушать! Хотя и это тяжко. Интересно, в кого парень занудством удался? Даже и не отвлечешься, слушая его… нет, на такие пытки Тони готова не была. Все должно иметь свой предел.

– Если Паула с нами поехать не сможет, ты – поедешь? – впилась в нее глазами Альба.

– Если меня в этом не заподозрят, – поставила жесткое условие Тони – Сама понимаешь…

Сложность задачи тут же подскочила на несколько пунктов. Кажется, Альба по-простому собралась добавить сестре зеленку в крем или слабительное в суп. Но это на один раз хорошо, а на второй ритана Розалия догадается, что нечто неладное. И…

Кому влетит?

Правильно, Тони. А ей такое и даром не нужно, поэтому Альбу она мигом сдаст. И не задумается.

– Я что-нибудь придумаю, – уже с меньшей уверенностью пообещала Альба.

Тони развела руками и удрала. Ей надо было в лавку к сеньоре Луисе. Поговорить с рыбаком, которого нашла сеньора.

Могуч, вонюч и волосат. Таким и долженбыть настоящий самэц гориллы… эээээ… простите, мужчина.

Наверное.

У Тони при взгляде на найденного моряка все пальцы на ногах поджались. А был бы хвост – и он бы тоже поджался. А то ж!

Стоит этакий амбал, на две головы ее выше ростом, плечи шире двери, волосы ниже плеч, черные, с проседью, борода до середины груди, лицо (там, где его видно) просоленное насквозь, и пахнет от него рыбой. Да так, что аж жутко рядом стоять.

– Милейший человек. Сеньор Гаспар Хильберто Ваэс, – представила его сеньора Луиса.

– Рад знакомству, – прогудел сеньор.

Голос у него вполне сложению соответствовал. И где-то внутри отдавался.

Тони поежилась и села без разрешения.

– Я тоже… рада…

– Опиши ему, пожалуйста, место, которое ты видела.

Тони горестно посмотрела на сеньору Луису.

Опиши… ага.

Видела-то она – да. И описать пыталась честно. Но…

Не стоит забывать, что она видела все с одной точки – с той, на которой встретил свою смерть Шальвен. А как это должно выглядеть с моря?

Наверное, иначе?

Вот, окажись она на том пляже, мигом бы все узнала… а описать… вот почему она рисовать не умеет? Но ведь правда не умеет, вообще никак не получается.

Они бились почти два часа, пробовали нарисовать, рассказать, чуть ли не в лицах скалы изображали… первым сдался сеньор Гаспар.

– Простите, ритана. Прости, Лу. По такому описанию это не найдешь, слишком много на побережье похожих скал.

Ага, остановили антиквара подобной мелочью!

– Гаспар, а если с другой стороны зайти?

– С какой, Лу?

– Вот, понадобится тебе труп схоронить? Или разобраться с кем… есть такие места на побережье?

– Конечно! Считай, все побережье и есть!

Сеньора Луиса схватилась за голову.

– Но так же не может быть! Это должна быть укромная бухта! Чтобы ее не было видно с моря, чтобы можно было спрятать тело, то есть доступ в подводный грот…

– Лу, ну ты сама подумай, если ее даже с моря не видно – мне оно зачем?

Сеньора Луиса вздохнула – и махнула рукой.

– Ладно! Пошли, выпьем!

– Жалко до безумия! Но если не судьба, то не судьба.

Моряка выпроводили через два часа и три бутылки рома. И сеньора Луиса сидела за столом вместе с Тони, печально глядя на лампу.

– Сеньора Луиса, мы не с той стороны подошли, – качала головой Тони.

– А с какой надо?

– Так вы все правильно сказали. Укромная бухта. Рыбаки в такой не нуждаются, им что главное – течения и клев. А вот контрабандисты… Или малышня, которая всюду лазит…

– А ведь и верно, – обрадовалась сеньора Луиса. И тут же загрустила. – Контрабандисты… нет, Тони, не пойдет. Гаспар мне, считай, по гроб жизни обязан. А вот к тем ребятам у меня подхода нет. Если и найдется… мы все отдадим. Еще и умолять будем, чтобы взяли, понимаешь? Там народ серьезный…

Тони медленно кивнула.

– Понимаю. А дети?

– Можно поспрашивать. Только аккуратно. Не объясняя, что да зачем.

Тони кивнула еще раз. И принялась рассказывать про Риту и ее семью. Может, и правда чего выгорит? Интересно же…

* * *

Амадо Риалон вызывал у Эудженио только отвращение. А как еще можно относиться к человеку, которому всё досталось с колыбели?!

Всё!

Деньги, титул, статус, вообще – всё! Разве что золотого ночного горшка не купили, и то, попросила б деточка, так принесли бы!

И где результат? Более самовлюбленного зануды свет не видывал! Ум? Нет, не заметил! Разные это вещи – ум и книжная ученость…

В чем-то Эудженио и был неправ, но в жизни бы никому не признался. А, какая разница! Но сейчас Дженио пришлось стиснуть зубы – и почти пихать в спину этого тюфяка.

– Тебе Паулина нравится?

– Она глупая и жеманная. Нет.

– Тогда почему ты не пригласишь Лассара?

– Ее тетушка против. Она дала это понять…

– Тебе тетка нужна – или Лассара?

Амаод задумался.

– Антония – хорошо воспитанная ритана. Она не пойдет против своей семьи.

Эудженио возвел глаза к небу.

Хорошо воспитанная!

Да вы это самое… воспитанное… видели? У нее на лбу написано: «не тронь, укушу!» А то и чего похуже! Лассара же!

Кто про некромантов не слышал?

– Тогда терпи и дальше эту приторную куклу.

Терпеть Амадо не захотел.

– Что ты предлагаешь?

– Сказать ее тетке в открытую, что тебе эта дура не нравится – нельзя. Сказать то же самое Пауле – не выход.

– Тогда что ты предлагаешь?

Амадо тоже не слишком привечал кузена. А чего он…

Эудженио был всем тем, чем не был Амадо. И это было… обидно.

Может быть, кому-то и казалось, что у Амадо Риалона нет никаких проблем. А вот как оно было на самом деле? Что он чувствовал, чего хотел?

Амадо в этом никому не признавался, но…

Но!

Легко ли быть разочарованием для своей семьи?

Он прекрасно знал, что именно было и чего не было между его родителями.

Что было?

Холодный голый расчет с обеих сторон. Жесткий и четкий. Матери нужны были статус и деньги. Отцу нужны были жена и дети… с последним возникли определенные сложности. Амадо отлично знал, что после его рождения доктора запретили матери носить детей. Та этим воспользовалась и старалась увиливать от интимных отношений с мужем, сколько могла.

Фактически отец оплатил продление своего рода. И неудивительно.

Сил у тана Риалона было немерено, в детстве Амадо просто не мог находиться рядом с отцом – заходился в испуганном плаче. Потом уж попривык.

Барбара мужа тоже не любила, передергивалась, когда он входил в комнату, а что до Амадо… сына она не любила тем паче. Как можно любить свои воспоминания о боли, страхе, отчаянии? Сын стал гарантией ее сытой и спокойной жизни, но любви не получил, нет.

От матери – в принципе. От отца… да, отец его любил, насколько мог. Но когда обнаружилось, что у Амадо даже зачатков дара нет, обычный человек, копия матери, что от отца у него только внешность, и та…

Тан Эрнесто не отказался от сына. Но Амадо стал его разочарованием.

А тут является… этот!

Если бы у Эудженио была магия, было б вовсе несправедливо! До слез и до крика. Ну хоть магии у него тоже не было. Зато все остальное!

Красивый, умный, с хорошо подвешенным языком… откуда мать его только выкопала?! Р-родственник!

– Альба мне сказала, Паула пещер боится.

– Я их тоже не люблю, – поежился Амадо.

– И не надо. На побережье есть такое место – Хрустальный грот. Знаешь?

Амадо знал.

По какой-то причуде судьбы сталактиты и сталагмиты, соединяясь в гроте, образовали там причудливый лес тончайших каменных ветвей. И когда в этот грот проникали лучи заходящего солнца, зрелище было феерическое. Пригласить туда даму считалось объявлением о намерениях. И число желающих не иссякало.

Хочешь – иди вместе со всеми, в будний день. Хочешь – договорись отдельно, тогда смотрители закроют грот для тебя и твоей подруги.

– И что?

– Амадо, ты недогадлив! Я приглашаю туда Альбу, я уже договорился на послезавтра.

– Так…

– А Паулу бери с собой. И мы ее потеряем.

– Где?!

– Альба сказала, там за Хрустальным гротом целая сеть ходов.

Амадо медленно кивнул.

– Альба знает проход до одной из пещер, ей нянька рассказывала. А Паула не знает. Мы можем туда пройти, а потом просто забыть ее в пещере.

– Ты в своем уме? Дженио?!

– Да ненадолго! Минут на пять! Просто все свечи погасить и не отзываться! А потом объяснить, что нечего ей с нами напрашиваться, ей тут никто не рад.

– Нажалуется родителям.

– Альба обещала, что проблем не будет. Она сестру хорошо знает.

Амадо заколебался.

С одной стороны – идея гадкая. И юноша отлично это понимал. С другой… как же ему надоела эта жеманная дура, с которой даже поговорить нельзя. Чуть что – начинается хлопанье ресницами, и эти ее идиотские: «Ах, вы такой умный…», «Ах, вы такой тонко чувствующий»…

Да! Он очень тонко чувствует скуку! Особенно в присутствии этой дуры!

Пять минут?! Ну и ничего с ней за эти пять минут не случится! Постоит в темноте, да и отвяжется. Амадо закрыл книгу и кивнул.

– Я согласен.

Эудженио и не сомневался. Характер Амадо казался загадочным только самому Амадо. А те, кто поумнее, отлично видели и слабости парня, и как им манипулировать… вот еще, нашлась проблема! Тьфу!

Глава 11

Минус три реала, розданных детям.

Жалко? Да, себе Антония честно признавалась, что жалко. Последствия нищего детства просто так не вытравишь, после смерти матери денег у них были считанные сантимо, и те от отца прятать приходилось.

Но сеньора Луиса настаивала, и Тони возражать не стала. Сегодня она таки сходила в гости к отцу Риты, кстати, с полного дядиного благословения. Сообщить сеньору Тилесу хорошую новость.

Побережье…

Рыбацкая слобода, лачуги, которые, кажется, первым штормом в море смоет, такие они ненадежные… ан нет! Тот не рыбак, кто в течениях не разберется, уж для себя-то они нашли самое безопасное место. В море хоть что может бушевать, хоть тебе шторм, хоть тебе смерч, а здесь всегда спокойная и защищенная бухта.

Действительно, домик Педро-четырехпалого Тони показали сразу же. Еще и проводили, благо тот стоял с краю слободки.

М-да.

Нищета.

Этим емким словом все и сказано. Но это и понятно – Педро был пришлым. Чего отец в столицу переехал? Рита не знала точно, но им с матерью приходилось тяжко, особенно первое время. Потом он себе дом кое-как выстроил, лодку сделал…

Нельзя сказать, что сильно хорошую, но тут еще – артель.

Лодки на три, четыре, шесть человек, а то и больше – для тех, кто состоит в артели.

Для пришлых – одноместная лодка. И точка. А много ли с такой выловишь? Много ли привезешь?

Почему так?

А вот… закон! Понятное дело, артель о себе заботится. Ты сначала взнос оплати, все купи, помощников себе найди, а уж потом поговорим, что тебе можно, а что нельзя. А то ползет всякая пена прибрежная, накипь пришлая…

А столица не резиновая, не растянется…

Это Тони могла понять. Только вот родителям Риты с того легче не стало. И видно это на них было очень хорошо. И на матери Риты, усталой и измученной родами и тяжким трудом. И на ее отце, который выглядел как бы не вдвое старше своего возраста… седины у него… да считай, вся голова седая. И мальчишки – Ритины братья, тоже уже… хоть и стараются отцу помочь, а видно, им тоже тяжко.

Быть чужаками – всегда испытание. И мало кто его выдерживает.

Тони поздоровалась и протянула корзинку, которую собрала Анита. Ну и кухарка там поучаствовала. Пахла корзина так, что Тони сама половину дороги облизывалась. Вкусно…

– Благодарю, ритана. А что… с Ритой никак что?!

Мать Риты схватилась за сердце. Тони замахала руками и принялась все объяснять. И про Мондиго, и про все остальное.

– Тысячи… реалов?! – ахнул Педро, хватаясь за сердце. – Ритана, да что ж мы на улице… зайдите, не побрезгуйте!

Тони и не думала брезговать. Ей не лучше приходилось.

Да, в доме было тесно, в нем были земляные полы и он топился по-черному. Ну так что же? Будут деньги – чай, получше выстроит! А Тони было важно другое.

Да, худо-бедно, но у каждого ребенка была своя лавка. И игрушки им Педро делал, это сразу видно. И каждую досочку выглаживал… старался. Бедно, да с заботой, а это иногда и получше, чем во дворце, да чтобы всем на тебя плевать было.

Тони рассказала про договор с Мондиго и посоветовала открыть счет в банке. Не брать деньги даже в руки, а пусть кладет на имя Педро Пио Тилеса, а уж там видно будет. Не хранить же такую сумму дома?

Конечно, нет!

Педро был полностью согласен. Да и дураком не был.

– Это вы, ритана, правы. Сделаем так… а когда он прийти должен?

– Суд со дня на день, вот и придет со дня на день, – пожала плечами Тони. – Ему ж важно, чтобы я его отродье не прокляла в зале суда, а я могу.

– Спасибо вам, ритана. Вы не думайте, мы бедные люди, но за благодарностью не постоим, – вмешалась мать Риты.

Тони согласно кивнула. И обозначила размер оплаты. За такую помощь понятно, денег не берут, но ведь и оставлять людей так… нет, нехорошо это. За добро платить добром надо, иначе не удержишь, все развеется, что тот дым. Пусть заплатят тем, что для Тони важнее денег.

– Я и Рите говорила, и вам скажу то же самое. Мне нужно одну бухту найти на побережье, а кто его может знать лучше, чем рыбаки?

– Какую бухту?

Тони честно попробовала ее описать, сбилась, начала еще раз, Педро слушал, думал, потом покачал головой.

– Нет, не знаю… я поспрашиваю, ритана. И мальчики…. Слышали?

– Да… да, отец… поспрашиваем, – вразнобой отозвались старшие.

– А вот это им, – Тони решительно вытащила из кармана горсть меди и вручила мальчишкам.

– Ритана! – ахнул Педро.

Тони пожала плечами.

– Считайте, это не им, а для расспросов. Я их как нанимаю, а всякий труд должен оплачиваться.

– Ритана, вы и так… дочке нашей…

– О справедливости оплаты судят двое, не так ли?

Больше Педро не спорил. А Тони отлично понимала – у мальчишек он деньги не отнимет, не тот человек. И расспросят они все, и выяснят, и побегают…

Может, и найдут они ту самую бухту? Кто ж его знает? Дети – они везде лезут, даже там, где им бы век не ходить. А все одно – проползут! Просочатся!

И ремень их не устрашит…

Пусть хоть какая польза будет.

А дома Тони уже ждала повестка в участок. На завтра.

Дядя и тетя не ругались. Поводов было аж два – и грабители, и найденное тело девушки… тут надо отнестись с пониманием и порадоваться. Их дочери не нужны. Только Тони.

А она все равно Лассара, это хорошо!

Пусть идет! С нее не убудет!

* * *

Ночь скользнула по улицам города. Ночь заставила цветы прикрыть глаза, обволокла сумраком флюгеры на крышах, перекрасила мостовые в серый цвет, а кошек – в черный.

Заглянула ночь и в комнату, где на кровати лежала девушка. Лежала спокойно, словно мертвая, и только кулаки были сжаты так, что кожа на ладонях прорвалась под нажимом ногтей и показалась кровь.

Кажется, она что-то шептала, но прислушиваться темноте было некогда. Она лоскутом прикрыла лицо девушки – и поползла дальше. Сейчас – ее время.

Тони снился Лассара.

Такие сны были редкими, и оттого девушка их только больше ценила.

Снился дом – таким, какой он был до маминой смерти. Светлым и уютным, наполненным цветами и смехом.

Снились мама и папа.

Здесь и сейчас они были счастливы, и папа играл с Тони, а мама смотрела на них, сидя в кресле, и улыбалась. Тони видела себя, ребенком, и словно бы со стороны, слышала свой голос. И в то же время осознавала себя – там.

Счастье.

Горькое, утраченное, но счастье.

Потом картинка начала меняться. Из замка вышла женщина в белом. Высокая, светловолосая, она шла к Тони. Мама и папа не то чтобы пропали… Тони знала, они были рядом, особенно мама, но их словно туманом каким-то затянуло.

– Мама? – позвала она. – Папа?

– Не бойся, дитя мое.

Женщина в белом протянула к Тони руку.

– Я не боюсь, – отозвалась Тони, хотя страшно ей было даже во сне. – Кто вы?

– Я та, кто вечно будет стоять за твоим плечом, нинья.

– Вы…

Как-то Тони догадалась почти сразу. Наверное потому, что из-под светлых роскошных волос, из-под вуали, улыбался ей оскаленный череп.

– Я. Я всегда буду рядом с тобой. Я никогда тебя не оставлю.

– Зачем я вам?

– Мне нужны все мои дети. Вас так мало, что я рада каждому. Не бойся меня, нинья.

– Я… я не боюсь.

Тони сказала правду.

Страшно ей не было, наоборот. Даже как-то спокойно. Смерть пришла, остального можно больше не бояться.

– Это правильно, – промурлыкала, иначе и не скажешь, богиня. – Не бойся ничего. Ни меня, ни моих даров, ни моих детей.

– А…

– А я еще приду. Я довольна тобой, нинья, ты правильно идешь.

Прощальная улыбка черепа показалась Тони даже нежной. И грустной.

Некроманты – дети Смерти? Сложно ей, наверное, с таким беспокойным потомством…

* * *

– Добрый день. Я к сеньору Вальдесу, – сообщила Тони.

– Серхио Мария Вальдес?

– Да.

Дежурный посмотрел на Тони с сомнением, но дорогу показал. Четырнадцатый кабинет.

М-да…

Полиция содержалась не роскошно. Обшарпанные стены, покрашенные некогда в мятно-зеленый цвет, а сейчас поцарапанные и поблекшие, скамейки из некрашеного дерева в коридоре, двери…

Тоже старые. Потрепанные временем и жизнью.

Вот и цифра «14», нарисованная мелом.

Тони постучала в дверь.

– Войдите.

Девушка толкнула ее – и замерла на пороге. Вот никак она не ожидала, что сеньор Серхио будет не один. Но это-то ладно! А вот что в кабинете будет некромант…

Тан Риалон сидел за соседним столом и глядел на Антонию. И почему-то Тони почувствовала себя неуютно под этим взглядом.

Горящим, жестким, каким-то… обвиняющим?

Не бойся моих детей…

Что ж, Смерти виднее. Тони заставила себя расслабить плечи и улыбнулась.

– Тан Риалон. Сеньор Вальдес.

– Здравствуйте, ритана Лассара, – сеньор Серхио встал при ее появлении. Да и некромант тоже соизволил. – Простите, что пришлось вас побеспокоить, но дело достаточно деликатное.

– Я вас внимательно слушаю, сеньор Вальдес.

Тони уже успела усесться на придвинутый стул, положить рядом перчатки и сумочку, улыбнуться некроманту.

– Ритана Лассара, вы не испытываете неудобств в моем присутствии? – поинтересовался тан Эрнесто.

Тони качнула головой.

– Нет, тан. У меня есть защита.

– Защита?

Сеньор Серхио молчал. Слушал.

Тони потратила немного времени на объяснения, потом показала висящий на шее мешочек.

– Это из запасов Лассара.

– Обязательно воспользуюсь вашим средством, – поблагодарил некромант. – И буду обязан.

– Вам может помочь хуже. Слабее, – не стала скрывать Тони. – Вы сильнее меня и намного, поэтому…

– Даже частично – уже неплохо, – отмахнулся некромант. – Вы же меня не чувствуете.

– Но я и сама Лассара. Хоть и непроявленный маг.

– И как Лассара, ритана, просим вас о помощи.

– О какой? – напряглась Тони.

Сеньор Вальдес опустил голову.

– В Римате и окрестностях уже достаточно долгое время находят тела девушек. Им… словно горло растворили. Ритана, умоляю вас, если вы знаете нечто о такой нечисти…

– Я… не знаю, – растерялась Тони. – Мне надо посмотреть… мама рассказывала, конечно, и я читала достаточно много, но горло может порвать кто угодно. Вампир, оборотень, может, кто-то из низших демонов…

– Ритана, вы сможете посмотреть на труп? – уточнил сеньор Серхио.

Тони этого делать не хотелось. Но…

– А тот труп, который я…

– Это бытовые дела. Но есть и другое.

Тони зажмурилась на пару минут – и тряхнула головой.

– Ладно. Ведите.

Морг.

Царство некромантов, в которое и сопроводил ритану лично тан Риалон. Вежливо поддерживая под локоть. Тони не возражала. Более того, она по дороге даже сняла амулет и протянула его тану.

Для примерки.

Проверяли на сеньоре Вальдесе, и следователь констатировал, что давящая аура стала намного меньше. Словно вдвое уменьшилась.

Может, даже и втрое. Он привык, конечно, да и характер у него не тот, его аурами не запугаешь, а вот народу тяжко. Но вот смотрите, тан, и сторож от вас не шарахается, и санитар смотрит спокойнее.

Ладанку тан вернул со вздохом. Ему явно этого не хотелось делать. И Тони сжалилась.

– Тан Риалон, отдать свою я не могу, ее делали для меня и заговаривали для меня. Но могу вам сделать свой амулет. Горсть соли у меня есть, а найти и смешать травы несложно.

– Я буду вам очень признателен, ритана.

– Если сеньор Серхио вызовет меня… к примеру, послезавтра, в участок, это будет просто замечательно.

– Ритана, я могу заехать к вашим родственникам.

– Тан, я просила бы вас так не поступать, – вежливо отказала Тони.

– Почему? Ваши родственники плохо относятся к вам? Я могу вам чем-то помочь?

Тони отрицательно качнула головой.

– Тан Риалон, мои родственники – хорошие люди. Настолько, насколько это вообще возможно… в наших обстоятельствах. Но некромантия для них… неприятна. Вам ли не знать?

Эрнесто медленно кивнул.

– Я понимаю, ритана. Серхио, ты не возражаешь?

– Как можно? Ритана, возможно, в деле откроются новые обстоятельства. Или вы можете прийти по делу об ограблении…

Тони улыбнулась.

– Я приду, разумеется, сеньор.

И получила в ответ две мужских улыбки. Все же некромантам сложно жить в этом мире. И дружить с ними тоже сложно.

Морг встретил холодом. И телом, которое лежало на прозекторском столе, накрытое белой простыней. Специально служитель прикатил из холодильника.

Тан Эрнесто не стал стягивать всю простыню, он обнажил только горло девушки, ну и ее лицо. Но Тони и этого хватило.

Девушка дернулась, сглотнула…

Закрыла глаза, открыла… только сеньор Серхио знал, насколько ей неприятно – Тони что есть сил вцепилась в его руку. Подошла поближе…

– Горло не выгрызено, следов зубов нет…

Тан Риалон коротко кивнул.

– Его словно… даже не вырвали, тут вообще нет никаких следов. Его… растворили?

– Да, ритана. Вы что-нибудь слышали о такой нечисти?

Тони медленно кивнула. Растворили плоть…

Да, именно растворили, она слышала о таком, она знает… это было давно, очень давно… что же ей говорили и кто?! Девушка зажмурилась, взялась за виски, восстанавливая в памяти эти слова… так давно! Творец, это было невероятно давно…

– Да, слышала. Но не совсем о такой.

– Ритана? – даже немного подался вперед Эрнесто, ловя каждое слово.

Тони задумалась ненадолго, формулируя свои мысли. А потом заговорила.

– Это даже не учебник, не дневник, это сказка, которую мне рассказывала мама, когда была жива. По ее словам, именно с чем-то подобным столкнулся один из Лассара… это было давно.

И словно во сне всплыли и тихие мамины слова, и ее глаза, и улыбка…

– Это было давно, может, вскоре того, как произошло Разделение. Вскоре после того, как на земли нашего материка хлынули полчища нечисти из джунглей. Один из Лассара отражал их нападения. И он же заметил, что у солдат, которые пали в бою, часть груди словно бы растворена. Не выгрызена, а просто – словно часть плоти растворили на костях. У индейцев было такое приспособление… вроде губки. Если его приложить, оно растворяло плоть.

– Никогда о таком не слышал, – честно высказался сеньор Серхио.

– Тем не менее. Плоть превращалась в кашицу, которую индейцы и использовали.

– Для чего?

– Не знаю, – честно созналась Тони. – Это была сказка на ночь, и я уснула.

– Вам родители рассказывали о таком на ночь? – выпучил глаза сеньор Серхио.

Тони хмыкнула.

– Мама. Она же из рода Лассара и некромант.

Отец предпочитал истории о принцессах.

– А маленькая принцесса? – неожиданно спросил тан Риалон.

– Истории о некромантах, – легко ответила Тони.

А по сердцу полоснула боль, БОЛЬ!

Что предпочитает ребенок?!

Чтобы родители были рядом! А там пусть хоть про что рассказывают… только не бросают! Эх, папа… мама-то умерла, а вот как мог ты меня бросить?

Внешне она постаралась этого не показать, но как-то некромант смотрел излишне внимательно. А еще…

Тони колебалась недолго.

Сказать?

Не сказать?

Выбрала нечто среднее, сказать полуправду.

– Тан Риалон, у Лассара есть родовое умение. Если есть какие-то личные вещи погибшей, я могу попробовать призвать духа.

– Не тело? – уточнил некромант. – Не… частицы плоти?

Тони качнула горловой.

– Нет. Нужно именно что-то личное. Какая-то вещь. Если получится, я… я непроявленный пока некромант. Но дар у меня есть.

Тан Эрнесто пожал плечами.

– Если получится… будет интересно понаблюдать.

– А… вы не пробовали? – уточнила девушка. Если раньше она смущалась, то морг из нее это смущение вытряхнул. Начисто. Сложно было смущаться в двух шагах от мертвого тела, да и запах тут такой… в обморок бы не упасть.

– Я пробовал, но у меня не получилось, – с обаятельной улыбкой развел руками тан. – Вы не в курсе, но в своей ветви я – первый некромант. Со мной не спешат делиться родовыми секретами, вот, если бы сын мою силу унаследовал…

Тони качнула головой.

– Нет. Он… хороший человек, но магии в нем нет. И я прошу вас не разглашать мой маленький секрет. Да, я Лассара. Но я не хочу пугать своих родных. Некромантов не любят, а я и так пользуюсь их любезностью.

Дураков среди присутствующих не было. Мужчины поняли все правильно. Что тут поделаешь – не любят у нас некромантов! Необходимость признают, услугами пользуются, но – не любят! Вот и не надо осложнять девочке жизнь, информируя ее родственников.

– Я распоряжусь насчет вещей, – подхватился сеньор Серхио. И вышел из комнаты, оставляя двух некромантов наедине с трупом.

Тони разглядывала мертвое тело.

Тан Эрнесто разглядывал девушку.

– Антония, скажите, я могу вас так называть? На правах старшего?

– Можно просто Тони, – отозвалась девушка.

Интересно, для чего нужно… такое делать? У всякого действия, учил Хуан, есть свои причины, хорошие или плохие. Да, иногда эта причина – глупость человеческая. Но по глупости убивают не так!

Нет, не так!

По глупости убивают спьяну, с раздражения, с дури… вот столкнуть с лестницы по глупости – можно. Сковородку схватить по глупости – можно. А вот так?

Нет, это точный расчет. Но зачем? Что это могло значить?

– Тони, скажите мне, прошу вас. Что происходит между вами и моим сыном?

– Ничего, – честно отозвалась Антония, думая о своем. – Амадо хороший, но мне он не нужен.

– Так жестоко?

Тони пожала плечами.

– Наверное, жестоко. Но делать вид, что я отвечаю на его чувства – еще хуже.

Такая принципиальная? Или просто глупая?

– Хм… Тони, я примерно представляю себе ваше положение. Вы понимаете, что любой мужчина, которого найдут вам ваши родственники, окажется хуже Амадо?

Антония отвлеклась от трупа и посмотрела на некроманта в упор.

– Тан Риалон, к чему этот разговор?

– Мой сын увлечен вами. Я это вижу и знаю.

– И вы хотите, чтобы кровь Лассара влилась в вашу семью? Усиливая Риалонов?

– Допустим?

– Тан Риалон, – глаза Тони были безнадежно уставшими. Словно даже потухшими. – Я НЕ ХОЧУ замуж за Амадо. Более того, я хочу, чтобы мой муж стал Лассара. Моя семья не заслуживает окончательной гибели.

– Вы уверены, что ваши родственники посчитаются с вашим мнением? – не удержался Эрнесто.

– Уверена, что не посчитаются.

– Тогда стоит ли проявлять ненужное благородство?

Ответом некроманту был насмешливый взгляд светлых глаз.

– Благородство ненужным не бывает.

Кто знает, куда бы зашел разговор, но в комнату вернулся сеньор Вальдес. И протянул Тони небольшой бумажный сверток.

– Все ее вещи. Одежда, туфли…

Тони кивнула, положила сверток на свободный стол и развернула. Достала оттуда первое, что попалось, туфельку. Сжала в руках.

А потом…

Мужчинам, которые за этим наблюдали, показались разные вещи.

Серхио – что у девушки вдруг побелели и лицо, и руки. И глаза закатились.

Эрнесто увидел, как вокруг Антонии сгущается белесая дымка. И кажется, даже услышал какие-то голоса. Но не смог ничего разобрать.

* * *

Тони сжимала в руках туфельку. Старенькую, с потрепанной подошвой, с обшарпанным носочком, с испачканным в грязи бантиком – и была на темной улице, по которой спешила домой Катарина.

Спешила домой с работы.

Там ее ждал муж.

Ждал, а у нее еще ужин не готов… наверное, ругаться будет. Что она за жена такая? Ни мужа не обиходить, ни дом…

А что она вынуждена надрываться в закусочной… ну так что же? А у других баб еще и дети, и как-то ж они справляются?!

Правда?

Правда…

Спина болела от подносов с тарелками, болели руки, болели ноги – поди, походи между столиками, то принося тарелки, то собирая их… а муж еще ругаться будет. Приличные бабы задницами по харчевням не крутят…

Эх, была бы у нее возможность… но Пабло зарабатывает так мало… слишком мало…

Задумавшись, Катарина и не заметила, как метнулась из подворотни темная тень. И только когда что-то ледяное коснулось горла…

Нет, она даже крикнуть не успела, проваливаясь в темноту.

Увидеть, что с ней случилось?

Она тоже не смогла. На нее напали со спины, из темноты… она ничего не успела.

Ничего… даже побыть счастливой.

* * *

Тони медленно открыла глаза. Мужчины смотрели на нее серьезно, задумчиво.

– Ну и мразь же ее муженек, – хрипло припечатала девушка.

– Мразь?

– Она целыми днями убивалась на работе, а он не мог себе дела найти. Сидел, ждал ее дома, еще и ругался. Ее звали Катарина?

– Да.

– Мужа – Пабло.

– Да, – кивнул сеньор Вальдес. – Тони, милая! Вам удалось призвать ее душу?

Тони качнула головой.

– Не то чтобы призвать… такое ощущение, что она далеко, очень далеко…

Мужчины переглянулись – и безоговорочно поверили. Эрнесто тоже не мог призвать душу, потому что ее… что?!

Но у Лассара больше… не сил, не опыта. Нет. Лассара – древний род, а для некромантов и это важно. Когда поколение за поколением живет со Смертью за плечом, это отражается на человеке. Это видно, это чувствуется…

– И что вы увидели?

– Она ничего не знает. Было темно, она спешила домой. Потом ее схватили, а горла коснулось нечто ледяное. И она больше ничего не знает, – озвучила Тони.

– Вот даже как… Тони, а вы можете это проделать еще раз?

Тони пожала плечами.

– Не знаю. А зачем?

– Потому что обычно, когда призывают дух, я могу задать свои вопросы. А вот сейчас… к примеру, была ли там тень на мостовой? Если на нее напали из тени, значит, рядом был свет, и на мостовой могло быть видно… хоть что-то! Это холодное – металлическое – или нет?

Тони пожала плечами.

– На один вопрос я могу ответить. – Она сосредоточилась, вспомнила тень на мостовой. Действительно, это было. – Тень… да, но она была бесформенной и размытой. У нее не было четких очертаний.

Металлическое?

Или…

Когда Тони была… там… ощущений там не было. Был холод – и все. Поэтому металлическое или нет… она не знала. Не могла ответить.

– Это уже хорошо. Ритана, вы можете так же попробовать и с другими?

– Другими?

– Шесть девушек, ритана. Шесть…

Тони поежилась, обхватывая себя за плечи.

– Не знаю. Мне нужно что-то, что было на них в момент смерти. Тогда я смогу… попробовать.

– И в меру, – некромант подхватил Тони до того, как та окончательно замерзла – Накиньте, ритана.

Лабораторный халат – не слишком теплый, но все-таки лучше, чем ничего. И стул с удобной спинкой, чтобы опереться. И чашка горячего крепкого кофе.

Тони вдохнула его запах – и даже глаза прикрыла от удовольствия.

– Тан Риалон…

– Можно просто Эрнесто… коллега.

– Вы старше меня, – констатировала факт Тони – И… окружающие не поймут.

– Тан Эрнесто?

– Хорошо, тан Эрнесто. Спасибо!

– И еще – вот.

Пирожки с малиновой начинкой были вообще восхитительными. Тони впилась в один из них зубами и даже глаза прикрыла от счастья. Противная внутренняя дрожь прекратилась.

Странно, что это с ней? Раньше так не было… или точнее – было не так. Было легче.

– Как это… неприятно.

– Неприятно? Тони, я несколько раз пытался призвать дух. И у меня ничего не выходило. А у вас получилось… вы уверены, что ваш дар такой уж непроявленный? – поддразнил некромант.

– Тан Эрнесто, мне просто повезло.

– Через два дня посмотрим, – решил следователь. – Тони, я вам скажу, на что обратить внимание, ладно? Какие вопросы задавать, о чем… я правильно понимаю, дух общается только с вами?

– Видимо, да. Мое направление – как раз спиритизм, – созналась Тони.

– Нам повезло.

– Это не значит, что надо перегружать девочку, – рыкнул Эрнесто. И подвинул поближе к Тони пирожки. – Приятного аппетита.

– Спасибо, – Тони не удержалась и утащила еще один. Ну до чего ж вкусно!

Ступеньки полицейского участка были крутыми и достаточно скользкими. Недавно прошел дождь, и капельки воды блестели на полированном камне.

Тони шла медленно.

Тан Риалон провожал ее, поддерживая под локоть, но оступиться все равно не хотелось. Голова до сих пор кружилась. Не сильно, но неприятно! Все же она много сил потратила!

– Ой…

И увернуться не успела.

К крыльцу лихо подкатил большой черный мобиль, взвизгнули колеса, плеснула вода из грязной лужи, которые появляются неизвестно откуда, словно заколдованные.

Тони ожидала холодный душ, но вместо этого…

Эрнесто Риалон резко рванул на себя девушку, развернулся – и большая часть грязной воды стекла по его спине.

– Тони?

На миг, только на миг девушка позволила себе замереть в кольце сильных рук. Ничего подобного она не испытывала с детства. С того момента, как отец…

Безопасность.

Тебя закрыли от всего мира – и ты можешь спокойно улыбаться. Что бы ни случилось, этот человек встанет между тобой – и любой опасностью…

Миг иллюзии, только миг.

– Тан Эрнесто, я…

– Риалон! Ты ли это?!

Выскочивший из мобиля мужчина казался примерно ровесником тана Эрнесто.

– Освальдо? – почему-то тан Риалон смотрел на него без малейшей симпатии. – Какими ветрами?

– Разумеется, волей его величества, – пожал плечами мужчина.

Тони сравнивала стоящих друг рядом с другом… кого?

А ведь похоже… некромантов?

Определенно…

Та же аура, тот же холод, но Эрнесто Риалон явно сильнее. А этот… Освальдо – слабее. И ему это не нравится. При этом они внешне очень похожи. Черные волосы, с едва заметной сединой, черные глаза, аккуратные бородки, разве что черты лица у Освальдо как-то мягче… отточеннее? Да, наверное. А вот фигура более сухощавая.

Они одногодки?

Да, наверное.

– Ритана Лассара, позвольте вам представить тана Освальдо Фаусто Карраско. Освальдо, ритана, которую ты едва не окатил из лужи – Антония Даэлис Лассара.

– Лассара? – тут же сделал стойку Освальдо. – Рад знакомству, очаровательная ритана. Очень рад! ОЧЕНЬ!

А вот попытка поднести руку девушки к губам закончилась неудачей. Потому как запас хороших манер у Тони также не был бесконечным.

– Тан Риалон, – обратилась Антония к своему спутнику, нарочито игнорируя тана Карраско. – Я благодарна вам за помощь. И буду рада новой встрече.

– Ритана, – поднес ее руку к губам Эрнесто.

И ответом ему стала улыбка.

Тони развернулась – и пошла по улице.

– Ритана, я могу вас подвезти? – спросил Освальдо.

Тони даже не обернулась.

– Ритана? Надеюсь на новую встречу.

Девушка даже головой не тряхнула, чтобы как-то обозначить, что она слышала его слова.

Освальдо сдвинул брови, обернулся к Риалону, но… но того уже не было рядом. Некромант призвал на помощь свое искусство – и растворился, словно призрак.

Освальдо стоял несколько секунд неподвижно. А потом тряхнул головой.

Лассара, говорите?

Что ж, легкая победа – это поражение. А потому… где там Риалон?

* * *

Это была ОНА.

Его ночная танцовщица, мужчина готов был поклясться в этом спасением своей души. Да чем угодно поклялся бы!

Она…

Она его не узнала, наверное, это и к лучшему. А он… он стоял рядом и шалел от запаха ее волос. От ее улыбки, от ее голоса.

Красивая?

Вот лицо его и не интересовало. Бывает и такое…

Неважно, как выглядит та самая женщина. Важно уже то, что она существует. Здесь, сейчас, на этой земле! Творец милостив – он подарил им уже несколько встреч! Разве этого мало?

Да!

Трижды ДА!!!

Люди – отвратительно жадные создания, дай им палец, так они по уши руку отгрызут. И сердцем закусят!

Мало, конечно!

Эта девушка была нужна мужчине здесь, рядом, постоянно!!! Нужна, как воздух, как сама жизнь…

Смешно слышать это от некроманта?

Смейтесь, кому смешно. А мужчине было невесело. Потому что шансов у него не было. Никаких. И неважно… ничего нет важнее!

Хочется сказать – Творец, благодарю тебя! Она есть на этой земле! Я видел ее! Пусть будет счастлива – и я буду счастлив вместе с ней!

И вторая часть кричит – НЕТ!!! Не отпускай! Ни за что не отпускай! Это та единственная женщина, которая создана для тебя! А ты – единственный мужчина, рядом с которым она может быть счастлива! Кто-то другой… да кто еще?!

Кто сможет ее понять?!

Кто сможет смотреть в ее глаза, и видеть там душу? Не просто пользоваться, пусть даже как женой, как матерью чьих-то детей, а именно любить? Беречь? Защищать от всего мира?

Просыпаться рядом – и улыбаться от счастья. Она здесь.

Засыпать рядом – и знать ее рядом.

Встречать взгляд светлых глаз, и понимать, что нашел ЕЕ. Свое второе крыло, свою половинку, свою…

Не его.

В том-то и дело, что НЕ ЕГО!!!

У него нет никаких прав на эту девушку. И надо быть благодарным Творцу, надо быть счастливым… надо!

Не получается…

И хочется большего.

Мужчина твердо знал, что эта жажда останется с ним на всю жизнь. Можно пить из любого родника, но нельзя напиться болотной жижей. А любая другая женщина для него тем самым и будет…

Как же больно.

Эта боль с ним останется навсегда. Но, наверное, это лучше, чем бесчувствие?

Мужчина не знал ответа. Променял бы он это горькое, но счастье любить – на обычную бесстрастность? На леденящий холод смерти?

Или нет?

Он не знал ответа. А потому… налил на пару пальцев горькой настойки и выпил залпом, как лекарство. Больше не надо, пьяный некромант – бедствие для окружающих. Но чуть притупить эту боль – можно и нужно.

Антония Даэлис Лассара.

Антония.

Тони…

Почему я встретил тебя?! За что?! Творец единый, спасибо тебе за эту встречу!

В душе у мужчины царил полнейший хаос.

* * *

Освальдо вошел в дверь морга без стука.

– Я смотрю, Эрнесто, ты такой же зануда, как и раньше.

– Смотри в другую сторону, – отрезал Эрнесто.

– Не дуйся. Ты прекрасно понимаешь, что я не нарочно тебя окатил грязью.

Тан Риалон сощурился.

– Вальд, тебе сколько лет? Дуйся, не дуйся… что за детский сад? Ты сделал, что хотел. Доволен? Свободен!

– Ладно, Эрни, не обижайся. Что это за ритана Лассара? Откуда?

– Твое какое дело?

Освальдо прищурился. Тан Риалон отлично знал этот прищур, еще со времен учебы. И не сулил он ничего хорошего оказавшейся в зоне интереса Освальдо девушке.

– Почему бы и не мое?

– Потому что у тебя есть семья…

– Семья – дело наживное. Сегодня жена есть, завтра – нет. А против моего брака с Лассара даже дед возражать не будет.

– А что – Сарита тебе уже надоела?

– Сарита, – Освальдо безразлично пожал плечами. – Толку от нее мало. Твоя хоть сына родила, а эта одних девок плодит. Тоже неодаренных.

– Тебе посочувствовать?

Освальдо зло сверкнул глазами.

– Рассказать про Лассара.

– Не сомневаюсь, ты найдешь кого расспросить. Помимо меня.

– Для себя решил приберечь? Сомневаюсь, что ты какой-нибудь бабе нужен будешь, если от тебя даже семья отказалась.

Удар был нацелен мастерски. У Эрнесто вспыхнули красные пятна на скулах, но голос был по-прежнему ровным.

– Вальд, моя семья – не твое дело. А девчонку не трожь, нечего ей жизнь ломать.

– Так я наоборот… она еще и благодарна будет. Что бабам нужно? Деньги, связи, власть, ну и мужик чтоб на что-то годился. У нее все это и будет.

– Если ты себя имеешь в виду?

– Не тебя ж. Что ты можешь предложить жене? Сантимо, которые тут получаешь? Вот и просидишь всю жизнь на заштатной должностишке. А девочка – бриллиант, ей огранка нужна.

– Я б вас послал, да вижу – вы оттуда, – не выдержал Эрнесто. – Иди, не мешайся. Слушать тебя тошно, а смотреть – противно.

На губах Освальдо заиграла насмешливая улыбка.

– Не дождешься. Его величество попросил меня разобраться в этой истории с девушками.

Эрнесто сделал широкий жест рукой.

– Не стесняйся. Разбирайся.

– Материалы дела. И тела.

– Все – по согласованию с сеньором Вальдесом и приказу его величества, – отбрил Эрнесто. – В рабочее время.

– Официально хочешь? Сделать запрос?

Эрнесто обрел спокойствие и улыбнулся.

– Тан Карраско – не стесняйтесь. Располагайтесь, будьте как дома, общайтесь. А у меня рабочий день закончился примерно полчаса назад. Всего хорошего.

И сделал ручкой, выходя за дверь.

Пес с ней, с испорченной курткой. И с рубашкой. Дома переоденется. А пока он еще не ушел домой…

Серхио наверняка еще на работе. Надо к нему заглянуть.

* * *

Тони медленно смешивала соль и травы.

В окно заглядывала луна, девушка подставляла смесь под лунные лучи и шептала наговор.

Старый, ведьминский…

Долорес хорошо ее научила.

– …двери затворяю, силу закрываю, как тень от креста, все, дочиста…

Дверь она предусмотрительно подперла стулом.

Ведьминская ворожба – тихая. Никто не узнает, если не увидит. Вот и пусть не видят, так спокойнее будет. Пусть не слышат…

Антония Лассара не должна так поступать?

Наверное…

Маги с презрением относились к ведьмам, пожимая плечами. Да что могут эти тупые деревенские бабы? Кому нужны их убогие травки?

А ведь эти бабы знали не меньше иного мага, и не всегда хорошее и доброе. Знали, практиковали, учили, передавали свои знания другим. Книги передавали по наследству.

Долорес учила Антонию больше из жалости. Кусок хлеба заработать разве что. Мало ли какая беда случится… пусть ту силу в обряды она не вложит, какую надобно, но хоть внешний вид покажет. Так и сложится…

Сила магов и сила ведьм шла от разного корня. Маги управляли стихиями. Ведьмы черпали свои силы от земли, от природы. Если сравнивать – маги рубили топором, ведьмы вышивали гладью. Сил у них было куда как меньше, чем у самых слабых магов, но именно поэтому они могли… многое.

Можно убить человека мечом.

А можно – и иголкой. Надо только знать, куда эту иголку воткнуть. И ведьмы накапливали знания. Медленно, уверенно, поколение за поколением… с тех пор, как на них перестали охотиться. Сейчас ведьм карали только за конкретную и доказанную вину. И церковь уже так не кидалась…

Долорес учила, Тони училась, но ведьминские заклинания в ее устах обретали новый смысл. Все же сила, которая их наполняла, имела смысл.

Вот и сейчас…

Изначально это был заговор от воров.

Двери запираю, засовы замыкаю, злу не войти, добра не найти…

Но с вложенной в него силой некроманта заговор от воров превратился в нечто новое. Всем, кто спросит, Тони говорила, что это знания Лассара, так было проще.

Вот и готов мешочек с солью. Может, сейчас тану Риалону будет легче?

Тони вспомнила лицо егосупруги, сына…

Нет, легче не будет. Не намного. Но это лучше, чем ничего.

А этот… Карраско!

Тони отлично знала эту фамилию. Лассара были некромантами. Карраско были некромантами. Между собой они, кстати, не роднились. Связей вообще не было. Это Тони помнила, но не знала – почему?

Хотя какая разница?

Рядом с таном Эрнесто ей было спокойно и уютно.

Рядом с Карраско…

Как же ее раздражал этот… этот гад!!! Может, он не гад? Он хороший?

Тони об этом и задумываться не собиралась. Ей Карраско НЕ НРАВИЛСЯ! До сжатых кулаков, до желания пнуть в колено…

Антония искренне надеялась с ним никогда не пересекаться! Вот!

* * *

Паулина предвкушала замечательный день.

Сегодня они едут на море!

В Хрустальный грот!

Паулина бывала там пару раз, но с родителями, а это, согласитесь, совершенно не то! Вот когда с любимым человеком… с мужчиной…

Амадо ей в любви не признавался? Так может, все еще впереди? Паулина была твердо уверена, что рано или поздно, так или иначе…

Конечно, Амадо ее полюбит! Просто он такой робкий, нерешительный… ему все объяснять надо! Вообще все-все!

И намекать! Мама постоянно учила Паулу, что мужчины, как дети. Их надо хвалить, что бы они ни делали. Им надо говорить, какие они умные и хорошие. О них надо заботиться.

Тогда мужчина из категории «мужчина вообще» перейдет в категорию «твоего мужчины». И никуда не денется. В качестве примера ритана Розалия приводила своего супруга. Который уж сколько лет не собирался никуда деваться. Любовницу – и ту не заводил.

А зачем? Ему и дома хорошо было!

Паулина собиралась добиваться того же самого с Амадо. Просто пока Риалон не понимал своего счастья. Но ничего, она ему объяснит…

Хотя…

Если уж совсем честно, ночью, в подушку и шепотом…

Амадо Паулине не слишком-то нравился. Она понимала, что из него получится хороший муж. Домашний, управляемый, кстати говоря – богатый. Удобный и послушный.

А сердце упрямо отстукивало свое. Сердцу хотелось любви. Романтики!

Вот, как у Эудженио и Альбы! Хотя бы! А если уж как у Раймона и Доротеи…

Любовь – это ТАК романтично… а любить Амадо – это как любить манную кашу. Никаких особых чувств он у Паулы не вызывал, и сердце в груди часто не билось, и то, о чем рассказывала Альба – как будто земля из-под ног уходит, и ты плывешь на громадном облаке, и никого нет, кроме любимого…

У Паулы такого не было.

А хотелось. Очень хотелось. Но с Амадо такого никогда не будет. А кто-то другой…

Никого другого рядом не было. Достойного, подходящего… как так получается? Кому-то все, а кому-то…

Паула тихонько позавидовала сестре. Еще раз позавидовала, что уж там! Альба красивая, умная, яркая, броская, любимица… А сама Паула? Родители ее любят, но сравнивая с Альбой, ставят всегда на второе место. Да Паула и сама это видит! И волосы у нее хуже, и фигура…

Да, на фоне Альбы Паулина выглядит бледно. А вот на фоне той же Антонии… Там Паула выигрывает! У нее и кожа чистая, и улыбка хорошая, и фигура…

Ничего, вот Альба замуж выйдет, и настанет черед Паулы. И она за все отыграется! И платья у нее будут самые лучшие, и туфельки…

Мечты оборвало явление молодых людей. Стукнула в дверь служанка, и Паула побежала по лестнице вниз. Альба уже была там, и так смотрела на Эудженио… и он на нее!

Паула опять позавидовала, но недолго. И подала руку Амадо для поцелуя.

У нее свои радости! Вот!

Короткого взгляда, которым обменялись двое мужчин, она и не заметила.

* * *

Хрустальный грот…

Там, где есть романтичное место – есть влюбленные парочки. А значит, должен быть и смотритель. И оградка, маленькая, но заметная. И фонарики на стенах грота.

Эудженио вручил сторожу, деду лет шестидесяти, несколько монет и что-то шепнул на ухо. Дед кивнул – и заковылял к сторожке.

Все правильно, нечего ему под ногами болтаться!

Компания отправилась в грот.

Сначала они просто ходили и все рассматривали. Потом Альба и Дженио начали отставать то здесь, то там… все чаще слышался смешок Альбы, кокетливый и призывный, все чаще они пропадали из вида.

Паула взглянула на Амадо.

Вот болван!

Идет, нудит какую-то глупость про историю, керамику… да какая ей разница?! Она эту подглазурную роспись век бы не видела… даже не представляет, что это такое! Нет бы девушке комплимент сказать! Или хотя бы под руку взять… ну хоть что-то!

Зануда!

Альба и Дженио в очередной раз отстали. Амадо замолчал и шел рядом с таким тоскливым видом, что Паула поняла – надо спасать ситуацию. И затрещала сама, как сорока.

– Амадо, смотрите! Какой интересный потек! И такая структура… как вы думаете, это похоже на что? Нет, правда… вы такой умный, вы должны мне это сказать… как вы думаете, сколько лет растут эти сталактиты? Или сталагмиты? Или… как их вообще называют? Я вечно забываю…

Она оборачивалась то к спутнику, то от него, но в полумраке пещеры, который скорее подчеркивали, чем скрывали цветные фонарики, не замечала сосредоточенного выражения на лице спутника.

Амадо считал повороты… вот… уже!

Все сложилось бы хорошо и удачно в их розыгрыше, если бы днем раньше сюда не пришла весьма… разгульная парочка, которая захотела любви. Сторожу они заплатили, сторож им уединение обеспечил. Но одну из оградок, которая закрывала опасные пещеры – с провалами, трещинами и кавернами, они таки сломали. Сторож как раз собирался ее починить.

А пока вход в пещеру был ничем не перекрыт. А зачем? Никто ведь туда не пойдет, правда? Незачем же…

Паула вдруг ощутила сильный толчок в плечо. Охнула – и полетела в темноту.

Все бы обошлось, но Амадо…

Альба рассказала Дженио про удобный поворот в пещере. Дженио объяснил Амадо. И получился испорченный телефон. Им нужен был следующий поворот, а Амадо перепутал. Точнее, просчитался. Альба не сказала про закрытый загородкой вход, понятно же, его надо пропустить. А вход-то оказался открыт.

И получилось то, что получилось.

Паула пролетела несколько шагов – и оказалась в темноте. Потому что Амадо резко затушил светильник на стене. А потом и еще один.

Он-то видел, куда идти. А она – нет.

А уж наличие трещины в стене никто не принял во внимание.

Паула была в туфлях на каблуке. Так ее ноги выглядели намного лучше. Вот, каблук и подвернулся, неудачно потянув свою хозяйку в сторону. Паула дернулась, чтобы не упасть – и рука не ощутила опоры. Она полетела куда-то вниз, даже не успев толком завизжать, стукнулась головой – и потеряла сознание.

Амадо развернулся – и направился в противоположную сторону.

Он как раз за собой вины не чувствовал. Альба сказала, что там будет небольшая пещерка, да, темная, но очень маленькая и почти круглой формы. Выйти из нее несложно… ну, шлепнется Паула пару раз, но выход найдет – и быстро.

А потом – что сложного? Дойдет и до главного выхода, светильники на стенах горят, дурак выйдет… вот и она тоже выйдет.

Истерика?

А вот дальше пусть Альба сама справляется со своей сестричкой. Обе Аракон одинаково не нравились Амадо. Обе пустые, вздорные, наглые и трескотливые, словно сороки на базаре… пусть сами разбираются! Вот!

Амадо развернулся и зашагал к выходу из пещеры.

Альба и Дженио задержались. И появились… растрепанные. У Альбы были взъерошены волосы, а от ветра припухли губы и щеки. Да и шеей она за что-то зацепилась. Синячок там получился очень выразительный.

Дженио имел вид сытого довольного котяры.

Одежда была… более-менее в порядке, если не приглядываться. А так надо бы пару пуговиц все же застегнуть правильно. И на платье, и на рубашке.

Амадо этого говорить не стал, но глазами повел вполне выразительно. Дженио понял и привел себя и Альбу в более-менее приличный вид.

– А где… прилипала?

Альба сделала вид, что ничего не слышит, и вообще занята. Что-то там поправляет в своем туалете. Шляпку, что ли?

– Пока еще не вышла.

– Вот и отлично. Предлагаю пока перекусить, – Эудженио широким жестом показал на корзину для пикника, которую не потащил с собой в пещеру. Она так и стояла у входа. Благо здесь были оборудованы несколько небольших столиков с навесами, для тех, кто пожелает устроить пикник. Вот за одним из них и устроилась компания.

Пока все разложили, расставили, пока то да се…

Когда они спохватились, что Паулины все нет – прошел почти час.

Долго Паула в обмороке не пролежала. И трещина была неглубокая, и ударилась она не слишком сильно. Но…

В том-то и дело, что – но!

Если ты попал в пещеру, если у тебя при себе ничего нет, если тебя будут искать – не уходи! Не уходи со знакомого места!

Так больше шансов, что тебя найдут быстро.

Конечно, варианты бывают разные. И завалы, и землетрясения, и выхода другого нет, и потопы, и рудничный газ… да, бывает всякое. Но для Паулы все было безопасно.

Подожди она какое-то время, за ней бы пришли, и ее бы вывели наружу! Но в том-то и беда, что Паула сейчас не могла адекватно соображать.

Она закричала, но крик ударился о стены и попросту рассеялся.

Темнота.

Вокруг была темнота.

Тот, кто никогда не был в полной темноте, тот не поймет этого ощущения. Когда она физически давит на тебя, когда она плотная, непроглядная, когда рассеять ее нет возможности, когда тебя словно пожирает громадное злобное существо…

Паула кричала несколько минут. Пока горло не засаднило. А потом приняла решение обследовать место, в котором оказалась. Она просто не вспомнила, что провалилась вниз!

Последнее что она помнила – толчок Амадо. И все.

В ее памяти засело, что где-то рядом выход, а значит – что?

Надо в него выйти. И все.

Повела руками вокруг себя. Камень, еще камень… пустота.

Проход…

Туда Паула и направилась в четкой уверенности, что идет к выходу. А искать ее начали только минут через двадцать. И то…

– Мы так Пауле ничего не оставим! – спохватилась Альба. Эудженио ласково коснулся ее руки.

– Да, действительно… что может так долго делать в пещере твоя сестрица?

– Сидеть и реветь, – сморщила хорошенький носик девушка. – Дуться и обижаться!

– Она уже давно дуется, – осторожно заметил Амадо.

– Ладно, – Альба с неохотой поднялась из-за стола, – я пойду, приведу ее.

– Я с тобой, любимая.

– Дженио, не надо. Пауле будет неудобно…

– Мне это безразлично. Но одну тебя в пещеры я не отпущу, – мужчина проявил властность и заботу. Альба просто растаяла. Ах, какой он…

Замечательный! И такой… такой…

Просто – ах! И внутри все сладко замирает!

Как неохота в такой момент идти за этой дурочкой Паулой! А надо…

Дженио помог своей девушке выбраться из-за стола. Амадо решил не ходить с ними и занялся паштетом. Он успел съесть два бутерброда, прежде чем из пещеры вылетела белая, словно песок, Альба.

– Амадо! Паулы нигде нет!!!

Еще около получаса ушло на прояснение всей ситуации. Амадо показал пещеру, в которую толкнул Паулу. Собственно, и узнать ее было легко – напротив не горели светильники. Горели они дальше по коридору – и по направлению к выходу, а напротив пещеры были потушены. До конца освещенного коридора Дженио уже пробежался.

Покричал, позвал…

Никого.

– Именно эта пещера? Это ответвление?

– Ну да…

Альба потерла лоб.

– Но это не та пещера! Мне кажется, та дальше… – девушка прошла по коридору еще несколько шагов. – Дженио, посвети мне, прошу!

Эудженио снял со стены горящий светильник и подошел к Альбе.

Ну да!

Вот эта пещера была правильной. Круглой, аккуратной, и любой, кого толкнули бы сюда, очень быстро нашел выход наружу.

А та?

Молодые люди вернулись к предыдущей расселине.

Дженио осторожно просунул руку внутрь, осветил все перед собой…

Альба ахнула – и было отчего. Эта пещера была узкой, вытянутой, и буквально в трех шагах от входа зияла большая расселина. В которую запросто мог провалиться человек.

– Паула!!!

Эудженио едва успел удержать дурочку, чтобы она тоже не полетела вниз.

– Ина! Стой!

Альба дернулась, но вырваться из его хватки не смогла.

– Дженио!

– Стой, говорю! Я сам посмотрю…

Эудженио предусмотрительно снял пиджак, расстегнул жилет и лег рядом с расщелиной на пол. Протянул в нее руку со светильником, посветил вниз…

– Паула! Вы там?!

Ответа не было.

Дженио встал и на правах старшего принял решение.

– Мы сейчас пойдем к сторожу. У него должны быть факелы, веревки, может, лестница. Спущусь и осмотрю расщелину. А без снаряжения здесь делать нечего.

Альба закивала. Вот уж не думала она, что ее шуточка окажется с такими последствиями!

Ой, мамочки… что же теперь будет?! Что будет?!

Веревки нашлись.

И в расщелину Дженио спустился.

И…

На самом дне лежала маленькая жемчужная сережка. Она, видимо, сломалась при падении, может, Паула неудачно головой дернула… Альба сережку опознала.

Дженио спустился вниз еще раз. Огляделся.

И выругался.

Потому и была закрыта пещера. Каверна уводила вниз, а из нее шла расщелина. Мужчина пригнулся и попробовал по ней пройти, благо вода за века такие коридоры промыла, хоть ты тут бал устраивай!

Увы.

Его путь оборвался через пять минут, на первой же развилке. Куда могла пойти Паула? В темноте? Одна?

Непонятно…

И Дженио решил не искушать судьбу. Еще ему заблудиться не хватало! Паулу, конечно, жалко, но себя ему было еще жальче. А потому…

Паула давно сбилась с пути.

Темнота окружала ее со всех сторон, давила, заставляла паниковать, она бестолково дергалась то вправо, то влево, кое-как нащупывала проходы… несколько раз падала, поднималась, шла дальше…

На упрямстве?

Нет.

Слезы у девушки лились потоком.

Она думала, что никогда, никогда уже не выйдет из пещеры! Не увидит небо, солнышко… она умрет здесь. Одна, в темноте, в этой жуткой тишине, всеми покинутая, и ее никогда не найдут… и родители будут плакать, и Альба… и она еще так молода!

И никогда никого не любила…

Это так несправедливо!

И так больно…

Паулине хотелось упасть и умереть. Но в том-то и дело, что сидеть неподвижно на одном месте было намного страшнее, чем идти. Когда она шла, была хотя бы иллюзия действия. А когда она просто сидела…

Пещеры.

И тишина.

Страшная, обволакивающая, давящая… тишина, лишающая рассудка. Хотелось кричать, петь, да хоть ногтем по камню царапать, лишь бы что-то слышать… Паула просто не могла остановиться. Она шла не из упрямства. Вперед ее гнал дикий неуправляемый страх, тот самый страх, что заставлял первобытных людей жаться к костру.

Во мраке обитают чудовища.

Пока Паула шла, чудовища прятались. Но стоит ей остановиться – и они выйдут, и накинутся на нее… и сожрут, наверное!

Как же страшно!

Как жутко, и больно, и…

Паула шла и плакала. Она не думала о том, что расходует впустую драгоценную воду, не думала ни о чем. Ей было просто больно, плохо и страшно. Очень страшно…

Мама, папа… найдите меня!

Пожалуйста!!!

– Ина, слушай меня внимательно. Мы сейчас едем к вашим родителям.

– Да, Дженио.

– Амадо, тебя это тоже касается. Запомните оба. Мы, все вместе, осматривали пещеры. Потом мы с Иной решили уединиться. Паула устроила нам скандал, раскричалась – и направилась к выходу. И наверное, по дороге, забрела сюда. Все поняли?

Амадо поднял брови.

– Ты предлагаешь солгать?

– Нет. И учти – мы ее сначала искали снаружи. Посмотрели в мобиле, потом решили сервировать стол и позвать ее к столу, а потом уж обнаружили, что ее и нет нигде.

– Дженио, ты уверен?

– Ина, лучше, если все сразу начнут разыскивать твою сестру, а не выяснять, кто виноват.

Вот с этим Альба была согласна. И верно… зачем?

– Но когда Паула найдется, – пробормотал Амадо. – Она же скажет правду…

Несколько секунд Эудженио молчал. А потом качнул головой.

– Полагаю, Альба Инес сможет объяснить сестре, что именно надо говорить.

– Да, конечно! – закивала Альба.

– Вот и отлично.

Но Амадо отлично понял, почему Дженио взял паузу.

Когда Паула найдется?

Если найдется.

Доехать до города.

Рассказать все старшим.

Организовать помощь.

Сколько времени на это требуется? Поверьте, немало. Особенно, учитывая, что ритана Розалия упала в обморок, что Альба и Антония захлопотали вокруг нее, что тан Адан тоже почувствовал себя дурно, хорошо хоть ненадолго…

А потом помчался в полицейский участок.

Эудженио и Амадо поспешили с ним. Добровольцами. Надо же найти бедную девочку?!

Альба крутилась рядом с матерью.

Приносила воду, растирала ритане Розалии уксусом виски…

Тони молча смотрела на это.

Слушала, как Альба рассказывала о произошедшем в пещерах. Думала.

Это на Эудженио она не могла смотреть здраво. А вот на Альбу…

Если бы она любила Паулу! Если бы любила дядю и тетю… Если бы разум ей затуманивали чувства… только вот единственным ее чувством была любовь к Эудженио. А он как раз был занят. Сейчас два десятка мужчин собирались в пещеры. Обвязывались веревками, запасались водой и мелом, факелами и спичками…

Паулу будут искать. Не факт, что найдут, но искать будут.

А вот что могла сделать Антония?

Ничего.

Вообще ничего.

Что тут сделаешь?

Никаких идей у Тони не было.

Встать в очередной раз Паула просто не смогла – ноги подкосились. Пол был покрыт слоем влажной липкой грязи, но ее это уже не пугало – сил бояться просто не было.

В грязи было все.

Руки, ноги, платье… разве это важно?

Нет, неважно.

Дико хотелось есть, пить, хотелось к маме… она уже несколько раз… несколько десятков раз падала, рассадила локти и коленки, получила кучу синяков, а протискиваясь в какую-то щель порвала платье. Замерзла?

Пауле казалось, что все ее кости заменили на кусочки льда. Все, до одной. И холод идет откуда-то изнутри нее. Тепло?

Разве в мире где-то есть тепло?

Одеяло, горячий чай, солнце…

Она в это практически не верила.

Я здесь умру – осознала Паула. Вот именно здесь, ляжет и умрет, и ничего она больше не может… истерика вырвалась в диких рыданиях.

Девушка забилась на полу, как рыба без воды, колотя кулачками по полу и стенам, но сил у нее было намного меньше, чем у той рыбины.

Крик, второй, третий… и тишина.

Паула попросту потеряла сознание.

Глава 12

Двенадцать групп по три человека.

Собаки.

Мужчины, сосредоточенно проверяющие снаряжение. Фонари, веревки, мелки… одежда, обувь, одеяла. Это – пещера.

В ней очень легко замерзнуть, заболеть, потеряться… Адана Аракона с собой не взяли. Как он ни просил, как ни ругался, как ни умолял – полиция осталась непреклонна. Еще им не хватало с родителями потеряшки возиться. С ней-то хлопот полно будет, если найти удастся.

Если собаки возьмут след.

Если…

Это – пещеры. И случаи там бывают самые разные. Не просто так в Хрустальном гроте открыто для посещения только несколько пещер, и все они проверены. А бывает… всякое.

К примеру, шла группа из десяти исследователей. А потом одному поплохело. Мужчина решил вернуться к выходу… и – всё.

Никто и никогда его больше не видел.

Нашли фонарик, рюкзак и след, словно нечто тяжелое волокли… в стену. Возле стены след волочения оборвался.

Где пропавший?

Нет пропавшего.

Шел опытный исследователь пещер, профессор, доктор наук… точно известно – в пещеру он вошел. Хотел собрать редкий вид лишайника и тут же выйти. А что потом?

А ничего.

До определенного места нарисованы стрелки, кое-где они выложены из камня. В одной из пещер расстелено одеяло, на нем расставлена нехитрая еда – сухари, вяленое мясо, вода… рядом стоят сапоги, в которых ушел ученый. Лежит куртка.

И никого.

Что с ним случилось – до сих пор никому не известно.

Группа из пяти исследователей – погибла в пещере. Вошли внутрь, но тут их хоть нашли. Они мирно прошли по маршруту, дошли до пещеры, легли спать. И – не проснулись. На лицах печать ужаса, на телах никаких следов.

А что произошло?

Неизвестно. И таких случаев можно рассказать не одну тысячу^[242].

Тан Адан обещал ждать у входа в пещеру. Не один, конечно, кто б его там одного оставил? Уйдет еще в пещеру – ищи потом двоих.

Один за другим мужчины проходили в ту самую пещеру, спускались в расщелину, помогали друг другу…

Найдут ли они девушку? Найдут ли живой?

Не факт. Но искать все же стоило.

– Я должен! Ты понимаешь?! Должен!!!

Амадо зло смотрел на Эудженио, который не проявлял никакой тревоги.

– Что ты должен – и кому?

– Я должен хотя бы принять участие в поисках.

– Зачем?

– Это я виноват…

– В том, что Паула – тупая курица?! В том, что она идиотка, которая всех достала?! В том, что Альба решила разобраться с сестрой?

Амадо засопел. Определенная правда жизни в этом была. Но…

– Я ее туда толкнул.

– И забудь об этом! Навсегда!

– О чем должен забыть мой сын?

Тан Эрнесто Риалон вошел в самый неподходящий для него момент. Или – для парней?

Амадо отвел глаза. Эудженио пожал плечами.

– Ни о чем, тан…

– Мне повторить вопрос?

Эрнесто не повысил голос. Не стал ругаться. Не шелохнулся…

За него все сделала аура некроманта, которой он обычно старался не давить. Но сейчас парням так хлестнуло по нервам, что еще чуть-чуть и испортил бы тот же Дженио хорошее кресло.

– Мы не хотели, – сознался Амадо.

– Чего не хотели?

– Это был просто розыгрыш. Мы хотели завести Паулу… Паулину Аракон в пещеру и оставить там ненадолго, а потом прийти за ней. А она куда-то делась…

Тан Риалон слушал молча, только скулы побелели, так крепко он стискивал зубы. И подвел жесткий итог:

– Мой сын вырос дураком и мерзавцем. А мой гость – мерзавец и дурак. Тан Валеранса, с этой секунды вам отказано от дома. Потрудитесь собрать вещи.

Эудженио вспыхнул.

– Вы…

– Я, – согласился некромант. – В своем доме. У вас есть время до вечера, потом вас выкинут отсюда.

Эудженио сверкнул глазами – и вылетел из комнаты.

Эрнесто обратил внимание на сына.

– Я думал, ты умнее. Ты понимаешь, что сделал подлость?

– Да.

– Что смерть Паулы будет и на твоей совести?

– Да.

– Может, ты и не безнадежен. Собирайся.

– К-куда?

– Поедешь на взморье. К спасателям. Будешь ждать результатов вместе с Аданом Араконом.

Амадо кивнул головой.

– Сейчас. Это справедливо.

– Справедливо? – прищурился его отец. – Отнюдь. Вот тебе справедливость. Если Паула окажется жива – ты на ней женишься. Или хотя бы сделаешь предложение.

– Я ее не люблю!

– И что?

– Я вообще люблю другую!

– И кого же? – вкрадчиво уточнил некромант.

Амадо покраснел.

– Ты… ты видел… Антония Лассара.

– Лассара, – кивнул согласно некромант. – А она?

– Не знаю. Мы не говорили еще… все из-за этой дуры! Араконы нам ее просто на голову навязали!

– И вы решили развязать этот узел одним ударом. Нет дуры – нет проблемы?

Амадо потупился. Но возразить было нечего.

– Дорогой, что происходит?! – ритана Барбара вплыла в комнату, словно корабль о сорока восьми пушках. Величаво и непобедимо. Эудженио рядом не оказалось. Разумно, а то бы и ему досталось.

– Ничего страшного, – пожал плечами тан Риалон. – Наш гость уезжает чуть раньше.

– Эрнесто! Как ты можешь?! Выгонять бедного мальчика на улицу, из-за… нелепой случайности!

Эрнесто Карлос Риалон сделал шаг к супруге.

Один.

Второй.

Барбара отшатнулась, вжалась в стену.

– Ты…

– Ты забыла, дорогая, кто хозяин в этом доме? Придется напомнить. Советую убрать из моего дома эту гадину, пока я его не раздавил.

– Ты не можешь…

– Я? Не могу?

Барбара побледнела, как мел. Супруг не так часто показывал свой характер. Она уж и забыла, когда… дом был на ней, а Эрнесто все было безразлично. Но сейчас…

– Я…

– Я не расскажу Араконам об их проделке только потому, что не хочу опозорить своего сына на всю страну. Но запомни, дорогая, стихийный выброс у некроманта преступлением не считается.

– Я…

– Я надеюсь, ты об этом не забудешь. Амадо, собирайся. Барба, у вас есть время до вечера.

Учитывая, что до вечера было буквально пара часов, выглядело это откровенным издевательством. Но Эрнесто было плевать.

Навоз не стоит тащить домой! Но если уж получилось так…

Выкинуть, вымыть дом и забыть! И никаких разговоров!

* * *

Тони чувствовала себя отвратительно ненужной.

Даже не бесполезной. Хуже.

А что тут можно сделать? Что сказать?

Когда женщина, в доме которой ты живешь, то заливается слезами, то впадает в истерику, то рвется куда-то бежать, то хватается за одну дочь, то зовет другую…

А ты стоишь с флаконом нюхательных солей и чувствуешь себя дура дурой…

И уйти вроде как нельзя, все же… Тони удивилась себе, но… она волновалась за Паулу! Паулина была дурехой, избалованной и ленивой дочкой богатых родителей, Тони ее почти презирала. Но… в том-то и дело!

Заблудиться в пещерах…

Наверное, это страшно.

Тони как-то в лесу заблудилась, два дня проплутала. Но там был свет, было солнце и звезды, там была роса, она нашла ручей, там была жизнь.

А в пещерах?

Там же даже света нет! Как там должно быть страшно такому тепличному растению, как Паулина! А что чувствует Альба, которая не уберегла сестру? Тони видела – Альба вся просто растерзана! Еще бы…

У Тони не было ни сестер, ни братьев, но разве простила бы она себя в такой ситуации?

Никогда.

А что можно сделать?

Да ничего она не могла! Оставалось сидеть и ждать вестей от дядюшки, который где-то на побережье организовывал поисково-спасательные группы…

Тони первая и увидела Риалонов. И даже обрадовалась. Хоть что-то… кто-то без маски скорби на лице. Паулину в доме любили.

Выглядели отец и сын достаточно странно. Амадо явно не хотел идти в дом Араконов, а его отец… хотел? Нет, кажется, тоже нет. Но сына упорно тащил за собой.

– Тан Риалон, – поздоровалась Тони.

– Антония, рад вас видеть, – тан Эрнесто тепло улыбался. – Как дела? Известно что-либо о Паулине?

Тони помрачнела.

– Нет, тан Риалон.

– Плохо, Антония. Я надеялся… скажите, где сейчас находится штаб спасателей?

К счастью, Тони это знала.

– Около Хрустального грота, тан.

– Как ритана Розалия?

– Ужасно, – созналась Тони. – Она просто на части рассыпается.

Некромант помрачнел и поглядел на Амадо.

– Я оставлю сына с вами, Антония. И отправляюсь в штаб.

Тони поняла, что сейчас в картину мира добавится еще и Амадо – и едва не передернулась. Вот еще не хватало. А потом сообразила…

– Тан, можно мне с вами?!

– Куда? – даже опешил от неожиданности тан Риалон.

– На берег моря! Если Паулину найдут, я могу оказаться кстати. Раздеть, побыть рядом… и с женщиной ей может быть легче…

Аргумент был так себе, но тан Риалон посмотрел на Тони и хмыкнул.

– Собирайтесь, Антония. Оденьтесь потеплее, возьмите что-нибудь для вашей кузины и приходите… где сейчас ваша тетушка?

– В будуаре.

– Я сообщу ей, что мы уезжаем, а Амадо остается.

– Но я…

Тан Риалон пригвоздил его ледяным взглядом. И Тони даже под защитой почувствовала, как давит аура некроманта.

– Его любовь к Паулине столь велика, что он даже на шаг не отойдет от вашей тетушки.

Тони не поняла, но кивнула.

– Тетушка в малой гостиной, тан. Я буду готова через пять минут. Анита!!!

И девушка вылетела из комнаты.

– Но почему?! – тихо возмутился Амадо. – Я тоже хочу на берег… и пользы от меня может быть больше…

Эрнесто поднял бровь.

– А ты, сынок, посмотришь на мать девушки, которую ты, скорее всего, убил. Полюбуешься. Будет тебе впредь урок.

– Но…

– Антония это не заслужила. А вот ты – и не такое заслужил.

На этом месте воспитательную беседу пришлось прервать, потому что появившийся лакей проводил мужчин в малую гостиную.

Как может измениться человек!

Амадо не видел ритану Розалию… сколько? Пару дней, не больше. И… не узнал ее.

Куда исчезла очаровательная моложавая ритана?

В кресле скорчилась, сжимая в руках сумочку дочери, полуседая старуха. Иначе и не скажешь.

Альба сидела рядом, на полу, держа мать за руку, но та, кажется, даже этого не замечала.

– Паула, дитя мое…

– Тан Риалон, – Альба едва не подскочила на полу. – Вы…

Эрнесто пригвоздил ее взглядом.

Чего он не собирался делать, так это разговаривать с самодовольной глупой девчонкой. Да, в его глазах были примерно равны все трое. И наказать бы стоило троих. Но…

Эудженио поплатился за всех.

Несправедливо?

Но Амадо был единственным сыном некроманта, а узнай кто… ему не подадут руки. Разве что плюнут в нее.

Альба Инес… выпороть бы маленькую дрянь. Но лишать ее родителей двух дочерей сразу… смогут ли они простить старшую, если младшая умрет по ее вине? Эрнесто не знал, и решил не рубить сплеча. И поэтому ограничился кратким:

– Альба. Мы с Амадо поговорили о его чувствах к вашей сестре.

Альба поняла – и побелела, словно мостовая.

– Тан Риалон, вы…

– Амадо любит вашу сестру. И останется здесь, пока ее не найдут.

– Д-да…

– Ритана Лассара едет со мной. На берег.

– Тан Риалон? – вдруг очнулась ритана Розалия.

И вся подалась вперед. – Тан!!! Моя девочка…

Эрнесто шагнул вперед и опустился на колени перед несчастной матерью. Мягко взял ее ледяные руки в свои, растер, стараясь хоть чуточку согреть.

– Я еду сейчас на берег, ритана. Мы найдем ее, верьте.

– Да, конечно…

Иногда аура некроманта может быть и полезна. Эрнесто намеренно выпустил ее из-под контроля, окутывая ритану Розалию – и это оказалось для нее уже непомерным усилием. Женщина обмякла в кресле, словно тряпичная.

– Она проспит до утра, – спокойно сообщил Эрнесто. И еще раз сощурился на сообщников. – Если я узнаю, что ее оставили одну….

Альба закивала. Некромант внушал ей почти животный ужас. Эрнесто посмотрел с отвращением.

– Надеюсь, в следующий раз вы будете думать головой, – только и сказал он. И развернулся.

Тони вихрем влетела в гостиную.

– Тан Риалон!

– Вы готовы, Антония?

– Да, тан!

– Едем.

Тони была тепло одета, в руках корзина с продуктами, через плечо сумка с одеждой и лекарствами… что нашлось!

Тан Эрнесто галантно открыл перед ней дверцу мобиля и помог сесть внутрь. Поставил ее ношу на заднее сиденье.

– Тони, ваша задача – приглядывать за Аданом Араконом. Он уже немолод.

– На берегу есть врачи?

– Наверняка. Но возраст, да и сама обстановка… приглядите за вашим дядей.

– Тан Риалон…

– Антония, мы вроде бы одни.

– Тан Эрнесто, – тут же перестроилась Тони. – Вы думаете, Паула еще жива?

– Надеюсь.

– А вы не можете посмотреть… точнее?

– Что вы имеете в виду, Тони?

– Моя знакомая ведьма могла посмотреть и определить, жив или мертв человек.

– Я так не умею. Могу попробовать призвать дух, но даже если Паула не явится… причины могут быть самые разные.

Тони поняла и кивнула.

– Да, тан Эрнесто.

– Тони, а вы сами не знаете, что именно делала ведьма?

Тони качнула головой.

– Знаю, но у нас разная сила. Если я повторю ритуал, он в лучшем случае не сработает. А в худшем… даже думать не хочется.

– Понимаю.

– Тан Эрнесто, а нельзя как-нибудь поискать Паулу нашими методами? – решилась Тони.

– К примеру?

– Людям сложно в пещерах. А призракам? Или зомби?

– Зомби слишком тупы, – махнул рукой Эрнесто. – Им все надо объяснять… да и съесть они вашу сестру могут. А призраки… это не моя специализация.

Тони со злостью стукнула рукой по колену.

– Вот ведь как! Моя специализация, но у меня ни сил, ни знаний толком нет! А у вас и силы, и знания, но другая направленность!

Тан Эрнесто прищурился.

– Это надо обдумать. Тони, а вы сможете мне довериться, если я попрошу?

Антония пожала плечами.

– Смотря, о чем вы попросите.

– Объединить силы.

Тони подняла брови, и Эрнесто решил объяснить понятнее.

– Вы знаете, что маги могут работать в связке? По два – по три мага?

– Да, тан Эрнесто. Я читала. Воздух-вода, воздух-огонь, воздух-огонь-земля…

– Некроманты тоже могут работать в связке, Антония. Как и все маги одной направленности. Просто когда работают маги разных стихий, они усиливают и дополняют друг друга. А в случае одной стихии происходит рассеивание сил. Это как с двумя лошадьми в одной упряжке.

– Это я понимаю.

– Но иногда другого выхода нет. У вас направленность – спиритизм. У меня – опыт и сила. Если я вас поведу, мы сможем призвать духов тех, кто погиб в пещерах… хотя бы часть. И они смогут поискать вашу кузину. Правда, будет ли польза? Не знаю, но пробовать надо.

– Я ничего не умею.

– Умею – я. От вас будет сила и направленность. От меня знание ритуала и защита. Обещаю, что вы не пострадаете.

Тони задумалась.

– Тан Эрнесто, дайте мне время на размышления.

Эрнесто очень хотелось сказать, что у ее кузины этого времени может и не быть.

Сдержался.

Вот Антония как раз единственная, кто не причастен к этому кошмару. И не надо ее впутывать. Она и сама решит помочь. Хорошая девочка. Правильная.

Антония молчала несколько минут. А потом все же не утерпела.

– Тан Эрнесто?

– Да, Тони?

– А вот тот человек, с которым вы общались… тан… простите, я не запомнила фамилию. Некромант.

– Освальдо Фаусто Карраско, – отозвался Эрнесто. Руки в перчатках сильнее стиснули руль, но и только. – Он вас заинтересовал?

– Нет!

Ответ был таким искренним, что плохое настроение Эрнесто развеялось, словно дым. И он решил рассказать девушке хотя бы часть старой гадкой истории.

Если им еще придется встречаться по работе… а им наверняка придется пересекаться, с ее-то талантами! Пусть лучше знает, что это за гнилое болото, а не бежит доверчиво, видя пред собой зеленую лужайку. Серхио он уже предупредил, что за гнилое яблочко к ним закатилось, а чем Тони хуже? Ей бы тоже знать надо.

– Освальдо Фаусто – отпрыск рода Карраско. Слышали о таком, Тони?

– Как Лассара.

– Все верно. Но уж простите – если у Лассара принято было жениться по любви и так же выходить замуж, об этом вся страна знает, то в роду Карраско к вопросу подошли более жестко. В каждом поколении должен быть хотя бы один некромант. Лучше – несколько. Не получается с этой женщиной – брось ее и найди другую. Получилось десять детей? Пусть так. Самый главный из них тот, кто некромант, а уж от кого он рожден – не так важно. И что будет с остальными детьми – тоже. Останутся в роду, но на вторых-третьих ролях, должна ведь у некроманта быть свита?

– Фу!

– Это политика семьи. И Карраско жестко ее придерживаются вот уже несколько сотен лет.

Тони сморщила нос.

– Мы с Освальдо учились вместе, – объяснил Эрнесто. – Дело в том, что некромантов мало. Очень мало. Поэтому мы учимся чуточку иначе, чем остальные. Базовые знания мы получаем с основным потоком, а вот потом, когда начинается специализация, нам становится сложно. Некроманта должен учить некромант. А это – Деливерес, Андален, да, и Карраско тоже. Мы с Освальдо дружили. Он на год старше меня, я младше, но сильнее… нам было легко вместе. Гулять, искать приключений, драться, учиться… нас учил его дед. Старый Фаусто Карраско лично приполз в Академию. Ради нас. Ради внука, конечно… ну и мне заодно достался один из лучших учителей. Сейчас я этому рад.

– А… мне не показалось, что сейчас вы друзья? – осторожно заметила Тони.

Тан Эрнесто усмехнулся.

– Минутку терпения. Я как раз к этому подхожу. Аура у некромантов весьма своеобразная…

– Ой! Тан Эрнесто, я ваш амулет сделала. Только сегодня под лунные лучи положить осталось, чтобы как следует напитался… ничего! Он у меня на подоконнике, даже если не вернусь на ночь – работа все равно будет сделана! – вспомнила Тони. Если уж речь зашла про ауру.

– Спасибо, Тони.

– Не стоит благодарности, тан. Простите, что перебила.

– Ничего страшного. Женщины, которые способны выдержать нашу ауру, Тони, чрезвычайно редки. Женщина-некромант тем более драгоценна. Но таких не было. А вот первое… Ее звали Сарита Амалия Дюран. Магичка, воздушница, красавица и умница. Правда, училась она не слишком хорошо, зато замечательно танцевала, пела… и вообще! Богатая семья, девочке нужен титул и муж. Из хорошей семьи. Догадаетесь, что было дальше, Тони?

Девушка фыркнула. Сложно было не догадаться.

– Тан Эрнесто, девушку любили двое, а она выбрала одного?

– Это очень романтический вариант, Тони. Попробуете еще раз?

– Пожалуйста. Девушка никого не любила, а выбрали ее родители?

– Уже ближе.

– Девушку любили только вы?

– Не были б у меня руки на руле, я бы поаплодировал. А так – простите, отвлекаться не хочу, – рассмеялся Эрнесто. – Все правильно. Влюбленный по уши щенок – и второй щенок, которому до ужаса хочется отобрать косточку у первого. Что, собственно, и произошло.

– Ну да. Карраско породистые, а вы первый в своей линии. Правильно?

– Абсолютно. Фаусто Карраско посватался к Сарите для внука, Дюран не отказали, наоборот, обрадовались. А я доучился и уехал.

Тони промолчала. Представила себя на месте Эрнесто и от души посочувствовала. Ей предстоит нечто подобное – с Дженио. Только она не сможет уехать. И о ее чувствах хотя бы никто не знает, гордость спасена…

Она молчала. Просто коснулась рукава куртки из добротной, но не слишком дорогой ткани. Не сочувствие, нет. Спустя столько лет оно ни к чему. А вот понимание…

– Все в порядке, Тони. Это было давно и не со мной. Некроманты часто умирают.

Тони кивнула.

Забавно, но эта поговорка употреблялась не только в прямом смысле. А еще…

Когда ходишь за Грань и смотришь в глаза Смерти, в тебе что-то меняется. И необратимо. Год назад был один человек, а сейчас уже совсем другой. И вспоминаешь себя, прежнего, даже с тоской. А ведь хороший был… только вот – был. И куда что девается?

Потому и нужны некромантам якоря.

Дом, дети, любовь… Лассара на любовь и сделали ставку. Чтобы не изменяться вовсе уж безвозвратно. Карраско – нет. Что ж, это их право.

– Освальдо вами заинтересовался, – нарушил молчание Эрнесто.

– Да?

– Вы – Лассара. И с даром, хотя он думает, что непроявленным.

– И? Он женат на этой… Сарите?

– Как сказал Освальдо, жена рожает ему только девочек. И без дара.

– Ага. А я могу родить мальчика и с даром, – огрызнулась Тони с непонятной Эрнесто горечью. – Да пошел он…

Грубые слова и уличный жест удивительно не шли к девушке. Но про Освальдо лучше не скажешь. А потому Эрнесто сделал вид, что ничего не заметил.

Тони в своем праве, а он ее предупредил. И не до Освальдо сейчас. Девчонку жалко, Паулу. И сына с таким грузом на душе оставлять не хочется, он Амадо знает. Вот Эудженио уже все забыл, это видно. А Амадо так и будет себя грызть…

А вот и Хрустальный грот.

Ни влюбленных парочек.

Ни музыкантов.

Ни даже сторожа.

В оборудованном на скорую руку временном лагере сидят четыре человека. Тан Адан Аракон, врач и двое мужчин, по виду – полицейские. Горят костры, лежат две собаки, что-то варится, распространяя вкусный запах – поисковиков кормить надо.

– Тони? – удивился Адан. И вдруг схватился за сердце. – Ты… дома все хорошо?

– Насколько может быть. Альба с матерью, там же Амадо, а я вот приехала к вам, дядюшка, – Тони отвечала уверенно, пока Эрнесто разговаривал с полицейскими. – Паулу не нашли?

– Нет.

Адан не мог выдавить из себя больше. Он прекрасно понимал, чем это чревато.

Замерзнуть, переохладиться, заболеть… свалиться в расщелину, где-то застрять… сколько бед может случиться в пещерах?

Лучше об этом и не думать. Паулина, девочка, где же ты?! Сердце Адана болело… доченька, родная…

Тони погладила дядю по руке.

– Я сюда на всякий случай. И вам нужен хоть кто-то рядом, и когда Паула найдется, ей наверняка понадобится женская помощь.

Не если. Когда. Никаких сомнений в благополучном исходе. Тан Адан погладил Тони по руке.

– Спасибо, детка.

Именно здесь и сейчас он принял племянницу в семью. Не на словах, не на бумаге.

По-настоящему.

Что такое семья? Это общие интересы, это готовность стоять друг за друга против всего мира, это поддержка и понимание, доверие и спокойствие. Это люди, которые поставят твои интересы вперед своих. Это те, кому ты доверишь спину.

Так было для Даэрона, так было для Адана.

Здесь и сейчас Тони тоже стала родной для своего дяди. Но оценила ли?

Антония не стала ничего говорить, она молча поискала в корзине и вытащила теплый плащ. Адан Аракон уехал днем, тогда было тепло и солнечно. А сейчас время к ночи, закат уже догорает, и с моря ветер ледяной. Так что теплый плащ, перчатки, шляпа – слуги все положили. И даже…

– Оденьте, дядюшка.

– Тони, мне неловко…

– А воспаление легких ловчее будет? Пауле ваша забота потребуется, а вы сами сляжете? Помочь?

– Спасибо, не надо.

Адан Аракон смирился и принялся стягивать сапоги. Тони пронаблюдала, как он надел тонкие, но очень теплые носки из козьего пуха, и довольно кивнула.

Вот так!

Она такие же надела, кстати говоря. Поэтому ей тепло и уютно.

– Тан Адан.

– Тан Эрнесто. Благодарю вас…

– Оставьте, тан. Не до красивостей. С вашего разрешения, я ненадолго умыкну вашу племянницу.

– Зачем? – напрягся Адан.

Риалон мне друг, конечно, но… что это за прогулки с незамужней девушкой по ночам?

– Попробую один некромантский ритуал провести.

– Паула жива!

– И ее надо скорее найти. Только я боюсь, сил не хватит, а вот Тони согласилась меня поддержать. Если получится – поиски быстрее закончатся.

– Спасибо, Эрнесто. Тони…

– Дядя, мы действительно ненадолго. Ко входу в пещеру. И вы нас видеть сможете… а вдруг получится?

Адан тоже на это надеялся. Но…

– Ты – непроявленный маг.

– И что? Сил у меня все равно хватает.

Адан и спорить не стал.

Некромантия?

Да хоть бы и жертвоприношения! Он на все согласится, лишь бы дочь найти! Сам кого хочешь жертвопринесет! Два раза!

Тони вся дрожала.

От холода?

От нервов?

Тан Эрнесто, отойдя на пару шагов, занимался делом – аккуратно, с соблюдением углов и расстояний, чертил на полу пещеры пентаграмму.

– Можно и без нее, но так проще. Меньше сил тратится, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд. – Тони, вы все же замерзли?

– Д-да…

– Возьмите моюкуртку.

На плечи Тони опустилась теплая тяжесть. Девушка непроизвольно потерлась щекой о воротник, отделанный мехом, принюхалась…

От куртки пахло очень знакомо.

Мята, лимон, табак, кофе…

Но…

Этого же не может быть?!

Или может?!

И плащ, который лежит в ее шкафу, пахнет так же… но…

Тони вскинула глаза, встречаясь с непроницаемым взглядом некроманта.

– Тан Эрнесто…

– Да, Тони?

Эээээ… а как о таком спросить? Это не вы меня застали в беседке полуголой? Это не вы меня поймали, когда я танцевала под дождем? Это не с вами я целовалась?

Приличную формулировку подобрать было сложно. Поэтому Тони попробовала издалека.

– У вас какой-то сложный парфюм… странный запах. Кажется, я уже встречалась с чем-то подобным?

– Наверняка, – пожал плечами тан Эрнесто.

– И не помню где…

– Ничего удивительного. Мята, лимон, кофе – это основные составляющие. Те, кто работает с трупами, часто пользуются чем-то подобным. А то от запаха разложения ничего не спасает.

– Это нечто вроде артефакта? – сообразила Тони.

– Да, что-то вроде. Казенный аромат. Барбара вечно раздражается, говорит, что он для нищебродов. Но ее дорогая парфюмерия не срабатывает, в результате от меня пахнет хорошо надушенным трупом.

Тони выдохнула.

Ну, если казенный, тогда понятно. Мало ли с кем она встретилась.

– Тан Эрнесто, а что именно от меня потребуется?

Некромант вернулся к вписыванию символов в круг.

– Практически ничего, Тони. Направлять силу буду я, контролировать тоже, вы должны будете стоять и не пугаться. И если понадобится – отдать команды призракам. Подозреваю, меня они могут не послушать.

Тони кивнула.

– Хорошо. Когда…

– Можно уже приступать. Идите сюда, Тони.

Девушка так и подошла, в куртке. Раздеваться не хотелось, ночь просто пронизывала влагой и сыростью.

– Вам придется дать мне руку. Мне нужно несколько капель крови.

– Если вас не затруднит – из безымянного пальца или мизинца, – попросила Тони.

– Как прикажете, ритана.

Свою руку Тан Эрнесто кольнул не глядя, вполне привычно. С Тони замешкался, выбрал место на безымянном пальце, аккуратно кольнул в самую подушечку. Было даже не очень больно – нож у некроманта был отточен до бритвенной остроты.

В центр пентаграммы, на выписанную руну «Кровь» упали несколько капель крови, смешиваясь с кровью Эрнесто.

И Тони замерла, вцепившись в руку мужчины.

Пентаграмма медленно, словно нехотя, светилась красным цветом. Таким… кроваво-красным, багряным. Сильнее всего свечение было над каплями крови, но и остальной рисунок не сильно отставал.

И одновременно Тони ощутила… нечто неприятное.

Когда она видела прошлое вещей, было проще. А сейчас…

С чем сравнить это ощущение?

С разрезанными венами. И из тебя медленно вытекает кровь. Пустота, тоска, отчаяние. Свербеж в груди, словно туда нож вставили и медленно поворачивают… не так больно, сколько тоскливо. Наваливается пустота, отчаяние, ничего не хочется делать… жить – и то не хочется. Заползти куда поглубже и лежать, пока за тобой не придет смерть.

– Ох…

Рука Эрнесто сжалась сильнее, но помочь некромант уже не мог. У него была своя задача.

Тони видела, что их соединенные руки тоже светятся красным. А потом…

Не было никаких внешних эффектов. Просто вокруг пентаграммы начали появляться призраки.

Белесые, прозрачные, с пустыми глазами, заполненными словно бы белой мглой. Они вставали вокруг сплошной стеной.

Тони различала рыбаков. Видела нескольких детей, двух женщин… сколько их здесь?

Сколько людей погибло в этих проклятых лабиринтах?!

– Вы с Паулой родня. Прикажи им искать твою кровь.

– А?

Тан Эрнесто сильно встряхнул девушку.

– Тони, соберись! Ну!!!

Девушке действительно было тяжело, сложно и неприятно. Но если не отдать приказ сейчас, значит, все будет напрасно.

– Найдите мою кровь!

Белесая стена дрогнула, но не поддалась. Сейчас призраки все сливались воедино, словно на Тони смотрел чудовищный многоглавый и многоглазый слизняк. Равно жуткий и омерзительный.

Девушка задрожала сильнее и рухнула бы на пол, не притяни ее к себе некромант.

– Смелее! Ты справишься!

И Антония Даэлис Лассара медленно расправила плечи.

Она – некромант. Потомственный. Она здесь главная.

Эрнесто и так сделал, что мог. Отдал свои силы, защитил ее, продолжает защищать, она это понимает. Она чувствует холодную ярость потревоженных духов, которые мечутся вокруг, не находя лазейки…

– Я, Антония Даэлис Лассара, приказываю вам обшарить пещеры и найти в них человека моей крови! – на этот раз голос прозвучал намного жестче. А Тони ощутила и еще кое-что.

Ее гнев стал материальным.

Ударил в скопище призраков, обжег, заставил отступить… и она поняла, что справится. Это ее боятся потусторонние твари! ЕЕ!

Не она!

Последняя из Лассара не дрогнет!

И медленно, очень медленно, начала отступать белесая муть.

Тони выдохнула – и почти повисла на Эрнесто.

Некромант подхватил напарницу, вгляделся в бледное лицо с полуприкрытыми глазами. Да, для девчонки это сложно. Не стоило подвергать ее такому стрессу.

Но…

Сначала он ни о чем таком не думал. Просто взял ее с собой. По двум причинам сразу, честно говоря. И ей было плохо в доме. И не хотелось оставлять ее рядом с Амадо. Сынок сейчас в растерзанных чувствах, еще начнет признаваться Антонии… нет, ни к чему!

Женится как миленький на Пауле.

Третья причина появилась в мобиле, когда Тони предложила поискать Паулу методами некромантов. Сюда бы мага земли, или воды, хотя бы воздуха. Лучше всего – земли. Но достаточно сильные маги – очень редкие. Это – пещеры. Есть в них нечто такое… магическое.

Поиск в них работает просто отвратительно. Ощутить что-то можно, но в очень небольшом радиусе, а работы предстоит много.

Если к утру девушку не найдут…

Мага вызвали, понятно, но пока он еще приедет, пока включится в работу, пока найдет девушку… может быть уже и поздно.

Зато в любых пещерах есть те, кто в них погиб. По глупости, неосторожности, случайности, чьему-то умыслу…

И не всегда они уходят за Грань.

Не прочитаны молитвы, не отпущена душа… уходят многие. Но кто-то и остается, не в силах отойти от своего тела.

Призвать духов – и дать им свободу в определенных пределах. Пусть ищут. При жизни они были людьми, они могут.

Эрнесто знал и разновидности неупокоенных духов, которые могут навредить. Но тут уж – безвыходно. Да и не рассчитывал он, что их будет так много. Но…

Все было правильно, все было по учебнику. Старый Карраско тоже, кстати, был духовидцем, как и Тони, и о случаях из своей практики рассказывал. Так что Эрнесто знал, чего ожидать.

Объединения магии с девушкой. Это как костер, зажженный рядом. Ты греешься у него – и отдаешь свое тепло. Но вот чего Эрнесто не мог предвидеть…

Сила.

Антония была не просто сильна – в своей области она заткнула бы за пояс даже старого Карраско. Это было, как пытаться погреться у костра – и очутиться в вулкане во время извержения. Как плавать в ручье – и попасть в водопад. Мощный, ревущий, перекатывающий камни размером с человека…

Антония Даэлис действительно была – Лассара. И предки могли гордиться своей кровиночкой. Еще бы она что-то ощущала!

Эрнесто и сам был не из слабых, поэтому мог оценить чужую силу. Сейчас Тони еще молода, но лет через десять-двадцать, если ее силу раскрыть, если обучать ее вдумчиво и терпеливо…

Владычица Мертвых.

Такое уже бывало, и кстати, в семействе Лассара. Фаусто рассказывал – слюной со злости брызгал. Не у них!

У Карраско все больше середнячки получались. Неплохие, но звезд с неба не хватавшие. Даже Освальдо было далеко до Эрнесто.

А уж до Тони…

Несколько десятков призраков!

Непроявленный дар!

Необученный маг!

И вообще – ее силу использовал Эрнесто. То есть – сколько смог зачерпнуть, а смог он не так уж и много. Девушка испугалась…

А не испугалась бы – тут половина столицы слететься могла. Неупокоенной…

Эрнесто коснулся ладонью черных волос, таких шелковистых под его пальцами.

– Тони, не время падать… Тони…

Антония не шевельнулась.

– Тони, очнись… очнись, нинья.

Эрнесто вспомнил про флягу в кармане пиджака, достал ее – и приложил горлышко к губам девушки. Спиртное – гадость, и маг его не любил, но иногда это необходимая гадость. С собой он флягу носил по множеству причин. Промыть царапину, согреться, сделав глоток, перебить желание поблевать – да, бывало у некроманта и такое, хоть его профессия и не располагает к брезгливости, дать выпить кому-то другому, вот как сейчас…

Тони сделала глоток – и закашлялась.

– Тьфу! Кхе!!! Гадость!!!

Эрнесто, продолжая поддерживать девушку, одной рукой загнал на место пробку, нацепил колпачок – и вернул флягу в карман.

– Вы очнулись, Тони?

– Да.

– Тогда ждем.

– Чего?

– Ваших слуг, Тони. Ваших. Слуг.

– Но я…

– Вы призвали мертвецов. И вы должны будете выслушать их и отпустить.

Тони кивнула.

– Хорошо. Тан Эрнесто… вы мне объясните, в чем смысл ритуала? И сколько нам еще ждать?

Эрнесто кивнул.

– Конечно, Тони. Вы и так умничка. Спасибо вам за доверие…

– Вам можно доверять, – Тони не договорила, что до определенных пределов, но Эрнесто и не настаивал. Ни к чему.

– Ваше доверие сэкономило нам время. А пока мы ждем… Тони, вы очень сильный некромант – в перспективе.

Антония смотрела без малейшего воодушевления. Кажется, она об этом и раньше знала.

– Сейчас, пользуясь вашей силой и вашими способностями, ну и добавляя свою силу, я призвал призраков тех, кто погиб в этих пещерах. В радиусе… думаю, километров десять мы точно захватили.

– Это много или мало?

– Для новичка с непроявленным даром? Лет через десять, Тони, вы меня превзойдете. Без усилий.

Тони качнула головой.

– Я не хочу.

– Ваши способности все равно будут расти и развиваться. А будете их подавлять – произойдет взрыв. К примеру, в один прекрасный день в вашей спальне соберутся все призраки столицы…

– Бррррр!

Эрнесто фыркнул.

– Да, и так бывает. И похуже бывает. Но – не будем о грустном. Призраков мы позвали, задание им дали, теперь надо ждать.

– Много?

– Нет. Минут двадцать, может, полчаса – и то много будет. Потерпите?

– Потерплю. А можно пока пойти, с дядей посидеть?

Эрнесто качнул головой.

– Не стоит. Неупокоенные призраки, а вы без защиты… ни к чему.

– Но дядя, и спасатели…

– Ничего с ними не будет. Сейчас опасности подвергаетесь только вы, Тони. Ну и я. Мы их позвали, мы им приказали – они такого не любят. И надо будет потом их отпустить.

– Как – отпустить?

– На свободу. Пусть уходят туда, куда давно должны были уйти.

Тони вздохнула. Поежилась.

– Тан Эрнесто…

– Да, Тони?

– А они не причинят вреда Пауле?

– Нет. Не причинят. Разве что напугают – но куда уж больше?

Тони задумчиво кивнула. Действительно, куда еще-то?

* * *

Паула лежала на холодном грязном полу.

Вокруг была полная темнота.

Девушку постепенно охватывало полное тупое безразличие.

Она умрет?

Ну и пусть…

Она скоро умрет?

Ну и пусть…

Она…

Когда темнота осветилась белесым светом, девушка даже головы сначала не подняла. Она же умирает… это ей все кажется. Точно…

– Вставайте, ритана. Немедленно вставайте.

Мужской голос царапнул по нервам Паулы, словно наждак. Она подняла голову – и вскочила на ноги. И завизжала так, что скалы дрогнули.

Рядом с ней в воздухе парил призрак.

При жизни он явно был мужчиной, лет сорока, может, чуть больше. Худощавым, симпатичным, с приятной улыбкой. Но как призрак симпатии он у Паулы не вызвал.

– Вы… вы…

– Ритана, не стоит так тратить силы. Вам еще надо выйти к людям.

– А…

– Ритана, давайте я вам объясню ситуацию. Вы заблудились в пещерах. Ваша кузина, судя по всему, сильный некромант… у вас есть такая родственница?

Паула даже и думать не стала.

– Тони… она вроде Лассара. Она – некромант?

– Она и еще один некромант призвали нас и попросили разыскать ее родную кровь. Что мы и сделали.

– А…

– Мне удалось вас найти. И я буду очень признателен, если вы, ритана, сейчас пойдете за мной.

– К-куда?

– К людям. Вас ищут.

Паула вздрогнула. Только сейчас она поняла, насколько плохо себя чувствует.

– Тан… я не смогу!

– Ритана тут недалеко. Вы к спасателям выйдите, а там они вас на себе понесут…

– Правда?

– Конечно! Неужели я стану обманывать столь очаровательную девушку?

Паула зарделась. А призрак галантнейшим образом склонился над ее исцарапанной и испачканной ручкой.

– Простите, ритана, я без цветов сегодня. Но возможно, вы мне их принесете – на могилку?

– Какие цветы вы предпочитаете? – подхватила внезапно даже для себя его тон Паула.

– При жизни я обожал маки.

– Для вас, тан, любой каприз. А куда их нести?

– Эммм… пока еще некуда. Я поговорю об этом с вашей кузиной.

– Я сама с ней поговорю! И молиться за вас буду! Обещаю!

Паула медленно, едва-едва, но шла за призраком. Благо теперь было светлее, и она видела, куда ставить ногу. Не падала. Потустороннее существо слабо, но светилось, а после полного и абсолютного мрака для Паулы и того было много.

– Можете молиться за Игнасио. Я буду рад вас услышать… если там что-то можно услышать.

– Игнасио…

– Ритана, расскажите мне, пожалуйста, что нового в столице? Кто сейчас правит?

– Его величество Аурелио Аугустин… он правит мудро уже тридцать шесть лет. Последнее время ему тяжело жить в столице, поэтому королевский двор пребывает в Каса Норра.

– Каса Норра… я помню этот замок. Он так же красив, как и прежде?

– О, да!

– Вы бывали там, ритана?

Призрак расспрашивал, говорил комплименты… и неожиданно для себя Паула перестала обращать внимание и на жажду, и на голод…

Не так уж долго она пробыла в пещерах. Сил у нее еще хватало, надо было только перестать себя жалеть. Чего и добивался собеседник. А там…

Поворот.

Еще один, и еще.

Коридор.

Шкуродер.

И – люди! К которым Паула понеслась с воплем дикой радости, забыв про призрака. Впрочем, тот не особенно огорчился. А вместо этого подождал, пока девушка налетит на спасателей, с ликующим криком и счастливой истерикой, полюбовался пару минут на дело рук своих – и втянулся в камень. У него было еще одно очень важное дело.

Когда перед защитным контуром опять начали появляться призраки, Тони не выдержала. И так вцепилась в руку некроманта, что у Эрнесто пальцы онемели. Ругаться он не стал – все понятно.

Девочка все же боится.

– Тони, спокойнее.

Призраки смотрели на них белесыми глазами. А потом от толпы отделился один из них.

Где-то Тони его видела… где?

Она даже не представляла. Сейчас она бы ничего не вспомнила и никого не узнала. Но….

– Приказание выполнено. Мы нашли ее…

– Где?! – ахнула Тони. Шагнула вперед, и настала очередь некроманта удерживать девушку.

– Куда?!

– Ой…

– Ее нашли люди. Она жива. Отпусти нас…

Тони посмотрела на Эрнесто. Тот кивнул.

– Призраки не лгут. Могут молчать, могут недоговаривать, но не лгут.

– Паулину нашли спасатели? – шагнула вперед Тони.

– Да…

– Тогда… Вы свободны! Я отпускаю вас!

Белесое существо дрогнуло.

Тони непроизвольно ахнула, когда вокруг защитного контура взвихрилось, завертелось веретеном облако… белесое, страшноватое, словно водоворот на секунду ожил и переместился сюда с морского дна. Громадный, чудовищный, до потолка пещеры…

По нервам полоснуло ледяным холодом, по душе – болью и отчаянием.

И – закончилось.

Призраков больше не было рядом.

– Ой, – повторила Тони.

Эрнесто плюнул на все, подхватил девушку на руки – и вытащил из пещеры. Понес к костру. Она была такой легкой… почти невесомой.

У костра еще ничего не менялось, но некромант знал – и решил не длить мучения отца.

– Тан Адан. Ее нашли.

– Эрнесто?!

– Нам сказали. Ее нашли спасатели. И идут сюда. Она жива. Тьма и смерть!!!

Ругайся, не ругайся…

Тан Адан Аракон сползал с камня в глубоком обмороке. Слишком уж сокрушительным оказалось известие. Радостным, но ведь и радостью убить можно, ежели умеючи!

Хорошо хоть спасатели были рядом.

Подхватили, не дав сползти на землю, захлопотали…

Эрнесто особо на Аракона не смотрел. Он поудобнее устроил Тони у костра, налил ей в большую чашку вина с пряностями, щедро разбавил кипятком.

– Пей. Запомни – магам нельзя вино, разве что иногда.

Тони послушно сделала глоток. Второй.

– Почему?

– Потому что маги должны воспринимать мир во всех его проявлениях. Как ты будешь это делать, если твой разум затуманен?

– А…

– Вино, дурман – любой! Запомни, все, что отравляет разум и тело, противопоказано магу.

– Запомню. А сейчас – не в счет?

– В счет. Но ты еще непроявленный маг – это первое. И если не выпьешь чего горячего, то заболеешь – второе. Думаю, скоро Паулина будет здесь…

– Эрнесто… брат!

Тан Адан еще пошатывался, и на ногах стоял не слишком твердо – спасатели, не мудрствуя лукаво, влили в него рюмку коньяка.

И на волне благодарности тан Адан готов был некроманта даже расцеловать. Хорошо, что у Риалона таких склонностей не было. Некромант выставил вперед руку.

– Адан, сядь и успокойся. Дочку сейчас встречать будешь.

– Да… да!!!

– И проследи, чтобы и племянницу твою тоже накормили, напоили и спать уложили. Я сегодня ее измучил…

– А… что вы хоть делали-то?

Эрнесто вздохнул.

– Адан, ты знаешь, что у твоей племянницы направление – спиритизм? Она может разговаривать с духами мертвых.

– Ну да.

Ритана Розалия сказала.

– А я не могу. Но воспользоваться чужим даром и поработать вместе – вполне. Даже если дар непроявленный.

– Вот оно как?

– Да. А Тони, конечно, измучилась, испугалась, замерзла и устала. Но если б не она, думаю, Паулину еще долго искали бы.

Тан Адан сглотнул. А потом опустился перед Тони на колени, взял ее руку (вторая была занята чашкой с вином) в свои ладони.

– Спасибо, детка. Спасибо тебе…

Тони ахнула, едва не выронила чашку…

– Да что вы! Дядя!!! Прекратите!!!

Но так легко бы ей от благодарности отделаться не удалось, если бы в это время…

– Нашли! НАШЛИ!!!

Адан Аракон кинулся туда, словно молоденький. Эрнесто Риалон улыбнулся Антонии.

– Давайте-ка, ритана Лассара, я вам помогу добраться до мобиля. И домой отвезу.

– А Паула?

– Не думаю, что ей нужна ваша помощь. Но сейчас посмотрю…

* * *

Свет!

Море!!!

ЛЮДИ!!!

У вас все это есть – и вы не цените? Тьфу, идиоты!!! Вот Паула еще как оценила, после того, как потерялась в пещерах! И точно знала, до конца дней своих она в гадские пещеры ни ногой!

Детям закажет приближаться!!!

– ДОЧЕНЬКА!!!

Адан Аракон подбежал, сгреб Паулу в охапку и разрыдался. Люди смотрели с пониманием. Кто-то протянул флягу с вином…

Нашли!

Разве это не замечательно?!

Но… сами поисковики выглядели странно.

– Ребята, вот хотите верьте, хотите нет, – поделился один из них. – Там что-то странное было! Я как краем глаза увидел – в темноте что-то холодное сияет, а потом оттуда девчонка к нам бежит. Сама бежит… не мы ее нашли, а словно она сама на нас вышла.

Паула ничего не слышала. Она обнимала отца и ревела в голос.

Тан Эрнесто оказался рядом как нельзя более кстати.

– Тан Адан, у меня в мобиле есть сменная одежда, еда, и вообще – вас лучше доставить домой. И врача бы вызвать.

– Да, – кивнул Адан Аракон. Но рук не расцепил. – Паула, детка…

Паулина тем более не могла отцепиться от отца. Она боялась.

Что все это только сон, бред, морок, а она сейчас умирает в грязи, на полу, в страшной пещере. Эрнесто качнул головой, а потом подхватил на руки Паулу.

– Судьба у меня сегодня такая – девушек носить.

Паула на его ворчание внимания не обратила. Куда там! Вцепилась в отца и не выпускала его руку, пока не оказалась сгружена на заднее сиденье мобиля.

Тони сама едва двигалась, вино ударило в голову. Но ее хватило, чтобы стянуть с Паулы промокшие насквозь грязные туфельки и чулки и надеть на нее теплые сапожки. Прямо на голые ноги, ладно уж!

Лучше так, чем никак!

Эрнесто уселся за руль, Антония рядом с ним, Араконы на заднем сиденье, крепко прижавшись друг к другу, не в силах поверить, что все уже закончилось – и мобиль сорвался в темноту.

Дома…

Всеобщее радостное безумие, вот как это называется.

– Паула, дитя мое!!!

И слезы хлынули потоком.

Прилетела, словно на крыльях, Альба Инес, явился в гостиную Амадо…

Единственными людьми в здравом уме были Тони – по причине своей глубокой усталости, и тан Эрнесто. Но некроманты вообще люди циничные. Их такой мелочью, как всеобщее счастье, не проймешь. Вот если бы его, личное…

Так что тан Эрнесто, видя, что Адан Аракон сейчас просто не в себе, принял командование.

Телефонировал в лечебницу, прося прислать врача. Лучше – двоих. И для дочери, и для матери…

Распорядился – и Тони отправили в ее комнату, снабдив громадным подносом со всякими вкусностями.

Цыкнул на слуг – и те принялись переодевать Паулину в нечто приличное и домашнее. И не такое грязное. Правда, с ванной возникла проблема – Паула решительно отказывалась отцепляться от матери, да и ритана Розалия не выпускала обретенное чадо из рук…

Так Эрнесто решил просто.

Все вышли, а в гостиную, где и произошло воссоединение семьи, зашли две служанки с кувшинами горячей воды и тазиками. Хоть грязь стереть…

Родители остались с дочкой, помогать ей раздеться, ну и просто – не могли отпустить чадушко. Даже не минуту. Амадо смотрел на отца большими круглыми глазами.

Тан Эрнесто ухватил за руки и сына, и Альбу Инес, и отвел их в сторону.

– Поговорим, молодые люди?

Выбора у молодежи не было.

В кабинете Адана Аракона тан Эрнесто преспокойно занял место за письменным столом и кивнул молодым людям на кресла.

– Присаживайтесь, сынок, Альба. Разговор у нас будет неприятный.

Амадо повиновался сразу. Альба Инес помедлила пару секунд, а потом кивнула и села.

Эрнесто мило улыбнулся – и выпустил из-под контроля свою силу. Позволил ей растечься по кабинету, заполонить окружающее пространство, дал в полной мере присутствующим ощутить ее вкус. Пусть запомнят, как это…

Паула сегодня заглянула в глаза Смерти. Справедливо будет угостить тем же блюдом и ее обидчиков, нет?

Несколько секунд Эрнесто ждал. А потом медленно и жестко заговорил. Когда понял, что предварительная обработка проведена, в дополнении никто не нуждается.

– Сегодня вы стали убийцами. Запомните это. Ваша жертва спаслась чудом, и не благодаря вам. Сегодня вы трое убили человека.

Альба поднесла руку к горлу, словно ей тяжело было дышать. Вдохнула, выдохнула…

– Я…

– Родную сестру, Альба Инес. Родную кровь…

– Мы ведь не хотели! – почти стоном вырвалось у девушки. – Правда!!!

– Именно поэтому я умолчу о вашей роли в этой истории. Если вы сами не расскажете – никто и не узнает. Ни о чем.

– Вы…

– Я участвовал в этой истории. Без меня Паулину могли бы не найти – или найти гораздо позже, когда ей уже ничего не помогло бы, – спокойно подвел итог тан Эрнесто. – И как человек, который исправил последствия вашего поступка, а вас уберег от груза на совести, выношу вам приговор. Первое. Вы будете молчать. А если расскажете обо всем – сами и получите все последствия. Это ваша общая кара. А частности… Тана Валеранса я из своего дома выставил. Впредь я не желаю иметь с этой… пакостью ничего общего. Вы, Альба, если решитесь выйти за него замуж, сами себя накажете. А пока – смотрите сестре в глаза. Смотрите и думайте, что из-за вас она могла умереть. Из-за вас ваша мать перенесла такое горе, которое не дай Творец никому. Из-за вас…

Альба то краснела, то бледнела, но молчала. Взгляд Эрнесто переместился на Амадо.

– А ты, сынок, все понял. Ты женишься на Паулине Аракон. Точнее так. Ты при мне, по всей форме, сделаешь ей предложение. Дальше все будет зависеть от девушки. Захочет она выйти за тебя замуж – выйдет. Но если я узнаю, что ты проявил по отношению к ней хоть капельку неуважения… надеюсь, ты понимаешь, что даже моя смерть тебя от проблем не избавит.

– Отец!!!

– Почему ты так вскинулся? Убийцами вы сегодня стали, а человеку свойственно решать проблемы одним и тем же способом.

– Тан, – почти прорыдала Альба. И не притворялась, слезы у нее были самые что ни на есть настоящие. – Мы же правда… ну кто ж мог знать?!

– Вы меня слышали, Альба Инес Аракон. Я не исповедник, отпускать вам грехи, я – некромант. Который сегодня потратил много сил, пытаясь исправить последствия вашей гнусности, и сильно устал. Так что позвольте откланяться.

Эрнесто встал и вышел из кабинета.

Альба и Амадо остались сидеть друг напротив друга. И – нет.

Друг на друга они не смотрели. Им было очень стыдно и противно. И жить им с этим предстояло до самой смерти.

Альба думала, что она действительно дура и дрянь. И хорошо, что Паула жива.

А Амадо думал, что отец сейчас ломает его жизнь. Но не убивает ведь. А он сегодня действительно чуть не убил…

Какой же мразью он себя чувствовал!

Тан Эрнесто прошел в другую часть дома, постучал кончиками пальцев в запертую дверь.

– Кто там?

– Антония, это я.

– Тан Эрнесто?! Секунду!

Антония распахнула дверь практически сразу. Она недавно приняла душ, переоделась в домашнее платье, и сейчас стояла перед некромантом с мокрыми волосами, растрепанная… и удивительно красивая.

– Что-то случилось? Тан?

– Нет. Тони, все в порядке, но я хотел бы поговорить с вами об одном обстоятельстве.

– Да, конечно. Проходите, тан Эрнесто.

Некромант послушно вошел в комнату. Тони покраснела, подхватила с пола что-то белое – и запихнула под подушку.

Ну… и что?!

Раздевалась девушка, где стояла, и мчалась в душ, отмокать и успокаиваться. И даже поплакала там немного, все равно вода слезы смоет! Она тоже живой человек! А уж после такого…

Спасибо, ей врач не понадобился, а мог бы!

Поднос с едой стоял на столе, пока нетронутый.

– Тан Эрнесто, составите мне компанию?

Некромант молча кивнул, продолжая глядеть на Тони.

Девушка и сама не знала, насколько хороша сейчас. Босая, с распущенными волосами, с капельками воды, которые блестели в них, словно бриллианты, с фигурой, которую сейчас не портили модные платья с чужого плеча…

Не просто красота!

Нечто неподконтрольное, еще с той поры, когда мужчинам привычно было видеть своих женщин босыми и беременными.

Кто знает, что бы сказал или сделал тан Эрнесто, но Тони уже вела его к столу, ловко раскладывала по тарелкам бутерброды…

– Подозреваю, сеньор Фарра хотел зайти. Но потом ему доложили, что пришли вы…

– Сеньор Фарра?

– Дядин повар! Он замечательный человек, но очень любопытный, – Тони впилась белыми зубками в лепешку. Эрнесто махнул рукой на все приличия – и последовал ее примеру.

Лепешка оказалась с сыром внутри, с мясом, с удивительно вкусным соусом…

– За такие лепешки – пусть любопытствует, – почти со стоном вырвалось у некроманта.

Тони молча налила ему вишневого взвара.

Поднос был почти опустошен, когда некромант все же решил заговорить.

– Тони, я прошу вас сейчас об одном. Не откровенничайте ни с кем – о своей силе. Все делал я и только я, а вы просто подчинялись. Хорошо?

– Хорошо. А почему? – Тони слизнула с пальца капельку соуса.

Кокетство?

Его и в помине не было! Просто салфетки куда-то делись, а язык – всегда рядом.

– Потому что Карраско здесь. И будьте уверены, его эта история очень заинтересует.

Тони кивнула, признавая аргумент достойным.

– Хорошо.

– Вы придете завтра к следователю?

Тони выдохнула.

– Ох… Да, конечно! Сегодня столько всего произошло… я бы точно забыла! Спасибо что вы мне напомнили.

– Не стоит благодарности, Тони.

Девушка улыбнулась.

– Ладно. Свою благодарность я вам завтра отдам, – кивок на окно, на котором лежал небольшой вышитый мешочек, такой же, как и у самой Тони. – Сегодня ему еще надо напитаться лунными лучами. А уж завтра…

– Хорошо. Я буду рад видеть вас завтра, Тони.

– И я вас, тан Эрнесто.

Тони говорила абсолютно честно. И в глаза некроманту смотрела без страха. Она и так-то не боялась, а теперь добавились и другие чувства.

Восхищение. Уважение. И то странное чувство, которые испытывают все ученики по отношению к талантливому учителю.

Влюбленность?

Да, но не столько в учителя, сколько в тот огонь, который в нем горит. Огонь, который он раздает, словно Прометей, идущим рядом людям.

Огонь знания…

Некромант поцеловал тонкие пальчики – и откланялся, почти силком выставляя себя за дверь.

Тони заперла дверь на засов, упала в кровать – и вытянулась во весь рост. Как хорошо, что закончился этот длинный безумный день!

Как хорошо, что он закончился… вот так!

Не памятью о пещере, призраках, поисках, жутких белесых монстрах, не слезами в душе, а улыбкой. Ужином и разговором с замечательным собеседником, добрым и остроумным.

Сейчас она уснет – и спать будет хорошо. И сниться ей будут хорошие добрые сны.

А все остальное?

Завтра!

И еще раз – завтра!

С тем Тони и заснула. И во сне улыбалась…

По улицам спящего города скользила белесая тень.

Тихо скользила, приглядывалась к домам, наверное, кого-то искала. Но людям старалась на глаза не показываться.

Тень шла туда, где чувствовала нечто знакомое.

Родное, уютное, свое…

Она обязательно дойдет.

Впервые за несколько десятков лет у тени появилась цель, и она не собиралась сдаваться и растворяться в небытие. Тени очень хотелось жить.

Глава 13

Утро приходит вполне ожидаемо, стучится солнечными лучами в окошко, щекочет нос, приносит с собой прохладу и неповторимый утренний запах свежести. День еще не начался, все чистенькое, умытое с ночи, отдохнувшее…

Тони потянулась под одеялом – и решила вставать. Рано, но дом уже не спит, и можно попасть на кухню, посплетничать со слугами…

Почему нет?

А еще сеньор Фарра готовит восхитительный кофе, от которого нет сил отказаться, и Тони пыталась у него научиться.

Девушка спрыгнула с кровати, потянулась… отлично! Вчерашние приключения никак на ней не сказались.

А сейчас – в душ.

Душ, небольшая разминка с утра, чтобы потянуть расслабившиеся за ночь мышцы, шкаф с одеждой…

Стук в дверь оказался неожиданностью, но…

– Войдите!

– Доброе утро, ритана.

Анита.

А…

– Это – что? – удивилась Тони.

Букет белых цветов. Не банальные розы и не душные лилии. Тони подарили небольшой букет гардений.

– С утра принесли. Сказали ритане Лассара. Там и карточка есть.

Тони послушно протянула, – Анита развернула букет боком так, что стало видно небольшой конверт. Запечатанный черным воском.

Не красным сургучом, достаточно обычным, а черным. Впрочем, и в этом нет ничего странного, его много кто покупает, просто прислал цветы человек с достатком.

Черный воск дороже красного, намного дороже… а вот запечатано чем-то гладким. Может, даже пресс-папье прижали.

Два слова. Всего два слова, но почему от них так сильно забилось сердце?

Потому что ОН – рядом.

Тот мужчина, с которым она поцеловалась, рядом. И знает, кто она.

Моему чуду.

Тони пожала плечами, отправляя вазу с цветами на стол.

– Не знаю. Кто мог мне это прислать?

Анита прищурилась, потом поняла, что ритана не врет, и вздохнула.

– Мужики – странные существа. За моей теткой ее парень ухаживал, так год подарки дарил, по почте слал, и хоть бы раз подписался.

– И что?

– И ничего. Поженились, живут счастливо.

– Пусть Творец приглядит за ними. Но я правда не знаю, кто это мог прислать.

И не лгу. Я знаю, почему, я знаю, кто, но я не знаю ни имени, ни фамилии – ничего иного.

– Да кто угодно. Девушка вы, ритана, красивая, видная…

– Я? – Тони выразительно показала на свое лицо, но Анита только рукой махнула.

– Это вы Араконам показывайте. А то мы все слепые! Видно ж все, и глаза у вас сияют, и фигурка замечательная, а вот это… вы о нем и не думаете. И никто не думает!

Тони опустила глаза.

– Ладно… Араконы знают?

– А зачем им знать? Появился кто – вот и ладно. Человек вы хороший, уважительный, а добрые люди друг друга завсегда поймут, в каком бы сословии ни были.

Тони задумчиво кивнула.

– Хорошо. Спасибо, Анита.

– Да не за что. Ритана, а что вчера было-то?

– Сейчас спущусь – расскажу, – пообещала Антония, и Анита исчезла за дверью. Надо ж собрать всех слуг в предвкушении новой сплетни?

Надо!

Антония коснулась пальцем лепестка гардении, вдохнула замечательный аромат….

Красивые цветы. Красивый жест.

Кто его сделал?

Она не знала, но почему-то не волновалась. Конечно, и плохие люди могут выбрать хорошие цветы, но не в этот раз. Нет, не в этот.

Наверное, это чутье некроманта. И оно шепчет, что эти цветы прислал кто-то хороший.

Но кто?

Странные существа эти мужчины…

* * *

Утро началось достаточно спокойно. Ночью Паулину увезли в больницу.

После прогулки по пещерам у нее подскочила температура, вызванные врачи осмотрели девушку и сказали, что девушку нужно госпитализировать. И чем быстрее, тем лучше.

Надолго ли?

Как получится, вы ж не думали, что все так легко обойдется? Да и матушку тоже хорошо бы – того…

А то свалится с сердечным приступом… вы, папенька?

С вами все более-менее нормально. Вот, капельки попейте, а лучше по старому народному обычаю. Грамм двести – и не колодезной водички.

Тан Адан послушался, тяпнул крепленого, заполировал рекомендованными капельками, и сейчас мучился сильной головной болью.

Ритана Розалия и Паулина лежали в больнице.

Альба к завтраку выползла, но бледная и несчастная. Проревела она всю ночь. Некроманту удалось достучаться до ее совести. И мать вчера…

Альба отчетливо поняла, что если бы Паула не нашлась, хоронить пришлось бы двоих. А то и троих – думаете, отец пережил бы эту трагедию?

Даже если и пережил бы, то сколь надолго?

Именно Альба высказала идею избавиться от Паулы. Подшутить, зло и ядовито. И то, что она ничего плохого не планировала, ее не извиняет.

Можно ради шутки натравить на человека собаку. Не всерьез, так, чтобы она его поваляла. А если у человека больное сердце и он умрет? Шутили?

Поздравляю, дошутились…

Амадо Риалон также присутствовал за завтраком. Вчера он до поздней ночи размышлял, что жизнь его будет разрушена. И все из-за мелкой глупости…

Ну и из-за отца тоже.

Надо поговорить с матерью… ну не хотелось ему жениться на Пауле! Дура же!

А еще за завтраком присутствовала девушка, которая ему больше, чем нравилась.

Антония.

Тони единственная, кто вышел из этой истории без потерь. Чувствовала она себя замечательно, выспалась просто чудесно, силы восстанавливались, а с утра она даже успела забежать на кухню и получить там порцию малинового мусса. И рассказать сеньору Фаррра обо всем, что вчера произошло.

Конечно, по большому секрету!

Сеньор Фарра оценил, проникся и пообещал героине еще и апельсиновый крем к вечеру. Ну и ританам тоже…

– Антония! – обрадовался тан Адан.

– Дядюшка, доброе утро. Как ваше самочувствие?

– Спасибо, Тони. Намного лучше, чем могло быть.

Сейчас позавтракаю и поеду в больницу.

– Я сказала сеньору Фарра… рассказала про вчерашнее. Он обещал приготовить что-нибудь вкусненькое для ритан.

– Спасибо, Тони.

– Не стоит благодарности.

– Я не за это. Я за вчерашнее… тан Риалон мне все рассказал. Спасибо тебе… дочка.

Альба подавилась кофе.

Амадо выпучил глаза.

Тони улыбнулась.

– Дядя, если я могла помочь – разве можно было поступить иначе? Я знаю, вы бы сделали для меня то же самое.

Не сделали.

Даже не подумали бы. Адан это отлично понимал.

Но вслух говорить не стал, и вместо ответа улыбнулся.

– Тони, хочешь съездить с нами в больницу? Мы с Альбой поедем – будет хорошо приехать туда всей семьей.

Семьей.

Вот так. Слово сказано. И Тони его приняла.

– Дядя, я не возражаю. Но мне потом надо будет в полицию, помните, по тому случаю у пруда…

– Да, конечно. Они еще ни в чем не разобрались?

– Нет, – качнула головой Тони.

– Ужасно. Может, стоит съездить с тобой?

– Все в порядке, дядюшка. Меня никто ни в чем не подозревает, просто надо подписать кое-что, – успокоила его Тони.

– Ну, если так. Но обещай, что скажешь мне, если возникнут проблемы.

– Обещаю.

Амадо Риалон кашлянул.

– Тан Адан, я благодарю вас за гостеприимство. Наверное, мне пора домой…

Домой не хотелось. Но тан Адан только благодушно кивнул.

– Да-да, юноша. Приезжайте к нам еще, будем рады…

Амадо кивнул.

– Я надеюсь, вы позволите мне реабилитироваться перед Паулой.

– Обязательно. Но никаких пещер.

– Обещаю.

Тони расправилась с омлетом и намазала рогалик маслом.

– Дядюшка, мы поедем сразу после завтрака?

– Да, Тони.

– Тогда буквально пару минут – и я готова.

– Не спеши. Сейчас торопиться некуда. Все живы, все в безопасности…

Тони кивнула, запихивая в рот кусок рогалика и придвигая к себе абрикосовое варенье.

Вкусно же! И хочется… после вчерашнего-то…

На Амадо она даже внимания особого не обращала. Да, сидит. Да, глядит.

И что?

Пусть смотрит, дырку не протрет. С тем Тони и взялась за кофе. Ее совесть не мучила. Не с чего было.

Если у Араконов утро выдалось тихим и потерянным, то у Риалонов…

Амадо явился домой – и попал в разгар семейного скандала.

Тайфун, цунами и торнадо – это были сущие мелочи по сравнению с гневом ританы Барбары.

– Как ты мог?! Невыносимо и невозможно!!!

Что именно невыносимо?

Амадо перемигнулся со слугой, и тот шепнул на ушко молодому господину, что тан Валеранса никуда не съехал.

Они с ританой, значит, понадеялись, что некромант до утра остынет, да и махнет рукой…. Не тут-то было!

С утра тан Риалон поинтересовался, вывезли вещи Влерансы – или нет, узнал, что сам Эудженио еще в доме – и отдал решительный приказ.

На улицу.

Ритана Барбара вступилась за крестника, и начался скандал. Громкий, отвратительный и безнадежный. Последнее – потому что тан Риалон смиряться с присутствием в своем доме всякой дряни не собирался.

Его дом? Его жена, его сын, его правила, в конце концов! Не нравится супруге?

Отлично!

Развод ее ждет!

Ритана этим очень возмутилась, но сбить с толку некроманта не представлялось возможным. Слуги поспешно собирали вещи гостя, сам гость не протестовал, и было отчего. Сила и злость Эрнесто так хлестали по нервам, что хотелось не спорить, а прятаться. Уползти куда поглубже и забиться под корягу.

Жить хотелось.

– А вот и еще один герой, – заметил сына любящий отец. – Не стесняйся, помоги дружку собраться. И напомни, что отныне его в этом доме видеть не желают.

– Я… да.

– Дорогая супруга, если вас что-то не устраивает, вы можете составить компанию вашему крестнику. И не возвращаться.

– Я тебе лучшие годы жизни отдала!!!

– Я их более чем щедро оплатил, – смутить некроманта пафосом было невозможно.

– И теперь ты выкидываешь меня на улицу!

– И на панель.

– Ты… ты…

– Изобразишь сердечный приступ – оболью водой.

– Я тебя ненавижу!!!

– Вот это уже ближе к истине. Я сейчас иду на работу. Чтобы когда я вернусь, здесь не было ни Валеранса, ни его вещей – ничего!

Добавлять всякие пошлости вроде: «ясно», «понятно», «попробуйте только ослушаться» некромант не стал. Зачем?

Мудрому достаточно, а дурака проще похоронить. Один раз. А не доказывать каждый раз.

* * *

Есть в мире зло неизбежное.

Репортеры.

Столица, знаете ли… забавно, но именно столица – один из самых тихих городов. И ничего удивительного.

Где в основном живет император?

В столице.

А значит, при нем и гвардейцы, и маги, и охрана, и мэр города старается не за совесть, которая у чиновников по сей день не обнаружена, а за страх. Даже сейчас, когда император отдыхает в летнем дворце, порядок поддерживается. Император-то вернется к осени. И огребут все причастные.

Обратная сторона медали – тихо, а значит, газетчикам писать не о чем.

А тут такое событие…

Ритана Аракон заблудилась в катакомбах… нашлась, целая и невредимая…

А что там с ней произошло?

А как?

А почему?

Вопросов – много. Часть из них уже задали спасателям, но это ж только одна статья, а можно и еще несколько сделать!

С самой ританой, с ее родственниками…

Если кто не знает – репортеру платят за количество слов. Вот они и стараются, льют воду (или иную биологическую жидкость) в уши обывателям. Надо ж зарабатывать?

Надо!!!

Один из щелкоперов и атаковал Араконов, стоило им из дома выйти. Вчера их отвез тан Риалон, поэтому мобиль дядюшки остался у грота. Пригнали его ночью, но во двор не загнали, так и стоял мобиль неподалеку от ворот. Вот, пока к нему шли, и налетел на троицу репортер.

– Тан Аракон, пару слов! Почему ваша дочь оказалась в пещерах одна? Правда ли, что она убежала от жениха, застав его с сестрой? Теперь ее сердце разбито?

Альба возмущенно ахнула.

Тан Адан обошелся и без слов, и без охов-ахов. Одним ударом. Четким и точным, прямиком в нос.

Репортер полетел на мостовую, а тан Адан с огромным удовольствием растоптал его блокнот.

– Чтоб близко вас рядом с моей семьей не было! Стервятники!

Тони нахмурилась.

Зря дядя так… потом не разгребешь. Не то чтобы она с этим племенем общалась, но Хуан Амон Мартель рассказывал. Мошенник же…

Работа такая, понимать надо! Приезжаешь ты в город… у кого водятся деньги? У танов! Но как попасть в их круг? Прийти с улицы?

Вот тут и приходят на помощь газетчики. Разузнать потребное, дать пару телеграмм, где и телефонировать – и готово! В наш город приехал… кто?

А кто нужно!

Аристократ из соседнего государства, или путешественник, или изобретатель, ученый, разве что магом Хуан не притворялся никогда.

Альба прошествовала мимо репортера, едва ногой его не пнула. Тони уронила сумочку и пока поднимала, подмигнула мужчине.

Репортер оказался опытный, даже вопросовзадавать не стал, обошелся поднятой бровью.

– Через четыре часа, кафе «Две розы».

Репортер улетучился.

Тони подумала, что дядюшка может рассердиться… да и пусть! Она в этом сильно заинтересована! Репортеры ж так работают, чего не узнают, то придумают, а ей лишняя известность ни к чему. Лучше рассказать все самой и в нужном ключе.

С тем Тони и последовала за дядей, который ее маневра даже не заметил. Не до того ему было, равно как и Альбе.

* * *

Больница.

Белые стены, белые потолки, почему-то светло-зеленого цвета полы…

Палаты для богатых.

Это не те клетушки, в которых лежала Рита. Это для благородных, для тех, у кого денег куры не клюют, кто может себе позволить комфорт.

И роскошь тоже.

Правда, Тони не хотела бы тут лежать. В простой больнице врачи каждый день лечат, у них практика. А тут…

За такие деньги они пациентов, небось, раз в год видят. И какое тут мастерство?

Зато полы паркетные, простыни из чистого шелка, медсестрички все как на подбор… красавицы, ног не так, чтобы слишком. Смотреть приятно, но злить ритан они своим видом не будут.

А еще цветы, телефон и даже… о, Творец!

Кошка, которая вальяжно разгуливает по коридору. На ней зеленый ошейник, и выглядит мурка вполне довольной жизнью. Никто ее и не гоняет.

Ритана Розалия и Паула лежали в одной палате. И искренне обрадовались гостям.

– Дорогая!

– Мама! Паула!

– Тетя Розалия…

Тони быстро нашла себе занятие – принялась выкладывать на стол гостинцы из дома. Альба хлопотала вокруг сестры. Адан разговаривал с супругой, тихо, так, что Тони не слышала, но хватало и вполне красноречивых взглядов, которые бросала на нее тетка.

Закончив объяснения, Адан отошел к дочери, а ритана Розалия протянула руку.

– Тони, детка, подойди. Прошу тебя…

Тони послушно сделала пару шагов.

Да, досталось вчера тетке.

И морщины пролегли, и седые пряди проявились – понятно, дочь же!

– Все в порядке, тетушка?

– Да. Теперь да. Тони, Адан мне рассказал… спасибо тебе.

– Тетушка, я сделала то, что должна была. Вот и все.

Розалия Аракон кивнула.

– Я рада, что ты пришла в наш дом. Рада, Тони. Теперь у меня три дочери.

Тони не придумала ничего лучше, чем поцеловать ритану Розалию в щеку.

– Выздоравливайте, тетушка. Что говорят врачи?

– У Паулы сильное переохлаждение. Еще немного – и было бы воспаление легких. Но и так ей лучше побыть под присмотром.

И верно, девушка хлюпала носом не только от счастья. И глаза больные, и кашель нехороший. Долорес таких мигом на ноги ставила своими методами, но где сейчас Долорес?

– А вы?

– Я побуду с дочерью. И сердечко заодно поправлю, тоже надо.

Тони коснулась руки тетушки.

– Не переживайте. – И уже тихо-тихо: – За Альбой я пригляжу, ничего лишнего она себе не позволит.

– Спасибо. Я с ней еще поговорю, но чуть позже. Спасибо, нинья.

Тони ответила улыбкой.

Все было правильно. Не хорошо или плохо, а именно правильно. Не стоит говорить о любви, которой пока неоткуда взяться. Но ритана Розалия тоже все понимала.

Она приняла в свой дом чужую девчонку, потому что должна была это сделать.

Кровь – не только права, но и обязанности.

Тони отплатила добром за добро. Она не любит Паулину, не любит никого, но так – честно. Если тетушка захочет сделать шаг ей навстречу, так тому и быть. Тони ответит взаимностью.

* * *

Полицейский участок кипел и бурлил. Все же – потеряшка нашлась, это хорошо. Целая, невредимая, теперь и на премию можно рассчитывать. Тоже чудесно.

Сеньора Вальдеса это кипение особо не затронуло. Некроманта – тоже, просто не осмелилось тронуть. Поэтому они ждали Антонию в кабинете следователя.

Тони постучалась, как и положено вежливой ритане, вошла – и улыбнулась.

Весело, от души, по-настоящему…

Ах, если бы женщины знали, как их украшает искренняя улыбка.

Настоящая, когда и глаза светятся, и ты действительно рад видеть человека. Не протокольный оскал, тот и гиену не украсит, а именно настоящее.

Сейчас Тони была очаровательна, без оглядки на платье, прическу и испорченную магией кожу.

– Тан Риалон, сеньор Вальдес.

– Тони, – чуть укоризненно протянул Эрнесто.

Девушка ответила еще одной улыбкой – и протянула небольшой вышитый мешочек.

– Пробуйте, тан Эрнесто.

Мужчина послушно перехватил шнурок.

– Надеть на шею?

– Да. Так, чтобы касалось голой кожи. Если контакт с кожей прерывается – не работает.

– Понятно. Спасибо, Тони.

Эрнесто послушно надел шнурок, но зацепился им за ленту, которая стягивала его черные волосы в хвост.

– Уй…

Неприятно. Некромант ты там, или нет, а все же…

– Давайте я помогу.

Тони скользнула за спину некроманта, распутала шнурок и улыбнулась.

– Так лучше?

– Да. Спасибо, Тони.

– А ведь действует, – хмыкнул следователь. – Действительно, спасибо. Сразу легче дышать стало.

– Вы очень сильный, – объяснила Тони некроманту. – Поэтому вас может не до конца закрывать. Но людям действительно будет легче.

Эрнесто улыбнулся и поцеловал девушке руку.

И кто бы сомневался – именно в эту минуту распахнулась дверь.

– О-ла-ла! Какие люди! Ритана Лассара! Мое почтение.

Тони сморщила нос. А ведь день так хорошо начинался!

– Освальдо, закрой дверь с другой стороны, – попросил тан Риалон.

Тони точно знала, спокоен он только внешне. А внутренне – кипит от гнева. Это несложно почуять… наверное, остаточные явления.

Вчера они работали вместе, они скользнули за Грань и вернулись, это оставляет отпечаток. Какое-то время Тони будет чувствовать своего напарника, а он – ее.

И сейчас она тоже раздражена. Карраско ей не нравился. Слишком он…

Не навязчивый, нет. Для этого есть другое слово.

Высокомерный.

Снисходительный даже.

Он не говорит любезности, он снисходит до того, чтобы сказать их тебе, фактически снисходит до тебя. И это неприятно.

– Риалон, ты не много на себя берешь? Я здесь…

– По поводу одного дела. А ритана Лассара пришла по другому. В мой кабинет. Ко мне на прием, – сеньор Вальдес не нарывался, но давал понять, кто здесь главный. – При всем моем уважении, тан, вы лишь прикомандированный к нам эксперт, и я прошу не мешать моей беседе со свидетелем.

– Даже так, Вальдес?

– Для вас – сеньор Вальдес. Или сеньор следователь.

– Это ненадолго.

Серхио ухмыльнулся во все зубы.

– Что – ненадолго? Следователь? Вы не стесняйтесь, тан, идите, жалуйтесь. Удачи вам в этом нелегком деле.

Освальдо вылетел за дверь, хлопнув ей от всей некромантской души.

Тони посмотрела на следователя.

– А у вас не будет неприятностей? Сеньор?

– Не будет. Обещаю.

– Сеньор Серхио – Вальдес, – пояснил Эрнесто, улыбаясь.

– И?

– Паршивая овца в семье купца, – Серхио тоже улыбался. К девушке он испытывал самую искреннюю симпатию, а уж после рассказа Эрнесто о вчерашнем…

Молодец, девчонка! Правильная.

И пингвин этот, Карраско, ей не нравится. Вдвойне правильно!

– Вальдесы вот уже лет дести официальные поставщики тканей ко двору.

– И не таны?

– А к чему? Мы свое место знаем, ритана, нам титулы не нужны. Опять же, торговля и своя земля – вещи очень разные. Можно с одним управиться, а с другим прогореть. Лучше уж мы своим делом будем заниматься… у нас в семье не принято детей насиловать.

– Даже так?

– Конечно. Отец ругался немного, когда я следователем стать захотел, но не сильно. Бывает, что ж теперь. Свой человек он везде полезен будет, если не глуп и не туп.

Антония задумчиво кивнула.

Да, с Вальдесами даже Карраско ссориться побоится. Она просто не догадалась сразу, что это те Вальдесы. А так она слышала, конечно. Богатая купеческая семья, очень богатая.

Но она здесь действительно для дела.

– Сеньор Серхио, давайте я тогда посмотрю вещи девушек?

– Вы сможете, Тони? Не будет тяжело?

Антония качнула головой. Еще раз прислушалась к себе.

– Нет. Я полностью восстановилась.

– Вот, что значит – молодость, – подшутил тан Эрнесто.

– Для некроманта все, что до пятидесяти – все молодость, – пожала плечами Тони. – А до ста пятидесяти – зрелость. Разве нет?

– И пожаловаться старику не дадут, – хмыкнул тан.

Ну да.

Нельзя сказать, что сильные маги жили, сколько хотели. Но раза в два больше обычного человека – безусловно. Был рекорд – двести пятьдесят лет, но это уж действительно очень много.

А правда…

Интересно, сколько лет Риалону? Хотя Тони и так знала. Где-то около сорока, не больше. Когда работаешь вместе, когда сливаешь силы, такие вещи чувствуются. Чем больше разница в возрасте между партнерами, тем им сложнее.

Есть такое…

Сеньор Серхио тем временем выложил на стол три вещи. И развел руками.

– Больше не было.

Медальон на простой цепочке, даже не серебро – дешевая медяшка, чеканка, такие чуть не на развес продают.

Гребень из черепахи.

Лента для волос.

И кто бы знал, как Тони не хотелось брать их в руки! Но надо, надо!!!

Кроме нее никто этого не сделает. И девушка решительно потянулась к ленте.

* * *

Эва бежала домой вприпрыжку.

Она такая счастливая, такая счастливая!!! Девушке казалось, что за спиной у нее развернулись громадные белые крылья.

Пабло сделал ей предложение!

Наконец-то!

И родители, которые были против… они же должны понять, что так будет лучше для них? Они любят друг друга, у них все будет хорошо….

Эва даже не поняла, что случилось.

Она пробежала мимо темной подворотни.

Что-то холодное коснулось горла.

Всё…

* * *

Тони открыла глаза. Вытерла слезинку.

– Бедная девочка…

– Кто именно?

– Эва, ее звали Эва… Эвита?

– Да, – кивнул сеньор Серхио. – Все правильно.

– Она была такая довольная… ей парень сделал предложение. Она собиралась рассказать обо всем родителям…

– И кто ее? Она не увидела?

Тони качнула головой.

– Нет. Пробежала мимо темной подворотни, а оттуда что-то холодное коснулось горла. И все.

– Запах? Тень? Может, какой-то звук?

Тони сосредоточилась.

– Запах, да… запах был.

– Какой?

– Кофе. Очень сильный запах кофе.

– Кофе? Или под ним что-то еще? – уточнил Серхио.

– Не знаю. Эва больше ничего не почувствовала.

– Кофе – один из самых сильных запахов, – разъяснил Эрнесто. – Мы им тоже пользуемся, мало что может трупную вонь перебить. Поэтому… это основной запах – или им что-то перебивали?

– Не знаю. Эва не поняла, – покачала головой Тони.

Сеньор Серхио подвинул два других предмета.

– Тони, миленькая. Посмотрите еще, прошу вас! Хотите – кофе?

Девушка немного нервно рассмеялась. А потом махнула рукой.

– А, хочу! И что-то сладкое!

– Сейчас принесу, – по-доброму улыбнулся ей некромант. – У вас отличные инстинкты, ритана Лассара, именно сладкое хорошо помогает от истощения.

Тони улыбнулась хорошему другу. Да, уже другу.

И потянулась за гребнем.

* * *

Три истории. Три девушки, точнее две девушки и одна женщина. Эва бежала домой со свидания, женщина, которой принадлежал гребень, возвращалась поздно ночью от любовника, а вторая девушка относила заказ и задержалась. Так уж получилось – допоздна.

Три разных женщины, три разных жизни. А что общее?

Одно и то же.

Темнота. Тень, скользнувшая рядом. Холод на горле…

И везде запах кофе.

Резкий, навязчивый, интенсивный. А под ним что?

Тони ощущала какую-то нотку, но… какую? Чем пахло? Что-то такое… нет, не понять. Но не морг, там она была и трупы пахнут по-другому. Тухлятина? Нет, не оно….

Сырое мясо!

Да, что-то такое, что-то близкое. Сеньор Серхио только вздохнул, принимая сбивчивые объяснения, но лучше хоть что-то, чем ничего.

И тень.

Одна из женщин заметила-таки очертания тени.

Длинной, изломанной, но вроде бы похожей на человека. Руки и ноги там явно были, ну и все. Что еще можно сказать по тени? Антония не художник, а потому и не могла воспроизвести все в точности. Свет, тень, перспективу… ей показалось, что эта тень высокая и худая. Но – и только.

В остальном – никаких подсказок.

Ни звука, ни чего-то еще, ни… нет, ничего. Это только в книгах злодеи оставляют улики. А в жизни…

В жизни они их тоже оставляют, но запах к делу не пришьешь. Сеньор Серхио понимал это и грустил. Тони уничтожала апельсиновое варенье.

– Спасибо, тан Эрнесто.

– Не стоит благодарности, Тони.

Некромант честь по чести проводил девушку до дверей участка, предлагал вызвать для нее такси, но Тони отказалась и пошла по тротуару.

Как же ей нравилась столица!

Белые камни мостовой, белые камни заборов и стен домов, алые и фиолетовые цветы, зеленые пятна деревьев…

И запах.

Запах моря…

Здесь не просто красиво, здесь уютно. Хотя ей и в Лассара нравилось. У ее родного озера, в родном лесу… интересно, сложится ли так, что она вернется домой с мужем? Тони не знала, но ей хотелось бы показать детям, где она росла.

Каблучки задорно стучали по старым камням кладки.

– Ритана Лассара?

Тони едва не застонала.

Карраско!

Да чтоб тебя ночная нечисть разодрала! Вот что тебе не сиделось спокойно?! Хотя Тони и так знала.

Освальдо Фаусто Карраско дураком не был. Прекрасно понял, что в участке ему поговорить с девушкой не дадут, и подстерег ее на обратной дороге. А она ведь еще в кафе не зашла…

Ладно!

Сам ты, сволочь, напросился!

– Что вам угодно, тан?

– Поверьте, ритана, ничего такого особенного. Мне просто приятно познакомиться с представительницей древнего рода…

Словоблудие Тони слушать решительно не собиралась. Опять же, спасибо сеньору Хуану. Для картежников это часть жизни, и сеньор, передавая свое искусство девочке, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами, не скупился на житейскую мудрость.

– Говорить-то сутками можно. А вот что именно от тебя нужно? – как живой, прозвучал в голове голос старого шулера, и Тони словно липкую паутину с себя стряхнула.

– Вы со мной познакомились. Я тоже горда и счастлива, тан. Это всё?

– Ритана, скажите, если я нанесу визит вежливости вашим родственникам, вы не будете против?

Антония пожала плечами.

– Ваше право – ваша воля, тан. А против или за могут быть ваша супруга и ваш глава рода.

Освальдо скорчил непередаваемую гримаску.

– Антония…

– Ритана Лассара, с вашего позволения.

– Ритана, стоит ли сейчас о юношеских ошибках? Я был молод…

– Стоит-стоит, – заверила его Тони. – У вас и сейчас еще возраст не старческий, успеете еще новых ошибок наделать.

– А если я хочу их исправить?

– И об этом надо говорить не со мной, а с вашей супругой и главой рода.

– Ритана, вы жестоки.

– Нет, – отозвалась Тони. – Я просто в вас не заинтересована.

– Совсем? Ваш дар требует развития, обучения…

– У меня непроявленный дар.

– Это ненадолго. Вы сильны, судя по ауре, дар должен скоро раскрыться…

Уже раскрылся. Но…

Тони наивно улыбнулась, последовав одному из советов Долорес: «Улыбайся. Это так бесит…» И применила совет сеньора Хуана.

– Тан, давайте напрямик. Меня не интересует ничего из предложенного Карраско.

– Что бы я ни предложил?

– У вас нет ничего такого, что мне нужно.

– Вы так уверены, ритана?

– Деньги? Власть? Сила? И даже любовь, семья, дети… Вы сейчас прощупываете, на что меня можно зацепить. Так вот – у вас этого нет.

– Вы так уверены в себе, ритана?

Тони улыбнулась еще раз, и судя по сузившимся глазам оппонента – небезуспешно.

– Давайте я предположу, как было дело, тан? Когда вы услышали мою фамилию, вы вспомнили нечто знакомое. Лассара – тоже известны, хотя и на свой лад, как и Карраско, Андален… навели справки. И решили прибрать находку к рукам, пока никто не опередил. Прошу передать главе рода – я буду разговаривать только с пастухом. А не с бараном.

Тони была нарочито груба – и это дало свой эффект. Глаза некроманта вспыхнули гневом.

– Бараном?

– Я сказала, а вы услышали, тан.

– Бараном?!

Разозленный Освальдо схватил девушку за руку – и рванул на себя. Зря.

Тони сопротивляться не стала. Наоборот, качнулась вперед, и правильно. Освальдо рассчитывал, что она будет сопротивляться, дернул чуть сильнее, чем надо бы, а когда еще Тони добавила свой импульс – он попросту потерял равновесие. И начал заваливаться назад… он бы выправился! Не упал, и даже девушку удержал, но Тони и сама не зевала.

Толчок вперед – и выкрутить захваченную руку от себя, преодолевая сопротивление не всей пятерни, а только большого пальца. И Освальдо улетает спиной вперед на мостовую.

Судя по звуку – он хорошо приложился. Качественно.

Выяснять, не сломал ли бедненький что-то важное, к примеру, хвост, Тони не стала. Развернулась и ушла при полном молчании Карраско.

Где тут кафе, которое ей нужно?

* * *

– Добрый день, ритана.

– Ритана Лассара. Сеньор?

– Сеньор Диас. Дези Херман Диас, к вашим услугам, ритана Лассара.

– Антония Даэлис Лассара. Я племянница тана Аракона, – пояснила Тони, усаживаясь за стол. – И готова ответить на ваши вопросы. Дяде пока не до того, тетушка плохо себя чувствует…

– Ритана, может, вы расскажете, что произошло? А я потом задам вопросы? – предложил репортер.

– Я не так много знаю, – пожала плечами Тони. – Мои кузины, Альба и Паулина поехали за город. Альба с женихом… тан Эудженио Валеранса, – голос Тони чуть дрогнул, но это было почти незаметно. – Они давали объявление в газету о помолвке.

– Я уточню.

– Уточните, но тетушка что-то такое делала, – отмахнулась Тони. – Паулина поехала с ними.

– А четвертый?

– Тан Амадо Риалон. Кузен Валеранса.

Репортер заметно скис.

Ну и какая тут любовная история? Двое влюбленных, двое сопровождающих. Ничего интересного.

– А потом?

– А потом тоже ничего такого вроде не было. Как рассказала кузина, – Тони без зазрения совести закладывала Альбу, решив, что поцелуи с законным женихом не грех. – Они с таном Валеранса решили ненадолго уединиться, – улыбка репортера показала, что все бывает. Дело молодое… – Паула и Амадо осматривали пещеры, там же красивые сталактиты, или что там такое… как я поняла, Амадо замешкался, а Паула прошла вперед. Обычно пещера там была закрыта, но в этот раз ограждение сняли. Паула туда зашла – и провалилась в каверну. Ударилась, потеряла сознание, а когда Амадо Риалон спохватился – было поздно. Криков она не услышала.

– Вот оно что…

– Ну да. Пока ее искали, она была без сознания, а потом, через полчасика, когда пришла в себя… Паула сказала, что ударилась головой. Она и не соображала ничего, просто попробовала выйти к людям, и окончательно заблудилась.

– Хвала Творцу, ее вовремя нашли!

– Так собаки же! Они след и взяли, разве нет? Я толком не поняла, – развела руками Тони. – Альба оставалась дома, с матерью, то есть с ританой Розалией. А я поехала с дядюшкой. Мало ли что, у него уже возраст…

– А тан Риалон?

– Амадо или его отец? – не стала скрывать Тони.

– И тот, и другой…

– Как я поняла, Амадо Риалон чувствовал себя виноватым – не уследил. Хотя и не обязан был следить за Паулиной. Поэтому он оставался с Альбой и тетушкой. Мало ли что… А его отец поехал к пещерам – тоже, мало ли что? Он же некромант, а там может быть какая-нибудь нечисть, или еще что такое…

– Вот оно что…

– Ну и дядюшке, конечно, мобиль водить в таком состоянии не стоило. Дочь пропала – тут с ума сойдешь, – развела руками Тони. – Доехал бы он до ближайшего столба, еще и сердце прихватить могло…

Репортер явно погрустнел. Такие они, работнички пера и топора. Вот если бы сенсацию… к примеру, Паулина застала целующимися Риалона и Валерансу, и от ужаса помчалась куда глаза глядят…

Или Альба решила убить сестру и с помощью жениха и его кузена схватила дуреху, раскачала за ноги – за руки, да и сбросила в пропасть…

Может такое быть?

Может. Но не было, и это приводит репортера в уныние. Он задает еще пару десятков вопросов, но толком ничего не добивается и грустнеет. А что тут добавишь?

Что убавишь?

Совершенно обыденная история, таких сотни и тысячи. Каждый год пара-тройка дурачков в пещерах теряются, благо их по побережью – не пересчитать. А уж сколько тайн они хранят…

Кого-то нашли, а кого-то и до Страшного суда не найдут.

– Спасатели говорили, вроде как она сама к ним выбежала?

Тони развела руками.

– Может, и выбежала. Это ж пещеры… мало ли что там может быть? Голос услышала, или свет увидела – всякое бывает.

– Ага… Спасибо вам, ритана.

Тони развела руками. Мол, чем богата, то и рассказала. А больше ничего и сделать не могу.

– Вы еще дядю расспросите. Или Альбу… Паулина пока в больнице, ну и тетушка тоже. Им вчера досталось… вы уж не обижайтесь, что дядя так. Он в себя придет, сам извинится. Переволновался он за дочку, сильно испугался.

Репортер кивнул.

– Да все в порядке, ритана.

А Тони словно за язык кто дернул.

– Если уж секретничать… я вам так скажу. Амадо Риалону Паулина очень нравится. Это видно… может, и сложится у них что? Он вчера так переживал, ТАК переживал, вы бы видели!

– И тан Риалон-старший потому помогать взялся…

Тони развела руками. Мол, бывает же и такое, правда?

Репортер согласился, что бывает, и удрал писать статью. Тони оплатила его и свой заказ – чего там платить-то, пара чашек кофе, да два пирога, и вышла на улицу.

Ну не твою ж за… попу!

Напротив таверны стоял мобиль, и из него выглядывал Освальдо Карраско.

Гррррр!

Прежде чем Тони успела что-то придумать, некромант вышел из машины.

– Ритана Лассара, прошу меня простить. Мы неправильно начали… могу ли я надеяться, что мы забудем этот неприятный эпизод?

Тони закатила глаза. Но – что поделать?

– Тан Карраско, я не знаю, о каком эпизоде вы говорите.

Тан чуточку расслабился, но улыбаться не спешил.

– Ритана, поймите меня правильно. Некроманты очень редки в нашем мире, и такая встреча… я слишком волнуюсь.

Волнуется он!

Тони едва не фыркнула. Но… куда денешься? Иногда хорошие манеры выручают, иногда подкладывают свинью.

– Все в порядке, тан. Поймите и вы меня правильно – в моем положении, без денег и особых связей, легко оказаться слишком навязчивой.

Или у кого-то в долгу.

Или в зависимости от кого-то нехорошего.

Вариантов много, но их Тони проговаривать не стала, некромант и сам понял, чай, не дурак. И развел руками, признавая, что тоже погорячился.

– Ритана, могу ли я загладить свою вину перед вами?

А как?

Тони подумала пару минут – и решила, что может.

– Тан, вас не затруднит меня отвезти, куда я попрошу? Идти пешком долго, а на такси тратиться неохота.

– Ритана, для вас любой каприз!

Магазинчик сеньоры Луисы, вот куда нужно было Тони.

Надо поговорить с сеньорой, надо…

Освальдо галантно распахнул перед Тони дверь мобиля и даже помог усесться поудобнее. Устроился на соседнем сиденье, завел вежливую беседу…

– Ритана, вы не находите, что погода сегодня просто чудесная?

– Да, тан. Хотя немного жарко…

– В это время года в столице всегда так. Жара, грозы… недаром его величество предпочитает проводить лето подальше от побережья.

– А вы к нам…

– Из Каса Норра. Вы никогда не слышали об этой крепости?

– Нет, тан.

– Вы много потеряли, ритана. Я надеюсь, в один прекрасный день вы там побываете… я бы с радостью показал вам всё.

Так, в вежливой беседе проходят пятнадцать минут – и Тони оказывается перед дверью антикварного магазинчика.

Заперто?

Но почему?

Тони постучала сильнее. Потом еще сильнее… нет ответа. Разве что кошачий мяв послышался.

Освальдо вышел из мобиля.

– Ритана, вам надо… сюда?

– Да, тан…

Освальдо прислушался к себе. Или к чему-то… такому?

– Едем, ритана.

– Куда?

– Ваша сила вам ни о чем не говорит?

– Я же непроявленный некромант, – напомнила Тони.

– Простите, ритана, забыл. Так вот. Там, внутри – покойник. Надо ломать дверь.

– Ох…

Тони побледнела.

Сеньора Луиса?!

Но…

– Нам надо в полицейский участок, а уж они займутся этим делом. Надо вскрывать дверь, вызывать лекаря… скорее, труповозку.

Тони стиснула руки.

– Прошу вас, тан…

– Да, конечно, ритана. Едем немедленно…

Карраско – это имя. Поэтому спорить в участке никто не решается – выделяют двоих полицейских помассивнее, выписывают ордер на вскрытие двери – и мобиль разворачивается обратно.

Тони ломала руки на переднем сиденье, полицейские устроились сзади…

– Ритана, это ваша родственница? – решил отвлечь девушку один из них.

– Нет… да… почти!

– Понятно. Да вы не переживайте, ритана, может, это еще и не она…

– Надеюсь.

Мертвеца Освальдо определил четко. А вот КТО это – непонятно. Так что Тони надеялась до последнего момента.

Надеялась, когда ехала в участок и обратно.

Надеялась, когда вскрывали дверь.

Надеялась…

А потом надежды больше не осталось. Потому что с жалобным мявом кинулся к девушке сеньор Маркус Мендоса.

А сеньора Луиса лежала на полу. Окончательно и безнадежно мертвая.

– Убийство, – определил Освальдо.

И было сложно сомневаться в его словах. Сами по себе ножи в сердце у человека не появляются.

– Тан Карраско, – посмотрел на некроманта один из полицейских. – Может, вы того… духа призвать попробуете? Или узнать чего у трупа? Кто ее так?

Освальдо покривился.

– Не моя специализация. С этим к Риалону.

Полицейские переглянулись и настаивать не стали. Вместо этого телефонировали в участок, и вскорости на место преступления прибыл тан Риалон.

– Добрый день. Что случилось? Тони?

Антония так и сидела в углу, тиская кота. Сеньор Мендоса, словно что-то ощущая, забился ей под локоть, вжался так, что один хвост торчал – и непрерывно двигался из стороны в сторону. Кот нервничал.

Тони тоже переживала, жаль, у нее хвоста не было.

– Тан Эрнесто!

Освальдо нахмурился, но Риалон, не обращая внимания на соперника, пересек комнату и коснулся руки девушки.

– Это ваша знакомая?

– Да. Тан Эрнесто, прошу вас!

Некромант качнул головой.

– Тони, я бы рад помочь, но ничего не получится.

– Почему?!

– Вот поэтому, – тан Эрнесто коснулся ножа, который так и торчал из груди сеньоры Луисы. Тони к нему не присматривалась. Ей было слишком больно. А нож действительно был интересный, с рукояткой из кости, с вырезанными на ней какими-то символами, которые теперь заполнились кровью…

– А что это?

– Проводник душ, – опознал клинок Карраско. – Однако…

– Этот клинок убивает… окончательно.

– Как?! – ахнула Тони. – Душа… тоже?!

– Все не так страшно, – отмахнулся Эрнесто. – Тони, душа после смерти остается рядом с телом три дня. Путешествует по миру – девять дней. И примерно сорок дней ее можно призвать, чтобы пообщаться. Потом это становится намного сложнее, потому что она отправляется на перерождение. А этот нож отправляет туда – сразу. Мы не сможем призвать душу, она уже ушла. Вызвать призрака или духа – тоже. Некого вызывать…

Тони вздохнула. Но спрашивать про свои таланты не стала – потом. Не при всех. И уж тем более не при Карраско.

– Тан Эрнесто, а что теперь будет… с телом?

– Пока заберем в морг. Потом будем искать наследников, чтобы похоронили, – отозвался один из полицейских.

Тони согласно кивнула.

Наследники так наследники.

– А я смогу присутствовать на похоронах?

– Я поговорю с Вальдесом, – успокоил ее Эрнесто. – Запишем в дело, и ты все узнаешь.

Тони не обратила внимания на это «ты», а вот Карраско заметил и нахмурился.

– Ритана, давайте я вас домой отвезу. Вы устали и едва на ногах держитесь.

Тони оглянулась вокруг.

– А… сеньор Маркус?

– Кто?!

– Вот…

Тони предъявила кота на всеобщее обозрение. Сеньор Маркус зашипел.

– Берите с собой, – решил тан Эрнесто. – Одного его здесь не оставишь, а на улице он явно не выживет. Домашний…

Тони кивнула – и перехватила кота поудобнее. О чем и пожалела – пушистая скотина заякорилась в ней всеми когтями – не отдерешь. Ладно, авось, родные не будут против. Но разве можно его здесь бросить? Считай, на смерть обречь.

– Пойдемте, ритана, я вас отвезу, – Освальдо был сама галантность.

Эрнесто посмотрел с неодобрением, но Тони было уже все равно. Она едва ноги передвигала. Да и тан Риалон отлучиться пока не мог – все же случай нештатный. Такие ножики не каждый день попадаются.

И спорить сейчас…

Нет, ни к чему.

Девочка едва на ногах держится, еще не хватало, чтобы ее тут делили всем напоказ, как собаки – кость. Эрнесто попросту подхватил Тони под руку и проводил до мобиля старого «приятеля». Освальдо смотрел недовольно, но кто не успел – тот не успел.

По дороге домой Тони даже разговаривать не могла – сил не было.

Освальдо довез ее до ворот, потом проводил до дома и передал с рук на руки слугам.

Девушка, так и не отцепляя от себя кота, прошла в свою комнату, а там упала на кровать – и разревелась.

Сеньора Луиса!!!

Ну как же так?!

Почему?!

Гадко, жестоко, несправедливо!!!

Так она в итоге и уснула, не раздеваясь. Сеньор Мендоса, постепенно успокоившись, обследовал комнату, потом подумал – и забрался к девушке на кровать. Прижался поближе, Тони во сне запустила пальцы в теплую шерсть и чуточку успокоилась. Все же коты – лучшее снотворное во всех мирах.

Завтра у нее будет нелегкий день.

* * *

– Тан, ваше кольцо.

Задняя комната таверны. Для решения деликатных вопросов.

Двое мужчин – один повыше, второй пониже. Больше о них ничего сказать нельзя – плащи мешают. Темные, глухие…

Перстень с лиловым камнем в обрамлении маленьких черных гематитов лег на стол.

Мужчина подхватил его, надел на палец, покрутил.

– Благодарю. Сколько я вам должен?

– Вот сумма, тан.

Написанная на листочке цена вопроса заставила мужчину досадливо присвистнуть. М-да, недешево.

Но жизнь дороже. Особенно богатая, спокойная и счастливая.

Кошелек лег на стол.

– Благодарю вас. Проблем не возникнет?

– Нет, тан. Проблем не возникнет.

– Тем более, благодарю вас.

На стол ложится еще один кошелек. Плата уже отдана, это… надбавка за скорость и качество. И кажется, ее оценили.

– Обращайтесь, тан.

Мужчины выходят за дверь и расходятся в разные стороны.

Дело сделано. А кольцо…

Кольцо сегодня же утонет в море. Там много тайн хранится, и ни одна еще на берег не выплыла. Так будет хорошо, так будет правильно.

Проклятая старуха!

И как она только узнала?

Впрочем, сейчас это уже неважно. Дело сделано, концы обрублены. Все хорошо.

Все будет хорошо. И горе тем, кто попытается этому помешать.

* * *

Когда на улицу опустилась ночь, белесая тень скользнула в опечатанную лавку.

Да, именно здесь.

Здесь были якоря, которые привязывали тень к земле, не давали рассеяться, заставляли вспоминать прошлое.

Именно здесь.

Теперь оставалось только дождаться хозяина. У тени были большие планы.

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с призраком Канженге Роман

* * *

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Галина Гончарова, 2022

© ООО «Издательство ACT», 2022

Глава 1

Когда Тони вышла к завтраку, дядя не задал ни одного вопроса. Вместо этого сам предложил между омлетом и булочкой с апельсиновым джемом:

– Тони, возьми сегодня мобиль. И водителя я попросил тебя повозить по городу.

– Дядя… спасибо! – оценила девушка.

Настроение было хуже некуда.

Сеньора Луиса мертва. И ее убили. Она не ушла сама, не ушла спокойно, не ушла среди родных и близких, зная, что о ней будут горевать. Она ушла по вине чужой злобы и ненависти.

Ох, как же это больно и тоскливо, когда уходят близкие люди! Пусть они и были-то знакомы всего ничего, ну так что же? Кто сказал, что для появления душевной близости нужны века? Она либо есть, либо ее нет. И точка.

Тони искренне привязалась к старой торговке антиквариатом, и ей сейчас было больно. Очень больно.

– Я с утра разговаривал с Эрнесто Риалоном. Если тебе что-то понадобится – не стесняйся.

– Спасибо, дядя.

– И по поводу кота…

– Да? – насторожилась Тони.

Выкинуть Сеньора Мендосу на улицу она просто не смогла бы. Это даже не подлость, это еще хуже!

– Озаботься ветеринаром и нацепи на него ошейник. Пока пусть посидит в твоей комнате, а как привыкнет, познакомишь его с домом и садом.

– Дядя, – Тони даже и слов подобрать не могла. – Я… вы…

– Тони, детка, на то и семья, чтобы помогать в трудную минуту.

Адан Аракон ненавязчиво намекнул Тони на ее собственный поступок. Девушка серьезно кивнула. Она оценила и собиралась ответить взаимностью.

– Спасибо, дядя. Обещаю, вы не пожалеете.

– Я уже никогда не пожалею, – отмахнулся тан Адан.

И только тут Тони вспомнила про кузину. Не было ее за завтраком, она и не переживала, а все же.

– А… Альба не будет против?

– Альба сейчас объясняется в саду, с женихом, – махнул рукой Адан Аракон.

Тони казалось, что ее настроение не может ухудшиться? Это ей только казалось.

* * *

Альба в легком белом платье и Эудженио в таком же светлом костюме вошли в столовую, держась за руки. А как они улыбались… Глаз не отвести!

Тони почувствовала себя окончательно и полностью несчастной. Особенно когда Альба порхнула к отцу и умильно заулыбалась, почти обвиваясь вокруг кресла.

– Папа, у меня к тебе есть огромная просьба.

– Да, детка?

– Дженио был вынужден уехать от Риалонов. Возможно, он может остановиться у нас, на правах моего жениха?

Тан Адан вскинул брови.

– Вот как? И почему вы уехали от Риалонов?

Эудженио опустил глаза.

– Тан Аракон, я должен вам сознаться.

– Слушаю? – подбодрил молодого человека тан.

– Тан Риалон посчитал нас виновниками случившегося с вашей второй дочерью. И мы поссорились.

– Вот как…

– Он решил, что мы должны были ни на шаг не отходить от Паулины… и он прав. Но виноват только я! Не Альба Инес! Не Амадо! Нельзя взваливать на них такую ношу! Можете казнить меня, но они ни в чем не виноваты!

Эудженио разгорячился, на бледных щеках вспыхнул румянец, прядь волос упала на лоб, и мужчина отбросил ее в сторону небрежным жестом.

Как же он был хорош в эту минуту! Тони открыто любовалась им. Впрочем, Альба тоже, а потому и не обратила внимания на кузину. Подумаешь, приживалка!

Никто не заметил взгляда девушки, кроме Аниты, которая вошла в столовую, чтобы добавить на стол еще несколько блюд.

Адан Аракон задумался.

– Что ж, тан Валеранса. Учитывая, что ваша свадьба с Альбой Инес не за горами… вы можете погостить у нас до свадьбы. Конечно, это немного против приличий, но наша семья и так оказалась в центре скандала, терять уже нечего.

– Папа, спасибо!!! Ты лучший!!! – взвизгнула Альба, кидаясь отцу на шею.

Тони едва не взвыла.

Мало ей было?!

Мало?!

А каждый день смотреть на него?! За столом с ним сталкиваться, улыбаться… и помнить, что ее любимый мужчина принадлежит другой! А на нее и взгляда не бросит!

Никогда…

Больно?

Очень больно.

* * *

– Ишь ты, красавец какой!

Анита восхищалась котом вполне искренне. Сеньор Мендоса был великолепен!

Круглая голова, увенчанная большими подвижными ушами, огромные зеленые глаза, умные и ясные, мощное сильное тело, покрытое роскошной черной шубой, а хвост!

Белки плачут, когда Маркус Мендоса на улицу выходит! Куда там тем белкам!

Добавьте сюда недюжинный ум и замечательный (с кошачьей точки зрения) характер – и получите идеал кота.

Даже не идеал – совершенство, до которого остальным кошакам еще расти и расти. Да, и в массовом соотношении тоже. Весил Сеньор Маркус столько, что посади его в корзину – дно вывалится.

– May, – оторвался Сеньор Маркус от блюдца со сливками. – Мурррм, мау.

– И умный, тоже видно.

– May, – подтвердил кот.

– Что ж с ним теперь-то будет? Когда хозяйка загибнула?

– Дядя разрешил оставить его в доме, – пояснила Тони. Погладила кота. – А там видно будет…

– Да, тан Адан добрый. Всякую тварь жалеет, хоть животную, хоть человеческую. Хотя лучше б он только кота оставил, а женишка этого на помойку прогнал! Тьфу, пакость какая!

– Анита! – вспыхнула Тони.

– А ты не сверкай глазюками-то! Ни к чему оно, такое! Нравится тебе этот брандахлыст?

Тони вздохнула.

Нравится. Даже больше, чем просто нравится. Но – какая разница? И откровенничать не хотелось.

– Он – жених Альбы.

– И им останется, вот попомни мое слово. Уцепится, что тот клещ! И не отдерешь! А еще будет свадьбу торопить…

– Почему вы так думаете? – обиделась Тони. – Эудженио не такой…

– Как же! Не такой он! Вот помяни мое слово – прилипала он и подлипала!

– Анита!

– А ты слушай, что старшие говорят, не ерепенься! Навидалась я таких за свои-то годы, на морду они красавчики, а в душе сволочата сволочатами…

Тони вспыхнула и поднялась со стула.

– Спасибо за ценное мнение.

– Сядь, – рука горничной придавила девушку обратно. – Не обижайся, может, и не такой он, а только мне не нравится. Слишком уж он холеный, лощеный… вот что ты о нем знаешь?

– Тан Эудженио Рико Валеранса… военный… вроде бы. Здесь в отпуске… или после ранения? Он крестник ританы Барбары… кажется.

Тони почувствовала себя дурой, озвучивая все это вслух.

А и правда! Это всё, что она знает о симпатичном ей лично мужчине?! Вот вообще всё? Не маловато ли получается? Даже для нее. Но может, тан Адан знает больше? Альба уж точно. Это Тони не могла общаться с Эудженио, но кузина наверняка все выспросила и родителям рассказала? Это девушка и озвучила.

Анита только фыркнула.

– А где его родители?

– Он сирота.

– Звали-то их как? Где они жили, где он сам жил, где воспитывался, с кем дружил, в какой школе учился, в каком полку служил…

Тони только головой покачала.

– Анита, тебе с такими способностями в полицию прямой дорожкой. Там и то столько вопросов не зададут, сколько ты за минуту выпалила!

– Да прям уж! – фыркнула женщина. – Две сестры у меня, знаешь, сколько насмотрелась? Пока их замуж не повыдавали… это ж не собачонку приблудную в добрые руки пристроить! Это всю семью, считай, проглядеть надобно!

Тони кивнула.

Церковь разводов… мягко говоря – не одобряла. Проще было пристрелить надоевшего супруга, авось, не дознаются, чем получить развод. А потому к бракам подходили достаточно серьезно, и в высшем обществе, и среди нищеты. Может, среди нищеты еще и тщательнее смотрели. Когда и так из последних сил выживаешь, важно себе на шею еще один хомут не повесить. А то утянет.

– Поняла, вижу… вот! Там мы семьи, почитай, лет по двадцать знали, и то задумывались. В семье-то и уродов хватает, и всяко бывает, чего посторонним не расскажешь! А тут… хочуха малолетняя, ишь ты! Ее б ремнем научить, а папаша потакает вместо этого!

Тони вздохнула.

– Не такая уж Альба и вредная.

– Именно такая, и не спорь даже! Хочу куклу – на тебе куклу. Платье – держи тряпочку. Туфли не туфли, бусы не в жемчуг… только вот это – не кукла. И тут все плохо может обернуться. Хочешь не хочешь, а глаза у мужика голодные. И жадные. Может, и прав тан, что его пригласил, так вот, наглядятся, да и выкинут подлеца.

Тони только вздохнула.

– Анита, он хороший. Тебе просто показалось…

Анита вздохнула в ответ.

Как же, показалось ей… дешевле голыми руками быку рога отломать, чем влюбленную дуреху переубедить. Ничего, жизнь научит, но остальным она словечко шепнет.

Пусть за девочкой приглядят, мало ли что?

Альбу слуги дружно не любили за командный тон и высоко задранный нос, Паулина, к которой относились чуточку получше, хотя и та тянулась за сестрицей, сейчас была в больнице, и кто еще знает, когда она оттуда выйдет, а вот Антония… Антония стала почти своей.

Сначала к ней отнеслись настороженно, все же Лассара – это фамилия. Прославлена она не только добрыми делами, честно говоря. А потом пригляделись, призадумались.

Хорошая ж девочка. Неглупая, место свое знает, людям гадостей не делает, а уж после случая с кражей… надо приглядеть!

С Альбой пусть подлец делает, что захочет, сама напросилась, фифа-капризуха, а вот Тони они в обиду не дадут! Нечего тут всяким наезжим хвост распушать… у нас свои хвосты не хуже имеются!

И Анита погладила кота.

Маркус Мендоса распушил хвост – и согласно муркнул. Нечего тут, все верно! А если хвостов не хватит – есть когти! И зубы! И самое страшное оружие любого кота…

Это не скунс. Но… лучше это проверять не на себе. Муррррм!

* * *

Полицейский участок встретил Тони суетой и суматохой. Девушка привычно, да уже привычно, постучала в кабинет к сеньору Вальдесу, дождалась ответного «войдите» и нажала на ручку.

Вот кто бы сомневался?

– Сеньор Серхио! Добрый день! Тан Эрнесто!

– Тони, вы очаровательны, как всегда, – тан Эрнесто вежливо встал и даже руку девушке поцеловал.

– Что вы, тан…

– Как ваше самочувствие? – решил не растягивать вежливые реверансы сеньор Вальдес.

– Более-менее. Сеньор… ничего не известно?

– О смерти сеньоры Луисы? Нет, Антония. И поэтому…

Сеньор Вальдес аккуратно снял со стола лежащую там папку. А под ней…

Да, это был тот самый нож. С костяной рукоятью. Кровь уже высохла и облетала с нее бурыми чешуйками, но следователя это не смущало.

Чешуйки?

Да в этом кабинете слона спрятать можно… может, уже и спрятали где. А судя по запаху – он там сдох, и достаточно давно…

Тони поежилась.

– Сеньор Вальдес, а если не получится?

– Мы ничего не потеряем, Тони. Вы позволите вас так называть?

– Да, конечно, сеньор.

– Можно просто Серхио. Сейчас мы с вами коллеги… и с Эрнесто, кстати, тоже.

Тони посмотрела с сомнением.

– Вы уверены?

– Тони, мы втроем в кабинете. Никто сюда не войдет, никто нас не услышит. Неужели вам самой это не надоело?

Надоело…

И к этим людям Тони действительно относилась чуточку иначе. Как и к сеньоре Луисе…

Если она сможет узнать, КТО…

Девушка решительно протянула руку – и взяла клинок за рукоять. И видение ударило, словно тоже было клинком. Острым и безжалостным.

* * *

– Стараядрянь!

– А ты иди себе. Вот как пойдешь, так и иди, и возвращаться не стоит…

Сеньора Луиса стоит напротив молодого мужчины. Стоит, уперев руки в бока, смеется. Не зло, нет.

Ядовито.

– Я-то уйду, а ты с чем останешься, карга старая?! Что я, не знаю? Ты ж совсем одна… так тут и сдохнешь!

– Ты обо мне не беспокойся. О мамочке своей подумай… или ты о ней и думаешь? Что, не принесла ей подлость апельсиновых рощ с золотыми дорожками? И не принесла бы никогда…

– Ты тоже в золоте не купаешься.

– А ты обо мне не думай. Тебе сюда еще долго не прийти.

– Ничего, вот ты помрешь, карга старая…

– Авось, и тебя еще переживу. Сегодня же к нотариусу схожу, чтобы вам, уродам, ни сантимо не досталось…

– Ах ты…

Мужчина делает шаг вперед и замахивается.

Сеньора Луиса хватается за кочергу… да, когда-то она смогла бы отбиться.

Давно. В юности, в молодости, но сейчас… куда ей тягаться со здоровым молодым парнем?

Левой рукой он легко отбивает железяку в сторону, и та отлетает, жалобно звякнув о стену. А правой…

Выхваченный клинок глубоко погружается в грудь старухи.

И где-то глубоко, в лавке, не успев предотвратить трагедию, жалобным плачем заходится кот.

* * *

Когда Тони пришла в себя, оказалось, что она почти лежит на руках у некроманта.

– Простите, Тони. Вы едва не упали, – извинился Эрнесто.

– Все в порядке. Эрнесто, – впервые назвала так некроманта Тони. – Я… я его видела!

– Кого?

– Это племянник сеньоры Луисы. Наверняка…

– Подробнее? – заинтересовался сеньор Серхио.

Тони скрывать не стала.

– Я их видела, они разговаривали. Сеньора Луиса его выгоняла, а мужчина говорил, что после ее смерти все тут унаследует. Ну и о своей матери, ее сестре… тоже. Они разговаривали. А потом она его гнать начала, сказала, что завещание перепишет, он замахнулся, сеньора Луиса схватилась за кочергу, а он – за нож. И все.

Серхио переглянулся с Эрнесто.

Таких подробностей Тони знать попросту не могла. Неоткуда. Но… тем не менее?

Кочергу они вчера нашли. И следы драки были. Тони на месте преступления ничего не осматривала, она вообще выглядела – краше в гроб кладут. Переживала.

Но тем не менее она это знает. Откуда?

Ответ лишь один. Лассара. Древний род некромантов.

– Тони, это сеньора Луиса сообщила?

Тони медленно кивнула.

– Да, можно и так сказать. Она разговаривать не могла, а последние пару минут показала.

Сеньор Серхио потер руки.

– Тони, солнышко, вам цены нет! Теперь-то я субчика прижму как следует! Он у меня фальцетом запоет!

Тони так и не поняла, почему тан Эрнесто бросил на друга укоризненный взгляд. Может, это какое-то иносказание? Да, наверное…

– Тони, спасибо вам огромное.

– Не за что… Серхио.

– Вот, видите? Получается! Тони, а можете вы мне оказать еще одну услугу?

– Какую, Серхио?

Второй раз получилось проще и непринужденнее.

– Тони, я вас прошу, съездите к нотариусу? Вы же собирались узнать, кто будет распоряжаться похоронами сеньоры Маркос, вот заодно и повестку ему завезете. Пусть заедет ко мне…

– Конечно. А зачем?

– Повестка? Так все просто, Тони. В нашей стране закон таков, что убийца не имеет права наследовать за убитым даже ржавый гвоздь. И мамаша его ни сантимо не получит!

Тони впервые за весь этот день улыбнулась. Серхио повторил слова сеньоры Луисы, хоть и не знал о них. И как-то теплее на душе стало.

– Правда?

– Конечно, – заверил ее тан Эрнесто. – Это справедливо.

– Да. Это справедливо.

– Пойдем, я тебя отвезу к нотариусу?

– Дядя настоял, чтобы я сегодня взяла мобиль.

– Тогда я просто провожу тебя.

Тони подумала, что это хороший момент. Ей очень хотелось поговорить про Эудженио… слова Аниты все же зацепились за что-то в ее разуме, и теперь истекали там ядовитой слизью. За что тан Риалон выгнал Дженио из дома?

Тони собиралась расспросить по дороге, но…

Не успела.

Дверь открылась. Шаг, второй…

И на все управление разносится отчаянный девичий крик:

– Убийца!!!

* * *

– Повезло уроду!

– Да, глаза целы остались. Тони, вы опасны, словно пантера!

Тони обиженно засопела. Еще и издеваются…

Будь она пантерой, от негодяя только клочки бы остались на пороге. А она…

Ничего-то она не смогла, даже глаза выцарапать негодяю! Но лицо действительно распахала неплохо. Такое само по себе не заживет, швы накладывать придется. А вы бы что сделали на ее-то месте?

Не успела она от кабинета толком отойти… и навстречу – он!

Тот самый! Тип из видения, который ударил сеньору Луису!

И как тут было пройти мимо?

– Убийца!!! – завизжала Тони так, что стены дрогнули. – Держи его!!!

Мужчина дернулся, все же нервы у него были не железные, наверное, не каждый день тетку убивал… но Тони этого хватило.

Девушка решила, что негодяй собирается бежать. Нет? А так убедительно озирался по сторонам, так убегательно смотрел… и Тони кинулась дикой кошкой!

Если человек не ожидает нападения, можно успеть многое. Тони хватило, чтобы украсить лицо мужчины десятью полосами от когтей. Хорошо прошлась, до крови, глаза чудом уцелели.

Убийца, не ожидавший такого теплого приема, завизжал, что та свинья, а Тони с трудом отодрали. Лично тан Риалон.

Убийцу хватал сеньор Серхио и подоспевшие ему на помощь полицейские. Кажется, мелькнул там и сержант Кастильо…

– Я очень испугалась. Только что я узнала, как он родную тетушку убил… а вдруг бы и на меня набросился? Кто ж его знает…

– Конечно-конечно, – тан Эрнесто выглядел абсолютно серьезным, но глаза его смеялись. – Тони, вам необходимо вымыть руки. И хорошенько их вытереть. Вот, возьмите платок.

Тони закивала.

– Да, благодарю вас… у меня, правда, свой есть…

– И можете платок не возвращать, полагаю, он будет безвозвратно испорчен, пока вы кровь ототрете, – некромант смотрел с таким намеком, что и дура бы догадалась. Антония поцеловала некроманта в щеку.

– Эрнесто, спасибо!

– В кабинете пока никого нет, – намекнул тан.

Антонии хватило и пару секунд.

Влететь внутрь, быстренько оттереть кровь с пальцев, из-под ногтей предложенным платком, сунуть его в карман… туда, на платок, и частички кожи попали. А что еще некроманту нужно?

Ничего не нужно. Этого с лихвой хватит, чтобы мерзавец сильно пожалел о своем поступке. Надолго…

Волосы еще хорошо для такого дела подходят, правда, пока он в тюрьме, порчу навести не получится – увидят. Но если мерзавца приговорят к смертной казни – отлично! Тогда и платочек не понадобится.

А если нет…

Мы не будем ждать милостей от правосудия, мы их сами раздадим!

И Антония вышла в коридор с видом абсолютной невинности. И вот не надо мне подмигивать, тан Риалон, мы девушки приличные, и ваших некромантских намеков ну совершенно не понимаем! Хотя Эрнесто это совершенно не остановило.

– Что здесь происходит?!

Карраско. Вот уж кого принесла нелегкая!

– Ужасный случай, – ухмыльнулся сеньор Серхио. – Ритана Лассара помогала следствию, а когда собралась уходить, этот человек напал на нее. Ритане пришлось защищаться.

Убийца попытался что-то крикнуть, но был пресечен пинком под ребра от сержанта Кастильо лично. Полицейский произвол в самом худшем виде, что вы хотите? Даже оправдаться бедняге не дали, может, его на убийство нужда толкнула, беда или голод, а его вот так!

Под ребра!

И в наручники!

Ужасно, просто ужасно!

– Что вы говорите? Напал на ритану? – нахмурился некромант, глядя на жертву взглядом очень голодного крокодила, страдающего заодно зубной болью. – Как вы себя чувствуете, Антония?

– Благодарю вас, тан Карраско, все замечательно, – чуточку чопорно ответила Тони.

– Я позабочусь, чтобы этот негодяй больше никого и никогда не обидел! Каков мерзавец!

Тони развела руками.

Да, мерзавец! Но благодаря ей одним мерзавцем станет меньше. Это уж точно. Она распрощалась со всеми присутствующими, причем убийцу пришлось еще раз заткнуть пинком в живот, и направилась к мобилю. Ей еще надо к нотариусу.

* * *

В кабинете опять сидели двое. И плевать, что один из них тан, а второй сеньор. Серхио нарушил молчание первым.

– Боевая девчонка! Бедовая!

– Отчаянная, – поправил Эрнесто.

– Ишь ты, как за своих кинулась! Повезло сволочи, глаза уцелели.

Эрнесто ухмыльнулся. Повезло? Поверьте, помереть негодяю повезло бы куда как больше.

– Поделом ему. Ты распорядись там, пусть ему еще добавят.

– Уже шепнул кому надо.

– Это правильно.

– А девочка замечательная. Ты бы к ней для сына пригляделся?

Эрнесто неосознанно нахмурился.

– Я бы подумал, но… Амадо она не по плечу. Не справится. И сын у меня достоин большего, чем жить подкаблучником, и девочке этой надо настоящего. Чтобы не просто замужем, а за мужем была, как за каменной стеной, не для общества.

– Тоже верно. Хорошая девочка. Слушай, а насчет спиритизма – что?

Эрнесто задумался.

С одной стороны, это не было похоже на привычный призыв духа.

С другой стороны… вызвать душу привычными средствами не представлялось возможным, и если Тони нашла какую-то лазейку – отлично. Надо пользоваться…

Методику он не узнает? Так что же? Нельзя быть знатоком абсолютно во всем, а Эрнесто, честно признаемся, специализировался не по спиритизму. Зачем подставлять девочку?

Расспросить он ее при случае и сам расспросит.

– Да, что-то такое она и применяла. Только не призыв, а скорее, поговорить. Как я понял, ей просто показали убийцу глазами жертвы.

– Вот она с чего кинулась! Тут понятное дело, взбеленишься!

Эрнесто кивнул.

Дверь открылась и на пороге воздвигся Освальдо. Весьма недовольный и только что не искрящийся от возмущения.

– Почему меня не пригласили?

– Доброе утро, тан Карраско. Да, у меня все замечательно. Желаю всяческого здоровья вашей семье, – меланхолично отозвался Серхио.

Освальдо буквально зашипел. Правда, собеседники подумали не про опасную гадюку, а про жир на сковородке… никакого у негодяев почтения!

– Почему меня не пригласили, когда явилась ритана Лассара?!

– А должны были? – удивился Серхио.

– Да!

– На каком основании, тан? Приказ позвольте?

Освальдо замялся, но ненадолго. Пусть не было приказа, найдется, что сказать.

– Ритана – некромант, и я тоже некромант. Я мог бы помочь…

– Мы пригласили штатного некроманта, тан.

– Впредь я настаиваю, чтобы вы обращались только ко мне, – надавил тоном Освальдо.

– Вас переводят к нам в управление? Просто замечательное известие, сколько уж лет допроситься не можем, – порадовался сеньор Серхио. – Тан Риалон, у вас наконец-то появится помощник?

– Да, – Эрнесто с удовольствием наблюдал за бешенством на лице старого недруга. – Помощник мне бы не помешал – стол после вскрытия отмывать.

Освальдо понял, что толку не будет, и вылетел за дверь, как следует шарахнув ей об косяк. Мужчины довольно переглянулись.

Вот как хотите! Но нигде, нигде не любят таких «снисходительных». Лучше б они и не снисходили со своего Олимпа до нас-то грешных, а то так подставит кто ногу, и покатится несчастный, гремя по дороге косточками.

А страх за место…

Больше вышки не дадут, дальше моря не пошлют. И точка.

* * *

– Папа!

– Ритуша, нинья…

Рита потерялась в крепких объятиях отца и матери, счастливо вздохнула.

– Как вы? Как дела?

– Все хорошо, нинья. К нам приезжал сеньор Мондиго, выглядел очень недовольным, но говорили мы долго, и договорились на хорошем, он денег нам предложил, мы согласились, а потом папа съездил с ним в банк, – затрещала счастливая мать.

Рита внимательно слушала. Старый Хорхе Луис Мондиго, хоть и негодовал, а все же обещанное исполнил. Две тысячи песет заняли свое место в банке, на личном счете, открытом Педро.

Он уже взял оттуда сотню – хватит и на взнос в артель, и на лодку, и дом подновить… остальное?

Полежит до случая!

Мало ли что в жизни бывает? Та же Рита замуж выходить будет – ей приданое не надо? Младшим, опять же, пригодится, коли учиться вздумают – а что?! Рита точно знала, что второй ее брат мечтает в полицию пойти, но там же грамота нужна, а откуда что в рыбацкой деревне? А сейчас сможет он осуществить свою мечту!

Сможет!

А еще девочка четко понимала, чем обязана Тони.

Если бы не Лассара… кто будет считаться с бедняками? С нищетой и голытьбой, за которыми нет сильного покровителя? Да что захотели бы, то и сделали! Никто б про них и не вспомнил. Изнасиловали девочку? Так поблагодари, что не убили, и ползи в свою канаву!

С сильным не борись, с богатым не судись.

Они бы и не смогли, утерлись бы, да и постарались пережить.

Ан нет!

Лассара – это не просто имя, это слава, и далеко не всегда добрая. Некроманты, этим все сказано.

Есть истории про то, как некроманты голову в бою складывали, но есть и истории о том, как они за обиды мстили. Вряд ли кому это понравится. На ночь такое рассказывают, чтобы потом под одеялом трястись… а днем – чтобы кому ума добавить. С некромантом тоже лучше и не бороться, и не судиться. Сложные они существа.

И об этом стоило сказать отцу. Не пугать его некромантами, а просто – объяснить. Но как оказалось, и того не потребовалось.

– Папа, Антония Лассара…

Педро только рукой махнул.

– Хорошая она девка, Ритуша. Ты ее держись.

– Да, папа.

– А мы уж ей порадели. Она просила местечко ей одно найти на побережье, так твои братья, считай, несколько дней без продыху…

– Нашли?

– Обижаешь! Конечно, нашли! Ради хорошего человека не жалко и побегать чуток!

А еще интересно, что ритане там понадобилось. И вообще… нельзя ли с того еще как свою выгоду поиметь? Надо посмотреть и обдумать…

* * *

Контора нотариуса Пако Патрисио Хименеса находилась в центре города. Ехать пришлось недалеко. Водитель честь честью довез Тони до места, помог выйти и вопросительно посмотрел.

Девушка качнула головой.

– Я, наверное, здесь надолго, вы езжайте, пообедайте. А домой я потом сама дойду.

– Тан Аракон сказал – довезти, – отрезал водитель.

Тони развела руками.

– Давайте тогда сделаем так. У вас сейчас перерыв на обед, потом я прошу вас заехать домой, мало ли что нужно, а потом и за мной. Хорошо?

– Хорошо, ритана.

И Тони толкнула тяжелую дверь.

Честно говоря, она немного робела в таких местах. Не то чтобы в конторе было особо богато, нет. Но налет холености, лоска, преемственности поколений невидимой патиной лежал на всем окружающем визитеров. Так, купчиха наденет роскошные платья и украшения, не обманув никого. И дворянка рядом, в простой одежде, без бриллиантов. Но попробуй, спроси кто – где?

Не ошибется даже ребенок.

Есть роскошь и роскошь. Нувориши и старые деньги. Вот, здесь был второй вариант.

Простые беленые стены. Мебель из мореного дуба. Бронза, хоть и начищенная, но видно, что старая. Паркет из разных пород дерева, скромные, но дорогие портьеры…

Позолота?

Она вульгарна.

Хрусталь? Фарфор? Позвольте, это контора нотариуса, а не кухня! Здесь все очень скромно, равно как и сам нотариус. Мэтр Хименес был занят, когда приехала Тони, и девушке пришлось около часа просидеть в приемной. Впрочем, та не скучала, читая очередную книгу. Молитвы учить все же стоило, скоро опять в храм.

Ох…

Под стать конторе была и секретарша. Девочка с большими… глазами и длинными… волосами? Я вас умоляю! Это умный мужчина может получить и в другом месте, а доверять такому сокровищу работу? Только если хочешь разориться.

В приемной сидела Дама лет шестидесяти. Именно так, Дама, с большой буквы. Седые волосы уложены в аккуратную прическу, белейшая блузка, длинная, в пол юбка, одно кольцо на ухоженных руках – жемчужина розового цвета, которая стоит как бы не больше всей местной мебели. И такие же серьги в ушах, с розовым жемчугом. Сразу видно – люди делом занимаются.

Наконец, мужчина лет шестидесяти вышел из кабинета нотариуса, и секретарша предложила войти ритане Лассара. Тони подозревала – и не без оснований, что не будь она аристократкой, ее бы вообще приняли не сегодня, а, к примеру, в конце декабря. Следующего года.

Нотариус поднял голову от бумаг и посмотрел неодобрительно.

– Я вас слушаю, ритана.

Тони мысленно сравнила его с жуком-рогачом. Есть такие, массивные, с увесистыми рогами… как они там научно называются, Тони отродясь не знала, но сходство было потрясающим. Только что рогов не хватало, но голову он держал очень характерно. Сейчас в атаку пойдет^[243]!

Коричневый костюм, очки, строгий вид, гладкая прическа, даже слегка блестящая, словно на голову нотариуса шлем надели, массивные надбровные дуги и такие же мощные кустистые брови…

– Вот, – выложила сразу свой козырь Тони. И протянула бумагу из полиции.

Нотариус взял ее, прочитал, не изменившись в лице, и стал ждать продолжения. Тони развела руками.

– Собственно, это всё. Я хочу узнать, что по поводу родственников сеньоры Маркос, потому что сеньора была… – горло перехватило, но Тони мужественно договорила: – Была мне дорога, и я хочу, чтобы ее душа упокоилась в мире.

Сеньор Хименес кивнул – и подошел к картотеке.

Полистал карточки на букву «М», задумчиво кивнул.

– Ритана, хотите кофе? Чая?

– На ваш выбор, сеньор Хименес. Не сомневаюсь в вашем вкусе и составлю вам компанию. Что бы вы ни решили.

– Тогда чай, ритана.

Тони молча кивнула. Она молчала, пока секретарша не принесла поднос с чайником и двумя чашечками. Молча, пока нотариус разливал чай, и они пили его, наслаждаясь – да, наслаждаясь! – вкусом и ароматом отлично заваренного листа. У Араконов чай был отличный, но все же не такой!

– Моя секретарша добавляет какие-то травы, и чай получается просто восхитительным. Я постоянно прошу ее раскрыть секрет, но – бесполезно.

– Действительно, запах просто чудесный, – согласилась Тони.

– Так вот, ритана. В других обстоятельствах я выставил бы вас из кабинета. Но именно перед вами я обязан держать отчет.

– Простите, сеньор?

– Примерно пару недель назад сеньора Маркос пришла в мою контору и поменяла завещание.

– Сеньор?

– Здесь и сейчас вы названы наследницей первой очереди. Все имущество сеньоры Маркос переходит к вам.

Тони откровенно растерялась, что не укрылось от взгляда нотариуса. Игру он отличить мог, но девушка не играла. Она действительно была растеряна, не ожидала, не думала…

– Ко мне?! Но… но…

– Она вам ничего не говорила?

– Нет, сеньор.

Нотариус пожал плечами, как бы говоря: я за других не отвечаю.

– Тем не менее сеньора отдала распоряжения, и они недвусмысленны. Также, ритана Лассара, она оставила для вас письмо. Желаете ознакомиться?

– Да, конечно!

– Получите. За той дверью у нас переговорная, из нее есть выход в уборную.

Тони благодарно опустила голову.

Письмо было коротким, но слезы все равно покатились горохом.

Нинья!

Девочка моя дорогая, Тони, если ты читаешь это письмо, значит, я мертва. Что ж, возраст такой – пора уже. И грудь давит последнее время.

Вот я и решила подстраховаться.

Никого ближе и дороже тебя у меня нет. А в свете твоих способностей я дважды уверена, что поступаю правильно.

Этот магазинчик принадлежал моей семье многие годы, и я уверена, ты не бросишь его на произвол судьбы. Может, ему и не хватает такой хозяйки. Молодой, энергичной.

Я прошу тебя о двух вещах – не продавать магазин, а передать его кому-то из твоих потомков. И позаботиться о Сеньоре Мендоса.

Если у тебя возникнет глупое желание найти более достойного – немедленно прекрати. Я выбрала тебя, и надеюсь, ты не откажешься от моего подарка.

Люблю тебя, нинья, и обещаю – пригляжу. Даже оттуда. Чтобы все у тебя было хорошо.

Сеньора Луиса.

Ревела Тони недолго. Умывалась куда как дольше… из-за каких-то магических свойств, средства мастера Доменико не любили слез. Лицо распухало, нос отекал, кожа покрывалась некрасивыми пятнами…

Что ж, красоваться ей не перед кем.

Дженио?

Да, Дженио. Но близок локоть…

Нотариус вежливо подождал, пока не выйдет клиентка. На красные глаза и опухшие щеки внимания также вежливо не обратили.

– Ритана, вы готовы услышать завещание?

– Я полагала, это делается позднее?

Нотариус позволил себе легкую улыбку. Ах, эти высокородные, почему они считают, что незнание законов освобождает от ответственности? Хотя это не совсем тот случай.

– Обычный срок оглашение завещания – месяц после смерти клиента. Срок розыска наследников – год. Но у нас особые обстоятельства. Я навел справки в полиции, и знаю, что случилось с сеньорой Маркос. В таком случае вы обязаны получить все возможное содействие.

– Благодарю вас, сеньор Хименес.

– Не стоит. Это требования закона.

Тони кивнула. И выслушала завещание со спокойным лицом.

Ей переходило все имущество сеньоры Маркос. Магазин с домом и землей. Несколько счетов в банках на сумму больше двадцати тысяч песет совместно. Арендованные ячейки сейфов. Содержимое было не указано, но отмечено, что опись вложена в каждую ячейку.

Более того.

Сеньора Луиса позаботилась обо всем. В том числе и о своем погребении. Ею уже была проплачена некоторая сумма нотариальной конторе. Так делали одинокие старики.

Не знаешь, кто тебя похоронит? Не желаешь отягощать этим близких? Оплати услуги у нотариуса, и он позаботится о твоей церемонии. Ты сможешь оговорить все, что пожелаешь.

Это сеньор Хименес и разъяснил девушке.

– Конечно, мы согласуем все с вами. Вы захотите прийти на похороны?

– Да.

– Мы все обеспечим.

– Благодарю вас, сеньор.

Машина еще не приехала.

Тони шла по улице и плакала. Сама не замечала, а слезы катились, и катились…

И так бывает. На короткое время обрести родную душу – и снова ее потерять. И снова одна…

Есть Долорес, есть сеньор Хуан, есть Араконы, но… сеньора Луиса была… да, если и не как мать – для Тони это было бы предательством, мать у нее была лишь одна и навсегда, то как тетка – точно. Любящая и любимая, родная и близкая. Несправедливо и жестоко убитая подонком! И еще более несправедливо, что подонок связан с ней общей кровью!

Почему все… вот так?!

Нет ответа.

А ноги все несли и несли девушку по улице.

* * *

– Отец, нам с тобой надо поговорить!

Амадо выглядел очень решительно. Эрнесто пожал плечами.

– Слушаю.

– Ты серьезно настроен женить меня на этой… дуре?

– Которую ты едва не убил? Да.

– Я против.

– Теперь я буду в курсе. Когда ты пойдешь делать ей предложение?

Амадо засверкал глазами не хуже матери.

– Она пока в больнице!

– Ну так что же? Ты послал девушке цветы?

– Нет!

– Ничего страшного, я пошлю их от твоего имени.

Амадо топнул ногой.

– Ты… не смей, слышишь?!

– Слышу. Но не понимаю, почему должен тебя слушать?

– А я не понимаю, почему ты хочешь сломать мне жизнь!

– Сломать? Наоборот, ты будешь вполне доволен и счастлив. Паулина Аракон тебе более чем подходит. Кстати, что об этом сказала твоя мать?

– Она довольна, – Амадо был мрачен и зол. Эрнесто угодил в болевую точку.

Да, для Барбары возможность породниться с Драконами была куда как важнее сомнительных чувств сына. В этом вопросе она мужа полностью поддерживала.

Любишь?

Ну и люби, при чем тут свадьба? Какая-то Лассара… да у нее за душой ничего нет, кроме дурной славы! Поместье невесть где? Да его ремонтировать разоришься! Такую только в любовницы и позвать! Но уж точно не в супруги! Это и было высказано непонятливому сыночку, в самых доходчивых выражениях.

– Тогда что ты хочешь? Согласны все, кроме тебя. Может, стоит подумать о других людях?

– Почему я должен о ком-то думать?! Мне жить с этой… этой…

– А ей жить с тобой. Равноценный размен, – оборвал его Эрнесто. – Это всё?

– Нет!!!

– Еще что-то?

– Почему ты не хочешь меня понять?!

– Потому что у тебя нет аргументов. Одни капризы.

– Я не женюсь на этой дряни!!! Не женюсь!!!

– Тогда советую поискать работу.

– Что?!

– Я невнятно говорю? Советую поискать работу, потому что я выставлю тебя из дома.

– Я твой сын!

– Я тебя выучил, вырастил… я в твои годы уже состоялся как некромант. Почему ты считаешь, что с тебя спрос меньше? Моего таланта у тебя нет, но голова есть, руки есть, не пропадешь.

Амадо так… считал?

Да, именно так! Разве нет?!

Если отец когда-то там мерз, голодал и прочее… значит, родители у него были плохие! А у Амадо хорошие! Поэтому он и не обязан ничего делать! Изучает он своих обожаемых индейцев – и что? Правда, в жизни это не применишь, ну так дело десятое! Деньги есть…

Благодаря родителям?

Ну и что?!

Вот уж об этом Амадо никогда не задумывался. Вода мокрая, огонь горячий, деньги есть, родители его не ограничивают… и здрасте-нате! Что только отцу в голову пришло?! Глупости какие!

– Я… я ей все в глаза скажу!

– Только попробуй огорчить Паулину Аракон – и окажешься в психушке.

– ЧТО?!!

– Что слышал. Я отправлю тебя на лечение. Девчонка не виновата, что ты вырос трусливой безответственной дрянью, и не будет за это расплачиваться.

– Ты… ты!!!

Задохнувшись от возмущения, Амадо вылетел из кабинета и из дома.

Р-родители!!!

* * *

Тони пришла в себя у лавки. Дверь была опечатана, но такие мелочи не могли остановить некромантку. Что там той печати – бумажка, ногтем поддеть.

Ключ у нее был.

Чуть слышно скрипнула дверь.

Тони прошла в магазин и огляделась.

Вот след от мела на полу. Здесь лежала сеньора Луиса.

Вот мячик с длинным пушистым хвостом, игрушка Сеньора Мендоса – надо взять с собой. Тогда она была совершенно не в форме, а коту тоскливо без своих игрушек.

Вот кресло…

Тони решительно развернула его так, чтобы не было видно следа, уселась – и задумалась.

Как жить?

Вечный и неизбывный вопрос. Пожалуй, по популярности с ним может поспорить только «Что делать?». И ответ приходится искать самостоятельно.

Хорошо тем, у кого есть родные и близкие. Им могут подсказать, посоветовать, они могут обсудить ситуацию с человеком, который, пусть теоретически, но не ударит в спину, не воспользуется ей в своих интересах.

У юной некромантки ничего такого не было.

Араконы?

Кто бы спорил, они замечательные! Но… да, вот это отвратительное «но»! Для Араконов, что бы они ни говорили, на первом месте интересы Араконов. Не Лассара. И доказательством тому краска на ее лице.

Тони недовольно тронула щеку.

Проклятая краска чесалась так, что хоть ты кожу сдирай… очень неудобно! Нет бы умыться перед тем, как плакать…

Побочные магические эффекты. Не смоется, но – наплачешься.

Впрочем, неважно. Вернемся к Араконам, а легкое неудобство можно и потерпеть. Для дяди и тети важнее всего их дочери. Даже если они благодарны Тони, надолго этой благодарности не хватит, слишком уж эфемерное чувство. Чего стоит уже оказанная услуга?

Ни-че-го.

Поэтому стоит подумать о себе самостоятельно. Что сделают Араконы, узнав, что их племянница стала состоятельной? Да, по столичным меркам – безусловно?

Предложат продать магазин и выйти замуж. Или оставить магазин и поскорее выйти замуж за человека, который с ним справится. Тони не хотелось ни первого, ни второго.

Откровенно говоря, она метнулась в столицу, повинуясь словам старого картежника. Тихо жить надо в глуши, а вот прятаться лучше в кипящем котле. Там, где жизнь бурлит, бьет ключом… да, в столице. Тони и приехала.

Это оправдалось. Но дальше-то как?

Справится она одна с магазином? Самостоятельно?

Сеньора Луиса, положим, справлялась. Но у нее была история, были связи, были свои люди, ее знали, ее предки этим занимались… а Тони что?

А ничего.

Ноль.

Пустое место.

Будет ли с ней кто-то считаться? Девушка искренне сомневалась. Но уж очень было соблазнительно… просто представьте!

Переехать в лавку, в комнаты сеньоры Луисы. Таким образом снимается сразу несколько вопросов. Лавку не надо охранять, в ней кто-то живет, опять же, Сеньор Мендоса здесь привык, ему тяжело у Араконов… Глупо учитывать в своих планах кота?

Тот, у кого есть коты, никогда не скажет ничего подобного. Когда вот это чудо, мягкое и пушистое, приходит под бочок, да прижимается, да мурчит…

Просто собаки любят хозяина в принципе. А кошки только за дело. И поди, заслужи! Кошке ты можешь о своих заслугах не рассказывать, примет тебя кошка или нет, зависит только от нее.

Сеньор Мендоса Тони принял, и она не хотела подвести существо, которое ей доверилось.

Смешно?

Да и наплевать!

Снимаются и другие вопросы. Тони не будет ежедневно видеть Альбу и Эудженио, не будет…

Пальцы вцепились в подлокотники.

Больно?

Очень. Видеть тебя – одна боль, не видеть – другая. Я горю, как в лихорадке, когда ты рядом, когда ты смотришь, пусть, даже мимо меня, когда я слышу твое дыхание… я веду себя, как безумная, я говорю глупости… я просто люблю!

Мне тоскливо и тошно, когда тебя нет рядом. Когда ты обнимаешь другую, когда ты улыбаешься другой… я бы убила и ее и тебя, но… я люблю тебя!

Люблю, люблю, люблю…

И без надежды на взаимность…

Тони уронила лицо в сложенные ладони. Как же это больно! Впрочем, возраст сыграл свою игру. Все время думать о боли, тем паче в восемнадцать лет – не выйдет. Рано или поздно придут и другие мысли.

Итак, она может переехать. Вопрос!

Араконы ее отпустят?

Дадут попробовать с торговлей антиквариатом, заниматься, чем Тони пожелает… вообще – дадут ей свободу? Вот почему-то девушка в этом сомневалась!

Но что же делать, что делать?

– Может быть, ритана, я смогу вам чем-то помочь? При жизни я преуспел в решении ребусов.

Как Тони не завизжала, не бухнулась на пол, не…

Кресло помогло. Из такого сильно не упадешь, стиснуло с трех сторон, словно живое, обняло. А из стены медленно выплыл призрак. И поклонился, демонстрируя прекрасные, хотя и несколько старомодные манеры.

* * *

Тони молчала.

Призрак тоже молчал.

Некромант и его подопечный разглядывали друг друга. Что видел призрак?

Симпатичную девушку, черноволосую и светлоглазую, в платье с чужого плеча. Растрепанную, заплаканную, но все равно симпатичную. А еще – сильного некроманта. И сила ее сияла, словно черная свеча…

Что видела девушка?

Чем-то ужасно знакомого призрака.

Чем знакомого?

Хоть убивайте…

Тони приглядывалась и так, и этак, и наконец…

– Шальвен?!

И это действительно был призрак Рейнальдо Игнасио Шальвена, который поклонился еще раз.

– К вашим услугам, ритана.

– Вы?! Но… как?!

Были забыты все вопросы. Какие там философские думы о жизни, когда – ТАКОЕ?! Интересно же!!!

Рейнальдо вежливо улыбнулся, потом проплыл по воздуху и завис над креслом напротив.

– Все получилось случайно, ритана Лассара. Но не могу сказать, что я в претензии, скорее, наоборот. Я доволен, счастлив и благодарен вам за возможность продолжить свою жизнь. Пусть и в таком качестве…

– Это я вас призвала?

– Вы.

Тони задумалась, но ответ нашла быстро.

– Пещера? Конечно же пещера!

Шальвен посмотрел с одобрением. Сам не дурак, он любил общаться с умными женщинами. Приятно же, когда тебя понимают! А то некоторым пока все разжуешь…

С ума сойдешь!

– Именно, ритана. Мои косточки оказались в зоне действия ваших сил, и я вернулся.

Тони выругалась.

В кои-то веки, вспомнив весь лексикон сеньора Хуана… и заслужив задумчивый взгляд призрака. Юные ританы все же не матерятся так, что мухи на лету падают. Призраки, правда, не падают, но они покрепче будут.

– И вы пришли на зов!

– Да.

– И искали Паулину?

– Вашу кузину? Могу сказать больше, именно я нашел ее. Можете расспросить, она скажет, что я просил ее молиться за Игнасио.

Тони качнула головой.

– Паула пока в больнице.

– Что-то серьезное?

– Переохлаждение плюс нервное расстройство. Полагаю, она там еще месяц-полтора пролежит, – Тони качнула головой. – А потом как? Вы ее нашли, вывели к спасателям…

В словах призрака она не сомневалась. И проверить легко, и вообще – врать некроманту глупо.

Особенно если ты ему подвластен.

– А потом вы всех отпустили, ритана, – усмехнулся призрак.

– Ну да. Но…

– Я воспользовался крохотной ловушкой. Вам надо было отправить нас на перерождение. А вы просто даровали свободу.

Тони со всей дури шлепнула себя по лбу.

– Конечно! Свободу можно трактовать, как вам больше нравится!

– В том числе и как свободу заниматься своими личными делами, все верно, ритана.

– А что привело вас сюда? Тоже личные дела?

– Нет, ритана. Личные вещи с отблеском вашей силы на них.

Тони второй раз ощутила себя дурой. Но лоб все же пожалела. Конечно, для призрака его трубка, его нож… то есть нож, которым его убили, даже с частицами его крови, его кресло…

Неудивительно, что он здесь. А…

И тут Тони несколько истерично расхохоталась. Потому что вопрос был такой…

– Сеньор призрак! То есть тан призрак! А что вы собираетесь делать дальше?

Впрочем, тут ей призрака тоже не удалось посадить в лужу. Рейнальдо пожал плечами, отчего по комнате прошла волна холода.

– Во многом, ритана, это будет зависеть и от вашего дальнейшего решения.

– Развею я вас или нет?

Испуганным призрак не выглядел совершенно.

– Не думаю, что вы меня развеете.

– Почему?

– Потому что я могу быть вам полезен.

Тони подняла брови.

– Да? И каким образом?

– Если я правильно прочел ваше выражение лица, ритана, вы сидели здесь и думали, что делать дальше.

– Верно.

– Вы владеете этим домом?

– Да, и магазином тоже.

– Вы умеете с ними управляться?

Тони сморщилась. Проклятый призрак ударил не в бровь, а в глаз. Не умеет. Но…

– А вы? При жизни вы были не антикваром, а скорее тем, кто их ловил на нарушении закона?

– Туше, ритана. Магазином я не управлял ни разу. Но в то же время я неплохо разбираюсь в антиквариате, у меня была богатая семья, а еще – я хорошо ориентируюсь в теневых сторонах жизни. А вам предстоит с ними столкнуться, как и всякому антиквару.

Вот с этим спорить было сложно. Тони грустно вздохнула.

– Все правильно. Я в этом не слишком хороша…

– Почему бы нам не объединить усилия? Я могу подслушать или подсмотреть то, что вам необходимо. Призраки вообще неплохо владеют информацией.

– Взамен?

В теневой жизни столицы Тони не разбиралась, но для этого вопроса не требовались никакие знания. Ты мне – я тебе. Равноценно.

Равноправно.

– Жизнь.

– Простите, тан?

Тони подняла брови. Вот уж чего отродясь не было, так это воскрешения мертвых. Откуда бы? Это по ведомству Творца, а не некромантов.

Некроманты могли вдохнуть в тело иллюзию жизни, но оживить?

Нереально!

– Ритана, вы себе представляете, как тоскливо жить веками в подводной пещере? Без малейшей надежды, что тебя спасут? Разве что за рыбами наблюдать? Как же они мне надоели, между нами говоря! Я рыбу на века возненавижу!

Тони задумалась.

– Допустим. Но… чего вы все же хотите? Сформулируйте четко.

– Жить. В качестве призрака, но жить. Ходить среди людей, общаться, участвовать в коловращении событий и действий.

– А на перерождение уйти не хотите?

Шальвен качнул головой.

– Пока нет, ритана.

– Почему? Родитесь в новом теле, может, даже к рыбе близко подходить не будете?

Рейнальдо развел руками.

– Потому что Творец так рассудил. Что я смог дождаться, остаться… я не стану спорить с Его волей.

– Хм… Допустим.

И тут Тони сообразила такое, что аж подпрыгнула на кресле. И наплевать, что антиквариат!

– А что с вашим противником?! Он тоже… условно жив?!

Рейнальдо пожал плечами.

– Нет, ритана. Вы в курсе той истории?

– Когда вас убил тан Николас, а вы потом убили его? Метнув нож? Да, я в курсе.

– Там был третий. Некто…

– Хильберто Дези Сото?

– Вы подозрительно хорошо осведомлены, ритана.

– Я некромант. Что вы еще хотите услышать?

– Ничего более. Все правильно, ритана, нас было трое. Я, Мединальо и Сото. Сото вытащил клинок из моего тела, Сото спихнул меня под воду, и Сото похоронил своего шефа. Как положено похоронил, денег дал, на кладбище…

– Вы в курсе?

– О да!

Тони не удержалась от знака недоверия, но Рейнальдо и не подумал обижаться.

– Все намного проще, ритана. И прозаичнее. Я не мог отходить надолго от места своего упокоения, но Сото… о, эта сентиментальность. До самой старости он приходил ко мне на могилку. То есть – на то место, где меня убили. Сидел над расщелиной, выпивал, вспоминал, делился подробностями…

– Он знал, что вы живы?

– Что вы, ритана! Я не стал ему открываться, хотя и мечталось…

Призрак действительно выглядел… вдохновенно. И Тони даже представляла, о чем он сейчас думает. Вот бы…

Представляете, сидишь ты на утесе, или где там Сото сидел… на утесе – романтичнее. Пьете, вслух о вечном размышляете, и тут…

Из тумана!

Встает призрак!

И если кто не в курсе, форму тела и его насыщенность эти твари могут менять, как им заблагорассудится! В ограниченных пределах, но могут. Хоть ты в мошку превратись, хоть в чудовище раздуйся.

Если научно – тело призрака составляет эктоплазма. А это вещество очень компактное и легко поддающееся воздействию. Так что…

Мог Рейнальдо перепугать негодяя до грязных штанов, мог. Фантазии хватило бы. Но что потом?

– А вот потом мне пришлось бы несладко, – Рейнальдо прочитал мысли некромантки без особого труда, личико у девушки было очень выразительным. – Или развоплотили бы, или привязали к какой-то из вещей… нет, не хотелось мне этого. Пришлось помиловать Сото. Что с ним стало, кстати?

– Его род прервался.

Призрак выглядел очень и очень довольным.

– Я рад.

– Значит, Мединальо похоронили, – задумалась Тони. – Жаль.

– Почему?

– У моей… моей тети была мысль. Попробовать его потрясти – вдруг да сдаст заначку?

Рейнальдо выглядел очень серьезным.

– Надо подумать.

– Подумайте, пожалуйста, – попросила Тони. – Мне бы деньги не помешали, да и вам, я думаю, тоже.

– Я призрак. Мне уже ничего не нужно.

Тони подняла брови.

– Ошибаетесь. У вас были родные, у них были дети – вам не хочется им помочь?

– Н-не знаю. Я об этом еще не думал.

– А вы подумайте. Где похоронили Мединальо, что именно рассказывал Сото… подумаете?

– Обещаю.

Тони взглянула за окно и поднялась из кресла. Прошлась по комнате.

– Что ж. Это надо хорошенько обдумать.

Губы призрака тронула улыбка.

– Мое явление?

– Да. Одна я не справилась бы, но при наличии грамотного советчика… только вот насколько грамотного? Больше ста лет уже прошло…

– Это так. Но люди меняются медленно.

– Разве? У вас были мобили, к примеру?

– Мобили… самодвижущиеся повозки? Я их видел. Мобилей у нас не было.

– Вот.

– А подлецы – были. Были предатели, были влюбленные, были… Да много кто был. У вас их не осталось?

Антония поняла, о чем говорил призрак. Умение разбираться в людях не зависит от века. Трус останется трусом, жадина – жадиной, а влюбленные будут совершать глупости во все времена.

– Ладно… Я обдумаю этот вопрос, но с помощником у меня больше шансов.

Тони отлично понимала, что одна она бы не справилась. Как оставить лавку? С кем посоветоваться, поговорить, да и просто жить одной страшновато.

С призраком не страшно?

Ну… некроманту – нет.

– Я могу дать клятву. Что помогу, чем смогу, – тихо сказал Шальвен.

– Почему? – прищурилась Тони. – Если вы получили свободу – с чего вдруг такая доброта? Могли бы и своими делами заниматься, я же о вас не знала? И не врите, пожалуйста!

Шальвен кивнул.

– Мог бы. Но у меня есть свои причины.

– Какие?

– Я подозревал это… давно. До смерти. И подозреваю сейчас, но сейчас… Мединальо был не один, ритана.

– Тони. Так проще. И что значит не один?

– Тогда я для вас просто Рей. Тони, дело в том, что заговор – достаточно затратное предприятие. Когда я начал копать Мединальо, я понял, что это не весь айсберг… я примерно половину вытащил. Но я точно знаю, что осталось больше.

Тони вздохнула.

– И? За такое время они уже все умерли…

Рейнальдо пожал плечами.

– Понимаю. Но мне хотелось бы узнать. Я готов обменять свою помощь – сделаю, все что скажете… скажешь, помогу, поддержу, костьми лягу… пусть эктоплазмой. А взамен мне бы хотелось иметь возможность заниматься своим расследованием.

– Не подставляя меня?

Рейнальдо заколебался.

– Я постараюсь. Но призракам доступно далеко не всё.

Тони подумала пару минут.

– Ладно. Я помогу там, где это не подставит меня под удар.

– Договорились!

Две ладони соединились – и никто из присутствующих даже не подумал, как это странно выглядит. Призрачная плоть словно бы обволокла человеческую ладонь, окутала серебристым туманом, и в серебристых отблесках вдруг показалось, что Тони не восемнадцать лет, а много, много больше.

А может, заглянула на огонек Та, что стоит за плечом у некроманта?

Кто знает…

* * *

И снова каминная.

И снова те же люди. Человек в плаще крутит между пальцами четки, вырезанные из бериллов. Из них не делают четки?

Неважно.

Ему так нравится. Зеленая кожа, зеленоватые когти, зеленоватые четки…

– Тан, Дальмехо точно в столице, но мы пока не можем его поймать.

– Плохо, Хорхе. Очень плохо.

– Но у нас есть и хорошие новости, тан!

– Неужели, Хорхе?

– Да, тан! Мы, кажется, напали на след Антонии Лассара.

– Вот как?

Зеленоватая ладонь замерла на миг, потом сделала приглашающий жест – мол, продолжай? Заинтересовал, слушаю…

Четки глухо стукнули.

– Кажется, она в столице.

– Кажется?

– Ее имя попало в газету. Она обнаружила одну из убитых… нет, не Дальмехо, там была бытовая ссора, но кретин откуда-то услышал про… про нашу проблему. И попробовал убить так же.

– Воистину кретин.

– Труп обнаружила Антония Лассара.

– Хм… столица большая.

– Наши люди будут искать, тан.

– Это хорошо.

Плохо другое. Что Хорхе, что его господин не произносили этого вслух. Но все равно – знали.

Столица.

Один из самых защищенных от нечисти городов. Там живет еговеличество.

Там располагается двор… ладно, на лето король уезжает от влажной морской жары, но защита все равно остается. Там они обязаны действовать намного осторожнее.

Именно потому в столицу сбежал Дальмехо – думал, что его никто не найдет!

Тварь!

Ему оказали Честь! А он – он жестоко поплатится за свою неблагодарность! И косточек не найдут!

Но для начала его надо найти и поймать. А вот это гораздо сложнее… нельзя привлекать внимание Храма, пока – нельзя.

Рано, еще рано… время еще не пришло.

Глава 2

Завтрак стал для Тони мучением. И лишний раз укрепил ее в принятом решении.

Больно!

Кому понравится – смотреть, как твой любимый человек сидит рядом с твоей кузиной, как ухаживает за ней, как наклоняется, чтобы шепнуть на ушко нечто фривольное, как краснеет Альба, как одобрительно смотрит на них Адан Аракон…

Определенно, Тони решилась.

И после завтрака подошла к дяде.

– Дядюшка, мне нужно с вами переговорить.

– Слушаю, Тони?

Да, но заодно слушали Альба, Дженио и слуги. А вот это Тони не нравилось.

– Если вы не возражаете пройти в кабинет?

– Это так секретно, Тони?

Улыбка дядюшки была легкой и снисходительной.

Ну что у тебя может быть серьезного? Перчатки порвались? О, женщины!

– Я предоставлю это решать вам, дядя, – отозвалась Тони и таки прошла за дядей в кабинет.

Лично закрыла дверь, задернула бархатную портьеру, отсекая последние звуки, и прошла к столу. Достала из сумочки документы, положила на стол.

– Посмотрите, дядюшка.

Завещание.

Список имущества.

Адан Аракон управился быстро – и присвистнул.

– Тони, ты теперь богатая невеста?

Антония пожала плечами.

– Сложно сказать. Магазин, конечно, стоит дорого. Но его содержание, опять же, покупка антиквариата – это тоже не сантимо стоит.

– Покупка антиквариата? Тони, ты в этом разбираешься?

Тони пожала плечами.

Пробежала глазами по дядюшкиному кабинету.

– Вот этому столу лет двадцать. Вы его хоть и сделали под старину, но он новенький. А письменному прибору у вас на столе лет сто двадцать. В ценах я так хорошо, как… как сеньора Луиса, не ориентируюсь, но возраст вещей назову. Я же Лассара.

– Интересно… Тони, а сколько лет этому креслу?

Тони посмотрела на кресло-качалку, которое стояло перед камином.

Уютный плед, столик с напитками рядом – явно хозяин кресла любит поразмышлять о судьбах мира. Подошла, провела рукой по резьбе.

– Лет пятьдесят. Плюс-минут пара лет.

– Пятьдесят два года. Хм… допустим, ты хорошо в этом разбираешься. Но все остальное? Ты можешь вести дела? Проверять счета? Отстаивать свои интересы?

Тони вздохнула.

Это было то, о чем говорила себе и сама Антония.

Может ли она?

Сможет ли?

Она не знала. Одна, наверное, не смогла бы. Но если у нее есть помощь?

– Я знаю, с кем посоветоваться. Да и вы, дядюшка, не откажете?

– Хм… может, и не откажу. Но остальное?

– Если по денежным делам мне есть с кем посоветоваться, то по остальному… я Лассара. Некромант.

– И?

– Думаете, найдется много людей, которые захотят на меня надавить?

– Хм…

Адан Аракон вспомнил поговорку «Мертвый некромант опаснее живого». Задумался.

– Может, и немного. Что ты хочешь сделать, Тони?

– Если сеньора Луиса сама вела дела и держала магазин, то и я могу попробовать. Пойму, что не справляюсь – продам дело.

– А если нанять управляющего?

– Дядя, тут нужен кто-то не вороватый, разбирающийся в антиквариате, неглупый… я вот таких сокровищ ни разу не встречала.

– Я тоже.

Хуану Мартелю Тони доверила бы магазинчик без разговоров. Вот кто бы справился. Только где сейчас старый картежник?

– Вы мне разрешите попробовать?

Адан Аракон пожал плечами.

– Дай мне это обдумать, хорошо? Слишком уж сложный вопрос…

– Я бы хотела туда переехать, жить, разбираться, ну и…

– Я. Обдумаю.

Тони кивнула.

Она видела, что это было сказано не по принципу: «отвяжись, надоела!». Дядюшка действительно будет думать.

Это хорошо.

– Спасибо.

– А ты пока возьми мобиль и отправляйся в храм.

– В храм? Зачем?

– Вот у них и уточнишь. Отец Анхель телефонировал, просил тебя приехать.

– Хорошо, дядюшка. Я сейчас поеду.

И Тони вылетела из кабинета.

М-да…

И снова – как острым ножом по сердцу.

Зачем сюда пришли Альба и Дженио? Подслушивать, наверное… но поняв, что подслушать не удастся, парочка занялась более приятным делом.

Дженио неистово целовал Альбу, а рука мужчины уже давно была где-то под платьем… Альба изогнулась, плотнее прижимаясь к любимому.

Тони не удержалась.

– Кхе-кхе!

За что и удостоилась двух гневных взглядов.

– Сгинь отсюда, приживалка!

А вот этого Альбе говорить не стоило. Да еще рядом с отцовским кабинетом. Да еще когда дверь была не закрыта.

– Альба! – громыхнул из двери голос дяди. – Ну-ка, зайди!

Тони удостоилась еще одного гневного взгляда. А что?! Это ведь Тони во всем виновата, понятно! Она бедняг сюда заманила, она их в такое положение поставила, да, и Альбе эти слова нашептала тоже она…

Сука!

Тони резко вскинула голову, развернула плечи…

– Не сердись, – схватил ее за запястье Эудженио. – Альба погорячилась, но и ты… не вовремя.

Антония прищурилась. В другое время она бы уже таяла от близости к любимому, но здесь и сейчас…

Приживалка?!

Она Лассара!

У нее благородных предков по обеим линиям больше, чем у Альбы волос. На ногах! Которые она – бреет! Вот!!!

– Может, вам стоит чуть больше уважать свою невесту?

– Я ее очень уважаю, – с достаточно похабной улыбкой уверил Дженио. – Хочешь, я и тебя уважать буду? Сильно…

Альба за собой дверь кабинета захлопнула, да и говорил Эудженио достаточно тихо. А потому…

Кричать и звать на помощь? Ей, Лассара?

Тони мило улыбнулась. И словно невзначай поправила воротничок блузки. А заодно сдвинула мешочек с солью так, чтобы он не соприкасался с кожей.

И отпустила на свободу свою силу.

Силу некроманта.

По коридору словно холод потек, в углах заклубились тени, послышался чей-то тихий шепот…

– Я не против. Как вы относитесь к некромантам – уважительно?

Судя по внезапной бледности – очень. Только сказать боялся, а так – уважает. Аж до мокрых штанов… нет, не дошло. Но могло.

Тони выдернула свою руку из ставших вялыми пальцев и ушла, не оглядываясь.

* * *

– Благословите, отче…

Ох уж эти ритуалы.

И Круг веры, который надо прочитать без запинки, и возвращенные с благодарностью книги, которые…

Ладно в мусорное ведро Тони их никогда не выкинет. Это же КНИГИ!

Но читать это… учить молитвы…

Неужели никому не приходит в голову, что в Бога верят – душой и сердцем? А молитвы хороши для тех, кому тяжко. И с первым, и со вторым.

Не тяжко?

А что ж вы слова благодарности для Творца не найдете? Боитесь, не услышит? Зря.

Родители детей своих всегда слышат. Просто иногда надо взрослеть и справляться самим. А не тятьку за сиську таскать пожизненно.

Но благословение Тони получила. И отец Анхель перешел к делу.

– Антония, дитя мое, мы проверили амулеты. Они работают, но не настолько хорошо. Полагаю, тому есть причина?

– Конечно, отче, – Тони и скрывать не стала. – Наговаривать должна ведьма, на растущей луне. А у вас кто их заговаривал?

Вот что-то она сомневалась, что ведьма?

Печальный взгляд священника только что подтвердил ее опасения.

– И обойти это условие никак нельзя?

– Если и можно, то я не знаю, – развела руками Тони. – Если хотите, отче…

– Да, ритана?

– Я дам вам доступ в Лассара.

– Что?!

– Доступ в Лассара. Дам ключи, напишу бумагу, что разрешаю вам пользоваться библиотекой… библиотеками. Может, в книгах что-то полезное и найдется, для данного случая.

– В библиотеках – во множественном числе?

– Мои предки ценили знания. Понимаете, отче, даже самые черные, самые страшные… они искали их, снимали копии с книг, заботились о сохранении.

– Зачем?

– А как иначе? Не зная болезни, не подберешь лекарства. Вы читали историю рода Лассара, верно?

– Да.

– Среди нас не было предателей. Никогда. И чернокнижников не было. Тех, кто вкладывает свою душу в черные артефакты, тех, кто ради развлечения губит людей…

– Это истинно, дочь моя.

– Но знания мы хранили и преумножали. Я доверюсь храму, и уверена, что библиотека не окажется для вас бесполезной.

Отец Анхель засиял не хуже лампочки. Хоть ты в маяк вкручивай.

– Чадо мое… это более чем щедрое предложение. Конечно, храм примет его с благодарностью.

– Для меня лучшая благодарность – это чистая совесть и чистая душа. Мне от храма скрывать нечего.

– Ах, все бы чада таковыми были…

Тони пожала плечами, мол, за всех не отвечаю.

– Ключ у меня дома. А бумагу могу составить хоть сейчас.

– Буду очень признателен, чадо. И не переживай, храм не тронет ни единой книги. Это похвальное отношение к знаниям, и оно должно быть сохранено.

Тони чуть склонила голову.

– Ключ я привезу в ближайшее время?

– Да, конечно. А сейчас пройдем, чадо…

* * *

Выходя из храма, Тони улыбалась.

Все она сказала верно и честно, не соврала.

Почти…

Она не сказала, сколько библиотек было у Лассара. В замке их две. Одна явная, там собраны достаточно безобидные книги. Вторая – тайная. Там есть инкунабулы куда как пострашнее.

А третья…

Третья находится не в доме. Случись что с замком… Тони опять не солгала. Предки делали с любой книги по две-три копии, что-то добавляли, вносили пометки… там много чего было. Третья библиотека была самой полной, но вряд ли ее будут искать далеко в лесу. Там и случайно-то не наткнешься, защит – в три слоя…

И четвертая.

Там то, что и сами Лассара читать побаивались. Только в случае крайней нужды. Только тогда…

Об этом мать рассказала Антонии, когда девочке было всего пять лет.

Пять лет.

Тогда же и дала первые упражнения. Тогда же и ключи показала. Правда, всех знаний передать не успела – умерла. А когда выживаешь… нет, не живешь! Выживаешь, из последних сил цепляясь за жизнь зубами, там уж не до книг. Не до чтения. Поесть бы и выспаться в тепле. Но библиотеки Тони берегла. Книги проверяла, чистила, как могла, ухаживала. Даже наложенные на них заклинания пыталась подпитать, благо тут предки все предусмотрели.

Мало ли?

Вдруг в роду останется только непроявленный маг? Или вообще не маг? Так что же, всему погибать?

Не бывать такому!

Книгам хватало крови, хотя бы пару капель. Равно, как и замку. А кровь Тони могла пожертвовать, для этого ни ума не надо, ни силы. Так она и делала.

Лассара действительно ценили знания.

Деньги – наживное, стены – выстроенное, люди – найденное.

Будут знания, будут и деньги, и стены, и люди. Поэтому стоит беречь знания. Они и берегли. Но храму – хватит первых двух библиотек.

Церковники будут довольны.

* * *

– Альба, Антония, зайдите ко мне.

Дядя был суров и хмур. Видимо, не все еще доченьке выдал. Но Антония особо не обольщалась. Кому кузина, кому родное дитятко. Поругается, да и простит. А ей может влететь заодно.

Оказалось – Адана Аракона она недооценила.

И снова – кабинет. Сесть девушкам не предложили.

– Сегодня утром Альба Инес повела себя недостойно, – без предисловий начал Адан Аракон. – Она забыла о твоей помощи с Паулиной. Забыла, что обязана тебе жизнью сестры и матери. Это поступок не ританы, но быдла.

Альба вспыхнула, но извинения пробормотала. Хотя на Тони и не глядела – надо полагать, эмоции там были далеки от заявленного стыда и раскаяния.

Тони склонила голову. Мол, принимаю…

Дядя кивнул и отпустил Альбу. А Тони обратила внимание на злой взгляд из-под ресниц.

Кажется, она приобрела себе врага? А не наплевать ли? Себя Тони упрекнуть не могла ни в чем! Она честно держалась в тени, она старалась быть незаметной, она оказала семье Араконов несколько существенных услуг, да и Альбу ничем не обидела. По большому счету она сама себе обиду придумала.

Помешали ей подслушать!

Не дали всласть нализаться!

И?.. Тони ее первая не оскорбляла! Но раз уж решилась – получи!

– Далее. Антония, я обдумал твою идею с магазином. Я разрешаю тебе попробовать. И даже буду помогать со счетами, если пожелаешь. Но… ты возьмешь к себе Риту.

– Дядя?

– Числиться она будет моей прислугой. Но будет приходить и помогать тебе. Я правильно понимаю, ты собираешься переехать?

– Да.

– Это нужно. Дом без хозяйской руки умирает. Но ты не справишься и с лавкой, и с хозяйством, поэтому Рита тебе будет приходить и помогать. С уборкой. А что касается кухни, сеньор Фарра согласился готовить для тебя отдельную корзинку. Буду с утра присылать к тебе Риту, она поможет, а к обеду, думаю, вернется сюда.

– Дядя…

– Помолчи, Тони. Знаю, что скажешь. Или глупость про деньги, или глупость про обязательства.

– Глупость?

– Именно. Думаешь, я дурак, и ничего не вижу? Не понимаю? Я потом обдумал… умерла бы Паула, так Роза бы за ней в могилку сошла. А я… ты три наших души спасла, так неужто мы для тебя такие мелочи пожалеем? И на Альбу не обижайся, у нее пока еще в голове ветер. Ты повзрослела, а она еще ребенок.

– А целуется как взрослая, – не удержалась от кляузы Тони.

Получилось так по-детски, что она и сама вспыхнула. Адан Аракон улыбнулся.

– Знаешь, Тони, у нас с Даэроном был один гувернер. И каждый раз, когда он нас порол розгами…

– Вас?!

– И поверь, за дело. Вот он повторял одну и ту же фразу. Пока верхние полушария не включатся, будем нижние стимулировать.

Антония прыснула.

– Помогло?

– Не уверен. Но сидеть было больно. Так вот. Альбу мы не пороли. Может, и зря…

– Нет, – решительно возразила Тони. – Не зря. Меня отец, даже когда человеческий облик терял, пальцем не тронул. Ни разу. Придет время – повзрослеет.

– И я так думаю. – И словно опасаясь чего-то внутри себя: – Тони… девочка, я понимаю, что это тяжело. Но… ты расскажешь мне о брате? Пока у вас все хорошо было, он еще писал. А потом…

Тони вздохнула.

Расскажешь…

А как о таком рассказать?

Когда видишь, как убивает себя сильный, смелый и гордый человек? Как он мечтает о смерти, как зовет ее, как пьет дешевое пойло, чтобы забыться, как валяется в грязи или в снегу, как ты пытаешься хоть что-то сделать, как зовешь и кричишь…

Тебя не слышат.

Если ТАМ, где он пребывает, в его грезах, и есть другая Тони, то слышат ее. А здесь, в реальности…

Антония даже не понимала, что плачет, пока дядя ее не обнял и не погладил по волосам.

– Бедная девочка. Ничего, теперь у тебя есть семья. Все будет хорошо.

И тогда Тони разревелась уже осознанно.

* * *

– Вот он!!! ВОТ!!!

Рита так сжала ладонь Тони, что едва кости не переломала. Но повод у нее был.

Роман шел среди остальных каторжников, закованный в цепи и одетый в серое тряпье. На груди и на спине – большие желтые ромбы. Зачем?

Так светиться в темноте будут, если решит бежать, охранники станут стрелять. Такие у всех.

На рубахах, на куртках…

Правосудие в Римате медлительностью не страдало. Рассмотрели дело, выслушали подсудимых, выслушали свидетелей – и вперед, на каторгу. Или на плаху, но тут никого не убили, так что казни Роман избежал. А вот каторги – нет.

Никакого затягивания дела, одно слушание, если кто-то что-то не представил – это его проблемы. Ну и следователя, но тут все было чисто и ясно.

Антония пришла за Ритой с утра, узнав, куда и когда отправляют каторжников. И потащила за собой.

– Ты его будешь проклинать?

– Посмотрим…

Тони действительно не знала. Будет, не будет – как сложится!

В любом случае Рите надо посмотреть в глаза своему страху – и отпустить его. Раз и навсегда.

На каторгу!

Больше эта тварь не причинит ей вреда! Кончено!

В каторжников летели комья грязи, гнилые овощи, охрана была, но не то чтобы сильно их защищала. Так было принято.

Эта падаль многим зло сделала.

Если человек хороший, так над ним и измываться не станут, а ворье, разбойники… получите, что заслужили!

Тони вытащила из кармана заранее запасенный помидор и протянула Рите.

– Кинешь?

– Эммм…

– Подгнил, потому и отдали дешево. Думаешь, стоило свежий купить?

Рита махнула рукой и прицелилась. Снаряд прилетел точно, расплескался о спину и частично голову Романа. Тот дернулся, огляделся… увидел Тони и Риту – и какая же ярость исказила его лицо!

Не был бы скован – кинулся бы!

Зубами бы загрыз!

Понятно же, девушки во всем виноваты! Он-то белый и чистенький, что та лилея, а они, стервы гадкие, сами его соблазнили, сами изнасиловали, сами нажаловались!

Рита дернулась. И теперь уже Тони стиснула ее ладонь.

– Смотри! Хорошо смотри!

Если здесь и сейчас это не переломить, считай, у девчонки жизнь закончится. Она должна понять, что любой может упасть в грязь. И любой может найти в себе силы подняться, отряхнуться и идти дальше. С гордо поднятой головой.

К чистому такое не прилипнет!

– Я…

– И сейчас смотри.

Тони выпрямилась, сдвинула в сторону мешочек и постаралась, чтобы поток силы шел исключительно на Романа. Зашевелила губами, неслышно, но отчетливо.

Между нами говоря – обычная детская считалочка. Из тех, что дети любят: раз-два – голова, три-четыре – руки шире…

Но тут важно не что говорить, а как…

А когда в тебя бьет ледяная сила некроманта, когда ты понимаешь, что в эту минуту тебя проклинают… ой, мамочки…

Под Романом расплылась весьма вонючая лужа.

Гадостно запахло.

Рита выдохнула и как-то распрямилась, что ли… Тони это ощутила всей своей сутью. И поток прекратила.

– Дамочка, вы это… – один из конвоиров погрозил пальцем.

Тони вернула на место амулет и развела руками. Приблизилась, сунула в перчатку песету.

– Офицер, эта гадина изнасиловала мою подругу. Я просто его немного напугала, и только.

– Слово?

– Слово.

– Насильник, говорите?

– Грабитель, насильник, чудом убийцей не стал…

Конвойный, нежданно-негаданно произведенный в офицеры, окинул взглядом умильно улыбающуюся Тони, бледную Риту и понял – не врут. А еще песета…

– Сеньорита, я тоже словечко кому шепну. Вы не переживайте…

– А? – растерялась Тони. Но вторую песету в ту же руку сунула. И третью. Так, на всякий случай. – Офицер, надеюсь, вы выпьете за здоровье моей подруги? Чтобы она в себя пришла после такого… девушкой была, а эта сволочь…

– На каторге, сеньорита, тоже люди разные. И статьи у всех разные. Шепну я словечко-другое, так вашего недруга там любить будут, – недобро оскалился конвойный. – Будет спать, не надевая штанов.

Тони не поняла, при чем тут это, но еще песо сунула.

– Офицер, я в вас верю. И очень вам благодарна.

Пятая монета завершила ритуал благодарности, Роману добавили прикладом по почкам, и все потекло своим чередом. А Тони утащила Риту в маленькую харчевню, которую разведала неподалеку.

– Два супа из моллюсков, жареные мидии, хлеба. Квашеные водоросли еще, они у вас чудесные. Запивать – сок или воду.

– Отвар шиповника есть. Подать с медом?

– Несите.

Тони отдала несколько монет, едва дождалась кувшина с горячим отваром – и тут же подсунула кружечку подруге.

– Пей!

Рита послушалась.

– И еще…

– Утону.

– Зато в ум придешь. И запомни – это прошло! Закончилось! Навсегда! А ты любить будешь, замуж выйдешь, детей родишь – и не вспомнишь через сорок лет, что там тебе приснилось.

– Приснилось?

– И только так! Этого не было! И думать иначе не смей. Помни – Роман расплатится за всё, а ты можешь ему еще одним способом отомстить.

– Каким?

– Жить и быть счастливой. И никак иначе. Пей шиповник.

– Ритана… я…

– Скажешь глупость – еще чашку налью. Поняла?

Рита поняла. Антония, при всей ее колючести, была благородным человеком. Но – колючим. Как каштан, пока до ядра доберешься, шесть раз уколешься и девять – пожалеешь. Или – не пожалеешь.

– Поняла, ритана. Но я не о глупостях. Батюшка мой просил передать, кажись, брат нашел то самое место, какое вы просили.

Тони и думать про Романа забыла.

– Правда?!

– Да…

– А когда мы…

– Да хоть сейчас, ритана!

Тони едва не взлетела со стула, но потом выдохнула и села обратно. Нет, ни к чему.

Надо с Реем поговорить, может, его с собой взять, надо еще кое-что…

– Нет уж! Я зря за суп платила? Кушай нормально, потом в больницу сходишь, вещички заберешь, у доктора отпросишься по всей форме, если отпустит, я-то тебя, считай, выкрала, а уж завтра тогда и к твоим родным можно.

Рита фыркнула прямо в отвар шиповника, чудом не заплевав половину стола.

Действительно, суп – это причина. Важная.

* * *

– Рей, ты со мной?

– Конечно, Тони! О чем разговор? Думаю, я буду тебе полезен, хоть мне и не хочется вновь на то место…

– Во-первых, неизвестно точно, то ли это место. Во-вторых, если то… Рей, мне нужна какая-нибудь личная вещь Мединальо. Хоть пряжка с сапога! Хоть трубка. Хоть очки! Ну хоть за что зацепиться…

– За такое время… там мало что осталось.

– Все равно. Надо с чего-то начинать, не на кладбище же могилу раскапывать. Я и на такое пойду, но давай попробуем сначала что попроще?

Рейнальдо Шальвен фыркнул.

– Хорошо, Тони. Я с тобой, только возьми что-то из моих вещей. К примеру, клинок. Он меня точно и притянет, и удержит… мало ли что.

Тони согласно кивнула и завернула нож в несколько слоев оберточной бумаги. Не пачкать же им сумочку? Там и ржавчина кое-где есть, потом подкладку не отстираешь.

– Сделаю. Как нам лучше поступить?

– То есть?

– Мне за тобой прийти? Или…

– Тони, я сейчас сопровожу тебя до дома, проверю, как это действует, на ночь вернусь сюда, в лавку, все же охрана нужна, пока… а завтра с утра опять буду рядом с тобой. Ты же на утро запланировала поездку на море?

– Да, часов в десять. Не раньше.

– Отлично! Выспись как следует, девушкам это нужно для цвета лица.

– Рей!

Жест, которым Тони обвела свое лицо, был весьма выразителен. Как и ответная гримаса призрака.

– Ври другим. Что я – магию не различу?

– А… да?

– Да. Маскарад хорош, но не от мертвых. От живых.

– А мертвых у нас не так много летает, – Тони, удивляясь сама себе, показала призраку язык. Но с ним было так тепло и уютно… как со старшим братом! И разговаривали они неожиданно просто, мгновенно перейдя с вежливого «тан» и «ритана» на «ты».

Она, едкая и колючая, осторожная и злая, ни с кем так легко не сходилась. А тут – поди ж ты! Мигом!

Рей ответил смешной гримаской высокомерия, и девушка с призраком от души рассмеялись.

Тони не знала, что именно так проявляется ее сила.

Рейнальдо вызвала из могилы ее магия, призвала и напитала, дала жизнь, ладно, ее подобие и свободу… как вы будете относиться к своему созданию?

Благосклонно. А что некромантка этого пока не осознавала…

Рейнальдо понимал, что девушка молода, неопытна, но очень сильна. И собирался помочь ей. Научиться, приобрести и знания, и навыки…

Не все творения благодарны своим создателям, нет, не все. Но в данном случае…

Тони дала ему возможность довести дела до конца. Не принуждала и не мучила, дала практически равные права, относилась как к человеку… это не стоит благодарности?

Для кого как. С точки зрения Рейнальдо – стоило.

Так что распрощались девушка и призрак вполне дружески, уже у самых ворот дома Араконов. Рейнальдо честно ее провожал, заодно и невидимость на окружающих тренировал. Здесь в стене пройти, там наверх подняться, тут в мостовую нырнуть…

Быть призраком среди людей тоже надо учиться, в пещерах проще.

* * *

Где день, там и вечер.

И если день начинается абы с кого, к примеру, с каторжан, то и завершается он несахарно. Увы.

Амадо Риалоном.

Который ждет в гостиной ритану Лассара вот уже два часа, а все это время общается с Эудженио и Альбой.

Ритана Лассара скрипнула от такого счастья зубами, но куда удрать – не придумала. Как-то не находилось у нее вечером более срочных дел.

И Шальвен уже удрал…

Нет бы остаться, глядишь, посоветовал бы что… бесполезно! Вот зачем ее этот гусенок ждет?

Что ему понадобилось? Явно ничего хорошего…

Тони в раздражении едва не оторвала ленту на шляпке и прошла в гостиную.

– Кузина. Таны, добрый вечер.

– Добрый вечер, Тони, – расплылась в фальшивой улыбке Альба. – А мы тебя ждем.

Эудженио и Амадо словно по команде встали, поклонились, даже к ручке приложиться не побрезговали. Хотя это уж Тони была пристрастна. Руки у нее вполне красивые. Даже лучше, чем у Альбы, у той пальцы коротковаты, а у Тони форма идеальная, и ногти, словно миндалины. Породу не спрячешь.

– Что-то случилось? – изобразила тревогу Тони. – С дядюшкой все в порядке?

– Вполне, ритана. Просто у моего кузена к вам личный разговор, – вмешался Дженио.

Тони подняла брови.

– Тан Риалон?

– Да… Антония, мы не могли бы поговорить наедине?

Тони пожала плечами.

– Если наши собеседники соблаговолят оставить нас одних, возможно.

Стоит ли говорить, что собеседники тут же изволили? Правда, дверь за собой плотно не прикрыли, и Тони лично исправила этот недостаток.

Бесит!

Как же бесит, когда тебя подслушивают! Кто бы знал!

Но вот они одни, и можно развернуться к Амадо Риалону.

– Я вас слушаю, тан.

Амадо чувствовал себя дурак-дураком. Да, представьте себе! С родителями он спорил уже второй день, и словно о стену бился. Его просто… какое там – не слушали?! Его даже не слышали!

С тем же успехом могла протестовать фарфоровая ваза… послушаете? Если она будет вас убеждать ее продать или переставить?

Вряд ли. Это – ваза, какое у нее может быть свое мнение?

Глупости!

С матерью говорить вообще невозможно. Сказано тебе – жениться на младшей Аракон, вот и женись. Отец правильно решил, мы с ним хоть и не всегда согласны, но это хорошая партия. Приданое дадут…

Любовь? Люби на здоровье, хоть кого, а женись выгодно.

Отец? С ним вообще не поговоришь. Чуть что, тычет носом, как щенка в лужу, в ту шалость… ну ведь не хотели они ничего дурного! Не хотели!!!

Что ж теперь – за одну глупость всю жизнь страдать? Амадо так не согласен, нет…

И что ему оставалось?

Разумеется, открыться любимой девушке! Один он не справится, но если Антония Даэлис согласится ответить на его чувства… он горы свернет!

И моря перекопает! Как герой из старой сказки, вот!

Амадо вдохнул, выдохнул, еще раз вдохнул, рассердился на себя – и поспешно упал на одно колено. Пребольно ушибся, зажмурился и выпалил:

– Антония Даэлис Лассара, я вас люблю и прошу стать моей женой!

Вот так!

Он эту фразу лично в романе нашел! Надо же узнать, как правильно делают предложения? Он раньше ведь никогда… справился?

Тони оторопела.

По-детски раскрыла рот, закрыла его, подумала пару минут…

– Тан Риалон…

– Умоляю вас ответить на мои чувства! Я буду счастливейшим из смертных! – выпалил Амадо вторую из заготовленных фраз. Были и еще несколько.

Правильно он подготовился… как сложно с этими девушками! Вот что ей еще надо?

Тони тоже чувствовала себя дура дурой.

Зачем, зачем она потребовалась этому недотепе?! Влюбился бы в Паулину, был бы с ней счастлив и доволен! А она…

Она даже рядом с ним себя не могла представить. Даже если Дженио на Альбе женится.

Это же брак!

Это же…

Как вы это представляете?! Это не просто за ручку держаться, это и прочее, от чего дети появляются. А Амадо…

Он хороший… наверное. Только никаких чувств у Тони не вызывал. Вообще никаких. Как манная каша или деревянный забор. Да, они есть. И что? Дальше-то что?! При чем тут ритана Лассара?

– Тан Риалон, встаньте, – для начала Тони решила прекратить эту неловкую ситуацию. Да и Амадо на одном колене выглядел донельзя глупо.

Дженио – романтично, а вот Амадо – нет. Почему так?

По любви…

Амадо честно попытался встать, но с одного колена… кто пробовал? Попробуйте! С двух – проще, а тут нужно держать равновесие. Парень качнулся, вцепился в столик и поднялся с помощью столика. Ваза, стоящая на нем, опрокинулась, фрукты раскатились.

Собирать их никто не стал – не романтично.

– Антония, умоляю вас…

Тони кое-как собралась. Что там из разумных аргументов?

– Тан Риалон…

– Амадо!

– Хорошо, Амадо, вы не вполне отдаете себе отчет в своих поступках.

– Антония, я вас люблю!

– Хорошо. Допустим.

– Я люблю вас!

– Амадо! – Тони потеряла всякое терпение. Еще пять минут, и она идиоту вазу на голову наденет! – Будьте любезны меня выслушать до конца, раз уж хотите получить ответ!

Заткнулся.

О, чудо!

Тони прошлась по комнате.

– Тан Риалон, – подняла руку, предупреждая возмущенный вяк. – Подумайте сами. Вы симпатичный молодой человек, который может выбирать. Я далеко не красавица, – впервые громадное спасибо волшебным ручкам и зельям мастера Доменико. – Вы богаты и из благополучной семьи. У вас было и есть все, что пожелаете. Мама, папа, уютный дом… вам не приходится бродить по подворотням в поисках куска хлеба, вы можете заниматься тем, что вам нравится. Я из Лассара. Дело даже не в том, что я некромант, дело в том, что последние десять лет я выживаю, а не живу. Что у меня ничего нет. Что я вам просто не подхожу. Можно случить породистого кобеля с уличной сучкой, да вот результат все равно породистым не будет.

– Антония!

– Я не закончила. Я вам попросту не подхожу. Я вас недостойна. Вам лучше посвататься к кому-то из своего круга, к примеру, к Паулине Аракон.

Амадо покраснел.

Побледнел.

– Да вы что… сговорились?!

– С кем? – искренне удивилась Тони.

Поздно.

Влюбленный вылетел, треснув дверью так, что несчастная ваза еще и со стола упала.

И не раскололась. Это хорошо, не хватало еще на всяких балбесов ценное имущество переводить. И вообще, хрусталь отвратительно бьется в мелкие осколочки, убирать замучаешься!

Тони подняла вазу, осмотрела.

– И что это было?

– Мне тоже интересно? – заглянула Альба. – Что случилось, Тони?

– Да вот, размышляю. Мне этот балбес предложение сделал.

– Че-го?!

Раскрытый рот Альбе не шел. Ни минутки. Но зубы у нее хорошие.

– Да вот того… не понимаю, что ему понадобилось? Зачем?!

– Он вообще не ослеп?

– И это… вы с ним разговаривали… все было в порядке?

– Да, вполне, – пожал плечами Дженио. – Ну, мямлил он чего-то, так это же Амадо, он по-другому не может.

Тони покусала губы.

– Надо срочно поговорить с дядюшкой.

– Донести торопишься? – презрительно фыркнула Альба.

Ну все.

Тони выпрямилась и посмотрела на кузину в упор.

– Дорогая кузина, твой отец – хозяин этого дома. И обязан знать обо всем здесь происходящем. А если кому-то это не нравится, может, стоит перестать сидеть на шее у родителей? И перебраться на шею к мужу?

– Тебе-то это не светит…

Тони расхохоталась в лицо Альбе.

– Мне и не нужно. У меня все есть.

И вышла из гостиной.

– Она о чем? – удивилась Альба.

– Надо навести справки, – задумчиво протянул Эудженио.

Здесь и сейчас он оценивал Тони с другой точки зрения. А ведь…

Фигурка – точеная, что есть, то есть, волосы густые… лицо. Да, лицо под этими пятнами не разберешь, но глаза хороши, большие, светлые. А если у нее еще что-то есть за душой, кроме титула, становится и вовсе интересно.

Надо разузнать.

* * *

Адан Аракон обнаружился в библиотеке, где он листал что-то ужасно научное, кажется, «Приключения знаменитого сыщика Ведерлея», и попивал охлажденное вино.

Расслаблялся.

Что ж, имеет право. Тони видела, бокал и на треть не опустел, так… Адан иногда делал глоток, смакуя и наслаждаясь хорошим вкусом, запахом, цветом вина, утаскивал ломтик ветчины или сыра, конфету, и опять погружался в книгу.

Просто отдых.

А не заливание в себя бутылок любого алкоголя для отключения от реальности.

– Дядя, у нас проблемы.

Адан Аракон закатил глаза.

– Антония…

– Дядя, у меня только что был Амадо Аракон. Он сделал мне предложение.

– Тони?!

– Извините, что испортила вам вечер.

– Ладно уж. Садись и рассказывай. Вина?

Тони качнула головой.

– Простите, дядя.

– Это ты прости. Не подумал. Но я не пьян.

– Я вижу. Просто сама не хочу, – объяснила Тони.

– Тогда в графине посмотри. Апельсиновый сок – отличная штука.

– Спасибо, – сок действительно нравился Тони. Кисленький, свежевыжатый, а если еще и без мякоти – ну не любила она, когда что-то на языке попадается, так это вообще праздник жизни.

– Наливай себе, садись и рассказывай.

– Да тут и рассказывать-то толком нечего, – Тони послушалась и кратко пересказала всю сцену. – Разве что его отцу телефонировать? Или…

– Это не телефонный разговор. Я лучше приглашу к нам тана Риалона. Ты не против, если я ему расскажу?

– Я и сама могу рассказать, дядя. Спасибо, вы лучше придумали.

– Я сейчас телефонирую. А там… будет видно.

Тони кивнула.

– Спасибо, дядя. Вы не сердитесь?

– Ты же сказала Амадо, что Паула для него лучший вариант. На что мне сердиться?

– Я ничего не делала, чтобы ему понравиться. Дядя, слово Лассара. Я просто их сопровождала, ну и старалась не помереть от скуки. Поддакивала…

– Этого оказалось достаточно. Не переживай, детка, так тоже бывает. А если паренек разглядел тебя под всеми снадобьями мастера Доменико, может, он не такой уж и глупый?

– Он не глуп. Но… мне с ним не по дороге.

– Это я понимаю. Только будь осторожнее, детка. Хорошо?

Тони кивнула.

– И не сердись на Альбу. Она в себе не уверена, вот так и получается не пойми чего…

– Я поняла, дядя.

Адан Аракон выбрался из кресла и отправился к телефонному аппарату. Роскошному, отделанному золотом и слоновой костью. Хотя как это влияет на его работу?

Нет, не понять.

Разговор вышел короткий, и Адан вернулся в кресло.

– Скоро Эрнесто к нам присоединится. Хочешь еще сока?

– Да, дядя. Спасибо.

– Ты любишь читать?

– Раньше любила. А потом… некогда стало.

– А если сейчас посмотреть что-то симпатичное? Для души?

Тони подумала.

– Я покопаюсь на полках? Можно?

– Конечно. И брать книги в тот дом – тоже. Только не продай их по ошибке.

Тони фыркнула.

– Дядя, вот на этих полках у вас в основном новоделы. Лет по тридцать-сорок. Вы сами собирали?

– Да.

– А что-то старое… да, вот эта полка. Здесь у вас шесть книг, которые представляют интерес. Вот эта, эта и эта… да…

– Тони, не надо. Я все понял.

Адан Аракон поднял руки, показывая, что сдается, и Тони вытащила себе книжку.

– Можно?

– «Карстовые пещеры Римата»? Конечно, можно. Не думал, что тебе это интересно…

– Дядя!

– Читай-читай, умная будешь.

Тони скорчила родственнику рожицу и утащила с блюда кусочек сыра.

* * *

– Добрый вечер, Антония, Адан. Как ваши дела? Как самочувствие?

Эрнесто прибыл достаточно быстро – дома все равно ничего не держало. Барбара ворчала, Амадо куда-то делся… и тут – приглашение. Конечно, он поехал!

Приятный вечер, в хорошей компании – что еще требуется?

– Располагайтесь, Эрнесто. Будете вино?

Некромант подумал пару минут, но предпочел сок.

– Меня окружают сплошные трезвенники, – пожаловался Адан. – Даже выпить не с кем.

– Так вообрази, что я пью вино, – вальяжно разрешил Эрнесто. – Что случилось? Что там с моим отпрыском?

– Да ничего особенного… Тони, тебя не затруднит рассказать?

Тони не затруднило.

Эрнесто выслушал – и попросту закатился в приступе хохота, хлопая себя ладонью по колену. Тони едва успела отобрать у некроманта сок, чтобы половину комнаты не залил.

– Паулина Аракон?!

– Д-да… а что?

– Ничего, Тони. Ничего такого. Просто мы с Барбарой ему в один голос твердили то же самое. И я, и она, и теперь – вы… отказались сбегать из дома и жить в лачуге?

– Этого мне не предлагали.

– Странно. Я Амадо сказал – если решится, я его точно наследства лишу. Единственная невеста, которую я одобрю – Паулина.

– Я, конечно, польщен, – кашлянул Адан Аракон. – Но почему вдруг именно Паула?

– Потому что она красивая, умная, обаятельная… нет?

– Это-то понятно. А все же – почему?

– Потому что Амадо именно такой, как сказала Тони. Та еще бестолочь. И ему нужна жена практичная из хорошей семьей. Тони, прости, но из тебя такой не получится.

– Я понимаю…

– Нет, не понимаешь. Ты этого балбеса в бараний рог согнешь, и в результате вы оба будете несчастны. Ты, когда поймешь, что без коврика у порога прожить можно, а он, когда поймет, что недостоин даже ноги тебе целовать.

– Что?!

Таких слов Тони вообще не ожидала. И смотрела широко раскрытыми глазами.

– Тони, тебе не приходит в голову, что Амадо чувствовал себя ущербным. Не оправдавшим моих надежд, материнских надежд…

– Наверное… он говорил, что тяжело быть бездарным.

– А тут – ты. Талантливая некромантка, пусть с непроявленным даром, разве это так важно? Главное, ты есть, ты воплощаешь в себе то, чего нет у него и никогда не будет… поняла?

– Да.

– Амадо не мог не влюбиться. Но эта любовь тебя недостойна.

Тони медленно кивнула. Да, любовь из корысти всегда делает людей несчастными. Хотя… а как определить – из чего растет любовь?

– На этот вопрос нет ответа. Только смотреть, наблюдать…

– Я говорила вслух?

– Да.

– Простите.

– Не стоит извиняться, Тони. Ты сегодня поступила, как умный и добрый человек. И очень порядочный.

– И ответственный, – поддержал тан Адан. – Предлагаю за это выпить!

Так они и поступили.

И какая разница, кто и что пил? В хорошей компании сок пьянит сильнее вина, в плохой – лучшее вино превратится в уксус. А здесь компания была хорошей.

Уютной, теплой…

Тан Риалон рассказывал истории из своей практики, дядюшка отзывался байками из светской жизни города – по некоторым причинам Эрнесто туда ходить не любил. А Тони…

Как давно это было!

Или недавно?

Когда они сиживали у огня в доме Хуана или Долорес, и старики обсуждали времена и нравы, травили байки, делились опытом, а Тони чувствовала уют. И людей рядом.

Людей, которым она небезразлична.

Она не позволяла себе сесть им на шею, но жадно впитывала крохи человеческого тепла. И ее душа оттаивала.

Так и сейчас.

Она слушала, смотрела на огонь, иногда вставляла пару слов – и была в эту секунду абсолютно и совершенно счастлива. В душе ее царил покой.

* * *

Амадо Эрнесто Риалон шел по улице.

И как же ему было больно!

Почему?!

Почему так бывает?!

Почему тебя не любят, почему тебя не принимают всерьез… он ведь душу открыл – и что получил взамен?!

Плевок.

Паулина Аракон… да он уже просто ненавидел эту раскрашенную тупую куклу! Глупую! Гадкую!

Подумаешь – пещера! Сейчас бы Амадо ее там навеки оставил! Только чтобы ему тыкать этой дрянью не начали… зачем отец ее только оттуда вытащил?! Зачем?!

А Антония?

Почему любимая девушка ему отказала?

Что ей надо?!

Что не так?!

Она говорила все правильно, его предложение честь для такой, как она. А Амадо слышалось наоборот – недостоин. Нет, не достоин.

Но почему? Она могла бы кататься, как сыр в масле! На руках носил бы, дождинке упасть не позволил, а она?! Почему так?!

Не понять…

– Тан Риалон?

Откуда он взялся на пути Амадо – этот человек? Невысокий, какой-то весь серый, обыкновенный, неприметный…

– Сеньор? – остановился Амадо.

А вдруг и правда какой знакомый?! Потом позора не оберешься, если сейчас развернешься.

– Тан Риалон, вы позволите вас на пару слов?

– Да, конечно. Что-то случилось, сеньор…

– Тан Риалон, мы с вами пока не знакомы. Но у меня есть предложение, которое может вас заинтересовать.

– Да неужели?

– Безусловно, тан. Если вы только выслушаете…

– Слушаю.

– О таких вещах не говорят посреди улицы. Но я намекну. Возможно, вы хотите пробудить свой дар?

– Я бездарен.

– О, нет. Дар просто спит в вашей крови, и если правильно подойти к этому вопросу… ведутся исследования… вы соизволите меня выслушать?

– Что ж. Полагаю, я ничего не потеряю, – согласился Амадо.

– Тогда прошу вас, тан.

Человечек поклонился и услужливо открыл перед Амадо дверцу кареты. Амадо на миг заколебался, а потом…

А что ему терять?

Даже любимая девушка отказала, чего уж говорить обо всем остальном… но если он сможет пробудить свою силу… о, тогда никто не осмелится ему отказать!

Амадо решительно сел в карету, витая в радужных мечтах. По губам человечка, который закрывал дверцу, скользнула хитрая улыбка. Как же предсказуемы эти люди…

Как легко управляемы!

Просто прелесть!

Глава 3

Утро на море, что может быть прекраснее?

Два утра. Или три.

И закат над морем. И рассвет. И шторм, и игра солнца на волнах… те, кто живет у моря, воспринимают его утилитарно. Они не видят этого роскошного перелива красок на волнах, не видят, как перетекают друг в друга вода и небо, не замечают отблесков солнца на пенных гребнях волн.

Они просто привыкли к морю, как к дыханию.

А оно есть.

И оно вдохновенно прекрасно!

Тони смотрела – и оторваться не могла, так оно было потрясающе красиво. И солнечные блики на рыбьих боках…

– Улов хороший будет, – отметил Педро.

Тони промолчала. И перевела разговор в другую плоскость.

– Да. Скажите, это и есть то место?

– Это вы мне скажите, ритана.

Педро развел руками, показывая Тони окрестности.

– Можно мне выйти из лодки и приглядеться?

– Конечно, ритана. Я сейчас причалю, так перенесу вас на берег-то. Чтобы ног не замочить.

– Спасибо. Только я ведь тяжелая…

Ответом ей был сочный смех рыбака.

– Кто сети не тянул, тот тяжести не ведал!

Тони спорить не стала.

– Спасибо.

– Да не за что. Это вам спасибо, ритана. И за деньги, и за Ритку. За дочку – я вам по гроб обязан, любим мы их, бестолковых. А объяснить, что всяко в жизни бывает, иногда или не можем, или не успеваем, за делами-то, за хлопотами.

– Кто поумнее и не посмотрит на такие глупости, и не вспомнит, – кивнула Тони.

– А без дураков в семье мы завсегда обойдемся. Все, сидите, ритана.

Педро выпрыгнул прямо за борт в здоровущих моряцких сапогах, доходящих чуть не до бедер, зашлепал по воде, вытягивая лодку, потом подошел к борту ипротянул руки.

Р-раз!

И Тони уже стоит на песке.

– Вы осмотритесь пока, ритана. А я тут трубочку выкурю. Дома-то моя ругается, совсем затравила… и не покури ей, занавески пропахнут, и глоточка винца не сделай, не баба – пила!

– Хорошо, сеньор. Я быстро.

Тони улыбнулась и пошла по песку, прикидывая ракурс.

Отсюда?

Оттуда?

Нет, пока не понять… она коснулась кармана, в котором мирно лежала трубка.

– Рей?

– Мне кажется, да. Но надо еще приглядеться.

– Ты не чувствуешь? Своего тела?

– Я не уверен, как именно оно должно ощущаться – сейчас. Тони, я отлучусь ненадолго, посмотрю. Если это там… ты дождешься?

– Разумеется. Лети.

– Минут десять, если ничего не случится…

Призрак скрылся. Тони прошлась по песку, огляделась… да, вроде бы – то место. Но надо еще проверить.

В туфельку попал песок, пришлось присесть на подходящий камень и вытряхнуть его. Заодно и вторую туфельку.

Педро курил, глядя на море. И кажется, тоже видел его красоту. Потрясающую. Беспредельную…

– Тони, это – оно.

Девушка едва с камня не взлетела. Но кое-как удержалась.

– И?!

– Мое тело достать будет сложно. Но зато рядом с ним есть еще предмет, принадлежащий Мединальо.

– Что это?

– От Мединальо? Ключи.

– Ключи?!

– Каюсь, украл.

Тони даже рот открыла от удивления.

– Ты?! Рей!

– Мы с Мединальо ехали сюда в одной карете. А я был хорошим сыщиком.

– Но не вором же!

– Как ты распознаешь карманника, не зная их ухваток?

Тони задумалась.

– Не знаю.

– Я знал. И умел. Я вытащил у него из кармана эти ключи – и ни разу не пожалел о сделанном.

Тони задумалась.

– А тебя не обыскали перед тем, как…

– Наверное, обыскали. Не знаю. Бумажник Сото точно прибрал, он всегда был туповат. А вот ключи… он, наверное, подумал, что это мои, личные… и зачем ему? Он же не домушник.

Тони усмехнулась.

– А это – чужие.

– Да.

– Тогда их точно надо достать.

– И вот тут начинаются наши трудности…

Антония была полностью согласна с призраком. Трудности будут. Но какие именно?

– Это – пещера. Она глубокая и узкая. И мое тело лежит на самом дне. Мало того, в прилив она затапливается водой…

– А почему твое тело не унесло в океан?

– Потому что мне повезло. Видимо, незадолго до моего убийства произошел очередной обвал… как бы тебе это показать?

Тони подумала пару минут.

Вообще, способ был. Но были и оговорки.

Можно смотреть глазами призрака, при условии, что призрак не желает причинить тебе вреда. Это ведь тоже человек! У него есть свои мысли, чувства, воля, характер…

А ты – некромант.

Условно – ты стоишь на противоположной стороне. Какое может быть взаимодействие между рабом и хозяином, объяснять надо? Призрак, почуяв слабину, может взбрыкнуть, может ворваться в разум некроманта, может…

Ладно!

Чего призрак НЕ может – это завладеть телом некроманта.

А вот все остальное так запросто! И разорвать связь в неподходящий момент, и напиться силы, став неупокоенным духом (разница с призраком, как между собакой и волком), и подстроить какую-нибудь пакость…

Вплоть до того, что неопытные некроманты с ума сходили, умирали…

Тони была именно, что неопытным некромантом. А вот Рейнальдо – вполне опытным призраком, и из долгоживущих, если так можно о них сказать.

– Ты боишься? – угадал призрак.

– Да.

– Я клятву могу дать. На крови и кости.

Тони подняла бровь.

Это было серьезно. Вот такие клятвы могли удержать кого угодно, могли растереть душу в порошок, причинить жуткую боль и в жизни, и в посмертии…

Она может попросить Шальвена о клятве.

В то же время…

Тони была и оставалась Лассара. И рассказы матери помнила, хоть и было их не слишком много. Лассара делали ставку не только на любовь. Лассара никогда никого не держали силой.

Любой, кто работал с Лассара, делал это добровольно, принимая свою выгоду. Ты – мне, я тебе…

Но это не отменяет подстраховки…

Тони качнула головой.

– Я не потребую с тебя клятву.

Тем более что это долго, это – ритуал и проводить его здесь и сейчас попросту опасно.

– Но?.. – правильно понял призрак.

– Ты мне дашь слово. Слово Шальвена, что не причинишь мне вреда – осознанно. Я неопытна, ты не слишком опытен, мы можем навредить друг другу просто по незнанию, а клятва таких тонкостей не подразумевает.

– Согласен.

– Кстати, а откуда ты о ней знаешь? Только честно, Рей.

– Я бы и не стал лгать. Знаю, конечно. Тони, у меня были друзья некроманты, кстати, не Лассара, но с теми же Андален или Карраско я общался часто.

Тони скривила губы.

– Фу!

– Ничего ты не понимаешь в рыбьих хвостах! Карраско – карьеристы! И к королевскому двору они лезли, что пираньи на кровь. У них всегда можно было разжиться информацией, если дать что-то взамен!

– Ну так они ко двору пролезли.

– Да и хвост с ними! Рыбий! Некромантию я изучал, как и любой следователь. Чего тут удивительного? Мне же это для работы нужно!

Тони задумчиво кивнула.

– Понятно. Спасибо за разъяснения, Рей. А теперь… я, Антония Даэлис Лассара, обещаю, что не воспользуюсь узнанным сейчас во вред тебе.

– А я, Рейнальдо Игнасио Шальвен, обещаю, что постараюсь не причинить вреда Антонии Даэлис Лассара. Клянусь.

Тони кивнула. Ей стало чуточку спокойнее.

– Покажешь?

– Да…

– Дай только я лягу, а то еще ориентацию потеряю или в обморок упаду, – спохватилась Тони. – Не хватало еще нос разбить!

– Конечно! Прости, не подумал.

Антония осторожно оперлась на локти, потом опустилась на прохладную гальку.

Практически невидимый при дневном свете призрак скользнул к девушке, слился с ней, и перед глазами Антонии замелькали картины.

Вот пещера.

Извилистая, глубокая… спуск вниз.

Стены гладкие, отполированные водой, не вылезти… наверное, когда-то туда сбрасывали и живых. Тони не удивилась бы.

Мединальо не производил впечатления ангела, а тут место удобное… хоть сутки ори – никто не услышит. Что за порода? В этом Тони вообще не разбиралась, она не геолог.

Как она видит?

Призраки вообще отлично видят в темноте, свойство у них такое.

Извилистые стены, потом – вода. Для призрака и это не преграда. Тем более что воды – немного. Может, метра два или три высоты. Но Рейнальдо это не останавливает, потому что на дне лежит… лежат…

Тони поежилась, понимая, что угадала.

Скелетов действительно было несколько. И где – чей?

Впрочем, Шальвен родные кости опознал четко. Хотя на картинные изображения они похожи не были. Просто горка костей… за столько лет вода сделала свое дело, и рыбы, которые заплывали в грот, и время…

Просто горстка костей.

И лежащие рядом ключи.

Их Рейнальдо показал особенно четко. Хотя Тони в жизни бы на этот белесый наплыв внимания не обратила… какая-то рыбина тыкалась в него носом. Тупомордая, небольшая, с ладошку.

Крупнее туда пробраться просто не могут.

Тони прищурилась, пытаясь разглядеть подробности, но Шальвен оборвал контакт. И девушка схватилась за голову.

– Ой!!!

Что может болеть в голове?

Кажется, у Тони заболело разом всё. Включая кончики волос!

При этом она понимала, что Рей не пытался причинить ей вред, просто они… перестарались? Что-то не так сделали?

Да кто ж его знает…

– Оооооох!

Кажется, призраку было еще паршивее.

– Рей, ты развеиваться не собираешься?

– Не дождетесь…

– Прости. Я не знала, что это… так!

– Я тоже не знал. Но теперь долго ничего подобного не сделаю, – донеслось почти стоном.

Тони почувствовала себя виноватой.

– Извини…

– Оба хороши.

– Ритана, как вы тут?

Педро подоспел вовремя. Тони сжала руками виски и приподнялась с земли, на которой лежала. Попробовала. Получилось плохо, девушка едва не упала назад.

– Не слишком хорошо, – честно созналась она. – Бывало лучше.

– Так может это… винца?

Девушка замотала головой. Ее мутило от одной мысли.

– Нет, благодарю. Педро, скажите, реально ли достать кости из этой расщелины?

– Кости?

– Да… когда-то туда сбросили тело человека, который важен для меня. Мне бы хотелось достать его прах из этой каверны и похоронить, как подобает.

– А давно это было-то, ритана?

– Больше ста лет назад.

– А-а…

Педро выглядел чуточку разочарованным. Понятно же, ритана не врет. А значит, и поживиться там не удастся. Древняя история.

Кто там прикопал, кого… все волнами унесло, песком затянуло.

– А что там… с костями-то этими? Туда ж лезть надо… – Педро подошел к расщелине, оглядел ее хозяйским взглядом и покачал головой. – Не. Взрослому не пролезть…

– Странно. А сто лет назад тела туда скидывали без проблем.

– Так времени ж сколько прошло, ритана! – немного покровительственно пояснил рыбак. – Земля, она ж движется…

Тони не поняла, что именно он имел в виду, но спорить не стала. Голова все еще разламывалась от боли. Какие там споры, смотреть – и то больно было!

– А если кто-то из мальчишек?

– Там вода-то есть? Внизу? Вы не знаете?

– Есть. Сейчас у нас прилив или отлив?

– Прилив, ритана.

– Тогда – есть. Метра три глубины…

– Хм…

Конечно, Педро хотелось спросить многое. И как, и кто, и откуда…

Тони это понимала. А потому предупредила все расспросы одной короткой фразой:

– Я – Лассара. Род некромантов.

Остальное мужчина сам додумает. А уж сколько допридумывает! Сказочники плакать будут!

– Хм… ритана…

– Возможно, у вас есть на примете достаточно бесстрашный молодой человек, который сможет туда спуститься? Перекидать кости в мешок и подняться на поверхность?

– Не знаю, ритана. Там темно, сами понимаете…

Тони скрипнула зубами.

И верно.

Фонарики там работать не будут, это вода. Видно ничего не будет. А как?

Она-то все видела благодаря Шальвену, призраки воспринимают мир чуточку иначе. А вот люди…

Тони вцепилась в свою косу.

– Спасибо, сеньор. Я не подумала… да, вы правы. Никому туда лезть не надо.

Из людей.

А может ли некромантия решить эту проблему?

Тони знала только один возможный вариант поиска ответа. Поговорить с Эрнесто Риалоном. Больше ей никто помочь не сможет.

Хотя нет! Карраско был бы рад. Но Карраско она не доверяла.

* * *

Стоило бы посовещаться с таном Риалоном сразу по прибытии. Но сил у Тони не было ни на что. Голова болела так, что девушка пришла домой – и упала.

Верная Рита засуетилась вокруг.

– Ритана, я могу вам помочь?

Тони невольно всхлипнула.

Когда болит голова, это… когда словно тисками сжимает виски, давит на переносицу, на глаза…

Когда внутри черепа поселилось стадо бешеных ежиков, и они там катаются, катаются, а отдельные еще и кусаться пытаются…

Когда лицо словно судорогой свело и расслабить его нет никакой возможности, хоть ты утюгом разглаживай!

Когда любой жест, звук, движение, слово… все вызывает новые приступы ежиной активности, поневоле вышибая слезы из глаз…

– Голова болит.

– Понятно, ритана.

Рита подумала секунду и принялась за дело.

Перво-наперво были задернуты все шторы. Наглухо, чтобы и лучика света не проникало. Тони ловко была раздета до нижней рубашки и уложена под теплое одеяло, причем на ноги ей Рита натянула теплые носки. И откуда только взяла?

Кусались те безбожно, но когда Тони запротестовала, служанка качнула головой.

– Надо, ритана. Так лучше будет, вы уж поверьте.

Сил на протест у Тони тоже не было, пришлось смириться.

Потом Тони споили чашку горьковатого отвара, а в завершение сунули в руку платок, который пах чем-то таким, очень знакомым…

– Валерьяна?

– Да.

– Я ее не люблю.

– Зато Сеньор Мендоса любит, – хихикнула Рита. И верно, котяра расположился рядом, мурчал, фырчал, убаюкивал… – Вы ее нюхайте. Поверьте, так полегче будет, а сейчас поспите – и вообще все пройдет. Я рядом посижу.

– Спасибо.

– Было б за что.

Тони прикрыла глаза.

Голова болела. И под веки словно иголки вставили. И желудок сжимался так, словно собирался выдавить из себя все содержимое. Но рядом мурчал большой теплый кот, валерьяна пахла чем-то успокаивающим, под шторы не пробивалось ни лучика света, и девушка невольно расслабилась.

Вдох, выдох…

Темнота…

* * *

Рита посмотрела на уснувшую некромантку.

Во сне Тони казалась совсем беззащитной. И очень красивой. Сон смывал с нее все наносное, на поверхность выплывала ее юность, ее ранимость, ее одиночество.

– Спите, ритана. Все будет хорошо…

Но не успела Рита выйти из комнаты…

– Поговорим?!

Откуда взялся тан Валеранса?

Но вот появился же и прижал девушку к стене…

Рита задохнулась от неожиданности. А потом уже и от ужаса.

Мужчина рядом, мужчина над ней, мужчина…

НЕТ!!!

Только не это!!!

Эудженио одобрительно посмотрел на съежившуюся от страха девушку. Вот так трепещи, сопля! И – рассказывай!

– Что с ританой Лассара?

– Н-не знаю… м-мигрень.

– Надолго это?

– Н-не знаю… м-может, д-до завт-тра…

Рита вся дрожала от страха и заикалась, но Эудженио не обращал внимания на такие мелочи. Пусть хоть икает, хоть рыгает, лишь бы говорила.

– Она из рода некромантов?

– Д-да…

– Проявленная?

– Нх-нет…

Рита постепенно привыкала ко всему. И осознавала, что вокруг белый день. И дом. И люди.

Если она закричит – сюда десять человек прибегут. Понятно, ее выгонят, если решат, что у нее шуры-муры с женихом ританы Альбы, но… сейчас ее и это не пугало!

Выгонят?

Так деньги есть!

А больше-то с ней и не сделают ничего! Самое страшное уже случилось, да и не будет ее сейчас никто насиловать. Так что…

Дрожала девушка больше из-за рефлекса. А потом и успокаиваться не пыталась. В душе полыхнула ярость.

Ты ведь знаешь!

Ты понимаешь, мразь, какое производишь на меня впечатление, и давишь! Осознанно, расчетливо, хладнокровно, чтобы я сказала то, что тебе интересно!

Ну, так погоди ж ты!

– Риттана говорила, что н-непроявленная. Н-наверное, и не будет…

– Отлично. А что там с наследством?

Рита похлопала глазами.

– Н-наследством?

Эудженио сильно тряхнул девушку.

– Не ври мне, дрянь! От кого она получила наследство?! НУ?!

Рита съежилась в комок, прикрыла лицо руками, чтобы тан не заметил ее злости.

– Только не бейте! Умоляю!

– Тогда не ври! А то получишь оплеух!

Рита представила, как замечательно выглядел бы Эудженио на месте Романа. Обделавшийся. Сволочь такая…

– Я знаю, что ритана дружила с сеньорой Маркос… но ту убили. – Девушка соображала быстро. Врать тут не получится, Альба узнает все от дяди, а тан – от невесты. Но если чуточку исказить?

– Это и я знаю!

– Сеньора… у них с ританой были какие-то дела, я точно знаю!

– Это я тоже знаю.

– И насчет наследства… там как-то не совсем так, – вовсе уж жалобно пискнула Рита.

– Наследство либо есть – либо его нет, – рыкнул Эудженио. Вот что там может быть не так? Дура деревенская! Понаберут по объявлению…

– Ой, только не бейте!

– Да не буду я тебя бить! Так что там с наследством?

– Там еще родственники есть, поэтому ритане долго судиться придется, – пискнула Рита. – Она говорила…

– Вот как?

– Да… тан Адан не знает, а ритана уже у нотариуса была…

Об этом Дженио как раз знал. Значит, у нотариуса…

– Может, это по завещанию?

– Нет. И сеньору Маркос убили, поэтому ритану и в полицию вызывали…

Эудженио окончательно помрачнел. Все, можно не связываться, бесперспективно. Понятно же, если тут полиция, да еще и родственники… пока девчонка свое выцарапает, долго ждать придется. Да еще и некромантка…

Пусть дар непроявленный, но…

А вдруг он возьмет, да и проявится? Попав пару раз под «дружеское» воздействие тана Риалона, Дженио больше не хотел рисковать. Такое в своем доме? Да еще добровольно?

Нет уж, пусть это кому другому достанется! А ему – только с очень, очень большой доплатой! А ведь как хорошо звучало! Свой дом в центре столицы, антикварный магазин, счета…

Конфетка оказалась с гвоздями.

Ну, Альба…

Хотя чего удивляться, что эта дура поняла половину неправильно? Умную он и не выбрал бы никогда, с умными бабами хлопот куда как больше!

Дженио оттолкнул Риту, выразительно показав ей кулак, и ушел, не оглядываясь. И не видел, как насмешливо девушка смотрела ему вслед.

Обойдется ритана без тебя!

Понял ты, дрянь?!

* * *

Когда Тони проснулась, был уже вечер.

Поздний…

Тот самый момент, когда солнце лениво катится к горизонту, раздумывая, не полежать ли ему еще чуток на брюшке, не посветить ли людям? Куда торопиться, в самом деле? Планета не убежит…

Скоро уже закат, скоро ночь, но час-другой до полной темноты еще остался.

Тони прислушалась к себе.

Голова практически не болела. Общая разбитость была, но это как раз мелочи. А вот свои перспективы девушка представляла четко.

Сейчас она проснулась, и если не займется ничем активным, требующим затраты сил, будет плохо. Пару часов она проваляет дурака, ночью спать не будет, в лучшем случае уснет под утро и проснется разбитой. Или вообще не уснет, и следующий день будет потерян. А ей еще так много надо сделать…

Нет, так дело не пойдет!

Поэтому пойдет сама Тони.

Сначала на кухню, за ужином, а потом в антикварный магазин. И устроит там хорошие такие разборки, часа на два – на три. С вытиранием пыли, передвиганием шкафов и протиранием полов. Кто-то не устал?

Устройте уборку! В самый раз придется!

Пока Тони одевалась и приводила себя в порядок, в комнату вошла Рита.

– Ритана, как вы себя чувствуете?

– Более-менее. Спасибо, что позаботилась.

– Мама иногда головными болями страдает, хоть плачь. И бабка у меня страдала, вот, она научила. Говорила, надо валериану нюхать. Не пить, это долго, а именно нюхать. Тогда все легче пройдет.

Тони кивнула.

– Спасибо тебе. Рита, тебя не затруднит сказать сеньору Фарра, что я сейчас спущусь? Может, он мне пару лепешек приготовит? И чашку горячего кофе?

– Конечно, ритана! А вы куда-то уходите?

– Схожу в магазин. Посмотрю, что там можно сделать, чего нельзя…

– Хорошо, – несколько секунд Рита колебалась, но потом решилась. – Ритана, я когда от вас днем ушла, меня тан Валеранса остановил.

У Тони сильно трепыхнулось сердце.

– И?

– Он меня расспрашивал.

– Обо мне?

Его интересует, как я себя чувствую! Он обо мне волнуется! Он…

Увы, слишком сильно разлететься фантазии не дали.

– Его интересовало ваше наследство, ритана.

– ЧТО?!

Тони выпустила волосы из рук, и непослушные пряди, которые она туго затягивала в узел, тут же рассыпались по плечам. Начинай сначала, на башке мочало!

– Да, ритана. Его интересовало, что вам оставила сеньора Маркос.

Тони прикусила губу.

– А обо мне он не спрашивал?

– Нет. Только о наследстве.

– И что ты сказала? – девушка опять занялась прической. Не показывать же, что ей обидно?

– Что там все сложно, ритана.

– Сложно?

– Что у вас могут быть проблемы из-за убийства, что вас вызывали в полицию, что у сеньоры есть и другие родственники.

– Все правильно. В чем тут ложь?

– Ритана… поберегитесь от него! Пожалуйста!

Тони вздохнула.

– Рита…

– Ритана, уж простите, а только глаза у всех есть. Он вам нравится?

Тони промолчала. Очень выразительно. Но Риту это не остановило.

– Ритана, мы ж не слепые, мы все видим! И как вы на него смотрите, и как он на вас, на ритану Альбу, на хозяина…

– И?

Ругаться Тони не хотелось. Но больно же! Царапает!

– Никого он не любит, ритана. Перед Араконами заискивает, с Альбой играет, вас не видел раньше… хоть ругайте меня, но он недобрый. Злой он…

Тони вдохнула поглубже.

Выдохнула. Еще раз вдохнула.

Все, что угодно, лишь бы не сорваться! Твою селедку!

Как легко сейчас было бы рявкнуть! Попросить не лезть в ее дела и в ее душу! Поругаться! Накричать, вытолкать дуру из комнаты…

Что спасло Риту? Честно говоря, не благородство ританы Лассара. А просто… вдруг Педро ей еще пригодится? Чтобы достать кости?

Это соображение и всплыло. И заставило Тони глотать злые слова, которыми она бы сейчас отхлестала по щекам наглую девицу. Вместо этого…

– Рита… я не хочу его обсуждать. Хорошо?

– Да, ритана, – Рита и сама понимала, что перегнула палку. Но смотреть, как хороший человек катится к пропасти и даже не попытаться его остановить?! Ну, знаете ли… это подлость! После всего, что ритана для нее сделала, это будет гадко! – Я сейчас все скажу сеньору Симону.

И выскочила из комнаты.

Тони сунула шпильку в узел волос с такой силой, что оцарапалась. Выругалась вовсе уж грязно и треснула по столу щеткой из кабаньей щетины.

– Чтоб тебя!!!

Почему, почему надо было это говорить?! Что за гадство?!

– Тони?

Тихий голос призрака подействовал не хуже холодного душа.

– Рей?

– Да. Как ты?

– Средненько. А ты?

Призрак хмыкнул где-то рядом, но проявляться не спешил.

– Тоже… средненько. Ты прости. Я ведь из тебя силы потянул, и чтобы спуститься, и потом, чтобы показать все, и чтобы уйти… это же место моей смерти. Меня туда притягивает…

– Все в порядке, – взмахнула рукой Тони.

Куда только и злость делась? Призрак ее словно выморозил. Хотя Тони и не задумывалась об этом, просто исчезло неизвестно куда раздражение.

А ларчик открывался просто.

Некромант с психозами – дохлый некромант. Померший весьма мучительной смертью. Соответственно, сила некроманта заботится о его душевном равновесии. В жизни ты можешь хоть посудой кидаться каждую минуту. Но как только обращаешься к своей силе… в частности, общаешься с призраками – всё. Чувства исчезают.

Что и произошло сейчас с Антонией.

– Прости, я виноват. Я постараюсь, чтобы больше такого не повторилось.

– Хорошо, – кивнула Тони.

Поморщилась, при резких движениях в голове еще каталась пара ежиков, но уже почти безобидных. Даже не каталась, а так… пробегала, не сильно размахивая иголками.

– Можно мне с тобой в магазин?

– Конечно!

Из комнаты Тони вышла почти улыбаясь. Куда и раздражение делось?

На кухне ей и лепешки уже сервировали, с медом, сыром, ветчиной, помидорами, оливками, и с собой сеньор Фарра собрал ей маленький сверточек, размером с энциклопедию, и кофе был уже налит в чашку.

Тони с удовольствием выпила все, съела, поблагодарила – и направилась в магазин.

Рита перевела дух.

– Я боялась, ритана на меня накричит. А она… словно все и в порядке.

Анита шлепнула девушку по затылку. Не сильно, так, чтобы мысль донести.

– Попомни, дуреха! В их господские дела лезть никому не надо! Не то виноватого вмиг найдут – тебя!

– Я знаю. Просто он… он подонок!

– Ритана разберется. Чай, не дура.

– Не дура. Но он ей к сердцу припал, разве нет?

– Разберется, – качнула головой Анита. – Даже не сомневайся, у меня глаз верный. Это не домашняя клушка, вроде наших ритан, эта на воле росла. Небось, еще и не таких повидала. Дай только время…

Рита закивала в знак согласия.

И подумала, что именно время она и могла подарить Антонии. Хоть немного времени, чтобы тан Эудженио Валеранса показал свое свинячье рыло. Долго он все равно скрывать его не сможет, так что… может, пару дней как раз и хватит ритане, чтобы с ним разобраться?

А вдруг?

* * *

– Ритана Лассара обещала доступ в замок. Ключи и бумагу о том, что не имеет претензий.

– Замечательно! Как вы этого добились, отец Анхель?

– Никак, ваше преосвященство. Ритана сама предложила.

– Вот как?

– Я общался с Антонией Даэлис Лассара, ваше преосвященство. Несмотря на жутковатую славу ее семьи, она производит впечатление милой девушки. Запущенной, безусловно, не слишком образованной – это и неудивительно с ее историей. Но зато ей не успели привить модное сейчас безбожие, и отношение некромантов к Храму тоже ее минуло.

– Это весьма интересно, – кардинал Франсиско Валерио Парра медленно перебирал янтарные бусины четок. – Можно ли будет сделать из Лассара благочестивую прихожанку?

– Я не вполне уверен в этом. Но задатки у нее есть, и неплохие. Почтение к старшим, к Храму… безусловно.

– Что ж. Если так – возьмите у нее ключи и бумаги и направляйте в Лассара группу монахов. Пусть просмотрят библиотеку.

– Должны ли они изъять нечто… неподобающее?

Кардинал задумался.

– Отец Анхель, ритана сама предложила приехать в Лассара?

– Да.

– Вы не намекали, не уговаривали…

– Нет.

– Тогда изымать ничего не нужно. Пусть захватят с собой нескольких копиистов. Снимут на месте копии с книг, отметят, чем обладает род Лассара, и вернутся.

– Да, ваше преосвященство.

– Сотрудничество с некромантом может быть взаимовыгодно для Храма. Надо поощрить девушку.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

Кардинал отпустил священника и задумался.

Да, Лассара.

Старая семья, некроманты…

Это будет замечательный пример для всех маловерных. Если получится…

* * *

Магазин так и стоял.

Темный, грустный…

Тони зажгла лампы, открыла кладовку с тряпками и принялась наводить порядок. Протирать пыль… сколько ж ее тут скапливается?

Жуть тихая, сильно пыльная…

Тони вытирала, подметала, болтала с призраком – и едва не пропустила момент, когда скрипнула входная дверь. Но Рей мигом напрягся.

– Тони, там трое…

– И?

– Кажется, это прописка. Знаешь?

– Знаю, – Тони, которая как раз копалась на втором этаже, отставила в сторону совок и веник и направилась вниз. – Рассказывали.

– Если что – я появлюсь. Или если захочешь вызвать – щелкни пальцами. Подсказать постараюсь, – шепнул Рейнальдо. И скрылся.

Хотя ему сейчас и напрягаться для этого не пришлось.

После растраты сил на побережье выглядел призрак не светящимся силуэтом с человеческими очертаниями, а так… скорее, контуром.

Тони медленно спустилась вниз.

– Чем обязана, сеньоры?

Сеньоры повернулись на голос, скорее, демонстративно. Не услышать ее было невозможно. Но «прописка» диктует свои правила.

Хуан Мартель рассказывал во времена оны. И про криминальный мир, и про то, что каждый, желающий работать на чьей-то территории, будет платить налог. Неофициальный, не особенно высокий, но – лучше не спорить. Иначе жизни не дадут.

Сеньора Луиса об этом не говорила, но Тони подозревала, что платила и она. Или как-то еще взаимодействовала. Бывает…

Итак, трое.

Старший – крепкий, кряжистый такой, основательный мужчина лет сорока. Черные волосы подстрижены в кружок, темные глаза смотрят спокойно и уверенно, лицо избороздили морщины, на щеке два шрама. Не пешка.

Но и не ферзь.

Одежда хоть и хорошая, но не дорогая. Сеньор такое не наденет, собираясь в гости. На работу – дело другое. На каждый день…

Рядом с ним двое…

Тут все понятно. Силовики. Как говорила сеньора Долорес – бычье. Безмозглое.

На лицах написано, что мозгов нет. Но вот с дубинками, кастетами и ножами управляться должны отменно. Это тоже видно сразу. Как они стоят, как по сторонам смотрят…

– Здравствуйте, ритана, – предсказуемо начал старший.

– И вам здоровья, сеньор. Не хотите пройти, присесть? У меня и чай есть, и к чаю есть…

Тони мысленно поблагодарила сеньора Симона, который столько ей собрал с собой. Очень удачно получилось. Ей бы этого на неделю хватило, а сейчас, вот, все и съедят?

Мужчина подумал пару минут, а потом кивнул.

– А давайте чаек, ритана. Поговорим о том, о сем…

– Сейчас поставлю. А вы пока в гостиную проходите… да не переживайте. Не сбегу. И в полицию не кинусь, чай, не дура.

– Вижу, ритана.

– Так проходите и располагайтесь. Только ноги о коврик вытрите как следует, я только подмела.

Мужчины переглянулись, но просьбу ританы выполнили. Тони улыбнулась им и упорхнула на кухню. Ставить чайник.

– Рей, что скажешь?

– Пока к тебе шестерок послали. Попроси поговорить с тем, кто повыше.

– Думаешь, согласится?

– Намекни, что ты Лассара. А это может быть обоюдовыгодно.

Тони качнула головой.

– Не хватало мне еще криминалу услуги оказывать!

– Так ты много и не можешь, только с призраками беседовать. А добрая воля к переговорам, да еще от ританы, да еще от некромантки… ты поверь, с тобой даже из простого любопытства поговорить захотят.

– Думаешь?

– Уверен. Вот увидишь…

– Попробую. С этими о делах не договариваться?

– Нет.

Тони кивнула, подхватила поднос – и понесла в гостиную. Расставлять на небольшом столике тарелочки, мисочки, чашки и чайник. Ходить пришлось аж три раза.

Наконец, все заняло свои места, и Тони устроилась за столом.

– Сеньоры, давайте я за вами поухаживаю, – она обращалась к ближайшему соседу, которым оказался один из «бычков». – Какой чай вы предпочитаете?

Мужчина чуточку растерялся, но потом все же выдавил из себя короткое:

– Черный.

– С сахаром? Без?

– Без…

– Мед? Варенье? У меня есть апельсиновое…

– Варенье, – оживился мужчина.

– Прошу вас, – Тони передала ему розетку и занялась следующим гостем.

Мужчины не торопились. Ели лепешки, мазали их медом и вареньем, щедро запивали чаем…

Тони тоже не давила. Улыбалась, делала маленькие глотки чая из синей фарфоровой чашки с золотой каемкой. Любимая чашка сеньоры Луисы.

Наверное, с ней связана какая-то история… Тони никогда ее не узнает.

Грустно.

Впрочем, долго унывать некромантке не дали.

– Ритана, вы унаследовали этот магазин?

– Я, – не стала скрывать Тони.

– Вы сами будете им заниматься, или кому доверите?

– Сама буду заниматься, – Тони говорила спокойно.

– Сеньора Маркос что-то вам рассказывала о сеньоре Пенья?

– Нет. Но полагаю, вы мне сейчас расскажете?

– Сеньор Пенья… как бы это сказать, – чуть замялся мужчина.

– Скажите, сеньор, а как мне к вам обращаться?

– Сеньор Донато.

– Просто Донато?

– Донато Карлос Гомес.

– Очень приятно, сеньор Гомес. Полагаю, вы меня знаете. Антония Даэлис Лассара, к вашим услугам.

– Мы наслышаны о фамилии Лассара, ритана.

– А я наслышана о теневой жизни квартала, сеньор Гомес. Я правильно полагаю, если я не буду платить определенную сумму, с магазином случится что-то неприятное?

Девушка смотрела удивительно невинными глазами, задавая этот вопрос. Мужчины переглянулись.

Задумались.

– Ритана, – осторожно начал сеньор Гомес, – я не стал бы формулировать так жестко.

– Но по сути я права?

– Разумеется, возможны разные варианты. Но воля Творца над нами, – пожал плечами бандит.

Тони улыбнулась.

– Кто я такая, чтоб оспаривать волю Творца? Но мне хотелось бы поговорить с сеньором Пенья.

– Зачем? – подобрался бандит.

Тони пожала плечами.

– Я не собираюсь причинять ему зла. Если, конечно, он не решит первым причинить зло мне. Но мне хотелось бы поговорить.

– О чем, ритана?

– Исключительно о взаимной выгоде, – Тони поставила чашку на блюдце и прямо поглядела на бандита. Чего уж увиливать? – Я хочу заниматься магазином, все верно. Но сеньора Луиса меня не готовила. Не учила как следует, не показала всего, не… я просто прогорю, и достаточно быстро. С другой стороны, налаженные связи с сеньором Пенья наверняка помогут мне в делах. А чем заплатить, мы договоримся. Лассара – это не только фамилия, это и навыки…

Сказано было достаточно прозрачно.

Бандит подумал.

– Пожалуй, сеньор Пенья заинтересуется этим вопросом.

– И я буду рада с ним поговорить. Наверняка мы найдем несколько общих тем?

– Я… донесу до него ваши слова, ритана.

– Когда вас ждать с визитом? – светски уточнила Тони.

– Полагаю, завтра – послезавтра. Сеньору Пенья будет интересно.

– Я буду рада видеть вас, сеньоры.

– Разрешите откланяться, ритана?

Тони покачала головой. И впервые с момента смерти сеньоры Луисы улыбнулась. Весело и искренне.

– Сеньоры, вы же не хотите, чтобы меня убили половником?

– Простите, сеньора?

– Если вы не поможете мне справиться с лепешками, их придется выбросить. А наш повар чрезвычайно трепетно относится к своему искусству. Он в жизни мне не простит такого святотатства!

Мужчины переглянулись с улыбками – и дружно взялись за лепешки.

Когда они шли сюда, то ждали проблем. Ритана, да еще некромантка, да кто ее знает, чего еще? Живыми бы уйти! Вместо этого их дружелюбно встретили, накормили-напоили, а что с сеньором Пенья хотят встретиться…

Положа руку на сердце, Гомес и сам понимал, что Лассара – не его полета птица. Он скорее разведка боем.

Разведка прошла удачно?

Тогда кушаем, сеньоры!

Нельзя уменьшать поголовье дружелюбных некромантов! Да еще таким варварским способом!

* * *

Когда бандиты ушли, Рейнальдо опять проявился. И даже поаплодировал.

– Тони, ты была великолепна!

– Благодарю вас, тан Шальвен, – Тони улыбалась. – Как ты думаешь, что они сделают сейчас?

– Отправятся к хозяину и донесут, что с тобой можно иметь дело. Хозяин подумает день-другой, наведет справки – и пригласит тебя на беседу.

– И что я могу сделать?

– Ты? Ничего!

– Тогда?.. – сама постановка вопроса намекала, что это самое нечто может сделать кто-то еще.

– Сеньор Пенья. Имя прозвучало. С твоего позволения, пока не поздно, я прослежу за негодяями? Когда я призрак, информацию собирать намного легче.

– Только будь осторожен.

Другого разрешения Рейнальдо не понадобилось. Вот он был, а вот он растворился в воздухе, словно и не было ничего.

Тони посмотрела ему вслед и принялась собирать остатки пиршества. Пока здесь слуг нет, так что благородной ритане придется самой мыть посуду.

И рука не дрогнет!

Глава 4

Утро!

Встала Тони поздно. И поздно спустилась к завтраку. Никого уже не было. Дядя отправился в больницу, Альба и Дженио, захватив корзину для пикника, отправились на море.

Тони пожала плечами, прямо на кухне уплела омлет с сыром, запила апельсиновым соком, сгрызла рогалик – и отправилась в полицейский участок.

Рейнальдо так и не появлялся. Тони волновалась за него, но не слишком сильно.

Она – Лассара. И призрак привязан к ней кровью и магией, случись что – она бы почувствовала. Нет? Значит, с ним все в порядке. Но в участок наведаться определенно стоило. Информацию надо собирать с двух сторон, а лучше с трех или четырех. Тогда она будет близка к достоверной.

– Ритана Антония, – Рита появилась незаметно. Да и как тут кого заметить, когда омлет! Прожаренный, с корочкой сыра, а вкус такой, что заурчать хочется?

– Да, Рита?

– Из храма телефонировали. Просили вас сегодня к ним заглянуть по поводу вашего предложения.

Тони кивнула.

– Спасибо, Рита. Загляну. Обязательно.

Но сначала – полиция.

Дело важнее, а храм подождет! Авось, под землю не провалится…

Рита вышла из кухни. И дверь прикрыла. Негромко, но отчетливо, чтобы Антония слышала.

– Ритана Антония, – сеньор Фарра опустился напротив нее за стол.

– Да, сеньор?

– Ритана, я сплетни разносить не хочу…

– Сеньор Фарра, я никогда вас в этом не заподозрю, – успокоила его Тони. – Но вы считаете, что я должна это знать?

– Уверен, ритана. Мы ж не слепые…

– Итак?

– Ваша кузина эту ночь провела в спальне тана Валеранса.

Тони даже не сразу осознала, что именно ей сказали.

Секунда, вторая, и словно удар под дых… как же больно! Как невыносимо больно…

Словно под ребра ударили когтистой лапой, забрались внутрь, потянули за внутренности, за сердце… Тони даже не поняла, что прижала руку к груди, в надежде хоть как-то успокоить эту боль. Ну хоть чуточку!

Зато это отлично видел сеньор Фарра. Видел, осознавал, смотрел с состраданием, но молчал. Ничего не говорил.

Ни к чему. Не надо сейчас… А Тони смотрела в пустоту, а видела…

Два тела на кровати, сплетенные в объятиях. Два тела… Дженио и Альба, запрокинутые головы, искаженные в пароксизме страсти лица, стоны, тихий шепот…

Когда твой любимый… и другая рядом с ним… и ты никогда… никогда…

Тони медленно отодвинула тарелку и встала.

– Спасибо, сеньор Фарра. Простите…

Вышла она еще с достоинством. Но улице очень обрадовалась. И ветру, который ударил в лицо, высушил слезы, заставил раскраснеться щеки…

Разве она плакала?

Это просто соринка в глаз попала. Это просто ветер…

* * *

Анита вытерла руки полотенцем и треснула той же тряпкой по мухе.

– Ишь тебя! Зловредина!

Муха, сбитая в полете, врезалась в стену и упала, жалобно задрав все шесть лапок. Анита осторожно взяла ее (противно все же!) и выкинула в помойное ведро.

– Спасибо, сеньор Фарра.

– Вот уж не стоит благодарности, Анита. Ритана девочка хорошая, ни к чему ей эта… пакость!

– То-то и оно, что хорошая, может, и не распознать вовремя. А сейчас она знает… она гордая. От кузины объедки подбирать не станет.

Сеньор Фарра задумчиво кивнул.

– Ваша правда, Анита. Ваша правда… И все же… ей сейчас очень больно.

– Лучше пусть разок поболит, чем всю жизнь искалечит.

И с этим сеньор Фарра был полностью согласен. С ританами пусть их родители разбираются, чай, за них есть кому заступиться. А за Антонией никого нет. Вообще…

Зато деньги у нее появились, делая ее завидной добычей.

Да, вот такие маленькие заговоры. Не великосветские, но зато действенные. Вчера Дженио рассказали про «наследство», сегодня Тони от него оттолкнули… то-то и оно!

Слово там, слово здесь, а какой эффект? Конечно, если таны узнают, нагорит всем. За такое и места лишиться можно, и на работу тебя потом никто не примет, разве что имя менять и в глухую провинцию ехать, чтобы не опознали. Но ради Антонии слуги были готовы на многое.

Ограбление им хорошо помнилось, особенно Аните.

Ради хорошего человека и рискнуть можно.

* * *

В участок Тони сначала пропускать не хотели. Минуты полторы.

– Ритана, если вы не записаны…

– Не записана.

– И вас не вызывали?

– Сеньор Вальдес будет рад меня видеть. И тан Риалон тоже…

– И все же, ритана, я не уверен…

– Вы меня пустите – или нет? – надоело Тони. – Если нет, будьте любезны сообщить свои имя и звание. Я потом скажу тану Риалону. Ему будет интересно!

Некроманта в участке уважали. И связываться не захотели.

Стражник махнул рукой, да и пропустил ритану внутрь. Тони быстро прошла по коридорам к знакомому кабинету. Хоть чем заниматься!

Хоть на елку лезть, только бы не думать!

Не воображать, не представлять, не растравлять рану… больно!

Серхио Вальдес был на месте. Сидел, писал что-то, но при виде Антонии встал из-за стола и дружелюбно улыбнулся.

– Ритана Лассара! Доброе утро, Тони, рад вас видеть!

– Сеньор Вальдес, доброе утро. Рада видеть вас, Серхио, – Тони улыбнулась в ответ. – Скажите, я могу отнять немного вашего времени?

– Разумеется, Тони. Вы же мне его и сэкономили.

– Разве? – удивилась Тони.

– Нотариус Хименес прислал выписку из завещания. Сам. И из первого, и из второго. Не пришлось писать, что-то запрашивать. Очень удобно получилось.

Тони только головой покачала.

– Я ничего ему не говорила по этому поводу.

– И не надо было. Он ведь уточнял, что вы не против?

Тони кивнула. Да, проскользнуло что-то такое в разговоре, она не возражает ознакомить с завещанием полицию. А чего возражать? Ей скрывать нечего. Разве что письмо сеньоры Луисы она никому не покажет, это личное. Очень личное…

– Уточнял, кажется…

– Вот и все. Сам прислал все бумаги. И сам провел расследование.

– Расследование?

– Тони, как вы думаете, почему все случилось… так быстро?

– Простите, сеньор Вальдес, я просто не понимаю.

– Стоило сеньоре Луисе поменять завещание – и тут же ее убивают. Почему?

– Почему?

– Вот это и интересно. Наследник ведь не знал о его смене.

Тони даже рот открыла.

– Но… как?! Почему?!

– Тони, мы проверили этого сопляка со всех сторон. И должен вам сказать, он не знал о смене завещания. О том, что она уже состоялась. Он спешил убить тетку, пока та не изменила свою последнюю волю.

– Но…

– Да. Он просто дурак, которого разыграли втемную.

В глазах Тони это совершенно не извиняло подонка.

Вот еще! И проклясть она его еще успеет, никуда не денется, гад! Но… не знал?

– А откуда у него кинжал? Да еще такой специфический? И почему он пришел сейчас? Кто ему сказал про меня? Как?

– Правильные вопросы задаете, ритана, – согласился сеньор Серхио. – Жаль, ответа пока нет.

– Он молчит?

Тони искренне удивилась. Серьезно, молчит?

Судебная система Римата не отличалась мягкостью. И выбивать признание иногда могли в буквальном смысле, Тони знала.

– Не молчит. Но и ничего не знает толком.

– Как так?

– А вот так. Хуан Мануэль Эсколан сам в каком-то смысле жертва.

– Да неужели?

Тони даже кулачки сжала. Ну, если ей сейчас скажут, что несчастного надо понять и пожалеть, что у него было тяжелое детство и не было игрушек… она… она…

Что она сделает, Тони даже придумать не успела.

– Конечно. Поэтому посадим мы его как миленького. Но организатора всего преступления тоже найти стоит.

– Организатора?

– Идейного вдохновителя, если хотите.

Тони внимательно слушала. Не стоило бы сеньору Серхио делиться с посторонними конфиденциальной информацией, но кроме профессионального всегда есть еще и личное. Умненькая девочка, некромант, привлечь ее на службу вряд ли получится, но она и так будет полезна.

Лучше сотрудничать.

А потому сеньор Серхио принялся рассказывать.

Сколько уж лет той истории? Лет тридцать…

Было у старого Маркоса две дочери, Луиса Каталина и Хелена Каталина, был весь такой из себя очаровательный Фернандо Хуан Эсколан.

Ухаживал за старшей, женился на младшей – красота! Сбежал с младшей дочерью. Естественно, старый Маркос вычеркнул Хелену из всех завещаний.

А вот как потом сложилась жизнь Хелены Каталины Эсколан?

Да грустно!

Как и у всякой женщины, на которой женились по расчету, а расчет не оправдался. Приданого не дали, простить не простили, домой не пустили, завещание не просто написали на другую дочь – переписали все еще при жизни старого Маркоса. Так, что к моменту смерти у него всего добра оставались только рваные подштанники.

Хелена Каталина пыталась прорваться к отцу, но тот сам ее выгнал. Уж хорошо лион сделал, плохо ли, кто сейчас это разберет? Но старый Маркос был не человек – кремень! Встал на пороге, да на всю улицу и объявил, что предателям в семье делать нечего. Коли раз не постеснялась родных в спину ударить, так и второй раз не задумается, и третий долго ждать не придется. А раз так – нечего!

Вот ради кого предавала, к тому и иди!

Иди, а потом снова иди – и не останавливайся! Проваливай!

Свидетелей было предостаточно. Эсколан после такого, говорят, жену вскоре бросил, потом вернулся, потом запил… ничего хорошего там не было. Сын родился, так мать его одна растила, по любым подработкам кидалась. И ей повезло.

Как – повезло?

Хелена Каталина была красива. Гораздо красивее сестры, Луиса пошла в отца, а Хелена в мать. Вот она устроилась на хорошее место, а там хозяин.

Молодой, симпатичный, женатый, но когда и кому это мешало? Так и сладилось постепенно…

В деньгах у Хелены недостатка не было. Денег хватало. А вот самомнение…

Гордость страдала. Она могла быть хозяйкой магазина! Могла бы… Хелена неплохо разбиралась в антиквариате, кстати, по случаю, прикупая разные безделушки. Она утверждает, что нож сын взял у нее. Купила на «блошином» рынке, у какого-то нищего… кто его теперь разберет?

Сын о свойствах ножа тоже знал, но ведь покупать редкости не противозаконно?

И хранить их – тоже?

Хелену за это привлечь не удастся, увы… и даже за подстрекательство. По почте пришло письмо, что вашей сестре в доверие втирается подлая девка… дать вам почитать, ритана?

– Да, пожалуйста.

– Учтите, я ни единому слову не поверил. И вам не советую.

Тони кивнула.

– Ладно.

Но к грязи, которую вылили на небольшой листок, она все равно оказалась не готова. Гадость какая!

Сеньора Эсколан!

Сообщаю вам, что ваша сестра окончательно выжила из ума. Она подобрала на улице какую-то проститутку, говорит всем, что это ритана, и привечает ее в своем доме.

Врет, конечно. Одевается эта девка, как нищенка, выглядит, как пугало, именует себя Лассара, но всем известно, что этот род вымер.

Кажется, эту девку видели на бульваре Колечек.

Советую обратить внимание на душевное состояние своей родственницы, если не хотите, чтобы все наследство досталось уродливой продажной твари.

Доброжелатель.

Тони брезгливо, кончиками пальцев, отложила бумагу.

– Пакость!

– Очень точно подмечено, ритана. Еще какая пакость!

– Но важных сведений тут никаких нет… это мог знать каждый, кто видел нас с сеньорой. А что за бульвар Колечек?

Сеньор Серхио покраснел. Немножко, но вполне заметно.

– Такое место… там девушки по вечерам прогуливаются. Из тех, что не вполне девушки.

Тони его деликатность оценила. Хотя мог бы и прямо сказать, что панель. Чего уж там!

– Понятно. Итак, что сделали Эсколаны, получив письмо?

– Хелена Каталина собиралась поехать и поговорить с сестрой. А ее сын решил не дожидаться ничего, прихватил письмо – и рванул напрямик.

Тони сморщила нос.

– Как-то это… просто письмо?

– Анонимку мог написать кто угодно. Мы его все равно будем искать, ритана, но… сами понимаете.

Тони понимала.

И ей надо было обсудить этот вопрос с Шальвеном.

А пока Рейнальдо не вернулся…

– Сеньор Вальдес, вы мне не расскажете, кто такой сеньор Пенья?

– Пенья? – насторожился мужчина. – Тони, вы уверены?

– Вчера ко мне приходили гости.

Визит Тони пересказала кратко. Серхио откровенно встревожился.

– Тони, я могу…

Девушка подняла руку.

– Сеньор Серхио, прошу вас! Не стоит тратить ресурсы и время на то, что может быть решено быстрее и легче. Кстати, вполне законными методами. Вряд ли этот Пенья решит тянуть с меня деньги, скорее, попробует получить услугами… я не буду против.

– Смотря, что от вас потребуется.

– Я могу только разговаривать с призраками. Пока…

– Хм.

Тони улыбнулась.

– Я бы училась. Но не у кого и негде…

Серхио улыбнулся.

– Если только так. И я настаиваю, чтобы вы рассказывали мне, и что, и как…

– Разумеется, – с чистой совестью пообещала Тони. И не врала. Расскажет. – Так что за сеньор Пенья?

– Есть такой. Хосе Мануэль Пенья, весьма неглупый хищник. С низов поднялся, сменил предыдущего смотрящего за кварталом, не зарывается, старается, чтобы все были довольны. Поддерживает тишину и покой, тут верно. Не злобствует, не зверствует, и старается на своей территории ничего такого не допускать. Ему, кстати, этот маниак тоже поперек души пришелся.

Тони кивнула.

– Учту. Говорите, неглуп?

– И еще как. Вы наверняка договоритесь, ритана. Хотите о нем почитать?

– Да, пожалуйста. А есть что?

– Я краткую справку готовил. Всю не дам, а вот этот лист…

Тони и за лист была благодарна. И заскользила глазами по строчкам.

«…просил милостыню… работал карманником… женился… занял место… родился сын… в поединке прирезал…»

Стандартная биография.

Кто был никем, тот станет всем. Жил-был паренек, сначала нищенствовал, потом воровал, потом прибился к грабителям, что повысило его социальный статус, удачно сходил на несколько дел, потом все же попался.

Посидел год на каторге за недоказанностью, успел вовремя удрать, вернулся, женился, занял место десятника в своей шайке, как сеньор Гомес, потом еще выполнял поручения своего начальства, обзавелся детьми, постепенно рос по карьерной лестнице. Больше не пойман.

И учитывая, кем он стал, не пойман он по причине высокого интеллекта. О праведной жизни тут точно речь не идет…

Дочитать Тони успела. А вот задать еще вопросы – нет.

– Эрнесто! Ты вовремя!

– Доброе утро, Серхио. Тони, рад вас видеть!

Улыбка у некроманта была чуточку усталой.

– Тан Риалон, с вами все в порядке? – озаботилась Тони.

– Да, вполне. Что случилось, Тони?

Девушка вернула лист сеньору Серхио и поднялась с кресла.

– У меня все в порядке. Но хотелось кое-что узнать. И у сеньора Серхио, и у вас…

– Я готов помочь всем необходимым, – тут же заверил Серхио.

– Вы и помогли, – ответила ему улыбкой Тони.

– А чем могу помочь я?

Тони опустила глаза.

– У меня профессиональный вопрос. Если позволите…

– Серхио, я заберу ритану к себе? Ты не возражаешь?

– Конечно, нет! Тони, если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Деликатность Тони оценила. Не «я вас вызову» или «я вас найду», а «вы знаете…». Фактически – приходите, я рад вам помочь.

– Благодарю вас, Серхио.

Эрнесто ловко подхватил Тони за руку – и они оказались в коридоре. И как такое получилось?

Почти магия…

Пока они не оказались в кабинете, Тони молчала. А вот потом…

– Тан Риалон…

– Эрнесто.

– Эрнесто, пообещайте, пожалуйста, что никому ничего не скажете?

– Обещаю. Но смотря о чем?

– Мне нужно каким-то образом придать призраку материальность. Ненадолго. Чтобы он смог переместить несколько предметов.

Эрнесто мгновенно стал серьезным.

– А вот с этого места подробнее, Тони. Что за призрак, что за предметы…

Девушка куснула нижнюю губу. Откровенничать не слишком хотелось, но и выбора у нее не было. Никто другой ей не поможет, это уж точно!

– Эрнесто, так получилось, что один из призраков, которых мы вызвали в пещере, решил остаться.

– Так…

– Он добрый и дружелюбный. И он поклялся не причинять мне вреда.

Эрнесто заметно расслабился, услышав последние слова девушки. Мало ли кто там добрый?

Клятва – надежнее!

– Его имя вы мне не скажете? Тони?

– Если он сам разрешит – скажу, – вздохнула девушка. – Не хотелось бы ему делать гадости… он Паулину спас.

– Тогда я ему тоже обязан.

– Тогда помогите нам. Пожалуйста! Его кости остались в пещерах. Достать их сама я не могу, там подводная пещера, даже если кто пролезет – темнота, под водой… наверняка что-то да останется. Это нереально. А вот если сам призрак… мама мне в детстве рассказывала сказку! О призраке, который перемещал предметы, гремел чем-то, стучал…

– Ваша мама не соврала. Но и всего не сказала.

– Слушаю? – Тони даже не изображала внимание. Она и была очень внимательна.

– Призраки бывают нескольких разновидностей. Проявленные и непроявленные, цикличные и осознанные, активные и пассивные… это если вкратце. Разновидностей много, но нас интересуют проявленные и активные. Если призрак непроявленный – значит, он существует, но обычным людям являться не может. Ваш – может?

– Да. Он являлся Паулине.

– Он осознанный? Есть цикличные призраки, их… словно закольцовывает на месте-времени их смерти. К примеру, раз в сутки, в месяц или в год, они появляются на месте своей смерти, как Падающая Невеста, воспроизводят ту же сцену и исчезают.

– Падающая Невеста?

– Девчонку выдавали замуж за старика, она предпочла покончить с собой, не дожидаясь брачной ночи, и кинулась с башни. Раз в год, в ту же брачную ночь, ее призрак падает с башни. Пользуется очень большой популярностью, потому и не развеется.

– Поняла… нет, он момент своей смерти не переживает. И смог удалиться от своих останков на достаточно далекое расстояние.

– Отлично! Это у нас активный призрак. Какими еще способностями он обладает? Кроме передвижения?

– А какие могут быть?

– Мстительный дух, к примеру. Убивает своего убийцу.

– Он его и так убил. Еще при жизни.

– Болезнетворный дух? Насылает болезни…

– Призраки это могут?

– Судя по всему, ваш знакомый – нет. Маниакальные наклонности у него не проявляются? На людей не кидается?

– Н-нет…

– Вселяться в человека может?

– Он не пробовал.

– Пусть попробует… есть кто-то подопытный?

Тони качнула головой.

– Нет. Могу я…

– Вы – некромант, вам нежелательно. Это попросту невозможно. Требуется обычный человек.

– Может, со мной ему легче будет начать?

– Если вы хотите его уничтожить – запросто. Вы некромант, природа вашей силы, Тони, такова, что любого призрака, который попробует захватить ваше тело, вы уничтожите.

– Понятно…

– Нужен обычный человек. Если кто-то будет подходящий, кого вам не слишком жалко, ваш призрак может попробовать вселение.

– А потом? Это же подсудно?

Эрнесто усмехнулся.

– Подсудно, да. Поэтому желательно проводить эксперимент без свидетелей.

– То есть?

– Подопытный ничего помнить не будет. Многократно проверено. Это как одержимость, только в легкой форме. Но кусок памяти останется у призрака, а не у подопытного.

– А вред здоровью?

– Его не будет. Хотя и стариков или детей брать нежелательно.

Тони кивнула.

– Я поняла, спасибо. А что я могу сделать для решения проблемы с останками?

– Две вещи. Стабилизировать призрака и напитать силой. Таким образом он временно – недолго! – сможет передвигать материальные предметы. Небольшого веса. Чем больше тяжесть, тем быстрее он истощится.

– Ага… А как это делается?

– Мою помощь вы не примете?

Тони вздохнула.

Да, это было бы легко и приятно. Свалить все на кого-то другого, положиться на человека… ее мать так доверилась отцу. И что получилось после ее смерти?

Тони не была готова к чему-то подобному. Вообще боялась доверять.

– Я хотела бы попробовать сама. Пожалуйста.

– Тогда нам надо будет увидеться вечером. Я распишу подробно ритуал, рассчитаю фигуру и количество жертв…

– Жертв?!

– Тони, а вы как думали? Дармовщины в некромантии не бывает, запомните это. Полагаю, вам потребуется не меньше трех куриц, лучше – черных.

Тони выдохнула.

– Не людей?

– Ритана Лассара, извольте при мне таких предположений не делать, – принял серьезный менторский вид Эрнесто. – Предполагать человеческие жертвоприношения рядом с некромантом на службе короля есть большая безответственность!

Тони даже испугалась на секунду. Так это грозно прозвучало…

А потом увидела веселые искры в глазах некроманта – и улыбнулась в ответ.

– Ужасно! Просто ужасно! Как у меня язык повернулся?

– Язык, ритана Лассара, – тем же занудным тоном завел лекцию некромант, – во рту не поворачивается. Язык это мышца, и движется она при разговоре вверх и вниз, вперед и назад. Но уж точно не вертится веретеном.

Ответом ему стала еще одна улыбка.

– Я учту. Тан Риалон, а вы такие вещи делали?

– Призраки – не моя специализация.

– Нет… жертвоприношения.

Эрнесто сел рядом с девушкой, взял ее руки в свои.

– Тони, не надо этого пугаться. Это всего лишь принцип меньшего зла. Главное точно знать границу, через которую не стоит переступать.

– Принцип меньшего зла?

– Когда запечатывали Адоран, помните?

Тони помнила. Эту историю вся Астилия хорошо помнила, когда маги доигрались, создали портал и оттуда такое полезло… Тогда три некроманта, в том числе и прадед Тони, спустились туда. И с ними пошли десять человек. Тони и сейчас могла бы их по именам перечислить.

Три некроманта. Десять добровольных жертв. Вернулся один некромант, кстати говоря, не Лассара. Он и рассказал. Добровольно отданная жизнь – это много, но ее не хватило. И два других некроманта тоже… решились.

Принцип меньшего зла.

Провал они запечатали, да так, что ни нечисти, ни нежити… ничего оттуда больше не вылезло. Практически его уничтожили.

– П-помню.

– Они осознанно отдали жизнь, чтобы продолжали жить другие. Это принцип меньшего зла. И жертвоприношение.

– Я поняла.

– Тони, вы сможете сами зарезать курицу?

– В деревне говорят – зарубить, – грустно откликнулась Тони. – Смогу. Я пару раз делала…

Эрнесто сжал зубы и промолчал. Подумал нечто не очень хорошее о родителях Тони.

Она – ритана! И должна была расти в холе, неге и любви! А вместо этого девочка носится по полям и лесам, пытается выжить, как может, и никому до нее дела нет.

Был бы жив Даэрон, Эрнесто его бы головой в нужник засунул. До протрезвления и вразумления.

– Хорошо. Я сделаю для вас расчеты. И вечером зайду к Араконам.

Тони кивнула.

– Спасибо. Тан Риалон…

– Эрнесто.

– Я бы хотела спросить еще об одной вещи… об одном человеке…

Некромант или нет, но краснеть девушка не разучилась. Пунцовыми были даже уши. Эрнесто покачал головой и встал, отвернулся, давая девушке больше свободы.

– Кофе, Тони?

– Пожалуйста, – выиграла еще секунду девушка, собираясь с силами. И с мыслями. – Эрнесто… я знаю, что Дже… что тан Валеранса жил в вашем доме. И вы его выгнали. П-почему?

Для Эрнесто этот вопрос тоже оказался неприятным, разве что краснеть некромант не стал.

– Тони, а почему вас это интересует?

По счастью, на этот вопрос у Тони был ответ.

– Альба – моя кузина. А слуги уже несколько раз говорили мне, что тан Валеранса, – в этот раз у Тони получилось даже не запнуться, не произнести вслух имя, которое она шептала по ночам, глядя на звезды… Дженио! – не слишком… позволяет себе лишнее.

Эрнесто вздохнул.

– Пейте кофе, Тони.

– Спасибо. А…

– Я практически ничего не знаю о Валерансе. Это протеже моей супруги, она его рекомендовала и ввела в общество. Вы понимаете, что мы с Барбарой давно уже чужие люди?

Тони кивнула.

– Я вижу.

– Поэтому меня мало интересует ее жизнь. Ее увлечения, протеже, ее дела, задачи – вообще сама Барбара.

Тони взяла чашку с кофе. Сделала глоток. Почему-то напиток казался совершенно безвкусным. Хотя она понимала, что плохой кофе ей Риалон не предложил бы.

– Простите…

– Да за что, Тони? Об этом и так все знают.

– Я не должна была в это лезть.

– Вы обязаны. Раз уж это ваша кузина. Я ожидал вопросов от тана Адана, но… полагаю, он поручил кому-то навести справки?

– Я не знаю, – призналась Тони.

– Из дома Валерансу я выгнал за подлый поступок.

– Какой? – тихо спросила Тони.

Эрнесто вздохнул в очередной раз. И подумал о китах, всплывающих с глубины. А как тут быть?

– Мне неприятно об этом говорить в подробностях. И вам этого тоже знать не нужно.

Тони была не согласна, но запротестовать не успела. Эрнесто поднял руку.

– Благодаря тану Валеранса ваша кузина Паулина потерялась в пещерах. А говорить я об этом не хочу, потому что и мой сын и ваша вторая кузина, Альба Инес, проявили себя в этой истории не лучшим образом.

Теперь о рыбах вспомнила Тони. Сидела, хлопала глазами, открывала и закрывала рот.

Потом опомнилась и вцепилась в кофе.

– Но Паулина не говорила…

– Я примерно представляю, как это было обставлено. Не факт, что она помнит… ситуацию.

Тони едва не застонала.

– Альба… дядя с ума сойдет!

– Поэтому, я надеюсь, вы промолчите, Тони.

Тони подумала пару минут. Сделала глоток кофе. Еще один…

Дженио…

Внутри было… словно там что-то хрупкое разбилось и теперь осколки больно царапались. Тони чувствовала себя отвратительно.

Дженио, неужели ты мог… так?

Но за что ты так с Паулиной?

Что она тебе сделала?!

ПОЧЕМУ?!

– Я промолчу, – тихо сказала она. – Эрнесто, скажите, это была подлость – или глупость?

Как же Риалону хотелось соврать. Видел ведь все…

И влюбленность, и надежду, и…

Нельзя.

– Это была глупость, которая перешла в подлость, – сформулировал он. И увидел, как полыхнули на секундочку искрами радости глаза Антонии.

– Они не рассчитали последствий?

– Нет. Ничего плохого они не хотели. А человека убили.

– Убили?

– Тони, ваша кузина не умерла только чудом. Так что эти трое… да, они убили человека.

– Я понимаю. Спасибо, Эрнесто. Спасибо вам…

Некромант скрипнул зубами.

И как, скажите, как беречь глупых девчонок от их глупых увлечений?!

– Я могу узнать, что именно вам рассказали слуги?

Тони кивнула, но поведать ничего не успела. В кабинет вошел тан Карраско.

– Ритана Лассара! Как я рад вас видеть!

– Доброе утро, тан, – отозвалась Тони. Лично она радости не испытывала и говорить о ней не собиралась. Перебьется!

– Что тебя привело к нам, Вальд? – Эрнесто тоже церемониться не собирался.

– И тебе доброго утра, Риалон.

– Оно было добрым, – согласился Эрнесто. – Ритана, допивайте кофе – и я вас больше не задерживаю. А с Вальдом мы пообщаемся… тебе чего надо?

Тони тихо порадовалась про себя.

Вот не хотелось ей разговаривать с Карраско! Чем-то некромант ее раздражал! Чем? Да кто ж его знает…

Но если она уйдет, а он останется…

– Мои дела терпят. Пойдемте, ритана, я вас провожу. А потом вернусь к Эрни.

Глаза Эрнесто опасно потемнели, но устроить разборки мужчины не успели. Тони вскочила с места.

– Спасибо! Тан Карраско, вы так любезны!

Тан даже удивился. Но пару шагов к Тони сделал и предложил ей руку.

– Прошу вас, ритана.

Все было бы хорошо, не будь в руках у девушки кофе. Который она левой рукой и попыталась поставить на блюдце.

– Ой…

Часть гущи выплеснулась прямо на стол, потекла на безупречный серый костюм тана Карраско, на ботинки. Как-то Тони так неловко это сделала…

– Ой! Простите, тан! Я не хотела! Тан Эрнесто, у вас тряпочки не найдется? Тан Карраско, вам надо срочно снимать брюки и замывать их, не то пятно останется, и такое некрасивое…

Тони затрещала не хуже сороки в атаке.

Да так, что Карраско действительно потянулся к ремню на штанах.

Эрнесто опомнился и подхватил Тони под локоть, предусмотрительно держась подальше от кофейной лужи.

– Тони, пойдемте, я вас провожу. А Вальд сейчас сам штаны снимет. Ему не нужна наша помощь, а мне – подобное душераздирающее зрелище.

Ответом Эрнесто был гневный взгляд. Но…

Выбора-то и не было. Кофе действительно следовало смыть – и срочно!

В коридоре некромант и некромантка переглянулись.

В глазах Тони плясали бесенята.

В глазах Эрнесто – тоже. Но пальцем он все равно погрозил.

– Ай-яй-яй, Тони, как можно быть такой неуклюжей?

– Простите, Эрнесто, в следующий раз буду целиться лучше, – без малейших угрызений совести покаялась нахалка.

– Да уж пожалуйста, – попросил Эрнесто, прикидывая, что дети у Освальдо уже есть… без продолжения род не останется. А если Тони в следующий раз лучше прицелится…

Хотя вряд ли девушка имела в виду нечто столь приземленное. Вот, и руками разводит, и улыбается.

– Пойдемте, я вас провожу. И вечером заеду к Араконам.

Тони подумала минуту.

– Эрнесто, я лучше побуду в магазине. Мне кажется, так будет лучше.

– Определенно. И пояснения вам ведь давать придется… да, лучше – магазин, – тут же согласился некромант. – Кстати, я предпочитаю вишневое варенье.

– Я учту, – вполне серьезно кивнула Тони. – А пирог с вишней и корицей?

Облизывался некромант вполне себе плотоядно. Но девушка не испугалась.

– Тогда приглашаю вас на чай с пирогом. Сегодня вечером.

– Обязательно буду.

Эрнесто проводил девушку к выходу и наблюдал, как тоненькая фигурка спускается по ступенькам.

Красивая.

Впрочем, не ему на девушек заглядываться. Вот и сейчас… он сделал все, чтобы Тони не чувствовала себя неловко. Одно дело – просить об одолжении.

Другое – угостить знакомого чаем. Поболтать о том, о сем… ну и пирог, конечно.

Вишню тан Риалон действительно любил.

Ладно, сейчас надо отправляться назад. Узнать, что понадобилось Вальду, а заодно посидеть с расчетами. То, о чем просит Тони, Эрнесто пару раз делал. Считал.

В теории.

Сейчас хорошо бы еще раз проверить расчеты. Вроде там ничего сложного нет, но мало ли? Не хотелось бы подвести девушку.

Конечно, Освальдо никуда не ушел.

Стоял над штанами и пытался подсушить их.

Ага, как же!

В теории, сила она – и сила. От мага к магу меняется лишь вектор ее приложения, ну и способности. На практике…

Маг огня может вызвать воду. Примерно столовую ложку, и сил затратит в десять раз больше, чем при работе со своей стихией.

Некромант может применить магию стихий. Но… сжечь штаны Освальдо не хотелось. И промочить их окончательно – тоже. Поэтому он осторожно подсушивал их ветром. И раздраженно обернулся к Эрнесто.

– Явился? Ты…

– Полегче, Вальд, а то без штанов отсюда вылетишь, – Эрнесто был настроен вполне благодушно. А чего ругаться? Забавно же…

Освальдо поджал губы.

– Проводил девушку?

– Да.

– Я бы предпочел, чтобы ты держался подальше от моей невесты.

– Ко-го? – Эрнесто аж рот открыл. И закрыл с лязгом челюстей.

– У меня самые серьезные намерения. Что тебя так удивляет?

– Так даже сразу и не скажешь. Твоя глупость? Твоя наглость? Ты не забыл, что женат? А то, может, пилюли какие прописать? От склероза?

– Себе их засунь, – огрызнулся Освальдо. – Мне дед телефонировал. Сарита заболела, очень плоха… не хочешь съездить, проявить сострадание?

Эрнесто прищурился.

– А ты не собираешься приехать к супруге? За ручку подержать? Поплакать рядом? Все ж жена, не стена…

Освальдо не собирался. И кто знает, до чего бы договорились еще некроманты, не помешай им сеньор Серхио.

– Эрнесто, ты занят?

– Средне. А что?

– Еще одно убийство. Поехали!

– Я с вами, – тут же сориентировался Освальдо.

Взгляд следователя прошелся по нему с сомнением.

– Ээээ… хорошо. Сейчас я спрошу, может, у кого-то есть запасные брюки?

– У меня свои есть! – вспылил Освальдо.

За что и был тут же наказан.

Он сушил штаны ветром. Но при работе с чужой стихией надо все очень жестко контролировать, и уж точно не отвлекаться и не раздражаться. А он…

Порыв ветра снес и Риалона, и Вальдеса, притиснул их к стене. К счастью, длился он всего пару секунд, но и этого хватило.

Посреди комнаты сидел презлющий Карраско. Без штанов.

А вот штаны ветер закинул на шкаф в дальнем углу комнаты. И оттуда их надо было еще доставать, а учитывая, что Эрнесто отродясь уборщиков не гонял, ее и от пыли вытряхивать…

Мужчины сориентировались мгновенно.

– Я пошел искать штаны!

– Я жду вас в мобиле!

И исчезли так лихо, словно владели магией телепортации. Раз – и нету.

А взрыв хохота успешно отсекла тяжелая дверь. Жаль, не до конца… СВОЛОЧИ!!!

Освальдо попробовал подняться и понял, что переоценил себя. Закружилась голова, повело ноги, затошнило… не рассчитал. Выплеснул все силы.

За что и поплатился.

Теперь надо что-то съесть, или как-то восстанавливаться… Риалон, ты мне за это ответишь! Попомнишь ты меня!

Интересно, о чем он говорил с Антонией Лассара? У них явно хорошие отношения… но ведь не скажет! И на помощь рассчитывать не стоит!

В дверь постучали, и на пороге появилась девочка-телефонистка, держащая в руках штаны.

В которые Освальдо три раза бы завернулся, не запыхался. Еще и темно-зеленые.

– Тан… это пока все, что нашли. Я могу вам помочь?

И что оставалось делать Освальдо?

– Нет! Ищите дальше.

Сам он на шкаф не полезет. Не сможет. А просить сейчас кого-то…

Риалон, ты мне и за это должен будешь!!!

* * *

До храма Тони дошла быстро.

– Скажите, могу я поговорить с отцом Анхелем?

Служка поклонился и заспешил вглубь храма. Долго ждать и не пришлось, отец Анхель вышел навстречу.

– Доброе утро, чадо!

– Благословите, отче.

Тони получила благословение, пробормотала все заученные слова и сделала нужный знак. Священник смотрел с одобрением.

– Отче, где мы можем поговорить?

– Я могу пригласить вас в исповедальню, ритана.

Тони качнула головой.

– Отче, мне исповедаться пока не нужно, я так много не нагрешила. А вот пару слов бы наедине сказать…

– Тогда я могу предложить вам прогуляться по саду. У нас чудные ирисы, право слово, восхитительные. Лиловые, желтые…

– С удовольствием посмотрю на них, – подыграла Тони.

И последовала за священником.

Ну, что там чудесного в ирисах, было непонятно. А вот ключи и свиток передать так намного проще.

– Возьмите, отче.

– Ритана, это…

– Да, то, что я обещала. Вот этот свиток – официальное разрешение на проживание в Лассара и пользование библиотекой.

Отец Анхель быстро пробежал его глазами, удостоверился, что все в порядке, и кивнул.

– Благодарю, чадо Творца.

– Вот это ключ доступа ко второй библиотеке. Первая в башне, сами увидите. Там только один замок. Кстати – вот ключи. От первой библиотеки, от второй…

Тони вручала все перечисляемое. Отец Анхель цвел.

– Благодарю тебя, чадо!

– Отче, вы отнеслись ко мне по-доброму. Я не могу похвастаться богатством, но то, что у меня есть, я готова предоставить в распоряжение Храма.

Сказано было сильно.

Отец Анхель улыбнулся.

– Чадо Творца, Храм никогда не оставит милостью своих детей.

– Некроманты, увы, не частые гости в храме, – развела руками Тони.

– Творец читает в сердцах, – строго напомнил отец Анхель. – И если в сердце есть истинное благочестие, не так уж важна формальная сторона обрядов.

А заодно всегда будет за что прихватить. Тони даже спорить не стала, это и так понятно.

– Отче, я буду рада помочь, если что-то понадобится.

– Ритана, Храм будет вам весьма благодарен за помощь.

Тони поблагодарила и распрощалась.

Остаток дня она собиралась посвятить разборкам в лавке. Самое то, чтобы и руки занять, и голову. А завтра с утра съездит на блошиный рынок.

Глава 5

Эрнесто наклонился над телом.

Все то же самое, сеньоры, все то же самое…

Такая же рваная рана на горле, такое же бледное лицо… некромант, не особо задумываясь, сунул в карман одну из шпилек, которая валялась рядом с женским телом.

Не положено, конечно. Но Тони может что-то увидеть, если повезет.

Не может же каждый раз этот подонок вот так, чтобы без свидетелей?! Или может?!

– Она успела понять, что происходит, – Серхио присел рядом.

– Да?

– Посмотри…

Женщина шла домой, несла корзину с апельсинами. Сейчас корзина была отброшена в сторону, золотистые плоды рассыпались, словно мячики. Их никто не подбирал – рука не поднималась.

– Смотри. Она увидела – и отмахнулась.

– Или почувствовала и отмахнулась…

Эрнесто кивнул. Он понял, о чем речь. Поработав столько времени с полицией, он понимал, как должна была упасть женщина, как – корзина, а вот если она резко обернулась и отмахнулась…

– Попробуешь вызвать духа?

– Конечно.

– Не много ли ты на себя берешь, Эрни?

Голос Освальдо аж звенел от ярости. Понятно, почему.

Штаны ему нашли, но…

Приличные, черные, даже почти впору… всего лишь на ладонь выше щиколоток. Так что бедра Освальдо смотрелись крайне… Обтянуто.

– Вальд? Что тебя не устраивает?

– Что вы собираетесь проводить процедуру без согласования со мной!

– Так согласуй – и мы проведем!

– Нет! Я сам все сделаю! Наверняка ты, Эрни что-то упустил, вот вы и не можете до сих пор поймать негодяя! Но что и ждать от без… первого в своем роду.

Слово «безродного» Освальдо предусмотрительно проглотил. И правильно – еще немного и Эрнесто заставил бы его зубами подавиться. Вот пакость!

– Пробуй! Не сомневаюсь, у тебя все получится! Ты ведь далеко не первый в своем роду.

Эрнесто демонстративно отошел и скрестил руки на груди.

– Место не нарушено? – высокомерно осведомился Освальдо, пропустив шпильку мимо ушей. Ну да… Он не первый некромант. Как в очереди, так и по силе, знаниям, умениям… и получше есть. Даже в его семье. Что уж там, до деда Вальду, как до звезды пешком.

– Никто не применял некромантию рядом с трупом, – Серхио тоже отошел, зная процедуру.

Освальдо напрягся. Бросил на мужчин подозрительный взгляд, а потом решился. Не идиоты же они – нарочно пакостить? Их за такое на части разорвут!

И ведь не скроешь…

Пробуем!

Освальдо достал из мобиля саквояж, из него мел, быстро начертил вокруг тела сложную фигуру – неважно, что сейчас день. Сейчас уже вторая половина дня, так что ничего ему не помешает. И вообще… Риалон просто слабак и неумеха!

Освальдо столько раз себе это повторял, что сам поверил. Тем более что Риалон и при дворе-то не появлялся… работал себе на невысокой должности, в полиции…

А вот Освальдо при дворе был заметной фигурой!

Это – важно!

Итак, теперь установить свечи, зажечь их и сосредоточиться.

Слова призыва Освальдо давно уже не были нужны. Сейчас губы трупа зашевелятся…

Нет?

НЕТ?!!

Не зашевелились…

Отвечать на вопросы труп не собирался. Освальдо влил еще силы. И еще…

Нет, тишина и пустота. Словно все в прорву кануло!

А если призвать духа? Он может…

Некромант сосредоточился. Имя, конечно, помогло бы, но даже и без него он… справится?

Остаток сил канул в никуда.

Ни духа, ни отзыва… ничего! Вообще ничего! Пустота и тишина!

Но… так не бывает! Освальдо растерянно огляделся вокруг, посмотрел на ждущих полицейских, на Риалона… виноватый сразу же был найден!

– Это ты!

– Что – я?

– Что ты сделал?! Почему я не могу ее дозваться?!

– Я тоже не могу никого дозваться, – Эрнесто развел руками. – Ты не пробовал поговорить с теми, которые в морге?

– Н-нет…

Освальдо было не до того. И соперника надо было на место поставить, а тут еще Антония Лассара… пока справки навел, пока деду сообщил, пока поговорил, согласовал…

Преступления?

И что?!

Эти идиотки сами виноваты, нечего шляться по ночам! Их много, а Лассара – одна, упустишь, потом себе не простишь!

– Зря. Хоть глупостей не говорил бы. Их нельзя призвать, и мы не знаем – почему.

– Так…

– Полагаю, ты что-то понял?

Освальдо не понял, но признаваться в этом не спешил. Честно говоря, получив направление и указание расследовать это дело, он серьезно к нему не отнесся. Даже когда узнал про Риалона.

Понятно же – однокашник просто неумеха. А вот Освальдо сейчас приедет и все быстренько сделает! Чего усложнять-то?!

Мысль о том, что опыта у Эрнесто как бы и не побольше, чем даже у деда Освальдо, а в полиции он работает, потому как полезно и интересно, Освальдо в голову не пришла. Если и заглядывала, так быстро вышла.

Сейчас выяснилось, что с кондачка ничего решить не получится. Но Освальдо и не подумал стушеваться или сознаться. Вместо этого он пожал плечами.

– Полагаю, понадобятся еще ритуалы. Я хочу, чтобы тело переместили в морг и никто кроме меня, его не трогал.

– Перемещать по воздуху будем? – уточнил Серхио.

– Из некромантов, – разъяснил тупому следователю Освальдо.

– Вы официально берете на себя эту ответственность? – протокольным тоном поинтересовался Вальдес.

– Да!

– Тогда подпишите!

Освальдо быстро черкнул ручкой в двух местах, и Серхио убрал документы в папочку.

– Благодарю, тан. С вас отчет о вскрытии в двух экземплярах, отчет о проведенных с трупом экспериментах, также в двух экземплярах, образцы тканей, а также отчет для Храма, они интересовались. Форма 16-В.

– ЧТО?!

Удивление на лице Карраско было почти детским. Но и Серхио ему уступать не захотел, и тоже изумленно хлопал ресницами.

– Тан, это естественно! Обычно все заполняет тан Риалон, но полагаю, вы не захотите допускать его к своей работе?

По лицу Освальдо читалось, что до бумажной работы – запросто. Но он отлично знал, куда его пошлет Риалон.

– Ладно…

Освальдо прекрасно понимал, что над ним издеваются, но делалось все достаточно тонко. То есть – по обязанностям и спрос. Не связывался бы, не пытался макнуть всех в грязь, так и не получил бы обратку.

– Да, и отчет по месту преступления, – добил Серхио. – Магические следы, примененные заклинания, потусторонние сущности…

И ведь не врал. Ни словом!

Освальдо едва ли не с уважением поглядел на Эрнесто. Он каждый раз все это делает?!

Ужасно! Просто ужасно! А жить-то когда?

Мысль о том, что у Эрнесто есть «рыба» для каждого отчета, и он попросту подставляет или вычеркивает нужное в уже готовом документе, ему не пришла в голову. А потом черновую «рыбу» правят девочки из секретариата. Перепечатать – дело нехитрое.

Некроманта они нежно любили, сочувствовали, общаться с ним не хотели, но конфеты, которые он регулярно приносил, девушкам нравились. Человек ведь не виноват, что он некромант?

Понимать надо!

И помогать!

Додумается ли до этого Освальдо, Эрнесто не знал. Но вмешиваться не собирался.

Тем временем Освальдо принялся собирать все свои принадлежности. Подсвечники с прогоревшими свечами надо было протереть и уложить, и кинжал хорошо бы…

Но стоило разомкнуть контур…

Энергия не исчезает и не создается. А вот перелить ее из одного места в другое – можно.

Освальдо влил в труп много энергии, а как-то рассеять ее или втянуть назад не озаботился. И даже проверить, рассеялась ли она в пространстве.

Так что…

Стоило убрать первый подсвечник, как контур нарушился. Энергия хлынула во все стороны и труп буквально выгнуло, словно от гальванизации.

Освальдо непроизвольно отшатнулся, неудобные штаны подвели – и мужчина вульгарно сел на задницу.

Тр-ресь! – сказал шов на штанах.

Убийство – штука печальная, но Эрнесто уходил с места происшествия улыбаясь. И вообще, на многих внезапно напал то кашель, то икота…

На взбешенного Освальдо старались не смотреть. Но картина белых кальсон, кокетливо выглядывающих из прорехи на штанах, сзади, будет греть Эрнесто еще долго. Может, это и по-детски. Но так приятно…

* * *

Сеньора Луиса была предусмотрительна и умна.

Запомнить все, что есть в антикварном магазине?

Нет, нереально.

Нужен помощник, нужна идеальная память – она таковой не обладала. А потому заносила все в несколько гроссбухов, которые хранила в сейфе. Случись пожар, так уцелеют.

Гроссбухи велись скрупулезно и тщательно, что-то вычеркивалось, что-то вписывалось…

Тони оставалось сравнить опись с тем, что было в наличии. Вроде бы дело несложное, но без помощника…

Рейнальдо так и гулял невесть где. Ладно, вернется – поделится.

Тони разбиралась с вещами, сортировала имеющееся в наличии, разбиралась… почерк у сеньоры был отвратительный, между нами говоря.

Потом в дверь постучали.

– Ритана Лассара! Тони!

– Тан Эрнесто! – спохватилась Тони. И помчалась открывать.

Эрнесто Риалон пожаловал в гости.

– А уже вечер? – удивилась Тони. – Простите, закрутилась…

Хорошо еще верная Рита забегала, принесла поесть, и пирог с вишней, кстати, тоже принесла.

И варенье.

Вишневое…

Тони быстро накрыла на стол, некромант не стал чваниться и отдал должное и пирожкам с мясом, и салату, и курице в винном соусе, и…

Одна Тони бы с такой прорвой еды точно не справилась. А в компании и неплохо пошло…

– Простите, Тони, я голоден, как волк!

– Что случилось, тан?

– Еще одно убийство.

Тони ахнула.

– Как?! Еще?!

– Да. Тони, вы сможете завтра заехать в участок?

Девушка подумала – и кивнула.

– Смогу. Только не с раннего утра, я хотела на рынок съездить. Блошиный.

– Разумеется. Хотите, я вас отвезу?

Тони качнула головой.

– Нет, тан Эрнесто. Я пойду пешком, и оденусь победнее… сами понимаете. При виде мобиля цену заломят втрое.

Эрнесто кивнул и не стал настаивать. Вместо этого отодвинул в сторону пустые блюда и выложил на стол несколько листков.

– Посмотрим?

– Одну секунду!

Тони принялась убирать со стола. Руки так и мелькали. Эрнесто присоединился к девушке, и общими усилиями посуда была сгружена в мойку на кухне. Помыть и потом можно.

А вот посмотреть на записи ритуала…

М-да.

Тони чувствовала себя дурой необразованной.

Сложная семилучевая звезда, аккуратно выписанные символы по ее углам, подсчеты… половину формул она просто не понимала. Да что – половину?!

Все!

Плюс и минус она различить могла, с остальным было сложно.

Эрнесто посмотрел на огорченное лицо девушки, вздохнул, взял грифель и чистый лист и принялся на нем показывать, что и как он делал.

Потом значения символов, потом течение ритуала.

Слушала Тони очень внимательно.

Получалось, что на десять минут работы призраку примерно нужна одна курица. Примерно…

На час – шесть штук. А ведь час – это минимум. Берем двенадцать куриц. Кошмар!

Их надо дотащить, вытащить, убить… Тони представила себе сам процесс и тихонько застонала.

– Если хотите, ритана, я помогу вам.

Тони прикусила губу. Она бы согласилась. А Шальвен? Это ведь не только ее дело, и не ее тело. Это – Шальвена. Ему и решать.

– Я… подумаю. Если вы не возражаете.

– Что вы, Тони. Просто поверьте, я не причиню вам вреда и сохраню вашу тайну.

– Вы очень добры ко мне, тан Эрнесто.

– Я тоже был молод. И одинок, – пожал плечами некромант.

Кто знает, до чего бы договорились двое коллег по ремеслу, но в дверь магазина заколотили.

Грубо, отчаянно, зло…

– Открой! Ты, дрянь, я знаю, что ты там! Открывай!!!

Голос был женским, яростным, хрипловатым… в нем переливалась тяжелой расплавленной медью жгучая ненависть.

Тони посмотрела на дверь с удивлением.

– Интересно, кто это?

– Тони, а если я открою? – Эрнесто не собирался бросать девушку на произвол судьбы.

– Я не могу…

– Можете. Вы чудесный человечек, умница и красавица. Стоит ли рисковать собой?

– А вами?

– Причинить мне вред намного сложнее, – отмахнулся Эрнесто. – Отойдите.

Тони пожала плечами и послушалась. Отошла куда-то вглубь комнаты, судя по звуку.

Эрнесто встал чуточку сбоку и открыл дверь.

Тони повезло. И Эрнесто тоже. Потому что порог лавки не переступили, а переплеснули.

Судя по шипению – кислотой.

Четко, сильно, в того, кто откроет дверь. Человек ведь как стоит?

Прямо перед дверью, кто ж будет за нее прятаться? Только некромант, который подсознательно чует беду, а откуда – не знает.

Следом полетела бутылка.

– Сдохни, сука!!!

Кто-то бросился бежать в темноту.

Эрнесто увернулся от бутылки, сделал шаг вперед – и провел рукой поперечную черту.

– Congelar^[244]!

С улицы послышался стук упавшего тела. Осело нечто тяжелое.

– Тони, останься в доме. Запри дверь.

Эрнесто уверенно перешагнул порог и вышел на улицу. Темнота – не помеха для некроманта, он отлично разглядел лежащую фигуру.

Женскую.

– Тони, ты можешь телефонировать в полицию?

– Н-нет… – дверь девушка так и не закрыла. Эрнесто оглянулся – и неожиданно испытал прилив радости. – У сеньоры Луисы нет телефона.

Тони не остолбенела, не ждала милостей от природы, она схватила кочергу – и была готова равно и защищаться – и защищать. Его защищать…

– Тогда сделаем проще, – Эрнесто горстью зачерпнул комок ночной мглы и ловко слепил вестника. Почему-то у него всегда получался колобок с крыльями.

– На нас напали. Антикварный магазинчик Маркоса…

Клубочек пискнул и улетучился, а Эрнесто без особых церемоний, пинком повернул женщину на спину. Вгляделся в тонкое лицо со следами тяжелой жизни… да, похоже, ей нелегко пришлось. Красивая в юности, сейчас она была просто отвратительной.

Морщины, бородавки, пигментные пятна?

Нет. Эти мелочи не способны изуродовать по-настоящему красивую женщину.

А вот злоба, ярость, гнев, отчаяние… кстати говоря – и матерные тирады тоже не красили почтенную сеньору.

– Тони, ты ее знаешь?

Антония приблизилась, вгляделась. Прищурилась…

– Знаю, наверное. Или знаю о ней. Сеньора Хелена Каталина в девичестве Маркос, верно?

Ответом ей был новый поток площадной брани.

– Ты угадала, – кивнул Риалон. – Скажи, есть, чем ее связать?

– Связать… сейчас поищу.

Тони метнулась в магазинчик, чтобы через пять минут вернуться с веревкой для белья.

– Вот!

Пока ее не было, Эрнесто использовал это время с толком. Подошел, наклонился, мило улыбнулся. Даже, скорее, оскалился.

И выпустил наружу свою силу.

Ледяную. Страшноватую…

И встала у него за плечом Та, Что Приходит После…

Встала, улыбнулась…

Эрнесто не надо было ничего говорить. К моменту возвращения Тони, сеньора Эсколан была в глубоком обмороке. И под ней расплывалась зловонная лужа.

* * *

Освальдо Карраско сидел в лаборатории.

Все было плохо.

Ладно, не все, но выть все равно хотелось. Громко и отчетливо. Это ж надо… ладно, на штаны и прочее наплевать! В конце концов, кто такой Риалон?

Тьфу на него два раза! Полукровка безродная, через сто лет никто и не вспомнит, что такой был.

И вся эта полиция…

Да пусть сплетничают! Освальдо искренне считал себя выше таких вот сплетен.

А вот отчет…

И Антония…

Девушки любят победителей. Очень любят. А человеку, над которым смеются, не следует рассчитывать наблагосклонность прекрасной ританы.

Ладно, это он преодолеет. Сарита рано или поздно скончается (учитывая специализацию семьи, скорее рано), и он сможет ухаживать за ританой на законных основаниях. Если бы еще не Риалон… влез, гадина такая, вперед!

Вот что ему в своей помойке не сиделось?!

В раздражении Освальдо как-то подзабыл, что это не Эрнесто к нему пришел, а он влез в вотчину того самого Риалона, на которого злился. Но обидно же!

К тому Антония, как к родному, а от Освальдо, словно бес от храма!

А еще раздражает и бесит тело на столе.

Освальдо испробовал все, что мог, но покойница повиноваться отказывалась. Оставалась мертвым телом, словно тут не некромант заклинания читал, а какая-нибудь дура деревенская.

Ни призыв, ни вызов, ни…

Ни-че-го!

Даже старое искусство посмотреть в зрачки покойника и увидеть там убийцу… и тут не помогло! Негодяй нападал со спины, никакого лица там не было и в помине! Никого она не увидела!

Бесило и это, и то, что надо заполнять кучу бумаг, и вообще…

Правда, что он может предпринять, чтобы впредь этого не повторялось? Если подумать…

Вот Освальдо, на коне, решил сложное и запутанное дело, получил королевскую благодарность, тут-то и можно ввернуть пару слов насчет Лассара. Чтобы не соблюдать годичный траур.

А если Освальдо провалит дело, тут его величество будет весьма и весьма недоволен.

Хм…

Есть хорошая идея!

Освальдо плюнул на труп (в переносном смысле), вышел из прозекторской и направился в кабинет. Кстати – того же Риалона. Ему требовались перо и бумага. Можно грифель.

Есть такое заклинание. Старое, верное, называется – Глаза Тьмы.

Понятно, всю столицу Освальдо не охватит. Но…

Маниаки охотятся там, где привыкли. Где удобно…

Трущобы, предместья… центр столицы можно исключить, здесь еще ни разу несчастных случаев не было. И богатые улицы тоже. А вот в те переулки и закоулки выпустить соглядатаев.

Нечто вроде мелкой черной мошки.

Посмотришь – насекомое, поймаешь, приглядишься – глаз и два крылышка, слепленные из тьмы.

Все, что увидит мошка, увидит и Освальдо.

Постоянно с ними контакт держать не будешь, но если направить на нужные улицы… пусть полетают. Польза определенно будет. Но надо провести сложный ритуал, надо получить разрешение от Храма, надо приготовить жертву…

Освальдо все больше склонялся к этой мысли. Грех не воспользоваться!

Интересно, почему Риалон его не применил? Хотя тут понятно – слабосилок! Тьфу…

Раздумывая о своем, Освальдо был сбит с мысли поднявшимся шумом. Что за наглость – мешать некроманту?!

Он их сейчас…

Ладно, отчитать негодяев, заодно и развеяться, а там и за расчеты.

– Ну, чего шумим? – брюзгливым тоном поинтересовался Освальдо у дежурного.

Тот вытянулся в струнку.

– Разрешите доложить, тан Карраско, тан Риалон прислал вестника. Просил наряд, на ритану Лассара было совершено нападение…

Забавно, но первой мыслью Освальдо стало: «А что они делали вместе, так поздно?!»

И только потом… нападение?!

– Где?! Когда?!

Освальдо выслушал дежурного и помчался к мобилю.

Труп без него уберут, расчеты он завтра сделает, а вот лишить его перспективной матери для будущих Карраско не смеет никто!

* * *

– Ритана, вы в рубашке родились, – Серхио разглядывал отметины на полу и на двери. – Если бы вы были в одиночестве, да она к вам пришла с этой дрянью…

– Она шла убивать?

Тони достаточно быстро оправилась от шока. Но неосознанно жалась поближе к Эрнесто Риалону.

– Не убивать, Тони. Полагаю – изуродовать, искалечить, но не убивать.

Антонию это не утешило.

– Самый опасный некромант – мертвый?

– Да, примерно так.

– Но что бы ей дало мое увечье? В чем смысл?

Эрнесто улыбнулся.

– Смысл есть, Тони. Ты же еще не подавала на наследство?

– Н-нет… я сказала нотариусу…

– Нужно официальное заявление, поданное в канцелярию. И подавать его надо в течение полугода после смерти сеньоры Маркос. Представь себе, ты валяешься с ожогами, твои родные… тут вопрос сложный, но думаю, всем было бы не до наследства?

Тони кивнула еще раз.

– Да.

– Она бы отплатила за сына и получила наследство.

– А сын? Я бы это так не оставила?

– Всех мотивов мы пока не знаем. Но полагаю, какие-то идеи у нее были, – пожал плечами Серхио.

– Что здесь происходит?! Антония, вы целы?!

Из лихо затормозившего, завизжавшего шинами по мостовой мобиля вылетел Освальдо Карраско, почти подбежал к девушке, схватил за плечи…

Хотел схватить.

Как-то Тони неожиданно для себя оказалась за спиной Эрнесто. И голос у некроманта был вполне себе ледяным:

– Вальд, не распускай руки.

Несколько секунд тому же Серхио казалось, что Карраско сейчас ввяжется в драку. Ан нет, сдержался…

– Не суди по себе, Эрни. Ритана, вы целы?

– Да, благодарю вас, тан Карраско.

Мужчина отчетливо перевел дыхание.

– Я рад. Когда я услышал… это было ужасно!

Тони вежливо кивнула, ни на минуту не поверив.

Ужасно, а то ж? Такое крушение планов!

– Ничего ужасного не было, тан Карраско. Эр… тан Риалон был рядом, так что опасности для меня не было.

– Лучше бы тан Риалон супруге внимание уделял, – не удержался Освальдо.

До «чья бы буренка мычала» Риалон не опустился. Но и молчать не стал.

– Не помню, чтобы сюда приглашали некромантов.

– Я не по работе, я по личному делу.

– Какие могут быть личные дела у женатого мужчины? – удивился Риалон. – Кстати, как здоровье вашей супруги? Не хотите навестить больную?

Освальдо даже не фыркнул в его сторону.

– Антония… вы позволите отвезти вас домой? Когда все это закончится?

– Благодарю, здесь я дома, – отрезала Тони.

– Может быть, вам нужна какая-то помощь?

– Благодарю вас, мне ничего не нужно, – качнула головой Тони.

Ни к чему.

Освальдо, впрочем, уезжать не собирался. Крутился рядом, нервируя и Тони, и Эрнесто, напросился на чашку чая, и прошло не меньше часа, прежде чем Тони выставила всех из лавки.

Оставшись одна, девушка тщательно заперла дверь, проверила окна, опустила тяжелые плотные шторы, и почти без сил упала в кресло. День ее вымотал до предела, но как оказалось, еще не закончился.

– Тони?

– Рей?

– Рад, что все обошлось, – сразу же перешел к делу призрак.

Тони кивнула, прикрыв глаза.

– Я тоже… рада. Ты с новостями?

– Да. Я не просто так пропадал, теперь я все про Пенья знаю.

– Слушаю?

Рейнальдо огляделся.

– Ты уверена, что хочешь услышать сейчас? Или лучше завтра?

Тони подумала пару минут.

– Может, и лучше, если завтра. Сил у меня нет. Никаких…

– Я видел. Вмешаться не решился, два некроманта… я им на один зуб, – с грустной улыбкой признался призрак.

Тони кивнула, соглашаясь с его правотой.

– Карраско и Риалон. Да, они могут…

– Мне показалось, или они еще и тебя делили? – не проявил должной деликатности призрак.

Не будь Тони настолько усталой, она бы точно огрызнулась. Но сил и на это не было.

– Пусть делят, вычитают, умножают… мне плевать!

– Это правильно. Оба женаты, нам такие ни к чему, – хозяйственный призрак заметил бумаги на столе. – А это что?

– Это бумаги Риалона, – пояснила Тони. – Он мне принес, с расчетами ритуала.

– Какого?

– Чтобы достать твои кости. Завтра схожу, куплю потребное число кур, а вечером поедем доставать кости.

– Хм… может, я передумаю насчет Риалона?

– А Карраско?

Поддразнивала Тони совершенно без интереса. Кроме Эудженио ее никто не интересовал.

– Про Карраско я тоже послушал. Не сказать, что сволочь, но очень себе на уме. Все в дом, все в семью.

– А Риалон?

– Как ты думаешь, почему он на такой должности? В его года, с его силой?

Вот уж о чем Тони отродясь не задумывалась.

– Ну… кто-то должен? Разве нет?

Рейнальдо развел руками.

– Эрнесто Риалон человек достаточно самолюбивый. При дворе ему ничего не светит. Он тан, но только благодаря магической силе, особых связей у него нет. Но это место дает определенные возможности.

– Он нарушает закон?

– Скорее, соблюдает свою выгоду в рамках закона.

Тони кивнула.

Что ж, это понять можно. Бескорыстные феи и лунные эльфы встречаются только в детских сказках. А в жизни надо как-то устраиваться.

– Кстати, если решишь обратить свое внимание на Карраско, скоро это будет реально. У него супруга тяжело болеет…

Супруге Тони не сочувствовала.

– Она сама его выбрала.

– Да. И спорить готов, ничего не докажут. Ни яд, ни порчу, ни проклятие. Но двадцать-то лет она с ним прожила. Может, и больше. И вот благодарность…

Тони только вздохнула.

Карраско ее не интересовал. Ее интересовал Эудженио. Но это потом. А сейчас…

– Итак, сеньор Пенья?

– Хосе Мануэль Пенья. Милейший человек, между прочим. Ему порядка шестидесяти лет. Отец его работал в библиотеке, потом умер от горячки, Хосе с матерью оказались на улице. Мать попала в бордель, быстро умерла, мальчишку бордель-маман выкинула на улицу. – Рейнальдо рассказывал, как есть, не скрывая гадкой правды. А чего умалчивать? Антония все же некромант, она должна видеть изнанку жизни. – Там он сначала просил милостыню, потом срезал кошельки, потом пошел вверх по карьерной лестнице. На каторгу попал один раз, видимо, ему хватило.

– Сейчас что?

– Сейчас это милейший человек, право слово. Живет на калле Мадругада, у него там миленький домик, лично за садом ухаживает, говорят, собирается написать мемуары про свою нелегкую жизнь…

– Чистосердечное признание? – с невинной улыбкой уточнила Тони.

Призрак подавился… эктоплазмой, наверное, и фыркнул.

– Да, похоже!

– Что его останавливает?

– Ничего. А тебе завтра придется ждать приглашения.

– Ну и отлично, – махнула рукой Тони. – Поговорим, пообщаемся…

– Ему бы еще подарок какой…

Тони пожала плечами.

– Если что-то попадется… а что ему можно подарить? Он к антиквариату как?

– Равнодушен. Бизнес – и только.

– Что ему нравится?

– Книги. Как память о детстве…

– Книги…

Тони задумалась.

Сеньора Луиса не слишком любила инкунабулы, предпочитая мебель и украшения. Пара-тройка книг у нее была, но для подарка из вежливости это слишком дорого.

– Ладно. Завтра на блошиный рынок. А потом за курицами.

– Нас точно не поймают?

Тони пожала плечами. Еще раз пробежала глазами по записям, ткнула пальцем.

– Вот! Зная тана Риалона, он обязан был предусмотреть лишний защитный контур. Конечно, сил на него уходит много, но никто нас не обнаружит.

– Ты в этом разбираешься…

– Плохо, – честно созналась Тони. – Особенно меня никто не учил, потом уже сеньора Долорес пыталась мозги вправить, читать заставляла, объясняла ведьминские обряды. Звезда защиты может выглядеть по-разному, но символы у всех похожи. Вот, смотри, тайна, укрытие, тишина, спокойствие…

– Понятно. Жаль, сейчас я не смогу работать с литературой, как раньше. Даже газеты читать не получается.

– Почему? – удивилась Тони.

– Потому что я не могу переворачивать страницы.

– Надо будет что-то придумать, – решила девушка. – Прости, Рейнальдо, я пойду спать. Сил никаких нет…

– Конечно. Проводить не предлагаю… ты ведь здесь останешься?

– Да. Идти домой по темноте мне неохота, особенно когда в городе орудует маниак.

– Антония, ты не против, если я…

– Займешься этим делом? Буду рада.

Шальвен улыбнулся.

Ему определенно повезло.

Антония могла оказаться чудовищем, могла оказаться стервой, дурой, могла… ох, много чего могло быть. Но – нет.

Антония даже не относилась к нему, как к призраку. Часть работы?

Опять нет! Живое существо! Чувствующее, думающее… что еще надо? Да ничего! Но маниака поймать стоит! Шляются тут всякие, по его личной, Шальвена, столице!

Умереть нельзя – тут же какая-то пакость заведется! Ну да ладно, выведем!

Призрак подумал – и отправился бродить по городу.

А вдруг маниак ему просто попадется? Представляете, как ему повезет? Шальвену, конечно! Определенно стоит погулять. А на рассвете он вернется, Антония даже не успеет спохватиться.

* * *

Мужчина сидел в мобиле.

Сидел, смотрел на освещенные окна гостиной.

Глупо?

Он отлично понимал, что поступает, как идиот. Не в его возрасте, не в его статусе подобные выходки. Но…

Но!

Антония Даэлис Лассара невольно, не желая того, завладела его мыслями. И равнодушие, с которым она к нему относилась, только сильнее разжигало огонь желания.

Вздернутый носик, сияющие серые глаза, выбившиеся из тяжелого узла волос прядки…

Ее ничто не могло изуродовать.

Антония. Тони…

Мужчина помнил и ощущение сильного гибкого тела в своих руках, и пьянящий, дурманящий голову запах ее волос…

Его девочка…

НЕ ЕГО девочка!

Не его…

Так легко было бы постучать в дверь, сказать, что вернулся, предложить помощь…

И – нереально.

Антония не откажет, но даже если он получит ее тело, это будет неправильно, неверно… сотни и тысячи женщин живут со своими мужьями просто так.

Когда-то их бросила друг к другу страсть. Бросила, сплавила в едином шальном танце, а вот потом… потом, когда настало время для второй стадии, оказалось, что ничего кроме страсти-то и нет.

Вообще нет.

Любовь не выросла, она ведь не обязана вырастать в постели…

Уважения не возникло, неоткуда ему взяться.

Взаимопонимание? Люди не хотят понимать других, люди обычно мечтают, чтобы поняли их. А еще пожалели и посочувствовали…

Мужчина это хорошо знал. Сам виноват, конечно, сам женился, не по любви, а по расчету на детей, но… вот у него как раз ничего и не возникло.

Еще и сила некроманта.

Некоторые женщины переносят ее легче других. Даже в постель с ним ложиться могут. Но в какой-то миг он все равно не сдерживается. И наружу вырывается нечто неудержимое…

Как жить с человеком, который в любой миг может пробудить все самые твои худшие ночные кошмары? Даже не напрягаясь, просто одним взглядом. Не удержать силу под контролем – и пожалуйста! Кто такое выдержит?

Так что хоть и ворчал некромант на жену, хоть и искал радостей на стороне, но в чем-то и понимал женщину. Нет, не бедную. Но все равно лишенную простого женского счастья.

Хотя нужно ли оно ей? Кто знает…

Антония в его присутствии была спокойна.

Она даже не чувствовала силы некроманта, и это было просто чудесно. Невероятно!

Когда обнимаешь девушку, и она не отстраняется в ужасе, когда не надо держать себя в оковах, как дикого зверя в клетке, когда можно выпустить чувства из-под контроля…

Мужчина сжал кулаки.

Успокойся.

Даже если тебе хочется открыться ей – здесь и сейчас, успокойся! Еще не время! Нельзя так…

Даже если вспыхнет страсть, она может и не перерасти в любовь. А Лассара…

С ними нельзя иначе. Только любовь, только глубокие чувства… некромант помнил Даэрона Аракона. Смутно, но помнил.

И помнил, как тот светился от счастья.

Любовь, да…

Чувство, которое стоит ожидания.

Он подождет.

* * *

Антония вытянулась под одеялом.

В этой комнате она могла и раньше подремать, когда жива была сеньора Луиса. Сейчас Тони решила превратить ее в свою спальню.

Покушаться на хозяйскую комнату?

Нет, невозможно!

Пока Тони не могла этого сделать, сил не хватало…

Спать! Творец Единый, как же хочется спать… и снова спать… вроде бы и сил не тратила, а как устала?

Ладно! Завтра.

Все – завтра.

Девушка перевернулась на бок, сунула под щеку сложенные ладони – и через минуту уже спала. И сон ее был безмятежен.

* * *

Нельзя сказать, что Эрнесто Риалон был счастлив, возвращаясь домой.

Как его только ни встречали.

Криками, скандалами, равнодушием, даже скалкой пару раз пытались… да, и любовь изображали. Было дело, когда Барбара хотела что-то получить, она становилась просто очаровательной.

Но…

Вот в таком виде Барбару не видел еще никто.

Не накрашенную и с не уложенными волосами!

– Эрнесто!!! Наконец-то!!!

– Что случилось? – даже испугался некромант.

Как оказалось – не напрасно.

– Амадо пропал!

– Как? – выдохнул одно слово тан Риалон.

Оказалось – уже больше суток тому назад. Точное время установить не удалось, но вроде бы после Араконов его никто не видел.

– Он хотел сделать предложение этой… приживалке Араконов!

– Антонии Лассара?

– Да!

– Об этом я знаю. Предложение он сделал, она отказала…

– Хоть на что-то ума хватило у девки!

– Барбара! – тихий рык мужчины заставил супругу подавиться своим ядом. – Спокойнее!

Женщина кивнула и перешла к делу.

– Его никто с тех пор не видел. Ни друзья, ни знакомые… ни… никто!

Эрнесто прислушался к себе.

Его сын.

Его родная кровь.

Что это значит для некроманта? Очень, очень многое… в том числе и возможность почувствовать его на расстоянии. Какие у него ощущения?

Никаких.

Вспоминая последние пару суток, Эрнесто понимал, что ничего не чувствовал. Вообще ничего! А это для некроманта нехарактерно.

С другой стороны, отлетевшую душу не скроешь. Итак, Амадо еще жив. Это он и озвучил Барбаре.

– Это ты, ты виноват!

– Я?

– Ты выгнал Дженио! А так бы он за Амадо присмотрел! Ты и эта девка… отказала! Могла бы и дать Амадо, чтобы мальчик…

Эрнесто прищурился.

– Могла бы? Дорогая супруга, ответь мне на простой вопрос. Вы с Валерансой – любовники?

Впрочем, ответ ему и не требовался.

Давно, когда Амадо был еще малышом, супруги заключили негласный договор. И не обращали внимания на личную жизнь друг друга. Но сегодня Барбара перегнула палку.

А ответ…

Женщина покраснела, потом побелела…

– Конечно, нет!

– То есть сейчас вы не встречаетесь, – садистски уточнил Эрнесто.

– Вы… ты… ХАМ!!!

– Еще и рогатый, заметим!

– Думаешь, я про твои измены ничего не знаю? – перешла в атаку Барбара. – Ты разве что эту Лассара еще не… собираешься?!

Эрнесто сжал руку в кулак. До боли.

Как же ему хотелось ударить в это надменное лицо.

– Ты не забыла, что пропал наш сын?

Забыла. Привычно сварясь с мужем, Барбара забыла обо всем! Какой уж там сын! Пропал?

Найдется!

Эрнесто качнул головой.

– Я в участок. Напишу заявление, и пусть начинают искать. А тебе, дражайшая супруга, придется сидеть дома. Если нашего сына похитили с какой-то целью… никто не телефонировал?

– Нет! – всхлипнула Барбара.

Сына она любила, несмотря на всю стервозность.

– Тогда жди. А я поехал.

– Хорошо. Эрнесто, ты найдешь его? Правда?

– Сделаю все возможное, – не стал врать некромант. И вышел.

Ритана Барбара вцепилась зубами в платочек.

Творец Единый, хоть бы Амадо был жив!

Хоть бы…

Кому, во имя Творца, понадобился ее мальчик?! Кому?! Зачем?!

Ответа не было. Оставалось только ждать.

* * *

Перед статуей Ла Муэрте снова лежал ворох цветов.

Белых, чистых…

Горели коптилочки-лучинки.

Богослужение шло своим чередом. Пока не прервалось диким криком.

Перед статуей кричала и корчилась в судорогах очередная просительница. Девушка была в белом – раньше. Сейчас, когда она упала в пыль, белое платье покрылось некрасивыми темными пятнами, каштановые волосы испачкались, коса мела землю, словно умирающая змея…

Первыми к ней бросились жрецы – придержать, чтобы она не навредила себе, дать воды, может, успокоительное… чего уж там, случалось всякое! Экзальтированные особы – не редкость в любой религии, и культ Ла Муэрте от них ничуть не защищен. Даже и того хуже приходится жрецам.

Сама атмосфера очень способствует припадкам…

Но сейчас жрецы отпрянули в стороны.

Девушка смотрела в небо угольно-черными глазами. Без зрачка.

Без белка.

Весь глаз заливало сплошное черное облако.

И они отошли на почтительное расстояние, резкими жестами призывая к тишине.

Сейчас с ними будет говорить Богиня! Нельзя упустить ни слова, ни жеста…

Толпа и так молчала, но сейчас, казалось, люди даже дыхание затаили. Богиня!

Снизошла!

Такое случалось крайне редко, и каждый раз грозило серьезными проблемами, так что… слушаем! Молчим и слушаем! Бог – это вам не соседка, два раза повторять не станет!

Корчи внезапно прекратились, и девушка чуточку неловко села в пыли. Поднесла руки к голове.

– Они идут! Они ползут, плывут, они чудовищны! Они – извращение естества! Они – кошмары, которые приходят ночью! Они – нечистая смерть в пасти ужаса! Они пожрут все и вся, если им позволить. Они уже близко… Найдите мою дочь! Найдите ту, которая может смотреть в тень, ту, которая может говорить с тенью! Найдите ее прежде, чем найдут они! Найдите…

Голос девушки прервался стоном.

А потом тело осело в пыль.

Тихое. Неподвижное. Бездыханное…

Богиня покинула его – и тело умерло.

Но вместо этого…

На миг, только на миг перед статуей богини соткался призрак девушки. Она улыбнулась, развела руками, показывая, что так получилось… простите.

И – исчезла. Развеялась, словно аромат цветов.

Жрецы молча подняли тело и понесли его куда-то за статую. А люди стояли и молчали. Переглядывались…

Идет – что?!

Явно что-то страшное.

Но кого им надо найти?!

Дочь Ла Муэрте? Некромантка…

Но – кто? Где ее искать? КАК?!

Ох уж эти боги… сначала напугают до колик, а потом ты ищи, куда и как приткнуть их откровения!

Глава 6

Вопрос.

Как объяснить своей семье, зачем тебе понадобилось пятнадцать куриц? Тони брала с запасом.

Ответ.

Никак не объяснишь, поэтому лучше даже не пытаться. Вряд ли некромантка из знатной семьи решит посвятить себя разведению птицы.

Тони и врать не стала. Она просто купила оптом пятнадцать птиц у одного из крестьян и попросила, в качестве подарка покупателю, доставить их до дома.

Крестьянин, у которого курицы как раз закончились, согласился и лично довез до места и кур, и ритану. Сгрузил у входа в магазин неприятно пахнущие мешки и подхлестнул лошадь.

Копытные, знаете ли…

Гужевой транспорт экологически чист. Но гадит… а за это в центре города могли и штраф взять. Мордой натыкать тоже могли, но то менее обидно. По карману всегда больнее бьет, чем по носу.

Антония, пыхтя, затащила мешки прямо в коридор.

Весили курицы не так уж и мало. По паре килограмм-то каждая точно нагуляла, а помножить на пятнадцать?

– Рейнальдо, что с ними делать?

– Ничего, – решил более опытный призрак. – Все равно убивать, так что пусть полежат.

Тони поморщилась.

– Жалко.

– Тогда выпусти их. Пусть что разнесут, что завоняют, а потом еще их в мешок складывать… тоже развлечение! И мыть дом весело…

Тони покосилась на наглого призрака.

– Жертвопринесу пару куриц и придам тебе материальность. Тряпку в зубы и полетел.

– Ужасно страшно, – согласился Рейнальдо.

И тут же просочился в стену, потому что на пороге появилась Рита.

– Доброе утро, ритана. Сеньор Фарра завтрак прислал, а тан Адан просил вас заглянуть к нему сегодня вечером.

– Обещаю. А что на завтрак?

– Булочки, омлет… ой, а это что?

– Пятнадцать сволочных куриц, – вздохнула Тони, глядя на дерганья внутри мешков. Выглядело это жутковато.

– Ритана, а зачем они вам?

– Потому что я некромант, – еще горше прозвучало в ответ.

– И?

– Рита, это большой секрет, понятно?

– Ага!

Темные глаза так горели, что Тони не сомневалась – через два часа половина города в курсе будет.

– Помнишь, когда мы за Паулиной Аракон ездили?

– Да, ритана! Кстати, тан Адан вчера радовался! Их с сеньорой Розалией скоро выпишут! Дня через три-четыре!

– Отличная новость! – порадовалась и Тони.

– А что с курами? – не дала ей увильнуть Рита.

– Так ко мне призрак привязался! Придется кур отнести на то место, где его кости лежат, да там и прирезать, а то так и не упокоится… бедолага.

Последние слова Тони договаривала откровенно злорадно, потому что за спиной Риты Шальвен высунулся из стены, примерно наполовину, и корчил возмущенные рожи.

А вот так тебя!

Рита закивала с пониманием.

– Понятно. А это никак черный обряд?

– Да ты что! Это ж упокоение! Святое дело – мятущуюся душу отпустить, – покачала головой Тони.

– Ага… а куры тогда зачем?

– Так кровь же в обряде нужна. И пентаграмму нарисовать надо, сама понимаешь. Человеческую кровь тут никак нельзя, а вот куриную можно, – выдала Тони.

– Так я бы сеньора Фарра попросила, он бы собрал в склянку?

– Свежая нужна…

Тони всем видом показывала, как ее замучили эти гнусные некромантские требования. Но куда деваться? Зато призраку будет спокойно. Или покойно…

Рита соглашалась. И на просьбу забежать к отцу, пусть он заедет за девушкой, да и отвезет ее, восприняла совершенно спокойно.

– Ритана, только отец сейчас рыбу ловит. Он разве что к вечеру освободится…

– А мне раньше и не надо. Я как раз пока по делам, пока к дядюшке…

– Хорошо, ритана, я сейчас метнусь, скажу маме.

– И вот это передай.

Две песеты блеснули в ладони девушки. Плата за проезд?

Более чем достаточная. Хватило бы Тони десять раз туда-обратно прокатиться. Рита даже руки за спину убрала…

– Ритана! Я не…

– Ты возьмешь. Отец придет усталый, голодный, а ему нет бы отдохнуть, еще меня везти. Да еще ждать. Я хоть и ненадолго, но все ж время! Бери и не спорь! – сверкнула глазами Тони.

Рита спорить не стала. Ладно, деньги лишними не бывают. А вот языком она болтать не будет, и отца попросит о том же.

Она была уверена, что ритана не станет делать ничего противозаконного, насмотрелась уже, но…

Разговоры – тоже ни к чему.

– Хорошо, ритана.

– А куриц можешь с собой забрать?

Рита подняла мешки, примерилась…

– Нет, не дотащу. Если только на извозчике.

– Тогда возьми еще на извозчика, – Тони добавила еще серебряную монету. Это было щедро, на такое можно мобиль нанять.

– Да что вы, ритана!

– Менять поутру дольше будешь, – качнула головой Тони. – Да и сама время потратишь…

– Уже бегу!

Девушка взяла монеты и заторопилась. Надо поймать извозчика, доехать до дома, доехать обратно, это все время, а работа тоже ждать не станет.

Но торопилась и сама Антония.

Блошиный рынок работает спозаранку.

* * *

Развалы.

Мелочовка.

Толкучка…

Названий очень много, а выглядит, наверное, все примерно одинаково.

На земле расстелены простыни, пеленки, одеяла, у кого что есть. А на них стоят вещи.

Стоят, лежат, стопками навалены книги, стопками громоздятся вещи, стоят тарелки, подсвечники, лежат игрушки…

Голоса со всех сторон то зазывают покупателя, то расхваливают свои вещи. И рябь в глазах от пестроты, и даже легкая головная боль, потому что поворачиваться надо на две стороны…

А еще – запах.

Пыли, затхлости, ненужности…

Нищеты, отчаяния, горя.

Не от хорошей жизни приходят на развалы продавцы. За каждым предметом какая-то история. Кто-то покупал его для себя, мечтал использовать, видел его в своем доме…

А потом принес сюда и готов отдать в чужие руки.

От кого-то из продавцов пахнет спиртным, кто-то выглядит так, что сразу ясно – нищета…

Тони крепко придерживала на груди концы шали.

Там же, на груди, покоился и кошелек с деньгами. Благо, платье Альбы было Тони откровенно великовато в груди, хоть ты четыре кошелька прячь. А так спокойнее.

Авось, туда не полезут?

Тони останавливалась то у одного прилавка, то у второго, приценивалась, несколько раз брала предметы в руки, но отклика не было.

Не кололо пальцы.

Не тянуло к вещи.

Не старина…

Так, мелочовка, ширпотреб…

Ряд, второй, третий…

Не то чтобы Антония сразу рассчитывала на удачу. Но заявить о себе стоило. Приходить раз в неделю на блошиный рынок, общаться с информаторами сеньоры Луисы…

Магазинчик ей завещали?

Значит, он должен жить! И процветать!

Неважно, что Тони не слишком хорошо знает, что такое антиквариат. Способности у нее есть, желание учиться тоже, трудолюбие в наличии… что еще надо для успеха?

Правильно!

Работать, работать и работать…

И Тони остановилась у очередного одеяла.

Удача пришла к ней только на шестом ряду. Массивная бронзовая чернильница, пресс-папье, перо из какого-то дерева и металла, некогда, наверное, красивое и дорогое, а сейчас грязное донельзя…

Тут же песочница, тут же бювар…

Все грязное, с царапинами, в налете, кажется, и в руки-то взять противно, но на Тони повеяло тем самым ароматом.

Древности. Подлинности. Интересной истории.

– Можно?

Пожилая женщина, которая стояла над одеялом, кивнула.

– Смотрите, ритана. Свекровкино добро продаю, она третьего дня ушла, а на поминки денежка нужна, да и в долги мы влезли…

Тони кивнула.

– Можно посмотреть поближе?

– Что ж нельзя, смотрите.

Девушка коснулась пальцами чернильницы. Медленно взяла ее в руки, поднесла к глазам поближе…

И словно ударом ножа прошило очередное видение.

* * *

Кабинет.

И мужчина, лет семидесяти, седоволосый, усталый, сидящий за письменным столом.

На столе весь прибор, только яркий, начищенный аж до солнечных зайчиков. Мужчина пробегает глазами по лежащему перед ним листу, комкает его, бросает в угол.

Не те слова.

Не то…

Он знает, что стар.

Знает, что скоро ему уходить.

И Тони почти воочию видит фигуру с косой за его плечом.

Она уже примеряется. Она готова.

А вот он – нет!

Книга еще не закончена! Его главная книга, книга, которая достойна быть последней… писатель не может подобрать подходящие слова для эпилога. Это ведь очень сложно…

Чтобы и закончилось правильно, и не тянуло, словно тухлятиной, излишним пафосом, и чтобы герои были согласны, и…

И он снова садится за стол.

И пишет, пишет…

И еще несколько листов улетают в угол. А потом…

Потом его лицо озаряется улыбкой победителя! Он – нашел!

И на листе появляются строчки.

Быстрые, четкие, уверенные, и главный герой выходит в ночь. И бьют копытами в землю кони, и стоит рядом с ними послушный конюх… ему надо доехать домой.

Туда, где ждет Она.

Настоящая…

И горит на окне свеча, и смотрит в окно женщина, и ждет…

Ждет, любит, зовет… он доедет.

Автор точно знает, что у героев все будет хорошо. И на сей раз слова находятся. И неважно уже, что в книге было и горе, и война, и ложь… самого страшного в ней все же не было. Не было предательства, были просто слова чужих людей, которые позавидовали. А сами герои не виноваты.

И если уж Он решил поверить…

Она – дождется.

И ни на какой корабль ему не надо.

На белый лист ложатся последние строчки, лист занимает свое место в стопке… завтра он отнесет рукопись издателю.

Все – завтра. А сегодня…

Кофе?

Нет, это уже четвертый кофейник… сколько он вообще здесь сидит?

Два часа? Три? Четыре?

За окном уже темнеет… писатель встает, делает шаг – и грудь пронзает острая боль. Темная фигура взмахивает лезвием острейшей косы, с тихим звоном разрезая еще одну нить человеческой жизни.

Старик оседает на пол.

И уже не видит, как вбегает в кабинет служанка, как она потихоньку прячет в карман исписанные и скомканные листки бумаги…

* * *

Казалось, видение длится час.

Ан нет – не прошло и секунды. И Тони чувствовала себя не так плохо. В обморок не падала, не тошнило, голова не кружилась… видимо, когда привыкаешь к своей силе, становится легче ее использовать.

Тони посмотрела на женщину вопросительно.

– Скажите, а ваша свекровь в юности не работала ни у какого писателя?

– Откуда вы знаете, ритана?

– Или она сама писала? – продолжила Тони, не особо смущаясь. – Понимаете, вот этот набор – он для профессионала, но сразу видно, что им давно не пользовались…

Рассуждения успокоили женщину. И та задумалась.

– Да вроде как… кому оно надо – старых идиоток слушать?

– А подробнее? – надавила Тони.

– Муж вроде упоминал. Был такой писатель, Тадео Фабрисио Сантос.

Тони кивнула.

О Сантосе знала даже она. И его роман о временах Разделения тоже читала.

Даже она…

Собственно, роман обожала сеньора Долорес, ну и Тони приобщилась. Все верно, роман заканчивался тем, что Юсебио, преодолев все препятствия и горести, едет к своей Эвите. И сеньора Долорес была уверена – все будет хорошо.

Последний роман действительно прославил писателя. Казалось бы – и что такого? Всего лишь история двух людей, которых разделяет война, обстоятельства, родные и знакомые, которых разделяет, казалось бы, целый мир.

Но эти двое упорно стремятся друг к другу.

Вопреки всему.

Или – благодаря этому всему?

Антонии сложно было ответить на этот вопрос. Она и не стала задумываться.

– Это все, что есть?

– Еще пара листов осталось… вроде как черновики, – пожала плечами тетка. – Думаете, оно дорогое?

– Для кого? – вопросом на вопрос ответила Тони. – Если для потомков писателя? Может быть… Может, и для вашей свекрови, раз она их не выбросила…

Угрызений совести Антония не испытывала. Она практически знала, как было дело.

Почти видела.

Как ночью, поздно, открывается дверь кабинета. И та самая служаночка, что прибрала черновики, сует в мешок чернильницу, перо, бювар…

Она искренне считает, что ей недоплатили. Жуть-то какая!

Найти мертвого человека!

Не… за такое – полагается вдвое! А если ей никто не выплатит, так она сама свое возьмет! И положит на черный день.

А день…

День так и не наступил. Вроде как и не так плохо было. Семья, дети, потом она с сыном жила… не в нищете, кормили-поили, а что понимания с невесткой не нашла…

Каждый поступок приходится оплачивать.

Она тоже не стремилась никого понимать. Вот и ее не поняли. Все закономерно.

Так что Тони постепенно сбила цену вдвое и сложила старую бронзу в сумку. Удобную, мягкую, с кармашками, надевающуюся наискосок, через плечо, специально, чтобы носить было легче. Да и под шалью спрятать…

Сумка тут же перекосила фигурку девушки на один бок. Бронза же… не горсть перьев. Но…

Своя ноша не тянет.

Тони честь по чести обошла и остальной рынок, приценилась к паре книг, купила себе войлочные тапочки с вышивкой в незабудки (дуло по полу в магазине иногда немилосердно) и отправилась домой.

К Рейнальдо.

* * *

Шальвен ждал ее на входе.

– Как успехи?

– Отлично – откликнулась Тони. – Кажется, у меня есть подарок для нашего «благодетеля».

– И что это?

Тони не спеша достала из сумки письменный прибор. Рейнальдо поднял прозрачные брови.

– И?

– Письменный прибор Сантоса. И даже его черновики. Предсмертные.

– С ума сойти! Ты представляешь, какая это редкость?!

– Не для нас, – отмахнулась Тони. – Это все украдено, и наследники у Сантоса есть. Законные. Если попробую продать, шуму будет…

– А вернуть?

Тони пожала плечами.

– Спустя полвека?

– Ну…

– Отдам сеньору Пенья. Вот ему должно понравиться.

– Несомненно. И черновики тоже?

Тони подумала пару минут. Листки были в бюваре. Некогда скомканные, а потом бережно разглаженные, пролежавшие не один год, с выцветшими чернилами, с кляксами и помарками…

– Отдам.

– Черновики можно бы и продать…

– Нет. Мне почему-то кажется, что не стоит.

Рейнальдо кивнул.

– Хорошо. Кстати – тут тебе письмо под дверь подсунули.

– И ты молчишь? – возмутилась Тони.

Призрак развел руками, но девушка уже перестала злиться. Действительно, а когда тут что говорить? И ей хотелось похвастаться добычей…

– Давай его сюда!

Конверт разошелся под сильными девичьими пальцами. И на свет появилась карточка.

Небольшая, белая, с парой строчек.

– Сеньор Пенья приглашает ритану Лассара на обед. Сегодня, в полдень. Хм…

– Это уже скоро, – заметил призрак. – А идти туда достаточно далеко. Надо выходить минут через пять… или поймать мобиль?

– Рей, ты не понимаешь всей проблемы! – Тони уже стояла рядом с зеркалом и переплетала косу, попутно пытаясь стереть особо выразительное пятно с платья. А вы как хотели – развалы! – Мне надеть нечего!

Призрак только головой покачал.

О, женщины!

– Совсем нечего?

– Я тут вещей и не держу… пока!

– Загляни к хозяйке.

Тони поморщилась.

– Я бы не хотела…

– А идти чучелом хотела бы?

Удар был нанесен мастерски. Тони скривилась еще сильнее и отправилась в спальню сеньоры Луисы. Где тут шкаф?

Поиски ее почти сразу увенчались успехом.

Длинная черная юбка была прилична в любом обществе.

Белая блузка с кружевом была великовата, но заправить в юбку – и сойдет! Так тоже носят, чуть большего размера. Главное, что пояс нашелся, которым можно было стянуть и то и это.

Шляпка, перчатки и сумочка. Все черное, практичное, ритана Розалия купила удачные вещи. Вот, в сумочку и отправились черновики.

Хрупкие от времени старые листки.

Ну, если Пенья такое не оценит…

Рейнальдо вертелся рядом и давал ценные советы. О чем говорить, о чем молчать, как встать, как сесть… Тони слушала. Хотелось ругаться, но надо было слушать.

Это важно.

Это пригодится.

А времени действительно мало… надо ловить извозчика.

Забавно, но свой адрес Пенья не написал. Так уверен, что Тони его знает? Что ж, ему повезло! Антония действительно его знает. И снова – спасибо, Рейнальдо!

* * *

Белый особнячок приветливо улыбался миру громадными, от пола до потолка, чисто вымытыми окнами. Переливался красным скатом крыши, подмигивал темным дубом дверей, покачивал на ветру головками лилий… Сколько же их тут!

Невероятно!

К цветам Тони относилась достаточно спокойно, но тут и ее пробрало.

Переливы от багрового до нежно-розового, от лилового до ультрамаринового завораживали. Так и хотелось остановиться и погладить ладонью живой чудесный ковер.

– Прелесть какая! – восхитилась она сама для себя. Благо, привратник открыл ворота и предоставил ей идти по тропинке прямо к дому.

– Вам нравится, сеньорита?

Тони обернулась – и кивнула пожилому человеку в надвинутой на нос соломенной шляпе.

– О, да! Вы здесь работаете садовником?

– Не совсем… но садом действительно занимаюсь я.

– У вас потрясающий вкус. И планировали сад тоже вы?

– Разумеется, я.

Тони рассыпалась в восхищенных похвалах. Честно призналась, что из всех цветов отличает только розу, но способна оценить красоту замысла. В конце концов, необязательно быть критиком, чтобы читать книги!

Мужчина слушал и улыбался. Показал Тони какие-то потрясающие багровые георгины, объяснил, как сложно было их заставить цвести в нужное время, рассказал про дельфиниумы…

Девушка слушала и только через десять минут спохватилась.

– Ой! Меня же ждут, а я тут… простите, сеньор!

– Вы к хозяину, сеньора?

– Да.

– Тогда вам надо спешить, он не любит опозданий.

– Ради такого сада и опоздать не жалко. Скажу честно – залюбовалась, – улыбнулась Тони.

– Это он поймет. Это уж точно…

– Спасибо вам за эту красоту! – еще раз поблагодарила Тони. И заспешила к дому.

* * *

Как уж там ратовал за пунктуальность сеньор Пенья, неизвестно, но ждать Тони пришлось минут двадцать. Впрочем, она была не против.

Чего не подождать?

С кофе, с модным дамским журналом, с крохотными пирожными на тарелочке и свежей ягодой…

Антония смаковала маленькими глоточками кофе со сливками, заедала его свежей малиной и наслаждалась. Пока не скрипнула дверь.

– Вы? – искренне удивилась девушка.

– Я, ритана, – давешний не-садовник смотрел на нее с улыбкой. Кстати, не ядовитой, а вполне доброжелательной.

Тони подняла брови.

– Сеньор Пенья, я не в претензии, я прекрасно провела время. Но мы могли бы и в саду поговорить? Разве нет?

– В саду я предпочитаю говорить о саде.

Тони на секунду задумалась, а потом кивнула. Поняла. Зона мира – это серьезно. Сеньор не хотел разговаривать о делах там, где расслаблялся, отдыхал душой… а то так идешь… ага, под этим пионом врага приговорили, под той шпалерной розой зарыли…

То ли сад, то ли кладбище.

– И все же у вас чудесный сад.

– Благодарю, ритана. Поговорим о наших делах?

– Разумеется, сеньор. Вы не возражаете, если я начну первой? Как младшая?

Тони не стала упоминать, что в саду ее назвали сеньоритой. Понятно же, смотрели на реакцию.

Вдруг она разозлится, возмутится, устроит скандал… человек очень показателен в отношениях со стоящими ниже по социальной лестнице.

– Слушаю вас внимательно, ритана.

– Сеньор Пенья, я в столице человек новый. Так получилось, что сеньора Маркос завещала мне свой магазин, но я не настолько хорошо разбираюсь в антиквариате. Поэтому мне пригодился бы совет мудрого человека, а возможно, и помощь. Не безвозмездная, понятно.

Сеньор улыбнулся, показывая, что ритана его формулировками не обманула. Но мудрому хватает, так что…

– Я буду рад помочь столь вежливой ритане. Хотя моя помощь не безвозмездна…

Тони пожала плечами.

– Я и не сомневаюсь. А вот это – вам, сеньор Пенья. Крохотный подарок в знак будущей дружбы и сотрудничества.

Из маленькой сумочки появились на свет два листа – и мужчина взял их в руки. Сначала недоумевающе, хоть и осторожно. А потом ахнул, разгладил их…

– Ритана!

Тони развела руками. Мол, за что купила, за то и продаю…

– Это же…

– Последние черновики Сантоса.

– Откуда?!

– У него была вороватая и ленивая служанка. Которая и прибрала кое-что из наследства писателя.

– Что именно? – впился глазами в Тони сеньор Пенья.

– Письменный прибор, еще несколько листов черновиков…

– Сколько вы за них хотите?

Тони озорно улыбнулась.

– Я заплатила за все шесть песо. И поскольку задержалась, то, чтобы попасть к вам, наняла мобиль. Это еще реал. Итого с вас шесть песо и один реал.

– Вы серьезно, ритана?

Мужчина даже нахмурился, показывая, что шуточки здесь неуместны. И вообще, такими вещами…

– Вы можете мне пообещать как следует отреставрировать эти вещи, – Тони пожала плечами. Этого довольно.

– Безусловно, я обещаю. Но…

– Я могу сама их привезти вам. Или…

– Я отправлю с вами своего человека. Сеньор Гомес, помните такого?

– Да, разумеется. Сеньор Донато Карлос Гомес.

– Именно, ритана. По всем вопросам вы можете обращаться к нему. Он поможет.

– Благодарю вас, сеньор. Теперь что касается моей благодарности…

Мужчина поднял руку.

– Нет, ритана. Вы меня и так уже отблагодарили… если это действительно прибор того самого Тадео Фабрисио Сантоса…

– Там есть гравировка, – Тони уже успела осмотреть чернильницу. – Вы можете попросить любого эксперта осмотреть прибор, послушайте, что он вам скажет. Поверьте, я не обижусь, это логично.

Сеньор кивнул головой.

Тони не сомневалась, он так и сделает. Но черновики были подлинными, он это видел сам. А значит, и прибор – тоже.

Не так сложно найти мастера, который его делал, который делал гравировку… давно дело было?

А и неважно! Некоторые вещи передаются из поколения в поколение, и наверняка кто-то из мастеров гордится, что делал прибор для того самого Сантоса.

Наверняка.

Не похожи эти вещи на дешевку, дорогая, штучная работа.

– Я прикажу доставить вас домой мобилем. И сам сопровожу вас, если не возражаете.

– Нет-нет, я буду только рада отдать вам все из рук в руки.

– Замечательно. А пока я предлагаю вам еще раз прогуляться по саду.

И невольно улыбнулся, глядя на восторг, которым загорелось личико ританы.

Ребенок!

Совсем еще ребенок!

Но не стоит забывать, что это умный ребенок некроманта. И удачливый.

С такими надо договариваться по-хорошему. А то потом не расхлебаешь.

* * *

Паула лежала и смотрела в окно.

Мама ушла на процедуры, и девушка осталась одна.

Да, сейчас мама уже могла оставить свою дочь, хотя бы и ненадолго. Сейчас Паула могла остаться одна в палате без того, чтобы не впасть в истерический припадок…

Врачи сделали чудо.

Они исцелили не только тело, они лечили еще и душу. И седовласый профессор, который приходил каждый день, садился рядом с кроватью Паулы на стул – сначала, а потом стал приглашать девушку погулять по саду, посидеть в крохотном больничном кафе, поплавать в бассейне – тоже.

Он сочувственно смотрел, мягко разговаривал и постепенно вытаскивал девушку из пучины боли и ужаса.

Черного, липкого…

Паула не могла вспомнить ТОТ день.

Она даже не пыталась, честно говоря. Профессор хмурился, говорил, что только когда она заново переживет весь этот ужас, она справится и с ним, и с собой, но у Паулы пока не хватало сил.

Она не представляла, как можно вспомнить – такое.

Она помнила то утро.

Помнила, как она садилась в машину, ленты на шляпке, улыбку сестры, светлые локоны Эудженио, чуточку недовольное и в то же время предвкушающее лицо Амадо – их ждал хороший день.

Помнила морской берег.

А вот пещеры – не помнила.

Вообще. Словно отрезало.

Не могла, никак не могла ничего вспомнить… только что-то черное.

Когда тебя давит, поглощает, уничтожает, и ты уже не человек, ты вообще никто, а ОНО наваливается со всех сторон, и ты даже не кричишь… или кричишь? Это неважно.

Никто и никогда не услышит тебя в темноте…

Пауле было даже не страшно. Ее просто не было в те моменты. Наверное, она умерла тогда, просто никто этого не заметил.

А потом…

ЕГО она помнила совершенно отчетливо.

Когда перед ней возник призрак, она подумала, что умерла… правильно же? Призраки – это ведь не просто так! А потом он заговорил…

Поклонился, заулыбался и держался совершенно вежливо и учтиво, как с ней никогда не держались сверстники. Что-то мямлили или наоборот, старались распустить хвост – Паулине было с ними откровенно скучно.

А призрак вел себя совершенно иначе.

Он сумел ее успокоить, развеселить, ободрить, вывел к людям…

– Игнасио, – тихонько прошептала девушка.

Призрака она помнила совершенно отчетливо. До последней призрачной морщинки. До последней улыбки. Только было очень обидно, что он не смог остаться.

Интересно, кем он был при жизни?

Что делал, о чем думал… на ком был женат?

От последней мысли Паулине стало неприятно. Она почувствовала укол ревности и нахмурилась.

Какая разница?

Может, и никакой! Но неприятно! Утешало лишь одно, эта женщина, кто бы она ни была, давно умерла! И призраком не стала! И… и вообще!

Это ее, личный призрак! Почему на него кто-то должен предъявлять права?! Кроме нее, конечно?

А еще интересно, что с ним стало! Если бы она сходила туда, на взморье… сможет ли он показаться? Захочет ли?

Но при одной мысли о взморье Паулину начинало трясти, так что встреча откладывалась на неопределенный срок. Как это все-таки несправедливо!

От Амадо регулярно доставляли цветы, и мама посматривала с пониманием и лукавством. А вот призраки цветы прислать не могут.

Он настоящий герой, но он мертв.

И это ужасно обидно! Несправедливо, нечестно…

Когда ритана Розалия вернулась, она увидела, что дочка спит. Присела рядом на кровать, погладила девочку по черным косам. В ее волосах появилось немало серебра за ту ночь, но косы девочки такие же черные. Словно уголек… Ах, Альба! Как ты могла не уследить за младшенькой?

Ритана знала, что не упрекнет дочь, но все могло кончиться намного хуже. Как хорошо, что она не прогнала из дома девочку-некромантку!

Как хорошо, что та согласилась помочь!

Этим поступком Тони расплатилась за все грехи и долги Даэрона. Еще и на будущие жизни хватит! Что бы там ни было!

Как же она боялась тогда…

Нет, не боялась. Это даже не то слово.

С чем можно сравнить отчаяние матери, которая еще не потеряла ребенка, но вот-вот… она ждала и сжималась от каждого звука.

Ждала известий и боялась их.

Верила в лучшее и отчетливо понимала, что вряд ли оно сбудется…

Ритана чудом не умерла тогда.

Но сейчас дочка рядом, и все хорошо…

– Малышка моя, – еще раз погладила ее по волосам мать.

Паулина улыбнулась сквозь сон.

– Игнасио!

Ритана Розалия насторожилась.

Игнасио?

Это кто такой?

Секунд тридцать она была насторожена. А потом махнула рукой. Да хоть бы и санитар в больнице! Если ее дочка оправится от пережитого ужаса, Розалия и мартышке улыбаться будет, не то что санитару!

Тем более человек, который смог отвлечь Паулу…

Первые дни ее девочка кричала по ночам от ужаса. И руку матери не отпускала. И плакала, и просила ее найти, и…

У ританы сердце рвалось. Но что, что она могла сделать?!

Только любить и заботиться. И внимательно слушать врачей, они плохого не посоветуют (особенно по таким расценкам!). Хотя какие там советы?

Любовь, забота, полное спокойствие, хорошее питание – и не оставлять девочку одну. Особенно рядом с пещерами и на побережье.

А дома спать только с ночником. Двумя, для верности. И…

Это посоветовал тот самый профессор.

Завести Паулине собаку. Любую, но ее. Или кошку. Животные лучше любого снотворного убаюкивают и прогоняют ночные кошмары.

Ритана Розалия животных не любила. Они грязные, вонючие, от них шерсть, а привычка собак лизаться… это вообще ужасно! Особенно когда у тебя на лице косметика. А в ее возрасте – увы. Без краски обойтись крайне сложно!

И вот, весь этот макияж, всю картину, слизывает своим языком гадкая шавка?!

Потом еще и блюет?!

Ритана это весьма и весьма не одобряла. Но ради дочери?

Да хоть и крокодила приводите! Потерпит!

Только вот кого? Собаку или кошку?

* * *

Эрнесто Риалон расхаживал по участку, словно тигр по клетке.

Даже Освальдо не лез к нему с комментариями, понимая, что может и в морду получить.

Больно.

У человека сын пропал, а он со своим ехидством? Некромантия зубы не лечит, а зубных врачей боятся все. Даже повелители мертвых.

Знаете, какие у них щипцы?

А как противно жужжит сверло?

Ууууу…

Карраско решил не нарываться и отправился в храм. Получил согласие на проведение ритуала «Глаз Тьмы», отправился на рынок, закупил все необходимое и распорядился доставить до места.

Вечером.

А что?

Не с собой же ему быка тащить? Именно быка, корова тут не подойдет… да, мобиль, к которому сзади, за рога, привязана здоровущая пегая скотина, смотрелся бы восхитительно. Такого столица сто лет не позабудет.

Когда он вернулся в участок, ничего не изменилось.

Вальдес отдавал приказания, Риалон мерил шагами кабинет…

Освальдо только головой покачал. И…

– Эрни, буквально два слова!

– Чего тебе, Вальд?

– Эрни, ну не скотина ж я полная! Если какая помощь нужна – скажи. Без обязательств.

Последнее уточнение было важным. Помощь некромант оказать мог, вопрос – чем придется за это рассчитываться. И с какими процентами взыщут долг. За Карраско бескорыстия отродясь не водилось.

Эрнесто посмотрел с сомнением, но потом протянул руку.

– Спасибо, Вальд.

– Нашими методами искали? – не ограничился предложением некромант. Ладно уж…

Жену он не любил, но дочерей ценил. И если бы кто-то посмел покуситься на его ребенка…

Неважно, что тут главенствует – Его или Ребенка. Неважно…

Значение имеет результат. А он был бы страшен. В лучшем случае идиотов (явно же больные люди, здоровые обычно жить хотят) просто убили бы. Ну так… помучили два-три дня.

В худшем случае…

Какие вы милосердные! Всего пара дней для похитителя – и помер? И на перерождение?

А посмертие испортить? А адские муки устроить?

Некроманты могут. Где сами не пройдут, там найдут, с кем договориться.

– Я искал, – махнул рукой Эрнесто.

На самом деле, это было первое, чем он занялся. Поискал сначала по крови, потом по сродству, потом пробовал призвать душу…

Безрезультатно.

– А ритуал малых поисковых чар проводил?

– Один?

– Прости, глупость спорол. Согласен, нужен треугольник… если хочешь – я помогу. Правда, не этой ночью, следующей. Хочу Глаза Тьмы призвать.

– Треугольник. Думаешь, справимся вдвоем?

– Лассара попросим.

– Она не сумеет. Дар не раскрыт, – отозвался Эрнесто.

– А и не нужно. Угол подержит, на это и пассивного дара хватит. Кстати, может, и раскроется быстрее. Думаешь, откажет?

Эрнесто качнул головой.

Не откажет.

Но это надо серьезно обдумать. Во время ритуала Антония будет уязвима. Мало ли что увидит в ней Карраско…

Ладно, пока не будем отказываться.

– Завтра с утра поговорим с Лассара. Когда ты будешь проводить ритуал?

– Сегодня, на закате, как положено.

– Я с тобой.

Освальдо поднял брови.

– Зачем?

– Для страховки. Не полезу, но нитку ты мне перебросишь, – решительно произнес Эрнесто.

– Ты так опасаешься за мою жизнь?

– Если ты сейчас помрешь, кто мне поможет найти сына? Лича из тебя создать, что ли?

Освальдо только головой покачал.

– Риалон, благородство тебя погубит.

– Вальд…

– Да?

– Тебя послать – или сам дойдешь?

– Дойду. До столовой. А в восемь буду ждать тебя в мобиле.

Риалон кивнул, и Карраско отправился пообедать. У него-то никто не пропадал, ему силы нужны. А еще…

Хорошо, что Риалон согласился подстраховать. И что Лассара удастся привлечь… альтруизм – это замечательно, но его надо применять в своих интересах!

* * *

– Карраско не подведет?

Серхио пытался найти Амадо обычными способами. Некромантия ему была недоступна, а вот сбор информации, опрос свидетелей… пока удалось установить, что никто его не видел после признания.

Выскочил несчастный влюбленный из дома – и побежал… куда?

Нет, не топиться, для этого он слишком сильно любит. Себя. А куда тогда?

Пока удалось выяснить, что он сел в карету. К кому?

Неизвестно.

Куда она поехала?

Тоже неясно. Это мобиль… и те уже на улицах особого внимания не привлекают. А на кареты вообще не смотрят, едет она себе и едет…

Рано или поздно ниточка подвернется. Но как бы не было слишком поздно для Амадо.

– Не должен.

– Глаза Тьмы – это что?

– Это создание летучих соглядатаев.

– И что толку? Они будут летать на севере столицы, а убьют на юге? В чем смысл?

– На кровь они наводятся замечательно, на смерть… если где-то совершается убийство, они туда летят. Не толпой, но несколько десятков точно. И мы увидим и место преступления, и кто его совершил…

– А если он удерет? До того как мы приедем?

– Что-то мы все равно увидим. Он же не по небу полетит, и не в канализацию нырнет… Серхио?

– Эрни, кажется, я идиот?!

– Надеюсь, тебе это только кажется…

– Ты не возражаешь, если я отвлекусь от поисков Амадо?

– Ты и так делаешь все возможное. Так что…

– Я пошел за картой.

Мысль, которая пришла мужчинам в голову, была проста, как медный сантимо.

А если убийца уходит не по земле? Почему его никто не видел? Если рядом есть канализация? Римат стоит уже не одну сотню лет, под ним есть настоящие катакомбы… если рядом с местом убийства есть канализационные люки…

Это можно легко проверить на планах города.

И тогда…

Глаза Тьмы тоже надо направлять. Не рассеивать по всему городу. А вот если ориентировать их на такие места… результат будет гораздо быстрее.

Если догадка подтвердится, Эрнесто скажет об этом Освальдо. Пусть поработает. Это чуточку сложнее, ну да ладно, силами он поделится.

А еще Эрнесто безумно хотелось отвлечься.

Хоть чем!

Хоть как…

Его сын! В лапах неизвестно кого…

Нельзя сказать, что Эрнесто любил Амадо до безумия, но это его сын. Его первенец. И сердце болело. Раньше некромант и знать не знал, где оно находится. А сейчас, вот…

Как же тяжко!

* * *

Передача письменного прибора состоялась ровно через час. Рейнальдо вежливо не показывался.

Пенья взял чернильницу, повертел в руках, нашел на донышке замысловатую гравировку – и пришел в восторг.

– Ритана!

– Я не лгала? – Антония тоже улыбалась.

Некоторые вещи должны попадать к тем, кто их оценит.

Да, сеньор Пенья стал бандитом. Но в глубине души так и остался мальчиком из библиотеки. И лицо его сейчас сияло искренним восторгом.

Предложи она ему миллион песет – и то не вызвала бы такого вдохновения. А вот старую бронзу он держал бережно, гладил, едва прикасаясь кончиками пальцев…

– Моя мать обожала Сантоса. До безумия… и последний его роман перечитывала раз за разом, – слова вырвались словно сами собой. Тони кивнула.

Она понимала.

Не испытывала тех же чувств, но понять могла. И когда говорили «Сантос», перед ее глазами вставал маленький домик, и Долорес, которая сидит у камина, завернувшись в шаль, и читает книгу для Тони.

Юсебио смотрит в темное стекло. В нем пляшут, переливаются отражения свечей. Мужчина ничего не видит. Он смотрит вдаль, туда, где на узеньком подоконнике горит одинокая свеча. Отсюда ее не видно, но Эва обещала зажигать ее каждый вечер.

Зажигать и ждать.

Ждать и молиться.

Он знает об этом. Это маяк его сердца…

Сердце Тони было свободным и спокойным. Маяк – так что же?

– Я рада, что эти предметы будут у вас. Вы их можете оценить правильно.

– Я вам за них очень благодарен.

Пара минут уверений во взаимной приязни, и мужчина покинул магазинчик. А Тони с облегчением вздохнула. И помчалась избавляться от надоевших юбки и блузки.

– Все в порядке?

– Не подглядывай, – рыкнула Тони на призрака.

– Даже и не думал! А все же?

– Все в порядке. Я сейчас быстренько к дяде, а потом на побережье. Надо доставать твои косточки.

– Успеем?

– Вполне!

И Тони, отряхнув наскоро платье, помчалась к выходу.

* * *

Если бы она увидела Рейнальдо в эту минуту…

Антония была бы удивлена. Сильно. С другой стороны – опять оговорки, которыми отлично пользовался поднаторевший в юриспруденции призрак.

Тони не запрещала ему летать по городу. А что не запрещено, то разрешено.

Рейнальдо Игнасио Шальвен медленно и осторожно, прячась от чужих взглядов, полетел в сторону городской больницы. Благо, защиты от призраков там не было.

Правое крыло, второй этаж…

И две женщины, которые лежат рядом, на кроватях. Даже во сне они держатся за руки. Персонал все понимает, да и немалая сумма денег способствует адекватности. Адан Аракон не скупился…

Рейнальдо интересовала только одна.

Паулина Мария Аракон…

Призрак завис рядом, впитывая в себя внешность девушки. Милые черты лица, темные волосы, родинка у глаза…

Он и не думал, что так бывает. Но видимо, надо было умереть, чтобы встретить…

Этого слова Рейнальдо избегал даже мысленно.

Но он помнил, как смотрела на него Паулина, как улыбалась, как подавала ему руку… она не боялась призрака. Она боялась остаться одна.

Ах, Паула…

Ты очаровательна.

А я – призрак.

Что я могу?

Да ничего. Только коснуться твоих волос поцелуем. Только еще раз посмотреть на тебя, спящую…

И исчезнуть, пока никто не заметил. Как же это… печально!

* * *

Существует ли закон подлости?

Да, и активно процветает. Потому что первым, кто попался на глаза Тони, был Дженио.

Сидел в гостиной, курил сигару и читал газету. А при виде девушки расплылся в радушной улыбке, словно он уже здесь хозяин.

И самое печальное…

Сердечко екнуло, зашлось в груди…

Какой же он все-таки красивый! Какой невыразимо элегантный, в простом домашнем костюме цвета голубиного крыла. Какой…

Недоступный.

Тони может делать, что пожелает, может говорить, что угодно… он никогда не будет – ее. Он принадлежит Альбе. Теперь уже окончательно…

И это больно.

Тони едва не потерла в области сердца, хорошо хоть вовремя опомнилась. А Эудженио, словно улыбки было мало, встал и поднес к губам ее руку.

– Ритана Лассара.

– Тан Валеранса, – почти прошептала Тони.

– Я приношу свои извинения за допущенную неловкость. Ритана, мне нет прощения. Но у меня ужасно болела голова, и я принял лауданум. А он так кошмарно на меня действует, просто передать невозможно! Никогда я не посмел бы оскорбить вас, будь я в здравом уме! Еще раз молю о прощении…

Дженио взял руку Антонии и поднес к губам. Медленно поцеловал сначала тыльную сторону кисти, потом ладонь, согрел дыханием…

Все же Лассара, не стоит ссориться…

А риски?

Ничем он не рисковал! Альба сейчас у парикмахера, наводит красоту. Раньше, чем через два часа она не освободится, а то и три.

– Еще раз молю о прощении, ритана…

– Все в п-порядке, – кое-как справилась со своим голосом Тони.

– Вы не будете держать на меня зла?

Еще один поцелуй и многозначительный взгляд, глаза в глаза. И ладошку погладить по часовой стрелке, большим пальцем. Проверено на множестве женщин, очень сильно сбивает с мысли.

Вот, и эта покраснела.

– Могу я рассчитывать, что между нами будут хорошие родственные отношения?

– Разум-меется, тан Валеранса.

– Для вас просто Дженио, ритана. Просто Дженио…

Интимный шепот оборвал вовремя явившийся тан Аракон.

– Тони! Наконец-то, детка!

И крепко обнял племянницу.

Тони выдохнула – и позволила себе на миг замереть в ласковых объятиях.

Дядя выглядел почти как отец. И пахло от него так же, кроме спиртного, конечно, и голос был похож… так легко было вообразить, что это Даэрон Лассара! Так просто…

Но это невозможно. И очень больно…

– Да, дядя.

– Тони, детка, у меня к тебе серьезное дело.

– Чем я могу помочь, дядюшка?

– Через два дня прием у алькальда. Паулина пока еще в больнице, Роза с ней неотлучно. Я бы хотел, чтобы ты была моей спутницей на вечере.

– Дядя!

– Да, детка. Альба идет туда с женихом, а я должен, словно дряхлый старик, явиться один? Это не принято.

Тони кивнула.

Это она знала, кстати, от сеньора Хуана. Он на таких приемах всласть поживился во времена своей молодости. Так что рассказывал с удовольствием.

– Дядюшка, у меня ни платья, ни… да собственно – ничего нет! Это будет жутким эпатажем! В приличном обществе появиться в компании…

– Ританы Лассара?

– Дядя, вы же понимаете, – Тони покраснела. Продолжать под взглядом Дженио было сложно, но… – У меня же нет приданого. Фактически ничего, кроме громкого имени!

Тан Риалон только рукой махнул.

– Я договорился с модисткой. Платье тебе подберут, а если ты придешь сюда послезавтра, в три часа, тобой займется мастер Доменико.

– Дядя…

– Тони, я прошу тебя о помощи, как близкого человека.

Девушке осталось только развести руками. Прием был запрещенный, но действенный.

– Хорошо, дядя. Я поеду с вами.

– Чудесно! Тони, я рад! Обсудим подробности?

Дядя подхватил девушку под руку и увлек в кабинет.

Дженио проводил их взглядом довольного кота. Все идет по плану.

Альба влюблена по уши и уверенно мчится к венчанию.

Некромантка не держит зла… когда он услышал разговор слуг о Лассара, даже струхнул чуточку. Такой поди не угоди! Даже то, что она непроявленная, а кто ее знает? Мало ли что у нее в роду есть? Мало ли что она умеет? Порчу, небось, и крестьянки по деревням на соперниц наводят, на злое дело ума не надо!

Она ж тебя проклянет на вечные пол-шестого! И чего похуже придумает… нет, лучше не связываться! Просто наладить отношения!

Адан Аракон не против брака, а случившееся с этой курицей Паулой не дает ему времени на проверку жениха. Еще один плюсик! Знал бы, что так удачно получится, давно бы эту дуру где поглубже позабыл! Да и с Альбой они теперь связаны тайной. Ему-то все равно, а вот ей…

Если ее родные узнают…

Будем надеяться, до шантажа дело не дойдет!

Дженио мило улыбнулся. Подошел к зеркалу, озабоченно разгладил кончиком пальца морщинку на лбу. Надо быть поосторожнее с мимикой. Еще морщин ему не хватало раньше времени!

А еще через два дня прием у алькальда…

Хорошо, что кое-какие запасы пока есть. Но свадьбу все равно надо поторопить. К примеру, если их с Альбой где-то застанут посторонние…

Стоит обдумать этот вариант?

Определенно!

* * *

Сейчас не время для моления. Поэтому статуя занавешена. Но у жрецов вошло в привычку обсуждать все самое важное именно здесь.

Люди в белых балахонах сидят прямо на земле, не обращая внимания на пыль.

Не до того!

– Некромантка. Дитя Ла Муэрте… она смотрит в тень и может разговаривать с тенью.

– Таких мало. При дворе его величества сейчас нет женщин-некроманток, – приговорил один из жрецов. – Я бы знал. Даже если скрывают.

– Давайте пойдем самым простым путем. Известно, что мужчин-некромантов больше. Женщины с темным даром рождаются, но реже. И обычно – в семьях потомственных некромантов.

– Это легко проверить. Кто у нас есть? Карраско, Андален, Лассара…

– Да-да, список невелик.

– Почему бы не запросить по местам? Есть ли в этих семьях девочки – с темным даром? Кстати, в семье Карраско точно есть девушки.

– Могут скрывать.

– Не от нас. От нас не скроют. Темнота себя всегда проявит, это уж точно!

Мужчины переглянулись. Под капюшонами не было видно их лиц, но…

– Проверяем старые семьи, – вынес приговор один из них, судя по голосу – самый старый. – Если там не найдется потомка женского пола с темным даром…

Один из мужчин поднял руку.

– Да, брат?

– Дар может быть и непроявленным.

– Разумно. Или женщина может о нем не знать… они сложные создания. Тогда просто список потомков женского пола. Не жен, а именно детей.

– Составляем списки, а потом проверяем.

– Если она не из старой семьи? Если новородка?

– Тогда будем искать слухи, сплетни, упоминания… хоть что-то!

Мужчины понимали, что это адский труд. Каторжный.

Но разве у них был выбор? С пророчествами Богини, да еще такими – не шутят.

* * *

Взморье.

Вечер.

Закат…

Красивый, густо-алый, напоенный солнечным прощальным светом. Малиновый диск купает краешек в море, примеряется, и то почти кипит. И белые шапочки пены докатываются до берега.

Дует холодный ветер, бегут по небу пока еще легкие облачка…

Тони стояла рядом с расщелиной. Любоваться закатом ей было и некогда, и холодно, и вообще…

Промозгло.

Если кто был на море вечером, тот знает. Высокая влажность и ветер в совокупности пронизывают до костей. Какое там гулять?

Теплый свитер, носки…

Даже если днем можно было романтично бегать по побережью в легком платьишке, вечером так уже не разгуляешься. Тони куталась в теплый плащ, но все равно поддувало. Она же не сидела сиднем. Сверяясь с записями Эрнесто Риалона, она рисовала звезду. Хотя рисовала – это совсем не то слово. На гальке не порисуешь. А вот выложить в нужной форме веревку с заботливо навязанными узлами можно. И листы под углы подсунуть. С нарисованными заранее символами. Прижать все это камнями, чтобы не двигалось.

Так не делается?

Еще и не так делается, если выбора нет. Это на песке начертить можно, и то… насколько еще хватит, это ж взморье! Сильный порыв ветра, дождь…

Да, и такое бывает.

Поэтому все уложить, придавить, проверить еще раз – нет, не выбьется. Крепко сделано.

Рядом реял Шальвен. Просто висел, не лез со своими комментариями, помалкивал. Понимал, что Тони сейчас на кого угодно вызверится…

Педро с ней не остался.

Помог ритане донести кур, потом развернулся и потопал к лодке. Его тут не было! И ничего он не видел! Даже на исповеди рассказывать нечего, так-то!

Предположения?

А их обычно не рассказывают, может, он неправ и оболгал честнейшего человека? Всякое ж бывает! Нет-нет, молчим. Сидим, курим трубочку, смотрим на закат… его-то не продувало. Рыбацкий плащ жутко тяжелая штука, но от воды и сырости защищает замечательно. А рыбацкие сапоги доходят малым не до бедра. И под них пододеты теплые носки. Козий пух, не абы что…

Тони в такой сбруе даже шагу бы не сделала. Но она и сети из воды вытащить не смогла бы. Некроманты, чего с них взять?

Слабаки!

Наконец, звезда была готова.

Тони встала на один из углов, примерилась, кивнула, пододвинула мешок поближе, чтобы было удобнее. И достала мачете.

Очень удобный нож для отсекания голов. Хоть птицам, хоть кому. И ветку им перерубить можно, и человека покромсать, если умеючи…

Очень полезное оружие. Хлебушек только резать неудобно, великоват. Но для мяса уже очень неплохо.

Итак, в одной руке нож, другой достать курицу, перехватить поудобнее, ногой прижать край мешка – завязывать нельзя, их надо доставать регулярно, но и оставить мешок развязанным?

Кура – дура?

Вот в данном случае она бы повела себя, как умная. А в планы Тони не входило ловить их по всему побережью. Хотя зрелище было бы… вдохновенным!

Ладно! Не будем о грустном, просто… что написал Риалон? Не надо ничего делать или говорить, надо просто выпустить свою силу, чтобы напитать звезду, а потом принести в жертву первую курицу. И продолжать в том же духе, когда звезда начинает мерцать.

Тони примерилась – и взмахнула рукой.

Мачете так быстро отсекло куриную голову, что она сама себе удивилась. Хороший клинок…

А вот дальше…

Можно было ждать фонтана крови. Трепыханий… обезглавленное куриное тело еще какое-то время живет, еще двигается… а Тони не знала, что с ним делать дальше? Отбросить в сторону?

Но все решилось без нее.

Взмах мачете – и на землю сыплется из ее ладоней сухой черный пепел. А звезда под ногами наливается алым, начинает пульсировать… еще одна курица?

Определенно…

И вторая тоже осыпается… это не пепел.

Это – прах.

Зато звезда больше не пульсирует. Она горит ровным алым цветом. И в тон ей светится розовым Шальвен. Ярким, отчетливым, подносит руку к земле, зачерпывает песок – и крупинки не падают на землю, он легко удерживает их в ладони.

– Поспеши, – шепнула Тони.

И знала, призрак услышит.

Шальвен и ждать не стал, метнулся вниз. В темноту расщелины.

* * *

Что остается от костей за сто лет? Не так уж и много.

Это сильно зависит от кислотности воды, от микроорганизмов, от кучи разных факторов, чтобы их все перечислить, надо быть очень хорошим специалистом. Ни Рейнальдо, ни Тони такими не являлись. Но кости на дне были.

Рейнальдо медленно доставал из песка и ила останки, фрагменты…

Свои он чувствовал.

И чужие тоже. Где – чьи…

Сначала выкопать. И побыстрее, не стоит заставлять Тони ждать лишнее время. Призрак раскапывал песок с упорством землеройки. Он не был человеком. Его не страшила прибывающая в прилив вода, его не волновала непроглядная темнота, ему был безразличен ледяной, мертвящий холод. И искать ему тоже не приходилось.

Чего уж там!

Достать – и порадоваться.

Минута, две, три…

Руки теряют окрас, становятся более прозрачными, но тут же происходит нечто… Рейнальдо чувствует, как в него начинают вливаться новые силы. Хорошо!

Он понимает, там наверху, Тони так же стоит в магической фигуре.

И когда та начинает пульсировать, давая понять, что сил не хватает, достает из мешка очередную птицу.

Один взмах – и все.

Жаль, что некромантия не так проста, как кажется. Заплатить чужой жизнью? И все? Порадоваться?

Увы, так не получается. Тони все равно отдаст свою плату. В круг она вкладывает и свою силу. И если Рейнальдо пробудет внизу слишком долго, девушка может переоценить себя. Тогда Тони просто упадет.

А он?

Что будет с ним?

Ничего. И его не будет. Рейнальдо Игнасио Шальвен отлично осознавал опасность и развеяться прахом по ветру не хотел. Да и Антонию подвести тоже… и старался.

Очень старался, складывая кости в мешок. Длинный, узкий, очень удобный, чтобы пролез по расщелине.

На счету Рейнальдо было уже семь куриц, когда он, наконец, докопался до ключей.

Да, ключи Мединальо.

Если бы они были сделаны из железа, стали…

Что вы!

Такую похабщину этот позер отродясь не взял бы с собой! Но и золото – это вульгарно! Потому – черная бронза.

Три небольших ключа из черной бронзы на бронзовом же колечке. Черном…

Что им сделается в морской воде? Практически ничего. Разве что чуточку разъело верхний слой металла, но и только. Пятнами покрылись, чем-то вроде белого налета… а еще их чем-то вроде извести обволокло. Не ключи – камушек. Со стороны и не поймешь, о чем речь.

Рейнальдо даже думать сейчас об этом не стал.

Еще раз просканировал дно на предмет останков и понял, что их не осталось. Ухватил мешок… и понял, что переоценил себя.

Какова грузоподъемность призрака?

Увы, испытаний не проводилось. И… какие, к демонам, испытания?! Он сейчас сдохнет еще раз!

Скрипя зубами, Шальвен поволок мешок наверх. Причем ему это было ничуть не легче, чем живому – тащить семипудовую гирю. Двигался призрак на одном упрямстве.

И не знал, что там, наверху, Антония тоже держится на одних стиснутых зубах. Что раньше у нее уходила одна курица в три-четыре минуты, а сейчас… – сейчас птицы хватает меньше чем на минуту… и они уже почти закончились… хорошо, взяла с запасом, но…

Последняя…

А призрака еще нет.

Тони чувствовала Шальвена, сейчас – особенно остро. Знала, что он движется по направлению к ней. Просто нечто… он нашел что-то слишком тяжелое для призрака. Ему надо еще немного времени. Хотя бы пару минут.

И эти минуты Тони для него выиграет.

Отточенное лезвие мачете коснулось подушечки большого пальца.

В звезду мертвых закапала кровь некромантки. Немного, совсем чуть-чуть. Капель пять или шесть…

Но этого хватило.

Рейнальдо словно раскаленной веткой в зад ткнули – с такой скоростью он вылетел наружу.

Мешок плюхнулся рядом с провалом, над мешком завис призрак, стремительно теряющий и материальность, и видимость – тоже перестарался. Теперь его дня три не увидишь.

Тони едва не упала, где стояла.

Нельзя.

Если сейчас она все бросит, звезда даст такой выброс… Эрнесто предупреждал! Ее надо закрывать по всем правилам, иначе…

Иначе тут через двадцать минут половина столицы будет!

Поэтому Тони собралась. И медленно потянула в себя остатки силы. Из звезды.

Охнула, скорчилась от неожиданной и резкой, словно ножом ударили, боли в солнечном сплетении, но свое дело не оставила.

Энергия в звезде была… гадкой! Если сравнивать – это как пить из соломинки растаявшую медузу. Или еще что-то более противное…

Склизкое, жгучее, даже ядовитое…

Но другого выхода нет.

Если бы эту силу можно было израсходовать… но – нельзя. Ее даже Шальвену отдать нельзя. Все имеет свою цену, то, что не поглотит призрак, достается некроманту. Звезда проста в применении, доступна даже таким дилетантам, как Тони, несложно ведь выпустить силу, втянуть силу…

Но как же больно!

Звезда медленно затухала.

Очень медленно… Тони держалась за живот уже двумя руками, сгибалась малым не вдвое, хотела опуститься на колени, но боялась. Сейчас сдвинется с места, разорвет контакт… нельзя!

Опасно!

Ну же!

Еще чуть-чуть!

Тони собралась – и высосала остатки силы.

И чувствуя, что всё, позволила себе медленно опуститься на колени, потом вообще легла на землю, поджав ноги… ощущения были такие, словно ее внутри ножом резали…

Эрнесто предупреждал, что будет больно, но чтобы так?!

Дура, сама от помощи отказалась!

На этой мысли Тони все же смогла повернуться на живот, приподнялась на руках, и ее мучительно вырвало желчью. Хорошо хоть сама в нее носом не упала… кое-как откатилась.

– Рей?

– Всё получилось!

– Уффффф…

Всё получилось.

Они победили!

И можно будет потом осознать это уже не умом, а сердцем, можно порадоваться, что они победили, можно…

А сейчас Тони хотела только лежать на холодных камнях, съежившись в комочек, подтянув ноги к животу.

Лежать и потихоньку отпускать и жуткую боль, и свои ощущения, и вкус желчи во рту… гадость какая, а повернуть голову и сплюнуть сил просто нет…

Она справилась.

Она все сделала.

А что больно?

Пройдет!

Никуда оно не денется.

Интересно, чем занимается сейчас Эрнесто Риалон?

* * *

Амадо спал.

Его не беспокоила ни узкая металлическая кровать, ни колючее одеяло, ни холод, царивший в камере…

Он спал глубоким сном, под воздействием снотворного.

А если бы он мог ощущать магические потоки, он бы осознал, что камера его не столь обычна, как кажется снаружи. Под деревянным полом ее был второй – каменный. Вот на камне и была выбита звезда сокрытия. А потом поверх положили деревянные доски, чтобы узник ничего не видел.

Не просто так… эти узники – народ отвратительно ненадежный. То звезду попортят, то каналы повредят, то символы такой похабщиной дополнят… сами-то потом, понятно, помирают в мучениях, но разве в этом смысл?

Они могут еще пригодиться! А что в результате?

Нет, не пойдет!

Поэтому Амадо усыпили еще в карете… ладно в карете – оглушили. А потом, когда дурачок начал ворочаться, влили ему в рот вина со снотворным. И спокойно активировали звезду его же кровью. Так надежнее.

Кровь – это сила.

Потом?

Мальчишку просто держали на наркотиках. Долго так длиться не может, но долго его похитителям и не нужно было. Вот и сейчас в комнате, расположенной аккурат над камерой, шел тихий разговор.

– Тан, когда я должен доставить конверт?

– Думаю, завтра, в полдень, ты опустишь его в любой почтовый ящик. Дня через два он дойдет до адресата.

– Не проще ли подкинуть…

– Нет, Папло, учись думать. Это не абы кто, это некромант. И не из слабых. Рядом с его домом наверняка есть какие-то чары. Нам ни к чему сейчас в это ввязываться.

– Почему мы тогда просто не похитим девицу, тан?

– Ты знаешь, где она живет? У кого?

– Это можно узнать…

– Папло, она – не-кро-мант!!! В принципе, с ней может справиться только другой некромант.

– Или хозяин?

– Или он. Хозяин с кем угодно справится!

Собеседник угодливо закивал. Да так, что едва не свалился капюшон широкого плаща. И что-то мелькнуло под ним… кожа? Разве она бывает такой? Серой, гладкой, блестящей?

Это просто обман зрения…

– Да, тан. Я понял. Вы будете дергать за ниточки некроманта, чтобы он принес вам девку.

– Осторожнее, Папло. Ты знаешь, кем она может стать.

– Да, тан. Простите…

– Будь впредь уважительнее.

– Как прикажете, тан. Я все сделаю…

– Сделай, Папло. Сделай…

Оставшись один, мужчина вздохнул.

Как же это тяжело! Безумно тяжело!

До перерождения Папло был сообразительнее. Но потом… сколько времени еще пройдет, прежде чем он поумнеет до своего прежнего уровня? Хотя и раньше он не блистал, но чтобы так?

Что ж!

Лентяй работает только идеальным инструментом. А мастер сделает шедевр даже при помощи спички. Себя же мужчина считал мастером. Так что – поработаем!

* * *

Тони пришлось резать куриц. Если можно так назвать это действие, крови-то не было? И тушек тоже?

Освальдо на мелочи не разменивался.

Его «подопечный» мычал, рыл землю копытом и выглядел крайне недовольным ситуацией. Оно и понятно, кому ж захочется в жертвы? Даже ради всеобщего блага? Явно у быка были другие планы на эту жизнь.

Освальдо его мнения спрашивать не собирался. Он чертил звезду призыва на земле и деловито переговаривался с Риалоном, который решил, что неприязнь его, личная, а благо – всеобщее. Так что надо потерпеть…

Надо.

Немного.

Символы на лучах рисовал Эрнесто. Получалось вполне прилично, руки навыка не утратили, даже наоборот.

– Нацелить их на канализационные люки?

– Да.

– Это можно. Ты уверен в своих умозаключениях?

– Вальд, посуди сам. Уже с полгода эта тварь разгуливает по столице, убивает и уходит незамеченным. При том, что это не просто сложно – адски сложно! Он обязан по уши перемазаться в крови, куски плоти тоже никто не находил… он их съедает?

– Ну, плащ…

– Вальд! Ты сам понимаешь, что такое плащом не скрыть!

Освальдо понимал.

– Эрни, ты понимаешь, если ты ошибаешься…

– Понимаю. Хочешь бумагу, что я беру на себя всю ответственность?

Освальдо фыркнул.

– Сказать тебе, что с ней можно будет сделать?

– Догадываюсь. Взять бумагу помягче?

Освальдо фыркнул повторно, сильно напомнив боевого коня.

– Если я приехал, значит, все на мне. Ну и потом… твои рассуждения не лишены здравого смысла.

То есть – своих идей у Освальдо так и не появилось, а сил на весь Римат попросту не хватило бы. А так еще и виноватый есть, если что!

Красота!

Эрнесто это понимал, но… глаза Тьмы – не его специализация! Сотворить он их мог.

Штук сто. Не больше. И вымотается, и толку – чуть! Не то что на весь Римат – на несколько улиц не хватит. Они ж безмозглые, словно мошкара!

Не его это заклинание!

А вот Освальдо их мог сотнями и тысячами творить – и не запыхаться!

И информацию от них воспринимал легко и непринужденно. Так что знал Эрнесто этот раздел некромантии, отлично знал, но сам практически не применял, так, пару раз, по мелочи. Вот для одного дома – его сил в самый раз.

Для одной улицы, если сильно поднапрячься и неделю потом с головной болью лежать.

Но не для города. Надорвется и рухнет.

– Помощь точно не нужна?

– Перебьюсь!

С этими словами Освальдо весьма самонадеянно отцепил повод быка от дерева, к которому было привязано животное.

Зря…

Почуяв свободу и чужую руку, бык продемонстрировал, за что их ценят тореадоры. Это ведь опасное животное. И игры с ним частенько заканчиваются смертью.

На арене быки и их соперники сражаются. Но не в игрушки играют.

Бык развернулся.

Освальдо повезло, что его поддели просто мордой – не успел рогами. Но и того хватило.

Грозный некромант покатился по земле кубарем. Бык двинулся за ним, собираясь показать, кто тут хозяин, а кто пыль подкопытная.

А то!

Освальдо понял, что сейчас его вобьют глубоко в землю, и принялся отползать.

Бык ускорился.

– Congelar!

Команда прозвучала ясно и отчетливо. Даже не приказ – заклинание, с вложенной в него силой некроманта. Так можно было остановить и слона. Но…

Сила, сосредоточенность – как-то сложно это применить, уползая от быка. Освальдо и не применял, Эрнесто помог.

Бык дернулся и жалобно замычал. Эрнесто перехватил повод и примотал уже к другому дереву, благо ритуал они проводили на окраине и деревьев тут хватало.

Команда действовала очень недолго, бык быстро отмер и дернулся, но дерево не пустило.

Повторное мычание было куда как более обиженным.

Освальдо поднялся с земли, подошел к быку и замахнулся. Эрнесто едва успел его перехватить.

– Ну ты еще скотинку ногами попинай!

– Грррррр, – вежливо ответил «друг».

– Не издевайся над смертником.

Освальдо вспомнил, что через пару минут быка все равно убивать, и успокоился.

И направился к звезде. Правда, прихрамывал. Ногу он подвернул при падении, неудачно. Ну и… то место, где спина называется чуточку иначе, тоже побаливало.

Проклятая скотина!

Эрнесто посмеивался, но старался, чтобы это было не слишком заметно. Ему еще только суровой мужской истерики не хватает в комплекте.

Карраско прохромал к нужному месту, и уже, не доверяя себе как укротителю, посмотрел на Риалона.

– Приведешь?

Эрнесто поморщился.

Есть в этом что-то гадкое, вести на заклание живое существо. Между нами говоря, он бы предпочел зарезать какого-нибудь преступника, тех точно не жалко. А быка – вроде и не за что.

Но говядину-то он кушает?

Вот и нечего тут…

На несколько секунд его хватит, а потом держать быка уже не придется…

Скотина посмотрела укоризненно. Но было уже поздно для укоризны.

Освальдо полоснул клинком по толстой бычьей шее. Кровь хлынула потоком на линии звезды – и принялась медленно испаряться, шипя и воняя.

Эрнесто вспомнил, почему он не любил это заклинание. Запах кипящей и горящей крови… нет, не розами она пахнет, далеко не розами. Но вместо капелек крови над линиями звезды поднимались – они.

Глаза Тьмы.

Крохотные комочки темноты, которыми теперь управлял Освальдо… как же их много! Сотни? Тысячи?

Эрнесто даже не считал. А вот момент, когда заклятый друг пошатнулся, отследил четко. И влил в Освальдо немалую толику собственной силы.

Обыденность?

Что ж, ради такой обыденности некроманты и страхуют друг друга. Помочь, подержать быка, поддержать контур…

Просто работа. Ничего невероятно сложного или личного, некроманты так постоянно делают.

Мгла постепенно рассеивалась, Освальдо все же уселся на землю – даже с влитой силой он не справлялся до конца. Тяжело…

– Готово!

– Ты молодец, Вальд. Деду бы понравилось.

Эрнесто старался быть… да, именно честным. Работа хорошая, сделана быстро, а некоторые детали никак не влияют на ее качество.

– Завтра помогу тебе с сыном, – пообещал Освальдо.

Риалон, конечно, сволочь и соперник, еще с юношества, но хоть приличный! А то с некоторыми не то что соперничать,рядом стоять – и то неприятно!

Глава 7

– У вас чудесная фигура! Немного неожиданная, и не совсем по моде, но чудесная!

Тони едва не застонала.

Вот интересно, что неожиданного может быть в женской фигуре? Третья грудь? И немодного? Шесть ног? Хотя она уже поняла, что требования моды, это… это каторга, придуманная каким-то садистом, чтобы занять женщин. Пусть выполняют требования моды и не мешают мужчинам пить и гулять.

Но у Антонии от модных журналов сводило судорогой челюсти, начиналась зубная боль и чесотка. А еще появлялось большое желание спустить с цепи призрака.

Как вариант – создать в модном ателье полтергейста!

ЫЫЫЫЫЫЫ!!!

Пытка продолжалась вот уже третий час. В Тони загнали не меньше семнадцати иголок, все в особо болючие места, столько же раз извинились, предложили чай, кофе, печенье…

А как замечательно начинался день!

Она пришла в гости к дяде и тете, поздоровалась со всеми, позавтракала с семьей, дядя очень настаивал, потом забрала Сеньора Мендосу.

Кот был доволен возвращением домой. Правда, дорогой он орал так, что никакого гудка не надо было, но кому ж понравится? Везут невесть куда, в мобиле, в корзине… хорошо еще – не укачало. А мог бы и заблевать все подряд.

Выпущенный из корзины Сеньор Мендоса встряхнулся, треснул Тони когтистой лапой, чтобы не забывала свое место, и удалился куда-то вглубь магазина.

Проверять, все ли на месте.

Девушке оставалось только слизнуть капельки крови из царапин и пожать плечами. Не обижаться ведь на животное?

Нет, конечно. Ему тоже тяжело пришлось. Это собаки привыкают к людям, а вот кошки – к дому. Сеньора Мендоса два раза перевозили, у него убили любимую хозяйку…

Человеку – и то тяжело будет. А уж коту и вовсе неподъемно.

Спасибо еще не воет и не метит.

Уходила Тони, оставляя Сеньора Мендосу под присмотром призрака. Уж слово «брысь» Шальвен отлично выговаривает!

Но лучше б она дома осталась! А не в ателье… Сил никаких ее нет!

И платье это дурацкое… в котором только на вечер и сходишь… ненужное платье! Это не туфельки мастера Риколетти, которые и в пир, и в мир… это нечто пафосное, броское, кричащее о своем высоком статусе…

Сколько заплатил дядя за этот шыдевр, Тони предпочитала даже не задумываться. От греха…

Пока к ней прикладывали бледно-голубой атлас. Хотели нечто белое или кремовое, посмотрели на результат и передумали.

– Не ваш цвет, совершенно не ваш. Темные волосы, светлые глаза, светлая кожа… конечно, этот ужас придется замазать и напудрить, но светлые цвета вам не идут. Ваш вариант яркий, насыщенный, сочный тон. Но не вульгарный, ни в коем случае…

Тони оставалось только скрипеть зубами.

И – терпеть. Представляя хотя бы нашествие крыс на ателье. Дохлых, для разнообразия, живых – жалко.

Вот серая волна выхлестывает из подпола, вот она растекается по начищенному паркеты, вот захлестывает ножки стола…

Ну хоть помечтать дайте! АЙ!!!

Это была восемнадцатая булавка.

Когда все закончилось, Тони от души посочувствовала родственницам. У них так каждый раз?

Все, она готова душу отдать за магазины готового платья! Лучше потом на руках подгонит, что ей надо, или поясок какой приспособит! Но на ателье она не согласна-я-а-а-а-а… заберите ее отсюда!

А тетка все продолжала ворчать, что времени мало, но для тана Адана и для его милой супруги, вот, для супруги все готово, а для племянницы нет, но она постарается…

Резкий пронзительный голос буквально ввинчивался в мозг. А зажать уши руками и заорать было нельзя. И даже ногами затопать.

И кинуть в кого-то ножницами… да хоть чем потяжелее!

Увы…

Чтоб вас крысы сожрали! И отравились!

Из ателье на свежий воздух Тони вылетела так, словно за ней все демоны Бездны гнались. И в магазинчик летела словно угорелая.

А там…

Мобиль стоял у дома.

Два мобиля?

Однако…

Из одной машины вышел тан Риалон, из другой тан Карраско… Тони забеспокоилась. А вдруг они Рейнальдо почувствуют? Но не дурак же Шальвен? Должен успеть спрятаться!

– Таны? – искренне удивилась она.

– Ритана, вы как всегда очаровательны, – Карраско протянул руку и извлек из машины букет цветов. Роскошных ярко-алых роз.

Тони приняла их и честно изобразила восторг, но… Не любила она такие розы. Роскошные, пышные… банальные. Неинтересные. Не любила, не привыкла… не то! И возиться с цветами утомительно. Сеньора Долорес во времена оны пыталась приобщить подопечную к тонкому искусству цветоводства, но получалось плохо. Отвратительно получалось.

Вот лекарственные травы, а пуще того ядовитые, у нее росли просто замечательно. И срезать их было легко, и сушить, и ухаживать за ними тоже интересно. А цветы…

Какой в них прок? Они же несъедобные…

Сеньора Долорес махнула рукой и отступилась под ядовитый смех Хуана Мартеля. Он-то как раз считал, что цветы – очень формальный подарок. Обезличенный. Они всем понравятся, всем подойдут. А вот чтобы подарить то, что женщине действительно нравится, что доставит ей удовольствие, ее надо долго изучать.

Не у всех на это есть время и желание.

Эрнесто поцеловал Тони руку, свободную от роз, и вложил в нее маленькую коробочку.

– Это вам, Тони!

А вот теперь девушка восхищенно ахнула.

Мармелад она любила! Особенно такой, апельсиновый, с имбирем и корицей. Почему-то он ужасно нравился девушке. Но стоил столько, что оставалось только облизываться на вожделенную сладость.

– Эрнесто! Спасибо! Как вы догадались?!

Освальдо наблюдал за этим разговором потемневшими глазами.

Он понял, что цветы не произвели должного впечатления, но даже если теперь он подарит мармелад, он будет лишь вторым. Кто бы мог подумать? Он-то эту липкую сладость-гадость терпеть не мог! А Антонии нравится… ох уж эти женщины!

Запомним на будущее?!

– Я рад, что вам понравился мой подарок, – ответил Эрнесто. И улыбнулся уже более спокойно. – Тони, вы не пригласите нас в дом? У нас есть серьезный деловой разговор…

– Прошу, проходите. Чай, кофе?

– Ничего не надо, Тони. Благодарю вас. Мы по важному делу и ненадолго.

Тони кивнула, пропустила гостей внутрь магазина и приготовилась слушать.

Эрнесто прошелся по гостиной и решил рубануть сплеча.

– Тони, Амадо пропал.

Тони ахнула, прижав руку ко рту.

– КАК?!

– Знать бы… когда он выскочил от вас, в расстроенных чувствах, некто предложил подвезти его и похитил…

Тони только головой качнула. Вот дурачок, прости Творец! Сразу видно – мужчина! Тони сеньора Долорес частенько повторяла, что приличная девушка абы с кем и абы куда не ездит. Или она рискует доехать до места уже не девушкой.

Глупости?

Это еще лучший вариант. Худший – когда таких неосторожных дурех вылавливают из канав или находят в лесах. Очень даже случается…

А парням такое не говорят. Потому что они не девушки. Вот и пропадают дурачки!

– Чем я могу вам помочь?

Освальдо посмотрел с откровенной завистью. Тут все сложилось.

Цветы были небрежно помещены на стол, а вот коробочка отправилась в карман платья Тони. А цветы даже в воду не поставили.

– Ритана, цветы завянут…

– Тан Карраско, я вас очень прошу! Вы не сможете поставить их в вазу? Она на кухне, на столе…

Беспорядка там точно не было, Рита приходила. А цветы…

Сам притащил – сам и разбирайся!

Антония посмотрела умоляющим взглядом, и тан сдался. Махнул рукой…

– Ладно, ритана. Я готов на любой подвиг ради вас.

– Как приятно находиться в обществе истинных танов, – ответно польстила Тони, и Освальдо направился на кухню.

Увы…

С Антонией ему не везло прямо-таки решительно. Шаг, второй… и он наступает на хвост коту.

Сеньор Мендоса, конечно, и сам был виноват. Сидишь ты под столом, и сиди! Подсматриваешь? Оно и неплохо, но хвост-то зачем на проход вытягивать?! Ценная кошачья принадлежность, между прочим!

Магазин огласил истошный мяв. Весьма противный и неожиданный. И громкий. А поскольку хвост надо было спасать, Сеньор Мендоса и выдернул его из-под некромантской ноги. Освальдо ахнул, невольно отшатнулся, потерял равновесие – и громко приземлился на пострадавшее от быка место. Из которого у кошек растет хвост.

Воплей при этом раздалось два.

Сеньор Маркус Мендоса, уже с боевым воплем кота, треснул когтистой лапой по ботинку некроманта (теперь только на выброс), распушился втрое и удрал на второй этаж, в жилые комнаты.

Освальдо, с боевым воплем некроманта, попытался пнуть проклятую тварь ногой (в целом ботинке), но промазал. А насылать на кота проклятие…

Бессмысленно.

Единственные животные, на которых вообще не действует некромантия, это кошки. Говорят, что Ла Муэрте их любит и дарует защиту.

Тони прикусила губу. Забавно получилось, но если она сейчас засмеется…

Ей только врага не хватало!

Риалона такие мелочи не остановили. Друзьями им с Карраско и так не быть, чего стесняться.

– Вальд, фауна тебя не любит. Кот, конечно, поменьше быка, но может, тебе с тараканов начать? И польза, и практика…

Освальдо ответил словами, которые благородной ритане знать не полагалось. Ритана с интересом прислушалась. Не то чтобы она была неграмотна в этом отношении, но некоторые сочетания способны были ее поразить!

– Вставай, – Эрнесто подошел и помог Освальдо подняться. Некромант посмотрел на ботинок.

– Демонова тварь!

– Простите моего котика, тан, – вмешалась Тони, пока некромант не пошел войной на кошачьих. – Я его только сегодня перевезла, и он попросту перенервничал.

Четыре дыры в мягкой коже – палец пролезет, были достаточным подтверждением ее словам.

– Сволочь хвостатая!

– Он правда не нарочно…

Освальдо это совершенно не утешало.

– Тан, хотите, я куплю вам новую обувь?

Очень Освальдо хотелось огласить цену обуви. Которая стоила дороже всех котов Римата, вместе взятых и на шапки пущенных. Но… первое, чему учат некромантов – терпению. И Освальдо справился с собой, понимая, что после таких заявлений ему уж точно нечего рассчитывать на девичью благосклонность.

– Не стоит, Антония. Я просто расстроился.

А вот по имени я тебя называть теперь буду. И попробуй запрети пострадавшему!

Подтекст Тони поняла, но восторга не выразила.

– Эрнесто, так чем я могу вам помочь?

– Тони, мы хотим провести ритуал малого поиска сокрытого. Но для него нужны три человека. Я знаю, что вы непроявленный некромант, с неактивной силой, но даже если вы просто примете участие в ритуале, это уже будет полезно. Я понимаю, что не имею права просить вас об этом, что это…

Тони остановила его, подняв руку развернутой ладонью к некроманту.

– Эрнесто, вы не размышляли, когда искали мою кузину. Разве могу я ответить меньшим?

– Я… благодарю вас, Тони.

Поцелуй вышел долгим и благодарным. Пусть даже это был поцелуй только запястья. Тони покраснела, но руку не отняла. Обычно ей было неприятно, что до нее дотрагиваются посторонние люди.

Но Риалон уже был своим.

После поисков Паулины Марии?

После того, что произошло в пещерах?

После его помощи с ритуалом для Шальвена?

Он свой. А своих не бросают и не сдают! Своим помогают, чем могут! Вот Тони и собиралась помочь. Только как?

– Что именно я должна делать?

– Ничего сложного, Тони. Пожертвовать немного своей крови, причем и я, и Вальд дадим слово, что не оставим ее себе и не используем ни в каких целях, кроме указанной. – Судя по лицу Освальдо, он бы не возражал, но Эрнесто неплохо знал эту кухню. – И постоять на одном из лучей треугольника во время ритуала.

Тони задумчиво кивнула.

С этим вариантом она была согласна. Почему нет? Постоять она может. А потом еще уточнит у Риалона, что можно сделать, чтобы ее силу не почуяли…

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Хорошо, – просто улыбнулась девушка. – Я сделаю.

– Я приеду за вами… сюда? – уточнил Вальд.

– Будьте так любезны, – не нашла повода отказать Тони. Она и так перед беднягой виновата, все же Сеньор Маркус – ее кот!

– Замечательно, – кивнул Эрнесто. – Позвольте откланяться?

– Да, таны. Будьте так любезны, – объединила обоих некромантов девушка. – Я так устала…

Освальдо оставалось только повиноваться. Но на улице он злобно посмотрел на Эрнесто.

– Мостишь дорожку, Эрни?

– В отличие от тебя, Вальд, я понимаю, что мне рассчитывать не на что. И жену убивать не буду, – отрезал Риалон.

Попал он не в бровь, а в глаз. Освальдо злобно зашипел, уселся в мобиль и дверцей хлопнул. И только дома обнаружил, что проклятый кот не только ботинок продрал! Он еще и несколько царапин нанес, сволочь хвостатая!

А кошачьи царапки противные. И заживают долго…

Нет. С фауной некроманту определенно не повезло.

* * *

Сеньор Пенья уселся за стол.

На темно-коричневой коже мягко сияла отчищенной бронзой чернильница. Подмигивало пресс-папье… вчера же все отнесли к мастеру… потомку того мастера, который работал для самого Тадео Фабрисио Сантоса. Потомок осмотрел принесенные предметы, нашел несколько клейм и подтвердил аутентичность. Еще и высказался, мол, дед вспоминал. И что делал, и как…

Потом очень грустил, что его изделия пропали, доказать-то никак нельзя было, а он делал. Гордился…

Антония Даэлис Лассара его не обманула. Это действительно была та самая чернильница…

Хосе Мануэль не был сентиментален. Не с его профессией, не в его возрасте.

И в то же время, как и у любого человека, было у него нечто светлое, глубоко, в самом дальнем углу его души. Самом-самом…

Воспоминания о том, как работал в библиотеке его отец. Как читал малышу Хосе по вечерам книги. А поскольку детских книг почтенный Аугусто Хосе Пенья не признавал, то читал книги… легкие. Не научные, просто развлекательные. Которые покупал для матери. Вот уж она романы обожала… только в борделе романов не было. И романтики тоже.

Грязь, боль, страх и смерть.

Когда мама ушла, у Хосе осталась только память. В том числе и роман Сантоса. Одной из последних прочитанных мамой книг в спокойной и мирной жизни мальчика Хосе.

Такая память…

И сейчас это было важно для Хосе. Почему?

Да кто ж знает…

Рука макнула перо в чернильницу. Аккуратно стряхнула о край черную каплю…

И вдруг, независимо от хозяина, вывела на листе: «Каролина подошла к окну. Черные ветви растущего рядом дерева тоскливо и голодно вздымались к небу, словно в безмолвной молитве…»

Хосе Пенья очнулся далеко не сразу.

Может, спустя полчаса?

Может, час?

Он не помнил. Но когда посмотрел в окно, там уже темнело. А на столе громоздилась стопка ровно сложенных исписанных мелким, почти бисерным почерком, листов.

А самое забавное…

Он помнил, как он писал.

Он помнил, о чем… о ком писал.

Но не понимал, почему решил это написать! Нет, не понимал!

Магия?

Такой магии не бывает, это чушь! Можно убить человека, можно подчинить своей воле, но нельзя заставить творить по приказу! Нельзя!

А он помнил каждое из написанных слов. И понимал, что лучше написать не сможет. Слова переливались гранями бриллианта, сияли собственным светом, играли, как горсть драгоценных камней в ладони…

Почему он решился писать?

Он ведь хотел не этого…

Нет, не понять.

Надо завтра сходить к некромантке. Может, она что-то подскажет?

А пока…

В дверь постучали.

– Дорогой, ужин давно остыл.

Супруга смотрела с укоризной. Хосе поднялся из-за стола, разводя руками.

– Прости, дорогая. Не смог остановиться.

– Твои мемуары, милый?

Каролина была в курсе увлечения супруга. Не одобряла, но…

– Не вполне. Ты ведь у нас любишь романы?

– Да, – чуточку настороженно отозвалась супруга, которой время от времени доставалось за склонность к недостойному чтиву. Что поделать, Хосе с детства усвоил, что это не литература. Вот и позволял себе подшучивать над женой, как некогда его отец. Не слишком обидно, но все же!

Когда это дамы благосклонно принимали критику своих увлечений?

– Попробуй, почитай.

Хосе подвинул стопку листов к супруге и отправился ужинать.

Он не гордый, может и на кухне поесть. Что регулярно и делает. И ему спокойно, и повару не слишком трудно, потом пару тарелок прислуга ополоснет.

Когда Хосе вернулся в кабинет, супруга сидела с ногами в кресле. И смотрела на него… недовольно?! Но почему?!

– Хосе, это ты?! Ты написал?! Сейчас?!

– Ну… да.

– А почему так мало?! Где продолжение?!

Мужчина форменным образом открыл рот. Потом закрыл его. И поцеловал супруге руку.

– Обязательно напишу, родная.

– И героиню зовут так же, как меня… ты ведь это специально? Правда?

– Мне так хотелось поблагодарить тебя за годы, которые ты провела рядом со мной, любимая… – дурак он, что ли, не воспользоваться таким случаем?

На глазах супруги появились слезы.

– Хосе… о, Хосе!

Каролина кинулась ему на шею, и мужчине только и осталось, что обнимать жену. И надеяться, что наваждение продолжится… хотя уже сейчас ему опять хочется сесть за стол. И писать, писать…

– Ты у меня самый-самый! Чудесный и замечательный! Я тебя так люблю!!!

– И я тебя. Ты дашь мне еще поработать?

Сложно было не заметить жадный взгляд, который женщина кинула на листки бумаги.

– Да! А… ты будешь это копировать?

– Отдам для перепечатки. Завтра…

– Я обязательно прослежу, чтобы все перепечатали правильно! – пообещала супруга.

И удалилась. Прихватив с собой часть рукописи.

Хосе только головой покачал. А потом опять уселся за стол.

Там он рассвет и встретил. Спящим на столе, с чернилами на носу, под теплым пледом. Супруга, не дождавшись мужа, часа в два ночи пошла его проведать. И увидела Хосе Мануэля спящим на столе.

Что было делать?

Укрыла, утащила еще кусок книги и погрузилась в чтение. Чуть не до рассвета. Так что проспали это утро в доме все.

И сам Хосе, и его супруга… и что самое ужасное, никто об этом не жалел! Очень уж хорошая ночь выдалась! Творческая!

* * *

Тони завтракала.

Рита сидела напротив и трещала, словно стая сорок.

Все было чудесно и замечательно. За ней начал ухаживать один лакей из дома напротив, говорит, она не просто красавица, она еще сильная девушка. И гордиться собой может!

Тони считала точно так же. Подняться после такого… это не только смазливое личико нужно! Это еще и характер недюжинный должен быть. И если найдется тот, кто оценит Риту по достоинству, радоваться надо!

Но и проверить героя тоже надо. Мало ли кто? Мало ли что?

Тан Адан вчера был в больнице. Ритану Розалию и ритану Паулину выпишут в ближайшее время. Им обеим повезло. Старшая не успела себя довести, младшая выздоровела…

Красота! Все рады их возвращению, сеньор Фарра уже примеряется к персиковому пирогу. Там персики для начинки надо сутки вымачивать в вине, потом в сахарном сиропе… Возни много, но блюдо получается потрясающим!

Ритана Альба ходит в обнимку с женихом. И тут такое дело…

У тана Адана ведь сыновей нет! Фамилию передавать некому, так и род сгинуть может! А не хочется… так Валеранса что предложил?

Он не первый сын, его род не пропадет.

А вот если он возьмет фамилию супруги…

Тони аж рот открыла от удивления. Такое бывало, да. Но редко и только с королевского разрешения.

– А есть позволение Его Величества?

– Тан Адан говорит, что королю в ноги кинется… нельзя такой случай упускать! И сын в семье прибавится, и внуки останутся…

Тони взялась за виски.

Голова не болела, но…

Ее отец поступил точно так же. Он безумно любил Даэлис Лассара…

Эудженио так любит Альбу? Что готов отказаться от своего рода для нее?

А она смогла бы? Отказаться от Лассара ради Валеранса? Да? Или – нет?

Ответа не было. Но очень хотелось плакать. И совершенно непонятно почему. Так что пришлось сунуть в рот кусок омлета и засопеть. Не будет она рыдать!

А вот завидовать Альбе – будет!

Почему – вот так?! Почему Дженио не обратил никакого внимания на Тони? Потому что она бедная и страшная? Или он просто полюбил Альбу? За ее красоту, яркость, живость…

Нет ответа.

Сейчас бы уткнуться в подол сеньоре Долорес. И чтобы по голове погладила. И объяснила, что во взрослой жизни сложно…

Увы. Ведьмы рядом не было. Так что… где там булочки? Горячие, с яблочным повидлом?

Рита ушла, а Тони потянулась за своей добычей.

– Кости… а это оно, ага…

В ладонь легло нечто похожее на известковый наплыв. Антония потерла его пальцами…

– Рейнальдо, это точно ключи?

– Да.

– Ничего не чувствую.

– Это и понятно. Тебе необходим контакт с вещью. А какой тут контакт?

– М-да… залью-ка я пока ценную вещь уксусом. Слабеньким, чтобы металл не повредить.

– Лучше тогда лимонным соком.

– Отличная идея, – вдохновилась Тони. И извела шесть лимонов, благо продукт дешевый…

– А что с… моими останками будем делать?

Тони даже брови подняла от удивления.

– Рейнальдо Игнасио Шальвен, мы их похороним по всем правилам.

– Но…

– Нет, ты не уйдешь. Мое слово.

Рейнальдо качнул головой.

– И все равно. Не хотелось бы… риска.

– Риска не будет.

– Но…

Тони подняла руку.

– Ладно. Если тебе так будет легче… я куплю подходящее… вместилище, и сама все захороню. У тебя есть предпочтения?

– Кладбище Лос-Ангелес, могила моей матери, Пилар Шальвен.

– Обещаю. Но не сегодня, понятно.

Шальвен благодарно поклонился Антонии.

– Насчет остальных у меня претензий нет. Пусть церковники хоронят.

– Я к ним обязательно дойду.

Призрак и девушка переглянулись. А вот улыбки у них были совершенно одинаковые. Хищно-понимающие. Да, церковь…

* * *

Вот уж чего Тони с утра не ожидала!

Но визита Хосе Мануэля Пенья в ее магазин?

Хоть и не знала девушка за собой никакой вины, но невольно занервничала. Хорошо хоть Рита уже убежала, у нее проблем не будет.

А у Тони?

А вот сейчас она ответ на этот вопрос и получит.

Но престарелый «покровитель» выглядел весьма необычно.

Седые волосы не уложены бриолином, а словно бы слегка всклокочены, под глазами круги, лицо и довольное, и загадочное… и перо с чернильницей в руках?

Зачем?

– Добрый день, сеньор Пенья, – поприветствовала его Тони.

– Здравствуйте, ритана Лассара.

– Что-то случилось?

– Да, ритана. И мне очень нужен ваш совет…

После изложенных мужчиной событий прошлого вечера, ну и ночи заодно, Тони задумалась.

Всерьез.

Уселась, взяла в руки чернильницу, согрела ее в ладонях, благо чернила из нее вылили, и девушка не испачкалась. И вдруг припомнила…

– Сеньор Пенья, может быть – это оно. Скажите, вы же наводили справки?

– Да.

– Долго Сантос пользовался этим прибором?

– Лет десять, может, больше… он к нему привык, обожал…

– Вот и ответ. Есть вещи, которые… не то чтобы помнят. Но… перо великого писателя, рубанок гениального плотника, резец скульптора… понимаете?

Пенья понял и усомнился.

– Разве такое бывает? Это, скорее, из сказок о волшебных вещах?

– А откуда они берутся – сказки? – пожала плечами Тони. – Недаром же говорится, что сказка ложь, да в ней намек? Не совсем верный, конечно, но кто захочет узнать, тот узнает…

– Ритана, узнает что?

– Это, скорее, сказки. Мама мне рассказывала, но вы можете навести справки у тех, кто знает больше. Но письменный прибор не несет зла. И волшебные предметы… они немного не такие. Понимаете, в сказке любой, кто возьмет волшебный меч, уже герой. А в жизни – если человек умеет сражаться, любит сражения, если он не мыслит себя без боя…

– Ага, – догадался сеньор Пенья. – Бездаря никакие волшебные вещи в гения не превратят.

– Да. Но мастерица, взяв в руки иголку гениальной портнихи, может быть, захочет придумать нечто свое. Пошить принципиально новое платье?

– Не новая способность, но развитие существующей?

– В меру способностей человека, конечно. Сколько он сможет воспринять.

Пенья потер лоб.

Но… вот в это верилось.

– Ритана, тогда вы сделали мне вдвойне бесценный подарок.

– Нет, сеньор, – отозвалась Тони. – Я просто послужила толчком. Но рано или поздно вы сами пришли бы к этому. Сами написали роман…

– Намного позже. И хуже. И…

– Тем не менее. Это было бы. Обязательно было.

Сеньор Пенья осторожно забрал реликвии у Тони, прижал их к груди.

– Спасибо! Я еще уточню, но…

– Сеньор Пенья, если вы думаете, чтобы поставить их под стекло и любоваться – не надо!

– Полагаете?

– Такие предметы… они не живые, но какая-то тень в них имеется. Искра… нет, не так! Они не одушевленные, но ими надо работать. Чтобы они жили, дышали, впитывали тепло человеческих рук. Обязательно надо. Иначе они умрут… они сейчас выложились до предела. Помогите им. Письменный прибор так же нуждается в теплой руке писателя, как вы – в хорошей чернильнице. Понимаете?

Хосе понимал.

И…

– Спасибо вам, ритана. Я запомнил.

Поцелуй руки вышел весьма почтительным. Видит Творец, Пенья никому и никогда рук не целовал, разве что супруге. Но в данном случае…

Какие еще можно найти слова, кроме искренней благодарности?

Никаких!

Мужчина еще раз поклонился – и тихо закрыл за собой дверь. А Тони атаковал Шальвен.

– Потрясающе!

Тони пожала плечами.

– Ну, потрясающе. Удивительно. Но… такое бывает.

– А откуда ты об этом знаешь? – прищурился призрак.

Тони пожала плечами.

– Рассказывали.

– Кто? Тони, ты прости, но… иногда твое поведение выбивается из легенды. Бедная сиротка, из провинции… ты слишком много знаешь для сиротки.

Тони сморщила нос.

– Это сильно заметно?

– Достаточно. Мне. И твое поведение тоже не совсем логично… я могу тебе чем-то помочь?

Если бы призрак настаивал…

Если бы давил, ругался, если бы хоть как-то проявил характер, Тони смогла бы отстраниться. Но Рейнальдо молча ждал.

И смотрел сочувственно.

И…

– Дай мне слово. Что никогда и никому не расскажешь то, что узнаешь от меня.

Рейнальдо медленно кивнул.

– Слово. Но ты могла бы обязать меня властью некроманта.

– Для этого ты слишком умен, – вернула ему грустную улыбку Тони.

– Тогда слово. И пусть платой будет мое посмертие… без твоего разрешения… или если твоей жизни не будет угрожать смертельная опасность… я буду молчать.

– Принято, – серьезно отозвалась Тони. И словно колокольчик звякнул.

Тихий, отчетливый…

Рейнальдо не собирался нарушать слово.

Тони не собиралась его карать.

Но клятву подтвердили. И за нее спросят.

Тони пожала плечами и начала рассказ.

– В основном все совпадает. Пока мать была жива, мной занимались. Я получала хорошее образование, мне рассказывали и показывали… достаточно многое. Мать могла определить мой дар уже в младенчестве. А некромантов начинают обучать с пеленок.

– Почему?

– Потому что никто и никогда не знает, где проявится наш дар. А это покойники, призраки… и отвратительное отношение людей. Я вообще трупный запах не перевариваю, но кому и что докажешь? Играет ребенок с дохлыми мушками – и пусть играет. Оживляет их и заставляет ползать? Да на здоровье! Мать мне все разрешала, но со слугами возникла проблема. Для нас готовили – в деревне. Мама нанимала уборщиц, и те приходили раз в неделю, а она в это время строго следила за мной. Я с младенчества узнала, что надо быть осторожной и никому никогда ничего не показывать.

– А потом?

– Когда говорят, что человек спился, – пропустила Тони смерть матери, – упускают из виду, что это происходит не сразу. А отец понимал, что происходит. Он добровольно убивал себя. Этого я ему простить не могу. Но сначала я пыталась привести его в чувство…

Тони помнила тот день.

Когда она плакала, повторяя: «Папа, вернись ко мне! Ты мне нужен!»

И когда Даэрон почти стонал, повторяя одно и то же, что билось в его мозгу: «Не хочу жить… ничего не хочу, туда… к ней…»

Стоит ли удивляться, что девочка выбежала в слезах?

Что она готова была часами сидеть в лесу, лишь бы не встречаться с отцом?

Да что угодно, только бы не видеть, не слышать, не…

Когда тебя предают, это больно. А со стороны Даэрона это было именно предательство.

Вот в лесу она и встретилась с сеньорой Долорес.

Не то чтобы между Даэлис Лассара и Долорес Веско было нечто общее. О, нет!

Даэлис снисходительно и презрительно относилась к ведьмовству.

Долорес презирала гнилую аристократию, которая ушла от исконного. Но… пройти мимо девочки из Лассара не смогла.

Угостила яблоком, побеседовала – и узнала все о пьянстве Даэрона. Что дальше?

Неужели кто-то думает, что ведьма оставила все, как есть? Не настучала пьяному дураку по шее? Не пришла ругаться?

Девчонка одна, в лесу… да случись что – и косточек не найдут!

Пришла. Полюбовалась…

Только вот ведьмой Долорес была не рядовой. Не шарлатанкой, которая за банку меда бабам голову морочит. Все она поняла сразу. И Тони честно сказала, что тут ни трава, ни колдовство, ни заговор – ничего не поможет.

Коли человеку жить неохота, так он со смертью в любой луже встретится. Так что… пусть.

Сейчас Даэрон тихо-мирно допивается до смерти, а что потом будет? Что он еще придумает?

Нет уж, ей с таким не по пути…

Но бросить девочку на произвол судьбы?

Сеньора Долорес привела Даэрона в чувство и поговорила. Жестко, зло, с пощечинами, отвешенными расклеившемуся дураку…

Умираешь?

Туда тебе и дорога.

Думаешь, жена тебя лаской встретит? Нет, за дочь она тебе в лицо плюнет!

Справедливость укоров Даэрон понимал. Жить, правда, не хотел, поэтому им с Долорес было достигнуто соглашение.

Даэрон пьет, сколько ему в глотку влезет.

А Тони живет у старой ведьмы и домой приходит только, когда ей очень понадобится. Или захочется. Пусть выделит денег, ну и вперед. Хоть залейся…

Даэрон признал идею замечательной, и Тони отправилась к сеньоре Долорес.

Так и выросла.

В лесу, под звездами, и зимой и летом… сеньора относилась к девочке хорошо, любила ее, как родную. Но лени, дурости и спеси она не признавала, так что Тони пришлось потрудиться.

Некромантии она девочку обучить не могла. Но настаивала, чтобы Тони читала книги. Читала сама, разбиралась, они даже пытались придумать… нечто новое.

Хуан Амон Мартель?

Друг сеньоры Долорес. Даже любовник. Тони в этом проблемы не видела. Взрослые люди, чего им указывать?

Чему могли научить Тони, они научили.

А потом…

– Я надеялась прожить в Лассара всю жизнь, – честно сказала Тони. – Мне там нравится, там хорошо, тихо, спокойно, правда, дом запущен, но это все поправимо. Жить, найти мужа… даже не тана, это не столь важно.

– Тогда мог прерваться род Лассара.

– Нет. Королевский указ дарован моей матери, но он действует и для всех ее потомков, без ограничений. Его величество решил, что в такой ситуации… любой человек, которого я выберу в мужья, конечно, с моего и с его желания, получает имя Лассара и статус тана.

– Серьезно?

Милость была нешуточная, было отчего изумляться.

– Что в этом такого?

Рейнальдо не стал объяснять и уточнять. Вместо этого он поинтересовался:

– Что заставило тебя бежать?

– Сватовство, – ухмыльнулась Тони, разглаживая юбку. – Сватовство…

– Чье?

– То-то и оно… Я до сих пор не знаю, как зовут жениха.

– Эээээ? – очень умно уточнил Шальвен, понимая, что в его время бывали свадьбы по сговору, но тут-то кто подсуетился? Не Даэрон же Лассара, спьяну?

– А вот так… Приехали однажды двое господ, такие вежливые все, холеные, лощеные… и заявились в Лассара. Отец, правда, спьяну в них бутылкой запустил, на том бы им и уйти! Так нет! Пошли меня искать по округе…

– Получается, они откуда-то знали о тебе?

– Это как раз несложно. Мы потом с сеньорой Долорес пытались разобраться. Дело в том, что семейств потомственных некромантов не так много. Надо просто проверить, кто есть, что есть… ты меня понимаешь?

– В каких семьях есть подходящие девушки детородного возраста? Это действительно несложно.

Перепись населения проводилась еще в его времена. Надо полагать, и сейчас в Королевский реестр подавались сведения.

Тони кивнула.

– В отличие от тех же Карраско или Андален… я достаточно беззащитна. Поэтому мне и было сделано предложение.

– Какое именно? Можно узнать?

– Да, конечно. Мне предлагали помощь в раскрытии дара, деньги… любовь, заботу, внимание, понимание… все, что я пожелаю. Хоть луну с неба и представление ко двору.

– Что хотели взамен?

– Я обязывалась родить не менее троих здоровых детей.

– И все?

– Да.

– Что сказала твоя… тетушка?

– Сеньора Долорес сказала, что это крайне подозрительно. А на гостей предложила навести порчу.

– Понятно… я бы тоже так поступил. Что сказали гости?

– Начали давить и угрожать, – отчиталась Тони. – Потом ушли.

– Хм… интересно. Просто так взяли и ушли, ничего не предпринимая?

– Мой отец умер, – коротко отозвалась Тони.

– Это была естественная смерть?

– По идее – да. Он пил, пил давно, серьезно… но после естественной смерти можно поднять тело или призвать душу.

– Так… ты пробовала? – подобрался Рейнальдо.

– Я воздействовала своей силой, – поправила Тони. – Я не стала бы тревожить посмертие отца, да и ни к чему. Он меня предал. Мне не хотелось с ним прощаться. Пусть остается в воле матери… но я невольно воздействовала на тело. И обнаружила, что он… оно – не поддается.

– Ага… убийство?

– Сеньора Долорес сказала то же самое. А я… я осталась практически без защиты.

– Не слишком-то ее и раньше было много.

– Рей, ты не понимаешь, – Тони было легко и спокойно рядом с призраком. Сила ее, что ли, так действовала? Как будто рядом с добрым дядюшкой… и тебя сейчас покачают на коленках и леденец дадут. Настрого запрещенный родителями, но от этого только более вкусный… – Пока у меня есть отец… был отец… меня нельзя было выдать замуж, минуя его разрешение. А он бы такое в жизни не дал.

– Алкоголик?

– Представь себе. Я не просто так жила у сеньоры Долорес, отец, выпив, делался либо буен, и договориться с ним не представлялось возможным, либо… либо он просто спал. Мертвецким сном.

– А подделать подпись?

– Сеньора меня не бросила бы. Она бы заставила отца протрезветь по такому поводу, это уж точно…

– Допустим.

Рейнальдо сомневался, но Тони качнула головой.

– Она бы не бросила. Она не хотела возиться с отцом, потому что Даэрон Лассара добровольно и осознанно убивал себя. Не кинулся с башни, но разница невелика, это та же смерть, только отложенная. Но пока он жив, я могу жить рядом с ним, мне не требуется опекун, меня не могут никуда определить…

– Ага! А как только он умер…

– Откуда я знаю, кто еще из родственников у меня есть? За это время аристократические роды столько раз переплетались корнями… явится вот так, завтра, кто угодно, покажет бумагу с печатью, и за мной начнет охотиться полиция. Я подозревала, что сеньора Долорес дает отцу какие-то настои, чтобы он не допился раньше времени. Не была уверена, но мысли были.

– Ты не спрашивала?

Тони качнула головой, и Рейнальдо подумал, что он – идиот.

Спрашивала, нет…

Речь идет о девочке! Это сейчас она девушка, неглупая, симпатичная, а тогда Тони была просто ребенком. Маленькой девочкой, которой пришлось повзрослеть раньше времени.

Девочкой, которая так и не простила своих родителей.

– Прости. Это на самом деле неважно. Скажи, ты не боялась похищения? Или нападения?

Тони хмыкнула.

– Похищать некроманта? Нападать на некроманта на ЕГО земле? Где считай, пыль с прахом перемешана? Где каждая былинка на крови моих предков растет? Каждый камень ею полит?

Рейнальдо только хмыкнул.

– Но ты же не могла…

– Проявить свою силу? А этого и не надо. Достаточно того, что я Лассара. И я позову на помощь.

– Могла и не успеть.

– Не могла. Для этого секунды хватит. А держать меня под наркотиками или чем-то таким они не могли.

Рейнальдо даже не спросил – почему. Сам знал. Для магии такое губительно. Оглушить можно, но ведь не все же время ее в беспамятстве держать? Час, два… больше – опасно. За это время из Лассара не уедешь.

– Похитить не получится, остается законный путь.

– Вот именно. А нет меня – и нет пути. Хотя остаться хотелось, но именно в Лассара меня бы начали искать…

– Поэтому после смерти твоего отца ты…

– Я объявила всем, что уезжаю к родственникам. И уехала.

– Почему в столицу?

Тони пожала плечами.

– Я предполагала, что меня не станут искать – здесь. Братья разругались очень давно, то есть Адан и Даэрон. А мои бабушка и дедушка умерли еще до моего рождения. Станут ли меня искать в семье, которая по всем расчетам должна была меня выгнать?

– Вряд ли. И это столица…

– Сеньор Хуан так и сказал. Затеряться легче всего там, где много народа.

– Сеньор Хуан имел какое-то отношение к…

Рейнальдо замялся, пытаясь сформулировать вопрос аккуратно, чтобы девушка не обиделась, но Тони поняла и кивнула.

– Имел. Он был шулером.

– О, эти бывшими не бывают, прости за тавтологию, – ухмыльнулся Рейнальдо.

– Все же возраст сказывался. Руки ловкость потеряли, а мудрость осталась. Заметь, – хулигански улыбнулась девушка, – его ни разу не ловили!

– И не били?

– Ни разу.

– Действительно, выдающаяся личность…

– Вот я и приехала.

– Ты рисковала. Тебя могли не принять…

Тони пожала плечами.

– Тогда я постаралась бы заработать себе на жизнь. На первое время у меня было немного денег, хватило бы на три-четыре дня. А потом…

– Потом?

Девушка протянула руку и достала из резной шкатулки колоду карт.

– Сеньор Хуан меня тоже учил. Сыграем?

Бумажные листки, словно живые, обвивались вокруг ее пальцев, трепетали, взлетали и падали…

– Смотри?

На стол медленно выложили четыре туза. На них – четыре короля. Четыре дамы.

– Продолжать?

– Не надо. Верю, что тебя бы тоже не побили…

– Не заподозрили.

– Был бы в истории первый некромант-шулер.

– Это и сейчас не поздно. Ты представляешь, какое ты подспорье для игрока? – серьезно похлопала глазами девушка. Рейнальдо аж шарахнулся, потом понял, что его разыгрывают, и улыбнулся в ответ.

– Вредина.

– Есть немного. Я смогла бы… заинтересовать нужных людей. Но не пришлось. Дядя приютил меня в своем доме, а что пришлось немного поунижаться и состроить из себя несчастную сиротку… жизнь дороже.

– Безусловно. В данном случае – особенно.

Рейнальдо подумал, что Антония – авантюристка, но вслух этого говорить не стал.

А кем, кем она должна была вырасти в такой ситуации? В таком окружении?

С такими воспитателями?

Вот чудовище и получилось. Которое искренне считает шулерство доходной деятельностью. И ведь рисковала бы…

– Почему твои воспитатели не приехали в столицу? Может, проще было бы уехать всем вместе?

– Мы думали над этим. Но решили не торопиться. Долорес было сложно сорваться с места. Возраст, хозяйство… Она надеялась, что никому не понадобится. А если уж… обещала направить погоню в другую сторону и уехать. С сеньором Хуаном.

– Но если бы тебе понадобилась помощь?

– Я бы ее получила. Стоило только отправить телеграмму.

– И все равно – авантюра.

Тони пожала плечами.

– Все получилось. Даже лучше, чем виделось.

– А… сеньора Маркос?

Девушка помрачнела.

– Это было… непредвиденно. Я не ожидала дружбы и не рассчитывала на нее. Но отказаться от подарка судьбы не смогла. Они с Долорес чем-то очень похожи… я просто… так получилось.

Рейнальдо кивнул.

Уж такие вещи ему не стоило объяснять.

Две умные сильные женщины. Обе с тяжелой судьбой, обе с несложившейся (или не слишком удачно сложившейся) личной жизнью, с нереализованным материнским инстинктом, одинокие, гордые…

Понятно, что привыкнув к одной, Тони потянулась и ко второй. И даже открылась сильнее, чем стоило бы. И сеньора Луиса неосознанно ответила на ее отношение. Добром на добро, теплом на тепло.

– А что говорит полиция?

– Не знаю, – развела руками Тони. – Мне совестно было спрашивать у Эрнесто, он и так в расстройстве. Сын пропал…

– Не один же он занимается в полиции делами?

– Но я там больше пока никого и не знаю… Вроде как убийцу нашли, его матушка тоже теперь за решеткой, а как уж их там осудят… А плевать! Я свое правосудие все равно совершу!

Тони кровожадно покосилась в сторону спальни.

Там, в одной из коробочек, ожидал своего часа платок. С инициалами «Э. К. Р.» и пятнами побуревшей засохшей крови. А и неважно! Кровь – не завещание, срока давности не имеет…

– Только осторожнее.

– Можешь быть уверен, – кивнула Тони. – Но получат и он, и его дрянь-мамаша! Отбить жениха у сестры, и ту же еще считать виноватой!

Рейнальдо такую важную тему обсуждать отказался. И перевел рассказ на другое.

– А как получилось, что ты смогла видеть… прошлое вещей?

– Не всех вещей, заметь. Но смерть оставляет отпечаток на всем.

– Я понимаю. Расскажешь?

Тони кивнула. И кратенько пересказала, как они с сеньорой Луисой это начали… как получилось, что она увидела. Первый раз, второй…

Рейнальдо оставалось только вздохнуть.

– Мне бы такие способности!

Тони пожала плечами. Она бы и рада поделиться, но что кому дано.

Рейнальдо задумался ненадолго. А потом…

– Говоришь, Джастин и Гвин?

– Да…

– Кольцо из красного золота с белым камнем?

– Да.

– А можешь показать мне второе кольцо? С аметистом?

Тони кивнула.

– Да, я знаю, где его положила сеньора Луиса. А что?

– В мое время была одна семья… покажи, пожалуйста.

Тони прошла в спальню сеньоры, достала из тайника коробочку… но та была подозрительно легкой?

Пустой…

Час поисков убедил Тони, что перстня в магазине нет. Но куда он мог деться?

Просто – куда?!

Ничего не понимаю!

– Могла сеньора Луиса отдать его кому-то?

– Нет.

– Продать?

– Нет.

– Найти хозяина?

– Она и собиралась, – пожала плечами Тони. – Но ее убили…

– А кольцо пропало? Мне одному кажется, что это странное совпадение?

– Но как это может быть связано? Рейнальдо, это нелогично, – Тони потерла виски. – Ее родным просто прислали письмо, и они… ой!

– Вот видишь? Все очень логично. Кольцо пропадает. А сеньора мертва.

– Пропажа случилась ДО или ПОСЛЕ убийства? – задумалась Тони.

– Есть ли в данном случаеразница? – поднял брови Шальвен.

– Ну… если это ворье?

– Воры, которые влезли в антикварный магазин и взяли только одно кольцо?

– Хмммм…

– Кто бы и когда не взял кольцо, он знал и куда идет, и за чем именно.

– И знал, что никто не хватится пропажи?

– Если сеньора Луиса молчала о твоем участии, то да. Так наш Джастин и думал. Ее убивают, он забирает кольцо, а наследники… да кому там есть дело? Кто что узнает – и когда?

Тони скрипнула зубами.

– Тогда можно выйти на этого гада через сестру сеньоры?

– Выйти можно. Доказать ничего нельзя.

Антония Даэлис Лассара подняла бровь.

– Мне и не нужны доказательства. Я не суд. Мне хватит лица и имени…

Старые тайны могут быть опасны.

Смертельно опасны?

* * *

Лассара.

Вотчина некромантов.

Жутковатое место?

Самое забавное, что нет. Группа из десятерых монахов добралась до замка достаточно быстро, их подвез на телеге мимоезжий крестьянин, не самих монахов, конечно, но их вещи. И всю дорогу болтал, что дело-то плохое…

Раньше, вот, Лассара дома жили. А сейчас, поди ж ты!

Тяжко, когда в роду одни бабы остаются!

Вот, предпоследняя мужа выбрала, а тот с гнильцой оказался. За чувства сказать нечего, старики рассказывали, красивая пара, и рядом они аж светились. Да разве ж дело, когда после смерти бабы мужик себя в могилу загоняет?

А дом? Хозяйство? Дети?

Не по-крестьянски такая безответственность…

Последняя из Лассара?

А что тут скажешь, малявка еще! Девчонка совсем… Вот и подалась куда-то к родственникам. Понятно, а все ж плохо.

Лассара эта…

Не по-людски, когда дети от родительских могил срываются куда-то в неизвестность.

А уж всякая наваль, которая про Лассара рассказывает, и вовсе тут ни к чему…

Вот тут монахи насторожились. И после наводящих вопросов узнали, что последние пару месяцев о ритане Лассара начали активно расспрашивать.

Кто?

Да ходят тут… со стороны. Ни имен, ни званий, но наливают охотно…

Дом?

В смысле, не лезли чужаки в Лассара?

Да вы что! Это ж Дом Некроманта! Там, небось, и мертвяки сторожат, и всякая нечисть по углам… а вы-то чего туда? Хозяйка разрешила?

Тогда конечно…

Уж простите, что расспрашиваю… ну так я человек простой, мне свой интерес соблюдать надобно, может, чего привезти, отвезти, еще чего понадобится? Так вы Хорхе спросите, а уж в деревне всякий скажет, куда податься…

Предложение помощи было принято с благодарностью. И монахи вступили в Лассара.

Хотя замок совершенно не казался опасным. Белый, легкий, с воздушными окнами, изящной архитектуры… Даже не замок.

Башня, устремленная в небо.

Представить, как в такой атмосфере совершаются разные злодейства, решительно не получалось.

И как некроманты себе такое построили? Ладно бы маги воздуха или воды, им бы пошло. Но некромант должен жить в черном подземелье? Разве нет? И это… узор из черепов? И косточки повсюду? Он же обязан?

Но розарий?

Хоть и полусгинувшие, но даже оставшиеся розы поражали богатством оттенков. Белые, розовые, желтые… когда они все цвели, наверное, это было феерическое зрелище.

Монахи переглянулись и направились к дверям. Звякнули ключи, тихонько и мелодично. Легко распахнулись двери, словно радуясь гостям. Ну хоть кому-то…

И не было в этом движении ничего опасного, ничего угрожающего.

И снова – удивление.

Ничего чёрного, ничего темного в отделке. Светлые тона, голубые, розовые… комната за комнатой… разруха, запустение, сломанная мебель, повисшая клочьями отделка стен, ободранная лепнина. Но если представить это все отремонтированным…

Некромант?

Скорее уж, цветочная фея!

М-да… пока все в доме подтверждало слова Антонии Лассара. Ее отец пил. Она – выживала. Нашли даже детскую комнату… несколько платьев в шкафу. Старых, детских…

Заношенных до дыр и заплат, надставленных по подолу и рукавам – в талии девочка явно не раздавалась. Не с чего…

В погребах тоже ничего не было, но об этом монахов предупреждали. И кое-что съестное у них с собой было. А еще были руки. Нашлись в замке и метлы, и тряпки, и ведра… хоть и в ужасном состоянии, но нарвать веников с куста несложно, а на тряпки пустили пару штор, все равно их моль проела чуть не до кружевного состояния.

Сегодня они устроят уборку, чтобы не жить и не спать в грязи. Впрочем, тут претензий не было. Антония Лассара дом содержать в чистоте не могла, сил не хватало, и она честно предупредила об этом отца Анхеля. Тут неожиданностей не было. А завтра монахи отправятся в библиотеку рода Лассара. Все, кроме двух.

Двое монахов отправятся в городок Лассара и разузнают, что там такое. И кому понадобилась последняя из Лассара.

Глава 8

Поиск человека.

Тони ждала чего-то такого… некромантского. Если ей пришлось рубить головы курам… страшное это ощущение, когда сначала под пальцами перья, потом секунда – и они осыпаются черным пеплом.

Когда у тебя сквозь пальцы утекает чья-то жизнь…

Даже ей, выросшей в дереве, было нелегко.

Хотя, наверное, некромантов воспитывают с детства? И они не испытывают ничего подобного? Она решила спросить у Эрнесто, потом, когда все закончится. Вспомнила про Карраско и нахмурилась.

Рядом с Эрнесто она чувствовала себя спокойно.

Мужчина не покушался на ее пространство, он не вел себя агрессивно, не давил, а оказываемые Риалоном знаки внимания не были навязчивыми. Скорее, дружескими.

Карраско явно хотел большего. И Тони это раздражало.

Когда у тебя проблемы, когда ты не знаешь, что делать… вот самое время для всяких глупостей! Довериться кому-то? Чтобы кто-то сильный встал рядом и решил твои проблемы?

Ах, как мило! А ничего, что этот кто-то женат? И собирается похоронить жену? Дурочкой Тони не была, и зла неизвестной женщине не желала… хотя та и дура дурой.

Если выбирать между Карраско и Риалоном? Да Тони б и минуты не задумалась! Если выбирать между Карраско и голодным крокодилом… согласитесь, ведь милая же ящерка! И с такой очаровательной улыбкой? Карраско – человек, для которого есть только Карраско. А Тони – Лассара. Даже если она выйдет за него замуж и родит шесть некромантов, все равно она не станет своей.

И будет в любой момент брошена на алтарь интересов Карраско.

Даже не самого Освальдо – его семьи.

Как сейчас брошена под нож ни в чем, кроме глупости, не повинная Сарита Карраско.

Так что обойдемся. Сами проблемы решим! Сами справимся! Тем более она уже и не одна. У нее есть Рейнальдо… хотя призрака Тони вообще как мужчину не воспринимала.

Брата разве что. Причем – младшего. Так ее сила отнеслась к Шальвену.

– Тони? – Эрнесто поддержал ее под локоть.

Задумавшись, девушка едва не полетела носом в землю. И только ловкость некроманта не дала ей упасть. Освальдо нахмурился, но даже ему было видно, что это просто поддержка. Ничего личного.

– Спасибо.

– Итак, Тони, что от вас требуется. Это малая звезда поиска по крови.

Тони посмотрела на песок, расчерченный здоровущим треугольником. А еще в него были вписаны какие-то символы, большую часть которых она бы и под страхом смерти не воспроизвела. И было их много. А Эрнесто наверняка чертил их по памяти… какой же дурой иногда себя чувствуешь! Просто до слез обидно…

– Малая?

– Большая подразумевает не трех, а тринадцать участников.

– Некромантов? – Тони понимала, что Эрнесто хотелось бы скорее приступить к ритуалу, но…

Ладно! Ей было страшно! Это как в кресло к стоматологу садиться. Понимаешь все, но пытаешься разговаривать, в надежде оттянуть тот страшный момент, когда…

– Любых магов. Вести должен некромант, но остальные маги будут просто поддерживать поиск. Я как-то говорил, что маг может использовать любую силу, просто чужеродная дается ему хуже…

– Да.

– Малую звезду лучше заполнять некромантами, тогда поиск будет эффективнее. Большую звезду – по возможности.

– Она эффективнее?

– Зависит от того, что мы ищем. Если как сейчас, одного человека, то хватит и малой звезды. Римат и окрестности мы накроем, сил хватит. А если искать надо группу лиц, если не заданы условия… есть еще несколько оговорок, но они скорее академические.

Тони поняла намек правильно. Поговорим о теории – или займемся делом? Вслух Эрнесто этого не сказал и торопить ее не стал. Более того, если она спросит о подробностях, он ведь разъяснит. Хотя наверняка жутко волнуется за сына…

Тони потерла лицо руками.

– Ладно. Простите, что отняла время. А что именно должна делать я?

– Просто стоять и не сопротивляться. Я сам возьму силу. Не переживайте, Тони, все будет хорошо.

– Жертвоприношения не будет?

– Для этого ритуала оно не нужно. Все работает на крови и силе мага.

– Яне…

– Я знаю, что ты не активный маг, Тони. Но в данном случае этого и не требуется. Я все сделаю сам, главное, не сопротивляйся.

Тони кивнула.

– Не буду. Обещаю.

– И мне нужна будет пара капель твоей крови.

– Хорошо.

– Клянусь не причинять тебе вреда с ее помощью.

– Я тоже… клянусь. Не причинять вреда, – подал голос Освальдо.

– Спасибо, – отозвалась девушка.

– А пользу можно? – прищурился некромант.

– Я бы попросила, – сморщила нос девушка. – Может, это такая польза, что хуже вреда.

– А если это такой вред, что хуже пользы?

– Это… софистика?

– Нет, – вмешался Эрнесто в шутливый диалог. – Это болтология. Неука о том, как вешать красивым девушкам на уши макароны.

– Протестую! Только пасту! И самых лучших сортов!

Освальдо подсмеивался, но глаза его были серьезными. Тони оценила.

Здесь и сейчас мужчины, которые не любили друг друга, делали все, чтобы она не нервничала. Отвлеклась хоть на что-то…

А чего стоило Карраско согласиться работать с Риалоном? Эммм… он не такая уж сволочь? Или ему просто что-то за это пообещали?

Тони решила уточнить и это.

И сосредоточилась.

Укол в палец она почти не почувствовала.

Эрнесто встал на свой луч треугольника, медленно свел руки. Освальдо резанул себя по пальцу, почти демонстративно уронил несколько капель крови на рисунок.

Эрнесто закатал рукав.

В его пальцах появился обсидиановый кинжал. И им некромант провел по руке – от кисти к локтю, безжалостно распарывая плоть.

Лицо у него при этом не изменилось. Даже губы не дрогнули, ахнула Тони.

Кровь хлынула потоком.

Темно-красная, ее было вроде бы много… так много, что девушке стало страшно. Сейчас Эрнесто упадет… и что делать?

Но некромант стоял, словно не замечая рану.

А кровь растекалась по линиям звезды, заполняла руны, заставляла их светиться…

– Ox…

Свечение становилось все более насыщенным, три цвета, алый от Эрнесто, голубой от Тони, холодный лиловый от Освальдо, смешивались воедино. И девушка чувствовала себя… странно.

Как будто она замерзает.

Сейчас лето, тепло, а она… У нее уши немеют. И нос. И пальцы…

Почему?

Мысли путались, голова кружилась.

Это сила…

Из меня утекает сила…

Осознав, что происходит, Тони поняла, что дальше может… а что она может? Перекрыть поток?

Она попробовала сосредоточиться на своих ощущениях. Получалось плохо, но…

Перекрыть?

Да, есть такая возможность. Словно заслонку опустить. И все.

А что еще можно сделать?

Не перекрывать. Контролировать.

Тони так четко услышала эти слова, будто ей на ухо шепнули. Не обрывать поток силы, ни к чему. А следить за своим состоянием, контролировать его, и вовремя остановиться.

Так умелый бегун рассчитывает силы на длинную дистанцию, а глупец выложится вчистую на первых ста метрах. Тони понимала, что никто, кроме нее, тут ничего не сделает. Но как?

Пальцы правой руки сомкнулись на запястье левой, нащупали пульс… слишком частый и быстрый для нормального. Так не пойдет.

Вдох, еще один, расслабиться, успокоиться, подумать о чем-то хорошем…

Вот, и легче уже стало. И пальцы не ледяные, и сердце стучит спокойнее, и сила утекает намного медленнее. Нет, чувствуется, что Тони вкладывается. Но не кадушкой воды, выплеснутой с размаху, а ровным постоянным потоком. Что намного лучше для обряда…

Ой!

Лиловое сияние вспыхнуло последний раз – и исчезло.

Некроманты дружно опустились на землю. Почему-то никого ноги не держали.

Первой молчание нарушила Тони.

– Все… правильно?

Как спросить иначе она не знала. Но и промолчать не могла. Не из любопытства. Но если Эрнесто Риалону понадобится помощь, он ее получит. Это по законам чести и совести.

Эрнесто покачал головой, и у Тони сердце упало.

– Амадо…

Произнести это она не могла. Ну, дурачок. Так что же – убивать за это?

– Жив.

Тони выдохнула.

– И где-то в Римате, точнее я сказать не могу.

– Хватку потерял, Риалон.

– Карраско, тебя чему дед учил? Ладно Тони щит сокрытия не распознает, ей простительно. А ты при дворе совсем квалификацию потерял?

Освальдо зло сверкнул глазами.

– Кому твой сынок нужен, под щитом его прятать?

– Мне бы тоже хотелось это знать.

Варианты не радовали. Хотя бы потому… вот что такого есть у Эрнесто? Его собственная жизнь? Невелика ценность, да и мертвый некромант опаснее живого.

Его работа? Так Карраско в этом плане дичь побогаче.

А больше и ничего… или как в детских сказках. Отдай мне то, чего дома не знаешь!

Может быть такое?

Может. Но придется ждать требования. Хорошо хоть одно. Причинить через Амадо вред ему или Барбаре не выйдет. Об этом Эрнесто давненько позаботился, как и все маги. Кровь остается кровью и узы те же. Но при первой же попытке воздействия Амадо просто умрет.

Как умер бы и сам Эрнесто. И Барбара.

Жестоко? Но кому, как некроманту не знать правды. Смерть – это только начало пути в вечность. Хотелось бы пожить подольше, но если что, дети Ла Муэрте не сильно расстраиваются, когда умирают. У них и там дело найдется.

– Главное – жив, – Тони мыслила конкретно. – А как можно найти человека под щитом?

– Практически никак. Либо большой круг, либо пересилить или проломить, в принципе, это одно и то же, – отозвался Эрнесто. – Разве что искать обычными методами. Без магии.

Тони задумчиво кивнула.

– Понятно. А мы сегодня еще что-то делать будем?

– Нет. И я тебя сейчас отвезу домой, – распорядился Освальдо.

Тони молча кивнула.

Домой так домой. Спать тоже хотелось…

В мобиле Освальдо захлопотал над девушкой, как курица над яйцом. Помог устроиться поудобнее, укрыл ноги меховой полостью, предложил подушечку под спину…

Тони чувствовала себя при этом крайне неудобно.

Вроде бы как человек о тебе заботится – и чего ругаться? Но он ведь рукой задевает! И вообще…

Термина «вторгается в личное пространство» Тони не знала, а то бы обязательно его употребила. Потому что именно это и делал Освальдо.

Вторгался.

Нагло и бесцеремонно. Навязчиво и вроде бы невзначай. Но неприятно же!

– Когда-то я был восхищен красотой Даэлис Лассара. Ты на нее похожа, Тони.

– Неудивительно, что я похожа на мать, – вот в это вторгаться Тони никому бы не позволила. Жаль, Карраско не почувствовал.

– К сожалению, меня не было в столице, когда она приехала…

– У вас было свадебное путешествие? – невинным тоном уточнила девушка.

– Я был молод и глуп, – попался в ловушку Освальдо.

– Да, я вам, наверное, в дочки гожусь. Или во внучки?

Тон у девушки был нарочито невинным, но Освальдо аж зубами щелкнул от неожиданности.

– Даже так?

Тони посмотрела ему прямо в глаза.

– Тан Освальдо Фаусто Карраско, я молода, но не глупа. И говорю открыто – нет.

– Почему? – даже не смутился некромант.

– Отказа недостаточно?

– Хотелось бы знать причины. А возможно, и развеять их. Я понимаю, что могу показаться слишком взрослым, но некроманты живут долго. А в опыте тоже есть свои преимущества.

Тони качнула головой.

– Я не стану говорить о чувствах. Просто я Лассара, а вы Карраско.

– И что?

– Как и моя мать, я собираюсь продолжать род Лассара, а не отдавать кровь и силу в чужой род.

– Это можно урегулировать. К примеру, первый мальчик будет Карраско, второй – Лассара. От такого союза оба рода только выиграют.

Тони пожала плечами.

– Карраско – выиграют. Лассара растворятся. Я не считаю это хорошим вариантом.

– Почему вдруг растворятся?

– Не сразу. Но за два-три поколения – безусловно, – взмахнула рукой Тони. – Это главное возражение, остальные приводить смысла нет.

– И все же?

– Вы женаты.

– Это…

– Ненадолго? – подловила некроманта Тони. И криво улыбнулась. – А ведь вы ей в любви клялись. Женщина двадцать лет c вами прожила, детей родила, а теперь… это – ваша благодарность?

Тони попала не в бровь, а в глаз. Но и Освальдо не был бы некромантом, если бы…

– Могу поклясться, я здесь ни при чем.

– Разумеется. И ваши родные – тоже?

– Ну…

– Можете не клясться. Меня это не интересует.

– А что… или кто – тебя интересует? Риалон?

Тони пожала плечами.

– И снова пальцем в небо. Люблю я совершенно другого человека. Но да, Эрнесто Риалон мне нравится намного больше вас. Потому что Барбара Риалон, несмотря на свой омерзительный характер, до сих пор жива.

– Полагаю, это ненадолго.

– Благодарю вас за приятную беседу, тан Кар-раско.

Мобиль остановился у магазина антиквариата, и Тони решительно вылезла наружу, не позволяя себе помочь. Может, и не слишком изящно, зато быстро и сама.

– Наш разговор еще не закончен, Тони.

Девушка даже отвечать не стала. Просто хлопнула дверцей магазина.

Освальдо проводил ее взглядом.

Да, девочка весьма неглупа! И это так приятно…

* * *

– Чего хотел этот нехороший некромант?

Рейнальдо проявился почти сразу, как только дверь закрылась. Сильно не отсвечивал, не ярче лампочки, чтобы видно не было на шторках. И выражение лица у него было крайне серьезным.

– Любви и ласки, – мрачно ответила Тони.

Дурой она не была. И как же обидно! Вот Эудженио ее лицо отпугивает. Хотя… тоже вопрос, он ведь к ней приставал – вот к такой, в гриме. А некроманта не отпугивает. Эудженио отпугивает слава Лассара, а Карраско, наоборот, нужна кровь некромантов. Ну и где в мире справедливость?

Если Карраско самой Тони ни даром не нужен, ни с доплатой. Врагу бы отдать, да еще приплатить сверху не жалко!

– Хм… а обручальное кольцо ему не мешает?

– И когда ты только рассмотреть успел, – поморщилась Тони.

– Видно же, – призрак показал кивком в сторону окна.

– Это тебе в темноте видно, – педантично поправила девушка. И потерла лицо. – Ему это не мешает. Сегодня жена есть, завтра нет…

– Надеюсь, ты понимаешь…

– Что со мной может быть тот же вариант?

– Да.

– Понимаю. И отбиваться буду изо всех сил.

– Надо подумать, что будет лучше, – Рейнальдо мыслил в том же ключе, что и Тони. Замужество – не вариант. Карраско – некроманты. И закон они нарушают, судя по всему… нет, не легко и непринужденно, но могут, могут…

Женой больше, женой меньше, мужем больше, мужем меньше… и вряд ли что потом докажешь. Старая семья. Рейнальдо был уверен, что и в семье Лассара кое-какие потайные рецептики имеются. Только говорить о них не принято.

Нет, надо что-то более мощное. Связи с власть имущими, деньги, статус…

Вот, кстати!

– Тони, останки тех, кого я достал, надо похоронить.

– Надо.

– А меня надо как-то закрепить на земле. Чтобы я был рядом с тобой.

Тони вздохнула.

– Я поговорю с Эрнесто Риалоном. Он столько моих тайн знает, что одной больше, одной меньше…

– Вот и было бы одной меньше, – Рейнальдо некроманта видел и оценил. И мог сказать точно, что сил у него хватает.

А моральных принципов?

То, что он работает в сфере закона и порядка, еще ничего не значит, и в его время двурушников хватало. И тех, кто шел в полицию, чтобы свои делишки проворачивать.

А уж таможенников вообще можно вешать через три года беспорочной службы. За что?

За шею!

Тони потеребила нижнюю губу, потом погрызла ноготь.

– Рейнальдо, я ведь просто некромант. Но необученный. А тут даже крохотная ошибка недопустима.

– Если он будет обо мне знать, то сможет и защититься…

– Не обязательно о тебе.

– О наличии призрака.

– И что?

– Я ему не доверяю. – Боюсь, строя некромантов у нас нет. И выбора тоже. Есть еще Карраско…

– Тони, а ты не могла бы пригласить тана Риалона сюда? Я еще присмотрюсь?

– Могу. Как раз по поводу костей посоветуюсь.

Рейнальдо просиял. Не сильно, но отчетливо.

– Хорошо. Когда ты идешь на званый вечер?

– Завтра, – поникла Тони.

– Почему так грустно? Это ведь почти бал! Танцы, кавалеры…

Тони мрачнела с каждым словом призрака.

– Что-то не так?

– Посмотри на меня внимательно. Кавалеры тоже будут смотреть с жалостью, в лучшем случае, – Тони обвела свое лицо, показывая на пятна и прыщи, сотворенные волшебной мазью.

– Почему нельзя это убрать на один день?

Тони задумалась.

А правда – почему?

Тетушка и Паулина пока в больнице. Дядя все отлично знает. А Альба… а Альба заслужила! И вообще, можно сказать, что это какое-то жутко дорогое снадобье на магии, но с разовым эффектом. Хм… перспектива пойти на вечер стала намного приятнее. Антония улыбнулась призраку.

– Я уже говорила, что ты – настоящий друг?

– Нет. Но я с удовольствием это послушаю.

– Рейнальдо, ты – настоящий друг.

– Постарайся провести завтра вечер весело. Потанцуй, пококетничай…

– Ты меня сватаешь?

– Отнюдь! Просто призываю развлекаться! – расшалившийся Рейнальдо на миг придал полуматериальность своей ладони и склонился перед Тони. – Ритана, умоляю оказать мне милость и подарить танец…

– Ваше предложение – честь для меня, тан.

Тони коснулась ладони призрака самыми кончиками пальцев, отвечая на предложение, поклонилась…

– И: раз-два-три, раз-два-три…

Призрака снаружи видно не было, и получалось так, что в вальсе девушка кружится одна. Что ж! Потанцевать у нее возможность будет, и это уже хорошо!

* * *

Мужчина смотрел на освещенные окна магазина.

Курил.

Да, частенько он стал курить в последнее время. Но… как тут удержаться?

Вот она. Совсем рядом.

Только улыбнись. Только подойди и протяни руку. И… получи плевок в лицо.

Мужчина представил, как он сознается Антонии, как становится холодным и отрешенным ее лицо…

Она. Любит. Другого.

Можно добиться брака, можно добиться постели, но как вызвать в женщине искренние чувства? Как увидеть смех в ее глазах?

Смех, страсть, улыбку…

А на меньшее он и согласен не был. Ему нужно было всё. Нужно, чтобы ее глаза сияли, как тогда, под дождем. И чтобы она любила…

Только вот он не свободен. Он связан. И она любит другого. И…

Как же ему хотелось войти. Войти, признаться, положиться на милость судьбы…

Как же ему хотелось уйти. Плюнуть и уйти раз и навсегда, не рвать себе сердце на клочья, не мучиться, не страдать…

Полетела на мостовую сигарета.

Мужчина дождался, пока в окнах погаснет свет, развернулся и пошел прочь.

Пусть у него остается хотя бы мечта. Прекрасная мечта без надежды на взаимность…

* * *

Если вы приехали в маленький городок, и вам нужны самые последние сплетни, куда вы пойдете?

Есть вариант – церковь. Но это для своих.

Есть вариант – рынок.

Есть вариант – мэрия. Но последнее тоже не для всех.

Двое монахов предпочли первый вариант, и через пять минут после появления в храме беседовали с отцом Бенито. Нельзя сказать, что святой отец откровенничал и подробно отвечал на вопросы. Он и не скрывал, но в том-то и беда, что рассказать ему было толком и нечего.

Молод был святой отец, лет двадцать, не больше. И в Лассара был назначен после смерти старого падре, примерно с год тому назад. Может, чуть побольше, да не намного.

Антония Даэлис Лассара?

Есть такая, безусловно…

Была. Говорят, жила в старом поместье Лассара, потом уехала в город. В храм не ходила, к причастию не являлась, на исповедь не заглядывала. Опять же, ее, говорят, лесная ведьма воспитывала, а тем уж и вовсе доверия нет. И дороги в храм, понятно, тоже.

И Лассара…

Некромантка наверняка… чего в них хорошего?

Монахи не стали развеивать заблуждения коллеги, а вместо этого отправились беседовать с теми, кто был в курсе ситуации. Со звонарем, к примеру.

Тому уж было лет за шестьдесят, но чувствовал он себя бодро, по лестнице взбирался, как молоденький, и в колокола звонил исправно, а что еще надо?

Звонарь Антонию Лассара знал. Но… особенно тоже сказать ничего не мог.

Отец Карлос, который помер не так давно, мир его праху, хорошим человеком был. Но вот… некромантов не любил решительно. Поссорился в свое время еще с отцом Даэлис Лассара, так у них и пошло. И старый Лассара к нему ни шагу не делал, и Даэлис предпочитала дома молиться, говорят, у нее своя молельня была оборудована и освящена, аж из столицы кого-то вызывали. А уж Антонии и вовсе не до того было.

Понятно, или дома молилась, или еще как обходилась.

Уж чего они там поссорились? Неизвестно. Говорят, из-за (только тсссс!) симпатичной прихожаночки, которая предпочитала молиться с утра пораньше. А некроманту хотелось, чтобы она не молиться бегала, а… что тут говорить? Овдовел старый Лассара рано, и в дамском внимании недостатка не испытывал. Но дурная слава некромантов иногда мешала.

Особенно у набожных красоток.

Так и разругались.

Старая лесная ведьма?

Да не то чтобы уж очень и старая. Вот, у нее, говорят, с отцом Даэлис Лассара чего-то и было. Ну так плохо ли? Девочку она и пригрела.

Все об этом знали, но зачем делать что-то?

Была проблема, решилась проблема… понятно, пропасть ребенку не дали бы. Но…

Некромантка. Вот как такое в дом взять? Страшновато… сила детская, она стихийная, удержу не знает. Как обидится, да как проклянет, потом не расхлебаешь…

А ведьме оно и не страшно. А что в храм не ходили, так и тоже понятно. При каждом храме такое есть… которое святее Творца быть хочет. Долорес раз пришла, нарвалась, два пришла, а потом и вовсе рукой махнула. И девочку не водила, чтобы ее не напугали. Некромантия – магия сложная, так вот ты ее обхамишь, а она тебя как проклянет! И не поднимешься…

Или наоборот – все что может, все из земли полезет. Рисковать не хотелось никому.

Уж как они с отцом Бенито договаривались, Творец ведает, но на службы Долорес не ходила. А вот рядом с храмом ее видывали. Когда она травы на продажу приносила, когда по какому делу в городке бывала…

Не часто, прямо скажем. Ну так это ж ее отношения с Творцом. Ее дела с Храмом. Чего лезть-то?

Расспросы?

А ведь… и было такое!

Кто спрашивал? Чего узнавали?

А вот того же, что и вы. Чего тут хотели? Да кто ж их знает, люди чужие, люди перехожие, люди незнакомые… чего отвечали?

Так они золотом платили, чего б и не рассказать? Всем же оно известно! Мы не расскажем, так кто другой расскажет! Чего непонятного?

Монахам все было понятно. Кроме одного – кто может знать нечто большее? Но собеседник неожиданно дал хороший совет.

– Вам бы с нотариусом поговорить. Они хошь и крапивное семя, а все ж…

– С которым?

– Вроде как нотариус Лассара – мэтр Авиель. Александр Мария Авиель. Ну и с доктором можно… доктор Ассуна. Леандро Диас Ассуна.

Купить продукты было несложно. А вот с информацией…

На рынке почти никто и ничего о Лассара не знал. Старуха Долорес девчонку на рынок почти что и не гоняла. Так, бывала она, но вместе со старой ведьмой. Смотрела, помалкивала, покупки нести помогала. А одна не приходила, такого не было.

С кем еще бывала?

Так старик Мартель приходил иногда.

Хуан Амон Мартель.

Долорес Делия Веско.

Монахи хотели побеседовать с ними, но…

– Как убили?!

А вот так! Были люди – и нет людей. Кто, что, как… был пожар, от дома пепелище осталось, а там – два тела. Как тела? Считай, два огарка. Их и осматривать не стали, отпели, да там же и прикопали. Ведьма ж да картежник! Чего их на общее кладбище тащить? И так полежат, все одно приходить к ним никто не будет…

Больше торговки на рынке не знали.

Сочиняли-то они вдохновенно, но что толку? Монахи отлично могли отличить правду от фантазий.

Что ж… надо было узнавать подробности. И начинать стоило с полиции.

* * *

Нотариус Александр Мария Авиель посмотрел на двоих монахов, которые явились к нему в гости.

Нет, не в гости. Не для удовольствия и не кофе попить. По делу, это понятно.

Впрочем, кофе он гостям все равно предложил, и не удивился отказу. Предложил воды, и та была принята с благодарностью.

Монахи пили и оценивали нотариуса.

Нотариус так же встраивал монахов в свои представления о жизни. Искал им место.

Находил. Не загадка. Рясы обычные, тонзуры… да ничего в них вроде бы странного нет. Кроме самих монахов.

Движения.

Брат Дуардо и брат Матео выглядели обычными монахами, пока не посмотришь, как они передвигаются. Мягко, плавно, словно перетекая с места на место. Будто ягуары.

Голодные такие, вышедшие на ночную охоту. И не стоит обманываться дружелюбными усмешками.

А кресты у них явно тяжеленькие. Можно прекрасно превратить крест в кистень, если раскрутить. И цепь такая… не порвется, если кого придушить.

А еще на пальцах у братьев были такие характерные следы. Которые получаются, если долго и часто быть кулаками по чему-то твердому. Характерные такие, набитые следы…

А глаза добрые-добрые…

И рясы простенькие, из дешевого материала, у них в городе отец Бенито и то подороже носит.

В принципе, нотариус был недалек от истины. Оба брата были далеко не безобидны и до принятия сана вели вовсе не монашеский образ жизни.

И направили их сюда вовсе не для копания в книгах, на то были другие братья. А вот для охраны, снабжения, обеспечения безопасности… не бывает такого в храмах?

Еще как бывает! Просто зачем об этом знать постороннему!

Нотариус себя считал посторонним, а потому смотрел совершенно бесстрастно. И сильно напоминал чучело совы. Неподвижное, глаза круглые – и никаких эмоций.

– Добрый день, сеньор Авиель, – начал один из монахов.

– Здравствуйте, святой отец, – согласился сеньор.

– У нас к вам достаточно необычная просьба. Именем Храма.

– Слушаю вас?

– Антония Даэлис Лассара является вашей клиенткой?

Нотариус качнул головой.

– Нет, святой отец. Моим клиентом являлась ее мать, которой, собственно, и принадлежал Лассара. Ее отец. А Антония Даэлис Лассара является всего лишь их наследователем. Прямым и законным. Но не клиенткой. Она мне ничего не поручала и планами не делилась.

Монахи переглянулись.

В принципе, это было логично и объяснимо. Кому еще и завещать все, как не дочери?

– Саму Антонию Даэлис Лассара вы не встречали?

Александр Мария задумался.

Рассказать?

Промолчать?

Второе выгоднее, но первое…

Кто знает, до чего бы он додумался, но вопрос за него решил Алекс. Мастиф вышел из кабинета, подошел к брату Матео и подставил ухо. Священник машинально потрепал его, погладил, не обращая ни малейшего внимания на страшные зубы, и что-то заворковал про красавца и умницу.

Алекс был с этим полностью согласен – и облизал понимающего человека. Легким движением языка.

Брат Матео на такие мелочи внимания не обратил. Был занят. Чесал подставленную холку. Опять же, и поздороваться нужно! За лапу! А там такая лапа!

Прелесть, а не лапа…

Можно сказать, что это решило дело. Александр Мария доверял Алексу куда больше, чем всем окружающим людям, вместе взятым. Человек – он же врет!

Всегда врет, везде врет, бессмысленно и беспощадно! Самое главное что?

Что с убытком для себя врет!

Понятно, ты себя умным считаешь! Но зачем всех остальных-то в дураки записывать? Может, они тоже умные?

Раз тебя послушают, два послушают, а на третий сопоставят, да и не поверят. Причем больше никогда. И не отболтаешься, чай, не колокол…

Александр был сторонником правды – исключительно. Только в строго отмеренных дозах и определенным людям. А остальных беречь надо. К чему им лишние потрясения?

Но тут…

– Если вы знаете о Долорес Делии Веско… – медленно начал Александр.

Монахи почти синхронно кивнули. Про лесную ведьму они уже наслушались, чего тут не услышать? О ней сейчас поведают что-то интересное?

– А что травница она хорошая, знаете? И что внучку мою она спасла, когда уж доктор Ассуна советовал гроб заказывать?

Этого мужчины не знали. Но и удивления не выказывали.

– У девочки две зимы назад пленчатая лихорадка была^[245]. Что это такое, знаете?

Монахи кивнули. Знали. Тут и взрослые не часто выживали, дышать-то нечем будет, забьет горло – и все. И ничем ты с этой хворью не поборешься…

– Долорес с ней сутками сидела. Что уж она делала, какие настои, какие компрессы… сама пришла, в дверь постучалась. Я в таком состоянии был, что хоть к демонам за помощью пошел бы, – честно сознался нотариус. Но осуждения в глазах монахов не увидел.

Дед!

У которого на руках умирает внучка!

И какие-то демоны?

Подать сюда демонов!!! И пусть только попробуют удрать ДО подписания договора! Хвост оторвем и рога обломаем!

– В семье больше никто не заболел?

– Моя супруга. Но у нее прошло в более легкой форме, хотя Долорес и ей немного занималась. Тоже настойки давала. Точнее не знаю… для меня эти травы – лес темный. А вот малышке Марианне совсем плохо становилось. Доктор сказал, что счет пошел на дни и посоветовал молиться. Долорес ее буквально на руках выходила, я сам видел, она буквально по капле отвары вливала…

А еще шептала заговоры.

И нотариус сильно подозревал, что нечто из некромантии там тоже использовалось. Но об этом и помолчать можно, он не на исповеди. Главное ясно. Он. Обязан. Долорес Делии Веско.

– Девочка выжила?

– Да. Я предлагал Долорес любые деньги, но та их не взяла, сказав, что за жизнь жизнью и платят. И я пообещал ей любую помощь, какую она пожелает. Понимаю, что это против моего долга, но я был уверен в благородстве сеньоры Веско.

– Ведьмы?

– Я бы попросил, – поджал пухлые губы нотариус. – Ведьма она или нет… важен не талант, а его применение!

С этим монахи спорить не собирались. Переглянулись, подумали немного…

– Она потребовала оплату долга?

– Да. Не так давно, примерно три месяца назад, ко мне в дом постучались, – нотариус прикрыл глаза, воскрешая ту картину. Две женщины, обе в плащах с капюшонами, под дождем, грязные, но непреклонные.

Долорес и Антония.

Почему-то очень похожие. Не внешностью, но осанка, взгляд, выражение лица…

Все бабы – ведьмы! Точно!

Монахи молчали. Понимали, что не надо подталкивать мужчину, он сейчас сам все расскажет.

– Долорес просила меня об одной услуге. Если меня кто-то спросит про Антонию Лассара, я должен всем говорить, что лично отправил ее в Эсклот. К неким Сараласам.

– И все?

– Да.

– Больше она от вас ничего не требовала?

– Более того, она сказала, что это покроет мой долг. Жизнь за жизнь…

– Жизни Антонии Даэлис Лассара что-то угрожало?

– Мне сложно судить, но полагаю, так считала Долорес. А после отъезда, – решил ответить Александр, не дожидаясь вопроса и ревниво поглядывая на брата Матео, который уже нагло почесывал мастифу подставленное брюшко, – о ней действительно расспрашивали.

– Кто?

– Не знаю. Он не назвал своего имени, просто представился кузеном Даэлис Серены Лассара.

– Вранье?

– Безусловно. Но я озвучил версию Долорес.

– И это все?

– Долорес погибла. Вместе с Хуаном Мартелем, незадолго до визита…

Монахи переглянулись.

– Кто-то еще может рассказать нам нечто про ритану Лассара?

Нотариус немного подумал и покачал головой.

– Искренне сомневаюсь.

– Почему, сеньор?

– Ритана Лассара появлялась в нашем городе только в сопровождении или Долорес, или Хуана Мартеля. И в каждом случае ни с кем не разговаривала, только смотрела. Говорили старики.

– Они ни к кому не заходили… в гости, к примеру?

– Нет.

– Не приглашали доктора?

Александр Мария Авиель даже улыбнулся.

– Шутить изволите? Долорес была лучше любого доктора. Нет, в этом направлении можно не двигаться. Воля ваша, конечно, но я бы знал.

– А Даэрон Лассара?

– А то же самое, святые отцы, – нотариус повертел в руках пресс-папье, подумал пару минут. – Раньше он был необщительным, ему ничего, кроме Даэлис и семьи, не надо было, а уж после ее смерти… бесполезно! Он сам смерти искал. Это точно…

– И ни с кем не разговаривал? Возможно, у него были друзья…

– Приятели разве что?

– Но были же?

– Я вам адреса и имена напишу, братья, но вряд ли вы что-то там узнаете.

– Почему? – удивился брат Матео, неосторожно отвлекаясь от мастифа, за что и был еще раз облизан. – Человек жил, жил среди людей…

– В том-то и дело, – нотариус посмотрел с грустью. – Даэрон Лассара здесь был чужим. Он за супругой приехал. Друзья в столице, родные там же, а тут – что? Когда сначала угар от любви, а потом и просто сама любовь, семья… дружков он не то чтобы завел, так, общался пару раз, но дружки – не друзья. Это другое… это компания пивка попить, дурака повалять, на охоту съездить… и то с тем же Мартелем он чаще общался, чем со многими.

– А вы?

– Мне в лес кататься было несподручно. Арендаторы, знаете ли, в Лассара не самое приятное общество, а кроме них близко к замку только Долорес и Хуан и жили. Остальные побаивались. Все ж некромантия…

– Но недовольства не было?

– Нет. Так, привычное опасение. Вроде как не тронь – и не зацепит. Вот и на всех Лассара оно распространилось.

Монахи переглянулись.

В принципе, картина была понятно. Разве что…

– Напишите, пожалуйста, имена. А были подруги у Даэлис Лассара?

– Были. Одна подруга, Сусанна Пилар Суарес. Она, кстати, в Эсклот замуж и вышла. За некоего Сараласа.

Нельзя сказать, что день у монахов прошел даром. Стало ясно, что Антония Даэлис Лассара уехала из дома не просто так. Но вот кто ее разыскивал?

И зачем?

Определенно, это заслуживало расследования.

Тем более что соврать девушка не соврала. Обе библиотеки были в свободном доступе. Читай, копируй, изымай… последнее делать не стали. Но скопируют все, до чего руки дойдут, это уж точно.

Такая роскошь!

Понимать надо…

Глава 9

Тони перебирала безделушки в магазине.

Окна она открыла, чтобы проветрить, занавески подняла, пыль с улицы налетит?

Вот всю сразу и вытрем! Отлично!

Скоро надо будет открывать магазин. Сеньора Луиса хотела бы именно этого. А Тони… что ж. Это лучший способ почтить память ушедшей.

Не молиться в храме, в который и покойная-то не часто заглядывала, нет! Надо делать то, что было бы приятно сеньоре при жизни.

Отдала она все силы магазину? Тони не даст ему пропасть.

Разводила бы она цветы… вот с этим хуже. Но садовника бы Тони точно нашла. Постаралась.

А пока…

У девушки было отличное настроение. Она мурлыкала под нос незамысловатую песенку и смахивала пыль с фарфоровых фигурок.

– Porque aun te amo y sigo enamoraldo…^[246]

– Вы хорошо поете, сеньорита.

Тони едва на полметра вверх не подскочила и обернулась, чтобы увидеть милое женское личико. Незнакомке было лет тридцать – тридцать пять, черные волосы уложены в красивую прическу, сверху наброшена белая кружевная накидка, простое вишневое платье подчеркивает стройную фигуру…

– Добрый день, сеньора.

Все же сеньора, на ритану не похожа. Угадала, вот, улыбается.

– Сеньорита, а где сеньора Луиса?

Тони помрачнела.

– Сеньора, вы не в курсе? Ее убили…

– Ох… Простите.

Огорчилась женщина тоже неподдельно. Тони качнула головой.

– Не стоит извиняться. Убийца понесет наказание, я верю.

– Хорошего человека это не вернет, а вашу грусть не успокоит.

– Все равно стоит попробовать. Хотя бы со вторым, – сверкнула глазами Тони. И поменяла тему. Мертвым мертвое, живым – живое. – Что вас привело в магазин? Сеньора Луиса вам что-то обещала?

– Нет. Она не обещала, но помогала. У моей свекрови скоро день рождения…

Тони задумчиво кивнула.

Лицо незнакомки было более чем красноречивым. Похоже, ее свекровь та еще зараза ядовитая. И наколодная. Не ПОДколодная, а НАколодная. Гадкая такая, агрессивная… и опасная. Кусачая и неубиваемая.

Как так получается? Вроде бы каждая девушка наплакаться от свекрови может, но потом в такое и перерождается. Вот как так?

Непонятно…

– И сеньора Луиса обещала вам найти… нечто?

– Свекровь у меня человек сложный. И угодить ей тяжко… она собирает фарфор.

Тони подумала пару минут.

– Статуэтки? Или вазы, посуду…

– Я сама иногда не знаю. Мне кажется, что это просто повод, – лицо женщины стало вовсе уж несчастным. – Муж просил купить ей что-нибудь от нас обоих, а я… сеньора Луиса всегда старалась мне помочь.

Тони взглянула на метелочку в своих пальцах, отложила ее – до поры. Сейчас надо уделить внимание покупательнице. Прошлась вдоль полочек с фигурками и статуэтками, подумала… повела рукой.

Что же тебе нужно?

Что нужно твоей свекрови?

Может быть, то, чего у вас пока нет? И словно чутье толкнуло…

– Сеньора, у вас есть дети?

Женщина сначала качнула головой, а потом уже сообразила, что делает…

– Позвольте…

– Не позволю, – отмахнулась Тони. – Вот, возьмите для вашей свекрови.

На стол встала фарфоровая фигурка. Мальчик на качелях.

Легкий такой, радостный, и фарфор, словно кружево… рядом с ним никогда не случалось ничего плохого. Он сделан доброй рукой и для добрых людей. Ему нельзя не улыбнуться.

Вот и эта женщина посмотрела сначала грустно, а потом уголки ее губ приподнялись вверх.

– Красивый…

– Я сейчас его заверну, чтобы доехал целым и невредимым. А это – вам.

И на стол ложится вторая фарфоровая игрушка.

Тони точно знала, их сделали руки одного и того же мастера, давно, лет двести тому назад. Стоят они дорого, но дело-то не в деньгах… надо такие вещи отдавать людям, которые поймут. Не просто так, а именно оценят.

Вот как сеньору Пенья…

Кто-то поместил бы перо в витрину, и умирало бы оно там с тоски. А он пользуется…

Как этой женщине.

На один вечер ее свекровь вспомнит, каким чудесным был ее сын в детстве. И не станет кушать невестку.

А вторая фигурка…

Она беременная. Это крестьянка, которая прижимает квысокому животу початок спелой кукурузы. И все там ясно… пусть детей у вас будет столько, сколько в нем зерен.

– Это дорого, наверное…

Женщина еще сомневается. Но рука ее уже погладила маленькую, не больше указательного пальца, куколку, бережно так, ласково… она уже не уйдет без этой статуэтки. Фигурка позвала ее.

Тони улыбнулась.

– Не дороже денег.

Сумму она и правда назвала небольшую, женщина даже головой покачала.

– Вы себе в убыток торгуете.

– Нет. Слово даю, – успокоила ее Тони.

– Может, я все же…

– Сеньора, слово сказано. И больше платить нельзя, – Тони погрозила пальцем. – Берите – и уносите. И вот эту куколку держите при себе, хорошо?

– Обещаю.

Тони проводила женщину улыбкой.

– Porque aun te amo…

Вечный вопрос о любви.

Вечный вопрос жизни…

* * *

Когда в дверь дома позвонили, ритана Барбара сорвалась с места, наплевав и на распухший нос, и на красные глаза…

– АМАДО?!

Сына она любила.

Может, только его и любила в этой жизни… разочарование?

Да, разочарование. И память о боли. И свидетельство неудавшегося брака… а чего так болит сердце?

Почему так плохо?

Если бы кто-то сказал ритане, что переживает она больше за себя, чем за Амадо, она бы не поверила. Но все же, все же…

Единственный человек, которого любила ритана Барбара – это ритана Барбара. Остальных – по остаточному принципу.

Амадо?

Сын. А еще – цемент, который скрепляет ее брак с Риалоном. Пусть ненадежный, но Эрнесто порядочен до мозга костей. Если бы у них не было детей, он мог бы уйти.

У них есть сын. Он никуда не денется. Это гарантия обеспеченной старости.

А еще…

Рано или поздно Амадо женится. У него будут свои дети… слово «внуки» ритана ненавидела всеми фибрами души уже давно. Она – бабушка?!

Такого не бывает!

Она слишком молода, хороша… помилуйте, ей же только вчера было восемнадцать! Какие внуки?!

Нет-нет, не будем о плохом. Но…

Это еще одна гарантия.

Больше всего ритана Барбара боялась нищеты и одиночества. А Амадо был гарантией того, что ей это не грозит.

Сначала, когда сын не пришел домой, она не взволновалась. Подумаешь? Может, психанул и ушел, может, в бордель пошел, или у какой бабы застрял? Это потом уже, когда телефонировали из библиотеки, она действительно забеспокоилась. На лекции про своих любимых индейцев Амадо бы не то что пошел – даже пополз! На четырех костях!

И если не пришел, значит, с ним случилась беда, надо его найти, а дальше все покатилось снежным комом.

Волновалась ли ритана Барбара за сына?

Да.

И любой человек получил бы от нее именно такой ответ. Но больше она волновалась за себя. Только неосознанно. Что поделать – самоанализ не входил в число достоинств ританы.

Но на пороге…

– ТЫ?!

– Я… пустишь?

В другой ситуации ритана Барбара не пустила бы. Или когти бы запустила. Или еще что похуже придумала.

А вот сейчас она просто посторонилась.

– Ну, заходи.

Сарита Амалия Карраско медленно, опираясь на трость, шагнула внутрь.

Две женщины разглядывали друг друга.

Соперницы?

Нет. Эрнесто был слишком горд, чтобы Сарита стала соперницей Барбаре. Я тебе не нужен?

Вот и отлично, ты мне тоже не нужна! Перебьюсь! Умерла так умерла. Будь счастлива где хочешь, лишь бы от меня подальше.

Но сейчас они обе…

Барбара была не в форме. Растрепанная, заплаканная, в домашнем платье… нет, не красавица.

А Сарита…

Краше в гроб кладут?

Поверьте, даже спустя десять лет оттуда могут достать – краше. Сарита выглядела так, что мумии ее бы за свою приняли. Некогда ростом выше Барбары, сейчас она казалась ниже.

Высохла, сгорбилась, белую кожу испещрили странные пятна, разводы, морщины… да откуда их столько? Глаза запали, и казалось, едва двигались в глубоких провалах глазниц.

Щеки ввалились, половины зубов во рту просто нет, волосы седые и редкие… как ее опознала Барбара?

Сама теперь не понимала.

Хотя нет.

По голосу. Он у Сариты остался прежним, чистым и ясным. Словно та девушка еще жила внутри изуродованного тела.

Ненадолго, скорее всего…

Руки у нее тоже были ужасные.

И обметанные белым налетом губы, и Творец! У нее капелька крови показалась из носа?

Сарита криво улыбнулась.

– Не ждала?

– Нет, – честно ответила Барбара.

– Я тоже. Риалон дома?

– Да… пришел за полночь, сегодня спит…

– Разбуди, пожалуйста. У меня осталось немного времени. Может, и дня не осталось.

Опять-таки…

В другой ситуации Барбара и не подумала бы слушаться. Но вот эти живые мощи вызывали такой дикий, подсознательный ужас… а вдруг оно заразное? Вдруг и со мной может быть то же самое?

Ритана предпочла послушаться, лишь бы не находиться рядом с чудовищем, в которое превратилась некогда здоровая и цветущая женщина. И лично взлетела на второй этаж. Даже в спальню к мужу заглянула, чего по доброй воле никогда не делала.

Некромант, как обычно, голый, спал на животе, крепко обняв подушку и уткнувшись в нее носом. Сил он вчера потратил… хорошо хоть до дома добраться хватило. Но главное известно, сын жив, остальное дело техники. Найдется, никуда не денется.

– Эрнесто!

Барбара коснулась плеча мужа.

Тот повернул голову и открыл глаза.

Барбара всегда завидовала этой способности супруга. Мгновенно просыпаться – и тут же вспоминать, и где он, и что он, и как он…

Мгновенно собираться с мыслями.

Она так никогда не умела, а без утренней ванны и чашечки чая вообще чувствовала себя разбитой.

– Барба? Что случилось? Амадо?

– Нет! – поспешила его успокоить супруга.

– Тогда?!

– Внизу твоя Дюран… то есть сейчас Карраско. И хочет с тобой поговорить.

Эрнесто открыл рот. Закрыл его. И снова открыл, и опять закрыл. А поди, определись, что сказать в такой ситуации.

Барбара понаблюдала, как супруг изображает глубоководную рыбу, но сила-то осталась при некроманте, и ей было неуютно рядом с супругом. И так плохо, и этак…

– Спускайся. А я пока пойду, распоряжусь, чтобы подали кофе и завтрак.

– Ты ее не выгнала? – удивился Эрнесто, когда Барба, наконец, подошла к двери.

Барбара бросила взгляд через плечо, машинально отметила, что супруг спит совершенно голым, и что телосложение у него не хуже, чем у многих двадцатилетних, и тихо ответила:

– Эрни, в таком состоянии ее никто не выгонит.

И вышла.

По черной лестнице она сто лет не спускалась. Но все лучше, чем через гостиную, где это… это…

Назвать это – женщиной, молодой и красивой, ритана Барбара так и не сумела. Даже просто женщиной…

Жуть же!

Жуткая!

* * *

Эрнесто себя ждать не заставил. И любопытно, и кушать хочется, и на работу надо, и о сыне узнать, и с чем первая любовь пожаловала… все, кроме последнего, у него из головы вылетело. И рыбу он изобразил второй раз за утро.

– РИТА?!

Сарита опустила голову.

– Я, Эрни. Я…

– … и …!!!

А что еще мог сказать некромант. Только вот это. И еще сверху добавить.

Ну, Карраско.

Ну, …!!!

Сарита печально развела руками.

– Жаловаться некому. Сама это допустила…

Эрнесто встряхнулся.

– Так… дай посмотрю. Что именно с тобой делали?

Мужчина деловито достал из жилетного кармана часы, снял с цепочки кристалл обсидиана, отполированный в форме линзы, и уставился на женщину.

Покачал головой.

– Однако!

– Королевская порча. Я знаю…

Эрнесто кивнул.

Главный признак, как говорится, отсутствие признаков. Опыт у него был огромный, и нечто подобное он несколько раз видел, хотя и в более кустарном исполнении. Двадцать лет на службе!

Тут и не такого навидаешься…

– Тебе кто это сказал?

– Лично Вальд.

Эрнесто скрипнул зубами.

И какой надо быть тварью, чтобы вот так с близким человеком поступить? Ну вот именно так? И слова-то сразу не подберешь…

Мразью? Мягко как-то сказано, не находите?

– Это мы еще обсудим подробнее. А пока… у меня дома практически ничего нет, но пару эликсиров тебе выпить придется.

– Бессмысленно переводить их на меня, – махнула рукой Сарита. Лапкой, обтянутой кожей… причем даже у куриц лапки помясистей… И покрасивее будут.

– Почему?

– Потому что порча меня все равно сожрет. День или два… все будет кончено.

Эрнесто и сам это видел.

По тому, как истончилась аура женщины, по черному ореолу вокруг сердца и головы, по черным искрам в ее крови…

Наложено мастерски.

Для кого-то другого, но не для него. Он-то видел…

Он! Вот ключевое слово! А другой некромант? Увидит ли?

Хм… даже чтобы увидеть, надо быть неслабым некромантом, с огромным опытом. А так-то со стороны это выглядит, как…

– Изношенность сосудов. Что лопнет первое, сердце, или сосуд в мозгу не выдержит – не знаю.

А что это воздействие крохотных черных искорок в крови… они просто разъели все и исчезнут. Микрочастицы тьмы. Поди, найди их!

На такое не каждый некромант способен. А самое гадкое, что, допустим, Эрнесто составит заключение, добьется обследования, но результата это не изменит. Сарита умрет, протокол исчезнет. Карраско недаром пробивались ко двору. Король не даст хода делу. Может быть, положит документ в папочку, для полезной информации, но что это меняет для Риты?

– Лучше бы сердце, – поежилась Сарита. – Говорят, это мгновенно, а если разум… нет, не хочу. Так можно ведь долго лежать… но я даже пару дней не хочу. Эрни, как же это страшно!

Голос женщины едва заметно дрогнул, но Эрнесто не обратил на это внимания. Он уже взял себя в руки и, кивнув гостье на кресло, вышел из гостиной. Чтобы вернуться через пять минут с двумя флаконами.

– Сначала тот, что из синего стекла. Потом из красного. Вкус гадкий, потерпеть придется.

– Эрни, ты уверен?

– Рита, ты сюда пришла спорить? – надменно уточнил некромант. Сарита послушно взяла флаконы, открыла первый, понюхала, сморщилась – и уверенно влила внутрь. За ним второй…

– Гадость!

– Посиди спокойно, через пять минут почувствуешь себя лучше. В первом противоядие, правда, не от таких случаев, как твой, но что-то послабее оно сняло бы. Сам варил и напитывал. Во втором укрепляющее.

– Спасибо, Эрнесто.

– Не за что. Рассказывай пока, все равно ты пару минут из кресла не встанешь, даже до столовой не дойдешь.

– О чем?

Эрнесто закатил глаза, отыгрываясь за утреннее удивление.

– О творчестве Вальехо? Нет? Тогда можешь рассказать, зачем пожаловала.

Сарита прикрыла глаза.

Зачем?

А что тут скажешь? Была дурой…

Наверное, дурой и подохнет. Но поступить иначе Сарита не могла. Подло получится!

– Эрнесто, ты знаешь ту девушку, на которой собрался жениться Освальдо?

Тан Риалон напрягся. Но постарался этого не показать.

– Знаю.

– Мне нужно найти ее. Срочно.

– Зачем?

Сарита вздохнула. Потерла лоб.

– Эрни… у меня две дочери. Одна замужем, вторая скоро выйдет замуж, обе счастливы, они хорошие девочки, хоть и бездарные… эта самая Лассара их ровесница.

– И?..

– Я просто хотела ее предупредить. Показаться вот такой, какая я есть – и предупредить. Чтобы не верила Вальду, не верила его деду… я знаю, он может быть обаятельным, но пусть не повторит моих ошибок! – почти стоном вырвалось у женщины. – Не надо!!! Ребенок же! Такой же, как мои…

Эрнесто прищурился.

– Поклянись, что ты хочешь только этого.

– Клянусь, – спокойно ответила Сарита. – Жизнью, смертью и посмертием. Хочешь, на крови поклянусь. Я ей вреда не хотела и не хочу. А вот предупредить девочку надо. Я слышала, как и что о ней говорили.

Эрнесто помолчал пару минут.

– Тебя убивают из-за нее. Фактически. Откуда такое великодушие?

Сарита закрыла лицо рукой. Потом опустила ладонь и взглянула прямо в глаза Риалону.

– Из-за нее? Нет, Эрни! Я была приговорена после выкидыша, когда стало ясно, что никого я больше Вальду родить не смогу. Я еще несколько лет назад знала, что пока выполняю лишь роль прикрытия. Пока не найдется другая подходящая женщина. Я была дурой в восемнадцать, но знаешь, я быстро поумнела! Нашлась Антония Лассара? И какое значение имеет имя? Нашлась бы любая другая… ладно, не любая, подходящая, как я когда-то… но ведь нашлась бы!

– Безусловно.

– Освальдо не станет ждать еще двадцать лет, чтобы получить подходящего потомка. Ждать моей смерти… ему выгоднее жениться сейчас.

Эрнесто кивнул.

– Хорошо. Сейчас мы позавтракаем, ты мне расскажешь, как ты сюда приехала, я телефонирую на работу, и поеду к ритане Лассара. Поедем. Если хочешь.

– Эрни!

– Слово, Рита.

– Слово?

– Ты клянешься не вредить ей.

– Ей? Клянусь. Если… она не влюблена в Вальда?

Эрнесто качнул головой и даже улыбнулся.

– Ритана Лассара на редкость здравомыслящая девушка. Наш дорогой Освальдо ей решительно неприятен, – Эрнесто вспомнил кофе, кота и улыбнулся. – И она выражает это всеми доступными ей способами.

– Расскажешь?

– Обещаю. А ты мне о себе?

Сарита впервые улыбнулась, и Эрнесто едва не отвел глаза. Выглядело это откровенно жутковато.

– Если бы это стоило рассказывать?

– Потренируйся на мне, перед тем как идти к ритане. И пошли завтракать.

– Я не могу ничего есть.

– Сейчас сможешь. Идем.

Эрнесто даже смог не передернуться, когда Сарита прикоснулась к нему. И считал это своим большим личным достижением.

* * *

Как это бывает?

Очень… буднично.

История, увы, не нова, и повторяется из века в век, только и разницы, что здесь семья некромантов. А в обычных семьях такие вещи ядом решаются. Или несчастным случаем.

Ах, мы с супругой страшно любим лазить по скалам или гулять по крышам. Ах, у нее случайно закружилась голова.

Ах, я себя буду вечно винить… примерно с полгодика.

Потом женюсь, но вина останется со мной навсегда. Я ее раз в год буду доставать и проветривать. Наверное…

Сарита не могла рассказать ничего нового. Эрнесто за двадцать с лишним лет в полиции и не такого навидался.

Сначала девушка вышла замуж. Первые лет пять она была счастлива. Потом мужу очень захотелось сына, а рождались одни девочки. И следующие пять… десять лет он упорно делал супруге сына. Параллельно еще и скандалы наверняка устраивал. А чего она все никак не родит наследника? Ась?! И лучше – тройню!

Потом изношенный дамский организм запросил пощады и начал устраивать выкидыши и мертворожденных младенцев. Тоже понятно…

Потом супруг загулял, и семейная жизнь окончательно дала трещину. Хоть вдоль, хоть поперек… как нравится – так и считай.

Жена… в таких ситуациях все поступают по-разному. Но развод-то невозможен… Сарита бросилась устраивать судьбы девочек, которые не особенно волновали отца. Если только в их потомстве дар проявится, но вряд ли. Девчонки все в мать, пустышки…

Тьфу, одним словом.

Семья тоже была недовольна. Сарите напоминали, что ее взяли только из милости, а она даже сына родить не может… начали потихоньку травить, правда, морально. Но Сарита была неглупа.

Она отлично понимала, что это временно. До поры. До настоящего яда. Последние лет восемь она молилась только об одном.

Устроить дочерей ДО того, как от нее избавятся.

Это в восемнадцать у нее на глазах были розовые очки, а в ушах сладкая вата. Или сладкий сироп, разница несущественна…

В сорок она поумнела… немного.

Когда с ней началось… вот это… она тоже сообразила, что происходит. Не полная же дура! Так, частично. И насмотрелась, и наслушалась, и думала о многом.

И готовилась.

Когда понимаешь, что приговорить тебя могут в любой момент, что ты делаешь? Заботишься о тех, кто останется. А заодно обзаводишься союзниками, ну хоть какими, ищешь пути отступления…

Сарита искала.

И нашла себе союзницу в лице одной из горничных. В деньгах женщина не была ограничена никогда, и слугам помогать могла. Что иногда и делала.

У Эсми дочь была больна, и требовался хороший доктор. Сарита оплатила ей доктора – и получила всемерную признательность девушки.

Та и подслушала разговор.

И ритане пересказала.

Освальдо разговаривал с дедом по телефону. А если во время разговора осторожно взять трубку, то с другой стороны ничего слышно не будет. Тут главное вовремя положить ее на рычаг, когда закончится разговор. А то могут и понять, что кто-то подслушивал.

Эсми услышала достаточно.

И что Освальдо одобрил ритану Лассара.

И что дед согласился с его выбором.

И что Сариту пора убирать… впрямую они так не сказали, конечно. Но Освальдо вслух помечтал о вдовстве, а дед его поддержал. Что это значит, понимали обе женщины. И Сарита принялась размышлять о побеге.

Дочери были практически пристроены, младшая помолвлена, скоро свадьба, приданое Сарита перечислила на ее счет в банке…

Там все будет в порядке.

А вот с самой Саритой стало плохо…

Порча? Да, скорее всего… она думала и о яде, но не подозревала, как его можно дать. С порчей проще.

И доказать ее куда как сложнее.

Но когда живешь с некромантами, когда знаешь их привычки, когда…

Сарита решила поговорить с главой семейства Кар-раско. И расставить все точки над «і», перечеркнуть все «t» и прояснить ситуацию до предела.

Она умирает?

Ладно. Но ее дети неприкосновенны.

Глупо?

Ну да! Понятное дело, от умирающей женщины надо ожидать только разумных и взвешенных поступков! Правда же?

Сарита пошла к нему вечером. И оказалась свидетельницей разговора старого Карраско и его внебрачного сына. Тот тоже был в курсе появления Лассара и приехал к отцу не просто так. Вовсе даже убеждая отдать Лассара ему. Дар у него был, но латентный, непроявленный. А вот супруги не было. А раз так…

Почему бы не жениться именно ему?

Хоть завтра! И дети у них могут быть с даром! Проявленным и активным!

Отказ был жестким. Дословно Сарита не пересказывала, но Карраско не церемонился. А чего? Все в его власти.

Сарита перестала быть полезна – ей пора умереть. Вальд будет холостым и пусть только попробует не жениться! В конце концов, можно и подлить чего девчонке, да и силой можно, с бабами только так и нужно, коли своего счастья не понимают, они потом сами еще благодарить будут… вон, увезти ее куда-нибудь в глушь на недельку-другую, и там по-всякому… авось и беременная приедет. И нет, не справится она с Вальдом. Почему?

Она латентный некромант, непроявленный. А Вальд проявленный, умный и опытный.

Эрнесто на этом месте хмыкнул, но Сариту перебивать не стал. Та и не заметила, увлеченная своим рассказом.

Тони планировалось использовать и как племенную кобылу, и добраться до всех секретов Лассара, благо вступиться некому. А если дети пойдут…

Баба от детей – никуда. Ежели она нормальная, а не гиена!

Сарита слушала – и почти умирала там, в нише рядом с дверью.

Страшно было даже не то, как ее списали в отходы. За двадцать с лишним лет семейной жизни она поняла, что это может случиться. Свыклась как-то…

А вот то, с каким цинизмом говорили про юную еще девушку…

А если бы про ее дочь вот так?

Страшная штука материнский инстинкт. Сарита поняла, что ей просто жалко эту девочку… ну а кто она – взрослая, что ли? Восемнадцать лет, сирота… как ее младшенькая считай…

Ну и…

Отомстить хотелось.

Даже не Антонии Лассара, которая, как следовало из разговора, от Вальда шарахалась. А вот всем Карраско…

Сарита подумала день – и решилась. Хотя подозревала, что старый Карраско был в курсе. Она решила лечь в больницу, потому как плохо себя чувствовала…

Что ж!

Ей разрешили – пусть Сарита умрет не в доме Кар-раско, а у всех на глазах. Меньше подозрений будет.

Кинуться к Эрнесто ей тоже не помешали.

Очень даже незатейливая история.

* * *

Эрнесто дожевал омлет, который казался ему не вкуснее травы, и бросил на стол вилку. Та покатилась, упала, зазвенела…

– Я сейчас переговорю с Барбарой, и мы поедем. Пять минут, Рита.

– Да, Эрни.

Эрнесто кивнул и вышел вон. А Сарита смотрела на упавшую вилку.

Вот так… и она сама упадет. Наверняка. А что с ней будет дальше? Куда она полетит? Во мрак? Или…

Больше всего пугала неизвестность. Карраско – некроманты и властны даже над посмертием. Вот ведь беда – помереть спокойно и то не дадут.

Впрочем, долго предаваться печальным мыслям ей не дали. Эрнесто вернулся быстро, через пару минут, и помог Сарите встать. Погрузил ее в мобиль. Он был собой недоволен.

Сына не нашел.

А теперь вот…

Хорошо ли это – взваливать на девушку такие задачи?

Плохо. Но разве он может поступить иначе? Дурак…

* * *

Тони проснулась поздно. Рита уже была в магазине и вовсю шуршала на кухне. Шальвена не было, но Тони его не звала и не искала. Призрак цел, а что занят своими делами…

А что – нельзя?

Она ему не запрещала, про сеньора Пенья он очень удачно узнал, теперь они друзья навек, и Тони подозревала, что сеньор даже ей чуточку больше обязан, чем она ему… Шальвен честно предупредил, что будет проверять свою гипотезу насчет колец, и девушка не станет его выдергивать. Особой надобности нет… Пусть работает.

А она подумает, как лучше поговорить с Эрнесто Риалоном.

– Муррм? – поинтересовался с подушки Сеньор Мендоса. Как и всякий приличный кот, он полагал, что раз уж пустил в свой дом человека, тот должен приносить ему еду и служить грелкой. И проспал всю ночь на подушке у Тони.

Та не возражала.

Пушистое теплое тельце было приятно обнимать и гладить в полудреме, а мурчал кот вообще изумительно. Никакого сонного зелья не надо!

– Разберемся, правда, кот? А пока предлагаю одеться и позавтракать. Тебе-то хорошо, у тебя шкурка. А нам, людям… да, нам сложнее.

Тони уложила волосы, подумала, надела розовое платье и спустилась вниз. Рита тут же поздоровалась, захлопотала вокруг, поставила перед Тони тарелку с овсяной кашей, положила в корзинку булочки, мед и варенье в розетки… и не сильно удивилась приглашению. Ясно же – ритана человек хороший, и не чванится.

Рита свое место не забудет, но уважение – не только кошке приятно. Мало ли что она прислуга и из рыбаков? Ритана ее в обиду не дала, и расположение показывает…

Хорошая она, хоть и некромантка. Ну так… всякое ж бывает!

Да, и коту надо мяса положить. Пусть составляет дамам компанию.

Маркус Мендоса всецело одобрил такое решение и тоже приступил к завтраку. Хорошо, когда люди правильно понимают свое место в кошачьей жизни!

Девушки как раз уничтожили содержимое корзины и собирались пить кофе, когда Рита случайно взглянула в окно – и подскочила.

– Ритана! К вам!

– Кто?

Тони как раз сидела спиной к окну и видеть никого не видела. А вот Рита заметила. Ветерок тряхнул штору, открывая стекло, ну и…

К магазину медленно подкатывал мобиль. Явно – к магазину.

– И кого демоны с утра принесли? – недовольно проворчала Тони. И тут же улыбнулась. – Рита, можешь успокоиться.

– Ритана?

– Это тан Риалон. Считай, он свой.

Рита кивнула, решив потом прояснить, насколько и для кого этот тан – свой, но посуду убирать все равно не бросила. И быстро, быстро…

Свой там, не свой… Лучше не нарываться.

* * *

Женская фигура рядом с таном не понравилась девушке еще из окна. А уж в магазине… Вдвойне?

Еще и мало будет. Раз так в сотню, не меньше!

Не успела Сарита переступить порог, как Тони поднесла руку к горлу и отшатнулась. Сеньор Мендоса вообще зашипел, словно три гадюки, и с пробуксовкой когтей рванул из гостиной. Шляются тут, понимаешь… Приличные коты от такого подальше держатся!

– Кто это?!

Какая там вежливость? Горло аж сдавило. И в глаза словно черного перца насыпали, аж защипало!

– Сарита Амалия Карраско, в девичестве Дюран, – представил Эрнесто. – А это Антония Даэлис Лассара.

Тони отступила еще на пару шагов.

– А… что с ней… с вами, ритана?

Сарита хотела открыть рот или хотя бы поднять вуаль, но Эрнесто не дал. Некроманты… они такие некроманты!

– Тони, ты чувствуешь?

– Чего ту не чувствовать? Порчу? – непочтительно фыркнула Антония. – А что, можно ее НЕ почувствовать?

– Можно, – тихо произнесла Сарита. – Еще как можно…

И все-таки подняла вуаль.

Нельзя сказать, что Тони повторила высказывания Эрнесто. Но для восемнадцати лет у нее был неплохой словарный запас. Впрочем, долго она не разглагольствовала.

А вспомнив, что в магазине есть посторонний, подняла руку и шагнула к кухне.

– Рита!

– Да, ритана?

– Рита, будь другом, оставь нас одних? Тут дела некромантские…

Рита кивнула.

Как и большинство слуг, она была любопытна. И в щелочку уже подглядела. И…

Что бы ни случилось с ританой под вуалью, она будет от этого держаться подальше! Это уж точно! Так что уговаривать не пришлось. Только дверь стукнула, и юбка мелькнула. А Тони, опустив щеколду, вернулась к гостям. Хватило ей одного вопроса.

– Карраско?

– Да.

Сарите тоже его хватило. Задан-то он был правильно, чего уж там! Карраско. И причина, и следствие, и пролог, и некролог.

– Чем мне поклясться, что я не проявляла к Карраско никакого интереса? Вчера я сказала ему, что он мне не нужен. И никогда не будет нужен.

Сарита слабо улыбнулась.

– Можешь не клясться. Я просто хотела тебя предупредить. Но если ты и сама все поняла… тем лучше.

– Сложно было НЕ понять, – проворчала Тони. И посмотрела на Эрнесто. – Почему вы это не сняли? Эрнесто?! Почему?!

Эрнесто развел руками.

– Тони, посмотри внимательно. Ты эту порчу видишь?

– Да.

– Я тоже. И моих сил на нее не хватит.

– Так…

– А самое главное, если я ее сниму, это почувствует старый Карраско. И нашлет новую.

– Замечательно… и потому надо убивать ритану?

– Пока я замедлил течение болезни, – качнул головой Эрнесто. – И надо найти выход. Подходящий…

– Слушаю.

Не то чтобы Тони была альтруисткой. Или кидалась на помощь всем и каждому, нет… Но есть вещи, которые спускать не стоит.

И свободный неженатый Освальдо Фаусто Карраско ей тоже рядом не нужен. Это уж точно…

Эрнесто потер лоб.

– Признаться честно, ританы, я не ожидал такого подхода…

Две женщины посмотрели на некроманта. Потом друг на друга. А потом вдруг, неожиданно даже для себя самой, Сарита хихикнула.

– Эрни, ты полагал, что мы станем тратить время на глупые бабские склоки? Когда у меня его почти не осталось?

Примерно это Эрнесто и предполагал. Но как о таком скажешь вслух?

– Я привык к самому нелогичному человеческому поведению, – выкрутился мужчина. И посмотрел на Тони. – Можно мне кофе?

– Насколько я понимаю, это значит, что тан Риалон придумал выход из ситуации, – хмыкнула девушка. Но кофейник был горячим и на плите, оставалось только разлить чудесный эликсир по маленьким чашечкам, добавить сахар, сливки, лимон и мед по вкусу (лимон – тану Риалону) и вручить чашечки гостям. Ну и самой устроиться в кресле.

– Я тебя хотела предупредить, – шепнула Сарита.

– Спасибо…

– Тебе надо поберечься. Освальдо может тебя просто похитить…

Тони хмыкнула.

– Ну-ну…

Вариант с насильником в ее жизни уже был. Не учел бедняга лишь одного, что ведьмы – это вам не простые прямолинейные некроманты. Ведьмы тебе так жизнь испортят, что некромантам там уже делать будет нечего.

Импотенция?

Ага, а проказу вдруг не хотите?

Мгновенную? И приступы тошноты, и головокружение… ладно! Чуточку они перестарались, негодяй помер без причастия. Но Тони насильника не пожалела. Сам виноват, она его в кусты не тащила, штаны на нем не рвала и не обещала, что ему понравится.

Вот и не понравилось, какие претензии? Ах, высказать не может?

Ничего, призрака всегда вызвать можно. Пообщаться. Нет претензий? Вот и ладушки…

Эрнесто Риалон выпил кофе. Подумал пару минут.

– Тони, а как получилось, что ты увидела порчу практически сразу?

Ответом ему был недоуменный взгляд.

– А разве не видно?

– Мне – нет.

– А я у Долорес такого навидалась…

Тони действительно не понимала, в чем проблема. Видно же!

Вот порча, вот она по крови течет… странная какая-то, но, наверное, у некромантов так? Или нет? Недоуменный взгляд на Эрнесто показал, что он тоже не понимает.

– А Долорес – это кто? – воспользовалась шансом Сарита.

– Моя тетушка. Ведьма, – пояснила Тони. И хлопнула себя по лбу. – Ох!

Эрнесто почти синхронно повторил ее жест.

– Я – идиот! Ведьма? Порчи?!

Тони закивала.

А ведь и правда! Кому в этом еще и разбираться, как не ведьме? Вот и Тони у нее научилась! А что порчу некромант наслал, так и она… не мимо пробегала. Она и увидела!

– А снять ее ты сможешь?

Тони присмотрелась к Сарите повнимательнее, качнула головой.

– Нет. Долорес тоже не смогла бы. То есть… у меня опыта не хватит. А у нее, наверное, сила не того направления. Я не знаю, как это можно совместить.

Эрнесто кивнул. Лучше бы и он не сформулировал.

Но…

– Тони, а ты хотела бы помочь? – прищурился он.

– Да, – не стала колебаться девушка.

– Тогда у нас есть небольшой шанс. Рита, прости, но он действительно мизерный.

– Я на любой согласна, – спокойно отозвалась женщина. Со смертью она уже смирилась. Но с жизнью? С возможным выздоровлением?

Простите, страшновато… так что лучше не верить. Тогда и разочаровываться не придется.

Эрнесто принялся постукивать пальцами по столу.

– Придется нарушить закон. И сильно.

– Что-то в законе неправильно. Если доказать убийство по нему нельзя, а предотвратить можно только его нарушением, – в тон ему отозвалась Тони.

Откуда ей было взять почтение к закону? От ведьмы и картежника? Ну-ну…

Эрнесто с уважением посмотрел на девушку.

– Хорошо. Тогда излагаю свой план. Тони, и тебе придется потерпеть гостью в доме. Я сейчас очерчу все защитным кругом…

– Ой! А может, не надо?

– Тони?

Девушка замялась, но потом махнула рукой и решила потом сознаться Эрнесто во всем. Еще и с Шальвеном познакомить.

– А от чего или кого будет защищать круг?

– Ни от чего. Просто нельзя будет почуять, кто внутри.

Тони потерла кончик носа и сообразила.

– Амадо… именно в таком круге?

– Да – кивнул Эрнесто. И внес коррективы: – Ладно. Весь дом я не окружу, одной комнаты хватит. И ты в ней будешь сидеть, Рита. Поняла?

Сарита кивнула.

Какая ей по большому счету разница? Хотелось бы перед смертью еще дочек повидать, но… она им напишет. Раз уж за руки подержаться не судьба…

– Хорошо.

– Сегодня-завтра я все организую. И завтра ночью будем проводить ритуалы. Тони, я вынужден просить тебя о помощи дважды. И о приюте для Сариты, и о помощи как некроманта…

Тони взмахнула рукой в воздухе.

– Сочтемся.

Эрнесто медленно кивнул.

– С меня будет причитаться. И сильно.

Девушка покачала головой.

– У меня есть пара вопросов по некромантии. Вполне законных. Если поможешь с ними справиться, буду признательна. Очень.

– Помогу, конечно. Я тебе и так за Амадо обязан… боюсь, не расплачусь.

– А я не буду взыскивать проценты, – пообещала Тони.

Ответом ей была улыбка Эрнесто.

– Договорились. Пойду я рисовать звезду защиты. В какой комнате можно это сделать?

Тони задумалась.

– Наверное, в гостевой… там и ванная есть…

Эрнесто замялся еще раз.

– Тони, Рита, я могу нарисовать звезду размером с комнату. Больше надо было вкладывать на стадии постройки дома. Или весь его окружать, но это уж точно привлечет внимание… поэтому одна комната. И НЕ ванная…

Тони догадалась первая.

– Ночная ваза у меня есть.

Эрнесто развел руками и повернулся к Рите.

– Пару дней придется потерпеть. Если выйдешь за контур, Карраско тебя почует. А он у Тони бывает.

Рита молча кивнула. Риторических вопросов, вроде: «в каком месте были мои мозги, когда я выходила замуж?» она не задавала. К чему? И так понятно, что не головой думала…

Эрнесто вытащил из кармана мел и взглянул на Тони.

– Куда идти?

– Я провожу, – поднялась девушка.

Сарита осталась сидеть.

Она чувствовала себя намного лучше, чем вчера, позавчера… да вообще, лучше, чем последние пару недель. И не ожидала такого.

Эрнесто бросился ей помогать.

Лассара тоже не отказала. И собирается приютить ее в своем доме.

Даже Барбара…

Оказывается, мир полон хороших людей? Как странно, при таком разнообразии она умудрилась найти себе в мужья такую законченную сволочь? Уметь надо!

* * *

Оставшись наедине с Тони, Эрнесто решил не терять времени, а спросить прямо:

– Чем я могу отплатить за доброту?

Тони вздохнула.

– Это достаточно деликатный вопрос, и касается он не одной меня. Я посоветуюсь и скажу, хорошо?

Эрнесто прищурился.

– Я знаю этого человека?

Тони решительно качнула головой.

– Нет.

– Требуется моя помощь именно как некроманта?

– Да.

– Хорошо. Я помогу в любом случае…

А про укол ревности Эрнесто решил промолчать.

Антония Даэлис Лассара ему никто. Он женат. И вообще… куда ты лезешь, старый козел? Совсем ума нет…

* * *

Когда Эрнесто уехал, Тони поднялась к Сарите. Женщина лежала на кровати и выглядела очень уставшей.

– Я могу вам чем-то помочь?

Защитный контур Тони благоразумно не переступала. Мало ли что…

Сарита качнула головой.

– Нет, Антония. Вы позволите вас так называть?

– Почему нет? – и Тони все же не удержалась. – Я правильно понимаю, что ваши дети мне ровесники?

– Неправильно, – с легкой иронией (прогресс, раньше она была на это не способна) отозвалась Сарита. – Вы младше.

– Тем более.

– Тогда я так и буду вас называть. Антония, я понимаю, что принесла в вашу жизнь сложности…

Тони качнула головой.

– Нет. Вот Освальдо Карраско в нее принес бы и сложности, и ужас кромешный. А вы, не знаю уж из каких побуждений, пытались помочь. И я за это благодарна.

– Даже если я хотела отомстить мужу?

– Но вы ведь не хотели меня убить?

– Нет.

– Вот и весь ответ. Вы хотели меня предупредить, пусть из своих собственных побуждений, но мне-то это лишь на пользу?

– Верно, – вздохнула женщина. – Антония, скажите, между вами и Эрнесто есть… что-то?

Тони даже не задумалась.

– Да.

– Берегите его. И не теряйте. Я была дурой в свое время, не будьте вы такой – в ваше.

– Не буду, – согласилась Тони. Протянула руку, лишний раз не пересекая защиту, и поставила на стол у двери маленький колокольчик. – Позвоните, если вам что-то понадобится. Я прибегу.

– Спасибо, Антония.

– Не стоит благодарности.

Вниз Тони спускалась со смешанными чувствами.

Вот зачем она сказала про Эрнесто?

Но… Между ними и правде есть нечто. Есть дружба. Есть симпатия. Есть приязнь.

Любовь?

Нет, любовью это как раз не назовешь. Но у них ведь хорошие отношения, верно? Вот об этом она и сказала. А что там себе подумала бывшая Дюран…

А это ее трудности!

Но почему Эрнесто ей помог?

Потому что бросить человека на произвол судьбы в такой ситуации было бы подлостью. Невероятной и неизмеримой подлостью.

Или потому что до сих пор любит?!

Эммм… Тони это не касается. Ведь правда же?

Правда! Наверное… но вообще, она заинтересована в том, чтобы Сарита оставалась жива. И Освальдо будет женат, и Эрнесто… Эрнесто, кстати, тоже женат.

Риалон заслуживает кого-то получше своей грымзы, это уж точно. Но кого? Не эту же Дюран? Которая больше двадцати лет назад предала его, польстившись на богатство и титул…

Тьфу, дура!

Но ведь за это не убивают, правда?

Жила себе, и жила бы, внуков растила, детей любила… а она их любит. И вот! Как хотите, а это подлость. Освальдо поступил, как гадина. Не в отношении Антонии, так что ей и прощать тут нечего. Но и забывать…

Долорес старалась вложить в голову девочки частичку своего жизненного опыта, и Тони отлично понимала, что применялось сейчас. О чем она помнила.

Люди часто делают подлости. Не тебе, не обязательно тебе. Может, родным, может, близким, чужим – чаще всего. Вроде как если не в семье, то и подлость сделать можно. Натура у них такая.

Казалось бы – что тебе до этого? Но ты смотри… Если человек делает подлости посторонним, ты можешь подпустить его к себе. Помни, что дрянь, но общаться, разговаривать, даже пользоваться – можно. Только помни, что доверять ему нельзя ни при каких условиях.

А вот если человек в своей семье подлости делает… Гони такую мразь! Потом тряпку вымой – и снова гони! Не допускай в свою жизнь! Если он родных и близких во имя своих интересов не пожалел, тебя-то такое уж точно телегой переедет и не обернется. Это даже не человек. Это нелюдь.

И учти, оправдываться такие существа любят и умеют. У них и язык хорошо подвешен, и аргументы наготове, а то и верой прикроются, словно на дерьмо простынку накинут. Таких век не переговоришь, а значит, и говорить с ними не о чем. Есть поступок? Есть. Он подлый? Подлый. И не надо никаких разговоров больше. Ты ж с нужником не беседуешь? Вот и с такими не о чем…

С одной стороны, Сарита не семья Освальдо. Кровью она с ним не связана. Не мать, не сестра, не бабушка.

С другой…

Он давал ей слово перед Творцом. Что будет любить и заботиться, почитать и делить все трудности. Он жил с ней двадцать с лишним лет, спал в одной кровати, ел за одним столом, сделал детей и растил их… это – не семья? А куда еще-то семейнее?

И такое предательство.

Освальдо может говорить, что ему вздумается. Но Тони не подпустит его к себе и на три метра! На одном поле… спать не ляжет!

И не надо говорить, что это обстоятельства, что Сарита сама виновата, что с другой женщиной…

Нет никакой разницы! В какую булочку дерьмо ни запихни, повидла не получится! Так что определенную благодарность к Сарите Тони испытывала. Но не настолько, чтобы отдать ей Риалона.

Пусть сам потом решает, нужна ему эта дама или нет.

Сам, все сам… но потом! Позднее…

Додумать о сроках Тони не успела. Из стены вылез Шальвен.

– Тони, у меня новости. У нас гостья?

– У меня тоже новости. Обменяемся? – предложила Тони. – Кажется, я нашла, что предложить Риалону в обмен на твою привязку ко мне.

– Отлично! А я нашел владельца твоего перстня. Того самого…

– И? – Тони видела, что призрак не договаривает.

– И перстень сейчас у него.

* * *

Амадо проснулся в полной темноте.

Голова болела, подташнивало…

– Где я?

Юноше казалось, что он произнес эти слова. Но на самом деле, их не услышали бы и стоя в метре от него. Так слаб и тих был его голос…

Амадо попробовал поднять руку – бесполезно.

Встать?

Тоже не получится… сил нет, их совсем нет… он умирает?

Умер?

И все же одного его не оставили. Слабый свет тусклой лампы показался ему ярче полуденного солнца. Амадо тихо простонал – и опустил каменно-тяжелые веки.

– Полагаю, тан, вы в недоумении, – произнес рядом с ним тихий голос. Амадо не пытался открыть глаза, но даже если бы смог… это ничего не дало бы ему. Собеседник был одет в плащ, который закрывал его с ног до головы. Наружу не выбивалось ни пряди волос, ни кусочка кожи. И даже рука, которая держала лампу, была затянута в перчатку, а потом закутана рукавом. – Я развею его. Вы у нас в гостях, и останетесь здесь на некоторое время. Возможно, продолжительное.

Амадо опять застонал.

– Не переживайте, умереть вам не дадут. Так получилось, нам нужен один человек, и возможно, вы будете полезны. А пока располагайтесь поудобнее. Вскоре вас придут кормить.

Юноша слушал молча. После нескольких дней без воды и еды сил у него не было даже на стоны.

Этим людям кто-то нужен?

Что ж… отец наверняка ему поможет.

А что дальше?

Сейчас у Амадо не было сил над этим думать. Вообще не было сил. Выжить бы…

Как же ему плохо!

Глава 10

Тони безумно хотела послушать рассказ Рейнальдо. Но – некогда!

Ей надо было спешить к мастеру Доменико, потом к портнихе, а вечером – прием. И она должна еще приехать к дяде, чтобы попасть на него вовремя…

Она бы все равно наплевала на все и расспросила Рейнальдо, но… но в дверь постучали. Дядя прислал мобиль с водителем, и Тони пришлось спешно собираться.

Примерно через шесть часов она стояла в гостиной дядиного дома и смотрела на себя в зеркале.

Это – она?

Или не она?

Тони не верила себе… и в свое отражение не верила, и вообще… разве она может быть такой?

Нет, не может, это обман зрения…

Мастер Доменико сотворил чудо, на один вечер убрав всю свою псевдомагическую раскраску с ее лица. Он уложил Тони волосы нарочито простой прической, закрепил в них простую серебряную заколку, которую прислала портниха, и чуточку подкрасил лицо. Глаза. Самую малость.

Нельзя одновременно делать акцент на глаза и на губы, для юной девушки это будет смотреться вульгарно. Поэтому – глаза. Да и губы, ритана, у вас хороши сами по себе, яркие, хорошо очерченные. Можете их покусать, только не до крови. До яркости.

А вот глаза надо немножечко выделить. Они и так яркие, и броские, но мы их еще подчеркнем. Прием диктует свои правила, и женщина вовсе без косметики будет выглядеть… эпатажно. Это ни к чему. Люди должны смотреть с восхищением, а не крутить пальцем у виска.

Тони была к этому безразлична, но…

Там будет Дженио.

Дженио…

Его голубые глаза, словно незабудки, его улыбка, его… какой же он красивый! Невероятный!

Разве можно упустить такой случай? Не показаться ему во всей красе?

Он не бросит Альбу, Тони это понимала. Но… пусть видит, чего лишился! Глупо? Но у влюбленных ум отключается напрочь. В том, что касалось любого другого мужчины, Тони судила достаточно здраво. Но одна мысль о голубых глазах Эудженио выбивала ее напрочь из колеи.

О, Дженио…

Портниха тоже сотворила шедевр, за который Тони простила ей и иголки, и ворчание, и все остальное. Лет на десять вперед простила.

Юным девушкам не к лицу яркие тона. А блеклые убили бы Тони так же верно, как выстрел в упор. И потому ее платье было сшито из бледно-бледно-голубого шелка. Цвет голубого хрусталя, так назвала его портниха. И Тони готова была с ней согласиться.

Глаза ее сверкнули – и приобрели тот самый голубой оттенок.

Хрусталя? Пусть так…

А еще удивительно простой крой. Ничего лишнего, никаких рюшек, бантов, оборок, которыми были щедро украшены платья юных девушек. Тони они просто были не к лицу. Да и не к этому цвету. Розовый бант?

О да. Нежно, наивно, мило…

Но на льдисто-голубом оттенке?

Только вышивка черным. Тонкая, почти незаметная, но отлично оттеняющая беспощадно-льдистый цвет платья.

Закрытый ворот спереди. Длинные рукава, словно два крыла. Неброская вышивка. И глубокий, до середины спины, вырез сзади. Узкий, длинный…

Именно для него была сделана простая прическа. Антонии следовало показать спину.

Длина?

До пола, иная длина у вечерних платьев просто не предусмотрена. И такая же строчка вышивки окаймляет вырез на спине. Спереди платье обтягивает, до талии – плотно, а от талии ниспадает в пол, тяжелой юбкой. Никакого кружева, никаких нижних юбок – здесь они не нужны.

Антония посмотрела в зеркало.

Да, некромантка.

Больше всего она напоминала себе стилет. Цвет стали, холод стали, ее спокойствие и равнодушие. Черная нить вышивки – и черные волосы.

Светлая сталь платья – и светлая сталь глаз.

И старинная серебряная заколка в черных волосах. Как кинжал…

– Можно бы сделать платье без рукавов, но сюда нужны совершенно особенные украшения. Серебро, аквамарины или бледные-бледные сапфиры. Если у вас такие есть…

– Нет, – взмахнула рукой Тони.

Рукав чуточку скользнул, на секунду открыл запястье и снова скрыл его, оставляя на виду только кончики пальцев.

– Тогда все правильно.

Черные туфельки, работы мастера Риколетти, отлично подошли и сюда. Тони оглядела себя в зеркале и удовлетворенно вздохнула.

– Отлично!

«Жаль, что внешность ничего не решает», – печально думала она, выходя из кабинета, в котором происходила последняя подгонка платья.

А Тони так много надо.

Надо разобраться с кольцом, надо разобраться с делами и открывать магазин, надо привязать Рейнальдо к себе, чтобы не упокоился, надо похоронить останки, которые они нашли в пещере…

И все это на одну ни в чем не повинную Тони.

А еще где-то пропал Амадо. И что делать с Саритой? Если Тони увидит Освальдо, как бы в горло не вцепиться этой сладкоречивой дряни… хватит ли выдержки? Приговорить жену и хладнокровно заманивать в свои сети новую! Гадина склизкая! Позор всех некромантов мира!

– Ритана, добрый вечер? Позвольте представиться, тан Валеранса…

Тихий шепот раздался за спиной, вырывая Тони из задумчивости.

Девушка развернулась. Хорошо, прическа была рассчитана на танцы, и могла выдержать еще не такие повороты.

– Некоторым образом мы уже знакомы, тан Валеранса.

Момент триумфа!

Эудженио открыл рот. Закрыл его. Опять открыл.

– Ри… ритана Лас… Лассара?!

– Добрый вечер, тан Валеранса.

– Антония, ты уже здесь? Отлично! Папа сейчас спустится.

Альба не собиралась надолго оставлять жениха. Но Тони УЖЕ была счастлива! В глазах Дженио она читала восхищение.

И… Альба рядом с ней просто не смотрелась.

Белый цвет невинности сделал ее кожу желтоватой, глаза тусклыми. Может быть, вопрос оттенка, но рядом с платьем Тони Альба просто померкла.

Все красиво, и фигура подчеркнута, и банты, где надо, и кружево дико дорогое… ладно! В случае с Тони портниха сама призналась, что не успели бы с отделкой. Вышивка – дело другое, ее машинкой можно сделать, да и заготовки были. А отделку… Нет, не успеть.

Над платьем Альбы работали намного дольше.

А выглядело и платье, и девушка в нем куда как хуже. И отлично это осознавала. Видела, злилась, нервничала…

Тони смотрела безразлично.

Впрочем, Альба отомстила незамедлительно. Просто взяла под руку Эудженио и прильнула к нему.

– Любимый…

Мужчина тут же повернулся к своей спутнице и запечатлел поцелуй на ее руке.

Тони поежилась.

Как же обидно. Как все же больно…

– Тони, детка, ты просто восхитительна!

По лестнице, со второго этажа, спускался Адан Аракон.

Пять минут на восхищение, похвалы и недовольное шипение Альбы – и вот все усаживаются в мобиль. Адан Аракон впереди, рядом с водителем, Тони, Альба и Дженио сзади. И Тони краем глаза видит, как Эудженио сжимает в ладонях пальцы нареченной…

Как улыбается ему Альба.

Как они обмениваются заговорщическими взглядами…

Почему, во имя Творца, почему от этого ТАК больно? Почему не она?! А самое ужасное то, что даже если Альба сейчас исчезнет, Тони все равно не сможет быть на ее месте. Нет, не сможет.

Это было бы подлостью. Она не может поступить так с Араконами.

И девушка отвела взгляд.

Больно? Пока болит – жива! Вот!

Мобиль мягко тронулся с места. А девушка сидела и упорно смотрела в окно. Совершенно не заметив довольный взгляд Эудженио.

* * *

Оливия Мерседес Калво улыбнулась супругу.

Даже ему она не показала, что купила ко дню рождения его матери. Сказала – слишком хорошо все завернуто.

Вторую куколку тоже не показала.

Нехорошо, конечно.

Не надо было их брать, но девушка в магазине так смотрела… рука просто сама протянулась. И стоило недорого…

– Не переживай, дорогая, мы ненадолго. Поздравим маму и уедем.

Густаво смотрел на супругу с улыбкой.

Любит.

Он ее любит. А она даже мужу наследника подарить не может… дура! Дрянь!

Опять свекровь будет поджимать губы, опять намекать станет, что для бесплодных баб монастырь самое подходящее место…

И как ей объяснить, что все бы Оливия отдала, чтобы…

Чтобы стать такой же, как та куколка.

Счастливой…

Она бы и десять, и двадцать детей мужу родила. Но если не получается?

Женщина улыбалась, чтобы не расстраивать мужа, а на сердце словно каменная плита лежала…

Вот и дом свекрови, вот она встречает их на пороге гостиной, вот Густаво передает ей коробочку – и Оливия ждет. Сейчас старая зараза распакует подарок, покривит губки и поставит его на полку, покрываться пылью.

Или… нет?

Оливия в шоке смотрела, как свекровь достает статуэтку… и вдруг улыбается.

– Густаво, где ты нашел эту прелесть? Это же копия тебя в детстве!

– Оливия нашла, – муж улыбается. – Искала специально, тебя хотела порадовать…

Сеньора Калво поджимает губы, но как-то… Не всерьез. Ну не получается их поджимать, когда улыбаешься. И глаза такие…

Она вспомнила детство.

Когда Густаво был весь-весь ее. До кончиков ногтей.

– Ну, спасибо, Ливи…

Оливия обнимает сеньору, думая, что девушка из магазина сотворила чудо. Маленькое, но такое важное… даже на один вечер – уже хорошо!

И статуэтка занимает почетное место на каминной полке. Поближе к хозяйке.

Ее не уберут с глаз долой покрываться пылью.

Это Оливия еще о другом не знает…

Забегая вперед… спустя две недели ее начнет рвать. Жестоко и болезненно, до судорог. Они с мужем перепугаются и побегут в больницу. А там их и обрадуют.

Дети…

Да, не один ребенок, а двойня!

Мальчик и девочка! Как благословение за все бесплодные годы. Оливии предстояло стать счастливой многодетной мамой, а ее свекрови такой же счастливой бабушкой. Но пока они этого не знали.

Пока только-только протянулась паутинка между двумя женщинами. Словно одна шепнула другой на ушко: «Я ведь не отбираю, я подарить хочу. Счастье – и тебе, и ему»…

И впервые ее услышали.

Тони об этом не знала. Ей вообще было не до того. Она прибыла на бал.

* * *

Как можно описать этот прием?

Смешение красок, звуков, запахов, цветы и драгоценности, музыка и разговоры, закуски, вина и духи… невероятный коктейль, который заставляет кружиться голову.

И для начала приветствие хозяевам дома.

Тан Роландо Сал Барранса и ритана Сара Тринидад Барранса.

Он – высокий, стройный, с ниточками седины в черных волосах, и она рядом – маленькая, изящная, словно фарфоровая статуэтка, с улыбкой на лице… Тони сразу могла сказать – счастливая пара. Хорошая. Правильная пара…

Тан Адан поздоровался, поклонился, произнес пару общепринятых фраз и представил Тони. Сара Тринидад оглядела ее со странным выражением лица.

– Ваша племянница весьма мила, тан Адан. Возможно, мы чуточку посекретничаем, пока вы, мужчины, разговариваете о важных делах?

Адан Аракон развел руками, мол, не смею вам противоречить. И Сара Тринидад пригласила Тони сделать круг по залу.

– Вы раньше не были в обществе, милая ритана? Антония, вы позволите называть вас по имени? Благодарю… давайте я проведу вас и познакомлю с присутствующими.

Тони благодарно кивнула.

– Спасибо вам, ритана.

Сара Тринидад прищурилась. Какое-то время разговор шел ни о чем. О погоде, о природе, а потом Сара посмотрела в упор.

– Ритана, скажите, вы некромант с активным даром?

– Нет, ритана. Мой дар не пробужден, – вежливо ответила Тони.

– Ах, вот оно что… добрый вечер, милая Мария… поэтому рядом с вами достаточно комфортно.

– Да, ритана.

– Но возможно, ваш дар еще пробудится? Франсиска, какое очаровательное платье! Твой портной сотворил сегодня чудо!

– Я не перестаю на это надеяться, – Тони улыбалась. – Но если вам нужен практикующий некромант, я не знаю никого лучше тана Риалона.

Сара поморщилась.

– Н-нет…

– Ритана? – продемонстрировала удивление Тони.

– Тан Риалон… с ним сложно, – вздохнула дама. Тони улыбнулась.

– Тан Риалон действительно очень сильный некромант. И его сила непроизвольно давит. Но с недавнего времени с ним стало вполне безопасно общаться.

– Разве? О, ритана Лусия, я так рада вас видеть! Вы чудесно выглядите сегодня!

– Говорят, в храме придумали… нечто. Какой-то способ, благодаря которому некроманты могут держать свою силу в узде. Не действовать на всех окружающих. В остальном же тан Риалон настоящий кабальеро, и никогда не поставит под угрозу честь ританы или ее секреты.

– Вы хорошо с ним знакомы? – попробовала запустить коготки ритана.

Тони развела руками.

– Я мечтала бы о таком отце.

Крыть было нечем. Ритана Сара погладила ее по руке. История Тони уже была известна в обществе.

– У вас была тяжелая юность, ритана. Но вы еще встретите мужчину, которого захотите видеть не своим отцом, а отцом своих детей.

Тони привычно потупилась, чтобы никто не заметил блеска стали в ее глазах.

– Мне остается только молиться, ритана. И Творец услышит мои молитвы…

– Он всегда нас слышит, – быстро осенила себя знаком ритана. – А вот и тан Риалон.

Тони подняла голову – и от всей души улыбнулась… другу?

Да, именно другу.

– Тан!

– Ритана Лассара? Творец, вы сегодня восхитительно выглядите. Я даже не узнал вас… в первую секунду.

Эрнесто склонился над рукой Тони, следующий поцелуй достался хозяйке дома. И комплименты ее темно-синему платью, в тон глазам. Ритана Сара улыбалась. Если в первую секунду она напряглась, ожидая знакомой леденящей волны, силы смерти, то сейчас поняла, что неприятных ощущений не будет, и расслабилась. Спустя минуту она вполне уверенно улыбалась некроманту.

Под руку, правда, брать не стала. Но Тони была уверена, что ритана и о визите договорится. Или найдет случай поймать некроманта в городе.

Спустя несколько минут вся троица оказалась на пороге танцевального зала, и ритана Сара не упустила свой случай. Повинуясь ее словам, Эрнесто повернулся к Тони и поклонился.

– Ритана Лассара? Вы позволите?

Конечно, Тони позволила.

Тихая музыка вальса и спокойные ритмичные движения не мешали разговору.

Раз-два-три, раз-два-три… захочешь – не собьешься. Даже Тони не сбивалась. А уж некромант и вовсе чувствовал себя, как рыба в воде, и уверенно вел партнершу, успевая и поговорить о важном.

– Тони, я нашел нужный ритуал и договорился.

– Когда?

– Завтра ночью.

– Отлично!

– И… вы упоминали, что вам тоже нужно поговорить с человеком…

– Да. Эрнесто, скажите, можете ли вы помочь мне с погребением останков?

Тан Риалон даже бровью не двинул.

– Чьих-то конкретных… или?..

– Полагаю, простых похорон в освященной земле будет достаточно. А поминальные службы я закажу потом.

– Это несложно. У меня есть мобиль, отвезем останки на кладбище, а с могильщиками я договорюсь. Даже сегодня или завтра с утра, если пожелаете.

– Буду вам весьма признательна.

– Тони, вы меня выручаете много больше.

– И… Эрнесто, подскажите, что можно сделать с призраком?

– Изгнать?

– Нет-нет, – испугалась за Шальвена Тони. – Не надо! Он хороший! И хочет остаться в нашем мире, ему еще рано на перерождение!

– Вот как? Это призрак конкретного человека?

– Да.

– Мне нужно с ним побеседовать.

Тони сдвинула брови.

– Возможно, я смогу сделать все самостоятельно? Как с приданием призраку материальности?

Эрнесто покачал головой.

– Тони, сил у вас хватит. Безусловно. Но в данном случае опыт важнее. Вы же не хотите, чтобы несчастный был навеки привязан к вам, к вашей душе или к вашим останкам?

– Нет-нет! Ему и так досталось…

– Поэтому проводить ритуал должен именно я. А вы будете участницей, но не ведущей.

– Хорошо, Эрнесто.

– И для начала я должен побеседовать с этим человеком. Призраки – сложный народ, Тони.

– Я догадываюсь.

– Поверьте, не догадываетесь. В том и беда большинства призраков, что они чувствуют себя живыми. Или слишком об этом мечтают.

– И?..

– Варианты возможны, Тони. Поэтому только на моих условиях.

Тони могла бы оскорбиться. Но…

Здесь и сейчас о ней заботились!

О. Ней. Заботились.

И вместо того, чтобы разозлиться или начать спорить, ритана Лассара послала партнеру благодарную улыбку.

– Как скажете, Эрнесто. Я повинуюсь.

Тан Риалон аж с ноги сбился.

– Тони?

Ответом ему была очаровательная улыбка.

Да, Тони. Это – я.

Увы, долго наслаждаться моментом им не дали.

– Вы позволите?

Освальдо легко перехватил девушку в танце, заставив улыбку исчезнуть. И не откажешь, правила приличия он не нарушал. И танцевать с Освальдо Тони не хотелось, ей бы с Риалоном поговорить о делах. А тут…

Влез, понимаете ли!

– Умоляю, ритана, не сердитесь. Тони, я заслужу прощение, если скажу, что вы сегодня очаровательны?

– Не заслужите, – без всякой вежливости сообщила Тони. – Проводите меня куда-нибудь, где я могу посидеть, пожалуйста.

– Как? Но вальс еще не кончился…

– А это не следующий начался?

– Даже если и так? Вы готовы скандализовать наш курятник?

– Ваш личный курятник? – наивно похлопала ресницами девушка. – Да в любой момент!

Освальдо рассмеялся.

– Туше. Тони, умоляю, не оттачивайте на мне коготки! Я пришел сюда не ради вас, хотя это приятная встреча. И вы сегодня очаровательны. Но я хотел бы повидать Риалона.

– Тогда вы пригласили на танец не того партнера, – не удержалась Тони.

– Того-того. Вы посмотрите, как сверкает глазами мой заклятый друг! Того и гляди, дыру прожжет! Тони, он вас определенно ревнует.

Удивление на лице девушки заставило Карраско скрипнуть зубами. Явно Тони ни о чем таком не думала. Он что – сам подал ей идею и подтолкнул к сопернику?

Вот осел!

Но в следующую секунду лицо девушки снова стало безмятежным. Тони улыбнулась, как и минутой раньше.

– Ему не стоит ревновать.

– Почему? – не выдержал Освальдо.

– Потому что вы никогда не сможете занять его места в моей жизни, – честно ответила Тони. – У него свое, у вас свое… как этого можно не понимать?

– Вопрос – какие места вы нам отвели, и достаточно ли нам этого? – поддел некромант.

– Друга и знакомого. А если вы не умещаетесь на одном месте – отведу второе. Для двоих знакомых, – Тони не собиралась сдаваться. Освальдо прищурился, и мог бы сказать еще многое, но музыка закончилась, и пришлось проводить девушку на место.

– Вальд, – процедил Эрнесто.

– Ритана, с вашего позволения… – Холодностью приветствия Освальдо было не остановить. – Эрни, нам надо поговорить.

– Слушаю.

– Рита у тебя?

– Нет, – не соврал Эрнесто.

– Но она к тебе приходила, – также не стал сомневаться Освальдо.

Когда дед телефонировал ему, Освальдо сначала разозлился. А потом…

Подумаешь!

Пусть подыхает хоть где, лишь бы не у них дома! Порчу все равно не снять, нет такого способа! Освальдо его точно не знал! Дед тоже, так что…

Пусть!

Разве что уточнить несколько моментов.

– Приходила. И ушла.

– Ты знаешь куда?

– Догадываюсь. Вальд, ты мразь, – просто сказал Эрнесто.

– Да неужели? – прищурился Освальдо. – А ты?

– Предлагаешь мне на Барбару порчу напустить?

– Что ты! Предлагаю тебе пожелать нам с Тони счастья!

– Тони я его хоть завтра пожелаю. А ты при чем?

– Разумеется, при ней. Какое значение имеют средства, если я достигну цели?

– Сарита – средство?

– Эрни, подари она мне одаренного сына, я бы отнесся к ней иначе. А так… Бесполезная тварь! Только время на нее потратил!

Эрнесто только головой качнул.

И ведь когда-то они были друзьями! Пусть давно, пусть… он доверял Вальду! Сейчас о таком и помыслить страшно! Это даже не человек, это…

И ведь он совершенно уверен, что все нормально, что его можно понять… ему ведь нужен сын! Жена его не смогла родить? Долой старую жену, найдем новую!

Дрянь человечишка…

Эрнесто резко стряхнул пальцы бывшего друга с рукава.

– Держись от меня подальше, Вальд. Где бы сейчас ни была Рита, она заслуживает провести свои последние дни спокойно! Без тебя!

– И без тебя?

– А вот это не твое дело. И следить за мной не советую! А то и дед не соберет!

Произнесено было серьезно. Освальдо впечатлился. Но сдаваться не собирался.

– Передавай моей бывшей супруге привет. Последний.

Неизвестно, что бы ответил Эрнесто, но Тони тоже не стояла в стороне. И сейчас ее пальцы легли на рукав некроманта.

– Тан Риалон, моя очередь приглашать вас на танец.

– Т-тони? – с трудом отвлекся мужчина.

– Да. Прошу.

Эрнесто тряхнул головой, а потом склонился над ручкой девушки. Действительно, еще не хватало сцену устроить…

– Благодарю.

– Не стоит благодарности.

Освальдо зло сверкнул глазами, но решил больше эту тему не поднимать. Вряд ли Тони оценит его поступок и поймет правильно.

Ничего, он подождет.

Он дождется своего часа…

* * *

Дальмехо…

Нет, тот, кто некогда был Дамианом Сесаром Дальмехо, высунул язык и попробовал воздух на вкус.

Темнота…

В воздухе отчетливо ощущался привкус темноты и чужой магии.

Сильной магии, злой…

Некромантии.

С некоторых пор Дальмехо мог ее неплохо чувствовать. И понимал, что это означает.

Это – за ним. Некроманты вышли на охоту. А если так, надо менять тактику.

Уходить из столицы? Нет, сейчас он не может так поступить. При всех прочих опасностях, найти его в столице практически невозможно, Римат – древний город и под ним простираются громадные катакомбы.

Старые подвалы, старая канализация, тоннели…

Чего там только нет! Вплоть до разрушенной крепости, которая ушла под землю во время землетрясения! В ней Дальмехо и прятался, благо добраться туда было сложно и опасно.

Не для него.

Он ничего не боялся, но и возвращаться назад не хотел. За власть и силу приходится дорого платить. Он свою цену принял, но увеличивать долг не хотелось.

А еще…

Частью его платы была чужая кровь. Чужая сила.

Дальмехо снова принюхался.

Да, в бедные кварталы ему путь закрыт. Но здесь он может выйти. Ах, как же богачи любят роскошь! Любят фонтаны, бассейны и прочие маленькие радости жизни! Ну как тут не порадоваться… за себя?

Дальмехо и был рад.

Путь отступления он приготовил заранее. Через бассейн. И решетку снял, и вот ее легко можно поставить на место… след останется?

А кто будет искать убийцу в бассейне? Нет, не сразу, далеко не сразу, а там и вода все смоет.

Дальмехо принюхивался и приглядывался.

И дождался своей минуты.

Своей добычи.

Женщина…

Он предпочитал именно женщин. Слишком интимным делом стала для него охота, так что мужчины просто не подходили. По полу. Неприятно. Словно ты мужеложец… фу, гадость! Дальмехо искренне считал, что хоть он и слегка преобразился, но главное осталось неизменным.

Старовата, конечно, лет тридцати пяти – сорока, но сойдет. Оглядывается, чтобы ее никто не заметил, и направляется в беседку.

Замечательно!

То, что ему надо!

Дальмехо тихо скользнул следом.

Кажется, его выдал шорох травы… или что-то еще… женщина обернулась.

Но закричать уже не успела. Тело мягко осело на траву, Дальмехо подхватил его и потащил в беседку. Ему тоже ни к чему публичность. В некоторые моменты он предпочитает уединение.

* * *

Тан Барранса и тан Аракон вышли на середину бального зала, и тан Барранса поднял руку, призывая музыкантов к молчанию.

Мелодия оборвалась.

Тони замерла рядом с Эрнесто.

Так получилось, что некромант был рядом. Им и поговорить надо было, и… собственно, некромант отпугивал всех присутствующих одним своим видом. Ритана Барбара с ним сегодня не пришла – была не в настроении. Тем более, это к Эрнесто никто не подойдет, а вот к ней…

На вопросы о пропавшем сыне отвечать придется, а что тут ответишь?

У меня сын пропал, а я развлекаюсь?

Мне на все наплевать, я хочу потанцевать?

Как-то это нескладно получается. Вот и не пришла, осталась дома. Эрнесто подумал, да и принялся опекать Антонию, которая раньше на таких приемах не была, и могла наделать кучу ошибок. Просто по молодости и горячности.

Тан Адан на это посмотрел и «благословил». Еще и порадовался. Сам он всю эту светскую суетню не слишком любил. Понимал, что девушку надо выводить к людям, но…

Не любил.

Да и считай родственники, через Валерансу. И Амадо милейший юноша, и так трогательно ухаживает за Паулиной. Кто знает, что там в будущем сложится?

Так что Эрнесто приглядывал за Тони и регулярно оказывался рядом, когда местные пираньи пытались запустить в девушку зубки.

Приглядывал за ней и Карраско.

Не приближался, но кружил, словно почуявшая кровь акула. И отлично распугивал молодых людей.

Тони не возражала.

Честно говоря…

Она догадывалась, что именно произойдет на приеме. И ей было грустно и больно. Заранее…

Платье, украшения, танцы, музыка, общество…

Ах, что бы она ни отдала, чтобы вернуться в маленький домик Долорес! И чтобы камин зажегся, и травы перебирать, и ведьма сидит рядом и очень уютно ворчит, и…

Оказывается, это тоже было счастье?

Тогда ее сердце не болело. А сейчас оно кровоточит. И сегодня…

Как же больно!

Предчувствия не обманули Тони.

Когда тан Барранса, улыбаясь, подозвал к себе Эудженио и Альбу, и почти отеческим жестом взял их за руки…

Когда откашлялся, придавая себе солидности, тан Аракон… Момент-то какой! Еще «петуха пустить» не хватало, считай, дочери все торжество испортишь!

– Дорогие друзья! Я должен объявить вам, что на нашем празднестве обрели друг друга два любящих сердца! Тан Эудженио Рико Валеранса сделал предложение ритане Альбе Инес Аракон, и та приняла его!

Эудженио поклонился.

А потом встал на колено и припал губами к ручке Альбы. Выглядело это очень трогательно, послышались вздохи и ахи…

– А я должен добавить, что тан Валеранса согласен на переход в род Аракон, поэтому сегодня я не потерял дочь, а обрел сына!

На миг воцарилась тишина.

А потом…

Кто зааплодировал первый?

Кто подхватил?

Тони никогда на это не ответила бы. Не поняла! Но зал рукоплескал, облако разодетых, надушенных, восхитительно красивых людей окружило Альбу и Дженио, поздравляли, желали счастья… Альба была такой радостной…

А Дженио…

Как надо любить женщину, чтобы перейти в ее семью?!

Никогда, никогда он ей принадлежать не будет.

Тони медленно, очень медленно, поставила бокал с вином на стол. Получилось плохо, бокал опрокинулся и вино алой кровавой лужей растеклось по скатерти. А девушка развернулась и вышла вон, двигаясь, как сомнамбула.

Если сейчас ей предложат поздравить счастливых жениха и невесту, она просто закричит. И кричать будет долго… нельзя!

Нет!

Сад принял в свои зеленые объятия фигурку в светло-голубом. И практически никто не заметил ее исчезновения, кроме двоих мужчин. Но тан Риалон просто не успел последовать за Тони.

Его атаковал тан Адан.

Почти налетел, схватил за руку…

– Дорогой друг, прошу вас, мы ведь почти семья…

Освободиться, не нарушая никаких правил приличия, было просто нереально. Пришлось идти и улыбаться. Но Эрнесто отлично видел, как Освальдо тоже выскользнул в сад.

Оставалось только поздравлять молодых, и мечтать удрать. Но поди, увернись от счастливых людей!

Догонят и силком радоваться заставят!

* * *

Тони ревела.

Зло, беспомощно, тихо всхлипывая.

Как описать это чувство?

Когда мир разламывается на части, и больно, и обидно, и ведь если бы не она… и почему не я!

И… вот если бы та, другая, исчезла… а что бы это изменило?

Если тебя НЕ ЛЮБЯТ?!

Если любят другую? И смотрят только на нее. И улыбаются ей, и думают ней, и даже – даже! Ради Альбы Дженио отказывается от своего рода!

Ее отец тоже от рода отказался ради мамы…

Если Альба даже исчезнет… Дженио будет так же разрушать себя? Да, скорее всего. И это так больно…

Ее, Антонию, он даже не видит. Так…

То, что он тогда говорил, это наверняка не всерьез. Для злой шутки. Или вообще его Альба подговорила…

Чья-то рука протянула Тони белый платок.

– Эта дрянь не стоит ваших слез, Тони.

Девушка всхлипнула еще раз и ткнулась в мужское плечо. Теплая рука погладила ее по волосам, успокаивая.

– Тони, неужели вы правда влюблены в эту смазливую продажную девку в штанах?

Освальдо жалеть не собирался, он бил наотмашь. Некромант отлично знал, что гангренозную ткань надо отсекать вовремя. И добился своего.

Тони вскинула голову, зло поглядела на него.

– Вы… ты… Уходи!!!

– Вот еще! Нос вытри! Распухнет!

– Не твое дело!

Освальдо хмыкнул.

– Как раз мое. Все, что касается тебя – мое дело!

– Не меня, а твоей жены!

– Моя жена смертельно больна. И вообще, это мое прошлое, а ты – будущее. Так что давай, сморкайся. Еще не хватало, чтобы мою будущую супругу вся столица в соплях увидела!

В каком-то смысле повезло и Освальдо, и Тони, и Сарите… если бы девушка не утратила дар речи от наглости некроманта, он услышал бы про себя много нового и интересного. Но сначала Тони и слова не смогла сказать, а потом на поляне появилось новое действующее лицо.

Тан Риалон.

Эрнесто был зол, и увиденная картина не улучшила его настроения. А кому понравится, когда…

Нет, такое не понравится никому. Так что на Освальдо тан Риалон тоже посмотрел без малейшей приязни.

– Руки убери от ританы, Вальд.

– Не мешай нам, Риалон.

Освальдо тоже был недоволен.

Если девушка в печали, ее много на что уговорить можно. Чтобы отомстить любимому, или доказать, что у нее все будет замечательно, девушки такое творят – на уши не натянешь! Да и скомпрометировать ритану тоже подошло бы!

Куда она потом денется? Выйдет замуж как миленькая! Не мог Риалон где-нибудь еще полчасика погулять!

Зараза!

– Тони, я бы не рекомендовал вам сидеть в обнимку с женатым мужчиной, – сухо произнес Эрнесто.

Но Тони и сама спохватилась, и принялась приводить себя в порядок, отпихнув руки Освальдо.

– Вы правы, Эрнесто. Благодарю.

– Все в порядке. Сейчас я с вами, так что вы в безопасности.

Освальдо зло сверкнул глазами.

– Шел бы ты погулять, Риалон.

– А ты бы вспомнил, что у тебя жена жива, – тоном Эрнесто можно было воду в фонтане заморозить.

– За своей следи.

– Со своей женой я разберусь. А ты бы не лез к девушке.

– Вот и разберись, – сорвался разозленный Кар-раско. – Сходи, поздравь любовничка супруги с выгодным браком. Не ты ли его к Араконам и пристроил?

На такое заявление мужчина может ответить только прямым в челюсть.

Эрнесто и ответил бы, но не успел. Тони медленно поднялась со скамьи.

– Что?!

– То самое, – отрезал Карраско. – Тан Валеранса – любовник ританы Риалон. Ты об этом не догадывалась? Зря, очень зря…

Тони посмотрела на Эрнесто.

– Это… правда?!

Мужчина сглотнул.

На бледном личике Тони выделялись только глаза.

Огромные, темные, отчаянные… демоны бы Карраско побрали! Девочка действительно была влюблена… вот в ЭТО! И сейчас ей отчаянно больно! Разочаровываться в любви всегда безумно больно. Но чтобы так?

Мало того что ей предпочли другую, так еще и возлюбленный – полная мразь?

Карраско, ну ты и сволочь! Нельзя было поаккуратнее?

И почему он сам ничего не заметил? Бедная девочка…

Эрнесто каким-то внутренним чутьем понял, что нельзя врать здесь и сейчас. Не стоит.

Пусть Тони будет больно. Это она простит. Но вранье?

Там, где начинается ложь, заканчиваются любые близкие отношения. Навсегда.

– Это правда, – кивнул он.

– И ты… ты знал? Тоже знал?

– Догадывался. Не он первый, не он последний. Барбаре нравятся молодые мальчики из бедных семей. Услужливые, удобные, благодарные.

– Разве так… так можно?

– Барбаре давно плевать на меня и наш брак. Она меня никогда не любила, – честно ответил Эрнесто. Вальд слушает? Да и плевать! Что он такого услышит, чего не знает? – Я ее тоже не любил. Она получила деньги, я сына… вот и все.

– А Дженио…

– Я даже не знаю, кто он и откуда. Барбара его привела и представила. И только.

– И ты…

– Я не интересовался. Зачем?

– А когда он… и Альба…

– И что?

– Эрнесто хочет сказать, что любовника для супруги может оплатить и кто-то другой, – вставил елейным тоном Освальдо.

Тони даже внимания на него не обратила. Она ждала ответа. Эрнесто пожал плечами.

– Я не видел смысла разговаривать с Аданом Араконом. О чем? Зачем? Это его дочь, его зять…

Тони качнула головой.

Может, Адан Аракон и проверил бы Эудженио со всех сторон. Может быть.

В другой ситуации.

Если бы не было ограбления. Не было ссоры с тестем. Не потерялась Паулина, не слегла ритана Розалия…

Если бы…

Но здесь и сейчас ему попросту было ни до чего. И этим отлично воспользовался Дженио…

А если… если это ошибка?

Если Освальдо просто его оболгал? Если Эрнесто…

Ну мало ли что может быть? Но ведь Дженио не может быть таким подлым, правда?! Правда же?!

Сердце болело все сильнее и сильнее.

Тони потерла его рукой. Неосознанно.

Эрнесто протянул к ней руку.

– Антония… Тони, не надо.

Но было поздно. Тони развернулась и направилась в темноту. Подальше от всех…

Не хотелось ни видеть никого, ни слышать…

Не хотелось.

Но…

Шаг. Второй…

И бледное пятно платья, словно озеро света, из дверей беседки.

Тони застыла на месте словно вкопанная.

Мужчины не то что поругаться или подраться не успели. Даже сообразить, что именно произошло.

Просто Тони сделала шаг, второй, третий, а потом застыла на месте. Поднесла руку к горлу, словно высокий воротник платья внезапно стал ей тесен.

Эрнесто и Освальдо сорвались с места одновременно.

– Тони?!

И одновременно застыли.

Подол платья, который виднелся из беседки, не допускал двойного толкования. Вряд ли ритана, кто бы она ни была, разлеглась там для собственного удовольствия. Но поскольку мужчины были старше и опытнее Антонии, они первыми и опомнились.

Эрнесто Риалон, который не раз видел подобные… ситуации, принялся командовать. Освальдо, который трупов не боялся, но не часто сталкивался именно с убийствами, не успел ничего вставить. Да и не надо было. Все было правильно и логично. Он и сам бы так поступил.

– Вальд, уведи отсюда Тони. Ей тут быть ни к чему. Передай девушку на попечение дяди и возвращайся сюда, мне потребуется помощь.

– Какая?

– Может, хоть один из твоих «глаз» был рядом?

Освальдо качнул головой.

– Нет.

– Жаль. Но попробуем поработать по горячим следам. Тони такая слава ни к чему…

– Хорошо.

– Отведешь Тони к Адану Аракону, подойдешь к Барранса и попросишь его тихонько закруглить вечер и вызвать полицию. И заодно переписать всех присутствующих, так, на всякий случай…

– Думаешь…

– Потом. Поторопись, нам только…

– Ах!

Из-за куста послышался чей-то вздох.

Тут уж не сплоховал Вальд. Метнулся молнией – и вот уже на траву оседает полная дама в лиловом платье из жатого шелка.

– Ритана Фаррес, жуткая сплетница. Надолго ты ее?

– На полчаса.

– Нам хватит. Поторопитесь. Тони, ты в порядке?

– Д-да. А…

– Тони, все потом, – надавил голосом Эрнесто. – Завтра.

Тони заторможенно кивнула. Даже для нее происходящего было слишком много.

* * *

Как она оказалась рядом с дядей?

Тони так и не поняла. Освальдо что-то шепнул Адану Аракону, и тот аж в лице изменился. Подозвал к себе Альбу с Эудженио, потом подошел к Барранса – и через десять минут мобиль ехал к дому Араконов.

Тони сидела словно замороженная.

– Детка, ты в порядке? – участливо поинтересовался дядя.

– Д-да, – тихо ответила Антония.

Не то чтобы в полном порядке. Но это по другим причинам. Не из-за трупа.

Просто ее любимый человек женится. А еще…

Неужели Эудженио и правда… такой? Да быть не может! Освальдо просто врет! И… Эрнесто?

Он ведь не ловил Дженио за руку!

Но… и не отрицал?!

Голова у девушки разламывалась, и Тони постаралась как можно незаметнее приложить ладонь сначала к стеклу мобиля, а потом к своему лбу. Горячему и влажному.

– Все с ней в порядке! – недовольно отозвалась Альба. – А вот мне вечер испортили! Неужели нельзя было…

– Попасть в полицию? Ты этого хочешь? – Тан Аракон был не настроен на долгие разговоры. Альба это поняла и возмущенно замолчала. Зато открыл рот Эудженио.

– Тан Адан, я правильно понял, произошло… нечто неприятное?

– Тони нашла труп, – коротко пояснил дядя.

– Да? Чей?

Тони качнула головой.

– Не знаю. Я пошла в беседку, а она там уже была.

– Кто? – живо заинтересовалась Альба.

– Не знаю. Я не видела лица, и почти никого не знаю в столице, – тихо отозвалась Тони.

Альба недовольно надула губы.

– Ну вот… ее задушили? Или зарезали?

– Не знаю. Я и этого не видела.

– А что ты вообще видела? – обиделась Альба. – Кошмар какой-то! Рядом произошло убийство, а ты…

– А я рада, что это не вы с Эудженио, – отрезала Тони. Ярость расплавленным маслом плеснула в кровь. – Вы же любите ходить по беседкам…

Альба издала какой-то клокочущий звук. Но замолчала.

Эудженио понял, что надо спасать ситуацию, и привлек к себе невесту.

– Альба, милая, ты от меня на шаг не отойдешь. Я сумею тебя защитить.

Тони снова отвернулась к окну мобиля. Ей было грустно и тошно. Машина мчалась по темным улицам. Мимо мелькали освещенные окна, и девушка думала, что за ними, наверное, живут счастливые люди.

Которые не теряют любовь и не находят трупы. Как это соотносится?

А, неважно. Просто ей очень больно…

Дома Тони сразу отправилась к себе.

Верная Рита, которая ждала девушку с вечеринки, заметила, что с Тони неладно, и разбудила Аниту. Более опытная служанка состояние ританы определила быстро.

– Шок… пусти-ка меня на кухню.

Сеньора Фарра будить не решились. Но погреть горячего вина с пряностями? Дело нехитрое. А напоить девушку этим вином, переодеть в теплую рубашку, халат и шерстяные носки – и того легче.

Измотанная Тони уснула почти мгновенно.

Рита оставила ей ночник и спустилась вниз. Не пропадать же остаткам вина?

Тан Адан хлопнул в кабинете рюмочку крепленого и отправился спать.

А Дженио остаток ночи провел в спальне Альбы, утешая невесту. Дело молодое…

* * *

Некромантам спокойной ночи не досталось. Наоборот…

Сначала с убитой работал Освальдо.

Потом Эрнесто.

Потом оба некроманта разом. Куда там! Все было бесполезно…

Потом приехала полиция, и все началось сначала. Серхио ругался, осматривая тело, но толку-то с ругани? Бедные кварталы накрыли сетью, так эта сволочь в богатые перебралась?

Паршиво…

Пусть это цинично звучит, но когда режут бедняков, богачи не волнуются. Могут обсуждать, могут ахать и охать, но предпринимать ничего не станут. А зачем?

Не их убивают?

Вот и отлично!

Их ведь убить не могут? Нет, конечно! У них деньги есть, у них связи есть, у них сумочка стоит дороже, чем это быдло в год зарплаты получает… их убивать нельзя! Вот!

Или… можно?

Настоящим откровением для представителей высшего света становится наличие у них кишок и крови. Представьте себе, точно таких же, как и у последнего пьяного подзаборного нищего.

Некроманту так точно без разницы.

Ритана там, поденщица…

Но от родни ританы шума будет намного больше. Тан Барранса прямым приказом запретил супруге появляться в саду, а сам поинтересовался личностью убитой. Опознал ритану Марибель Софию Гутиерес и едва не застонал.

Сама по себе ритана была обычной представительницей высшего света.

В меру шлюховатой, в меру нагловатой, ничего из себя не представляющей… вышла замуж и проживала жизнь, родив мужу двух детей.

Но вот Массимо Патрисио Гутиерес был верховным судьей Римата. И ему немножко не понравилось убийство жены. Съездили на праздник, называется.

Зачем ритану в сад потянуло?

Так к любовнику, понятно. Любовника тоже нашли… его особенно и не скрывали, ритана с подругами делилась сведениями о его доблести. Поэт!

Творческая личность!

Теобальдо Игнасио Гальярдо.

Стихи его не читал никто из присутствующих. Да и зачем? Поэт? Творческая личность с тонкой душевной организацией без определенного рода занятий?

Значит, поэт! Дамы в восторге, язык у него подвешен убедительно, внешность приятная и способности есть… да, и те самые тоже. Вот и переходил поэт из одного салона в другой, из одних добрых рук в другие…

Почему нет?

Но здесь и сейчас поэт не пришел на свидание. Не успел попросту.

Он хотел выскользнуть в сад за возлюбленной, но беднягу задержали. Две очаровательные юные ританы спрашивали его мнение о своих стихах, пришлось остановиться и рассудить по справедливости. Не мог ведь он грубо отказать милым ританам?

Никак не мог…

А когда пришел…

Он как раз направлялся к месту встречи, когда услышал голоса. Мужские, кажется…

О чем они говорили? Простите, не разобрал. Но именно мужские, и они ссорились. Женского не было, это точно. Музыка играла, он не все слышал, но если бы Марибель убивали, она бы хоть вскрикнула? Она кричала?

Не успела?

Все равно, вряд ли это убийцы. Зачем им ссориться над трупом, для этого много других мест найдется!

Эрнесто порадовался, что Тони говорила тихо. И сознался Серхио, что это они с Карраско ругались. Да, по поводу известной вам особы. Для того и в сад вышли… а когда направились обратно, наткнулись.

Чем закончилась ссора?

Ничем.

И вообще, Серхио, не надо в это лезть, если считаешь меня своим другом. Не надо.

Сеньор Вальдес внял и лезть не стал. Но попросил поговорить с Тони. Вдруг она сможет помочь?

Эрнесто пообещал. Поговорит, обязательно.

* * *

Сарита Амалия Дюран нервничала.

Расхаживала по комнате, ломала руки…

Никто не пришел.

Ни Эрнесто, ни Тони… что-то случилось?!

А вдруг?!

А как ей тогда быть?! Что делать?!

Если они… это страшно! Сарита буквально металась внутри звезды. Вот ведь…

Когда она понимала, что умрет – было легче. Умрет и умрет, все тут понятно. Надежды нет. Умираем. Разве что мужу его планы обгадить… приятно!

А вот когда появилась надежда…

Здесь и сейчас ей умирать не хотелось. Но… как можно узнать, что происходит? Телефонировать? Для этого надо выйти из комнаты…

Ее обнаружат?

Да, но если Тони нужна помощь? Или Эрнесто?

И…

Сарита уже почти решилась, когда над ее ухом кашлянули. Негромко, так, чтобы не напугать, но привлечь внимание.

– На вашем месте я не стал бы этого делать.

Сарита не завизжала. Живя с некромантом, насмотришься всякого. Освальдо не брал работу на дом, но призраком ее было не удивить.

– Ты… ты кто?

– Можете называть меня Игнасио, ритана Карраско.

– Эммм…

– Антония в курсе. Я ее друг, – так же спокойно сообщил Рейнальдо Шальвен, а это был именно он. – И если вы сейчас выйдете из защитного круга, вы ее серьезно подставите.

– Но она… где она?!

– Полагаю, скоро вернется.

– Она уже должна была вернуться!

– Ритана, это прием. И Антония впервые оказалась на таком мероприятии. Она может задержаться. Кроме того, она может поехать домой к дяде. К тану Аракону.

– Ох… я не подумала.

– В этом не будет ничего удивительного. А вот вам нельзя показываться из круга. Сидите спокойно и думайте о хорошем. Вам обязательно помогут.

– Правда? – совсем по-детски спросила Сарита.

– Конечно, – кивнул Эрнесто. – Антония замечательная. И Эрнесто Риалон тоже хороший человек. Не переживайте.

– Я…

– Вам бы стоило подумать, что делать с супругом.

– Мне? – искренне удивилась Сарита.

– Его действия квалифицируются как покушение на убийство, – меланхолично заметил Рейнальдо.

– Н-но… это не он. Это старый Карраско… его дед…

– Возраст не дает права убивать людей.

– Я…

Сарита впервые задумалась, что она будет делать дальше. Куда пойдет. А ведь и правда… вот что она умеет? Да ничего! Она просто жена своего мужа. Но возвращаться к Освальдо нельзя, второй раз ей точно никто помочь не успеет.

А куда?

К детям?

Тоже нельзя… только куда ей тогда? Здесь не останешься, сюда муж приходит.

К Риалону нельзя.

И что ей остается?

– Если с меня снимут порчу, я смело могу помереть с голоду под забором, – печально произнесла Сарита.

Рейнальдо качнул головой.

– Не думаю.

– У вас есть дом и деньги? Потому что у меня нет ни того, ни другого. Разве что к мужу вернуться.

Шальвен вздохнул. Хоть и призрак, и дышать ему не требовалось, но привычки-то никуда не делись!

– Нет ритана. Дома и денег у меня сейчас нет. Но есть одна идея. Может быть, интересная, если вы меня выслушаете.

– Слушаю.

Что еще оставалось делать Сарите? Только слушать…

Глава 11

Горячее вино с пряностями сделало свое дело.

Тони отлично выспалась, и теперь была бодра и весела. Только вот…

Она-то тут! А Сарита – в магазине! И что делать?

Завтракать, конечно! И опять наносить на лицо снадобье мастера Доменико, чтобы никто не сомневался в ее непривлекательности. А потом спешить в магазин!

Туда должен прийти тан Риалон. И… Сарита там, и наверняка Рейнальдо. А еще интересно, что там с убийством…

И самая веская причина.

Тони жутко хотелось удрать из дома ДО того, как проснется Эудженио. Она просто не знала, как к нему относиться. Она боялась себя, своих чувств, своих мыслей, боялась, но… что поделать?

Она. Его. Любит.

Он. Любит. Другую.

А еще у него такая профессия – жиголо. Да, сами с собой будем честны, Хуан Амон ей про таких рассказывал. Не просто так, поболтать, нет. Жиголо иногда работали в тесной связке с такими, как Хуан, и ничего удивительного.

Ты молод, но беден.

Тебе приходится ублажать старую уродину, а иногда и старого урода – как повезет.

А ведь люди, которые платят тебе деньги, за них требуют стопроцентной отдачи. Шкуру спустят и по миру пустят. И нервы помотают, и злить будут, и… чего только не случается.

Как тут не отомстить?

И немножко заработать себе на старость…

Так что профессию Дженио Тони не осуждала. Люди таким не от хорошей жизни занимаются, далеко не всегда. Кто-то профессиональная проститутка, такое бывает. Не хочется человеку работать, вот он и торгует, чем есть, в надежде сколотить капиталец до старости.

А кто-то и не для себя старается. Кто семью вытягивает, кого подставили, обстоятельства бывают всякие. Какие они у Дженио?

Какие угодно.

Он может быть из бедной семьи. Он может кого-то содержать. Он может быть кому-то должен, и даже не обязательно он. Бывало и такое, что братья сестер закладывали. И наоборот бывало.

С изнанкой жизни Тони была знакома достаточно неплохо, хотя и только по рассказам.

Но как узнать у Дженио, почему он на это пошел? И… стоит ли?

Если ты любишь человека, ты его любишь целиком. И с достоинствами, и с недостатками…

Если ты его не принимаешь, осуждаешь, пытаешься поменять… а ты точно любишь этого человека? Или ты любишь свои представления о нем?

Тони была в таком душевном раздрае, что решила не добавлять себе новых переживаний. И удрала с утра пораньше, даже не обратив внимания на слова сеньора Фарра о том, что молодые потребовали себе еды и побольше, видать, переутомились ночью. Не до того…

Рейнальдо ее встретил на пороге.

– Тони, там некромант.

Антония Даэлис Лассара расправила плечи.

– Карраско?

Почему-то первая ее мысль была о Карраско. И кто бы знал, как ее это взбесило! Явился тут, с утра, настроение портить…

– Тан Риалон.

Тони расслабилась. Эрнесто – это хорошо.

– Мы представляем тебя – ему?

Рейнальдо подумал пару минут.

– Да. Но пока как Игнасио, хорошо?

Тони подумала, что опытный некромант и без имени может многое сделать с призраком. Но спорить не стала. И улыбнулась, открывая дверь магазина.

– Доброе утро, тан. Правда, не припомню, чтобы давала вам ключи.

Эрнесто пожал плечами.

– Я взял ключи сеньоры Маркос. Сеньориты Луисы, точнее. Без спроса и мне жаль, но…

– Но здесь ваша… эээ…

– Называйте ее близкой знакомой, – предложил Эрнесто, целуя Тони руку. – Как вы себя чувствуете, Тони?

– Я выспалась и отдохнула, – откровенно призналась девушка. – Кошмаров мне этот труп не подарил. Это снова то же самое?

– Да.

Тони поежилась.

– Уже нигде нельзя чувствовать себя в безопасности?

– Да. Не ходите одна по ночам. И… Тони…

Эрнесто протягивал девушке ленточку с рукава погибшей женщины.

Тони посмотрела на нее, сморщила нос, но выбора не было.

– Опять ничего?

– Пустота.

– Хорошо.

Девушка крепко сжала клочок ткани в ладонях – и вспышкой пришло видение.

* * *

Темный сад.

За спиной слышен шум поздравлений, но Марибель не оглядывается. Ей надо успеть, пока Массимо не начал ее искать.

Да, муж у нее ревнивый…

Ах, были б у него такие таланты в постели! Она бы и не искала другого! Но сделает он на сантимо, а ревнует на песету. Закатывает скандалы, устраивает истерики…

И въедливый такой! Жуть просто!

За годы брака Марибель научилась так виртуозно оправдываться, что позавидовали бы и прожженные законники. Предусмотреть всё. Проработать малейшие детали, вникнуть в каждую мелочь… Марибель иногда думала, что будь она верховным… верховной судьей, от нее не ушел бы ни один негодяй. Но оставалось только водить за нос мужа.

Давно, еще с первого года после свадьбы.

Не стоит лишний раз ревновать женщину, она может сделать так, чтобы ее ревновали не напрасно.

Вот и сейчас в беседке ее должен будет ждать милый мальчик… или он еще придет? Марибель восстановила в памяти картинку зала.

Да, подождать придется ей. Ему выбираться чуточку дольше, но это не страшно. Она подождет. В ожидании тоже есть своя прелесть.

И эта встреча даст ей силы жить с мужем дальше. Терпеть его ворчание, занудство, мелочность…

Чего не сделаешь ради денег и статуса?

Лишь бы проскользнуть незамеченной…

Шорох за спиной заставил стремительно обернуться. Ее кто-то может увидеть?

Нет?

Ох…

Темная фигура перед лицом была последним, что увидела Марибель. И метнувшееся к ней… нечто.

Темнота…

* * *

Тони очнулась на руках у Эрнесто Риалона.

– Как ты себя чувствуешь? Тони?

Девушка поежилась.

– Плохо. Но я видела убийцу. То есть Марибель видела.

– Марибель?

– Я ошиблась? Но… ее ведь звали Марибель? И ее муж верховный судья?

Эрнесто кивнул.

– Да.

Узнать об этом Тони пока не могла. Значит, все верно.

– Она его не любила. И шла к любовнику.

– Мы его даже нашли. Но толку с него нет, он задержался, – Эрнесто сделал шаг и уселся в большое кресло, держа Тони на коленях. Впрочем, романтики не получилось, потому что композиция тут же была дополнена третьим слоем.

Кошачьим.

Маркус Мендоса оставлять хозяйку без присмотра не собирался. Тем более с чужаком! Им доверься… и мясо съедят, и мышей выловят! Приличные коты гостей без присмотра не оставляют, это уж точно…

Тони запустила пальцы в густую блестящую шерсть, унимая невольную дрожь. И созналась.

– Она его видела. Но в темноте, так что лица не разглядела. И… на нем было нечто вроде плаща… кажется.

– Ты сможешь его нарисовать?

Тони качнула головой. Нарисовать точно не сможет. Описать…

– Он среднего роста, примерно одинаковой высоты с Марибель.

– Хорошо.

– Очень худой, непропорциональный. Длинные руки, короткие ноги. Лица не видно, его закрывал… даже не плащ, наверное. Нечто вроде пончо.

– Пончо?

– Да. Оно было мокрым, двигалось плохо. И голова замотана какой-то тряпкой, лица не видно.

– Как он ее убил?

Тони качнула головой.

– Ты мне не поверишь.

– Уже верю. Итак?

– У него словно третья рука из-под пончо вылетела. Было темно, Марибель точно не поняла, но… он стоял дальше.

– Дальше?

Тони протянула перед собой руку.

– Он не мог ее достать руками. Это было нечто… другое. Она так и не поняла, что именно.

Эрнесто задавил неприличный вопрос о месте появления руки. Потом подумал – и все же сформулировал:

– Рука была справа или слева?

– По центру… Я понимаю, что это бред, но… оно вылетело откуда-то из середины фигуры. И сразу удар в горло. И темнота.

– Хм… Это могло быть оружие?

Тони пожала плечами.

– Не знаю. Оно двигалось, как гибкая плеть… только вот толщиной с руку.

Эрнесто потер лоб свободной рукой.

– Не клинок?

– Нет.

– Кистень? Моргенштерн? Боевой кнут?

– Не знаю… не похоже. Оно все двигалось гибко… а для кнута слишком толстое.

– Цепной меч? Скорпион? Нагайка?

Тони только руками разводила. Вроде бы нет, но…

– Это надо смотреть. В движении, в замахе…

– Боевая пружина?

– Возможно. Она должна быть толстой…

– Я поговорю с Серхио. Сводим тебя в музей.

– Куда?!

– В музей. Есть такой у полиции.

– И что там выставлено? – искренне удивилась Тони. Картины, она понимала. Искусство какое-то… но в полиции? Что они могут показать?

– Самое разное оружие – ты не представляешь, на какие усилия идет криминал. Фальшивые руки, ноги, даже глаза, есть целая тюремная коллекция… чего только там не проносят. Коллекция улик – самых разных, тоже интересно…

Тони захлопала в ладоши. Кот недовольно муркнул и улегся прямо у нее на животе. Нет уж, он отсюда ни на шаг!

– Хочу!

– Договоримся, – пообещал Эрнесто. – Итак, о чем ты хотела со мной посоветоваться?

Тони подумала пару секунд.

– Может, начнем с Сариты?

– Нет. Ты для меня важнее, – честно признался некромант. Тони покраснела.

И созналась.

– Игнасио, тебя не затруднит выйти? Пожалуйста?

Рейнальдо выплыл из стены, словно гранд. И поклонился с несомненным достоинством.

– Добрый день, тан Риалон.

– Добрый день, – Эрнесто даже не напрягся. – Тан?..

– Пока просто тан Игнасио. Именно меня ритана Антония пожелала оставить в этом мире.

Эрнесто непонятно хмыкнул.

– Допустим. Кто вы такой, тан Игнасио?

– Не спросите, откуда я взялся?

– Из пещер, – не стал сомневаться Эрнесто. Шальвен посмотрел с уважением. Полагаясь на логику, он уважал тех, кто также прибегает к ее конструкциям. Тем более – успешно. – Антония рассказала мне о вашем существовании.

– Вы правы. И я не хочу уходить.

– Почему?

– Потому что не все мои дела в этом мире завершены.

– Вы хотите мести?

– Нет.

– Причинить кому-то зло?

– Не уверен, – пожал плечами Шальвен. – Скорее, доделать дело, из-за которого меня убили. Безусловно, для кого-то это окажется злом. Но на всех не угодишь, я не песета, чтобы каждому нравиться.

Эрнесто медленно кивнул.

Тони внимательно слушала.

Призрак не юлил, не изворачивался, он честно отвечал на вопросы, о чем-то умалчивал, но в основном был откровенен. Эрнесто тоже не давил, но расспрашивал дотошно.

Минут через десять мужчины пришли к определенному взаимопониманию, и Эрнесто кивнул.

– Хорошо. Я привяжу вас к ритане. Уйдет она – уйдете вы. Устроит?

– Более чем.

– Завтра.

– А сегодня?

– Распишу схему и ритуал – это первое. И второе… Тони, мне нужна будет твоя помощь.

– Какая?

– Ты знаешь про Ла Муэрте?

– Я слышала о ней, – напряглась Тони.

Эрнесто погладил ее по спине.

– Что-то не так?

– Богиня некромантов? Смерти? Эммм… а что тут может быть – так?

– Для тебя все в порядке. Ты ведь ее дочь…

– Некоторые свою родню только так гнобят, – хмыкнула Тони.

И Эрнесто понял.

– Ты… боишься?

Изображать бесстрашие девушка не стала.

– Очень боюсь.

– Без нее нам ритуал не вытянуть.

– Какой ритуал?

Эрнесто усмехнулся.

– Насквозь подлый и незаконный. Ритуал переноса проклятья. Только так Сарита сможет остаться в живых.

Тони поежилась. Но… у нее вообще никаких предложений не было. А Эрнесто явно знал, о чем говорил.

– Слушаю?

Эрнесто посмотрел в стену. Подумал… и решил выложить все напрямую.

– Тони, проклятие, которое наложено на Сариту, должно получить свою жертву. Потом уползти к хозяину и сообщить ему о смерти. Это не изменить.

– Но можно подправить?

– Если проклятие перенести на другого человека.

– Какого?

– Каталина Хелена Маркос, – спокойно ответил Эрнесто. – Тебе ее жалко?

Тони посмотрела на некроманта широко раскрытыми глазами.

– Сестра сеньоры Луисы?

– Да, – Эрнесто нарочно назвал девичью фамилию женщины.

– Но… как?!

– Тебя пугает факт – или интересуют детали?

И что тут можно было ответить? Ну… если ты змея, то и не стоит голубку разыгрывать.

– Второе.

Эрнесто довольно улыбнулся.

– Нам надо прийти к алтарю Ла Муэрте и попросить перенести проклятие на другого человека.

– Так просто?

– Вовсе не так просто. Потому что просить придется тебе.

– Мне? – удивилась Тони. – Но я…

– Вот в том-то и дело, – Эрнесто опустил глаза. – Прости… просить должна девушка. Некромантка, но девушка.

Тони покраснела.

– Это как-то проверяется?

– Придется пожертвовать немного своей крови. Кровь, просьба, жертва.

– Жертва?

– Хелена Каталина. Проклятие убьет ее на алтаре. Перенесенное, оно активируется.

– А как ты… как ты ее вытащишь? Она же в полиции?

Эрнесто пожал плечами, мол, это мои проблемы.

Тони спорить не стала. За сеньору Луису она бы ее сестрице голову оторвала, а потом труп подожгла. Сестра не виновата?

Ага, как же! И с кислотой не она тут стояла, под дверью! И на Тони кидалась по доброте душевной, кто бы сомневался. Принести ее в жертву?

Да пожалуйста!

– А что будет потом с Карраско?

– Плохо ему будет. Ла Муэрте решит сама, но обычно… – Эрнесто ненадолго замялся, а потом решил все выложить, как есть. – Тони, богиня не лезет в человеческие дела. Если бы мы просто снимали порчу, она бы ударила откатом. Но в том-то и дело, что Королевскую порчу не снимешь. Если бы мы просили за Сариту… но богине нет дела до чужаков. Зато ей есть дело до тебя, до меня. Когда мы перенесем порчу, это получится словно жертвоприношение. Такое богиня любит. И внимание она обратит. На нас, на Карраско… А вот чем это закончится, я предсказать не могу. Это – Богиня.

– Понятно. Что ж, давай так и сделаем?

В глазах Тони Сарита была не виновата ни в чем, кроме глупости. А вот Хелена Каталина – во всем. И в глупости в том числе. Не вырастила бы она сына подонком, была бы жива сеньора Луиса. Так что… Сама напросилась!

Эрнесто перевел дух.

Он рассчитывал на любую реакцию, вплоть до истерики, и отношение Тони оказалось приятным бонусом. Без криков, без шума, принимается тяжкое, но необходимое решение.

– Спасибо, Тони. Я рад, что мы вместе.

Тони утвердительно кивнула головой. Работать с некромантом – одно удовольствие. С этим конкретным некромантом.

Только вот…

– А куда потом пойдет Сарита?

Эрнесто замолчал.

А вот это он немножко не продумал. Правда – куда? Не к нему же домой? Барбара не поймет…

– Этот вопрос мы тоже решили, – тихо вмешался Шальвен. – Сарита Амалия Дюран поедет в Лассара.

– Что?!

– Зачем?!

Выглядели некроманты одинаково удивленными.

– Лассара – единственное место, в котором ее не станут искать. Алтарь Ла Муэрте… как вы думаете, тан, Карраско узнают о вашем ритуале через час? Или через два?

– Вообще не узнают. Мне не надо никому угождать, чтобы навестить Ее алтарь.

– Хм? У вас есть свободный доступ?

– А мне кто-то объяснит, о чем вы говорите? – топнула ногой Тони. Чувствовать себя дурой было неприятно. Эрнесто прищурился на призрака и сделал приглашающий жест, мол, говори, а я дополню.

Шальвен скромничать не стал.

– Тони, алтари Ла Муэрте на перекрестках не стоят. И вообще, богиня эта крайне своеобразная, и поклонение ей… не то чтобы под запретом. Но и не похвалят. Поэтому к алтарю могут прийти только жрецы. Обычные люди приходят на богослужение в конкретное место, а уж оттуда их провожают, с завязанными глазами, чтобы они не выдали место.

– С ума не сойдешь так всех водить?

– Не всех. Но новичков – только так. Вот лет через десять-двадцать ты будешь знать, где находится алтарь. Но просто так тебя к нему не пустят. Надо быть одним из жрецов.

– Или некромантом, – пожал плечами Эрнесто, на которого Тони перевела вопросительный взгляд. – Некроманты – дети Смерти. Мы Ее не предадим. Если Тони решит прийти к алтарю – она имеет на это право. Я не стану завязывать ей глаза. И меня не осудят.

– Я… я приду, хорошо.

– У алтаря никого не будет. Я это обеспечу. Мы будем только втроем.

– Вчетвером, – качнул головой Шальвен.

– Нет.

– Почему?

– Ты призрак. Ты уже мертв.

– И что с того? Это в храм мне нельзя, а к Ла Муэрте можно.

– Тоже нельзя. Когда мы будем просить… – Эрнесто замялся, а потом решил говорить, как есть. – Богиня смотрит. И отвечает. Именно Богиня, понимаете? Я не могу дать гарантии, что ты не упокоишься. Она может выполнить просьбу, но может и благословить. Так, как Она это поймет. Так, как Она пожелает.

– Вот как…

– Да, примерно так.

Шальвен задумался.

– Она может выполнить мою просьбу?

– Смотря, что ты предложишь взамен. Но может и просто выполнить. Жертв Ла Муэрте не требует, но платить приходится.

Шальвен кивнул. И принялся что-то обдумывать.

– Значит, пойдем втроем. Мне глаза точно не будут завязывать?

Эрнесто качнул головой.

– Только Рите. Ты к алтарю можешь приходить в любое время. Тебе будут рады. И… помогут.

– Чем?

– Знаниями. Сведениями. Даже деньгами и людьми, если понадобится.

– Я запомню. Сегодня вечером?

– Да. Я пойду, поговорю с Саритой.

– И завтрак ей передай, – вспомнила Тони, вытаскивая из-под стола корзину.

Эрнесто зарылся в нее, вытащил булочку с апельсиновым джемом и впился зубами.

– Передам. Обяжжжжательно.

Тони фыркнула.

– Приятного аппетита.

* * *

– Тони, ты не хочешь посмотреть ключи?

– Ключи? – Тони про них и думать забыла.

– Ключи Мединальо.

– Да, конечно… если они отчистились.

Ключи тихо-мирно лежали в банке. Налет с них сошел, Тони достала их, ополоснула, и они заиграли старой бронзой. Темной…

– Очень тонкая работа. Почти произведение искусства.

– Да, – Шальвен тоже любовался. Изящные головки ключей в виде мифологических животных… забавно. Виверна, грифон, дракон. Когда-то в глазницы были вставлены драгоценные камни, но время их не пощадило, и фигурки смотрели на мир слепыми глазами.

Бородки ключей тоже выполнены с большим вкусом. А еще очень затейливо. Так, сразу и не подделаешь. Даже если слепки снимешь, все равно будет сложно. Ключи где толще, где чуть тоньше, Тони поклясться была готова, что это сделано специально.

Что же ими открывается?

Девушка плотно уселась в любимое кресло Шальвена, сжала в ладонях ключи – и отпустила свою силу.

* * *

Мужчина за столом был красив.

Невероятно красив.

Все же Мединальо можно было назвать образчиком мужественности. А вот его собеседник…

Тони его не видела. Капюшон полностью закрывал лицо. Рука тоже была в перчатке.

– Вы принесли мне ключи, Морей?

– Да, тан.

В перчатке поблескивают три ключика.

– Благодарю. Вы не останетесь без награды.

– Тан, если они узнают…

Мединальо поднимает безукоризненные брови.

– Помилуйте, Морей, как они могут узнать? Если вы не проговоритесь?

– Я не проговорюсь, но ключей скоро хватятся. Вы говорили, у вас есть хороший ювелир, который может быстро изготовить копии?

– Да, конечно. Вы позволите, Морей?

Ключи переходят из рук в руки. Мединальо вертит их, восхищаясь тонкостью работы.

– А где замок, который открывают ключики?

– Тан, это не в столице.

– А где?

– Замок Шардайл. Там… гнездо. Основное. Там и сейф, и прочее…

– Замок Шардайл?

– Да, тан. Мое вознаграждение…

Мединальо улыбается.

– Да, ваше вознаграждение.

Он открывает ящик стола свободной рукой. И – нажимает на кнопку.

Морей исчезает. Нет, не растворяется и не убегает. А просто падает вниз. Под ним опрокидывается крышка погреба, и он летит в черноту. Слышен крик, отвратительный хряск, потом долгий стон…

Мединальо поднимается из-за стола. В руке у него большой флакон.

– Перестраховка, конечно. Но мало ли что…

Он подходит к провалу погреба и заглядывает внутрь.

Темная фигура упала хорошо. Правильно упала, нанизавшись на несколько штырей. Да не простых, а зазубренных, с широкими наконечниками – с таких себя не снимешь. И высота у них хорошая. Выше человеческого роста…

И все же, все же…

Из перевернутого флакона льется прозрачная бесцветная жидкость. Пахнет лимоном и жасмином. Фигура внизу дергается, извивается, словно пытается снять себя с кольев, ее бьют корчи и судороги… бесполезно.

Мединальо наблюдает за этим с усмешкой, кончиками пальцев другой руки перебирая ключи.

– Лучше будет, если ты исчезнешь…

Слетает капюшон плаща…

И Тони с криком вылетает в реальность. Перед глазами все еще стоит чудовищное лицо. Страшное, жуткое…

Не человек.

Эти ключи принес Мединальо – кто?!

* * *

Шальвен молча выслушал ее рассказ. Подумал пару минут.

– Замок Шардайл?

– Да, он сказал, что гнездо там.

– Могли и перенести, за столько лет. Но могли и оставить… надо проверить. А что за лицо было у того человека?

Тони поежилась.

Как это описать? Даже слов таких нет… для зеленоватой плотной кожи, не чешуи, но именно кожи, с разводами, в пятнах, глубоко запавших маленьких бесцветных глаз, плоского носа – не носа, две дырки на горбе посреди лица. И пасть…

Вроде бы и человеческий рот. Но зубов там растет втрое больше, чем человеку положено. Острые, игольчатые, загнутые…

– Жуть жуткая…

Шальвен внимательно выслушал описание.

– Гнездо, говоришь?

– Это не я сказала, а он. Рейнальдо, мне страшно.

Призрак подлетел поближе. На Тони дохнуло прохладой, но странным образом успокаивающей. Не промозглой, а уютной, вроде бокала лимонада в жаркий полдень.

– Не переживай, Тони. Я не для того остался, чтобы умереть снова.

– Призраки не умирают.

– Но развоплотить меня можно.

– И… эти… они могут?

– Несомненно!

Тони поежилась. А потом задала резонный вопрос:

– Ты не удивлен. Ты что-то подобное знал? Подозревал?

– И подозревал, и знал… Догадывался, скажем так.

– Я могу услышать о твоих подозрениях?

Рейнальдо качнул головой.

– Дай мне еще немного времени. Дня три или четыре, хорошо?

– На что это повлияет?

– Я буду готов поделиться первыми выводами. Ты знаешь притчу о трех слепцах, которые ощупывали слона?

Тони фыркнула.

– На что похож слон? На колонну, веревку или веер?

– Я пока вижу только часть картины. Но хочу вытащить на свет всего слона, а не его ухо. Если бы Мединальо не убил меня, я бы еще тогда докопался до истины. Но раз уж так случилось…

Тони только головой покачала.

– Будь осторожнее, Рейнальдо.

– Обещаю. Я тебя не подведу.

– Я знаю.

Шальвен кивнул.

– Замок Шардайл. Я запомню…

– Что мне делать с ключами?

Рейнальдо подумал пару минут.

– У сеньоры Маркос был тайник?

– Да.

– Положи их туда, пожалуйста. Когда-нибудь придет их время. Но еще не сейчас.

Тони кивнула. Подумала и пошла спать. Ночью ей выспаться не удастся, это уж точно! Интересно, как тан Риалон и на работу ходит, и ночной образ жизни ведет? И не выглядит измотанным?

Надо спросить.

Антония не отказалась бы от такого способа. А скоро и магазин открывать…

Спать! И снова спать!

* * *

– Эрнесто!

Прошли уже года с тех пор, как ритана Барбара обращалась к супругу по имени. И сейчас не назвала бы, но обстоятельства были таковы…

Только вот Эрнесто в морге не оказалось.

Не было его там. Был Освальдо Карраско, колдующий над телом Марибель Гутиерес. Судья настоял, чтобы его супругой занималась придворная знаменитость… пусть так.

– Слушаю?

– Вы?! А где мой муж?!

Освальдо развел руками. Он подозревал, но не пойман – не вор. Может, Эрнесто и отправился к ритане Лассара, но посылать туда Барбару?

Нет, не стоит.

Настроение она испортит Антонии, а та и так не слишком хорошо идет на контакт. Лучше Освальдо потом расквитается с наглецом Эрни.

– Не знаю. Что-то случилось?

– Как скоро он придет?

– Тоже не знаю. Ритана, я могу вам чем-то помочь?

Барбара огляделась по сторонам. А потом приняла решение и извлекла из сумки письмо.

– Вот…

Освальдо поднял брови.

– Это что за писулька?

– Прочитайте, тан.

Освальдо послушно извлек из конверта лист бумаги. Мимоходом отметил, что это самый обычный конверт, самый обычный лист… такие продаются в писчебумажной лавке. Причем в любой.

Дешевые серые чернила.

А вот почерк…

Если говорить о графологии, почерк выдавал человека незаурядного. Острые резкие буквы, завитушки и причудливые извивы строки… не письмо – почти рисунок. Изящный и элегантный одновременно.

Освальдо так не смог бы.

Это явно писал человек образованный, с широким кругозором, с богатой фантазией, но вместе с тем жесткий и нетерпеливый…

Но оцепенеть от ярости Освальдо заставило содержание письма.

Тан и ритана Риалон!

Я верну вашего сына в обмен на ритану Лассара.

Потрудитесь доставить Антонию Даэлис Лассара завтра к полуночи в бухту у Черной скалы. Там вы получите своего сына в целости и невредимости. Или – его тело.

С уважением.

Подписи не было.

Освальдо сжал письмо так, что бумага треснула, прорываясь.

– Ах ты, б…

– Отдайте! – ахнула Барбара. И кинулась вперед!

Освальдо отмахнулся рукой. Но… неудачно.

Или наоборот?

Ритана пошатнулась на высоких каблуках, ее повело в сторону, и она отлетела вбок. Охнула и затихла.

Освальдо выругался.

Некроманту не надо было щупать пульс. Он видел – душа отлетела.

Но как?!

Ах, вот оно что! Стол… Всего лишь стол! Ритана налетела виском на угол стола… вот хотел бы убить – не прицелился бы так точно! Но… теперь-то что делать?

Хотя… все и так понятно!

Освальдо метнулся, запер дверь кабинета, сунул письмо поглубже в карман… плевать на Амадо Риалона! Пусть его хоть морские демоны сожрут! Авось, отравятся!

Антонию он не отдаст.

А Барбара…

Сделаем по упрощенному варианту. Освальдо достал клинок, распорол себе руку и капнул трупу на язык своей кровью. Потом ей же начертил на лбу небольшой символ.

– Восстань!

Ритана Барбара медленно открыла глаза и встала на ноги. Двигалась она, как марионетка на ниточках, но ничего! И так сойдет! Освальдо протянул ей плащ.

– Закутайся плотнее. Накинь капюшон.

Зомби послушно исполнял его приказы.

– Пешком отправляйся прочь из города. Жди меня у… у моего загородного дома! Ты знаешь, где это место?

– Да.

– В дом не ходи, жди в саду, в гроте, – благо туда даже садовник не суется. Летучих мышей не любит. – Я приду сегодня ночью! Разберемся…

Зомби послушно развернулся и отправился прочь. Немного деревянной походкой, но ничего! Сойдет, если не приглядываться! Хм…

Надо решить, что делать с ританой Барбарой. Потому что… если она умерла, то Эрни свободен. А Освальдо за такое надо под суд…

Ну, нет!

Этого он не допустит. А Амадо…

А что Амадо? Пустышка… пусть его хоть демоны сожрут! У Освальдо Фаусто Карраско есть дела поважнее, чем всяких дураков спасать!

* * *

– Дорогая, – Адан Аракон поцеловал ручку супруге.

Розалия улыбнулась ему в ответ.

– Как твои дела, дорогой?

– У нас все замечательно. Как ваше самочувствие?

– Мне намного лучше. И Паулина тоже здорова…

– Да, папа. Меня уже скоро обещают выписать, – улыбнулась отцу Паула.

– Мы все будем счастливы, дочка.

Новостей у Адана Аракона тоже хватало. И про Антонию, и про Альбу с Эудженио… ритана Розалия чуть поморщилась.

– Нехорошо это все-таки. Когда вот так, до свадьбы… зря он в нашем доме поселился…

– Почему нет, дорогая? Он все равно войдет в наш род, поэтому в нашем доме Дженио самое место. Все просто…

– А что у него вышло с Риалонами? Почему тан Эрнесто отказал ему от дома?

Адан Аракон улыбнулся.

– Тан Эрнесто решил, что молодые люди проявили безответственность в истории с Паулиной. И Дженио было зачинщиком.

– Это действительно так? – помрачнела ритана.

Она до сих пор просыпалась от стонов дочери.

Во сне кошмары наваливались, одолевали Паулу, она шла куда-то, в темноте, в пещерах, без надежды выбраться… падала, ползла… кто не бывал в такой ситуации, тому бы в ней и не бывать! Это очень страшно, когда нет надежды.

– Не думаю, – дипломатично ответил Адан Аракон. – Посуди сама, дорогая, с Паулиной ничего не делали нарочно. А Амадо… его я к нам и не приглашал. Хотя мальчик стремится загладить свою вину.

Ритана Розалия поджала губы.

– Мне ничего от него не нужно.

– Мне тоже, – вмешалась Паулина. – Папа, я очень хорошо отношусь к Амадо Риалону, но… не мог бы ты ему объяснить, что его знаки внимания мне неприятны? Они мне напоминают о ночи в пещере…

– Хорошо, солнышко. Я ему объясню, – решил не вдаваться в подробности тан Аракон.

– Спасибо, папа. А когда нас все-таки выпишут?

Тан Аракон задумался.

– Полагаю, как раз на свадьбу к сестре успеете. Через недельку-две.

– К чему такая спешка? – подняла брови ритана Розалия.

– Почему нет? – тан Аракон опустил глаза. – Роза, Альба молода и кровь у нее горячая. Я почти уверен, что они с Дженио… пусть мой внук появится на свет в законном браке.

– Все так серьезно?

– Молодость. Не удержишь, – развел руками тан Аракон.

Дураком он не был. И отлично понимал, что не сможет удержать дочь. Только не он один.

Не сейчас.

А если не можешь предотвратить – надо возглавить. Вот и… пусть Альба получит своего любимого. Или под присмотром, или в законном браке…

Отсутствие запретов снижает риск нарушений.

Сейчас запри Альбу дома? Да сбежит, конечно! Только еще и шум на всю столицу поднимется… Нет-нет, еще этого Араконам не хватало! А если ей все разрешить?

Ну… что может быть самым худшим?

Да просто раздельное проживание ее и Дженио, разводов-то у нас нет. А остальное…

Брачный контракт составлен четко, без денег и на улице девочка не останется. Валеранса переходит в род Аракон. Альба не одинока, за нее есть, кому заступиться… в самом худшем случае получаем наследника в род Араконов! Чем плохо?

Или даже двоих-троих…

Рассуждая цинично, даже если будучи замужем за Дженио, Альба родит от конюха, ну так что же? Ребенок все равно будет по крови ее – и Аракон!

Что плохого?

Ритана Розалия подумала пару минут, но мужа она своего изучила за это время отлично, дочь тоже знала – и махнула рукой.

– Может, так оно и лучше… Если бы Альба начала к нему бегать, точно кто-то заметил бы.

– Позора не оберешься, – кивнул тан Аракон.

– Тогда давай ускорим свадьбу, – согласилась ритана. – Поговори с моим отцом?

– Боюсь, он сейчас на нас несколько обижен, родная.

– Почему?

– Ты не в курсе последних новостей. – Адан собирался сообщить обо всем еще и Антонии, но как-то закрутился. – Но твоя мама теперь очень нас любит. Передавала горячий привет милейшей Антонии и обещала навестить нас в скором времени.

– Дорогой?

– Видишь ли, твоего сводного брата…

– Больше нет?

– Есть. Но… скажем так, то, что он сделал с Ритой, сделали с ним.

Ритана Розалия даже в ладоши захлопала. Вот кровожадная!

– Адан! Правда?!

– Чистая. А выкупить его с каторги твой отец никак не может…

– Почему?

– Достопримечательность. Видишь ли, Роман не стал вести себя тихо и незаметно. Он орал, бился в истерике, требовал осмотра, утверждал, что его прокляли…

– Правда?

– Нет. Тони мне поклялась, что неправда, да и обследование ничего не выявило.

– Но?..

– Но достопримечательностью каторги он стал. Какое там выкупить? На него полюбоваться приходят!

Ритана Розалия даже зажмурилась от удовольствия.

– Восхитительно! Милый, Тони просто прелесть!

– Да, любимая. И ты совершенно правильно поступила, решив ее оставить у нас.

– О, да!

Ритана Розалия действительно была счастлива. А кому понравится… ваш отец обрюхатил служанку!

Да не в том беда, что служанку! Это ведь никакой разницы, хоть поденщица, хоть знатная дама! Важно то, что жене он изменил!

И не просто так…

Ладно бы дал денег и выставил! Но Хорхе Луис любил сына, заботился… ревность?

Почему ее нельзя испытывать? Просто – почему?! Да, Роза ревновала. И ничего не могла сделать.

Было плохо ей, было плохо ее матери… предлагаете вот так просто стерпеть и простить? Это не так легко. Это очень больно, когда тебя предают! А Роман еще и вырос дрянью…

Ладно, когда силы и средства твоего отца идут на хорошего человека. Розалия твердо была уверена, если Роман был бы приличным человеком, ей было бы легче. Намного! А он?!

Деньги тянул, в разные пакости влипал… и плевать ему было на всё и на всех! Мерзкое существо, честно-то говоря, и это без ревности сказано!

Розалия пыталась говорить с отцом, но нарвалась на достаточно категоричное: «Яйца курицу не учат». Хорхе Луис Мондиго решительно не верил, что сын вырос спесивой избалованной дрянью. Не хотел верить.

Не желал видеть.

Сейчас же…

Вляпался мерзавец? Туда ему и дорога!

Лично Розалия только порадуется!

– Я поговорю с мамой… она может помочь, пока отец занят.

– Хорошо. Обязательно поговоришь, когда врачи разрешат.

– Мама за меня тоже волнуется. Наверняка!

– Рози, с ней все в порядке. В тот день она ни о чем не узнала, а потом я решил никого не пугать лишний раз.

Розалия поцеловала мужа в щеку. Хороший он у нее!

Замечательный!

– Поблагодари от меня Тони. И приглядывай за Альбой… правда, пусть женятся. А пышную свадьбу устраивать не будем, захочет Альба замуж – и так побежит! Заодно сэкономим, пока я в больнице…

Прагматизма ритане тоже было не занимать.

Дочка, свадьба… а денег не напасешься! Ладно! Посмотрим, что Альба на это скажет!

Паулина кашлянула, привлекая к себе внимание.

– Папа…

– Да, дочка?

– Папа, скажи, есть ли где-то списки тех, кто погиб в пещерах? Или пропал без вести?

Адан Аракон потер лоб.

– Не знаю, солнышко. Тебе это важно?

– Да. Мне хотелось бы знать…

– Я могу спросить у тана Риалона, он работает в полиции.

– И я хотела бы поговорить с Тони. Можно?

– Конечно, детка. Я попрошу, чтобы она к вам зашла.

Паулина ответила отцу благодарной улыбкой.

Да, пожалуйста! Пусть придет!

Как все-таки звали того самого призрака? Должна ведь Тони знать? Правда?

Паулина собиралась не просто помолиться за Игнасио. Она очень хотела знать, КТО. Побывать на его могиле, узнать о его родных…

Глупое желание?

Паулина не собиралась его анализировать.

Пусть глупое! Пусть!!!

Но если бы не Игнасио, она сошла бы там с ума. И умерла. А он пришел…

Паулина не понимала, что чувствует. Но точно знала, что Игнасио… он настоящий! И намного больше мужчина, чем тот же Амадо! И плевать, что призрак!

А вдруг с ним и поговорить можно?

Если Тони поможет?

Паулине этого очень хотелось!

Глава 12

Просто так выйти из дома и пойти, куда ей захочется, Сарита не могла. Карраско нашли бы ее через пять минут. Поэтому Эрнесто пришел с целой связкой амулетов.

Отклоняющих, отвращающих, рассеивающих, скрывающих ауру, перенаправляющих…

Когда все они оказались на женщине, у той даже шея гнуться начала. Куда тут? Штук сорок разных кулонов… тридцать – точно! А еще кольца, браслеты и даже повязка на лоб.

– Эрнесто, это обязательно?

– Рита, ты жить хочешь?

Сарита печально вздохнула. Эрнесто на провокацию не поддался.

– В своей работе я разбираюсь. Не мешай мне.

Ритана и спорить не стала. Ее спасают? Отлично, лучшее, что она может сделать – не мешать спасителям.

Тони тоже досталось шесть кулонов.

– А мне зачем?

– Чтобы Освальдо тебя не отследил, – честно ответил Эрнесто.

– Он может?

– Полагаю, пара твоих волос у него есть.

– Что?!

– Тони, что тебя удивляет? Подобрать волосок несложно, следить с его помощью за тобой – тоже…

– Но зачем?!

– У Карраско наверняка есть свои резоны.

Тони злобно фыркнула.

– А это можно как-то…

– Я тебя потом научу. Есть заклинание, которое делает все отсеченные от тебя части необратимо мертвыми. Кровь, волосы, ногти – неважно что. Но воздействовать на тебя через них уже не получится.

– Спасибо. А я смогу его применить?

– Конечно. Это части силы некроманта… вот будь ты огневиком, все бы сгорало.

– А если воздушником – уносилось ветром?

– Примерно так. Поэтому надевай, что дал, и не капризничай.

Тони и не стала. Послушно надела все безделушки, накинула сверху короткий плащ, взяла сумочку и перчатки…

– Я готова.

– Отлично. Мой мобиль рядом с домом. Едем.

* * *

Ехать было недалеко.

На взморье. Там Эрнесто помог дамам выйти из машины и решительно протянул Сарите черную широкую ленту.

– Это обязательно.

– Я упаду…

– Не упадешь. Но можешь остаться капризничать здесь.

Женщина скривилась, но ленту взяла.

– Ты потом ее снимешь?

– Обещаю. Тони? – Мужчина протянул Антонии руку. – Так ты не споткнешься…

Тони кивнула и взяла тана Риалона за руку. Сухие теплые пальцы мимолетно погладили ее запястье – и тут же сжались чуть крепче. Словно Эрнесто и сам был не рад, что позволил себе эту ласку.

– Рита, – мужчина подхватил Сариту под локоть свободной рукой – и шагнул вперед. Благо местность позволяла. Тропинок здесь не было, и жесткая сухая трава стелилась под ноги. Цеплялась за обувь, обвивала ноги…

Сарита все же спотыкалась. Тони было чуточку легче, она видела, куда ступала.

Потом впереди замаячило море.

– Нам туда?

– О, да. Я специально выбрал эту дорогу, – улыбнулся Эрнесто.

Тони пожала плечами и промолчала.

Мужчины…

* * *

С лодкой Эрнесто управлялся так же легко, как и с мобилем. Поставил парус – и небольшое суденышко полетело по волнам.

– Как здорово!

Тони сидела на носу, подставляя лицо брызгам морской воды и порывам ветра.

– Замечательно, – согласился Эрнесто. – Рита, убери руки от платка.

– Он мне надоел!

– Переживешь. Если жить хочешь.

Жить Сарита хотела, так что руки убрала и откинулась назад. Устроилась на скамье поудобнее.

– Как скажешь, Эрни. Как скажешь… ты тут главный.

Эрнесто кивнул и направил лодку к берегу.

Вылез сам, помог выйти Тони, Сарите…

Тони с неприязнью отметила, что Сарита слишком долго прижимается к некроманту… вот почему так? У нее муж есть! Ее собственный…

Она сама выбрала Освальдо, чего теперь к другим-то приставать? Вообще… неприятно!

Но высказывать Тони ничего не стала. И права у нее такого нет… вот к ритане Барбаре она не… ревновала?

Она ревнует?

Ну да!

Ревнуют же не только, когда любят! Ревнуют еще и когда… так, неважно! Можно и без любви отлично ревновать! Потому что любит она Эудженио! А Эрнесто…

Да, она к нему привыкла! И хочет, чтобы у него все было хорошо! Сарита ему не подходит!

Барбара, кстати, тоже, но Барбара так не раздражает. Наверное, потому, что она не нравится Эрнесто. Вообще не нравится, они просто терпят друг друга.

А вот о Сарите он заботится…

В этот раз Тони пришлось идти одной. Здесь тропинка была, и достаточно узкая. И вела она между скал, пока не…

– Ла Муэрте, – тихо произнес тан Риалон.

– Богиня, – выдохнула Тони.

Белая статуя смотрела ласково.

Вот как хотите… лицо смерти? Череп? Но у Тони она ужаса не вызывала. И ей казалось, что череп улыбается в мягком вечернем освещении, какой-то мягкой и очень уютной улыбкой.

– Здесь мы и проведем ритуал. Тони, ты готова?

– Да. А где…

– Наш реквизит? – елейным тоном уточил некромант. – Уже доставлен.

Шагнул куда-то вбок, ненадолго исчез – и вновь вышел на свет, таща за собой… да! Связанную по рукам и ногам Хелену Каталину Маркос.

Женщина мычала и извивалась. А когда увидела статую Ла Муэрте, прекратила дергаться. И тихо упала в обморок.

– Что с ней? – даже забеспокоилась Тони.

– Ничего. Просто испуг.

– Испуг?

– Тони, это ты – дочь Богини. А данная особа на тебя покушалась. Думаешь, ее тут пощадят?

Тони о ней вообще не думала.

– Но так бояться?

– Некромантам проще, дорогая моя. Мы знаем, и что будет за чертой, и как будет… у нее таких знаний нет. А вот уверенность в своей смерти – есть.

Тони решила не вдаваться в психологию.

– Да и ладно! Что нам надо делать? Чтобы провести ритуал?

– Сейчас положим Сариту в ногах статуи. Рядом с ней, так, чтобы соприкасались – вот эту…

– Кожей соприкасались?

– Все равно. Это неважно. Хотя бы краешками платьев, но контакт должен быть.

Тони кивнула.

– Допустим. А потом?

– Ты будешь просить. Я приносить жертву.

– Есть какие-то слова? Или заклинания?

Эрнесто покачал головой.

– Слова? Заклинания? Тони, милая, это богиня. Ей достаточно того, что в твоей душе и сердце. А как и что ты скажешь – неважно.

– В храмах Творца не так.

– Потому что Богиня сюда приходит. А заглядывает ли Творец в храмы – ведомо только ему.

– Ересь, – фыркнула девушка.

– Отнюдь. Просто восхищение величием замысла Творца. И признание своего непонимания его деяний.

Девушка осмыслила и покачала головой. Уважительно.

Ну да, Творец велик по определению, и его действия недоступны человеческому разуму. А потому… кто ж его знает, чем он занимается в свободное время?

– Хорошо. Я попробую.

– Начни. Просто начни, а она услышит.

Тони поежилась. Как-то… страшноватая перспектива. Правда?

Но делать было нечего. Она подошла поближе к статуе, посмотрела в страшноватое лицо.

– Ты прости, пожалуйста…

Показалось ей – или дрогнули цветы? Метнулся огонек свечей? Сквозняк, наверное…

– Я, наверное, плохая дочь. Я и не приходила, и сейчас побаиваюсь, и вообще… даже не знаю, как просить. Если бы не Сарита Амалия, я бы сюда не пришла… сейчас. Может, пришла бы потом? Не знаю. И молитв не знаю, и ритуала – пользы от меня никакой. На меня ты имеешь полное право обижаться. И не отвечать. Но помоги, пожалуйста, Сарите. Она-то точно перед тобой не виновата. И муж у нее – скотина. Я понимаю, что Карраско тоже некромант, что он твой сын, как и я, и Эрнесто… но ведь скотина же! Это подло, просто подло! Когда ты отдаешь человеку всю себя, а он… Сарита с ним столько лет прожила, детей родила, а он даже честно с ней играть не пытался. Убил, избавился, выкинул – разве это по совести? Он ведь и в меня не влюблен, я знаю. Ему просто дети нужны, а от меня их можно получить, наверняка и ритуалы какие-то есть, чтобы быстрее… я читала, еще дома. Но это безумно гадко! Договорился бы по-хорошему… дорогая, тебе дом и деньги, мне свобода… я все равно его не хочу, он противный, и коту не понравился, но Сарита точно не виновата! Помоги ей, пожалуйста…

Тони смотрела точно в лицо статуи. И не видела происходящего вокруг.

Зато все это отлично видел Эрнесто, стоящий рядом с жертвой.

Рано, пока еще рано. Но…

Тони не обращала внимания, но Богиня ее услышала.

Вокруг девушки закручивался невидимый ураган, словно по пещере пронесся ледяной арктический ветер. Приятный, бодрящий… некроманта! А вот Сарита вся дрожала.

Про Хелену Эсколан и говорить нечего – она уже была в глубоком обмороке. Так даже лучше, впрочем. Эрнесто никогда непонимал пользы в мучениях, если это не требовалось для ритуала. Тогда – да. Тогда надо мучить. Хотя ему и не приходилось, лично.

А просто так?

Зачем?

Неинтересно… даже пакостно как-то.

Эрнесто не слышал, о чем говорит Тони. Слова уносил ветер, они срывались с губ девушки и становились крохотными снежинками, закручивались вокруг статуи.

Ла Муэрте слушала.

И глаза ее горели зелеными искрами. Яркими и чистыми. Словно два изумруда.

Антонию услышали. Ей ответили. Она просила?

Эрнесто не понимал. Вроде бы она просто смотрела в глазницы черепа, даже вряд ли видя, с кем говорит, пребывая в трансе, и не понимала, что происходит. Не осознавала.

Так бывает.

Когда ты говоришь с Богиней – это обыденность. Но когда Богиня решает поговорить с тобой, это… оглушает. Ошеломляет. А иногда и оборачивается безумием.

Но не здесь и не сейчас. В этом Эрнесто был уверен.

– Пожалуйста…

Всего одно слово он и расслышал. Но этого хватило.

Безмолвный взрыв зелени!

И Эрнесто увидел, как расползается на Сарите пелена заклятия. Не просто сползает – превращается в мелких змеек, скатывается вниз, и эти змейки ползут дальше, на Хелену Эсколан, опять свиваются изумрудной сетью, сцепляются клычками и хвостами…

Сарита охнула и потеряла сознание. Что ж, пусть лежит, меньше шуметь будет.

Кинжал уверенно пошел вниз. Прямо в сердце.

– Тебе, Богиня!

Удар был идеален. Хелена Каталина умерла мгновенно. Выгнулась, всхлипнула – и обмякла. Даже не почувствовала ничего. Но сеть погасла.

И Эрнесто знал, где-то далеко старый Карраско знает, что женщина – умерла. А вот какая…

Благословение Богини не перебить даже некроманту.

Тони смотрела прямо в глазницы черепа. Вряд ли она что-то осознавала в этот момент… видела ли? Эрнесто хотел шагнуть вперед, увести Тони, но куда там! Словно преграда его отбрасывала, невидимая, но гибкая и упругая.

А Тони вдруг шагнула вперед.

– Мама? Мама, я так скучала…

Тони видела перед собой Даэлис Лассара. Не такую, как последний раз, изможденную болезнью. Не мертвую… ее самый страшный детский кошмар. Нет.

Мама была живой.

Веселой, легкой, в белом воздушном платье, она шла к Тони и улыбалась.

– Детка моя…

– Мама…

– Малышка, ты так выросла!

– Мама, я так скучала! Мне так плохо было без тебя! Почему?!

Именно этот вопрос всегда терзал Тони. Мама, ты же Лассара! Почему ты ушла?! Почему меня бросила?! За что?!

Даэлис оказывается совсем рядом. Прикосновение почти неощутимо, но оно есть.

– Девочка моя родная… Я не хотела. Я бы никогда тебя не оставила, но не смогла справиться. Я ведь была слабым некромантом, непроявленным, да еще и сил, как у курицы… я боролась, но меня столкнули за грань.

– КТО?!

– Ты узнаешь о них очень скоро. Не верь им, не бери из рук ничего, не проси и не соглашайся. Их дары отравлены изначально. Это яблоко Рейна…

– Кто они?

– Грязь и плесень. Ты все поймешь, когда увидишь… береги себя! Я еще вернусь, маленькая моя, обещаю… только сумей узнать!

– Мама…

Даэлис улыбнулась.

– Я никогда не оставила бы тебя по своей воле. Мне сделали предложение, на которое я не согласилась. Потом убили. И последние остатки моей силы пошли на твою защиту.

– Мама?

– Тони, здесь и сейчас я говорю с тобой волей Ла Муэрте. Именно она сохранила мою душу в своих ладонях, иначе от меня не осталось бы и пепла. Она дала мне силы дождаться… я воззвала уже умирая, и меня услышали.

– Мамочка, – Тони плакала, уже не стесняясь. – Мама…

– В Лассара я на своей земле. Я старалась сохранить свою жизнь до последнего, когда поняла, что проиграла эту битву, бросила все на твою защиту. Пока твои ноги ступали по земле Лассара, ты казалась всем лишенной сил. Обычной. В отца.

– Мама?! Я зря уехала?

– Нет. Ты все сделала правильно, маленькая моя, – силуэт Даэлис начинал таять. – Я тебя очень люблю. Береги себя, детка, и мы обязательно увидимся… я знаю.

И – пустота.

Тони рухнула на колени перед статуей – и расплакалась так, как никогда не плакала. С самого детства.

* * *

Фаусто Элодио Карраско схватился за сердце.

Ничего ведь не предвещало!

Но…

Сильно и жестко кольнула игла. Пригвоздила к креслу, повернулась, лишая последних сил. Некромант привык к разной боли, и вены себе резал для ритуала, но это…

Словно ледяные цепи его сковали.

И медленно-медленно соткалось перед ним лицо единственной женщины всей его жизни.

Ла Муэрте.

– Ритана, – шевельнулись посиневшие губы.

Ла Муэрте качнула головой.

Казалось бы – голый череп. Но как некромант понял, что она недовольна?

Попробуй, не пойми тут!

– Ты совершил подлость.

– Ритана, я не…

– Ты приговорил мать своих правнуков. Ты не подумал, что она дала продолжение твоему роду. Что она выносила новую кровь твоей семьи.

– Пустышки, – шевельнулись губы Карраско.

Казалось бы, что смысла спорить с богиней? Но если не оправдаться, то завтра для Карраско может и не наступить.

– Ты совершил подлость не поэтому. И за потомством девочек будешь следить.

Карраско промолчал.

Да, не поэтому. Хотел в род новую кровь. Но…

– Ты приговорил родную кровь моей силой. Ты знал, что проклятье ударит и по твоим правнучкам.

Знал.

Есть такое… но не сильно бы ударило! Может, выкидыш случился бы, может, поболели… так то ж бабы! Отряхнутся – да и пойдут!

– Я приговариваю тебя к бессилию. Да будет так.

Одно движение рукой – и тень Богини исчезает, оставляя по себе лишь аромат лилии.

А в кресле остается обмякший… да, сейчас уже – старик.

Древний, дряхлый, глубокий… умирающий. Его поддерживала сила некроманта. Сейчас, когда Богиня лишила его силы, счет жизни Элодио пошел на дни. И вряд ли их будет больше, чем пальцев на руках.

Ла Муэрте справедлива.

* * *

Эрнесто этого не планировал. Но…

А кто бы остался в стороне?! Просто – кто?!

Он понял, кого видит Антония, понял… и не удивился. Некроманты – Ее дети, кому, как не Ей распоряжаться их душами? И привести душу матери на встречу с дочкой Ей несложно.

Другое дело, что это знак большого благоволения. Тони действительно ее любимая дочь…

Он не уловил момента, когда разговор закончился, а девушка расплакалась… Горько, жалобно, словно обиженный ребенок…

Эрнесто плюнул на всё.

Не глядя достал из кармана пузырек со снотворным, влил Сарите пару капель – да, брал с собой на всякий случай, если бабы начнут устраивать истерики, и почти бегом бросился к Тони.

– Тихо, девочка… чшшшшш!

Подхватить легкое тело на руки, усесться прямо на постамент в ногах статуи, прижать девушку крепче к себе. И поцеловать черные волосы.

– Тони, ох… детка, все будет хорошо! Слово даю! Не плачь, маленькая, не надо, ты самая чудесная девушка на свете, не плачь… ты мне сердце разрываешь…

Тони ткнулась лицом в его рубашку. Слова прорывались сквозь слезы.

– Я все время думала… я виновата… мама меня бросила… и папа умирал… я думала – за что?! А оказывается, маму убили…

Слезы лились потоком.

Эрнесто прижал девушку к себе, укачивая, словно ребенка.

И…

И тихонько начал целовать ее волосы. Свежий запах, смесь дождя и жасмина, дурманил голову, заставлял забыть обо всем – или это шуточки Богини?

Эрнесто опомнился, только когда его губы коснулись залитого слезами лица девушки… опомнился, но остановиться уже не смог.

Поцелуй вышел долгим – и удивительно сладким.

– Тони…

Почти шепот.

Почти ветер.

И все же этого хватило, чтобы они пришли в себя.

– Ой!

Не держи Эрнесто так крепко, Тони вырвалась бы, и кто знает, что она могла натворить? Но вырваться у некроманта было нереально. Не те силы.

– Успокойся, – приказал Эрнесто стальным голосом.

Тони попыталась трепыхнуться, дернулась еще раз – и смирилась в крепких объятиях. Сжалась в испуганный комок.

Эрнесто покачал головой и чуточку ослабил руки.

– Я тебя отпущу в любой момент. Но не надо бежать и кричать. Я не насильник.

– Я не боюсь…

– Конечно, боишься, ты же не дурочка. Тони, прекрати, детка. Да, я тебя поцеловал. Но больше желая утешить, – Эрнесто врал ей без зазрения совести. – Ты же знаешь, мы, мужчины, не переносим женских слез! И в отчаянии способны на любые, даже самые безумные поступки! Тебе было бы легче, прыгни я со скалы?

Тони замотала головой.

– Н-нет…

– Вот видишь? Успокаивайся. Я хоть раз дал тебе повод меня бояться?

– Н-нет…

Тони подумала пару минут. Если на то пошло… Эрнесто всегда был уважителен, спокоен, и… он интереса к ней никогда не проявлял, как к женщине. Ухаживал, но в меру. Это разные вещи.

Есть мужской интерес, когда женщину склоняют к постели. Такой… липкий.

Есть мужской интерес, который заставляет женщину расправить плечи, улыбнуться, осознать свою привлекательность. Это не предложение переспать, это просто признание ее достоинств. Вот Эрнесто так себя и вел.

Неизменно вежливо и галантно.

Тони его никогда не боялась, так что же случилось сейчас? Поцелуй?

Проявление другого интереса? Перевод их отношений в новую плоскость?

Вот!

Тони испугалась, что все изменится. И у нее не будет еще одного близкого человека. Как всякий, обделенный теплом ребенок, она искала тех, кто даст ей поддержку, кто улыбнется, кто протянет руку… нашла – и тут же лишилась? Она не хотела!

Но Эрнесто оставался прежним. И причина у него была уважительная, разве нет? Тони расслабилась. Буквально силой заставила себя откинуться назад и даже чуточку облокотиться на мужское плечо. И тут же поняла, что ее почти не удерживают. Захоти она – встанет и пойдет.

Осознание этого помогло окончательно успокоиться.

– Я… простите меня.

Эрнесто поднял бровь.

– Простите? Тони, я требую сатисфакции!

И огоньки в его глазах плясали, и губы улыбались… а только что они… Тони встряхнулась, заставляя себя не думать о поцелуе.

– Какой?

– Раз уж мы поцеловались… изволь постоянно обращаться ко мне по имени – и на ты.

– Я…

– Да, я помню. Я старше, умнее, и ты меня очень уважаешь…

– я…

– Не уважаешь? Тони, ты разбила мне сердце. И кажется, даже задела печень! Ох! Как же болит!

Чего только стоил Эрнесто этот небрежный тон. Но он видел, как девушка успокаивается, как начинает улыбаться. А ради этого стоило потерпеть.

– Эрнесто, вы…

– Ты?

– Хорошо! Эрнесто, я прошу у тебя прощения. Я действительно себя не контролировала.

– Я тоже. Но если бы ты меня укусила за нос – было бы хуже.

Тони фыркнула.

– Намного?

– Ты бы отравилась.

Девушка уже хихикала.

– Эрнесто, ты… ты просто некромант!

– Прошу заметить – матерый! В самом расцвете сил и возможностей, – важно воздел кверху палец Эрнесто. Тони фыркнула.

Хорошо еще, сидел он удачно, так, что ерзала она не в стратегически важном месте. А то бы осознала, как тяжело ему даются шуточки-прибауточки.

– Никто и не умаляет твоих возможностей!

– Вот и не надо. И не переживай, я никому не скажу.

– О чем?

– Что у тебя насморк. Платок дать?

– У меня нет насморка! – Тони поняла, что демоновы слезы дали свой результат! Если кто-то плачет картинно, там и нос не покраснеет, и лицо словно фарфоровое. А она ревела от всей души. Вот и результат.

Глаза красные, лицо опухшее, сопли… литра два точно есть. Конечно, этот поцелуй был актом отчаяния! Кто бы еще захотел целовать такое чучело?!

– Хорошо. Насморка нет. Но платок все равно будет, – Эрнесто протянул девушке клочок ткани.

Тони вытерла нос и сунула платок в карман.

– Спасибо.

– Не булькает.

– Могу предложить кофе.

– Это завтра. А сегодня я буду отсыпаться. И тебе тоже советую.

– А… у нас получилось? – спохватилась Тони.

– Да. Рита свободна и жива. А вот сеньора Эсколан ушла вслед за сестрой.

– Слишком легкая смерть.

– Полагаю, Ла Муэрте позаботится о ее посмертии.

Тони кивнула. Светлые глаза блеснули сталью. Прощать она не собиралась, и правильно. Прощают тех, кто раскаялся, осознал, захотел исправиться, причем не под угрозой смерти, а сам по себе. Иначе это лицемерие. И плевок ему цена.

– Что мы теперь делаем?

– Отправляемся обратно. М-да… а удастся ли привести Риту в чувство?

Ла Муэрте оказалась весьма ехидной дамой. Рита так и проспала всю обратную дорогу, кулем мотаясь на плече у Эрнесто. Некромант ругался, но тащил. Сам виноват…

* * *

Сам виноват, кретин!

Это думал и Освальдо Фаусто Карраско, разглядывая Барбару-зомби.

Нет, ну надо же так вляпаться?! Сам, своими руками, расчистил сопернику дорогу! Эрнесто ведь принципиальный до крайности, он никогда бы ничего подобного не сделал. Терпел бы эту стерву еще сто лет!

Не убил бы, не наслал порчу, не избавился…

А Освальдо, умничка такая, подарил ему свободу!

Карраско не обманывался. Это Тони могла чего-то не видеть, не понимать, не осознавать. А вот он своего соперника насквозь видел. Эрнесто нравилась Антония. Даже больше, чем просто нравилась. Влюблен соперник был по уши, это ж видно!

Рита?

Да никогда он так к Рите не относился. С Ритой была юношеская влюбленность, когда объект сначала хочешь во всех позах, а потом уже задумываешься, какая там душа. А вот с Антонией… как он на нее смотрит! Только Тони и не видит!

Нежно, покровительственно и в то же время очень трепетно, словно перед ним хрупкое чудо, тронешь пальцем – и останется вместо морозного кружева на стекле мокрое пятно. Если это не любовь, то что еще? Попросту – что?!

И вот добрый Освальдо убивает его супругу!

И что теперь с ней делать? Показывать никому нельзя, это понятно. Тогда… Приказать где-нибудь закопаться и упокоить? Отличное решение.

Или привязку сделать? Мало ли что может потребоваться в дальнейшем?

Освальдо больше не колебался.

– Вытяни руку.

Острым ножом отсечь у зомби палец, завернуть в носовой платок. Потом он проведет ритуал, и всегда сможет призвать душу Барбары.

Более того, сможет препятствовать Эрнесто!

Что сделает некромант, если у него пропала жена? Начнет искать своими методами, понятно. И вот сейчас-то они могут подействовать. На труп ритуал сокрытия уже не проведешь, это надо или помещать ее в специальную звезду, вливать силу, накопителями обкладывать…

Либо сделать из Барбары призрака, привязать к себе, и тогда Риалон не сможет ее призвать.

Пропала – и пропала!

Куда?

О, могла сбежать к любовнику! Сейчас расспросить ее о подробностях и инсценировать побег, к примеру…

– Кто был твоим последним любовником?

– Эудженио Рико Валеранса.

Освальдо скривился. Этот явно не подойдет.

– А до него?

– Фернандо Пако Мартинес…

Это имя и вовсе некроманту ни о чем не сказало.

– Перечисли всех твоих любовников и расскажи, чем они занимаются.

Зомби послушно пустился перечислять. Освальдо слушал… м-да! Как Риалон еще в дверь-то проходит, с такими рогами? Первого любовника Барбара завела еще в двенадцать. А свадьба…

А что это поменяло?

Эрнесто было плевать на девственность невесты, ему на все было наплевать. Лишь бы Барбара не создавала ему проблем.

Она и не создавала… о! А вот этот подойдет!

Освальдо прикинул время до рассвета. Да, еще хватит.

Он успеет доехать, убить и вернуться. А то как же?

Сбежали вместе? Значит, пропасть надо двоим. А это подходящая кандидатура. Богатый, эксцентричный, одинокий…

Вероятно, для Барбары это было приятное разнообразие в череде альфонсов.

Что ж! Не стоит тратить драгоценное время.

Освальдо выдал зомби лопату, указал место для могилы и приказал копать, а потом спуститься вниз и лечь.

Ладно уж!

Яму он сам землей забросает. И даже цветочки положит сверху.

– Какие тебе нравятся цветы?

– Белые розы.

Вот их и положит! И это не цинизм, это – жизнь. А пока…

– Держи лист. Пиши записку.

Зомби послушно уставился на некроманта пустыми лупешками. Что прикажешь, хозяин?

Карраско приказал бы. Матерно.

Но – нельзя.

Ах, дурак он, дурак! Так подставиться!

* * *

Эрнесто мечтал выспаться.

После проведенного ритуала ему больше всего хотелось лечь и отоспаться, но куда там! Сначала пришлось доставить к Тони и саму юную Лассара, и Сариту Амалию. Потом занести наверх Сариту, которая пока еще плохо соображала, а Тони поручить заботам кота и призрака.

А самому откланяться.

Он бы остался и с радостью. В гостиной был очень удобный диванчик, а устал Эрнесто так, что уснул бы и на гвоздях. Но – нельзя… сейчас ему не стоит оставаться рядом. Тони надо побыть одной, успокоиться, осознать новую реальность.

И как он так сорвался?

Ведь нельзя, и Тони он оттолкнуть от себя не хотел, а вот поди ж ты! Всего одна секунда, один миг потерянного самообладания – и угроза лишиться целого мира…

Стоит ли лгать себе, Риалон?

Ты влюбился.

Беспомощно и безнадежно влюбился. Беспомощно, потому что ничего-то ты со своими чувствами поделать не можешь. Как же легко было раньше!

После измены Сариты Эрнесто никого не подпускал близко к себе. Никому не открывал сердце и душу. Даже мыслей не доверял никому. Выстроил для себя спокойную, уютную, равнодушную жизнь, практически без привязанностей, без симпатий, без любви… безразличную и ровную, как ледяная пустыня.

Тяжело так жить?

Зато и не плюнут, и не напакостят. А душа… а какая разница? А душа кричит, душа бьется в конвульсиях, душе невероятно тяжело, ведь нельзя же все время жить во льдах! Даже самые стойкие растения умирают без воды, а любая душа погибает без любви. Без дружбы, без искренности…

Приятелей у Эрнесто хватает, и некоторых он держал ближе к себе, как того же Вальдеса. Было с кем пообщаться, было с кем вина выпить под настроение. Но – не друзья.

Некогда он надеялся, что Освальдо станет ему другом. Братом не по крови, но по силе. Тем, кто всегда поймет и поддержит, потому что сам той же породы. Не получилось. Обжегся. Навсегда. Ему хватило.

Казалось – так. И тут появилась Антония.

Сперва он и внимания не обратил на девчонку. Подумаешь… мало ли что по столице бродит? А потом понял, что в ее присутствии – тепло. По силе они одинаковы, может, Тони даже сильнее, она же потомственный некромант… да неважно это на самом деле! А вот то, что рядом с ней оттаивала замерзшая душа, было важно. Ему было тепло и легко, спокойно и уютно. Страсть появилась потом.

Сначала было желание помочь, поддержать, обогреть… и самому передохнуть хоть на минуту. А потом появилась и страсть. Эрнесто даже знал, когда именно.

Только вот понимание не помогало.

Как выдрать из сердца единственный проросший там росток?

Как убить самого себя?

Даже подумать страшно казалось, не то что сделать. Он понимал, что добра такая любовь не принесет, и счастливыми им не быть никогда, понимал, что будет больно и плохо… ему, к счастью, только ему!

Но это была та боль, которую он готов был терпеть вечность!

И нет никакой надежды. Ни на взаимность, ни на…

Знает он отлично, что будет впереди!

Рано или поздно Аракон или найдет племяшке мужа, или представит ее ко двору с тем, чтобы это сделал король. И Тони уйдет.

Выйдет замуж по любви…

Лассара всегда выходили замуж по любви, он помнит. И будет смотреть на нее – счастливую. Рядом с мужем…

Эрнесто заранее ненавидел незнакомого ему парня. Конечно, молодого, кого-то вроде… Эудженио? Нет, такой мрази он Тони не отдаст!

Но если она полюбит?

Если ее сердце выберет? Что сможет сделать он? Убить негодяя?

Он никогда не сможет причинить ей такую боль. Никогда…

Эрнесто тихо застонал. Хорошо, что никто не видел некроманта сейчас, не было никого ни в мобиле, ни рядом. Потому что по лицу некроманта скользнула слезинка.

И еще одна.

Как же это больно.

Осознавать слово – никогда…

Под сердцем словно нож застрял. Ледяной, острый. И волны холода расходились по всему телу от его лезвия. Вымораживали сердце, душу…

Как больно и страшно! Но он никогда не даст Тони понять… ни словом, ни делом, ни вздохом, ни намеком… Ничем! Пусть она будет счастлива!

А он – он будет счастлив, глядя на нее. Разве этого мало? Если она позволит быть рядом, если будет считать его другом, если…

Ох, Тони!

Как я тебя…

Я не люблю.

Я умру без тебя.

Девочка моя, я так долго жил… я так долго умирал без тебя, и умру рядом с тобой. Только будь счастлива!

Только – будь!

* * *

Тони завернулась в одеяло и устроилась на кровати.

Конечно, хорошо бы, чтобы кто-то принес ей горячего чая, а еще лучше – настой шиповника. Чтобы о ней позаботились.

Чтобы взяли за руку, посидели рядом, похвалили…

Не получится.

Что ж, Тони привыкла к одиночеству. И кувшин с шиповником заранее поставила на кровать и укутала. Теперь и кровать была приятно теплой, и настой не остыл.

Можно было потягивать горячую жидкость из чашки, смакуя каждый глоток и закусывать тем самым мармеладом… м-да. Мысли при этом в голову лезли самые разные.

Эрнесто ее поцеловал.

Он сказал, чтобы успокоить.

А она?

Стыдно признаваться, но… ей понравилось! Она вообще целовалась только пару раз, и то с незнакомцем в маске, но вот этот поцелуй ей был приятен. На тот момент она не понимала, с кем целуется, зачем… нет, не понимала. Слишком сильно шарахнуло по нервам откровение и осознание. Слишком больно было.

Наверное, не поцелуй ее Эрнесто, она бы сорвалась в истерику.

А он поцеловал.

Кошмар какой!

У нее и насморк был, и лицо опухло, и краска до сих пор чешется… а он не испугался. Это может что-то значить? Нет, не понять…

Ей.

А Шальвену?

Тони честно рассказывала призраку о событиях в храме. Рейнальдо слушал, размышлял, делал выводы. И подвел итоги.

– Тони, ты ему, конечно, нравишься. И это неудивительно. Но никаких других шагов этот мужчина не предпримет, можешь жить спокойно и забыть о поцелуе. Как и не было.

– Почему? – удивилась Тони. И уже более логично добавила: – Почему ты думаешь, что я ему нравлюсь?

– Почему нет? Ты молодая, красивая, умная… и не крути пальцем у лица, кого поумнее ты этой краской не обманешь. Тони, она же с магической составляющей!

– И что?

– Маги отлично видят, что это такое.

Тони застонала.

– И Карраско?

– Несомненно!

– Демон! А я так надеялась!

Рейнальдо только фыркнул в ответ на праведное возмущение.

– Тони, на что? Повторюсь еще раз – ты очаровательная девушка. Почему ты не можешь нравиться? Тем более некроманту, с которым у тебя совпадает вектор силы?

– Ой…

– Некромантам вообще сложно с женщинами, а тут попалась та, которая от него не шарахается. Что удивительного в его симпатии?

– Наверное, ничего.

– Вот! Но он женат. И вообще, человек очень порядочный. Внутренне порядочный, понимаешь?

Тони кивнула.

– Я знаю таких. Ты хочешь сказать, что он и жену не предаст…

– Нет. Не так…

– А как?

– Он мог бы предать жену. Наверняка и любовницы у него были, и к девкам он ходит – живой же мужчина! Но Риалон никогда не предложит тебе стать любовницей. Никогда… это позор для тебя, и потому для него запретно.

– Глупо.

– Почему? Насколько я понял, супруга ему верность никогда не хранила, вот и он не считает нужным ее беречь. Око за око, знаешь ли. Если ритана…

– Барбара.

– Вот, если она гуляет, то и муж не станет жить монахом.

– Это честно?

– Да, Тони. Жизнь не бывает черной и белой, жизнь разноцветная. Если бы ты была супругой Эрнесто Риалона, ты бы ему изменяла?

Тони задумалась.

Представила себе серьезное мужское лицо, темные внимательные глаза, теплые руки, которые сегодня обнимали ее, оберегая от всего окружающего мира – и покачала головой.

– Нет. Если бы я дала слово, я бы его сдержала.

– Вот и ответ. Вы, некроманты, все такие. Самопожертвование вам не свойственно, вы даете ровно столько, сколько получаете.

– Я поняла…

– С тобой он был бы порядочен до отвращения. Потому что ты бы никогда не лгала. Ты бы вкладывала душу в семью, и он тоже. Ты любила бы – и тебя полюбили в ответ. Понимаешь? Это не та честь, о которой поют в рыцарских балладах. Но возможно, не худшая ее замена.

Тони кивнула.

Не получится из некроманта рыцаря. Но мармелад определенно стал вкуснее.

– Его удержит не клятва перед супругой, а невозможность предложить мне то, чего я достойна – по его мнению?

– Именно. Вот второго такие мелочи не удержат.

– Карраско, – произнесла Тони.

Без отвращения. Но и без симпатии – чужой человек. Эрнесто – свой, Карраско чужой… вскочил на одеяло и замурлыкал Сеньор Мендоса. Потерся лобастой головой о руку девушки, завалился, раскинув в стороны толстые лапки. Тони осторожно почесала коту брюшко.

Жест доверия, абы кому эти хищники животик не подставят. А то и когтями полоснут.

– Его такие мелочи не остановят. Клятва, не клятва… пока ты выгодна, он будет тебя носить на руках и всячески ублажать. Перестанешь быть выгодной – отшвырнет в сторону и пойдет дальше.

– Что и случилось с его супругой.

– Если тебе интересно, с тобой такого не случится никогда. Если решишься связаться с Карраско – для тебя это безопасно.

– Потому что я Лассара?

– Именно. Сарита могла родить одаренных детей, не родила, не сможет больше рожать – пустышка. Можно выкинуть. Ты некромант. Ты ценное приобретение для рода, и некромант ты пожизненно.

– Я такого не хочу.

Шальвен кивнул. Конечно, речь шла не о некромантии. Об отношениях. Но все же счел нужным предупредить.

– Зато тебя бы носили на руках, осыпали цветами, говорили комплименты… такие люди будут тебе ноги лизать.

Девушка брезгливо поморщилась. Ноги потом еще не отмоешь, с таких-то лизунов! Фу!

– Не хочу. Перебьюсь.

– Значит, будем отваживать Карраско. Сейчас он должен активизироваться.

– Не сомневаюсь. Рейнальдо, а зачем Сарите ехать в Лассара?

– Это земля некромантов. Там ее учуять будет сложнее, разве нет?

– Да. Но…

– Заодно она донесет свою историю до Храма. Ты же упоминала, что в Лассара поехали монахи?

– Да.

– И задаст несколько дюжин вопросов. Будет телефонировать сюда, если что – я ей новые надиктую.

Тони потерла лоб.

– Какие вопросы?

– Важные. Скорректированные с учетом того, что твою мать убили.

Девушка помрачнела.

– Да… Но сейчас вряд ли это можно расследовать?

– Можно. И я это сделаю для тебя.

– Спасибо.

– Я тебе обязан, – просто ответил Рейнальдо. – И благодарен. Я хочу отплатить добром за добро.

– А сеньора Луиса? – вспомнила о добре Тони. – Ты не узнал…

– Еще один день – и я расскажу тебе занимательную историю, Тони. Обещаю.

– Что даст этот день?

– Ответы на вопросы, – развел руками призрак. – Я со многими побеседовал за это время.

Тони едва шиповник на одеяло не пролила.

– ЧТО?!

Видение призрака, который летает по столице и пристает к людям с разными вопросами, было ну очень четким. И жутким.

Рейнальдо понял, что произошло – и даже руками взмахнул.

– Что ты! Я разговаривал с призраками и полтергейстами! Это же Римат! Старые дома, древняя история… обязательно кто-то да найдется. И подслушать можно, и подсмотреть… я сейчас и в сейфы заглядывать могу!

– Понятно… я уж испугалась!

– Нам только внимания Храма не хватало, – отмахнулся Рейнальдо.

– Вот именно…

– Нет-нет, я был осторожен.

– Вот и отлично! – подвела итог Тони. И залпом выпила шиповник. – Надо спать.

– Я сейчас уйду. Только еще один вопрос. Ты не захочешь еще раз сходить к алтарю Богини?

Тони задумалась всерьез. Вопрос был не из легких…

– Не знаю. Думаю, сходить надо. Сказать спасибо за помощь, да и за встречу с мамой…

Рейнальдо кивнул.

– Она предпочитает цветы. Белые.

– Куплю и схожу, – решила Тони. – Обязательно.

Ответом ей стала улыбка призрака.

– Тогда спокойной ночи… сколько ее там осталось.

– Спокойной ночи.

Тони спала. И снились ей белые цветы, рассвет над морем и почему-то Эрнесто Риалон. И все в этих снах было спокойно и хорошо, потому что она чувствовала себя защищенной. Впервые за десять лет рядом с ней появился кто-то сильный. Человек, который пожелал помочь ей. И Тони была искренне благодарна некроманту. Мотивы ее не интересовали. А вот результат… как же хорошо, когда рядом есть кто-то сильный! Она и сама справится с любой бедой, но все равно – хорошо…

Глава 13

Эрнесто так хотелось спать! Но… не дали!

– Тан Риалон! – перепуганная прислуга колотила в дверь спальни. А потом к ним и еще один голос прибавился.

– Эрнесто! Открой, это важно!

Серхио?

Некроманта с постели снесло вихрем.

А если…

Амадо?!

Сон как рукой сняло. Внутренности сжала ледяная рука дурного предчувствия.

– Серхио?! ЧТО…

– Скажи, а где твоя супруга?

Эрнесто расслабился.

– Тьфу ты… не знаю. Это важно?

– Да, я полагаю.

– Не знаю. Ищи по всему дому – даю разрешение, – взмахнул руками Эрнесто. – Амадо… нет известий?

– Тишина.

– Тогда… дом в твоем распоряжении. Кроме моей ванной комнаты.

– Кухня тоже?

– Да.

– Тогда завтрак на двоих и кофе. Побольше и покрепче.

– Нахал.

Серхио блеснул белыми зубами.

– На том стоим.

– Уже не стоите, – огрызнулся Эрнесто, глядя, как друг хватает под руку дворецкого и спрашивает, где спальня ританы. И отправился приводить себя в порядок.

Барбара некроманта вообще не интересовала. Хоть ее дракон сожри… нет! Дракона – жалко! Отравится реликтовая рептилия…

И пошел купаться. Контрастный душ с утра, потом плотный завтрак и побольше крепкого кофе. Все силы из него этот ритуал высосал!

* * *

Серхио ждал в столовой. И не терял времени даром, поглощая яичницу с ветчиной.

– Приятного аппетита, – желудок у Эрнесто так сжался, что было не до иронии. Хотелось ЖРАТЬ!!! Вот ей-ей, попадись ему сейчас дракон, так кто кого сожрал бы – еще вопрос.

Серхио кивнул и продолжил жевать.

Несколько минут за столом царила тишина, нарушаемая лишь звоном вилок и ножей. Потом мужчины наелись и откинулись на спинки стульев. Переглянулись.

– Так что случилось? – решил уточнить Эрнесто.

– Почти ничего. От тебя супруга сбежала.

– Хорошая шутка.

– Неужели? Держи – это было в почтовом ящике.

Эрнесто взял в руки письмо.

– Почерк Барбары. Но…

Эрнесто!

Или правильнее – тан Риалон!

Вы никогда меня не любили и не понимали. Теперь и не ищите! Я ухожу к мужчине, для которого стану любимой и единственной! Устраивать личную жизнь! А вам желаю счастливо оставаться!

Барбара.

Несколько секунд Эрнесто смотрел на строчки. А потом качнул головой.

– Это писала не Барбара.

– Неужели? А почерк ее…

– Она бы упомянула про сына.

Серхио фыркнул.

– Знаешь, сколько баб своих детей бросают? А твоя не особенно-то хорошая мать.

– Ты несправедлив. Амадо она любит.

– Но себя всяко любит больше.

Вот с этим Эрнесто спорить не стал.

– Это повод для побега?

– Да. Потому что сбежала она с Фиделем Диего Лосано.

Эрнесто аж слюной подавился. Да какие тут драконы, так бы не помереть!

– С КЕМ?!

– Ты не ослышался. С Лосано!

Эрнесто замотал головой.

– Но… но КАК?! Нет, не верю! Невероятно!

– Ты многого не знаешь о своей супруге.

– Что она спала со всеми, кто хотел? Пфффф, удивил! Полного списка у меня нет, но Лосано мне казался умнее.

– Казался умнее, оказался глупее, – поиграл словами Серхио. – Так вот, мы провели обыск в его доме.

– Зачем? Ты вообще расскажи, с чего ты все это устроил?

– Будешь смеяться. Подруга моей жены – любовница Лосано. Вот она ко мне прибежала ночью. Вся в слезах, они с любовником договаривались встретиться, она задержалась. Она замужем…

Эрнесто поморщился, Серхио махнул рукой.

– Я не осуждаю. У нее муж старше на тридцать лет, сейчас он годится, только чтобы ему судно подкладывать. Ему уж семьдесят, ей сорока нет, природа свое берет.

Вот мужу и стало плохо, она задержалась. С Лосано они сошлись уже полгода как, он был в курсе ее дел, и претензий не предъявлял. Внимания к себе не требовал, не скандалил, всех и все устраивало. А тут она приходит, Лосано нет, части вещей нет, на столе записка, что он уезжает с ританой Риалон и просит его не искать. У него любоффф!

Эрнесто фыркнул.

– Чушь.

Фидель Диего Лосано…

Знал он и имя, и фамилию, отлично знал. Один из самых богатых и эксцентричных людей столицы. Лосано ненавидел общество, терпеть не мог светскую жизнь, но при этом владел несколькими заводами. Был несметно богат, коллекционировал трости… особенного интереса для некроманта не представлял, но мало ли что? Как оказалось, для Барбары он как раз и был интересен.

– Я бы не ввязывался в это дело. Но… я согласен. Это инсценировка, – Серхио прищурился. – Коллекция на месте, любимая трость, с которой он, по словам слуг, не расставался, на месте, а взял он другую, домашнюю, из палисандра… и последнее. Прости заранее, но… вот.

На белую скатерть спланировало несколько дагерротипов.

Эрнесто поднял один из них. Присвистнул.

– Я и не знал, что Барбара настолько… раскованна.

– Оригинал он берет с собой, а снимки оставляет дома? У него целая коллекция, подруга жены говорила, что ему нравится… вот это. Выставлять свет, модель… ты понял.

Эрнесто кивнул.

– Он взял бы все это с собой?

– Хотя бы часть. У него целая коллекция, причем даже не спрятанная. Хотя слуги говорят, когда хозяин уезжал, он всегда запирал маленькую комнату. А в этот раз все осталось открытым.

Эрнесто кивнул еще раз.

– Итак, инсценировка. Допустим. Но кому и зачем это понадобилось?

– Точно не тебе.

– У тебя еще наглости хватило меня проверять? – разгневался Эрнесто.

Серхио ухмыльнулся в ответ. Мужчины отлично друг друга понимали. И по-настоящему Эрнесто не злился, так, показывал, что не стоит с ним играть.

– Наглости у меня на что хочешь хватит. Если бы ты был причастен к пропаже, ты первый убеждал бы меня, что Барбара любит Лосано… или еще что-то в этом роде придумал.

– Я не причастен, – отмахнулся Эрнесто. – Но у меня действительно нет алиби на эту ночь.

– Слуги сказали, что ты вернулся ближе к рассвету.

– И ты меня разбудил. Надо бы тебя проклясть.

Серхио закатил глаза.

– О великий и ужасный повелитель зомби и властитель теней! А нельзя это потом сделать? Как-нибудь, при случае… вот не поверишь – именно сейчас работы по горло. А кто-то манкирует своими обязанностями.

– Я? Да в морге Карраско постоянно крутится – не продохнуть!

– Хм… жаль, что пользы от него маловато. Кстати – проверь, что из вещей супруги пропало.

– Если б я знал, что у нее было, я бы сказал.

– Вообще не знаешь?

Эрнесто качнул головой.

– Вообще. Не интересовался никогда.

– Драгоценности?

– Барбара их часто меняла. И не всегда благодаря мне.

– Понятно. Ладно, слуг я расспрошу. Ты хоть намекни, ты был один или с кем-то?

Эрнесто качнул головой.

– Я был с дамой. Но имени не назову, уж прости.

– Мне и не надо. Кстати, что рассказала Антония про нашего убийцу? Убийцу Марибель Гутиерес?

Эрнесто честно пересказал. Серхио задумался.

– Странное что-то. Как третья рука? Может, какое оружие? Пойду копаться в архивах.

– Я тоже удивился. Но Тони настаивала.

«Тони» и взгляд некроманта не укрылись от Серхио. Но мудрый человек решил не акцентировать на этом внимание. Зачем?

Нет-нет, не надо. Всему свое время, в том числе и чувствам. А что они есть, Серхио даже не сомневался. Надо бы приглядеть за девочкой.

Кстати, а во сколько вернулась домой Лассара? У кого бы узнать?

И какое у нее отношение к Эрнесто? Интересно же…

Виноватым и бестактным дознаватель себя совершенно не чувствовал. Это ведь его работа – знать! Что тут непорядочного и нахального?

* * *

– Как – заболел?!

Освальдо слушал – и ушам своим не верил.

Дед казался ему бессмертным!

Он был всегда, он некромант, он сильный… да Освальдо был готов поклясться, что еще полвека старик проскрипит.

Но…

– Обезмаживание?!

А если Сарита…

Это было первое, что пришло Освальдо в голову. Но потом он уверенно мотнул головой.

Бред!

Королевскую порчу дед за то и выбрал, что она не снимается! Если человека прокляли, он должен умереть! Обязан!

То, что Эрнесто нашел выход и погиб другой человек, Освальдо и в голову не приходило. А вот другое…

Это перед людьми можно нос драть. Но внутри себя, в самой глубине души, человек точно знает, хорошо он поступил или плохо. Убеждай других, ври, кричи в голос, оправдывайся или нападай – неважно.

Однажды ночью ты откроешь глаза…

И тихий голос, который ты, казалось бы, давно задавил, подскажет – ты сделал подлость.

Ты – негодяй.

А какими красивыми словами ты прикрываешься? Кого это интересует? Уж точно не въедливого бессмертного паразита – совесть.

Сарита?

Могло быть и так, что Рита умерла. И перед смертью в обратную прокляла деда. Вот это – реально. И предсмертное проклятие штука страшная. И практически неснимаемая…

Вот зараза!

Умудрилась же дрянь напакостить напоследок!

А Освальдо теперь решай, что делать!

Ехать – или оставаться?

С одной стороны, грызня за власть. С другой – Лассара, которая может придать ему веса… да и расследование никто не отменял. И королевскую немилость.

И завтра… Амадо… да, до завтра он точно с места не сдвинется… до послезавтра! Но как же некстати болезнь деда!

Ехать – или оставаться?

Сарита, дрянь!

Убил бы, если б ты сама не сдохла!

* * *

Тони тоже хотелось убивать.

Но меньше, меньше…

Она и сил потратила меньше, и поспала чуточку подольше. И разбудили ее гораздо более приятным образом. А именно запахом кофе и сдобы, которую внесли в спальню. Тут и мертвый бы вскочил!

Тони несколько минут повалялась в кровати, а потом открыла глаза.

– Рита? Доброе утро!

– Доброе утро, ритана. Как ваше самочувствие?

– Отлично, – прислушалась к себе Тони. – Что-то случилось?

– Наверное. Ритана, в гостиной вас ждет сеньор Пенья.

Рита говорила уверенно, но голосок чуточку подрагивал. Кто такой Пенья, она отлично знала.

– Пенья? Что ему надо? Странно… Сейчас я оденусь и спущусь.

– Приехал весь расфранченный, привез сдобу, вот как будто своей нет! Сладости привез, фрукты…

– Это он показывает, что приехал с миром, – сообразила Тони и встала с кровати. Сеньор Мендоса, который очень удобно устроился у нее на ногах, открыл глаза и недовольно муркнул.

Человек, как смеешь ты лишать кота удобной грелки?

Тони улыбнулась и погладила мохнатого нахала. Пришел, улегся, размурчался… сам, все сам. Этим коты и отличаются от собак.

Собака любит бескорыстно и в принципе. Даже того, кто ее бьет.

Кот любит заслуженно. Слишком независимы эти наглые хищники. Но если уж кот тебя признал… это серьезно. Это ответственность.

Раньше у нее никого не было.

– Сеньор Мендоса, на кухне вас ждет свежая куриная печенка, – проинформировала Рита.

Кот так же вальяжно спрыгнул с кровати и направился к двери.

Печенка?

Вы меня заинтересовали, сеньорита. Давайте обсудим этот вопрос подробнее.

Тони покачала головой и отправилась в ванную.

* * *

Сеньор Пенья сидел в гостиной, пил кофе и гладил кота. И на Тони смотрел вполне благожелательно.

– Доброе утро, ритана Лассара.

– Доброе утро, тан.

– Когда собираетесь магазин открывать?

Тони подумала пару минут.

– Завтра, скорее всего. Все убрано, инвентаризация проведена, остальное будет видно.

– Хорошо, что завтра. Как ваше самочувствие?

– В порядке, спасибо… – Тони уселась напротив мужчины и налила себе кофе. Уммм… какой же чудесный запах! Сливки?

Пожалуй что! Сахар она не добавляла, а вот молоко любила.

Кофе в чашке сохранил чудесный аромат, но вдобавок приобрел еще и приятный кремовый оттенок. Тони сделала глоток и зажмурилась от удовольствия.

– Уммм…

– Приятного аппетита, ритана.

– Благодарю. Сеньор Пенья, что привело вас ко мне в гости?

– Я хотел бы пригласить вас на распродажу, ритана.

Тони навострила уши.

– Где? Когда?

– Послезавтра, за городом. В поместье Видаль.

– Обязательно поеду, спасибо.

– Это… не вполне официальный аукцион. Но в моем присутствии проблем у вас не возникнет.

– Спасибо, сеньор. Как продвигается ваша работа?

Сеньор Пенья расплылся в счастливой улыбке. Смотрелось это достаточно неожиданно, но приятно.

– Благодарю, ритана. Весьма плодотворно. Готова уже почти треть книги…

– Вы мне дадите почитать ваш…

– Роман. Забавно, но это роман.

– Почему забавно? – не поняла Тони.

– Мать у меня обожала романы. Отец считал это легким чтением и прививал мне вкус к серьезной литературе.

– Это такой, где в конце все умерли? – уточнила девушка.

– Примерно, – усмехнулся мужчина.

– Никогда ее не понимала. Зачем надо убивать героя, чтобы что-то сказать читателю? Неужели герой сам не может это сказать?

– Наверное, смерть – это тоже слово, – пожал плечами Пенья. – Я сейчас это понимаю. И рад, что вы подарили мне этот прибор. Очень рад…

– Он попал к тому, кому был нужен.

– Других подобных вещей у вас нет, ритана?

– Не знаю, сеньор. Каждому подходит что-то свое. Не угадаешь, пока не увидишь человека.

– Моя жена тоже хотела к вам зайти…

– Я буду рада видеть сеньору…

– Каролину Долорес.

– Каролину Долорес Пенья. Спасибо вам.

Гость и хозяйка обменялись еще несколькими любезностями и расстались. Сеньор Пенья отправился к машинистке, которая должна была печатать его роман (С ума сойти! Его! Роман!), а Тони подумала и направилась к нотариусу.

Сеньор Хименес был у себя. И сильно порадовал Антонию, сообщив, что она вступила во владение магазином уже два дня как. Когда все известно, дела не затягиваются. Это невыгодно.

Тони порадовалась, потом подумала, чем заняться, и решила проявить родственные чувства.

Купила вкусных пирожных, купила небольшой букетик колокольчиков, подкупивших ее своим нежным запахом, и отправилась в больницу.

Ритана Розалия и Паулина приняли ее одинаково ласково.

– Тони, детка!

– Тони, кузина!

А улыбки были совсем одинаковыми. Добрыми, ласковыми…

Пирожные были с благодарностью приняты, цветы поставлены в одну из ваз, и беседапотекла неторопливо, словно летняя река, переползая с камушка на камушек.

И о наследстве, которое получила Тони.

И о том, что теперь она куда как более выгодная невеста. И ритана Розалия лично ей жениха подберет… да, конечно, мнение Тони будет учитываться! Но ритана лично проверит, чтобы девушку не обманули и не обидели.

Самого лучшего мужчину найдут!

И о выписке буквально на днях… Тони, ты ведь придешь?

Конечно, Тони придет.

А когда девушка отправилась обратно, Паулина вызвалась проводить ее. И не удержалась. А кто бы промолчал на ее-то месте?

– Тони, скажи, это ты посылала того призрака в пещерах? Который меня нашел?

– Я и тан Риалон. Точнее он, но через меня. А что?

– А ты их знаешь? Ну… как-то можно же определить?

Тони прищурилась на кузину.

Забавно, но сейчас Паулина была намного более симпатичной, чем раньше Больничная простая одежда заменила роскошные платья и подчеркнула неожиданно приятную фигурку. А повзрослевшее лицо…

Пожалуй, Паулина пошла в отца. Такой тип красоты долго раскрывается, но уж когда полыхнет – гореть будет до старости. Так бы она осознала себя годам к двадцати – двадцати пяти, но проведенное в пещерах время изменило некогда беззаботную девушку.

– Паула, кто именно тебя интересует?

– Игнасио.

– Кто?! – ошалела Тони. – Игнасио?

Вот не сойти ей с этого места, но Игнасио она знает… вот сегодня у нее этот умник получит на орехи!

– Да. Он меня нашел в пещерах. И я хотела помолиться за него, на могилку сходить…

– У него нет могилы, – вырвалось у Тони прежде, чем она успела это осознать.

– Ты его знаешь! – уцепилась за оговорку Паула.

– Знаю, – кивнула Тони.

– Как его зовут?

Тони замялась.

– Паула…

– Что такого страшного я спрашиваю?

– Он заслужил покой.

– Я и не собираюсь являться к нему на могилу с барабанами! Тем более… Откуда ты знаешь, что у него нет могилы?!

Тони прикусила губу.

– Он просил похоронить его останки.

Паулина замерла. Будь она охотничьей собакой, сказала бы, что в стойке. Дичь почуяла.

– И ты…

– Я собираюсь это сделать.

– Мне можно с тобой?

Что тут ответишь? Тони нашла промежуточный вариант.

– Если тебя выпишут к этому времени, попробуем решить вопрос. Если нет – я потом тебя отвезу. Хорошо?

Паулина кивнула.

– Как его полное имя?

– Он не сказал тебе?

– Нет, – девушка выглядела недовольной.

– Тогда и я не имею права.

– Тони!

– Паула, – качнула головой вредная кузина. – Я понимаю, ты ему благодарна, но это не повод давить на меня.

Паула отвела глаза в сторону.

Не будь Тони сама безнадежно влюблена в Эудженио…

Не побывай она у алтаря Ла Муэрте…

Не разговаривай она с Шальвеном…

Только вот признаки данной болезни ей были слишком хорошо знакомы.

– Паула, он – призрак! Он умер давно…

Девушка упрямо сверкнула глазами.

– И что?! Тони, что в этом такого?! Что ты хочешь от меня услышать?

– Ничего, – сдалась Тони. И крепко обняла кузину. – Бывает, Паула. Это бывает…

– А проходит?

На этот вопрос Тони ответа найти не могла. Может, и проходит, поэты об этом говорят по-разному. А может, и остается…

Она не знала. Оставалось только сочувствовать Паулине, которая еще в более безнадежном положении, чем Тони. Любимый Антонии хотя бы жив. А Рейнальдо?

Ладно, поговорит она еще с этим ловеласом! И как их на пару с Паулой угораздило?

* * *

Эрнесто сидел в кабинете друга. Они подводили итоги – на пару.

Понятно, что Барбара не сбежала сама.

Понятно, что не сбежал никуда Лосано.

Но что с ними стало? Будь какая-то их личная вещь, можно было бы попросить Тони. Но – увы. Оставалось только искать оперативными методами.

Карраско куда-то тоже делся, но об этом не жалел ни Эрнесто, ни Серхио. Присланный некромант им был нужен, как плесень на потолке. Выводить замучаешься!

Об Амадо тоже не было никаких вестей.

По убийствам – глухо. Есть от чего впасть в отчаяние? Есть… и начальство ругается, и сверху давят, и понятно, кто крайним будет. А Эрнесто все равно не удавалось грустить.

Никак не получалось.

Особенно когда в участок заглянула Тони.

Узнать, как продвигается следствие по делу Эсколана.

Двигалось оно хорошо, негодяя уже осудили и приговорили к виселице. Узнав об этом, он совершил попытку к бегству… вешать все равно будут. Но со сломанными руками. Так неудачно бежал, что упал, сломал обе руки и даже ногу… одну. Жаль – мало.

Тони только порадовалась.

Хелену Каталину ей было не жалко. Но и… и жалко в то же время. Может быть, ее смерть и получилась актом милосердия. Не дай Творец любой матери пережить свое дитя.

Заодно она узнала у Риалона про Сариту.

Эрнесто пообещал зайти вечером, забрать даму и проводить ее до поезда. Пусть отправляется в Лассара, так всем спокойней будет. И по ритуалу привязки он все принесет. И если Тони пожелает, они сегодня могут доехать до кладбища… Тони согласна?

Тони была согласна и благодарна за все сразу.

Ей тоже хотелось спокойствия. Вот сегодня Сарита уедет, а завтра можно и магазин открывать. Так-то она боялась, мало ли что? Мало ли кто почует неладное?

А теперь можно.

И она с чистой совестью поспешила в магазин, устраивать разборки. Если завтра открытие…

* * *

Поговорить с Рейнальдо удалось только вечером.

– Вернулся, сердцеед призрачный, – припечатала Тони, увидев, как призрак вылетает из стены. Непринужденно этак, даже вальяжно!

– Я? – искренне удивился Рейнальдо.

– Не я же? Как ты так умудрился мою кузину спасти, что она по тебе до сих пор вздыхает?

Можно ли дать призраку под дых?

Определенно!

Рейнальдо так и выглядел, словно его крепко стукнули.

– К-кто?

– Паулина. Помнишь, кого ты из пещеры вывел?

– Д-да… но я же не…

– А вот она – да. Хочет сходить к тебе на могилу. Я уж не стала говорить ей, что ты остался. А то бы точно атаковала.

Рейнальдо только головой покачал.

– Я права не имею с ней общаться. Тони, не надо…

– Не надо – чего?

Тони понимала, что с призраком неладно.

– Я… она…

Тони только головой покачала.

– Рейнальдо, ты ведь призрак!

– Я знаю, – отозвался мужчина. – Знаю. И именно поэтому… пожалуйста, не надо ей ничего говорить. Она не заслужила. Ей мужа надо хорошего, детей надо. А я что? Я только призрак…

– А сам ты ей это сказать не хочешь?

Рейнальдо замотал головой.

– Нет. Не надо, Тони. Я хочу, чтобы она была счастлива. А беседа со мной ее счастливой не сделает.

Тони оставалось только вздохнуть.

Рейнальдо был прав. Но и она… она понимала, что призраку сейчас тяжело. Неужели любовь?

Но ведь и говорят, что влюбляются не во внешность, а в человека. Вот здесь так и произошло. Искра ли пробежала, еще ли какой разряд – неважно. Но Паулина не может забыть своего призрачного собеседника. А он готов себя в углу придавить, лишь бы ей плохо не было.

Почему любовь такая зараза?

От мрачных размышлений Тони оторвал тан Риалон, который постучался в дверь.

– Тони? Ты готова?

– Вполне, – девушка пихнула ногой мешок с костями. – Вот…

Эрнесто приподнял, оценил и головой покачал.

– Призрак это по одной кости доставал?

– Н-нет. Мешком. А что?

Судя по лицу некроманта…

– И сколько у тебя куриц ушло?

– Много. И свою кровь пришлось вкладывать.

Эрнесто едва удержался, чтобы не надрать малолетней идиотке уши.

– Дура!

Тони уперла руки в бока и посмотрела на некроманта.

– Что?!

– А вот то! Думать надо своей пустой головой! Думать!

– Я и думала!

– Незаметно! Если бы контур рванул, от тебя бы там только уши остались. И от призрака твоего тоже!

– Мои дела – мои уши, – не пожелала сдаваться Тони.

Эрнесто вспомнил, что ругаться на малолетних некромантов бессмысленно, сам-то еще и похлеще был, и махнул рукой.

– Тони, некромантия – опасное занятие. И правила в ней не только кровью пишутся.

– Спасибо, я в курсе.

– Ты рискуешь не только жизнью или смертью, но и посмертием. И другими людьми. Знаешь, как образовались Мертвые Пустоши?

– Знаю, – буркнула Тони.

Примерно так и образовались, кстати говоря. Несколько малолеток решили призвать демона. Уж чего они там добились – неизвестно, но хорошо, что в лесу дело было.

Не в городе, не в деревне… храм такие развлечения не одобряет, вот и пришлось беднягам в чащу тащиться.

И хорошо, потому как был лес – и не стало леса. Да страшно так не стало… идешь, птички пищат, ветки шумят, трава растет, цветок цветет… до определенной границы радиусом в десять километров.

И мертвый выжженный круг.

Туда не то что птицы не залетают – даже тараканы ползти не хотят. Ученые пробовали.

Сами пошли (тараканы, они умные, ученые – не всегда до их сообразительности дотягивают), сами там остались. Кто-то вышел – седой и заикающийся, кто-то не вышел, результаты засекретили, но весь континент через неделю уже знал, что пятеро идиотов пытались вызвать демона.

Довызывались.

И сами там остались, и природу погубили, и…

Нечего звать, если ума нет!

– Тебе тоже этого хочется?

Тони качнула головой.

– Я постараюсь быть более осторожной. Я просто не рассчитывала, что вот так получится…

– Я понял. Итак… Игнасио, твои кости там есть?

Шальвен качнул головой.

– Нет.

Его скелет они с Тони лично перебрали и отложили в сторонку. И кости проверили еще несколько раз, а то еще какая фаланга затеряется. Но – нет. Все было чисто.

– Тогда сейчас вы мне отдаете вот этот мешок. А я договорюсь на кладбище. Есть связи. Вам там светиться незачем.

Тони и Рейнальдо переглянулись – и кивнули.

– Хорошо.

– Заберу Сариту, отвезу ее на вокзал – и вернусь. Да кости пристрою.

– Чем мы будем заниматься?

Эрнесто проглотил ехидный ответ и взмахнул рукой.

– Во-первых, привяжем к тебе призрака. Во-вторых, надо будет отвезти и его кости, захоронить… Где? Сейчас скажешь?

– Кладбище Лос-Ангелес.

– М-да… – Эрнесто задумался. – Ты не мелочишься.

– Там моя мать лежит.

– Понятно… хорошо. Съездим.

– Сколько это будет стоить? – деловито поинтересовался Шальвен.

– У тебя есть деньги?

– Нет. Но я могу найти клад.

– Об этом мы еще поговорим. А пока – бесплатно. Для Антонии.

– У меня есть деньги, – возмутилась девушка.

– А настоящие кабальеро с женщин деньги не берут, – ухмыльнулся Эрнесто. И удрал на второй этаж прежде, чем ему в голову прилетела подушка.

* * *

Сарита ждала в спальне. Эрнесто протянул ей буквально горсть амулетов.

– Надевай.

– Добрый вечер, Эрни.

Женщина помолодела и похорошела без проклятья. Сейчас ей можно было дать уже не семьдесят лет, а шестьдесят. Сразу, конечно, она в себя не придет. Но за пару-тройку месяцев – вполне.

– Рита, у меня не так много времени. Надевай и пошли.

Сарита вздохнула и принялась навешивать на себя браслеты и кулоны. Кошачий глаз, тигровый, янтарь, бирюза, опал…

Чего тут только не было!

Большинство камней технические, мутные, с вкраплениями, но и такие годятся. Просто сил на их зарядку требуется больше, а срок службы меньше, чем у чистых и крупных камней. Зато по цене несопоставимо.

Эрнесто дождался, пока она нацепит все амулеты, и вывел женщину из защитной звезды.

Это был самый сложный момент.

Освальдо в Римате. Может он почуять Сариту?

Вполне! А может и увидеть, если окажется неподалеку от дома Антонии… поэтому, когда они уйдут, Тони чисто вымоет всю спальню. А потом еще и святой водой опрыскает, по всем углам пройдется. Эрнесто лично сегодня в храм заезжал.

Такой интересный эффект!

Пронести может хоть от святой водички, хоть от обычной, это есть. И всякая дрянь в ней водится.

Но!

Святая вода идеально смывает следы любой магии!

Стоит помыть ей помещение, и никакой маг не скажет, что в нем делали. Кроме святых отцов. Эти – увидят. Только вот попасть в магазин Освальдо может, а так, чтобы пригнать сюда еще священников? Да еще получить допуск и все обыскать?

Нет, это вряд ли.

Если только тайно, но как-то… нет, вряд ли.

– Я готова.

– Идем.

Эрнесто подхватил даму под руку, не давая оступиться и переломать себе ноги! Вежливость? Как же! Возись с ней потом еще месяц!

Тони сунула Сарите большую корзину с едой, протянула сумку.

– Там несколько юбок и блузок. Может, подойдут?

– Спасибо, – едва не прослезилась Сарита.

Распрощались они вполне дружески. Эрнесто усадил даму в мобиль и отправился на вокзал.

– Эрни, я понимаю, что уже обременила тебя выше всякой меры…

– Рита, короче! – оборвал ее Эрнесто.

Это он за Саритой тоже знал. Столь избыточную вежливость, что иногда добраться до смысла переживаний не представлялось возможным.

Женщина беспомощно вздохнула.

– Как ты думаешь, сколько мне еще понадобится прятаться в Лассара?

Вот над этим Эрнесто не задумывался.

– Не меньше месяца. Может, двух или трех.

– А что потом?

– А потом… Рита, у тебя есть определенные ограничения. Или Антония выйдет замуж…

– За Освальдо?

Эрнесто фыркнул. Судя по тому, что он узнал о девушке, Вальду оставалось только мечтать. Упорно и безнадежно.

Ему тоже, но…

– На твоем месте я бы на это не рассчитывал!

– Эрни! Как тебе не стыдно!

– А что? Вальд женится, ты появляешься на свадьбе, и мы его сдаем как двоеженца. Тони не пострадает, а его казнят… ладно! Хотя бы посадят. Надо это обдумать, – подколол Эрнесто.

Сарита фыркнула в ответ.

Почему-то сейчас смеяться над такими вещами стало намного проще.

– А если серьезно? Мне не до шуточек, Эрни!

– Ладно. Или Тони выйдет замуж, хотя она не слишком к этому стремится. Или… или я найду что-то, чтобы держать Карраско на поводке.

– А ты сможешь?

– У тебя есть другие варианты?

Увы. Их не было.

А Эрнесто покосился на женщину в мобиле и едва не фыркнул.

Сарита, при всем ее любопытстве, была глуповата. Вот Тони явно сдерживалась, чтобы не задать ему просто вопрос – что некромант его квалификации делает в полиции? Она-то и силу его чуяла, и на что он способен, отлично знала.

И нет, не надо о Карраско, Андален и прочих!

Старые семьи так привыкли кичиться своей историей и кровью, что простых вещей не замечают. А ларчик просто открывается.

У Эрнесто были силы, были знания, но… не было влияния. Никакого. При дворе он его никогда не добьется, хоть он из кожи вывернись. Всегда найдется кто-то…

Да, из старинных семей!

Эрнесто может говорить сутки, но тот же дед Освальдо сведет его усилия на нет парой слов. Значит что?

Значит, нужна информация. Знания. Связи… да, с противоположной стороны закона, так что же? Сам Эрнесто закон нарушать не собирался. А кто его нарушает, как… его это волнует?

Ничуть!

Главной опасностью тут могла стать рутина. Помните, что случается с огурцом, если его опустить в рассол? То-то и оно…

Эрнесто рисковал осознанно, понимая, что может как выиграть многое, так и проиграть… самого себя проиграть.

Стать простой рабочей лошадкой, которая изо дня в день тянет свой воз по одному и тому же маршруту и не помышляет ни о травке, ни о побеге… мог. Но другие варианты были еще хуже. Он мог пойти в чей-то род, жениться по приказу и производить новых Андаленов, к примеру. Или тех же Карраско, Освальдо намекал, что у него хватает кузин…

Перебьются!

Мог смириться со своей нижней ступенькой.

Мог…

Но почему бы не рискнуть? Смириться он всегда успеет, это уж точно!

Так и получилось. За эти двадцать лет с хвостиком Эрнесто успел и славу себе завоевать в определенных кругах, и денег заработать – иначе на что бы ритана Барбара любовников содержала? Эрнесто мог себе позволить не считать гроши, а к жалованью относился, скорее, как к милой прихоти. На оплату горючего для мобиля.

Не хватит? Добавим!

Приобрести связи, найти… нет, не друзей, но людей, которые были обязаны лично ему, а это уже неплохо. Найти редкие артефакты, наладить каналы поставок…

Сейчас Эрнесто кинул клич по знакомым.

Ему был нужен компромат на Карраско. Любой. Чем грязнее и пакостнее, тем лучше для него! И он готов заплатить! Деньгами ли, услугами…

Неважно!

Риту они точно после такого оставят в покое. Одно дело давить и наводить порчу на беззащитную женщину, другое – с ним воевать. Ладно… Эрнесто себя не переоценивал. Карраско могут его раздавить. Но… ядовитую змею тоже раздавить можно. Вопрос – сколько раз она вас успеет укусить, и не окажетесь ли вы в этой истории вторым трупом?

Эрнесто на это очень рассчитывал.

Воевать можно и нужно, когда добыча превышает потери. А когда нет? Когда ничья – это в лучшем случае?

Карраско очень расчетливы, на это и была ставка. Если цель будет потеряна, а Сарита окажется под его защитой, им проще будет отступиться. Сколько живет обычный человек? Освальдо сумеет жениться еще пару раз, после смерти Риты.

Примерно это Эрнесто и объяснил, не слишком вдаваясь в подробности. Уже на перроне объяснял, ожидая поезда.

Рита молчала. Слушала. А потом крепко поцеловала его.

– Эрни, спасибо тебе. Ты мог меня выгнать…

– Не мог.

– Мог.

– Нет, Рита. Не из любви, но не мог.

– А… почему тогда? Я ведь тебя обидела… и вообще… я понимаю, что тогда, в молодости, поступила подло…

– Подло поступил Вальд. А ты была глупой девчонкой. Ты просто запуталась, вот и все. Это бывает… – Сарита бросила на Эрнесто вопросительный взгляд, и он, чуть поморщившись, решил не давать ей ложных надежд. – Я не забыл удара, Рита. Но я хочу остаться человеком.

Сарита опустила голову.

– Ты всегда был благороднее меня, Эрни. И Вальда тоже… сильнее, благороднее. Освальдо тебе завидовал.

– Было бы чему.

– Было. И есть. И будет…

Эрнесто не стал обсуждать этот вопрос. «Вспомнил», что ему очень нужно что-то записать в личный блокнот, и изобразил жуткую занятость. Сарита все поняла и приставать с разговорами не стала. Она и так получила намного больше, чем рассчитывала.

Она жива, она избавлена от проклятия и едет туда, где ее не достанут. Она может дождаться внуков… и это здорово!

А Карраско пусть идут к демонам! Авось, те не побрезгуют!

Эрни, Эрни…

Двадцать с лишним лет назад я совершила серьезную ошибку. Будем надеяться, она не повторится. Антония выглядит неглупой девушкой, да и призрак рядом с ней далеко не дурак. Может, Эрнесто еще и повезет?

Хорошие люди заслуживают счастья. Но получают его частенько подлецы, потому что ничем не брезгуют в своей борьбе. Из глотки вырывают, по головам идут…

Потом?

Потом их судьба накажет. Но сколько горя они успеют принести в мир?

Слишком много…

И поскольку Сарита была женщиной, она тут же нашла виноватого в своих ошибках. А чего философствовать? Это все Освальдо! Вот он, гад такой, ее и соблазнил, не хуже, чем та гадюка, которую зачем-то запустили в Эдем…

Тьфу, сволочь!

Чтоб тебе повылазило! Или позалазило!

* * *

Освальдо был серьезно занят в этот момент.

Бухта у Черной скалы, говорите?

Амадо Риалон, говорите?

Ну да! Освальдо собирался нейтрализовать соперника самым простым способом. А именно – благодарностью! Я тебе сына, а ты мне свободную дорожку к женскому сердцу!

Освальдо был неглуп. Он видел и увлечение Эрнесто… увлечение?

Скорее уж любовь!

Отлично он видел и чувства Антонии. Что он – дурак, что ли? Ему уж не двадцать лет, научился в бабах… простите, в женщинах разбираться! И отлично понимает, что к нему Тони равнодушна. В лучшем случае. И это равнодушие легко может перейти в отторжение, прояви он настойчивость.

Легко!

Отвороты, привороты…

Как легче всего оттолкнуть от себя человека? Да изобрази ты, что влюблен, и не давай прохода! Хоть ей, хоть ему… девяносто пять процентов от тебя после такого шарахаться будут. Остальные пять просто идиоты.

А вот Риалона Антония подпустила поближе. Если Освальдо для нее в статусе – незнакомый и не слишком приятный посторонний, то Эрнесто… да, пожалуй, что он – свой. А это уже серьезно.

От своих не ждешь подлости, своим доверяешь, ради своих можно постараться и все сделать…

Это очень серьезно. Даже если Освальдо женится на Антонии, Эрнесто Риалон для нее все равно останется «своим». Он будет вхож в дом, он будет иметь влияние на Тони… кому такое понравится?

Уж точно не Освальдо!

А значит…

Удастся ли освободить Амадо, или это только приманка… какая разница? Он не Лассара! У него и опыта хватит, и сил… и осторожности! О щитах и накопителях Освальдо тоже не забыл! Это его личная жизнь! И другую ему Ла Муэрте не предоставит!

Вот и скала!

Отвратительное место, честно говоря! С одной стороны – скала. Голая и черная. С другой – равнина. С третьей море.

Спрятаться?

Нереально!

Привести с собой кого-то лишнего? Тоже невозможно. Остается лишь соблюдать условия сделки… как – соблюдать?

Как обычно это делают умные люди. В свою пользу.

Освальдо честно ждал. И не слишком удивился, когда к берегу причалила лодка.

В лодке стояли и сидели три человека. Все в плащах, все с закрытыми лицами, все… ан нет! Один лежит на дне лодки, связанный! И это точно Амадо Риалон!

Освальдо сделал шаг вперед и поднял руку. Молча!

По фигуре они с Риалоном похожи… более-менее, особенно в плаще, если не приглядываться. Да и ночь…

А вот голоса у них разные.

Фигура в плаще шевельнулась.

– Тан Риалон?

Что у нее… него было с голосом? Освальдо так и не понял… гадость какая-то! Что-то то ли шипящее, то ли булькающее…

Освальдо склонил голову.

Фигура у его ног шевельнулась.

Да, как ни цинично это признавать, но на роль Тони был выбран зомби. Более-менее свежий и доступный. То есть – ритана Барбара. Ее любовника Освальдо захоронил, а вот саму Барбару решил использовать по назначению. Все равно ни свежее, ни лучше он ничего не найдет. Не похожа? Неважно! В плаще, с капюшоном, с темным париком – сойдет. Ночью же!

И на побережье!

Здесь фонарей нет! Освальдо бы их поближе подпустить… лодка ткнулась носом в песок. Нет, пока не дотянется.

– Пуссссть девушшшшка подойдет, – взял слово второй.

Освальдо качнул головой.

– Мой сын!

Амадо вздернули за шкирку. Кажется, парень уже не соображал, на каком он свете. Весь бледный, весь… да просто – смотреть страшно!

– Девушшшшка!

Освальдо коснулся плеча зомби.

Барбара поднялась с колен и сделала шаг вперед, второй… Тип, который держал Амадо, тоже шагнул вперед. Поднял что-то вроде амулета, засиявшее слабым зеленым светом. На это Освальдо и рассчитывал. Проверять обязаны, но что именно?

Некросила-то в Барбаре есть!

Только его! И заемная!

Но – некросила! Поди, определи сразу, что это и откуда!

Еще один шаг. И еще.

Достаточно!

Некроманты не могут ударить ни одной из стихий. Но есть вещи, которые подчиняются им беспрекословно. К примеру, кости и прах.

Создавать полноценного скелета у Освальдо времени не было. А вот нагрести пару мешков могильной земли с ближайшего кладбища, дождаться отлива и рассыпать ее в нужном месте – запросто! Не на себе ж тащить, если зомби есть?

И сейчас кладбищенская земля взлетела вверх.

Маленький смерч ударил мужчину под колено, подсек, заставил выпустить Амадо – и в дело вступил зомби. Или – вступила?

Барбара кинулась вперед.

Разорвать, загрызть… любыми способами причинить вред.

Сначала мужчина шарахнулся в сторону, потом принялся отбиваться, Освальдо тем временем направил землю в сторону лодки, и врагам стало не до него.

Сделать несколько шагов, подхватить Амадо – и ретироваться. А чего ему геройствовать? У него и других дел хватает! Что с зомби будет?

Да пусть хоть сожрут! Авось, отравятся!

Освальдо не видел, как выметнулись из-под плаща несколько щупалец.

Не узнал, как зомби затащили в воду и разорвали на части.

Ему это было совершенно не интересно. Он волок Амадо и надеялся только на свой «щит праха». Жить хотелось…

* * *

– Пилар София Шальвен?

Чтобы сложить два и два, Эрнесто много времени не понадобилось.

– Игнасио? Или – Рейнальдо Игнасио?

Шальвен развел руками. Мол, признаю. Куда деваться?

– Так… Тони?

– Я знала все с самого начала. Не ругайся, пожалуйста, – сложила руки девушка почти молитвенным жестом. – Рейнальдо действительно хороший. И пожить ему не дали, это ужасно обидно!

Эрнесто закатил глаза. И посмотрел на Шальвена так, что призрак ощутил испарение эктоплазмы.

– Посмеешь причинить ей вред – и смерть будет твоим счастьем.

Шальвен качнул головой.

– Никогда. Скорее, я умру второй раз. Это не страшно, я пробовал.

– Ладно. Давайте сюда кости…

Могильная земля легко повиновалась некроманту. Не вся, но Пилар Шальвен была похоронена очень давно. Эта земля смешалась с прахом сотню лет назад…

По приказу Эрнесто, могильный холмик расступился, словно оскалилась пасть. И небольшой сверток с костями влетел внутрь.

Земля сомкнулась.

– Мама, – тихо шепнул призрак.

Одно утешение. Она умерла ДО его гибели. Она ни о чем не узнала, ей не было больно. Хотя и утешение плохое… Призраки плачут?

Да. Просто они об этом не всегда знают…

– Вы оставили то, что я просил? – Эрнесто никому расслабиться не дал.

– Да, – Тони достала из свертка небольшую кость. Кажется, одну из костей стопы, там они как раз мелкие… просто не все сохранились. Но парочку найти удалось.

Эрнесто без малейшей брезгливости зажал кость в ладонях и тихо зашептал что-то.

Тони смотрела во все глаза.

Как работает мастер…

Как на белой поверхности кости вспыхивают символы, потом гаснут… нет, не до конца! Они словно впечатываются в гладкую поверхность. Как лишняя часть кости осыпается прахом, а небольшой медальон, размером с фалангу пальца, Эрнесто протягивает Тони.

– Руку.

Девушка послушно протянула ладонь.

– Ой!

Некромант старался быть аккуратным, но все равно больно! Когда ножом, да по ладони… хотя и не сильно, только царапнул, но кровь выступила! Эрнесто положил кость в ладонь девушки и крепко сжал ее руку. Накрыл своей.

– Ждем.

– Чего?

– Пока кость напитается кровью. Его кость, твоя кровь, моя сила. Эту привязку разорвать будет практически невозможно.

Тони кивнула.

– Спасибо…

И честно стояла почти десять минут.

Можно было управиться раньше, но Эрнесто просто это нравилось. Близость девушки волновала… кладбище? А вот кладбище как раз НЕ волновало! У некромантов оно проходит по разряду домашней обстановки. Почти…

Так что Эрнесто проверял все связки по три-четыре раза. Не торопился, не спешил…

Отлично сделано! Самому понравилось!

А маленькие побочные эффекты… о них и говорить не стоит! Он ведь честно предупредил! Сила – ЕГО! Если кто-то не слышал, так что же?

Амулет будет рядом с Тони. А Эрнесто всегда будет знать, где находятся и призрак, и девушка. А что касается призрака – это такая маленькая подстраховка. Эти гады, как известно, не питают никакого уважения к чужой личной жизни. Летают где хотят, без оглядки… свой дом Эрнесто давно заговорил от назойливых гостей, но мало ли где он еще окажется?

Спустя два часа он высадил Тони у магазина и отправился домой.

И… вот уж кого не ждали!

В его гостиной сидел Освальдо Карраско! Сидел, потягивал любимое вино Эрнесто, да еще и сыр с большого блюда таскал. Это что за наглость такая?

– Какого демона?!

– С тебя причитается, Риалон, – Освальдо даже голову не повернул. Так и сидел… утомился он до предела. Или – до беспредела!

Поди, поколдуй, потом потаскай на себе тяжелую тушку юного болвана…

– Сейчас получишь. Все, что причитается, – не стал спорить Эрнесто. А мало будет – добавим!

Освальдо качнул головой.

– Твой сын нашелся и сейчас в госпитале. Святой Марии.

Эрнесто пошатнулся.

– Что?!

– Не веришь?

Дураком Риалон был бы, поверив Освальдо. Так что…

– Поехали. Сможешь за руль?

Ночью? Ночью можно, людей на улицах нет, никто не мешает. Днем бы Эрнесто половину Римата передавил, пока летел в госпиталь. А ночью – ничего. Все в порядке. Доехали без происшествий.

Один призрак, который решил проследить за таном Риалоном, не в счет. Он тихий, спокойный и на глаза лишний раз не показывался. Никому. Эрнесто не сообразил, что у его выходки есть и побочный эффект. Сила его?

Вот призрак и получил доступ. В любое место, в котором будет тан Риалон.

Мало ли что?

Рейнальдо слепым не был и решил пролезть в дом, в который раньше не было дороги, поинтересоваться, чем дышит этот некромант! А то много таких бегает! Гонять замучаешься!

Пропустить визит в госпиталь он не мог тем более!

Посмотрим, чем кончится дело! Послушаем…

* * *

Есть места, которые никогда не затихают. Госпиталь – одно из них.

Медики, полиция, пожарные… все они готовы прийти на помощь в любое время дня и ночи. Вот и в госпитале святой Марии царило хаотичное безумие. Кто-то бежал, кто-то кричал, кого-то и куда-то везли на каталке…

Со стороны это казалось мешаниной действий и звуков, но на самом деле все было четко организовано.

В приемный покой доставляли больных, оттуда их распределяли по этажам и отделениям, кому-то оказывали первую помощь на месте, кто-то мог дождаться утра и лечащего врача…

Нужны были медикаменты и перевязочные материалы, нужны свободные руки и уборщица – порезанный прохожий залил пол своей кровью, нужны…

Ненадолго растерялись даже некроманты.

С мертвыми проще, они тихие, а как что-то понять в этом сумасшедшем доме?

Разбираться пришлось недолго.

Два некроманта, оба достаточно объемные, перегородили всю дорогу. За что и огребли от уборщицы со шваброй, которой не давали пройти. Демоны?

Да соплячье те демоны супротив больничных уборщиц!

– А ну уйди с прохода, ирод! Расставился тут, как столб фонарный…

Освальдо, которому едва не прилетело тряпкой, отскочил проворнее газели. Эрнесто-таки прошлись по ботинкам, отчего они мгновенно потеряли и вид, и блеск…

Героический некромант не испугался страшного монстра. И ловко подхватил под локоток стокилограммовую уборщицу.

– Сеньора, прошу простить мою неловкость! Я растерялся… не могли бы вы мне помочь в важном деле?

Сеньора могла. Но не хотела.

Золотая монета исправила ее настроение, и сеньора даже улыбнулась. Зря, конечно. Последний раз Эрнесто такой оскал наблюдал у плотоядных зомби.

– Слушаю вас… тан?

– Сеньора, – тан Риалон тоже улыбался, – Недавно сюда доставили моего сына. Амадо Риалона… доставил вот этот тан.

Сеньора прищурилась, подумала и кивнула.

– Да, был такой. В терапии лежит… ох и досталось бедолаге! Сейчас на подпитке, врач сказал, что он еще чудом жив. Вроде как кровопотеря большая, переохлаждение, не кормили его… чудом Творца жив, как есть – чудом!

Эрнесто скрипнул зубами. Его! Сын! УБЬЮ!!!

– Он в себя не приходил?

– Да вы что, сеньор! Ему бы дышать самому – уже за счастье!

– А куда мне пройти?

Уборщица не поленилась даже проводить столь любезного сеньора.

Проводила, подождала еще одной монеты, дождалась – и с довольным вздохом удалилась на боевой пост. Карраско, правда, благосклонного взгляда не досталось!

Ишь ты!

Ходят тут! Мусорят! Тьфу!

* * *

Амадо выглядел – краше в гроб кладут. Эрнесто молча стоял и смотрел на врачей, которые суетились рядом.

А что тут сделаешь?

Он ведь некромант! Он бесполезен здесь и сейчас. Ничего не сможет сделать…

Удержать отлетающую душу ему под силу, но у Амадо она пока не отлетела. И врачи занимаются тем, что не дают ей улететь.

Здесь он не поможет.

Здесь бы мага жизни, но где ж его взять?

Некроманты редкость, а эти существа больше, чем редкость! Даже при дворе всего один маг, и тот от короля не отходит…

Врачи суетились, тыкали в Амадо иголками, что-то говорили на своем тарабарском языке… Эрнесто даже за руку сына взять не мог. Поди, рискни!

Выгонят! И хорошо, если не побьют!

Но рано или поздно заканчивается все. В том числе и врачебные манипуляции. Эрнесто смог поймать одного из врачей за руку…

– Доктор?

Такой маленький подхалимаж. Вряд ли у врача есть степень доктора медицины. Но звучит уважительно. Вот и врач смягчился.

– Слушаю вас?

– Доктор, что с моим сыном?

– Пока все плохо, – не стал обнадеживать врач. – Надежда есть, но небольшая. Сильное истощение, кровопотеря, несколько переломов, про переохлаждение и воспаление легких я молчу…

Эрнесто только зубами скрипнул.

– Я могу что-то сделать?

– Пока нет. Лекарства мы ему ввели, кровь перелили, остается только молиться. Организм молодой, должен справиться.

Пара монет, впрочем, ситуацию не ухудшила. Доктор качнул головой, но доставать и возвращать деньги не стал.

– Мы и так все сделаем.

– Знаю. Может, кто из сестричек согласится за ним дополнительно приглядывать? За отдельную плату?

Доктор ненадолго задумался, а потом огляделся, улыбнулся и махнул рукой.

– Сестра Кармела, подойдите сюда!

Подошедшая медсестра больше всего напоминала комод. Или тумбочку…

Такая невысокая, квадратная, с мощными руками и тяжелым узлом волос на затылке. Странным образом прическа подчеркивала ее приземистость и кряжистость.

– Сеньор? Тан?

– Сестра Кармела, это тан…

– Эрнесто Риалон.

– Отец поступившего к нам Амадо Риалона. Он хотел бы с вами переговорить… частным образом.

Доктор поощрительно кивнул сестре и удалился. Эрнесто постарался мило улыбнуться и повертел в руках монету.

– Сестра Кармела, у меня к вам личная просьба…

Долго разговор не затянулся. Эрнесто оплатил все, постоял рядом с Амадо, погладил его безвольную руку и вышел вон.

Сын…

Да, разочарование. Но все же сын, родной и любимый… пусть не продолжатель его дела, но это как раз и неважно! Важно, что он есть, что он сын, первенец, что он рядом и у него все хорошо…

Как с этим сочеталось требование Эрнесто о женитьбе?

А вот так… надо учиться отвечать за свои поступки. А если ты способен на подлость… Ладно, скорее, глупость. Но человека было бы не вернуть.

Хорошо!

Если Амадо придет в себя, Эрнесто не будет требовать от него скорой свадьбы. Но к Пауле все равно пусть приглядится. Девочка-то неплохая…

* * *

– Вальд, с меня причитается.

Освальдо кивнул.

– Причитается.

Эрнесто ничего другого и не ожидал. Бескорыстный Карраско? Еще когда они учились, Вальд обговаривал цену даже за конспекты.

– Что ты хочешь?

– Антонию Лассара.

Подавились двое. И Эрнесто, и Рейнальдо. Рейнальдо, правда, никто не услышал, но оказывается, призракам тоже может не хватать воздуха. От возмущения.

– Э… тхо… кхак?! – прокашлялся Эрнесто. – Связать и привезти?

Освальдо качнул головой.

– Эрни, ты познакомился с ней первым. И девушка к тебе привыкла. Если ты отойдешь в сторону, у меня будет шанс.

– Как ты себе это представляешь? Уехать из города? Я пока не могу…

– Нет. Просто не ходи к ней, не общайся, не пытайся встречаться… рано или поздно она примет меня. Но я не хочу конкуренции.

Эрнесто покачал головой.

Ядовитое «проиграть боишься?» вертелось на кончике языка. Но не слетело.

Антония такого не заслуживала. И Эрнесто вздохнул.

– Ты понимаешь, что это подло?

– По отношению к кому? К тебе? К ней?

– Ты лишаешь ее друга.

– Или – лишаю себя соперника?

Эрнесто от души рассмеялся в лицо некроманта.

– Вальд, Тони не любит меня! Она по уши влюблена в кого-то другого. Не знаю имени, но это точно не я.

Освальдо сверкнул глазами.

– Не знаешь?

– Нет. Но меня она не любит. Как друга, как старшего товарища – безусловно. Ей хорошо и легко со мной, но именно потому, что она чувствует себя в безопасности. А с тобой – нет.

Освальдо задумался.

– Ты можешь в этом поклясться?

– Что Тони в меня не влюблена? Пожалуй, да.

Освальдо внимательно отслеживал реакции соперника. И не находил вранья.

Действительно… что там чувствует Эрнесто – один вопрос. А что чувствует к нему Лассара? Вряд ли он заблуждается… Тони выставляла Эрнесто как заслон перед собой. Это было. А нежности, взглядов, вздохов, мимолетных, но очень важных знаков внимания – не было. Освальдо не был дураком, и такое заметил бы.

– Допустим. Но ты можешь не проявлять свои чувства…

– Бросить ее без поддержки, без помощи, чтобы ты постарался занять мое место? Вот это и есть подлость, Вальд. Почему ты не хочешь предоставить событиям идти естественным путем?

– Как именно?

– Как предоставил им идти я. Антония Лассара не сразу привыкла ко мне. Но я просто был рядом. И ты можешь быть. Если не станешь на нее давить…

– Станет давить моя семья. Я теперь свободен, и должен как можно скорее жениться. И дать, наконец, роду наследника.

– А роду Лассара?

– Пусть рожает двоих-троих, так еще и лучше будет.

Эрнесто только головой покачал.

– Вальд, давай найдем компромиссный вариант?

– К примеру?

– Ты пойми, я с ней все равно буду общаться по работе. Могу пообещать сам не искать встречи, но если мы с Тони будем видеться случайно, я не стану от нее бегать.

Освальдо это не устраивало. Но вот беда – а что еще потребовать? Чтобы увидев Антонию, Эрнесто спасался бегством? Глупо же! Неужели она не поймет? И разберется, и сильно не одобрит, не дура ведь! Потребовать, чтобы Эрнесто с ней поссорился?

Так и это не выход. Если явится советчик со стороны, к примеру…

Кто?!

Знать бы, в кого влюбилась Тони, и проблем бы не было. С ним бы ритана Барбара и сбежала. Но – увы. Эрнесто хоть и догадывался, делиться с Карраско своими подозрениями не собирался. Перебьется!

– Ладно. Тогда будешь должен желание. Жизнь за жизнь, сам знаешь…

– Знаю. Буду должен в той мере, в которой это не навредит ни мне, ни моим близким.

– Принято, – кивнул Освальдо.

Рейнальдо пообещал себе все рассказать Антонии.

Вот гад!

Его как человека приняли, к нему как к человеку отнеслись, а он…

Некромант?

Нет. Попросту – сволочь!

Глава 14

– Вот дрянь же! – возмутилась Тони.

Магазин был открыт, но людей в нем пока не было, и никто не мешал призраку отчитываться за вчерашние приключения.

– Еще какая дрянь.

– Да… если даже других мужчин на земле не останется… – вскипела Тони.

И тут же замолчала.

В магазин вошел мужчина.

Невысокий, в простом темном костюме, лет сорока пяти на вид, осанистый и с брюшком. Чисто выбритый и улыбчивый, он напоминал о чем-то юридическом. Серьезном таком… чинном, даже степенном и очень дотошном.

Взгляд характерный, повадки…

– Здравствуйте… ритана?

Тони улыбнулась вполне искренне.

– Добрый день, тан.

– Тан Сальвадос, – к вашим услугам.

– Ритана Антония, – решила не представляться по фамилии Тони. Все же Лассара…

– Рад знакомству, ритана Маркос, – предсказуемо, мужчина решил, что если она стоит за прилавком в магазине, то и на вывеске ее фамилия. Такое случалось, и достаточно часто. Древность рода, увы, не означает, что в подвалах сундуки с золотом зарыты. А тут магазин… вполне пристойно. Антиквариат ведь, не репа или кукуруза какая. Хотя так и так, фарфор кушать не будешь в голодный год. А вот кукурузу – со всем удовольствием.

– Я могу вам чем-то помочь, тан?

– Да, надеюсь, ритана. У старшего партнера в нашей конторе юбилей. И он собирается уйти на покой. На его место есть два кандидата – я и еще один человек. И мне хотелось бы подарить партнеру что-то такое…

– Вы надеетесь стать старшим партнером, тан? – угадала Тони.

– Я могу! И справлюсь!

Девушка и не сомневалась.

Она медленно прошлась по магазину.

– Тан, скажите, каков бюджет? В какую сумму вы хотите уложиться?

– Не ограничен, – отрезал мужчина.

Ну да, не в его положении сквалыжничать. Тут или пан, или пропал…

– Прошу вас, расскажите мне о своем начальнике. Что он собой представляет, как говорит, о чем думает, что предпочитает на обед… просто сплетни. Иначе сложно будет подобрать вам подарок…

Тан Сальвадос признал это требование справедливым.

И верно, кому-то по душе работа в саду, кому-то пение, кому-то… есть много увлечений, только вот что нравится начальнику?

– Тан Жиль человек очень спокойный, очень рассудительный… Он любит обдумывать проблему со всех сторон, обкатывать ее в уме, может спустя пару дней посмотреть на нее под новым углом, найти неожиданное решение…

Тони слушала.

Нет, книги тут не подойдут. И посуда, и драгоценности.

А вот это…

– Тан Сальвадос, скажите, это не слишком дорого?

Она остановилась в углу, тронула рукой комплект. Да, комплект.

Кресло-качалка, подставочка под ноги, небольшой столик – все было выполнено мастером в одном и том же стиле.

Благородная темнота дуба, аккуратная резьба, которая подчеркивала достоинства самого дерева, строгость, простота – и в то же время несомненное изящество в каждой завитушке. Гобеленовая ткань обивки кресла так и манила присесть, покачаться. А столик буквально провоцировал поставить на него графин с вином и рюмку. И посидеть перед камином, подумать о том, о сем, а то и поболтать с достойным собеседником…

– Ритана!

Тан Сальвадос даже задохнулся от восхищения.

Его и самого потянуло присесть. Расслабиться, подумать о хорошем… может, даже придремать в кресле. Накинуть на ноги пушистый плед и ни о чем не думать.

Хоть немного.

Хоть чуточку…

– Это дорого, тан Сальвадос, но мне кажется, будет уместно? – уточнила Тони.

– О, да! И не дороже денег!

Спустя пятнадцать минут сделка была совершена.

Не доверяя никакой доставке, тан Сальвадос лично погрузил все в мобиль. И кресло, и столик, благо машина была открытой, и в нее даже верблюда можно было засунуть. Лишь бы не выпрыгнул…

Тони улыбнулась и пересчитала деньги в кассе.

Теперь у нее есть, с чем ехать на распродажу. Можно бы и со счета денег снять, но это неправильно. Должен быть товарооборот… наверное.

– Кхм, – напомнил о себе Рейнальдо.

– Давай пришибем Карраско? – предложила Тони.

– Может, тебе выйти замуж за Риалона? – предложил призрак. – Эффект будет не хуже.

– А зачем портить жизнь тану Эрнесто? Нет, Рей… ни к чему.

– Может, ты ее не испортишь, а наоборот?

Тони качнула головой.

– Нет… когда любишь одного, а замуж выходишь за другого – это гадко. Передалтарем клясться в том, чего никогда не сможешь дать? Да еще осознанно?

Рейнальдо пожал плечами.

– Кто знает, что будет завтра? Может, и дашь со временем?

– Не знаю. И рисковать не хочу. Пока мне и так неплохо.

– Или согласись на брак по расчету? Ты ему – наследников и уважение, он тебе – уважение и наследников?

– Эрнесто заслуживает большего.

– А ты?

– Я? Не знаю…

Тони даже растерялась. Но в эту минуту…

– Добрый день?

Две девушки. Но какие разные!

Тони даже головой потрясла, словно ей в ухо вода попала. Вот где жуть-то?

А ведь они ничего не делают, просто рядом стоят. Но впечатление…

Девушка слева выглядит… двойственно. Она дорого одета, подкрашена, у нее решительный и деловой вид. И это – маска.

Внутри нее живет жутко испуганная и забитая девочка. Которая всего боится… это как с бродячей собакой!

Грызану!

Ррррразорррву!

А внутри-то она и боится, и мечтает о добром слове… и даже если на ту собаку прилепить бантик, ничего это не изменит. Увы…

А вторая еще интереснее.

Нарочито простая одежда. Закрытое длинное платье, так носили лет пятьдесят назад. Сейчас тоже носят, но только те, кто желает подчеркнуть свою чистоту и веру в Творца. Ни кусочка кожи наружу… вот будет Творец бегать и смотреть на длину твоей юбки! Это что – соседский мальчишка?

И свет фанатизма в глазах.

Не то чтобы настоящего фанатизма, нет. С таким на костер не идут. Но мозги ей кто-то протер качественно. Тони только головой покачала.

Первая более ухоженная, вторая более красивая.

Первая выглядит смелее, вторая застенчивее, а на самом деле все наоборот. Забавно…

Даже одежда. Первая притягивает взгляд, но вторая явно одета дороже. Такие платья нынче дорогое удовольствие, в магазине их не приобретешь, надо шить по фигуре.

– Сеньориты, чем могу вам помочь, – безошибочно определила статус девушек Тони.

Предсказуемо первой ответила та, что выглядела современнее.

– Нам нужен подарок на свадьбу. Для ее жениха.

Тони перевела взгляд на «верующую». Так она их и окрестила про себя. «Притворщица» и «Верующая». Смешные, неужели кого-то обманывает их вид? Надолго ли? Внешность ведь одна, а суть… хотя так ли часто люди смотрят в душу? Кого интересует душа, если есть приданое?

– Каков ваш жених, сеньорита?

Девушка задумалась, но ненадолго.

– Он очень, очень верующий человек! Он все-все знает, всю Книгу Творца, он читал поучения старцев…

Дальше Тони уже не слушала. К чему?

Свадебный подарок.

То, что невеста дарит жениху. Может, это будет и не слишком дорогая вещь, но она должна быть интересная, с историей… или то, что будет ценно для жениха. Невесте тоже дарят такой подарок.

Это не символ состоятельности, хотя частенько и так бывает.

Это – знание.

Я знаю тебя, я знаю, что тебе нужно, я дарю тебе этот подарок, видя твою душу…

Тони пробежала рукой по шкатулкам.

Да… именно сюда она их положила.

– Сеньорита…

– Валерия.

– Возьмите. Думаю, вашему жениху они понравятся.

Четки.

Старые, потертые от частого использования, из не слишком дорогого поделочного лазурита. Не пустяк бросовый, но и не жутко дорогая штука.

– Раньше они принадлежали матери-настоятельнице, – добавила им цены Тони.

– Беру, – даже не засомневалась сеньорита.

– Могу предложить кое-что и вашей спутнице.

– Мне ничего не надо.

– И все же я рискну, – Тони положила на прилавок коробочку, открыла – и девушка ахнула.

Серьги.

Просто серьги, две нефритовые капельки на серебряных гвоздиках, не слишком крупные, но так выполнены – не оторваться. Девушка и думать не стала.

– Дорого?

– Не дороже денег, сеньорита. А еще они принадлежали одной милой ритане. Та дожила до старости и умерла в своей постели, окруженная толпой детей, внуков и правнуков.

– А как серьги попали к вам? – недоверчиво прищурилась девушка.

Тони знала эту историю от сеньоры Луисы, так что ответила мгновенно.

– Перед смертью ритана раздала дочерям и внучкам на память часть своих украшений. А кое-что попросила отнести и продать. Вырученные деньги пустить на благотворительность, чтобы ее поминали добрым словом.

Девушки переглянулись.

И полезли за кошельками, почти синхронно.

Забавно, но когда они выходили из магазина… ни одна не пожелала упаковать покупки. «Верующая» задумчиво перебирала четки. В ушах «Притворщицы» покачивались капельки нефрита.

Тони от всей души пожелала им удачи.

Пусть все сложится.

Снова звякнул колокольчик.

– Тан Карраско?

* * *

Сарита Амалия Дюран доехала до Лассара без приключений.

А вот в Лассара…

Такого количества монахов она не ожидала.

Братья, решив отплатить Антонии добром за добро, начали приводить дом в порядок. Не то чтобы они занимались ремонтом в ущерб разбору библиотеки. Или пренебрегали своей работой…

Но выделить пару человек, чтобы те выбили ковры, вытерли пыль, вымыли комнаты…

Это ведь забота и о братии!

Можно спать на полу и есть хлеб с водой, но если есть возможность устроиться с чуть большим комфортом? Что в этом такого плохого?

У них тяжелая и сложная работа, в Лассара громадная библиотека… и они действительно благодарны Тони! То, что сделала девушка…

Она дала храму новые знания! Знания, которые, возможно, спасут людей! Допустила Храм в цитадель некромантов…

Много это – или мало?

На весах Храма это было… серьезно.

Сарита растерялась сначала, но кто бы ей дал стоять и размышлять? Первым ее встретил брат Матео.

– Ритана?

– Эээээ… Дюран. Сарита Амалия Дюран, – представилась Сарита. – Здравствуйте, брат…

– Брат Матео.

– Здравствуйте, брат Матео. Благословите.

Благословение Сарита получила, но в дом ее пока не приглашали.

– Вы приехали к ритане Лассара, ритана Дюран?

Сарита качнула головой.

– Нет, брат Матео. Я приехала пожить некоторое время в тишине и спокойствии, привести в порядок свои мысли, вернуть себе ясность и равновесие.

– Хм…

– Ритана Лассара предупредила меня, что замок в запущенном состоянии. Она сказала, что в нем сейчас гостят святые братья. И я знала, куда еду. Надеюсь, вы позволите мне остаться?

Брат Матео покосился туда, где подслушивал вот уже три минуты брат Теобальдо. Главный в их маленькой группе.

– Ритана, я не смогу ответить сейчас. Но вы должны понимать, что…

Сарита подняла руку, предупреждая возможные возражения.

– Я не всегда была богата, брат. И хочу предложить маленькую сделку. К примеру, пока мы все здесь живем, я могу взять на себя кухню и готовить на всех.

Брат Матео заинтересовался.

Предложение было более чем щедрым. Так-то приготовить мог каждый брат, но смотря что – и как. А еще на это тратилось время, силы… ну и готовящий частенько ввергался в грех сквернословия.

Свалить кухню на кого-то другого?

Интересная идея. Но все равно надо обсудить с братом Теобальдо.

Предсказуемо, брат Теобальдо согласился.

Конечно, непонятно, зачем сюда приехала ритана. И кто она такая. И многое другое.

Но справки навести можно.

Лгать она не лгала, скрывала многое, умалчивала, но кто из мирян без греха? Придет время, сама исповедуется…

А польза может быть немалая.

Опять же…

Грех, которому была подвержена вся братия, без исключения. Любопытство. И если его можно удовлетворить с помощью наблюдения за ританой – почему нет?

Сарита тоже перевела дух.

Здесь ее никакой Карраско не достанет. При монахах? В Лассара?

Самоубийство! С тем же успехом ему можно со скалы броситься.

Понятно, это временно. Но в ее положении каждый прожитый день уже подарок судьбы! Уже ценность! А готовка ее действительно не смутит! Она ведь не из богатой семьи, и ничего не забыла за прожитые годы. И приготовит, и вкусно будет, и по правилам…

Невелика благодарность за безопасность.

А как поедет за продуктами, надо вопросы не забыть, которые ей продиктовал призрак. Сарита тоже была любопытна…

* * *

– Амадо нашелся?! Чудесно!

Серхио едва руки не потер. Сейчас придет в себя мальчишка, ну и расскажет отцу, что там было, где он был…

Не придет?

Так все равно расскажет, папа-то у нас некромант! Такому поди, не расскажи!

Эрнесто потер лоб.

– Серхио, Вальд рассказывает какие-то чудеса. И мне они не нравятся.

Выслушав отчет о спасении Амадо, Серхио тоже задумался.

– Знаешь… надо с рыбаками поговорить. На побережье съездить, побродить.

– Надо. И с учетом нашего убийцы, который проплыл по канализации? И его странной руки?

– Что это может быть такое, Эрни?

Эрнесто вздохнул.

– Серхио, ты мне не поверишь.

– Может быть. А все же?

– Ты знаешь о моей любви к архивам…

Серхио знал. И нередко заставал некроманта именно там. И сам с удовольствием копался.

Детективы?

Романы?

А старые уголовные дела вы читать не пробовали? Конечно, для тех, кто понимает… если кому-то со стороны сунуть в руки толстенную папку, с протоколами допросов, выписками экспертов, протоколами осмотров, судебными решениями… рехнется! А вот Серхио все было понятно.

И Эрнесто тоже.

Просто Серхио частенько искал дела поинтереснее. Из нераскрытых… у каждого человека должно быть свое хобби. У него было – поломать голову над чем-нибудь стареньким. Проверить, угадал он или нет, конечно, не удастся. Но интересно же!

А Эрнесто нравились дела, в которых так или иначе упоминалась магия. Идеально – некромантия. Нет? Хотя бы что-то другое…

Мужчине было интересно, что изобрели другие маги, но так-то они своими наработками делятся не слишком охотно! А в деле – читай, не хочу! Мало того, иногда и сами заклинания встречаются, с разбором. А иногда можно и посидеть, подумать. Как можно то, что получилось, выполнить в некромагии?

Да, а кто-то почтовые марки собирает.

– Я это дело не видел?

– Нет. Наверняка.

– Там что-то несерьезное?

Эрнесто еще раз вздохнул.

– Там… чудовища. Представь себе, житель виллы на побережье жаловался на одно и то же. Что каждую ночь, напротив его дома, сидит на камне русалка. И лицо у нее точь-в-точь как у его бывшей любовницы. А потом пропал.

– Так…

– Расследование инициировали наследники, которых логично заподозрили в убийстве.

– Вполне логично. А они не убивали?

– Ни сном, ни духом. Более того, они даже не знали о завещании. Жили себе в другом городе, не тужили…

– Полагаю, наследство их не огорчило. А другой город не становится препятствием для убийства.

Эрнесто кивнул.

– Да. Но это установили точно. И принялись проверять любовницу. Как оказалось, покойный был той еще дрянью. Заставил беременную от него девушку избавиться от ребенка. Потом она вообще не могла иметь детей… представляешь?

Для Серхио этот вопрос был не настолько болезненным, как для некроманта, но следователь все равно кивнул. Понимал…

– И что она сделала?

– Утопилась. На берегу моря нашли одежду, украшения, записку…

– Тоже не доказательство.

– Я тоже подумал, что дело ясное. Чего ни изобразишь, чтобы справедливости добиться?

– Но?!.

– Но. Нашелся грамотный следователь, начал крутить дело так и этак… там с бухтой связано… дом стоял в неудобном месте.

– Это где?

– Демонов водоворот.

– Оп-па!

– Какие инсценировки? Либо русалка добиралась по суше, либо никак. Нырять в водоворот? Только если ты маг воды.

– А она не была магом?

– Есть протоколы допросов. Разговоры с ее семьей. Девица была не столь беспомощна, сколь амбициозна. Ей хотелось замуж, за богатого, и когда карасик клюнул, она начала делать все, чтобы его удержать.

– Так рожать надо было?

– Я же сказал – заставил избавиться от ребенка.

Пояснений больше не потребовалось. Серхио задумчиво кивнул.

– Допустим. Девица разобиделась, начала искать, как отомстить… нанять мага?

– Не было следов магических возмущений.

– Убийцу?

– Следователь начал копать. И быстро нашел интересный факт. В городе пропадали люди.

– Та-ак?

– Достаточно молодые, симпатичные, сильно обиженные на жизнь… казалось бы – ерунда? Но когда цепочка… он узнал о шестнадцати случаях, и был уверен, что их еще больше. Все случаи объединяло одно и то же. Человек считал себя обиженным, потом находил «друзей, которые его понимают», задирал нос, объявлял всем, что отомстит и страшно – и пропадал.

– Секта?

– Следователь начал копать дальше. В том-то и дело… в секте мстить некогда! Там надо делом заниматься, работать на благо секты и ее руководителя…

– Ага… а тут – мстили?

– Да еще как! Иногда убивали целыми семьями. Жестоко, беспощадно… и рядом с морем.

– Всегда? – уловил главное Серхио.

– Да, а поскольку следователь был умным и грамотным, то он накопал двоих таких «обиженных». И успел проследить за одним из них.

Эрнесто выдержал театральную паузу.

– Ну?! – поторопил Серхио.

– Как писал следователь, он увидел общение этого человека с кем-то вроде… да, представь себе! Русалки! С рыбьим хвостом!

– Так, – Серхио походил на собаку, которая почуяла дичь.

– Он следил и дальше. Не получилось, к сожалению, первый ушел. А за вторым он тоже проследил. И считал, что это секта, но основанная кем-то вроде магов. Магов, которые изменяют людей.

– И превращают их?..

– В подводных чудовищ. Человек-амфибия, человек-рыба, человек-осьминог… полулюди. Которые уже не могут жить на берегу.

– А в море? Могут жить? Размножаться?

– Знать бы.

– Следователь не узнал?

– Дело закрыто и сдано в архив. Его так и не нашли однажды.

– А как его звали?

– Рауль Дези Фуэнтес.

* * *

Освальдо все же решил съездить к деду. Но для начала стоило поговорить с Антонией.

Вот и поговорил на свою голову…

Девушка принципиально не хотела слушать никаких его аргументов. И нельзя сказать, что она была так уж неправа.

– Тони, я не ангел, но вы мне даже шанса дать не хотите!

– Потому что вы женаты, тан Карраско.

– Уже нет! Буквально на днях смерть забрала мою супругу к себе.

– И вы здесь?! Не плачете у гроба?

Освальдо осознал, что над ним издеваются, и сдвинул брови.

– Антония, у нас с Саритой давно не было взаимопонимания. Чужие люди, которые жили рядом только ради детей.

Интересно, что бы сказала на это сама Сарита? Или молча огрела бы мужа скалкой? Но Тони не стала уточнять. Вместо этого она пожала плечами.

– Возможно. Но правила приличия требуют вашего присутствия там.

– А дела – здесь.

– Какие могут быть дела, когда ушла мать ваших детей?

– Королевские, Тони. Хотите, я вам о них расскажу?

– Благодарю вас, тан Карраско, мне это не интересно.

– И могу вас представить королю.

– Как Лассара я сама могу в любой момент подать прошение об аудиенции в Королевскую канцелярию.

– Но вы многого не знаете…

– А я и не собираюсь строить придворную карьеру.

– Но вы собираетесь искать супруга, разве нет?

– Конечно, нет! – искренне возмутилась Тони. Да так искренне, что Освальдо даже замялся.

– Ритана?

– Тан Карраско, супружеская жизнь пока не для меня. Я слишком молода, чтобы отнестись к ней ответственно.

– Если вы это понимаете…

– То я уже созрела для семейной жизни? Ошибаетесь, тан. Я не созрела, я просто не дура.

Правда? – крупными буквами было написано на лице Освальдо.

– Ритана, почему я не могу пригласить вас, к примеру, на ярмарку?

Тони скрипнула зубами.

Легче убить, чем отказать?

Да, именно так. Убить намного легче.

– Тан Карраско, я люблю другого человека.

– Я его знаю? – быстро спросил Освальдо.

Тони растерялась.

– Не знаю… может быть.

– Как его зовут?

Точно не Риалон. Не соврал.

– А это, простите, не ваше дело.

– Мое, Тони. Вы теперь мое дело, – Освальдо властно притянул девушку к себе за локти. Тони дернулась, но куда там! Карраско был намного сильнее, да и массивнее.

В романах у нее сейчас закружилась бы голова от поцелуя. А потом Тони влюбилась бы в Освальдо, он перевоспитался, и жили они долго и счастливо.

В романах всегда так бывает…

В жизни же…

В жизни есть коты и призраки.

Напуганный Шальвеном, с воплем метнулся со шкафа Сеньор Мендоса. Освальдо дернулся – и наткнулся на табуретку, на которую и сел. Когда тебя неожиданно подбивают сзади под колено, поневоле сядешь.

– Ох…

С размаху…

Тони вырвалась из цепких рук Карраско и метнулась к камину. Кочерга – отличное средство! Главное, с ее помощью столько всего можно доходчиво объяснить!

– Еще раз… – злобно прошипела девушка. – Еще раз посмеете – ни один некромант не поднимет!

Освальдо хмыкнул.

Уверенность начинала возвращаться к мужчине.

– Какой темперамент! Восхитительно!

Тони вдохнула. Потом медленно выдохнула.

– Тан Карраско, покиньте мой магазин. Вам здесь не рады.

– А если я покупатель?

– У нас учет!

– Тони, к чему это упрямство? Ты взрослая девочка, и все понимаешь. Я готов предложить тебе многое. Имя, титул, статус, деньги…

– Смерть? Когда я вам надоем?

– Ты же Лассара, – Освальдо сказал это так, словно беседовал с идиоткой.

– А еще, – пошла Тони ва-банк, – я ученица ведьмы. И обещаю, что следующее ваше… хамство будет наказано. Ведьмы многое знают и умеют…

– Возможно. Но умеешь ли ты?

– Проверьте, тан Карраско. Проверьте на себе, – Тони улыбалась. Недобро и холодно. Кочерга в ее руке не дрожала, несмотря на вес.

Она не лгала. Некромант это отлично чувствовал.

Хотите импотенцию?

Хотите заикание и энурез?

Хотите понос и постоянный насморк? Чихнул и – готов?

Чесотку и облысение, блох со всей округи и дрожащие руки… Тони могла сделать все то же, что и Долорес. Разве что получилось бы чуточку похуже, сила-то другая. А ведьма умела многое. Очень многое…

Сглаз, порча…

Даже смертные проклятия она могла сделать. Просто не хотела – к чему?

Могла их сделать и Тони. Карраско это понял и тихонько вздохнул про себя.

Поторопился.

Поторопился, как дурак.

Вот что ему стоило подождать немножко? Как Эрнесто…

– Простите, Тони, я сейчас уйду.

– Скатертью дорожка. – Кочерга оставалась в руке девушки. Освальдо извинился еще раз и вышел.

Тони медленно выдохнула и прислонилась к стене.

Пронесло…

* * *

Валерия смотрела на Деметриса.

Четки лежали в кармане.

Лежали, согревали пальцы неожиданным теплом старой намоленной вещи. Или – ожидаемым?

Странная ритана, в лавке…

Странная покупка.

Валерия думала подарить жениху что-то другое, к примеру, часы или печатку. Но заговорила о нем, и неожиданно оказалась с бусинами в руках.

А коснувшись – не смогла расстаться.

Недешевая покупка.

Покупка, ради которой она долго выкраивала средства из семейного бюджета. Не то чтобы ее семья была бедна, но и не настолько богата. А подарить хотелось нечто… достойное.

Деметриос ведь достоин, правда?

Кто, если не он?

А сейчас и что-то дорогое не купила, и денег теперь не хватит, и четки…

Четки отдавать было откровенно жаль.

Этой ночью она положит их под подушку. Но это потом, потом. А пока – Деметриос…

– Когда мы поженимся, конечно, мы будем жить у тебя. – Слова капают, словно капли ледяной воды в пещерах. Медленно, тяжело. Дем говорил серьезно, взвешенно, размеренно… раньше ей это нравилось! Мужчина!

Защитник, опора… где вы видели пляшущую колонну?

Или смеющуюся стену?

Раньше это вызывало умиление. Сейчас – раздражение.

Тебе еще двадцати пяти нет! Почему не улыбнуться? Не пошутить? Не сгрызть мороженое? Даже обкапав костюм! Что в этом такого страшного?

Показалось на миг, что Валерию плитой придавило. Тяжелой, монолитной.

Неприятно царапнуло предложение жить у нее. Да, родители давно купили ей домик, понимали, что рано или поздно дочка выйдет замуж, а будет ли у мужа свое жилье? И какое?

Пока домик сдавался. А если бы у мужа был свой хороший дом, то жилье Валерии пошло бы ее детям.

У Деметриоса своего дома не было, он вообще приехал в столицу на заработки, а в храме увидел Валерию. Та по выходным пела в храмовом хоре. Деметриос подождал окончания службы, подошел и сказал, что она поет, как ангел.

Это было так…

Тогда все казалось романтичным. А сейчас…

Сейчас почему-то раздражало.

И наигранными кажутся слова, и пошлыми уверения в любви, а когда Деметриос говорит о Творце, его вообще хочется треснуть.

Но почему?!

– Моя жена не должна работать! Я в состоянии обеспечить семью, а жена должна сидеть дома, ждать меня с работы и встречать улыбкой.

И полностью зависеть от твоей порядочности.

Валерия ужаснулась своим мыслям, но забыть-то их уже не получалось! Никак!

Наверное, у каждого бывает такое… мысли же! Вот смотрит женщина на красивого мужчину – и мысленно мечтает оказаться с ним в постели. Она верна мужу, она никогда себе ничего не позволит, но помечтать-то можно?

Или смотрит счетовод на чужие деньги… Он никогда и монетки хозяйской не взял. Но как не помечтать? Что вот он… и получит все эти деньги, и как ринется в казино с продажными девками!

А на деле он свою семью обожает… ему тех девок хоть строй поставь – не чихнет.

Мысли и желания бывают всякие. Но человек не обязан воплощать их в жизнь, давать им волю, совершать подлости… подумать? Подумать – можно. Это жизнь.

Валерия раньше думала о Деме только хорошее, а сейчас полезли в голову и другие мысли.

Так ли он ее любит? Или она просто удобна?

Пусть не красавица, но религиозная, послушная, с жильем в столице… чего еще надо? А когда она попадет от него в полную зависимость…

Почему она такое думает?!

Как она может?!

А все просто.

Когда он говорил о Творце, в его голосе звучали фальшь и скука. И Валерия это слышала. Отлично слышала. Не нужен ему никакой Творец, и Храм не нужен, и к отцу Сильво ему идти за благословением не хочется, и… ему скучно.

Здесь и сейчас ему скучно. Он играет, но плохо, неискренне… почему она раньше этого не видела? Почему верила?

Валерия почувствовала, что задыхается. Попрощалась с женихом и быстрым шагом направилась в храм. Она не знала, что Деметриос проследил за ней до дверей храма, увидел, как она вошла внутрь, как опустилась на колени – и ушел. Это нормально, когда бабы перед свадьбой нервничают. Вот, если б она к подруге побежала, или того хуже, к какому мужику… это плохо. А в храм пусть ходит. Там все одно правильные вещи скажут. Что мужа почитать нужно.

И радоваться, что он тебя, дуру, замуж взять решил!

Радоваться!

А то когда еще другой найдется? Тьфу, кислятина храмовная… зато послушная.

Не подозревая ни о чем, Валерия опустилась на колени перед аналоем. Сунула руку в карман, перебрала бусины четок. Попробовала произнести слова молитвы, но потом…

Потом махнула на все рукой.

И в своды храма взлетел высокий чистый голос.

– Ave, Maria…

Здесь и сейчас все было правильно. Там и потом?

Будет видно…

* * *

– Отбились? Вот козел!

Шальвен не выбирал выражений. И Тони не одергивала призрака. Рейнальдо просто бесила вся эта ситуация… реши Освальдо взять девушку силой, он даже помочь ничем не смог бы! Некромант же! Они призраков на завтрак едят! Пучками и пачками!

Рисковать посмертием не хотелось, но и допустить подлость?

Да Шальвен себя мужчиной считать перестал бы! Правда, сейчас выбирать не пришлось, и мяса Сеньору Мендоса Тони положила в мисочку от души. Заслужил, пушистый спаситель!

Но в следующий раз ведь может и не повезти? И что тогда?

Поступить, как в романах, выйти замуж за насильника и мстить ему всю оставшуюся жизнь? А потом убеждать себя, что это счастье? В это не верили ни Тони, ни Рейнальдо…

– Что делать будем? – мрачно спросила Тони.

– Знать бы… не оставаться с ним наедине?

– Это тоже… и с Эрнесто поговорю. Хочу знать, на что он рассчитывает! Рита не может прятаться вечно, значит, у него есть план. Какой?

– Если он расскажет.

– Если… – Тони вспомнила кое-что еще. – Ты мне тоже обещал рассказ. Еще не время?

– Почему же… почти все ниточки сложены, могу и рассказать. Заодно успокоишься.

Тони кивнула.

Уселась в кресло, потянула к себе поближе кочергу – так спокойнее как-то. И на душе приятнее.

– Слушаю?

Рейнальдо пожал плечами.

– Эта история начинается лет двести назад. Возможно, ты слышала фамилию Кристобаль?

– Слышала.

И сложно бы не знать фамилию одного из министров. Уж на что Тони политикой не интересовалась, но тан Адан любил порассуждать вечером. Волей-неволей приходилось слушать. И сеньор Хуан тоже любил анализировать газетные статьи.

Правда, у Хуана Амона Мартеля как-то интереснее получалось… тан Адан критиковал, сеньор Хуан не критиковал, но следы казнокрадства отслеживал четко. И вранье – тоже.

– А как зовут министра юстиции? Ты в курсе?

Тони была в курсе.

– Да. Джастин Эсперо Кристобаль. Джастин?!

– Абсолютно верно, Тони. Еще в мое время было известно, что фамилия Кристобаль произошла как раз от слов Cristal bianco. Белый кристалл^[247]. Просто потом вот так оно преобразовалось, более удачно для нашего уха.

– Погоди… белый кристалл?

– Именно. Вот аметистовых колец – хоть лопатой черпай. А такое – одно.

– Откуда оно взялось? Ты не знаешь? – поинтересовалась Тони.

– По преданию, первый из Кристобалей был на том берегу, когда началось. – Рейнальдо весьма многозначительно выделил слова голосом. – Сумел спастись, а на память прихватил лишь этот камень. Приказал оправить в красное золото и носил как память о чужой земле и пролитой на ней крови.

– Хм?

– Вранье, конечно. Зато как звучит!

– Такую легенду разрушил, вредина, – обиделась девушка.

Рейнальдо пожал плечами.

– Истина проста. Это камень артефакт. Он определяет яды в любом вине. Из белого становится красным. Вот и все.

– Подожди! Но когда он травил Гвин…

– Камень не был красным?

– Да…

– Так ведь не его травили, а ОН травил. Чувствуешь разницу? Камень меняет цвет и нагревается, когда хозяин подносит бокал ко рту. А там он… и бокал он брал другой рукой, верно?

– Да. Я еще подумала, зачем надевать два кольца рядом, они оба крупные, массивные, неудобно же! Оправы будут цепляться! А оказывается…

– Да.

– Итак, это министр юстиции. Замечательно. А Гвин?

– А вот тут начинается вторая часть истории. Ты в курсе, на ком он женат?

– Нет. А надо?

– На герцогине д'Эррера.

Про этот род Тони слышала. Богаты, знатны, спесивы… богаты настолько, что даже страшно становится. Не миллионы – миллиарды…

– И что с того?

– Король лично посватал своего друга. Джастин дружил и дружит с его величеством, они вместе росли, конечно, король нашел приятелю хорошую партию…

– И что?

– Незадолго до свадьбы Джастина умерла сестра короля. Гвинневер Элизабет.

Тони даже головой затрясла.

– Подожди! Он закрутил с принцессой? Но… почему было не жениться? Она же красотка… была! И принцесса…

– Потому что красоткой она была реально, а вот принцессой весьма условно. Ее мать – обычная служанка, которая привлекла внимание предыдущего монарха. При родах женщина скончалась, король проявил благородство, забрал новорожденную и воспитывал девочку со своими детьми. Даже любил, говорят, как родную.

– Его жена это одобрила?

– Она умерла. Примерно через три-четыре года после того.

– То есть отношение к девочке испортить не успела?

Рейнальдо качнул головой.

– Правильно. Гвинневер не была ровней детям короля, но относились к ней весьма неплохо. Слуги – потому что она была практически одной из них, аристократы потому, что король любил свою дочь.

– Обычно бывает наоборот. Ни туда, ни сюда…

– Гвинневер повезло. Братья ее тоже любили, и девушка не знала бед. И… дальше продолжать?

– Не стоит. Я примерно и так поняла. Она влюбилась, Джастин ответил ей взаимностью, но когда появилась возможность жениться на д'Эррера…

– Что такое любовь перед громадным приданым, которое давали за юной ританой? На него можно было шесть поместий купить…

Тони поежилась.

– Гвин не хотела отпускать любовника?

– Объявление о помолвке оказалось для нее неожиданностью. Она бы устроила скандал, но Джастин успел первым, перехватил, пригласил на свидание, сказал, что все объяснит…

– И убил.

– Именно.

Тони поежилась.

– Если король узнает…

– Если хоть кто-то узнает, головы не сносить нам обоим. И призрачное состояние меня не спасет.

Девушка отставила кочергу, потянула к себе плед и поплотнее закуталась. Почему-то ее сильно зазнобило.

– Лучше б я этого и не знала. Демон меня дернул…

– Найти кольцо? Это не от тебя зависело.

– Понятно. Но ты говорил про кольцо…

– Да. Перстень с аметистом сейчас у Джастина. В шкатулке.

Тони широко распахнула глаза.

– Но как?! Он был у сеньоры Луисы!

– Только одним способом. Убийца должен был забрать его и отдать заказчику.

Тони потрясла головой.

– А сеньора не могла его сама продать? Или отдать?

Рейнальдо хмыкнул.

– Продать? Если она поняла, кто именно убийца? Он должен стоить миллионы… ладно. Сотни тысяч золотом – точно. У нее есть столько на счетах?

– Нет.

– Конечно, она могла просто отослать перстень владельцу…

Тони качнула головой.

– Сеньора Луиса так не сделала бы. Показывать, что она знает о происхождении перстня? Подставлять себя под удар? Глупо!

– Подставлять бесплатно – глупо. Но ради денег… предполагаю, что она каким-то образом известила министра о кольце. Это реально. Мужчина испугался… не знаю, почему кольцо ушло из его рук, но пользовался он им явно один раз.

Тони кивнула. Да, смерть Гвин была единственной. Если бы кольцо видело еще смерти, оно бы запомнило. Это не так.

– И послал убийцу к сеньоре.

– Для этого надо было выяснить, кто она такая.

– Это как раз несложно, – отмахнулся Шальвен. – Если я правильно предполагаю, у нее нет долгов? И на счетах достаточно приличная сумма?

– Д-да…

– А я посмотрел документацию в магазине.

– Как?

– Как смог, Тони. Антикварный бизнес не приносил сеньоре больших доходов, концы с концами сводились – и хорошо. Но долги копились, всего не предусмотришь. То крыша, то трубы, то еще что… долги – были?

Тони вспомнила завещание.

– Нет. А сумма на счете не сказать, чтобы крупная, так…

– Полагаю, это был первый транш.

– Вот оно что! Возьмите пока столько, – сообразила девушка. – А потом я дам еще?

– К примеру, он не может сразу снять значительную сумму. Или это был аванс, который сеньора тут же потратила на долги, а остаток положила на счет.

– Не сказав мне…

– Советую этому порадоваться. Могли бы и двоих убить.

Тони задумчиво кивнула.

– Да… могли. И сеньора могла… Джастин, загнанный в угол, стал смертельно опасен. А найти родственников сеньоры было несложно.

– Полагаю, если расспросить убийцу…

– И что? – прищурилась Тони.

– И ничего. Министр не идиот, чтобы так подставляться. Но… если убийца взял кольцо… его об этом спрашивали?

– Нет.

– Почему бы не спросить?

– Кого и о чем спросить? – в дверях стоял сеньор Пенья.

Тони прикусила губу. Рейнальдо исчез, словно его и не было.

– Сеньор… добрый день.

– Ритана, у вас все в порядке?

– Нет, – честно созналась Тони. – Но тут вы мне ничем не поможете, сеньор.

– Вы уверены, ритана?

– Грусть убрать сложно. Я потеряла близкого человека, рана кровоточит…

Сеньор Пенья вспомнил, как ритана оказалась владелицей магазина, и кивнул.

– Это больно, ритана. Простите…

О собеседнике он тактично не спросил. Мало ли с кем может беседовать порядочная девушка, будучи в одиночестве? Может, сама с собой? Что же не поговорить с умным человеком?

– Все в порядке, сеньор. Спасибо вам. Как продвигается ваш роман?

– Стремительно, – с улыбкой ответил сеньор. – Каждую ночь засиживаюсь, до часу, до двух, потом отсыпаюсь до обеда… правда, жена не ворчит. Мне кажется, она меня и к столу прикует, чтобы я только писал быстрее!

Тони улыбнулась.

– Не думаю, что она осмелится на такое варварство.

– Ритана, когда она забирает продолжение, у нее глаза горят, как у кошки. Даже у тигра. Мне страшно иногда становится…

Сеньор Пенья добродушно улыбался.

Вспоминал, как отец ворчал на «глупое бумагомарательство», но покупал дешевенькие книжки в ярких обложках, чтобы порадовать жену.

Как мать ахала, хватала томики и удирала читать. Так и Сантос в их доме появился.

Драгоценные воспоминания. О минутах чистого счастья…

– Но ведь не кусается же?

– Но я пишу постоянно! А то загрызет! Точно.

Тони ответила смехом на шутку.

– Вам, сеньор, придется посвятить книгу супруге. Не думаете об издательстве?

Случилось страшное.

Впервые за много лет сеньор Пенья… покраснел? Да еще как, уши аж свекольными стали.

– Ритана…

– Не думаете, а делаете? – прозорливо угадала Тони. – Так это ж чудесно!

– Нелепо как-то… В моем возрасте…

– Сеньор! Найти свое призвание можно в любом возрасте! – девушка встала из кресла. Кочерга тихонько звякнула о паркетину, но сеньор вежливо не обратил на нее внимания. Может, у некромантов такая привычка – медитировать на кочергу? Посидел часок в обнимку – и сразу жизнь веселее… так, к примеру? – А если вы кому-то подарите радость, это вообще чудесно! Этим гордиться надо!

– Ну… жена отнесла первые три главы в издательство, – «раскололся» мужчина.

– И?

– Требуют еще.

– Так пишите! Обязательно пишите! Чтобы тень Сантоса смотрела и радовалась!

– Это я – его тень…

– Нет. Вы сами по себе, он сам по себе…

– Но так хорошо мне не написать.

– Неправда. Судить о вашей книге будут люди. И если хотя бы один человек порадуется, открыв ее, значит, все было не зря.

– Может быть. Ладно, ритана. Собирайтесь, у нас не так много времени, нам ведь еще и доехать надо? А о творчестве поговорим по дороге.

Тони вняла гласу разума – и умчалась переодеваться.

* * *

– Ты у меня, конечно, не красавица. Но какого-нибудь паренька мы тебе найдем, – мама с сожалением смотрит на Адорасьон.

Хотя какая она Адорасьон^[248]?

Анна…

Так ее и дома называют… для мамы она, конечно, Адора, но разве это обожание?

Анна подумала об этом впервые – и даже сама себе удивилась.

Качнулись в ушах капельки нефрита.

Скромные, простые, у нее все украшения такие, вот родители и не заметили. Или просто потому, что ничего в ней не видят?

Такое тоже бывает.

Родители могут обожать своего ребенка.

Могут сожрать любого дракона за его здоровье. Но как у них получается так, что ребенка-то они съедают раньше дракона?

А все эти фразы…

Липкие, гадкие, лишающие уверенности в себе, уничтожающие напрочь желание жить.

Ты у меня, конечно, не красавица…

Способности у тебя весьма средненькие, ну да ладно…

Не сутулься, ты и так страшненькая…

Разве ты сможешь сама чего-то достичь? Конечно, нет! Поэтому слушайся родителей, мы дурного не посоветуем…

Родителей-вредителей.

Читать эти фразы и то неприятно, а каждый день выслушивать? Час за часом, год за годом? Какая уж тут сила?

Какая уверенность в себе?

Но Анна посмотрела в зеркало – и вдруг подумала совсем иное. Не так, как раньше, когда она вся сжималась в клубочек, а как-то спокойнее…

– Мама, а почему какого-то? Может, я и не красавица, но девушка из хорошей семьи, с хорошим приданым… давай поищем не какого-то, а приличного?

Мама на миг открыла рот. Потом закрыла его и изобразила глубоководную рыбу.

– А…

– Почему бы нет? Ты тоже не красавица, а я твоя точная копия. Но папа же на тебе женился?

Мать издала странный квакающий звук и замолчала. А Адорасьон пока еще робко, но улыбнулась своему отражению.

Не красотка?

Но ведь и не крокодил! Так что все будет хорошо! Успеет она еще и повыбирать, и замуж выйти. Даже два раза, если захочется.

Глава 15

Поместье было шикарным. Старинный дом, окруженный дубами, высокие стрельчатые окна, темно-вишневый кирпич и такая же черепица…

Дорого. Красиво. И с большим вкусом.

Тони разглядывала и мозаичное крыльцо, и старинные дубовые двери…

– Сеньор Пенья, вы уверены, что мне тут хоть что-то будет по карману?

– Не из крупных вещей, полагаю. Но мелочь – вполне, – утешил сеньор.

Тони кивнула и прошла внутрь.

М-да. Называется, почувствуй себя нищенкой.

– Старый Видаль умер, наследники пока еще не вступили в наследство, но тут есть одна деталь.

– Какая?

– Чтобы вступить в наследство, надо заплатить налог. А чтобы его заплатить, нужны деньги.

– Я не платила, – задумалась Тони.

– Я знал сеньору Маркос. Уверен, что она все оплатила.

Тони прикусила нижнюю губу. На лицо ее набежала тень. Может, еще и туда пошли деньги Джастина? Надо будет за это его поблагодарить – пусть умрет побыстрее.

– Денег у наследников нет, а платить тут много, очень много. Поэтому…

– Поэтому и аукцион неофициальный?

– Вы абсолютно правы, ритана.

– Посмотрим, что будет интересного, – улыбнулась Тони. И прошла внутрь.

Аукцион устраивался в гостиной.

Все очень скромно, просто… два десятка кресел, небольшая площадка, оставленная для демонстрации, мебель, которая не слишком-то подходила к обстановке – но тут тоже понятно. Стащили сюда то, что будут продавать.

Тони заняла место в углу и принялась созерцать.

* * *

– Лот третий! Серебряное зеркало! То есть зеркало в серебряной оправе, времен Иньиго Второго. Очень дорогая вещь…

Тони скрипнула зубами.

Никогда она не проводила аукционов. Но… До чего ж мелок этот человечишка. Он и сам-то по себе мелкий, невысокий, с кроличьими зубами и выступающим округлым брюшком, а еще и жесты – суетливые, дерганые. И повадка: снизойдите-до-меня…

Какая-то подсознательная угодливость, даже униженность, сквозящая в каждом движении. Нет, Тони он решительно не нравился. Это – наследник?

Бедный Видаль…

Чутье ли некроманта показывало…

Тони сидела в тяжелом дубовом кресле, скользила пальцами по резьбе и почти воочию видела, как смотрит в огонь камина пожилой тан. Прямой, словно стрела, с седыми волосами до плеч, задумчивый и печальный…

Он – последний.

Неважно, что кто-то еще носит фамилию Видаль, дело не в фамилии. Дело в праве на род, которое еще заслужить надо! Когда-то давно Тони читала книжку о том, как принцесса и нищенка поменялись местами. Было смешно.

Красиво, сюжет хорош, но чисто технически это нереально!

Поведение, манеры, привычки – все ведь разное! Как тут подделаешь?

Вот и с Видалями.

Разница между старым и новым настолько разительна, что даже страшно. Можно даровать кому-то и титул, и поместье, и деньги, но сделать из человека аристократа такими мелочами не получится. С тем же успехом можно ослиные уши пришить и утверждать, что теперь это ослик.

Серебряное зеркало, то есть старинное зеркало в тяжелой серебряной оправе тем временем улетело к новому хозяину за крупную сумму, и был выставлен новый лот.

– Старинный резной комод! В стиле чеделайн! Прошу вашего внимания, это дуб, мореный…

В середину комнаты двумя подручными выдвигается массивный комод. Тони пригляделась к нему повнимательнее.

Вот ничего она в резьбе не понимает… может, и чеделайн, кто ж его знает? А может, и еще кто? Комод состоит из трех больших секций. Центральная тумба состоит из множества… да, всего двенадцать маленьких ящичков, для всякой мелочи. Слева и справа два отделения для крупных вещей. С дверцами…

Большими такими…

Ящички Тони решительно не нравились. Нарастало беспокойство, нервозность, пока объявляли цену, пока торговались…

Наконец, девушка плюнула на все – и поднялась с места, тут же став центром внимания всех присутствующих.

Но ей уже было все равно.

Сеньор Пенья попробовал взять ее за руку, но тонкая кисть выскользнула из его ладони, словно Тони маслом облили.

Шаг, второй… Тони опустилась на колени перед комодом, пробежала пальцами по богатой резьбе… дальше?

Что было дальше, не понял никто из присутствующих.

Но один из ящичков отходит в сторону. А оттуда…

– Демоны!

– Творец!

– Твою ж…

Высказывались все и сразу, в меру своей воспитанности. И неудивительно. Под лакированным деревом обнаружилась толстая и острая игла. Такой оцарапаться – легче легкого. Тони не оцарапалась, правда, но это другое. А обычный человек начал бы протирать комод, или полез в ящик… и готово?

А игла…

Сеньор Пенья сделал несколько шагов, пригляделся… м-да. Игла была смазана чем-то засохшим. Да так душевно смазана, что даже спустя длительное время смазка не осыпалась… и не осыплется. Жирная, тяжелая… характерного красноватого цвета.

– Арлея…

Присутствующие аж отшатнулись.

Арлея, да. Сильный яд, качественный…

Жутко стало всем. Особенно мужчине, который и торговался за этот комод.

– Я его хотел дочери подарить… демон! Ритана, я ваш должник!

Тони, словно очнувшись ото сна, разглядывала окружающих.

– Простите, таны, сеньоры… я, наверное, задумалась…

Отговорка была очень так себе. Но кто бы стал расспрашивать? Когда сеньор Пенья смотрит весьма недружелюбно.

Когда каждый осознает, что мог бы помереть после удачной покупки.

А вдруг тут еще есть мебель с такими интересными иголочками? Страшно как-то…

Первым очнулся наследник, заверещал, как заяц, что он не знал, а то бы никогда… и ни за что!

Ему, в принципе, верили. Какой же дурак такое будет нарочно делать? Но как-то… страшновато, что ли, стало? Когда такое мимо пролетело…

Сеньор Пенья, решив не упускать своего, поднял руку.

– Минутку! Таны, сеньоры, прошу помолчать!

Его послушались. Все равно никто не знал, что именно делать. Заткнулся даже Видаль. Сеньор Пенья наклонился к Тони.

– Ритана, вы можете посмотреть другие вещи?

Тони даже ответить не успела.

– Не бесплатно, ритана! – «Заяц» едва не запрыгал, понимая, что аукцион продолжается. – Я отблагодарю!

– Я не уверена…

– Хорошо отблагодарю! Вот!

Тони посмотрела на предложенное ей возмещение. Шкатулка… красивая, палисандровая. И тоже…

Пальцы аж зачесались.

Девушка протянула руку, взяла шкатулку и откинула крышку. Брошь?Большая, аляповатая… нет, неинтересно! Потом пальцы, словно зажив своей жизнью, подняли войлок, которым было выстлано дно шкатулки, и надавили на левый нижний угол.

Резко.

– Ой… – сказал Видаль.

Стилет блеснул голубой сталью. Холодной, недружелюбной. Ему так надоело лежать в этой темной коробке, он так жаждал вонзиться кому-нибудь между ребер… идеальное лезвие, на самом деле! Пройдет даже через кольчугу…

– Тут вообще есть предметы без подвоха? – напряженно поинтересовался кто-то.

– Я надеюсь, ритана согласится их осмотреть. Гарантии, конечно, дать нельзя, – сеньор Пенья не собирался упускать своего. – Но опасность явно будет меньше.

Тони вздохнула.

Да, отвертеться не удастся. Но почему бы и нет? Если за это заплатят?

– Хорошо. С вас апельсиновый мармелад, чашка кофе и можете показывать предметы. Посмотрю.

Мужчины заулыбались. Обстановка разрядилась.

Апельсиновый мармелад?

Невеликая цена за чью-то спасенную жизнь.

* * *

Валерии редко снились сны.

Очень редко.

Но в этот раз она не просто спала – она понимала, что это сон. И знала, где она находится, и что это реальность…

Во сне она была монахиней.

Самой обычной монахиней, самого обычного монастыря… сестра Бенедетта.

Как с ней была связана сама Валерия?

Четками. У монахини в руках были те самые четки. Только вот бывали они в тех руках не слишком часто. На молитве – да, а чтобы просто так… некогда. Все время некогда. И руки постоянно делом заняты.

То подмести, то на огороде, то со скотиной…

Кто-то думает, что в монастыре только молятся? Поверьте, нет. Там еще и работают.

Не все, не везде, но сестра Бенедетта была именно из таких. Искренне и неистово верующих. Она точно знала, что Творец есть, что все в мире – Его рук творение, а остальное…

Какое имеет значение, что сестра Микаэла ворует продукты с кухни?

Что сестра Хуана впала в грех чревоугодия?

Что матушка-настоятельница живет с их священником?

Никакого.

Вера в Творца – это работа над собой, а не выглядывание чужих грехов.

Сестра Бенедетта просто жила, молилась, была счастлива… и каждый день ее жизни был похож на другой. И каждый день отмечен был одним и тем же.

Молитвенным экстазом.

Истинной верой в Творца.

Валерия смотрела на это словно со стороны. Плакала во сне. А к утру поняла, что никогда, НИКОГДА не уйдет в монастырь. Верить так, как сестра Бенедетта, и жить так, как она, Валерия никогда не сможет.

А меньшего Творец не заслуживает.

* * *

– Как получилось, что вы стали продавать такие вещи?

– Как-как, – проворчал «заяц» Видаль. – Дядя, чтоб ему на том свете не чесалось, нашу ветку семьи не любил и не привечал. Вот и в дом лишний раз не допускал… говорил – помрет, все мое будет. А до той поры и монетки не дам, лучше на коллекцию потрачу.

Тони посмотрела с пониманием.

Ей повезло. Ее родственники приняли, а вот этот мужчина…

– А кто вы такой? Сами по себе?

– Да никто, – хмыкнул мужчина. – Считайте – крыса канцелярская. И начальства надо мной – не пересчитать. Папаша, тоже не тем будь помянут, младший братец, паршивая овца в семье, на матери женился. Но от семейства его отлучили.

– После чего он покатился по наклонной?

«Заяц», который носил красивое имя Модесто Люсио Видаль, согласно кивнул.

– Пить оно завсегда проще. Сначала у него деньги были, потом какое-то время приятели наливали, а потом его в пьяной драке ножом ткнули. Мать не плакала, он к тому времени ей хуже рыбы надоел.

– Рыбы? – не поняла Тони.

– В бедных кварталах, ритана, это главное блюдо. Сам выловил, сам скушал, – объяснил Пенья. – Местный жаргон, если хотите.

– Понятно.

– Вот, у нас семья бедная была. Даром, что от папаши титул унаследовал и таном считаюсь. Сами видите, силенок особо нет, способностей Творец не дал, так, перебиваюсь с пятого на десятое…

– Ничего, – улыбнулась Тони, – теперь у вас деньги будут, женитесь, детей заведете…

Мужчина вздохнул.

– Женитесь… когда бедным был, так свысока смотрели. Сейчас понабегут, но цена им – медяшка. Где бы нормальную найти, чтобы можно было доверять?

Тони развела руками. Этот вечный вопрос она даже обсуждать не собиралась. Понятно же, раньше надо было искать.

– Смотрите на семью. Если семья хорошая, то и девушка может быть приличная.

– Оставим этот вопрос, – мягко, но решительно вмешался сеньор Пенья. – Сколько вы предложите ритане за проверку находящихся в доме вещей?

– С деньгами у меня плохо, – качнул головой Модесто. – Могу предложить на выбор одну вещь из дома.

– Только одну? – оскорбился сеньор Пенья. – Может, еще ритану за корочку хлеба работать заставите?

Тони молчала. Сеньор Пенья все это сделает гораздо лучше нее, это уж точно.

Сошлись на трех вещах, по выбору Тони, и девушка направилась в путешествие по дому. Как оказалось – не зря. Свои вещи она полностью отработала, найдя три потайных хода, один шкаф с потайным отделением и два тайника в мебели. В одном из них хранилась пачка бумаг, при виде которых Модесто чуть ей на шею не кинулся.

– Ритана!!! Это ж…

Оказалось – документы на разную полезную собственность, в том числе и на счета в банках.

Во втором тайнике как раз и оказались ключи от банковских сейфов. Модесто был счастлив. Тони, пожалуй, тоже. Она сэкономила кучу денег, она выбрала три вещи – роскошное трюмо с зеркалом, статуэтку из бронзы и вешалку для шляп, старинную, в виде дерева, сеньор Пенья помог погрузить все это в мобиль, и она уехала. Это не говоря уж о куче визиток. И о том, что теперь можно было ждать покупателей в магазин.

И о других приглашениях.

Антиквариат любят многие.

А рисковать жизнью? Нет, не особо…

* * *

Сеньор Пенья оставался кабальеро до последнего. И помог занести все полученное в магазин. Тони оценила.

И то, что он не пытался потребовать себе что-то за помощь – тоже. А потому…

– Сеньор Пенья, вас не затруднит задержаться?

– Пожалуйста, ритана. Что случилось?

– Ничего особенного, – хмыкнула Тони. – Но вы это тоже заработали…

Столик она определила на продажу сразу.

И статуэтку тоже. В них ничего интересного не было. А вот в «дереве» – было.

– Ритана?

– Я об этом.

Тони медленно повернула одну из веток дерева, потом вторую, прислушалась к чему-то и потянула вниз третью.

– Вот так!

Внизу, в самой толстой части «дерева» открылось отделение. И Тони извлекла оттуда несколько мешочков.

– Может быть, вам что-то отсюда понравится?

Сеньор Пенья несколько секунд смотрел на полученное. А потом удивленно изрек:

– Но КАК?!

– Хотите верьте, сеньор Пенья. Хотите – нет. Но все эти вещи… они кровавые.

– Из-за них кого-то убили?

– Да.

Мужчина задумался.

– И вы почувствовали именно это, ритана?

– Я ведь не ювелир. Энергию смерти да, почувствовала. То, что имело отношение к гибели людей. Полагаю, в особняке еще много тайников, но если там не случалось ничего… страшного, то я могла и не знать. Не почуять…

– А документы? Ключи?

– Так там тоже ловушки были, – Тони даже плечами пожала. – Вы же видели.

– Видел. Только то, что имеет отношение к смерти людей?

– Да. Я же некромант…

Сеньор Пенья задумчиво кивнул.

– Хорошо. Ритана, скажите, вы будете это носить?

– Нет.

– Дарить кому-то?

Тони подняла один из мешочков за хвост, словно дохлую крысу. Несколько колец высыпались из него, покатились по столу, зазвенели.

– Плохой подарок. Они все с мертвецов сняты.

– А продать?

Тони пожала плечами.

– Меня обманут. Я эти вещи и забрала-то не ради наживы. Просто они… плохие. Горе принесут. Я некромант, мне не так страшно, а вот Модесто наплакался бы. Ни к чему ему такое.

– Давайте сделаем так, ритана. Я покажу все это знакомому ювелиру. Он оценит и продаст, а вам я выплачу вашу долю?

– Хорошая идея. Но лучше пусть переплавит. Если эти вещи людям продавать… плохо может быть. А огонь очищает.

– А камни?

– Помыть святой водой. А лучше пусть над ними помолится кто-то… верующий. Только правда верующий, не фальшивка.

– Сделаю. Теперь поговорим о доле?

– Поговорим, – ухмыльнулась Тони. – Готова дать вам десять процентов за труды.

– Ритана, вы убиваете во мне веру в человечество! Шестьдесят – и то из громадного сочувствия к вам!

– Крокодилы так жертвам сочувствуют! Ладно! Пятнадцать процентов вам. И не больше!

От торга получили удовольствие оба участника. Сошлись на тридцати процентах и душевно распрощались.

– Кровавые драгоценности? – вылез из стены Шальвен.

– Сложный вопрос, – не стала отрицать Тони. – Кровавые. Но деньги нам нужны.

– Я, конечно, не суеверен…

– Вот и не будь суеверным, – отмахнулась Тони. – Я некромант, и могу сказать сразу, на каких вещах есть что-то темное, а на каких – нет. Эти побрякушки чистые, без проклятий и наговоров, просто каждая из них помнит чью-то смерть.

– Видаль промышлял разбоем?

– Не знаю. Может, сам выходил на дорогу, может, скупал добычу… и знать не хочу! В руки я такое не возьму, носить не буду, но могу получить выгоду.

Рейнальдо поморщился.

– Не лучше было все это отдать наследнику?

Тони качнула головой.

– Старый хозяин особняка этого точно хотел бы.

– Прости?

– Подозреваю, что эти побрякушки до сих пор в розыске. Часть из них. Модесто Видаль – неплохой человек, но до определенного предела.

– Это мы все такие.

– Согласна. Но я не о том. Еще не получив наследство, он стал распродавать его. Найди он эти украшения, точно пошел бы продавать. И остался бы и без украшений, и без денег, и без наследства. Хорошо, если не в тюрьме. Кто бы ему поверил? И наследники убитых мстить будут. А сейчас украшения переплавят, камни продадут… да и моя помощь чего-то стоит?

– Королевская оплата.

Тони пожала плечами.

– Неужели его жизнь и свобода стоят дешевле? Он не смог бы… про таких говорят: ни утащить, ни покараулить. Обязательно попадется.

– Пенья не попадется. Это уж точно.

Тони кивнула.

– Он справится. Все будет переплавлено, очищено и пущено в оборот. Оно и к лучшему. А что я себя не забыла… я Видалю честно нашла документы. И ключи. И по особняку еще много чего полезного лежит. Разберется, если не дурак. А это моя оплата.

– Хм…

– Не вполне красиво. Но деньги мне нужны. Мне надо и в магазинчик вкладывать, и Лассара восстанавливать… а что может быть лучше для некроманта, чем деньги мертвых?

– Хм… – повторился призрак.

Нельзя сказать, что Рейнальдо это нравилось. Но логику девушки он признавал. Вреда она уже никому не нанесет, где искать наследников ворованных побрякушек – неизвестно, настоящий их хозяин умер, а наследник… Наследника и на порог не пускали. Да и получает он все остальное.

Это как в сказке – отдай, чего дома не знаешь. Никто его не заставлял соглашаться. Или хоть условия бы обговорил, что достаются Тони только вещи, без содержимого. Нет?

Тогда какие претензии?

Антонии очень хочется свободы и независимости. А совестью некроманты отродясь не страдали. Она у всего их рода атрофирована.

* * *

Дамиан Сесар Дальмехо страдал. Сидел в канализационной трубе и мучился.

Страдал он последние лет… да, лет пять. Но сейчас муки голода стали вовсе уж невыносимы!

Хотелось ЖРАТЬ!

Хотелось разорвать кому-нибудь горло, жадно пить теплую сладкую кровь, поглотить то, что ценнее крови.

Жизнь, душу… самую суть человека.

Дамиан отлично понимал, что себя он погубил навсегда.

Понимал, что ему не простят.

Ни люди, ни…

Наплевать!

Он обречен? Да, наверняка. Но жить хочется…

Только вот как ему выжить, Дамиан не представлял от слова «совсем». Убивать?

Рано или поздно его поймают и убьют.

Сдаться на милость… нет! Только не это! Да и не будет там никакой милости!

Что можно сделать еще?

Он не знал. Оставалось лишь вновь и вновь выходить на охоту, отлично понимая, что это только отсрочка приговора. Но выбора не было.

А там, вдалеке, ходили люди, горели фонари, кто-то смеялся… и Дальмехо почувствовал НЕНАВИСТЬ!

Холодную, тяжелую, неистовую.

Чем, ЧЕМ эти люди лучше него?! Но он обречен, и часы его жизни могут отсчитывать последние сутки. А эти… эти будут жить!

Жить, смеяться, радоваться, любить, плодить себе подобных… зачем?!

Что даст миру их жизнь?!

Он умирает. Он, такой умный, тонко чувствующий… собственно – лучший в мире, зачем обманывать? Был бы Дальмехо женщиной, влюбился бы в себя по уши! Он ведь – совершенство!

И он умирает…

А эти твари, недостойные ему и ноги мыть, останутся в живых?!

Ну, нет!

Дальмехо медленно распрямился!

Одно хорошее дело он сделает! Убавит количество этой мрази на земле!

Надо только решетку на люке снять. Завинтили, сволочи…

* * *

Эрнесто пил.

Очень хотелось напиться вдрызг, да так, чтобы из ушей потекло. Чтобы под столом валяться и позабыть все!

Просто – позабыть!

И не думать о том, что сам, своими руками…

Слово он Вальду дал. И первый к Тони не подойдет.

Если она придет в участок, если они смогут увидеться, если… как много этих «если»! И какие они все беспощадные! Потому что сводятся к одному.

Если он будет ей нужен.

Только вот…

Не нужен.

Она другого любит.

Малым утешением служил тот факт, что Вальду тоже не обломится. Но – малым.

Освальдо упорный, будет постоянно рядом, там и добьется. Не одно, так другое. Не цветы, так драгоценности… к каждой женщине есть подход.

К каждой…

Эрнесто отхлебнул еще раз из бутылки.

Хор-рошо пошла!

Напивался он вполне себе аристократически. В таверне? Нет, не стоит! Он ведь некромант! Так вот… спьяну его заденет кто-то, а потом не расхлебать будет.

И даже не поднять, не оживить. Эрнесто понимал, что пьяный некромант сродни стихийному бедствию. А потому…

Нет, не надо!

Проще взять ящик крепленого, сунуть в мобиль и приехать на Лебединый пруд. Здесь хорошо, красиво, природа, птички чирикают… Эрнесто повел на птичек налитыми кровью глазами, и те решили почирикать в другом месте.

А еще можно будет выспаться в мобиле.

И домой в нем же добраться…

И народу здесь поменьше, после убийства.

И еще глоточек! Душевно сидим!

Когда раздались истошные крики и какой-то дикий, животный рев, Эрнесто даже не сразу понял, что происходит. Минут через пять замутненный разум сообразил – беда.

Попытался встать.

Куда там!

В такой дозе спиртного и разум утонул, и координация…

Творец и все его демоны!!!

Эрнесто прикинул последствия. Подумал, что сам дебил. И… решительно сжал в руке один из амулетов. Острая иголка впилась в кожу, серебряная бляшка ярко засветилась, активируясь.

– Ох… е…

А больше Эрнесто и сказать ничего не успел.

Согнулся через борт мобиля – и его начало рвать.

Да, такое бывает. Когда мужчины работают, в мужском коллективе, на тяжелой работе, выпить им хочется часто. Только вот и начальник может явиться, и на работу вызывают некстати, и… разные бывают обстоятельства.

Вот и запасались все сотрудники полиции «отрезвителями».

У кого похуже, у кого получше… у Эрнесто был хороший, но как вывести из крови такое количество алкоголя? Только естественным путем. Вот и…

Хорошо еще, с другого конца не пошло. Слишком много его было.

Эрнесто проблевался и встряхнулся, как мокрая собака. Есть?

Ну… в голове яснее, ноги… да, ноги тоже держат. Надо скорее туда, откуда слышны крики и стоны умирающих. И откуда, некромант это отчетливо чует, воняет смертью.

Оружие?

Некроманту оно не нужно. Он сам – дитя Смерти.

* * *

Дамиан посмотрел вокруг.

Живых больше не было.

Мертвых?

Мертвые были. И он был сыт. Впервые за долгое время сыт и спокоен… ладно! Он понимал, что за ним начнется охота, понимал, что надо бежать… или остаться?

Взять сколько получится жизней этих тварей за свою?

Один раз – и отмучиться?

Нет!

Это слишком мало. Слишком…

И Дамиан нырнул в канализацию. Буквально за несколько секунд до появления на улице Эрнесто Риалона.

* * *

– amp;#$@%…

Матерился Эрнесто долго и изобретательно. А что еще тут можно сделать?

Да ничего.

Как любой некромант, он отлично видел, что тут не поможешь.

Допросить? Это можно, но это можно и потом. Что бы ни убило этих людей, он – или оно – уже ушло. Оно, это точно.

Не человек…

Вот и следы когтей, и несколько очень характерных ран на горле…

Эрнесто выругался еще раз.

Ах, если бы он не нажрался, как свинья! Если бы… как мало надо, чтобы лишить кого-то жизни! Какая ничтожная песчинка определяет выбор судьбы!

– Стоять!

Крик был грозно-испуганным. Эрнесто только вздохнул. А потом медленно поднял руки и развернулся, чтобы не пристрелили с перепугу, остолопы.

– Раймон?

Ну хоть что-то хорошее. Этого стражника он знал, давно работали вместе, Раймон – крепкий профессионал, с рывка и с тычка ничего творить не будет.

– Тан Риалон? – опознал его знакомый стражник. – А вы тут… как?

– Пошли, покажу, – опустил руки Эрнесто.

– А это… – заикнулся напарник Раймона.

– Цыц, – даже не оглянулся на него Раймон. – И оружие убери, пока не стрельнул сдуру. Наприсылали зелени, уж простите, тан Риалон.

– Риалон?

Эрнесто вовремя успел дернуться в сторону. А то и в нем бы дырка добавилась.

И воззрился на юнца.

Тот был бледен, испуган, и револьвер гулял в руках.

– Т-тан Риал-лон? Н-некром-мант?!

И лицо у него было бледное, словно сметана.

– Пока да. Раймон, что за ерунда?

– Простите, тан, – Раймон от души отвесил подзатыльник напарнику и забрал у него оружие. – Понабрали зелени деревенской, салат «Лопух» называется. Некромантов в жизни не видел, боится так, что аж…

– М-да.

Эрнесто как раз проследил, как по штанам молодого человека расплывается темное пятно. И вздохнул. Вот что тут поделаешь? Некроманты полезны, их ценят, но боятся и, конечно, не любят. А уж какие небылицы про них рассказывают! Он парочку слышал, сам себя едва бояться не начал.

Раймон подхватил мальчишку под локоть и пихнул на скамейку.

– Посиди здесь… твою ж! Позорище!

Глядя на страшного зверя – некроманта, парень не обращал внимания на то, что творится вокруг. А сейчас сообразил – и плавно ушел в глубокий обморок. Возвращаться оттуда он и не собирался.

Трупы!

Кровь!

И некромант вишенкой на торте, да кто ж такое выдержит?

Эрнесто только головой покачал и повел Раймона на прогалину, на которой стоял его мобиль.

– Сидел, пил, сам видишь…

Ну да. Шесть пустых бутылок и выразительный запах крепленого от некроманта хорошо подкрепляли его версию.

– Потом услышал крики, шум, протрезвил себя, – кивок на лужу блевотины, – и побежал на помощь. Не успел, к сожалению.

Сержант кивнул.

– Тан Риалон, да вас никто и подозревать не будет.

– Будет, – отмахнулся Эрнесто. – Тот же Вальдес, к примеру. Так что все описываем, вносим в протокол, подкрепляем доказательствами.

На доказательства Раймон посмотрел просительно. На ту половину ящика, которая еще осталась в машине.

– Тан…

Эрнесто не стал жадничать. Он молча вытащил ящик и ткнул в руки Раймону.

– Бери. Пригодится.

– А вы…

– Следующие десять лет поживу не напиваясь.

Раймон хмыкнул. Разницу он понял, так-то Эрнесто предпочитал хорошее вино и совсем чуточку, но то, что стояло в машине… это не выпить. Это напиться, нажраться, надраться и забыться. С чего Риалона так разобрало? А вот это уже не его дело, такие моменты у каждого бывают, и нечего в душу лезть. В вину некроманта он не верил, а крепленое…

Чует его сердце, бутылки пригодятся…

К утру бутылки были пусты.

Даже Эрнесто пару раз приложился, хоть и зарекался. А уж остальные…

Не опьянел никто. Не с такой собачьей работой. Всем было больно, тошно, тоскливо… всех просто ломало и крутило.

Четырнадцать жертв. Восемь девушек, шесть мужчин…

Еще двое «героев» успели убежать, бросив подруг, еще одна парочка прогуливалась вдалеке, по-простому – целовалась в аллее.

Раны… раны были страшные. У четверых было вырвано горло, как и раньше. Еще восемь…

Эрнесто прикидывал и так, и этак, но не мог предположить, каким оружием это было сделано. Нет, нереально. Когти – да. Но…

Когти тоже можно подделать. Если перчатка с металлическими когтями? Эрнесто думал над этим вопросом, пока не приехал Серхио с экспертом. И тот не принялся осматривать трупы.

– Оп-па!

Повод был.

На одном из трупов (не юноше или девушке, просто труп – так легче их воспринимать) рана была особенно глубокой. Убийца попросту вскрыл несчастному грудную клетку, вывернув наружу ребра. И вот в этой ране…

Видимо, убийца очень неудачно задел по кости. В кости он и остался…

Обломок когтя.

Небольшой, но вполне натуральный, зеленоватый, роговой – ноготь как ноготь…

– Это явно живое, – высказал свое мнение Эрнесто. – От живого существа.

Никто и не сомневался.

Но…

– А от какого? – задумался Серхио.

– Я тебе потом покажу, – пообещал Эрнесто.

– Там и это было? – Серхио заинтересовался.

– Было.

Мужчины переглянулись. Пока о чем-то большем говорить не стоило. Пока…

– Ох, будет нам, – вздохнул мужчина.

Эрнесто и не сомневался. Разнос будет жутким. И кого еще пришлют, кроме Карраско… О, легок на помине!

– Что здесь произошло?! Почему меня сразу не вызвали?!

Серхио мигом принял официальный вид.

– Тан Карраско, полагаю, что здесь произошло нападение дикого животного на людей. Не думал, что это по вашему ведомству.

– Животного?! – прошипел Освальдо.

Серхио, недолго думая, отдернул простыню с крайних носилок. Как раз с тех, с которых начал свой осмотр эксперт.

– Смотрите, тан Карраско. Я в некротварях не силен, но мне кажется, что это живое существо раны нанесло…

Освальдо прищурился, но крыть было нечем. Пришлось приглядываться к трупу – и констатировать, что да. Когти.

– Поэтому мы и не торопились. Мы решили, что трупы все равно попадут к вам на стол, и вы их исследуете не в парке, без спешки…

– Исссследую, – гадюкой прошипел Освальдо. – Везите сразу ко мне, в морг…

И развернулся.

Проводили его едва ли не с улыбками. Некроманты же…

Эрнесто хоть и с амулетом, но ощутимо давил на психику окружающим. Как ледяной сквозняк по ногам, вроде бы и не сразу заметишь, но неприятно. А у Карраско и того не было. И его сила плескала в разные стороны, словно ледяная вода из полного ведра.

Неприятно…

Но разве скажешь о таком некроманту?

* * *

Тони спала.

Свернулась клубочком, укрылась одеялом и чувствовала себя спокойно и уютно. Шумел за окном ночной город, сияли огоньки фонарей. Пришел Сеньор Мендоса, вспрыгнул на кровать, всласть потоптался по одеялу и выбрал место на подушке. Тони не стала спорить, притянула кота к себе поближе и уткнулась в темную шерсть лицом.

Кто сказал, что от кошек неприятно пахнет?

Шубка Сеньора лоснилась и приятно покалывала щеку. Кот мурлыкнул и полизал Тони бровь, как бы намекая, что и за ее шерсткой тоже можно поухаживать.

Девушка рассмеялась – и закрыла глаза.

Бессонница?

Не надо кушать таблетки, заведите себе кота. Он решит, что это такая мышь, и сожрет любую бессонницу. На третьем «муррррр» Тони уже крепко и глубоко спала.

Сны ей снились часто. Но она четко осознавала, что это сон.

Яркие, красочные, фантастические цветы, люди… последнее время часто снился Эудженио. Но это как раз понятно…

А сейчас ей снилась ТА пещера.

В которой они проводили ритуал над Саритой.

Снилась статуя Ла Муэрте. Только во сне она вдруг ожила, блеснула зеленью глаз, повела плавно ладонью – и уменьшилась. И к Тони подходила самая обычная женщина в белом балахоне.

Не считая, правда, лица. То так и осталось черепом.

– Тебя это смущает?

Тони пожала плечами. Во сне ее ничего не смущало. Было… странно, да и только.

– Не знаю. Вы же не хотите мне зла?

– Не хочу. Но кое-кто другой хочет.

– А подробнее? – Тони чувствовала себя странно. Сон же?

Сон! Почему бы и не поболтать с богиней? Видно же, что человек хороший!

Ла Муэрте весело улыбнулась. Да, именно так! Смотрелось это откровенно жутковато, но угрозы Тони не чувствовала. Сложно улыбаться, если вместо лица голый череп.

– Боги… с нами все сложно, – честно созналась богиня. – Присядем?

Разумеется, не на голые ступеньки. Богине стоило только рукой повести, чтобы из пола выросли каменный столик и стулья. Потом так же обеспечить накидки из белого меха (богиня там, сон там… все равно сидеть на камне неполезно, энурез никого не щадит), а на столике – кофейник, тут же распространивший на всю пещеру восхитительное благоухание кофе, и блюдо со сдобными булочками.

– Угощайся.

Тони не стала отказываться.

– Благодарю.

Выпечка таяла во рту, а кофе вообще был выше всяких похвал.

– Ты вроде бы любишь?

Блюдо с мармеладом Тони тоже вниманием не обошла.

– Чудо!

Богиня не отставала. И тоже с удовольствием пила кофе. Правда, мармелад есть не стала, воздала себе горький шоколад, черный как уголь.

Тони не удержалась. И кто бы промолчал на ее месте?

– А я думала, пища богов – души?

Ла Муэрте откровенно фыркнула.

– Да иной душой так отравишься!

Спорить было сложно.

– Но да. Нечто общее есть. Когда человек верит, он дает мне энергию. Могу и я ему отплатить добром за добро, но и получаю я от вас многое. От некромантов больше, от обычных людей – меньше. Такой энергообмен.

– Понятно.

– Боги давно поделили между собой сферы влияния, и никому не нужны новые претенденты на кусок пирога. Я отвечаю за свое, Творец… тот, кого вы знаете под этим именем – за свое, нам удобно сотрудничать. Но недавно в нашем мире появилась третья сила.

– Недавно?

– Да… лет триста…

Тони кивнула.

Да, для богини плюс-минус пара сотен лет, как для другого неделя. А то и пара часов.

– А как они появляются?

– Кто-то рождается здесь. Бывает так, что гибнет множество людей, что кто-то создает богов… между прочим, нечто подобное и произошло, когда началось завоевание.

– Да? – заинтересовалась Тони.

– Массовое жертвоприношение, молитва, плоть и кровь – и вот он, защитник-дракон. В какую уж форму воплотили, ту и принял.

– Ага. Поняла. А…

– Почему я решилась на эту беседу?

– Вы же богиня… вам только подумать – и от меня мокрое место останется? Я даже не знаю, как к богам обращаться, и в вашем храме не бывала, и…

– И разве это важно?

– Священники говорят, что да.

– Им платят за то, что они говорят. Много, важно, а часто и не по делу, – сверкнула глазами богиня. – Мне не нужно пустое поклонение, мне не нужно выкачивание денег, мне не надо строить роскошных храмов. И разговариваю я с тобой сейчас именно из-за наглого пришлеца, который явился в глубинах и начал лезть на сушу.

– Так? – насторожилась Тони.

– Измененные. Ты не слышала это слово?

– Нет.

– Некогда они были людьми. Давно… это существо – морская тварь. И сидит в море. Достать его мы не можем – последствия будут катастрофические. Битва богов, в проявленном мире – представляешь?

Тони поежилась.

Спасибо, хватило уже… драконов.

– А что тогда делать?

– Мы бы ничего не делали, приди он на поклон. Но он начал создавать свою паству. Несколько десятилетий он похищал корабли, изменял моряков…

Тони слушала, как страшную сказку.

– Вот, посмотри.

Ла Муэрте не шевелилась, но прямо в воздухе замелькали картинки, от которых Тони аж затрясло. Гадость какая!

Словно кто-то взял человека и принялся его скрещивать с морскими тварями.

Вот человек, но вместо рук – два десятка осьминожьих щупалец.

Вот миловидная женщина, но вместо ног у нее рыбий хвост. Или нижняя часть от осьминога.

Вот снова женщина, но на месте груди у нее ракушки. Они открываются и закрываются, и видно нечто белесое, гадкое даже на вид. Моллюски?

Мужчины с плавниками, с рыбьими головами, с хвостами и чешуей, один вообще… человеческая голова на теле морского змея…

– Гадость какая!

– Не просто гадость. Извращение живого, – поправила богиня. – Они могут жить и на земле, и под водой, могут размножаться, могут плодить себе подобных. Но одного у них нет. Магии…

Тони потерла лоб. И попробовала сообразить.

– Минуточку. Если маг дает больше всего силы, обычный человек мало… это как пирог и кусок хлеба… а сколько сил дает вот такой измененный?

– Умничка! – хлопнула в ладоши богиня. – Смотришь в корень! Извращенное и искалеченное ближе к животному. И сил дает самую каплю.

– Это получается выгодно? – попробовала посчитать рентабельность предприятия Тони. – На похищения потрать, на изменения потрать, а толку – чуть?

– При условии размножения естественным путем – вполне. А если добавить в потомство еще и магию, то более чем, – кивнула богиня. – Поверь мне на слово.

– Чтобы добавить магию – нужны маги, – задумалась Тони, – а они готовы принимать в этом участие?

Богиня довольно улыбалась. Не ошиблась она в этой девочке, девочка умная…

– Смотришь в корень. Конечно, магам это не нужно.

– Но их можно заставить? Поймать… м-да.

– Именно.

Теоретически – можно. Практически – каждый маг властен над своей кровью. И это не простые слова. Магии для этого не нужно, просто хотеть или не хотеть. Если маг не желает, от него никогда не будет детей. Мага можно уговорить, запугать, можно накачать наркотиками, но… рано или поздно маг придет в себя. И что там будет… воронка будет. Большая и горячая.

– И много у них магов?

– Мне известно только об одном. Но ведь не каждый ребенок мага рождается магом.

Тони кивнула.

Есть маги латентные, непроявленные, есть те, кто просто несут в себе кровь, но сами – обычные люди, есть много чего.

– Получается, что им нужна кровь магов.

– Не просто. Им нужны женщины, которые смогут зачать и выносить детей-магов.

Тони побледнела.

– Подождите. Так это…

– Ты правильно поняла, девочка. Именно это. И эти.

– А мама? – почти по-детски спросила Тони.

– Прости. Я не всесильна. А у вас даже моего храма не было… если бы хоть воззвали ко мне, но твоя мама уже не могла, ты была маленькой, а твой отец… он обычный человек. Просто так я его не услышу. Если в храме – другое дело.

Тони прикрыла лицо руками.

Пусть богиня все равно в курсе ее ощущений, пусть она даже мысли читает… ей так было легче и проще.

– Почему мама не подумала?

– Даэлис была молода, влюблена и счастлива. Она полагала, что весь мир принадлежит ей.

Тони промолчала. Маму она обсуждать не хотела, поэтому заговорила о другом.

– Получается, что мне сделали предложение как раз… измененные?

– Да.

Девушка недобро оскалилась.

– Может, стоит его принять? Съездить в гости? По-дружески?

– Не спеши с этим. Воевать должны мужчины, если в бой идут женщины и дети, значит – всё. Край и рубеж.

Тони кивнула. С этим она была согласна, но…

– Маму я им не прощу. И отца.

– Понимаю. Приходи ко мне в храм.

– Приду.

– И не медли. Сейчас я просто вижу тебя во сне. То есть ты видишь мой храм. Но этого мало, слишком мало. Если бы ты не могла видеть самую суть, не могла разговаривать с мертвыми, я бы даже прийти к тебе не смогла. Даже среди моих детей меня слышат далеко не все. Поторопись, иначе я не успею дать тебе то, что хотела.

– Я приеду завтра.

– Попроси Эрнесто, он отвезет тебя.

– Тана Риалона?

– Один раз он привез тебя ради своей знакомой. Второй раз сделает то же самое ради тебя, почему нет?

– Я попрошу.

– Приезжайте на рассвете, в храме никого не будет, как раз нам хватит времени провести ритуал.

Тони недоверчиво прищурилась.

– Ритуал?

– А ты думаешь, подарки богов так легко даются?

– Да я вообще о них не думала! Угостили – уже спасибо.

Ла Муэрте фыркнула совершенно по-девчоночьи.

– Нахалка!

– На том стоим, – Тони уже вполне освоилась и улыбалась. Богиня производила впечатление… тетушки. Родной, любимой, грозной, конечно, но не злой. Серьезной, которая и за уши выбрать может, но всегда простит, пожалеет, хотя бы выслушает.

– Ты нужна измененным, девочка. И я хочу дать тебе… не защиту, этого я не смогу. От всего не закроешь. А вот оружие… если хочешь – последнего шанса, одного удара, я тебе дам. Ты колебаться не станешь, я уверена.

Тони кивнула.

Не станет?

Если появится возможность сквитаться с теми, кто маму… она не просто рада будет! Тут слишком рано не ударить бы!

– О, этого ты можешь не опасаться, – отмахнулась богиня. – Ты поймешь, когда придет время.

– Спасибо, – от всей души сказала Тони. – Я приеду.

– Буду ждать. А пока… раз уж я пришла в твое сновидение, предлагаю – допивай кофе и посплетничаем?

– О чем?

Богиня улыбалась.

– А о чем могут сплетничать женщины? Или о подругах, или о мужчинах. Подруг у нас общих нет, а вот мужчины… тебе никто не нравится? Я хоть и не этот… извращенец с рыбами, но в приросте числа некромантов заинтересована.

Тони даже не обиделась. У богини это получилось очень мило и совершенно не навязчиво. Так что девушка махнула рукой и призналась.

– Мне нравится один мужчина. Но я за него никогда замуж не выйду.

– Почему? Кто он?

– Это жених моей кузины. И у них все хорошо… Эудженио Рико Валеранса.

Богиня сощурилась, словно смотрела куда-то вдаль. Как ей это удалось (череп же!) – неизвестно, но взгляд был весьма задумчивый.

– Валеранса… Валеранса… красив, не отнять. Но столько денег у тебя просто нет.

– Денег? – удивилась Тони.

– Ты не навела о нем справки? – богиня даже головой покачала от удивления. – Тони, тебе что говорил сеньор Мартель?

– Что знание правит миром.

– И что вы о нем знаете?

Тони пожала плечами и честно перечислила. Вроде как военный, из хорошей семьи, достаточно богат, знатен… мало? Принят в обществе…

Богиня только головой покачала.

– Тони, я не могу вмешиваться напрямую. Сказать о мертвых – можно, но о живых… да и не поверишь ты мне во сне. Давай сделаем так? Ты знакома с сеньором Вальдесом?

– Я – да.

– Ну так и я знакома. Он – один из… моих людей.

Тони сообразила, о чем речь, и кивнула.

– Я поняла.

– Попроси его навести справки о своем любимом. Пожалуйста.

– Но…

– Даже если ты за него не выходишь замуж, разве это справедливо в отношении твоей кузины?

– Вы знаете о нем нечто… плохое? – поняла Тони.

Ла Муэрте погрозила ей пальцем.

– Знаю, не знаю… выяснить несложно.

– Я думала, дядя наводил справки.

– Некоторые вещи сложно раскопать. Спроси у тех, кто действительно этим занимается. Профессионально.

– Спрошу, – пообещала Тони.

Было больно. И в то же время…

Обстоятельства? Это исправимо. Чувства, деньги… это все можно как-то решить.

Но если богиня предлагает призадуматься, даже просто во сне… надо подумать. Очень серьезно подумать. На то она и богиня.

– Спасибо.

– Было бы за что. А никто другой тебе не нравится? Ты девочка сильная, твои дети точно будут магами, но лучше рожать их от подходящего отца…

– Так и тянет тряхнуть гривой и заржать!

– Зато – порода! И кушай мармелад, не оставлять же?

Тони послушно сунула в рот мармеладку. Почему бы и правда не посплетничать о мужчинах? Если богиня сама предлагает?

Глава 16

Пить с утра – плохой тон?

Некроманту на это было наплевать. Два раза. Серхио тоже не отставал. Так что…

Бутылка крепленого все же осталась в мобиле Эрнесто. Вот ее и решили с утра раздавить приятели.

Много чего они видели, много к чему привыкли, но…

Было тошно.

Эрнесто особенно.

– Если б я не нажрался в хлам…

– Ты бы вообще туда не приехал. И все бы случилось, как случилось.

– Тоже верно.

– А так есть шанс, что ты эту тварь и спугнул.

Эрнесто покачал головой.

– Вряд ли. Он, сволочь такая, сам ушел. Когда захотел.

– Доберусь я до него еще… налей!

– Тебе сейчас к начальству. На отчет, потом еще работать…

– Мы по чуть-чуть… хорошо пошла!

Эрнесто тоже отказываться не стал. И пошла хорошо, и вообще… ему проще. Некромантам обычно претензии не предъявляют. Если хотят жить долго и счастливо.

– С чего ты вздумал нарезаться?

С того.

– Не лезь в душу.

– А все же? Сына тебе вернули, жена пропала – так пусть, туда ей и дорога. А ты вино хлещешь ящиками. С чего вдруг?

– Это мое дело.

– Значит – баба.

– Вальдес, тебе зубы дороги? – без особой агрессии поинтересовался некромант.

Вальдес внял – и отсел подальше. Чтобы некромант сразу не дотянулся.

– Зубы – дороги. Но ты не увиливай… Лассара? Да?

– Вальдес.

– Значит, Лассара. Рассуждаем дальше – чего унывать? Девочка она умненькая, рано или поздно сообразит, что ты к ней не с отцовскими чувствами… потерпи – и будет?

– Вальдес, ты действительно нарвешься.

– Я в чем-то не прав?

– Я не стану обсуждать Антонию. Даже с тобой.

– Боишься, что не ответит взаимностью? – Серхио позицию друга принял, но сам затыкаться не собирался. – Или боишься конкуренции? Ага… судя по всему, что-то Карраско такое отмочил. Давай ему ноги переломаем?

Эрнесто невольно улыбнулся.

– Обе?

– Можно даже в нескольких местах, для гарантии. Ты против?

– Он против.

– А… это неважно. Ты мне скажи, Тони ведь в него не влюблена?

– Нет.

– А остальное решаемо, – Вальдес ухмыльнулся. – Мне тут Карраско уже надоел… предлагаю его сплавить обратно ко двору. И кляуз написать побольше, побольше…

– Уже лучше. А то ноги ломать, – поддел Эрнесто. – Как это простонародно! Как грубо!

– Правильно! Лучше сразу ломать шею! – поддержал Серхио. – Ладно. Покопаю я все, что можно, на Карраско, разберемся! Надо избавляться от этого рыжего слизня…^[249]

Эрнесто возражать не стал.

Действительно, ехал бы Карраско обратно ко двору! Все больше пользы будет! Или к деду. Хоть ехал, хоть убирался… Эрнесто понимал, что Богиня распорядилась по-своему, и предполагал, что старому Карраско сейчас тяжко приходится.

Некоторых вещей Богиня решительно не одобряла. Она тоже женщина.

Жаль, конечно, старика. И – не жаль. Он становой хребет семьи Карраско, остальные он сам переломал, пока в силе был. Без него Освальдо уже не будет так опасен.

И все равно…

Эрнесто некогда учился у него. Это кусочек его жизни…

Что ж. Как сложится, так и сложится. Мы все выбираем тот или иной путь. Вальд – избавиться от жены, старый Карраско – убить Сариту, Эрнесто – протянуть ей руку помощи, Сарита…

Если бы она не приехала к Антонии, ничего бы и не было. Вот и думай, не дурак ли Вальд? Столько лет жить, и не понять, что рядом с тобой настоящий бриллиант? Ой, дурак…

* * *

Вот кого не ждали с утра, так это саму Тони.

– Здравствуйте.

Мужчины переглянулись – и синхронно встали.

– Доброе утро.

– Доброе? – прищурилась на бутылку Тони.

Спорить было сложно. Добрым оно не было и рядом.

– Ритана, рад вас видеть в любое утро своей жизни, – первым нашелся Серхио.

– Я тоже. Тони, что случилось? – помнился Эрнесто.

– Мне приснился сон, – не стала скрывать Тони. – Мне надо съездить туда, где мы были… недавно.

– Можешь говорить при Серхио, – махнул рукой Эрнесто. – Он в курсе. Вальдес, я возил Тони к Ее алтарю.

– Ла Муэрте?

– Да.

– Она сказала, что знает о вас, – Тони посмотрела в глаза Серхио. – Что вы ее человек. Но… я не знала.

– И вы решили проверить. Это правильно. Тони, когда вам хочется туда поехать?

– Она просила приехать на рассвете. Наверное, завтра? Можно?

– Разумеется, – кивнул Эрнесто. – Я отвезу.

– Мне можно вас сопровождать?

– Да. Она ничего не сказала и не запрещала. Но думаю, не удивится.

– Больше она ничего не сказала?

Тони прищурилась.

– Вы даже не удивлены.

– Это Творца дозваться сложно. А Ла Муэрте всегда рядом, – пожал плечами Эрнесто. – Да и некромантов любит.

– Надеюсь, не слабопрожаренных, – вздохнула Тони. – Она явилась мне во сне и сказала приехать. А еще сказала про измененных.

Мужчины переглянулись.

– Много?

– Что именно?

– Вы знаете, – тут же угадала Тони. – Вы в курсе!

Минут пятнадцать ушло на обобщение знаний. Получалось… несахарно.

Они есть.

Кто есть, где есть… а как тут найдешь? Но то, что в столице может бесчинствовать один из них – запросто! Вот оно и объяснение страшным ранам.

Тони напомнила себе спросить у Шальвена. Сегодня с утра она призрака не видела, полетел по делам, наверное. Или еще не вернулся?

Ничего, найдется! Это как раз не проблема. А вот как поймать измененного? Тут у Тони воображение отказывало.

Серхио пообещал над этим поразмыслить. И поинтересовался, что еще сказала Богиня.

Тони не стала врать и выдала про Эудженио.

Вальдес даже не задумался.

– Тони, не надо переживать. Я запрошу сведения…

– Пожалуйста.

– Не понимаю, почему ваш дядя этим не занялся…

Тони пожала плечами.

Может, еще потому, что дядя – человек очень порядочный. Если Дженио ему представили люди, которые в его понимании не станут совершать подлости… вот, ритана Барбара и представила.

– Не знаю.

– He переживайте. До завтра я что-нибудь уже точно узнаю. Тони, а вы можете посмотреть… у нас еще одно убийство.

– Не одно, – мрачно вставил Эрнесто.

– Неважно. Одно из…

На стол лег испачканный кровью платок.

Тони кивнула.

– Можно я присяду?

– Да, конечно. И кофе тоже можно…

Серхио убирал бутылку и доставал кофе, а Тони сжала платок в руке – и провалилась в видение.

* * *

Его звали Хуан…

Он был молод и счастлив, рядом с ним была самая очаровательная девушка, и сегодня она ответила согласием на его предложение руки и сердца.

Неподалеку были друзья.

Дома тоже все было в порядке, по службе ему обещали повышение… и ладошка Мариты лежала в его руке так доверчиво…

Хуан даже не понял, когда все изменилось.

Они смотрели на лебедей, любовались закатом, а потом…

Оно встало из пруда.

Почти, чуть левее, кажется, там было нечто вроде канала? Хуан даже не думал об этом четко, просто всплыло в памяти. Лебединый пруд чистили два раза в год, отводили воду…

Оно…

Оно походило на человекаобщими очертаниями.

Две руки, две ноги, туловище, голова. И что-то такое…

Дико закричала Марита, Хуан оттолкнул ее в сторону от опасности и шагнул вперед. И – все.

То самое, непонятное, метнулось к нему. И Тони отчетливо разглядела нечто вроде…

Угорь?

Да, похоже…

Пасть точно была, как у угря. И морда. Только почему-то это росло из человеческого тела.

Он закричал – и провалился в темноту, когда острые зубы впились ему в горло, выдирая кусок мяса.

* * *

– Тони!

Эрнесто обнимал девушку и внимательно вглядывался в ее лицо.

– Как ты?

– Кхе… – Рука сама потянулась проверить горло. Но то было на месте.

– Ты закричала и едва не упала.

– Повод был, – Тони возвращалась в реальность, но из объятия выбираться не спешила. Хорошо, когда кто-то есть рядом. И тепло. И вообще… после испытанного хотелось выпить. Лучше – не кофе. Но вино уже убрали. – Это случилось вчера?

– Да.

– Много людей погибло?

– Много, – кивнул Эрнесто.

– Поэтому? – Тони показала на стол.

– Потому, – отозвался Серхио, входя в кабинет. – Именно потому… что скажете, ритана?

– Что это не человек. Был человеком, а сейчас измененный.

– Как он выглядит? – быстро спросил Серхио.

Когда эта тварь нападала со спины, его видно не было.

А сейчас-то в лицо…

– Ужасно. Как человек, но весь покрытый… у него словно кожа поменялась. Не человеческая, а вот такая… как у угря!

– Какая?

– Такая… буро-черно-зеленая. Плотная, без чешуи, но как шкура.

– Понятно. А лицо?

Тони задумалась.

– Лицо… там было достаточно темно. И художник из меня плохой. Да и… эта кожа как бы сглаживала черты. Думаю, она очень прочная. А вот чем он убивал… это словно угорь, который растет из тела человека. С таким по городу не походишь, и вообще, лучше сидеть под водой. Если и выходить на землю, то ненадолго.

– Если попробовать нарисовать?

Тони кивнула. И извела не меньше четырех листов бумаги, прежде чем получилось нечто отдаленно похожее. Рисовать она могла, но не слишком хорошо. Учили-то только в детстве, давно…

Серхио был не в претензии.

Хоть так – и то дело!

Мужчины напоили Тони кофе и договорились встретиться завтра на рассвете. Они заедут в магазин и поедут в храм.

Ла Муэрте это серьезно. Надо слушаться.

* * *

Валерия улыбнулась Деметрису.

Вежливо, даже радостно. Протянула руку.

Но что-то изменилось в ее поведении.

Четки были намотаны на запястье. И словно сестра Бенедетта смотрела ее глазами.

В том-то и дело!

Сестра верила в Творца не просто искренне – неистово. Всей душой! Она не верила, она была пропитана этим знанием, Творец был частью ее души. И молясь, она вкладывала всю себя в молитву. А искренность… это палка о двух концах.

Ты искренна?

Но ты видишь чужую ложь…

Под твоей правдивостью, словно под солнечным светом, становятся видны чужие пятна. Только вот сестра Бенедетта могла их прощать. Да, пятна. И что?

Творец своих детей любит. Даже будь они похожи на леопарда!

А вот Валерия творцом не была. И сейчас она ясно видела, что Деметрис… не то чтобы не рад ей. Но часть радости он точно изображает.

– Лери…

– Деметрис.

Улыбка. Слова. Цветок.

И под конец долгожданное:

– Лери, ты выйдешь за меня замуж?

Валерия посмотрела на мужчину, который шел рядом. Подумала пару минут.

И решилась.

– Нет.

– Конечно, я тебя люблю… что?!

Валерия выпрямилась. Четки грели запястье и странным образом помогали определить. Мужчина возмущен.

Не расстроен. Просто возмущен.

– Почему – нет?!

– Потому что ты меня не любишь. Я тебе удобна, выгодна и приятна, но это не любовь.

– Лери, ты не права! Я люблю тебя, девочка, дорогая…

Деметрис хватал ее за руки, что-то говорил, такое, что положено говорить в таких случаях, и получалось даже красиво, и убедительно, и раньше бы Валерия поверила, а вот сейчас…

Врет ведь!

Видно, что врет! Пытается как-то исправить ситуацию, и еще больше прокалывается, и слова не те, и глаза бегают, и красные пятна на щеках…

Валерия решительно отняла руки у мужчины.

– Деметрис, спасибо тебе. Только ты к нам больше не приходи, пожалуйста. Ты себе обязательно другую найдешь. Я уверена.

– Лери…

Все было бесполезно.

Валерия развернулась и зашагала по улице. Она не плакала, она не переживала, она… да, она радовалась. Тому, что жива, что чудесная погода, что Творец создал этот мир, что…

Да, что все обошлось!

Как страшно было бы связать свою жизнь с лжецом!

Как это… безнадежно…

Как с алкоголиком, как с любителем почесать о жену кулаки, с игроком… такие никогда не бросят, сколько бы ни клялись. А разве вранье – лучше?

Когда ты не можешь доверять человеку, с которым собираешься до смерти прожить бок о бок? Это лучше?

Родители расстроятся, наверное. Мама считает, что дочь должна удачно выйти замуж, и Деметрис ей нравился. Он всем нравился. А сейчас вот…

Ну его!

Пусть идет с миром и будет счастлив, с кем пожелает! Но не с ней!

Лучше она еще подождет свое счастье. Так будет правильно… счастье – это на всю жизнь, так что подождать его несколько лет не просто можно – нужно! Даже за рыбой очереди бывают, а тут не рыба, тут судьба человеческая.

Лучше не торопиться, чтобы тухлятину не подсунули.

* * *

Освальдо был в отвратительном настроении.

Он и так уж, и этак…

Коготь не поддавался. Не получалось… да ничего не получалось! И когда в морг вошел довольный Риалон, Карраско даже сдерживаться не стал.

– Так! Ты долго еще шляться будешь?

– Вальд, тебе шлея под хвост попала?

– Эрни, пока ты шляешься, я работаю!

– И безрезультатно, верно?

Освальдо мгновенно остыл. Вгляделся в соперника.

– Что ты об этом знаешь?

– Почти ничего.

– Р-риалон!

– Карраско, не изображай леопарда. А то пару пятен поставлю… под оба глаза.

Освальдо заткнулся, но смотреть не перестал. Эрнесто пожал плечами – и честно рассказал про измененных.

– Бред? – неуверенно произнес Карраско.

– Я бы тебе советовал прокатиться к деду и спросить.

– Прокатиться?

– Вальд, обсуждать такое по телефону – не стоит. Сам понимаешь…

Карраско понял. И не вдохновился.

– А ты чем займешься?

– Полезу в архивы. Не одно же дело там лежит? Наверняка!

– А то дело можешь мне показать?

– Могу. Более того, тебе надо сделать выписки, чтобы показать деду.

Освальдо кивнул, успокаиваясь. Это не попытка выгнать его из столицы, это, похоже, действительно так. Очень серьезно… столько жертв. Когда дойдет до короля, его величество будет в гневе. И если можно будет предоставить какие-то факты, документы… да хоть что! Нет, этим лучше не пренебрегать!

Опять же…

Пока Освальдо не было в столице, ничего такого не случалось. А он приехал, и – пожалуйста. Может, этот измененный его испугался?

Может, конечно, и не испугался, и даже не знал, но тут главное правильно представить сведения, нужным людям и в нужное время.

– Сам не хочешь со мной поехать?

– Вальд, ты о чем? Во-первых, кто-то должен следить за твоей сетью, чтобы она не рассеялась. Ну и информацию снимать. Во-вторых, твой дед со мной откровенничать не станет. В-третьих, у меня Амадо. И Барбара куда-то пропала…

Крыть было нечем.

– Хорошо. Я выеду завтра с утра.

Эрнесто кивнул.

– Передавай приветы старику. – На старого Кар-раско он зла не держал. Тут все понятно – все для рода, все для семьи. Выбор делать или не делать подлость был у Вальда. И… на Вальда он тоже зла, считай, не держал. Если к другому уходит невеста… так дураку и надо!

Вальд кисло кивнул.

Вот если честно… уезжать не хотелось, но раз уж одно к одному… надо съездить!

Надо!

Хотя в болезнь деда он не верил. Дед был всегда, дед был вечен и незыблем, дед просто – был. Он не может заболеть, умереть, он не может… как небо не может рухнуть на землю! Вот и все! Дед быть обязан!

Если он приболел, значит, ему это надо. И точка.

Ладно, съездит к нему Освальдо, узнает про эту нечисть, да и вернется. Это недолго, если поездом. День туда, день обратно, ну там еще денек…

– Эрни, пообещай, что пока меня не будет…

– Я не буду общаться с Тони? Прости. Не могу, я ей кое-что обещал.

Освальдо стиснул зубы.

– Дешево же стоит твое слово.

– Ошибаешься. Я не прихожу к ней первый. Но когда ей что-то надо, она приходит ко мне сама. Как к другу. И не к тебе. Может, не стоило давить на нее?

Освальдо покривился.

– Стоило, не стоило… исправлю.

Эрнесто попал не в бровь, а в глаз. Зараза!

– Пока ты исправляешь, не стоит бросать девушку без защиты.

– У нее семья есть.

– Думаешь, поможет?

Освальдо едва не выругался. Тоже верно… с Эрнесто требовали Антонию Лассара. И оставить ее сейчас без защиты.

– Ладно, Эрни. Но помни – ты слово давал.

– Можешь не беспокоиться. Она любит не меня.

– Прибить, что ли, этого жиголо?

– Чтобы Тони его канонизировала? – Эрнесто решил поделиться частью информации с соперником. Да, с соперником. – Тони была у Вальдеса, просила его разузнать про этого Валерансу.

– И? – заинтересовался Освальдо.

– Узнает – расскажет. Врать точно не станет.

– Ладно…

Освальдо потер лоб. Уезжать не хотелось.

Но – надо.

Есть такое гадкое слово – надо. Ладно, без него тут моря из берегов не выйдут за пару дней. Наверное…

* * *

Анна Адорасьон привычно сидела над пишущей машинкой.

Ненавидела она эту гадость всей своей душой. Но…

Детка, ты у нас звезд с неба не хватаешь. Добиться чего-то самой? Ты просто потратишь время без толку, потом будет поздно для всего. И тут возможность упустишь, и там ничего не добьешься. Поэтому иди на юридический факультет, тут папа тебе сможет помочь… пристроит к своему знакомому в контору, пока секретарем, а потом будет видно.

А Анна видела совсем-совсем другое в своих мечтах.

Она хотела петь. Хотела на сцену. Хотела… и могла ведь! Голос у нее был чудесный, преподаватели говорили. Но – петь?! На сцене?!

Родители помрут от возмущения. Или от горя, а потом еще и от возмущения… Анна не хотела их так огорчать.

Поэтому и терпела.

И отношение. И имя Анна, вместо данного бабушкой Адорасьон, и мерзкую юриспруденцию… только недавно стало уж вовсе невмоготу.

Но почему?

О сережках, которые она даже не снимала, Анна думала меньше всего. И сильно удивилась бы, узнай, что когда-то они принадлежали знаменитой куртизанке. Даме полусвета, блиставшей даже при дворе и покорившей короля. Пусть монарх и не женился на ней, но двадцать лет вместе чего-то да значат?

Не вязались эти серьги со знаменитой дамой… а тем не менее. Это был первый ее подарок. Первый, который сделал ей мужчина. Любимый мужчина…

Потом было много чего. Но эти серьги она хранила до самой смерти, а иногда и надевала. Чтобы не забывать себя. Настоящую…

Анна не могла об этом знать.

– Вот ты где! Мое терпение лопнуло, Анна! Я терплю твою глупость из-за твоих несчастных родителей, но рано или поздно всему должен приходить конец! Две ошибки в документе! Это не абы что, это проект договора! Важного договора! А что делаешь ты?!

Стопка листов была весьма увесистой.

Две ошибки?

Мужчина топал ногами и потрясал листами, а Анна смотрела даже как-то отстраненно.

Две ошибки?

Что она сейчас должна сделать? А что она обычно делает?

Анна неожиданно поняла, что эта ситуация повторялась уже не раз. Начальник орал, угрожал увольнением, она плакала, каялась, умоляла ее не выгонять, ей давали еще один шанс… сделать это и сейчас?

Две ошибки?

И это проект, черновик договора. И листов тут около сорока, поди, напечатай их… когда печатная машинка давно замены просит! Вот почему он так?

За что?

Анна медленно встала.

А ни за что. Просто он мерзкий садист и хам. Как… как и ее отец, поэтому они и дружат. Поэтому и задавили мать своей авторитарностью, поэтому и мать на нее срывается, поэтому и бабушка к ним никогда не приезжала, мать и Адора ездили к ней каждую неделю, а зять – никогда…

Адорасьон, теперь уже только Адорасьон, огляделась вокруг.

Отлично!

Контора замерла в ожидании продолжения. Ну так получите!

Ведро с водой выплеснулось на начальника.

– А…

А больше у него ничего и сказать не получилось. Адора действовала так ловко, словно ее кто-то учил и долго тренировал.

Р-раз – вода летит в ненавистную красную физиономию.

Два – ведро надевается на голову.

Три – по ведру от души прикладывается пресс-папье. Из-под ведра слышится какой-то вяк – и туша оседает на пол. Адора отряхнула юбку от попавшей на нее воды.

Длинную, в складочку… коричневую!

В гробу она видала и этот фасон, и этот цвет, и всю эту контору!

– Мальчики, напечатайте кто-нибудь заявление на мое увольнение! Пусть подпишет, как очнется! Мигель, подпиши за меня, будь другом!

Трое юристов сидели как примороженные. Наверное, не подозревали, что с начальством можно и так поступить…

– Всего вам хорошего! Не скучайте!

Адора критически осмотрела содержимое стола, бросила в сумочку коробку с леденцами и запасные чулки и вышла вон. Больше сюда возвращаться незачем.

И – да.

Пока снимали ведро, оказывали помощь, подавали заявление на увольнение Адоры…

Скучать юношам действительно сегодня не пришлось. Но и удовольствие они получили, это уж точно!

Адорасьон дошла до главной площади и уселась на скамейку.

Куда теперь?

Домой?

Ага, стоит только представить, что устроят родители… хотя она полностью права. Ее начальник просто мразь и дрянь, которая самоутверждалась за счет беззащитной девчонки! За такое удавить мало!

Он еще дешево отделался. Но домой все равно не хочется.

А что там такое?

Опа?

Уличный певец привлек внимание девушки.

Ей давно этого хотелось, но… разве так можно? И что скажут знакомые? И…

Адорасьон подошла и встала рядом. Подождала, пока он закончит мелодию.

– Можно с вами спеть?

– Почему нет, сеньорита?

Певец тоже был рад развлечению.

– О чем поем?

– О любви. Зачем мне без тебя весь мир? Знаете?

– Смогу…

Голос переплелся с мелодией, взлетел в высокую синь неба…

Песня за песней, звонкое счастье. Пронзительное и искреннее…

И Адора даже не удивилась, когда ее лица коснулась чья-то рука.

– Не плачь, ангел…

– Я не плачу? – удивилась она.

– Значит, это слезы неба. Ты так чудесно поешь…

Раньше Адора застеснялась бы, замямлила, да и родители твердили о скромности. А сейчас она смело улыбнулась мужчине лет шестидесяти.

– Спеть для вас?

– Спой.

Пройдет много времени, и утечет много воды, прежде чем ведущая солистка столичного театра Адорасьон Саградо передаст внучке сережки.

Маленькая шкатулка, две нефритовые капельки…

Целая жизнь, прожитая на сцене. Не всегда беспечно и легко, но – счастливо.

Мужчина оказался директором театра. И намерения у него были самые что ни на есть коварные. Контракт был подписан без права расторжения, на двадцать пять лет. Как ни ярились родители Анны, сделать было нельзя ничего! Пришлось терпеть.

И пение, и брак с одним из богатейших людей столицы (единственный раз, когда Адора использовала свои юридические знания, составляя брачный договор), и наплевательское отношение ко всем правилам, которые с детства вбивали в нее родители…

Правильная жизнь.

Та, которую Адорасьон могла бы и не прожить.

Она никогда не связывала свою решительность с нефритовыми капельками, и хотя частенько приходила за новыми вещичками в тот магазинчик, не обсуждала с кузиной этот случай. У них и так было, что обсудить. Семьи, детей, мужей, да разве мало тем для беседы у двух замужних женщин?

Но сережки внучке передала.

И искренне радовалась, видя успешную артистку Адорасьон Вадреро, которая покоряла сердца людей, как некогда их покорял голос бабушки…

Это еще будет.

А пока Адорасьон пела на площади, и чувствовала себя безбрежно, удивительно, невероятно счастливой. Здесь и сейчас она сбросила все навязанные ей устои и стала самой собой. Какое же это чудо! Наконец-то прийти в себя! Наконец-то!

И серебряный голос вновь и вновь взлетал в синеву неба.

* * *

– Дом! Я ТАК соскучилась!

Ритана Розалия улыбалась слугам, крепко обняла дочь, племянницу, потом досталось и Эудженио.

– Родные мои…

Паулина следовала за матерью. Она еще до конца не оправилась, ну да ничего страшного! Всему свое время, а дома – и стены лечат!

Правда, Валерансе стоило бы переезжать только после свадьбы, ну да ладно! Сейчас не старые времена, авось, и не будет скандала. А будет – переживем.

Все сияли от счастья, все радовались, и только Тони иногда хмурилась. Старалась не выделяться, но когда ее никто не видел, на лицо девушки набегала тень.

Неужели Дженио и правда… не очень хороший человек?

Неужели она влюбилась в негодяя?

Вслух она ничего такого не озвучивала, да и кому? Слуги сбивались с ног, родные ликовали…

Пока приезд!

Пока торжественный обед!

Пока…

Стоит ли удивляться, что домой Тони попала только вечером? И была встречена письмом в двери.

Сеньор Пенья писал, что заехал, не застал хозяйку и просит телефонировать ему в любое время. Хоть и в полночь – не страшно.

А коли так…

Девушка сбросила туфельки, переоделась в домашнее платье – и телефонировала.

Сеньор Пенья ответил мгновенно. Словно лично ждал у телефона. Как оказалось, все, кто был вчера на аукционе…

Все желают более близкого знакомства с такой полезной ританой. Если Тони пожелает, она может ездить по гостям. Если нет – к ней будут приезжать в магазин.

Тони выбрала второй вариант.

Ездить по гостям? А когда работать? И так сегодня день впустую…

Пусть приезжают, авось еще что-то купят?

Сеньор Пенья не возражал. Пообещал лично проследить за порядком и оплатой и распрощался. А Тони упала в кресло и вытянула ноги.

– Рейнальдо, ты дома?

– Дома.

Призрак проявился в соседнем кресле. Так, наверное, он и при жизни сидел, откинув голову на высокий подголовник. Только трубку взять не мог и закурить.

– Рейнальдо, нам надо серьезно поговорить.

– Слушаю?

– Что ты знаешь об измененных?

Призрак аж собрался. Даже плотнее стал.

– Откуда ты…

– Знаю? Вечером в столице произошло убийство. Больше десяти убийств. И я знаю, кто в этом виноват.

– Рассказывай!

Тони посмотрела на наглого призрака, но спорить не стала. Рассказывать? Что ж, начнет именно она. А Рейнальдо потом дополнит.

Призрак внимательно слушал. Кивал.

А потом и сам начал рассказывать.

– Рауль Дези Фуэнтес, Тони, был моим другом.

– Да?

– Об этом мало кто знал. Но да, мы дружили. Знаешь, принято сочинять романы, в которых полиция дураки дураками, а умный частный сыщик раскручивает клубок.

Тони кивнула.

Принято. И сочиняют… и что?

– Иногда самый лучший сыщик не может справиться один. А иногда взгляд со стороны полезен полицейским. Поэтому мы старались работать… если и не вместе, то в связке. Я и Рауль. Он был одним из лучших, очень въедливым, очень упертым, очень вдумчивым человеком… ограниченным, но он сам это признавал. Мне был свойственен полет фантазии, Раулю – внимание к деталям. Вместе мы составляли чудовищный по мощности тандем. Я высказывал предположения, Рауль проверял их, искал зацепки… и ведь находил! Скрыться от него было невозможно!

– За то и поплатился…

– Мне жаль. Тони, мне безумно жаль. Я полагаю, это случилось уже после моей смерти…

Тони кивнула.

– Я не знаю точной даты. Но скорее всего…

– Бедолага. А я предупреждал, что это должен быть серьезный заговор.

– Рейнальдо?

– Я бы еще все это покрутил, – развел руками призрак. – Но коли уж так сложилось…

– Р-рассказывай, – почти рыкнула Тони. – Не то я тебя сама сейчас…

– Разнесешь? Разорвешь? Развеешь?

– Р-рей!!!

Призрак развел руками и покорился обстоятельствам.

– Ладно. Про Мединальо ты уже знаешь.

– Знаю. И что он готовил переворот, и что ты пострадал…

– Вот. Тони, что нужно для любого переворота?

Девушка задумалась.

– Деньги, наверное. И войска…

– Вот! В корень смотришь! Деньги и сила! И связи! Последнее у Мединальо было от рождения, а вот с деньгами и силой… когда я начал копать, я понял, что часть его состояния… она словно из воздуха взялась.

– Так…

– И особых войск у него не было.

Тони покусала губы.

– Ты считаешь, что он каким-то образом нашел общий язык с этими самыми измененными. Они дали ему денег, они могли выступить на его стороне…

– Да. Тогда все это только начиналось. Но в море денег много.

Тони кивнула.

Все верно, сколько тонет кораблей… а какие на них грузы? Случается и серебро, и золото, и что-то ценное, не пропадающее под водой, к примеру зеркала…

Другой вопрос, что такие корабли еще надо найти, поднять грузы, реализовать… это все не так легко и просто, как в сказках.

Но – допустим.

– И если измененные могут действовать на суше…

– Судя по тому, что ты рассказала – еще как могут.

Тони поежилась.

Она вспомнила чудовищную фигуру из видения, которая была снабжена дополнительной пастью, когтями и клыками, и ей стало жутковато.

Допустим, пуля его прикончит. Но сразу ли?

У угря шкурка очень прочная, кстати говоря! А если еще и магия, и изменения… если не полноценные боевые действия, а нечто вроде захвата?

– Это называется боевая группа. Диверсия, – Рейнальдо уже успокоился и пришел в себя.

Тони кивнула.

– Да, диверсия. Для такого это существо… идеально! Сколько его уже не могут поймать в столице? Несколько месяцев! Даже додуматься не смогли…

– Сейчас, полагаю, смогут?

Тони пожала плечами.

– Возможно. Не знаю… Но я поняла. Тогда их было меньше. А сейчас их наверняка больше. Ох, мамочки!

– Мне это тоже не нравится, – кивнул Рейнальдо. – Но в этот раз они будут действовать наверняка.

Вот уж в чем Тони и не сомневалась.

– И что нам делать?

– Молиться?

Тони сверкнула на шутника глазами.

Что-то ей подсказывало, что Ла Муэрте предпочтет молитву делом. То есть – давайте, таны и сеньоры, работайте! Нечего тут полы в храме протирать, без вас помоют!

Но правда – делать-то что?

* * *

– Помолимся, братие! И возблагодарим Творца за прожитый день…

Братья встали, как один.

Под сводами замка Лассара зазвучали слова молитвы.

Если первые пару дней братья еще оглядывались, все ж некромантское гнездо, то теперь осмелели.

Некромантское?

Да в борделе греха больше будет!

Ладно-ладно, это они чисто умозрительно. Но какое-то гнездо все равно получалось… не слишком страшное. Уютное даже, после выселения пауков, мокриц и парочки летучих мышей.

Жить в Лассара братьям предстояло достаточно долго. Библиотека оказалась огромной, примерно трети книг не было даже в библиотеке Храма, и они требовали копирования. Так что…

Сарита внесла большую супницу.

По причине постного дня щи она сварила из травы. Капуста, морковь, картошка… зелени немножко. Мяса там не было, но получилось все равно вкусно.

Кто бы знал, что старые навыки не забудутся?

В Лассара она была уже несколько дней.

И, как ни странно, была довольна и счастлива. Здесь было тихо и спокойно, никто от нее ничего не требовал, не ругался, не ждал… да ничего, собственно, от нее не ждали! Живи – и радуйся. А что она по хозяйству взялась помогать – дело житейское. Это надо…

Да и ей самой приятно.

Быть нужной и полезной, а не просто… приложением к детям.

Вот и сейчас братья ели, нахваливали повариху, и женщина просто таяла. Хорошо, когда тебя ценят! Но и о поручении призрака она не забывала.

Пока она еще узнала очень мало.

Но…

Вроде как Даэлис Лассара не любила бывать в городе. Предпочитала не уезжать никуда из замка. Единственная, для кого она делала исключение – сеньора Агуэда. Парикмахер.

Та принципиально не ездила никуда и ни к кому. Но при этом обладала золотыми руками, безупречным вкусом и чувством стиля, что редкость даже в столице. А уж в провинции… И раз в месяц Даэлис приезжала в парикмахерскую.

Поправляла прическу, ну и там… Маленькие женские хитрости.

Заодно заезжала иногда к портнихе, но реже. Намного реже.

Обычно все, что ей было нужно, она выписывала из столицы, по каталогам. Есть такая услуга на почте. Или муж заказывал…

А вот парикмахерскую Даэлис миновать не могла.

Сарита подумала, что обязательно нужно туда сходить.

Проклятие от Освальдо (или от его деда?) плохо сказалось и на волосах, и на коже… ладно! На коже еще плохо сказалось и резкое похудение, вот и обвисла вся, как тот шарпей.

А вот волосы поседели больше, чем наполовину, поредели, начали выпадать… до сих пор клоки на расческе. Надо стричься покороче, надо покрасить волосы…

Тщеславие?

Вовсе нет! Естественное женское побуждение нравиться мужчинам. Но то бы род человеческий прервался.

А пока Сарита будет красить волосы, можно и поболтать о том, о сем. Времени будет достаточно.

С этой мыслью Сарита и поднялась из-за стола. С ней же направилась и к брату Теобальдо. Одна она боялась куда-либо ездить, а это ведь время…

Надо согласовать.

Брат Теобальдо улыбался Сарите ласково и чуточку снисходительно. Женщина же… То есть существо, априори нуждающееся в защите и опеке.

– Ритана, я не против. Но вы хотите задержаться в городе надолго?

– Часа на четыре, может, и больше.

– Хорошо. У вас есть деньги?

Сарита кивнула. Деньги у нее были, Эрнесто снабдил при расставании. Да и сама она, покидая дом Карраско, не постеснялась. А кого или чего стесняться?

Мужа, который ее убивает?

Да она б те деньги нищим раздала, все лучше выйдет!

Деньги были.

Оставалось еще время добавить и сопровождение, мало ли что? Мало ли кто?

– Ритана, скажите, могут ли братья еще чем-то помочь вам?

Брат Теобальдо дураком не был. Отлично он все видел. И что у Сариты есть свои цели, и что она боится, и прячется…

Рано или поздно все разъяснится. Давить в таких случаях означает мгновенно потерять ключ к тайне. А вот если постепенно, шаг за шагом, даже не втираться в доверие, а просто помочь…

Сарита подумала немножко, но решила не слишком таиться. Все равно ничего противозаконного она не совершает.

– Святой отец, если можно…

– Слушаю?

– Поговорить в храме. Мне вряд ли такое скажут. Но если кто-то интересовался хозяйками Лассара? Их связями, их родственниками…

– Вряд ли с добрыми целями.

Сарита развела руками.

Не с добрыми. Но вот кто? Когда? И чем именно?

– А еще, может быть… если кто-то покупал в округе землю? Не дом, а именно поместье, о котором… – она ненадолго замялась, но сформулировала: – Это Лассара, здесь гнездо некромантов. Но есть места, о которых даже здесь идет дурная слава.

Брат Теобальдо кивнул. И строго поинтересовался:

– Ритана, это не пойдет во вред хозяйке сего дома?

Сарита замотала головой.

– Что вы, отче! Я не хотела бы причинить вред Антонии, она помогла мне, и приют я обрела ее милостью. Скорее, это необходимо чтобы выявить ее врагов!

– Хорошо, ритана. Я попрошу братьев. Завтра брат Матео отвезет вас в город, подождет, привезет обратно. И заодно прогуляется.

– Благодарю вас, святой отец.

– Не благодарите, ритана. Если мы что-то можем сделать для хозяйки этого дома, мы сделаем.

Сарита кивнула, получила благословение и отправилась спать.

А завтра она поедет в город. Платить добром за добро. Это правильно…

* * *

Дамиан Сесар Дальмехо мрачно смотрел на воду.

Сорвался.

Его предупреждали, а он…

Хотя чего тут удивительного? Рано или поздно это со всеми происходит… господин, конечно, знал причину. Все рано или поздно…

Дальмехо поежился, вспомнив некоторых измененных, которых пришлось уничтожить без всякой жалости. Когда животная часть берет верх…

Когда существо, уже не человек, начинает кидаться на всех вокруг, это жутко. Это действительно жутко…

Это даже не кошмар. Это…

Дальмехо поежился.

Это то, что предстоит и ему. Первый звоночек уже прозвенел.

Он вчера сорвался – и теперь его будут искать. Загонять всем городом, как волка за красные флажки.

Страшно…

Очень страшно терять себя, растворяться в небытие и понимать, что именно происходит. Осознавать, как умирает твой разум.

А что делать?

Как можно это остановить?

Если бы господин мог, он бы давно решил этот вопрос… Дальмехо напрягся.

Что говорил господин?

Что нужна некромантка… да, это было. А зачем?

Вспоминать было сложно, но все же, все же…

Нужна кровь некромантки.

А если?..

Если кровь некромантки – это то, что может сохранить им разум? Вернуть его? Господину она была нужна, значит, и ему нужна, правда же?

Но где ее можно найти?

Дальмехо встряхнулся, осененный новой идеей. Некроманты совершают жертвоприношения?

Он это точно знает!

Для жертвоприношений нужны жертвы! А это животные… Значит, некромантов надо искать на рынках. Правильно?

Хотя бы понюхать, посмотреть… он почует нужное ему! Обязательно почует!

Сохранить разум… он должен хотя бы попытаться!

Некромантка, ему нужна некромантка…

Движения существа были плавными и медленными. А вот разум в темных глазах почти не светился. Дамиан Сесар Дальмехо медленно забывал себя.

Проклятие изменения.

* * *

Ранним утром Эрнесто постучал в дверь магазина.

В мобиле уже сидел Серхио, оставалось только дождаться Тони.

Было еще темно, солнце еще даже не собиралось просыпаться. Но сказано – на рассвете?

Значит, так и надо делать. Это богиня, а не чиновник, к ней лучше не опаздывать. Тони волновалась, это было видно невооруженным взглядом.

– А вдруг я сделаю что-то не так?

– Этого просто не может быть, – успокаивал ее Эрнесто. – Это Ла Муэрте. Все правильно сделает она. А мы просто примем ее дар.

– Эрнесто, вы… ты будешь рядом?

Тони было откровенно страшно.

Не сиди она сзади, она бы и в руку некроманта вцепилась. Так что оно и к лучшему, что с ними Серхио поехал. Не то закончилась бы поездка в канаве.

– Буду.

– Даже если Она будет против?

– Не будет, – отрезал Эрнесто. – Разберемся.

Серхио посмотрел на все это дело и перевел тему.

– Тони, по вашей просьбе я навел справки об Эудженио Валеранса.

– Слушаю?

– Капитан Валеранса Э. Р. погиб ровно два года назад.

– Как?!

– А вот так. На границе, в перестрелке с контрабандистами…

– Минутку? А кто тогда живет у меня в доме? Жил? – поправился Эрнесто.

– Мне это тоже интересно. Откуда он там вообще взялся?

– Вообще – Барбара привезла. Она ездила на курорт и оттуда вернулась с этим самым Валерансой.

– Вместо собачки, надо полагать, – поддел Серхио.

– Тявкал он по команде. И из рук у жены ел, спорить не стану, – Эрнесто подхватил нарочито легкий тон, давая Тони время прийти в себя. Пары минут девушке хватило.

– Позвольте… то есть Валеранса – реальный человек. И его документами пользуется кто-то…

– Да. Всегда есть возможность отговориться, отовраться, к примеру, не Эудженио Рико, а Эудженио Рикардо… или кузен из другой ветви Валеранса… про сам род я тоже справки навел. Валеранса не так много осталось, род это достаточно знатный, но недостаточно богатый. Живут в глуши… собственно, так капитан и на границе оказался. Будь ты хоть каким хорошим, без денег и без связей не пробьешься. Окончил училище, потом распределили в глушь, а там и подстрелили. Похоронили…

Тони поежилась.

– Но… как тогда документы попали…

– Вы правильно мыслите, Тони. Документы могли попасть к убийце капитана.

Девушка поежилась.

– Но… почему он тогда здесь?

– Потому что этот Валеранса… как бы его назвать, чтобы не путать…

– Назови – Дженио. Мы поймем, – предложил Эрнесто.

– Хорошо. Дженио не обязательно убийца. Документы он мог попросту купить. Есть целый черный рынок… да, и документы мог продать тот, кто убил капитана.

– Как тогда узнать, кто он на самом деле?

– Это намного сложнее, – кивнул Серхио. – Но я уже отдал приказ. Вы знаете про отпечатки пальцев, вот если они есть в нашей базе…

Тони вздохнула.

Ну да. Узнать, что это не тот – можно. А вот как узнать, кто?!

Вряд ли Дженио признается, что он… кто он? Тони не была уверена, что ей хочется это знать.

– Тогда для него смена фамилии – за счастье, – сообразила она.

– Безусловно. Сменить имя, войти в чужой род… если что и было, затеряется.

– А как же Альба?

– Я заеду к вашему дяде и поговорю с ним, – пообещал Серхио. – Свадьба в ближайшие два дня не назначена?

– Вроде нет…

– Тогда уложимся.

Тони кивнула. Было больно и стыдно. Больно, потому что она все же влюбилась в негодяя. А так как любить его нельзя…

Ну, попробуйте, разлюбите по заказу! Тони с удовольствием бы на это посмотрела! Это чувства, это не абы что…

А стыдно было потому, что где-то в глубине души она… злорадствовала?

Да, немного.

Альба так драла нос, так вредничала и так хвасталась, что Тони испытывала недостойное чувство, которое можно было выразить в емком: «Поделом тебе, зазнайка!» Чем выше задирается нос, тем приятнее ткнуть им в лужу.

Тони понимала, что это нехорошо, что попасть может каждая, и она сама не влетела только чудом, но… вот уж это вредное – но! Не влетела же!

И Альба всерьез влететь не успела. А маленький урок пойдет ей только впрок! Вот!

– Сеньор Вальдес, а если Дженио не проходил у вас… ну то есть он не преступник?

– Тогда есть повод вызвать его и как следует допросить. Почему у него документы умершего человека, – отозвался Серхио. – Там и разберемся.

– А если он будет отпираться?

– У нас? Обязательно будет. Но мы умные, рано или поздно он во всем сознается…

Тони и не поняла, как за приятной беседой они подъехали к храму. Считай, почти всю дорогу пропустила.

Не до того было!

Пройти пешком – и вот оно, вот и храм.

– Ой…

И было, отчего поежиться Тони.

Те самые, стол и кресла из ее видения, непринужденно стояли посреди храма. Даже накидки на них лежали.

– Тони?

– Я… неважно, – отмахнулась девушка. Собралась с силами – и подошла к статуе. Подняла голову, посмотрела в глаза.

– Я – Антония Даэлис Лассара. Я пришла по твоему приказу.

Эрнесто молча протянул Тони свой личный кинжал, которым девушка и провела по ладони, заставляя кровь закапать на алтарь. Здесь и сейчас это было правильно.

Глаза статуи вспыхнули зеленью.

– Пришла…

Вслух не было сказано ничего. Но все трое ощутили это слово почти физически.

И радость богини.

Антония не побоялась, не сбежала… богиня высказывает желания, но никогда ничего не навязывает своим детям. Тони боялась, но шла сюда, искренне желая выполнить ее волю.

Страшно?

Так что с того?

Пусть страшно, пусть под ложечкой противно свербит, и ладони подозрительно мокрые… одна от крови, а вторая явно от пота, но это не повод уклоняться от своих обязанностей.

Есть сила?

Должна быть и ответственность!

Алтарь засветился мягким зеленоватым светом, словно приглашая лечь на него.

Тони поежилась, но сделала шаг, второй, Эрнесто поддержал ее и помог лечь.

Раненая рука оперлась на белый камень, среди цветов.

И в следующий миг девушка молча выгнулась дугой.

Это было больно.

Это было ТАК больно, что даже сил кричать не было.

Алтарь светился – и только. Не было ни луча, ни движения, ни какого-то эффекта… не было – ничего. Была только боль.

И Богиня.

Она смотрела, и Тони готова была поклясться, что она – довольна.

Все сделано правильно.

Все хорошо.

Что именно даровано Тони?

Страшная штука, на самом-то деле. Один раз, только один раз, она сможет сделать мертвое – мертвым. И нет, речь идет не о зомби или вампирах.

С этими все и так понятно. Зомби или те же вампиры – куколки некромантов. Кто сильнее, тот и играть будет. Или упокоит, или перехватит, или еще что…

Это несложно.

А вот измененные…

Некогда это был человек.

Некогда это было морское существо.

Потом из двоих сделали единое целое. Но при этом морское существо убили. Его объединяли с человеком, но морской обитатель был при этом… сначала – жив, да. А потом-то? Когда стал частью человека?

Если голова от человека, а хвост от акулы, надо полагать, акула умерла. А если она умерла…

Один раз мертвое можно сделать мертвым. А что там при этом будет с человеческой половиной… Тони это мало волновало.

Если измененные причастны к смерти ее матери…

Да пусть они там хоть все передохнут! С особым цинизмом!

Слова?

Ключи?

Это не пьеса, где обязательно должно быть какое-то заклинание. Тони достаточно было просто выпустить ЭТО на волю.

Здесь и сейчас она ощущала себя, как клетка. И внутри бьется, бьется о решетку, рвется на волю, дикая птица.

Только разреши…

Только распахни дверцу…

Тони знала, что может это сделать в любой момент – и этого будет достаточно. Но как же это было больно! Отчаянно больно!

Даже сил крикнуть не было.

И когда все закончилось, она вытянулась в струнку, впитывая всем телом прохладу алтаря, и не веря, что все закончилось…

Закончилось?

Правда же?

* * *

– Вы снова промахнулись!

Несмотря на то что день едва начался, в комнате горели лампы. Шторы были задернуты, а вот лампы горели.

Люди и предметы обстановки отбрасывали причудливые тени, но спрятаться в тенях увы – не получилось бы. Хотя одному из присутствующих этого очень хотелось.

Он стоял навытяжку перед креслом, в котором сидел некто, вздрагивал и думал, что все плохо.

Казалось бы куда еще?

Ан нет!

Всегда есть куда еще хуже…

– Господин, я могу все объяснить!

– Неуж-шели? Слуш-шаю…

– Господин, мы вступили в переговоры с одним из некромантов. Но каким-то образом на встречу явился совсем другой.

– Да?

– Мы рассчитывали на родительские чувства Риалона, известно, что он ценит и бережет свою семью. Но вместо него на встречу явился Карраско. Справиться с некромантом мы, к сожалению, не смогли.

– А если был явился Риалон?

– Господин, Карраско было безразлично, останется ли жив заложник. Риалону это было бы важно.

Господин понимал, что слуга прав. Но…

– Это отговорки. Что ты намерен сделать еще?

– Господин, мы ищем сами. Мы ищем Дальмехо, он в столице. Мы наводим справки, и как только у нас будет информация, начнем действовать. К сожалению, мы слегка ограничены в передвижениях, а Карраско выпустил на улицы Глаза Тьмы… но мы справимся! Мы не подведем! Просто это немножко затянется. Надо чуть больше времени, господин!

Мужчина шевельнулся. Послышался шорох…

– Времени?! Больш-ше времени?! У нас его практически нет!

– Господин, умоляю вас…

Поздно.

Сталь взблеснула бронзой в отблесках свечей.

Отсеченная голова покатилась по полу, щедро поливая его кровью, моргнула рыбьими глазами, замерла…

– Убрать эту дохлятину! – приказал господин вбежавшим слугам.

И отвернулся.

Надо подумать, кого отправить в Римат.

Хватит ждать!

Ему нужна ЕГО женщина!

Его Антония Даэлис Лассара! И горе тем, кто встанет на пути!

Или отправиться самому? Известно же, хочешь сделать хорошо – сделай сам!

* * *

Эрнесто и Серхио переглядывались.

И не решались помешать. Даже просто поднять Тони с алтаря – не решались.

Слишком страшно было то, что они видели. Сейчас Антония выглядела вполне обыкновенно, но несколько минут назад, когда она выгибалась от боли, когда из глаз ее текли слезы, а все тело светилось… да, светилось белым светом, словно маяк горел внутри…

Вроде бы и ничего страшного.

Но…

Жуть берет. Как от приближения некроманта.

Хорошо, что все живы. Но надолго ли?

В отличие от Тони, у мужчин не было иллюзий.

Если боги дают людям оружие, значит, грядет война.

Вы наивно надеетесь, что шторм пройдет мимо?

Бросайте якоря, поворачивайтесь носом к ветру, крепите паруса и ждите шквала.

Поверьте, все еще только начинается!

Галина Гончарова Танго с призраком. Милонгеро

© Галина Гончарова, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава 1

Никогда в доме Араконов не бывало такого! Конечно, Адан Аракон был не просто удивлен – он был в шоке. Чтобы средь бела дня, да такое творить…

Полицейский произвол!

– Позвольте, сеньор Вальдес!

Серхио развел руками.

– Тан Аракон, тем не менее это правда. Тан Эудженио Рико Валеранса мертв уже два года.

– Но этого не может быть!

– А вы пригласите своего гостя, – предложил Серхио. – Вот и поговорим…

Тан Адан задумался, но ненадолго. Добил его Хорхе Луис Мондиго.

– А ты пригласи его, пригласи, зятек. Посмотрим, кого ты моей внучке в мужья-то прочишь?

– Пожалуй… – Тан Аракон подумал несколько секунд и коснулся колокольчика. В дверь заглянул лакей. – Нико, пригласи ко мне супругу, старшую дочь и тана Валеранса.

Слуга поклонился и исчез за дверью.

Серхио довольно улыбнулся.

Кто молодец? Он молодец…

Подумайте сами, вот живете вы, неплохо живете, тут является к вам в дом какой-то посторонний человек и начинает говорить гадости про одного из членов вашей семьи. Ваша реакция?

Да гнать его метлой поганой! Потом еще сор вымести и метлу выкинуть!

А если следователь является в компании кого-то из родных?

Старших, серьезных, авторитетных? Прислушаетесь?

А тут и выбора нет, придется слушать. Так что Серхио расспросил Тони о ситуации в семье, навел справки – и телефонировал старому Мондиго.

Хорхе Луис прилетел, словно на крыльях.

Он и так-то был на дочку и зятя сильно обижен. А уж тут… Такая возникла возможность отыграться! Серхио ему и изложил, как на духу, все обстоятельства. Вот так и так, есть подозрения, что будущий муж вашей внучки – мошенник и негодяй.

Не хотите следствию помочь? То есть семье, конечно… дальше меня информация не пойдет, но знать-то надо!

Хорхе Луис и ломаться не стал. Быстренько проглядел документы – и сорвался с места. Серхио за ним едва успевал.

– Поехали, поехали…

Такой случай родню носом потыкать!

Очень сильно Хорхе Луис был обижен за Романа, оченьсына жалел. А тому еще предстояло до-олго на каторге мучиться. И косвенно виноватыми старик считал Араконов.

Он им сына доверил! Пусть и незаконного!

А они – что?

Правильно!

Это они виноваты в том, что несчастный пошел грабить! Только они!

Лассара?

А вот ее старик из своих мыслей исключил. Некроманты, они… понимаете, народ сложный. Они тебе и жизнь испохабят, и посмертие. Лучше не связываться.

Так что про Лассара старый Мондиго предпочел забыть. А вот на дочку очень обижен был. Не оправдала она доверия.

Вопрос, почему дочка должна была возиться с его отпрыском, который за всю жизнь ума не нажил, вообще не поднимался. Она же дочь! Она должна в принципе! А тут такой конфуз получился… теперь Хорхе Мондиго клал деньги на счет сына, чтобы сделать его существование на каторге хоть чуточку более сносным.

Зато его жена была счастлива. Если Хорхе Луис был обижен, то у его супруги Розалия мигом стала любимой доченькой. Явись Серхио к ней, и не вышло бы ничего. Сеньора Мондиго даже приблизиться к дочке и зятю не позволила бы. Но Серхио знал, кого и о чем просить.

Приехали они к Араконам и потребовали Эудженио. А теперь ждали.

Серхио – спокойно, Хорхе Луис – злорадно, Адан – с немалой тревогой. Дочь все-таки…

Но первой явилась Розалия.

– Папа?

– День добрый, дочка, – с подковыркой пропел старый Мондиго. – Или не слишком добрый.

– Папа, что случилось? – Розалия почувствовала беду, но откуда? Как?

– А вот ты сейчас все и узнаешь. И не обрадуешься, – почти ласково пропел Хорхе Луис. – Сейчас, минуточку…

Альба была очаровательна. Дженио – чуточку взволнован. Но держались молодые люди вполне ровно и спокойно.

– Отец?

– Тан Адан? Сеньоры?

Адан Аракон молча показал на кресла в кабинете.

– Присаживайтесь. Нам предстоит долгий разговор.

Все послушались. И слово взял Хорхе Луис.

– Скажите, тан Валеранса, откуда вы родом?

– Из Селанды.

– А служили где?

– На границе. Есть там такой пункт Варраэро.

– Послужили неплохо, наверное?

– К чему эти вопросы, сеньор? – Эудженио поднял бровь, демонстрируя свое неудовольствие. Он, конечно, потерпит невежу-полицейского, но недолго.

– К тому, что тана Эудженио Рико Валеранса два года назад похоронили. Именно там, на границе. И могилку честь по чести справили.

Ошалели все, кроме Серхио. Сеньор Вальдес мило улыбался. И наблюдал.

За Валерансой.

Только он увидел гнев, мелькнувший на секунду в голубых глазах. И понял – все верно! Но… удастся ли узнать, кто этот человек? Жить под чужим именем у нас тоже считается преступлением, и его можно забрать, арестовать… но доказательств-то пока нет… А если Араконы заступятся, то их и получить не удастся. Замнут дело.

Эудженио опомнился первым. И развел руками.

– Простите, сеньор, я не понимаю, о чем вы.

– Вот об этом, – Мондиго достал из кармана листок бумаги, который получил телеграфом Серхио. – Тан Эудженио Рико Валеранса, дата рождения, место рождения, рост пять футов и четыре дюйма, волосы светлые, глаза карие… не совпадает?

Не совпадало.

А вот имя, дата и место рождения совпадали полностью. Так могло быть только в одном случае. Неприятном. Противозаконном и подсудном.

– Вы, тан, свои документики не покажете?

– Меня в чем-то обвиняют?! – возмутился Эудженио. – Тан Адан!

– В подделке документов? – демонстративно задумался Хорхе Луис. – Это нет, полагаю, что документы подлинные. А вот в том, что вы живете по чужим документам – несомненно. И вот еще…

Второй листок бумаги появился на свет.

– Это рапорт полковника Пуэго. О том, как нашли тело его подчиненного. Раздетого. Без денег. Без документов. Опознали его по шраму на груди… у вас, тан, шрам есть?

Шрама не было. О чем прекрасно знала Альба, задохнулась, поднесла руку ко рту. Глаза у девушки стали огромными…

Эудженио побледнел.

– Если в этом доме меня называют лжецом… что ж! Я ухожу!

– Дженио! – взмолилась Альба. – Папа!!! Мама!!!

Но в кои-то веки мольбы были бессмысленны. Хорхе Луис погрозил ритане пальцем.

– А ты помолчи, соплячка. Будет она тут еще выкрикивать! Ты хоть знаешь, с кем ты связалась?

И потянул из кармана третий лист бумаги.

Вот этого нервы Дженио уже не выдержали. Парень подскочил, словно в зад укушенный.

– Довольно! Я ухожу!

– Может, лучше в участок проедете?

Серхио так мило улыбнулся, что у Дженио окончательно отказали нервы. А в руке блеснуло лезвие ножа.

– Назад! Порежу, твари!

Альба, притянутая к нему за руку, только ахнула.

– Дженио!

– Молчать, б…!

– Молодой человек, положите ножик и не усугубляйте свое положение, – вмешался Мондиго.

Ритана Розалия молча сползла в обморок. Слишком сильным оказалось потрясение для ее измученных нервов. Тан Адан невольно подхватил ее – и оказался обездвижен. То ли дочери помогать, то ли супруге, так и не поймешь сразу.

Серхио двинулся вперед.

– Не делай глупостей, парень. Ты сейчас нарвешься…

Эудженио ответил площадной бранью. Он уверенно продвигался к двери кабинета. Шаг, второй… Альба, которую с силой толкнули в спину, влетела внутрь – и попала прямиком в объятия Серхио. Где и забилась в истерике, намертво блокировав следователя. Хорхе Луис бросился к двери, но замок уже щелкнул.

– Задержите!!! – закричал старик, кидаясь к окну… Куда там!

И не догонишь!

Дженио вскочил в мобиль, который стоял у крыльца, на нем же снес ворота – и исчез из особняка Араконов, оставив его жильцов в хаосе и сумятице.

* * *

Альба билась в истерике.

Останавливать ее было попросту некому – тан Адан занимался ританой Розалией, сестра пока еще не спускалась вниз, а слуги под предводительством Серхио Вальдеса помчались в погоню.

Серхио подозревал, что никого не догонит, но вдруг?

Хорхе Луис огляделся по сторонам – и влепил внучке две пощечины.

С правой, потом с левой.

– Ой…

Альба заткнулась и с размаха села в кресло. Куда и слезы делись?

– А ну, прекрати! – рявкнул старик. – Отвечай, дурища! Спала с ним?

В таком состоянии врать Альба просто не могла.

– Д-да…

– Ребенка понесла?

– Н-нет… к-кажется…

– Идиотка, – припечатал Хорхе Луис. – И б… как тебя мать такую воспитала? Одно слово, что ритана! Тебе не говорили, что себя до свадьбы блюсти надо?

Альба всхлипывала.

Говорили?

Конечно! И говорили, и объясняли, но ведь кто ж тут умный? Правильно, Альба умная… она сама все отлично знает! А родители… а что это старичье понимает?

– Сводим тебя к повитухе, – принял решение Хорхе Луис. – Пусть проверит. Мало ли что?

Альба затравленно кивнула. Раньше она бы заспорила. А сейчас вот, как-то тяжеловато оказалось это для нее. Навалилось, придавило…

– Х-хорошо.

– То-то. Думай в следующий раз тем, что между ушей, а не тем, что между ног! Мало ли что ритана! Это тебя умнее не делает и проходимцев не отваживает. Поняла?

Альба кивнула еще раз.

– Иди к себе в комнату, и пока отец не разрешит, чтобы не выходила. Поняла?

– Д-да.

– И сестре не вздумай нервы трепать. Выдеру.

Альба кивнула еще раз.

Она и не собиралась. Слишком все было плохо. Слишком ужасно…

* * *

Сеньор Фарра колдовал на кухне. Кто сказал, что это не магия? Еще какая! Когда человек вдохновенно творит, вкладывая себя в каждое движение, и полностью отдается любимому делу!

Коричные кексы получались… волшебными! Они распространяли невероятный в своей насыщенности запах, они поблескивали крупинками коричневого сахара, они соблазняли потеками белой глазури и подмигивали изюминками, выступающими из сдобного теста.

Анита вовсю помогала мастеру.

– Какая жалость, подозреваю, есть ваши кексы сегодня никто не будет…

– Почему же?

– Ритану повезли в лечебницу, тан поехал с ней, Альба заперлась у себя и ревет в голос, сеньор Мондиго уехал…

– Зато ритана Паулина покушает с удовольствием. И ритана Антония. Анита, ты не хочешь к ней сегодня прогуляться, угостить девушку кексиками?

Анита подумала – и кивнула.

– С удовольствием, сеньор Фарра. С удовольствием! Такие шедевры не должны пропадать!

– А вот это и правильно! Держи кексик за сообразительность, – и сеньор Фарра шутливо поклонился своей помощнице.

* * *

Дженио остановил мобиль у давно присмотренного переулка.

Удачно остановил, так, что тот перегородил проезд намертво. Заклинил мордой между домами. Теперь пока не вытащат, не пройдут внутрь. А ему надолго и не надо.

И побежал вперед.

Демоны, все ведь так хорошо складывалось! Вот чего, чего не хватало этим тварям?!

Альба послушно легла под него, семейка была не против, еще бы немного, и он официально стал бы тан Аракон! И никто, никто никогда не докопался бы до истины! И копать не стали бы!

Вот что надо было этому уроду?!

Кто он… ах да! Дед Альбы!

Явился, полицейского с собой прихватил, легавого, ищейку демонову! Чтоб его те самые твари когтями подрали, хоть вдоль, хоть поперек.

Чуть-чуть ему не хватило! Потом было бы поздно устраивать скандал, но это потом. А сейчас…

Гррррр!

Дженио, не сбавляя темпа, скрипнул зубами. Но переживания совершенно не помешали ему отодвинуть в сторону мусорный бак и рывком отвалить тяжелый щит.

Вот так!

Пахнуло морем и сыростью.

Прибрежный город, знаете ли…

Древняя система канализации, которая давненько уже превратилась во второй город. Неофициальный, но вполне обитаемый.

Дженио не знал все вдоль и поперек, но пройти из одного места в другое, пожалуй, смог бы. Пути отхода он изучал всегда. Мало ли – убегать придется?

Вот и пришлось.

Вот и получилось… хорошо!

Подземный ход принял афериста в свои объятия. Дженио ухватил щит за ручку, с другой стороны пододвинул к отверстию, отсекая лучики света.

Вот так…

А бак?

Бак придвинут местные обитатели. Кажется, Дженио кого-то видел по дороге. Или нищего, или что-то… мелькнул кто-то перед глазами.

Да и пес с ними!

Сами разберутся! А ему надо налево и еще раз налево… хорошо, в кармане есть спички.

Дженио опустился на колени, протянул руку, пошарил, нещадно пачкая пальцы, и взял из ниши у самого пола небольшой факел. Сам приготовил.

Так-то, надежда отдельно, а страховка быть должна! И Дженио решительно зашагал вперед. Ах, как жалко! Но из Римата придется уехать… чуть позднее. Сейчас его будут искать, так что он отлежится, подождет, пока осядет муть – и вперед. Дурочек и дураков на его век хватит!

* * *

Антония лежала пластом.

Вот уже третий день она сползала с кровати только по трем очень важным делам.

Дойти до уборной, выпить чашку чая и покормить кота. Кушать не хотелось. Ничего не хотелось.

Милости Эль Муэрте так просто не проходят, и во всем теле была жуткая слабость. Эрнесто Риалон жутко ругался, ругался и Рейнальдо, но – куда деваться? Ради мести за маму Тони позволила бы и ухо себе отрезать. А уж такие мелочи…

Она точно знала, почему это происходит.

Люди отдают богам свои силы. Это логично и правильно. А вот что происходит, когда человек получает частичку божественной силы?

Правильно. Ничего хорошего. Тяжело человеку, плохо ему, больно… это же – богиня! Тони и не рассчитывала переварить или как-то приспособить к себе божественную силу. Скорее, это было сродни ощущению… вот ты ходишь себе, нормально и спокойно, а потом на тебя вдруг бревно взвалили.

Тяжело, муторно, неудобно… но свыкнуться-то можно!

Вот и она свыкнется!

Постепенно чужая сила уляжется внутри Тони и не станет ее тревожить. И все будет хорошо.

Но пока…

Первый день Эрнесто ей даже до уборной дойти помогал. И кота кормил. Тони даже руки не могла поднять.

И ведь не больно!

Но слабость – жуткая…

Тони не смогла даже пойти на похороны сеньоры Луисы. Сил не было вообще.

Эрнесто поклялся, что все сделает, как положено. И Тони не сомневалась – сделает. Пусть пока так. А она еще придет на могилку, когда сможет встать на ноги. И поплачет, и извинится, если было за что… но пока она даже головы иногда от подушки оторвать не могла.

Сеньор Пенья заезжал в гости, посмотрел на Антонию и решительно перенес все встречи на неделю. Сказал – подождут. Еще и больше ценить станут!

К радости Тони, кто не почтил ее своим присутствием, так это Освальдо Карраско. Уехал к деду. И подольше бы он там оставался!

А это кто?

Внизу хлопнула дверь…

Тони прислушалась.

– Кто там?

Эрнесто Риалон так и не уезжал. Разве что ненадолго. На работу, взять отгул. К сыну в госпиталь. За продуктами. И все, остальное время он был в магазине. Не навязывая Тони свое общество, проводя большую часть времени внизу и что-то увлеченно обсуждая с Игнасио… Тони даже приревновала призрака. Вот о чем можно так долго говорить?

Еще и смеются над чем-то!

А она тут лежит и лежит… пока призрак и некромант ищут общие интересы! Обидно! И кто там все-таки пришел?

Когда в дверь вошла Анита…

Нет, не так.

Сначала в дверь вошел поднос, источающий такие запахи, что к Тони мгновенно вернулся аппетит. Кексы!

С корицей!

Была у девушки слабость к этой пряности. Она и мармелад предпочитала с корицей, и кофе, и кексы, да! Особенно такие, с изюмом, в белой глазури, и чтобы берешь – и откусываешь, а там внутри еще и орешки…

Сеньор Фарра отлично знал о ее слабости и кексы готовил охотно.

– Анита! – обрадовалась Тони.

– Ритана, а мне сказали, вы приболели?

– Просквозило, наверное, – отмахнулась Тони. – Кексики!

Эрнесто довольно улыбнулся.

На кухне еще половина корзины оставалась, и он уже три штуки утащил, и Тони явно оживает, вот, глаза заблестели, на постели села, улыбается…

– Я вам сейчас чаек на травах заварю – любую хворь снимет! – захлопотала Анита. – Вы ж, ритана, себя не бережете, а и так худенькая, аж светитесь…

– Спасибо, – Тони смущенно принимала заботу служанки.

– И вовсе не за что… ритана, а у нас сегодня такое дома было! Тако-ое!

– Что именно?

Особых новостей Тони не ожидала, но пусть уж расскажут. Ей не страшно, а Аните приятно посплетничать.

– Оказалось, этот Валеранса-то как есть жулик!

– ЧТО?! – Тони села еще прямее. И кексов не понадобилось.

– А то ж! Является сегодня в дом старый Мондиго, ну и с порога к зятю. Так, мол, и так, ты кого девочкам в мужья нашел, ты кого в приличный дом тащишь…

Анита рассказывала со вкусом. Правда, в ее изложении Хорхе Луис стал главным героем.

Тони слушала.

Эрнесто тоже не удержался.

И даже призрак, хотя и не вылезал из-под кровати, внимательно прислушивался к разговору.

Анита блаженствовала и витийствовала. А под шумок подсовывала «бедной девочке» кекс за кексом.

– …и сбежал! Сеньор Вальдес за ним гонялся-гонялся, так все ж попусту!

– А что дома творится?

– Что там может твориться? Ритану Розалию в больнице оставили, сказали, на три-четыре дня. Старый Мондиго уехал, сказал, мол, не собирается он в этом бардаке участвовать. Альба Инес в истерике билась, ей лекарство вкололи, спит теперь. Паулина Мария у себя в комнате. Она пока еще слишком слаба, чтобы ходить и во всем этом участвовать.

Тони кивнула.

– Я завтра приду к кузинам. Сегодня уже поздно, а завтра я их навещу. С утра обязательно.

– Уж пожалуйста, ритана. Им сейчас тяжело, особенно Пауле.

– Пауле? Не Альбе?

– Да, ритана. Альба – та игрушку потеряла, вот и все. А Паула и болеет, и переживает, и за мать волнуется…

Тони кивнула. И Анита начала собираться домой с чувством выполненного долга. Женщина была собой очень довольна. Антония Лассара – девочка хорошая, умненькая, нечего ей тут…

Страдать по всяким подонкам?

Вот еще не хватало!

* * *

Когда за Анитой закрылась дверь, Тони посмотрела на Эрнесто.

– Ты меня отвезешь к ним завтра? Пожалуйста…

– Конечно, детка, – Эрнесто погладил девушку по густым черным волосам. – Обещаю.

– Прости. Я знаю, работа…

Эрнесто фыркнул.

– Работа не забор, стояла и стоять будет.

– И массовое это убийство…

– Не бери в голову. Ты нам уже помогла, теперь мы знаем, куда идти и где копать, – Эрнесто присел на край кровати, взял девушку за руку. – Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Выловим мы эту нечисть, никуда они не денутся.

– Он… он страшный, – поежилась Тони.

Эрнесто воспользовался случаем и приобнял малышку за плечи. Притянул поближе к себе, чувствуя, как от запаха ее волос кружится голова. Как в юности…

Словно и не было позади всех этих лет. И ничего не было. Ни брака, ни боли, ни холода, ни разочарований. Только Тони…

– Я сумею тебя защитить. Клянусь.

Тони доверчиво прижалась к некроманту.

– Верю. Мне хорошо рядом с тобой. И спокойно.

– Как с отцом или дядюшкой? – грустно пошутил Эрнесто.

– У меня никогда не было ни отца, ни дядюшки, – серьезно ответила Тони. – Поэтому я не знаю. Но я рада, что ты рядом.

Хорошо, что некроманты не летают. Но у Эрнесто были все шансы взлететь от счастья. Впрочем, возраст имеет и свои преимущества. Некромант справился с собой и покосился за окно, в сгущающиеся сумерки.

– Тони, давай-ка я помогу тебе. Дойдем до ванной комнаты, потом расчешу тебе волосы и ляжешь спать.

– А колыбельную и сказку на ночь? – позволила себе покапризничать девушка.

– Теплые носки и стакан горячего молока с медом.

– Это жестоко!

– Но придется. Боюсь, тебе может стать плохо от всех кексов…

Тони с удивлением поглядела на блюдо.

Это она столько съела?! М-да…

Восемь штук – это много или мало? Да кто ж знает… если не стошнит – будет в самый раз. Девушка протянула руку Эрнесто и попробовала приподняться с кровати. Получилось уже намного лучше. И забегая вперед – ее не стошнило.

* * *

Рейнальдо обзывал себя дураком.

Недоумком, у которого и мозгов-то нет, одна эктоплазма.

Но… по улицам летел упрямо. Туда, где, может, был и вовсе не нужен.

Туда, где светился окошками особняк Араконов.

Не защищенный от призраков, кстати говоря. Даже сигнализации – и той не стояло.

А вот и окно. Рейнальдо видел Паулину. Девушка сидела в кровати с книгой. Рядом на столике – кувшин с чем-то полезным, волосы заплетены в косу, простая ночная рубашка только подчеркивает высокую грудь…

Рейнальдо поймал себя на неподобающих призраку мыслях, но сделать ничего не успел.

Паулина очень медленно, очень спокойно отложила книжку. А потом повернулась, уткнулась в подушку и разревелась. Так, чтобы ее никто не слышал. Не видел.

Не помешал…

Впрочем, последнюю мысль Рейнальдо уже додумал потом. Когда прошел через стену и тихонько кашлянул рядом с девушкой.

– Простите, Паулина…

– А?!

Девушка вскинулась, готовая загрызть любого, кто помешает ей всласть предаваться горю. Потом увидела Рейнальдо… и побелела, словно простыня.

– Ты…

– Я…

Как так получается?

Живая и мертвый, сто с лишним лет – и восемнадцать, мужчина, который видел всю грязь и изнанку жизни – и девушка, которая росла, словно тепличный цветок.

И все же, все же…

Хватило секунды, в которую их глаза встретились. И Рейнальдо понял – он пропал.

Любовь – это глупости? Конечно, глупости… как он мог любить, если Паулина еще не родилась на свет? Если ее еще не было? Разве он мог полюбить кого-то другого?

Не мог…

А Паулина? Она просто смотрела и впитывала в себя каждую черточку этого мужчины. Своего мужчины… он умер давным-давно? Тогда еще ее дед не родился?

Что ж. У каждого есть свои недостатки. Ей совершенно не интересна история. Ей нужно, чтобы этот человек был рядом. И он – пришел.

– Игнасио…

И столько было в этом имени, что призрак не выдержал. Опустился рядом с ней на кровать… то есть завис над ней так, словно сидел.

– Я… прости, что не приходил раньше.

– Это уже неважно. Ты пришел – и это замечательно.

– Я знаю, я не должен был портить тебе жизнь. Но и удержаться я не мог. Не плачь, мой ангел. Не надо… я не выдержу твоих слез.

– Игнасио… я не буду, – Паулина храбро вытерла слезы чем попало. Попало – наволочкой от подушки. – Ты побудешь со мной?

– До утра. Обещаю.

– А потом? – расстроилась Паула.

– Потом мне надо будет уйти. Я не свободен, у меня есть обязательства.

– Перед кем?

Рейнальдо развел руками.

– Прости…

– Я могу тебе чем-то помочь?

Призрак покачал головой.

– Вряд ли. Расскажи мне о себе, пожалуйста? Я так долго не решался прийти… и так хотел тебя видеть! И совсем ничего о тебе не знаю. Что тебе нравится, что интересно, о чем ты думаешь, когда глядишь в окно…

Паулина храбро улыбнулась.

– А ты мне расскажешь о себе?

– Я расскажу тебе о том, чем я занимался в прошлой жизни. Хорошо?

– И ты не уйдешь до рассвета?

– Обещаю.

Девушка посмотрела в глаза призрака.

Любовь?

Оказывается, она бывает и такая. А вам, господа поэты, должно быть попросту стыдно. Вы совершенно не умеете о ней правильно говорить. Вот.

– Обычно я смотрю в окно, когда не хочу учить уроки…

* * *

Освальдо в ужасе смотрел на деда.

Творец милостивый… но как?! КАК?!

Лежащее на кровати… нечто никак не могло быть его дедом. Вот никак…

Его дед был крепким мужчиной, при взгляде на которого так и хотелось сказать – старый дуб еще сто лет простоит, не согнется. Широкие плечи, грива седых волос, орлиный проницательный взор.

А сейчас?

То, что лежало на кровати, выглядело… жутко! Кошмарно оно выглядело, чудовищно…

Скелет?

Да. Только живой. Пока еще живой. Ненадолго. Жуткие человеческие мощи, обтянутые серой дряблой кожей, на которой высыпали старческие пятна и открылись глубокие свищи. Глаза запали так, что их и видно-то не было в глазницах, зубы выпали за несколько дней, волосы… под тремя-четырьмя седыми волосинками бесстыдно поблескивал голый череп. Но самым страшным было даже не это разрушение.

Страшным был слабый, умоляющий голос.

– Нет… не надо… пожалуйста… я не хотел…

– Что с ним?! – в ужасе повернулся к сиделке Освальдо.

– Бредит, – разъяснила женщина. – И так постоянно, не умолкая…

– И только эти слова? О чем его бред?

– Больше ни о чем. Умоляет простить, кается, клянется в чем-то… вот и все, пожалуй.

– Подождите за дверью, – распорядился Освальдо.

Сиделка послушно поклонилась и вышла вон. И правильно, Вальд был решительно не в том настроении, чтобы пререкаться. Он наклонился над дедом и вгляделся в его ауру.

М-да…

Почти полностью разрушена.

Силы утекают, даже жизненных сил почти не осталось, не то что магии… словно плотину прорвало и хлынул поток. И все…

Не остановить.

Можно ли подлатать?

Нет, вряд ли. Не в этом случае. У Освальдо просто сил не хватит. Это как с плотиной… если ее смыло, то силами одного человека не восстановишь. И все же, все же…

Вальд попробовал.

Да, глупо, наверное…

Но… разве он мог поступить иначе? Он положил руки на виски деда и медленно, осторожно, по капле, принялся вливать в него свою силу.

Черные глаза распахнулись.

– Вальд…

– Да, деда. Это я…

Никогда он не называл так старого Карраско. Не мог просто… А сейчас вот сорвалось.

Из глаза старого некроманта выкатилась слезинка.

– Внук…. Прости.

Вот теперь Освальдо испугался по-настоящему.

– ДЕД?!

– Я подвел тебя. Ла Муэрте… она лишила нас благословения. Меня… не тебя. Пока не тебя, но может. Не оступись…

– Как? За что?! – искренне опешил Освальдо.

– Сарита. Богиня недовольна…

– Хм, – удивился Освальдо. – Но…

– Рита жива. И если найдешь – не убивай. Меня видишь… помни…

На большее у старого некроманта сил не хватило. Можно вливать воду горстями, но разве наполнишь этим реку?

Нереально…

– Дед…

Поздно.

Непоправимо поздно.

Голова старого Карраско откинулась назад, глаза закатились. И Освальдо отлично понял, что происходит.

Агония.

И все же, все же…

– ДОКТОРА!!!

Хорошо еще сиделка стояла за дверью.

Влетела, захлопотала, влетел доктор, Освальдо просто выставили вон… только вот все было безнадежно. Ровно через два часа приговор уже не подлежал обжалованию.

Смерть.

Ла Муэрте приняла в объятия душу своего верного слуги.

* * *

Серхио вытянулся перед начальством.

Не то чтобы очень хотелось… можно и не тянуться. К чему?

Полковник сам сеньор, некогда с рядовых начинал, всю службу прошел на своих двоих, не кланялся никому, высоких покровителей не приобрел, вот и генералом не стал. Куда умом можно, он дорос, а задницы лизать – противно.

Зато работалось с ним просто чудесно.

Спокойно, уютно… ладно! И орал полковник Лопес так, что окна тряслись, и ругался, и письменным прибором мог швырнуть… и все ему прощали.

Потому что времени уж ночь, а Пабло Матео Лопес еще на работе. И домой не торопится.

И фонды выбивает для своих.

И никому их обижать не позволяет.

Принцип у него такой, это мои люди. Сам бью, другим не даю. А кто попробует…

Давненько уже никто и не пытался. Не то что пробовать – даже думать. Жить всем хотелось. Понятно, на полковника и орали, и давили, и много еще чего. И король возмущался. И что? До своих людей полковник все эти игры доносить не позволял. Работает специалист?

Вот и пусть работает!

Говорит он, что ему нужно столько-то времени? Вот и ладно! Время дадим. Главное, чтобы результат был, а результат Серхио обеспечит.

– Докладывай, – предложил полковник. – Слушаю.

Серхио потер висок.

Докладывать было сложно.

– В ходе оперативно-розыскных мероприятий…

– Короче.

– Про измененных я вам уже рассказал, – пожал плечами Серхио. – Сейчас мы прочесываем город, уже с упором на канализацию. Организованы посты и патрули, Риалон ежедневно снимает показания с «глаз тьмы», но пока безрезультатно…

– А второй?

– Карраско? Поехал к деду.

– Он бы еще к бабушке пошел. С пирожками!

Серхио невольно фыркнул. Под настроение полковник Лопес был той еще язвой. А ведь и повод был.

Вот на что спорим – насиловали полковника ежедневно. И орали, и грозили, и ругались, и вообще, у нас же кто во всем виноват? Правильно, полиция! А что не надо пса впроголодь держать, это ни до кого не доходит!

И на цепи тоже бы… того же.

А то здесь не тронь, там не ходи, тут не сиди… это вообще придворная подстилка! Неприкосновенная! Вот и получается демоны знают что!

Случается беда, а бороться сложно. Потому как возможностей мало, а ограничений много.

– Дед у него тоже некромант, говорят, может что-то знать об этих тварях…

– Может быть… так какие пока мероприятия?

– Мы перекрыли столицу. Выскользнуть незамеченным просто нереально. Пройти в Римат – тоже.

Полковник кивнул.

Это было вполне возможно. И именно благодаря самому Римату. Самому его расположению, постройке, планировке…

Выйти из города можно было через десяток ворот – но и только. Перекрыть их тоже было вполне реально.

Побережье?

И его тоже можно было перекрыть. Город-то стоит на обрыве… да и рыбаки в стороне не остались. Мышь не проскочит.

Слабым местом Римата была канализация.

Вот ее перекрыть и прочесать не представлялось возможным. Просто планов этих мест ни у кого не было. Составляли, конечно, но в том-то и дело, что эти ходы обожали контрабандисты, пираты, нищие, ворье, разбойники… один лаз заделаешь – десять новых появится. А то и двадцать…

И картами эти гады ни с кем не делились, понятно.

О чем-то полиция знала, о чем-то нет. А иногда и соваться туда не особенно-то хотелось. Равновесие, знаете ли. На то и щука в реке, чтобы карась не дремал, а рыбак не голодал. Выловишь так-то иную рыбку – и клади зубы на полку.

Так что и договариваться случалось, и всякое разное… Серхио об этом знал. Но помалкивал и переделывать мир не рвался. Чай, ему не семнадцать лет.

Что ж, теперь все крысы оказались в силке. Осталось постепенно, сужая круг поисков, разбираться с этим вопросом. Рано или поздно они выловят всех.

Главное – чтобы больше никто не пострадал.

* * *

Дамиан притаился в канализации.

Внутренности грыз лютый голод.

Хотелось ЖРАТЬ!!!

Рвать кого-то зубами, когтями, впиваться, высасывая жизнь и самою душу, хотелось…

Но – пока еще разум контролировал тело. Пока еще чувство голода не заглушало сигналы об опасности.

Пока он еще чувствовал разлитую в воздухе столицы магию.

Пока еще…

Он понимал, что скоро голод опять погонит его на улицы. Или… или можно попробовать побродить по тоннелям. Вдруг ему кто-то да попадется?

Конечно, мужчины – это решительно не то. Но насытить его на какое-то время сойдет любая кровь. Любая…

Возможно, это будет неплохим вариантом. А на улицы он выберется чуточку позднее?

Дамиан встал и пошел.

Куда?

Куда глаза глядят. Без особого направления, без каких-либо размышлений.

Прямо?

Прямо… потом направо, потом налево… бояться ему было нечего, а наружу выйти… да в любом месте! А что это там пахнет?

Мужчина принюхался тем, что заменяло ему нос.

Пахло человеком. И чем-то съедобным… вроде жареного мяса… пойти туда? Да, пожалуй…

Шаг, другой – и перед ним открывается небольшая пещерка. А у костра сидит человек и что-то ест.

Дамиан прыгнул вперед быстрее, чем сам сообразил, что происходит…

* * *

Был бы Эудженио раззявой, тут бы ему и конец пришел. Но мужчина был предусмотрителен. Он – в подземелье. Неосторожные тут долго не живут, так, минут десять.

Поэтому на входе в пещеру была установлена ловушка. Небольшая такая… сеть называется.

Дамиан не заметил, но сигналку потревожил.

И когда он появился в коридоре, Дженио просто шевельнул рукой. И визитера накрыла сеть. Крепкая и прочная.

Дженио достал из-за пояса нож.

Стрелять не хотелось, проще прирезать этого… это…

А что, собственно, он поймал?

Это на расстоянии было не видно. А когда рядом…

Лицо?

Больше всего это похоже на морду угря. Человекоподобное, но и только. Руки и ноги, туловище и голова. Но все покрыто зеленоватой чешуей, грубой даже на вид, плотной такой…

И пальцы с когтями, и руки, которые рвут сеть…

Брюхо словно бы вздуто и там что-то шевелится. Живое? Непонятно, но проверять не хочется. Даже палкой туда потыкать – и то неохота.

– А ну, прекрати! – невольно рявкнул Дженио.

Дамиан замер на миг.

– Пусти!

– Чтобы ты меня сожрал? Перебьешься!

Дамиан скрипнул зубами. Получилось очень выразительно.

– Не буду. Обещаю…

– Нашел дурака – тебе верить!

Но мужчины оказались в патовой ситуации. С одной стороны, сеть Дамиан рано или поздно дорвет. И сцепится с Дженио. С другой стороны, пока он ее рвет, у Дженио есть хороший шанс прирезать или пристрелить противника.

Умирать мужчинам не хотелось. Кто-то должен был уступить. И Дженио сделал шаг вперед, демонстративно убирая нож.

– Давай ты пока прекратишь рвать сеть. Видишь? Я далеко и тебя не трону…

– Вижу, – согласился Дамиан. И поразился звучанию своего голоса.

Отвык. Как давно он от этого отвык… с собратьями можно было общаться чуточку иначе, а с людьми…

Когда он последний раз с кем-то разговаривал? Он и не помнил уже…

– Кто ты такой вообще?

– Тан Дамиан Сесар Дальмехо. – Имя странно прозвучало в канализации. – А ты?

– Тан Эудженио Рико Валеранса, – представился привычным именем Дженио. И вообще, чего с этой тварью откровенничать?

– И что же привело благородного тана в канализацию?

– Могу задать тебе тот же вопрос.

– Можешь. Но я спросил первым.

Даже голод отступил перед любопытством. Дженио подумал пару минут, понял, что проще ответить, и пожал плечами.

– Происки судьбы.

– А-а… – раздвинулась в ухмылке страшноватая безгубая пасть, обнажая полный набор острейших клыков. – И меня тогда… тоже.

Переглядки продолжились. И на этот раз сдался Дамиан.

– Мне пришлось бежать. Иначе убили бы.

– А меня хотят посадить в тюрьму. Подделка документов, жизнь под чужим именем…

И снова молчание.

Потом Дженио шагнул вперед.

– Надеюсь, ты меня не сожрешь.

– Полагаю, мы сможем быть друг другу полезны, – согласился Дамиан. – Поговорим?

– Давай попробуем.

За кинжалом, который резал веревки, Дамиан следил достаточно настороженно. Но вреда ему причинять никто не собирался, и спустя десять минут мужчины заняли места у костра. Дамиан подвинулся чуточку поближе.

– Шкура сохнет, но огонь мне нравится.

– Как с тобой вообще такое произошло? Ты ж не у папы-мамы такой родился?

Дальмехо подумал, что Хозяин с него шкуру сдерет. А потом махнул рукой…

И так ведь сдерет, так какая разница? За один проступок, за два… отвечать все одно придется. Вот и нечего тут ломаться, как девушка перед гусаром!

– Родился я как раз нормальным. У нас в семье даже слабый магический дар был… не у меня. Я как раз бездарь.

– Сильно доставалось? – понимающе уточнил Дженио.

Дамиан фыркнул.

– Не доставалось. Меня просто не видели. В упор не замечали, словно и нет меня.

– Понятно. Это плохо…

– Поэтому, когда ко мне пришли и предложили получить силу… ладно-ладно! Попробовать ее пробудить!

– Конечно, ты согласился, – кивнул Дженио.

– А ты бы отказался?

– Да вперед бы визга побежал!

Дамиан печально кивнул.

– Вот и я… побежал.

– И… это там сделали?

Мужчина поежился, но отвечать не стал. Да и как тут ответишь? Как расскажешь?

О чудовищном чреве, в которое ты заходишь?

О боли, которая пронизывает каждую клеточку твоего тела…

О черноте, которая заполняет разум, и ты кричишь в пустоте, не зная, жив ты или умер…

О… о том, как ты выходишь наружу, но больше внешнего вида тебя шокирует другое. Другое сознание, живущее внутри тебя.

Рассудочное, холодное, злобное – и вечно голодное.

Угорь.

– Вот, – Дамиан молча отодвинул лохмотья с живота.

Голова угря приветственно мотнулась.

– Можно? – протянул руку Дженио.

Дальмехо вздохнул. И кивнул.

Угорь оказался холодным и противным на ощупь. Но чувствовался вполне живым. И – частью человеческого тела.

– Жуть жуткая!

– Я это понял слишком поздно, – кивнул Дальмехо. – А потом… надо было повиноваться. Надо было – и я делал.

– А почему сбежал? Я ведь правильно понимаю, ты такой не один?

Дураком Дженио не был.

– Потому… тебе имя Дальмехо ни о чем не говорит?

Дженио напряг память.

– Не особо. Должно?

– У нас маленький род. И достаточно старый, да… я получил известие, что умер отец. И старший брат.

– И что?

– Я – наследник.

– В таком виде? – поднял брови Дженио. – Или там что-то еще было?

Дамиан кивнул.

Было, как не быть.

Когда ты лишен магии, а твой старший брат – нет. Когда ты – отродье в собственной семье, а он любимчик. Когда всё, понимаете, ВСЁ достается ему, а на твою долю приходятся лишь объедки…

И – ОНА!

Пепита Марибель Маркес.

Их семья жила рядом, Дамиан дружил с девочкой, видел, как она становится прекрасной девушкой, и не просто видел…

Он полюбил.

И… стоит ли удивляться, что Пепита понравилась его старшему брату? И что брат получил ее? Вот тогда и… рассказывать об этом Дамиану решительно не хотелось, и он ограничился пожатием плеч.

– Причина была. Но я не смог добраться до дома.

– Почему?

– Потому что… – Зеленоватые когти сверкнули в свете костра. – Оказалось, что мне нужна пища. Если хозяин меня не поддерживает, то нужна. И это… я не хотел, чтобы была в опасности моя мать. Чтобы… нет, не хочу. Лучше уж здесь. Здесь меня не разыщут – сразу.

– Но рано или поздно найдут, – качнул головой Дженио.

– Рано или поздно мы все умрем, – отмахнулся Дальмехо. – А ты? Ты вообще тан?

Дженио фыркнул в ответ.

– Наполовину.

– На отцовскую? – понятливо уточнил Дальмехо.

– На нее… мамашка всю жизнь вкалывала. Папаше плевать было. Когда я вырос, я его нашел.

– Ему было больно? – такие вещи Дальмехо принимал всей душой.

– Жаль, что не так долго, как хотелось бы. Всего за три дня сдох…

– Маловато.

– Сердце слабое оказалось. Но я старался.

– Наследил?

– Увы, – кивнул Дженио. – Легавые пошли по следу, пришлось менять имя и жизнь. Тут одного кретина подстрелили на границе, мне продали его бумаги. Так и живу.

– И как тебя на самом деле зовут?

– Дженио. Эудженио Альберто Рохес. Сеньор, конечно, никакой не тан.

– Будем знакомы, сеньор Рохес, – печально оскалился Дальмехо.

– И я рад знакомству, – вполне серьезно ответил Дженио.

Еще минуту назад беспросветное, сейчас будущее предоставляло ему новые возможности. Интересные возможности. И глупцом надо быть, чтобы ими не пользоваться.

Дальмехо помолчал, протягивая когтистые руки к огню. А потом задал вполне логичный вопрос:

– Что будем делать и чем сможем помочь друг другу?

Дженио потер лоб.

– Давай думать. Из столицы надо выбираться, но перекрыто все качественно. Тебя ищут?

– Меня.

– Тебе обязательно баб резать?

Дальмехо поморщился.

– Не резать… это питание.

– Питание?

– Да. Если я насыщаюсь, я становлюсь сильнее, быстрее, я…

Эудженио прищурился.

– А это может пойти нам на пользу?

Мужчины задумались. Это не значило, что Дженио потерял бдительность. Или что Дальмехо не сожрет его в будущем. Или вообще хоть какое-то доверие…

Но то, что они могли пригодиться друг другу?

Однозначно!

* * *

Уютная комната.

Та самая.

И камин, и тот же человек в плаще, который сидит в кресле.

А вот стоит перед ним уже вовсе даже другой подчиненный. Кланяется почтительно, низко кланяется, пол капюшоном подметает. И страхом от него тоже пахнет на всю комнату.

Ярким, удушливым, отчетливым, так и хочется покатать на языке, посмаковать, насладиться каждым его оттенком, каждой гранью…

Мужчине нравится, когда его боятся.

– Докладывай.

– Господин, Дальмехо точно в столице.

– Я это уже знаю.

– Именно он устроил бойню у озера…

– Так… он начинает срываться.

– Господин, прошло уже много времени…

– Я не задавал вопрос, – хлестнули слова. – Я задаю его теперь. Что ты сделал, чтобы вернуть беглеца?

– Мой господин, я договорился в полиции. Почти на самом верху. Если Дальмехо захватят – его передадут мне.

– Вот даже как?

– Купленный мной человек обещал. Или он устроит Дальмехо побег, или найдет другой способ отдать нам беглеца…

– Что ж, неплохо… посмотрим, как оно будет. Сам ты предпринимаешь что-либо для поисков?

– Да, мой господин. Я выпустил несколько ищеек в воду рядом со столицей. Если Дальмехо захочет уйти морем, его обнаружат и доложат мне. Если он захочет уйти по суше… вряд ли он проживет на суше достаточно долго.

– Смотря чем он будет питаться.

– Тогда за ним останется вполне отчетливый след, который мы сможем проследить. Кровавый след.

– Посмотрим, посмотрим. Иди и действуй. Я хочу, чтобы эту тварь привезли ко мне живым. Ты понял?

Подчиненный почтительно поклонился.

При этом движении плащ распахнулся, мелькнуло нечто, похожее на панцирь краба. И кажется – или нет? Руки у него чем-то похожи на клешни, с изуродованными, сросшимися пальцами…

Выглядит откровенно жутковато.

Измененные…

Глава 2

– Это все ты! Ты виновата!

Альба не собиралась церемониться с кузиной. Но куда там!

Эрнесто Риалон тоже не собирался бросать без помощи любимую девушку. Пусть даже она и не знает о его любви.

– Язык придержите, ритана.

И сказано было таким тоном, что Альба мигом заткнулась. Некроманты – они убедительные.

– Я ни в чем не виновата, – спокойно произнесла Тони. – Если ты про Валерансу.

– А полиция почему пришла?!

– Насколько я понимаю, полицию в ваш дом привел ваш же дед, ритана? Так почему вы предъявляете претензии к Антонии?

Эрнесто смотрел ледяными темными глазами. Как уж у него это получалось, но Тони иногда казалось, что у некроманта не зрачки, а две зимних проруби. Тяжелые, холодные, затянутые льдом… и звезды поблескивают в монолитной парящей воде.

Жутковатой…

Альба хлюпнула носом и разрыдалась. Тони почувствовала себя дура дурой. Вот что тут сделаешь? Утешать?

А не хочется…

И все же девушка присела рядом с Альбой, на диван.

– Я тебе так завидовала, Альба. Вы были такой красивой парой…

– 3-завидоввала… т-ты на Джен-нрио смотрела, к-как кошк-ка…

Тони медленно кивнула, признавая правоту девушки.

– Смотрела. Но даже кошка имеет право смотреть на короля. Разве нет?

– Нет! Он…

Альба хлюпнула носом. Уже – не ее.

И вообще, неизвестно где. Лже-Валерансу так и не поймали.

– Он сейчас разыскивается по подозрению в убийстве моей супруги, – Эрнесто выглядел абсолютно спокойным.

– Вашей супруги?

– Любовником которой он был.

Тони незаметно вздохнула.

Дура? А и плевать! Вот до сих пор ей было больно. Понимаете? До сих пор! Любви ведь не прикажешь…

Можно полюбить дурака, пьяницу, лжеца, убийцу… да кого угодно любят! Вот и произошло, собственно… Это Карраско не мог поверить, что Тони может любить – такое. Эрнесто сложно было с этим смириться.

Как вообще можно любить жиголо? Как можно любить того, кто слова-то такого не знает и торгует собой направо и налево?

Как?!

Можно, как оказалось. И Тони отчетливо понимала – пройдет не один месяц, пока она забудет свою первую любовь. Вырвет ее из сердца, поделит душу на части… и даже тогда – оно не пройдет до конца.

Такие вещи даром не проходят. Никогда.

Утешало лишь одно. Ничего между ней и Дженио не было. Вообще ничего, Альба стерегла свое сокровище не хуже мифического дракона.

А если бы случилось?

Тони подумала об этом на долю секунды – и тут же сморщилась, словно гнилой лимон надкусила.

Бедная Альба…

– Знаешь, все пройдет. И ты еще встретишь хорошего человека, с которым захочешь связать свою жизнь, – тихо шепнула ей Тони. – Я уверена.

– После скандала?

– И что? Я же сказала – хорошего. И человека. А не всякую дрянь, которой сплетни дороже правды.

Альба поежилась.

– Если бы.

– Просто поверь мне.

Альба уткнулась в плечо кузины – и разревелась еще пуще. Поплакать ей давно хотелось, а тут и случай представился. А кому еще жаловаться?

Паулине?

Вот уж малявка точно ничего не поймет, куда ей! Еще и позлорадствует…

Маме самой сейчас кому бы пожаловаться, ее в больницу увезли. А больше-то и некому. Подруг у Альбы как таковых не было.Просто – не было. У красивых девушек это частенько случается. Есть прилипалы, есть завистницы, а вот подруг – нет.

Так что Альба всласть наплакалась на плече у кузины и почувствовала себя намного лучше.

И только потом поняла, что куда-то исчез из гостиной тан Риалон.

* * *

Раз уж так сложилось…

Раз уж он у Араконов…

Почему бы не поговорить? И Эрнесто уверенно поднялся наверх, к Пауле, даже и не подумав сказать что-то слугам. А зачем? Некроманты соблюдают этикет исключительно по собственному желанию. Постучал в дверь, стучать пришлось достаточно долго, но ему ответили.

– Кто?!

– Ритана Паулина, здравствуйте. Это тан Риалон. Я могу с вами поговорить?

– Одну минуту, – ахнула Паулина. – Я не одета…

И зашуршала за дверью.

С призраком они проговорили чуть ли не до четырех часов утра. Эрнесто привез Антонию к десяти утра, вот и получается… поспала Паула решительно мало. Но чувствовала себя великолепно! Стоило только вспомнить Игнасио, и ей хотелось петь и танцевать.

Неврозы? Страхи? Кошмары?

Влюбитесь – и вы забудете об этих мелочах!

Девушке было не то чтобы любопытно… скорее, она испугалась.

Ночью – призрак. Утром – некромант.

А не связаны ли два этих фактора?

Долго ждать Эрнесто не пришлось, Паулина мигом набросила платье, а волосы и расчесывать не стала – все одно они были заплетены в косу. И распахнула дверь.

– Доброе утро, тан.

– Доброе утро, Паулина. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, неплохо…

– Мы поговорим здесь – или вы позволите сопроводить вас вниз? – предложил Эрнесто, отмечая и румянец на щеках, и невольную улыбку в уголках рта… девушка оправилась от ситуации в пещере. И это хорошо.

А Валерансу надо было хоть проклясть, что ли?

Кстати…

Он ведь здесь жил, ел, пил, спал… Эрнесто задумчиво улыбнулся. Сделаем!

– Сопроводите, – согласилась Паула. – Тан Риалон, а что случилось?

– Паулина, вы слышали, что именно произошло с моим сыном?

– Н-нет…

– Позвольте, я вкратце расскажу вам…

Паула кивнула.

Если речь идет не об Игнасио… да пусть ей хоть про короля рассказывают! Это неинтересно!

Эрнесто уложился в десять минут. Рассказал кратенько о похищении, об исчезновении Барбары, о том, что Амадо сейчас в лечебнице. И серьезно поглядел Паулине в глаза.

– Паула, я вижу, что вы девушка серьезная и умная. И буду с вами откровенен. Я бы хотел пристроить сына в надежные руки. Здесь и сейчас вы можете прийти к нему в гости, проявить участие, вытереть слезы и сопли…

– И ваш сын свалится мне в руки, словно спелое яблоко?

Раньше Паулина не рискнула бы так говорить. Но смерть отлично учит жизни. Даже та, которую можно пережить.

Паулина почти умерла там, в пещере. И родилась новая. Которую она и сама еще плоховато знала. Но очень хотела узнать.

Амадо?

Вот Амадо решительно не вписывался в ее мировоззрение. Она помнила и свои взгляды в сторону парня, и свою робость, и…

Не нужен!

Ей просто не нужен Амадо. Ей нужен другой мужчина, и плевать, что Игнасио призрак! Даже в таком виде он намного более настоящий, чем Амадо всей его тушкой!

– Тан Риалон, – Паулина вздохнула, собираясь с мужеством. – Я… я… мне не нравится Амадо. И я не хочу связывать с ним жизнь. Простите.

Эрнесто развел руками.

– Жаль, Паулина. Очень жаль. Вы умная и красивая девушка, я был бы рад, стань вы моей невесткой. Но если не судьба… приказать подать вам кофе?

– Лучше настой шиповника, – попросила Паулина. – И вообще – завтрак.

В гостиной Антония продолжала утешать Альбу. Так что Эрнесто провел Паулину сразу в столовую – и ретировался на кухню. Распоряжаться.

Сеньор Фарра выслушал пожелания – и поклонился.

– Сейчас сделаем. Рита, накрой пока на стол!

Рита поклонилась – и выскользнула из кухни. Следом вышел Эрнесто. Достаточно быстро, чтобы перехватить девушку в коридоре.

– Стоять!

Бедная Рита замерла, как кролик перед удавом.

Мужчина! Некромант! Агрессия!

Ей и одного бы фактора с лихвой хватило, а уж в сочетании…

– Быстро ответь мне, где комната Эудженио Валеранса?

– Левое крыло, второй этаж, третья спальня от входа, – тут же ответила Рита. – А…

– Там не убирали? Его вещи пока еще на месте?

– Да, тан Риалон.

Рита поняла, что кушать ее живьем здесь и сейчас не будут, и чуточку расслабилась.

– Иди – и никому ни слова. Поняла?

Рита поняла.

И даже улыбнуться попробовала. А чего ей в некромантские дела лезть? Ей и так весьма неплохо… а если Валерансу… да пусть его хоть на корм для рыб пустят! Слугам он вообще никогда не нравился!

* * *

Эрнесто поднялся на второй этаж, огляделся – и скользнул в незапертую комнату.

М-да…

Именно оно.

Валерансу попытались арестовать внезапно, он ничего не успел взять с собой. Вот и в шкафу… одежда, мундир, а что у нас в ванной комнате?

А вот это куда как интереснее!

Эрнесто спрятал в конверт зубную щетку. Подумал – и прибавил к ней гребень, в зубьях которого запутались несколько золотых волосков. Взял носовой платок.

Жаль, крови нет. Но и так неплохо… постельное белье? Проверим?

Нет, если и было что, так не тут. Видимо, он к Альбе приходил. Не она к нему. Но это и классика. Мужчины по дамским спальням – да, бегают. А вот дамы по мужским – никогда! Не принято это.

Что ж, Эудженио. Того, что у меня есть, не на одно – на три проклятья хватит. Но накладывать я их пока подожду.

Противозаконно? Нет, что вы! Я сейчас не о законе. Просто – зачем? Если никто не оплатит?

А Тони…

Вот поймите правильно! Если бы был шанс, что проклятие вытравит Валерансу из мыслей и памяти девушки… да в тот же миг! Четыре раза!

А если она, как все женщины, пожалеет страдальца? Да еще проклятие снимать возьмется? Тони может, Эрнесто ее уже достаточно изучил. Она девочка благородная.

И зачем тогда проклинать? Цели не достигнешь, еще и девочка обидится, еще и проблемы будут… нет уж! Старый Карраско вон, допроклинался! Риалону такая судьба не нужна.

Пусть материал полежит – а мы подождем. Авось, и долго ждать не придется. Или негодяй сам нарвется, или у Эрнесто терпение закончится – там видно будет.

* * *

Выходя из дома Араконов, Тони чувствовала себя так, словно вагон кирпичей разгрузила. О чем и сказала Эрнесто.

– Жуть жуткая! Эти слезы, эти страдания… хоть ты сама волком завой.

Эрнесто подумал пару минут.

– Тони, а ты не хочешь просто развеяться?

– К-как? – удивилась девушка.

– А вот так. Погулять по парку, съесть мороженое, сидя на лавочке, купить воздушный шарик, покататься на колесе обозрения…

– Это же для детей?

– И поэтому тебе нельзя получить маленький кусочек счастья? Ты в детстве так развлекалась?

Тони криво усмехнулась.

Каталась, ага… Чего спрашиваешь, если знаешь ответ?

– Вот, – подвел итог Эрнесто. – Поехали!

Тони подумала секунду.

А что она теряет? Ехать в магазин – и вспоминать там горестные стенания Альбы? Каким замечательным, умным, тонким, понимающим, каким ласковым и нежным, какие слова говорил…

Разве это может оказаться обманом?

Точно – происки врагов!!!

А все дед… и полиция… ыыыыы….

Сидеть в магазине, гладить кота, ждать призрака, который нагло запропастился невесть куда – и опять размышлять. Нет, неохота.

– Я согласна! Поехали!

* * *

Сарита уселась в кресло сеньоры Агуэда.

– Покажите волосы, ритана… ох, ужас-то какой! Нельзя себя так запускать, совершенно нельзя…

Сеньора Анна Мария Агуэда, симпатичная толстушка лет сорока, по-доброму улыбалась. И Сарита почувствовала, как прочь отступают все невзгоды.

Хорошо, когда о тебе заботятся.

Когда расплетают изрядно поредевшую косу, когда причитают над посекшимися волосами, когда стригут, красят…

И – самое главное, разговаривают!

Рот у сеньоры Агуэда попросту не закрывался. Сарита узнала, где в городе варят лучший кофе и продают лучшие пирожки с малиной, где самые вкусные засахаренные апельсины, где…

А заодно и сама рассказывала.

Что ее прокляли. Вот и результат, сами видите.

А сюда она приехала в Лассара. Она была старой подругой еще Даэлис Лассара, ну и с ее дочкой знакома. Вот Антония и помогла, когда Сариту прокляли. Сняла проклятие, а потом пригласила Сариту пожить у себя, пока та не поправится.

Сеньора Агуэда только ахала.

– Вот ведь… негодяи!

– Не то слово, – поддержала Сарита. И еще раз вспомнила незлым словом супруга.

Негодяи.

И Освальдо, и дед его… ведь можно, можно же развестись! Просто это время, потому как церковь крайне неохотно разрешает разводы. Особенно если в браке есть дети.

Это силы, нервы, это репутация… да и деньги тоже. Проще убить. Нет человека – нет проблемы.

Сволочи!

Сарита почувствовала на своих волосах ласковые пальцы.

– Тихо-тихо, все плохое уже прошло, не нервничаем…

И откинула назад голову. Она жива, а остальное пока неважно. Разберемся по ходу жизни…

И кто бы сомневался, разговор зашел о Лассара.

Монахи? Да, монахи там живут. Антония Лассара очень благочестивая девочка, тесно сотрудничает с Храмом, предоставила им свой замок для проживания… жаль, что сейчас здесь никто не живет. Такие места красивые…

Анна Мария легко поддержала эту тему.

– Да, места у нас замечательные. Жаль, что последняя из Лассара здесь не живет.

– Ей надо как-то судьбу устраивать. Как Даэлис.

– Да уж, устроила судьбу бедная девочка! Это ж надо, так неудачно замуж выйти…

– Что вы! Муж ее любил до безумия! Они с Даэроном были замечательной парой! – Сарита в глаза того мужа не видела, равно, как и Даэлис. Но врать не запретишь!

– Так не в любви ж дело, в защите, – вздохнула Анна Мария. – Что с той любви, если любимого защитить не можешь?

– В защите? – насторожилась Сарита. – Даэлис кто-то угрожал?

Парикмахерша замялась. И Сарита подтолкнула.

– Вы поймите правильно, сеньора. Это не любопытство. Но если это коснется и Антонии? Девочка одна, в столице… это ведь не родственники? Которые Ара-коны?

– Нет, что вы!

Анна Мария Агуэда тоже хотела посплетничать об этом деле. Сколько уж лет, сколько зим… и все равно – не забылось! Только вот тогда сказать было некому. И слушать бы ее никто не стал. И…

– Мы с Даэлис не то чтобы дружили, семья у нее такая, сложная. Но ведь иногда и с девушками надо поболтать! Сами понимаете…

Сарита понимала.

Вот как ни крути – нельзя без подруг. И посплетничать, и пошептаться, и платье обсудить, и мужчин, и косметику…

Хочется!

А если не с кем?

Тогда в роли подруги может выступить и симпатичная девочка-парикмахерша. Как раз тогда молоденькая Анна начинала работать вместе с матерью. То есть работала-то она с детства. Подать, принести, убрать, помыть… потом начала смешивать краску, потом… так и до клиентов ее допустили. А в тот день…

Так получилось.

Мама Анны Марии, которая и работала в парикмахерской, покушала несвежей рыбки и сильно маялась животом. Анна Мария работала самостоятельно. Вот и села к ней в кресло Даэлис Лассара.

– Какая ж она была хорошенькая, – вздыхала Анна Мария. – Волосы что шелк, глаза громадные, сама вся точеная… словно дорогая фарфоровая куколка. И добрая такая, никогда не скажешь, что Лассара.

Не то чтобы девушки сплетничали о мужчинах. Скорее, Даэлис делилась наболевшим, а Анна Мария – своими переживаниями. Так уж получилось, парень, который нравился Анне Марии, ухаживал за другой девушкой. А он ведь нравился…

У Даэлис была своя беда. Ей не нравился никто.

А род-то продолжать надо?

И как тут выбрать достойного? Чтобы и умный, и красивый, и самое главное, чтобы согласился стать Лассара? Чтобы некромантов не боялся? Это ж тоже серьезно…

А если она полюбит того, кто будет женат? Или будет любить другую? Такое тоже реально.

Потом Даэлис уехала в столицу. Вернулась с мужем. Жила, родила детей…

И… умерла.

Казалось бы, что удивительного? А вот то! Некромант, который помер от болезни, это не некромант, а дрянь! Уж что-что, а со смертью эти друзья договариваются очень быстро. И Даэлис тоже могла. Но ничего не сделала. Ни для себя, ни для малыша – почему?

Она в жизни не болела. Ничем и никогда. Антония, кстати, тоже. Не то б не выжила малявка…

Если бы лесная ведьма девочку к себе не взяла, Анна Мария бы точно помогла. Не смогла бы отвернуться. Но дело-то не в том.

Почему умерла Даэлис?

Ответа у Анны Марии не было. Но было…

– Даэлис заходила ко мне, незадолго до болезни. Дней за десять…

– Вот даже как?

– Она очень за собой следила. Очень… а в тот раз она была в гневе. Я даже не могла спокойно ее волосами заниматься.

– Что такого случилось?

Анна Мария Агуэда прикрыла глаза, вспоминая тот давний день. Такой обычный. Такой запомнившийся…

Даэлис пришла в парикмахерскую не с утра. Ближе к обеду. Почти упала в кресло, швырнула шляпку и сумочку на диван, порвала ленту на шляпке.

– Сволочи!

– Даэлис?

– Сволочи, сказала!

Анна Мария решила, что женщина скоро дополнит свои слова, и принялась за ее волосы. И не ошиблась.

– Как они могли…. Как он посмел мне такое предложить… Грррр! Прокляну!!!

Дословно Анна Мария уже не помнила. Но по рассказу Даэлис, ей сделали предложение. Серьезное. Именно для некромантки. И для ее сына, да…

Не для мужа, не для дочери, Антония пока этих неизвестных не интересовала. Дар у девочки проявился позднее…

Анна Мария не знала, что дар-то проявился с детства. Но Даэлис старательно прятала его. И дочь учила. Люди неприязненно относятся к детям, которые могут поднимать мертвых. А ей хотелось, чтобы у дочки было счастливое детство. Да и муж…

Он стал Лассара. Но зачем ему слишком многое взваливать на плечи?

Вот и считали все, что Антония Лассара – слабосилок. Неспособная. А потом и Долорес это заблуждение поддерживала, и амулеты для девочки делала.

Так вот, Даэлис предложили уйти от мужа. И уехать вместе с сыном.

Ее примут, осыплют золотом, у нее будет все… деньги, власть… все, что она пожелает.

Что взамен? Дети.

Другой муж, другая семья… эта? А пусть живут, как хотят.

Понятно, Даэлис в гневе отказалась. А через несколько дней слегла с болезнью. И умерла, чего уж вовсе никто не ожидал.

Сарита задумалась.

– Вы полагаете… убийство?

– А кто ж его знает. Теперь-то, через столько лет? Уж и косточки истлели…

– Хм, – Сарита не знала о беседе Антонии с матерью, не знала про Ла Муэрте. Но ведь и логику никто не отменял.

– А Даэлис не называла имени этого загадочного господина? Который ей такое предложил?

– Нет. Не называла.

– Ну, может, что-то говорила, как-то старалась на него указать?

Анна Мария серьезно задумалась.

– Нет… наверное, нет. Разве что смеялась, что он как есть – петух.

– Петух?

– Почему-то она заговорила именно так… я уж дословно, наверное, не вспомню… или вспомню? Она смеялась, мол, разнаряжен, как петух на гербе.

Сарита искренне поблагодарила.

Понятно, может, это и ложный след. А может, и нет?

Петух на гербе? Это есть у нескольких дворянских родов. Яркая красивая птица, которая прогоняет нечисть, приветствует солнце, символ боя и борьбы^[250].

Сарита постановила себе проглядеть гербовник. А дальше будет видно.

И кто, и что, и как…

– Вот, посмотрите?

Женщина прильнула к зеркалу и поняла, почему Даэлис предпочитала именно этого мастера. Анна Мария сотворила чудо.

Волосы были подстрижены и красивой каштановой шапочкой облегали голову. Прикрывали ушки. Спускались челочкой на лоб и клином на шею.

Выглядела она просто на десять лет моложе. Пряди переливались золотистыми бликами, Сарита встряхнула головой, они взлетели – и легли снова.

– Великолепно!

– Я рада, что вам понравилось.

– Вы просто волшебница!

Анна Мария довольно улыбнулась. Приятно же, когда тебя ценят…

Из парикмахерской Сарита уходила беднее на несколько золотых монет. Но зато довольная и счастливая. А это тоже чего-то да стоит, разве нет?

И на чьем же гербе нарисован петух?

В задумчивости Сарита пребывала до самого вечера.

Пока приехала в поместье, пока готовила, пока отправилась в библиотеку, где самым обыденным образом наткнулась на брата Теобальдо…

– Что-то случилось, чадо Творца?

Сарита скрывать и не подумала. Честно пересказала свой разговор с Анной Марией и поинтересовалась, есть ли в библиотеке гербовник.

Брат Теобальдо даже не задумался. Конечно, гербовник был. Он выдал его Сарите – и вышел вон.

А Сарита принялась копаться в нем, задумчиво разглядывая гербы. И вот ведь проблема… «петухов» было целых шесть штук.

Она выписала их на листочек и решила отправить телеграмму Эрнесто. Пусть Риалон поговорит с тем призраком. Может, что и сложится?

Сарита искренне хотела помочь Тони.

* * *

– Как твое самочувствие?

Амадо затравленно поглядел на отца.

Врачи сотворили чудо. Его буквально вытащили из могилы. Сбили воспаление, прокололи кучу уколов, обработали раны…

Амадо был близок к выздоровлению – физически. А вот душевное состояние парня балансировало на грани между «плохо» и «полный кошмар». Чтобы не сказать непечатно.

К распаду личности Амадо не приближался. Но по ночам орал от страха. И плохо ему было всерьез.

Страшно, жутко, спать он не мог, чудились кошмарные морды, казалось, что вот сейчас он закроет глаза, и…

И – все.

Снотворное тоже не помогало. Тело проваливалось в черный омут, а душа – душа кричала и корчилась от боли и страха. И как ему помочь, Эрнесто не представлял. Наверное, потому, что сам-то ничего и не боялся.

Некромант же!

Дитя смерти…

– Сынок, – Эрнесто присел рядом, погладил парня по голове. – Все пройдет. Верь мне…

– Отец…

Амадо вытащил руку из-под одеяла, сжал ладонь отца. Рука была… жуткой. В гробу – краше лежат. Все вены набухли, все кости наружу…

– Я попросил выписать для тебя хорошего доктора.

– Психиатра?

– Что-то вроде, – не стал спорить Эрнесто. – Я знаю, что ты полностью психически здоров. Я знаю, кто именно тебя похитил. Я просто не знаю, где они сидят.

– Д-да?

– Дай время. Мы до них доберемся.

Вольно или невольно, но слова Эрнесто нашел подходящие. Амадо даже чуточку оживился.

– Кто? Кто они?

Эрнесто махнул рукой на тайну следствия и принялся рассказывать сыну про измененных. Про то, что с ними сотворили.

Про то, что им нужна некромантка.

Ла Муэрте поймет. Да и не такая уж это тайна, если рассудить.

Амадо внимательно слушал. Потом вздохнул.

– Так они… уже давно?

– Да, сын. Все это имеет объяснение. Просто мы раньше о них не знали. А теперь они вышли из тени, и мы их найдем. И уничтожим.

– Правда?

– Я тебе обещаю. Если я тебе пару голов принесу – станет легче?

– Да.

– Тогда я обязательно их принесу. А пока ты должен набираться сил и выздоравливать. И побеседуешь с врачом, от тебя не убудет.

Амадо кивнул.

Когда страхи получают логическое объяснение, они становятся меньше. И незначительнее. Все же в парне было многое от его отца. Просто не проявлялось раньше. А сейчас…

– Я поговорю. Спасибо, отец.

– Не за что.

– А мама где?

Эрнесто замялся. Да уж… скажешь так! С другой стороны, врать – только хуже станет…

– Мама уехала, – просто ответил он. – Оставила письмо, из которого следует, что я ей надоел, а ты вырос. Она хочет счастья для себя.

– Что?!

– Я тоже думаю, что это вранье. И разберусь с этим. Только выздоравливай. Не добавляй мне хлопот.

– Не буду, – усмехнулся Амадо.

– Ты хочешь кого-то видеть? Из друзей, знакомых?

Амадо качнул головой.

– Нет.

– Что-то вкусное?

– Н-нет… пожалуй, нет.

– А варенья из крыжовника и апельсинов? – вспомнил Эрнесто любимое детское лакомство сына.

Амадо невольно улыбнулся.

– Ты помнишь?

– Помню. Принести?

– И свежего хлеба.

Эрнесто рассмеялся и растрепал сыну волосы.

– Выправляйся, сынок. Будет тебе варенье. Завтра привезу.

И вышел из палаты.

Да уж! Порода есть порода! Может, Амадо и не одарен силой некроманта, но сломать-то его тоже не удалось! Есть чем гордиться!

* * *

Тони сидела в магазине. Перебирала мелкие вещицы, разглядывала их. Какие-то сжимала в руке, какие-то отпускала в шкатулки, едва коснувшись…

Ей было интересно.

Вещи рассказывали свои истории.

Иногда печальные, иногда веселые, но никогда не повторяющиеся. И Тони знала, что она найдет им новых хозяев.

Вещи созданы людьми и для людей. Созданы для служения. И им грустно без тепла человеческих рук. Им не нравится просто так лежать на полках.

Звякнул колокольчик.

На пороге лавки стоял мужчина. Лет сорока – сорока пяти на вид, невысокий, черноволосый, крепкий, руки в карманах…

– Сеньор? – вопросительно посмотрела Тони.

– Антония Лассара?

– Д-да…

Мужчина вытащил руку из кармана. Пистолет блеснул ледяной вороненой сталью.

Тони даже не испугалась. Она, словно завороженная, смотрела в черное дуло, откуда должна была вылететь смерть. Она даже не поняла, что ее сейчас убьют…

А кое-кто другой понял.

– МА-АА-ААУУ-УУУ!

Сеньор Мендоса прыгнул метко. Вам на голову никогда десять килограммов кота не прилетало? Радуйтесь, и скальп не сняли, и глаза целы…

А тут…

Когда оно прилетает вам на голову, крепко полосует когтями, да по глазам, да по голове, так, что никакая прическа не спасает, а потом спрыгивает, не дав времени и шанса его схватить, и рвет когти в угол… да, именно рвет. Прыгает-то кошачье счастье так же, отталкиваясь от головы несчастного, да с пробуксовкой, а когти там…

Ой-ой-ой…

Вой был такой, что Тони даже звать на помощь не потребовалось. Сами все прибежали.

И полиция, и соседи, и даже Эрнесто Риалон, который гнал из больницы, что есть сил, как еще никого не задавил?

Предчувствия?

Да, у некромантов они тоже бывают.

А Тони так и не испугалась. Не смогла.

Наверное, потому что внутри нее была сила Ла Муэрте. И девушка просто не могла бояться. Ну как ты станешь бояться своей руки, или ноги… за что? А сила тяжело и прохладно ворочалась где-то внутри нее, напоминая легким покалыванием о своем присутствии. Морозными искрами…

Убийцу скрутили, связали и увезли.

Разошелся народ, взбудораженный происходящим. И Эрнесто остался вдвоем с Тони. Плюнул, да и сгреб девушку в охапку.

– Тони… живая! Хвата Творцу, живая…

Тони ткнулась ему куда-то под мышку.

– Да.

От Эрнесто приятно и привычно пахло. Такой спокойный запах. Уютный, почти родной…

– Я бы с ума сошел, если бы…

– Сеньор Мендоса успел.

– Я его до конца дней печенкой кормить буду! – поклялся Эрнесто.

Кот мявкнул из-под шкафа, намекая, что не забудет. Одну хозяйку он пролопоушил, а вот вторую на расправу не отдаст! Кто сказал, что не бывает сторожевых котов? Да за свое они порвут не хуже тигров!

– Я… кто этот человек? Что ему вообще от меня надо?

– Завтра узнаем, – пообещал Эрнесто.

Сегодня это действительно не представлялось возможным. Раненого надо было везти в больницу. Может, хоть один глаз ему спасут? Один-то кот так разодрал когтями, что шансов не было. Да и крови там вытекло…

Раны на лице вообще сильно кровоточат.

– Ничего не понимаю. Это из-за… нашей поездки к богине? Поэтому меня решили убить?

– Не знаю, девочка. Но обязательно узнаю.

И этому кому-то не поздоровится. Эрнесто в этом был сильно уверен.

Тони глубже зарылась лицом в его пиджак.

– Страшно, – донеслось до мужчины.

Эрнесто плюнул на все и подхватил легонькое тело на руки.

– Давай я отнесу тебя в спальню. Выпьешь горячего молока с медом и попробуешь поспать.

– Хорошо.

– Я посижу с тобой, пока ты не уснешь. Обещаю.

– Спасибо, – поблагодарила Тони. Искренне.

Эрнесто коснулся губами ее лба.

– Не стоит благодарности, девочка. Не стоит…

И почему эти секунды не могут длиться вечность?

Недоработка…

* * *

Тони лежала в кровати. На кухне гремел посудой Эрнесто Риалон. Не доводилось некроманту греть молоко. Ну… как?

Иногда он что-то пытался сделать на кухне.

Иногда даже получалось.

Но обычно молоко убегало, приготовленная пища пригорала к стенам кастрюль и сковородок, а про вкусовые качества лучше не упоминать. Жить хочется…

Максимум способностей Эрнесто заключались в разогревании уже приготовленного.

– Еще убийц мне не хватало, – пробормотала Тони, глядя в стену. – Казалось бы, только с богиней побеседовала – и ать!

– Ошибаешься, – из стены выплыл Шальвен. – Это из-за твоего наследства.

– Лассара? – удивилась Тони.

– Нет. Антикварного магазина.

Тони удивленно подняла брови.

– То есть?

– Джастин Эсперо Кристобаль. Помнишь?

– Помню, – Тони даже зубами скрипнула.

– Вот… я подозреваю, что это он.

– Он?!

Шальвен развел руками.

– Точнее я не знаю. Я завтра еще проверю.

– Что проверишь? – не поняла Тони.

Рейнальдо вздохнул.

– Тони, ты всерьез думала, что такой дотошный человек, как министр финансов, может оставить шантаж без последствий?

– Да я вообще о нем не думала!

– А он – думал. Сначала всплыло кольцо, от которого он избавился сто лет назад. Потом сеньора Луиса. Потом он узнает, куда та потратила первый взнос… что логично?

– Понаблюдать за мной, – печально вздохнула Тони. – И если что-то увидит…

– Да. Тебе напомнить про твою поездку в компании с сеньором Пенья?

Тони вспомнила «зайца»-Видаля и едва не застонала.

– Я дура? Да?

– Нет. Ты хороший и добрый человек, но немножко непредусмотрительный.

– Полагаю, моя предусмотрительность тут не помогла бы. Все одно меня бы убили?

– Примерно так. Попытались. К тому же ты – Лассара. То есть можешь попробовать узнать нечто от самой сеньоры Маркос.

Тони качнула головой.

– Я же не умею.

– Научишься. Повезло еще, что ты не была на ее похоронах.

– Я не могла. Я пришла бы, но ты сам видел. Тану Риалону пришлось бы меня тащить и туда, и обратно – это неприлично. Так нельзя.

– Министр об этом не знает.

– И что?

– Если бы он думал, что вы связаны, на тебя развернулась бы более серьезная охота. А это… так, на всякий случай.

– Подстраховка?

– Да. Но министр привык все доводить до конца, он не оставит тебя в покое.

Тони подумала буквально пару минут. Получалось так, что ей с министром финансов не ужиться?

– Что мы будем делать с Джастином?

Рейнальдо только вздохнул.

Что делать, что делать…

– Смотря, что ты хочешь с ним сделать?

– Убить, – даже слегка удивилась Тони. – А что еще?

– За сеньору Луису?

– Совершенно верно. И за Гвин – тоже. Если честно… подло это. Девочка его любила, я-то видела…

Рейнальдо печально вздохнул. Как грустно это признавать…

– Законным путем мы его прижать не сможем. Я согласен.

– Тогда… ты мне поможешь?

– Разумеется, – кивнул призрак. И даже не удивился сам себе. Ему и такое решение пришлось принимать. И он точно знал, что подонка нельзя оставлять в живых. Нет, нельзя…

Он поставил свою жизнь против жизни Мединальо – и ни разу не пожалел. А тут… он понимал, что рано или поздно министр финансов доберется и до Тони. Это было логично.

Старуху он явно испугался. И девушку тоже… побаивается. И привык устранять угрозы. Рисковать тем, что Тони погибнет?

Нет, Рейнальдо на это не соглашался! Однозначно!

– А как? – задалась вопросом Тони.

– Я обдумаю, – пообещал Рейнальдо. И скрылся в стене.

В комнату вошел тан Риалон со стаканом молока. При нем такие вопросы обговаривать не стоило. Он же сам пойдет – и убьет! А это неправильно…

Надо так, чтобы потом не наказали…

* * *

– Девушка, умоляю простить меня…

Дженио склонился в поклоне перед какой-то чушкой, спешащей по переулку. Та подняла глаза на галантного кавалера и просто расцвела.

– Тан?

– Умоляю вас о помощи. Мне нужно было пройти на каса Куатро, но я, наверное, заблудился, решил, срежу угол…

Глаза у него при этом были самые что ни на есть умоляющие. Конечно, девушка повелась.

– Тан…

Каждой, каждой девушке хочется встретиться с прекрасным принцем. Который вот так возникнет на улице, поклонится, взмахнет перед ней шикарной шляпой с перьями и позовет к белой карете. Впрочем, белый мобиль ничуть не хуже. И без шляпы тоже можно…

Аланна и мечтала.

И вот – ОН!

Как тут отказать? Как тут не проводить милейшего человека?

А может, он захочет познакомиться? Или…

Шаг, второй, третий… Аланна словно по облакам летела на крыльях восторга и не замечала, как ее ловко подхватили под локоть и направили в нужную сторону. В переулок, в котором и днем-то ничего толком видно не было, а уж ночью…

Когда на ее шею легла сильная и жесткая мужская рука и слегка придушила, девушка даже вскрикнуть не успела. Просто осела грудой у ног красавца-мужчины. А тот преспокойно сделал два шага, открыл канализационный люк и потащил к нему добычу. Туда и спихнул, не особо заботясь о повреждениях. Какая разница?

Ей бы пару минут прожить, а потом все одно помрет.

* * *

Дженио посмотрел на Дальмехо. Исключительно с научным интересом. Вот, оказывается, как это происходит?

Одно движение к горлу жертвы – и острые рыбьи зубы симбионта смыкаются на горле.

Глоток, другой…

Буквально минута, и Дальмехо выпускает свою жертву. На горле у нее остается рваная рана (из зубов угря добычу выдрать крайне сложно), симбионт вдобавок к крови и энергии проглатывает кусок мяса, и сыт.

На какое-то время он сыт.

– Сколько у тебя теперь? – уточнил Дженио.

– Дня два. Потом я опять проголодаюсь. Раньше промежутки были длиннее, но в последнее время мне требуется больше силы, больше…

– Понятно…

Несколько часов назад Дженио видел, как корежит его соседа. Выглядело это жутковато.

Дальмехо выгибался от боли, изо рта у него текла пена, симбионт вообще корчился, словно в конвульсиях…

Сразу он от этого не умрет. Но неприятных ощущений будет много. Поэтому мужчины решили пойти на промысел.

Выходить куда-то Дальмехо сильно опасался, поэтому они решили попробовать загонный метод охоты. Дженио подманил добычу и оглушил. Дальмехо выпил ее дочиста и довольно улыбнулся.

– Теперь я себя чувствую намного лучше.

– Насколько лучше? – с практическим интересом уточнил Дженио.

– Думаю, сил на твою затею у меня хватит.

Этой ночью у мужчин было запланировано одно небольшое дело.

Удрать из столицы?

Можно и нужно, но лучше же, когда у тебя в карманах не ветер свищет! На двоих, хоть у Дженио, хоть у Дальмехо, было четыре песо. Маловато для спокойной и благополучной жизни.

Выплыть в море и поискать там что-то хорошее Дальмехо не решался. Понимал, что его могут искать. Оставалось вскрыть нечто на суше. И объект был выбран удачно.

Нужно что-то такое…

Маленькое, легкое, ценное, удобное в транспортировке. Идеально – драгоценные камни.

Ювелирный магазин.

Там и выручка будет какая-никакая, и сами изделия… только вот как туда пробраться? Сам Дженио это осуществить не сможет. А вот вдвоем…

Дальмехо прекрасно может пробраться через канализацию. Убить охрану, открыть дверь… потом они собирают все ценное – и уходят. Отличная же идея! Осталось воплотить ее в жизнь! Мужчины еще раз переглянулись, Дженио отправился к люку и полез наружу.

Дальмехо скользнул по канализации к тому месту, откуда можно было влезть в магазин.

На тело девушки, которое осталось лежать в грязи, они и внимания не обратили. А зачем? Она свое дело уже сделала. Дальше – неважно.

* * *

Альберто глотнул из горлышка винца – и довольно прижмурил глаза.

Хорошо-о-оо…

Конечно, не надо бы на службе, и вообще, но до конца его смены еще почти восемь часов. Считай, только-только на пост заступил, меняться ему только в семь утра. Успеет еще выветриться, и перегара не останется.

И обжаренные зерна кофе у него с собой есть, пожует, если что.

Скучная, конечно, работа. Охранник – это вам не управляющий, и не хозяин, это считай нижняя ступенька. Тем более, ночной охранник.

Тихая и спокойная работа, на которой ничего не случается.

Платят, конечно, не золотые, а медяки. Но ведь и напрягаться не надо?

Пришел на работу, выпил, закусил, поспал, с утра пост сдал, пост принял… красота! Тишина, спокойствие… кстати, и от супруги отдохнуть можно!

Вот уж пила беспредельная!

И работает он ночами, ясно же – девок водит.

И зарабатывает мало – ясно же, на девок тратит.

И… есть же такие бабы неудачные! Все им не так и все не в радость! А и ладно! Чего о ней думать-то? Лучше еще глоточек… и ломтиком мяса зажевать!

Хорошо пошло!

Только вот с удобством устроиться в маленькой комнатке для охраны и продавцов Альберто не успел. Шум помешал. Какой-то лязг подозрительный, со стороны уборной… и чего там такое?

Мышеловку, что ли, кто поставил, да крысу поймал? Вроде и не предупреждали… но ведь всякое бывало. Честно говоря, магазин-то в старом здании, которому уж лет под триста, вот и лезет из канализации всякая гадость.

Крысы тут – обычное явление. Их то травят, то ловят… неубиваемые твари!

Альберто прихватил с собой швабру и направился в уборную. Ладно уж… разберется. А потом целая ночь отдыха впереди.

Демоновы крысы!

Дверь уборной приоткрылась, не скрипнув.

Темно.

Альберто протянул руку, щелкнул выключателем, и…

Ничего ужаснее в своей жизни он не видел!

Черное… зеленое… страшное! А потом и видеть уже стало некому. Дальмехо, хоть и подкрепился не так давно, добычу упускать не собирался. Один бросок – и незадачливый охранник осел на пол, побулькивая раной на горле. Алая кровь очень красиво смотрелась на белой, с золотом, плитке пола.

Но долго любоваться Дальмехо не собирался.

Ему надо было проверить магазин и впустить напарника.

* * *

Другой охраны в ювелирном магазине попросту не было. Сыграло свою роль и его расположение, и уверенность хозяина.

Когда магазин находится на одной из старейших улиц, на центральной улице города, когда неподалеку находятся несколько полицейских участков, когда по улице регулярно ходят патрули…

И чего тут еще на охрану тратиться?

Опять же, и репутация.

Семейство Муньос этот магазин уже не первый век держало. И ювелирами они были потомственными. Профессия это сложная, серьезная, и кстати, требует умения защитить себя. Мало ли что…

И грабежи бывали, и налеты, и войны… так вот! Магазин оставался открытым при всех ситуациях и при любой погоде! И ювелиры занимались своим делом.

Поверьте, это достаточно сложно.

А сейчас войны нет, проблем нет, время насквозь мирное, вот и расслабились, потеряли хватку… бывает! И уж точно не ожидали нападения из канализации.

А Дженио и Дамиан работали слаженно, словно всю жизнь грабили магазины. Дамиан приоткрыл дверь, впуская сообщника, Дженио проскользнул внутрь и тут же ее запер.

Шторы и так опущены, свет выключен. Да им свет и не нужен.

Ключи от витрин нашлись возле кассы. А чего их убирать? Постоянно же нужны, то для одного, то для второго…

Кассу Дженио вскрыл легко, заранее прихваченным ломиком. Дамиан только фыркнул.

Чувствуется опыт.

Сам он в это время открывал витрины и выгребал из них все, до последнего колечка. Ему-то темнота не помеха. Это Дженио пришлось свечку зажечь, а Дамиану все отлично видно.

Покончив с основным залом, мужчины дошли до кабинета управляющего. И там застряли достаточно надолго.

Выломать дверь?

Ее и ломать не надо, у охранника есть ключи от всех дверей. Открыть несложно. А вот в самом кабинете… управляющий ведь не держит на виду деньги! Зачем ему?

У него есть несгораемый шкаф, в который все это и запирается. А шкаф-то металлический. И замок так просто не вскроешь. А хочется…

Дженио отправил Дамиана на поиски тайников – мало ли? Вдруг есть?

А сам принялся разбираться со шкафом. Эх, ему бы отмычки! Или хоть какой инструмент… не на себе же это тащить?

Нет, не на себе. И Дамиан точно не потащит…

Дженио выругался и принялся обшаривать шкафы и ящики стола. Вполне профессионально.

А вдруг?

Ну должен же быть на работе запасной ключ! Мало ли что? Мало ли как?!

Уже прошло больше часа, вернулся Дамиан, так ничего и не найдя, все же это магазин, а не мастерская, а Дженио все копался и копался.

Дамиан махнул рукой, прошелся до комнаты охранника, приволок оттуда все ключи и от скуки начал их пробовать. Уже восьмой ключ вошел в скважину, правда, проворачивался там вхолостую…

Дженио заинтересовался. Но тут и ему повезло.

Стоило поднять ножки стола, как в одной из них, выдолбленной изнутри, блеснул металл. Ключ оказался именно там.

Мужчина довольно улыбнулся и принялся открывать сейф. В этот раз все получилось.

В мешки взломщиков перекочевала крупная сумма денег и несколько мешочков с ювелиркой. Не такой простенькой, как в общем зале, на этот раз к ним в руки угодили по-настоящему дорогие вещи.

Дженио довольно потер ладони.

– Уходим?

Дамиан кивнул.

Это был самый слабый момент в плане Эудженио. Но мешки придется забрать с собой Дамиану. Сам Дженио возьмет только деньги. Их лучше в канализации не полоскать.

Мужчины еще раз прошлись по магазину, проверили, не упустили они чего-то… вроде нет! Да, можно еще куртку охранника забрать, Дженио в самый раз будет. Ладно, коротковата и в пузе решительно широка. Но это уже мелочи.

И кстати, можно забрать с собой съестное…

Вино, мясо, хлеб.

Это Дальмехо такое есть не станет, после перерождения он предпочитал исключительно сырую рыбу, ну или убийствами пробавлялся. А Дженио в самый раз будет.

Двадцать минут – и магазин опустел. О визите взломщиков напоминало только тело на полу.

* * *

Эрнесто Риалон сидел у камина, с чашкой кофе в руке.

Тони спала наверху, а он… дурак он – да? Не мог он уйти. Да и не хотелось ему домой, где ни Барбары, ни Амадо…

Была семья…

Была? Семья?

Вряд ли. Были люди, с которыми он привык жить под одной крышей, сросся, сроднился. И сейчас у него кусок жизни попросту оторвали. Это было грустно.

Но взамен… взамен у него появилась Тони.

Его горькая любовь. Его безнадежное чувство. Его несбыточное счастье… в том-то и дело, что НЕ ЕГО! И не будет. Хоть ты что делай…

С другой стороны, он может быть рядом. Может любить ее, молча и незаметно, помогать, поддерживать… видеть, как она выходит замуж за другого?

Эрнесто сделал глоток кофе и обжег язык, но боли даже не почувствовал. Нет, этого он уже не выдержит… всякой душе поставлены свои пределы!

– Кхм? – из стены вылез призрак.

– Шальвен?

– Тан Риалон, – ухмыльнулся в ответ Рейнальдо. – Побеседуем?

Эрнесто так же издевательски повел рукой в сторону кресла.

– Присаживайся.

Рейнальдо скользнул к своему, да, именно своему креслу, завис над ним так же, как привык сидеть при жизни, коснулся трубки…

– Мне этого не хватает.

– Понимаю, – кивнул Эрнесто. И протянул развернутую ладонь в сторону призрака. Чуточку подпитать. Материальности он особо не придаст, но кое-что сделать можно. К примеру, зажечь сигару. Не закурить, курить Эрнесто не хотел. А вот просто поджечь и дать призраку ее ощутить…

Аромат табака, хорошего, легкий коньячный привкус на языке, да и кофе…

Рейнальдо засветился от удовольствия.

– Благодарю.

– Не стоит. Обращайся.

Шальвен кивнул и решил не затягивать.

– Я примерно догадываюсь, кто хотел убить Тони.

– Подробности? – Эрнесто аж подобрался, словно лежал в кресле милый домашний мурлыка, отвели глаза, обернулись – а там тигр!

– Скажи, можем мы как-то попасть в дом министра финансов?

– Зачем?

– Мне нужна определенная информация. И Тони тоже…

– Не темни, – нахмурился некромант. – Я ведь и приказать могу.

– Можешь. Но не станешь.

– Неужели? – поднял бровь Эрнесто. И наткнулся на веселый взгляд призрака.

– Тони обидится.

– Я могу запретить тебе рассказывать.

Настала очередь Рейнальдо двигать бровями. Эрнесто посмотрел на эту пантомиму – и рассмеялся. Негромко и весело, словно признавая за призраком право говорить с ним, некромантом, на равных.

Почему бы и нет?

Они оба хотят защитить женщину, которая им дорога. Хотя и по-разному. Рейнальдо видел в Тони младшую сестренку, а вовсе не грозного некроманта. Эрнесто – любил. И эти чувства помогали им сделать еще один шаг к взаимопониманию.

– У меня есть подозрения в отношении Кристобаля. Но подозрения могут не оправдаться, – просто сказал Рейнальдо.

– И ты собираешься… убить министра финансов?

– Вот еще! Пусть его казнят, как полагается, – фыркнул Шальвен.

– Ясненько. Ладно, рассказывай, – махнул рукой некромант.

И призрак принялся рассказывать, тщательно подбирая слова.

Глава 3

Утро началось с трезвона в дверь.

Серхио Вальдес, который отлично знал, где ночует приятель, едва не ногами в дверь колотил. А уж колокольчик тряс так, словно тот ему денег был должен и двадцать лет не отдавал.

– Р-риалон!!! Откр-рывай!!!

Ждать пришлось недолго. Эрнесто открыл дверь, как и был. В полурасстегнутой рубашке и брюках, в туфлях на босу ногу, растрепанный и заспанный. А нечего вот с призраками за полночь засиживаться.

– Вальдес, какого демона?!

– Военно-морского, – огрызнулся Серхио. – У нас убийство! Опять та тварь!

– Одеваюсь, – отозвался Риалон и исчез за дверью.

Серхио вошел в магазин, огляделся…

Определенно, новая хозяйка пошла магазинчику на пользу. Он как-то встряхнулся, посвежел, заблестело все, что могло блестеть, появились цветы в стратегически важных точках, с окон исчезли жуткие темные шторы и легкие занавески из белого тюля с вкраплениями разноцветных полос радовали глаз.

Не слишком ярко, нет. Это солидное заведение. Но и ничего мрачного. Хочется присесть, выпить чашечку кофе… Серхио не стал противиться своему желанию и отправился на кухню.

К моменту выхода из спальни уже одетого Эрнесто Риалона Серхио успел сварить напиток потрясающей крепости и даже разлить по чашкам.

Трем.

– Не понял?

– Полагаю, сеньор Вальдес намекает на мое присутствие?

Тони, уже одетая, спускалась по лестнице. Ей обо всем поведал призрак. Сам Рейнальдо появляться не стал, но слушать и слышать ему никто незапрещал. Вот и результат.

– Я не намекаю, – Серхио даже оскорбился. – Я почти прямо говорю. Кстати, ритана, вам сахар в кофе класть?

– Вот, и вежливость с утра не к добру, – кивнула Тони. – И сливки лить.

Серхио фыркнул и двумя движениями руки разбавил кофе почти наполовину сливками, щедро добавив пару ложек сахара.

– На здоровье.

– Тони, ты себя достаточно хорошо чувствуешь?

– Вполне, – успокоила девушка Эрнесто. – Я справлюсь.

– Там не самое лучшее место для девушки. Но я постараюсь все устроить, – честно сознался Вальдес. – Едем?

Тони фыркнула нечто нечленораздельное. Она как раз сунула в рот апельсиновую мармеладку и пыталась ее быстро прожевать. Едем, конечно! Но дайте девушке с утра хоть какое-то хорошее впечатление! Или хоть что-то сладенькое дайте!

Мужчины переглянулись и смягчились. Эрнесто подвинул коробку с мармеладом поближе к Тони.

– Время еще есть. Трупы никуда не убегут.

– Да, тан Риалон до них пока еще не добрался.

Тони посмотрела на мужчин, которые обменивались шутками, и сунула в рот еще одну мармеладину. Кислинка апельсина, легкий привкус корицы, сладость сахара…

Уммм!

И большой глоток кофе! Вот что еще надо для счастья?

* * *

Место преступления, торговый зал ювелирного магазина, радовало глаз пустыми витринами и брызгами крови. Сам труп охранника уже осматривал доктор.

Эрнесто устроил Тони на диванчике для посетителей, невежливо согнав оттуда управляющего, прошел в соседнюю комнату и взглянул на труп.

– Определенно. Оно.

След на горле был весьма характерным. Такое он уже не раз видел, можно и не напрягаться. И душу не вызывать. Дать Тони что-то из вещей охранника, и пусть посмотрит. Это Риалон и сказал Серхио.

Вальдес и сам все отлично понимал. И уже снимал с охранника ремень с тяжелой медной пряжкой.

– Подойдет?

– Пусть Тони сама смотрит. Может, и подойдет…

Тони смотреть долго не стала. Она просто зажала ремень между ладонями, не обращая внимания на капельки засохшей крови, и уже через минуту побледнела. Глаза девушки закрылись, лицо неуловимо изменилось. То ли губы побелели так, что их даже видно не было, то ли заострились скулы, то ли сошлись к переносице тонкие черные брови – не понять. Может, и все сразу.

Но лицо девушки словно бы утратило все индивидуальные черты и стало похоже на гипсовую маску из тех, что крепят на фасадах здания. Не человек.

Слепок…

Эрнесто видел это не первый раз, но смотреть все равно было интересно. Тревожно тоже, но он уже понял, что Тони ничего не угрожает. А зрелище чужой смерти, переданное через вещь…

Неприятно, иногда страшно и жутко, но не смертельно.

Как он и предполагал, вскоре Тони открыла глаза, пару раз моргнула, возвращаясь в реальность, и заговорила.

В этот раз ей удалось рассмотреть монстра во всей его сомнительной «красе». И симбионта – тоже.

Конечно, путешествие по канализации Дальмехо не украсило, но было ли что там украшать?

Тони описывала все очень тщательно, художник, спешно приглашенный Серхио, зарисовывал пакость, дивясь и ужасаясь, но исключительно про себя. Эрнесто прогулялся до ближайшей лавочки и принес девушке кофе и булочки с корицей – подкрепиться. Тони успела даже съесть одну, остальные расхватала вечно голодная полиция.

Серхио как раз допрашивал управляющего, когда с улицы донесся крик:

– ПУСТИТЕ!!!

Отчаянный, безнадежный…

Может, и была жена Альберто такой безнадежной пилой.

Может, и ругалась она на мужа что ни день.

Но – любила. И когда он не пришел домой, решилась побежать к нему на работу, а там… да, услышав про смерть охранника, женщина потеряла всякий контроль.

И кто бы смог ее задержать?

Сеньора ураганом влетела в магазин, промчалась по кровавым следам и почти сразу же остановилась, наткнувшись на носилки. А на них из-под простыни выглядывали такие знакомые ботинки. Ботинки, которые она сама, лично, начистила кремом, отправляя мужа на работу…

– Аль… берто…

Грузное тело осело на пол. Врач, который только что закончил осматривать труп и разрешил уносить, хмыкнул и достал из чемодана нашатырный спирт.

Вскрыть, конечно, быстрее и проще, с его-то опытом, но можно и в чувство привести. А медикаменты первой необходимости у него с собой были. Мало ли кто. Мало ли что…

Тони посмотрела на Эрнесто.

– Не знаю… я точно тут еще нужна?

Серхио похлопал девушку по плечу.

– Тони, ты чудо. И всегда будешь нам нужна. Сейчас я все запишу в протокол, и ты свободна.

– Кстати, – вмешался Эрнесто. – Не забудь провести по ведомости как услуги приглашенного консультанта. Тони, не спорь. Лишние деньги лишними не бывают.

Тони и не собиралась.

– Я, наверное, прогуляюсь по рынку. Вдруг найдется что-то интересное?

– Составить тебе компанию?

Тони посмотрела на Эрнесто. Подумала.

– Да. Пожалуйста…

Тан Риалон улыбнулся.

Да, может, это и не любовь. Но когда любимый человек не отказывается от твоей помощи, твоего присутствия, твоего участия в своей жизни, это уже очень и очень много.

– Прошу вас, ритана.

– Благодарю вас, тан.

Серхио проводил выходящую пару задумчивым взглядом.

– Вот ведь… ходят друг напротив друга, а не видят ничего, ладно, дайте время!

И принялся за работу. Дел было еще по горло. Одна опись похищенного уже занимала порядка шести листов, и увеличивалась с каждой минутой. Надо ведь каждую побрякушку описать, каждую! А сколько их утащили?

Несколько сотен!

Сволочи, да лучше б ты и дальше просто убивал, гад! С трупом легче, чем с ограблением! А тут и то, и другое…

Ыыыыыыы!!!

* * *

– Тони, со мной говорил Рейнальдо.

Тони насторожилась.

– И что он сказал?

– Что нам нужно в гости к министру финансов. Кстати, сейчас он находится как раз в столице, интересное совпадение.

– Да? – девушка упорно смотрела в землю.

Эрнесто Риалон ее неплохо изучил и понимал, что Тони старается скрыть свои мысли и чувства. Даже от него.

Сейчас – прежде всего от него. Не доверяет? Не доверяет настолько, чтобы посвятить его во все. Обидно, но – увы.

Всему свое время. Эрнесто погладил девушку по руке, стараясь дать понять, что он не в претензии.

– Не могу сказать, что это будет просто. Но я могу получить приглашение.

– Приглашение – куда?

– К министру. На кофе.

Тони качнула головой.

– Мне это не поможет. Мне надо увидеться с ним и поговорить хотя бы пару минут. Наедине. А есть еще какие-то идеи?

– Пока нет. Но я обещаю решить этот вопрос.

– Спасибо, – Тони подняла голову и посмотрела в глаза Эрнесто. – Не обижайся, прошу тебя. Я не могу доверить никому этот секрет, потому что он принадлежит не мне. Вот и все.

– Я не обижаюсь, – заверил Эрнесто.

Врал, конечно. Но в данной ситуации это было лучшим выходом. Тони не прячется и старается ему доверять, насколько может. Остальное сделает только время.

* * *

– Шикарная добыча! Нам этого лет на пять хватит! А если в рост пустить, то, может, и дольше!

Эудженио хлопнул Дамиана по плечу.

Дальмехо покривился.

– Мы еще в столице.

– Так дай время! Выберемся… может, еще один магазин попробовать так же тряхнуть?

Дамиан особенно не колебался.

– Можно. Но я боюсь, что мне станет плохо.

– Добыть тебе еще девчонку? Или парочку?

Чужие жизни для Дженио были не ценнее грязи под ногами. Кстати, может, Дамиану старшую Аракон подсунуть? Как его эта дура достала! До печенок! Своей любовью, ревностью, стервозностью, избалованностью… убил бы! И порадовался!

Дальмехо качнул головой.

– Это неплохо. Но… мне нужен некромант.

– Некромант? – напрягся Дженио.

Дальмехо кивнул.

– Я знаю, некромант может помочь… в моем случае. Но сам понимаешь…

Эудженио понимал.

Некромантов на свете мало. И взгляд на вещи у них достаточно своеобразный. К примеру, он может решить, что убить – это тоже помочь. И Дамиану, и себе, опять же, препарировать потом можно интересную тушку.

Рисковать не хотелось.

А потом Дженио осенило.

– Слушай! Я знаю, как нам убить двух зайцев!

– То есть?

– Тебе такая фамилия – Лассара – не знакома?

Вот уж чего он не ожидал, так это почти змеиного шипения.

– Ласссара?! Здессссь?!

– Ну… да, – кивнул Дженио, понимая, что есть какая-то информация, которой он не владеет. А стоило бы. – Антония Даэлис Лассара. Последняя из рода.

– Она…

Казалось бы, нельзя прошипеть слово без единой шипящей. Но Дамиан с этим успешно справился.

– Вы знакомы?

– Я слышал о ней. Мой… господин… делал ей предложение.

– ЧТО?!

– Она непроявленный маг, но сила у нее в крови. Господин хотел детей с силой Лассара.

Дженио аж головой помотал.

– Погоди… давай я буду задавать вопросы, а ты ответь, ладно?

Дамиан молча кивнул. Если этот человек знает Лассара… это многое меняло.

В обмен на Лассара он может поторговаться даже с господином. Ее жизнь за его свободу. Саму Лассара за его изменение обратно… к примеру? Такого раньше не бывало, но ведь господин вполне… человечен на вид. Пусть и его так же переделают!

Пусть спрашивает, лишь бы помог.

– Я правильно понимаю, ты не один, вас много?

– Да.

– Есть и мужчины, и женщины? И вы можете размножаться?

– Не совсем. Наши женщины стерильны. А мужчины могут иметь детей, но далеко не от всех женщин. Только от некоторых. И рождение ребенка их чаще всего убивает.

– А как вы тогда…

– Это не столь важно.

– Ладно, – свернул вопрос о размножении Дженио, вспоминая, что его знакомый таким не родился, а стал. – Пропустим для ясности. Как я понимаю, размножаться вы можете от женщин, которые имеют способности. Хотя бы и латентные.

– Да. Не каждая может выносить такое дитя…

Дженио подумал, что и в постель с таким счастьем ляжет далеко не каждая. Разве что глаза-уши-рот завязать и к кровати привязать. Тогда еще может быть. Но оставил это мнение при себе.

– Хорошо. Ваш главный сделал предложение Антонии Лассара. А она что?

– Исчезла.

– Хм… умная девочка. Уехала, надо полагать, в столицу.

– Этого я точно не знаю. Я бежал примерно в это же время.

Эудженио кивнул еще раз.

– Твой… главнюк заинтересован в Антонии Лассара?

– Да!

Дальмехо волновался, симбионт шипел, открывая клыкастую пасть. Зрелище было отвратительным, но мешки с золотом грели душу Эудженио. Можно и потерпеть.

– Хочешь с ним поторговаться?

– Да.

– Что я получу за помощь?

Свое место в игре Дженио просчитывал четко. Без него Дальмехо не обойтись. Но и работать даром?

– Что ты хочешь?

– Денег…

– Я могу включить их в договор, – пожал плечами Дамиан. – Мы живем в море, золото там… его много. Корабли тонут часто.

Дженио сглотнул.

Воображение рисовало ему старинные клады, груды золота и драгоценностей… и это все могло стать ЕГО! За одну сопливую девчонку!

Стоит ли это риска?

Да он бы Лассара лично натер на терке! За такой-то куш!

– Давай обдумаем этот вопрос? Как поймать, где держать, чем кормить… кстати, и тебя тоже, чтобы ты раньше времени ее не сожрал…

– Потерплю, – криво оскалился Дамиан.

– А вдруг? Давай с тобой думать.

Дамиан не возражал. Это дело серьезное, действительно, не бежать же с бухты-барахты? Это ведь ЕГО жизнь! И его свобода…

Да, надо подготовиться.

* * *

Стоило Эрнесто уехать, как Рейнальдо возник рядом с Тони. Кашлянул.

– Тони, скажи, ты умеешь танцевать?

– Умею, – пожала плечами девушка. – А почему такой вопрос?

– Есть возможность подобраться к Джастину. Но… сложная.

– Подробности? – уточнила Тони.

Рейнальдо даже чуточку смутился.

– Понимаешь… он мужчина. И жену он не любит.

– И Гвин он тоже не любил.

– Я обдумал вопрос. Мы никогда не докажем, что он ее отравил, – вздохнул Рейнальдо. – Никогда… уже и кости истлели.

– А если ее призвать и допросить?

– Вряд ли получится. Опять же, это надо королевское дозволение… ты себе это как представляешь?

– Слабо, – согласилась Тони. – Законный путь для нас отпадает?

– Пока мы будем идти законным путем, тебя еще шесть раз убить успеют.

– И это верно. Так что ты предлагаешь?

– Каждую пятницу, – Рейнальдо чуточку смутился, все же говорить о таком с девушкой было ему непривычно, но призрак быстро взял себя в руки. Тони – это не Паула, она осведомлена об изнанке жизни. – Так вот, каждую пятницу он ходит в клуб для мужчин. Так и называется «Танго».

– Танго? Там танцуют?

– Тони, танго – танец страсти.

– Бордель?

– Практически. Но не совсем обычный. Для избранного круга людей.

Тони кивнула. Ну… тут все ясно, для высокопоставленных… это бывает.

– И что ты мне предлагаешь?

– У министра есть такая привычка. Он вызывает к себе девушку, та сначала для него танцует, а потом… ты поняла?

Тони поняла. И хищно улыбнулась.

– Станцевать я для него могу. А потом – не обещаю. Вопрос – как это организовать?

– О, с этим я могу помочь, – ответно улыбнулся Рейнальдо. – Разведка у тебя уже есть. А пятница – послезавтра.

– Что ты мне предлагаешь?

– Разумеется, найти костюм для танца. А как тебя провести внутрь и остальное – моя задача.

– Ты справишься? – усомнилась Тони.

Рейнальдо фыркнул.

– Я? Определенно, справлюсь. А если силой поделишься, вообще все будет отлично!

Тони кивнула.

– Сколько надо? Поделюсь.

Рейнальдо подумал и качнул головой.

– Не сейчас. Позднее. Кстати, как бы нам так устроить, чтобы ты не засветила свою силу?

Тони только фыркнула.

– О, это спокойно. А при чем тут моя сила?

– При том, Тони, что убивать его придется тебе. Я только призрак…

Тони хмыкнула.

– И еще раз – при чем тут моя сила?

– Некромантия, Тони, если заподозрят, что его убил некромант – тебе конец. И Риалон не спасет.

– Если есть яды, можно и не пользоваться силой.

– Яд? Отлично!

– Главное, подойти поближе, – вздохнула Тони. – Долорес меня надолго обеспечила, и мгновенного действия есть, и отсроченного…

– Вообще чудесно! Нам нужно мгновенного, ты понимаешь.

Тони кивнула.

– И еще кое-что… когда будут допрашивать тело… его ведь точно будут допрашивать.

– Уверена.

– Надо загримироваться. Чтобы он не опознал тебя.

Тони коварно улыбнулась.

– О, это – сколько угодно. Я даже знаю, под кого именно.

У нее появилась одна идея. Жестокая, честно говоря, идея. Но если выгорит, то убийцу министра и искать не станут.

– Тогда оставляю все это на твоей совести. И отправляюсь на разведку, – кивнул Рейнальдо.

Тони помахала ему рукой и решила завтра весь день посвятить закупкам.

Нужен грим. Хороший, профессиональный.

Нужен костюм для танцев. Развратный.

Нужен глухой плащ.

Нужно…

Сколько у нее есть денег? Сейчас будем разбираться…

* * *

Освальдо чувствовал себя… ужасно? Да, это очень подходящее слово.

Вот как так получается?

Все было хорошо, спокойно, уютно, потом умер дед – и все посыпалось, словно карточный домик, выстроенный ребенком! Родственники… это ж надо – сколько их понаехало!

И галдят, и шумят, и…

Похороны медленно, но верно превращались в птичий базар.

Но это Освальдо отлично бы пережил, тем более завещание в его пользу. А вот кое-что другое…

Сарита.

И слова деда…

Ла Муэрте против их затеи? Она не желает, чтобы Сарита умерла?

Казалось бы, какое дело богине до Сариты? Это даже не смешно… и в то же время – страшно?

Очень страшно.

Надо признавать очевидное. Если дед мертв, и мертв от своего проклятия, то, во-первых, Сарита жива. Во-вторых, она сейчас неизвестно где и неизвестно с кем. И какие там мысли вложат в ее голову – Творец ее знает. Даже у отъявленных идиоток могут найтись неплохие советчики. В-третьих, проклятие надо было снять.

Прийти к Ла Муэрте, предъявить непочитание, попросить… кто это мог сделать?

Вот на этой мысли Освальдо и залип.

Дураком он не был и отлично осознавал, что есть только один человек, который мог это сделать. И к которому могла броситься за помощью Сарита.

Тан Риалон.

Эрнесто, который был некогда в нее влюблен. И который достаточно благороден, чтобы помочь бывшей любви, даже в такой ситуации.

Особенно в такой ситуации!

Это бесило.

Он невольно способствовал свободе соперника. А тот помог Освальдо остаться женатым.

И где тут справедливость?

Да еще богиня разгневалась… Освальдо дураком не был и нарываться не собирался. Жить ему хотелось. То есть…

Сариту надо найти и поговорить с ней по-хорошему. Пусть скажет, что она хочет за развод.

Для этого он поговорит с Эрнесто, когда вернется в столицу. Наверное, через дней пять, не раньше. Пока разгонит всю эту нечисть, пока разберет бумаги деда, пока…

М-да. Проблема на проблеме.

А самое главное – Тони.

Освальдо готов был метаться по комнате только из-за этого. Молодая Лассара и так не слишком хорошо к нему относилась. А тут еще… вот!

Что она делает, пока он занят здесь?

Кто рядом с ней? Эрнесто? А ведь это вполне возможно…

Рассказал ли он Тони о Сарите?

Освальдо подумал и решил, что наверняка рассказал. Благородство Риалона тоже имело пределы. И что тогда?

Хм… тогда ему оставался только один вариант, чтобы получить понравившуюся женщину.

Свою, демоны все побери, женщину!

Да, СВОЮ! Что бы она сама ни думала по этому поводу!

И Освальдо принялся обдумывать план. План похищения.

* * *

Тони шла по развалам.

Барахолка кипела, бурлила, шумела и переливалась всеми красками радуги. Цвета, звуки, запахи…

Кого-то они оглушили бы.

Тони наслаждалась каждой минутой.

Вот книги, разложенные на лотке. Тони не смогла удержаться, да и кто бы смог? Подойти, провести чуткими пальцами по корешкам, пыльным, вытертым от старости… как пахнут книги?

Книги пахнут веками и мудростью.

А эти – еще и немного мышами. Серые разбойники тоже частенько приобщаются к мудрости, поэтому их очень сложно поймать в мышеловки.

Несколько минут, и она выбирает два томика в потрепанных обложках. Стоят они какие-то медяки, но Тони знает им настоящую цену.

Вот детские игрушки.

Как тут не остановиться? И не выбрать фарфоровую куклу? Такую грустную…

Никто и никогда не задумывается о старых куклах. А им тоже бывает горько.

Ими играли, пока они были нужны. А потом… потом их просто бросили.

И это ужасно обидно. Дети вырастают и забывают о куклах. Но куклы никогда не забывают своих маленьких хозяев. Может быть, эта кукла скоро обретет нового друга? И теплые руки, которым она будет очень нужна и дорога?

Тони не знала. Но вещи бывают разные.

Есть те, от которых тянет холодом. И к ним даже прикасаться не хочется.

А есть теплые, уютные, родные… кукла была из второй категории.

А вот и тряпки.

Вот тут уже у Тони заломило зубы, словно от ледяной воды. Одежду она выбирать не умела и не любила. Магазины, примерки, фасоны… чему не научили, то и не получается. Может, со временем она поймет, какое люди находят в этом удовольствие, а сейчас…

Сейчас…

Ой?

Это – искомое?

Вполне возможно. И Тони вгляделась в костюм, разложенный на простыне.

Платье было шикарным.

Темно-вишневый цвет, длинная пышная юбка, лиф, расшитый алыми цветами, легкие рукава, сделанные из прозрачного газа.

– Красиво.

– Смотрите, ритана. Но сразу говорю, дешево не отдам, – предупредила торговка.

– Почему? – не удивилась Тони. – Эта вещь с историей?

Она ничего такого не чувствовала, но вдруг? Торговка замялась.

– Не то чтобы… жила у меня одна девица. Плясунья, понимаешь… вот, сбежала, а денег не заплатила. Остается только ее вещички продавать, чтобы свое вернуть.

Тони коснулась рукава платья.

Легкая пышная ткань так и льнула к пальцам, обволакивала, шептала…

– Это платье я беру. Сколько?

– Двадцать песо.

– Вы к цене лишний нолик не приставляйте, – фыркнула Тони.

– Это смотря кому он лишний, – пожала плечами дородная тетка с красным лицом. Да, такая за свое все соки выжмет. – Ладно. Восемнадцать песо. И только из уважения к вам, ритана.

Тони качнула головой. Торг начался.

– Ладно. Один песо накину. Три монеты. Но только, чтобы вам свое вернуть…

Торговля на барахолке процесс вдохновенный. Можно орать, ругаться, топать ногами, но после заключения сделки, как правило, и продавец и покупатель остаются весьма довольны собой.

Вот и в этот раз.

Сошлись на восьми песо, что было весьма неплохой ценой, и Тони решила поинтересоваться дальше. Мало ли что?

– Это все, что от жилички осталось?

Платье она не слышала. Но подозревала, что все не просто так. Она бы такую вещь не оставила, это уж точно. Может, и незнакомая ей девушка тоже ушла не по своей воле…

– Да так… почти и ничего. Тряпки-побрякушки.

Тони внимательно проглядела оставленное.

Определенно, не по своей. Тоненькое, словно паутина, нижнее белье, несколько дорогих даже на вид платьев, два костюма для танца…

Вот и шкатулка.

Побрякушки, говорите? Тони открыла небольшой деревянный ларчик и провела рукой по дешевеньким украшениям. И даже не удивилась, когда одно из них отозвалось покалыванием в пальцах.

Жемчужинка на тонкой цепочке. Недорогая, даже дешевенькая, если бы не приятный розовый цвет. Тони знала уже от Риты, такие надевают девочкам на шею в бедной семье. Как талисман.

Чтобы море спасло и уберегло…

А сейчас цепочка разорвана. Жемчужинка держится на ней только потому, что два узелка не дают ей двигаться. Тони коснулась ее – и провалилась в небольшую комнатку.

– Зачем ты меня сюда позвала?

Мужчина стоит напротив, вглядывается в женщину, сдвинув брови. Где-то Тони уже его видела. Где-то…

Или нет?

Неважно, сейчас это неважно…

Губ женщины касается грустная улыбка.

– Раньше ты не брезговал сюда приходить.

– Ты забыла? Мы расстались.

– И ты готов так легко отказаться от нас? От нашего ребенка?

Женщина касается рукой живота. Мужчина недовольно кривится, впрочем, Тони тоже отлично видит – врет! Эта женщина врет.

Это не Гвинневер, которая действительно любила. У этой все рассчитано. Кстати, об этом говорит и ее гардероб. Даже кричит!

Вещей немного, но все изящные и подобраны с большим вкусом. У девушки большие запросы, и она собирается их удовлетворять за чужой счет. В частности, за счет этого мужчины.

Ну где же Тони его видела?

Где?!

– Мне плевать на этого ребенка. Разбирайся с ним сама, денег я тебе дал. Разберешься – приходи, но не раньше. Поняла?

Женщина грациозным движением опускается на колени, приникает к ногам мужчины.

– Я тебя люблю! Умоляю, позволь мне сохранить дитя нашей любви!

Мужчина пытается высвободиться из рук хищницы, которые оплели его, словно лианы. И душат, душат…

– Я все уже тебе сказал…

– Ты боишься жены? Она бесплодна, а я могу подарить тебе счастье!

Резкое движение – и мужчина все же вырывается на свободу. Рука его идет наотмашь. Нет, не потому, что ему хочется ударить. Просто – от отталкивает женщину от себя.

Она ему НЕ НУЖНА.

Ему приятно было развлечься, ему было легко и удобно, но строить с ней какие-то другие отношения? О, нет!

Для этого есть другие. Породистые, ухоженные, с отличным происхождением, да, как собаки или лошади… этот мужчина никогда не подберет на улице щенка и не пожалеет ломовую лошадь. Он просто не поймет, что и так тоже можно.

Для него чистота крови – мерило и точка отсчета.

Женщина пытается его удержать, и все получается как-то удивительно неловко.

Он теряет равновесие. Вскрикивает, падает… все бы обошлось. Если бы не вешалка. Такая надежная, тяжелая, с металлическим основанием и крючками в виде рогов… мужчина сам не понимает, как…

На пол падает уже его мертвое тело.

Женщина сидит на полу, на попе, с выражением то ли изумления, то ли злости на лице.

И медленно катится по полу жемчужинка, которая висела у нее между ключицами. Оборвалась, неудачно мужчина рукой махнул.

Вообще неудачный вечер.

Тони вынырнула из воспоминаний. Жемчужинка не показывала, что было дальше, но девушка и так это знала. Почему нет?

– Скажите, все побрякушки были в одном месте, а вот это вы нашли где-нибудь под столом?

– Под диваном. А вы откуда знаете, ритана?

– Порвано же, – показала цепочку Тони. – Значит, потеряли, валялась… а это ж талисман на счастье?

– Ну да. У меня тоже такой…

– Вот. Добровольно такое не оставляют, а потерять могли, – кивнула девушка.

Женщина свела к переносице густые черные брови и пожевала нижнюю губу.

– Думаете, ритана, случилось с жиличкой чего?

– Скорее всего, – кивнула Тони.

Что с ней могло случиться? О, что угодно! Она могла попасться, когда вытаскивала труп. Могла просто все бросить и сбежать. Могла… к примеру, если мужчина приехал не один, а с водителем… вот тогда ей точно пришлось бежать наспех. Потому и бросила большую часть вещей. И побрякушки… что поценнее она взяла с собой, а тут… серебро, перламутр, то, что стоит медяки на побережье.

Тони решила рассказать обо всем Эрнесто Риалону, а костюмы купила. Оба.

Зачем?

Да кто ж его знает! Захотелось…

И жемчужинку получила в довесок. Тоже захотелось.

* * *

Рейнальдо покупку одобрил.

Тони разложила ее в магазине на прилавке и принялась подкалывать булавками – прежняя владелица в некоторых местах была немножко объемнее. В груди, например. Надо сейчас сколоть, а потом хоть как-то, но прошить. Чуть-чуть, чтобы не болталось все, как у козы вымя. Не вату же подкладывать?

Выпадет еще, народ насмешит.

Тихонько звякнул колокольчик.

– Добрый день, ритана.

– Здравствуйте, сеньора.

Вошедшая женщина была удивительно хороша собой. Черные волосы уложены в сложную прическу, дорогое платье, черные глаза, точеное лицо…

Таким место не в ее магазинчике, а где-то в дорогих лавках на центральной улице.

И все же, все же…

– Я могу вам чем-то помочь? – дружелюбно спросила Тони.

– Не знаю, – честно ответила дама, прошлась по магазинчику, пожала плечами. – Не знаю. Говорят, у вас встречаются интересные вещички…

– Для вас? Для подарка? Для супруга? – подметила Тони обручальное кольцо.

Сеньора снова пожала плечами.

– Не знаю…

Тони задумчиво хмыкнула. Самый худший вид покупателя. Не знающий, чего изволит.

Все-то у дамы есть. А что ей нужно? Чего она хочет?

Не ясно даже ей самой.

Чего-то…

Дети? Судя по всему, дети у нее есть, но ими занимаются служанки. А что остается делать сеньоре? Ухаживать за собой?

Ходить в гости?

Гулять по театрам и балам?

Да, многих это устраивает. Но не эту даму, нет… слишком сильная и цельная у нее натура. Такие любят от души и ненавидят до боли. Такие не готовы всю жизнь прожить певчей птичкой на ветке… даже не на свободе, нет. В клетке…

Она так не сможет. Вот и остается – ездить по магазинам, что-то искать, или искать себя… она сама пока не знает.

Тони улыбнулась.

– Кажется, у меня есть то, что вам нужно.

– Неужели?

Девушка пожала плечами.

– Для дамы с вашим вкусом, вашим изяществом – несомненно. Пройдемте, прошу вас…

Старый станок.

Не ткацкий, нет. Удобная распорка, на которой покоится круглая подушка, аккуратно приколотый на ней сколок, даже уже начатый, тихо побрякивающие коклюшки…

– Что это?

– А вот это – папка. Поглядите, пожалуйста.

Тони протянула женщине сколки, но папка повисла в воздухе.

– Откуда вы знаете, что я плела кружева?

– Я не знаю. Просто у вас такое… одухотворенное лицо. Мне показалось, что это вам подойдет… не вязание или вышивка, они банальны, а именно кружевоплетение.

Тони лично ни вязать, ни вышивать, ни кружева плести не умела, и никакое умение ни лишним, ни банальным не считала, но чувствовала, что именно надо сказать этой милой и грустной женщине, которая пытается найти хоть какое-то дело в своей жизни.

Женщина кивнула. Уселась на банкетку рядом с подушкой, ласково провела пальцами по коклюшкам.

– Кому они принадлежали?

– Одной мастерице. Она больше не могла плести и продала все.

– Именно так?

– Именно так. Сказала, кого узор позовет, тому и владеть.

Мастерица, собственно, умерла, подушку продала ее семья, да и слова Тони придумала. Но здесь и сейчас ей казалось, что так – правильно. Вот именно так.

– Пожалуй… Сколько я вам должна?

Женщина все же приняла папку и теперь перебирала сколки. Что-то вызывало в ее глазах искры интереса, что-то явно откладывалось «на потом»…

Тони улыбнулась и назвала цену.

Кажется, она угадала. И в этот раз – угадала.

* * *

Эрнесто Риалон ласково коснулся ладонью отполированного человеческого черепа. Ночи он ждать не собирался, есть время – надо работать. Есть ритуалы, для которых важно и время, и место. Есть те, которые хоть ты на рассвете проводи. Вот у него сейчас был второй вариант, когда нужен только реквизит – и некромант.

И вот не надо! Приличные некроманты давно уже с лопатой по кладбищам не ходят и могилы не разоряют!

Анатомический театр и только анатомический театр!

И даже специальные разрешения на использование частей трупа.

Эрнесто надо было решить отложенную «на потом» задачу. Не хотелось, но надо, честно говоря.

Барбара.

Он еще женат – или уже нет? И что с его супругой? Она сбежала, или еще что-то произошло, или…

Надо бы, конечно, раньше этим заняться. Но будем честны, ритана Барбара в жизни тана Риалона была даже не на сотом месте. Где-то там, далеко, после хорошего кофе и удобных тапочек.

Шуршит что-то такое в доме – и пусть ее. Статус обеспечивает, опять же, попользоваться иногда можно. Да и сыну мать нужна…

М-да.

Лоб здоровый, скоро своих детей наделает… ладно!

Эрнесто понимал, что поступал по-свински. Или нет? Барбара получала, что хотела, он получал, что хотел. А с чувствами и эмоциями это не сюда, это в соседний вольер.

Это сейчас ему захотелось чего-то другого.

Мужчина поверил, что может быть счастлив, что его могут любить, что можно как-то иначе… когда от тебя не шарахаются, как праведник от демона, когда доверчиво прикасаются к руке, когда ищут защиты и помощи…

Да, нормальные человеческие отношения, которые раньше ему были просто недоступны. Вот и выбирал что попроще.

А сейчас… человек такое создание. Покажи палец, так он руку по плечо отгрызет и за ногами потянется. Хотелось большего.

А есть ли повод и возможности?

Итак, что же с Барбарой?

Череп, семь свечей, волосы…

Слов – и тех не требовалось, слова нужны для концентрации. А когда некромант привыкает работать со своей силой, когда она становится привычной и послушной частью его естества, тут и жестов-то не нужно. Одно движение ресниц.

И, повинуясь воле мага, загораются черные свечи. Холодным, синеватым пламенем.

Синеватое пламя светится в глазницах черепа, синеватым пламенем вспыхивают волоски… но Барбара не отзывается.

Душа не приходит.

Ритуал для мертвых не срабатывает. Тут одно из двух. Или она мертва прочно, так, что даже душа уничтожена (второй вариант – ушла на перерождение). Или она жива.

Попробуем ритуал для живых.

Вот уж определить, жив человек или мертв, может каждый некромант. Кто-то, с подходящей специализацией, и вовсе делает это одним движением руки. Просто холод чувствует.

Эрнесто так не мог. Он боевой некромант, ему сложнее. Потому…

Дагерротип. Из тех, которые сделал Лосано.

Свечи, зеркало, горстка могильной пыли. Сила, вложенная в заклинание.

И медленно, очень медленно, на листке бумаги с раскованной картинкой начинает формироваться из песка черный крест.

Стыдно сказать, но Эрнесто выдохнул даже с каким-то облегчением.

Мертва.

Стыдно, но радости было больше, чем грусти. Проверим второго?

Сначала ритуал с могильной пылью. Тут крест формируется практически мгновенно.

Потом ритуал с черепом.

И снова нет ответа?

Та-ак…

Эрнесто потер лоб. А интересно получается, правда? Что нужно сделать с двумя людьми, чтобы они не отозвались на призыв некроманта? Пра-авильно…

Другой некромант нужен.

Или что-то такое… вот как с жертвами этого, измененного. Но тут не проходит мамонт в дверь. Нет, никак не проходит.

Измененный в городе пока только глотки рвал. А записок он точно не писал. И таких инсценировок не устраивал.

Значит – некромант.

А кто у нас в городе? Опять правильно, опять молодец, Эрнесто.

Тан Карраско у нас в городе. Единственный, у кого хватило бы сил и умений. А вот желания… на кой демон Освальдо убивать Барбару? Да он, наоборот, о ней заботиться должен! Пылинки сдувать! Чтоб соперник не освободился.

Опять не лезет предположение ни туда, ни сюда.

Эрнесто подумал немного, а потом принял решение. И начал готовиться к более сложному ритуалу. Освальдо, конечно, профессионал. Но тут надо учитывать одну деталь. Эрнесто – практик. Практик, который работает каждый день, в самых свинских условиях, иногда вообще на голой силе. Практик, который привык хвататься за любые зацепки.

Освальдо во многом теоретик.

У него есть сила, есть знания, но вот такого опыта просто нет. Неоткуда его при дворе взять. А значит…

Чтобы не пришла душа, ее надо или уничтожить, или отправить на перерождение. И то и другое требует много сил. Оба действия оставляют свой отпечаток на ткани мира. Можно узнать, кто к этому причастен. Еще месяц будет можно. Недаром же – три дня, девять дней, сорок дней…

Но это намного сложнее. И своих сил придется вложить больше. И обратку получить можно. Не любит мир и таких действий, и когда во все это грязными лапами лезут… образно говоря, человеческие души – часть этого мира. Вырвал, уничтожил – это как царапнул.

Ранка хоть и крохотная, но болит! И вы в эту ранку пальцем лезете, мол, покажи, чем царапнули.

И?

Ответ себя ждать не заставит. То, что для мира даже не движение, а так… ерунда, для Эрнесто может оказаться и фатальным. Но выбора нет, делать надо.

Тан Риалон достал новые свечи, зеркало, дагерротипы, к которым наверняка прикасались и Барбара, и Лосано, добавил несколько капель крови Барбары и достал ритуальный нож.

Уверенно коснулся запястья.

Кожа послушно разошлась под напором тонкого лезвия, закапала кровь…

И Эрнесто полностью отдался потоку силы, позволяя унести его вдаль. Туда, где собираются души умерших. В сизую дымку, в которой нет ничего. И есть ли он сам? И свет, пронизывающий каждую частичку его души? Или это только кажется?

Туда, где… стоит женщина с зелеными глазами.

Женщина в черном.

Женщина с лицом-черепом.

Ла Муэрте.

Эрнесто даже понять не успел, что происходит, но уже упал на одно колено.

– Повелительница.

Ла Муэрте качнула головой.

– Ты зря сюда пришел. Уходи.

– Но…

– Ты правильно понял. Их нет в живых. Ты правильно догадался о виновнике. Но здесь и сейчас уходи.

– Но… почему?

И как так получилось у богини показать свое недовольство?

– Потому что, если ты выполнишь задуманное, ты будешь слабее котенка. А ты не можешь себе этого позволить – сейчас. Ты очень нужен моей девочке.

Эрнесто отлично понял, о ком идет речь.

– Я… нужен?

Хотя спрашивал он совсем о другом, на самом-то деле.

Нужен ли?

Получится ли?

И снова – как так выходит у женщин? Богиня не улыбнулась, но словно теплом от нее повеяло.

– Будь рядом. И не требуй ничего, все сложится само. И – правильно.

А в следующий миг Эрнесто осознал себя вновь сидящим за столом. То есть лежащим за столом.

Носом он уткнулся в зеркало, из носа шла кровь, и, кажется, серьезно…

Скатерть уже основательно намокла.

Тан Риалон зажал пальцами переносицу и направился в ванную комнату. Где плюнул на все и стащил с вешалки белейшее накрахмаленное полотенце…

Кровью изляпает?

Да и наплевать!

Демоны… хорошо ж его приложило! И это еще не в полную силу!

Но все сказанное богиней он преотлично помнил.

Освальдо? Что ж, спасибо тебе, друг, что так позаботился о моей личной жизни. Конечно, доказательств у меня нет, и в тюрьму тебя не посадишь. Но – не жалко! За такое – не жалко! Можешь оставаться на свободе!

Интересно, как это произошло? И как бесился Карраско, поняв, что именно натворил?

Впрочем, сейчас Эрнесто это интересовало меньше всего. Ему надо было привести себя в порядок и быть рядом с Тони. Но это он и так собирался делать.

Богиня, благодарю тебя за совет и помощь. И все исполню.

Демоны, да когда ж остановится эта кровь!!! И рубашку теперь только сжечь, и пиджак…

* * *

Сеньора Мендес подождала, пока мобиль остановится у дома, и кивнула водителю.

– Пабло, прошу тебя, занеси покупки в дом. Только осторожно.

– Да, сеньора. Куда их?

– В гостиную. Пока – в гостиную… хотя – нет! В мой салон!

У мужа был свой кабинет. А для себя сеньора Мендес оборудовала маленькую комнатку на первом этаже. Там она иногда сидела с книгой, там она вышивала, там она спасалась от всего…

Когда желание закричать становилось вовсе уж невыносимым.

Домашние знали, что там ее тревожить не надо.

Вот ведь… жизнь!

Когда любишь мужа! Когда обожаешь своих детей! Когда единственным темным пятном на картине является свекровь… ну да ладно! И она смирилась с Оливией. Но вот в чем проблема!

Оливия не смирилась со своей жизнью.

Такой красивой.

Бесцельной. Бесполезной. Размеренной и скучной.

А сегодня, когда коклюшки тихо застучали под ее пальцами… Ливи вдруг почувствовала себя… живой? Не полностью, но хотя бы на своем месте. И это было уже чудесно. Уже радовало…

Станок поместился в желтой комнате так, словно всегда там и стоял. Поблескивало полированное дерево подставки, мелодично побрякивали отполированные чужими пальцами коклюшки.

Ливи представляла, сколько надо было их перебирать, чтобы они заблестели, словно намасленные… а папка рядом?

Она оценила сколки! Плести по таким было одно удовольствие. И идеи… до чего же изящно получится! Даже не так.

Получится – восхитительно! Хотя и это слово не передает всех ее ощущений.

А может, сейчас и попробовать? Ну… хоть чуть-чуть?

Булавки тоже были, девушка в магазине продала ей целый короб со всяким добром. И булавки на специальной подушечке, которая крепится на запястье, и еще коклюшки, и нитки, и…

Вечером Оливия лежала рядом с мужем и довольно улыбалась.

Руки помнили.

Коклюшки уверенно заняли место в желтой комнате, а узор кружева за сегодня увеличился на три пальца.

Мало?

Сколько смогла. Но завтра Оливия еще поработает! Завтра ей не придется гадать, чем заниматься. И ах да! На чай к знакомой она тоже не пойдет! Как же ей надоели эти гусыни с их вечными сплетнями!

Завтра с утра она будет очень, очень занята. И от одной мысли о перекатывающихся в пальцах деревянных палочках на душе становилось теплее.

* * *

– Как самочувствие, сынок?

Эрнесто присел рядом с Амадо, коснулся похудевших пальцев.

– Так себе. Пап, что с мамой?

Дураком Амадо не был. Эрнесто и не стал ему лгать. Сын более-менее в порядке, а правду лучше сказать здесь и сейчас. В больнице. Тут хоть врачи помочь могут, а дома только некромант. Увы.

– Барбара мертва.

Амадо молчал.

Потом прикрыл глаза, из-под ресниц выкатилась слезинка. Эрнесто неловко погладил его по голове.

– Я не успел помочь.

– К-как? – едва справился с голосом Амадо. И все равно тот дрогнул.

– Ее убили. Не знаю, как именно, даже дух призвать не удалось.

– А кто?

– Я предполагаю. Но доказательств у меня нет.

– Имя?

Эрнесто качнул головой.

– Я обещаю тебе, что сам разберусь. И сам отомщу.

– Отец! – гнев прогнал даже горе.

– Нет, Амадо. Для тебя это может быть опасно.

– А для тебя?

Эрнесто усмехнулся. Были у него подозрения, были… если Ла Муэрте показалась, значит, не просто так. Она поможет.

– Для меня не настолько. А если ты боишься, что и я помру… оставлю я письмо. Получишь в случае моей смерти, тогда и узнаешь, кто и как. Или – не узнаешь.

Амадо передернуло.

– Не говори так…

Эрнесто только плечами пожал. А куда деваться? Для некроманта смерть – это даже не часть жизни. Это большая ее часть. И работа, и призвание, и сила, и знания. Отношение тоже другое.

– Я разговаривал с Паулиной Аракон, – решительно поменял он тему.

– И? – напрягся Амадо.

– Паула не хочет иметь с тобой ничего общего. Можешь радоваться.

Амадо довольно улыбнулся.

– И хорошо.

– Но визит ты им нанеси, как выздоровеешь. Понял?

Амадо кивнул. Все он понял.

– И кстати, можешь начать с больницы, – намекнул Эрнесто.

– То есть?

– Адан Аракон здесь. С супругой. Ритане Розалии стало плохо, у них дома беда. Ее опять госпитализировали. Вот, можешь прийти, хоть побеседовать.

– Я так и сделаю, – кивнул Амадо.

Ему иногда казалось, что раньше он жил в хрустальной вазе.

Все вокруг красивое, блестящее, гладкое, спокойное… а сейчас его мир разлетелся на осколочки. И надо собирать их воедино.

Во что?

Ну… тут уж как получится.

Можно – в мешочек и в мусор. А можно взять, к примеру, полотно, намазать клеем, да и собрать на нем картину из стекла? Выбор только за Амадо. Но он еще сам не знал, чего хочет. И Эрнесто давал ему время освоиться, успокоиться, найти в себе силы жить дальше…

Всё еще будет.

А каким будет это самое загадочное всё? Надо посмотреть.

Глава 4

Альба Инес сидела на полу в ванной.

Рядом с ней лежали несколько кристаллов. Тест на беременность…

Когда ожидаемые «кровавые дни» не пришли в нужное время, она невольно забеспокоилась. Дурой она не была и подозревала, что от некоторых дел дети появляются.

Побежала в аптеку. Купила кристаллы, а дома и…

Работало оно очень просто, маги воды подрабатывали на досуге. Берешь кристалл, прижимаешь к голому животу, да, именно в том районе. Если там чисто – кристалл становится красным. Если есть ребенок – зеленым.

Вот все кристаллы, лежащие рядом с Альбой на полу, зелеными и были. Ярко-зелеными.

Такая ядовитая, муторная и тошнотная зелень… ой, про тошноту она зря… Альба едва успела перегнуться через край раковины, как ее начало еще и рвать. Жестоко и беспощадно, одной желчью.

Жизнь была кончена.

Она беременна…

И что делать?

Родители в больнице, Паула… шмакодявка безмозглая, что она понимает? Альба с отвращением посмотрела на свой живот.

Ачто можно сделать… с этим?

Теоретически она представляла, как избавиться от ребенка. Но практически…

Страшно?

Очень.

А жить с этим позором еще страшнее. Альба решительно вышла из своей комнаты и направилась в отцовский кабинет. Там, кажется, были какие-то крепкие напитки?

* * *

Тони даже не представляла, зачем она понадобилась Паулине. Но если кузина просит, надо зайти. Да и с Альбой поговорить. Времени до вечера еще много, чего дома сидеть, нервами звенеть? Можно бы магазинчик открыть, ну так и людей почти нет…

Нет, надо съездить.

Тем более, если остаться в магазине, может Эрнесто приехать. А с ним… с ним сложно. Тони и сама не поняла, как и когда это произошло, но тан Риалон ее насквозь видел. И соврать ему не выйдет.

И отговориться – тоже. А если он сейчас все увидит… и ее, и костюм… с утра Тони им и занималась. А потом дела как-то сами собой кончились.

Они, гады, всегда заканчиваются, когда тебе надо чем-то занять и руки и голову. Зато незваные визитеры пойдут косяком. Даже не обязательно Эрнесто, ей и кого другого хватит.

Лучше пока аккуратно уклониться от встречи.

Вскоре Тони уже входила в особняк Араконов. Как оказалось, очень вовремя. Потому что ее встретила взволнованная Анита.

– Ох! Ритана Антония, как вы кстати!

– Что случилось? – напряглась Тони.

– Ритана Альба… она и не выходит, и на стук не отзывается, и… вообще. Как-то… страшновато.

Тони подняла брови. Насколько она помнила, Альба и раньше любила поспать до обеда. Что в этом такого страшного?

– Так-то оно и ничего. Но ритана сегодня с утра из дома убежала, потом примчалась с безумными глазами и заперлась у себя. Уже дело к полудню, а от нее ни звука. И завтракать не стала. И не отзывается, – изложила Анита.

Тони нахмурилась.

– Идем.

Через пару минут она уже стучала в дверь комнаты Альбы.

– Альба! Открой немедленно! АЛЬБА!!!

Молчание. И тишина.

Тони невольно прислушалась к себе. Потянулась к своему дару, как к отмычке… жива? Здорова?

Если бы она ощутила, что все в порядке…

Но чутье некромантки сбоев не давало. И ведьминское воспитание – тоже.

– ЛОМАЙТЕ ДВЕРЬ!!! – почти взвыла девушка, перепугав всех присутствующих. – И бегом за мобилем, может, успеем?!

Никто и колебаться не стал. Ни один из лакеев (слуги такие представления не пропускают, в коридоре шесть человек толпилось), который тут же навалился плечом на дверь, ни Анита, которая метнулась вниз, скомандовать насчет мобиля.

Двери в доме Араконов были хорошие, дубовые. Выбить их получилось далеко не сразу, только когда топор из кладовки принесли. Тони ждала, ломая руки…

Она чувствовала две искорки жизни.

На грани, уже почти затухающие… богиня, помоги! Прошу тебя! Умоляю!!!

Зачем тебе эта дуреха? Неужели ТАМ таких мало?

А ее родители сейчас не переживут! Ни боли, ни потери…

Хрустнула, поддаваясь, дверь. И Тони первой метнулась в ванную комнату.

Альба Инес лежала в ванной. Горячей, аж парящей… и красной от крови. Она даже не соображала, что происходит… пьяная была в стельку.

– Вытаскивайте ее! – рявкнула Тони, позабыв обо всем. – В полотенце заверните – и в мобиль! В больницу!!!

Может, еще удастся спасти? Если не ее ребенка, так хоть бы саму идиотку?^[251]

К Паулине Тони так и не зашла. Когда уж тут?

* * *

Лишний раз она порадовалась, что не стала вызывать врача на дом. В больнице, куда она приехала – и то сначала никто на них не взглянул. Тони влетела в приемный покой, словно ураган, за ней Хулио тащил кое-как завернутую в окровавленное полотенце Альбу.

– Врача!!! Скорее!!!

Медсестричка за стойкой подняла профессионально равнодушные глаза.

– Девушка, у вас – что? Присядьте, подождите, сейчас дежурный врач…

– У меня счет на минуты идет!!! – заорала Тони, уже не особо сдерживаясь. – ЖИВО!!!

Девчонка поджала ярко накрашенные губки.

– Сеньорита, вы чего кричите? Вы в медицинском учреждении, а не на базаре…

Все.

Терпение Тони, и без того основательно подточенное предстоящей авантюрой и поступком Альбы, с грохотом надломилось и рухнуло. Девушка сорвала с шеи амулет, сделанный Долорес. Перехватила его за шнурок, так, чтобы ничего не защищало, не было контакта с кожей.

– Немедленно…

Почти шепот. Но это слово оказалось громче любого крика. Потому что следом хлынула сила некромантки, перемешанная с силой Ла Муэрте.

Ледяная, безжалостная, жестокая и давящая…

Кто-то кричал.

Кто-то падал в обморок.

Девочка за стойкой сползла вниз… потом оказалось, что она описалась, словно щенок. Но – сработало.

Хорошо еще Хулио оказался за спиной Антонии и под воздействие не попал, как и Альба. Но вот всем остальным досталось от души.

– Что тут происходит?!

Откуда и врачи взялись? Тони не стала долго объяснять. Она молча сжала амулет в кулаке, чтобы прекратить воздействие, и кивнула на Альбу.

– Помогите. Немедленно.

Доктор, по счастью, оказался опытным и умным. Ему и одного взгляда хватило.

– Беременность?

– Да.

– Дура!

Там еще кое-что сказано было, кроме «дуры», но Тони и внимания не обратила. Она сейчас тоже не лучшего мнения была об Альбе. Нашла когда… и из-за чего…

Дура!

* * *

Когда утих круговорот людей, Тони нацепила на себя амулет и устало опустилась на скамейку в приемном покое. Голова разболелась так, что казалось, ее кто-то стиснул большими щипцами для колки орехов. Но уйти она не могла.

Сначала она узнает, что с Альбой, а потом… потом ей надо сказать все это дяде.

За стойкой поскуливала девчонка. Тони повернула в ту сторону голову.

Скулеж мгновенно прекратился, кажется, медсестричка опять сползла под стойку и старалась дышать через раз. А судя по запаху и желтоватой лужице, которая вытекала из-под стойки… м-да, дышать ей там неприятно будет. С другой стороны, неплохой воспитательный процесс получился. Если ты медик, то изволь вести себя соответственно. И не рассуждать, когда рядом с тобой человек умирает!

– Ритана…

Тони посмотрела на Хулио.

– Пока подождем, ладно? Потом вы поедете домой, расскажете всем, что и как. А я пойду к дяде и тете.

– Да, ритана.

Лакей воспринял ее решение с видимым облегчением. Взял кто-то на себя все дела? Вот и хорошо, вот и ладненько…

Тони молча ждала. Голова была пустой и легкой. Тело после выброса силы тоже казалось чуточку не своим. Мысли?

Какие мысли? О чем?

Девушка смотрела вдаль и думала о перешитом костюме, о магазине… да о чем угодно! Только бы не про Альбу.

Впрочем, долго ей ждать и не пришлось.

– Тони?

Вот уж кто не мог не почувствовать выброс силы, тем более находясь в больнице. Эрнесто Риалон прекрасно понял и что происходит, и где… просто больница – это не одно здание. Их десятка два и на большой территории, это ж столица! Вот и потребовалось ему время, чтобы дойти.

– Эрнесто…

Тони так обрадовалась, что рядом оказался хоть кто-то…

А вот Эрнесто Риалон откровенно растерялся. Тони, гордая и независимая, уткнулась ему в плечо и разревелась. Уже не в первый раз.

А что делать? Нет, неясно. Не целовать же ее?

Здесь ведь люди…

Что случилось-то?

По счастью, Хулио был рядом, так что долго мучиться в неизвестности не пришлось.

– Альба Инес пыталась избавиться от ребенка, – почти шепотом доложил лакей. – Вроде как вовремя нашли, но кто ж знает…

Эрнесто показал глазами на темную макушку у себя на груди. Мол, Тони?

Хулио прикрыл на секунду глаза.

Да, ритана нашла. Она, а то кто ж еще?

Эрнесто скрипнул зубами и принялся утешать. Уселся поудобнее, притянул нагло девушку к себе на колени и принялся гладить по голове, как ребенка, приговаривая, что все будет хорошо, все выживут, и все сделано правильно, и она молодец… а если кто решит помереть, так мы и зомби из него или из нее слепим, ничего страшного, свеженькие они ничуть не хуже живых людей, только жрут больше…

Вскоре рыдания перешли в истерическое хихиканье, и Эрнесто приказал Хулио рысью слетать за кофе. Что лакей и выполнил.

Больничный кофе, конечно, называть этим благородным словом было попросту стыдно, но свою роль он сыграл. Тони окончательно успокоилась, пригрелась в сильных мужских руках, и обнаружила, что на свободу ей не очень-то и хочется. Уютно как-то рядом с Эрнесто. И правильно?

И даже кофе не кажется таким уж гадким, потому что из кармана Эрнесто, улыбаясь, достал коробочку ее любимого мармелада.

– Будешь?

– Спасибо! – просияла Тони и потянулась за лакомством.

В эту секунду и вышел в приемный покой молодой доктор.

– Альба Аракон… кто?

Тони дернулась так, что кофе пролился на пол. Уборщица, которая оттирала последствия испуга сестрички, недовольно заворчала, но не сильно. Рядом с некромантом вообще ворчится плохо.

– Я! Доктор?!

– Ну… что я могу сказать? Повезло дуре. Жить будет, ребенка спасли.

Тони закрыла глаза и откинулась на плечо Эрнесто Риалона.

– Боги! Спасибо!!!

Сказано это было с таким чувством, что даже богов, наверное, проняло. Потому что врач помялся-помялся, да и предложил:

– Хотите к ней пройти ненадолго?

Тони хотела. Но… как бы не добить идиотку?

Эрнесто посмотрел на Тони, на врача и принял мудрое решение.

– Тони, ты сейчас идешь к дяде и тете, обрадуешь их. Я зайду к Альбе Инес и приду к тебе. Отвезу тебя домой. Хорошо?

Тони кивнула.

Конечно, хорошо! Даже лучше, чем она думала… и костюм она убрала. Что тоже очень хорошо.

* * *

Альба Инес лежала в кровати. Бледная, краше в гроб кладут. Впрочем, иногда из него даже достают краше. Эрнесто рассуждать долго не стал.

– Ребенка убить пробовала, да, умница?

Альба посмотрела на него запавшими глазами.

Кровопотеря там была достаточно сильной, довезли вовремя. А так и не откачать могли.

– Так вот, – мягко сказал Эрнесто Риалон. Еще и силой надавил для доходчивости. – Я тебе сопли вытирать не стану. Ты просто запомни, если ты сдохнуть решишь, или твой ребенок помрет по твоей милости, или ты еще как-то своих родителей огорчишь… ты мою профессию знаешь?

Альба моргнула с усилием.

– Назови, – когда Эрнесто хотел, противостоять ему было сложно.

– Н-некромант.

– Вот. Подниму твое тело, привяжу к нему душу и заставлю жить в таком виде. Будешь гнить заживо с полным спектром ощущений, разлагаться и каждый день осознавать. Будешь мечтать о смерти, но не получишь ее никогда. Я позабочусь.

Альба побелела так, словно из нее остатки крови выкачали.

– А…

– Уговаривать тебя еще, дрянь мелкая… я сказал, а ты меня слышала.

Еще как слышала. Закатила глаза и ушла в обморок.

Эрнесто Риалон посмотрел на эту картину, вызвал медсестричку и попросил ее позаботиться о больной. А сам направился на поиски Тони.

Ей помощь и поддержка нужны.

А Альбе… только трепка! И серьезная. Она ведь все это устроила из-за якобы позора. Хотя кому какое дело? Уехала бы в деревню, родила, потом бы малыша за своего брата выдала… или замуж вышла…

Да кто захочет – тот решит проблему. А эта эгоистичная пакость ни о ком не подумала. Тем более о родителях, которым и так горя хватило!

Пороть!

И никакой тут эротики! Только воспитание!

* * *

Тони в это время разговаривала с дядей.

Она пришла в отделение, подумала, а потом попросила медсестричку вызвать ей Адана Аракона. Тони сильно подозревала, что лицо у нее сейчас – краше в гроб кладут. Увидь ее такой тетушка – вопросы будут обязательно. А вот сумеет ли Тони убедительно солгать?

Не факт.

Может, спустя сутки или двое, но не сейчас, когда она на пределе, а нервы у нее на взводе. Да еще вечером… м-да.

Поэтому лучше поделиться с дядей. Что Тони и сделала, сухо изложив все подробности.

Адан Аракон побелел, словно полотно. Несколько секунд Тони думала, что ему самому врачебная помощь понадобится. Но дядя справился.

– Альба…

– Жива. И ребенок жив останется.

– Тони!

Дядя взял руки племянницы в свои. Поднес к губам, крепко поцеловал маленькие ладошки.

– У меня три дочери, Тони. Я – счастливый человек.

– Я ничего такого не сделала, – честно предупредила Тони. – Это кто угодно мог бы…

– Кто угодно мог бы, но сделала ты. Я понимаю, если бы ее нашли чуточку позднее…

Тони кивнула.

Да, еще бы полчаса, и для ребенка точно было бы поздно. А для Альбы? Там минут на пятнадцать побольше. Повезло дуре, что Тони рано пришла. Просто – повезло.

– Вы сами тете скажете?

– Скажу. Потом, позднее, – кивнул Адан, который точно знал, что Розалия сейчас просто не выдержит. Никак. И за это Тони тоже спасибо. Поняла, сообразила. Паула могла бы и прийти, и матери все рассказать. Тони поступила иначе.

Конечно, он не станет ничего скрывать. Но – потом. И с врачами рядом. С успокоительным.

– Паулину я предупрежу, – предугадала ее мысли Тони. – Она матери ничего лишний раз не скажет.

– Спасибо.

– Тан Адан, мое почтение, – Эрнесто вышел из-за угла. Улыбка, взгляд…

Адан Аракон прищурился.

– Тан Риалон? Какими судьбами?

Эрнесто усмехнулся.

– Когда Тони убеждала медиков быстрее оказать помощь сестре, она использовала свою силу. Получилось неплохо, но выплеск я почуял. И приехал.

– Ага, – нахмурился Адан. – Тони, солнышко, ты не попросишь для меня тоже успокоительного? Пусть врачи вколют, что ли? А то вернусь к Рози весь никакой, что жена подумает?

– Ничего хорошего. Сейчас схожу.

Тони отлично понимала, что ее отсылают. Вежливо, корректно… и что? Мужчинам тоже иногда надо поговорить. Это как-то сложно называется, Долорес ей объясняла. То ли они свою территорию защищают, то ли метят, то ли иерархия какая… не разберешься. Да и не надо. Ни к чему.

Пошла она к врачам, а то дядя, действительно, весь зеленоватый. Нервы у мужчины тоже не железные, да и возраст не маленький. Хотя Эрнесто не намного младше, а воспринимается совсем иначе… и почему так? Ладно, об этом она потом подумает, сейчас важнее оказать дяде хоть какую врачебную помощь.

Сама бы Альбу прибила! Паршивка такая, у людей и так проблем по горло, ты еще добавлять будешь! Тьфу, зараза!

* * *

Адан Аракон без всякой симпатии смотрел на Эрнесто Риалона.

– Тан Риалон, какие отношения связывают вас с моей дочерью?

– С которой именно, тан Адан?

Эрнесто не валял дурака. Просто как-то… дочь? Паулина? Альба?

– Антонией, – Адан Аракон чуточку замедленно осознал, что официально-то Тони ему племянница. И на усыновление вряд ли согласится. А и неважно, все равно она – его. Его ребенок! И точка!

Даэрон, идиот же ты все-таки! Как ты мог ее бросить, не тем будь помянут?

– Тони? – Эрнесто решил не уточнять статус любимой девушки и решил сознаться откровенно. – Отношений никаких, кроме дружеских. Но я ее люблю.

Адан откровенность оценил.

– А она вас?

– Для нее я просто друг. Хороший друг – и только.

– Вы женаты, – сообщил Адан Аракон.

Эрнесто сморщил нос.

– Вдовец. С некоторых пор.

– И благодаря кому? – подозрительно уточнил тан Адан.

– Представьте себе, я к этому не причастен. Мне проще было бы развестись, – отмахнулся Эрнесто. – Смог бы. Сами знаете, к некромантам в наших храмах особое отношение.

Справедливости ради, хоть отношение и было особым, намного больше Эрнесто рассчитывал на свои связи. Карраско разводиться – минимум год. А то и побольше, и посложнее.

Если бы Эрнесто решил развестись – месяц. Может, полтора, и то, если Барбара скандалила бы и истерила.

– Допустим. Ваши планы в отношении Тони?

Эрнесто мог бы оскорбиться. Но не стал. Чего уж там, Адан Аракон имел право на вопросы.

– Самые благородные. И только с ее добровольного согласия.

– Хм… а в случае отказа?

– Останусь другом семьи, – криво улыбнулся Эрнесто.

Больше он сказать ничего не успел. Вернулась Тони с врачом, тану Адану померили давление и пульс, принялись качать головой и кормить успокоительным….

Но мужчины и так друг друга отлично поняли. Чего тут непонятного? Теперь решение за самой Антонией. И это было хорошо и правильно.

* * *

Эрнесто сильно подозревал подвох. Но придраться было не к чему.

Когда Тони, выйдя из больницы, попросила отвезти ее домой. В магазин.

Ладно, это не удивляет, чего тут странного. А вот когда она попросила навестить Паулину и поговорить с ней… Чтобы ритана Аракон не ляпнула чего лишнего при матери.

При отце – там ничего, там можно. А вот мать надо бы пожалеть. Матери и так уже досталось.

Почему сама Тони не хочет?

Ну… не то чтобы… просто Тони – это немножко другое. А тан Риалон умеет донести свою точку зрения убедительно. Доходчиво так.

Эрнесто спорить не стал.

Ладно уж. Девушки имеют право на свои маленькие тайны. А он потом все узнает у призрака.

Но все равно… свербело. Что-то было не так.

А что?

Нет, не понять…

Ладно.

Надо сейчас сходить в мэрию. Если уж Эрнесто вдовец, надо это заверить документально. Поклянется, сообщит о проведенном ритуале…

Пусть выдают бумагу, как положено. Жить «соломенным вдовцом» Эрнесто не собирался.

* * *

Проводив Эрнесто Риалона, Тони помчалась переодеваться. Скользнул алый шелк, вспыхнули золотые искры…

– М-да.

– Если не клюнет на такую красотку? Это надо полным импотентом быть, – откровенно прокомментировал призрак. И кивнул на баночки и скляночки с краской. – Не стесняйся. Мажь погуще!

Тони и не собиралась.

Сурьма щедро изменила очертания бровей и форму глаз. Кармин на губы и щеки, чуточку тронуть белилами нос и лоб… вроде бы и то же самое, но и другое. Совсем другое.

Красивая девушка. Но не Антония Лассара. Нет, не она.

А кто?

А вот… недаром Тони искала набор профессионального гримера. Она отлично знала, какое лицо ей надо нарисовать. И могла это сделать. Не сразу, нет, но получилось очень похоже.

Откуда навыки?

Так от Хуана Амона Мартеля. Штришок тут, мазок там – и совсем ведь другое лицо получается. А когда ты живешь шулерством, это важно. Чтобы не опознали в случае чего.

Мужчина и сам гримироваться умел, и девочку для смеха научил.

– Отлично! Мать родная не опознает, – призрак довольно улыбался. Маска заняла свое место на лице девушки, и Тони завернулась в плащ. Застегнула все застежки.

– Вот так. Доберусь?

– Не сомневаюсь.

Девушка вышла из магазина через заднюю дверь и направилась к знаменитому борделю.

Тихо, не спеша, через переулочки и закоулочки. Ей не стоит попадаться никому на глаза.

* * *

Вечером в мэрии тихо и спокойно.

Основной поток посетителей уже схлынул. И мало кто знает, что мэрия работает и по ночам. Сидят там два специальных чиновника.

Обстоятельства – всякие бывают. Иногда не успеваешь нужную бумагу днем получить, а нужна она позарез. Правда, за позднее рассмотрение придется доплатить и крупную сумму. Но к тану Риалону это не относится.

Он сам на государственной службе. А еще тан. И некромант. У него есть определенные привилегии.

Так что Эрнесто прошел в хорошо знакомый ему кабинет. А вот и чиновник, тоже хорошо ему знакомый.

Саласар Пико Хименес. Сеньор Хименес.

Впрочем, отсутствие титула не мешало сеньору сделать карьеру. Въедлив и зануден был настолько, насколько это вообще возможно для человека. С Эрнесто они частенько сталкивались по работе. К обоюдному удовольствию, поскольку некромант тоже был въедлив и зануден в делах. Так что сеньор Хименес даже соизволил улыбнуться.

С его внешностью выглядело это так, словно решил очеловечиться большой циркуль.

– Тан Риалон? Добрый вечер. Что вас привело к нам в столь поздний час?

– Хотел подать документы. Моя жена пропала некоторое время назад.

– Да-да, сбежала с неким…

– Лосано. Не сбежала. У меня есть информация, что и Барбара, и человек, с которым она якобы сбежала, мертвы.

Сеньор Хименес мгновенно посерьезнел.

– Вот как?

Эрнесто кивнул.

– Не буду отрицать, найти супругу я хотел не в мирных целях. Никому не нравится становиться посмешищем. Но когда я начал искать, я не нашел ее души. Ни в мире живых, ни в мире мертвых.

– Вот даже как…

– Убийство. И жестокое, осознанное и с последующим уничтожением улик. Убийца знал, кто я такой, и знал, что допросить дух у меня сил хватит. Вот и позаботился о развоплощении.

– Тан Риалон… вы знаете процедуру.

Эрнесто кивнул.

Сеньор Хименес развел руками. Понимаю, осознаю, но никуда от протокола не денешься. Придется вам клясться силой, что это не вы убили супругу…

Эрнесто и не колебался. Ведь и правда – не он!

И Барбару, и Лосано, и вообще, к этой истории он причастен очень косвенно. Как муж, который все узнает последним.

Он клялся, заполнял бланки документов, ставил подписи и печати, оттиски силы и магии, и внутренне радовался.

Делу дан ход.

Скоро он станет холостым официально.

Вальд, спасибо! Как же ты мне удачно помог… надеюсь, ты со злости не удавишься… но если что – я постараюсь пережить твою утрату.

* * *

Вот и сам бордель. И не скажешь никогда, что вот это респектабельное здание, белое, чистенькое, ухоженное и очень чопорное – бордель! И вывески никакой нет! Видимо, танго здесь только для своих. Рейнальдо сделал Тони знак подождать, а потом скользнул внутрь, прямо через стену. Ему что? Он призрак!

Пару минут его не было, потом одно из окон распахнулось. Вот тут был сложный момент, конечно. Хоть и первый этаж, но ты поди, влезь!

Если ты не провел все детство в лесу.

Если не лазил по деревьям чуть не каждый день, не бегал на рыбалку, не ходил за ягодой… Тони вспорхнула на подоконник легче птицы на ветку. Подтянуться, ногу перекинуть – и вперед! Только шелка мелькнули!

– Отлично.

И Рейнальдо улетучился на разведку.

Тони осталась ждать, но уже в комнате. Хотя долго ждать и не пришлось, чего там? Проверить коридор – и выпустить девушку. А потом лететь вперед, показывая дорогу.

– Он сейчас в коричневой гостиной. И девушку туда мадам отправит…

– И что с ней?

– И ничего, – отмахнулся Рейнальдо. – Десять минут я тебе обеспечу. Хватит?

– За глаза.

И Тони толкнула дверь в гостиную.

* * *

Мужчина сидел на диване.

Довольный, вальяжный, чем-то неуловимо похожий… нет, не на кота! Котики – животные милые и пушистые. А вот это… гадина! Слизень мерзкий! И другого слова для него Тони не находила.

– Хм-м… новенькая?

Тони улыбнулась и одним движением плеч сбросила плащ.

Полыхнули алые цвета.

Шаг. Улыбка. Еще шаг… тихая музыка, которую вызванивают бубенчики на пальцах. Прогнуться, повести плечами так, чтобы грудь соблазнительно качнулась, и снова – улыбка.

Разворот – и снова песня бубенчиков.

И вот Тони уже совсем рядом.

– Ты не помнишь меня, Джастин? Мой милый зайчик…

И маска слетает с умело накрашенного лица. А Тони самыми кончиками ледяных от волнения пальчиков дотрагивается до щеки министра.

Черная грива волос, прическа, как у ТОЙ, улыбка.

И слово.

Зайчик…

Мало кто знает, но уши у министра не идеальные. Они действительно слегка лопоухи. Поэтому иногда Гвин звала его именно так. Мой зайчик.

Этого оказалось достаточно.

Джастин побелел. Покраснел. Полиловел.

Протянул вперед руку, да так и рухнул с дивана.

Тони сморщила нос и коснулась его носочком туфельки. Но и так видела – правки не требуется. Никакой. А значит…

– Рей?

Призрак уже маячил у окна.

– Свободно! Вперед?

Тони и уговаривать не пришлось. Она подхватила плащ, набросила на плечи, застегнулась – и птичкой выпорхнула в окошко. Еще пять минут, и они с Рейнальдо бежали по улицам города. Призрак впереди, Тони за ним.

И только в магазине девушка позволила себе расслабиться.

Упала на диван, перевела дух, сбросила надоевшие туфли…

– Я боялась, не получится.

– Зря. Все ведь получилось.

Рейнальдо завис над креслом с ужасно самодовольным видом. А что?

Кто операцию придумал? Кто все разработал? Без кого и половины не получилось бы?

Он, все – он!

Им задумано, им исполнено. И ведь как задумано! С каким изяществом?

Убить человека несложно, главное не попасться. А для этого должно не остаться следов.

Некромантия на такое не работает. А вот ведьминская магия – вполне. Вот и родилась идея… сначала думали о ядах, но яд это не слишком надежно, яд могут обнаружить. А смерть от естественных причин… практически естественных, министру помогли только самую малость!

Министр – человек полный, сосуды у него слабоваты, если его чуточку напугать, сердечко-то и откажет. Может такое быть? Может. Сгусток крови образуется, или сосуд лопнет…

Но для этого Тони должна подойти вплотную и его коснуться.

Это первое.

А еще ее никто не должен заподозрить, даже сама жертва. Вот увидел он Гвинневер – и померши. От ужаса. Или от чувства вины.

В чем виноват?

А тут допрашивать тень все одно будут, он и расскажет про королевскую сестру, про ТО убийство, про старое и забытое. Тени ж уже все равно… он УЖЕ мертв будет. С некромантом не поспоришь.

Вот и получается. Увидел Гвин – и помер. А прикосновение… и что с ним? В борделе до клиента не просто дотрагиваются. Работа у людей такая…

Было четко. Одно прикосновение к щеке. Ведьминской магии хватило, там и так все было уж на грани… сосуды, как сопли.

Видел он Гвинневер. О ней и расскажет.

Имен никаких не слышал. То, что после смерти, то не в счет.

Шлюха сбежала? Вот что-то подсказывает Рейнальдо, что никому она не будет и даром нужна! Хватит уже того, что узнают про принцессу. Эх, полетят головы по ветерку!

И никакие угрызения совести компаньонов совершенно не мучили! С чего бы?

Осталось только улики уничтожить. А именно костюм разобрать на части. Жаль, конечно, но это последняя ниточка к Тони. Так что…

Девушка отдышалась и пошла за ножницами.

Жаль алый шелк до слез и соплей. Но – надо!

* * *

Спокойной ночи?

Иногда это пожелание. А иногда – циничное издевательство.

Вот у Эрнесто Риалона оказался как раз второй вариант.

Приехал он домой из мэрии, поработал немного, потом улегся спать… и вот-те на-те, разбудили! Эрнесто едва удержался, чтобы не проклясть врагов! Ух, негодяи! Неймется людям помереть – некромантов будить! Да он сейчас всех так уложит, что потом век не поднимут!

– Срочно! Работа!!!

– Серхио, я тебя прикончу!

– Может, еще и без тебя обойдется! Знаешь, сколько сейчас желающих меня сожрать будет? Ты даже не сотый в очереди окажешься! У нас министр в борделе подох!

– ЧТО?!

Сна как не бывало! Ни в одном глазу! Эрнесто подлетел на метр вверх – и помчался умываться как был. Серхио вежливо отвел глаза в сторону.

Некроманты могут спать голыми. А вот он смотреть на чужие голые задницы не станет. Ладно б еще женские, там все нормально. А мужские… фу! И еще раз – фу!

– Что за министр? – донеслось из ванной комнаты.

– Кристобаль.

– Б…!!!

Ругался Эрнесто тоже вдохновенно.

– Ты что-то знаешь? – насторожился Серхио.

Повторное ругательство только укрепило его в предположениях. Но настаивать он не стал.

Друзья?

Вот, если друзья, то каждый имеет право на свои тайны. Это важно.

* * *

Спустя два часа Серхио ругался еще похлеще Эрнесто.

Сначала-то все было логично. Сердце разорвалось.

А вот с чего оно разорвалось?

Джастин Эсперо Кристобаль, министр финансов, убит был не какой-то тварью, потому на вызов пришел вполне охотно. И даже рассказал, что увидел.

Кого увидел.

Гвинневер Элизабет.

А почему сердце разорвалось?

Даже сейчас, даже призраком, он попробовал юлить. Но Эрнесто вытряхнул из негодяя всю историю. И теперь Серхио думал, как об этом доложить начальству?

Вот как хотите – муть! И жуть! И ужас раскошмарный!

Во-первых, министр померши в борделе. Если это обнародовать, считай, всех д’Эррера опозорить. Уж его семью точно, да и дальним родственникам достанется. А д’Эррера – герцоги. Они мстительные.

Во-вторых, умер он от инфаркта. А инфаркт наступил вследствие чего? А вот того…

Оказывается, этот паразит в свое время сестру короля убил. А шлюха оказалась так на нее похожа, что сердечко-то и не выдержало.

А королю об этом как сказать? Обо всей той истории?

Вот и матерился Серхио, понимая, что достанется всем. Дело-то они раскрыли, но его стопроцентно прикажут замять.

– А что с девицей?

– А кому она нужна? – отмахнулся Серхио. – Хозяйка борделя говорит, что посылала вроде как девку, та утверждает, что не дошла… да какая разница? Они ж шлюхи! Друг у друга выгодного клиента перехватить – милое дело.

– А чего не дошла-то?

– Крысу увидела. Здоровую такую, белую, противную. Шарахнулась в сторону, а та сидит, на нее смотрит, и не спугнуть!

Эрнесто пожал плечами.

Крыса. Белая. Ну… бывает. Они в природе обычно серые, но бывает и такое. Заводят зверушку, потом она сбегает. А может, эта конкретная в ведро с известкой упала или где пообтерлась…

– Девка мимо пройти побоялась, – Серхио пошуршал бумагами, освежая в памяти показания, – хотела в крысу чего бросить, а та сидит, нагло так… сам понимаешь. Вдруг кинется? Если больная или бешеная? Пока они с крысой разбирались, минут пять и прошло. Потом тварь ушмыгнула в угол, девка к двери, а там дохлый министр.

– И никого.

– И окно открыто.

– То есть кто там был, она через окно ушла, – кивнул Эрнесто.

– И тоже ничего удивительного. Если б у них все с министром закрутилось, другая бы не полезла. А если он у девчонки на глазах помер? Представь – она маску снимает, а он брык – и в домовину. Тут сбежишь…

Эрнесто кивнул.

– Искать ее будешь?

– Нет. И девок допрашивать не стану. Пусть мадам сама разбирается. Заведение почтенное, с репутацией, нечего ей малинник портить.

Да, вот и третья сторона вопроса.

Д’Эррера далеко, а бордель-то близко. И случается, что сыщики там работают. Информацией разжиться могут. И другие какие услуги получить… не обязательно те самые. Известно же, что мужчины любят поболтать рядом с красивыми девушками.

Расследование пройдет, бордель останется. И мадам запомнит оказанную ей услугу. И будет впредь сговорчивее в некоторых вопросах.

Дверь скрипнула.

Мужчины не то чтобы вскочили, но встали достаточно четко. И даже почти приняли стойку «смирно». В гражданском как-то это не слишком правильно, а Эрнесто вообще некромант, но полковника Лопеса он уважал. Так что ноги не отвалятся.

Полковник кивнул – и протянул руку.

– Рапорт? Вальдес, что скажешь в двух словах?

– В двух не получится, – качнул головой Серхио. – Тан Риалон провел первичный допрос потерпевшего…

Историю Пабло Матео Лопес выслушал молча. И только потом запустил такую солдатскую руладу, что мужчины заслушались.

Даже они примерно четверть выражений в первый раз слышали.

– …а мне еще генералу докладывать…

Мужчины смотрели с сочувствием. А что тут скажешь и поделаешь? Все понятно, выбора нет.

И докладывать, и огребать! Но кто ж знал, что двадцать с лишним лет назад этот министр собачий отравил ее высочество?

Двадцать лет назад пролопоушили следователи, а хлебать теперь полной ложкой и всем сразу!

Полковник выругался еще раз, сунул в карман листки протокола – и вышел из кабинета.

Серхио вздохнул – и потянулся за бутылкой.

– Выпьем?

Эрнесто подумал и отказался. Не хотелось начинать день с алкоголя. Нет, не хотелось. Утро уже. Рассветает.

* * *

Что такое романтическое пробуждение?

Это когда роза на подносе, кофе в постель, булочки с маслом – и все это вывернули прямо на тебя. А вот нечего вертеться было…

Ладно-ладно, такие пошлости Эрнесто Риалону и в голову не пришли. А вот явиться к Тони в магазин – спокойно. И отловить Рейнальдо – тоже.

А отловив, коротенько так, минут на двадцать, допросить. И едва сдержаться.

– Твое счастье, что призракам морды не бьют.

– А что не так? – Шальвен удивлялся совершенно искренне. – Вот погоди, прикажут вам замять это дело, и замнете как миленькие. Никто и искать не станет.

– Тони свою магию применяла?

– Ты ведь ее не почуял? – вопросом на вопрос ответил Шальвен.

– Нет.

– Значит, ничего и не было. Вот и все.

Рейнальдо смотрел в глаза некроманту. Эрнесто очень хотелось проклясть наглую тварь, или хотя бы развеять на недельку, ну хоть призрачной плетью огреть! Но – нельзя!

Тони обидится.

А вот что можно, так это отвести душу.

– Попробуешь влезть – развею, – буднично сообщил некромант. И направился туда, куда вообще-то заходить было решительно невежливо. В девичью спальню.

Тони спала. И выглядела при этом таким невинным созданием, что любой бы устыдился и передумал. Некроманты были сделаны из более крепкого материала.

Эрнесто невежливо подошел и тряхнул девушку за плечо. Р-романтика!

Антония открыла глаза, зевнула, подумала пару минут – и поинтересовалась:

– А где мой кофе в постель?

Тут-то Эрнесто и высказался.

– И кофе, и булочки, и цветочки – и все это над кроватью перевернуть. Вставай, умывайся, жду тебя внизу. Срочно!

– Что случилось? – встревожилась Тони. Приподнялась на локте, из-за чего одеяло сползло, вовсе уж фривольно открывая все, что не стоило бы посторонним мужчинам показывать. Но Эрнесто сейчас было не до любви.

– Случилось. С Шальвеном я уже поговорил, теперь жду объяснений от тебя.

Тони рухнула носом в подушку.

– А можно – не нужно?

– Выпорю, – пообещал Эрнесто.

– Извращение.

– Воспитание.

– Я против!

– Зато я сильнее. Живо! – рявкнул тан Риалон. И дверью спальни хлопнул.

Тони застонала, но пришлось вылезать из кровати, плестись в ванную и умываться. А спать она легла не так, чтобы давно. Пока еще платье уничтожили, пока все следы убрали…

Она бы и до полудня в кровати понежилась, а вместо этого пришлось спускаться к злющему некроманту. И деваться некуда. Надо.

* * *

– Безмозглая, безответственная девчонка!

Эрнесто расхаживал по комнате. Сидеть у него попросту не получалось – возмущение переполняло. Даже выплескивалось.

Тони сидела в кресле с самым невинным видом. Правда, сеньору Долорес он бы не обманул, да и сеньора Хуана тоже, но некромант принимал пока что все за чистую монету.

– Так собой рисковать! А если бы кто-то тебя поймал?!

Ругался Эрнесто вот уже минут сорок.

Тони слушала. По своему опыту она знала, что пока лучше помолчать. А вот когда мужчина выдохнется и чуточку успокоится, надо состроить очень виноватое лицо и самым жалобным тоном сказать, что она никогда-никогда больше так не будет.

И даже не соврет.

ТАК она уже точно не будет, министр-то померши! А с кем-то другим все будет совершенно иначе.

Примерно так и вышло.

Когда Эрнесто успокоился и упал в кресло, Тони встала, подошла к нему и опустилась рядом на колени.

– Прости, пожалуйста. Я не хотела тебя так волновать.

– А что именно ты хотела?

– Чтобы он испугался. Лучше, конечно, насмерть. Он ведь и испугался, правда?

– Правда, – кивнул Эрнесто. – Так и в заключении будет написано.

– И магии там не было… ну, моей. Некромантской.

Эрнесто кивнул.

Не было. Он бы почуял. И пришлось бы написать об этом… ладно! Он бы попробовал соврать, извернуться, но когда врать не приходится, жить намного приятнее.

– Поэтому не сердись, пожалуйста. Я больше так не буду.

Эрнесто не удержался. Да и святой на его месте не удержался бы.

Мужчина сгреб некромантку за туго заплетенную косу и подтянул к себе поближе.

– Врешь ведь.

– Вру, – не дрогнув, согласилась Тони. – Неубедительно?

– Очень убедительно, – фыркнул Эрнесто. Ну вот как тут сердиться дальше? Когда на тебя смотрят снизу вверх, да такими умоляющими глазами? – Тони, обещай мне, пожалуйста… Не надо ввязываться в такое?! Очень тебя прошу!

– Я больше не буду, – еще раз пообещала девушка.

Поверить, конечно, некромант ей не поверил. Но и давить больше не хотелось.

– Бессовестная.

Тони развела руками.

– Я не хотела тебя в это впутывать. Ты ведь на королевской службе. А я – нет.

– Ты еще не владеешь как следует своей силой. Я мог бы помочь.

– Это подсудное дело. Тебе нельзя.

– Ага, а тебе можно… паршивка!

Но ругался Эрнесто уже без прежнего запала. А там и дверь стукнула, Рита пришла с корзинкой всяких вкусностей. Так что к концу завтрака мир был восстановлен в полном объеме. До следующей выходки Антонии.

* * *

– Тони, как ваше самочувствие?

– Спать хочется. А так – нормально.

– Тони, вы не могли бы со мной съездить?

– Куда и зачем? – спросила некромантка. Просто так сеньор Пенья не позвал бы.

– Тут недалеко, пара часов от города, если на мобиле. Поместье Фуэнтес.

– И что происходит в поместье Фуэнтес? – поинтересовалась девушка.

– Смерти.

– Но я… я не уверена, что справлюсь. А что именно? – невольно заинтересовалась Тони.

– Это и им хотелось бы знать. Некроманта они уже приглашали, кстати, вашего знакомого. Карраско. Он ничего не нашел и не почуял.

– А я должна?

– Другой надежды у них нет. Съездите? Тони, пожалуйста, считайте это и моей личной просьбой.

Тони ломаться и не собиралась.

– Хорошо. Сейчас переоденусь – и поедем. А вы мне расскажите, пожалуйста, в чем дело?

Сеньор Пенья кивнул, скрываясь в гостиной. Пусть дама переодевается. А уж он – он потом расскажет. Позже, когда они сядут в мобиль.

– Тони, будь осторожнее, – Рейнальдо волновался за девушку. Мало ли что там такое!

Мало ли кто?

– Обещаю, – кивнула Тони.

– Как твоя сила? Легче?

– Улеглась немного, – вздохнула девушка. – Хотя все равно тяжеловато. Ну да ладно, сживемся помаленьку.

– Знать бы, на какое время тебе придется с ней сживаться.

– Разве это важно? – пожала плечами девушка. – Мне оно дано, чтобы дело сделать. Вот и все…

Рейнальдо покачал головой, не одобряя подобного отношения к собственной безопасности.

– Я буду за тебя волноваться.

– Не хочешь поехать с нами?

Призрак качнул головой. Поездки за город ему были противопоказаны, это уж точно. Не настолько он устойчив. Потом сутки будет себя собирать из ошметков. Можно, конечно, слетать, к одному месту он не привязан, но добираться ему лучше своим ходом. И скорость у него будет, как у обычного пешехода. Время только зря потратит. Пока долетит, Тони уже и обратно вернуться успеет.

– От меня там будет мало пользы. Разве что своим ходом добраться.

– Это долго. Ладно, если придет Эрнесто, расскажи ему, куда я уехала.

– Хорошо. Тони… а он тебе нравится?

Тони утвердительно кивнула головой.

– Мне рядом с ним хорошо.

– Я ведь не о том спрашиваю, – Рейнальдо отступать не собирался. Природа пустоты не терпит, так лучше уж тан Риалон, а не абы кто в хозяевах.

Тони нахмурилась.

– А для этого разговора и время и место неподходящие. Тебе так не кажется?

Рейнальдо казалось.

– Извини. Все равно я волноваться буду.

Тони послала призраку воздушный поцелуй.

Волноваться он будет. Так ведь и она тоже… будет. Судьба такая. За близких всегда переживаешь. С тем девушка и отправилась к сеньору Пенья. Надо было выезжать.

* * *

Как оказалось – дело в смертях.

В поместье случилось уже три смерти. Все три признаны несчастными случаями. Во всех трех нет ни малейшего следа некромантии.

Ничего нет.

Но люди-то померли?

Тони принялась расспрашивать.

Первый случай – умерла бабушка хозяина. Милейшая старая дама, Айна Лолли Фуэнтес. Жила себе и жила у внука, была любима всеми, и правнуками, и детьми, и невестками, что вовсе уж редчайший случай, была богата, написала завещание, в котором поделила свое состояние поровну между всеми членами семьи, и не меняла его вот уж лет двадцать.

Любила антиквариат.

Найдена мертвой перед зеркалом в своей спальне.

Возраст там был более чем солидный, внуки-правнуки поплакали, поделили наследство и стали жить дальше.

Второй умерла служанка.

Найдена в той же комнате. Умерла вроде бы естественной смертью. Бывает…

Подметала – мыла – терла, или тромб оторвался, или сосуд лопнул, ну и померла. Бывает, и не так редко, как кажется.

Третьей умерла гостья.

Бывают такие родственники, которых любят. Бывают и те, которых никакой холерой не вытравить. Вот Аделаида Гресия Гордо такой и была. В семье Фуэнтес она была семнадцатой водой на киселе, то ли тетка брата бабушки была ее матерью, то ли еще какое родство, кто там разберет сейчас, кроме самих Фуэнтесов?

Но родство было. И приезжать дама могла.

А еще очень хотела породниться с Фуэнтесами. Привозила на смотрины то дочерей, то кузин…

Вот и в этот раз. Явилась, незваная-нежданная, привезла с собой какую-то девицу…

По случаю дня рождения хозяина дома ее не выгнали. Но поместили в покоях Айны Лолли. Больше просто некуда было.

Там с утра и нашли труп.

Девица, которая приехала с тетушкой, оказалась голосистой, начался скандал, а хозяин поместья, Адолфо Васко Фуэнтес, задумался.

С бабушкой он неладного не заподозрил. Со служанкой… так, призадумался. С теткой порадовался. Но вдруг еще кто помрет? А если кто-то ценный?

Подумав над мыслью, оставить опасные комнаты и заманивать туда врагов и недоброжелателей, хозяин с грустью отказался от столь опасной затеи. И пригласил некромантов.

Те развели руками, и дружно. Кстати, и тан Риалон тоже.

Не нашел он ничего!

Тан Фуэнтес подумал, а потом решил начать поиски. И услышал про аукцион, на котором себя проявила Тони. Нашел возможность связаться с сеньором Пенья…

– А мой процент? – тут же поинтересовалась Тони.

– Корыстная женщина! – воздел руки к небу сеньор.

– Ужас. И следите за дорогой, – попеняла Тони.

– Ужас, конечно. Я договорился, он у вас три любые вещи в магазине купит. Вне зависимости от результата визита.

Тони довольно кивнула. А чего отказываться? Она не дрянью торгует, сумеет подобрать то, что придется по душе любому человеку. Как-то оно само получается.

– Хорошо. А что от меня требуется?

– Да кто ж его знает, ритана! Вы посмотрите, а там оно само и сложится?

Тони подумала и кивнула. Посмотрит. И решит. Чего сейчас-то загадывать?

Но странно это как-то… три смерти – и все в одной комнате. Это при том, что ранее Айна Лолли там жила несколько лет, и ничего не случалось.

Почему?

Надо смотреть.

* * *

Поместье Фуэнтесов было восхитительным! Другого слова Тони иподобрать не могла. Построенный неподалеку от моря дом был похож на громадное облако. Как-то удалось это архитектору.

То ли каменное кружево, то ли закругленные плавные очертания стен и крыши, то ли белые и голубые тона, в которые он был окрашен…

Не понять. Да и в архитектуре Тони не разбиралась. Но дом был чудесен.

– Это голубая черепица? – с восторгом спросила она.

– Да. Есть в одном месте глина… стоит, конечно, это дороже всего остального дома. Но вид потрясающий. Каждый раз налюбоваться не могу, – сознался сеньор Пенья.

Мобиль остановился перед парадным входом. И Тони с наслаждением вдохнула запах роз.

Белых, естественно. Белых, кремовых, желтоватых, нежно-розовых. Ярким краскам было здесь не место. Но из пастельных тонов садовник сотворил вдохновенное чудо.

– Потрясающе красиво.

– Да.

Других слов у Тони не было. Да и не надо, наверное. Красота бывает безусловной и безоговорочной. И не нужны в ее честь лишние слова. Ни к чему.

Встречали их, как дорогих гостей.

Один из лакеев подошел, помог Тони выйти из мобиля, поклонился и попросил следовать за ним. Второй уселся за руль, чтобы отогнать мобиль на специальную стоянку – ему не место перед входом.

Третий поклонился сеньору Пенья в холле, забирая у него шляпу, трость и перчатки.

Четвертый так же, с поклоном, принял у девушки шляпку и перчатки.

Тони только головой качнула.

Да, как королевских особ. И главное, все так скромно, ненавязчиво… а одеты эти лакеи как! На них нарочито скромные бело-голубые ливреи, но сидят они так… видно, что пошиты они из дорогих тканей, дорогими портными и четко под человека. То есть это не подгонялось и не ушивалось. А каждый раз под конкретного человека шилась новая ливрея.

Все простенькое, без особой вышивки, и тем более без кружев, но как-то так подобраны и короткие голубые куртки, и голубые брюки, и белоснежные блузы…

Сколько же денег у хозяина всего вот этого? Даже подумать страшно!

Тони даже не завидовала. Это просто был иной уровень. Совсем другой, не тот, к которому она привыкла. На несколько ступенек выше и ее, и Араконов. Чему тут завидовать?

Хозяин дома встретил их на пороге гостиной.

– Хосе Мануэль! Рад тебя видеть, друг!

– Адолфо Васко! Жаль, что я по такому печальному поводу приехал в твой дом!

Сеньор и тан общались вполне запросто, словно старые добрые знакомые. Да, наверное, так и было. Тони разглядывала хозяина дома.

Примерно одних лет с сеньором Пенья, но на этом общность и кончается. Остальное – полная противоположность.

И фигура, похожая на стрелу. И грива кипеннобелых волос. И ястребиный нос. И пронзительные слова и не подобрать, черные глаза… на гербе этого человека должен быть ястреб. Самая подходящая птица. Аристократ до мозга костей, иначе и не скажешь.

И даже его одежда…

Сейчас так не ходят, но ему шло. Ему было потрясающе к лицу.

И пиджак с удлиненными полами по моде двадцатилетней давности, и приталенные брюки с широким поясом, и рубашка, щедро отделанная кружевом… на ком-то другом этот наряд показался бы немного нарочитым и театральным. Но на тане Фуэнтес все смотрелось предельно органично.

– Позволь представить тебе ритану Лассара. Антония Даэлис Лассара – чудесная девушка и хороший специалист. Хотя и с немного нестандартным подходом, – аттестовал ее сеньор Пенья.

Тони улыбнулась краешками губ и склонила голову.

– Рада знакомству.

Не самые идеальные манеры. Но она растерялась. Впрочем, тан Фуэнтес не дал растерянности перейти в нечто большее.

Подхватил ее руку, приник поцелуем к запястью, ободряюще улыбнулся…

Не то чтобы он пресмыкался, или хлопотал, или… нет! Просто с самого начала тан Фуэнтес как-то создал между собой и Тони атмосферу непринужденности.

– Ритана Лассара, ваш визит – честь для меня. Может быть, чай… или кофе?..

Тони качнула головой.

Не стоит строить из себя принцессу. Не умея – будешь выглядеть и глупо, и жалко. А потому…

– Тан Фуэнтес, сеньор Пенья рассказал мне о вашей ситуации. Давайте посмотрим, смогу ли я что-либо сделать. А если нет, тогда у нас будет время для кофе.

– Такая деловитость в столь юной девушке…

Но искреннего сожаления в голосе тана не было. Антонию действительно пригласили, в первую очередь, как специалиста. Другое дело, что тан никогда не позволил бы себе неподобающего отношения к молодой девушке из древнего рода.

Но ведь и проблему надо решать! Или узнать, что здесь и сейчас она не решится…

Тони тряхнула волосами.

– Тан Фуэнтес, прошу вас проводить меня в те самые покои. Посмотрим, смогу ли я что-то сделать.

Тан улыбнулся, чуточку склонил голову – и предложил Тони руку.

* * *

Сам дом тоже был отделан в белых, голубых, кремовых тонах. Ничего яркого и кричащего, никакой позолоты – только посеребрение, и далеко не везде. И кое-где отделка из мрамора, малахита, бирюзы…

Воздушные драпировки, лепнина, прохлада и свежесть морского воздуха. Поколения денег и власти.

Когда все это въедается в кости и кровь, когда уже даже не привычка – образ жизни. Часто во всей этой красоте вырастают жестокие и подлые люди, которым нет дела ни до кого и ни до чего. Но здесь и сейчас Тони думалось иначе.

Тан Фуэнтес производил впечатление человека чести. И это было… приятно. И правильно.

Вот и галерея – белые мраморные колонны, вазы с розами, статуи в нишах стены…

Белоснежные двери.

И…

Тони искренне удивилась. Она не думала, что в этом доме найдется подобная комната. Но…

Вот здесь и сейчас не было ничего воздушного. Наоборот.

Тяжелая и темная дубовая мебель. Плотные шторы. Ковер цвета меда. И в то же время – светлые золотистые обои. И комната словно бы наполняется солнечным светом. Теплым, ласковым. Но… совершенно не в духе всего этого роскошного дворца.

– А я думала, здесь будет другая отделка, – вырвалось у девушки.

И неудивительно.

После мебели из легкого светлого дерева, после инкрустации перламутром…

– Бабушка говорила, что у нее сил не хватает на всю эту красоту, – грустно улыбнулся тан Фуэнтес.

– А сколько ей лет было?

Тони только сейчас сообразила… если тан выглядит ровесником сеньора Пенья… его бабушка? Ей-то сколько?

– Она была слабой, но магичкой. Могла прожить еще лет двадцать, – пояснил тан.

– Магичкой земли?

– Угадали, ритана.

Тони и гадать не пришлось. Столько зелени было в покоях умершей, столько цветов…

– И сад – ее рук дело? Верно?

– Сейчас, когда бабушки не стало, садовники стараются справиться. Но боюсь, часть своего очарования он потеряет.

Тони кивнула.

Вошла внутрь, прошлась по комнате.

Она не видела, как за ее спиной мужчины переглянулись, и сеньор Пенья поднес палец к губам, призывая к молчанию.

Тан Фуэнтес послушно кивнул и даже отступил на шаг. Совершенно бесшумно.

Тони коснулась ладонью тяжелого дубового стола. Пробежала пальцами по резьбе кресла. И показалось ей на долю секунды, что мебель… грустит. Или – не показалось?

Такое тоже бывает. Если мебель долгие годы жила рядом со своей хозяйкой, если сроднилась с ней и срослась… а этот гарнитур выглядел старинным.

И был старинным.

Ему уже лет двести было. С ума сойти…

Тони понимала, что этот гарнитур мог еще ее прадеда видеть. И впервые ощутила… недолговечность человеческой жизни. Бывают и вещи недолговечные, конечно. Но вот эти стол и стулья стояли здесь давным-давно. Вот именно в этой комнате. И радовались, когда ими пользовались. И любили своих хозяев.

Особенно последнюю хозяйку.

Тони, словно живую, видела невысокую старушку. С черными волосами, короткими и украшенными затейливыми гребнями, до самой смерти черными, разве что пара седых ниточек попадалась, но это ни о чем, с темными ясными глазами, хрупкую и изящную в длинных платьях.

И руки ее, легко играющие веером. Не тяжелым, конечно, бумажным, но изящным. Красивые, даже несмотря на возраст, длинные аристократические пальцы, украшенные кольцами…

И туфельки на невысоком каблучке. До самой смерти – каблучки, прическа, улыбка…

Да и не собиралась она умирать. Жила, радовалась жизни, мечтала праправнуков увидеть, а то и на их свадьбе погулять… и сил у нее хватало. Не на молодость – это и маги не могут. А вот на жизнь, на здоровье – вполне.

А что же случилось потом?

Тони коснулась старинного клавесина в углу. Инструмент отозвался под ее пальцами жалобным стоном, словно хотел рассказать, мечтал, но… не мог?

Или мог?

Тони опустилась на банкетку рядом с клавесином, коснулась пальцами клавиш… да никогда она не играла! Ей это было попросту неинтересно! Разве что в детстве, еще когда была жива мама…

Так давно…

Так…

Пальцы сами заскользили, ласково касаясь полированной слоновой кости. И девушка, словно наяву, увидела…

Вот пожилая женщина. Чем-то очень и очень довольная… чем?

Маленьким ручным зеркалом из слоновой кости. Удивительно изящным. Красивая резьба, желтоватая матовая кость, темное стекло с приятным золотистым отливом, в таком зеркале даже самая последняя дурнушка покажется загадочной и неповторимой. А уж пожилая женщина и вовсе налюбоваться не может.

Ни морщин не видно.

Ни седины.

Ни…

Ни ее самой?!

Тони едва не ахнула, схватившись за горло. Но пальцы не отрывались от клавиш. И она видела, видела, как золотистое стекло внезапно темнеет, как становится воронкой в другое измерение, как искажается лицо дамы, как хватается она за горло… и зеркало падает на туалетный столик.

А женщина оседает вниз.

И лицо у нее белое. И безжизненное. Что бы ни обитало в старинном зеркале, оно просто выпило даму до дна.

И вот картинка меняется.

Теперь в комнате служанка. Плотненькая такая, улыбчивая, она наводит порядок… видно, что жившую тут даму ей не особенно жалко. Она даже прикидывает к себе какие-то драгоценности, примеряет… не ворует… или?!

Одно из колец она прячет за корсаж платья. Так надежнее, карманы и проверить могут, а в бюстгальтер не полезут. Наверное.

И добирается до зеркала.

Берет его в руки, вертит, крутит… пожимает плечами… безделушка! А где его футляр? Вот, лежит рядом, надо убрать безделушку, но не рождена такая женщина, что не посмотрит в зеркало. Даже если рядом есть большое. Даже если она что-то решила украсть.

И она смотрит.

В этот раз зеркалу требуется куда как меньше времени. Видимо, потому, что оно имеет дело не с магичкой. С обычным человеком, не слишком одаренным.

Одно движение… и служанка оседает у туалетного столика. А зеркало падает в приготовленный для него бархатный футляр – и тот закрывается.

Никто и не заподозрил неладное.

И картинка меняется снова.

В этот раз дама средних лет садится у зеркала. По-хозяйски, увесисто, даже грузно… столик протестующе скрипит, когда на него наваливаются объемной грудью, но у такой не забалуешь. Еще и руками опирается.

И несчастная мебель замолкает.

Лучше не бунтовать. А то вообще на помойку выкинут. Сломают и выкинут.

Дама перебирает безделушки, которых в этот раз подозрительно мало, морщится, кривит губы…

Вот она доходит до футляра и достает из него зеркало. Взгляд…

И музыка обрывается каким-то совершенно жутким аккордом. А Тони сползает с банкетки на пол.

Голова кружится – просто убийственно! Хоть бы кто догадался про нюхательные соли! О-оо-оо…

* * *

Сеньор Пенья и тан Фуэнтес действовали, не сговариваясь. Сначала они были откровенно удивлены. Когда девушка прошлась по комнате, словно лаская старую мебель.

Когда она присела перед клавесином.

И когда заиграла…

Вот тут побледнел уже тан Фуэнтес.

– Эту песню любила бабушка. Откуда она знает?

– Какую?

– Мой любимый, я твоя, я твоя, навсегда…

Сеньор Пенья пожал плечами, расписываясь в своем невежестве, и тан Фуэнтес взмахнул рукой. Не сильно, чтобы не встревожить Тони.

– Она очень старая, это еще бабушкиной молодости песня, сейчас ее почти никто и не знает…

– Понятно. Наверное, она… в трансе.

Тан Фуэнтес посмотрел удивленно.

– Вот… так?

– У нее по-разному проявляется, – пояснил сеньор Пенья. – И так, наверное, тоже.

Несколько минут.

Это Тони казалось, что прошли часы и часы. А на самом деле песня длилась всего несколько минут. А потом прозвучал какой-то жуткий аккорд – и девушка начала падать со стула.

Падать, словно подрубленная… сеньор Пенья успел первым. Реакция у него всяко была лучше, чем у тана Фуэнтеса.

– Тони! То есть… ритана Лассара!

– Воды, – слабо попросила Тони. – Мне дурно…

С этим недугом отлично умел справляться тан Фуэнтес. Нашлись мигом и нюхательные соли, и слуги примчались с горячим шоколадом, и просто шоколад принесли на тарелочке, наколотый, и всякие сладости…

После первого глотка Тони зажмурила глаза покрепче. А после второй чашки порозовела, отогрелась – и с хищным интересом пригляделась к сладостям.

Но про дело не забыла.

– Тан Фуэнтес, скажите, ваша бабушка ведь любила антиквариат?

– Да.

– Вот… если вы будете так любезны и дадите мне от туалетного столика футляр синего бархата, вот такого размера, – Тони показала на пальцах примерно локоть, – а в нем лежит зеркало в оправе из слоновой кости. Вот его. Только заглядывать в него не надо.

– Н-но…

Тан Фуэнтес был искренне удивлен.

Тони не подходила к столику! Да и не лежало там сейчас ничего! Он лично все сгреб в ящики столика! И футляр там точно был, просто мужчина его не открывал – зачем?

Но откуда об этом знает девушка?

Нет, не понять…

– Ритана Лассара…

– Именно в это зеркало смотрели женщины перед смертью, – уже совсем другим тоном сказала Тони. – Дайте его сюда, пожалуйста.

Тан Фуэнтес повиновался. Молча и безоговорочно. Поверил он сразу. Кое-какие способности ему от бабушки достались, и он отлично видел: Антония не врет. Ни на секунду.

Лучше дать ей эту гадость… действительно, бабушка регулярно что-то такое покупала. И даже хвасталась. Но в тот день…

Что же было в тот день?

Конечно!

Бабушка не могла ему ничего рассказать, потому что он был в отъезде! Это потом он узнал и о ее смерти, и о покупке… о покупке вообще от управляющего, просто увидел крупную сумму в расходах, когда проверял счета, и спросил.

Управляющий сказал про зеркало, но разве до безделушек было мужчине?

Тан Фуэнтес протянул девушке футляр, выкопав его из-под старых вееров, коробочек с косметикой и еще какой-то пакости, и замер рядом.

– Это… оно?

Тони усмехнулась.

Вот в другом состоянии она бы никогда не решилась так поступить. А сейчас – могла.

Когда бесшабашность кружила голову, когда сидела глубоко внутри сила Ла Муэрте… разве она боится смерти?

Смерти нет! Есть Ла Муэрте, а это нечто совсем другое. Не окончательное небытие, а новая дорога. Надо только сделать шаг.

Или – посмотреть в зеркало.

Тан Фуэнтес даже не оскорбился, когда Хосе Мануэль схватил его за руку и рванул к себе. Оттаскивая от некромантки.

Убирая от зеркала.

Чутьем старого травленого волка он понял, что эта безделушка смертельно опасна. И не хотел еще одной смерти. Опять же, а гонорар кто заплатит?

Тони? Ей грозит опасность?

А тут еще посмотреть надо, кто опаснее – девушка или безделушка. Вот сеньор Пенья поставил бы на девушку – и не прогадал.

Тони медленно вытащила зеркало – и сразу же развернула к себе стеклом. Пробежала пальцами по завиткам оправы. Прихотливым, изящным… ее вырезал настоящий мастер.

Злой мастер.

Вроде бы цветы.

Но вот мелькнули клыки.

Вот проскользнула среди цветов змея.

Вот и символы смерти…

И все это так искусно вплетено в рисунок, что и заметить-то не сразу удается.

А вот и само стекло. Его тоже делал искусный мастер. Оно так и притягивает взгляд, пальцы… да что же случилось?! Почему раньше оно спало и никого не убивало, а потом… вот так?!

Впрочем, Тони уже знала ответ.

Магия.

Его разбудила магия пожилой дамы, которую та невольно рассеивала вокруг себя. Она ведь жила за счет магии, обычные люди столько не живут. Вот и…

И ударило.

И вот оно… опять!

Тони ощущала стекло, как… как ворота. Куда? Неизвестно. Но… ей это и не надо.

Просто когда к ней потянулись щупальца, она позволила себе ослабить контроль над силой Ла Муэрте. И не выпустить ее даже, а скорее…

Сила Богини воззвала к богине.

Этого оказалось достаточно для зеркала.

* * *

Сеньор Пенья схватил аристократа за руку, да так и замер. Сил двинуться не было.

Потому что по комнате стал распространяться… холод? Да, что-то очень похожее. Померк свет, потускнели краски, защекотал уши вкрадчивый потусторонний шепот…

Ты наш, ты мой, иди сюда…

Страшно было до мокрых штанов. Если Хосе Мануэль и держался еще, то на одной силе воли. На чем там держался тан Фуэнтес, ему было и неинтересно. Не обгадиться бы.

Жуть жуткая!

Другого слова тут и не подберешь. И жуть, и кошмар, и тьма кромешная. Нестерпимая жуткая тьма. Та самая, которая подстерегает за порогом поздно ночью.

Та самая, которая выползает из древних гробниц, касается щеки своими ледяными щупальцами, шепчет на ухо, затягивает…

Та, которая была ДО первого огня, зажженного человеком. Бездонная, безбрежная, бесчеловечная…

Именно она сейчас царила в комнате.

Именно она… оно… изливалось из зеркала в руках некромантки.

И сеньор Пенья уже готов был закричать и побежать, когда Антония нанесла свой удар. И ее глаза блеснули черным серебром.

Не светлым, нет…

Черным. Словно клинок ударил под покровом ночи, но при этом так и оставался серебряным. Губительным для нежити и нечисти.

Чистым и ярким.

Молния?

Гром?

Досадные и ненужные спецэффекты, право слово. А вот когда из светлых глаз бьет поток силы… вроде бы и ничего не поменялось в комнате, но в то же время изменилось – всё. Словно сама реальность сделала оборот и встала на место.

И сеньор Пенья даже не осознает, что его пальцы до боли сжимает рука аристократа. Потому что девушка смотрит в зеркало.

Потому что зеркало в ее руках начинает… рассыпаться на составляющие.

Песочком осыпается оправа, белым, мелким крошевом…

Золотистыми осколочками скользит из сведенных судорогой пальцев само зеркало. Мелким стеклянным порошком, почти изначальным песком. Почти…

Больше оно никому вреда не причинит.

И последним, замыкая этот круг, скользит из пальцев Антонии металл. Расплавившийся в ее ладонях.

Капает тяжелыми тягучими каплями, прожигает ковер на полу, а Тони даже не чувствует никакого неудобства. Здесь и сейчас – это НЕ она.

Это Ла Муэрте смотрит через ее глаза. И не одобряет увиденного.

Что бы ни было в зеркале, это не Её творение. Нет, не богиня к этому причастна. Это чей-то другой разум, злой, жестокий… может, это зеркало как раз с ТОГО континента, откуда приходил дракон.

Может быть и такое.

Тони сейчас над этим не задумывается.

Она все-таки теряет сознание, падая носом в блюдце с шоколадом. И последней мыслью у нее почему-то проскальзывает: «Испачкаюсь…»

Так, собственно, и произошло.

Глава 5

– Творец!!!

Сеньор Пенья и покрепче выразился. Тан Фуэнтес подумал, да и поддержал достойную компанию парой соленых боцманских фраз.

Выругался покрепче, выдохнул, еще раз выругался.

– Оно… ушло?!

– Кажись, да…

Сколько из Хосе Мануэля не вылезал уличный мальчишка с его говорком? Ох, долго…

– Что с ней?

Сеньор Пенья оказался храбрее товарища по несчастью. Подошел, приподнял голову Тони, кстати, подвинул ее от шоколада, хотя кончик носа Тони уже в нем испачкала. И щеку тоже. Натуральный шоколад тает быстро…

– Жива. Обморок.

– С ума сойти… а что это было?

– Придет в себя, так и расспросим, – приходил в себя сеньор Пенья. – Полагаю, не зря я ее привез?

– Нет, не зря. Это уж точно. Но это была некромантия?

– Не знаю. Пусть ритана Лассара сама объясняет, – красиво отмазался сеньор.

Тан Фуэнтес вздохнул, позвонил в колокольчик и приказал принести еще шоколада. А сам потянул из кармана нюхательные соли.

Да, надо приводить девушку в чувство. А там и расспросим.

* * *

Сарита сидела в библиотеке, листала гербовник, думала.

Брат Теобальдо подкрался тихо и незаметно, словно кот, на мягких лапках.

– Ритана Дюран?

Знал он про Карраско, знал, но отчетливо понимал, что после всех дел Освальдо Сарита с ним дела иметь не захочет. Вот и называл ее по девичьей фамилии.

Сарита подняла на него растерянные глаза.

– Брат Теобальдо…

– Вам нужна помощь, ритана? Верно?

– Верно…

– Расскажете, в чем дело?

Ритана кивнула. И честно пересказала всю информацию, которой с ней поделилась словоохотливая парикмахерша. Брат Теобальдо задумался.

– Ритана Дюран, это странно.

– Странно?

– Вы не беседовали об этом с ританой Лассара, верно?

– Верно.

– Антония уверена, что ее мать умерла при родах, – брат Теобальдо не выбирал слова. Иногда это так позволяет экономить и время, и силы, и главное, нервы окружающих, что даже удивительно.

– При родах? Но… она не говорила, что Даэлис была беременна, – растерялась Сарита.

– Она не говорила – или вы не спрашивали?

Сарита задумалась.

– Она… пожалуй, она говорила о ребенке так, словно что-то знала. Мальчик, обладает силой… а вот что Даэлис была беременна – не говорила.

– Странно. Минуту… где-то я видел семейный молитвенник.

Сарита послушно подождала ту самую минуту. Пока брат Теобальдо открывал его, пока они вместе смотрели на даты смерти…

Даэлис Серена Лассара.

Антонио Мигель Лассара.

И дата смерти. Одна на двоих.

– Мне соврали? – уточнила Сарита.

– Да как сказать, – задумался брат Теобальдо. – Возможно, в чем-то и не солгали. А может, и наоборот. В любом случае надо бы поговорить с этой дамой. И уже не вам, ритана.

– Не мне?

– Брату Матео и брату Дуардо. Это по их части.

– Я тоже хочу знать, что она скажет, – уперлась Сарита.

Брат Теобальдо покачал головой, явно не одобряя такое упрямство.

– Моих слов вам будет недостаточно, ритана? Я поклянусь, что братья от вас ничего не скроют.

Сарита качнула головой.

– Брат Теобальдо, я знаю, вы меня поймете правильно. Если Анна Мария солгала мне сейчас и в этом, кто знает, в чем и когда она еще солжет? Уже вашим братьям? Может, если я буду с ними, то что-то пойму, как женщина? Да и я уверена, вы захотите расспросить сеньору Агуэда не у нее дома. И не у нее на работе, верно?

Брат кивнул головой.

Все верно. Он вообще собирался распорядиться привезти даму в Лассара. Или хотя бы куда-то в лесок вывезти. С женщинами – так. Лгать они могут даже на исповеди. А вот если начинают бояться, за себя ли, за других, мигом становятся сговорчивее.

Но часто начинают лгать еще более заковыристо. Может, и правда? Пусть ритана присутствует при разговоре? Глядишь, что-то и увидит? Женщина другую женщину лучше поймет, чем мужчина.

– Хорошо, ритана. Я поговорю с братьями. А что вы ищете? Петушиный герб?

Сарита протянула ему листок с шестью фамилиями.

– Я выписала всех. Но мне они… скажем так, я в курсе дела, я наслышана об этих фамилиях, кое с кем я встречалась… из этих семейств, я имею в виду. Они все приняты при дворе, и я была принята при дворе. И буду принята, если решу туда вернуться. Но… это другое. Я не представляю, кому из этих семейств могли помешать или понадобиться Лассара. Кому угодно, собственно…

Брат Теобальдо качнул головой.

– Ритана Дюран, я понимаю, возможно, вам солгали. Сделаем так. Вы поговорите с этой дамой еще раз. В присутствии братьев. Потом братья поговорят с ней в вашем присутствии. А потом посмотрите еще раз, что там… с петухом. С гербами и прочим.

– Хорошо, брат Теобальдо. Благодарю вас.

– Ритана, – брат выглядел очень серьезным. – Хоть люди и не всегда это понимают, долг Храма – помогать им. Вести, направлять, пока люди не смогут идти самостоятельно, служить опорой и поддержкой. Ритана Лассара, хоть и некромантка, верная прихожанка храма, и она это доказала, сделав шаг навстречу. Гадко будет со стороны храма отплатить ей черной неблагодарностью. Если в прошлом девушки есть какие-либо тайны, лучше, чтобы она узнала обо всем сейчас. Не потом, когда это будет угрожать ее здоровью или жизни.

А еще такие тайны должен знать Храм.

Некроманты, они, конечно, верные прихожане и хорошие люди. Некоторые даже очень хорошие. Но… мало ли что?

Мало ли кто?

Миром правят те, кто владеет информацией. И никак иначе. Брат Теобальдо это отлично знал. Просто не собирался озвучивать вслух некоторые мысли.

Впрочем, Сарита это тоже знала. Но считала оправданной платой за некоторую информацию.

Ей хотелось помочь Антонии. И она могла это сделать.

А еще…

Тони тогда и десяти лет не было. Сама Антония не могла сделать ничего плохого. Значит – это плохое совершил кто-то другой. И этот кто-то может быть сейчас рядом с Тони.

Лучше девушке заранее узнать об опасности.

* * *

Тони приоткрыла глаза.

Слабость во всем теле была ужасающая. Словно ее пропустили через мясорубку, потом то, что осталось, еще раз прокрутили и выкинули.

А еще…

Она почти ничего не помнила.

Только туман. Сначала разноцветный, яркий… нет, сначала были истории тех людей, которые умерли и их души затянуло в зеркало.

А потом…

Потом, кажется, было само зеркало.

И туман.

Сначала яркий, красочный, а потом черный, страшный, липкий… жутковатый и затягивающий…

Тони дернулась, словно ее током ударило. Кажется, ее тоже туда… затянуло?!

Нет.

Она лежала на диване, в комнате. И воняло вокруг нюхательными солями. И потолок был с лепниной. И подушка под щекой мягкая и уютная… нет, если бы она умерла, такого не было бы. Это уж точно…

И два встревоженных лица рядом.

– Тан Фуэнтес. Сеньор Пенья.

Мужчины переглянулись – и обозначили улыбки. Кажется, все неплохо? Их узнали, с ними разговаривают. Остальное?

Утрясется.

– Антония, врача вызвать?

– Ритана?

Тони попробовала качнуть головой. Та отозвалась болезненными спазмами в висках.

– Н-нет… что случилось?

Мужчины переглянулись.

– Вы не помните? – тан Фуэнтес осторожно прощупывал почву.

– Помню… зеркало помню. Смерти помню. А потом… нет, не помню. Что-то было?

– Было, – поежился сеньор Пенья. – Ох, как было.

– Что именно?

Что?!

Вот то самое… как описать эту жуть? Лучше и не начинать, не то приснится, потом не проснешься. Сеньор Пенья и не стал пересказывать. Ограничился коротким:

– Зеркало у вас в руках рассыпалось.

– Вообще рассыпалось? – удивилась Тони.

– Туда ему и дорога, – подвел итог тан Фуэнтес. – Дрянь такая!

Тони даже не сомневалась в этом. И насчет дряни верно, и насчет дороги…

– Я… я не знаю, что именно произошло. Мне было плохо.

– Не переживайте, – тан Фуэнтес, видя, что девушка растерялась, присел рядом, на диван, погладил ее по плечу. – Вы умничка, Тони. Вы нашли эту дрянь, а я даже и не подозревал. А ведь мог бы и сам посмотреться. Или подарить что-то внучке… она хотела взять несколько вещей на память о бабушке, просто приехать не могла, у нее служба при дворе.

Тони моргнула. Кивать было больно.

– Я вам должен. И признаю свой долг, и поверьте, деньги – это только часть его. А теперь давайте попробуем вас посадить и напоить горячим чаем.

Тони моргнула еще раз.

– И сладости? У меня есть апельсиновый мармелад с корицей.

А вот про это сеньор Пенья не должен был знать. Но разведка у него работает просто отлично. Тони моргнула еще раз, мол, она не против.

– А еще есть булочки с кремом. И рогалики с орехами.

У благородной ританы заурчало в животе. Мужчины переглянулись, улыбнулись – и принялись осторожно поднимать Тони и усаживать.

Ясно же все! Что бы ни случилось… сила иногда ведет себя непредсказуемо. Особенно, если маг не обучен ничему. Но в данном случае все и неплохо.

Зеркало мертво. Почему-то хочется употребить именно это слово. И смести осколки. И закопать их на кладбище, лучше всего – под порогом Храма.

Антония жива и невредима.

А что объяснить толком ничего не может… ну и ладно! Главное – не объяснения, а результат. А он как раз есть. И не надо лезть туда, куда не пускают. Может, там и так тесно!

* * *

Дома Тони ждал Эрнесто Риалон.

– Что сегодня случилось?

Сеньор Пенья посмотрел на некроманта. На Тони, которая хоть и стояла без подпорок, и даже почти не пошатывалась, но выглядела все равно бледновато. Опять на некроманта.

И сделал шаг к входной двери.

Второй… еще пару шагов…

– Стоять! Я жду ответа!

Сеньор Пенья бросил умоляющий взгляд на Тони. Как-то ему умирать не хотелось. И книгу в издательство обещали взять, как он допишет. И жизнь, считай, только началась…

Тони не подвела.

– Эрнесто, ничего страшного не случилось. Правда.

– Тебе было плохо, – обвиняющим тоном заявил некромант.

– Мне сейчас часто бывает плохо. А тут… я случайно свою силу применила. Вот… наверное, поэтому.

До двери остался один шаг.

– Я чуть с ума не сошел, когда почувствовал…

А вот это вовсе уже слышать ни к чему.

– Как именно ты почувствовал? – заинтересовалась Тони. – Ты за мной следил?

Сеньор Пенья положил руку на дверную ручку. Ну…

– Нет. Я просто ощущаю, когда тебе плохо. Мне тоже больно… вот здесь.

Некромант коснулся груди.

Сеньор Пенья выскользнул за дверь и словно растворился в пространстве. Вот так… не убили? Отлично! А с Фуэнтеса он свою долю еще стрясет!

Никуда тан не денется, заплатит как миленький.

* * *

Тони подошла поближе к Эрнесто, посмотрела ему в глаза.

Внимательно. Не так, как раньше. Бывает ведь, что смотришь, а бывает – что видишь. И это совсем-совсем разные взгляды. Когда ты просто подошел, поглядел, или мимо прошел, или… да столько есть взглядов, поверхностных, скользящих, вроде бы и правильных, а вроде и нет…

А вот сейчас она смотрела внимательно.

По-настоящему.

Когда не на поверхности скользишь взглядом, когда стараешься проникнуть внутрь. И то, что она видела….

– Эрнесто? – чуть дрогнул голос девушки.

Тан Риалон сделал шаг назад.

Ах, как же ему хотелось обнять Тони! Прижать к себе, не отпускать, подхватить на руки, расцеловать и спрятать от мира….

И если он так сделает – он ее потеряет. Эрнесто даже не сомневался.

– Прости. Я не хотел, чтобы так получилось. И тебя это ни к чему не обязывает.

– Но я… ты…

– Тони, не надо. Пойми, ты не отвечаешь за мои чувства. Никак. Мы выбираем сами. Любить или не любить, дать чувству расцвести или убить его в зародыше, ждать или не ждать ответа, открыться или потаить все в себе. Понимаешь?

Тони медленно кивнула. Она понимала.

– Вот. Я свой выбор сделал. Я позволил себе полюбить. Я позволил себе быть неосторожным. Я. Не ты.

– Не я…

– Я знаю, что ты меня не любишь. И ни на чем не настаиваю. А теперь и ты знаешь, что я буду рядом с тобой. Всегда.

– Всегда?

– И снова – я ни о чем не прошу. Я не стану вмешиваться в твою жизнь, если ты мне этого не позволишь. И… если захочешь выйти замуж, – тут дрогнул голос даже у Эрнесто, есть пределы прочности и у некромантов, – я не стану тебе мешать. Никак. Моя любовь тебя ни к чему не обязывает. Только меня.

Тони качнула головой.

– Нет… Эрнесто…

– Нет, – поднял руку некромант. – Сейчас не надо ничего говорить, прошу.

– Но я…

– Ты меня не любишь. Тебе сейчас неловко. Неудобно. Я все это понимаю… Тони, прошу тебя. Не надо. Не принимай решения сейчас, хорошо?

– Х-хорошо…

– Я вернусь завтра, и мы все обсудим. Когда ты все обдумаешь.

– Я… да.

Эрнесто сделал шаг назад – и аккуратно прикрыл за собой дверь. Дошел до мобиля и почти рухнул на заднее сиденье. Завести бы мобиль, уехать, но сил не было. Сердце колотилось в груди, словно от бутыли вина, голова кружилась, и руки были ледяными.

Нелегко дается благородство. Даже некромантам.

* * *

Альба Инес лежала в палате.

Одна.

Совсем одна… если не считать растущего внутри нее комка жизни…

Жизни. Да, жизнь кончена.

Кому она теперь нужна – такая?

Забегала Паулина, но быстро ушла. Принесла каких-то конфет, апельсинов… говорит, сама еще слаба, но это она, конечно, врет! Вот Альбе плохо. А Паулина… что с ней будет?

Подумаешь, поболела немного?

Встала, да и пошла…

Антония заходила один раз. И то Альба ее не видела. Она как раз спала, поэтому вкусности от Тони ей передали уже потом. После пробуждения.

Вот еще – стерва!

Что мешало Антонии прийти позднее? Не умерла бы Альба, вот еще не хватало! А от ребенка избавиться удалось бы! Так ведь нет!

Не дала!

И теперь внутри Альбы растет гадкий крохотный комок. А потом он будет все больше и больше, расползется фигура, придется кормить грудью… Альба видела такое у подруги.

Бэ-ээээ…

Все эти вены, молоко, которое капает, бессмысленная мышиная мордочка… а она улыбается. Словно в этом существе есть нечто хорошее…

Альба, конечно, хвалила и мать, и ребенка, и восхищалась, и улыбалась, и умилялась… и боролась с желанием удрать и вымыть руки. Пакость, тьфу!

А теперь ей это предстоит испытать на себе. Только подруга-то замужем, а Альба… сейчас хоть и не старые времена, из дома ее никто не выгонит, но насмешек нахлебаться придется вдоволь!

Альба едва не застонала. Но скрипнула дверь, и в палату вошел ее отец.

– Папа, – хлюпнула носом Альба.

Адан Аракон укоризненно покачал головой.

– Глупая моя девочка. – И так это было сказано, что Альба мигом успокоилась. И все плохие мысли отбросила, и разжался тяжелый ледяной кулак, сжимающий внутренности. – Дочка, ну что ты творишь? Как у тебя только ума хватило на такое окаянство?

Альба шмыгнула носом раз, другой… и разрыдалась. Адан присел рядом с ней на край кровати, обнял дочку и принялся гладить по черным волосам. Пусть поплачет всласть.

Когда Тони ему рассказала… он долго думал. Потом сказал Розе, что Дженио оказался подлецом и негодяем, бежал, а Альба была ранена при его бегстве. Нет-нет, не опасно, но ей рекомендовали полежать немного в больнице.

И ты, дорогая, лежи. Тебе волноваться нельзя. А я пойду, схожу к дочке…

Еще год назад, случись такое, Адан Аракон мог бы принять тяжкое, но необходимое решение. Отослать Альбу куда-нибудь в деревню, пока не родит, отдал ребенка на усыновление…

А вот сейчас…

После Паулины, после Розы, после Антонии…

Оказывается, жизнь-то штука хрупкая. И не всегда все будет благополучно. А семья единством сильна.

Отказал бы он от дома Тони – погибла бы Паула. За ней – Роза. А теперь вот и Альба…

Вышлет он из столицы Альбу – так что же? Кому от этого будет лучше? И ребенок, который ни в чем не виноват… ну, отец – сволочь, так что же? В нем ведь и материнская кровь будет. Его, Адана, кровь…

Перебьетесь!

Не выгонит он дочку, и внука не отдаст! Араконом будет!

Адан успокаивал дочь, пока та не затихла, а потом заговорил.

– Альба, милая, бывает в жизни всякое. Это не хорошо и не плохо, это просто случается. Получился ребенок? Надо рожать.

– А как же я потом…

– Потом мы его на твою маму запишем. Будет Даэрон Аракон, в честь моего брата. Или Евгения Аракон… нравится?

– А… а я?

– А ты спокойно выйдешь замуж. Захочешь забрать малыша к себе – заберешь. Нет, так нам с матерью останется, утешением. Вы с Паулой из гнезда вылетаете, а нам что – веточки да скорлупки?

Альба представила себе эту картинку – как в гнезде сидят мама с папой и грустно смотрят на осколки скорлупы, и хихикнула.

– Пап…

– Вот, успокоилась? И не твори больше глупостей, тоже, выдумала еще – ребенка изводить!

– А фигура? А… репутация?

– С фигурой я тебе ничем не помогу, – развел руками Адан. – Будешь следить за собой, двигаться побольше, так и фигура хороша останется. А с репутацией решим. Не проблема. Только выздоравливай. И матери ничего не говори, ей и так плохо.

Альба закивала.

– Не буду. Пап, все правда будет хорошо?

– Обещаю, – сказал Адан Аракон.

Он действительно так думал. Чего врать-то?

Все будет хорошо. Были бы все живы и здоровы, а остальное наладится.

* * *

Тони в шоке опустилась в кресло. Потерла лоб.

– Ох ты ж…

– Да, я бы и похлеще сказал, – согласился Рейнальдо, вылезая откуда-то сверху. – Но Риалон заслуживает уважения. Железный человек.

– Что? – Тони была так ошарашена открывшимися обстоятельствами, что даже на призрака не обиделась. Подслушивал?

Вот и отлично, авось, разобраться поможет.

– Разве нет? Он тебя давно любит, это видно.

– П-правда?

Рейнальдо закатил глаза.

– Правда-правда. Тони, неужели ты не замечала?

– Нет…

– Понятно. Самые заинтересованные узнают последними.

Тони замотала головой.

– Подожди. Рей, ты хочешь сказать, что Эрнесто… он меня давно уже любит?

– Сколько я его знаю и вижу.

– И молчал.

– И ты бы на его месте молчала, – качнул головой. Рейнальдо. – Подумай сама, какая между вами пропасть?

– Какая? – нелогично разозлилась Тони.

– Возраст.

– Отец тоже был старше мамы. Это важно?

– Ладно, возраст для вас, магов, не критичен. Его сила?

– Я тоже некромант…

– Ну… допустим. А еще ты любишь другого.

А вот это было не в бровь, а в глаз. Тони поникла.

– И это заметно?

– Что тебе нравился жених твоей кузины? Мне было, остальным вряд ли. Ты неплохо скрываешь свои чувства, да и маскировка помогает.

Тони коснулась щеки, благодаря чудотворные средства мастера Доменико. И тут же удивилась.

– Но Эрнесто… он же меня тоже с этим видит?

– Значит, ему это неважно.

– Разве такое может быть неважно?

– Как видишь. Есть такая поговорка, полюби меня черненькой, а беленькой всяк полюбит. Вот, считай, что Эрнесто тебя такой и полюбил. Нищей, страшной…

– Рей!

– Понял. Богатой и красивой. И исключительно из корыстных соображений.

В призрака метко прилетела подушка.

– Договоришься!

– Договоримся, – подмигнул Рейнальдо. И увернулся от второй подушки.

– Я… а что мне теперь с этим делать?

– Ну… не знаю. Общаться с ним, как раньше, ты не сможешь?

Тони качнула головой.

– Наверное, нет.

– Тогда я бы предложил его прогнать. Поганой метлой.

– Рей!

– Ну… если нет метлы, можно швабру взять. Она точно есть.

Тони пожалела, что у кресла было только две подушечки. А чернильницу со стола кидать опасно. Стены потом только перекрашивать. А то и половину мебели…

– Я тебя сама развею за такие советы!

– А что ты предлагаешь? – Рейнальдо преотлично играл роль «черного адвоката», убеждая Тони «от обратного». А то поди, начни ей говорить, что не надо гнать Риалона. Она ж тогда из противоречия может с ним расстаться. А не хотелось бы. Тони кто-то такой и нужен. Чтобы старше ее, чтобы основательный, чтобы настоящий…

Чтобы она на него опиралась, но мужская опека не перерастала в назойливое желание защитить и оградить. А такое частенько бывает.

За каменной стеной – оно же и в тюрьме, разве нет? Тони сникла.

– Не знаю. А что тут можно предложить?

– Ну… один вариант я предложил. Не подходит?

– Рей!

– Можешь сделать вид, что ничего не слышала. И не знаешь.

– Не смогу.

– Или сказать, что не можешь ответить на его чувства и предложить остаться другом дома. Ты ведь его никогда не полюбишь, верно?

Тони даже головой мотнула.

– Я не знаю…

– А чего тут знать? Ты же другого любишь!

– Люблю ли…

Тони впервые задумалась над этим вопросом. Вот раньше все было просто.

Вот ОН – принц из сказки.

Дженио…

А сейчас? Обычно в сказках жаба оборачивается принцем. А здесь наоборот – принц обернулся жабой. Гадкой и склизкой, хотя обычно это очень милые создания.

Любит ли она Дженио? Или просто хочет его, как красивую игрушку? Чужую игрушку? То, что никогда не получит?

Тони не знала.

– Я… Рей, я ничего не понимаю… я привыкла, наверное…

– К любви? – совершенно искренне удивился Рейнальдо. По его мнению, к любви привыкнуть было нельзя. Или это уже совсем другое чувство. Собственности там, принадлежности…

Но не любовь.

Не тот огонь, который делает живыми даже призраков.

Тони пожала плечами.

– Для меня все было просто и понятно. А теперь как-то размыто… Дженио оказался подлецом, хотя… может, его вынудили?

– Обстоятельства в жизни бывают разные, – ханжески согласился призрак. – Бывает так, что приходится и убивать, и грабить, и под чужим именем жить, мне ли не знать. Тут не угадаешь.

Тони кивнула.

– Правда, иногда это… нехорошо заканчивается. Тут надо точно знать всю ситуацию… ты говорила, он убил офицера?

– Н-не уверена. Жил по его документам, точно.

– А почему не жить под своим именем? Он же не нарушал закон? Или нарушал?

– Дженио – сеньор…

– И кому это мешает? Серхио Вальдес – тоже сеньор, но таны с ним общаются на равных, – недоуменно пожал плечами призрак. – Ритана Розалия, я так понимаю, из купеческой семьи. Но твой дядя на ней женился. Сейчас ведь нет такого жесткого разделения, как в мои времена. Да и в мои-то уже все было не так страшно, кто хотел, тот и женился, и замуж выходил, и при дворе бывал…

Тони задумчиво кивнула.

– Может, у Дженио были трения с законом?

– Тут надо узнавать подробнее. Если попросить у Вальдеса дело?

– Я попрошу, – пообещала Тони. – Но что делать с Риалоном?

– Сказать все честно, – даже слегка удивился призрак. – Я правильно понимаю, предложенные мной варианты тебя не устраивают?

– Они… неправильные, – определилась с ответом Тони. – Либо я его больше не увижу, либо обижу, либо… не знаю! Неправильно это! Нечестно!

– Почему бы тогда тебе не сказать ему об этом?

– О чем?

– О том, что ты не можешь определиться. И тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях?

– Но я как будто дам ему надежду?

– На что? На твою дружбу? Она и так у него будет.

– На… нечто большее…

– Ты же скажешь, что не можешь определиться. А судя по вашему разговору, Риалон и благородный человек, кстати, он ведь тоже не урожденный тан?

– Нет.

– А похож. Мединальо вел себя куда как более мерзко…

– Не поминай к ночи.

– Ладно. Но Риалон еще и умен. А это очень важно.

– Важно, да…

– Тони, ты просто меня не поняла. Риалону не надо будет объяснять два раза. Онсделает ровно столько шагов, сколько ты сама ему разрешишь. Именно ты.

– Думаешь?

– Уверен. Иначе бы он сейчас не ушел.

Стук в дверь заставил девушку дернуться.

– Вот… не ушел же?

Рейнальдо мысленно ругнулся. Это ж надо… он тут изо всех сил некромантские интересы защищает, а этот гад надумал ломиться и отношения выяснять?! Не убью, так перемажу! Эктоплазмой! А это куда как хуже засохших соплей!

– Думаешь, это он?

Тони пожала плечами и направилась к двери.

– Кто там?

– Тони, открой! Это я, Дженио! Умоляю!

Рейнальдо заскрипел зубами, хоть и призрак.

Да лучше б это был некромант!

Но Тони уже сняла цепочку и повернула ключ в замке.

– Дженио? Входи…

* * *

Над этим планом Дальмехо и Дженио думали несколько часов. Прикидывали, поворачивали то так, то этак…

Убивать Лассара было нельзя.

А вот как взять живьем некромантку? Пусть слабую, но это ж бабы! Кто ее знает, что она выкинет, если начать хватать и тащить? Тут обычная-то баба может сюрприз преподнести – не расхлебаешь! Знакомый Дженио так глаза лишился.

Уговорил девушку пойти с ним в кустики, соловьев послушать, почти добровольно уговорил, только слушать начали, а она его шпилькой в глаз как двинула…

Вот и окривел человек. И спасти глаз не получилось.

Проверять на себе, на что способна некромантка, не хотелось никому. Ни Дальмехо, ни Дженио.

Поэтому надо было ее опоить.

Ага… надо!

Сонное зелье – это то, что всегда с собой, что продается на любом углу, что легко достать… купить снотворное в аптеке?

Конечно, можно. Но ведь как? Его еще подсыпать надо! А у него вкус… привкус. И растворяется оно не так, чтобы сразу, и не в любой жидкости… никакой заботы о клиенте!

Хлороформ или эфир купить?

Эфир подействует не сразу, да и хлороформ тоже. С ними надо уметь обращаться. А то так прилетит… нужно что-то надежное. Или чтобы некромантка не сразу поняла, что ее опоили…

Вернулись к снотворному.

Дженио нашел подходящую лавочку, где торговала баба, обаял дуру, поговорил… прикупил с десяток порошков. Сам дополнительно растер их в пыль, чтобы растворялись быстрее и следа не оставляли. Теперь только подсыпать.

Но ведь некромантка может угостить его хоть стаканом воды?

А лучше – чашечкой кофе или бокалом вина. Дженио знал, он нравился девушке. На этом и сыграет.

Дальмехо решил подождать рядом. В канализации. Пробраться в магазин он не мог, на улицу выходить не хотел, а вот подобраться поближе, посидеть рядом, потом помочь с транспортировкой… Дальмехо куда как сильнее обычного человека, в том числе и благодаря симбионту. Угорь, кстати, шипел и расправлял кожные складки. Он тоже нервничал.

Дженио даст ему знак, когда выходить.

Или… не даст.

Второе хуже, но Дальмехо понимал, даже за информацию о Лассара хозяин заплатит. С ним можно будет поторговаться. Так что ждем спокойно.

* * *

Эрнесто Риалон сидел в мобиле.

Ехать домой? Честно говоря, не хотелось. Дома… пусто и холодно. Тихо и темно. Слуги у него и те уже ушли.

И дом смотрит на мир темными окнами. Никто его там не ждет.

И здесь ждать никто не будет.

Сам дурак, сам все испортил. Но как тут было удержаться? Как?!

Когда понимаешь, что Тони – плохо. Что любимая женщина в опасности, что ты не можешь ничем ей помочь?! Да, чувствовать так можно только самых близких. Самых родных.

Даже Амадо он так не ощущал.

Никого и никогда. Даже родителей, хотя там-то особой близости точно не было. Спихнули его в обучение и порадовались.

А вот Тони…

Может, дело еще и в ее силе. Или в Ла Муэрте?

Эрнесто не был до конца уверен. А богиню не спросишь…

– Ты здесь! Слава Творцу!

Эрнесто с удивлением воззрился на Рейнальдо, который словно пророс через рулевое колесо.

– Что случилось?!

– Там этот… Валеранса!

– ЧТО?!

Повезло, что у мобиля откидная крыша. И та по случаю теплой погоды сложена. А то бы Эрнесто ее точно головой пробил.

– Не что, а кто. И не лети, – Рейнальдо загородил дверцу так, что Эрнесто не мог выпрыгнуть сразу. Ладно, мог, но через призраков ходить – то еще удовольствие, потом не отмоешься. – Пошли, я тебя провожу, понаблюдаешь.

– За чем?!

– Во-от… ты думаешь, этот тип просто так явился в жизни Тони?

Эрнесто перестал ревновать и начал думать.

– Нет… точно нет! Идем…

Рейнальдо кивнул.

– Ты подожди у окна, я открою.

– Сил хватит?

– Обижаешь. Тони со мной щедро делится. Я буду в комнате, если что-то увижу или услышу, подниму шум.

– Хорошо.

Эрнесто выпрыгнул из мобиля. Даже если он Антонии не нужен… есть подозрения, что Валерансе тоже нужна не Тони, а нечто противозаконное. Нет уж… свою девочку Риалон давать в обиду не собирался. Вне зависимости от ее на то желания.

Проследим и проконтролируем.

* * *

Дженио наслаждался жизнью.

Он сидел в уютном кресле, на столе стояли разные вкусности, а Тони хлопотала, готовя кофе.

– Благодарю. Антония, вы искренняя, честная и благородная натура, поэтому я решил сначала поговорить с вами.

– Слушаю внимательно, – откликнулась Тони, следя за туркой, чтобы кофе не убежал. Варила она его неплохо, но, если честно, готовить не любила. Такой вот выверт сознания.

Сделать какие-то мази-настои-притирания-порошки? О, это запросто и со всем нашим удовольствием! С травами Тони возиться любила. И собирать, и сушить, и резать, и растирать, и превращать пучки сухих растений в содержимое симпатичных баночек…

А вот сварить суп…

Сеньора Долорес и сама не была любительницей, поэтому питались женщины достаточно просто. Овсянка, куриный бульон, горячие бутерброды, иногда пироги…

Хуан Амон Мартель от этого, кстати, не страдал. Попросту он договорился с одной из деревенских женщин, и та готовила ему. Хотя кулинарных изысков ждать не приходилось, но и голодать – тоже.

Все же кофе не сбежал, и Тони разлила его по чашечкам.

– Слушаю вас, тан Валеранса.

– Эудженио, Антония. Прошу вас.

– Хорошо, Эудженио. Я вас слушаю.

– Антония, я ни в чем не виноват. То есть… я жил под чужим именем, это верно.

– И на содержании у чужой супруги, – невинным тоном подсказала Тони.

А что? Ритану Барбару кто-то отменял? Была ведь и такая страничка в жизни Эудженио!

Валеранса пожал плечами, даже не пытаясь ничего отрицать.

– Я и не скрываю. Мы были свободны…

– Оба?

– Я был свободен в своих поступках, у меня не было обязательств ни перед одной женщиной. Что до ританы Барбары – она была несчастна. Ее муж – тиран и деспот…

Тони чуть крепче сжала кофейную чашечку.

Тиран и деспот? Эрнесто Риалон? Чушь и гадость!

– Чем я могу вам помочь? – чуточку суше осведомилась она.

– Я умоляю… расскажите, что случилось с Альбой Инес? Я поступил, как подонок, я знаю…

– Ничего не случилось, – ледяным тоном отозвалась Тони, вспоминая красную от крови ванную. И алые разводы на белом полотенце. И больницу. – Альба едва не потеряла ребенка, и сейчас она в больнице.

– Ребенка?!

Удивление Эудженио даже изображать не понадобилось.

– Вашего ребенка, – согласилась Тони.

– Но я… с ними все в порядке?

– Врачи говорят, что да.

Дженио неловко дернул рукой. Кофе выплеснулся на скатерть.

– Ох…

Тони направилась за тряпкой. И не увидела, как в ее чашку полетели несколько крупинок вещества, которые мгновенно там и растворились.

А вот призрак…

Эти существа все видят, все знают, а спастись от них весьма и весьма сложно. Сами не напакостят? Так кого другого науськают!

Рейнальдо не стал ждать, пока Тони сделает хоть глоток, он кинулся к Эрнесто.

* * *

Тони успела как раз промокнуть скатерть, когда дверь распахнулась, и на пороге возник весьма недовольный Эрнесто Риалон.

– Валерранса!

Эудженио и изображать испуг не потребовалось.

– Риалон!

– Поговорим?!

– Эрнесто?! – пискнула Тони. Некромант в гневе был зрелищем впечатляющим. Про защиту он забыл, но даже так его сила давила. Заливала комнату мертвящим холодом, вынуждала опуститься на колени…

Черные глаза горели нехорошим огнем, волосы словно растрепал незримый ледяной ветер.

– Нам интересно, что тебе подсыпали в чашку, – Рейнальдо не собирался бросать сцену на произвол судьбы.

– В чашку?

– Которую твой гость сейчас до дна и выпьет, – прошипел не хуже трех гадюк Эрнесто.

Дженио этого делать не собирался.

– Я не подсыпал! Ничего! ТОНИ!!!

– Тогда почему ты не можешь выпить ее кофе? – иезуитски уточнил призрак. – С тобой ведь ничего не будет?

– Я не могу?! Я могу! Но…

– Вот и выпей, – посоветовал Эрнесто. – Пока чашкой закусить не пришлось.

– Антония! Вы позволите?! – воззвал к девушке Дженио. – Это произвол!!!

Тони хлопала глазами. Она попросту растерялась.

– Не трать времени, – посоветовал Эрнесто. – Ну?!

– Я… да! Я выпью!

Краем глаза Дженио заметил хищную тень, скользнувшую за спиной Риалона, и сообразил, что надо бы отвлечь противника на пару секунд.

Он театрально подхватил со стола чашечку Антонии, продемонстрировал ее на вытянутой руке…

– Вот, смотрите!

А в следующий момент Дальмехо кинулся вперед. Симбионт хищно разевал пасть, целясь в спину некроманта!

* * *

Спас Эрнесто Сеньор Мендоса.

Чтобы какое-то представление, да прошло без участия кота? Э, нет! Кот – это такое всюду проникающее существо, которое будет в курсе всех семейных дел.

Надо же знать, кто тебя будет кормить, чесать, гладить, носить на руках? Надо!

Вот участия в семейных ссорах коты принимать не будут, разве что под настроение покусают кого. А знать будут. И хорошо, что они не говорят по-человечески, люди бы от них не много лестного услышали. В том числе и о своих умственных способностях.

Вот и сейчас Сеньор Мендоса сидел над дверью, на вывеске. Нравилось ему там, и буковки нагрелись за день, а теперь медленно остывали. Как раз коту полежать на теплом.

К появлению Дженио кот отнесся вполне равнодушно.

Оно, конечно, дрянь, но ведь хозяйка его в рот тянуть не будет? Значит, и не отравится. А слова…

Кошки отлично чувствуют вранье. И не понимают, почему его не чувствуют люди.

Эрнесто? Пришел – и отлично. Прогонит этого… вонючего. Должна быть и от человека польза, не самому ж коту коготки пачкать?

А вот Дальмехо…

Кот почувствовал его за несколько метров – и распушился.

Шло ЗЛО. Шел ВРАГ!

Исконный, страшный, беспощадный… Сеньор Мендоса воспринимал измененных именно так. Чужие, чуждые, отвратительные равно земле и воде…

Рвать!

КОГТЯМИ ЕГО!!!

Это, собственно, и произошло.

Дальмехо кинулся на некроманта, кот на измененного. А поскольку Дальмехо в основе своей был человеком, то и скорость у него была пониже кошачьей, и боль он отлично чувствовал.

Кого ни разу кошки не драли…

Нет, не просто царапнули, отмахнувшись лапой, не укусили, не рванулись и удрали… Сеньор Мендоса осознанно шел на бой. И не собирался отступать и сдаваться.

Уничтожить врага!!!

Никакой пощады!!!

Зубы впились в ухо Дальмехо, благо волос там не было, и в рот не забьются, и не промахнешься. Когти – в голову.

Кот утробно выл и стремился добраться до глаз негодяя. Скальп с Дальмехо он уже снял и вполне успешно, но когти скользили по черепу, не в силах пробить гладкую кость…

Эрнесто Риалон развернулся – и на него кинулся Дженио.

Вдвоем они справятся с некромантом. А девка… и с девкой справятся! Потом!

Рейнальдо возник перед Дженио, пытаясь его задержать.

– ТОНИ!!!

И пару секунд призрак выиграл. Дженио попал в нечто вроде густого гадкого киселя, который забился в нос, в глаза, в уши, в рот… не отплюешься!

А там и Тони начала действовать.

Руки сработали быстрее головы, благо кочерга была неподалеку. И в ноги Дженио последовательно полетели кочерга, совок для углей, каминные щипцы… мужчина запнулся и упал на пол с грохотом.

А в следующую секунду Эрнесто активировал заклинание.

Да, вот он – недостаток некромантии.

Чтобы вызвать огненный шар и спалить негодяя к дохлым муренам нужно две секунды. Конечно, при наличии опыта и навыков.

Чтобы применить заклинание из школы некромантии, нужно до двадцати секунд. Иногда и больше. Не рассчитана некромантия на атаку и защиту, это нечто совсем другое. Это искусство ритуалов и жертвоприношений, это песня мертвых душ. Но не поле боя, на котором огневики и воздушники творят чудовищные разрушения.

Шар праха Эрнесто вызвал. Но время на него пришлось потратить…

Серый сгусток, похожий на комок пепла, ударил Дальмехо в грудь.

Сеньор Мендоса прыжком, достойным иного тигра, почти взлетел над землей на высоте двух метров. Коты в некромантии не разбираются, но и связываться с ней не станут. Жить охота.

Героическое животное с грохотом приземлилось на ту же вывеску, оборвало ее, с шумом и треском рухнуло вниз и с воем рвануло в магазин – прятаться.

Кстати – таково уж счастье Дженио, что кот прошелся прямо по нему. Мужчина взвыл, а Эрнесто развернулся к новому источнику опасности. С Дальмехо он все уже сделал, добавки не требовалось.

Впрочем, Эудженио – тоже хватило.

Тони от всей души навернула его кофейником. Тяжелым, серебряным, антикварным.

И все стихло.

Только где-то на втором этаже утробно завывал Сеньор Мендоса.

Кот сдаваться не собирался. Он удрал не от врага – он удрал от некроманта, который, кстати, намного лучше расправится с врагом, чем мягкий и пушистый котик.

Но если враг посмеет войти в его дом…

Он узнает еще не раз, как остры кошачьи когти и зубы!

Тони посмотрела на горстку праха, которая осталась от Дальмехо.

На Эрнесто Риалона, который так и стоял, готовый к любой атаке.

На Дженио, который пребывал в глубоком (пропорционально массе кофейника) обмороке.

И сделала самое умное, что могла.

Упала в обморок.

* * *

Красавицам положено приходить в себя на руках у влюбленных в них мужчин. Опять же, поцелуи, клятвы и уверения в вечной любви никто не отменял.

Красавица может при этом чуточку поплакать (пара слезинок выглядит так романтично), но ответит согласием на любые предложения. Обычно благородные принцы этим не пользуются, а предлагают руку и сердце. В крайнем случае – проехаться к родителям и побеседовать с ними.

Тони пришла в себя на руках у Эрнесто Риалона.

– Девочка моя! Открой глазки… Тони!

В отличие от дома Фуэнтесов, у Тони в магазине нюхательных солей отродясь не водилось.

Девушка чихнула и глаза все-таки открыла.

– Эрнесто?

– Да, это я. Все в порядке, маленькая моя… все хорошо.

Мужчина покрепче прижал к себе девушку.

Что он пережил за эти несколько секунд? Да лучше такое и не представлять себе! Ей-ей, врагу подобного не пожелаешь!

Когда твоя любимая женщина один на один… с убийцей?

Да, вполне возможно.

И ты можешь не успеть к ней на помощь.

А еще… ее отношение к этому убийце. Тоже важно.

Хоть и понимаешь умом, что Валеранса – дрянь, и пакость редкостная, и плевка на него потратить жалко… но ведь и не таких любят!

И похуже любят!

И в тюрьмы бегают на свидания, и синяки мелом замазывают, и детей своих отдают… да чего только в женских головах не бывает. И нет, это – не мозги!

А если Тони до сих пор любит эту нечисть?!

Это действительно пугало Эрнесто. Но когда в спину Дженио полетел совок, ему стало намного легче. Когда любят… да Тони должна была его оглушить, не Валерансу. А она сначала дралась, как львица, а потом… испугалась?

За него?

Или?..

Такие вопросы Эрнесто предпочитал выяснять у самой девушки. Чтобы потом не чувствовать себя то ли идиотом, то ли героем дамского романа.

Тони ткнулась лицом ему куда-то в шею.

– Правда?

– Да.

– А они…

– Один мертв, второго отдадим в полицию.

Тони перевела дух.

– Я так испугалась. Когда они…

Тони вспомнила ТЕ свои переживания.

Да, она действительно испугалась. И не за себя, нет. Она была почему-то уверена, что нужна живой. И Эудженио, и этому… монстру. Если Дженио его не боялся, значит – знал. Если знал, значит, с ним можно договориться…

В тот момент девушка не формулировала этого именно так. Но потом, потом…

А вот за Эрнесто она испугалась до истерики. До… до сковородки, которая полетела в голову Дженио. И плевать на любовь!

Есть романтика, увлечения и красивая картинка. Есть.

А есть человек в твоей жизни.

Добрый, ласковый, надежный, спокойный… на которого всегда можно положиться. Который тебя любит.

И без которого солнце перестанет светить.

Так получается?

Словно весы, на одной чашке которых оказался Валеранса вместе со всеми чувствами Тони. А на другой Эрнесто Риалон. С его уже чувствами. И секунды девушке не потребовалось на размышление.

Какие секунды?

Зачем?!

Если без Эрнесто ее мир никогда не будет целым, правильным, настоящим, если… если нужно, чтобы он – БЫЛ!

И Тони ударила. Не сомневаясь ни секунды.

– Все в порядке. Я смогу тебя защитить.

– А себя?

– Тони?

Девушка оторвала заплаканное лицо от лацкана пиджака некроманта.

– Я чуть с ума не сошла, когда они… Эрнесто, я не смогу жить, если с тобой что-то случится.

– Тони?

– Я… я тебя люблю?

Что можно ответить в таком случае? Да только одно. У Эрнесто и сомнений не было.

– Девочка моя, любимая…

И крепко поцеловать. Чтобы у Тони действительно не осталось сомнений. Любит она или нет.

Девушка не отстранилась. Она ответила на поцелуй. Робко, неумело, но ответила. И увлеклись влюбленные так, что когда все-таки оторвались друг от друга…

– Демоны!

– Эрнесто?

– Тони, у нас Валеранса сбежал.

– Да и пропади он пропадом! – махнула рукой девушка. И уже сама поцеловала Эрнесто. Да так, что телефонировать в полицию они собрались только спустя полчаса.

Больше всех этим обстоятельством был удручен Рейнальдо.

Вот ведь…

Если бы он не убрался на улицу, с глаз долой, не желая подглядывать, он бы хоть тревогу поднял. Не проморгал бы бегство негодяя.

А он…

Э-эх… не повезло!

* * *

Серхио Вальдес не был бы следователем до мозга костей, если бы не заметил сразу…

И сияющих глаз, и сцепленных рук, и чуть припухших губ девушки… и задал резонный вопрос:

– Поздравить?

Эрнесто сдвинул брови.

– Вальдес!

И в голосе некроманта звучало предупреждение. На эту тему шутить – не смей! Любовь дело очень серьезное, особенно для некроманта. Убьет, поднимет и еще раз десять убьет!

Серхио поднял руки ладонями вперед.

– Я не иронизирую! Так как – поздравлять?

– Да, – решительно сказала Тони.

Эрнесто притянул девушку чуть поближе к себе.

– Если разболтаешь…

– Если не сделаешь хотя бы шаг в сторону – все сами убедятся, – парировал Вальдес. – Ну, что тут у нас?

– Много чего. И ничего приятного.

На описание случившегося ушло почти полчаса. Как раз и собрали то, что осталось от Дальмехо, в совочек. Тони посмотрела на дорожку и решила, когда все уйдут, полить ее вином. Так, на всякий случай. Для дезинфекции.

– М-да… как вы так промахнулись с Валерансой?

– Так получилось, – развел руками Эрнесто. Честно говоря… да и пес с ним, с тем сбежавшим подонком!

Тони! Его! Любит!

За такое он еще бы Валерансе и приплатил. Сбежал – да и демон с ним, пусть бежит. Рано или поздно попадется, никуда не денется.

– А с этим что делать будем? Ты его шаром праха приложил, думаешь, его допросить удастся?

– Нет, – четко сказала Тони. – Он был измененным. Его душа ушла к его богу на кормежку. Нечего там допрашивать.

– Туда б ему и дорога. Но как теперь Валерансу ловить?

На это ответа не было. Ни у кого.

* * *

Дженио остановился только в их с Дальмехо убежище. Перевел дух, вытер пот со лба.

Болело, казалось, все.

Ноги – бежал.

Руки – пробирался по канализации. Все тело – попали по нему хорошо и не раз. Даже голова – кофейник Тони не пожалела. Сотрясения мозга не случилось, но это вопрос везения.

А вот что теперь-то ему делать? Вот что неясно!

Сбежать из города? Можно. Но… Тони. В том-то и дело, что Тони. Это ж какие бешеные деньги ходят неоприходованные! Кому сказать – не поверят!

Дальмехо, соскучившись по нормальному человеческому общению, был несколько несдержан. А Дженио слушал и мотал на ус. Запоминал.

Он знал, как найти Хозяина.

И… договориться?

Конечно, у него есть деньги. И неплохие, по чьим-то меркам. Но вот беда, пожив таном, в доме Араконов, Дженио захотел не меньше. Пусть не в этой стране, пусть в другой, но чтобы и поместье было свое, и выезд, и мобиль, и слуги, и…

Да, и титул настоящий! А на это нужно очень, очень много денег. Тех побрякушек, которые они взяли, и на год не хватит.

Так что стоит попробовать…

Тем более Лассара заслужила… Эудженио вспомнил, как она целовалась с Риалоном посреди гостиной, пока он валялся там… потом полз к двери, стараясь не шуметь, потом…

Да эти двое и слона бы не заметили. Зеленого и танцующего.

Но как это унизительно! Как гадко сознавать, что ты уцелел по чистой случайности! Лассара стоило наказать! За… за все! И Риалона! Лишил его такого помощника…

Или наоборот? Снял камень с плеч? Дальмехо все же оставался непредсказуемым безумцем, доверять которому не стоило ни при каких властях и ни при какой погоде. Кто его знает, что там в головы шарахнет?

Себе Дженио доверял, а вот за Дальмехо не поручился бы. А значит…

Покойся с миром, дорогой (в финансовом смысле) товарищ. Ты мне помог, а дальше я и сам преотлично разберусь. И с делами, и с деньгами. Опять же, делиться не придется. А это так греет душу…

* * *

Прошло немало времени, прежде чем Тони и Эрнесто остались наедине. Рейнальдо вежливо пожелал им спокойной ночи – и удрал прежде, чем некромант его чем-нибудь навернет. К Паулине.

Каждый вечер он к ней приходить не мог, но хоть иногда!

Поговорить, побыть рядом, посмотреть друг другу в глаза… и девушка радовалась ему! Такое вот неожиданное и горькое счастье.

Его личное счастье.

А в маленьком магазине мужчина и женщина смотрели друг другу в глаза.

Оказывается, это тоже счастье. Когда можно усесться в кресло, притянуть любимую женщину к себе на колени – и просто обнять. Они живы, они вместе… остальное?

Приложится! Куда это самое остальное от них денется?

А поскольку Эрнесто был мужчиной, то к вопросу он подходил решительно.

– Тони, ты выйдешь за меня замуж?

Тони замялась.

– Я… да…

– У тебя есть сомнения?

Девушка посмотрела прямо в глаза Эрнесто. Любовь? Да, это важно. И ценно, и нужно. Но есть и другие, не менее важные вещи. К примеру, взаимопонимание.

– Не сомнения. Просто… я последняя из Лассара, Эрнесто.

Некромант даже фыркнул.

– И это – проблема? Тони, радость моя, я не смогу полностью принять твою фамилию, меня знают как Риалона, я этого долго добивался. Поэтому Риалон-Лассара. А дети пусть будут Лассара, если ты не против?

– Если детей будет несколько, я и не против Риалонов, – честно сказала Тони.

– Вряд ли нам так повезет. Некроманты не слишком плодовиты, а рисковать твоим здоровьем мы не станем, – честно предупредил Эрнесто.

Тони улыбнулась.

– Как скажешь.

Это согласие далось ей легко и спокойно. Она сильно подозревала, что Ла Муэрте ее не заберет – пока. Пока Тони ей нужна. Даже необходима.

А потом?

Девушке хотелось и свой род продолжить некромантами, и род Эрнесто… сколько для этого нужно? Две штуки. И можно еще парочку детей для гарантии. Ничего страшного, крестьянки и по десять-пятнадцать детишек рожают.

– Тони, я не шучу.

– Эрнесто, а ты не задумывался, почему именно некроманты не слишком плодовиты? – вкрадчиво поинтересовалась Тони.

– Потому что мы пропускаем через себя силу смерти, это общеизвестно, – пожал плечами некромант.

Тони потерлась щекой о его пиджак.

Принюхалась.

Все же это важно. И запах, и само ощущение человека… он может выглядеть как угодно. Но есть люди, к которым хочется прижаться. А есть те, от которых хочется удрать. И у нее с Эрнесто первый случай. Так бы и не отлипала. Обвилась бы и повисла…

– Да. И это действует на девочек в период полового созревания, – согласилась она. – Но я-то в это время как раз и не использовала свою силу.

– Но?..

– Ведьмовство – да, безусловно. А оно, кстати, наоборот, способствует. Ведьмы существа плодовитые.

Эрнесто поднял брови.

– То есть у нас может быть много детей?

– Да. Уж двое – точно.

– Отлично, – кивнул некромант. – Тогда предлагаю тебе решить, когда ты хочешь выйти за меня замуж.

– Может, осенью? Через пару месяцев?

– Отличная идея, – согласился Эрнесто. – Ты будешь чудесной осенней невестой. И подготовить все успеем…

Тони еще раз потерлась щекой о его плечо.

– У нас точно не будет проблем из-за ританы Барбары?

– Нет. Но свидетельство о ее смерти я получу в ближайшее время. И с Амадо поговорю.

– А я с дядей.

– Думаю, он не будет против нашего брака.

Уточнять Тони не стала.

Эрнесто приподнял ее лицо за подбородок и снова поцеловал.

– Не могу удержаться. Ты мое чудо…

И Тони почувствовала, как кружится голова. Словно она вернулась в детство, и летит на качелях все выше и выше, в синее небо…

Даже обидно стало, когда мужчина отстранился.

– Эрнесто?

Некромант коснулся пальцем кончика носа подруги.

– Нет.

– Что – нет? – не поняла Тони.

– У нас ничего не будет до свадьбы. Я хочу, чтобы у нас было все правильно. Как полагается.

Тони даже обиделась на минуту.

– Я…

– Милая моя девочка. Самая лучшая, самая замечательная, самая-самая… ты достойна всего. И наша свадьба тоже должна быть настоящей. Разве нет?

А поскольку уговоры Эрнесто перемежал поцелуями, добиться согласия ему было несложно. Некроманты – коварные…

Впрочем, ночевать Эрнесто остался рядом с Тони. В гостевой спальне. И сообщил, что или Тони переезжает к нему, вместе с котом, или он переезжает сюда…

Между ними не будет ничего серьезнее поцелуев. Но в безопасности невесты он должен быть уверен. И точка.

Тони обещала подумать.

Глава 6

Анна Мария Агуэда шла с рынка, чуть покачивая тяжелой корзиной.

День удался.

Она купила шикарную барабульку, которую сегодня запечет в соли, и к ней удалось найти хороший картофель, и чесночок попался просто прелесть…

Петрушка помахивала из корзинки резными листиками и пахла так, что даже запах рыбы перебивала.

Красота!

Когда на ее дороге выросли два монаха, она искренне удивилась. Но недолго.

– Сеньора, именем Храма, просим вас пройти с нами.

Единственное, о чем подумала Анна Мария – рыба может пропасть. Что и сказала.

– Братья, могу ли я донести до дома корзину? Я оставлю ее кухарке и сразу пойду с вами?

Брат Матео и брат Дуардо переглянулись – и согласно кивнули. Зачем им корзина? Им нужно поговорить с женщиной, вот и все…

Анна Мария честь по чести вошла в дом, дошла до кухни, огляделась – и собралась уже было выскользнуть через заднюю дверь, когда…

– Далеко ли вы собрались, сеньора?

А ей казалось, что этот монах в гостиной? Где и второй… а он стоит, смотрит ледяными глазами убийцы.

– Я… нет…

– Прошу вас. Пройдемте…

Анна Мария оглянулась, но выбора не было. А потом на локте сомкнулись сильные безжалостные пальцы, и она поняла, что попала.

Брат Матео контролировал ситуацию. И ударить его ножом у дамы не было никакого шанса. А брат Дуардо тем временем успокаивал домочадцев парикмахерши, уверяя, что все в порядке, сейчас поговорим – и вернется она домой, никуда не денется…

Да и кому она нужна, если разобраться?

Информация нужна, а сама Анна Мария пусть живет, как ей вольготно будет.

* * *

Разговаривать решили прямо в храме, благо местный священник любезно предоставил его в распоряжение братьев. Сейчас там их ждала Сарита, которая успела обойти весь храм, полюбоваться росписями и (тссссс!) даже в алтарь заглянула. Так туда женщин не пускают, а любопытно ведь!

Хотя чего туда не пускать – неясно. Комната и комната себе. Но раз уж мужчинам хочется себе этот маленький бонус – пусть их.

Анна Мария увидела ее, даже ойкнула от неожиданности.

– Ритана?

– Сеньора Агуэда, рада вас видеть, – Сарите и предстояло начать беседу. – Скажите, сеньора, зачем вы мне солгали?

– Я?!

– Вы, сеньора, вы… даже не солгали, а о многом умолчали.

– О чем же?!

– О Даэлис Серене Лассара. О ее втором ребенке…

Анна Мария захлопала ресницами.

– А что такого? Ну да, она ждала ребенка. Есть поверье, что в это время нельзя волосами заниматься, но ритана Лассара его не поддерживала. Да и волосы у нее были всем на зависть…

– И вам тоже? Вы ей сильно завидовали? – тихо спросила Сарита.

– Я? Кто она – и кто я?

– Вы – та, кто пережил соперницу. Правда ведь?

Не зря братья побеседовали с местным священником. Он мало что помнил, а вот ключник при храме рассказал, что лет двадцать, а то и поболее тому назад Анна Мария, тогда еще не Агуэда, положила глаз на сына местного мэра. Ну… кто тогда мэром был. А парень, не будь дурак, за Лассара бегал, что хвост за собакой. Это уж потом, когда та из столицы с мужем вернулась, успокоился. Но на парикмахерше не женился.

Анна Мария сверкнула глазами.

– Раскопали?

– А что в этом такого? – удивилась Сарита. – Я бы скорее вам аплодировала стоя. Будучи юной девушкой, вы нашли в себе силы и мудрость, или хитрость? И подружились с соперницей. Я полагаю, в расчете на информацию, которая позволила бы вам привлечь Пабло в свои сети?

– Лассара не была мне соперницей, – мрачно ответила Анна Мария. – Она его даже не замечала. Однолюбы е… мать…

Грязные ругательства так мерзко отдались под сводами храма, что Сарита поморщилась. Но Анне Марии это было безразлично.

– Хотите правду? Пожалуйста! Я радовалась, когда эта заносчивая сука сдохла! Туда ей была и дорога!

– А когда ее муж спивался? И дочь едва от голода не померла? – Братья пока не вмешивались. Сарита и сама неплохо справлялась.

– Почему я должна думать о ее выродке?

– Потому что Даэлис считала вас подругой? Потому что рассказала вам про нерожденного еще сына?

Анна Мария чуточку побледнела. Глаза у нее явственно забегали.

– Она… не говорила!

– Неужели?

– Это уж потом я узнала…

– Разве? А от кого?

– От…

– Ну же, смелее, – подначила Сарита. – Скажите, что с вами поговорил Даэрон, или что Тони сболтнула случайно?

– Я… я уж и не помню.

– Помните вы все, – поморщилась женщина. – Отлично помните. Сильно вы ее ненавидели, значит. Если столько лет прошло, дети выросли, а в вас это не улеглось…

Анна Мария опустила глаза.

Специально смотрела в пол, чтобы никто не увидел полыхнувшую внутри тяжелую, черную ненависть.

Ненавидела?

Нет, это не то слово. А какое – то она и сама не знала.

Ненависть, она живая. А она бы Лассара своими руками… вот как есть, и убила бы, и на куски порвала, и свиньям скормила. Чтобы и семени ее поганого в округе не осталось!

Чтобы ничего… и никого… и ни могилки, и ни былиночки!

Это не ненависть. Это нечто другое, куда как более страшное. Но есть ли для этого слово в человеческом языке?

Наверное, нет. Как-то слишком он беден на эмоции. Любовь – и к конфетам, и к детям, обозначается одним словом. Ненависть – тоже. А ведь они такие разные…

Анна Мария, задумавшись, и не поняла, как что произошло. Но ее голову подняли вверх.

– Ненавидела. На могилку-то ходишь? – задушевно так уточнил брат Матео.

– Нет!

– А что ж так? Посидишь, плюнешь пару раз, жизни порадуешься, ты-то жива, а из нее чертополох пророс…

– Я этого не хотела, – честно сказала Анна Мария.

И верно. Не хотела.

Ну что такое смерть, тем более для некроманта? Да ничего! Просто один шаг через грань. Была она в одном состоянии, будет в другом. У некромантов вообще свои отношения со смертью, в которые лучше не лезть. Очень уж они интимные. Личные.

А вот если бы Даэлис осталась жить, если бы она потеряла все, что ценила, что любила… мужа, дочь, дом, силу…

О, вот тогда Анна Мария могла бы порадоваться! Это ведь страшнее любой смерти! А пережить соперницу… и что? Где тут удовольствие?

– А чего ты хотела? – вкрадчиво уточнил монах. – Или вернее – что тебе предложили? О чем попросили?

Анна Мария поежилась.

– Это страшные люди. Вы понимаете…

– Чадо Творца, это ты не понимаешь, – мягко перебил ее монах. – Ты где находишься? Верно, в храме. Оглянись вокруг, есть ли кто-то сильнее Его?

Анна Мария сморщила нос. Отца Бенито, тихого и добродушного, она в расчет не принимала. Воля там Творца…

А что ж он столько всякой пакости на земле допускает? Ах, испытание? Ну так и не обессудь, если кто-то его не проходит!

– Ты, чадо, не понимаешь, – вступил с другой стороны брат Дуардо. И улыбка у него была доброй-доброй, как у серийного убийцы. – Если мы сейчас не услышим ответов на свои вопросы, заметь, правдивых, ты из храма вообще не выйдешь. Никогда.

И улыбнулся.

Анна Мария посмотрела ему в глаза – и похолодела.

Столько в этих глазах было чудовищного, столько равнодушного… словно стоишь ты ночью, посреди темного поля, и волки воют. Или даже волкодлаки…

Жуткие такие… которые тебя сначала гонять и мучить будут, а потом сожрут. В свое удовольствие. И наслаждаться будут каждым стоном и каждым хрипом. Рвать его из тебя. Медленно. Клыками…

Женщина заскулила и засучила ногами, пытаясь отползти подальше.

Брат Дуардо улыбнулся еще душевнее.

Кто-то приходит в храм по велению души.

А кто-то потому, что хочет сберечь ее остатки. Не ошиблась Анна Мария. Брат Дуардо был одержимым. Маниаком, как это принято писать в газетах. Но вовремя это понял. И когда начал сходить с ума, побежал к священнику, остатками сознания понимая, что помочь ему смогут только в храме.

До того, как он убьет.

До того, как погубит свою бессмертную душу.

Что ж, в храме нашлось место и ему. И вот уже несколько лет он убивал, но исключительно по велению Творца. Убивал тех, кого стоило убить. И понимал, что живет не зря.

А еще он производил потрясающее впечатление на таких вот баб. Не описалась? Все еще впереди, успеет…

К ритане Дюран брат Дуардо ничего не испытывал. Наверное, потому, что не считал ее женщиной. Она не улыбалась, не кокетничала, не соблазняла, ее сильно ранила жизнь…

А вот сеньора Агуэда вызывала раздражение каждой деталью. Начиная от кокетливой вышивки на юбке и заканчивая сильным запахом роз, который сейчас мешался с запахом рыбы и петрушки. Ф-фу…

Ею брат Дуардо занялся бы с удовольствием. Хотя сначала бы отмыл. Пары-тройки ведер колодезной воды как раз хватит. И еще несколько ведер в запас, кровь смыть. С себя, понятно, не с трупа…

Вот все это Анна Мария и читала в его глазах. Дурой она никогда не была. Стервой, завистницей, дрянью, но уж никак не дурой.

Тех людей она боялась. Но те люди и не появлялись в ее жизни уже больше десяти лет. А тут…

Смерть была рядом. И не простая, а медленная и мучительная. Нет, Анна Мария не обмочилась от ужаса, но сведения из нее посыпались, как горох из распоротого мешка. Только успевай заметать.

Хоть и было дело давно, а помнила она все, как вчера.

Даэлис действительно ухаживала за волосами. Раз в две недели она приезжала в парикмахерскую, садилась в кресло, болтала о том, о сем…

Женщине тяжело без подруги. Действительно, тяжело, когда ты не можешь с кем-то поболтать о важном. О новом платье, о шляпке, о мужчинах…

Как в том анекдоте. Собрались три подруги, всю ночь просплетничали о своем, о женском, а наутро из шкафа выпал померший со стыда демон^[252].

Для Анны Марии эта дружба была шансом подобраться к понравившемуся мужчине.

Для Даэлис… Анна Мария понимала, что она для некромантки где-то на уровне кошки или птички. С которой можно поделиться своими мыслями, но и только.

Дружба? С канарейкой?

Ну-ну…

Это было обидно, оскорбительно и унизительно. Как равную Даэлис ее просто не воспринимала. Даже когда Анна Мария стала Агуэда, а Даэлис нашла себе супруга. И еще более обидно было смотреть на счастливую соперницу.

Анна Мария ухо бы отдала, чтобы выйти за Пабло! А эта… стерва!!!

– А что сейчас с Пабло? – уточнила Сарита, понимая, что парикмахерша сейчас сорвется в истерику. Слишком уж давили на нее мужчины.

– Женился на купчихе, – пожала печами Анна Мария.

– Выгодно?

– Очень!

Так вот.

Даэлис ждала второго ребенка. Анна Мария злилась. В тот день некромантка ушла, а парикмахерша только решила успокоить нервы хорошей порцией сладкого, как…

В ее маленький мирок вошел мужчина.

Какой он был? Ну… вот этого Анна Мария и до сих пор не знала. Он был в глухом плаще, благо время шло к вечеру, да и осень, сильного внимания он не привлекал. Глухой коричневый плащ, капюшон, надвинутый так, что под ним одну черноту было видно, перчатки на руках, под которыми явственно виднелись бугры…

– Бугры?

– Он их на кольца надел. Несколько колец, – объяснила Анна Мария. – Когда перчатки тонкие и кожаные…

А вот это было понятно. У Освальдо такое тоже было.

– Минутку… отсюда и петух?

Анна Мария кивнула.

Да, кто бы ни был этот неизвестный мужчина, о такой детали он не подумал. Кожа, выделанная так, что стала мягче масла, плотно обтянула печатки. И на одной из них проступило изображение петуха. Отчетливое такое…

На остальных?

Хм-м…

Кажется, одно кольцо было круглым, второе квадратным, тоже печаткой, но не выпуклой. Петух был именно, что нанесен на камень, не вырезан, а словно бы напаян сверху, вот его и выделило очертаниями. А остальные кольца были без таких примет.

Очень Анне Марии это в память врезалось.

– О чем просил этот человек?

Как оказалось, о немногом.

– Он дал мне кристалл….

Кристалл, небольшой, размером с фалангу мизинца, надо было повесить на спинку кресла, в котором Даэлис сидела во время своего визита.

Следующего визита, понятно.

Если кристалл засветится, об этом надо было рассказать человеку.

Анна Мария, конечно, просто так не согласилась. Во-первых, ей неплохо заплатили. Хватило выкупить в свою собственность и парикмахерскую, и землю под ней у города…

Во-вторых, она боялась. Мало ли что, а вдруг то для убийства, или еще чего… нет-нет, на такое она не пойдет… вот мужчина и показал ей, как вспыхивал кристалл. Это для определения силы. Не только Даэлис, но и ее ребенка. Если засветится только один рог, это сила самой некромантки.

Если оба… да, кристалл бы раздвоенным. Как… как оленьи рога.

Мужчина продемонстрировал его действие. У Анны Марии он оставался темным.

У самого мужчины начинал поблескивать, но не сильно.

У Даэлис он засветился. Висел на спинке кресла и светился. Весь, ярко и чисто.

Анна Мария догадывалась, что это не просто так. А когда Даэлис пришла к ней… парикмахерша не соврала про разговор. Действительно, Даэлис была в гневе.

Действительно, она говорила про петуха.

А вот предыстория прозвучала только сейчас.

– А окончание истории? – невинно уточнил брат Матео.

– Ок-кончание? – внезапно прозаикалась женщина. – К-какое?

– Мне разъяснить? – прошипел брат Дуардо.

– Н-нет…

Все верно. У истории было и окончание.

Ой, не просто так не советуют заниматься волосами во время беременности. Уж точно не стричься. Или хотя бы…

Пряди волос Анна Мария заметала на совок и уничтожала при Даэлис. Но в тот раз некромантка была в гневе. А Анна Мария получила хорошие деньги за прядь волос.

Что такого?

Всего лишь прядь волос… что она могла? Что с ее помощью можно такого сделать?

– Сука!

Сарита, как жена некроманта, отлично знала, что можно сделать с помощью пряди волос. Ох как знала… может, даже и на себе. Хотя ее биологического материала у Освальдо и так было – не отгрести лопатой. За столько-то лет!

Если Анна Мария передала волосы Даэлис этим людям…

– Человек был во всех случаях один и тот же?

– Да. Кольцо было одно… то самое.

– А перчатки?

– Да… тоже. Кожаные, дорогие, у нас такие и таны не носят. Такие… коричневая кожа, темная, гладкая, словно масло…

– Вы до него дотрагивались? – осенило Сариту.

– Да.

Монахи переглянулись. Вот что значит женский взгляд. А как еще понять, мягкая кожа или нет? Понятно, выделку видно, но некоторые вещи можно разобрать, только дотронувшись.

А чего это парикмахершу передернуло?

– Просто дотрагивались?

– Когда кристалл передавала… так получилось.

Каблук пошел неудачно, шатнуло женщину, она и вцепилась в руку собеседника.

– Он холодный был, – просто сказала Анна Мария, не дожидаясь вопроса. – Люди такими даже в гробу не бывают. Словно кусок льда под плащом… и твердый такой. Вот именно, как изо льда.

Больше из нее ничего не вытрясли.

Отец Бенито только головой покачал, когда сеньора Агуэда ушла.

– Нет предела подлости человеческой. Ведь понимала, все понимала…

– Еще как понимала, – согласилась Сарита, легонько касаясь рукава рясы. – Не огорчайтесь, в любом стаде паршивая овца сыщется.

– Она… я считал ее хорошей прихожанкой, ритана. Добрая мать, благочестивая жена, хорошая прихожанка. И такие бездны подлости… она отлично знала, чем все обернется для Даэлис Серены Лассара. И все же сделала. Обменяла свою душу на деньги.

Сарита пожала плечами.

Да, обменяла. И что из этого трагедию городить? Люди и не такое творят, просто отец Бенито в тихом своем Лассара позабыл, и как стариков из дома выкидывают, и как детей душат подушкой, и как… много чего доброго и хорошего люди делают. И главное, человек тварь такая, что всегда себя оправдает. Или хотя бы найдет виноватого в своем падении.

– Я должна поговорить с братом Теобальдо, – решительно сказала она. – И возможно, телефонировать ритане Лассара?

Монахи переглянулись.

Пожалуй, что ритана права. Сначала переговорить, потом телефонировать или телеграфировать. Не такая уж это важная тайна для Храма, чтобы скрывать ее от ританы Лассара. Но все равно, пусть начальство решает.

* * *

Откладывать важную беседу было не в традициях Эрнесто Риалона. Тем более что со всеми заинтересованными сторонами можно было побеседовать в одной больнице.

Опять – польза.

Если кто начнет в обморок падать (от радости!), тут и доктора рядом, помереть от счастья не дадут.Откачают.

Первым делом Эррнесто навестил Адана Аракона.

При виде некроманта Адан побледнел, словно мел.

– Паула? Тони? ЧТО?!

– Все в порядке, – поднял руки Эрнесто. – С девочками все замечательно, все живы и здоровы. – Про покушение он решил не говорить, чтобы не расстраивать хорошего человека. – Вчера ритана Лассара согласилась стать моей женой.

Несколько секунд Адан вспоминал, кто такая эта ритана и какое отношение она имеет к нему. А потом…

– Минутку! А ритана Барбара?

– Я скоро получу свидетельство о ее смерти и смогу жениться второй раз. Траур выдерживать не стану, оно того не стоит.

Тан Адан уставился на некроманта с явным подозрением. Высказывать его не хотелось, было как-то неосторожно, но Тони ведь не чужая…

Эрнесто поспешил его успокоить, не дожидаясь окончания мучений.

– Клянусь Ей, я не причастен к смерти своей супруги. Я даже не знаю, кто ее убил.

Клятву он давал абсолютно спокойно. Он ведь не знает, он догадывается. А подтверждение от Богини…

Так Ла Муэрте в суд не вызовешь. Или там и осколочков от суда не останется.

Адан перевел дух.

– А Тони…

– Я люблю ее. А она любит меня, – просто сказал Эрнесто. – Я знаю, что старше, и не так богат…

– И я отныне смогу звать тебя – сынок?

Эрнесто даже опешил. А потом заметил веселые искорки, пляшущие в глазах Адана, понял, что тан одобряет и его, и сватовство, и расплылся в ответной улыбке.

– Папенька! Позвольте вас обнять?

И даже ножкой шаркнул. А то как же!

Тан Адан фыркнул.

– Ну нет! За такое, сынок, объятиями не отделаешься. Вот выйду я из больницы – закатим гулянку! Три дня пить будем!

– Обещаю.

– А раз так – пошли, Розу обрадуем! Свадьба у нас все-таки будет! Радость какая!

Ритана Розалия думала чуточку дольше. Но потом признала, что тан Риалон для ее племянницы – отличная партия.

Некромант? Так ведь и невеста… кхм… тоже… того. С силой. Не каждый такое дома выдержит, тут или по большой любви, или такого же искать. А тут… нашелся.

Жених, конечно, старше невесты, но и то неплохо. Не все же мужчины, как ее Адан? Чтобы и с юности, и умные, и настоящие… и тут опять польза. Успел тан Риалон и перебеситься, и нагуляться, и понять, чего он от жизни хочет.

И сын у него уже взрослый. Тони с чужим малышом возиться не придется.

Ритана Барбара? Вот тут, конечно, сложно. Мало ли что с ней произошло? Но если тан Риалон заверяет, что она мертва, и вообще…

– Свидетельство о смерти супруги покажете?

– На днях получу и сразу же покажу, – кивнул Эрнесто. – Я недавно проверил и узнал, вот и не озаботился сразу. Я не думал, что Тони ответит мне согласием.

Ритана кивнула.

– Хорошо, тан Риалон. Мы начали готовиться к свадьбе Альбы. – На лице дамы мелькнула болезненная гримаса, все же разочарование в дочери было сильным. – Но если ей не пригодится, так Тони будет рада! Я скоро выйду из больницы, и мы с девочкой определимся с платьем, гостями, местом торжества…

Эрнесто картинно схватился за голову и застонал.

– Вы против? – насторожилась ритана.

– Пусть все будет так, как пожелает Тони, – четко сказал тан Риалон. – Я буду настаивать на одном. Я оплачу все расходы на нашу свадьбу. Любые. И прошу ей об этом не говорить. Скажите, что вы сами так решили… вы меня понимаете, ритана?

Ритана Розалия понимала.

И за племянницу порадовалась. И за себя, кстати, тоже. А что? Некромант – все в семью прибыточен Хороший такой, добротный…

Берем!

* * *

Распрощавшись с Араконами, тан Риалон отправился к сыну.

Амадо так же лежал в кровати, но рядом с ним лежала книжка про обожаемых индейцев, на тумбочке поблескивал оранжевым солнышком разрезанный апельсин, да и кексы рядом наполняли палату вкусным запахом… сын явно шел на поправку. И Эрнесто это радовало.

А вот беседа… никуда не денешься. Надо начинать.

– Амадо, как твои дела? Как самочувствие?

Ритуальные танцы продолжались минут десять, прежде чем Эрнесто выдал, как в ледяную воду бросился:

– Амадо, я скоро опять женюсь.

– Да? И на ком, если не секрет?

– На Антонии Даэлис Лассара, – не стал тянуть кота за хвост Эрнесто.

Амадо как лежал, так и назад откинулся. В обморок, конечно, не упал, некуда, но побледнел он явственно.

– На ком?!

– Да, сын. Именно на Антонии Даэлис Лассара, ты не ослышался. Я люблю ее, а она меня. И мы поженимся осенью.

Амадо злобно прищурился. Первая растерянность уходила, вместо нее наступала злоба и ярость.

– Так ты… ты ее для себя берег?

– Ничего, что я на твоей матери был женат? – ледяным тоном уточнил Эрнесто. Щенка стоило оттрепать за холку прямо сейчас. Не дожидаясь всяких глупостей.

Амадо сдаваться не собирался.

– И что? Мать-то исчезла… не с твоего ли попустительства?

– Нет. Со своей глупости, – отрубил Эрнесто. – Не шлялась бы по мужикам, сидела бы дома. Я бы с ней, может, и развелся, но жива она бы осталась.

– Ах, как мило! А Тони тебя любит? Или просто нашла себе… папочку?

Эрнесто вспыхнул.

Амадо ударил в самое больное место. Действительно… можно ведь и так подумать? Что ищет в нем Тони? Девочка, которая росла без отца?

Защиту? Помощь? Заботу? Может, еще и родительское тепло? И все это она ошибочно принимает за любовь? Может такое быть? Запросто!

Но показывать это сыну некромант не собирался. Как аукнется, так и откликнется.

– Не переживай. Ты как был моим сыном, так и останешься, – «утешил» Амадо любящий отец. – Просто у меня будет любимая и любящая жена. А у тебя, возможно, появятся брат или сестра. Ты кого хочешь?

– Сестренку, конечно, – ухмыльнулся Амадо. – Такую же красивую, как ее мамочка.

– Отлично! – Эрнесто притворился, что не замечает подтекста, и ему это удалось. – Я скажу Тони, что ты не против, и уже выбираешь имя для будущей сестренки.

– Барбара, к примеру?

– Вполне возможно. Даэлис Барбара Лассара.

– Лассара?

Эрнесто развел руками.

– Антония не сможет поменять родительскую фамилию. Так что придется мне.

– Ты не будешь Риалоном?

– И что? У меня есть замечательный сын, род не останется без продолжения.

Амадо аж головой замотал.

– Отец! Но это…

– Ты полежи, обдумай новости, – решил Эрнесто. – А я еще зайду.

И быстро вышел из палаты.

Кажется, подходя к концу коридора, он услышал звон.

Кажется, именно оттуда.

Но возвращаться и проверять не стал. Ни к чему. Пусть Амадо сам борется со своими демонами. В этом ему никто не поможет. Увы…

Эрнесто не ошибся.

Амадо смотрел на рассыпанные по полу апельсины, которыми вместе с вазой запустил в дверь, и чувствовал себя… на редкость безнадежно. Разве вот ЭТО – справедливо?

Увы, ответа не было. А вот укол успокоительного ему вкатили. Может, и к лучшему.

* * *

Тони пребывала в замечательном настроении. Напевала, протирала пыль, гладила кота… жизнь была прекрасна и удивительна ровно до той поры, как в магазин вошел пожилой мужчина.

Вежливо поздоровался – и начал оседать на пол.

– Ой, – сказала непечатно Тони и кинулась бедолаге на помощь. Надо, надо заводить в магазине нюхательные соли, а то с такими клиентами никаких нервов не хватит!

Спустя полчаса потенциальный покупатель был приведен в чувство, усажен в кресло и даже осчастливлен чашечкой крепкого кофе. А Тони хлопотала вокруг, пока мужчина не поднял голову и не посмотрел ей в глаза.

– Спасибо, ритана.

– Не стоит благодарности, тан. Что именно у вас произошло?

Вопрос был не праздным. Из темно-карих глаз пожилого мужчины смотрела такая безнадежность, что плакать хотелось. Ей-ей, у коровы на скотобойне – и то глаза веселее будут. А ведь мужчина не из простых сеньоров, мужчина из танов. Может, не из слишком богатых, но и не бедствующих. Об этом говорит и дорогой костюм, и часы в жилетном кармане, дорогие, из золота, и волосы, подстриженные и уложенные у дорогого мастера, и даже запах парфюма.

В таких вещах Тони разбиралась. Первое дело для мошенника, определить, кого он собирается облапошить. Вот Хуан Амон Мартель и учил девочку подмечать разные детали, даже самые крохотные, а потом и делать правильные выводы.

Тан посмотрел измученными глазами.

– Плохо мне, ритана.

Тони вздохнула и присела напротив. Сжала в своих ладонях ледяные пальцы мужчины. И ведь не старый еще, лет пятьдесят человеку, вот как дядюшке. А ощущение от него, как от столетнего старика.

Жизнь кончена. И конечна, тоже.

Ничего хорошего в ней больше не будет.

Тянет по магазину промозглой и серой безнадежностью…

– Мурррм!

Сеньор Мендоса таких вещей не переваривал. Не кушал потому что, вот и переваривать не приходилось. В его доме! И такое… тоскливое? Мрачное и дождливое?

Ну, нет! Так не пойдет! Сначала сырость, потом плесень, а потом и дом развалится. Кошки точно знают, чего допускать никак нельзя. А уж как они изумительно тоску прогоняют!

Сеньор Мендоса потоптался лапами по брюкам гостя, потом поставил передние лапы ему на грудь, поглядел в глаза этак проникновенно и мявкнул. А потом свернулся калачиком.

Таким теплым и очень уютным тяжелым бубликом на коленях мужчины. И замурлыкал, отогревая и прогоняя тоску.

Что бы там кто ни говорил, у хорошего кота есть свои обязанности. И он их всегда выполняет безукоризненно. Например, отогревает душу.

Тан действительно чуточку улыбнулся.

– Ритана, я к вам не случайно зашел. Мне вас очень рекомендовала Оливия Мерседес Калво.

Тони подняла брови. Она даже не помнила, кто это такая. Но разве важны имена?

– Она что-то у меня покупала?

– Подушку с коклюшками.

Тони вспомнила милейшую даму и кивнула. Да, была такая.

– Как у ританы дела? Надеюсь, все благополучно?

– Более того, ритана. Она довольна и счастлива. Плетет в свое удовольствие кружево, помирилась со свекровью, пообещала той накидку, счастлива, светится и говорит, что вы ее просто спасли.

Тони польщенно улыбнулась.

Приятно же! Когда ценят! Когда ты смогла кому-то помочь… Это очень важно – помогать людям. Причем не милостыньку подавать, а именно, что помогать выпрямиться, встать на ноги, что-то поменять в своей жизни, причем поменять к лучшему…

– Благодарю. Мне приятно это слышать. А все же, тан, что привело ко мне вас?

Тан помолчал пару минут. А потом решился – и начал свою историю.

До недавнего времени у Гаспара Марио Солера все было неплохо. Как и у любого тана. Были деньги, была семья, дети выросли, вылетели из гнезда, свои вить начали.

Жена, любовница…

А вот недавно все посыпалось, словно карты, установленные в «домик» неловким ребенком.

Сначала заболела супруга. Никто и не думал, что ее болезнь неизлечима. А оказалось…

Два месяца. Всего два месяца – и ее не стало. Любовницу тан бросил, когда супруга заболела. Честно ей все объяснил, не мог он поступить иначе! Вот попросту не мог…

К ее чести, любовница приняла все с пониманием. Поцеловала, благословила и отпустила. Ни криков, ни скандалов, ни слез…

Зато начало все дальше рушиться в семье.

Два сына. Дочь.

И все трое почему-то решили, что если умерла мать, то и отец вскорости последует за ней. И начали… требовать наследство, делить наследство, что при живом отце выглядело откровенно гадко. Мнение отца тут вообще в расчет не принималось.

Гаркнуть?

Хлопнуть ладонью по столу?

Но это ведь семья! Родные и близкие, его дети, их семьи… если их выгнать, то и вообще один останешься, волком завоешь. А если не выгнать…

Сил у мужчины уже не было. Хотелось иногда упасть, да и завыть волком. Вот просто – могилкой себя чувствуешь. Памятником, над которым голуби собрались, и галдят эти гадкие птички, и гадят, гадят, и сил нет даже руку поднять, да и как ты это сделаешь? Ты же памятник! Тебя даже в расчет не принимают…

И жена умерла.

И выговориться некому…

Вот, на улице столкнулся с ританой Калво, а она вся светится. Не удержался, да и спросил. Та и рассказала про лавочку, в которой разжилась чудодейственными игрушками, и зайти посоветовала. Вдруг что-то да подберут?

Сегодня Гаспар и пошел. Правда, с утра дочь прилетела, и сын. Младший. И такой скандал устроили…

Тони только головой покачала.

– Тан, а вы кушали-то когда?

– Эммм… кажется, вчера? Днем? Последнее время ничего не хочется, ритана.

Тони печально кивнула.

– Тогда кушайте здесь, тан. Пока вы не съедите все, что на столе, и не выпьете кофе, я вас из лавки не выпущу.

– А я думал, без покупки?

– Это уж как вы сами пожелаете…

Тони улыбнулась краешком губ и прошлась по магазину. Вот, сочетание кофе, кота и человеческого участия делает свое дело, уже и глаза заблестели, и улыбка откуда-то взялась… еще сейчас накормим бедолагу…

Сволочи у него детки, конечно. Нет бы отца поддержать, ясно же, для него эти два месяца были, как для другого десять лет. А они еще и добивать принялись.

Осознанно?

Может, что и так. Родители ведь делятся на две категории. Одни – для чувств. Вторые – для материальных благ. Слова разные бывают, красивые и не слишком, а результат все равно один и тот же.

Кого-то любят. От кого-то хотят денег, денег и еще раз денег. Печально…

Пальцы девушки замерли над небольшой шкатулкой.

А что? Отлично подойдет! И вот это, наверное…

К тану Гаспару девушка вернулась, нагруженная сразу двумя вещами. Во-первых, в ее руке болталось колье. Удивительно красивое, хотя и не слишком дорогое. Вроде бы камни поделочные, но так они собраны, так сочетаются, что и золота с рубинами не надо. Яшма, агат, халцедон, хрусталь, а ведь глаз не отвести. Так и играет, так и переливается.

– Тан Гаспар, мне кажется, что вам нужно сходить к вашей подруге. Как ее зовут, кстати?

– Карла Элена.

– Вот, сходите к ней. Ей понравится, как вы думаете?

Тони продемонстрировала колье. Даже на столик его выложила. Тан Гаспар посмотрел и улыбнулся.

– И как вы почувствовали? Карла такие вещи просто обожала… обожает.

– Вот! Значит, примет и не выгонит.

– Зачем я ей… я ее в два раза старше. Старик, она уже кого другого себе нашла…

– Тан, – погрозила пальцем Тони. – Или вы меня слушаетесь, или будете искать подарок в другом месте.

– Я еще не согласился пойти.

– Ошибаетесь. Вы туда пойдете сегодня и сейчас. Сразу же, как от меня выйдете, – качнула головой девушка. – Смотрите…

Ожерелье легло в небольшую серебряную шкатулку.

– Это тоже подарок. Потом поймете. А пока берите – и идите. И знайте, если Карла Элена вас выставит, я вам все деньги верну. И товар обратно не попрошу.

– Невыгодная для вас сделка, ритана.

– Главное, чтобы она была для вас выгодной, – отрезала Тони. – Согласны?

– По рукам.

– Тогда пейте кофе. Голодным я вас не отпущу, что это такое! Думать надо о себе хоть иногда!

Тан Гаспар улыбнулся. Погладил кота и допил кофе.

Он и не думал, вообще-то… но может, и правда, сходить? Ну, выгонят старого дурака! Так что же? Хуже ему уже не будет! Или ненамного будет хуже…

Спустя два часа тан Гаспар стучался в дверь небольшой квартирки.

Он бы нашел Карлу Элену раньше, но она переехала из апартаментов, которые он снял ей на год вперед. И попросила у хозяина разницу. Тот отдал.

А вот адрес новый узнал. И Гаспару его сообщил мгновенно. Жаль только, что добираться пришлось аж через три квартала.

Вот и дверь…

Тан поднял руку и постучал.

– Кто там?

При звуке чистого женского голоса у бедняги сильно заколотилось сердце. Вспотели руки, в которых мужчина сжимал шкатулочку…

Дверь распахнулась.

Карла Элена стояла на пороге. Но…

Судя по ее талии… она была беременна. Примерно… на седьмом-восьмом месяце. И…

– Творец милостивый!

Женщина побледнела, схватилась за горло и начала падать в обморок.

Глухо стукнула об пол шкатулочка. Тан Гаспар бросился подхватывать свою любимую женщину.

Возраст имеет преимущества. И привести девушку в чувство удалось быстро, и глупых вопросов тан задавать не стал.

Чей ребенок?

По срокам – его. И так все понятно. Когда Карла Элена жила с ним, она ни на кого другого и не смотрела. Верность у нее была в крови.

Его ребенок, что уж там. А вот почему он о нем ничего не знал?

– Карла? Почему?

Женщина тоже была неглупа. И вопрос поняла правильно.

– Я хотела. А ты мне в тот вечер сказал про свою жену. Что я – стервятница, на чужой беде свое счастье строить?

– Ты – самая замечательная женщина, – просто сказал Гаспар. – Карла, ты за меня замуж выйдешь?

– А…

– Я свободен. И я тебя люблю. Жаль, кольца нет…

Карла чуточку неловко поднялась с пола, на котором сидела в объятиях своего мужчины.

– Ну и пусть нет! Выйду, конечно! Я ведь тебя люблю…

– И я тебя люблю. И нашего малыша любить буду!

И впереди еще целая жизнь! Уж половина ее точно! А дети… вот и посмотрим, кто отцу счастья желает, а кто наследства себе хочет! Подождут еще лет пятьдесят, не опаршивеют! Гаспар оперся рукой на пол, чтобы удобнее было подниматься, и случайно задел рукой шкатулку.

– Ох…

Серебряная крышка отскочила в сторону.

Колье выпало.

Но смотрел тан Гаспар не на него. А на два обручальных кольца – и маленькую карточку в форме сердца, на которой красивым почерком было выведено: «Совет да любовь».

– Гаспар! – ахнула женщина.

– Оказывается, и кольца у нас есть, – улыбнулся мужчина. – Карла, так ты согласна?

– Да! И еще сто раз – да!

Кольца заняли свои места на пальцах. Колье – на шее женщины. Шкатулка отправилась на тумбочку, а тан Гаспар подумал, что надо бы навестить магазинчик еще раз.

Он понимал, что кольца ритана включила в цену шкатулки. И знал, что возвращать деньги не будет. Но поблагодарить – надо.

Сказать спасибо, подарить цветы и купить… да, определенно, надо что-то будет купить малышу!

На счастье! Хотя, видит Творец, здесь и сейчас счастья – на всех хватит!

* * *

Брат Теобальдо выслушал доклад молча. Только перебирал простенькие деревянные четки.

На хорошем таком, шелковом шнуре.

По нему бусины хорошо скользят. А еще… таким шнурком и придушить можно. Но об этом – тссссс!

– Интересно складывается. Что ж, ритана Дюран, вы сделали важное и нужное дело.

– Благодарю вас.

Сарита и сама так думала. Ей очень хотелось помочь Антонии, и раз уж случай представился, грех было им не воспользоваться.

– Я попрошу вас телефонировать ритане Лассара и рассказать ей обо всем, что вы узнали.

Сарита перевела дух.

Есть такое, она слегка побаивалась, что ей запретят рассказывать… могли? Еще как могли! Но брат Теобальдо оказался истинно благородным человеком.

Но кое-что следовало прояснить.

– Брат Теобальдо, я не знаю… Храм не будет против?

– Храм будет только рад помочь одному из своих верных прихожан, – взмахнул рукой брат Теобальдо. – Я попрошу брата Матео отвезти вас в город, ритана.

Сарита просияла, поблагодарила и выпорхнула из библиотеки.

Брат Теобальдо улыбнулся ей вслед.

Попросит?

Безусловно. И брат Матео отвезет ритану Дюран в город. И Сарита протелефонирует ритане Лассара. А тем временем брат Дуардо расскажет обо всем брату Алехандро… не один ведь телефон в городе! И за ританой Лассара проследят.

Мягко, ненавязчиво…

Может, она и верная прихожанка Храма Творца, но лучше некромантов держать на коротком поводке. И это – не их добрая воля.

Это хороший и качественный компромат.

Определенно, надо проследить. Ритана Лассара – молодая девушка, горячая и страстная. И неосторожная, как любая молодежь. Она обязательно пожелает отомстить за мать.

Брат Теобальдо скользнул пальцами по гладким бусинам, вызывая в памяти приятные воспоминания, и приказал позвать брата Дуардо.

Пусть отвезут ритану Дюран. То есть Карраско.

Ах, компромат… ты полезен и мил…

* * *

Дженио перевел дух.

Что ж, его никто не искал. Розыскных листов с его приметами нигде не висело, портретов тоже… решили не преследовать?

Вряд ли.

Скорее уж, машина правосудия пока не развернулась на полную мощность, грохоча своими ржавыми шестеренками и поскрипывая несмазанными клешнями стражей правопорядка.

Неподмазанными, хм…

Дженио понимал, что скоро ему станет неуютно в городе. Когда за дело возьмется тот же Риалон… понял он, с кем сцепился, сложно было не понять и не узнать!

Он, конечно, старался все предусмотреть, и следов оставлял поменьше, но все не предугадаешь. Да некромантам и так много не надо.

О проклятиях Дженио кое-что знал. Не ту чушь, которая бродит в народе, а серьезные сведения. Ритана Барбара просветила, лежа с любовником в постели.

Проклятия бывают двух видов. По биологическому материалу (кровь, волосы, ногти, даже семя подойдет), и тут уж некромант волен сделать многое. Ох какое многое!

Второй вариант, когда биологического материала у некроманта нет. Тогда ему приходится ориентироваться на астральный след человека. И тут уж… чем крепче зло, тем сильнее проклятие.

Вот если бы Дженио набил Риалону морду, проклятие хорошо легло бы.

А Антония? Вряд ли она может проклясть. Да Дженио им ничего и сделать-то не успел. Хотел, да. Но Дальмехо постигла неудача! Эх, а как было бы хорошо, если бы Риалон сдох тем вечером… проклятый кот! Дженио ненавидел этих мохнатых тварей!

Тупые, наглые, зажравшиеся меховые мешки с когтями!

Если уж вполне честно, ненавидел их Дженио с той поры, когда хотел дом обокрасть. Да умудрился коту на хвост наступить.

Понятно, орала мерзкая тварь так, что весь квартал поднялся на ноги. Пришлось удирать несолоно хлебавши. И вот – опять!

Сволочь!!!

Отравил бы, да появляться рядом с магазином боязно.

И… одним из условий он поставит хороший амулет. Знает он, есть такие, что могут закрыть тебя от любых проклятий. Есть. Но стоят они столько, что даже подумать страшно.

Вот пусть ему такой дадут!

Дженио решительно подошел к особняку с гербом в виде петуха на фронтоне и коснулся молоточка у ворот.

Магия, да…

Особняк в пригороде занимал такую площадь, что страшно становилось. И конечно, молоточек выполнял чисто декоративную функцию. Чтобы звук от ворот услышали в особняке… тут колокол надо подвесить.

А привратницкой возле ворот не наблюдалось. Еще один признак роскоши.

Хозяин достаточно богат, чтобы использовать магию. Везде. Дженио коснулся молоточка, у привратника вспыхнул огонек или зазвонил колокольчик…

Слышал он о таком.

Не видел, в такие дома его не приглашали даже вместе с Араконами, но слышал. Долго ждать не пришлось. Привратник, который открыл ему калитку, был исполнен скрытого достоинства. Словно сам тан, а не обслуга паршивая, которой и медяка-то за услугу мало! Стоит, смотрит, как на кусок грязи! У-у… дать бы тебе в морду!

Дженио и сам не ожидал такого приступа злобы. Но вот, накатило.

– Чем я могу служить сеньору?

– Тану Вальдесу, – надменно поправил Дженио. – Прошу передать это вашему господину и сказать, что я зайду завтра.

– Господина сейчас нет дома.

– Он в городе. Поэтому передайте, любезнейший. А это вам за труды.

В ладонь слуги лег полновесный… нет, не медяк. Золотой. Хоть и обидно было, и откровенно жалко… ладно! Считаем – инвестиции.

В маленьком конверте лежала небольшая карточка.

С одной стороны Дженио написал на ней три слова.

Дальмехо. Лассара. Вальдес.

Со второй: «Я приду завтра, к полудню».

Рисковал, конечно. Очень серьезно рисковал. Но Дальмехо больше нет, подстраховать его некому… остается только риск.

Ах, как хочется денег!

Настоящих, больших, дающих независимость…

Как же хочется ДЕНЕП

* * *

Проводив гостя, Тони опять принялась за уборку. Не любила она это дело, но – надо. Надо знать, что и где стоит, лежит, валяется… это – ее магазин. Вот уборку в комнатах она с чистой совестью доверила Рите – и не пожалела. Она еще приплачивала девушке и дарила приятные пустячки.

Рита пробовала отказываться, но тут уж Тони рассердилась и погрозила пальцем. Мол, на приданое откладывать надо!

И на сладости, и на платочки-цепочки, и на чулочки…

Рита сдалась добровольно. И вчера шепнула Тони по секрету, что за ней ухаживает Андреа. Лакей из соседнего дома.

Он в курсе всей истории, и что случилось, знает, и что с ней сделали, но его это не волнует. И с семьей ее уже познакомил, и мама там очень милая…

Ну, если уж до милой мамы дошло…

Хотя Рита клялась и божилась, что про деньги ему ни слова не сказала. Ни-ни!

Молчком!

Наоборот, сказала, что денег им дали, да отец лодку купил, в артель вступил, тут они и закончились. Кто ж за нее много платить будет? Это даже не смешно!

Тони посоветовала еще пригласить Андреа в гости, в магазин. И рассказать про злобную некромантку. Мало ли что…

Некроманты – они страшные! И детей ими пугают! Как проклянет, так и костей не доищешься. Хотя, честно говоря, это было сильно преувеличено.

Вот того же Дженио она проклинать так и не могла. Не получалось.

Не ложилось. Сволочь он, конечно, но ей-то ничего еще не успел сделать. Разве что за Альбу и остальных Араконов… но тут единственное, что на него бы легло – бесплодие. И чему это помешает? Даже девок он как портил, так и будет продолжать портить. Увы.

Телефон в магазине был. Сеньора Луиса еще поставила. Звонка, правда, Тони не ожидала, а потому подпрыгнула на полметра вверх, едва не сбив несчастный аппарат, и схватила трубку, отдуваясь так, словно сейчас милю пробежала.

– Алло?!

– Антония?

– Да! – голос был Тони чем-то знаком, но… кто это?

– Это ритана Дюран!

– А-аа…

Тони сообразила, кто такая ритана Дюран, и кивнула, хотя ее никто не видел.

– Как ваши дела, ритана? Как здоровье?

Вопрос был далеко не праздным, уезжала Сарита – краше в гроб кладут.

– Все замечательно! Антония, мне надо тебе кое-что рассказать…

– Что именно? – насторожилась Тони.

Вот на ее памяти ничего хорошего с этой фразы не начиналось.

Я хочу сообщить, что твоя мать умерла…

Я хочу рассказать о твоем отце.

Я хочу поговорить…

Лучше об этом и не думать. Только вот как остановить Сариту? А та, словно и не замечая неприятия Тони, трещала, как сорока.

Тони невольно вслушалась. А уж как внимательно слушал Рейнальдо… почти так же внимательно, как Сеньор Мендоса. Кот даже от блюдца с мясом оторвался.

– Тони?

Сарита занервничала, не слыша никакой реакции. Тони с трудом разлепила словно спекшиеся губы.

– Д-да. Я здесь…

– Я выписала из гербовника фамилии, продиктовать их тебе?

Рейнальдо ожесточенно закивал.

Да, да. ДА!!!

Тони так же заторможенно прошлась по магазину, взяла ручку и лист бумаги, вернулась к телефону.

– Я записываю.

Сарита диктовала.

Тони писала. Рейнальдо внимательно следил за строчками, которые возникают на листе. И кажется, что-то понимал.

Наконец, Тони все записала, распрощалась и медленно опустилась на пол, рядом с телефонным аппаратом.

– Маму убили. И теперь я знаю, как именно.

– Тони, неужели ты ни о чем не думала? – Рейнальдо смотрел участливо и серьезно. – Ты ведь была достаточно взрослой…

Тони невесело рассмеялась.

– Взрослой. По деревенским меркам разве что. Рейнальдо, что ты знаешь о взрослении магов?

– Они… демон! Они взрослеют медленнее!

– Да. То, что для деревенских детей уже юность, для меня еще раннее детство. В десять лет они прекрасно помогают родителям, знают, что почем, в двенадцать-тринадцать сговариваются, а самых развитых могут и оженить… да, на земле – так. А я еще плохо соображала. На силу уходило столько, что на разум ничего не оставалось. Я, наверное… нет, я не то что отставала от детей, но я жила в коконе своей силы. Понимаешь?

Рейнальдо кивнул.

Он понимал. Не до конца, но понимал.

– И ты не сильно интересовалась маминой беременностью, верно?

– Я радовалась. Все шло хорошо, потом она заболела… больше мне отец ничего не сказал, потом… я не знала, что именно случилось. Мне просто сказали, что мама умерла. И братик умер.

– А потом?

– Ты пробовал что-то узнать у пьяного чудовища? Кроме мычания, конечно…

Рейнальдо кивнул.

Он-то и пробовал, и узнавал, но то – он! Мужчина, взрослый, с определенным опытом и жизни, и допросов, с его профессией…

– А твоя воспитательница?

– Сеньора Долорес? Она сказала, что это не надо. Что она чует неладное, и лучше не лезть…

– И ты просто с этим смирилась…

Тони кивнула. Ну да, смирилась. Знаете, не до поисков истины, когда выживаешь. Вот ни разу, ни до каких поисков!

– Я полагаю, что твою мать прокляли перед самыми родами. Ну и… сказалось и на ней, и на ребенке. Вы же некроманта не приглашали?

– Нет.

– Доктора?

– Наверное…

– А отличить проклятие от болезни он бы смог?

Тони вспомнила доктора из Лассара и качнула головой.

– Нет. Полагаю, что не смог бы.

– Вот и ответ. Даэлис Серена Лассара умерла при родах. От болезни… ну тут все просто. Болела, родила, померла, ребенок тоже не выжил. А что ее подтолкнули…

Тони задумчиво кивнула.

Да, об этом никто не знал. До недавнего времени.

– Сеньора Агуэда, значит…

– Тони? – встревожился призрак.

Девушка сжала кулачки.

– Надеюсь, она будет выглядеть, как ее душа. Пусть она так и выглядит!!!

– Учти, проклятия у нас подсудны, – погрозил ей пальцем призрак. – И кстати, надо будет поблагодарить ритану Дюран.

– Да?

– Вот за это.

Рейнальдо каким-то образом смог выделить одну из строчек в списке фамилий.

– Да?

– Я еще проверю остальные. Но мне кажется, что это именно оно. Наше…

Четвертым в списке стояли герцоги де Медина.

– Проверяй, – кивнула Тони. – Я не против. Если они причастны к смерти моей матери, я ХОЧУ об этом знать! Я должна знать!!!

– На этот раз все будет по закону, – погрозил пальцем призрак.

Тони усмехнулась.

– Закон? На стороне Лассара против герцога? Очень смешно…

Рейнальдо качнул головой.

– Я проверю, только подожди немного. И мы что-нибудь придумаем.

– Подожду.

Тони действительно не собиралась кидаться в приключения очертя голову. Зачем?

Надо точно знать, надо убедиться… забавно. Она могла бы стать герцогиней. Или мама… тогда Тони стала бы маркизой… кажется так, по титулу учтивости?

По геральдике у Тони была не просто двойка. Знания, за древностью лет, элементарно отсутствовали. Да и к чему они ученице лесной ведьмы? Травы были интереснее.

Она подождет. И… не простит.

Месть разрушает? А как насчет мести за разрушенную жизнь? Или отнятую? Даже не свою.

Мать. Отец. Брат. Три жизни, которые на счету у негодяев. Даже тот несчастный, который кинулся на Эрнесто… ладно, его не жалко, но ведь был он человеком! Когда-то…

А сколько еще других?

И Рейнальдо, которого убили давным-давно, и его друг-следователь… как же его звали, и… перечислять – никаких списков не хватит.

Тони была настроена решительно.

Она не будет просто мстить. Это будет нечто иное. Справедливое возмездие. И она даже свою силу на это не потратит. После беседы с Ла Муэрте…

Пусть предъявляют претензии к богине. Она с удовольствием даст личную аудиенцию. Каждому.

– Проверяй, Рей. Как следует проверяй.

Когда призрак улетел, Тони заперла магазин и опустилась за стойкой на пол.

Подошел Сеньор Мендоса, прижался пушистой круглой головой к рукам, потом и вовсе на колени вспрыгнул… Тони вжалась лицом в пуховую шерстку.

Кот – лучше платка! Уж больше так точно! Слезы потом вылизывать неприятно, но ради хозяйки и потерпеть можно. Бывает такое у людей, надо им поплакать.

Бывает…

* * *

Анна Мария Агуэда возилась на кухне. Даже напевала.

Честно говоря, на нее сегодняшние события подействовали… положительно. Это было как катарсис.

Как очищение.

Как вскрытый старый нарыв. И вот из него вырвались на свободу потоки гноя, и человек чувствует себя намного лучше. А рана? Рана заживет…

Она выплеснула из себя все, застарелую ненависть, древнюю тайну, свою вину… все. И даже почти получила отпущение грехов.

Дело ведь в храме происходило?

Вот, значит это почти исповедь. Только немного… необычная.

Анна Мария жарила рыбу, напевала…

– МАМА!!!

На кухню вошел сын. И аж шарахнулся…

– Что случилось?! – удивилась Анна Мария. Вроде как уж взрослый парень, чего шарахаться?

– Мама… что с тобой?!

– А что со мной такое? – удивилась Анна Мария.

– Ты… ты…

– МАМА!!!

Муж орал еще громче. И намного противнее.

– Да что случилось?! – возмутилась Анна Мария.

Вместо ответа сын схватил ее за руку и потащил в гостиную. Туда, где стоял предмет ее гордости. Старинное трюмо.

Анна Мария обожала перед уходом вертеться перед ним, поправлять волосы, надевать шляпку или накидывать шаль.

Но в этот раз…

– МАМА!!!

Она орала так же громко, но гораздо противнее. И было, было отчего!

Из зеркала на нее смотрела… смотрело…

Не лицо. Харя.

Бугристая, изъеденная какой-то пакостью, вся в язвах и бородавках… такое на улице увидишь – удерешь быстрее лани.

– Что… что ЭТО?!

– Это… ты…

Муж осел на пол. Ноги его не держали.

Анна Мария медленно подняла руки к лицу – и страшилище в ее платье и ее любимом кухонном передничке, белом, с розовыми цветочками, сделало то же самое.

Она коснулась уродливой маски – и чудище в зеркале коснулось щеки.

И под ее рукой кожа была именно такой… жуткой, кошмарной, чудовищной…

По дому пронесся истошный вой. В зеркало полетел подвернувшийся под руку стакан, повезло еще – промахнулась, а то бы и семь лет невезения были обеспечены.

Но здесь и сейчас Анне Марии было от этого ничуть не легче. Она даже в обморок почему-то упасть не могла. Так и сидела, и подвывала, пока муж и сын вдвоем не собрались с духом (а вдруг оно заразное) и не оттащили любимую жену и матушку вверх по лестнице, в супружескую спальню.

Завтра они вызовут врача.

Все завтра.

Впрочем, до этого светлого завтра Анна Мария не дожила. Она не повесилась, она не выпила яд, она просто встала ночью и хотела пойти куда-то в темноте.

Муж с ней не спал в эту ночь, он лег в гостиной, на диване. Побоялся, честно говоря. Сын тоже спал у себя. До утра-то оно может подождать?

Но так думали мужчины. А вот Анна-Мария до утра ждать не стала. И результат оказался печален. Куда хотела пойти изуродованная парикмахерша, что она собиралась делать… Это так и осталось тайной.

Сарита, узнав о случившемся, предположила, что Анна Мария собиралась прибежать в Лассара. То ли поговорить, то ли покаяться, то ли…. Или в храм?

Может быть и такое.

Не дошла.

Примерно на середине лестницы у нее то ли нога подвернулась, то ли просто соскользнула рука с красивых резных перил, или все сразу… Анна Мария полетела вниз головой по ступеням.

Когда на шум из гостиной выбежал муж, судорожно зажигая свечу, помогать было уже и некому.

Анна Мария Агуэда была безнадежно мертва. Сломала шею при падении.

И лицо у нее было все то же самое. Искореженное. Так, что хоронить пришлось в закрытом гробу, чтобы лишних вопросов не было.

Так Анна Мария заплатила за свое предательство.

А забегая вперед, когда Тони узнала о ее смерти и о сопутствующих ей обстоятельствах, некромантка даже плечами не пожала.

Умерла?

Туда и дорога. Пусть Ла Муэрте отмерит ей все по ее делам. А Тони… Тони – не простила.

С ее точки зрения, некоторые вещи прощения не заслуживали, ни при жизни, ни после смерти.

Глава 7

– Поздравляю, друг!

Серхио искренне был рад и за Риалона, и за Тони. Видно же со стороны… и кто, и что, и как… видно! Эти двое друг другу подходят! Им хорошо рядом, Эрнесто нравится заботиться, Тони нравится принимать его заботу, и в ответ она расцветает.

Девочка умная и благодарная, честная и порядочная. Такая не продаст по дешевке и шляться, как Барбара, по каждой подворотне (она и к Серхио приставала, только послана была прямо и открыто) не станет. Повезло Эрнесто.

И Тони повезло. Эрнесто, несмотря на все его сложности и особенности, человек чести. Если он слово дает, он его и держать будет. И любить будет, и заботиться… он на самом-то деле очень семейный и домашний. Просто раньше у него шанса не было, с его-то силой. Вот и сидел на работе допоздна, лишь бы тоску заглушить.

– Спасибо, – Эрнесто улыбался совершенно искренне. – Как у тебя дела?

– Как-как… полковника взгрели. Потом подумали – и выдали всем премии. За Эрреру.

– Вот как?

– Ты в бухгалтерию тоже зайди, тебе там может тоже что-то капнуло. Знаю, счастливые за кошельком не смотрят, но на свадьбу-то деньги пригодятся?

– Это точно, – кивнул Эрнесто. И только потом понял… – Ах ты, зараза!

– На том стоим, – отмахнулся Вальдес. А чего оправдываться, если он это на чистом автомате и без всякой задней мысли? Привык по работе информацию получать, вот и вырвалось. – Все равно, поздравляю.

– А с Эррера-то что? – некромант немного упустил из вида этот вопрос, но лучше такое надолго не оставлять. Мало ли что…

– Что-что… полковник доложил по команде, там слегка ошалели, чтобы не сказать резче, дело дошло до короля. Такое на себя никто повесить не захочет, если что – конец не просто карьере, за такое и голову снести могут. Если утаишь…

Эрнесто понимающе кивнул.

Свою сестру король любил. И чтобы такое простить… ведь и убийцу считал практически братом! Что теперь будет – неизвестно, но, наверное, д’Эррера лучше какое-то время при дворе не появляться. Попадут они в опалу.

А учитывая, что возможности отплатить у них есть… хотя, а кому тут мстить? За папашей бы своим следили, чтобы он мамочке верность хранил, а не по борделям гулял, вот и все.

– Король сначала огневался и рявкнул. Полковника взгрели. Потом соизволил подумать, ознакомиться с обстоятельствами дела – и всех простил. Не извинился, но премию выдал.

Эрнесто кивнул.

– А еще что хорошего?

– Да тишина пока… если ты и правда того убийцу упокоил, тебе только половина столицы спасибо скажет.

– Того самого. Можешь даже не сомневаться.

– И не буду. Но полковник пока решил этот вопрос придержать. Сам понимаешь…

– Понимаю.

Эрнесто и тут понимал начальство. А чего тут неясного? От существа осталась только горстка праха, призвать его и допросить не выйдет, и что остается?

Показания. Его и Тони.

Вот если бы Эудженио не уполз… не повезло. Но где ж его теперь поймаешь, тварь такую?

Оставалось только вздыхать и разводить руками.

– Зато премию он не придержит, – взмахнул рукой Вальдес. – А это главное. Давай, иди в бухгалтерию, да и приходи проставляться.

– За премию?

– И за нее тоже. Когда свадьба будет?

– Осенью. И ты приглашен в качестве моего друга. Личного.

Серхио улыбнулся.

– Я буду рад, дружище. Очень рад.

И Эрнесто тоже улыбнулся.

Как-то так получается… даже у некромантов есть друзья. И это – здорово!

* * *

Амадо чувствовал себя отвратительно. Нет, не физически, с этим он смирился. Выздоровеет, что поделаешь? Уже выздоравливает.

А вот морально…

Сначала тебя похищают.

Потом умирает твоя мать.

Потом твой отец собирается жениться на твоей любимой девушке.

Мало?! Нет, вам правда мало? Так вас еще братиками и сестренками добьют! В перспективе! Здорово, правда?

Шикарно просто! Радуйтесь и рукоплещите!

Не получается? А что ж так-то? Добавим еще в копилку, что о деньгах Амадо не думал, когда жил с родителями. А сейчас как? А вот так…

Либо жить по-прежнему с отцом и видеть каждый день их с Тони…

Либо жить самостоятельно и просить денег у отца. Потому как индейцы, увы, в наше время не оплачиваются. А другой, более доходной специальности у Амадо просто не было.

Зачем? Ему казалось, что его жизнь спокойна и незыблема, что так будет всегда… это вроде как стоял ты на скале, а она возьми, да и отломись, и сползает в море. А там еще и шторм, и акулы плавают, голодные. Неприятное ощущение.

Но что делать, Амадо не знал, а потому решил выйти прогуляться в больничный парк. А что ему еще оставалось? Вешаться?

Он бы подумал над этим вопросом, но во-первых, не дадут, набегут и откачают. А во-вторых, еще и негде. Люстра в потолке так покачивается, что ясно – на соплях прилеплена. Там на крюке мухе лучше лишний раз не умываться, не дай Творец – рухнет. Грустно это…

Так что шел Амадо по парку, едва переставляя ноги, особо не смотря по сторонам, и тихий возглас привлек его внимание совершенно случайно. Так совпало, ему в ту сторону и надо было поворачивать.

– ВЫ?!

Альба Инес сидела на скамеечке.

Она попросилась в парк сама. Ей ужасно хотелось побывать на свежем воздухе, подышать… сиделка была неподалеку на всякий случай. Но Альба и сама не рвалась свести счеты с жизнью.

Честно говоря… она растерялась, да и не себя ведь погубить хотела – ребенка! А сейчас, когда папа пообещал решить все проблемы, Альба успокоилась и решила приходить в себя.

Говорят, беременность и роды – тяжелое испытание для организма, ну так нужно привести себя в порядок. Чтобы волосы не вылезали, чтобы кожа не шла пятнами, чтобы…

Вот, сидя на скамейке, она Амадо и заметила.

Парень своим глазам не поверил.

– Альба Инес?! Вы?!

– Я, Амадо. Я…

– Но как?!

Альба чисто формально шевельнулась на скамейке, мол, присаживайтесь. Амадо подумал секунду, но что ему было терять? Совершенно нечего. И он уселся рядом с девушкой.

– Вот так… вы в курсе, что меня похищали?

Альба Инес была не в курсе. Совершенно. Поэтому она пожелала услышать подробности, и Амадо рассказал их. Чего таиться?

Потом он принялся расспрашивать саму Альбу Инес. И девушка рассказала честно.

И про Валерансу, который оказался обманщиком.

И про беременность.

И даже про свою дурость.

Она совершенно не стеснялась, чего тут стесняться? Да, была дурой… что ж теперь поделать? Надо решать этот вопрос, вот и все…

Амадо внимательно слушал. Подобрал прутик и рисовал в пыли какие-то загадочные знаки. Зигзаги, линии, круги…

Когда Альба замолчала, он несколько минут тоже сидел молча. А потом…

– Альба Инес, выходи за меня замуж?!

– ЧТО?!

Рухни Альбе на голову метеорит, она бы восприняла это спокойнее. А что?

Они летают, а раз летают, то и падают. Тут все понятно. А Амадо-то с чего разобрало?

Амадо вздохнул.

– Понимаешь, у нас с тобой схожие ситуации. Тебе нужно прикрыть грех. Мне нужно уйти из дома. Тебе нужен муж. Мне нужна жена с приданым. Я честно говорю, денег у меня практически нет, япопробую устроиться в университет, что-нибудь преподавать…

– Этот вопрос отец может решить, – задумалась Альба.

Связи у Адана Аракона были.

Опять же, одно дело, если ее бросили накануне свадьбы, а другое, если она сама, попав в больницу, влюбилась в Амадо… о, это можно ТАК преподнести… как прекрасную романтическую историю. Только…

– А если ребенок родится похожим на Дженио?

– И что? У меня бабка была светловолосая, по материнской линии. Может, это в нее. Портрет повесим….

Я не лучший человек, наверное, но обещаю тебя уважать. И к твоему ребенку относиться хорошо. Ну… не знаю, полюблю я его или нет, но фамилию свою дам, притеснять не стану…

– А… остальное?

Амадо пожал плечами.

– Если я правильно понимаю, вскоре тебе станет не до остального. Если вообще можно?

– Нельзя, – понурилась Альба.

Супружеские обязанности ей понравились. Дженио был мужчиной изобретательным, опытным и о партнерше заботился. В его профессии иначе и нельзя.

Как там у них будет с Амадо – неизвестно, но после рождения ребенка – почему бы и нет?

– Вот. Сначала поживем, как друзья. А потом и решим, хочешь ты или нет, чтобы мы были вместе.

– Я?

– В таких делах решает женщина. А мужчина может только принять ее решение, – пожал плечами Амадо. – Но если нам будет тяжко вместе… я думаю, мы и это как-то решим. Мои родители так жили… и ничего. Все считали их хорошей парой.

Альба в том числе.

Альба подумала пару минут.

Предложение, конечно, получилось оригинальное. И своеобразное. И…

И девушка решилась.

– Хорошо, Амадо. Я выйду за тебя замуж.

– Я постараюсь сделать счастливой и тебя, и ребенка. И себя, – честно добавил Амадо.

Альба кивнула. Пример родителей и у нее перед глазами был. Папа ведь маму не любил, но женился. И что?

И счастливы!

Иногда оно и так складывается. Не по любви и страсти, а из желания помочь, поддержать, выручить… и получается не хуже. А часто и лучше, чем у многих.

И Альба протянула Амадо ручку для поцелуя.

* * *

– Ну, наконец-то мы можем поговорить!

Паулина смотрела на Тони почти с надеждой.

Ругаться она не ругалась, чего уж тут, все понятно. Одно дело, когда кузина невесть чем занята и даже времени в гости заехать найти не может.

Другое…

Когда в доме такое творится, тут не до гостей. Если бы Тони в тот день опоздала, Паулина сейчас бы занималась похоронами сестры. А то и родителей… каково им было бы такое пережить?

Ох, не надо даже думать… жутко становится.

Пока Альба, пока больница, пока…

Да, про предложение Паулина тоже знала. От Риты.

А вы пробовали что-то скрыть от прислуги? Ну-ну, помечтать, конечно, можно, а вот скрыть – не получится. Эти все узнают. И сразу.

Откуда? Вот так и поверишь в наличие у них лишних пар глаз и ушей.

Слуги были искренне рады за Тони.

Тана Эрнесто знали. Не любили – некромант же, такого любить вредно для здоровья, с ним и рядом-то находиться сложно, но признавали мужчиной надежным и ответственным.

Ритану Барбару – стервой и гадиной.

А Тони… если она любит, и он любит – так чего ж плохого? Совет да любовь! А если кто не согласен… на кухню лучше не заходить. Сеньор Фарра этот союз одобрил, а половник у него тяжелый. И ножи острые.

– Можем, – согласилась Тони. – Что у тебя случилось?

Паулина прошлась по комнате, постукивая каблучками. Тони подняла брови, глядя на девушку. А ведь…

Интересно, правда? Паулина и раньше растрепой не ходила, но тут! Платье из выходных, шелковое, дорогое, волосы уложены в прическу, а не просто заколоты в узел, как раньше, туфельки на каблуках, даже немножко краски на лице…

– Ты куда-то собираешься?

– Нет…

– Тогда… кто он?

Паулина сморщила нос.

– Догадалась?

– Несложно было догадаться, – пожала плечами Тони. – Ты себя-то в зеркале видела?

– А ты себя? – ощетинилась девушка.

– Видела, – охотно согласилась Тони, – и мне нравится то, что я вижу.

Все верно, Тони перестала постепенно использовать снадобья мастера Доменико, вроде как уже и ни к чему. И кожа очищалась. Глаза сияли, волосы падали шелковистой волной, губы улыбались… что еще надо? Лучший рецепт женской красоты – счастье и еще раз счастье.

Паулина фыркнула.

– Вот и мне нравится. И… ему тоже.

– И как его зовут? – начала о чем-то догадываться Тони.

– Его зовут Игнасио, – отчеканила Паулина.

Тони поглядела на нее почти с ужасом.

– Так вы… так ты…

– Мы продолжаем встречаться, – кивнула Паула. И с вызовом поглядела на Тони.

Некромантка села на стул и взялась за виски. У нее и голова заболела, и зубы, и вообще – все сразу.

– Паула, милая… он – ПРИЗРАК!!! У вас будущего вообще нет. Никакого.

– Тони, милая, – четко скопировала ее тон Паула, – мне плевать на то будущее, которого хотят для меня другие. Мне важен этот конкретный мужчина. Я его люблю. И мне все равно, кто и что там подумает.

– Он – призрак! Он мертв уже давно!

– И что?

Тони даже головой замотала.

– Он даже обнять тебя никогда не сможет.

– Мне плевать.

– А когда ты захочешь семью, детей…

– Тони, неужели не ясно? Мы – две половинки. Зачем мне кто-то и что-то еще? Игнасио обещал, что всегда будет рядом, но… он не свободен. И я хочу знать, как можно привязать его ко мне.

– А ты понимаешь, что ты не обладаешь никакой силой? Ты не маг, ты обычный человек, с тебя ему тянуть, кроме жизни, нечего! Призрака можно привязать к тебе, но вы будете проживать твою жизнь на двоих.

Год тебе – год ему. Могла бы прожить еще шестьдесят лет – проживешь тридцать.

Пожатие плечами.

– Навсегда будешь к нему привязана. Он остался здесь после смерти – и ты останешься.

Радость в темных глазах.

– Правда?

– Да. Родителей пожалей! – сорвалась Тони. – О себе не думаешь, так о них подумай! Каково им будет тебя похоронить?!

– К тому времени, как я умру, их тоже не будет. А Альбе еще и понравится – ей же все достанется, наследство делить не придется.

Тони качнула головой.

Ну, если речь зашла о деньгах, не такая уж тут романтика. Нет, не такая… тут уже все обдумано, это не вздохи под луной…

С другой стороны…

– Паулина, давай так. Я тебе обещаю, что как только я разберусь с одним делом, я сделаю все возможное для решения твоей проблемы.

– Что за дело и как долго ты с ним будешь разбираться? – тут же уточнила Паулина.

– Я не могу рассказать. Это не только моя тайна. А как долго… – Тони вспомнила метнувшегося из темноты Дальмехо. – Месяц, полагаю. Вряд ли больше. Я хочу уладить это ДО свадьбы.

– Месяц я подожду.

– Если у меня все это затянется, я тебе скажу, – пообещала Тони. – Там не только от меня зависит. Но если все сложится хорошо, если мы будем живы и здоровы, я постараюсь тебе помочь.

Паулина кивнула.

– Хорошо. Спасибо, Тони. Игнасио просил меня молчать, но я… я больше не могу.

– Просил – молчи, – кивнула Тони.

И подумала, что тоже помолчит. Чтобы не убить наглого призрака. Нашел, кому голову крутить! Зараза дохлая!

А с другой стороны…

Может, и правда влюбился?

Нет, не будет она с ним говорить. Не надо. Если все сложится хорошо, она постарается как-то помочь им с Паулиной. А если плохо…

А если плохо – тогда и думать не придется.

* * *

Дженио откровенно трусил, входя в особняк.

Выйдет ли он отсюда?

Каким он может отсюда выйти?

Судьбу и вид Дамиана он отлично помнил, и для себя такого не хотел. Но ведь и выигрыш обещал быть баснословным. При удаче. Рисковать стоило, да и подстраховка у него была, какая-никакая… ладно, скорее, никакая.

Но…

Деньги, деньги, много-много денег… звон золота уверенно заглушал голос разума. А особняк манил и провоцировал каждой своей деталью. От роскошных драпировок – Дженио из такой ткани себе и носовой платок не позволил бы, потому как стоит запредельно дорого, до светильников. Из чистого золота.

От росписей, сделанных явно рукой искусного мастера – до мрамора на полу. Безумно дорогого. Такого и в королевском дворце, поди, нет. Интересно, на дне морском хоть что-то еще осталось? Или все в этот особняк вложили?

Впрочем, таких упаднических мыслей Дженио себе не позволял. Ему – точно хватит!

Вот и кабинет.

Мебель темного старого дерева, роскошный ковер на полу, мужчина за столом…

Самый обычный.

Или нет?

На первый взгляд ничего в нем такого нет. Но на второй….

Дженио был наблюдательным и неглупым. И пообщавшись с Дальмехо, заметил одну интересную деталь. Измененный пах водорослями и йодом. Морем, одним словом.

И этот морской запах пробивался через дорогие благовония в кабинете.

Еще один измененный? Сколько же их? Хозяин кабинета поднял взгляд на Дженио, и аферист переменил свое мнение.

Внешность? О да, внешность у него обычная. Темные волосы с проседью, черные глаза, тонкое лицо с резкими, словно из осколков старого стекла, чертами, о горбинку на носу, кажется, порезаться можно. Но это вполне обыденно, это просто черты человека из аристократической, старой семьи.

А вот взгляд…

Нет, это уже не аристократия. Те тоже могут карать и миловать, но не считают себя… богами? А этот словно стоит над всеми.

Хотя… мало ли по приютам для умалишенных таких «уверенных»? Да через одного, если не каждый первый. Так что Дженио махнул рукой на чувство опасности и улыбнулся собеседнику.

Обычно от его улыбки таяли.

Этот человек оказался исключением.

– Я хочу знать, по какому праву вы меня побеспокоили, молодой человек.

Не тан. Не сеньор. Это плохо…

Дженио улыбнулся еще ослепительнее.

– Вы знаете, тан. Вам знакомы два из трех имен, которые я написал. А третье – мое имя. Эудженио Рико Валеранса.

– Вранье.

– Не вполне. Я живу под этим именем, – поправился Дженио.

Острые черные глаза словно кололи его, оставляя следы на коже.

– Пожалуй… так что вы мне хотите рассказать?

– Скорее тут уместен другой вопрос. Сколько будут стоить мои сведения, – мило улыбнулся Дженио.

– Какие именно сведения?

– Где сейчас находится ритана Антония Даэлис Лассара. Где сейчас находится Дамиан Сесар Дальмехо.

– Вы это знаете?

– Знаю.

Дженио не врал. Чего тут не знать? Одна дома, второй в морге. Или уже в мусорное ведро высыпали… после некроманта-то!

– И сколько же вы хотите за свои сведения?

– Много, – не стал скромничать Дженио. – По пятьдесят килограммов золота за каждого.

– Даже так?

– Можно изделиями. Можно монетами. Меня устроит любой вариант.

– И как вы себе это представляете?

– Откроете на мой счет ячейку в банке, куда и поместите золото. Вы согласны?

– Допустим.

– Тогда предлагаю такую схему действий. Я сейчас, в качестве жеста доброй воли, расскажу вам, что случилось с Дамианом, и где он находится. После этого мы отправимся в банк, а там я расскажу вам, где находится Антония Лассара.

Мужчина пару минут подумал и медленно кивнул.

– Да, пожалуй. Но не сегодня, а завтра.

– Завтра?

– Такую сумму в золоте я за один день не соберу.

– Вы? Не соберете?

– Молодой человек, мое богатство не лежит под замком. Оно все находится в деле, если вы понимаете, о чем я.

Эудженио кивнул.

Что ж, это логично. Деньги должны работать. Он и сам… наверное, надо будет акции купить. Государственные облигации, так лучше всего. Стоят они дорого, но доход дают верный. Впрочем, это дело будущего.

– До завтра, молодой человек, вы можете воспользоваться моим гостеприимством. Или прийти завтра к полудню.

– Пожалуй, я выберу второе.

Никакие силы не заставили бы Эудженио остаться в этом доме, пропахшем морем и солью.

– Что ж. Ваше желание – ваше право. А пока расскажите мне, что с моим… что случилось с Дамианом?

В кабинет вошел слуга.

Поставил на стол поднос с кофейником и чашками… одуряюще запахло кофе. Да таким, какого Дженио никогда не пробовал. Плотный насыщенный запах с нотками шоколада и кардамона дразнил ноздри. Слуга налил чашечку своему господину, тот отпил глоток – и сделал легкий жест в сторону Дженио.

– Налей нашему гостю.

– Благодарю, я не…

Слуги в этом доме повиновались только своему господину, поэтому отказ Дженио ничего не поменял.

Слуга покорно поставил перед Дженио тоненькую фарфоровую чашечку, и в нее полился восхитительный напиток.

Дженио молча взял ее в руки.

Никогда себе не простил бы, если бы отказался.

Чашечка была такой тонкой и хрупкой, что через ее стенки был виден сам кофе. Казалось, сейчас она прямо в руках развеется невесомой звездной пылью.

Напиток пах так восхитительно, что Дженио не выдержал – и сделал глоток.

Второй…

И только опуская чашечку на такое же полупрозрачное старинное блюдце с серебристым рисунком, он понял, что именно его насторожило.

Что все время царапало сознание, что было прямо перед глазами, но было так дико, что не укладывалось в сознании.

У мужчины, который сидел за столом напротив, не двигалась грудь.

Или он не дышал…

Или дышал как-то иначе…

Дженио дернулся, но было поздно. Голова кружилась… кажется, встать он еще успел. А вот шаг сделать уже не смог. И рисунок на ковре рванулся ему прямо в глаза…

* * *

Хозяин дома поднял с ковра чашечку.

При падении Дженио и чашка, и блюдце упали на ковер, но не разбились. Только кофе вылился…

– Хорошие вещи делали пятьсот лет тому назад…

И брезгливо пошевелил афериста ногой.

Болван! Нашел, куда прийти и с кем торговаться! Тьфу! Мужчина кивнул слугам, которые выглядывали из-за двери.

– Взять. Отнести в пыточную. Приковать.

Снотворное было добавлено не в кофе, как подумал авантюрист, о, нет! Такого варварства хозяин дома не потерпел бы! Вот еще не хватало!

Портить восхитительный напиток посторонними примесями? Дикость, варварство…

Снотворное капнули на донышко чашки. И Дженио невольно сделал пару глотков. А больше и не надо было. Надолго не хватит, конечно, но зелье было сильным.

Сколько?

Час, много – полтора. Потом встанет и бегать будет. Но голова у нахала поболит, поболит… что ж. Поделом. Больная голова – неплохое дополнение к пыткам. Заодно наврет поменьше. Сложно врать, когда не можешь сосредоточиться.

Мужчина планировал спуститься и расспросить Дженио через два-три часа.

А вот о призраке, который наблюдал за особняком, не знал никто.

Ни Дженио, ни хозяин особняка. Так и остался незамеченным Рейнальдо Игнасио Шальвен. А вот сам призрак и увидел, и понял – всё.

И Дженио, который вошел в ворота.

И то, что он не вышел… плохой знак? Да, для Дженио – безусловно.

И чем это может грозить Тони…

А поняв, отправился в город. Благо призраку ножками по дорожке ходить не надо, его и ветром отлично носит, если ветер попутный. Пусть ему будет плохо, но надо добраться до Римата. И предупредить – всех.

* * *

Звякнул колокольчик.

В магазин зашла женщина. Тони улыбнулась ей навстречу, но потом увидела, сколько тоски в больших карих глазах – и улыбаться перестала. Лицо у нее сделалось серьезным и спокойным.

– Я могу вам чем-то помочь, сеньора?

– Не знаю, – честно ответила женщина.

Вблизи было видно, что не так уж она и молода – лет тридцать пять, может, сорок. И морщинки есть, и белые ниточки в черных косах продернуты.

Но больше всего ее старила не седина. Больше всего ее старила безнадежность.

Она смотрела из карих глаз, она читалась в каждом жесте, она… она пропитала всю женщину так, что даже страшно было подумать.

– А все же?

– Не знаю. Я даже не знаю, зачем я сюда пришла, – призналась женщина. – Слышала я про ваш магазин от соседки… у той дочка купила вроде как у вас четки…

Тони мигом вспомнила двух девушек. Одна купила серьги, вторая четки. Интересно…

– И что же?

– Я потом с самой Валерией поговорила. Выгнала она Деметриса, а сейчас с Максимо встречается. И не прогадала, что сказать? Парень он хороший, добрый, а уж ее любит – с детства. А что на язык несдержан, да в храме практически не бывает, так кто без недостатков?

– Никто, – согласилась Тони.

И порадовалась. Значит, четки достанутся именно тому мужчине, которому и должны. Впрочем, Валерия может их и себе оставить – не столь важно. Главное, что плохой человек рядом с ней не окажется. Это ведь не на год, не на два – на всю жизнь.

Вот и ломается так судьба человеческая.

А в следующий миг Тони поняла и кое-что про свою покупательницу. И посмотрела с искренним участием.

– Неужели все так безнадежно? Ведь дети есть, наверное, для них и жить можно…

Женщина закрыла лицо руками, и плечи ее затрясись, словно в припадке. Или и правда – в истерике? Тони захлопотала вокруг, наливая кофе, помогая выпить пару глотков, чтобы стало легче, а там и слова хлынули потоком.

Да, вот и такое бывает…

Замуж Рамона выходила по чистой и искренней любви. И к мужу относилась замечательно, и детей ему родила с радостью, и свекровь со свекром уважала, и дом вела, и…

А потом муж загулял.

Начал… нет, он не бил Рамону. Не поднимал на нее руку, не приходил пьяным, не ругался. Просто спал с другой. Рамона это знала, да это все знали… чего уж там?

И ладно бы хоть хорошая была!

Нет же!

Продажная девка, которая всю жизнь от мужа гуляла, половину квартала через себя пропустила, а вот Алехандро залип в нее, что муха на навоз… и та пользовалась.

Гадко было до слез и боли. У малышки день рождения – Алехандро дома нет. Где он? А там он… даже не сомневайтесь, там…

Свекрови плохо стало, так Рамона ее тащит в больницу. А где муж? Опять – там!

Уж свекровь плакала, уговаривала «дочку» простить дурака, мол, нагуляется, да и вернется. Но разве можно простить даже не равнодушие. А другое, совсем другое… вот это каменное холодное бессердечие, с которым семья летит под ноги продажной твари?

– Она им просто пользуется, – хлюпала носом Рамона. – Вот как песиком. Алехандро, сидеть, лежать, к ноге… а он все за чистую монету принимает! Как же! У меня дома свет конец, свекровь слегла, свекор запил, мне за ними ухаживать приходится, старшего сына оженила, второй в армию ушел, решил послужить, дочка со мной осталась, бьемся обе, что те рыбы об лед, а ведь ей уже сколько! Скоро заневестится… приданое надо собирать… куда там! Муж домой вообще денег не приносит! Все на эту тварь тратит!

Тони задумчиво кивнула.

– Он обещал вам любить, беречь и заботиться. А сам все делает для другой женщины.

– Да!

Вот язык чесался сказать – ядов не держим. Или проклясть разлучницу так, чтобы та костей не собрала. Но в том-то и беда… не в ней! В нем!

Свинья везде грязи накопает! За сараем ли, за овином… ей все равно! Она – свинья! Она разыщет!

Ну, проклянет Тони данную конкретную шлюху. И что? Другая найдется! Чего ж не найтись? Судя по всему, там и раньше не слишком-то хорошо было, просто умеем мы, женщины, глаза закрывать… сначала, наверное, рожала, потом растила, крутилась, с тремя-то детьми… а сейчас, когда чуточку полегче стало… все ж чужие старики – это не свои дети. За них сердце меньше болит, наверное.

Особенно когда вот так…

Что свекровь – не знала о своем сыне?

Да знала наверняка, и покрывала его, может, и помогала.

Что свекор – не знал? Мог и не знать. А мог и знать, удаль молодцу не в укор. Родители своих детей всегда оправдают.

Поэтому Тони медленно прошлась по магазину.

А вот и оно, кажется… Именно то, что нужно.

– С вас одна медная монета, сеньора Рамона.

– Что?

Женщина даже не сразу поняла, что происходит. А на плечи ей опустилось кружевное, воздушное, кремовое, терпко пахнущее ирисами чудо. Платок кремового цвета из тончайшего газа был отделан кружевом и расшит ирисами.

Красивый – донельзя.

Рамона тронула его пальцем, который показался отчаянно грубым рядом с этой роскошной вещью.

– Ритана… как так…

– Одну. Медную. Монету, – надавила голосом Тони. – И все будет правильно, только носить его не забывайте.

– Да куда уж мне…

– Мне виднее, – жестко сказала девушка. – Считайте, это мое условие.

Да уж… условие.

Так-то платок шесть золотых стоил, работа известной мастерицы. Но Тони понимала, что столько у ее клиентки нет. И не надо, ей и так за последнее время перепало – грех жаловаться.

Может она себе позволить сделать доброе дело.

Рамоне очень нужен именно этот платок. Он и седину скрыл, и кожу ее сделал более светлой, и черты лица подчеркнул, и ароматом ее окутал…

Нельзя сказать, что она сделалась потрясающей красавицей. Но вещь ей была безусловно к лицу.

А платку была нужна именно Рамона. Тони отчетливо это понимала. Так, словно тонкий шелк обладал и разумом, и волей. Если бы вещи выбирали себе хозяев, платок ее бы и выбрал.

Ну а коли так правильно, значит, так тому и быть. Пусть те, кто нужны друг другу, будут вместе!

И Тони ловко заправила один конец платка так, чтобы тот не сбился.

– Спасибо вам, ритана. У меня никогда такого не было, – честно сказала Рамона.

А то ж!

Когда муж все деньги на чужих баб тратит, а ты все в семью, да еще куски выкраиваешь то для родных, то для детей… где уж тут себе что-то такое покупать? Выжить бы!

Тони едва не скрипнула зубами. Остановило простейшее соображение – незачем. Зубы свои, родные и их жалко. Нечего тут! И мужа проклинать не надо. Он сам себе яму вырыл…

Зубами, да.

– Носите сами, – проводила клиентку Тони. – Не отдавайте никому, ни дочке, ни свекрови. Хотя ладно. Дочке – можете. За три дня до ее свадьбы.

– Хорошо, ритана.

– Легкой вам дороги, – пожелала Тони.

И показалось некромантке, что с соседнего дома в небо вспорхнул белый голубь. Определенно, к счастью.

Рамона шла по улице.

Счастливая. Она давно не была такой счастливой. И красивой тоже не была… давно уже, почитай, со свадьбы. А сейчас она шла, аромат ирисов ласкал ее ноздри, нежный шелк трепетал рядом с лицом, и улыбка сама по себе играла на губах.

Красила румянцем щеки, сбрасывала десять лет долой, расправляла уставшие плечи…

По улице шла красивая женщина.

Рамона. Мудрая защитница.

Жаль только, что ни одно из этих качеств в ее семье не пригодилось. Ни одно. Хотя детей она защитила. Они до сих пор думают, что папа у них замечательный, только работает много… бывает.

А что мама думает о папе – никого не касается. Точка. Или это и есть мудрость? Или стоило бы назвать ее терпеливой защитницей?

Порыв ветра метнулся неожиданно.

Сорвал платок и понес его вперед, не смея коснуться им земли… разве тут будешь думать?

Рамона помчалась в погоню, но не пробежала и десяти шагов.

– Оп-па! Сеньора, возьмите!

Мужчина, который ловко подхватил платок на лету, протягивал его Рамоне. Женщина схватила его, накинула на плечи, на волосы, и только потом подняла глаза на благодетеля.

– Спасибо… тан.

Браки совершаются на небесах?

Может, и так. А может, на регистрации этих браков сидит ленивый и безответственный ангел, который отвлекается то на одно, то на другое. И пользуются этим всякие нехорошие личности, и соединяют совершенно не те судьбы.

А потом глядит бедолага-ангел вниз и ужасается. Ох, что ж я наворотил-то?

Как это я так отвлекся неудачно?

И приходится ему исправлять совершенное. И встречаются двое людей, которые и должны были встретиться изначально. Просто не получилось вовремя. Не сбылось…

Тогда – не сбылось. А сейчас все хорошо будет.

Хотя, конечно, это более поэтическая версия. Чтобы изуродовать свою жизнь, людям ни ангелов не надо, ни чертей. Вполне хватает собственной глупости.

Или все-таки ангел есть? И сейчас он спохватился, пока еще не слишком поздно, да и помог встретиться этим двоим?

Потому что мужчина и женщина смотрели друг на друга.

Смотрели – и видели. Тан Сильвио видел удивительно красивую женщину, пусть не свистушку молодую, но ведь и не нужно! Зато сколько в ней красоты, сколько спокойного достоинства…

Сколько ума и силы!

Рамона смотрела – и видела перед собой человека истинно благородного.

Внешность? Седые волосы, серые глаза, худощавое телосложение… разве это важно? Совершенно неважно! А вот сама его личность… солнце бросило свои лучи из-за облака, погрозило ветру пальцем, сотворило сияющий ореол спасителя вокруг Сильвио, потом подумало долю секунды – и рассыпало по Рамоне пригоршню солнечных зайчиков.

Золотистые искры заиграли в ее глазах, на ее волосах, а улыбка… улыбка и без них была ослепительной.

Тан Сильвио на секунду замер. А потом бережно взял Рамону за руку.

– Идем?

– Идем, – тихо ответила женщина.

Благо, тан знал неподалеку замечательную кофейню с отдельными кабинетами. И не смущало его ни старое платье спутницы, ни ее залатанные туфли… он душу увидел! А вы про одежду?

Тьфу, дурачье! Когда вот так, душами сплетаешься, неважно, кто и во что одет! Хоть ты человека грязью обваляй и перьями обсыпь! Все равно – красота видна будет!

Официант и не посмел ничего сказать. И в кабинет тана Сильвио проводил, и подал гостям все самое лучшее, и даже взгляда себе косого не позволил.

Дураков в хорошем месте не держат. А тут… тут все видно!

Чтобы двое людей друг на друга смотрели – и светились! Это… это завидовать надо! По-доброму, радостно и тепло, завидовать! Повезло ж кому-то! И от всей души желать им счастья.

Сильвио держал женщину за руку и думал, что они могли и не встретиться. Вот пошел бы он по другой улице – и все. Мимо. И разминулись бы, и опять потянулись бы серые годы… да, серые. Ведь не стоит уезжать, когда тебе некуда возвращаться. Не к кому.

Но теперь они нашли друг друга, и он свою судьбу не отпустит. Жены у него нет, детей тоже… не сложилось как-то, по молодости женился, да супруга померла, вот и мотался с тех пор по городам и странам. Денег нажил, а для чего?

Не понять.

Шел сегодня и думал, что жизнь его пуста и безвидна. А оказалось – к своему счастью шел…

А Рамона смотрела и думала, что так тоже бывает…

Если бы она не решилась зайти в тот магазин…

Если бы платок не улетел…

Если бы…

Какая хрупкая цепь случайностей соткалась для нее! Но казалось женщине, что эта цепь крепче иного стального троса. И начала она связываться, когда Рамона купила тот платок.

Счастье – за одну медную монету?

А так часто и бывает. Или оно приходит само по себе, или его никаким золотом не заманишь. Да и манить не надо. Оно как кошка – ходит, где захочет.

Надо просто ждать. Ну и блюдечко с молоком приготовить… лучше – со сливками… какая же глупость лезет в голову?

Но серые глаза встречаются с карими, и глупости забываются. Остается только солнце. Только счастье – на двоих.

Забегая вперед, вечером Рамона еще вернется домой.

Чтобы собрать свои и дочкины вещи.

А на возмущенный вопль супруга ответит, что нашла работу. Да, вот так! Ее берут домработницей к тану Сильвио Санчо Байесу, да-да, тому самому, знаменитому путешественнику!

Берут с проживанием и питанием, но есть условие. Жить в его особняке она будет практически безвылазно, ну… два выходных в месяц у нее будет. И достаточно.

Дочь она берет с собой.

Хозяин не против, питаться Кармела всяко лучше будет там, чем тут, а что матери по хозяйству поможет, так она и тут помогает.

Семья?

Э-э-ээ… свекор? Прекратит пить – сможет за женой ухаживать.

Свекровь? У нее есть муж и сын.

Сын? То есть мой супруг? Дорогой супруг, а пусть вам Трисия поможет! Да-да, та самая, с соседней улицы. Я для нее даже пару медяков оставлять буду.

Придет с утра, грязь вытряхнет, постели поменяет… чего тут сложного? Я справлялась – и она справится…

Супруг аж закашлялся от неожиданности.

Да, Трисия и была той самой девкой, к которой он бегал. Но как об этом скажешь жене?

Или… она знает?

Рамона медленно опустила ресницы, как бы подтверждая – знает. Именно, что все. И везти этот воз больше не намерена.

Лошадь сбросила ярмо, сплюнула удила – и поскакала на свободу. И удержать ее не представлялось никакой возможности.

Пока муж собирался с мыслями, да думал, что сказать, Рамона подхватила свои вещи, взяла за руку дочь – и ушла из супружеского дома.

Навсегда?

Нет…

Забегая вперед, она возвращалась. Два раза в месяц приезжала в гости, все ж не один год прожила с супругом. И детей ему по любви рожала. Не ее вина, что он добро сменял на помойное ведро, и ее любовь на грязную девку. Которая, кстати, вскоре бедолагу и бросила – к чему он ей с проблемами? Он ей с деньгами нужен был, да с услугами. А уж с чужим домом, да с чужими стариками… нет, на такое Трисия не соглашалась. Ей и свои-то родные нужны не были.

Рамона и дочь с собой привозила, и денег подбрасывала, хотя и не мужу – свекрови. Муж бы их мигом на девок размотал, а свекровь на хозяйство пристроит.

Но семейная жизнь у нее была в особняке Сильвио Байеса. И все об этом знали. И никто не осуждал. А если кто и шипел… что за дело до этого Рамоне? У нее был любимый человек и ее дети. А остальное – неважно.

Платок она носила. И дочери его передала за три дня до ее свадьбы.

Но это уже совсем другая история…

* * *

Дженио очнулся от острой боли в голове.

Болело все. Кажется, даже уши отваливались. Но и все остальное не радовало.

Болели вывернутые руки – на них он был подвешен на стене. Не то чтобы они вышли из суставов, но все равно неприятно. Болели ноги – затекли. Тошнило… вот этому желанию Дженио противиться не мог. Желудок аж судорогой свело.

– Буээээээ….

За что и получил по морде от палача. Так, превентивно, чтобы чувствовал, где находится.

Впрочем, когда Дженио пригляделся к палачу, он пожалел, что не сдох.

И что пришел сюда – пожалел, и что пришел в сознание – тоже… только вот даже в обморок теперь не упадешь, вон как улыбается, негодяй, поглаживая раскаленные прутья в жаровне.

Негодяй, да…

Человек? А вот это уже вряд ли…. Не должно быть у человека ни кожи светло-серого цвета, вроде акульей, ни двух рядов острейших зубов, ни маленьких черных глаз без зрачка и белка…

Не человек. Не акула. Но их жутковатое соединение, от вида которого хотелось орать и биться в конвульсиях. Жаль только – не поможет.

Вот когда Дженио проклял свою жадность! Трижды и четырежды! Чего он сюда сунулся? Ладно бы Дальмехо… того не жалко! А он?! Ведь были, были у него деньги, на пару лет хватило бы, если не шиковать… нет, захотелось больше! Ну и получи, и распишись! Кушайте, не обляпайтесь!

Палач смотрел на Дженио. И кажется, понимал, о чем думает клиент. Впрочем, неудивительно, на такой работе надо быть хорошим психологом.

А потом началась предварительная обработка.

Мясо поливают маринадом. И дают отстояться. Вот и с клиентом в пыточных тоже делают нечто подобное. Дженио слегка побили, раздели, полили ледяной водой, чтобы не вонял к приходу господина, и ненадолго оставили в покое. Пусть повисит, подумает, что с ним сделают и в каких позах… и ведь сделают. Если господин прикажет.

Господин появился достаточно быстро. И двух часов не прошло. Другое дело, что по теории относительности это время показалось Дженио вечностью.

Появился, улыбнулся…

– Поговорим?

Дженио и спорить не стал. А чего сопротивляться? Все равно из него все вытряхнут, это понятно. Вопрос в другом. Останется он с целой шкурой или нет?

Останется ли он вообще жив?

Увы, отвечать на вопросы предстояло ему. И намерения у господина были самые что ни на есть безжалостные. Было бы кого жалеть…

* * *

Рейнальдо добрался до города далеко не сразу. Уже вечерело, поэтому он подумал и решил пока не соваться к Тони. Он даже не сомневался, что там сейчас тан Риалон, а этот может защитить доверенную ему женщину.

Еще как может.

А вот Рейнальдо надо было пообщаться с другим человеком. Потому что завтра… кто его знает, что будет завтра? Это сто лет назад его смерть никому не принесла боли. Родственники пережили ее спокойно, получили наследство и порадовались. Мать умерла.

Друзья…

Хочется верить, что его оплакали и помянули, как полагается. Но и только.

А сейчас…

Рейнальдо понимал, что ему грозит серьезная опасность. И не хотел пропасть для единственного человека на земле, которому был по-настоящему дорог. Для Паулины.

Потому и стучал он в окно ее комнаты. Потому и ждал ответа, чувствуя себя восемнадцатилетним юнцом… у призраков не замирает сердце? Не колотится? Ошибаетесь, им тоже может не хватать воздуха, они тоже могут трепетать и дрожать, они могут любить.

Они мертвы?

Телом – да, а душа-то жива! Душа кричит, душа болит, душа рвется на части…

Тонкая рука отдернула занавеску.

– Рей!

– Паула…

Конечно, Рейнальдо мог просочиться прямо в комнату. Но это было бы некрасиво. С любимой девушкой так не поступают. Поэтому Паулина открыла окно, и призрак втянулся внутрь. Поклонился, коснулся поцелуем протянутой ему руки. Пусть почти неощутимым… это не для тела, это для души.

– Я соскучилась, – просто сказала девушка.

– Я тоже, – сознался Рейнальдо. И словно в ледяную воду бросился. – Паула, любимая, я должен извиниться перед тобой.

– За что?

– Я не рассказал тебе всего. И может быть, завтра-послезавтра меня не станет.

– Рей! Почему?!

– Потому что так будет правильно. Я постараюсь прийти, но если меня не будет неделю… да, думаю, недели нам хватит, я очень тебя попрошу поговорить с твоей кузиной.

– С Тони?!

– Да, родная. С Антонией. Я не лгал тебе, но умалчивал о многом. Именно Тони помогла мне. Я был когда-то убит… там, в скалах. Она призвала меня, она освободила, я мог бы уйти, но предпочел остаться. И сейчас по слову и крови привязан к ней.

– Я могу это изменить?

– Это не надо менять, любимая моя. Ни к чему. Тони – не хозяйка мне, она подруга, она хороший и добрый человек… я вполне свободен и делаю, что пожелаю. Но есть и другое, то, что началось пару столетий назад и до сих пор не завершено.

– Что именно?

– Прости, родная. Пока это слишком опасно для тебя. Я не смею рассказать. Не имею права.

– А Антонии можешь?

– Она – некромант. Причем ее благословила Ла Муэрте. Там, где она выживет и будет жить дальше, ты можешь погибнуть.

– Я не боюсь.

– Я за тебя боюсь. Паула, родная, пожалей меня, прошу. Каково мне будет уходить, зная, что я подверг опасности самого дорогого мне человека?

– А каково мне будет оставаться на земле? Без тебя?

Рейнальдо опустил голову.

– Я не должен был себе этого позволять. Не должен…

– Если бы ты не пришел… – Паула помолчала пару секунд. А потом решительно произнесла: – Не бойся, родной. Я буду жить. Я обещаю, что не совершу самоубийства, я буду жить, сколько мне отмерено, но я надеюсь, что ты меня подождешь.

– Обещаю, – от всей души сказал Рейнальдо. – Я постараюсь остаться в живых, но если что-то… я уйду и буду верить, что у тебя все будет хорошо. Что ты будешь счастлива.

– Без тебя? Никогда…

– Иногда привычка – неплохая замена счастью, – грустно улыбнулся Рейнальдо. – Ты выйдешь замуж, у тебя будут дети, и когда-нибудь ты вспомнишь меня с печальной улыбкой. Как сон, которому место именно что в спальне. Но не в жизни.

Паулина только качнула головой.

– Когда-то я услышала правильные слова. Лучше жалеть о сбывшемся, чем о несбывшемся. Не смей себя ни за что упрекать, любимый. Не смей. Я счастлива, что знаю тебя. И эти минуты счастья навсегда будут моими. А горе… тому, кто боится плакать, и улыбаться не суждено. Я-то знаю.

– Мудрая моя девочка.

– Любимый…

Так мало времени.

И так много надо сказать. Или – не надо? Может быть, достаточно просто трех вечных слов? «Я люблю тебя»? А может, и слов не надо. Хватит одного взгляда. И два сердца стучат в унисон, и два дыхания сплетаются вместе… призрак?

Просто мужчина, которому немножко не повезло умереть. Но очень повезло найти свою любимую. Как же быстро наступает утро…

* * *

А вот для Дженио утро наступало очень медленно.

Как бы он был рад ускорить его наступление! Но куда там…

При этом нельзя сказать, что ему причинили какие-то необратимые повреждения. Кнутом выпороли? И что, заживет! На других и что похлеще заживало. А что солью присыпали да морской водой полили, тоже не страшно. Не сдохнет.

Немного ножом порезали? Железом прижгли?

И что такого? Тоже ничего страшного, тоже выживет. Зато все пальцы-уши-яйца на своем месте, мордочка вообще не изуродована, мало ли что, двигаться тоже может… больно?

А это уже другое, это уже – не хочет. Такое можно и еще кнутом полечить.

Зато хозяин вышел довольный и улыбающийся. Это ж надо так! Искал он, искал, а тут к нему сами пришли, все принесли… теперь надо разработать план и начинать действовать.

Ему нужна некромантка – она у него будет. А дальше…

Дальше, да…

Были у мужчины поводы для улыбки. Еще как были. Только вот спрятаться хотелось от этой улыбки куда поглубже и сутки не вылезать. Но мужчину это не трогало. У него была цель, у него были средства для ее достижения. Следовательно – вперед!

Глава 8

– Рейнальдо!

Тони встретила призрака с явным облегчением.

– Что-то случилось? – встревожился Шальвен.

Эту ночь он провел с Паулой и очень жалел, что она закончилась. Но времени не хватает никому и никогда, даже призракам.

– Это ты мне скажи, – попросила Тони. – Понимаешь, я… у меня такое гадкое ощущение, что даже подумать страшно, не то что сказать.

– А у тана Риалона?

Кто бы сомневался, что Эрнесто тоже был тут.

И вот не надо, сеньоры и таны, не надо опошлять! Ничего серьезнее поцелуя у них не было. Но ведь и рядом побыть – тоже хорошо. За руки подержаться, погулять, поговорить…

– И у меня, – кивнул Эрнесто. – Ты хочешь сказать, что есть повод?

– Есть, – кивнул Рейнальдо. – Тан Риалон, а вы своего друга пригласить не хотите? Чтобы мне два раза не повторять?

– Вальдеса?

– Да.

Эрнесто пожал плечами и направился к телефону. Шальвен – не дурак, не паникер и не истеричка. Если он о чем-то просит, то уж не потому, что так левой пятке пожелалось. Есть на то причины, и весьма серьезные.

Серхио прибыл быстро. То ли был рядом, то ли специально спешил…

– Что случилось, Эрни?

– Не что, а кто, – Эрнесто кивнул в сторону призрака, который завис в своем кресле. Серхио, к его чести, не стал выпучивать глаза и столбенеть. Ну, призрак.

Так тут и некроманты есть. Две штуки. Ничего удивительного, вот. Хорошо еще зомби не подняли или скелета какого. Те – пахнут. А призрак чистенький, аккуратный и, кажется, даже адекватный. Так что…

– Приятно познакомиться.

– Это тебе еще не просто приятно будет, – Эрнесто откровенно наслаждался ситуацией. А что? Не все же ему? – Это некий Рейнальдо Игнасио Шальвен. Помнишь такое имя?

Помнил. Вот на что другое, а на память Серхио ни разу не жаловался.

– Тот самый? Гениальный сыщик?

Рейнальдо изобразил изящный поклон. Насколько в зависе получилось.

– Вы правильно сопоставили данные, сеньор Вальдес. Что ж, если я вам знаком, вы мне тоже знакомы, предлагаю начать наше маленькое совещание. Почти семейное…

Тони погрозила нахалу пальцем, но тем и ограничилась. Кто сказал, что призраки не могут нервничать? Вот оно так и проявляется. Ехидством.

– Позвольте мне взять слово, как человеку, который знаком практически со всеми деталями, – вежливо продолжил Рейнальдо. – Если я что-то не скажу или перепутаю, надеюсь, присутствующие меня дополнят и поправят.

Присутствующие не возражали. И Рейнальдо начал свой рассказ. Начал он его с истории о Мединальо.

Эту историю Тони знала в подробностях, но мужчинам кое-что было неведомо, а Серхио и вовсе слушал с огромным интересом. Даже вопросы задавал. На взгляд Тони, слегка странные, но Рейнальдо охотно отвечал, и даже кивал, когда Серхио записывал что-то в блокнот.

Мужчины…

– Когда я умер, у меня остался друг. Рауль Дези Фуэнтес, – продолжил Рейнальдо историю, которая уже была известна Тони. – Тоже следователь, упрямый и серьезный. Честно говоря, я подозревал, что выполол не все отростки, но считал Мединальо – корнем зла. И полагал, что дал другу в руки все ниточки. Увы, я недооценил разветвленность заговора и количество заговорщиков. Вторая ниточка попала в руки Раулю. Я благодарен тану Риалону, который дал мне возможность ознакомиться с уголовным делом… последним, которое вел Рауль.

Про русалку у Демонова водоворота.

Вот тут уже с интересом слушала Тони. И согласно кивнула.

– Фуэнтес нащупал второй конец ниточки? У Мединальо была преступная организация, у этих – измененные… секта… надо полагать, их было не особенно много, иначе они не действовали бы так нагло?

– Я тоже так полагаю. То это было сто пятьдесят лет назад, – вздохнул Рейнальдо. – Могли и размножиться.

– Могли, – кивнул Эрнесто. – И наверняка размножились.

– Что мы имеем? – подвел итог Серхио. – Мы имеем неизвестно где неизвестно кого. И даже допросить нам некого.

– Почему же, – хмыкнул Рейнальдо. – Вполне известно, и где, и кого. Последний кирпичик мне помогла встроить в эту стену ритана Дюран, совсем недавно. Она расспросила парикмахершу в Лассара, и та во всем призналась.

– В чем? – быстро уточнил Эрнесто.

– В том, что с ее помощью убили Даэлис Лассара. Практически с ее непосредственным участием. И она запомнила человека, который к ней приходил.

– Это был кто?

– Тот, кто не мог доверить это дело слугам, – спокойно сказал Рейнальдо. – Тогда – не мог, Тони. Да, я знаю, к тебе приходили именно что слуги. Но тебя считали непроявленным магом, понимаешь? На своей земле некромант практически всесилен, там каждая пылинка с прахом перемешана, каждая капля воды по костям его предков течет… твоя мать с ними сделала бы, что захочет. Если бы на ее территории появились измененные, она бы тут же узнала. И нанесла ответный удар.

– А я – нет?

– А ты – нет. Тебя этому не учили, тебя связали с Лассара, твою кровь пролили… ну, ты знаешь. Но в том-то и дело, что управлять всем этим ты просто не умеешь. Этому тоже учить надо, а Даэлис не успела.

– Не успела, – понурилась Тони.

Рейнальдо фыркнул.

– Не унывай. Устроите свадебное путешествие, заодно заедете в Лассара. Записи наверняка есть, а твой супруг отлично в этом разбирается. Ритуалистика – его стихия.

Теперь очередь грозить пальцем наступила для Эрнесто.

С призрака, впрочем, все было, как с гуся вода.

– Итак, Даэлис Лассара было сделано предложение. Тони была не нужна – нет силы. И предложение это было сделано собственно измененным. Я бы сказал, их предводителем.

– Кем?! – не выдержала Тони. – Не тяни кота за хвост!

– Мяу! – возмутился призрачным произволом Сеньор Мендоса, всем видом показывая, что такого не позволит.

Его хвост?

Тянуть?

А призраки боятся кошачьих когтей? Есть шанс это проверить.

– Тони, я удивлен, что ты не догадалась. Дело в том, что у Мединальо был сын. Сейчас его потомок носит имя герцога де Медина.

На несколько минут все замерли. Первым пришел в себя Серхио.

– Фидель Адриан де Медина?

И был вознагражден согласным кивком.

– Именно он.

– Нас казнят, – пробормотал Вальдес. – Он же… король его обожает!

Рейнальдо согласно кивнул.

– Было бы странно, сложись иначе. Близость к трону – основное условие успеха. Как прикажешь плести заговор, не владея всей информацией? Да и охотиться проще на непуганую жертву.

Тони фыркнула.

– Представляю короля с гарпуном в… молчу. Все, поняла, молчу.

– Вот и молчи, – согласно кивнул Серхио. – Фидель де Медина для короля любимый родственник, он разделяет страсть его величества к антиквариату, он не слишком любит придворное общество, но имеет свободный доступ к королю в любое время дня и ночи.

– М-да…

Рейнальдо развел руками.

– Я полагаю, что дело было так. Когда я уничтожил Мединальо… остались его подручные. Остался его сын. Рауль пытался нащупать ниточки и подойти с другой стороны, но погиб, а дальше… или никого не нашлось, или дело тихо уморили – могло быть по-разному. Деньги творят чудеса, в любом веке и любом обществе. Конечно, организацию Мединальо ему пришлось восстанавливать, не стану скромничать, я ее отлично проредил, но свято место пусто не бывает. Расплодились, сволочи.

– А с чего ты взял, что его сын стал измененным?

– С того, что я последние два дня наблюдал за поместьем де Медина. Точнее, за его загородным особняком, построенным… где бы вы думали?

– У Демонова водоворота, чего тут думать? – огрызнулся Серхио.

– Да, сын Мединальо, я смотрел в архивах, выкупил эту землю. Собственно, больше желающих и не было, очень уж место неудобное.

– Наш пострел везде поспел, – но ворчал Серхио без души.

Тони не поняла, и лично для нее Рейнальдо разъяснил ситуацию.

– Тони, столичные жители любят море. Во-первых, здесь порт. Сюда приходят корабли, здесь товары, рынок… Во-вторых, просто поплавать в море, покататься на лодке, оборудовать себе личный пляж. А что можно оборудовать у Демонова водоворота? Где море – сам водоворот, а земля – пески. Да еще половина и зыбучие, гиблые и противные. Ползучие, откровенно говоря.

– Это как? – не поняла Тони.

– Они движутся. То есть их даже не отметишь флажками. Все зависит от уровня воды, но в этом году они окажутся, допустим, в одном месте, а в следующем – ближе к морю. А через три года будут лить дожди, и их граница опять расползется, а то и новые пятна зыбуна появятся.

– А как тогда туда добираться?

– Дорогу де Медина к своему дому сделал и за ней следит. Сад оборудовал. А в остальном – не его проблемы.

– И следить за ним не выйдет, – согласилась Тони. – Умн.

– Еще как. Если ты не призрак, конечно. И то… в дом мне хода не было. У него защита стоит. Не некромантия, что-то другое…

– Что именно? – тут же насторожился Риалон. – Подробности?

– Я потом все покажу, – отмахнулся Рейнальдо. – Если доверишься…

Эрнесто молча кивнул.

Доверишься… да они тут уже на три плахи наговорили. Причем для каждого. А то и без казни могут обойтись, отравят по-тихому или удавят. Все возможно.

– В само поместье мне доступа не было. А вот кое-кому другому – был.

– Кому?

– Эудженио Рико Валеранса, – улыбнулся Рейнальдо. – Первый раз он пришел туда позавчера, передал карточку, на которой было написано три слова… больше я не понял. Не смог. Второй раз – вчера. Его впустили, и до сих пор он находится в поместье. Полагаю, это аргумент?

– Еще какой, – вздохнул Серхио. – Почему ты за ним не проследил?

Рейнальдо даже побледнел и стал более прозрачным от такого предположения.

– Я?! Не проследил?! Обижаете, сеньор Вальдес. Я знаю, где он прятался, знаю, где его заначка, только что это вам даст?

– Родной ты мой! Да я хоть дело об ограблении ювелирного закрою! Они ж мне весь мозг уже изнасиловали в извращенной позе… прости, Тони!

– Не сообразил, – повинился Рейнальдо. – Ладно, сейчас закончим разговор, и я все покажу. Давайте о главном. Измененным нужна Тони.

– Да, – Тони побледнела, понимая, ЧТО ИМЕННО произошло. И о чем говорит Рейнальдо. – Эудженио хотел меня похитить, я полагаю, чтобы торговаться с этими. А когда не вышло, когда Эрнесто… – Тони коснулась руки некроманта, и тот сжал нежные девичьи пальчики, – лишил его единственного союзника, Дженио все равно решил меня продать. Пришел к ним… не учел только, что это НЕ люди.

– Да и с людьми… на что он, идиот, рассчитывал? – фыркнул Вальдес.

Рейнальдо качнул головой.

– Если я правильно понял… я ведь и биографию Валеранса попросил у тана Риалона, это чрезвычайно самоуверенный молодой человек. До недавнего времени ему все удавалось, вот он и потерял ощущение реальности. Решил, что ему океан по яй… простите, по колено. Переоценил себя, недооценил противника – это случается и с более умными людьми, а не только с мелкими жиголо.

– Но ему же тот наверняка рассказывал, – не поняла Тони. – Хоть что-то!

– Именно. Не факт, что он знал все. Не факт, что рассказал все. Вот представь себе, ты затеваешь жуткую авантюру, с похищением не кого-то там, не прачки какой – некромантки. Ты постараешься напугать союзника или воодушевить?

Тони кивнула. Она поняла.

– Ну да… я бы тоже представила дело так, что украсть – самое сложное. А уж потом-то…

– Вот! Как же приятно иметь дело с умными людьми, – мимоходом польстил присутствующим призрак.

Присутствующие ответили улыбками. Они себя тоже дураками не считали, ни в коей мере. А потому…

– И когда за мной должны прийти?

– Думаю, сегодня-завтра. И зачем приходить лично? Можно тебя и на консультацию пригласить, в поместье. Так, к примеру…

– Два билета нам хватит? Или на мобиле доедем? – уточнил Эрнесто.

– Куда? – не поняла Тони.

– В Лассара, конечно.

– В Лассара? Зачем?

– А ты считаешь, я им позволю… – начал заводиться Эрнесто.

На него посмотрели втроем, причем самый укоризненный взгляд был у призрака. Мол, и зачем я тебе льстил? Все одно не впрок пошло!

– Позволишь, – кивнул Вальдес. – Более того, это надо сделать.

– Ни. За. Что, – отчеканил Риалон. И даже руки на груди скрестил.

Тони поняла, что это надолго, и применила военную хитрость. Подошла, аккуратно расцепила его руки, коснулась поцелуем щеки.

– Эрнесто, милый, мою маму, которая была и старше, и умнее, и лучше обучена, достали в Лассара. И меня бы там достали.

– Я смогу тебя защитить.

– То есть сначала убьют тебя, потом похитят меня – уже с непредсказуемым результатом. Когда мы будем не готовы.

Эрнесто и это исключить не мог. Разум – он не всегда друг. Вот упереться бы сейчас, рявкнуть, а не получается. Никак не выходит…

Все он отлично понимал. И что тысяча муравьев спокойно сожрет даже льва – тоже^[253].

Всех измененных ему в одиночку не перебить. Но и подставлять любимую женщину?! Издеваться изволите?!

– Я могу привлечь тех, кто служит Ла Муэрте.

– Не в Лассара, – отозвался Серхио. – Ты можешь сорвать людей с места, но это не укроется ни от кого.

Привлечем внимание – спугнем добычу. И вернемся к прежнему. Где и когда они нанесут удар – неизвестно. Нет, охотиться надо здесь и сейчас, Шальвен прав.

– Эрнесто, милый, я как раз ничем не рискую, – невинно улыбнулась Тони. – Ты забыл про подарок богини? Это я для них опасна, а не они для меня.

– А им кто-то может помешать тебя убить? До или после? Учти, богине это безразлично.

Тони даже улыбку не пригасила.

– А мне?

Она понимала, что у Рейнальдо есть свои планы.

Что всей правды он сейчас не открыл, и не откроет. Разве что потом. И…

– Эрнесто, милый мой, родной, не надо. Я не хочу с тобой ссориться и ругаться. Но я хочу жить спокойно. Хочу, чтобы за моей спиной не маячили эти мрази. Хочу, чтобы мой ребенок не остался сиротой. Мне повезло, но повезет ли так нашему сыну? Или дочке?

– А если сейчас не повезет?

– Я пойду с Тони.

– Куда? В защищенное поместье?

Рейнальдо пожал плечами.

– И что? Тан Риалон, ритуалы – ваша стихия. Вы привязали меня к кости, сделайте так, чтобы она стала для меня коконом. Да, я не смогу вылететь, но смогу быть рядом, давать советы… разве нет? Моя кость, кровь Антонии, и одна она уже никуда не пойдет. А в крайнем случае я смогу подать сигнал и вам.

– Я обеспечу группу захвата, – кивнул Серхио. – Но как же меня будет материть полковник!

– Ничего, не развалишься, – отмахнулся Эрнесто, который начал подозревать, что его согласие или несогласие тут роли не играет. Тони хотела мести. И спокойной жизни тоже хотела. Серхио… тут и говорить нечего. Это по его части. Да и кому охота в один прекрасный день обнаружить у себя хвост или щупальца?

И сам Эрнесто…

Тони действительно была права. Жить под постоянно занесенным мечом – удовольствия мало. Особенно когда ты о нем знаешь. Особенно когда эти твари не успокоятся. А они и не успокоятся, и не отстанут.

М-да…

Эрнесто сделал вид, что Тони его уговорила, и вздохнул.

– Хорошо. Но ты будешь делать все, что я скажу.

– Да, дорогой, – тут же согласилась Тони.

– Если я тебе уши надеру – это будет считаться воспитанием? – горестно уточнил некромант.

– Нет, – ослепительно улыбнулась ему невеста. – Это будет считаться рукоприкладством и приведет к серьезной обиде, а то и к разрыву помолвки.

Эрнесто оставалось только вздохнуть.

– Ладно. Вальдес, поторопись к полковнику. А мы с Тони начнем готовиться здесь. Некромантия – не понос, тут скорость неуместна.

Вальдес кивнул и вышел за дверь.

Он-то не некромант, ему как раз бы и поторопиться.

* * *

Если кто думает, что Серхио направился к непосредственному начальству…

Ага, как же! Три раза да! И четвертый – нет!

Почему так? Да потому, что Серхио вовсе не был идиотом.

У нас налицо большая преступная группировка. Причем не обычная, а считай, с метками. И за столько лет никто? И ничего? И Фуэнтес погиб, когда начал копать? Пусть сто пятьдесят лет назад, это неважно. Меры безопасности – они всегда остаются мерами безопасности. Так о чем это говорит?

Пра-авильно.

О разветвленной сети осведомителей.

О том, что доверять никому нельзя. Вообще никому.

Скажет Серхио что-то полковнику, и куда это пойдет дальше? Его жене? Которая разболтает все и всем?

Его детям, которые могут сказать друзьям, знакомым…

Непосредственным исполнителям? Которые так же наделены и языками, и даром речи? Есть кто-то сомневающийся в результате? Ах, нет? Вот и правильно, целее будете. И Серхио хотел быть целым и невредимым. А потому…

Не пошел он к полковнику.

Пошел он к своему знакомому. К капитану силового подразделения, Маркосу Эмилио Варгасу. Профессионалу своего дела, умнице и вообще отличному человеку.

А еще – человеку Ла Муэрте. Да-да, одному из. Их ведь много работает в разных местах, просто никто не торопится кричать о себе на весь свет. Некроманты – те ладно, у тех выбора нет. А Серхио свои взгляды не обнародовал. И даже в храм ходил время от времени. И капитан Варгас – тоже.

А зачем ссориться? Ла Муэрте как раз поймет, где пустой ритуал, а где истинное преклонение, и не осудит. Маскировка, мимикрия, да любым словом это назвать можно. Хочешь жить в мире с церковью – молись напоказ. А в кого ты там веришь, дело десятое.

Итак, капитан силовиков. Свой человек, который не выдаст, не продаст и сделает все, как надо.

Да-да, силовое подразделение в полиции было. Всякое ведь бывает! Иногда лучшее, что можно применить, это грубая сила. Так сказать, разъяснительная…

И штурмовать иногда приходится, и буянов унимать, и… да много чего! Не всегда их успевают вызвать, случай с Эрнесто в парке тому пример, но когда успевают, таких проблем не бывает. Набирают в такие подразделения только тех, кто служил в армии. И платят хорошо.

Риск все же большой. И смертность в таких частях повышенная. Вот в прошлом месяце один идиот возомнил себя Творцом, что ли? Захватил жену в заложники, причем вместе с детьми, и начал чего-то там требовать…

Прибыли силовики, вышибли двери, вошли в дом и популярно разъяснили, что крепкие напитки – зло. Вдумчиво так разъясняли, доходчиво, кажется, у него то ли три кости целых осталось, то ли четыре…

Но ведь и из силовиков один погиб. Молодой мужчина, жить бы да жить, не повезло. От картечи в живот и маги не спасают.

Но это – лирика. А так-то Серхио взял бутылку хорошего вина. Подумал, добавил еще четыре и прихватил корзину. И отправился к капитану.

Тот приношение оценил и присвистнул.

– Вальдес, это – что?

– Это взятка, – даже и не подумал скрывать Серхио. А чего? Надо вещи своими именами называть!

– И за что мне такая радость? Чего тебе надобно, Вальдес?

– Так это… кажется, я контрабандистов нарыл, – похлопал ресницами Серхио. И даже губки бантиком сложил. – Маркос, ты же мой друг?

– Для настоящей дружбы здесь бутылок маловато, – хмыкнул капитан.

– Я потом еще добавлю. И опять же – контрабандисты! Ты представляешь, сколько у них всего хорошего и полезного?

– Я не представляю, кто нам даст покопаться в этих полезностях.

– А я? – даже обиделся Серхио.

– А ты человек подневольный.

– Тогда бы я не с вином пришел, а с приказом начальства, – еще умильнее захлопал ресницами Серхио.

Маркос фыркнул, глядя на эти ужимки. И – сообразил.

– Погоди-ка… в обход начальства?

– Ура! – поаплодировал следователь. – Дошло – и года не прошло… Маркос, тебя по голове в этом месяце не били?

– Щас тебя побьют. Может, и ногами, – пообещал капитан, но с места не тронулся. Все вполне укладывалось в рамки дружеских подколок. Бывает…

– А все же? Дашь людей?

– Сколько тебе надо?

– Да немного, человек двадцать-тридцать, лучше – пятьдесят.

– Все подразделение? – Маркос аж ноги со стола снял. – Ну ты…

– Контрабандисты, – отбросил шуточки Серхио. – Я примерно представляю, что, где и сколько, но народ это опытный и тертый. Лучше переборщить, чем недосолить.

– Потери будут, – помрачнел Маркос.

– Наверняка, – не стал радовать друга Серхио. – Не знаю, как и сколько, но еще раз повторюсь, народ это тертый и без почтения к человеческой жизни.

Маркос тем почтением и сам не страдал. И все же, все же…

Он понимал, что может отказать. Что ему предлагают авантюру. Что ребят он подводит под пули… ну так и сам с ними пойдет, как иначе? Его тут поставили порядок блюсти.

А еще…

Деньги. Вечный мотив, чего уж там. Капитан был небогат. И ребята в его подразделении, хоть и получали хорошо, но… сегодня ты деньги получаешь, завтра кладбище обживаешь. А что жене и детям останется? Казенная пенсия?

Поверьте, она не так велика, чтобы на нее прожить безбедно. Разве что выжить, и то не без слез. Поэтому если есть возможность пощипать каких-нибудь негодяев… чего тут стесняться?

Вот нарушать закон Маркос не стал бы. Вымогать деньги у купцов или собирать дань… фу. Гадость какая. А вот вариант «трофеи» и «грабь награбленное» вполне ему подходил. Контрабанда же!

Мерзавцы и сволочи, их тряхнуть – самое милое дело.

– Ладно, Вальдес. Будут тебе люди.

Серхио поблагодарил и принялся обговаривать детали.

* * *

Детали обговаривал и Эрнесто.

– Начнем с того, что они не идиоты. Поэтому первым делом тебя обыщут.

– Даже не сомневаюсь, – кивнула Тони. – Я бы и волосы расчесала, и переодела… так, для верности.

– Ты полностью права. Поэтому с собой ты взять сможешь очень немногое.

– Надеюсь, глотать ничего не придется?

– Если тебя усыпят, то осмотрят целиком, – качнул головой Эрнесто. – Поэтому прости, но тебе придется перенести весьма неприятную процедуру.

– Какую?

Эрнесто дико не хотелось об этом говорить. Но… выбора не было.

Он коснулся кусочка кости, который Тони так и носила на шее, словно кулон.

– Это – должно находиться внутри тебя. То есть тебе придется это проглотить, а мне придется наложить на тебя целый комплекс чар, чтобы никто ничего не заметил. Чтобы Рейнальдо смог действовать, как раньше, чтобы смог говорить с тобой, чтобы эта кость была у тебя в желудке, а не… ты поняла. Было бы некстати избавиться от нее в самый неподходящий момент.

Тони побледнела. Перспективы не вдохновляли.

– А… ты сумеешь?

– Сумею, – мрачно отозвался Эрнесто. – Но будет больно.

Тони прикусила губу.

– А если… лекарство? Снотворное, к примеру…

– Нельзя, – качнул головой Эрнесто. – Это не только моя, это еще и твоя сила, девочка. И сила Ла Муэрте внутри тебя, которая тоже чем еще обернется…

– А если сделать проще? – подал голос Рейнальдо.

– Как именно?

– Я плохо разбираюсь в некромантии. Но может, нечто вроде временной татуировки?

– Это не поможет преодолеть защиту.

Рейнальдо замолчал. Впрочем, ненадолго. А потом вдруг блеснул глазами на некроманта.

– Знаешь… нам надо поговорить. Наедине. Тони, ты позволишь?

Тони пожала плечами.

– Вы уверены, что я не должна это знать?

– Если то, что я хочу, возможно, ты все равно об этом узнаешь, – качнул головой призрак. – Но для начала мне надо посоветоваться с Риалоном.

– Я тоже некромант.

– Тони, сестренка, – Рейнальдо подлетел к ней, умоляюще поглядел в глаза. – Я прошу тебя. Не надо, пожалуйста. Не настаивай.

Тони махнула рукой, но из комнаты вышла. Ладно уж, пусть мальчики поиграют в свои игрушки. Они взрослые, но им тоже надо.

* * *

– Что именно ты придумал?

Эрнесто смотрел на призрака без особой теплоты, предполагая, что ничего хорошего их не ждет. И не ошибся.

– Эрни, как ты думаешь, с кем именно мы там встретимся?

– Ла Муэрте сказала. Нечто из другого мира.

– Бог? Демон?

– Скорее второе.

– Тогда нам тем более нужна подстраховка.

– Что ты имеешь в виду?

Рейнальдо потер висок привычным жестом. Скажете, у призраков голова не болит? Вы их просто не доводили до такого состояния!

– Что… экзорцизм.

– То есть?

– Я расспрашивал Тони. Она сказала, что дарованная ей сила может сделать мертвое – мертвым. А выкинуть нечисть туда, куда ей и дорога?

Эрнесто качнул головой.

– Нет…

– Вот представь. Приволакивают нас к демону, Тони свою силу выплескивает… то есть силу богини, и в результате твари дохнут, а она остается один на один с демоном? Который, чтоб мне развеяться, будет немного недоволен? Нравится картина?

Эрнесто представил – и даже зажмурился.

Картина решительно не нравилась. Будет ли эта тварь недовольна? О, это еще мягко сказано. Шансов уцелеть у Тони попросту нет.

– Я ее никуда не пущу!

– Ты ее не сможешь остановить, – поправил Рейнальдо. – Думаешь, она тебе простит? Да никогда!

– Зато жива останется.

– Тоже спорно, если она нужна этим тварям. Всех не перебьешь.

– Может, вас еще и не поведут к демону… или куда там еще?

– Будем рассчитывать на везение?

Эрнесто качнул головой.

– Хорошо. Чего ты хочешь?

– Скажи… вот моя кость. Можно из нее сделать заряд? Я не знаю, как это у вас, некромантов, называется. Так она привязывает меня к Тони. А если поменять полярность? Чтобы хватило на разовый заряд изгнания? Но уже с гарантией и всех сущностей?

Эрнесто задумался. В принципе, такое было возможно. Но…

– Ты представляешь, сколько сил на это потребуется? Такое не скроешь…

– А сил одной человеческой души будет недостаточно?

Некромант опешил. Посмотрел на призрака, помотал головой, опять посмотрел, не веря ни глазам, ни ушам.

– Ты… ты хочешь…

– Жертва? О, да. Вполне добровольная и осознанная. Я пойду на это, чтобы избавиться от пролезшей в наш мир твари. Это возможно?

Эрнесто кивнул.

Это было вполне возможно. Его сила, кость Рейнальдо, можно еще силу Антонии… привязать можно многое.

И душу призрака.

Да, душу. Живую, человеческую… тем и сильны люди.

Магия самопожертвования, знаете ли…

Когда человек стоит до последнего в проходе, защищая тех, кто за его спиной. И не падает даже от смертельных ран. Нельзя ему падать. Никак нельзя.

Когда подбитый летчик, понимая, что впереди верная гибель, идет на таран, лишь бы забрать с собой еще одного врага… и уходит в небытие с улыбкой, понимая – сделано!

Когда маг приносит в жертву самое себя, жизнь и смерть, душу и тело, вечность и посмертие… и плевать на все! Тут главное – сдержать слепую стихию… да, было и такое. И сдерживали, и останавливали.

Человек – невероятно сильное существо. Особенно когда он готов на всё. Вообще на всё.

– Я могу это сделать. И тогда действительно сил почти не понадобится, только слово-ключ. Но тебе придется быть как можно ближе к этой твари.

Рейнальдо кивнул.

– Я и сам это планировал. Только Тони об этом знать не надо. Ни к чему.

Эрнесто был полностью согласен и с этим.

Действительно, Тони начнет переживать, волноваться, нервничать, попытается защитить или уберечь призрака, даже ценой своей жизни… Эрнесто вполне мог это предположить. Он хорошо знал свою невесту.

А если выбирать, кто ему дороже…

Он лучше за памятником на могиле Шальвена будет ухаживать.

И все же, все же…

– А ты понимаешь, что это конец. Небытие? Тебя просто не станет. Нигде и никогда.

Рейнальдо пожал плечами.

– Я уже умер. Есть ли смысл говорить еще о чем-то?

– Ты можешь родиться снова. Уйдешь на перерождение, я могу поговорить с Ла Муэрте…

– Можешь. Но лучше сделай так, как я попросил. Нечего этой мрази делать в нашем мире.

Эрнесто кивнул.

Слов не было, а те, которые были… слишком много в них было дешевого пафоса. Ненужного в этой ситуации.

Ты настоящий человек?

Я тобой горжусь?

Что вообще можно сказать в этом случае?

Некромант предпочел третий вариант.

– Тони! Подойди сюда, пожалуйста!

И когда девушка вернулась, вежливо попросил у нее кость Шальвена. Это же не просто так, ему надо нанести еще несколько рун, чтобы все прошло удачно.

Даже не солгал.

Рейнальдо смотрел, как Риалон покрывает поверхность кости мелкими, мельче муравьиных следов, символами, и тихо радовался.

Если все сложится так, как он планировал…

Он-то помрет.

А Риалону придется объясняться с разъяренной Лассара. И что тут лучше – неизвестно. Помереть, по крайней мере, всего одна секунда, уж он-то знает, он проверял. На себе.

Тони смотрела на мужчин с подозрением, но не спорила. Сказано – надо? Значит, надо. А ей знаний по некромантии просто не хватит, чтобы понять происходящее.

В кои-то веки необразованность была громадным плюсом.

* * *

Прошел почти час, прежде чем Эрнесто вздохнул и передал косточку Тони. Теперь белой поверхности вообще не было видно из-под черных цепочек рун. Невероятная сложность.

Сработает ли?

У Рейнальдо будет лишь один шанс это проверить. Ему надо будет всего лишь совместить кость – с тварью. Остальное пойдет само.

Должно пойти, теоретически.

– Держи, детка. И глотай. Ты сможешь.

– А водички можно? – мрачно уточнила Тони, вертя в пальцах кость, которую Эрнесто вынул из оправы.

– Даже масла. Хочешь?

– Масло не хочу. Гадость.

Тони подошла к столу, налила себе воды, мрачно поглядела на кость.

Один глоток – и нет ее.

Ну?!

Положить вот это – в рот. Фу-ууу…

М-да, избаловались вы, ритана Лассара. Обнаглели. Тони, больше не размышляя, сунула кость в рот – и сделала несколько больших глотков воды. Один, два, три… вот так!

– Готово.

– Тогда пойдем наверх. Тебе лучше лежать на кровати.

Эрнесто требовалось прирастить кусочек кости к слизистой желудка, или как-то задержать его. Некромант мог это сделать. Еще как мог… жизнь и смерть – две стороны одной монеты. Справляется некромант с одним, так и с другим справится, просто сил у него уйдет втрое, а то и вчетверо больше обычного. Но сила – это ерунда, это накопится.

А вот ощущения…

Неприятные?

Это вы очень мягко и корректно, таны и сеньоры. Просто очень-очень мягко. Кому же нравится, когда тебе, считай, желудок клещами выкручивают?

Но чтобы отомстить за маму, Тони и не такое бы стерпела. А боль…

Дайте только ей что-нибудь в зубы. А то язык прокусит или криками полквартала на ноги поднимет. Больно ведь, по-настоящему больно.

И крови немного.

И слезы…

А, что тут говорить? На алтаре Ла Муэрте было гораздо больнее. Но некроманты и боль… это как с той же монетой… может, ее ребро? Тоже вероятно. Надо уметь терпеть. Надо уметь ждать.

Надо – и этим все сказано.

А чего это стоило Тони…

Об этом девушка промолчит. Риалону пришлось не легче, знаете ли. Стерпеть боль – или причинить ее любимому человеку? Что легче? Что тяжелее? У него, конечно, кровь не шла, но выглядел он не лучше Тони, когда все закончилось.

Бледный, с дрожащими руками и прокушенной губой. Разве что слез не было. Но зато Тони за двоих наревелась.

* * *

Сеньор Пенья никого не принимал.

Он ожесточенно дописывал книгу. Вы хоть представляете, что это за момент?

Когда надо подхватить все ниточки, не забыть никого из героев, найти для каждого из них то самое, единственно правильное решение, которое позволит перевести дух и автору, и читателю…

Когда ты полностью сосредотачиваешься на книге, и любое существо, даже нагло пролетевшая муха, кажутся злостными нарушителями спокойствия. И заслуживают жестокой казни…

Впрочем, сеньору Пенья было не до мух. Перо летело по бумаге стремительно, слова ложились, словно камни в дворцовую площадь, одно к одному, без помарок, без исправлений, и каждое на своем месте, и каждое создает свой неповторимый узор…

Мешать?

УБЬЮ!!!

Сам по себе он бы не смог воспрепятствовать посланнику герцога де Медина, но вот сеньора Пенья…

Стоять между женщиной и романом? Причем таким, который она читала с самого начала и желает дочитать до конца? Долгожданным романом?

Лучше заройся сам под землю, о, несчастный глупец. В противном случае тебя закопает, выроет и снова зароет женщина. В таком состоянии они страшны.

Так что посланник герцога, который рассчитывал просто отдать приглашение и тут же уехать с сеньором к своему хозяину, был остановлен сеньорой на взлете.

– Мой супруг занят и не может вас принять.

– Сеньора! – оскорбился мужчина. – Позвольте…

– Не позволю, – лязгнули железные зубья капкана. – Мой супруг занят весьма важными делами. И примет вас только тогда, когда сам, лично выйдет из кабинета.

– И что же это за дела?

– Сие вас ни в коей мере не касается, – парировала дама.

Курьер оскорбился. Но в том-то и дело, что уйти он не мог. Никак. Ему надо передать письмо, дождаться ответа и привезти сеньора Пенья. А как это сделать, если к нему даже подойти не дают?

Прорываться силой?

А у двери гостиной застыли два крепких лакея. И судя по непроницаемым равнодушным мордам, они выполнят любой приказ хозяйки.

Курьер даже сглотнул. Как-то очень живо ему представилось собственное тело, с перерезанным горлом, плавающее в море. Взгляд хозяйки дома был таким….

Вот сделает – и не задумается. Ни на секунду. Разве что полы прикажет протереть от крови.

Пришлось ждать.

В компании хозяйки, с чаем, с булочками, со светской беседой, но – ждать и ждать. И представлять себе гнев хозяина.

С другой стороны, сеньора могло не оказаться дома, и курьер просто его дожидался. Если сеньор Пенья это подтвердит, части проблем можно будет избежать.

Наконец сеньор вышел из кабинета и прошел в гостиную.

– Каролина, милая, это тебе. Вот это последние листы. А это – первый.

Женщина схватила стопку бумаги так, словно она была из золота отлита и бриллиантами осыпана.

– Хосе!

На первом листе было четко и красиво выведено: «Моей любимой супруге, Каролине, в знак моей признательности».

– О, Хосе!

– Я рад, если тебе понравилось, – по-мальчишески улыбнулся старый преступник. И перевел взгляд на гостя. – Сеньор?

– Прошу вас, сеньор Пенья. Мне велено дождаться ответа и просить вас проследовать за мной.

Сеньор Пенья послушно взял конверт. Поднял брови, глядя на герб адресата, потом решительно сломал печать и пробежал глазами по строчкам.

– Сейчас переоденусь. Прошу вас минуту подождать.

Ну и что могла та минута прибавить к имеющимся трем часам? Курьер только молча поклонился. Конечно, переодевайтесь. Я и полчаса подожду, чего уж теперь-то спешить…

* * *

– Как ощущения?

– Полная… гхм, – Рейнальдо попытался шуточкой развеять напряженную атмосферу магазина. Не получилось, увы. И Тони потирала желудок, который зверски ныл, и Эрнесто выглядел подозрительно мрачным…

– Попробуй пообщаться с Тони мысленно.

– Не произнося вслух ни слова?

Эрнесто кивнул. И уточнил:

– Попробуй втянуться в кость. Ты это можешь, просто ощущения не слишком приятные. И все должен слышать и видеть. Потом расскажешь.

Рейнальдо сосредоточился.

Где тот крохотный кусочек его родной кости? Его надо почувствовать, настроиться, и… оп-па!

Получилось с первого раза! Хотя ощущения действительно не слишком приятные. Такое впечатление, что тебя свернули в крохотный клубочек… ты все видишь, слышишь, но… ощущений – никаких.

Даже призрак может что-то чувствовать. Ветер, запах… ну хоть что-то. А у Рейнальдо сейчас такой возможности не было. Видеть – и слышать. И все.

– Рейнальдо, если все прошло нормально, ты меня сейчас слышишь. Попробуй выйти наружу, но частично. Словно Тони остается внутри тебя, – отдал следующую команду Эрнесто. – Ты можешь повторять форму ее ауры, в таком случае тебя не заметят. – И уже для Тони: – Прости, родная. Сейчас будет неприятно, но выхода у нас нет.

Неприятно действительно было. Рейнальдо учился, а Тони чувствовала себя так, словно ее завернули в мокрое ледяное полотенце. С неприятным запахом причем. То ли в него раньше рыбу заворачивали, то ли мясо протухшее…

Нет, не розами пахнут призраки. Даже лучшие из них.

Потом Рейнальдо учился передавать свои мысли. Так, чтобы его никто не слышал, кроме Тони. Получалось у него неплохо, но только когда он был внутри кости и, соответственно, внутри тела девушки. Если он выходил наружу и пытался делать то же самое, это сопровождалось болезненными уколами. Вслух – говори.

А в мысли не лезь, ощущение такое, словно тебя каждый раз кто-то иголкой в мозг тыкает.

Тони не ругалась, но губу прикусывала и бледнела. Хотя что там той боли? По сравнению с уже испытанным, считай – ни о чем. Но все равно неприятно.

Потом Рейнальдо учился уходить, оставляя какую-то часть себя в кости… теоретически это должно было помочь, чтобы его не выкинуло из поместья, как только он выглянет наружу, потом…

К вечеру Тони едва могла глаза открыть.

Болело всё. От головы до попы. И спать не хотелось. Бывает такое состояние, когда уснуть бы, сбить весь этот кошмар, все напряжение, но глаза не закрываются, и организм словно кофе накачан под завязку…

Эрнесто Риалон поглядел на этот кошмар и решительно достал снотворное.

– Пей.

– А если…

– Если они придут? Я спать не буду, днем высплюсь. Да и вообще, мне нужно меньше сна, чем тебе. Посижу, восстановлю силы.

Тони качнула головой.

– Или вместе – или никак.

Эрнесто погладил ее по голове.

– Детка, вместе сейчас не получится. Кто-то должен охранять, кто-то спать. Сначала восстановишь силы ты, тебе пришлось сложнее. Потом я, я привычный.

Тони пыталась сопротивляться, но Эрнесто уже растворил порошок в стакане и уверенно подносил его к губам девушки.

– Пей. Или напою хитростью.

– Ну, хоть не силой.

– Пей. Не спорь.

Тони послушно сделала глоток, второй, третий…

– Если стошнит – я не виновата.

– Уже не стошнило. Не переживай, оно впитывается еще в пищеводе.

Тони посидела пять минут на коленях у некроманта, готовясь съязвить – мол, не помогает. И внезапно увидела море. И чаек. Они летали и кричали. И кажется, она тоже летела?

Эрнесто поудобнее перехватил легонькое тело и направился наверх. Укладывать девушку.

Ей очень нужно отдохнуть. А ему… ему и снотворное сейчас не поможет. Какой же дрянью он себя чувствует… отправлять ее в самое ужасное место на земле – и не иметь возможности защитить.

Скажете, не мужской поступок?

Да Эрнесто и сам себе сто раз это уже сказал. Беда в том, что другого выхода попросту не было.

* * *

Когда за Эудженио пришли, идти сам он отказался. Жить хотелось.

Но разве поспоришь с измененными? Они не просто страшные, они еще и намного сильнее людей. Так что Дженио просто сгребли и потащили.

Он кричал, бился, но кого это останавливало?

Цепи на руках и ногах и так мешали ему двигаться. А орать…

Когда он увидел, куда его несут, вопли стали такими, что сообразили даже измененные. И один из них попросту зажал Дженио рот. Благо ласты очень удобны для этого дела.

Нос, правда, тоже зажал. Так что Дженио дернулся раз, другой – и потерял сознание.

И честно говоря, это было самым лучшим для него вариантом.

* * *

С утра колокольчик над дверью магазина качнулся. Пришел сеньор Пенья.

– Доброе утро, тан Риалон.

– Доброе утро, сеньор Пенья.

Некромант оскалился не менее дружелюбно, чем его визави. Он-то прекрасно знал, с кем беседует. И знал, сколько трупов на совести у этого милого и улыбчивого человека, и за сколькими уголовными делами он стоит.

Но не пойман – не повешен.

А его общение с Тони…

Больше всего Эрнесто хотелось треснуть кулаком по столу и сказать: «Запрещаю». Останавливало понимание: Тони этого не простит. Никогда и ни за что.

Она будет любить мужа, будет прислушиваться к другу, но хозяина в своей жизни не потерпит никогда и ни за что. Эрнесто достаточно ее любил, чтобы ни в чем не ограничивать, поэтому пристально посмотрел в глаза сеньору.

– Надеюсь, вы с хорошими новостями?

– Для ританы Лассара – безусловно, – чуть склонил голову старый подонок. – С ней желает увидеться герцог де Медина. У него есть несколько вещей, которые он хотел бы показать специалисту ее профиля.

Эрнесто чуточку напрягся. Но это как раз было оправданно в глазах сеньора Пенья.

Герцог, достаточно молодой, свободный… ну и кто не соблазнится таким знакомством? А возможно, и его продолжением?

Кто упрекнет молодую ритану, сделай она свой выбор… да в любую сторону? Скорее, тут не поймут, если она предпочтет Риалона, все же выскочка, некромант в первом, а возможно, и последнем поколении – и герцог. Родственник короля.

Увы, почетнее быть любовницей второго, нежели женой первого. И снова – увы.

– И когда герцог этого… желает?

Тони спускалась со второго этажа, в чем была. То есть – во вчерашнем мятом платье и с не расчесанными волосами. Сеньор Пенья улыбнулся ей совершенно искренне.

– Ритана! Антония! Доброе утро?

– Доброе утро, сеньор Пенья. Так когда нас приглашают?

– Сегодня, в любое время.

Тони переглянулась с Эрнесто Риалоном и развела руками.

– Ну, если так… мне нужно время переодеться и позавтракать. Герцог потерпит час?

– Не сомневаюсь, Антония, ради ваших… талантов он и больше потерпит.

Тони кивнула.

– Тогда я пошла переодеваться.

– А я пойду, попрошу Риту сварить побольше кофе, – согласился Эрнесто. И отправился на кухню.

Разговаривать со старым негодяем ему совершенно не хотелось.

* * *

Тони выглядела, как благовоспитанная молодая ритана из хорошей семьи. Простенькое синее платье, с белым отложным воротничком, длиной до середины икры, туфельки, перчатки, шляпка, сумочка – все одного цвета, волосы заплетены в косу и уложены в узел на затылке, на чуточку подкрашенных губах (ритана не должна напоминать клоуна, это неприлично) милая улыбка.

Украшения?

Два кольца, одно с жемчугом, второе с лазуритом, из тех, что нашлись в магазине. Сережки с лазуритом, в тон платью. И больше ничего. Опять-таки благородная ритана – не выставка драгоценностей, это также дурновкусие. Даже бриллианты принято носить вечером. Это камень, который полностью проявляет себя в свете свечей и ламп, но днем… днем его не носят. Это также неправильно.

Показать свое богатство? Вот уж не то, чем надо гордиться ритане. Она не умирает с голоду, и этого достаточно. А предки ее проявили себя не накоплением капиталов, а службой стране. Это правильно.

– Отлично, – прокомментировал не слышный никому, кроме Тони, Рейнальдо. – Потрясающе!

Эрнесто осмотрел свою любимую и поцеловал ее в щеку. На удачу. Потом плюнул мысленно на все приличия и поцеловал уже в губы.

– Береги себя, малыш.

– Обещаю.

Тони подмигнула жениху и направилась к двери. Надеялась она только на то, что в мобиле сеньора Пенья достаточно мягкие сиденья. И ее не сильно укачает. До сих пор подташнивало. Увы. Желудок всякую дрянь принимать решительно отказывался. И плевать ему было, что это для дела нужно. Он болел и норовил вывернуться наизнанку.

И как тут мир спасать, когда тошнит?

* * *

– Ритана Лассара, скажите, я правильно понимаю, что вы и тан Риалон – вместе?

Интересоваться личной жизнью благородных ритан не вполне прилично. Но сеньор Пенья мог себе это позволить. И с высоты возраста, и с высоты своего положения… ритан по стране много, а вот он такой один.

Тони и не подумала оскорбляться.

– Все правильно, сеньор Пенья. Я и тан Риалон собираемся пожениться. И я буду рада видеть вас с супругой на нашей свадьбе.

Мобиль вильнул по дороге. По счастью, дело было за городом, так что никто не пострадал.

– Ритана Лассара, вы уверены в своем выборе?

Тони небрежно пожала плечами.

– Что не так, сеньор Пенья?

– Если вы позволите, на правах старшего, – вздохнул сеньор, понимая, что легко не будет, и разговор намечается неприятный. Но – куда денешься? Кто еще скажет глупой девочке о том, что она может совершить ошибку? Да никто. Жить-то всем хочется, а девочка – некромант. – У тана Риалона есть несколько недостатков, которые сделают вашу совместную жизнь… затруднительной.

– Его какое дело? – возмутился призрак. – Вот… доброжелатель! В зеркало бы посмотрелся!

– Я даже могу их перечислить, – кивнула Тони. – Эрнесто старше меня. Верно?

– Да.

– Это же и плюс. У него больше опыта, знаний, в конце концов, желания наладить свою жизнь. И второго такого шанса, как я, он не получит. Перечисляем дальше? Он некромант? Ну так и я тоже некромант. Сложно будет найти того мужчину, который захочет со мной ужиться.

– Вы скоро будете представлены в свете, будете вращаться в высших кругах…

– И у меня появится выбор?

– Между шакалом и гиеной, – комментировал Рейнальдо.

– Да, Антония. Вы пока не так много видели, чтобы осознанно остановиться на кандидатуре Эрнесто Риалона.

– Сеньор Пенья, тут есть еще одно «но». Магия – это хорошо. Магия в венах твоих детей – еще лучше. Где гарантия, что на мне женятся ради меня, а не ради моей крови? Мне делал предложение тан Карраско. Как вы понимаете, он воплощает все вами перечисленное. Старинный род, деньги, магия…

– И вы?

– Отказала. Надеюсь, это останется между нами?

Тайны некромантов? Конечно! Сеньор Пенья поклялся с чистой душой и совестью, нашли дурака – такое разглашать!

– Тан Карраско хладнокровно приговорил собственную жену, чтобы сделать мне предложение.

– М-да…

А что еще можно было сказать, кроме непечатного? Понятное дело, идиот!

Ладно еще – убить супругу! Даже с помощью некромантии… некоторые и обычным топором неплохо справляются! Но убить ее так, чтобы об этом узнала предполагаемая следующая супруга?

Точно недоумок.

– Это не единственный пример, – усмехнулась Тони. – Эрнесто Риалон хотя бы честен со мной, а это уже немало.

– Честность – не лучшая основа для брака.

– Тебе и виднее, небось, слова правды жене не говоришь, чтобы не убежала с воплем! – Решительно, терпеть это ханжество было просто невозможно! Сам по уши в крови, а туда же! Поучать кого-то лезет! Шальвен и зубами-то не скрежетал от возмущения, потому что зубы – призрачные. Не получится при всем желании.

– Наоборот. Ни один брак не выстоит, если постоянно придется лгать. Рано или поздно все это обрушится в пропасть, увлекая за собой тех, кто цепляется за обломки.

– Иногда лучше о чем-то умолчать.

Тони качнула головой.

– Не знаю, сеньор Пенья. Я помню своих родителей, и не знаю такой темы, о которой мать не могла бы говорить с отцом. И наоборот. Родители могли спорить, ссориться, даже ругаться, но они друг друга любили и хотели друг другу только добра. Поэтому любые конфликты быстро угасали. А вот когда лжешь и лжешь… это как яд, который медленно капает на лицо человеку. Капля за каплей, год за годом. Рано или поздно отравишься.

– Это философский вопрос, ритана. А выбор вы могли сделать и лучше.

– Это покажет время, – отрезала Тони.

И замолчала, пока мобиль не остановился перед воротами поместья.

На воротах висел герб с петухом. Фамильный герб де Медина.

* * *

Герцог встречать гостей не вышел. Не по рангу. Но дворецкий чуть ли ужом не извивался перед ританой Лассара.

Перед сеньором Пенья чуточку меньше, так что сразу стало ясно, кто именно нужен хозяину дома.

Тони принимала все как должное.

Может быть, в другой ситуации она бы вела себя чуточку иначе. Но чего ей было бояться?

Люди, которых она… любит? Сложно сказать, что она чувствует к Эрнесто Риалону. Но главное она знает. Он в безопасности. Остальное не слишком-то важно.

Дядя, тетя, кузины – их тоже это все не затронет. А сама она… в груди приятным ледяным комочком свернулся подарок Ла Муэрте. Неужели когда-то он внушал ей ужас?

Не нравились ощущения?

Да сейчас она на эту боль готова была молиться. Она не безоружна! Так что пусть молятся ее враги, в которые она уверенно записала всех измененных.

Ее мать убили? Убили.

Всё, таны и сеньоры, вы попали. Такого никто не прощает, а уж некромантам, почитай, сама Ла Муэрте мстить велела. И орудие мести вручила.

– Кофе?

– Нет, благодарю вас.

Даже если бы Тони не боялась, что ее отравят или опоят, она все равно и к капле воды бы не притронулась.

В доме врага твоего не принимайничего.

Старый завет, который Даэлис таки успела разъяснить дочери. Если это – дом твоего врага, не бери ничего. Даже цветка в саду не рви. Бывали прецеденты.

Тони и не собиралась.

Рейнальдо пока помалкивал. Только один раз сказал, что прошел защиту, но все остальное время молчал. Да и к чему? Комментировать происходящее – только девушку отвлекать, а со светской беседой она и сама справится. Вот если будут сложные ситуации, он подключится. А пока – тишина.

Сидела в кресле, мило улыбалась, поддерживала с сеньором Пенья ничего не значащую беседу о погоде и даже не смотрела на то, что лежало на столе.

А на столе лежали несколько предметов.

Часы. Явно старые, в тяжелом квадратном корпусе. Судя по виду – им лет двести.

Мужской браслет. Еще более старый, бронзовый, сильно поцарапанный и покарябанный.

И легкий кружевной шарф. Белый, воздушный, в чем-то даже красивее того, который Тони продала недавно за один медяк. Хотя нет…

Тот был живым. Теплым, уютным, радостным. Тот шарф обвивался вокруг пальцев, ласкал их, не хотел уходить от людей.

До этого шарфа Тони дотрагиваться не хотела. Он каждой своей складочкой излучал брезгливость и отвращение.

Люди… опять эти люди… и таким приходится служить.

Гадко. Нет, Тони не собиралась даже прикасаться к этим вещам. Хотя они явно были положены в расчете на ее любопытство.

Сеньор Пенья пару раз косил на них глазами, но Тони делала вид, что ничего не понимает. Вещи? Какие вещи? Вот розы в вазе изумительные… и сама ваза симпатичная, как вы думаете, сеньор, ей лет сто? Нет, больше? Вы правы, пожалуй, вот этот лиственный узор характерен для поздних Агафетидов, это лет триста… может, триста пятьдесят. И фарфор хороший…. Интересно, как тогда умудрялись так его раскрашивать, что цвета не теряют яркости даже спустя столетия?

Что-что, а болтать ни о чем Тони могла. Хуан Амон Мартель называл это искусство вдохновенным забалтыванием. Нельзя ведь быть мошенником и не владеть словом! Мычать и хлопать глазами, глядя на клиента, – это непрофессионально. Необходимо говорить, но говорить правильно. Слушать собеседника, делать так, чтобы говорил он… о чем? Неважно. Больше всего люди любят говорить о себе, лучшей для разговора темы никто не придумал. Вот и пусть собеседник говорит, а ты слушай и подталкивай. И будет тебе выгода.

Впрочем, верно и обратное. И сейчас Тони вела беседу ни о чем, мило улыбалась и ждала. Два раза отказалась от кофе, один – от апельсинового мармелада с корицей, оценила осведомленность этих… тварей. В Лассара у нее не было шансов попробовать это лакомство, там в мармелад корицу не добавляли, это уже столичное изобретение.

А они знают.

И открыто говорят об этом.

Интересно, а о визите Тони к Ла Муэрте они знают?

Что-то подсказывало девушке, что нет. Иначе выбрали бы другую тактику. Она не в претензии, ей и так неплохо. Ждем спокойно.

И Тони дождалась.

Герцог де Медина явился во всей своей красе.

* * *

Никакого почтения Тони не испытала. Первое, что ей подумалось – ходячий острый угол. Именно так выглядел герцог.

Острые линии лица, острые линии тела, острые линии… оружия?

Да, Тони могла бы сравнить его с холодным оружием. Или оружием изо льда. Жестким, коварным, нечеловеческим. Чутье, которое выручало ее с вещами, активизировалось и во весь голос буквально орало.

НЕ ЧЕЛОВЕК!!!

Тони с удовольствием бы сейчас пустила в ход свою силу. Она даже и сама не ожидала, что так получится, но… накатило. Брезгливость, не брезгливость… она и сама не знала, как это назвать. Чудовищное омерзение… когда щипцами – и то дотронуться противно. Разве что каминными, чугунными, с размаху. И по голове, по голове, а потом сжечь, чтобы и следа этой погани на земле не осталось.

Тони была близка к тому, чтобы активировать дар Ла Муэрте. Она отчетливо понимала, что это не приведет ни к чему хорошему, что рано атаковать, что надо узнать все и обо всех, что надо…

И все же едва могла себя сдержать.

Остановила ее простая мысль. Что делать с сеньором Пенья?

Если здесь и сейчас она убьет герцога де Медина… положим, ему туда и дорога. И Тони не сомневалась, на вскрытии герцог будет иметь очень мало общего с человеком. За это она оправдается.

Если выживет.

Здесь целый особняк этих тварей. И сколько еще в гнезде? Нет, ей нельзя раскрываться слишком рано, но Тони готова была этим пренебречь. Ох, спасибо сеньору Пенья. Пока она потерпит. Пока он здесь.

– Тише, Тони, тише. Пока еще не время.

– Рей, а когда оно будет?

– Уже скоро. А пока – потерпи. Мы не один сорняк должны выполоть, а все сразу. Не совершай моих ошибок.

– Я потерплю…

Тем временем герцог мило улыбнулся девушке.

– Ритана Лассара, я счастлив приветствовать вас в моем скромном жилище.

– Ваша светлость, – Тони мило улыбнулась, даже не вставая из-за стола. – Рада знакомству.

Герцог сдвинул брови. Но придраться было формально не к чему.

Сначала он заставил ритану ждать, словно обычную прислугу. Потом Тони проявила маловато уважения, сделав вид, что не помнит требования этикета. Так-то она должна была встать и хотя бы изобразить приветствие. Но осталась сидеть, изображая непонимание.

Можно так?

Безусловно. Просто Тони показывала, что считает себя равной хозяину дома. И герцогу это явно не понравилось.

Вслух он ничего не говорил. Но лицо словно бы еще заострилось.

– Сеньор Пенья, рад вас видеть.

Сеньор уже стоял на ногах и всячески раскланивался, изображая почтение.

– Ваша светлость… огромная честь для меня…

Вот кто бы сомневался? И честь, и огромная, но подальше от герцога все же получше. Особенно когда ты всю жизнь стоишь с другой стороны закона.

Губы Тони чуть дрогнули в улыбке, когда она слушала комментарий Шальвена.

А правда, забавно. Сеньор Пенья считает себя преступником, у которого руки по локоть в крови, но если сравнивать с де Медина… щенок он. Вислоухий и писючий. Сколько крови пролито измененными… там, небось, можно океан наполнить.

Если герцог и заметил ее мимику, то вида не подал. Вместо этого он с изысканной вежливостью поблагодарил сеньора Пенья и поинтересовался у ританы Лассара, не возражает ли она чуточку задержаться под его крышей?

Разумеется, репутация ританы не понесет никакого урона! Что вы! Под крышей поместья живут еще его тетушка и кузина, и они с удовольствием составят ритане компанию…

Тони мило улыбнулась.

– Что ж, ваша светлость. Я задержусь, если это необходимо. Вы уверены, что ваша проблема не может быть решена сейчас?

– В моем поместье, как вы видите, ритана, много всего интересного.

О, ритана видела. Не съязвила – чувство самосохранения сработало.

– Да, ваша светлость. Я задержусь под вашей крышей.

Ненадолго.

А там, глядишь, и крышу снесет, и фундамент размоет. И следа от вас, тварей, не останется.

* * *

Сеньор Пенья садился в мобиль со странным чувством.

С одной стороны – облегчение.

Смертельную угрозу себе старый негодяй распознал четко. Если бы он там остался… убили бы. Без сомнения.

Если бы он не привез ритану Лассара – тоже убили.

И сама ритана… она могла убить. На долю секунды сеньор Пенья почувствовал ее…. Силу? Ярость? Ненависть?

Да, с таким в душе – убивают без сомнений. Просто, не глядя и не раздумывая. Нажимают на спусковой крючок и заботятся только о меткости.

Ему повезло оказаться подальше от всего этого. Что бы ни случилось в поместье, оно произойдет без него. Это радует.

Но есть и другая сторона монеты. Холодная игла страха под сердцем.

Что сделает с ним ритана, когда все это… закончится?

Как минимум ее хорошее отношение он потеряет. Сеньор Пенья это отлично осознавал. Но есть опасность – и опасность. То, что здесь и сейчас, и то, что где-то там, в перспективе. Ритана Лассара относилась ко второй категории, герцог – к первой.

Оба были опасны. Еще днем раньше сеньор Пенья поставил бы на герцога, на то, что он переломит ритану под себя, и проблем у старого афериста не предвидится. А вот сейчас…

Надо подумать, что можно предложить ритане, когда она вновь появится в своем магазине.

Вновь?

Он уже допускает проигрыш герцога?

Сеньор Пенья завел мобиль и тронулся с места. Допускает.

Еще как допускает, одобряет и… радуется? Да, радуется. С ританой Лассара договориться можно. А вот с герцогом де Медина…

Чутье старого преступника подсказывало, что с ним лучше не договариваться. Лучше сразу стрелять. Из укрытия – и в голову. Но герцог же!

И почему в высшем свете этого никто не видит? Не понимает?

Этого сеньор Пенья тоже не понимал. Слепые они там все, что ли? Или просто – ничего не видят за титулом? А много ли увидел он сам?

Надо ли ему это увидеть?

Не надо. Жить хочется больше, чем знать. Вот это – точно!

Глава 9

Герцог смотрел на Антонию.

Антония смотрела на герцога.

Молчали оба. Прекрасно понимали, что начавший партию проигрывает, вот и молчали.

Тишину нарушил вошедший дворецкий. Он-то ни о чем подобном не знал и не думал, ему сказали – кофе, он и принес.

– Кофе, ваша светлость.

– Благодарю, Роберто. – Герцог, получивший, благодаря слуге, определенную фору, присел за стол, напротив Тони. И улыбнулся еще острее. – Ритана, может, все же чашечку кофе?

Тони качнула головой.

– Давайте перейдем к делу, герцог. У меня не так много времени.

– Как скажете, ритана, – герцог не огорчился. Вместо этого он кивком указал на лежащие перед Тони предметы. – Прошу вас посмотреть на эти вещи и рассказать мне о них.

– С вашего разрешения.

Тони не боялась показывать свою силу. Все, поздно бояться, игры кончились. Надо драться. Девушка медленно протянула руку, взяла со стола часы и сжала их в ладонях.

Кабинет.

Человек за столом.

Человек напротив – тот же, что сейчас сидит напротив Тони. Или другой? Его предок? Очень похож, на лицо – практически копия. И смотрит он так же.

Холодно, рассудочно, безжалостно… да и какой можно от него дождаться жалости? Проще акулу умолить о милости и доброте. Она, говорят, рыбка умная…

Впрочем, хозяину часов не до того. Он нервничает, потеет, перебирает цепочку в ладони, тискает квадратный корпус, как свою последнюю надежду. Но это не приносит желаемого облегчения.

Часы нагрелись и неприятно впиваются в ладонь углами.

– Тан, умоляю вас…

– Сеньор, вы меня подвели.

Слова падают, словно камни.

– Там невозможно строить! Поймите, зыбучие пески…

Человек (человек ли?) за столом поднимает руку, и сеньор умолкает. Словно его выключили одним движением.

– Вы были осведомлены о зыбучих песках ДО начала строительства. Вы уверяли, что справитесь.

– Нам… мне просто нужно еще время.

– И средства?

Улыбка акулы не сулит ничего хорошего.

– Эммм…

– Контора «Краух и сын», контора «Радеван»… остальные перечислять? Или вы думали, я не узнаю про ваше воровство? Полагаю, следующий подрядчик окажется умнее…

Человек бледнеет, часы впиваются в ладонь так, что сейчас, кажется, из-под ногтей брызнет кровь.

– Я отдам… исправлю…

– Будем считать это пенсией, – благодушно обрывает его «акула». – Вашей вдове и сироткам. Богатым сироткам.

И в кабинет входят двое.

Один – головоногий. Представьте себе, что на человека надели маску кальмара, и та распустилась щупальцами, вдобавок к рукам. Два длинных щупальца с когтями, остальные покороче и без когтей.

Второй похож на какую-то рыбу. Тунец? Да, возможно. Чешуя по всему телу, нечто неуловимое на морде… нет, не на лице. Именно на морде.

Гадость?

Тони смотрит спокойно. Это первый раз было противно. А сейчас… привыкла. Попросту привыкла.

Несчастного подрядчика подхватывают под руки, вытаскивают из кресла, щупальца обвивают его… душат, душат…

Не пачкать же полы и ковер кровью? Удушение – достаточно чистый способ смерти, хотя и неприятный, но позволяющий сохранить обстановку в целости.

Второй, тот, который рыбоголовый, придерживает жертву, чтобы та не сопротивлялась слишком сильно.

Из разжавшихся пальцев на пол медленно падают квадратные часы…

На герцога Тони посмотрела откровенно изучающим взглядом. Нет, все же не тот. Тот был старше и как-то суровее, этот тоже противный, но чуточку помоложе и посвежее.

– Вы похожи на… деда? Прадеда?

– Похож, – не стал спорить герцог. – Вы его видели?

– Кончину несчастного подрядчика. Что с ним, кстати, стало потом?

– Убили… – не понял вопроса мужчина.

Тони взмахнула рукой.

– Я понимаю! Я о другом… ваши существа – плотоядные? То есть человекоядные?

– Это всего лишь мясо, – махнул рукой герцог. – Если кому-то хочется…

– А хочется, как правило, тем, кто произошел от хищников. Акула, угорь, крабы не откажутся от человечинки… может, и кто-то еще?

– Вы спокойно реагируете. Я опасался истерики.

– Я уже сталкивалась с вам подобными, – кивнула Тони. – Видела… и едва не погибла.

– Вы о Дальмехо?

– Я не знаю его имени… получеловек-полуугорь…

– Дамиан Сесар Дальмехо. Из семьи слабых магов, глупый и слабый. Начал срываться… особенно когда узнал о гибели отца и брата.

– От горя?

– Нет. Мог бы получить все там, не стань он одним из нас. Вот и началось… он хотел вернуться обратно, но такой дороги нет.

– Вообще? – уточнила Тони.

– Абсолютно.

– И как вы называете свой… народ?

– Мединцы.

Тони кивнула. Понятно, почему так. Почему мединцы, почему нет дороги назад.

– И много вас?

– Достаточно, Антония. Достаточно. Прошу вас посмотреть на вторую вещь.

Тони пожала плечами и взяла в руки браслет. До платка ей даже дотрагиваться не хотелось.

Гадость, гадость…

И снова – вспышка.

Тот же кабинет. А люди…

Один – опять похож на герцога. Но не только…

Тони помнила внешность Мединальо. Да, тот самый Николас Матео Мединальо, виновник смерти Рейнальдо Шальвена. В кресле сидит его сын.

Никем другим этот юноша оказаться не может. Слишком похож. Глаза, улыбка, поворот головы – все он взял от отца.

И все же…

Что не так? В чем разница?

Тони лихорадочно ищет ответ. А потом понимает…

Мединальо был и оставался человеком. А это уже – измененный. Мединец.

На ковер перед ним, как кучу, сваливают измученного человека. Тони даже лицо его разглядеть не может. Во-первых, он сильно горбится, ему явно плохо. Во-вторых, он избит так, что под синяками кожи не видно. Лиловые пятна сливаются в жутковатую маску.

– Рауль Дези Фуэнтес, – медленно произносит парень. – Рад нашему знакомству, любезнейший сеньор.

Мужчина молчит. А что тут скажешь? Потешить подонка? Вот радость-то…

– Что же вы молчите, сеньор, – петухом разливается юнец, ощутивший свою силу. – Вы нас так искали, так хотели видеть…

Рауль молча сплевывает на дорогой ковер. И это выводит сопляка из себя. Видно сразу – ублюдок.

Тони не относилась к поборникам чистоты крови. Более того, она искренне считала, что брак… ну и что? Хороший человек может родиться и в канаве, подонок может родиться во дворце, а уж о законности рождения и вовсе говорить нелепо. Святить то, что Творец благословил?

Смешно и нелепо.

Ублюдок тут не в плане незаконнорожденности. А просто… мерзкая личность. Тварь. Гнида.

Ублюдок, вот именно…

Унижать связанного? Беспомощного? Избивать его…

Но сцену избиения приходится досмотреть до конца. До того момента, как Мединальо-младший вытирает платочком ботинки и бросает его на ковер рядом с пленником.

– Убрать.

К виду измененных Тони уже привыкла. Подумаешь, морды не те или хвосты в наличии? Бывает! Главное, чтобы вот это до нее не дотрагивалось. Хотя и гадкий же вид у существа, которое слепили из двух частей… верхняя почти человеческая, не считая клешней. Нижняя… у него просто крабьи ноги. Вместо обычных, человеческих, у него лапы краба. Четыре пары. И нижняя часть тела расширена, чтобы они все уместились. Клешни находятся на стыке двух половин. Блекло-серые, даже на вид – гадкие, но очень острые.

Что там у него с размножением, Тони и знать не хотелось. И думать – тоже.

– В темницу, тан?

– Нет, – морщится сопляк. – Брось его в бассейн со своими родственничками. Пусть жрут свежатину.

Тони понимает, что это значит.

Рауль Дези Фуэнтес – тоже. Он закончит свою жизнь в бассейне с плотоядными крабами. И это будет очень больно и мучительно.

Впрочем…

– Рано или поздно, ублюдок, вы все сдохнете.

– А пока сдохнешь ты, – шипит юноша. – Первым!

Рауль улыбается. Горько и насмешливо.

– Попомни мои слова, тварь. Вы сдохнете. Все.

И так это звучит…

Тони в его слова поверила. От и до.

Краб перехватывает человека и почти уносит из кабинета.

Катится по полу дешевенький медный браслет… Мединальо поднимает его и вертит в пальцах.

– Трофей…

– Он долго мучился?

– Кто именно, ритана?

– Рауль Дези Фуэнтес. И не надо лгать. Вы знаете эту историю, герцог. А ваш… предок не мог не поинтересоваться.

– Рауль?! Что с ним случилось?! – взвился внутри голос Шальвена.

Герцог де Медина медленно склонил голову.

– Отдаю должное вашей проницательности, Антония. Он поинтересовался, все верно.

– И? Как он умер?

– Убили? Твари…

И столько ненависти Рейнальдо вложил в эти два слова, что Тони едва не вздрогнула.

Жутко. Страшно и жутко, и больше тут даже сказать нечего. Это уже не обычное чувство. Это… одержимость? Нет, Рейнальдо не одержим местью. Но ни один мединец от него не скроется. Нигде и никогда. Они заплатят и за его жизнь, и за жизнь его друга.

– Вообще не мучился. Крабам нужна вода, а мединцы в те времена… не отличались умом.

Можно подумать, они сейчас стали гениальными. Но эту мысль Тони придержала. Ни к чему.

– Крабы находились в бассейне. В одной части вода, в другой песок. Когда Фуэнтеса туда сбросили, он смог перекатиться и добраться до воды. Откачать и привязать его не успели. Зверушкам пришлось жрать дохлятину. Мой предок был весьма расстроен этим обстоятельством. Больше он такой оплошности уже ни с кем не допускал.

Голос де Медина был таким спокойным, словно он рецепт омлета обсуждал, а не убийство человека. Впрочем, Тони тоже старалась не показать своих чувств. И ледяной холод смерти помогал ей в этом. Легко улыбаться, если у тебя все внутри замерзло. И страхи, и сомнения, и даже нерешительность – всё. Все чувства.

– Рауль всегда был упрямым. Но хоть так…

Мысли Рейнальдо звучали горестным камертоном.

Тони улыбнулась, не боясь показаться странной обоим собеседникам.

– Ваш предок был разочарован.

– Безусловно. Он был молод, его оскорбили…

– Назвав ублюдком?

Герцог поморщился.

– Николас действительно не успел жениться на матери своего сына…

– И не стал бы жениться, – кивнула Тони. – Он рассчитывал на других детей, законных, от богатой невесты…

– Этого не случилось.

– Благодаря Рейнальдо Игнасио Шальвену. И Раулю Дези Фуэнтесу тоже, кстати говоря. Мог бы и поблагодарить за помощь. Кстати, что стало с матерью вашего предка? Она получила награду за то, что сохранила кровь и род?

– Вы в курсе того дела? Да, она стала графиней де Медина и дожила свою жизнь в богатстве и достатке.

– А как жаль, что у нее выкидыша не случилось, – Шальвен злился. Какая разница, сколько лет прошло? Терять друзей всегда больно.

– Мне попалась вещь Шальвена. Поэтому – да. Я знаю о той ситуации, – разъяснила Тони.

– Вот даже как… что ж. Причудливы пути мирские… посмотрите платок?

Тони поморщилась. Но отчетливо поняла – заставят.

Или так, или иначе…

Хоть воды бы выпить… нельзя.

А вот что можно… девушка быстро залезла в карман. Она была там. Мармеладка, которую тайком сунул Эрнесто Риалон. Тони достала ее, развернула и отправила в рот.

Есть на земле счастье! Есть!

Герцог качнул головой.

– Ритана, ну к чему это детство?

– Герцог, – мурлыкнула Тони, справившись с липкой сладостью, – я готова выпить воду из ваших рук, если вы выпьете ее из моих. Рискнем вместе?

Герцог промолчал. И платок подвинул поближе к Тони.

Нет, не рискнет. А жаль.

Легкая ткань струилась между пальцев.

Девушка сидела на краю кровати, перебирала ее пальцами, ждала…

Счастливая новобрачная.

Счастливая ли?

О, нет. Ее выдали замуж за Мединальо, не спрашивая. За графа де Медина, так точнее. Король пожаловал ублюдку Мединальо титул и поместье, и тот принялся искать себе невесту.

Нашел вот…

Анжела не устраивала трагедий, она не любила никого другого, она была бесприданницей… собственно, единственное, что у нее было – древность рода. И очень, очень мало родственников.

Дядя с тетей продали ее, как корову на скотобойню.

Обычно невеста приносит приданое, а здесь за нее заплатили родным. Что ж. Такое бывает.

Радоваться бы? А вот не улыбалось ни капельки. Слишком уж жутким был жених. Да, именно это слово. Жутким.

Вроде бы и красивый, и улыбчивый, и обаятельный, а как взглянет иногда… и кричать хочется. Или в окно выпрыгивать. До руки дотрагивается – девушку передергивает.

Комплименты говорит, а ей жутко, жутко…

До истерики, до крика, до слез… бежать бы, да куда? Кому она нужна со своими вышивками? Что она умеет?

Разве что платок себе для свадьбы сама вышила… вот этот. Красиво, а радости и нет…

Дверь спальни открывается. Входит новобрачный, улыбается краешками губ… он не слишком изменился за прошедшие с момента казни несчастного Фуэнтеса годы. Повзрослел, да, но морщин практически нет, волосы не поседели…

– Дражайшая супруга…

Анжела сползла с кровати и неловко сделала реверанс.

– Иди ко мне, – скомандовал мужчина. – Ну?

Что ж. Выбора нет.

Шаг дается так тяжело, словно к ногам пудовые гири привязали. Но Анжела его делает. Это – ее муж и господин, этим все сказано. Она обязана повиноваться.

Мужчина притянул ее к себе, халат распахнулся… и девушка истошно закричала.

Жалобно и беспомощно. Такого она не ожидала. Но тело мужчины, начиная от плеч и до колен, словно рисунком покрыто.

Конечно, это не рисунок. Это чешуйки, которые повторяют расцветку ядовитой морской змеи. На руках их нет, на ногах почти нет, а вот тело…

Мужчина улыбается – и Анжеле кажется, что в его рту блестят острые змеиные клыки. А потом ей закрывают рот, бросают на кровать – и крик переходит в хрип. Потому что чешуя безжалостно царапает нежную кожу.

Но кого интересуют ее чувства?

Кому она нужна?

…

Спустя почти час женщина сидит на той же кровати.

Муж выполнил свой долг, потрепал ее по щеке и ушел. Она осталась.

Одна. Использованная. Навеки связанная с чудовищем. Не видящая никакого выхода.

Бежать? Кричать? Бороться? Сегодня супруг сказал ей, что никуда не выпустит. Вообще никуда. Никогда. Ее место – эта комната и этот дом. Призвание – рожать детей.

Вот родит штук пять, тогда получит относительную свободу в пределах дома. А пока ее хрупкое здоровье не позволяет… ничего не позволяет.

Да и кого она интересует? Ее даже в свет не вывозили…

Безнадежность…

Женщина смотрит вокруг и видит тот самый шарф. Медленно поднимает его, пропускает между пальцами… крепкий?

Выдержит.

И светильник на стене очень удобный… висит на крюке… его можно снять…

Когда утром слуги – измененные, конечно, заходят в спальню к госпоже, тело уже успевает остыть. Анжела удавилась на том самом крюке. А веревкой послужил платок, который наследник Мединальо подсунул Тони.

Крепкий платочек оказался.

И не порвался, и даже вышивка не распустилась.

На стол Тони платок опустила так, словно он был ядовитой гадиной. И с отвращением посмотрела на Мединальо. Или де Медина?

Впрочем, какая разница!

– Значит, змея.

– Совершенно точно, ритана.

– И какой же вы породы? – невинным тоном уточнила девушка, наблюдая, как дернулся в гневе мужчина.

– Породы?

– Гадюка другой окраски. Щитомордник тоже не подходит. Так кто же?

– Двухцветная пеламида, – не стал скрывать мужчина.

Тони вспомнила черные и желтые полосы на теле Мединальо-из-видения и задумчиво кивнула.

– Подходит. Ядовитая гадина…

– Я бы попросил, ритана.

– С уважением отзываться о вашей прабабушке? С удовольствием, змея как раз ни в чем не виновата.

Герцог протянул руку и перебрал шарф в пальцах. Тони не сдержала гримасы отвращения.

– Что ж. Значит, вы действительно видите прошлое вещей.

– То, которое связано с убийствами. И только.

– Мне достаточно. Это активная и проявленная магия. Вы мне подходите.

– А вы мне?

Ответом был удивленный взгляд. Что за несущественные глупости?

– Ритана Лассара, я понимаю, что вы молоды и взбалмошны. Но одну глупость вы уже сделали, отказавшись от моего предложения и сбежав в неизвестность.

– Ах, так это было ВАШЕ предложение? – хмыкнула Тони. – Конечно, это меняет дело. А то явилось невесть что, предлагает какие-то гадости…

Герцог сделал легкий жест рукой.

– Не стоит передергивать, ритана. Для начала мне надо было убедиться, что вы обладаете силой.

– Я обладаю силой.

– Что она проявлена и активна.

– Она проявлена и активна.

– Что вы стоите потраченного на вас времени.

– Не стою, – отказалась Тони. – Можете не тратить, мне и так неплохо.

– Уже потратил. И меня все вполне устраивает. Моего предка вы видели, я выгляжу примерно так же. Ничего нового вас не ждет. Ритана Лассара, вы готовы выйти за меня замуж?

– И родить вам штук пять детей? А до той поры даже из комнаты не выходить? Простите, не готова, – решительно отказалась Тони.

– Простите, ритана?

– Ваш предок не объяснил, с чего девчонка в петлю полезла, – Тони брезгливо кивнула на шарф.

– Я понял так, что она не перенесла нашего вида, – впервые чуточку растерялся герцог.

– Вида, ха! Перспектив она не вынесла. Когда ее запрут в комнате, а из всех собеседников ваши мединцы да супруг. А тот будет приходить и детей ей делать. Пока пять штук не будет, ей из комнаты и хода нет. Даже по дому пройтись нельзя! Нравится?

– Милейший человек! Жаль, девчонка его самого на том шарфе не удавила, – не удержался Шальвен. – Ей такое счастье предложили, от полу гада рожать, а она еще и нос воротит!

– Откуда вы это знаете, ритана? – удивился герцог. – Такие детали?

– Я действительно видела, – махнула рукой Тони.

И хотела бы развидеть. Да не получится.

– Прошло не так много времени.

Тони пожала плечами.

– Наверное, это магия. Но я видела первую брачную ночь вашей несостоявшейся прабабки. Кстати, ее тоже крабам скормили?

– Не пропадать же мясу, – рассеянно ответил герцог, перебирая шарф.

Тони передернуло.

Мясу. Вот так. Просто мясу. Пеламида, конечно, змейка не человекоядная, максимум крысу скушает, если та мимо поплывет. Но все равно противно.

Само это отношение…

Они – мединцы. Остальные люди – мясо. Нравится? Наслаждайтесь, не обляпайтесь!

– Вам что-то не нравится, ритана?

– Повторяй за мной, – тихо прошептал Шальвен в уголке разума. И верно, Тони сейчас бы все высказала, про обнаглевших тварей, которые мечтают лапы на людей наложить. А это пока ни к чему. Рановато…

Тони сдвинула брови.

– Герцог, давайте поговорим серьезно. Вы сейчас мне сделали предложение, которое не примет ни одна умная женщина. Вообще – ни одна, будь она хоть королевой, хоть последней прачкой. Главное, что не идиоткой.

– Простите, ритана?

– Герцог, каждая женщина хочет для своих детей одного и того же, – менторским тоном провещала Тони, повторяя за призраком. – Бу-ду-ще-го! Понимаете, будущего!

Не понимал. Это было видно по удивленной морде. Впрочем, Тони тоже не понимала, но за Рейнальдо повторяла весьма уверенно. Авось, он знает, что сказать!

– И что мешает вам?

– То, что вас перебьют. Моих детей перебьют. И меня не забудут отправить к предкам. Зачем мне заранее выбирать проигравшую сторону?

– Проигравшую, ритана?

– А вы своих мединцев выводите для красоты? Позвольте не поверить. Это интеллект у них не бог весть что, а вот боевые качества на уровне, – решила отбросить церемонии Тони. И без дипломатических оборотов их! Чем потяжелее! – Они созданы как воины. Я видела это, и не раз видела, вы сами мне показали, – кивок на часы и браслет. – Идем дальше. Ваш предок мечтал о власти. Тот, которого убил Шальвен. Надо полагать, мечту его потомки бережно пронесли через века?

– Хм… приятно иметь дело с умной женщиной.

– Это королевство? Вряд ли только оно. Зачем себя ограничивать?

И снова кивок. Тони и не сомневалась, что скажет правильно. Шальвен подсказывал, хотя и очень осторожно. Но заметить его не могли.

Магия? Да, но та, что присутствует в самой девушке. А Шальвен сейчас находился именно что внутри нее. Некрасиво, но зато удобно и надежно. И враги не заметят.

– Допустим.

– Я допускаю, – кивнула Тони. – А теперь смотрим дальше и глубже. Что именно вам мешает? Только маги. Их среди ваших подчиненных – ноль?

– Не ноль. Но…

– Штуки три. Или даже четыре. Вы, полагаю…

– Все правильно. Магия воды у нас в крови, – согласился де Медина.

– Вот. А магов-то при дворе много. И они не одобрят таких изменений. Ни в себе, ни в обществе.

Герцог согласно кивнул.

Да, это было именно то самое слабое место. Вывести достаточно измененных, чтобы задавить магов численностью? Ой ли. Один маг может до тысячи человек положить. А чтобы вырастить измененного, нужны сила, магия, время… да много чего нужно. Измененный намного сильнее обычного человека, что и доказал Дальмехо, но то обычного! Не мага!

Оружие?

Поможет оно тебе против магии, как же! Понятно, мага можно застать врасплох, как и крестьянина или купца. Мага можно застрелить из-за угла. Мага можно убить.

Но это разовая акция. А с некромантами и вовсе связываться бессмысленно. Некромант после смерти еще и встать может, и своего убийцу достать…

Против магов – только маги. А вот их-то у измененных и пшик. Остается только увеличивать поголовье естественным путем. Или…

Или нет?

Но это Тони спрашивать не решилась. Ни к чему. Пока – ни к чему. Вместо этого…

– Я не хочу умирать. Поэтому простите, герцог. На ваше предложение я отвечу отказом.

– Это единственная причина? – впился в девушку глазами герцог.

– Основная, – вежливо ответила Тони.

– Остальное вас не смущает?

– Вы о вашей экзотической расцветке?

Де Медина поморщился.

– Вы сами все видели.

– Видела. Так что, ваша светлость, я могу откланяться? Если это все? Могу даже клятву дать, что никому о вас не расскажу. Не больно-то и хотелось.

Шальвен прекрасно расскажет. В красках и подробностях.

Герцог задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Честно сознаюсь, Антония, не хочу вас отпускать. Редко встретишь в совсем юной девушке такую рассудительность.

– За комплимент спасибо, но лесть на мое решение не повлияет, – вежливо отозвалась Тони.

– Это не лесть. Другая уже билась бы в истерике.

– Или повесилась? Ваша светлость, я ценю свою жизнь. В крайнем случае я постараюсь умереть, как Фуэнтес, назло врагу. А если получится, еще и врага с собой прихвачу.

– Верю. Что же нам делать, Антония… скажите, а что может вас заставить… сотрудничать?

– Убедите меня? – посмотрела Тони невинным взглядом. – Я не стану говорить о верности короне – это смешно. Где была та корона, когда я подыхала с голоду? Я не стану говорить про деньги. Здесь и сейчас они у меня есть. А если вы и лишите меня источника дохода… теперь я умею зарабатывать своими способностями. Голодать не буду. Титул? Смешно. Я ритана Лассара. Не герцогиня, но сколько вас, герцогов, по королевству? А я одна. Лассара не нужен титул, мы выше таких мелочей!

– Хм-м… так чего же вы хотите, Антония?

– Я уже сказала, ваша светлость. Просто вы не поняли. Гарантий безопасности для себя и своих детей. Чтобы им не пришлось пережить то же, что и мне. Чтобы мне не пришлось хоронить их. Тяжело терять близких.

Герцог ненадолго задумался.

– Тогда, Антония, вам придется мне довериться.

– Насколько?

– Настолько, чтобы заночевать под моей крышей. Да и пищу принимать тоже придется. Вы не проживете несколько дней без воды и еды.

– Несколько дней?

– Сегодня – определенно. Завтра – скорее всего. Послезавтра? Не знаю… если сами пожелаете. Но мне кажется, Антония, что мы договоримся.

Тони хлопнула ресницами.

– Друзья и близкие люди называют меня Тони.

Только тебя никто не записывает ни в родные, ни в друзья. И я с тебя еще за это спрошу. Но потом, потом… ненавижу, сволочь такая!!!

– Я польщен, Тони. Что ж, давайте я покажу вам, чем и кем вы будете повелевать. И может быть, вы успокоитесь достаточно, чтобы принять мое предложение?

– Я не беспокоюсь, – сообщила Тони. – Но посмотреть было бы… интересно. Вы проводите экскурсии, ваша светлость?

– Нет, Тони. Но для вас я сделаю исключение. С одним условием.

– Каким, ваша светлость?

– Зовите меня Фидель.

– Хорошо, ва… Фидель.

Вот уж это не стоило Тони совершенно ничего. Язык поворачивается? Вот и прекрасно, хоть Фидель, хоть ваша светлость, хоть император вселенной.

Какая ей разница, как называть перспективного покойника? Мученика даже.

Она очень постарается, чтобы эта сволочь помучилась перед смертью.

* * *

Фидель Адриан де Медина разглядывал девушку.

Что тут скажешь? Не в его вкусе.

Да, герцог, хоть и слыл тонким ценителем прекрасного, был не оригинален. Ему нравились женщины пышные, со светлыми волосами и голубыми глазами. И такой грудью, чтобы на ней спокойно тарелка стояла.

Жаль, найти таких было несложно, а вот обеспечить молчание…

Сейчас у него была фаворитка, но скоро от нее придется избавляться. Отдавать… в переплавку. Или на корм. Надоела.

Тони на его идеал не походила ни в коей мере. Худая, грудь там… ладно, на ощупь искать не придется, но и тарелку не поставишь, разве что откормить. И то… не уверен, что поможет. Волосы вообще черные… нет, не мечта.

Но – умная. Этого не отнять. Все фаворитки герцога, сколько он их заводил, все сначала устраивали истерики. И только потом осваивались, начинали думать головой, а не… местом для размножения.

Эта увидела более, чем достаточно для жуткой истерики. Но где крики?

Где слезы, угрозы, скандалы?

Убедите меня.

Вот оно – благородство. То, что в крови, исконное, родовое. Именно это, а не гербы на всех местах и не позолота. Сильная женщина, от которой будут такие же сильные дети. И ради этого, да, именно этого, стоит постараться. И поговорить.

Фидель Адриан де Медина встал из-за стола и предложил Тони руку.

Девушка, не дрогнув, вложила свои пальцы в его ладонь. И это тоже порадовало.

Другие… да, сравнение было не в пользу блондинок. Что ж. Это даже забавно… герцог никогда не пробовал ухаживать за девушками. Обычно ему приходилось бегать от назойливых дам.

А тут новые ощущения…

Кто сказал, что змею нельзя заинтересовать? Зря, очень зря. Змея живое существо, и ей тоже бывает любопытно.

* * *

Рейнальдо чувствовал себя… неуютно.

Здесь и сейчас он находился внутри Тони, и ему это не слишком нравилось. Было видно и слышно, но ощущения…

Когда-то у него было свое тело.

Сейчас он занимал чужое. Пусть делил с хозяином, но это… это как надеть обувь на три размера меньше. Неудобно – и все тут.

С другой стороны, без него Антонии пришлось бы плохо.

А еще… куда, интересно, этот гад поведет девушку?

Рейнальдо задумался буквально на пару секунд. А потом…

Когда сюда придет некромант, он будет искать. Обязательно придет и обязательно будет, в Эрнесто призрак был уверен. И как он что-то узнает?

Допросит слуг?

Рейнальдо не сомневался, здесь такие же твари, как и герцог. Людей здесь нет. Допрос будет бесполезным… можно из них души вытряхнуть. А узнать ничего не получится, это уж точно.

А как тогда дать знать о себе?

Единственное, что пришло в голову Рейнальдо…

Призрак – это эктоплазма.

Эктоплазма – это не вполне материальная субстанция, но и полностью виртуальной ее не назовешь. Рейнальдо может воздействовать на людей и предметы, он может оставлять следы…

И он их оставит.

Ощущение было демонски странным. Но на что только не приходится идти? Особенно, когда нет ни монеток, ни хлебных крошек, как в сказке. А вот капельки эктоплазмы – есть.

И Рейнальдо осторожно, через каждые два-три шага Антонии, старался оставить капельку эктоплазмы. В обычном зрении она будет не видна.

А вот если посмотреть, как частенько смотрят маги… другим зрением, которым видят и ауры, и непроявленных призраков, и… да много чего можно увидеть, если смотреть иначе.

В том числе и эктоплазму.

И видна она будет еще несколько часов. Может, даже часов пять-шесть. Потом выветрится, не хуже обычного мокрого пятна, но Рейнальдо полагал, что пять часов Эрнесто Риалон не выдержит. Раньше явится.

Что уж тут будет, как будет…

Этого призрак не знал. Но упорно отделял от себя частички вещества.

Его дело – указать дорожку, по которой можно будет за ними прийти. А говорить об этом Тони совершенно не обязательно. Зачем?

Ей и так сложно разговаривать с этой тварью, еще не хватало отвлекать девушку ненужными подробностями. Пусть она верит в помощь, которая придет вовремя.

Пусть не волнуется.

За нее будет волноваться Рейнальдо. Один раз он уже умер, ему не страшно. Он знает, что его ждет после смерти. А вот Тони…

Призрак еще раз поклялся, что сделает все возможное и сверх того, лишь бы девушка осталась жива.

И оставил на стене еще капельку эктоплазмы.

Каждый раз это было больно. Словно капельки крови из открытой раны… ничего. Он потерпит. Ради тех, кого любишь, стоит терпеть и большее.

И еще капельку.

И еще…

Он не подведет своих друзей. Даже ценой огрызка своей жизни.

* * *

Чего это стоило Тони?

Сложно сказать. Может быть, помог и Рейнальдо, который постоянно уговаривал потерпеть. Может, и Ла Муэрте внесла свою лепту. От того места, в котором находился ее подарок, расходился волнами ледяной холод. И становилось легче.

Как бы Тони в противном случае выдержала это прикосновение, она даже не представляла. Хотя на ощупь герцог де Медина ничем не отличался от обычного человека.

Сухая кожа, тонкие сильные пальцы, разве что температура тела чуточку понижена, рука ледяная…

Змеи хладнокровные. Понятно, тут гадина привита к человеку, но какие-то признаки все равно присутствовать будут. Не самые приятные.

Ладно же. Она все выдержит. А вот потом… потом…

Как ей ответит эта тварь! От ушей до хвоста ответит!

Тони задумалась о перспективах пошива туфелек и сумочки из змеиной кожи, и ей как-то даже легче стало. Вот не любила она пресмыкающихся, но эту конкретную гадину с удовольствием затрофеит, как говорил сеньор Хуан.

Нет такого слова – затрофеить? И не надо, главное, чтобы туфельки были. И сумочка. Черно-желтые, в цвет… лучше – две пары. Герцог большой, его хватит на всё! И сапожки…

За этими мыслями Тони даже заулыбалась. Герцог это отметил, ничего не сказал, но хмыкнул одобрительно. А ведь и правда, из Лассара может получиться хорошая герцогиня. По всем признакам.

И магия, и древность рода, и состояние души…

Можно сделать из прачки герцогиню. Можно!

Но как она была в душе прачкой, так и останется. И отношение к ней будет соответствующее. А все рассказы про бедных, благородных и очаровательных оставим сочинителям романов. Там они хороши. В жизни такую прачку могут и не сожрать.

Но вот и королевой ей не стать. Проиграет по всем фронтам.

– Здесь у нас библиотека, ритана. Желаете видеть?

– Мы идем прямо в библиотеку, – пожала плечами Тони. – Ва… Фидель, я полагаю, это не просто так?

Нет, не просто. Откуда-то же надо делать подземный ход?

Не один, нет, не один. Но этот наиболее удобен для дамы. Не приходится ползти, пригибаться, да и ловушек практически нет. Очень удобно.

Тони хмыкнула, когда отодвинулась стойка с книгами по истории.

– Символично.

– Я был уверен, что вы поймете, – улыбнулся герцог уже вполне искренне. – Старая история должна отойти в сторону и уступить место нам. Мединцам.

– А добавить сюда книги по религии?

Герцог хмыкнул, показывая глазами на полку рядом.

– Две сразу? – удивилась Тони. – Тогда почему не тот ход?

– Он короче и добраться до нужного места мы сможем быстрее, но вам будет неудобно. Там надо съезжать, – разъяснил герцог.

Тони кивнула, принимая объяснение.

– Фидель, я понимаю, что вы мне не ответите на все вопросы. Но хоть какую-то часть?

– Слушаю, Тони?

Слушали двое. Рейнальдо ловил каждое слово, да еще и отвечать успевал. Тони оставалось только проговаривать его слова.

– Если я спрошу нечто неудобное, вы можете не отвечать, я не обижусь. Но мне просто любопытно.

– Хорошо. Итак?

Герцог протянул даме руку и помог спуститься по лестнице. Света было мало, и Тони приходилось внимательно смотреть под ноги. А еще слушать Рейнальдо, которому было любопытно.

Даже не так.

ЛЮБОПЫТНО!!!

Это ж сколько всего интересного мимо него прошло? Просвистело, пролетело…

– Скажите, среди мединцев есть женщины?

– Есть, конечно.

– Они могут рожать? Или изменение сказывается на репродуктивных способностях?

– Кхм…

– Значит, сказывается, – кивнула Тони. – А от рыб ничего не получается привить? Икру, там, метать?

– К сожалению, – качнул головой герцог. – Мы пытались и пытаемся, ведется работа, но пока получается очень плохо.

– Матери не выживают? – снова угадал Шальвен.

– И дети тоже. Антония, вы меня радуете. Честное слово, не ожидал.

– Фидель, вы никогда не задумывались, что стоило бы не пугать меня явлением каких-то… недоумков, а просто приехать, посмотреть, поговорить? Иногда простое решение оказывается самым верным.

Фидель только головой качнул.

– Я не могу уезжать надолго. На мне слишком много всего завязано.

Тони вежливо кивнула. Но сделала вид, что ее это не слишком интересует, и перевела разговор на другую тему.

Мало ли чтои на ком завязано? Ей это не интересно. Ей хочется спросить о другом.

– Я правильно понимаю, это касается только женщин-измененных? Мужчины-измененные не стерильны?

– Не все.

– Так… стерильны те, кто подвергается максимальным изменениям? Или… те, кого скрещивают не с живородящими?

– И снова верно. И те, и другие, – кивнул Фидель. – Откуда у вас такие познания, Тони?

Тони не знала, откуда у Шальвена такие познания. Но не сознаваться же? Вот еще чего не хватало?

– Это бывает даже при домашнем образовании. Я знаю, что в море есть и живородящие, и прочие… кто откладывает икру… не помню, как они называются. Но полагаю, отсюда и сложности? Мало того что скрещивают холодное с теплокровным, так еще и это?

– Да. И к сожалению, даже у самых лучших… образцов, получается не более двух детей.

Так и хотелось добавить – в помете. Но Тони удержалась.

– Так можно добиться в лучшем случае стабильности. Но не увеличения популяции.

– И это верно. Стабильность достигнута, но хочется роста.

– А если женщина-маг?

– То она очень негативно относится к опытам, Антония.

Тони задумчиво кивнула.

– Наверное, мне бы это тоже не понравилось. Когда меня на кусочки режут.

– Речь шла только о воспроизводстве.

– Простите, Фидель, но даже с вами это достаточно сложный процесс. Если я правильно помню увиденное… чешуя у вас царапается?

Тони попала не в бровь, а в глаз.

Если Фидель не хотел причинить фаворитке боль, он надевал специальную рубаху. Или выбирал подходящую позу…

Самое печальное, что обычная змея не царапается. А вот у него чешуя была с одной стороны гладкой, а с другой встопорщенной. И в некоторые моменты… м-да.

Больно.

– Царапается. Но есть возможность не травмировать партнершу, – не стал скрывать герцог.

И подумал, что Антония ему нравится. Как человек. Пока.

Приятно поговорить с умной женщиной. Просто приятно…

* * *

Идти пришлось достаточно долго. Коридор то спускался вниз, то поднимался вверх. Под ногами постоянно была гладкая поверхность камня, несколько раз попадались ступеньки, но Фидель каждый раз предупреждал девушку о них. Света не было. Был фонарь, которым герцог освещал дорогу. Для Тони второго фонаря не нашлось, но девушка и не настаивала. И в какой-то момент, когда коридор опять пошел вверх, Тони почудилось нечто знакомое в шуме над головой.

Прибой?

Отлив?

Нечто упругое, четкое, живое… так шумит и перекатывается море. За время жизни в Римате Тони уже привыкла к этим звукам и ощутила их ритм. И сейчас коридор практически так же вибрировал.

– Мы под морем?

– Да, Антония. Вы услышали шум?

Тони качнула головой.

– Не только. Некромантам сложно в море.

– Ах да, я и забыл.

А ведьмам нигде не сложно. И убить негодяя Тони могла хоть сейчас. Но – рано! Слишком рано, она еще и половины не знает. И приходилось терпеть, улыбаться и расспрашивать.

Расспрашивать и еще раз расспрашивать.

О том, сколько всего мединцев… получалось около двадцати тысяч. И Тони было от этого жутко.

Не сотня, не две, двадцать тысяч людей, которые ни в чем не виноваты. Мужчины, женщины, дети… дети?

Даже тут Антонии нечем было заглушить голос совести. Среди мединцев было примерно две сотни детей. У них действительно было сложно с размножением. Ребенок был событием. Да и женщин среди них было мало. А вот как их еще получают…

Тони пробовала спрашивать то так, то этак, Шальвен изворачивался, что тот червяк на крючке, но Фидель держался твердо. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

И Тони увидела.

А мечталось-то забыть. И навсегда. Только где уж там…

* * *

Это самый важный главнюк должен жить с комфортом. Во дворце, в котором можно и сотню мединцев разместить. И не бояться, что они встретятся.

А рядовым мединцам комфорт ни к чему. Так Тони и поняла, увидев… бараки?

Да, больше всего это было похоже на бараки. А началось все… ход закончился в огромной пещере. Не подводной, нет. Мединцы все же не рыбы, и воздух им нужен. Они могут плыть под водой долгое время, могут жить под водой, но они скорее амфибии. Это Тони поняла.

Если они постоянно остаются на воздухе, они утрачивают способность плавать под водой и дышать жабрами.

Если они постоянно остаются под водой – не могут потом дышать на воздухе.

Жабры и легкие есть у них у всех. И эксплуатироваться они должны примерно поровну, иначе что-то одно откажет. Халтура, одним словом. Брак на производстве.

Пришлось искать подводную пещеру, откачивать из нее воду, строить проходы…

Пещера была громадной. Тысяча человек в ней бы поместились совершенно спокойно. И помещались. Вдоль стен пещеры, укрепленных металлическими распорками, замазанных чем-то непонятным, стояли большие щитовые бараки. Хотя зачем тут нечто иное? Здесь не холодно, нет ветра, нет смены сезонов, а удобство… для кого? Для тех, кто должен работать и снова работать? Зачем им удобство? И так сойдет!

В один из них Тони заглянула.

Внутри барак был разделен на множество клетушек. В каждой – четыре кровати. Хотя это не кровати, а скорее стойки. Нары. Прийти и поспать, а больше они ни для чего не пригодны. На таких не раскинешься вальяжно, не приведешь к себе подругу или друга, не покрутишься, уютно сбивая под себя одеяло… это просто нары. Упасть – вытянуться – спать. Скотина должна пахать, а не думать о будущем. И не строить это будущее для себя. Хватит и главнюков.

Еще стол для еды и шкаф. Один. На четырех.

Кухни нет, готовят на всех на общей кухне, одной на барак. Судя по запаху… водоросли и рыба. Что ж, дешево, сердито и доступно круглый год. И никаких расходов. Сами добудут, сами съедят.

Часть измененных этим и занималась.

Кто-то ухаживал за водорослями, кто-то охотился, кто-то выполнял поручения под водой, кто-то на земле. Все были при деле. Пока день – надо работать. Ночью можно будет поспать.

Тони покачала головой.

– Кошмар! И их все устраивает?

– Как правило – да.

– А… Дальмехо? Вы так его назвали?

Фидель сдвинул брови.

Дальмехо, да…

Обычно измененные становятся чем-то вроде автоматов. Прикажешь – делают. Не прикажешь – не делают. Соблюдают распорядок дня, довольны своей жизнью…

Но на безмозглых тварях далеко не уедешь. Поэтому часть измененных поумнее… вот как Дальмехо. И их-то как раз не все и не всегда устраивает. Их немного, человек пятьсот из двадцати тысяч, но у них и другие условия, и другие отношения… семьи?

Нет, семей нет ни у кого. Зачем?

Детей растят в специальных загонах, если Антонию это интересует…

Тони молча покачала головой.

Были, были пределы и у ее стойкости. Когда вот ЭТО делают со взрослыми людьми, которые сами выбрали, и когда – с детьми. Которые полностью зависят от воли власть имущих…

Убивала бы!

Медленно и со вкусом.

Своими бы руками на кусочки рвала, а потом бы еще год руки не мыла, чтобы похвастаться.

Фидель медленно вел девушку вдоль пещеры, показывая свое хозяйство. И оружейную, и пристань, и медицинский пункт, он тоже нужен, всякое бывает, и отхожие места…. Эти – не показывал, просто они были и воняли, несмотря на то что все вроде бы смывалось в море…

Да, Демонов водоворот оказался весьма удобен. Мединцы в нем плавали, как в родном. А обычные рыбаки сюда и не совались. К чему? И не выплывешь, и не поймаешь ничего… м-да, уловчик был бы…

На мединцев Тони смотрела со смесью ужаса и жалости.

Их попадалось немного, но…

Страшно было видеть вот ЭТО.

Смесь человека и рыбы, человека и змеи, человека и головоногих…

– Как все это получают?! – не выдержала, наконец, сама Тони. – Фидель, или вы мне покажете и расскажете, или я вас… укушу! Сама! Хотя и не гадюка!

– Я всегда знал, что женщина – опаснее любой змеи, когда дело идет о неудовлетворенном любопытстве.

Тони зашипела так, что посрамила бы даже черную мамбу.

Герцог качнул головой.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Да и нет у вас больше дороги назад, Тони.

– У меня ее и так не было.

– После всего увиденного и услышанного вы сможете либо умереть, либо стать моей женой.

– Хм, интересный выбор.

Тони умолчала еще об одном варианте. Умереть может сам герцог. И не обязательно после свадьбы. Он и ДО прекрасно подохнет, если что.

Или все же лучше после свадьбы?

Каково это – побыть герцогиней? Хотя бы часок? И наследство после супруга можно получить неплохое…

Тони размышляла об этом вполне серьезно, пока они шли вдоль стены пещеры.

И неожиданно – ворота.

Даже Врата.

Огромные, выкованные из бронзы, украшенные какими-то завитушками… красивые. Вычурные, дорогие… сколько ж стоило их заказать? Как их доставляли сюда?

Это Тони и спросила. И увидела улыбку на лице герцога.

– Ни медяка, Тони. Эти ворота делались для крепости. Корабль, на котором их перевозили – затонул. Мои мединцы достали их со дна и транспортировали сюда. Когда мы переехали…

– Раньше вы были в другом месте?

Тони решительно не хотелось внутрь. Кажется, герцог это понял и согласился потянуть время.

– Да, Антония. Раньше у нас была база на одном из островов…

– Каком, если не секрет?

– Гальего, – пожал плечами герцог. – Видите, я с вами откровенен.

Тони качнула головой.

– Не сейчас. И остров – не Гальего… Сандана?

Герцог дернулся так, что Тони поняла – она попала в точку. Именно что Сандана.

Почему она его назвала? Да потому, что шкурой ощутила неправильность. Ведьминским чутьем… кто-то пробовал соврать ведьмам? Нет? Вот и не надо, не пытайтесь.

Они не могут читать мысли, но понять, в каком месте им врут – легко! Потому что сами ведьмы как раз стараются не врать. Умолчать, что-то обойти, обыграть словами – да. Но не солгать напрямую. Им это попросту вредно для силы. Ведовство такого не прощает.

– Откуда…

– Я не знаю – улыбнулась Тони. Хотя бы одно очко она отыграла, это хорошо. – Но я знаю, когда мне врут. Вы соврали, Фидель.

– Хм… интересная способность.

Тони пожала плечами.

– Иногда это оборачивается против меня. Так почему вы перебрались поближе к столице? Ответите правду – или опять соврете?

Она понимала, что игра подходит к концу. А потому…

Надо выкладываться на полную катушку. Иначе потом и некому будет.

– Рядом со столицей удобнее, – кивнул герцог. Он тоже понимал, что здесь и сейчас можно выложить карты на стол. А почему нет?

Девчонка полностью в его власти. Куда она отсюда денется? Даже и решит убежать, так ничего не получится, здесь его владения. Здесь сила на его стороне.

Магия? А тут и магия ей не поможет. И на то есть серьезная причина, она рядом. Спит за этими воротами. То есть не спит…

Фидель ощущал Ее присутствие всем телом. И кажется, Тони тоже чувствовала нечто такое… она поеживалась, словно от порывов ледяного ветра. Хотя какой ветер в пещере, да еще под уровнем моря?

– Кому удобнее?

– В общем-то всем. Мне, в первую очередь. И не только мне.

– Кому? Что там? КТО там? – Тони кивком указала на ворота.

Фидель улыбнулся. То есть раздвинул губы в гримасе, похожей на улыбку.

– Это Храм, – произнес герцог. – Не кто-то или что-то. Это место нашей славы и силы. И вам придется войти, Тони. Если вы хотите узнать часть ответов.

Тони хотела. А потому молча шагнула вперед. В коридор, на который показывал герцог.

* * *

Пещера.

Тонет во мраке взгляд.

Тонут во мраке углы и потолок.

Но здесь и сейчас Тони понимает, что эта пещера больше предыдущей. Их две, смежные. Эта большая, та… да, определенно, та – меньше.

Резко пахнет морем.

У этой пещеры прямое сообщение с водой? Но почему ничего не затапливает? Хотя это для девушки было не так важно, точнее, Тони была не слишком компетентна. Может, насосы поставили?

А еще в пещере резко пахнет чем-то незнакомым.

Пол гладкий.

Больше девушка ничего сказать не может, она некромант, а не кошка. Она в темноте не видит.

А вот Рейнальдо явно плохо.

– Тони… ловушка…

Почти стон.

Это при том, что призрак находится сейчас полностью внутри нее. Он защищен аурой девушки, на него не должно ничего действовать, он привязан к Тони. И ему плохо.

А самой Тони?

Девушка прислушивалась к себе, но ничего не чувствовала. Вообще не ощущала. Сила Ла Муэрте разворачивалась внутри, замораживая и то немногое, что оставалось. Может, и к лучшему. Иначе, когда зажегся свет, Тони закричала бы и побежала в ужасе. И это стало бы началом ее конца.

А так она просто осталась стоять на месте, с любопытством разглядывая ЭТО.

Пещера в форме трапеции четко делилась на несколько секторов. Один из них, самый широкий, у входа, явно был отведен для прихожан. Чистое и пустое место. Стоят несколько курильниц, но и только. В самый раз для большого количества человек – или мединцев.

Самая большая территория по сравнению с остальными. И самая ухоженная? Да, можно и так сказать. Стены побелены, пол отделан мрамором, висят светильники.

Второй сектор – одна из стен была просто жуткой. Маленькая сторона трапеции, к которой надо идти почти через всю пещеру, она практически напротив входа.

Она – иная.

Это не мрамор, не дерево, не камень, это нечто розовое, пульсирующее, словно кусок сырого мяса или рыбы… нет, больше всего это похоже на чудовищного спрута.

Только вывернутого наизнанку мясом. Видны сосуды, нервы, видны мышечные волокна…

Оно движется, оно дышит, живет…

Третья стена – сбоку.

Это даже не стена. Это просто смесь глаз и щупалец. Чудовищная бахрома, из которой смотрят на свет глаза. И это-то самое жуткое.

Они неожиданно красивые.

Большие, яркие, потрясающего зеленого цвета, изумрудного, чистого, яркого. Такой насыщенный оттенок радужки даже Сеньору Мендоса не снился. Даже у кошек такого не бывает. Обычно радужка хоть какой-то переход оттенков, но получает, а тут яркий и чистый насыщенный цвет. Просто невероятный.

И тем страшнее все это выглядит в облаке щупалец. Они движутся, они танцуют в воздухе, и есть нечто завораживающее в их бесконечном переходе позиций… чудовищное танго.

Танго с демоном…

Это – ДЕМОН?!

Тони с трудом заставила себя моргнуть. И еще раз…

И только тогда обратила внимание на то, что находилось в углу.

У четвертой стены, слева от той, через которую они вошли, стоят… капсулы?

Стаканы?

Стеклянные банки? И стеклянные ли они? Нет, не стекло, стекло таким не бывает, больше всего это похоже на рыбьи пузыри. Прозрачные, прогибающиеся при каждом движении налитой в них жидкости, сочащиеся гадкой даже на вид слизью и оплетенные чем-то вроде сети сосудов…

Вот здесь Тони невольно заинтересовалась и пригляделась. А поняв, что видит, ахнула, отшатнулась…

Волной накатило омерзение.

В банках были люди.

Каждая банка представляла собой два сообщающихся сосуда. Один – большой, второй совсем маленький. В одной из банок в маленьком сосуде лежал, свернувшись, словно дохлый, угорь. В большом висел в прозрачной жидкости человек. И тоже выглядел, как мертвый. Глаза открыты, рот открыт, грудь не двигается…

Еще два сосуда были тоже заполнены – и жидкостью, и людьми. Но в них маленькие резервуары уже были пусты. А в больших… в одном плавал получеловек-полутюлень, во втором – полукраб. Только какой-то странной окраски. Голубоватой… впрочем, внимание привлекала не окраска, а громадная, размером с самого человека, клешня.

Краб попался дефективный?

Спрашивать Тони не стала. Не об этом^[254].

Не о крабе так точно. А вот о ситуации в целом поинтересоваться стоило. Тони сделала шаг вперед, второй, внимательно пригляделась.

– Фидель? Это – живое?

– Живое. Это место, где появляются новые мединцы.

Истерику удавалось сдерживать только благодаря Шальвену. Призрак уговаривал свою носительницу не паниковать раньше времени.

Никто ее не собирается запихивать вот в ЭТО. Никто ее пока и пальцем не тронет… до рождения пятого ребенка. А лучше – десятого. Можно просто смотреть и изучать… представить себе рынок, и коровью тушу в разделке… этот кусочек куда пойдет? А этот? На суп? На котлеты?

Тони с удовольствием пустила бы все увиденное на жаркое. И можно без разделки.

Сила Ла Муэрте тоже не дремала. И только потому не было еще ни обморока, ни истерики. К большому восхищению Фиделя, кстати говоря. Не ожидал он такого от сопливой девчонки.

Как держится!

Даже не герцогиня! Королева!

Девушка сделала шаг, второй…

– А можно поглядеть поближе?

– Да, конечно. Можно даже посмотреть в действии, – гаденько улыбнулся Фидель.

Интересно, надолго ли ее хватит?

Тони не обратила на него внимания. Она задумчиво изучала стену.

– Я правильно понимаю, это… не одно?

– Не одно, все верно.

– И живое?

– Это наш бог, Тони. Богиня…

– Я богов себе иначе представляла, – поморщилась девушка. – Без запаха, к примеру…

Действительно, от монстра пахло. Чем? Тони не понимала, сложная какая-то смесь запахов, в которой присутствуют и соль, и йод, и водоросли, и тухлятина, и гнилье, и дерьмо, простите, тоже… не розами оно пахнет. Даже если в ЭТО цветов натыкать.

Надо полагать, еще половину запахов море уносило. Или такое существо ничего не жрет? И простите, не гадит?

В это Тони точно не могла поверить. Биологию она изучала на практических примерах. В деревне это несложно. Козы, коровы, свиньи…

– Это сердце нашего мира, – чуточку пафосно произнес Фидель.

Тони пожала плечами. Может, и сердце. Она себе это чуточку иначе представляла, но это как раз неважно. К щупальцам подходить не хотелось, а вот что касается резервуаров… кто бы на месте Тони удержался?

Дайте же посмотреть, пощупать, потыкать пальчиком… она сделала шаг, второй, а потом и просто потыкала в стену одной из капсул. Правда, осторожно. Не хотелось вот это проткнуть пальцем. Да и капсулу она выбрала пустую, такие не обтекали слизью, а пачкаться Тони не хотелось.

И пальцы ощутили…

Не холод стекла и металла. Не бездушный механизм.

Нечто теплое, чуточку склизкое, влажноватое…

– Оно – живое?! Тоже живое, вот как то?!

Удержаться от кивка в сторону «того» Тони не смогла. Никто не смог бы на ее месте.

– Поосторожнее, смертная…

Тони аж подскочила от неожиданности. И с удивлением посмотрела на стену. Щупальца медленно разошлись в стороны, открывая… рот!

Под глазами находилось нечто вроде громадных мясистых губ. Только очертания у них были не вполне человеческие. Тони как-то видела обезьяну, вот у нее была такая пасть^[255].

Клыки….

Да, клыки в этой пасти тоже были. И страшные…

Тони они могли бы перекусить пополам, не особо задумавшись. Да и вся она в этой пасти поместится.

Наверное, там хорошо.

Тепло, уютно, спокойно… надо просто сделать шаг – и у тебя больше не будет проблем. И боли не будет. И страха…

Ничего не будет.

Тебя примут, словно родную. У тебя ведь никогда не было родных… надо просто сделать шаг. Первый шаг.

А потом и второй дастся легче, и третий… ты только начни! И не остановишься… все будет просто чудесно, когда ты сольешься в Единении…

Тони злобно фыркнула.

Даже без Шальвена, который, казалось, перематывал на кулак ее внутренности, она бы не поддалась на такие уговоры. Кого вы хотите обмануть?!

Девчонку, у которой убили мать?! Наивные мечтатели!

Тони даже шаг назад сделала и демонстративно убрала руки за спину.

– Я вам не осьминожий корм!

– Ты… интересная.

Голос звучал повсюду – и словно бы из ниоткуда. Губы шевелились, но Тони не оставляло ощущение, что это как с куклами у чревовещателя. Они говорят, но источник звука находится совсем в другом месте. Не так, не там, неправильно…

Или она слышит эти слова не только ушами? Еще чем-то?

Ответа у девушки не было.

А глаза теперь смотрели только на нее. И губы шевелились для нее.

– Антония Даэлис Лассара. Некромантка, которая сбежала от моих детей. Подойди поближе, человек, дай мне тебя разглядеть.

– Я думал, эта тварь далеко в море. А если они перетащили вот это под столицу… хотя могли! Здесь и кормовая база побольше, и людей тащить далеко не надо… пленников, и этому подонку удобно! В любой момент полный доступ!

Рейнальдо встрял очень вовремя. Без него Тони сейчас бы заорала, наплевав на всю свою некромантскую гордость и поколения предков, и рванулась бежать.

И конечно, ничем хорошим это не закончилось бы.

Ей бы и сила Ла Муэрте не помогла. Сила пока находилась внутри, свернутая в тугую спираль, она еще не распрямилась, она пока еще не сработала. А вот Рейнальдо…

Фидель молчал, да и его присутствия практически не ощущалось. Словно она была наедине с монстром. А Рейнальдо говорил. И она была не одна. А перед любой опасностью лучше стоять рука об руку с хорошим и верным другом.

Призрак словно вымораживал ее изнутри. И слова сами находились.

– Если вы меня называете смертной… вы – бессмертный?

– Меня можно назвать и так.

– А убить – можно? – нагло спросила Тони о том, что ее интересовало.

Короткий смешок заставил содрогнуться пещеру, бросил девушку на колени.

– Ты хочешь убить меня? Смертная, ты сошла с ума?

– Ну… не то чтобы хочу. Но защищаться точно буду, – Тони упрямо поднялась с колен. – Ваш клеврет меня не для того сюда приволок, чтобы пряниками накормить.

– Пряниками? – чуточку растерялось существо.

Кажется, так с ним никто и никогда не разговаривал. И для этого были причины.

Орали? Наверняка…

Бежали? Бились в истерике? Падали в обморок? Тони не удивилась бы ничему. Но чтобы кто-то попробовал поговорить вот с ЭТИМ?!

Но как-то же общий язык нашли?

Или…

Минуточку! А что было вперед? Курица или яйцо? Не случилось ли так, что это существо, оказавшись в море, сначала отловило и переделало несколько человек, а уж потом стало действовать через них? Может быть и такое. И тогда все объяснимо.

И долгий период… неизвестности, если можно так выразиться, и то, что эти твари еще не развязали войну, и все остальное…

Жуть жуткая!

Но тогда все логично.

– А мысли вы не читаете? – нагло уточнила некромантка. А чего терять-то?

– Нет.

– Наверное, это очень неудобно.

– Ты не боишься?

– Боюсь, – не стала врать девушка. – До истерики. Наверное, вы меня в секунду сожрать можете?

– Смешная, – почти нежно произнесло существо. Голос, кстати, у него был женский. Высокий, чистый, если глаза закрыть, можно представить, что с тобой разговаривает какая-нибудь милая дама. – Целая секунда… это так много!

Тони пожала плечами, не уточняя, много это или мало.

– Я не знаю, зачем меня сюда привели. Но хочу сказать сразу – мне не нужны ни чешуя, ни хвост.

– Есть новые разработки, – «утешил» голос. – Внутренние изменения, с которыми ты не будешь отличаться от человека.

– Я буду сопротивляться, – еще раз предупредила Тони. – Я вас не убью, понимаю. Это даже звучит смешно. Но без боя я не сдамся.

– Это будет даже забавно, – шевельнулись губы. – Ты – маг?

– Некромант.

– Некромантов у меня еще не было.

– А кто был?

– Водники. Воздушники.

Тони кивнула. Понятное дело, в Римате их найти можно. Непроявленных, конечно. Инстинктивно маги тянутся к месту сосредоточения своей силы, а что может быть притягательнее, чем море? Хаотичная смесь воды и воздуха…

Огневиков, кстати, лучше ловить рядом с вулканами. Их туда тоже тянет. А если где-то видишь огромные урожаи и цветущие сады, стоит поинтересоваться магами земли в окрестностях.

– Скажите, а нельзя как-то договориться без этого… очешуения?

Фидель зашипел сзади. Наверное, ему что-то не понравилось. Тони похлопала ресницами.

– Забавная, – еще раз утвердил голос. – Ладно… я подумаю, что можно сделать. Хочешь дышать под водой? Плавать, словно рыба? И выглядеть так же, как сейчас?

Тони пожала плечами.

– Не знаю. Вопрос в другом. Чем придется за это платить?

– Чем обычно платят богам. Душой, верой, службой.

– Богам?

– Богам.

Тони решительно замотала головой, не торопясь отвечать на провокационные вопросы. А то так согласишься, а потом окажется, что ты слово дала. Или поклялась.

Или еще что… с такими тварями надо быть вдвойне, втройне осторожной, а то и Ла Муэрте не спасет, разве что добьет из милосердия!

– Не поняла? Почему никто из магов не почувствовал присутствия бога – рядом со столицей? Почему Храм не ощутил ничего? Я полагала, они первыми должны среагировать на божественное присутствие?

– Моя паства меня ощущает.

– А я – нет.

Тони прищурилась, шагнула вперед.

Попробовала прислушаться к своим ощущениям… нет. Не то. Не те…

Она помнила, что с ней было в храме. Бог там… есть? Вряд ли. Там она была спокойна и равнодушна. А вот сила в храме была, ее собирают и используют священники.

Она помнила, что с ней было на алтаре Ла Муэрте. Там ей было хорошо. Пока не настала пора боли, ей было хорошо и спокойно рядом с богиней. И ощущение ее силы она помнила.

Ничего общего.

Словно нечто липкое, холодное, скользкое, чужеродное… божественное?

Бывают же чужеродные боги, наверное? Если есть множество миров, должно быть и множество богов, это логично и правильно. Но сила все равно была не той, что у Ла Муэрте. Даже не в силе разница.

В уровне, что ли?

Тони искренне казалось, что вот это существо уровнем пониже. Не такое мощное, не такое сильное… нет, не бог. А если и бог, то какой-то мелкотравчатый… они такие бывают? У них вообще есть распределение по рангам?

Не понять…

– Скажите, а можно еще раз до вас дотронуться?

– Не боишься, смертная?

– Боюсь, – честно созналась Тони. – Но понять хочется.

Рот оскалился. Вроде бы зубы из этого месива не формировались, но клыки Тони увидела четко.

– А если потом не отпущу?

– Буду считать допустимым риском.

– Смелая. Хороший выбор, Фидель.

Герцог расплылся в улыбке.

– Госпожа, я знал, что она вам понравится.

Тони перевела на него взгляд. И едва не вскрикнула.

Герцог выглядел… в Лассара был один такой дурачок. Подсел на наркотики… кажется, на опиум. Вот у него был такой же взгляд.

Одновременно счастливый и блаженный – и голодный.

Позвольте, так вот это существо – наркота для своих последователей? У Фиделя, такое впечатление, слюна сейчас изо рта закапает? Интересно, а что происходит с другими мединцами? То же самое? Они тоже сейчас валяются словно под кайфом?

Хотя это и неудивительно.

Если бы эта тварь не давала ничего своим последователям… просто обрабатывала…

Вот как это действует?

Сначала переделать в монстра, скрестить с морской тварью, а потом воздействовать… на тварь? Да, скорее всего. На человека действовать сложнее, тут подручные средства нужны. Звуки, запахи, те же наркотики…

А вот в море…

Про сирен Тони слышала. Не верила, правда. Мало ли кто и что придумает? Но…

Девушка сделала шаг, потом второй – и храбро положила руку на громадное… нечто. И в ее разум хлынули воспоминания.

* * *

Это – не человек.

Это – не бог.

Это… да, это демон, который может вскоре стать богом. В чем разница между богами и демонами? Собственно, в количестве силы. Есть боги светлые, есть темные. Этот может стать темным богом. Вот в этом мире – может. И кстати, серьезно потеснить Ла Муэрте.

Сейчас оно набирает себе паству, потом начнет завоевания, и все равно, как будет литься кровь. За него ли, против… он свою долю силы урвет.

Мир будет залит кровью, но Синэри Ярадан получит свое.

Синэри Ярадан… она.

Порождающая демонов.

Это существо женского рода, существо, которое в своих утробах принимает людей и сливает их с морскими тварями, существо, которое порождает…

Именно что демонов. Но низшего порядка, как мединцы. Практически неразумных, даже полубезумных. Отвратительных, чудовищных, нежизнеспособных.

Но полностью верных и преданных своей повелительнице.

И даже не подозревающих о ее имени и истинной природе. У них ведь нет таких способностей, как у Тони! А девушка сейчас видела всё.

Видела зарождение Синэри Ярадан.

Видела, как она плавает в безбрежном океане, прячась от чудовищных монстров. Таких, рядом с которыми она всего лишь крохотная осьминожка рядом с кракеном. Разум Тони не мог вместить всей их чудовищности. Просто не получалось…

Видела, как Синэри Ярадан находит дверь в этот мир. Это вышло случайно, это было, когда индейцы уходили из этого мира. Дверь открылась, и Синэри, которая случайно оказалась рядом, заинтересовалась. Решила, что вернуться обратно она сможет всегда – и проскользнула в щель.

И осталась.

Тони видела, как Синэри впервые нашла корабль с матросами.

Видела ужас и отчаяние людей.

Видела громадные пузыри на туше… чего?!

Это рядом с теми монстрами Синэри казалась крохотной. А в этом мире… Она занимала почти все дно бухты, вываливалась в открытое море, более того, простиралась и под землей. Она была огромна. Она могла сожрать всю столицу, наверное… ну половину – точно.

Если это вырвется…

Почему Ла Муэрте ничего не сказала?! Не знала точно?

Могло быть и так. А могли быть и иные ограничения. Боги, конечно, всеведущи, но не все можно сказать смертным. Иначе это будет прямое вмешательство… и Синэри получит себе дополнительную силу.

Самым краем сознания Антония поняла, что такое истинное божественное равновесие. По которому зла и добра должно быть поровну, по которому нельзя нарушать договора даже с демонами, по которому сказанное слово может или взлететь перышком – или упасть на тебя чугунной гирей.

И знала, что никогда не будет прежней.

Тони могла бы умереть от этого знания. Но – повезло.

Удар был так силен, что Рейнальдо вышибло из тела девушки. И на него это все не подействовало. А потом… ему секунды хватило.

Когда он увидел, что Тони положила руку на чудовище…

– НЕТ!!!

Призраки нематериальны. Но если сильно сконцентрироваться… удар был вполне ощутимым. Рейнальдо понял, что сил просто не остается, практически не остается, но вот это… руку Тони он отвел от чудовища. И девушка упала на колени, содрогаясь от тошноты.

– Буээээээ…

Тони повезло еще раз.

Секунда – и Синэри уничтожила бы ее. За непочтительность. Но…

В пещеру втолкнули Эудженио, раздетого догола.

* * *

Отец Анхель содрогнулся.

Да и не только он, говоря по правде.

В эту секунду все, все священники столицы… да что там! На сто километров от столицы все священники согнулись в приступе острой жестокой боли.

Словно их вытянули раскаленным металлическим хлыстом, да поперек спины.

Не просто больно. А еще…

Чего не могла предусмотреть Синэри Ярадан.

О чем не могла догадаться Тони.

Это боги всеведущи, и то не все и не всегда. А вот демонам такого плюсика не полагается. Демоны могут просчитывать варианты, но предсказывать и знать… это далеко не всем дано. Синэри была лишена этого умения.

Когда Тони дотронулась до демона…

Она ведь – некромант. И ее магия невольно взаимодействовала с магией Синэри.

Связка «некромант – демон» давно известна. Конечно, Тони никогда не смогла бы ни призвать такую, как Синэри, ни подчинить… куда уж там! Даже и думать об этом не стоило – так безопаснее.

Но…

Все амулеты и артефакты храмов, все взвыли безумными голосами.

Рядом со столицей творилось… недоброе. То, с чем боролся еще отец Томмазо.

Некромант и демон. А что уж там у них… призыв, вызов, договор…

Вот это как раз совершенно неважно! В таких вещах церковники предпочитали разбираться весьма постфактум. Поймав некроманта, заковав его в освященные кандалы и изгнав (или уничтожив, запечатав) демона. А то пока будешь теоретизировать, оно половину столицы сожрет и за пригород примется.

Просто сейчас демон-то попался невероятно сильный. Вот и взвыли все системы тревоги.

Вот и взвыли от боли священники. И тут уж было не до паствы…

Прерывались службы и исповеди, заворачивались люди, служители храма хватали оружие и освященные предметы, кто-то доставал из хранилища мощи, кто-то спешно переливал во флягу святую воду…

Судя по силе удара, по силе демона, которую они ощутили…

Многим сегодня предстоит не выжить.

Что ж это такое?!

Опять кто-то развлекается из чернокнижников?! Да когда ж изведут это крапивное семя?!

* * *

– Откуда?!

Тони даже тошнить перестало. На Дженио она смотрела большими глазами. Она думала, что мужчина уже мертв, а он живой? И…

– Что вы с ним собираетесь сделать?

– Неужели не понятно? Мы его немного преобразуем, – Фидель улыбался. И какой же мерзкой была его улыбка.

Один жест – и Дженио толкнули вперед, так, что он с головой влетел в объятия Синэри. И очутился в одном из тех самых прозрачных пузырей. Тони так и не поняла, то ли стенка поддалась, то ли Синэри вырастила новый пузырь сразу вокруг Дженио, то ли…

Не в ее состоянии в таком разбираться. В голове словно колокола гудели.

Два смежных сосуда. Один побольше, и в нем был Дженио. Голый, испуганный, кажется, истошно кричащий, но и только. Двинуться он не мог – пузырь словно желе заполняло. И жесты тонули в нем, бессмысленные и бесполезные.

Второй пузырь был небольшим.

– Кого мы выберем для преобразования? – Фидель откровенно наслаждался. Он знал, что это блондинистое ничтожество раньше нравилось Антонии… как тут удержаться? Как не надавить? – Краба? Угря? Или предпочтем нечто более экзотическое? Вот рыбка гуппи…

Тони кое-как поднялась с колен.

– Мне. Наплевать.

Не слишком-то это выражение красило благородную ритану. Но… ей хватило.

Потому что она выблевала ту самую косточку Рейнальдо. И сейчас она белела на полу.

– Да, наверное, это будет гуппи, – определился Фидель. – А что это такое интересное на полу?

Герцог чуть подался вперед, и Тони поняла, что сейчас произойдет.

Стоит ему только дотронуться… он поймет! Наверняка он поймет.

Ладно – она.

Но за что это все Рейнальдо?

Здесь и сейчас Тони не думала, что ее друг – призрак, что он уже умер, что она-то как раз еще жива… ее это не волновало. Ни разу, ни рядом, ни близко.

Ее друга надо было спасать. Единственным способом – отвлечь от него внимание. Ну хоть как… а что у нее было?

Только дарованная ей сила. Ну так и получите, сволочи!

Она шагнула вперед, пока никто не успел задержать – и снова положила руку на Синэри.

И выпустила силу, дарованную ей Ла Муэрте.

* * *

– ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!!!

Король и сам уже понял, что творится нечто неладное. А вид одинаково бледных мага и духовника подтвердил самые худшие его подозрения.

Вот ведь…

Расслабиться и отдохнуть не дадут!

Понятно, отпуска у королей не бывает, но можно же пару месяцев пожить вдали от столицы, повалять фаворитку, покушать деликатесы, понюхать розы, отдохнуть от жены…

Нет. Нельзя.

– Что случилось?!

– Демон. В столице, – выдохнул мучнисто-белый духовник.

– И там же сейчас творится сильнейшая магия смерти! – добил маг.

– Магия смерти?

– Демон, судя по всему, невероятно сильный, – священник едва на ногах держался. – Меня обожгло… даже на таком расстоянии. Все почувствовали.

– Так…

Генералы не бегают. Потому как в мирное время это смешно, а в военное вызовет панику.

Короли не дергаются. Потому как в мирное время незачем, а в военное – некогда. Тут не бегать, а думать надо. Серьезно.

Впрочем… о чем тут можно думать?

– Отец Эстебан, вы уже связались с Храмом? Что вы предпримете для изгнания демона?

– Я не связывался… все и так знают. Ваше величество, это нельзя не почувствовать. В наш мир проникло страшное ЗЛО!

Король задумчиво кивнул.

– Свяжитесь. И скажите мне, что намерены предпринять те священники, которые сейчас в столице. Монахи, братья-томасианцы… вы поняли?

Намек был понятен. Демоны – дело Храма. Изгоняйте, не стесняйтесь.

Король перевел взгляд на мага.

– Я хочу, чтобы вы связались со всеми некромантами. Кто у нас там… Карраско, Андален… вы знаете, мэтр. Пусть едут… нет, не в столицу. В Адуальт. Там собираются вместе и отправляются воевать с демоном. Вместе. Полагаю, по одному, эта дрянь легко передавит даже сотню некромантов? Если это такой сильный демон?

Священник закивал головой.

Мол, да! Именно такой! А может, и еще сильнее! Сказать даже страшно…

– Свяжитесь со столицей. Пусть каждые пятнадцать минут нам телефонируют о том, что происходит. Мы должны быть в курсе дела.

Ехать куда-то?

Нет смысла, все сто раз решится, пока его величество до столицы доберется. Да и к чему рисковать собой? Не будет короля – начнется паника… нет, он должен остаться в безопасном месте и отдавать приказы. Это логично и правильно.

– Вы еще здесь, таны?

Понято было правильно.

Его величество Аурелио Августин посмотрел в окно. М-да…

Не для него уже такие стрессы. Надо передавать трон и власть наследнику. То Кристобаль, то демон… еще неизвестно, что хуже. Демон – зло, конечно, но те, кто стоит рядом, намного страшнее. Убить Гвин… такую глупенькую, нежную, ласковую…

Министру финансов сильно повезло, что он умер сам. Король бы его точно не пощадил.

А демон?

Его величество ничего не ощущал, поэтому и недооценивал ситуацию.

Справятся и с демоном, никуда не денутся! И не с такими справлялись!

* * *

– Ты во что нас втравил, гад?! Вы втравили?

Капитан Маркос Эмилио Варгас имел все основания для возмущения. Еще бы! Такой подставы он от Вальдеса не ожидал.

Простите, возле ЧЬЕГО поместья надо караулить?! Герцога де Медина?

А нельзя как-то иначе себе проблем нажить? Там, полковнику в морду дать, по городской площади голым побегать, на короля похабные стишки написать…

Есть ведь возможность! Зачем же ТАК нарываться?

Эрнесто Риалон качнул головой.

– Поверьте, капитан, вас не накажут. Может, еще и наградят.

– Орденом сутулого. С занесением в печень.

Эрнесто качнул головой.

– Капитан, обещаю, вся ответственность ляжет на меня.

Капитана это совершенно не утешило. Так-то понятно, что некроманта и Вальдеса взгреют первыми, но и ему достанется. Потому как без приказа, без официальных бумаг…

– Серхио, ты мне скажи, все и правда так серьезно?

– Более чем, Маркос. Более чем.

– А точнее вы можете узнать вон у того рядового, который собирается протоптать дорожку в кустах и удрать, – подсказал Эрнесто.

Удрать у рядового Хесуса отлично получилось бы, не пользуйся он для этого амулетами. Вот если бы просто отошел, а там и удрал, его бы не обнаружили. Но рядом с некромантом пользоваться магией? Да еще когда Эрнесто чутко прислушивается к любым колебаниям эфира?

Самоубийство.

Маркос осмотрел своего солдата и хмыкнул.

– Рассказывай.

Рассказывать было особенно нечего. Да, Хесусу приплачивали несколько монет, чтобы он снабжал информацией человечка герцога. Ничего особенного, просто кто, куда, когда, зачем…

Это ж не секрет? Это можно узнать и из газет… не всегда, но можно. А солдату прибавка к жалованью. Существенная.

Может, и еще кому приплачивали, но Хесус оказался или самым глупым, или самым трусливым, а скорее всего, и то, и другое. И решил удрать.

Маркос покачал головой, потом приказал увязать идиота и оставить под кустом. Повезет – свои подберут, не повезет – чужие. Или вообще никто мимо не пройдет.

Посмотрел на Серхио.

– Ладно. Я понял… Но морду я тебе потом набью.

– Хоть два раза, – кивнул Вальдес.

– Минуту, – поднял руку Эрнесто. – Не мешайте…

Он прислушивался к разлитой в воздухе силе. Практически пробовал воздух на вкус. Будь у него язык, как у змеи, так он бы и в рот не убирался.

Эрнесто понимал, что Тони пока жива.

Она внутри.

Она еще не пустила в ход силу Ла Муэрте.

Но когда пустит, он сразу же об этом узнает. И пойдет на помощь. Ведь это наверняка не конец битвы. Только в сказках все заканчивается одним ударом, и герои остаются живы. А в жизни приходится и потрудиться, и попотеть ради этого, и молиться.

Отчаянно молиться, чтобы его девочку не тронули.

Чтобы Тони была жива.

Чтобы…

Ла Муэрте, ну помоги же ты! Это и тебе надо!

* * *

Как ЭТО было?

Тони и сама не поняла. Из нее словно волна холода выплеснулась. Пронзительного, искристого, небесно-чистого… вылетело, пронзая все на своем пути потоком северного ледяного ветра – и оставило ее дрожать на полу. Опустошенную и измученную.

Дико закричал кто-то за ее спиной.

Почти завыл, зашипел…

Тони даже не оглянулась. Сил не было голову повернуть.

Сейчас ее убьют?

Да, наверное… здесь же Фидель. И еще кто-то, кто там притащил Эудженио…

А что с Рейнальдо?

Тони отчетливо понимала, что надо встать. Надо собраться. Надо…

Сил хватило только поднять голову и оглядеться.

И…

Ла Муэрте не солгала. Нет, ни в коем разе не солгала.

Действительно, подаренная ей сила сделала мертвое – мертвым.

Год за годом, век за веком Синэри убивала в своих утробах морских обитателей, сливая их с людьми. И сейчас…

Сейчас все мединцы лежали… дохлые?

Искры жизни Тони в них еще ощущала. Но так же отчетливо понимала, что это ненадолго. Сутки, двое…

Нет, даже этого времени им никто не даст. Не проживут они столько. Нет…

На Эудженио, который, кстати говоря, еще был жив, и даже рот раскрывал в резервуаре, Тони и внимания не обратила. Вот еще…

– РЕЙ!!!

– Смертная… ты поплатишься…

Испугавшись за друга, Тони напрочь забыла про демона. А вот Синэри про нее не забыла. О, нет…

Наглая подлая смертная…

Здесь и сейчас демон испытывал нешуточную боль! Год за годом, век за веком накапливать паству, и вдруг, в единый миг, лишиться всего?!

Просто потому, что пришла наглая смертная тварь?!

Синэри шевельнулась.

Сейчас она ее…

Нет, быстро не убьет! Наглая девка будет мучиться долго, очень долго…

Тони об этом не знала. Да и неважно ей все это было, лишь бы с Рейнальдо… косточка?! Где она?!

Девушка и не поняла, что над ее головой занесены щупальца, которые вот-вот схватят, утянут…

Зато это отлично понял сам Рейнальдо.

На то, чтобы отшвырнуть подругу, ушло много сил. Призрак и так едва не развеялся, а уж потом, когда его накрыло силой Ла Муэрте… не исчез он только потому, что был крепко привязан к своей кости. Только поэтому. Но на несколько минут он все же выпал из реальности.

А сейчас, вот…

– Тони, НЕТ!!!

Невесть откуда взявшаяся косточка, некогда белая, а сейчас вся черная отрун, влетела прямо в тело Синэри. Аккурат во второй резервуар, в который герцог так и не поместил рыбку гуппи. До него было ближе всего, ну и удобнее, конечно. А что это часть демона, Рейнальдо даже не сомневался.

И резервуар захлопнулся.

Призрак почувствовал, как его куда-то тянет, оглушает, уносит… и только успел порадоваться, что ему не больно.

В этот раз – не больно.

* * *

НЕТ!!!

Тони услышала крик, но даже не поняла, что это кричит именно она.

Рейнальдо, Рей, брат!!!

Что же ты наделал?!

Словно подхваченная ветром с пола, кость влетела прямиком в резервуар. И тот закрылся.

Вообще-то Эрнесто считал, что будет достаточно просто приложить кость к демону, чтобы начал открываться портал. Чтобы пошел ритуал экзорцизма.

Куда там!

Рейнальдо чуточку перестарался, и портал начал открываться прямо внутри демона. Каково это?

Примерно как засунуть во внутренности кофемолку и включить ее. На полную мощность.

Синэри скорчило. Больно, когда внутри тебя открывается портал.

Тело Дженио вылетело на пол с громадным количеством слизи.

Убить Тони?

Когда вас выворачивает в буквальном смысле слова наизнанку и выпихивает из мира, вот совершенно не до какой-то некромантки. Если вас перепиливают пополам пилой, до муравьев ли там? Пусть себе бегают… Синэри проваливалась внутрь самой себя, портал пожирал демона изнутри, и последнее, что она смогла сделать – закричала.

Диким, жутким криком погибающего существа.

Тони, которая была ближе всего к демону, потеряла сознание.

* * *

– ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!!!

Маг влетел, как будто его кочергой подгоняли. Раскаленной.

Его величество Аурелио Августин поднял брови.

– Мэтр?

– Ваше величество, только что был проведен мощнейший ритуал экзорцизма. Невероятно сильный!

– Сильнее демона? – заинтересовался король.

– Д-да… можно сказать, что эту тварь выбросило из нашего мира.

– Интересно, очень интересно. А кто? Что? Подробнее можно?

Маг замотал головой.

– Ваше величество, Каса Норра слишком далеко от столицы, я просто не смогу считать сигнатуру заклинания. Но полагаю, столичные маги во всем разобрались, и вскорости мы получим доклад из первых рук.

– Надеюсь, – согласился его величество.

По его мнению, все складывалось не так и плохо.

Демон был? Демон сплыл! Туда ему и дорога, не придется тратить силы, время, деньги… между прочим, ресурсы королевства не бездонны.

Кто бы ни провел ритуал экзорцизма, наградить даже группу людей намного проще, чем организовать полноценные военные действия.

Все остальное?

Узнаем по ходу дела. И что именно случилось в столице, и что это был за выброс силы, и почему никто не в курсе, и даже кому за это оторвать голову. Последнее – обязательно.

– Телефонируйте в столицу, мэтр, – со вздохом приказал король. – Узнайте, что и как.

А сам вызвал слугу и отдал приказ собираться.

Не хотелось покидать Каса Норра, пока не наступит зима, но выбора нет. Надо ехать в столицу. Надо…

Надо разбираться в происходящем, на то ты и король. Главное, для начала убедиться, что все закончилось, и в столице безопасно. А то вот именно – король!

Кто тебя заменит, если демон вернется и тебя схарчит? Сын?

Да, надо передавать потихоньку дела, надо… э-эх.

* * *

Это для короля все закончилось. А вот для Тони все только начиналось. Когда она пришла в себя, она не знала. Часики давно перестали работать. В какую секунду?

Да в любую!

Ее могло тряхнуть, рука могла стукнуться обо что угодно, да и слизь с демона тоже не полезна для тонких механизмов. Часики не тикали.

Она могла пролежать и час, и сутки…

На самом деле прошло не больше десяти минут.

Сил у Тони хватало, да и Эрнесто выложился по максимуму. Боевик и ритуалист, в своей области он был практически гением.

Демона надо было изгнать.

Но и любимую девушку защитить хотелось. Так что на кость было добавлено несколько рун защиты – как только открылся портал в иное измерение, и демона начало туда вытягивать, вокруг него образовался защитный купол. Не особенно сильный, ненадолго, но хватило ведь!

Синэри так и не достала Тони.

Ни щупальцем, ни чем-либо другим… а слизь…

Собственно, Эудженио не успел стать частью демона. Вот его и отрыгнули. Вместе с содержимым «преобразователя».

Тони, конечно, об этом не знала, и даже не догадывалась. И до того ли ей было?

Все ее мысли занимал сейчас один человек. Только один…

– Рейнальдо! РЕЙ!!!

Нет ответа.

Тони шевельнулась, рывком оторвала себя от подсыхающей мерзости… воняла та, кстати – хоть топор вешай. Не успело еще высохнуть, это хорошо, а то влипла бы намертво… то есть она лежала недолго? Уже неплохо.

– РЕЙ!!! ШАЛЬВЕН!!!

И снова молчание.

Тони вспомнила, как косточка влетела внутрь Синэри. И потом демоница закричала. Таким жутким криком, что Тони не выдержала… да и кто бы выдержал на ее месте?

Может, она сдохла? Это все равно надо проверить… Тони кое-как подняла каменно-тяжелые ресницы – и ахнула, поползла вперед.

На коленях, цепляясь руками за пол, почти на четвереньках, она двигалась вперед. Дженио?

Да и пес бы с ним, не жалко! А вот то, что Синэри…

Ее попросту не было.

Вторая пещера была свободна, и Тони отлично видела черные, голые, блестящие, словно по ним отряд слизняков прополз, стены.

Они были покрыты какой-то пакостью… но демона НЕ БЫЛО!!!

Ни рядом, ни близко, ни в ощущениях… Тони попробовала прислушаться к своим чувствам, получила спазм жуткой боли в висках и проигнорировала его. Не до слез и соплей!

Рейнальдо…

И – демон…

Но их не было. Нигде не было. Вообще…

Осталась только слизь. Та, в которой валялась Тони.

Та, которая была на стенах пещеры.

А если… Тони напрягла память, вспоминая последние минуты.

Вот в Синэри влетает косточка.

Вот отрыгивается Дженио.

Вот кричит демон…

А могло быть так, что вместе с Дженио отрыгнулась и кость, к которой привязана душа Рейнальдо? А не отзывается призрак потому, что после такого…

Тут человек – и то сдохнет! А призраки намного менее устойчивы! Может такое быть?

Еще как может!

Тони робко сделала шаг назад. Потом вперед. Как-то… копаться в этом было страшновато. Та слизь, в которой оказались они с Дженио… неприятно, да. Но девушка была в платье, так что сильного дискомфорта не почувствовала. А вот когда в то, что осталось на стенах пещеры…

И входить было страшновато. И воняло так, что глаза резало. И горло обжигало… даже дышать было неприятно. Словно пары кислоты.

Но и уйти она не могла.

Там, в первой пещере, кости нет.

А здесь?

Если она по случайности оказалась – здесь?!

Если эта дрянь… она ведь жжет, как кислота… если она растворит кость?

Что будет с Рейнальдо?

Тони стиснула зубы, кое-как сделала шаг в пещеру, которая долгое время служила демонессе домом, и дотронулась до стены уже более решительно. Пока – одним пальцем.

Не зря.

Палец обожгло словно кипятком. Да дотронуться голой рукой… это – одним пальцем, и то с ума сойдешь. А всей ладонью?

– Ох, демон…

Тони невольно прикусила язык. Но ведь и правда – демон!

Слизь обжигала. На кончике пальца вздулись гадкие волдыри. Тони едва палец в рот не сунула, хорошо хоть вовремя сообразила…

А вдруг от демона тоже можно что-то подцепить? Перебьемся…

Больно было так, что даже слабость отступила. Куда уж тут…

И как голыми руками лезть в ЭТО?!

Застонал Дженио.

Тони выругалась последними словами, но… она дотронулась, и то ей больно. А этот… он весь ТАМ. И голый… хотя там другое. Но, наверное, все равно неприятно. А, плевать на Дженио! Ей надо проверить ЭТУ пещеру!

И что делать?

Девушка решительно задрала юбку. Ах, эта мода! По которой под платье она надела еще одну нижнюю юбку. Как же она сейчас пригодится…

Ткань была тонкой, но все же какая-то защита. И Тони, решительно обмотав обрывками руки, принялась разгребать кашу направо и налево, практически горстями. На стенах слизь была менее густой, а на полу словно красно-розовое желе лежало… слой – сантиметров десять.

И жглось, как зараза!

Девушка понимала, что всю пещеру ей осматривать не надо. Только у входа. Если нет здесь, то больше и нигде. Не успела бы демонесса эту кость переместить далеко…

Руки все равно обжигало, пока каша пропитывала обрывки ткани, но девушка ни на что не обращала внимания.

Переживет!

В себя девушка пришла только через десять-пятнадцать минут, тщательно просеяв горстями содержимое нескольких квадратных метров. Но косточки не было.

И если так судить…

Сверху желе было менее плотным, снизу – более. У Тони было ощущение, что это как подушка, что ли… не будем думать о худшем, а то вообще стошнит. Но, кажется, слой был не поврежден.

Портал?

Так это не камень трескается, это переход между мирами открывается. Если все грамотно сделано, потом даже следа не останется.

Логические цепочки девушка строила неплохо, даже в таком состоянии.

Портал – косточка – Рейнальдо… Риалон?!

Р-риалон…

Кажется, кто-то ей будет должен серьезные объяснения. Но это потом, потом…

Сейчас поругаться и затопать ногами, Тони помешал угрожающий треск над головой. Девушка подняла глаза – и выругалась. От всей души.

По потолку бежала пока небольшая, но очень выразительная трещина.

– Вот… демон!

Что происходит, девушка сообразила всего за минуту. Для ее состояния – считай, мгновенно.

Синэри, пока была в этой пещере, поддерживала стены собой. А сейчас ее нет. Зато произошли подвижки… она ведь дергалась, она не хотела уходить просто так…

Могла она что-то повредить?

Да запросто!

Может все это сооружение рухнуть Тони на голову?

Ответ на вопрос Тони еще и додумать не успела, а из второй пещеры уже выскочила в первую. Жить хотелось… и еще…

А может быть так, что косточка оказалась под телом Дженио? Если их вместе сплюнули?

Просто Тони могла этого не заметить, не понять… ну бывает же?

Да мало ли что может быть? И ни на что другое надежды вообще нет… Тони вернулась к поверженному красавчику.

Примерилась, потянула Дженио из лужи засохшей уже слизи. На грозный треск в соседней пещере она внимания не обращала.

На мединцев, которые откровенно корчились от боли и, кажется, собирались подохнуть – тоже. Туда им и дорога!

Тело Дженио все было ровного красного цвета, кое-где кожа уже и облазить начала. Да, похоже на ожог, и сильный… если не доставить в больницу, может и не выжить. Уж красавчиком точно не будет. На лице несколько рваных ран, волосы клочьями, глаза…

Глаза, кажется, уцелели?

Впрочем, это Тони интересовало меньше всего. Кое-как оттащив Дженио от слизи, она бросилась искать ту самую косточку, едва ли не ногами распихивая в стороны ошметки и остатки.

Но ее не было, НЕ БЫЛО!!!

Тони опустилась на колени, плюнув на боль и усталость, и принялась просеивать ошметки горстями… Рейнальдо, Рей, где же ты?!

Мой друг, мой… брат?

Да, практически родственник! Где ты?!

– Рейнальдо!!! – взвыла отчаявшаяся девушка так, что заглушила даже вопли умирающих мединцев. Но ответа не было.

Тони огляделась вокруг.

М-да… паршиво – не то слово.

Мединцы валяются на полу и корчатся от боли. И поделом тварям! Девушка понимала, что Синэри ушла, поддерживать их некому. Считай – ломка, как у наркоманов. Мало того, вторая их половина, карась или угорь, или змея… тут у кого – что, подохла. И твари корчатся от боли. Это как у тебя половина внутренних органов отказала. Больно, наверное. Но совершенно их не жалко. Герцога Тони еще и ногами бы попинала с удовольствием, не хотелось только туфли портить. Может, их удастся еще спасти, если слизь оттереть?

Дженио лежит, изображая из себя дохлую рыбу. Тоже – не жалко! И куда только любовь делась?

А косточки нет.

И Рейнальдо Игнасио Шальвена – тоже…

Тони посмотрела на свои руки.

Вздохнула.

Уйти? Ну не могла она уйти, НЕ МОГЛА!!!

И отправилась искать дальше. Друзей в беде не бросают, и точка!

* * *

Боги, увы, ограничены в своих поступках.

Они могли бы многое… только вот мир разнесут на кусочки.

Могла Ла Муэрте сразу найти Синэри? Могла…

Могла не пустить? Могла уничтожить? Могла…

И – не имела такого права. Если к вам в дом заполз таракан, вы не станете стрелять в него из огнемета, рискуя остаться на пепелище.

А вот если таракан начал жрать? И расти? И размножаться? И эти твари вас скоро из дома выкинут?

Травить надо!

Только вот беда! Богиня этим заниматься НЕ МОЖЕТ!

Точно так же, как обычный человек не перетравит сам тараканов. Не пролезет он просто во все места их гнездования, не прольет весь дом ядом… тут как бы и самому не отравиться. Нужен специалист.

Чтобы справиться с Синэри, Ла Муэрте нужен был посредник.

Тот, кто доставит силу богини к демону. Да не просто так, а в самое место его силы. Даст ударить в незащищенное подбрюшье. Именно на этих условиях может уцелеть мир.

Конечно, будут и катаклизмы, и проблемы… и самой Антонии придется несладко. Но когда такие мелочи волновали богов?

Ла Муэрте о них тоже не задумывалась. Ей надо было уничтожить врага – она действовала.

Что такое аватара?

Это воплощение бога на земле. Тони, конечно, таковой не стала, с чего бы? Аватара становится частью божества, Тони никогда ей не станет. Ее устами не говорит Ла Муэрте. Ее руками не движет божественная сила.

Она самый обычный человек. Но – некромантка и из древнего рода некромантов. И это важно.

Не всякий человек сможет принять силу Ла Муэрте. Носить ее даже недолгое время, выпустить на свободу, не погибнуть при этом… ладно, последнее меньше всего интересовало богиню, но ведь ее сила еще и разрушает разум носителя.

На Антонии это не сказалось.

Разве что девушка стала более спокойной, холодной, рассудочной… а кто-то другой мог бы сойти с ума за пару дней – и выплеснуть всю силу на обычных, ни в чем не повинных людей. Риалон легко бы выдержал это испытание, но кто бы его подпустил к демону?

А вот от Антонии подвоха не ждали. Ей удалось и подойти, и прикоснуться, и…

И выпустить силу Ла Муэрте.

Одним движением руки демонесса лишилась всей своей подпитки.

Дальше?

Честно говоря, богиня играла немножко в свою пользу. Что должна сделать демонесса после такого афронта?

Да уничтожить врага! Убить Антонию Лассара.

И тем самым открыть путь Ла Муэрте.

Мертвый некромант? Подарок судьбы! Богиня могла воспользоваться телом Тони, и ей не пришлось бы являться во плоти. К чему? И так вполне удобно!

А вот инициатива Риалона и Шальвена оказалась неожиданной даже для богини. Но это и неплохо, разве нет? Ей и трудиться не пришлось, и девочка в живых осталась, от нее можно будет еще некромантов получить. А говорить Антонии, что та была на грани смерти?

А зачем?

Девушка и так все преотлично знает!

* * *

Эрнесто ощутил этот момент всей кожей. Словно через него ледяной ветер пронесся. Ударил в грудь, заставил задрожать…

Ла Муэрте.

– Пора, – кивнул он Вальдесу.

Что бы ни случилось, сейчас врагу будет не до них. В свою богиню Эрнесто верил, если она взялась за дело… главное, чтобы они успели вытащить Тони и Рейнальдо, а остальное тут пусть хоть целиком в море уйдет!

Вальдес кивнул капитану, молча поднялись солдаты…

И двое мужчин пошли по дороге, плечом к плечу. К замку де Медина. К воротам с эмблемой в виде петуха. Кажется, идти совсем немного, пять минут, но как эти минуты растягиваются в вечность?

И сколько им придется ломиться внутрь?

Второй приступ настиг некроманта на полпути к замку.

Заныли зубы, заломило в висках, и Эрнесто понял, что происходит.

Экзорцизм.

Его заклинание сработало. Рейнальдо смог активировать руны… а уж как он это сделал? Эрнесто подозревал, что никогда не узнает правды. Да и к чему? Тут главное результат.

Демона в этом мире больше нет. Рейнальдо, надо полагать, тоже.

А вот что с Тони?

Жива. И ей требуется помощь. Так что Эрнесто ускорился, дошел до ворот и принялся сначала звонить, потом колотить молоточком, а потом уже и ногами. И даже орать нечто матерное на тему: «откройте, гады»!

Но…

Открывать было некому.

И привратник, и вся остальная прислуга сейчас лежали ничком и корчились от боли. Когда Синэри ушла из этого мира, ее сила перестала поддерживать мединцев, и те, лишенные подпитки, медленно умирали. Животная их часть УЖЕ умерла, а человеческая не могла жить в таком чудовищно изуродованном виде. Просто не справлялась. Даже дышать мединцам оставалось считанные минуты.

Синэри была их матерью, их связью с миром, их гарантией существования, а сейчас ее выгнали из этого мира навсегда. Связь порвалась – и те кричали от боли.

Слить человека с морским животным можно. Только вот получится ли эта тварь жизнеспособной? Кто-то больше, кто-то меньше, но все они были зависимы от своей хозяйки, матери, создательницы…

Нет, не матери.

Настоящая мать рано или поздно отпускает своих детей.

Синэри больше походила на чудовищного паука, который жонглирует миллионами (ладно, парой десятков тысяч) мух. И не отпустит, пока не высосет до конца. Сейчас паутинки провисли – но мух все равно было уже не спасти. Поздно, слишком поздно. Может быть, выживут те, чьи изменения минимальны. А может, и не выживут.

Эрнесто понял все первым.

– Как это открыть?

– Думаешь, не остановят?

– Уверен.

Некромант прислушивался к себе. И чувствовал на территории особняка… мертвых?

Живых?

Скорее, на грани. Тех, кто пока еще не перешел ни туда, ни сюда. Они были, они еще не определились с тем или этим светом, они ощущались то ли людьми, то ли…

Рыбой?

Эрнесто не мог понять точнее. Но если это не оно? То самое? Искомое?

– Сейчас попробуем, – вздохнул Серхио.

И все же пробовал он долго, уже и солдаты подтянулись… решили проблему просто, по-армейски. Ровно через три минуты ожидания капитану надоело смотреть, как Серхио пытается что-то повернуть в замке, и он кивнул на кадку с декоративным можжевельником, которая стояла у ворот. Две кадки, но почему-то капитану приглянулась левая.

– Ребята! Взяли, навалились!

Другой команды и не понадобилось.

Десяток рук подхватил кадку, навалился… удар, второй – и замок не выдержал. Прошли те времена, когда штурмовали замки. Да и не замок это был по большому счету. Дом, роскошный, восхитительный, но не замок, который строился, чтобы выдерживать осады, чтобы скрывать людей за своими стенами, чтобы оберегать и защищать…

Изящные ворота распахнулись.

* * *

Первое существо Эрнесто обнаружил в привратницкой.

– Что с ним?

Серхио смотрел на привратника почти с гастрономическим интересом. Хотя видовых отличий от человека у него не было заметно. Две руки, две ноги, человеческое лицо…

Роскошная ливрея.

А еще человек лежит на полу, пускает пену и трясет его, как при эпилепсии.

– Ты сам посмотри.

Эрнесто без всяких церемоний рванул роскошное жабо.

– Б… – выразился капитан Маркос, который тоже вошел в домик.

Вниз от шеи у мужчины начинался…

– Черепаха?

– Да, похоже.

– Это сколько ж из него можно гребенок понаделать? – задумался Серхио.

Эрнесто разобрал неуместный смех.

– Странная какая-то черепаха. Обычно у них панцирь с одной стороны, а у этой со всех сторон.

– Дай плевать на нее три раза, – отмахнулся Серхио. – Здесь все такие?

– Я других пока не чувствую, – честно сознался некромант. – Но это ни о чем не говорит, все равно надо осторожнее.

– Будем, – кивнул капитан. – А этого… давайте сюда?

Мужчины переглянулись и потащили. Что еще оставалось делать?

Маркос подошел к задаче по-военному просто. Вытащил «черепаху» на свет, продемонстрировал солдатам и предложил потрогать.

Мужчины подходили, дотрагивались, кого-то передергивало, двоих вообще стошнило…

Вблизи «черепаха» была еще отвратительнее, чем вдалеке. Панцирь был не сплошным, он соединялся в нескольких местах неприятного вида белесой пленкой, в ней виднелись жабры, руки и ноги были покрыты неприятного вида чешуйками… кто-то потрогал и их, и обрезал палец. Чешуйки оказались с остро заточенными краями.

– Мерзость какая!

– Б…

Других слов у людей как-то не находилось. Гадкого вида существо осмотрели, попинали – и медленно, ожидая со всех сторон подвоха, направились к дворцу де Медина.

* * *

Темнота.

Чернота со всех сторон.

И боль.

Синэри корчилась от невероятной, непредставимой боли изгнания, но еще сильнее было непонимание.

КАК?!

Как могли одолеть ее эти смертные?! У них ведь не было с собой ничего! Ни клинков, ни оружия, ни книг… ничего. Просто – девчонка.

Некромантка.

А она – демон.

Синэри действительно была демоном, который разъелся до невероятности на дармовой силе, разожрался, расслабился. И закономерно была за это наказана.

Принцип все равно остается тем же самым.

Некроманты имеют власть над демонами. Особенно когда они готовы за это платить.

В этот раз нашелся тот, кто готов был оплатить все счета. Вместо Антонии. И Синэри была изгнана из мира, в котором начинала чувствовать себя полноправной хозяйкой. Хорошо устроилась, начала создавать под себя свой народ, который будет ей верен…

Мертвы.

Или скоро будут мертвы.

Синэри ощущала это так четко, словно из нее кусок мяса вырвали по-живому.

Некромантка сначала убила всех ее людей, а потом каким-то образом вытолкнула ее из мира. И демонесса пребывала в шоке.

Раньше она не сталкивалась с некромантами. Собиралась, да, но лично знакома не была. Знала, что некроманты умирают так же легко, как и остальные люди, а что еще надо?

Ничего.

Теперь – надо…

Вернуться!

Синэри вернется, и тогда все, все причастные к ее изгнанию, жестоко поплатятся. Она решит, что делать с негодяями… о, она еще не так решит!

Синэри попробовала собраться. Вот он, этот мири, она пока еще рядом с ним, надо сосредоточиться, надо… она еще может вернуться, пока жив хотя бы один из ее паствы…

У нее есть якорь, надо только потянуть…

А в следующую секунду она ощутила леденящий холод.

Синэри была далеко не единственным демоном в безвременье, в которое ее выкинуло. И сейчас к ней присматривался некто намного сильнее.

Демонесса уже и забыла, каково это.

Таиться, скрытничать, не давать о себе знать, не привлекать внимания… и она его привлекла.

Как пища.

Что ей оставалось делать? Только бежать… поздно!

Волю спеленало нечто холодное и липкое, Синэри потянуло куда-то туда… к чужим щупальцам.

Демон демону друг, товарищ и корм. И никак иначе.

Спустя некоторое… безвременье возвращаться было уже некому.

* * *

Тони остервенело перекапывала розовую дрянь.

Бой богов?

Даже если б ей здесь и сейчас явилась лично Ла Муэрте и приказала убираться, Тони и тогда бы ослушалась.

Где-то здесь ее друг.

– Рейнальдо!!!

Призрак не отзывался.

И когда Тони пыталась потянуться к своей силе… он и тогда не давал о себе знать. Словно порвалась ниточка. Словно призрака больше нет в этом мире. Но смириться с этим девушка никак не могла.

Нет ее друга?

Нет человека, который стал ей близок и дорог?

Нет ее… брата? И так можно сказать. Рейнальдо стал дорог не только Паулине Аракон. Тони и сама забывала, что он уже давно мертв. Как такое вообще возможно? Да в иных людях жизни меньше, чем в нем, ходят по улице рыбы сонные и сутулые…

Пещера вибрировала так, что даже стоять в ней было сложно. Что-то гремело и грохотало… Тони не прислушивалась. Понимала, что если только позволит себе…

Она закричит и побежит. А Рейнальдо побежать не может. Поэтому…

– Тони?!

Голос за спиной раздался неожиданно. Но…

– Дженио?

Тони оглянулась не из-за каких-то чувств. Просто хотелось быть уверенной, что ей не причинят вреда. Не доверяла она тану Валеранса ни на медяк ломаный. Куда и любовь подевалась? Сдохла вместе с демоном?

Дженио полулежал-полусидел, опираясь на локоть.

– Что происходит?! Где я?

– Где надо! Лежи, Валеранса, пока не убила, не мешайся!

– Нет… Тони! Подожди!

Тони сверкнула глазами, словно кобра.

– Ты почему меня так называешь?

– Не поняла? – Тони даже отвлеклась от своего занятия. – Разве ты…

– Тони, я ничего не понимаю…

Девушка сделала шаг назад, второй, внимательно вгляделась в Эудженио.

Некроманты и вообще маги видят мир немножечко иначе. Не так, как остальные люди. И Тони смотрела не только на человека, она видела сейчас и его ауру.

Прежнюю?

Новую?

Прежнего тана Валеранса она изучила вдоль и поперек. И видела, что он убивал. Не раз, не два… сколько?

Кажется, восемь раз.

А сейчас?

Аура была отчетливо изменившейся. И темных пятен в ней было… три?

Тони понимала, что число убийств может увеличиться. Но уменьшиться?

Или… мелькнувшая мысль была настолько невероятной, что Тони сама себе не поверила. Но с другой стороны…

– Рей?

– Тони?

– Где мы впервые познакомились?

– Я Паулу к тебе привел… или ты о том, как я в магазин пришел?

– Как звали того типа, который к тебе на утес до старости приходил?

– Подручного Мединальо? – «Эудженио» на глазах оправлялся от ран и слабости. – Хильберто Дези Сото. А что?

– Ничего, – выдохнула Тони, падая на колени. – Уже ничего, Рей…

И кое-как, почти на четвереньках, поползла к другу.

Пещера дрожала уже так, что ей-ей, с минуты на минуту обрушится, времени терять было нельзя. Тони кое-как подползла поближе, набросила руку Дженио… то есть уже Рейнальдо к себе на плечо.

– Попробуй двигаться. Я помогу.

Рейнальдо ничего не понимал.

Он помнил, как отбросил Тони подальше от мерзкой твари. Помнил, как пронесся по пещере ледяной ветер. А вот что было потом?

Потом он как раз и не знал, и не помнил… но, наверное, что-то серьезное. Кстати говоря, их затея с экзорцизмом? Она вполне могла удаться!

Точно… он направил кость в резервуар. А потом были боль и темнота…

Он думал, что умер, но кажется, рановато думал? Точно, рано.

И… у него есть тело?

Если Тони до него дотрагивается, то точно – есть.

В другую секунду Рейнальдо попробовал бы расспросить Тони, проанализировать обстановку, но душа еще не вполне прижилась на новом месте, и разум откровенно бастовал. Поэтому он тупо отвечал на вопросы девушки.

А потом так же тупо попробовал двигаться.

Тело, дело… выберемся? Тогда и разберемся. А пока – некогда, некогда… Все силы Рейнальдо уходили на то, чтобы кое-как передвигать ноги. А чтобы еще размышлять, откуда они взялись?

Извините, это потом. Сейчас у него просто не было сил даже думать.

* * *

Тони тащила на себе тяжелое мужское тело и ругалась последними словами. Не вслух.

Просто потому, что не хотелось тратить на это драгоценный воздух и не менее драгоценные силы.

Судя по содроганиям пещеры, та могла рухнуть в любой момент. Хоть и прямо сейчас, сию секунду. И девушке не хотелось об этом думать.

Успеют ли они удрать? До того, как их накроет?

Тони даже не сомневалась, что долго пещера не продержится, попросту схлопнется. А то и Ла Муэрте об этом позаботится, чтобы и следа демонессы на земле не осталось. Или водой все затопит… герцог говорил, что там был выход к морю? Да, вроде как говорил… сейчас уже нет сил точнее вспомнить. Хотя какая разница – завалит тебя или затопит? Помрешь ты в любом случае.

Посмертие, наверное, у нее будет хорошее, но пожить хотелось больше. Она только замуж собралась…

О том, что произошло, как Рейнальдо очутился в теле Эудженио, и сколько еще будет продолжаться бой, Тони даже не думала. Некогда.

И сил нет. Все силы уходили на то, чтобы сделать еще один шаг.

И еще один.

И еще…

Друга она не бросит!

Глава 10

– Эрни, смотри!!!

В особняк дойти никто не успел. Да и…

Найди еще в себе силы двигаться в том направлении.

Это Тони ничего не видела и не слышала. А вот все остальные…

Эрнесто похолодел.

Он был уверен, что это же видит и вся столица. Такое – не видеть?! Да через два часа вся страна в курсе будет!!!

Море кипело и клокотало, словно кипящий котел с чудовищным варевом. Демонов водоворот исчез.

На его месте был… провал?

Часть залива попросту пересохла, вторая часть… водоворота не было, потому что вода куда-то уходила.

Под землю?

В какую-то пещеру?

Тогда вопрос, куда уходит вода, и чем – или кем? – эта пещера была занята раньше? У Эрнесто были определенные предположения, и они мужчину совершенно не радовали. И самое главное, вода уходит туда, где сейчас Антония? Или нет? Вот что самое серьезное, остальное уже так… переживем!

– Демон…

– Что?! – не понял Серхио.

Эрнесто тряхнул головой, словно просыпаясь от тяжкого дурного сна.

– Скорее! Нам надо забрать Тони!

– Откуда?

Эрнесто посмотрел на залив. Выглядело это чудовищно, иначе и не скажешь. Это они смотрят издалека, а вблизи… обнажившееся дно, вода, которая то встает стеной, то начинает бешено биться в берега, летящие по воздуху морские обитатели, неожиданно вырванные из привычной среды обитания, столбы песка, которые выбивает из морского дна…

– Оттуда, – решительно указал на залив тан Риалон.

Серхио выразительно повертел пальцем у виска.

О демонах и богах он не знал, о том, что там могло произойти – тоже, а вот глазам своим полностью доверял. И глаза говорили, что лезть в подобное буйство стихий – самоубийство. Решительное и бесповоротное.

Но… Эрнесто уже направлялся к дому. Он отлично понимал, что Тони не везли ни в лодке, ни на корабле. Плавать рядом с водоворотом? Даже если измененные могут там жить и дышать, для Тони это верная смерть. А она жива, он это чувствует всей кожей, всем сердцем, она жива!

Может быть, пострадала, но жива.

Ее надо просто забрать… откуда? Вот будь он хозяином дома, что бы он сделал?

Да потайной ход! А может, и не один.

Так что вперед и еще раз вперед. В особняк!

* * *

Нельзя сказать, что капитану Маркосу и его людям досталась сложная работа. Неприятная, безусловно, но не сложная.

Они вязали мединцев.

Их в особняке оказалось много, больше полусотни. И все пребывали в состоянии… полуобморока-полуприпадка. Всех трясло, корчило, текла изо рта пена…

– Да что с этими тварями такое? – не выдержал капитан на двенадцатом связанном.

– Подыхают, – кратко бросил Риалон.

– Это я понял, – капитан искренне жалел, что нельзя разделать на составляющие хотя бы одного мединца. Не каждый же день такое увидишь! – Но хотелось бы точнее…

– Все потом. Там моя невеста.

Капитан заткнулся и зашагал за Риалоном.

Эрнесто почти принюхивался.

Тони, Тони, да что ж такое?! Куда тебя повели?! Как?!

– Куда они могли пойти?

– Полагаю, для начала в кабинет.

Кабинет Серхио нашел достаточно быстро. Но… найти там тайник? Или потайной ход?

Чисто теоретически – это возможно. Практически – только если разобрать стены на части. А вот такой возможности у них и не было.

Ладно. Возможность-то была. А время?

Сколько еще будет бесноваться море? Сколько у них времени? Минута?

Десять?

Непредсказуемо…

Но надо найти Тони как можно раньше…

Эрнесто заметался по кабинету.

– Демоны… куда они могли пойти потом?! КУДА?!

В отчаянии некромант перешел на второе зрение, аурное. И вдруг…

На полу он увидел достаточно отчетливые следы. Капельки эктоплазмы. Прямо у двери кабинета. Метнулся к ним, опустился на колени, коснулся пальцем одной из капель…

– Рей!

Эрнесто выглянул за дверь. Да, по коридору протопало стадо бизонов (два десятка солдат), но эктоплазма – не вода, ее так просто не затопчешь. И некромант отлично видел эти капельки.

Белесые, светящиеся в полусумраке коридора, отчетливо видимые иным, аурным, зрением.

– За мной!

Рейнальдо, брат, если что… с меня самое лучшее посмертие, которого только можно добиться от богини!

* * *

Паника?

Попробуйте заглянуть на свиноферму. Сначала выпустить всех свиней из клеток, а потом запустить туда парочку голодных крокодилов. Или троечку.

Вот в столице было примерно то же самое.

Во всех храмах били в колокола, объявляя тревогу.

Народ метался то туда, то сюда, не зная, что хватать и куда бежать… бежали в основном в храмы. Раз там тревогу поднимают, там могут и что-то сказать?

Паника царила в прибрежных кварталах и рыбацких деревушках. Вот у них-то как раз повод был, да еще какой!

Море внезапно и резко отхлынуло назад. А потом пошло вперед приливной волной.

В этот день жизнью поплатились несколько сотен рыбаков. Чудом уцелел отец Риты – повезло. Он немножко поругался со старшиной рыбацкой артели и вынужден был остаться дома.

Сам старшина, кстати, из моря не вернулся.

Смыло несколько домов.

Волной в море утащило несколько людей. И вернулись далеко не все. Даже те, кто жил у моря с рождения, кто умел хорошо плавать, и те погибали в этом хаосе стихий.

Было разбито двенадцать кораблей.

Сначала вода отхлынула, и они побились о причалы и друг о друга, потом она нахлынула и добила всех, кто уцелел.

Про количество рыбацких шлюпок и упоминать не стоит – множество.

Жертвы?

Убытки?

Это вообще был не день, а сплошной хаос и разорение. Если бы градоправителя кто спросил, он бы матерился часа полтора. Но его даже не предупредили.

Телефоны разрывались от звонков, а мэр города даже не представлял, что именно отвечать. С маяка сообщали о происходящем в море, но толку-то с того?

Телефонировали из храма.

Демон?

Экзорцизм?

Да чтоб градоправителю до конца дней одним просом питаться! Откуда он знает, кто там и что наворотил?!

Потому, когда в кабинет влетел секретарь, градоправитель первым делом швырнул в него чернильницей.

– Иди на…

Между прочим, тан в двадцать каком-то поколении. Градоправитель, не секретарь. Хотя и секретарь тоже тан, просто более ранний, поколении так в третьем-четвертом. Свежепожалованный.

Скороспелка, к которой люди относятся пока как к выскочке.

Скакал, кстати, секретарь изумительно.

Прыжок от чернильницы у него получился великолепный. Даже каплями одежду не испачкал, гад!

– Мне телефонировал полковник Лопес. Он сказал, что его люди производят… произвели ритуал экзорцизма и задержание преступников. Целой банды.

– …!!!

Матерился мэр тоже вдохновенно. Чувствовались все поколения благородных предков.

– Соедини меня с Пабло! Я ему сейчас… и…!!!

Секретарь проглотил ехидную реплику о том, что у полковника так и так другие вкусы. И вообще, он блондинок предпочитает, градоправитель ему вряд ли будет по вкусу. И поклонился.

Мол, сейчас соединю! Минуточку только подождите, а то звонков столько – аж телефон раскалился.

* * *

В трубку градоправитель орал аж две минуты. Орал бы и больше, но вот беда – хотелось узнать побольше о происходящем. Так что пришлось укротить полет фантазии.

Пабло Матео Лопес вежливо выслушал начальство, подивился его активной интимной жизни и вежливо сообщил, что ему телефонировал Серхио Вальдес, один из лучших его следователей.

Серхио сообщил, что герцог де Медина занялся темным чародейством и вызвал демона, которому приносил человеческие жертвы.

Поскольку получить ордер на обыск в особняке герцога было бы нереально, еще и демона бы спрятали, Вальдес действовал на свой страх и риск.

Пригласил некромантов и навестил особняк герцога.

В результате – демона удалось изгнать из этого мира. Доказательства у него есть, готов предоставить хоть градоправителю, хоть королевскому трибуналу.

Море? Да, пока придется потерпеть, потому как демона держали как раз в подводной пещере, а изгонять этих тварей и на земле-то сложно. А уж под водой…

Пока пробулькаешь правильно экзорцизм, столько воды утечет…

Жертвы?

И есть, и еще будут. Он трупы лично предъявит в столичный морг…

Герцог? Эм-мм… и рад бы знать, что он скажет на это, но де Медина как ушел с некромантами, так и не появлялся. Наверное, они не нашли общего языка. Если герцог все же останется жив… то есть когда он появится, так сразу обязательно и телефонирует. Если будет чем. Если он сможет разговаривать. Серхио сильно подозревал, что тан Риалон за свою невесту что хочешь оторвет и кому угодно. Подумаешь герцог!

Он и демону хвост накрутит!

Градоправитель слушал и думал, что всё. Ему конец. Или?..

– Передай Вальдесу, что если у него не будет гранитных доказательств…

– Уже есть.

Мэр кашлянул, сбитый с мысли. Но опыт политика взял свое, и мужчина закончил:

– Сразу же, как вернется в город – ко мне, на ковер! Со всеми доказательствами! А еще телефонируй в храм и сообщи им вот это все, что ты мне сказал. Понял? Исполняй!

Не одному ж ему страдать? Пусть и Лопес чуток помучается!

* * *

Библиотека.

И стеллаж, у которого заканчиваются капельки. Ушли – в стену?

Нет, в потайной ход.

– Ломайте, – рыкнул Эрнесто.

Что другое, а сломать человек может всё. И с огромным удовольствием.

Солдаты облепили книжный шкаф, пытаясь то ли сдвинуть его, то ли отодрать от стенки…

Серхио коснулся плеча Эрнесто.

– Ты… пойдешь?

– Тони там.

Других аргументов для некроманта не существовало. Тони там. Он пойдет куда угодно. Даже если потайной ход начинается с пасти демона… Демона было заранее жаль. Эрнесто мигом устроил бы ему прободение всего организма. От пасти и до хвоста.

– Ты понимаешь, что можешь не вернуться?

Эрнесто об этом и не думал. Вот еще проблема… не вернется? Если Тони не выживет, то и ему ни к чему. К Ла Муэрте? Пусть так, главное вместе.

Серхио посмотрел на удивленно поднятую бровь друга – на слова некромант даже не расщедрился, наблюдая за процессом разборки шкафа, и вздохнул.

– Я с тобой не пойду. Прости.

Эрнесто только рукой махнул.

Все он понимал, и преотлично. От Вальдеса там пользы будет меньше, чем от любого рядового солдата. Стрелять он может, ну так и остальные могут. А еще-то что?

Серхио не маг, он обычный человек.

Больше пользы от него будет здесь. Пусть покопается в документах, поищет что-то полезное. А если Эрнесто не вернется, кто-то должен и отчет начальству дать. Кажется, Серхио уже телефонировал полковнику, пока Эрнесто искал потайной ход. И правильно, в таких делах кто первый рассказал, тот и прав. Тому и плюшки…

Ладно, плюшек им в этот раз точно не выдадут, все ж герцог, королевская родня… но хоть бы не повесили без суда и следствия? Вот как объяснить королю, что его величество сам проморгал козла в огороде (и не одного, министра финансов не забываем), а полиции теперь за ним выгребать? Вряд ли его величество будет доволен такой постановкой вопроса. Скорее уж, скажет, что полиция все прохлопала, а королю достанется столько проблем, столько проблем… чего одни волнения на море стоят?

Риалон понимал, что если ТАМ началось такое…

Стопроцентно – это Тони.

Что с ней сейчас? Жива ли она? Да, жива, это он чувствовал, а вот в каком состоянии, что с ней, где и с кем она…

Неизвестно.

Выживет ли он сам, если отправится за ней?

Тоже неизвестно. Да и неважно. Сорок с лишним лет он жил в пустоте, и возвращаться в нее еще лет на сто – сто пятьдесят?

К демонам!

А он – пошел. Даже если там его ждут все демоны, Эрнесто это неважно. Он справится.

– Со мной только добровольцы, – скомандовал некромант. И первым шагнул в потайной ход, который таки открыли.

Добровольцев было мало. Всего шесть человек. Но они – были. Эрнесто подумал, что если останется жив, обязательно для них что-то хорошее сделает. Не деньги, нет.

Есть вещи, которые ни за какие деньги не купишь.

Амулеты, артефакты, какая-то другая помощь… деньги – это само собой разумеется. За такое не жалко. Считай, ребята на смерть за ним идут, и отлично это понимают. Все видели, что творится в бухте, там просто конец света. А потайной ход ведет в том направлении, в самый эпицентр…

Жуть жуткая.

Молодцы ребята у Маркоса. Хорошо он их гоняет.

Эрнесто подумал пару минут и тут же выкинул все из головы, спускаясь вниз. По ступенькам, часть из которых была помечена теми же крохотными пятнышками светящейся слизи.

Здесь прошли Тони и Рейнальдо.

Спасибо тебе, дружище Рей. С меня причитается, если ты еще в этом мире.

Тони, девочка моя, я иду к тебе. Только дождись.

* * *

Тони ругалась такими словами, которые приличной девушке знать не положено.

Кажется, половину пещеры они уже прошли? Или меньше? Проползли, с горем пополам.

Колени – в кровь, руки в кровь, половину ногтей, кажется, сорвала, сколько ссадин и синяков получила, лучше даже и не считать. Тони искренне пожалела, что на ней нет рыбацких сапог и штанов с курткой. А когда ты девушка, да в платьице и чулочках…

О-ох…

Но тащила девушка упорно.

Бросить Рейнальдо? Никогда!

Задумываться она ни о чем не собиралась. Какое уж тут! Когда все трясется и вибрирует, когда с потолка падают камни, когда море кипит так, словно его половником размешивают, когда все чувства то и дело отказывают, не в силах осознать творящийся вокруг беспредел…

Когда голову то и дело словно иголкой пробивают – последствия применения магии, знаете ли. Тони выложилась сегодня даже не до предела – до беспредела. Не выгореть бы! С другой стороны, за мать она сегодня отплатила с лихвой! Даэлис Серена Лассара может покоиться в мире. Ее дочь не посрамила своих благородных некропредков! Осталось только выжить, чтобы еще и потомки гордились. Да, еще и потомков завести.

Что и как творится снаружи, заливает пещеру или нет, долго она еще просуществует, или сейчас рухнет ей на голову, Тони не знала. Да и неважно это, в самом-то деле. Даже если ей сейчас дадут ответы на все вопросы, что это изменит? Вот если бы носилки дали, и пару санитаров… а лучше – дюжину! Чтобы и Тони несли…

Куда там!

Двигаться и двигаться. И не останавливаться. Вот это по-настоящему важно. А остальное…

Потом. Все потом.

И еще шаг.

И еще один…

Тони понимала, если она позволит сейчас себе сдаться, сломаться, остановиться даже на минуту передохнуть, дальше она уже не пойдет. Она просто ляжет и умрет.

Потому что уже надорвалась.

Всего этого было слишком много для девушки.

И Мединальо, который стал де Медина, и чудовища, и Синэри, и Ла Муэрте…

Сил не было. Вонь резала глаза, забивалагорло. Тони откровенно тошнило. Хорошо еще не блевала – нечем попросту было, все в той пещере вылилось. Но даже поддаваться желудочным спазмам было нельзя. А то сейчас начнет рвать желчью, или просто начнутся спазмы, и идти уже не получится… нельзя! Держись, Тони!

Ничего нельзя. Только сделать шаг. И еще один.

И еще…

Как же больно. Как же плохо… нет! Не смей сдаваться, тряпка! Не смей падать!

И еще шаг. И еще…

Куда? А это не так важно!

Тони совершенно не помнила, где находится выход из пещеры. Не знала, как он открывается. Вообще не думала об этом. Вроде бы надо пройти мимо бараков… она и пройдет. В обратную сторону. И хорошо, что хоть ничего не горит, дыма нет.

Что и как она будет делать дальше? Вот потом и подумает. А пока еще шаг – и еще. Сдаваться она не собиралась. До последнего.

Даже если она умрет – она умрет, как человек. До конца пытаясь что-то сделать! Не на коленях! Не в слезах и соплях! Еще шаг, тряпка! Ты Лассара – или дрянь с помойки?! Не позорь своих предков! И потомков тоже не позорь… если они у тебя будут!

Кажется, кто-то крикнул? Или нет? Непонятно…

Тони даже не поняла, что случилось, когда Дженио кто-то перехватил, а она неожиданно оказалась на руках у Эрнесто Риалона.

– Ой…

– Тони, я тут!

Эрнесто быстро оценил состояние невесты.

Жива, относительно цела… покарябана, но это такие мелочи по сравнению с тем, что он себе навоображал… считай – идеальное состояние.

Сил нет?

Понятно, не будет. Тушу на себе тащить… что это вообще такое?

– Это кто?

– Это Валеранса. Или Рей… не знаю.

Эрнесто чуть девушку не уронил, но решил прояснить все потом.

– Герцог?

– Там… – Тони махнула рукой. – Еще одна пещера…

Солдатам два раза объяснять не потребовалось. Сразу четыре человека помчались в указанном направлении, за тушкой де Медина. «Черепаху» они видели, если этот герцог выглядит так же… и чего еще надо? Каких вам доказательств? Им и этот налет простят, и все будущие грехи спишут.

– Демон?

– Ушел… ушла. Рей с ней что-то сделал, она исчезла…

Эрнесто перевел дух. Самое главное сделано, остальное… да разберемся! Жива, здорова, об остальном он преотлично позаботится!

– Тони, все в порядке, детка. Все закончилось.

Именно этих слов и не хватало Тони, чтобы потерять сознание.

* * *

Эрнесто скрипнул зубами.

Когда он увидел ЭТО… ему стало откровенно жутко.

Хотя нет, жутко ему стало ДО того. Пока он шел по подземному ходу, а тот дрожал и грозил обвалиться в любую минуту. И тогда…

Как добраться до Тони, он даже не представлял.

И где она – тоже.

Где-то там, впереди, а вот как и где… нет, не понять.

И не добраться. А что ТАМ происходит?!

И как он найдет Тони? Где ее там вообще искать?

И что это за место?

Когда Эрнесто вылетел в громадную пещеру, он даже сам себе сначала не поверил. Но…

Пещера была действительно невероятной! В ней легко поместились бы пара кварталов Римата. Как оно все освещалось? Обогревалось? Вентилировалось?

Впрочем, ему это было не особенно важно. А вот где искать Тони?!

В бараках?!

Где-то еще?!

Что тут вообще есть, в этом месте?! Рейнальдо, ну хоть ты-то…

Капельки эктоплазмы действительно были видны. Некромант сделал шаг, второй… потом побежал, молясь только об одном, чтобы не опоздать, и вдруг…

Она шла навстречу.

Антония Лассара, в жутком виде, окровавленная, ободранная, с синяком на половину лица, почти ползла к ним, едва передвигая ноги.

Не совсем к ним, куда-то в сторону, чуть левее, но разве это было важно? И шла она не одна…

Кто с ней?

Риалон даже не понял. Да и какая разница? Если Тони спасает этого человека, то и он поможет.

– ТОНИ!!!

Девушка даже головы не повернула. Ранена? Контужена? Не понять.

Эрнесто бросился к ней, за ним помчались солдаты…

Расспросы. Мгновенная диагностика, которая показала только сильное магическое истощение и пару сломанных ребер – пустяки считай. Синяки и ссадины? Вообще ни о чем, в таком-то кошмаре!

– Тони, все в порядке, детка…

И секунда чистого, беспримесного ужаса, когда легкое тело обмякло в его руках. Смерть?

Обморок, всего лишь обморок…

– Рвем когти! – рявкнул Эрнесто.

Не по уставу получилось, зато очень доходчиво. Солдаты решили, что своя жизнь дороже, а любопытство в некоторых ситуациях проявлять и вовсе вредно, и развернулись.

Впрочем, сначала…

– Герцог!

Эрнесто ругнулся, но в самом деле… герцога надо было вытащить. Вдруг еще пригодится.

Где там демоны носят тех, кто за ним пошел?

Ответом было очередное содрогание пещеры, с потолка рухнул еще кусок породы. Эрнесто подумал, что надо передать кому-то Тони, пусть хотя бы ее вынесут отсюда, а он сейчас попробует узнать, живы ли те четверо сорвиголов…

Живы.

И тащили герцога за руки и за ноги. Кажется, его еще и головой обо что-то приложили… ну и плевать! Все одно это не действующий герцог, а будущий труп! Если король его и пожалеет, то Эрнесто точно приговорил. Не отвертится.

– Все? Бегом!

– И быстро, – кивнул один из солдат. – Еще бы минут десять, и мы бы его уже не выловили, там все затапливает.

Спасать кого-то еще из мединцев?

Эрнесто это и в голову не пришло. Как и зачем он это должен делать? Даже если бы захотел… у него и людей нет, и возможности, и главное – желания. Лучше он договорится с Ла Муэрте, пусть им хоть дадут достойное посмертие, кому получится. Все равно их казнят, ну, в крайнем случае будут держать в зоопарке. Лучше уж пусть все сразу кончится, чем еще сколько времени мучиться.

– Бе-гом!

Дорога обратно показалась Эрнесто втрое короче. Главное, Тони была у него на руках, она была жива, хотя и в обмороке, некромант слышал ее дыхание – и готов был голыми руками камни разметать! Живая, ЖИВАЯ!!!

Остальное же…

Боги, демоны… да хоть бы и лично Творец спустился! Плевать Эрнесто сейчас было и на все, и на всех! Он даже про Рейнальдо не вспомнил. Мало ли что там Тони сказала? Может, она бредила…

Спасла Валерансу?

Да и демон с ним, с этим альфонсом! Вот уж кто интересовал Эрнесто меньше всего!

Почему Тони его там не бросила?

Потому что умничка и настоящая женщина. Она бы там никого не бросила, вот и ответ. И он бы не бросил… ладно! Валерансу бросил бы. Пусть подыхает…

Но раз уж Тони его спасла… ладно! Эрнесто добрый. Пусть Валеранса доживет до казни.

К чести некроманта, ревновать Антонию он даже и не подумал. Он и тогда-то… ревность? Нет, это не ревность. К слизнякам не ревнуют, Эрнесто даже поверить никогда до конца не мог, что его девочка, его Антония, и влюбится в такое… к которому и пинцетом-то прикоснуться противно.

Спасла – и отлично.

Главное, что она сама выжила во всем этом безумии, а дальше – разберемся.

* * *

Пабло Матео Лопес послушно телефонировал в главный столичный храм.

Епископа Тадео он отлично знал, и пробиться к нему смог быстро. Стоило только назваться и сказать, что все происходит с его ведома и разрешения.

Вранье, конечно, но…

Его подчиненные.

Его люди. Его ответственность. Сам он потом им головы пооткручивает, но это – потом. А от начальства прикрывать будет до последнего.

Эх, подведут его эти негодники под монастырь!

Ладно – Вальдес! Этот до старости приключений искать будет, шило под хвостом играет. Но Риалон-то! Взрослый серьезный некромант!

Как Вальдес его уговорил на эту аферу?

Вот ни минуты полковник не сомневался в авторстве Серхио. Скажи ему кто, что дело обстояло совсем иначе, он был бы весьма и весьма удивлен.

Риалон? Да вы что! Он же некромант! Холодный, расчетливый, жесткий… даже жестокий! И всякие авантюры ему свойственны так же, как мобилю – теория стихосложения.

Какие, вашу рыбу об забор, авантюры?!

Вот Вальдес – тот может. Родится же такое в приличной купеческой семье… хорошо еще, отец Вальдеса, когда понял, что сын совершенно не торгового склада человек, наоборот, авантюрист и нахал, подумал, да и пристроил парня к делу. В полицию. А то ведь парень мог и в преступники пойти, вот бы наплакались!

А тут и епископ отозвался.

– Ваше преосвященство, – принялся каяться полковник. – Тут дело такое… мои это люди.

Выслушал епископ весьма и весьма внимательно. А потом полковник получил мягкую выволочку. Очень мягкую, за то, что не доверился служителям Его, они бы тоже с удовольствием в экзорцизме поучаствовали. А так что ж… работы лишают?

Неправильно это, чадо!

Дело слуг Творца со всякой нечистью бороться! А не светских властей… ну или совместно хотя бы.

Полковник послушно покивал, благо в трубку видно не было. А что тут скажешь? Не я это? Ни сами, без меня отлично справились?

Меня вообще известили постфактум, уже заняв поместье герцога… вот интересно – как? Что там, никакой охраны нет, что ли?

Про мединцев полковник и по сию минуту не знал. Серхио решил такое по телефону и не рассказывать. Мало ли что…

Станет полковнику плохо, а врача рядом и не будет.

Или наоборот – заорет, Серхио оглушит, трубку разобьет… в самом деле, ну кто в такое сразу поверит? Это уж вовсе невероятно!

Так что полковник тяжко вздохнул и сообщил, что операция готовилась в глубокой-преглубокой… нет, не яме. Тайне. Но полковник, как верный слуга и Короны, и Храма, готов содействовать.

Вот, ежели святые отцы сейчас выдвинутся в поместье де Медина, они там найдут и доказательства, и самих героев, и Вальдес им все покажет (пусть только попробует не показать, гад!), и расскажет…

Да-да, все в порядке, там уже безопасно.

Демона изгнали, территорию зачистили, насколько могли, а вот что с герцогом…

Это очень, очень сложный вопрос. Полковник пока не знает, что именно сделали с герцогом, но возможно, епископу будет приятно все узнать из первых рук? В поместье де Медина тоже можно телефонировать, наверняка…

Епископ согласился, пообещал выслать к де Медина людей и успокоить прихожан. И попрощался.

Полковник положил трубку, потом вздохнул, осенил себя знаком Творца – и снова снял ее. Потому как зазвонила…

Вот с какой скоростью разносится в столице информация.

Всего два звонка, всего два сообщения, мол, он в курсе, и ему уже звонят.

Из королевского дворца?

Шшшшас там прям, как говорят городские беспризорники.

Из газеты! С уточнением, что там за демон и за экзорцизм? А то имя для срочного выпуска надо-надо-надо… так что вы уж разъясните, тан полковник…

Как тут было удержаться?

Пабло Матео Лопес и не удержался, разъяснил. Да так, что на том конце восхищенно внимали, попискивали и, кажется, конспектировали. Осталось только в печать поставить, под кодовым названием: «большой полковничий загиб». Или это пока еще малый? И можно больше?

В газете благоразумно решили это не выяснять – и отключились.

А телефон зазвонил опять. Но увы, это уже было непосредственное начальство, а его, родимое, так не пошлешь. Не поймет, не пойдет и премии не даст. Пришлось полковнику еще раз объясняться. И уже – цензурно.

* * *

Серхио встретил всех в особняке.

– НУ?!

Вопрос был излишним.

Если его друг выходит из подземного хода, живой и здоровый, если на руках у него Антония Лассара… живая? Живая!

Все в порядке. А остальное решим по ходу событий. И что врать, и кому врать…

Разберемся!

А что тут еще тащат?

О, герцог! Какая прелесть! Да ты ж мое сокровище неописанное! И не допрошенное! И не опечатанное пока, и даже без наручников… нет-нет, все равно наденьте! Что значит – пену пускает и подохнуть собирается? У нас тут два некроманта… ладно, полтора! Неужто тан Риалон не поспособствует, чтобы герцог еще пожил? Немножко?

Ну так… чтобы допросить его можно было?

Так что наручники и только наручники, кто их там знает… гадов!

У Серхио камень с души упал. Он и за Тони переживал, и за Эрнесто, да и за себя, честно говоря, тоже. Если бы измененных не нашлось…

Вальдес все поставил на своего друга-некроманта. И если бы Эрнесто солгал, или сам заблуждался, оба они оказались бы в такой яме… и Маркоса туда бы за собой утащили. Ох, как бы им от начальства досталось, кто бы представлял? И полковник прикрыть бы не смог. А герцог бы притопил на неглубоком месте, и еще сверху попрыгал для гарантии.

Но вот они – твари. Черепахообразные, крабообразные, змеевидные… да, похожи на людей, но только пока их не начинаешь раздевать. А потом…

Кое-кто из солдат уже блевал в углу.

Капитан Маркос косился на «слабака» неодобрительно, но с пониманием. Чего уж там, выглядело это мерзко.

Человекообразное существо, у которого вместо ног и рук – длинные щупальца. Даже форма лакея у него была специальная… зачем оно в особняке?

Да кто ж его знает?

И ведь никто, никто ничего не заподозрил! Почему так?

Серхио был не слишком искушен в делах высшего света, но смутно помнил, что де Медина славился как затворник. Как говорится, градация известна. До первого миллиона – дурак, после первого миллиона – эксцентричная личность.

Будь де Медина не «де», а обычным купцом, к примеру, звали б его недоумком. А так… герцог имеет право на маленькие капризы и прихоти.

Интересно, что вся эта великосветская сволочь будет говорить сейчас?

Хотя нет. Не интересно. Серхио и так примерно знал, что будет, когда дело дойдет до короля. Все засекретят, а те крохи информации, которые таки достанутся светским сплетникам, будут искажены до неузнаваемости. Как бы еще не оказалось, что злобные королевские псы затравили несчастного герцога, подкинув ему улики.

А что? Самое то для бездельников и идиотов.

Любой, кто сталкивался с изнанкой жизни, никогда так не подумает. Но у высшего света своя жизнь, свои мнения, свои поступки… и честно говоря, Серхио искренне радовался, что он – не там! Вот Эрнесто – тан, и что с того?

Любая высокородная сволочь об него ноги вытрет, у нее-то, у сволочи той, сорок пять поколений благородных предков, а Эрнесто дворянин пожалованный. В первом поколении.

А если по пользе взять? Да Эрнесто просто сокровище для короны! Сколько он сделал – десятку придворных за всю жизни не переделать! Им вскрытый труп покажи, так из обморока потом только в больнице и выведешь!

Ладно, положим, на Эрнесто никто косо не поглядит, дураков нет с некромантом связываться. И то… тяжко. А Вальдесу кое-что было вообще дико.

Вспомнить ту же принцессу и Кристобаля… вот как так жить? Девчонка ему доверилась, радовалась, любила – и ее отравили. Ради того, чтобы жениться на другой, побогаче…

И так при дворе везде и всюду.

Нет, Серхио в этом бы жить не хотел. Если там такие… герцоги плавают.

Размышления совершенно не мешали тану Вальдесу потрошить ящик письменного стола герцога. А чего стесняться?

Выживет? Вот пусть сначала объяснит, откуда у него такие интересные слуги, а потом претензии предъявляет. А не выживет… нет герцога – нет проблем. Наследника у него, кстати, тоже нет. И хорошо. Нечего таким размножаться! Вот просто – незачем!

Бумаги Серхио аккуратно складывал в стопочку, даже не пробегая глазами. Ни к чему.

Важное – оно где угодно оказаться может. Даже на обратной стороне счета за носовые платки. Было в практике Вальдеса и такое.

А потому…

Ни одна бумажка пропасть не должна.

Ни один листик… и сейфы выломать и вытащить. Эх, жаль, что они все не обнаружат. Но, может, особнячок пока постоит?

Эрнесто приводил в чувство Тони. Нюхательных солей у него с собой не было, а вот коньяк во фляжке… его Эрнесто и влил в рот девушке.

Тони закашлялась, сплюнула – и открыла глаза.

– Что это?

– Неважно, – отмахнулся Эрнесто. И притянул любимую поближе к себе. – Тони, родная моя…

На большее его просто не хватило. Да и как это выразить словами?

Тот беспросветный ужас, тот безудержный страх… не за себя, за нее. Страх не успеть, опоздать на несколько секунд, подвести, оставить любимую одну перед лицом опасности…

Дикий страх, честно-то говоря. У Эрнесто до сих пор руки дрожали, когда он Тони обнимал. Ему было сложно поверить, что она здесь, она рядом, она живая и практически невредимая….

Тони прижалась к нему вплотную, потерлась щекой о грудь некроманта и на миг явственно расслабилась.

Все хорошо. Она в безопасности. Самый страшный кошмар закончился. Ведь закончился, правда?

А потом вспомнила.

– Рей!

Эрнесто даже не шевельнулся. Самообладание у некроманта вообще было изумительным. И Риалон отлично представлял, что начнется, признайся он во всем Тони.

И про экзорцизм, и про их сговор с Рейнальдо, и про самопожертвование призрака…

Нет-нет, Антонии пока вредно так волноваться и переживать.

Вот потом, очень сильно потом, когда у нее под рукой не будет ничего тяжелого, и им не надо будет давать отчет, и… и вообще – потом! Может, даже через пару лет!

Рейнальдо все равно уже ничего и не повредит, и не поможет, судя по тому, что экзорцизм состоялся. Призрак ушел навсегда, и душа его взята в уплату за это деяние.

Шальвен даже после смерти остался героем, и Эрнесто был ему очень благодарен. Но Тони он все расскажет позднее. И точка!

– Что с ним?

– Не знаю… подозреваю, что – вот.

Тони жестом указала на Дженио… или тело Дженио, которое уложили неподалеку на пол. Правда, им особенно не занимались. Пусть пока поваляется, а то вдруг это враг?

Или добивать его придется?

Варианты возможны, а в таких случаях проще, когда потенциальный труп не сопротивляется.

Эрнесто пригляделся к телу. И наконец-то опознал.

– Валеранса?

– Рейнальдо, – качнула головой Тони.

– Что?! Тони, ты в порядке?

Некромант опять побледнел. Физически Тони была в порядке. А умственно? Если случившееся повредило ее разум? Что делать тогда?

– Я все расскажу по порядку, – девушка не стала спорить или отпираться. – А потом посмотрим, так это или нет.

Рассказ получился не особенно коротким. Да и как такое расскажешь – вкратце? И про де Медина, и про Синэри Ярадан…

Эрнесто слушал внимательно. И Серхио.

А уж как внимательно слушали солдаты… и ведь не выгонишь! Эрнесто мимоходом подумал, что надо будет потом всех предупредить.

Скажут слово – язык сгниет и отвалится. Или не надо ничего такого? Их и так подписками о неразглашении со всех сторон облепят, это и к гадалке не ходи.

А слова: «лишу премии», «выгоню с работы», «даже мусорщиком не устроишься» действуют куда как лучше скучных и простеньких: «прокляну», «убью», «онемеешь»…

Эрнесто решил, что пусть капитан Маркос и полковник Лопес сами разбираются, – и сосредоточился на анализе ситуации.

– Получается, Тони, что эта Синэри – демон. И не из низших, если может творить себе подобных и подпитываться от них.

Тони кивнула. Что-то такое она читала в детстве. Давно… кажется…

– Наверное. Я практически ничего не поняла там… жутко было. Их сотни тысяч, и все такие страшные… – Ее передернуло, и Эрнесто притянул девушку к себе еще ближе, хотя казалось бы, куда еще? Но вот нашлось местечко. – Рейнальдо меня сразу же отбросил… или его выкинуло из моего тела, я точно не знаю. Не поняла. Может, и второе, когда я к этой гадине прикоснулась… она ведь на меня тоже действовала. И на него… и когда он вылетел, меня словно током шарахнуло. Я сейчас даже и не вспомню точно!

– Если она демон – могла, – кивнул Эрнесто. – Рядом с такими тварями мелким потусторонним сущностям лучше не находиться. Если помнишь, Рей даже в храм не заходил.

Храм Ла Муэрте. Но это уже незначительные подробности.

– Помню… его выкинуло, меня начало рвать, и косточка… она тоже из меня вылетела.

Эрнесто кивнул. Это было вполне возможно, увы. Но от всего не застрахуешься.

– Что было потом?

– Приволокли Дженио. И хотели его тоже переделать.

Эрнесто прикусил язык. Вот что тут спросишь у любимой?

Ты за него заступилась? Он тебе дорог? А я?

Идиотом себя выставишь. Но и промолчать выше человеческих сил… Тони успела первой.

– Я сказала, пусть хоть в кого переделают, мне наплевать.

Эрнесто даже и не старался удержать улыбку. Как-то она сама возникла. И уходить не хотела… дурацкая? А все равно!

Любовь Тони к этому жиголо тоже была донельзя дурацкой, но ведь была же! Понимаете, была! И как с этим жить? Зная, что на твоем месте могут видеть кого-то другого? Думать о ком-то другом? Даже просто мечтать?

Поверьте, это в любом случае больно. Так что слова Антонии легли целительным бальзамом на потрепанную некромантскую душу. Если человека любишь, так точно не скажешь. Будешь его защищать, хоть какой бы он дрянью не был. А Тони не стала!

Как же это здорово!

До дурацкой чисто мужской улыбки, которую Тони вежливо не заметила. Ладно уж… бывает и с самыми лучшими.

– Я даже не поняла, как Рейнальдо это сделал. Там как два резервуара были. В один помещают человека, в другой – морскую тварь. И их сливают воедино.

– Так…

– Резервуар для твари совсем маленький… вот Рейнальдо и умудрился сделать так, что косточка влетела в него. И процесс пошел… наверное. Я не поняла. Я испугалась за него – и выплеснула то, что мне вручила богиня.

Эрнесто подумал пару минут, а потом ухмыльнулся.

– Если так… хотя бы несколько секунд Валеранса был там? Внутри?

– Да.

– Похоже, твой друг получил самый большой выигрыш в своей жизни.

– Не поняла?

– Возможно, это и правда его тело. То есть Рей теперь занял тело Валерансы.

Тони замотала головой.

– Но КАК?!

– Синэри – демон, – снисходительно разъяснил Эрнесто любимой девушке основы некромантии. – Когда человека переделывали, менялась и его душа. Я так полагаю, что частично она пожиралась демоном, частично замещалась… на душу животного, наверное. Поэтому измененные так себя и вели. А когда ты нанесла удар, процесс уже начался. Кусок от души Валерансы она наверняка сожрала в первую же секунду. Потом стихийно могла доесть и остальное. А процесс-то уже запущен. Кость погоды не сделает, она мертвая. А вот душа Рейнальдо – вполне могла совместиться с чистым телом.

– А куда тогда делась кость?

– Ты не обратила внимания? Посмотри на его руки.

Тони послушно посмотрела. Как-то ей не до рук было. Но…

– Что это? У него на правой ноге… шесть пальцев?

– Полидактилия, – подтвердил Эрнесто. – Полагаю, это как раз за счет быстро и стихийно прошедшего слияния. Его никто не контролировал, вот и получилось… именно так.

– И?..

– Если там действительно ТА кость, то Рейнальдо повезло. Он будет прочно привязан к новому телу.

Тони выдохнула.

– Думаешь?

– Это единственное, что приходит мне в голову. Потом я еще подумаю и подсчитаю, но это потом, потом…

– А сейчас?

– Предлагаю привести нашего друга в чувство и расспросить.

Тони не возражала. Даже наоборот – полностью поддерживала эту идею. Да, пожалуйста, расспросить? Валеранса… да и демон с ним, с тем Дженио! А если Рейнальдо так повезло…

Это – чудо!

За такое она и Синэри готова добрым словом помянуть… раз в сто лет – хватит.

Интересно, что случилось с этой тварью? Тони надеялась, что Ла Муэрте добила демона. Но уточнять не хотела… от одной мысли, что придется увидеть, или услышать, или…

Нет, сейчас у нее просто сил нет. Вот отдохнет, тогда и будет разбираться.

И Тони плотнее прижалась к своему жениху. Как хорошо, когда можешь полностью положиться на любимого человека! Во всем!

* * *

Эрнесто погладил Тони по голове и подумал, что ему повезло.

Пока что Антония не настолько разбирается в некромантии. Вот и солдаты тоже объяснение проглотили. А вот Серхио уже хмурится. По счастью, ума у друга хватит, он промолчит. Он-то за столько лет дружеских отношений отлично знает, и что, и где, и когда…

Если был экзорцизм, значит, не все там так просто.

Хотя…

Ну не мог пока Эрнесто озвучить правду. Что Рейнальдо явно пытался активировать руны на кости… то есть – не пытался. Они сами активировались от столкновения с демоном.

А теперь смотрим цепочку.

Кость влетает в резервуар, который предназначен для переделки Дженио.

Чтобы ее активировать, нужно не просто соприкоснуться с демоном, надо еще много силы. Силы погибающей души. И такая душа есть, и ее сейчас жрут в соседнем резервуаре. Сообщающемся…

Если кость сразу совместили с Дженио, а похоже, что это так и было, то в ход пошла та душа, которая оказалась ближе. То есть альфонса и афериста.

А вот Шальвена притянуло чуточку позднее. Буквально на секунду-две, но и этого как раз хватило.

Ритуал активирован, экзорцизм начался, а тут тело. Свободное. Чистое. И более того, в нем уже есть часть Шальвена. Мог призрак за него зацепиться?

Да преспокойно! И со всем его удовольствием!

Некромантия таких вещей не знает? Ошибаетесь, все она преотлично знает! И бывали в практике некромантов различные случаи одержимости. Старый Карраско, хоть и сволочью был, а учил на совесть, и в архивах Эрнесто много чего полезного находил.

Так вот!

Призрак может завладеть чужим телом. В трех случаях.

Если это тело слабоумного – тогда силы призрака как раз хватает подавить душу носителя. Если это тело лунатика – во сне человек себя не контролирует. Если человек сам дает согласие и подпитывает потустороннюю тварь своей кровью и силой.

А тут тело вообще без души! Идеальный сосуд! И кстати говоря, без души тело как раз и жить не может. Помирает в несколько минут, даже быстрее…

Нет души?

Все. Конец.

Есть душа? Есть! Правда, немножко призрачная, но это уже неважные детали! Главное, помирать это тело пока не собирается, аура ровная, не рваная… и не Валерансы, кстати говоря. Другая.

Уж этого-то проходимца Эрнесто отлично изучил. А вот Шальвен…

Но у призраков ауры вообще не бывает. Так что надо приводить мужчину в себя и расспрашивать. Для начала.

А герцог?

Герцог… нет, подыхать он пока тоже не собирается, около суток у него есть, судя по той же насыщенности ауры. Вот и отлично. Пусть пока полежит в уголке, а Эрнесто займется тем, кто важнее. Союзником, а не врагом.

* * *

Привести в чувство Рейнальдо оказалось достаточно сложно.

На коньяк он не отреагировал. Выпил, а в чувство не пришел. Нюхательные соли искать по особняку не было возможности.

Попробовали по старинному методу – пощечинами. На них мужчина отреагировал своеобразно – так удачно пнул ногой солдата, что ругательства были слышны на весь особняк.

Тони покатывалась со смеху.

Эрнесто покачал головой. А потом попробовал по методу некромантов – протянул к «обморочному», кто бы он ни был, щуп своей силы. И даже собрался применить диагностическое заклинание.

Не понадобилось. Сила Ла Муэрте отлично сработала.

Эудженио Валеранса – или кто там сейчас был в его теле, подскочил, словно осой ужаленный. И естественно… почему-то люди в таких случаях не говорят: «Боже мой!» или «Ой, какая неприятность…». Сплошь непечатно у них получается.

Эрнесто хотел было закрыть Тони уши. Потом подумал, что девушка и не такое уже слышала, и ограничился коротким:

– Язык прикуси!

Валеранса прикусил.

Огляделся.

Ощупал себя, повертел головой – и повторил то же самое, что и в первый раз. Но уже с чувством, с толком, с расстановкой.

– Я что – жив?!

– Видимо, да. А зовут тебя как?

Мужчина потряс головой. Умных мыслей из нее не высыпалось. А вот грязи на ковре явно прибавилось.

– Рейнальдо Игнасио Шальвен. А что?

– Да ничего, – лениво отозвался Эрнесто. Тони была жива, Тони была с ним, ей вроде бы ничего не угрожало – можно и поразвлечься. За чужой счет, естественно. – Просто тело у тебя от некоего Валерансы, помнишь такого?

Третий раз Шальвен ругательства повторять не стал.

– К-как?!

Эрнесто пожал плечами.

– Полагаю, та тварь объединила часть тебя с телом Валерансы. Ну и… ты в него подселился.

– А это вообще возможно? – задумался Шальвен.

– Если в теле нет души, то возможно. То есть секунды две-три после смерти, потом уже ничего не поможет.

Рейнальдо замолчал. Судя по всему, сейчас он обдумывал происходящее. Потом помотал головой.

– А это вообще законно?

– Разное бывает, – Эрнесто в вопросы законности не вдавался. – Но мне известны случаи одержимости, которые были признаны законными. К примеру, при осаде замка Барра один из призраков завладел телом слабоумного и заставил его взорвать подъемный мост.

– Слабоумный погиб?

– Призрак тоже был изгнан, но замок взяли. И его потомков спасти успели.

Рейнальдо кивнул.

– Надеюсь, в мою пользу также будет, что я ничего такого не хотел и не планировал.

– И служба Короне. Во все времена и во всех видах, – кивнул Эрнесто.

– Я много пропустил? – Рейнальдо приходил в себя и начинал соображать. Призрак там, не призрак – информация нужна! А то и человека прибьют, и призрака развеют.

– Немного. Демон изгнан из этого мира, тебя Тони вытащила, ну и мы потом помогли. Все остальное пока в работе, – коротко разъяснил Эрнесто.

Рей снова кивнул.

– Хорошо. Разберемся. А что с герцогом? Сдох?

– Пока еще нет, – Эрнесто покосился на тело получеловека-полузмеи. – Думаю, через сутки, много – двое.

– Тогда надо успеть его предъявить, – забеспокоился призрак.

– О, не сомневайся. Успеем. Тут такие катаклизмы творились, что скоро в гости половина столицы пожалует, – успокоил его Серхио.

Успеть бы самому разобраться.

Рейнальдо увидел бумаги – и глаза его вспыхнули интересом.

– Можно?

Вальдес покосился на некроманта, дождался кивка и согласился.

– Давай. Все быстрее будет.

Кто такой Шальвен – он знал, и если это действительно тот самый… это он у Эрнесто и спрашивал. И получил подтверждение.

М-да.

Дорогой друг ему много еще чего расскажет. А пока хватит и того, что это – свой. И что он поможет.

Работаем!

* * *

Тони смотрела, как летали бумаги в руках Шальвена. Как, сначала неловкие, движения Рейнальдо становились все четче и увереннее. И улыбалась.

Кажется, в мире есть справедливость? Рейнальдо не дали прожить ТУ жизнь. Не дали оставить детей, не дали победить зло до конца. Но сквозь века и пространства он нашел свою судьбу. И доделал все, что ему не дали сделать тогда.

Разве это плохо?

И Паулина…

Кто о чем, а женщины о свадьбе. Вот уж кто будет счастлив, так это Паула.

Вот уж кто будет несчастен, так это Альба.

М-да…

Не будет покоя в доме Араконов. Ни рядом, ни близко…

– Душа приживается неплохо, – шепнул ей на ухо Эрнесто. Он так и сидел, никуда не двигаясь. А зачем?

Все хорошо, самое главное сделано, особняк на совесть построен, авось, в море не смоет, а выходить на улицу и вовсе неохота. У него даже коньяк есть во фляжке. Все остальное может или подождать, или само заявиться в гости.

Мединцы?

Ну, стащили их солдаты в кабинет, под присмотр некроманта. И пес с ними…

Пусть валяются, вроде как пока не дохнут.

– Как ты думаешь, отторжения не будет?

– Не должно. Но если что – надо сходить в храм. Поклониться Ла Муэрте.

Тони кивнула. Надо. Если так… у богини есть должок перед Шальвеном. Вслух об этом говорить не стоит, но богиня все и так прекрасно поймет. Она умная. Она богиня.

– Я думала про Араконов.

Эрнесто вообще думал не о Шальвене, а о девушке в своих руках, но выдавать себя не пожелал.

– Я думал о том, что Рейнальдо потребуются документы. И жить ему где-то надо. И на что-то…

Тони потерла лоб.

– М-да… какое-то время он сможет пожить у меня, в магазине, а вот документы… может, сеньор Пенья поможет?

– Полагаю, что решать этот вопрос будет не старый мерзавец, а его величество. Лично.

– Ох, – испугалась Тони.

– Конечно, детка. Мы сегодня такого натворили, что без аудиенции у короля точно не обойдется.

Тони поежилась. Как-то ей стало резко неуютно.

Демон – что? Демона и изгнать можно, и убить, и вообще, туда ему и дорога. А вот король…

Прикажет – и куда ты денешься? Из страны уезжать? Так ведь договора есть о выдаче преступников… стра-ашно.

Эрнесто погладил девушку по темным волосам.

– Все будет хорошо. Мы справимся, малышка.

– Правда?

– Обещаю.

Тони прижалась к своему жениху покрепче и улыбнулась. А Эрнесто подумал, что он горы своротит. Лишь бы на него и дальше так смотрели. С доверием и надеждой.

Король?

И на короля управу найдем! И на Храм! И на кого угодно.

Глава 11

Долго ждать храмовников не пришлось. Часа не прошло, как в кабинет заявились люди в серых рясах. Все вооруженные, все серьезные, а глаза такие… добрые-добрые.

Сразу видно – привыкли добром уговаривать и увещевать.

– Добрый день, – поздоровался старший из монахов. – Я смиренный монах ордена Томасианцев, брат Леандро.

– Добрый день, – откликнулся из кресла Эрнесто. – Тан Риалон, мы с вами как-то общались, братец… вы не стесняйтесь, проходите и смотрите вон на тех ребят, которые на ковре лежат вповалку. Полагаю, это как раз по вашей части.

Монах блеснул добрыми глазами, но спорить не стал. Смирение – оно ж тоже входит в список добродетелей для монахов. Прошел, пригляделся.

– ТВОРЕЦ!!!

И без всякой брезгливости принялся ворошить тела, приглядываясь то к одному, то к другому, разрезая одежды кинжалом… и откуда только достать успел?

Эрнесто наблюдал за монахами. Тони тоже. Как-то они так хорошо устроились… некромант в кресле, она у него на коленях, теплая рука поглаживает девушку по спине – что еще надо? И вставать не хочется. И делать ничего не хочется…

Да и не надо им ничего делать. Демоны закончились, враги тоже, а с бумагами у некромантов вечное взаимонепонимание. Не любят они друг друга, сильно не любят.

Двоих монахов все же стошнило в углу.

Ничего страшного, мединцы тоже воняли не розами, да и окна были открыты. Так что атмосфера не ухудшилась. Брат Леандро покосился на нестойких товарищей с укоризной, но было видно, что он и сам едва сдерживает рвотные спазмы. Так что ругаться не будет.

Закончив осмотр, он подошел к креслу, придвинул второе и уселся рядом.

– Выпить есть?

Эрнесто протянул ему флягу с коньяком.

Понятно, они находились в герцогском особняке, и винный погреб тут богатый, и на кухне наверняка что-то да найдется… бывали же здесь и обычные люди! Но брезгливость не позволяла некроманту хоть крошку хлеба тут взять.

Ф-фу…

Если только солдаты что-то прикарманили? Но Эрнесто не собирался об этом даже думать. Пусть хоть все вынесут. Заслужили!

Что-то подобное испытывал и монах, явно. Глоток спиртного он сделал большой. Потом выдохнул.

– Герцога я узнал. Давно он такой?

– Давно, – лаконично ответил Эрнесто.

– С рождения, – пояснила Тони. – Несколько поколений уже.

– Что?!

– Первый в роду де Медина заключил сделку с демоном. И стал… вот таким. А потом они такими и рождались, – пояснила девушка. – Я знаю, герцог сам сказал.

Взгляд монаха стал острым и внимательным.

– Ритана Лассара.

Тони вежливо склонила голову, но промолчала.

– Вас не затруднит рассказать мне, что здесь произошло?

Эрнесто хмыкнул.

Понятно, монах решил начать с самого слабого звена. Наивный… ведьмина воспитанница лишнего не скажет. Это уж точно.

И Тони оправдала ожидания некроманта.

О своих разговорах с герцогом она рассказала подробно, о Синэри – тоже. А вот предысторию сильно урезала. Очень сильно.

Ла Муэрте? Храм? Дарованная ей сила?

Говорить о таком томасианцам? Да вы смеяться изволите, не иначе. После такого от покаяний не отвяжешься, да еще и под постоянный присмотр попадешь. Это уж точно!

А потому Тони высказалась очень скупо. Про Шальвена рассказать, конечно, придется, Храм должен помочь бедолаге легализоваться. Да и не скроешь участие призрака, никак не скроешь.

Так Тони и рассказала.

Спасая кузину, она умудрилась призвать дух давно убитого сыщика. Сыщик оказался неглупым и решил задержаться, выяснить, что там произошло в мире за столько лет. И обнаружил следы заговора.

То есть – вот этих монстров.

Почему де Медина? Потому что он потомок того самого Мединальо, негодяя, который готовил переворот, который хотел свергнуть короля, который держал в руках столичную преступную сеть. Конечно, Рейнальдо им заинтересовался.

И обнаружил – ТАКОЕ!

Начал следить, потом поговорил с Тони, та – с Эрнесто, а там слово за слово и пошла раскручиваться интрига.

Громадную помощь оказал сеньор Вальдес. И капитан Маркос тоже… без них никогда бы не состоялся этот штурм.

Рейнальдо выяснил, что виной всему демон. Да-да, некогда еще Мединальо, наверное, призвал демона, а потомок держал его рядом с домом. Практически в столице.

Кормил людьми, более того, демон для него создавал покорную и послушную армию рабов. Вот таких вот, жутких…

Не нравится?

Томасианцам не нравилось. Их просто передергивало, и от мединцев, и от осознания всего случившегося.

У них! Под носом! Практически рядом с центральным храмом!

И такое!

А ведь король не будет разбираться. Он скажет – проморгали. Что дальше? Дальше выводы. Как минимум урежут храмам финансирование. А чего им помогать?

Бездельники, разгильдяи, ротозеи…

Нагорит всем, уж кто бы сомневался.

Что сделали с демоном? Да попросту изгнали из этого мира. А что с ним можно еще сделать?

Большой или маленький, сильный или слабый, это все равно демон. Эрнесто Риалон постарался. Ну и ритана Лассара тоже… немного. Эрнесто никогда бы к демону не подпустили, что ж они – самоубийцы, что ли? А Тони – дело другое.

Она девушка, она непроявленный маг, она вообще пока еще личинка некроманта, ее не опасались. Более того, герцог сделал ей предложение. Не руки и сердца, конечно. А руки и демона.

Понятно же, кровь некроманта в потомстве была бы ему очень полезна. А там де Медина мог бы и на очередной заговор замахнуться. Кровь – она и через поколения сказывается. И если предки были негодяями, то потомки святыми не станут. Как ни крути.

С этим были согласны все.

Эрнесто Риалон не слишком охотно устроил Тони в кресле, а сам встал, потянулся. И обратился к брату Леандро:

– Брат, вы мне не уделите немного внимания?

– Да, конечно.

Добавлять обязательное «чадо Творца» брат не стал. Некромант же. Чего на насмешку нарываться? Это нормальный человек – чадо Творца. А эти… у них Ла Муэрте.

Томасианцы об этом отлично знали, но пока некроманты не шли на конфликты и преступления, относились к ним вполне терпимо. Не повезло. Бывает. Главное, чтобы человек пользу приносил, а некроманты на службе Короны – существа полезные. Вот как Риалон.

Та еще гадина, конечно.

Умный, язвительный, с отвратительным характером, уж сколько лет они друг друга знают…

С другой стороны, работу за ним переделывать не приходится, свое мастерство он оттачивает постоянно, от рейдов по гнездам нечисти не отказывается – чего еще надо?

Оплату требует. Это, конечно, большой минус, Храму такое не нравится. Но некроманты постом и молитвой не живут. Не тот характер.

Зато слово держит, и положиться на него можно. А вот что ему сейчас надо?

– Брат Леандро, советую вам переговорить с Вальдесом.

– Да?

– Конечно. Вы в курсе, что у победы много родителей? И родственников тоже… много?

Такие слоноподобные намеки брат понимал. Но уточнить требовалось.

– Сеньор Вальдес не будет против?

– Сеньор Вальдес – один из родителей. А я не против расширения семьи, – четко сказал некромант. – Вы могли меня консультировать. Могли втайне даже от начальства провести операцию. Могли… сами решите с Вальдесом, что именно, а потом скажете мне. Час-полтора у нас еще есть. Я поддержу вашу версию.

Будь это любой другой человек, брат Леандро искренне поблагодарил бы его, от всей души. И помолиться пообещал.

Некромант на эти обещания разве что посмеется. К нему другой подход нужен.

– Что Храм будет за это должен?

– Первое – поддержка и легализация Рейнальдо Игнасио Шальвена. С вашей помощью это будет намного проще.

Брат Леандро кивнул. Тут все было понятно, да и призрак вызывал сочувствие и понимание. Ну и… только строго между нами, читал брат Леандро про Шальвена. Было дело! Легендарный же сыщик! Как такому не порадеть? А там, глядишь… такой сотрудник Храму тоже нужен будет! С его-то способностями к анализу! Это кажется, что времена меняются. А на самом деле, подонок остается подонком, вор – вором, лжец так и будет лгать…

Времена могут меняться. Люди свою природу, увы, не меняют, слишком уж им хорошо в грязи. Валяйся, да бока почесывай. Разбирался ты в людях сто лет назад? И сейчас разберешься! Телефоны и мобили – это, право же, наносное.

– А второе?

– Желание. Одно мне, второе ритане Лассара, третье Вальдесу.

Брат Леандро немного подумал.

– В рамках?

– Строгих. То, что не вредит Храму или Короне. Вот насчет нарушения закона – не скажу, мы и сейчас его нарушаем, – пожал плечами Эрнесто.

– Мне надо телефонировать начальству, – после недолгого размышления решил брат Леандро.

– Пожалуйста.

Эрнесто не собирался давить и настаивать. Он понимал, что придется поделиться лаврами. Ну и ладно, им с Тони хватит. Его девочка – умненькая, она поймет. Да и не нужна некромантам известность, тем более – такая. Себе дороже обойдется.

Брат Леандро отправился совещаться, а Эрнесто вернулся к Тони. Посмотрел, подумал, решительно утянул ее в соседнюю с кабинетом комнату отдыха. Благо там был весьма удобный диван.

– Может, попробуешь поспать, лапочка?

– Не смогу. Шум, гам…

– А все же? Вот так, устройся поудобнее, и плед я прихватил…

– А ты?

Согревшись на коленях у некроманта, под пледом, Тони действительно начала засыпать. Да и глоток коньяка помог.

– А я потом.

Эрнесто не собирался говорить, что вся эта канитель надолго. Весьма надолго. Сутки?

Хм, хорошая шутка. Неделя – минимум! А то и больше, пока до Каса Норра дойдет, пока его величество примет какое-то решение, пока…

Сам Эрнесто что угодно выдержит. А вот его девочку надо беречь. Пусть отдохнет, пока есть время. И некромант показал кулак заглянувшему в комнату брату Леандро. Не шуми, не буди мне любимую женщину!

Монах понял, кивнул и ретировался. Правда, пока ничего срочного нет, пусть девчонка поспит. Ей сегодня тяжелее всех пришлось.

* * *

Сообщения из столицы его величество, с одной стороны, порадовали.

С другой – огорчили.

Хорошо, конечно, что все хорошо кончается. Демон сдох, заговор раскрыли, мединцев… вот ведь еще название выдумали – перебили. Остатки добивают.

Угрожать королю лично и Короне они не могут, поскольку демон всех этихтварей завязал на себя. Нет демона – нет и его последователей.

Еще один плюс – взяли кучу разных бумаг. Сейчас и всех остальных… сочувствующих можно будет выявить. Заговор – дело такое, кто угодно заговориться может. А значит – Короне прибыль. Потому как слово «конфискация» не сегодня придумали.

С финансовой стороны все хорошо, даже если компенсировать убытки всем пострадавшим.

А вот с моральной…

Ни одному королю не удается прожить без заговоров. Но как-то слишком много всего навалилось. Сначала Кристобаль, теперь де Медина… и ведь все – близкие к трону люди! Понятно, что те, кто далеко от трона, те и заговоры устраивать не будут. Но все равно как-то неприятно.

Царапает, давит…

Ладно, будем разбираться и с заговором, и с демоном, и с результатами…

Кстати говоря, а где у нас придворный некромант?

Где Освальдо Фаусто Карраско?

А ну подать его сюда! Пусть срочно едет в столицу, разбираться, что там за демон! Его величеству нужен доклад из первых рук!

Ладно… хотя бы из вторых. И БЫСТРО!

* * *

Почувствовал ли Освальдо магические возмущения?

Да их бы и слепоглухонемой почувствовал! Такое из мира ушло!

Это когда Синэри пролезала в мир, она была намного меньше, слабее и вела себя тише. Боялась. Мало ли что? Мало ли кто?

Справедливо боялась, кстати. В те времена ее могли и томасианцы изгнать, просто она им не попалась. Это уж потом демонесса откормилась, расслабилась и решила попробовать шагнуть на следующую ступеньку. А тогда…

Считай, вторжение прошло незамеченным.

А вот выдворение…

Если бы демонесса не расслабилась, Тони не ушла бы живой. Изгнать такое? Да сил не хватило бы и у всего ордена! Синэри пришла сама, она сопротивлялась бы, держалась за мир, и уж поверьте, потери были бы огромные.

Нигде еще не сказано, что удалось бы легко справиться и с мединцами. Правда, про них Освальдо не знал. Ему вообще было не до мединцев. Он принимал наследство.

Это легко сказать – огласите завещание. А на самом-то деле, все не так просто и приятно.

Дед Освальдо практически все завязал на себя. Все финансовые потоки, все дела, все контролировалось либо им самим, либо его людьми. И когда старого Фаусто не стало, его доверенные… ладно, они не воровали. Но немножечко поиграть в свою пользу – кто ж откажется?

Тут словечко шепнуть, там вожжи ослабить….

Это нормально, это в человеческой природе. Понятно, когда они снова почувствуют хозяйскую руку, они вернутся в привычное русло. Но как не попробовать нового хозяина на прочность?

Фаусто был давно, Фаусто был привычен, его обмануть не получалось. А Освальдо… а вдруг?

Время, время… на все нужно было время. Даже просто прочитать все бумаги!

А еще – родственники!

Освальдо готов был повторять за древним мудрецом, что друзьями нас награждают, а родственниками наказывают. Может, и за дело, но поди, справься со всей этой заразой?! Они же просто невыносимы!

Скандалы, ссоры, крики, истерики, требования, обязательства, обещания…

Да проще отряд зомби из могилы поднять! Ей-ей, они хотя бы тихие, спокойные и слушаются приказов! Это такое счастье!

А еще… что в столице?

Риалон хотя и давал слово, и за сына должен, но… что-то подсказывало Освальдо, что это не поможет. Вот уехал он, а Тони там… без присмотра. Без хозяйской руки.

И до чего у них с Эрни дойдет – кто ж его знает?

А конкуренты Освальдо были не нужны.

Вот и еще одно…

Сарита.

Где сейчас эта идиотка?!! Где ее демоны носят?!

Хоть ты объявления в газету давай – мол, прости, дорогая, был неправ, возвращайся, разведемся, как порядочные люди? Но вряд ли Сарита поверит…

Вот он бы точно не поверил.

Что остается? Риалон, конечно…

Поговорить с ним, когда Освальдо вернется в столицу, напомнить про обещание, ну и попросить связаться с Ритой. Освальдо уже составил условия развода.

Рита получала дом в столице, щедрое содержание, маленький домик за городом. Ей хватит с избытком. Дочерям там тоже кое-что достанется, сейчас, при жизни Освальдо.

Да, вот и еще одна забавная деталь жизни некроманта.

Поскольку некроманты живут намного дольше, чем неодаренные люди, выделять наследство детям они стараются еще при жизни. Своей. И детей – тоже. Или содержание назначать, или как-то их устраивать в жизни. А то бывает, когда отец – некромант, а дети самые обычные… но не бросать же?

Своя кровь…

И новые некроманты у них родиться могут. Такое нельзя оставлять без присмотра.

Ладно, это позднее. Главное, чтобы Рита на развод согласилась. Но вряд ли она будет упорствовать… а вот будет ли ждать Тони? Освальдо не знал и злился.

Телефонировать ей?

Бессмысленно. Тони просто не станет разговаривать. Освальдо пробовал несколько раз, но попросту не дозвонился. К телефону подходила служанка, которая вежливо объясняла, почему ританы нет дома. Или в магазине.

Араконы тут тоже не помощники. Да и… Освальдо поговорил бы с дядей Антонии. Может, даже предложил бы заключить помолвку, но Адан Аракон был в больнице. Да и не согласится он.

Освальдо навел о нем справки, и был уверен – не согласится. Таким поступком он просто настроит всех против себя.

Оставалось ждать и разгребать дела. И тихо звереть от всего происходящего.

И тут!

Демон!

И звонок из Каса Норра!

Приказ все бросить и лететь в столицу.

Дела перенимаете, тан Карраско? Ладно… Корона пришлет вам управляющего. Временного, конечно, и ненадолго. Но опытного и умелого. А вы уж не подведите…

Рысью в столицу! И никаких отговорок!!!

Освальдо только порадовался. И выехал в тот же день. Поживет Карраско без него пару дней, ничего страшного не случится!

В столицу!

УРА!

* * *

Есть подвиги. И это хорошо. Подвигал, так сказать, спас мир, всем спасибо, все довольны.

А есть строгая отчетность. И вот тут-то наступает кошмар и ужас для любого героя. Даже самого-пресамого эпического.

Для Тони оно так и наступило. Поспать она успела, аж целых три часа. А потом пришлось ехать в город, и она еще выспалась в мобиле, на плече у Эрнесто.

А вот в городе…

Домой?

Кушать? Спать?

Размечтались, герои наивные! К мэру города! И только к нему! И – отчитываться за все свои геройства!

Лучше всех обошлось с Рейнальдо. Плохо ему стало еще в особняке де Медина, и доктор – один из братьев-монахов, вколол ему снотворное. А потом приказал отвезти в госпиталь и строго приглядывать.

Судя по тому, что с Шальвеном поехали еще два брата, ему будет и присмотр обеспечен, и уход, и врачи с ног собьются… Тони вспомнила, как привозила Альбу – ну вот! Монахи действуют еще лучше! Некроманта можно проигнорировать. А вот храмовников…

Тебе потом так благожелательно клизму с ежиками пропишут, что восемь раз в день молиться будешь.

А вот Вальдес, Риалон и Лассара…

К градоправителю! И по одному!!! ЖИВО!!!

* * *

Мэра города Тони, кажется, с видела на каком-то из вечеров. Или нет?

Там, где нашли убитую даму… ладно! Не помнила она, попросту не помнила. Мэр? И что? Ей-то какой в нем интерес? Вот и прошел тан Карлос Мануэль Кампос мимо ее взгляда. Даже и не запомнился. И чему там запоминаться? Не выдавался мэр ничем особенным, ни ухом, ни брюхом. Симпатичный, стройный для своих лет тан, с приятной улыбкой и невыразительным лицом. Возраст – лет пятьдесят, может, чуть побольше, в черных волосах седые пряди, на носу очки в роговой оправе.

Камуфляж.

Вот это как раз оно и есть, потому что взор у мэра был весьма и весьма людоедским. Острым таким, хищным, как будто тигр к твоим печенкам примеряется. Скушать? Отравиться? Подумать еще чуточку? А очки его хорошо маскировали.

Впрочем, Тони не подала вида, вежливо поклонилась, улыбнулась и приготовилась внимать.

Мэр кашлянул.

Честно говоря… Он тоже никакой Лассара не помнил в упор. Кто бы их знакомил?

Судя по рассказам, он ожидал увидеть или этакую даму в черном, трагически красивую и демонски соблазнительную. Или воительницу в блистающих доспехах.

Вместо этого сидела перед ним на кресле жутко уставшая ободранная девчонка в грязном платье и с растрепанными волосами. Умыться Тони еще умылась в особняке де Медина, даже причесалась, но пока до города доехали, опять растрепалась. Когда устаешь, сложно выглядеть идеально.

А одежда…

Тони из особняка де Медина не хотела брать ничего. К расческе – и то б не притронулась, но… Эрнесто ей попросту соврал, что привез расческу с собой. И даже помог разобрать спутанную от слизи и грязи косу.

Вымыть бы, но…

Купаться в особняке де Медина Тони тем более не желала. Только убраться от него подальше! И побыстрее!

– Добрый день, ритана. Чай, кофе, сладости?

– Если можно, чашечку кофе, – попросила Тони. – И покрепче. Спать хочется до безумия. Я много сил потратила, перенервничала, мне бы теперь сутки отсыпаться…

Мэр вежливо кивнул, но не поддался на провокацию.

– Ритана, сейчас вам придется побеседовать со мной, потом еще с несколькими людьми, а потом поедете домой, спать. Уж простите старика, но в результате вашей авантюры город понес громадные убытки. И нам надо во всем разобраться.

– Моей авантюры? – искренне удивилась Тони. – Я не собиралась плести заговоры против короля, я, наоборот, случайно оказалась в это втянута.

Вот еще! Не сделаешь ты из меня виноватую, даже и не надейся! Не дождешься!

– Вот и расскажите подробно о случайностях жизни, – попросил тан Кампос. И приказал принести кофе покрепче. И все, что к кофе полагается.

Тони послушно принялась рассказывать. Мэр слушал, потом задавал вопросы, под беседу принесли кофейник и блюдо с упоительно пахнущей сдобой, так что Тони сжевала три булочки и приободрилась.

Кормят? Вот и покушаем, пока дают! А то кто знает, что дальше будет…

* * *

Девушка рассказывала.

Мэр слушал… и понимал, что ему многое недоговаривают.

Но… оно ему надо?

Есть правда, а есть истина. И не надо путать эти два понятия. Правда – она своя для каждого, она вообще очень субъективная и достаточно удобная штука. Поддающаяся корректировке.

А истина…

Истина – субстанция жесткая, негибкая, а главное, много на ней не заработаешь. Это каждый грамотный чиновник знает.

Правду можно чуточку согнуть, приукрасить, повернуть к своей пользе. С истиной этот номер не пройдет. А потому…

Насчет призрака – это правда. И насчет мединцев – тоже правда. Мэр уже сходил, поглядел на тела, которые привезли. Впечатлился так, что минут десять наизнанку выворачивало. И все это было в его городе, у него под боком!

Бр-рррр!

Что еще скажет его величество? Тут не слететь бы с поста.

С другой стороны, девушка выглядит вполне разумной, а про Риалона мэр и вообще только хорошее слышал. Умный мужчина, хороший некромант…

Вот и прощупывал он почву, прикидывая, удастся ли договориться – или нет?

Пока ритана Лассара вполне оправдывала самые лучшие ожидания. Говорила мало, кое-что обходила вниманием, истерик не закатывала, ничего не требовала…

Мэр аккуратно закинул удочку.

Вот вы, ритана, героиня. Но ведь и Вальдес вам помог. А он на службе города, и частные инициативы ему противопоказаны. Может и в отставку вылететь.

И тан Риалон тоже… они из бюджета деньги получают. Зарплата называется.

И присягу давали на королевской службе…

Тони захлопала длинными ресницами и вежливо сказала, что она не в курсе. Вообще.

Она шла, куда ей сказали, и делала то, что ей сказали. А остальное…

Ах, это такие сложные мужские дела! Такие серьезные…

И булочки у вас удивительно вкусные. Можно я еще одну скушаю?

Мэр посмотрел в светлые глаза хитрюги и расплылся в улыбке.

– Ритана Лассара, вам можно – всё! Вы пока отдохните, выпейте кофе в комнате отдыха, там с вами еще пара человек побеседует, и поедете домой. Вы не возражаете?

Тони, которую тщательно проинструктировал Эрнесто Риалон, не возражала.

Ссориться с чиновниками, церковью и соседями?

Ни-ни-ни! Так жизнь отравят, что куда там цианиду! Лучше она покушает булочку, подумает о хорошем, а торговаться за нее будет Эрнесто. Он жених, ему можно и нужно! А сама Тони…

– Скажите, а можно к кофе апельсиновый мармелад? С корицей?

Мэр не возражал. Умная девушка… надо подумать, может, ей тоже захочется поработать на Корону? Ему еще один некромант точно пригодится…

* * *

За столом сидели…

Сидел мэр.

Сидел брат Леандро.

Сидел епископ Тадео. Сидел полковник Лопес.

И напротив – Вальдес, Риалон и Маркос. Капитана Серхио не позволил исключить из раздачи плюшек. Кофе и плюшки, кстати, тоже были. И даже апельсиновый мармелад – так, на всякий случай.

Первым слово взял епископ.

– Полагаю, братья, что начать следует именно мне. Мы чудом избежали ужасной трагедии. Просто чудом, имя которому вы, тан и сеньоры. И мы вам очень благодарны.

– Что вы, – поскромничал Серхио. – Главное чудо совершила ритана Лассара. Если бы эти… мединцы, так они себя называли, не хотели получить мага, у нас ничего бы не вышло. А Антония смогла подойти поближе и нанести удар.

– Полагаю, будь она одна, у нее ничего бы не получилось, – качнул головой епископ.

– Разумеется. Эрнесто Риалон сделал расчеты и сложнейший артефакт, чтобы изгнать демона из нашего мира. Но активировала его все-таки ритана Лассара.

– Я молился, – ханжески закатил глаза некромант. – И Творец не оставил нас.

Намеки, тем более такие бревноподобные, епископ понимал преотлично.

– Храм рад будет оказать вам любую помощь, тан Риалон.

Получишь ты свои желания, гад! Получишь…

– Храм уже мне ее оказал. Если бы со мной не делились книгами, знаниями, если бы меня не поддерживали во всех моих начинаниях, у меня ничего не вышло бы.

Епископ довольно улыбнулся.

Все, место Храма определено. Конечно, Риалон пришел к ним, когда узнал о демоне. И храмовники ему помогли.

– К сожалению, мы не могли стоять рядом с вами, плечом к плечу…

Эрнесто развел руками. Ну не скажешь ведь про «дятлов», которые в храме стадами летают. И стучат, стучат… иногда и сами не знают, кому именно.

– Конечно, не могли. Вас бы просто не подпустили к демону. Но что могли, вы сделали. Вовремя успокоили верующих, – после того, как сами всех и переполошили, – да и братья пришли на помощь…

Брат Леандро ухмыльнулся.

– Может, даже в засаде ждали?

На монаха покосились с легким осуждением, но Эрнесто только плечами пожал.

– Может, вы даже и наблюдали за герцогом, потому что он вызвал ваши подозрения. Я точнее не знаю, это дела Храма.

Храмовники заулыбались. Их место в картине было определено. И попробуй возрази кто! Так благословят промеж ушей…

Мэр переглянулся с епископом, и мужчины молчаливо пришли к согласию.

Все правильно, все хорошо. Так и действуем.

Теперь – о чиновниках.

– Жаль, что я ничего не знал заранее. Я бы мог помочь, – вздохнул он.

Вальдес смотрел невинно, как кот, сожравший полную банку сливок.

– Тан Кампос, так вы наверняка знали. Вот, посмотрите…

Из папочки появились несколько листов бумаги с соответствующими датами. И даже зарегистрированные у секретаря.

Серхио позаботился. Подал какую-то чушь, не имеющую ничего общего с данным текстом, но тут же что главное? Что бумаги были! А какие именно…

Поменять один лист на другой – дело пары минут.

Мэр взял, вчитался.

Серхио рассказывал про мединцев, выкладывал свои соображения, просил разрешения на автономные действия, поскольку до конца не уверен…

Упоминал и полковника Лопеса, и капитана Маркоса, и даже тана Риалона, которого надо было привлечь к работе.

– А вот у меня копии.

Бумаги пошли по рукам.

Мэр читал, улыбался, а потом достал из кармана золотое перо и черканул резолюцию.

Согласен. Разрешаю…

Чиновники тоже получат свой кусок мяса. Жирненький такой, вкусный.

Его величество вынужден будет сделать хорошую мину при плохой игре. Мединцев, знаете ли, народ уже видел. А полковник отдал негласное распоряжение – пускать в морг всех, кто пожелает.

Такое замолчать не удастся, так лучше уж возглавить и контролировать.

Высокие договаривающиеся стороны уточнили несколько подробностей и расстались весьма довольные друг другом.

* * *

Тони доедала шестую мармеладину и хищно приглядывалась к седьмой, когда в комнату отдыха вошел Эрнесто.

Сладости были забыты.

Девушка вскочила и повисла на шее у жениха.

– Эрнесто!

– Детка, мы едем домой.

– Домой? – уточнила Тони.

– К тебе.

Тони выдохнула. Вот не хотелось ей туда, где еще валялись вещи ританы Барбары. Да и Амадо… или он в больнице? Неважно, все равно не хотелось.

– Искупаемся, переоденемся, поспим, – разъяснил Эрнесто. – А ночью нам надо будет в храм.

– Какой?

– Ла Муэрте.

Тони кивнула. Надо, наверное. Хоть спасибо сказать… если б не богиня, ее бы в совочек смели и выкинули.

– Нам не… нам ничего не скажут?

– Сделают вид, что так и надо, – отмахнулся Эрнесто. – Серхио и Маркос сейчас рассказывают, как и что было. Я потом напишу отчет, ну и тебе помогу. Хотя ты частное лицо, но придется отчитаться под протокол. Герцог помер, не хвост кошачий…

Тони фыркнула.

Вот для нее хвост Сеньора Мендоса был намного важнее строя герцогов. Это ведь Ее кот! И кстати…

– Надеюсь, Рита кота покормила.

– Вот и узнаешь. Пойдем, я вызвал нам такси.

Тони улыбнулась и взяла некроманта за руку.

Ее мужчина. Добрый, умный и заботливый. И… она его, кажется, по-настоящему любит. Как это все странно и удивительно!

* * *

Дома на шею Антонии кинулась заплаканная Рита.

– Ритана!!!

– Что случилось?

– Ритана… там такое… ТАКОЕ!!!

Тони осмотрелась вокруг.

Магазин в порядке, кот накормлен и трется об ноги, встречает. Ну и что еще нужно?

– Что случилось? – Эрнесто Риалон явно обладал еще какой-то магией. Рита всхлипнула, но истерику прекратила и ответила вполне внятно:

– Там… папа в море хотел, а там… монстры!

Тони переглянулась с Эрнесто, и некроманты принялись расспрашивать Риту. Интересно же, что произошло в городе, пока они сначала геройствовали, потом отчитывались…

Мало вступить в артель, купить лодку, заплатить вступительный взнос…

Все равно ты – чужак. И смотрят на тебя с законным недоверием. И не всегда берут на промысел. Вот и в этот раз Педро остался дома.

Не горевал, нет. Не взяли? Ну и ладно, он и в свои места сплавает, поди, там рыба тоже есть. А еще лучше – лодку пока подновит, еще раз просмолит… да много чем можно и на берегу заняться. Особенно, если острой нужды в деньгах нет, а руки растут из нужного места.

Педро так и поступил. И…

Когда море сначала отхлынуло, он испугался. И помчался по поселку, собирая всех, до кого дотянулся. Рыбацкая ж деревушка!

Кто на берегу, кто рядом…

Только благодаря Педро все остались живы. Дети сразу не сообразили, женщины возились по хозяйству, там не до наблюдений за морем…

А море сначала отхлынуло, а потом пошло на берег, да такой жуткой волной, что если б Педро не собрал всех в своем доме, да не запихал в погреб, точно б половины детишек недосчитались.

Почему в свой дом? Так он стоял чуточку на отшибе, подальше от моря. А иногда и десяток метров – спасение.

Конечно, соленой водой облило всех. И дома потрепало, и кое-какую скотину в море уволокло, и огородики, считай, погублены, и стеклам досталось, и заборам…

Главное – люди живы. Остальное наживется.

Море бушевало почти час. А когда все закончилось, когда Педро разрешил всем выйти из дома, обнаружили…

ОНО…

Страшное, жуткое, вообще непредставимое…

Судя по описаниям Риты, на берег выбросило одного из мединцев. Скрещенного с осьминогом.

Педро поругался, потом замотал неведомую тварюшку в сети (мало ли что дохлый, может, притворяется?) и помчался в полицию.

Оттуда прибежали, тварь забрали… что ж теперь-то будет?!

Как быть, когда ВОТ ЭТО в море плавает?

Тони переглянулась с Эрнесто Риалоном, и Риту они совместно успокоили.

Не плавает. Все, что плавало – все подохло. И не жалко, честно-то говоря. И купаться можно, и выходить в море, и ничего не опасаться.

Рите даже изложили кратенькую версию событий. Для непосвященных.

Был герцог, призвал демона, тот себе подручных наделал, потом пришли злые некроманты и всех уничтожили. Понятно, с разрешения властей и Храма.

Рита порадовалась – и умчалась домой, рассказывать обо всем отцу.

Тони посмотрела на Эрнесто.

– Одни?

– Одни, – кивнул тан Риалон.

– Тогда… в ванную! Кофе! И хотя бы чуточку поспать!

– Ты – идеальная женщина!

Любовь?

Конечно, любовь! Но не в грязи, не на голодный желудок и не перед визитом к Ла Муэрте. Романтика должна быть без извращений.

* * *

Этой ночью в храме никого не было. Какие уж тут боги?

Надо убытки подсчитать, надо на всякий случай солью и спичками запастись, надо…

Да много чего надо сделать для своего выживания! Мало ли что там власти объявили? Мол, демон уничтожен!

А демон об этом знает?

Нет уж! Сначала дела, а потом помолимся. В храмах Творца народа хватало, а вот последователи Ла Муэрте были намного практичнее. Так что…

Статуя.

Алтарь.

И Тони, которая крепко держит за руку Эрнесто Риалона.

– Явились? – интонации голоса заставляли вспомнить о доброй бабушке, которая встречает обнаглевших внуков. Вроде бы и уши им надрать, но ведь свои, родные…

Эрнесто развел руками.

Явились, ваша божественность, явились…

Со стороны это выглядело так, что двое людей просто стоят перед алтарем. Во плоти Ла Муэрте на землю спускаться не собиралась. А вот послать и Тони, и Эрнесто одинаковые видения – легко! И в этом видении женщина в белом легко спустилась с алтаря, создала движением руки удобные кресла для всех собеседников и уселась напротив. Подумала, переделала кресло – в диван. Один на двоих.

– Так лучше?

– Безусловно, – Эрнесто и не подумал стесняться, усаживаясь на диван и притягивая к себе Тони.

– Что ж, тогда без прелюдий и о деле, – Ла Муэрте просто светилась от счастья. – Вы молодцы, дети. Вы просто молодцы. Демон изгнан из нашего мира и больше не вернется. Об этом я позаботилась. Ее создания передохнут в течение пары дней.

– А трупы останутся? – с чисто научным интересом уточнил Эрнесто.

– Да. Изучайте на здоровье, – отмахнулась богиня. – Все равно повторить это не удастся.

Тони тяжело вздохнула.

– А… дети? Герцог говорил…

Ла Муэрте фыркнула.

– Тони, ты же умная девочка, а не поняла, что тебе врут?

Тони даже головой помотала.

– К-как? Но он же…

– Большинство измененных вообще было стерильно. Вообще, понимаешь?

Тони кивнула. Это было.

– А меньшинство… у них было не так много женщин. И выносить ребенка никто из них не мог. Ни-кто. Ни-ког-да!

– П-почему?

– Потому что ребенку нужна душа. А душой наделить может только Творец, но уж никак не всякие демоны, – развела руками Ла Муэрте. – Кстати, раньше четырнадцати-пятнадцати лет перерождение человеческому телу просто не выдержать. Да, были две сотни детей… от пятнадцати до семнадцати лет. Вот их и имел в виду герцог.

Тони вздохнула.

– Их тоже жалко. Всех жалко…

– Я постараюсь устроить им… – Ла Муэрте пару секунд помолчала, подбирая формулировки, а потом кивнула. – Там не осталось полноценных душ, только огрызки, но я попробую снова сделать их цельными. Проведу через несколько десятков перерождений… может, они и справятся.

– Спасибо, – искренне сказала Тони.

Это не обещание и не гарантия, но девушке все равно стало легче. Как так получается, что пакостят одни, а больно потом совсем другим людям?

– Это я должна вас благодарить, – Ла Муэрте тепло улыбалась. – И наверное, стоит подарить вам на свадьбу маленький подарок?

– Какой?

– Я дарую свое благословение всем вашим потомкам. Среди них будут только одаренные некроманты.

Эрнесто счастливо заулыбался.

Некроманты! Много!

– Больше пяти детей я рожать не стану! – чуточку нервно предупредила Тони.

Ла Муэрте рассмеялась.

– Это вы уж сами решите. Но и ваши дети, и внуки, и правнуки… по прямой линии – вы поняли?

Некроманты поняли. И порадовались.

– И еще один подарок я вам сделаю. Если вы будете работать вместе… ваши силы увеличатся вчетверо.

– Демон! – выдохнул Эрнесто. – Благодарю!

Тони не поняла и качнула головой. Богиня не стала обижаться и разъяснила:

– Дело в том, малышка, что маги могут работать вместе. Но при этом они друг другу и слегка мешают. Если в связке работают двое магов – их силы не складываются и не умножаются, а скорее… получится полтора мага. Полторы силы. Если трое – две с половиной силы. Если четверо магов – три силы. А дальше прогресс еще меньше.

Тони помотала головой и сообразила.

– А у нас… вчетверо?

– Да.

– Спасибо! – дошло и до девушки.

Ла Муэрте довольно улыбнулась. То-то же…

– Я знаю, о чем вы хотите меня попросить. Шальвен?

– Да.

Тони очень хотела. Без награды она обойдется, а вот Шальвен…

– Эрнесто понял все правильно. И что произошло, и как именно, – богиня улыбалась. – Я, конечно, могу дать Рейнальдо свое благословение, но тогда его дети тоже будут некромантами. Вряд ли ему это нужно.

Тони качнула головой. Наверное, не нужно. Вряд ли Паулина поймет…

– Поэтому он просто должен лежать в госпитале, под присмотром лекарей. Тело не отторгает душу, просто процесс привыкания будет долгим и неприятным. Дней десять точно. И потом еще слабость будет, головные боли, тошнота… думаю, год или два. Посоветуйте ему вести активную жизнь, чтобы душа быстрее укрепилась, как надо.

– Посоветуем, – кивнул Эрнесто. – И… спасибо.

– Это вам спасибо, дети. Приходите в храм, я буду рада видеть вас.

Богиня улыбнулась и растаяла в воздухе. А Тони и Эрнесто, очнувшись, обнаружили себя сидящими в обнимку на диванчике, который взялся невесть откуда.

Богиня, что тут скажешь?

* * *

Рейнальдо Игнасио Шальвен лежал в кровати.

У него. Есть. Тело.

Эти слова он произносил раз за разом, а поверить себе до конца не мог. Да и как тут поверишь?

У него. Есть. Тело.

Еще этим утром он готовился умереть. Даже не так – расточиться в пространстве. Принести себя в жертву, чтобы избавить мир от демона. И не стал бы жаловаться.

Паулина…

Единственный теплый огонек в его жизни…

Он даже попрощаться с ней по-настоящему не мог… м-да. Разобьют о его голову не одну вазу. И девушка будет в своем праве.

Она замечательная.

Добрая, умная, чуткая… она просто единственная. А он повел себя, как скотина. И сейчас…

Допустим, он легко докажет, что это именно он. Даже в этом теле. Но стоит определиться, останется ли он вообще в живых. А то это уж вовсе подлость.

Сначала похоронить призрака… ладно, это не так страшно, призрак уже мертв. Но все же попрощаться со своей любовью…

Потом узнать, что любимый выжил – и похоронить его снова. Такое любимой девушке не пожелаешь…

А Рейнальдо всерьез боялся умереть. И вполне допускал такую вероятность. Он не понимал, как произошло объединение… потом Риалон кое-что разъяснил, но насколько этого достаточно? Просто – насколько?

Будет душа держаться в новом теле, или вылетит наружу, может ли начаться отторжение – или нет?

Рейнальдо не был некромантом и слова про ауру его ни в чем не убеждали.

Ну, аура.

И что?

Нет, это не аргумент. А уж когда ему стало плохо…

Все тело то сводило жуткими судорогами, то мышцы расслаблялись так, что впору было под себя сходить. То начинала болеть голова, то Рей едва не падал в обморок, то его тошнило, то срочно требовалось судно… и это еще далеко не полный набор «приятных ощущений».

Рейнальдо понимал, что все может и пройти, как говорил некромант. А может и не пройти. И душевные страдания добавляли остроты физическим.

Шуметь не хотелось, звать кого-то тоже… после очередного приступа сыщик лежал и смотрел в окно. Луна светила, большая и уютная, звезды были неровно рассыпаны вокруг нее…

А потом от луны отделился луч.

И по нему, словно по мостику, в палату Рейнальдо пошла женщина в белом платье. Легкая, невесомая, с лицом, закрытым вуалью. Но Рейнальдо ни на секунду не усомнился, кого именно он видит.

– Ла Муэрте.

Богиня подтвердила его слова коротким кивком. Присела на край кровати, взяла Рейнальдо за руку. Пальцы у нее были тонкими, сильными – и совершенно ледяными. Словно их из куска льда вырезали.

– Рейнальдо Игнасио Шальвен. Я рада нашему знакомству.

– Оно могло состояться и пораньше, – не удержался призрак. – Но не сложилось.

Ла Муэрте хихикнула, словно школьница. И неожиданно этот звук успокоил Шальвена. Это не укрылось от внимания его собеседницы. И мужчина готов был поклясться – под вуалью дама улыбается.

– Рейнальдо, все сложилось так, как сложилось. И неплохо. Только что у меня были Эрнесто и Тони. Они просили за тебя.

И что тут скажешь?

Таких друзей бы да навсегда…

– Они замечательные.

– Да. Рейнальдо, я благодарна тебе. Я знаю, на что ты был готов пойти, знаю, что этого чудом не случилось. И я привыкла платить свои долги. Ты будешь жить в этом теле. Более того, ты сможешь иметь детей. Ты проживешь долгую и счастливую жизнь, успеешь увидеть даже правнуков.

– Спасибо, – голос у Рейнальдо дрогнул. Когда такое обещает тебе богиня, да не абы какая…

Это серьезно.

– Я знаю о твоих чувствах к Паулине Аракон.

– Д-да?

– Знаю. И другое тоже… она тебя любит. По-настоящему любит. Поэтому еще один тебе мой подарок. Вы с женой уйдете из жизни в один и тот же день. Рука об Руку.

– Но правнуков увидим? – уточнил еще раз Рейнальдо.

– Обещаю.

Рейнальдо перехватил ледяную руку и поднес к губам.

– Благодарю вас, ритана.

А как еще обращаться к Богине? На «ты»? Ну-ну…

Ла Муэрте качнула головой.

– Это я вам троим благодарна. И не привыкла быть в долгу. Выздоравливай, Рейнальдо, все будет хорошо. Обещаю.

– А…

– Не сразу. Все же приживление души в новом теле процесс небыстрый. Не торопись, и все будет замечательно.

Лунный луч качнулся, свет ударил по глазам мужчины, а когда он снова открыл их, рядом уже никого не было.

Но Рейнальдо точно знал – Она приходила. Ла Муэрте.

К нему.

И все будет хорошо. И Паулина, и он…

Когда медсестричка заглянула в палату в очередной раз, мужчина спал. И улыбался во сне так, что сомнений не было. Ему снится что-то очень хорошее.

Девушка укрыла пациента одеялом – и вышла вон. Пусть поспит. Сон лучшее лекарство в мире.

Глава 12

Сеньор Пенья не находил себе места. И причина была чрезвычайно веская.

Ритана Лассара.

Как «теневой хозяин»… ладно, один из хозяев Римата, он был в курсе происходящего. И знал про де Медина. Узнал одним из первых – и практически из первых рук. Были у него свои осведомители в полиции, были.

А он оставил у него Антонию Лассара.

От одной мысли мороз бежал по позвоночнику до того места, где спина в ноги переходит. И место это чувствовало недоброе.

Антония, может, и простит. А может, и нет. Семья Лассара в хрониках встречалась, и вот чем другим, а милосердием они не грешили. Для них все было просто.

Напакостил?

Покойся с миром!

А если добавить к этому Эрнесто Риалона, который отлично был сеньору Пенья известен… ой как все грустно-то получалось! Тут о смерти мечтать начнешь. А делать-то что?

Откупаться.

Причем не вульгарщиной какой, вроде золота или бриллиантов. Таким некромантов не проймешь. А чем поценнее… и молиться, чтобы взяли. Жить-то как хочется…

О том, что Антония вернулась к себе в магазин, ему тоже доложили. Сутки сеньор Пенья потратил на поиск выкупа, а потом…

Звякнул колокольчик.

Эрнесто посмотрел на нахала, который заходит в закрытый магазин. Это еще что за явление? А, Пенья… ладно. Послушаем, что он скажет.

Честно говоря, те сутки, которые сеньор Пенья искал достойный выкуп, они с Антонией попросту проспали. После визита в храм Ла Муэрте некроманты свалились, едва успев доехать до кровати. И хорошо еще, что не в горячке. После такого нервного перенапряжения.

Спали и спали, словно сурки. На приход Риты даже внимания не обратили, мало ли кто там шуметь будет. Вроде как свой и безопасный – ну и ладно. А девушка заглянула в комнату к Тони, укрыла ее одеялом, да и отправилась на кухню. Уборку делать при спящих некромантах она попросту не решилась. А вот оставить им что покушать…

А еще лучше – телефонировать в дом Араконов, рассказать, что некроманты спят и восстанавливают силы, и сообщить, что она пока побудет в магазине. Мало ли что… вдруг им помощь потребуется?

Тони вставала несколько раз, когда требовала природа.

Встала, вернулась в кровать, нашла на тумбочке рядом булочки и укутанный чайник с отваром, выпила, кое-как прожевала кусок хлеба – и опять свалилась. Эрнесто, как мужчина, одолел две булочки, но спать хотелось и ему…

Спать. И знать, что самое страшное закончилось. Или – начинается? А тогда тем более спать, силы будут еще нужны.

Так что сутки прошли для некромантов во сне.

Явившегося к дверям магазина Серхио Рита вежливо попросила не лезть к некромантам. Или лезть, но с завещанием, что ли… ведь проклянут спросонок так, что и гроб не понадобится.

Серхио подумал и признал справедливость этого утверждения. Он видел, как досталось и Тони, и Эрнесто… пусть отдыхают. Пусть.

То же самое услышал и отец Анхель. Не одобрил, погрозил Рите пальцем, но лезть не стал. Самое важное некроманты уже сделали, а остальное… остальное может подождать. Не месяц же, а день-другой. Отец Анхель посоветовал Рите сделать некромантам шоколад для скорейшего восстановления сил магов, попросил передать, что обоих некромантов будут ждать в храме – и откланялся.

Рита так и поступила.

Эрнесто и Тони проспали почти сутки, Эрнесто поменьше, Тони побольше. Риалон проснулся часа в два ночи, Тони проспала до рассвета и тоже встала. Бодрая и довольная жизнью.

Силы восстановились, настроение улучшилось, и шоколад, кстати, был вкусный…

Риту от всей души поблагодарили, и теперь уже девушка отправилась домой отсыпаться. А Тони и Эрнесто собирались завтракать. И тут…

Явился, не запылился…

– Что вам угодно, сеньор?

Дружелюбия в голосе Эрнесто не наблюдалось.

Отлично он понимал, что сердиться не на что, что Пенья просто инструмент, не было б его, нашли другой, но… все равно неприятно!

– Доброе утро, тан Риалон.

Сеньор Пенья не зря столько лет был одним из хозяев преступного мира. Подобострастие и самоуважение причудливо смешались в его голосе, но получилось вполне достойно. Я понимаю, что виноват, но и ноги о себя вытирать не дам.

Эрнесто это понял и насмешливо поднял бровь.

– Было – доброе.

– Эрнесто, у нас гости?

Тони услышала голоса и решила поторопиться. Так что сейчас она стояла на лестнице с гривой влажных волос, распущенных по спине. Сушить их и укладывать времени не было. Интересно же, кто там пришел.

– Да, дорогая. Сеньор Пенья.

– А мы как раз собирались завтракать. Позавтракаете с нами, сеньор?

Тони как раз его виноватым не считала. Сеньор Пенья это понял и чуточку расслабился. Не сильно, но… может, сегодня его и не убьют?

– Ритана Антония, я ведь к вам каяться приехал.

– Каяться? – удивилась Тони.

– Не знал я про де Медина. Что он такой… хотите верьте, хотите нет, не повез бы я вас. Да, он мне заплатил, чтобы я вас привез, но как специалиста. Опять же, о своих планах намекнул… брачных. А я и подумал… уж простите дурака.

Антония даже фыркнула от неожиданности.

– Сеньор Пенья, вы что?! Какой же вы дурак?! Вас просто разыграли втемную, вот и все. Или вы думали, что мы сердиться будем?

– Думал-думал, – подтвердил Эрнесто. «И правильно думал», читалось в его глазах.

Сеньор Пенья решил не переигрывать, покаянно голову опускать не стал.

– Думал. И что тан Риалон не вполне подходящая для вас партия – тоже. Герцог как-то солиднее…

– Зато Эрнесто заговоров не устраивает, – Тони уже в открытую улыбалась. А чего ей обижаться? Представить правду о де Медина сеньор Пенья не смог бы и в страшном сне, про Эрнесто он ей сам сказал, еще раньше, а остальное… дело житейское.

– Я в этом уверен, – улыбнулся в ответ сеньор Пенья. – И все же чувствую себя виноватым.

– Не стоит.

– Поэтому прошу принять мои извинения. И вот этот скромный подарок.

На стол опустилась шкатулка. Совсем небольшая.

Тони посмотрела на Эрнесто. И поймала ответный веселый взгляд.

Ладно уж. Не виноват он… но пусть хоть немного понервничает. Ишь… не нравлюсь я ему! Он мне тоже не нравится.

Тони почти читала в глазах жениха эти мысли. И улыбалась в ответ.

Главное, что ты мне нравишься. И вообще… ты замечательный.

Ритана Лассара решительно открыла коробочку.

– Творец!

На черном бархате сияли два обручальных кольца. Старинных. Золотых, конечно.

Но важно было то, что оба они были украшены гербом Лассара.

– Сеньор Пенья?

– Ритана, я тут поспрашивал… в общем, это ваше, родовое. Сами посмотрите.

Тони коснулась пальцами колец.

И… провалилась в прошлое.

Мужчина и женщина.

Старые, очень старые. У обоих седые волосы, морщины, характерная хрупкость и сутулость. Он сидит на диване, женщина прижалась к его плечу.

Оба молчат.

Только пальцы переплели…

А комната… Тони ее не знает. Это не в Лассара, точно не там, потому что за окном видно маяк.

Бушует гроза.

– Пора уходить, – старик поворачивается к жене, касается губами белоснежных волос.

– Уже пора?

– Да, радость моя. По пути молний, в самый темный час ночи…

– Как и подобает некромантам.

Глаза пожилой ританы улыбаются. Она не боится ничего. Она ведь с мужем… она Лассара, а некроманты не боятся смерти. Для них это лишь начало долгого пути.

– Это была хорошая жизнь, счастье мое.

– Это была чудесная жизнь, любимый.

На долю секунды губы стариков соприкасаются. И – лица начинают выцветать, бледнеть, из них уходит нечто неуловимое. То, что делает живых – живыми.

Два тела откидываются на диване, так и не расцепив рук.

Блестят на пальцах те самые кольца. Грустно блестят. Сегодня они потеряли хозяев…

Тони открыла глаза, чтобы увидеть встревоженного Эрнесто.

– Ты как, маленькая?

– Все в порядке. Надо будет посмотреть семейную историю. Судя по одежде… портреты я помню, этим кольцам лет двести?

– Даже чуточку больше, – вздохнул сеньор Пенья. – Ваших предков, ритана, хоронили в Лассара, все верно. И этих – тоже. Не знаю, какой путь прошли с тех пор кольца, но считаю, что надо вернуть их законной хозяйке.

– Благодарю вас, сеньор Пенья. Это ценный для меня дар, – кивнула Тони. – Скажите, вы придете на нашу свадьбу?

Нельзя сказать, что сеньор был счастлив. Но…

– Конечно, ритана. Если вы приглашаете…

«Вы» он так подчеркнул голосом, что стало ясно – и Тони, и Эрнесто…

Риалон только рукой махнул. Мерзавец, конечно. Но… ладно уж.

– Приходите, сеньор Пенья. Тони будет рада.

Я – нет. Но ради нее ты останешься в живых.

И даже будешь приходить к нам.

Сеньор Пенья все понял правильно. Распрощался и откланялся.

Тони задумчиво поглядела на коробочку. На кольца. На Эрнесто.

А потом решилась.

– Ты… не против?

Эрнесто молча протянул ей руку. Кольцо уютно скользнуло на безымянный палец, да там и осталось. Словно для него и ковалось.

Мягко взблестнул герб Лассара.

Тони протянула руку, и второе кольцо скользнуло к ней на палец.

И как тут было не поцеловать свою невесту?

– Люблю тебя, Тони.

Антония замялась.

Ах, как легко и просто было бы ответить теми же словами. И… сложно. Она пока сама не знала, что чувствует.

Любит?

Привязалась?

Нет, не понять…

Впрочем, Эрнесто и не стал настаивать. Вместо этого он поцеловал тонкие пальчики.

– Я подожду, солнышко. Сколько надо будет.

Тони посмотрела в его глаза. Подумала, что ей очень повезло. И сама поцеловала Эрнесто.

Какой же он… настоящий мужчина.

* * *

В то время, как Лассара решала свои семейные дела, Освальдо Карраско атаковал мэра Римата.

– Как это так?! У вас под носом зрел заговор, а вы все проморгали!

Тан Кампос успешно отбивался. Уж что-что, а виноватым Карлос Мануэль себя не чувствовал! Он проморгал?! Все проморгали! И заговор ликвидировали ЕГО люди, а не чьи-то еще!

А ты где был в это время, некромант многомудрый?

– Тан Карраско, скажите мне, как, встречая герцога при дворе, вы не поняли, что он собой представляет? Меня он вниманием не удостаивал вообще, а при дворе бывал, хотя и не часто. Кстати, в отличие от меня. Мне-то некогда, город сам с собой не управится.

Освальдо надулся. Мэр попал не в бровь, а в глаз. Все верно, некроманту бы и посмотреть внимательнее.

Но… кто же мог подумать?

– Тан Кампос, я прошу предоставить мне все материалы дела. И… кто его вел?

– Сеньор Вальдес. Впрочем, я подал доклад и прошу даровать ему дворянство за заслуги перед Короной.

Освальдо кивнул. И даже не поморщился.

Не ко времени. Вальдеса он не любит, но… заслужил. Мединца Освальдо уже видел. И при мысли, что вот ЭТО могло появиться на улицах…

Можно как угодно относиться к Карраско, но профессионалом он все же был. И хорошим. Выберись эти твари на улицы города – жертвы исчислялись бы не сотнями – тысячами и десятками тысяч. А так считай, что легко отделались.

– Все отчеты можете взять у сеньора Вальдеса. Я распоряжусь, – кивнул мэр. – Ав остальном… правки не требуется. Тан Риалон и ритана Лассара прекрасно справились.

Освальдо кивнул, ничем не показывая своего отношения к этой новости. Поблагодарил и отправился изучать документы.

Кажется, настало время напомнить Риалону про его долг?

* * *

Эрнесто было решительно не до Карраско.

– Тони, детка…

– Дочка!

Араконы обнимали девушку и не знали, то ли хвалить, то ли ругать…

Хотелось все сразу, и бонусом – надрать уши, чтобы так не рисковала. Сильно мешало присутствие Эрнесто Риалона, который не одобрил бы подобного отношения к своей невесте.

Напряжение вылилось слезами. Ритана Розалия плакала, не стесняясь, тан Адан вытирал слезу… Тони тоже не сдержалась.

В госпитале она оказалась вовсе не случайно. Они навещали Шальвена.

Да, прошедшие два дня были попростубезумными. Девушка поняла, что ее самообладание далеко от идеального, несколько раз даже истерику закатила…

Эрнесто выдержал все стоически.

Уговаривал, успокаивал, обнимал и целовал, отвлекал, как мог… Тони оценила. Как же им за эти дни перемотали нервы! Просто до ужаса!

По согласованию с томасианцами и полковником Лопесом решили так.

Главную роль отдали Рейнальдо, который все разведал и сообщил ритане Лассара. Ритана помчалась к жениху. Жених – к другу. А ритана еще и в храм, понятное дело! Некроманты туда регулярно за советом бегают, правда же, отец Анхель?

В результате к делу привлекли томасианцев.

И те пришли, и боролись со злом, как могли. Так душевно боролись, что море до сих пор выкидывало на берег трупы, при виде которых рыбаки то блевали, то бежали в храм.

Мединцы…

Часть из них была в море. Часть – погибла в подземелье, но где и сколько – было неизвестно. Установить ничего не удалось.

Таких записей герцог не вел или не держал дома. Тони нашла в его замке несколько десятков тайников, где с золотом, где с драгоценностями, но бумаг по мединцам в них не было. Может, и логично. Зачем такое держать при себе, если можно оставить внизу? Основное герцог наверняка и так помнил.

И кто, и сколько…

Отправили корабли на остров Сандана. Пока известий не было, но Тони знала, что там найдут.

Трупы и еще раз трупы.

Подземную или подводную пещеру, а в ней тела. Сотни, тысячи тел…

Мединцы не могли жить без существа, которое их породило. Они умирали. Кто быстрее, кто медленнее, но умирали один за одним. Герцог де Медина – один из сильнейших, не прожил двух дней. Его даже допросить не удалось.

Синэри подстраховалась. Не только тело человека было искалечено слиянием с морской тварью, но еще и разум. Какие-то черты наследовались ими от животных…

Дальмехо получил от угря безжалостность и ярость, герцог – хладнокровие и жестокость от змеи… а потом все это убило и первого, и второго.

Быстро и беспощадно…

Может быть, герцогу можно было бы продлить существование по методу Дальмехо, подкармливая его чужими жизнями, но об этом никто не подумал. А Эрнесто решил не делиться такими сведениями.

Ни к чему.

Пусть герцог сдохнет и побыстрее. Мало ли какое решение примут власть имущие? Частенько эти умники на такое идут, что обычного человека тошнить от омерзения начинает. Для них ведь люди – только костяшки на счетах. И чужие жизни ничего не значат.

Не получит его величество какую-то информацию о мединцах? И что? Тан Риалон это прекрасно переживет!

И совесть его мучить не будет! Она прикормленная, дрессированная, ручная и послушная…

Эрнесто понимал, что это – де Медина. Дальний королевский родственник, хотя и невесть в каком поколении. И до чего дойдет король, чтобы его поддержать…

Преступников у нас много, а герцог один. Даже если раз в неделю ему кого-то скармливать – до старости хватит. А эта тварь пыталась… пытался навредить Тони!

Этого Эрнесто и Творцу бы не простил! Так что – без хороших идей.

И вообще…

Тела мединцев были аккуратно заморожены и помещены в холодильники столичных моргов. Маги собирались копаться в них долго и вдохновенно. А вдруг что новое узнают? Ну… интересно уж точно будет! Такое не каждый день препарировать можно! Уникальный случай! Неоценимая польза для науки!

Потрясающая биология!

В эти дела Тони не вдавалась. А вот Рейнальдо…

Шальвену досталось вдвойне. И как призраку – он едва не развеялся, и как человеку. Его и побили, и попинали, и вообще… выкинуть из тела старую душу, а на ее место засунуть новую – так просто не проходит. Рейнальдо до сих пор валялся в больнице и вставать не собирался. Тони хотела поговорить сначала с ним, потом с Паулиной, ну а коли уж они здесь оказались, то и с Араконами. Лучше им все узнать из первых рук. А то потом обидятся…

Так что Тони и Эрнесто делились своими приключениями, Адан и Розалия только головами качали, а потом… потом раздался стук в дверь.

Что привело Альбу и Амадо в палату к Араконам именно в это время? Счастливый случай.

Альба и Амадо как раз прогуливались в больничном парке. Планировали свое будущее, разговаривали на семейные темы… и тут мимо проезжает мобиль. С Риалоном и Тони!

И чего тут думать и гадать?

Разговаривать надо! Пока все в сборе!

Альба только зашла в палату, совсем ненадолго. Надо же было привести себя в порядок перед этой выскочкой?

Обязательно надо…

Причесаться, подкраситься, да и блузку поменять… больничная одежда?

Да вы что – смеяться изволите?! Когда у нее тут жених?!

Альба уже на второй день телефонировала Паулине, и та принесла ей одежду. Конечно, не совсем ту, но… что взять с этой дурехи? Хоть что-то не перепутала, и то хвала Творцу.

Попали они с Амадо к Араконам, когда Тони и Эрнесто обо всем уже рассказали. И обрадовали не новостью, но все же…

– Полагаю, – Эрнесто притянул к себе поближе свою невесту, – мы поженимся осенью. Примерно через месяц.

И как такое было снести Альбе?

– Прекрасно, – бросила она, переступая порог с видом королевы-матери. (Или, «королевы», мать ее?) – Можем устроить скромную двойную свадьбу.

В палате повисло молчание.

Такого никто не ожидал, но…

Первой опомнилась ритана Розалия.

– Дочка! А…

– Мой жених. Амадо Эрнесто Риалон, – внешне спокойно, а внутренне кипя от ярости, сообщила Альба.

И был у нее повод, был!

Тони окончательно забыла про волшебные снадобья мастера Доменико и выглядела удивительно красивой. Недаром Даэлис в свое время считалась одной из первых красавиц столицы, ох недаром. Дочка пошла в нее чертами лица. А уж сейчас, когда она улыбалась, когда сияли собственным светом огромные глаза, когда вся она выглядела безудержно, потрясающе счастливой, ее очарование било в глаза не хуже солнца.

Вот оттолкнется от пола – и взлетит! И будет сиять, обогревая весь мир.

Альба ей попросту проигрывала.

И кожа у девушки попортилась, все ж беременность, и цвет лица, и волосы… а вот не надо было пытаться ребенка убить…

Альба и Тони словно местами поменялись. И юной ритане Аракон это весьма не понравилось.

– Гхм… – закашлялся Эрнесто. – Я рад. Очень…

Теперь пришла пора опешить Амадо. Он ждал другой реакции.

– Не слишком ли быстро? – опомнился тан Адан. За что и получил от жены локтем в бок. Ритана Розалия уже просчитала все плюсы и минусы такого брака и решила, что первых определенно больше.

– Альба, Амадо, поздравляю! – еще сильнее засияла Тони.

Альба сверкнула глазами.

– И не возражаешь против двойной свадьбы?

– Что ты! Я буду только рада!

Тан Адан закивал, проглатывая то, что вертелось у него на языке.

Экономия! Таны и ританы, экономия! Свадьба – удовольствие дорогое, а если их объединить… что проще? Один раз гостей принять – или два, тем более за короткий промежуток времени? Конечно, Альбе об этом говорить не стоит, но вот и Риалон что-то подобное думает… тан Адан не умел читать мысли. Зато прекрасно умел считать деньги.

Умничка, Тони! А Даэрон, не тем будь помянут, все равно дурак!

Эрнесто широко улыбнулся. Некромантов-тугодумов вообще не бывает, их съедают на первой стадии обучения. Так что он успел обдумать информацию и перешел в наступление.

– Амадо, ты меня порадовал! Альба, детка, можно я буду звать вас дочкой?

– Д-да, конечно, тан Риалон, – чуточку запнулась Альба. Некроманта она побаивалась.

– А на свадьбу я вам сделаю подарок. Амадо, я перепишу на тебя наш дом. Живите и радуйтесь.

Амадо хлопнул ресницами, не зная, что сказать.

Тони расслабилась. Вот совершенно ей не хотелось жить в доме, где все пропитано ританой Барбарой. Да еще и как бы Амадо ее принял?

– А ты? – как-то по-детски спросил Амадо.

– А я перееду к супруге. Тони, ты меня не выгонишь?

Вместо ответа, Тони приподнялась на цыпочках и поцеловала жениха в щеку.

– Ты замечательно все придумал, милый мой. Мы разместимся над магазином?

– Конечно.

– А когда дети пойдут, будет видно…

– Может, купим соседний дом, – отмахнулся Эрнесто. – Разберемся в свое время.

Альбу явственно перекосило. Но что тут скажешь?

– И я поучаствую, – поддержал тан Адан. – Амадо, ты ведь нигде не работаешь, верно, сынок?

Амадо тоже скривился.

Да вы знаете, как-то раньше и надобности не было. Деньги… ну, они сами в дом приползали. Мама все покупала, еще и на мелкие расходы мальчику подбрасывала, только попроси.

Эрнесто улыбнулся одним уголком губ, чтобы никто не заметил. Пора, пора взрослеть, сынок. Я тебя не брошу, конечно, но раз уж ты взял на себя ответственность – ты ее и нести будешь. Не дам я тебе рыбки, а вот удочками обеспечу.

– Я хочу устроиться…

– Думаю, мы вместе поспособствуем устройству Амадо в университет. Королевский. Первый вряд ли, а вот второй или третий – может получиться.

Тан Адан кивнул.

– Да, пожалуй. А место?

– Амадо будет читать лекции… как насчет литературы? Он в ней неплохо разбирается.

Амадо стал на вид еще кислее. Кажется, это было не совсем то, чего он ждал.

– Может, если работа в университете не подойдет, я смогу тебя устроить в участок. Место письмоводителя там всегда свободно.

Эта перспектива Амадо понравилась еще меньше. Но куда уж тут поспорить?

Альба сверкала глазами, но спорить не решалась. Некромант смотрел на нее такими добрыми глазами, что хоть ты сама в песочек закопайся.

– Вот и договорились, – подвел итог тан Адан.

Он тоже отлично понял, что им придется помогать молодой семье. Но… жить они будут в столице, рядом, на дом тратиться не придется, а остальное… все работают и зарабатывают, чем Амадо хуже?

Сам тан Адан?

Ладно… он выгодно женился. Но он же и не отказывается помогать!

Эрнесто и Тони переглянулись и принялись прощаться с Араконами. Все отлично, все хорошо складывается, так что планируйте свадьбы, таны и ританы. А мы заранее согласны.

В коридоре Тони подошла к окну и решительно распахнула створки.

– Фууууу!

– Вот уж не ждал от сыночка, – поддержал ее Эрнесто. Свежего воздуха хотелось просто невыносимо. После больничной палаты, которая насквозь пропиталась за эти минуты не только запахом лекарств, но и лицемерием, городской воздух казался упоительно сладким.

– Я буду рада за Альбу. Она хорошая, просто…

– Взбалмошная, вздорная, глупая и зависимая от общественного мнения. Копия моей супруги… бывшей, – подвел итог Эрнесто.

Тони пожала плечами.

– Может быть. Но шанс на счастье у нее будет, если поумнеет.

– Помочь я им помогу, но вешать себе на шею не стану, – отрезал Эрнесто. – Что, к Рею?

Тони решительно кивнула.

Да! К Рейнальдо!

* * *

Шальвен встретил гостей улыбкой.

– Добрый день.

– Добрый? – уточнила Тони.

– Для меня так вполне. С утра заходил милейший человек, брат Леандро. Принес мне мои новые документы.

Рейнальдо светился собственным светом. И было отчего.

В паспорте, свидетельстве о рождении и прочем разном, которое лежало на тумбочке, значилось черным по белому. ИГНАСИО РЕЙНАЛЬДО ШАЛЬВЕЙН. Правда, сеньор, но дворянство может даровать только король.

– Не ошибка? – уточнила Тони.

– Нет. Решили, что обратно в род мне возвращаться нет смысла. Чужие люди, много воды утекло, я там никого не знаю. А вот Шальвейн… Мне будет почти привычно.

– Мэр в курсе?

– Я так понял, что все согласовано. И там еще… бумаги.

Тони вопросительно поглядела на призрака. Рейнальдо кивнул, и девушка принялась их листать.

Что может мэр города?

Многое. В частности, принять Рейнальдо на службу в полицию, дать ему бессрочный отпуск по состоянию здоровья для улаживания своих дел, естественно, с сохранением заработной платы, и сразу же назначить пенсию. За заслуги перед Отечеством. Заметим, из городского бюджета. Не из своего же кармана платить героям? Хотя… государственный – это же почти свой, родной и личный для каждого чиновника? Правда?

Нельзя сказать, что Рейнальдо в единый миг стал состоятельным сеньором. Но бедствовать ему не придется. И… на семью хватит.

– Мне поговорить с Паулиной?

Рейнальдо вздохнул. Замялся. Потом решительно обвел лицо.

– Тони… ты же видишь…

Тони видела. И не понимала, в чем проблема. Даже наоборот – все отлично.

После тесного общения с мединцами некогда красивое лицо Валеранса украсилось шрамами. От ожогов, от ран… калекой он не стал, нет. Но два шрама рассекали правую щеку, один сползал по лбу и корежил бровь, еще один был на подбородке…

Красавчиком Рейнальдо не быть. И узнать его будет достаточно сложно, особенно если он поменяет прическу, наденет очки…

Но и ощущать себя уродом? В честь чего? Обычный мужчина, и похуже бывают, а свое счастье находят.

Так Тони и высказалась. Рейнальдо скрипнул зубами.

– А если она испугается?

– Так и скажи, что сам боишься?

– Боюсь, – даже не стал лгать экс-призрак.

– Если она твою душу полюбила, то оболочка ей тем более неважна будет.

– Кстати, я тут тебя чуточку просканировал, – добавил некромант. – Душа приживается отлично, просто скачкообразно, тело ее не отторгает, скоро пройдут последние проявления болезни.

Рейнальдо кивнул.

– Есть причины.

– Она?! – уточнил Эрнесто, имея в виду Ла Муэрте.

– Да.

О дальнейшем некромант расспрашивать не стал. Ни к чему.

– И кстати, стерильным ты не останешься. Так что совет, любовь и много деток.

Рейнальдо еще раз тяжело вздохнул.

– Или Тони поговорит с Паулиной, или я, – подвел итог Эрнесто.

При таком раскладе Рейнальдо вздохнул – и согласился на Тони. Куда ему было деваться?

Некуда.

Так что Тони отправилась к Паулине, а Эрнесто решил пока заехать на работу. Вдруг он там нужен?

* * *

Вальдес сиял собственным светом. А чего б ему и не сиять?

Дело раскрыто, все отлично, жизнь прекрасна! Плюшек могут не дать? Так ведь и жертв больше не будет! И за друзей радостно… так что Освальдо он встретил широкой улыбкой.

– Тан Карраско? С возвращением вас!

Тан Карраско кисло улыбнулся.

– День добрый, Вальдес. Я хочу ознакомиться с материалами дела… ну и с вами побеседовать.

Освальдо тоже отлично знал, что отчеты и реальность частенько расходятся. А ему-то еще королю докладывать.

Серхио вздохнул, но отказывать не стал.

– Давайте побеседуем, тан.

Освальдо опустился в кресло и только-только начал беседу, как в кабинет вошел тан Риалон.

Довольный, счастливый и, кажется, даже помолодевший.

– Серхио, как дела? О, Вальд? Какими судьбами?

– Его величество послал, – процедил Освальдо.

– Все отлично, – улыбнулся Серхио. – Кстати, тут полковник заходил, хотел тебя видеть…

– Я сейчас к нему загляну.

Эрнесто только собрался развернуться и выйти, как полковник явился сам.

Пабло Матео Лопес обычно предпочитал принимать подчиненных в своем кабинете, но совершенно случайно увидел, как Эрнесто заходит в кабинет друга. Почему бы и не пригласить героя лично?

– Тан Риалон! Доброго вам дня!

– Полковник! Рад вас видеть.

– Зайдете ко мне для разговора?

Эрнесто кивнул.

– Да, буквально пару минут.

– Хорошо. Я, кстати, отдам вам и документы для вашей невесты.

– Простите?

Полковник хитро улыбнулся.

– Может быть, вам нужен помощник? Ритана Лассара очень подошла бы для этой работы. Ассигнования из бюджета выделены, ставка есть…

– Ритана Лассара? Невеста?

Освальдо почти шипел.

Серхио едва не выругался прямо при начальстве… и принесла ж нелегкая! Полковник-то был не в курсе, а у Серхио все, считай, на глазах происходило…

Эрнесто кивнул.

– Да, Вальд. Если ты хочешь об этом поговорить, то через… полковник, вы меня надолго задержите?

– Буквально минут на пятнадцать, – полковник понял, что дело пахнет керосином, и разумно ретировался за дверь. Встревать между двумя разозленными некромантами? Нашли самоубийцу!

– Давайте тогда я сейчас зайду к полковнику, а потом, Вальд, жду тебя у себя в кабинете.

Учитывая, что кабинет у Риалона был в морге, прозвучало это многообещающе.

Эрнесто кивнул Вальдесу и вышел вслед за полковником.

– Невессссту? – шипеть Освальдо умел просто великолепно. Впрочем, Вальдеса разными гадами было не напугать, особенно после мединцев.

– Невесту. У вас есть еще вопросы по делу де Медина?

Освальдо скрипнул зубами, но понял, что результата не будет. И принялся методично укладывать к себе документы. Сначала прочитаем дело, потом будем задавать вопросы.

* * *

– Подвел я тебя, Риалон?

Эрнесто пожал плечами.

– Рано или поздно Вальд все равно узнал бы. Почему не сейчас?

– Проблем не будет?

– Если и будут, то не у меня, – отрезал Эрнесто. Раньше он не был в себе до конца уверен. А сейчас за его спиной любимая женщина… Вальд, ты лучше спрячься куда поглубже и притворись ветошкой. Сариту я тебе отдал. Но Тони – не дождешься! За нее я тебя зарою и место забуду! Навеки!

– Ладно. Тогда смотри… вот это документы для тебя. Что там его величество решит, когда это будет, неизвестно, а от города и мы порадеем.

Эрнесто бегло проглядел документы.

Первое – дополнительная ставка помощника. Зарплата – более чем достойная. И это при свободном графике работы. Тони оценит и не откажется, ритана Лассара человек практичный.

Самому Эрнесто увеличили зарплату в два раза. И назначили пенсию. Отказывать некромант не стал – не за спасибо работал.

Вот если сын не возьмется за ум, можно будет пенсию ему перечислять. Нищенствовать не будет, и на семью хватит.

Второе – выделение ассигнования на некромантов. Да, есть и такое, нечто вроде свободных фондов, за которые практически не надо держать отчет. У Вальдеса тоже такое есть, называется: «на оперативные расходы».

С наградами и чинами пока придется подождать, мало ли что решит его величество. Но уже приятно.

– Полагаю, Тони не откажется. А два некроманта лучше, чем один.

Полковник довольно улыбнулся.

– А это вам от Храма передали. И просили тоже к ним заглянуть.

Вот теперь Эрнесто довольно заулыбался.

Доступ к архивам. В том числе и архивам храмов. Королевский подарок! Сколько всего интересного он сможет узнать! Сколько важного и нужного!

– Спасибо, полковник.

– На здоровье. И… спасибо.

Эрнесто улыбнулся.

Хорошо, когда люди друг друга понимают. Очень хорошо.

* * *

Паулина встретила Тони в гостиной. Молчала, но смотрела так, что Тони только головой покачала.

Ловелас призрачный.

И ведь знал, знал, что может погибнуть, а все равно не удержался.

Любовь…

– Паула, у нас сложилась… своеобразная ситуация.

– Он… – мертвенно побелела девушка.

Тони поспешила ее успокоить:

– Жив. Относительно здоров. И обрел тело.

Паула откинулась в кресле. И даже на миг глаза закрыла. Нет, не обморок. Просто как выдох. От радости…

Жив!

Остальное все можно решить и потом. Главное – ЖИВ!!!

Потом Паулина осознала все, что произнесла Тони, и посмотрела на кузину уже совсем иначе. Даже как-то подозрительно.

– Тони. А ты…

– А я буду сейчас перед тобой каяться. И за себя, и за Шальвейна, – легко произнесла новую фамилию призрака Тони.

– Что?!

Тони разлила по бокалам вино. Сама даже не пригубила, а вот Паулине явно понадобится.

– Держи. И слушай…

История вышла долгая, но в этот раз Тони ничего не скрывала. И историю Рейнальдо, о которой Паулина была наслышана – все ж легенда. И как Рей оказался с ней связан, и как он влюбился в Паулу, только вот открыться не мог, права не имел, и как он наткнулся на заговор…

И как бедняге пришлось выбирать еще раз.

Паула слушала молча.

Бокал так и остался нетронутым. А по щекам девушки катились крупные слезы.

Наконец, Тони выговорилась и развела руками.

– Вот и все вроде бы. Остальное он тебе сам может рассказать.

– В каком он госпитале?

– Все в том же. Центральном…

– Минуту, прикажу заводить мобиль.

Паула действительно вернулась через пару минут. Шляпку и перчатки она явно схватила, какие придется. Да и плевать на них…

– Ты со мной поедешь?

Тони пожала плечами.

– Пусть тебя отвезут в госпиталь, а меня по дороге высадите возле магазина. Хорошо?

– Конечно. И, Тони…

– Да?

Паула порывисто обняла кузину. Прижалась щекой к щеке.

– Знай, у тебя есть сестра. Всегда тебе благодарна буду. И за себя, и за него…

Тони думала недолго.

– Между прочим, осенью состоятся две свадьбы. Моя с Эрнесто. А Альба выходит замуж за Амадо. Намек понятен?

Судя по улыбке Паулы – еще как понятен.

– Я… подумаю.

Тони тоже улыбнулась в ответ. Вот кто бы подумал, что так оно сложится?

– Подумай на досуге. Лучше – вместе с Рейнальдо.

– Игнасио. Привыкай, Тони. Он – Игнасио, – строго поправила девушка.

Тони не возражала. Пусть они сами с Паулой разбираются. Она свое черное дело уже сделала. Ну и Ла Муэрте – тоже.

И почудился девушке далекий смешок. Словно кто-то оценил хорошую шутку.

Но это… точно. Почудился.

* * *

Если бы взгляды могли убивать… вообще-то могли. Но с некромантом этот номер не прошел бы. Эрнесто и сам так смотреть умел.

Освальдо был в бешенстве.

– Невеста, значит?

Риалон пожал плечами. Сам же все слышал, чего переспрашивать?

– Ты помнишь, что именно мне обещал?

– Поверь, я не прикладывал для этого никаких усилий. В центре заговора мы с Тони оказались одновременно. Ей нужна была помощь, я ее оказал, а что ты там себе надумал – твое дело. Специально я практически ничего и не делал.

Освальдо злобно стиснул кулаки.

– Откажись от нее.

– Больше тебе ничего не надо?

– Откажись.

– Нет.

– Ты мне должен.

– Ты мне тоже, – парировал Эрнесто. – И за Сариту, и за Барбару.

Произнесенные имена резко охладили гнев Освальдо. Он отлично знал, чей тут хвост мелькнул… чьи лапы потоптались.

– Рита… твоя работа?

– Моя. Она жива, здорова, а ты счастливый супруг. Так что не советую тянуть лапы к моей невесте.

– Я разведусь, – сдвинул брови Освальдо. – Ты с ней общаешься?

– Да.

– Скажи, что я все урегулирую мирно, она останется довольна. Но я хочу развод.

– Скажу при следующем разговоре. Рита тоже хочет развода, она не будет против.

Освальдо кивнул. Если уж Ла Муэрте заступилась за эту дуру… пусть Рита живет, сколько ей отмерено. Вальд ей мешать не будет. Главное, чтобы дорожки не пересекались.

– Хорошо.

– А теперь поговорим про Барбару, – теперь уже роль хищника досталась Эрнесто. – Ты ее случайно убил? Так ведь, Вальд? Не сдержался?

Освальдо только выдохнул. Но не сознаваться же?

– Как ты с этой дрянью столько лет прожил?

Это просто вопрос. Не признание…

– Как-как. Молча, – отрезал Эрнесто. – Человек она была неплохой, и смерти не заслуживала. И кстати, развода бы мне в жизни не дала.

Освальдо стало еще обиднее.

– Я… Меня твои семейные дела не касаются. Ты лучше подумай, что ты можешь дать Тони! Ни дома, ни денег, ни связей… нищеброд!

– Был когда-то, – Эрнесто и не подумал стесняться. – Сейчас я семью содержать вполне смогу. Уж будь уверен!

– Тони заслуживает большего.

– А чего она желает? Ты не думал?

– Продолжить свой род. Только это она и со мной может. А твоей службой сыт не будешь. Рано или поздно ей и бриллиантов захочется, и мобилей, и… много чего! А ты ей ничего не дашь.

– Дам, – Эрнесто спокойно улыбнулся, и эта улыбка взбесила Освальдо больше всего остального. – Счастье.

– Что ты можешь знать о счастье?

– А ты, Вальд? Что у тебя за счастье, если жену убивать приходится? Ты ведь Риту любил, разве нет?

Любил? Освальдо уже и не помнил. Давно это было… и еще кое-что было.

– Ты с Ритой разговаривал перед нашей свадьбой. Помнишь?

Теперь настала очередь Эрнесто сжимать кулаки.

Помнишь…

Помнил! До кровавых слез помнил!

И как умолял Риту, чуть ли не в ногах валялся, и как в любви объяснялся, и как просил не выходить замуж за Вальда… хорошо еще, Освальдо все подробности не знает. А то б и вовсе тяжко было.

– Допустим.

– Я хочу поговорить с Тони.

Эрнесто только вздохнул.

По-хорошему, он мог бы попробовать запретить. Сигнализацию повесить, с Тони поговорить… мог бы многое. Даже просто убить Освальдо. Попытаться – точно.

И – не мог.

Благородство? Эрнесто и сам не мог определить это качество. И как его правильно называть, и зачем оно нужно, и как получилось, что оно свило гнездо в душе некроманта?

Но Риалон точно знал, что если запретит этот разговор, никогда не будет знать покоя. Одно дело, когда он – единственный.

Другое, когда у Тони есть выбор.

Да, она не любила Вальда, но вдруг? Иначе это просто нечестно. Вальд – и демон бы с ним, а вот сама Тони…

Эрнесто не мог поступить иначе. Он со вздохом предоставил любимой женщине выбирать свою дорогу.

– Я заеду в храм. Тони сейчас в магазине, ты можешь ее навестить. Полагаю, этого времени вам хватит?

– С избытком.

Освальдо развернулся и вышел из кабинета. Не поблагодарил, не попрощался…

Эрнесто остался стоять, где стоял. И чувствовал он себя совершенным дураком.

* * *

Дорогу до госпиталя Паула помнила плохо.

Вцепилась в сумочку, даже не глядя по сторонам, и повторяла только одно имя.

Игнасио, Игнасио, Игнасио…

Живой!

Родной…

Про Валерансу ей и даром не интересно было. Помер? Так туда и дорога, не жалко! А вот Игнасио…

Хочет ли он ее видеть? Что он ей скажет?

Паула и сама не поняла, как преодолела дорогу до палаты. Постучала, дождалась негромкого: «Да?» и толкнула дверь.

Он лежал на кровати. Бледный, со шрамами… а Пауле было все равно.

Дженио?

Нет…

Смотрела она в голубые глаза, а видела там совсем другое… мужчину, который разговаривал с ней в пещере, мужчину, который пришел к ней, мужчину….

Призрака?

Нет. Просто – любимого.

– Игнасио?

– Паулина…

Рейнальдо попробовал встать с кровати, но неловкое чужое тело подчиняться отказалось, мужчина запутался в своих же конечностях – и едва не рухнул навзничь.

Паула и сама не поняла, как оказалась рядом. Каким чудом успела подхватить? Как…

Как сплелись руки к рукам, как оказались рядом их губы – и первый поцелуй вышел сам собой. Нежный, ласковый, совершенно неожиданный…

– Иниго…

– Паула…

А больше слов и не нужно было. Слова необходимы, когда молчат души. А когда все и так ясно, к чему лишний раз сотрясать воздух? Только больше себя запутаешь…

Когда в палату, спустя полчаса, заглянула медицинская сестра, влюбленные так и сидели в обнимку. Не разговаривали, не целовались, просто сидели, прижавшись друг к другу и молчали.

Паула была счастлива. Она не ожидала такого подарка от судьбы.

Рейнальдо был на седьмом небе от восторга. Он не знал, чего ожидать, но этот подарок… Паула его любит! Именно его! ЛЮБИТ!!!

Больше и не надо ничего…

Медсестра поглядела на это, покачала головой, а потом вышла и дверь за собой прикрыла. Чтобы никто не помешал.

Такое счастье было написано на лицах влюбленных, что она даже немного позавидовала. Не каждому такое дается в жизни, далеко не каждому. А им вот судьба.

Повезло, да…

* * *

Тони напевала нечто легкомысленное, смахивая пыль метелкой из разноцветных перьев. Легонькой такой…

Жизнь прекрасна?

Да! И дважды, и трижды да!

И солнце, и тепло, и настроение, и магазин, и запах сдобы с кухни… просто – все! Осталось еще Эрнесто дождаться, и вообще все будет чудесно.

Звякнул колокольчик над дверью. Тони обернулась с радостной улыбкой…. И тут же нахмурилась. Словно солнышко за тучу забежало.

На пороге магазина стоял Освальдо Фаусто Карраско. Принесли его демоны!

– Тан Карраско, – кисло сказала Тони.

– Я тоже рад вас видеть, – улыбнулся в ответ Освальдо. Улыбаться ему не хотелось. Хотелось иного.

Разнести тут все к демонам бесхвостым ему хотелось! И прямо сейчас!!!

Он слышал пение из раскрытого окна.

Он видел счастливую улыбку девушки.

И видел, как она расстроилась. Риалона ждала. Да, именно Риалона… неужели и правда – любовь? А даже если и так? Что с того?

– Проходите. Вы к Эрнесто? – вспомнила о правилах приличия Тони. – Или что-то купить хотите? – И не удержалась: – У меня есть украшения на продажу. Вашей супруге к лицу будут.

Освальдо медленно прошел внутрь.

Садиться он не стал. Вместо этого подошел к Тони, остановился почти вплотную, навис, подавляя возрастом, ростом, даже магической силой…

– Говорят, Тони, тебя можно поздравить?

– Можно, – согласилась Тони.

– С намечающейся свадьбой?

– С Эрнесто Риалоном, – кивнула Тони. – Гостем будете?

Не удержалась еще раз. Отлично помнила, что Сариту этот гад у Эрнесто отбил… долг платежом страшен!

– Приглашаешь?

– Эрнесто будет приятно. Друг юности, – пожала плечами девушка.

– А тебе?

– А мне – все равно.

Разговор шел решительно не так. И Освальдо не сумел сдержаться.

– Неужели тебе этого правда хочется?! Не верю!!!

– Чего именно? – Тони тоже не нравился этот разговор. Но что она могла сделать? Кота на Освальдо натравить? Отравится еще животное.

Оставалось только надеяться на скорое возвращение Эрнесто.

– Всей этой убогости! Тони, не надо себе врать! Ты не любишь меня, но ведь и Эрнесто ты тоже не любишь!

Тони прикусила губу.

Ну… ладно. В данном случае Освальдо попал не в бровь, а в глаз. Те чувства, которые она испытывала к Дженио… к Эрнесто она относилась иначе. Совсем иначе. И сама не могла понять, как это определить.

Любовь? Привязанность? Симпатия? Желание тепла и заботы… вот как?

– Это касается только меня и моего жениха.

– Не только. Подумай, Тони. Ты достойна большего! Чего ты хочешь? Вот этот убогий магазинчик?! Торговать старьем до смерти? Работать за нищенскую оплату?! Карраско богаты, ты сможешь жить так, как тебе нравится! Путешествовать, заниматься некромантией в свое удовольствие, восстановить Лассара… Бриллианты? Меха? Книги? Реактивы? Придворная жизнь, наконец! У тебя будет все, что ты пожелаешь! Я не самый лучший муж, это верно, но ты тоже некромант! А если уж вступать в брак без любви, то почему бы и не в тот, который более выгоден?

Девушка вздохнула.

Вот красивая картинка, правда?

У нее будет всё. Всё, что она пожелает.

Не будет любви? Но ее и так не будет, наверное. Такой, как у родителей…

Так почему не Освальдо? Почему бы ей не продаться подороже? Разве она не достойна? Золота, мехов, светской жизни, всего самого лучшего? Почему она должна работать, почему должна думать о будущем, почему…

Миг слабости прошел очень быстро.

И Антония Даэлис Лассара улыбнулась, отвечая себе на все вопросы разом.

Потому что никогда нельзя оставлять за спиной негодяя. Ни за какие материальные блага.

Что бы Освальдо ни говорил, как бы ни убеждал, он уже предал один раз. Предал Сариту, которая тоже была магом. Просто неподходящим.

Предал, подставил, сподличал… он не считал, что делает нечто плохое. Он просто расчищал Тони дорогу. Делал, как лучше для него.

Сейчас он предлагает Тони конфету. Но это отравленная сладость.

К Эрнесто можно повернуться спиной, к Освальдо – нет. Вот и весь разговор.

Никакие деньги не стоят того, чтобы искалечить себе всю жизнь. Чтобы смотреть на человека – и не доверять ему даже в мелочах, чтобы жить и ждать подвоха… и дождаться его. Рано или поздно – дождаться.

Предавший один раз будет предавать и дальше. Он уже почувствовал вкус подлости, он уже отравлен. Он уже не человек. Это нечто вроде того же мединца, существо с изуродованными душой и разумом. Тело нормальное, а внутри такой же монстр. Даже опаснее, потому что люди видят – человек, и обманываются. Мединцев – тех с людьми не перепутаешь.

– Я уже отвечала вам один раз, тан Карраско. И мой ответ по-прежнему – НЕТ.

Освальдо только вздохнул.

– Это окончательно?

– И бесповоротно.

– Тогда…

В голове Антонии внезапно взорвались сотни крохотных искр. И уже сползая в обморок, она услышала:

– Прости, ты не оставила мне выбора.

Глава 13

Хорхе-крыс следил за магазином.

Не ради кражи, что вы! Таких отвязанных по всему Римату не найдется! Чтобы приказ Пенья нарушить?

Мастер сказал – следить за девицей и охранять. А ежели чего, так сразу бежать к нему.

Вот Крыс и следил. Как раз была их с Москитом очередь.

Никто не обращал внимания на двух уличных мальчишек, которые расположились в тени забора и увлеченно играли в ножички. А заодно зорко поглядывали по сторонам. Интересно, чем эта никса^[256] заслужила такое благоволение хозяина?

Крыс не отказался бы узнать, вдруг и ему пригодится?

Хотя работка была – не бей лежачего! Сидишь себе, смотришь, ни бегать не надо, ни украсть чего…

Когда в магазин вошел мужчина средних лет, мальчишки даже и не встревожились. Может, ему чего купить надо? Это ж магазин…

А вот когда мужчина вышел из магазина, держа на руках девушку, явно в обмороке…

Вот тут мальчишки и всполошились. Если никсу потырят, им Мастер головы пооткручивает! Да еще как…

Крыс соображал быстрее, недаром он был старшим в паре.

– Отвлеки его буквально на минуту, и бегом к мастеру. Я с ними поеду, дам весточку.

Москит кивнул.

Отвлечь?

О, это несложно для уличного мальчишки! Риалон знал подобные номера, и с ним бы такое не прошло. Но Освальдо, придворный некромант, был не в курсе. Даже и не подумал ни о чем таком.

При дворе уличных мальчишек попросту не водится. Не пускают их туда.

Освальдо сгрузил Тони на заднее сиденье, заботливо прикрыл плащом, сел за руль мобиля и тронулся с места.

Откуда он взялся-то, этот сопляк?! Да прямо перед бампером? Да с таким истошным воплем?

– Ой-ой-ой!!! Убили, покалечили, изувечили!!!

Орал Москит так, что уши закладывало. За голос, кстати, и кличку получил. До того противный у него был тембр, что вскакивали даже спящие мертвым сном.

Сейчас этот голос грозил поднять на уши всю улицу. А Освальдо свидетели были никак не нужны.

Но убивать? Здесь и сейчас?

Ох, не стоит оставлять следы для Эрнесто. Карраско выругался и вышел из машины.

– Что с тобой?

– Дядя, ты меня покалечить хотел?

Наглости Москиту тоже было не занимать. Еще и одолжить хватит.

– Ты сам мне под мобиль влез!

– А давай полицейского позовем, пусть рассудит? Ой, нога не ходит! Ой, рука болит!

Москит наблюдал краешком глаза, как ныряет в багажник машины Крыс. Мелкий, юркий, способный поместиться куда угодно… одно слово – крыс! Везде пролезет!

В пальцах Освальдо сверкнула золотом монета.

– Хочешь? И заткнись!

Москит прикинул размеры ущерба.

– Десять таких – и я онемел!

– Десять?

– Дядя, ты меня, считай, заработка лишил! Честного!

Освальдо сплюнул на мостовую.

Голову б оторвать негодяю, но… если сейчас сюда пожалует Риалон – кто еще кому и чего оторвет! А потому…

– Подавись, тварь!

Монеты полетели в пыль. Проклясть бы паршивца, но некогда, некогда… убить – быстрее. Но тоже нельзя. Ладно… чтоб тебе всю жизнь спотыкаться на ровном месте! Хоть так!

Освальдо сел в мобиль и тронулся с места.

Москит подобрал монеты, честь по чести отложил шесть из них. Три себе, три напарнику, четыре Мастеру. И помчался так, что пыль из-под ног взвихрилась.

Мастер должен знать, что тут произошло.

* * *

– Папа! Мама!

Такой счастливой родители Паулину давно не видели. С того самого дня в пещере…

Девушка просто сияла! Сверкали глаза, распушились волосы, улыбка озаряла ее личико и заставляла мужчин невольно сворачивать шеи.

Откуда в больнице мужчины? Медперсонал. Врачи. Пациенты… Паулина сейчас действовала на всех, но ей никто не был интересен. Потому что…

– Дочка!

Ритана Розалия обняла свое чадо.

Как хорошо, когда твой ребенок счастлив! Это почти чудо!

Паулина несколько минут погрелась в материнских объятиях. А потом…

– Мама, папа, я говорила с Тони.

– Да? – насторожился Адан Аракон.

– У нас будет три свадьбы одновременно.

Адан сел, где стоял. Получилось прямо на пол.

– К-как?!

– Я тоже выхожу замуж.

– За кого? – с подозрением осведомился мужчина.

– За Игнасио Рейнальдо Шальвейна.

– Кто это такой и где вы познакомились?

Паулина потупилась. Вот здесь и был самый сложный момент. А как рассказать про душу Игнасио в теле Эудженио Валеранса?

Ее этот вопрос ничуть не смущал, пусть Валеранса хоть после смерти хорошему делу послужит. Но родители могут не понять всей ситуации. Или рассказать кому-нибудь. Мама точно расскажет.

Нет уж. Не надо.

Игнасио придумал выход. Какой же он… умный! И замечательный! И вообще самый лучший мужчина в мире!

– Это сложно. Мама, папа, вы только не сердитесь. Вы помните Валерансу?

– Этого негодяя и самозванца? Еще как помним! – огрызнулся тан Адан.

– У него есть кузен.

– Нет! – ритана Розалия оказалась весьма и весьма категоричной.

– Мама, будь любезна, выслушай меня, а потом перебивай, – жестко сказала Паулина. У ританы даже рот раскрылся от удивления. Такого она от своей дочки не ждала. – Валеранса, который, кстати, был самозванцем, был паршивой овцой в своей семье. И Игнасио приехал сюда, чтобы остановить негодяя. Эудженио напал на него, серьезно ранил, едва не убил. Сейчас Игнасио тоже находится в больнице, и вы можете сходить, побеседовать с ним. Добавлю, что ему уже предложили место в полиции. И к нему сильно благоволит Храм.

Это был сильный аргумент. Даже ритана Розалия задумалась.

– Дочка… но где и как вы познакомились?

– Игнасио хотел узнать, что еще натворил его родственник. Тень его подлостей падала на все семейство, вы же понимаете. Игнасио познакомился со мной, побеседовал, мы начали встречаться…

Паула врала без зазрения совести. Но как тут скажешь родителям правду?

Они же запрут ее в подвале и потеряют ключ. Выкинут его в океане.

Они… нет, лучше некоторые вещи им не озвучивать. Мама замечательная, но Альбе точно расскажет. А Альба подругам, а те…

Рисковать Паула не хотела.

– Думаешь, кузен Валерансы может быть хорошим человеком?

Ритана Розалия вполне справедливо сомневалась. Паулина закатила глаза.

– Мам, пап, ну ведь в любой семье своя паршивая овца есть! Вот вы про дядю мне и вовсе не говорили!

Араконы переглянулись. Ну… если так-то посмотреть, Даэрон себя тоже некрасиво повел. Но ведь не убивал никого! Не втирался в доверие! И не мошенничал, и не…

Паулина развела руками.

– Игнасио тоже ничего плохого не делал. Наоборот, хотел остановить своего кузена. Ему это удалось, но Иниго был ранен, сейчас он находится в этой же больнице. Вы можете сходить и поговорить с ним.

– Ладно, – нехотя согласился тан Адан. – Но о свадьбе пока не может быть и речи.

Паулина выпрямилась.

– Папа. Мама. Я вас люблю. Вы у меня самые замечательные в мире. Но за Иниго я выхожу замуж. Или мы играем свадьбу осенью, вместе с Тони и Альбой, или я сейчас еду в мэрию, и мы регистрируем наш брак завтра же.

– И куда так спешить? – проворчал тан Адан.

Паула отбросила назад волосы.

– Я понимаю, вам не нравится эта тема. Но… папа, сколько времени понадобилось моему дяде?

Меньше недели. Это Адан точно помнил. Даэрон познакомился с Даэлис, практически сразу у них все началось, закрутилось, и брат… м-да. А кровь-то одна.

Его кровь. Адан даже гордость какую-то ощутил за свою дочку. Иррационально, конечно, нелогично, но ведь в него пошла! Тоже стоит, спорит…

Нет, не так, как Альба. Видно, что у Паулины все более чем серьезно. Тут не самолюбие, тут любовь.

– Хорошо, дочка. Не надо спешить с мэрией, – сдался тан Адан, не обращая внимания на щипок жены. – Мы сходим, познакомимся с твоим избранником.

Паулина расцеловала родителей, пообещала еще зайти в гости и убежала. Араконы какое-то время молчали, а потом Розалия подошла к окну, посмотрела…

– Девочки вырастают. Улетают из родительского гнезда, Адан.

– Скоро внуков принесут, – отмахнулся тан. – А пока… – он подошел к жене, обнял ее за талию. – Рози, мы ведь еще совсем молодые. Неужели мы не можем немножко пожить для себя? Ты у меня красотка… давай, как выпишемся из больницы, сходим, потанцуем?

Ритана Розалия прижалась к мужу.

– Почему бы нет? Вы меня приглашаете, тан?

– Я буду счастлив, ритана, если вы примете мое приглашение.

Женщина улыбалась.

У нее хорошая семья. Несмотря ни на что – хорошая. А там, глядишь, и внуки пойдут? Быстрее бы…

* * *

Когда Эрнесто подъехал к магазину, он не ожидал дурного. Но…

Дверь была не заперта.

И Сеньор Мендоса выл так, что страшно становилось. Выл, рычал, а как увидел некроманта, зашипел и кинулся к нему на руки.

Тут и провидцем не надо быть, чтобы понять…

– Тони?!

– Уууууаааааааууууу!

Так, с котом на руках, Эрнесто и кинулся осматривать магазин.

Но сумочка и туфельки были здесь. И шляпка. А самой Тони – не было.

Вальд?

Тони не поехала бы с ним босая. А вот если…

– Убью! – рыкнул Эрнесто. Кот поддержал его угрожающим воем. Убьем! Еще как убьем, но сначала на лоскутки распустим!

Только вот проблема. Некромант – не поисковик. Не водник, не воздушник… и как узнать, где сейчас Тони? Что с ней?

Ехать к Ла Муэрте, в ноги бросаться? Ой, неубедительно… Эрнесто сильно подозревал, что от богини он не адрес, а трепку получит. За избыток благородства. Но как тогда быть?!

– Р-риалон! Ты здесь?!

Пенья?

Эрнесто развернулся, готовый сплюнуть проклятье на старого негодяя. Но Хосе Мануэль не собирался с ним ругаться или спорить.

– Тони похитили!

– Уууууаааааааууууу!

– Откуда…

– Мои ребята за ней следили, – сознался сеньор Пенья. – Мало ли что… я ей должен за герцога.

– И?..

– Москит побежал ко мне, Крыс уехал с похитителем. Поговоришь с мальчишкой?

Эрнесто решительно вышел из магазина – и сразу же почуял…

– Вальд!

Москит, мальчишка лет десяти, с разбитым лицом, съежился на заднем сиденье мобиля сеньора Пенья. И что это с ним такое? Пока добежал – четыре раза упал! Никогда с ним такого не было…

На подскочившего к мобилю некроманта мальчишка смотрел с ужасом.

– А-а…

Эрнесто только рукой махнул.

– Не шевелись, а то так и будешь падать!

Москит и рот открыл.

А откуда дядька знает, что он падал? Видно, что ли?

Эрнесто прищурился. ИМоскит увидел, как на долю секунды его зрачки расширились. Да так, что все глаза у дядьки чернотой затянуло. Вообще все…

Ой, жуть-то какая!

– Прокляли. На спотыкание. Около часа назад… сейчас, вот так… – резкий жест Эрнесто не оставил от проклятия и следа. – Что именно ты сделал?

Москит послушно пересказал их приключения с Крысом. И даже рукой махнул туда, куда дядька уехал. Но… что это могло дать?

Оставалось ждать весточку от Крыса.

А заодно сеньор Пенья поспешил в магазин.

Если Освальдо увез Антонию на мобиле… мобиль надо заправлять. Мобиль должен ехать по более-менее ровным дорогам. Его кто-то мог видеть.

Эрнесто посмотрел на это – и тоже направился в магазин. Сейчас он телефонирует Вальдесу, да и еще нескольких знакомых потревожит.

Связи у него есть во всех сферах. Найдет он Тони, лишь бы поздно не было.

* * *

Голова болела.

Тони медленно приоткрыла глаза – и тут же зажмурилась. Так светом резануло, что слезы потекли.

– Ох…

– Пришла в себя? Отлично!

Голос был знакомый. А человек…

– Карраско…

Даже шепот заставил девушку застонать. Освальдо появился в поле зрения и положил ей руку на лоб.

– Лежи спокойно. А теперь вот так…

Что-то холодное прошлось по лицу, убирая, словно стирая боль. И Тони смогла приоткрыть глаза без опаски.

– Что это было?

– Прости. Перестарался. Сначала я тебя ударил, а потом еще эфира добавил, чтобы ты спала и мне не мешала. Видимо, получилось слишком сильно.

Освальдо не выглядел виноватым. Подумаешь, проблема.

Не убил же!

Тони медленно вспоминала.

– Вы… ты сделал мне предложение. Я отказала.

– И зря. Обошлось бы без лишних движений, – Освальдо присел на кровать рядом с Тони. Девушка попробовала отодвинуться, но получилось плохо.

– К-каких?

– Не пришлось бы тебя бить, увозить… сама виновата.

– Не понимаю. Где мы вообще?

Голова пока еще побаливала. Тони понимала, что Освальдо воздействовал на нее магией, и это злило еще больше. Кто ему разрешил?!

Что вообще за наглость такая?! Красть, увозить…

Козел!!!

– Вообще мы в небольшом домике на побережье, – Освальдо мило улыбнулся. – Я его не так давно снял. Как знал, что понадобится. Здесь мы и проведем наш медовый месяц.

У Тони цензурных слов и не осталось. Только те, которыми сеньор Хуан поливал гвоздь, на который неудачно наступил, пропоров пятку.

Освальдо выслушал кратенький, минуты на три, монолог, из которого следовал вопрос – не болен ли некромант головкой с рождения после неоднократных падений, и ухмыльнулся. Еще и потянулся, поглядел этак многообещающе, с улыбкой.

– Тони… все же простонародно это звучит, не находишь? Когда ты выйдешь за меня замуж, учти – мне нравится имя Нинетта.

– Да не выйду я за тебя замуж, – отбросила Тони всякую вежливость.

– Родишь незаконного ребенка?

Рука некроманта двинулась вперед, легла девушке на грудь…

Тони дернулась, сбрасывая наглую лапу.

– Собираешься меня изнасиловать?!

– Зачем? – удивился Освальдо. – Рита, дура такая, мне девок нарожала, весь дом в романчиках был… поневоле наслушаешься. Никто тебя насиловать не будет, тебе еще и самой понравится. Привыкнешь, а там и полюбишь.

Тони витиевато пожелала авторам данной теории проверить ее на себе. Освальдо ее пессимизма не разделил.

– Стерпится – слюбится, даже не сомневайся.

Девушка выдохнула и попробовала говорить серьезно и рассудительно.

– Не стерпится. И не слюбится.

Освальдо даже рукой на это не махнул. Мол, что ты можешь понимать, девчонка?

– Давай не будем откладывать наш медовый месяц на потом. Разденешься – или тебе помочь?

– Я… меня тошнит.

Девушку буквально затрясло. Вот отчего так? Не косой, не кривой, вполне симпатичный мужчина, другая бы сейчас от радости выла, а Тони на него смотреть тошно. Слушать гадостно… мерзость какая! А уж в одну постель с ним лечь, детей от этого человека рожать… ох, бедная Сарита!

– И врать не надо. Я тебя подлечил, ничего с тобой страшного не происходит.

– Меня от тебя тошнит. Дотронешься – глаза выцарапаю.

– Попробуй, – усмехнулся Освальдо. – Какое приятное разнообразие после трусливых и влюбленных идиоток. Или продажных женщин…

Руки некроманта вцепились в платье, рванули его вниз, по полу горохом застучали пуговицы…

Тони не стала тратить время на крики и мольбы о пощаде. Вместо этого она полоснула когтями по лицу Освальдо, стараясь попасть в глаза.

Промахнулась, но шею распахала качественно. Некромант отшатнулся – и ему на спину кинулось что-то вопящее, визжащее, небольшое, но увесистое…

Освальдо отвлекся ровно на секунду, пытаясь сбросить с себя загадочное нечто. Но этого мгновения Тони хватило с лихвой.

Девушка схватила с тумбочки лампу – и что есть силы треснула некроманта по затылку.

Силы оказалось много. Череп она не проломила, но Освальдо охнул – и осел на кровать. И наступила тишина.

* * *

Крыс прекрасно устроился в багажнике мобиля. Так и доехал до места. Не особенно далеко и ехать пришлось, считай, рядом со столицей, просто надо не прямиком вдоль моря, а чуточку поплутать. И остановился мобиль перед симпатичным домиком.

Явно кто-то из богачей для себя строил!

Два этажа, розы перед крыльцом, да и в домике, поди, не хуже.

А вот что хуже…

Электричества тут точно нет. Проводов-то нет! Если только машинерия какая в подвале, но тоже – кто его знает? Или магия? Богачи – они могут…

Да, магия, явно. Вон как окна засветились.

А телефона тут нет. Телефонировать не выйдет. И что делать?

По здравом размышлении Крыс решил сделать то, что умел лучше всего. Подкрасться и подслушать. Благо мужик занят был.

Пока бабу вытащил, пока в дом перенес, еще и бурчал себе под нос чего-то там… чего бурчал?

Ага…

И никуда она не денется, и побудут они здесь с месяц…

Месяц?!

Нет, на такое Крыс не согласен! Мамка там с ума сойдет, да и мелкие… кто им зарабатывать будет? Если Москит желтяки не зажмет, хорошо будет. Кстати, а в домике ничего хорошего нет? Небольшого такого, чтобы в карман уместилось?

Крыс улучил момент – и тоже проскользнул в дом, вслед за Освальдо.

Хороший домик. Танский, сразу ясно. Богатый такой, красивешный, сразу видно – для себя строилось… и безделушек полно…

Дядька пока на кухне возился, кофе пил, Крыс наверх и проскользнул, осмотреться. Спальни там, три штуки. В одной из них баба и лежит… разбудить?

Нет, не получится. Эфиром пахнет, одурманил, подлюка! И телефона нет. А чего интересного есть? Чем тут разжиться можно?

Так и получилось, что когда Освальдо пришел к Тони, Крыс оказался в соседней спальне. И подслушал все, что говорилось.

Не то чтобы он бабе сочувствовал – чай, не сотрется! Да и не с ротой солдат – один мужик, чистенький, весь из себя благородный…

Нет, Крыса вели другие соображения.

Если они тут надолго… выбраться он не сможет, весточку о себе не подаст, а у него семья. И малявки. И мамке помогать надо. Да и Мастер будет недоволен. Он таких оправданий не понимает, мог там выбраться, не мог…

Сказали – следить? А ты чем занимаешься?

Так что Крыс надеялся на одно. Судя по употребленным словечкам, баба боевая, свойская, такие не только визжать умеют. О… и распахала она мужика хорошо! Без визга, а кровь потекла!

А тут и мужик как раз отвлекся. И статуэтка стояла симпатичная в спальне… сама в руки просится.

И Крыс прыгнул!

Прыгнул, ударил…

Не получилось, конечно, ничего толкового, чтобы со взрослым мужиком справиться, у него и сил маловато, и опыта… зато баба не оплошала. Тоже ударила. И тело рухнуло на кровать. Баба спихнула его оттуда с такой силой, что по полу аж гул прошел.

Крыс очнулся первым, пощупал жилку на шее Освальдо.

– Не сдох.

– А жаль, – в тон ему откликнулась баба. То есть девка… молода она для бабы.

– Добьем? – Крыс потянул из штанов нож. Ладно… ему убивать еще не случалось, но двое порезанных за ним было. И чего? Сами напросились!

– Лучше связать, – качнула головой баба. – Давай сюда нож…

* * *

Откуда взялся уличный мальчишка, Тони даже не гадала. Она сосредоточенно резала на ленты дорогущее одеяло из шерсти мериносов. Мальчишка помогал, придерживая края внатяг, все же нож – не ножницы, им ткань кромсать неудобно.

Спустя пять минут Освальдо был увязан, что та муха в коконе у паука. Даже рот ему Тони завязала и кляп засунула. А кто его знает?

А заодно завязала глаза, заткнула уши и украсила все сооружение кокетливым бантиком на макушке.

Проверила, подергала – крепко.

И от души пнула гада по ребрам.

– Так тебя, сволочь!

Крыс пожал плечами. Лежачих не бьют? Еще как бьют, а то встанет – поздно будет! Тони улыбнулась мальчишке.

– Я – Тони. А ты кто?

– Крыс. То есть… Давид.

– Будем знакомы. Как ты тут оказался?

– Меня Мастер за тобой следить послал, – сознался Крыс. А чего скрывать?

– Мастер?

– Сеньор Пенья. Мы его так называем…

Тони задумалась, но ненадолго.

– Давно он вас послал?

– Да уж день точно… может, больше. Я знаю, и другие приглядывали. Ночью старшие, а днем мальчишки. Сейчас наша с Москитом очередь была… Мастер сказал, чтобы мы присмотрели, а случись чего, ему сказали.

Тони задумчиво кивнула.

– Это понятно. Спасибо ему огромное. Расскажешь, что именно ты видел?

Рассказывать пришлось недолго. Да и видел Крыс немного, но Тони все равно привлекла его к себе и крепко поцеловала.

– Спасибо тебе! Ты мне считай, жизнь спас.

– От этого еще никто не умирал, – огрызнулся Крыс.

– От этого – нет. Но рано или поздно или я б его убила, или он меня, – про некромантию Тони говорить не стала. Мальчишка ей нравился. – Давай подумаем, что теперь делать?

– А чего тут сделаешь? Или мы тут ночуем, или идем за подмогой, или в мобиле едем, – отмахнулся Крыс. – Чего тут еще сделаешь?

– Хм… последний вариант мне нравится, – задумалась Тони.

– А ты его вести умеешь?

Девушка улыбнулась от всей души.

– Давид, это не мой мобиль. Самое время поучиться, нет?

Крыс откровенно заржал. И то верно, пусть мужик потом претензии предъявляет. Если выживет.

– С этим чего делать будем? – Освальдо достался еще один пинок под ребра.

– Погрузим в мобиль. И увезем с собой.

– Хм… не утащим. Он тяжелый.

– А волоком?

– Мы на втором этаже. Ты сначала оглядись.

Не мог Крыс воспринимать эту девчонку как взрослую. Ну что ей там? Лет на пять она его старше? На семь? Вряд ли больше…

Тони подумала пару минут и приняла серьезное решение.

– Давай оглядимся. Лучше – на кухне, а то мне жрать хочется.

Жрать и Крысу хотелось, живот уж подвело, так что мальчишка не возражал.

* * *

Освальдо в домик натащил продуктов, запасся. Так что Тони и Давид уминали за обе щеки. Налегали на мясо, запивали молоком, потом дружно слопали по три пирожных из лучшей кондитерской Римата. На вино никто из них не позарился – вот еще не хватало!

Наевшись, они откинулись от стола и переглянулись.

– Ф-фууу, – высказалась Тони.

– Обожрался, – согласился Крыс. – Слушай, ты не звякнешь, если я отсюда кой-чего прихвачу?

– Хоть все прихватывай, – разрешила Тони. – И я тебе благодарна. Зайдешь ко мне за желтушками? С меня и побольше причитается, но уж кругляки-то точно – и сразу!

Жаргон Римата и провинции хоть и отличался, но не слишком сильно. Крыс ее понял.

– Не откажусь.

– Вот и ладненько. Давай гада этого спустим вниз, да и поедем? Я б его тут оставила, но вдруг кто наткнется? Убьют, мы потом не оправдаемся…

Крыс и оправдываться не собирался, вот еще не хватало! Но бабы – они такие! Вечно себе чего напридумывают, майся с ними потом!

Ладно, авось, руки не отвалятся…

К вопросу подошли ответственно. В мобиль погрузили продукты, теплые одеяла, а там и черед Освальдо настал. Он уже пришел в себя и пытался высвободиться. Ну, ему же хуже… Тони и Крыс попросту закатили его на одеяло, а потом потащили волоком вниз по лестнице. Судя по возмущенным воплям и стонам из-под кляпа, Освальдо что-то не понравилось. Но Тони его не жалела.

Сам виноват, сам напросился, сам козел такой… с крыльца его и вообще попросту скатили. Там две ступеньки – не подохнет. И так руки отваливаются, сил никаких нет! А еще его в мобиль грузить!

Разговаривать с Освальдо или выслушивать его мнение никто и не собирался. Зачем? Крыс бы его с удовольствием в багажник закинул, но силенок не хватит. И назад-то кое-как затащили… извивается еще, сволочь!

По паре пинков Освальдо еще досталось, и от Тони, и от Крыса. И угрызения совести их не мучили.

Как научиться водить мобиль, если ты никогда раньше этого не делала?

Вопрос.

Пока Тони приловчилась, пострадало крыльцо, скамейка, розы, а про сам мобиль и говорить нечего. Чинить его и чинить теперь. Ну и ладно! Зато выехать удалось, и кое-как потрюхать, другого слова Тони и не подобрала бы, по дороге. Благо она тут была одна-единственная, не ошибешься.

Быстро ехать она не могла – страшно. Улетишь еще в кювет, и выбирайся потом на своих двоих… нет уж! Лучше медленно и печально. Так и получалось. Освальдо что-то мычал на заднем сиденье, на небосводе медленно зажигались звезды, молодежь пыталась сообразить, где они оказались, но пока не получалось. Побережье, понятно.

А где именно?

Крыс из багажника ничего не видел, Тони в обмороке, а Освальдо… ну его! Лучше и не спрашивать! Едем, куда глаза глядят, а там или одно, или другое, что-то да уложится.

Так и ехали, переговариваясь, пока не услышали шум мотора впереди. А вот орать и привлекать к себе внимание не хотелось. Мало ли кто?

Тони сама уши навострила и Крысу кивнула. Слушаем! И еще раз – слушаем!

* * *

Эрнесто не ругался. Сил уже не осталось.

Вроде бы как мобиль Карраско заметили в этих краях. Покупал он бензин, а куда потом поехал – неясно! Направо, налево…

Оставалось расспрашивать и ругаться.

Тони, девочка моя, родная моя, где ты, что с тобой…. Как же мучительно волноваться за близкого человека… особенно когда ты ничего не можешь сделать.

И дрожат пальцы, и холодеют руки… и кричал бы, и бежал, и проклинал все, включая небеса… останавливает только понимание – не поможет. Хоть ты наизнанку вывернись, не поможет! Остается только молиться – и как же жалко это выглядит! Хоть что пообещай – небеса бесстрастны. Они не помогут, они не подтолкнут, им все равно.

Ла Муэрте?

Эрнесто уже дозревал до прямого обращения к богине. Да, было у некромантов и такое.

Если ты не в храме. Если помощь нужна вот здесь и сейчас, срочно…

Вскрыть себе вену на руке – и звать. Кровью и силой умолять о помощи. Захочет богиня – отзовется. Не захочет – так и помрешь. Кровь-то не остановится, хоть ты чем перевязывай, хоть ты что сшивай.

Но ради любимой женщины?

Да пропади оно все пропадом, без нее Эрнесто жить не собирался! Пусть потом с ним богиня разбирается, ему наплевать!

Не понадобилось.

Впереди послышался шум мобиля.

– Едет кто-то, – прислушался сеньор Пенья.

Старый негодяй все же навязался вместе с Риалоном, объяснил, что задолжал некромантке… Эрнесто только рукой махнул. Пусть его.

Кто же едет? Вдруг можно будет что-то узнать?

Эрнесто прислушался. Эх, сюда бы Шальвена, дух был плотно связан с Тони, он ее где угодно бы почуял. Но Рейнальдо, обретя тело, отлеживался в госпитале и был попросту бесполезен. А еще пары подчиненных призраков у Эрнесто попросту не было.

Не его специализация. Вот Тони могла бы…

Некромант едва не взвыл со злости и отчаяния, но…

– Ты уверен, что мы правильно едем?

– Там, кажись, тоже едут. Сейчас и спросим!

Этот голос Эрнесто узнал бы из сотни, тысячи, миллиона голосов.

– ТОНИ!!!

Ответом ему был лязг и дребезг. Риалон остановил мобиль, выпрыгнул прямо через бортик – и бросился на звук.

* * *

Женщина за рулем – существо вполне предсказуемое. Несложно было предсказать, что Тони растеряется, выпустит из рук руль, мобиль тут же поведет на дороге, и он впишется в дерево. Причем так удачно стоящее, словно его нарочно вчера для этого посадили.

Грохот, треск, вопль Крыса, Тони вообще так треснулась о руль, что сразу три звездных неба увидела. Больно же!

Заорать – и то не смогла, дыхание перехватило. А уж когда Эрнесто ее вытащил из мобиля и принялся ощупывать и что-то спрашивать…

Тони и слова не могла сказать. Сил не было. Вместо этого она вцепилась в некроманта, ткнулась ему лицом в плечо – и разревелась.

– Эрнесто!!!

А больше и сил не было. Только плакать и еще раз плакать.

Она не одна! Он пришел, спас ее, нашел, освободил… да, если бы она не сопротивлялась, все равно было бы поздно, ну так даже в сказках иные принцессы вполне бодро от драконов бегают.

– Девочка моя, маленькая, ну все, все закончилось, я здесь, я рядом…

Рядом сеньор Пенья допрашивал Крыса. Мальчишка, в отличие от Тони, не перенервничал, ни о чем не беспокоился и рассказывал вполне толково. Так что именно сеньор Пенья выволок из мобиля Освальдо. И вот ведь счастье – Карраско оказался цел, невредим и даже в сознании.

И злобно замычал, глядя на Эрнесто. Потом перевел взгляд на сеньора Пенья – и замычал уже повелительно.

Ага, куда там!

Хосе Мануэль покачал головой. Впрочем, не ухмыляясь и никак не показывая своего отношения к происходящему.

– Полежите-ка вы, тан, спокойно. А то кто вас знает? Вас развяжешь, так вы начнете проклинать направо-налево, а мне еще пожить хочется. И подольше.

Судя по злым глазами Освальдо – угадал. Вот и прекрасно, тем более полежи.

Эрнесто, наконец, смог отвлечься от Тони и повернулся к Освальдо. И лицо у него стало таким…

Хосе Мануэль только и успел метнуться вперед.

– НЕТ!!!

Повезло – Риалон свой дар контролировал полностью, так что Пенья выжил.

– С ума сошел?!

– Эрнесто!!! – Тони, наконец, осознала опасность. – Не смей, ты что?!

– Я его сейчас прикончу, – прошипел Риалон так, что все змеи планеты могли бы взять у него уроки.

Тони ухватила жениха за обе руки.

– Не надо! Пожалуйста!!!

Эрнесто скрипнул зубами. Потом решил, что убивать кого-то на глазах у Тони – перебор, и вообще, никуда Карраско от него не денется. Успеется…

Месть, опять же, холодная вкуснее.

– Ладно. Не убью.

Пока.

– Он ничего не успел сделать. Правда!

Эрнесто пригляделся к Вальду. К царапинам, к синяку на пол-лица…

– Не по своей вине.

– И что? Если ты его убьешь, у нас будут неприятности! Зачем?

Эрнесто вздохнул.

– А если я его отпущу, он попытается еще раз. И еще…

Тони замотала головой.

– Нет! Я поговорю с Ритой, она ему никогда развода не даст! Я подумала уже! А похищать еще раз он просто не решится, да и не сможет! Я просто подвоха не ожидала, вот и получилось…

Эрнесто в это не верил. Ну да ладно…

– Пока я его не убью. Потом посмотрим. Давай я тебя устрою в мобиле, а этого… – Эрнесто бросил взгляд на Освальдо – и припечатал от всей души: – В багажник! Жаль, я там навоза не возил…

Тони только рукой махнула.

Мужчины…

* * *

Возращение в город прошло тихо и незаметно.

Доволен был Крыс. Тони, не глядя, отсыпала ему горсть монет из кассы и пообещала любую помощь. Эрнесто не поскупился, а сеньор Пенья шепнул мальчишке что-то такое, отчего оборванец вообще расцвел июльской розой.

Явно не простое «спасибо».

Освальдо?

Эрнесто предлагал до утра оставить его в багажнике мобиля. Но мало ли что? А вот что с ним делать… слово с него взять? Пусть пообещает, что больше так не будет?

Ага, смешно! Цена тому слову – проглоченный воздух! Тьфу!

Выход подсказал Хосе Мануэль Пенья. То есть не сам выход, а направление к нему. Эрнесто подумал пару минут, и решил, что пока – сойдет.

Пенья понял, что идею его одобрили, и распрощался. И некроманты остались втроем.

Эрнесто в кресле Шальвена (теперь придется вернуть его законному хозяину, да и трубку тоже), Тони у него на коленях – она даже в машине не могла оторваться от мужчины, цеплялась за его рукав, как за последнюю надежду, и Освальдо. В кресле напротив.

Увязанный, потрепанный, полузадохнувшийся, но не сломленный. Надо доломать.

Риалон протянул руку и выдернул кляп у бывшего друга.

– Сволочь ты, Вальд.

– А ты, можно подумать, подснежник невинный, – окрысился Карраско. – Сам ты…

Ругань Эрнесто пропустил мимо ушей. И мило улыбнулся.

– Значит так. Сейчас я тебе освобожу руку. Писать будешь.

– Да пошел ты…

– Могу и пойти. Знаешь, прикончить тебя всяко проще.

– Не рискнешь. Тебя потом его величество…

– Простит. Может, сошлет куда поглубже, так меня это не испугает, – ухмыльнулся Эрнесто, из которого буквально на глазах лез обычный мальчишка с необычным даром. Таким он и в ученичестве был – нахальным и задорным. – Ты что думаешь, мы с Тони плакать будем? Еще и медовый месяц себе в глуши устроим, а то и медовый год!

Освальдо явственно скрипнул зубами.

– Казнить нас – не казнят, мы Короне услугу оказали. Не наградят, так и плевать три раза! Так что сейчас ты, Вальд, напишешь мне два признания. Об убийстве моей жены – первое. О покушении на Риту – второе. И если на меня хоть пушинка с тополя упадет, я их в тот же день обнародую.

Предсказуемо, Освальдо ответил руганью.

Предсказуемо, Эрнесто послал его еще дальше.

Тони поглядела на это, а потом отцепилась кое-как от любимого мужчины, да и пошла на кухню. Хотелось кофе.

Она поставила на огонь турку, засыпала кофе, добавила корицы, прислушалась. Эрнесто методично добивал заклятого друга аргументами.

Эрнесто, да…

О многом она сегодня подумала. Очень о многом.

И что была дурой.

И что Эрнесто обязательно ее найдет. И что Освальдо она сама угробит. И что…

Самое главное она осознала только сегодня. И понимала, что действительно – дура. Вот сеньора Долорес ей объясняла, а она не понимала. Не могла понять, в упор простых вещей не видела.

Любовь бывает разная.

Бывает, как удар молнии. Как было у ее родителей.

А бывает медленная, терпеливая… когда вроде бы ничем тебя таким и не било, а жить без этого человека ты все равно не сможешь.

Ты будешь ходить, кушать, разговаривать, улыбаться, но жизнь твоя будет пуста, как скорлупа сгнившего ореха. Это совсем другая любовь, неспешная, постепенная, сначала и незаметная, а можно ее и потом не осознать. Но она приходит. И когда ее замечаешь…

Тони чувствовала себя полнейшей дурой. Еще и кофе убежал…

Пришлось варить еще раз, оттирать плиту, потом выглядывать в гостиную…

Освальдо писал. Явно нехотя, злясь, раздражаясь, но писал. Эрнесто смотрел на это, и такого лица Тони у него еще никогда не видела. А ведь бывает, оказывается.

Свою темную сторону некромант ей не показывал, а она была. Жесткая, ледяная… он – некромант, а не мальчик на побегушках. А это накладывает свой отпечаток. И сейчас из глаз Эрнесто на Вальда смотрела сама смерть.

Не Ла Муэрте.

Эрнесто так бы позаботился о Вальде, что и концов не нашли бы. Не колебался бы ни секунды. Вальд хотел жить – и жить хорошо. Эрнесто готов был умереть, но забрав с собой врага. И более сильная воля ломила более слабую, как сухую ветку. Тони просто не знала его таким.

А было.

Не боится ли она вот этого страшного, чего уж там, человека?

Может ли Эрнесто так поступить и с ней? Приказать, сломать, заставить?

Тони ненадолго задумалась. А потом легко нашла ответ. Нет, не боится. Потому что Эрнесто не причинит ей вреда. Любовь проходит, как ни печально, но такое бывает. А вот благородство или есть, или его нет. И у Эрнесто оно было, хоть и не родился Риалон таном.

А у Освальдо – нет. И поколения благородных предков тут ничего не решали. Не убавляли, не добавляли…

Тони легко могла поверить, что Освальдо ее сегодня изнасилует. Но от Эрнесто такого ждать не приходилось. Ей бы и в страшном сне такое не приснилось.

Не потому, что ее любят. Потому, что тан Риалон выше подобной гадости. Освальдо не задумался убрать жену, которая ему мешала. Эрнесто попросил бы развода. Голым и босым ушел бы. Ладно… не совсем, но скупиться не стал бы.

Нет, Тони его совершенно не боялась. Просто не стала лезть под руку. Дождалась, пока Освальдо вылетит за дверь, и только тогда вошла в гостиную, поставила на стол кофе.

– Будешь?

– С корицей? – принюхался Эрнесто. Пристрастия Тони к этой пряности он не понимал, но и ничего против не имел. Почему нет? – Спасибо, хорошая моя…

Тони подождала, пока Эрнесто выпил кофе, а потом решительно села к нему на колени.

– Эрнесто… поцелуй меня. Пожалуйста.

– Тони? – опешил некромант.

– Да. Ты меня поцелуешь?

Если любимая просит…

Эрнесто поцеловал. Очень осторожно, очень ласково, очень бережно. Как хрупкую статуэтку…

Тони сверкнула глазами. Вот куда это годится? Но…

– Я боюсь сегодня спать одна.

– Я посижу с тобой, пока ты не уснешь, – пообещал некромант.

– Лучше полежи, – отбросила всякую гордость Тони. – Пожалуйста!

– Хорошо, – согласился Эрнесто.

И опять ничего не понял. Мужчины…

Правильно сеньора Долорес говорила, даже самым лучшим из них надо объяснять по четыре раза. Или брать за руку и вести, если словами не понимают.

А потому…

Тони взяла все в свои руки, и из ванной вышла в одной ночной сорочке, которая открывала больше, чем скрывала. Эрнесто даже подушку уронил от неожиданности.

– Тони, ты…

Девушка успела вовремя закрыть ему рот рукой. Пока некромант не наговорил всяких глупостей.

– Я хочу быть с тобой. Быть твоей. Сегодня. Сейчас.

Эрнесто даже шаг назад сделал.

– Но ты…

– Да. Я сегодня многое поняла. И то, что я тебя люблю – тоже.

Может, стоило признаться как-то иначе? Эрнесто побледнел, словно полотно.

– Тони, родная, не надо. Я понимаю, что ты мне благодарна, но…

Тони едва не застонала. И сделала шаг вперед. Положила руки на плечи Эрнесто, посмотрела ему в глаза со всей искренностью.

– Я не из благодарности. Я просто поняла, что без тебя моя жизнь будет пустой и ненужной. И хочу быть с тобой. Пожалуйста.

Эрнесто коснулся нежной щеки.

И куда только усталость делась? Некроманта трясло от возбуждения. Но…

– Я не хочу, чтобы ты пожалела…

– Я. Хочу. Быть. Твоей, – раздельно произнесла Тони. И добавила уже почти жалобно: – Пожалуйста…

Этого некромант уже вынести не мог. И…

Впоследствии Тони так и не смогла вспомнить подробностей.

Просто был неистовый вихрь, который закружил ее, завертел в хороводе разноцветных звезд, осыпал яблоневыми лепестками… и придя в себя на кровати, в мужских уверенных руках, она внезапно поняла – все правильно.

Все так, как и должно быть. И ни с кем другим ничего подобного не было и не будет.

Валеранса?

Да и плевать на него! Кто такой Валеранса? Тони даже его не помнила. И не любила, и не думала… не было такого в ее жизни.

Только Эрнесто. Только он…

– Спасибо, – тихо шепнула она своему мужчине.

И пальцы в ее волосах чуть дрогнули.

– Не жалеешь?

– Нет. Счастлива.

– И я…

Тони улыбнулась. Вот так и должно быть. Правильно. Не хорошо или плохо, а именно правильно. Чтобы и он, и она, и счастье – одно на двоих. И тишина в спальне, и занавески, которые не смеет тронуть нахальный ветерок, и улыбка на губах, с которой засыпаешь, и родной запах…

Да, родной.

Тони хотела вобрать его в себя. От начала и до конца…

– Я должен тебе признаться, – шепнул Эрнесто.

– В чем?

– Ты замечательно танцуешь. Особенно под дождем.

Тони не удержалась и хихикнула.

– Так это был ты?

– я.

– Тем более все правильно.

И прижалась покрепче к любимому мужчине. Оказывается, и так бывает? Когда не знаешь друг о друге, и находишь любовь? Будь она поумнее, давно бы догадалась. Но – не тем человеком голова была занята.

А вот сейчас – тем.

Тони поцеловала своего обожаемого мужчину в плечо, устроилась поудобнее – и мгновенно провалилась в сон. Словно выключили.

А Эрнесто лежал и смотрел в окно.

И думал, что он бессовестно счастлив. И счастьем своим обязан, как это ни смешно, Вальду. Когда-то друг отнял у него Сариту. А потом сделал так, что Эрнесто нашел свою любовь. Более того, помог Тони осознать ее чувства. Она ведь не врала, она просто сама не понимала.

А сегодня…

Что ж. Знай об этом Вальд – сам бы удавился.

Впрочем, Эрнесто было на него плевать. Подумаешь, Вальд! Да пропадом он пропади! Три раза!

Значение имела девушка рядом. И тишина, которая пронизывала старый дом. И кот, который пришел, устроился в ногах – и громко замурчал, делая эту тишину еще более уютной и спокойной.

Дом…

Не там, где Эрнесто жил с супругой. И не тот дом, из которого он ушел обучаться некромантии. Просто его дом. Настоящий.

Рядом с любимой.

Эрнесто набросил на любимую одеяло, обнял ее покрепче – и тоже уснул. А последней его мыслью было, что надо бы поспешить со свадьбой.

Ла Муэрте говорила о детях. А богини в таких вещах бывают поразительно прямолинейны. И ждать не любят.

Кажется, где-то вдалеке прозвенел смешок. Но Эрнесто не был до конца уверен.

Почудилось.

Просто – почудилось…

Глава 14

Освальдо кипел от злости.

СВОЛОЧИ!!!

Ладно, сволочи – это весьма и весьма цензурно. А то, что хотелось высказать ему, решительно не укладывалось даже в самую черную матерщину.

Как он их всех НЕНАВИДЕЛ!!!

Скотину Риалона!

Стерву Лассара!

Пенья, равно, как и его подручные, тут вообще не считались. А вот этих двоих, почему-то до кучи Сариту, Освальдо ненавидел так, что в глазах темнело.

Убил бы.

Убивал бы медленно, жестоко, со вкусом, с толком, с расстановочкой…

У Эрнесто признание.

Освальдо остановился на темной улице.

Признание? О, да! Оно есть. Но пока… пока оно еще на руках у Риалона! А сам Риалон в магазине. И никуда оттуда не денется.

Значит – что?

Есть хороший шанс развернуть ситуацию в свою сторону! И кстати, списать все на мединцев. Вдруг кто-то да не подох?

Выбрались, да и захотели отомстить, ой, горе-то какое…

Освальдо прищурился на ближайший фонарь. Куда ему сейчас надо? А вот… не только у Риалона есть завязки в столице, у него тоже есть, к кому обратиться.

Освальдо решительно зашагал по направлению к одному скромному кабачку, в котором любило собираться отребье всех мастей. Если все получится, как надо, сегодня сгорит один магазин. В огне погибнут Тони и Эрнесто, будет уничтожено признание, а Сарита…

Ладно.

Пусть живет.

Освальдо ее, конечно, не тронет, еще не хватало навлечь на себя гнев богини. Особенно из-за такого пустяка. Но кто ему мешает напугать жену так, чтобы она сама повесилась? К примеру?

Он ее и пальцем не тронет, так-то…

* * *

Когда открылась дверь палаты, Рейнальдо даже чуточку удивился.

– Что-то слу… Паула?!

Девушка была бледной, но вполне решительной.

– Нам надо поговорить, Иниго.

Рейнальдо открыл рот, потом закрыл его… вот не мог он придумать, о чем можно говорить с девушкой, даже с любимой, в палате, в двенадцать ночи.

О чем?!

Паула решительно прошла вперед, сняла шляпку, положила сумочку. Она куталась в длинный теплый плащ – ну так Римат же, море рядом. По ночам тут прохладно.

– Я видела сон.

– Важный? – осторожно уточнил Рейнальдо.

Он эту информацию не принял во внимание. Ну, сон. Мы все их видим. Даже летаем во сне, бывает, но ты поди полети наяву? Свалишься и расшибешься. Мало ли что и кому приснилось!

– Очень важный, – подтвердила Паула. – Мне снилась дама в белом.

– И?..

– Она сказала, что тебе сложно закрепиться в этом мире. Что ты был призраком, и тебя до сих пор тащит в мир мертвых.

С этим было сложно спорить. И призраком был, и тащит…

Но что сделать-то можно? Только жить и ждать. Другого рецепта ни один некромант не давал. Ничего, приживется.

– Тебя это не пугает?

– Нет. Я знаю, что нужно делать, чтобы ты здесь остался.

Рейнальдо навострил уши.

– И что?

– Вот это.

Паулина встала с кровати и медленно принялась расстегивать плащ. Под ним была только ночная рубашка, причем кружевная. Из тех, что показывают все нужное. А что скрывают?

Ничего не скрывают, только руками проведи – и опадет к ногам.

Рейнальдо затрясло.

– Паула…

– Она сказала, что якорем для тебя могу стать я. И наши дети.

Если бы Рейнальдо мог здраво соображать, он бы выругался в адрес Ла Муэрте. Интриганка божественная! Но куда тут думать, руки сами тянулись…

– Поэтому я здесь.

Паулина сделала несколько шагов к кровати, наклонилась – и поцеловала Рейнальдо. Неловко, неумело, она и целовалась-то два раза в жизни, причем второпях и с такими же мальчишками. Но этого хватило.

Руки Рейнальдо действовали быстрее, чем успевало отдать команду сознание. Они стаскивали тонкий шелк, они гладили и сжимали, они путешествовали по изгибам девичьего тела, они обрели свою волю и не собирались останавливаться.

Больница? Палата?

Мелочи! Да и дверь Паулина предусмотрительно заперла. Еще и медсестре пару монет сунула, так что на определенного рода шум та не реагировала.

Молодежь. Всякое бывает.

А потом безумие схлынуло. И Рейнальдо обнаружил, что лежит, вытянувшись на кровати, а Паулина лежит на нем. И лицо у нее невероятно довольное.

И он сам…

Казалось бы, ему было плохо. Теперь должно быть еще хуже!

Ему было хорошо. Мышцы расслабились, тело перестали сводить судороги, голова не болела…

– Паула… любимая.

Вместо ответа женщина потерлась щекой о его грудь. Да, любимая. И я тебя люблю. И попробуй только отвертеться!

– Паула, давай поженимся?

– Давай.

– Завтра?

Паулина хихикнула.

– Я поговорю с родителями на эту тему. Как ты думаешь, нас еще двое – или уже трое?

Рейнальдо вздрогнул так, что девушка едва с него не слетела. Пришлось срочно ловить, а поскольку руки легли на такое место… вопрос о численности отложился еще на часок.

А потом уж и спрашивать неловко было.

Только пообещать, что завтра же он поговорит с родителями Паулы. С утра пораньше.

Свадьбе – быть!

Даже двум свадьбам. Араконы так всех дочерей замуж выдадут… и племянницу заодно. Рейнальдо довольно улыбался. Ему было хорошо.

* * *

Может, план Освальдо и увенчался бы успехом. Но…

Никогда и никто не принимает в расчет котиков. Собак – пожалуйста, собаки кусаются. А вот котики… а что они могут? Они мягкие, пушистые и вообще не особо полезные. Охранные коты?

А чего не сторожевые черепахи или боевые хомячки? Коты вообще слишком заняты собой, где уж им до людей?

Это бы понятно, и все было бы хорошо, но…

Вот именно этой ночью Сеньор Мендоса назначил свидание одной симпатичной кошечке. Черненькой, гладенькой, изящной, а знаете, какой у нее шикарный хвост? Вам, убогие двуногие, лишенные самой важной части тела, этого вовек не понять!

И какое разочарование!

Идет кот!

Идет тихо, мирно, по своим делам, даже хозяева уже спят… и вдруг в своем саду натыкается на личность, которую уже драл неоднократно! Как тут устоять?

Как удержаться?

Тут и святой с пути собьется, не то что кот!

Освальдо действительно пришел и сам. Его магия против Риалона – за глаза хватит! Тони не в счет, она просто баба, она ничего не умеет.

Остальное доделают ножи. Он нанял аж четырех головорезов, заплатил задаток и теперь ждал. Надо же взломать дверь в магазин, да тихо, надо проникнуть внутрь… вот и стоял он в палисаднике.

И тут…

Освальдо подскочил на полметра вверх – и взвыл. И кто бы не взвыл на его месте? Если тебе в ногу впивается кот! Даже не так – КОТ!

Милое, пушистое, мурчащее животное, оснащенное когтями и клыками. И когда оно пускает их в ход, завидуют даже собаки. Столько повреждений и ротвейлер не нанесет!

Легкие брюки? Да этим тварям и шуба не преграда! Маркус Мендоса рвал некроманта так, словно год не кушал, а Карраско состоял из колбасы. От неожиданности Освальдо заорал, потом попробовал лягнуть проклятую тварь, но кот отскочил, взвыл еще громче – и удрал.

– Тваррррь!

Какая уж тут тишина и скрытность? Соседи б не прибежали?

Освальдо плюнул на все и помчался в магазин. То ли остановить наемников, то ли помочь… получилось – второе.

Эрнесто спал беспокойно.

Обычно кот его игнорировал, спал с Тони, а вот сейчас…

Кот тоже спал с Тони. Просто рядом был еще и Эрнесто. А котики – это такие животные, которые занимают все пространство и еще немного четвертого измерения. Вытянешь ногу – кот. Шевельнешь рукой – кот! Уснешь ненадолго – просыпаешься и спихиваешь кота с головы.

Тан Риалон к такому не привык. А уж когда в саду взвыли… и он ощутил подозрительно знакомую магию, да еще и людей…

– Тони!

Девушка проснулась мгновенно.

– Да, милый?

– В доме враги.

Тони подскочила, как была, схватила платье и в три секунды натянула на себя, кажется даже задом наперед. Не до того.

Эрнесто тоже обошелся штанами и рубашкой, выяснять, где его нижнее белье, желания не было. Буквально пара минут – и он уже у окна.

– Иди сюда.

Нападающих он чувствовал. Они были внизу. А вот в саду, кажется, было безопасно. Но первым в окно вылез он сам.

Потом ему в руки соскользнула Тони.

– Цела?

– Да.

– Ненадолго.

– Вальд! – почти прошипел Эрнесто. – Мало тебе досталось?

Освальдо хмыкнул. И повертел в пальцах нечто… череп, оправленный в золото? Только очень маленький. То ли детский, то ли даже у детей такого не бывает…

– Узнаешь, Эрни?

Риалон молча кивнул.

– Нейтрализатор. Никакой магией ты сейчас не владеешь. А вот ребята прекрасно работают ножами.

Четыре тени соткались из темноты и двинулись вперед. Эрнесто оценил обстановку.

М-да.

Если бы речь шла о магии, он бы и десять таких разложил. Но грубая сила… одного положит он. Второй положит его. Тони будет беззащитна.

– Тони, когда мы сцепимся – беги.

Освальдо хмыкнул и сделал шаг вперед. Разглагольствовать в духе: «она далеко не убежит», «наконец-то восторжествует справедливость», «сдохни, тварь» – да к чему?! Только время тратить!

Вместо этого он молча кивнул бандитам.

– Убить!

– ПОЖАР!!! – что есть сил заорала Тони.

Она понимала, что им это уже не поможет, но пусть хоть негодяев увидят! Пусть хоть запомнят!

И никуда она не побежит! Вот еще! Здесь и ляжет, рядом со своим любимым…

– Риалон, упал! – рявкнул за спиной чей-то голос. – НУ!!!

Эрнесто действовал быстрее, чем осознал слова. Одним броском он кинулся на Тони, повалил, прижал к земле, закрывая своим телом.

И дробно, часто, звонко загрохотали выстрелы.

Освальдо совершил самую серьезную ошибку. Без магии был уязвим Эрнесто. Но ведь и он тоже становился простым смертным! А от пули в живот никакая магия не спасет. Практически…

Одна пуля разворотила ему внутренности, вторая перебила позвоночник, третья ударила в сердце, выбивая из погибающего тела остатки жизни.

И последним, что услышал Освальдо, был короткий смешок Ла Муэрте. Богиня пришла за душой своего сына.

* * *

– Риалон, тебя на минуту оставить нельзя! Обязательно куда-то вляпаешься!

Вальдес ворчал, но без души. Так… средне.

Эрнесто молча поднялся с земли, поднял Тони, подошел к другу и обнял его.

– Сдохну – не забуду. За мной долг жизни.

Вальдес махнул рукой.

– Ладно тебе! Так случайно вышло!

– Как – вышло? – уточнила Тони.

– Ритана, а у вас платье задом наперед надето, – мило улыбнулся ей Серхио.

Смутить девушку такими мелочами не удалось.

– И что? Как вы здесь оказались?

– Хотел на кофе напроситься.

– Ночью? – не поняла Тони, выпутываясь из рукавов и переворачивая платье, как положено.

– Вальдес, – нахмурился Эрнесто.

Серхио независимо покосился в сторону и фыркнул. Испугался он до истерики. Честно говоря, все и вышло-то случайно.

Про похищение Тони он узнал ближе к вечеру. Про то, что Эрнесто уехал ее искать – тоже. И в магазин он пока не собирался – ни к чему. Но на берег выбросило аж два десятка тел.

Все мединцы, все страшно изуродованные… кому этим заниматься?

Полиции. И Вальдесу, раз уж он на работе. Съездить, посмотреть, привезти в участок, сдать в морг, начать описывать… пока – начать. Два десятка тел так быстро не опишешь, а надо. Приметы, внешность, родинки, если сохранились…

Если эти твари похищали людей…

Да мало ли кто и когда пропадал? И в каком уголке страны? Это ведь тоже уголовное дело, если хоть часть закрыть удастся – уже счастье.

Серхио и поехал.

И…

Тоже – случайность. Грузить трупы… от такого с души воротит. Поэтому, когда полицейские предложили запить все увиденное парой стаканчиков чего покрепче, Вальдес и не отказался.

А что Вальдес смотрел в окно, что мимо кабака прошел Освальдо, да в таком виде, словно его об забор обтрясали, что с ним шли четверо явно закононепослушных личностей…

Как тут было остаться в стороне?

Вальдес махнул рукой и решил проследить за негодяем Карраско. И увидел…

Дальше все было делом техники.

Когда они пошли в магазин, Серхио еще думал.

Когда взвыл Освальдо – думал.

Когда Эрнесто и Тони вылезли из окна…. Нет, вот тут он уже действовал. Приказал полицейским рассредоточиться и стрелять на поражение. Благо оружие у всех с собой, всего их восемь человек, хватит с избытком.

Негодяев перестреляли, словно куропаток.

– Спасибо, Серхио, – просто сказала Тони.

– Не стоит благодарности. Это случайность.

– Это мне решать. Вы будете на нашей свадьбе?

Тони подошла к Вальдесу и поцеловала его в щеку.

– Буду.

– А крестным нашего первенца?

– Тоже буду.

– А…

– А делать первенца вам придется в другой раз, – не выдержал избытка романтики Серхио. – Сейчас надо в участок, подавать доклад, срочно отписываться, потом к мэру, чтобы с утра… не абы кого прибили. Придворного некроманта.

Тони фыркнула и плюнула в сторону трупа.

– Туда и дорога.

– Согласен. Но Серхио полностью прав, – вздохнул Эрнесто. – Подождешь нас немножко? Оденемся и едем.

– Да, конечно.

– И кот… Сеньор Мендоса! Маркос! – вспомнила Тони.

– Маууууу!

Никто бы и не подумал, что вот это ласковое, пушистое, которое спрыгнуло ей на руки с дерева, могло так отделать Освальдо. Ногу ему кот располосовал так, что выживи Карраско – швы пришлось бы накладывать.

Эрнесто шагнул вперед, поднял череп – и сдавил в руке.

– Туда тебе и дорога…

Между пальцев просыпалась белая костянаяпыль.

Тони резко кивнула.

– Да!

– Это старый Карраско делал, – пояснил для нее Эрнесто. – Призывал демона с другого плана, убил, там целый ритуал… гадость!

Тони молча кивнула.

Гадость уничтожена? Вот и отлично, надо покормить кота и одеваться. Если Эрнесто сказал – надо, значит, будем делать. Он в этом лучше разбирается.

* * *

Утро у его величества не задалось.

Вот бывает так! Прекрасно выспался, проснулся, порадовался солнечному дню и фаворитке под боком, позавтракал…

И испортили всю радость.

Была б на то королевская воля, запретил бы он телефоны по всей стране. Понятно, полезная штука! Но как же часто их используют, чтобы сообщить разные гадости!

Оказывается, вчера ночью в Римате был убит Освальдо Фаусто Карраско.

И мэр уже едет в Каса Норра, чтобы представить его величеству самый подробный отчет, какой только можно. Ну и тело некроманта везет.

К вечеру, надо полагать, будет.

День потерял все свое очарование. Не знал его величество, что будет в отчете, но подозревал, что ему это заранее не понравится. Если уж по телефону все сказать нельзя.

И если Освальдо погиб…

Как-то много смертей за последнее время.

Министр финансов, кузен, теперь еще некромант… куда катится мир?

* * *

Стоящих перед ним людей его величество тоже оглядывал без всякого удовольствия.

Тан Кампос был ему знаком. Всем хорош Карлос Мануэль, и управленец отличный, и специалист замечательный, потому и должность свою занимает. Но как он мог такое допустить?

Мысль о том, что мэр, конечно, виноват, но где уж ему было лезть к герцогу, да еще дальнему королевскому родственнику, его величество придавил в зародыше.

Король виноват быть не может. Точка.

Второй? Эрнесто Риалона его величество попросту не припомнил. Откуда бы? Не того полета птица – городской некромант.

Девушка? Хм… симпатичная. И кого-то напоминает. Стоит, смотрит без всякого страха… кого? Кого-то… неприятного? Да… давно…

Тони вскинула глаза на короля – и в один миг его величество узнал эти глаза. Этот взгляд. Этот…

– Лассара?

– Антония Даэлис Лассара, ваше величество, – вежливо сделала реверанс Тони.

– Вы похожи на мать, Антония Лассара.

Король помнил этот взгляд. Он был молод тогда. И Даэлис Лассара была при дворе. И… он собирался, да. И танец был, и улыбка была, и ее глаза светились, даруя надежду. А потом…

Потом – в единый миг взгляд ее стал далеким и отстраненным. Потому что появился Даэрон Аракон. И больше Лассара уже никого не видела. И никогда.

А он…

Его величество и себе не признался бы, но он завидовал. Сильно завидовал. У него такой любви в жизни не случилось, не дано было. Хотелось, а не сбылось, вот…

И с Даэлис не сбылось. А тоска по несбывшемуся – она сильно мучит. Грызет когтями хуже дикого зверя. И ты живешь с ней. Час за часом, день за днем, вроде бы и нет ее… это как занавеска на окне – и внимания ты на нее не обращаешь, ну, есть она в твоей жизни – и есть. И ничего страшного.

А потом налетит ветер, всколыхнет легкую ткань – и по ране. Наотмашь.

Не сбылось…

Может, и помнить бы не стоило случившееся, а вот… и завидно, и горько, и больно.

Не сбылось.

А у этих двоих?

Видел его величество, как девушка смотрела на мужчину, как тот подвинулся, заслоняя Лассара…

– Благодарю вас, ваше величество.

– Что ж. Расскажите мне все, Антония. Расскажите про то, что случилось в столице, что случилось с моим некромантом… ваша мать мне не лгала, надеюсь, и вы лгать не станете.

– Никогда, ваше величество, – пообещала Тони.

И снова – не лгала. Просто недоговаривала, вот и все.

Про измененных она рассказала честно. Ровно столько, сколько сама знала. Описала и герцога, и всех остальных… его величество не верил, это было видно. Но тан Кампос распорядился и несколько трупов с собой захватить. Самых отвратительных.

Когда его величество проблевался, он стал намного более доверчив.

Герцога, кстати, тоже привезли. И король мог лично оценить и чешую, и все остальное…

– Эх, Фидо, Фидо…

А что тут можно было еще сказать? Только это.

Кто бы мог подумать? Но Фидель Адриан был именно что де Медина. И король его отлично знал…

Не знал, как оказалось.

Тони рассказала и про Рейнальдо, и про все остальное. Как спас ее Эрнесто, как они вернулись в город… как ее похитил Освальдо.

Вот здесь лгать она и не собиралась. Честно рассказала про похищение, про то, как спаслась. Про Эрнесто. Про признания, которые подписал Освальдо. Собственноручно, заверив бумаги своей кровью и магией. С такими врать нельзя.

Есть клятвы, которые не нарушают, иначе потеряешь и магию, и кровь…

Рассказала, как Освальдо пришел с четырьмя – кем? То ли похитителями, то ли убийцами, кто ж их знает? Эрнесто они точно хотели убить. Но их расстрелял патруль.

Вот такая история.

Король внимательно слушал. Потом принялся допрашивать Эрнесто. Тан Риалон говорил то же самое. Разве что вскрылась история с Рейнальдо. А так Эрнесто придерживался того, что было написано в отчете. Что под мудрым руководством мэра…

Эрнесто честно признавался, что они не рассчитывали на благополучный исход. Просто повезло.

Тони бросила на него гневный взгляд, но стерпела. Ладно уж…

Мужчины – они всегда мужчины, так и тянет их на самопожертвование. Про похищение Эрнесто тоже рассказал. Признался, что дал Освальдо возможность поговорить с Тони. Да, дурак, наверное.

Но когда-то они были друзьями, и Эрнесто считал, что он должен Вальду за сына. Вот и дал ему шанс… идиот! А потом метался по городу, искал, молился…

Признания?

Тут все честно. Освальдо действительно убил ритану Барбару, хотя и случайно. А на убийство своей супруги он покушался вполне осознанно. Просто не повезло.

Не сложилось.

Где один некромант испортил, другой исправить сможет.

Эрнесто не оправдывался, не настаивал на своей невиновности. Так получилось…

Потом свою лепту внес и тан Кампос.

Да, не знал. Не хотел знать, уж простите, ваше величество. Все же герцог, ваша родня… простите. Где он, а где я?

Если бы я с таким прибыл… да вы б мне в жизни не поверили. А поймать и показать не получалось… вот в столице такой бесчинствовал. Отчеты мы, конечно, слали. Но…

Его величество вспомнил. Пожал плечами и решил, что не поверил бы. Действительно, ведь на страшную сказку похоже…

Потом наткнулся взглядом на акулий хвост и поежился.

Страшная сказка?

Да тут быль куда как страшнее!

Тан Кампос только руками развел. Мол, простите, ваше величество. Да, вот так… неправ – рубите голову. Или с должности снимайте, что хотите делайте…

Я боялся. И кто бы на моем месте не боялся?

Его величество выслушал все версии. Еще раз осмотрел мединцев. И приказал явиться завтра. Для решения.

А пока… пока разместитесь во дворце. Он большой, места много.

* * *

Сарита уж и не помнила, когда ей было так спокойно.

Она просто… жила! Да, именно это слово.

Не оглядывалась на Освальдо и всю семейку Карраско, не пыталась соответствовать, не беспокоилась о детях – с ними все в порядке, брат Теобальдо сказал, не…

Она жила.

Вставала на рассвете, встречала солнышко, готовила завтрак, гуляла по полям и лесам, возвращалась в Лассара, помогала с кухней, если хотела, сидела в библиотеке, беседовала с братьями.

Монахи оказались отличными собеседниками. Каждый из них забыл больше, чем обычный человек за всю жизнь узнает, и можно было с ними говорить об истории, политике, религии – да обо всем!

Она и разговаривала. И было ей спокойно и уютно. Дни шли, сливаясь в один бесконечно долгий отдых. Сарита этого не видела, на себе не заметно, но кожа ее разглаживалась, лицо посвежело, правда, волосы так и остались седыми, но сейчас она выглядела даже моложе своего возраста.

И ее магия была ей послушна.

Ветерок прилетал по первому жесту, трепал волосы, ласково касался щек, шутливо дергал за подол платья…

Когда-то Сарита забросила свою магию. Не думала о ней после замужества, да и сложно это было. Все ее время занимал Освальдо, потом дети, потом… в родовом гнезде некромантов вообще сложно творить другую магию. Оно давит.

Сарита и не осознавала, насколько, пока не попала в Лассара.

Здесь тоже чувствовалась некромантия, но меньше, меньше. Не давило, не тревожило, не изводило кошмарами. Брат Теобальдо объяснял это любовью.

И верой, конечно.

Карраско, если можно так выразиться, более темные, больше замкнуты на обряды, на наращивание своей силы, на преумножение рода. Вот и давит…

А Лассара в этом отношении намного спокойнее. И часовня у них есть в замке, хоть и заброшенная. И сами они выбрали якорем любовь. Вот и легче у них дома. Намного легче.

А вот телефона в замке не было.

Когда приехал отец Бернардо с известием, мол, Сариту Дюран разыскивает некто Эрнесто Риалон, телефонировал в мэрию, сказал, что перезвонит вечером, Сарита даже испугалась.

Все закончилось?

Освальдо что-то сотворил?

Ох…

Список страхов у нее был огромным.

Дети, семьи детей, внуки, Эрнесто, Тони… да мало ли куда может ударить Вальд? Сарита его хорошо узнала за эти годы!

Брат Теобальдо едва успел ей под нос нюхательные соли сунуть. И потом до вечера не отходил от женщины. Сам в город отвез, сам в мэрию сопроводил, сам за руку держал. Нет, никакой близости между ними не было, да и не о близости тут речь. Просто – понял ее монах и пожалел. И поддержал.

Рита едва дождалась телефонного звонка. И почти закричала, слыша голос Эрнесто:

– Эрни!!! Что?!

– Вальд умер, Рита. Прости…

А как тут еще скажешь? Кошке хвост по частям рубить? Вот где еще садизм! Эрнесто и не стал тянуть. И молча, терпеливо ждал, пока в трубке восстановится дыхание, пока…

– Тан Риалон, ритана Дюран пока говорить не может. Мое имя брат Теобальдо, я привез ее из Лассара. Вы можете изложить мне обстоятельства дела?

– Ритана в порядке? – обеспокоился Эрнесто.

– Да. Она просто упала в обморок.

Эрнесто выдохнул.

Обморок? Это не страшно, это бывает…

– Слушайте, брат.

И изложит, и объяснит, не жалко. Лучше уж рассказывать совершенно постороннему монаху, чем некогда любимой женщине. Пусть сейчас он Риту не любит. Но ведь сколько лет она с Вальдом прожила! Детей ему родила! Такое не сотрешь…

Монах слушал, уточнял подробности. Потом поблагодарил, пообещал рассказать все ритане Дюран и попрощался.

А Эрнесто порадовался. Камень с плеч. Иначе и не скажешь. Можно возвращаться к Тони и ждать королевского решения.

Забегая вперед, решение порадовало и его, и всех остальных.

Его величество Аурелио Августин был капризным, жестоким, но очень и очень умным человеком. Потому и правил долго и успешно, потому и дети его свергать не пытались. Он так сумел поставить ситуацию, что наследный принц не ждал трона, а радовался!

Отец правит!

Можно пока еще отдохнуть! А вот когда вся эта гора ему на плечи свалится… вот тогда покоя уже не будет. Так что правь, папа, здоровья тебе и долгих лет жизни!

И в ситуации с мединцами король подумал – и принял самое лучшее решение. Мало ли что ему не нравится! Главное – справедливость.

* * *

Сарита плакала.

Она плакала на плече у брата Теобальдо, она плакала всю дорогу в Лассара, она плакала ночью…

От горя?!

Демона с два! От облегчения!

Вальд умер! И больше ее не тронет!

Он больше НЕ ОПАСЕН!!! Ни ей, ни детям!

Разве это не радость? Это счастье!

Так она брату Теобальдо и объяснила. И мужчина понял. Но кувшин с успокоительным ей все равно принес. А наутро Сарита и решение приняла.

Никуда она пока из Лассара не поедет!

Антония ее не гонит, братья ей рады, а остальное неважно! Наследство?

Мимо нее кусок не пронесут. Она вот зятю позвонит и попросит его отстоять все, что причитается и ей, и девочкам. Пусть поработает.

Зять у нее хороший, зять у нее юрист, и зубки там такие, что акулы, на них глядя, завидуют. Справится.

Что там та магия? Законы надо знать, законы!

Не полезет Рита в склоки за наследство, ей и так хватит. А она пока поживет в Лассара, захотят дочки ее увидеть, так приедут! Братья ведь пока здесь остаются?

Братья подтвердили, что они здесь еще минимум на полгода. И Сарита расслабилась.

Ей некуда спешить. Она в отпуске!

* * *

Маленький домик. Средних размеров город. Не громадный мегаполис, но вполне приличный городок, в котором новые лица не привлекают внимания.

И семья из двух пожилых людей, которая сняла дом на несколько месяцев. У них очень веская причина. Город неподалеку от целебных источников, а жене рекомендовали подлечиться. Вот она и ходит каждый день.

Пьет минеральную воду, принимает ванны…

И никто не обращает на стариков внимания. Здесь это обыденность. Приехали, уехали… главное, чтобы заплатили. И новые люди каждый день появляются. Отследить здесь кого-то невозможно.

С заработками сложнее, но старики в деньгах не нуждаются. Им хватает.

Раз в неделю сеньор Хуан ездит в соседний город, но это тоже не ради поживы. Просто – чтобы руки навыка не теряли. Иногда он и себе в убыток работает, правда, небольшой. Но это только для удовольствия.

Долорес Делия Веско взяла газету.

Пробежала глазами по строчкам, а потом взвизгнула, словно девчонка.

– ХУАН!!!

Сеньор Мартель подскочил, как будто его кто иголкой ткнул.

– Долли?

– Смотри! Наша девочка!

Действительно, в газете была фотография Тони. Под руку с каким-то представительным мужчиной, на королевском приеме. А пояснений не было.

Долорес ожесточенно принялась листать газету.

Потом наткнулась на крохотную статью – и выдохнула.

– Все в порядке! Хуан, с деткой все в порядке!

– Да?

– Да! Здесь сообщается о ее помолвке с таном Риалоном. И о том, что он после свадьбы берет двойную фамилию. Риалон-Лассара.

– Кто такой этот Риалон?

– Не знаю. Наведи справки?

Сеньор Хуан только вздохнул. Но спорить с женщиной?

Бесполезно. А когда она ведьма, это еще и вредно для здоровья. Поэтому сеньор Мартель легко согласился, собрался – и отправился туда, где всё и обо всех знают. В лечебницу.

– Кажется, нашей девочке повезло, – докладывал он Долорес на следующий день. Покачивался от выпитого, но стоял и разговаривал вполне уверенно.

– Да? – с подозрением уточнила сеньора.

– Риалона вся столица знает. Весь Римат. Говорят, человек неплохой, хотя и некромант. В первом поколении некромант, не наследственный, но умный и грамотный. Работает в полиции, жена у него стерва…

– Жена?!

Долорес так наглядно изобразила стерву, что ритана Барбара, море ей пухом, прониклась бы и пару уроков попросила.

– Нет-нет, – успокоил ее сеньор Хуан. – Если в газете написано, что свободен, значит, свободен.

– Это еще надо разъяснить. А вдруг у него проблемы? Или алименты? Или…

– Что ты предлагаешь, Долли?

Сеньор Хуан был мудр и спорить не собирался. Что бы ни предложила любимая ведьмочка.

– Мы едем в Римат!

– Хорошо. Когда?

– Завтра же!

– Как скажешь, дорогая.

Сеньор Хуан подумал, что завтра они точно не поедут. Попросту не успеют собраться. Но спорить с женщиной?

Нет-нет. Он себе не враг!

А еще у него болит голова, ему нужно выспаться, и вообще… смилуйся, о прекраснейшая из могущественных ведьм!

Сеньора Долорес покачала головой, но споила уставшему герою настойку от головной боли и уложила его в постель.

Пусть отдохнет.

Ладно уж… если о человеке говорят хорошо…

Конечно, никуда они завтра не поедут. Сначала все разведают. Вдруг это ловушка?

Им надо быть осторожными, чтобы не подвести девочку. Да и ведьминское чутье – такая сложная штука… а оно сейчас властно шептало ведьме, что все будет хорошо.

Все в порядке.

Торопиться некуда.

И сеньора Долорес ему верила. Все будет хорошо у ее девочки.

Все. Будет. Хорошо.

Или будет, когда она приедет. Это уж вы поверьте…

* * *

– Тан Шальвейн! Мои поздравления!

Рейнальдо поднял брови.

– Сеньор Вальдес?

– Тан Вальдес, к вашим услугам.

– Вас можно поздравить? Замечательно!

– Тебя тоже можно поздравить, – отмахнулся Вальдес, присаживаясь на край кровати. Рейнальдо подвинулся.

Сегодня он уже намного лучше владел своим телом, но врачи пока настаивали на постельном режиме. Пусть еще полежит.

– Расскажешь?

– Чего ж не рассказать? – Вальдес аж лучился от счастья. Родня теперь языки прикусит! А то разорялись…

Полиция, неслыханно, такой урон купеческой репутации…

Ладно б еще – таможня, а то уголовщина!

Кошмар!!!

Теперь они змеиные языки прикусят!

Тан Вальдес! И поместье имеется!

Серхио устроился поудобнее и принялся рассказывать то, что узнал от Тони. Как принял некромантов его величество.

Сначала не слишком ласково, но потом подобрел и выдал всем награды. Под это и Рейнальдо попал.

Теперь он тан Шальвейн. А документы на пожалованное к титулу поместье ему будет вручать лично тан Кампос. И королевские грамоты тоже.

Его величество в курсе дела и очень ждет знаменитого сыщика при дворе. Интересно же!

И побеседовать, и вообще… как выздоровеет – так сразу!

Рейнальдо кивнул и решил, что съездить надо. Как вариант, у них с Паулиной будет свадебное путешествие в Каса Норра. Почему нет?

Он обязан жениться, как честный человек! И как можно быстрее! Это ко двору больным нельзя, а в храм – можно!

Наградили всех причастных. Особо Корона не разорилась, там еще и на наследстве от де Медина заработала. Потому как преступление против Короны и Храма – это сразу конфискация. В пользу Храма тоже кое-что перепало, в частности, то самое поместье герцога на берегу, рядом с Демоновым водоворотом. А водоворота больше и нет…

Увы.

Как демон ушел из этого мира, так и водоворот куда-то исчез. Зыбучие пески остались, но это уж забота храмовников. Есть подозрение, что они в поместье репу выращивать не станут.

Деньги тоже перепали и неплохо.

А еще…

– Рейнальдо, а ты в полиции поработать не хочешь?

Шальвейн прищурился.

– Я?

– Ну да… я в курсе твоей биографии, но сейчас отношение другое. Да и с Лопесом ты знаком.

– Знаком…

Пабло Матео Лопес сыщику понравился. Умный человек, отличный профессионал, а вообще…

Ему кто-то мешает уволиться? Если что?

Все просто прекрасно складывается.

У него есть титул. Поместье. Имя. Скоро будет жена. И надо еще работу. Любимую… можно опять бы заняться частным сыском, но Рейнальдо пока не хотелось.

Не хотелось риска, не хотелось беготни, не хотелось… да, суматохи – тоже не хотелось. Хотелось тишины, спокойствия, свой дом, любимую женщину, стабильную службу и заработок…

Налетался призраком, хочется по земле походить.

И Рейнальдо кивнул.

– Обсудим. Смотря, что предложите.

– Да уж не сомневайся, предложим.

Вальдес расплылся в улыбке, поболтал еще с полчасика о том, о сем и откланялся. Дело было сделано. В полицию придет еще один хороший человек. И отличный профессионал.

А что до возраста…

Умел ты сто лет назад ловить рыбу? Так повадки-то не поменялись. Хоть у рыбы, хоть у преступников. Факт.

Хорошо будет поработать с умным человеком. И некромантов прибавилось на службе…

Красота – да и только!

Преступники будут недовольны? Ну так на всех не угодишь, да и пытаться не стоит!

И тан Вальдес, насвистывая легкомысленную песенку, направился на работу. Вот оно счастье! Когда и домой, и на работу идешь с улыбкой и песней!

Хорошо…

Эпилог

– Возлюбленные чада Творца! Сегодня мы собрались здесь…

Отец Анхель был великолепен. Осанка, ряса… даже само торжество!

Дело немного портили невесты. Причем – все три.

Самой заметно беременной была Альба. За ней – Тони. Но и Паулина…

Рейнальдо был искренне смущен, но кто бы устоял на его месте? Как-то так у них получилось, что случилось… и бывший призрак не раскаивался. Наоборот, светился собственным светом от счастья. У него будет ребенок!

У! Него! Будет! РЕБЕНОК!!! УРРРРРААААААА!!!

На Валерансу он, кстати, походил с каждым днем все меньше и меньше. Шрамы, гладко зачесанные волосы, очки, другой стиль одежды, походка, выправка, жесты…

Никто не опознал бы в нем бывшего жиголо.

Да и кому оно надо было? Если поступило распоряжение его величества – приморить эту историю! Чтобы никто не болтал ничего лишнего!

Де Медина.

Все дело было именно в герцоге. Если бы не он…

Но тут все сложилось воедино. И родство с королем. И близость гада-герцога к престолу. И Карраско… хоть где-то отыгрался, сволочь такая. Представил мединцев… не то чтобы не заслуживающими внимания, но и вполовину не такими опасными, как было на самом деле.

Вот и решил его величество не поднимать шума. Наградить?

Надо, конечно. Но не так, чтобы сильно… уже наградили? Ну… тогда немножко добавим – и хватит с них.

Эрнесто Риалону с королевского плеча перепал орден и поместье рядом с Лассара. Антонии – деньги на восстановление поместья и разрешение на брак с Риалоном. Причем с дарованием фамилии Лассара Эрнесто Риалону. Если сам пожелал – получи. Шальвену – титул тана и тоже небольшое поместье неподалеку от столицы, всего-то сутки пути на мобиле.

Вальдес стал таном, всех военных повысили на одно-два звания, мэра города наградили орденом и крупной суммой денег. И нет, корона на этом не разорилась. От де Медина такие суммы остались, что можно было еще два десятка человек наградить и не поморщиться.

Столица постепенно успокаивалась. Дохлых мединцев вылавливали еще неделю, препарировали намного дольше, заодно кое-что полезное извлечь для себя удалось.

Эрнесто собирался поработать с новыми знаниями, но только после медового месяца.

Да, отпуск он тоже получил. А как иначе? Пока свадьба, пока поместье, пока Лассара…

Пока теща.

На эту роль с успехом претендовала вернувшаяся в столицу Долорес Делия Веско. Они с Хуаном Амоном Мартелем отсиделись где-то в тихом месте, а когда прочитали в газетах про свадьбу Тони, не выдержали. Приехали.

Старая ведьма тут же определила, что ее девочка беременна. Это оказалось неожиданностью даже для Тони. Но что теперь делать? Только рожать и радоваться.

Благо, под присмотром ританы Дюран и монахов, Лассара восстанавливалось рекордными темпами. И попробуй кто-то что-то укради!

Долорес так бы прокляла – костей не собрали!

Эрнесто был доволен. Они с Тони пока жили в столице, но собирались съездить ненадолго в Лассара. Проведать те места, пожить спокойно…

А потом – вернуться.

Им было куда возвращаться.

Альба и Амадо занимали дом Риалонов. Эрнесто настаивал. Амадо устроили на работу в канцелярию, нельзя сказать, что парень был доволен, но когда-то и взрослеть надо. Если уж решил семью завести…

Паулина и Рейнальдо оставались жить у Араконов. После знакомства с Рейнальдо Адан и Розалия очень на этом настаивали. Жениха дочери они приняли настороженно, но потом оттаяли. И то сказать – Рейнальдо и Паула светились, глядя друг на друга. А кому из родителей не захочется, чтобы их ребенок был счастлив?

Тони и Эрнесто – тут было чуточку сложнее. Но Эрнесто вышел из положения, купив дом рядом с магазином. Сеньор Пенья помог с переговорами, и Эрнесто купил дом за справедливую цену. Не переплачивая втридорога за то, что нужен именно этот дом.

Тоже приятно…

Вот он, кстати, стоит рядом со своей супругой. Та от счастья светится. Теперь на вопрос о супруге она отвечает: знаменитый писатель. Роман сеньора Пенья прогремел на всю страну, его называют вторым Сантосом. И ждут продолжения.

Мужчина пишет. И доволен этим по уши.

Тони занимается магазином. Но все чаще ей помогает Рита. Не сказать, чтобы у девушки тоже открылось какое-то чутье, но выглядит она хорошо, улыбается приятно, да и работа ей нравится. Крыса-Давида и Москита-Хуана тоже взяли в магазин. Пока на побегушки, но Тони учит их разбираться в антиквариате, и мальчишки стараются.

Это их шанс выбраться из нищеты. И ухватились они за него когтями и зубами.

– …согласны ли вы…

– Да, согласен.

– Да, согласна…

И улыбки озаряют храм, словно солнца.

Здесь и сейчас все правильно.

Потом?

Потом будет жизнь. Вот такая, какая есть. С ее мелкими и крупными неурядицами, с болезнями и ссорами, с радостями и улыбками, а главное, с твердой уверенностью в самом главном.

В любви.

Если есть любовь, будет и все остальное.

И выходя из храма, Эрнесто не удержался. Подхватил свою жену, закружил на руках…

Счастье…

Невероятное, теплое, уютное, настоящее… его личное счастье. Только его.

Навечно.

Гончарова Г. Танго с демоном. Танго нуэво

© Галина Гончарова, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Герои

Лоуренсио Хулио Ксарес – старший сын семьи Ксаресов

Алисия Катарина – старшая сестра

Феола Амадина – младшая сестра, прозвище – Канси, огонек

Отец – тан Хулио Патрисио Ксарес

Мать – Катарина Мария Ксарес

Ритана Долорес Эухения Падилья – сопровождала сестер из колоний

Адэхи – шаман, учил Феолу

Тан Карлос Амадо – сын Альбы и Амадо Риалонов

Тан Анхель Хуан Толедо – друг Лоуренсио

Рауль Хосе Ортис – тан, достаточно богатый, не любит Анхеля

Самуэль Гонсало Веласкес. Сеньор Веласкес. Убитый купец

Виржиния Моника Веласкес. Сеньора Вирджиния. Джинни – жена купца, бывшая любовница Серхио

Дети Вирджинии – старшая – Мерседес Вирджиния, средний – Гонсало Самуэль, названный в честь деда, и младший – Хавьер Николас

Мария Соледад Перальта – служанка у Веласкесов

Хавьер Маркос Карраско – некромант в управлении

Наталия Марина Арандо – сеньора, мать Джинни Веласкес

Хуана Сесилия Варгос – соседка матери Джинни

Идана Мерседес Веласкес – мать убитого Веласкеса, свекровь Джинни

Гонсало Николас Веласкес, отец убитого Веласкеса, несчастного Самуэля Гонсало

Мария Пилар Наранхо – модистка

Тереса Мария Наранхо – помощница модистки

Сеньор Гильермо Хосе Агирре – ювелир, учитель Мерседес Вирджинии Веласкес

Тан Херардо Диас Мальдонадо – ювелир, эпатажник

Сальвадор Пабло Коронель – ювелир

Асунсьон Мария Салинас – портниха, знакомая Тересы

Мария Ленора Наранхо – мать Тересы

Сеньор Хуан Карлос Наранхо – отец Тересы

Альберто Карлос Наранхо – дядя Тересы, женат на Пилар

Эктор Паскуаль Кинтеро – картежник, старик, владелец «Шахматки»

Сезар Мигель Вальверде – секретарь мэра

Тан Патрисио Эудженио Ксарес – глава семейства Ксаресов

Роза Эухения Ксарес – дочь Патрисио. Не замужем, потому как стерва и пакость

Элена Фелиса Торо – экономка у Ксаресов, в столице

Висента Анна Дельрио – сестра Москита-Хуана

Хуан Валерио Дельрио – Москит, см. «Танго с призраком. Милонгеро»

Эмералд – почти невеста Рауля, покончила с собой из-за Анхеля

Алехандра Патрисия Роблес – любовница Хоселиуса Аурелио

Лидия Консепсьон Бенитес – родила от мединца. Эллора Лидия – родная дочь, Дарея Лидия – нет

Кармело Луна Эскобар – жених Эллоры

Тан Диего Хосе Овьедо – мажордом при королевском дворце в Римате

Ритана Консуэла Анна Варгас – кастелянша

Пролог

Великий город Римат.

Прекрасный город Римат!

Траурный город Римат…

Столица как-никак. Обязаны одеться в траур, украсить дома черными флагами, прикрепить к одежде нечто подходящее. Ониксовую брошь, к примеру.

Нет у тебя такой?

Не надо, но хоть черную ленту повяжи на рукав в знак сочувствия. Не абы кто помер – его величество Аурелио Августин! Помер не в столице, в Каса Норра, в котором жил безвылазно последние десять лет, а если уж между своими – и жизнь у него последние лет десять была сложная, и помер он, говорят, не просто так, но это – тссссс!

В допросную никому неохота. А за сплетни о королевской семье можно там и оказаться. Быстро и весело.

Хотя как удержишь слухи?

Говорят, что его величество последние пять лет вообще не покидал своих покоев.

Говорят, он что-то такое… да кто ж его знает? Говорить могут что угодно, все же – король! И представьте себе, правил больше пятидесяти лет.

На трон он тоже вступил не юношей, то есть королю было за девяносто. И он сам столько прожил? Просто так, без помощи магии, без каких-нибудь ритуалов… тссссс! Конечно, народ всему верит! А кто-то сомневается?

А те, кто сомневаются, могут пожаловать в ту же церковь. Там как раз занимаются человеческими душами, сомнениями, метаниями и терзаниями. Очень, очень пристально занимаются.

И побеседуют, и успокоят, и сообщат, куда нужно.

Тайна исповеди?

А она и нарушена не будет! Намекнуть – оно всегда возможно. Аккуратно, не нарушая своего слова, обходя клятву… намек же!

Так что лучше промолчать. Вот послушать соседа и помолчать. Сосед – сам разберется.

А сплетни шли.

И в бедных кварталах, и в богатых. И среди сеньоров, и среди танов.

И чем это все обернется?

Наследовал королю его величество Хоселиус Аурелио. Правда, пока не величество, пока еще просто высочество. Величеством он станет после коронации, а та должна пройти ровно через сорок дней после похорон. Похороны, кстати, тоже состоятся в столице.

Мало ли что его величество умер в Каса Норра? Похоронен он должен быть в Римате, в семейной усыпальнице, и вообще, королевские похороны – это церемониал. Потому его величество забальзамировали и везут в Римат.

Вот, со дня внесения тела в склеп отсчитывается сорок дней.

Почему так?

Срок строгого траура – первое.

Срок проверки – второе.

Если уж так прикинуть – мало ли что за сорок дней произойдет? Нового короля много кто захочет попробовать на зубок, часть альянсов распадется, часть сложится, начнутся интриги, подковерные змеиные переползания с места на место, в поисках лучшего, а результат?

Будет видно.

Впрочем, ничего принципиально нового за это время не произойдет. Все уже было, все еще будет. А именно – сильные усилятся, сожрав часть слабых, поборются между собой, потом или договорятся, или борьба перейдет в затяжную фазу – кто его знает? Имена тут не важны, важен принцип.

Но это – историкам.

А вот для современников хотелось бы конкретнее, кто будет на троне, его величество – или его младший брат, или еще кто-то. Кто будет у трона, какие сложатся группировки, радикалов, консерваторов, либералов… да много в политике разных извращений! Куда до них маньякам!

Впрочем, все еще сложится. А для простых людей…

А что им?

Им надо, чтобы апельсины цвели, селедка ловилась, ну и налогами не душили. А что там наверху и кто там на троне? Можно подумать, если корове на стену портрет его величества повесить, так она доиться лучше будет! Или если на рога флаги намотать!

Простых людей смерть короля вообще не касалась. Ну, поносят траурные ленты. Ну, посмотрят в столице на похороны и коронацию.

И только.

Лишь бы налоги не подняли…

А вот тем, кому было что терять…

Наступало смутное время. Сложные дни, в которые многие желали половить рыбку в мутной воде. А что выловят? И кого?

Она ж рыбка – такая, может и рыбака в воду утянуть. А то и закусить особо умным.

Запросто.

Итак, пожелаем рыбке приятного аппетита – и отправимся гулять по улицам Римата. Определенно, там будет много всего интересного. И начнем с порта, в который скоро прибудет симпатичный корабль с синей полосой на борту…

А потом заглянем в следственное управление, зайдем в церковь, на рынок, послушаем людей… Но началась эта история – с корабля.

Корабль «Синяя чайка» следовал к месту назначения.

Глава 1

– Мы молим о возвращении!

– Мы молим… – послушно откликаются присутствующие.

– Мы взываем к тебе, богиня Синэри!

– Мы взываем…^[257]

Голоса звучат.

Нельзя сказать, что они все красивые и певучие, некоторые из них настолько низкие или настолько высокие, что их даже не различить человеческим ухом.

Но присутствующим это и не нужно.

Потому что та, к которой они взывают, – не откликается.

Пятнадцать лет…

Страшных, горьких, кошмарных лет, прошедших с того безумного дня.

Как это описать?

Когда на тебя обрушивается бушующая стихия? Когда рядом с тобой умирают твои близкие… те, кого ты привык видеть рядом.

Когда ты перестаешь чувствовать ЕЁ.

Владычицу Синэри Ярадан.

Как рассказать о боли, о страхе, о кошмарном чувстве полного одиночества – для того, кто привык всегда – ВСЕГДА! – ощущать за плечом ее присутствие, ее дыхание, ее силу? И в единый миг ты лишаешься всего, и стоишь один, совсем один…

Пятнадцать лет тому назад, да.

Когда демонесса была изгнана из мира, те, кто был с ней тесно связан, конечно, погиб. Как выжить существу, у которого остался лишь огрызок души?

Никак.

Но были ведь и другие.

Были маги. Были дети, не сотворенные, а рожденные, были те, кто еще не удостоился чести слиться с Богиней.

Нельзя сказать, что их было много. Что их число увеличилось за прошедшие годы. Нет, оно скорее уменьшилось.

Кровь смешивалась с человеческой кровью, и рождались почти что люди. Они все дальше и дальше уходили от Богини, все больше приближались к обычным… к тем, кто не умел плавать, кто не ощущал морскую глубину как часть себя, кто не сливался с Богиней в экстазе единения.

Ладно-ладно, из выживших не сливался никто.

Но КАК это бывает – они знали. Видели. И сила Синэри задевала их, хотя и самым краешком.

А на что готов наркоман, чтобы получить дозу?

На всё.

Убить, украсть, кого-то уничтожить…

Кого-то? Если речь идет об обычном человеческом стаде – так что же? Плевать на них шесть раз! Хоть сто тысяч погибнет, но Богиня сможет вернуться! И это будет так чудесно, так восхитительно, так правильно и нужно, что ее паства не остановится ни перед чем.

Под сводами пещеры продолжают звучать молитвы. Пусть Богиня пока не может их услышать, но так получается, что обстоятельства складываются в их пользу.

Скоро, очень скоро у мединцев появится шанс.

А вот этот разговор состоялся уже после богослужения.

Мужчина и женщина.

И разговаривают… вы представьте – не о любви! О чем-то другом. Хотя женщина явно смотрит… ей нравится этот мужчина. А вот его глаза холодны и равнодушны. Мединцы вообще не умеют любить.

– Ты разговаривала с ней?

– Нет еще, брат Эро.

– Ты меня разочаровываешь, Дари.

– Я исправлюсь. Клянусь!

– У нас не так много времени, сестра. Поторопись.

– Я клянусь. В ближайшие же дни…

– Помни. Возвращение Владычицы зависит и от тебя. И наше будущее – тоже.

Мужчина уходит, а девушка остается стоять, глядя в стену.

Наше. Будущее…

Наше.

Ах, если бы действительно – наше…

* * *

– Тяните! ТЯНИТЕ ЖЕ!!!

Рыжеволосая девушка лет шестнадцати на вид задорно подпрыгивала на палубе, глядя на матросов, которые вытягивали сеть. Что ж не побаловать пассажиров свежей рыбкой? К обеду или к ужину, смотря как получится.

Матросы добродушно улыбались.

Пассажирку эту они преотлично изучили за три недели, ну, интересно девушке – она и лезет! И пусть ее! Под руку не подворачивается, капитану не ябедничает на случайно сорвавшееся словечко, да и приятно, когда на тебя так смотрят! Словно ты фокусник и достаешь не сеть из воды – рутинное и обыденное занятие, а кролика из цилиндра. И вот-вот…

К чести матросов, никаких сексуальных побуждений у них девушка не вызывала. И не потому, что была слишком молода. Все нужные округлости и выпуклости у нее присутствовали. И возраст уже был такой, когда можно и помечтать, и попробовать… закон не возразит.

Но вот вела себя ритана так, что не воспринималась как объект интереса. Не получалось за ней ухаживать – и хоть ты тресни! Младшая сестренка, подруга, но не возлюбленная.

Слишком уж она яркая, живая, непосредственная… как-то у нее это получалось. Непонятно как, но если ее старшую сестру провожали похотливыми взглядами (нет-нет, ничего такого, поймите правильно, месяц без женщины – и козу пожелаешь), то на долю девушки доставались в основном покровительственные. А ведь и разница в возрасте там невелика. Год, может, два…

Дождаться сети не удалось, идиллию разорвал высокий тонкий голос:

– Ритана Ксарес, вы ведете себя неподобающе.

Феола сморщила нос, обернулась на говорящую.

– Да, ритана Долорес.

А что ей еще ответишь? Если сейчас огрызнешься, так она же на два часа заведется, хуже всякой зуделки. А если согласиться со всем и сразу – пятнадцать минут нудятины – и счастье! Тебя оставят в покое. Феола Амадина Ксарес уже проверила это на своем личном опыте.

Скучно, скучно, скучно!!!

Главный минус морского путешествия на небольшом корабле – это скука! И заняться-то и правда нечем! Вот подумайте сами!

Это – корабль.

Не слишком большой, библиотеки на нем нет. Модной синематики – тоже.

Чем заниматься во время путешествия? А тут уж кто чем.

Вот ритана Долорес преотлично вышивает, за двадцать шесть дней плавания она целый покров вышила. На алтарь. Потом подарит в храме, и ей, безусловно, спишется самый ее страшный грех – занудство.

Алисия Катарина вышивает и читает любовные романы. А если уж совсем честно, Феола видела у нее книжку с картинками. Такими, неприличными. Даже пролистала, но не поняла, зачем так заплетаться руками и ногами. Можно же не распутаться? И почему у всех на картинках открытые рты? Орут от счастья?

Хотя с точки зрения анатомии… и чего она там не видела? В той анатомии? Ничем, вот как хотите – ничем мужчины на картинках от других голых мужчин не отличались. Разве что зверски глупым выражением лица. Наверное, автор книжки считал его очень заманчивым. А Феола такое видела… когда одного мужчину при ней оса ужалила. Пониже поясницы. Просто копия…

Ладно. Пусть Алисия читает. У нее все равно одни парни на уме. Восемнадцать лет, взрослая, понимаете ли… а вот Феола для нее теперь малявка! Рыбу ей, что ли, в туфельки подсунуть?

Феоле было откровенно скучно.

Все книги, которые были взяты с собой, были прочитаны, даже рунный справочник изучен, а руны она тренировалась писать по два часа в день, хотя та же ритана Долорес прилежно жужжала над ухом.

Недостойно! Не подобает! Руки в чернилах! На лице заумное выражение. И вообще – девушке вредно читать! У нее от этого морщины появляются.

Ага, а еще она думать начинает. Вот где беда-то получается! Нет бы уши всласть под лапшу подставлять, а она размышляет, сопоставляет, какую-то логику ищет… зачем женщине логика? Ей надо молиться, детей рожать и ту книжку, с неприличными картинками. И все. Ну, может, еще одну книжку. По домоводству.

Когда почтенная ритана Долорес была молода, лет этак сорок-пятьдесят назад, девочек в «хороших семьях» воспитывали именно так.

И не сильно интересовались, что об этом думают сами девочки. Возвращаясь выше – зачем им еще и думать? Молиться, вышивать и растить детей. И хватит.

Почтенная сопровождающая умела это преотлично. Кстати, и деньги именно так зарабатывала.

Девушке из хорошей семьи нельзя путешествовать в одиночку. Ей нужно сопровождение. Или – им нужно. Алисии и Феоле.

Вот она и сопровождала.

Из Колоний в метрополию, потом обратно с кем-нибудь поедет. На корабле почтенная ритана чувствовала себя великолепно, морской болезнью ничуточки не страдала, а девушек блюла неусыпно. Куда там морскому дракону, у него, по слухам, всего какая-то паршивая тысяча глаз, а тут, по мнению Феолы, и глаз тысяча, и ушей, и носов, и вообще… какая-то она вездесущая. И всепроникающая.

Может, нечисть?

Феола незаметно коснулась обсидианового браслета на левой руке. Глупость, конечно. Но была бы нечисть – браслет похолодел бы. А он приятно теплый, глубоко наплевав на то, что вулканическое стекло очень плохо нагревается от человеческих рук. Особенно вот так, в браслете, не имея постоянного соприкосновения с кожей^[258].

– Ритана Ксарес, извольте привести себя в порядок и следовать за мной.

Феола только вздохнула.

– А что со мной не так?

Показывать пальцем вульгарно и бестактно, поэтому ритана Долорес ограничилась кивком на ногу девушки.

– Вот.

Действительно, ужас-ужас! Или просто – УЖАС?! Пока Феола прыгала, юбка слегка задралась, оборка завернулась, и всем стало видно ее колено. Одно. Левое.

Как теперь жить? Вечный позор…

Удалиться в монастырь и до скончания веков сей грех отмаливать, не иначе.

Увидела бы почтенная ритана Адэхи! И… наверное, умерла бы на месте. Если бы Адэхи позволил.

Жаль, что пришлось расстаться. Но наставник не поедет на материк. Ему нельзя. Там властны другие боги.

Феола незаметно вздохнула и поправила оборку.

– Да, ритана Долорес.

Почтенная ритана смягчилась при виде такого послушания.

– Феола, вы должны понимать, я все делаю только ради вашего блага. Скажем честно, вам не настолько повезло с внешностью, как вашей сестре, поэтому имеет смысл сделать ставку на доброту, благочестие и послушание. Уверяю вас, эти добродетели не останутся незамеченными.

Феола послушно кивала головой в нужных местах, пропуская мимо ушей проповеди почтенной ританы и думая о своем.

Да-да, конечно… не повезло ей с внешностью. Может быть…

А может и не быть.

Алисии повезло, тут и гадать нечего. Старшая сестра просто красотка. Высокая, стройная, с округлостями в нужных местах. А еще белокожая, синеглазая и с золотыми локонами. И их даже завивать не приходится.

Потрясающая красотка, даром, что мгновенно обгорает на солнышке, а потому постоянно ходит в шляпках, носит вуали и шарфы и мажется сметаной.

Феола не такая.

У нее ярко-рыжие волосы, насыщенные, медные, словно пламя костра. Друзья-индейцы прозвали ее «Канси», что значит огонек. Глаза напротив – светлые, бледно-серые, почти белые. Брови и ресницы, правда, черные, но веснушек на лице… ладно. На лице не такмного, но нос весь в веснушках.

Черты лица? Вроде бы правильные, но пока ничего сказать точнее нельзя. И о фигуре тоже.

Шестнадцать лет!

Самый гадкоутеночий возраст! Может, и не у всех так складывается, но у Феолы так точно. И что там из нее вырастет? То ли ослепительная красотка, то ли девушка, при виде которой окружающие начинают вежливо бормотать: «да-да, она такая умничка, и так животных любит…»

Ритана Долорес явно уповала на второе и заранее учила бедную девочку уму-разуму. Оно и понятно, сама-то ритана выглядела так…. Ее в море засунуть, так из воды вся рыба сбежит.

Представьте себе стерлядь. Большую. Дополните ее очарование жидким пучком седых волос и пенсне. Облачите несчастную рыбину в платье с корсетом по моде полувековой давности. Только цвета выбирайте помрачнее. Серый, черный, можно – серый с черной отделкой. И вот – перед вами почтенная дуэнья.

Да, и не стоит забывать зонтик. Якобы – от солнца. Он же трость, он же, по мнению Феолы, оружие ближнего боя. Таким, да по человеку – протез придется заказывать.

И сейчас все это очарование неумолимо влекло Феолу с палубы в каюту. Девушка уперлась ногами так, что в досках палубы едва вмятины не появились.

– Ритана Долорес! Я не могу в каюте! Меня там мутит!

– Но вы там спите, ритана Феола!

– Но я не могу спать круглосуточно!

– Хорошо, ритана. Я сейчас принесу вам молитвенник. В прошлый раз мы остановились на сорок шестой странице…

– Да, ритана Долорес, – безрадостно откликнулась Феола. Она преотлично помнила, что в молитвеннике триста шестьдесят пять страниц.

Молитвы на каждый день. Простите – триста шестьдесят шесть, просто одна из страниц реже используется. Каждый день находится под покровительством своего святого, каждому святому полагается своя молитва, каждому – за свое. Одному от поноса, второму от запора, третьему во здравие… и попробуй перепутай!

Дома Феоле было глубоко плевать, что там и кто там молится. А вот здесь… выбора нет. Приходится учить. Алисия же…

Совести у сестры нет!

Но с точки зрения дуэньи она ведет себя идеально. Сидит в каюте, бережет кожу от солнечных лучей, разве что вечером выходя на променад, вышивает, читает книги… прелесть, а не подопечная.

А тут – Феола!

Понятно же, кому достается большая часть оплеух.

Сопровождающая удалилась.

Феола поглядела на солнце.

Высоко… до вечера далеко. Да чтоб ты онемела, стерлядь такая!

– Не огорчайтесь, ритана, завтра, край послезавтра – Римат, – один из матросов оказался совсем близко.

– Спасибо! – Феола искренне обрадовалась, улыбнулась в ответ. – Дядюшка Джок, спасибо!

– Держите, ритана, все не так тоскливо будет!

Феола с радостью сунула в рот лакричный леденец. Нравятся, нравятся ей именно эти сладости! Они замечательные!

– Спасиво…

Получилось не очень внятно, но матрос подмигнул – и удрал, прежде чем на палубе появился тысячеглавый дракон с молитвенником наперевес. Интересно, она все молитвы наизусть знает? И если да – то зачем?

– Итак, сегодня у нас день святой Дульсинеи, покровительницы девушек…^[259]

* * *

– Как работа?!

Амадо молчал.

А что он должен сказать на эту тему?

Прости, дорогая, я сейчас брошу работу – и вперед? С тобой по подругам?

А жить на что? Сына на что содержать? Да-да, вот такое отвратительное начальство, совершенно не понимает, что у подчиненных бывают потребности! То есть у их супруг…

Альба топнула изящной ножкой.

– Поменяйся с кем-нибудь!

– Это невозможно, дорогая.

– Невозможно! Только потому, что ты сам этого не хочешь! – затопала ножками красавица.

Пятнадцать лет брака пошли Альбе Инес только на пользу. Красота ее ничуть не померкла, даже наоборот, стала еще ярче. Четче обозначились черты точеного лица, после родов округлилась фигура… правда, рожала она только раз. Тогда, в юности.

Сына.

Карлоса Амадо Риалона. Больше детей у них с Амадо не получалось, да мужчина и не настаивал. Чего уж там… за каждый благородный поступок следует свое наказание.

Или нет?

Или это разминка?

Он не знал, но и не радовался жизни. Пятнадцать лет назад все было просто и понятно. Вот он, вот девушка, которой требуется помощь, вот крайне сложная жизненная ситуация.

В чем сложная?

Умершая мать, отец, который собирается жениться второй раз, да еще на девушке, которая жутко нравится самому Амадо, полная потеря ориентиров в пространстве…

Благородный поступок стал тем стержнем, на который Амадо принялся наматывать свою новую жизнь, словно клубок. Только вот клубочек оказался ведьминым. Увы…

Роды вообще тяжелое испытание для женщины. Альба Инес исключением не оказалась. Сначала она закатывала истерики, потом она закатывала истерики, а к третьему году жизни сына истерики стали привычным средством общения с мужем.

Причина?

Да основная! Деньги и снова деньги!

Почему у подруги есть, а у меня нет? Почему у Антонии свое поместье, а у нас – нет? Почему у Паулины свой мобиль, а у меня нет? Почему, почему, почему…

Мобиль, шубка, бриллианты, загородный дом… да хоть бы что! Хоть и туфли из змеиной кожи, которые стоят жутких денег. Нет-нет, речь сейчас не об обычных гадюках, а о редком радужном питоне. Который совершенно против того, чтобы из него делали туфельки и сумочки, и активно доносит свое мнение до охотников. То хвостом, то пастью…

Потому и стоят туфельки столько, что на них надо полгода работать. А еще не есть, не пить и муниципалитету не платить. Или взятки брать, что ли. А не хочется, потому как ловится и карается. И вообще, такое уметь надо. Талант иметь, если хотите.

Альба это в расчет не принимала, и молодая семья задыхалась от безденежья, как рыба без воды. Конечно, помогали родители. И большинство «хочух» Альбы оплачивали именно Араконы, понимая, что преподавателю университета, даже и Королевского, это просто не под силу.

Помогал отец, который хоть и не купался никогда в деньгах, но зарабатывать умел.

Помогала даже Паулина.

Собственно, она единственная, кто искренне сочувствовал Амадо. И именно она посочувствовала ему, столкнувшись на свадьбе. Случайно, он просто пригласил сестру жены на танец…

Вот Паулина ему и пожелала терпения. И не пожалеть о своем благородстве.

Тогда Амадо не понял, сейчас было уже поздно. Разводы, увы… они были возможны, но не приветствовались. Да и сына он любил, благополучно забывая, кто его настоящий отец. Тем более Карлос был маминой копией. Такой же темноволосый, темноглазый, ослепительно красивый…

Десять лет назад он был еще совсем малышом. А требовалось много, так много…. Ей-ей, на взрослого человека расходов меньше, чем на ребенка. И Амадо решился.

Университет он попросту бросил. Магистр? Профессор?

Вы не знаете, о чем вы говорите. Вы просто этого не знаете. Чтобы защититься, требуется очень много всего. Деньги, связи, знакомства, с одними исследованиями вы можете до старости сидеть в младших помощниках старшего писаря и никуда не сдвинуться.

У Амадо знакомств не было.

Не в том количестве, чтобы пролезть вперед и выше. Вот и получилось… плохо получилось, в общем. Один маститый профессор получил в морду, а один сопливый преподаватель был вежливо выставлен на улицу. И пошел туда, где смог найти место.

А именно – в следственное управление.

Да, и что такого?

Муж свояченицы, Игнасио, которого в семье все называли Реем, взялся натаскивать Амадо в следственной науке. А выбора не было.

Можно пробоваться помощником писаря, можно копиистом, можно секретарем, но зарплата там… Мизер.

Магии у Амадо как не было, так и не прибавилось. Ноль и есть ноль, на что ни умножай. И что осталось? Только карьера следователя.

Сначала по простым делам, все равно там зарплата не меньше, чем в университете, а потом и по особо важным. Благо наставников хватало. И Вальдес, и Шальвейн, да и родной отец – все трое наперебой вкладывали юноше ума. То одно объясняли, то второе, там подсказывали, здесь информатора помогли завербовать… и постепенно увлекся Амадо этой работой так, что куда там индейцам!

Индейцы – были и ушли.

А вот преступный мир столицы… такой сложный, разветвленный, непредсказуемый… Это – да. Это по-настоящему интересно…

Жаль, что Альбу Инес это не устраивало. Ей нужен был богатый муж. Который будет сидеть дома, рядом с ней… вести такую же жизнь, как ее отец рядом с матерью. Но у Амадо такой возможности не было. И содержать его не станут, и родители не вечны, и деньги он считать научился… И с отцом постепенно помирился. Как-то оно так получилось…

Когда смотришь со стороны матери, у которой постоянно скандалы с мужем… отец все время пропадает на работе, не дает достаточно денег, не помогает, не, не, не…

Когда сам оказываешься на месте отца, все воспринимается как-то иначе. Даже совсем иначе. Начинаешь понимать, что ты все же неблагодарная скотина. Тебе все дали, а ты еще вредничаешь? Того тебе мало, этого не хватает… да ты двадцать лет с хвостиком прожигал свою жизнь! С позволения отца и его содержания.

А теперь – отрабатываешь. Фактически долги отдаешь.

– Все, все будут на похоронах! А ты!

– А я буду обеспечивать их безопасность. Чтобы все спокойно прошло.

– Можно подумать, без тебя там не разберутся! Амадо, я последний раз предупреждаю!

– Лучше в первый раз подумай, – устало отозвался Амадо. – Альба, к чему этот скандал? Я тебе еще декаду назад сказал, что не смогу присутствовать на торжествах. Чего ты сейчас возмущаешься?

– Поменяйся с кем-нибудь!

– Альба, мы это уже обговаривали. Ни с кем я поменяться не могу. Не получится.

С одной стороны, следователь – не конная полиция. Не гвардия, даже не уличная стража.

С другой… кому, как не ему знать о преступном мире? Так что вся полиция будет на улицах, он будет придан к десятку городской стражи, и смена закончится, когда все уже будет завершено. Печально, но факт.

Так происходит постоянно. Так происходит регулярно. И за десять лет Альба могла бы уже сто раз смириться и не устраивать нервотрепку. Но – увы.

– Мам, пап, привет… что случилось?

Карлос очаровательно улыбался. Амадо невольно улыбнулся ему в ответ.

– Ничего страшного, сынок.

– Опять ссоритесь? Мам, хватит папе печень кушать! Ясно же, что он на работе будет!

– Работа… вечно эта работа! Она у меня крадет мужа, она…

– Мам, я тоже рано или поздно работать буду, – юный Риалон поцеловал мамочку в щеку. – Пап, не дашь денег на синематограф? Мы с ребятами сходить хотели?

Амадо достал из кармана бумажник, посмотрел, сколько в нем денег… потом отсчитал пару купюр сыну. Ладно уж… скоро аванс.

– Иди, сынок, погуляй.

– Пап, спасибо…

– И я пошел на работу, – использовал свой шанс Амадо. И тут же удрал.

Карлос поцеловал маму в щечку еще раз и удрал. Альба осталась в комнате одна. Посмотрела на вазу, примерилась – да и швырнула ее в стену. И не жалко!

Все равно мужу подарили!

А вот ее! В осколочки!

Ну какая сволочь, какая сволочь!!!

На любую проблему есть две точки зрения: моя и неправильная. Вот Альба Риалон была убедительным примером и доказательством этого тезиса.

Естественно, правильным было ее мнение. Неправильным – все остальные. И мнение ее было такое: ах, как она просчиталась! Как она в свое время просчиталась!!!

Да уж…

Пятнадцать лет назад казалось, что жизнь кончена. Любимый мужчина оказался вруном и подонком, сбежал и где-то помер. В животе рос его ребенок. А брак…

А вот брака и не случилось, и Альбе предстояло стать посмешищем всея столицы. Знаете, как за нее взялись бы подруги? А модистки? А…

Альба надолго стала бы героиней салонных сплетен, еще бы и внукам припомнили. Повезло… тогда ей так казалось, что повезло. Амадо Риалон сделал ей предложение.

М-да.

Замуж-то она вышла. И ребенка родила в законном браке, а сплетни… и что? Бывает… не дотерпели до свадьбы! С кем не случается? Об этом даже сплетничать неинтересно.

Самое страшное прошло мимо. Альба выдохнула… казалось. А потом поняла, что самое-то страшное – оно только-только началось.

Обсуждения, слухи, сплетни и пересуды… да, это страшно. А жизнь с мужчиной, которого ты… ладно, наедине с собой можно сказать честно. Амадо она почти что презирала. Может, если бы ей не было с кем сравнивать… но ведь было!

И было с кем, и было о ком… и Амадо был… он был не хуже или лучше, он просто был другим!

Не тот запах, вкус, улыбка, слова, не то, не так…

И побежала трещинка, расширяясь и углубляясь. Побежала, полетела… а потом еще унизительное безденежье, и скука, и муж, который вечно на работе…

Самой пойти куда-то работать?

Этот вариант Альба даже не рассматривала. Хотя… та же Антония держала антикварный магазинчик. Небольшой, для своего удовольствия, но все дело.

И Паулина нашла себе занятие.

Родила троих детей подряд, тут ни отдыха, ни продыха. Да еще старший у них оказался некромантом! Свекор, Эрнесто Риалон, как посмотрел, так сразу и сказал – мол, благословение Ла Муэрте.

А малолетний некромант – это проблема. Да еще какая…

То одно, то другое… пришлось Паулине что ни день таскаться к Лассара. Там Антония постепенно ее и к делу приставила. Идеально Паулина в антиквариате не разбиралась, и чутья Антонии у нее не было, но ведь кто-то должен и рутиной заниматься? Так женщины и сработались. Вместе воспитывая шестерых детей, четырех мальчиков, двоих девочек, и четверо из них – некроманты. Как-то у них так получилось, и у Паулины два мальчика и девочка, и у Антонии… только у Антонии все некроманты, а у Паулины только старший.

А сейчас они вообще все в Лассара.

Причина весьма серьезная.

Антония Лассара ждет четвертого ребенка – раз.

У старших мальчишек началось половое созревание, а с ним и магия пошла вразнос, стала нестабильной. Это лучше пережидать в глуши… это некроманты! Люди совершенно без понимания относятся к зомби… Альба с отвращением вспомнила некромуху, которую в три года поднял племянничек.

Дохлая, а ползает…

А мальчишка смотрит своими голубыми глазами… говорить-то еще не умеет толком, а туда же!

Фу, гадость!

Альба с отвращением сморщила нос, потом решительно взяла накидку и задрапировалась в нее перед зеркалом. Пойдет она, пожалуй, погуляет.

Да, погуляет по парку, скушает мороженое…

Или телефонировать кому-то из подруг? Напроситься в гости?

Но ей будут сочувствовать. Ах, бедная девочка, опять одна, а муж все на работе и на работе…

Пожалуй, сегодня она просто погуляет в парке. Одна.

* * *

– Как ты себя чувствуешь, радость моя?

Эрнесто положил ладонь на живот Тони. Ребенок толкнулся в нее изнутри, приветствуя отца. Мужчина и женщина поглядели друг на друга и одновременно заулыбались.

Дети… ах, эти дети!

Обычно некроманты не столь плодовиты, но видимо, сработало благословение Ла Муэрте. Забавно? Но факт, богиня Смерти благословила чету Риалонов плодиться и размножаться. И – получилось.

Эрнесто подозревал чуточку иную причину, но не собирался ни обнародовать ее, ни спорить. Некромантия не слишком предназначена для размножения. Некроманткам бывает сложно родить даже одного-двух детей, куда уж больше! Но в том-то и дело, что Тони вычерпала себя до дна, сражаясь с демоном. И потому легко забеременела. Первые дети у них получились погодками. Через шесть лет родился третий малыш. Сын, дочь, сын – и вот еще один ребенок!

Вряд ли получится больше. Уже сейчас Тони чувствует себя не слишком хорошо, и попросила отвезти ее в Лассара. Долорес уверенно выпаивает ее травяными отварами, проводит ритуалы, Тони уже носит на себе не меньше десятка разных амулетов, но не жалуется. Еще хотя бы три месяца надо потерпеть.

Конечно, ни о какой работе у Эрнесто и речи теперь не идет. Он должен быть рядом с женой – и точка!

Его высочество отнесся к вопросу с пониманием.

А если еще честнее…

Когда тебе, глядя в глаза, говорят, что или отпуск до рождения ребенка и хотя бы пару месяцев после рождения – или увольнение…

Принц выбрал отпуск. Лучше потерпеть какое-то время, чем лишиться ценного специалиста.

Правда, смерть короля чуточку спутала планы.

– Ты поедешь? – Тони смотрела на мужа. Как хорошая жена, она была в курсе его дел. И знала о письме его высочества, в котором принц просил своего личного некроманта вернуться.

Эрнесто только головой качнул.

– Я уже написал ответ.

– Ты уверен?

Тони даже знала, о чем написал супруг. Не читала, но была уверена в нем. Полностью.

Эрнесто только плечами пожал.

– Тони, работа и проблемы будут всегда. Да, найдется тот, кто с ними справится. Пусть без меня, пусть я не буду так полезен, пусть принц затаит обиду. Но ты и дети… не будет вас – и мне будет все равно. Кто там, что там… плевать мне на любую работу, если за нее придется платить – вами.

Тони кивнула.

– Спасибо, любимый.

Взяла руку мужа, коснулась поцелуем ладони и приложила ее к щеке. И замерла так, впитывая родное тепло. Они молчали.

Эрнесто знал – его любят. Его бы отпустили, скажи он хоть слово. И поняли, и не осудили, и приняли бы обратно в любую секунду.

Только вот зачем ему чужие проблемы, решенные такой ценой? За счет своих любимых и близких? Не нужно.

Может, кто-то другой сделает иной выбор. Но не Эрнесто Риалон, который осознал ценность любимых и любящих. Второй рукой он мягко обнял жену за плечи, притянул к себе – и на долю секунды они так и замерли.

Ненадолго.

Если в доме шестеро детей – покой не будет долгим по определению. Так, секунд тридцать можете урвать, если замуруетесь в погребе и как следует задвинете засов. Вряд ли больше…

Вопли с улицы разрушили идиллию. Да, секунд через пятнадцать.

Тони встрепенулась, Эрнесто повернул голову к окну…

– Что-то случилось. Обычно они орут тише.

– Прогуляешься со мной, дорогая?

– Да, конечно.

Эрнесто помог жене подняться. Четвертая беременность давалась Тони тяжелее. Отекали ноги, руки, лицо, она быстро уставала, подолгу лежала, спала…

Стоило им выйти во двор, как стало ясно – предчувствие не подвело.

Рейнальдо был во дворе, на носилках, весь мокрый, с серьезной ссадиной на макушке…

Дети закружились вокруг, загудели, словно осиное гнездо.

– Мам, пап, я не виноват…

– Дядя Эрни, я не рассчитал…

Потребовалось всего десять минут и три обещания перепороть всех, не разбирая правых и виноватых, чтобы услышать истину. Точнее, чтобы ее изложил кто-то один, а остальные помолчали.

Ничего нового в истории не оказалось.

Дети – это существа, которые обязаны проверять на крепость родительские нервы. А еще им природой назначено лезть совершенно не туда, куда бы стоило. И не всегда они могут вылезти оттуда самостоятельно и без потерь.

В частности, сегодня они решили проследить за мельником.

Кто, вот КТО рассказал им, что мельники всегда считались друзьями всякой нечисти? Естественно, четырех юных некромантов это заинтересовало. А двое остальных так привыкли следовать за друзьями, что даже не задумались – что они делать-то будут?

Так, если нежить или нечисть действительно окажется на мельнице? Ладно некроманты. А обычные дети? Нормальные… насколько могут быть нормальными дети, у которых в друзьях малолетние некроманты.

Хотя за визит на мельницу Эрнесто детей ругать не собрался. Как говорится – ваша нечисть, вы ее и спасайте. А стихийные выбросы от четырех некромантов….

Там и Костяной Дракон не устоит.

Есть подозрения, что если эти четверо организуют свой союз – им и лич преградой не станет. А то и кто-то из демонов…

Только вот никакой магический потенциал не спасет юного некроманта от падения в запруду. Некромантку. А плавать малышка Дениза Лоренца не умела.

Колдовать? Пожалуйста!

Оживить выплеском ВСЮ дохлую рыбу в запруде – тоже.

А вот выплыть не получилось бы.

Хорошо еще, Рейнальдо успел вовремя.

Успел?

Эрнесто взялся за виски и ощутил неодолимое желание все-таки надрать уши малявкам! Нет, ну надо же! Отлично знают, что мамы и папы будут против их затеи, знают, что Рей может легко вычислить их планы – и устроили ему на утро «отвлекалочку». Письмо прислали, все, как положено…

К счастью, на чем-то прокололись, и Рейнальдо, понимая, что ничего безопасного их дети задумать не могут, помчался обратно.

И успел к запруде как раз вовремя, чтобы вытащить малышку из воды.

Только вот цена вопроса…

Шишка на голове – одна штука.

Сломанная нога – одна штука.

Синяки – несчетно.

Прыгать-то пришлось практически под мельничное колесо, как еще обоих не затянуло… не иначе – Ла Муэрте решила еще лет двести пожить спокойно. И правильно, когда у нее в гостях окажутся эти демонята, спокойная жизнь по ту сторону грани будет закончена. Раз и навсегда.

– Убью, паршивцы, – как-то даже обреченно сказал некромант.

Куда там!

Дети облепили со всех сторон и заговорили, жалуясь на жизнь. И как им было страшно, и как папа (дядя Рей) спас Дези, и как…

Конец представлению положило явление сеньоры Долорес.

Вот уж кто никогда и ни с кем не церемонился… шесть подзатыльников прозвучали один за другим, с разницей в четверть секунды.

– Отвар от простуды на кухне. Если кто-то посмеет не выпить – волью через заднее место. Клизмой!

Сказано было увесисто и убедительно. Эрнесто едва сам не помчался пить, забыв, что взрослый. И вообще… Некромантов так учить не полагается.

Когда дети улетучились в направлении кухни, он вопросительно поглядел на ведьму, которая уже осматривала Рейнальдо и бормотала что-то про мелких поганцев, которых пороть крапивой бы… для воспитания. А то и их родителей за компанию.

– Что с ними случится?

– Ничего страшного, полежат недельку на животах – поумнеют, – отмахнулась ведьма.

Вот уж не проблема – заговорить зелье так, чтобы у малолетних интриганов прыщи пошли по задним местам. Не особенно крупные и не вредные для здоровья, но достаточно болезненные.

Дня через три-четыре пройдет. А все ж спокойнее будут.

Пороть нельзя?

Долорес была сторонницей негуманной теории воспитания. И искренне считала, что мозги даются всем при рождении, но помещаются в нижние полушария. А когда их начинаешь стимулировать крапивой или розгой, мозгу становится больно, и он плавно переползает наверх.

Да, а без стимуляции никак. Нет, не получится…

И вообще, если один подзатыльник заменяет два часа воспитательных бесед…

Что-то в этом есть такое… правильное.

– А со мной что будет? – знаменитый сыщик чуточку побаивался ведьмы, которая не питала к нему никакого почтения, а пару раз и уши надрала.

– Тоже ничего страшного. Полежишь месяц в кровати, нога и срастется. Ходить, правда, нельзя… ну, с женой полежишь, – отмахнулась ведьма.

Паулина покраснела.

Только вчера они с Тони разговаривали о том, что и им бы завести ребенка… почему нет? Вот и шанс представился!

– А раньше никак? – деятельная натура сыщика требовала движения. После заточения в пещере… будешь тут и двигаться, и лезть, и воспринимать любые ограничения как вражеские происки.

– Запросто, – отмахнулась ведьма. – Только на хромоту мне потом не жалуйся.

Рейнальдо закатил глаза.

Потом пригласили доктора из города – так, для проформы. Доктор поворчал, вздохнул…

А спустя два дня вернулся еще раз.

Расписаться на королевском письме.

Его величество требовал от Шальвейна прибыть в столицу, на коронацию и похороны… а какое прибыть, когда он ходить не может? Разве что дома лежать, но толку с того?

Никакого.

Но не отпишешь ведь его величеству просто так?

Потребовались свидетельства доктора, мэра, ну и двоих некромантов. Паулина, как лицо неофициальное, права подписи не получила, хотя и предлагала.

Сеньора Долорес тоже. И даже не предлагала – нужен ей тот король! Трижды ха!

Ее дело – ее семья.

Ее родные, близкие, чтобы все у них было хорошо и спокойно, и…

Есть все же ведьминское чутье. И оно тихо нашептывало своей хозяйке сидеть ровно. Потому как ничего, ничего хорошего ее в столице не ждет.

Вообще.

А неприятностей и она, и ее родные могут получить столько, что на три поколения вперед хватит.

Сидим – и тихо! И между нами говоря, сеньора Долорес даже противоядие от своего зелья детям подсунула. Чтобы прыщи рассосались побыстрее.

Вот казалось ей, что нечего им делать в столице, а тут и повод такой роскошный. И ведь все – чистая правда! А за это мелким негодяям многое простить можно.

* * *

Гонки!

Как много в этом слове!

Страсти, азарта, вдохновения, скорости – и даже страха смерти!

Ах, этот риск! Пьянящий и захватывающий! Для настоящих мужчин! Для тех, кто не боится рисковать собой! Своей жизнью!

Недавняя мода захлестнула Римат.

Гонки на мобилях.

Понятно, раньше, когда мобили едва ползали, ни о каких гонках и речи не шло! Это как на черепахах ездить верхом! Но сейчас!

Когда иные мобили могут развивать скорость до сорока километров в час! А если еще облегчить мобиль?

А если поколдовать над двигателем?

А если…

О, тут столько простора для воображения! Можно бы нанять водителя, найти гонщика, но это неспортивно! И вообще – фу!

В среде золотой молодежи популярен был именно такой вид гонок. Когда сам за рулем своего мобиля…

Что делают с твоим мобилем мастера?

Это вопрос второй, в железяках аристократу разбираться как-то не пристало. А вот лететь навстречу ветру, чувствовать, как покоряется твоей руке грозный стальной конь, укладывать под колеса сложную дорогу – и приходить первым! Восторг победы!

Азарт счастья!

Что еще нужно настоящему тану?

Тан Лоуренсио Хулио Ксарес был счастлив!

Это надо понимать! Он недавно приехал из Колоний, вот совсем недавно, двух месяцев не прошло, и уже принят в свете. И стал своим во всех столичных кругах!

Иной и захочет попасть на гонки – и не сможет!

И клубы есть… закрытые.

И вечеринки для своих.

Есть. Все это есть. И все это ему доступно! Стоило только правильно подобрать себе друзей! Или…

Или это друзья почувствовали в нем настоящего тана!

Мысль о том, что друзья почувствовали в нем родительские деньги, Лоуренсио в голову не приходила. А что ей там делать? Тихо, пусто… красиво, ничего не скажешь, но и только. Лоуренсио был великолепен.

Светлые кудри до плеч, стянутые прихотливой золотой заколкой, большие голубые глаза, смуглая кожа, тронутая легким загаром, отличная фигура, высокий рост…

Девушки ахали и укладывались штабелями. И под него, и на него, и просто на его пути. Да что там! Его случалось, даже в борделях обслуживали бесплатно!

Хотя заплатить Лоуренсио как раз мог. Родители отправили его в столицу с наказом купить дом и подготовить все для выхода старшей сестры в свет. А где ей прикажете мужа искать? В Колониях?

На островах?

Алисия Катарина была решительно против.

Она хотела в метрополию, в столицу, хотела выйти замуж за человека, которому не надо ехать на острова, следить за плантациями, вникать во все это…

Ксаресы пожали плечами и смирились. Пусть едет в столицу, пусть выходит замуж. Сначала старшая, потом младшая…

Тем более что и сами не хотели постоянно жить на плантации. Сейчас уже можно себе это позволить. И в метрополию сплавать, и попутешествовать… Наймут управляющего, и будет потом Лоуренсио два раза в год плавать, его контролировать. А может, зять. Один или другой… вот, Феола всегда интересовалась плантациями. Ей это в удовольствие, и нравится. Она родителям может подходящего зятя найти.

В крайнем случае, хотя и не хочется уступать дело, в которое вложили всю душу, они просто продадут плантации и разделят деньги по справедливости между детьми. И им хватит на безбедную жизнь. Или на хорошее приданое…

Дом Лоуренсио купил.

И тут же попался на глаза одному из столичных «фигляров».

Да, их называли именно клоунами, вкладывая в это слово толику презрения. Потому что к благородному искусству лицедейства эти люди отношения не имели.

Есть актеры – и актеры.

Одни из них геройствуют на подмостках, изничтожая драконов и спасая принцесс. Вторые – в обычной жизни. И вот от вторых-то и плачут все их родные. А иногда в этот хор и чужие добавляются.

Кому ж понравится такое поведение?

У столичного «фигляра» нет ни гроша за душой, а если и есть, то мало. Он практически нигде не работает, разве что числится, но всегда на каком-то громком месте. Ему же нужно как-то о себе говорить в хвалебном тоне? Обязательно!

Дело жизни «фигляра» – развлечения. Жить весело, хорошо, для себя, в свое удовольствие, не считаясь с другими – вот оно, счастье! И другого ему не надо.

Быть в центре событий, получать удовольствие как от созерцания, так и от пересказа происходящего везде быть своим, улыбаться, танцевать, флиртовать, крутиться по столице и ее окрестностям…

Кому-то нравится?

Да, такая жизнь всегда красиво выглядит со стороны. Если не думать, что на нее нужны деньги, деньги, деньги…

И откуда их взять?

А вот тут наступает на человека большой и острый знак вопроса. Ложится сверху и колется. Больно.

Либо у тебя должны быть доходы, и не так, чтобы маленькие. Ты ведь обязан выглядеть и представляться! Да-да, тебе нужны костюмы от модных портных, шляпы из определенной мастерской, сапоги, ботинки, аксессуары, да тот же мобиль стоит очень и очень прилично! Так что к доходам тут же будут и расходы.

А еще – карты, азартные игры, бега, скачки, гонки… и везде надо ставить. И не так, чтобы помалу. И не так, чтобы тебе всегда везло…

Шулерство?

Уметь надо. Равно, как и воровать, и просто нарушать закон. Надо – уметь.

Есть вариант пристроиться к кому-то на содержание или выгодно жениться. Выйти замуж, как вариант, ведь «фиглярами» бывают и мужчины, и женщины. Какая разница?

Всех их объединяет одно и то же: любовь к развлечениям. И частенько за чужой счет.

Но где ж на всех наберешь столько дураков с деньгами?

Есть еще один вариант – пойти на содержание. Но тут понимать надо… и момент чувствовать, и за свои деньги, бывает, всю душу вымотают, какие уж тут развлечения?

Так что частенько «фигляры» ищут не покровителей, а… «дойную коровку». Дурачка, к которому хорошо бы прилепиться и сладко петь о его великих достоинствах. Да, именно так!

Ты такой замечательный, умный, лучше тебя не бывает… ты же оплатишь другу билетик на скачки?

Конечно! Мы же друзья… и я потом тоже для тебя что-то сделаю… хочешь – познакомлю с теми и теми-то? Или введу куда-то?

Фигляры ведь много куда вхожи. Они – фигляры. Клоуны, побрякушки, они развлекают гостей… польза от них, безусловно, есть.

Кто пригласит на танец некрасивую девушку? Кто развлечет заскучавшего дядюшку?

Кто скажет комплимент престарелой родственнице, да так, чтобы она перестала кушать окружающим мозг десертной ложечкой?

Они милы, очаровательны… они прилипалы, подхалимы и паразиты.

Есть и другие, но их – единицы. А большинство именно таково. Вот такого друга себе и нашел Лоуренсио.

Анхеля Хуана Толедо.

Милейший тан Толедо был из породы прожигателей жизни. Да так давно и уверенно, что и забыл, когда он жил-то? Все время развлекался и развлекался… работать?

А зачем? Это скууууучно!

Намного интереснее погулять с друзьями в отличной компании, закатиться в бордель или кабак, потом под утро вернуться домой и уснуть. И к вечеру – снова то же самое!

Все хорошо при таком образе жизни, чудесно и замечательно. Только вот откуда деньги на развлечения брать?

А вот так…

На одежду – договориться с сапожником и портным. С каждого клиента ему… нет, не деньги даются! Это вульгарно! Это просто фи!

Но скажем, клиент, приведенный Анхелем, закажет себе трое ботинок – и еще одни пошьют Анхелю. Хороший мастер найдет, как нолик к счету приписать.

То же самое с костюмами, шляпами, перчатками… с мобилями не получилось! Но и тут Анхель умудрился договориться, и мобиль время от времени ему предоставляли напрокат. За активную рекламу мобилей именно этой марки.

Вот с таким замечательным человеком и подружился Лоуренсио.

Анхель активно занялся гардеробом молодого человека, его развлечениями, знакомствами… ну и себе получал крохотный профит. А еще серьезно задумывался о сестре Лоуренсио.

Если на то пошло…

Жениться на богатой дурочке – мечта! Жаль, не всегда достижимая, дураков на всех хватает, а вот с деньгами куда как хуже. Но у Лоуренсио деньги есть, у его родителей тоже, а родители-то далеко.

А сестра-то рядом! И в качестве присмотра с ней только старший брат! Неужели он не захочет, чтобы его сестра была счастлива? Особенно если ее счастье может составить его лучший друг? Это ж такое дно золотое… Нельзя его упускать!

Сестра приплывет со дня на день, так что Анхель не отпускал друга далеко от себя. Лоуренсио глуп, как пробка, еще разболтает кому… и невесту смогут перехватить!

Нельзя, нельзя такого допускать! Это ж катастрофа!

Забавно, что Анхель обманывался насчет глупости Лоуренсио. Юноша не был отчаянно и бесповоротно глупым, и дураком тоже не был. Просто…

Колонии и плантации.

Есть остров, на нем есть несколько плантаций, так же и на соседних островах… плантаторы все друг друга знают, все давно дружат или враждуют, все в курсе всех дел… Вообще – всех!

Понятно, что в такой атмосфере не разовьются должным образом ни критичность восприятия, ни недоверчивость к миру. А зачем? Все известно заранее. И когда плантатор Бакуа в очередной раз поколотит свою жену, напившись рома, с ним будут холодны дамы. А когда жена плантатора Вельяминос опять загуляет с рабом, выбрав себе какого покрупнее и посимпатичнее, на нее будут смотреть осуждающе.

Но молчать из сострадания к ее мужу.

Все знают, и все молчат. Есть подозрения, что и муж тоже знает, но вдруг ему так нравится?

А саму ритану не любят. Не принято такое в обществе, чтобы с рабами… это моветон. Фу и еще раз фу! Вот если бы она подобрала себе сердечного друга, если бы романтические чувства… тогда общество поймет.

А просто так плоть потешить, да еще с чернокожими… какая гадость! Ладно-ладно, и не такое случалось в кругу плантаторов, откуда-то же берутся и мулаты, и квартероны, и прочие смески. Но все равно это не принято!

И как в такой обстановке научиться критически оценивать собеседника? Правильно, вот и Лоуренсио никак не мог. Потом он научится, наверное. Но это потом, а Анхель-то рядом уже сейчас. И дружески поддерживает под локоть, и дает советы.

– Друг мой, я думаю, надо ставить на «Звезду»! «Стелла» великолепная марка, поистине звездная, и водитель умелый и опытный, он не раз брал все призы…

– Думаешь? – сомневался Лоуренсио. – А «Марина»?

– Тоже неплохой мобиль, но не такой подвижный и легкий…

– Кто бы судил!

Анхель дернул головой.

Вот еще… и как рядом оказался этот наглец? Рауль Хосе Ортис! Можно сказать – заноза в известном месте! Да какая еще заноза и зараза!

Богат, возмутительно родовит, а еще… ну совершенно никакого такта у человека! Зато как стреляет!

На дуэль такого не вызовешь – жить хочется!

А терпеть… Анхель и терпел, стискивая зубы. Потому как разногласия между ними были давние и серьезные… обычно он старался выбирать места, в которых Рауля не бывает, или отслеживал его перемещения по званым вечерам, чтобы не столкнуться со старым недругом. Но вот не получилось в этот раз! А ведь клялись, что Ортис занят… сволочи!

– Простите, тан, но мы разговариваем с другом, – вежливо улыбнулся Лоуренсио.

– С другом? Разве у слизней бывают друзья?

Анхель вспыхнул. Конечно, он бы ответил. И преядовито.

Не успел. Лоуренсио, верный своим принципам, вступился за приятеля.

– Полагаю, об этом судить не вам, тан. О чужой дружбе. А о слизнях… вы, наверное, биолог?

Рауль даже на миг растерялся, давно ему никто не решался ответить. Но быстро нашелся.

– Специалист по пресмыкающимся. И подхалимствующим. Много вы на этого слизня тратите, тан?

– Попрошу в таком тоне о моем друге не говорить, – сдвинул брови Лоуренсио. – С Анхелем мы знакомы давно, и он заслуживает уважения, а вас, тан, я вижу впервые.

– А я эту тварь еще дольше вас знаю. Думаете, почему он меня не заткнет? Да просто боится!

Лоуренсио пожал плечами.

– Боится вызывать на дуэль того, кто сильнее? Это не храбрость или трусость, это просто глупость. Ясно же, кто выйдет победителем. Но не докажет, кто из вас двоих прав.

– Вот именно! – подтявкнул Анхель, чуточку приободрившись.

Рауль смерил его уничижительным взглядом.

– Молчи, ничтожество. Даже если тебя по лицу отхлестать, все равно стерпишь! Слизень!

– Вы повторяетесь, тан. Вот что должен сделать Анхель, чтобы вы не считали его слизнем? Умереть от вашей руки? Весьма сомнительное предприятие…

Лоуренсио все же старался разрешить дело миром. Трусом он не был, но дуэль…

Вот как это может быть – и зачем? Чтобы убить человека просто так, из-за пары слов? По глупому задору? Как-то это… нет, лучше обойтись без дуэлей. А кроме того…

Траур. Сейчас Астилия в трауре. И будет в нем пребывать еще достаточно долго.

Что сделают с любым нарушителем порядка – даже представить сложно. Полиция сейчас зла и опасна, порвут в клочья и скажут, что заговорщики. Или еще чего придумают.

– Хм…

– А оскорблять просто так человека, который не может вам ответить – тоже недостойно.

Рауль хищно улыбнулся. Блеснули черные глаза.

– Значит, вы, тан, отстаиваете честь этой мокрицы?

– Да сколько ж можно, тан! – сдвинул брови Лоуренсио.

– Тогда предлагаю вам принять мой вызов.

– Вызов?

– Если Анхель отвечает за свои слова, пусть докажет, что «Стелла» лучше «Марины». Сядет за руль и обгонит меня!

– Я плохо вожу мобиль…

Действительно, водителем Анхель был паршивым. Компании, не питая относительно «фиглярика» никаких иллюзий, предоставляли ему мобили с водителями. Зачем технику-то калечить об дурака?

– И так во всем… может, проще добить этого несчастного, чтобы не мучился? А вы, тан, тоже ничего не умеете делать?

Лоуренсио сдвинул брови.

Мобиль он как раз водить умел – и неплохо. На острове без него сложновато… ладно, дороги там не самые лучшие, но рабы есть, вытянуть мобиль можно. А вот лошади…

По какой-то причине лошади на островах долго не жили. Год, максимум два – и погибали. То ли климат, то ли вода, то ли еще какая причина… некоторые ветеринары вообще грешили на насекомых, но точно никто ничего не знал. Так что лошадей было не навезти и не накупиться. Проще обзавестись мобилем и успокоиться. Этот – не сдохнет. В крайнем случае отремонтируем!

Вот на нем Лоуренсио и ездил. Нельзя сказать, что гонял, но доехать из одной точки в другую, не завязнув в грязи и не помяв мобиль, – мог.

Сказать об этом и нарваться на очередной виток насмешек?

– Если вы поведете мобиль сами, то я рискну с вами соревноваться.

– А этот… составит вам компанию?

Анхель вскинул голову.

Он бы отказался! И с огромным удовольствием! Но… Не в этой ситуации. От него ведь ничего не требуется, просто сопровождение. И как он будет выглядеть, если даже это окажется ему не под силу? Позорище… А позориться можно только до какого-то предела, потом тебя и в обществе принимать перестанут.

– Я не брошу своего друга!

– Как это мило – слизнячья верность!

Лоуренсио сдвинул брови.

– Полагаю, у вас тоже есть сопровождающий?

– Я в нем не нуждаюсь.

– Даже для уравновешивания? По массе?

Рауль медленно кивнул.

Так-то да, кажется, что все зависит от мобиля и мастерства. Но вес тоже надо учитывать.

– Сопровождающего я себе найду. Что ж, тогда через пятнадцать минут на старте.

Рауль поклонился и отошел в сторону, к распорядителю.

– Наглец, – прошипел Анхель. – Скотина…

– Что между вами случилось? – поинтересовался Лоуренсио. – Это личная неприязнь, я же вижу…

Анхель скривился, словно ему под нос гуано на лопате подсунули.

– Так получилось…

– Хотя бы в двух словах?

– Его невеста предпочла меня. И сбежала ко мне из родительского дома.

Лоуренсио сочувственно кивнул. Да, такое бывает. И это обидно.

Признавать, что другой, что соперник оказался лучше тебя, что не ты, а он, что любимая готова на все ради него, не тебя… Тяжело. На такое способны далеко не все, и уж конечно, Анхель не виноват в том, что его полюбили, а Рауля – нет. Кто-то другой смирился бы, но Рауль не смог. Кстати…

– Я не знаком с твоей супругой. Может быть, она поможет моим сестрам освоиться в столице?

Анхель опустил бесстыжие глаза долу.

– Я не женат. Это печальная история, друг мой, и я обещаю рассказать ее при случае. Но сейчас у нас нет времени.

Лоуренсио согласился с этим и хлопнул друга по плечу.

– Пойдем. Надо будет осмотреть мобиль перед гонкой.

Распорядитель был сух и корректен. Вежливая улыбка, гладко зачесанные назад волосы, холодные глаза…

– Гонка пройдет в условиях пригорода. Вы объезжаете город слева, по виа Паллани, выезжаете через оливковую рощу, на побережье и заканчиваете гонку у креста на взморье. Победитель тот, кто уложится в меньшее время. Выедете с разницей в десять минут. Сначала тан Ортис, потом тан Ксарес.

Мужчины согласно кивнули.

– В среднем это расстояние мобиль может преодолеть минут за пятнадцать, – распорядитель решил дать кое-какие объяснения. – Время отметят на старте и на финише. И пусть победит сильнейший.

Снова два кивка от мужчин.

– Вы, тан Ортис, едете на мобиле марки «Марина», вы, тан Ксарес, на мобиле марки «Стелла». Если мобиль будет разбит, вы выплатите его стоимость.

– Почему это? – строптиво встрял Анхель. – Тану Ортису вы такого не говорите!

– Тан Ортис едет на своем мобиле, а не на предоставленном, – вежливо разъяснилраспорядитель.

Анхель поджал губы и отошел в сторону.

– Условия понятны, таны?

– Да.

– Понятны.

– Вы по-прежнему желаете этой дуэли?

– Да.

– Да.

– Тогда – с Богом! Тан Ортис, займите свое место.

Рауль послушно направился к мобилю. Действительно красивому, лакированному, с синими и золотыми вставками. Лоуренсио подумал, что надо, надо себе купить мобиль! Вот, Анхель подскажет, какую именно марку и где, он в этом хорошо разбирается… и отошел к своему. Тоже симпатичному. Алому с золотом. И звездами, нарисованными по бокам.

Анхель разговаривал с каким-то человеком, и Лоуренсио не стал вмешиваться в их беседу. Да друг и не задержался. Попрощался и направился к мобилю.

– Уехал… этот?

– Да.

Анхель нервным жестом бросил в рот конфету из серебряной бонбоньерки. Подумал секунду и протянул другу.

– Будешь?

– Что это?

На конфеты это похоже не было. Скорее – пастилки.

– Это для настроения. Помогает…

Лоуренсио пожал плечами и сунул пастилку в рот.

– Бери две. По одной не дают…

Вторая отправилась за первой, расцветая на языке нотками апельсина и ванили. Лоуренсио улыбнулся.

Ночь показалась светлее, жизнь лучше… вот что сладкое с человеком делает.

В мобиль он уже садился, весело улыбаясь…

Старта тоже было ждать легко и приятно.

Минута, две… вот опускается флажок. Анхель вскрикивает рядом, но Лоуренсио уже сорвался с места и помчался по крутой дороге на предельной для мобиля скорости.

Дорога послушно ложилась под колеса.

– Рен, у меня есть идея! Сейчас, в пригороде, сверни налево!

– Зачем?

– Делай, как сказал! Если там через бедняцкие кварталы срезать путь, мы там столько сэкономим! Минуту точно! Я дорогу знаю!

– Хм…

В другом состоянии Лоуренсио еще подумал бы. И вряд ли согласился. Но душа пела, мир звенел, а оскорбленная гордость жаждала выигрыша.

И кто тут за ними следить будет?

Им сказано доехать? Они доедут… ну, чуток срежут! Может, Рауль тоже так поступил!

И Лоуренсио послушно вывернул руль, сворачивая на улочку, на которой не было ни единого фонаря.

Темно?

Нет, нельзя сказать, что так уж темно. Звезды, луна, да и ночь светлая, хотя и осень.

Поворот, потом еще один, и еще…

Как это получилось – Лоуренсио и сказать потом не смог. Даже осознать.

Даже сам себе… все сливалось в мешанину радужных пятен.

Только что мобиль летел по дороге – и вдруг удар! Даже УДАР! И глухой вскрик из-под колес, и кровь – на колесах, на лобовом стекле, кажется, даже на руках Лоуренсио – или это отсвет так падает?

Красная, страшная…

Анхель выскочил из мобиля и вгляделся в мужчину под колесами. Да, это явно был мужчина.

– Я…

Лоуренсио и вылезти не успел – друг схватил мужчину за ноги и потащил, словно тюк. Потом спихнул в канаву и прыгнул в мобиль.

– Давай же! Мы еще успеваем!

– А…

– Жми, Рен! НУ!!!

И столько властности было в голосе Анхеля, что Лоуренсио почему-то повиновался. А голова по-прежнему была легкой и безмятежной…

И мобиль мчался по дороге…

– Если что – скажешь, мы сбили собаку. Или лису, ты не разглядел, – инструктировал Анхель.

Лоуренсио кивал.

Сейчас ему все казалось возможным, все казалось легким и веселым. И тот человек… А что с ним? А кто его знает! Анхель скажет, он все видел. А Лоуренсио…

Лоуренсио просто жал и жал на газ, легко срезая такие повороты, в которые не вошел бы никто, в здравом рассудке.

Побережье.

И крест. До которого мобиль долетел и резко затормозил. Лоуренсио эффектным жестом выпрыгнул из него, даже не открывая дверцу.

– Ну?!

Распорядитель щелкнул секундомером. Хмыкнул.

– Тан Ксарес, ваш результат лучше. На целых шесть секунд.

Прозвучало это так: «было бы чем гордиться!» Но Лоуренсио даже и не подумал об этом. Вот еще! И заулыбался.

– Вот! Шесть секунд! Тан Ортис, надеюсь, недоразумения улажены?

Рауль сощурился. Кажется, едва удержался, чтобы не сплюнуть на землю, как простонародье.

– Тан Ксарес, вы отличный гонщик. Признаю. А что с вашим мобилем?

– Собаку сбил. Или лису… не понял. Сейчас поедем обратно, посмотрю.

Рауль молча кивнул.

Здесь и сейчас Лоуренсио, сам того не зная, навсегда потерял его уважение. Рауль собак любил, у него жили четыре дворняги, подобранные им в разное время и с разными проблемами. И чтобы вот так, небрежно…

Фу, гадость! Ты не догадываешься, что ли, что у животных тоже есть разум и чувства? Что им тоже бывает больно и плохо? А если тебя – мобилем?

Лоуренсио был навеки вычеркнут из рядов людей и приписан к оскотиненным человекообразным. Коих легион. Выглядят они как люди, и говорят по-человечески, и уборной пользуются. А вот чего-то важного Господь им не дал. Души, что ли, не вложил? Если они не знают сострадания и готовы ради ерунды, дешевого спора, пожертвовать чужой жизнью?

Пусть даже собачьей… если у человека есть собака, он и поймет, и в морду даст за такие вещи. И Рауль его оправдает.

Проедет-ка он сейчас вдоль дороги, посмотрит, что там с несчастным животным. Но судя по количеству крови…

А вдруг повезет?

Животному, понятно. Некоторые раны сильно кровоточат у всех, к примеру, на голове. И выглядят жутко, а лечатся потом чуть ли не без следа.

Рауль холодно распрощался с мужчинами и направился к мобиль. Анхель едва язык себе не отгрыз, прикусывая, но промолчал. А то ведь второй раз может и не повезти так…

* * *

Лоуренсио сел в мобиль.

Веселье постепенно проходило, его словно тряпкой стирали. Грязной такой, серой, и оставались только гадкие разводы.

Наваливалась тоска.

Накатывало отчаяние.

Рядом сел Анхель и хлопнул друга по плечу.

– Рен, ты был потрясающим! Ты победил! Теперь этот спесивец заткнется навсегда!

Лоуренсио посмотрел на друга глазами раненой собаки.

– Анхель… поехали туда, а?

– Куда? – не понял Анхель, который был весь в разноцветном тумане победы.

– В трущобы… посмотрим, что с тем человеком!

– Да ничего! – отмахнулся Анхель. – Пьянь рваная, отлежится и подумает о хорошем.

– Да?

– Конечно! У него только ссадина на всю морду, и ничего больше! Я сам проверил, он дышал!

– Правда?

Лоуренсио очень хотелось в это верить.

– Правда-правда, – убедительно заверил его Анхель. – Я тебе что – врать стану?

– Нет…

– Вот, ты все понимаешь правильно. Ты все сделал правильно и победил! Поехали отмечать победу?

Лоуренсио вяло пожал плечами.

Анхель прищурился и протянул ему ту же самую бонбоньерку.

– Возьми еще пастилку. И поехали. В доме сеньоры Зизи нас ждут сговорчивые девочки!

Платить, естественно, будет Лоуренсио. В честь победы. Анхель не собирался отказываться от своего триумфа над Ортисом. Вот еще!

Лоуренсио вздохнул.

Пастилка растаяла у него на языке взрывом апельсина… через несколько минут в ушах зашумело, голова стала снова легкой, а мир показался вполне пригодным местом для жилья.

– А поехали!

Анхель плюхнулся на сиденье мобиля и довольно улыбнулся.

Конечно, поехали! Веселиться, радоваться жизни, наслаждаться… это – прекрасно! Это и есть настоящая жизнь! А тот, кто этого не понимает – недостойный глупец.

А сбитый человек… А что – это кто-то важный? Или нужный? Анхель и думать о нем не собирался, и вспоминать… хотя – нет! Надо подумать.

Анхель прекрасно понимал, что в канаву он тащил полутруп, почти труп. Скорее всего, к утру этот тип просто сдохнет.

И что? Жалеть его, что ли? Да вот еще не хватало! Анхеля уж точно никто не пожалеет! А потому – вперед! На поиски приключений и развлечений!

К победе и удовольствиям! Особенно за чужой счет!

Вперед!

Глава 2

– Дорогой, я все думаю, правильно ли мы поступили.

Тан Хулио Патрисио Ксарес посмотрел на супругу.

Ритана Катарина Мария Ксарес выглядела задумчивой. И иголка в ее руке не двигалась, замерев над вышивкой с нарциссами.

Сразу было видно, в кого пошли дети. Если Лоуренсио и Алисия получились копиями отца – такие же высокие, светловолосые, яркие…

Феола была копией матери.

Невысокая, рыжеволосая, с солнечными пятнышками веснушек на хорошеньком носике, улыбчивая и уютная, она освещала и обогревала немаленькую гостиную одной своей улыбкой. И вовсе та не казалась большой и пустой. А еще тоскливой и гулкой.

Дети уехали в метрополию. И это было… грустно.

Понятно, что рано или поздно им нужно будет расправить крылья. И свобода им нужна от родителей. И замуж выходить – жениться тоже надо.

Но… как же страшно их отпускать!

Как же боязно за них! Таких пока еще наивных, неловких, неуклюжих… словно котята, у которых впервые открылись глазки, выбрались из коробки и поползли куда-то.

А ты и сделать-то ничего не можешь.

А вдруг там пропасть? Обрыв? Водоем? Как уберечь их? Как защитить?

Тан Ксарес таких опасений не испытывал.

– Дорогая, ты же понимаешь, что это необходимо.

– Понимаю. Но говорю сейчас не о понимании, а о страхе.

Тан улыбнулся, подошел к супруге, поцеловал, погладил по голове. Сколько уж лет прошло? Двадцать? Двадцать пять? Да нет, почти тридцать лет улетело с той секунды, когда на улице его ослепил блеск ярких солнечных волос. И улыбка незнакомой девушки.

Ах, как же шипели тогда недоброжелатели!

Ему прочили богатую невесту, и вроде как имелись возможности, и он знал, что девушка будет не против… просто не говорил пока о своей любви. Был одним из многих, не единственным, но его выделяли.

Был.

А потом увидел Катарину Марию – и пропал.

И ничего его не остановило. Ни отцовский гнев, ни возмущение знакомых, ни ярость обиженной красавицы, которая полагала, что Хулио уже прочно сидит на ее крючке, только что подсечь рыбку осталось…

А были и другие причины.

Хулио был не слишком богат. Отец искренне считал, что пробиваться дети должны сами, а деньги им давать – зачем? Обойдутся! Сами справятся.

У Хулио была небольшая сумма, оставленная ему дедом, но просто так ее размотать не вышло бы. Да и не хотелось. Эти деньги, о которых, кстати, не знал отец, были его страховкой. И они преотлично пригодились.

Когда он, вопреки всем, женился на любимой женщине, отец просто выгнал его из дома. Хулио тогда не расстроился.

Мать уже умерла, а остальные… радуетесь, что наследство делить не надо? Радуйтесь, не надорвитесь! А он и сам справится. Хулио рискнул, конечно, но смелым удача помогает. Так и получилось.

На оставленные деньги он купил полуразорившуюся плантацию и отправился в Колонии. Не зная практически ничего. Не предполагая, с чего начинать. Имея весьма и весьма скромный капитал… разве что желание бороться и победить прилагалось. И любящая супруга, которая никогда не сомневалась в муже.

Но – дело пошло.

Оно и неудивительно, что плантация разоряется, если в нее не вкладывать! А только выкачивать и выкачивать деньги на свои потребности… но какие потребности были у Ксаресов? Да только одна! Построить дом для себя и своих детей. Надежный, крепкий и уютный.

И это у них получилось.

За эти годы многое изменилось.

С других плантаций люди бежали. У них – никогда.

Другие плантации могли работать в убыток. Ксаресы – нет. Просто потому, что у них никто не работал из-под палки. Все получали за свою работу хоть небольшую, но оплату. Все были заинтересованы.

Так, постепенно, и состояние сколотилось.

А братья и сестры тана Ксареса?

Он наводил справки – и приходил к простому выводу. Лучшая месть – это жить и быть счастливым.

Он знал, что отец окончательно одурел и держит в страхе всю семью, переписывая по шестнадцать раз в месяц завещание.

Он знал, что его родные не добились особых успехов, оставшись в метрополии. Знал и радовался.

Иногда стоит думать своей головой. А то как получается? Не переживай, сынок, папа свою жизнь прожил, он и твою проживет. Он-то знает, как лучше.

И Хулио обнял свою супругу.

– Ничего не бойся, родная. Я попросил кое-кого приглядеть за детьми. Одни они не останутся. Да и Фи…. Ты сама знаешь.

– Знаю. Как же быстро они выросли. Как стремительно повзрослели…

– Скоро внуков нам наделают. Хочешь?

– А ты?

– А я согласен спать с такой молодой и красивой бабушкой. Доказать?

– Показать…

Тан Ксарес улыбнулся.

Тридцать лет. И такое счастье. Его, родное, рыжее, солнечное и любимое. Все у них будет хорошо! Он в лепешку расшибется, а будет.

И за детьми приглядят, это уж наверняка…

Все. Будет. Хорошо.

Осталось убедить в этом жену. Но очень приятным способом.

* * *

Как встречать сестер, если голова у тебя не просто болит? Если в ней поселилась стая дятлов-шизофреников и активно долбит, долбит, долбит твой несчастный висок?

Как?!

Спасибо Анхелю, не дал друг пропасть.

С утра напоил несчастного Лоуренсио какой-то жуткой микстурой, состоящей, судя по ощущениям, наполовину из горького перца, а наполовину из кофе, потом потащил чуть ли не на себе в душ, в столовую…

В результате Лоуренсио почувствовал себя почти человеком. Оттаял, заулыбался….

– Анхель, ты настоящий друг. Не дал помереть страшной смертью!

Анхель небрежно пожал плечами.

– Тебе еще сегодня сестер встречать.

– Ох… – Лоуренсио неосторожным жестом схватился за голову, и та опять заболела.

Анхель подлил ему еще кофе.

– Спокойнее. Сестры еще плывут, а ты уже про это помнишь.

– Ты не понимаешь…

– Объясни?

– Алисия – та спокойная. А вот Феола… она мне голову откусит, когда поймет, что я пил.

– Сестра? Младшая? Она хоть из пеленок-то вылезла?

– Феола? Это не сестра. Это гидра. Морская и злобная.

Анхель справедливо усомнился и поднял брови.

– Неужели? И чем же девушка заслужила такую славу?

– Вот познакомишься – еще и не так скажешь, – мрачно буркнул Лоуренсио, вспоминая иные сестринские проделки.

К примеру, когда его выследили с очаровательной девушкой. Только вот не стали ябедничать родителям, а запустили в хижину, где они уединялись, муравьев. Таких, красных, здоровущих и кусачих.

Когда ему в постель подложили здоровущего паука. И за что? Подумаешь, получил тот придурок по заслугам! Не сильно-то ему и досталось, а Феола потом возмущалась. Не мог, видите ли, раб работать в полную силу, болел, что ли…

Знает Лоуренсио, как они болеют!

Ленивые свиньи!

И чего это сестра взбесилась, там и было-то не больше двадцати плетей, кажется, даже десять. И отец потом выговорил…

А случай с Эудженио? Милейший ведь человек… подумаешь, служанку прижал в углу! А чего она своей кормой вертела? Тут и святой не выдержит!

Феола не поняла простых вещей, послушала россказни глупой девчонки и обиделась. А обиженная Феола – это к напасти. К примеру, нашествию водяных змей. Как-то не очень приятно, когда ты погружаешься в ванну, а там…

А там – они.

Но как о таком расскажешь другу? Остается только вздыхать равно о несовершенстве мира, так и о несовершенстве иных сестер.

Вот Алисия – другое дело. Умница, красавица, и не замечает вещей, которые не подобают ритане! Она-то прелесть. Но Феолу тоже никуда не денешь.

* * *

Корабль пристал в порту практически в оговоренное время. Ладно, на час позже… это по морским меркам и не опоздание даже. Это так. Ерунда.

Анхель и Лоуренсио сидели в мобиле, ждали.

Рядом ждал своего часа наемный мобиль. Опять – спасибо Анхелю. Лоуренсио как-то не подумал, что багаж одной женщины весит примерно в пятьдесят раз больше, чем она сама. В одном мобиле все не разместятся.

Вот полетел в воду якорь, загрохотала цепь, опустили сходни…

Кто бы сомневался?

Первой на землю сбежала рыжеволосая девушка, легкая и стройная, в ярком цветастом платье… сбежала, даже не пошатнувшись, утвердилась на ногах и огляделась с таким видом, словно уже прикупила себе пару городов, а теперь думает, не испортит ли Римат ей коллекцию.

– Феола! – позвал Лоуренсио.

Феола повела головой, а потом… потом завизжала так, что следующий за ней по трапу почтенный пассажир едва не рухнул прямо в воду – и кинулась на шею Лоуренсио.

– БРАТИК!!!

– Феола, детка, ты так выросла!

– Пф-ф… можно подумать, ты меня долго не видел!

– Подумай, пожалуйста.

Феола подумала несколько секунд, переводя взгляд с Лоуренсио на Анхеля и обратно. Анхель поклонился ей со всем почтением.

– Юная ритана, вы ослепляете одним своим присутствием…

Феола сощурилась, став похожей на большую рыжую кошку.

– Врун и прилипала. Братец, ты ничего приличнее найти не мог? Я ему свои чемоданы не доверю.

– А… э…

У Анхеля реально не хватило воздуха в горле.

Так, чтобы вот ТАК!!!

Да его даже Ортис так не оскорблял! Чтобы с первой секунды – и точно в цель. Вот… вот гадина, а?! Гидра морская и ядовитая!

Анхель почти с состраданием поглядел на друга. Это ж надо… вот такое – в семье! Да ее замуж никто не возьмет! Что там! Если ее в монастырь взять, так оттуда колокола удерут!

– Феола, ты ужасна, как всегда.

– Братец, если бы я тебе подбирала друзей, я бы такое точно не взяла. Кстати, сколько денег он уже с тебя вытянул?

Анхель задохнулся вторично.

Неизвестно, что бы он сказал или сделал, может, взял бы, да и треснул малолетнюю пакость, но – на берег чинно, в сопровождении дуэньи, сошла очаровательная девушка. Одна из самых красивых, которых Анхель видел, а видел он немало.

Прелесть просто! Конфетка!

Шикарные золотые локоны, огромные голубые глаза, нежная улыбка, светлое платье… кстати, на Феоле платье тоже было дорогое, но девушка умудрилась накинуть поверх яркого шелка вязаную цветастую шаль и завязала узлом. Так что выглядело это достаточно пестро.

Дуэнья смотрела на нее почти со священным ужасом.

– Ритана Феола, где вы взяли эту гадость?

– Которую? Эту? – палец с коротко остриженным ноготком уперся прямо в Анхеля. – Это братец привез, я тут ни при чем.

– Феола, я тебе сейчас уши оборву! – уже с угрозой рыкнул Лоуренсио.

Феола только фыркнула, не сомневаясь в своей безнаказанности. А вот Лоуренсио едва удержался от гневного вопля.

Ему на голову прицельно нагадила мимо пролетающая чайка… хм, судя по размеру «неприятности», она терпела неделю и питалась одними помоями. Пришлось срочно отвернуться и оттираться. И платок выбросить. Между прочим, шелковый, дорогой! Сволочь, а не птица!

– Ритана Феола, вы ведете себя недопустимо вульгарно. Извольте переплести волосы, снять эту ужасную тряпку и принять вид, достойный юной ританы.

– И лопнуть. Ритана Долорес, вы нас до братика сопроводили? Вот и чудесно, а теперь пусть он меня попробует воспитать!

– Я и пытаться не буду. Но если скажешь хоть слово, я ритану найму лично для тебя. Как гувернантку.

Ужас был написан и на лице ританы, и на лице Феолы. Взаимообразно.

Девушка демонстративно зажала рот обеими руками, хотя какое-то подозрительное бульканье все равно доносилось. Дуэнья возвела глаза к небу и, кажется, поблагодарила его за свое спасение.

– Алисия, – тем временем занялся второй сестрой Лоуренсио. – Я счастлив тебя видеть.

– Братик… – Алисия приподнялась на цыпочки и вежливо поцеловала брата в щеку.

– Позволь представить тебе моего друга, тана Анхеля Хуана Толедо. Милейший человек, без которого я бы и половины необходимого комфорта не смог вам обеспечить.

– И который не брезгует процентом за услугу, – все же прорвалось у Феолы. Но кто там ее слушал?

Анхель раскланивался перед Алисией со всем возможным почтением, стараясь не обращать внимания на младшую мерзавку. Да, такая невеста ему подойдет. Мила, глупа, воспитуема… и с приданым! Самое главное – с хоро-ошим приданым!

Кто сказал, что деньги не главное в жизни? Ну так попробуйте обойтись без них! Анхель с удовольствием на это посмотрит! Жаль, недолго, но на похороны смельчаков он цветы принесет. Обязательно…

Ритана Долорес тоже поглядела на него одобрительно. А что?

Одет по последней моде, вежлив, умеет держать себя в обществе. Мужчине что-то еще нужно?

Нет!

Определенно, нет.

А что Феола ведет себя ужасно – тоже не новость. Она себя иначе никогда и не вела. И не ведет.

Мало кто знал, что больше всего из-за этой ситуации переживает как раз Феола. Но…

Иногда это было просто выше ее сил. И язык словно сам ляпал и ляпал… наваждение какое-то. Или проклятье. Вот…

* * *

Амадо расположился в кресле, вдохнул аромат кофе – и на пару секунд позволил себе прикрыть глаза.

Счастье.

Такое хрупкое, такое тихое… вот эти несколько минут, когда его нельзя беспокоить.

Когда он уселся в свое рабочее кресло, вытянул ноги – и в абсолютной тишине сделал глоток кофе. Крепкого, черного, с сахаром и сливками.

Дома почему-то так не получается. Или Альба приходит и начинает разговаривать, или сын, или еще что-то случается…

А ему так нужны эти несколько секунд тишины.

Глоток, второй – и вот чашка отставлена в сторону, и можно открыть дверь кабинета. Взять сводки, прочитать о последних происшествиях в столице.

На столе лязгнул звонок. Амадо посмотрел на него грустным взглядом, но – ничего не поделаешь. Надо отправляться к начальству, раз уж вызывает.

Серхио Вальдес, тан Вальдес, сидел в кресле, чуточку лениво развалясь… возраст уже почтенный, солидный. А лет пять назад он сменил на этом месте Пабло Матео Лопеса, который в силу возраста ушел на заслуженный покой. Выслуга и титул позволяли, да и специалистом Серхио был отличным, специфику дела знал.

– Амадо, проходи, располагайся. Кофе, сладости?

Амадо качнул головой.

– Может, потом…

– Хорошо. Есть разговор. Даже личная просьба.

Амадо навострил ушки на макушке. Личные просьбы? Да никогда такого не было!

– Слушаю?

Серхио потупился.

– Дело достаточно деликатное. И мне бы хотелось, чтобы ты проявил понимание.

– Обещаю.

Серхио мялся еще пару минут. Взял со стола массивное пресс-папье, повертел его в руках, вздохнул.

– Ты сводки читал?

– Да.

Бегло, но ведь успел проглядеть? Значит, читал.

– Сегодня ночью был убит Самуэль Гонсало Веласкес. Сеньор Веласкес.

Амадо напряг память. Та легко подсказала результат.

– Да… было в сводках. Сеньор Веласкес, убит женой.

– Виржиния Моника Веласкес. Сеньора Вирджиния. Джинни.

И так Серхио это произнес, что Амадо стало ясно – их точно связывали неформальные отношения. Но какие?

Серхио понял немой вопрос и принялся рассказывать.

– Это было около семнадцати лет назад, может, даже чуть больше. Джинни была подругой моей дочери, Моники. Часто бывала у нас в доме, гостила, я ей радовался. Хорошая девочка, очень правильная, спокойная, умненькая… я так думал. А вот когда ей исполнилось восемнадцать, она пришла ко мне.

– Пришла?

– Да. Между нами состоялся тяжелый разговор, Амадо. Оказалось, что она давно меня любит, чуть ли не с десяти лет. И хочет, чтобы я стал ее первым мужчиной.

– Вот как.

– Да, представь себе мое состояние. Я женат, счастливо женат, у меня прекрасная семья… ты бы отказался?

– Нет, – честно ответил Амадо. И понял, что попал в точку. Серхио… да-да, представьте себе, он даже чуточку покраснел!

– У меня дочь – ее ровесница! И все же, все же… я не смог. Мы встречались где-то с полгода. Понятно, никто и ничего не узнал. А потом я предложил ей устроить жизнь.

– Устроить жизнь?

– Да. Понимаешь, расставаться с женщинами надо уметь. Серьезно уметь. Если ты ее бросишь, она может затаить зло и отомстить.

– А иные женщины помнить зло будут годами.

– Вот именно. Но когда уходит сама женщина, это совсем другое. Она будет даже довольна, что бывший любовник не создаст ей проблем. Я сумел потихоньку подвести к тому, что надо устраиваться в жизни, нужны семья, дети… свою игрушку она получила, цели добилась, теперь надо уже всерьез подумать о себе. Семья у нее была не из богатых и знатных, поняла она все правильно и быстро.

– И?..

– Я лично приглядел для нее супруга. Именно Самуэля Веласкеса. Он тогда как раз пошел в гору, начал раскручиваться, и мне понравился. Парень неглупый, осторожный, в заведомо проигрышное дело не полезет, семья хорошая… надо брать!

Амадо понимающе кивнул. Он ничуть не сомневался, что Серхио приглядел для любовницы подходящий вариант. Позаботился.

– Она вышла замуж – и?..

– У нас все закончилось месяца за два до ее свадьбы. Потом мы поддерживали ровные дружеские отношения. Моя дочь – ее подруга, я – вроде доброго дядюшки. Конечно, я приглядывал за ней, но в семье все было в порядке. Джинни родила двоих детей, была довольна и счастлива. Еще месяц назад я ее видел – все было хорошо.

– Могла она притворяться?

– Нет, – решительно качнул головой Серхио. – Годы прошли, у нее все прошло, все забыто, она сама мне сказала об этом недавно.

– Когда именно?

– Может, с полгода назад. Мы случайно встретились, вспомнить старые времена, посидели в кафе. Нет-нет, ты не подумай. Мы просто встретились, ну и разговорились. Я ее в постель не тянул, вот еще не хватало!

– Понимаю. Это была молодость, а ее вспомнить приятно.

– Именно! Джинни была счастлива в браке, хотя муж ей изменял, это было.

– Любовница? Обычно жена узнает последней?

– О неверности мужа Джинни давно уже знала. Собственно, это не неверность. Просто раз в пять-десять дней он ходит в бордель. Всегда один и тот же. «Золотая роза».

Амадо хмыкнул.

– А откуда денежка? Кто оплачивает веселье?

Серхио сдвинул брови.

– Доходы его я не проверял. Но ты прав, безусловно.

«Золотая роза», несмотря на безвкусное название, во всем остальном была весьма и весьма дорогим борделем. Изысканная обстановка, лучшие девочки в городе, услужливые и опытные… для клиентов с легкой чудинкой. И цены…

Такие цены, что жалованья Амадо хватило бы как раз на два-три похода в этот бордельчик. Не больше.

Ты можешь заказать что угодно, ты можешь не бояться ни болезни, ни огласки, ты будешь обслужен по высшему разряду. Но!

Цены и еще раз цены. И заранее платить, и девушкам там принято дарить подарки, то есть дешево не отделаешься. Ленточку не подаришь – весь город смеяться будет.

Доходы купца? Сложно сказать, что именно они позволяют. Вот если взять антикварный магазинчик той же Антонии – Амадо был в курсе его дел, Тони не смогла бы себе позволить такие траты.

А этот Веласкес? Сколько зарабатывал он? Прибыль – это ведь не так просто. Ее надо в дело вкладывать, надо семью содержать, надо налоги платить, надо… Много всего надо. Очень много.

Знают ли о таких интересных доходах в налоговой?

– Жена его убила – из ревности?

– Вот, возьми. Почитай подробно.

Серхио протянул подчиненному сводку для начальства. Это у Амадо было краткое перечисление событий. У Серхио было уже все по этому делу. Вплоть до протокола осмотра, допроса и прочего – что делают по горячим следам.

Амадо послушно закопался в бумаги, переводя канцелярит на нормальный язык.

Около полуночи, чуть позднее колоколов, служанка Мария Соледад Перальта проснулась. Колокол прозвонил, потом ей потребовалось в уборную…

После уборной она решила что-то скушать. Ну, дело житейское, хозяева держали для слуг специальный холодильник и не запрещали обедать и ужинать. Но по дороге в кухню она услышала какой-то шум. Вроде как он доносился со стороны гостиной.

Мария Соледад заглянула туда – и чуть не лишилась чувств от ужаса. Все было забрызгано кровью – вплоть до потолка. Посреди комнаты лежал мертвый хозяин… так, предварительно – шестнадцать ран, из них одна смертельная. Остальные особой опасности не представляли, но это нужно заключение некроманта.

Рядом с трупом хозяина сидит хозяйка, в руках у нее нож, она раскачивается и повторяет одно и то же: «Я его убила. Я его убила…» Словно марионетка. И глаза, как две пуговицы.

Служанка сделала лучшее, что можно было сделать в таких случаях. Она не заорала психушей. Она не перебудила весь дом. Она просто пробежала в прихожую, накинула пончо и выскочила на улицу. Чистый квартал, спокойное место… патруль появился очень быстро. Вот им она все и рассказала. Мужчины так же потихоньку прошли в дом, понятно, опечатали гостиную, увезли и труп, и хозяйку…

Сделали совершенно правильно, кстати. Потом телефонировали родственникам хозяина, чтобы те забрали детей. Серхио лично проследил, чтобы все было выполнено.

– Почему родственникам мужа? – уточнил Амадо.

– Потому что у Джинни отца не было. А мать… там очень своеобразная мать.

– Стерва?

– Мягко сказано. Будешь разговаривать – сам увидишь.

– От меня что требуется? – напрямик спросил Амадо. – Замять дело?

– Нет, – качнул головой Серхио. – С таким я бы к тебе и не обратился. Его надо расследовать.

– Там есть что расследовать? Кроме вашей убежденности, что Джинни не могла?

Серхио фыркнул. Выучили на свою голову. Сами! Своими руками! Ведь учили, воспитывали, наставляли… и он, и Шальвейн, и Риалон – и вырастили-таки!

Убежденность в том, что «он/она не могли этого сделать!» самая глупая и часто распространенная ошибка любого следователя.

Не мог – не могла?

А обстоятельства не учитываем?

Человек не может украсть? Допустим. А если у него ситуация… к примеру, болен близкий человек и ему срочно нужна громадная по его меркам сумма денег на лечение? Маги нынче до́роги!

Человек не может убить? А если на его или ее глазах кто-то пытается убить его ребенка? Тут и самый беззлобный схватит что потяжелее, да и навернет убийцу. Желательно насмерть. А потом еще ногами дотопчет, что осталось.

Ситуации, всегда ситуации.

– Я тебя убеждать не буду, что Джинни совершенно беззлобная девочка. Вот еще не хватало. Хотя мой опыт тоже стоит принять в расчет.

Стоит. Если бы ты с ней не спал. Но когда это мужчины здраво оценивали женщин, которых поваляли в кровати? Ну в очень редких случаях!

– Я тебе о другом скажу. Про бордель Джинни отлично знала. И моей Рите не раз говорила, и относится, в общем, спокойно. Если бы у мужа завелась ОДНА женщина – это опасно. А когда их вот так, много… это не страшно, это ерунда. Это вроде как в лавке сладостей, перепробовать побольше, пока в пузо лезет.

– С вашей дочерью мне тоже надо будет побеседовать.

– Я ей телефонирую. Разговаривай на здоровье. Джинни была спокойна в семейной жизни, довольна собой и мужем, тот хоть и ходил в бордель раз в пять дней, но жену тоже не забывал.

– У Вирджинии был любовник?

– Я не в курсе. Но мог и быть. А мог и не быть. Джинни достаточно аморфная девушка.

– Какая?

– Безынициативная. Не пнешь – не полетит. Если бы кто-то проявил серьезный интерес, приложил усилия, но это было бы заметно. А так – нет.

– А история с вами как сюда складывается?

Серхио пожал плечами.

– Очень даже логично. Это же не вспышка, не мгновенная любовь, и Джинни меня не преследовала. Подошла и призналась, вот и все. Откажи я ей – ушла бы. Даже не сомневаюсь. Расстались… сначала я побаивался ее действий, но уж сколько лет прошло, а она ни словом, ни взглядом, ни намеком, словно так и надо.

– Хм. Ладно… отец не говорил, когда вернется?

– Телефонировал. Я бы попросил Шальвейна, но тот не вернется в ближайший месяц, а то подольше.

– Что случилось? – напрягся Амадо.

– Твои братишки и сестренка случились. На мельнице… все спаслись, но Рей ногу сломал.

Амадо понимающе кивнул. Когда он попадал в семейство Лассара, у него появлялось желание купить большую клетку, залезть туда и запереться изнутри. И ключ проглотить.

Малолетние демоны? Как-то так. Если не страшнее. Характеры, энергия, фантазия… нет, клетка – это ненадежно. Лучше всего бронированная камера. Тоже запертая изнутри.

– А отец? Хотя там все ясно, только после родов…

– Отпуск он взял честь по чести. И вызвать его… я могу, конечно. И – не могу. Сам понимаешь.

Амадо понимал. Четвертый ребенок, у двух некромантов… отец не отойдет от жены, пока не убедится, что все будет хорошо. А это еще три декады после рождения малыша. Ну и до рождения тоже. В столице он будет не раньше весны. Это понятно.

– А кто у нас сейчас дежурный некромант?

– Хавьер Маркос Карраско.

– КТО?! – почти стоном вырвалось у Амадо.

Серхио только руками развел.

– Знаю, вы друг друга не любите. Но прошу – потерпи. А Карраско я уже пистон вставил, по самые гланды. Придержит он характер.

Амадо сильно на это не рассчитывал.

Да, осколочки давней истории аукались семействам до сих пор.

Когда Освальдо Фаусто Карраско и Эрнесто Риалон соперничали за сердце любимой женщины. Последней из Лассара.

Как легко догадаться, победил Эрнесто. А вот Освальдо с поражением не смирился, пошел на преступление, потом погиб, а на семью обрушились королевские репрессии. А нечего тут!

Прижмите хвост, господа некроманты, закон – это король, а не вы.

Придворные должности Карраско потеряли, часть состояния тоже растратили в семейной грызне и вынуждены были сильно поумерить гонор. Но не злопамятность. Основные признаки некроманта – как раз омерзительный характер и хорошая память. И через триста лет и сами вспомнят, и тебе припомнят, и твоим потомкам достанется.

В частности, Хавьер Карраско был троюродным, кажется, племянником того самого Освальдо. И Риалонов очень не любил. Но проявлять это не спешил. Серхио внятно пообещал ему, что малейшее влияние дурного характера на работу – и Карраско вылетит со службы быстрее, чем летучая рыба. Впрочем, некромант не обиделся. Потому как Амадо тоже был предупрежден.

Так что обращались мужчины друг с другом, словно с тухлым куриным яйцом. Не дай бог разбить!

Амадо вздохнул, сгреб со стола полученное дело – и поднялся.

– Ладно. Тогда я пошел в морг.

– Пожалуйста, Амадо. Постарайся. Мне дорогá эта девочка.

Амадо молча кивнул.

Он действительно постарается. Но…

– Если это все же она?

– Тогда суд и наказание. Я смирюсь.

Амадо кивнул.

Да, в этом отношении Серхио молодец. Не дает личным симпатиям влиять на работу. И за это его искренне уважает все управление. Ладно… морг – значит, морг!

* * *

Не миновать бы Феоле скандала с братом, а то и сестринского возмущения. Да и от нотаций ританы Долорес не увернешься…

Но – надо было пройти таможню. И быстро!

Корабль причалил. Сейчас начнут спускаться с него на берег все остальные, и тогда будет сложно.

Порядок для всех один.

Прибыл?

Заполняй декларацию.

Да, танов и ритан пропустят вперед. Отнесутся к ним более внимательно. Но… все мы люди. Кто-то и сам знатный, кто-то денежку сунет, кто-то еще что-то… более предусмотрительный Анхель уже договорился в таможне, но надо было идти туда – и БЫСТРО! Пока купцы не пошли!

Это у Ксаресов имущества три чемодана… ладно. У Феолы три, у Алисии еще двадцать семь, но это все личные вещи. Не на продажу. Их не надо декларировать, их не надо оценивать…

С купцами возни будет намного больше.

Так что Лоуренсио одарил сестру многообещающим взглядом и показал в сторону таможни.

Феола пожала плечами и последовала за братом.

Она любит и его, и Алисию… ну что поделать, если они такие глупенькие? Сначала подбирают всякую дрянь ядовитую, потом жалуются, что их покусали… а как тут иначе? Все Феола понимала.

И что она-то видит, а брат с сестрой нет. И что нельзя так резко. И что надо бы осторожнее.

Но как тут быть, если один взгляд на человека – и все внутри аж взвыло в тревоге?

Враг!

ВРАГ!!!

Неужели вы гадюку уговаривать будете? Или сразу палкой по ней? А еще лучше не трогать. Если уж вовсе никак не разминуться – откинуть от себя подальше, да и пусть ползет!

Вот и с этим Анхелем так же.

Нельзя, нельзя с ним иметь никаких дел! Попросту нельзя!!!

Но как объяснить это брату?

Феола решила так просто не сдаваться и проследовала в здание таможни.

– Ваши документы?

Документы все были у ританы Долорес. Она их и отдала таможеннику. Тот протянул бумаги симпатичной бледненькой девушке, которая и принялась вносить данные во все бумаги.

Привилегия благородных. Сами они декларации не заполняют.

Даже если торгуют – могут приказать за них все внести. Хотя стараются не злоупотреблять. В меру, сеньоры и таны, в меру. А то злопамятный таможенник кому хочешь жизнь испортит.

Ксаресы ничем не торговали, управились быстро.

Товаров нет, оружия нет, обыск проведен выборочно…

Таможенник расспрашивал, девушка писала, Феола оглядывалась по сторонам.

И… показалось ей, что ли?

К людям она приглядывалась всегда, такова уж природа ее силы. Если таможенник – самый обычный человек, с зубной болью и гастритом, то вот его помощница…

Она человек?

Феола не знала.

Вроде как и человек. И маг воды.

И еще что-то… не понять, что именно. Словно сквозь водяную линзу смотришь, все колышется, размывается… но и не спросишь ведь о таком.

Вот так вот подойти к человеку… простите, а вы точно человек? Будь они один на один, Феола не постеснялась бы. А на таможне, когда кругом полно людей… нет, не надо.

Она просто имя девушки запомнит и потом сюда наведается… но правда! Не человек она, что ли?

Но выглядит-то человеком!

Руки-ноги, голова, все на месте, все вполне себе нормальное… не просить же ее раздеться?

Ничего не ясно, а вот вопросов полно.

За размышлениями Феола и заполнение деклараций пропустила, и выборочную проверку их имущества, и даже на тана Анхеля не цыкнула, когда тот принялся помогать ее сестре.

Таможня.

Непонятно только, как девушку зовут. Но внешность Феола хорошо запомнила. Изучила и не собьется. Вот устроится она на новом месте и обязательно сюда заглянет.

Зачем?

А вам не любопытно?

А ей вот очень даже любопытно. Обязательно она сюда вернется!

* * *

Бывает же такое?

Вроде бы и симпатичный человек, и внешность приятная, но какой же он противный! До ужаса!

Амадо подозревал, что Хавьер думает о нем то же самое. Но это уже его проблемы.

– Добрый день. Убийство Веласкеса.

– Ваше? – вежливо сморщил нос некромант.

– Мое, – так же вежливо отзеркалил Амадо.

– Плохое дело, – не без злорадства сообщил Карраско. – Он не поднялся.

– Как?

Ответом Амадо был кивок на стол с покойным, прикрытым белой простыней. Мужчина пригляделся к покойнику. А ничего так, надо сказать.

Ни брюха, ни уродства, вполне симпатичный мужчина был при жизни, это точно. Жена им точно была довольна. Если и не в постели, то на улице и перед подругами покрасоваться – точно.

– Вот так. Ни тушкой, ни призраком, ни через зеркало – никак!

– Хм… – глупых вопросов Амадо задавать не стал. Да, он терпеть не мог Карраско, но признавал его профессионализм.

– Именно. Если бы его просто истыкали ножом, такого бы не случилось.

– А нож далеко?

– Вот он.

Действительно, самый обычный нож, чуть ли не хлеб им резать… острый, но не уникальный кинжал.

– Сколько на нем ран?

– Восемнадцать. Две смертельные – в сердце и перерезано горло. Остальные – так, словно его просто потыкали.

– Хм… а какая рана была первой? В сердце, в горло?

– Думаю, в горло.

– Остальные раны могут быть для отвода глаз?

– Преспокойно.

Амадо подумал еще какое-то время. Но недаром он был Риалоном. И отца с детства слушал… какой мальчишка откажется послушать о преступлениях? Это уж потом увлекся наукой, а в детстве-то… только говори!

– А нож действительно тот самый? Которым нанесены раны?

Карраско тоже хмыкнул.

– Сейчас проверим. Недавно появилась интересная теория. Якобы все предметы состоят из мельчайших частиц… так вот. Когда предметы взаимодействуют, они оставляют друг на друге эти частицы. Их может быть совсем мало, но они будут. И их можно определить по заклинанию сродства.

– Вы им владеете, тан? Или пригласить специалиста?

– Владею, – отмахнулся Хавьер. Неприязнь отдельно, работа отдельно. Он достал из-под простыни, которой был накрыт покойный, широкий клинок, откинул простыню и принялся проводить над ним какие-то манипуляции.

Амадо тем временем осматривал труп. Да, ему необязательно это делать, но лучше составить свое впечатление. Хотя и так понятно.

Покойный Веласкес был хорошо сложен, одарен природой, ухаживал за собой и следил. Татуировок нет, шрамов тоже нет. Рельеф хороший… явно нравился женщинам.

Раны.

Одна такая, что горло располосовали чуть не до позвоночного столба, должно быть, кровь хлестала, как из зарезанной свиньи. Оттуда и «кровь на потолке, и на стенах». Кстати… Амадо быстро пролистал дело.

Ага. На Вирджинии крови почти не было. Руки в крови, лицо в крови, как если бы она руками за лицо схватилась, на одежде несколько пятен. Амадо прищурился на нож. Прикинул его к ране на горле… нет. Не сходится что-то.

Прав Вальдес, таким ножом горло не перережешь. Размахнуться можно, а вот перерезать… это сложно. Даже очень сложно. Да, две раны, в горло и в сердце. А остальное – так, порезы. Это даже сейчас видно.

– Смотрите, – Хавьер держал заклинание.

Нож светился синим цветом.

И такие же синие огоньки бегали по ранам мужчины. Почти по всем. Кроме горла и сердца.

Хавьер отпустил заклинание и вытер пот со лба. Все же некромант он слабый. Не чета дядюшке Вальду.

– Сейчас сяду, напишу протокол.

– Две раны нанесены другим оружием. Остальные – этим.

– Именно.

– Осталось выяснить, что это за оружие и куда оно делось…

Амадо еще раз прикинул траекторию удара по горлу.

Да, только так. Только зайти сзади, обхватить – и полоснуть. Но это не для женских рук и не для женских сил. Хотя на Вирджинию он еще посмотрит. Но… уже сейчас можно сказать Вальдесу, что чутье его не подвело.

На месте преступления явно был кто-то третий.

Осталось выяснить, кто именно это был и куда он делся.

Начал Амадо с самого простого. Чего разгуливатьпо городу, если супруга покойного, она же главный подозреваемый, она же свидетель преступления, что не исключено, сидит у них под замком?

Камера предварительного заключения.

Нет-нет, не надо рисовать себе узилищ и прочих ужасов. Все очень простенько и без излишеств. Беленые стены, металлическая кровать, привинченная к полу, на ней тюфяк, подушка, одеяло. Не сказать, чтобы очень уж пышные и мягкие, но… был грех!

Пару раз Амадо там и сам преотлично отсыпался. Когда работы наваливалось – хоть убейся. И когда Альба была особенно не в духе.

Очень уютно, очень миленько. И унитаз в углу, скромно прикрытый ширмочкой, и даже стол и стул. Это ведь не тюрьма. Этот камера предварительного заключения именно для серьезных клиентов. Обычную шваль можно и в «ячейки» сгрузить, а сюда попадают таны или вот, как сейчас, ритана.

Сидит, смотрит в пол, на лице написано полнейшее равнодушие к своей судьбе…

И что это может значить?

Амадо кивнул охране и снял с гвоздика ключ. Вошел в камеру.

На него даже глаз не подняли. А вот сам он рассматривал Вирджинию Монику Веласкес с большим интересом. Что ж там за красота такая?

А вот такая.

Ей бы огня побольше, и Джинни была бы неотразима. Высокая, выше среднего роста, статная, не полная, а вот именно что статная, с роскошной грудью и бедрами, с правильными чертами красивого лица, она напоминала те фигуры, которые водружали на носу кораблей.

Черные гладкие волосы, черные глаза, с таким, черешневым отливом… красиво.

Но стоит помнить, что фигура на носу кораблей называлась гальюнной, потому как там же располагалось и отхожее место^[260]. Так что фигура его даже слегка маскировала. А вот что скрывается за маской этой женщины?

Амадо кашлянул. Ноль реакции.

Поздоровался. Опять то же самое. Сидит пенек пеньком, в стенку смотрит…

Подошел и тряхнул женщину за плечо.

– Сеньора Веласкес!

И снова – бесполезно! Так… Амадо решительно взял ее за волосы, собранные на затылке в узел… кстати, почему такая прическа? Наряд домашний, а прическа вполне себе уличная, даже шпильки с жемчужинками есть.

– Сеньора, вы меня слышите?

Бесполезно. Лекарства? Амадо бесцеремонно (все равно не сопротивляется) повернул женскую голову к свету, вгляделся в зрачки. Как они? Расширяются, сужаются?

И чертыхнулся.

– Дежурного некроманта сюда! Быстро!!!

Долго ждать не пришлось. Но прибыл Хавьер еще более разозленный, чем обычно.

– Что случилось, Риалон?

– Может, мне и показалось, – честно сказал Амадо. – Я не отец, у меня дара нет. Но – посмотри. У нее в зрачке – крест.

Хавьер почти с сочувствием поглядел на следователя. Да, Риалонов он не любил и терпеть не мог. Но вот чтобы так… он впервые подумал, каково сыну некроманта было родиться неодаренным. Трагедия.

В семье Карраско это так и воспринималось, даже хуже. И таких детей буквально выкидывали на улицу. Разве что не в канаву, но и так приятного было мало. А Амадо? Отец его не бросил, парень даже в чем-то разбирается, но… ему, наверное, тоже было неприятно.

– Давай посмотрю.

Хавьер и подавно не церемонился. Поворачивал женщину, словно куклу…

– Ты прав, Риалон. Проклятье, как есть.

– И?..

– Интересно, кой дурак получал с нее признание? Под «Крестом» она и говорить-то толком не могла!

Амадо задумчиво кивнул.

Знал он это проклятье, называется «Могильный крест», если уж правильно, накладывается на жертву, и та через три дня умирает. Впадает в оцепенение, ничего не соображает, ни на что не реагирует, умирает от остановки сердца. Вполне гуманно, даже безболезненно. Почти эвтаназия.

– Если срок – с ночи?

– Я бы предположил, что с вечера, да.

– Она просто могла блеять какие-нибудь глупости. Вроде «Это я…», или «да, нет, страшно…». Дело полицейских не разбирать такое, а тащить и не пущать.

– Тоже верно.

– Можешь разобрать, кто накладывал, когда…

– Конечно. И снять тоже. Но лучше не здесь, а в лаборатории.

– Я сейчас распоряжусь, ее отведут, а потом пусть вернут сюда же. Хорошо?

– Конечно. Но ты знаешь, Риалон? Допрос не раньше чем через три дня, а то и позднее. Как в себя придет…

Амадо кивнул. Знал он про «Могильный крест», знал. Отец рассказывал в свое время.

Проклятие-то гуманное, и смерть безболезненная. А вот остальное…

Накладывать должен только некромант. Артефактом такого эффекта не добьешься. Не тот случай. Правда, некромант может быть даже начинающим. Это одно из самых простых и легких проклятий. Легко распознать, увидев рисунок креста в зрачке, легко снять, легко наложить…

Правда, жизненные силы оно выпивает преотлично. Считай, лет пять жизни сеньора Веласкес уже потеряла. Могла бы и больше. Времени для наложения проклятия тоже много не надо. Может, минут пять, и то многовато.

Впрочем, задумано было неплохо. У наложивших проклятие были хорошие шансы на успех. Труп, женщина рядом с ним, муж, жена… считай, и признания не надо. Все ясно. А сейчас, в преддверии королевских похорон и коронации, кто там с чем будет разбираться? Сунули бы ее на пару дней в камеру, там бы она и померла. И концы в воду.

И кто у нас в Римате такой хитровыдуманный завелся? Амадо очень не отказался бы с ним познакомиться поближе. И потрогать. Лучше – ногами, недавно на сапоги новые металлические набойки поставил.

* * *

Его высочество Хоселиус Аурелио смотрел в зеркало. Да, пока высочество. До коронации.

Зеркало привычно отражало усталого бледного человека с наполовину седыми волосами.

Очень усталого.

Говорят, все надо делать вовремя. А уж корону передавать… никто не думает, что если монарх сидит на престоле пятьдесят лет, то его наследник… да ладно! Он может и вовсе не успеть поцарствовать.

Может. Тогда на трон сядет внук монарха-долгожителя.

А если успеет?

Если власть сваливается на тебя, как… как птичье дерьмо?!

И что с ней делать?

И на кой демон она нужна?

Отцу, понятно, было нужно. Хотелось, рвалось, чесалось, как ни обзови, это было – ЕГО! Даже в семьдесят с хвостиком Аурелио Августин был отличным правителем. Жестоким, умным, расчетливым, хладнокровным…

А вот Хоселиус Аурелио… Не чувствовал он в себе такого.

Он был рядом с отцом, он учился, он честно выполнял все протокольные мероприятия, он…

Он – пытался. Попытка – не пытка?

Это еще как посмотреть! Когда на тебя все смотрят, когда ждут от тебя решений, управления, да хоть чего-то… хоть бы и рявканья во весь королевский голос!

А ты ничего сделать не можешь.

Или можешь, но понимаешь, что это не то, не так, что отец поступил бы иначе, и это было бы лучше… что на тебя смотрят с осуждением, что сравнивают с отцом, что за спиной раздаются шепотки…

Хоселиус Аурелио кожей их чувствовал.

И слова, и взгляды, и осуждение, и…

Как тут быть? Что делать?

Отказываться от наследства? Передавать все сыну? А справится ли Бернардо? И не вызовет ли это волнений?

И… а вдруг Хоселиус справится лучше сына?

Да, бывает такое, он хуже отца, но лучше своего ребенка способен управлять государством.

Или нет?

Хоселиус едва не застонал, глядя в зеркало. Так и слышался голос отца: «Ну что ты за балбес? Неужели не ясно, как твое решение отразится на внешней политике?» Что делать?!

Что делать, как делать, зачем?! И нужно ли что-то делать? Самому – или кому-то поручить, а если да, то кому именно?

Хоть кричи, хоть стони, а результат… есть ли результат? Будет ли?

Скоро похороны, потом коронация, и все. Ни отказаться, ни уйти, ни…

– Дорогой?

– Я просил не беспокоить, – сверкнул глазами его величество.

– Даже мне? – Алехандра Патрисия Роблес вошла медленно, показывая и свою фигуру, и свою грацию, обычно это помогало отвлечь его высочество от проблем… не в этот раз.

– Даже тебе.

– Дорогой мой… – Алехандра преотлично поняла, что начни она возмущаться – вылетит вперед своего визга. И захлопала ресничками. – Я так страдаю, когда вижу твое горе… так тяжело терять родителей…

Хоселиус мог бы сказать, что тяжело не терять родителей, а расхлебывать последствия потери. Но промолчал. А зачем говорить?

Любовница уже уселась ему на колени, поерзала круглой попкой в нужном месте, так, что мужчина ощутил отклик организма на едва прикрытые коротким домашним платьицем прелести. Да и под платьем ничего нет.

Не решу проблемы, так хоть отвлекусь от них. И мужчина поудобнее пристроил даму к столу.

Алехандра привычно изобразила восторг, прикидывая, что попросить у любовника в этот раз. И может… чем она не королева? Если раньше папаша запрещал бедненькому Хосе жениться, то теперь дорога открыта! Надо, надо пробовать!

Ах, дорогой, ты просто тигр!

* * *

Как известно, ищи кому выгодно.

Так что первым делом Амадо решил наведаться к матери Джинни. Так, ради интереса. Посмотреть, что там за чудо такое, о котором с ужасом говорил сам Серхио Вальдес. Он демона-то не побоялся! А тут что?

Сеньора Арандо, Наталия Марина Арандо, жила на калле Мендес. М-да… есть такие улицы в Римате.

Вот калле Виарте, которая идет перпендикулярно – чистая улица. Там и дома шикарные, и освещение, и мостовая. А калле Мендес – скорее, закоулок. Вроде и рядом с чистым кварталом, даже внутри него, но… это как в хорошем доме. Есть помещения для господ – есть для слуг. Вот калле Виарте было для господ, калле Мендес для слуг. И этим все сказано.

И освещения нет, и домишки откровенно паршивые, и даже запахи… вот как так получается?

На калле Виарте пахнет фиалками и морской свежестью. А войдешь на калле Мендес – и там воняет жаренной на прогорклом масле рыбой и постиранными шмотками. Нет, не вещами, а вот именно что дешевым шмотьем. Да вон оно, и висит на заборе.

Неудивительно, что Джинни рвалась дружить с дочкой Серхио, странно, что он это позволил.

Или?..

Домик сеньоры Арандо выбивался из общего ряда. Чистенький, побеленный, аккуратный… и где, кстати, у нас сеньор Арандо?

Амадо коснулся колокольчика.

– Не подаю! – донесся из дома рявк.

Амадо позвонил еще раз. И еще. И дождался, наконец, чудного видения. Сеньоры Арандо с метлой в руках. Выскочила из дома, аки фурия, сверкая глазами, увидела у калитки прилично одетого мужчину, но ничуточки не смягчилась.

– Вы кто такой?! Что нужно?!

– Здравствуйте, сеньора Арандо, – вежливо отозвался Амадо. И достал свой медальон. – Следователь Управления полиции Риалон. Вы можете уделить мне четверть часа для серьезного разговора?

Сеньора прямо зашипела:

– Не шумите на всю улицу! Эти с-соседи…

– Сеньора, может, мы тогда поговорим приватно? У вас дома? Или в Управлении?

Второе предложение вообще энтузиазма не вызвало.

– Да, проходите, конечно. Калитка открыта.

Амадо чуть склонил голову и воспользовался приглашением.

Ухоженный дворик, даже слишком ухоженный. Цветы чуть ли не по линеечке рассажены, сорняки пинцетом выщипаны, ни малейшего беспорядка.

Садоводом Амадо не был ни разу, но… не бывает так, что-то и где-то да останется! Скол на облицовочном кирпичике, пятно на краске, забытая лейка…

А тут – совершенство.

Цветы какие-то странные, не особенно красивые. Но это уж кому что нравится.

Дом тоже вылизан до блеска. Так прикрывают нищету? О, нет. О нищете тут речи не идет. Кому другому расскажите, не Амадо. Вот тебе и бокалы из дорогого хрусталя, вот и пушистая шаль, аккуратно сложенная на диване. Амадо сам за такую платил… считай, дней пять работы – шали под… нитку! Дорогие они, как сволочи.

Нет, тут дело не в бедности. Но Серхио вроде как говорил что-то такое… ну-ка?

– Сеньора Арандо, вы в курсе происшествия? Этой ночью, с Вальдесами?

– В курсе.

Интересно. И до сих пор не с внуками, не обивает пороги, пытаясь узнать, что с ее дочерью, не… просто сидит дома – и все. Это как? От большой любви?

– Как вы понимаете, я обязан провести допрос всех, кто хоть как-то относится к этому делу. Я понимаю, что вы ни в чем не виноваты, – и добавить обаятельную улыбку, которую унаследовал от матери. – Но обстоятельства таковы, что я должен, и умоляю вас проявить ко мне снисхождение.

Сеньора смягчилась буквально на глазах.

– Работа, да… хотите кофе, сеньор…?

Амадо ухмыльнулся про себя. Ну да, действует безукоризненно. Сначала сказать клиенту о его невиновности, потом посетовать на судьбу, а потом начать спрашивать о сущих, казалось бы, пустяках. И клиент постепенно выложит много чего интересного. Проверено и не раз. Не на всех действует, но в данном случае – сойдет.

– Риалон. А для вас можно просто Амадо. Мы с вами почти ровесники, сеньора, вы, должно быть, родили дочь совсем молодой…

Кофе он попросил не просто так.

Тоже проверка.

И действительно, очень быстро по комнате разнесся запах одного из лучших сортов кофе. «Золотого марея». А стoи́т он весьма и весьма дорого. Амадо не по карману, Альбе его тесть преподносит раз в месяц. Интересно, откуда деньги – у сеньоры?

Надо бы порасспросить… попробовать. Одета она, кстати, не лучше других. Так, наряд явно не от изящных портных. Или сама шила, или купила готовое платье… это видно. Амадо – точно видно, Альба научила разбираться. Иногда и такое умение кстати оказывается.

И еще…

Сеньора очень красива. И в юности была великолепна. Это сразу видно. И волосы, и глаза, и стать… она и сейчас демонски хороша собой.

Но – Амадо видел разницу между сеньорой Арандо и той же Альбой.

Альба не такая красивая, но она ухоженная.

Она холеная, лощеная, от кончиков ноготков до кончиков волос, она и парикмахеров посещает, и за кожей следит… а тут красота есть, но она запущенная.

Сад вылизать, дом вычистить, а себя запустить? Странно это как-то. Непонятно.

– Сеньора, вы не расскажете мне, какой девушкой была Вирджиния? Каким ребенком? Может, что-то было в ее жизни… вы понимаете… – Амадо повертел пальцами в воздухе, как бы предоставляя сеньоре полную свободу действий. И та не подвела.

Уселась напротив, положила в рот дорогущую конфету, печально вздохнула.

– Моя дочь… я даже не сомневалась, что она закончит именно так. Глупая, бездарная, легкомысленная пустышка, для которой не было ничего важнее ее собственных желаний.

– Примите мои соболезнования, сеньора. Наверное, вам было очень тяжело…

Сеньора кивнула.

– Да. Вирджиния всегда была ленивой, лживой, хитрой…

Сеньора распиналась. Амадо смотрел и думал, что это как минимум интересно. Своему начальнику он доверял чуточку побольше.

Ладно – лень. Это логично, это понятно, это бывает. Это и при аморфности, и при избытке хитрости. Но остальное? Судя по словам сеньоры, в ее доме росло исчадие ада. Лично Ла Муэрте, прибыв в гости под этот кров, должна была прослезиться и сказать: растет достойная смена. Не иначе. И такая Вирджиния, и сякая, и никого она в медяк не ставила, и мать она не слушала никогда, и замуж вышла без ее благословения…

– А почему? Вроде бы сеньор Вальдес – не худшая партия?

Сеньора выглядела так, словно о чем-то проговорилась. Но… о чем?

– У меня… был лучший вариант на примете, – выдавила она из себя.

А, это дело житейское. И такое бывает. Постепенно Амадо вытаскивал из сеньоры все новые и новые подробности.

Нет, с дочерью она была не в близких отношениях. Да, дочь у нее единственный ребенок, увы. Внуки? Да, она рассчитывает, что внуки получатся более удачными! К примеру, у младшего есть все шансы стать приличным человеком. Но дочь и тут все портила, не давая бабушке с ними общаться.

Не зять. Не свекор или свекровь.

Дочь. Корень зла.

Вот если бы Амадо сам не видел крест в зрачке Вирджинии, он бы даже поверил. А сейчас возникал вопрос – зачем? Зачем матери нужно так оболгать свою дочь, чтобы та попала за решетку? А то и на плаху за убийство мужа?

Проверим…

Завещание? Опекунство над внуками?

Нет-нет, сеньора ни на что не рассчитывает. Ей ничего не достанется, да и свекор со свекровью те еще твари склизкие. И все равно! Так детям будет лучше! И точка!

Амадо только кивал. Конечно-конечно, вы все правильно говорите, сеньора. Как есть – лучше.

Из домика он вышел с таким ощущением, словно слизняков наелся. Вот ведь мерзотная тетка, иначе и не скажешь! Отвратительная!

Куда бы пойти, чтобы это перебить?

Впрочем, решить, в кабак он хочет или на работу, Амадо не успел. От изгороди ему замахала рукой сухонькая старушка.

– Эй, сыщик, иди сюда.

Амадо тут же откликнулся на приглашение, и не пожалел.

– Ты от Маринки идешь?

– Да.

– Знаю, с ее дочерью беда.

Амадо кивнул. И тут же был вознагражден приглашением зайти и выпить чашечку кофе.

* * *

Этот кофе был на порядок дешевле. И поданы к нему были не сладости из лучшей кондитерской Римата, а обычные пирожки с ягодами. Но насколько ж здесь было теплее и вкуснее! Просто потрясающе!

Амадо расслабился под воркотню сеньоры Хуаны Сесилии Варгос. И слушал ее, словно песню.

Вот ее слова больше сходились с тем, что говорил Серхио. Нет, нельзя сказать, что она рассказывала о Вирджинии как об образце прелести и трудолюбия, отнюдь. Но это и понятно!

Какой девушке нравится полоть огород или вышивать? Удрать бы к подругам или мальчику глазки построить… а Наталия Марина Арандо держала дочь в ежовых рукавицах.

Практически ни с кем не позволяла общаться, ругалась, не пускала на гулянки… стоит ли удивляться, что девочка стала искать свои выходы?

Прогуливала школу, сбегала из дома через окно… однажды неудачно распорола юбку и не знала, как идти обратно. Так ее и увидела сеньора Хуана.

Напоила, накормила, помогла со штопкой… и неожиданно для себя очутилась в доверенных лицах у маленькой Джинни. Хотя какой – маленькой? Четырнадцать лет, иные в этом возрасте и детей заводят.

Как и многие на калле Мендес, сеньора Хуана недолюбливала сеньору Наталию.

– А ее мужа? – уточнил Амадо.

– А вот мужа у нее нет. И никогда не было. Были деньги, явилась она, дом купила, и все. Спрашивали, она сказала, что муж был капитаном дальнего плавания, просто утонул во время шторма. А ей страховая компания выплатила достаточную компенсацию.

– Понятно…

Надо проверить. Сеньора Арандо, капитана…

С помощью сеньоры Хуаны Джинни научилась дурить мать. И кстати, до сих пор поддерживала с сеньорой Хуаной нежнейшие отношения, заезжая хотя бы раз в пять дней.

– А мать?

– Джинни выбирала время, когда мать была в храме. Или на море. Она туда регулярно ходит, цветы в воду бросает.

– Понятно…

– Каждые три дня, как по расписанию. Уходит в шесть утра, приходит в десять. Вот Джинни и выбирала это время.

А сколько надо времени, чтобы добраться до моря и бросить туда цветы? Амадо подозревал, что не четыре часа. Это же Римат… разве что сеньора уходила куда-то подальше? Могло быть и такое. Тоже надо проверить.

Со слов Джинни, мать форменным образом свихнулась и на покойном отце, и на самой Джинни. Растила ее, словно породистую лошадь, очень тщательно следила за распорядком дня, за рационом, за осанкой, манерами, одеждой… а девочка росла.

И влюбилась по уши.

Да, и такое бывает. Влюбилась, потеряла голову, в чем честно и призналась сеньоре Хуане. Это и с самыми меланхоличными натурами случается. Сеньора Хуана подумала, да и дала девочке совет. Тот самый, который привел ее в постель Серхио.

Коли уж на то пошло… тут все сложилось один к одному.

Девочку было жалко, ее мамаше хотелось насолить, ну и – посоветовала. А дальше Вирджиния многое сделала и сама. И замуж вышла по совету любовника – тоже сама.

Нельзя сказать, что она сожалела или печалилась. Получив желаемое, она перегорела и уже спокойно подошла к выбору дальнейшей своей судьбы. Мужа особенно не любила, но в постели им было хорошо, детей они любили оба, а измены…

Бордель – изменой не считается. Это как нужду под кустиком справить, когда приспичило. Так считала сеньора Хуана, так, с ее подачи, считала и Джинни. Она мужу не изменяла, просто не хотелось.

Не ревновала, не злилась, не страдала. Так тоже случается, ничего странного в этом нет.

Все ее время занимали дети. Старшая дочка любила рисовать, средний мальчик пока особых талантов не проявлял, зато обожал свою мамочку, и она его тоже. Дочка такой ласковой не была. Младший… что там усмотришь, в пять-то лет? Но он уже любил читать и пытался рисовать. И Вирджиния с удовольствием возилась с младшими, приглядывала за старшей, там уж возраст такой, что скоро начнется… сама она в этом возрасте и пошла к любимому, и чувствовала себя счастливой.

Единственное, что ее нервировало – сеньора Наталия.

Мать была ею решительно недовольна и постоянно пилила. Ругалась, ворчала, шипела, намекала, что Вирджиния разрушила свою жизнь… но как?! Чем?! Счастливым браком?

– Может, у нее был другой жених на примете? – подкинул идею Амадо.

– Может, и такое было. Но Джинни не знала, кто именно, – честно созналась сеньора. – Даже не предполагала.

– И намеков не было?

– Практически никогда.

– Практически?

– Пару раз Джинни говорилось, что она должна хранить девственность, и что ее судьба будет выше королевской. Но это уж, сами понимаете, чушь редкостная.

Ой ли?

А вот Амадо мог припомнить несколько некромагических практик, для которых нужны или девственницы, или их первая кровь. А то и ритуальное изнасилование на алтаре, всякое бывало. Отец рассказывал.

Но… хотя какое – но?! В деле уже есть неучтенный некромант! И это надо расследовать!

Говорите, судьба выше королевской?

Разберемся, кто у нас там выше короля хочет быть. А для начала наведаемся к родителям несчастного Веласкеса.

Амадо допил кофе, сердечно поблагодарил сеньору Хуану и отправился дальше. Кулек с пирожками согревал ему и руку и душу. Вот ведь… милейшая женщина! И так понимает тяжелые будни сыщиков!

Ам, чавк… и плевать, что есть на улице некультурно! Зато вкусно, приятно и полезно! Вот!

* * *

Дом Веласкесов был решительной противоположностью дому сеньоры Наталии. У сеньоры Арандо все было ухожено, скучно, безжизненно. Математически выверенный клочок земли.

У Веласкесов же… громадный парк, заросший, кажется, без всякой системы. Но Амадо понял.

Для детей. Здесь просто все сделано для детей. И вон та беседка, из двух, словно бы нарочно склонившихся друг к другу дубов, которые заплел плющ. И вон тот домик на дереве.

И ягодные кусты… какой понравился, такой и обрывай.

И трава, о которую наверняка не уколешь ногу. Амадо не видел в ней колючек. Сорняки?

И пусть их!

Разве поваляешься всласть на клумбе с розами? Разве выпустишь в красивый сад сеньоры Арандо собаку или кошку? Или ребенка? Да никогда!

А здесь можно бегать, падать, валяться, наслаждаться жизнью, делать, что тебе понравится – и не ждать грозного окрика. А вот куда вы, такие-рассякие, пошли? Розы поломаете или, там, гортензии растопчете.

Здесь можно быть счастливым ребенком. Амадо и сам бы от такого не отказался.

Самих детей найти несложно. Вон – шум из-за дома какой… Амадо решительно дернул за колокольчик у ворот и стал ждать привратника. Впрочем, недолго.

– Что вам угодно, сеньор?

– Тан Риалон, – поправил Амадо.

После того случая, пятнадцать лет назад, король даровал его отцу потомственное дворянство. А Амадо тоже его потомок…

С одной стороны, могли и прокатить – закон обратной силы не имеет. Вот если отец кого уже потом наплодит… С другой стороны, дворянство дано Риалонам. Вот Амадо – Риалон и есть. А новые его братья-сестры, они будут Лассара-Риалон. И титул у них будет по праву рождения.

Возникла небольшая сложность, но тут помог тан Карлос Мануэль Кампос.

Он по достоинству оценил помощь Эрнесто Риалона в борьбе с монстрами. И был в курсе семейной истории некроманта. Вот и порадел. А точнее, просто автоматически внес в приказ и Амадо.

Потомок? Да! Прямой и пока единственный! Значит – тан! Чего вам еще требуется?

Чиновники могли бы придраться, но к чему? К приказу короля? Тогда и так всю Астилию трясло, хоть ты под лавку прячься и молись, чтобы пронесло. Ну и не стали вязаться. А мимо королевских глаз это тем более прошло – вот еще, мелочь какая! Таном больше, таном меньше…

Поместье-то Амадо от королевских щедрот не перепало, и это было справедливо. Он тогда ничего не сделал, разве что в плену побывал. Но титул – ладно уж. Он тоже в жизни полезен и нужен.

– Что вам угодно, тан Риалон?

– Я хочу поговорить с хозяевами. Они дома?

– Сеньор Веласкес сейчас не принимает. Сеньора слегла.

Амадо только вздохнул.

– Вот мой жетон. И давайте обойдемся без рассказов. Я все понимаю, но у меня есть новости, которые заинтересуют ваших хозяев. И может, даже их обрадуют.

Слуга пожал плечами, видимо, не веря в такое счастье. Но послушно отправился докладывать, пригласив Амадо в небольшую беседку рядом с калиткой. Сыщик уселся в тени плюща, вытянул ноги.

Хорошо…

Долго Амадо ждать не пришлось. Вернулся тот же слуга.

– Сеньор Веласкес примет вас.

Амадо проследовал за слугой по парку. Сбоку слышались детские голоса. Кто-то смеялся. Брызгал водой небольшой фонтанчик, сделанный в виде дельфина, цвели какие-то пряные травы, пахло травой и водой, и совсем не чувствовалась в этом саду ни осень, ни человеческое горе. А оно было…

Гонсало Николас Веласкес, отец несчастного Самуэля Гонсало, принял сыщика в гостиной. И Амадо только вздохнул про себя.

Вот это самое тягостное. Именно это…

Еще дней пять назад это был явно сильный и крепкий мужчина. Но горе… горе не щадит никого. Оно давит на плечи, посыпает снегом волосы, бороздит лицо морщинами…

Старик?.. Еще нет. Но близко к тому. И глаза – красные.

Мужчины не плачут?.. Плачут. Только не всегда в этом признаются. Им легче луковицу порезать… или съесть. Живьем и сырьем. И тем оправдаться.

– Тан Риалон? Чем обязан?

– Здравствуйте, сеньор Веласкес. Прошу прощения за беспокойство, – Амадо вновь предъявил жетон сыщика. – У меня к вам есть несколько вопросов о вашем сыне.

– Моем покойном сыне, тан…

– Да, сеньор.

– Убитым собственной женой. Всевышний, как об этом детям-то сказать?

Амадо пожал плечами.

– Сеньор Веласкес, а если бы убил кто-то другой? Не Вирджиния?

– Тогда бы у детей осталась мать, а у нас – дочь, – четко ответил Веласкес. И посмотрел в глаза Амадо уже совсем иначе. Спокойно и рассудочно. – Вы хотите сказать, тан, что Джинни невиновна?

– Да. Вашу невестку вообще хотели подставить и убить.

– Кто?!

– Вот это я и пытаюсь выяснить. И хотел бы подробнее узнать об их семейной жизни.

Сеньор Веласкес пожал плечами.

– Хорошо. Что именно?

– Начните с самого начала. Где ваш сын познакомился с Вирджинией?

Сеньор Веласкес задумался. А потом принялся рассказывать.

Где именно и как именно познакомился сын, он не знал, когда это молодежь посвящала старших в подробности своих романов? Молчат ведь, а родителям потом расхлебывать достается.

Зато сеньор Веласкес помнил, как сын привел Джинни домой.

Худенькую, в простом платье, похожую на встрепанного птенца… нельзя сказать, что невестка сразу завоевала симпатии супругов. О, нет! Такое и в сказках-то не всегда случается. Но постепенно, потихоньку, после свадьбы…

Супруги знали своего сына, знали, что он начал погуливать, и, конечно, побаивались. Разводы хоть и осуждаются Храмом, и получить их весьма и весьма нелегко, но – реально. Супружеская неверность – отличный повод. Только пожелай и докажи, а тут это было и несложно.

Но Джинни молчала. Не то чтобы она терпела, как-то раз между ней и свекровью состоялся достаточно откровенный разговор. И свекровь даже намекнула, что все мужчины… м-да. Бывает.

Джинни только рукой махнула. И заявила что-то вроде: для некоторых мужчин сходить налево, как нужду справить. Не ревновать же к каждому ночному горшку? Подход был одобрен единогласно.

Да и в остальном. Миленькая, не слишком умная, но и не глупая, умеющая поддержать светскую беседу, с удовольствием занимающаяся домом и садом, детьми и вышиванием… и что еще нужно? Да ничего!

К родителям мужа Джинни тоже всегда относилась уважительно, детей им присылала на выходные, так что они всласть возились с внуками…

Наверное, единственным пятном на солнце была мать Джинни. Но… кто ж избавлен от стервоз?

Правильно, никто в этом мире. Так что пусть ее…

А сама Джинни девочка хорошая, добрая… точно – не она? Радость-то какая…

Амадо убедительно попросил сеньора Веласкеса пока об этом помолчать. Пусть убийца пока решит, что следователь дурак и во все поверил. А потом уж, когда поймаем негодяя, тогда его и разубедим.

Гонсало Веласкес и спорить не стал. Как скажете, тан следователь. И детям пока нельзя? Нет? Ладно, скажем, что маме-папе пришлось срочно уехать. Ох, спасибо полиции, сразу телефонировали, не разбудили малышню, не напугали… просто с утра детей забрали бабушка и дедушка. И привезли к себе. Такое уже бывало, они и не заподозрили неладного.

А когда для похорон отдадут тело?

Экспертиза… как скажете. Значит, так надо. Найдите этого гада, тан! Пожалуйста, найдите!

Амадо кивнул.

И успокаивал старика, и обещал найти убийцу, и просил волноваться поменьше… ему еще внуков воспитывать.

А с сеньорой Веласкес поговорить можно?

Гонсало кивнул. И даже лично проводил сыщика до дверей спальни. И лично предупредил супругу.

Амадо вошел в дамскую спальню, в которой резко и отчетливо пахло лекарствами.

М-да…

На кровати лежала старушка. Иначе и не скажешь.

Сухонькая, седая, словно выцветшая… банальность?

И пусть! А горе все равно никого не красит!

– Сеньора Идана Мерседес Веласкес?

– Да, тан Риалон. Что вы хотели узнать?

– Сеньора, я уже говорил с вашим супругом, – честно сознался Амадо. – Он многое мне рассказал, но все равно, вы – женщина. Вы можете увидеть нечто такое, на что он не обратит внимания. Что-то заметить, понять, связать узелки… скажите, что вы думаете о вашей невестке?

– Думаю, что она не убивала, – без сомнения ответила Идана Мерседес.

Амадо тоже это знал, но такой четкий и конкретный вердикт?

– Почему вы так считаете, сеньора?

– Понимаете, тан… для этого надо знать и саму Джинни, и ее мать. Джинни очень покорная, спокойная, даже сломанная, я бы сказала. Именно потому, что ее мать… она словно фанатичка какая-то. Только вот не знаю, кому или чему она поклоняется, в храме она бывает раз в десять дней. Тут не придерешься, но я ее раз там видела. Она не верит, она словно повинность отбывает.

– Повинность?

– Надо ходить в храм? Она ходит. И точка. А вот о вере, о любви к Творцу… нет, об этом речи не идет. Такого в ней нет. Понадобится ей, она любой храм подожжет и на углях спляшет.

– Такое бывает, согласен, – кивнул Амадо. – Но вроде бы дурного в этом нет?

– Но и хорошего тоже. Или ты веруешь, или ты не веруешь. А от такого хождения в храм… противно становится.

Амадо кивнул.

Будучи сыном некроманта, он ни в каких богов не верил. Он просто знал об их существовании.

Да, боги есть. Нравится вам это, не нравится… богам – наплевать. Но, может, не стоит сразу портить с ними отношения?

– Значит, фанатичка, но не храмовая. Интересно, посмотрим. А Джинни?

– Мать ей то ли не доверяла, то ли что-то еще. Джинни была не в курсе дела, совершенно. Куда мать ходит, чем занимается, на какие деньги они живут… лишние вопросы и любопытство наказывались пощечинами. И Джинни быстро перестала лезть не в свое дело. Кому ж понравится…

Амадо кивнул.

– Допустим. Но я не верю, что и она ничего не видела, и вы…

– Джинни боялась матери. Наверное, она всего лишь два раза решилась пойти против нее. С любовником – и с моим сыном.

– С любовником? – опешил Амадо.

– Я свечку не держала, – усмехнулась дама. – Но точно знаю, что до свадьбы у Джинни была уже с кем-то связь. Между девушкой и женщиной есть разница, вы поверьте. В том, как они ведут себя с мужчинами, как прикасаются, как относятся… есть. И опытная женщина может ее увидеть.

– Вы увидели.

– Да. Я решила спросить у самой Джинни. Но оказалось, что сын обо всем знает. Джинни честно рассказала ему, что у нее был один мужчина. Что там все кончено, что она никогда к нему не вернется, что будет верна моему сыну и произнесенным обетам… я стала ее уважать за этот поступок.

Амадо снова кивнул. Да, пожалуй. Признаться и жениху, и его матери – такое требует немалого мужества.

– Итак, они поженились.

– Джинни оказалась идеальной женой для моего сына. И за это я простила ей всё. И за внуков тоже, – кивнула сеньора.

Амадо задумался.

– Сеньора, мне сложно предположить. Но… простите, чем таким мог бы заниматься ваш сын? Вот как хотите, но настолько сложная инсценировка, еще и дорогостоящая…. Может, вы что-то замечали, как женщина? Украшения у его супруги, странные разговоры… Безусловно, я проверю счетные книги, но это будет потом. А вы сможете подсказать мне, на что обратить внимание? Я не хочу, чтобы убийца вашего сына остался безнаказанным…

Сеньора задумалась.

– Даже не знаю, что вам сказать, тан Риалон. Вроде бы ничего такого не было. Но вы сами понимаете, мы живем отдельно, я могла что-то не видеть. Просто – не видеть.

– Можете вы на эту тему побеседовать с внуками?

– Тан?

– Я не имею права допрашивать несовершеннолетних, – честно сказал Амадо. – Но дети умны и приметливы, они могут что-то знать…

Сеньора кивнула.

– Да, пожалуй. Я поговорю с малышами.

– Я буду весьма признателен вам, сеньора.

– Дети пока ничего не знают… о случившемся. Поэтому… тан Риалон, если вы дадите мне честное слово им ничего не сообщать, вы можете поговорить с ними самостоятельно.

Амадо кивнул.

– Если вы разрешите, сеньора. И разумеется, в вашем присутствии.

– В моем? Но мой внешний вид…

– Я подожду сколько понадобится, сеньора.

Сеньора кивнула. Амадо поклонился и спустился вниз, в гостиную, тихо радуясь про себя. Самое опасное после такого… да что там! Оставь сейчас сеньору лежать в кровати – и она сведет себя в могилу вслед за сыном. Но сейчас…

Сейчас она займется малышами и точно не помрет, пока не найдут убийцу. А там, глядишь, и вообще умирать передумает?

– Тан Риалон?

– Сеньор Веласкес, с вашего позволения, я еще чуточку задержусь.

– Что-то случилось? – встревожился несчастный.

– Ваша супруга любезно дала мне разрешение побеседовать с детьми. В своем присутствии, конечно. Она сейчас спустится.

– Но она…

Амадо пожал плечами.

– Надеюсь, сейчас у нее появится интерес к жизни.

Гонсало внимательно посмотрел на сыщика. Что-то сопоставил – и протянул ему руку.

– Тан Риалон, мой дом всегда будет вашим домом. Что бы ни случилось.

Амадо пожал протянутую руку. И ответил взаимностью.

– Я сделаю все, чтобы найти убийцу. Клянусь.

Мужчины поняли друг друга.

Да, Амадо сделает.

А пока… не соизволит ли следователь выпить чашечку кофе? Или две? С пирогом? А еще лучше… скоро обед. Присоединитесь к нам за обедом? И с детьми можно будет поговорить. А заодно накормить несчастную сеньору Веласкес, которая ни глотка воды в рот не взяла с того самого момента. А вдруг получится?

Обед у Веласкесов был выше всяких похвал.

Суп-крем из морепродуктов мог бы украсить и королевский стол, жаркое таяло во рту, а пирог дразнил своим ароматом так, что хотелось отбросить нож и вилку и впиться в него зубами, как дикий пещерный человек. Амадо себе этого позволить не мог.

Ему надо было не расслабляться, а работать. За столом было трое детей. И с ними надо было поговорить так, чтобы они ничего не поняли. А информация нужна…

Старшая – Мерседес Вирджиния, средний – Гонсало Самуэль, названный в честь деда, и младший – Хавьер Николас. И они смотрели на незнакомца с интересом.

Амадо дружелюбно улыбался детям. Не то чтобы он очень любил детей, но от них можно узнать много интересного и важного.

– А вы кто, тан? – первой нарушила молчание юная Мерседес. Девочке было уже около семнадцати лет, почти взрослая…

Амадо дружелюбно улыбнулся ей и подмигнул.

– Если я скажу – жених?

– Но вы же старый!

– Убит! В самое сердце! – скорчил смешливую гримаску Амадо. – Но кто я тогда, сеньорита? Если в женихи не гожусь?

– Не знаю… а чем вы занимаетесь?

– Хожу, разговариваю с людьми. О том, о сем…

– Репортер?

– Можно и так сказать.

– А дедушка говорит, что на репортеров надо собак спускать, – заметил младший.

Амадо погрозил Хавьеру пальцем.

– Совести у вас нет, сеньор. А если собака отравится? Вот у вас есть собака?

Все дружно засмеялись, и разговор потек уже иными путями.

Выяснилось, что собак у ребятишек нет, но в доме живут три кота. Что мама почему-то боится собак. А мамина мама, то есть бабушка Ната, даже кошек не любит. И те отвечают ей взаимностью, шипят и фыркают. А маму любят.

Что папа как раз не любит мамину маму. Что бабушка Ната приходит к нему регулярно, где-то раз в пять-шесть дней, и он потом очень злой, а мама переживает.

Нет-нет, она не просит у него денег. И деньги в семье есть… вот! Отец обещал старшей дочке для первого выхода в свет украшения с розовыми бриллиантами и жемчугом!

Дорого?.. И что? У мамы есть и подороже…. У нее и гарнитур с изумрудами есть, и рубиновый, и с сапфирами, и даже с черными бриллиантами! Вот!

Откуда Мерседес знает?

А она… только не ругайтесь, пожалуйста… она совершенно случайно подглядела, как папа доставал их из сейфа. И код она знает. И украшения должны там лежать…

Нарисовать их?

Да, она может… хорошо. Сразу же после обеда, если дедушка и бабушка… Те не возражали.

– Рубины, сапфиры, черные бриллианты…. Откуда?!

– В сейфе их нет, – качнул головой Амадо. – Повод?

– Но кто мог о них знать?

– Я из этой стервы Арандо всю правду вытряхну! – воинственно сжала кулачки сеньора Идана Мерседес.

Пока девушка рисовала украшения, взрослые собрались в библиотеке. Правда, кофе так и остыл в чашках, несмотря на свой вкус и аромат. Не до того им было.

– Не убивайте ее, сеньора, это уголовно наказуемо, – поспешил разрядить обстановку Амадо.

– Мне бы тоже хотелось знать, откуда, – заметил Гонсало. – Вы же понимаете, тан, оборот моего сына просто не позволял таких покупок. Черные бриллианты! Да я за один камешек буду работать месяц, а тут – гарнитур?

– Откуда-то, – вздохнул Амадо, понимая, что ему предстоят еще и походы по ювелирам. Или… поговорить бы с Тони! Но… есть и еще один источник.

Ладно, лишь бы девушка правда умела рисовать, а не так, как кокетничают благородные девицы. Ах, тан, посмотрите на мой рисунок… навидался он такого в университете. Правда же, эта роза восхитительна? Ага, а роза напоминает то ли льва в атаке, то ли кляксу от варенья, которую языком разлизали, то ли что-то вовсе неприличное… Ладно, не будем о грустном.

Впрочем, в этот раз Амадо разочароваться не пришлось.

Рисунки были великолепны. Четкие, красочные, детали видны на всех украшениях, прорисованы даже застежки. И это с пары взглядов? Невероятно!

Но и на фантазии это не похоже, девушка просто не сможет так придумать!

Какая память, рука, глазомер! Невероятно! Для ее-то возраста!

– Сеньорита, вам учиться надо! Вы настоящий мастер… может, даже ювелир? Если так запомнили с одного взгляда?

Гонсало посмотрел на внучку.

– Мерче, ты хотела бы учиться на ювелира?

– Мама была против.

– Ничего, мы ей пока не скажем, – пообещала от всей души бабушка и поцеловала девушку. – Я тебя сама буду возить на занятия, и сама с мастером договорюсь, хоть завтра.

– Правда? – просияла Мерседес-младшая.

– Мое слово.

Кажется, визит Амадо к Веласкесам прошел не зря. Осталось только увязать воедино все эти дела.

Глава 3

Побережье.

Костер.

Рассвет.

Море.

На горизонте еще не появилась золотистая полоска, там еще даже розовые тона не забрезжили, но рассвет уже близок. И сидящий у костра человек это чувствует.

Да, сидящий у костра…

Как он выглядит? Если смотреть со спины – вполне безобидно и обыденно. Белая рубашка навыпуск, простые полотняные штаны. Волосы седые, заплетены в косу. Спина прямая, не сгорблена.

Ноги босые.

Со спины – ничего удивительного. Наверное, какой-то рабочий, вот, и соломенная шляпа небрежно брошена рядом на песок. Захотелось человеку встретить рассвет у костра. Бывает…

А вот с лица…

Если заглянуть этому человеку в лицо, то куда-то пропадает вся обыденность.

Во-первых, это индеец.

Во-вторых, ему уже глубоко за… а за сколько? Волосы седые, морщин – не счесть, но зубы все на месте и движения легкие и плавные, словно у ягуара… Та, что возраст определить сложновато.

В-третьих, это наверняка шаман. Об этом говорят и затейливые разноцветные татуировки, которые покрывают все его тело. Это со спины не видно, а в вороте рубахи: ой-ой-ой… так и ползут, словно змеи. Живые, жутковатые…

И в длинные, чуть не до земли, волосы вплетены какие-то амулеты… взять и рассмотреть поближе? Спасибо, это если кому жить очень надоело. Потому как на поясе у мужчины висит кривой обсидиановый клинок. И вот сразу чувствуется, что он не раз отведывал крови.

И на руках у него какие-то перстни, и на шее куча висюлек, и рядом… да, рядом лежит небольшой бубен. Просто под шляпой его сразу-то и не видно. А он есть.

Маленький, костяной…

Шаман смотрит в огонь.

Он ждет рассвета, чтобы получить подсказку.

Если смотреть на солнце, через живой огонь, то есть огонь, зажженный трением, да еще над соленой водой, которая, как известно, гибельна для нелюдей… есть возможность получить… нет, не ответ.

Кто ж тебе ответ-то скажет? Может, еще и жизнь твою за тебяпрожить?

Боги так не делают. Тебе свободу воли дали, вот ты и думай, ты и действуй. Сам, все сам.

А тебе могут подсказать, подтолкнуть…

Помочь чуточку.

Нет, не с выбором. Скорее, с его определением. Направо пойдешь – в канаву попадешь. Налево пойдешь – в терновник попадешь. Прямо пойдешь – в огонь попадешь. Как в старых сказках.

А уж чего тебе больше хочется, ты сам решай. Шкура, чай, твоя, не чужая…

Для себя Адэхи почти никогда и ни о чем и не спрашивал – зачем? Но сейчас…

Его ученица – там. За морем. В далекой и чужой стране. И она одна.

А если ей понадобится помощь?

Связка «учитель – ученик» очень важна. И не только со стороны ученика. Ученик обязан? Ну и наставник тоже… обязан. А вы как думали? Только учить? И ни за что не отвечать?

Так не бывает.

У шаманов никогда не бывает.

Боги видят. Боги знают. И недостойного Боги лишат своей защиты. А если ты не можешь сделать так, чтобы твой ученик сумел постоять за себя… или если ты ему не помог, когда потребовалось…

Адэхи не хотел такого.

И смотрел, смотрел в костер. И видел сквозь языки пламени, как над черной полосой моря разливается золотая полоса солнечного сияния.

И знаки, которые были непонятны другому, складывались для него в понятное письмо, и глухо трещал над побережьем костяной бубен, помогая пройти туда, куда не очень-то пускают обычных людей, даже во сне. И вернуться.

Главное – вернуться.

Это самое сложное.

Когда Адэхи пришел в себя, было уже ближе к полудню. Шаман бросил бубен и откинулся на песок, прямо где сидел. Он не обратил внимания, как сам собой взвился неистовым языком и погас костер – обыденность.

Как буквально вылетела из моря волна, стараясь слизнуть его остатки – и жадно глотнула, уволокла угли на глубину.

Как ласково перебирает его волосы ветер, нашептывая что-то успокоительное – сегодня ты выложился по полной. Но справился.

Ты справился здесь.

А вот твоя ученица там.

Ты знаешь, что надо делать, учитель. Так сделай это. Просто – сделай.

И Адэхи не собирался отлынивать от своего долга учителя. Сейчас, только полежит еще немножко, придет в себя – и встанет. И сделает.

Не для того он больше десяти лет учил малышку, чтобы сейчас… нет, не для того.

Ах, этот возраст, который не щадит даже шаманов…

Ничего, сейчас он отдохнет – и начнет действовать. Уже скоро. Уже почти сейчас…

Это его долг и его право.

* * *

– Братец, я все понимаю, но поверь, твой друг – человек нехороший. Подлый и опасный.

Лоуренсио только глаза закатил.

– Феола, когда ж ты это перерастешь?

Дело было за завтраком. И надо сказать, настроение было у всех Ксаресов на редкость отвратительное. Новое место, плюс усталость с дороги, плюс предстоящее знакомство со столицей…

Тут много всего добавляется.

В результате все не выспались, может быть, кроме Феолы. Вот она была бодра, весела и игрива, словно птичка. И так же весело щебетала.

Алисия Катарина демонстративно подносила ладонь ко лбу. Сестру она любила, но… это – несправедливо! Сама Алисия вчера провертелась в кровати чуть не до двенадцати ночи, потом просыпалась то ли три, то ли четыре раза… это – столица.

Здесь нет привычных шумов и шорохов, здесь не поют по ночам невольники свои протяжные песни, здесь не кричат тоскливо и горько ночные птицы.

Но здесь шумят лошади и мобили. Здесь непривычно и резко пахнет керосином.

Здесь столица. И постоянно чувствуется, что кто-то есть.

Кто?

Люди. Так много людей, так непривычно, так странно…

А как примут в столице Алисию? Какое впечатление она произведет? Удастся ли ей найти мужа? А когда удастся, каким он будет? Помоложе или постарше, стройным или плотным… вопросы, вопросы, так много вопросов!

Закономерным результатом стала головная боль и отвратительное самочувствие.

Феолу такие мелочи не смущали. Вопросы какие-то, мужья…

Ей вообще еще рано. Хотя Адэхи и уверял, что она засиделась в девках, вот в его народе девочки замуж выходят в тринадцать, как кровь упадет. А шестнадцать… никто тебя, такую старую, и не возьмет. И тут же добавлял, что Феолу – возьмут. Обязательно и безусловно.

На Алисию старик смотрел с осуждением, но младшую из Ксаресов привечал. Была у них своя тайна.

Феола еще раз с сочувствием поглядела на сестру.

– Лисси, тебе помочь?

– Не называй меня Лисси. И да… помоги.

Феола вздохнула и встала из-за стола. Обошла вокруг сестры, встала сзади, бесцеремонно отодвинула тщательно уложенные локоны и принялась массировать маленькие розовые ушки. Через несколько минут Алисия порозовела и заулыбалась.

– Это ненадолго, – предупредила Феола. – Может быть, часа на два-три, не больше.

Алисия страдальчески закатила глаза, но кивнула.

– Хоть так.

– И повторять нельзя. Потом сляжешь. Так что рассчитывай время. Через три часа, самое позднее, ты должна быть дома, лечь и немного поспать. Тогда проснешься с отличным самочувствием.

Алисия кивнула. В этом спорить с Феолой не стоило. Малышка за свои слова отвечала.

– Хорошо. Братик, что мы сегодня должны сделать?

– Сейчас к нам придет Анхель. И мы поедем заказывать вам платья.

Феола сдвинула брови.

– Без этого паразита их заказать нельзя?

– Фи, прекрати, – погрозил пальцем братец. – Анхель – замечательный. Он мне очень и очень помог.

– И себя при этом не забыл.

– У тебя нет никаких доказательств. А голословное обвинение – это клевета, – припечатал брат.

Феола надулась.

Голословное?

Ладно же! Подожди у меня, я тебе твоего тана Толедо покажу во всей красе! В разрезе!

Видно же, что сволочь, сволочь, СВОЛОЧЬ!!! Ну почему ей видно, а брату и сестре – нет? Почему ей не верят?!

Хотя и тут Адэхи предупреждал. Говорил, что люди будут к ней относиться с предубеждением. Это надо просто перетерпеть, пока она не подрастет. Она еще маленькая, так что нужно время.

Феола только вздыхала.

Вот где логика у этих индейцев? Замуж в самый раз, а для силы своей еще мала. Но это как раз верно. Дурное дело – нехитрое, мама это часто говорила. Детей наделать всяк дурак сможет, людьми их вырастить задача куда как сложнее.

А вот в силу вступить – это дольше. Пока у нее только началось. С первой кровью, да. Но по-настоящему, как предупреждал тот же Адэхи, она вступит в силу, когда выносит и родит первого ребенка. И чем больше детей у нее будет, тем сильнее она станет.

Но об этом тоже никому знать не надо.

Доступна ей пока сила на таком уровне? Вот и будем пользоваться, разрабатывать, упражнения делать, людям помогать. А остальное – последует.

А дана Толедо она на чистую воду выведет. Ну как, КАК человек может быть порядочным и хорошим, если он – сволочь?! Правильно, никак.

И заступничество брата его ничуточки не спасало.

Феола со злостью положила вилку так, что омлет едва в разные стороны не брызнул, когда дан Толедо вошел в столовую.

– Доброе утро, Лоуренсио. Ритана Алисия, позвольте заметить, что вы затмеваете своей красотой даже полуденное солнце.

Алисия зарделась и покраснела так, что стала похожа на то самое солнце. Закатное.

– Ритана Феола, вы…

Феола подняла руку, останавливая лживые комплименты.

– Не теряйте зря времени, тан. Я своего мнения о вас не изменю.

– Вы еще маленькая, ритана. Посмотрим, что вы скажете, когда вырастете.

– Полагаю то, что вы и так не раз слышали, – не полезла за словом в карман Феола. – Откажу вам от дома.

Анхель картинно развел руками.

– Что ж, я надеюсь, что совершеннолетние Ксаресы будут ко мне более великодушны.

Феола надменно фыркнула.

Анхель всем видом показывал, что на детей не обижается… но это не значит, что не разозлилась она. И сестра туда же, предательница. Смотрит, как будто Феола еще из колыбели не выбралась.

Лоуренсио – ладно, ему голову заморочить легко. Адэхи еще говорил, что старший брат, как глина, что вылепишь, то стоять и будет. Но сестра? Вроде как она поумнее?

Ладно, Феола еще поквитается с негодяем. Может, даже уже сегодня.

– Куда и когда мы едем? – холодно поинтересовалась она.

– В ателье к сеньоре Пилар Марии Наранхо. Она – модистка сезона. Все благородные одеваются только у нее… если не хотят выглядеть смешными и глупыми.

А мода стoи́т дорого. И Анхелю тоже кое-что перепадет от щедрот… не для мужчин, вестимо. Но дамы, с которыми имеешь отношения, требуют подарков. Если это ританы, конечно.

И можно подарить им приятные интимные вещички. Чулочки, ночную сорочку, пеньюар… Мало ли что можно придумать?

Анхель собирался получить свои проценты, и наглая сопля ему в этом не помешает. Потерпит, никуда не денется. И он, и она…

– Я готова, – встала из-за стола Алисия.

Анхель только вздохнул.

Он рассчитывал, что завтраком его накормят у Лоуренсио. Вот и не покушал дома, да и не особенно-то у него богато было. Хлеб, сыр, кажется, еще паэлья, но той уже дня четыре, лучше не кушать, чтобы потом худо не было.

Впрочем, Алисии сейчас было не до терзаний Анхеля. Ей позарез надо было поехать в ателье.

Платья же! Для тех, кто понимает… это не на час. И не на два. Пока платья, отделка, туфельки, сумочки, аксессуары, перчатки, шляпки… Это не три часа, а все тридцать. Или триста. Но на первый раз ей хватит. Наверное…

Светлые волосы девушки были решительно прикрыты маленькой шляпкой… ах, ужас! В столице в моде шляпы широкополые, но с небольшой вуалькой. Почему, почему до их островов мода доходит с таким запозданием?

– Сейчас в моде «колониальный стиль», ритана Алисия, – Анхель галантно подал ей сумочку и предложил свой локоть опереться. Феола только нос сморщила. – Вам будет легко освоиться.

– Эти «зонтики» на голове – колониальный стиль? – фыркнула она. – Идиоты…

С каким бы удовольствием Анхель отвесил наглой малявке затрещину. А лучше две. И пинка бы выдал на десерт! Но – нельзя. Ее сестрица не оценит. И тоже, вон, смотрит с любопытством…

– Вас чем-то смущают эти шляпы, ритана Феола?

– В колониях ценят удобство, – отмахнулась Феола. – А этот лопух моментально сдует в море. Или голову вам оторвет, если закалывать его шпильками. От солнца эти шляпы не спасут, а под дурацкую вуальку мигом залетят все мухи островов. И в волосы нападает всякая гадость. Ладно еще листья какие, но если насекомые… они там всякие бывают. Человеколюбивые в том числе.

– То есть?

– Кушать человека любят. В гастрономическом смысле.

Алисия кивнула, подтверждая слова сестры. Действительно, на острове такую шляпку разве что дома носить. Или в карете.

– И что же носят в колониях, ритана?

Анхель даже чуточку заинтересовался. А вдруг?

Феола пожала плечами и взяла у одной из служанок кусок кисеи.

– Вот так…

Буквально несколько секунд – и вот белое легкое полотно скрыло волосы, лоб, плечи, осталось открытым только лицо. Но Феола ловко прихватила складку ткани заколкой, оставляя открытыми только глаза.

– И так можно. Особенно когда мошка. Или ветер дует из леса.

– Очень оригинально и свежо, ритана. Жаль, не будет пользоваться спросом в столице, – Анхель даже искренне расстроился. Он бы заработал на новой моде, но куда там! Не получится… Никто в столице по доброй воле так лицо закрывать не будет. Смешно даже…

Феола не расстроилась, вернула кисею обратно и тоже взяла шляпку.

– Будем мучиться дальше.

И первая вышла из дома.

Лоуренсио коснулся руки Анхеля.

– Спасибо, дружище. Феола у нас ребенок сложный…

– Думаю, мы в ее возрасте были не лучше, – пожал плечами Анхель. – Дети, что с них взять? Повзрослеет – поумнеет, а пока просто перетерпеть.

Феола скрипнула зубами, но промолчала.

Погоди, мы еще увидим, кто будет смеяться последним. Р-ребенок?

Какое там ателье?

* * *

Амадо с утра сидел и раскладывал карточки. Да, есть и такой метод. На каждой карточке пишется одно событие или факт, а потом их перекладывают в любой последовательности, чтобы посмотреть на результат. Иногда это дает очень многое… Иногда – нет, но зряшной работой карточки все равно не назовешь. Очень хорошо помогает структурировать мысли.

Кстати… и память тоже приятная. Дела после расследования надо сдавать в архив. А карточки Амадо оставлял себе. А что такого? Это же просто клочки бумаги… пробить в уголке дырочку, нанизать их на колечко, в нужном порядке, и положить в сундук. Так, для памяти. На старости лет будет что вспомнить.

Альба с утра ушла по магазинам. На какие деньги? Амадо не спрашивал. Отец дал, скорее всего. Сам Ама-до две трети зарплаты честно отдавал супруге. Треть оставалась ему. Ну и если удавалось подработать, это тоже отправлялось на его личный счет в банке. Не просто так.

У него сын растет. Его еще женить придется, на обзаведение ему выделить… у тестя просить? Или у отца? Внуки – это дети детей. И обеспечивать их должны ИХ родители. А не бабушки-дедушки.

Да, кто бы сказал Амадо лет пятнадцать назад, что он будет так рассуждать? Не поверил бы… что у него тогда мыслей-то было? Сопляк, одно слово. Даже не мужчина, а так… мужчина – принимает решения, несет за них ответственность. А сопляк – это другое, половые признаки есть, а ответственности за их использование нет. Вот и разница.

Альба ни о чем подобном до сих пор не думает – зачем ей? Ей и так неплохо жить на всем готовеньком.

Карточки недовольно зашелестели, намекая, что нечего тут отвлекаться.

М-да…

Драгоценности.

Некромант.

Убийство…

Амадо сгреб со стола карточки, сунул их в карман. Взял папку с рисунками малышки Веласкес. И отправился туда, где ему смогут помочь.

К сеньору Пенья.

* * *

Хосе Мануэль Пенья в это время был у себя дома.

От дел он года три как отошел – и, по меткому выражению Серхио, стал «кастрированным котом». Делать ничего не делает, но консультирует.

Правда, при сеньоре Пенья лучше было так не говорить. А то можно тоже стать… и нет, не котом. Но оторвут все ненужное и болтающееся. Не обязательно – язык.

Вот консультация Амадо и была нужна.

Сам он в таких украшениях не разбирался, с ювелирами на «короткой ноге» не был. А побеседовать бы надо. Но это лучше не с улицы являться, будь ты хоть трижды следователь.

Слуга, кстати, к нему отнесся без всякого почтения.

– Хозяин работает. Вам придется подождать.

Амадо и спорить не стал. Работает?

Это святое… романами сеньора Пенья вся Астилия зачитывается. И это еще мягко сказано. Любого, кто помешает его работе, поклонники и поклонницы разорвут на сотню маленьких клочков. Так что подождем…

Амадо выпил кофе, съел поданные ему сладости, душевно побеседовал с сеньорой Пенья, хотя и недолго. Сам хозяин появился где-то через сорок минут. Потянулся.

– Как я хорошо поработал… а для меня кофе найдется? Вы еще не все выпили, тан Риалон?

– Пока – не все. Но кофе уже остыл.

– И хорошо. Не люблю горячий. Что привело вас в мое скромное жилище?

– Дело, сеньор Пенья. Исключительно дело.

– Выгодное? Или полицейское?

– Не знаю, каким оно окажется для вас, сеньор. Если вас не затруднит поглядеть на эти бумаги…

Сеньор Пенья послушно взял рисунки.

– Прелесть какая…

– Эти украшения пропали в ночь убийства. И мне хотелось бы узнать о них подробнее. Что это такое, откуда…

– Хм. Закономерное желание, – сеньор Пенья задумчиво кивнул. – Вы не против, если я съезжу с вами, тан Риалон? Полагаю, это интересная история, а мне надо откуда-то черпать вдохновение…

Амадо и не подумал возражать.

– Почту за честь, сеньор Пенья.

Сеньор поглядел на супругу, которая одарила Амадо чуточку более благосклонным взглядом.

– Дорогая, ты не прикажешь подать мобиль? Я пока побеседую с одним человеком…

Амадо поцеловал сеньоре руку и поблагодарил за кофе. Посмотрим, что там с украшениями…

* * *

– Бабушка, ты уверена, что папа разрешит? И мама?

Сомневалась Мерседес не просто так. Родители были решительно против ее занятия любимым делом.

Ладно – копаться в украшениях. Или заказывать браслеты и колье по собственному рисунку.

Но гранить камни? Гнуть золотую проволоку? Сутками корпеть над оправой?

Это – не женское дело! И вообще… разве может девушка чего-то добиться в такой сложной профессии? Нет-нет, Мерседес, можешь даже и не рассчитывать.

Вот Мерседес Вирджиния и не рассчитывала.

Идана Мерседес Веласкес улыбнулась внучке и погладила ее по гладким черным локонам. Чернильным, ночным, словно темнота по плечам разлилась.

– Я с ними поговорю. И в ученицы тебя возьмут. Обещаю. Рисовать ты умеешь, я знаю. А дальше… захочешь – научишься.

– Конечно, захочу, бабушка.

– Тогда поехали. Я познакомлю тебя со своим старым другом, а уж что он решит, то и будет.

Мерседес кивнула.

– Хорошо, бабушка.

– Одевайся. Едем.

– А мама с папой скоро приедут?

Идана Мерседес только вздохнула. И еще раз возблагодарила судьбу и полицейских. Первую – за везение, вторых – за деликатность. Дети пока ни о чем не подозревают. И пусть так остается… хотя бы ненадолго. Хотя бы на пять дней… пусть пока побудут детьми.

– Нет, милая. Они задержатся.

– Бабушка, а ты мне дашь в следующий раз с ними поговорить?

– Конечно, детка.

И куда деваться от взгляда этих больших детских глаз?

Некуда. Разве что отправить внучку надевать шляпку – и резко смахнуть слезинку в уголке глаза.

Она не будет плакать! И не умрет! Еще вчера она готова была расстаться с жизнью, но уже не сегодня! О, нет! Ее сына убили, ее невестку подставили, и хорошо хоть пощадили внуков! Идана очень хотела узнать, кто это сделал.

А потом… А вот пото-ом…

Она многообещающе улыбалась. Когда-то, в юности, отец учил маленькую Идану защищать себя. И кинжалом она владела неплохо. Так что…

Рука – не дрогнет. Ни на секунду.

Она еще поквитается с негодяями за смерть любимого сына.

* * *

М-да.

К этому человеку Амадо не сунулся бы. Лично он – никогда. Разве что начальство прикажет и еще отматерит. И увольнением пригрозит.

Но может, лучше бы уволиться? Самому. Сразу. Безболезненно.

Херардо Диас Мальдонадо.

Разумеется, тан. Разумеется, ювелир. Но эксцентричный, умный, принятый при дворе, личный друг покойного короля, мастер, который создает шедевры, и этими шедеврами и покойная королева не брезговала. И из других стран за ним приезжали, пытались его переманить.

Но Мальдонадо оставался верен Астилии.

Его украшения были произведениями искусства. А вот его поведение… пожалуй, поведение тоже было своего рода легендой. Матерной.

Если и было что-то… даже убийство – и то было. И не одно. Маэстро Мальдонадо дрался на дуэли в среднем раз в два месяца. Потом, с возрастом – почаще. Видимо, старался доказать всем, что молод.

Гонки по городу на мобилях. Любовницы – из тех, что уже совершеннолетние, но Мальдонадо они во внучки годились.

Оскорбление общественной нравственности?

Да она, та самая нравственность, от Мальдонадо уж лет двадцать как валялась в глубокой коме. С тех пор, как творец и художник уселся афедроном, простите, в несколько тазиков с краской по очереди, а потом встал и пошел так по городу.

Сверкая крашеным… всем.

Хотя самое интересное у него было закономерно прикрыто. Кстати – именно фиговым листочком. Но не рассчитывая на биологию, творец его сделал сам. Из золота. И отполировал. Чтобы блестело, значит…

А чего стоит его завис на фонаре? Не в голом, для разнообразия, виде. Но зато с воплями о свободе, равенстве и братстве… с обезьянами, что ли?

Про всякие мелочи, типа попоек, дебошей и купаний в голом виде и упоминать как-то скучно. Подумаешь… рутина.

Полицейские вешались.

А Мальдонадо, распоясавшись вконец, мог и их вовлечь в свои забавы.

Не убивал, но и так приятного мало. Если тебя яйцами закидают, или в море макнут, или совершенно случайно натравят медведя…

Откуда мишка?.. А вот! Благодарные поклонники и клиенты! Привезли Мальдонадо и подарили! Хомячок их, понимаешь, не устроил… размер, наверное, не тот! А вот медведь – дело другое! Медведь творцу как раз по размерчику!

– Боишься? – подметил состояние Амадо сеньор Пенья.

– Резонно опасаюсь, – отрезал мужчина.

– Это правильно. Как отец? Как Тони?

– Пока в Лассара, – Амадо отвечал вполне спокойно. Знал, что спрашивают не «для галочки» или чтобы причинить зло. Просто сеньор Пенья дружил с Риалонами вот уже лет пятнадцать. И с Лассара тоже. И такое бывает.

– Не родила она еще?

– Нет. Но надеюсь, все будет благополучно.

Зла Антонии Амадо тоже не желал. Не любил уже – перегорело. Отболело, прошло, когда он увидел, как Антония смотрит на его отца. Можно попробовать ее отбить… и нельзя.

На него она никогда ТАК не посмотрит. Просто – никогда. А ему тоже нужно…

Нужно, чтобы его так любили. И на меньшее он уже не согласен.

Альба?

Тут чувство долга. Они тогда поддержали друг друга и спаслись. Только вот было у Амадо чувство, что все в их семье неправильно. А как правильно? И с кем? Не угадаешь…

– Тони – чудесная девочка, – сеньор Пенья улыбнулся. – Я хотел бы посвятить ей свою книгу… там как раз героиня – некромант.

– Думаю, Тони будет рада.

Амадо даже не сомневался в этом.

Очень рада. Такое тоже бывает. Антония искренне считала старого мерзавца своим другом. И книги он начал писать с ее помощью, и действительно, хорошо относился ко всем Риалонам. Что ж. Жизнь – она сложная и интересная.

Мобиль остановился, и сеньор Пенья вышел из него. Коснулся колокольчика, сделанного – вот кто бы сомневался? В виде фаллоса. Причем – это только язычок. Сам колокол был отлит в форме женского полового органа. Кому – что.

Амадо едва не сплюнул. Вот ведь… взрослый человек, лет на двадцать старше Амадо, а туда же. Чего ему неймется? Кто его знает?

Лакей, который к ним вышел, тоже был в форме… представьте себе мантию звездочета. Только красную. А теперь расшейте ее золотой нитью. Но вместо звезд и лун нашейте на нее совокупляющиеся парочки. Во всех позах. При движении мантия развевается, парочки движутся, получается до тошноты реалистично. Но о приехавших он доложил честь по чести. Сеньора Пенья с сопровождающим проводили в гостиную – и оставили дожидаться хозяина.

* * *

Сказать, что модистка не понравилась Феоле?

Промолчать всяко проще будет. Девочка только раз посмотрела – и уже ощетинилась, словно ежик.

Сеньора Пилар Мария Наранхо ей дико не понравилась. Хотя и выплыла навстречу новым клиентам, и разулыбалась так, словно… хотя чего – словно?

Потому и разулыбалась! Деньги к ней пришли! День-ги! Живые кошельки на тонких ножках!

Провинциальные дурочки и дурачок, которым можно… нет-нет, что вы! Они получат модные наряды! Но свое модистка тоже возьмет, в троекратном размере. И за счет комиссионных от шляпника – ювелира – мастера по сумочкам – обувщика, и за счет некоторых деталей, ясно же, что приезжие плохо разбираются в ценах и качестве товара. В столичных лавках.

Вот она и смотрит, как на давно обретенных и любимых. И обожаемых. И скалится…

Феола сморщила нос. Хотя внешне сеньора Наранхо была собой очень даже ничего. Высокая, статная, лет пятидесяти на вид, с черными волосами, в которых кое-где виднелись седые пряди, с яркими живыми глазами… ровно та красота, которая нужна, чтобы не раздражать страшненьких клиенток.

Феола все равно разозлилась.

А вот Лоуренсио улыбался, и ручки сеньоре поцеловал, как ни в чем не бывало.

Алисия тоже мигом расслабилась, предательница. И защебетала про платье, которое она успела где-то увидеть, такое голубенькое, а вот тут кружево и вот здесь, и рукавчики в сборку, и…

Сеньора внимательно слушала, отмечая себе что-то в записной книжечке. Феола предполагала, что так прибавляются нолики к счету. Впрочем, ее тоже в покое не оставили.

– Ритана Ксарес, мое имя Тереса, я помощница сеньоры Наранхо. Могу я вам чем-то помочь?

Феола вздохнула.

Если сейчас она прогонит эту девушку, сеньора ее сожрет. Девушку, понятно, не Феолу. У них работа такая, продавать и продавать. И побольше, побольше. Не продала? Какую-то зарплату, конечно, дадут, но девушки работают и за процент.

– Давайте посмотрим, что хорошего вы можете мне предложить.

– Вот каталоги…

Феола кивнула и посмотрела на сестру и брата. На Анхеля…

Эх, вот кого бы погладить. Утюгом! Горячим! Грррр, бесит, гад!

– Скажите, мы можем поговорить в другой комнате?

– Конечно, ритана, – согласилась помощница. Видимо, такое было предусмотрено и не раз. – К нашим услугам вторая примерочная.

– Благодарю, – кивнула Феола. И проследовала за девушкой в небольшую комнату.

Примерочная – не кабинка, вот еще не хватало.

Это комната, с диваном, со столиком, на котором стоит поднос с чашками и угощением, и можно попросить себе кофе, со стеллажом, на котором стоят модные журналы, с вешалками для тканей и образцов, с громадным зеркалом…

Феола критически осмотрела комнату.

– Неплохо. Сколько платьев я должна заказать, чтобы к тебе не придирались?

«Ты» вырвалось само собой. Ну какие тут выканья, девчонка же! Может, на год-другой старше самой Феолы. Вот примерно ровесница Алисии.

– Эмммм, – заморгала девушка.

– Два? Три? Тебе ведь процент пойдет, верно?

– Ну… да.

– Вот и отлично. Давай договоримся. Я закажу несколько платьев, а остальные – в другом ателье. Не втридорога. И вкус у твоей хозяйки мне не нравится, говорю честно. Какие-то банты, оборочки, рюшечки…

– Вам не нравится, ритана? – тихо уточнила девушка.

– Такое может понравиться? Хотя Алисия будет в восторге. А я… – Феола листнула каталог платьев. – Вот это, это и это. Подойдет?

– Три платья – мало, ритана. Вам гардероб нужен. И белье, и туфли, и…

– И все по последней моде? Тереса, подумай сама. И можешь обращаться ко мне по имени. Просто Феола. Я же еще расту! Зачем выбрасывать дикие деньги на то, что через полгода мало будет?

Тереса задумалась. И решила рискнуть.

Поманила девушку к окну, где точно ничего не подслушаешь.

– Хотите – дам адрес, ритана.

– Феола.

– Х-хорошо. Хочешь?

– Что за адрес?

– Моя знакомая. Она хорошая портниха, и сделает все так, чтобы платья были… подходящего фасона. Чтобы можно было легко их переделать?

Феола решительно кивнула. Конечно, да!

Вот, к примеру! У нее небольшая и симпатичная грудь. Но есть подозрения, что через годик она еще подрастет. Феола пока находится в стадии роста и формирования, вот так получилось. А перешивать из-за этого все платье? Нет, не хочется. Значит, нужно заложить больше ткани на лиф, вытачки сделать, что ли?

Шить Феола не любила и не умела. Так, примерно представляла себе портновские ухищрения, но это же – примерно! Обмануть ее будет несложно. Особенно такой, как эта сеньора Наранхо.

Что она – за счет таланта и обаяния пробилась, что ли? Ни разу! За милю видать – выжига и проныра! И в юности, небось, той стервой была! И этой тоже! А вот Тереса другая. Робкая даже… хотя…

Что-то в ней чувствуется, такое… Феола решила довериться своему чутью.

– Ты, часом, не родственница этой сеньоре?

И получила в ответ такой взгляд, что можно было и не догадываться.

И не часом, и не днем. Родственница. Только бедная. Еще и не кровная. Дочь младшего брата мужа сеньоры. Только отцу Тересы не повезло. Или – наоборот?

Такой супруги, как сеньора Пилар Наранхо у него не было. Но ведь и рогов тоже не было, а по нынешним временам это уже неплохо! Состояния не сколотил, но и не промотал. А что до Тересы…

Нравилось девочке одевать кукол и играть с лоскутками. И платья она им шила в удовольствие, и соседок обшивала. Вот тетка и предложила поработать у нее в ателье. Мол, поучишься. А там, кто знает? И свое ателье откроешь, и свою клиентуру наберешь?

Было это около трех лет назад.

Тереса девочкой оказалась весьма неглупой. И приглядевшись, поняла, что рога у дяди велики и развесисты.

Что тетка никогда ей не даст никакой свободы.

Что плодить себе конкурентов она не будет и под страхом смертной казни. А Тереса таким конкурентом быть сможет. Она умная и с хорошим вкусом. И руки у нее золотые.

Что ей оставалось делать?

Осторожно, прикидываясь серой мышкой, работать на тетку. И постараться не упустить свой шанс.

Может быть, вот он? Стоит, морщит нос с несколькими веснушками, навивает на палец прядку рыжих волос. Таких, медных.

Если девочка не повелась на обаяние тана Анхеля (между нами говоря, такая скотина, что подумать страшно), она неглупа. Ее брат с сестрой млеют, а вот сама Феола Ксарес – нет. Тереса была почти специалистом по взглядам исподтишка. Сколько раз свои прятала!

И тетка Феоле не понравилась.

А если так…

Любая лавина начинается с первого камушка. Надо только его сдвинуть.

И Тереса решилась.

– Закажи здесь три платья. Вот это, это и это. Сейчас я подберу ткань и сама их пошью. Так, чтобы можно было перешить в любой момент.

– Хорошо. А остальное?

– А остальное… я сейчас скажу, что сама тобой займусь. И что ты вздорная и капризная стервочка. Изобразишь?

Феола только плечами пожала.

– Запросто.

Когда надо, она могла быть и еще похуже. И грызть предстояло не Тересу, которая ей нравилась, а сеньору Наранхо. Которой так и надо.

– Из этой примерочной есть выход наружу. Сейчас мы быстренько выскочим и пройдем по нескольким лавкам. Оставим там твои мерки. Обувь, шляпки и прочее… я получу свой процент.

Феола кивнула.

– И благодарность от меня. – Деньги у нее были. И от родителей. И не только. – Если все окажется мне по вкусу.

– Если нет – можешь не оплачивать, – решила рискнуть Тереса. – Но вот эти три платья тебе нравятся?

Феола еще раз посмотрела на картинки.

Первое платье. Классическая трапеция, которую можно носить и с пояском. Так пошито. Длинные рукава, вышивка по лифу, небольшой вырез. Цвет темно-зеленый. Такой, благородного мха.

Второе – в талию. Квадратный вырез, пышная юбка и из-под нее несколько нижних. На улицу так не носят, только на приемы. Цвет – морская волна. Роскошная парча, почти без отделки. Такое платье само по себе украшение. Но с волосами Феолы будет смотреться в самый раз. Белое кружево из-под подола, белое кружево на вырезе, белый бант пояса. Не девушка – хорошенькая кукла.

Третье – светло-голубое. Явно прогулочное. Не трапеция, то более широкое. А-силуэт. Но тут поиграли с рукавами, они все в разрезах, сделаны буфами. С манжетами, с воротником…

Самое приятное, что все три платья легко можно будет переделать, когда девушка подрастет.

– Да, вполне.

– Тогда начинай капризничать, да погромче. А я пока принесу ткани для согласования. Я точно знаю, что нужно. И с теткой поговорю.

Феола набрала воздуха в грудь. О, когда надо…

Пронзительный голос буквально просверливал пространство и стены, ввинчиваясь в уши окружающих.

– Это надо носить?! Что это вообще за фасон?! На нашем острове так постесняются одеть даже пугало! Оно ни в чем не виновато! Да если это платье на палку намотать и в море опустить – на милю вокруг вся рыба всплывет! Сдохнет от ужаса!

Тереса ухмыльнулась и выскользнула из примерочной.

К тетке подошла примерная-примерная тень, а не девушка.

– Тетя, вы слышите?

Пилар Наранхо поморщилась.

Да, НЕ слышать было сложно. Феола возмущалась так, что не спасали и стены.

– Что она?

– Пока согласилась на три платья. Но дорогих.

Тетка поморщилась. Алисия уже на два десятка согласилась. Но хоть так…

– Сможешь справиться с этим чудовищем?

– Попробую, тетя.

– Попробуй. Если она заткнется, я тебе завтра выходной дам.

– Хорошо, тетушка. Я постараюсь… она так всю клиентуру распугает.

Пилар вздохнула.

Чутье на людей у нее было. Феола была далеко не уникальна, в торговле без чутья не поработаешь, свои же и сожрут. И Пилар отчетливо понимала, что Лоуренсио – ведомый, что Анхель – сволочь, Алисия – восторженная дурешка из провинции. А вот Феола…

Может, она и дура. Но еще и стерва. И любого сожрет. Связаться с ней можно, и укротить можно… Попробовать так точно, но если сейчас поднимется скандал, Алисия тоже уйдет. И выгодный заказ помашет сеньоре хвостиком. Это плохо.

Сестру будут защищать. И первый, и вторая. Тут и Анхель не поможет, как бы ни вилял задней частью.

– Заткни ее. А с меня причитается.

– Выходной завтра, тетушка.

– Да, Тереса.

Девушка поклонилась, взяла каталог тканей и кружева – и покинула тетушку. А зайдя во вторую примерочную, быстро открыла нужные странички и показала Феоле ткани.

– Пойдет?

– Да.

– Тогда, – Тереса задвинула засов изнутри – и подошла к стене. Откинула ширму, отодвинула зеркало, открыла дверь. – Идем. У нас мало времени.

Феола тряхнула рыжим хвостом.

– Идем.

* * *

Мерседес Вирджиния сначала растерялась.

Нет, в ювелирных магазинах она бывала, с мамой или отцом. И украшения выбирала, и сама рисовала неплохо. Но тут же дело не в украшениях? Не просто же так?

Удастся ли бабушке договориться с ювелиром?

Впрочем, Идана Мерседес как раз ни в чем не сомневалась, величественно кивнув продавцу.

– Сеньор Агирре у себя?

– Да, сеньора.

– Пригласите, пожалуйста. Скажите, что пришла сеньора Веласкес.

Продавец склонил голову и скрылся в задних комнатах магазина. Идана подмигнула внучке.

– Гильермо Хосе Агирре – мой давний друг. Хороший знакомый.

– Идана! – сеньор не заставил себя ждать. – Ты, как всегда, очаровательна! Но ты не говорила, что у тебя такая чудесная дочь…

– Старый льстец, – отмахнулась бабушка. – Ты отлично знаешь, что это моя внучка. Гильермо, ты уделишь мне несколько минут?

– Да, конечно.

– Идем, Мерседес.

Внучка послушно проследовала за бабушкой в кабинет ювелира. Впрочем, от ювелирного дела там была только замысловатая скульптура на столе. Словно свитая из золотых нитей с вкраплением самоцветов. А что она изображает?

– Баловался по молодости, – сознался Гильермо. – Чего только руки ни творили… птицы, рыбы, звери с человеческими лицами. Вот и это из той же коллекции.

Осьминог. С человеческим лицом. И волосы, и щупальца – все перепутано, сверкают сапфировые глаза, кривятся в улыбке рубиновые губы…

Мерседес покачала головой.

– Не знаю…

– Мне кажется, это не твоя рука? – удивилась сеньора Идана.

– Это – не моя. Друг подарил.

– Понятно… Гильермо, я к тебе с большой просьбой. Посмотри, пожалуйста, рисунки моей внучки.

– Да я как-то…

– Мерседес?

Девушка робко положила на стол папку, в которую отобрала два десятка лучших рисунков украшений.

Взял ее ювелир с большим сомнением. Потом открыл, взял из папки первый лист, второй, третий… Разложил на столе, задумался, глубоко ушел в себя…

Идана жестом показала внучке помолчать. Так прошло минут десять.

Потом мастер разморозился.

– Что сказать? Идана, вот это и это я бы с удовольствием сделал хоть завтра. И влет уйдет. Вот это сложнее. Вот эти два вообще вряд ли возможно сделать, слишком тонкая нужна работа. Это рисунки твоей внучки?

– Да, Гильермо.

– И чего же вы хотите, сеньорита Веласкес?

Мерседес вздохнула, подавилась слюной, закашлялась. И уже бабушка разъяснила.

– Гильермо, если ничего не получится, Мерседес может просто рисовать для тебя украшения. Но если получится? Ты не мог бы поучить ее ювелирному делу?

– Девушку? – удивился Гильермо.

– И что? Рука у внучки точная, вкус есть, эскизы тебе понравились. Разве мало бездарей-мужчин? Может, Мерседес и при деле окажется?

Ювелир пожал плечами. Задумался.

– Ну… не знаю.

– Она будет приходить раз в два дня, к примеру? Во сколько лучше?

– Я предпочитаю работать с утра пораньше. Часов в восемь – подойдет.

– Куда именно?

– Мастерская у меня здесь же. На втором этаже. Там освещение лучше, и камни играют…

Идана кивнула.

– Хорошо. Скажем, с восьми утра… и до двенадцати дня?

– Маловато, – нахмурился мастер.

– Если внучка задержится или решит приходить чаще, я не стану возражать. Ей найдется, где пообедать?

– Скажу на кухне. Накормят. Я и продавцов кормлю… если сеньорита не побрезгует?

– Не побрезгует, сеньор, – уверила его прокашлявшаяся и абсолютно счастливая Мерседес. – И… спасибо вам!

Ювелир погрозил ей пальцем.

– Не за что. Завтра начнем.

– Я приеду, – кивнула Мерседес Вирджиния. – Обещаю… да, бабушка?

– Да. Мерседес, ты не могла бы немножечко побыть в торговом зале… минут пятнадцать? Нам с мастером надо посекретничать.

Мерседес послушно кивнула и отправилась вниз, разглядывать витрины. Рядом с украшениями она могла бродить часами, сутками… Могла бы.

Но через десять минут выпитый перед выездом кофе отчаянно запросился наружу. Мерседес задумалась.

Вламываться в кабинет к ювелиру? Как-то это неправильно… но спрашивать у продавца, где здесь дамская комната? Девушка от одной мысли покраснела. Была бы другая девушка, а то трое парней… нет, это решительно невозможно.

А как тогда? Хотя… здесь же рядом есть шляпный магазин. И мама там заказывала шляпку.

Можно зайти, спросить, готов ли заказ, забрать его, оплатить – благо деньги есть, или попросить прислать домой, а заодно и руки помыть. К примеру.

А если бабушка будет волноваться, сказать, что…

– Сеньор, скажите бабушке, я на две минуты в шляпный магазин – и обратно, – попросила продавца Мерседес. – Я сейчас вернусь, но мало ли, она выйдет от сеньора Агирре чуточку пораньше?

Продавец вежливо кивнул.

– Хорошо, сеньорита. Я передам.

Мерседес кивнула – и вышла за дверь ювелирного салона. Так… сейчас пройти по улице, до второго поворота, срезать угол между домами – и вот она почти на месте.

Когда в переулке кто-то схватил ее и потащил, зажимая рот, она даже испугаться не успела. Не то что закричать.

* * *

– Пенья, я тебя уважаю. Но тащить в мой дом ЭТО?

Сказано было с такими интонациями, словно сеньор Пенья притащил в дом к художнику дикого скунса. И тот уже успел переметить все стены. Взгляд, который достался Амадо, был еще выразительнее.

Кажется, скунс был еще и слегка дохлым. А может, это был гибрид с гиеной или гадюкой.

– Херардо, ты меня сколько лет знаешь?

Херардо Диас Мальдонадо скривился.

– Много. Это повод тащить ко мне всякое такое?

– Умерь свой пыл. Тан Риалон – мой хороший друг.

– Риалон… некромант?

– Его сын.

Амадо пока молчал, разглядывая маэстро Мальдонадо. Что тут скажешь?

Хорош, подлец! Несмотря на возраст – хорош!

Яркие черные глаза, густые волосы, цвета перца с солью, лицо, почти не тронутое морщинами, обаятельная улыбка, не располневшая с возрастом фигура – должен нравиться женщинам. А сам Амадо… нет, ему маэстро решительно не нравился. Судя по всему, та еще гадость. С подвывертом.

– Ладно… что надо?

– Практически ничего. Посмотри на рисунки и скажи мне, мог ты такое видеть или нет?

– Я?

– Именно ты. Тан Риалон?

Амадо послушно протянул папку.

Маэстро взял ее, открыл, перелистнул бумаги…

И выругался так, что у Амадо уши повяли.

– Пенья, ну ладно – поли!^[261] Ему по должности ничего знать не положено! Но ты!

– Я?..

– Ты не узнал эти драгоценности?

– А должен был?

– Похожие рисунки выставлены в Каса Нуэва. Клад королевы Хуаны – забыл?

Пенья с размаху хлопнул себя по лбу.

– Твою ж…

Как оказалось, ругаться он умел ничуть не хуже друга. Мальдонадо наблюдал за ним с иронией.

Амадо потер лоб. Честно говоря, историю он помнил, а вот рисунки – нет.

– Сеньоры, вы уверены?

– Вполне, – отрезал Мальдонадо. – Поли, я столько раз видел те рисунки…

– Я тоже не помнил, – махнул рукой Пенья. – Не на то память заточена. Не ругайся, Херардо, без тебя мы бы еще долго искали истину. Но… но как девочка могла их видеть?

– Может, вспоминала рисунки? – Амадо задумался. – Сеньор Мальдонадо, я могу воспользоваться вашим телефоном?

– Да, разумеется…

Амадо быстро набрал номер Веласкесов. По счастью, Гонсало оказался дома и тут же ответил.

Нет, в Каса Нуэва девочка никогда не была. Это точно, слишком далеко ехать, считай, через всю страну. Клад королевы Хуаны?

Да это когда было-то! Еще в заповедные времена! И не помнили, и не собирались… посмотреть книжки девочки? Да, конечно… или у нее самой спросить, когда она вернется. Хорошо, Гонсало обязательно уточнит.

И Амадо вернулся в гостиную.

Мужчины встретили его заинтересованными взглядами.

– Что скажешь, Риалон?

– Что не стоило рассказывать тану Мальдонадо о тайне следствия, – с досадой сверкнул глазами Амадо.

– Тайна следствия осталась тайной, – отмахнулся Мальдонадо. – Я не знаю, как зовут сеньору, которая их видела и нарисовала. Но сами драгоценности она видеть точно не могла, они уж лет пятьсот как потонули…

– Пятьсот шестьдесят два года, – поправил его сеньор Пенья.

Мужчины на пару секунд замолчали, припоминая эту историю. Печальную, увы.

Как сказал какой-то историк – самое печальное в моих клиентах то, что все они уже умерли. Кого ни возьми. Вот и королева Хуана Безумная тоже умерла те самые пятьсот шестьдесят два года назад.

Да, печальная история.

Когда маленькая принцесса лишается родителей – ей назначают регента.

Когда регент оказывается сволочью… судьба принцессы становится весьма и весьма печальна. Регентом десятилетней Хуаны назначили герцога Филиппо. На двадцать лет старше девочки, весьма умный, властный, хищный – и редкостная сволочь. Но умная, этого не отнять.

Как проще всего завладеть троном? Да жениться на принцессе.

А как проще всего себя обезопасить? И снова ответ несложный. Сделать так,чтобы принцесса тебя полюбила. И ему это удалось, кто бы сомневался.

Хуана полюбила своего супруга без меры и без памяти. Она жила им, дышала им, рожала ему детей, отдала все государственные дела… и надо сказать, что справлялся с ними Филиппо весьма и весьма неплохо. Астилия при нем процветала, Хуана родила целых шесть детей… сказка со счастливым концом?

К сожалению, нет.

Там, где начинается корона, заканчивается счастье.

Филиппо действительно хотел блага для Астилии, ну и для себя тоже. И начал постепенно прижимать танов к ногтю. Медленно, уверенно…

Передавил? Недооценил?

Когда старшему его сыну было шестнадцать лет, Филиппо ткнули кинжалом. Прямо на балу. Насмерть. На глазах у его супруги.

Хуана упала в обморок, а когда очнулась…

Она просто сошла с ума. Она не отдавала тело мужа, она кричала, билась, уверяла, что он просто спит… по счастью, принц Диего пошел в отца, не в мать. Решительный и умный, он приказал забальзамировать тело отца и положить его в стеклянный гроб. А последний установить в покоях у матери – пусть не расстается с мужем.

Это решение всех устроило. В том числе и королеву Хуану.

Увы, никто и ничего с ней сделать просто не мог. Она кричала, рыдала, она умоляла, обещала покончить с собой…

Принц, воспользовавшись смертью отца, додавливал остатки вольницы и вольностей, приводя всех к единому знаменателю. А когда он решил жениться, перевез королеву вместе с гробом в Каса Нуэва. Достаточно далеко от столицы, да…

Безумная мать – плохая рекомендация, знаете ли. Возникают неприятные вопросы, соседние короли не торопятся отдавать за тебя свое дитятко…

Так бы и дожила королева до ста лет, так бы и померла в Каса Нуэва. Но…

Безумная королева-мать – слишком большое искушение для всякой сволочи. Нашелся человек, который уверил ее, что муж просто спит заколдованным сном. И его можно разбудить. Но для этого надо выйти в море на корабле, и там, в определенном месте, на корабле, произнести заклинания…

Что сделала королева?

Что мог сделать капитан корабля?

Хуана Безумная, гроб с телом ее супруга, а заодно корабль, команда корабля и несколько десятков ее слуг сгинули в морской пучине. Так считалось…

Украшения?

Хуана взяла их с собой. Супруг должен был увидеть ее красивой, когда откроет глаза, разве нет? Филиппо действительно был умен и заботился о жене. Несмотря на множество доказанных любовниц. Дарил ей украшения, которым не было равных, прилюдно хвалил и восхищался… так легко поддерживать любовь в человеке. Если ты умный, конечно.

А дураку и черные бриллианты не помогут, хоть ты его всего облепи.

Конкретно эти украшения никто не видел уже пятьсот лет. И вот каким-то образом они оказываются у Веласкесов. Всплыли? Хм… что-то Амадо не слышал о повышенной плывучести рубинов или изумрудов?

Украшения достали?

Но никто не знал, где затонул корабль! Или… или он тогда не затонул?

Но почему побрякушки никто не видел столько лет?

А если вдруг понадобились деньги, почему их не разобрали на части? Вытащили камни, смяли оправу… За камни и золото тоже многое дадут. Почему нет?

– Потому что сейчас это уникальные произведения искусства. Потому что мало кто помнит эти украшения «в лицо». Потому что если они даны были в залог, к примеру…

Амадо и не понял, что рассуждает вслух. Но ему ответили.

– Этот купец не мог дать столько денег. Даже за один бриллиант.

– Купцы редко делятся своими делами с другими.

– С родителями…

Сеньор Пенья пожал плечами.

– Не всегда два поколения могут найти общий язык. Особенно если сын или отец занимаются чем-то противозаконным.

Он знал, о чем говорил. Его собственные дети хоть и общались с отцом, но кое-какое потепление началось, только когда он отошел от дел. Да, вот так…

Амадо только вздохнул.

– Надо бы еще ювелиров посетить.

– Зачем?

– Самый простой вариант – это копия? Эрзац? Фальшивка?

Мужчины переглянулись. Мальдонадо потер лоб, Пенья задумался…

– Я не знаю, кто смог бы сделать нечто подобное, – сознался он.

– Я бы сказал, что Сальвадор Пабло Коронель может, – прикинул Мальдонадо. – Он хотя и увлекается… всяким, что в руки брать противно, но может.

– Вам – и противно? – не выдержал Амадо.

Мальдонадо одарил его язвительным взглядом.

– Только из уважения к твоему отцу, поли… – два шага в сторону, щелчок выдвинутого ящика – и в сторону Амадо летит крохотная серебряная статуэтка. Совсем небольшая, не выше мизинца.

Амадо поймал ее машинально. Вгляделся – и чуть не отшвырнул от себя.

– Фу!

Статуэтка изображала странную смесь человека и крысы.

Женщина, да… тело – женщины. Но вместо рук – крысиные лапы. Длинный мышиный хвост обвивается вокруг ног, странных, непропорциональных, с неестественно вывернутыми суставами, на лице смесь человеческих и звериных черт.

Человеческий овал лица и крысиный нос, в человеческом рту, раззявленном, словно для крика, крысиные зубы, высокий лоб, короткая шерсть на голове, именно шерсть, это понятно, крысиные уши среди шерсти – и самое страшное. Человеческие глаза во всем этом ужасе. Словно жуткий волшебник слил женщину с крысой. А она очнулась и осознала…

Но ведь крыс там не было?

Или…

Амадо вспомнил свои приключения – и его затрясло. Покатилась, звякнула по полу статуэтка… Эрнесто потом все рассказал сыну. И трупы показал. Но от кошмаров Амадо еще долго мучился.

Понимал, что это была реальность, не плод его воображения, что он нормальный, но…

Разве от этого легче?

Вот лично ему легче не было. Ни на минуту.

– Творец!

– Смотрю, вам это тоже не нравится? – подобрал статуэтку Мальдонадо.

– Омерзительно, – честно высказался Амадо.

В руку ему ткнулся бокал с вином, мужчина выцедил его до капли и выдохнул.

– Ф-фууууу… спасибо. Действительно, пакость. Надо зайти к нему.

– Я не пойду, – честно предупредил Пенья. – Меня он ненавидит.

– Я считаюсь его… приятелем, друзей у Коронеля нет. Но я тоже не пойду, – вздохнул Мальдонадо. – Можете что хотите про меня думать, но… у него точно не все в порядке с головой.

Амадо очень хотелось съязвить на тему, у кого тут и чего.

Промолчал.

Наверное, потому, что сам думал точно так же. Вот как хотите, что хотите, но у человека, который делает вот такое… нет, у него не просто беспорядок с головой. Там очень и очень серьезные проблемы. И хорошо бы только с головой, тогда это по ведомству лекарей. А вот если еще с законом…

Но не привлекать же человека за больную фантазию?

– Это единственная его работа?

– Остальные у него в лавке.

– И это еще покупают…

– Китч, эпатаж, крик, – от Мальдонадо это звучало весьма забавно, но Амадо понял правильно. Эпатаж эпатажу рознь. И если кто-то лезет на фонарь с голым афедроном…

Ну и ладно!

Что люди – ягодиц не видели? Вот еще, новость дня.

А вот ЭТО…

Ей-ей, лучше сотня голых задниц, чем одна такая скульптурка. И в этом Амадо был свято уверен.

Итак, Сальвадор Пабло Коронель.

* * *

Судьба любит подшутить. И в этот раз она решила посмеяться от души.

Мерседес-то и пискнуть не успела. Схватили, потащили… да так неудачно!

Именно в этот проулок и выскочили Феола с Тересой. И замерли.

Картина маслом по стеклу! Двое мужчин тащат в глубину проулка девушку, и рот ей зажимают, и явно это против ее воли. Мерседес уж и дернуться не могла – страх разом навалился, сковал, выбил из груди дыхание, а из глаз слезы…

Будь Тереса одна, она бы завизжала, да и кинулась в противоположную сторону. Глядишь, к тому моменту, как народ разобрался бы и на помощь примчался, злодеев с Мерседес в охапке и след бы простыл.

Она была с Феолой. А ритану Ксарес такими мелочами было не запугать. Подумаешь, пара похитителей. А крокодилу в глаз вы стрелой не попадали? Нет? Когда он рядом с лодкой выныривает и собирается вас скушать?

– Стоять! Отпустили девчонку и свалили.

Ответом Феоле был неприличный жест. Девушка и спорить не стала. Сами напросились, сами виноваты.

Никто так и не понял, что произошло. Но в следующую минуту похитители зашатались, один упал на колени, второй оказался покрепче… Глаза Феолы вспыхнули ледяным белым пламенем.

– НУ?!

Этого оказалось достаточно.

– Магичка, – прохрипел тот, который стоял на ногах. И кое-как, пошатываясь, бросился в проулок. Второй почти пополз за ним.

Феола пожала плечами и подошла к Мерседес.

– Вставай. Тебя не зацепило?

Мерседес и сказать-то ничего не смогла.

Феола приложила ладони к ее вискам, и Тересе показалось, что на долю секунды между ними проскользнула крохотная белая молния. Точь-в-точь такого же цвета, как глаза Феолы.

– Ну? Приди в себя!

Мерседес Вирджиния слабо застонала.

– Я… кажется, я в порядке.

– Тогда вставай. Надо к людям, а то еще вернутся… эти…

Лучше всякой магии сработало! Мигом и встала, и задвигалась… Феола протянула ей ладонь. Мерседес ухватилась за нее…

– Оххх… я вся растрепана.

– Идем со мной. К тетушке Асунсьон. Там у нее и в порядок себя привести можно, – почти обреченно решила Тереса.

А куда деваться? Не бросать же девчонку на дороге? Это-то уж вовсе свинство получается…

Когда на пороге Асунсьон Марии Салинас появились три растрепанные девушки, та даже и не удивилась сильно. Подумаешь…

У нее четверо сыновей. Думаете, такого не бывает?

Еще и не такое бывает! Эти хотя бы без жаб, а вот сыночки как-то целое ведро приволокли. Жалко им зверюшек стало, хотели выпустить в болото… а по дороге покушать захотелось. Вот и завернули домой. Так что три девушки – это ерунда. А вот как мальчишки потом жаб по всему дому ловили… плотно ведро закрыть они ж не догадались, побоялись, что жабы задохнутся.

Одну из девушек она вообще отлично знала.

– Тереса? Что случилось?

– Тетя Асунсьон, нам очень нужна помощь.

– Слушаю?

– На Феолу нужен полный гардероб. С бельем, шляпками и прочим. А ей… тебя как зовут?

– Мерседес. Сеньорита Мерседес Вирджиния Веласкес.

– О, а сеньорите Веласкес нужно привести себя в порядок.

Феола решительно кивнула.

– Будем знакомы. Ритана Феола Амадина Ксарес.

– Очень приятно. Сеньора Салинас, – ответила тетушка. И развила бурную деятельность.

Повинуясь окрику, выскочили за дверь и помчались по важным делам дети. Одна из дочерей поманила за собой Мерседес, на кухню. Не в гостиную ж тазик с водой тащить, вторая тоже метнулась туда же, и с кухни потянуло ароматом крепкого кофе. А сама тетушка Асунсьон посмотрела на Тересу.

– Ты мерки сняла?

– Сняла. И принесу. Феоле нужно что-то классическое, чтобы на каждый день, и когда фигура начнет меняться, чтобы тоже можно было надставлять и подшивать.

– Таким сеньора Наранхо не занимается.

– А я не стану заказывать новые платья каждый месяц, – поджала губы Феола. – Итак?

– Это не каталог. Но ты посмотри, это, кстати, Тереса рисовала.

Феола послушно принялась перебирать рисунки, откладывая в сторону нужное.

Да, не самый богатый квартал. Потому и к одежде здесь подходят с теми же мерками, что и Феола. Нет у них денег постоянно новое шить, не-ту! Вот и не делают.

А красоты хочется. И изящества. И выглядеть надо не пугалом.

Вот и находят компромиссы. И получается очень даже складно и гладко.

Феола уже шесть платьев отобрала, три юбки, костюмчик с брюками, не очень прилично, но смотреться будет великолепно. Особенно если цвета недозрелого лимона, и с черной отделкой…

Просто ах как смотреться будет! Кстати…

– Тереса, у тебя знакомых ювелиров нет?

– Н-нет…

– Жаль.

– А что нужно? – вступила Мерседес. – У меня есть знакомые ювелиры.

Она вернулась с кухни уже умытая и довольная, увидела отложенный рисунок брючного костюмчика и ахнула.

– Какая прелесть! Я такой хочу!

– На вашу фигуру такой не пойдет, – качнула головой сеньора Асунсьон. – Ритана Феола высокая и худая, и ноги у нее длиннющие. А вы такой не будете. Зато у вас уже сейчас округлости такие… как у настоящей женщины. Вам вот этот фасон нужен.

Этот костюм понравился девушке еще больше.

– Да. В винном цвете бы…

– Тереса рисовала, – похвалила девушку сеньора.

– Я тоже рисую, – обрадовалась Мерседес. – Только украшения!

– Покажешь? – заинтересовалась Феола.

– Сейчас у меня нет с собой рисунков, – понурилась девушка.

Феола огляделась.

– М-да. А где и когда мы можем встретиться? Я в столице приезжая, толком ничего тут не знаю.

В юности решения принимаются быстро. И подругами становятся тоже мгновенно. Девушки чувствовали, что нравятся друг другу, и не собирались расставаться. А еще им было интересно.

И одежда, и украшения, и магия Феолы…

– Давайте завтра встретимся на калле Сальте, – предложила Тереса. – Там есть небольшое кафе, недорогое, но вполне приличное. Называется «Лиловый веер».

– Лиловый веер, – повторила Феола. – Запомню. Во сколько?

– Давайте с утра пораньше? Оно открывается в десять утра, но там работает моя знакомая. Кофе выпить нас пустят, и кое-какие сладости будут. В восемь?

– Восемь утра? – для Феолы это было не время. – Согласна.

Мерседес тоже долго не думала.

– Я буду. Спасибо, девочки. Если бы не Феола…

Феола повела глазами в сторону сеньоры Асунсьон. Будь она хоть какая золотая портниха, некоторые вещи при ней точно обсуждать не стоит.

Все поняли намек правильно.

– Давай я тебя провожу… куда ты шла? – предложила Тереса Мерседес. – Феола как раз поговорит с тетушкой Асунсьон, и я за ней вернусь.

– Да… бабушка будет волноваться! – кивнула Мерседес. – Она в ювелирной лавке сеньора Агирре.

– Пойдем, – кивнула Тереса. И уже Феоле: – Я сейчас вернусь, ты пока заказывай, что тебе надо… – В дверь постучали, и вошел невысокий человек. – Сеньор Сальво, здравствуйте. Я побежала…

Мерседес попрощалась и тоже ушла вслед за Тересой.

Сеньор, кстати, оказался сапожником. И цены у него были вполне божеские. Феоле понравились.

И ботиночки на каблучке, с пуговками сбоку, и несколько пар туфелек, и даже сапожки на прохладную погоду…

К моменту, как вернулась Тереса, она уже и со шляпками определилась, и даже задаток оставила.

– Можно идти обратно?

– Да, конечно…

Несколько секунд они шли молча. А потом Тереса не выдержала.

– Феола, а ты – маг?

Феола пожала плечами.

– Наверное, это так называется. Но я не вполне маг… Адэхи говорил, что я еще не созрела.

– Адэхи?

– Мой наставник. Он индеец.

– А…

Феола подняла руку.

– Тереса, обещаю, я завтра все расскажу. Честное-пречестное слово. Проводила ты Мерседес?

– Да. Почти бабушке с рук на руки передала, та уже спустилась в лавку.

– Вот и отлично. Будем надеяться, до завтра ее не похитят.

– А… эти? Похитители?

– До завтра они в себя точно не придут. Может, и дольше, – задумалась Феола. Сил она приложила достаточно. Ползать – будут, а вот пакостить не смогут. Это точно. – Разве кого другого наймут?

– Это не так быстро делается.

– Верю на слово, я тут приезжая, – ухмыльнулась Феола.

Тереса ответила ей такой же улыбкой. Девушки определенно нравились друг другу.

* * *

– Не принимает!

Амадо поднял брови.

– Сеньор Сальвадор мне отказывает в приеме?

– Сказано же вам – не принимает. Занят!

Слуга вел себя на редкость надменно. Амадо сунул ему под нос жетон.

– Полиция.

На жетон слуга едва не плюнул.

– Не принимает! Сказано же!

– Мне вернуться со стражей? Чтобы они тебя из дома выкинули, а хозяина нашли? – рыкнул Амадо. Явно же этот мерзавец над ним издевается!

Слуга пожал плечами.

– У хозяина, между прочим, и знатные особы бывают. При дворе состоят которые.

Намек был понятен. А то ты… много здесь таких бегает!

Сдаваться Амадо не собирался. И кончиться бы разговору серьезным скандалом, а то и вовсе арестом, но из глубины дома донеслось повелительное:

– Пропусти!

Слуга едва следователю на ботинок не сплюнул, но посторонился. Амадо прошел мимо и нарочно от души наступил ему на ногу. Постаравшись и брюки задеть, и угваздать. Знал бы заранее – по собачьему дерьму бы прошелся перед этим!

Мелкая месть? И что? Раз он такая сволочь, то ему можно! Сами напросились! Вот!

Сеньор Сальвадор оказался на редкость неприметным и бесцветным. Неприметно-темные волосы, смазанные черты лица, светло-серые глаза…

Словно понимая это, он старался как-то подчеркнуть свою внешность, выделиться…

Тут и одежды, напоминающие своей пестротой птичьи перья, и сложный рисунок на одной щеке, и куча украшений… Наверняка половина из них подделка. Но кого это волнует?

Правильно, никого.

– Сеньор Сальвадор Пабло Коронель?

– Допустим. Вы не знаете, к кому пришли?

– К ювелиру, – вежливо ответил Амадо.

– Ювелиру! – мужчина воздел руки. Голос у него оказался глубоким, завораживающим, вдохновенным… с таким бы на сцене петь! – Я Творец! Я создаю шедевры из металлов и камней, шедевры, которые останутся в вечности и прославят мое имя…

Ага. Среди жителей дурдома.

Вслух Амадо этого, понятно, не сказал – зачем? Успеет еще врага себе нажить, пока бы хорошо получить какие-то сведения.

– Скажите, сеньор Коронель… – Рисунок на щеке собеседника не давал покоя. Татуировка или нет? И что он изображает? Так не понять, какие-то штрихи, черточки, завитушки… – Вы творите только оригиналы? Вам никогда не заказывают копий?

– Нет, – даже слегка удивленно отозвался «Творец». – Копии? Это вульгарно, я за такое никогда не возьмусь!

Амадо даже плечами пожал. Глупо так решительно отказываться, но свою голову не приставишь. И не объяснишь, что ситуации бывают разные.

– И не брались?

– Нет, конечно. А что случилось?

И Амадо готов был поклясться – не врет. Если что-то сеньор Коронель и нарушал, это явно было нечто другое. Не создание копий. Он просто не ожидал такого вопроса и растерялся.

Но показывать ему рисунки тоже зверски не хотелось.

– В последнее время случилось несколько краж драгоценностей. Причем похищали оригиналы, заменяя их искусно сделанными копиями. А самый лучший мастер в столице – вы. Мне сказали, что вы – единственный, кто на такое способен.

– На кражу?!

– Да нет же! Создать копию, которую и сами хозяева примут за оригинал.

Сальвадор Коронель чуть смягчился. Это звучало как признание его заслуг.

– Я могу, да. Но даю слово, последние два месяца я не делал ничего под заказ. Я работал исключительно для себя.

– У вас будет личная выставка? – наугад спросил Амадо. – Король возвращается в столицу, наверняка ему надо будет что-то показать?

И попал в цель. Сеньор Сальвадор буквально расцвел.

– Да! О, да!

– А нельзя ли…

– Осмотреть мои произведения заранее? Нет, этого я вам позволить не могу. Но… могу пригласить вас в мастерскую.

– Пожалуйста, – попросил Амадо. – Я понимаю, что с копиями – это не вы. Но дайте мне хоть какие-то доказательства для начальства. К примеру, покажите готовую работу, чтобы я сказал – у него не было времени… понимаете?

Сеньор Коронель кивнул.

Амадо проследовал за ним к винтовой лестнице, спустился по ней вниз.

– Я всегда работаю в подвале, – объяснил Сальвадор, не оборачиваясь. – Здесь можно выставить то освещение, которое мне захочется. И с нужной стороны. И шума не слышно, и не отвлекает никто. Вот, смотрите…

Амадо медленно кивнул.

Подвал тянулся под всем домом. И часть его действительно занимала мастерская. Столы, тисочки, маленький горн, какие-то предметы неясного назначения.

А вторую половину занимали стеллажи. Много стеллажей.

С одного из них мужчина и отдернул штору.

– О-охх…

По глазам Амадо ударил блеск золота и драгоценных камней. Их было – много! Так много, что глаза разбегались, и не опишет он потом эти скульптуры и украшения. Но видно же! Их – много!

– Это я подготовил для выставки, – мужчина задернул штору обратно. – И есть еще, есть незаконченное, есть то, к чему я время от времени возвращаюсь… впрочем, это неважно. Сами видите, мне некогда заниматься глупостями вроде копий.

Амадо кивнул.

Вот как хотите, Коронель не врал. Что-то недоговаривал, но то всем людям свойственно. Но не врал. Ладно, пусть его…

– Спасибо, сеньор. Я ценю вашу помощь.

– Не стоит благодарности, – чуточку смягчился хозяин дома. – Я понимаю, работа.

– Да, вот именно. Работа.

– Что ж, тан Риалон. Пойдемте, я провожу вас, у меня тоже есть работа, и она не ждет.

Амадо слегка поклонился.

– Благодарю вас, сеньор.

И всю дорогу до выхода пытался понять. Ну что ему напоминает рисунок на щеке у мужчины?

Что?!

Нет, не вспомнить…

* * *

– Феола, ты вела себя отвратительно! – Алисия вся кипела.

Феола пожала плечами.

– Твоя воля. Хочется тебе заказывать барахло втридорога – заказывай. А я не хочу бездарно проматывать родительские деньги.

– Это лучшая модистка Римата!

– Скажи еще – Астилии. И вообще, кому нужна ваша мода? Платье должно быть удобным, красивым и тебе к лицу. А цвет или количество бантов не столь важны.

Алисия закатила глаза.

– Ты невыносима!

– Лисси, если тебе это нравится, вся эта крысиная возня, то она совершенно не обязана нравиться мне, – примирительно начала Феола.

Алисия махнула рукой.

– Возня… малявка ты еще! Вот подрастешь – поумнеешь!

Феола сдвинула брови.

А вот этого выпада она прощать не собиралась. Ей уже семнадцать… почти. Будет через полтора месяца. Алисии всего восемнадцать, пусть даже скоро и будет девятнадцать, и вообще… Два года разницы? Это сейчас они важны! А когда им будет по пятьдесят? Пятьдесят или пятьдесят два года? Разве это так важно?

– Если поумнеть в твоем понимании означает вести себя, как транжира и дура, – без меня.

– Ах ты…

Алисия всерьез собралась дернуть сестру за ухо. Остановил Лоуренсио. И правильно сделал, между прочим. Феола бы точно ответила, а царапины на носу не украшают никого.

– Алисия, ты старше. Прекрати. Феола, если ты себя будешь так вести, мы тебя завтра с собой не возьмем.

– Куда?

– В театр. Очень модная премьера, между прочим. «Паоло и Франческа». Анхель едва достал нам три билета, и то с большой переплатой.

– Которая пошла на четвертый билет.

– Фи!

Феола пожала плечами. Лично она была в этом уверена. Ну да ладно…

– О чем пьеса?

– О любви художника и принцессы, – вздохнула Алисия. – Так романтично…

– И они оба умерли?

– Гррррррр!

– Ах, как это неромантично – рычать на сестру, – огрызнулась Феола. И удрала из гостиной раньше, чем ей таки надрали уши.

Ничего, переживут. А на премьеру она пойдет. Только ради удовольствия испортить Анхелю обедню. Что она, дура что ли? Не видит, как он вокруг Лисси вьется? А та, дурочка, только млеет…

Конечно, на их острове такого не водилось. Чтобы и ручки поцеловали, и комплиментами засыпали, и вообще… большая часть разговоров о кофе, сахаре, неграх…

Много о чем. Но не о любви.

А Алисия романтична. Это Феола твердо стоит ногами на земле, и ей нельзя иначе, а сестру надо защищать. Перебьется Анхель без их денег. Только вот как бы его показать во всей красе?

Ладно.

Сволочь – он без выходных и праздников сволочь, так что… у нее еще будет шанс. Феола была в этом уверена.

А пока…

Запереться в своей комнате, лечь на кровать – и заняться упражнениями. На корабле это было нереально, и сегодня, когда она призвала свою силу, она… ладно! Контроль Феола не потеряла! Но слушалась ее сила очень плохо. Это надо исправлять.

Закрыть глаза, расслабиться, выдох, вдох, на четыре счета, ощутить тепло в районе солнечного сплетения…

Девушка не видела себя со стороны. Но точно знала, что происходит.

Ее тело слегка светилось. Неярким белым светом. Теплым и уютным.

Видела бы это ритана Долорес… сбежала бы с корабля вперед своего визга. Нет, ни к чему проявлять такие способности. Ни к чему вообще их показывать.

Мама знает, отец. Адэхи знает.

И хватит для начала.

Да… девочки еще. Но там была безвыходная ситуация. Но почему-то Феоле казалось, что они будут молчать. Да, завтра будет интересный день.

* * *

Не успел Амадо у себя на работе разложить карточки, как в дверь постучали.

– Хавьер? – удивился Амадо.

Некромант без приглашения прошел в кабинет, закрыл за собой дверь.

– Есть подвижки по делу?

Амадо и спрашивать не стал, по какому.

– Есть, но там не разберешь. То ли подвижки, то ли засада. А что?

– Да, я по этой твоей… прóклятой.

– Что с Вирджинией Веласкес? – насторожился Амадо. – Умерла? Или…?

– Жива и жить будет. Проклятье я снял, жизни она много не потеряла, оклемается. Я попросил, ее перевезли в клинику, под надзором, конечно, и втайне. За ней сейчас надо наблюдать, пока не оправится. Но… ты понимаешь, у меня такое неприятное ощущение…

– Какое? – к ощущениям некроманта стоило прислушаться, если не желаешь оказаться в его клиентах. Это Амадо еще отец вбил накрепко.

Магия… она такая магия. Это не логика, где одно вытекает из другого, это нечто неуловимое, завязанное больше на ощущениях… только вот отмахиваться от этого не стоит. Магия сродни интуиции или предчувствиям, гаданию или предсказаниям. А самое главное, что это – работает. Так что…

– «Могильный крест» накладывает некромант, ты знаешь.

– Знаю.

– А тут у меня полное впечатление, что это или ученик, или вообще маг другой стихии.

– Такое возможно?

Хавьер пожал плечами.

– Я не земляной, но пару заклинаний знаю. И применю, если что. Это с огнем у меня не те отношения, а по земле и иногда по воздуху некроманты сработать могут.

Амадо кивнул.

Это он знал. Тоже отец разъяснил. У каждого мага есть своя стихия, которой он избран. Но соседние… они могут послушаться. При удаче.

К примеру, некромантам легче заклинать землю, потому что в любой горсти земли есть щепотка могильного праха. А водникам легко может подчиниться и воздух. Кстати, как и огневикам.

Любой маг может лечить. Кроме некромантов, пожалуй. Просто цена за это лечение для всех будет разная, но – может.

И любой маг может убивать.

Воззвать к некромантии – и та отзовется. Только вот возьмет плату годами жизни. А тем же огневикам некромантия вообще недоступна. Кстати говоря. Водники, воздушники, земники… это – вариант. Огневики и некромантия?

Разве что корова и полет. Такое же замечательное сочетание.

– Сколько лет жизни должен был отдать маг? И какой он может быть стихии?

Хавьер поглядел даже чуточку с уважением. Ладно, силы не досталось, но хоть мозги есть и знания. Тоже приятно…

– Вода или воздух. Как я чую. И минимум лет десять.

– Не проще было заставить ее задохнуться? Или воззвать к воде в ее теле?

Хавьер развел руками.

– Не ко мне вопрос. Согласен, с помощью родной стихии убить легче. И вряд ли мы бы поняли, что к чему… хотя нет. Я бы разобрался.

– Если бы это до тебя дошло.

– Да. Могло и не дойти.

Амадо задумчиво кивнул.

– Могло… и сейчас могло. Это везение чистой воды.

Хавьер был с ним согласен.

– В деле есть маг. Вода или воздух…

– Молодость и глупость.

– Согласен. Кто постарше, так не вляпаются. Найдут выход.

– Или им надо было увести нас в сторону именно некромантией…

– Или так. Не знаю. Факты я тебе изложил, дальше думай сам.

– Хорошо.

Амадо взял еще одну карточку и аккуратно внес на нее данные. Положил перед собой. Посмотрел на некроманта.

– Что?

– Когда найдешь этого дурака – позови. Хочется посмотреть, как это было проделано и чего стоило.

– Даю слово.

Это Амадо мог пообещать легко. И позовет, и попросит помощи. Нет, ну кому это было нужно? Просто – кому и зачем? Воздух… приказать ему забить легкие грязью, и человек быстро умрет. Приступ астмы, никто ничего не сообразит. В тюрьме-то? Ха!

Вода – сгустить кровь, и вот он тромб в сосуде. Тоже пара-тройка дней.

Спасти не успеют.

Но зачем, зачем усложнять себе жизнь с некромантией? Пока непонятно. Будем искать дальше. Может, на работе заночевать? В камере, если уж та свободна? А то дома Альба, ворчать будет…

Амадо вспомнил красивое лицо супруги, вспомнил визгливый голос… а потом решительно вытащил из нижнего ящика стола постельное белье.

В камеру! И – спать!

* * *

Мерседес лежала в кровати.

Мысли были тоскливые. И было их много.

И вообще…

Что с мамой? С отцом? Что случилось?

Это младшие… они маленькие, им легко соврать, их легко отвлечь. А она – нет. Она видит и красные глаза бабушки, и взгляд деда… случилось что-то плохое. Но как ей об этом узнать?

Телефонировать?

Она пробовала, но дома никто не отвечает. Это логично. Телефон стоит в кабинете у отца, слуги туда лишний раз не зайдут, разве что во время уборки. Да и бабушка ее от себя практически не отпускает…

И все же Мерседес кажется, случилось что-то неладное, недоброе…

Может, стоит поговорить завтра с девочками?

Тереса.

Феола.

Так получилось, что особо подруг у Мерседес не было. Как-то не сложилось. По соседству девочек ее возраста не было, а в остальном…

Мама – домоседка и наседка, скажем прямо. Не слишком общительная и с трудом заводящая новые знакомства. Отец вечно на работе.

У деда с бабушкой было полегче, но – так получилось. Знакомые были. А настоящих подруг не случилось. Такое тоже бывает… Мерседес вообще тяжело было сходиться с людьми, как и ее маме, кстати. Ей интересны были драгоценности, рисунки, краски, а не парни или прочие глупости. Но как это обсудить со сверстницами, которые хихикают, стреляют глазками в мальчиков, перешептываются и, словно по умолчанию, причисляют тебя к безнадежным занудам?

Почему-то ей казалось, что Феола и Тереса не такие.

Феола… интересно, что она сделала? И надо бы взять деньги из копилки на тот костюм…. Да, цвета старого вина, ей очень пойдет…. Сознание уже начало размываться, уплывать в темноту, когда что-то шкрябнуло за окном.

Тихо-тихо…

Если бы Мерседес спала, она бы и не почувствовала. И не услышала.

Но…

После похищения… Мерседес сначала сделала, а потом сообразила, что именно. Подхватила лампу, которая стояла рядом с кроватью, и прыжком оказалась возле окна. Не выглядывая.

Скрежет повторился.

И ручка начала медленно поворачиваться.

Еще минуту… да что там, еще пара секунд, и окно распахнется.

И…

Единственное, на что хватило таланта у Мерседес – это дернуть ручку самой. А еще – завизжать и запустить лампой в окно. И попасть, судя по глухому вскрику и звуку падения.

Когда на крик прибежали домочадцы, под окном никого уже не было.

Покореженная лампа, сломанные кусты, следы к ограде.

И Мерседес, которую пришлось напоить снотворным и уложить в спальне у бабушки и деда, чтобы девочка смогла хоть как-то поспать. Истерики у нее не случилось, но кому в ее возрасте полезны такие потрясения?

Девочка уснула, а супруги Веласкес сидели рядом с ней и переглядывались.

Завтра они телефонируют следователю. Он должен обо всем узнать и как можно скорее.

(обратно)

Глава 4

– Крррретины! Ничего им поручить нельзя!

Мужчина расхаживал по комнате, как разъяренный тигр по слишком тесной клетке. Был бы хвост, он бы им всю мебель пересшибал, хлеща себя по бокам.

А правда!

Сложно, что ли, похитить одну девчонку?!

Не мага!

Не какую-то там воительницу…

Вообще – соплюшку! Вот что, что в этом такого? И поди ж ты, уже второй раз – не слава богу.

Первый раз им помешали!

Второй раз ничего не вышло… она заговоренная, что ли? Да нет, с чего бы такого…

У него уже почти не осталось времени, оно так стремительно уходит, а эти, эти… недоумки!!!

В стену полетела бутылка с вином, раскололась, осыпая ковер стеклом и обливая красным вином, впрочем, не особо щедро. Мужчина даже не задумался, отправляя за ней в полет и вторую. Слуги уберут.

Вот что, что надо было такого делать? Чтобы оба раза… а теперь ее охранять будут. Он бы точно стал… не выкрасть. Если бы взялся он сам, все бы прекрасно получилось… наверное.

Вот что стоило этим недоумкам Веласкесам согласиться на его предложение? Что он такого уж страшного сказал?

Да ничего…

Любая семья была бы счастлива… мужчина глянул в зеркало и невольно приосанился. Разве он не хорош собой?

Высокий, черноволосый, стройный, с тонкими чертами лица…

Он просто прекрасен. И любая девушка… кстати, а может, это и хорошая идея? Попробовать повлиять именно на саму девушку?

Не на ее родителей, или кто там у нее еще из родных? А вот так, встретиться, обаять… кто там у нас сейчас в моде?

Паоло и Франческа?

Ну да, бабы падки на такие слезливо-сопливые истории…

И он упал к ее ногам, протягивая на вытянутой руке кольцо с бриллиантом…

Вы, единственная и неповторимая, вы свет солнца, озаряющий мой тусклый и серый мир…

Смешно!

Каждый мужчина, который чуточку умнее обезьяны, может такую чушь милями гнать. Морскими. И дуры верят, а чего им?

Разочарование наступает глубоко потом. Очень глубоко и далеко.

Или – не наступает. Кто-то и в мир иной отходит с помощью любящего-любящего мужа, так и не узнав правды. Варианты возможны.

Мужчина еще раз глянул в зеркало, приосанился.

Ладно.

Дадим идиотам еще одну попытку, а потом – сам. Все сам, все самостоятельно, как раз и в столицу приедет… и покажет, как надо работать.

Но что поделать, если кругом одни дураки?

* * *

Для Феолы сбежать было несложно. Лоуренсио и Алисия спали, а слугам до ританы и дела не было. Идет она? Решительно и уверенно, значит, знает, куда идет.

И для Тересы. Ей и бежать не надо было – ушла на работу.

А вот Мерседес… в доме Веласкесов развернулось настоящее сражение.

– Не пущу! – бабушка чуть не грудью встала. Дед с утра пораньше отправился в полицию.

– Сбегу, – пригрозила Мерседес. И сообразила, как можно отстоять свою точку зрения. – Бабушка, или ты пустишь меня увидеться с подругами, можно под присмотром. Или я сбегу и наверняка вляпаюсь в неприятности.

– Хм… – сеньора Веласкес только головой покачала. Но решила, что так разумно. Она тоже сделает девочке шаг навстречу. – Ладно. В мобиле, с водителем и слугой. Договорились?

– Слуга пойдет со мной в кафе?

– Посидит за соседним столиком. Слышать вас не будет, но приглядит. Мало ли что?

Мерседес кивнула.

– Согласна.

И даже не поняла, что с ней впервые договаривались, как со взрослой. Семнадцать лет – много это или мало? Иногда – вполне достаточно. Ей было не до понимания, надо было срочно собираться.

* * *

В восемь утра в кафе «Лиловый веер», за столиком сидели три девушки.

Разные. Совсем разные внешне. Но очень симпатичные.

Рыжеволосая и сероглазая Феола, худенькая и длинноногая, порывистая и легкая, словно перышко. Казалось, вскочи она из-за стола – и взлетит в воздух.

Черноволосая и черноглазая Мерседес, очень похожая и на мать, и на бабушку. Статная, яркая, с правильными чертами лица, выглядящая старше своих лет. Но красивая. Такой классической красотой, которая не тускнеет с годами. Медальная девушка, иначе и не скажешь.

Живая, как капелька ртути, миниатюрная Тереса с каштановыми кудрям и карими глазами. Острый носик, дружелюбная улыбка – здесь она могла не маскироваться под серую моль, тетушки рядом не было и не будет.

На столе стоял кофейник с горячим кофе, стояли сладости из тех, что не надо готовить. Засахаренные фрукты и орехи. Вкусно и быстро.

Девушки переглядывались вполне доброжелательно. Первой начала Тереса.

– Феола, платья будут готовы через шесть дней. Сможешь приехать, забрать все и расплатиться?

– Смогу, – кивнула Феола. – Только… Мерседес, ты говорила, что у тебя есть знакомый ювелир?

– Да. Мастер Агирре. А что?

– Я хотела бы заказать украшения. И продать кое-что, – Феола достала из кармана небольшую картонную коробочку. В таких обычно продают мармелад. Впрочем, сейчас в ней был насыпан жемчуг. Розовый, золотистый, голубоватый, даже несколько черных жемчужин встретились.

– Ох! – восхитилась Тереса.

Феола подвинула к ней коробочку.

– Тебе нравится? Выбери себе сколько захочешь, у меня еще много.

– У нас такой не добывают. Вот, я возьму эти три, на серьги и кольцо, хорошо? – Тереса выбрала три золотистые барочные жемчужины. – Можно?

– Можно.

– А мне вот эти две. На кулон и кольцо, – Мерседес робко протянула руку к черным жемчужинам. – Ты уверена? Это дорого даже в Римате…

Тереса кивнула.

Феола небрежно пожала плечами.

– Уверена. Берите, девочки, не стесняйтесь. Мерседес, познакомишь меня с мастером?

– Да, конечно. Можно даже сегодня…

– Вот и отлично.

– Ой… – Мерседес поежилась, покосилась на слугу. – Я… то есть я сейчас попробую договориться. Дело в том, что меня ночью опять пытались… не знаю, что хотели.

– А что делали? – уточнила Феола, утаскивая с блюда засахаренную апельсиновую дольку.

– В окно лезли.

– С оружием? Или так?

– Я не знаю, – растерялась Мерседес. – Я окно открыла – и лампой туда навернула…

Феола уважительно осмотрела стати подруги. Тереса присвистнула.

– Враг убежал?

– Да.

– Крепкий попался.

И впервые Мерседес не обиделась за намек на свои объемы, а даже как-то и плечи расправила, гордясь собой! А что?! Она может и навернуть…

– Вчера тебя похищали, – задумалась Феола. – Скорее всего, и ночью хотели похитить. У тебя комната окнами в сад… подумай, тебя можно вытащить из дома? Вот если как груз?

Мерседес послушно представила дедушкин дом. Изящную оградку, любимый сад…

– Можно. Сила нужна, но это вполне реально. Там до забора может, шагов десять-пятнадцать, перелез – и поминай, как звали.

– Особенно если ЗА забором ждал подельник. Или два, с мобилем, – кивнула Тереса. – Феола, а вот вчера… ты про магию обещала рассказать?

Феола кивнула.

– Это не магия как таковая. Я не умею зажигать огонь, я не лечу, я не убиваю. Я просто могу… управлять жизненной силой людей.

Девушки только рты открыли. А Феола принялась объяснять так же, как объяснял ей старый шаман.

– Сила жизни в человеке. Внутри него. Когда она иссякает, человек умирает. Когда человек ложится спать, он восполняет свои силы. Если сил остается мало, цепляются болезни. Если силы восполнить, болезни уйдут. Это очень условно, это целая философия, но я вкратце, ладно?

Девушки кивнули. Им было интересно.

– Что значит – управлять жизненной силой? Если своей, то это полная власть над своим телом. Если чужой, то я могу ее вытянуть, могу вернуть, могу передать от одного человека другому. Но Адэхи считает, что я пока не вошла в силу. Чтобы полностью себя контролировать, мне надо выйти замуж и родить, лучше двоих-троих, тогда я раскроюсь полностью.

– Вчера ты именно это сделала с теми двумя? – поинтересовалась Тереса.

– Да. Я вытянула из них жизненные силы. И кстати, перелила их Мерседес.

– Оххх…

Тереса быстро осознала, к чему это может привести.

– И так можно со всеми? Да?

Можно…

Можно многое, и это страшно. Продлить жизнь одному человеку, за счет другого, третьего, излечить ценой чьей-то смерти…

За такое – убивают.

Это не просто сила, это – бессмертие!

Феола фыркнула.

– Девочки, это магия. И как всякая магия, она имеет свои ограничения. Чужая жизненная сила, на минуточку, может и не прижиться. Или наоборот, убить человека.

Тереса выдохнула.

Так уже было легче.

– Это от чего-то зависит?

– От многих факторов. И могу тебя заверить, бессмертных магов не существует. Именно потому, что так не получится, как ты подумала. Оговорки, условия… я взяла у мужчин самую чуточку и самую капельку перелила Мерседес. И то вряд ли она себя так хорошо чувствовала.

– Я думала, это из-за похищения. И потом…

– Если бы я перелила много, было бы хуже. Намного. Случалось и такое, что умирали оба. И донор, и реципиент. Даже с родными приходится соблюдать крайнюю осторожность.

Тереса кивнула.

– И все равно это серьезно. Тебя могут использовать в своих целях.

– Могут, – согласилась Феола. – Поэтому честно предупреждаю – если что, я от всего откажусь. Я не маг. И точка.

– Магию можно определить, – робко заметила Мерседес, раскусывая орех. – Меня мама водила, но у меня магии не было. А бабушка, когда узнала, так орала… мамина мама в смысле…

– Потому что у тебя не было магии?

– Нет, просто ей это не понравилось.

– Может, она магов не любит, – пожала плечами Феола. – А моя магия – это, скорее, шаманство. Маги жизни, вы знаете, лечат даже ценой собственной жизни. Я такого желания не испытываю, вот еще не хватало. И лечить не умею.

– А кто тебя учил? – заинтересовалась Тереса.

– Шаман. Еще на островах. Между прочим, специально приплыл к нам, пришел к отцу, убедил его, и был официально приставлен ко мне, как охранник.

– Охранник?

– Адэхи спокойно шестерых раскидает. И не запыхается. Я тоже вчера с двумя справилась, – пожала плечами Феола.

Девушки переглянулись.

– А этому можно научиться? – Тереса действительно заинтересовалась. – На земле живем, не в раю. Всякое случиться может.

– Да, – поддержала Мерседес.

– Частично. Я вам покажу несколько точек на теле человека, нажатием на которые его можно вывести из строя. Надолго. Этого, думаю, хватит?

– Пока – да, – согласилась Тереса.

Феола умолчала о том, что точек на теле тысячи и сотни тысяч. И воздействовать на них можно по-разному.

Адэхи учил.

– А почему он с тобой не приплыл? Шаман? –не удержалась Мерседес.

– Потому что он свою работу выполнил, – отмахнулась Феола. – Он меня научил, а дальше я должна идти в большой мир, раскрывать свои таланты, и только потом совершенствоваться. Это так работает.

– Это он тебе дал жемчуг?

Феола пожала плечами.

– В каком-то смысле. Это было мое обучение. Так тоже управляют своей жизненной силой. Спуститься под воду, почуять нужную раковину, достать ее с глубины… это филигранный контроль. Так что это и подарок – и не подарок. Я его честно добыла.

Родители не знали, как ее обучал Адэхи. И слава богу. Не то отца бы удар хватил. Увидь он, как трехлетняя малышка бестрепетно поднимает за хвост здоровенного щитомордника… м-да. И змея вовсе не собирается кусаться, у змеи есть только одно желание – подальше уползти и от шамана, и от его ученицы.

Змеи опасны для детей? А змей вы выслушать не хотите? Им дети тоже совершенно не нравятся. Даже на вкус!

– Если тебя хотели два раза похитить, то вопрос: зачем? И когда будет третий раз? – задумчиво протянула Феола, переключая разговор с шамана на Мерседес.

Ту передернуло.

– Вряд ли для чего-то хорошего. И мама с папой… с ними явно что-то не так. Бабушка с дедушкой нас утром забрали, но…

Тереса хлопнула себя по лбу.

– Твоя фамилия – Веласкес?

– Да.

– Эммм…

– Тереса?

– Сплетни по городу уже поползли. Твою мать обвиняют в убийстве твоего отца. Если мать – Вирджиния, а отец Самуэль?

Если бы не Феола, которая перехватила Мерседес за руку и привычно разогнала по телу ее жизненную силу, девушка упала бы в обморок.

Нашатырь?

Оказывается, чашка кофе, вылитая на платье, действует ничуть не хуже. Тереса с перепугу промахнулась.

– Мерче, прости меня, дурочку! Пожалуйста… я же не думала, что ты…

Мерседес вдохнула. Выдохнула.

Она бы разрыдалась, может, даже в обморок упала или истерику закатила, она сама не знала. Но Феола держала ее за руку. И от ладони подруги расходилось уверенное тепло.

– Я… мама…

Феола вздохнула.

– Я правильно понимаю, ты ничего не знала?

– Н-нет…

– Молодцы твои дед и бабушка.

– Молодцы?! – искрами вспыхнула Мерседес. – МОЛОДЦЫ?! У меня тут… это – МОИ РОДИТЕЛИ!!!

Сейчас бы она и деду, и бабушке головы поотрывала! Это ж надо… ладно – младшие! А она? Ей что – десять лет?! Она дура?! Не разберется?!

Не поймет, как нужно себя вести?!

Да, что-то неладное она заподозрила. Но такого и предположить не могла. Это же папа и мама! А для любого ребенка родители – это то, что будет вечно. Вот вообще вечно-бесконечно… как они могут пропасть? С ними не может случиться ничего плохого, потому что они так нужны-нужны-нужны…

Как оказалось – может случиться.

– Треси, скажи, что именно ты знаешь? – попросила Феола.

– Ничего особенного. Просто сплетни, – созналась Тереса. – Якобы Вирждиния Веласкес убила Самуэля Веласкеса. Ну и все, пожалуй… остальное именно что сплетни. То ли приревновала, то ли еще что…

– Вот, – кивнула Феола.

– Мама не могла!

– У твоего отца не было любовниц?

Мерседес даже не смутилась. Не до того. Или магия Феолы оказывала такое влияние, исподволь снимая все ограничения?

– Мама со мной говорила на эту тему. И объяснила мне всё. У отца любовницы не было, он просто иногда в бордель ходил. Но мама сказала, что у мужчины бывают такие желания, с которыми к жене просто приходить стыдно. Вот он их и удовлетворяет…

Девушки кивнули.

– Не ревновала. Но убила, – задумалась Феола. – Странно это все как-то…

– Мама не могла. Она была счастлива. И папа тоже. Понимаете?

Девочки понимали. Странная такая субстанция – счастье. Живет далеко не везде, но там, где оно есть… дети всегда его чувствуют. Шкуркой ощущают. Их не обманешь подарками и показными улыбками, не заговоришь красивыми словами.

Или счастье есть – или его не будет. Вот и все.

– Я в полицию пойду. Мама не виновата… следователь у нас был, но я ничего не поняла, – задумалась Мерседес. – Может, что-то… мне надо с ним поговорить.

– Сегодня и поговоришь. Даже не сомневаюсь, – пожала плечами Феола.

– Да?

– Подумай сама. Убийство, потом похищение… два… если следователь не идиот, он точно заинтересуется.

– А если идиот?

– Разберемся сами, – отмахнулась Феола. – И с похитителями разобрались, и с историей этой разберемся.

Мерседес хлюпнула носом.

– Фи, а можно я расскажу, ну, про первое похищение?

– Конечно. Только говори, что я похитителей огнем напугала, ладно?

– Ладно. А ты можешь?

– Внутри людей горит огонь, – Феола зажгла крохотные огоньки на кончиках ногтей, повертела пальцами перед подругами. – Это не моя сила, но я справлюсь.

Тереса кивнула.

– Хорошо. Мы так и будем говорить, что ты огневичка.

– Но слабая, – дополнила Феола.

– Хорошо. Слабая огневичка, – кивнула Мерседес. – Спасибо, Фи.

– Не за что. Девочки, давайте разбегаться. Мерседес, на тебе все самое серьезное. Скажи, ты сможешь поговорить с ювелиром и продать ему этот жемчуг? Твои пять процентов.

– Да. И без процентов. Ты мне уже подарок сделала.

Феола кивнула. Ладно, пусть так. Она потом еще подумает, что подарить подругам.

– Второе. Вспомни все, что знаешь про родителей. И расспроси следователя. Поняла?

– Да.

– А я наведу справки в полиции, – решила Тереса. – У меня там троюродный брат работает. Задавала страшный, но ради такого случая – потерплю.

Феола кивнула.

– Давайте, девочки. Так и решили, так и делаем!

Зачем им это нужно? Стоит ли лезть не в свое дело? А вдруг им от этого станет только хуже?

В пятнадцать лет такие сложные мысли в голову и не приходят как-то. И рядом не проходят. Надо помочь – и девочки идут, и помогают. И все для них правильно.

* * *

Лоуренсио вкушал кофе.

Да, именно не пил, а вкушал, ему очень нравилось думать о себе именно так.

Вот чашечка из тонкого, словно яичная скорлупа, фарфора, вот блюдце, вот лежит рядом тонко нарезанный лимон, вот сыр…

Алисия так рано не вставала никогда.

Феола напротив, уже давно встала и куда-то ушла… м-да. Родители ее совершенно распустили.

Лоуренсио с неудовольствием вспомнил момент, когда в их жизни появился шаман. Феола была еще совсем крошкой, только-только ползать начинала.

Адэхи просто появился в гостиной.

Вошел и застыл, глядя на маму и Феолу. Алисия забилась в угол и заревела. Сам Лоуренсио, стыдно вспоминать, попросту обмочился под его взглядом. А Фи засмеялась и протянула к нему ручки.

Хотя что такого было-то в шамане?

Вроде и не в полном церемониальном облачении пришел, обычный старик в льняной рубахе и таких же штанах, разве что босой. Седые волосы стянуты кожаным ремешком, черные глаза смотрят внимательно и жестко.

Мама тогда тоже испугалась, но смогла и поздороваться, и пригласить гостя. Она поняла, кто это.

Может, по татуировкам, которыми было покрыто лицо гостя.

Может, по бериллу, размером с куриное яйцо, который висел у него на груди.

Может, по змее, которая обвивалась под рубашкой вокруг запястья шамана…

Лоуренсио так и не знал, что сказал Адэхи отцу, что сказал матери. Но шаман остался в их доме.

И – всё.

На Феолу стало невозможно как-либо повлиять. Она говорила и делала, что пожелает. Сам шаман мог драть ее за уши, но если Лоуренсио хотел приблизиться к сестре…

Нереально. И точка.

Хотя… зачем ему нужна была эта малявка? Росла она себе – и росла. А вот когда она начала лезть не в свое дело…

Вот как вчера!

Он едва со стыда не сгорел перед Анхелем, хорошо еще, друг все понял…

А это что такое?

Лоуренсио взял с подноса небольшой белый конверт.

Синьёр, вы сваими гонками убили чиловека.

Есле не хатите, чтобы об этом все узнали, с вас сто монет золотом.

Отдадете хозяену таверны «Рыжая крыса». Скажите – для Крыса, он мине пиредаст.

Или я всем раскажу, как звали биднягу, каторого вы сбили на мобиле.

Крыс.

Сначала Лоуренсио даже не понял смысла письма.

Потом оскорбился, что его назвали сеньором.

И только потом…

Ударило осознание. Жестко, резко, остро…

Да, гонки.

И ночь, и улицы города, и эйфория, и удар о мобиль… и кровь. И Анхель говорил, что никто никого не убил? Или…

Лоуренсио сжал гадкую бумажку в кулаке так, что едва не порвал.

Нет-нет, он подождет, он не станет паниковать, он…

Вот придет Анхель, и они обсудят эту ситуацию.

* * *

Сначала Мерседес хотела устроить бабушке и деду скандал.

Окажись они вот прямо рядом-рядом, она бы так и поступила.

А чего они?!

Это ее папа и мама! То есть папа… слезы потекли самопроизвольно. Закапали на воротничок платья… папочка. Как страшно осознавать вот это слово – навсегда.

И что тебя – нет!

Впрочем, в семнадцать лет смерть осознается плохо, даже своя. Поэтому Мерседес долго не плакала.

Маму она не потеряет! Не даст! Не позволит!!!

Итак, что именно она может сделать?

Во-первых, подумать, кому и зачем она понадобилась. Не мама, нет. Именно сама Мерседес.

Во-вторых, подготовить с девочками ловушку на похитителя. А что? Феола не ставила себе цели захватить кого-то. Но она наверняка сможет. А там уж…

Они расспросят негодяев и все разузнают!

В-третьих, поговорить со следователем.

Ага… ровно через десять минут благие намерения были смыты, как вода в известной белой фаянсовой емкости. Когда бабушка подняла брови привычным жестом.

– Мерседес, ты плакала? Так и знала, не надо было тебя отпускать.

– А у меня нет поводов плакать? – мягко уточнила внучка.

Идана Мерседес на секунду стушевалась. И тут же получила еще раз.

– Бабушка, я понимаю, что меня не стоит принимать в расчет, что со мной можно не считаться, но… те же газеты? Сколько ты собиралась скрывать от меня правду?

– Подруги сказали? – мрачно уточнила бабушка.

– Сказали. И?..

Идана Мерседес потерла лицо руками, безжалостно смазывая косметику. И плевать на нее три раза.

– Сегодня бы и сказала. Еще до разговора со следователем. Просто тебе хотелось к подругам, и я решила не расстраивать тебя раньше времени. Похищение – это явно не просто так. Это должно быть взаимосвязано…

Мерседес кивнула.

Должно. Осталось понять, как именно оно взаимосвязано. Зачем кому-то нужна именно она? Будь жив отец, Мерседес бы подумала про выкуп. Но бабушка и дед… нет, вряд ли. У них просто нет столько денег. Но что тогда?

Нет, не понять…

– Я поговорю со следователем. В этой ситуации обязательно надо разобраться.

По лицу Иданы скользнула одна-единственная слезинка.

– Мне так хотелось, чтобы в твоем детстве не было этой грязи…

– Мое детство кончилось той ночью, когда убили моего отца, – жестко ответила Мерседес. – И мне уже семнадцать. Я пойду к себе. И жду следователя.

* * *

Не то чтобы Тересе очень хотелось общаться с кузеном Пабло. Он старше, он дурак и задавака. Все детство он дергал девушку за волосы, а последнее время вообще распоясался, и норовил ущипнуть пониже спины.

Дурак!

С другой стороны, у нее сегодня выходной. С теткой так – не отвоюешь свое сразу, потом вовек не дождешься и не добьешься. И надо решаться, и беседовать с кузеном именно сегодня. Тем более работает он очень удачно для Тересы. Охранником в морге. Это называется охрана, а так… сторож. Самый обычный сторож, ну, может, еще грузчик, когда что-то поднести надо.

С другой стороны, видит он много, слышит много, а память у него отличная. Особенно на то, что его никак не касается.

А вот и морг.

И Пабло.

– Кузина Тереса! Риша!

Тереса едва не зашипела. Вот это «Риша» она терпеть не могла.

Тереса – Триша – Риша… да?

Нет! Триша – это Беатрисия. А она – Треси! Вот!

– Кузен Пабло! Рада тебя видеть!

– Какими судьбами? Я так редко тебя сейчас вижу, ты постоянно занята у этой своей тетки…

– Хочу стать модисткой, – пожала плечами Тереса.

– Зачем? – совершенно искренне удивился Пабло. – Ты же понимаешь, что ничего не добьешься! Зачем тебе там руки ломать?

– А что мне надо делать? – мягко уточнила Тереса, борясь с желанием дать пинка идиоту. Нет, ну неужели ЭТО кому-то еще и нравится? Он ведь симпатичный, высокий, стройный, черноглазый, с правильными чертами лица… Но стоит Пабло раскрыть рот!..

Всё. Тересе тут же хочется взять лопату, а потом обеспечить себе алиби и закопать труп поглубже.

– Замуж выйти, – привычно не заметил ее состояния Пабло. – Бабам надо выходить замуж, а потом пусть муж их обеспечивает.

– А если муж не сможет этого сделать? – мягко напомнила Тереса прописную истину. – Вот не заработает он достаточно?

– Чего это я не заработаю? – даже обиделся Пабло. – Я здесь вполне прилично получаю! Квартирку снимаю, правда, но если женюсь, приведу жену к родителям. Чтобы мама приглядывала, пока я работаю! Она же и с детьми поможет.

– Сочувствую твоей будущей супруге, – кивнула Тереса.

С матерью Пабло она была неплохо знакома – все ж родня. И все эти годы наблюдала одно и то же. С одной стороны – мать у Пабло была сущей гидрой, которая сожрала бы любую претендентку на ее сыночку. Ибо нет достойных… Принцессы нет, а кто-то ниже рангом Паблито не подходит. Увы.

С другой стороны: а почему весь женский мир Астилии не бьется в конвульсиях от счастья? Это же ПАБЛО! Он должен только пальчиком тыкать и выбирать, а женщины должны падать, падать и падать от восторга. А они чего-то не падают. Точно – дуры.

Тереса ее не раздражала, потому как дальняя родственница. И никаких видов на Паблито не имеет. Но тоже дура, понятное дело.

– Не, мама счастлива будет, – отмахнулся Пабло. – Риша, я ей сказал, что подожду еще годик, а потом мы с тобой и пожениться сможем.

– Че-го?!

Если бы Тересу палкой по голове ударили, она бы и тогда так не ошалела.

По-же-нить-ся?!

Она – и этот гамадрил?!

Да с какого, простите, перепуга?! Она к нему пальцем не притронется, не то чтобы замуж выходить! Это ж бред сивой кобылы в безлунную ночь на кладбище! Столько даже не выпить!

– Ага… так что ты на работе не надрывайся. Я тебя из этого паршивого ателье заберу. Будешь мне рубаки шить. И кальсоны…

И заржал, недоумок.

Тереса сжала кулаки.

Потом медленно их разжала, сосчитала до десяти сначала в одну сторону, потом обратно, поняла, что надо было считать до ста.

И решила плюнуть на дипломатию.

Даже если она ничего не узнает, Пабло надо как можно скорее разуверить в его заблуждениях. Потом ведь не отобьешься.

– Да оставайся ты последним мужчиной на земле, я бы в монастырь ушла!

– Чего?

– Того, недоумок! Чтобы за тебя замуж выйти, последнего ума лишиться надо! Поищи себе жену среди обезьян, говорят, в королевский зверинец горилл завезли!

Если кто-то думает, что Пабло обиделся…

Как-то отреагировал на оскорбления?

Принял их на свой счет?

Трижды ХА! И снова ХА! Вместо того, чтобы услышать и осознать, Тересу окинули восхищенным взглядом.

– Вот, я матери и сказал, что ты мне подойдешь. А что сиськи маловаты, так вырастут…

Тереса едва не возвела глаза к небу. Потом опустила пониже, прикидывая, куда бы пнуть идиота. Если словами не доходит, так, может, через яйца?

Но прежде чем она прицелилась, ее сгребли в объятия.

– Ух, хороша!

Жадные руки мяли задницу через платье, прижимали к горячему мужскому телу… Тереса забилась, понимая, что ударить в пах будет сложно… по ноге?

Прежде чем она успела принять хоть какое-то решение…

– Руки убрал! Немедленно!

Голос словно лед, такой, колотый – и с размаху, чтобы за шиворот, чтобы охладить… Тереса застыла.

Пабло, как более тупой, оказался устойчивее.

– Сень… ой, тан некромант!

Проняло.

Руки словно водоросли, расплелись, соскользнули, и Тереса получила свободу.

И все же выполнила свое желание. А именно – что есть силы пнула недоумка по яйцам. От души.

А потом разревелась. И тоже – от души… и знать бы еще – почему? Но слезы как-то сами лились, перемешиваясь с соплями. М-да…

* * *

Хавьер Карраско вмешиваться ни во что не собирался. Вот еще не хватало.

Да хоть там охранник кого… люби! Хоть во всех позах и на мостовой. Только желательно не перед зданием морга и не в рабочее время. Но даже и так он вмешиваться не собирался. И все же…

Какие-то романтические или сексуальные побуждения? Да рядом их не было, и близко тоже, и вообще… просто было видно, что девушке это не в радость. Ну и…

Даже некроманта иногда тянет творить добро и причинять справедливость окружающим. А что не все при этом выживают – сами виноваты. Прятаться лучше надо.

Вот и этот…

Хотя ему девчонка отвесила добра. Да так…

Хавьер ждал хруста скорлупы, ей-ей. Не дождался, но глаза охранник выпучил и навзничь осел. А девчонка жалобно разревелась.

Эх, а такой удар был! И так испортить впечатление! Надо ж было еще и ногами попинать дурака, для доходчивости, а она ревет!

И что теперь делать?

Конечно, Хавьер мог махнуть рукой и пройти мимо, вот еще ему не хватало, разбираться тут со всякими глупостями. Но ведь уже НЕ прошел?

А значит, отвечает если и не за все, так за многое. И за битые яйца в том числе. Так что…

– Иди сюда…

Девчонка была бесцеремонно ухвачена за локоть – и Хавьер потащил ее в здание морга. Нечего тут на мостовой сырость разводить. Если уж так хочется – в морге до сих пор полы не вымыты. Вот и займется…

В комнатушке рядом с прозекторской Тересе сунули в руки полотенце, мыло и бесцеремонно подтолкнули к маленькой дверце.

– Умойся. Вся чумазая, как чушка.

– Чушка? – ахнула девушка.

И была решительным движением отправлена в крохотный санузел.

Хавьер усмехнулся. Семья Карраско вообще большая, баб в ней много, и как с ними управляться, он знал. Намекни, что она ужасно выглядит – и женщина горы свернет! Но себя в порядок приведет, точно-точно.

Вот и эта чем-то зашуршала, полилась вода… и некромант отправился варить кофе. На маленькой плиточке. Да, было у него в хозяйстве и такое. И специальный шкафчик, и колба для кофе, между прочим, получавшегося ничуть не хуже, чем в турке, и запас специй и пряностей, которые вообще-то нельзя тут хранить… и что?

Плевать ему на правила! Он – некромант!

Когда умытая и успокоившаяся Тереса вышла из санузла, по моргу разливался аромат кофе, который перебивал даже запах формалина и мертвечины.

– Тебе кофе какой?

– Черный и крепкий. Без сахара и молока, – тут же ответила Тереса.

Хавьер кивнул.

Он тоже считал, что все эти добавки портят вкус кофе. Хорошего кофе, дорогого…

– Есть печенье, есть мармелад.

– Печенье, – выбрала Тереса и утянула ломтик имбирной радости. – Спасибо, тан…

– Карраско. Хавьер Маркос Карраско, некромант.

– Настоящий? – выдохнула Тереса.

– Даже живой… пока.

– А потрогать можно?

Хавьер как рот открыл, так и закрыть позабыл.

– По… чего?

Того! Легкая девичья рука дотронулась до его рукава, пробежалась раскрытой ладонью по пальцам…

– Настоящий. Ой… Мое имя Тереса Мария Наранхо. Сеньорита Тереса.

Имя было вполне известное. То есть фамилия.

– Пилар Наранхо…

– Моя тетка.

– Плохая рекомендация, – сморщил нос некромант. – У нее такие цены, что у меня клиентов прибавляется. Мужья как на счет посмотрят, так и помирают в страшных муках.

Тереса фыркнула.

– Сходите один раз в гости к тетушке, тан. Авось, скидки сделает?

Хавьер задумчиво пожал плечами.

– Я бы на это не рассчитывал. Бизнес – он безжалостный, куда там некромантии.

С этим Тереса была полностью согласна.

– Тан… спасибо вам.

Кофе был горячим и крепким, и постепенно она начала приходить в себя. И осознавать, что происходит. Но… бояться не получалось.

Магия?

Нет. Никакой тут магии нет, ни близко, ни рядом. Вот сидит рядом с ней мужчина, улыбается, но видно же, что просто так. Не потому, что у него на Тересу какие-то планы, или еще чего… нет. Вот просто ему хорошо.

Ему нравится кофе, его забавляет ситуация, его забавляет сама Тереса, но и только. Черные волосы растрепались, черные глаза поблескивают весело и хитро, и вообще… симпатичный мужчина. Даром, что некромант.

Но Тересе-то с ним детей не крестить? Можно и поговорить…

– Не появись я, ты бы и сама с ним справилась, нет?

Тереса решительно кивнула.

– Справилась бы. Это мой кузен, Пабло… он дурак.

– Это я заметил.

– Это все замечают, – вздохнула Тереса. – Он решил, что мне надо выйти за него замуж.

– А, так это он предложение делал? – «осенило» некроманта.

Тересу аж передернуло.

– Это он в любви признавался. Предложение он уже сделал…

– Какая романтика! Подумать только…

– Бррррр… лучше о таком к ночи не думать. Стошнит еще…

– Ладно, – взмахнул рукой Хавьер. – Сейчас допьешь кофе, и я тебя провожу. И кузену твоему сообщу, что лапать девушек на улице – нехорошо. Непорядок даже.

– Не дойдет, – отмахнулась Тереса. – Но спасибо вам.

Она поняла, что сейчас ее начнут выставлять. А… не хотелось. В санузле она не только умывалась, она еще и прикидывала, что на ловца и зверь бежит. А то бы она Пабло расспрашивала, который половину не знает, а вторую половину или не понял, или переврал, а так можно с некромантом поговорить. Из первых рук все узнать… если он захочет.

Только вот как это сделать?

Глупо хлопать глазами не хотелось, и пытаться кокетничать – тоже. Все же некромант.

А вот кое-что другое…

– Тан Карраско, пожалуйста, разрешите мне остаться здесь еще минут на пятнадцать? Пожалуйста.

– Хорошо…

А почему? Зачем тебе это надо?

Тереса не стала дожидаться вопроса.

– Тан Карраско, мне бы не хотелось выходить с опухшим лицом и красными глазами. Сейчас все пройдет, у меня это быстро. И я смогу выйти спокойно. Пожалуйста…

Этот довод Карраско понимал. Опять-таки, семья…

Он как-то застал кузину, которая рыдала в шесть ручьев перед зеркалом.

Почему? О, у нее был важный повод. У нее свидание, а на лбу прыщ вскочил. Неважно, что челочка его успешно маскировала, что прыщ там был почти не виден, что… Это все – неважно. Она страдала, не отвлекаясь на всякие мелочи.

А мать Хавьера совершенно не могла читать чувствительные романы. В частности, того же сеньора Пенья. Она начинала рыдать примерно с сороковой страницы – и не прекращала до самого конца книги. А потом ужасалась, приводила лицо в порядок… Хавьер – насмотрелся. И вполне мог понять девушку. Но…

– Я просто посижу, тихонько. Обещаю вам не мешать. У вас важная и серьезная работа, вы очень заняты…

Хавьер только вздохнул. А что еще оставалось?

И занят, и работы невпроворот, но вот ведь… сидит девчушка, как воробей на жердочке, и чашкой ладошки греет, и выгнать ее рука не поднимается. Как воробья на мороз не выкинешь…

Но и вскрытие при ней проводить… бумагами, что ли, заняться?

– Может, я пока чем-то смогу вам помочь? Посуду помыть, или…

Хавьер покачал головой.

– Сиди спокойно, пей кофе. Сам разберусь.

– Спасибо, тан!

Тересе того и надо было.

Благодарность, улыбка… нет, она не кокетничала. Но самая любимая тема у каждого человека – это ОН. Единственный и неповторимый. Об этом Тереса и спросила.

– Тан, скажите, а как это – быть некромантом?

Как это? Когда, с одной стороны, радуются – ты некромант, ты оправдал семейные надежды, а с другой…. Ты – некромант. Тебя будут не любить и бояться, увы. Это тоже в комплекте с твоей силой…

Водник может стереть с лица земли целый город, огневик – сжечь человека заживо. А боятся почему-то некромантов.

Боятся, ненавидят, брезгуют…

Как об этом расскажешь?

Хавьер и не собирался. Но Тереса была настойчива и упорна. И спустя десять минут Хавьер обнаружил, что рассказывает ей о своем детстве. А девушка слушает с явным вниманием.

И… не испытывает ужаса?

Минутку, а вот это действительно интересно.

Природа силы некроманта такова, что найти себе пару ему очень сложно. Даже очень-очень. Темный дар… Хавьер знал о себе и такое. Рядом с некромантами холодно, тоскливо, чаще думается о смерти… кому ж такое понравится? Особенно женщинам.

А эта девчушка сидит, словно так и надо, и кофе попивает, и даже улыбается. И вполне непринужденно. Она что – не чувствует? Или притворяется?

Или – что?!

Хавьер довел рассказ до конца и посмотрел на Тересу.

– Сеньорита, вы не могли бы дать мне руку? Ненадолго?

– Вы ее укусите?

– Обещаю только дотронуться, – честно сказал Хавьер. – Слово даю.

Тереса послушно протянула ладошку – и та утонула в руках некроманта. Девушка смотрела в черные глаза, в которых не было видно ни зрачка, ни радужки – сплошная чернота. Пристально смотрела, внимательно…

Эти глаза словно вытягивали из окружающего мира свет и цвет, но ей не было страшно. Чернота – она ведь и ночная бывает. И ночь Тересу не пугала.

Ночью можно спать, ночью можно сидеть и смотреть на звезды, ночью можно плавать в море голышом, ночью много чего можно…

Зачем ее бояться?

И силу некроманта она ощущала. Как прохладный ветер. Но и это было не страшно.

Так… прохладно, приятно, спокойно. В жару случается, идешь, и платье липнет, и о глотке воздуха мечтаешь – и тут налетает порыв прохладного ветра, и кружит тебя, и вдыхаешь его всей грудью… вот и сейчас это было так же.

– Демоны…

Хавьер отпустил ладошку Тересы и даже шаг назад сделал.

Не спугнуть! Только не спугнуть!

Он сейчас выпустил на волю свою силу. Разрешил ей выплеснуться, окутать Тересу сумрачной пеленой, и некромант не удивился бы, завизжи девушка что есть сил.

Или убеги, расплачься, впади в истерику… да самые разные случаи бывали. И с ножами на некромантов тоже бросались, увы…

Сила у них такая. Страшноватая…

А Тереса смотрит, словно так и надо? Природная устойчивость?

– Сеньорита, вы в порядке?

– Д-да… а что-то должно быть не так? – Тереса даже чуточку испугалась. Справедливости ради – не силы некроманта, а его реакции. Чего он так смотрит? Пугает ее… он сам-то в порядке?

– Обычно люди не любят некромантов.

– Я же вас кушать не собиралась…

И шутить может? И голос не дрожит? И…

Неужели – повезло? Природный иммунитет к силе некромантов – штука достаточно редкая. Но встречается. И такие партнеры – громадная ценность. Последним, о ком слышал Хавьер, кстати, был Даэрон Аракон. Который потом стал Лассара. Он даже не ощущал, что супруга – некромант. Так что семью Араконов периодически проверяли, не оставляя в покое. А вдруг?

Когда такое проявляется один раз, оно может и еще прорезаться. А что это значит для некроманта…

А что значит для человека возможность прийти домой – и увидеть улыбку. Знать, что от него не шарахнутся, что жену можно обнять, что ночью она может спать с тобой в одной кровати, что…

Кстати, и дети от таких людей рождаются с даром. Очень часто. Практически всегда.

Дураком Хавьер будет, если упустит эту девушку. А дураком некромант не был.

– Сеньорита, дело в том, что люди плохо переносят присутствие рядом некромантов. А я совсем об этом забыл. Простите…

– Почему – плохо?

– Не знаю. Может, сила наша не нравится, может, чувство юмора.

Тереса прислушалась к себе.

Нет, с ней все было в порядке. Ей было вполне комфортно, ее ничего не тревожило и не раздражало. Об этом она и сказала некроманту.

И получила в ответ сияющую улыбку.

– Замечательно. Тогда не откажитесь побыть еще немного моей гостьей, сеньорита. А потом я вас лично провожу. Даже до дома. Вас моя работа интересовала?

Работа… работа не… забор. Стояла и стоять будет!

А вот найти себе подругу, которая может переносить силу некроманта без малейшего вреда для себя!

Найти женщину, которая может стать впоследствии хорошей женой для некроманта…

Это редкий шанс. И упускать его Хавьер не собирался.

Рассказать о работе?

Да хоть о чем! Только бы не упустить сеньориту Наранхо!

Стоит ли упоминать, что Хавьер и провожать девушку вызвался. И одарил бедолагу Пабло таким взглядом, что тот едва в кусты не залез.

А когда вернулся, еще и дополнительно поманил сторожа пальцем.

– Пойдем-ка, друг, поговорим, о чем мне надо…

Отказа предложение не предусматривало. Пабло поежился, но пошел.

Хавьер усадил его в кресло, честь по чести, добродушно улыбнулся – и предложил:

– А теперь расскажи-ка мне о сеньорите Наранхо? Да подробнее…

Пабло задумался. Интеллектом он и раньше-то не страдал, и сейчас не собирался. А чего рассказывать? Это ж Тришка…

Только вот сила некроманта давила, сила обволакивала могильным зыбким холодом, сила пробиралась щупальцами стыни за шиворот, и было это так неприятно… Пабло что угодно бы рассказал, лишь бы удрать, даже и чего не знал. Но вот что именно?

Это он и спросил у некроманта.

Хавьер только головой покачал. Ладно, он и раньше подозревал, что их сторож не гений. Так что…

– Я буду у тебя спрашивать, а ты мне отвечай. Хорошо?

– Да, тан Карраско.

– Где родилась Тереса Наранхо?

– Так понятно, здесь. В Римате…

После часовой беседы некромант взмок, как мышь, начал совершенно искренне сочувствовать следователям (даже Риалону), а потом решил, что у него самая лучшая в мире профессия. И работа тоже.

Трупы – молчат!

Если ничего из них не делать, там, призрака, вампира, зомби… они будут молчать! И если сделать – они будут молчать. Или говорить, что понадобится их создателю. А еще их можно раскромсать, сжечь, вынести на ледник, похоронить… да что угодно можно! И это тоже – счастье!

А с этим придурком что сделаешь? Убить его? Да в любой момент! Три минуты, из них двадцать секунд на убийство, полторы минуты на поднять зомби и остаток времени, чтобы он сам захоронился где поглубже. А надо расспросить!

М-да… история у семейства Наранхо…

Два брата, Альберто и Хуан, вот Альберто и женился на сеньоре Пилар Наранхо. И та, как более умная, решительная и жесткая, загнала мужа под каблук, открыла ателье, обеспечивала семью…

Мужчина только попискивал, не сильно, когда рога на уши уж очень давить начинали. Но не сопротивлялся. Ибо лень… Мужчина, называется. Тьфу.

Хуан женился на матери Тересы. На Марии Леноре. И вот там семье пришлось солоно.

Торговать собой мужчина супруге не позволил. А сам зарабатывать… он, конечно, старался. Но когда жена то беременная, то с ребенком, поневоле деньги расходиться будут. То помощь по хозяйству нужна, то ребенку чего… да и болеют дети частенько.

Тереса была третьим ребенком, девочкой, но после нее было еще пять малышей. И помогать матери она старалась, и за братьями-сестрами приглядывать, и что-то по дому делать.

И все равно… Не хватало.

Чего? Вот всего и не хватало. И честно говоря, мать Тересы была против ее подработки. Когда Тереса была дома, с деньгами было похуже, а вот с временем куда как получше. Она ж на себе большую часть обязанностей и тащила.

Но… Дома можно век просидеть. А девчонке ж было интересно… хотя конечно, глупость это несусветная с ее работой…

– Почему? – удивился Хавьер.

И получил в ответ семейную программу от Пабло. А зачем бабе знания? Моды какие-то, ателье…. Мужа и детей обшивать – и так хватит! А он ведь не абы что, он жениться, по-честному…

Хавьер едва не зашипел от гнева. А Пабло показалось, что ему за шиворот углей насыпали. Которые и жгут одновременно, и морозят – отвратительное ощущение.

– Т-тан…

– Не дай творец… если Тереса мне пожалуется, что ты ей мешаешь… я из тебя зомби сделаю. Понял?

– П-понял, – кивнул Пабло. Он же не дурак! И храбрости набрался. – Тан, я ж к ней по-честному. Жениться хочу. А вы чего? Не ломайте ей жизнь, кому она после некроманта нужна будет…

Договорить он не успел. В черных глазах Хавьера вспыхнул злой огонек.

– Ты понял?

– Да.

– Вот и отлично. Пошел отсюда, пока цел!

Пабло вылетел за дверь. Надолго его смелости, как и стоило ожидать, не хватило. Хавьер потер лоб.

Не надо было так злиться. И срывать злость на недоумке – тоже. Но…

Если б вы знали, как сложно найти человека, который спокойно переносит присутствие рядом некроманта. Не притворяется, не продает себя за деньги, не испытывает страха, раздражения, тоски…

К такой девушке надо присмотреться. И то, что она молода – не страшно. Вырастет.

А этот придурок… По-честному… Кому она будет нужна…

Да не дай Ла Муэрте, ТЫ ей нужен окажешься! Вот тогда тебя точно нигде не найдут, ни на земле, ни под землей… И ничего это не любовь. Это уж вовсе бред на постном масле.

Один взгляд – и влюбился?

Вы эту чушь кому другому расскажите. Не влюбился Хавьер, и рядом пока его чувства не лежали. И никакого такого романтического желания у него не вспыхнуло – дайте время! Это реальная жизнь, здесь людям узнавать друг друга нужно, разговаривать, искать точки соприкосновения.

Но некромант уже сейчас рассматривал ее как полезное приобретение. Если и не для него, то для семьи Карраско. А там уж видно будет…

Кому нужна?

Да за ней некроманты в очередь выстроятся! А ты со свинячьим рылом… тьфу!

Дома Тереса сидела задумчивая. Впрочем, когда она шила, она всегда была именно такой, вот никто и не обратил внимания.

Мысли Тересы были поделены между очень и очень важными вещами.

Платья для Феолы – важно? Еще как, это деньги и заработок. А без него тяжко.

История родителей Мерседес? Тоже важно и нужно. Хорошо, некромант все рассказал. То, что сам знал. А знал Хавьер достаточно многое.

И собственно, сам Хавьер Карраско. Только вот он шел на третьем месте. Тереса о нем даже мечтать не решалась. Сами подумайте, тан, некромант, и старше нее… разве она будет ему интересна? Да никогда! Это он ее просто пожалел, вот и все.

А… а хочется, чтобы не все. Только вот на земле живем, не в романе… ну куда ей? И семья у нее из небогатых, и квартал нищенский, скажем честно…. Ладно, рыбацкий, но тут и до нищих две улицы – три поворота, и сама она не красотка…

Лучше ты, Треси, на платье сосредоточься. Так оно куда как приятнее, да и пользы больше… а он все равно красивый. И глаза такие… черные, и волосы, и улыбка у него приятная.

Ну куда она лезет, дуреха? Э-эх…

* * *

Лоуренсио едва дождался друга. Даже не дал Анхелю толком поздороваться с Алисией и вручить букет – так и уволок в кабинет.

– Анхель!

– Да?

– Да?! Вот, смотри! Ты уверял, что там все в порядке!

Анхель прочитал записку. Подумал, повертел в пальцах прихотливо уложенный темный локон, который падал ему на плечо.

– М-да… неужели я ошибся? Хотя… выглядел тот человек вполне здоровым, но это ж иногда не сразу проявляется, верно?

Лоуренсио медленно кивнул.

На плантации он видел негра, которому досталось упавшим деревом. Вроде как и цел, а через несколько часов умер. Что-то внутри у него порвалось, лекарь сказал.

– И что теперь делать?

Анхель пожал плечами.

– Можем пойти в полицию…

Лоуренсио посмотрел с надеждой.

– Они его найдут?

– Боюсь, для начала у нас будут проблемы, – вздохнул Анхель. – Подумай сам. Мы гоняли по городу на мобилях, мы сбили человека, он умер… или что там с ним случилось…

Лоуренсио поежился.

– Мне нельзя… родители такого мне не простят!

– И сестры без присмотра останутся…

– Да. Но что же делать?

Лоуренсио с надеждой воззрился на Анхеля, и друг не подвел.

– Можно попробовать встретиться с автором письма и расспросить его. Может, предложить денег, чтобы он заткнулся. Разово, конечно. Но… наверное, много потратить придется.

Лоуренсио небрежно пожал плечами.

– Посмотрим. Плантация приносит хороший доход, родители не ограничивают нас в тратах… это будет дороже мобиля?

Анхель только руками развел.

– Рен, я не знаю. Как договоримся.

Лоуренсио послал ему благодарный взгляд.

– Я знал, что ты не бросишь меня в одиночестве.

– Ты за меня на гонках вступился, – в меру пафосно отозвался Анхель, тщательно следя, чтобы не переиграть, – теперь моя очередь.

– Спасибо, друг.

– Было бы за что… так… что у нас тут в записочке упоминается? Таверна «Рыжая крыса» и для Крыса… думаю, сто монет золотом – пока много. Пятидесяти хватит. Положим в кошелек и добавим записку. Мол, хочу поговорить. Лично.

– А если не согласится?

– Тогда будем думать.

– Тоже правда, – кивнул Лоуренсио. – Спасибо тебе…

– Э, нет. Спасибо – мало. Хочу прогулку с тобой и ританой Алисией. По набережной.

Лоуренсио прищурился.

– Лисси тебе нравится?

– У тебя чудесная сестра.

– Да… Феола – та еще зараза, и в кого только? А Лисси прелесть.

Анхель невольно поежился при упоминании Феолы. Вот ведь… гадкая девица!

– Эммм… ритана Феола тоже… хорошенькая…

Лоуренсио только руками развел.

Увы, Анхель сам достал билеты на «Паоло и Франческу», сам предложило сходить, сам, все – сам. И никуда от Феолы не денешься.

Так что – наберись мужества, друг. И – идем.

– Я отвлеку Фи на себя, – пообещал он Анхелю. И получил в ответ пожатие руки.

– Спасибо, друг.

Да, хорошо, когда у тебя есть друзья.

Девушки ждали в гостиной.

Алисия была великолепна и невероятна. Вся в белом, голубом, кружевном, воздушном… коснись – и эфемерная фея развеется миллионом бриллиантовых брызг. Невероятно красивая.

И такая глупая…

Восхитительное сочетание! Просто чудесное.

Анхель поклонился, приложился к ручке, вручил букет.

И только тогда обратил внимание на Феолу.

И едва не чертыхнулся.

Тереса была не просто умничкой. Она еще и понимала, чем можно подчеркнуть красоту подруги. И сделала это.

Феола сама по себе была достаточно яркой, с рыжими волосами и белой кожей, оттененной лишь несколькими веснушками. И Тересе удалось все это и подчеркнуть, и оттенить… а еще – показать, что Феола юна, красива и… черт побери!

Через пару лет эта маленькая ведьма будет намного красивее сестры. Алисия – хорошенькая, но пресная. Это как молочная шоколадка, сладенькая, съел – и все.

А вот Феола – в ней чувствуется огонь, перец, страсть. Такую не забудешь!

Юным девушкам положены светлые тона, и Тереса выбрала шелк цвета слоновой кости. Но добавила отделку. Огненными, золотыми, алыми лентами… они причудливо переплетались вокруг выреза, оттеняли рукава… и платье-то там простое. Высокий воротник, узкий вырез, не слишком глубокий, там пока нечего показывать, но как талантливо все это закамуфлировано лентами!

И тонкая талия, подчеркнутая поясом из перевитых лент, который небрежно спускается по юбке, и широкая юбка-колокол, которая отделана всего одной лентой. Широкой, золотой, по подолу.

Да, вот такие портновские ухищрения.

Сшить платье самого простого фасона несложно. А отделка на него – из отдельных лент. Это тоже и не так долго, и не слишком сложно. А вместе – выглядит произведением искусства. И волосы Феола как-то так причудливо заплела, что половина прядей рассыпается по плечам, и ленты в них вплетены, как и в платье.

Невинность, свежесть – и огонь.

Алисия будет рядом с ней казаться скучной и неинтересной. Уже кажется.

Анхель постарался этого не показать, и комплимент Феоле сказал вполне дежурный, и все внимание уделил именно Алисии, но – увы. Пусть не у всех здесь были мозги. Но глаза-то у всех?

Вот все и видели.

Алисия злилась. Феола спокойно улыбалась. Лоуренсио нервничал. А в театр надо было выдвигаться.

* * *

– Отец, ты позволишь?

Ритуалы – наше всё. А потому каждую ночь королевский кортеж вынужден был проводить в храме.

Да, вот так… дорога из Каса Норра до столицы занимает несколько дней. Но это если ехать быстро, без остановки и на поезде.

Но короля так везти нельзя!

Покойного – особенно.

Требуется последний раз провезти покойного по всем его землям, чтобы попрощался он, чтобы попрощались придворные, чтобы были соблюдены традиции.

И каждую ночь гроб должен стоять в храме. И возле гроба должен дежурить кто-то из родных.

Сын, дочь, супруга… внуки, впрочем, тоже подойдут. Так что Хоселиус откровенно обрадовался сыну.

– Да, Бернардо.

– Я сегодня подежурю рядом с дедом. А ты поспи, отец…

Хосе медленно кивнул.

– Да, пожалуй… спасибо тебе.

– Вот уж не за что, – отмахнулся сын. – Ты весь зеленый, аж под ветром шатаешься. А днем опять лицом работать…

С этим сложно было спорить.

Королевский кортеж, знаете ли, движется медленно.

И люди выходят посмотреть.

И на мертвого монарха, и на живого, и на всех остальных… это ж Событие! Второго такого в жизни может и не представиться!

– Выбора нет.

– Ни у кого из нас, – сочувственно кивнул Бернардо. – И не было.

Хосе посмотрел на него уже чуточку иначе.

Сын… а какой он – сын?

Внешность?

Невысокий, яркий, черноволосый, темноглазый… живая улыбка, телосложение скорее плотное… такой медвежонок.

Симпатичный. Если не забывать, что медведь – один из самых опасных и коварных хищников.

Это внешность. А что творится в его голове? О чем он думает, чего хочет?

– Бернардо, ты никогда не мечтал сразу после деда сесть на трон?

Вопрос был задан резко, жестко, словно шпагу воткнули в живое тело. Еще и провернули бы там… Но сын взгляда не отвел.

– Мечтал. Лет в пять, потом поумнел.

– Хм?

И снова – глаза в глаза. Два жестких темных взгляда скрещиваются над гробом, прикрытым черным бархатом.

– Отец, ты отлично понимаешь, что корона – это не награда, а каторга. А я тупее тебя?

– Каторга, – согласился Хоселиус. – Еще какая.

Из него словно воздух выпустили.

Да, он не хотел этой ноши. И искренне считал себя хуже отца. И…

Столько лет придворной жизни! Научишься тут разбираться в людях! Поневоле научишься!

– Вот! Ты этогоне хочешь, а я как не хочу! Это ж все, жизнь закончена. Регламентом опутают, бумагами забьют… дед, хоть и тиранствовал, как мог, а ношу на себе волок – не дай бог другому. Потому и дурил, кстати… он-то считал, что раз он все делает, мы его обязаны уважать и слушаться, а мы бунтовали.

– Я не думал, что ты это понимаешь.

– Что я – идиот, что ли? Все я преотлично понимаю. И вот что! Чем позже я в это ввяжусь, тем лучше! Так что коронуйся и правь, я только порадуюсь.

Хоселиус Аурелио насмешливо фыркнул.

– Сынок, а ты точно короноваться не хочешь? У тебя должно получиться…

– Ну уж нет! – решительно ответил парень. – Ты лучше лет двадцать поцарствуй, а то и тридцать. Я жениться спокойно хочу, детей завести, растить их с женой… с этим двором, работой и традициями, небось, и не заметишь, как жизнь пройдет. Так что ты правь, а я помогу, если что. Вот как сейчас. Но на себя все не возьму. Уж прости, отец.

– Ты сейчас на деда похож.

– Сходство хорошее, а вот должность плохая. Давай, отец, ляг и поспи. А я пока помолюсь у гроба, ну, как положено. Завтра отосплюсь, Рик вместо меня мордой посветит. Ему нравится.

– Да, ему нравится…

– Он только внешнее видит. Потом поумнеет, никуда не денется. Ты ему после коронации должность, что ли дай, нечего тут апельсины околачивать. Пусть поработает…

– Только ему?

– Ну…

Хоселиус улыбался вовсе уж откровенно.

– Тебе дай волю, ты на всех обязанности найдешь?

– А чего они тут слоняются? Апельсинов мало, родственников много, одна тетушка чего стоит, дай ей Бог здоровья, и побольше, и подальше…

– И что ты намерен поручить тетушке? Мне просто интересно?

– Да то, для чего она создана. Пусть с журналистами общается! Мне просто интересно, кто и кого сожрет первым! Поручи ей цензуру! И в добрый час…

– С ее моралью? С ее отношением к современным нравам?

– Так ведь частные издания она рецензировать не сможет! А воевать с ними – милое дело. И занята будет, и при деле, и нам меньше достанется.

– Надо подумать…

– Вот-вот, пап. Ты подумай. Деду было приятно, когда все вокруг него крутилось. А сейчас-то его нет. А вхолостую крутиться ни к чему, все вразнос пойдет…

– Ты у меня молодец, сын.

– Ложись спать, пап. Утро вечера мудренее.

Хоселиус послушно улегся на набольшую кушеточку в углу. Прикрыл глаза, тихонько вздохнул, расслабляя мышцы. Кажется, лицо за сегодня судорогой свело, столько он улыбался.

И руку, поднятую в приветствии, тоже.

Протокол, протокол и ничего, кроме протокола, пропади он пропадом. Люди видят красивую картинку, и не задумываются, КАК это тяжело. Ни о чем не думают…

Но кажется, с сыном ему повезло?

А ведь раньше…

А раньше Бернардо все сказал правильно. Все крутилось вокруг отца.

Того приблизить, этого отдалить, дрессировать их, словно зверушек в цирке…

Нет уж!

Он такого не допустит. А пока действительно надо отдохнуть. Завтра будет новый тяжелый день.

* * *

Театр, да…

Вы думаете, туда приходят просто посмотреть пьесу?

Наивные люди!

Театр – это прежде всего, выставка.

Себя, людей, нарядов, статусов, место, где можно познакомиться, поговорить, узнать нечто новое, самому что-то рассказать…

Анхель этим частенько пользовался. И умел выглядеть, и подать себя, и произвести впечатление. Но сейчас – увы.

Хоть он и шел с Алисией, но пара Феола – Лоуренсио тоже была великолепна. И на их фоне терялся и сам тан Анхель, одетый во вполне презентабельный темно-синий костюм, и блекловатая Алисия. Впрочем, Анхель старался это исправить.

– Ритана, сегодня все присутствующие могут только бессильно скрежетать зубами, видя ваше совершенство. Вы – королева вечера. Все будут смотреть не на сцену, а в нашу ложу… несчастные актеры…

Своя ложа у Анхеля была. Оплаченная, кстати, за чужой счет, но это уже детали. Лоуренсио, вот, не успел ничего подходящего выкупить, и сейчас пользовался гостеприимством друга.

Это пусть простонародье сидит внизу, чуть ли не на скамейках. А благородные господа должны располагаться со всем комфортом.

Феола насмешливо оглядела небольшую ложу, обтянутую синим бархатом, благосклонно кивнула и опустилась на кресло в углу. Там ей было все отлично видно, а вот ее снаружи почти не видели. Одно движение кисти – и занавеска ее вообще закроет от зрителя. Потом она еще скажет свое мнение, потом она еще укусит Анхеля.

Потом.

Работа со змеями научила ее простой мудрости. Кусаться нужно вовремя. Не раньше, не позже, а именно в нужный момент. И так, чтобы жертву не откачали.

Алисия, напротив, уселась у самого края, оперлась на перила, улыбнулась. Вот я!

Я молода, красива, смотрите и завидуйте!

Тан Анхель присел рядом, взял тонкую руку, принялся перебирать пальчики девушки, демонстрируя, что это – его. Понятно, будут попытки отбить добычу, но в глазах большинства присутствующих Алисия уже связана именно с ним. И это приятно…

Кто-то побрезгует, кто-то постесняется – тан Анхель все равно будет в выигрыше.

Этого уже не стерпела Феола. Ах, с каким бы удовольствием она ткнула паршивца булавкой… жаль, но пришлось ограничиться словами.

– Алисия, у вас все так откровенно? Я смотрю, тан Анхель уже готов жениться и взять на себя ответственность за твое приданое? Раз вы так нежничаете на людях?

Ручка тут же убралась подальше от тана и вцепилась в веер. Краснела Алисия достаточно легко, тут ей не повезло. И некрасиво, пятнами.

– Фи!

– Что – Фи? Я себя на людях веду прилично.

– Кто может подумать плохое, если я рядом с Алисией? – попробовал цыкнуть на сестру Лоуренсио.

– Ты не рядом, тебя вообще не видно. Но я полагаю, тан Анхель сейчас поменяется с тобой местами, – сообщила малолетняя гадина. – Ты, небось, первый раз в театре, а тан Анхель тут завсегдатай. И хозяин, а лучшее место – гостю.

Анхель заскрипел зубами, но крыть было нечем. Пакостница попала в точку во всем. От и до.

Так что он поменялся местами с Лоуренсио и принялся смотреть в зал. Шептаться с Алисией было попросту неудобно. Ложа не столь большая, он находится позади и чуть поодаль… какие уж тут интимности рядом с такой гадюкой!

И только когда начал гаснуть свет, заиграла музыка и принялся раздвигаться занавес, Анхель злобно поглядел на Феолу.

– Я тебе этого не прощу, – шевельнулись его губы.

Почти неслышно. Только артикуляция, Лоуренсио, хоть и ругался на младшую сестру, не позволил бы ей угрожать.

Но что стало откровением для Анхеля – это такой же презрительный взгляд в ответ. И такая же четкая артикуляция.

– Уничтожу, мразь.

Семнадцать лет!

Господи, что потом-то из этой соплячки вырастет?!

Тан Анхель сильно рассчитывал на антракт.

Ах, это восхитительное время, когда и прогуляться можно, и принести даме чего-нибудь прохладительного, и цветочки подарить…

И снова – мимо!

Потому что в ложу вошел – демоны б его сожрали! – Рауль Хосе Ортис!

Тан Ортис отлично разглядел Анхеля, и испортил бы ему настроение в любом случае, но когда к тому еще и Лоуренсио присоединился…

Как, КАК тут удержаться?

Невозможно!

– Таны! Толедо, Ксарес…

– Тан Ортис, – без малейшей любезности откликнулся Анхель. – Что вам угодно?

– От вас? Ничего! Но когда я увидел ритану, – последовал поклон в сторону Алисии, – я не смог устоять. Ритана, я умоляю вас о милости. Просто принять у меня этот скромный букет – и вы меня уже осчастливите. Прошу.

И красивым жестом протянутые белые розы.

Алисия порозовела.

Анхель заскрипел зубами. Он еще цветы купить не успел…. Сволочь, Ортис! И ровно через секунду список сволочей дополнился и расширился.

– Алисия, это ужасно. Рядом с тобой меня никогда не заметят, – посетовала Феола. – Но раз уж я осталась без цветов, Лоуренсио, тебе придется нас представить. Я должна знать своего обидчика.

Сказано это было исключительно светским тоном. Легко, непринужденно и с милой улыбочкой. И скрипи тут зубами, не скрипи – выбора им просто не оставили.

– Ритана, я никогда бы не посмел вас обидеть! Неужели ваши спутники столь невнимательны, что не могут подарить цветы очаровательной девушке?

– Тан, вы первый, – Феола улыбалась. – Лоуренсио, ну!

Увы. Пришлось представить и милейшую Алисию Катарину Ксарес, и Феолу Амадину Ксарес.

Рауль, который (не дурак же он!) отлично понял, что Феола ему подыгрывает, поцеловал Алисии ручку, обжег ее восхищенным взглядом… и переключился на младшую сестру.

– Ритана Ксарес…

– Умоляю – Феола, – мелкая зараза улыбалась. – Ритана Ксарес у нас Алисия. Самая восхитительная.

Алисия улыбнулась, принимая слова сестры всерьез.

– Ритана Феола, умоляю вас о милости. Прогуляться со мной и выбрать любой букет по своему вкусу.

Феола вспорхнула с кресла.

– Тан Ортис, я буду счастлива. Тан Анхель, развлеките пока сестренку, раз уж даже букет подарить не догадались, – и выплыла из ложи.

Как есть – гадина!

Если бы Анхель слышал разговор, который происходил на галерее, на которой прогуливались Феола и Рауль, он бы не просто уверился в своем мнении. Он бы…

Убил! Да руки коротки…

Тан Ортис Феоле как раз понравился с первого взгляда. Видно же – шалопутный, но не сволочь. Это вещи разные. А потому девушка начала разговор первой, небрежно ткнув пальцем в какой-то букет из алых цветов.

– Тан Ортис, антракт скоро закончится. У нас нет времени на экивоки. Вам тоже не нравится тан Толедо?

Тан Ортис отдал два реала за букет, протянул его Феоле и кивнул.

– Он мразь. Как еще ваш брат с ним общается?

– Наши мнения совпадают. Это хорошо. Давайте я вас пока приглашу в ложу, а потом договоримся о встрече. Мне не нужен этот пакостник рядом с сестрой.

Тан Ортис кивнул.

– Я так и понял, что это сестра… они с вашим братом похожи. И я не удержался, хотел предупредить.

– Я уже приняла к сведению ваше предупреждение, – четко сказала Феола. – Потом вы мне расскажете, что собой представляет тан Толедо. Мы договоримся о встрече. А пока давайте испортим негодяю вечер?

– Ритана, будь вы постарше… влюбился бы! Ей-богу!

– Лучше в Алисию. Она красивая, с хорошим приданым и очень семейная, – отмахнулась Феола, подмечая огоньки интереса в глазах мужчины.

А что? Самые те характеристики. Про ум Феола не сказала, но кому тот ум нужен? У Рауля его на двоих хватит.

А тут еще и соперничество, и враг… Ну как тут пройти мимо? А уж когда Рауль увидел знакомого репортера (на гонках встречались и не раз), глаза его и вовсе вспыхнули огнями.

– Ритана Феола, вы не возражаете, если я затрудню этом слизню ухаживания за вашей сестрой?

– Нет. А как именно?

– Добавлю ей популярности.

– Подробности, – прищурилась Феола.

А получив их, зловредно усмехнулась.

– Я согласна, тан. Действуйте.

И первая направилась к журналисту. Действительно, чем популярнее будут Ксаресы, чем больше будет вокруг них народа, тем сложнее будет Анхелю плести свои сети. Мы еще посмотрим, кто кого… тваррррь!

Вечер у тана Анхеля был испорчен напрочь.

Тан Ортис и в ложе находился, и в ресторан всех пригласил, и демонстративно ухаживал за Феолой, так, что Алисия невольно злилась… так всегда бывает.

Анхель-то вроде как УЖЕ ее. И не слишком интересен. А вот Рауль…

Почему он все внимание уделяет Феоле?

Она же рядом? Она же лучше?

И тем не менее…

Ах, эти бабские охотничьи инстинкты. К концу вечера Рауля пригласили в гости к Ксаресам. В любое время. Надо же забыть о мелком недоразумении, которое между ними произошло?

Анхелю оставалось только бессильно сжимать кулаки. Увы, никому не было дела до его страданий.

* * *

Следователь не понравился Мерседес.

Во-первых, он был не такой красивый, во-вторых, смотрел на нее, как на ребенка. И спрашивал таким противно-покровительственным тоном.

– Кто-то лез к вам в окно, сеньорита?

– Да.

– А вы уверены, что он лез именно с целью похищения?

– Не знаю. Надо было дождаться, пока он влезет? Или высунуться и поинтересоваться?

– Мерседес, – рыкнул дед.

Амадо качнул головой, заставив сеньора Веласкеса замолчать.

– Понимаете, я не уверен, что вас хотели именно похитить. Или именно вас… не знаю. Может, хотели убить, может, наоборот, кто-то ошибся домом, может, это был неопытный воришка, которого вы и спугнули…

Мерседес прикусила губу.

Если рассказать о первом похищении… нельзя. Пока – нельзя.

– Не знаю. Но и дожидаться не стала.

– Вы правильно сделали, – похвалил ее Амадо, набрав несколько очков в глазах сеньориты. – В следующий раз советую бить сильнее. Останься он под вашим окном, мы могли бы допросить, не вора, так его дух.

– Обещаю, – улыбнулась Мерседес.

– Сеньорита Мерседес, расскажите мне, пожалуйста, в подробностях, как это выглядело?

Мерседес прищурилась на следователя.

– Тан Риалон, может, вы мне для начала расскажете, что случилось с моей мамой? И я хотела бы ее увидеть?

– Пока нельзя, – отрезал Амадо. – Позднее, когда ей станет получше.

– Меня это не устраивает.

– Сожалею, сеньорита, но рисковать жизнью вашей матушки, да и вашей, не стану.

– Вы уже ей рискуете. Мы не знаем, кто на меня покушался, но наверняка это все взаимосвязано? – предположила Мерседес.

– Вот и предоставьте разбираться тем, кто работает в полиции, сеньора, – не дрогнул Амадо.

Мерседес надулась, но про похищение рассказала.

Про одно. А чего он?

Вот если бы Амадо пошел ей навстречу, она бы и про первое рассказала. Но так получалось… ей придется выдать подругу. А следователь – бука и бяка. И ее считает дурочкой…

А вот поделом ему будет, если подруги сами во всем разберутся! Вот!

Амадо понял, что ему рассказывают не все, попробовал надавить, но тут уж уперлась Мерседес.

– Простите, тан, это наши, девичьи секреты.

И что ты с ней будешь делать?

Амадо честно пытался, расспрашивал и так, и этак, даже узнал, что Мерседес познакомилась с другими девушками, и подружилась с ними. Но имен она так и не назвала.

И что оставалось делать Амадо?

Только одно. Вернуться в управление – и подать заявку тану Вальдесу. Хорошую такую заявочку… Ровно через пятнадцать минут после ее прочтения Амадо вызвали к начальству.

– Риалон, ты с ума сошел?

– Нет.

– У меня похороны на носу, считай, через четыре дня, у меня каждый человек на счету, а ты мне предлагаешь опекать эту соплячку? Да пусть она дома под замком посидит! И все!

– Не усидит, – даже не стал сомневаться Амадо.

– Ремня ей – и пусть улежит, – не поддался Серхио, разрывая заявку на части. – Ты уверен, что это к НЕЙ лезли в окно?

– Вроде как к ней, – пожал плечами Амадо.

– Это не поклонник какой-то горничной, который перепутал окна, не вор, это именно похититель? Откуда вообще такая идея?

Амадо пожал плечами.

– Мне кажется, это логично.

– А мне так не кажется. Риалон, иди и работай, ладно? И найди мне этого подлеца… Джинни в себя не пришла еще?

– Не знаю.

– Ну так узнай! Может, она тебе расскажет, кто там был, да и закроем дело?

Предложение было не лишено логики. Амадо вздохнул – и отправился к некроманту в гости. А что еще делать?

Когда речь идет о проклятиях, лучше подстраховаться. Жаль, отца сейчас нет в Римате, он бы с чем угодно справился, а Карраско…

Ладно.

Работает он неплохо. Но все равно – сволочь!

* * *

Два тела в одной постели.

Глаза в глаза, дыхание к дыханию, между ними и перышко не просунешь…

Но вот страсть схлынула, мужчина и женщина расцепились, женщина налила вина в кубок и подала с поклоном.

– Любимый…

Мужчина принял кубок как должное, улыбнулся…

– Ты прелесть, детка.

Женщина незаметно поморщилась. Ведь отлично он знает, как ее бесят эти прозвища. Они обезличивают, они для всех – и ни для кого, они… бесят! Но вида она не показала. Нежно улыбнулась, коснулась поцелуем плеча любовника.

– Ты был великолепен, мой тигр!

А вот так тебя! Сам ты эти прозвища откровенно не любишь, я-то знаю. Ничего, долг платежом страшен.

– Чуть позже повторим, – отмахнулся мужчина. – Отдохну немного – и займемся…

– Да, пока у нас еще есть эта возможность, – чуточку погрустнела женщина. Немножко. В пределах допустимого. Без истерик и покрасневшего носа. Да, и без слез, это тоже ни к чему, косметика поползет. – Потом ты женишься…

– Я? Женюсь?

– Если старый король и не подобрал тебе невесту, то его величество Хоселиус Аурелио точно это сделает.

– И что? Сам подберет – сам и женится. Он тоже свободен.

– Ты же знаешь, что не откажешься. Он – верховная власть, а мы… мы – соринки. Ты обязан будешь подчиниться любому его приказу, и не спорить, и не возражать, и… просто – повиноваться. Уехать, жениться, сделать все, что скажет король…

Мужчина себя явно соринкой не считал. Оттого и нахмурился.

– Детка, не лезь в то, что тебя не касается.

– Я тебя просто люблю…

– Вот и люби, – мужчина красноречиво показал на свой орган. – Иди – и люби.

Нельзя сказать, чтобы женщине этого очень хотелось, но…

– Как прикажешь, дорогой.

И уже чуточку тише, так, чтобы было услышано, но не требовало ответа:

– Ах, каким бы ты был королем!

И – тишина.

Но слова упали. Рано или поздно они дадут побеги и всходы.

* * *

Полицейский следователь Амадо Риалон в это время подходил к палате, в которой лежала Вирджиния Веласкес.

– Учти, Риалон, если ей станет хуже, я тебя сам прокляну, – пообещал ему Хавьер, который вынужденно (он проклятие снимал, ему и наблюдать) приглядывал за несчастной.

– До пяти лет каторги, – скучным тоном сообщил Амадо.

– Если поймают.

– С убийством государственного служащего – до смертной казни.

Хавьер скрипнул зубами и поглядел на молоденькую сестру милосердия так, что та аж шарахнулась. И перекрестилась. По старой традиции в больницах работало много монахов и монашек. Да и кому, как не им? И приглядеть, и утешить, и помочь, и брезгливость им должна быть чужда, и вообще… король в этом отношении был строг. Если храмы не желают платить налоги, пусть отрабатывают другим путем.

Не нравится?

А вот так. Или ваши люди работают в больницах – домах призрения – детских домах, естественно, бесплатно, причем не меньше двадцати процентов от общего числа. В монастыре сто монашек?

Отлично. Двадцать из них идут работать.

Хотите, чтобы они только Богу молились? Тогда платите налоги. Те же двадцать процентов.

Обычно настоятели выбирали ручной труд. Кстати, много послушников после этого решали остаться в миру. Смотрели на настоящую боль, сравнивали с ней свои проблемы, принимали более осознанные решения. Впрочем, эта вряд ли передумает. После разозленного некроманта.

– Что с больной?

– В себя не приходила. Бредит, – отчиталась монашка. – Температуры нет, судорог нет, несколько раз я ее поила…

Рядом с больной на тумбочке стоял серебряный кувшин с начертанными на нем молитвами.

Как ни шипели те же некроманты, но лучшим средством для пострадавших от проклятия была и оставалась святая вода. Понятно, после того, как проклятие сняли. Если ей отпаивать больных, они восстанавливались намного быстрее.

Некроманты, правда, что-то говорили про серебро, но что с них взять? Ясно же, темные маги.

– Хорошо. Оставьте нас.

Монашка послушно выскочила за дверь. Хавьер подошел к Вирджинии, привычным жестом поднял ее веко, вгляделся в зрачок…

– Я сейчас попробую подпитать ее силой. Риалон, у тебя буквально три минуты, понял?

– Да. Спасибо, Карраско.

Хавьер только кивнул.

Сильные пальцы с коротко остриженными ногтями легли на виски Вирджинии, надавили. Амадо на миг показалось, что с пальцев Карраско потекла плотная, почти осязаемая чернота, впитываясь под тонкую кожу с синими прожилками вен… просто показалось.

Резкий вздох – и Джинни дернулась, открыла глаза.

– Где… что?..

Амадо шагнул вперед, привлекая к себе внимания.

– Джинни, Серхио Вальдес передает вам привет.

Джинни выдохнула и явственно расслабилась. Что бы там ни было в ее жизни – первая любовь точно не заржавела.

– Серхио…

– Что вы последнее помните? Два дня назад на вас было совершено покушение.

Амадо почти видел, как Джинни пытается что-то вспомнить. Как работает ее разум.

– Мы ужинали. Дети ушли спать, мы с мужем сидели в кабинете… – глаза Джинни расширились. – Да… вошел мужчина.

– Знакомый? – быстро спросил Амадо.

– Муж его точно знал… он назвал его Сесаром. Сесар сказал, что за предательство наказание – смерть.

– И все?

– Потом я ничего не помню. Нет, не помню…

Джинни выглядела откровенно усталой.

Амадо коснулся ее руки.

– Все в порядке. Ваши дети здоровы, они у бабушки и деда, вы тоже скоро поправитесь. Если тан Вальдес придет вас навестить – не откажете?

– Нет…

– Тогда спите и отдыхайте.

Амадо улыбался ласково, и Джинни откинулась назад.

Все в порядке? Да, наверное… дети, Серхио… о ком она не спросила? Кажется, что-то важное было упущено, но что?

Нет, не припомнить… сон уже мягко укутывал Джинни в свои теплые объятия. Глаза закрылись, и женщина снова уснула.

– Счастливая семья. О муже она так и не спросила, – хмыкнул рядом Хавьер.

Амадо пожал плечами. Счастливая? Или…

Он помнил свою маму. Ритана Барбара и не подумала бы спрашивать о муже. Что бы ни случилось. Альба и он… Тут тоже сложно. Умри он – и кто оплачет его смерть? Отец? Тони? Они некроманты, для них это просто этап жизни.

Жена? Сын? Отнюдь. Они не плакать будут, а злиться, что денег меньше станет.

И кто? Для Амадо эта ситуация была совершенно обыденной.

Хавьер вспомнил кое-что из истории семейства Карраско и вздохнул.

– Вот же ж… жизнь!

И в первый раз Амадо посмотрел на стоящего рядом мужчину с пониманием и сочувствием.

Действительно. Вот же жизнь! И что это за Сесар такой? Куда его приткнуть и что с ним сделать?

(обратно)

Глава 5

– Кто-кто?

Завтрак в семье Ксаресов – мероприятие крайне протокольное и церемониальное. А еще церемонное и замороченное.

Все спускаются вниз, как положено, одетые в приличествующую случаю одежду, не допускаются никакие халатики или домашние костюмы – это только для своих личных спален.

А пред очи патриарха семейства извольте явиться, как полагается.

Прически – для женщин, выбритые лица для мужчин – тан Ксарес-старший, Патрисио Эудженио Ксарес не терпел бород. Наверное потому, что у него борода не росла.

Он честно старался.

Ах, как хорошо было бы к его седым волосам еще и бороду. Такую, коротенькую, но окладистую, вальяжную… щщщщщас, сказала вредная судьба.

То, что росло на лице у благородного тана, могло порадовать разве что козла. И то неприхотливого. А если так… и ведь что обидно-то? Вот у старшего сына борода была вполне себе симпатичная, и у среднего. А он…

Перебьются!

Ему нельзя – и у них не будет! И усов уж тоже, до кучи!

А если уж посплетничать шепотом, между своими, то и благородную седину… эээээ… неблагородную лысину тан честно маскировал огрызками благородной седины. И закреплял их парикмахерским воском. Каждое утро. Достаточно долго. Не повезло ему. Лысеть благородный тан начал лет семь назад, да так некрасиво, проплешинами… оставалось только скрипеть зубами и покупать у парикмахера накладки. Но кажется, и до париков скоро дело дойдет.

Пока все спускаются, тан Ксарес проглядывает утреннюю газету.

И там-то…

– Отец, ты уже видел? – уточнила одна из дочерей. – Мне кажется, это дети Хулио…

В коротенькой заметке репортер воспел красоту Алисии Катарины, которая прибыла из Колоний, чтобы поискать супруга в метрополии. Разумеется, за приличной юной ританой приглядывает ее брат. Тоже неженатый, девушки, обратите внимание! Такое счастье кому-то достанется!

Молод, красив, неженат, благороден, с деньгами, а главное-то что?

А то!

Свекровь у вас будет в Колониях! Вы – тут, а она вовсе даже там! Вот оно счастье-то!

Светские сплетни, дело совершенно житейское.

Развелся – женился – влюбился – встречается… надо же чем-то заполнять колонку? Надо. Чем Алисия Катарина хуже прочих?

– Хулио, – сдвинул брови патриарх семейства.

О блудном сыне он вспоминать откровенно не любил. И… будем честны!

Вот если бы Хулио разорился, стал калекой, приполз на костылях к родительскому порогу… о, тут бы Патрисио Эудженио покивал с умным видом и вальяжно произнес: я же тебе говорил.

Конечно, помог бы. Но все-таки… приятно осознавать, что ты умный, прозорливый, всеведущий. Противный сын лишил отца такого счастья.

Сын не приполз.

А девушка и юноша на фотографии выглядели его копиями. И были достаточно богато одеты, и улыбались, и явно радовались жизни. Феола и тан Анхель, как сидящие сзади, в объектив не попали, да и репортер упоминал только про тех, о ком его попросил друг Рауль.

И что ты будешь делать? Вот что?

Первым пойти на поклон? Вот еще не хватало!

Послать кого-то из родных? Ну… так можно. Это не в ущерб чести. А кого?

А вот хотя бы и дочь, если уж она рот раскрыла… чего она? Пусть идет и наводит справки, не самому ж патриарху семейства работать? Он свое дело сделал, детей наплодил, пусть теперь они отдуваются!

– Роза, узнай, где живут эти Ксаресы. И надо будет тебе к ним съездить. Если это дети Хулио, что ж. Они наверняка нуждаются в нашей помощи. А если нет… я не хочу, чтобы под моим именем промышляли самозванцы!

Дочь уныло кивнула.

Порученьице…

– Ты чем-то недовольна, Розита Эухения?

– Нет, отец. Я сделаю, как вы пожелаете.

– То-то же, – смягчился патриарх семейства. – Не хотелось бы опять вызывать нотариуса.

А так завтрак проходил очень чинно.

Живые цветы, столовое серебро, подогретые тарелки…

Только вот счастья в глазах ни у кого нет. Но кому интересна эта невесомая категория? Вот если бы деньгами дали…

* * *

Тан Анхель постучался в двери дома Ксаресов с утра. И тут же пригласил явившуюся на завтрак Алисию прогуляться по набережной.

Феола скрипнула зубами (все строго по очереди, вчера Анхель, сегодня она, не так ли, но сделать ничего не успела. Алисия радостно согласилась и отправилась одеваться. Анхель послал Феоле улыбку.

– Надеюсь, тан Ортис не будет разочарован.

– Разумеется, нет. Вы же не меня пригласили, – отозвалась мелкая вредина. – Да я и не пошла бы.

– Как приятно, что вы так со мной единодушны, – оскалился в ответ Анхель, понимая, что перед ним враг. – Я бы и не пригласил.

– Конечно, единодушна. Я тоже не люблю жиголо, – согласилась Феола.

Кто знает, что они бы еще наговорили друг другу, но тут вернулась Алисия. И Анхель повел ее к мобилю, подсчитывая расходы.

Прогулка по набережной – бесплатно. Но какой-нибудь сувенир – не меньше реала. Еще реал на цветочки, еще реалов пять-семь на обед в хорошем ресторане с морепродуктами. Анхель знает такие… м-да. Меньше десяти реалов не получится, а то и все пятнадцать.

Ладно, не стоит скупиться. Это его вклад в будущее…

Феола подумала пару секунд, потом телефонировала тану Ортису, попросив слугу передать весточку хозяину, и отправилась в кабинет к брату.

– Лоуренсио, ты с ума сошел?!

Феола стояла, уперев руки в бока. Разве что скалки наперевес не хватало. Впрочем, Лоуренсио бояться не собирался.

– Чего тебе, Фи?

– Ты зачем отправил Лисси на прогулку с этим гнусным скунсом?

– Придержи язык, Фи!

– Рен, ты просто не видишь. Но твой друг – гадкое существо. Склизкое, как жаба…

Лоуренсио встал из кресла, чтобы посмотреть на сестру сверху вниз.

– Знаешь что, Фи, ты просто наглая сопля!

– Что?! – аж задохнулась девушка.

– То! Твои выходки сходили тебе с рук просто потому, что все боялись Адэхи. А так тебя бы крапивой драть два раза в день! С чего ты решила, что можешь судить о взрослых людях? Что можешь что-то понимать и в чем-то разбираться? Что ты вообще видела, кроме своего острова?

– Нашего острова…

– Неважно! Опыта у тебя нет, ума у тебя тоже пока нет, а с ним и совести, и такта. Еще раз ты скажешь гадость про незнакомого тебе человека, и я сам тебя выпорю! Честное слово! И родителям напишу! Лисси надо выходить замуж, мне невесту подыскивать, а с тобой позора не оберешься! Не можешь язык держать за зубами? Так я научу! Здесь твоего шамана не будет!

Феола презрительно посмотрела на брата.

– Думаешь, мне нужен Адэхи, чтобы с тобой справиться?

Развернутая к Лоуренсио ладошка девушки светилась ровным белым светом.

– Думаю, что со всеми ты не справишься, – жестко ответил брат. – Посидишь на хлебе и воде, так поумнеешь…

Феола прищурилась.

– Я тебе этого не прощу.

– Обойдусь без прощения от малолетней хамки.

– Возьми свои слова обратно, не то пожалеешь.

– Это ты пожалеешь, Фи, если еще раз попробуешь себя так вести. Поняла?

Феола развернулась и хлопнула дверью.

Пожалеет?

Знаешь что, братец… знаешь что… Да просто! ГРРРРРРРР!!!

Феола была не просто в бешенстве. По комнате расхаживал злющий рыжий вихрь. Стулья и столы она, правда, не пинала, но от одной стены до другой передвигалась весьма быстро.

– Гад ползучий!

– Гррррр!

– Прррридурррок!!!

Кого именно она имела в виду? Феола и сама точно не знала. Может, братца-остолопа. Может, склизкую гадость – Анхеля. Но на Анхеля и то злости было меньше. Понятно же, слизняк обязан жрать и пакостничать! Работа у него такая! А вот братец…

Это ж надо быть таким дураком, чтобы всерьез поддаться на уговоры этой сволочи! Еще и к Лисси его подпустить!

Сестра же! Не дай бог влюбится – навеки себе жизнь испортит за таким-то поганцем!

Феола любила своих родных. Но…

Родители слишком любят друг друга. Им кроме них двоих – и плантации, никто не нужен. И ничего не нужно. Такое тоже случается, это надо принимать. Они слишком тесно связаны душами, чтобы детям доставалось многое…

Лоуренсио…

Он хороший и добрый. Но слишком мягкий и податливый. Рядом с хорошими людьми он будет хорошим, рядом с мразью типа Анхеля будет творить зло. И сам того не заметит.

Увы…

Лисси?

Сестра – идеальная ритана. Нежная, милая, добрая, красивая, заботливая… у хорошего мужа ей цены не будет. Но у сволочи типа Анхеля она просто погибнет. Увянет, словно цветок.

Этого допускать нельзя. Ни в коем случае.

А что делать, если брат отказывается ее слушать, да еще и угрожает?

Только одно.

Добыть доказательства того, что Анхель – сволочь, сволочь, СВОЛОЧЬ!!!

Эмммм… ярость закончилась, Феола уселась на кровать и принялась размышлять.

А КАК это можно доказать? Что, Анхель оставит на видном месте записку с красивым текстом: «Лоуренсио дурак, а я его использую»? Феола сильно подозревала, что компроматом этот негодяй не раскидывается. Человек вообще крайне неохотно говорит о себе плохо, а вот этот конкретный человек еще и умен, и осторожен…

И что делать? Заранее сдаться и отдать ему на откуп и глупыша Лоуренсио, и сестренку? Да, Феола младшая, но это совершенно не значит, что она бросит родных на произвол судьбы. Она лучше разбирается в людях, это часть ее дара. Коли на то пошло…

Никто не задумывается, но даже энергия у всех разная. У хорошего человека одна, у подлеца другая, у больного третья… Адэхи ее учил не зря. И вот уж кого Лоуренсио не стоило трепать своим языком.

Ладно.

Простим брата, он глупый. А вот что делать с Анхелем?

Будь это на острове, на плантации, она бы и не задумалась. Там она знала все и всех. Но здесь столица. Здесь она слепа, как новорожденный котенок, а вот Анхель…

Это его игровое поле. Она не сможет незаметно проследить за ним, не сможет собрать сведения, а вот Анхель, если что, она даже не сомневалась – подстроит ей несчастный случай и будет громче всех рыдать на похоронах.

Так не пойдет.

Тереса? Нет, здесь и она не помощница, равно как и Мерседес.

Тан Ортис?

Будем честны, если он что-то и знает про Толедо, то лишь верхушку. Знай он нечто по-настоящему страшное для этого гада, давно бы уже обнародовал, у него это на лице написано.

Так что поговорить с ним можно, но этого будет мало.

Откуда еще можно взять информацию? Найти кого-то и нанять?

Хм… а зачем? Есть такое место, в которое стекаются все сведения. И называется оно – полиция. Надо просто найти подходящего человека, приглядеться – и попросить. А может, и просить не придется. Такие, как Анхель, не смогут жить без нарушения законов. Вот просто – никак. Значит, Феола просто способствует торжеству правосудия.

Только пораньше.

Можно попробовать? Вполне. Дело за малым – осталось найти подходящего полицейского. Кстати, стоит расспросить Мерседес. Ее же должны были допрашивать? Вот, с чего-то надо начинать.

Убить Анхеля?

Феола не задумалась бы. Но пока… пока вроде особо и не за что.

Да, он дружит с братом. Да, он ухаживает за сестрой. Но… и что? Физического вреда он не наносит ни одному, ни второй. Душевных ран не причиняет. А потому и убивать его пока не за что.

Ладно. Пока попробуем через полицию, а убить никогда не поздно. И Феола принялась обдумывать свой план.

* * *

С утра Мерседес отправилась к ювелиру.

И доехала бы она до лавки сеньора Агирре, и предложила бы жемчуг ему, и было бы все гладко и ладно, но… мобили!

Кто не понимает – вся техника подчиняется не законам физики. Вот уж нет!

И даже не законам магии.

Она подчиняется общемировым законам подлости и вредности.

Она решительно ломается в неподходящий момент, она устраивает катастрофы, она летит, когда не надо, и ползет, когда надо лететь. У нее судьба такая. Она создана изводить людей.

Мерседес это ощутила на своем опыте, когда заглох мобиль.

Да, вот так. Прямо посреди улицы.

А в мобиле водитель, она и охранник. И что делать?

Водитель, кстати, является и вторым охранником, и встает выбор. Или Мерседес сейчас остается в мобиле, пока его будут чинить, или покидает мобиль и с одним охранником идет дальше. Благо тут улицы широкие, светлые, белый день на дворе, то есть утро, да и до лавки ювелира – один квартал.

И чего тут идти?

Это она охране и предложила.

Мужчины переглянулись и согласились. Действительно, не трущобы какие и не прибрежный квартал. Здесь можно не опасаться.

Мерседес и не переживала, спокойно шла, когда…

Вот так и бывает в жизни. Ты идешь, человек идет, а потом она ка-ак берет, да ка-ак сталкивает! И лбом по лбу! Чтобы точно увидели.

И прониклись заодно.

Тан Мальдонадо решил наведаться в ювелирный квартал, сам не зная для чего.

Может, зайти к мастеру Агирре. Может, прогуляться.

Может… да и сам бы он на этот вопрос не ответил. И почему вчера рано лег, и почему сегодня рано встал – тоже. Растревожил его душу вчерашний разговор. И сыщик этот…

И Пенья туда же!

Вот как хотите, а на душе у мужчины было решительно неспокойно. Потому и на девушку он не сразу отреагировал, хотя в обычном состоянии успел бы увернуться, и еще даму подхватить…

Не успел.

Искры из глаз, конечно, у него не посыпались. Но налетела Мерседес на него очень сильно. Аж дух выбило.

– Ух, – сказал Херардо Диас, едва не складываясь вдвое.

– Ой, – сказала Мерседес. Тан оказался очень плотным. Оно и неудивительно, эпатаж требует хорошей физической формы. Поди, покачайся на фонаре, если у тебя мышцы, как сопли! Да и дуэли случаются, и много еще чего… поддержал девушку он автоматически. И Мерседес оказалась плотно прижата к белой шелковой рубашке.

– П-простите, – пискнула она.

– Ни за что, – машинально отозвался Мальдонадо. И только спустя несколько секунд пригляделся. И – сменил гнев на милость. Мгновенно, решительно и бесповоротно.

На него смотрела… камея.

Или гемма.

Или…

Такие профили надо на монетах изображать и на медалях. Тогда люди их точно тратить не будут. А то возьмешь в руки реал, а там такая харя… так и хочется его пропить побыстрее. Еще и плюнуть сверху. А на Мерседес так бы и смотрел.

– Сеньорита, вы в порядке? – наконец-то вмешался сопровождающий.

Мальдонадо поднял брови.

– Сеньорита?

– Мерседес Вирджиния Веласкес, – еще тише пискнула Мерседес.

Мужчина был выше ее на полголовы, и такой… смущающий. Ей даже с мальчиками обниматься до сих пор не приходилось. А тут…

– Тан Херардо Диас Мальдонадо, к вашим услугам, сеньорита, – приосанился Херардо.

– Я… – окончательно засмущалась Мерседес. – Простите…

Охранник пока держался рядом, но ничего не предпринимал. А зачем?

Мальдонадо в столице личность известная, но юным девушкам от него ничего не грозит. Вот уж этого не было.

Голым на дереве – было. Эпатажа – хоть лопатой отгребай, пренебрежения к морали и нравственности тоже, и наплевательское отношение к законам.

Но в одном он был непреклонен.

С женщинами – только по добровольному согласию. И только с совершеннолетними. Максимум, что грозило Мерседес – это пара любезных слов, а потом разойдутся в разные стороны.

Так думал охранник. И решительно ошибался.

Речь пошла не о любви. Художник увидел потрясающую натурщицу. И отпустить такое чудо? Когда оно тебе само в руки падает? При всем эпатаже, Мальдонадо был талантлив, а потому…

– Сеньорита, это мне впору умолять о прощении. Хотите на колени встану?

– Нет! – едва не вскрикнула Мерседес.

– Тогда как мне заслужить ваше милосердие? Скажите, вы любите кофе?

– Да…

– Давайте я угощу вас кофе. И безе? Здесь рядом есть совершенно замечательное кафе, мы посидим буквально пятнадцать минут, но я буду знать, что прощен. И вы меня на целый день осчастливите.

Что могла ответить на это Мерседес, которую жизнь совершенно не готовила к таким резким поворотам?

Да только одно.

– Хорошо, тан….

– Вы позволите предложить вам руку? – Херардо Диас согнул локоть, предлагая девушке опереться. И отметил, что руки у нее тоже красивые. Классическая форма кисти, тонкие длинные пальцы, овальные ногти, точеные запястья.

Мерседес не миниатюрная, это другой тип красоты. Но такой притягательный…

– Вы предпочитаете просто безе? Между прочим, у них восхитительно готовят взбитые сливки. Просто невероятно вкусно. Стыдно признаться, но я их обожаю.

– Я тоже, – созналась Мерседес, которой регулярно доставалось за пристрастие к сладкому. А какое тут может быть удовольствие, когда тебе бубнят в ухо: растолстеешь, станешь, как колода, будешь выглядеть, как бочка с салом… Вирджиния была достаточно тонкокостной, не в мать пошла. И пилила Мерседес регулярно, даже не понимая, насколько больно делает своему ребенку. Неужели нельзя было сказать – я тебя буду любить, даже если ты растолстеешь? Но нет. Это Вирджинии и в голову не приходило. – Просто я толстая.

– ВЫ?!

Если бы на голову Мальдонадо полено упало, он бы и тогда так не возмутился. Мерседес хлопнула ресницами. Да, она… и что?

– Вы великолепны! И вам нельзя худеть! Вы нарушите все пропорции и будете выглядеть ужасно! – вознегодовал художник. – Я не знаю, кто говорит вам эти глупости, но во имя искусства – не слушайте бездаря!

Мерседес невольно улыбнулась.

– Тогда я согласна на взбитые сливки, тан Мальдонадо.

– Вот и прекрасно.

Охранник только плечами пожал. Ладно, пока ничего страшного не происходит. Все в порядке.

* * *

Мэр Римата, тан Кампос, не любил собирать совещания.

Вот зачем оно надо?

Приходят все, собираются, отрываются от важных дел, сидят, казенные кресла протирают. Лучше он сам, лично, зайдет к каждому. Тут же как?

Двойная, а то и тройная выгода.

Прогуляться по зданию – раз. Все ножками подвигаться, а не седалище просиживать. Оно полезно.

Послушать, кто и что говорит, посмотреть, кто и чем на рабочих местах занимается – два. Если наивные люди думают, что чиновники сидят и работают… думайте! Тан Кампос никому не намерен мешать заблуждаться. И вообще, с начальственным пинком люди всегда работают лучше.

Дать каждому задание лично, еще и проверить, кто и как понял – три.

Да, вот так. Все продумано и всему отведено свое место.

Но тут – не отвертишься.

– Таны и сеньоры, в ближайшее время нам предстоит весьма и весьма сложное мероприятие. Даже два. Похороны его величества Аурелио Августина. И коронация его величества Хоселиуса Аурелио.

Чиновники переглядывались, вздыхали, поеживались.

Да, вот так… и ничего хорошего. Смена власти – время сложное, тут бы на своем стуле усидеть. А то ведь его величество…

– Тан Кампос? Разрешите вопрос?

– Да, сеньор Черетта?

– Пока неизвестно, его величество будет жить в столице? Или…

– Известно. Его величество также выбрал своей резиденцией Каса Норра. И будет проводить примерно полгода там. – Дружный выдох облегчения. – А полгода – в столице.

Теперь последовал такой же дружный стон.

Ну, отвыкли! Отвыкли за это время от королевского присутствия, расслабились, скажем честно. Аурелио Августин последние лет двадцать жил в Каса Норра, а то и больше. А в столице… это совсем другой протокол, другая ответственность, другое дело…

Другие деньги?

Не без того. Но и должности лишиться становится намного легче. Да и с королем сколько придворных понаедет? Начнут сейчас своих пристраивать, то туда, то сюда…

Тан Кампос поднял руку.

– Это не сразу, таны и сеньоры. Вовсе нет. Королевская резиденция, конечно, не развалена, но ремонт кое-где все равно требуется. И не только ремонт. Его величество Хоселиус Аурелио распорядился начать приводить все в должный порядок, но не спешить. Чтобы к лету спокойно переехать.

Чиновники только порадовались.

Король, который понимает сутьи дает время на исправление недостатков, на заметание мусора под коврик – это полезный король. Умный, правильный…

Понятное дело, кто-то свойственников и родственников удачно пристроил, кто-то немножко перепутал личный карман с государственным, кто-то еще что-то.

Дело совершенно житейское. Но влететь может и за это, и за то, и за что-то еще… ой, как может…

Лучше – не нарываться. А до лета можно и дворец в порядок привести, и личные дела….

Тан Кампос смотрел на это с улыбкой. Он отлично понимал, кто и чем дышит. Но… сам, что ли, без греха? То-то и оно…

– Но для начала нам надо провести без малейшей зацепки похороны и коронацию. Это все понимают?

Чиновники наперебой закивали головами. А что тут непонятного? Вроде как идиотов нет?

Если сейчас все пройдет хорошо, они и плюсик в личное дело получат, и полгода спокойствия. А если нет…

Лучше короля все же не злить. Хоселиус Аурелио далеко не ангел. Так-то он тихий, спокойный, и стелет мягко, но спать – жестко будет.

– Начнем с похорон. Давайте по очереди. Храм…

Епископ Тадео чуть склонил голову.

– Тут все в порядке. Храм вычищен и вылизан, усыпальница готова, территорию мои люди вылизали – до блеска!

– Замечательно, – одобрил тан Кампос. – Можно не проверять?

– Можно, – кивнул епископ. – Меня это напрямую касается…

– Я все же приеду с проверкой.

– Буду рад в любое время, тан Кампос. Просто приезжайте, не надо предупреждать о приезде.

Мужчины переглянулись с полным пониманием. Еще бы! Если тан Кампос чего и углядит, он епископу скажет, не станет анонимки подметные строчить. Два хороших человека между собой всегда договорятся.

– Пойдем дальше, по порядку. Итак, дороги. Сеньор Бенедетто?

Дороги, мосты, мостовые, канавы, очистные, это все в ведении мэра города. И он за это отвечает. Украшение города, приведение его в надлежащий вид, обеспечение безопасности, даже больницы…

Тут мэр, конечно, запечалился.

– Очень жаль, что тан Риалон и тан Шальвейн не смогут присутствовать…

– Никак не смогут, – развел руками Серхио Вальдес. – Тан Шальвейн сломал ногу. А тан Риалон сказал, что уехать не сможет. Никак.

Тан Кампос кивнул.

– Будем надеяться, у ританы Лассара все пройдет благополучно. Все же она не девочка, и ребенок не первый…

– Вот потому Эрнесто жену и не оставит.

– Что у вас с преступностью в столице?

Серхио только вздохнул.

Эх, что бы полковнику Лопесу еще поработать? А?

– Крупных преступлений быть не должно, тан Кампос.

– Крупных?

– Бытовуха была и будет всегда. Я распорядился усилить патрули на это время, режим отработан, протокол согласован. К сожалению, не всегда получается так, как мы желаем.

– Что именно не получается? – уточнил тан Кампос.

– Вот, к примеру, дело Веласкесов. Сами понимаете, за три дня его не раскроешь…

Мэр кивнул.

– Ладно. Это я понимаю, и требовать не буду. Но если что… Вальдес, я постараюсь вас прикрыть, но что скажет король?

– Что мы не шьем дела, а тщательно расследуем каждый случай, – отмахнулся Вальдес. – Тан Кампос, по крупняку мы договорились. А мелочь… кошельки срезать будут всегда, в такие дни даже и побольше обычного. И остальное тоже…

Мэр только кивнул. Он все это понимал. И будет прикрывать Вальдеса. Но если вопрос встанет так: чья тут шкура первой на просушку… тогда уж прости, друг. Своя – она ближе к телу. И хозяину дороже.

Согласования, проработки, разъяснения…

Через два дня прибудет кортеж с гробом, а тут…

Времени всегда для чего-то не хватает. Привычка у него такая, у времени…

– Вальдес, задержись.

Чиновники выходили один за одним, не оглядываясь. Серхио пересел поближе к мэру.

– Что не так, Карлос?

Наедине они разговаривали «без чинов». Давно уже подружились, давно уже нашли общий язык, и семьями тоже дружат. Но это наедине. При посторонних надо соблюдать субординацию.

– Не знаю, Вальдес. Но мне неспокойно.

– Предчувствие? Или что?

– Вот убивай – не знаю. Но душа не на месте.

Как человек, который долгое время приятельствует с некромантом, Серхио не стал посмеиваться над тонкими материями.

– Я понимаю. Я поговорю со всеми…

– Я буду тебе очень признателен, Вальдес. Даже не представляю, чего опасаться, но… свербит!

– Значит – всего, – твердо решил Вальдес. – Справимся. У меня есть желание получить еще одну звездочку.

– Хочешь уйти в отставку генералом?

– Хочу.

– Законное желание. Я правда не знаю, чего опасаться. Вроде бы и все, как всегда, но… понимаешь, чудятся какие-то глупости. Кажется, наверное.

– Кажется?

– Пойдем ко мне в кабинет? Чего тут сидеть?

Вальдес кивнул. Действительно, чего? А к предчувствиям он относился очень серьезно. Это ведь не просто так, это мы просто чего-то не осознали. А оно есть. И покоя не дает…

В кабинете тан Кампос вопросительно поглядел на друга.

– Коньячку? Или еще чего?

– Кофе, – выбрал Серхио. Не хотелось ему ничего спиртного, ну его… и так голова, как чугунная от всего. А расслабишься, еще и гудеть будет.

Кофе и только кофе. И покрепче.

– Вот, пожалуйста, – неожиданно расстроился тан Кампос. – И ведь говорил же…

– Что случилось? – не понял Серхио.

О маленькой привычке мэра пить только собственноручно сваренный кофе знали немногие. Большинство было уверено, что мэр и по этому поводу гоняет своего секретаря.

Ну и гоняет, дело-то житейское.

А вот Серхио знал.

И что у мэра есть запас кофейных зерен, и маленькая ручная мельничка, и… сам он варит. И сам процесс контролирует, и кофе получается великолепный.

– Просил же в мой шкаф не лезть, – раздосадованно ответил Карлос. – Уборщица знает, что я тут порядок навожу сам. Даже пыль лично протираю. И все равно… вот чего она чашки повернула?

– Чашки повернула?

Карлос Мануэль Кампос даже чуточку смутился.

– Я понимаю, это смешно. Но мне так удобнее брать их с полки. Левой рукой. Вот они и стоят ручками налево… обычно. А сейчас направо.

– Минутку! – У Серхио профессионализм аж взвыл благим матом.

Уборщица?

Да где вы видели такую уборщицу, чтобы сама себе лишней работы искала? Еще и такой, о которой ее не просили? Даже вовсе наоборот?

Такого не бывает!

Он подошел к мэру посмотрел в чистенькое нутро шкафчика…

Вот и тряпочка для пыли лежит. Что характерно – чистенькая.

– Что именно не так?

– Просто повернуты чашки. Наверное, она пыль вытирала, да и сдвинула.

– Наверное-наверное, – пробормотал Серхио. – Карлос, а тебя не затруднит вызвать ее, да и спросить? Прямо сейчас? При мне?

– Зачем? – искренне удивился мэр.

– А вот затем.

Тут уж начало доходить и от далекого от сыскных дел тана Кампоса.

– Ты подозреваешь…

– Я не хочу просто подозревать. Вызови, а? А я пока телефонирую Карраско.

Тан Кампос молча кивнул и пошел к двери. Звать уборщицу.

Стоит ли объяснять, что та резко все отрицала? Не убирала она! Не лазила в шкафчик! И не просила никого. И…

Это – НЕ ОНА!

Точка!

Серхио поглядел на это, да и телефонировал Хавьеру Карраско. Правда, для него оказалось сюрпризом прибытие некроманта совместно с Амадо Риалоном. Но тут все было просто.

Где нашли, там и оповестили. А были как раз они оба в кабинете Риалона.

Вот тот и воспользовался случаем. Все одно с мэром побеседовать придется. Лучше уж он сам придет, да в неформальной обстановке, чем через всех секретарей ломиться. Себя ценить надо и не тратить время на бюрократию.

* * *

– Спасибо! Так вкусно!

Эллора сунула в рот леденец на палочке. Молодой человек рядом с ней улыбнулся.

Подруга ему нравилась.

Не слишком красивая, неглупая, порядочная, работает на таможне, говорят о ней все только уважительно.

Да и семья хорошая. Мать ее воспитывает одна, так бывает. Море частенько берет свою дань. Вот и отец Эллоры канул в пучину.

Кармело Луна Эскобар все-все разузнал, прежде чем начать ухаживать за девушкой. А то как же!

Он тоже в порту работает! И не абы кем! Он младший помощник у самого старшего таможенника! Может, и до старшего помощника через пару лет дослужится, а там и выше пойдет?

Может, еще как может…

Но для этого надо быть безупречным. И по службе, и… да, в личной жизни – тоже.

Не заводить любовниц, тем паче непроверенных. Не гулять направо и налево, не играть в карты, не…

Вы знаете, сколько искушений в столице есть для молодого человека? Ой, много…

А как душевно ловят на эти искушения людей преступники? Уверяю вас, еще веселее. Могут и шулера подставить, и девку подложить, и… да что угодно могут! А потом придется отрабатывать…

Кармело этого не хотелось. Он человек серьезный, у него и стремления самые что ни на есть серьезные. Должность хорошую занять, семью завести… а вот тут начинаются проблемы.

Работай он где-то в другом месте! Не на таможне!

Но!

Он – сеньор. Не тан. Максимум, что он выслужит – личное дворянство. И то очень уж не факт. Кто и за всю жизнь такого не сделает… отсюда вывод. Ни одна ритана на него и не поглядит. Разве что вовсе уж из бедных, от полной безнадежности, но… оно ему нужно? Чужие долги на себя вешать?

Или чужие беды… нет-нет, Кармело – умный, он так не поступит! Ему такое ни к чему…

Идем дальше. Дочери купцов.

Сразу – отпадает.

Не то чтобы Кармело был сильно против купеческого дела. Вовсе даже нет, приятно, когда у твоей жены родня с деньгами. Но… купцы же! Наверняка начнутся какие-нибудь просьбы, уговоры, а то и угрозы… сталкивался он с таким. Вон, у друга теща хуже гидры, тесть тоже… закрыл парень глаза на контрабанду – и в десять минут вылетел из таможни. Понятно, на улице не остался, штраф заплатил, да и работает у тестя. Но зачем такая судьба?

Нет-нет, Кармело это не предлагать! Обойдемся!

Интеллигенция? То есть студентки и околонаучная среда? Тут Кармело тем более был против. Вы что! Ему жена нужна послушная! А эти вольнодумки… ну их! И сами чего ляпнут, и мужа подведут… это тоже кому другому. Он обойдется!

Рабочий класс?

Дочки рыбаков, столяров, ткачей и прочего… тем паче – крестьян, вообще Кармело не рассматривались. Вот еще!

Зачем ему это быдло?

Они же тупые! О чем с ними говорить-то можно? Просто – о чем? Или чтобы тесть с тещей его поучали!

ЕГО!

Смешно подумать даже!

Нет, такое ему не надо!

И что у нас остается в сухом остатке?

Умная девушка из простой семьи, желательно без высшего образования, не слишком богатая, но и без проблем и долгов, да, и семью хорошо бы поменьше, чтобы не обременяли Кармело своей глупостью… чтобы слушалась его, умела себя вести, одеваться, воспитывать детей, не ляпала глупостей…

Говорите, такое чудо не найти? Это вам не найти! А Кармело в свою удачу твердо верил. Вот он искал – и он нашел!

Эллора подходила по всем параметрам. Даже семья… ладно уж! Одну тещу он потерпит, тем более что Лидия была чрезвычайно мила и интеллигентна.

Эллора тоже работала в порту, переписчицей, была достаточно миленькой, чтобы Кармело мог обратить на нее свое внимание, но недостаточно красивой, чтобы начать ее ревновать.

Умна? Да, но о вольнодумстве и речи не идет. Дом, дети, семья… тут все будет в порядке. Так что Кармело начал ухаживания и не прогадал. Он водил Эллору по столице, показывал ей достопримечательности… в кафе, правда, не водил. Зарплата не позволяла, да и не знал он еще… вот решит он искать себе кого-то другого – и что? А на Эллору тратиться будет?

И вообще, она уже получила свой главный приз.

Кармело!

Зачем ей нужно что-то еще?

Одеваться умеет, глупостей не ляпает… пожалуй, Кармело к зиме сделает ей предложение. Вот, на святочные гуляния как раз и сделает. Женщины такое любят, а мужчины… а эта романтика обходится им практически бесплатно. Всю обстановку за них создадут городские власти.

И горки, и санки, и венки омелы… да много чего.

Согласится Эллора, там можно будет и дальше думать. Весной пожениться, съездить на недельку куда-нибудь, где не слишком дорого. Кармело комнату снимает, но у матери Эллоры свой дом на побережье. Вот его можно продать, добавить денег и купить что-нибудь в городе. Поближе к работе, к примеру. А там и дети пойдут, и мать сможет помогать Эллоре… все при деле. А уж на семью-то Кармело заработает.

Может, и без особой роскоши, ну так всему свое время! Вот лет через десять-двадцать…

И мужчина принялся расписывать девушке, какое у него блистательное будущее.

Эллора слушала, кивала, поддакивала.

И никто, никто не видел, как крепко она вцепилась зубами в леденец. Так она точно промолчит. А если рот откроет…

Хорошо, что леденец сладкий, а то аж скулы сводит от занудства. Но у девушки были свои причины встречаться с Кармело Луна Эскобаром.

Да, дорогой. И это дерево очень красивое. Безусловно, ты прав…

А Кармело в этом и так не сомневался.

* * *

Хавьер за работу взялся сразу.

Хоть и не любили Карраско, хоть и сами Карраско относились к людям не слишком хорошо, но свое дело некромант знал. И на отлично.

Первым делом снял аурные следы со шкафчика, подумал, покачал головой.

– Только ваши, тан Кампос.

– Ну… да. А что?

– И только сегодняшние. Кто бы к нему ни прикасался, свой след он стер.

– Та-ак, – не понравилось это мэру. Зачем стирают отпечатки пальцев, он знал. Надо полагать, аурный след тоже стирают не только ради чистоты эфира?

Хавьер тут же принялся проверять остальное. И не слишком удивился, когда попавшие под заклинание чашки засветились неприятным зеленоватым светом.

– Замечательно. Проклятье налицо.

– Проклятье?

– Не сильное, – пригляделся Хавьер. – Так… что тут у нас? – руками он чашку предусмотрительно не брал. Не хотелось следы стереть. – У нас тут «Взгляд из бездны», но слабенький, не выше второго…

– А для всех? – рыкнул градоправитель.

Серхио и Амадо переглянулись. Они-то отлично знали, о чем речь идет, и Вальдес взял на себя разъяснения.

– Тан Кампос, «Взгляд из бездны» проклятие, которое можно регулировать. Если максимально вложенная в него сила заставит человека достаточно мучительно умереть… и спасти не успеют, это больно, но очень быстро, то минимальный уровень, который обнаружил Хавьер, заставит вас просто поболеть. Может, дней десять. Тошнота, головокружение, кошмары, обмороки… обязанности свои вы выполнять не сможете. Наверное.

– Смогу, – огрызнулся градоправитель.

– Упав в обморок прямо перед королем? Через десять дней все бы развеялось.

– Или нет? – Амадо настороженно приглядывался к чему-то. Кофе? Сахар? – Карраско, кинь определение на яды. Сможешь?

Хавьер недобро сверкнул на следователя глазами, но послушался. Некроманты и такое могут, яд ведь причина смерти, считай, их поле.

Сахарница тоже засветилась зеленоватым.

– И что там хорошего?

– Водоросль.

– Че-го?

– То-го, – передразнил Риалона некромант. – Есть такая, если рыба или моллюск ее сожрет, станет… нехорошим для человека.

– А человек?

– Не умрет. Но заболеет^[262].

– Для верности?

– Да, наверное, – прикинул Хавьер. – Проклятие активизируется, когда человек пьет из этой чашки… этих чашек. Плюс водоросли… ты их как почуял?

Амадо пожал плечами.

– Мне показалось, что оттенок у сахара не такой. Но я думал – показалось.

– Хорошее у тебя зрение, – проворчал Вальдес.

Амадо пожал плечами.

– Не жалуюсь.

После того, как он побывал в плену, тогда, на грани жизни и смерти, что-то в нем все же поменялось. Чувствительность, что ли, появилась обостренная? Сам иногда не мог ответить. Но к примеру, когда Альба на ужине у знакомых отравилась рыбой, Амадо и сам ее не ел, и Альбу отговаривал. Вот не нравилась она ему. Хотя рыбу-меч не каждый день попробуешь, и даже не каждый год.

И с другими продуктами так иногда получалось.

Вот и сейчас он смотрел на кристаллики сахара и знал, что ему этого НЕ ХОЧЕТСЯ! Совершенно. Никак.

Только если привяжут и силком накормят.

Тан Кампос уселся за стол и обхватил голову руками.

– И что мы имеем? Кого-то, кто прошел в мой кабинет, наложил заклинание на чашки…

– Нет, – отрезал Хавьер.

– Нет?

– Мэрия обвешана талисманами и сигналками. Применение здесь некромантии заставит насторожиться всех храмовников в радиусе мили. Так что чашки взяли, вынесли, заменив на другие, подсыпали вам яд и ушли. И были они здесь минимум два раза.

– Почему?

– Потому что, тан Кампос, ваши чашки сначала надо было увидеть и подобрать такие же.

– Мои – уникальны. Я их лично заказывал у Габриэля Маркоса Гомеса.

– Адрес, пожалуйста. – Амадо уже приготовил блокнот. – А еще – кто убирает в кабинете, у кого есть ключи, кто был у вас в последние несколько дней…

– Издеваешься?

– Тан Кампос, убить вас не хотели. А вот вывести из строя – с гарантией.

– Хотя и странно, но согласен, – кивнул Хавьер.

– Странно?

– Наложили бы «Взгляд» третьего уровня… и яда не надо. С гарантией бы свалился.

– Карраско, третий уровень почуять легче. Сам подумай, те же сигналки.

Хавьер сверкнул глазами на Амадо, но промолчал. Зато не удержался Серхио.

– А яд?

– То же самое. Лечить бы стали, мигом бы обнаружили. А вот эту дрянь… это и рыбки можно неудачно покушать. Стечение обстоятельств – вот и все. Но дней десять, а то и больше вы, тан Кампос, были бы недееспособны.

– Осталось понять, кому и зачем это нужно, – вздохнул мэр. – Я так, навскидку вижу два варианта. Либо кто-то хочет занять мое место… я попадаю в больницу, а кто-то перехватывает вожжи и как следует прогибается перед королем. А потом и на мое место лезет.

– Хороший вариант, я тоже о нем подумал, – согласился Амадо. – А второй?

– Хуже. Должно случиться что-то такое, чему я бы помешал, а кто-то другой не станет. А спишут потом на меня.

– Могут даже не списывать, – отмахнулся Амадо. – Но да, согласен. Или в плюс, или в минус. Или кто-то хочет вас подсидеть, или кто-то хочет крупно напакостить. Осталось выяснить, что именно…

Хавьер кашлянул.

– Да? – повернулся к нему Амадо.

– Знаю, – некромант впервые выглядел смущенным. – Понимаю, что глупости. Но… вот у меня полное ощущение, что проклятие на ту женщину в больнице – и на эти чашки накладывал один и тот же человек. Некромант. И тоже… мне кажется, что через артефакт. Доказательств у меня нет, кроме чутья, но вот ощущение – такое.

Амадо с ним спорить и не подумал.

– Отец говорил, что Карраско отлично учат.

Правда, потом добавлял: хоть и сволочи. Но вторую часть высказывания Амадо просто опустил в интересах дела. Хавьер поднял брови.

– Он это признал?

– Он же учился у старого Карраско… чего удивительного? Друга надо уважать, а врага тем более.

Хавьер кивнул. Ладно-ладно, он был в курсе той старой истории. Тетка Сарита рассказала. Когда узнала, что он смог устроиться в столицу, сама, лично, приехала к нему и рассказала. И про мужа, и про его дела, и про Риалона. Работать-то Хавьеру предстояло под его началом.

Нельзя сказать, что это добавило молодому Карраско симпатии к Эрнесто. Больше всех мы не любим тех, перед кем провинились. Но…

Было ведь! И слов из песни не выкинешь.

– Оставим историю в стороне, – вмешался Вальдес. – А нечего тут припоминать друг другу… работать надо!.. Вы мне сейчас хотите сказать, что Веласкесы и это – связаны?

Хавьер пожал плечами.

– Хочу. Говорю.

– Кто такие эти Веласкесы? – сдвинул брови тан Кампос.

Амадо замер.

Помотал головой, словно пьяная лошадь.

– Кто такие Веласкесы, кто такие…

Хавьер открыл было рот, но получил от Серхио «добрый» взгляд – и закрыл рот обратно. Мэр тоже промолчал. Разницу между идиотизмом – и осенившей человека идеей… может, и безумной, но вполне рабочей, он понимал. Управленец же…

Амадо тряхнул головой.

– Тан Вальдес, тан Кампос, а правда? Кто такие Веласкесы?

– Купец…

– Да нет же… я пообщался с матерью Вирджинии Веласкес. Она странная… неправильная, если хотите. Кто она? Откуда? Кто отец Вирджинии?

Серхио хмыкнул.

– Слушай, а вопрос правильный. Я его как-то не задавал, не пришлось к делу. Но и правда?

– Я видел детей Вирджинии. Я видел ее саму. Я видел ее мать. Они не похожи. Мать не такая, значит, и дочь и внуки пошли в отца. И они красивые. Моряк? Может быть, но как-то мне странно, – продолжил свою мысль Амадо. – Карраско, ты сможешь?

– Взять кровь у Вирджинии и ее детей? Могу. И что ты хочешь?

– Воззвать к духам родных. И посмотреть, кто отзовется.

Пусть Амадо и не был некромантом, но теорию он знал на «отлично».

Хавьер задумался.

– Если отец Вирджинии умер давно, он может не прийти. Лет за десять я ручаюсь, но вряд ли больше.

– Вот как хочешь, но у меня есть подозрение, что там нечисто, – вздохнул Амадо. – Попробуешь?

– Попробую. Сегодня же ночью.

Амадо кивнул.

– Вот и отлично. Дальше будем думать, когда что-то прояснится. А я пока схожу к сеньору Гомесу, узнаю, кому он делал чашки.

Хавьер подумал пару минут, потом снял с шеи кулон на серебряной цепочке. Обсидиановый кристалл в форме лезвия меча, оправленный в серебро так, что получался небольшой клинок, маслянисто поблескивал.

– Тан Кампос, я хочу, чтобы вы сейчас уделили мне около часа времени.

– Час времени?

– Да. Я сейчас настрою кулон на вас. Мы не знаем, кому можно доверять, но клинок подаст сигнал опасности. Будет покалывать, если рядом окажется обработанный некромантом предмет или какая-то пища, вода…

Тан Кампос кивнул.

– Согласен. Это надо.

– Вот и отлично, – согласился Вальдес. – А я, пожалуй, схожу к Наталии. Поговорю с ней как давний приятель…

– Защита есть? – озаботился Амадо.

– Есть. Твой отец делал.

Амадо кивнул. И даже не сомневался, что Тони ему помогла. С вещами у некромантки было определенное сродство, она отлично чувствовала, что и кому подойдет.

– Если получится, постарайтесь принести какую-то частичку сеньоры… как ее?

– Наталия Марина Арандо, – машинально ответил Серхио. – Постараюсь. Если что – ношеная вещь подойдет?

– Что получится, то и принесите. Попробуем и с ее вещами, – согласился Хавьер. – Тогда сейчас, тан Кампос, я занимаюсь вами, потом в больницу и к себе в лабораторию.

– Я к сеньору Гомесу, потом буду дальше копать, – кивнул Амадо.

– Поддержу компанию. Поеду к Наталии, а дальше будет видно, – согласился Серхио.

Мэр оглядел всех смеющимися глазами и подвел начальственный вердикт:

– Работаем, таны, работаем!

А что? Надо же вдохновлять людей на трудовые подвиги?

* * *

Мерседес и сама не поняла, как согласилась позировать для портрета. Наверное, потому, что набросок, который сделал тан Мальдонадо, ей ужасно понравился. На салфетке была такая красавица…

Она в жизни не такая.

И то, что говорит тан, он, конечно, из вежливости. Но приятно ведь!

И к сеньору Агирре тан Мальдонадо ее лично проводил. И даже попросил о пятиминутной беседе. Хотел лично извиниться, чтобы Мерседес не ругали за опоздание.

Девушка поблагодарила великодушного тана и отправилась для начала к столу. Ей предстояло посмотреть свои же рисунки, только с дополнениями и исправлениями. А потом – справочники.

Да, это все не так просто. Переписать таблицы совместимости тех же камней и металлов, разобраться в особенностях огранки, знать температуры плавления…

Теория и только теория. Для начала. И только потом практика, когда мастер убедится, что ты не напортишь и не ошибешься. И сначала – под его приглядом.

Это вам не кирпичи класть, хотя и те жалко. Но кирпичей много, и стоят они всяко уж дешевле золота и бриллиантов. Ювелиру лучше не ошибаться. Или – для чего и нужно знать очень и очень многое – грамотно скрывать свои огрехи.

Мерседес уткнулась в книжки, а два мастера уединились в кабинете. Причем Гильермо Агирре смотрел на собеседника без всякой симпатии.

– Что вам угодно, тан?

Увы, сеньор Агирре очень не любил тана Мальдонадо. Не любил – и все тут.

Если копнуть глубже… Мальдонадо, конечно, был эпатажным, наглым, противным и вообще сволочью редкостной, но талант у него был недюжинным. Даже невероятным.

А вот сеньор Агирре, при всей своей добропорядочности, был ремесленником. Хорошим, умным, грамотным, но ремесленником. Кто-то летает, кто-то ходит по земле. В мире необходимы и те, и другие, но… как иногда бывает обидно лишенным крыльев!

– Ничего особенного. Я буду приходить каждый день, делать наброски. И прошу не сообщать об этом родным девушки.

– Вы не слишком многого хотите, тан?

Мальдонадо прищурился.

– Нет. Девочка – прелесть, и заслуживает, чтобы ей восхищались.

Гильермо Агирре сдвинул брови.

– Почему бы вам не попросить ее родных, пусть разрешат ей позировать?

– Потому что не разрешат, – отмахнулся Мальдонадо. – У меня нет плохих намерений, но доказывать это зашоренным идиотам я не стану. Больше времени убью, чем пользы добьюсь.

– Они не идиоты.

– Я поговорил с девочкой. Она умненькая, но это книжный ум. Ее развивали, но с жизнью она совершенно незнакома. Она либо сидела дома, либо везде ходила с мамой или папой, со слугами. Это – нормально?

– Хм-м, – таких подробностей Гильермо не знал.

– Она обычная сеньорита. Не ритана. Ее семья не из богатых и знатных. И такой подход? Чтобы девочка даже не знала, сколько на рынке осьминоги стоят? Напоминаю – не ритана!

– Я не знаю, – развел руками Гильермо. – ее бабушка не говорила.

– Она могла и не задумываться об этом. Для девочки все было в порядке, никто не жаловался, а бабушка и дедушка, надо полагать, не расспрашивали детей – настолько внимательно. Ее же не били, не ругали, не морили голодом. А клетка не душит, если ты в ней и родился.

Гильермо только вздохнул.

– Мальдонадо, я вас официально предупреждаю…

– А я еще раз повторяю – мне нужна девушка как натурщица. Вы сами на нее поглядите, Агирре. Она же великолепна!

Мальдонадо осознавал, что можно пригрозить, надавить… а зачем? Проще – договориться по-хорошему. Не всегда, но сейчас и можно, и нужно. Меньше времени потратится, да и палки в колеса вставлять не будут.

– Под присмотром, – сдался Агирре.

– Понятное дело. Вы будете учить, я рисовать. Вот и все. Может, разговаривать. Девочка будет свободнее и спокойнее…

Гильермо сдался и махнул рукой.

Ладно уж…

Все он понимал, в том числе и то, что Мальдонадо не произнес. Может, может тан организовать ему неприятности. Запросто. Так зачем нарываться?

Ладно уж.

Пусть порисует, да и убирается ко всем демонам подземелья. Потерпит мастер дней десять-пятнадцать. Главное, поговорить с самой Мерседес, чтобы та не говорила лишнего.

Мерседес встретила мастера Агирре робкой улыбкой.

– Мастер, простите, что я опоздала.

– Ничего страшного, Мерседес. Надеюсь только, впредь это не повторится.

– Так получилось, – смутилась Мерседес. – Я… тан Мальдонадо сказал, что из меня получится хорошая натурщица.

– Безусловно. Но вы сами понимаете, Мерседес, что репутация у тана Мальдонадо… сложная.

Мерседес кивнула. Имя тана гремело по всему Римату, не захочешь – услышишь.

– Поэтому все ваши сеансы будут проходить только здесь. И только в чьем-то присутствии. Вы согласны с этим?

– Да, сеньор Агирре. А…

– И вашим родным я пока ничего не скажу. Вы об этом хотели попросить?

– Да, мастер Агирре. Мне кажется, они будут против.

Не кажется. Но и запрещать мастер Агирре не собирался. Вальдес… да, он может доставить неприятности. Немного. Может быть. Потом.

А вот Мальдонадо – этот по мелочам не работает. И проблем будет много, сейчас и разнообразных. В этом мастер был уверен.

– Я никому и ничего не скажу. Но надеюсь, Мерседес, что и вы понимаете необходимость молчания.

– Да, мастер. А еще… я хотела с вами поговорить.

– О чем?

– У моей подруги есть немного жемчуга, который она хочет продать. И я тут эскиз нарисовала… может, вам понравится?

На рисунке было изображено невесомое кружево из жемчуга. Изящное, легкое, воздушное – идеальное украшение для невесты. Розетки, нити между ними, сочетание жемчужин…

– Восхитительно.

– А вот жемчуг, – выставила шкатулку Мерседес.

Мастер достал кусок белого бархата и принялся выкладывать на него жемчужины, поворачивая, оценивая цвет, форму, разделяя их по отделениям в специальной коробочке.

Проверил на подлинность, поискал дефекты.

– Восхитительно… и сколько она хочет за эту прелесть?

Цены на украшения Мерседес знала. Тереса вчера просветила, да и Феола согласилась. Вот и назвала, чуть выше рыночной. Потом немного уступила.

Мастер Агирре помялся, но согласился. Мерседес довольно улыбнулась.

В результате на руках у Феолы будет достаточно крупная сумма денег. На дом в столице, конечно, не хватит, но на мобиль – вполне. Или даже два мобиля. Впрочем, Мерседес не завидовала.

Дружба же…

И кстати, для своих жемчужин она уже тоже придумала дизайн украшения. Получится красиво – и на каждый день. Когда-нибудь она сама его сделает…

* * *

– Как умер?! – искренне удивился Амадо.

– А вот так. Умер он. И не ходите сюда больше, хозяйка дом продает, сама уехала.

Попытка слуги выставить следователя из дома закончилась предсказуемой неудачей. Амадо уперся так, что его бы и мобиль не вытащил из прихожей.

– Когда умер? Куда уехала?

– Когда-когда… – слуга попробовал заворчать, но Амадо не был настроен на потакание чужим слабостям.

– Побеседуем в участке? Через трое суток? Я имею право вас задержать.

Слуга скрипнул зубами, но подчинился.

– Ладно… умер четыре дня назад. С лестницы упал и шею свернул. А хозяйка его тело повезла хоронить в монастырь святой Клариче, там и задержится, помолиться за упокойника.

– Ты давно у них работаешь?

– Нет, тан Риалон. Месяца три.

– Мастер Гомес просто упал с лестницы? Он пьяным был в хлам?

– Нет. Не было за ним такого.

– У него голова кружилась? Сердце шалило?

– Тоже вроде как нет…

– Тогда с чего он упал? Решил, что умеет летать?

Иронию слуга понял и насупился.

– Вы бы тан, того… повежливее. Не бывало у него ничего такого, с чего уж он упал – не знаю. Разве что…

– Что?

– Лицо у него было испуганное. Гримера хозяйка приглашала, так тот ворчал про судороги и что-то еще такое…

– Ага, – кивнул Амадо. – Испуг… так и запишем. А хозяйка? Он испугался, она – нет?

– У хозяйки проблемы со сном были, она снотворное всегда принимала, тан. Проснулась – мужа нет рядом. Пошла вниз, ну и… нашла.

– Ясненько, – протянул Амадо. – Хорошо. Говоришь, монастырь святой Клариче?

– Вроде как туда вещи отправляли.

Амадо попрощался и отправился к выходу. Монастырь этот не так далеко от столицы. Доедет. Три часа туда, три обратно. Надо только жене телефонировать, чтобы не ждала. Вернется он или ночью, или, что вероятнее, завтра утром.

* * *

Три девушки сидели в кафе. Феола и Тереса располагали собой более свободно, а Мерседес пришлось потихоньку удрать из дома. Ненадолго. Через калитку для прислуги.

И вовсе это даже не безрассудство. Просто – ну кто ее там будет искать и ждать, особенно если все происходит спонтанно? Да никто!

Платье попроще надела, волосы прикрыла, вышла через калитку – и в кафе. Благо то совсем рядом с домом дедушки. А там и подруги ждут, и обратно ее Феола обещала проводить. Так что любому врагу не поздоровится.

Мерседес наслаждалась взбитыми сливками, Феола грызла безе, Тереса заказала себе любимый мармелад. Добавьте к этому ледяную фруктовую воду – осенний день выдался жарким, и получится картина полного счастья.

– Фи, вот твои деньги, – отдала кошелек Мерседес. И видя, что подруга собирается отсчитать несколько монет, качнула головой. – Я свой процент уже взяла, там бумажка с расчетами.

Феола кивнула.

– Хорошо. Спасибо, Мерче.

– А я столько всего узнала, – похвасталась Тереса. – Мне некромант все рассказал.

– Некромант? – ахнула более трусливая Мерседес.

– Да, – кивнула Тереса. – Вот, послушайте…

Девушки честно выслушали. Подумали.

Потом Феола потерла лоб – и сформулировала идею:

– Мерче, тебе не кажется, что твоим родителям было сделано какое-то предложение, которое они решительно отклонили? После этого твоего отца убивают, мать попадает или в тюрьму, или в больницу, а бабушка и дед… они тебя так не охраняют. Верно же?

– Ну… да.

– Ты сама говорила. У вас дома и решетки на окнах, и замки магические, и сигнализация… зачем?

– Мама очень боится… ее в детстве напугали…

– В детстве? Или она знала, ЧЕГО надо бояться? Знает?

Мерседес задумалась.

– Она молчит. Как я у нее спрошу?

– У нее – никак. Кто может еще что-то знать?

– Моя бабушка? Со стороны матери? Но мы с ней практически не общаемся…

– Может, стоит пообщаться? – Вскинула брови Феола.

– Когда?

– Да хоть сейчас, – пожала плечами девушка. – Возьмем мобиль и поедем?

Мерседес решительно кивнула головой.

– Согласна. Треси, ты с нами?

– Неужели вы думаете, что я это пропущу? Мне тоже интересно!

Девушки обменялись улыбками. Интересно…

Главная движущая сила дружбы – общий интерес.

Феола тряхнула волосами, связанными в рыжий хвост, и подозвала официанта.

– Счет, пожалуйста. И найдите для нас мобиль.

* * *

Тан Серхио Мария Вальдес смирно стоял у калитки и ждал хозяйку. И принципиально не заметил, как нахмурилась Наталия. Гость ей точно не понравился.

– Что вам угодно, тан?

– Здравствуйте, сеньора Арандо. Вы позволите зайти? Не хочу обсуждать наши дела на улице.

– У нас нет никаких дел, – нахмурилась сеньора.

– Ошибаетесь, – чуть понизил голос Серхио. – Дело об убийстве вашего зятя находится в моем департаменте.

Показалось Вальдесу? Да нет, не та работа, чтобы что-то казалось. Чай, не гадалка в шатре на ярмарке. Но… Наталия Арандо словно бы чуточку расслабилась. Она ожидала другого?

А чего? Что такого мог сказать Серхио, что убийство зятя стало пустяком? Или более предпочтительной темой для разговора?

Выясним и разберемся…

В доме сеньора Арандо уселась в кресло, показывая, что угощать гостя не намерена. Показала Серхио на соседнее.

– Располагайтесь, тан. Итак?

– Я хотел бы поговорить с вами о Джинни, сеньора. О том, что с ней случилось… возможно, корни ее нападения на супруга лежат в детстве?

– Вряд ли, – отмахнулась сеньора Арандо. – У нас было совершенно обычное детство.

– И где именно оно было? – вкрадчиво поинтересовался Серхио. – Как звали отца Джинни? Когда он умер? Кем он был по профессии?

Наталия сверкнула глазами.

– Это не имеет отношения к нашему времени.

– Ошибаетесь, сеньора. И то, что я здесь – просто любезность. Я могу поручить этот вопрос ребятам из департамента, и они все раскопают за пару дней. Просто не хочу их отрывать от работы. Может, вы сами все расскажете? Сэкономим время?

– Мой муж – Хуан Хосе Арандо, – отмахнулась женщина. – Жили неподалеку от Малагуа, он ходил в море на корабле «Санта Мария». На нем и погиб в шторм, когда дочке было всего два года. Нам выплатили кое-какие деньги, и я переехала в столицу.

– Выплатили деньги?

– Оказалось, что корабль затонул по вине хозяина, – Наталия пожала плечами. – Погибли матросы, если бы подали на него в суд, это был бы ущерб для деловой репутации… да много для чего. Купцу не стоит слыть убийцей. Он предпочел уладить дела полюбовно.

– И выплатил достаточно много, как я погляжу?

– У меня и до того были деньги. Муж был старше меня, зарабатывал, откладывал. Я подрабатывала до рождения дочери.

– Кем, если не секрет?

– Служанкой. Называть имена хозяев я не стану. Не просите.

– Я могу сам узнать.

– Узнавайте. Но это почтенные и уважаемые люди. Я не хочу, чтобы их тревожила полиция.

Серхио задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

Не хочет она. Вроде бы все складно и ладно. Но откуда такое ощущение вранья? Словно бред сумасшедшего слушаешь?

Все логично, правильно, отточенно и выверенно. Но допущена ошибка в исходной – и перед тобой чудовищное творение безумца. Что-то его царапало, цепляло, не давало жить спокойно.

– Хорошо. Скажите, что такого было нехорошего в жизни Джинни? Почему она так боялась?

– Не знаю, – задумалась женщина. – Может быть, переезд? Когда мы перебрались в столицу, ей часто приходилось оставаться одной, вот и начала бояться. Не знаю…

– Хорошо. Сеньора Арандо, можно попросить у вас стакан воды? И скажите, Джинни умеет обращаться с ножами? Точнее, она владеет оружием?

– Конечно, нет! Моя дочь приличная девушка! И вам это, кстати, хорошо известно.

Серхио намек уловил, но смущаться и не подумал.

– Преотлично известно. Но что в этом такого? Моя дочь умеет защитить себя…

– Надо просто воспитывать девушек так, чтобы они не попадали в подобные ситуации, – отмахнулась дама. Встала, подошла к графину, налила Серхио воды. И смотрела она при этом так… лучше б я тебе яда накапала, гаду!

Впрочем, Вальдеса взглядами было не смутить. Вот еще…

– Сеньора Арандо, мне нужен ваш точный адрес. Как звали компанию, на которую работал ваш супруг. И лучше с подробностями и с документами. Вы мне их можете предоставить?

– Не могу. При переезде я многое не сохранила. Нас обокрали. Пропал чемодан с личными вещами, фотографиями…

– Какое горе, – не сдержался Вальдес. Впрочем, иронии в его голосе было многовато для сочувствия.

Женщина сверкнула на него глазами, но поругаться не успела. В дверь позвонили.

Марина едва не заметалась. Но… выбора не было. Серхио устроился в кресле, показывая, что его отсюда и силой не достанут, а звонок не умолкал. Сейчас всю улицу на уши поставит.

– Сейчас я вернусь, – процедила сеньора Арандо. И вышла вон.

Оставшись один, Серхио не колебался.

Он раненной под хвост рысью метнулся в ванную, огляделся, извлек из мусорной корзины несколько длинных темных волосков, завернул в бумагу и положил в карман. Выхватил из корзины для белья что-то кружевное, явно ношеное… но-но! Это на благо службы! Не надо тут неприличных намеков на похитителей дамского белья!

И метнулся обратно.

Едва успел.

И когда зазвучали шаги, уже сидел в кресле. Никуда он отсюда не вставал. И не собирался. И вообще… интересно же! Кто пришел?

* * *

В комнату вошли три девушки. Серхио тут же узнал Мерседес, и только головой покачал. Вот же соплячки!

И куда она лезет, позвольте спросить? Убил бы писателей детективов! Начитаются их вот такие девчонки – и в самое пекло лезут! И такое у них забавное представление, что всех убьют, а они останутся… провести их, что ли, в морг? К Риалону и Карраско?

Две других девушки были ему решительно незнакомы. Одна – симпатичная шатенка с живым улыбчивым личиком, этакое солнышко, теплое и уютное.

Вторая – рыжая, словно белочка, с забавным хвостиком волос сзади и веснушками на носу. Она и начала разговор.

– Добрый день, сеньора Арандо. Тан… простите?

– Вальдес. Серхио Мария Вальдес, к вашим услугам… ритана?

– Феола. Феола Амадина Ксарес. Прошу прощения за наше вторжение, но мы надолго не задержимся.

– Ничего-ничего, я посижу, – вальяжно откинулся на спинку стула Серхио.

Шатенка дернула рыжую за рукав и шепнула пару слов на ушко.

Феола прищурилась. Потом улыбнулась, широко и весело, во все зубы. И стала похожа на плотоядную белку. Вредную такую…

– Вот как? Тан Вальдес, не случится ли так, что мы находимся здесь по одному и тому же делу?

– Ритана?

– Нас очень интересует, что такого есть в прошлом милейшей сеньоры Арандо, что до сих пор отзывается на ее детях и внуках? Почему покушаются на Мерседес? Почему кто-то решил подставить Вирджинию Веласкес? И полагаю, ответы еще не получены?

– Да как ты смеешь?! – взвилась сеньора Арандо. – Вон из моего дома, наглая дрянь!

Феола скрестила руки на груди.

– Я никуда не уйду. И силой вы меня не выставите, не советую и пробовать. Получится базарная драка, нас всех уведут в участок, и там уж я вами займусь вплотную, деваться-то будет некуда. Так что советую отвечать сразу и без вранья. Как звали отца Вирджинии?

– Хуан Хосе Арандо, – процедила Наталия.

– Врешь, – коротко оборвала ее Феола. А потом вытянула руку вперед – и над ладошкой девушки вспыхнул крохотный белый огонек. – Я не самый сильный маг в этом мире, но определить, когда мне врут в лицо – могу. Как звали отца Вирджинии?

Чего ожидали девушки?

Криков, ссор, истерик… да чего угодно. Но не того, что женщина, с исказившимся от гнева лицом, выхватит откуда-то из платья тонкий стилет – и кинется на Феолу.

Если бы Феола ожидала… она бы сумела защититься как-то иначе. Но магия была активна, и девушка сделала то, что сделала – кинула огоньком прямо в сеньору Арандо. И попала в грудь.

Наталия захрипела и начала оседать на пол.

– Твою ж.

Серхио вскочил на ноги. Да, он решительно не успевал, но ему ничего и делать не требовалось. Убийца… точнее, сеньора Арандо, убийцей она пока не стала, валялась на полу в глубоком обмороке. А бледная Феола встряхивала кистями рук, словно стараясь отчистить их от чего-то гадкого. Мерзкого такого…

– Фи?

– Что это было?

Девушки опомнились первыми. Феола резко выдохнула. И подумала, что «засветилась» бесповоротно и решительно. Но не давать же было себя убить? Вот еще не хватало…

– Так… отвечаю по порядку. Первое. С сеньорой все в порядке. Поваляется, да и очнется. Слабость будет, головокружение, далеко не уйдет. Она не мертва и умирать не собирается, я успела остановиться вовремя.

Серхио перевел дух. Понятно, за самооборону девушке ничего бы не было. Но зачем усложнять людям жизнь? Правильно, не надо. А так сейчас онвызовет наряд, и поедет сеньора в тюрьму. А там-то он ее допросит подобающим образом. Не отвертится. Еще и некроманта пригласит. Так, для верности.

– Второе. То, что она мне соврала, я ощутила. Это не всегда получается, но я все же маг. И не из слабых. А вот реакция интересная… явно там что-то темное было, в ее прошлом.

О таком Серхио тоже слышал. Сильные маги могли определять, врут им или говорят правду. Работало это не для всех направлений, и не всегда, и с оговорками. Но вранье на прямой и четкий вопрос они почувствовать могли. Судя по всему, девочка – сильная.

– Третье. Она не совсем человек.

А вот тут уже Серхио словно иголкой ткнули.

– ЧТО?!

– Ее… если хотите, ее энергия отличается от нормальной. Если сравнивать воду из ручья – и воду из канализационной канавы. Вот у нее второй случай. Она человек, и основа тут явно человеческая, но что-то в ней такое…

Договорить Феола не успела.

Лежащая на полу сеньора Арандо открыла глаза.

А потом с силой, неожиданной для ее состояния, подняла руку. И направила стилет себе в сердце.

И тут уж, увы, не успел никто. Острое тонкое лезвие мгновенно нашло цель, проскользнуло между ребрами… и Серхио выругался уже вполне себе трехэтажным. Видел он такое…

Смерть. Практически мгновенно.

Тьфу, идиот! Навыки потерял, расслабился… надо было не девушку слушать, а вместо этого связать сеньору, да покрепче. А он…

Кресло начальства никому на пользу не идет, это уж точно!

Послушался шорох платья. Это сползла в обморок Мерседес.

* * *

Альба Инес расхаживала по комнате в негодовании. Муж только что позвонил, что уезжает по делам, ночевать не придет.

Куда уезжает?

В монастырь святой Клариче.

Осталось Альбе только зубами скрипнуть. Так бы она с мужем попробовала напроситься, но в монастырь?

Идиоток нет! Ей там точно делать нечего. Монашки ее почему-то не любят, и это вполне взаимно. Да и поездки с мужем у нее не ладились. Альба в любой поездке требовала, чтобы прежде всего внимание уделялось ей, опять ей и снова ей, а Амадо надо было работать, а не восхищаться женой, развлекать ее и выгуливать. Начинались ссоры, скандалы…

Понятно, Амадо поехал один! Но Альбу-то это не утешало!

Все повторяется раз за разом… зарррраза!

Снова и опять!!!

Как ей все это надоело! До ужаса, до крика, до сжатых кулаков, до разодранных в кровь ладоней! Почему, ну почему – ТАК?!

Почему все хорошо у Паулы? Муж от нее не отходит, она для него свет в окошке, и ведь не сказать, что Шальвейн какой-нибудь страшила или дурак… ну, не красавец. Но и не полный урод, и зарабатывает, и обаятельный… спустя пять минут на его внешность просто внимания не обращаешь.

У Антонии… Риалон! Да какая там работа?!

Это с ританой Барбарой он с работы не уходил. А с Антонией… нет, нельзя сказать, что он забросил работу, но он поступил еще лучше. Антония ведь тоже некромант, и радостно делит с мужем его службу. Не постоянно, но достаточно часто. И снова оба довольны и счастливы!

И только у нее все плохо!

Захотелось взвыть. Пришлось ограничиться вазочкой, запущенной в стену, – вдруг тушь потечет? Куда уж тут плакать?!

Почему, почему именно у нее все сложилось ТАК?! Она же первенец, любимица, красавица, она намного лучше и Паулы, и Тони, все мужчины были у ее ног! А эти обе…. Ну, так себе.

А сейчас почему-то все наоборот…

И морщинки, и первые седые волоски…

Мысль о том, что надо меньше обращать на них внимания, тогда и остальные не заметят, к Альбе и близко не подлетала. Боялась – загрызут.

И денег мало, и на новый мобиль не хватает, приходится на старом, пятилетней давности раскатывать, а это уже неинтересная модель. Хочется-то менять их… ну, хотя бы раз в год. Лучше – в полгода.

И ремонт дома давно не делался. Вот Инга месяц назад сделала, а она?!

И сына надо бы в университет, а для этого экономить приходится! И… и даже просто прогуляться и выбрать себе украшение у ювелира она не может.

Почему, ну почему жизнь так несправедлива?!

И муж… ладно бы Амадо ее любил! А то уходит рано, приходит поздно, иногда вообще задерживается на работе до утра… нет, не изменяет, она проверяла. Даже приезжала несколько раз, и видела, как он сидит в кабинете, над бумагами.

Не было там любовницы. Но… Но и ее муж не любит.

Альба хлюпнула носом.

– Мам, дай денег?

В любимого сына полетела подушка с дивана. Нашел время, с-сынок….

Карлос даже не смутился.

– Мам! Ну ма-аааам!

Альба сверкнула глазами на сына.

– Карлос, уйди по-хорошему!

– Мам, ну ты чего? Мне с ребятами хочется прошвырнуться… скоро ж опять учиться! Дай денег, а?

– Ты заработать их не пытался? – огрызнулась женщина. – Только и слышу – дай, подай… взрослый уже!

Карлос только головой покачал.

– Что, отец опять на работе? Ладно, пойду к деду съезжу…

В сына полетела вторая подушка, но он уклонился и скрылся за дверью. Альба рухнула на диван и… нет, не залилась слезами. А решила назло Амадо…

И что?

Пойдет она одна, погуляет, по магазинам… ладно! По магазинам не пройдется! Денег нет! Или зайти, хоть померить? Нет, по закону подлости, там окажется кто-то из знакомых, начнутся издевки, они-то себе все купить могут, а она даже не песеты, а сантимо считает…

Альба подошла к зеркалу, надела шляпку… а что? Хороша ведь!

Вот и иди, покажи себя миру! Пусть завидует! У кого деньги, а у кого красота, ум и обаяние! И точка!

* * *

Серхио посмотрел на стоящую перед ним рыженькую девушку. И что ей надо? Он вот наряд вызвал, сейчас тут будет весело и интересно…

Феола не заставила его долго размышлять.

– Тан Вальдес, а можно Мерче домой отправить? И Треси с ней как раз поедет, сопроводит? Я останусь и отвечу на все ваши вопросы. Обещаю.

Серхио задумался.

С другой стороны… зачем ему сейчас все три девушки? Держать их тут полдня? Где их найти, он знает, как зовут – тоже. Потом сам лично съездит и допросит. Или вон, Амадо поручит.

– Хорошо. Сейчас приедет полиция, и я отпущу ваших подруг домой, ритана. А вы сможете остаться и ответить на мои вопросы?

Феола кивнула. Рыжий хвост задорно подпрыгнул.

– Смогу.

У нее был собственный коварный расчет. Ей тоже нужна помощь полиции, а кого тут еще и просить? Если зверек на ловца выбежал?

– Хорошо. Я к ним потом сам съезжу…

Феола качнула головой.

– Не надо, пожалуйста. Мерче просто запрут дома. И Треси может тоже прийти сама, просто в удобное для всех время. Пожалуйста. У нее тетка – такая кобра, узнает, что племянницей полиция интересуется, вообще загрызет. И родители шипеть будут.

– Может, и не мешало бы дома посидеть? – ехидно поинтересовался тан Вальдес.

Феола пожала плечами.

– Тогда бы эта тетка и дальше вам голову морочила.

– Без вас бы разобрались. А сейчас… это все же бабушка Мерседес.

– Я вижу, как она внучку любит, – фыркнула Феола. – Ни фотографии, ни еще чего…

Серхио посмотрел на девушек, которые держались за руки. Обе были потрясены увиденным, но уже оттаивали. Треси всякое повидала за свою жизнь, Мерседес пришлось сложнее всех, и то… сомнительно.

Наталия хоть и была ее бабушкой, но общалась с внучкой раз в год, и то кое-как. Придет, посмотрит, уйдет. Ласку и любовь Мерседес получала от Веласкесов, к ним и тянулась. Хотя когда при тебе такое устраивают…

Все равно проблемы будут. И кошмары, наверное, будут. А может, и нет. Пройдет, да и забудется, заслонится новыми впечатлениями.

– Хорошо, – решил не добавлять девушкам негатива Вальдес. – Сеньорита Веласкес, сеньорита Наранхо – сейчас приедет полиция, и я отправлю вас домой. С сопровождением. Нет-нет, не переживайте, вас просто проводят, чтобы все было в порядке, домой заходить не будут и на глаза лезть тоже. Доведут до места и уйдут.

– Спасибо, тан Вальдес, – в один голос сказали девушки. – А Фи?

Серхио хмыкнул.

Кажется, девушки решительно подружились. Если они сейчас спрашивают не о своих проблемах, а о подруге. Это хорошо. Говорят, женской дружбы не бывает?

Вранье! Еще как бывает, особенно если девушки не делят ни мужчин, ни деньги. А здесь и сейчас они ничего не делят. Хорошо бы так и дальше было…

Серхио стянул с кресла накидку и прикрыл труп. А потом не удержался.

– Ритана Ксарес…

– Можно просто Феола.

– Феола, а что у вас за магия?

– Я огневичка. Немного.

– Понятно…

Серхио очень хотелось покопаться в шкафах и бумагах покойной. Ну просто очень-очень. Но пришлось удержаться. Потерпит он до приезда полиции, немного уже осталось. А пока можно и светскую беседу.

– Сегодня отличная погода, не правда ли?

* * *

Отличная погода стояла и в Лассара, Тони полусидела-полулежала в кресле на лужайке, неподалеку носились и от души визжали дети. Эрнесто устроился рядом так, чтобы касаться руки супруги. И с улыбкой оглядывал Лассара.

Да, когда-то здесь было совсем не так. Разруха, запустение, одиночество.

А сейчас?

Сейчас это – дом. Живой, уютный теплый… и он сам помог ему таким стать.

Пришлец? Примак?

Может, еще поглупее какие слова подберете? Эрнесто ни на секунду себя таким не считал. Он просто стал одним из Лассара, и это отлично. Это и его дом. И его жена, дети… ему здесь хорошо и уютно. И старый замок отлично принял некроманта.

Фамилию Риалонов будет продолжать Амадо, а Эрнесто ни о чем не жалел. А еще, в отличие от многих, он понимал, что счастье – это тоже работа. Вот как у садовника.

Есть у тебя яблоня, и яблоки она дает шикарные. Но ведь за ней ухаживать надо! Поливать, окучивать, или что там с деревьями делают? В этом Риалон не разбирался, но точно знал, само по себе ничего не делается. Если ты соизволяешь, в лучшем случае, пару раз в год эту яблоню полить – не жди хорошего урожая.

Вот и с любовью так же.

Надо каждый день вкладывать и вкладывать тепло, чувства, отношение… да, надо и красивые слова говорить, но надо же и дела делать! Эрнесто не уставал повторять жене, что любит ее. И в то же время – он оплачивал ремонт Лассара, он разговаривал с рабочими, он…

Тони только обстановку комнат продумывала.

А как иначе?

Она уже ребенка ждала, ей вредно было волноваться, поэтому жена оставалась в столице, под тщательным присмотром, а он мотался между столицей и Лассара. И до рождения ребенка, и полтора года потом…

И ведь справился!

И принял, полюбил Лассара. А эта земля приняла его. Так что – все было сделано не зря.

Под рукой шевельнулись тонкие пальчики супруги. Сейчас они отекли из-за беременности, но Эрнесто это не смущало. Жену он любил, и продолжал бы любить, даже обмажься она грязью. По уши.

– Что-то не так, солнышко?

Тони посмотрела на мужа. Подумала пару минут, прикусила губу.

– Не знаю. Понимаешь, вроде бы все хорошо, а предчувствие у меня такое… не слишком приятное. Словно где-то гроза будет.

– Не у нас?

– Вроде бы нет.

– Попробуй подумать о себе… нет?

– Нет.

– О ребенке?

– Тоже все в порядке.

– Тогда… Долорес, сеньор Хуан, Шальвейн, Паула, дети, племянники… Амадо, Альба…

Тони сдвинула брови.

– Да… мне кажется – да.

– Вальдес?

– Тоже.

– Столица? Твой магазин?

Тони развела руками, показывая, что не знает. Вроде бы и оно, но… нет точных определений. Просто – предчувствие. То, которым не пренебрегают некроманты.

– Я телефонирую сыну. И Вальдесу тоже.

Тони чуточку расслабилась.

– Спасибо, родной мой. Может, ты…

Эрнесто сдвинул брови.

– Я. Никуда. Не. Поеду.

Сказано было настолько категорично, что Тони не решилась настаивать дальше. Она тоже своего супруга изучила за эти годы. Здесь и сейчас – она и дети для него самое важное. А мир пусть спасает кто-то другой. Авось, справятся.

А если нет… значит, и он бы не справился.

– Ладно. Тогда после родов поедем.

– Через два месяца после родов.

– Да, конечно. А пока… пожалуйста, телефонируй им? Чтобы я не волновалась? Сейчас, когда ты это предложил, мне все же стало полегче.

– Обещаю, – кивнул Эрнесто. – Вечером, чтобы наверняка.

Тони откинулась в шезлонге. Да, пожалуй, так будет лучше. Спокойнее, точно. Сейчас она не боец, да и Эрнесто тоже, слишком он будет за нее волноваться.

И почему все случается так не вовремя? Что бы стоило этим проблемам подождать до родов?

* * *

– Что?! Но – как?!

Куда уж тут сохранить в тайне вылазку? Когда Мерседес едва на ногах стояла?

Треси – та оказалась покрепче, Феола и вообще принимала смерть как естественное течение жизни.

А вот для Мерседес это оказалось серьезным шоком.

Очень серьезным…

Она всю обратную дорогу прорыдала на плече у Треси. Да и можно понять девушку. Узнать такое о своих родителях, увидеть самоубийство своей бабушки… пусть паршивой, между нами-то говоря! Но родственница же!

А еще – сама смерть.

Мерседес выбило из колеи еще и это.

Она рыдала и рыдала, и к моменту появления на пороге особняка Веласкесов была уже в полуистерике.

Хорошо еще Идана Мерседес не растерялась. Перехватила внучку, кивнула служанкам и лично влила в девчонку бокал крепкого коньяка. Доза оказалась убойная, едва ли не в прямом смысле.

Мерседес икнула, чихнула – и принялась заваливаться набок.

– Отведите ее в комнату, разденьте, укройте, Анна, ты с ней посиди пока, – отдала распоряжения бабушка. И переключилась на Тересу. – Что случилось?

Разумно.

Сначала надо узнать, что именно случилось, потом уже действовать.

Тереса вежливо поклонилась.

– Добрый день, сеньора Веласкес. Мое имя Тереса Мария Наранхо.

– Рада знакомству, сеньорита Наранхо. Итак, что же случилось? Почему моя внучка вернулась домой в столь прискорбном состоянии?

Тереса соврала бы. Но все равно правда выплывет наружу, если не от Мерче, то от полиции. А значит, и смысла нет хитрить и крутить.

– Так получилось, что мы с Мерче знакомы. И дружим.

– Я не знала об этом, – нахмурилась бабушка.

Тереса решила чуточку увильнуть.

– Вы в курсе, как строго мать относилась к Мерседес, они везде ходили только вместе. Мерче даже не знала, сколько осьминоги на базаре стоят!

– Хм…

Идана Мерседес Веласкес легко додумала остальное. На что и рассчитывала Тереса. Если невестка (да будь она хоть какая золотая, Идана все равно ее самую чуточку недолюбливала) не давала девочке жить и дышать… понятно, что Мерседес стремилась оставить для себя чуточку свободы. И могла не рассказывать о подругах.

– Мы дружим, – спокойно подтвердила Треси. – Я, Мерседес, ритана Ксарес.

– Ритана Ксарес?

Тереса пожала плечами.

Ну да, обычно аристократия стремится дружить со своими, но Феола на все эти условности чихать хотела.

– Феола приехала из Колоний.

– Ах, вот оно что, – успокоилась Идана. Что ж, тогда все объяснимо. И дружба девушек, и примкнувшая к ним ритана… – Где вы познакомились, кстати?

– В ателье сеньоры Наранхо.

– Я слышала о Пилар Наранхо, – чуточку сморщила нос женщина. Идана Мерседес могла бы заказывать у нее платья, но переплачивать за моду? Нет, купцу такое не нравится. Она может позволить себе заплатить бешеные деньги за тряпочку, но зачем? Если в другом месте то же самое и лучше, и дешевле? Обычная практичность.

– Это моя тетя, – развела руками Тереса.

Идана успокоилась окончательно. И, к большой радости Треси, не задала неприятный вопрос – когда? А вот когда вы познакомились, а?

– Хорошо. Что случилось сегодня?

– Простите, – потупилась Тереса. – Так получилось, что мы невольно… мы же не знали, что вы решили все скрывать от Мерче…

Идана сдвинула брови, но потом только что рукой махнула. Надолго скрыть такие вещи не удастся, скоро надо будет и младшим все рассказать. Увы.

– Допустим.

– Мы обсуждали поведение вашей невестки, сеньора. И решили, что его корни надо искать в детстве.

– Так…

– Мы отправились к сеньоре Арандо.

– К этой… – едва не сплюнула ругательство уважаемая сеньора. Вовремя сдержалась.

Тереса развела руками. Да, к этой. А куда деваться?

– И что она вам сказала?

– Ничего, сеньора. К ней пришел полицейский. И сеньора Арандо покончила с собой у нас на глазах.

А вот теперь сеньора Веласкес не смогла сдержать весьма простонародного выражения. И кивнула Треси на столик и два уютных кресла.

– Садись. Я сейчас прикажу принести кофе, сладости… или что-то посерьезнее?

– Нет, благодарю, – решительно отказалась Тереса. – Кофе мне хватит… гадкое было зрелище.

– Даже не сомневаюсь, – прошипела Идана. И увлекла девушку за собой.

Два часа.

Три чашки кофе. И все же кусок пирога.

У Треси были выспрошены все подробности, вплоть до самых-самых мелких. Кто как ходил, кто что говорил, и даже о чем думала лично Треси. Про ритану Ксарес в том числе. Надо же знать, с кем общается родная внучка?

Надо.

Сеньора Идана щедро добавила в кофе ликер, правда, Треси не предложила, но сама даже чуточку опьянела. Треси слушала.

Внимательно.

– Никогда мне эти Арандо не нравились. Но надо отдать должное – красотки невероятные. Я рада, что Мерче в мать пошла… но что это может быть такое? Безумие?

– Мне кажется, нет, – качала головой Тереса. – Что-то она хотела скрыть…

– Смертью?

– Не знаю.

– Странно это как-то…

– Дорогая? – заглянул в гостиную сеньор Веласкес. – Что случилось?

– Ничего хорошего, – честно ответила ему супруга. – У нас еще один труп.

– КТО?! – ужаснулся Гонсало Веласкес.

– Наталия Арандо.

Гонсало по-простому подвинул табурет к столику, плюхнулся на него и налил себе ликера в большую чашку, не оскверняя его никаким кофе. Налил бы и чего покрепче, да на столе не было.

– Это – КАК?!

– Вот так, – вздохнула супруга. – Покончила с собой.

– Почему?!

– Подробности сейчас выясняет полиция. Наверное, мы отправим сеньориту домой, а я расскажу тебе подробности. Хорошо?

– Да, конечно, дорогая.

– Это сеньорита Тереса Мария Наранхо, она дружит с нашей Мерче. Треси, дорогая, я надеюсь, вы будете к нам приезжать?

– Я буду счастлива, – кивнула Тереса. – Я работаю, но друзья важнее. Тем более, если нам не надо будет прятаться.

– Не надо, – решила Идана Мерседес.

Выздоровеет ли там невестка, и если да – то когда? А, неважно…

Идана против того, чтобы внучку держали в коконе. Треси совершенно права в одном. Мерседес – не ритана, и ей надо уметь и знать многое, а не расти оранжерейным цветком.

Надо с утра поговорить с Мерче. А сейчас рассказать все супругу.

М-да… сюрпризы.

Лучше б сынок вообще не женился! Вот!

(обратно)

Глава 6

Давным-давно…

Хотя нет.

И не так давно, и очевидцы еще остались, и узнать эту историю можно, если расспросить кого надо!

Это так только кажется, что тридцать лет и три года – срок немалый. Ан нет.

И кто-то помнит, кто-то знает, а кто-то и присутствовал. Может, даже свечку держал.

В то время Аурелио Августин был молод. Горяч, да… и очень, очень нравился женщинам.

А вот ему нравились далеко не все. Увы, пресыщение у короля наступило достаточно быстро, как раз годам к тридцати.

Скучно, таны и ританы, просто – скучно!

Вот стоит перед тобой красивая женщина, глазки строит, ресничками хлопает, декольте чуть не до пупа, а в глазах, на самой глубине зрачков, одно и то же начертано.

Деньги. Земли. Королевская милость…

И как такое любить прикажете? Да ладно – как! А зачем?

Вылезешь из постели с такой красоткой, а она, не успев отряхнуться, и начинает.

Нельзя ли, ваше величество, вот такую проблемку решить… я ж вам дала со всем усердием? А теперь и вы мне дайте…

Кто-то просит изящнее, кто-то более топорно. Смысл один и результат один и тот же.

Аурелио Августину это надоело уже давно. Только вот… родная жена ему надоела еще больше. Что уж там, заключаются браки-то на небесах. Но расхлебывать последствия надо здесь, на земле. А короли в этом отношении вообще самые несчастные и обиженные. Потому как вынуждены искать ровню. Или хотя бы приданое.

Земли, связи, международные отношения… это все учитывается при королевском браке.

Есть такая сказка про нищенку, которая прокралась на королевский бал, и принц в нее влюбился… да любой король сначала рассмеется от этой сказки, а потом – увы! Заплачет.

Потому что нищенка может прокрасться на бал. И принц в нее влюбиться тоже может. Ладно уж, и не такие чудеса бывают.

Но чем все это закончится, король тоже знает. Отравят несчастную дурочку. Еще до рождения первенца и отравят. Или еще быстрее… дайте только королю чуточку наиграться.

И – все.

Нет, не соперницы отравят. Даже и не рассчитывайте.

Отравит ее королевская родня. А то и тайная полиция. Или кто из приближенных. Просто потому, что королевский брак – это капитал всея страны. А не всякая там романтика под одеялом.

Вот и Аурелио Августин женился по расчету.

Такие браки бывают счастливыми. Спору нет. Но не в этом случае. Супруга, увы, досталась ему не девушкой и попробовала почти сразу после свадьбы наставить мужу рога.

Получила по полной программе. В некоторых случаях неважно, король там или плотник, рогами они пытаются неверную жену забодать одинаково активно.

До смерти ее забодать было нельзя, но круг общения королевы резко ограничили, приставили к ней полтора десятка очень доверенных фрейлин, и контролировать стали очень жестко. Ну а огорченный король принялся делать супруге детей и искать утешения на стороне.

И кто бы сомневался, что этим воспользовались его придворные.

В том числе и…

Эту горничную в дворец устроил герцог де Медина. Что ему стоило?

Пару слов тут, фраза там – и вот юная Наталия степенно обмахивает метелочкой пыль со старинных фарфоровых ваз. И очаровательно улыбается.

Ах, как она хороша собой!

Черные волосы, гладкие и блестящие, точеный профиль, огромные глаза, фигура – мечта любого мужчины от семнадцати до восьмидесяти! Впрочем, юная Наталия ко всем относится одинаково спокойно и ровно, никого не выделяя.

Она ждет.

Ждет спокойно и уверенно, ждет той минуты, когда на нее обратит внимание его величество. И кто бы сомневался – он обращает. С подачи, кстати, того же герцога, который просит у его величества позволения соблазнить одну из горничных, а то там такая красотка, что просто слюни текут. До пояса. Там уже не текут – наматываются.

Впрочем, герцог благородно соглашается уступить красотку его величеству. А та и не сопротивляется. Она отвечает королю взаимностью, поддерживает все его фантазии, соглашается на любые условия, ничего не просит и не требует. Его величество даже слегка привязывается к красотке.

Настолько, что на это обращает внимание королева. Она ведь тоже не полная дура…

И на рождение ребенка требует от супруга прекратить все отношения с Наталией Арандо.

Да, есть и такой обычай.

Хочешь, чтобы твой ребенок был здоров? Выполни первое желание супруги, которое она произнесет после родов. Поверье, конечно, но ему частенько следуют.

А вдруг?

Хотя обычно ничего такого женщины и не желают. Деньги, может, украшения, может, еще что-то… не слишком сложное, то, что легко выполнимо. Это ведь и их дети тоже.

Но в данном случае… королю осталось только скрипеть зубами. И – честно сказать все любовнице.

Наталия снова повела себя необычно. Она склонилась перед королевской волей, не стала требовать, уговаривать, просить, скандалить и рыдать. Но попросила у короля последнюю ночь.

Единственную на всю жизнь…

Кто бы смог отказать? Уж точно не Аурелио Августин.

И ночь они с девушкой провели вместе, да такую, что у кровати одна ножка отломилась.

И денег он ей с собой дал.

И свой перстень.

Да, он обещал, и он расстанется с Наталией. Но оставит ей возможность попросить у него помощи. Такая вот романтическая история…

А то, что перед этой самой ночью Наталия посетила одну симпатичную пещеру…

То, что Синэри на нее слегка воздействовала…

То, что из дворца Наталия ушла беременная… это кого-то волнует? Нет?

Вот и правильно.

Герцог де Медина решил, что отпрыск королевской крови ему не помешает. Жениться и получить права на престол? Нет, в то время он о таком не думал. Да и не факт, что родится девочка, и выдать ту, которая родится, за полноценного человека тоже не получится.

Наталия не подвергалась сильным изменениям, чтобы никто и ничего не заподозрил, потому, кстати, и выжила. Но Вирджиния все равно была наполовину из мединцев. И это достаточно легко было обнаружить… любой маг, хоть бы и храмовый – и вот!

Результат налицо.

Нет, у герцога де Медина на уме было другое.

Кровь же! Любой, кто знает хотя бы азы магии, поймет, о чем идет речь. Где кровь, там и воздействие. Любое. Вообще любое, от проклятия до благословения. А уж как это использовать… посмотрим по ситуации!

И нет, за себя де Медина не боялся. Его-то родство с династией весьма и весьма условное. Считай, его род – мединцы.

Наталия ушла, родила девочку, спокойно воспитывала ее на полученные от короля деньги, да и герцог кое-что ей подбросил на приобретение дома… да, в столице. Пусть будет поближе к нему, так спокойнее.

А потом…

Потом случилось нечто, нарушившее все планы мединцев. Их гибель.

И изгнание Синэри Ярадан.

Наталия уцелела – она все же была изменена ровно настолько, чтобы не вызывать подозрений.

Уцелела и Вирджиния – ее никто и никогда не водил к Синэри. Любое изменение – и считай, королевская кровь потеряна навеки. Зачем?

Не надо такого…

Вирджиния знала, что с ней что-то не так. Она видела и свою мать, и видела себя, и Наталия ей кое-что рассказывала… не о короле, нет. Но о своем происхождении Вирджиния знала.

Наверное, единственный раз, когда она была человеком, когда поддалась чувствам – это был ее опыт с Серхио Вальдесом. А потом…

Мединцы не способны чувствовать. Вот и все.

Любить не могут, жалеть, сострадать, вообще не ощущают того, что делает человека – человеком. Души у них, увы, нет. Большей частью.

Им бывает больно, их можно напугать или развеселить, но это слегка… механически. Смешно?

Будем смеяться.

Грустно? Будем плакать… как-то так.

Но преданность… о, это было прописано в мединцах на уровне инстинкта. Кому же нужна паства, которая имеет свое мнение? Уж точно не Синэри.

Если бы не изгнание демонессы, Вирджиния никогда не смогла бы завести отношения с посторонним человеком.

Не вышла бы замуж… или вышла за того, на кого укажет герцог.

Не родила бы детей.

Не, не, не…

Синэри не стало. И марионетки обрели свободу.

А королевская кровь, оставшись без присмотра, влилась в род Веласкесов и преотлично себя чувствовала до недавнего времени. И никто о ней не знал.

Ни король, ни кто-то из придворных… только вот получилось недавно, что когда двор начал возвращаться в столицу, один человек таки узнал Наталию Арандо. Случайно увидел на улице.

И вспомнил ту историю.

Вспомнил, проследил, узнал о ее дочери, о ее дате рождения… навел справки.

И сообразил. И кто, и от кого, и что из этого следует.

И даже рассказал об этом кому не надо. Сам поплатился за глупость и погиб в результате «несчастного случая», но для Арандо было уже непоправимо поздно.

О ней узнали.

И – пришли…

* * *

Кабинет Серхио Вальдеса был рассчитан на подследственных, задержанных и подчиненных. Даже на начальство. Так что испытание в виде Феолы он выдержал с успехом.

Серхио устроился в своем кресле, пригласил девушку садиться поудобнее, распорядился принести еще кофе, сладости… девушка оттаяла быстро.

Первой начала разговор Феола.

– Тан Вальдес, а вы можете навести справки о человеке?

– Могу. О ком надо навести справки?

– Я потом расскажу, – махнула рукой девушка. Она уже отлично понимала: хочешь что-то получить? Придется и дать. – Давайте для начала разберемся с вашими вопросами, это нужно для дела. А мое может пока подождать.

– Хорошо, – согласился Серхио. – Итак, ритана Феола, вы маг. Огневик.

– Слабый. Но определить, когда мне врут – могу.

– Проверить можно?

– Конечно.

– Определите, где я вру? Мне нравится синий цвет. Мне нравится красный цвет. Мне нравится черный цвет.

– Пока нигде.

– Допустим. Я дружу с таном Риалоном. Я дружу с таном Карраско. Я дружу с таном Лопесом…

– Второе. Кто бы ни был ваш Карраско, вы его явно не любите. И не дружите.

Серхио задумчиво кивнул. Что есть – то есть. Не любит и не дружит.

– Хорошо. Ритана, расскажите мне, как вы познакомились с Мерседес Веласкес?

Феола пожала плечами и принялась рассказывать. Серхио помрачнел очень быстро.

– Похищение…

– Да, было похоже на то.

– Понятно. Ритана, вы не против, если я сейчас вызову одного человека? Следователя, который занимается этим делом?

– А вы его еще не вызвали?

– Вызвал, – обаятельно улыбнулся Серхио. – И мне кажется, он должен все услышать из первых уст.

– Пожалуйста.

Серхио подошел к двери кабинета и распахнул ее.

– Амадо, ты уже здесь?

– Да.

– Заходи. Знакомьтесь, ритана Феола Амадина Ксарес. Тан Амадо Эрнесто Риалон.

– Очень приятно, – вежливо поздоровался Амадо. И даже не понял, почему так вспыхнула Феола. Ярким румянцем, багряным, залившим и шею, и уши…

* * *

Если бы тан Ортис не воспользовался представленной ему возможностью, он бы себе век не простил!

Испортить врагу настроение? Да это ж радость! Понимать же надо!

Вот он – гад! Гуляет по набережной с очаровательной Алисией… Рауль привычно оценил девушку еще и издали.

Хороша!

Красотка, фигурка прекрасная, улыбка… не слишком умна? Так женщине и не обязательно! У Рауля на этот счет было свое ценное мнение. И гласило оно, что женщина должна украшать жизнь.

Как его мама, как его сестры…

А что-то обсуждать с ней ну совершенно не обязательно.

Получив весточку от Феолы, Рауль злобно ухмыльнулся своему отражению в зеркале, быстро оделся – и направился на набережную. В это время там было полно народа.

Знакомые, друзья…

Найти Анхеля Толедо?

Нельзя сказать, что Рауль смог это сделать сразу-сразу, но смог же! И почти за рекордно короткое время – какие-то полчаса! Помогло еще и то, что Алисия набережной не знала, и тан Анхель одну за другой показывал ей красоты Римата.

И знаменитый маяк, и плитку, которая помнила еще Завоевания, и старый корабль, сохраненный для потомков, и ряды с сувенирами… вот там их Рауль и догнал.

Алисия как раз прикладывала к запястью браслет, искусно собранный из морских камней, стекла и мелкого жемчуга. Дешевка, конечно, но и такое в шкатулке иногда нужно.

Анхель страдал, нагруженный симпатичной шкатулочкой, роскошными перьями неведомой птицы и кубком из ракушки…

Тут-то и настиг их Рауль.

– Ритана Алисия! Бог мой, какая чудесная встреча!

– Тан Ортис! – чуточку покраснела Алисия. – Здравствуйте, я рада вас видеть.

– Толедо, – небрежно кивнул Рауль сопернику. И припал губами к запястью Алисии. – Ритана, вы не представляете, как удачна наша встреча.

– Да?

– Да, конечно! Я ведь пришел сюда специально… – выдержал паузу, чтобы Алисия прониклась, и поцеловал ручку еще раз. – Я хотел выбрать подарок сестричке. Но сам я так мало понимаю в ваших дамских штучках… может быть, вы мне поможете? Чтобы я купил то, что действительно может понравиться юной ритане?

– Но я не знаю вкусов вашей сестры, тан Ортис.

– Обещаю вас познакомить. Вы ведь примете приглашение на день рождения к Офелии? Ритана?

– А…

– Это будет через десять дней. Но подарок лучше подобрать заранее… это так сложно! Вы мне просто жизнь спасете! Ритана, хотите я на колени встану!

– Ты бы шел отсюда, Ортис, – прошипел Толедо.

Рауль улыбнулся ему во все тридцать зубов.

Будь Анхель Толедо тут один, он бы уже летел головой вниз с причала. Но сейчас – нельзя.

Женщины любят жалеть.

Хлебом их не корми, дай спасти какого-нибудь униженного, оскорбленного, страдающего… и плевать дурам, что его вообще бы не спасать, а прибить. За все его выходки! Так что обижать – нельзя. А вот обидеться…

– Тан Толедо, я понимаю, что между нами хватает разногласий. Но я обращаюсь сейчас не к вам, а к ритане Ксарес.

– Лоуренсио доверил сестру мне!

– Так я же не возражаю. Вы можете оставаться с нами и опекать ритану и дальше. Раз уж дядюшек-тетушек у нее не нашлось, – ловко перевел стрелки Рауль. А вот так тебя! Не кавалер, а почти родственник!

– Я…

– А мы сейчас сходим в лавки, торгующие шелками и пряностями. Если ритана не возражает.

Алисия не возражала.

Шелк она любила, но в Колонии его привозили редко. Не слишком ходовой товар, да и дорого. И само по себе дорого, и везти его дорого. Проще местными тканями обойтись. Ситцем, сатином…

– И я знаю одну лавочку, в которой торгуют мехами.

Анхель проиграл окончательно и бесповоротно. Он эту лавочку, кстати, тоже знал. Но не заходил. Не с его доходам выкладывать по пятьдесят-шестьдесят реалов за пару собольих шкурок. А то и подороже бывает.

А вот Ортис может…

Впрочем, сдаваться Толедо не собирался. Хотя было до ужаса обидно. Прогулка накрывалась привычным местом, ритану все увидят в компании и его, и Ортиса, и… то есть опять заявить свои права на добычу не выйдет. Но это же только сегодня!

А так…

Пусть Ортис развлекает девушку.

Пусть платит.

А потом – потом Анхель подумает, как обернуть обстоятельства себе на пользу.

И – увы. Вопрос, как именно их нашел Ортис, и откуда он узнал, где искать, у Анхеля даже и не возник. Что он – дурак, что ли? Понятно же, Феола!

Вот ведь малолетняя дрянь! Ну, погоди, сочтусь я еще с тобой! Наплачешься.

* * *

Феола смотрела на мужчину, который стоял перед ней.

Так бывает?

Хотя Адэхи и говорил, что у нее будет именно так. Когда она увидит того самого, единственного, она это почувствует. И вот он… стоит.

Высокий, красивый, черноволосый… старше Феолы?

И что? Кто сказал, что влюбляться надо обязательно в ровесников? Феола – маг. Своему избраннику она сможет продлить жизнь хоть на сто лет. И молодость тоже.

Только вот мужчина явно ничего не чувствует.

И на его левой руке переливается маслянистым золотым блеском обручальное кольцо, напоминающее жирного червяка.

Женат. Почему это слово отдается таким похоронным звоном?

Же-нат…

Только это помогло Феоле собраться и взять себя в руки. И даже улыбнуться.

– Добрый… день.

Голос, конечно, чуточку обрывался. Но это мелочи. Она же смогла заговорить? Вот, отлично!

Амадо с интересом посмотрел на стоящую перед ним девушку. Симпатичная, рыженькая, похожа на смущенную белочку. Карлосу бы такая понравилась, наверное… Может, потом познакомить ее с сыном? Ему уже пора… за девочками. Хотя нет. Карлосу около пятнадцати, Феоле явно больше, лет семнадцать. В их возрасте это серьезно.

– Феола, ты можешь рассказать тану Риалону все с самого начала? Про похищение?

Феола – могла. И рассказать, и любоваться, и смотреть ЕМУ в глаза, наслаждаясь каждой минутой.

Он здесь. Он рядом. Что еще-то нужно?

Да ничего…

Амадо внимательно слушал. Потом покачал головой.

– Я понимаю, откуда мысли о похищении. Но почему сеньорита Веласкес промолчала?

– Не хотела рассказывать про мою магию. А без этого не получалось. Как бы три девушки могли отбиться от взрослых мужчин?

Вообще-то могли. Феола и так и этак сумела бы. Но о своих талантах она промолчит. А вот про похищение расскажет. И о своих соображениях – тоже.

Амадо слушал внимательно. И даже радовался. Редко такое бывает, знаете ли. Иногда разговариваешь с человеком и поражаешься, ну какая же каша у него в голове? Как еще из ушей не ползет?!

А тут все логично, все выверенно, Феола явно все это обдумывала и не раз.

И слова не подбирает. Говорит, как есть, не крутит из стороны в сторону.

– Да, в таком виде мозаика более полная, – кивнул Амадо. – Знать бы еще, что именно накопал Хавьер.

– Можем прогуляться в морг, – кивнул Вальдес. – Хотя…

Но Феола уже встала со стула.

– В морг? А мне – можно?

Никакого щенячьего любопытства. Просто ей было интересно и посмотреть на некроманта за работой, и получить ответы на свои вопросы. А сам морг…

А что в нем такого? Трупы – они и на плантации трупы. И везде лежат примерно одинаково. Неинтересно…

* * *

Хавьер был серьезно занят.

Он уложил тело сеньоры Арандо в стационарную пентаграмму. А что? Не рисовать же ее каждый раз? Надоест, да и полы кому мыть? Уборщица, знаете, как ругается?

Может, ты и некромант. Но быть побитым тряпкой… как-то это неприятно. Последний раз ему вообще пригрозили ведро на голову надеть… ну, увлекся. Забавно, но на уборщицу его сила не действует. Правда, она Карраско и не нравится, он некромант, а не бегемотовед.

Теперь символы. Такие же, стационарные. Расположить их по углам, поставить свечи в специальных подсвечниках, для которых даже углубления сделаны.

Жизнь, смерть, призыв, разговор, правда…

Куда ты денешься? Ответишь как миленькая на все вопросы.

Некромант привычно связал волосы в короткий хвост, накинул сверху мантию. Для антуража?

Да ни разу! Знаете, сколько прачки берут за стирку всякого… сложного? Сам удавишься! И принялся вызывать.

Сначала почти не вкладывая силы – чего стараться? Тело свежее, даже не обмытое.

Потом все сильнее и сильнее. И наконец, уже вовсе разъяренно.

Бесполезно.

Дух не отзывался, тело покойной отказывалось повиноваться, на контакт она решительно не шла.

И что, демонов ваших через забор, это значит?!

Разъяриться Хавьер не успел, дверь морга скрипнула и открылась. Стоящая в дверях компания его не порадовала. Вальдес, Риалон, какая-то рыжая девчонка… это еще зачем?

– Думаете, жертвоприношение поможет? – решил сразу проявить дурной характер Хавьер. – Она хоть девственница, а то всяким нож пачкать…

Мужчины и ответить ничего на злой выпад не успели. Феола фыркнула первой.

– Не поможет никакое жертвоприношение. Даже если вы тут десяток девственниц уложите, тан.

– Это еще почему? – мигом забыл о дурном характере и скверной репутации Хавьер. Вот одного у Карраско было не отнять. Учиться они умели и любили.

– Потому что она не вполне человек.

– Та-ак… а кто? Мединец? – Карраско был в курсе той истории. А вот Феола – нет. Только глазами захлопала.

– Ме… кто?

– Амадо, ты потом расскажи ритане, хорошо? – попросил Серхио. – Карраско, давайте попробуем ее раздеть и осмотреть? Вдруг да найдется что-то… ритана Ксарес – маг, только огня. Она чуждость и ощутила, и мне сказала.

– Ага, – кивнул Хавьер. – Ну, давайте попробуем. Ритана выйдет – или останется?

– Голых людей я на плантациях видела, – Феола стесняться и не подумала. – А если эта женщина чем-то отличается… анатомически, мне будет даже интересно.

– Кошмар! Что за дети пошли! – Хавьер едва за голову не схватился, хорошо вовремя вспомнил, что руки в крови, потом час отмываться придется.

– Да-да, вы такими не были в нашем возрасте, – подколола Феола. – То ли дело – приличная и скромная семья некромантов.

Амадо только фыркнул.

– Карраско – сдавайся. Дети сейчас правда пошли кошмарные.

– Тебе виднее, – отмахнулся Карраско. – Значит, ритана – маг. У кого обучаетесь?

– Домашнее обучение, – вежливо оскалилась Феола.

– Домашнее? Хм… а работать где собираетесь?

– Мне пока можно об этом не думать, мне еще нет восемнадцати, – отрезала девушка. – А там будет видно.

Если что, она собиралась к восемнадцати годам в достаточной мере овладеть своей силой, а практику можно проходить и где-нибудь в больнице. Сила у нее достаточно своеобразная, чтобы с ней разобраться, нужны квалифицированные специалисты.

Другое дело, что Адэхи – шаман. А магу… магу нужен сертификат.

Да, вот так вот несправедлива жизнь. Феола была магом, но практиковать и применять свою силу пока не могла – официально. Ей надо было найти себе наставника, отучиться у него или сразу сдать экзамен, подтверждая мастерство, получить сертификат, который выдавался даже не наставником, а государством – утвержденного образца, с королевской печатью, ну и получить несколько предложений о работе.

Магам-мужчинам работать было обязательно. Хотя бы как-то, но быть полезными государству.

Женщинам… тут сложнее. Но и женщины находили себе работу по душе. А некоторым это и нравилось. Замуж выходить не обязательно, зависеть ни от кого не надо – что еще?

Феола тоже размышляла над этим, но…

Нет, она и замуж хотела, и детей… и сейчас даже знала, от кого именно. Адэхи говорил, что за мага очень часто выбор делает его сила. Если маг полностью раскрылся, если слился со своей стихией, та желает продолжиться и усилиться в его потомстве. И самого подходящего партнера маги нюхом чуют.

Не всегда, конечно. Но – часто.

Феола шкуркой чуяла, что с Амадо у нее было бы все хорошо. Жаль только, что выбранный ей мужчина не дождался немножко… как его угораздило жениться? И что теперь с этим делать?

Ладно, пока разберемся с общественными делами, а там и с личными можно будет.

Пока мужчины препирались, впрочем, в четыре руки раздевая труп, Феола думала о своем. А потом…

– Оп-па… ритана, да вы правы!

– Гадость какая!

– Мединка? Но… как?!

Понять мужчин было реально. Под волосами, там, где заканчивается чистая кожа и начинается собственно волосистая часть головы, тонкой ниточкой, у НаталииМарины Арандо шла рыбья чешуя. Тоненькая-тоненькая…

Можно даже и не увидеть при неярком свете.

– А на ощупь как?

– Ты знаешь, почти не ощущается.

– Только одна полоска?

– Давай проверим дальше. – Совместными усилиями тело было изучено со всех сторон.

И вывод был достаточно печален.

Одна полоска на шее. Больше – ничего.

– Я еще посмотрю, что покажет вскрытие, – пообещал Хавьер, но Амадо это не утешило.

Вскрытие – открытие… ты будешь бегать и всех потрошить? Или раздевать догола? Он помнил монстров, которых ему показывали. С людьми у них было весьма и весьма условное сходство. Руки, ноги, голова… у кого и конечности не совпадали.

Но эта-то выглядит вполне нормально.

– Тан Вальдес? Можно почитать протоколы ТОГО дела?

– Можно, – вздохнул Серхио. – Еще как можно. Хотелось бы мне знать – КАК?!

– Мне бы хотелось знать кое-что другое, – задумался Амадо. – Где эти твари гнездятся, сколько их, почему они не вымерли пятнадцать лет назад…

– А мне можно будет узнать, о чем речь? – поинтересовалась Феола.

Серхио едва не застонал.

Вообще-то не стоило бы. Но… минутку.

– А Джинни? Я готов поклясться, она человек…

– Так-таки и готовы? – уточнил Амадо.

– Если бы у нее было… даже эта полоска была бы, я б заметил! Я же ее видел! И Веласкес… Хавьер, ты его вскрывал! Он – человек?

– Абсолютный.

– А когда проклятие снимал с Вирджинии? Она как?

– Я бы поклялся, что человек.

Серхио подумал немного.

– Феола, вы подругу не осматривали. Мерседес – как? Она же внучка этой дамы?

– А вы проверьте сродство на крови, – отмахнулась Феола. – Может, эта тетка удочерила ребенка. А может… это надо смотреть пристально и обследовать. Но судя по энергии, Мерседес – человек. Я от нее ничего плохого не ощущала.

– Уже радует, – выдохнул Вальдес. – Ритана Феола, вы можете съездить со мной в лечебницу, осмотреть Вирджинию Веласкес? Так, для гарантии?

– Могу, но как же моя беседа?

– Амадо пока обследует все, что нашли в доме сеньоры Арандо. Письма, фотографии, записки, расписки… да хоть бы и кляксы на стене, да?

– Да, – кивнул Амадо. – И надо телефонировать в полицию. Вдруг у нее там потайные схроны есть?

– Вполне возможно. Надо поискать.

– Вирджиния тут недалеко, в полчаса уложимся. И я обещаю накормить вас обедом. Хотите?

– Если параллельно я узнаю какие-то подробности дела, то да, – не стала ломаться Феола.

Серхио только вздохнул.

Вообще-то не стоило бы…

И гражданское лицо. И девушка. И несовершеннолетняя, и ритана, и…

Куча всяких «ох, не надо бы, не надо, не надо…». И единственное, что у него есть – чутье сыщика. Которое не угасло за эти годы и буквально поет, что Феола нужна. Зачем?

Да кто ж ее знает? Чтобы было!

Чтобы дело раскрыть получилось.

Нет, нельзя отказываться от помощи, тем более один козырь у него есть. Девчонка – маг. Серхио всегда может сказать, что хотел поставить ее себе на службу. Ну и что, что несовершеннолетняя? Может, практикант…

Кстати!

– Ритана Феола, у меня к вам предложение, – Серхио подал руку девушке и вывел ее из морга, кивнул мужчинам – мол, не зевайте, работать надо! – Хотите поработать на полицию?

– Это как?

– Посвящать вас в подробности расследования я права не имею. А вот взять мага, даже несовершеннолетнего, на практику – запросто. Прикреплю вас… вот, хоть к Амадо Риалону, будете все знать на законных основаниях.

– А медальон мне дадут?

– Стажерский.

– Согласна, – решила Феола.

Ей было интересно. А потакать своему интересу – надо! Она же маг! Если все время себя переламывать, так и сломаться можно. И вообще, вот, приходит она, начинает Анхель (гадина подкоряжная!) ее задирать, а Феола ему – бац! И медальон под нос!

Пусть подергается!

Так кого там надо осмотреть?

* * *

Выставив Амадо из морга, Хавьер достал образцы крови Вирджинии, ее мужа, волосы детей, собранные по его просьбе, – мало ли что?

И приступил к работе.

Результат его сильно озадачил.

Вирджиния точно была дочерью Наталии Марины Арандо. Сродство по крови – стопроцентное.

Но кто ее отец?

Попробовать призвать тень?

Тут есть свои тонкости. И серьезные… то есть говорить такая тень не сможет. Разве что покажется – и растворится. А ты потом ищи по фотографии, по газетам, по внешнему сходству, зарисовывай… ее ж не получится сфотографировать!

Так что Хавьер позвал художника – и приготовил все для ритуала.

Художник, который не в первый раз бывал в морге на этой процедуре, устроился поудобнее и положил на колени планшет. Заботливо поправил лист бумаги, уложил поудобнее грифели – если сломается один, надо будет быстро схватить второй или третий… мало ли что?

– Готов?

– Да, вполне, – кивнул художник.

Хавьер активировал заклинание.

Сиреневый дым от свечей заклубился, поднялся к потолку, потом начал спускаться вниз, в пентаграмму, у которой поменяли символы… сформировал в ней плотное сиреневое облако…

Пока все шло, как дóлжно.

А вот потом…

– Мать-перемать! – выдохнул художник.

Впрочем, Хавьер готов был заявить то же самое. Потому как в фиолетовом силуэте человека оба они опознали одного и того же человека. И как бы не опознать, когда вот уж пятьдесят лет этот профиль на монетах видишь? На портретах?

На церемониях…

Его величество Аурелио Августин, собственной покойной персоной. И рисовать не надо.

– Но КАК?!

Хавьер покосился на художника, но промолчал.

Как-как! Сам бы хотел узнать, но пока – никак. Труп – и тот не поднимается.

И как тут быть?

А чего думать? Доложить по начальству и ждать, что скажут! То и делать будем. Или вообще не будем ничего делать, так-то.

* * *

Амадо перебирал все найденное.

Пока – предварительно.

Глубокого обыска пока не было, полиция пока просто вытряхнула все бумаги из всех ящиков стола, перетряхнула книги и доставила все в кабинет следователя с подробным описанием.

И было всего этого подозрительно мало.

Мало!!!

Книг – нет! Разве что книга Творца, пара сборников молитв, которые нужны добрым прихожанам, ну и газеты. В газетах отметок нет. Ни загибов, ни подчеркиваний – ничего! Просто – ничего!

Но зачем-то же их хранили? Причем не абы какие, а «Придворный вестник», «Новости столицы», «Астилия». Самые дорогие и достоверные. И подписка на них, кстати, стоит дорого. Амадо предпочитал их смотреть на работе, там бесплатно.

Ладно, потом разложит по датам, посмотрит, чего не хватает, чего хватает…

Какие-то личные записи? Опять мимо!

Есть документы на дом, купчая, на землю, есть паспорт, ну и все. Больше, считай, ничего и нет. А ведь за свою жизнь человек обрастает горой бумажек, он это по себе знает. И по Альбе тоже. И вообще…

Хоть письмо какое!

Хоть семейный молитвенник с отметками о рождении детей! Ну хоть что-то!

Но – нет! У нее попросту ничего нет! И Амадо это весьма подозрительно…

Фотографии…

Есть? Опять обратно нет!

Какая мать откажется запечатлеть себя с дочкой? Вот просто – какая?! Или какие-то приятные моменты… у нее даже свадебных фотографий нет! Хотя Вальдес упоминал, что Наталия Арандо была против, но… и что?

А внуки?

Которые обожают дарить бабушкам рисунки и прочее? Хотя… какая это бабушка? Видимо – никакая.

Ни милых дамскому сердцу мелочей, ни старых сумочек, которые жалко выбросить, ни засохших цветов, ни… ничего!

Что за женщина такая неправильная? Просто кошмар какой-то…

Амадо телефонировал в участок и попросил обыскать дом – тщательно. Так, словно потерянную иголку ищут и на премию надеются. А сам принялся читать протокол обыска дальше и сравнивать с имеющимся.

И был все же вознагражден.

На шестнадцатой страничке протокола, в описании драгоценностей…

Ладно, полиция! Откуда такие тонкости знать обычному наряду, описали, да и из головы вон. Но Амадо-то историк!

И не только!

Он очень много чего и читал, и знал, и видел, и продолжал развиваться, узнавая нечто новенькое… говорите – булавка с интересной головкой?

В форме монеты с выдавленной на ней короной? Явно золотая?

Тяжелый золотой перстень, явно мужской.

И вот оно – описание одежды… видимо, ее просто оставили, понимая, что никто не разберется. Ну не видели в столице уже сто лет придворных слуг, ладно-ладно. Лет тридцать.

Вот и забыли про их униформу. Именно слуг, не самих служителей при дворе, а вот таких, серых, скромных, незаметных…

Горничных, служанок, уборщиц, прачек…

Вообще-то цвета Астилии – красный и желтый. Но в таких платьях не поубираешь, их мгновенно испачкаешь. А потому чья-то умная голова, явно королевская, придумала одеть дворцовых слуг в темно-коричневые платья. И отделка по подолу и рукавам. По горловине и манжетам.

Полоса пурпурного – и полоса золотого. Отделка не кружевом, а дорогими атласными лентами.

Темно-коричневое платье нашлось в гардеробе.

Ленты пурпурные и золотые – там же. Не все, но зачем выбрасывать? Их можно потом пришить куда-нибудь. И у горла платье горничной закалывалось как раз той самой булавкой. Воротник, наподобие камеи, скреплял золотой круг с выдавленной в нем короной.

И что у нас получается?

Сеньора Арандо служила при дворе?

Твоих демонов! Как-то оно грустно получается…

* * *

Феола смотрела на Вирджинию.

Вирджиния на Феолу не смотрела, она спала под действием снотворного.

Серхио смотрел в стену и чувствовал себя откровенно несчастным.

Вот как оно ТАК бывает? Чтобы и жил, и был, и… он же спал с этой девушкой! И ничего не почувствовал? Не ощутил, не понял, не сообразил?

Кактак?!

И… это действительно наследие мединцев? Но почему, почему – так?! Они же должны были умереть! Обязаны!!! Демон ушел из мира, люди, связанные с ним душами, умерли…

Те, изуродованные, кошмарные, жуткие… но Джинни – не такая!

Феола медленно провела руками над телом Вирджинии. Серхио заметил, что у нее ладошки светились белым светом. Но белым же… что в этом такого?

Ничего.

Огонь бывает разного цвета, Серхио и черный видел. Красиво и страшно.

– Она не человек, – тихо сказала Феола. – То есть человек, но с примесью… вот того.

Серхио опустился на стул. Ноги не держали… вот так, называется! Изменил супруге! Сходил налево… справедливости ради, это было… минутку! А ведь это было ДО того дела с мединцами!

За несколько лет до него… уже тогда так было?

– Но у нее нет никаких признаков, – выдохнул Серхио.

Феола развела руками, с которых пропали последние огоньки.

– Если я правильно понимаю, ее мать полукровка, в Вирджинии этой крови – четверть, в ее детях – восьмая часть. Как на плантации. Мулаты ярко выраженные, с ТЕМ наследством, а вот квартерона можно уже и не узнать. А с Мерседес и вообще все в порядке… практически.

– Практически?

– Октороны вообще не похожи на черных предков, но вот в их детях наследие может проявиться. Если я узнаю, что это за рыба, я скажу точнее, – Феола развела руками. – Делать выводы только на основании чутья… пожалуй, это немного неправильно.

Серхио кивнул. И не поспоришь…^[263]

– Я расскажу, ритана Феола. Но внешне… у нее ведь нет никаких признаков?

Феола покачала головой.

– Я не вижу. Может, если вскрыть, там что-то будет. А так – нет.

– Едем обратно, в управление, – вздохнул Серхио.

Вот так в мужьях верность и воспитывают…

* * *

– Рози!

– Да, Эктор?

Ритана Ксарес поглядела на тана Ксареса-старшего.

Вот такая семья. Отец – Патрисио Эудженио. Дочь – Роза Эухения, сыновья Эктор Патрисио, Эмилио Патрисио и Хулио Патрисио.

Хулио, понятно, давно уехал, и где он – неизвестно, и что с ним стало – неясно.

Эктор и Эмилио женились, живут сейчас все вместе, с отцом в одном доме, благо дом громадный.

А вот Розе так не повезло.

В результате воспаления она лишилась возможности иметь детей. Нет, кто-то другой и в такой ситуации выбирается из ямы. Можно же усыновить кого-то? Мало ли горя на свете, пойди, да и сделай кого-то менее несчастным! Кто-то выходит замуж за вдовца с детьми. Нельзя сказать, что они попадаются часто, но ведь и не редкость вроде дракона? Найти можно, если постараться. И воспитывают тех детей, как своих, и любят…

Но Роза слишком уж прислушивалась к отцовскому мнению.

Если отец сказал – черное! Вот черное оно и есть. Не чернильное, не ночного цвета, не угольного, а черное – и точка.

Приложил он дочь коротким: сухое дерево, так она жизнь и прожила. Ясно же, если отец так сказал, значит, ей никто и не поможет. Папа всегда прав. Вот…

– Ты правда собираешься искать… вот этих?

– Зачем их искать? – удивилась в свою очередь ритана. – Спрошу в паре магазинов… что я, не вижу, что платье на девушке от сеньоры Наранхо?

Эктору это ни о чем не говорило. Что уж там, живя с отцом, он полностью зависел от его воли и власти. А для Патрисио Эудженио платья что от сеньоры Наранхо, что от какой-нибудь крестьянки Марии были одинаковы. А если не видно разницы, зачем переплачивать?

Вот и не заказывал никто таких дорогих вещей. Но знали. И хотели, и мечтали, и на наследство облизывались, и заранее подсчитывали, что купят, кому, сколько…

– Ты понимаешь, чем это может нам грозить?

Роза сморщила нос.

– Ну и чем?

– А если отец решит все оставить Хулио?

– Это если Хулио решит сюда приехать. Но я не думаю, что он на это согласится.

– Детей же он сюда прислал…

Роза Эухения пожала плечами.

– Эктор, для начала нам надо познакомиться, все о них разузнать, подумать, как лучше это преподнести отцу. Папа уже в возрасте, у него слабое сердце…

Эктор только скривился.

Некоторых вещей при сестре лучше было не произносить. Но было у него серьезное подозрение, что отца об асфальт не расшибешь. Он всех переживет, еще и на их похоронах спляшет. Это у Эктора, которому еще пятидесяти пяти нет, и давление, и сердце, и печень пошаливает. А вот у его отца, которому глубоко за семьдесят, ничего не болит. И лопает он кашу только из вредности.

Что, Эктор не знает, что ли?

Не так давно видел, как отец заказывал в дорогом ресторане свиную вырезку! С жиром, с красным вином, и с таким гарниром, что у бедняги Эктора аж желудок свело.

Случайно он там оказался, с другом, ну и… увидел. Хорошо еще отец его не заметил.

– Роза, я могу тебя попросить об одной вещи?

– Да, конечно.

– Давай мы с тобой сначала посоветуемся, как это лучше преподнести папе. Он действительно немолод, мало ли что…

Роза кивнула и с благодарностью поглядела на брата.

Действительно, так будет лучше.

Вот наведет она справки, расспросит, они с братиком переговорят, а там уж и папе все-все расскажут. Только надо как-то поосторожнее… возраст ведь.

И сердце…

* * *

В управлении Серхио молча достал и протянул Феоле папку с вырезками и выписками. Дело мединцев, конечно, было сдано в архив. Но кое-что Серхио скопировал для себя.

Не каждый ведь день – такое! Считай, История! И ты ее участник!

Такие события в учебники входят, о них потом внукам-правнукам рассказывают.

Вот сейчас Феоле.

Девушка читала старые материалы, перелистывала странички. А у Серхио зазвонил телефон.

– Да?

– Серхио, приветствую!

– Эрни! – обрадовался Серхио как родному. Риалон же! В такие минуты как-то хочется, чтобы рядом был друг… пусть он не рядом-рядом, то есть руку протянуть и дотронуться не получится, но ведь он – есть! И это главное!

– Как твои дела? Что в столице?

– М-ммм….

А что тут скажешь? Проблемы? Но… у Эрнесто супруге скоро рожать! С другой стороны, с кем еще и проконсультироваться, как не с ним?

Но прежде чем Серхио что-то решил для себя, Эрнесто тяжело вздохнул.

– У Тони плохое предчувствие. Вальдес, поосторожнее там, ладно?

– Ладно, – отозвался Серхио.

Тридцать лет дружбы даром не проходят. Что-то такое выцепил Риалон в его голосе, что позволило ему встать в стойку и уже более жестким тоном поинтересоваться:

– Вальдес?!

– Да?

– Рассказывай.

И что было делать Серхио? Да только одно. Честно рассказать, что случилось.

Эрнесто аж остолбенел у телефона.

– Как… как такое может быть?

– Не знаю. Ты не мог бы поговорить с Тони? Она единственная, кому удалось пообщаться с… этими.

– Могу, – кивнул Риалон. – Слушай, а ведь она говорила про детей…

Теперь настала очередь Серхио серьезно задуматься.

– Верно. Но… поговори, ладно? Тони тогда ведь не все рассказала, да и не спрашивали особо о подробностях?

Эрнесто задумчиво кивнул у телефона. И отправился к супруге. А Серхио принялся набирать номер морга. Да и Амадо надо бы вызвать…

* * *

Известия из столицы Тони, мягко говоря, ошеломили. В первую минуту. Потом она успокоилась, погладила живот и подумала, что волноваться не стоит. Все равно у нее ничего не получится.

Она не сможет помчаться в столицу и лично разобраться с мединцами, если это они. Эрнесто ее тоже не оставит. Значит, надо как можно точнее вспомнить, о чем ей некогда говорил герцог…

Чем Тони и занялась. Да, это было давно, но помнилось очень хорошо и отчетливо. Наверное, потому, что не каждый день жизнью рискуешь.

– Мединцы… так. Герцог не был стерилен. И детей от меня хотел.

Эрнесто сверкнул глазами.

А вот хвост гадючий тому герцогу! А не дети от его любимой… даже то, что де Медина уже давно померши, не извиняло его в глазах некроманта.

– Значит, часть мединцев точно могла скрещиваться с людьми. И души у них были наверняка… а вот было ли жизнеспособным потомство БЕЗ Синэри?

– Наверняка было, – вздохнул Эрнесто.

Тони постепенно вспоминала. Она и герцог. И спуск в подземелье…

– Я правильно понимаю, это касается только женщин-измененных? Мужчины-измененные не стерильны?

– Не все.

– Так… стерильны те, кто подвергается максимальным изменениям? Или… те, кого скрещивают не с живородящими?

– И снова верно. И те, и другие, – кивнул Фидель. – откуда у вас такие познания, Тони?

– Это бывает даже при домашнем образовании. Я знаю, что в море есть и живородящие, и прочие… кто откладывает икру… не помню, как они называются. Но полагаю, отсюда и сложности? Мало того что скрещивают холодное с теплокровным, так еще и это?

– Да. И к сожалению, даже у самых лучших… образцов, получается не более двух детей.

То есть дети были возможны. Но женщины-измененные были стерильны! Или… А как насчет тех женщин, которые родились от измененного – и человека? Они были стерильны? Или нет?

И потом… пещера. И зеленые глаза демона. И…

– Есть новые разработки, – «утешил» голос. – Внутренние изменения, с которыми ты не будешь отличаться от человека.

Так точно она все это Эрнесто не пересказывала. Но что было – то было.

Некромант внимательно слушал. А потом подвел итог:

– То есть могли остаться… дети?

– Может, даже и часть взрослых. Мы об этом не подумали, Эрнесто. А ведь кто-то же рожал этих детей. Нормальные женщины – от измененных. И они-то наверняка не умерли.

– А они могли тоже любить своих мужей. Или быть в курсе планов.

– И их дети – тоже.

– А сейчас эти дети уже вполне взрослые. И могут свободно скрещиваться с людьми, как рассказал Серхио.

– Пойду я, телефонирую ему, – потер лоб Эрнесто. – Вот ведь…

Тони опустила глаза.

– Может, если бы не Карраско, не свадьба… я бы потом вспомнила. И подумала. И вообще…

– Мау, – на колени женщины вскочил здоровущий черный кот. Один из сыновей Сеньора Мендосы. Потерся о ее руку, мурлыкнул. Почувствовал, что хозяйке плохо, и пришел утешать. Еще и на Эрнесто поглядел так неодобрительно. Ты чего это моего человека расстраиваешь? А вот я сейчас кого-то лапой! Да с когтями!

Эрнесто улыбнулся и почесал кота за ухом.

– Не переживай, Тони. Все образуется. Этот мир держится не только на наших плечах, у него есть и другие опоры. Что мы можем, так это рассказать все Шальвейну. Пусть подумает на досуге над этой загадкой.

– Я схожу, расскажу, – вылезла из шезлонга Тони. – Пойдем вместе?

– Да, радость моя. Пойдем… поговорим с Реем, а потом я телефонирую в столицу. Так будет намного лучше.

* * *

Второй звонок Серхио порадовал намного меньше, чем первый.

Получалось так, что были, были еще где-то в мире измененные. И могли выжить. И…

– Рей так сказал? О, демон!

– Он самый…

Тогда все было сложно.

Рейнальдо было решительно не до расследования – состояние не то. А потом Паула, свадьба…

Антонии и Эрнесто было не до расследования.

Двор… двор тоже лихорадило. Король, после получения известий о сестре, принцессе Гвинневер, еще не оправился, а тут дополнение! Кушайте, называется! Еще родной человек тварью оказался! В буквальном смысле слова.

Так что… может быть, Карраско бы этим занялся, придворный некромант мимо такого бы не прошел, но и у Освальдо были свои заботы. А потом и Карраско не стало, начался передел, грызня…

И снова – мимо.

Вот и ускользнула часть мединцев от ласковой руки закона.

А самое страшное, что услышал Серхио…

Мединальо не мог знать все и обо всех мединцах наизусть. Где-то и что-то он должен был записывать. И если этих записей не нашли, значит, или их плохо искали, или центров было два. Или больше.

И записи хранились в другом месте.

У других людей. Или нелюдей…

И это было страшно. Серхио подумал и решил в ближайшее же время отправиться в храм Ла Муэрте. А пока…

– Тан Кампос, я могу прибыть к вам в ближайшее время?

– Да, конечно. Что случилось, Вальдес?

– Многое – и ничего хорошего.

– Жду, – согласился мэр и повесил трубку.

Серхио поглядел на Феолу.

– Ритана Ксарес, у меня к вам серьезный разговор.

– Слушаю, – Феола честно прикрыла папку и сложила руки на коленях. Ну такая примерная девочка, что сразу ясно – пора спасаться.

Серхио эта маска точно не обманула.

– Ритана, вы – маг.

– Непроявленный. Пока.

– Но вы пользуетесь своей силой.

– Ее огрызками.

– Замечательно. У меня к вам предложение.

– Какое? – не стала скрывать интерес или ломаться Феола. Любопытно же! И кто откажется поучаствовать в таком приключении? Она уже и про мединцев прочитать успела, и была в тихом шоке.

Такое!

Рядом со столицей!

Интересно, а она бы справилась с демоном? Ну… вдруг? Или это только некроманты могут?

И боги?

Хотя… может, демона она бы и не одолела, а вот его слуг – точно могла бы! Или…

Нет, надо посмотреть! Потрогать, попробовать, палочкой потыкать. Интересно же!

– Я предлагаю вам стажировку в моем департаменте.

– Стажировку? – удивилась Феола.

– А что такого? Как магу, вам все равно надо будет где-то работать. Почему бы и не здесь?

– У меня сила не той направленности, – смутилась девушка. – Я думала о больнице.

– Но это же будет потом, – хмыкнул Серхио. – А вы начнете уже сейчас. И сила у вас очень подходящая. Мне вы помогли, вранье почуяли, что еще надо?

– Я не думала пока о таком, – созналась Феола.

Серхио развел руками.

– Так уж сложилось, вы уже оказались в центре этой истории, ритана. И вряд ли сможете выйти из нее без потерь.

– Хм… – об этом Феола не думала. И о самой истории тоже. Но с Мерседес познакомилась она, в похищение вмешалась именно она, сейчас, вот… – Думаете, нас не оставят в покое?

– Вас? Могут и оставить. Если вы не станете встречаться с подругами и посидите дома. А может, и нет.

– Вряд ли все это затеяли накануне коронации просто так, в качестве подарка, – кивнула Феола.

– Вы абсолютно правы, ритана. Так что вас тоже может зацепить.

– И если я влезу – тем более.

Да, вот такой выбор. С одной стороны, Феола может подставить семью. С другой стороны, семья и без нее прекрасно подставиться может.

А еще надо бросить подруг, сидеть дома, опасаться даже своей тени и ждать, пока кто-то решит все проблемы ЗА тебя. Как-то это не очень хорошо звучит, нет?

– Что входит в обязанности стажера? – коротко уточнила Феола.

– Прикреплю вас к следователю, которого вы уже видели. Тан Риалон.

Феола кивнула, надеясь, что под рыжими волосами не видны красные уши.

– А потом?

– Будете следовать за ним, хвостиком. Мало ли с чем он столкнется. Амадо – замечательный следователь, умница и талант, но, к сожалению, не маг. Не повезло…

– Не повезло? – удивилась Феола.

– Ну да… у него отец – некромант, а сам Амадо родился без дара. К сожалению.

А вот Феола об этом не сожалела. Ни секунды. Если бы Амадо тоже был некромантом, у них никогда и ничего не могло бы сложиться. Сила противоположной направленности – и все. Конец песни. А если он из магического рода…

Это как раз хорошо. Для нее.

Женат?

Ну и что такого, что он женат? Пусть пока побудет женатым. И ей слишком мало лет, и интересного вокруг слишком много. Замуж она всегда успеет… может, года через три-четыре, куда ей торопиться?

Заодно и к будущему супругу приглядится, а то мало ли? Может, при ближайшем рассмотрении ей такое и даром не надо, и близко не кладите?

– Давайте попробуем, тан Вальдес. Только у меня есть несколько условий…

– Ваши родные ни о чем знать не должны?

– Желательно.

– Это несложно. В крайнем случае им скажем, что вы приняты на должность… разносчика писем, к примеру.

Феола кивнула.

Да, брат и сестра могут неправильно все понять, они такие.

– Какие еще условия?

– Это пока не постоянно.

– До окончания расследования ЭТОГО конкретного дела, – согласился Серхио, здраво предполагая, что с магом, даже непроявленным, намного лучше, чем без мага.

– Да, если можно.

– А потом – поговорим. По вашему желанию.

– И мне бы хотелось сохранять за собой определенную свободу действий, – развела руками Феола.

– К примеру?

– Встречаться с подругами, куда-то ходить…

– Я не против. Думаю, Амадо тоже не будет сопротивляться, но я это с ним еще обговорю. Только не в ущерб делу, хорошо?

Феола опять кивнула.

Договор был заключен. А вот что получится в результате? Но знак стажера она приняла и повесила на цепочку, под платье. Интересно же…

* * *

Выслушав супругу, тан Веласкес схватился за голову. Потом за сердце. А потом все же за печень, которая не простила такого издевательства. Ликер пьют не стаканами, знаете ли…

– Господь милосердный, это на ком умудрился жениться наш сын?!

– Мне бы тоже хотелось это знать.

– Безумие…

– Нет, вряд ли, – качнула головой Идана. И похлопала супруга по руке, успокаивая. – Безумия там нет. Треси сказала, Наталию просто загнали в угол. Или допрос, и там из нее все бы вытряхнули, или… смерть.

– Если она сразу выбрала смерть, надо полагать, после допроса она бы в живых не осталась?

Идана задумалась над этим. Ликер, по счастью, смягчал реакцию…

– Для этого надо натворить нечто вовсе уж страшноватое.

– А что именно?

– Не знаю…

– И как это скажется на нашей семье? О боже!

Идана только вздохнула.

– Да, если бы Вирджиния сейчас умерла, было бы проще. С мертвых спроса нет.

– Боюсь, что нам так не повезет, – вздохнул Гонсало Николас Веласкес. – Ладно, дорогая. Сегодня я уже ни на что не сгожусь, а завтра попробую навести справки.

– Я пригласила к Мерседес лекаря.

– Вот и отлично. Заодно я с ним поговорю о своей печени.

Идана улыбнулась. Ах, мужчины…

– Конечно, дорогой.

А с Мерседес она завтра поговорит. Обязательно.

Нечего скрывать подруг от бабушки и прятаться по углам. Общайтесь нормально. Вот!

* * *

Амадо не будет против? Это еще как сказать…

– Серхио! То есть тан Вальдес! НЕТ!!!

– Сядь и послушай, – тихо попросил Серхио. – Я ведь не просто так…

– Да на кой мне эта сопля? Сопли ей подтирать? Бантики завязывать?

– Не такая уж сопля, ей семнадцать.

– В куклы играть?

– И она маг. Только неактивный. Пока.

Амадо поднял брови.

– Маг чего?

– Говорит, что огня. Но кстати, неплохо определяет, когда ей врут, а когда говорят правду.

– Интересная особенность. Может, и пригодится, – задумался Амадо, переходя от состояния «на кой мне оно?» к состоянию «куда бы приспособить?». – А истерик она закатывать не будет?

– В морге ты ее сам видел.

– М-да, – чуточку смутился Амадо. Девушка производила хорошее впечатление. Такая примерная, симпатичная, улыбчивая… и на труп смотрит, как на колбасу. С тем же интересом. – Но все равно… она женщина.

– И что? Она – маг, просто малолетний. Но характер там есть, приспособить ее можно, а уж если речь идет о мединцах… сам понимаешь, вода и огонь враждуют всегда.

– Тоже верно.

– Будь твой отец в городе, я бы обратился к нему. Его нет.

Амадо только вздохнул.

Кажется, ему придется потерпеть девушку. Ну ладно… справится. Для дела – можно.

– Но потом вы ее куда-нибудь еще прикрепите?

– Даю слово. Не сработаетесь – уберу. А пока потерпи, пожалуйста. Сам понимаешь, это опасно. Если эти твари не передохли… а они могли выжить. Они выжили… кстати, может, Арандо и покончила с собой из-за Феолы. Соврать бы у нее не получилось, сбежать тоже, а вот убийство девочка не предусмотрела. Но она научится.

Амадо только рукой махнул.

– Ладно. Давайте своего стажера.

– А ее пока не надо давать. Мы сейчас едем в мэрию. На доклад.

– Вот ведь…

– Да, и так тоже в ее присутствии постарайся не выражаться.

Амадо выразился еще раз, впрок, – и вышел. За бумагами. Серхио довольно посмотрел ему вслед.

Маги лишними не бывают. Их может только не хватить. И с таном Кампосом он это тоже обсудит.

* * *

Вот почему начальство не может жить спокойно?

Данным вопросом задаются все подчиненные, и во все времена, может, даже и с палеолита или там, неолита – и до наших дней. И дальше будут. И никакой прогресс на этот вопрос не повлияет.

Казалось бы – ну чего тебе, гаду, не хватает?

Умерла тетка, ну, сгребли в сундуки барахло, опечатали, описали, передали отчет. Хватит, а?

Не хватит!

Телефонируют тебе из главного управления, и просят поискать еще. Мол, плохо искали. Могут быть тайники или еще чего.

И приходится бедным полицейским простукивать стены, вскрывать полы, искать черт знает что и невесть где…

Тайник?

А какой он может быть?

А что там должно храниться?

А скрыт он просто так – или с помощью магии? Вроде как сказали, что может быть магия воды, но это недостоверно. Просто будьте осторожнее.

Понятное дело, начальству из кабинета виднее. Оно-то собой не рискует.

И в гнилой репе не копается… вот зачем этой тетке – столько?!

Хосе Карлос Пас служил в полиции уже не первый год, так что ворчал, скорее, по привычке. Опыта у него хватало, знаний тоже, привычка к начальственным фортелям выработалась еще лет пятнадцать назад, сказали – обыск?

Вот и будем искать. Найдем, не найдем, под это дело и пару часов спишем.

Так что подвал он обыскивал спокойно и методично. И действительно…. А зачем?

Вот у нее короба стоят вдоль стен, в одном картошка, до половины, но вроде как нормальная, не гнилая. А в этом репа. И такая… пованивающая.

А что тут еще есть?

Лук есть, зерно есть, вот баклажаны, вот горох…

И только репа такая… некондиционная. Упустила? Или… это специально сделано? Чтобы не копались лишний раз?

Хосе обругал себя дураком, но… где тут можно ломик взять?

– Ты чего тут, Пас?

Луис Филипе Акоста был как раз из молодых и рьяных. И Хосе он откровенно не нравился. Молодежь?

Так-то оно так, но молодежь бывает разная. Есть те, кто приходит, опыт перенимает, учится, старается вникнуть в систему. А есть и другие. Которые: отойди, старик! Чего ты там понимаешь, твое место в нафталине.

Вот Акоста был как раз из вторых, но с большой и волосатой лапой.

– Чего… того. Надо бы короба эти отодвинуть, посмотреть, что под ними. У тебя ломика нет?

– Как не быть. А надо ли?

– Надо-надо, – заверил Пас. – Кажется мне, что здесь нечисто.

Луис пожал плечами.

– Ну, давай я сделаю.

Сказано это было не из желания помочь товарищу. О, нет! Просто если там действительно что-то такое есть… тогда находку и ему припишут. И вообще, ломать – не строить. Стены простукивать скучно, а тут размяться можно. Только надо мундир скинуть.

– И… эххх!

Раззудись плечо, размахнись – рука!

Хосе даже к стене отступил, чтобы его не задело. Луис прямо от души за дело взялся… это полицейского и спасло.

Когда отлетел в сторону ящик с репой.

А из-под него полоснула струя воды. Резко, жестоко… вода под большим давлением камни дробить способна, что ей человеческая плоть? Был один Луис?

Стало две половинки Луиса. Голова в одной стороне, ноги в другой… а стой Хосе рядом с ним, и ему бы досталось. Вода-то через весь подвал прошла, полосой.

На пол хлынула кровь.

Не красная – розовая, совсем бледная. Так ее водой разбавило…

Хосе визжать не стал. Повидал уже на службе всякого. И просто достал из кармана свисток.

Должен быть тайник?

Вот, он и есть. Со всеми… гхм… вытекающими последствиями. Ох, мамочки! Жуть-то какая!

* * *

Спустя три часа в кабинете тана Кампоса проходило рабочее совещание. Из присутствующих – следователь, тан Риалон. Некромант – тан Карраско. Представитель церкви – брат Анхель. Личный секретарь, а по слухам, и будущая замена епископа Тадео. Тан Кампос, собственной персоной. Есть вещи, которые лучше никому не доверять, должность целее будет. И загривок тоже. Ритана Феола Амадина Ксарес. Как привлеченный маг и стажер. Впрочем, маги могут быть проявленными и активными в любом возрасте, так что тан Кампос не спорил. А что? Антонии Лассара ненамного больше лет было, глядишь, и эта пригодится. А уж он в долгу не останется.

Серхио Вальдес ему телефонировал почти сразу после разговора с Амадо. Сначала тан Кампос был против, что есть – то есть.

– Да случись с ней что, нас ведь сожрут!

– А если с королем что случится? Помилуют?

– Думаешь, поможет? – тан Кампос тут же перестал сопротивляться и прикинул, что от Ксаресов он отобьется. А вот от его величества… Разве что удирать. Вплавь.

– Уж точно не повредит.

– Ну… ладно! Но постарайся ее никуда не совать… сам понимаешь.

– Карлос, я постараюсь. Но вот хоть ты режь меня… мне кажется, что магов много не бывает.

С этим спорить было и вовсе сложно. Не бывает. Их чаще не хватает…

– Ладно. Зачисляй ее стажером, бери с собой, если что, так моя голова все равно полетит.

– И моя тоже.

Тан Кампос тоже произнес что-то нехорошее и отключился. Серхио улыбнулся телефонной трубке.

И чего так дергаться? Ну, ритана. Ну, семнадцать лет… вы видели, какие у них осведомители бывают? Им и десяти нет, а они уж все ходы-выходы знают, все на свете перевидали.

И ведь справляются!

И эта девушка справится. Не маленькая уже…

Начал совещание тан Вальдес.

– Таны, брат Анхель, сообщаю, что у нас серьезная проблема. Простите, ритана. У всех нас. – Паузу Серхио держать не стал, вместо этого грохнул полным залпом: – Пятнадцать лет назад… тут все присутствующие в курсе истории с мединцами.

Присутствующие дружно закивали. И в курсе, и вообще… практически всех эта история коснулась. Кроме разве что Феолы.

– Так вот. Они появились снова.

Будь собравшиеся поглупее, сейчас посыпались бы вопросы, обвинения, уточнения. Но – нет. Все сидели и ждали.

– Сегодня я пришел в гости к давней знакомой. Сеньоре Наталии Марине Арандо. После нашего разговора она покончила с собой. И тан Карраско, обследуя ее, установил, что она не человек.

– Скорее, полукровка от нормального человека и чего-то такого… пакостного, – уточнил Хавьер.

– Ее дочь – родная, Вирджиния, является квартероном, внешне выглядит, как обычный человек. Внучка Мерседес – квинтерон. По словам ританы Ксарес, даже ощущается, как обычный человек, – добавил Серхио Вальдес. – Я разговаривал с таном Риалоном. По его словам, мединцы действительно могли остаться. Часть. И те, кто рожал от мединцев – тоже. Демон не всех преображал, часть появлялась на свет естественным путем. И их могли пока еще не приносить в ту пещеру…

Тан Кампос побарабанил пальцами по столу.

– Могут полететь головы. Если его величество об этом узнает… мы клялись, что нечисть извели под корень.

– Мы были в этом уверены, – поправил отец Анхель. – Демон изгнан, основная нечисть уничтожена… м-да. Мы проявили преступное легкомыслие.

– Надо исправлять ситуацию, – отмахнулся Серхио. – Мы все в какой-то мере виноваты. Но в глазах короля нас это не извинит. Более того, мне телефонировали из дома сеньоры Арандо. Я распорядился провести там тщательный обыск. Так вот. Один полицейский погиб. Найден тайник. И в нем примерно двадцать килограммов взрывчатки.

– Б… – не сдержался тан Кампос. Извиняться он не стал.

Взрывчатка. В столице. Во время похорон и коронации. Вы – верите, что это для фейерверков припасли? Или просто так, «на полежать»? Ему в это совершенно не верилось. Вот вообще никак.

Остальные тоже не поверили, хотя и не матерились. Картина складывалась весьма неприятная.

– Наталия Марина Арандо работала в королевском дворце, горничной, – добавил Амадо.

– Я дополню, – взял слово Хавьер Карраско. – Когда я вызывал предков вашей Вирджинии… я увидел лицо его величества. Отец Вирджинии – его покойное королевское величество Аурелио Августин.

– Мать – полукровка от мединца, – тан Кампос даже за сердце взялся. Правда, немного перепутал, но печень от таких известий тоже заболела. – Неучтенная линия королевской крови. Твою налево!

Мужчины промолчали.

Действительно, а что тут скажешь? Вообще, за королевскими бастардами не то чтобы наблюдали, но учет кое-какой вели. Тут вариантов было несколько.

Признанные бастарды. Как правило, от благородных дам, они получали образование, воспитание, могли наследовать трон, в случае если основная линия прервется. Бывало такое в истории Астилии. Но для этого их официально вносили в список наследников. Там целая история, и они были на виду, и воспитывали-учили их соответственно, и приглядывали.

Непризнанные бастарды.

Тут зависело, от кого они рождались. Если от благородных дам, то, как правило, их признавала родная семья. И кое-какое наследство они получали. Но на трон претендовать не могли.

Если от обычных сеньор и сеньорит, тут тоже многое зависело от королевского отношения. Но тут уже речь о наследовании трона не шла. И о признании – тоже.

Редкость, чтобы такое случалось.

Вот таким бастардом и получалась Вирджиния Веласкес. Только о ней вообще не знали. Никто.

И есть подозрения… у короля, конечно, не спросишь. Но вряд ли его величество по доброй воле… даже не так! В постель его величество однозначно ложился добровольно. Надо отдать должное сеньоре Арандо, она была на редкость красива. И Мерседес с Вирджинией взяли от нее все самое лучшее. И бархатистую гладкую кожу, и густые волосы, и красиво очерченные губы.

Даже за пятьдесят – она была хороша собой. А в двадцать?

Серхио был уверен – неотразима. Так что спал с ней король точно по доброй воле. А вот что она из ме-динцев – не знал. Да и… чешуя же! Не жабры, не дополнительные конечности или там, клыки во всю пасть, не щупальца!

Тоненькая полоска чешуи под волосами – вот и все. Учитывая, что дама могла даже не раздеваться, а просто задрать юбки… могла?

Да еще как!

И одного раза хватило бы с избытком. С лихвой достало бы.

– Давайте прикидывать версии, – взял слово Амадо. – Пока у нас есть неучтенный потомок короля. Тайник с взрывчаткой. Причем – могу вас обрадовать – он больше чем наполовину пуст. Там всего килограммов двадцать хранится, а полицейские сказали, что можно и сотню запихать.

– Есть попытки похищения, – подала голос Феола. – Причем интересные. Вирджинию явно списали, а вот Мерседес и ее братьев… почему похищали именно Мерседес? Первый раз – ее. Второй раз тоже лезли к ней, не к братьям.

– Наследником первой очереди является сын или дочь короля, – задумался тан Кампос.

– Таковых не осталось. Только Хоселиус Аурелио, и то ему уже за пятьдесят лет, – отмахнулся Серхио. И вдруг подобрался, словно почуяв дичь. – Внуки? Два… внука?

– Оба королевской крови, между внуками брак уже допустим, – согласился тан Кампос. – Остается вопрос – количество внуков. И учтенный это потомок или нет. А еще – от короля или от кого-то из его родных? Тогда родство еще более допустимое. И выглядит это логично. Вирджинию убирают, ее мужа тоже, а Мерседес… на что бы она пошла, чтобы спасти своих родных? Хотя… убийство отца запятнало бы и ее репутацию. Нехорошая семья получается.

– На Вирджинии было проклятье, – напомнил Хавьер. – Она бы умерла, дело прекратили, списали в архив и забыли. Кто такие Веласкесы? Да плевать на них три раза!

– А Мерседес постоянно сидела дома. Ее, считай, никто и не знает. Ее бы просто не ассоциировали с Веласкесами, – тихо вставила Феола.

Мужчины прислушались.

А что? Если девушка говорит умные и полезные вещи – это уже не девушка, а стажер. Пусть говорит дальше.

Амадо, недолго думая, подошел к доске. Да, была в кабинете и такая, для наглядности. Мало ли что записать придется.

– Так… королевская семья на сегодня. Его величество Аурелио Августин. Взошел на престол двадцати восьми лет от роду, правил около пятидесяти лет. Умер. Его брат. Рикардо Августин. Также умер. Потомство его величества – Хоселиус Аурелио. Маргарита Мария. Младший сын – Дженнаро Аурелио, умер бездетным. У Хоселиуса Аурелио два сына. Бернардо Хоселиус, на сегодняшний момент наследник престола. Игнасио Хоселиус. Оба не женаты. У Маргариты Марии сын и дочь. Лоренсо Аурелио и Ленора Маргарита. У Рикардо Августина двое сыновей. Рамон Рикардо и ЭрнестоРикардо. Кстати, оба на сегодняшний момент не женаты. Старший потому, что жена умерла, младший потому, что предпочитает мальчиков. У Рамона Рикардо трое детей. Мигель Рамон, Эстелла Мария и Альваро Рамон. Это из законных.

– Из них в подозреваемых, – Серхио посчитал по пальцам, – шесть человек. Это Маргарита Мария и ее сын Лоренсо Аурелио. Рамон Рикардо и Эрнесто Рикардо. Мигель Рамон и Альваро Рамон. Если брать подходящих по возрасту и свободных.

– Эрнесто Рикардо? – задумался тан Кампос.

– Тоже возможно. Пару раз себя пересилить он может. Прямую линию я не включаю в список, там и так все ясно. Если бы кто-то из принцев и устраивал заговор, ему незаконная сестра даром не нужна. Он уже прямой наследник.

С этим все были согласны.

– Из непрямых у нас кто? – поинтересовался тот же тан Кампос.

– Побочный сын у Хоселиуса Аурелио. Мануэль Хоселиус. Кстати – признанный. Если что, имеет право на трон. После братьев, но имеет.

– И все же его оставляем. Право могут и оспорить, есть кому.

– Побочный сын у Рикардо Августина. Оскар Рикардо. Сын поздний, так что хоть и женат, но жена – не стена. Сам детей еще не наплодил, но отцом был признан. По возрасту ближе к внукам, чем к сыновьям, ему лет двадцать семь, что ли?

– Еще двое подозреваемых в копилку.

Мужчины переглянулись.

Вариант – сообщить все королю и громко раскаяться ими даже не рассматривался. Жить хотелось.

Да и как это будет выглядеть?

Правильно. Паршиво. Ваше величество, тут мы все пятнадцать лет назад ушами промахали, а теперь выяснилось, что мединцы остались. А еще они размножаются и у них явно нехорошие планы. Вот решительно…

Сочетание тайника для взрывчатки, самой взрывчатки, мединцев… почему ни у кого это энтузиазма не вызывало? И у короля не вызовет. Так что…

Или они во всем каются. Но… а что это изменит? Вот просто ради интереса? Похороны отменят? Нет… Коронацию? Тоже сомнительно. Меры безопасности усилят? Так с этим тан Кампос и сам преотлично справится. С помощью полиции и Храма. Тут и знаний никаких не нужно, усилить все, да и ладно.

Второй вариант – найти врага.

И тут… любой из наследников должен, обязан быть и на похоронах, и на коронации. А вот где и что будет подстроено?

Вот вопрос…

Взрывчатка – раз.

Маги – два.

А кроме них и все остальное исключать нельзя.

– Кхм… простите, таны, – Феола не то чтобы стеснялась. Адэхи ее стесняться быстро отучил. Точнее, и не приучал. Девушка должна быть нежной, скромной, стеснительной? Нет, не слышали такого. А вот попадать из лука в глаз кролику – это уже куда как важнее. Стеснительность еще или пригодится или нет. А с кроликом сытой всегда будешь.

К тому же завезенные на острова безответственными балбесами кролики были настоящим бедствием. Плодились они быстро, деревья губили – тоже. А естественных врагов-то у них практически и не было. В нужном количестве^[264].

Таны посмотрели на Феолу.

– Ритана? – тан Ксарес поощрил ее кивком.

– Скажите, таны, а какая цель вообще была у мединцев. Захват власти? Или возвращение своего бога? Или что?! Вот зачем они это делают? Ради мести им было бы проще вас перебить, это не так сложно. Я почитала дело. А они все это накручивают… зачем?!

Мужчины переглянулись.

А ведь и верно. Самый сложный вопрос – зачем?

– Вернуть демона не получится. Эрнесто уверен, что он мертв, – качнул головой Серхио. – Разве только нового призвать?

– Не такие они идиоты, – покачал головой Хавьер. – Если у них есть кто-то, кто может пользовать заклинания из некромантии, они точно знают, что того демона больше нет.

– А какого-растакого им тогда нужно? – даже удивился тан Кампос. – Власть?

Все переглянулись.

Власть для присутствующих никогда не была самоцелью. Даже для тана Кампоса она не была главной в жизни… так, средство. Но не цель, не то, ради чего стоит рисковать.

А правда? Месть исключаем, никому ведь не мстили пятнадцать лет назад. Или просто не успели? Но могли бы и наверстать, чай, не месяц прошел, а уж сколько времени! Власть? Это тоже не просто так… это нужно для чего-то.

А для чего?

Почему-то казалось, если они поймут это, они и во всем остальном разберутся. Но пока… пока ответов не было. Вообще.

Оставалось наметить план действий. Не сидеть же сложа руки? И в этом плане было отведено место и для Веласкесов. Вот вопрос – что с ними делать?

Ответ, увы, был донельзя циничным. А зачем что-то с ними делать?

Собственно, Веласкесы сейчас единственная дорожка к мединцам. Других-то вообще никаких нет. Вот где искать этих тварей? Как искать? Как их вообще можно выявить?

А вот Веласкесы могут… если Мерседес еще раз попробуют похитить, или кого-то из детей… могут?

Могут.

То есть за ними надо установить слежку, и не обрадовать Веласкесов раньше времени происхождением их внуков. И за Вирджинией надо установить круглосуточное наблюдение. И с Арандо…

А мэру надо готовить столицу. И королевский кортеж все ближе. И завтра уже будет на один день меньше…

Безвыходная ситуация.

Или они просто пока не видят выхода? Все возможно.

* * *

Нельзя сказать, что Амадо был счастлив. Навязали тут, понимаешь, всякое разное… что толку от этой девчонки?

Да, она маг. И что? Магов много, тот же Карраско. Эта здесь зачем?

С другой стороны, раз уж она оказалась в центре этой истории, и удалить ее не получится, надо использовать. Так что, вернувшись в управление, Амадо вежливо пригласил Феолу в свой кабинет и даже предложил кофе.

Девушка покачала головой.

Вообще, ей жутко нужна была дамская комната, но при Амадо она как-то стеснялась. При всех остальных – нет. А при нем неловко было до ужаса.

Потерпит. Своим телом маги учатся управлять прежде всего. Потом уже магией.

– Ритана Ксарес, – решил начать первым Амадо.

– Феола.

– Хорошо. Феола, можешь называть меня просто по фамилии.

Феола кивнула. Так – можно. Если просто по фамилии, без титула, как младший к старшему…. Это неплохо.

– Риалон?

– Да.

– Красивая фамилия.

Амадо чуть поморщился. Эти женщины…

– Феола, раз уж ты оказалась в центре событий, я прошу тебя молчать. И даже подругам рассказывать как можно меньше.

– Даю слово, – просто сказал Феола. – Не потому, что не доверяю подругам. Просто некоторые тайны могут быть для них опасны.

Для Треси, забавной и задорной.

Для Мерседес, такой гордой и ранимой, такой уязвимой в своей замкнутости.

Не нужны им такие тайны. Нет, никак не нужны…

Амадо кивнул.

– Я рад, что вы девушка разумная. А теперь поговорим о том, чем можем помочь друг другу. Вы сможете как можно чаще быть рядом с Мерседес?

– Я бы с удовольствием поехала к ней погостить, – задумалась Феола. – Дня на три, на четыре… до коронации – точно.

– Отличная идея. Я поговорю с ее родными и с таном Вальдесом, – кивнул Амадо, решив, что кашу маслом не испортишь. А сильный и активный маг рядом с семьей, которой угрожает опасность, это вообще великолепно. Много ли от Феолы пользы?

Пока достаточно.

– К сожалению, у меня есть одна проблема, – созналась Феола.

– Какая?

– Некий тан Анхель. Анхель Хуан Толедо, если быть точной. Эта пиявка присосалась к моему брату и ухаживает за сестрой. И… мне он не нравится.

– Так… – ухватил суть Амадо.

Жиголо он ненавидел всей душой. И были причины, и были у него личные счеты. Да-да, именно Эудженио Рико Валеранса, или как там его звали на самом деле? Если бы не он…

Жизнь могла бы повернуться совсем иначе. Паула не потерялась бы в пещерах, отец не разгневался, Тони смотрела бы иначе.

Наконец, Альба не забеременела бы. И на ней не пришлось бы жениться, обрекая себя на ту еще адову каторгу.

А все Валеранса, сволочь такая… жиголо проклятый. Как тут не будешь «любить» всю эту породу?

Не то чтобы Амадо тратил всю свою жизнь на месть или принципиально гонялся за такими людьми. Но если уж они встречались…

Вы не любите жиголо? Да вы их просто готовить не умеете! Из них такие отбивные выходят прекрасные! С перчиком, чесночком, острым соусом, тут главное на огне не передержать…

Амадо улыбнулся, словно голодный каннибал.

– Феола, милая, вы же мне расскажете о нем подробно? А я наведу справки… действительно, зачем вам дома пиявка? Вовсе даже незачем…

Феола тряхнула головой. Рыжий хвост забавно подпрыгнул.

– Хорошо. Тан Риалон, а вы мне расскажете чуть подробнее обо всем остальном?

– О чем именно?

– О мединцах мне рассказал тан Вальдес. А вот о делах сегодняшних я знаю слишком мало. Я не смогу здраво оценивать ситуацию.

Амадо только рукой махнул. А потом достал из стола папку с делом, да и сунул Феоле.

– Сидите и читайте, Феола. Только здесь, выносить все это нельзя.

В конце концов, она и так знает многое. А протоколы осмотров… ну и что? Что они могут дать?

– А я пошел мыть руки, скоро вернусь.

Амадо и не видел, каким грустным взглядом проводила его Феола. Зато увидел, какой она его встретила. Видимо, что-то у нее обострилось.

– Тан Риалон, у меня такой вопрос.

– Да, Феола?

– А почему Мерче не украли в ТУ ночь? Когда убили ее родителей? То есть отца… там был маг, там были все возможности… почему – не тогда?

Амадо только рот открыл. А потом закрыл.

А ведь он должен был подумать об этом в первую очередь! Именно он!

– Я…. Не знаю.

Хотя что сложного для мага – украсть троих детей? Или получается так, что убили одни, а они, начав копать, попали совсем в другую сторону? Запросто…

– Мне надо это обдумать.

– И еще один вопрос. Почему сеньора Арандо так спокойно отнеслась и к замужеству дочери, и к рождению у нее детей. Если королевская кровь…

– О, это как раз понятно. Примерно в то время был уничтожен демон, который давал мединцам силу. Она просто растерялась, вот и все.

– А потом они собрались. Это понятно.

Амадо кивнул.

– Вполне возможно, так оно и было. А вот насчет похищения… Феола, вы меня приятно удивляете.

Феола задорно тряхнула хвостом.

– Я умная. Просто не стараюсь это показывать.

– Чем умнее женщина, тем глупее она кажется?

– Примерно так, Риалон.

Амадо только руками развел.

– На здоровье. Но я вас очень прошу, Феола, если у вас возникнут еще такие же озарения, делиться ими со мной.

– Обещаю, – кивнула Фи.

– А теперь, с вашего позволения, я вызову вам мобиль. Вам надо домой.

Феола кивнула.

Надо… она весь день прогуляла невесть где. И что ей скажет сестра? Брат? Хотя все и так понятно. Будут ругаться.

Ничего. Она скажет, что гуляла по магазинам. И едва не заблудилась. И… что она – ничего не придумает, что ли?

Да запросто!

Всю дорогу до дома Феола составляла в уме версию своей прогулки. Но – увы. Вранье просто не понадобилось. Когда она вернулась, Алисия сидела у себя, и ей было не до младшей сестры. Она благополучно пребывала в розовых грезах о прекрасном Анхеле. Или о благородном Рауле – кто ее знает? Оба хороши…

А Лоуренсио просто не было дома. У него была важная встреча. Так что Феола спокойно прошла в свою комнату – и улеглась в кровать с книжкой. Не поймана?

Вот и обойдетесь без нотаций! Точка!

* * *

Таверна «Рыжая крыса» могла показаться привлекательной разве что крысам.

Портовый район, грязь, закоулки, здание, больше, чем наполовину вросшее в землю… такое увидишь – не отплюешься. В обычное время Лоуренсио сюда бы и носа не показал. Да что там!

Он бы и квартал этот обошел брезгливо!

Жаль, что вот именно сейчас у него не было выбора. Шантажист совершенно не разбирался в приличных местах и не захотел назначить встречу в «Маревилье» или «Малагуа».

Так что вечером Лоуренсио осторожно, пригибаясь на каждом шагу, чтобы не задеть головой о потолок, перешагнул порог бара. И тут же ощутил себя, как болонка среди лис и крыс.

Он честно надел то, что принес ему Анхель.

Позволил испачкать себе лицо и руки, взлохматить волосы и даже повязать на голову платок особым образом. Но на местных обитателей он все равно похож не был.

Вот никак не был.

Ни близко, ни рядом – НИКАК!

Под взглядами присутствующих рука Лоуренсио сначала дернулась перекреститься, потом к кошельку, потом к ножу. И опустилась, не поднявшись.

Лоуренсио напомнил себе, что он – мужчина, храбрый и вообще, и прошел к стойке бара.

– Ви… вина.

– Не держим, – бармен протирал грязный стакан не менее грязной тряпкой. Что из них при этом становилось грязнее – неясно.

– Т-тогда просто выпить.

– Деньги вперед.

Лоуренсио положил на стол песо.

Бармен плеснул в стакан какого-то пойла из бутылки.

Лоуренсио поднес его к губам… в нос ударил запах такой сивухи, что пить это парень резко передумал. Так, язык смочил, чувствуя, как на этом месте вспухает волдырь ожога. На чем настаивали эту бодягу? На курином помете? Или сразу – на свинячьем?

Бармен, он же хозяин, смотрел на это с ехидной усмешкой.

Лоуренсио выдохнул.

– Скажите, любезнейший сеньор, я могу у вас что-то оставить для Крыса?

– Можете.

– Вы ему передадите?

– Слово даю.

Лоуренсио положил на стол кошель. И порадовался, что тот не в кармане лежал, а был запрятан глубоко за пазуху. Карманы ему уже несколько раз ощупали.

– Передайте ему это. Надеюсь, он грамотный.

– Крыс-то? А как же, монахи воспитывали…

– Тем более. Передайте. А если не справится, прочтите ему записку, пожалуйста.

– Прочту, – ухмыльнулся хозяин. – Еще чего?

– Ничего, – отмахнулся Лоуренсио.

И вышел, почти что вылетел из бара. Вонючий воздух портового квартала показался ему упоительно свежим и сладким.

Анхель встал из-за стола.

Да, если бы сейчас знакомые увидели тана Толедо… хотя могли бы и посмотреть. Лоуренсио, вон, его в трех шагах не узнал. И не потому, что Анхель как-то гримировался.

Нет!

Одежда – другая, да. И волосы закрыты, и лицо испачкано, хотя и не сильно. Но меняло Анхеля не это. Меняли взгляд, осанка, повадки…. Вот так посмотришь, да и уверуешь в происхождение человека от животного. Словно и правда – крыса очеловечилась. Большая такая, гадкая, противная.

– Кошелек, Ржавчина.

Хозяин демонстративно достал кошелек, распустил завязки, выложил на стол свою долю – десять золотых, Анхель перехватил его руку и вытряхнул два из-за обшлага засаленного рукава.

– Лохов дури.

– Я у тебя хлеб не отнимаю, Крыс.

– Вот и не надо. Слизень сегодня заглянуть не обещал?

– Обещал. Подождешь его?

– Конечно, – Анхель взял со стола стакан Лоуренсио и медленно выцедил обжигающее пойло. А что?

Уплачено уже! Нечего тут за его счет шиковать…

Остальные завсегдатаи кабачка даже не смотрели в сторону стойки. Демонстративно так…

В «Ржавой крысе» не принято было интересоваться чужими делами, если хочешь жить. Так что…

Анхель убрал кошелек и опустился за стол. Сейчас он дождется Слизня, а потом обговорит с ним кое-что полезное. Слизень вечно на мели, он не откажется от пары десятков золотых.

А Анхель…

Сестра Лоуренсио ему нужна. Такие дурочки встречаются очень редко. Но денег-то на ухаживания нет! И не одолжишься вот так, запросто…

Почему бы и не тряхануть друга? Все равно за Алисией дадут приданое, так что деньги у Анхеля будут. Но это потом. И может, он даже отдаст Лоуренсио долг. Тоже… как-нибудь потом.

А пока…

Пока у него есть сорок реалов. Этого хватит на хороший букет и прогулку по морю. Разумеется, только для Алисии. Тут главное, чтобы эта мелкая дрянь, ее сестра, не влезла.

Кстати!

Надо со Слизнем и на этот счет поговорить! В портовых борделях нехватка симпатичных девочек. А плачущих женщин утешать всегда приятно.

А еще можно потом найти Феолу, когда ее дней десять или двадцать поваляют по всем кроватям, и она утратит большую часть своей спеси.

Маг?

И не таких обламывали! И магов, и не магов… никуда не денется. Да, это интересный вариант.

И Анхель заказал еще выпивку. В голове мужчины складывался сложный план. Ему надо будет многое сделать, но в результате он станет мужем красотки Алисии, богатым человеком и даже немножечко героем в глазах семьи Ксарес. Определенно игра стоит свечек.

Да где же этот Слизень. Вечно его ждать приходится, скотину… процент снижу! Вот!

* * *

Храм Ла Муэрте ничуть не изменился за прошедшее время. Он и еще тысячу лет простоит – не поменяется. Потому как Богине – нравится. А против ее воли идти – дураков нет. Жить всем охота.

Серхио здесь был нечастым гостем, но приходил.

Было у Вальдеса такое в характере, было, да и Ла Муэрте это в своей пастве поддерживала.

Лучшая молитва – она какая?

Понятно, делом.

Плохо у тебя всё? А ты посмотри, что можно сделать. Себе помочь не можешь, так кому другому руку протяни, глядишь, и у тебя что-то наладится. То, с чем человек может сам справиться, он сам и делать должен, а не бегать к Богу по каждому чиху. Другое дело, если серьезная беда.

Если речь идет о жизни, о здоровье, допустим, или вот, как пятнадцать лет назад. Антония не справилась бы с демоном сама. Тут уж Ла Муэрте пришлось вмешаться.

А с Карраско – справилась. И чего лезть?

Дана людям свобода воли влезать во все неприятности? Отлично! Вот и расхлебывайте так же – со свободной волей!

Серхио эти убеждения полностью поддерживал, и приходил, когда уж вовсе невмоготу было. А так он и дома помолится, и на работе. И Богиня его услышит, разве нет? Это – Богиня!

А храм…

Вот когда серьезно-серьезно, можно и прийти.

Серхио своим мнением со жрецами не делился, но искренне считал так. Когда мы молимся, мы просто отдаем кусочек своей души, тепла, любви – Богу. Богине. Улыбаемся им, как родителям, это ведь тоже важно.

Бог нас сотворил – и ему за это не нужно никакой благодарности. Родители нас родили и тоже любят просто так, ничего не требуя взамен. Но разве сложно подойти, обнять, поцеловать, сказать, что любишь? Ведь минутное же дело! Но такое важное… и потом так часто жалеешь, что недодал чего-то очень важного. Вот и с богами так же.

Помолился, сказал Богине, что ты о ней помнишь, что благодарен – и вперед. Жить, любить, улучшать этот мир. Тоже в качестве благодарности.

А сейчас он не молиться шел, а просить о помощи. Серьезной. И тут уж можно и в храм, и ждать. И снова – не просто так, полы протирать. И Эрнесто, и Тони ему кое-что рассказывали о своих посещениях храма. Серхио, конечно, не некромант, но просить Хавьера? Карраско – не Риалон. Не ему расхлебывать.

Будь рядом Эрнесто, Серхио бы и рассказал ему все и попросил о помощи. Но – увы. Самому придется, самому.

Жрец не выказал никакого удивления. Проводил Серхио в храм и оставил перед статуей Ла Муэрте, одного.

– Так надо, – ответил он на незаданный вопрос.

Ну, если надо…

Серхио, недолго думая, уселся прямо на пол. Прохладно, жаль, подушку не захватил. Ничего, потерпит. Богиня, ты же читаешь в человеческих сердцах и душах? Ну так я перед тобой, весь, открытый… надо ли говорить вслух?

Вальдес не видел себя со стороны. А вот жрец, который наблюдал из потайной ниши, только улыбнулся, глядя, как посетитель мягко валится набок. Едва-едва подхватить успел, чтобы не расшибся. И подушку подсунул, и одеялом укрыл. С Богиней так…

Это с некромантами она может поговорить наяву, а с обычными людьми лучше во сне. Целее будут. А жрец… а он позаботится, чтобы после разговора с Богиней у Вальдеса не осталось простуды. Может, ковром храм обеспечить? На такой случай? И пусть разуваются?

Надо это дело обдумать…

Жрец усмехнулся – и удалился прочь. Разговор с Богиней – дело интимное, важное. Ему тут делать нечего, третий – лишний. И точка.

Вальдес не осознал, что уснул. Просто моргнул – и увидел перед собой красивую девушку. Высокую, с белыми волосами, не седыми, а просто белыми, с глубокими черными глазами и нежной улыбкой.

И с асфоделью в руке^[265].

– Ты хотел меня видеть, Серхио Мария Вальдес?

Аудиенция у Богини – дело серьезное. Это вам не король, которых на твоем веку и шесть штук смениться может. Так что Серхио вскочил и поклонился.

– Да… ваше… эммм…

А правда? Как обращаться к Богине? Ваша божественность? Или еще какие варианты есть?

– Можешь называть меня просто – ритана, – сжалилась Ла Муэрте. – Я знаю, почему ты пришел. Это и моя вина тоже. Но когда Синэри изгнали из этого мира, силовые потоки снова нарушились, она многое перетягивала на себя. Мне пришлось наводить порядок, и я не заметила часть ее последователей.

– Мы сами виноваты. Прошляпили, – взмахнул рукой Серхио. – Я в первую очередь. Некроманты… они тогда в шоке были, а я мог и подумать.

– Мог. И сейчас можешь.

– Ритана?

– Я знаю, зачем ты пришел. И могу тебе сказать честно – в этот раз я не сумею вмешаться.

– Почему, ритана?

– Да потому, что сейчас речь идет о человеческих делах. Понимаешь? Демонов в нашем мире нет. А те осколочки, которые остались… это – люди. Изуродованные, искалеченные, но люди. Синэри еще не успела серьезно затронуть их души, иначе они бы погибли вместе со своей хозяйкой. Я рада бы вмешаться и помочь, но не имею права нарушать законы равновесия. Дела людские – в руках людей, иначе миру будет плохо. Очень плохо. Это как кирпичами вышивать… не могу.

Ла Муэрте развела руками. Но Серхио уже услышал главное.

– Демонов нет? Так это же отлично! Ритана, вы не переживайте! Мы их и переловим, и справимся. Мне вот это было главное узнать…

Ла Муэрте улыбнулась. А ведь это не пустая бравада, мужчина действительно верит в то, о чем говорит. И справится. И сделает.

– А если бы оказались демоны?

– Начал бы собирать некромантов, – честно ответил Серхио. – А что?

– Ты молодец, Серхио.

Божественный комплимент – это вам не просто так. Вальдес потупился и заулыбался.

– Благодарю вас…

– Я не имею права вмешиваться. Но говорю сразу – демонов больше нет. Есть только люди. И вы можете справиться. У вас есть для этого все необходимое… я сама видела недавно.

Богиня улыбнулась.

Приятно, когда человек ловит намеки с полуслова. Вот Вальдес все понял правильно.

– Ритана, скажите… если можно. Они могут попробовать призвать демона?

Ла Муэрте кивнула.

– Могут. Но пока его не призвали, я не имею права вмешиваться.

– А что нужно для призыва? Я просто… настолько хорошо я это не знаю, и подозреваю, что такую тварь к нам затащить нелегко?

Вальдес не врал. Действительно, демонология – раздел некромантии, который не особенно хорошо изучен. Церковь против…

Изгнать демонов – это правильно. А вот призывать их… нет, такое Храм не одобрит. И при жизни не одобрит, и посмертно…

– В прошлый раз потребовалась одновременная гибель более пятидесяти тысяч человек. Мужчины, женщины, дети… их боль и смерть открыли дорогу.

– Массовое жертвоприношение.

– Да, безусловно. Кстати, про обычаи индейцев стоит поговорить не со мной.

Серхио кивнул. Поговорим, если это есть в книгах, то нечего заставлять Богиню лекции читать. Она не профессор.

Про демонов сказала, про жертвоприношение сказала, про то, что это люди…

– Ритана, у меня буквально два вопроса.

– Да?

– Если это люди… их души уйдут к вам? После смерти? Или они чем-то отличаются?

Ла Муэрте одобрительно поглядела на Вальдеса.

Вот ей-ей… поклоняться Богу может кто угодно. А Богу это – как?!

Родителям вообще-то приятнее, когда их ребенок умен, смышлен, пытается сделать что-то сам… любить они свое чадо будут хоть какое. И алкоголика, и наркомана, и лентяя, и преступника – родительская любовь не разбирает. Но как же приятно, когда твое дитя – не такое. И им можно гордиться!

Почему верующие люди об этом не думают? Большинство – точно.

– Синэри творила свою паству, сливая разумное с животным. Те люди, которые остались в живых… их души тоже изуродованы и искалечены. И они пойдут ко мне, но… чуточку иначе. Если ты родился человеком, живешь им и умрешь человеком, то и душа у тебя человеческая. И ее можно будет призвать. А если ты получеловек-полутварь… что проще? Подняться или скатиться?

– То есть их души – не ущербные, но вроде души рыбы? Если душа есть у всего живого, но разная?

– Именно. Потому некромант и не сможет ее вызвать и допросить. Рыбы – молчаливые.

По губам Ла Муэрте скользнула улыбка. Да, приятно, когда у тебя – такие верующие. Богам тоже бывает приятно…

– А можно как-то, на основании этой особенности, отличать монстров? В храме, к примеру?

Ла Муэрте качнула головой.

– Вряд ли. Если ты карася принесешь в храм – что будет?

– Ничего.

Женщина развела руками. Мол, ты сам себе ответил…

Значит, будем разрабатывать обычными методами, – кивнул сам себе Серхио. И низко поклонился Богине.

– Благодарю вас, ритана…

Ла Муэрте улыбнулась.

– Иди с миром, Серхио Мария Вальдес. Иди с миром…

Боги не могут вмешиваться в ход событий. Слишком сильно их воздействие раскачивает равновесие мира. Слишком тяжело обходится.

Но кое-что могут сделать даже боги.

К примеру, благословить человека. А божественное благословение – это такая штука, с которой легко поднять даже самое безнадежное дело.

И справедливости ради, Серхио ничего больше и не надо было.

Ответы на свои вопросы он получил, благословение вообще пошло бонусом, о котором он никогда и не узнает, а дело…

А боги не обязаны за тебя все подряд делать! Да и ни к чему.

Сами справимся.

* * *

Ох, как же не хотелось Амадо Риалону ехать куда-то на ночь глядя. Тем более в монастырь святой Клариче…

Да гори б она синим пламенем!

Вместе с иконами, монашками, трупами и кладбищем! Просто – грррррр!

И день был тяжелый, и устали все безмерно, и глаза слипаются, и мобиль ведет себя, как распоследняя сволочь… Амадо решительно остановил мобиль у дороги и достал с заднего сиденья термос с кофе.

Лично заваривал.

Тряхнул, пригляделся даже с небольшой опаской… нет, стенки термоса целы. Не разъело.

Кофе и сахара он туда вбухал столько, что воды, наверное, меньше было. Но ничего другого не получится… он просто уснет на дороге. И хорошим это не закончится.

Кофе не потек, а упал в желудок, и кажется, прожег в нем дыру.

Амадо потер живот, поморщился. Побаливает, конечно. Самая распространенная болезнь в его департаменте – язва. Нет, не язвительность, а обычная язва желудка. Потому как целый день на ногах, питаешься кое-как, да еще и такое пить…

Кофе, кажется, потек прямо по венам, ударил в мозг, отогнал сонную одурь – и Амадо решительно нажал на газ.

Вперед и только вперед!

В монастырь святой Клариче. В тот самый, куда увезли тело сеньора Гомеса, внезапно умершего четыре дня назад.

Дорога послушно стелилась под колеса, а Амадо думал, что, может, и переночевать там получится? Ну хоть как-то… поставит он рядом мобиль, в нем и поспит… случалось уже. У него и плед с собой есть, если что. И даже чистая рубашка в запасе.

До монастыря он добрался, когда уже стемнело. В таких заведениях ложатся спать достаточно рано, но Амадо бестрепетно заколотил в ворота, потом нажал на гудок мобиля, потом еще и свисток достал, да такой отъявленно пронзительный, что от него даже морские волны шарахались.

Сочетание гудков, свиста и грохота монашек-таки допекло, и в калитке распахнулось окошечко, в которое… нет, не просунулась. Блинообразная физиономия монашки и не в таком бы окне застряла. Там щек из-за ушей не видно.

Зато глаза – злющие!

– Немедленно прекратите! Вы нарушаете покой святого места!

– У меня есть дело к настоятельнице, – решительно заявил Амадо. И в подтверждение его важности дунул в свисток. – Пусть она уделит мне пять минут, и я перестану шуметь.

– Я полицию вызову! – взвизгнула монашка.

– Пусть приезжают, – щедро помахал медальоном Амадо. – Поговорим, как коллега с коллегой…

Монашка прищурилась. Этого она не предусмотрела…

– Вы…

– Мне. Нужно. Поговорить. С настоятельницей.

Сказано было увесисто. Становилось понятно, что никуда тан не уйдет. Даже и с места не сдвинется.

Монашка поняла. Но…

– Изложите мне ваше дело. Я передам его.

Амадо качнул головой.

– Сестра, вы меня не хотите понять. Это – тайна расследования.

– А это святое место!

– Вот и посмотрим, насколько вашей святости хватит! – рыкнул Амадо, окончательно озлившись. – Есть у меня один знакомый, епископ Тадео. И я ему сейчас телефонирую. Думаю, после того, что он вашей настоятельнице выскажет, вам святости надолго хватит!

Монашка скрипнула зубами, но аргумент был серьезный. Весомый такой аргумент.

Действительно, святость отдельно, проблемы… а вот проблем епископ может доставить много. И мать-настоятельница не спит… собственно, в монастыре сейчас не спят даже тараканы. Постарался, негодяй…

Святость?

Вот взять бы метлу, да с молитвой, с лаской, с расстановочкой…

Нельзя.

Придется докладывать.

– Ждите, – процедила сестра и удалилась восвояси.

Амадо, недолго думая, уселся на капот мобиля и принялся развлекать себя художественным свистом. А что? Это дома нельзя, дома денег не будет. А в монастыре – можно! Им деньги не нужны, они Богу помолятся лишний раз, да и порадуются.

То ли благодаря свисту, то ли упоминанию епископа, приняли Амадо достаточно быстро. Он и две арии насвистеть не успел, а его уже пригласили в монастырь и в кабинет к настоятельнице. И в очередной раз Амадо ухмыльнулся про себя.

Ну да, ну да…

В кельях у послушников и рядовых монахов действительно можно умерщвлять плоть. А эта особь себя любит… кресла с набивкой из конского волоса одни чего стоят! С него Альба такое требовала, дешевле мобилю колеса поменять.

И стол не абы какой, не пара сколоченных досок. Дуб, резной, мореный…

И сама настоятельница. Вот не сойти ему с этого места, если под сутаной, грубой и колкой, не мелькнуло что-то шелковое. Когда она руку подняла…

А так – вполне симпатичная женщина, лет сорока пяти, приятная, сразу располагающая к себе, и смотрит с такой укоризной, что хоть ты под стол заползай. Вот этот, дубовый, двуспальный.

– И что вы устраиваете в святом месте, тан Риалон? Как вам только не стыдно?

– Никак не стыдно, – охотно согласился Амадо. – Ни здесь, ни там.

– Тан Риалон…

Амадо поднял руку, развернутую ладонью к монахине.

– Сестра… – Да, он знает, что по правилам надо бы обращаться к ней «матушка», но это уж перебор. Мать у него одна была. И точка. – Давайте упростим нам задачу. Риалоны – некроманты.

Настоятельница сверкнула глазами, напоминающими темные бусины в бледной коже. Потом поняла, к чему это было сказано, и приуныла.

Некроманты…

Да сволочи они, сволочи! И никакого уважения к монастырям не питают! Вообще. Никак.

В отношении Амадо это было чистой правдой.

Да, не питает. Эрнесто Риалон отродясь богомольным не был, Ла Муэрте – это другое, про ритану Барбару вообще молчим. Ей храмы близко не сдались и рядом не легли. Вот и вырос Амадо без особого уважения к церкви. Разве что старался отношения не портить. Но…

Вот если б его сразу пустили и разрешили поговорить, с кем надо, он бы и вел себя иначе, и поблагодарил, и епископу их похвалил.

А нет?

А на нет и уважения нет. Зато проблемы у вас будут. Долго ли желаючи? Настоятельница глупой не была, так что поджала губы и кивнула. Мол, поговорим.

– Так что вам угодно, тан Риалон?

Амадо не стал ходить вокруг да около.

– К вам должна была приехать вдова некоего Габриэля Маркоса Гомеса. И привезти его тело.

– Да, это так, – согласилась женщина.

– Я хочу поговорить с ней.

– С вдовой?

– Да.

– Хорошо. Сеньора Энкарнасьон Мария Гомес пока в монастыре.

– А еще мне хотелось бы знать ваше мнение, сестра, – впился глазами в темные лупешки Амадо. – Вы неглупы, иначе вы не занимали бы свой пост. Что вы можете сказать о них? О ней, о привезенном теле, ваши впечатления?

Мать-настоятельница поджала губы.

Лесть на нее особенно не подействовала, она же не дура! Но ведь от этого негодяя иначе никак не отделаешься. Проще дать ему то, о чем он просит.

Некроманты, этим все сказано! И обойтись без них не получается, и связываться с ними…

Сплошные от них сложности! Вот!

Но… было еще одно «но». Ей очень хотелось поделиться впечатлениями. Очень-очень. А не с кем. Не с сестрами же такое обсуждать? А тут вроде как она и не при делах, она просто расскажет, что спросили. Мать-настоятельница хоть и была властной, умной и жестокой, но женщиной ведь! И ей было попросту любопытно!

– Меня действительно кое-что поразило, – аккуратно подбирала она слова.

– Что именно? – вежливо поинтересовался Амадо. – Ужас на лице покойного?

– Вы… знаете?

– Слышал.

Женщина кивнула.

– Да, это тоже. Во-первых, ужас на лице покойного. Вы же понимаете, мы не пропустим на территорию монастыря заколоченный гроб…

– А кладбище как раз на вашей территории.

– Именно.

Амадо кивнул.

Монашек можно было понять. После шуточки, которую однажды учинили, кстати, трое юных некромантов, все ящики, которые провозят на территорию монастыря, вскрываются в обязательном порядке. А то нашлись… юмористы.

Провезли целых четыре ящика с дохлыми крысами. И придали им некроимпульс.

Крысы и при жизни-то были тварями непринужденными, а уж после смерти и вовсе обнаглели. Такого шороха навели в монастыре, что история на все королевство прогремела.

Некромантов показательно оштрафовали, ну и от учителя два паршивца проблем получили. Но и монастыри урок усвоили.

– Там правда такой ужас? – уточнил Амадо. – Вы его уже похоронили?

– Да. Вы будете вскрывать могилу?

– Нет, не буду, – отмахнулся Амадо. – Ни к чему.

– Там не просто ужас. Мне самой жутко стало. Это перекошенное лицо, этот раскрытый в крике рот…

– Его не могли загримировать?

– Могли, наверное. Но вдова торопилась увезти мужа из столицы… уехать сама?

Амадо привычно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Торопилась. А почему? А зачем? А что ей мешало в столице?

Или – она знает, кто и что заказал ее супругу? Он это скоро прояснит.

– А что еще вас насторожило, сестра? Раз уж вы сказали: во-первых?

– Страх на его лице. Страх у нее. Она явно что-то знает. И… само тело, что ли?

– Тело? – насторожился снова Амадо. – Чем оно вам не понравилось?

– Мы покойного не обмывали, конечно, все уже было сделано. Но… я видела мертвецов.

– И? – подбодрил Амадо.

– Мне кажется, что на третий день после смерти, даже на четвертый, они выглядят похуже. Особенно если их не бальзамировать.

Амадо забарабанил сильнее.

– Сестра, мне очень надо поговорить с сеньорой Энкарнасьон Марией Гомес.

– Она не спит, – сухо сказала мать-настоятельница. – Я могу предоставить в ваше распоряжение свой кабинет.

Амадо прищурился. Вот дураком он точно не был.

– Сестра, а вы так уверены, что оно вам надо?

– Простите? – «не поняла» мать-настоятельница.

– Это – дело государственной важности, – отбросил огрызки вежливости Амадо. – И я не могу вам гарантировать не то что спокойную, а просто – жизнь, если вы попробуете в нее влезть.

– Вы мне угрожаете?

– Я? Нет, сестра. Я останусь в вашем кабинете, мне несложно. И сделаю вид, что не замечаю слуховых отверстий в стенах. А вот как с этим будете жить вы? Ради этой тайны расстались с жизнью уже минимум три человека, причем одна совершила самоубийство.

Настоятельница поспешно перекрестилась.

– Господи, прости эту грешную душу.

– Вы можете даже присутствовать при нашем разговоре в открытую, что ж вам пылью-то дышать, – добил Риалон. – Но я снимаю с себя всякую ответственность.

Это оказалось последней каплей.

– Поговорите на террасе, – предложила мать-настоятельница.

Амадо склонил голову. И понимая, что сказать что-то стоит, вот просто из благодарности, вульгарно поманил мать-настоятельницу пальцем поближе. И сам перегнулся через стол.

– Сестра, речь идет о перевороте. И незаконной королевской крови. Краже крови…

– Ох!

За такое действительно могли прикончить. Настоятельница оценила. И то, что ей сказали хотя бы в осях, и как сказали – даже если кто-то решит подслушать, тут в двух шагах ничего не разберешь…

– А сеньор Гомес…

– Он кое-что изготовил. И этим воспользовались, чтобы отравить хорошего человека.

– Кошмар! – искренне сказала женщина.

Амадо развел руками.

Да, кошмар, да, ужас… а что вы хотели? Не мы такие, жизнь такая. Где там ваша терраса?

Сеньора Энкарнасьон Мария Гомес была очень, очень усталой. А еще – седой. Хотя по прикидкам Амадо, ей было лет пятьдесят, может, и поменьше. Но – стояла перед ним старуха, разве что на палку не опиралась, а вот горбилась точно так же.

И боялась.

Чего-то она очень боялась, но чего именно?

– Добрый вечер, сеньора, – решительно начал Амадо. – Побеседуем?

– Я вас слушаю, – вздохнула женщина. – Что вам угодно? Мой супруг мертв.

– А дело его рук – живо. Бокалы для тана Ксареса делал именно он. И у меня вопрос. Кто заказал ему повтор?

Сеньора побледнела, да так, что это было заметно даже ночью и на террасе.

– Да… заказали. Сам бы он никогда…

– Кто?

– Вы мне не поверите, молодой человек, – качнула головой сеньора. – Нет, не поверите…

Амадо только вздохнул.

– Вам что-то говорит такое имя? Синэри Ярадан?

Женщина рухнула на колени, словно придавленная им к полу. И – разревелась.

– Нет… не надо! Пожалуйста… оставьте его хоть после смерти в покое!!! УМОЛЯЮ!!!

Амадо плюнул, помог ей подняться и принялся успокаивать. И что за бабы пошли такие нервные? Вот ей-ей, даже та рыжая девчонка реагировала лучше и спокойнее, чем эта женщина. Хотя Феола и была еще ребенком, по мнению Амадо. Но сколько самообладания! Залюбуешься!

А тут что…

Теперь приводи ее часа три подряд в порядок…

Спустя каких-то несчастных два часа Амадо получил ответ на все свои вопросы. Даже и на те, на которые не рассчитывал. И сидел, переваривал.

Потому как сеньор Гомес, известный всей столице мастер работы со стеклом, оказался…

Да!

Мединцем он и оказался!

– Знала, я все знала, – рассказывала сеньора. – И замуж за него выходила – знала, и что? Он же не из тех, которые полностью, он самым краешком. Потому и выжил… хоть и лежал несколько дней в горячке, но выкарабкался, выходила я его. И жили мы несколько лет спокойно. А потом они пришли…

Они.

Да, те самые выжившие мединцы. Они действительно начали собираться в стаю. И решили для себя… что?

– Я не знаю, – вздыхала женщина. – Габриэль тоже не знал, ему это и не надо было. Он говорил, что его дело со стеклом работать, а остальное пусть идет мимо. Для него мастерская была важнее детской.

– А дети у вас есть, сеньора?

– Есть. Двое…

– Вы за них не беспокоитесь?

– Они в Колониях. Мы подумали и отправили их туда. Давно еще, так нам показалось спокойнее. Там их не достанут, это уж точно.

– Почему? Море для мединцев не преграда.

– Потому что там есть шаманы, – даже несколько удивленно ответила сеньора. – Еще когда демоница была в силе, она держалась подальше от Колоний.

– Шаманы? А ЧЕМ они опасны?

– Не знаю. Я из обычных людей, Габриэль старался мне кое-чего не говорить, берег, – сложились в горестную улыбку губы сеньоры.

Амадо поднял брови.

– И вы согласились выйти за него замуж, зная обо всем?

– И что такого? За некромантов замуж выходят, и детей от них рожают… – вольно или невольно сеньора попала не в бровь, а в глаз. – Всяких любят. А я его люблю, понимаете? Вот такого, рассеянного, вдохновенного… и пусть он не совсем человек, он-то меня тоже любит! Любил…

– Любите?

– Любила… люблю. Разве смерть на что-то влияет?

– Я слышал, мединцы не могут любить, – поддержал тему Амадо.

Сеньора качнула головой.

– Могут. Не все, но могут. Кстати, творческие способности при полном слиянии Габриэль бы тоже утратил. Но они остались. И душа у него была живая, человеческая. И я могу надеяться, что мы ТАМ встретимся! Я уеду к детям, но не сейчас. Может, через месяц… сейчас я просто не перенесу дорогу. И я вернусь. А вы… вы сможете ИХ найти?

– Постараемся, – вздохнул Амадо. – Давайте мы с вами побеседуем, авось мне что-то и поможет…

Спустя два часа он устроился на ночлег в келье монастыря. Подтянул повыше одеяло, которое кололось даже через одежду, поправил каменной твердости подушку, вздохнул. А все ж лучше, чем в мобиле, скрючившись и осенью.

Сеньора Гомес рассказала ему очень многое. И то, что знала о мединцах, и остальное. И самое печальное…

Заказчиков ЭТОГО случая она не знала. Она отдала Амадо все рабочие тетради супруга, всю его клиентскую картотеку, все записи. Но найдет ли он там что-то полезное? Кто знает…

Мединцы – или нет?

А если нет, то кто?

И еще… сердце у мужчины было более чем здоровое. Остается вопрос. Какой яд или проклятье может дать гримасу испуга?

Амадо предстояло дать ответ на множество вопросов. Но это завтра, завтра. А сегодня – спать. Уже почти час ночи… ну хоть до третьих петухов подремать, а там опять в столицу. Что за жизнь такая? И ведь не выспится до коронации, а то и потом не выспится.

Амадо поудобнее уложил голову, чтобы шея затекла не слишком сильно, – и мгновенно отключился. Спать! Хоть на гвоздях, но – СПАТЬ!!!

* * *

Эмилио Педро Оливарес шел домой.

Настроение было… пожалуй, оно было средним. Душу грела зарплата, но разум туманили неприятные мысли. И было их много.

И были они…

Неприятные, одним словом.

Но вот и дом. Темные окна, одинокие стены… и давний знакомый, который ждет его, сидя в кресле. Ему темнота не помеха, он и ночью, и днем преотлично видит.

– Оливарес, наконец-то!

– Добрый вечер, сеньор.

– Задерживаешься на работе? Это хорошо,это правильно. Работать вообще полезно… тебе. Ты принес то, о чем мы договорились?

Эмилио вздохнул.

Принес ли он?

Принес. Но…

– Может, вы лучше возьмете деньги? Я получил зарплату.

– И сколько там твоей зарплаты? На пятую часть долга хватит?

Эмилио потупился.

Ну…. Не хватит. Должен он раз в десять больше. И еще неясно, на что придется жить. Но…

– Сеньор, я еще раз прошу вас.

– Бумаги, Оливарес, – в голосе говорящего зазвучали металлические нотки. Резкие, жесткие.

Эмилио вздохнул – и полез в комод.

В конце-то концов, ничего такого он не делает! Это почти и не тайна, эти сведения можно добыть десятком разных способов. Он просто… неудачно попался. Вот и все. Вот и…

За спиной послышался шорох, но повернуться лицом к гостю Эмилио не успел. Он уже ничего не успел. В груди вдруг стало очень холодно и как-то больно. Он опустил глаза вниз – и увидел окровавленное острие кинжала, которое выглядывало из груди.

А потом и его уже видно не было. Были только темнота и тишина.

– Прости, но ты слишком ненадежен. Прижми тебя – и ты все выложишь, – объяснил убийца трупу, как будто Эмилио его слышал. – А то и прижимать не потребуется. Страшная это штука – угрызения совести.

Труп промолчал.

Убийца сунул за пазуху папку, бегло проглядел остальные бумаги – и вышел на улицу. Никто и внимания на него не обратил, идет себе человек по делам, ну и пусть идет.

А труп?

Найдут… когда-нибудь.

Убийца не знал, что найдут его уже утром, а то бы позаботился его спрятать. Но – не знал. Да и что это меняет?

Пошел последний отсчет.

(обратно)

Глава 7

Карлос Амадо Риалон сидел у себя в комнате и серьезно размышлял.

Совершенно напрасно считают, что подростки не способны ничего подметить, увидеть, разобраться, сделать выводы…

Карлос преотлично видел, что мать несчастна. И что отец тоже несчастен.

Им плохо вместе. Они в одной комнате – и то спокойно находиться не могут, что ни день – скандалы, что ни вечер – ссоры.

Мать отца упрекает то в невнимании, то в неумении зарабатывать, то просто кричит, что он ей жизнь испортил… тут ей виднее. Не то чтобы Карлос себя чувствовал ущемленным или обделенным. Вовсе нет.

Внуков Араконы любили и баловали, да еще как! И денег им подбрасывали, и одежду дорогую заказывали, и обувь… да много чего! Только вот сейчас все внимание перепадало Карлосу. И деньги тоже.

Ему это нравилось. Конечно, хотелось большего, и он раздумывал на эту тему. Карлоса влекла придворная карьера, но тут было несколько серьезных препятствий.

Чтобы попасть ко двору, много ума не надо. Но… нужно то, что иногда ценнее любого ума. Поверьте, особо умных нигде не любят, справедливо подозревая в них карьеристов и пролаз. Боятся, что подсидят, еще чего-то боятся…

Для успешной карьеры при дворе нужны деньги и связи. Или, как вариант, попасть в случай. Только вот случая того можно ждать до морковного дождичка^[266].

А деньги и связи… спору нет, отец неплохо зарабатывает. Но для придворной карьеры этого недостаточно. А значит – что?

Надо думать.

Отцу и матери плохо вместе. Если их брак распадется, они только порадуются. Мать бы давно ушла, да некуда… не к кому, если быть точным. К кому-то хуже Амадо она не пойдет, а с кем-то лучше встретиться пока не получилось. Значит, Карлос должен взять дело в свои руки.

Альбе хочется внимания, денег и блистать при дворе.

Ему хочется денег, связей и служить при дворе.

Вывод?

Ищем для матери придворного.

Можно бы и для отца кого поискать, но это дело такое. Амадо Риалон человек очень своеобразный и с характером, может и упереться… Даже если Карлос ему найдет симпатичную придворную даму, сначала отец – что?

Правильно, будет долго сомневаться, потом все равно не уйдет от матери, потому как порядочный и ответственный, потом не будет пользоваться деньгами и связями дамы, может, даже ее заставит жить на свое следовательское жалованье…

Одним словом – проигрыш. Верный и четкий.

А вот если у мамы появится возможность уйти от мужа к какому-нибудь придворному кавалеру? Хм… снова будем честны. Карлос знал о том, что оба родителя у него – почетные олени. И по нечетным тоже, если что. Первой решила наставить рога супругу Альба, что было, то было. Ей показалось, что богатый купец – лучший вариант, нежели Амадо. Даже несмотря на разницу в двадцать лет в возрасте и пятьдесят килограммов в весе. Только вот купец оказался умным и расчетливым. Спал, подарки дарил, а жениться отказался. Ему зачем Альба? У него своя супруга не хуже, только намного порядочнее и умнее. Почему умнее?

Потому что супруга купца «не узнала» о его романе.

А вот Альба ничего скрыть не смогла. Да и глупо врать, знаете ли, являясь домой то с засосом на шее, то пропахшей чужими духами… Амадо какое-то время колебался.

Вариантов было два – изменить жене или выпить. И по размышлении, второй вариант был признан негодным. Выпить можно, напиться несложно, а работать кто будет?

А потом, есть еще и тан Риалон. Который Эрнесто Риалон… дед.

Вот этого деда Карлос откровенно побаивался. Эрнесто смотрел прищуренными глазами на внучка, а Карлосу казалось, что некромант видит его насквозь.

От украденной шоколадки до оплеванной с забора соседской собаки. От картофелины, намертво забитой в выхлопную трубу соседского мобиля, до слабительного, подсыпанного в сок сопернику. А чего он? Не нужно ему то первое место! Карлосу оно важнее, это точно!

Отец ничего не замечал, ему было некогда. Мать тоже не вникала. А вот дед…

Он видел. И Карлос видел ответное презрение в глазах Эрнесто Риалона. Нет, вслух-то он ничего не говорил. Но до поры…

Это было еще одним аргументом в пользу матери.

Если они разведутся с отцом, и Карлос останется с Альбой Инес, та постарается для сына. Уж он намекнет. Мать может. А вот отец… даже если он задумается о таком, дед его точно отговорит. А еще… Карлос умный, Карлос обаятельный, Карлос первый ученик в классе и почти первый в школе. Он с любым человеком сможет найти общий язык, с кем угодно поладит, разберется, договорится. Да разве может не понравиться кому-то такое сокровище?

Не может.

Итак, выбор сделан.

Надо искать для матери симпатичного придворного. К примеру, на похоронах короля. Или на коронации… А там уж он сможет все разъяснить матери, как надо. И устроит свою жизнь наилучшим образом.

Если бы мальчишке кто-то сказал, что рассуждения его откровенно мерзкие, что они воняют сутенерством, что слушать его тошно и гадко, Карлос бы даже оскорбился.

Его?!

Он?!

Знаете что… он живет практически в нищете, и все это по вине своих родителей! Они не могут купить для сына мобиль! Он вынужден ходить пешком по Римату!

Они не могут одевать сына у лучших портных города, он довольствуется подделками.

Они не в состоянии устроить карьеру сына при дворе! Купить ему дом в городе или поместье, сосватать достойную невесту… у деда… у обоих дедов много чего есть, но в одном случае придется делить на всех внуков, Адан Аракон давно об этом сказал.

А во втором… тут Карлосу вообще ничего не достанется. У Эрнесто свои дети есть. Тут в лучшем случае Амадо что-то отломится, и то не факт. Эрнесто – некромант, а эту пакость так просто не убьешь. Долго жить будет, может, еще и Карлоса переживет…

Нет, это не выход…

Надо, чтобы мать устроила свою жизнь, а Карлос свою.

Сутенерство? Подлость?

Вас бы в такую жизнь!

И бесполезно было что-то объяснять мальчишке. Гены Эудженио Рико Валерансы таки проснулись. И сыграли свой похоронный марш чести и совести.

Увы.

Можно воспитывать, показывать, воодушевлять личным методом, стоять на голове и плясать на пузе. И все равно рано или поздно вылезет нечто…

Выбор, увы, каждый человек делает сам для себя. И не всегда приятный для окружающих. И несется потом крик: ну как же так-то? Мы ж для него, а он, гад такой…

А вот так.

До какого-то предела, а потом прорывается то, что унаследовано человеком. Может, от родителей, а может, и от восьмиюродного прадеда, которого уж и помнить-то не помнят, а кровь, вот, вылезла.

Но Карлосу и прадеда не потребовалось.

Дитя афериста и эгоистки, воспитанное эгоисткой… каким он должен был стать? Добрым? Заботливым? Любящим?

Безусловно! И добрым – к себе самому. И заботливым для себя. И любящим, но снова – только себя. Такой вот печальный расклад.

Карлос сидел в своей комнате и прикидывал, где и кем можно познакомиться, как и кому подать идею…

Ему хочется жить при дворе. Он и будет. А уж что будет дальше?..

Посмотрим, но одно несомненно – он заслуживает большего! Это ведь ОН! Что тут непонятного?

* * *

– Мерседес, нам надо серьезно поговорить.

Девушка посмотрела на бабушку и деда, которые с утра заявились к ней в спальню. Раньше такое было не принято… можно же дождаться, пока она искупается, выпьет чашку кофе и явится пред светлы очи для разноса. Раньше так и получалось. А что изменилось сейчас?

Мерседес вспомнила вчерашние события – и ее снова затошнило.

Бабушка…

Да, нелюбимая. Неприятная и вообще… но ведь она была! А сейчас ее нет!

А с отцом было так же?

Идана, видя состояние внучки, присела к ней на кровать, погладила по волосам.

– Мерче, детка, как ты себя чувствуешь?

– Не знаю, – честно ответила девушка. – Вчера было страшно, жутко… а сейчас как-то не так. Я же должна ее любить? Или оплакивать?

– Не должна, – решительно и жестко сказала Идана Мерседес.

– Нет?

– Детка, кровное родство мало что значит, если человек ничего не делает. Она тебя не нянчила, не учила, не любила. Был этот человек в твоей жизни – и нет. И ничего страшного. Люди… уходят.

Гонсало кивнул.

– Да, внучка. Не хочется так говорить, но Наталия была плохой бабушкой. И твоя мать от нее сбежала, и видимо, не зря.

– Но почему она убила себя? Это мы ее… довели?

– До чего? – рассмеялась Идана, старательно уничтожая у внучки даже мысль о какой-то там вине. Вот еще не хватало, чтобы ее ребенок испортил себе жизнь! Тем более из-за какой-то… да может, ее бы и давно прибить стоило! – Если она нарушила закон, значит, она и виновата.

– Еще как виновата. Я поговорил со знакомым… мне кое-кто должен в участке. Шепчут, что у нее тайник нашли, со взрывчаткой.

– Ой! – ахнула Мерседес. Обе ахнули.

– Вот видишь, вы и ни при чем получаетесь. Не вы же ей эту гадость принесли? Вот… пришел полицейский, начал с ней беседовать, нервы просто не выдержали. А то, что вы оказались рядом – это неудачное совпадение.

Кто бы сомневался, Мерседес позволила себя уговорить. Да и почему нет? Она ведь действительно ни в чем не виновата. А когда узнаешь, что тебе за это и не попадет…

Попало.

Хотя и за другое.

– Мерче, почему ты не говорила ничего о своих подругах?

– Я боялась, что вы их не одобрите, – честно созналась девушка. – Мама бы не одобрила точно…

– Твоя мама пока болеет. А когда выздоровеет, ей придется смириться с тем, что у тебя есть и своя жизнь. Нормальная, – припечатала Идана. И сверкнула глазами на мужа. Мол, только скажи хоть слово! Пригрызу! – С занятиями у мастера Агирре, с подругами… Треси очень милая девочка, жаль, со второй подругой я пока не знакома.

– Фи замечательная! И она мне вот что подарила! – похвасталась жемчугом Мерседес.

– Детка, но это же дорого! – Идана Мерседес могла оценить красоту черных жемчужин. И их стоимость тоже.

– Фи сказала, что у них в Колониях это почти ничего не стоит. Правда…

– Верю. Видимо, у нее не бедная семья, – кивнул Гонсало.

– Да. У родителей своя плантация, а Феола будущий маг. Огня.

Веласкесы окончательно расслабились. Хорошая аттестация.

Плантатор.

Это же не просто так сидеть, руки на пузе. Это почти что купец. Тут же надо и товар вырастить, и переработать, и сбыть, и закупить что потребное… если люди зарабатывают таким образом, с ними можно и нужно иметь дело. Считай, свои.

– Я буду рада, если ты как-нибудь пригласишь к нам своих подруг, – улыбнулась бабушка. – И надо подумать, к чему есть склонность у мальчиков. Может, их тоже поводить пока в школу? После коронации?

Мерседес кивнула.

– Им будет интересно. Наверняка.

Медленно, камень за камнем, падала стена, отделяющая весь мир от Мерседес Вирджинии Веласкес.

* * *

Кофе…

Вот где счастье-то! И заодно дар богов – людям! Неважно каких, важно, что боги были явно добрыми и хорошими.

Амадо сделал глоток из чашки, даже глаза закрыл от вкуса и приятности ощущений. Чего не отнять у их приходящей кухарки – кофе она варила вдохновенно. Жаль, пока нанять ее на постоянной основе не получалось. Так что она приходила, готовила, а уж разогревать приходилось или самим хозяевам, или служанке, если попросить.

Альбу это очень огорчало.

Ох, легка на помине. Амадо оценил внешний вид супруги, которая воздвиглась на пороге столовой. Не повезло. Молний не хватает, а остальное все есть. И распущенные волосы по плечам, словно змеи, и сверкающие гневом глаза…

– Риалон! Ты опять?!.

Амадо сделал еще глоток кофе. Опять – что? Хотя ему сейчас и так все выскажут. Даже два раза…

– Я ночей не сплю, а ты…

Особенно Амадо не вслушивался. Честно говоря, слова супруги у него уже давно шли, как фоновый шум. А уж сегодня…

После вчерашних откровений он так и не проспался. И зверски устал, пока добрался от монастыря до Римата. И сильно-сильно жалел, что нельзя телефонировать тому же Шальвейну, посоветоваться.

Он бы с радостью. Но…

Но!

Попросить о помощи можно, но ведь надо предоставить ВСЮ информацию, которая есть на данный момент. И как тут расскажешь про Веласкесов? Про то, что Вирджиния – незаконная королевская дочь? Словами?

Это-то запросто. Но ведь все звонки идут через телефонную станцию, и сидят там симпатичные девушки-телефонистки, с бо-ольшими… нет, не тем, о чем вы подумали. А с большими ушками и длинными язычками. Вот.

То есть любая тайна останется ей очень и очень недолго.

Если сказать про тех же мединцев, как это сделал Серхио… это не так интересно. Пятнадцать лет назад… для девушек-красавиц это почти доисторические времена. А вот про королевскую семью… да медом, что ли, людям она намазана?

Хлебом некоторых не корми, дай посудачить о знаменитостях. А если еще удастся раскопать что-нибудь вот этакое, горяченькое… да что там! Амадо свято был уверен, что половина телефонных барышень находится на содержании у газетчиков. Вот что хотите с ним делайте…

Дешево, сердито – и гоняться за сенсациями не надо, сиди да и слушай.

Оставалось только перебирать карточки и думать, думать, думать…

Не про Альбу. И вот это супругу никак не устроило.

– Ты уже взял отпуск на работе?

– Нет. А зачем?

– Я тебе уже говорила! – топнула ногой Альба. – Ты обязан пойти со мной на похороны! И на коронацию! Весь город будет гулять…

– Вот чтобы он гулял спокойно, кто-то должен и работать, – вздохнул Амадо, уже предчувствуя дальнейшее. И не ошибся.

– Я словно вдова! Без мужа живу! Тебя никогда нет!!! Тебя нигде нет!!! ТЫ!!!

Истерика набирала обороты так, что не помогал даже кофе. Амадо плюнул на все, да и вышел из-за стола.

– СТОЙ!!! – взвыла Альба. – Мы еще не договорили!

Мужчина развернулся. Может, еще вчера он бы потерпел. Может, что-то еще…

– Альба, если тебя что-то не устраивает – можем развестись. А с меня довольно!

Вышел и дверью хлопнул.

Альба осталась стоять посреди кухни. А потом взвыла, швырнула в стенку кофейник – и помчалась в спальню.

Поедет она к маме и папе! Пожалуется…

* * *

Ночь у Серхио выдалась хорошая. И выспался он преотлично, даром что в храме. А вот утро…

Это легко спланировать, что пока Феола поживет у Веласкесов. А осуществить? Если у них на этот счет может быть свое мнение?

Но – надо. Такое дело на самотек не пустишь, так что с утра пораньше Серхио входил в двери особняка Веласкесов. Встретила его как раз сеньора Идана Мерседес Веласкес. Супруг в данный момент разговаривал по телефону, но это ненадолго, сейчас он даст указания – и придет здороваться.

Да, спасибо.

Девочка в порядке. Ах, это ВЫ вчера были? Спасибо вам еще раз, тан Вальдес. Мерче еще полежит немного и встанет, мы ей обещали завтрак в постель. Иногда можно.

Вы хотите с ней поговорить? Нет? Тогда супруг сейчас явится к нам.

Так и вышло.

Долго ждать себя Гонсало Николас Веласкес не заставил. Вышел из кабинета, поклонился Серхио, посмотрел внимательно и серьезно.

– Доброе утро, тан Вальдес. Что-то случилось?

Ну да. Не ради ж визита вежливости сюда пожаловал начальник из полиции? Можно подумать, у него так проблем не хватает!

Серхио подумал, что с умными людьми и работать приятно. И развел руками.

– Сеньор Веласкес, у меня к вам и вашей супруге будет просьба. Я знаю, что к вашей внучке пытались… приблизиться. Не знаю пока, с какой целью.

– Да, – кивнул Веласкес. – Я уже нанял охрану, сегодня они приедут…

Серхио кивнул.

– Я бы хотел приставить к Мерседес Вирджинии еще и мага.

– Мага?

– Это юная девушка, огневичка, из благородных. Поймите меня правильно, если охрану видно, ее и нейтрализовать можно. Но что страшного, если вместе с Мерседес поживет ее подруга?

– Подруга? Это случайно не ритана Ксарес?

Серхио кивнул.

– Она самая. Вы слышали о ней?

– Мерседес рассказала, что они дружат с ританой, – согласилась сеньора Идана. – Конечно, мы не будем против. Единственное, что меня волнует, все же у нас дом купца. Мы не сможем обеспечить тех условий, к которым она привыкла.

Серхио только рукой взмахнул.

– Феолу это не волнует. Это ненадолго, и она привыкла в пути, на корабле, обходиться малым.

– Вы уверены, что не будет проблем?

– Более чем уверен. Феола умная и серьезная девушка. И еще, сеньора Веласкес… у вас трое внуков. В опасности и вы, и ваш супруг. И у ваших недоброжелателей есть маги. Вирджинию прокляли. Что могут сделать с вами?

Сеньора побледнела.

– Что угодно…

– Правильно. Ритана Ксарес, хоть и молодá, сможет вовремя заметить опасность. Если и не снимет вред, то хотя бы помощь вы получите вовремя.

Сеньора вздохнула еще раз.

– Маги… они сложные и капризные… я никогда не имела с ними дело. Поймите меня правильно, тан Вальдес. Я рада, что девушки подружились. Но как-то очень быстро разворачиваются события.

Серхио сдвинул брови.

– Сеньора, вы не понимаете. Данный маг НЕ сложный и НЕ капризный. Она НА РАБОТЕ. Она стажер, и, если провалит дело, я ее выкину за шкирку. Поэтому она будет себя сдерживать, даже не сомневайтесь.

– Хорошо, допустим…

– Комната, и не мешать ее нахождению рядом с Мерседес Вирджинией. Или с ее братьями. Если что – можете смело мне жаловаться, я разберусь.

Идана Мерседес послушно кивнула и отправилась отдавать приказания слугам. А в душе даже порадовалась немножко. Будет Мерче подруга. Это хорошо. Но поломаться стоит хотя бы для приличия. А то мало ли кого еще навяжут им на голову?

А Серхио поманил сеньора Веласкеса в кабинет.

– Вы давно знаете тех, кого наняли в охрану?

– Мне их рекомендовал достойный доверия человек. Да, на них можно положиться.

– Хорошо, если так. А я вам рекомендую мага. Ритану Ксарес. И она также достойна доверия. Мы понимаем друг друга?

Сеньор Гонсало кивнул.

– Идана просто нервничает. И ей тяжело.

– Зато не лежит в кровати и не умирает. Но вполне может туда вернуться, случись что-то с вашей внучкой. Или внуками.

Угрозу мужчина осознал. И заверил тана Вальдеса, что маг будет принята, словно родная. Серхио того и надо было. Он попрощался и решил сначала заехать домой, а уж потом в управление. Спал-то он в костюме! И костюму это на пользу не пошло… принять ванну, переодеться – и на работу.

* * *

– Как обстановка? – Треси привычно поздоровалась со швейцаром и показала глазами вглубь салона сеньоры Наранхо.

Работать надо!

Присутствовала ты вчера при самоубийстве или отсутствовала, тетушку это не тронет. И если ты не придешь на работу, тебя попросту сожрут. С костями. Впрочем, сейчас тоже могут сожрать, в зависимости от настроения.

– Огнем дышит и летит.

– Оххх…

Треси изрядно расстроилась. Тетушка в огнедышащем полете была опасна для жизни и здоровья окружающих. Это уж точно…

И девушка потихоньку проскользнула на свое место, надеясь, что пронесет и пролетит.

Звякнул колокольчик.

– Сеньора Наранхо, добрый день…

Знакомый щебет заполнил, казалось, все пространство лавки, ввинчиваясь гвоздями в мозг. Тереса покосилась туда, где разорялась сестричка Феолы. И как вот так бывает?

Фи умничка и самостоятельная. А эта… одна струна в голове, и та, чтобы уши держать. Играй на ней любую мелодию, какую хочешь. Это тетушка сейчас и делает, успешно убеждая клиентку, что та сама-сама хотела платье из тарайского бархата.

А между прочим, это оно сейчас выглядит эффектно. Поблескивает, переливается, фигуру подчеркивает. Но только сейчас.

А вот через пару месяцев… Беда тарайского бархата в том, что эта ткань нежная. Ее можно надеть, покрасоваться минут пять и снять. Или как покрывало использовать, только чтобы на нем никто не лежал. Или для отделки. Но только там, где он не сомнется.

Тарайский бархат шикарен на ощупь, он очень нежный, тонкий, дорогой, но уже через пару месяцев носки на нем появятся первые заломы, потертости, следы жизни… подумаешь, ногтем провели? Для нормальной ткани это не вопрос, хоть ты по ней весь день когтями черти. для тарайского бархата – уже неизгладимый след.

Так что только отделка. Но никак не костюм целиком. И стоить, кстати, эта вещь будет дороже золотого мобиля. Но тетушка уверенно раскручивала клиентку.

Треси ее отстаивать не стала, вот еще. Умная не повелась бы, а дуру не отговоришь. Еще и Тересе нагорит вдобавок. Так что платье Алисия заказала. Благо все ее мерки были у сеньоры Наранхо.

Большая прибыль тетушку немного успокоила. Но…

Ровно через десять минут после Альбы прибыл этот… тан Толедо. Тетушка тут же подобралась, подхватила его под локоть и увлекла к себе в кабинет.

И что тут делать?

Ладно-ладно, все Треси понимала. Но как тут можно пройти – и не подслушать? Она совершенно случайно мимо теткиного кабинета шла, ей просто за пуговицами надо… да, за ними самыми… А что ухо к двери прижалось… бывает!

– …какая дурочка.

– Пили, я надеюсь, ты свое возьмешь?

– Да, конечно. А теперь иди ко мне. Твоя кошечка так соскучилась, мой тигр…

– О, да!

Тоже ничего нового. Тереса давно поняла, что рога у ее дяди широкие и ветвистые. Бывает…

– Что ты тут делаешь?

Тереса едва не застонала. Как это она так утратила бдительность? Буквально на секунду расслабилась – и вот!

За ее спиной стояла одна из самых противных девиц во всем ателье. Работая обычной швеей, она мечтала получить доступ к клиентам, но для работы закройщицей у нее не хватало ни ума, ни вкуса^[267].

Зато сколько ей отмерили наглости, лени и хамства! Ну и подлости отсыпали вдогонку! Казалось бы, ну чего тебе неймется? Кому-то дали талант видеть, что человеку будет к лицу, а кому-то золотые руки. Такой шов сделать, чтобы его и не видно было, ни на шелке, ни на бархате.

А эта…

Руки-крюки, зато уши – веера.

– Убью, – рыкнула Тереса, но было поздно. Дверь теткиного кабинета распахнулась.

– И что это у нас такое? – ласково поинтересовался тан Анхель. – Подслушиваем?

– Осведомляемся, – огрызнулась Тереса, понимая, что отказываться и отрицать все уже поздно. – А вы брючки-то застегните.

– Ты уволена, – тетка вернулась в свое драконовское настроение. – А если посмеешь рот открыть, окажется, что у тана Анхеля пропал кошелек. Да, дорогой?

– Конечно, Пили. – Анхель поцеловал ручку хозяйке ателье.

Так-то он не стал бы с ней связываться, но тут сразу несколько плюсов. И процент, и бесплатно… не снимать же продажную девку на улице, мало ли что там подцепишь? А здесь… пусть старше, пусть не так собой хороша, но чистая. И проблем не будет лишних…

Еще бы всякие мелкие пакости не подслушивали под дверями!

Ну и ладно, кто ее слушать-то будет? И Анхель решительно хлопнул дверью кабинета, возвращаясь с любовницей к прерванному занятию. Тереса их больше не беспокоила.

* * *

– Лоуренсио! Рен! – Феола пощелкала пальцами перед глазами брата, потом потрясла его за плечо – и только тогда добилась результата. – РЕН!!!

– Чего тебе, Фи?

У Лоуренсио голова была шантажистом занята. Честно-то говоря…

– Я несколько дней поживу у подруги. Понял?

– Какой еще подруги? – вяло возмутился Лоуренсио.

– Мерседес Вирджиния Веласкес. Ее дед меня пригласил в гости. Мерче сейчас грустно, а со мной легче становится.

– Эммм…

– Только попробуй сказать, что ты против!

Лоуренсио осталось только плечами пожать. Против, за… у него все мысли были о шантажисте. А Фи…

Ну, пусть поживет у подруги. Ладно уж…

Заодно и они с Алисией чуточку передохнут. Анхель обещал прийти вечером, а что может отмочить разъяренная Феола… это – вопрос.

– Хорошо. Тебе мобиль дать?

– Дай, – согласилась Феола. – Я телефонировать буду. И вот адрес и телефон подруги.

Лоуренсио проследил за бумажкой, которую сестричка заботливо уложила под телефон.

– Хорошо. Когда ты поедешь?

– Соберусь и поеду.

Почти.

Перед отъездом Феола зашла на кухню. Как она и думала, нужная ей служанка была тут. Феола подошла к ней и тихо прошептала на ухо:

– Сеньора Торо, уделите мне, пожалуйста, немного времени?

Сеньора кивнула и поднялась из-за стола, за которым она чинно попивала кофе.

Элена Фелиса Торо была нанята Лоуренсио в числе прочей прислуги. Должна ведь в доме быть экономка? Обязана.

Правда, тан Анхель советовал другую сеньору, но агентство было неумолимо.

Вы этот дом покупаете? Нет, арендуете. Вот когда купите, тогда и будете распоряжаться в нем, как захотите. А пока дом является собственностью агентства, считайте, что сеньора Торо тут работает.

В обязательном порядке. И штат слуг при ней.

Почему так?

Да так намного проще, вот и все. Сеньора Торо работает именно в этом доме уже больше десяти лет, все знает от и до, и что заказывать, и сколько, и посоветовать может, и подсказать, опять же…

Агентство ее проверило вдоль и поперек.

Вот вы хотите кого-то нанять, молодой человек. А вы этих людей давно знаете? Ах, друг посоветовал? Друзья – это хорошо, это правильно… можем договор подписать. Если кто-то из нанятых вами людей испортит в доме… хотя бы покрывало на кресле. Там они, кстати, из замши, вы знаете, как правильно ухаживать за дорогой замшей? Нет? Тогда как вы проверите квалификацию ваших слуг?

Так вот. За испорченную вещь вы заплатите ее десятикратную цену. Это ведь будет ВАША вина. Вы привели в этот дом неясно кого…

Лоуренсио посмотрел на штрафные санкции, почитал договор, да и рукой махнул. Удобно же! И дом, и прислуга… сойдет!

Так что сеньора Торо работала в доме. И судя по взглядам, которые она кидала на тана Анхеля… Нравился он ей, как касторка. А может, и еще сильнее.

К ней-то Феола и обратилась.

– Сеньора Торо, мне очень нужно с вами поговорить. А вот это – маленький подарок, в знак моей признательности за заботу. Вы идеально содержите дом.

Несколько крупных жемчужин опустились в ладонь экономки. Та окинула их беглым взглядом.

Жить в приморском городе и не разбираться в жемчуге? Ну, это уж вовсе безнадежная женщина должна быть. Которой совершенно не интересны украшения…

Элена Фелиса такой не была. Разбиралась она неплохо, поэтому поняла, что жемчуг ей подарили хороший. Дорогой. Не взятка, нет. На взятку и чего подешевле бы хватило. Это именно подарок.

– Я вас слушаю, ритана Ксарес.

– Феола, если вы не против. Ритана Ксарес у нас Алисия.

– Ритана Феола, – кивнула экономка. – Я вас слушаю. – Девчушку, в отличие от Лоуренсио, она оценить не успела.

Тан Ксарес был признан безнадежным болваном, Алисия, судя по заказанным платьям, его достойная сестра.

Феола же…

Стоит, волосы связаны в хвост, платье аккуратное, из светлой легкой жатки, но очень уместное. И девушка в нем выглядит очень мило. Тут и рукава фонариком, и пышный подол, и узкая талия, и узор в легкомысленный светлый цветочек – самое то для теплого дня. Не особенно дорого, но сшито хорошо и Феоле идет. Из украшений – жемчужные серьги в ушах. Но это снова – для того, кто понимает. Две барочные жемчужины – подвески, на тоненьких цепочках… дорогие. Это явно. И оригинальные. И очень подходят девушке.

Что ж, по одежке ее можно встретить хорошо. А по уму? Что она скажет дальше?

– Сеньора Торо, у меня лишь один вопрос. Как вы относитесь к тану Толедо?

Вспыхнувшие огоньки отвращения подтвердили гипотезу Феолы.

Плохо. Нормальные люди всегда плохо относятся к сволочам, так-то. Иногда подсознательно чувствуют, а иногда и опыта хватает. Это братик с сестричкой уши развесили, а так-то видно, что он сволочь! Явно же!

– Обсуждать знакомых хозяев – не мое дело.

– И не надо такое обсуждать, – кивнула Феола. – Но сволочь же? Редкостная!

Сеньора Элена поневоле не сдержала смешок. Действительно, точное определение. И сволочь, и редкостная, и вообще…

У кого-то из нанимателей есть мозги? Весьма приятное открытие. Жаль только, что к мозгам не прилагается власти выставить из дома эту склизкую гадину.

– Сеньора Торо, этот гад явно нацелился на приданое моей сестры. Не на нее саму, нет. Алисию он не любит, такие вообще никого не любят, не умеют. На ее деньги.

С этим сложно было спорить. И что дальше?

– За Алисией собирается поухаживать также тан Ортис. Возможно, вы о нем слышали. Он шалопай, но хотя бы не сволочь.

Слышала.

Определение снова было точным и внятным. Что ж…

– Что именно вы хотите, ритана Феола?

– Чтобы вы сообщали мне, когда в дом заявится эта склизкая гадина. Или когда Алисия пойдет с ним куда-нибудь… вы будете в курсе, сеньора. Я даже не сомневаюсь.

Сеньора тоже не сомневалась. Слуги всегда знают, и куда, и с кем, и когда… это так кажется, что тан может прийти в любое время.

Может.

А вот ритане, чтобы выйти к нему, потребуется не меньше пятнадцати минут. И за эти минуты можно телефонировать тану Ортису.

И пойти куда-то с таном – это не так просто. Надо привести себя в порядок, платье, прическа, туфельки… это все требует времени. И снова – можно телефонировать.

Но как тут не поломаться? Хотя бы для приличия.

– Ритана, это как минимум некрасиво. То, на что вы меня толкаете.

– Сеньора, я всего лишь прошу вас сообщать о тане Анхеле. Может, я в него влюбилась и мечтаю пообщаться поближе? – Феола улыбнулась так кровожадно, что сеньора даже посочувствовала несчастному.

Пообщаться? Поближе?

Лучше бы он вызвал ненависть у десятка голодных акул. Ей-ей, рыбки – милые и дружелюбные создания. А вот Феола Амадина Ксарес… Сожрет. Заживо. И пальчики оближет.

– К тому же я прошу это делать не бесплатно. Вот это – аванс.

Кошелек, опустившийся в ладонь сеньоры, тоже был приятно тяжеленьким. Не меньше, чем на десяток реалов.

Сеньора Торо подумала еще пару минут и спрятала его, убрала в карман платья.

– Даю слово, ритана Феола. Пригляжу. И телефонировать буду.

– Если по тому номеру отвечать не будут, вот еще два.

– Хорошо.

– Первый номер – тана Ортиса. Два других – мои. Домашний и рабочий.

– Рабочий, ритана? – не удержалась сеньора.

– Я маг, – спокойно пояснила Феола. – Непроявленный, но в будущем, полагаю, это изменится. Как огневика, меня взяли стажером в управление полиции.

– Поздравляю, ритана. Но тогда…

– Полиции – мало. Пока еще на этого гада что-то нароют… а напакостить он может уже сейчас, – вздохнула Феола.

Сеньора Торо тряхнула головой.

– Мое слово, ритана Феола. Буду телефонировать.

– Я должна пару дней пожить у подруги, поэтому полагаюсь на вас, сеньора.

– Я не подведу, ритана Феола.

Угрожать ритана и не подумала. Сеньора Торо не дура, понимает, что сердить мага не стоит. Жизнь-то одна, другая когда еще будет и какая? Так что стороны расстались, взаимно довольные друг другом.

Тана Анхеля ждали веселые деньки. Много веселья…

* * *

Тан Анхель в это время тоже строил планы на будущее.

Достаточно близкое будущее.

И – не свое.

Свое будущее тану Анхелю было примерно известно. Разумеется, у него будут деньги. Большие деньги.

Свой дом в столице, поместье в провинции, мобиль… лучше – несколько, красивая жена, пара или тройка детей… разумеется, он будет принят во всех домах, любим и уважаем.

И никто, никто не помянет никогда мерзкого прозвища «Слизень». И «Крыса» тоже не вспомнят при нем. Никогда.

Сейчас пока этого нет. Ну, так будет! Уже скоро будет, к сорока годам у него все это обязано быть.

За чей счет банкет? А что, есть разница? Анхелю так и вовсе не было. Он женится на любой, которая не увернется… ну и подойдет ему по некоторым параметрам.

К примеру, состояние, глупость, покладистость…

Пока таких идиоток на горизонте не появлялось. А если и были те, кто обращал внимание на тана Анхеля, то их родные быстро приводили девушек в себя. Трепка – она очень способствует просветлению в мозгах.

И тут – Алисия!

Шикарный вариант! И Лоуренсио не против… лови и радуйся!

Да, конечно, она одна из трех детей, так что наследства ей достанется… даже не треть, меньше. Лоуренсио просветил о размере приданого. На домик в столице, мобили и скромную ренту – хватит. На поместье в провинции и шикарную жизнь уже нет. Но это ж еще не вечер, правильно?

Если в семье останутся два ребенка, доля Алисии увеличится до половины состояния Ксаресов. А если останется одна Алисия, то и вообще все ее будет.

Тогда-то Анхель заживет…

И если Лоуренсио убирать пока было опасно и бессмысленно, то вот наглая тварь Феола просто напрашивалась на неприятности.

Анхель сидел напротив собеседника – невысокого плюгавого человечка удивительно неприятной наружности и смотрел тому прямо в лицо.

И не обращал внимания ни на вывороченные губы, ни на широкий, плоский нос, ни на отсутствие одного глаза. Не до мелочей сейчас!

– Кривой, ты пойми, это – Добыча! Такая, может, раз в жизни в ваши лапы попадется!

– Да что ты, Крыс! И что ж за добыча?

– Девочка. Семнадцать лет. Фигурка – облизнись. Рыженькая, мордочка симпатичная. А самое главное – еще девочка. Еще никто ее не валял.

– Брешешь, Крыс!

– Да чтоб мне в луже утонуть! – сплюнул на пол Анхель. – Сам проверь, адрес дам!

– Хм… как зовут?

– Феола Амадина Ксарес.

– Простонародье?

– Ритана.

– Э, нет. На такое мы не договаривались!

– Кривой, мы пока вообще не договорились. И чего ты боишься? Что ритана? Так кто ее там искать-то сейчас будет? Буквально через два дня похороны, потом коронация… а потом уж и след простынет! Продашь ее мамаше Ши – и пусть пользуется! Ты хороший навар получишь!

– А ты чего хочешь?

– Процент за наводку. Ну и просто… удовольствие получу.

– Какое?

– Наведаюсь к мамаше Ши через дней десять – и всякое. Думаю, мамаше хватит. И чтобы девочкой торгануть, и чтобы обломать мелкую дрянь…

– Так-то хватит… а чего ты так на нее взъелся? Колись, Крыс, сам понимаешь, для дела спрашиваю.

– Про Ортиса слышал?

– Что вы с ним не в ладах? Только глухой не слышал, звените вы на весь Римат, что твои колокольчики.

Анхель скрипнул зубами.

Ну… и что? Ортис просто сволочь, сволочь, СВОЛОЧЬ!!! Вот что ему стоило отвязаться и забыть ТУ историю?

– Ладно… сам понимаешь. Ортис на нее глаз положил. Тут ему насолить, а себе выгоду получить – приятность и радость.

Этот довод собеседник преотлично понял. Сделать врагу гадость чужими руками, да еще и подзаработать на этом? Кто ж откажется?

В этой комнате подобных дураков отродясь не водилось.

Только вот…

– Ладно. Рассказывай, где девка ходит, что любит, как ловить…

Анхель расплылся в довольной улыбке и принялся рассказывать про Феолу. Даже портрет набросал – не идеальный, но достаточно четко передающий внешнее сходство. Собеседник оценил.

– За такую дорого дадут. Слушай, а если ее не в бордель продать?

– А куда?

– Форсманам. Они за такое ой как дорого дадут. И увезут отсюда подальше…

Анхель ненадолго задумался.

Форсманы?

Этот вариант он не рассматривал, но почему нет? Форсманская империя далеко отсюда, плыть до нее месяца полтора, работорговлей этот народ промышляет давно и всерьез, а к бабам там отношение самое что ни на есть утилитарное.

Вера у них дикая, там один муж может сразу несколько жен завести. Это ж никаких сил не хватит: кормить – поить – обеспечивать…

С другой стороны, там можно и так… не женясь. Называется это изобретение – гарем. Живет у тебя дома баба, твоя полная собственность. И пользуешься ты ей, как пожелаешь. Хочешь – оставишь, хочешь – убьешь… наложница. Вот!

– Я про форсманов не думал.

– Но ежели чего? Реально?

Анхель тряхнул головой.

– Вполне. Только так, чтобы ее потом не нашли. Понял?

– О, за это не беспокойся.

Вообще-то Анхель планировал украсть Феолу руками Кривого и продать в бордель. А дней через двадцать, через месяц, «найти» ее там и получить вечную благодарность семейства Ксаресов.

Что потом будет с девчонкой?

Да пусть хоть повесится, его какое дело? Наплевать и растереть! Если что, он ей и сам поможет. Подтолкнет, веревочку намылит…

С другой стороны, форсманы – тоже неплохо. Оттуда бабы не возвращаются. А и вернется – поздно уже будет. Так что…

– Как получится – так и делай. Или мамаша, или форсманы… лишь бы результат был.

– Будет. С того живем…

Знай тан Анхель, что Феола маг, он бы переиграл на ходу. Придумал бы нечто другое… но – не знал.

Лоуренсио о талантах сестры не распространялся, отчасти потому, что не знал о них ничего достоверного, а отчасти и потому, что магов побаиваются. Серьезно так боятся и заслуженно.

Но – не знал.

Мужчины обсуждали предстоящую операцию и предвкушали грядущие барыши.

* * *

Дружба – дружбой, а служба службой.

Феола откровенно признавалась себе, что нервничает и переживает. Как-то ее встретят в доме Веласкесов?

Да, Мерседес стала ей подругой, и что-то подсказывало Фи, что это надолго. Может, и двадцать лет пройти, и сорок – они все равно дружить будут.

А ее бабушка и дед?

Как они примут Феолу?

Понятно, что в лицо ей будут улыбаться, а какого размера будет камень, спрятанный за спиной?

Феола не знала, как с этим обстоит дело у других магов, но когда чувствуешь неприятие, плохое отношение… ты это просто чувствуешь. Как будто постоянно ноет больной зуб.

Ну и попробуйте в свое удовольствие пожить с зубной болью?

Нет?

Вот именно. Не получится.

Может, потому у некромантов и настроение такое плохое? Попробуй постоянно поживи в атмосфере всеобщего неодобрения и нелюбви? Озвереешь тут!

Но опасения девушки оказались напрасны.

Сеньора Идана Мерседес уже успела все обдумать и пришла к выводу, что знакомство с ританой Ксарес надо поддерживать. Так что улыбка ее хоть и была несколько напряженной, но – все равно от души.

– Здравствуйте, сеньора Веласкес.

Да и поздоровалась она первой, даром что магичка и ритана. Сеньора оценила. И улыбнулась в ответ уже чуточку посмелее.

– Добрый день, ритана Ксарес.

– С вашего позволения, можно просто Феола. Я дружу с Мерседес – и я гостья в вашем доме.

Сказано было достаточно четко. Идана Мерседес улыбнулась еще спокойнее.

– Ритана, маг…

– Просто Феола. Подруга Мерседес.

– Подруге мы всегда будем рады, – кивнула Идана.

– Но разместить меня лучше поближе. И к ней, и к детям, – попросила Феола. – И познакомить с малышами, если можно.

– Конечно-конечно. Это все ваши вещи, Феола?

– Да, – Феола собиралась заехать к Веласкесам, оставить вещи, а потом направиться в полицию. А вдруг она там будет нужна?

Чемоданы и собирать особо не потребовалось. Она часть вещей так и не разбирала. Поленилась.

Слуга понес чемоданы в симпатичную светлую комнатку, Феола отправилась вслед за ним, осмотрелась и решила, что ей тут нравится. Удобно, уютно и очень-очень тепло.

Нет, не из-за солнечной стороны, и не от отопления. Просто есть дома, в которых тепло. А есть те, в которых холодно и промозгло.

В этом доме жили и живут хорошие люди. И внуков они явно любят. И потому здесь живет тепло.

– Огромное спасибо, сеньора Веласкес.

– Может, просто сеньора Идана?

– Спасибо, сеньора Идана, – тут же согласилась Феола. Почему нет?

Комната большая, просторная, светлая, в ней есть душевая и туалет, при ней есть гардероб. И что еще нужно?

Правильно, больше – ничего.

Распихать вещи по углам – и к Мерседес. Сеньора Идана лично проводила девушку до двери в детскую, улыбнулась – и предоставила молодежь самим себе. А она как раз успеет подслушать из соседней комнаты, что и как будет происходить. Так оно надежнее.

Мерседес читала братьям вслух.

Гонсало и Хавьер внимательно слушали. Книга была интересной, о приключениях храброго капитана, читала Мерседес с выражением, как раз дошла до места, в котором капитан сражался с наглым и подлым пиратом…

Депрессия закончилась, не начинаясь. Слишком уж много всего хорошего ей было в противовес.

И поездка к сеньору Агирре, и Феола, которая будет жить рядом, и тан Мальдонадо… ну как тут грустить? Как тут печалиться о человеке, которого тыи не знала-то как следует?

– Фи?! Как я рада!

Она уже знала, что Феола поживет у них какое-то время.

Фи, недолго думая, обняла и расцеловала подругу.

– Мерче, как ты?

– Не знаю, – пожаловалась девушка. – Все мне кажется, что кто-то за нами следит, что смотрят в спину…

– Не отходи от ребят, ладно?

– Обещаю, – серьезно сказала Мерседес. – Мне страшно так… понять бы – есть повод, или я просто так перенервничала?

Феола развела руками.

У себя она могла четко определить – магия или нервы. Но как быть с посторонними людьми? У которых нет магии, но есть наблюдательность? Мерседес не стала бы хорошим художником, не смогла бы рисовать свои эскизы, не подмечай она малейшие детали. Но ведь одно дело – увидеть и встревожиться, а другое – увидеть, понять, что ты увидела, и сделать правильные выводы.

Вполне возможно, что у нее – первый вариант.

А может, она просто переживает из-за случившегося. Тут и взрослому человеку хватит, чтобы год заикаться и во сне кричать, а ей семнадцать…

– Не знаю, Мерче. Я съезжу в Управление и вернусь, хорошо? И скоро прибудут наемники, их твой дед оплатил…

– А мне надо к мастеру Агирре… может, поедем вместе? Я тебя подвезу к Управлению, а сама потом к ювелиру? И обратно поеду – заберу тебя?

Феола прикинула по времени.

– Да, это будет идеально.

– Тогда так и сделаем! Я пошла надевать шляпку… Фи, а ты так и поедешь?

– А что?

– Ну… твоя прическа…

Феола только фыркнула.

Ну да, на два хвостика шляпку не наденешь. Разве только захочешь превратиться во всеобщее посмешище. Но ей было на это начихать! Она и без шляпки прекрасно обойдется! А Римат…

Плевать ей на моду! Особенно на ту, ради которой надо портить себе нервы, жизнь и здоровье. Вот!

И Феола решительно накинула на плечи белый платок из козьего пуха. И тепло, и красиво, и на голову его можно приспособить, случись что…

Красотка?

Да!

Интересно, а тану Амадо Риалону какие девушки нравятся? Хотя Феола и так понимала, что он женат. Что шансов у нее нет. Но…

Все-таки – какие?

* * *

Самое неприятное утро, наверное, выдалось у тана Кампоса.

Но и Амадо досталось – в одиночку страдать неинтересно, это уж точно.

– Риалон! Руки в ноги и ко мне! Быстро!

Амадо, мрачно пьющий в кабинете кофе, даже не сразу узнал мэра Римата. Сообразил минуты через полторы.

– Т-тан Кампос?

– Я. Живо ко мне.

– Что случилось?

– Убит помощник моего секретаря. Этой ночью.

– Еду, – быстро согласился Амадо, засовывая карточки в карман и выходя из кабинета, чтобы столкнуться с Феолой в коридоре.

– Риалон?

– Феола? За мной, – решил Амадо. А что? Она уже в курсе истории, а с магов спрос другой. И отношение к ним тоже другое. Пусть едет.

Феола прыгнула в старый служебный мобиль, погладила исцарапанную дверцу.

– Что именно случилось? Я с утра поговорила с родными и переехала до коронации к Веласкесам. А тут вы?

Амадо скрывать не стал.

– У мэра есть секретарь, Сезар Мигель Вальверде. Милейший человек, умница и профессионал. Но – возраст, сама понимаешь. Вот мэр и разрешил ему взять помощника и постепенно подготовить на свое место. Когда Сезар сам захочет уйти… лет через десять.

– Сколько лет этому Сезару?

– Ровесник мэра.

Феола вспомнила моложавого тана Кампоса, пожала плечами.

– И что страшного? Главное, чтобы мозги работали.

– Мозги-то там отлично работают. А вот ноги не всегда за ними успевают. И руки… артрит, – разъяснил Амадо.

Феола кивнула. Это она понимала.

– Сезар взял себе помощника, некоего Оливареса, и был им премного доволен. А сейчас мне телефонировал мэр и сказал, что Оливареса убили.

– Кто и зачем?

– Вот это нам и предстоит узнать, – взмахнул рукой Амадо.

Феола не возражала. Почему-то ей казалось, что все происходящее – это составные части одной головоломки. Но как правильно ее сложить, чтобы не получилось кривое зеркало?

Пока она не знала. Оставалось ждать и смотреть в оба.

* * *

Сеньор Вальверде оказался милейшим человеком. Высокий, моложавый, сухопарый… и правда – с артритом. Несчастные его перекрученные суставы…

Амадо посмотрел на Феолу.

– Посиди тут, стажер. А я на пять минут к тану Кампосу.

– Слушаюсь, – кивнула Феола. И посмотрела на сеньора Вальверде. – Вы позволите, сеньор?

– Да, конечно, ритана. Садитесь, располагайтесь.

Феола послушно опустилась в кресло для посетителей.

– Благодарю вас, сеньор. Вы так любезны…

– Может, кофе, ритана?

– Если можно, простой водички, – попросила Феола. – У меня от волнения в горле пересохло… это так все ново!

Хороший секретарь информацию собирает, мало ли что. Вот и сеньор Вальверде своего шанса не упустил.

– Давно вы стажер, ритана?

– Нет, что вы, сеньор Вальверде. Совсем недавно. И я так волнуюсь… еще сделаю что-то не так, и меня выгонят!

– Я думаю, тан Риалон не настолько жесток.

– При чем тут жестокость? – удивилась Феола. – Меня взяли для выполнения определенных обязанностей, если я с ними не справлюсь, меня выгонят. Это ведь справедливо, разве нет?

– Справедливо.

– Вы, наверное, тоже так помощнику говорили?

– Говорил… но Оливарес был выше всяких похвал.

Что-то такое было в Феоле, подкупающее. С ней хотелось поговорить, рассказать все и почувствовать, что тебя понимают. Не осуждают и не обидят.

Вот и сеньор Вальверде исключением не оказался.

Феола очень быстро узнала, что Сезар болел за свое дело. Секретарем он был лет с двадцати, свои обязанности знал преотлично, а вот исполнять их, как раньше, уже не мог. Подумайте сами, разве с артритом быстро по зданию побегаешь? Пока с третьего этажа до первого доползешь, это все десять минут. И это только туда. А там? А оттуда? А работать когда?

Поэтому Сезар поговорил с патроном. Он готов был уйти, если бы мэр так распорядился, но ему повезло. Тан Кампос не просто милейший и умнейший человек. Он еще человек большой души… и разрешил секретарю найти себе помощника.

Сезар подошел к вопросу ответственно и перебрал не один десяток кандидатов, прежде чем выбрал Эмилио Педро Оливареса.

Неглупый юноша искренне хотел вырваться из низов, и сейчас ему представился такой шанс. Он в него, понятно, вцепился.

– Из низов? – удивилась Феола.

– У него отец был картежником. Все проиграл, пустил себе пулю в лоб, когда понял, что не расплатится. Долг не перешел на жену и ребенка, но бедности им хлебнуть пришлось.

Феола скорчила сочувственное личико.

– Это большое горе… а каково сейчас его матери?

– Мать там умерла… лет пять назад, кажется. Оливарес жил один.

Феола кивнула. Один так один. Но это хуже, некому будет рассказать о помощнике и его проблемах. Разве что слуги? Они многое знают…

Впрочем, сеньор Сезар тоже достаточно много знал о своем помощнике. Возраст, характер, предпочтения в работе… может, узнал бы и больше, да вот работал Оливарес у него не слишком давно. Может, с полгода.

Хороший секретарь обязан хорошо разбираться в людях. И Сезару казалось последнее время, что парня что-то тревожит. Но что?

Оливарес или отмалчивался, или отшучивался… да, что-то около пары месяцев.

Но это вторично. А вот что случилось сегодня… Работы невпроворот, а Оливарес не пришел на службу вовремя. Хотя все полгода он, словно часы, появлялся в приемной ровно за полчаса до начала рабочего дня, плюс-минус минута. Но так – полчаса. Сезар… он не в курсе всего происходящего, но накануне таких мероприятий он и сам нервничает. Поэтому послал к Оливаресу посыльного. Тому не открыли дверь, и посыльный вернулся ни с чем.

Сезар подумал – и телефонировал в полицию.

Нет, он не подозревал ничего плохого, но вдруг? Сейчас такая нежная молодежь пошла! То инфаркт, то инсульт, то еще чего… вот в его время единственной уважительной причиной для обморока считался удар кирпичом по голове. А сейчас такие люди хлипкие… Тому же Оливаресу пару раз дурно становилось, приходилось нашатырем откачивать, словно беременную девушку. Куда это годится?

– Никуда, – согласилась Феола. – А с чего вдруг его так разбирало? Жара, что ли?

– Да нет… один раз это еще до начала работы было, – задумался Сезар. – Я прихожу, а он тут в кресле, в обмороке. И телефон пищит… сшиб, наверное.

– А второй раз?

– Второй раз вообще был на улице. Мы перекусить пошли, тут неподалеку есть замечательное кафе, кормят вкусно и не слишком дорого. Вот он на пороге и сомлел. Прямо в декольте какой-то сеньоре уперся.

Феола покивала, вытягивая подробности. Она сильно подозревала, что дело нечисто.

Приехавший наряд полиции вскрыл дверь, и внутри обнаружилось тело несчастного Оливареса. Убит одним ударом, кинжал, в спину, клинок оставлен в ране.

Больше никаких следов.

Что пропало?

Да кто ж его знает, для этого нужно знать, что у бедолаги было.

Вот с этим Феола была полностью согласна. А там и тан Риалон из кабинета вышел.

Что за манера у чиновников?

Вот знает тан Кампос, что Амадо из шкуры вон вывернется и обратно ужиком заползет, и все равно – накручивает нервы.

Вы должны, вы понимаете, от вас столько зависит…

Да все я понимаю, чего ты переживаешь! От этого и моя карьера зависит, и не только моя, и не только карьера. Все я сделаю.

Но поди, объясни это бюрократу!

У него – привычка! А у Амадо – Феола, которая оставлена в приемной без присмотра. Как оказалось – не зря оставленная.

Пока Сезар проводил Амадо к столу помощника, пока они в четыре руки разбирали его бумаги, а Сезар отправился за коробками, чтобы сложить все нужное и все уже ненужное, Феола потихоньку пересказала Амадо все услышанное.

Мужчина впечатлился и кивнул.

– Умничка. Посмотрим, что еще Хавьер скажет.

– Оп-па! – Феола ловко вытащила из общей массы одну бумажку. Помахала ей в воздухе.

– Что это? – прищурился Амадо.

– Не сойти мне с места, но наш друг поигрывал в картишки. Смотрите, здесь имена, взятки, вот это явно пас…

– А имя нашего покойника тут есть?

– Тут, скорее, прозвища. И потом, смотрите. Темная, золотая, мизер…^[268]

– Карты, – задумался Амадо. – Долги…

– Шулера, кредиторы, а карточный долг вообще священен, – в тон ему продолжила Феола.

– Наведем справки.

И как же Феолу обрадовало это «наведем»! Вместе с ней! Разве это не замечательно?

* * *

– Альба, ты неправа.

Эти слова Альба не переносила всей душой. Но… завизжать она могла, конечно. Только не стоило так поступать.

Мать с отцом ей подбрасывали денег, а если она устроит скандал – не дадут.

– Амадо меня не понимает! Вообще! Не приходит домой, весь в своей работе… и ладно бы он хоть прилично зарабатывал!

Тан Аракон и ритана Аракон обменялись понимающими взглядами. С жиру бесится, читалось в них.

А как это еще назвать?

Именно что с жиру. Зарабатывать в поте лица на хлеб и воду не приходится. Муж работает, семью содержит, и кстати, на приличном уровне. Есть мобиль у него, есть у супруги, есть дом, Альба спокойно заказывает себе достаточно дорогие вещи…

Ну да!

Она не может пойти и скупить у ювелиров все бриллианты подряд! Но ведь и ритана Розалия так не может сделать. Даже несмотря на полученное наследство от отца. И на приличную ренту. И на деньги супруга…

Обычный средний класс, разве что Араконы находятся ближе к его вершине, а Риалоны к середине. Но Альбу-то это не устраивает! Она хочет ко двору, она хочет блистать, она хочет БОЛЬШЕ! Больше и больше… При этом сделать что-либо самой ей и в голову не приходит.

– Давай я поговорю с Тони, – предложила ритана Розалия. Давно ушли в прошлое времена, когда она подозрительно косилась на племянницу. Сейчас-то она даже благодарна была Даэрону. Лучшее, что он для своего ребенка сделал – помер. И Тони отправилась к ним, в столицу. Хорошая девочка. Умненькая и уважительная, даром, что некромантка. – Она тебя возьмет в свой магазин, консультантом. Много платить, конечно, не получится, но с чего-то начинать надо. И проценты от продаж…

– Мама! Хватит говорить глупости! Еще я за прилавком не стояла! – почти взвыла Альба.

– Твой прадед стоял. И прабабка, – обиделась ритана, которая отлично помнила о своем купеческом происхождении, – и зазорным это не считали.

– Это было еще в прошлом веке! – сморщила нос красавица. – И они были простонародье. А мы – аристократы…

Адан только головой покачал.

Бесполезно. Их не услышат, просто не захотят слушать. В глазах Альбы – работать – это недостойно. И проще сидеть на шее у супруга, ныть, ругаться и жаловаться. А сделать что-то…

Нет смысла в сотый раз объяснять ей, что Антония, хоть и ритана, с радостью работает в своем антикварном магазине, что Паула, хоть и ритана, тоже работает…

Альба Инес Риалон искренне считает, что ей уже все должны. Просто потому, что это – ОНА. И она достойна всего самого-самого лучшего. А тот, кто спорит – гад и враг!

Она УЖЕ достойна. В принципе. Потому что она оказала этому миру честь своим присутствием.

Да, что-то они упустили, когда растили своих девочек. Что-то проглядели, или наоборот, не додали, не показали, не растолковали…

А теперь уже и поздно.

Что они могут сделать?

Только выслушать, пожалеть и подбросить денег. И все. А это в общем-то бессмысленно. Альба не изменится, проблемы не решатся, разве что Амадо передохнёт. Хотя бы месяц… пока деньги не закончатся, его грызть не будут. Зять у них хороший. Все зятья. Жаль вот, дочка чего-то важного не понимает в этой жизни. Но это уже неисправимо.

* * *

– Сеньорита, вы мне составите компанию? Хочется холодного лимонада и мороженого.

Мерседес непроизвольно облизнулась.

Ей тоже хотелось. И лимонада, и мороженого, и вообще… прогуляться по Римату.

А еще – рядом с ней будет тан Мальдонадо. С его улыбками, шутками, легкостью общения… рядом с ним Мерседес чувствовала себя легкой, живой, яркой, словно сидела в темном подземелье, а потом выбралась на свободу. И сейчас улыбается и оглядывается по сторонам.

И возникает вопрос. Мама что-то знала? О чем-то догадывалась?

Почему она растила детей именно так, почему практически не давала им свободы воли, почему? Мерче могла ходить в школу, но мама настояла, и девочка, равно как и ее братья, получали домашнее образование. Так тоже делалось, правда, в более знатных семьях, но Веласкесы не удивлялись. Потом просто сдать экзамен на зрелость, получить аттестат – и все.

Учиться дальше?

Мерседес хотела. Вот именно так, у ювелира. У мастера Агирре.

А еще у тана Мальдонадо, который рисует ее за работой, а заодно рассказывает про свет и тени, ракурс и перспективу, пропорции и золотое сечение. И это еще далеко не всё. И так интересно становится…

– Составлю, – решила Мерседес. – Если сеньор Агирре не будет против.

Тан Мальдонадо подмигнул ей.

– Я поговорю с сеньором. Вы пока приводите себя в порядок, одевайтесь – и идем?

Мерседес покрутилась перед зеркалом. Поправила шляпку, подумала, что надо бы посетить дамскую комнату, вышла из студии, в которой работала…

– Сеньорита…

Откуда взялся этот невысокий человек?

Но в следующую минуту Мерседес вдруг поняла, что не может двинуться.

И падает, падает… вперед, словно подкошенная.

Последней мыслью уплывающего сознания было: лишь бы нос не разбить.

Тан Мальдонадо возвращался с победной улыбкой.

Конечно, сеньор Агирре отпустил ученицу на перерыв. Попробовал бы он не отпустить!

Но… комната открыта?

Мерседес?!

Кто-то другой на месте тана решил бы, что девушка вышла, и ее надо немного подождать. Но… тан Мальдонадо просто не умел сидеть на месте. Да и…

Когда гуляешь с девушкой, некрасиво искать те самые углы для полива. Так что надо сейчас посетить кабинет задумчивости. А учитывая, что располагались эти кабинеты рядом, и было до них буквально два шага по коридору…

Мерседес спасла случайность, которую не смог предусмотреть похититель. Он хотел вытащить ее через окно уборной. И, воспользуйся он дамской уборной, все бы получилось. Но похититель-то – мужчина! Туда он и направился с бесчувственной сеньоритой.

И туда же направился тан Мальдонадо.

Легко ли вытащить сеньориту через окно? Ну… не особенно. Даже если тебя снаружи ждет сообщник. Даже если сеньорита висит бревном и не сопротивляется. Даже если ты сильнее обычного человека.

А все равно…

Двери узкие, окна в уборных не слишком большие, и расположены высоко, рама открывается плохо. И на все это время требуется. Внести девушку, положить девушку, влезть на подоконник, открыть задвижку наверху – заранее ее открыть не получится, потому что не подгадаешь, как и когда попадется намеченная жертва, спуститься, снова поднять девушку так, чтобы она прошла в окно, передать ее сообщнику, вылезти самому, прикрыть окно…

Вре-мя.

Вот его и не хватило похитителю. Он как раз открыл окно, когда в уборную вошел тан Мальдонадо.

Херардо Диас мог быть каким угодно.

Склочным, эпатажным, наглым, вредным… одно было неизменно. Реакция у него была молниеносной, а от оценки ситуации до принятия решения иногда и доли секунды не проходило.

Наверное, похититель был очень удивлен, когда ему в спину с боевым воплем «Сдохни, тварь!!!» было запушено первое, что попалось под руку благородного тана.

Мусорная корзина.

Уборщица в магазине была не слишком-то расторопной, или просто убирала по вечерам, потому корзина была не полной, но и не пустой. Сначала несчастного осыпало всяким мусором, а потом еще врезалась и сама корзина. Кстати – достаточно тяжелая.

Металлическая. Время пластика еще не пришло, так что весила корзинка прилично, килограммов пять-семь в ней точно было.

Следом полетела швабра, которую тан метнул, словно копье.

И попал ведь! Сказался большой опыт. Похититель взмахнул руками и вывалился наружу. Тан Мальдонадо едва за ним не выскочил, но вовремя одумался. Увидел, что похитителей двое, а он-то один…

Ладно! Он с ними справится! Но на кого останется беспомощная Мерседес? Что с ней сделали? Точно не убили, но…

Тан опустился перед девушкой на колени и принялся массировать ей руки. Ладошки были холодные. И глаза закрыты. И платье едва-едва шевелится на груди… хорошей такой груди… кхм…

Мерседес приходила в себя медленно.

Открыла глаза, увидела над собой тана Мальдонадо.

– Что… где…

– Лежи спокойно, – тан Мальдонадо как-то незаметно перешел «на ты». – Тебя пытались похитить, я помешал. Дыши ровнее, я не дам тебя в обиду…

И когда это разумные слова помогали при утешении девушек? Правильно, никогда. Так что Мерседес поступила, как истинная женщина. А именно уткнулась в плечо спасителя – и разревелась так, что его рубашка мигом промокла.

Тан Мальдонадо гладил прижавшуюся к нему девушку по гладким черным волосам и чувствовал себя дурак-дураком…

* * *

Как получилось, что я тут очутилась?

Треси совершенно искренне задавалась этим вопросом. Но… не виноватая она, как-то само все так образовалось. Правда-правда.

После вопля тетки из ателье пришлось вылететь с приличной скоростью. Неудачно она подставилась, да… не тем голова была занята.

А теперь придется искать работу.

Треси четко понимала, что обратно тетка ее не возьмет. Зачем ей свидетельница супружеской измены?

Правильно, незачем. И плевать, что дядя и так обо всем догадывается.

Подозрения – одно дело, уверенность – второе. Конечно, тетя не возьмет ее обратно на работу. Еще и репутацию испортить постарается, наверняка.

Вот так, чтобы никто Треси на работу не взял.

Пойти и правда рассказать все дяде?

Этот вариант Треси даже всерьез не рассматривала. Глупо же…

Вот приходит она к дяде, и говорит, что у него рога растут. Дядя, конечно, расстраивается, возмущается и вечером задает тете вопрос: правда?

Тетя абсолютно спокойно говорит ему, что это все Треси виновата. Мол, она у тана Анхеля кошелек стащила, ее за руку поймали, вот она и решила наклеветать на всех подряд. А что такого?

И если спросить в мастерской, наверняка подтвердят ее версию. Тетя получается чиста со всех сторон, а Тересе век не отмыться.

Нет, это не выход.

А где он – выход?

Что она вообще умеет?

Только шить. Шьет она неплохо, придумывает фасоны, делает женщин красивее. Но чего это стоит без денег и связей? Да ничего!

А скоро ей надо будет возвращаться домой. И получить там от мамы, от отца, от младших… поддержку? О, нет!

Наоборот, будут ругаться. Как же, потеряла хорошую работу… ну, тогда сиди дома и помогай матери. А то и замуж пора… и начнется паломничество соседок. Хорошие-то они хорошие, но…

Тот случай, когда все плюсы играют не в пользу Треси.

Да, она неглупая, хозяйственная, заботливая, руки у нее из нужного места растут… и кто откажется такое в свою семью получить? Правильно, никто.

А ей это надо?

Ладно еще – на своих родных вот так вкалывать и своим братьям-сестрам носы и попы подтирать. А чужим?

А вот не хочется…

Своих нарожать? И начать, как мама? От родов к кормлению, а потом к новой беременности?

Не! Хо! Чу!

Только вот и выхода не было.

И сидела Треси печально на скамеечке, глядя на департамент полиции, когда за спиной раздался тихий голос:

– О чем грустит очаровательная сеньорита?

Треси подскочила на полметра, как сидела, приземлилась обратно и зашипела сквозь зубы. Больно, знаете ли… о скамейку всей мягкой плоскостью. Но голосу она даже обрадовалась.

И силе, которая освежила ее, словно поток прохладного воздуха в жаркий полдень.

– Тан некромант… здравствуйте.

Хавьер попробовал улыбнуться в ответ. Получилось плоховато, не привыкли у него мышцы к подобным упражнениям. Обычно-то при виде некромантов приличные люди шарахаются – и удирают. А не улыбаются и не подаются ему навстречу.

Но это приятно.

Так что Хавьер попробовал переделать оскал в улыбку. Все равно не получилось, но Треси было не до его гримас. Она старалась незаметно стереть слезинки со щек.

Получалось плохо. Хавьер заметил.

– Так… вы плакали, сеньорита?

– Все в порядке, – врать получалось не лучше, чем вытирать.

– Я вижу, – согласился Хавьер. – В ресторан вас в таком виде не пригласишь… давайте заглянем ко мне? В морг? Приведете себя в порядок…

Ухаживать у некроманта получалось ничуть не лучше, чем улыбаться.

Треси фыркнула – и согласилась. Ей сейчас тоже было не до ухаживаний. Умыться бы, высморкаться и вообще… ухаживания? Да вы о чем? Где она, а где некромант?

Нереально!

Спасибо, конечно, за помощь, но это просто… вот мы играем с животными? Вот, наверное, и он так же. Как с букашкой или лягушкой.

И Треси послушно отправилась за некромантом.

Заначка!

Это самое святое слово на земле. Она есть у начальников, градоправителей, королей… у некроманта она тоже была. И состояла из хорошего кофе, темного сахара и пастилы. Вот что кому нравится.

А Хавьеру очень нравилась яблочная пастила, такая тоненькая, полупрозрачная, скрученная в трубочки. И чтобы со сладким кофе, кисленькая…

Красотища!

Тересе тоже понравилось. Она выпила чашку кофе и чуточку расслабилась.

– Спасибо, тан Карраско.

– Не стоит благодарности. Сеньорита, расскажите, что у вас произошло?

– Ничего, – уныло отозвалась Треси.

– Неправда. Ничего выглядит совсем по-другому, я точно знаю.

Треси невольно улыбнулась.

– И как выглядит ничего?

– Не заплаканным. Рассказывайте, сеньорита, я все равно ведь узнаю. Мы, некроманты, такие, от нас нет спасения. И тайн тоже…

Треси фыркнула. Но решила поделиться частью истории.

– Я работала у тети. Сеньора Пилар Наранхо.

– Работала? – выловил самое главное некромант.

– Меня сегодня уволили. Да еще пообещали обвинить в воровстве.

– За что? – удивился Хавьер, быстро проглядывая ауру девушки. Глаза резко защипало, словно он туда по ложке соли высыпал, но увиденное его порадовало. Чистая аура, чистенькая девушка. Какие кражи? Она, наверное, конфеты – и те из буфета не таскала!

Кстати – действительно не таскала. Не было на них в семье денег.

– За все хорошее, – проворчала Треси. – Тетку с любовником застала…

Хавьер примерно понял и кивнул. Ну да, лучшая защита – нападение. Но кстати!

– Что вы теперь будете делать, сеньорита?

Треси задумчиво сунула в рот пастилку. Сейчас, после кофе, перспективы казались не такими мрачными и унылыми.

– Пока не знаю. В другое ателье меня вряд ли возьмут, мир тесен. Вернусь домой, выслушаю все, что обо мне думают… может, пойду куда-нибудь полы мыть…

Хавьер фыркнул.

– Даже так? Зачем тогда искать, куда?

– Тан? – не поняла Тереса.

– У меня есть право нанять ассистента. Хотите? Платят в департаменте неплохо, да и стажировку могу оформить. А там и учиться пойдете…

Тереса открыла рот. Закрыла. Подумала.

– Эммм… а что делают ассистенты у некромантов?

– Моют, – разъяснил Хавьер. – У некромантов отвратительный характер и мы ненавидим уборку.

Мыть Тереса была согласна. Только вот…

– Трупы тоже мыть придется?

– Нет. С трупами я без вас разберусь, – отмахнулся Хавьер.

– Хм…

Ну, кто не убирал за десятком детей, тот бы поломался для приличия. А Треси отлично понимала, что лучше здесь, чем там. Уж работы всяко будет меньше.

– Воск оттирать придется. Это есть. Мел, иногда кровь… не боитесь?

– Я и трупов не боюсь, – честно ответила Треси. – Я же не в музее росла. Просто они тяжелые…

Хавьер фыркнул, понимая, что девушка-то практически идеальна. Подумаешь, пару лет подождать, пока она подрастет! Ерунда!

– А органов? Или частей тела? Если надо будет банки протереть…

– И в мясные ряды я тоже хожу, и ничего в этом нет страшного, – согласилась Треси. – Протру спокойно. А на кого могут учиться помощники некроманта?

– Хм… карьера медика вас не привлекает?

– Вряд ли. Поубиваю всех, тем все и закончится.

– Химик, биолог, это если понравится. А можете выучиться на секретаря, или еще какого бумажного работника.

Треси кивнула.

– Я могу.

А шить можно и в свободное время. Сначала для себя и своих, вот как для Феолы. Кстати, нужно ей отдать еще часть заказа, там туфельки готовы.

А уж потом, позднее… когда у нее будет работа, образование, когда она будет твердо стоять на ногах, там можно уже и заниматься тем, чем нравится. Опять же Управление.

То есть много молодых ребят, среди которых можно себе кого-то приглядеть. А не нищета из их квартала.

И вот не надо!

Хорошие люди, достойны – недостойны…

Треси и не спорила, что все люди хорошие. И обстоятельства у всех бывают разные. Но это же не повод в пятнадцать-шестнадцать лет выходить замуж за такого «хорошего», просто потому, что все друзья-подруги уже переженились, а ты… Ну, тут в зависимости от словарного запаса родных. И «ой-ой-ой, бедняжечка», и «старая дева», и «сухая коряга», и попросту «перестарок, кому ты нужна будешь»…

Да и какая разница? Не нужна? И не надо, кто сказал, что вы мне все хором нужны будете? Тереса, вон, на тетушку насмотрелась и отчетливо понимала, что исчезни сейчас дядюшка – Пилар Наранхо не огорчится. Новый кто-нибудь найдется.

И выглядит тетушка куда как лучше ее матери. И живет богаче. И работает… она вот так и поступила. Сначала ремесло в руках, потом замужество… и ведь отлично живет! Тереса для себя и выбрала такую судьбу. Только вот родные не поймут… наверное.

А противостоять всем подряд – это сложно. Очень сложно.

– Сеньорита, у вас такой вид, словно вы о судьбах мира размышляете. Поделитесь? – подшутил некромант.

Треси и поделилась.

Почему-то ей захотелось услышать, что скажет этот серьезный черноглазый мужчина. Да и сложно о таком думать в семнадцать лет, и решения такие принимать – тоже. Хочется, чтобы тебя поддержали. Или хотя бы выслушали и не осудили.

Поддержку она и нашла.

– Тереса, если будет сложно или трудно, обращайся ко мне. Я ведь правильно понимаю, что ты захочешь сначала получить образование, а потом заниматься семьей и детьми? – еще раз уточнил Хавьер.

– Да.

– Вот! То есть у меня на несколько лет будет хорошая помощница. А это просто замечательно. Некроманты вообще-то вредные, долго меня никто не выдерживает…

Треси покосилась с подозрением.

Вредные? А в чем это проявляется? Они током бьют? Или руки распускают, что намного хуже?..

– Нет-нет, не в том смысле, – Хавьеру и мысли читать не надо было, все на лице у девушки написано. – Просто сила некромантов такова, что выносить ее сложно. Это как все время в погребе сидеть, да еще кто-то за плечом стоит…

Треси только хмыкнула. Она ничего неприятного не ощущала. Даже наоборот – прохладненько так, спокойно, уютно…

– Вот и отлично. Значит, мы поладим. И можешь называть меня тан Хавьер.

– Меня друзья называют Треси, – решилась Тереса.

– Сопроводить тебя домой и поговорить с родными – нужно?

– Я должна справиться самостоятельно, – отказалась Треси.

– Если что-то будет не так – телефонируй. Приеду и разберусь.

О том, что в доме Треси нет телефона, некромант просто не подумал. Увы.

– Хорошо. Спасибо вам, тан Хавьер.

– Не стоит благодарности. Допивай кофе и пойдем оформлять документы. Чтобы в беседе с родными у тебя были аргументы…

От благодарности коварному некроманту все равно увернуться не удалось.

Почему коварному?

А потому… смотрел он на девушку и думал, что ему нравятся ее родные. За пару лет они так допекут малышку, что некромант для нее станет героем и спасителем. Разве это не замечательно?

Только надо постараться не вмешиваться слишком активно и не проклинать их там всем скопом. Может, еще и простимулировать дополнительно. Он подумает… Пусть пошипят, пусть Треси оценит единственного человека, который не станет читать ей морали.

И место, в котором будет чувствовать себя спокойно – тоже.

Некромант – и морг?

И что?! Вас что-то в этом не устраивает?

Обращайтесь. Морг большой, Хавьеру места не жалко.

(обратно)

Глава 8

– Сколько зарядов у нас заложено?

– Восемнадцать.

– Мало!

Собеседник понурился.

Мало, конечно. Но – опасно.

После нахождения взрывчатки тан Кампос тихо озверел.

Или громко?

Неважно. Но патрулей на улицах прибавилось – втрое. А то и побольше. И искать они стали намного яростнее.

Правда, найти у них ничего не получится, но ведь ищут, время отгрызают, а его и так мало… попробуй, подготовь качественное жертвоприношение! Массовое!

Это индейцам хорошо было, у них народ самостоятельно на жертвенники шел^[269].

А тут что?

Правильно, не дождешься…

Совершенно несознательный народ пошел!

Богине надо проложить дорогу, для этого нужна или божественная сила (но кто ж себе будет плодить конкурентов?), или много, много крови.

Тысяча человек?

Мало!

Десять тысяч, а то и побольше надо, чтобы открылись пути. Но как ты их заманишь в одно место, сколько времени ты будешь приносить жертвы, не вмешается ли при этом кто-то еще?..

Вопросы, вопросы…

Идеально подошла бы война, но вот беда – Астилия ни с кем не воюет. Старый король все вопросы пытался решать миром… то есть интригами и втихаря, его наследник пока себя тоже никак не проявил… что остается?

Всё сами. Просто – всё!

Если заложить в нужных местах взрывчатку, а потом взорвать в нужное время, жертв может быть даже больше. Но сколько труда на это нужно!

Взрывчатку нужно купить. Привезти. Протащить в столицу.

Разместить в нужных местах. Наконец, активировать вовремя.

И – нет!

Вот заранее этого делать нельзя. Потому как это взрывчатка. А она может отсыреть, выйти из строя, ее могут обнаружить, и это еще не считая непредвиденных ситуаций.

К примеру, разместили взрывчатку, а она самопроизвольно сдетонировала. Не ко времени^[270].

В результате – жертв не будет. То есть их просто не хватит проложить дорогу Богине. А вот второй попытки – ее тоже не будет. Дураков вообще в правительстве маловато. Не выживают они там.

Сволочи есть, идиотов нету.

И поймут, и шансов больше не дадут.

Этот – единственный.

– Надо добавить зарядов.

– За три дня? У нас просто нет такой возможности…

– А взрывчатка есть?

– Да.

– Возможность я вам найду. Помогу…

– Но всего три дня?

– Слово даю.

Слово, видимо, было увесистым, потому что собеседник чуточку расслабился.

– Я слушаю ваш план.

И план был изложен. А одобрение – получено.

* * *

Вообще, возить ритану в игорный дом – неправильно. Но во-первых, это не ритана, а стажер. Во-вторых, это не просто стажер, а маг. И в-третьих… вы ее сначала попробуйте удержать!

Она ведь и сама вырвется, да и поедет! Очень даже запросто.

А вот что потом будет?

В зависимости от везения будет. Или Феоле честно предоставят информацию, которая ей нужна, или… маг – это маг. Особенно когда он рассерженный.

Феола, конечно, не оставит воронку на месте игорного дома. Но… персонал может серьезно пострадать. А арестовать мага тоже сложно.

Амадо решил, что проще взять любопытную девушку с собой. Заодно и поговорить по дороге. Одна голова хорошо, а две лучше…

– Куда именно мы едем? – поинтересовалась Феола, усаживаясь в его старенький мобиль.

– К одному человеку, который знает все о картах и картежниках.

– Такие тоже есть?

– Есть. Он может навести справки, причем – быстро.

– А что он за это попросит? – смотрела в корень Феола. – Не из любви же к полиции он помогать будет?

– Нет. Обычно взамен он просит пропорциональную услугу. Тоже узнать что-то. Я соглашаюсь, если это не противозаконно.

Феола задумчиво кивнула.

– Тоже неплохо. Как его зовут?

– Сеньор Эктор Паскуаль Кинтеро.

Феола кивнула.

– Хорошо. Съездим, и мне надо будет возвращаться к Мерче. Могу я тоже спросить у него про одного человека?

– Ваш… прилипала?

Феола сверкнула глазами. Спускать тану Анхелю даже взгляд в свою сторону она не собиралась. Она с негодяя шкуру сдерет и так отпустит! Голым! На мороз!

– Да.

– Хорошо. И пока мы едем, предлагаю обсудить ситуацию.

Да, обсудить. А заодно это поможет Амадо не уснуть на дороге. Потому как сил не остается. Только голос Феолы и держит его между сном и явью…

Поди, попробуй кто сам вот так работать, да не спать, да поскандалить дома, а потом примчаться в самое пекло на работу…

Феола посмотрела на сидящего рядом мужчину. Покачала головой. Посомневалась пару минут, а потом махнула рукой.

– Тан Риалон, вы можете притормозить ненадолго?

– Да, а зачем?

– Надо.

Амадо пожал плечами, но послушно свернул в переулок. Надо так надо. Спорить с женщиной вообще занятие не особо полезное, он это по своей супруге знает.

Феола подождала, пока мобиль остановится, и Амадо заглушит мотор. Вышла и пересела ЗА мужчиной.

– Сидите смирно.

– Ритана? – удивился Амадо.

А больше он ничего сделать и не успел. Прохладные пальцы легли на его виски – и Амадо показалось, что по коже побежал расплавленный металл. Только это было не больно. Приятно, скорее…

Что-то такое, горячее, светлое, ясное, заполняющее голову, вытесняющее из мозгов противную усталость, заставляющее открыть глаза и улыбнуться новому дню.

Это длилось недолго, но было так приятно, что Амадо даже застонал от удовольствия.

А потом пальцы убрались с его висков, а он остался сидеть в той же позе, откинув голову на подголовник. Легкий-легкий, словно и не было этой длинной ночи, и вчерашнего дня тоже. Словно он уехал куда-нибудь на пять дней и отоспался.

Рядом скрипнула кожа сиденья – вернулась на место Феола. Амадо не хотелось открывать глаза, он побаивался возвращения противной головной боли, но та исчезла бесследно.

– Феола?

– Как вы себя чувствуете?

Судя по лицу Феолы, она сейчас ничего сложного не сделала. Да это так и было.

Обычно делиться своей жизненной силой – сложно и трудно. Семь потов сойдет, пока что-то да сложится, а то может и вовсе ничего не получиться. Даже с Адэхи, несмотря на всю его силу, Феоле было сложно. А вот с Амадо все было легко и просто.

И ничего удивительного.

Сложно делиться жизнью с чужаками, какие бы хорошие они ни были. А вот близким людям мы и отдаем, и жертвуем охотно. Феола этот принцип знала, и легкость, с которой она делилась, даже не испытывая усталости, говорила ей о многом.

Да, это ее мужчина. И у них практически полное совпадение. Это хорошо.

Только вот он об этом не знает. И это плохо.

– Замечательно я себя чувствую, – после короткой паузы отозвался Амадо. – В кои-то веки ничего не болит.

– Вот и отлично. А то вы весь серый.

– Отлично? А что это было, хотелось бы знать?

Феола пожала плечами.

– Ничего сложного. Я же маг огня, и в каждом человеке есть свой, внутренний огонь. Только ваш приугас, а я его… слегка раздула. Вот и все.

– Так просто?

– Ну… не так просто на самом деле. Но иногда я и такое могу.

Амадо только головой покачал.

– Цены тебе нет, Феола.

– Не надо мне цену. А вот вам сегодня ночью надо проспать не меньше четырех часов. Иначе пойдет откат.

– Откат?

– Опять голова заболит. Только втрое сильнее.

Амадо содрогнулся. И подумал, что проспит эти четыре часа, даже если придется залезть в самую дальнюю камеру участка и запереться там изнутри.

– Обязательно посплю. А ты… в порядке?

– Да. И мы можем ехать, – вежливо намекнула Феола.

– А заодно по дороге обсудим наше дело, – завел мобиль Амадо.

Тело полнила веселая сила, словно он бокал, в который налили шампанского. Легкие пузырьки играли в крови, заставляя выдвигать сумасшедшие гипотезы.

– Итак, мединцы есть. Более того, они ассимилировались с людьми и прекрасно живут. Опознать их в одетом виде не представляется возможным.

Как он узнал, у того же Гомеса практически никаких признаков не было. Только что-то вроде костяных пластин в районе талии. Таких, не особо широких. Словно под кожей пояс вырос, вот взял – и сам по себе вырос. Без шипов, без выступов, просто твердая полоса, состоящая из отдельных пластинок, размером с детскую ладошку. Даже не чешуя. Вообще ничего не видно, разве что руками почувствуешь. А у детей Гомеса и такого уже нет.

И что теперь, ходить и всех раздевать? Что-то нереально это звучит. Так что… мединцы есть. Они среди людей. И прекрасно себя чувствуют, гады такие!

Феола энергично тряхнула головой.

– Согласна. Мы исходим из того, что все мединцы добиты не были. Часть осталась, и им нужно что-то…

– Массовое жертвоприношение, скорее всего, – вздохнул Риалон. – Демон, который дал им жизнь… отец уверен, что тот мертв, но кто об этом сообщал мединцам?

– Полагаю, никто, – согласилась Феола. – И у них есть прекрасная возможность провести это жертвоприношение. Во время похорон или коронации… тут же масса народа будет! Погибнут, вот и все… Взрыв, к примеру. Если уж взрывчатку нашли! Или магия какая…

Амадо только вздохнул.

– Столица будет набита полицией. Намного проще устроить по дороге покушение на кортеж…

Феола пожала плечами.

– Может, и проще. Ладно. Давайте исходить из фактов. У нас есть недобитые мединцы. У нас есть взрывчатка, которую нашли в доме сеньоры Арандо. Это сочетание настораживает.

– Согласен, – не стал спорить Амадо. – Но этим буду заниматься не я. То есть мерами безопасности. Я в них не так хорошо разбираюсь.

– Тан Вальдес?

– В том числе. Будет совещание, тан Кампос распределит, что и кому надо делать, может, даже уже распределил.

Феола задумчиво кивнула.

– Хорошо. Давайте зайдем с другой стороны. У нас есть дохлый помощник секретаря. Который, кстати, имел доступ к любой информации. Вообще любой…

Амадо только зубами скрипнул.

Ну да. При желании в мэрии можно узнать что угодно. Он это на примере полицейского управления понял. Подружись с тем, с этим… там два слова, здесь три монеты – и тебе чуть ли не дело со стола следователя вынесут. Ладно-ладно, не все так плохо, но если ты работаешь в управлении, то получишь доступ к информации.

– И картежник вдобавок.

– Если узнаем, что последнее время его не видели за картами, или что он проиграл по-крупному…

Объяснять Амадо не требовалось. Сам не дурак.

– Допустим, он проигрался. И стал снабжать кого-то информацией. Это вполне реально.

– Тогда зачем его убили? – Феола не понимала логики. Вот, есть полезный человек. Им пользоваться надо, а не убивать, да еще за несколько дней до коронации.

– Может, потребовал еще денег. Или хотел рассказать кому-то о своих делах. Варианты возможны.

– Кстати. А он мог быть причастен к попытке отравления тана Кампоса?

– Вполне. Сезар ушел, Оливарес впустил кого-то и отвернулся.

– Вот, еще и этот вариант надо рассматривать.

– Будем рассматривать, – согласился Амадо. – Вы умничка, Феола.

Феола только вздохнула.

– Знать бы, где и с кем он так удачно поиграл.

– Узнаем, – пообещал Амадо. – Никуда он не денется. Сейчас съездим, а потом я вас отвезу обратно, к Агирре.

Феола тряхнула головой.

– Да, Мерседес. Какая-то странная логика. Две попытки похищения – зачем?

– Зачем?

– Конечно. Это же нелогично. Допустим, Мерседес правда королевской крови.

– Допустим?

– Без допущений. Но зачем так усложнять? Не проще ли было познакомиться с девушкой, очаровать ее, обаять? Помолвку уже можно заключить, а до свадьбы пара лет… и похищать не требуется. Я просто не понимаю…

Амадо задумался.

Мимоходом объехал курицу (столица там, не столица, а эти твариоткуда-то берутся и упорно лезут под колеса), побарабанил пальцами по рулю.

– Итак. Я – тан. У меня есть права на престол, но сомнительные. Слабые. Я могу их усилить, если женюсь на подходящей девушке. Что меня может остановить? Почему я правда не могу поухаживать за Мерче?

– Ее родители, – тихо подсказала Феола. – Мы исходили из наличия только мединцев, а если взять за основу, что играют две или три силы? И каждому нужно свое?

– Хорошо. Допустим. К Самуэлю пришли и попросили разрешения ухаживать за его дочерью. Могли, кстати, и не домой прийти, и где-то в другом месте побеседовать.

– Именно. Так что Мерче может не знать всех обстоятельств. А вот Вирджиния, безусловно, знала.

– Знала ли она о своем происхождении?

Феола пожала плечами.

– Могла и не знать. Если мать ей не рассказала… что там может быть у квартеронки? Внешне она от обычного человека неотличима, внутренне… она же себя сама не вскроет? Допустим, созревала она раньше или позже, может, какие-то нарушения физиологического цикла были, может, плавает хорошо. А про короля… Такое и вообще не стоит дочери говорить.

– Но кто-то же был в курсе?

– Вирджиния вышла замуж достаточно молодой. В таком возрасте серьезные тайны девушкам не доверяют.

– И вы, ритана, тому пример, – не удержался Амадо. Забавно было смотреть на рыженькую моралистку.

Феола пожала плечами.

– Я – маг. Меня с малолетства учили контролировать свою силу, чтобы не натворить непоправимого. С таким взрослеешь быстро. А Мерче, я разговаривала с ней, мать растила достаточно строго. Не как в монастыре, но все выходы – с Вирджинией. Обучение – дома. Отчет и контроль, минимум свободного времени. Самуэль в это, кстати, не вмешивался. Ему было некогда, надо деньги зарабатывать.

– Однако…

– У вас есть дети? – Феола интересовалась не без умысла.

– Сын. Один.

– И вы его часто воспитываете?

Амадо только руками развел. Не в бровь, а в глаз. Да, очень часто воспитание детей отдается на откуп женщинам.

– Тогда что-то одно. Или Вирджиния все знала, или – к чему такие строгости?

– Строгости? Как воспитывали ее, так воспитывала и она. И могла считать, что это нормально.

– Хм… – под таким углом Амадо эту проблему еще не рассматривал. – Может быть. Допускаю. Итак, рассматриваем вариант первый. Вирджиния все знала о своем происхождении.

– Как минимум – боялась.

– Наверняка. Боялась бы.

– Мерседес говорила, мать вела достаточно замкнутый образ жизни. Дом, газеты, книги, иногда синематограф – ей хватало. В саду возиться любила. Часто сама готовила.

– Хорошо. Вот она занимается с детьми, живет, растит их… а потом приходит… некто.

– И делает предложение, от которого нельзя отказаться?

– Но Веласкесы отказались.

– Тогда, по идее, это предложение сделали бы Веласкесам-старшим. Даже не упоминая, что одно уже было. И они согласятся, они практичные.

– Хм. Согласен, не связывается.

Амадо напоминал себе паука, который пытается починить чужую паутину. А рисунка не видно, и хрупкие нити рвутся, расползаются под руками во все стороны. Где он допускает ошибку? ГДЕ?!

– Вариант второй. Вирджиния ничего не знала. И жила себе спокойно, вот такой у нее характер. Ей хватало.

Феола почесала кончик носа.

– Кому могла все рассказать Вирджиния?

– Мужу, – осознал себя болваном Амадо. – Мужу, конечно. Она рассказала ему, что уже не девушка. Могла и остальное рассказать.

– Могла, – прищелкнула пальцами Феола. – И тогда все срастается просто изумительно. Вирджиния вела тот образ жизни, какой ей нравился, но одновременно берегла детей. Ее муж все знал… и использовал в своих целях?

– И как же?

– У меня такой вопрос, – Феола задумчиво смотрела куда-то вдаль. – Драгоценности королевы Хуаны были на корабле. Утонули в шторм. Мединцы могли их достать? Теоретически?

Амадо едва в столб не въехал.

– Могли. Я болван!

– У них с Веласкесом могло быть взаимовыгодное сотрудничество. Контрабанда или что-то еще…

– И вот тут все складывается идеально. Наталия могла рассказать дочери про свои особенности, но не про отца.

– Вот! – кивнула Феола. – Дочь рассказала мужу, тот вел дела с мединцами, но домой их не тащил. Никого, включая свекровь. Да и они не рвались. Как я поняла, они… рыба вообще любовь способна испытывать?

– Кто ж ее знает? Я с ней обычно встречался в готовом виде, – вздохнул Амадо. – На тарелке она одинаковая.

Феола задумалась.

– Дельфины, киты… это не вполне рыба.

– Акула, – нежно подсказал Амадо. И получил в ответ взрыв смеха.

О, да! Акула очень человеколюбивая рыба. И такая общительная, непривередливая, контактная!

– Тем не менее это вписывается и в характер сеньоры Арандо, и в характер Вирджинии.

– Допустим. А Мерседес?

– В ней три четверти человеческой крови. Ей тяжело, но полагаю, она способна на чувства.

Амадо кивнул.

– Ладно. Допустим. Вирджиния рассказала все супругу, Самуэль ведет дела с мединцами – и оп-па! К ним домой приходит некто, знающий о ее происхождении. И предлагает союз?

– Вполне вероятно. А теперь смотрим дальше. У сеньоры Арандо взрывчатка, надо полагать, в чем-то замешан и Веласкес. Что они могут сделать?

– Что бы я сделал, будь я купцом? Мне надо подумать, вот и все…

– Вот! – кивнула Феола. – Взять время на раздумья… и посоветоваться. С мединцами.

– И те их приговорили.

– Равно, как и секретаря. То есть помощника.

Амадо кивнул.

Эта картина уже была более логически непротиворечивой.

– Человек, который переговорил с Веласкесами… Самуэлем… что он будет делать дальше?

– А вот тут вопрос. Он поговорил с Веласкесами – и тех убивают, – задумалась Феола.

Амадо плюнул на все и остановил мобиль в проулке. Все лучше, чем рисковать вписаться в столб.

– Прогуляемся пешком? Тут немного осталось, минут пять ходьбы.

– С удовольствием, – Феола подала Амадо руку, и мужчина помог ей выбраться из мобиля. – Можно и побеседовать по дороге. Что должен был подумать наш… заговорщик?

– Что угодно! Он же не мог знать про мединцев! Или мог?

– Допустим, он просто знал, что сеньора Арандо родила от короля. Эту информацию несложно добыть и легко придержать на черный день, – взмахнула рукой Феола. – Потому что знай он про мединцев, никогда бы не рискнул связываться с Мерседес. Кровь все же… если ее проверят – мало ли что там покажется магам?

– Ты умничка, – искренне сказал Амадо. – Конечно же! Прислуга всегда в курсе всего, и кому попала эта информация, теперь не отследить. Разве что весь Каса Норра проверить…

– Не Каса Норра, – серьезно заметила Феола. – Мерче семнадцать, ее матери было восемнадцать, то есть всего тридцать пять лет. Считай, тридцать пять – тридцать семь лет назад сеньора Арандо прыгнула в постель к королю… не с первого же раза она ребенка сделала? Это как раз его величество был в столице.

– Двор, конечно, переехал, – сверкнул глазами Амадо. – Но я могу попросить Вальдеса навести справки… я сегодня уже говорил, что вы чудо, Феола?

– Я и еще раз послушаю. Мне приятно.

– Вы чудо, – согласился Амадо. – Итак, человек сделал предложение Веласкесам – и те умирают. Что он должен подумать?

– Что кто-то пытается перехватить ценный приз, – без труда угадала Феола.

– И начинаются попытки похищения.

Феола хлопнула в ладоши.

– Именно!

– Так логично, – кивнул Амадо. – Но тогда стоит ожидать следующих попыток.

– Я от Мерседес не отойду, – пообещала Феола. И так прищурилась, что Амадо посочувствовал похитителям.

– Тогда у нас все равно вопрос – кто?

Феола развела руками.

– Разве что попробуем на живца ловить? Замаскируем кого-нибудь под Мерседес – и пусть похищают?

– Я предложу эту идею Вальдесу. А пока попробуем навести справки.

– Кстати, тут может помочь и некромант, – заметила Феола.

– И как же?

– Взять списки померших, да и допросить с десяток душ. Они тоже много чего должны были знать и видеть. И врать не станут, и крутить.

– Бедолага Хавьер. Я с ним сегодня же переговорю.

– Только не с таким довольным лицом, – попросила Феола. – Убьет ведь!

Амадо только фыркнул. С таким, с другим… приятно сделать пакость недругу. Даже небольшую.

– И второй вопрос. Где искать мединцев?

Феола пожала плечами.

– У меня только один вариант. Дела Самуэля должен посмотреть его отец… если там что-то не то, кто может заметить, как не он?

– Если успеет.

– Тоже верно. А может и не успеть. И взрывчатка – штука плохая. Как их вообще можно найти?

– Знать бы… никто ведь не искал, все были уверены, что они вымерли. Навечно.

– В море? – задумалась Феола. – Нереально.

– Нам нужно не в море, а в Римате.

– Канализация? Тоже сомнительно…

Амадо потер лоб.

Вот ничего не придумывалось, хоть ты тресни пополам.

– Я подумаю, – тихо пообещала Феола. – Должны быть какие-то зацепки, они обязаны хоть где-то оставлять следы, это логично!

Логично. Но несколько лет они ведь не подставлялись? То-то и оно…

– Проверить побережье? Поискать на кораблях? Заставить магов?

Амадо отлично понимал, что это не пройдет, что так он никого не найдет, но не сдаваться же? Ладно… он еще подумает. А пока…

Пока – они пришли.

– «Шахматка»? – удивилась Феола, читая название. – А…

– Шахматы, карты, ставки… самое забавное, с утра здесь действительно учат детей играть в шахматы. А после четырех часов собирается совсем другой народ.

Феола только головой покачала.

– Детей? И родители не знают?

– Кто-то знает, но не придает значения. И что в этом такого? Детей здесь действительно учат только шахматам.

– Еще дети общаются между собой. А кто-то наверняка внимательно слушает…

– А потом и делится знаниями, – подмигнул девушке Амадо.

Феола хмыкнула. Она это не одобряла. Но вот уже спешил им навстречу швейцар.

– Тан Риалон! Ритана… ээээ….

– Ксарес, – представил Феолу Амадо. – Ритана Феола Амадина Ксарес.

– Добро пожаловать, – расплылся в улыбке мужчина. – Мы рады вас видеть в любое время…

– Сеньор Кинтеро у себя? – не стал рассусоливать Амадо.

Швейцар чуточку нахмурился, но больше никак свое недовольство не показал.

– Да, у себя. Вас проводить?

– Сами дойдем, – отмахнулся Амадо. И повел Феолу в левый коридор.

Девушка послушно следовала за ним и молчала. Пока Амадо не открыл одну из дверей и вежливо не поздоровался.

– Сеньор Кинтеро, добрый день.

– Тан Риалон! Здравствуйте. Какими судьбами к нам? – из-за стола поднимался невысокий седой человек. Феола только вздохнула.

Встреться она с этим человеком на улице, в жизни бы ничего дурного не подумала. Из-за стола поднимался ну такой добропорядочный дедушка, что ей-ей, его хотелось поберечь, перевести через дорогу, поговорить о высоком… о стихах, к примеру.

А он хозяин игорного дома!

Потрясающая маскировка!

– Сеньор Кинтеро, я ненадолго. Нам надо для расследования узнать о двух людях. Оба – картежники, один из них наверняка проигрался…

Сеньор Кинтеро ломаться не стал.

– Имя?

– Эмилио Педро Оливарес. Сеньор Оливарес.

– Помощник уважаемого Сезара, секретаря нашего не менее уважаемого тана Кампоса, – кивнул седовласый старец.

– Вы его знаете? – удивилась Феола.

– С недавнего времени он перестал здесь появляться, но – да. Я его знаю. Его отца знал, его знаю… отец все промотал за картами, сын в ту же гнилую кровь удался. Мать с ним и не общается давно, уехала с дочерью подальше. Нахлебалась горя.

– Ага… можете рассказать о нем? С кем он играл, когда перестал здесь появляться?

– Я сейчас погляжу картотеку. С точностью до дня я не помню, а вам пригодится, – кивнул сеньор Кинтеро. – А кто второй?

– Тан Толедо, – прошипела Феола. – Анхель Хуан Толедо.

Сеньор Кинтеро повернулся с искренним удивлением.

– Так ведь ему Оливарес и проигрался. И сильно… Вы не знали?

– Та-ак… – протянул Амадо. – Мы вас внимательно слушаем, сеньор Кинтеро.

Знали, не знали… не признаваться же? А если тан Толедо здесь замешан… какой это подарок для Феолы! Просто восхитительный!

Сеньор Кинтеро, наконец, нашел свою картотеку, сверился с какими-то данными и принялся рассказывать.

Итак, Анхель Хуан Толедо. Тан, игрок, любит ставить по-крупному. При этом игрок он… плохой.

За руку его никто не ловил, но это потому, что он абы с кем играть не садится. А так… карточку передернуть может. Еще как может!

Около месяца назад… да, это было в районе восьмого августа, Толедо и Оливарес оказались за одним столом. Тут надо отметить еще и стиль игроков. Если для Толедо это был способ заработать, то для Оливареса – страсть. Он увлекался, он терял себя, он никогда не брал в клуб больше денег, чем может проиграть. Но…

Вот и «но»! Вот и оно…

По какой-то причине эти двое мужчин оказались за одним столом. Очень быстро отсеялись остальные, и Оливарес начал… нет. Начал не он. Начали раскручивать его, по привычно-шулерской схеме. Дать немного выиграть. Устроить проигрыш, опять дать выиграть…

Привычная «раскачка».

Казалось бы – ерунда?

Так-то да. И люди об этом знают, и шулера можно опознать…

Да? Только вот такие «умники» первыми и ловятся.

Говорите, вы не такие? Вас не поймают? Вот не надо зарекаться! Не! Надо!

Оливарес вроде и был сыном игрока, вроде и знал о таком и этаком, а все равно… азарт, ставки то понижаются, то повышаются, удача вот-вот на плечо сядет… как тут отступить? Он же выигрывает… уже даже целый раз выиграл! Даже – два!

Выиграл по маленькой, проиграл по маленькой, выиграл по крупненькой, еще раз выиграл, поставил все – и как ухнул в яму! С ушами!

Нет, ушел-то он на своих двоих, и даже в одежде. Но должен был тану Толедо… Да вот его ставки.

– Сколько-сколько? – изумился Амадо.

– Натурально, шестнадцать тысяч восемьсот реалов.

– Моя зарплата за пару лет. Если не есть – не пить…

– Плохо вам платят, – посочувствовал сеньор Кинтеро. – Переходите к нам, втрое получите.

Амадо посмотрел с угрозой, потом понял, что его слегка вышучивают, и успокоился.

Вот еще!

У шулеров он не работал… так! Главное, чтобы это Альба не услышала. Сожрет ведь!

А может, уже и не сожрет! Ну ее… к демонам! Если он такой плохой супруг – пусть ищет хорошего! В добрый путь!

Феола думала о чем-то, глядела в стену…

– Скажите, сеньор Ктинтеро, а у вас такие выигрыши-проигрыши часто бывают?

– Регулярно, – кивнул мужчина.

– Может, тан Риалон это знает, а я пока не понимаю. Скажите, пусть карточные долги священны… наверняка находится куча… атеистов?

– Куда ж без них! То одно, то другое… не хотят долг отдавать – и хоть ты что с ними делай.

– Для этих целей у сеньора Кинтеро свои люди есть. Охрана клуба, – проинформировал Амадо.

– Но мы же понимаем, что в данном случае… ну никто таких денег тану Анхелю не отдаст. Правильно?

– Нет, – с полуслова понял сеньор Кинтеро. – Ко мне никто не обращался.

– Договорились полюбовно?

– Вполне возможно, – согласился сеньор Кинтеро. – Оливарес… он слабый. Он как картон, податливый такой… сложить можно, погнуть, порвать. Запугать его несложно, если кто захочет этим заняться.

– Тогда могли что-то видеть его соседи, – кивнул Амадо. – Скажите, а что вы можете рассказать про тана Толедо? Раз уж он попал в поле зрения полиции?

Сеньор Кинтеро и тут колебаться не стал.

– Одним словом? Дрянь человечишка! Гнилое, гнусное, подловатенькое такое существо. Даром, что симпатичный, с лица воду не пить. Да и глотнешь такой водички – не отплюешься. Любого продаст, предаст, с мертвеца кольца снимет… да что там! В могилу за выгодой полезет! Такому доверять – себя не уважать.

Феола кивнула.

Это она и так, в принципе, знала. А нельзя ли конкретнее?

– Что именно конкретнее? – не понял сеньор Кинтеро.

– К примеру, с кем он играл у вас в клубе за последнее время, выигрывал или проигрывал, с кем играл в других клубах, с каким результатом, может быть, что-то о его друзьях?

– Хммм… ладно! У себя в клубе я просто книги погляжу, и секретарь вам выписку сделает. А вот по другим клубам сложнее. А есть еще подпольные…

– Сеньор Кинтеро, – Амадо сложил руки в молитвенном жесте и похлопал глазами. – Очень надо!

– Очень?

– Действительно, – перестал изображать шута Амадо. – Вопрос жизни и смерти. И еще… может, вам что-то покажется сомнительным?

– Простите?

– Появится в списке кто-то, с кем Анхель играть не должен. Вот, как с этим Оливаресом, я же правильно понимаю, обычно Толедо выбирал другую добычу?

– Да, пожалуй.

– Даже если вы мне дадите списки, я не успею их отработать за оставшееся время. А опасность может быть очень серьезная. И для его величества в том числе.

– Насколько серьезная?

– Смертельно.

– Вы хотите сказать…

– Нет. И я этого не говорил. И не думал. Но зачем вам такое, в столице? Вам наоборот, тут бы королевский двор, придворных побольше, деньги будут…

– Плохо ты в нашем ремесле разбираешься, Риалон, – отбросил напускную вежливость мужчина. – Но я понял. Вечером заедешь.

– Этим вечером?

– Да. Мне нужно время… я сейчас и сам займусь, и секретарю скажу. Но это не быстро.

Амадо почтительно поклонился.

– Сеньор Кинтеро, буду должен.

– Будешь. А сейчас – до свидания. Тан, ритана…

Феола поднялась без единого слова. Разве что попрощалась. И уже в мобиле посмотрела на Амадо.

– Тан, я смогу получить записи об играх тана Толедо?

– Сможешь. Но вряд ли тебе это поможет.

Феола кивнула.

Да, она тоже об этом подумала. Играет – и играет… нет, это Лоуренсио в расчет не примет. Это обычное времяпрепровождение, даже и у них, на плантации. Феола и сама неплохо играла. Покер, преферанс, не говоря уж о простых играх.

Разве что Толедо окажется по уши замешан в этой грязи… и то может вывернуться.

Ладно, будем надеяться, тан Ортис не подведет. А пока…

– Я тебя подвезу к лавке мастера Агирре. И поеду.

– Хорошо, тан Амадо. Завтра утром?

– Обещаю, я тебе сегодня вечером телефонирую, – улыбнулся Амадо. А что, ночевать он все равно будет в управлении. Там и тихо, и спокойно, и камера, опять же, сегодня свободна. Хоть выспится.

– Правда? – Феола выглядела, как ребенок, которому пообещали большую конфету.

Огромную.

– Слово даю.

Феола довольно улыбалась.

Интересно же, таны! Интересно!

Впрочем, в магазине мастера Агирре ей стало еще интереснее.

* * *

– ОПЯТЬ?!

Амадо искренне удивлялся.

Да что ж за идиоты такие пошли? Не похитители, а демон знает что! Тут впору не им платить, а с них за моральный ущерб взыскивать.

Третий раз – и все мимо?

– Все логично, – отмахнулась Феола, в которую Мерседес вцепилась, как клещ. Кстати, одной-то рукой в Феолу, а другой в тана Мальдонадо. – Я не выгляжу опасной, дома… ну там, хорошо, там один раз случай сыграл. А тан Мальдонадо тоже оказался в нужном месте и в нужное время.

Тан, который сейчас выглядел, словно петух после драки: гордым и растрепанным, усмехнулся.

– С позволения сказать, я тоже не выгляжу опасным. Равно, как и ритана. Как и сеньорита Мерседес.

– Вот.

Амадо подумал пару минут.

– Все равно. Как-то это глупо…

– Значит, в ближайшее время будет еще одна попытка. Намного более серьезная, – прищурилась Феола на следователя.

Мерседес задрожала, словно осиновый лист.

– Я… я не…

– Спокойно, – цыкнула на нее Феола. – Мерче, тебя нельзя подвергать опасности, это и так понятно. Нам срочно кто-то нужен.

– И где я возьму этого кого-то? Да еще так быстро? – ахнул Амадо.

Феола развела руками.

– Не знаю… Алисия отпадает, даже если на нее парик напялить, вряд ли сестра согласится. А еще кто… Треси? Они с Мерче совершенно не похожи. Треси в полтора раза мельче…

Амадо серьезно задумался.

Потом просиял и посмотрел на мастера Агирре.

– Сеньор, я могу телефонировать от вас в одно место?

– Да, конечно.

Амадо довольно кивнул.

Знает он, у кого можно попросить помощи. Действительно, Мерседес сейчас нельзя подвергать опасности. Да и… она – не боец. Упасть в обморок, завизжать, но и только. Она не защитит себя, ей требуется защита. А если он правильно понимает, защита понадобится и остальным Веласкесам.

Вот что бы сделал он сам?

Да взбесился бы! До белых глаз, до ушей в трубочку… взбесился и потребовал во что бы то ни стало доставить девчонку… куда? К кому?

Узнаем. Феола права, будет еще одна попытка. И кажется, он знает, кто может в ней поучаствовать.

Амадо отправился в кабинет сеньора Агирре. А Феола принялась расспрашивать Мерседес.

Выходило так, что герой дня – тан Мальдонадо. Феола искренне поблагодарила его за спасение подруги, но тан только отмахнулся.

– Я не позволю лишить себя такой шикарной натурщицы! Пусть пеняют на себя мерзавцы, вставшие на пути искусства!

Феола хмыкнула.

Оно так, пусть пеняют. А у нее другой вопрос. Куда бы еще Мерседес пристроить на пару дней? Да так, чтобы быть за нее более-менее спокойно, и чтобы ее там искать не начали?

У Треси не та обстановка. И народу полно, и о появлении Мерседес даже крабы на пристани узнают… примерно так через час. Может, через полтора.

Нет, это не вариант.

К самой Феоле? А куда деть тана Анхеля?

Отравить его? Чтобы два дня с горшка не слезал? Или сразу до смерти?

Феола раздумывала над этим вопросом недолго, вернулся Амадо.

– Через полчаса сюда приедет сеньорита. Висента Анна Дельрио. Вот она нам поможет.

– Кто это такая? – тут же уточнила Феола.

– Совершенно замечательная девушка, – Амадо так улыбнулся, что Феолу обуяла ревность. Но ненадолго, потому что следователь продолжил: – У моей… родственницы в магазине подрабатывает юноша по имени Хуан Валерио Дельрио. И сестренка Висента ему частенько помогает. Заодно и супруга себе нашла… сейчас вот на приданое подрабатывает. Получит денежку от Департамента, проведу ее по бумагам как внештатного сотрудника… посмотрим, как лучше это оформить.

– А она за себя постоять сумеет, если что? – подозрительно уточнила Феола.

– Мне будет жаль тех, кто окажется рядом с ней, – Амадо улыбался откровенно хулигански. – Висента детство провела в трущобах, брат ее кое-чему поучил… если и не убьет, то покалечит – любого!

– А не разболтает?

Амадо пожал плечами.

– Если бы речь шла о длительном времени, я бы беспокоился. Но что-то мне подсказывает, что все должно решиться ДО коронации.

Феола думала точно так же. И потому тряхнула головой.

– Согласна. Только вот…

– Вот?

– С Веласкесами вы, наверное, договоритесь.

– Постараюсь.

– А Мерче куда на это время?

Амадо и не подумал колебаться.

– А Мерседес это время поживет у тана Мальдонадо.

– ЧТО?!

– Ты не…

Мерседес была громче, тан Мальдонадо конкретнее в своем диагнозе. Амадо посмотрел удивленно.

– А что такого? Тан, вы мне можете поклясться, что не подвергнете сеньориту опасности?

– Н-ну….

– И не станете покушаться на ее честь?

– Могу.

– Вот. Сеньорита, а вы мне поклянетесь, что не станете покушаться на тана Мальдонадо?

– Риалон, я тебя…

– Не получится. Я пока нужен и важен, – парировал Амадо. – И потом тоже, – его разобрало дурное веселье, но мужчина старался сдерживаться, как мог. Увы… Феола переливала ему свою силу. И между энергией семнадцатилетней девушки – и тридцатипятилетнего мужчины есть определенная разница. Этого они не учли, а вот последствия все равно получились. – Что вы так на меня смотрите? Это единственное место, где сеньориту не станут искать. Это же понятно!

– Хм… Риалон, у меня холостяцкий дом, – нахмурился Мальдонадо.

– У похитителей будет намного печальнее, чем у вас, – парировал Риалон. – Сеньорита потерпит ради собственной безопасности. Кровать у вас найдется? Свободная?

– Найдется. Но…

– Вот и все. Чего тут размышлять? Сейчас приедет Висента, поменяется одеждой с Мерседес – и сеньорита Веласкес уедет. А две другие девушки поедут домой к Веласкесам. И ритана Феола, случись что, сможет защищать младших… кто там? Хавьер? Гонсало?

– Хавьер Николас и Гонсало Самуэль, – Мерседес осознала, что опасность может грозить и ее братьям, и побледнела. – Фи… прошу тебя! Умоляю!

Что поделать.

Мединцы… кровь – сказывается. Мерседес была не то чтобы глупа, нет. Просто многое она воспринимала словно сквозь водяную призму. Вот она, вот стена воды, стена ее отделяет от происходящего, в этом нет ничего страшного, просто некоторые вещи осознаются позднее, а некоторые не так остро, как могли бы. Теряют они свою силу, проходя через эту стену.

Девушка этого не осознавала, для нее все было в порядке вещей. Но угроза близким… вот это тоже было у мединцев в крови.

Свой – чужой.

Свои – по крови ли, по духу, они заслуживают полного и абсолютного доверия.

Чужие? К ним надо относиться равнодушно. Может, завтра Богиня кого-то из них пожелает в качестве закуски… что ж теперь – бутерброд любить? Любить, но не как одушевленный предмет, понятно. А если так относишься, то и о чувствах других людей тоже не думаешь. И про их судьбы тоже… зачем?

Раньше ближним кругом Мерседес, своими без оговорок, были мать и отец, Гонсало и Хавьер, бабушка и дедушка.

Всё.

Наталия Арандо, кстати, в этом списке не значилась. А зачем? Она ведь просто есть. Она Мерче не любит, она не своя.

Сейчас круг сначала уменьшился – умер отец, неясно, что будет с матерью. Потом – расширился. Тереса и Феола. Тан Мальдонадо.

Они уже свои. Они почти родные… Мерседес доверяла им безоговорочно.

На шаг дальше от привычного круга стояли тан Риалон и сеньор Агирре. Не свои, нет. Но ведь и не чужие уже! Учитель чужим не будет при всем желании.

А тан Риалон – он защищает. Пусть по должности, по обязанности, но ведь это можно выполнять по-разному.

Можно ловить на Мерседес, как на живца. Он бы мог, Мерседес не была глупой, она это все понимала. А можно вот так.

Ее спрятать, подставить кого-то другого, попросить Феолу позаботиться о мальчиках… мало?

Очень много, если кто понимает. Так что тан Риалон уже не чужой. А насколько он будет своим?

Время покажет.

* * *

Лоуренсио в отчаянии смотрел на полученную им записку.

Тан!

Есля вы не дадити мине исчо денек, я все раскажу газетчекам.

С вас исчо сто реалов.

Оставете там же.

Будите таргаваться – раскажу сразу!

Крыс.

Вот как, как это понимать? Хотя это-то ясно, негодяй хочет еще денег. И побольше, побольше…

А что делать Лоуренсио?

Платить?

Но аппетиты у него рано или поздно возрастут. И вообще, двести реалов за пару дней… вы уверены, что они УЖЕ не выросли непомерно?

Это не выход.

А что – выход?

Лоуренсио ждал прихода Анхеля, как манны небесной, и вот друг переступил порог дома.

– Рен! Рад тебя видеть!

– Анхель! Мне надо с тобой срочно поговорить!

Тан Анхель нахмурился. Вообще, он планировал такой вариант развития событий. И когда писал ту записку, и когда отправлял ее… вы представляете, сколько у него будет расходов? Просто ужас!

– Хорошо. Но я сначала засвидетельствую свое почтение твоей очаровательной сестре…

– Потом! – рявкнул Лоуренсио и, схватив друга за руку, потащил в кабинет. Как Анхель и был, вместе с букетом…

То, что их проводили внимательным взглядом и отправились телефонировать куда надо, благородные таны вообще не заметили. Не до того! Тут проблема, а они на слуг будут внимание обращать? Вот еще глупости!

– Рен, ну что, что такого случилось? Кто-то умер? – опустился в кресло Анхель, решив на будущее как-то подгадывать с запиской, чтобы сначала поговорить с Алисией, а уж потом с ее малахольным братцем.

– Умер! – рыкнул Лоуренсио. – И у меня могут быть серьезные проблемы! Ты представляешь, КАК это раздуют газетчики?! А что со мной сделают родители?!

Письмо было подсунуто под нос Анхелю, который и изучил грязный клочок бумаги с пристрастием. Даже обнюхал. И решил, что ничем не пахнет.

– Рен, ну мало ли кто и что выдумает?

– Что делать, если у него есть доказательства?

– Какие? Бампер от мобиля?

– Ну…. Свидетели, – задумался Лоуренсио. – Или тот бедолага выжил… не знаю!

Как-то ему было не до размышлений. Все затмевал страх! Такой… как в детстве, когда в кровать писаешься… вот страшно, и что хочешь, то с собой и делай. А вот как мама посмотрит? Что папа скажет?

Тебе уже за двадцать?

А все равно… в душе ты тот же вихрастый мальчишка, который получал по попе за некоторые проказы. Например, не стоило подглядывать за купающимися женщинами…

Родители будут недовольны…

И Лоуренсио было страшно.

Ладно еще – гонки на мобилях! Это можно как-то оправдать, ему бросили вызов, он заступился за друга.

Но гонки под одурманивающими веществами? Если уж честно, такое родители не одобрят.

А как насчет сбитого бедолаги? И оставления его в канаве, без помощи?

Можно себя оправдывать, можно хоть на весь Римат орать, что не виноватый ты. А в глубине души ты отлично знаешь правду.

Виноват.

Во всем ты сам виноват.

И родителям ты противоположного не докажешь, даже не рассчитывай. А вот что они сделают?

Эммм… они будут недовольны. Этого – мало?

Если бы Лоуренсио попробовал поработать мозгами, он бы понял, что ничего такого со стороны родителей ему как раз не грозит. Ну, отругают. Могут приказать приехать из Римата домой.

Ну, просидит он еще годик на плантации. Или даже два.

Это такое страшное наказание? Не убьют, не побьют… чего ты дергаешься? Но Лоуренсио так не думал. И совершал ошибку за ошибкой, накручивая горы нелепостей и неурядиц там, где можно было бы разобраться сразу.

Он даже не понимал, что ничего серьезного ему по закону не пришьешь. Не получится.

Его слово – против слова нищего, если тот вообще пойдет в полицию. Как-то не стремится туда подобная публика, предпочитает решать все между собой. Не по закону, а «по правилам». Неписаным. Написанным кровью тех, кто их не соблюдает.

Тан Анхель это знал.

Тан Ксарес – нет. А дураками грех не попользоваться.

Так что Анхель посмотрел на Лоуренсио вполне сочувственно, даже по плечу его похлопал.

– Рен, надо опять туда идти. Сегодня вечером.

– Бррррр, – передернуло Лоуренсио, когда он вспомнил омерзительно грязную таверну.

А морды завсегдатаев? Да на них посмотришь, навеки пить заречешься. Жуть жуткая!

– Надо, – сочувственно посмотрел тан Анхель. – Отдашь деньги, и давай с тобой напишем записку. Что ты больше ни монеты не дашь, пока не узнаешь, кто был там, в канаве. Ну… кого сбили.

Лоуренсио послушно кивнул головой.

– Да, наверное, так и надо. Но как-то страшновато. А если он опять не ответит?

– Делать-то все равно что-то надо. Не допускать же, чтобы вот это все попало в газеты? – сочувственно посмотрел тан Анхель.

– Да, – вздохнул Лоуренсио. – Не допускать… как ты думаешь, сколько денег положить?

– Ну… реалов пятьдесят, наверное.

– А у него аппетиты не вырастут?

– Рен, пока у нас нет выбора, – вздохнул Анхель, отлично зная, что вырастут. Уже растут! Расходы-то прибавляются…

Пока написали записку. Пока достали и отсчитали деньги. Пока кошелек приготовили. Пока Анхель осмотрел одежду друга. Пока то, пока се…

Прошло не меньше получаса, прежде чем тан Анхель таки вышел из кабинета. И направился в гостиную.

А Лоуренсио поднялся на второй этаж, к сестре. Сказать Алисии, что пришел тан Анхель… да, к ней. Может, прогуляетесь, или еще чего…

Комната сестры была пуста.

– Эй… как там, – окликнул благородный тан служанку, которая занималась уборкой в коридоре. – Где моя сестра?

Неблагородная служанка, которую звали Инес, прищурилась на тана. Вот еще… его сестры, что одна, что вторая, с ходу запомнили имена всей прислуги и не стеснялись благодарить. Особенно младшая.

Старшая – та больше была собой занята, но азы вежливости в них матушка вбила.

Это мужчинам можно вести себя кое-как. И то… нехорошо. Да, слуги стоят на социальной лестнице ниже тебя. Но ты можешь быть уверен, что не скатишься вовсе в нищету? Что тебе не придется просить подаяние, к примеру? Все возможно в этой жизни.

И настоящая ритана всегда, просто ВСЕГДА ведет себя вежливо. Даже если она сорвется… все мы живые люди, а женщины каждый месяц себя ощущают особенно живыми, так вот! Даже если ритана сорвется, она потом извинится! Даже перед служанкой.

А вот в Лоуренсио матушка этих правил не вбила. Увы…. Не повезло. Не до того ей было, честно говоря. Когда он был маленьким, надо было поднимать плантацию, надо восстанавливать дом, надо… столько всего было надо, что жутко вспомнить! И половина этого самого нужного висела на ее плечах.

А как иначе? Мужу надо помогать. Или это не семья, а так… два тела в одной кровати.

У Ксаресов вышло хорошо. Но сына они чуточку упустили. А может, еще и кровь сказалась. Все же он мог пойти не в отца, а в дядюшку. Или вообще в деда.

– Ритана Алисия – или ритана Феола, тан?

– Ритана Алисия, – отмахнулся Лоуренсио. – Где она?

– Ритана уехала на прогулку.

– Куда?

– Не знаю, тан. Они не сказали.

– Они?

– Ритана Алисия и тан Ортис.

– Ортис?! – рыкнул Анхель, который поднялся наверх и часть разговора отлично слышал. – Откуда тут эта пакость?!

Ответа не было.

Алисии тоже.

У тана Анхеля было три варианта. Или сидеть и ждать, пока ритана вернется… зная Ортиса – до вечера, не раньше.

Или попробовать найти их в городе.

Или отправиться домой и лечь спать. Ночь-то предстоит бессонная.

Тан Анхель подумал и выбрал третий вариант. Правда, Лоуренсио сказал, что попробует поискать ритану Алисию по городу… но найдет ли?

Поехать со мной?

Нет-нет, друг, не надо. Ты сейчас ляг, отдохни, поспи… у тебя будет сложная ночь. Понимать надо!

Лоуренсио и не спорил. Приятно же, когда тебя кто-то понимает! Очень приятно! Так что тан Анхель и тан Лоуренсио отправились отсыпаться.

А дело было так…

Сеньора Торо о приходе тана Толедо узнала сразу же. А поскольку она любила этого гада, как садовник сорняки, то долго не раздумывала.

И набрала номер телефона, оставленный Феолой.

Ответили ей почти сразу.

– Тан Ортис? Кто желает с ним говорить?

– Ритана Феола Ксарес, – решила сэкономить время сеньора Элена.

Она все же сеньора, экономка, сейчас начнется разбор полетов… и зачем звоните, и знает ли вас тан Ортис…

Ритане – проще.

О ней тану Ортису точно скажут. Мало ли что…

Так и получилось. Примерно через минуту в трубке послышался приятный голос:

– Ритана Феола?

– Тан Толедо прибыл. С букетом. К Алисии, – прошептала сеньора, старательно меняя голос.

Рауль, к его чести, сообразил все мгновенно.

– Спасибо, ритана. Сейчас буду.

И повесил трубку.

Сеньора Торо насмешливо улыбнулась.

Потом повесила трубку и отправилась на кухню, снимать пробу с обеда. Мало ли что наготовят отдельные одаренные?

И что? Повар – умничка, профессионал, сокровище… это – хорошо. Но даже у таких бывают проколы.

Нет-нет, она просто обязана попробовать все сама. И никому она не телефонировала.

И даже тана Ортиса в лицо не видела.

Вот!

* * *

Алисия сидела перед зеркалом в своей комнате.

Самое замечательное времяпрепровождение, которое только можно себе представить! Для нее – так точно!

Зеркало послушно отражало и высокую грудь, и лебединую шею, и мраморную кожу, и золотые локоны, и точеное личико, и огромные глаза…

Хороша?

Потрясающе хороша.

Вот, волосок, кажется, выбился из брови… Алисия взяла пинцет и аккуратно удалила негодника, который нарушал совершенный изгиб.

Она восхитительна! И ей надо постоянно восхищаться…

А еще ей надо замуж.

И надо бы решить, за кого именно. Пока были два варианта – тан Ортис и тан Толедо. Правда, была небольшая такая сложность – ни один из них не сделал еще предложения. Но…

Алисия и не была слишком строга к мужчинам. Понятно же, это не «Паоло и Франческа», это реальная жизнь. Паоло полюбил Франческу сразу же, и при первой же встрече упал к ее ногам, признался ей в любви… в жизни так не бывает. Надо хотя бы три-четыре встречи.

Мужчина должен восхититься ее красотой – обязательно! Понять, что она самая-самая, что только она может составить его счастье, что никого лучше, умнее, очаровательнее Алисии он не встречал… это – сложно.

До мужчин все так долго доходит!

Хотя тан Анхель в этом отношении поумнее прочих, он начал восхищаться Алисией сразу. Тан Ортис?

Вроде бы он тоже неглуп. Но таких восхитительных комплиментов, как тан Анхель, не говорит. Зато подарки дарит намного более роскошные. Наверное, он богаче тана Анхеля.

Но ведь главное не деньги, а истинные чувства, правда? Вот во всех романах так сказано, а значит, это чистая правда!

Она, Алисия, может себе позволить выйти замуж по любви! Высокой и чистой!

А разве бывает другая?

Так что когда служанка доложила о визите тана Анхеля, Алисия понимающе улыбнулась. Конечно, он пришел. Конечно, к ней. Или…

А почему он не попросил ее спуститься сразу же?

Почему не пришел сам, не подарил букет, не…

Почему он отправился разговаривать с Лоуренсио? Он что – не к ней пришел?

Алисия даже головой помотала от такого дикого предположения.

Как это – не к ней?! Такого просто не может быть, не должно, это неправильно…

Но вот – реальность! Тан Анхель беседует с ее братом. И все равно ему, что ждет красивая девушка… не просто красивая! Самая очаровательная девушка острова!

Да что там того острова!

Колоний! А может, и всего Римата!

Алисия еще раз покосилась в зеркало и нервным жестом поправила золотой локон. Что это вообще за наглое пренебрежение?

Слов нет!

Может, пойти в кабинет? Как бы за книгой… нет-нет, Алисия отродясь ничего кроме романов не читала. А зачем?

Она ритана, она богата, работать ей не надо, она выйдет замуж и всю жизнь посвятит украшению дома своего супруга. Да, разумеется, супруг будет богатым и знатным, она ведь этого достойна!

Так что романы – идеальный вариант. Не мамины же бухгалтерские книги листать, хотя мама и намекала, что стоило бы! Но… зачем?

Нанять экономку и успокоиться! Пусть она считает, а муж, к примеру, раз в месяц проверит счета.

Так вот. Сходить за книгой, поздороваться… а не получится так, что она бегает за таном Толедо? Это уж вовсе ее недостойно! Просто полное фи!

А что на этот счет говорится в романах?

Алисия вспоминала прочитанное недолго. Примерно через пятнадцать минут ей сообщили, что пришел тан Ортис.

С громадным букетом.

И умоляет ритану о милости – уделить ему хотя бы пять минут.

Алисия и думать не стала. Если прибыл, умоляет, если…

Конечно, она уделит. Только вот прядь волос поправит… она совсем развилась. Сейчас, буквально минуту… попросите тана Ортиса подождать в гостиной.

Нельзя сказать, что Рауль был влюблен. Но натянуть нос Анхелю Толедо?

Да со всем нашим удовольствием!

Это Ксарес, болван, не видит, что он просто коровья туша для мерзкой пиявки. А на самом-то деле Анхель его доит, как тупую скотину.

А Рауль все видит. Но Ксаресу не объяснишь.

А сейчас Толедо явно нацелился на сестру Ксареса. И… даже если бы Алисия была страшнее всех мединцев мира, Рауль бы начал за ней ухаживать.

Да… Анхель ему крупно задолжал.

Примерно три года назад, когда этот шакал только появился в столице… Рауль был молод. И влюблен.

И у него была почти невеста.

Почти…

Они были соседями с родителями Эмералд.

Их поместье, поместье Ортисов… конечно, дети были знакомы. И шуточки отцов по поводу свадьбы тоже слышали. Почему нет?

И даже воспринимали их… спокойно.

Обычно-то молодежь бесится, топает ногами, требует свободы… нет, Раулю нравилась Эмералд.

Нравился ее веселый характер, ее взрывной нрав, ее решительность, ее горячность и порывистость… она вся была – огонь и ветер.

Эмералд нравился Рауль.

Тогда он думал именно так.

Потом… Потом была столица.

Эмералд решила поехать и пожить немного в столице. Интересно же! Рауль принял это спокойно. Предложения он ей еще не делал, но все было практически решено. Вы мне нравитесь, я вам нравлюсь, семьи друг другу нравятся… чего еще надо-то?

Правильно, ничего.

В столице Эмералд и встретилась с Анхелем Толедо.

Рауль тогда ничего не понял. Вообще ничего… ну, бывает же! Завертело-закрутило, ему и самому было интересно в столице. И что с того, что Эмералд волнует одно, а его – другое?

Что ей нравится опера, а ему мобили?

Что она с удовольствием идет в театр, а он начинает там зевать через пять минут и мечтает удрать куда-нибудь в кабак… что, что в этом такого?

Ничего.

Для него, не для Эмералд.

Именно поэтому самоубийство девушки стало шоком для всех. Точнее… нет, это не признали самоубийством. Иначе ее нельзя было бы отпеть, ее бы похоронили за церковной оградой…

Это признали несчастным случаем.

Так тоже бывает.

Девушка пошла купаться. В море. И немного не рассчитала сил. Не смогла выплыть…

Это подошло для церкви.

Для ее родителей.

Но не для Рауля, который сам учил ее плавать. Он-то знал, КАК могла плавать его подруга. И плавать, и нырять, и…

Не могла она утонуть! Глупость это!

А если так…

Родители часто знают о своих детях меньше, чем близкие друзья. Вот Рауль и знал, что подруга вела дневник. Знал, где он лежит, примерно представлял, как до него добраться…

Добрался. На свою голову.

Эмералд действительно покончила с собой. Потому что была беременна от тана Анхеля.

Нет-нет, дело было не в ребенке, все было прощеи грязнее. И намного гаже.

Да, любовь. Да, постель. Да, беременность.

А вот когда девчонка пришла к нему и сообщила о «счастье», тан Анхель поступил, как настоящий подонок. Девушка предполагала, что это – он, но доказательств у нее никаких не было.

Выкидыш у нее случился через два дня после признания. Эмералд даже предполагала, кто подлил ей в еду зелье.

Но… доказательств не было.

А еще… больше и детей у нее быть не могло. Там что-то было медицинское, Рауль точно не понял. Но если бы первого ребенка Эмералд выносила благополучно, у нее могло бы и со вторым сложиться. А если первого потеряла, то – все. Она была обречена на выкидыши.

Просто прожить жизнь. Бесплодной и бездетной. Не взять на руки своего малыша, не любить, не…

Добавьте еще разочарование в любимом мужчине.

Эмералд свое решение приняла. И исполнила.

Пил тогда Рауль по-черному. Наверное, дней десять. Потом протрезвел, пошел и набил Анхелю морду. Попал в полицию, был вынужден заплатить штраф…

А вот дальше…

А дальше начинались сплошные проблемы. Рауль просто не мог ничего доказать! Никому.

Если обнародовать дневник Эмералд, начнутся проблемы у ее родителей. Самоубийца, перезахоронение, пятно на семье… церковь к таким вещам относится строго. И ее маму было жалко, бедная женщина едва оправилась, хорошо, Эмералд не единственной дочкой в семье была, но врагу – и то такого не пожелаешь.

А что еще можно сделать? А ничего.

Слово против слова, и увы, тан Анхель более обаятелен, и язык у него лучше подвешен, и репутация у него… каждый подлец очень заботится о своей репутации. С ней обманывать проще.

Так что ничего у Рауля не получится. Разве что в глаза называть Анхеля мразью и надеяться на вызов. Уж на дуэли он бы постарался довести дело до смерти, но сейчас же не старые времена!

Это раньше, услышав такое, благородный тан обязан был смыть позор кровью. Иначе его нигде бы не приняли. Никогда.

А сейчас… отвратительно!

Хоть ты козлом назови – только доить не надо! Анхель изворачивался, как уж… да Рауль и не скрывал, за что его ненавидит. Но общественное мнение почему-то было на стороне Анхеля.

Как так получается?

Он девушку соблазнил, он ее довел до бесплодия, он от нее отказался, и Рауль даже знал, почему. Эмералд была небогата. Приданое там весьма скромное… вот и решил негодяй поохотиться удачнее.

А виновата при всем этом девушка!

Где справедливость?

Но Эмералд осуждали за глупость, за безответственность (хотя она их сполна искупила своей смертью), Рауля жалели (бедный мальчик, он так переживает из-за смерти подруги), а Анхель выглядел типичным страдающим героем. А то как же!

Может, он Эмералд тоже любил! Теперь-то не докажешь… он и жениться хотел. Просто не успел.

Но в доме родителей Эмералд он не появлялся. Официально, чтобы не растравлять старую рану (и общество в это верило), а неофициально потому, что Рауль просто пообещал прибить негодяя. Если, не дай бог, Анхель появится в его доме, или у родителей несчастной девушки, дуэли не будет. Рауль его пристрелит.

Посидит в тюрьме или на каторге киркой помашет, но – прикончит склизкую гадину.

Анхель внял. И старался с тех пор Рауля обходить и спиной не поворачиваться. Так, на всякий случай… нет-нет! Стрелять в спину Рауль не стал бы.

Но как можно пнуть подставленный организм!

Сейчас мужчина проделывал именно это. Ясно же – Анхель нацелился на Алисию Ксарес. А та… глуповата?

Да, пожалуй…

Очень красива, убеждена в собственной неотразимости, а еще полностью лишена критического мышления. Вот ее сестра совершенно не такая. Умненькая.

Даже странно, что столь разные дети родились в одной семье. Но тем не менее…

А Алисия…

Нет, ее нельзя называть глупой. Но мыслит она очень своеобразно. Только вот Анхелю это не помеха, скорее подмога.

Такой, как Феола, сколько комплиментов ни говори, она тебе в лицо посмеется. А Алисии только и надо, чтобы ей восхищались. И если уж так хорошо все сошлось… надо, надо испортить врагу всю малину! И апельсины ободрать, до кучи.

Рауль протянул Алисии букет, протянул коробку бешено дорогой пастилы и рассыпался в комплиментах, пока красавица не согласилась с ним прогуляться.

Набережная?

Помилуйте, что там есть такого интересного?

А вот театр марионеток, к примеру… вы согласны?

Конечно, Алисия была согласна развлекаться. И через десять минут мобиль Рауля уносил и его, и красивую девушку подальше от Анхеля Толедо. Рауль думал, что после театра надо бы посидеть в кафе, потом еще где-нибудь погулять… раньше вечера он красавицу домой не вернет. И та будет настолько усталой… сегодня он Анхеля нейтрализует. А завтра?

Завтра и будет видно…

Вообще, если уж очень сложно будет… можно ли найти кого-то для Алисии? Сам Рауль жениться на ней не хотел. Особенно после вчерашнего… нет-нет, поймите правильно! Алисия мила, очаровательна, на нее можно часами любоваться. Но семья – это нечто совсем другое. Для Рауля уж точно.

Ему бы и поддержку хотелось, и помощь, и дружбу, и много чего еще… он готов поухаживать за Алисией, отвлечь ее от негодяя, но не ценой же собственной жизни?

Так, кто у него есть подходящий из приятелей? Чтобы нравились красивые дуры? Ладно, Раулю такие тоже нравятся, но не для семейной жизни!

Будем искать!

(обратно)

Глава 9

Чего хочет человек?

Если отбросить сиюминутные желания, которых много, ответ найдется быстро.

Жить. Радоваться жизни. Любить свою вторую половинку. Растить детей и быть уверенным в появлении внуков. И правнуков, чтоб уж наверняка. А если и пра-пра, так вообще великолепно!

И это хорошо, и правильно, и находит у всех понимание.

А как быть, если ты – нечисть?

Или нежить?

Или…

Короче, не человек ты. А вот кто по классификации матери ее, церкви?

Вот в этом Эллора совершенно не разбиралась. И идти, спрашивать, не тянуло. Жить хотелось, наверное.

А еще хотелось радоваться жизни. Любить свою вторую половинку. И далее, по сути, то же самое.

Только вот…

А дадут?

У девушки в этом были бо-ольшие сомнения. Хотя бы потому, что она была одним из тех существ, что люди прозвали мединцами.

Женщина, безусловно.

А что у нее есть небольшие плавнички… всего-то четыре штуки, в районе лопаток… и что? Они почти не помогают плавать. И дышать под водой она может… ладно. Жаберные щели у нее тоже есть. На ребрах.

Но что, что в этом такого страшного? В остальном она почти человек! Глаза синие – так и у людей бывает!

Волосы гладкие и черные, тоже ничего страшного. Она вообще красивая, и если Эллора одета, ее никто не отличит от человека… разве что улыбаться не надо. Потому что клычки у нее чуточку длиннее, чем людям положено. И вместо прямых коренных зубов у нее тоже клыки.

Это так страшно?

За это ее надо убить без жалости и сомнений?

С точки зрения людей – да!

Не зная жалости, ни о чем не задумываясь, не разбирая, чего она там хочет…

Просто – убить.

А ей жить хочется.

И еще… она сильный маг воды. Вода покоряется ей, вода ее слушается, вода покорна ее воле… Эллора могла бы шторм вызвать, если пожелает. И корабли спокойно потопить.

Она – может.

Вот у Дареи другой талант. Она поет.

Нет-нет, оставьте в стороне всякую чушь о сиренах. Нет никаких завораживающих песен, все намного проще. Есть или сверхвысокие ноты, или сверхнизкие. Только вот люди не могут воспринимать ни первые, ни вторые. А воздействие ощущают.

Кажется, они это называют инфразвук и ультразвук.

Вот это Дарея может. А Эллора нет.

Зато Эллора повелевает волнами, а Дарея и луже приказать не способна.

Но людям все равно. Не увидят они талантов Да-реи. Они вместо этого увидят черную чешую, которая покрывает девушку с головы до ног. И щупальца вместо этих самых ног.

Дарея намного меньше похожа на человека, чем Эллора. Но жить под водой может сколько угодно. Вода ей и дом, и стол, и жизнь, и стихия…. Только вот повелевает ей Эллора.

Несправедливо, конечно.

А еще…

Вот тоже шутит судьба.

Если бы талант мага достался Дарее, она бы плясала от счастья. А Эллора…

Эллоре хотелось жить на земле. Среди людей, с людьми, и чтобы ей не брезговали, не отворачивались, не пытались убить. И замуж за человека выйти, и вообще…

Не нравились ей мединцы. И щупальца не нравились.

А вот Дарее нравились.

– О чем думаешь, Эль?

Легка на помине. Вползла, ничуть не стесняясь своей наготы, побрякивает бусами…

– Хочу на землю, – честно ответила Эллора. – И мороженого.

– Пффффф! Скоро получишь! Когда Владычица Синэри вернется!

А в этом Эллора сомневалась.

Честно говоря, она тогда была еще совсем ребенком. Крохотным, не особенно умным… ну что там того ума в два года? Мединцы вообще развиваются достаточно медленно, и маги тоже, и…

Эллоре просто повезло.

Как размножаются мединцы?

В основном они плодились с помощью Владычицы. Но некоторая их часть появлялась на свет естественным путем, как и все дети. И только потом, позднее, их приносили к Ней.

И проводили посвящение.

Эллора не знала, что случалось после этого. Они точно не умирали, но – что? Мама молчала. Она и сама не знала. И в этом было везение Эллоры.

Мама была слабым магом воды.

Нет-нет, ничего удивительного в этом и рядом не было. Ну, маг воды. Обычный, непроявленный. Если хотите, маг, который не может применить свои способности, не раскрытый вовремя… и какие уж там раскрытия? В бедняцком квартале, в трущобах, в борделе, куда продали мать за долги ее отца, деда Эллоры?

Там-то ее и нашел отец самой Эллоры.

И вот он был полноправным мединцем, с посвящением, как положено…

Мать честно рассказала Эль, что боялась. И больно было, и жутко, и понимала она, что ничем хорошим это не закончится. Но – какая разница? В борделе она бы тоже сдохла. Быстро и качественно. Может, еще год бы протянула, и то не обязательно.

Здесь появлялась возможность пожить подольше. Опять же, с одним мужиком, не с сотней.

Детей от него родить…

Что дальше?

Что-нибудь. Так далеко женщина просто не заглядывала, не принято это в трущобах. Так что…

Она согласилась. И родила Эллору. И кормила ее грудью сначала до года, а потом и дальше… для магов важно материнское молоко. Что-то в нем есть такое, полезное, для раскрытия сил. Потом?

Потом она бы еще родила. И еще… и кто знает, что было бы в этом – потом?

Умерла при родах?

Умерла, когда не сможет больше рожать?

Прошла посвящение у Синэри и умерла бы вместе со всеми? С большинством?

Все было реально. Но кто ж знал, что умрет сама Синэри Ярадан?

Сама повелительница?!

Вечная, великая, непредставимая… нет, никто не догадывался. О таком и помыслить-то было страшно! Чудовищно!

Нереально!

Но ведь случилось же!

Случилось, произошло, и вот!

Мама говорила, что в один миг осталась с двумя детьми на руках, и без мудрого руководства супруга. Рухнул он в корчах, забился, да и помер спустя сутки. Что та ни ни делала.

Хотя… зная маму, Эллора подозревала, что та ничего и не делала особо. Вещи собирала, искала тайники, выгребала, что поценнее… и она не могла ее за это осуждать.

Мама ведь их не бросила!

Ни ее, ни Дарею. Дарею муж просто принес однажды домой и сказал, что это тоже его ребенок. Да, вот такой… чешуйчатый. С кем и как он ее прижил?

Что стало с ее матерью?

Мама говорила, что не знает. И Эллора опять ей верила. Будучи сама магом, она подозревала, что мать пережила и беременность, и роды только благодаря своему дару. Пусть непроявленному!

Силы-то он придает?

А что еще магу нужно?

Ничего.

Выжить – и все. И выжить, и выкормить ребенка, и еще не раз послужить инкубатором… и чужого ребенка выкормить. Хотя кусалась Дарея уже в два месяца…

Не бросать же было… мама рассказывала, как грудь пыталась уберечь. С трудом получалось и через раз. А вот Эль не кусалась очень долго.

Так что они с Дареей молочные сестры. А может, и сводные, по отцу.

Мама могла бы уйти тогда. Кто бы ее осудил? Кто вообще что узнал?

Ушла и ушла, и новую жизнь начала. А в одном из домов на побережье сдохли от голода и холода два крохотных уродца… и что?

Мало ли детей погибает в трущобах?

Лучше и не знать, сколько…

Не ушла.

Не бросила, не оставила, и чего ей стоило выжить, и вывернуться, и найти место… ладно – Эль! Эллору можно было принять за человека, если не приглядываться.

Дарею – нет!

Мама их не бросила. Вырастила, выучила, как могла… учителя нанимались для Эллоры, сама мама и читать-то как следует не умела. А Эллора уже учила Дарею.

И замуж мама больше не вышла, говорила, что сыта по горло, и мужчин себе не искала.

И все вроде у них было хорошо.

Девочки выросли, Эллора подумывала, как бы найти себе работу где-то на побережье… там магу воды легко скрывать свою силу. Пока вот в порту работала.

На побегушках, сидела, бумажки перебеляла, ну так что же? За это тоже платят, и маме полегче, и море рядом, и вообще…

А вот Дарея….

Эль была довольна своей жизнью.

Дарея же…

Эль могла жить среди людей. Дарея – нет. А если не среди людей, то в море. И в море-то…

Да, вот с морских прогулочек Дареи и начались их беды.

Как оказалось, мединцы не вымерли. И было, было у них свое мнение о том, кого, куда и зачем. И если Эллоре, честно говоря, их мнение и стремления были по самое… да, вот то, откуда хвост растет, то Да-рее…

Эль отлично понимала свою сестренку.

Если она могла жить среди людей, она прекрасно изображала из себя человека, она рано или поздно и найдет себе мужа из людей…. И вот не надо про отличия! Это легко решается!

Мама рассказывала, есть такие странные женщины, которые с мужем всегда только в темноте и в ночной рубашке… Эль тоже так может.

А может и клятву взять. О молчании.

Она – маг. Она с этим справится.

И есть у нее уже молодой человек на примете. Но это – она!

А Дарея так не сможет. У нее дорога или в море, в полное одиночество, или к мединцам. И мама, и сестра не заменят ей мужа, не дадут детей…. Хотя Эль подозревала, что Дарея может быть стерильна.

Но… с другой стороны – почему не попробовать?

Замуж она выйти не сможет, но заворожить какого-нибудь моряка для нее может Эль. На один раз, на два… там будет видно, сможет ли Дарея иметь детей – или нет?

Пока они об этом еще не говорили. Потому что во время своих прогулок Дарея встретила мединцев. И… началось.

Сначала она просто уходила.

Потом рассказала матери и сестре о своих новых знакомых. Тут уж за голову схватились обе. И Лидия, и Эллора.

Лидии совершенно не хотелось обратно к мединцам.

Эллоре… а ей туда не хотелось в принципе.

Эти существа… да, она тоже, но все же Эллора считала, что она ближе к людям! Так вот, эти существа пытались убить ее мать. Наказание за это – смерть!

Быстрая и беспощадная.

И даже владычица Синэри не докажет ей обратного. Разве что мозги выжжет напрочь.

– Эль, хватит ветер в море ловить!

– Дари, ты мне скажи сразу, что тебе нужно. А потом решим. Решимся…

Дарея сдвинула брови. Попыталась. Мимика-то у нее была человеческая, а вот морда… да, на покрытом чешуей лице это как-то не смотрелось. Хотелось взвыть от ужаса и выпрыгнуть в окно.

– Эль, ты не хочешь сходить со мной?

– Куда и зачем?

– Ну… к нам.

– То есть к ним. К мединцам.

– Ты – одна из нас, – напомнила Дарея. – И когда нас будут убивать, не посмотрят, более ты человекоподобна или менее. Может, таких как ты, убивать будут даже страшнее. За сходство. За обман…

Эллора задумчиво кивнула. Может быть.

Только вот все равно ей не хочется ничего делать с людьми. Нет, не хочется… пусть живут себе, лишь бы и ей жить давали.

А вот так, как Дарея…

Нет, она не может ненавидеть людей. Не умеет.

– Может, я и одна из мединцев…

– Не называй нас так! Мы дети Владычицы Синэри!

– Синэри? Дари, хватит, а? Мне и так жить сложновато…

– Когда вернется владычица, нам всем станет легче. Мы будем править людьми…

– И мной? – тихо спросила Лидия. – Дари, ты и мной хочешь править? За что?

Дарея опустила глаза. Красивые, синие, яркие… только вот без белка и зрачка, одна лазурная синь.

– Мам… я ведь правда не человек.

– А я человек. Но я люблю тебя, ты моя дочь…

– Не твоя ведь.

– Моя, – отрезала мама. – Что вы хотите сделать? Вернуть Владычицу?

– Да.

– Хорошо. Зачем тебе нужна Эль?

Дарея поковыряла ковер кончиком щупальца. Выглядело это достаточно умилительно… если не считать, что дырка тут же образовалась и в ковре, и на полу. В сосновой такой толстой доске.

– Ой…

– Дари, не надо паясничать. Я все равно не отвлекусь.

– Ладно. Мам, дело в том, что нам не хватает магов. Я толком не понимаю всех этих ритуалов, но силы будет вложено много, и надо ее направлять.

– И для этого вам нужна и Эль, и все остальные, кого вы сможете собрать.

– Да.

– Хорошо. Мы подумаем.

– Мама…

– Дари, я тебя хорошо знаю. Ты рассчитывала на отказ и готовилась долго нас уговаривать.

Мимика Дареи была вполне выразительной. Лидия попала не в бровь, а в глаз.

– Да, мам. Ты угадала.

– Вот и замечательно. Мы прошли первую стадию, с отказом и уговорами, и сразу перешли к раздумьям. Это хорошо?

– Я… мам, я ведь тебя тоже неплохо знаю. Что именно ты задумала?

– Ничего особенного, – Лидия даже не дрогнула, встречая синий взгляд. – Просто оказаться на стороне победителя.

Дарея мгновенно успокоилась и даже расслабилась.

– Понятно. Мам, все действительно будет хорошо. Мы все продумали…

– Ты в этом не разбираешься.

– Эль разберется…

– Если согласится участвовать. Если решится. Если… да, все – если.

Дарея кивнула.

– Да, мама. Но ведь Эллора согласится?

– Мы подумаем, – улыбнулась ей Лидия. И погладила по голове свою младшую дочку. Боже, как бы она хотела счастья и для нее. Обычного человеческого счастья…

Эллора готовилась спать, когда в ее спальню зашла мама.

– Дарея ушла. Эль, ты не проверишь дом? Нас не подслушают?

Эллора кивнула.

Заклинание было несложным. Просто почувствовать нечто чужеродное.

– Мама, все чисто.

– Тем лучше. Что ты собираешься делать, Эль?

– Ничего, – отмахнулась Эллора. – Я думала сходить и узнать, в чем дело, но боюсь, что с меня возьмут клятвы. А потом я не выберусь, это дело такое…. Нехорошее.

– Я тоже этого боюсь. И очень боюсь того, что хочет сделать Дарея.

– Ты не хочешь возвращения Владычицы?

– Нет. А ты хочешь?

– Нет, мама.

– Тогда… Эль, ты сможешь проследить за сестрой? Так, чтобы никто не заметил? И в первую очередь она сама?

Эллора кивнула.

– Да, смогу.

– Сделай это, пожалуйста. Я сказала Дарее правду. Я не хочу оказаться на стороне побежденных. Один раз я едва унесла ноги, второй раз у нас это может и не получиться. Твой отец мне кое-что рассказывал… Чтобы Владычица прошла в наш мир, потребовались массовые жертвоприношения.

Другого намека Эллоре было не нужно.

– Ты хочешь сказать…

– Слишком уж неприятно все складывается. С этими планами, с коронацией… я ничему не удивлюсь, Эль. И я хочу знать, куда и когда надо сбежать.

– Хорошо.

Эллора не хотела бежать. Но был Кармело, который придет посмотреть на коронацию. Да и она сама.

И вообще…

Нет-нет, ей совершенно не хочется умирать.

И служить кровожадной богине – тоже. И принимать посвящение. Обойдется любая богиня без ее души и разума. И без ее детей тоже.

Эллора понимала, что чудом осталась свободна. Просто рано было проходить посвящение, вот и все. А еще год, может два…. С магами это происходило намного раньше. И все. Ее бы тоже на свете не было.

Нет, она на такое не соглашалась.

– Я попробую проследить за сестренкой, мама. Я хочу жить.

Лидия поцеловала дочку в пушистую макушку, еще немного поболтала о своем, о женском, вышла из комнаты – и уже в коридоре прислонилась головой к стене. Едва не застонала от боли.

Господь, за что? За что караешь, за что заставляешь выбирать между двумя девочками, между двумя родными дочками? Разве Лидия так глупа? Разве она не понимает?

Если победят мединцы, не жить ни ей, ни Эллоре. Она – человек, а Эллора любит свободу. Она уже не станет марионеткой бога. Никакого.

Победят люди?

Тогда не жить Дарее. Ее вторая девочка будет сражаться до конца за то, во что верит. Да, такой уж она родилась, ее маленькая воительница. Во многом благодаря божеству, но теперь уже ничего не исправить.

Дарее нет места среди людей. Эллоре – среди мединцев.

А ей, Лидии…

Кто бы ни победил, она проиграет. Но это совершенно не важно. Важно, чтобы остались в живых ее малышки. Обе.

Ах, если бы действительно можно было поторговаться с богами?

Лидия и на колени бы упала, и рыдала бы, и жизнью пожертвовала… сколько той жизни осталось? Ей и пятидесяти нет, а чувствует она себя плохо. И выглядит плохо.

Пусть она и маг воды, но не проявленный. А выносить ребенка-мага, да еще от мединца…. Конечно, она заплатила и годами жизни, и здоровьем.

Она бы с радостью отдала свою жизнь. Только вот никто из богов не согласится на такой размен, кричи – не кричи… Нет, не согласится.

Разве что Ла Муэрте?

О ней ходят разные слухи. Но как попасть к ее алтарю? Где найти некроманта?

Как умолить божество ее выслушать?

Нет ответа. Просто – нет…

Значит, надо просто жить. А дальше… дальше будет видно.

Лидия с тоской смотрела в окно.

* * *

Где можно посплетничать?

Узнать все, что можно и что нельзя?

Подстроить совершенно случайную встречу?

Если речь идет о женщинах, то все это они могут прекрасно осуществить в одном месте.

В модном магазине.

Или, вот как сейчас, в ателье сеньоры Наранхо. К которой и зашла в гости Роза Ксарес.

Покупать что-то? Увы, таких денег у Розы Ксарес попросту не было. Разве что на шарфик бы хватило. Но ведь кроме денег есть еще и связи!

В каком-то смысле Роза была мужским вариантом тана Анхеля, разве что денег не требовала и с хозяйкой не спала. А так…

Она могла прийти, она могла посидеть, поболтать, а еще…

Всякое в жизни бывает.

К примеру, заказала дама платье, оставила аванс, платье пошили, и оказалось, что даме оно решительно не нравится. Или оно вышло из моды. Или даме пришлось срочно уехать, или дама попросту располнела, похудела, озверела, лишилась покровителя, который должен заплатить за тряпочку…

В любом ателье есть свой процент «неликвида». С этим надо просто смиряться, как с производственными потерями. Но… можно ведь и не смиряться?

Подогнать такое платье по фигуре той же Розы – несложно. И все довольны.

У Пилар Наранхо не залеживается лишняя тряпка, у Розы Ксарес новое платье, а в ателье новые клиенты, приведенные той же Розой.

Всем хорошо, всем выгода.

Так что Роза честь честью прошла в ателье, поудобнее устроилась в кресле, распорядилась принести ей чашку кофе и мармелад из дыни и приготовилась ждать хозяйку. Недолго.

Пилар свою выгоду тоже понимала.

– Рози, милая! Я так рада вас видеть!

– Пили, вы сегодня очаровательны. Впрочем, как и всегда…

Пилар действительно выглядела отлично – молодые любовники весьма полезны для здоровья. Глаза сияли, губы улыбались…

– Рози, вы мне льстите, право слово. Как ваши дела? Как ваш почтенный батюшка?

Когда этот старый демон скопытится наконец?

Приличные люди в таком возрасте уже на кладбище прописываются, а этому хоть бы что… наверное, такую пакость даже Бог забирать не торопится.

Впрочем, вслух ничего такого сказано не было. Роза поделилась новостями, поулыбалась и постепенно перешла к тому, что было для нее важно.

Ритана Ксарес.

Пилар Наранхо только кивнула.

Да, она тоже полагала, что это родственники. Все же Ксарес – достаточно редкая фамилия. И получить подтверждение своим догадкам было приятно. Младший сын? Уехал в Колонии?

И такое бывает в благородных семействах.

Пилар покивала и принялась рассказывать про Алисию. Как и многие ританы, Алисия обожала поболтать, пока ее обмеряли, пока примеряли платья…

Да, еще частенько болтают в парикмахерской. И с подругами. И умная женщина может все запомнить и воспользоваться информацией по своему разумению.

Роза мрачнела все сильнее.

Получалось так, что о возвращении блудного сына можно и не мечтать. Папенька будет весьма недоволен.

А еще… еще было обидно! За себя в том числе!

Вот Хулио, гад такой (А то кто еще? Конечно, гад!) уехал, сколотил состояние, наслаждается жизнью… а они что? Вынуждены плясать под папенькину дудку?

Нет-нет, вы не подумайте чего, она отца любит, и он самый лучший мужчина в мире, но даже вот тут, в ателье… платье купить – уже денег не хватит! Вот просто купить такое, чтобы пошили на нее, для нее, специально по ее вкусам… Столько денег отец ей никогда не даст. И это обидно.

А племянница, сопля, которой и двадцати лет нет, себе полный гардероб заказывает! Да есть ли в мире справедливость?!

Хулио, между прочим, даже и не писал ни разу за это время, а мог бы!

Узнать, как себя сестра чувствует, не нужна ли ей помощь… мысль, что и сестра могла бы написать брату, ну, хоть поискать его, Розе в голову не пришла. А зачем? Папа же против!

Даже если бы Хулио написал, скорее всего, она бы показала письмо отцу, и тот приказал бы порвать и выкинуть гадость. Но об этом сейчас тоже не думалось.

А уж платье из тарайского бархата и вовсе добило Розу. Тарайского! Бархата!

Ыыыыыыы!!!

Выть в голос при посторонних людях Розе совершенно не хотелось. Поэтому она попрощалась с Пилар Наранхо и почти вылетела из ателье, наплевав на дождь, все равно он уже заканчивается. И без зонта обойдется! Да на ней сейчас те капли просто испарятся, так она зла! Почти промчалась по улице и со всего размаха налетела на какую-то ритану.

– Ой!

– Ай!

Роза была дико зла, а ритана шла под зонтом, и потому не увидела угрозу вовремя. И получила удар Розочкой со всего размаха, даже дыхание вышибло.

Ненадолго.

– Смотри, куда идешь!

– Смотри, где ноги ставишь!

Две ританы уставились друг на друга разъяренными кошками, и быть бы беде, если бы не случайность. Говорят, небеса любят позабавиться… так вот, кто-то умный, не дожидаясь начала драки, решил ее превентивно охладить.

Ледяной водичкой.

Из лужи.

«Удачно» проехавший мобиль превратил и ритану Розу, и ритану Альбу в нечто невообразимое.

– ГАД!!! – взвизгнули женщины на два голоса. Потом переглянулись – и решили заключить перемирие.

– Я знаю тут неплохую кофейню. Там можно будет привести себя в порядок.

Роза, хоть и выпила кофе, но во рту все равно стоял привкус хинина. И платье было мокрым, и нервы не в порядке…

– Буду рада составить вам компанию.

Альба Инес кивнула и показала на кофейню в конце улицы. Она туда как раз и направлялась, когда ее дождь застал на улице. А что?

Дешево, вкусно, можно кого-то из знакомых встретить и посплетничать…

А еще…

Хозяин кофейни, видя состояние двух ритан, не только предоставил в их распоряжение туалетную комнату. Он еще и плеснул в кофе ликера. Щедро так…

И в первую чашку.

И во вторую…

И даже в третью…

– Альба, милая, это ужасно!

– Да, Рози, ты представляешь? Совершенно он меня не понимает…

Две ританы упоенно жаловались друг другу. Хозяин кафе уже пожалел о подлитом ликере, но ведь и не выставишь их! Пусть сначала хотя бы протрезвеют!

– Альба, а у меня папа…

– Папа?

– Да, п-пап-па! И он теперь будет недоволен…

– Чем именно?

– Всем-ммм. То эсть мной!

– Рози, разве можно быть недовольным – тобой? Твоему отцу п-везло, у него зам-чательная дочка!

– П-правда? – ритана Роза пьянела быстрее.

– Ч-стая, – заверила Альба, которая пьянела медленно, но основательно. – Х-чешь, я ему об этом скажу?

– Да…

– В-зовем мобиль?

Ритана Роза подумала пару минут, но подогретые ликером мысли вообще двигаться отказались. Решили, что им и так неплохо. В темноте, тишине и без движения. Так что…

Мобиль ританы вызвали.

И отправились в дом Ксаресов, который ждало серьезное потрясение. А правда? Чего они? А?

Кто – они, чего – они и что творится в головах у пьяных ритан?

Ни Роза, ни Альба не смогли бы ответить на эти вопросы. Но точно было одно.

Во всем происходящем виноват кто-то другой!

* * *

Есть благодарности – и Благодарности.

В зависимости от ситуации, отношения… да много от чего.

Москит считал себя человеком благодарным. А то и с большой буквы. И было, было за что.

Если бы лет пятнадцать тому назад кто-то спросил мальчишку по кличке Москит, какая его судьба ожидает, он бы ответил одним словом. Паршивая.

И было отчего так говорить.

Москит был из бедной семьи. Отец очень уважал три вещи, а именно – выпить, подраться и сделать матери очередного ребенка. А вот зарабатывать…

Вы, сеньоры и таны, в своем уме? Зарабатывать? Может, он еще и работать должен?!

Пффффф!

Он свое ценное дело сделал, то есть ребенка… а чего там баба дальше крутить будет, ее дело. Ее ж никто рожать не заставлял…

Нет, что-то он зарабатывал. И в дом приносил.

Но было этого так мало и так паршиво, что семья постоянно жила на грани… да что там! За гранью нищеты!

Мать и шила, и стирала, и подаяние просила, бывало… это уж когда здоровье вообще ничего не позволяло. А первым воспоминанием Хуана Валерио Дельрио, а именно такое имя дали Москиту при крещении, был голод.

Жуткий, острый, скручивающий все внутренности.

Вторым – холод.

Третьим – боль.

Папаша, чтоб его демоны на том свете драли, как им понравится, детей не любил, мог и пнуть, и подзатыльник дать, а единственное средство общения, которое ему было доступно… если без рукоприкладства – крик и ругательства.

Почему мать это терпела?

Хуан Валерио так и не понимал никогда. Вот правда – почему?

Могла бы и уйти от отца, и прибить его сковородкой, и много чего сделать… и не делала.

Почему?!

Дети рождались, дети выживали, часто вопреки всему…

Валерио, он предпочитал именно это имя, был на улице чуть ли не с младенчества, ходил вместе с соседом просить милостыню, потом сам, немного воровал, немного побирался, крутился то там, то здесь… нормальная судьба мальчишки из трущоб.

Прибиться к шайке и сдохнуть на каторге. Дело житейское.

Но ему повезло.

Да, к шайке он прибился. На посылках, туда-сюда… и дома стало чуточку повольготнее. И он начал денежку домой приносить, хотя часто тащил не деньги, нет. Ткань какую, рыбу или овощи, крупу… так, чтобы можно было сразу к делу пристроить, а отец не пропил.

Младших подкармливал.

И… если уж вконец честно, мечтал о том моменте, когда вырастет и прирежет пьяную скотину, которая дала ему жизнь. Видимо, по недоразумению…

Нет, прирезать он бы смог и в семь лет, и в восемь. И рука бы не дрогнула, и совесть не замучила, была за ним к восьми годам парочка «подрезков», сами виноваты. Но ведь убить-то мало!

И мать переживать будет, и полицию кто-нибудь наверняка позовет.

Не пойдет!

Надо сделать так, чтобы папашу не нашли, а на Москита не пало никакого подозрения. И мальчишка терпел, мечтая о том времени, когда…

О, да!

А пока он мечтал, его приставили следить за магазином некромантки. Антонии Даэлис Лассара.

И его, и Крыса… и тут им с Крысом повезло.

Некромантку решили похитить, и мальчишкам удалось ей помочь. Крыс так вообще отличился, но и Москит помог, даже под проклятие попал. И тан Риалон, который потом на спасенной некромантке женился, им этого не забыл.

А добро некромантам делают редко.

И память у них отличная, и характер… своеобразный.

За зло некроманты отплатят десять раз, а за добро – двадцать. И будут считать, что это хорошо и правильно.

Эрнесто Риалон пригляделся к мальчишкам. А поскольку некромант всегда предпочитал давать людям не рыбку, а удочку, то и с мальчишками поступил своеобразно. Пристроил их работать в магазин и взялся устраивать их жизнь.

Никто и никогда не подумает на Эрнесто Риалона. Но…

Совершенно случайно сломал шею Дельрио-старший. Упал по пьяни в канаву, да так неудачно…

Может, Москит бы и поверил в случай, если б не испытал на себе проклятье, от которого ноги заплетались. И подозревал он такое же проклятье на папаше. Но поделиться догадками? Никогда!

Сам помер, сволочь! По пьяни!

Потом мать взяли на работу в хорошую артель, швеей. Да еще и разрешили с собой детей приводить, лишь бы те не сильно мешались. Там таких мелких дюжина бегала, кабы не больше, у каждой по одному, по два….

И мать начала зарабатывать.

Постепенно им удалось и вылезти из нищеты, и домик подходящий нашелся, и сам Валерио вырос – выучился, и работал он в том же антикварном магазине…

А почему нет, если к этому делу руки лежат?

Не все у него шло одинаково хорошо, но вот антикварная мебель… Москит ее просто обожал. Сам отыскивал, реставрировал, подбирал и дерево, и отделку, и ткань, и набивку…

И ведь замечательно получалось!

Но это, скорее, хобби, управлять магазином Москиту нравилось намного больше. И Риалоны-Лассара с радостью предоставляли ему эту возможность.

И магазин при деле, и управляющий хороший, и воровать не будет…

Ну да!

Там уж не один магазин получился!

У Крыса, кстати говоря, таланта к торговому делу не было. Зато оказалось, что он замечательно играет на клавесине, да еще и поет. И Риалоны приложили руки к его образованию.

Сейчас молодой исполнитель разъезжает по всей Астилии. От поклонниц отбоя нет, полные залы собирает, сам песни пишет, музыку…

И ведь хорошо получается!

Вылезли парни из нищеты! Зубами за воздух уцепились – и выбрались! И семьи свои вытащили!

Вот она, сестричка рядом.

Так-то Висента Анна Дельрио, а по-простому – Винни.

Умничка, в антиквариате разбирается, замуж скоро выйдет… остальные мелкие уже пристроены.

Сестры замужем, только Винни выдать мужу на руки осталось.

Братья себе тоже дело нашли. Один на лесопилке, два рыбаками стали, еще один… ну, тут уж безвыходно. Кому-то и воровать надо… ежели душа лежит.

Когда зазвонил телефон, и Амадо Риалон попросил о помощи, Москит даже не колебался. Единственное, что спросил:

– Оно опасно? Для сестры?

– Не знаю, – честно ответил Амадо Риалон. – До сих пор ее пытались не убить, а похитить. Но вдруг?

– Я ей скажу, – согласился Москит. – Сейчас приедет.

– С меня причитается, – благодарно откликнулся Амадо.

– Сестренке на приданое, – согласился Москит. А что? Если работа есть, то и оплата быть обязана! Так оно правильно!

И пошел общаться с сестрой.

А поскольку Винни тоже росла умненькой и серьезной, и примерно себе представляла, от чего ее спас в свое время братец, и ее уговаривать долго не пришлось.

– Еду.

И нож проверить. На ноге, с внутренней стороны бедра.

И еще один пристроить. В волосы. Аккуратный такой, скорее, длинная шпилька в специальном чехле. Дорогая, зараза. Но как иначе-то ее носить? Никто не задумывается? Чтобы голову не поцарапать, половину волос не сбрить?

Только специальное навершие.

Эх, не позавидует он тому, кто решит похитить Винни. Была она девчонкой из трущоб, ей и осталась, в глубине души. И что делать с особо умными похитителями – отлично знает.

Жить они, может, и останутся. А вот размножаться точно не смогут.

* * *

Треси открыла дверь дома и поморщилась.

В нос ударил едкий запах вареной рыбы.

Да, вот так вот. Масло дорого, вода – бесплатно. Поэтому проще рыбу варить, а не жарить. Слова Треси о том, что можно ведь и запечь… ничего тут сложного нет! Взять глину, обмазать и запечь. Даже и печка не нужна, просто развести костер на полчасика. И можно рыбу ни во что не оборачивать…

Что, что в этом такого?

И дров еще поменьше уйдет…

Мать была против. Вареное – полезнее.

Да, конечно, но когда оно уже становится просто омерзительным? Когда в зубах навязает?

Когда сил нет вот ЭТО кушать, да каждый день, да по три раза в день?

Неблагодарность?

А вас бы так? Рыбная похлебка, вареная рыба, хлеб… все меню семьи Наранхо. Больше-то ни на что денег не хватает!

Хавьер хотел проводить свою помощницу, но Треси решительно отказалась. Унизительно это…

Да, это ее дом, ее братья и сестры, ее мать и отец.

И?..

Она их любит, она глотку за них хоть кому перегрызет, она работает, чтобы им помогать, но в том-то и дело. Она же их видит, как они есть! И оборванных, и с голодными глазами, и мать – сутулую, усталую, постаревшую раньше времени… никакую.

И отца…

Он симпатичный, конечно, но сеньорита Наранхо хорошо знает ему цену.

Безответственность. Нежелание и неумение подумать, хоть на шаг вперед.

И пословица, которую Треси тихо ненавидела. Дал Бог детей, даст и НА детей.

Замечательно! С голоду они и не помирают! Но и такой жизни не порадуются, уж точно. Священникам о таком говорить хорошо, не им же кормить придется!

Треси точно знала, Хавьер промолчит.

Но он посмотрит.

И это будет для нее страшно и унизительно.

– Ты сегодня рановато? – удивилась мама, только заметив ее.

Треси кивнула.

Да, это плюс. Тан Карраско обещал ее не задерживать больше необходимого. А тетушка могла и по ночам работать заставить.

Что ж…

– Мама, я уволилась.

– ЧТО?!

Выражение лица у матери было такое, словно Треси лично на королевский гроб нагадила.

– Я. Уволилась.

– Треси! Какой ужас! Я… ладно, папа придет, и я попрошу его сходить к дяде.

– Зачем?

– Чтобы он попросил сеньору Наранхо взять тебя обратно. Что ты такого натворила?! Что наделала?!

Треси сжала кулаки. Потом медленно, по пальцу, разжала их.

– Не. Надо.

– Что – не надо?! Что…

– Ничего. Ничего не надо.

– Я лично попрошу сеньору Наранхо!!! А отцу скажу, пусть тебя выпорет! Что за безответственность…

Треси заскрипела зубами. Пальцы снова сжались в кулаки.

Сеньору Наранхо!

Она попросит!

А мать-то кто?! Не сеньора Наранхо?! Нет?! Почему не сказать – попрошу Пилар? Попрошу сноху? Попрошу твою тетку…

Что ее всегда выбешивало, так это поведение родителей! Да, вы беднее! Но какого демона?! Вы НЕ бедные родственники! Вы ничего не просите! А насчет меня и работы… Это еще вопрос, кто и кого просить должен! То ли вы – тетку, то ли она – вас! Учитывая, что Треси за троих работала!

Вот как иногда так получается, что чужие люди понимают тебя лучше родных и близких? Как?!

Ответа, увы, не было.

А злость была.

– Мама, никого и ни о чем не надо просить. Я уволилась не просто так.

– Что ты натворила?!

Сказать правду? О том, что подслушивала тетку с любовником?

Еще бы и Треси нагорело… нет, это не выход. Поэтому…

– Мне предложили работу получше. Занятость меньше, зарплата больше. И я ушла.

– Да?

Два волшебных слова. Больше – денег! И мать уже готова слушать… хотя регулярно тыкает Треси носом в ее страшные недостатки.

Плевать, что ты зарабатываешь не меньше отца. Все равно – не заносись! Служи, приноси деньги, слушайся… и не вздумай даже плечи расправить! Нечего тут! Не положено!

– Да.

– И где же? Ты ведь ничего не умеешь!

– Научусь! Невелик труд – убирать.

– Убирать?

– Да, мам. В медицинской лаборатории при управлении полиции. Там некромантия, ну и все остальное. Оказалось, что я себя вполне прилично чувствую рядом с некромантами, и меня приняли на работу. Оклад достойный, работа не такая сложная, а там и учиться пошлют.

– Некроманты?!

– Да. А что?

– Треси, они же страшные!

Мать смотрела с таким священным ужасом, словно Треси каждый день собиралась в пасть ко льву. Или, там, в клетку со змеями.

– Разве? – Тан Хавьер вовсе не показался девушке страшным. А по сравнению с тетушкой, так и вовсе милейший человек!

– Это – НЕКРОМАНТЫ!

– Да, мама. Я знаю. Некромант и проводил собеседование, – с невинными глазами отозвалась Треси.

Мать поежилась.

– Ты… ты уверена? Может, все-таки…

– Там платят больше.

– Ну… – На лице матери изобразились раздумья. С одной стороны – ДЕНЬГИ! Больше! Это ж хорошо, правда? С другой стороны – дочь. Несколько минут материнская любовь боролась с материальными благами, и деньги победили с разгромным счетом. – Ладно… если ты уверена…

– Уверена.

– Но отцу расскажешь сама. Поняла?

– Расскажу, конечно. Что в этом такого страшного?

Треси даже и не задумывалась. А что? Дело совершенно житейское, с одной работы ушла, на другую пришла. Что может не устраивать отца?

– Некроманты, – эхом отозвалась мать.

– Мама, полы мне все равно, где мыть. И остальное… что у нас котелок, что там посуда… и что?

– Да… ты голодная? Сядь, поешь…

Треси качнула головой. Хавьер почти принудительно затащил ее в кафе и накормил. Еще и заявил, что предпочитает живых помощниц, на них-де силы тратить не надо. Поднимать, управлять, приказывать…

После хорошего куска мяса с овощами на рыбный суп и смотреть не хотелось.

А еще…

– Мама, я кое-что купила. Чтобы на новой работе хорошо работалось…

А точнее, купил Хавьер. Сам. Как «гостинцы малышам». Треси попробовала отказаться, но…

Коробка была большой. И в ней были засахаренные фрукты, мармелад, пастила…

Малышня налетела вихрем, и Треси довольно улыбнулась. Пусть порадуются.

Если все хорошо пойдет, она им будет регулярно такое покупать. Что ж не побаловать? Дети же…

Мать покачала головой, но дольку засахаренного апельсина взяла. Треси тихонько перевела дух. Все, опасный участок пройден, а отцу будет все равно. Это уж точно.

Ему в принципе все равно… увы.

* * *

– Знакомьтесь – Висента Анна Дельрио, – представил Амадо симпатичную девушку, входящую в комнату.

– Похожа, – оценила Феола.

Действительно, у девушек было достаточно много общего. Издали.

Черные волосы, статная фигура, темные глаза. Разве что личико у Висенты подкачало. Мерседес могла вдохновлять скульптора.

Висента – разве что зоолога. Очень уж она походила на умненькую лошадку.

Симпатичную, никто и не спорит, живую, обаятельную, но… некая лошадеобразность в ней была. И зубы крупноваты, и рот великоват, и пропорции лица чуточку нарушены. Симпатичная, но не красавица.

Впрочем…

– Да, пожалуй, – прищурилась Висента. – Ладно, сейчас кое-что подправим…

Косметика меняет человека. Это знают все женщины, просто не все умеют ей пользоваться. Но Висента могла. Здесь пудра, там румяна, тут немножко туши…

Нет, Мерседес все равно оставалась намного красивее. Но определенное сходство появилось. Плюс прическа, плюс одежда, дом, родные, друзья…

Если кто-то выглядит, как собака, живет в конуре и лает… это – собака?

Наверное… а вдруг койот? Или волк?

Проверить это можно только опытным путем.

Амадо критически оглядел девушку.

– Винни, пока неплохо. Но двигаться надо медленнее. И руки в карманы не суй.

Висента, которая знала Амадо уже лет пятнадцать, с тех пор, как братик начал работать на ритану Лассара, показала мужчине язык. И привычно увернулась от подзатыльника.

Да, было и такое.

После неудавшегося похищения Тони взяла к себе в магазин двоих ребят. У одного из них оказалась куча родни… нет-нет, всех в магазин не тянули. Но кое-кого к делу пристраивали.

Помыть, протереть, принести-унести, доставить заказ… все лучше, чем по улицам шляться! А Висенте и вообще нравились старинные вещи. Она и разбиралась в этом неплохо, и замуж выходила за историка, и в магазине будет подрабатывать после свадьбы. Может, не на полный день, когда дети появятся, но обязательно будет.

Тони не возражала.

Нашел человек свое призвание? Радоваться надо!

– Сейчас мы садимся в мой мобиль, – инструктировал Амадо девушек, которые переодевались за ширмой. – И мы отправляемся домой к Веласкесам. Потом, убедившись в отсутствии слежки, тан Мальдонадо выводит Мерче через черный ход, грузит в свой мобиль и едет к себе домой. Думаю, это ненадолго. Но пока придется потерпеть. Всем.

Нельзя сказать, что присутствующим это нравилось. Но выбора не было.

* * *

Если бы Треси видела сейчас свою тетку, она бы очень удивилась.

Пилар Наранхо расхаживала по своему кабинету, и ее явно что-то не устраивало. А что?

Несложно догадаться.

Плевать ей было на супружескую измену и на рога у любимого мужа. Вот еще…. Проблема! Да тьфу на него, идиота!

А вот другое…

Нет, не огласка! Да пусть племянница хоть на главной площади стоит и в голос о ее изменах орет. Кто поверит-то?

Анхель промолчит, остальные тоже…

Нет, сеньору Наранхо злило не это.

Треси была…

Незаменима?

Тоже неправильно. Заменима. Но не меньше чем тремя-четырьмя мастерицами. И платить им придется больше. И перерабатывать не заставишь.

И следить за ними надо, чтобы чего не напортачили…

Да, зря она сегодня сорвалась. Но так разозлилась… и Анхель еще рядом…

Ладно!

Она даст девчонке несколько дней помыкаться. А после коронации позовет ее обратно.

Надо бы ДО, но тогда воспитательного эффекта не будет. Тоже додумалась!

Подслушивать…

Дрянь мелкая!

Пусть помыкается, прочувствует, как это, когда без работы и без перспектив, а потом-то тетушка Пили и выступит благодетельницей.

Потом-то она и пригласит дурочку на работу, обратно. А если Тереса и откажется, ее родители за ухо притащат. Она знает, что сказать супругу, и что тот скажет своему брату.

Да, пожалуй… несколько дней она подождет – и займется. Благо большинство заказов готовы, а остальные… сделают!

По случаю коронации женщины заказывают наряды срочно, и платят дороже… денег хватит. Жалко их тратить, конечно, ну да ладно! Один раз можно.

А потом Треси наверстает упущенное. В три смены работать будет.

Сеньора Наранхо приятно улыбнулась и подошла к зеркалу.

Надо, надо привести лицо в порядок. И пятна на скулах замазать, и ресницы снова подкрасить… и обязательно сходить на днях к куаферу. Ниточки седины… ладно, вот этот волосок она просто вырвет, но все равно для молодой женщины это недопустимо.

Решения были приняты, все расставлено по местам, и Пилар Наранхо улыбнулась своему отражению. Все у нее получится. Это же – она!

* * *

Адэхи с тоской во взгляде смотрел на море.

Старому шаману совершенно не хотелось во все это ввязываться. Дожить бы свои дни спокойно, да и хватит с него! А выбора-то и не было. Нет, не было…

Кто будет слушать старого шамана, когда замешаны интересы богов?

Да никто…

Ему предстоял путь за море. Не на корабле, нет. Он шаман, он может многое. А вот что именно он успеет…

Нет ответа.

Просто – нет.

Смертельный танец людей и богов набирал разбег и мощь, становился более страстным, яростным, даже жестоким… а вот чем он закончится?

Адэхи этого не знал. И подозревал, что не переживет узнавания.

Что ж. Такая судьба.

Да будет так, как судят боги. А шаман – проводник их воли.

Никто не вступит на песок на этом клочке земли еще десять дней. А потом… потом все будет кончено. Либо он выйдет сам, либо его отсюда вынесут. Ксаресы обещали похоронить его, как подобает. И да исполнится воля богов!

(обратно) (обратно)

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с демоном. Танго верано

© Галина Гончарова, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

(обратно)

Пролог

Мужчина посмотрел в окно.

Там сгущались вечерние сумерки. Синие, уютные.

Скоро на резном полотне неба зажгутся звезды. И это ему не нравилось.

Звезды, да…

Они не зеленые. Но слишком, слишком они напоминали ему глаза Владычицы. Слишком часто он думал об утраченном.

Власть!

Да, власть была у него и сейчас. Но не та, не то…

А впрочем…

Мальчик, рожденный в трущобах, не знал, кто он и откуда. Не знал ничего. Ни о чем. Самая обычная судьба, самой обычной уличной крысы. Повезло – не сдох в младенчестве.

Сначала просить милостыньку, потом воровать, потом…

Воровство обычно плохо заканчивается. Поймают – и либо порка, после корой кто отлеживается, а кто и не отлеживается, или рудники, откуда не возвращаются, или еще чего…

Раньше вообще руки рубили. Головы рубили. Всякое бывало.

Сейчас… вроде и жив ты останешься, только сам о смерти взмолишься.

Рамон Амадо Бустос отлично это помнил.

Помнил он, как однажды его побили старшие мальчишки. Вот ей-ей, не хотел он… Случайно… или не случайно?

Но деньги были нужнее ему! И та монета тоже. И вообще… он выклянчил, а отдавать – им? Таков уличный закон, где сильный пожирает слабого. Рамона сильно побили именно за крысятничество. Утаил он часть добычи от своих, ну и получил по полной. И ревел, прячась под досками пристани.

Ревел, пока не увидел ЭТО.

Наполовину женщина. Наполовину кальмар. До пояса женщина, а потом щупальца, щупальца…

Кто-то другой сбежал бы.

Рамон остался.

Тогда он еще ничего не знал о себе. Не знал, почему выжил, не знал, почему ему так легко и спокойно рядом с морем – магический дар, пусть даже непробужденный, многое дает своему носителю. Силу, здоровье, устойчивость к тем же болезням…

Рамон о нем не знал. Зато его почувствовали мединцы. И решили поставить себе на службу.

А что? Владычица Синэри говорила собирать таких людей… вот и пожалуйста! Вот тебе маг! Маленький еще… навсегда Рамон запомнил и ласковые зеленые глаза, и ее тихий шепот, и свой изначальный страх, и…

И самое главное!

То ощущение, которое охватило его после соединения.

Ощущение невероятной общности, принадлежности, ощущение тепла и уюта… он больше не одинок! Более того, это лишь часть доступного всем остальным!

Рамон понимал это.

Владычица!

Как же ему хотелось большего! У уличного мальчишки, воришки, крысенка, впервые появилась семья! Пусть не совсем такая, как у других, но это люди, которые любят его, и которых любят он! Люди, которые… люди?

Да хоть демоны рогатые!

Неважно!

Как он умолял Владычицу! На коленях ползал, на пузе валялся… да что угодно бы сделал! Лишь бы пройти все стадии единения до конца! Лишь бы…

Синэри запретила.

Нет, не просто так. Рамон прошел лишь часть изменений, и внешне он стал похожим на мединцев. Смог жить и дышать под водой, стал менее человекоподобным, обзавелся прочным панцирем под кожей, ядовитыми шипами – его симбионтом стал ядовитый краб^[271].

Так что любой, кто пожелал бы съесть Рамона, отравился бы. Впрочем, Рамон мог отравить и сам. Яда у него хватило бы на половину Римата.

А вот душа…

Душу его Синэри не затронула, равно как и способности к размножению.

Маг.

Редкая зверушка, попавшая в сети. Зверушка, которая нужна целой, невредимой и способной к размножению, чтобы получить поколение детей-магов. И Рамон не возражал.

Его дети будут слиты с остальными!

Они не окажутся на улице, их не будут бить, они не станут голодать…

У них будут любящие (иначе и не получится) матери, о них будут заботиться, его дети будут приносить пользу остальным…

Ради такого можно было и потерпеть. Но Владычица Синэри обещала ему полное слияние спустя несколько лет. Может, лет десять…

Рамон был счастлив.

У него была семья, дело, Владычица… у него было всё.

И этого всего он лишился в единый момент.

Всего, всего…

Он не поверил своим глазам, когда рядом с ним начали падать, биться в корчах, умирать его близкие…

Он тряс их, кричал, пытался что-то сделать… сделать хоть что-то! Перелить свою магию, силу, даже кровью своей напоить… напрочь забыв, что краб, с которым его слили, ядовит.

Они умирали.

Его подруги, его наставники, его братья и сестры, его народ…

Они умирали на его руках.

А потом пошла жуткая волна. И умирать начали те, кого пощадило в первый раз. Просто более слабые, невезучие, те, кто не выжил… не сумел выжить под водой. Даже двоякодышащие могут утонуть. Увы^[272].

Рамон почти никого не спас тогда. Ему удалось вытащить десяток детей – и только. Почти ни о чем. Но все же даже десять мединцев – уже сила.

И крысиные навыки, приобретенные еще в те времена, когда приходилось не жить, а выживать, подсказали ему выход. Сначала устроиться, устроить всех, сначала найти кормовую базу, потом уже выяснять, что и как случилось.

Так он и сделал.

Может, потому и выжил?

Никто из решивших сразу помчаться к Владычице не выжил. Не сумели.

Что творилось возле столицы?

Буйство магии и стихии. И в его эпицентре мединцы просто умирали. Их давила воля Ла Муэрте.

Их уничтожала некромантия, выпущенная на свободу. Да и стихия… море коварно. Растеряйся, дрогни – и тебя уже ничего не спасет.

Рамон оказался возле столицы только спустя четыре дня. И не поверил своим глазам.

Пещера, в которой жила Владычица, была обрушена. Завалена.

И… Владычицы не было.

Вообще. Нигде. В этом мире ее не было!

Невероятно? Но знания мага подсказали ему верный ответ.

Владычицу изгнали из этого мира. Попросту изгнали, вытолкнули и закрыли дверь. Это сложно, непредставимо трудно, но – возможно. И Рамон чувствовал остатки божественной энергии в пещере.

Там, далеко, под камнями…

СВОЛОЧИ!!!

Как же в эти минуты он ненавидел богов! Всех, всех, ВСЕХ!!!

До крика ненавидел, до слез, до истерики, до стиснутых зубов, до… да до чего угодно!

Где вы были, сволочи, когда малыша выкинули в канаву?

Где вы были, когда меня учили воровать, побираться, когда били, когда я мерз и голодал, когда думал, что моя жизнь закончена?!

Как я молил, как я просил… ГДЕ?!

Не приходили?

Ну и не надо! Но когда нашелся тот, кто пришел! И помог, и поддержал, и… ЗА ЧТО?!

За что вы отняли у меня мою семью?!

НЕНАВИЖУ!!!

И меры этой ненависти не было. Слишком велика она была для любой души.

Он пытался проплыть внутрь, но проходы были завалены. И трогать камни он не решился, те шевелились, словно живые. Да и не нужно было магу воды плыть самому.

Вода же…

Там, где есть капля воды, он увидит все необходимое.

Более того, вода покажет, что случилось…

Показала бы. Но вот так уж срослось. Антонии Лассара повезло. Носительница божественной силы осталась неизвестна жаждущим мести мединцам. Вода просто не сохранила ее след.

Она – носительница силы Ла Муэрте, так она и запечатлелась. С силой богини.

А внешность…

Если бы сразу… Если бы снять информацию в тот же день… а так… да, вода все видит. Но это же вода! И капля, которая сегодня была в пещере, завтра будет далеко в океане. Или вообще испарится.

Поди, найди нужное…

Настолько хорошо Рамон считывать с воды не умел. И кто именно причастен к изгнанию Владычицы, не разобрался.

А вот про само изгнание понял. И еще…

Кто сказал, что если мединец – обязательно дурак? Таких большинство, но не все же! Рамон рассуждал просто!

Если Владычицу изгнали, надо ее вернуть. А потом уж можно и отомстить. Небось, она знает и кто ее изгнал, и как, и второй раз такого не допустит. Вот и цель появилась.

Сначала вернем Синэри Ярадан, потом уже можно будет и отомстить. Нужно будет отомстить, даже для своего удовольствия. Но – потом.

Практичность, возведенная в абсолют, иначе на улице не выжить. Никак.

Рамон занялся делом.

Ему надо было устроить тех, кто оказался на его попечении. Сделать так, чтобы они не забыли Владычицу, чтобы прониклись правильной целью, чтобы тоже мечтали вернуть Её…

Найти способ, найти возможность, все придумать, организовать, собрать оставшихся мединцев… вдруг кто-то да остался? Следить за происходящим по газетам, искать… да хоть что, малейшие упоминания, зацепки… ну должно же что-то промелькнуть!

И оно действительно – было.

Антонии Лассара повезло и второй раз. Реальная версия и та, которую надо было скормить широкой общественности, сильно расходились между собой. Поэтому задокументирована и оставлена в архивах была именно вторая. Та, что для широкого употребления.

А первая…

Кто там что знал-то?

Десяток человек? Считай, никто и не знал.

Да, есть поговорка, что знают двое – знает свинья. Может, оно и так, если речь не идет о серьезной тайне. В которой все участвующие заинтересованы чинами, деньгами, а то и своими шкурами. А тут все посвященные были простимулированы сохранить тайну.

Кому-то отломился титул, кому-то земля, кому-то финансирование… по итогам операции. И признаваться даже в кругу семьи, что нет, дорогая, это не я?

Это Антония Лассара, да-да, восемнадцатилетняя девчонка, без всяких тормозов, вот она изгнала демона, а остальные так? В лучшем случае рядом постояли?

Дойди такое до короля, головы полетят! А про награды и говорить не стоит! Получишь ты свою награду, пинком под копчик!

Так что все посвященные молчали. Сама Антония тоже не стремилась к известности. Ла Муэрте… ага, обращайтесь к богине с вопросами. На здоровье.

Или в инквизицию.

Или к мэру города Римата.

Так что истину не узнал никто. В том числе и Рамон.

А вот что надо было делать…

Вернуть Владычицу.

Как? Да просто! Если один раз открыли Ворота туда, значит, надо открыть их еще раз. И для этого нужна или божественная сила (не допросишься!), или большая жертва.

А уж там-то Владычица не растеряется, вернется. Рамон в этом был свято уверен.

Мысль о том, что Синэри могла погибнуть… какое там – прийти в голову? Даже и не мелькнула! Ни рядом, ни близко… вообще никак! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. И точка.

Итак, с богами номер не пройдет. Остается громадная жертва. Но даже если мединцы все принесут себя в жертву… а они постепенно собирались, ведь все их потайные места так и не обнаружили. Те, что на островах, те, что под водой, те, что рядом с водоворотами… так набралось уже около двух сотен мединцев. Мало, конечно.

Если Владычица не вернется, то вскорости они просто растворятся среди людей. Кто-то так, кто-то иначе… уже их дети будут человекоподобны, а внуки и вовсе самые обычные люди. Или они просто вымрут.

Нельзя же возродить народ из двух сотен представителей? Нет, нельзя.

Тут и магия не поможет, как ты ни крути. Могла бы помочь Владычица, но ее надо вернуть.

Две сотни жертв?

Допустим. Но… Рамон примерно представлял себе, СКОЛЬКО нужно силы. Он представлял себе силу Владычицы. Вот… чтобы изгнать ее, нужно было не меньше. Чтобы вернуть – понадобится больше. Пересилить бога?

Двумя сотнями последователей, часть из которых… ладно уж! Он же не дурак, он видит, что даже если часть верит и верит искренне, то остальные…

Нет, они на Великую Жертву не пойдут. Это ж отдать жизнь и душу, смерть и посмертие, полностью развоплотиться… не смогут. Просто не сумеют.

А без этого смысл жертвоприношения теряется.

Но ведь можно и иначе!

И тут-то Рамон вспомнил про индейцев.

Нет-нет, не стоит думать о них плохо. Они как раз уходили сами, уходили страшной и кровавой ценой, оплачивали свои долги и свои дороги своими жизнями, отданными добровольно. Но…

Чисто теоретически?

Есть ритуал, есть возможность. И да!

Об индейцах не надо думать плохо. А вот об инквизиции не надо думать слишком хорошо! Везде найдутся люди, которым звон монет голос разума застит. Особенно когда монет много. Очень много.

А есть еще драгоценности. И разные редкости…

Записи, относящиеся к исходу индейцев, были скопированы для Рамона одним небрезгливым человеком. Скопированы, переданы, тщательно изучены… и получен печальный вывод. Надо не меньше ста тысяч человек.

Смерть ста тысяч человек единовременно может стать основанием для открытия прохода к Владычице. Колоссальная гекатомба, да…

Осталась самая мелочь.

Убедить эти сто тысяч добровольно и единовременно умереть. И… демон с ней, с доброй волей! Пусть умирают просто так! Но – в один миг.

Можно бы и побольше, но…

А как?!

Рамон долго размышлял, думал, а потом… потом – сообразил!

Конечно же!

Взрывчатка!

При достаточном количестве ее может получиться и больше жертв. И Владычица сможет вернуться. Она же их не бросит, ведь правда?

Правда!

Место?

Что за идиотские вопросы! Конечно же Римат! Жаль, нельзя провести ритуал на месте дворца герцога, но…

туда – не пройдешь. Даже спустя пятнадцать лет почва там ненадежна. Дворец и охранять-то не надо. Просто до него можно не дойти. Провалиться в яму, сломать ногу или еще чего. Сама почва неустойчива.

Мародеры – и те не суются. И опасно, и ощущение… неприятное. Все пропитано и силой Владычицы, и силой Богов… даже Рамону не слишком-то хорошо, а уж обычному человеку – это как голому, да в крапиву.

Значит, Римат.

Это рядом. А остальное можно обеспечить рунами и кристаллами.

Рунный круг и кристаллы – там.

Рунный круг и кристаллы в поместье.

И энергия, жаль, не вся, часть расточится, это неизбежно, польется на поместье, туда, где открывали первый портал. И Владычица вернется.

Да, идея хорошая. Но на все это нужны деньги, деньги и еще раз деньги.

Не просто сами по себе. Нужно сотрудничать с людьми.

Кто-то должен доставать магические компоненты, кто-то кристаллы, кто-то рассчитывать сам ритуал… Рамон умел многое, но на такие сложные материи его образования попросту не хватало! Это ж не водяной плетью хлестать, тут ошибка в десятом знаке после запятой уже приведет к катастрофе.

А еще надо закупить взрывчатку, заложить взрывчатку, дождаться нужного события…

Пятнадцать лет?

Да тут кому другому и сотни не хватит! А Рамон справился! И мог быть горд собой! Всего пятнадцать лет на подготовку ТАКОГО!

Владычица тоже будет им гордиться, когда вернется. Обязательно.

За окном сгущалась ночь.

Медленно загорались звезды.

Мужчина смотрел в окно, но не видел их. Мысли его были исключительно о грядущем триумфе. Осталось уже немного, всего несколько шагов. Смертельный танец.

Танго над пропастью, на острие клинка…

Он справится. Владычица вернется.

(обратно)

Глава 1

Мануэль Хоселиус погляделся в зеркало.

Стекло послушно отразило представительного и весьма симпатичного мужчину. Черные волосы уложены прядь к пряди, короткая бородка расчесана и тоже уложена воском, чтобы не растрепалась от ветра, лицо…

Все же он просто прелесть!

И возраст здесь ни на что не влияет.

Мануэль был очаровательным мальчиком, потом он вырос в прелестного юношу, а потом в обаятельного и красивого мужчину. И неважно, что брак между его отцом и его матерью так и не был заключен.

Когда это было минусом для королевской семьи?

Да никогда!

У него есть и титул, и герб, пусть с косой полосой и урезанный, но ведь почти королевский! И наследовать он имеет право…

Так-то да. Что другое, а право вы имеете.

А вот шансов сесть на трон у вас нет, друг мой. Попросту нет.

Мануэль Хоселиус был незаконным сыном Хоселиуса Аурелио. И будь его родители женаты… он ведь был первенцем у своего отца! Заметим – признанным.

История, впрочем, банальная.

Есть прелестная юная дама. Есть старый и откровенно надоевший красотке муж.

И есть юный принц. Которому пора вступать во взрослую жизнь.

Что делается в таких случаях? Это во многом зависит и от мировоззрения людей, которые замешаны в ситуацию.

Юная Алисия Катарина не видела ничего плохого в интересе его высочества. Ее супруг же… может, юные влюбленные и были бы оскорблены до глубины души, знай они о разговоре супруга прелестницы с его величеством. Но все было обговорено четко и ясно.

Это у них высокие чуфффффства^[273] чуть пониже пояса. А у остальных… а у остальных – высокий расчет. Почти высшая математика.

Пусть молодежь нагуляется.

Его величество отлично понимал, что такое первая любовь. Ну и «хочу» тоже. Тут лучше уж дать, чем потом расхлебывать, ей-ей. Нагуляется – успокоится. Все лучше, чем идеализирует девку, потом в семье будет несчастным, да еще или эту же встретит, или потом похожую найдет… обычно ничем хорошим это не заканчивается. Так что король был не против.

А что?

Возраст подходящий, чистенькая, дурной болезнью принца не наградят, достаточно опытная, чтобы мальчишка не заскучал в постели, но не шлюха. А главное – замужем.

А муж-то какой удачный!

Королевский казначей! С ним всегда договориться можно будет!

Аурелио Августин так и поступил. Попробовал договариваться. И казначей пошел ему навстречу.

Да, бывает и так. Когда влюбляешься и женишься на девушке, которая тебе во внучки годится. Нет-нет, поймите правильно, разница в те же двадцать лет никого бы не смутила. Бывает. И не такое бывает!

Но не в сорок восемь же! Ей семнадцать! Ему – шестьдесят пять! Думать надо тем, что выше, а не ниже пояса…

Понятно, девушка прелестна, но ты-то ее захотел ОДИН раз. А она хочет – КАЖДЫЙ раз.

А возраст уже не тот, чтобы соответствовать семнадцатилетней прелести. И восемнадцатилетней тоже.

И сердечко пошаливает, и поспать хочется, и… и ловишь себя на мысли, что в организме скоро начнется острая недостача кальция. Уж больно жадными глазами провожают юную казначейшу придворные.

А тут – принц!

Сразу хорошо получается. Супруге – развлечение. И главное, что никто не перейдет дорогу его высочеству.

Казначею – душевное спокойствие. Да, ему наставили рога, но тут можно ходить и носить их почти с гордостью… не с конюхом каким или бретером. Нет. С принцем… кто сможет отказать его высочеству? Несчастный муж печально покорился…

Это даже и трагический оттенок носит… ах, как красиво звучит! Рога с трагическим окрасом!

И потом, когда отношения закончатся, несчастный супруг кое-что получит за свое понимание и терпение. Сутенерством отдает?

Фи, уважаемые! Это вы зря так судите! Это не сутенерство, а благодарность его высочества своей фаворитке. Такое тоже бывает.

Неучтенным фактором стала только беременность. Такого никто не ждал, вроде бы и принц умел предохраняться, да и даму поили всеми средствами, но – случается. Природа, она свое всегда возьмет. Король скрипнул зубами, но решил кровью не разбрасываться. И договор был чуточку пересмотрен.

Да, и в сторону увеличения суммы – тоже.

Понятно, что родившийся Мануэль Хоселиус был признан его высочеством. И получил герб, хотя и усеченный, получил титул и даже небольшое поместье. Воспитывался он, правда, не при дворе. В деревне.

Но тут уж даже принц не возражал. Что делать с детьми, он в свои восемнадцать представлял весьма слабо. Ладно, в девятнадцать… почти.

Все равно… ребенок? Вот и прекрасно. А почему он так плохо пахнет? И течет с него чего-то такое… а орет он зачем?

Про осознание ответственности за приведенную в этот мир новую жизнь. Про безумную любовь к первенцу. Про…

Вот писать про такое приятно, а читать умилительно. Только в жизни так бывает крайне редко. И в данном случае ничего подобного у Хоселиуса Аурелио не вспыхнуло и не зажглось, тоже мне, звезда какая!

А вот у Алисии Катарины чувства вспыхнули сразу. К добру ли, к худу, она оказалась абсолютно сумасшедшей мамашей. Ребенка она не спускала с рук, мгновенно остепенилась, забыла о приключениях… супруг нарадоваться не мог следующие пять лет. Потом его все же хватил инсульт, и он отправился сводить баланс к Ла Муэрте, но пять лет он прожил спокойно.

Какие там рога? Что вы!

Идеальная семья!

Ради такого и королевского бастарда потерпеть можно.

Да и супруга так благодарна за его хорошее отношение к королевскому бастарду, что просто идеальной женой стала. Дети – и те оценили. Сначала-то им юная мачеха совершенно не глянулась, а потом и признали, что отец не дурак.

Так-то оно… умному человеку и рога на пользу, и копыта не во вред. Он все сумеет к делу приспособить.

Время шло.

Юный Мануэль вырос, был представлен ко двору и мигом получил всеобщую любовь и популярность. Что уж там…

Бернардо Хоселиус был слишком молчаливым и замкнутым. Себе на уме. И улыбаться всем подряд явно не собирался.

Игнасио Хоселиус вообще весьма негативно относился к людям. Думал о чем-то своем, не переносил шумных торжеств, старался держаться от людей подальше, а Мануэль к людям рвался и тянулся. Ему и хорошо было только среди людей.

Скажи ему кто-то, что Бернардо такой, потому что серьезно увлекается психологией и экономикой, а Игнасио обожает астрономию во всех видах, и попросту вечно хочет спать… посмотрите сами на звезды до утра! Небось, тоже клевать носом будете! Но Мануэлю это было дико. Он просто не мог этого осознать. Так тоже бывает.

Ему нравились веселье, шум, смех, гуляния, праздники, он расцветал только среди людей… и люди к нему тянулись, не понимая, что это не его собственный свет. Сам по себе Мануэль стоил очень немного.

Красивый, но пустой. Чужие фразы, чужие мнения, чужое обаяние… все чужое. Там подсмотрел жест, здесь запомнил удачную шутку, тут поклон, там улыбка… и все покорены, кроме самых проницательных.

Впрочем, пустой горшок гремит громко. А отраженный свет частенько слепит не хуже солнечного. Да и кто там будет разбираться? Кому оно нужно?

Внешность?

И тут демоны подыграли Мануэлю.

Идеальные черты лица он унаследовал от матери. Волосы и глаза от отца. И выглядел так, что дамы таяли, таяли и снова таяли. Буквально стекали ему под ботинки, как лужицы мороженого. Плавились под солнцем его взгляда. Мануэль и не думал считать победы – вот еще! Это не он за женщинами ухаживает – они за ним! Что ж, если кто-то его получил, пусть будут благодарны. А он пошел дальше.

Нельзя же, чтобы такое сокровище принадлежало только одной?

Никак нельзя!

Бернардо красивой внешностью не отличался. Он просто пошел в свою мать, а ее высочество, увы, не была красавицей. Старинный род, богатство и связи совершенно не гарантировали личное обаяние. И вот!

Слишком длинный нос! Слишком широкий рот. Маленькие глаза. Понятно, и с таким набором можно быть обаятельным. Но у Бернардо и это не получалось. Сначала он учился, а потом, когда начал разбираться в людях… ему и неприятно как-то стало. Видно же, кто тебе друг, а кто твоему титулу приятель. И видно, и заметно, и вообще – фу!

Игнасио тоже нельзя было назвать красавцем. Он хоть и унаследовал от отца черты лица, но фигуру-палку, неуклюжесть и редкие волосы было не спрятать. Да его это и не интересовало.

А вот астрономия…

При таком раскладе неудивительно, что любимцем всего двора стал именно Мануэль. Общаясь с ним, люди быстро забывали и про его незаконнорожденность, и про пустоту… тоже своего рода талант. И недюжинный.

А потом…

Есть поговорка: на каждого охотника свой медведь найдется.

На Мануэля он нашелся тоже. В лице очаровательной шестнадцатилетней блондиночки Виктории Меганы. И мужчина попал.

И пропал.

Или…

Может, окажись он хоть ненадолго с красоткой в одной постели, он бы и не попал. И не пропал, и вышел сухим из воды, как это у него и получалось. Но…

Юная Мегана, которую никто не называл Викторией, как-то не ложилось это имя на ее внешность, вот не клеилось – и все тут, была весьма и весьма неглупа. И точно знала, что из приданого у нее внешность – и девственность.

И все. Больше и считать-то нечего.

Внешность – тут понятно. Блондиночка, тоненькая, хрупкая такая, глазки карие, громадные, как у раненого оленя. И плачет красиво. Девственность – тут тоже понятно.

Да, она из знатного рода. Но тут же какое дело! Когда тебе что-то от предков досталось, и ты стараешься его сохранить, развить, преумножить… это хорошо!

А когда тебе ничего не досталось?

И родители у тебя лентяи и дураки? Если уж очень-очень честно, то они и правда такие. Им бы погулять, поесть-попить на дармовщинку, да и поспать. Можно друг с другом, можно с кем-то еще. А чтобы дочке приличное приданое дать?

А зачем?

Они не пропали в жизни, авось и она не пропадет!

Мегана не хотела так жить! Не хотела считать медяки, не хотела штопать чулки, не хотела… и когда на нее обратил внимание сам Мануэль Хоселиус, решила, что это ее шанс.

Сложится с бастардом – отлично! Считай, она устроена навсегда.

Не сложится?

Если женщина такому сокровищу отказывает… кого-нибудь она себе точно поймает. И Мегана повела свою позиционную войну по принципу: вокруг вьется, а укусить не дается.

Не дам я тебе ДО свадьбы!

НЕ ДАМ!!!

И сама себе не верила, пока не встала перед алтарем! Получилось!

Получилось же!!!

Есть чем гордиться! Собой! Собой, любимой!!!

Да, не ее высочество. Но ведь герцогиня же! И деньги можно не считать! И платья заказывать, сколько пожелаешь, причем у придворных портных, то есть за них даже платить не надо, и свекрови нет – померла уже. И супруг… Мануэль не просто так потаскался по придворным дамам. Что делать со своей женой, он отлично знал, так что супружеские обязанности были для Меганы сплошным удовольствием.

Так бы оно и осталось.

Но…

Аппетит приходит во время еды. И тут Мегана тоже не стала исключением.

Может, будь жива ее величество… Или хотя бы супруга Хоселиуса Аурелио, или будь у Меганы свекровь-кобра, или женись кто-то из принцев…

Но вот так вот ей повезло по всем фронтам! Что оказалась Мегана чуть ли не первой дамой при дворе.

А что? Она супруга принца! Пусть незаконного, но первенца же! И пока она главная.

А потом?

А что – потом? И вот тут-то Мегану и начало заедать, как несмазанный подшипник. А потом они все переженятся. И король, и его дети, и его внуки… и окажется она на сто семнадцатых ролях там, где раньше была первой. А она ведь уже ощутила вкус власти и денег!

На своем, конечно, примитивном уровне, но ощутила!

Ах, как это замечательно, когда перед тобой лебезят, заискивают, когда ты первая. Единственная!

Самая-самая…

И как бы это состояние сохранить?

А только одним способом. Если Мануэль станет королем, то Мегана сядет на трон. Но для этого надо работать, работать и работать. И для начала с самим Мануэлем, которому и в голову такая мысль не приходила.

Он же не был полным идиотом и преотлично понимал, что на троне не только седалищем сидеть надо! Там еще и думать приходится! Головой!

И платят глупые короли за свою неосмотрительность ей же. Головушкой буйной…

И в истории всякое случалось.

Если бы Мегана поговорила с ним напрямую, может, и послал бы он супругу в дальний поход. Но Мегана была умнее. Она начинала издалека, по капле вливала яд в уши мужа, перетряхивала его воспоминания, переиначивала мысли, подсказывала нужные, переворачивала все с ног на голову – и самое ужасное, что Мануэль этого даже не замечал.

Пустота же…

А в пустой кувшин можно и камней накидать, и песка насыпать, и воды налить… и даже все сразу. Там все поместится, только работай.

И Мегана постепенно добивалась своего.

Не за год, не за два, но Мануэль уверился, что жизнь несправедлива. Ладно еще его отец!

Но потом-то на троне должен быть он! Мануэль Хоселиус! И поступили с ним плохо! Ну что такое герцогство? Оно же маленькое, и доходы с него не такие большие, и вообще…

К нему относятся несправедливо!

Его не любят, не ценят, не превозносят, не понимают… и вообще, единственное родное существо рядом с ним – Мегана.

Кто-то сомневается? А?

Если кто и сомневался, то Мегана быстро уничтожала таких сумасшедших.

Слово тут, взгляд там, вздох здесь… ах, дорогой, разве кто-то может тебя понять так же, как я? Посочувствовать, полюбить… никогда! Жить без тебя не могу, дышать не получается… и вовсе это даже не астма, тьфу на вас, гады неромантические! И не воспаление легких!

И постепенно, потихонечку, проточила Мегана дырочку в камне, постепенно стал Мануэль коситься и на отца с неодобрением, и на братьев…

Может, впрямую он на преступление и не пойдет.

Но…

Ему и не надо.

Дорогой, расслабься и доверься жене. Она точно знает, как для нее будет лучше.

* * *

– Котики?

Во многом Феола была и оставалась симпатичной девушкой. Которая обожала пушистых мурлык.

Правда, на островах такие не приживались.

Нет-нет, они были, но совсем другие. Островные, колониальные котики были раза в три крупнее своих материковых собратьев. Более того, немного другого строения, длинноногие, изящные, крупные, вполне способные при необходимости заменить сторожевую собаку.

А еще – их не пускали в дом.

Потому что метили они все, до чего могли добраться. Вот просто – всё. И запах стоял такой, что на него можно было топор вешать.

Так что кошек Феола любила и уважала, но на расстоянии. Не домашнее оно – и все тут.

Или?

– У нас сейчас в магазине три котяры живут, – рассказывала Висента. – Два мальчика и девочка. Нет, мы их не приманиваем, сами как-то дорогу находят. Один из мальчиков ритану Лассара-Риалон выбрал своей хозяйкой, везде за ней хвостом ходит, а тех, кто к ней подошел слишком близко, может и лапой треснуть. Там такие позиционные бои были! Это что-то! Еще один четко решил, что это – его магазин. А остальных пристраивать будем.

– Пристраивать?

– У нас так уже бывало. Сеньор Мендоса, это кот, который достался ритане вместе с магазином… он же кот! И котят по округе производил исправно. И иногда приносил их в магазин.

– Приносил? – удивилась Феола.

– Да. Сам приносил.

– Добытчик.

Висента пожала плечами.

– Если будет нужен котенок – обращайся.

– Обращусь, – согласилась Феола. А что? Алисия себе, вот, слизняка завести пытается, да какого! А Феоле даже кошку нельзя?

Несправедливо!

Девушки ехали домой к Веласкесам.

Вез их Серхио Вальдес и отчаянно пытался придумать, как же так повести разговор, чтобы его не треснули по голове чем потяжелее. Вряд ли Вальдесы одобрят его поступок. Но – надо. Не подставлять же Мерседес под еще одно похищение. Ей и так неоправданно повезло… уже три раза. Как бы не оказался лимит исчерпан.

* * *

Мерседес в этот момент входила в особняк тана Мальдонадо. И надо сказать, краснел тан так, словно и не качался на фонаре с голым организмом…

Неловко ему было.

И залежи пыли… убью эту прислугу! И кисти с красками, небрежно брошенные на кресло, и блуза художника, вся в пятнах, и пятно на обоях… это он в стену бутылкой с вином запустил, а обои пока не поменяли…

Да, и сапоги можно было бы в камин не совать. Но там он их точно нашел бы…

Возможно, тан Мальдонадо и был гением.

Но вот поросенком он был без всяких допущений.

Обычно он своим эпатажем бравировал, выпячивал его, подчеркивал, гордился… а вот сейчас… стоит он, дурак-дураком, и смотрит, и глазами хлопает. И что тут скажешь? Самое банальное, увы.

– Простите, Мерседес. У меня беспорядок…

– Ничего страшного, – взмахнула рукой девушка. – Тан, я же понимаю, вы не рассчитывали ни на что такое.

– Да…

– Это мне жутко неловко, что я вот так… что меня вам навязали.

Мальдонадо расправил плечи.

– Мерседес Вирджиния, клянусь. Никто и никогда мне ничего не навяжет. Если я сам не пожелаю. Давайте я вам покажу вашу комнату?

Нельзя сказать, что гостевые покои были лучше. Но в них убирали… какая стерва трусы забыла на столе?! Красные, кружевные…

УБЬЮ!!!

Тан поспешно схватил белье и спрятал в карман, надеясь только, что это – единственный экземпляр. Мало ли кто и что еще забыл? И где…

Точно!

Сначала убью всю прислугу, потом уволю! Два раза!!!

Мерседес тактично сделала вид, что ничего не заметила.

– С вашего позволения, – поклонился Херардо Диас. – Вы составите мне компанию за ужином?

Мерседес прислушалась к себе. Есть не хотелось, только спать.

– Тан, умоляю, поймите меня правильно… я так переволновалась. Едва на ногах держусь. Я, наверное, сейчас спать лягу. Хорошо?

Мальдонадо обозвал себя идиотом.

Действительно, девушка вся зелененькая, едва на ногах стоит. А он туда же…

– Конечно, Мерседес. Но на голодный желудок спать вредно. Давайте поступим так: я прикажу принести вам молока и плюшек. Хорошо?

Мерседес кивнула и мечтательно улыбнулась.

– Я пока волосы расчешу…

Тяжелый узел смотрелся красиво. Но походи весь день со шпильками…

– Тогда с вашего позволения, – сделал шаг к двери Мальдонадо.

Мерседес тоже шагнула к нему.

– Тан, спасибо вам. Я же понимаю, что вам и сложно, и тяжело, и не нужно все это. Но вы взяли на себя мои проблемы… вы такой благородный!

И…

И губы, которые робко-робко касаются его щеки.

Очнулся Мальдонадо только перед закрытой дверью гостевой комнаты. И чувствовал себя, как пьяный.

Вот ведь…

Благородный…

Идиот он старый, вот что! Размечтался, недоумок! Тьфу!

Херардо ожесточенно потер щеку – и решительным шагом направился на кухню. Что есть – то есть. Молока в доме вряд ли обнаружится, придется слугам сейчас бежать и хоть из-под земли его доставать. Да и плюшки…

Вот вино и вяленое мясо они бы нашли в момент. Но нужно – молоко! Значит, будет! Хоть в королевском дворце пусть достанут!

Мерседес сидела в комнате, перед зеркалом, и расчесывала волосы. Массировала голову. Становилось легче и приятнее, по мере того как пряди освобождались от противных шпилек. Вон у нее какая грива, ниже талии. Хорошо Тересе – у той легкомысленные кудряшки до плеч. У Феолы волосы подлиннее, до середины спины, но у нее они тоже кудрявые, легкие. А у нее…

Оххххх!

Мерседес искренне надеялась, что ничем не обидела тана Мальдонадо. Такой замечательный мужчина, такой умный, такой…

Да замолчи ты, дура!

Размечталась тут!

Он на тебя и не посмотрит, перед ним, небось, и не такие красотки на пузе пляшут! А тут ты! Толстая и не особенно симпатичная, разве что натурщица… да, корову с нее рисовать хорошо получится!

Тьфу!

* * *

Как можно найти себе приключений на ровном месте?

Можно.

Особенно если мобиль полицейский, а не личный, вальдесовский. И водитель. Серхио же просил сначала съездить за Висентой, чтобы та вещи взяла, а потом уж они все вместе на нем поехали.

Вот мобиль чихнул, плюнул – и остановился.

Водитель прошипел под нос что-то неприятное и полез наружу.

Серхио расслабился и откинулся на спинку сиденья. Подождет он пару минут, ничего страшного.

Но чтобы подождали две девицы? Да еще спокойно и тихо? Такому – не бывать!

Огляделись по сторонам и тут же нашли себе занятие, благо рядом был магазин с дорогим парфюмом.

– Сходим? – предложила Феола.

– Там дорого, – выразила сомнение Висента.

– Не купим, так понюхаем всласть, – Феола сдаваться не собиралась. Но понимая, что Висенте может быть неудобно, не стала давить. Не все могут себе позволить дорогие духи. – Я сама схожу, ладно? Только туда и больше никуда.

– Сходи, – решил Серхио.

Одна девушка в мобиле еще может помолчать.

Но две?

Никогда! И трещат они как сороки, а у тебя и так голова разламывается! И подумать о чем-то рядом с ними не выйдет. Попробуйте спокойно размышлять, если у вас на макушке устроился сорочий базар?

Феола кивнула и выпорхнула из мобиля.

Дорогая лавка встретила ее сложной смесью ароматов, но преобладающим запахом над ними был кофе. Тоже понятно. Чтобы не сбиваться, кофе был повсюду. Стоял в больших банках, молотый и в зернах. Чтобы нюхать в промежутках между ароматами, а то рецепторы отказывают.

Феола с любопытством огляделась по сторонам.

Ну так… ничего особенного. Лавка и есть, как и на островах. Вот, в углу что-то выбирает старичок, вот стоит еще одна продавщица.

– Ритана, я могу вам помочь? У нас есть прекрасные наборы – мыло, ароматическая вода и духи, все в одной гамме. Жасминовой, к примеру. Хотя для вас лучше выбрать что-то более экзотическое. Вот орхидеи, или лилии…

– Ритана Ксарес, – отозвалась Феола. Лилии ее не заинтересовали, а вот жасмин… – Дайте понюхать жасминовый набор.

– Пожалуйста, ритана Ксарес.

Жасмин пах жасмином. Совсем как на острове.

– Я это возьму, – решила Феола, поочередно открывая содержимое небольшой корзиночки. Да-да, набор был уложен в небольшую корзиночку, и ее ручка перевита цветами жасмина. Мыло, ароматическая вода, духи, крем для рук и для тела – все в одном запахе, а это важно. – Упакуйте – и сколько с меня?

– Два золотых, ритана Ксарес.

– Ксарес?

Феола и не заметила, как к ней подошел старичок.

И… не то чтобы он такой уж старик. Седой, полулысый, пахнет не очень-то, потому и тут отоваривается, вон, у него из свертка в руках аж несет мускусом и чем-то еще таким, мужским, но движения достаточно четкие. И видно, что он крепкий…

– Ксарес.

– Ваш отец – Хулио Патрисио Ксарес?

– Откуда вы знаете? – Феола копалась в сумочке, доставая кошелек.

– Позвольте представиться, ритана. Патрисио Эудженио Ксарес. Видимо, ваш дед.

– У меня нет деда.

– Неужели?

Патрисио Ксарес надменно разглядывал невысокую рыжую девушку. Прищурился, чуть нахмурил брови. Его внучки под таким взглядом робели, краснели, бледнели и начинали заикаться.

Эта же…

Провела по нему небрежным взглядом, словно сплюнула, и отвернулась. Девчонка с корзиночкой косметики для нее оказалась важнее.

– Благодарю, сеньорита. У вас замечательный товар.

Патрисио спускать подобного пренебрежения не собирался.

– Дочь Хулио. Хм… ты на него не похожа.

Феола даже не обернулась. Было бы с кем разговаривать.

– Полагаю, ты похожа или на мать, или на соседа. Ты ничего не желаешь мне сказать?

Феола медленно развернулась.

Вот за мать она обиделась. За себя?

Нет, за себя она не обижалась, было бы на кого! Старый тиран, это же видно! Адэхи ей таких не раз показывал! Это масштабы на островах другие, а люди одинаковые. Подонок везде подонок, а гулящая девка будет гулять даже посреди океана.

Но малейшее сомнение в чести ее матери разбудило в Феоле гидру и кобру. Если Патрисио Эудженио Ксарес рассчитывал, что она смутится или расстроится, он сильно просчитался. Это по метрике Феоле семнадцать, а по жизни…

Шаманы рано взрослеют, слишком на них большая ответственность.

– Вы выгнали моего отца из дома, когда он пошел против вашей воли. Отреклись и забыли. На каком основании вы, посторонний и малоприятный старик, заговариваете со мной? Вы мне никто, а ваши слова – ничто.

Патрисио опешил.

Теоретически – так и было.

Практически Феола должна была отреагировать не так. Начать оправдываться, ругаться, нервничать, смутиться… да хоть бы и истерику закатить! Нет?

– Я – твой дед.

Феола сощурилась так, что Патрисио даже умилился. Вот такой же прищур он видел в зеркале. Оказывается, внучка на него похожа тоже… а что рыжая – бывает!

– Неужели? Когда у меня день рождения? Как мое второе имя? Что вы мне подарили на крестины? Ой, оказывается, вы не в курсе? Тогда какой вы родственник? Много таких… примазывается!

– Уважай хотя бы мой возраст, если не уважаешь свое имя! Ты – Ксарес, нравится тебе это или нет!

– Когда сказать нечего, говорят о возрасте. Только годы не добавили вам ни ума, ни порядочности, ни доброты. Вы меня не интересуете, тан. И больше не беспокойте мою семью.

– Ты так в себе уверена? А если я завтра отправлю на ваш островок управляющего, выкуплю ваш клочок земли и все там солью засыплю?

Феола расхохоталась старику в лицо.

– Подчинить, придавить, напугать… вы способны только на это, тан? Неубедительно! Отвечу вам той же любезностью! Окаменевший навоз не станет золотом! Не путайтесь у меня под ногами, а то вас все маги Римата не спасут!

Положила два золотых на стойку, забрала заказ – и развернулась. Только рыжий хвост мелькнул в дверях.

Патрисио остался стоять, дурак дураком.

Вот ведь…

Стерва?

Безусловно!

Стервочка, зараза, мелкая дрянь… и почему он так явственно видит в ней – себя? С той же дикой гордостью, с тем же характером, с той же волей к победе?

Хулио вырастил единственную достойную уважения внучку.

Мысль о том, что под постоянным гнетом вообще вырасти сложно, тану в голову не пришла.

А вот мысль о том, что Феола интересный объект… своих-то он всех уже сломал. А вот это… определенно, их разговор еще не закончен. Просто Феола Ксарес об этом не знает.

И кстати, правда, как ее второе имя?

И в чей мобиль она садится?

Патрисио собирался узнать все в ближайшее время. Спускать оскорбление даже внучке? Ну уж нет! Не дождется. А вот что он сделает…

На губах старика зазмеилась недобрая улыбка. Сделает. Еще как сделает…

Если бы он знал, что Феола даже слова не сказала спутникам, он бы озлился еще больше. Но Феолу он действительно не интересовал. Вот корзиночка с жасминовыми притираниями – да, туда еще и образец соли для ванны положили, можно потом заехать, купить.

А дед…

Жила без него всю жизнь, и еще две проживет! Тоже еще, сокровище нашлось!

Пфе!

* * *

– Куда вы определили нашу внучку?

Серхио вздохнул. Все он преотлично понимал, что легко не будет. Но зачем же так визжать? У него сейчас уши отвалятся. Девушки, и Феола, и Висента, молчали, предоставляя ему выкручиваться самостоятельно.

– Сеньора Идана, я попрошу вас не орать.

– ЧТО?! Это моя внучка!!!

– И я тоже хочу ей добра. Вытаскивай ее потом из рук похитителей!

– Дорогая, подожди, – Гонсало отлично знал свою супругу. Если притормозить ее «на взлете», всем потом легче будет. – Тан Вальдес, поймите нас правильно. Сейчас хоть и не старые времена, но должны же быть какие-то понятия о приличиях?

Серхио уверенно тряхнул головой.

– Даже обязаны. Но какое это имеет значение, если вашу внучку сегодня опять пытались похитить?

– Снова?

– Да, сеньора Идана. Снова. И подозреваю, будет еще одно похищение. Или два… пока какое-то не увенчается успехом.

Женщина побледнела.

– Я… я…

– Что вы сделаете, сеньора? Запрете внучку дома? Засунете в сундук? Подвергнете опасности и себя, и мужа, и детей… кого похитят, чтобы обменять на Мерседес? Кто попадет под удар?

Серхио был безжалостен, но Феола и похлеще бы спросила. Он же не врет!

Все – правда.

Чистая, беспримесная, бескомпромиссная… Жестокая.

Если Мерседес кому-то нужна, ее будут пытаться похитить и дальше. И если нельзя избавиться от этих попыток, то можно их просто предупредить. Пусть попробуют похитить Висенту.

Насколько поняла Феола, девушка далеко не безобидна. И защитить себя сумеет.

Ну и Феола тоже может… добавить кому-то огня в жизни.

Сеньора Идана опустила глаза, признавая правоту мужчины.

– Но… репутация…

– Чья, сеньора? Ваша внучка – дома.

– Эммм…

– Девушка не выйдет из своего укрытия, пока не повторится еще одна попытка похищения. Или две… сколько нам понадобится, чтобы выследить негодяев. А пока – ваша внучка дома. И можете быть уверены, я доверил Мерседес человеку, который сможет ее защитить.

– И не опасен для ее чести?

Феола кусала губы, стараясь не расхохотаться.

Чести?

Интересное определение…

– Я говорю что-то смешное, ритана? – сверкнула на нее глазами Идана Мерседес.

– Мой учитель считал, что честь – это не анатомическое образование, – правдиво ответила Феола. – Честь – это нравственный закон внутри нас, а не лепесток плоти. Но я не думаю, что Мерседес интересует своего спасителя именно в этом плане.

– Умные все стали!

Сеньора поняла, что проиграла по всем фронтам, развернулась – и выплыла из гостиной. Тан Гонсало только руками развел.

– Простите ее, тан, ритана, сеньора… Идана очень переживает.

– Ничего-ничего. Феола, ты поможешь Висенте?

– Да, конечно. Пойдем, Винни? То есть Мерче?

– Пойдем, Фи.

Девушки переглянулись – и отправились в отведенные им комнаты. Висенте надо было переодеться в домашнее платье Мерседес. А Феоле предупредить мальчиков, что Висента здесь временно. И да, ее надо звать – Мерседес. Так будет лучше… не надо посвящать детей во все эти проблемы. Пусть знают только свой кусочек истории.

Детство должно быть беззаботным.

А им и так скоро придется очень тяжко. И отец умер, и мать…

Интересно, что там с Вирджинией Веласкес?

* * *

Ее высочество принцесса Маргарита с раздражением махнула рукой на придворную даму.

Та замолчала.

Маргарита с тоской поглядела в окно кареты. Даже не мобиля, нет. Не положено.

Похоронный кортеж, знаете ли! Он не может летать, словно его ветром подхватило и понесло. И проделать весь путь до столицы за полдня тоже не может.

Церемонность быть должна.

Величие.

А по-простому, пафоса здесь ложкой не отгрести. Хотя кто, кому, зачем – неясно! Воля бы Маргариты Марии… ее бы в этом кортеже никогда не увидели.

Официально здесь находятся те, кто хочет отдать долг покойному королю, те, кто желает с ним попрощаться, те, кто любил его при жизни…

Маргарита Мария отца просто ненавидела.

Ах, не за что? Поверьте, жизнь принцесс – не радостная и ни капельки не счастливая, особенно при таком родителе. Рита, как звала ее мама, любила именно что свою мать. А отца – нет.

Тогда еще просто не любила.

За все.

За то, что на нее смотрят с подозрением. За ледяное равнодушие к матери. За мамины слезы после отцовских визитов. За мамины боль и отчаяние, за ее ранний уход, даже за брата, которого отец равнодушно ломал, стараясь вылепить из него свое подобие.

Маргарите повезло немногим больше.

Когда ей исполнилось шестнадцать, отец вполне равнодушно сообщил ей, что пора выходить замуж. Жениха он подобрал, в своей стране, и пусть радуется. Герцог Агоста согласен на титул консорта, но сына ему Маргарита родить должна. Сын откажется от всех прав на трон, плюс там будут торговые и территориальные уступки, так что для королевства это отличная партия.

Что там для самой Марии?

Да кто ж интересоваться будет!

Принцесса – это разменная монета в политических играх. И судьба ее именно такая. Никого она не интересует сама по себе, как человек. Уж точно не родного отца…

Подумаешь, жених старше нее на двадцать лет!

Подумаешь, внешность у него такая, что герцогу бы жену искать в зоопарке, в клетке с обезьянами.

Подумаешь, она уже третья жена!

Это все неважно. Зато шахты. Зато железо, которого всегда будет мало…

Рита по сей день была уверена, что мать умерла именно от горя. И все это по вине отца.

Замуж Рита вышла. И в первую брачную ночь получила удар правдой поперек романтики! Как оказалось, ее муж – обыкновенный садист. Который даже с женщиной не может без того, чтобы не избить ее, изнасиловать, мучить и издеваться. Нет-нет, не словами, это слишком утонченно.

А вот с оттяжкой, да по морде…

Потому и две жены у него умерли.

Правда, с принцессой он так не рискнул, потому к брачному ложу была приведена служанка. Служанке достались побои, Маргарите собственно акт. И так продолжалось, пока она не смогла зачать сына.

Повезло – Лоренсо Аурелио, названный так в честь деда, родился совершенно нормальным. В мать пошел. Впрочем, продолжения «супружеских обязанностей» Рита ждала с ужасом. Но ей повезло.

Ее мужа убили.

Как оказалось, у его первой жены был сводный брат. Маг-огневик, который уехал в Колонии в поисках счастья. Пока он был там, в семье начались проблемы, девушку выдали замуж, и герцог просто ее замучил.

Брат явился из Колоний с хорошим заработком, узнал про сестру и решил нанести зятю родственный визит. Такой, чтобы эта сволочь костей не собрала.

Так и получилось.

Единственное, чего не учел маг, что убийство в нашей стране наказуемо. И что кузен герцога станет его ловить… неудачно для мага совпало.

Зато для Риты – очень и очень удачно.

Она как уехала к отцу, показать ему малыша… точнее, повидать мать и показать ей внука, но не скажешь же так вслух? И столкнулись они с огневиком совершенно случайно.

Правда вот потом…

Хотя нарочно Маргарита ничего не планировала. Значит, и в постели они оказались совершенно случайно. Так получилось. Как еще было успокоить женщину, которая рыдала и билась в истерике – от счастья!

Ему надо было выбраться из герцогства, а она радовалась, что свободна! Даже – СВОБОДНА!!!

А вот о последствиях она не подумала. Но чья дочка Ленора Маргарита, она знала сразу же. И радовалась.

Ее ребенок не унаследует гнилой крови мужа! Хотя бы один ребенок…

Только вот потом стало хуже.

Маргарите пришлось вернуться ко двору. Конечно, для матери это была невероятная радость, она хоть в последние годы внуков повидала. Но вот когда у Леноры начала просыпаться сила…

Да-да, та самая.

Девочка оказалась магом огня.

Именно Мария Пилар рассказывала всем про своего шестиюродного дядю.

Именно она, понимая, что девочка растет непохожей ни на кого – ни на мать, ни на отца, ни на родных с любой стороны, предложила отослать ее в Академию. С болью в сердце и слезами, но разве там был выбор?

Рано или поздно Хоселиус Аурелио понял бы всё. Если бы девочка была у него на глазах.

А так…

С глаз долой, из мыслей вон.

Да и Маргарите будет легче, все же одного ребенка защищать, это не двоих.

Маргарита выла от тоски, но понимая материнскую правоту, не спорила. И сосредоточилась на сыне. Одного ребенка сберечь от отцовского диктата было намного проще.

Особенно когда ты к нему… ладно, не то чтобы равнодушна! Сына она любила, но намного меньше, чем дочь. Все же сын был от насильника и подонка, а дочь – от нескольких минут счастья.

Не физического, а ощущения свободы! Свободы настоящей, искренней, невероятной! Свободы от оков! Второй-то раз ее замуж уже не выдадут!

Отец видел, что дочь за сына сильно не переживает, и практически не гнобил внука. За него-то она была сейчас спокойна. Сколько труда она потратила, прикрывая сына! Сколько усилий!

Но Лоренсо вырос хорошим мальчиком, и жениться собирается… он пока не сказал на ком, но собирается. Маргарита Мария только надеялась, что это будет хорошая девушка. А все остальное ее не волновало.

Она будет любить невестку, будет любить внуков, главное, чтобы они были.

И дочь она любит.

Но поймет ли ее Ленора?

Сможет ли мать оправдаться?

Вот этого Маргарита не знала, и нервничала, и переживала… и с ненавистью глядела на похоронные дроги.

Всем, всем отец переломал жизнь!

Как же она его ненавидела!

Мать, брат, она сама, ее дочь, дети брата… да, еще племянники… провожать в последний путь? Дайте Рите волю – она вытащит тело из гроба, разорвет, сожжет и осквернит костер! С громадным удовольствием!

Интересно, сколько человек в кортеже с радостью последовали бы ее примеру?

Принцесса усмехнулась.

Лучше даже не думать о таком. Или лучше думать?

Впрочем, ей и без того есть, о чем размышлять. К примеру, о том, как помириться с дочерью. И о том, на ком женится сын.

Да, ей не выпало женского счастья. Но может, она будет счастлива со своими детьми?

За своих детей?

Лишь бы они поняли, что она все делала ради них. Лишь бы не обвинили…

Как же она ненавидит своего отца! Как хорошо, что он наконец, сдох!

* * *

Серхио Вальдесу тоже было интересно состояние Вирджинии, поэтому он поехал сразу в лечебницу.

Вирджиния по-прежнему лежала, словно бревнышко.

– Пару раз она приходила в себя, тан, – доложила симпатичная сестричка милосердия. – Спрашивала, как муж и дети.

– Муж?

– Я сказала, что все в порядке. Она спросила, что с ней случилось, я сказала, что несчастный случай. Больше сил у нее не было.

Серхио кивнул и отправился уже не к сестричке, а к доктору. Спрашивать у него, что и как.

Врач действительно оказался откровеннее.

– Проклятия в нашей практике встречаются не впервые, – честно сообщил он. – Мы и с некромантами сотрудничаем… кстати, с тем же таном Риалоном. Всякое бывает. Кто напрасно ляпнет, да язык не прикусит, кто злонамеренно порчу наведет… тан – отличный специалист. И супруга его просто чудо.

С этим Серхио был согласен. И чудо, и просто хорошие люди, даром что некроманты. Такое тоже бывает. И все же, доктор, что с этой конкретной пациенткой?

– Могильный крест тоже мне встречался. И люди от него достаточно легко восстанавливаются, – кивнул врач в ответ на высказанный вопрос. – А вот в этом случае… скажите, сеньора вообще… нормальная?

– В каком смысле, сеньор? Она не бегала голой по улицам, насколько я знаю…

– Нет-нет. Она крещеная, она ходила в храм, она верила в Творца?

Упс.

Серхио почувствовал себя так, словно с размаху носом на стену налетел. Да в ней же носом и завяз. А ведь и правда… Джинни даже не до конца человек. Полукровка!

– Не уверен, сеньор. А что?

– Крещение дает определенную защиту. Не всегда, нет, но если человек окрещен, если он искренне верует, если у него в душе и сердце есть Творец… проклятие могло бы и само спасть. Я и с таким встречался. Были в моей практике и случаи самоочищения от порчи, и интереснее бывало.

Серхио кивнул.

В его практике такое тоже случалось.

К примеру, одна актриса мучилась мигренями и подозревала, что ее травят. С тем и обратилась в полицию. Эрнесто осмотрел ее (решительно отказавшись от благодарности натурой) и обнаружил интересную вещь.

Актрису пытались проклясть. Но в том-то и дело, что она давно и серьезно пользовалась сценическим псевдонимом. Ее настоящее имя она и сама уж сто лет забыла… то есть проклинали ее по псевдониму.

Понятно, проклятье не легло. Разве что головные боли остались. Проклятье Эрнесто снял, актрисе полегчало, а вскорости и одна актриса из второго состава слегла. Но ей уже помогали в тюрьме.

Проклинала?

Вылечим. Но отсидеть придется.

А тут как?

Будет одна из мединцев крестить дочь? В храме?

Рискуя, что ее обнаружат, или младенец как-то не так отреагирует, или священник что-то такое обнаружит… мало ли что? Там же ребенка догола раздевают… хотя у Вирджинии ничего такого не было. Серхио не помнил. Но вряд ли Наталия Арандо пошла бы в храм. Скорее, соврала бы.

– Я не думаю, что она крещеная. Тем более верующая.

Серхио и это разграничивал достаточно четко.

Есть – вера. Есть религия. В первом случае тебе неважно, как называть Творца и сколько раз молиться. Он всегда с тобой, внутри тебя, он рядом и ведет тебя за руку по жизни. И помогает, и поддерживает… не в том смысле, что жизнь у таких людей складывается легко и приятно.

Нет. Проблем у них бывает много.

Но внутри человека есть Бог. И это видно каждому, кто рядом.

Есть и второй вариант. Такие люди очень заботятся о внешней стороне, о религии как таковой. Они регулярно ходят в храм, они правильно умеют одеваться, молиться, креститься, чесаться, кусаться… да что угодно! Все по церковным канонам!

Но… Бога-то в этом и нет! Есть простая схема. Показушничество, как выражалась та же Тони. Маска. Пустота под маской.

Люди, в которых есть Творец, не пойдут на подлость, предательство, обман, они помнят, что другим тоже больно.

Люди, которые ограничены лишь догмами, пойдут на что угодно. Лишь бы их за руку не поймали.

Вот в случае с Вирджинией наверняка имело место быть второе. Она не верующая. Она – религиозная. Это серьезная разница.

А еще она не человек. Наполовину – точно. Пусть изменения там минимальные, но они ведь есть! Это тоже важно. Правда, говорить об этом нельзя, но про остальное точно можно.

Врач выслушал с интересом и даже покивал.

– Примерно так я и думал.

– Она так плохо оправляется от заклятья?

– Отвратительно. Сильно ее искалечить не успело, но лет десять точно в никуда ушли. И в себя она придет, может быть, через дней десять. А может, и того больше. Мы сейчас не рискуем ей даже правду сказать про мужа. Ей положительные эмоции нужны, а куда уж тут?

Серхио согласился с этим. С другой стороны, если бы Джин-ни до сих пор подозревали в убийстве мужа, было бы хуже.

– Уже успеет и коронация пройти.

– А ей так хотелось там побывать? Придется обойтись газетами.

Серхио только рукой махнул.

– Выхаживайте ее, доктор. Когда ее можно будет допрашивать?

– Боюсь, что очень нескоро. Может, те же десять дней…

– Много.

– А то и больше. И еще… проклятье могло просто стереть часть информации в ее разуме.

– То есть?

– Она может что-то забыть. Спокойно…

Серхио только рукой махнул.

Ладно, обойдемся и Сесаром. Интересно, что это за зверушка такая? Джинни про него рассказала, вот и будем искать.

* * *

Может быть, дружба Альбы и Розы никогда и не началась бы.

А и началась, так закончилась очень быстро и качественно. Тут и разница в возрасте, все же Альба была намного моложе Розы Эухении, и разница характеров, и где Ксаресы, род которых насчитывает уже много поколений благородных танов, а где те же Араконы!

Ксаресы ни разу с купцами не роднились! Есть чем гордиться!

Араконы же… что есть в семейной истории, то и будет. Даже некроманты. И попробуйте их оттуда вычеркнуть!

Так что в другой ситуации ританы распрощались бы и напрочь забыли друг о друге.

Но!

Пролетевший мимо мобиль щедро обдал их брызгами грязи из лужи. Это такие, заколдованные лужи… они встречаются только тогда, когда вам срочно куда-то нужно, и вы бежите в это самое место при полном параде. Вот тогда…

Тогда совпадает и лужа, и мобиль, и полное отсутствие времени, и идей, а то и встретится еще кто-то, особенно неприятный, обсмеет и пойдет сплетничать по городу.

Рози только ахнула.

Мобиль привез ее и уехал. Ей надо еще добираться до дома, а это… м-да. Неудобно?

Мягко сказано!

Альба, которая тоже оттирала грязные пятна со светлого платья и ругалась нехорошими словами, только рукой махнула.

– Ритана Ксарес, давайте я вас довезу до дома?

Роза Эухения посмотрела на новую знакомую с самой искренней симпатией.

– Благодарю вас, ритана Риалон.

И уселась в мобиль Альбы, который та выпросила у сестры на время коронации.

Опять же, все было бы не трагично, но дамы попали в особняк Ксаресов как раз к ужину. К Розе-то наверх они поднялись без особых проблем. И в порядок себя привели, стерли капли грязи с лиц, Роза щедро поделилась с Альбой одним из своих платьев… правда, потом ританы осознали, что на Альбе оно в груди не сходится. Но зато сухое и чистое, все лучше, чем в грязном.

– М-да, – осмотрела свой бюст Альба.

Между прочим, ей было чем гордиться. Хотя она сына и кормила, но грудь у нее была, как в юности! Высокая и упругая.

– Давай я тебе дам юбку и блузку, – предложила Роза. Ританы уже общались достаточно непринужденно. – Все ж лучше будет.

– Да, пожалуйста…

Альба успела надеть блузку, а вот юбку – не успела.

Так, в одной блузке и чулочках, она и предстала перед таном Ксаресом, который даже не в курсе был про Альбу. Подумаешь там. Кто-то пришел к Розе? Патрисио об этом сейчас не думал.

Ему хотелось озадачить дочь активными поисками юной ританы Ксарес. А кого еще? Самое лучшее – это Розу. Косметика, одежда, кондитерские – где еще ританы бывают? Ей проще всего навести справки. В полиции он и сам справится, не пожалеет немного золота, а вот сплетни, слухи, скандалы – это к бабам.

Шел-то он к дочке. А наткнулся на Альбу.

И… какие ножки!

Но это он осознал уже потом, после акустического удара. Потому что Альба, видя, что дверь распахнулась, и на пороге стоит кто-то… какая разница – кто?! Она сделала то, что обязана сделать каждая порядочная женщина.

Завизжать на врага. Грозно и победительно.

Хлопнула дверь.

Патриарх семейства Ксаресов остался снаружи.

Ахнула Роза.

– Альба, ты… ой… мамочки…

– Чьи?

– То есть… это мой папа!

Альба закатила глаза. Папа, шляпа… чего он ломится к приличным женщинам?! Мы не согласные! Еще бы в уборную влез! Но вот как тут поругаешься, в чужом доме? Придется идти и извиняться.

* * *

Амадо Риалон перебирал свои карточки, раскладывал их то так, то этак… как же все это сложно!

Как тяжело!

Если действительно попробовать проверить два направления?

А если все три?

С мединцами проще всего. Там-то ясно, что им нужно. Вернуть Синэри. Наверное…

А все остальные?

Каким боком к ним увязаны Веласкесы? Знает ли человек, которому нужна Мерседес, о ее происхождении?

Кто хочет устроить взрыв в столице?

Зачем пытались отравить тана Кампоса? Даже не насмерть отравить, просто вывести из строя?

Что было бы, если попытка удалась?

Амадо попробовал зайти с этой стороны.

Итак!

Допустим, попытка отравления удалась. И снова – вопрос. Кто заказал мастеру бокалы? Жена не говорила, что это обязательно-обязательно мединцы. Вот не было такого.

Просто кое во что ее супруг не посвящал.

Итак, это неизвестно кто. И неясно зачем.

Третья сила? Надо рассмотреть и такой вариант. Вот убивайте об забор, не мог Амадо понять, что получат мединцы от проблем с таном Кампосом.

Мэр заболеет?

Так у него заместителей – хоть соли! Найдется кому его заменить, найдется кому встать у руля… и все будет идти, как и положено. По намеченному плану.

Тан Кампос, конечно, может потерять место, но мединцам-то это ЗАЧЕМ?!

Правильно, незачем. Нелогично.

А еще мединцы вряд ли будут иметь доступ в управу. Тогда, пятнадцать лет назад, мэр только за голову схватился. И приказал обвесить… ладно, не все учреждения, но хотя бы часть разными сигнальными системами.

На основе магии священников (да, у них такая тоже есть, просто они не признаются), магии некромантов, магии водников, воздушников… вешайте все, что знаете, лишь бы оно между собой не конфликтовало, а работало!

Как же маги ругались!

Как же они были злы… вот кто бы знал! Но тан Кампос был неотразимо убедителен. Благо поступления в бюджет получились неожиданно крупные, герцогское-то состояние частично отошло в пользу Римата. Часть земель, к примеру…

Да и король кое-что выделил.

Так что в управу не попасть ни нечисти, ни нелюди. Человеку с дурными намерениями – и то еще поди, пройди! Кое-кто из тех, что ругаться шел, так и стояли перед дверью. Любви к власти им это не добавляло, но – побочный эффект.

А с другой стороны – надо проверять! Мерседес на четверть мединец, но на нее ничего не реагировало. И на Арандо в королевском дворце, а уж там и магов, и прочего…

Надо проверить, есть ли такие мединцы. В принципе, может и так быть? Все не пройдут, но кто-то вроде Мерседес – спокойно. И ее охрана не остановит. Сигнальные системы? А если мединец не питает вражды к людям? Наверное, таких немного, но они есть. Предполагая худшее – они есть.

Итак, делаем вывод.

Или у мединцев есть такие существа, которых не распознать обычной сигналкой.

Или… или по-простому все это затеял человек. И второй вариант был логичнее. Подсидеть начальство в преддверии торжеств – это ж милое дело! Все уже налажено, все уже настроено, только приказы отдавать остается, и то не обязательно. Все отлично знают, что и как им делать.

Вывод?

Тан Кампос, на вас могут еще разок-другой поохотиться. Это надо предусмотреть и не допустить. В идеале и врага бы найти… посмотрим, поищем. Мединцев искать тоже будем, но и людей. Однозначно. Этот вопрос рассмотрели, идем дальше.

Мединцев оставим напоследок. Возьмем пока Веласкесов.

Допущение!

Есть некто, узнавший о ворованной королевской крови. Откуда?

От старых слуг. И вот тут… ладно-ладно, в Каса Норра Амадо не доберется. А вот в столице он кого угодно расспросит. Завтра же и отправится. И Феолу с собой возьмет. Если она, как маг, может определять, врут ей или говорят правду…

Пусть определяет!

Итак, некто узнал. И желает сесть на трон. Для этого надо удачно жениться, и… повыбить остальных претендентов?

Кстати – да.

Видимо, в нем крови маловато, то есть основная линия у нас отпадает? Да, пожалуй. У короля есть бастард, но тот, кажется, женат. Ему Мерседес не нужна. А кому нужна?

Либо это потомки Маргариты Марии, либо это потомки Рикардо Августина. Сам Рикардо Августин?

Нет, это вряд ли, возраст там не тот, его уж с ложечки кормят и на руках таскают. Маразм там полный…

А вот его сыновья и его внуки…

Запросто!

Властолюбие там врожденное, а честь, порядочность…

При дворе? Смеяться начинать после какого слова? Порядочность там попросту не выживает, только подлость. Только грязь…

Беда в другом.

Амадо не сможет допросить их. Это же все – высочества! Все – королевская семья. И его величество такого разрешения не даст, и круг посвященных увеличивать нельзя…

Разве что попросить Феолу?

Чисто теоретически девушка может почуять ложь. Но надо еще исхитриться и побеседовать с их высочествами. И не спрашивать же напрямик: вы тут на трон метите?

Тут кто и что ни ответь – соврут же! Потому как метят.

На трон. Амадо даже не сомневался.

Итак, это у нас вторая сила.

Третья – неизвестная сила. О которой Амадо пока не знает, но вполне возможно, что она существует. Это просто допуск. А вдруг? Но… Амадо не оставляла мысль, что он упускает нечто важное.

Вот есть что-то такое, что важно, и нужно, и вообще… если он это поймет, то сможет начать разматывать клубочек. Но – что?!!

Мысль не давалась в руки. Вилась вокруг, словно назойливая муха, зудела, свербела, но…

Нет, не понять.

Карточки не раскладывались как следует. Оставалось только признать, что он чего-то важного не знает. И ждать дальнейших событий…

А пока пойти и поспать. Феола предупреждала, что надо? Вот и не будем спорить с магом. Ей виднее. Амадо сгреб все карточки, запер дела в сейф и отправился в камеру, отсыпаться.

* * *

Тан Ксарес с интересом посмотрел на вошедшую в его кабинет ритану.

– Добрый вечер, тан, – поздоровалась с ним Альба.

– Добрый вечер, ритана Риалон. Дочь объяснила мне, что произошло. И я благодарен вам за помощь Розе.

Альба качнула головой.

– На моем месте так поступит любая женщина. Да и ваша дочь, тан, помогла мне…

Тан Патрисио прищурился.

Альба мило улыбнулась. Даже в простой юбке и блузке она была настоящей красоткой. Так что тан улыбнулся ей в ответ.

– Ритана, я прошу вас разделить с нами ужин. Вы же не откажетесь?

– Конечно, нет, – мило улыбнулась Альба.

Домой ей не хотелось. Что ее там ждет?

Кто ждет?

Муж наверняка на работе. Если вернется, чудом будет. Но… Альбе его видеть не хотелось совершенно! Хватит и того, что она полностью угробила свою молодость на этого негодяя.

Сын?

Сыну она уже не так интересна. Ему с друзьями проще и приятнее. Веселее и любопытнее. Скоро он начнет интересоваться девушками, а потом сделает ее бабушкой. А ей этого так не хочется, она еще так молода… и никто, никто ее не понимает! Все вокруг твердят, что дети – счастье, внуки – тоже счастье!

А как же для себя пожить?

Покрасоваться среди людей, выйти в свет…

Увы. Альба точно знала, что ее семья ее не понимает.

Что мать, что отец, они твердили одно и то же. Вышла замуж? Все, жизнь закончена.

Свободная, веселая, легкая… теперь надо жить для семьи, для детей… вот, все же так живут! Ну, наверное, все и живут! Но Альба-то не все подряд! Она другая!

Паулина… ну что про нее скажешь? Серая, скучная, даже удивительно, как такой мужчина на нее польстился. Понятно, она будет жить своим домом.

Тони… бррр! Про Тони даже вспоминать не хотелось. Ладно еще – дар самой Лассара. Давил он достаточно сильно, но Альба, может, в силу родственной крови, могла его игнорировать.

А вот Эрнесто Риалон… это точно – брррр! Словно ты в сыром подвале сидишь, и крысы вокруг бегают! Или змеи ползают! Жуть жуткая!

Попробуй с таким хоть слово скажи! Да тебя сожрут заживо!

Кстати, в чем-то Альба была недалека от истины. Эрнесто, конечно, не питался дурами, но качественный скачок в развитии у него произошел. И столкнись он сейчас один на один с тем же Освальдо – даже не задумался бы. Растер в порошок и пошел дальше.

Но дело-то не в нем!

Дело в том, что пусть все живут так! Они просто курицы! Серые, скучные, созданные для того, чтобы нести яйца! А вот она, Альба, тропическая, яркая, искристая…

Она должна жить иначе!

Блистать, покорять, ослеплять…

Мысль о том, что даже под павлиньим хвостом скрывается все та же птичья… хм, попа, ей в голову не приходила. Ей же блистать надо! Помаду на нее намазывать! И… куда там прийти? Там все пространство занято непоколебимой уверенностью в себе^[274].

А вот ее родители этого не понимают. Про мужа и говорить нечего – дундук он, вот он кто!

И начинается: должна – обязана – надо – надо – надо!!!

А хочется блистать! Хочется в высший свет, на балы, на вечера, на приемы! Хочется…

Ладно еще – раньше! Двор был в Каса Норра, да и его величество, мягко говоря, не способствовал активной светской жизни. То болел, то помирал… а сейчас?!

Сейчас, когда все перемещается в столицу?!

Тут бы и показаться… ах, вот она вся такая, изящная, тоненькая, одетая по последней моде, с солидным мужчиной рядом… мечты скукожились, словно розы, которые вместо воды кислотой полили. Увы, Амадо не тянул на солидного, с его-то работой. А его зарплата позволяла разве что одно платье у сеньоры Наранхо. В год.

Так что Альба была зла на весь свет. И с улыбкой приняла приглашение на ужин.

Ксаресы?

Почему нет?

Семья богатая, знатная… интересно, здесь не найдется ли подходящей невесты для Карлоса? В будущем, конечно, но… дети так быстро взрослеют!

Альба оперлась на предложенный локоть тана Патрисио и под ручку с хозяином дома отправилась на вечернюю трапезу.

* * *

Лоуренсио аж трясло от отвращения. А вот так! Кому бы другому сюда прийти! Но Анхеля он просить не мог, друг и так для него очень многое сделал.

Но и сам тан Ксарес…

Бррр!

Морды эти… нет, не лица, а именно морды, хари и рыла! Ухмылочки такие… жутковатые, гадкие. И взгляды… словно он поросенок на обеденном столе. И сейчас его сожрут.

Но к стойке тан Ксарес прошел вполне уверенно (и не надо тут ехидных взглядов!).

И монету положил, и то самое пойло заказал… бэээ! Как бы еще не вывернуло! Ладно…

– Для Крыса.

– Передам. На словах чего сказать?

– Что третьего раза не будет.

К пойлу Лоуренсио даже не прикоснулся. Хватило ему еще того раза, сегодня он его разве что понюхал. Развернулся и вышел, печатая шаг.

И стараясь не показать своей неуверенности.

Местные? Да плевать на них три раза!

Вопрос в другом. Стал он убийцей – или нет? Взял грех на душу?

Вот это ему узнать хотелось. А все остальное… нет, остальное – неважно.

Больше он не даст денег без гарантий или доказательств. Довольно!

* * *

Вторая сцена повторилась так же, практически без изменений. Разве что в этот раз трактирщик деньги не крал – не успел. Анхель подошел слишком быстро.

– Где?

– Вот, держи, Крыс…

Анхель кивнул и переправил кошелек в карман. Ржавчина неприятно ухмыльнулся, показывая отсутствие половины зубов.

– Третьего раза не будет, слышал?

Анхель, конечно, слышал. Но принимать во внимание такие глупости не собирался.

– Будет. Еще как будет, но дня через три. Или четыре…

– Вот как?

– Кстати, Могильщик сегодня тут?

– Наверху, с девкой. Подождать придется.

Анхель кивнул.

Подождет, никуда не денется. Может, пока в кости сыграет, по маленькой… есть на что играть. Или не надо?

Не везет ему в последнее время… ничего! В любви повезет! Вот она – очаровательная Алисия, бери и пользуйся! Прелесть же! И на все готова, и почти даже не надо уговаривать. Рауль вот…

С другой стороны…

Ортис, ты сам напросился. А долги подождут какое-то время. Никуда они не денутся!

Кошелек решительно отправился обратно на стойку.

– Есть разговор.

(обратно)

Глава 2

– Сколько вы хотите?

– Десять тысяч желтяков, тан. И девка ваша.

– Морда не треснет?

– Тан, вы же хотите тихо, быстро и без шума.

Педро посмотрел на заказчика даже с сочувствием. Вот… его бы воля, не ввязался бы он в это дело. Но последнее время отряду постоянно выпадали две единички на костях.

Сбежали двое стрелков, ушел хороший клинок, лопнул банк, в котором Педро держал деньги… нет, не отрядные, но свои личные, а это еще грустнее, чем общие. Потом еще выгодный заказ перехватили, да и с той бабой…

Откуда он знал, что она – жена нанимателя?

На ней что – написано?

Баба, она и баба, в темноте не разберешь, вот и потащил в постель. А тут хозяин.

Ну и шум, крики, потеря репутации, полоскать отряд стали на каждом углу так, что хоть ты вешай клинок на крючок, да и иди коров пасти. Ну так и коров-то…

Хорошо бы своих прикупить, а денег нет.

Вообще нет.

И тут – заказ!

Найм, да какой!

Когда к Косому подсел этот тан, Педро даже своей удаче не поверил!

Деньги, деньги, ДЕНЬГИ!!!

Откуда видно, что тан? Так внешность, повадки, разговор – такое не замажешь. Хоть и на морде маска… да хоть ты ее и на задницу надень! Ничего не изменится!

Если Педро сейчас возьмет этот заказ, ему на долю не меньше двух тысяч желтяков достанется. А с этим можно уже и поработать. И в бумаги какие вложить, и в дело… ну, это потом, потом…

– Хочу, – кивнул тан.

– А тут такое… не каждый решится в столице работать.

И это было чистой правдой. Самоубийц среди наемников было маловато. Выбивали их. В самом начале. Но у Педро ситуация была сложная, а выбора и не было.

Заказ был… сложным?

Нет, не то слово.

Муторным, тошнотным, опасным, зубосверлильным… все плохое, что о нем можно бы сказать – о нем и нужно сказать! Это уж точно!

Кто понимает – оценит.

Надо прийти в дом, практически в центре столицы, выкрасть оттуда девчонку, попутно можно захватить ее бабку с дедом, а можно и убить, как получится, а братьев – убить. И представить все это практически несчастным случаем.

Как?

Молча. К примеру, пожар. Если кое-какое алхимическое зелье плеснуть, гореть будет, что тот пучок соломы. Потом и не разберешь, до пожара кто умер, после пожара…

Некромант?

Так ведь и против них есть методы. Примешь кое-какие снадобья, тебя и не поднимут, и не призовут. Есть такое…

Убивать мальчишек? Вот уж моральная сторона вопроса Педро нисколько не волновала. Плевать на нее три раза! Если ему платят, он делает! Все, что прикажет наниматель. Но никто не сказал, что Педро будет делать это бесплатно.

– Вы понимаете, что если нашумите… я вам ни медяка не дам?

– Понимаю, – согласился Педро.

Это вопрос, конечно, сложный. Дам, не дам… доверенные люди у Косого есть, один из них и проследит за нанимателем. Никуда ты не денешься, родной, платить будешь как миленький. Всю жизнь…

– Если вас поймают, будете тоже выпутываться без меня.

– Буду, тан.

Можно подумать, ты нас защищать будешь! Ха и снова трижды ха!

– Хорошо. Это задаток, – на стол лег увесистый мешочек, и Педро аккуратно притянул его к себе. Спустил под стол, пересчитал.

Триста реалов.

Хорошо, но маловато.

– Тан?

– Это задаток. И вот еще… на оружие и прочие расходы.

Педро хозяйственно пригреб и второй мешочек. Судя по весу, тут реалов двести. Не меньше. Это хорошо, им все пригодится. Потратились за последнее время.

– Куда доставить добычу, тан?

– Вот до этого места на дороге. Я буду вас там ждать, перегружу всех в свой мобиль и уеду. А вы получите остаток денег.

– По рукам, тан. Сколько вы будете ждать?

– До рассвета.

– Хорошо. Мы должны управиться.

– Когда?

Педро прикинул по времени.

– А когда вам надо?

– Вчера.

– Тогда… следующей ночью, тан.

Мужчина прикрыл веки.

– Хорошо. Постарайтесь меня не разочаровать. Мы можем сотрудничать и в дальнейшем.

Педро намеки понимал отлично.

– Я не подведу вас, тан.

А если и подведу, то сделаю так, что вы до меня не дотянетесь.

И встал из-за стола. Заказчик остался сидеть. Педро предстояло еще много работы. А человек, который заказал убийство детей, и не собирался на этом останавливаться, сидел, потягивал неплохое вино и смотрел в стену.

Сложно…

Откуда только раньше брались хорошие и верные слуги? Ведь куда ни ткни! Или верный, но дурак такой, что все дело завалит.

Или умный, но тогда обязательно на себя работать будет.

А ему-то надо другое…

Ему-то надо и дело сделать, и гарантии безопасности получить.

Как сложно жить!

Как трудно…

* * *

– ПОЖАР!!!

Феола подлетела на кровати, словно ошпаренная.

Что за скотство, а? Она только недавно уснула – и вот?! Какой пожар в двенадцать ночи?! Или сколько там… вы до утра подождать не могли?

Первой мыслью девушки было возмущение.

Она тут спит! И тут…

ПОЖАР?!

Веласкесы!!!

Попытка похищения!!!

Если бы эта ситуация не была обговорена с Амадо, Феола бы растерялась. Запаниковала, наверняка… она – одна. А где поджигатели?

Где похитители?

Куда бежать, за что хвататься?

По счастью, тан Риалон четко обговорил все с девушкой. В любой ситуации ее забота – дети. Похитители – потом.Висента… эта сама о себе прекрасно позаботится.

Веласкесы?

Они взрослые. Да и охрана у них есть, вон, сеньор Веласкес хвастался. А твоя забота – дети.

Которых могут или похитить, или… чего уж там! Бывали и такие случаи в истории!

Убьют малявок, да и все тут! Просто потому, что кровь в них та же, что и в Мерседес. А кому они нужны? Замуж не выдашь, детей не получишь, а на власть претендовать могут. Нехорошо!

Так что никому они не нужны. Никто не станет себе плодить конкурентов. Почему пока не убили?

Могла сначала попробовать договориться… зачем, зачем делать все с шумом? Дети же! Они могут совершенно случайно подавиться косточкой, могут совершенно случайно попасть под мобиль… вот лет триста тому назад был случай – один из принцев случайно упал виском на табакерку. Три раза.

И ведь как упал-то! При шестнадцати свидетелях! Ничего, все подтвердили!

Так что… в случае любой сложной ситуации Феола сначала спасает мальчишек, а потом по обстоятельствам.

Феола так и сделала. А именно – вылетела в коридор.

Дыма стояло – хоть ты топор вешай. А ведь огня почти не видно! И дым такой… едкий, пакостный, ни продохнуть, ни посмотреть… Феола опрометчиво вдохнула – и согнулась в приступе кашля.

Это ее и спасло.

Вылетевший из-за угла мужчина с навахой просто взмахнул оружием в том месте, где должна была оказаться ее шея. Но – увы.

Не повезло. Феола как раз кашляла, и удар прошелся чуть выше. А там и рефлексы включились, намертво вбитые Адэхи.

Ты – шаман?

Вот и работай, если ты шаман! Да не посохом по головам врага гвозди, что за вульгарщина! Откатилась в угол, залегла – и на расстоянии поливаешь всех заклинаниями. Что Феола и сделала.

Упала на пол, перекатилась чуточку вперед – и коснулась сапога мужчины. На долю секунды почувствовала под руками крепкое тело, мускулы… а потом – всё. С перепуга девушка просто «выпила» несчастного досуха. На пол тихо-тихо опустилась… почти мумия.

Феола злобно зашипела. Ну ничего, война все спишет… пусть потом докажут, что это – она. Адэхи ей говорил, не стоит показывать свою силу по-настоящему, люди испугаться могут. Но этот тип убил бы ее. Почти убил.

Да и некогда тут дозировать. Попробовать вперед? Так… детская – по коридору, направо, вторая дверь. Конечно, это было не слишком красиво, но Феола и не подумала вставать во весь рост и изображать из себя мишень. Она встала на четвереньки и в таком виде, полуползком, отправилась по коридору. И не прогадала.

Свистнул над головой клинок.

В этот раз Феола не стала выпивать чужую жизненную силу. Наоборот, отдала все, что уже успела поглотить. Двое мужчин, которые как раз взламывали нужную дверь, захрипели, сползая вниз.

Феола злобно ухмыльнулась.

Сила же!

Это как с кровью. Перельешь не от того, или не так, или не учтешь всех параметров – и пиши завещание. Вот и эти двое… что там с ними случится? Инфаркт? Инсульт? Да что угодно, когда все системы организма взбесятся и начнут жить в многократно ускоренном режиме. Девушка поскреблась в дверь, предусмотрительно не поднимаясь на ноги.

– Это я, Фи…

Несколько минут царило молчание. Потом сдавленным голосом откликнулась нянька, взятая Веласкесами специально для детей.

– Ритана Феола?

– Я, – выдохнула девушка, – открой, Соледад.

Засов скрипнул. Феола тут же заползла внутрь и заложила его снова. Оглядела позицию. И от души похвалила няньку:

– Вы умничка, сеньора.

Соледад, симпатичная женщина лет так сорока пяти, улыбнулась в ответ. Приятно же, когда тебя похвалили. И за дело…

Дети действительно были в безопасности. Насколько это могло получиться. Соледад укрыла их в ванной, помогла сделать маски, и дышали они через мокрые тряпки. Сама она была в комнате. Задвинула засов на тяжелой дубовой двери, подвинула к окну тумбочку, да не просто так, а очень разумно. Чтобы любой, кто в это окно снаружи полезет, ноги переломал. И сама стала ждать рядом с тумбочкой. С ножкой от стула в качестве оружия.

Обычный человек.

У которого шансы против трех наемников вообще нулевые.

Феола подумала, что хотела бы такую няньку и своим детям.

С другой стороны, Соледад ведь и для себя старалась. В таких делах свидетелей не оставляют, случись что – ее первой убьют. Вот она и продала бы свою жизнь подороже.

– Что делать будем, ритана?

Наверное, кто-то другой скомандовал бы пробиваться к выходу. Куда-то бежать, искать, спасать…

Феоле за такие попытки нещадно перепало бы по спине шаманским посохом от Адэхи. Бежать?

Сначала выясни, куда, зачем и от кого, а уж потом бегай. А как тут выяснишь? Когда надо для этого сосредотачиваться, работать со своей силой… это воздушнику легко! Ему ветер нашепчет. Некромант может какое-нибудь некротворение, типа призрака запустить. А Феола не может. Нет у нее такого таланта.

А что есть?

Только умение работать с жизненной силой людей. В данной ситуации – маловато.

Огонь?

Так нет огня, только дым. И такой едкий, алхимический, что ли? Откуда ж он идет… Феола попробовала принюхаться.

– Мне кажется, что это оттуда, – сеньора Соледад поняла, о чем думает девушка. И кивнула в сад.

Феола задумалась.

Что ж. Это логично. Для любого, кто выкуривал пчел из улья, даже более чем логично. Но… что делают в таких случаях глупые пчелы?

Летят, куда им сказано.

А умные?

А умные находят источник дыма и начинают от души кусаться. Почему бы и не поучиться у умных насекомых?

Феола посмотрела на расстояние до земли.

На плющ, который вился по стене.

На сеньору Соледад. Пожалуй, доверять ей можно. А если что, Феола вернется. Или к ней, или за ней и детьми. Как повезет.

– Наемников в коридоре я уничтожила. Если что – кричите громче, хорошо?

– Х-хорошо. Ритана, а вы…

– А я тут рядышком прогуляюсь. В пределах видимости.

И Феола коснулась ладонью стебля плюща.

Потом, конечно, он погибнет. Но сейчас… сейчас он примет в себя толику ее жизненной силы – и станет прочнее стали. Уж Феолу-то он точно выдержит.

Девушка, как была, в одной ночной сорочке длиной до середины бедра, скользнула в сад.

* * *

Что могут шаманы?

Очень многое. И если кто-то наивно представляет себе сейчас пляски с бубном вокруг костра…

Ладно-ладно. Это они тоже могут. Но если есть возможность сработать быстрее и эффективнее – они так и сделают. А то пока ты весь танец пропляшешь, пока духов предков призовешь, или еще каких духов – глядь! А тебя уже шесть раз убили!

Вопи потом с того света… как раз бесплотным и неприкаянным духом. Авось, доорешься.

Адэхи был шаманом.

И магию ритуалов он знал досконально, и Феолу обучал. Но шаманы и в ближнем бою очень неплохи.

Так что Феола спрыгнула на землю и приложила к ней ладони.

Дон! Дон!!! ДОН!!!

Это не барабаны, это кровь стучит в ушах. А вот это – уже не ее кровь. Это стучат шаги по земле. Это…

Чужак! Враг! ЗЛО!!!

И если кто-то попробует доказать Феоле, что трое мужчин в саду, у костра, делают что-то полезное. Явно же это не садовники пришли травку пожечь? Или у костерка погреться…

Феола выпрямилась – и послала чуточку своей силы в воздух. И вокруг тут же закружились те, кто готов был выполнить приказ юной шаманки.

Нет, не духи. Чего их постоянно тревожить? На зов шаманки откликнулись те, кто является частью живого мира.

Насекомые.

Сколько насекомых может жить в одном саду? Если спросить садоводов и огородников, точной цифры они не скажут. Но их точно будет больше, чем нужно и хотелось бы.

Ладно – бабочки. Они, конечно, тоже вредят, но ведь и опыляют. Пчелы там, осы…

А со слизнями не сталкивались? С гигантскими?^[275] С медведками? С мокрицами? С…

Да много их! И на приказ шамана отозвались все. Да и что там было – того приказа? Насекомым просто сообщили, что их пища – у костра. Приятного аппетита!

Обычно насекомые так не поступают. Да и ночью не все активны. Но многие, очень многие. Феола зло ухмыльнулась, прислушиваясь к крикам. Да, не позавидуешь.

Ночные бабочки, жуки, мотыльки, кузнечики, а те же комары? Вы их не видели?

Порадуйтесь, что они не видели ВАС. Потому как все это летучее, кусучее и неубиваемое облако атаковало сразу и без пощады. Костер? Дым?

Поверьте, это – не преграда. Да, насекомые могут пренебречь вами, плюнуть сверху и полететь на поиски чего-то повкуснее и поудобнее. Но если им приказали? Если натравили?

Тогда – можно уже и не спасаться. Насекомые налетают со всех сторон, кусают, просто ползут по коже, лезут в глаза, в волосы, в уши, в рот и нос, проникают под одежду…

Что там дальше будет с негодяями, Феола и не думала. Не ее это дело. Пусть потом их лекари откачивают. А она чутко вслушивалась в окружающую ее ночь.

И услышала.

Вскрик.

Оборванный хрип, словно кому-то рот зажимали.

Как тут не поучаствовать?

Феола даже не сомневалась, что те трое – это не все налетчики. Кто-то должен и в дом отправиться… кто? К кому?

Окно?

Феола плюнула на все подряд и послала приказ плющу.

Раньше мог бы отмереть один стебель. Но остальной плющ выжил бы. Сейчас… дом определенно полысеет. Но плющ будет охранять окно. И никого не пропустит внутрь. Будет душить листьями, рвать ветвями, хлестать зелеными плетьми. Сам погибнет к утру, но даст людям шанс выжить.

Такая уж магия шаманов.

Хочешь? Пожалуйста, получай. Но ты за это заплатишь. И Феола тоже, кстати говоря. Магам проще. У них аура, каналы силы… Нет, у Феолы это тоже будет, наверное. Но шаманы платят иначе.

Феола отдает кусочек своей жизненной силы. Завтра она голову от подушки не оторвет. А может, будет что-то другое.

Слабость, головная боль, женские дни придут раньше, может нарушиться что-то в работе организма… у беременных так вообще выкидыш может быть. Даром шаманизм не проходит. В нем за всё надо платить.

За всё.

Но сейчас Феола понимала, что выбора нет. Сюда пришли со злом. И она… если она сейчас попробует отсидеться за чужими спинами, ее тоже убьют. Лучше уж сейчас выложиться до конца и умереть в бою. А не как корова под жертвенным ножом.

А теперь – вокруг дома. Туда, откуда донесся до нее крик.

Феола успела вовремя.

* * *

Когда в доме потянуло дымом, Висента сообразила быстрее всех. И действовать тоже начала первой. Феола – девочка из благополучной семьи.

Веласкесы – купцы.

А Винни…

Кто никогда не замерзал зимой, не протапливал убогий домишко, не дышал дымом…

Топить по-черному – да, бывало в нищенских хижинах и такое. И целые семьи угорали, надышавшись дымом. Иногда людей успевали вытащить, иногда не успевали. Никто не видел, каково это? Как выглядят люди, которые задохнулись в дыму? Вот и хорошо, не надо такое лишний раз никому. Их соседи тоже страдали.

И домишки горели, и всякое бывало. Поэтому Винни точно знала.

Горит?!

Дым?!

Спасайся, кто может!!!

При первом же намеке на запах дыма она взлетела с кровати и помчалась к Веласкесам. Вместе отбиваться легче.

Они еще спали. А в доме уже шел бой. Что-то звенело внизу, на первом этаже, что-то обрушилось…

– Что?! – ахнула сеньора Идана, которую Винни без особых рассуждений спихнула с кровати на пол. Ничего, ковер мягкий, не ушибется…

– Враги! – рыкнула девушка. Она бы и Гонсало тряхнула, но тот уже сам сообразил и натягивал штаны. В постель с любимой супругой он лег в длинной ночной рубашке, а в ней не подвигаешься.

– Инни, немедленно, одевайся!

Сеньора Идана уже сама сообразила. Огляделась… Винни уже протягивала ей рубашку любимого супруга.

– Некогда с платьями. Так удобнее.

Сеньора кивнула, и девушка порадовалась. Хоть спорить не стала. Сама Винни спала, как привыкла.

Ночные рубашки? В трущобах? Ну-ну… сейчас на девушке были панталоны и рубашка. В них и спать удобно, и вскочить по тревоге, и спрятать можно много чего. К примеру, кистень.

Винни плохо стреляла, вообще не владела холодным оружием (ножи не в счет, ими все женщины владеют), но вот кистень был продолжением ее руки. А что?

Замечательное орудие, которым и более слабый человек может забить более сильного. Может-может. И даже сам под удар при этом не подставится. Винни понимала, что легко в этом доме не будет, вот и с кистенем не расставалась. Первой в коридор выглянула именно она.

На первом этаже явно шел бой.

– Мы можем их миновать? – посмотрела она на сеньора Гонсало.

– По черной лестнице, – кивнул мужчина. – Налево…

Увы, враги оказались не глупее. Даже умнее…

Куда пойдут люди из задымленного дома, в котором идет резня наемников, и те дорого продают свою жизнь? Понятно, на улицу.

То есть надо просто перекрыть парадный и черный входы. И дверцу для всякой хозяйственной радости, вроде угля, дров, запасов – тоже. Да, она ведет в подвал, но кто их знает? Могут и из подвала выбежать!

Веласкесов встретили у дверей черного входа.

– Хватай девчонку, – рявкнул кто-то.

Винни подумала, что ножом она бы точно ничего не сделала. А что тут можно? Да ничего… нож – это оружие ближнего боя. А в нем, как ни печально, женщине с мужчиной не тягаться. Хоть ты обкричись о равноправии, но мышц у мужчин больше, а реакция зачастую лучше. И тренировки, опять же. Наемники-то этим живут, а Висента каждый день с ножом не пляшет.

Так что с клинком ее бы в единый миг скрутили. А кистенем она успела махнуть. Аж два раза.

Первый раз попала неудачно, только по руке, мужчина закричал… этот крик и услышала, кстати, Феола. А вот второй раз – вообще замечательно. В висок. Правда, уже другому противнику, но какая разница? Чем их меньше останется, тем ей лучше…

А потом на нее навалились, кто-то заломил руки за спину… что там с Веласкесами?

Винни не знала. Она отбивалась, рыча сквозь зубы такие слова, за которые даже братик вымыл бы ей рот с мылом. Пока получалось не очень… руки уже обвивала веревка, кто-то ухватил за косу…

– Кто хочет остаться в живых – подняли руки, – прозвучал рядом неприятный голос. Звонкий, девический, но… до того жуткий! Так бы могла заговорить громадная змея. С шипением, присвистом… только вот голос Винни был знаком.

Феола?

* * *

Девушка совершенно не выглядела угрожающе, она стояла перед нападающими, в одной ночной рубашке, рыжие волосы небрежно рассыпались по плечам и спине. Вид скорее возбуждающий, чем угрожающий.

И она одна. А их… пятеро! То есть четверо, один на земле…

Фи, что же ты делаешь, дура! Надо же бежать, телефонировать… вторая мысль, кстати, пришла Винни в голову еще на лестнице, но телефонов у Веласкесов было всего два. Один в гостиной, где и шел бой, второй в кабинете. Тоже не проберешься, особенно сейчас.

И что остается?

– Феола! – почти простонала Винни.

Феола махнула ей рукой.

– Спокойно, подруга. Так кто хочет жить?

Наемники едва ей в лицо не расхохотались. А потом самый наглый, тот, который только что врезал в челюсть Гонсало Веласкесу, шагнул вперед. И даже руку протянул к Феоле.

Это стало его последним действием.

Феола ухмыльнулась так, что у Винни мурашки по коже побежали. Стройными рядами. И протянула руку навстречу мужчине.

Их пальцы едва-едва соприкоснулись, самыми кончиками, а он уже падал, оседал на землю, и как-то так неправильно, что казалось – он ничего не весит. А когда Винни увидела его лицо…

Визг был простителен девушке.

И обморок – тоже.

Не каждый ведь день видишь на земле натуральную сушеную мумию, которая получилась из живого человека. Вот же он, только-только ходил, говорил, двигался… и вдруг! Сейчас любой некромант поклялся бы, что этот человек уже лет двести мертв, а то и больше…

Коричневая кожа, запавшие глаза, в единый миг высохшее тело, превратившееся в сплошные кости…

– Кто следующий? – неприятным тоном поинтересовалась Феола. Над ее ладонью горел белый огонек. – Я могу хоть всех, разом. Ну?!

А больше и не потребовалось. Руки разжались. Мужчины кинулись наутек, вопя и завывая… не все. Огонек сорвался с ладони девушки, метнулся вслед… двое мужчин повалились на землю, словно подкошенные.

Феола с омерзением отряхнула руки.

– Тьфу, сволочи.

И обратила внимание на Винни.

– Ты в порядке?

– Ик, – вежливо ответила девушка. – Ык…

– Бывает, – посочувствовала Феола. – Значит, жива. И Веласкесы тоже… ты с ними побудь, ладно? Развяжи, приведи в чувство, успокой. А я в дом.

Винни поежилась.

А когда фигурка с рыжими волосами скрылась в дверях, порадовалась. От души порадовалась, что Феола к ней не прикоснулась. Такая жуть пробирала!

Брррр!

Такое было за гранью реальности даже для дочери трущоб. Есть пределы и ее стойкости… но послушаться Феолу стоило. Что она там сказала? Развязать? Успокоить…

Да что угодно! Сейчас займется! Со всем прилежанием! Винни мало кого и чего боялась, но вот эту рыжую красотку она сердить не захочет. Никогда.

* * *

То ли наемники паршивые, то ли десять – это мало, то ли еще какая причина.

Именно эта мысль появилась у Феолы в доме.

Четыре трупа красноречиво говорили сами за себя. Очень красноречиво. И оставшиеся наемники, которые отбивались от четверых противников, тоже Фи не порадовали.

Как-то они это паршиво делали… вот и еще один упал.

Да что же это творится такое? В центре столицы, буквально в паре улиц от Управления полиции…

А дальше Феола и не раздумывала. Она просто свистнула так, как научил Адэхи.

Это вам не выдыхание воздуха через зубки. Это резкий звонкий свист, уши закладывает. Понятно, на девушку обратили внимание.

– Оружие сложить, лечь на животы, лицом вниз. Сдавайтесь!

Вместо ответа в Феолу полетел чей-то кинжал. Не попал, конечно. Адэхи в нее регулярно чем-нибудь да швырялся, сначала не острым, а потом… потом и копьем мог запустить.

Девушка легко уклонилась – и развела руки в стороны.

Вот они, четверо врагов.

И их ауры, их жизнь, их сила, которая так соблазнительно сияет рядом. И так легко потянуть эти нити на себя, выпить их досуха, насытиться…

Так просто.

Так соблазнительно…

Впрочем, соблазняться было некогда. Феола поступила проще. Остатки чужой жизненной силы еще бродили у нее в крови. Еще пели, еще звенели, еще толкали на безрассудство – они и отправились в чужие ауры. Стрелками…

Двое мужчин оказались послабее, зашатались, один даже клинок выронил, и тут же был убит. Второго не убили, но рана оказалась серьезной.

Еще двое переглянулись – и ринулись на нее.

Тут бы Феоле и конец пришел – спасло чудо. Девушка отшатнулась назад, запнулась о порог и по-простому шлепнулась на попу. Первый удар прошел над ее головой, а второго уже и не последовало. Ведьма она там, не ведьма, а кидаться на нее, оставляя за спиной живого противника – чревато.

– Уффф, – перевела дыхание Феола.

– Ритана. – Один из мужчин, вроде как командир? Или нет? Феола не помнила его в лицо… – Как вы?

– Нормально. Веласкесы у черного хода, дети в детской, поджигатели в саду, их надо спасать. И там же кто-то еще раненый. Или в обмороке, – честно созналась Феола. Она даже и не осознавала, что ее ночная рубашка задралась почти до талии, а трусики там чисто символические.

Голова кружилась.

– Ритана, а вы…

– Я, кажется, сейчас в обморок, – пробормотала Феола, борясь с головокружением. – Не переживайте, отлежусь – встану.

И действительно откинулась назад. Если бы не подхватили, была бы у героической спасительницы всех и вся здоровущая шишка на затылке. А так – повезло. Только синяк на копчике.

* * *

Нюхательные соли – такая пакость! Кого хочешь в чувство приведут!

Феола исключением не оказалась. Расчихалась и глаза открыла. Над ней склонилась серьезная и встревоженная сеньора Веласкес.

– Феола, вы… ты в порядке?

– Да, спасибо. Как… все?

– Все уже хорошо. Муж вызвал полицию, все прибыли. Мы пытались привести тебя в чувство.

Феола повела глазами по сторонам. Даже это действие причиняло боль. Тот, кого хоть раз накрывало мигренью, может оценить всю прелесть этого состояния. Только тут к головной боли еще и тошнота добавлялась. Девушка застонала.

– Оооооохххх… что ж в бою я не подох?

Адэхи всегда так говорил. Правда, сейчас Феола и сама так думала.

– Тебе плохо? – сеньора Идана была искренне встревожена. И было отчего.

Именно благодаря Феоле спасены ее внуки. Именно Феола оказалась рядом, когда подонки напали на самих Веласкесов. А конкретного момента выпивания жизни из человека сеньора Идана и не видела. Ее как раз тогда скрутили, она и не испугалась. Гонсало тоже сразу не понял. Сложно наблюдать, когда тебе по шее дали и руки крутят.

А Висента решила своими наблюдениями не делиться. Просто старалась держаться чуть подальше от Феолы. Так оно спокойнее…

– Плохо, – кивнула Феола, – очень. И еще сутки точно будет, а то и побольше.

– Чем я могу помочь?

– Листья матэ есть?

– Есть, – кивнула сеньора Идана. – Приказать заварить?

– И покрепче, и погорячее. И сразу принести. А еще сладкое, и побольше. И если можно… – Феола обнаружила, что укрыта только сомнительной толщины пледиком, и ей откровенно холодно, – что-то потеплее. Я много сил потратила…

Сеньора Идана кивнула. Вот это ей было понятно.

Как там маги тратят силы, как лечат истощение? Она и близко такого не представляла. Но если Феола говорит… мате, кажется есть на кухне, она сейчас… да она и сама его заварит! И сладкое точно есть. И…

– Висента, детка, принеси Феоле плед из моей спальни? Синий такой, толстый… и халат там в гардеробной. Возьмешь? Тоже синий…

Винни послушно отправилась в спальню.

Все же ей было не по себе рядом с Феолой.

Девушка откинула голову назад и прикрыла глаза. Даже это сделать было больно. Словно на внутренней стороне век шипы выросли.

Больно…

Сердце глухо стучало где-то в горле. Ох, не стошнило бы… хоть бы согреться…

* * *

В эту ночь дежурить у гроба деда выпало Игнасио.

Честно говоря… его бы воля, вытряхнул бы он старую сволочь из этого самого гроба, еще бы и ногами попинал… всем дед жизнь поломал своим скотским характером.

Игнасио, хоть и не говорил лишнего, но уши имел. И был из разряда «тихих омутов», в которых под каждой корягой по три демона. Да жирных таких, годами откармливаемых…

А как, КАК еще выжить было при дворе?

Отец – тот сломался.

Тетка… Тоже, скажем честно. Если ее на что хватало, так это на защиту сына. Дочь та спихнула в Академию, учиться магии, а вот сына старалась защищать. Это единственное, что ее трогало.

Тетку Игнасио не уважал, но Лоренсо завидовал. И тому, что Лоренсо свободно ездил в свое поместье – тоже. И тому, что кузен регулярно бывал в столице.

Наверное, только его дед не согнул, не сломал.

За что он свою семью так ненавидел? Да уж было за что. Игнасио, хоть и помалкивал, про дедовскую любовь слышал.

Знал, что была у него какая-то симпатия, от которой бабка его заставила отказаться. И бабке он этого не простил. Ни живой, ни мертвой. Ни ей, ни ее детям.

Сколько уж лет прошло…

А мужчины, они так устроены, что детей от любимой женщины любить будут, а от нелюбимой… тут как повезет. Могут любить, могут ненавидеть.

Вот это и произошло.

Не любил их дед. Никого. Может, и не возненавидел, но относился к ним, как к кроликам в садке. Этого на развод, того на мясо, а белого и пушистого драть за уши, пока не почернеет. А потом опять драть. До поседения.

И счастлив не был, и всех вокруг сделал несчастным. Хорошо хоть еще внуков переженить не успел. Сына – женил. Мать Игнасио помнил хорошо. И любил ее. Но мать была несчастна тоже.

Не любила она Хоселиуса. И он ее не любил. Династический брак, который очень быстро стал только договорным под пятой властного отца. Дед всех придавил.

Игнасио думал время от времени, что если бы отец взял мать и уехал в другой замок, да хоть в столицу, их совместная жизнь получилась бы более счастливой. Но на это отец способен не был. Увы. И снова – увы. К громадному сожалению Игнасио.

Прожила бы мать дольше?

Ему казалось, что да, а там – кто знает?

Но отцу было просто безразлично. Никого он не любил, не умел просто.

И тетка любить не умела. Недаром дочь она отдала учиться магии и думать про нее забыла. И сына старалась к себе не приближать. Ладно! Не будем о грустном. Всех их придавило, всех изуродовало. Про себя Игнасио тоже знал, что на любовь не способен. Не дано ему.

Любовь – это ж что? Это когда у тебя за спиной крылья, и ты летишь к солнцу… или нет?

Это когда ты за любимого и для любимого все отдашь.

Жизнь, душу, деньги, комфорт, положение в обществе – просто всё. А Игнасио про себя точно знал, что ни от чего отказываться не будет.

На постельные отношения он способен.

На любовь? Нет!

Хорошо оно для королевской семьи? Идеально!

Плохо оно для души и для сердца?

Отвратительно.

Отец и тетка на любовь не способны. Брат? Бернардо его… нет, не любит, для него Игнасио, скорее, как ценное имущество. Будет он беречь брата? Да, безусловно. Но горевать, если с ним что-то случится, не станет. Не сможет. Не сумеет.

Отец – слаб и безволен, тетка словно мороженая рыба, а Бернардо слишком рационален. Словно арифмометр на ножках. Увы. Всех это так или иначе накрыло.

А все дед…

Игнасио с ненавистью поглядел на предка.

– Сдох ты, сволочь, и хорошо!

Любить парень не умел. А вот ненавидеть…

– Сволочь старая! Гадина, мразь! Чтоб тебя на том свете каждый день демоны вилами в зад… пихали!

Игнасио отвернулся от гроба, прошелся по комнате.

Сегодня – не церковь. Не храм.

То каждую ночь они проводили рядом с храмами, и гроб ставили в храме, на освященной земле, а сегодня, вот, заночевали в дороге. Так получилось. Деревня тут есть небольшая, но и только.

Храма тут нет, сгорел, да не восстановили. Отец хоть и дал распоряжение, но когда его еще построят? Сейчас-то его нет.

Вот и пришлось… поставили гроб в сельском трактире, и сидит сейчас рядом с ним Игнасио.

– Ненавижу…

Показалось Игнасио, или шевельнулась тень на стене?

Послышался ему шелест со стороны гроба – или это ветер за стенами?

Бред или реальность?

Мужчина вгляделся в лицо деда.

Кажется, раньше у него было другое выражение? Или нет?

Глаза закрыты, лежит спокойно…

НЕНАВИЖУ!!!

Игнасио порывисто отошел к окну и не увидел, как шевельнулись пальцы трупа.

Совсем чуточку. Буквально на крошку, согнулись-разогнулись и снова попробовали двинуться, но сил не хватило.

Покойник лежал, как ему и положено.

Игнасио сидел у окна, стараясь не смотреть на деда, а там и придремал в кресле, едва успел вскочить, прежде чем утром отец пришел. И даже не подозревал, что избежал серьезной опасности.

Мертвые не могут встать на освященной земле.

В храме.

В святилище Ла Муэрте – без ее воли.

А вот если так… если ночь, если ненависть, если нет никакого сдерживающего влияния святых предметов – да и откуда бы они?

Игнасио так и не узнал, что чудом избежал опасности. Его величество мог бы подняться, как упырь. Обыкновенный, кладбищенский.

Для зомби нужен некромант, для призрака незаконченное дело и кое-какие условия, а вот упырь из его покойного величества получился бы.

Хороший, на ненависти и родной крови вскормленный.

Но – повезло.

Когда Игнасио уснул, уснули и его чувства. А силы… сил у его величества тоже не было в достатке. Вот если бы несколько ночей, да подпитывать его гневом и болью, да не на освященной земле…

Игнасио ненавидел деда, потому что мечтал – безнадежно мечтал, чтобы его любили. Но любить его было некому.

Мать?

Матери его лишили, остальным членам семьи он был безразличен. Да и не умел никто в королевской семье любить по-настоящему. Откуда? Чего ты не видишь, чего ты с детства лишен, тому ты и не научишься. Никогда.

Увы, мединцы искалечили не одно поколение людей. И долго еще королевской семье будет аукаться их вмешательство.

* * *

Да сохранит Творец того, кто изобрел телефон!

И пусть даст Он изобретателю достойное перерождение! Сколько сил экономит его изобретение! Сколько времени!

То пришлось бы посылать кого-то в полицию, писать или надеяться на хорошо подвешенный язык посыльного. А то можно просто поднять трубку телефона и разъяснить дежурному, кто это, откуда он телефонирует и что случилось.

Гонсало и в своем-то языке не был уверен, после всего увиденного. Ладно еще бой! Ладно – смерть!

Этим купца не напугать! Видывал он виды!

Но вот мумии, которые остались после Феолы… что в них такого? Казалось бы, просто применение заклинания. Сожженные люди выглядят тоже жутковато. И утопленники – после соответствующего вида магии. Но почему-то ТАК они не пугают.

До дрожи, до истерики, до крика.

Что-то есть в этом такое, подсердечное, словно всплывает из детских кошмаров. И становится жутко, и по телу дрожь пробегает… Гонсало к ним даже прикоснуться не смог.

Наемники оказались покрепче, стащили все трупы в кучу, а своих погрузили отдельно. Отвезут в церковь, там отпоют и похоронят по всем правилам. Гонсало уже с ними расплатился, в том числе и «кровавые» отдал. Те, которые выплачиваются за погибших. По традиции, если умерший наемник был женат, эту сумму отдадут жене или родителям, если те есть.

Если у него никого нет, «кровавые» идут на счет отряда. Их ведь не всегда выплачивают, а люди гибнут. Такая у них работа.

Но Гонсало не поскупился.

Да, Феола спасла всех, но если бы не наемники, она бы просто не успела.

А вообще, ночь выдалась жуткая.

И смерти тоже…

И мумии.

И заеденные насекомыми люди.

И плющ, который до сих пор никого не подпускает к окнам. Видно, что погибает, с него листья облетают, ветки падают на землю, усыхая, но держится он до последнего.

А впрочем…

Купцы народ практичный. Чего переживать?

Подсчитали прибыль – убытки, да и вперед! Работа сама собой не сделается, пока ты переживаешь! Так что телефонируем полиции и начинаем подсчитывать убытки. Прибыль-то ясна, его семья жива и цела. А остальное – разберется!

* * *

– Сволочи, – печально сказал Амадо. И освободил камеру.

Почему, ах, ну почему здесь не предусмотрены камеры для буйнопомешанных? Такие, знаете, уютные, со звукоизоляцией? А задвижку внутри он и сам бы привертел. Ладно, хотя бы подпер дверь чем потяжелее.

И выспался.

Ага, недостижимая мечта снова помахала хвостиком.

Ну почему, ПОЧЕМУ нельзя было напасть на Веласкесов пораньше? Когда он еще не лег спать? Часов в десять вечера?

Почему нельзя было это сделать часа в четыре утра?

Почему в час ночи-то?! А его сейчас будят, а на часах полтретьего. И спать охоооооота…

Амадо зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул. И печально поглядел на дежурного полицейского, который и пришел его будить. А самое грустное, что даже если бы Амадо спал дома, все равно бы разбудили. Только еще и Альба возмущалась бы. К приличным людям полиция ночью в дом не является. И не телефонирует! Даже если муж там работает! Это – не оправдание!

– Рассказывай.

– Было предпринято нападение на семью Веласкесов. сеньориту Мерседес явно пытались похитить. Самих Веласкесов или обезвредить, или увести с собой… не убили. Хотя и могли, было у них несколько минут.

Амадо едва глаза не закатил. Это что за дамский роман?

– Сеньор, докладывать как положено вас не учили?

– Простите, тан Риалон, – исправился дежурный, понимая, что и правда накосячил. Амадо ругаться не будет, чего уж там, три часа ночи, но стоит все же ввести следователя в курс дела. – Около часа назад в сад особняка Веласкесов проник отряд в пятнадцать человек. Из них трое остались в саду. Они развели костер, и едкий дым пошел в особняк. Туда же отправились остальные наемники. Завязался бой. Ритана Ксарес проснулась и направилась к детям. – Амадо перевел дыхание. Он хоть и объяснял Феоле, что лезть в драку не ее дело, но все-таки… – К детям пытались прорваться двое наемников.

– Двое наемников?

– Они мертвы. Еще одного нашли в коридоре. Инсульт…

Амадо хмыкнул. Какие у нас наемники хрупкие, оказывается! Перенервничал – и готово? Прямо кисейные барышни.

– Это трое. Итого шестеро.

– В саду тоже три трупа.

– И тоже – инсульт?

– Нет, тан Риалон. Мошка заела.

– Чего?! – даже ошалел Амадо от неожиданности.

– Мошка. Комары, мухи, прочая насекомая пакость… к телам прикоснуться, сказали, страшно. Их просто заживо жрут.

– Шесть трупов, – посчитал на пальцах Амадо. – Еще кто?

– Сеньор и сеньора Веласкес, сеньорита Веласкес пытались сбежать через черный ход. Их встретили пятеро наемников. Одного убила сеньорита Веласкес.

– Как именно?

– Кистенем. Остальные скрутили всех троих, потом пришла ритана Ксарес. Один из наемников убит, два сбежали, еще один полупарализован.

– Убит?

– Я так понял, что ритана Ксарес применила свою силу.

Амадо кивнул, поставив себе на заметку расспросить Феолу.

– Одиннадцать наемников. Еще четыре?

– В гостиной и столовой завязался бой, в результате которого было убито шесть наемников, нанятых сеньором Веласкесом. Остальные отбивались, но неясно, на чьей стороне была бы победа, если бы не ритана Ксарес.

Амадо зашипел сквозь зубы.

Если посчитать… куда Феола не успела?

Везде успела. Какие наемники? Зачем Веласкес их вообще в дом тащил? Чтобы их там перебили? Ее одной достаточно! Ей-ей… уши надрать паршивке!

– Что она сделала?

– Применила свою силу. Один из наемников мертв… даже двое. Еще двое взяты в плен.

Амадо закатил глаза.

– Подсчитывая… у нас десять трупов, трое пленных, двое сбежавших.

– Да, тан Риалон.

– Среди Веласкесов есть жертвы?

– Все живы. Погибли шестеро наемников, двое слуг.

Амадо только головой покачал.

– Бред какой-то. Ничего не понимаю… зачем? Скрыть такое? В центре столицы? Не получится. Но что может быть такого важного, чтобы идти на такой шум и риск?

Дежурный вежливо промолчал, понимая, что Амадо рассуждает сам с собой. И когда тан Риалон замолчал, позволил себе кашлянуть.

– Тан, у меня кофе… свежий. Пять минут назад сварил.

Аккурат перед тем, как идти, будить несчастного следователя.

Ответом ему был полный благодарности взгляд Амадо.

– Вы мне жизнь спасаете, сеньор.

– И пирожки с мясом к кофе.

– И рассудок тоже…

* * *

Феола маленькими глоточками пила матэ. Если его заваривать в калебасе, его можно и нужно пить практически сразу. Листья падуба постепенно прогоняли отвратительную горечь с языка, и расслабляли сведенный спазмом желудок.

Может, минут через десять она даже попробует что-то скушать.

Может быть^[276].

Нельзя сказать, что этот матэ был идеален, он слегка горчил, да и вкус мог быть более насыщенным, но это же лучше, чем вообще ничего?

Конечно, лучше…

Ее укутали в теплый халат из овечьей шерсти, накинули на голову капюшон, на ноги натянули теплые носки, а сверху все это еще укрыли пледом. И Феола постепенно начала согреваться.

Очень противно, знаете ли, когда на улице жара, а тебя дрожь бьет. Колотит так, что калебас в руках удержать сложно.

Сеньора Идана погладила девушку по волосам.

– Ничего-ничего. Я помогу…

Она и помогала. Поддерживала, успокаивала, гладила по волосам… Феола постыдно расклеилась. И что самое ужасное, она себе это позволила. Ей даже стыдно не было. Да и за что?

Она сделала больше, чем кто-либо другой. Она имеет право быть слабой, она женщина. Так и Адэхи говорил. То есть, что мужеподобная женщина так же нехороша, как и женоподобный мужчина. Боги всем дали свои задачи, и не дело человека менять ИХ дороги.

А для женщины вполне нормально и поплакать, и раскиснуть, особенно сейчас, когда враги закончились. А еще – упасть в обморок. Даже два раза. Сейчас можно, сейчас не опасно.

Дверь хлопнула.

Амадо Риалон выглядел спокойным и сосредоточенным. Те же темные брюки, та же рубашка темно-синего цвета, сверху куртка.

– Доброе утро, ритана, сеньоры, – вежливо поздоровался он. – Все в порядке? Ритана Ксарес?

Феола прислушалась к себе.

– Пока не все. Но будет лучше часа через два.

– Хорошо. Тогда пока лежите. Нам предстоит много работы…

И Амадо с ехидством подумал, как сейчас матерится Хавьер Карраско. А то как же!

Ему тоже телефонировали! Ты ж некромант, а тут десяток трупов… работать надо, тан. Никуда не денешься, полиция – она такая. Работа без выходных и проходных.

Впрочем, Амадо тоже долго злорадствовать не сможет. Если кто думает о романтике…

Нет, сеньоры! Подобные дела – это большая, очень большая, просто преочень разбольшая куча бумаг. И раньше полудня Амадо даже и не рассчитывал закончить всю писанину. Хорошо б не к вечеру! Никуда тут не денешься.

А когда расследованием заниматься?

И ведь ни на кого другого это не переложишь, может быть важно каждое слово…

Амадо вздохнул – и приступил к работе…

Спустя два часа он был попросту в бешенстве. И были на то объективные причины.

Во-первых, наемников было не пятнадцать, а семнадцать. Двое ждали в мобиле, неподалеку.

А во-вторых, заказчика знал только один. И да! Эта сволочь умудрилась не сдохнуть, а сбежать! Где его теперь искать? Да где получится… вся Астилия к вашим услугам, что там Римат!

Амадо точно бы удрал подальше. Или на дно залег… вот не верилось ему в сказки. Чтобы наемники не имели пару-тройку мест, где можно отсидеться?

Ха! И снова – ХА!

Наверняка их раньше, чем через месяц, а то и через год-два, никто и близко не увидит. Пока раны не залижут, новичков себе не найдут… еще бы! Так провалиться! Расскажи кому – не поверят! Три четверти всего состава потеряли! И не на войне, а так… гонялись за девчонкой. Красота!

Отряд Педро Косого был не из самых удачливых, это верно. Но таких потерь у него еще не было.

Двое человек, трое… бывало.

Но тринадцать из семнадцати?

Жаль, что сам Педро ушел, но это зверюга не раз травленная, опасность он шкурой чуял. Феола его зацепила, и нездоровиться ему будет долго. Но ведь не сдохнет!

Отлежится – и снова за свое…

А те наемники, которые попали в плен… да ничего они не знали, кроме своей задачи! Педро ни с кем ничем не делился.

Надо было прийти, взять девчонку, убить мальчишек, потом поджечь особняк… стариков? По обстоятельствам.

Получится – привезти живыми. Нет? Пусть сдохнут вместе с девчонкой.

Куда везти, знали Педро и водитель, который остался в мобиле. Понятно, их не спросишь. Куда-то в пригород, это точно.

Амадо только зубами скрипел. Вот кто, кто помешает негодяю повторить попытку? Кто помешает найти новых исполнителей?

И кто?

Негодяй-то кто?!

Увы, ответа на вопрос не было.

Конечно, Хавьер еще проверит трупы своими способностями. Но по живым… глухо.

Феола, хоть и морщилась, и постоянно закрывала глаза, все равно качала головой.

Не врут. Увы, опрошенные на скорую руку наемники просто не врут.

Может, они что-то знают, но что? И сколько? И как долго придется копать, чтобы дойти до этого знания? И будет ли оно полезным к тому моменту?

Амадо не знал и злился. А, кстати!

Надо поговорить с Феолой на предмет шаманской магии. Что именно она сделала, и как это вносить в протокол. Мало ли что…

* * *

Лоуренсио смотрел на записку так, словно у него в руке оказался жгучий ядовитый слизень.

Кладбище «Сан-Хосе»?

Да, есть такое, одно из самых старых, давно разрослось, и нищих там тоже хоронят, и мавзолеи там стоят, и церковь, и… да много чего там есть. Но зачем ему туда надо?

Но раз уж написал…

Лоуренсио положил записку на стол. Осторожно так, бережно. Анхель еще не пришел, а когда придет, он с ним обязательно поговорит. Пусть друг посоветует… или может, ему пока одному съездить?

Что такого-то? Утром он может и в храм заехать, и молебен отстоять, и по кладбищу прогуляться. Говорят, там невероятные по своей красоте мавзолеи. И мозаики периода до Завоеваний. А он так и не побывает там?

Нет-нет, надо срочно приобщиться к культуре предков.

Лоуренсио решительно встал и вышел из дома. Про записку он, конечно же, забыл. Подумаешь – лежит тут что-то такое…

Про слуг он тем более не вспоминал. Слуги – это же почти мебель, правильно? И собственных мозгов у них тоже нет…

Впрочем, он такой не один и даже не один из сотни. Увы.

* * *

Завтрак в особняке Ортисов проходил намного веселее, чем у Ксаресов. Улыбки, шутки, сам Рауль, две его сестры – пока незамужние, отец, мать, младший брат пока за стол не допускается… нет, приборами-то он пользоваться умеет. И все с ним нормально, десять лет уже.

Но!

Если его допустить за стол, никто другой и слова сказать не сможет. И как этому малолетнему поросенку удается постоянно и непрерывно разговаривать? Даже когда он ест. Даже когда он спит?

Загадка…

Сначала все шло более-менее спокойно, но потом младшая сестричка, Инес, тоже решила поговорить о самом любимом и женском. О чужих отношениях.

– А братика видели на набережной. Да с такой красивой ританой…

– Рауль? – поднял брови отец.

Было, было дело.

С тех пор, как Рауль лишился невесты по милости тана Анхеля, связывать себя брачными узами он не торопился. А родителям хочется внуков, наследников, гарантии того, что род не прервется, если завтра любимый сыночек на мобиле в овраг улетит на полной скорости.

– Ритана Алисия Катарина Ксарес, – отозвался Рауль скучным тоном. – Это важно?

– Конечно, – кивнула мать. – Ксарес? Из тех самых Ксаресов?

– Из них. Но от младшего сына…

– Там какая-то сложная история была? – вспомнил отец.

– Нет-нет, – отмахнулась мать. – Там было все очень романтично. Хулио Ксарес встретил свою настоящую любовь, отказался ради нее от наследства и уехал в Колонии. Это его дочка?

– Да, мама.

– И что ты о ней думаешь?

– Красивая. Глуповатая. Предсказуемая.

Отец тихонько хмыкнул.

По этим критериям из неизвестной Алисии могла получиться почти идеальная жена. Но надо было осторожнее, чтобы не спугнуть сына. Так что…

– Не знаю, Рауль. Мне все равно эта идея не нравится. Может, ты обратишь свое внимание на кого-то другого? У нее, небось, и приданого нет, что там, в тех колониях? А красота… да мало ли по борделям красоток?

Рауль нахмурился.

Нет-нет, он все это и сам себе говорил, но основная движущая сила человечества, как известно, дух противоречия. Да и не так уж глупа Алисия, просто гдеей было развиваться на том острове? Книжки, сплетни… такая домашняя тепличная девочка. Куда уж ей с таким, как Анхель, справиться? Даже распознать его! Тут и кто поумнее не справится!

– У нее хорошее приданое. Она сама говорила.

– Сто золотых? Или целых двести?

– Да, что-то около ста золотых. Ста тысяч золотых реалов, – согласился Рауль.

У тана Ортиса нож из рук выпал.

– Сколько?!

– Как я понял, в колониях удается разбогатеть не всем. Но Ксаресы сумели наладить контакты с индейцами и очень выгодно торгуют. Так что в средствах не ограничены.

– Га… Гхм… – прокашлялся отец. – Ладно… Рауль, ты все равно подумай. Все же и ветка какая-то сомнительная, вот у старшего Ксареса тоже дочь есть, а деньги… у нас и своих хватает.

Рауль фыркнул, но отцу так отвечать не годилось. А потому…

– Да, отец. Я подумаю.

Видел он ту ритану Ксарес. До сих пор в кошмарах снится. Один нос непомерной длины с бородавкой на кончике чего стоит! Понятно, нос – это ерунда. И приданое ерунда, был бы человек хороший, но там ведь и характер под стать носу, и дед под стать бородавке! Столько Рауль, наверное, не выпьет. И вообще, надо бы ему съездить к Алисии, пригласить ритану на прогулку, пока Анхель не подсуетился.

Нужна она ему там, не нужна…

Но обломать такую тварь, как Толедо… надо! Обязательно!

* * *

– Как самочувствие?

– Паршивое, – честно созналась Феола.

Амадо сочувственно погладил ее по руке.

– Работать сегодня сможешь, или лучше отлежишься?

– Смогу, – кивнула девушка. – Только надо себя в порядок хоть как-то привести… голова болит.

– Бывает. Сможешь мне для начала рассказать, что ты делала и как?

Феола пожала плечами. Движение уже не отдавалось такой болью, как раньше, и она чуточку расслабилась.

– Это шаманская магия.

– В чем разница с обычной и что именно ты сделала? Сможешь мне пояснить?

Феола опустила веки.

– Да, смогу. Это несложно, просто неприятно. В чем отличие обычной магии от шаманской?

– Я как-то не изучал этот вопрос, – растерялся Амадо.

– Его мало кто изучал. Смысл в том, что у магов есть в ауре так называемые каналы. Если проводить аналогии, обычный человек в этом смысле безног и безрук. У него есть аура, но управлять он ей не может. И взаимодействовать с окружающим миром – тоже. Маг может быть проявленным или нет. То есть или калекой, или полноценным человеком.

– А шаман?

– Совершенно другая ситуация. Маг – тот, кто делает. Шаман – тот, кто знает.

– Знает?

Феола потерла виски и постаралась объяснить то, что знала от Адэхи. Все же другая культура, другое сознание и понимание тоже другое.

– Маг – управляет. А шаман ничем и никогда управлять не может. Вот представьте себе реку. Надо, чтобы она текла по нужному руслу… маг придет, проложит своей силой канал и река потечет по нему, покорно и безропотно. Как там будет реке – неизвестно. Может, это принесет ей вред и через пару столетий она иссякнет. Может, в ней погибнет вся рыба. Не знаю. И маг не знает. И узнать ему будет неоткуда. Шаман придет и попросит дух реки. И вместе с рекой они выберут для нее идеальный новый путь. Маг управляет. Шаман же… взаимодействует, разговаривает, просит, иногда получает не совсем то, что хотелось бы, но это всегда наилучшее решение.

– Для кого?

– Для мира. Выбор шамана не нарушает равновесия, это главное. Выбор человека может подтолкнуть, может ухудшить или улучшить, может дать непредсказуемые последствия. Шаман всегда знает, что он делает, зачем и каков будет результат.

– Даже так?

– Это основное различие. Есть и другое. У мага есть резерв силы. Исчерпав его или, крайний случай, уничтожив свои каналы, такое тоже бывает от перенапряжения, маг становится самым обыкновенным человеком. У шамана так не будет никогда. Живой, мертвый, усталый – шаман останется при своей силе. Потому что его слышит мир.

– Ага… и то, что ты сделала…

– Попросила плющ заплести окно и защищать. Он справился, хотя и погиб. Больно… Я потом посажу отросток. Он вырастет заново, я помогу ему.

– Для этого нужен был бы маг земли.

– Зачем? Плющ тоже живой, как и все в этом мире. Надо только попросить.

– Угу, – согласился Амадо. – а с наемниками?

– А что с ними?

– Их сожрали насекомые. Троих…

– И что? Я попросила насекомых… нет, не так. Я сказала, что эти трое – добыча.

– Их и добыли. Добили… из милосердия, – согласился Амадо.

Феолу его слова не впечатлили. Подумаешь, три трупа! Во времена оны шаманы тысячи жертв в гекатомбы укладывали.

Было. Адэхи рассказывал. Во времена Исхода – было. Правда, надо отметить, что все эти жертвы шли на алтари добровольно. Они осознанно отдавали жизни и души, смерть и посмертие ради того, чтобы их семьи, дети, внуки, просто любимые и близкие смогли уйти туда, где их не достанут завоеватели.

И те ушли.

А кто-то и оставался.

Только вот отношение к жизни и смерти у Адэхи было своеобразным. Безжалостность, возведенная в абсолют. И нравилось Феоле, не нравилось… Она это восприняла в полной мере.

Чудовищно? Ужасно и кошмарно?

Нет. Для индейцев это было как раз логично и естественно.

Есть те, за кого не жалко жизнь отдать. Они есть. И чтобы они жили, можно умереть, убить, сделать что угодно.

Есть все остальные. Они могут либо мешать, и тогда помехи надо как-то устранять, либо не мешать. И тогда на них можно практически не обращать внимания.

Есть враги. И их надо уничтожать так, чтобы другим неповадно было. Да, вот так! Враг должен быть убит с максимальной жестокостью. Не потому, что индейцы были такими уж негодяями, или садистами, или получали удовольствие от чужой боли. Это просто урок тем, кто решит напасть потом. Страшный, но необходимый урок. Вот, смотрите.

Эти – тоже напали. И как они закончили! Вам нравится?

Вот и поберегите себя, жизнь у вас одна. Вы – не шаманы.

– Еще несколько наемников умерло от инфарктов, инсультов. Кто-то стал похож на высушенную мумию. Это ведь вы?

Феола пожала плечами.

– Да, я так могу. Это важно?

– Да, Феола, – вздохнул Амадо. – Мне это писать в протокол. Что я должен сделать?

– Напишите, что это магия шаманов. В ней все равно никто не разбирается.

Феола попала не в бровь, а в глаз. Амадо, который лет с десяти увлекался индейцами, и до сих пор не оставил своей слабости, нахмурился.

– Не разбирается. Да… Но как получилось, что ты разбираешься?

– Один из индейцев был моим наставником. Он и сейчас мой наставник…

– Расскажешь? – выдохнул Амадо.

Феола кивнула. Расскажет. Потом – обязательно. А сейчас надо прояснить еще один вопрос. Даже два. И начать с более важного.

– У нас на островах это приняли бы как самооборону. Пришедший в мой дом со злом – да умрет. А в столице?

Амадо кивнул.

– Точно так же. Проблем с законом у тебя не будет.

– Тогда вопрос второй, что хотели нападающие? За кем они пришли?

– Мерседес похитить, детей убить, Веласкесов тоже похитить.

– А потом убить. Понятно.

– А… ну да! – сообразил Амадо, у которого голова была занята не тем. Понятно же, Веласкесов обязаны были потом убить. Они же не станут сотрудничать с теми, кто убил их внуков? Нет, не станут… – тогда что могут знать Веласкесы?

– Или кого они могли потревожить за эти дни? – подкинула идею Феола. – Если сеньор начал вникать в дела сына?

Амадо посмотрел на девушку с уважением.

– Ты прелесть.

И сказано это было не ради пустого комплимента. А ведь действительно. Раньше просто старались похитить Мерседес. Сейчас же…

Убить детей, поджечь дом, убить взрослых… и что после такого собирались делать с Мерседес? А вообще-то вопрос серьезный.

Всю жизнь держать под замком?

Сообщить, что напали враги, а ее, вот, спасли, и теперь она по уши обязана прекрасному принцу?

Или… что-то поинтереснее?

Амадо серьезно задумался. А потом все же решился.

– Феола… я знаю, что мединцы никогда не связывались с шаманами. В Астилии эти твари есть, в других странах континента – вполне возможно. Или есть, или бывали, далеко от своей демонессы они старались не уходить. Но их никогда не было в Колониях. Почему?

– Потому что это – извращение естества, – Феола даже удивилась. – Ты же понимаешь, – как-то незаметно и у нее вырвалось это «ты», и было это очень естественно, – шаман не сможет такого стерпеть. Появись во владениях Адэхи хоть один мединец, он бы тут же его почуял. Они бы почуяли друг друга. А бороться с такими существами шаманы научены.

– Вот даже как…

– Если я определила, что Вирджиния не вполне человек, если ее мать… вот Мерседес – та уже почти человек. Хотя рожать я бы ей советовала только под присмотром мага. На всякий случай.

– Ты можешь узнавать мединцев?

– Вряд ли все население столицы пройдет передо мной строем, – фыркнула Феола. – И сколько мне придется на них смотреть?

Амадо понурился и расстался с очередной идеей. А как было бы приятно…

– Подожди! – вскинулась Феола. – А ведь было!

– Было?!

Феола закивала головой – и тут же охнула, упала обратно, схватилась за виски.

– Дура!!! – вырвалось у нее стоном.

Еще бы. Только что едва ползала, а теперь прыгать начала? Конечно, в такой ситуации поплохеет. Амадо молча протянул ей калебас с матэ.

Глоток, второй… вот, вроде бы и полегче стало, и подышать можно, и ноги теплые, и руки… сейчас-сейчас, все будет в порядке.

– Прости, – повинился Амадо. – Это я, дурак, не подумал…

Феола махнула рукой.

Я, он… сама перенапряглась – сама и виновата.

– Я сама не подумала. Не сообразила…

– Может, еще что-то нужно? Чтобы восстановиться?

– Нет, спасибо.

– Ты не думай, у меня отец – маг, мачеха тоже… я ко всему привык.

– Например?

– У нас одному магу помогали сигары. Только не курить, а жевать.

Феола фыркнула прямо в бомбилью.

– Нет, мне не надо. Я приду в себя и достаточно быстро. Я правда серьезно потрудилась сегодня ночью. Вроде и ничего такого не делала, а все равно… мой учитель справился бы за десять минут, а я… я пока еще ничего не могу толком.

– А учитель как бы справился? – поинтересовался Амадо. Пусть девушка чуть отвлечется.

– Приказал бы врагам умереть, – даже чуточку удивилась Феола.

– Просто приказал? И все?

– Он умеет. Я не умею, – опустила глаза Феола. – Адэхи… он Учитель.

Произнесено это было так, что Амадо пока решил в тему не вдаваться. Учитель – и учитель. Хорошо. А вот что Феола вспомнила такого? Что ей даже плохо стало?

– Феола?

– Я… я же на таможне видела девушку. У нее такое красивое имя… Эллота, Элона, нет, не вспомню. Но мне показалось, что с ней неладно. А потом я просто обо всем забыла. Меня же встречали с таном Анхелем, ну я и разозлилась.

– С этим уродом? – рыкнул Амадо. – Нет, ну чем твой брат думает?

Феола качнула головой.

– Лоуренсио хороший. Просто мы ведь росли на острове, все знакомы, все свои, как тут научиться отличать гадюк от полозов?

– Как ты?

Феола пожала плечами.

– Меня воспитывал Адэхи. Это немного другое.

В эту тему Амадо снова влезать не стал. Успеется. Вместо этого он поцеловал девушке руку и пообещал немедленно отправиться на таможню. Поискать девушку с именем на «Э».

Феола едва-едва успела остановить его.

– Тан… если она тоже… самоубьется?

Амадо резко затормозил.

А правда?

Он не маг, ничего сделать с мединкой не сможет, разве что оглушить? Но как тогда с ней беседовать?

До места-то доставить – ладно. А остальное?

Амадо искренне задумался.

Вот, у отца такое выходило преотлично. Некроманты еще и не то могли.

У Рейнальдо тоже… он никого не оглушал, но выудить информацию мог из любого. Причем человек даже не понимал, что проговорился. Просто не осознавал этого.

А вот как быть ему?

В этой игре высокие ставки…

Феола смотрела на него несколько секунд, потом качнула головой.

– Тан, дайте мне шкатулку из синего чемодана, пожалуйста.

– Откуда?

– Синий чемодан, в гардеробной…

Амадо послушно отправился за шкатулкой, и всего после получасового сражения с вещами, победил. И принес добычу.

– Эта?

Самая обычная шкатулка.

Из самого обычного некрашеного дерева.

Только вот в крышку вделан осколок обсидиана. Обработан он в виде глаза, грубо так, схематично, но выглядит словно живой. Так и кажется, что через этот кристалл смотрит на тебя недобрый и чуждый всему живому разум.

Очень-очень голодный разум.

– Спасибо, – поблагодарила Феола.

Ей-то крышка шкатулки подчинилась легко. А Амадо – нет, хотя он и пробовал открыть. Ладно-ладно, совершенно случайно! Просто рука соскользнула… любопытно же!

Все равно – не получилось.

Внутри шкатулки чего только не было.

Перья, бусины, какая-то трещотка, кулоны, бусы, браслеты… жемчуг перемешивался с деревом, перламутр с дешевой галькой…

Феола ловко достала трещотку.

– Один взмах – парализация на полчаса. Два – на час. Три – смерть.

Амадо поежился.

– Даже так?

– Ну… вы не шаман, потому так. Доставить ее в участок хватит, а дальше решайте сами.

Амадо кивнул. И благодарно поглядел на Феолу.

– Я верну, ритана.

– Да, пожалуйста. Это из моих первых работ, хорошая память. На один раз вам хватит, не больше. Потом ей еще долго заряжаться.

Амадо понимающе кивнул. И осторожно сунул трещотку в карман куртки.

Такая маленькая. Такая опасная.

– Один человек – или все, кто будет рядом?

– Если рядом будет больше – делите время на количество людей, – понурилась Феола. – я же говорю, первые опыты. Два человека? Один взмах парализует обоих, но на пятнадцать минут.

– А три?

– Все равно смерть.

– Три подряд? Или с перерывом тоже?

– Именно подряд, – Феола не собиралась скрывать. – И третий взмах будет тяжелым и для вас. Может даже обморок быть.

Амадо кивнул. Он понял и запомнил.

* * *

Феола проводила взглядом Амадо Риалона. И хорошо, что никто этого взгляда не видел, столько в нем было нежности.

Все, все она понимает!

Он женат, он старше, он…

А, неважно все это. Важно другое. Это – ее любимый мужчина. И никому она его не отдаст. Просто не сумеет. Рядом с ним становится легче. Просто сидеть рядом, держать его за руку… такое бывает, хотя и редко. Когда двое полностью совпадают, когда их ауры переплетаются друг с другом, когда растворяются…

Она не рассчитывала, что у нее будет так. Но вот – пришло. И случилось. И что теперь?

Конечно, можно себе сказать тысячу разных оправданий. И что ей всего семнадцать. И что еще столько всего может быть… хоть сто мужчин, всяких и разных, как в дорогой кондитерской, и что нельзя себя хоронить за первым встречным. Это бы ей наверняка сказала мать.

И Алисия…

Хотя мать за отца выскочила после пары встреч, и до сих пор жалеет только об одном. Надо бы – сразу! Чего это они целый месяц потеряли?

А Алисия… ну да! Анхель – не первый встречный, конечно…

Крыса!

Впрочем, долго ругаться Феола не стала. Потому что Висента вошла в комнату.

– Феола, ты сможешь встать?

– Могу попробовать. А что?

– Тебе телефонируют… некто сеньора Торо.

– Элена Фелиса?

– Д-да, кажется…

Феола протянула руку. И отметила, что Висента не отшатнулась назад. Может, у них будет еще одна подруга? Хорошо бы…

Интересно, что сейчас делают девочки?

А зачем звонит сеньора Элена?

* * *

– Ритана Феола, мне кажется, вы должны это знать.

– Это?

Записку-то Лоуренсио бросил на столе. И понять ее как-то иначе было сложно. Конечно, сеньора ее прочитала. И решила, что это самый натуральный шантаж. Что ж она, дура какая? Все ясно и понятно!

Феола решила то же самое.

– Аллея?

Чувствуй она себя хоть немного получше, она бы туда отправилась. И разузнала бы все сама. Но…

Боль снова рвала виски когтями. И голова кружилась, и Феола понимала, если она сейчас не вернется на диван, под пуховое одеяло, она просто свалится в обморок. И будет этому рада.

Обморок – хорошо.

Пока ты в обмороке, ты ничего не чувствуешь, а вот как выйдешь из него… о, там ты и получишь все богатство ощущений. Маги пропускают силу через свои каналы. А Феола… шаман – он же не щупальцами взаимодействует, если проводить аналогии. Он просто растворяется в окружающем мире. И требуется очень много сил, именно чтобы не уйти.

Не рассыпаться, сохранить целостность.

Магам – чтобы не пропустить избыток сил и не сгореть.

Шаманам – чтобы не раствориться.

Адэхи рассказывал, когда шаман готов умереть, он просто… рассеивается. На рассвете, как правило, его учитель ушел именно так. Его тело рассыпалось миллионами сверкающих искорок, и на небе появилась радуга.

Ненадолго. Но она – была.

Шаманы плоть от плоти и кровь от крови мира.

Феола тепло поблагодарила сеньору Торо и, опираясь на Висенту, отправилась обратно.

– Что-то случилось? – поинтересовалась подруга.

– Да, наверное, – вздохнула Феола.

– Я могу помочь?

Феола обдумала это предложение.

– Да, возможно. Скажи, есть ли у тебя возможность навести справки о некоем тане Анхеле Толедо?

– Я попробую. Нужно – что именно?

– Просто что это за гусь. Слишком уж он прилизанный, аж лоснится. Уверена – он дрянь. Просто я в столице чужая, не знаю, куда можно пойти и где спросить.

Честность Висента оценила.

– Я знаю. И спрошу. Меня бы сегодня ночью сложили, если бы не ты.

Феола кивнула.

– Спасибо. Если узнаешь о нем что-то – считай, в расчете. Семья для меня важнее всего, а он к семье лезет.

– Узнаю, – Винни такого тоже не понимала.

И получила в ответ улыбку.

Интересно, что сейчас делают девочки?

* * *

Лоуренсио медленно шел по кладбищу.

Кому-то, наверное, кажется возвышенной эта атмосфера. Все эти пихты, ели, кипарисы, ограды и обелиски, саркофаги и склепы…

Церковь, которая возвышается над всем этим полем смерти, поблескивая изящными стрельчатыми окнами.

Поэты могут тут прогуливаться, бледные, в блузах и со взором горящим. Потом сочинят вдохновенные стихи, зарифмовав «любовь» и «кровь», и ощутят, что выполнили свое предназначение.

Или художники…

Для творческих личностей такая атмосфера идеальна. Мрачная, торжественная…

Лоуренсио это решительно не нравилось. Его все угнетало… в Колониях, на его родном острове, умерших хоронили в океане. Выходили в море на плоту, отходили подальше от берега, читали молитву… могли плот поджечь, а потом уплыть от него на лодке, могли не поджигать, а просто сбросить умершего в воду…

Дальше обо всем заботились море и рыбы. Кстати, потом и рыбы было больше, и улов лучше.

Обычный похоронный обряд, не хуже и не лучше других.

Сжигать на костре? И где на острове столько деревьев набрать?

Хоронить в земле?

Теоретически – можно. Практически… вы знаете, какова площадь острова, и как часто могут умирать люди? Ладно, на плантации Ксаресов такое случалось крайне редко, но на других-то? А когда пройдет пятьдесят лет? Сто?

Это попросту нерационально, так расходовать землю, на которой можно что-нибудь посадить.

На материке землю не ценят. И разбазаривают под кладбища. И ходят сюда… зачем? Тело – только оболочка, а душа уже улетела, и ей все равно…

Ты хочешь показать, что помнишь и любишь?

Но зачем это показывать кому-то? Любимые и так рядом с нами. Всегда… в душе, в сердце, даже если сейчас они далеко, они все равно с тобой. Потому что ты – всегда мысленно с ними.

Потому что ты их любишь…

Впрочем, Лоуренсио не формулировал четко свои мысли, хотя думал именно так. Ему просто было неприятно. А еще непонятно.

Вот где искать эту аллею нищих? Где их вообще хоронят?

А, вот, минуту… кажется, это местные рабочие? Будь это кто-то из родственников или друзей усопших, они не были бы такими замызганными…

Лоуренсио шагнул вперед и повертел между пальцами серебряную монету. Недолго, секунды три. Потом реал исчез, словно и не было его никогда. Растворился…

– Чего надоть, тан?

Мужчина, который задал вопрос, выглядел так, что ночью Лоуренсио к нему не подошел бы. Точно. Вот в той таверне он казался бы на месте. А здесь…

Здесь он тоже на месте, учитывая неприязнь Лоуренсио к кладбищам.

Гадкое место, гадкий человек. Фу.

Весь толстый, какой-то бесформенный, словно свеча оплывшая… неприятный. И взгляд у него такой липкий, противный.

– Мне нужно знать, где аллея нищих.

– Это показывать надоть. Так не дойдете, тан. Заблудитесь.

– Покажите. И кто последний там похоронен – тоже.

Командный тон Лоуренсио на Слизня не произвел никакого впечатления.

– Добавить бы надоть, тан…

– Сколько?

– За желтяк я ваш на целый день.

Лоуренсио покривился. Так много ему было не нужно. Но…

– За… желтяк ты забудешь, что меня тут видел.

– Я уже забыл. И ребята тоже, – оглянулся Слизень на двух могильщиков, которые стояли рядом с ним.

– Пока не забыли, – протянул один из мужчин, показывая, что зубов у него осталось штуки три, и те черные.

Лоуренсио скрипнул зубами, но еще три серебряных монеты достал. Те тоже растворились в воздухе и явно обеспечили кому-то амнезию.

Если больше не предложат, конечно…

Слизень сделал полупоклон и повез Лоуренсио по одной из аллей.

Скоро тан Ксарес вынужден был признать, что песета… ладно, это много, но будь он один, он бы отсюда до утра не вышел. С пути он сбился еще на четырнадцатом повороте. А потом перед ним открылось совсем другое «Сан-Хосе».

Кладбища – они ведь тоже бывают разные.

Есть чинные, солидные, достойные, с мощеными дорожками, пихтами и памятниками истории.

А есть и вот такие. Где могилы натыканы чуть не сплошняком, где никаких деревьев не растет, да и с дорожками беда, где ноги вязнут в жирной густой глине… и почему она такая? Вроде и дождей-то не было? А она цепляется за ботинки, норовит жадно засосать ноги по щиколотки, добраться до носков (между прочим, шелковых, два реала пара!), до брюк…

Да и саркофагов тут нет. Стоят кресты в два ряда, спинами друг к другу, и на каждом номер. Кое на каких таблички с именами, но и только, а так номера, номера…

– Почему так? – не выдержал Лоуренсио.

– Вы кресты-то поглядите, тан.

– А что с ними не так?

– А вот то… сбиваем, из чего придется, хоть бы и из старых заборов. Кто может, и сам крест поставит, и имя напишет, а мы, грешные… Это ж благородных хоронят, как положено, а всякую шелупень… вот, смотрите. Самоубийца лежит.

– Я думал, их в неосвященной земле хоронят?

– Да кто там разбираться-то будет, тан? Освященная она или еще какая… понятно, для благородных и священник с кадилом пошагает, и молитовку честь по чести. А для нас – нет. Это еще из свежих кресты, старые-то вообще стоят, шатаются.

Лоуренсио сам видел. Старые кресты были полностью черными. Дерево гнило на глазах, пару-тройку лет – и от них ничего не останется. Снеси деревяшки в огонь и хорони заново.

– А там раньше… там поле?

– Да что вы, тан. В два-три ряда хороним. Тут земля такая… года три, четыре – и можно опять копать. А бывает и такое, что старые могилы разрывают, кости в ров, что останется… если останется, и хоронить по новью.

– А родственники? Не возражают?

– Какие у нищеты родственники, тан? Кто другой и сам здесь очутится к тому времени.

Лоуренсио поежился.

Такой от этого всего веяло безнадежностью, такой тоской…

– А там что?

– А, из недавних. Вот, бедолага, сивухой траванулся. Говорят, ажно синий весь был…

– Бывает…

Лоуренсио силой задавил вопрос, в каком именно кабаке траванулся несчастный. Было у него одно подозрение… учитывая ТУ сивуху.

– А вон там парня мобилем размазали. Да непростого.

– Мобилем размазали? – поглядел Лоуренсио на свежую могилу.

– А то! Такая история, тан! Хочь, расскажу?

– Расскажи. – Еще одна монета поменяла владельца.

Слизень приосанился и провел рукой по жидким волосам.

– Это такое дело было. Говорят, кто из благородных на мобиле гонял, да и сбили парня молодого. В канаву оттащили, как собаку… совсем недавно, пару дней тому назад дело было. Знаете, есть у благородных такая забава, на мобиле по ночам рассекать… людям есть нечего, а они жирують!

Лоуренсио ощутил в горле твердый ком. Тяжеленький такой, словно чугунное ядро скушал. Даже сглотнуть попытался, чтобы это прошло, но слюна как-то разом пересохла и не проталкивалась внутрь.

– Во! А парень тот был не из простых свиней свинья.

– Не понял?

– Каракатий то парень был!

– Чей?

– Вы, тан, что ли, с неба свалились, Караката не знать?

Лоуренсио замотал головой, показывая, что не знает. Ни Караката, ни таракана. Про каракатиц слышал, но при чем тут одно к другому?

– Каракат под собой много кого держит. Из главарей он, понятно? – оглянулся по сторонам Слизень, хоть и не было никого рядом.

– А-а… – дошло до Лоуренсио. – Понял.

О нравах городского дна он немного был осведомлен тем же Анхелем. А то мало ли, попадет провинциал не туда, и лишится тан Толедо удобной дойной коровушки… так что Лоуренсио знал, что столица поделена бандами на несколько частей, что у каждой банды есть свой вожак, который и порядок обеспечивает на данной территории, и спрашивает чего, и доит тех, кто у него живет…

Не танов, понятно. Но всякую шелупень – почему нет?

– Во! У Караката как раз дочка замуж за парня собиралась! Говорят, рыдает день и ночь, Каракат поклялся, найдет, кто его в канаву… того, скинул – кишки по веткам размотает.

Чугунное ядро в горле Лоуренсио увеличилось в размерах.

– А… кишки?

– Вы, тан, не местный. Не знаете, как оно… того, бывает…

Уж что-что, а языком болтать – не лопатой махать. Слизень рассказывал вдохновенно. И о том, как людей находили без кожи, и завернутыми в содранную кожу, и сожженными заживо…

Те, кто работает на кладбище, такого порассказать могут… авторы ужастиков тихо заплачут, посыплют пеплом голову и удалятся под одеяло. Бояться.

Лоуренсио исключением не оказался. Песету он Слизню отдал, и еще пару реалов добавил. Но когда он дошел обратно до мобиля, его серьезно пошатывало. И тошнило.

И страшно было не на шутку.

Чего уж там, жить хотелось тану Ксаресу, жить… с не-размотанными по кустам кишками. А как уладить эту ситуацию?

Он и не знал даже.

Надо посоветоваться с Анхелем. Может, друг чего подскажет?

И… придется отдать деньги. Во всяком случае – пока.

Ой, мамочки, как же страшно!

* * *

– Не знаю, – честно ответил сеньор Веласкес на вопрос, кого он потревожил за эти два дня. – Знакомых и партнеров сына обзванивал, было…

– Список составляйте, – распорядился Амадо. – Подробный.

– Да, конечно. Тан Риалон, спасибо вам.

– Это моя работа, – отмахнулся от благодарностей Амадо.

Гонсало покачал головой.

– Тан Риалон, вы ж не понимаете. Кто другой не подумал бы, и нас бы приговорили, и кого угодно, и вообще… если б не ритана Ксарес, нас бы ночью порешили. Я-то понимаю… поговорил с людьми. Нас убивать шли. Это понятно и видно.

– Вот тем более, думайте, раз поняли, – распорядился Амадо.

Сеньор Веласкес кивнул.

– Да, конечно, тан. Скажите, а чем бы можно ритану Ксарес поблагодарить?

Амадо даже не задумался.

– Не запрещайте им с Мерседес дружить. Мне кажется, для нее это ценнее золота. Кто у нее там, на островах и был-то? Считай одна сестра. А сейчас она себе подруг нашла.

– Не запрещу, конечно! – аж вскинулся сеньор Гонсало. – Как вы могли подумать!

Как-как! Молча!

Что Амадо, слепой, что ли? Не видел, какими вы глазами на Феолу смотрели? Боитесь вы ее, видно же, и от своей семьи постараетесь держать подальше! Но проводить разъяснительную работу он не станет, еще не хватало.

Так что тан Риалон еще раз повторил свою просьбу и по списку, и по дружбе, и вежливо поинтересовался, как там Мерседес.

– Отлично, – сообщил сеньор Веласкес. – Проснулась, позавтракала, говорит, что сидит и рисует. А тан Мальдонадо рисует ее.

– Сеньор, вы понимаете, что никому…

– Слово даю, – поклялся Веласкес.

– Даже жене. Даже подушке ночью.

– Я понимаю, тан Риалон. Во что-то мой несчастный сын вляпался, иначе и не скажешь.

Амадо кивнул.

И не скажешь, и не надо ни о чем таком говорить… вляпался? Он и всю семью втянул, и под удар подставил… чем, ЧЕМ ты думал, идиот?! Денег хотелось? И побольше, побольше… ну, забери их с собой, на тот свет! В гроб подложи для весомости!

Что вот твои родные делать теперь будут? Как расхлебывать? Чтобы их за тобой следом не отправили?

А что еще тан Кампос скажет? Накануне коронации такое…

Никаких слов, кроме матерных, у Амадо не было. И надо было ехать в порт. Вдруг да повезет?

* * *

Некроманты могут работать на выезде. Но предпочитают они свой уютный морг, интимную рабочую обстановку, комфортное окружение…

У Хавьера Карраско все это и было.

Трупы из дома Веласкесов все доставили ему. И мужчина расставлял свечи.

Тереса внимательно наблюдала за процессом.

Хавьер уже успел обнаружить, что трупов его помощница не боится, крови тоже… прелесть что за девушка! Бесценная подруга для некроманта.

– Свечей маловато. Я дам денег, сходи, купи. Ладно?

Тереса кивнула.

В работе тан Карраско начал обращаться к ней вполне непринужденно, но она не поправляла и не возмущалась. Это видно!

Человек работает, человеку не до того, человек увлечен… он бы и королеве реал сунул.

– Свечи так дорого стоят?

– Из черного воска? Да… возьми две коробки. Если останется сдача – сладостей. Лавка Мендеса, это на калле Тарло, там найдешь.

Все же присутствовать при некромантских ритуалах девушке не стоило. Пока – точно.

Вот позднее, когда Тереса ко всему привыкнет, когда он будет точно уверен, что некромагия не оказывает на нее разрушающего воздействия, тогда… тогда – как сама пожелает! Захочет, пусть сидит в уголочке. Да, вот еще, если в обморок падать не станет, визжать и хватать его за руки. Работа же! Понимать надо!

А пока ей и остаточных эманаций от ритуала хватит.

– Да, и каменной соли купи. Килограмм. Лучше – два.

Тереса кивнула.

Ну, каменная соль не редкость. Правда, частенько морскую продают, выпаренную, и кто победнее ее берет…

– Каменную? Не морскую?

– Каменную. Она лучше действует.

– Хорошо, – коротко ответила Тереса, взяла деньги и удалилась.

Хавьер проводил ее взглядом, прикрыл дверь за девичьей фигуркой, а потом размял пальцы жестом вдохновенного музыканта.

– Приступим, сеньоры!

И потащил в пентаграмму первый труп.

* * *

Эллора заполняла документы.

Рутинная работа ее ничуточки не напрягала. Даже наоборот…

Было в ней что-то такое, размеренное, успокаивающее, спокойное, даже уютное.

Когда идеальные буковки ложатся на бумагу, когда все скучно, разумно, так обыденно, что поневоле расслабляешься. И не думаешь ни о чем.

Ни о Дарее… ох, сестренка, вляпалась же ты…

Ни о маминой тревоге – и кто бы не волновался на ее месте?

Ни о Кармело…

Ах, милый, милый Кармело… и букетик из хризантем, который он ей подарил. Осенние, тревожные, пахнущие дымом цветы… получится ли у них что-то? Будут ли они счастливы?

Эллора настолько была в своих мечтах, что даже не увидела, как открылась дверь, и на пороге вырос решительный темноволосый тан.

– Сеньорита Эллора?

– Да… – с удивлением откликнулась девушка. – Простите, тан…

– Мы не знакомы. Мое имя Амадо Риалон. – И уже ее начальнику: – Сеньор Лопес, оставьте нас. Наедине.

Эллора с удивлением увидела, как сеньор Лопес поднялся с кресла. И он, и все остальные…

Но почему?

Что такого в этом мужчине?

Эллора подняла брови, но спросить не успела, мужчина представился первым. Достал из-за воротника жетон на цепочке, взмахнул им и убрал.

– Полиция. Следователь Риалон.

– Эммм, – пробормотала Эллора, соображая, что ей надо сделать.

Соображать получалось плохо.

Чем она могла заинтересовать следователя?

Что она могла сделать?

Садизмом Амадо не страдал, а потому и вступать в дискуссии не стал. Просто достал трещотку и взмахнул ей. Один раз.

Эллора осела словно подкошенная, а Амадо развел руками, убирая опасную игрушку.

– Простите, сеньорита. Моя знакомая сказала, что вы из мединцев, а потому… сейчас мы проедем в управление. Если я неправ – извинюсь. Честь по чести. А если прав… будем беседовать.

И, глядя на выражение глаз Эллоры, уже понимал, что прав. Он действительно прав…

Феола, ты не девушка! Ты настоящее сокровище! Скорее, в участок!

(обратно)

Глава 3

Море…

Оно вечно, бесконечно, оно о чем-то шепчет, бормочет, смеется…

Оно перебирает песчинки на берегу, оно перебрасывает гальку с ладони на ладонь, оно улыбается.

Лазурные губы, пенные зубы…

А еще – черные клыки скал.

Острые, жадные…

Дарея смотрела на море. Смотрела с тоской и печалью.

Здесь она могла не притворяться. Здесь могла быть собой.

Мединец…

Каково это – с рождения лгать, прятаться, не сметь показаться людям при свете дня? Помилуйте, она даже на земле жить не сможет! Ей нужна вода!

Она – амфибия! В том самом смысле. Не лягушка, которых стали понимать под этим названием. Она двоякодышащая.

Она может жить на земле, но должна возвращаться под воду. Иначе потом она сможет жить только под водой.

Она… да, она никогда не появилась бы на свет без Владычицы Синэри. Но разве от этого легче?

Она живая, ей хочется всего того, что есть у сестры… и никогда не будет у нее.

Эллора радуется, купив новые туфли.

Дарея… а куда ей надевать туфли? На щупальца?

Как же она тосковала! Бросалась в море, приносила маме и сестре добытый жемчуг – так, от тоски, пыталась спускаться все ниже и ниже… умереть! Рано или поздно, она понимала, она заплывет или на такую глубину, откуда не сможет вовремя выбраться, или… да, бывает и так, что вода становится ядовитой. Всякое бывает^[277].

Семья не бедствовала. А вот Дарея… она тосковала. Она едва не выла от боли и горечи. Она…

Одна.

Навсегда одна.

Она же не знала, что на свете есть и другие! Такие, как она! Мединцы!

Оказалось – есть! Она думала, все погибли! Надеялась, что кто-то выжил, но встретить их… нет, невероятно! И все же, все же…

Когда она впервые увидела живого мединца…

Этот день она помнила всегда. Он был с ней, как кусочек сердца.

Дарея сидела на камне. Она частенько так встречала рассвет. Сидела, смотрела на море, пела… ей нравилось представлять, что ее голос помогает солнцу. Словно где-то там, оно за невидимой преградой, бьется – и не может попасть к людям. И лучи свои отправляет, и мечется, и…

Нет, никак оно не сможет перейти некую границу.

А голос Дареи словно надламывает ее, как скорлупу. И солнце медленно, осторожно, чтобы не оцарапать округлые бока, выбирается наружу.

Странная фантазия?

И что? Девушка уже не имеет права пофантазировать?

Дарея пела и ждала. Пела на самых высоких нотах, которые только могла взять. Ждала, пока розовая полоса не побагровеет, пока по волнам не побежит солнечная дорожка, на долю секунды наполняя море кровью…

И по кровавой дорожке из моря появился ОН!

Самый красивый!

Самый невероятный.

Просто – ОН!

Рамон рассказывал, что плавал неподалеку. Ловил для удовольствия рыбу и услышал Дарею. И помчался на зов своей сирены…

Да, своей…

Его сирены.

Его…

Дарея произносила эти слова не просто так. Они с Ра-моном… да, у них уже все было. Его не смущали щупальца, при его-то шипах. Его не смущала чешуя – он был сам закован в броню.

Ему нравилось в Дарее всё. Ее гибкость, ее изящество, то, как она обхватывает его тело щупальцами, даже ее магия… ее голос, ее проклятье, от которого мама иногда валилась в кровать с жестокими мигренями. И рыба могла погибнуть от ее голоса^[278].

Но Рамон был счастлив.

Так казалось Дарее. Или правда – был?

Сначала они были только вдвоем. Их медовые дни, их любовь, их разговоры обо всем…

А потом… потом оказалось, что он не один. Что мединцы не погибли. Что они живы… хотя бы их часть. И они хотят вернуть Владычицу.

Дарея поежилась. Посмотрела на горизонт, на котором уже пробивалась розовая полоска. Взяла низкую ноту. Почти угрожающую…

Хочет ли она вернуть Владычицу?

Она не знала.

Она обязана Ей жизнью, если бы не Синэри, Дареи не было бы на свете, но… дальше-то как?

Хотя… чего тут думать?

Любимый мужчина говорит, что Владычицу надо вернуть!

Любимый объясняет, что потом они смогут быть вместе всегда. Вообще всегда… всю жизнь… вместе, жить, детей родить… могут ведь у нее быть дети?

Правда же?

Дарея сомневалась, что может родить от человека, но почему не должен получиться ребенок от мединца? От такого же, как она?

Лидия не знала, что мединцы стерильны. Большая их часть создавалась Синэри как обслуга, питание, воины… да и просто – не хватало вначале умения. Потом уже Синэри приноровилась, а первые мединцы… да, их было очень легко и просто сделать. Но дальше они размножаться не могли.

Никак.

Дарея… она не успела пройти полное посвящение, но она тоже была стерильна. Увы, убедиться в этом можно было только одним способом – на практике.

Или – двумя. Только где найти такого мага, который согласится осмотреть мединца? И не выдаст, и никому не расскажет?

Так рисковать никто не станет. Поэтому Дарея могла мечтать о семье, о детях…

Синэри? Ее возвращение может принести вред людям?

А когда это влюбленные девушки задумывались о политике или пользе для общества? Для Дареи был один-единственный критерий оценки ситуации. Одобрит Рамон – или нет?

Если Рамон хочет возвращения владычицы, значит, и Дарея его хочет. Вот и все философские размышления.

Сколько там должно погибнуть людей, что именно для этого надо сделать, как потом жить? Через труп легко переступят не только хладнокровные убийцы. Влюбленные дурочки тоже… вполне себе переступят. И не заметят. У них же розовые очки. Красивые такие, приятные… через них и десяток трупов не заметишь, не то что один!

И Дарея подняла голову навстречу солнцу.

Только почему-то в этот раз пелось плохо. Вдохновения, наверное, не было…

* * *

– Ты б не ходила, а, Ришка?

Тереса подняла брови, поглядела на Пабло.

– Ты мне указывать будешь?

Это еще умолчать про остодемоневшее «Ришка». Когда ж ты, недоумок, запомнишь, что я – Треси!!!

– А ты не слышишь, что ли? Щас еще колданет! Будешь потом на четырех костях ползать!

Тереса прислушалась.

В морге что-то пролетело, упало, разбилось. Потом еще раз.

Потом послышался отчетливый мужской мат-перемат. И снова.

Тереса сделала шаг вперед.

– Не пущу! – преградил путь храбрый Пабло. За что и поплатился.

Никогда не загораживайте путь девушке с тяжелыми сумками в руках. А то ведь девушки… они и отмахнуться могут! Тереса и махнула ручкой.

Пабло прилетело тремя килограммами соли. Хорошей, каменной, с комками. Не убило, а жаль. Но отодвинуть – отодвинуло. Свечами Тереса драться не решилась, вдруг еще помнутся, да и жалко, стоят, как заразы! Считай, две трети денег за них отдала. Но остатка хватило и на травяной сбор, и на варенье… Тереса уже поняла, что некроманту очень нужна забота. Может, он и повелевает мертвыми, но это не делает мертвым его. Ему и помощь нужна, и варенье, и горячий кофе, и просто, чтобы кто-то выслушал…

Ну, нравится он ей! И что?! Это еще не повод думать о тане Карраско как о мужчине. Конечно, у них ничего быть не может. Но чтобы на работу не пускать?

Убью!!!

Бедолага Пабло так и остался стоять, привалившись к стеночке морга. Пережидал. И правильно, Треси сейчас бы и еще ему добавила, чтобы костей не собрал! Дурак!

– Что надо?! – рыкнул Хавьер. И тут же был обезоружен выставленным вперед свертком, из которого так потрясающе пахло рыбой, что даже у некроманта слюна выделяться начала.

– Давайте я вас покормлю? Тан Карраско?

Долго тан ломаться не стал.

Все равно ничего не получается. Половина покойников не поднимается, вторая просто ничего не знает, кто бы там всякой мошкаре в чем отчитывался… вот и разозлился. Пострадали при этом два черепа.

Один – костяной, ну тому что будет? Врезался, откатился, да и лежит себе на полу. Хавьер им регулярно кидался, еще в детстве начал, когда стащил со стола у деда и на спор в футбол играл.

Второй, правда, погублен безвозвратно. Но какой идиот будет дарить некроманту пепельницу в виде хрустального черепа?

Металлическую надо!

Некромант – человек с тонкой психикой и бьющиеся предметы у него долго не живут.

Тереса даже и внимания на это все не обратила.

Очень быстро на столе возникла тарелка с одуряющее пахнущей жареной рыбкой, рядом с ней салат с какой-то приправой… вот кто бы мог подумать, что обычные водоросли можно так вкусно приготовить?^[279]

В чайничке заваривалась какая-то трава, на стол были выставлены несколько баночек с вареньем, а от беспорядка и следа не осталось. И черепа вернулись на свои места. Хрустальный, правда, в мусорное ведро, но там ему и место!

Хавьер накинулся на еду, словно дикий зверь. Треси молчала. Заговорила она, только когда тарелки почти опустели, а движение челюстей некроманта замедлилось.

– Я могу чем-то помочь?

Хавьер качнул головой.

– Нет, Треси. Я просто разозлился. Ничего у меня с трупами не получилось… не встают, а кто встал, тот не говорит. Постаралась твоя подруга.

– Феола? – угадала Тереса.

– Ну да.

– Она говорила. Шаманская магия – это серьезно.

Хавьер фыркнул.

Шаманство он серьезным разделом магии не считал. Ну что, вот что они там могут делать, те шаманы? Грибочки жевать?

Вокруг костра плясать? Духов предков призывать?

Хавьеру налить, он чьих угодно духов увидит! Несерьезно это.

Но вот лежат ведь трупы, не поднимаются. Даже те, кого насекомые заели. И никакая некромагия, даже высшая, не может ему помочь! Да что там! Объяснений – и то нет!

– А подруга не говорила, почему так происходит?

– Нет, – качнула головой Тереса. – Но это можно у нее спросить.

– Спроси, пожалуйста, при случае, – попросил Хавьер. Ему было интересно, но он – некромант!Представитель одной из старейших семей некромагов! И интересоваться шаманством?

А вдруг чего будет интересного?

Ладно… сначала пусть Тереса, а потом и он, как положено.

В дверь морга постучали.

Сытый мужчина, как известно, добр и радушен, так что Хавьер даже на Амадо Риалона посмотрел благосклонно.

– Чего тебе, Риалон?

– Почти ничего. У меня тут живой мединец. Сможешь обеспечить ее такой до конца допроса?

– ГДЕ?! – подскочил Хавьер. – Смогу, конечно! Давай его сюда! Гм…

Мединцем оказалась девчонка лет двадцати. Амадо попросту втащил ее в морг, как куль.

– С ней что? – уточнил Хавьер.

Амадо посмотрел на часы.

– Ровно через шесть минут она придет в себя. А пока с ней шаманская магия, Феола помогла. То есть ритана Ксарес.

– Уже Феола? – съязвил Хавьер.

– Как у нее дела? – пискнула Тереса.

Амадо утащил с блюда пирожок с земляникой.

– Все нормально. Перенапряглась немного, голова болит, но жить будет. Она эту девицу и вспомнила.

– А-а…

– Если захочешь – съезди к ней вечером.

– Если будет время, – развела руками Тереса.

– Посмотрим, как сейчас дело пойдет, – подвел итог Хавьер, устраивая парализованную девицу в центре гептаграммы и устанавливая свежекупленные свечи.

Сбежать?

Даже если помрешь, никуда ты от меня не денешься, дорогуша! С того света достану! То есть для начала я тебя туда не отпущу.

* * *

Сбывался самый страшный кошмар Эллоры.

Некромант!

Маги!!!

ПОЛИЦИЯ!!!

Ладно еще маги разного вида, Эллора и сама кое-что может. Но не сейчас, нет. Сейчас она с водой не заговорит, это она хорошо понимала. Загорались черные свечи, а сила внутри девушки словно бы гасла. Пряталась куда-то, испуганная. И Эллора понимала, что ничего не сделает. И физически…

Сбить свечу?

Вырваться?

Здесь и сейчас это было невозможно. Шаманская магия, некромантия… Эллора понимала, что даже если ее на куски захотят порезать – смогут. Ничего-то она не сделает, увы.

Наконец жутковатое оцепенение спало, и Эллора смогла шевельнуться, открыть рот…

– Я… за что вы меня?

– Сеньорита, – начал разговор Амадо. – Вы – то, что мы, люди, назвали мединцами. Будете отрицать?

Отрицать было сложно. Но Эллора поежилась…

– Можем раздеть и осмотреть, – пригрозил Амадо.

Девушка поняла, что придется отступить. Ну и что?

– Да, я такая. Но я же в этом не виновата! Вас родили человеком, а меня нет!

Амадо подтянул стул поближе, уселся на него верхом и положил сначала сцепленные пальцы на его спинку, а потом и голову на руки. Тяжко вздохнул.

– Никто не виноват. А препарировать придется.

– Что?! – забилась Эллора. Наручники ее, понятно, не выпустили, но… препарировать?

Ее?!

Да за что?! Что она им такого сделала?! Жила себе и жила, вреда не несла… ЗА ЧТО?! Просто потому, что она отличается от других?!

– Видите ли, милая девушка, вы – первая, кого я вижу живой. Из мединцев, понятно. А пакостят эти твари в последнее время постоянно. И чего добиваются… вряд ли вы будете с нами сотрудничать по доброй воле. Потому придется вас скальпелем, а уж потом… Вот он, Хавьер, некромант. И шаман у нас есть. Не сомневайтесь, выпотрошим вас, как рыбу-прародителя.

Эллора задрожала.

Некромантов она боялась, но все же не так. А вот шаманы…

Страшное слово для мединцев, на самом деле. Нет, с шаманами они не сталкивались, это было, скорее, наследие Синэри. Когда индейцы уходили, когда ее туша протискивалась в проем, один из шаманов даже внимание обратил, что в оставленный мир лезет что-то не то.

И даже проклятием ее приложил.

Не убил и не добил, некогда было. И с проклятием Синэри постепенно разобралась. Но к народу, который способен на подобные вещи, преисполнилась уважения. У демонов оно всегда с трепки начинается. Порода такая.

– Я… не надо шамана. Пожалуйста…

– Ну, это смотря как разговаривать будете, – честно сказал Амадо. – Вот, тан Хавьер, он же почует, если вы врать будете?

Хавьер качнул головой.

– Нет, такого я не почую. А вот черный огонь…

Установить еще две свечи, нарисовать руны и поджечь фитильки было несложно. Эллора поежилась.

– Давайте проверим, – предложил Амадо. – Вы – Эллора?

– Да.

– Вы – Лариса? Соврите мне.

– Д-да…

Свечи полыхнули ярким бездымным пламенем, и огонь вернулся к прежнему размеру.

– Соврать не выйдет, – подвел итог Амадо. – Поговорим серьезно?

– Я… я же не знаю ничего!

– Чего именно вы не знаете, сеньорита?

– Ну… практически ничего и не знаю, – пожала плечами Эллора. Огоньки стали чуточку поярче, но ненамного. – У меня мать была замужем за одним из… тех, мединцев, которые сотворенные. А когда он подох, она меня схватила в охапку и убежала. И никаких контактов с оставшимися в живых не поддерживает.

Свечи и не дернулись.

А что? Эллора ведь не соврала. Лидии мединцы и даром нужны не были. Вот Дарее – дело другое. Но про сестру Эллору и не спрашивали.

Амадо вздохнул. А потом достал из папки лист бумаги.

– Давайте пройдемся по пунктам, сеньорита. И с вашей матерью я тоже хочу познакомиться. Итак… ваше полное имя, полное имя вашей матери, имя отца… дата рождения… вы – один ребенок в семье?

Эллора едва зубами не заскрипела.

Дари, прости меня. Я честно промолчала бы. Но ведь не соврешь им!

Гады!

* * *

Как поступит настоящий мужчина, узнав, что у его подруги – проблемы?

Кто-то, наверное, помчится разбираться и выяснять.

Кто-то махнет рукой.

Кто-то…

Кармело Луна Эскобар считал себя мужчиной умным и порядочным. Но вот что делать – не знал.

С одной стороны, Эллора вроде бы как его подруга… наверное. Он ей даже цветы дарил, целых четыре раза. И за руку держал, было. И гуляли они вместе.

Но ведь разговоров о будущем не велось?

Нет!

Обещаний он не давал, клятв тоже, о своей великой любви не говорил, так что дальше-то? Есть Эллора, будет и любая другая. Мама ему постоянно повторяет, что Кар-мело у нее сокровище. Ее маленькая Луна, солнце и звезды. А мама лучше знает.

Мама уверена, что такое счастье, как Кармело, должно достаться только самой-самой лучшей женщине в мире. Умной, красивой, богатой, желательно сироте, и дворянке. Нет таких?

И не предвидится?

Тогда… тогда посмотрим по сторонам. Вот – Эллора. Симпатичная, но не красавица, если не считать редкого цвета глаз. Неглупая, работает, но Кармело, кажется, любит, и мужа будет беречь и обеспечивать. И что еще нужно?

Правильно, ничего.

Маменьке и Эллора не нужна была, но вот беда, без нее внуков никак не получишь! При всей безумной любви к сыну был у нее один недостаток. Ну не может маменька родить от Кармело, никак не может. И женщина ему нужна, никуда не денешься.

Но какой должна быть эта женщина?

Ответ – правильной.

Чтобы была хуже мамочки, чтобы любила Кармело и была полностью покорна и послушна. Кажется, под эти условия Эллора подходила, ну а остальное…

Что поделать, если ни одной свободной принцессы рядом с Кармело просто нет.

И вроде бы не в монастыре работает мальчик – на таможне. И женщин вокруг много, и есть возможность с кем-то познакомиться, но вот ведь горе!

Не успевает мальчик начать встречаться с девушкой, а ее уже и нет… отвратительное легкомыслие! Зачем ты подаешь парню надежды, если у тебя нет серьезных намерений?!

Понимать же надо!

По-ни-мать!

Если ты строишь парню глазки, то должна и последствия осознавать! А то крутят такие хвостом, а потом орут, что их тут изнасиловали… да кому вы нужны?!

Радоваться должны, что Кармело на вас обратил свое внимание!

Радоваться! И до конца дней быть ему за это благодарными.

Вот, Эллора, кстати, и радовалась. И благодарна была. И вообще, жена из нее могла получиться идеальная… со временем, конечно, и после обучения у мамочки. Но…

Полиция?

И жена Кармело Эскобара? Даже будущая?

Даже невеста?

Как вы себе это представляете?

Нет-нет, это совершенно нереально, даже если она ни в чем не виновата… ее бы уже вернули. Или вообще не забирали! А так…

Ложечки найдутся, а осадочек останется. Навсегда.

Даже если бы полиция просто зашла к Эллоре, Кармело бы потом серьезно с ней поговорил, объяснил, что недопустимо себя так вести, что его жена должна быть выше подобной мерзости…

Или просто – не быть его женой.

Тогда – на здоровье, можешь в любой грязи изваляться. Главный приз своей жизни ты уже упустила, дорогуша. Кармело найдет себе другую, достойную его женщину.

Но сейчас-то что делать?

Эллоры рядом нет, а законное негодование… оно прямо-таки распирает! И кому его можно высказать?

Хотя… чего тут думать?

Конечно, матери Эллоры.

Вот он сейчас отправится к сеньоре Лидии и все-все ей выскажет! А чего она? Нельзя так детей воспитывать! Вот у Кармело мама другая, потому нежный сын и не заинтересует полицию.

А у Эллоры…

Отвратительное поведение! Приличные девушки не должны попадать в подобные ситуации! Вот!

Наступал обеденный перерыв, слова с делом у Кармело не расходились, он ведь мужчина, а потому в полдень он вышел из здания таможни и решительным шагом направился к домику, в котором проживала семья Бенитесов.

Сейчас он все выскажет Лидии Консепсьон Бенитес!

* * *

Лидия как раз ничего не ждала. И когда она распахнула дверь, а на пороге оказался Кармело Эскобар, искренне удивилась.

– Что случилось, сеньор?

Кармело скривил губы.

– Сеньора Бенитес, я пришел сообщить вам, что между мной и вашей дочерью не может быть ничего общего.

Как перед иконой – у Лидии в этот момент все внутренности сжались.

Узнал?

Догадался?

Что делать-то?!

Но Кармело совершенно не походил на человека, который ее боится. А это уже было странно… поэтому Лидия, собрав всю свою волю в кулак, вежливо уточнила у молодого человека:

– Почему же, сеньор Эскобар?

Кармело с детства был приучен матерью к определенному шаблону действий. И гласил он: если не орут, если оправдываются, если растеряны, значит человек чувствует за собой вину.

Вежливость?

Нет, не слышали.

Интеллигенция? А это слово вообще еще не изобрели. Есть люди благородные – и есть все остальные. И точка.

Так что Кармело расправил плечи и в красках поведал, как явилась полиция и увела Эллору. А подобное поведение недопустимо для сеньоры Эскобар. Что бы она ни сделала…

Лидия честно слушала. Минут пять.

Потом до нее дошло. И… кровь взыграла.

Возраст? Воспитание? Скрытность?

Ну, последнее и без нее полетело под хвост крокодилу, первое ее еще не беспокоило, не тот там возраст, а воспитание?

Да помилуйте, какое там в ее жизни воспитание-то было? В борделе? Или у мединцев? Вот и воспиталось… что получилось.

Но основы дипломатии Лидия все же усвоила. И точно знала, что сначала надо прояснить ситуацию, а уж потом начинать разъяснять оппоненту всю его неправоту. Так что…

– Мою дочь арестовали?

– Да. – С точки зрения Кармело, сеньора Бенитес приняла это как-то слишком спокойно. Его бы мать уже бежала, кричала и слезами уливалась, а эта стоит, смотрит, словно так и надо. Значит, точно в чем-то виноваты!

– Неизвестно на каком основании?

– Просто так у нас не арестовывают…

– Следователь из Главного управления?

– Да, – это Кармело узнал. Уши-то не заткнешь…

Уверенным жестом Лидия протянула руку за дверь. Древко метлы скользнуло в ладонь как родное.

– И вы, сеньор, ничего не сделали, чтобы выяснить подробности, чтобы поддержать Элли или помочь ей, вы просто явились с этим вопросом ко мне?

– Эммм…

Кармело собирался ответить вопросом на вопрос. Например: «Я что – должен все выяснять о каждом?» или «Зачем мне это нужно – выяснять?».

Не успел.

Древко метлы со всего размаху врезалось ему между ног. Нет, не из садизма. Просто после такого удара далеко враг не убежит, не те уж у Лидии годы – за паразитом гоняться. А разъяснить ему всю глубину его заблуждений надо!

И слева надо, и справа надо…

– Ах ты гадина! – разъясняла Лидия, после каждого слова охаживая несчастного Кармело черенком метлы. Так, для лучшей проходимости слов от ушей к мозгу. Там же долгий путь, где уши, а где его мыслительные полушария… вот она ему спину с боками и стимулирует, чтобы слова по дороге не заблудились! Руки у женщины были крепкими и сильными, стесняться она не собиралась, так что Кармело приходилось несладко. – Мою дочь арестовали невесть за что, а ты, вместо протеста, вместо того чтобы потребовать объяснений, еще и ко мне пришел? Еще и претензии предъявляешь?! Это я свою дочь плохо воспитала? Да то, что ты жив, скотина, говорит о ее высочайшем уровне воспитания! И милосердия! Я бы тебя давно прибила!

Разъяснительная работа могла бы продолжаться долго, но – увы.

Кармело, оправившись самую чуточку от боли между ног, сообразил, что это пока еще цветочки. И решил не дожидаться ягодок. Вон, за дверью еще и лопата стоит.

И грабли… ему просто очень повезло, что попалась именно метла. А если бы туда лопатой… ой…

Скорость он развил потрясающую! Сначала отползал, потом перевернулся на четвереньки, заставив Лидию остро пожалеть, что метла – не копье! Такая мишень пропадает! Она бы в десяточку попала… а не попала, так засунула! И уже на четвереньках чесанул по улице. На ноги он поднялся только метров через сто, демонстрируя, что человек таки произошел от скотины.

Этот – наверное, от свиньи. Всеведущие и вездесущие уличные мальчишки проводили его залихватским свистом. И Кармело помчался еще быстрее. Он… кошмар какой!

Она!!!

Хамы!!!

СВОЛОЧИ!!!

Он все маме расскажет, вот!!!

Долго его Лидия преследовать не стала, еще не хватало. Вместо этого она аккуратно поставила метлу на место (еще не хватало добром раскидываться) и направилась в дом.

– Дари! Не делай вид, что ты – призрак!

Дарея и не собиралась.

– Мама, Эль… арестовали? Потому что мы…

– Я не знаю, – честно ответила Лидия. И крепко обняла свою дочурку. Плевать, что чешуйчатую и со щупальцами, все равно – это ЕЁ дочь! Сомневающимся – в угол с метлой. – Дари, я сейчас отправлюсь в управление. А ты должна мне кое-что пообещать.

– Что именно, мама?

Лидия потерла виски.

– Дари, тут два варианта. Если это недоразумение, то Эль отпустят, а мой визит будет выглядеть логично. Это – моя дочь! Я обязана возмущаться.

– А если…

– Тогда пообещай мне, что ты не вернешься. Твой Рамон тебя любит?

– Да. Но, мама…

– Значит, ты можешь пока пожить ТАМ. С ним. Понимаешь?

– Да. Но…

– Я не могу просить тебя вернуться. Дари, пойми, если там все так плохо, нас будут допрашивать с магами. И мы им скажем всё. Я точно скажу, я боюсь за Эль…

К чести Дареи, идея бросить сестру и уплыть, спасая свою чешую, ей даже в голову не пришла. Смеетесь, что ли?

Она хоть и мединец, но не тварь же последняя!

– Я понимаю, мама…

– Я не смогу договориться с тобой о словах или знаках, из меня вытянут всё. Вообще всё. Понимаешь?

– Да, мама. Но это ненадолго. Мы вернем Владычицу, уже скоро вернем…

– Замечательно. Дожить осталось, – отрезала Лидия. Как же она боялась сейчас за свою девочку! Свою Эль…

– Мама!

– Дари, ты мне обещаешь?

– Да.

– Ты сейчас уплываешь и наблюдаешь. До коронации – точно. Если поймешь, что мы живем спокойно, что нет слежки, магии, нет ничего опасного для тебя… доченька, тогда ты знаешь, что мы тебя любим и ждем. Но если у тебя хоть что-то вызовет подозрения – умоляю! Не рискуй!

Дарея расплакалась бы.

Нельзя. Нет у нее слезных протоков, и желез тоже нет. И вообще…

– Мама, мамочка…

Лидию она обвила своими щупальцами с головы до ног. И получила в ответ такие же крепкие материнские объятия.

– Детка моя маленькая…

Хотя деточка была раза в полтора длиннее мамы. Если учитывать щупальца.

– Мама, я обещаю.

– Вот и отлично. Береги себя, Дари. И умоляю – не рискуй! Тебя не пощадят, ты знаешь…

Дарея кивнула.

И впервые… вот впервые она подумала, что Владычица Синэри, конечно, чудо, но…

Она не могла подумать, что на ее творения будут охотиться? Люди вообще не любят ЧУЖИХ и давят их везде, где могут.

Владычица, ты не могла придать своим созданиям более… человечный облик?

* * *

– Ваше величество, я умоляю вас, уделите мне немного вашего внимания.

На Августина Аурелио это действовало безотказно. Любил старик всю эту велеречивость и церемонность. Можно еще глаза распахнуть, большие такие, красивые… и ресничками похлопать.

На Хоселиуса Аурелио это вообще никакого впечатления не произвело.

Может, будь Мегана Виктория поумнее, она бы и поняла, почему. Устал несчастный так, что видел перед собой даже не девушку, а так – цветное пятно. В глазах и двоилось, и троилось, а тринадцатая чашка кофе с утра (заметим, сейчас еще и полудня нет) была явно лишней. Вот ведь число несчастливое.

Увы – развитым интеллектом девушка не отличалась. И сморщила носик.

– Ваше величество!

– Да-да, я слушаю…

– Ваше величество, я – единственная принцесса фамилии.

С этим спорить было сложно. Ну, почти единственная и почти принцесса…

– Поэтому я должна принимать участие в коронационных торжествах, и разумеется…

Дальше Хоселиус уже и не слушал. И не слышал даже.

Он преотлично знал, чего хочет Мегана.

Обряд коронации расписан от и до. Выверен и не меняется вот уже несколько сотен лет. И в том числе участием в нем женщин королевского дома.

Доходило до того, что при отсутствии женщин королю или принцу нужно даже было найти себе невесту. Потому как закон.

К алтарю короля должны сопровождать сын – при его наличии. Если сына нет, то короля тщательно обследуют, и рядом с ним идет придворный маг. И рядом с алтарем зачитывает свидетельство о том, что его величество может произвести на свет здоровое потомство.

Все серьезно!

Преемственность поколений, сохранность династии – это не шутки.

Да, были случаи вранья. Кончались они, кстати, или гибелью короля – или придворного мага. Как повезет, но – быстро. И безжалостно.

И к алтарю короля должна сопровождать или супруга, если есть. Или мать, дочь, сестра… любая принцесса династии. Порядок таков. Если есть – то жена. В противном случае по нисходящей – мать, дочь, кузина, любая из принцесс замужних или нет, неважно.

Мегана тоже подойдет.

Дело в том, что все должно быть уравновешенно. Огонь – вода. Земля – воздух. Мужчина – женщина.

Потому и сопровождение именно такое. И примета есть, кстати. Если женщина подходящего возраста, обязательно она после этого понесет. От мужа, конечно.

– Ваше величество…

Отвлекшись, Хоселиус Аурелио обнаружил, что невестка что-то говорит.

А что?

Зачем?

Он резко махнул рукой.

– Нет, Мегана. Не утруждай себя.

– Ваше величество? – опешила девушка.

– Рядом со мной пойдет Маргарита Мария.

– Она не сможет, ваше величество, – с хорошо скрытым злорадством сообщила Мегана. – У нее что-то серьезное… она болеет.

Очень серьезное.

Мегана была настроена решительно. Да, Мануэль – не король, во всяком случае, пока, но она-то! Чем она не королева!

И первым шагом на этом пути может стать ее появление на коронации!

Так что Маргарита Мария была обречена. Нет-нет, убийство Мегана не замышляла, такой грех на душу, что вы! Так грешить надо только ради очень серьезного выигрыша. А бабке…

Да-да, шестидесятилетняя Маргарита Мария казалась Мегане настоящей бабкой. Так вот, много ли ей надо? Маленькое ведьминское проклятие очень удачно запуталось в шерсти дорогой шали, которую любила накидывать на плечи женщина, и прилипло.

Спину продуло.

Спину свело.

Спина не разгибается… как ни назови, Маргарита Мария не смогла бы принять участие в похоронах и коронации. Разве что появиться на пару минут, не больше.

Сволочная болячка позволяла только стоять. Лучше – на четвереньках.

Или лежать. И сильно-сильно страдать.

Мегана не увлекалась. Она отлично помнила, что заклятия найдут, что порчу снимут, но ведьминская магия… она тонкая. Она даже напрямую не воздействовала, просто немножко помогла. Самую чуточку. Накладывалось сильно загодя, чтобы не попасться, и буквально вчера ее магия сработала.

Если проклятие или порчу можно обнаружить, снять, найти заказчика, то ведьминскую магию, такую вот, точечную, тонкую… нет. Ее – не обнаружишь. Разве что в первые пару дней, но что не получилось, того и не случилось. Теперь уже поздно.

– Значит, Ленора Маргарита. А если и она не сможет… Кстати, Мегана, я благодарен тебе, но, когда двором занимается супруга бастарда, это неправильно.

Если бы его величество с размаху хлестнул женщину по лицу грязной тряпкой, и тогда бы такого эффекта не получилось! Но…

Если уж честно, Маргарита Мария просто не хотела заниматься двором. И здоровье шалило, и нервы, и отец был ужасно требователен. Так что она предпочитала спокойно коротать дни в компании книжек, кошек и вышивок. Детей вырастила, можно и для себя пожить. Брат принял это объяснение и не приставал к ней.

Ленора Маргарита тоже была занята. Учебой. Ее высочество родилась с несильным, но проявленным магическим даром.

Магией огня.

Соответственно, надо было себя контролировать, надо было за собой следить, учиться управлять даром, ну и просто – интересно.

Ленора училась. И ей искали мужа.

Принцесса обязана выйти замуж, ну хотя бы один раз, хотя бы «для галочки». Тут еще и вопросы престолонаследия добавлялись.

Но…

Маг. Огня.

То есть супругу придется достаточно сложно. Если обычная жена, застав мужа с любовницей, максимум возьмет сковородку, то эта… останутся там две горелых тушки.

С магом огня достаточно сложно жить. Они вспыльчивые, ревнивые, подозрительные, а тут еще и происхождение такое… ниже, чем за герцога ее высочество и отдавать-то нельзя.

Но так выдашь ее замуж неудачно – и получишь… герцога-гриль.

Сложный вопрос. И его надо будет решать.

Но факт тот, что в династии есть урожденная принцесса. Просто она не любит придворную жизнь.

Мегана уж и забыла про нее. А как оказалось – зря.

– Ваше величество!

Из широко раскрытых карих глаз хлынул водопад слез. Жемчужных, искристых, почти бриллиантовых… Мегана умела красиво плакать. И нос у нее не краснел.

Не помогло.

Хоселиус Аурелио отодвинул ее, словно вещь, и открыл дверь в свои покои.

– Готовься передавать дела, невестка. Ленора скоро приедет.

И дверью хлопнул.

Изверг!

Вандал!!!

Да как… как он смеет?! Мегана, которая тут же перестала плакать – никто ж не видит! – с возмущением воззрилась на запертую дверь.

С ней? Вот так?!

Знаете что, ваше величество…

Не знаете. Пока. Но такое – не прощают.

* * *

Мегане не надо было так уж сильно стараться. Если бы сейчас она увидела ту же Ленору Маргариту, она бы облегченно выдохнула и махнула рукой. Можно не дергаться, враг сам себя закопает.

Ленора Маргарита сейчас как раз занималась любовью. Причем – совершенно в духе всех бульварных романов. На столе, в лаборатории, и с собственным учителем.

Да еще и удовольствие от этого получала немалое, приходилось рот зажимать, чтобы визгом цветы с окна не снесло. А то до них докричаться – какой-то жалкий метр, может, полтора.

И других магов не стоит беспокоить.

Хотя они и сами не без глаз, это уж так… вопрос вежливости. Ауры-то они видят, а аура женщины голодной и аура женщины удовлетворенной сексуально различаются очень сильно.

Ну а летящие вокруг партнеров искры…

Два огненных мага, знаете ли, пожароопасны. Особенно когда теряют над собой контроль. Финал процесса и вовсе ознаменовался яркой вспышкой пламени и копотью на потолке.

Несколько минут любовники молча лежали рядом. Потом мужчина погладил кончиками пальцев щеку партнерши.

– Возвращайся поскорее, Нора.

– Обещаю, – честно сказала женщина. – И чего дяде заблагорассудилось тащить меня ко двору? Нет бы маму попросить, или эту… крысу декоративную!

Ленора тоже не любила Мегану. Увы.

– Видимо, так будет лучше. Но если коронация пройдет хорошо, и вы сможете поговорить о нашем браке.

– Браке? Альварес, ты все еще настаиваешь?

– Нора, ты знаешь, мое предложение всегда остается в силе.

Ленора коснулась кончиками пальцев цепочки на своей шее. Кулон с рубином отозвался теплым блеском. Да, подарок любимого мужчины.

Почти архимага.

К сожалению, у Альвареса были и свои недостатки. Возраст – любимый почти на пятьдесят лет старше, для магов это вообще не критично, но дед не понял бы, выйди она замуж за его ровесника.

И происхождение.

Увы, будущий архимаг родился в нищете, в рыбацком квартале. Который чуть и не сжег потом, в припадке ярости. Он не хотел, это само, случайно…

– Я поговорю с дядей. Если он согласится, я выйду за тебя замуж. А если нет… все равно выйду.

– Нора…

Мужчина привлек к себе любимую женщину. Да, магам тоже сложно найти себе пару. Чтобы и характер, и совместимость, и направленность силы… сложно.

Но если уж нашел… они уже почти три года вместе, и Ленора не собиралась отказываться от своего счастья ради какого-то там двора! Или титула…

Сто лет ей эта чушь не сдалась! Двести!!!

Мегана могла не переживать на этот счет. Но кто бы поставил ее в известность?

Маги достаточно закрытая каста, и учеников себе выбирают очень придирчиво. А уж что там между учителем и учеником происходит…

Лучше вообще не лезть.

А то и пепла не найдут.

* * *

Когда с треском и грохотом распахнулась дверь морга, Эллора едва сдерживала злые слезы.

Это пятнадцать лет назад Амадо Риалон был белый, пушистый и неприспособленный к жизни. Но с той поры он поработал в университете, пообщался всласть со студентами, с преподавателями, с родителями студентов… тот еще гадюшник.

Потом перешел на работу в полицию.

Там студентов не было, но веселья все равно хватало. Так что белый пух быстро поменялся на черную чешую. Еще и клыки отросли. В три ряда и с ядом.

Допрос был проведен по всем правилам. Эллора и пыталась что-то скрыть, но куда там! Из нее вытряхнули всё!

И про Дари, и про ее любовь, и про планы… Амадо даже собой погордился минуты три.

Правильно он все просчитал!

Надо, надо им вернуть Синэри Ярадан!

Но – обойдутся. Такие вот люди нехорошие! Совершенно не желают умирать, и переделываться в другую расу тоже не хотят… перебьются мединцы! Амадо еще демонов в Римате не хватало! С людьми-то справляться не успеваешь!

Амадо уж вовсе подумывал отправить полицию в дом Эллоры, как…

– Мама?!

Лидия выглядела так, что ее и Хавьер сейчас не остановил бы. Да что там!

Синэри – и та бы подвинулась, от греха… Самое страшное существо – это мать, которая защищает своего ребенка. Она и с голыми руками на танк бросится, и дракону зубами горло порвет.

– Я, детка, – рыкнула Лидия так, что светильники дрогнули. – Ну, таны?! Чего вы хотите от моей дочери?! В чем вы ее обвиняете?!

– Абсолютно ни в чем, – развел руками Амадо. – Эл-лору Лидию – точно ни в чем. А вот с Дареей Лидией я бы пообщался.

Сеньора Бенитес только тяжело вздохнула. Подтверждались ее самые худшие предположения.

– Вы не сможете этого сделать, таны. Дарея в море.

Амадо даже и не подумал спорить.

– Присаживайтесь, сеньора. Тогда давайте поговорим с вами. И – нет. Я не собираюсь обнародовать ваше существование, или уничтожать вас, или передавать церкви. Вы не виноваты в случившемся и заслуживаете спокойной жизни.

Эти слова из Лидии словно воздух выпустили. Мужчина не врал ей, он говорил то, что думает.

И верно…

В чем виновата она? Ее дочери?

Пока – ни в чем. Они эту судьбу не выбирали, просто жили и старались не делать людям вреда.

Но…

– Вы что-то знаете о Рамоне? – жестко спросил Амадо. – Где его найти, как связаться? Может, еще кого-то из мединцев?

Лидия качнула головой.

– Нет. Поймите, я была так счастлива, когда… когда это все закончилось! Я и слышать о них не хотела, и думать, и знать…

– Понимаю, – согласился Амадо. – только вот у меня выбора нет. Я расспросил вашу дочь, и она подтвердила мои слова. Мединцы хотят вернуть свою демонессу. А гекатомбу ради этого прекрасного события они устроят аккурат посреди площади. На похоронах или коронации?

– Скорее на похоронах, – вздохнула Лидия, понимая, что выбора-то и нет. – Дарея говорила, что должно быть несколько попыток, не похороны, так коронация, не одно, так другое.

Если тан обо всем знает, чего ей скрывать?

Она ни в чем не виновата, кроме сокрытия своей тайны. Своих детей.

Дарея… ее девочка тоже пока ни в чем не виновата. И может, если повезет…

Вот не нравился Лидии этот Рамон! Влюбленность – прекрасно! Но зачем же всех в жертву-то приносить? А еще… Хочется ему кого-то вернуть?

Его право. И его дело.

Личное!

При чем тут ее дочурка?! Занимался бы сам… слово «терроризм» Лидия знала. Но выговорить не могла.

С другой стороны, это и не терроризм вовсе. Террористы же шантажисты еще… если вы мне дадите миллион, я не взорву бомбу! К примеру! А тут никто и никого шантажировать не хочет. Тут все намного печальнее. Мединцы все равно взорвут город. Даже если им предложат миллиард, им не нужны деньги, им не важна политика, им безразлична власть. Им нужна только гнусная демоническая тварь. Сволочи…

Но ее дочка! Ее маленькая девочка! И плевать, что со щупальцами!

– Осталось всего два дня, – подвел итог Амадо. – Если за это время я кого-нибудь найду и распутаю дело… это одно. Если нет… – договаривать и не понадобилось. И так было страшновато.

– Дарею точно не найдете, – качнула головой Лидия. – Поймите правильно, я не знала, что именно вам нужно. И упросила ее уйти в море. И не возвращаться какое-то время. Мало ли что… она может быть кем угодно, но это моя дочь, и я ее люблю.

Амадо кивнул.

Он отлично понимал, он тоже сына любит. И с этим ничего не поделаешь…

– Тогда думайте, сеньора. Мне не нужна ваша дочь, но нужны мединцы. Очень нужны.

Лидия кивнула.

– Я… да, я попробую что-нибудь вспомнить.

Амадо кивнул. И повернулся к Хавьеру.

– В некромантии есть методика поисков человека…

– Не в море, – отрезал сразу же Хавьер. – Нереально. Соленая вода, сам понимаешь… наши способности будут бессильны.

– А если она в Римате?

– Вроде бы там не дура? – поднял брови Хавьер. – Оставаться, рискуя поимкой и допросом?

Амадо только печально вздохнул. Не дура. В том-то и беда… конечно, сейчас Дарея не в Римате. Что ей тут делать?

Кстати!

– Я сейчас телефонирую одной ритане. Может быть, она сможет помочь… пока подумайте, сеньора.

И вышел.

Но Амадо сильно ошибался в своих предположениях. Дарея пока еще была в городе.

* * *

Вопрос «что делать?» актуален в любое время и в любом месте.

Здесь и сейчас – особенно.

Завтра прибывает в столицу королевский кортеж. Послезавтра похороны. А кортеж надо встретить, разместить, да так, чтобы все были довольны и счастливы… игра в шахматы?

Да тьфу ваши шахматы рядом с политикой! Нереально просто!

А теперь с трех попыток! Кого назначат крайним и виноватым, если что-то пойдет не так?

Правильно!

Мэра города!

То есть – тана Кампоса! Его и назначат, и выгонят, и посадят, и хорошо, если в живых оставят! А жить хотелось. Долго и счастливо.

Впрочем, был в Римате и еще один козел отпущения. Мажордом.

То есть распорядитель королевского дворца.

Вот его тоже преотлично назначат крайним, если он кому-то и чем-то не угодит! А как тут угодишь?

Чтобы знать все вкусы и потребности, надо в этом жить, вариться… то есть – из Каса Норра им, конечно, телефонировали. Но ведь и соврать могли, и перепутать, и что угодно. Случаи разные бывают.

Так что тан Карлос Мануэль Кампос и тан Диего Хосе Овьедо быстро нашли общий язык. Возраст у них примерно совпадает, цели одни и те же, делить нечего…

Работаем?

Да, а то обоих сожрут поодиночке!

Да, чиновники и так умеют. Когда им грозит опасность, они прекрасно объединяются. Только что плавала одна маленькая рыбешка – и вот их уже несколько дюжин, и к тебе направляется косяк голодных пираний. И тут уж – хоть лети!

Тан Кампос еще колебался, конечно, рассказывать или нет, а потом подумал, что для верности заложил бы заряд и в королевском дворце. И не стал миндальничать. Честно сказал, мол, так и так…

Тан Овьедо где стоял, там и сел. Прямо на пол.

– Тан Кампос!

Тан его, конечно, поднял, отряхнул, извинился честь по чести, но легче бедолаге не стало.

– Да, тан Овьедо. Была высказана и такая идея. Поэтому… подумайте. Может, в подвалах королевского замка есть прямое сообщение с морем? Хоть бы и канализация? Может быть еще что-то?

Тан Овьедо только головой покачал.

– И вы только сейчас это говорите, тан!

– Если бы я знал раньше! – вздохнул Кампос. – Чем хотите поклянусь, начали копать с убийства у Веласкесов, тут всего ничего прошло…

Дело было достаточно громкое, так что тан Овьедо вспомнил его быстро и кивнул.

– Простите, тан Кампос. Я был неправ.

– Что вы, тан Овьедо. Я когда узнал, так и вовсе в голос матерился, – отмахнулся тан Кампос.

– И что теперь делать?

– Кортеж прибудет завтра вечером. Если до утра, до послезавтра ничего не прояснится, я первый упаду королю в ноги.

Тан Овьедо кивнул.

– Пожалуй, это единственно возможный выход. Хотя головы все равно полетят.

Тан Кампос кивнул.

Полетят. Но не в таком количестве, как того хотят мединцы. Да и без демона в Римате прекрасно обойдутся.

– Подумайте, где можно разместить взрывчатку. И кто мог это сделать.

– Подумаю.

– И еще… я знаю, тан Овьедо, вы работали во дворце очень давно. Вам знакомо имя сеньориты Арандо?

– Наталия Марина Арандо, – тут же кивнул сеньор Овьедо. Тан Кампос даже позавидовал. Сколько лет прошло! А он помнит! С ума сойти!

– Она. Вы можете мне про нее что-то рассказать?

– А вы мне, тан Кампос? Я понимаю, она вас заинтересовала не просто так?

– Нет, не просто. Она – одна из… Этих.

Тан Овьедо поежился.

– Бррррр! Погодите, вы хотите сказать, что с его величеством… оххххх!

Тан Кампос мрачно кивнул.

– Она не выглядела, как эти самые. Но она – одна из них.

Тан Овьедо только что за голову схватился.

– Слов у меня нет! Никаких!

– А рассказ будет? Может, узнав, кто ее сюда рекомендовал, мы и размотаем хоть какой клубочек? – предложил Карлос.

– Герцог де Медина, – четко ответил Диего. – Он лично, не мне, конечно, ее рекомендовал, но тану Сальтосу, который тогда занимал это место. Не знаю уж, о чем и как они договаривались, но он привел девушку, и та стала работать. Без нареканий, как сейчас помню. Да, и без романов, без всего… ну, дело молодое, а тут такая красотка! Все попробовали подкатиться! Я и то подумывал!

Карлос Мануэль Кампос понимающе кивнул. Да, он такое тоже видывал. Кто-то пробует обаять новенькую девушку из спортивного интереса, кому-то она и правда нравится, на кого-то вообще стадный инстинкт срабатывает. А что?

Все побежали, и я побежал, все полежали, и я полежал.

Тут все было четко. Девушка отказывала всем. Даже цветочек паршивый ни у кого не взяла. Даже печенье. Хотя это уж вовсе никогда девушку ни к чему не обязывает!

Но – нет. Отказ следовал за отказом, уже и пари заключаться начали, и сплетни поползли, что девица не промах, на высокое место целится.

А потом ее заметили с королем.

Последовал роман, потом роды у королевы и увольнение сеньориты Арандо. Что с ней стало дальше, тан не знал.

Карлос восполнил его пробелы в знаниях и попросил уточнить.

Мало ли что? Мало ли кто?

Может, остался еще кто-то из тех, кто помнит сеньориту? А вдруг?

Тан Овьедо плюнул на вежливость, подошел к конторке и открыл здоровущий гроссбух.

– Я вообще всех не помню, штат очень большой. Но сейчас попробую освежить память.

Тан Кампос оценил. Времени-то и правда нет на всякие глупости.

Так, в чтении и размышлении, прошло около десяти минут. Потом тан Овьедо решительно хлопнул крышкой гроссбуха.

– Идемте! Кажется, я нашел того… ту, кто нам поможет!

А что тан Кампос? Тан Кампос и возражать не собирался!

* * *

Кто любит копаться в грязном белье?

Много кто. Но есть те, кому это по должности положено. Например, кастелянша, к которой и привел тана Кампоса тан Овьедо.

Ритана Консуэла Анна Варгас.

Впрочем, ритана – это хорошо. Но кастелянша в любом случае заведует бельем.

Простыни – полотенца – подушки – халаты… да много чего проходит через ее руки. И ссориться с ней не рискуют. Она и знает много, и счеты может свести с тем, кто считает себя выше скромной ританы…

Еще как может.

Тан Кампос ее внешним видом не обманывался. Пусть ритана выглядит, как добрая бабушка из детской сказочки: седые волосы уложены в затейливую прическу, круглое лицо, добрая-предобрая улыбка, мягкие уютные формы, не избыточная полнота, а именно та, при которой на лице будет поменьше морщин. Окажись она в детской сказочке про Красную Шапочку, съели бы там – волка. Быстро и качественно. Да, сначала содрав шкуру на шубу.

Это чувствовалось.

Так что поздоровался тан Кампос со всем возможным почтением, и руку ей поцеловал. Тут урона чести нет. Он тан, она ритана, все логично…

– Здравствуйте, ритана.

– Тан… Кампос, верно?

– Ваш глаз всегда верен, прекраснейшая, – поклонился тан Овьедо, задавая тон всей беседе. – Умоляю проявить снисхождение и поговорить с таном Кампосом об одной девушке, которая некогда служила во дворце. Если вы не помните ее, никто не вспомнит.

И были, были у тана основания это утверждать. Память у ританы действительно была фотографической. Она запоминала всё. Людей, события, имена, даже число складок на платье. Чисто автоматически. Привыкла.

– Вы мне льстите, тан, но – можете продолжать, – улыбнулась «добрая бабушка». – Мне приятно…

– Я бы провел с вами вечность, ритана, но работа не ждет, – развел руками мужчина. – Прошу вас, уделите время тану Кампосу?

И удалился со всем возможным достоинством.

Тан Кампос умоляюще сложил руки.

– Ритана, прошу вас. Я понимаю, что дело было давно, но вдруг? Тогда во дворце работала некая Наталия Марина Арандо.

Ритана прищурилась. Была бы она кошкой – точно бы замела хвостом, да так, что люстру сшибла.

– Чем вас заинтересовала эта дрянь?

– Своими шашнями с его величеством, – честно ответил тан. И не прогадал.

Ритана кивнула.

– Стерва! Я ей говорила – не лезь! Супруги помирятся, а ты отсюда вылетишь… нет!

Тан Кампос даже головой помотал.

– Ритана, а нельзя ли с начала? Пожалуйста?

С начала было можно. Ритана прикрыла глаза – и рассказ полился легко и уверенно.

Дело было давно, а вот помнилось, словно сейчас.

Его величество был молод, ее величество только что приехала…

Все было хорошо, состоялась свадьба, супруги принялись налаживать мосты. Юная королева производила очень приятное впечатление. И тем удивительнее было, когда ее застали в постели с таном Игнасио Хосе Валенсуэла.

Состоялась тяжелая и неприятная сцена. Но там все было так, что сомневаться не приходилось. Он голый, она голая, оба под одеялом…

Явно же они там не сборник молитв читали?

Королева клялась и божилась, что невиновна, но синяки такие характерные у нее пониже талии тоже не из пустоты появились. И у мужчины спина расцарапана…

Король взбесился.

Ладно бы еще дело было кулуарно. Можно перенести рога, если ты по-тихому забодал ими соперника и никто об этом не знает. Но когда весь двор видел?

Когда твой позор на всю страну прогремел?

А тебе ведь жить с этой бабой, тебе с ней детей рожать, и развестись не получится. Королевские фамилии, знаете ли. Ее величество тоже не на помойке себя нашла, она тоже принцесса, она залог договора между Астилией и Орталией.

Выгонишь?

Король Орталии с тебя шкуру спустит и голым в море пустит. Но и смириться… это надо быть вовсе не мужчиной.

Ее величество была заперта в своих покоях, к ней приставили доверенных фрейлин, ну а юная ритана Варгас там и так была. Думаете, королеве простые сеньориты прислуживают?

Ладно-ладно, они тоже, но в данном случае…

Ее величество сидела у себя в покоях и лила слезу. А его величество вовсю утешался с молоденькой горничной. Да-да, тут и всплыла Наталия Марина Арандо.

Стерва!

Влезла, понимаешь, покрутила хвостом, может, королевская семья и раньше бы помирилась, но тут и королева обиделась. И пошло, одно за другим…

Договор с Орталией, конечно, не расторгли, но охлаждение в семье было. И потом оно сказалось. И на Хоселиусе Аурелио, и дальше пошло…

Королям и так сложно найти свое счастье. А тут вообще все испоганили, что могли, так вот и погубили судьбы у хороших людей. И ее величество рано умерла, от горя, и его величество из столицы уехал. И дети несчастны, и внуки – сколько жизней поломалось! Грустно это на самом-то деле.

Не был бы тан Кампос мэром города и чиновником до мозга костей, будь он дураком. Или не умей разбираться в людях. Вот и сейчас…

– Ритана, – он смотрел на Консуэлу Анну Варгас почти умоляюще. – Почему мне кажется, что это – не все? Что есть еще нечто важное?

Ритана замялась. Явно не хотелось ей говорить…

И мужчина решился.

– Помните… пятнадцать лет назад? Рыболюди?

– Помню, – вздрогнула ритана.

Поди, забудь такое. Страшно было до ужаса. Когда понимаешь, ЧТО было рядом, ходило, дышало, когда осознаешь, ЧТО прошло мимо…

Жутко…

– Арандо была одной из них.

– Н-но…

– Только более человекообразной, ритана. И герцог де Медина тоже…

Ритана поднесла руку ко рту. Картинка сложилась мгновенно, и была она жутковатой.

– О боже!

– Именно, ритана. Умоляю вас, расскажите. Может быть, именно дела тех дней помогут нам сегодня.

Ритана кивнула, словно в кошмарном сне.

– Да-да… я понимаю. Я расскажу…

Она потихоньку возвращалась туда, в то время, в роскошные покои, в которых, мрачно сверкая глазами, сидела за столом королева.

* * *

На слуг мало кто обращает внимание. Да хороший слуга и сам в глаза не полезет. Словно сама по себе постелется постель, поменяется белье, заштопается чулок и приготовится обед.

Невелик труд забрать корзину с грязным бельем, да и отнести ее к себе. А там рассортировать, что куда. Да, именно так. Разные вещи стирают по-разному, это целая наука. А тем, кто сомневается, можно посоветовать постирать черные носки с белыми рубашками. Занимательный опытполучится.

Но как быть, если, заходя в гардеробную, ты слышишь сдавленные рыдания?

Тихие-тихие, чтобы никого не потревожить, не насторожить, задушенные простыней, которую что есть сил прижимает к лицу ее величество… растрепанная, простоволосая, в ночной рубашке… от нее только что ушел муж.

Выполнил свой королевско-супружеский долг и ушел.

А жена осталась почти в состоянии истерики. Да какое там – почти?! Вот в истерике она и билась, пока к ней вновь не явятся фрейлины… сколько ж можно?! Даже у стали есть предел, что там о человеке говорить?

Может, кто-то другой и вышел бы. И дверь за собой закрыл.

Но юная Конни была сделала из другого материала. И старшая сестра у нее была. И… тоже с не особенно удачливой судьбой. Так что Конни присела рядом, обняла несчастную женщину за плечи, да и притянула к себе поближе, гладя по волосам и утешая.

В первую минуту королева дернулась, но видимо, и достоинство, и гордость – все уже давало сбои. Все осталось там, на испачканных простынях. И ее величество разрыдалась вовсе уж беспомощно, понимая, что ее успокаивают и укачивают, как ребенка.

Прошло не меньше часа, прежде чем женщины смогли поговорить. Конни уже успела и водой напоить несчастную, и лакричный леденец ей сунуть (вот оказался он в кармане, что ж теперь?), и даже волосы расчесать (гребень у нее всегда с собой, мало ли что случится).

Наконец ее величество успокоилась и смогла говорить. Да и что уж там говорить…

Мария Пилар попросту не выдержала. Королевских детей, конечно, не в тепличных условиях растят, но ведь и не в атмосфере всеобщей ненависти?

И не так, чтобы круглосуточно под наблюдением… это Конни прошла, ну так она за бельем, а кто другой к покоям и близко не подойдет. Особенно слуга. Если мужского рода.

Ага-ага, мечта у королевы. Взять и изнасиловать всех напрочь!

Вот кого-кого, а идиоток среди коронованных особ не водится. Есть стервы, есть гадины, есть блудливые кошки… да кто угодно есть! Что они – не люди, что ли?

Но одно в принцев и принцесс вбивается на уровне инстинкта.

Обеспечить престолонаследование.

Вот потом – хоть голой и на башне, с тремя крокодилами! Но потом, по-том! Понимаешь? Сначала наследник, а потом развлечения…

Ладно!

Бывают случаи, когда лет десять супруги вместе живут, и ни му-му. Тогда понятно, надо изворачиваться. Но сейчас-то что? Не то что года… полугода не прошло! И уже найти себе любовника? Да еще не в уголке где, не у него, не…

Привести аманта в супружескую спальню?

И уснуть рядом с ним? В самый что ни на есть будний день? В который у короля никаких важных или срочных дел попросту нет, так что он может и поработать, и о супруге вспомнить, и долги с нее потребовать.

Нет, такой выдающейся глупостью королева не страдала.

Но ведь было же?

А вот так… не помнила ее величество решительно ничего. Пришла к себе, разделась, легла… и уснула. И решительно ничего остального не помнила.

Только когда ее разбудили вопли оскорбленного супруга, она начала что-то соображать. Но и тогда…

Королева клялась и божилась, что ничего не помнит! Ну, не помнит она! И не понимает! И… и как это ни парадоксально, Конни ей верила. Смотрела и понимала, что вот ТАК – не лгут. Не в этом состоянии.

Только вот что проку от ее веры? Она кто?

Да служанка самая обычная, на тот момент вообще мелкая сошка. Таких по дворцу, что семечек в подсолнухе, пересчитывать замаешься. А король, увы, не верит.

И не поверит.

Но королеве и так стало уж легче. Когда она выговорилась, получила утешение и простое, чисто человеческое: «Ваше величество, а кому нужно было вас подставить-то? Да еще так?»

Тут уж и королева задумалась.

Получалось, что некому.

Но тогда – зачем?!!

И вот сколько уж лет прошло… с тех пор так дружба и связала королеву с простой служанкой. И не прекращалась та дружба, и Конни была рядом с ее величеством сколько смогла, и королева ей сильно помогла с карьерой, хотя не искала молоденькая служанка выгоды. Просто посочувствовала. И несчастная Мария Пилар отплатила ей добром за добро. Не откупилась, не оценила хорошее отношение деньгами или должностью, а тоже – помогла.

У Конни и семья есть, и сестры, и братья… все у них хорошо сложилось. Равно, как и у самой женщины. Ее величество помогла.

А Конни всегда помогала детям королевы. И любила их, как родных.

А что здесь осталась, в Каса Норра не поехала… там свой штат прислуги был. Опять же, иногда знать, что происходит, тоже важно.

И еще…

Конни не простила его величеству смерть королевы. Она твердо была уверена, что это он, он во всем виноват!

Не разобрался!

Не захотел…

Или?..

Тан Кампос, а что вы об этом знаете?

Тан Кампос знал и не собирался скрывать от кастелянши. Дело-то выходило такое, что ой-ой-ой. Интрига на года завязывалась. И то, что большая часть интриганов уже померши, ничего не меняет. Вот ничего.

Почему-то считается, что смерть все списывает. И зря. Человек напакостит и помрет, а сколько потом людей будут мучиться и ликвидировать последствия его действий? Скольким он сломает жизнь?

Или уже сломал.

В чем была виновата несчастная королева Мария? Ни в чем. Просто у герцога де Медина была своя игра. Свои планы. И тан Кампос без зазрения совести рассказал все кастелянше.

И про Наталию Арандо.

И про ребенка королевской крови.

И про кого-то третьего, кто возник в этой истории… только вот – кто? И на что они рассчитывали?

Конни слушала внимательно. Думала, что-то прикидывала. А потом задала вопрос, который не пришел в голову тану Кампосу.

– Скажите, пожалуйста, а дочь Наталии Арандо бывала в храме?

– Да… я так понял, что бывала. Но могу уточнить.

– И внуки?

– Они – определенно.

– Наверняка принимали крещение.

– Да, – тан Кампос не был уверен до конца, но рассудил так, что семья Веласкесов нормальная. А в любой нормальной зажиточной семье крещение – всегда праздник. Не только для ребенка, но и для его родни. Допустим, Наталия Арандо не крестила дочь.

Но внучку наверняка крестили. Может, и без нее.

– Тогда и обряд коронации должен пройти безболезненно. Кровь разбавилась достаточно. Я так понимаю, что там четвертушка от нечисти – и три четверти человека?

– Да. Но…

– С нечистью я не знаю. Но королевской крови там как раз хватит. Внучка его величества… м-да. То есть внучка первого ребенка его величества. Это серьезно…

– Не первого. Королева родила раньше, – качнул головой тан Кампос.

– Тогда я не понимаю. И родилась дочка… если бы сын… тогда он имел бы права на престол… нет, не понимаю.

– Если мы чего-то не понимаем, значит, не видим всей картины, – вздохнул тан Кампос. – Спасибо вам, что рассказали о делах тех дней. Спасибо, ритана.

– Не стоит благодарности, тан. Если вам понадобится помощь, обращайтесь ко мне.

Тан Кампос кивнул.

– Ритана, могу ли я просить вас…

– Промолчать? Можете. Но только пока не будет определенности. Вы понимаете, что я не стану ничего скрывать от его величества или от ее высочества?

– Отлично понимаю, ритана.

Про взрывчатку тан Кампос собирался пока молчать.

Но кое-что ритана Варгас ему подсказала.

Любовник ее величества.

Да-да, именно тот самый любовник, Игнасио Хосе Валенсуэла. Он просто так оказался в постели с королевой – или нет?

И еще…

Действительно, может ли Мерседес Веласкес принимать причастие, ходить в храм и прочее. Могут ли священники почуять в ней нечисть?

Этот вопрос тоже требовал прояснения.

Тан Кампос не стал его откладывать. Он попросту телефонировал в участок, где Серхио Вальдес внимательно выслушал его, потом навел кое-какие справки и отправился на поиски Амадо Риалона.

Информация была важная. И надо было действовать.

И – быстро!

* * *

Мерседес, не подозревая о состоявшемся разговоре, наслаждалась жизнью. Может, это и странно звучит, но…

С Вирджинией было не разгуляться.

Дом, сад, иногда несколько магазинов. Еще реже – церковь. Очень редко.

А сейчас перед Мерседес был весь огромный мир. Появляться у мастера Агирре ей сегодня было не с руки, мало ли кто и что увидит? Ночью такой кавардак был, а сеньорита Мерседес, вместо того чтобы в лежку лежать, по столице бегает?

Или, того интереснее, сеньорит всего две штуки. Одна бегает, вторая дома сидит. И такое возможно… сразу неприятные вопросы возникнут. Нет, такого Мерседес не хотела. А потому…

Она честно намеревалась попросить у тана Мальдонадо книжку и посидеть тихонько до вечера, но у тана были другие планы.

– Книжку? Сеньорита, а хотите погулять по городу?

Мерседес хотела. Но… опасно!

– Никакой опасности, – поощрительно улыбнулся ей тан Мальдонадо. – Слово даю. Но придется кое-что надеть.

Мерседес покосилась с сомнением, но тан весело улыбнулся и извлек откуда-то из-за спины… длинный каштановый парик.

– Под короткий ваши локоны не спрячешь, будет топорщиться. А под этот упихаем и замаскируем, – с улыбкой пояснил он.

Мерседес подумала, да и махнула рукой. А почему нет?

И началось веселье.

К каштановому парику полагалось еще и платье. Серо-зеленое, Мерседес отродясь таких не носила. И украшения к нему. Только туфли свои остались.

А потом тан Мальдонадо усадил девушку на стул рядом с окном и принялся водить по ее лицу кисточкой, ворча, что совершает преступление, уродуя столь прекрасную девушку. И не смейте возражать, сеньорита, краска косо ляжет, сказал – прекрасная?

Значит – восхитительная!

Но когда Мерседес поглядела в зеркало, она поняла, что тан прав. Целиком и полностью.

В зеркале отражалась совершенно чужая женщина. Лет на пятнадцать старше, явно сеньора, усталая…

– Никто не удивится. Меня с кем только не привыкли видеть, – ухмыльнулся тан Мальдонадо.

– Да?

– Безусловно!

Мерседес еще раз покосилась в зеркало. Чужое лицо. Просто – чужое.

– Но как это возможно?

– Немножко туши, немножко сажи… я ведь художник, сеньорита, – подмигнул ей милейший тан Мальдонадо. – Какая разница, на чем рисовать? Хотя сердце у меня просто кровью обливается. Уродовать самое прелестное лицо Римата! Это преступление!

Мерседес покраснела.

– Я… э…

Херардо склонился к ее руке.

– Не надо слов, сеньорита, лучше скажите мне, как вы относитесь к мороженому?

– Положительно, – пискнула вконец застеснявшаяся Мерседес.

И что тут скажешь? Херардо смотрел на девушку и мог только головой качать.

Дура ее мамаша. Вот как есть – дура! Ничему девчонку не научила. Ни кокетничать, ни мужчинами вертеть… на что она вообще рассчитывала?

Херардо не видел Вирджинию, но полагал, что дочь намного красивее. И не ошибся, кстати.

Действительно, Наталия Марина Арандо была великолепна. Она просто блистала, в любой одежде, она приковывала к себе взгляды, она… она так и создавалась.

Как идеальное оружие, бьющее точно в цель.

Вирджиния была красива, безусловно. Но чего-то в ее красоте не хватало. То ли нос длинноват, то ли лоб низко-ват, то ли фигура не такая точеная… сложно сказать, но до идеала она не дотягивала. Красива, приятна, привлекательна, но той самой изюминки, которая превращает женщину в королеву и становится звездой над ее головой, в Вирджинии не было.

А вот в Мерседес – была.

Мерседес нельзя было назвать идеальной красоткой. На чей-то вкус она могла быть изящнее, на чей-то вообще блондинкой. Но отказать ей не смог бы ни один мужчина. Это уж точно.

Она привлекала взгляды даже сейчас, даже с измененным лицом. Даже одетая в жуткие тряпки. Но красота – тоже оружие! И им надо, надо уметь пользоваться!

Мать Мерседес просто ничему ее не учила, Херардо это отлично понял. Девушка краснела от самых невинных комплиментов, стеснялась, мялась, жалась по углам… так – нельзя! Ее просто сожрут!

Будь она страшненькой, она никому бы не понадобилась. А она-то красотка!

Херардо мысленно обругал Вирджинию Веласкес. И пообещал себе, что займется малышкой.

Вы что подумали? Вот не надо никаких пошлостей!

Он ее просто научит не стесняться самой себя. Улыбаться, чувствовать себя красивой, умной, обаятельной, не теряться в любой, даже самой сложной ситуации. Ведь правда – сожрут малышку. Сейчас она даже не добыча, та хоть убежать сможет, а просто жертва.

Что-то в этом царапнуло мужчину, но что?

Нет, не понять…

Значит, и понимать не надо! Надо идти кушать мороженое!

* * *

Пабло злобно поглядел в спину некроманту.

Хавьер даже не почесался – для этого понадобились бы десятка два Пабло. Да не со взглядами, а с чем потяжелее.

А охранник тем временем думал.

Занятие это было сложное, трудное и достаточно для него редкое, а потому…

Тереса…

Отличная кандидатура в его супруги.

Тереса в курсе, Пабло ей сказал, значит, теперь надо поговорить с ее родителями.

Согласна ли она сама?

Конечно! Это она просто ломается, цену себе набивает, ну так все они, девки, до свадьбы носом крутят! А потом и ничего, живут не хуже прочих!

Значит, Пабло надо начинать переговоры. Как раз, пока королевские похороны пройдут, пока траур, пока туда-сюда… девчонке наверняка пышную свадьбу захочется. Чтобы платье, чтобы подружки там всякие… что ж. Пабло не из бедноты какой! Скоплено у него кой-чего, да и родные подкинут в долг. Опять же, после свадьбы поживут они с родителями Пабло, а там, глядишь, и дети пойдут, Тересе все легче будет, если свекровь с ними помогать будет. Да и сама Тереса может его матери с младшими помочь.

Хорошо получится.

Работать?

Зачем бабе работать! Полы мыть и мужа ублажать – вот ее работа. Еще детей рожать и пожрать приготовить… а больше-то ничего и не надо. Незачем.

Так что надо начинать разговаривать. А то некрос этот… знает Пабло таких! Оглянуться не успеешь – задурит девке голову! У него деньги, подарки, мобиль, опять же. И тан, как-никак. А Пабло себя не на помойке нашел, чтобы чужие объедки подбирать! Если Тереса с этим типом закрутит, он ее… хотя нет!

Все равно возьмет, уж больно она ему нравится. Тут главное, чтобы в приданое денег побольше принесла. Это намекнуть надо будет ее родителям. Они тоже свою выгоду поймут.

Пабло потер ладони.

Ладно!

Надо идти и свататься. Если получится – забирать девку домой, да и стеречь до свадьбы.

Если нет… тогда хоть объяснить ей, что некромант – это на раз-два, а вот он, Пабло, и есть, и будет, и вообще – чем он не муж? Умный, красивый, надежный, работа есть… чего этим бабам еще-то надо?

Такого, как он, вообще надо на руках носить! Ценить и любить! Тереса поймет, не дура же! И выгоду свою баба завсегда учует!

Да, надо поговорить с родителями, и чем скорее, тем лучше.

Пабло ухмыльнулся и снова со злостью посмотрел в спину некроманту, который за какой-тот надобностью снова вышел из управления. В лицо-то боязно было. Как еще Тереса не боится, с ним же рядом стоять – жутко! Словно ты в сыром погребе и крысы бегают! Ф-фуууу…

Ишь ты, ходят тут, чужих невест сманивают!

Впрочем, Хавьер опять не обратил на героя никакого внимания. Для него что охранник при морге, что ступенька, были примерно равнозначны. Перешагнуть – да и дальше. Тоже еще, сокровище…

О планах Пабло он тем более не задумывался. А то…

Знаете, сколько препаратов нужно в морге?

Не знаете. А у Пабло был хороший шанс и узнать, и пополнить их количество. Но охраннику повезло, хотя он об этом никогда и не догадался. Везение – оно и такое бывает. Незаметное, но увесистое.

(обратно)

Глава 4

Костер на берегу был громадным.

Адэхи специально сделал его таким, чтобы хватило надолго. Не сам, конечно, рабы помогли. Ксаресы давно объяснили, что Адэхи помогать надо, вот просто надо – и точка!

Потому рабы и деревья натащили, и уложили нужным образом, и ушли, оглядываясь.

Боятся.

Правильно делают.

Адэхи собирался сделать нечто серьезное. Очень нужное. И практически необратимое. Даже для шамана.

Если он все сделает правильно – хорошо. Он останется жив. Может, еще и сто лет проживет, кто знает? Шаманы живут долго, пока сами не захотят раствориться в мире, или не возникнет сложной ситуации, которая потребует всех их сил, всех знаний.

Вот как сейчас.

Костер.

Море рядом.

Что еще остается?

Да ничего! Искупаться в море – и усесться рядом с костром. И старый бубен в руках рассыплет привычную дробь, знакомую с детства.

Такой старый, что кожа на нем уже белая. От времени.

Ничего, сейчас его хватит.

Бум. Бум. Бум.

Шррррр…

Звучат глухие удары, отзываются им побрякушки из кости.

Смотрит на импровизированный жертвенник солнце.

Это ничего, что нет пирамиды.

Неважно, что Адэхи даже не нарисовал ничего.

Есть вода, огонь, земля и воздух.

Четыре стихии и шаман. Для него этого достаточно – к чему больше? И бубен в его смуглых руках говорит с миром.

Адэхи обнажен, как в день своего рождения. Одну из вен он вскрыл, и на его груди, животе и лице кровью нарисованы знаки.

То, что он собирается сделать сейчас… это сложно. Впрочем, Адэхи сможет.

Феола тоже смогла бы. Не сейчас, со временем, когда родит пару детей, но справится. У него хорошая ученица, есть чем гордиться.

Бум. Бум. Бум – звучит старая, туго натянутая кожа.

Шррррр – отзываются костяные фигурки…

И постепенно шаман опускается на песок. Бубен звучит уже и словно бы сам по себе. Тело Адэхи практически перестает двигаться, даже не видно, что он дышит.

Вообще, опасно проводить такие ритуалы. Если кто-то помешает, потом и концов не найдут. Но на земле Ксаресов безопасно. Здесь Адэхи может быть спокоен.

Бубен говорит с миром.

Шаман идет по миру.

Не тело, нет. Но разве важно, тело или душа?

Адэхи все равно. Сейчас телом он здесь, на этом острове, а душу – душу он отправляет туда, где чувствует нарастание демонических эманаций. Где скорлупа мира становится особенно тонкой. Где есть опасность прорыва.

Телом он туда не успеет.

Но отправить свою душу и магию – может.

Расскажи кому, так не поверят. И маги первые закричат – невозможно! Ладно еще выйти из своего тела, походить рядом! Но когда разорвется связь души и тела, а она через час разорвется окончательно, ты станешь просто неприкаянным духом.

Может быть.

К Адэхи это не относится.

Он может быть вне своего тела хоть сутки, хоть двое. Так долго, правда, еще не пробовал, но все когда-то случается впервые.

Тело человека не приспособлено к таким нагрузкам?

Умрет тело – и душе тоже придется уйти?

А с чего умирать телу? Не есть человек может долго, очень долго.

Не пить?

Адэхи специально выбрал место на берегу моря.

Костер за его спиной, так, чтобы сам шаман находился на границе всех четырех стихий. Между землей и небом, между огнем и водой.

А вода в море двигается. Прибой будет накатывать, не так, чтобы утопить Адэхи, но немного воды его тело получит. Достаточно, чтобы не умереть.

Ему достаточно.

С Ксаресами все договорено.

Если все обойдется, он придет к ним сам.

Если нет… десять дней хватит, чтобы выдержать время. Через десять дней сюда придут их рабы. Найдут то, что останется от тела, если что-то останется. Зажгут на этом месте костер, подождут, пока он прогорит до серого пепла. И щедро зальют здесь все водой.

И Адэхи сможет уйти.

Он не боялся смерти.

Не боялся раствориться в мире.

Старый шаман боялся другого. Самым жутким страхом шамана было не оправдать доверия мира. Вот это действительно страшно и жутко. А смерть…

Смерть для шамана – это лишь начало пути.

Смерть, принятая во имя жизни мира – вдвойне почетна.

Но пустая смерть, смерть, потому что не смог, не справился… этого Адэхи действительно боялся. Что ж.

Он здесь, Феола там…

Да исполнится предначертанное. А он сделает все, что должен.

Бум. Бум. Бум – гремит старый бубен.

Шррррр – отзываются костяные фигурки…

Право и долг шамана.

* * *

Дари металась по дому, словно у нее щупальца подожгли.

Мама!

Эллора!

Своих родных девушка искренне любила. Загрызла бы любого врага, задушила и утопила где поглубже. И сейчас, когда Эллора попала в беду, когда мама отправилась ее выручать, и тоже может… может…

Нет, думать об этом Дари не хотела.

Но – увы. Дурой она не была. Она преотлично понимала, что может потерять свою семью. Что не может им помочь, вообще никак. Что подставляет их одним фактом своего существования.

Если мама – человек, ну… скрыть прошлое можно. Не было рядом с ней никаких мединцев. Не было, и не надо.

Эллора вполне человекообразна. Даже если ее раздетой рядом с людьми поставить… все равно в сумраке она за человека сойдет.

А вот Дарея…

Можно кричать, можно молчать – но пользы не будет никакой. Она – монстр. Поставь ее перед людьми, и девять из десяти убегут, а десятый в обморок упадет. Вот и все. Ей среди людей нет места.

Но как отказаться от тех, кого любишь?

Когда мама читала им, маленьким, сказки, ей все равно было, что Дари переворачивала странички не руками, а щупальцем. И когда Дарея болела, Лидия ее тоже на руках носила, и успокаивала, и гладила, и переживала за малышку, и ночей не спала.

И Эллора сестренку обожала, и платья для нее сама шила, и играли они всегда вместе, и плавали…

Дарея чувствовала себя так, словно ее кислотой облили.

Бежать бы, кричать, хоть что-то сделать, но что? Что можно сделать?

Вынырнуть в фонтане и заорать: «Помогите!!!»?

Поговорить с Рамоном? О да! Последнее – безусловно. Мешает только одно обстоятельство, Дарея попросту не знает, где именно любимый мужчина сейчас находится. В известном ей месте он будет только ночью, а до ночи – как?! Как выдержать эти несколько часов?

Дарея могла бы сейчас уйти в море, но… снова – куда?

Сидеть на месте она просто не сможет.

Плыть и плыть? А потом возвращаться обратно? Или плавать вдоль побережья? А вдруг сейчас все обойдется? И мама вернется, и сестренка? Надо будет просто подождать… совсем чуть-чуть… а она сбежит? И Рамона понапрасну растревожит? Вот как оно познается, что страшнее всего ждать.

Лучше уж она побудет дома.

А если что-то случится, она всегда может нырнуть в погреб. А там потайная дверь и выход к морю.

Владычица!

Хоть бы с родными все обошлось!

Хоть бы все было хорошо!

Хоть бы…

Дарея металась по комнатам, когда раздался стук в дверь.

Громкий, уверенный, даже яростный.

Девушка опрометью метнулась к двери, выглянула в маленькое окошко рядом… нет! Это чужие!

Стоит на крыльце толстая бабища лет пятидесяти, иначе и не назовешь, лупит что есть силы, по двери. Даже не ладонью, а кулаком. И ручища у нее, как свиной окорок!

– А ну, открывай! Я знаю, что ты дома! Ах ты, …!!!

Таких выражений Дарея и от моряков на пристани не слышала. Но как открыть чужому? Впрочем, тетка ее от выбора быстро избавила. Звуки-то она слышала, а совсем бесшумно Дарея передвигаться не могла – щупальца! А если кто-то внутри есть, но не открывает, что с ним делать? Правильно, взять оружие и заставить! Тетка и подобрала с земли каменюгу! Лидия этим камнем дверь подпирала, когда проветривала, тяжелый, между прочим. Но Кармен его держала, как пушинку.

– А ну, …!!! А то сейчас все окна тебе …!!!

Булыжник в руках незнакомки выглядел очень убедительно. Дарея подумала пару минут.

Что теперь – позволить разнести дом вдребезги и пополам? Где та полиция, когда она нужна, только и могут, что невиновных арестовать! Гады!

Ну… сама напросилась!

Дарея ловко, самым кончиком щупальца поддела защелку на двери и кинулась в соседнюю комнату.

Нельзя спугнуть дичь!

И на улице показываться нельзя, сейчас все тихо сидят, но из-за занавесок сто глаз любопытных смотрят, это уж точно… ничего! Она подождет!

Пусть тетка только войдет в дом… пусть только войдет!

Дверь скрипнула, приоткрываясь…

* * *

ДА КАК ОНА ПОСМЕЛА?!

Другого вопроса у Кармен Марины Эскобар и не возникало. И можно, можно понять несчастную мать!

Каждая нормальная мать ее поймет! Несомненно!

Растишь ты ребеночка, ночей не спишь, куска не доедаешь, самое лучшее ему отдаешь! Вокруг него орлицей кружишься, мух крыльями разгоняешь… он же самый-самый лучший! Ты точно знаешь, что твой малыш – идеален.

Конечно, соседи что-то бухтят, да и муж… ну, тот вообще говорит глупости. Не так она ребеночка воспитывает, надо его драке учить, борьбе кулачной, а не на скрипке играть, и кружева для парня лишние, в драных штанах побегает, все равно порвет, и привычка все время бегать к маме – тоже не слишком хороша. Но это он глупости говорит! Кармен знает лучше, как надо воспитывать малыша!

Она же мать!

Она разбирается!

Она сына растит, настоящего! Чтобы идеальный получился! Чтобы опора в старости, гордость в молодости! Чтобы все смотрели и восхищались!

И Кармело вырос идеальным.

Почти? Никаких – почти! Он просто самый-самый лучший, идеальный, умный, красивый, потрясающий, невероятный… можно в королевский дворец везти, да вот беда – принцесс отгонять замучаешься! Разве нет?

Одна беда – Кармело не тан. Но это временно!

Вот сыночек сделает что-то такое, героическое, и станет таном! Кармен даже не сомневалась в этом!

Он же лучший!

Это ЕЁ сын!

Но время шло, и принцессы к порогу не торопились. Гулял где-то и героический подвиг, который должен был подвигать Кармело… конечно так, чтобы не сильно подвергаться опасности! Мало ли что?

А пока… пока сыночка удалось пристроить работать на таможню. Вроде бы и деньги неплохие, и безопасное место, и надо же ему где-то работать?

Там-то он и познакомился с этой… Эллорой!

Фу, тоже еще, имечко!

Конечно, девица не понравилась сеньоре Эскобар. Но мальчику же кто-то нужен? Мальчик не может гулять по проституткам! Мальчик не может искать себе какую-нибудь бабу… еще подцепит что-то, или того хуже…

Ночным кошмаром сеньоры Эскобар была разгульная наглая девица, в коротком ярком платье, накрашенная в три слоя, которая стоит на пороге под руку с ее обожаемым сыночком и нагло произносит: «Мама, вы скоро станете бабушкой!»

Ужасные картины!

Просто кошмарные!!!

А эта вроде бы скромненькая, неприметная… ладно! Пусть пока будет!

Мальчик ходил к ней, встречался, а сегодня… сегодня пришел…

Нет, даже про себя сеньора Эскобар не могла озвучить весь этот ужас!

ДА КАК ОНА ПОСМЕЛА ТАК ОБРАЩАТЬСЯ С ЕЕ СЫНОМ?!

Ярости несчастной матери позавидовали бы штук двадцать огнедышащих драконов разом. Мать взвилась на крыло и полетела к дому обидчицы, плюясь огнем, как целая эскадрилья!

Вот, уже и дом обидчицы… и метла валяется… ах ты ж…

Кармен взлетела на крыльцо – и что есть силы забарабанила в дверь дома! Ну все! Сейчас она тут всем головы поотрывает!!!

И живые позавидуют мертвым!

Дверь была закрыта, но разве это остановит несчастную оскорбленную мать? Да никогда! Тем более Кармен заметила, как колыхнулась на окне занавеска. Услышала шорох за дверью. И разъярилась еще больше, хотя куда уж еще-то?

Прячутся? Значит, боятся! Значит, виноваты! А если боятся, она сейчас их… вот она их сейчас просто ух! И полетят клочки по закоулочкам!

Орать женщина могла бы еще долго, но тут дверь скрипнула под ее руками и приоткрылась. Кармен и влетела внутрь, даже не соизволив подумать, что и зачем.

– Ты где, дрянь такая?!

Ответом ей была тишина.

Может, кто-то другой, слабее духом, и дрогнул бы. Вышел на крылечко, да и дверь за собой закрыл. Или хоть не орал дурниной. Но Кармен Эскобар была не из таких!

Она сейчас…

Ух!

Женщина решительно пошла вперед, подозревая, что кто-то в доме есть, а если так, то негодяи не уйдут от расплаты! Шаг, другой, третий…

Когда Дарея взметнулась пред ней, словно жуткое видение из кошмаров, женщина даже не сразу поняла, ЧТО это такое. И немудрено.

Чешуя, щупальца, клыки…

– Ты что здесссссь зссссабыла?

Не говоря дурного слова, Кармен ушла в глубокий обморок.

Дарея потыкала женщину кончиком щупальца. Куда там! Тетка лежала, словно труп. И… и что с ней теперь делать? Убивать?

Дарея не умеет. Самое большое ее достижение – акула. Из некрупных. А если уж честно, и с ней бы девушка связываться не стала. Просто акула почему-то решила, что из ее щупалец получится хорошая закуска. А девушке это не понравилось.

После длительного выяснения отношений Дарея победила. Акула, правда, оставила ей на память с десяток шрамов, и лечилась девушка потом долго. Лидия и Эллора ее выхаживали, едва не рыдая от жалости.

Ничего, зажило.

Но то акула! А эту тетку за что? Потому что дура?

Ну… как-то нехорошо ее убивать, наверное. И Дарея не умеет, она никогда сама людей не убивала.

Такое вот странное восприятие. Заложить взрывчатку и убить несколько десятков тысяч человек?

Запросто! Она же их не увидит, а значит, их как бы и не существует. Маму и сестру она предупредит, они не погибнут. Остальные же… остальные – это другое. Они вот пожалеют Дарею? Поймут ее, помогут?

Или как эта, в обморок брыкнутся? Или убить ее попытаются?

Какое Дарее дело до чужих людей, которых она и не увидит-то никогда в жизни? Правильно, никакого! А вот убить данную толстую сеньору, которая прилетела скандалить… Дарее это было не под силу. И что с ней делать?

Только одно.

Дарея перекатила тяжелую тушу поближе к двери, пыхтя от натуги.

Раз, второй, третий… уффффф! Что ж ты так отожралась-то? Не будь Дарея из мединцев, не будь она сильнее обычного человека, она бы и вовсе не справилась. Но – вот.

Последний рывок, сеньора выкатывается на крыльцо, а дверь закрывается на засов. М-да.

Лучше и правда удрать в море. Очнется еще, орать начнет… мало ли что?

Дарея махнула рукой и отправилась в подвал. И правильно. Потому что ровно через двадцать минут подъехали полицейские, обнаружили на крыльце сеньору Эскобар и задержали ее. До выяснения.

Мало ли кто тут валяется?

И вообще, начальству надо предоставлять результаты. Или хотя бы побольше вариантов для выбора. Есть кто дома? Привезем – всех!

* * *

Мерседес шла по столице. Тан Мальдонадо галантно поддерживал ее под локоток, рассказывал интересные истории и об улицах, по которым они шли, и о людях, которые там жили…

Мерседес слушала как завороженная.

Мама и половины не знала. А если знала, то ей не рассказывала.

– А это калле Лилия. Знаменита эта улица забавной историей. Жила здесь когда-то цветочница. И так она была хороша, что по преданиям, сам король к ней ездить не брезговал. Еще и букеты для супруги у нее покупал, совмещал приятное с полезным. Но люди у нас злые, недобрые. Позавидовали чужому счастью. Выходит однажды король из дома, а тут – ее величество.

– Ой, – ахнула Мерседес.

– Вот. А его величество не растерялся. Протягивает он супруге цветочки и проникновенно так: «Дорогая, я тебя люблю! Вот, за цветочками заехал!». Опрометчиво, конечно, с его стороны. Окна-то он в спальне закрывать не догадался, вся улица слышала, как ему цветочки продавали. И супруга тоже. А цветочки-то розы. А розы-то с шипами…

– Ой… – Мерседес начала догадываться, что будет дальше.

– Вот и ой… – рассмеялся тан Мальдонадо. – Выхватила его величество розочки, да как треснет ими по супругу. И раз, и второй… а колючие же! Хорошо, глаз не выбила, но жизни его величество все равно не порадовался. С тех пор на этой улице роз нет. Вообще. Торгуют только лилиями. В память о том самом случае.

Мерседес только головой покачала.

– Никогда бы не подумала. Тан, вы столько всего знаете!

– Сеньорита, а хотите мы сейчас свернем в ювелирный квартал? Погуляем, украшения посмотрим?

– Хочу! – загорелась Мерседес. Столица была восхитительна, но и ювелирное дело ее интересовало. Она сейчас временно забросила свои занятия, но это ненадолго! А пока можно и на чужие работы посмотреть! Чтобы понимать, что из ее идей можно воплотить в металле, а что лучше и не пытаться.

– Тогда нам на калле Виатрикс, прогуляемся и мы на месте. Кстати, там есть кафе, в котором подают удивительно вкусный кофе. Не желаете ли?

Мерседес желала.

Как приятно пить кофе, когда никто тебя не называет толстой, когда улыбаются, когда рассказывают разные забавные случаи. И Мерседес улыбалась в ответ.

Она чувствовала себя удивительно живой. И – счастливой.

Да, она отлично понимала, что ее родители мертвы, то есть отец мертв, а мать может еще умереть. Что ее родные подвергаются опасности. Что она сама может быть похищена и убита.

Но кто об этом думает в семнадцать лет? По-настоящему думает?

В таком возрасте ни болезнь, ни смерть не воспринимаются окончательными. Просто они есть. Но это же не с ними! С Мерседес такого никогда не произойдет, вот! Мерседес была счастлива, а значит – бессмертна. Или она себя так ощущала. И ей было хорошо. По-настоящему хорошо.

И тану Мальдонадо тоже.

Он впервые за долгое время чувствовал себя живым. А оказывается, рецепт счастья такой простой! Не радоваться жизни в одну… гхм, радость. Просто поделиться с кем-то – и счастье удвоится!

Кстати, надо будет купить девушке что-нибудь на память об этом дне. Красивое и золотое. Девушки любят побрякушки.

Зачем?

Да просто так. Не рассчитывая ни на что.

Вот будет лежать у нее в шкатулке колечко или кулон-чик, посмотрит она на него спустя лет двадцать и вспомнит этот день. И порадуется. Даже если самого Херардо уже не будет на свете.

Мальдонадо мог быть каким угодно. Эпатажным, сволочным, жестоким, надменным, коварным… попробуйте, выживите в творческой среде, будучи безобидными маргаритками! Растопчут и сожрут!

Но одно хорошее качество у него точно было.

Если он мог кому-то помочь, без ущерба и вреда для себя, он просто помогал. Не думая ни о пользе, ни о выгоде – ни о чем. Просто так. А если мог подарить радость – он ее подарит.

И красивая девушка улыбнется.

И жить станет немножко легче и приятнее. Много это или мало?

Господь оценит.

* * *

– Я?! ДА Я ТУТ САМАЯ ПОСТРАДАВШАЯ!!! ДА МОЙ СЫН!!! ДА ЭТИ НЕГОДЯЙКИ!!! А ЕЩЕ ЧУДОВИЩЕ!!!

Визг стоял такой, что шатались стены управления.

Амадо схватился за голову.

Казалось, сейчас от давления визга на уши глаза выпадут и по полу покатятся.

Феола сдвинула брови. А потом прошла вперед, остановилась прямо перед орущей сеньорой Эскобар – и легко-легко коснулась ее шеи.

И случилось ЧУДО!

Рот сеньора открывала. А слова вымолвить не могла, так и шлепала губами, как рыба. Большая, глубоководная…

– Будете орать – на месяц язык отнимется, – нежно предупредила Феола. – Будете орать?

Женщина замотала головой.

Не будет! И детям-внукам закажет! Да никогда!!!

Феола еще раз дотронулась до шеи женщины, только пониже.

– Говорите. Что случилось?

Со слов Кармелы, она пришла к Бенитесам, чтобы поговорить. Да, и так тоже разговаривают! С камнем в руке, для доходчивости. Кто сомневается, что все дойдет? Хотите – на вас проверим?

А что там с ее мальчиком сделали?

Он же теперь заикается! Ходит, правда, но уже три раза – под себя. Как такое спустить? Правильно, ни одна мать не потерпит, вот она и шла, чтобы разобраться с негодяйками. А там чудовище. Большое, черное, чешуйчатое – и с зубами. И с глазами, кажется… но зубов там было больше. И щупальца были! Много! Не человек – осьминог здоровущий!

– Похоже, она встретила Дарею Лидию, – Амадо думал вслух.

Феола кивнула.

– Да. И встретила, и спугнула, зараза! После такого, конечно, Дарея оставаться не рискнула. Уплыла себе в море, и вряд ли быстро вернется…

И кто бы на ее месте вернулся? Такая мать за сына кого хочешь сожрет! Повезло Дарее, что сработал фактор внезапности, а то ей бы и щупальца вырвали, и чешую общипали.

Амадо думал недолго. сеньора Эскобар была решительно выставлена за дверь на том основании, что по чудовищам – не к ним. К некромантам. Дать рекомендацию к тану Карраско? Он у нас при морге работает, с удовольствием вас препарирует. То есть примет, конечно. Простите, оговорился.

Нет? Странно.

К магам хотите? Вот, ритана Ксарес маг огня, кого хочешь поджарит! Дать адрес? Тоже нет?

Тогда вопрос. Вас это чудовище покусало? Атаковало? Где следы погрызов?

Ах, нету! Ну вот когда убьют, тогда и приходите! Конечно, это свинский подход. И с кем-то другим Амадо в жизни бы себе такого не позволил. Но в данном случае все его симпатии были на стороне чудовища.

То есть – Дареи.

У вас сестру арестовали, мать арестовали, вы сидите дома, не зная, что делать, тут приходит такая мамаша… и ведь жива осталась! Амадо за себя бы не ручался, а Да-рея, хотя и могла свернуть тетке шею, сдержалась. Косвенно это говорило в пользу девушки.

Сеньора хотела заорать, потом вспомнила, что до камеры недалеко, а за хулиганство в общественном месте – десять суток, сдержалась – и вылетела из участка, плюясь ядом и возмущением. А Амадо направился в камеру, в которой сейчас содержались Лидия и Эллора.

– Сеньора, сеньорита Бенитес.

– Тан Риалон?

– Я вынужден попросить вас задержаться у нас в гостях. На некоторое время.

– Здесь? – Лидия обвела глазами камеру.

– Да, пока здесь. Это не арест, обещаю, что еду вам будут доставлять из хорошей таверны, если нужно что-то из вещей – скажите. Но выпустить я вас пока не могу.

Бенитесы переглянулись.

– Ничего, – тихо сказала Эллора. – Если это ненадолго… может, белье и расческа?

– Я прикажу. Простите за неудобства, но у меня нет выхода. Вам лично ничего такого не надо? Вода? Пища? Что-то особенное?

– Нет, тан Риалон. Мединцы не слишком отличаются от людей. Я не слишком отличаюсь.

– Хорошо. Еще раз простите за неудобства.

Амадо попрощался и вышел из камеры. Эллора переглянулась с Лидией, а потом подошла к рукомойнику в углу.

Вода там была ржавая, гадкая, но проточная. А это главное.

Эллора вдохнула, выдохнула, собралась…

Она маг воды.

Слабенький, паршивенький, но маг. И сейчас ей потребуются все ее способности.

Руки погрузились в воду.

– Дари, с нами все в порядке. Мы в полиции и будем здесь еще какое-то время. Не беспокойся за нас, главное, сама не попадись. Береги себя, мы тебя любим.

Сила, исходящая из ее рук, зримо питала воду, окрашивала ее голубоватым цветом – и искрящиеся струи уходили в слив, растворялись без следа. Такое не отследишь, не подкараулишь.

Этого достаточно.

Больше Эллора сказать не может. Сил не хватит. Она и так стоит, шатается. Лидия подхватила дочь, уложила на тощий матрас, погладила по голове.

– Отдохни, Элли. Все получилось, ты умничка, детка.

– Да, мама…

Эллора зевнула – и через минуту уже спала. Сил много потратила. Лидия улеглась рядом, обняла дочь, укрылась двумя одеялами. Так теплее, Элли всегда после магии мерзнет. Но это было необходимо сделать.

Вода пойдет дальше, вода рано или поздно найдет Да-рею, вода скажет ей о родных…

Они семья. Пусть вот такая, необычная, исковерканная, с чешуей и щупальцами, но семья. И Элли никому не даст в обиду свою сестренку.

Дари, держись!

Держись, доченька!

* * *

Трещотку Амадо Феоле вернул. И сразу же поинтересовался, нет ли чего полезного? Вот, для поисков всяких черных и чешуйчатых в море?

– Поиск человека?

Феола задумалась, но ненадолго.

– Она может быть в море. А в соленой воде некромантия бесполезна. И водяные маги ее не найдут – далеко. Может, есть что-то… какая-то методика…

– Есть, – вздохнула Феола. – Есть. Но я не уверена, что она законна.

– А вот на это мне глубоко наплевать, – фыркнул Амадо. – Тан Кампос нам что хочешь одобрит. Феола, в чем она заключается?

– Я смогу призвать душу Дареи и поговорить с ней, – вздохнула Феола.

– Она же не умерла.

– Мне и не надо ее смерти. Мне надо, чтобы она спала. Я кратенько о теории, ладно?

– Слушаю, – кивнул Амадо, который хоть и изучал индейцев, но о шаманской магии знал на редкость мало. И то!

Индейцы чужаков в магии признавали только в одном виде. Жертвы на алтаре. И никак иначе. А чтобы обучать кого-то, делиться…

Феола была исключением. Единичным. Амадо им не стал бы никогда.

– Душа человека не прибита к телу гвоздями. И когда человек спит, она отправляется в путешествие. В верхний мир, в нижний мир, куда получится… иногда и к другим людям. Вот эту частичку души я смогу притянуть к себе. И расспросить. Она знает все, что знает сама Дарея. Так что я смогу. Только потом опять могу свалиться. Я еще не настолько сильная, как Адэхи.

– Ясно. Феола, милая, это обязательно надо сделать. А Дарея потом будет помнить допрос?

Феола, которая мечтательно улыбнулась от слова «милая», качнула головой.

– Нет. Не будет. Кто же помнит все свои сны? Может, неприятные ощущения и сохранятся, но и только. Она ничего не должна вспомнить. А и вспомнит – мало ли что приснилось?

– Ясно. Что нужно для допроса?

– Частицы, – удивилась Феола. – Ногти, волосы, да хоть платок сопливый. Можно кровь кого-то из родных…

Теперь задумался уже Амадо.

Кровных родственников у Дареи точно нет.

– Молочная мать не подойдет? Та, которая ее выкормила?

– Нет. Нужна именно общая кровь. Или частички тела.

Ногти, волосы… и рад бы, да нету! Это он сейчас даст задание полицейским. Пусть обыщут дом Бенитесов. Если что-то найдется, пусть тащат сюда, и побыстрее, и побольше!

– Когда можно будет провести обряд?

Феола подумала недолго.

– Когда… Да, пожалуй, этой же ночью. Я надеюсь, Да-рея будет спать – и ее душу притянет ко мне. Лучше бы после полуночи… мне нужны частички тела, тогда я попробую настроиться и почуять, спит она или нет.

– А если не будет спать?

– Тогда придется подождать. Пока человек бодрствует, я ничего с ней не сделаю. Тем более мединец. Если вообще это сработает на полурыбах.

– Я сейчас телефонирую. Все будет.

– Хорошо, – кивнула Феола.

Попрощалась, положила трубку, прислушалась к себе. Вот честно?

Самочувствие у нее пока еще не очень. И хорошо бы воздержаться от магии хотя бы дня три. Только нет у них этих дней. Попросту нет.

Тогда какие у нее варианты?

Феола позвонила в колокольчик, но вместо служанки пришла Висента.

– Помочь нужна?

– Нужна, – не стала спорить Феола. – Винни, ты не могла бы мне принести побольше сладкого? Мне надо все это съесть – и уснуть.

– А…

– Надо срочно восстановиться. До ночи.

Это Висента понять могла.Надо так надо. Владелица антикварного магазинчика тоже была магом, некромантом. И Винни отлично знала, что Антония Лассара после любой магии начинает коробками поедать свой любимый апельсиновый мармелад с корицей. И кофе.

– Я сейчас все принесу. И прослежу, чтобы никто не будил.

– Спасибо, – улыбнулась ей Феола. – Если что-то пойдет не так, пусть будят. Но я надеюсь, до вечера новых проблем не будет.

– Хорошо. Может, я пока съезжу, справки наведу про твоего кошмара. Который Толедо!

– Отлично! – обрадовалась Феола. – Я как раз к вечеру проснусь, а ты мне расскажешь. Если узнаешь что-то!

– Расскажу все, что узнаю. А вечером… ты уедешь?

– Нет, – Феола махнула рукой. – Моя магия сработает хоть здесь, хоть там… был бы живой огонь, а он у меня будет.

Висента кивнула.

И тихонечко порадовалась и за себя, и за Веласкесов.

Вот как хотите… успокаивает. Когда рядом такая сила, можно бояться только ее. А все остальное уже не страшное и не опасное. Сама Висента тоже не ромашка безобидная, но Феола… рядом с этой девчонкой Висента почувствовала себя просто… просто монашкой! Которой только и осталось, что молиться!

Феола не чудовище. Но можно ли назвать ее человеком? Висента не знала. Мумий она тоже видела. Сначала даже испугалась Феолы. Слов нет! Это ж надо, на что она способна! А потом подумала, что маги вообще существа страшноватые. Вот вам Риалоны, Лассара… некроманты же! Трупы поднимают! Призраков вызывают! А Феола может вот такое… важно не какие у тебя способности, а как ты их применяешь! Феола пока их только защищала. И рядом с ней как-то спокойнее становится. И ей и Веласкесам. Так что Висента кивнула и ушла на кухню, чтобы вернуться с кучей разных сладостей и большим калебасом с матэ.

Феола поблагодарила, кое-как съела все, что смогла впихнуть – и уснула, чувствуя неприятную тяжесть в желудке. Но надо.

Сейчас она поспит, и к вечеру ей будет намного лучше. А что восстанавливаться тяжело… ей кто-то обещал, что будет легко и приятно?

Нет.

Вот и не надо мечтать о несбыточном. Спим…

* * *

– Я? – удивился Хавьер.

– Именно ты, – кивнул Амадо? – с нарядом полиции.

– Но…

– Карраско, моя бы воля, я бы отца дождался, от него пользы точно будет больше. Но у меня нет выбора. И запасных артефактов у Феолы тоже нет. Она дала бы, но – увы. Только на тебя и осталось надеяться.

Хавьер посмотрел на Амадо, как на таракана. Особо отожравшегося и потому наглого.

– Риалон, я ведь прокляну – и не снимут.

– Карраско, ты хоть обпроклинайся, но выбора у нас нет. Я не отличу мединца от обычного человека. И не справлюсь с такими тварями. А ты все же некромант.

Хавьер сверкнул глазами, пообещав припомнить наглое «все же». Но признал, что логика в словах Риалона есть. Действительно, сам Хавьер справится практически с любой тварью.

А Риалон – не маг. Даже рядом не стоял. Кто его знает, чем мединцы владеют? Теоретически – чем угодно! И магией воды – тоже. И воздуха… вроде как было в материалах дела, что маги у них есть. Так что выбора нет. Но поломаться для приличия надо.

– А эта… рыжая?

– Сегодня ночью пытались убить Веласкесов. Удалось предотвратить покушение, но Феола до вечера с кровати не встанет. И ей отдохнуть надо, у нее ночью поиск.

– Поиск? – тут же заинтересовался Хавьер.

– Магия шаманов позволяет найти человека даже в море, – обтекаемо ответил Амадо.

Потомок целого клана некромантов тут же заинтересовался новыми знаниями.

– Как именно?

– Это лучше спросить у Феолы.

– Риалон, бартер. Я еду к этому… как его там…

– Игнасио Хосе Валенсуэла.

– Вот. Еду к нему и разбираюсь, мединец он, не мединец… помогу с допросом, вообще во всем помогу. А ты договариваешься с ританой Ксарес. Хочу посмотреть на магию шаманов в действии.

Амадо только головой покачал.

– Я поговорю с ней. Слово даю. Но если она не захочет, не обессудь. Сам понимаешь, шаманы…

Хавьер кивнул.

Это он мог понять. Шаманы?

Не только они. Еще и некроманты. Ему бы тоже не понравилось присутствие постороннего человека, когда он работает.

– Договорились. Где полиция?

Амадо молча кивнул в сторону входной двери.

Конечно, можно было телефонировать Серхио Вальде-су. Он бы поговорил с Карраско, убедил, приказал…

Наверное.

Круг обязанностей Хавьера прописан достаточно четко, и в нем никак не значится гоняться за мединцами. Более того, он может и рявкнуть, и уйти…

А другого мага под рукой сейчас нет. Тем более достаточно надежного и неболтливого.

Если вся история с мединцами дойдет до короля… тут важно, когда и как она дойдет.

Или ему расскажут сейчас, что в столице может случиться взрыв и вызов демона… ну, тут уже и взрыва ждать не придется. Головы и так полетят, и этак.

Или ему потом расскажут, что, мол, были проблемы, но мы их все решили, ваше величество, коронация же прошла без проблем?

Вот, а кто там, что там… чего вам в такие мелочи-то вникать?

Хавьер, конечно, та еще пакость. И Амадо его терпеть не может, и вполне взаимно, как и всех Карраско. Но он, по крайней мере, зависит и от Серхио, и от тана Кампоса. И понимает, что лучше чуточку поступиться гордостью и спокойно работать в хорошем месте, чем нажить себе врагов и проблем.

Хавьер хлопнул дверью морга.

Амадо развернулся и пошел по своим делам.

Тереса, которая отлично слышала разговор, задумалась. Она – помощница, так написано в официальных документах. Но сейчас ей заниматься нечем. Можно, конечно, разобрать в морге и сделать уборку. Но…

Убьют.

Гнев человека, которому все перебрали, переложили, «навели порядок», и он теперь даже не представляет, где и что искать… это сродни урагану. И накроет, и размажет. И прав будет. Такая вещь, как уборка на рабочем месте некроманта, первый раз должна делаться только под его строгим присмотром и контролем. А то и не один раз, чтобы всё запомнить и ничего не наворотить.

Сидеть просто так, сложа руки?

Это тоже неправильно.

А вот позаботиться о самом некроманте – это можно. Придет теперь голодный, усталый… вывод – надо накормить и напоить. А нечем. Вот этим вопросом Тереса и займется. Вкусы тана Карраско она уже примерно поняла, так что – вперед.

Мужчин надо кормить. Это древняя народная мудрость.

* * *

– ОНО!!! Жуткое такое! Чешуйчатое и глазастое!

Сеньора Кармен Эскобар рассказывала свою историю уже не в первый раз. После отказа от Амадо Риалона она принялась бегать по соседям, но и тут ее слушали без внимания.

Надоела она всем, что та рыбья чешуя. Особенно рассказами про своего самого лучшего, умного, замечательного, восхитительного сына, который достоин всего-всего… просто принцессы о нем не знают, а так бы очередь тут выстроилась! Но гонять ее было занятием долгим, муторным и убыточным. Как разорется, считай, весь день насмарку. А потом еще по городу понесет… понятно, веры ей нет, но ведь неприятно! Кто ж по доброй воле в луже валяться будет?

Сейчас же…

По соседям она пошла и принялась рассказывать про то, что случилось у Бенитесов. Но кто ж тебе поверит-то?

Ты бы хоть что приличнее придумала! А то монстры-щупальца, рыба-колбаса… что ж тебя тот монстр не сожрал? Столько мяса вхолостую пропало?

Раз ей такое высказали, два…

Кармен, конечно, возмутилась. Но полноценный скандал устроить не получилось – увы.

Стоило ей открыть рот, как перед глазами снова плыли чешуя, щупальца, безжалостные синие глаза – и горло аж судорогой сводило.

Ненароком Дарея оказала громадную услугу и семейству Эскобар, которое изнемогало под гнетом авторитарной матери, и всему кварталу, в котором жила Кармен. Жить им стало намного спокойнее и тише.

* * *

Дарея целеустремленно плыла к известному ей островку.

Мама, Элли…

Что с ними будет?

Что с ними сейчас делают?

При одной мысли о том, что их могут пытать, допрашивать, а то и вовсе убить, аж щупальца судорогой сводило.

И потому, когда послышался голос Эллоры, Дарея резко остановилась, словно на стену налетела.

– Элли?

…береги себя, мы тебя любим…

Если бы Дарея могла плакать, она бы заплакала. Она точно знала, что это Элли, что они с мамой ее любят, что это ее магия. Элли ведь может говорить с водой…

Они живы.

Остальное – детали. Надо их просто вытащить из… действительно, а откуда их вытаскивать? Об этом Элли не сказала!

Впрочем, такие мелочи Дарею не остановят! Она сейчас встретится с Рамоном, и любимый придумает, что делать! Обязательно!

Он же самый умный, самый-самый… он не бросит в беде ни ее, ни ее родных! Он все поймет!

Черная тень метнулась в толще воды – и пропала. Как и не было.

* * *

Мерседес чувствовала себя на вершине блаженства.

Один ювелирный магазин, второй, и везде можно посмотреть украшения, померить, почерпнуть какие-то идеи для себя… нет, девушке не так интересно было их носить, как посмотреть, повертеть в руках, прикинуть, как это можно сделать… а вот тут она бы сделала лучше. Слишком много камней, аляповато.

И с золотом перебор…

Херардо слушал и думал, что у малышки идеальный вкус. Она просто чувствует, что и кому будет к лицу.

И чувство стиля. И соразмерность. И вообще, ее мамаше голову бы оторвать! Такой бриллиант гранить надо, в достойную оправу, а она что? Засунула девочку, словно в карман, да еще закрыла от всех. Тьфу, дура!

– А это что?

Херардо пригляделся.

Мерседес держала в руках подвеску, которую он не видел ни разу. Но точно мог сказать, из чьих рук вышла эта вещь.

Голова женская, но вместо ушей – рыбы, во рту клыки, в волосы вплетены щупальца, вместо глаз рубины, такое увидишь – второй раз не захочешь, а не забудешь. Не красота, не уродство, а их сплав. Завораживающий и жуткий.

Конечно, Сальвадор Пабло Коронель. Кто бы сомневался.

– Тебе понравилось? – уточнил он.

Мерседес покачала головой.

– Нет… и ощущение такое… неприятное. Словно кто-то наждачкой по коже провел.

Херардо кивнул.

– От произведений Коронеля у многих такое начинается. Но многим нравится. Эпатаж, китч…

Мерседес вернула подвеску продавцу.

– Нравится?

– Тан совершенно справедливо заметил, сеньора. Произведения маэстро Коронеля многим по сердцу, и продаются за высокую цену, – кивнул продавец.

Мерседес передернулась. Но…

– А можно посмотреть что-то еще из его работ?

Продавец задумался и покачал головой.

– Пожалуй, что нет. У нас и было всего три работы. Вот эта подвеска, браслет и серьги. Осталась только подвеска. Но, возможно, позднее?

– Мы зайдем еще, – согласился Херардо. – Купить тебе эту подвеску?

– Нет, – даже передернулась Мерседес.

«Красота» вернулась к продавцу, Херардо подхватил девушку под локоть и вывел на улицу.

– Мерседес, все в порядке?

Девушка качнула головой.

– Не знаю. Коронель, да?

– Сальвадор Пабло Коронель. Весьма известный в своей области ювелир, его произведения легко узнать. Ты что-то почувствовала?

Мерседес кивнула.

– Да, пожалуй. Мне неприятно его украшение. Но так… странно.

– Странно? – насторожился Херардо.

Он был не в курсе происхождения Мерседес, но пообщался с девушкой уже достаточно. Просто так она переживать не будет.

– Словно оно мне знакомо. Но я никогда его в глаза не видела.

– Может, ты видела нечто подобное в детстве, но забыла?

Мерседес покачала головой.

– Нет, вряд ли. Тан Мальдонадо, я могу телефонировать тану Риалону?

Херардо задумался.

– Безусловно. Но у меня есть предложение получше. Мы можем наведаться собственно к Коронелю. А уж потом, от него, если ты что-то будешь чувствовать… почему не телефонировать следователю чуть позднее?

Мерседес задумалась.

Ну да, ей было неприятно прикасаться к подвеске. И ее словно холодом пробирало, и вообще… отвратительное ощущение. Словно на тебя глядят злые глаза из темноты, глядят, и демон их разберет, что им нужно.

Но…

Вдруг это просто ее нервы?

Или действительно, реакция именно на эту подвеску? Бывает ведь и такое! Бывает! Еще и не такое бывает, если уж честно. Может, и правда стоит зайти к Коронелю? А там уж…

И Мерседес решительно кивнула.

– Да, наверное, так будет лучше.

Херардо кивнул и подхватил девушку под локоть.

– Идем.

* * *

Амадо тем временем потрошил архивы. Именно там добывается самая ценная информация.

Вот и в данном архиве налоговой полиции ему нужно было нечто важное. А именно список имущества некоего Валенсуэлы.

Убийства, кражи, шантаж… да любое, вообще любое преступление оставляет финансовый след.

Жил да был человек. и вдруг прикупает он себе дом.

А откуда денежка? С неба упала? На морском берегу нашел?

Если есть обоснование, это хорошо. А если нет?

И не стоит считать налоговую полицию всемогущей. Там тоже люди работают, и потерять что-то могут, и пролопоушить… все живые! Болела у сотрудника голова, вот он и не присмотрелся. …Или наоборот.

Голова не болела, а на душе было радостно – подарок занесли. Хороший подарок, вкусный. Вот и выпала из его внимания строчка-другая отчета.

Амадо о такой практике знал и собирался проверить все досконально. Пока картина получалась… интересная. Жаль только, что времени на просмотр документации за последние пятьдесят лет требовалось много. А меньшим и не обойдешься. Не просто ж так этого гада поймали с королевой?

Нет, не просто.

Значит, следы надо искать ДО того случая.

А вот за сколько времени ДО? Кто ж его знает… не угадаешь, не разберешь.

Род Валенсуэла был древним и знатным, но нищим. И пятьдесят лет назад он был не из богатых. Да-да, налоги.

Те самые налоги, которые не платит только король. А всем остальным – простите. Платить придется.

Вот, пятьдесят лет назад налоги были буквально из медяков. Полуразваленное поместье, полуразрушенный дом. Продано очень многое.

А потом благосостояние семьи начало выправляться.

Откуда?

А вот ЭТО в налоговой декларации не указано. Увы. К примеру, начала милая девушка жить с мужчиной, а он ей подарки делает. Она их продала, да и купила себе дом.

За дом она налог уплатит, а откуда деньги, указывать не обязана. Увы.

Амадо это очень огорчало. Но налоги ему еще кое-как доступны, а вот казначейство, банки…

Можно! Кто бы спорил – можно! Но это все равно не на один день работы, и не на два. А мысль у Амадо была проста. Пока он лопатил налоговые декларации, служащие спешно составляли ему списки недвижимого имущества семей Валенсуэла, Веласкес и Арандо.

Не так, чтобы медленно, но и не слишком быстро, увы.

Зачем? А ГДЕ закладывать взрывчатку? В канализации?

Чисто теоретически можно и там.

А чисто практически – место уж больно неудобное. Римат – город у моря, то есть тут уровень грунтовых вод высокий, и заливает канализацию, и затапливает, и наводнения, и грозы, и сели случаются… или закладывать ее надо в последний момент, или рисковать, что ее смоет, что она придет в негодность, что на нее кто-то наткнется… не приставлять же охрану к каждой закладке?

И не замуровывать ее в стену… потом ведь не взорвешь! Да и в стене она отсыреет! Кто не верит – можете купить дом у моря и проверить. Очень высокая влажность.

А потому – нелогично делать тайники заранее. А вот поручить своим людям… мединцам… купить несколько домов в нужных местах, да и оставить взрывчатку в подвале, как у Наталии Арандо? Запросто!

Кстати, может, и у Наталии Арандо ее планировали взорвать. Квартал там такой… домишки скученно стоят. Человек сто могло бы скосить, а то и побольше. А с улицы по трупу – мединцам гекатомба. Это теоретически.

Больше у Амадо вариантов пока не было.

Когда Хавьер побывает у Валенсуэла, они могут или появиться, или нет. А пока… пока хоть что-то делать.

Скажете – хомячок в колесе? А и плевать… вы говорите, а Амадо делать будет. Вот так.

Кстати… а если посмотреть тех, кто связан с Валенсуэла? Может, какая дальняя родня, или ближняя? Двоюродные, троюродные… а вдруг?

И Амадо в порыве служебного рвения зарылся в бумаги.

Кстати…

Как насчет убитого помощника секретаря? Ладно, сейчас он получит все выписки и сходит, побеседует с кем надо.

* * *

Когда Анхель вошел в кабинет, Лоуренсио отложил счета и посмотрел на друга так, что стало сразу ясно – сработало.

Есть подсечка.

– Ты чего, мой друг, невесел? – Анхель выглядел очаровательно. Костюм с иголочки, улыбка ослепляет, а блеск бриллианта на пальце меркнет перед блеском его глаз. Устоять невозможно!

– Я был на кладбище, – отозвался Лоуренсио. – Наводил справки.

– И?

После рассказа про Караката Анхель показательно задумался. Побарабанил пальцами по столешнице.

– Даже и не знаю, что тебе сказать, дружище. Очень ситуация неоднозначная…

– Да неужели?

– Конечно. Сам понимаешь, такое не прощается.

Лоуренсио кивнул.

– Понимаю.

– Но может, можно попробовать откупиться.

– Хм… И сколько это может стоить?

– Да уж понятно, не одну тысячу монет. Но жизнь дороже… и свобода…

– Свобода… да, свобода. В тюрьму мне не хочется.

– Это еще, если в качестве выкупа не потребуют кого-то из вас. Тебя, Феолу, Алисию…

– То есть?

– Лишил девицу-красавицу жениха? Вот и женись в обратную.

Лоуренсио аж передернуло. Понимая, что сестер надо выдавать замуж, сам он в брачное ярмо вовсе не стремился. Что там хорошего-то? На свете столько красивых женщин, а он навеки связан с одной?

Не пойдет!

Не хочу!

– Вот еще не хватало!

– Тогда надо договариваться. Может, даже что и с Каракатом. Заплатить, чтобы тебя с ним свели, а там видно будет. Поговоришь, подумаешь…

Лоуренсио эта перспектива не нравилась, но…

– Боюсь, другого выхода у меня не будет.

– Только надо подумать и о себе, и о сестрах. Может, тебе заключить помолвки? Хотя бы фиктивные, для вида, чтобы показать, что на брак рассчитывать не стоит?

Лоуренсио качнул головой.

– Нет, вряд ли. У меня никого нет на примете…

– Ну, это не проблема. Найдем кого-нибудь посимпатичнее… Кстати, а как поживает Алисия Катарина? Могу я выразить ей свое почтение?

– Можешь, – кивнул Лоуренсио. И коснулся колокольчика. сеньора Торо ждать себя не заставила.

– Тан Ксарес? Тан Толедо, доброго вам дня.

Анхель кивнул, считая, что здороваться с каждой экономкой – ниже его достоинства. Лоуренсио чуть склонил в ответ голову.

– Сеньора Торо, где сейчас мои сестры?

– Ритана Алисия уехала кататься с таном Ортисом. Ритана Феола у знакомых…

– Ах да! Я и забыл, что отпустил ее на несколько дней к Веласкесам.

– Веласкесам? – удивился Анхель, который вроде как и слышал это имя, но где и когда?

– Да, Феола подружилась с их дочерью… или внучкой… кажется, внучкой.

Анхель задумался.

– Погоди, это не те Веласкесы, о которых писали в газете?

– В газете? А что?

– Про убийство?

Лоуренсио откровенно растерялся.

– Я не уточнял у Феолы. сеньора Торо, вы не в курсе?

Сеньора была в курсе. Телефон Веласкесов у нее был, но ставить в известность эту дрянь? Анхеля Толедо?

Перебьется восемь раз!

– Простите, тан Ксарес. Это не мое дело.

И даже не соврала. Следить за ританой – не ее дело. И точка.

– А тан Ортис? Почему я не знаю, что он появляется в нашем доме?

– Он не заходил в дом, – честно отчиталась сеньора. – Он телефонировал ритане Алисии и пригласил ее на прогулку.

Анхель скорчил рожу.

– Осторожно, Рен. У Ортиса та еще репутация, оглянуться не успеешь – придется незаконного ребенка воспитывать.

– Алисия не такая, – сдвинул брови Лоуренсио.

– Такая, не такая… знаешь, почему Ортиса невеста бросила?

– Почему?

– Да потому, что он изменял ей со всеми встречными. Просто со всеми. Вот ей и надоело терпеть. Я просто оказался рядом в неподходящий момент… думаешь, почему меня Ортис ненавидит? Да именно поэтому! Не может простить мне своих грехов.

Лоуренсио только вздохнул.

– Ладно… спасибо, сеньора. Подавайте обед, хорошо?

– Да, тан Ксарес.

– Анхель, пообедаешь со мной? Заодно поговорим, а там и Алисия вернется?

– Да, буду рад.

– Вот и отлично. У нас сегодня суп-крем из морепродуктов, паэлья…

Мужчины направились в столовую, беседуя о совершенно мирных вещах.

* * *

– Дядя Рей, добрый день.

Начала Висента с самого простого – телефонировала одному из самых осведомленных людей Римата.

– Здравствуй, Винни. Что случилось?

– Дядя Рей, скажите, вы ничего не знаете про тана Толедо?

Рейнальдо Игнасио Шальвейн задумался. Ненадолго.

– Да, знаю. Любит жить за чужой счет. Кажется, живет по поддельным документам. Ко мне на грифель он не попадал, внимательно я им не занимался. Так, всплывало…

– Поддельные документы?

– Это надо уточнять. Я не уверен, но для тана – он общается со слишком подозрительными людьми. И общается уверенно.

– Уверенно?

– Да. Ты себя будешь неуютно чувствовать при дворе?

Винни поняла, о чем речь.

Можно иметь дело с людьми из разных слоев общества, но чувствовать себя с ними легко и непринужденно? Такое не сымитируешь… тану легко с танами, подонку с подонками. А если человеку одинаково легко и там, и тут, значит, где-то он носит маску. И в этом надо разбираться. Даже дядя Рейнальдо, хотя и одинаково легко себя чувствует и в трущобах, и во дворцах, притворяется и там, и тут. А настоящий он в полиции. А Толедо?

– А еще что-то? Дядя Рей?

– Вроде бы ищет богатую невесту. И какая-то история с самоубийством там с ним связана. Точнее не знаю.

– Это и так много. Спасибо, дядя!

– У вас все в порядке, Винни?

– Терпимо, – обтекаемо отозвалась девушка. – Вас не хватает. Дядя Рей, как ваша нога?

– Пока болит. Лежу, не хожу даже на костылях. Перелом плохой, может кость сместиться.

– Плохо, – девушка была искренне расстроена.

– Знаю. Но это безвыходная ситуация.

– Дядя Рей, к кому можно обратиться, чтобы о нем расспросить?

– К Пауку. Очень советую. Ты справишься.

Винни в себе и не сомневалась. Подумаешь, Паук! То есть… неприятно, конечно, но она сможет!

– Определенно. Спасибо, дядя Рей!

– Держитесь, Винни.

– Обещаю…

* * *

Тан Патрисио Ксарес оглядел столовую.

Скучно.

Попросту – скучно.

Про Феолу он помнил, но пока по его просьбе наводят справки, надо же чем-то развлекаться?

Справки – это дело небыстрое, пока то, пока се, надо же не просто о человеке, а подноготную. Чем его зацепить можно! Это сразу и не узнаешь, поэтому Патрисио передумал давать Розе задание. После их встречи в магазине Феола будет очень негативно настроена по отношению ко всем Ксаресам. А вот попросить знакомого из полиции – это можно.

Пусть кого расспросит. У них работа такая, их этому учат.

Справятся.

А пока Феола не попала ему в руки, остается только своя семья. Одни и те же лица, одни и те же фразы, глаза, слова, разговоры… нет, так он до ста лет точно не доживет, помрет со скуки. Но что сделать для оживления сборища?

Хотя… идея есть.

И главное, как всем будет весело!

А уж как весело будет ему. И тан обратился к дочери, которая сидела за столом с самым несчастным (после вчерашнего) видом.

– Рози, как поживает твоя вчерашняя знакомая?

– Эммм… отец?

– Ритана… Риалон?

– Да, отец.

– Или ты не знаешь? – в голосе патриарха семейства Ксарес начали потрескивать разряды приближающейся грозы.

Роза помотала головой.

– Отец, мы пока еще не общались… сегодня.

– Зря, очень зря. Милейшая ритана, – взмахнул рукой Патрисио. – Телефонируй ей. Я бы хотел пригласить ее на ужин…

– Эммм…

– Ну да. Вечером, к нам. И буду рад, если вы подружитесь.

Роза перевела дух.

На секунду ей показалось, что отец предполагает романтический ужин. А это не так. Все в порядке, отец просто немножко неправильно выразился. Бывает.

– Конечно, папа. Я ей телефонирую сразу же после обеда.

– Да, будь любезна.

И Патрисио с чувством выполненного долга принялся за еду. Первый шаг сделан. Посмотрим, что будет дальше… он-то развлечется в любом случае. Это уж точно.

* * *

Мужчина, который среди своих носил говорящее прозвище Могильщик, посмотрел на подручного.

– Чего тебе?

– Никак сбрехал Крыс?

– С чего ты так решил?

– В доме только одна девка. Светленькая такая… сочная! Сам бы… ух!

За уханье и получил, хоть и не слишком сильно. Там и так-то мозгов нет, если посильнее треснуть, вообще голова работать не будет.

– На нее Крыс глаз положил.

– А второй нет… а что нам тот Крыс, а? За такую ух сколько дадут! Можно ее на похоронах и того… и вторую тоже, если появится?

Могильщик задумался.

Волшебное слово «деньги». Много.

Прямо-таки замечательное слово… действительно, за двух девчонок дадут больше, чем за одну. А тот Крыс ему не брат и не сват… навел?

Спасибо! И свали в туман, процент получишь. Чего тебе еще-то надо? Действительно, можно взять обеих. И похороны короля – самое подходящее время и место. Цапнуть баб и на корабль их. А там и отплыть через денек…

Могильщик уверенно кивнул.

– И у тебя, Борода, голова иногда умные мысли рождает, прямо удивительно! Пожалуй что, так и поступим. Готовьте два места, чтобы перевезти баб…

А Крыс утрется. Невелика птица – много не нагадит.

* * *

Феола спала и видела сон.

Они с Адэхи сидели у костра. Сидели, попивали мате, Адэхи привычно перебирал одной рукой свои амулеты…

– Я рада видеть тебя, учитель.

Плох тот шаман, который не отличит сна от реальной встречи.

Да, именно, что реальной. Пусть она происходит в верхнем мире, это неважно. Важно, что они сейчас рядом.

– Ты потратила много сил, ученица.

– Да, учитель.

– И собираешься потратить еще. Я вижу, что ты спешно восстанавливаешься.

Феола не стала спорить.

Да, она собирается. И у нее нет иного выбора. Учитель должен это понимать… он сам говорил про неизбежность и риск. Все это было написано на лице девушки, легко читалось в сдвинувшихся бровях, в крепко сжатых губах, так что Адэхи только взмахнул рукой.

– Я пришел не отговаривать тебя. Я пришел предупредить.

– Учитель?

– Мне было видение. Боги виновны в том, что нарушили равновесие, и эта вина на нашем народе.

Феола не спорила. Она внимательно слушала, прикидывала, потом покачала головой.

– Учитель, так нельзя.

– Боги велели.

С этим сложно было спорить. Феола не знала, как там с Творцом у монахов, может, он им отвечает, может, помалкивает… это их личное дело. Ла Муэрте отзывалась, хотя и не всем, только самым достойным. А боги индейцев…

В некотором роде это были их предки. Не все, нет, имя им легион. Далеко не каждый человек может стать богом. Как объяснял Адэхи, это не так просто. Надо расти, развиваться, причем не в течение одной жизни. Душа человека движется по спирали, и если человек сумеет воспитать в себе некий духовный стержень… да, он пройдет через испытания в одной жизни, не сломавшись, во второй, в третьей, потом станет шаманом, и если поведет себя правильно…

Может быть, еще через пару витков спирали он сможет подняться до духа-покровителя племени, не теряя памяти при очередном перерождении. И развиваться уже как дух…

Это вполне возможно. Но долго, муторно, тяжело… расти всегда сложно. И конечно, боги индейцев всегда помогали своим детям. Родители всегда приглядывают за малышами.

Были условия, были оговорки, были определенные сложности. Были.

И сейчас Адэхи говорил вполне уверенно. И о том, что должна сделать Феола, и о том, что должен сделать он…

Но как же Феоле не хотелось это выполнять!

– Учитель, почему нельзя найти другой путь?

– Попробуй.

Феола решительно тряхнула рыжими кудряшками.

– Попробую.

– Если получится, я буду гордиться тобой. Я воспитал хорошего шамана.

– А если не получится?

– Я буду гордиться тобой, – улыбнулся Адэхи. – Я воспитал хорошего шамана.

Феола только головой покачала. Адэхи…

– Наставник, я сделаю все.

И получила в ответ ласковую улыбку.

– Все будет хорошо, ученица. Ты справишься. А теперь расскажи мне, кто твоя вторая половина?

– Наставник?

– Я вижу, твоя душа сияет. Так случается, когда нужный человек рядом, и ты его узнала.

Феола улыбнулась. Сделала глоток матэ. Мир духов?

Может быть. Но язык ощутил привычную терпкую горечь, и девушка принялась рассказывать. Кому еще и довериться, как не наставнику, который растил тебя с малолетства?

И поделиться хотелось.

Любовь…

* * *

Хавьер насмешливо оглядел особняк семейства Валенсуэла.

Ну… так себе. У Карраско лучше. Но Карраско – древний и сильный род, а Валенсуэла… так себе. Он коснулся молоточка у ворот. Бронза, конечно. Только вот у Карраско не молоточек и гонг, по последней моде, а колокол. Старый такой… весь в патине. А этот сияет… новодел.

Красиво, вычурно, дешево.

Неинтересно.

И привратника пришлось ждать чуть не пять минут. Случись такое в особняке Карраско… хотя – как? У них уже лет триста как привратником является скелет. Старый, поднятый еще прапра… да, еще лет триста назад. С историей косточки, не просто так. Он и открывает ворота для любого пришедшего. Сразу, без промедления. Прекрасный привратник, кстати. Ни есть, ни спать, ни разговаривать, ни секреты фамилии кому-то выдать… Посетителям может быть неуютно? Кому надо к некромантам, те обычно не убегают. А если приемы или торжества… ладно, для особо нервных добавляется еще пара зомби. Когда они свежие, их от живых людей не отличишь.

А тут идет этакое чучело, почесывается…

Хавьер бы его лично сначала упокоил, а потом поднял. Мигом бы разучился спать на работе, недоумок. Еще и глаза вытаращил.

– Т-тан?

– Открывай, – рыкнул Хавььер.

– А в-вы…

Карраско с удовольствием продемонстрировал свои регалии полицейского некроманта. Медальон и браслет из человеческих костей. Ладно, медальон был служебный, а вот браслет его личный. Он, знаете, сколько времени на кладбище провел, чтобы его собрать? Самая маленькая кость в человеке – стремечко, она размером с рисовое зернышко. Вот, у него в браслете таких «рисин» ровно три сотни.

Насчет браслета привратник все равно не понял, а медальоном впечатлился.

– Я сейчас у хозяина спрошу…

– Я буду под дверью ждать? – в голосе Хавьера зазвучали опасные нотки.

Привратник понял, что спросить он ничего просто не успеет, и распахнул ворота.

– Что вы, тан! Конечно, нет! Входите!

Поклон у него получился очень почтительным, и правильно. Хавьер бы не задумался прибить недоумка. Мединцы все спишут.

Сам особняк на некроманта тоже впечатления не произвел. Весьма так себе… стиль «дорого-богато» не вчера придумали и не завтра забудут. Хотя и выглядит это смешно. Вот зачем по два балкона на каждом этаже?

И лепнины наляпали столько, что особняк кажется голубями засиженным, и все остальное… нет, Хавьеру это решительно не нравилось. Он предпочитал строгую классику, разве что химер можно добавить.

Или костяных драконов… парочку. А позолота – вообще фу.

Впрочем, отдельные странные личности считают, что это у некромантов плохой вкус.

Не верьте им! Они так утверждают потому, что не пробовали на вкус ни одного некроманта. А вот если бы рискнули…

Тогда утверждать было бы некому. Покойники – они тихие.

Хавьер решительно шагнул внутрь, в распахнутую перед ним дверь. Ха, дверь!

Ворота настоящие! Через такие можно и костяного дракона протащить… но сколько ж здесь всякой пакости!

Вазы, статуи, этажерки, цветы, еще какая-то пакость… все это просто било в глаза, ослепляло, нескромно заявляло о богатстве хозяина дома.

Да, я такой!

Я могу себе это позволить, а вы не можете! Я могу купить вазу периода Филиппо Третьего, а вам это не по карману!

А у меня она в прихожей стоит!

Хотя на аукционе за такие вещи золотом по весу платят, и считают, что дешево купили.

В таких вещах некромант разбирался. Да, в его семье не принята столь наглая и кричащая роскошь, но знать-то надо? Надо…

– Что привело вас в наш дом, тан Карраско?

Хавьер обернулся.

На лестнице стоял мужчина. Высокий, симпатичный, с рыжеватыми волосами… если он похож на своего… да, наверное, своего деда, то короля можно понять. Мальчишка – само очарование.

Точеные черты лица, огромные синие глаза, очаровательная улыбка… фигура – из тех, что нравятся всем женщинам без исключения. Не тощая, но и не перекачанная, а очень соразмерная.

А еще… еще у этого мальчишки достаточно характерная аура.

Если бы Хавьер не видел Мерседес Веласкес, если бы не пообщался… ладно, не обследовал Вирджинию, не полюбовался на ритану Арандо…

Он бы спутал ЭТО с человеком.

А так – шалишь!

Мединец ты, мальчик! И крови той в тебе четверть точно…

А теперь вопрос – откуда людишки? Если Мерседес Веласкес квартерон, но тут понятно. Кровь разбавлялась человеческой. А ты выглядишь ненамного ее старше.

Впрочем…

– Тан Валенсуэла?

– Да.

– Скажите, кем вам приходится Игнасио Хосе Валенсуэла? И могу ли я с ним побеседовать?

– Дедом, – не чуя опасности, ответил парень. – И вряд ли вам удастся с ним поговорить. Дедушка уже покинул этот бренный мир.

– Адриан?

На лестнице, рядом с парнем, появилась весьма симпатичная женщина. Ну… для кого и симпатичная. А Хавьер снова ощутил на губах привкус… чужого. Обычные люди пахли иначе. А тут…

Нотки моря, соли, рыбы… это чувствуется.

– Ритана? – Хавьер мог быть образцом вежливости, если ему это необходимо.

– Ритана Валенсуэла, моя мама, – представил ее парень. – Тан Карраско, так что вам нужно в нашем доме, да еще с подобным сопровождением?

Хавьер медленно развел в стороны руки, и между ними замерцала темная полоса.

– Позвольте вас познакомить, – самым светским тоном произнес некромант. – Заклинание авторства моего прадеда, называется – лист праха. Если я сейчас его активирую, в особняке пустыня будет. Прахом засыпанная. Любой, кого коснется мое облачко, прахом станет. Но я его пока активировать не буду. Мне хочется видеть вашего отца. И получить объяснения.

Тан Валенсуэла храбро шагнул вперед, закрывая мать.

– Это мне хочется получить объяснения, тан! Вы врываетесь в мой дом, угрожаете, на что-то намекаете! Что вы себе позволяете?!

– Юноша, с людьми я себе ничего такого не позволяю. Но вы – дело другое, вам родители не объяснили ничего про ваше происхождение? Вы по внешности чистокровный человек? – у Хавьера даже голос не поменялся, разве что на губах заиграла самая светская улыбка. – Или какие-то признаки от мединцев у вас остались? Чешуя, хвост, жабры… что там еще у вас бывает?

Если бы не было на Хавьере амулетов, на том бы и история его закончилась. Печально так… похоронами. Потому что в следующую секунду нечто тяжелое ударило его под лопатку. Сильно…

Не пробило, конечно.

Амулеты авторства Карраско сбоев не давали. Никогда. Но больно все равно было.

Тишина особняка взорвалась криками и воплями. Хавьер недобро усмехнулся и взмахнул рукой.

Ладно-ладно, соврал он. Но не сильно.

Лист праха действительно существует. И разить будет. Но чтобы накрыть особняк, у Хавьера сил не хватит. А вот на нескольких мединцев, которые буквально хлынули в холл из дверей – вполне.

Шестеро существ осыпались на пол серым прахом.

Молодой Валенсуэла схватил свою мать – и потащил ее куда-то вглубь особняка.

Полицейские сцепились с оставшимися мединцами, закипела схватка.

– Врешь, не уйдешь! – взревел Хавьер и помчался за Валенсуэлой. Интересно, где их папаша?

По лестнице некромант почти взлетел, прыгая через три ступеньки. И – едва не полетел обратно.

Щенок оказался храбрым и ждал Хавьера наверху, да еще и какую-то железяку со стены содрал. Алебарду, что ли?

– Хочешь жить – сдавайся, – без лишних изысков предложил Хавьер.

Ответом стало просвистевшее рядом с его носом лезвие. Ладно, он предлагал…

Проблема была в другом. Если просто убить, это Хавьер может. Это быстро, качественно, с гарантией! Но допросить-то потом мединцев не получится! У них ведь нет души как таковой! Так, огрызок! И тот уйдет на перерождение! Это как рыбу допрашивать, хоть ты вызови дельфина, хоть не вызывай, все равно ничего не узнаешь!

Эти сволочи нужны живыми. Ему.

А он-то им не нужен…

Впрочем, сдаваться Хавьер не собирался. Уклонился от удара, перехватил алебарду за древко, дернул на себя… мальчишка сунулся вслед за ней и едва не загремел с лестницы… простите, уже загремел. Хавьер с удовольствием помог, еще и по шее добавил. Авось, не сдохнет. Но если переломает пару костей, ему будет не до бегства. Это уж точно.

– НЕЕЕЕЕЕТ!

Визг был такой, что у некроманта чуть мозги через уши не вылетели. С чокнутой девицей Хавьер разобрался тем же способом, а именно – спустил ее с лестницы.

Почему чокнутой – а то какой же? Нападать на некроманта, с визгом, предупреждая тем самым о своем нападении, да еще вылетать на лестницу, да в платье, понятно – идиотка.

И с удовольствием отметил, что за ним кинулись двое полицейских. Вот они сейчас и увязывали тушки. И правильно!

Кстати – дохлых они бы не увязывали. Значит, уже есть два мединца для допроса. А там и больше будет… где у нас ритана Валенсуэла? Та, которая хозяйка дома?

Хозяйка тоже времени зря не теряла. Хавьер и трех шагов по коридору второго этажа сделать не успел.

– Стоять! Медленно поднял руки вверх, так, чтобы я их видела…

Некромант прищурился на странную конструкцию в руках женщины.

От холодного оружия у него защита есть. От огнестрельного тоже, пару ударов он выдержит. А потом как?

Потом уворачиваться надо будет лучше.

А вот что это у нее в руках? Похожее не морского ежа… такого, раздутого?

Мысль, которая пришла Хавьеру в голову, заставила его облиться холодным потом.

Яд.

Ядовитый газ, как вариант.

И вот от этого у него защиты как раз и нет. Ох-хх…

– Это ты положи оружие и подними руки вверх. Особняк окружен, вас всех тут положат!

– Все одно умирать! Ну?!

Хавьер даже не размышлял. Умирать, так не на коленях. Как же, оставит эта тварь в живых некроманта! Обсмеяться можно!

Мужчина упал, как стоял, ничком, перекатился – и буквально ссыпался по лестнице, молясь, чтобы переломать себе не все кости, а хотя бы половину. И успел вовремя.

Вслед ему полетело облако лилового газа, но это не Лист праха, им никто не управляет. Оно неразумное…

Где было, там и осталось, там, на втором этаже и развеялось.

Жаль, не сразу.

Минут пятнадцать туда нельзя было войти, облако так и стояло. И дышать им никому не хотелось. Потом, когда оно рассеялось, конечно, никакой ританы там не оказалось. Комнаты были пусты, в кабинете открыт сейф, а куда делась сама ритана…

Да кто ж ее знает?

Где-то должен быть потайной ход. Но искать его – дело не одного часа и даже не одного дня. Это надолго…

Хавьер чувствовал себя отвратительно.

В руки к нему попал младший Валенсуэла. Старшего, то есть его отца, ненароком пристрелили при задержании. Совершенно случайно… зачем он на людей с мечами кидаться начал? Да еще плюнул в одного из полицейских.

Тот упал и умер.

Остальные запаниковали и начали стрелять. И – увы.

Труп мединца не допросишь. Но труп же! А у него есть и живой…

И все равно Хавьер не был доволен собой и жизнью. Ну что это такое? Один из четырех, а то и больше! И при осмотре людей в особняке обнаружилось, что было еще минимум трое мединцев.

Минимум!

Просто этих убили, а остальные выжили. И удрали куда-то. Но куда? И где они теперь всплывут?

Ох, сунули они палку в осиное гнездо! Каков еще результат будет?

Карраско снял трубку и телефонировал Риалону, предчувствуя выговор. Но, как ни странно, Амадо проявил благородство.

– Вези всех, здесь на месте разберемся, кого и куда.

– Хорошо.

– Ты хорошо поработал.

А вот это была уже наглая лесть. И все равно она не сработала. Хавьер просто в нее не поверил, и сам себя не оправдывал.

Ну да, он некромант, а не боевик, и не учили его брать заложников, и воевать с людьми тоже не учили, и арестовывать кого-то, и задерживать… не его это! Не! Его!

Труп поднять, призрака отловить и допросить, с потусторонним миром разбираться…

Тут – пожалуйста, в любое время и в любом месте. А сегодняшнее дело выбивается из рамок, вот и получилось через пень-колоду.

Но себя-то не оправдаешь…

Сам про себя Хавьер отлично знал, что лопухнулся. Увы.

* * *

– Милая Альба, если вы позволите…

Конечно, Альба позволила. Намного приятнее идти в столовую, опираясь на крепкую мужскую руку.

Ладно-ладно, не такая уж эта рука и крепкая, и вообще, лет тану Ксаресу сколько! С ума сойти можно! Он раза в два старше Альбы… Да что там! У него дети старше нее!

Но сидеть дома было вовсе уж скучно. А с утра телефонировала Роза и пригласила Альбу в гости. Поболтать, посплетничать… а если милейшая ритана Риалон идет на коронацию, то может, обсудить совместную прогулку?

Альба даже и не задумалась.

Да?

Конечно, ДА!!!

И похороны, и коронация… она там будет. Но если придет одна… а она точно придет одна! Амадо уже сказал, что будет работать… работа ему важнее всего! Негодяй! Он совершенно не думает, как Альба будет выглядеть!

Как посмотрят на нее знакомые, что скажут подруги… можно пойти с родителями, но помилуйте! В тридцать… так, ладно! В ее двадцать семь, а лучше двадцать пять лет хочется погулять, повеселиться, она совсем еще молода, а родители… нет, они такие занудные! Это просто ужас, что такое!

Считай, день будет испорчен.

Альба уже совсем отчаялась, и тут ей телефонировала Роза. Поздоровалась и пригласила на обед.

Альба подумала и согласилась. А что она теряет? Безумно скучно сидеть дома. И даже на поход по магазинам денег нет… тоже муж виноват! Мог бы и заработать побольше, вот!

А так…

Все будут в новых модных платьях! А она! Как нищенка!

Так что в дом Ксаресов Альба шла не в самом радужном настроении. Но Роза встретила ее, улыбаясь, защебетала, да и тан Ксарес-старший отнесся к молодой женщине вполне дружелюбно. Пригласил приезжать в любое время, а пока разделить с ними трапезу. И Альба с радостью согласилась.

Приятно же!

Она, между прочим, ритана по рождению, а не так, как Амадо, жалованная… ладно-ладно, про маму – дочь купца, Альба давно уже забыла. И вспоминать не собиралась, вот еще не хватало!

Не было такого!

Она никому не расскажет, а значит – не было!

И вообще…приятно! Приятно пообщаться с равными себе по рождению, приятно посидеть за красиво сервированным столом… серебро, хрусталь, фарфор! Да, дома она тоже с удовольствием бы устраивала нечто подобное. Но увы. Ничего-то у Альбы не получалось. Муж перекусывал на ходу, а явиться к назначенному времени его вообще не заставишь.

Сын?

Сын сначала не дорос, кто же пускает за стол маленьких детей? А сейчас в школе, на занятиях… две трапезы из трех Альба остается одна. И за ужином никого толком не соберешь.

Вот и выходит – к чему стараться? Для одного человека так стол не сервируют, тут и попроще можно. И слуги… как сложно найти нормальную, хорошую прислугу! Просто невероятно сложно! Сплошные хамки кругом!

У Ксаресов не так. Здесь слуги скользят неслышными тенями и глаз от пола не поднимают, и кухарка тут явно из-за границы выписанная… Альба с удовольствием пробовала разнообразные блюда, поддерживала застольную беседу и в упор не замечала взглядов, которыми обменивались младшие Ксаресы.

Что надо отцу от этой курицы?

Чего он добивается?

Непонятно. Но есть подозрение, что результат никому из них не понравится.

* * *

Тан Валенсуэла смотрел на тана Риалона.

Тан Риалон улыбался так очаровательно, что его можно было заподозрить в противоестественных наклонностях.

Неподалеку перебирал свои щипчики-скальпели Хавьер.

– Побеседуем? – милейшим тоном поинтересовался Амадо.

Плевок до него не долетел. Амадо только плечами пожал.

– Стаканчик дать, тан Валенсуэла? Или у вас слюна не ядовитая, как у вашего папаши?

Ответом ему был трехэтажный мат. Амадо даже фыркать не стал в ответ.

– Тан Валенсуэла, вы не понимаете всей серьезности ситуации. Вы думаете, мы тут в игрушки играем? Пытать вас начнем, или что?

– Почему нет? Риалон, доверь эту полурыбину мне, он быстро заговорит, – Хавьер поиграл симпатичного вида скальпелем. Вообще, он его использовал для вскрытия грудной клетки, но скальпель – вещь многоцелевая.

– Потому что пытать – долго, – разъяснил Амадо. – Понимаешь, Карраско, выпотрошить мы его можем. Но он нам ничего не скажет.

– Ты сомневаешься в моих талантах?

– Нет. Я просто уверен в его разуме. Он же не идиот, смотри, как косится. Пытается понять, что именно нам известно.

– Так поделись, Риалон. Все равно этот тип никому не расскажет… уже никогда.

Амадо задумчиво кивнул.

– Можно и поделиться. Действительно, тан Валенсуэла, мы сложили почти все кусочки мозаики, кроме самых главных. Мы знаем, что вашего деда попросту подставили королеве. Он с вами подробностями не делился?

– Н-нет…

– Ну и ни к чему. Вы такой человекообразный именно потому, что ваш дед должен был лечь в постель с ее величеством… что у него такое? Голос? Ядовитые железы?

– Железы, да…

Амадо кивнул.

Биологию он знал достаточно неплохо, вот и прикинул, что бы он сам вживил человеку. Чтобы и было, и незаметно… изменения должны быть внутренними. Да и ядовитый плевок, о котором сказал Хавьер, тоже помог. Дал подсказку.

– Итак, ваш дед опозорил королеву и скомпрометировал ее в глазах супруга. Думаю, вы не знаете, зачем это было нужно. Я и не стану вдаваться в подробности, сейчас это не столь важно. А вот другое… ваш дед прошел не полный обряд слияния, так? Потому и жив остался, когда вашу демонеску Синэри выкинули из этого мира.

– Не смей так о Владычице! Ты… человек!

Сорвался. Амадо довольно улыбнулся, правда, про себя. Теперь легче работа пойдет. Это так, стоит один раз заговорить, сам не заметишь, как все выложишь.

Если не хочешь ничего рассказать – молчи. Стисни зубы и молчи, что бы ни говорили, как бы ни оскорбляли, за какие бы струны не тянули… молчи!

Просто – молчи!

Тогда у тебя есть шанс. А сказал хоть слово? Сам не заметишь, как на допросе из тебя все остальное вытащат. Амадо постарается.

– Человек. И ты вполне человекоподобен. И другие тоже… Кто остался. Не все, нет. К примеру, тот же Рамон за человека не сойдет, хоть ты с ним что сделай. Верно?

Если бы Амадо треснул несчастного тана по голове подносом, Адриан Валенсуэла и тогда не выглядел бы более удивленным.

– Ты… знаешь о Рамоне?

– Знаю. Я тебе больше скажу, мы и про ваш план знаем. Со взрывами.

Юноша побледнел.

– Я вам ничего не скажу!

– А чего тут не говорить? Вот, смотрим. У нас же все в бумагах есть, все записано. Вот семья Валенсуэла, вот семья Кальдерон, с которыми вы роднились в последнем поколении… тоже ведь мединцы. Видишь? Вас несложно выцепить. А теперь смотрим список имущества. И узнаем, что у вас есть несколько симпатичных маленьких домиков. И в городе, и на побережье. У вас – это у обеих семей в собственности. И у Валенсуэла, и у Кальдеронов. Зачем они вам нужны? И что я могу там найти, если наведаюсь? Понятно, не людей… то есть не мединцев, вы уже успеете удрать. Но взрывчатку – безусловно.

Адриан побледнел так, что глаза показались двумя ранами на его лице. Осунулся, словно даже постарел как-то.

– Я… что… хотя что я спрашиваю? Все равно вы всех убьете.

– Сестра у тебя пока еще осталась, – пожал плечами Хавьер. – Пока.

– А…

– Извини, твоих родителей взять живыми не удалось. Мать сопротивлялась до последнего, отец отравился.

Адриан съежился на стуле.

– Вот. И меня вы убьете.

– Дебил, – с удовольствием припечатал его Амадо. – Похоже, что у вас большой процент потери мозговой ткани.

– Чего?

– Мозги у вас, что ли, при посвящении высасывают? Вот чего… сам подумай! Ну, сколько вас, тех мединцев? Пара-тройка тысяч, верно?

– Ну… даже меньше, – честно сознался Валенсуэла.

– И через какое время вы полностью растворитесь в человечестве? Через пару поколений, чтоб ты понимал. Ты учился хоть где-то?

– В Королевском Университете, между прочим!

– Там, где ты учился, я преподавал, – не удержался Амадо. – Так вот. У меня есть знакомая. Она квартерон. От человека она вообще ничем не отличается. Понимаешь? Ни-чем.

– Квартерон?

– Болван, – оскорбил благородного тана второй благородный тан, который некромант. – Четвертушка в ней вашей крови. Всего четвертая часть. Бабка жила с человеком, мать с человеком, она сама уже вообще человек… может, чуть дольше под водой продержится, но и только. В следующем поколении там и того не останется… потому Рамон и хочет вернуть вашу Синэри. Кстати – зря.

– Зря?

– Конечно. Он может открыть проход и устроить тут гекатомбы, но демонессу вашу не вернешь.

– Почему?

– Потому что она погибла. Я точно знаю, у меня отец – некромант. А Ла Муэрте… тебе это о чем-то говорит?

– Говорит, – кивнул Валенсуэла. – Богиня, я знаю…

– Не просто богиня, а активная и деятельная. Вот она сказала, что Синэри погибла. Был большой выброс силы, вскоре после того, как ее выперли из мира. Это было сделано с божественной силой, отпечаток ее остался на вашей демонессе… я сам половину, честно говоря, не понял, из того, что мне отец объяснял.

– Риалон! Демоны, Риалон же! – мог бы Адриан, так себя бы по лбу хлопнул. – Точно же! Риалон!

– А Антония Лассара – моя мачеха.

Парень окончательно осунулся и погрустнел. Амадо фыркнул.

– Не переживай, у всех свои семейные проблемы. Я продолжу, с твоего позволения. Ла Муэрте твердо уверена, что вашу демонессу сожрали более голодные и хищные.

– Такого не может быть!

– Еще как может. Те, кто сильнее, жрут тех, кто слабее. У демонов это всегда так, пора бы знать. Синэри Яра-дан расслабилась в нашем мире. Хорошо так, пару столетий расслаблялась. А за его пределами… мигом сожрут. Вот она и не смогла сразу отреагировать. Ее сожрали, был выброс силы, ну и часть ее перетекла к Ла Муэрте. Вот и все…

Амадо не врал.

И Адриан Хорхе Валенсуэла это почувствовал, выдохнул рвано, на глазах даже слезы показались.

– Владычица… разве так может быть?! Нет, не верю…

– Веришь, – отмахнулся Амадо. – Сам понимаешь, что я не вру.

– Нет, нет…

Амадо осталось только зубами скрипнуть.

Перестарался. Теперь с мальчишкой только часа через два-три можно будет поговорить. Но и так неплохо. Пусть пострадает сейчас, потом сговорчивее будет. А Амадо пока послушает, что скажет полиция. В указанные дома уже отправились наряды. Вот и узнаем, что они там найдут.

Амадо действительно не рассчитывал на мединцев. Только на взрывчатку.

Но ведь и то неплохо?

Для них двадцать килограммов взрывчатки – не так много. А для мединцев? Это ж надо и достать, и привезти, и разместить… для них каждый грамм, небось, в цене золота.

Надо, надо их лишить этого преимущества. А там, кто знает? Может, и что-то еще попадется?

(обратно)

Глава 5

Деда Адриан Хорхе Валенсуэла не помнил.

Да, он был. И что? Он уж когда умер… может, лет пятнадцать тому назад! Фео тогда был совсем мальчишкой! Ему еще и пары лет не было!

Да и помнил бы!

Что с того?

С точки зрения Адриана, все это было редкостной глупостью. Какая-то древняя история, какая-то королева… да мало ли что там у деда было?

Воля бы Адриана, он бы вообще уехал куда-нибудь. Вон, в ту же Орталию. А что?

Какая разница, где прожигать жизнь? В Орталии еще и лучше, там никто… да, там никто не заподозрит в них мединцев.

О своем происхождении Адриан знал.

Дед, судя по портрету, был вполне человекообразный, отец тоже, ну и они с сестрой получились. Несмотря на то, что мать тоже была из мединцев. Так что «рыбьей крови» в них была половина.

И это грустно.

Что с ними теперь сделают?

Адриан не знал. Но подозревал, что убьют. Он бы убил, наверное.

Родные говорили, что мединцев обязательно убивают. Мама, отец… смерти самых близких людей пока не осознавались так остро, как надо бы. Но это еще придет, еще ударит…

Кто знает, до чего бы додумался парнишка, но дверь открылась, и к нему втолкнули…

– Мануэла?!

Сестра была растрепана, на щеке царапина… увы, надежды Хавьера Карраско не оправдались, кости мединцы не переломали. Но синяков у них хватало.

– Риан! Ты жив!

– Да, – удивился парень. – А что?

– Некромант сказал мне, что если я не буду говорить, он тебя… он…

Мануэла от души разрыдалась.

Ну да, если Адриан попал к доброму и вежливому Амадо, то девушка отправилась к Хавьеру. А нечего тут кидаться!

И Хавьер, без затей привязав ее к столу, достал скальпель. И разъяснил, что сначала вскроет ее, а потом ее брата. Интересно ему, чем мединцы от людей отличаются.

Или Мануэла ему все расскажет. Или ее брат расскажет…

А Адриан ничего и не знал!

Чтобы спасти его, Мануэла исповедалась до донышка. И про взрывчатку рассказала, и адреса домов назвала. Может, у мединцев это и не принято, но брата она любила. И сейчас ревела в три ручья.

Живой!!!

– Я некроманта не видел. Эла, это правда, что мне рассказали?

– Про что именно?

– Про взрыв в столице.

Мануэла потупилась.

– Ну… да.

– И Кальдероны тоже?

С Аной Кальдерон Адриан даже помолвку заключить хотел. А что? Она красивая, веселая, родителям нравится…

– И они. Но родители не сами…

– Неужели? – съязвил Адриан.

Мануэла нахмурилась.

– Порадуйся, что они тебя от этого уберегли. А может, и зря.

– Ну, ты расскажи. А то помру, и не узнаю, за что, – вздохнул Адриан. Ладно еще о своем отличии от людей он знал. Но не обо всем остальном.

Взрывы, заговоры – да зачем?! Что, так жить не дают?

Мануэла потерла переносицу.

– Риан, это долгая история.

– Про деда и королеву можешь пропустить. Я в курсе.

– Хорошо. Дед женился на такой же, как он сам. Родился отец. Он тоже женился, правда… сначала родил нас двоих.

– Как – родил? – удивился Адриан.

– Наша мать детей иметь не может, – вздохнула Мануэла. – Поэтому отец обзавелся детьми заранее. Нашел женщин, которые родили сначала меня, потом тебя… записал их на мать. За деньги все возможно.

– Мама не могла иметь детей?

– Нет.

– А как звали нашу мать? Она у нас одна – или разные? Ты знаешь?

– Нет, а зачем?

Адриан только головой покачал. Действительно – зачем?!

– Ладно. Все женщины-мединки стерильны?

– Не все. Но мне тоже надо будет смотреть. Это зависит от многих факторов, от степени изменения в том числе. Мы практически люди, нам будет проще, – вздохнула Мануэла. Потерла лицо… – Лет десять назад к родителям пришел Рамон Амадо Бустос. И предложил им… точнее, он просто нас шантажировал.

– Чем?

– Представь, что все о нас узнают?

Адриан вздохнул. Да, это было печально.

– Убили бы?

– Или передали в монастырь, или на опыты, или… да много вариантов. А у родителей были мы. И родители тоже хотели жить.

Это Адриан понимал. Самому хотелось.

– Из-за него так и получилось?

– Да. Он хотел вернуть нашу Владычицу. Синэри Яра-дан.

– Мне сказали, что она умерла.

– Мне тоже.

– Соврали?

– Да кто ж их знает? Мы это не проверим. Но… Рамон все равно предлагал страшное. Он хотел взорвать в столице несколько бомб, во время похорон. Или коронации. И решил начинать готовиться.

– За десять лет? – удивился Адриан.

– Купить дома, не привлекая внимания, привезти достаточно взрывчатки, сделать передатчики силы… там очень много надо. Да и король последние годы скрипел на ладан, кто ж знал, что эта пакость столько проживет?

– Хм-мм…

– Кажется, у Рамона был еще и запасной план. Но в чем он заключается, я не знаю. Может, родители знали. Или Кальдероны…

Адриан уселся на тюремное ложе и уронил голову на руки.

Все было плохо. Жизнь заканчивалась, не успев начаться.

Ладно еще происхождение! Тут можно было и отболтаться, и откупиться, Адриан же не виноват, его не спрашивали, когда рожали! Но взрывы! Убийства!

Такого ни одно государство не одобрит, вы уж поверьте! Тюрьма или монастырь? Это если очень повезет.

Если взрыва не случится.

А если случится, то и голову ломать не придется. Тут всех и накроет…

Вот что, ЧТО не жилось родителям? Почему они не уехали все вместе?! Почему не сбежали, не спрятались, не донесли, наконец?! Почему предпочли всех подставить, почему?!

– Родители считали, что мы вымираем. А если Владычица Синэри вернется, мы возродимся…

– Поздравляю. Возродились. Порадуемся? – язвительно уточнил Адриан.

Вымирают они!

Образование юноша получил хорошее, мечтал стать биологом, и слова мог найти правильным. Мединцы – просто прирост к человечеству. От людей они произошли, от людей и зависят. И сами по себе просто вымрут за одно-два поколения. Уж что другое, а биологию Адриан знал, и немалую роль в этом сыграло его происхождение. Любопытно ведь!

Было…

А теперь все кончилось. И жизнь кончилась.

Мануэла села рядом, обняла брата, но тот ни на что не реагировал. Все было очень печально.

* * *

Серхио Вальдес вспоминал молодость.

Понятно, у него и сейчас еще не старость. Но… бегать по городу ему как-то и не хочется. А вот вместе с Веласкесом проглядывать документы – это можно.

Это даже нужно.

Гонсало Веласкес задумчиво перекладывал бумаги из одной стопки в другую.

– Даже и не знаю, что сказать, – на листе бумаги появлялись все новые и новые цифры. – Разве что я дурак?

– Гонсало?

– Понимаешь, Серхио, тут вот, в бумагах, цифры такие… – мужчины уже успели и выпить вместе, и перейти к неформальному стилю общения. Подумаешь, один тан, а второй – нет. Серхио таном не родился, он себе титул сам заработал, и нос при этом не задрал. Гонсало это оценил по достоинству.

Ну, не всем же купцами быть… в своем деле Вальдес – профессионал, а вот это в любом кругу ценится. И повыше титула.

– Какие – такие?

– Ты не купец…

– Зато ты купец. Так что объяснишь для идиота, – отмахнулся Вальдес. – Давай, не стесняясь, своими словами.

– Для тебя слова «баланс», «дебет», «кредит», «сальдо», «оборот»…

– Кредит один раз брал. Когда мобиль покупал. Все. А, еще оборот колеса.

– Вот, и я о том же. Смотри сюда. Если по-простому, видишь цифру?

– Вижу.

– Во-от… хорошая такая циферка. Крупная?

– Средняя.

– Это чистая прибыль, которую мне показывал сынок. И она у него действительно есть. Вот, в этих бумагах. Я их отложил.

– Так.

– А вот в этих еще денежка. Вот уже с такой циферкой.

– Ух ты! – восхитился Серхио.

И было отчего. И первая-то цифра была весьма приятной. А вторая… к ней просто прибавили нолик. И такая уж симпатичная цифра получилась! Хоть в песо, хоть в реалах… и так приятно, и этак восхитительно!

– Во-от! Получается, что сынок мне десятую часть прибыли показывал.

– А куда шло все остальное? Если дворцов он не строил и колеса у мобиля не из золота?

– Неужто такая дурь теперь есть?

– Я тебе скажу по секрету, Гонсало, я при обыске даже золотой унитаз видел.

– Тьфу, недоумки.

– Зато может честно сказать, что… кучу он навалил на это ваше золото.

Купец хмыкнул.

– Ладно. Вот, смотри. Я более-менее разложил бумаги. То, о чем я знаю, то, что для меня новость…. Что мой сын сотрудничает с торговой компанией Кальдерона, я не знал.

– Кальдерон? И что с ними не так?

– Судя по бумагам, сын активно работал с ними. Они перевозили его грузы. Соль, сахар, пряности… цифры видишь?

– Вижу.

– Это за перевозку соли.

– Она что – золотая?

– Судя по цене, так и с добавлением бриллиантов. А вот это – произведения искусства. Произведено в мастерской Коронеля, приобретено честь по чести, выкуплено, доставлено заказчику, от заказчика… от его места жительства опять везутся пряности…

Серхио честно вникал в цифры. Ладно, не в сами числа, но хотя бы в порядки. Выходило нелогично.

Самуэль Веласкес нанимал несколько кораблей, чтобы отвезти к заказчику… да, несколько тонн соли. За эту соль ему платили, словно она была из золота, плюс оплата кораблей, за которую… да Серхио и сам бы за такие деньги сплавал! По воде бы сбегал!

Даже сейчас, будучи таном, он за полгода столько не имеет, сколько получал Самуэль за один рейс. На полученные деньги он закупал пряности, причем в таком же количестве, как и соль… тоже интересно, правда?

Мешок соли может стоить, как мешок корицы? Что-то Вальдес сомневался, вспоминая, сколько денег в его доме уходит на пряности.

Самуэль возвращался сюда, продавал уже пряности, причем опять втридорога, и снова закупал соль.

– Ерунда какая-то, – потер лоб Серхио. – Ощущение такое, что это просто… отмывали деньги? Пытались их легализовать?

– Да, скорее всего. Понимаешь, суммы проведены, налоги уплачены, а чем именно и кто там торгует? А вот на это всем глубоко наплевать, – разъяснил Гонсало.

– Пошлины уплачены, налоги уплачены… без своих людей на таможне такое не провернешь.

– На таможне, в налоговой службе, – принялся загибать пальцы Веласкес. – И увы… подозреваю, что сына прикрывал кто-то достаточно высокопоставленный.

Серхио склонялся к тому же мнению.

– Вот, смотри. Тут они вообще обнаглели. Наняли корабль для перевозки заказчику украшений от Сальвадора Коронеля.

– Знаю такого. Гадость редкостная.

– Думаешь, это может столько стоить? – палец Гонсало подчеркнул одну из строчек.

– Эммм… если из бриллианта их вырезать? Мы ж не знаем… и потом. Я сам видел, как индейскую вазу из глины за такую цену продавали, что мобиль дешевле купить было. Какой-то там у них узор, период… я половины не понял, – сознался тан Вальдес.

– Ладно. Это оставим. Действительно, произведения искусства штука сложная. И на кого попадешь, и что там будет с модой… обратно корабль идет с грузом розового дерева. Оцени?

– Оно что – в золоте обваляно и бриллиантами обсыпано? – оценил сумму Серхио. – Гонсало, я понял. Вот эти бумаги явно прикрытие для чего-то более важного и вонючего.

– Противозаконного, – не стал прятать голову в песок мужчина.

– Понятное дело. Кого можно допросить по этим вопросам?

– Я там отметил фамилии. Но это без гарантии. Тот же Коронель… что такого, что он торгует украшениями?

– Ничего.

– Вот так он и ответит.

Серхио потер лоб.

Проблемка. С одной стороны, хотелось бы хватать и тащить.

С другой… нельзя. Поднимется шум, дойдет до короля… Действовать надо только наверняка. А уверенности – нет. Есть возможные варианты, но этого так мало!

Ладно.

Телефонируем Амадо. И зададим еще один вопрос.

– Слушай, а зачем твоему зятю было легализовать эти деньги? Так, теоретически? Мединцы планировали громадное жертвоприношение, под это дело все спишется. Зачем так трудиться?

– Значит, мы не знаем всех планов, – Гонсало был спокоен, как удав. Отволновался уже.

– Ну а ты бы зачем такие деньги проводил по бухгалтерии? Легально?

– Чтобы отдать их кому-то другому. Публичному.

Серхио застонал.

Да что ж за гидра такая? Будет мединцам конец – или нет?! Чтоб им всем повылазило!!!

* * *

Мерседес с любопытством вошла в магазин.

Красиво.

Витрины, в них лежат произведения искусства. То есть работы Сальвадора Пабло Коронеля.

– Добрый день, тан, ритана, – бросился к ним продавец. – Вы позволите помочь вам?

– Благодарю, – Мальдонадо небрежно взмахнул рукой, отпуская мужчину. – Мы сначала посмотрим сами, и, если что-то нас заинтересует, попросим помощи.

– Да, конечно, тан. Как прикажете.

Мерседес только вздохнула. Нет, она никогда не сможет разговаривать с людьми – вот так. Легко, спокойно, непринужденно…

Ладно. Пока можно посмотреть работы.

Мерседес впилась глазами в первую витрину.

Облако. Выполненное из серебра, со щупальцами, с какими-то полурыбьими-полуптичьими головами, которые торчат из него… если бывает форель, но с клювами, инкрустированное алыми и голубыми камнями, из которых сделаны глаза.

Общее впечатление?

Работа тонкая, но…

Почему ей так неприятно?

Мерседес перешла к следующей витрине. Но легче не стало.

Полуженщина-полузмея. Стоящая на хвосте, с искаженными пропорциями тела, вся словно изломанная…

К третьей.

Подвески в виде рыб, но с человеческими лицами. Злыми, хищными, а кое-где страдальческими. Мерседес пошатнулась и вцепилась в руку спутника.

– Что случилось? – забеспокоился Херардо.

– Мне плохо, – прошептала девушка. – Уведи меня отсюда…

В таких случаях Херардо действовал решительно. Он ловко подхватил Мерседес на руки и кивнул продавцу. Но дверь тот открыть не успел, на сцене появилось новое действующее лицо. Сам Сальвадор.

– Мальдонадо, ты ли это? Какими судьбами?

– Я, Коронель. Дверь открой.

– А что с твоей спутницей? Потеряла сознание от восторга?

Мерседес бессильно прикрыла глаза.

Ей становилось все хуже и хуже с каждой минутой. Начиналось как легкое головокружение, а сейчас ее уже полноценно тошнило, болела голова, сильно и остро, подкашивались ноги. Пожалуй, поставь ее сейчас Херардо на пол, она просто упадет.

Какие же у него руки сильные. И держит он ее так легко!

– Коронель, тебе заняться нечем? Ритане стало плохо в твоей лавочке. Может, от запаха. Ты что – тараканов травил?

Мерседес тихонько застонала.

А и правда. Она не поняла сразу, но запах был. Какой-то странный, очень въедливый. Вроде и ничего особенного, но спустя несколько секунд сладковатое благоухание начинало ввинчиваться куда-то в кровь…

Определенно, это оно.

– Плохо стало? Ах она, бедняжка, – без всякого сочувствия огрызнулся Коронель. – Проваливай отсюда, Мальдонадо. Еще раз появишься с этой… собак спущу.

Не будь у Херардо на руках девушки, он бы за такие слова наградил Коронеля парочкой затрещин. И покрепче, и посерьезнее. И чем бы еще это кончилось, учитывая, что ювелир не стерпел бы. Но – сейчас ему было не до того.

Мерседес едва не помирала у него на руках.

– Дверь открой, твою … и …! – огрызнулся Херардо. – Только и мечтаем, что уйти!

Коронель почти издевательским жестом распахнул дверь.

– Помечтайте еще и не возвращаться!

Херардо не повезло окончательно. Дверь открывалась внутрь, так что пнуть ее как следует ногой не получилось. А хотелось бы. За него все сделала Мерседес.

– …!!!

Настала пора Коронеля материться. И было отчего.

Пока Мерседес была неподвижна, она еще как-то себя контролировала. Но стоило Херардо сделать первый шаг… Качка ее добила. Даже такая, несильная. Взбунтовавшийся окончательно желудок подкатил к горлу – и всех сил Мерседес хватило только на то, чтобы отвернуться от Херардо.

На Мальдонадо и не попало. А вот лавку окатило почти фонтаном. Досталось и двери, и Коронелю, и даже ступенькам снаружи.

– Обязательно всем расскажу о силе твоего искусства, – съязвил напоследок Мальдонадо, не упуская своего шанса. – Пусть к тебе еще и страдающих запором водят.

Дверь закрылась за ними с мощным хлопком. Словно пнули в спину. Но Мальдонадо до этого уже и дела не было.

Мерседес – очаровательная девушка. Умненькая, красивая, обещающая вырасти в потрясающую женщину. Только вот легче по весу она от этого не становится. А он моложе…

Лет двадцать бы долой, он бы ее весь день на руках таскал, а вот сейчас…

Уффф!

Вот и подходящая лавочка.

Херардо почти упал на нее, не выпуская девушку из рук, и принялся размеренно дышать. Вот так, сейчас он уже придет в себя. И круги перед глазами совершенно лишние, не нужны они тут. Ни к чему.

Сейчас, еще буквально минуту.

Мерседес приходила в себя с огромным трудом. Ее тошнило, болела голова, кружилась…

– Мерче, ты как?

– Отвратительно.

Было бы в желудке хоть что – опять бы стошнило. Но – нечем. Сухие спазмы были еще неприятнее. А то, что это происходит на глазах у тана Мальдонадо…

Ыыыыыыы!!!

Позорище!

Куда бы провалиться и там занориться? Навечно?

После такого кошмара страшно даже подумать, какими глазами он на нее посмотрит. Приличные девушки так не поступают никогда! Они молча и тихо умирают на руках у мужчин. Но чтобы их стошнило?

Оооооо…

Как вообще можно жить после такого позора?

С другой стороны, и помереть не получится. Никак. Не помирается почему-то.

Мерседес рискнула осторожненько приоткрыть один глаз.

Херардо сидел на скамейке с удивительно довольным выражением лица. Она по-прежнему полулежала у него на коленях, руками Мальдонадо крепко обнимал ее, прижимая к себе, и Мерседес было приятно. Но…

– Я… Прости.

– За что?

– Ну… я там… меня там… – почему ни в одной книге не написано, как простыми и ясными словами сказать мужчине, что ты не нарочно оплевала половину лавки? Оно так само получилось? – Я…

– Не переживай. Меня от его творчества регулярно тошнило, – Мальдонадо даже не шевельнулся. – Просто у меня желудок крепче.

Мерседес качнула головой.

– Н-нет…

– Меня же не стошнило? – не понял Херардо.

Мерседес сдвинула брови. Говорить было до сих пор сложно, объяснить почти нереально. Но – надо.

– Запах.

Теперь уже начало доходить и до Мальдонадо.

– Запах? Погоди-ка… запах, который был в лавке?

– Да.

– И он на тебя подействовал?

– Мне так кажется.

– Так… Мерседес. Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительно, – честно созналась девушка.

– Из-за запаха? И реакция Коронеля мне не нравится. Пожалуй, надо поставить в известность Амадо Риалона. Если уж он занимается расследованием этого дела.

Мерседес опустила ресницы.

Кивать – и то было сложно.

– Да, надо.

– Тогда я сейчас поймаю такси – и мы едем домой. Там ты полежишь, придешь в себя, а я телефонирую в участок.

– Да.

Херардо не знал, что происходит. Но если Мерседес стало плохо от запаха?

Кого или что травит Коронель? Или он сам не подозревает, что происходит?

Или…

Нет, не понять. Пусть в этом разбирается полиция. А он даст им информацию к размышлению. Так будет лучше всего.

* * *

Карлос Амадо Риалон сидел в дешевом трактире.

На дорогой денег не было, скидывались хоть и вскладчину, но Карлосу не везло – увы. Отец решительно не мог его содержать на достойном уровне. Мать даже не работала. Оставались бабка и дед, да, со стороны матери, но что там тех денег? Сильно не разгуляешься. Они больше матери подбрасывают, чем Карлосу.

А лезть с такими вопросами к деду-некроманту Карлос и сам не рисковал. Жить хотелось…

Вот и пил Карлос дешевое вино.

Вот и изливал душу приятелям.

– Это ты неправильно думаешь, – заметил ему один из друзей. – Ты учти, мамаша твоя, хоть и красотка, а уже не первой свежести. Вряд ли за какого богатого выйдет, а и найдет старика, там свои внуки окажутся. Наверняка.

Карлос только вздохнул.

– А что делать?

– Сам женись, – предложил один из приятелей.

– Яа-ааа?

– Почему нет? Только надо кого подходящего выбрать. Чтобы и помоложе, и побогаче… хотя бы побогаче.

– Мне пока нельзя.

– По возрасту?

– Ну да.

– Так помолвку уже заключить можно, чтобы никто на твое не зарился. А через пару лет и женишься, это дело такое. Хороших невест, которые богатые и из порядочных семей, чуть не с колыбели разбирают, тебе самое время приглядывать, чтобы разница в возрасте у вас подходящая была.

Карлос задумался.

– И где такое счастье взять? Из хорошей богатой семьи?

– По сторонам почаще смотреть, – заржал приятель. – К примеру, те же Вальдесы. Слышал?

Карлос пожал плечами. Вроде как слышал.

– Там жена мужа убила, что ли?

– Ну! А осталась дочь как раз нашего возраста и два сына. Совсем малолетки. Бабка с дедом в них души не чают. Считай, им все состояние достанется, а там и дед торговлей занимается, и отец занимался…

– Торговля, – Карлос поморщился, но не сильно. Понятно же, хочется аристократку в невесть каком поколении, и чтобы с громадным состоянием, но… в реальности надо довольствоваться тем, что дают.

– Между прочим, они наши соседи, – заметил приятель. – Веласкесы.

– А чего сам не попробуешь с ней замутить?

– Попробовал бы, но отец что-то крепко с Веласкесами не поделил. Тут не то что денег не дадут, тут есть шанс всего лишиться. И у них не разживешься, и папаша из дома выкинет.

Карлос кивнул.

Это он тоже мог понять.

– Тогда устрой мне знакомство. Сможешь?

– Смогу, конечно. Но с тебя будет причитаться.

– Мои доходы ты сам знаешь.

– Не сейчас. Потом, с приданого супруги.

Карлос кивнул.

Что ж. Приданое, если оно будет, еще предстоит получить. А пока познакомимся. Хотя бы.

– Когда?

– Да хоть бы и сейчас попробуем. Поехали к нам?

– Поехали.

Откладывать полезные знакомства в долгий ящик Карлос не собирался. Получится, не получится… кто сказал, что такие вещи сразу делаются? Лучше начать сейчас, чтобы время было в запасе.

Все разумно и продуманно. Как там мать свою жизнь устроит, неизвестно. Да и приживалом при ней быть грустно. Лучше самому удачно жениться. Так спокойнее…

* * *

Ее высочество Ленора Маргарита догнала кортеж в одном дне пути от столицы. И то она считала, много, надо бы попозже. Ну да ладно!

День она потерпит!

И обратно, к любимому мужчине!

Во дворце ее ничего не держит. Мать ее отослала, отказалась, брат – отрезанный ломоть, дяде и прочим она даром не нужна. Придворным магом она тоже не станет, еще не хватало.

Отстреляется – и домой. Домой, в Академию.

И Ленора погладила животик, в котором рос ее малыш. Пока еще совсем крохотный, но уже очень-очень любимый.

Мобиль ее высочества остановили на подходе и вежливо поинтересовались: откуда, зачем и к кому. Ленора молча предъявила приглашение и перстень с гербом, стража впечатлилась и задумалась.

Принцесса?

Оно, конечно…

А если нет? Кто ее в лицо-то знает? Не тащить же ко всем и сразу? А вдруг она на его величество покушаться будет? Всякое ж бывает!

Незнакомый Леноре тан размышлял об этом минут пять, а потом принял замечательное решение:

– Выше высочество, мы вас проводим к ее высочеству, хорошо?

– Да, конечно, – взмахнула рукой Ленора.

Что ж, логично. Последний раз ее при дворе видели лет шесть назад, если кто и опознает, так это мать. Она хоть иногда наезжала в Академию. Остальные и того не делали.

Опять же, если Ленора вздумала сотворить какую-то пакость…

Принцесса – это не будущий король. За нее нагорит, но принцесса все же не так важна для династии.

– Прошу вас, ваше высочество. У ее высочества сейчас лекарь…

– Что-то случилось? – чуть встревожилась Ленора.

Пусть даже она матери безразлична. Ну… бывает, что поделать? Но это же не повод ей уподобляться!

Ее высочество Маргарита Мария лежала на животе. И скрипела зубами, когда лекарь натирал ее поясницу каким-то разогревающим снадобьем.

Больно!

Даже дотрагиваться больно!

А как ехать еще день?

Как участвовать во всех церемониалах?

Рехнешься!

Может, обезболивание? Но… столько она не выпьет! Таблетки – они же все вредные, пусть привыкания у нее и не возникнет, она редко пользуется чем-то подобным, но обезболивающее вообще штука коварная. Чуть больше выпьешь – и не проснешься.

Рисковать не хотелось.

Папаша помер, теперь бы жить и жить!

Скрипнула дверь. Ее высочество повернула голову – и вот теперь застонала в голос от боли. Вот не так она себе представляла встречу с дочерью, совсем не так!

Не на пузе, с голой поясницей и в присутствии лекаря! А… какая теперь разница! Уже поздно…

– Ритана Ленора Маргарита Агоста, – спокойно представилась принцесса, протягивая лекарю руку. – Магистр огненной магии. А вы?

Привычка.

Кто ж в Академии титулами трясет? Такие тоже бывают, но наставники с ними быстро разбираются, обиженный маг очень опасен для здоровья равно как обидчиков, так и окружающих.

– Тан Фео Иниас Ахуна, – представился в ответ лекарь, симпатичный мужчина лет шестидесяти, и встал с колен. – Рад вас видеть, ритана Агоста. Я уже ухожу. Ваше высочество, прошу вас соблюдать режим и не перетруждать спину. А завтра утром я приду, и мы попробуем что-то придумать.

Тихо стукнула дверь. Неловко шевельнулась и скрипнула зубами от боли принцесса.

– Что со спиной? – Ленора стесняться не собиралась. Курс лечебной магии в Академии тоже был. Понятно, небольшой, но огневикам ей приходится пользоваться втрое чаще.

– Застудила, наверное. В мобиле или на ночевке.

– Плохо. Это быстро не пройдет. Дай, посмотрю…

Ленора, не прикасаясь, провела ладонями над спиной матери. Подумала пару минут.

Что-то ее смущало, но что? Вроде воспаление налицо, но что-то царапает… не понять! Вот если бы это рана была или ожог! Там Ленора разбиралась.

– Дня четыре, не меньше. А то и дней шесть, раньше не пройдет.

– Проклятая коронация. Придется тебе выполнять мои обязанности.

– Да вот еще! – фыркнула Ленора. – Попрощаюсь с дедом – да и поеду! Я тут ненадолго, дня на два-три. И то много будет!

Рита неловко шевельнулась еще раз. Но на этот раз ей было не до стонов.

– Так быстро?!

– Что я тут забыла?

– Семью?

– Моя семья в Академии. А тут у меня никого нет, – жестко отрезала Ленора.

Маргарита грустно улыбнулась.

– Это ты так думаешь. Возьми, пожалуйста, у меня ключ и открой вон ту шкатулку. Коричневую, большую, кожаную.

– Не рановато для наследства? – съязвила Ленора.

Но ключ взяла и в замке повернула. Ладно уж.

И остолбенела.

В этом ларце была вся ее жизнь.

Начиналась она миниатюрами, прикрепленными на крышке ящика. От совсем девочки до…

– Когда это написано? – коснулась она пальцами последнего овала.

– Два месяца назад.

– Хм-мм…

– Смотри дальше. Быть с тобой рядом я не могла. Но эти вещи у меня никто отнять не мог!

Ленора принялась копаться дальше.

Отчеты и ее работы. Поделки и несколько лент, портреты и рассказы… чего тут только не было! Судя по содержимому, мать серьезно следила за ее жизнью. И это не подделка, такое за два дня не соберешь. Даже по бумаге видно, какие отчеты старше, какие моложе. И по чернилам, они же выцветают… первым отчетам тут десятилетие…

– А просто приезжать ко мне или меня вызывать нельзя было?

Рита вздохнула.

Мазь начала действовать, ей стало чуть полегче.

– Хотела бы. Но…

Дочери она свою историю рассказывала впервые. Ленора внимательно слушала, задавала вопросы, а потом и итог подвела:

– Повезло.

– В чем?

– Что дед сдох.

– Эммм… – не то чтобы Рита была против. Но сама формулировка задевала.

– Я беременна. И собираюсь замуж за отца ребенка. Срочно. Дед бы точно никогда не одобрил, Альварес вообще не из знатных, просто рыбак. Зато архимаг – в будущем.

Не лежала б Рита на пузе – точно бы в обморок упала. А так вроде и неудобно.

– Беременна? Замуж? Охххх!

Теперь настало время Леноры откровенничать.

А спустя полчаса – и рыдать в сорок ручьев, обнимая мать. Да, маму, которая ее, оказывается, любила, и не бросала, и вообще, это дед во всем виноват, скарабеев ему в могилу!

Не смогла мама драться в открытую?

Так тоже бывает, не у всех есть на это силы. Но как могла, она дочь защитила, и помогала ей, и поддерживала, и без присмотра не оставляла. Это очень много.

– Мам…

– Да?

– Как ты думаешь, если у меня будет девочка?

– Я буду и внуку рада, и внучке. А что?

– Просто если будет девочка… мне нравится имя Пилар Ленора. Или Мария Ленора. А тебе?

– Мама была бы счастлива…

Слезы лились потоком. И смывали и тоску, и боль, и даже… да-да, ту самую порчу. Об этом мало кто знает, но есть способ противостоять ведьминским заклятьям. Не всем, но вот таким, слабеньким – очень неплохо.

Когда человек счастлив, в его душе зажигается огонь.

А когда горит огонь, в нем отлично сгорает все, что налипло на душу. Грязь, отчаяние… порча.

Лекарю оставалось только удивляться, как быстро пошла на поправку ее высочество. Буквально за сутки – это от радости, не иначе! Приезд родного человека, он всегда хорошо действует. А мать и дочь явно нашли общий язык.

Одна из ран, нанесенных мединцами, была залечена. Но сколько еще осталось!

* * *

– И как ты себе это представляешь?

Парни стояли в саду Кальдеронов. И видели, что в саду Веласкесов кто-то есть – девушка. Черноволосая, симпатичная… Мерседес Веласкес?

Наверняка!

Но как с ней познакомиться?

– Вот так, – Бенито Мария Кальдерон с ловкостью фокусника достал откуда-то большой мяч. – Лови!

– Ловлю! – понял замысел друга Карлос.

Бросок, второй, третий – и мяч совершенно случайно улетает за ограду.

– Бенито! Демон, ты так неловко!

– Дружище, тебя не затруднит сходить к соседям? Мы с ними не особенно дружим…

– Конечно, Бенито!

Карлос спокойно направился к воротам особняка Веласкесов, позвонил в колокольчик и дождался привратника.

– Простите. Наш мяч улетел к вам в сад. Вы позволите его разыскать?

Привратник прищурился.

– Ваше имя?

– Карлос Амадо Риалон. Тан Риалон. Я пришел в гости к своему другу, Бенито… просто у Кальдеронов с Вальде-сами почему-то испорчены отношения.

Бенито высунулся из ворот и помахал рукой, подтверждая сказанное.

Привратник подумал пару минут и кивнул.

– Проходите, разыскивайте.

А что?

В саду охраны – чуть не под каждым кустом. Пусть этот тип сразу себя проявит, если он покушаться на кого вздумает. Тут ему и головенку отвернут. Чихнуть не успеет.

Да и сеньорита… не совсем та, которая должна быть. Так что пусть его.

Карлос Амадо Риалон и не подозревал о мыслях привратника. Он прошелся по саду, запинал увиденный мяч поглубже под куст и решительно направился туда, где мелькнуло белое платье.

– Сеньорита, простите.

Сеньорита обернулась, и Карлос подумал, что девушка весьма симпатичная.

Черные волосы, большие глаза…

Только вот смотрит она совершенно равнодушно.

Висента и правда не слишком заинтересовалась парнем. Интересно, что он тут делает, но похоже, он сам скажет. А так…

Она же видит, как паренек двигается!

Это самый обычный мальчик, из благополучной семьи, ничему толком не обученный.

Чего тут бояться?

С таким она за минуту справится.

– Прощаю. Что вам угодно, тан?

– У меня мяч улетел в ваш сад. Вы нигде его не видели, сеньорита?

– Нет, не видела, – отрезала Висента. – можете посмотреть дальше, к ограде…

Карлос повиновался, чтобы вернуться через пару минут.

– Нет, к сожалению. сеньорита, а нет здесь никаких ям, в которые мог завалиться мяч?

– Нет, – Висента решила сразу не гнать парня.

Как мужчина он ей и рядом не нужен, и близко не интересен, но вдруг это подводка? То есть подсадка?

И ему кто-то приказал познакомиться с Мерседес?

Так пойдет девушка с парнем соловьев послушать, а там как в лоб дадут, так уши и отвалятся.

А вдруг?

Есть ведь и такая вероятность!

Так что Висента слушала и оценивала. Карлос разливался соловьем. Потом, когда он назвал свою фамилию, Висента и вовсе не удержалась от улыбки.

По счастью, не замеченной парнем.

Вот так номер! Риалон-младший! И судя по всему, ищет себе богатую невесту! Да, Висента была в курсе этой истории. Через брата, конечно.

А вы попробуйте хоть что-то скрыть от пронырливых и пролазных мальчишек, которые работают у вас в лавке? И учтите, для них информация – это не роскошь. Это единственный способ выжить.

Так что Висента знала и что Амадо взял Альбу беременной, не знала только, от кого.

И что Карлос не родной внук Эрнесто Риалона. Эрнесто как раз супруге жаловался. Сам на грабли наступил, и сын женился неудачно.

Понятно, всех подробностей Висента не знала, но судя по поведению Карлоса… папаша его та еще дрянь был. Девушка решительно принялась избавляться от назойливого юноши, но тут в саду появилось новое действующее лиц.

Феола решила прогуляться по свежему воздуху, растрясти слопанные пирожные. И увидев, что Висента в саду не одна, заинтересовалась ситуацией.

– Мерче?

– Фи, наконец-то! Тан Риалон, будьте знакомы. Ритана Ксарес.

– Тан Риалон? – заинтересовалась теперь уже и Феола. – Вы не родственник некоего тана Амадо Риалона? Он ведет дело родителей Мерседес.

– Да, я! – распустил павлиний хвост Карлос. – Это мой отец! Один из лучших следователей в столице! Его сам Вальдес хвалит!

– Ой, это так интересно. Расскажете поподробнее? – тут же перешла в атаку Феола.

Увы, оказалось, что хвост павлиний, а мозг куриный. Рассказать что-то интересное девушкам мальчишка просто не смог. Амадо с ним не делился, а сам по себе Карлос интереса ни для кого не представлял.

Так что девушки быстро его распотрошили, расспросили – и выставили вон.

Впрочем, Карлоса это не расстроило.

Теперь у него было целыхдва объекта приложения сил.

Сеньорита Мерседес Веласкес. Денег там много, а вот родителей нет. Это хорошо.

И ритана Феола Ксарес.

Ксаресы фамилия известная, с семьей там хуже, но с деньгами тоже неплохо. И ритана. Это большой плюс.

В остальном же…

Обе вполне симпатичные, обе в подходящем возрасте – надо брать.

Приглядеться к обеим, выбрать одну, подходящую, и ей заняться вплотную.

Что по этому поводу думает девушка?

А вот такие скучные материи Карлоса не волновали. Девушка не думает по определению! У нее голова для прически, а не для мозгов. Вот!

* * *

Если бы Карлос узнал, о чем потом говорили девушки, он бы сразу принялся искать другой объект для своих замыслов. Но ему повезло. Не узнал, потому и от стыда не сгорел.

– У Амадо такой неприятный сын, – нахмурилась Феола.

– Его отец не Амадо Риалон, он просто дал его матери свою фамилию. Я всей истории не знаю, – не стала врать Висента. – Своих детей у Амадо в том браке нет.

– А Карлоса он любит?

– Сложно сказать. Вроде бы да, но… ты сама видишь. Сложно любить такое.

Феола была согласна.

– Вообще нельзя. Это как кошелек из тебя делают, а ты терпи…

– Амадо пока терпит. Я знаю. Но рано или поздно взбрыкнет. Это как его отец… пока у него не было надежды на лучшее, он оставался рядом с женой. Из безразличия, из нежелания менять свою жизнь – наверное.

– А потом?

– А потом Эрнесто Риалон женился на Антонии Лассара. И тоже стал Лассара. Не слышала эту историю?

– Нет. Я же в колониях росла! Расскажешь?

– Расскажу, конечно.

Карлос был забыт. И упомянула его Висента только раз, сказав, что не знает, от кого Альба его нагуляла. Но явно не от порядочного человека, и добра там не жди.

Феола была с этим полностью согласна.

Забавно. Если у них с Амадо что-то начнется, у нее будет сын… почти ее ровесник. И вряд ли сыночку это понравится. Хотя сейчас им обоим не до этого.

Что-то нехорошее намечается в Римате. А у Феолы здесь и брат, и сестра, и родители сюда приехать могут. И Феоле этот город нравится.

Значит, будем разбираться. А Карлос пусть под ногами не путается, а то каблучками запинают.

* * *

Амадо сидел за столом и раскладывал карточки.

Узор не складывался, рассыпался, создавал все новые и новые прихотливые завитки.

Нет, не понять.

Что же происходит?

Как же это выглядит?

Эта история начинается давно… когда обнаруживают неверность королевы. Когда крадут кровь короля?

Нет.

Это отдельный росток. Это определенно отдельный росток.

Итак, выкладываем одну ветку. Кража крови, да, так это проще называть. И незаконные потомки короля. Сюда же идет Веласкес. И сделанное ему предложение. Сюда же идут попытки похитить Мерседес. И сюда же – попытка убийства старших Веласкесов.

Целое дерево получилось.

Берем вторую ветку событий.

Тот, кто сделал предложение Мерседес Веласкес, не подозревал о ее наследственности. Наверняка. Иначе бы в жизни не связался с мединцами. Даже октарон – и то слишком много. Наверное…

Надо бы провести опыт…

Но Хавьер говорит, что, когда понимаешь, что именно ищешь, находишь практически сразу. Если Мерседес будут проверять на нечеловеческую кровь – это легко обнаружится. А если трон, корона…

Это ведь не просто так себе – постоял, корону на башку напялил, да и пошел себе. Это серьезно.

Это ритуал, и ритуал магический. Да, с проверкой на кровь.

Амадо помнил историю. Дело это было еще во времена позапрошлой династии. Если вдаваться в историю, то рассказывать долго. Но смысл прост.

Король, который в то время сидел на троне, был не особо адекватен. Да, и такие попадались. Его сначала короновали, а потом у него рассудок начал мутнеть. Приступы пошли, проблемы с памятью, припадки…

Нет, короля не травили. Просто такое тоже бывает. Перенес в детстве болячку, вроде бы полежал недельку в постели, а она потом дает осложнения. Яда там точно не было^[280].

Но все трудности управления государством легли на плечи королевы. И – вот! Наследника у нее не было на тот момент! Дочь была, а сына пока супруги не сделали.

А еще были родственнички. Много. Интриговали они, интриговали, потом у королевы-таки родился сын. Муж его еще смог признать, но у дядюшек-тетушек, которые спали и видели себя на троне, уже руки тряслись и глаза горели. Они хотели власти!

И когда король умер (а до этого еще десять лет жил в своих покоях, из которых сделали настоящую камеру для безумца, с мягкими стенами и без острых предметов), разорались на все королевство. Потребовали проверки крови…

Королева согласилась прямо-таки с удовольствием. И поручила церкви разработать ритуал.

Церковники подумали, почесали за ухом, привлекли к делу магов, чтобы никто потом ничего не сказал, и разработали. Завязали на кровь, на корону…

Его высочество оказался законным. Сел на трон, долго правил, что там было с его родней, история умалчивает. То есть даты смерти есть, а причин – нет. Может, грибочками отравились, а может, и собственным ядом.

А ритуал остался. И при следующей коронации был применен автоматически. А чего?

Король – законный! Вот!

Но ритуал-то разрабатывали церковники! И маги тоже! И… и некроманты, да. И Амадо знал то, что ему как-то раз сообщил отец. Под настроение Эрнесто любил рассказывать сыну разные истории. Жаль только, что времени у них было мало. Да и ритана Барбара в свое время ревновала мужа к сыну, ругалась… ну да что уж теперь вспоминать.

Вот и про ритуал Эрнесто рассказывал, правда, с точки зрения некроманта. О том, что маги, принимающие участие в разработке, предложили добавить еще парочку проверок. На нечисть и нежить.

А что?

Мало ли как оно там складывалось? Может, король уже того? Протух и попахивает? Или вампирит помаленьку. Или еще чего…

Церковники в кои-то веки не стали спорить с магами. Ритуал разработали, все были довольны и счастливы, но… не все знают об этой маленькой детали. Может, уже и короли давно забыли – к чему им? Им кровь важна… Если ребенок рожден от своего отца-короля, то камни в короне цвет не меняют, а если нет…

Так они белые. В короне бриллианты вставлены, и немаленькие. И есть у них еще один плюс, помимо цены. Они легко принимают заклинания и держат их очень долго. Веками.

Если камни станут красные, синие, зеленые, черные… для всего свой цвет. Амадо даже и не сомневался, что возложенная на голову Мерседес Веласкес корона свои цвета поменяет. Камни чернеют на нечисть… вот, так и получится. Пусть не нечисть! Но ведь демонское отродье, как ни крути! Четверть крови там есть?

Демонесса лапку приложила? Или щупальце? Вот, было… и сработает!

Скандал будет на всю Астилию, не говоря уж о сопредельных странах.

Итак, кто бы и какие планы ни питал, о таком свойстве короны он не знает. Хотя это и король может не знать. Дочь-то Вирджиния вполне себе кровная. А что вторая половина… того… подкачала…

У всех свои недостатки. Кстати, об этом и герцог мог не знать.

Какая у короны функция?

Проверка на родство, а оно как раз есть. Про все остальное еще надо узнать.

Ладно, оставим это. Одну ветку выложили. Начинаем раскладывать вторую.

Веласкесы. Которые торговали не пойми чем, исправно платили налоги и богатели, богатели… кстати – денег на счетах не обнаружено. И драгоценностей, которые видела Мерседес – тоже. Вопрос – почему?

Ответ.

Потому что Самуэль Веласкес просто прокручивал эти деньги. И уходили они куда-то еще. Как вариант – тем же мединцам, уж очень похоже, что из этого дела их уши торчат.

Итак, есть Наталия Марина Арандо. Она явно подозревала, для чего ее подложили под короля. Но когда умер герцог и изгнали демонессу – растерялась. Но – ненадолго ведь! Только пока мединцы были рассеяны и раскиданы. Потом гадины опять принялись сползаться в клубок.

Что самое логичное? Да найти друг друга и использовать. Мединцы хотят вернуть демонессу. Для этого необходима гекатомба. Уж чья мудрая голова придумала устроить взрыв в столице…

Кстати, а правда – чья?

И готовилось это последние лет… да, года три. Если бы больше, Серхио увидел бы финансовые следы. А их нет. В последние три года у Самуэля пошли сомнительной чистоты операции. Потому их и заметно стало, кстати.

Если бы это началось лет десять-пятнадцать назад, купец придумал бы, как все спрятать. Но – нет. Сроки поджимали?

Или… Хотели приурочить к смерти короля?

Естественной? Или…

Так, об этом лучше даже не думать. Сколько его величество правил, убивать его уже и не надо. Сам помрет. Возраст уж такой, что любой помрет. И надо полагать, его близкие были примерно осведомлены о сроках. Вот и подгадали мединцы. То есть года три-четыре назад на них вышел некто…

Получается треугольник? Третья ветка?

Или… или – первая?

Амадо всерьез задумался.

Допустим… только допустим.

Вот – мединцы. Они хотят вернуть свою тварь.

Вот – некто. Пусть тан… как же обозвать этого фигуранта? Пусть – тан Тиран. Оно и логично, белые и пушистые зайчики к власти обычно не рвутся.

Итак, у нас есть некто Тиран. Он имеет реальный шанс сесть на трон, но не имеет возможности его реализовать. К примеру, он последний в очереди. Или предпоследний. Или даже третий с конца. Нет, не женщина, просто потому, что в историю оказалась замешана Мерседес. Это кто-то из мужчин, и Мерседес нужна ему для повышения своих шансов.

Сужает ли это круг подозреваемых?

Ни разу.

Пожалуй, вне подозрения только его будущее величество и его сыновья. Старший – точно. Младший… ну и ему, пожалуй, ни к чему. Случись что с его отцом и братом, он сядет на престол без всякой Мерседес. Остальные – все. И кстати, женщин исключать тоже не стоит. Мало ли у кого может быть незаконный ребенок? Даже у той же принцессы Марии… допустим, у нее есть побочный сын. И там-то невеста точно понадобится.

Предположения?

А что вас так удивляет? Пусть женщинам сложнее скрыть внебрачного ребенка, нежели мужчинам. Пусть. Но это вполне реально. Амадо знал несколько таких случаев.

Ладно… вернемся к Тирану.

Допустим, он узнает про мединцев. Как именно?

Или случайно, или ищет намеренно. Это вполне реально, никто ж особенно не скрывал. Вся столица болтала, вся Астилия гудела… просто думали, что эти твари вымерли. Но мало ли кто и как смог на них наткнуться?

Если Амадо правильно понял, та же Дарея… она есть. И она не особенно человекообразна. Но договориться можно с кем угодно.

Итак.

Тиран и мединцы нашли друг друга. Одним нужно устроить гекатомбу, второму – избавиться от конкурентов. Чем не общность интересов?

Хм… тогда почему такие сложности с Веласкесами?

Почему было сразу не поговорить с Наталией Арандо? Почему сразу не убедить Веласкесов? Просто – почему? За три года можно бы и на брак своей дочери с козлом согласиться, не то что с лицом королевской крови?

Да и не худшая это судьба, коли на то пошло. Не за козла же, правда, выходить предлагают!

А Веласкесы отказываются.

Вот проводить деньги для мединцев – пожалуйста. А поговорить с будущим королем – нет?

Нелогично. Тогда второй вариант. Тан Тиран каким-то образом узнает о заговоре и решает им воспользоваться в своих целях. Насмерть пугает Веласкесов, торопится, делает глупости… о чем это говорит?

Об отсутствии должной подготовки. То есть он узнал недавно, а решение получить трон принял спонтанно. Как вариант.

Но тогда он должен знать и о мединцах, и о краденой королевской крови? И узнать об этом одновременно?

Снова сомнительно. Вряд ли сеньора Арандо болтала на каждом углу о том, что делала в юности. Ладно, пусть Тиран узнал о королевской крови достаточно давно…

Кстати – вариант.

Судя по глупости поступков, может быть и так. О крови он узнал достаточно давно, но с Веласкесами решил не связываться. Зачем? Перспектив никаких, а получить в семью сеньориту…

Еще раз – зачем?

Это не ритана, особой знатности у нее нет, богатства она не принесет, связей тоже – и?.. Просто потому, что она внучка покойного короля? Но если это не приблизит Тирана к трону, то зачем?

Правильно, незачем.

Итак, допустим, он – узнал. Про Веласкесов – недавно. А вот про заговор и взрыв – давно. И решил воспользоваться этим в своих целях.

Вот вам и спешка, и свадьба с Мерседес, такая быстрая… и испуганные Веласкесы…

Вот что может сказать Тиран? Ну, как вариант?

Амадо невесело рассмеялся.

Да попросту: «Я знаю все. И всем все расскажу, если не получу, что мне нужно». А ЧТО он знает, о чем именно…

Рыло-то в пуху по самые уши! Уж года три, как в пуху!

Да и не пришло им в голову ничего про королевскую кровь наверняка. Вряд ли Наталия Марина Арандо кому-то и что-то рассказала. Вот не выглядит она добренькой и доверчивой. Если уж так поступила…

В заговор она была замешана по самые уши. Но – и только. Кричать на каждом углу о своих шашнях с королем – не в ее интересах. Да и кто поверит?

А еще…

Амадо, недолго думая, поднял трубку и телефонировал Веласкесам. Поговорил минут пятнадцать.

Ну, примерно так он и думал. Если кто-то наивно начитался сказок и думает, что в жизни так же… вот, пришел невесть где и невесть когда потерянный принц и взгромоздил попу на трон…

Это – может быть.

А вот женился, наплодил детей и правил долго и счастливо – уже нет. Нереально. Срок жизни такого короля будет измеряться в месяцах. А может, и того не дадут.

Кто-то будет править из-за его спины?

Тоже сомнительное утверждение. Зачем довольствоваться частью власти, если можно получить всё? Чтобы человек мог успешно… ладно, даже не править, а просто сидеть на троне, его надо долго и упорно учить, натаскивать, тренировать, дрессировать… и ничего подобного с мальчиками не делали. Веласкесы росли милыми детьми, но…

Нужного образования они не получили. Это Гонсало Веласкес точно знал, он и с детьми разговаривал, и с сыном, и с учителями мальчиков был знаком… Какой там трон?

Нет, нереально.

Мерседес?

Как полноценная королева она на троне не усидит. А вот как чья-то супруга она будет идеальна. Покорная, неглупая, с хорошим характером, во всем повинующаяся мужу… так ее и растили.

Ладно! Это отступление… принимаем, что о королевской крови Наталия Арандо своей дочери не рассказывала. Но Тиран о ней узнал. Давно… или не очень давно, это как раз неважно.

Он узнает о планах мединцев. Понимает, что ввязываться в них – глупо, потому и не ввязывается. Но и умолчание для него – не грех. Точнее, в данном случае оно грех, но тут можно поиграть с формулировками. Не понял, не подумал, не решился…

Вариантов много, но сводятся они к одному. Человек может сказать, что он не виноват в гибели своей семьи. В гибели всех остальных претендентов на трон.

Знал и не помог? Не сообщил?

А он и не обязан. На то полиция есть, чтобы всякое такое искать. А он узнал, но не поверил. К примеру.

Тиран идет к Веласкесам, пугает их, просит руки Мерседес – и начинает крутиться карусель.

Веласкесы мчатся к мединцам, те в панике их ликвидируют, чтобы не рухнул весь план, и Тиран… скорее всего, он просто растерялся.

Отсюда и спешное похищение Мерседес. Спешное, глупое, с исполнителями, для которых стала угрозой даже Феола.

Феола…

Хоть и не время было для чувств, но Амадо вспомнил рыжие волосы, вспомнил уверенный взгляд светлых глаз. Эта девушка не просто красива. Она еще не пустышка. Она яркая, умная, искренняя, ее избраннику очень повезет. И… Амадо ее сильно недооценивает. Скорее всего.

Вот как хотите, не выглядит Феола ни пустышкой, ни легкой добычей. Амадо не знал, чему ее научил шаман, но…

Сначала она разобралась с похитителями. Потом помогла Веласкесам отбиться от убийц. Теперь собирается призывать дух…

И вы хотите сказать, что она милая и беззащитная? Нет, серьезно?

Даже подумать об этом уже смешно!

Феола опасна, как коралловый аспид. Очаровательный, красивый, смертельно ядовитый. И на минутку… питается этот аспид другими змеями. Тоже ядовитыми. Решительно протестующими против съедения. Так что…

Не стоит ее недооценивать.

А еще Амадо надеялся, что человек, на которого Феола обратит свое внимание, сможет понять ее. И не сломать. И помочь ей.

Как часто сильные люди оказываются слишком хрупкими?

Как часто такие девушки, как Феола, влюбляются в недостойных, ломаются от любви, от непосильной ноши?

Слишком часто. Увы.

Амадо мог только надеяться, что с Феолой такого не произойдет.

Ему эта девушка… нравилась? Или…

Нет! И думать ни о чем не надо! Пятнадцать лет назад он выбрал свою судьбу, он женился на Альбе, он признал ее сына. Довольно!

Он поступил правильно, и не жалеет об этом. Ведь правда же? Не жалеет?

Особенно глядя на чьи-то рыжие волосы… огонек. Живой и искренний огонек, который отогревает его замерзшее сердце.

Амадо усилием воли выкинул из головы посторонние мысли и решительно потянулся к карточкам.

Мединцы паникуют? Безусловно. У них разорено несколько гнезд, об их плане стало известно властям… что они будут делать?

Да кто ж их знает? Могут и просто взорвать заряды.

Могут. Но вряд ли они будут это спешно делать. Они не знают, что именно на них есть. Они не знают, чего ждать от людей. И надо полагать, если взорвать заложенное сейчас… отомстить они могут. А вот своей цели не достигнут.

Если сейчас ими управляет не полный идиот, он подождет еще пару дней.

А если идиот?

Тогда Амадо все равно не успеет ничего предотвратить. Увы.

Продолжаем дальше.

Планы Тирана срываются один за другим. Что он должен делать?

Попробовать еще раз или два выкрасть Мерседес. Или поговорить с Веласкесом-старшим. Почему нет?

Вполне возможно, ему будет сделано некое предложение… от которого не получится отказаться. Вполне возможно.

Сейчас Амадо не собирался загадывать. У него были более важные дела. К примеру, найти, где прячут остатки взрывчатки, и предотвратить покушение. Только вот как это сделать?

Пока у него слишком мало данных. Пока…

А потом может и не наступить.

Телефонный звонок разорвал тишину.

– Слушаю… – поднял трубку Амадо. И спустя несколько минут: – Хорошо, тан Мальдонадо. Я сейчас этим займусь.

Говорите, Сальвадор Коронель?

Сейчас я с ним тоже поговорю. Он уже всплывал в деле… вот и отлично! Хоть какие мне ниточки дайте! Хоть самые тоненькие…

Амадо сейчас и за паутинку схватится. Только бы все обошлось.

Только бы все получилось…

* * *

Свой план Карлос продолжил воплощать за ужином. Для разнообразия – дома, с матерью. Отец, как обычно, был на своей паршивой работе. Ну и ладно, все равно он не одобрил бы! А вот мама поймет! И поддержит!

– Мама, скажи, что ты знаешь про семью Ксаресов?

– Я недавно познакомилась с милой дамой – ританой Розой Ксарес. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я просто недавно познакомился с ританой Феолой Ксарес. Не могла бы ты навести некоторые справки про нее?

Альба улыбнулась сыну и получила в ответ неповторимую улыбку Валерансы. Ах, как он похож на ее первую любовь.

Мысль о внутреннем сходстве ритана отогнала, и побыстрее. Только улыбка! Только обаяние! Остальное у сына от нее. Ум, честность, порядочность… ее сын другим и быть не может!

– Конечно, сынок. Ах, как летит время! Только что ты был совсем малышом, и вот! Ты уже интересуешься девочками!

Карлос едва не фыркнул.

Будешь тут интересоваться, когда мать с отцом нищеброды! Ему же надо как-то жизнь устраивать?

Надо!

Вот он и будет.

Хотя к чести Карлоса, родителей из своей жизни он вычеркивать не собирался. А зачем? Пусть тоже помогают! И побольше, побольше…

На жену и ее семью еще надо будет произвести хорошее впечатление! Так что пусть мама все толком разузнает, а там уж и Карлос не оплошает. Да…

* * *

Дарея металась по пещере, словно ожившая молния.

Щупальца со свистом разрезали воздух, руки ни минуты не могли полежать спокойно, волосы растрепались, глаза горели…

Ее родные в лапах полиции!

Сбывается самый страшный кошмар любого мединца.

Что теперь будет, что же будет… и где Рамон?!

Где же он, где?!

Впрочем, долго ей ждать не пришлось. Рамон появился примерно через час после своей подруги. Только вот ей этот час показался длиннее иного года.

– Ром!!!

– Дари?

Девушка кинулась своему мужчине на шею, прижалась так, что между их телами и иголку не получилось бы просунуть, обвила его руками, оплела щупальцами…

– Ром! Ром…

И разревелась в голос.

Рамон незаметно поморщился.

Ладно… будем честны. Не любил он Дарею. Увы – не любил. В его сердце была только Владычица, для остальных там просто не нашлось бы места. Дарея была ему симпатична своей внешностью, столь отличной от человеческих стандартов, ему было хорошо с ней, легко и приятно.

Но – и только.

О любви, увы, речь с его стороны не шла. И вот такое проявление эмоций он никак не приветствовал. Но не говорить же это влюбленной дурочке? Еще придушит от горя!

– Что случилось, Дари?

– Ром…

Прошло не меньше пятнадцати минут, драгоценных, почти бесценных в преддверии грядущего триумфа, прежде чем Дарея более-менее успокоилась и смогла говорить.

И рассказала.

Рамон только поморщился. Но…

– Дари, что ты хочешь, чтобы я сделал?

Дарея задумалась. А правда – что?

– Ну…

– Я не могу сейчас напасть на участок… кстати, ты уверена, что твоя мать и сестра еще там?

Дарея не была в этом уверена. Ни разу.

– Я не могу узнать, где их содержат, не смогу сейчас освободить. Но через несколько дней, когда вернется Владычица, мы сможем попросить ее.

Дарея подняла брови. На ее лице это выглядело ужасно, но все же…

– А если маму и сестру убьют за это время?

– Зачем их убивать?

– Ну…

– Ты им ничего не рассказывала? О нас?

– Я сказала, что мы встречаемся, – опустила глаза Дарея.

– И все?

– Да. А что я еще могла рассказать, – даже удивилась девушка.

– О наших планах, к примеру, – прищурился Рамон.

– Что мы собираемся пожениться? Да, я говорила им… не надо было? Но, Ром, они меня любят и только порадуются моему счастью.

Плевать Рамон не стал. А как хотелось!

Вот ведь дура-то! Свадьба…

Владычица! Вот что действительно важно. А эта идиотка… одной больше, пятью меньше… кто их там считать будет? Тьфу!

– Конечно, Дари. Но если не вернется Владычица, мы не сможем пожениться. Ты же понимаешь, наш брак будет обречен на бездетность. А я не хочу для тебя такой судьбы. Ты должна быть женой и матерью, ты просто создана для этого.

Дарея мечтательно заулыбалась.

Рамон попал в самую точку… детей она хотела. Но… да, вот почему-то получалось так. Если два мединца вступали в связь, то детьми им обзавестись было намного сложнее, чем мединцу и человеку.

Дарея не знала, что стерильна. А Рамон…

Да наплевать Рамону было на эту романтическую дуреху! Пусть хоть лишаями покроется, только бы ему никто не помешал вернуть Владычицу Синэри!

Только бы все удалось!

– Да, Ром…

– Поэтому сейчас надо все силы направить на осуществление нашего плана. Чтобы все получилось, чтобы никто нам не помешал. А когда Владычица вернется, ей достаточно будет только щупальцем шевельнуть.

– Да…

– И мы освободим твоих родных. Обещаю.

Остатками разума Дарея все же смогла задать один вопрос.

– А они не пострадают? Когда Владычица будет возвращаться?

– Конечно нет! – как можно более убедительно ответил Рамон. – С чего бы?

– Ну… взрывы…

– Мы все рассчитали. Если твои мать и сестра не окажутся на центральной площади во время коронации, или у храма, во время похорон, они и не пострадают.

Дарея только кивнула.

Да, конечно. Рамон всегда прав, и он все предусмотрит. Правда же?

Конечно, правда…

А здравый смысл и логика никогда не приходят в голову, занятую любовью. Там для них места не хватает.

(обратно)

Глава 6

Несколько лет тому назад…

Его высочество брезгливо отряхнул рукав.

М-да…

Ругаться не на кого, сам дурак. И в то же время…

Сам?

Не вполне. Если друзья подбили тебя на опасную авантюру, они, конечно, в этом виноваты. Но если ты согласился – ты дурак. И если ты себе подобрал таких приятелей, ты тоже дурак.

Впрочем, именно так его высочество не думал. Мало кому понравится признавать свою неправоту. Но и назвать себя умным…

Был бы умным, не согласился бы на такое пари. Пройти на яхте, вдоль побережья, от Сеуты до Овьедо, за час… невозможно?

Для кого-то другого это нереально! Но он-то умный! Он справится… правда?

Справился бы, не налети неожиданно шторм. Да, в это время года шторма обычно не дождешься. Это не весна, не осень, летом, может, один или два шторма за сезон будет. Но вот налетело же, и станет еще хуже.

Яхта все сильнее раскачивалась на волнах, и было ясно, что до начала шторма он спрятаться не успеет. И добраться никуда тоже не успеет.

Придется встречать опасность в море…

Берег?

Да, до берега не так далеко, и, если что, придется спасаться вплавь… шансы у него есть. Или бросить яхту уже сейчас и плыть побыстрее? Это на яхте он не пристанет, ничего не получится. А вот если вплавь, человек на берег может высадиться. Судно разобьется.

Рифы, мели, подводные течения – моряки вообще этот кусок побережья обзывают «кладбищем кораблей» и стараются сюда не заходить. Примета плохая.

Деревенщина суеверная. Тьфу.

Несколько минут его высочество размышлял, потом принял решение.

Подождет.

Он подождет и попробует справиться с яхтой. Шторма в это время года если и случаются, то не сильные. И не слишком долгие. Да, он не выиграет пари, но и не потеряет лица. Просто объяснит приятелям, что попал в шторм, и пройдет вдоль побережья еще раз.

Так можно.

А вот если бросить яхту, если его придется спасать…

Такого лучше избегать. Как будут над ним смеяться, если принца выловят из воды, как мокрую крысу? Или будут потом искать по всему побережью…

Кстати, не слишком-то скоро и искать начнут. К вечеру в лучшем случае.

Надо попробовать выбраться самому.

А поскольку трусом его высочество никогда не был, он развернул яхту носом к ветру и приготовился лавировать.

Сначала было не так и плохо. Да, ветер налетал, хлестал по лицу дождевыми полотнищами, сбивал с ног, выворачивал парус, метался, как взбесившаяся крыса…

Но с этим можно было бороться. А вот потом…

Шторм разбушевался всерьез. Резко ухудшилась видимость, дождь полил сплошной стеной… на такое яхта не рассчитана. Если бы с ним был хоть кто-то, чтобы вычерпывать воду, откренивать легкое суденышко, помогать с парусом… но для хорошей погоды одного человека хватало. А вот на плохую…

Его высочество уже давно потерял ориентацию и не знал, куда плывет. Достаточно было и того, что суденышко держится на воде, пока еще держится…

Очередная волна подняла легкий кораблик – и уверенно понесла к берегу. Дотащила бы, но на пути попала скала.

Хруст дерева, почти крик погибающей яхты… кто не слышал этого звука, тот не знает, что такое агония. А его высочество услышал.

Сила инерции выбросила его с яхты, словно котенка за шиворот. Мужчина пролетел вперед несколько метров и с головой погрузился в горькую соленую воду, щедро перемешанную с песком. Ему повезло.

Он не разбился, он попал не на галечный участок, а то, пожалуй, стесал бы себе все, что можно. Он не сломал себе пару-тройку костей, не свернул шею и даже не потерял сознания. Практически не потерял, так, дело обошлось легкой дезориентацией.

На несколько секунд он потерял ощущение верха-низа, забил руками, ногами, кое-как вынырнул на поверхность, сплюнул воду…

Очередная волна потащила его к берегу, и он не упустил своего шанса. Демон с ней, с яхтой, тут уже самому бы уцелеть. Пробковый жилет был на нем, что немало помогало держаться на воде, и мужчина уверенно погреб вперед.

Волна покатилась назад, но мужчина умудрился за что-то зацепиться, дождался нового прилива…

Фууууу!

Вот и песок под ногами!

Теперь надо отползти, чтобы волны не утащили его обратно в море. Его высочество кое-как пополз вперед. Дождь что есть силы лупил его по голове, по плечам, спине…

Не сдохнуть бы от переохлаждения. Лето, конечно. И море теплое, и будет тепло, но это – потом. После ливня, промозглого ветра и сырости, которые надо как-то пережить. А пока… найти хоть какое укрытие, чтобы спрятаться от воды, накатывающей, кажется, со всех сторон. Снять мокрую одежду, подвигаться, растереться, развести костер… хотя нет. Насчет костра – это уже утопия.

Нечем ему огонь развести. Ну хоть мокрое снять, да обсохнуть. И то уже дело будет…

Его высочество практически пополз к скалам. Пещера, ему нужна пещера…

Найти хорошую пещеру – тоже дело сложное. Вот перед тобой скала. Но она же не идеально гладкая! И пещеры… до них еще добраться надо. И приходится почти ползти, прижимаясь к холодному скользкому камню. Нарочно его, что ли, таким сделали? Вроде бы скользкий, но какие ж у него встречаются острые грани! И как впиваются! УЙЙЙЙЙ!

А пещеры далеко не идеальные. Какая-то слишком высоко, в какую-то вода заливается. В эту даже змея не пролезет.

А эта…

Вот эта, пожалуй, подойдет.

Мужчина упал на четвереньки и полез вперед, в пещеру, прощупывая руками пространство перед собой. Да-да, гордо вступать не выйдет. И пещера не такая высокая, и мало ли что ждет внутри? Это пещера! И видимость в ней сейчас крайне паршивая.

Расщелина оказалась практически идеальной. Вся засыпана мелким белым песком, сухая, чистая, словно по заказу, без лишних жителей… разве что… а, вот почему!

Продолжая передвигаться на четвереньках, его высочество нащупал длинную трещину, которая пересекала пещеру. Потому здесь животных и нет, в ширину она… да сантиметров тридцать. Он может через нее переползти, а вот змея или какое-то мелкое животное – вряд ли.

Его высочество перебрался через трещину и улегся на пол.

Надо было снять одежду, растереться, подвигаться… надо! Но сил не было.

Он понимал, что так лежать нельзя, что он замерзнет, заболеет… ладно! Еще пять минут – и он встанет! И займется собой… в пещере послышались голоса.

– Опять из этой дыры какое-то дерьмо сыплется! Мне здесь не нравится.

– Сейчас утихнет шторм – и пойдем, поплаваем.

Первым побуждением его высочества было крикнуть, потребовать помощи…

Не получилось. Он просто неудачно вдохнул, поперхнулся, но услышав следующие слова, даже откашливаться перестал. В глотке дыхание сперло.

– Хорошо. И убери свои щупальца. Мне хвост положить некуда, ты все занял…

Щупальца?

Хвост?!

Что-то подсказало его высочеству, что лучше не привлекать к себе внимания. Как-то… неприятно это звучало. Люди? Да, они гады те еще, но обычно это в душе, а не… в щупальцах проявляется. Мужчина замер, словно мышь под веником, даже и дышать прекратил, а разговор внизу продолжался.

Сначала воркование девушки и парня, потом любовные игры, потом снова разговор…

Девушка щебетала, парень ее поддерживал, ну а про мединцев его высочество и так слышал. Не придал особого значения, но слышал ведь!

И получалось так, что это именно они. Больше некому. Ой, как же это грустно… Или нет?

Любое явление природы его высочество рассматривал только с одной точки зрения. Может оно быть ему полезно – или нет?

Если может, надо брать и пользоваться.

Если нет… все равно надо брать. Обстоятельства меняются, что сейчас не пригодилось, потом в дело пойдет. Так что…

Он слышал о мединцах. И пригреет этот компромат на мэра Римата… вдруг пригодится?

А разговор внизу продолжался.

И вот тут-то его высочество и навострил уши.

Не то чтобы мединцы прямым текстом рассказывали обо всех своих планах. Но про возвращение Владычицы они упомянули. И о Валенсуэла – тоже. Его высочество боялся пропустить хоть слово.

Он – принц, но в очереди на трон он далеко не первый. Не третий даже. Шансов править у него практически нет. А хочется…

Власть!

Что такого в этом слове, что все так сходят от него с ума? Глупый вопрос. Изначально глупый.

Тот, кто понимает – никогда его не задаст. А кто не понимает, тому и не объяснишь. Как рассказать слепому про красный цвет?

Как объяснить эту неизъяснимую сладость? Когда ты – хозяин чужих жизней, судеб, когда ты имеешь право казнить и миловать, когда твоей воли ждут, словно небесной, когда ты можешь управлять людьми, словно марионетками?

Как этого можно не хотеть?

Как можно жить без этого восхитительного ощущения? Даже он… пусть, не первый наследник! Но и его не обошла эта зараза…

Ему кланяются, перед ним заискивают, преклоняются, егорасположенияищут, егословокое-чтозначитв томмире…

Шторм утихал.

Мединцы ушли, и принц начал раздеваться.

Холод?

Какой, к демону, холод?!

Какое крушение, пари, насмешки? Да плевать ему на все эти мелочи! Сто раз плевать на все и каждую! Важно только то, что он узнал!

И про планы, и про Валенсуэла, которые тоже мединцы… кто бы мог подумать! И про взрывчатку, которую закупают…

И даже самое главное.

Что в ближайшие пару-тройку лет мединцы должны уложиться. Что ж…

Не они одни. Ему тоже надо и подумать, и кое-что предпринять, и подготовиться. Надо, ох как надо… опасная игра?

Очень опасная. И проигрыш в ней будет караться смертью. Но выигрыш стоит риска! Или он расстанется с головой, или наденет на нее корону! И никак иначе!

Его высочество тщательно продумывал свои планы.

Правда, болезням было начихать на его соображения. И почти на месяц он слег с воспалением легких. Но это тоже пошло ему на пользу. Не свались он в кровать, и не случилось бы того разговора…

* * *

– Ваше высочество, надо.

Его высочество скорчил рожу.

Надо-надо… а не хочется! Почему все лекарства на вкус, как кошачья блевотина? Кто бы ему ответил?

– Не хочу. Уйди.

– Ваше высочество, – личико хорошенькой служанки прямо-таки преисполнилось горя, глазки захлопали, губки задрожали, на ресничках набухли две громадные слезищи. – Меня выгонят… умоляю!

Не подействовало. И то… видел он и не такие виды.

Горничная повела плечами, и пуговичка, словно ненароком, выскользнула из нетугой петельки.

– Ваше высочество… я вам сладенького дам…

– Ну, если сладенького, – скабрезно ухмыльнулся принц, протягивая руку за стаканом…

Горничная не соврала. Правда, мужчина был не в состоянии проявлять инициативу, но она и сама справилась. Хорошо так сработала, душевно, с огоньком…

Потом вышла из его комнаты… и спустя пару минут его высочество, который встал по важной нужде, услышал из гардеробной звук пощечины.

А это еще что такое?

Никакого желания встать на защиту горничной, или рявкнуть, или как-то вмешаться в конфликт у него и рядом не возникло. С чего бы?

Он и так снизошел до этой дурочки! Он уже ее осчастливил! А вот кто вторая? И в честь чего пощечина? Его высочество прислушался.

Разговор велся хоть и вполголоса, но слух у него был хороший, да и голос у второй бабы оказался очень пронзительным. Таким бы верещать хорошо… аж ввинчивается в уши!

– Ты чего добиваешься, дура?

– Тебе какое дело? Завидуешь?

– Да было б чему! Поиметь он тебя поимеет, но и только! Не женится же!

– А мне свадьба и не нужна! Мне ребеночек нужен!

– Зачем?

– Уж малыша-то его высочество не оставит!

Его высочество мрачно ухмыльнулся.

Конечно, не оставит. За ухо к доктору отведет и заставит плод стравить. На любом сроке. Что он – дурак, что ли, ублюдков от прислуги плодить? Вот еще не хватало!

– И что? Пусть не оставит, у него самого в кармане вошь на аркане!

Это прозвучало весьма неприятно, но справедливо. Увы.

Принц? Отлично! Только вот титул не означает достойного финансирования всех высочеств. Особенно отдаленных.

Денег принцу решительно не хватало! Даже на самое необходимое!

Яхту придется покупать, отделывать заново… расходы! И немалые, между прочим. А из казны ему деньги на это выдавать отказались, спасибо еще, стоимость утопленного судна не взыскали.

Но ему-то с того не легче!

Положено вам, ваше высочество, содержание? Вот, его и получите. Как положено, раз в квартал, под расписку. А форс-мажорные обстоятельства… идите-ка вы к королю. Если его величество распорядится, так вы сверх того денежки и получите.

Распорядится, ага!

У старого скупердяя снега зимой не допросишься! За соленую воду в море плату скоро взимать начнет! Подыхает, а чужие жизни так же заедает! Совершенно Аурелио Августин не понимает, что у стариков-то потребностей нет! А у него – есть! И еще какие! Важные и большие! Вот!

– Это по его меркам вошь. А по нашим там целый кит, – отрезала вторая служанка. – Мне так много и не надо. Вот, как Наталии Арандо выделили, домик и деньги на прожитие! И кстати, если б покойная королева не потребовала, король бы с ней не расстался.

– Ну так потребовала же! И тебя выгонят, как ее…

– Зато у меня ребеночек будет. Как…

– Как у нее?

– Ну…

– Рассказывай, дурища?

– Чего сразу дурища? Теть…

– Рассссссказывай, – перешла на гадючий язык заботливая тетушка. Племянница шмыгнула носом – и созналась.

– Мать мне говорила. Когда Наталия Арандо уходила из дворца, она в тягости была. Вот его величество и денежек ей дал, и с домиком помог… чего еще надо-то?

– Тебе, убогая? Мозгов тебе надо! Еще раз к его высочеству подойдешь – ноги вырву! Будешь на локтях до дома ползти! Тьфу, дура!

Вправление мозгов продолжилось, и ничего интересного для себя больше его высочество не услышал. Но и уже имеющееся…

Наталия Арандо?

Ребенок от короля? Хм?

Положа руку на сердце его высочество осознавал шаткость своей позиции. Даже случись что плохое со всеми впереди стоящими в очереди на трон, даже останься он единственным претендентом…

Королевской крови в нем маловато.

Но если у короля была незаконная дочь? Или сын? Или кто?

Это надо разузнать подробнее. Наталия Арандо, говорите?

Вот и разговаривайте, очень хороший разговор у вас получился! И я кое-что новое узнал! И выгоду свою не упущу!

Надо узнать, кто и когда родился у сеньориты Арандо, дочь или сын. Если сын, к сожалению, мальчишка будет бесполезен. Если дочь… когда?

Сколько ей лет, замужем она или нет, где сейчас находится…

Узнать нужно многое. Но ведь и выигрыш будет хороший! В нем королевская кровь, там королевская кровь. А если две ветви слить…

Можно!

Даже диспенсацию на это дело получать не нужно^[281].

Родство достаточно дальнее, так что и дети будут нормальные, и королевская кровь в двух ветвях – отлично! Сейчас-то в династии одна принцесса, и ту придется… того!

Огневик же! А с магами не договоришься.

Надо поискать! Наталия Арандо, была служанкой при дворе… потом уволена. Отлично!

Он ее обязательно найдет, и поинтересуется, почему та ушла. И кого родила, и что стало с этим ребенком. А потом и решит, что именно ему делать.

Перед его высочеством открывались блистательные перспективы. Определенно, судьба ему благоволит! Она показывает и возможность устранить соперников, и возможность получить большую легитимность… разве это не прекрасно?

Если он не использует предоставленный ему шанс, всю жизнь об этом жалеть будет! Это уж точно!

И его высочество потихоньку вернулся в кровать. Лежать, безропотно пить мерзкие отвары и настои, и думать, думать, думать…

Ему предстояло спланировать и осуществить сложную многоходовую интригу. Более того, сделать это так, чтобы его никто и никогда не заподозрил.

Сложно? Грязно?

Ленивые корон не носят. И избыточно совестливые тоже. Вот.

* * *

Епископ Тадео молился.

Да-да, иногда этим и епископы занимаются. И ничего смешного тут нет. С кем можно поделиться страхами и сомнениями? Кто не подставит тебя, не подсидит, не напакостит, не использует полученную от тебя информацию в своих неблагородных целях?

Только Бог.

Священники это точно знают, им человеческие пороки ведомы. Они на них постоянно любуются, да так, что иногда аж челюсти сводит. Принято думать, что священники всегда должны быть добры, милосердны, всегда служить проводником между Богом и человеком…

Ничего, что они тоже люди?

Попробуйте думать о Боге, когда у вас обострение… к примеру, геморроя? Или в спину так вступило, что ходить не хочется. Хочется ползать на четвереньках.

Да, и такое бывает. И бо-ольно…

Прихожане этого не осознают. Им кажется, что если ты священник, то ты – он самый без перерыва на сон, еду и естественные потребности. Врагу бы их подарить, но и врага жалко.

А уж как себя жалко, когда кто-то начинает выливать тебе на голову свои душевные помои, а ты даже треснуть дурака не можешь! Да что там! Даже лопату вручить и отправить на перекопку канав – и то нельзя!

И зря, между прочим. Лучше всего от душевных терзаний и сомнений помогает простой физический труд. Берешь ты лопату – и вперед. Деревья окапывать, или там, выгребную яму сооружать. И к вечеру у тебя душа терзаться не будет.

Она будет хотеть спать. Кушать, отдохнуть, полечить трудовые мозоли… да что угодно! Но терзаний ждать точно не придется.

К сожалению, глубокоуважаемому епископу это было недоступно. Он бы взял сейчас топор и пошел колоть дрова. Но…

Разве ж дадут?

Не дадут. Вот и приходится… молитвой.

Господь Бог если и слышал, то привычно не отвечал, но хотя бы мысли становились на место. Грустно было епископу, тошно… опростоволосились они, конечно, пятнадцать лет назад. И сейчас его ничего не оправдывает.

Если бы он тогда подумал, проверил, приказал еще раз разобраться…

Если бы…

И не надо сваливать на некромантов. Они во всем виноваты, они чего-то не доделали… кто – они? Антония Лассара, которая только из пеленок вылезла? Она еще маленькая.

Эрнесто Риалон? Так он лично с демоном и не общался.

Богине претензии предъявлять? ЛаМуэрте? Ага, поди, поори в кустиках у храма, повесели народ. Богиня поступила, как ей и положено, демонессу выгнала взашей. А с производными от демонессы должны были разбираться люди. Церковь, вот кто главный в борьбе со всякой нечистью! Церковь!

А они это дело завалили. За что сейчас и отвечать придется.

Епископ понимал, что выхода нет. Если в ближайшие два дня ничего не прояснится, он лично все расскажет его величеству. И примет всю тяжесть наказания.

Да, именно он.

Не тан Кампос – тот всего лишь чиновник. Не полиция, нечисть – не их епархия.

Именно Храм.

Именно церковь должна бороться с нечистью и нежитью. Некроманты… ну, будем честны. Сколько тех некромантов? Правильно, очень и очень мало. И они как раз боролись. А что не со всеми совладали…

Это как раз должна была доделать церковь. И проверить, и подумать…

Не сделали?

Нет.

Горели светлыми огоньками свечи, укоризненно глядели с икон святые. Ну, или епископу так казалось. Виноват же…

И ответит за свою вину. Впрочем, чуточку епископ все же кривил душой. Ему уже давно пора на покой, отдыхать, цветы выращивать… ладно, садоводство – не его стезя. А вот рыбку ловить он бы не против. Но…

Есть такое выражение в психиатрии – синдром штурвала. Вот, именно оно у епископа и было. Этакая сверхответственность. Без него все обязано было рассыпаться, пойти прахом, подчиненные обязательно опростоволосятся, проглядят нечто важное…

Это просто судьба!

Он хоть как-то сглаживает их ляпы, но всем известно, хочешь сделать хорошо – сделай сам.

Ладно-ладно. Брату Анхелю еще можно доверять. Он неглупый, но… Наверное, еще не готов к столь важному посту? Или готов?

Кто ж его знает…

Раньше бы епископ точно сказал, что брату Анхелю надо еще годик-другой подучиться, подождать, прежде чем на такой важный пост становиться. А сейчас…

Сейчас у епископа шла переоценка ценностей. Все же наедине с собой и Богом он мог быть честным. Вульгарно выражаясь, это он пролопоушил мединцев.

Именно он. Не кто-то другой, не брат Анхель – он должен был все обдумать, он отдать приказ разобраться более тщательно, он…

Он этого не сделал.

Результат будем расхлебывать всем Риматом.

Иконы молчали. Молчал и Господь, и в этом молчании епископу чудился упрек. Молчаливый, невысказанный, но от того не менее увесистый.

Все погибшие от рук мединцев, все, и за эти пятнадцать лет, и возможные, в результате попытки вернуть демонессу – все будут на его совести. И только на его.

Что бы ни случилось, епископ Тадео оставит свой пост. Он честно проведет корабль Храма через этот шторм, примет на себя всю вину – и отойдет от дел. Отдаст свое место брату Анхелю.

Епископ отчетливо понимал, что виноват. И собирался за эту вину расплачиваться. По справедливости. Перед Богом и людьми.

Поздно?

Лучше поздно, чем никогда.

* * *

– Сестричка.

– Братик.

Лоренсо и Ленора смотрели друг на друга достаточно настороженно. Рита покачала головой.

– Дети, я понимаю, вы не станете по-настоящему родными. Но вы оба меня любите. Разве этого мало? Ради меня, Ленора тебя не предаст, Рен. Ради меня, Рен, ты всегда поможешь сестре. Мало этого или много?

– Думаю, нам хватит, – определился Лоренсо. – Ленора, мама сказала, что ты замуж выходишь?

– Да.

– За кого?

– За простолюдина. Но мага, почти архимага, – ехидно ответила Ленора. – Это важно?

Лоренсо потер лоб.

– Важно. Ты разрешение от дяди уже получила на брак?

– Получу.

– Отлично. Как получишь – приглашай мужа сюда.

– Зачем?

– Как – зачем?! А приданое?

– Приданое? – растерялась Ленора.

– Ты же не поденщица, а дочь герцога, – сдвинул брови Лоренсо. – Все будет прописано честь по чести.

– Да нам не нужно, – Ленора как-то об этом и не думала. – Заработаем сами.

Магам хорошо платят, а богато она никогда и не жила. Да и на что в Академии тратить? На занятия в золоте ходить? Глупо…

– Вот и хорошо. Значит, пропишем все так, чтобы доставалось тебе и детям. Согласится твой избранник?

– Конечно, – даже удивилась Ленора. – Почему нет?

– Вот и хорошо. После коронации и займемся.

Маргарита смотрела на своих детей и ощущала тихое счастье.

Ее дети.

Живы, здоровы, счастливы… будут. Выросли, вот, решают за себя и для себя, несут ответственность за свои решения. Разве плохо? И дед их не раздавил, она смогла их обезопасить.

Может, совсем родными они и не будут. Но стать друзьями, близкими – они могут. И их дети дружить будут, и родными себя ощущать. А это уже отлично.

Пока она жива, она этому поспособствует. И безразлично ей, что избранник дочери – безродный. Главное, чтобы Ленору любил!

И сын вроде как жениться собирается. Говорит, раньше бы дед разрешения не дал, а теперь, может, и сладится? А там и внуки пойдут? И жизнь будет прекрасна и удивительна…

Маргарита Мария смотрела на своих детей, смаргивала слезы и мечтала о счастье.

* * *

– Ваше…

– Без церемоний, брат Анхель.

– Хорошо, брат Тадео.

Епископ поглядел на своего возможного преемника с сомнением. Но слово дано – слово будет сдержано. Самые крепкие обещания это те, которые между человеком, Богом и совестью. Конечно, если в душе человека есть Бог и совесть.

С другой стороны, авось брат Анхель и справится?

Но говорить об этом надо сейчас.

– Брат Анхель, что вы уже сделали, чтобы обнаружить мединцев?

Брат даже не задумался.

– Я попросил в полиции списки проживающих в Римате. По улицам.

– Так?

– Я решил так. Мединцы могут жить в столице, и наверняка живут. Но в храм они ходить не будут. Или редко будут заглядывать. А если и наведаются, то не будут откровенны…

Епископ кивнул.

Что ж, это логично. Действительно, мединцы не будут рваться в храмы.

– Я приказал раздать эти списки по приходам. И пусть отметят тех, кого знают.

Тадео посмотрел на своего подчиненного с интересом.

С одной стороны, идея здравая. Скажем, числится семья, а в храме не бывает. Повод проверить? С одной стороны – нет. Мало ли кто в храм не ходит?

С другой стороны… а вдруг?

Утопающий за что угодно схватится, хоть за соломинку, хоть за гадюку. Может, кого и удастся найти?

– К сожалению, дома с заложенной взрывчаткой таким образом не выявишь. Это нереально, в столице их очень много. А вот отдельных мединцев… вдруг да и получится?

– Мы упустим нищие кварталы.

– Не думаю, что они будут селиться именно там, – отмахнулся брат Анхель. – напротив, я отсеял их в первую очередь.

– Почему же?

– Причин было несколько, – принялся загибать пальцы брат Анхель. – Первое, мединцы не бедствуют. В их распоряжении неисчерпаемый источник богатств – море.

– Допустим, – согласился епископ.

Действительно, любой из мединцев может или жемчуга добыть, или со дня моря что полезное поднять, или рыбалкой промышлять, добывая редкую рыбу.

Вариантов много. Но бедствовать они и правда не будут.

– Второе – мединцы не смогут сильно сближаться с обычными людьми.

– Они бывают вполне человекообразные.

– Это верно. И все же они – другие.

– Вирджиния Веласкес…

– Она не пример, она полукровка. Ее дочь квартерон, от людей они ничем сильно не отличаются. Магия может помочь, но и только. А мы сейчас говорим о мединцах в первом поколении, о тех, кого не добили.

– Так… допустим.

– Что-то в них нечеловеческое будет. Как чешуйки у старшей Арандо. Да и характер наверняка тоже. Это мы не знаем, что они – другие. А они знают. И будут нервничать, и будут держаться подальше от людей. В бедных кварталах ничего не скроешь, там все на виду. Кстати, и семью создавать они будут далеко не с каждым.

– Вот как раз, чтобы вырваться из бедности, люди на все пойдут. Даже на брак с такими…

– Так ведь вырваться, – улыбнулся брат Анхель, – а не сменить одну хижину на другую. Опять же, не думаю, что мединцы такие идиоты. Глупо доверять человеку, который видит в тебе лишь… подъемник.

– Подъемник?

– Да. Нечто, могущее поднять их по социальной лестнице, или обогатить, повысить уровень жизни… понимаете, брат Тадео?

Епископ понимал.

Действительно, глупо на таких полагаться.

Человек пришел к тебе в расчете на выгоду? Ну так жди предательства, даже не сомневаясь. Сейчас ему выгодно с тобой, а через годик он возьмет все, что ты сможешь ему дать, и захочет большего.

Еще больше, еще вкуснее… и найдет нового перспективного покровителя. А тебе повезет, если прикормленная дрянь просто уйдет, не ударив в спину. Так, для верности.

Были прецеденты.

– Согласен.

– Слишком богатые кварталы я тоже отсеял. Я взял улицы, заселенные людьми среднего достатка, вроде той же сеньоры Арандо. И чтобы дома обязательно были или с выходом к морю, или в шаговой досягаемости. Чтобы удобно было добраться до моря.

Епископ едва не зааплодировал.

Действительно, как это он сам не подумал о таком простом решении? И список сократился в несколько десятков раз, и…

– Вот три десятка домов. Населенных, здесь перечислены люди… да, вполне возможно, что они не мединцы. Но если хотя бы одну семью этих тварей мы накроем, уже будет очень неплохо.

– Ты прав, брат. И когда их будут проверять?

– Братья уже начали, ваше…

– Брат…

– Прости, брат Тадео. Я провинился, отдав приказ в обход…

– Не говори так, брат. Ты не провинился, у нас каждая минута на счету, каждая секунда. И если братья уже начали обходить указанные дома… есть ли у нас способ определить нечисть?

– Да, брат Тадео. Я поговорил с некромантом, он кое-что мне посоветовал.

– Что именно?

– Самое простое, брат Тадео. А именно – ладан. У этих тварей должна быть на него негативная реакция, и это станет поводом для тщательной проверки.

Епископ пожал плечами.

– Такое случается с людьми. Я знал человека, который не мог войти в храм, начинал задыхаться, корчиться, едва не умирал. У него была жестокая аллергия на ладан^[282].

– Мы будем разбираться. Тщательно.

Епископ мрачно кивнул.

Да, надо разбираться. И надо искать. И…

Приятно, что брат Анхель постепенно начинает принимать решения, не оглядываясь на патрона. А то… честно скажем, все же возраст сказывается. То спина ломит, то ноги отказывают, то голова болит при смене погоды. Пусть молодежь постепенно перехватывает вожжи. А он пока постоит ширмой. Пока кризис. А потом молодежь привыкнет, и все будет хорошо.

И ему можно будет на покой…

Хорошо, когда можно просто молиться Богу и ни о чем не думать.

Видит Бог, скромный епископ давно заслужил свой отдых.

* * *

Звонок телефона заставил Идану Мерседес поморщиться. Но трубку она сняла.

– Идана Мерседес Веласкес слушает.

– Сеньора Идана, добрый день. Это тан Риалон, следователь. Скажите, как там мой стажер поживает?

Феола, сидящая на кушетке, кивнула. И сунула в рот еще одно пирожное.

После встречи с наставником, пусть и во сне, она восстанавливалась намного быстрее. Есть такое в шаманской магии.

Шаманы друг друга поддерживают и усиливают. Есть.

Так что девушка встала и отправилась съесть что-то еще. И кофе выпить. Хватит! Она выспалась, сила восстанавливается, а остальное… если постоянно в кровати валяться, так и руки-ноги отвалятся.

– Ваш стажер сейчас ест пятое… шестое пирожное, – сеньора Идана чуточку ворчала. Так, немного. Внучка неизвестно где, ее чуть не убили, с мужем и внуками… да какая сволочь все это затеяла?!

Попалась бы оная сволочь сеньоре Идане, там бы ни один некромант потом не помог. В клочья бы все порвала. И всех!

– Это хорошо. Спросите, пожалуйста, Феолу. Если я приеду за ней через полчаса, она сможет съездить со мной посмотреть на возможного мединца?

– Сможет, – отозвалась Феола.

Сеньора Идана находилась недалеко, а голос Амадо был преотлично слышен.

– Сможет, – передала сеньора Идана. И вздохнула.

– Тогда я приеду, – обрадовался Амадо. И распрощался.

Сеньора Идана посмотрела на девушку.

– Фи, ты уверена?

– Более чем, – сунула в рот седьмое пирожное Феола. И сделала большой глоток такого крепкого кофе, что он мог бы прожечь стенки кофейника. – У нас совсем мало времени осталось. Очень мало…

Она должна успеть!

Наставник говорил про волю богов, но шаманы знают главное. Даже с Богом можно договориться. Надо только знать, что предложить взамен.

И она предложит!

Для нее один Адэхи ценнее тысячи мединцев, поэтому отсчет надо начать с пяти тысяч. Сразу. И побыстрее… Авось, боги на размен и согласятся?

* * *

Смиренный брат Дуардо коснулся дверного молоточка.

Мединцы.

В столице.

Да, не доделали тогда братья свою работу. Теперь приходится добивать. Хотя брат никого осуждать и не собирался. Работа у него такая – с нечистью бороться. Там ли, здесь ли…

Где нечисть подвернется, там ее и прикопаем, братья непривередливы.

– Не подаем, – рявкнула весьма нелюбезная служанка, выглядывая в дверь.

– А я и не побираюсь, – отрезал брат Дуардо. – Хозяева дома?

– Вот и иди отсюда, коли не побираешься. Все одно тебе тут делать нечего! – не собиралась сдаваться тетка.

Брат Дуардо возвел глаза к небу. То привычно промолчало в ответ.

Почему, кто бы ему объяснил, люди воспринимают священников как нечто безобидное и беззащитное? Потому, что христианство – милосердная религия?

Так никто и не спорит!

Но если один раз милосердно выдрать дурака, то этим ты можешь сберечь ему жизнь. Вспомнит он о поротой заднице, да и не полезет на рожон. И жив останется.

Милосердие?

Дураки с этим не согласятся, пока не поумнеют. То есть порку надо проводить до вразумления. А пока…

Терпение смиренного брата закончилось. А дверь внутрь открывается… сильный пинок унес горничную внутрь коридора. С грустным звяканьем лопнула цепочка.

Тоже еще… цепочка! Страшная преграда! Плечом посильнее нажми – и кррррак!

У брата Дуардо было и желание, и возможности. И в особняк он вступил, исполненный стремления нести свет, радость и милосердие. Кстати, не стоит ли начать прямо отсюда? Что тут с горничной?

А, нет, не из этих. Просто склочная дура, такое частенько бывает.

– Ик… – выдала тетка, под взглядом монаха отползая к стене.

Брат Дуардо приложил палец к губам.

– Тсссс…

И направился туда, где слышались человеческие голоса.

Человеческие ли?

Их было трое. Мужчина и две женщины, все вполне человекообразные. И все так удивленно воззрились на монаха… неужели раньше не видели?

– Добрый день, сеньоры, – поздоровался брат Дуардо.

– Что… – начал было мужчина, но закончить не успел.

Брат Дуардо попросту открыл кадильницу.

Запах ладана поднялся из нее, словно волна, поплыл по комнате. А спустя несколько секунд брат Дуардо увидел и его действие.

Людей (людей ли?) буквально согнуло вдвое. Мужчина захрипел, хватаясь за горло, одна из женщин молча осела в обморок, вторая побледнела, словно полотно, ее начало рвать.

Брат Дуардо довольно кивнул. Да, брат Анхель не ошибся. Именно так и реагирует разная нечисть на святой ладан… ух!

Едва не пропустил бросок мужчины. Резкий, в горло… сбить священника с ног, убить, потушить мерзкую пакость, которая причиняет такие неудобства… ясно же – их обнаружили. Теперь чего скрываться?

Кадильница помогла и в этот раз. Брат Дуардо резко взмахнул ей словно кистенем, и враг не выдержал столкновения. Рухнул к его ногам, поверженный святым предметом. Разве что ладан по всей комнате разлетелся.

– Ай-яй-яй, – укоризненно вздохнул брат Дуардо.

И принялся увязывать поверженных мединцев. Ясно же, что не люди.

Раздевать и проверять он их не станет, незачем. Это потом некромант сделает. А у брата задача невелика. Прийти, поговорить, проверить… если что – телефонировать начальству. Этим он и займется. Потом сюда придет полиция, потом они обыщут дом, потом будут допросы. А пока…

Пока и он справится.

И все же брат Дуардо не удержался. Быстро провел руками по связанным телам… показалось ему? Или нет?

Ладно, проверить – дело минуты, да и подстраховаться не мешает. Из кармана рясы появился немаленький нож с острейшим лезвием, пара взмахов – и мужчина остался и без штанов, и без кальсон, а брат Дуардо еще раз убедился, что чутье его не подвело. Какая уж тут ошибка, если сзади у мужчины в штанах самый настоящий змеиный хвост? Толстенький такой, упитанный? И чешуя вверх по позвоночнику идет… ну да ладно, дальше брату смотреть было и неинтересно. Он свое дело сделал, гадину обнаружил, а что дальше будет – начальству виднее. И точка.

* * *

– Алисия Катарина Ксарес, – Эктор Патрисио посмотрел на брата.

– И Лоуренсио Хулио Ксарес, – Эмилио понимал брата практически без слов.

Думали они об одном и том же, и мысли их были печальны.

Хулио оказался самым счастливым. Он продолжил род. А вот они…

У Эктора сына просто не было. Три дочери.

Ладно-ладно, был еще внебрачный сын, но Патрисио его не признавал. И об усыновлении даже слышать не хотел, а Эктор привык слушаться.

Патрисио разве что забрать его разрешил, когда мать мальчика второй раз вышла замуж и устроила свою жизнь. Но ввести в род?

Вот еще, ублюдками Ксаресов продолжать не хватало!

У Эмилио… лучше бы и не было. Дочь и сын. Причем сын родился душевнобольным. Патрисио Ксарес, разумеется, этого не потерпел, и мальчик сейчас живет в лечебнице. Роскошной, оплачиваемой… закрытой наглухо. Вечная тюрьма.

С другой стороны, там о нем действительно хорошо заботятся. Можно много чего говорить про особенных детей, но стоит согласиться со здравым смыслом.

Им тяжело среди нормальных и обычных, среди здоровых психически и физически людей. А людям тяжело рядом с ними. Кому же приятно видеть… неудачный результат вечной лотереи жизни? И думать, что вот это может случиться и с тобой, с твоим ребенком, или внуком… да мало ли с кем?

А еще…

Любой физический недостаток можно компенсировать. Иногда и магией, можно сделать протезы, можно… да много чего можно. Но болезни разума – единственные, которые отказываются лечить маги. Наотрез. По принципу – никогда и ни за что.

Впрочем, врачи говорят, что он может умереть достаточно скоро… что-то у него там с сердцем.

Здоровых психически людей лечат. Но душевнобольных?

Ни один маг за это не возьмется, такой вот жестокий отбор. А еще маги дают обоснование своему поступку. Несправедливое, практически бесчеловечное, но…

Безумие в роду – не приговор, но намек на него. Узнай, за что небеса тебя карают, искупи вину и приходи. И никак иначе.

Не узнаешь?

Твои проблемы.

Да, это мог быть твой прадед, мог быть прапрадед или прабабка. Но кто-то из твоих родных совершил серьезное преступление. За которое пресекается твой род.

Единственное, что могут подсказать маги, это кому именно искать. Мужчине – или женщине.

В данном случае… да, именно так. Магия пресекала род Ксаресов. Жестко и уверенно. А кто там и что там натворил…

– Почему у него получилось?

Старший брат даже плечами пожимать не стал.

– Есть несколько вариантов. Отец от него отрекся и выгнал из рода. Фамилии не лишил, равно как и титула, но тут уж… просто не смог. Прошение он его величеству подавал, – Эктор старательно припоминал прошлое, стараясь сложить мозаику. – Но король только посмеялся, мол, страшное преступление. Жениться на любимой женщине и жить своим умом. Еще и отцу, кажется, пригрозил… мол, еще раз такое случится, он отца самого титула лишит.

Эктор не знал, но расставание с Наталией Арандо серьезно царапнуло сердце короля.

Он король, он должен, он сделал свой выбор в пользу государства и престолонаследия. Но разве от этого ему стало легче? Разве было менее больно?

То-то и оно. Патрисио невольно растревожил сердечную рану его величества, за что и получил со всех сторон по шее.

– Скорее всего, так. Но у тебя есть еще версии?

– На островах тоже есть маги. То есть шаманы. Могли они посодействовать.

Эктор этим сильно интересовался во времена оны. Это ЕГО семья, его дети… если бы наказывали супругу, другой вопрос. Разведись, да и женись хоть еще четыре раза.

Да, неприятно. Репутация пострадает, скандал будет, крики, шум, но ради здорового наследника на такое можно пойти. А если ты сам, САМ виноват?

Тут разводись, не разводись…

Отец?

Отец твердо уверен, что это все глупости. И точка.

И подтверждением его теории служат дети Хулио. Что будет следующим шагом старика? Да и так понятно. Роза уже принялась собирать информацию о бабах, а Ксаресы-старшие…

Долго ли им ждать приглашения в дом конкурента?

Отец уже начал задумываться о приглашении в дом Лоуренсио, о письме Хулио… о, пока он еще ничего не сказал, но братья видели это совершенно отчетливо. Словно маячок в ночи. За столько лет они папеньку замечательно изучили.

– Надо аккуратно расспросить Розу. А потом и самим… разобраться.

– Надо… да, надо разбираться.

Эктор и Эмилио не собирались церемониться ни с кем. Они тут, понимаешь, жилы рвут, из кожи вон лезут, зловредного старика ублажают, капризы его терпят – и зачем?!

Чтобы явился какой-то там племянник и пригреб все под себя?

Ну, знаете ли!

Это и святому стерпеть не под силу! Это уж как-то вовсе жестоко и безжалостно!

Ни один, ни второй не произнесли непоправимых слов. О, нет…

Не прозвучало пока еще: «похитить», «скомпрометировать», «шантажировать», а то и попросту «убить». Нет, пока еще не прозвучало.

Но оно было.

Оно черным облаком заполняло комнату, висело, окутывало, проблескивало грозовыми разрядами между двумя мужчинами.

Отдавать наследство никто из них не собирался. И в борьбе за родные и любимые денежки все средства были хороши, даже самые жестокие. А совести там, что у старшего поколения не было, что у младшего.

* * *

Чиновники!

Воистину, они бывают разные.

Толстые и тонкие, взяточники и лжецы, мошенники и негодяи…

Есть только два вида, которые до сих пор не удалось обнаружить науке.

Это чиновник честный беспримесный – как показывает практика, несуществующий.

И второй вид – чиновник, склонный прощать подставы.

Оба этих вида до сих пор никому обнаружить не удалось. А значит…

Карлос Мануэль Кампос лютовал и зверствовал.

Его – травить?!

Его человека убивать?!

На его власть покушаться?!

Ладно еще убивать кого-то, ладно травить мэра! Всякое бывало в этой жизни, и сам грешен, да не пойман! Но покушаться на самое ценное?

На власть?

За такое надо разорвать, попрыгать на останках и еще полить их сверху. И поджечь!

Серхио Вальдес держал начальство в курсе расследования, так что про мединцев тан Кампос знал. Но! Не мединцы же поменяли чашки? Это сделал человек! Его человек…

А ради кого он это сделал? Вот положа руку на сердце… некоторым, чтобы пойти на пакость, и стимула не надо. Только предложи! Но чиновниками такие не становятся. Настоящий чиновник пакостит только по расчету. За деньги, к примеру.

В данном случае…

Кто станет исполняющим обязанности, если сляжет тан Кампос?

Теоретически – Кадмус Кер Ломбарди.

А практически? Кадмус – умный, хороший заместитель, идеальный «второй». И потому мэр его не подозревал. Когда работаешь рядом с человеком несколько десятилетий, узнаешь его как бы не лучше, чем супругу или супруга. А не умей тан Кампос разбираться в людях, и мэром бы не стал.

Итак, Кадмус сразу сольется. Или… или станет великолепным козлом отпущения.

А кто может его подставить?

Тан Кампос подумал немного – и вызвал к себе секретаря.

Сезар Вальверде явился с блокнотом и грифелем. Услышал вопрос, подумал…

– Хм. Пожалуй, из тех, кто действительно мог бы задумать такую операцию, я бы назвал Эву Марию Вильялобос.

– Вильялобос? Но… она ведь женщина!

Сезар усмехнулся.

– В том-то и дело, тан. Она женщина. Умная, яркая, сильная – и всегда на вторых ролях. Понравится ли ей это?

Мэр задумался.

Женщина…

Но у нее должен быть мотив. Только занять место мэра города? Нелогично…

– Что ты сможешь о ней рассказать – вот так? Навскидку?

Сезар задумался.

– Не слишком много, тан. Замужем она никогда не была. Это первое и главное. Очень привлекательна, умеет пользоваться своей привлекательностью, но до близких отношений ни с кем не доводит. Руководствуется принципом: нельзя никому – никому нельзя. Можно одному – всем можно.

– Хммммм?

– В мэрии начала работать примерно… двадцать два года назад. С самых нижних должностей, была письмоводителем, потом постепенно подросла до вашего третьего заместителя.

Тан Кампос забарабанил пальцами по столу.

– При этом ни с кем не переспав?

– Да, тан.

Невероятно.

Будем честны, женщины успешно делают карьеру. Но частенько пользуются именно своим полом в качестве аргумента. А иногда у них и выбора нет. Шантаж – такое дело…

А тут Эва Мария ни разу ни с кем не… и третий помощник мэра? Всего за восемнадцать лет?!

Невероятно!

С тем же успехом она могла сколотить многомиллионное состояние… невероятный успех! И почему никто на него не обратил внимание?

– Потому что никто не задумывался. Эве Марии свойственно намекать на наличие высокого покровителя, которому она хранит верность, все это принимают и понимают.

– Минутку. А ты?

На лице Сезара расцвела улыбка.

– Плохим я был бы секретарем, принимая чужие слова на веру. Я просто отправился к ее дому и побеседовал со служанкой. Приходящей.

– Нет семьи. Нет детей. Нет любовника. Хммммм?

Тан Кампос долго не раздумывал.

– Сезар, вызови ко мне некроманта? Этого… Карраско.

– Слушаюсь, тан.

Если за столько лет Эву Марию не раскусили… может, она вроде той Арандо? Почему семью не завела? Просто мединцам люди не нравятся? Или не нужны?

Пока на эти вопросы нет ответов. Но тан Кампос собирался их – получить как можно скорее.

* * *

Рауль и Алисия прогуливались по набережной.

Алисия щебетала о чем-то ужасно важном, вроде новых романов.

Рауль то отмалчивался, то поддакивал. Он уже понял, что в голове у Алисии наблюдается большое количество розовых облаков. Неумеренное потребление романов, оно до добра не доводит. Вот младшая в семье Ксаресов практична и умна. А старшая…

Кажется, и у нее, и у Лоуренсио один и тот же недуг.

Неправильно-книжное восприятие действительности. И Рауль начинал понимать, почему так.

Алисия не дура.

Лоуренсио не дурак.

Просто… Плантация же! План-та-ци-я! Остров! Понимать надо специфику!

Алисия рассказывала про жизнь на острове, и Рауль тихо завидовал. Тихо, спокойно, дни похожи друг на друга, соседи все известны до донышка. На острове-то не скроешь ничего! Даже на островах – не скроешь.

Если кто чихнул, через пять минут все соседи знают, что случилось.

Все друг другу известны. И… будем честны, чуточку поднадоели.

Родители Алисии занимались плантацией и друг другом. А вот дети…

Феола была в обучении, Алисия проговорилась. А сама Алисия не подошла. И Лоуренсио тоже. И в итоге… жизнь они знали только по книгам.

Такие книжные-книжные, романно-начитанные дети.

А в романах есть и герои, и злодеи, и приключения, и… и вы пытались когда-нибудь перенести свои книжные представления на окружающую действительность? Нет?

И не надо, дольше проживете.

Это в книгах злодей всегда только черный, герой только белый… а в жизни герой может бить морду соседу и спать со служанкой. А злодей трепетно ухаживать за любимой канарейкой. К примеру.

На островах все было проще. А тут Алисия попала в большой мир.

Конечно, сволочь Анхель кажется ей таким любезным и обходительным, на островах-то они с таким не встречались…

– …мы обожали печь кексы…

В тихий голос Алисии вкрался захлебывающийся истошный визг.

Визг… да, визг погибающего животного.

Рауль огляделся вокруг.

Набережная… они умудрились пройти всю ее «чистую» часть и теперь находились совсем рядом с частью «грязной». Той, которую не благоустроили. Той, на которой мог собираться кто угодно, а не только «чистая» публика. И сейчас несколько мальчишек собрались и… кидали камни?

А… куда?

Раулю хватило одного взгляда.

Пискнула, отлетая в сторону, Алисия.

Завизжали подростки, которых Рауль раскидывал в стороны чуть ли не пинками.

Плюх – и мужчина подхватывает в воде небольшого черного щенка. Почти молочного.

Такая милая забава – не просто утопить, а еще и помучить. Камни в малыша подкидать…

Может, и Раулю досталась бы пара камней. Мальчишки были вполне уверены в своей безнаказанности. Но…

Визг понесся над набережной.

Уже не щенячий, о нет! Так и десяток щенков визжать бы не смог!

Визг летел, ввинчивался в уши, разрывал мозг, визг заставлял открывать рот и сжимать ладонями голову – так есть шанс уцелеть…

Феола в семье единственная была магом. Но кое-что умела и Алисия. Совсем чуть-чуть. Адэхи не учил ни ее, ни Лоуренсио, это так, пустячок для самозащиты.

– Паааааамааааааагиииииитееееее!!!

Выходило так истошно-пронзительно, что ноги сами несли людей к источнику визга. Заткнуть эту заразу!!! И побыстрее!!!

К моменту, когда Рауль вылез на набережную и отряхнулся, мальчишек уже и след простыл. Они решили не связываться. А вот народу набежало – человек двадцать.

– Что тут происходит?

О, и полиция! И где вас демоны носили, когда вы были нужны?

– Мальчишки топили щенка. Мой спутник его вытащил, я позвала на помощь, – коротко, совсем не по романам, отчиталась Алисия. Да, так она тоже умела. Только ритане это не к лицу. Так во всех романах написано!

– Ага… дамы, господа, не нарушаем, расходимся…

Полицейский понял, что проблем не предвидится.

Мальчишек искать? Да кто от него такое потребует? И где их теперь найдешь? А так все целы, никого не грабят, не убивают… хотя визгу быыыыыло! Жуть жуткая!

Гарпия на бреющем полете!

Народ принялся расходиться, а Рауль уселся, где стоял. Ноги ощутимо подрагивали. На руках жалобно поскуливал спасенный щенок.

– Так нельзя! Простынешь! – возмутилась Алисия. Подхватила его под локоть и потащила к ближайшей скамейке. Потом махнула уличному разносчику.

Горячий кофе, жареные моллюски и осьминоги… и любопытный черный носишко, который высунулся из-под пиджака тана Ортиса.

Дорогущего пиджака. Рукав от которого стоит раз в десять больше, чем какая-то дворняжка. Но вот – вылезла. И принюхивается уже заинтересованно к моллюскам, и осознает себя в безопасности.

– Ешьте. И надо домой, переодеться. Заболеете.

– Да, да, – кивнул Рауль. – Простите, Алисия.

– За что? Едем, скорее!

Рауль с сомнением поглядел на небольшого щенка в руках.

Ну да… едем… вы не пробовали вести мобиль с собакой за пазухой? Нет? И не надо, столбы целее будут! Алисия поняла, о чем думает мужчина.

– Ну-ка…

Щенок и сам не понял, как оказался в решительных женских руках.

– Успокаивайся, малыш. Все в порядке, я не обижу. Нам надо побыстрее домой, а то твой спаситель заболеет. И ты тоже весь мокрый… это кобелек. Месяца два, два с половиной, наверное…

– Алисия, вы…

Рауль не успел сформулировать, что – она.

Вы взяли собаку?

Вы так относитесь…

Вы… вы же не такая! И это не роман, это живое существо, и ему больно и страшно… не успел он ничего сказать. И хорошо, потому что Алисия сдвинула брови.

– Ненавижу таких сволочей! Мучить, издеваться… у нас на плантации были собаки. И мы за вязками следили! Другие щенков топили, а у нас приглядывали. Чтобы их не было. В чем щенок виноват?! В том, что люди – сволочи?!

– У меня таких четверо, – тихо признался Рауль, понимая, что где-то недооценил эту девушку.

– Пятого возьмете – или мне отдадите? – поинтересовалась Алисия, усаживаясь в мобиль Рауля. Да, в ту самую «Марину».

– Вы его возьмете? – поднял брови Рауль.

– Конечно. Если отдадите.

– И не…

Алисия так сверкнула глазами, что даже мобиль заглох.

– Если вы решили спросить, не выкину ли я его…

Что-то Алисия такое важное глазами искала. Скалку? Сковородку?

Рауль понял, что сейчас его будут бить, только осторожно, чтобы не напугать щенка, и поднял вверх руки. Благо заглохший мобиль с места не двинется.

– Нет! Алисия… я о другом! А меня вы вместе с ним не возьмете?

– К-как?

– Замуж. То есть жениться. То есть… дурак я, да?

Алисия широко улыбнулась, растрепанная и в пыльном платье, совершенно не похожая на юную благовоспитанную ритану (ритана Долорес упала бы в обморок от ужаса), но такая живая и искренняя в этот момент.

– Дурак. Но замуж я за тебя выйду.

– Ты – чудо, – искренне высказался Рауль. И поцеловал невесту.

Увы, торжественный момент был напрочь испорчен описавшимся щенком. Хотя… может – к богатству?

* * *

В дом Сальвадора Коронеля Феоле даже входить не захотелось. Что-то такое было рядом… гадкое, склизкое, противное…

О чем она Амадо и сказала.

– Понял, – отреагировал Амадо. – Похоже, он один из них… отлично! Посиди в мобиле, мы его сейчас арестуем – и все.

Феола скрипнула зубами и принялась вылезать.

Ага. И все.

А мединец будет сидеть и ждать ареста. Сопротивляться не будет, драться не станет, удрать не захочет… кто-то в это верит? Вот и она тоже – нет.

Надо идти.

Даже если не хочется.

Звякнул дверной колокольчик.

Кто знает, повезло им – или нет, но вошедших Феолу, Амадо и полицейских встретил лично хозяин. Лично тан Коронель.

И… он тоже что-то почуял.

– Р-риалон!

И в Амадо полетело… заклинание?

Да, было похоже именно на это. Может, и долетело бы, и проверило на прочность родительские защитные амулеты, но на пути магии оказалась Феола.

– Стоять!

И такой жест… словно она посохом об пол ударила.

Не было у Феолы ничего в руках, но словно колокол прозвучал. И Сальвадор замер на месте.

Заклинание?

Если что и было, то рассосалось без следа. А дом словно куполом тишины накрыло. Риалон дернулся раз, второй…

Куда там!

Словно его по рукам-ногам сковало.

Феола протянула руку и коснулась Амадо.

– Отпусти…

Тан Риалон почувствовал, что вновь обрел подвижность. Выдохнул, потянул из кармана наручники.

– Фи?

– У тебя есть десять минут. Потом все, кто находятся в доме, снова смогут двигаться.

По лбу Феолы стекала капля пота.

– Десять минут? Мне хватит, – обрадовался Амадо.

И ловко нацепил наручники на Коронеля.

– А…

– Других не отпущу. Прости…

– Ничего-ничего, – Амадо вытащил наручники у полицейских и метнулся во внутренние помещения магазина, договаривая уже оттуда: – Я справлюсь. Наручников хватит – или лучше их увязать?

– И оглушить, – выдохнула Феола.

Держать силу было тяжело. Но – надо.

Это Амадо не понял, что в него летело, а она-то легко прочитала чужую силу. Заклинание разжижения костей.

Да, и такое бывает.

Некромантия? А вот и… нет!

Лекарская магия! К примеру, кость отломилась, или расщепилась, или легкое проткнуло ребром… вот в такие моменты оно и нужно. Чтобы не нанести лишнего вреда, а кости убрать.

Вред?

Нет, польза. А если это на здоровом человеке применить?

То-то и оно…

От такого и не защитишься сразу. От каждого клинка свой щит не подберешь.

Амадо тем временем обнаружил еще четырех человек. Всех оглушил, всех сковал между собой – здравый смысл.

Просто так уползти можно, а если ты «валетом» сцеплен еще с тремя людьми?

То-то и оно. Так – не поползаешь.

И каждому – наркоз. Ногой в челюсть. Или рукой… главное – быстро и работает! Вот!

– Фи! Отпускай!

Феола упала на пол и расслабила руки.

Заклинание, уже безвредное, пролетело мимо нее, размазалось о стену.

– Феола?

– Нет-нет, все в порядке. Это я так… сейчас минуту посижу и буду в порядке, – отмахнулась девушка. – Сложно так сразу договориться с духами аэра.

– Духами аэра?

Можно уйти из университета. Но как перестать интересоваться тем, что было смыслом твоей жизни чуть не три десятка лет?

– Шаманизм. Я не применяла заклинаний. Я попросила духов воздуха сделать его твердым. Вот и все. Скорлупа вокруг каждого.

– А-а, – сообразил Амадо. – Вот оно что!

– Да. Потому и заклинание не долетело.

Амадо потер руки.

– Отлично. сеньоры, вы пришли в себя?

Полицейские закивали. На Феолу они поглядывали с опаской, но не так, чтобы сильной.

Шаман.

Бывает.

Главное – своя, остальное уже мелочи жизни.

– Тогда грузим всех по мобилям – и в участок! А сюда еще десяток человек, обыскать это осиное гнездо, найти все тайники… Фи, кто из них полурыба?

– Все, – пожала плечами Феола. – А, вот этот – на четверть, – палец указывал на одного из слуг. – Остальные наполовину.

– Понятно. У нас хороший улов.

Мединцы молчали по понятной причине – бил Амадо на совесть. Ничего, в полиции их и в чувство приведут, и допросят, и разберутся. И покончить с собой не дадут. На то некромант есть!

И Амадо довольно потер руки.

* * *

Когда Хавьер получил вызов в мэрию, он сильно не раздумывал.

Почему не съездить?

– Треси, поедешь со мной. Как мой ассистент.

– Правда?!

Хавьер кивнул.

– Чистая. Бери саквояж – и за мной.

Тереса захлопала в ладоши.

Ей нравились и поездки в мобиле, и… ладно! Сам некромант ей тоже нравился. Он умный и добрый, он интересно рассказывает обо всем на свете, правда, чаще о некромантии. Но кого вы хотите напугать мертвецами?

Дочь рыбака?

Море и смерть – они всегда рядом. Кто не видел, какие тела иногда выбрасывает на берег, тот не знает ужаса.

Хавьер замечательный!

Ему просто заботы не хватает!

И пуговица оторвалась на рубашке, он даже не заметил, Тереса потом потихоньку пришила, и кушать вовремя он забывает… забывал!

Теперь она здесь, и она позаботится, чтобы начальство было довольным и сытым. А то ж!

Довольный начальник – гарантированная премия!

Да, она корыстная! И что?

И вообще… и ничего! И нечего на нее так смотреть! Она корыстная! Точка!!!

Если бы Тереса знала, о чем думает в это время сам некромант, точно бы в обморок упала. От удивления.

А Хавьер думал, что из девочки получится идеальная жена. И мало того, он получит то, чему (секрет, но ладно уж!) завидовали все некроманты страны. Завидовали, глядя на Риалонов.

Когда два человека работают вместе, все делают вместе и не обращают внимания ни на какую силу. Хорошо, Риалону повезло. Лассара и сама некромант.

Но и Хавьеру, кажется, повезло. Треси совершенно не чувствительна к некросиле. Он проверял.

И с собой ее брал, и работал в ее присутствии… они с женой смогут быть вместе хоть сутки, хоть двое. И женщина не станет его бояться, не станет шарахаться, ее не будут мучить кошмары. Он спрашивал.

Разве это не чудесно?

Но для счастливого брака нужно еще многое. Не только совпадение векторов сил. Да, мысли не слишком типичные для Карраско, но семейство получило хороший урок. Освальдо Карраско преподал лично. Где он сейчас?

Только Ла Муэрте ответит.

А вот супруга его жива, внуков нянчит и помирать не собирается. Вот еще!

Не было ничего между ними, вот и стала дяде жена в тягость. Страсть – была. Детей наплодили. А больше-то… оказывается, отвращение может вызвать и человек, а не только его сила.

Хавьер этот урок для себя вывел и усвоил. И теперь хотел, чтобы его… полюбили?

Ладно, любовь может прийти потом. Пусть его хотя бы увидят – настоящим. И примут со всеми его заморочками.

С его работой, его вредным характером, его усталостью, его семьей… до заката не перечислишь всего. Он-то Треси примет любую. Но у нее выбор есть. А у него – нет. Другое такое сокровище он не найдет, точно.

Сокровище удобно устраивалось в мобиле и улыбалось.

Хавьер вдавил в пол педаль газа, и здоровущая машина помчалась по улицам города.

Мэрия, говорите?

Ну, ничего страшного там не будет, можно не напрягаться.

* * *

Отчет тан Ксарес получил достаточно быстро. И задумался над ним.

Итак, у Хулио родилось трое детей.

Лоуренсио Хулио, Алисия Катарина и Феола Амадина.

Феола – младшая.

Все трое сейчас в столице.

Старший, между нами говоря, идиот. Обычный мальчишка, прожигатель жизни, может, потом поумнеет, а может, и нет.

Средняя – тоже красотка, блондинка. Но умна ли?

Бабе ум не обязателен, так даже лучше, когда в голове одни розовые лепестки. И посмотреть приятно, и не лезет куда не надо.

Обычная ритана.

Платья – туфельки – кружева – украшения – мужчины. Приехала сюда, чтобы выйти замуж. Оно и понятно, за кого там, в Колониях, выходить? Все наперечет! А тут поохотиться можно, жирную рыбку поймать. Не быдло какое, тан, ританы, из Ксаресов, старинная семья, с историей. Есть чем гордиться.

Это правильно. И Лоуренсио тоже на это настроен. Найдет подходящую – женится. Но пока просто прожигает жизнь.

Двое старших копии отца.

Ничего такого уж невероятно интересного в них нет.

Младшая же… не просто язвительная и неглупая копия своей матери. Мать Патрисио, кстати, никогда не видел, но ненавидел от всей души. Из-за этой стервы он потерял сына! Остальные дети женились по его приказу и остались рядом, а эта… этот…

Гррррр!

Убил бы! И других слов тут нет!

Есть информация, что Феола маг. Не сильный, вроде как огненный. Женщине это, конечно, не к лицу. Но маг…

Хм.

Понятно, почему она себя так ведет. Понятно, почему огрызается.

Маги спесивы и надменны, а если еще и аристократы – она себе может многое позволить. И зацепить ее практически нереально. Чем?

Обучением?

Её и так примут, куда она пожелает. Деньги есть, все есть… если бы она была в кого-то влюблена, дело другое. Но кто позарится на такую колючку?

Хотя… есть наверняка то, что может привлечь девушку.

Деньги. Или очень большие деньги.

Маги могут прокормить себя, но кто сказал, что все маги богаты? У кого-то в кармане ветер свистит, горестно так. И вряд ли Феоле достанется много денег при дележке наследства. Да, сейчас рано об этом думать, а все же?

Если девочка маг, если девочка умная, она быстро поймет, что деньги нужны. Только вот…

Это дети и внуки пляшут вокруг Патрисио за долю в наследстве. Феола так не согласится. Она легко поймет всю его игру… да что там! И дети понимают, и внуки!

Им просто деваться некуда!

А вот Феоле есть куда. Она не будет в этом участвовать.

Или будет?

Но тогда надо предложить очень привлекательного червячка. Чтобы рыбка точно не сорвалась.

И леску. И удочкухорошую.

Была у Патрисио одна идея. Но тут нужна и подходящая кандидатура… надо поискать! Найти именно то, что нужно.

Он найдет. Это Римат, здесь много людей. Обязательно найдется тот, кто ему нужен.

* * *

Если бы кто-то спросил брата Анхеля, чего тот хочет, брат ответил бы без колебаний.

Творец наш, защитник и вседержитель, пошли долгих лет жизни епископу Тадео. И чтобы подольше он оставался на своем нелегком посту. А я… мне и так живется неплохо.

Брат Анхель не думал о власти. Никогда.

В храм он пришел не из искреннего желания служить Творцу, просто так сложилась ситуация, но…

Вот и оно, что – но!

Дураком он не был, и быстро понял, что братья делятся на несколько категорий. Те, кто хочет поудобнее устроиться, те, кто желает денег и власти, и те, кто верит в Бога. Последних, кстати, меньше всего.

По разным причинам люди приходят в храм. Ох как по разным…

Брат Анхель пришел в храм около тридцати лет назад после гибели жены и ребенка.

Жена давно хотела съездить в горы, отдохнуть. Анхель уступил ей, сам, лично, посадил на поезд… он тогда еще не служил Творцу. Он был просто одним из полицейских, вот и все.

Кто, кто мог знать, что в поезде перевозилось целое состояние? Золото, банковские билеты… знали только несколько человек. И один из них решил разбогатеть. Резко.

Взрыв заставил поезд сойти с рельсов. Вагоны… кто не видел, что при этом получается – и не смотрите. Авось, кошмары мучить не будут. Раздавленные, искалеченные, искореженные тела… А потом еще огонь, который доделал то, что не доделали подонки.

Анхель только мог надеяться, что его близкие умерли сразу. Без мучений.

И мечтал лишь о мести.

Он похоронил родных, уволился из полиции – и отправился на место происшествия. Как он искал, как старался…

На это ушло два года. Два года, наполненных тоской и отчаянием, злостью и ненавистью. Но у него все получилось. А потом…

Потом он начал мстить.

В ту пору от его руки погибло шестнадцать человек. В том числе три женщины. Детей он старался пощадить, а вот женщинам досталось. Впрочем, женщины ли это? Если женщина ради своих амбиций способна обречь на смерть других людей… да, и женщин, и детей… это – не женщина! Это самка!

Так что своей вины брат Анхель не чувствовал. И рука его не дрожала.

Он не боялся, что его поймают, он боялся не успеть. Но – справился. И попросту запил.

Да, вот так сорвался в ожидании визита полиции. Понятно же, никто не оставит такое без внимания. И найдут его достаточно быстро, вон, мертвых допросят, или еще что…

Вместо полиции пришел епископ Тадео. В то время еще кардинал, он как-то смог достучаться до обожженной души Анхеля. У него нашлись и слова, и понимание, и внимание, и цель для бывшего полицейского.

Более того!

Анхеля даже не арестовали! Ему даже на суд явиться не пришлось! Вместо этого Анхель отправился в монастырь.

В монахи его сразу не взяли.

Трудник, потом послушник, и только спустя десять лет ему разрешили принять сан. Епископ искренне сомневался, что Анхелю место в стенах монастыря. Чтобы служить Богу, нужен особый склад характера, которым Анхель не обладал. Не было мира в его душе…

Была потеря.

Потеря всего. Семьи, цели, самой жизни… ходит вроде бы человек, а на деле это живой труп. Только в могилу лечь осталось.

Служение Богу? Так ведь и тут с умом нужно, а то по поговорке и выйдет. И лоб неофит расшибет, и полы в храме попортит. А с характером Анхеля – легко! И непринужденно!

Несколько лет отдать мести, все расследовать, всех найти, убить… скажете – это так просто? Нет, это серьезно. Для этого надо быть очень целеустремленным человеком. И не всегда знающим границы, которые не стоит переступать.

Если бы Анхель отдал преступников в руки закона…

Но ему было слишком больно. И эту боль он выплескивал убийством…

Епископ Тадео сам себе честно признавался, что побаивается неистовства брата Анхеля. Но возраст и время меняют многое.

Постепенно Анхель учился жить разумом, учился думать о последствиях своих поступков… А может, просто не было у него ничего в сердце, кроме углей? Нечему там было гореть…

Не было в нем больше любви, даже к Богу. Была благодарность к человеку, который его поддержал, к людям, которые его приняли. Вот из благодарности он все и делал. Не жил, а доживал. Но раз уж Бог дал ему эту жизнь… он проживет, сколько отмерено. Ему не будет за себя стыдно, когда он окажется ТАМ.

А может быть… может, это еще и не просто жизнь, а искупление. Все же он убивал. И до сих пор в этом не раскаивался. Он не чувствовал за собой вины, но готов был отработать, в том числе и годами жизни. Разлукой с любимыми, которые ждут его ТАМ.

Власть?

Да плевать на нее было скромному брату. Шесть раз и с колокольни! Он просто выполнял свои обязанности.

Не воровал, не подличал, не интриговал. Власть заинтересовалась таким отвращением к себе – и пришла сама.

Постепенно, потихоньку брат Анхель получал все больше власти. И хотел только одного.

Туда, на небо, к родным и любимым. А то, что здесь…

Его работа. Его искупление. И сделает он все это наилучшим образом.

И точка.

Вот и с мединцами надо все до конца довести, а то что это такое? Они беду не разглядели, они сорняк не выпололи, а расхлебывать потомкам?

Нет, нельзя такое оставлять.

Даже если король прикажет его казнить, скромный брат Анхель доведет свое дело до конца.

* * *

Его величеству Хоселиусу Аурелио не до казней было.

В данный момент он разнимал их высочеств. И было это жутковато и опасно. А то ж!

Ее высочество Ленора и герцогиня Мегана сцепились врукопашную. Да так, что одна забыла про свой имидж милой девочки, а вторая про магию огня. И так хорошо у них пошло!

По комнате катался клубок из двух взбесившихся визжащих кошек. И из него летели клочья волос, юбок и такие проклятия, что краснели даже много повидавшие стражники.

Ар-ристократия!

Хоселиус даже застыл на секунду, не представляя, как ЭТО растаскивать! Раздерут же!

Не кошки? Так это ж и хуже, они крупнее!

– Посторонись!

Бернардо не подкачал. И откуда он только эту вазу взял? Здоровущую! С розами!

Из нее, не вынимая цветов, он и окатил разъяренных дам.

Визг оборвался на особенно пронзительной ноте.

Клубок распался. С пола медленно поднимались две мокрые мегеры. Поцарапанные, растрепанные… Ленора Маргарита выругалась неподобающим образом, оглядела свое платье и прищелкнула пальцами.

Да, магия огня и на такое способна.

От платья повалил пар, и через несколько секунд оно было сухим. Высохли даже попавшие на него лепестки роз. И волосы тоже.

Ленора тряхнула головой – и зло воззрилась на дядю.

– Ваше величество, если эта девка меня еще раз оскорбит, я за себя не отвечаю!

Мегана залилась слезами. Получилось плоховато – от воды поплыла косметика, слезы еще добавили «шарма», и гротескная маска вместо очаровательного личика могла бы напугать слабых духом. По счастью, в королевской семье таких не водилось.

Дворец-с.

Если там выживете, можете спокойно лезть в гнездо к кобрам и кушать живых скорпионов. Они такие милые…

Хоселиус скрипнул зубами и принялся выяснять, что случилось.

Как оказалось, Мегана «в штыки» восприняла поступок его величества. Она, она первая дама королевства! А не какая-то магичка! Но…

Оскорблять?

Ругаться?

Мегана решила поступить проще и подлее. И в косметику Леноры Маргариты были добавлены некоторые вещества, после которых опрыщавеет даже акула. Покроется язвами и вынуждена будет долго лечиться.

Не учла Мегана лишь одного. Такие вещества – получаются магически. При воздействии на них магии и никак иначе. Ленора же сама была магом огня, и что от ее косметики «фонит», поняла сразу же.

Считать ауру человека, который прикасался к баночкам-скляночкам? Это вообще задача для первокурсницы, а не для магистра. И Ленора заявилась к кузине-герцогине.

Мегана была одна – повезло. Или не повезло, как сказать? Потому что при свидетелях женщина повела бы себя иначе. А один на один – чего стесняться?

Она и выпалила в лицо Леноре, что той не место при дворе. И вообще, у нее ни женственности, ни обаяния, ни…

Говорить такое в лицо магу огня? А Мегана привыкла, что она тут главная. И никто ей не причинит вреда.

Ну и просто повезло. Ленора так разозлилась, что не стала поджигать негодяйке платье или волосы, в по-простому вцепилась в прическу. Мегана, хоть и выглядела хрупкой, ответила тем же, и женщины сцепились.

Хоселиус только застонал.

– Нашли … время!

– Ты! – Мануэль Хоселиус зло смотрел на кузину.

– Ты не понял?! – прошипела Ленора. – Твоя … хотела меня изуродовать!

Мужчина чуть смутился.

– Ну… она ошиблась. Да, Мег?

Меган, следуя священному правилу: «плакать, когда рядом есть опасность», продолжала рыдать в три ручья, так что ответа мужчина не дождался.

Ленора зашипела вовсе уж гадюкой. Она уже пару дней кое-что подозревала, но аура пока плохо была видна. Сливалась.

А ведь может быть всякое…

И средства, содержащие магический компонен, т ей тогда нельзя. Никак!

Ни внутрь, ни наружно. А еще… Были у нее и насчет матери подозрения. Ленора только потом сообразила, что она увидела.

Когда у человека воспаление – оно затрагивает не отдельную область, а ВСЕ тело. Болит в одном месте, а воспалено везде. У Маргариты такого не было. Все было локализовано в одной области, а это бывает при направленном воздействии.

А кому это выгодно?

Кто тут главная дама двора, привыкшая к этой роли и преференциям? Кого отстранили от церемонии? Кстати, справедливо. Еще тут жены ублюдков главную роль в королевстве не играли.

Была у Меганы причина, еще как была.

Ленора с трудом задавила свой темперамент. И жестко произнесла.

– Дядя, она НЕ ошиблась.

Хосе только вздохнул. Потом выглянул за дверь и поманил придворного мага. Тот послушно зашел в комнату, под которой уже половина придворных стояла с вытянутыми шеями и растопыренными ушами – и был тут же озадачен вопросом.

– Что в склянках?

Версия Леноры подтвердилась за пять минут.

Мегана просто забыла, кто такие маги. Она привыкла, что она главная, что никто ее не ослушается, привыкла устранять соперниц… да, и подобным путем тоже. Она просто ошалела от безнаказанности.

И поплатилась за это тотчас же.

– Мануэль… твоя супруга не сможет присутствовать в храме.

– Дядя?

– У нее аллергия. На содержимое этих баночек.

– НЕЕЕЕЕЕТ! – взвыла Мегана, но король был неумолим.

– Вы едете лечиться к себе в поместье.

– Дядя, но это далеко…

– Ничего. Доберетесь потихоньку.

– Дядюшка, при всем моем уважении, – Мигель Рамон подал голос неожиданно.

– Что? – сверкнул на него глазами Хоселиус.

– Прошу вас чуточку смягчить наказание. Все же вред не был нанесен…

– Не по ее вине! – сверкнула глазами Ленора.

– Понятно же – дура, – удивленно пожал плечами мужчина. – Кто бы еще травил мага – магическими снадобьями?

Звучало логично. Дура. Ну… ладно! Сейчас вроде как и не время для склок, а потому…

– Что ты предлагаешь, Мигелито?

– Пусть герцог и герцогиня пока погостят в моем доме. Для поправки здоровья ее светлости. А потом, после торжеств, приедут в столицу?

Хоселиус подумал пару минут.

Что ж. Это можно. Если…

– Ленора Маргарита, ты согласна?

– Да, дядя, – решила не спорить по мелочам Ленора. Все равно после торжеств она вернется к себе в университет. И дел у нее будет по горло. И от дяди хорошо бы согласие на свадьбу получить.

Так что…

Не будем лишний раз спорить! Лучше при случае…

Мегана, ну кто тебе сказал, что Ленора не умеет пользоваться всеми этими дамскими пакостями? Это просто у нее нервы сдали, вот она и сорвалась. А так-то…

Ты – попала.

Даже не так. Ты – пропала.

* * *

Уютная гостиная, двое мужчин попивают вино, успокаиваются.

Только что Лоуренсио написал письмо для Караката. Анхель, видя, как другу неприятно все это общение с городским дном, взялся передать записочку. Надо же решать как-то вопрос! Не платить шантажисту, а разобраться раз и навсегда!

Чего не ждали ни Лоуренсио, ни тан Анхель, так это явления на пороге дома Алисии и Рауля. Причем оба в таком виде, словно их неделю в луже купали.

С Рауля явственно течет вода, платье Алисии мокрое и в пятнах… зато вид у обоих довольный! Хоть ты по лимону им предлагай от всех щедрот душевных!

– Что случилось?! – ахнул Лоуренсио.

– Ритана Алисия! – вторил ему Анхель.

Платье из драгоценного бархата восстановлению уже не подлежало. Никогда. А кружева на нем были похожи на жалкие грустные тряпочки.

Впрочем, Алисию это ничуточки не смущало. А вот то, что черный комочек, который она прижимала к груди самым осторожным образом, хочет кушать и посасывает ее палец…

А вот тут – простите!

Когда в женщине включается такой специальный режим защиты ребенка – на ее пути лучше не стоять. А заодно хорошо бы уйти с пути поезда и разогнавшегося носорога. По силе воздействия – это примерно одно и то же.

Может, вы и уцелеете. Но это еще не точно. А может, вы еще и не весь уцелеете.

– Где кухня?!

Это Феола интересовалась такими низменными мелочами. Алисия Катарина раньше до них не снисходила. А вот сейчас…

– Т-там, – показал пальцем ошалевший Лоуренсио.

Алисия Катарина развернулась и зашагала на кухню.

Анхель посмотрел на друга и последовал за девушкой. А то как же!

Лоуренсио посмотрел на тана Ортиса. Даже грозно получилось…

– Тан, извольте объясниться!

– Объясняю, – Феола и Алисия вовсе не означали, что Лоуренсио не достанется на орехи. – Я сделал предложение вашей сестре. Она его приняла. Мы женимся.

– Что?! – ахнул Лоуренсио, падая в кресло.

Рауль язвительно ухмыльнулся.

– Повторить по буквам?

– Эммм… мммммууууу…

Рауль пожал плечами – и повторил. Авось, бычачьи (мычачьи?) навыки его детям от дядюшки не переползут?

– Но-но как?!.

– Предложение сделал? Красиво! Я решил утопиться, если ваша сестра мне откажет, – не выдержала душа тана Ортиса. – И она не смогла ответить мне отказом. Такой грех на душу! Лично спасать меня прыгнула!

А если учесть, что с Рауля до сих пор вода капала… Лоуренсио поверил безоговорочно.

– Ммммууууу… мммманипулятор!

– Ага! Не переживай, братик. Я хороший.

Лоуренсио протянул руку, нашарил на столе графин – и отхлебнул прямо из горла.

Боги, за что караете?!

Мало ему язвы-Феолы! Мало той ситуации с… мобилем и прочим! Так еще и Алисия! Может, в вас верить надо было? Как Феола? А я вот… не понимал?!

За чтооооо?!

И Лоуренсио отхлебнул еще раз. Авось, полегчает?

* * *

– Ритана Алисия, что это за чудовище?! Крыса?!

Тан Анхель не разглядел толком, что за сокровище на руках у Алисии. А та… сдержалась, чтобы не напугать рыком щенка.

Ага, вот и кухня.

– Добрый день. Сеньоры, мне нужно молочко для щенка. Как вы думаете, будет он уже сам кушать?

– Да, конечно, ритана, – шагнула вперед одна из поварих. – Давайте сюда, сейчас мы его полотенцем высушим, вытрем, покормим… какой лапочка! Ваш?

– Мой, конечно…

И тут Анхель, под влиянием эмоций, совершил непростительную ошибку.

– Ритана Алисия, зачем вам эта гадость?! Выкиньте ее! Я вам подарю породистого…

Ладно, Анхеля тоже понять можно. Нервы, нервы…

Только вот Алисии было на это начихать. Боевой режим защиты детеныша выключаться не собирался. И плевать ему, что детеныш собачий… кто сказал, что благородная ритана не умеет кусаться?! Тебе потом ни один ветеринар не поможет!

Ритана осторожно передала щенка женщине, которая подсунула ему под мордочку миску с молоком. Псеныш принялся отчаянно лакать, а Алисия скрестила руки на груди и сверкнула глазами.

– Тан, вы против?

Что-то Анхель уловил. Но остановиться уже не смог…

– Ритана, разве вам подобает такая собака? Это же дворняга… ей самое место на помойке! Таких еще в младенчестве надо топить, чтобы породу не портили…

Выбор?

О, он был сделан мгновенно.

Когда на одной чаше весов прекрасно воспитанный, образованный, галантный и элегантный тан, претендующий на роль вашего мужа и говорящий нечто подобное, а на второй – беспородный щенок, которого еще один породистый тан полчаса назад спас и воды, рискуя собственной жизнью…

Кто бы сомневался, кого выберет Алисия Катарина!

В конце концов, у Анхеля даже хвоста нет! И вообще…

Девушка выпрямилась еще сильнее. И жестко отчеканила:

– Тан Толедо, поскольку вы с моим будущим супругом не нашли общего языка… я также не смею вас задерживать.

– Будущим… супругом?!

– Да. Тан Ортис сделал мне предложение, и я его приняла.

– А… эээээ…

Мычать Анхель не умел, но это его не спасло.

– Эта собака – мой свадебный подарок. И если я услышу в ее… его сторону хоть одно неподобающее слово…

Ах, как же хорошо скандалить на кухне! Только руку протяни!

И сразу же под рукой! Так удобно возникает сковородочка! Прелесть просто! Облизнуться и порадоваться!

Анхель посмотрел на Алисию. На щенка. На сковороду.

Потом проделал все это в обратном порядке. Сглотнул.

И боком-боком заторопился к двери. А то кухня же… тут еще и скалки есть. И ножи. И…

Пошел он. Спасибо всем, до свидания…

– Баммммм! – ускорила его отход с позиций крепко приложенная об стол сковородка.

– Ауввв? – поинтересовался испуганный щенок.

Алисия тут же бросилась успокаивать его, заворковала над малышом… и совершенно не заметила, как закрылась дверь за таном Толедо. Подумаешь, ценность великая! Да пусть идет…

Все, все, малыш, тише, ты со мной, все закончилось, и никому я тебя не дам в обиду….

Интересно Рауль уже обрадовал брата?

А, неважно!

Он заедет завтра с утра, и они отправятся подавать заявление в мэрию. И в храм. И в газеты объявление дадут. И с его родными познакомятся.

Но это – завтра.

А сегодня у нее есть дела поважнее. К примеру, накормить и уложить собачьего малыша.

Кто-то против?

Пока сковородочка рядом?

Протестующих и самоубийц – не было.

* * *

Анхель вылетел в гостиную и с ужасом воззрился на Лоуренсио.

– Рен! Это… это – что?!

– М-мууу… с-сууу-сссессстры, – невнятно ответил приятель.

Рауль уже удалился, а тан Ксарес высосал половину графина и изъясняться мог только междометиями. Сомнительными.

Анхель посмотрел на это дело… тело, да и плюнул.

Чего уж там!

Чего уж тут…

Только с Лоуренсио сегодня не будет. Но как так-то?! Он же поклясться был готов, что эта девица уже у него в руках! Уже на крючке!

Уже…

И тут такой эпический провал?!

Да как такое может вообще быть-то?!

Но даже этот вопрос задать было некому. Лоуренсио лыка не вяжет, Феолы нет дома, а у Алисии – сковородка. И как-то спрашивать уже ничего и не хочется.

Ладно!

Анхель все еще выяснит. А пока… Пока эта гадкая семейка ему за все заплатит!

И за сковородку – тоже!!! За нее особенно! Вот!

(обратно)

Глава 7

Анхель Хуан Толедо…

Когда тридцать два года назад в семье Толедо родился малыш, родители обрадовались. Привычно, правда, уже четвертый сын. Вот так повезло тану Толедо, что жена ему только сыновей рожает.

Правда, это было единственное везение в семье. В остальном же…

Глухое поместье в медвежьем углу, и такая же глухая спесь не помогали улучшить благосостояние семьи. Вот ни капельки.

Четверо сыновей, три дочки, и всех пристроить надо. Как?

Ну, старшему сыну, понятно, поместье в наследство. А пока пусть с родителями живет, хозяйство вести учится. А то ведь умению выкроить из носового платка три платья тоже учиться надо. А там женится, дети пойдут…

Второй сын?

По привычке, или делать военную карьеру, или во флот. Собственно, потому семья на одного сына и обеднела. Старший брат Анхеля действительно послушал родителей, пошел на корабль, ну и потонул вместе с кораблем. На море и не такое случается.

Третий сын церкви. И поскольку воля Хуана Толедо в семье не оспаривалась, церковь получила себе брата Гаспара.

Дочерей замуж. В идеале без приданого, ну, с минимальным. За дворян, конечно. Кого выдать замуж не удастся, тех в монастырь.

Замуж-то выдать удалось. Двух старших.

Одну за вдовца с шестью детьми, другую за старика, который на ладан дышит. Обе были так благодарны отцу, что домой больше не показывались, да и родных к себе не приглашали.

Но это понятно, из-за неблагодарности! Отец для них все сделал, а эти стервы… тьфу!

Третья дочь покорно ушла в монастырь, подозревая, что там будет лучше, чем замуж по выбору отца. Может, хоть бить не будут…

Оставался четвертый сын – и тут тан Толедо решил отдать его тоже на флот. А что?

Второй сын мог бы сделать карьеру, а вместо этого померши. Пусть Анхель делает.

И тут коса нашла на камень. Да с таким скрежетом, что вся округа слушала.

Анхель иногда подозревал, что покорность старших братьев и сестер вызвана… или глупостью, или просто – голод, холод, безденежье, дни похожи друг на друга, как копии, вот и тупеешь, и дуреешь, и слушаешься, как лошадь – погонщика. Хотя, казалось бы, да взбрыкни ты! У тебя и копыта, и вес, и вообще – растопчешь и сверху попляшешь! Нет?

А почему?

Так что ни на какой флот Анхель не собирался, вот еще не хватало! Плавать по паршивым морям, собирать на свою голову все шторма, жить на скудное жалованье, а потом еще семью завести, домик… рога сами заведутся по такой жизни.

Нет-нет, ему это не подходит.

Анхелю хотелось приятной и роскошной жизни. А за чей счет – неважно.

Но спорить с отцом? Нет-нет, лучше поступить по-умному.

Анхель послушно взял у отца деньги и отправился записываться на корабль.

Ага-ага…

Пассажиром.

На проезд до столицы ему как раз хватило. А дальше… дальше жизнь закипела-завертела, подхватила-понесла… и оказалось вдруг, что крупная, по меркам Анхеля, сумма, это медяки нищенские. И столица весьма зубаста, и нищих не любит, и друзей в ней завести весьма и весьма сложно… врагов проще, но и те заводиться не спешат.

Картина маслом. «Провинциал, покоряющий вершины».

Таких картин по столице уж не одна тысяча написана, где на заборах, где кровью на мостовых, где еще чем… хорошо заканчивают из них процента… нет, даже процента нет. Может, сотые доли процента и устраиваются. Остальные или удирают домой, или столица пережевывает их, сплевывает и навечно забывает. А что?

Новое «мясо» подъедет. Свеженькое, с теми же наивными мечтами, жуй – не хочу!

Хитрость у Анхеля была, но деньги, навыки, да и хорошие манеры тоже… дело шло к печальному концу жизни, к примеру, завербоваться матросом на корабль, кто ж тебя с улицы офицером-то возьмет… Анхелю повезло.

Им заинтересовалась сеньора Анна Кармела Кальдерон.

Сеньора была стара, богата, а главное, весьма и весьма падка на молоденьких мальчиков. Неприятно?

А что – отказываться? Анхель себе такого чистоплюйства позволить не мог. Да, приятно бы и кого помоложе, но – даже трактирные служанки в столице зажрались. И без реала за корсажем тебе не дадут. Разве что подносом по морде.

Так что…

Впрочем, Анхелю повезло в другом. Сеньора была стара. Дети у нее были, но дети ж там, а молодой муж – здесь. А что такого?

У Анхеля любовь, у Анхеля счастье… у сеньоры тоже. Потому, женившись, они отправились в свадебное путешествие.

А оттуда сеньора уже и не вернулась. Нет-нет, не надо о грустном. Нарочно Анхель ее не убивал, просто она не вынесла напора любящего мужа. Ну и сама… того, сердечко пошалило.

Судовой врач так заключение и выдал. А там и родня сеньоры понаехала.

Наследство делить.

И вот тут сказалась хитрость Анхеля. Наследство он знал, оно там не так, чтобы велико, это раньше б ему показалось – такие деньжищи! А сейчас… ну полгода он на них проживет, много – год.

Зато суд, зато шум, зато репутация…

В столице ему будет не житье. Небось, и через сорок лет припомнят. Так что…

Анхель чуть не на колени кинулся перед опешившими родственничками. Мол, простите – виноват, готов хоть завтра отказ написать на кого скажете… завещание? Да вы что! Вы о чем?!

Все ваше, мне ничего не надо!

Ну, разве что пожить месяцок, пока квартиру не сниму в приличном месте. Вы уж простите, на работу пока не устроился… исправлюсь! Завтра же и искать начну. Вы меня ни с кем не познакомите?

И как тут было отказать?

Круг знакомств у детей сеньоры был обширным – среди своих, конечно. Но Анхелю хватило. Для начала.

Он уже понял, что главное – не деньги, а люди. Ну и пошло.

Слово там, слово тут…

Связи на городском дне у него были. Среди купцов появились.

Аристократия?

Самое забавное, что найти вход в высший свет несложно, если у тебя есть титул. Это к ворам и грабителям не всякого допустят, а для высшего света хватает костюмов, заказанных у правильного портного (сеньора), таких же ботинок, часов, аксессуаров, ну и хорошо подвешенного языка.

И Анхель прижился.

Невеста Ортиса?

Ну, было в его биографии и такое. Года три, что ли, назад? Или четыре?

Анхель тогда делал небольшой перерыв. Неприятная история там случилась, пришлось на полгодика уносить ноги. Не в никуда, конечно, как приличный человек, он отдыхал на дорогом курорте, а что долго… и что? Нервы, нервы…

Меланхолия и депрессия – болезни аристократов. Это вам не простуда для быдла. У него нервное расстройство тонкой и чувствительной души…

Вернулся он в столицу, когда все улеглось, там и познакомился с Эмералд. Хотя кроме имени там ничего интересного и не было. Так себе девица… нос длинноват, волосы жидковаты, грудь только на ощупь искать надо. Но возраст!

И приданое!

Анхель решил – надо брать. И занялся.

Очаровать Эмералд оказалось несложно, Ортис ей так пренебрегал, что половину работы за Анхеля сделал. Женщины ж ушами любят! У-ша-ми!

И цветочки ей дарить надо, и всякие глупости говорить, и вообще… Анхель подсуетился, а Ортис – у него и так денег хватает. Перебьется.

Только вот оказалось, что приданого там кот наплакал. Столько-то он и с любовниц имел. Не деньгами, а вещами и подарками, но имел. И бросить все это?

Связать себя с глупым чучелом?

Нет-нет, без него! Анхель свою свободу разменять на такое не согласен. Та же Алисия хоть красива, а эта… тьфу! Ну и попала она в неудачный тоже момент. Анхель не сдержался и высказался. Но кто ж знал, что Эмералд не только страшилище, но и дура?!

Другая б пошла, да и снадобье какое купила, чтобы ребенка скинуть. А потом жила, как ей нравится. Не первый век бабы так делают, и мужиков обманывают.

А эта!

Топиться вздумала!

Тьфу, дура!

Ладно б просто утопилась, так еще и Ортису все рассказала. И получил Анхель себе врага на всю жизнь. Рано или поздно он бы точно что-то с Ортисом сделал, просто… такие тут дела закрутились, что не до него было. Ну и упустил.

И Алисию упустил в результате.

Ничего.

Лоуренсио ему доверяет, так что деньги Анхель не упустит. А больше от таких ничего и не требуется.

И вот не надо мне про ТО дело, оно еще то ли выгорит, то ли нет, а деньги нужны. Всегда.

Итак, что мог бы ответить Каракат такому как Лоуренсио?

* * *

Кто-то другой трижды подумал бы, и четырежды, прежде чем заявиться в нищенский квартал.

Висента Анна Дельрио не сомневалась. А что?

Она здесь своя. Просто не переодевалась сегодня для визита. Но повадки остались теми же. И походка. И жесты. И даже удавка на запястье, чтобы сразу же перекинуть ее на шею жертвы, и короткий клинок в другой руке.

Коротенький, не длиннее пальца, ну так что же? Знать надо, куда его воткнуть, и будет вам счастье!

Давным-давно двое детей – Хуан и Винни оказались выброшены в этот квартал, словно мусор. Бесполезный, ненужный родственникам мусор.

Внешне все выглядело более чем пристойно. Двое детей, остались сиротами… конечно же, тетка приютила их! И даже заботилась… стерва!

Хуана – юнгой на корабль, да из военных, чтобы он там загнулся. Там четырнадцатилетние-то погибали влет, а ему и десяти не было!

А Винни… Винни просто планировалось продать в бордель, и сказать брату, что та умерла. Если брат вообще спросит.

Недооценила тетка ребят.

Хуан подслушал ее разговор. Висента, которая выглядела тогда ангелочком, только что темноволосым, придумала отличный план.

И ночью…

Да, именно Винни подсыпала тетке снотворного, отлично зная, что собирается делать дальше. И ее доченьке – тоже.

А вы думаете, просто так бордель планировался? Дочка замуж выходила, ей приданое нужно. А не двое сирот, с которых ничего не получишь, разве что родительский дом… тот тетка продала.

Детей – не успела. Потому что полыхнул ее собственный дом. Ночью. Когда она спала.

Проснуться она не успела – угорела во сне. И дочь ее тоже.

Наверное.

Тот пепел, который остался на пожаре, ни один некромант поднимать не стал. Да и что могла сказать тетка?

Уснула, умерла?

Все. Почему уснула? Так люди каждую ночь спят, и что?

Огонь стер все следы. А Хуан и Винни сбежали.

Несколько дней перебивались на улице, потом прибились к одной из уличных банд, пару лет выживали в грязном квартале…

Так уж поделились между ними роли. Хуан – руки, ноги, сила. Винни – жесткий и холодный разум.

Висенте просто не повезло в жизни. Родись она в другой семье, стала бы гениальным аналитиком. Наблюдать за людьми, подмечать самые крохотные детали, делать выводы – талант! Алмаз неграненый.

Кто-то учится этому годами, и все равно ошибается. Кто-то рождается с этим. Как с талантом к музыке, танцам, пению. И талант берет свое.

Москит точно знал, если бы не сестра, они бы не выжили на улице. Он мог драться, мог убегать, но с кем драться и к кому бежать, могла угадать только Винни.

Первым, кто заметил это, был Эрнесто Риалон. Винни помогала его жене в антикварном магазине, конечно, ему стало интересно, что там за помощница такая.

Вторым – Рейнальдо Шальвейн, которого Винни давно уже звала просто – дядя Рей. А как еще-то?

Сколько он ее учил, сколько вкладывал, родители только вздохнут печально и завистливо! Они с детьми занимаются всяко меньше, когда не работают и по дому не заняты. А она с Рейнальдо Игнасио находилась рядом сутками. И рассуждения его слушала, и подозреваемых допрашивала (сидела в уголке, и они сравнивали свои впечатления), и улики собирала…

Чего только не было!

И Винни безумно нравилась эта жизнь. И задания вроде последнего…

Поиграть немного в другого человека? Да что может быть проще! Они с Мерче и так похожи, осталось убедительно сыграть.

Сыграла, ага.

Себе Винни не лгала никогда. Если бы Феола не оказалась магом, да еще каким, Винни погибла бы. Меньшее, что может сделать в ответ девушка, это навести справки про этого самого Анхеля Толедо.

Анхель Хуан Толедо…

Стайка малышни пробежала мимо. На девушку они поглядели сначала с интересом – добыча? Потом опознали как свою, и смотрели уже, как более мелкие хищники на более крупного. Винни привычно была настороже. Кто их знает, шакалят? Еще кинутся сворой…

Она шла в давно известное место. В небольшую хижину на отшибе. В дом, в котором жил Паук.

Прозвище было не просто говорящим, оно точно отражало сущность этого человека. Человека, который старался знать всё и обо всех, держать в своих тощих лапках десятки и сотни нитей, улавливать малейшее дрожание и напряжение…

Будь рядом Шальвейн, Винни не стала бы сюда приходить. Или пришла бы с дядей Реем.

Он сейчас был в Лассара, со сломанной ногой, и приехать не сможет. А информация нужна еще вчера. Как можно скорее! Еще быстрее!

Так что…

В дверь хибарки она поскреблась строго определенным образом. Два раза, потом еще три и опять два. И повторить через сорок секунд.

Только после этого дверь скрипнула и приоткрылась. На пороге стоял совершенно безобидный на вид человек. Даже – человечек.

Невысокий, сутулый, седоволосый, с горбом и в нелепых круглых очках. В каком-то рваном тряпье и с идиотской улыбкой.

Любой бы обманулся. Но – не Винни.

– Доброго дня, Паук. Пустишь?

– Конечно. Для тебя, дорогуша, – что угодно. Что тебе угодно?

Скрипнув, закрылась дверь хибарки. Паук зажег свечу, которую держал в руке, и уселся за стол. Винни точно знала, что под столом есть люк, и в него можно нырнуть в любой момент. И удрать. Там проходит один из тоннелей канализации, догнать Паука будет нереально.

– Знания.

– Ты знаешь мою цену.

Винни кивнула. Знала, конечно.

– Тан Анхель Хуан Толедо. Ты про него что-то знаешь? Мне нужно…

– Анхель Хуан Толедо… детка, и ты про него знаешь. Крыс это, наводчик у Слизня.

Винни с размаху хлопнула себя по лбу.

– Крыс?! ОН?!

– Что в этом удивительного?

Винни даже головой потрясла. При всей ее памяти, при всем уме… Не запомнишь ведь каждого? Никак не запомнишь!

Вроде как и говорили, что Крыс из танов, ну так что же? На дне жизни кого только ни найдешь, там и королевские отпрыски оказаться могут.

– Нет. Ничего. Я просто сразу не сообразила, вот и удивилась.

– А, тогда ясно все с тобой.

– Расскажешь, чем он знаменит?

– Расскажу. А ты чем поделишься?

Винни молча положила на стол несколько жемчужин, которые ей выдала Феола. Но Паук брал не только деньгами. Точнее, деньги для него всегда были вторичны. Поэтому…

– Из колоний приехал тан Ксарес. Знаешь такого в столице? Семейство Ксаресов? Вот, внук патриарха…

* * *

В мэрии было тихо и спокойно. Было.

Пока туда не вошел Хавьер. Тереса следовала за ним, неся для вида легкий саквояжик.

Так бы Хавьер его и сам утащил, но пусть девочка побудет рядом. Она и была.

А вот люди пугались, разбегались с его пути, впереди летел зловещий шепот, предупреждая – некромант вышел на охоту!

Некромант в мэрии!

Прячься, народ!

Впрочем, секретаря мэра такими мелочами, как некромант, было не пронять. Подумаешь – холод и потусторонним веет. А вы пробовали квартальный отчет подавать? Нет?

Попробуйте. Вы еще некроманта вместо кондиционера приспособите. Лишь бы под ногами не мешался. Сезар Вальверде так к этому и отнесся.

Лично Хавьера встретил, лично провел по коридорам.

– Вот ее кабинет.

Хавьер кивнул – и вежливо постучал в дверь.

– Войдите! – откликнулся недовольный женский голос.

Хавьер и вошел, раз приглашают. А вот сделать ничего не успел.

Некромант же. Тихо и скрытно он ходить не привык. А ЭваМария, поняв, чтоуйтинеполучится, решиладраться.

В Хавьера полетело заклинание, которое он едва успел отразить защитным куполом.

И второе…

Которое он уже не успел отразить.

Просто поставил купол – и оно размазалось по нему гадкой синеватой кляксой. На несколько секунд противники замерли друг напротив друга.

Хавьер рядом с дверью.

Стройная высокая женщина в элегантном платье, сидящая за столом и сжимающая в руке какой-то кристалл так, что по пальцам кровь потекла…

Или это одно из условий активации кристалла?

Хавьер сразу заклинание не опознал, что-то из водной магии… лучше такое на себе не пробовать.

Удар в щит.

Еще один удар.

А вот третьего не последовало. Вместо этого Эва завизжала диким голосом и подскочила на полметра вверх.

Сбилась концентрация, полетел в одну сторону кристалл, в другую женщина.

Хавьер подскочил к женщине – и со всей силы пробил ей прямым в голову. Не стесняясь. В челюсть.

Та всхлипнула и обмякла, словно тряпка. И из-за стола высунулась Тереса.

– Все в порядке?

– Треси!

Хавьер и сам не понял, как упал на колени и сгреб девушку в охапку.

– Жива?! Цела?!

– Да! – девушка вся дрожала, уткнувшись ему в плечо. Но не плакала.

Когда дверь открылась, Хавьер успел войти внутрь. И вся драка происходила внутри кабинета.

А Треси… она жутко испугалась за своего некроманта. Конечно, своего! А чей он еще? Поэтому она упала на четвереньки – и поползла внутрь комнаты. Прямо к столу гадкой тетки.

Та и внимания не обратила. Хавьер все затмевал.

Вот некромант! Он большой, страшный, он сейчас доберется – и прибьет ее… Треси не шумела. Она просто подлезла под стол.

Булавка у нее с собой была всегда, и не одна. Хорошая, прочная, острая, хоть ты два куска кожи скалывай между собой. Длинная, чуть не с палец.

И Треси со всей дури вонзила ее в ногу мерзавки. Куда-то в мякоть.

Кто ж такое выдержит?!

Мединка и не смогла. Заверещала, сбилась, потеряла концентрацию, а Треси выдернула булавку и ткнула ей еще раз. Тут уж и Хавьер не растерялся.

В дверь кабинета заглянул испуганный Сезар Вальверде. Вот чутье! Привести – привел, а к кабинету не подошел, и даже в дверь не заглянул. А то бы и его накрыло!

– А… как тут? Тан Карраско?

Хавьер только рукой махнул.

– Все в порядке. Она без сознания. Пыталась меня атаковать чем-то из водной магии, но сама она… – Хавьер прищурился, вгляделся в женщину, – да, она не маг.

– Не маг?

– С этим мы еще разберемся, – пообещал Хавьер. И принялся увязывать пленницу по всем правилам искусства. Чтобы с собой не покончила. И кляп в рот, обязательно. А то еще язык себе откусит! – Треси, спасибо! Ты умничка и чудо! Если бы не ты, все бы куда как хуже получилось!

Девушка некрасиво хлюпнула носом.

– Я за тебя испугалась.

Она и не заметила, что перешла с некромантом «на ты». Но Хавьер не растерялся.

– Я за тебя тоже испугался, малышка. Давай мы так сделаем. Я сейчас распоряжусь, тебя отвезут домой, а я с этой пакостью побеседую. А завтра приходи на работу. Согласна?

Треси подумала минуту – и замотала головой. Это что, самое интересное мимо нее? Она так не согласна! Ее потом девочки спрашивать будут, а она что им скажет? Допрос?

Вот и ладно! А то не видела она, как рыбу потрошат.

В дверь заглянул тан Кампос.

– Тан Карраско, мои подозрения подтвердились?

– Да, тан. Это одна из мединцев.

Тан Кампос помрачнел.

– У меня под носом. В моей мэрии…

– Тан, не стоит себя корить. Эта вполне человекообразная. Ее никто не отличил бы.

– А вдруг она не одна такая?

– Допросим – узнаем, – отмахнулся Хавьер.

Еще одна мединка в копилку. Погодите, твари, мы вас всех на свет божий вытащим! Не уплывете и не спрячетесь!

* * *

В участке был аншлаг. Но девушкам это совершенно не помешало.

– Фи!

– Треси!

Подруги обнялись – и тут же затрещали, как две сороки, делясь впечатлениями. Мужчины переглянулись.

– Мединец? – кивнул Хавьер на художника.

– Он. А у вас?

– Вроде как тоже мединка. В подвал их?

– В допросную, – согласился Амадо.

Мужчины переглянулись и потерли руки совершенно одинаковым жестом. Вот не любят они друг друга. Да и не надо! Не в любви тут дело, а в общем враге, которого надо додавить. А любовь?

Перебьются!

В допросной было темно, тихо и прохладно. Хавьер лично пронаблюдал, как привязывают к специальному креслу одного мединца, потом вторую. Недовольно посмотрел на просочившихся девушек.

– Это не для вас, ританы.

Феола фыркнула.

– Треси и правда лучше такое не видеть. А я останусь.

– Мне нервных дамочек в чувство приводить некогда, – рыкнул Хавьер.

Феола его слова попросту проигнорировала и повернулась к подруге.

– Треси, ты нам пока перекусить не сообразишь? На всех? А то и мне бы надо, и некромант твой вымотался. Ему бы сейчас сладкого, да побольше.

– Ой! – подскочила Треси. – Сейчас, минуту!

И унеслась. Феола посмотрела на Хавьера.

– Обидите мою подругу, отрывать не буду. Само отпадет! Ясно?

Хавьер даже не рассердился. Взглянув на девушку, он уже признал в ней коллегу, хоть и другой направленности. Но считай, своя. Так что ответил честно.

– Я с самыми честными намерениями.

– Тогда хорошо. Приступим, пока она занята?

– Приступим, – Хавьер ловким движением распорол одежды на пленниках. На одном, на второй… поиздеваться?

Нет. Осмотреть и понять, чем они отличаются от людей.

Сальвадор практически и не отличался, не считая широких жаберных щелей между ребрами.

У женщины по телу шли неширокие, но отчетливые полосы чешуи. Жабр у нее не было, но чешуя была какая-то странная. Или не совсем чешуя? Словно бы полосы… другой кожи. Слизистой такой, зеленоватой, они словно ленты, обвивали все тело.

Феола осторожно дотронулась до нее пальцем, поморщилась.

– Гадость. Склизень какой-то…^[283]

– Вполне может быть, – кивнул Амадо. – И похуже бывало. Эта еще человекообразная.

Феола покривилась.

Человеко… безобразная! Твари!

Попади ей в руки та демонесса, Феола бы ей лично хвост вырвала! Два раза! Оторвала, прирастила – и по кругу, пока не надоест! Наставник у нее один, и лишаться Адэхи она не намерена! А из-за этой пакости… насоздавала она! Приперлась – ее в этот мир звали? Нет? Вот и нечего тут!

Девушка прищурилась и посмотрела на мужчин.

– У меня свой интерес в этих тварях. И я не позволю меня отсюда выставить?

– Да? – удивился Хавьер.

Девушка приподняла руку. На ладони загорелся белый огонек.

– Проверим? Вы старше и сильнее, но кое-что я умею.

Хавьер сощурился, но Амадо не дал разгореться ссоре.

– Тан, ритана, мне сейчас нужна вся информация, которую мы сможем у них выудить. Давайте вы потом поругаетесь?

Тан и ритана переглянулись, потом решили, что им тоже интересно – и успокоились. Ладно уж… частично они ругались из-за антагонизма их сил. Некромант – и маг жизни!

Ну как тут найти общий язык? Спасибо, хоть терпят друг друга.

– С кого начнем? С мужчины или с женщины? – задумчиво поинтересовался Хавьер.

– Мне кажется, с мужчины, – Амадо разглядывал художника. – Чтобы выжить среди чиновников, надо обладать стальным характером и алмазными нервами. В творческой среде все же проще, у него не может быть такой закалки.

Принято было единогласно. И Сальвадора Пабло Коронеля привели в чувство ведром ледяной воды.

* * *

– Что это значит?!

Возмущаться художник попробовал. Не получилось, Амадо покачал головой.

– Сеньор Коронель, давайте побережем наше время и силы? Мы знаем, кто вы такой. Я правильно понимаю, ваши произведения – это ведь не фантазия? Верно? Это живыемединцы, которых вы видели и знали?

Мужчина обвел подвал затравленным взглядом.

– Я… не…

– Сеньор, прошу вас! Я смотрю на ваши жабры – и вы мне еще пытаетесь что-то рассказывать? Давайте сэкономим наше время и силы? Не хотелось бы отдавать вас некроманту…

Хавьер многообещающе улыбнулся.

– А зря. Я бы не возражал.

И провел пальцем по краю невесть откуда извлеченного стилета. Острого, тонкого… многообещающе так получилось.

Сальвадор дернулся.

– Я… не…

– Что вы – не?

– Я не знаю, что вы хотите услышать? Ну да, я… со мной это сделали! Но разве я в этом виноват?! Вы же понимаете, я даже слияние не успел пройти! Я совсем ребенком был тогда!

Амадо мысленно поставил себе галочку.

Начал говорить?

Сломался. Поплыл. Отлично! Теперь надо только слушать и задавать вопросы. А это он умел.

Хотя… чем дальше, тем больше Амадо разочаровывался. Мединец говорил правду, что есть, то есть, но такую бесполезную, что было даже обидно за себя и свои усилия.

Сальвадор Пабло Коронель был не рожденным мединцем, а сделанным. Но не просто так.

Синэри интересовалась магами, а творчество – это тоже часть магии. Какая-то. Условная.

Картины великих художников, книги одаренных писателей, музыка гениальных композиторов – все это тоже своего рода магия. То, что заставляет душу возвышаться – или наоборот. Падать в грязь. Более того, измарывать этой грязью все остальное, заляпывать ей весь мир.

Да, именно так.

Есть талант со знаком плюс, но есть и со знаком минус.

Сальвадор всегда был талантливым художником, и ему хотелось попробовать себя в скульптуре, он нашел себя в ювелирном деле, на стыке трех дорог. Синэри заметила это и провела мальчишку через изменение. Но душу его не поглощала – вдруг потом он окажется неспособен творить? Это ведь не совсем магия.

Это нечто такое… искра Творца? Да, можно и так сказать. И вмешиваться в это Синэри не захотела. Испугалась? Кто теперь ответит. Она просто поставила метку принадлежности на Сальвадора, дала ему возможность дышать под водой, но душа его осталась той же. Цельной.

Потому он и остался в живых.

И… честно говоря, первые несколько лет он был счастлив. Учился, пытался сделать себе имя, выплескивал пережитый им ужас в картинах и скульптурах, заслужив звание оригинального художника, подающего большие надежды.

А потом…

Потом его нашел Рамон. Рамон Амадо Бустос.

Амадо записал имя и кивнул Треси, которая вернулась со здоровущим подносом. Кофейник, закуски.

– Тереса, милая, тебя не затруднит попросить навести справки? Рамон Амадо Бустос?

– Да, конечно, тан Риалон. Тан… эммм… Хавьер, вот, возьмите.

– Мы же перешли на ты. Спасибо, Треси, – поблагодарил ее некромант. И даже руку девушке поцеловал, галантно забрав у нее чашку с кофе. Специально для него готовила, старалась. Для всех – кофейник, а для него отдельно.

Треси покраснела от удовольствия и отправилась наводить справки. Феола промолчала. Только искра в глазах сверкнула.

Кажется, одну из подруг она выдаст замуж? А почему бы и нет? Хорошая девушка, хорошая партия, да и совместимость у них хорошая… Феола потихоньку сместилась поближе к некроманту.

– Если решите жениться на Треси – не больше четырех детей. И не сразу, лет за пятнадцать, а то она их выносить не сможет.

У Хавьера даже глаза загорелись.

– Четырех детей?!

– Я вижу, у нее хватит сил. Ну и я восстановить помогу, но это не за год делается.

Хавьер молча поцеловал руку и Феоле. Амадо покосился на них с явным неудовольствием и вернулся к допросу.

– Он страшный… нет, не внешне, хотя и внешность там ужасная, – Сальвадору тоже налили кофе. А что ж не побаловать, если человек старается, сотрудничает и не врет ни в чем. – Он тоже не прошел до конца слияние, но там дело в чем-то другом. Он просто душой весь ЕЁ. Понимаете?! И это чувствуется, это отзывается…

Именно Рамон начал собирать мединцев.

Именно он понял, как можно приспособить к делу подающего надежды художника и ювелира.

Коронелю доставляли серебро и золото, кораллы и жемчуг, приносили найденные на морском дне драгоценности – за века туда столько всего высыпалось! Он не мог опускаться на большие глубины, но среди мединцев было достаточно тех, кто легко плавал у самого дна.

И что получается?

Затрат нет, а вот прибыль есть. И ее можно пустить куда-то в оборот – с этим Сальвадор не заморачивался. У него было достаточно материалов для работы, у него был дом и галерея – и что еще надо художнику?

Да ничего!

Он знал, что Рамон ведет дела с какими-то купцами, но… с какими? О чем?

Ему это было попросту неинтересно.

Взрывчатка? Гекатомба? Жертвоприношения?

Сальвадор задрожал всем телом, но сознался, что да. Он знает. Слышал. Рамон не делился с ним подробностями, считал не то что ненадежным, но творческая личность, знаете ли! Нервы, тонкая душевная организация, избыточная впечатлительность…

Кое-что Сальвадор знал.

– Рамон просто помешался на Хозяйке. Он мечтал ее вернуть, мечтал о единении, мечтал открыть ей дорогу обратно…

– Она мертва, – Хавьер даже посочувствовал мединцу. Кое-что общее у них есть, будем честны. Сальвадора не спрашивали, но и самому Хавьеру выбора не досталось. Мединцем жить тяжко, но и некромантом – поди, поживи! Кстати…

– Почему у вас нет семьи?

– Вы же видите мои… особенности, – развел руками художник. – Найти ту, которая станет со мной жить, просто нереально. Экзальтированные идиотки? Обойдусь, благодарю покорно.

– А из ваших?

Сальвадора так выразительно перекосило, что дальше Хавьер и уточнять не стал. Ясно же! Не нравятся ему полурыбины. Имеет право.

– Я знаю женщину, которая любила мединца. Искренне.

– Мне такого не выпало, – сухо ответил Сальвадор. – А размениваться на всякое разное я не хочу. Хозяйка действительно мертва?

– Ла Муэрте не лжет, – Хавьер был полностью уверен в своих словах.

– Даже если вы это скажете Рамону, он вам не поверит. Никогда.

– И попробует вызвать это чудовище, – вздохнул Амадо.

Феола поежилась.

– У него это не получится. Но последствия могут быть плохими.

– Феола? Ты знаешь что-то, что нужно знать нам? – такие вещи Амадо чувствовал печенкой. За столько-то лет…

Феола потерла лицо руками.

– Мы можем отойти? Это не самая приятная тема.

– Да, конечно.

Двое мужчин и женщина вышли за дверь допросной. Феола вдохнула, выдохнула – и решилась.

– Это рассказал мне Адэхи. Поймите, я сама точно не знаю подробностей, но вот так. Когда индейцы уходили из этого мира…

– Они ушли навсегда? – перебил ее Амадо.

– Да. Они заплатили цену кровью и смертью – и ушли, – резко ответила Феола. – Если что, наши миры чем-то похожи на шарики. Они соприкасаются между собой, но не плотно, между ними есть пространство. Индейцы платили дорого. Им нужно было не просто уйти из этого мира, им нужно было попасть туда, где будет спокойно и безопасно. Они искали дорогу, они нашли ее, они ушли. Но при этом… что случается с шариком, если его надломить изнутри?

– Он становится хрупким, – осознал, холодея, Хавьер. Как маг, он мог оценить риски.

– Правильно. Ему нужно определенное время на то, чтобы залечить раны. После ухода индейцев прошло достаточное время, но потом Ла Муэрте избавилась от демонессы. Другого пути не было, если бы эту тварь давили здесь, они бы весь мир разнесли в пыль, она была сильной гадиной. Единственным выходом было ударить исподтишка, выкинуть ее отсюда, но… скорлупа опять надломилась.

– И теперь? – практика Амадо была недоступна, но в теории он разбирался.

– Если бы просто гибли люди, это не так страшно. Люди гибнут регулярно. Но Рамон собирается снова надломить скорлупу, и, если я правильно понимаю, у него есть маги. Составлен ритуал.

Мужчины переглянулись. А потом осознали себя идиотами.

Действительно. Ритуал, какие-то направляющие… маги! Наверняка!

– Это слишком большой риск, – Феола смотрела холодно и спокойно. – Мой учитель знает об этом и собирается принести себя в жертву, только бы их планы не осуществились. Я не хочу его терять.

– Люди не погибнут? – поднял брови Амадо.

– Люди погибнут. Поменяются направляющие. Адэхи отдаст свою жизнь, чтобы эта сила не причинила вреда нашему миру, вот и все. Шаманы это могут, но он уйдет. Навсегда. Я не хочу его терять, – вырвалось у Феолы. – Я его люблю! Он мой учитель!

Это было понятно мужчинам.

– Продолжаем допрос, – подвел итог Амадо. – Это серьезно.

И первым вернулся в камеру.

Сальвадор уже более-менее пришел в себя. И трясти его начали с новой силой, только вот пользы почти не было.

Адреса? Сальвадор практически никого не знал. Да, они встречались с мединцами, но не в городе. В море. Кое-кто был в масках, имен своих они не называли. Рамон знал всех, но то Рамон!

Сальвадор же…

Он просто зарабатывал деньги.

Казалось бы, что стоит мединцам просто натаскать со дна моря золота и серебра? Но – нет. Надо было зачем-то их легализовать.

Зачем?

Сальвадор вспоминал и одно, и другое, они крутили слова и так, и этак…

– Допустим, вернется демонесса. Где он планировал ее держать?

– Здесь, в Астилии.

– А как к этому отнесется власть? – спросила Феола. – Вот мне бы демон в моей стране не понравился.

И поняла, что опять попала в точку.

Амадо смотрел на нее так, словно она высказала нечто невероятное, в его разуме сейчас стыковались детали сложной головоломки.

– Гекатомба. Коронация. Смена власти…

Хавьер понял первым.

– Вы полагаете, кто-то из правящей семьи договорился с этими… тварями?

– Ради власти?

Хавьер придавил скепсис каблуком. Ради власти люди и с тварями, и с кем угодно договорятся. Кто бы спорил.

А Амадо складывал кусочки.

Отсюда и прикрытие.

Отсюда и похищение Мерседес. Вполне возможно, кто-то из высокородных… да что там! Из принцев! Кто-то в курсе дела. И собирается пользоваться всем в своих интересах!

Но кто?

И что планируется?

К примеру, королевская семья погибает, а кто-то остается в живых. И женится на Мерседес, все же она внучка короля. Хотя и незаконная, но кровь-то та же?

А проверка?

Но квартерон…

– Феола, может ли квартерон пройти проверку королевскими регалиями?

– На что именно?

– Что не нечисть?

– А Мерче и не нечисть, – пожала плечами Фи. – Там той крови – капли, она и детей нормальных иметь может, и признаков у нее нет, и любить она умеет. Проверку она пройдет. Вот он, – кивок на Коронеля, – не пройдет. Его лично коснулась сила демона. Ему и в храме наверняка неуютно.

– Отвратительно, – сознался Сальвадор даже с облегчением. – Хожу раз в месяц, но лучше б мне углей в штаны сыпали.

– Демонесса меняла вас. Такое даром не проходит. А Мерче ту Синэри и в глаза не видела. Она пройдет любую проверку. Сможет. И в храме стоять, и на службу ходить, и детей родить. От человека. Я-то вижу.

Амадо схватился за голову.

И самое ужасное, что Сальвадор Коронель просто нет знал ничего! Толком с него и получить нечего было! Он просто помогал зарабатывать, устраивал вечера в своем доме, приемы, помогал налаживать связи, но в детали Рамон его не посвящал. Отлично понимал, что на Сальвадора даже давить не надо – только цыкнуть.

Что ж.

Среди мединцев есть и такие. Как несчастный мастер, изготовивший чашки. Как Сальвадор. Как та же Вирджиния – она ведь жила спокойно себе и ни во что не вникала…

Сальвадора отвели в камеру, и внимание мужчин переключилось на Эву.

* * *

– Неужели у вашей матери не было подруг? Она ни с кем не дружила, не делилась девичьими тайнами, не сплетничала о мужчинах? Так не бывает!

Мальдонадо точно это знал. Стопроцентно!

Небо может упасть на землю, солнце может взойти на западе, но чтобы бабы не сплетничали?

Вот это уже из разряда невероятного! А остальное – природные катаклизмы.

Мерседес честно задумалась. После визита к Коронелю она была в таком состоянии, что Херардо пришлось отпаивать ее горячим вином. А оно опьяняет.

К концу третьей чашки Херардо был в курсе истории. Той ее части, которую знала Мерседес. И был уверен, что в версии девушки есть прорехи.

Протрезвела Мерседес достаточно быстро, но отнекиваться и брать свои слова назад было поздно. Так что она развела руками.

– Мне мама ничего не говорила. Я знаю, она уходила из дома, но она ведь мне не докладывалась.

– Мерче, ты умная девушка. Подумай, пожалуйста. Наверняка какие-то разговоры, что-то было. Может, детские воспоминания. Может, сувениры…

– Пояс! – припомнила Мерседес.

Алкоголь чуточку снял тормоза, и девушка вспомнила, как примеряла мамин пояс. Яркий, расшитые серебром, такой, синий…

– Мама говорила, Марина ей сама расшила.

– Марина?

– Марина Леонсия Вальдес.

– Не родственница ли она Серхио Вальдесу? Сейчас, минуту, я телефонирую…

Мерседес осталась в спальне одна, сидеть и думать, не наговорила ли она лишнего. Но Херардо вернулся буквально через пять минут.

– Я связался с Серхио Вальдесом. Он подтвердил, что Марина Леонсия – его дочь. И попросил нас съездить к ней и поговорить. Особенно тебя, Мерче, как женщину с женщиной.

Мерседес кивнула.

Да, некоторые вещи женщина никогда не расскажет мужчине. К примеру, объем талии.

Ни-ког-да!

А вот другой женщине можно. Под большим секретом, так, чтобы не больше половины города было в курсе дела. Так что Мерседес отправилась приводить себя в порядок – и надо ехать.

Херардо проводил ее задумчивым взглядом.

Не сильно ему верилось в какие-то новые данные. О некоторых вещах женщины и на исповеди не расскажут. Но вдруг?

В крайнем случае Мерче чуточку отвлечется. Ей полезно. Пусть посплетничает, столько на девушку навалилось, руками не развести… бедная малышка. Ничего, Херардо будет рядом и поможет. Только так!

* * *

– …!!! И …!!!

Материться милая дама начала практически с первой минуты. Вот как на нее воду вылили, так и начала. Минут десять это терпели, даже основные обороты записывали, потом всем надоело, и слово взял Амадо.

– Сеньора Вильялобос, поговорим?

– …!!!

Ответом ему был новый залп матерщины. Уставать дама не собиралась, так что Хавьер подошел и аккуратно пережал ей губы двумя пальцами.

– Поговорим, рыбка? Или вскрывать будем?

– Ничего вы от меня не узнаете!

– Да неужели? – Хавьер покосился на жаровню и свои инструменты. Некромантские, но ими и пытать отлично можно. Есть и такое.

– Я ничего не скажу, – фыркнула женщина. – Вы не сможете мне сделать больно.

– Не врет, – припечатала Феола.

– Повышенный болевой порог? – задумался Амадо.

Хавьер и думать не стал. Просто взял из своего набора шило и кивнул Треси.

– Выйди. Феола, ты тоже.

Феола подняла брови.

– Я?

– Это неприятное зрелище.

Феола только головой покачала.

– Меня вы такой мелочью не напугаете.

– Мне некогда тебя откачивать! – рыкнул Хавьер. Тереса уже вышла, к его большому облегчению. Феола напротив, подошла поближе.

– Мне интересно, чувствительность у нее одинаковая под полосами – и на обычной коже?

Хавьер сверкнул глазами.

– Будешь блевать – иди в угол. Мне с тобой возиться некогда.

– Феола, это будет грязно, – подключился Амадо. – Ты пойми, нам действительно надо все знать, а она будет молчать. Это видно. И магия на них не подействует, нет такой магии, чтобы все рассказывать…

Феола взмахнула рукой. Ей не хотелось говорить об этом, но Амадо…

Если они будут строить отношения, он должен знать о ней всё. Даже это.

– Обучение у шамана включает и вскрытие трупов. И манипуляции с ними. И много чего неприятного, в том числе и умение терпеть боль. Вот это шило можно воткнуть и в меня, я ничего не почувствую.

– Зачем?

– Потому что я – хозяйка своего тела, разума и духа. И никак иначе. Обряды бывают грязными, кровавыми, страшными, болезненными, вплоть до ритуального самоубийства. Но их необходимо знать и выполнять. Если понадобится, я могу убить себя сама.

Амадо аж передернулся.

– Не дай Творец!

Феола спорить не стала. Ясно же, как будет, так и будет. В этой жизни ничего не угадаешь.

– Пытками меня не напугать. И я думала, их запретили?

– Людей – да. Мединцы не люди, – пояснил Амадо.

А если вспомнить, что они с ним делали… даже дважды – нелюди! Ему было за что мстить, он последний, кто будет отстаивать права мединцев!

Эва выплюнула еще один комок грязной брани.

Хавьер медленно погрузил иглу в ее руку.

Бесполезно. Разве что на острие, кроме крови, осталась еще и тягучая белесая слизь. И только. Ни боли, ни гримасы… человек много что может терпеть, но непроизвольную реакцию не скроешь. Пот на лбу, сокращение зрачков, бледность кожи…

Эва была абсолютно спокойна.

И то… пытать слизняка? Гиблое занятие. Им вообще можно все тело отрубить, если что – новое отрастет^[284].

Еще несколько попыток – и некромант ругнулся.

– Бесполезно!

Эва Мария наблюдала за его злостью с откровенной насмешкой.

– Что вы, – усмехнулась Феола. – Не бесполезно. Но это уже работа для шамана.

– Ты можешь с этим что-то сделать? – заинтересовался Амадо.

Феола кивнула и принялась потрошить свою сумочку.

Что можно найти в дамской сумке? Такой маленькой, скромненькой, килограммов на пять живого веса и объемом в три-четыре черные дыры?

Теоретически – все.

Расческу, книжку, косметику, ключи, даже картошку, если очень надо, специи, пряности, кучу детских вещей, вязание, вышивку… просто – всё. Говорят, при шитье сумок в них вшивают карман в четвертое измерение, и глядя на горку содержимого, в это начинаешь верить.

В сумке Феолы было много-много бумажных и полотняных пакетиков. Несколько коробочек. Штук шесть маленьких пузырьков. И все это явно было уложено в строгом порядке, потому что нужный пакетик Феола достала почти не глядя. И трубочку из какого-то светлого дерева. И крохотную костяную ложечку, которой и зачерпнула зеленоватое содержимое пакетика.

– Вот так. Держите ей голову, крепко. Чтобы не дернулась лишний раз.

Амадо послушался.

Феола ловко вставила трубочку в нос женщины. Та задергалась, заорала что-то невнятно-матерное, но куда там!

Феола резко двинула ее под ребра, вызвала непроизвольный выдох – и на вдохе в трубочку отправилась ложечка травяного порошка.

– Можете отпускать, – трубочку девушка выдернула и кинула в серебристый лоток для инструментов. – Надо промыть.

– И что теперь?

– Ждем, – даже удивилась Феола. – Считайте до пятисот, а я пока занята.

Из той же сумочки на свет появился мел, Феола принялась что-то рисовать прямо на полу. Амадо пригляделся – вроде бы как жирная запятая, только хвост у нее закручен спиралью. Несколько зигзагов вокруг, еще какая-то кривулина…

– Никогда такого не видел.

– Откуда бы? – Феола не отрывала от пола кусочек мела. Самого простого, белого, такого в любой лавке хоть ложкой ешь.

– Я изучал индейцев. В университете.

– Это ритуальное письмо. Его нигде нет. Вообще нигде, – разъяснила Феола. – им владеют только шаманы, и передают только от учителя к ученику.

– А то, что я изучал… – Амадо небрежно набросал на листе названия месяцев и показал Феоле.

– Это для всех. Эти знаки не имеют силы. Все, не отвлекайте меня…

Мел полетел в сумочку, а из сумки появился маленький, не больше ладони, бубен. Черная кожа, белая кость.

Феола встряхнула его. Раз, два, три – удар! Раз, два, три – удар!

Хавьер смотрел, словно вглядывался в нечто надмирное. Амадо молча ждал. Что поделать, если он не родился магом?

Ничего. Магов тут и без него хватает.

* * *

Марина, в девичестве Вальдес, а сейчас ритана Сегарра, была предупреждена отцом и уже ждала гостей. Даже кофе сварить приказала и пирожные на стол выставила.

Херардо подумал, что такая, как она, вполне могла дружить с Вирджинией Веласкес. Женщины были решительно не похожи друг на друга.

Вирджиния напоминала статую в своей величественности.

Марина была невысокой, хрупкой, легкой, словно птичка, светловолосой и подвижной. И Мерседес она обняла совершенно искренне.

– Бедная малышка!

Хотя малышка уже сейчас была на голову выше, чем Марина, и шире в плечах. Но – неважно. Сострадания у Марины на шестерых хватило бы. Может, это и привлекло в ней ту же Вирджинию? Чувства, которых была практически лишена полумединка?

Возможно.

Уж насколько там чувства искренние – неизвестно, но главное, что они есть. Человек может их испытывать. А мединцы – далеко не всегда.

– Я слышала о трагедии. Держись, детка. Главное – пережить этот кошмар, рано или поздно все наладится.

Мерседес кивнула.

– Я тоже в это верю. Но мне кажется, что корни трагедии в мамином прошлом. Тетя Марина, мама с вами ничем не делилась? Расскажите, пожалуйста?

Марина прикусила кончик длиннющей косы. Спохватилась и сплюнула волос.

– Вот дурная привычка… сколько уж лет, а не отвыкнуть. Мерче, ты уверена?

– Покончила с собой моя бабушка. По матери. Убили отца, не просто так, а постаравшись подставить мать. Откуда-то у отца в сейфе взялись старинные драгоценности, а потом пропали. Это не просто так. Я уверена, что мама не откровенничала, но может быть, хоть что-то она говорила? Нам бы хоть какую-то зацепку.

Марина прищурилась в сторону Херардо.

– Детка, ты уверена?..

Мерседес выпрямилась. Темные глаза сверкнули огнем, который хорошо был знаком всем обитателям Каса Норра. Глаза она унаследовала от деда…

– Если бы не тан Мальдонадо, меня бы уже и похитили, и убили, а может, и что похуже. У меня нет от него тайн.

– А у твоих родителей?

– У некроманта спрошу, – огрызнулась Мерседес. – Их эти тайны уже до могилы довели. Отца… мать может и не выкарабкаться!

Марина потупилась. Осознала.

– Прости. Ладно, я попробую все вспомнить. Проходите, располагайтесь, я прикажу подать кофе.

В уютной гостиной было тепло и солнечно. Отделка в золотистых тонах, цветы в больших вазах, легкие шторы…

Марина дождалась служанку с кофейником и сладостями и только потом заговорила.

– Ты сама знаешь, Мерче, твоя мать не слишком любила откровенничать…

Если бы Мальдонадо не был художником, он бы и не заметил, как насмешливо блеснули глаза у служанки при этих словах. Но мужчина был и умен, и приметлив. А потом вежливо кашлянул.

– Дамы, вы позволите вас оставить на минуту?

Дамы, конечно, позволили. И мужчина вышел вслед за служанкой.

Служанкой ли? Домоправительница, не иначе. Так что Херардо был исключительно вежлив.

– Сеньора, уделите мне пару минут?

– Конечно, тан. Что вам угодно?

Херардо поднял руку. В пальцах сверкнула золотая монета, которую он аккуратно вложил в руку дамы.

– Кусочек правды. Маленький такой…

– Насколько маленький, тан?

В пальцах мужчины сверкнула вторая монета.

– Ритана Марина и сеньора Вирджиния действительно такие замечательные подруги? Или не совсем?

Женщина показательно задумалась.

Третья монета. Четвертая. Пятая.

И все словно в воздухе растворяются. Свойство у воздуха такое. Или у золота… куда там фокусникам!

После шестой монеты дама раскололась.

– Да не были они подругами никогда. Так, общались, но больше для прикрытия.

– Прикрытия?

– Ритана Марина никогда сеньору Вирджинию не любила. Общалась, безусловно, но не любила. Не знаю уж, за что, но и отказа от дома ей нет, и радости от ее посещений нет. А вот только я с кучером поболтала пару раз…

– С кучером? Сеньора?

Херардо слушал очень внимательно. И о потраченном золоте не жалел. Потому что Вирджиния оказалась не так проста. Зная, что ее визиты ритане Марине не доставляют никакого удовольствия, она их и не затягивала. А вместо этого просила вызвать ей коляску с кучером и уезжала домой.

Ритана не возражала.

Можно бы и свой мобиль предложить, но сеньора Вирджиния раз отказалась, два, она больше и не настаивала. Авось, и мобиль чище будет.

Херардо просто не знал, что первым мужчиной Вирджинии стал Серхио Вальдес. А то бы понял и ревность его супруги, и злость Марины Вальдес, и ее гнев на подругу. И ведь не выдерешь негодяйке волосы. Ничего такого она не сделала, подарков не требовала, отца из семьи не уводила, была с ним не так, чтобы очень долго, отношений не возобновляла, просто дружила и общалась.

Но кому ж такое приятно будет? Любоваться на свидетельство измены? А сколько их – неизвестных? Если есть эта, есть и другие?

Конечно, Вирджиния обижалась и злилась, и за себя, и за мать! И молчала…

Горничная была приметлива и умна. И когда такое повторилось пару раз… а чего б не дать заработать кому знакомому? У нее оказался знакомый кучер с коляской, она его вызывала, и оказалось, что каждый раз сеньора Вирджиния едет не домой. Нет, Вирджиния Веласкес ехала… да-да, в богадельню!

А уж что она там делала, кто ж ее знает? Но оставалась всегда на два-три часа, приезжала не с пустыми руками… в какую богадельню?

А вот в ту, что на углу улицы СВЯТОЙ Мартины.

Там что богадельня, что улица – одной святой названы.

Кучер ее там не ждал. Он приезжал через три часа, иногда еще и подождать приходилось. Но сеньору Веласкес он забирал оттуда. Так-то…

Херардо поблагодарил умничку еще парой золотых и отправился назад.

Вовремя.

Мерседес как раз прощалась с ританой Мариной. Улыбалась, благодарила, но глаза были тоскливыми. Херардо тоже рассыпался в комплиментах, и только когда они сели в мобиль, позволил себе вопрос.

– Не помогло?

– Нет. Меня вежливо выставили. Я говорила, что маме плохо, что отец мертв…

– Тебя не выставили. Она просто сама ничего не знает.

– Да? А…

– И сильно недооценивает тех, кто на нее работает.

Мерседес подняла брови. Херардо лишний раз полюбовался точеным лицом девушки, а потом рассказал и про святую Мартину, и про богадельню…

Конечно, Мерседес настояла на немедленной поездке туда. Да Херардо и не возражал.

Хочется девушке?

Едем!

* * *

Феола задавала вопросы.

Точнее, вопросы задавал Амадо, а потом и пришедший по его просьбе Серхио Вальдес. И вопросов этих было много, девушка даже охрипла. Хавьер подсунул ей кофе, сваренный Треси уже в четвертый раз, и Феола кое-как отпивала по глоточку.

Но иначе было нельзя. На чужой голос Эва Мария не отзывалась. Только на ее.

А отзываться надо было.

Эва Мария была настоящим сокровищем. Нет-нет, не зарыть и забыть, а знала она очень и очень много. Как сотрудница управы, она была в курсе практически всего.

Дома для размещения взрывчатки покупались и через нее в том числе.

Взрывчатка доставлялась в столицу с ее непосредственной помощью. Сама она ее не ввозила. Но знала много, знала многих и знала, кого и на чем можно прихватить.

Часа не прошло, а у Серхио было шесть имен. И все в таможне, и все пропускали мимо глаз лишние грузы.

А что?

Может, это не взрывчатка, а приправа такая. Пряность.

Понятно, не за спасибо. Эва кое-что знала про их грехи, и это нечто она излагала ровным бесцветным тоном.

Хавьер записывал. Амадо тоже – мало ли что?

Допустить сюда кого-то еще?

Нет, нельзя. Слишком неприятные вещи тут говорятся. Слишком страшные…

Больше сорока домов со взрывчаткой, если бы все это сработало разом, накрыло бы малым не весь город. Не только его центр, захватило бы и бедные кварталы. А что?

Людей там много, а в праздник полиция бы постаралась, чтобы все это отребье к приличным людям не лезло.

Что ж и не воспользоваться?

Пентаграмма?

Да, есть и она. Именно по ее лучам расположены эти дома.

Кто ее рисовал?

Есть маги.

Но их Эва не знала.

Их знал только Рамон Амадо Бустос. Только он видел все части головоломки. Кстати, что самое интересное, про Веласкесов Эва практически ничего сказать не смогла.

Да, Веласкес работал с Рамоном. Кажется, помогал с деньгами, что-то реализовывал. Точнее она в эти торговые дела не лезла, ей важна была информация о людях, а не купцы. Зачем ей те купцы? У нее своя задача, и так ни на что времени не хватает!

Когда Эва уставала говорить и чуть замедлялась, Феола сдувала ей новую порцию снадобья. И снова говорил легкий костяной бубен.

И снова звучал лишенный всякого выражения голос женщины.

И снова продолжался допрос.

– Долго ее так можно? – тихо поинтересовался Серхио у Феолы.

– Она все равно потом живой не нужна, – равнодушно ответила Феола.

– Она помрет после этого?

– Нет, не сразу. Одна порция снадобья – не вызывает привыкания. Пять – уже вызывает. Я ей скормила уже восемь, так что… может, дней десять-двадцать проживет, а потом всё. Если еще ей не дать, помрет в мучениях.

– А у вас есть еще это снадобье? Нам больше-то и не надо, но вдруг потребуется что-то уточнить?

– Есть, – Феола снова встряхнула бубен и повторила вопрос за Амадо.

Имена, имена, фамилии, должности…

– Она будет потом помнить хоть что-то?

– Нет.

– Это хорошо…

Феола смотрела на мединку без всякой симпатии. Милосердие?

Э, нет, это не так работает. Жалеть можно того, кто других пожалел. А эта гадина приговорила к смерти целый город. Работала ради этого, активно работала, хорошо, с душой, старалась…

Что она – не знала, что будет? Мужчины, женщины, старики, дети… за такое только казнить. И лучше не просто так, а медленно, мучительно и с выдумкой. Чтобы точно не выжила. Сжечь, например.

И снова вопросы и вопросы.

В том числе и про несчастного секретаря.

Как оказалось, Эва Мария лично поспособствовала его устройству. Она, конечно, работала в мэрии, но не ко всем документам у нее был доступ. Не ко всему. А надо было! Очень надо!

Поэтому она подсказывала мальчишке, как лучше подольститься к старому пню Вальверде. Дальше… дальше все было просто.

Посвящать Оливареса в такие дела, как заговор, никто не собирался. С него просто требовали документы. То один, то второй. А чтобы все оправдать, повесили на него карточный долг. Эва светиться в деле не хотела, мало ли что, мало ли кто – у нее были и другие функции. Так что она направляла и подсказывала, а шантажировали мальчишку уже другие.

Только вот… получился парадокс. Чтобы справляться с предложенной работой, мальчик должен быть достаточно умным.

Чтобы не понять, какие бумаги у него просят, и не составить из этого систему, надо быть дураком.

Оливарес понял, что речь идет о королевской семье, начал догадываться обо всем остальном – вряд ли расписание дня похорон и коронации по минутам кому-то нужно для организации сюрприза…

Результат?

В гробу. Он слишком много думал и слишком мало молчал. За что и поплатился.

У Феолы даже злости на эту тварь не было. Если ей что и было жалко, так это тана Толедо. Точнее, жалко, что он ни при чем. Казалось бы, так хорошо, можно его допросить, пристегнуть к делу… Не за что! Эва Мария про него ничего не знала. Да, кто-то играл. И что?

Играть в карты не запрещено! Хоть с чиновниками, хоть с мэром лично. Хоть с королем садись, если уговоришь.

Выигрывать? Тоже без проблем. И долговые расписки принимать. Это все законно. Тебя в кабалу? А ты не играй!

И самое печальное, продавать долговые расписки тоже может каждый. Может – с потерей денег, может с выгодой для себя, дело житейское. Но может.

Толедо просто заработал на этом. Да, заработал дважды, ему заплатили, чтобы он обыграл конкретного человека, и ему заплатили за долговые расписки. Даже чуточку больше, чем они стоили.

И все.

На этом его роль закончилась. Если и нет – мединка подробностей не знала, а спросить… лови Бустоса и допрашивай. Нет? Пока – нет…

А Феоле было обидно, Феолу это злило! Вот как хорошо было бы пристегнуть негодяя к заговору. Но – не за что. Увы.

А как эту дрянь от дома отваживать?

Заговоры, короли и прочие – это отдельно. Это их дела и их короны, Феоле с того ни жарко, ни холодно. Она такими категориями не размышляет. Ее дело – семья, брат и сестра, родители и Адэхи, чуть подальше – подруги и город, который ей понравился. Человеческое желание остановить кошмарную бойню, задуманную мединцами. Но это подальше.

А семья все же ближе.

А то бойню она остановит, а сестру потеряет.

Это – неправильно!

Но и фальсифицировать дело – на это никто сейчас не пойдет. Ладно-ладно, не верила Феола, что такая дрянь, как Толедо, просто так успокоится. Попадется он ей еще! И узнает, что терьеры делают с крысами!

На себе узнает… крыса паршивая!

* * *

Богадельня была… она просто была богадельней. Не так, чтобы богатой – не с чего ей богатеть. Определенную сумму город выделял на ее содержание, но почему-то денег всегда не хватало. Нет, не из-за воровства начальников. Когда тебя и храм проверяет, и мэрия, сильно не поворуешь. Тут дело в другом.

Сколько стоит содержать одного лежачего больного, знаете? И дай Творец вам не узнать! Дорого это! Очень дорого.

Даже если сиделки практически бесплатные, из монашек и ходячих больных, есть еще кровати, постельное белье, перевязки, отвары… даже тряпки, чтобы полы мыть – и те бесплатно не дадут.

Благотворители?

Так ведь тоже. Помогут на медяк, а шуму на золотой. Так что богадельня святой Мартины не могла похвастаться достатком.

Поэтому Херардо начал с самого простого. А именно – сунул серебряную монету проходящему мимо брату милосердия.

– Дружок, удели нам внимания?

– Что ж не уделить? – брат милосердия остановился и посмотрел на тана. – Чем могу помочь?

– Посмотри на девушку. Ты ее раньше не видел, но сюда ее мать приезжала. Может, знаешь к кому и куда?

Медбрат смерил взглядом Мерседес. Не откровенным или раздевающим, а просто – смотрел, прикидывал, сравнивал… не было у них портрета Вирджинии! Не запаслись! Херардо, хоть и художник, но со слов и он точно не нарисует, так что и возиться не стали. А вот Мерче с матерью были похожи. Не идеально, но все же видно, что это мать и дочь.

– Знаю. К Консепсьон-Монетке она приезжала.

– А нас не проводишь? За монетку, понятно?

– Что ж не проводить, – пожал плечами парень. И зашагал по коридору.

Богадельня.

Запах крови, испражнений, запах не слишком чистого тела и человеческих страданий. Темноватые и не слишком чистые коридоры, тоска в глазах людей, которые попадаются на пути.

Впрочем, все это меркло перед тем, что увидела Мерче.

Палата была чистая, аккуратная и даже с цветами. Такая беленькая, даже занавески белые. В ромашки.

И посреди палаты, в большой кровати лежала женщина. Видимо, та самая Консепсьон-Монетка.

И выглядела она… на контрасте – особенно жутко. Как и все жертвы сифилиса на поздних стадиях. Провалившийся нос, характерные язвы на лице, руках, на видимых частях тела, запах, опять же…

Херардо подумал, что можно написать такую картину. И спрос будет. На сочетание обыденности и ужаса он всегда есть.

– Сеньора Консепсьон?

– Сеньорита, – разговаривать несчастная еще кое-как могла. Но плоховато. Видимо, болезнь уже подбиралась и к горлу. – Ты… дочь Джинни?

– Мерседес Веласкес, – кивнула Мерче. – Да, я. Но я про вас не слышала.

– Неудивительно. Мы с твоей матерью прятались, как могли.

– Но сюда вас устроила она, – кивнул Херардо. – И ездила она к вам регулярно. Верно?

– Да. Что с ней?

– Обвиняется в убийстве мужа, – не стал скрывать Херардо. И это оказалось верной тактикой.

– Она жива? – встрепенулась женщина.

– Да. Ее тоже пытались убить, но жива. И обвинения пока не сняты.

– Значит, они ее все-таки достали…

– Сеньора! – Мерседес сделала шаг вперед, сложила руки в молитвенном жесте, Херардо едва успел ее придержать, чтобы не кинулась ближе к кровати. – Умоляю! Расскажите! Маме надо помочь!

Консепсьон подумала пару минут.

– Ладно. Возьмите стулья в коридоре и присаживайтесь. Рассказ будет долгим. Очень долгим.

* * *

Когда на стол перед таном Кампосом легли адреса, имена и фамилии, мужчина несколько минут не мог даже своим глазами поверить.

– И он… и она… ужас какой! Нет, я в это не верю! Быть не может, такая милая ритана…

Ужаса хватило минут на двадцать. А потом… потом Серхио Вальдес подсунул на подпись скромный такой приказ.

Людей, проживающих по указанным адресам, арестовать.

Дома – обыскать.

Если найдется взрывчатка, или если это не люди, а мединцы… страже разрешить применять самые жесткие меры. Вплоть до стрельбы в упор.

Это в дополнение к тому, что накопала церковь. Уже после тех арестов, которые прошли по столице.

Тан Кампос только вздохнул.

– Брату Анхелю телефонировали?

На этот вопрос ответил, собственно, брат Анхель.

– Да, тан Кампос. Вы позволите?

Явился, легок на помине!

Серхио ему почти сразу телефонировал. Как только стало ясно, что метод Феолы сбоев не дает. Вот так сразу и сделал. Брат Анхель и оповестить всех успел, и в мэрию доехать, и приготовиться – вон, у него кольчуга видна под рясой. Не выглядывает, конечно, но сами движения, жесты… когда на тебе полпуда железа надето, иначе двигаешься.

– Рад вас видеть, брат, – вздохнул тан Кампос. – Вот, смотрите. Серхио, друг, кто еще знает про этот список?

– Я, тан Риалон и тан Карраско.

– Это хорошо. Вот и молчите.

Про Феолу Серхио решил умолчать.

Вот… совершенно неосознанно. А зачем приличной девушке такое внимание? Шаманская магия… м-да. Сложно с ней.

Надо сказать, что индейцы же истинную веру не приняли! Более того, они ушли, спасаясь от нее… и как на это отреагирует брат Анхель?

Да кто ж его знает?

Нет-нет, лучше не провоцировать.

– Я уже поднял по тревоге всех братьев, – просто сказал брат Анхель. – Они уже в столице, епископ в курсе дела, он дал разрешение. Если еще и полиция поможет, мы должны будем за сегодня справиться.

– Полиция уже готовится, – кивнул Серхио.

О чем он умолчал, так это о троих арестованных полицейских. И сюда эта зараза проникла!

Не сильно, правда.

Полиция – это ж не просто так себе, тут и маги, тут и некромант, тут и всякое-разное. Чтобы работать в полиции, мединец должен быть неотличим от человека.

Их и не отличили.

И если бы Серхио не ограничил круг расследования одним Амадо…

И Джинни бы убили, и самого Амадо, и Серхио… не то чтобы тан Вальдес специально все это проделывал. Просто решил, что лучше помолчать. Дело-то деликатное.

Повезло, одним словом.

Просто – повезло.

Теперь бы еще с арестами так повезло, и желательно, чтобы и с допросами. А то Феола одна, а человек в списке уже около шестидесяти. И это только мединцы. А ведь у них семьи есть, слуги есть, наверняка кого-то еще не учли…

Работы предстояла прорва.

Но все же лучше, чем взрыв во время королевских похорон – и потом разгребание проблем, государственный переворот, куча жертв и море крови, не правда ли?

Тан Кампос вздохнул.

– Его величество уже рядом со столицей. То есть высочество… неважно!

Все и так поняли.

Какая разница? Днем раньше, днем позже, официально Хоселиуса Аурелио нельзя звать монархом, но де-факто он им является.

– Мне надо ехать к нему. Я приказал, ночлег уже организован, все в порядке, мой заместитель умница, тану Ломбарди можно многое доверить. И смену я себе подобрал хорошую, тана Молина.

Мужчины переглянулись.

– Кстати – Эва Мария не пыталась туда влезть? – поинтересовался Амадо.

– Пыталась. Но у нее не сложились отношения с таном Мануэлем Хуаном Молина. Нет-нет, я не от них знаю. Серхио донес. Эва Мария пыталась его соблазнить, но получила жесткий отказ и затаила зло.

– Соблазнить? С ее особенностями? – теперь настало время удивляться Амадо.

Соблазнить Эва Мария могла только морского слизняка. И то не факт. Они разборчивые… наверное.

Мужчины призадумались.

– Тан Кампос, расспросите своего секретаря, – попросил Амадо. – Это может быть важно. Вроде бы ваш Молина не значится в списках, но вдруг?

– Я сейчас его вызову, расспросим вместе, – принял решение тан Кампос. – Надеюсь, это не займет много времени.

Впрочем, время это действительно не заняло. Сезар Вальверде и на месте был, и разъяснения дал – сразу же. Все объяснялось очень просто. Эва Мария предлагала тану Молина не постель, а пока – совместное времяпрепровождение. Сходить в кафе, в театр, а уж там…

Да что угодно!

К примеру, поиграть в карты и наделать долгов.

Подложить под него кого-нибудь… вариантов – уйма. Просто тан Молина сразу отрезал – обойдешься. Ни дружить, ни что-то большее не буду. Без меня. К другим и в море.

Эва Мария обиделась и начала ему пакостить.

А насчет соблазнения… ну так логично ж казалось! Сначала они вместе время проводят, потом до постели доходят – не одна баба так жизнь устроила! Чем эта-то хуже?

Вот и устроилась бы! Сезар просто домыслил то, что казалось наиболее вероятным.

Тан Кампос послушал, кивнул и поднялся из-за стола.

– Хорошо. Я поехал, я потом телефонирую в управление. Будете держать меня в курсе. Кое-что я расскажу его величеству, выбора нет.

Кивнули все.

И Серхио, и отец Анхель.

Понятно же! Важно не что случилось, а как это доложат.

Было, предотвратили, разыскали, добили, ваше величество, что приказать изволите? Тогда и ругать не сильно будут. Действительно, кто ж мог предполагать такие повороты? Все свято были уверены, что мединцев больше нет, а они есть. Гады.

А вот если кто-то доложит, что ай-яй-яй, вот такое от его величества скрывали… тут и Кампосу головы не сносить, и остальные полетят. Разве что епископа не заденет, но и веры ему уже не будет. Никогда.

Так что доклад и отчетность.

И – работа, работа, работа… мединцев еще предстоит выловить! И это на всю ночь.

* * *

Рассказ Консепсьон-Монетки действительно получился долгим, потому что начинался он с самого детства.

Безусловно, Вирджиния общалась с дочерью Веласкесов. И мать ее стерегла. И старалась не допускать неподобающих знакомств… помогало ли?

Да никогда!

Капля щелочку найдет! А не найдет – так проточит. Тем более жила Конни неподалеку, и две девочки, Конни и Джинни, виделись достаточно часто. Наталия Арандо старалась не отпускать от себя дочь, но всего не предусмотришь. Что, за хлебом тоже вместе с ней ходить? За молоком? К зеленщику?

Да и подрабатывала Наталия, было дело. Не сразу после родов, а вот потом… столько денег ей не давали, чтобы жить безбедно, а когда де Медина не стало, когда ушла демонесса… Наталия испугалась. И принялась искать работу.

Понятно, нашла, но Джинни пришлось оставлять дома. Запирать… ха!

Тотзапор Конни был на минуту и шпильку!

Девушки общались, дружили, разговаривали обо всем на свете, делились девичьими секретами. Первая любовь, первые встречи, первые свидания…

Джинни так не могла, ее мать стерегла. А Конни уже в тринадцать лет рассталась с девичеством. Не просто так, конечно, за деньги.

Потом деньги кончились, а способ их заработать был уже известен. Так и покатилось по наклонной.

Конечно, Консепсьон считала не так, с ее слов все было иначе. Она пользовалась мужчинами, она получала от них все самое лучшее, она вела шикарную жизнь. Пока кто-то не заразил ее сифилисом. Но это потом, потом…

А в пятнадцать лет именно она дала совет подруге.

Джинни была влюблена в Вальдеса, наивно, по-детски, но была. И понимала, что ничего из ее любви не получится. Семью разбивать Серхио не будет. А если и разобьет… Джинни думала об этом. Но тут уже мозги ей вправила подруга, объяснив, что в таком случае будет большой и грязный скандал.

Со всех постов любимый мужчина полетит, бывшую семью не бросит, содержать будет, он ведь порядочный, так что ничего особо Джинни не выиграет. Проиграет разве что.

Еще и ее все грязью обольют.

Такое девушке нужно не было. Про любовь с поэтом в шалаше расскажите тем, кто с детства на золоте кушает. Кто пресытился довольством и достатком.

А когда нет ни первого, ни второго, когда вместо этого есть мать, которая мозг выгрызет… Джинни нужно было другое.

Мог ли Вальдес стать ее первым мужчиной?

Ну, если так хочется… Конни предлагала подруге и расстаться с девичеством за деньги, и сначала выйти замуж, а уж потом… того…

Джинни решила по-своему. Характер у нее все же был, как ни старалась матушка его задавить. И вот, она стала женщиной в объятиях любимого.

А потом и Веласкес подвернулся.

Да-да, именно оттуда.

Сначала он был клиентом у Конни. Та его первая заметила, но понимала – на шлюхе мужчина не женится. Да и ей замуж не хотелось. А вот подруге порадеть – почему нет? Подсказать, что и как делать, на какие кнопочки нажимать – это со всем ее удовольствием. И бедолага Самуэль Веласкес столкнулся с женщиной своей мечты.

Кто бы сомневался – он и влюбился, и женился.

Джинни его не любила, чего не было, того не было. Но в постели она соответствовала вкусам своего мужа, в обычной жизни тоже, а там и дети пошли. И все было бы у них хорошо, если бы не Наталия Марина Арандо.

– Гадина! – не сдержалась Мерседес.

Впрочем, Консепсьон только одобрительно кивнула.

– Еще какая гадина, не сомневайся. Мама тебе не рассказывала о своих родителях?

– О моем дедушке? – уточнила Мерседес, чтобы не произносить некоторые вещи вслух. – Или о том, кто такая моя бабушка, и откуда она взялась во дворце?

– Да. Мединцы… и краденая кровь. Сама понимаешь, та еще смесь получилась.

Мерседес кивнула.

– Хорошо, что у меня практически нет права на наследство.

– Ошибаешься.

– Что?!

Консепсьон довольно усмехнулась.

– А вот то! Есть документы, по которым ты – признанная. То есть твоя мать. И она получается хоть и не старшим ребенком, но определенные права у нее есть. Где-то в банке, или может, у этих… рыбозадых. Не знаю. Джин-ни тоже не знала, настолько мать ей не доверяла.

– Как она вообще такое доверила?

– А вот так, – Конни смотрела в стену. В памяти проплывал тот вечер, когда в дом влетела подруга. Влетела, почти упала, и потребовалась большая бутылка крепкого вина, чтобы ее отпоить. Потому Джинни и разоткровенничалась, что уж!

Конни не в чем было себя упрекнуть. Она была верной подругой почти до самого конца. И сейчас рассказывала тайны подруги не абы кому – ее дочери. Понимала, что некоторые вещи надо знать. Надо, если хочешь выжить.

Да, это был вечер.

И Джинни, растрепанная, растерянная, не знающая, куда бежать. Потому что мать заявилась к ним в дом. Требовать и угрожать.

И требовать – страшно сказать, ее детей!

Отдай то, чего дома не знаешь! Страшненькая это сказка, если что. Потому что Джинни не знала о королевской крови в своих венах. А потом…

– Мать сказала, она… она…

Отсекая слезы и сопли, получалось следующее. Это уж Консепсьон потом сообразила. Тогда-то она была ошарашена не меньше подруги.

В дом Веласкесов Наталия пришла не одна. Она пришла с мужчиной, который и выглядел, как аристократ, и говорил, как аристократ. Моложе самой Наталии, и явно не любовник. Хоть они что-то и пытались изображать, но Джинни все видела. Нет, любви там нет, и симпатии нет. Только деловые отношения.

Мать прямым текстом заявила Джинни, что она была против брака с купцом. Но если уж так случилось, пусть и купец приносит пользу. Знает ли он о происхождении супруги?

И ошалевшему Самуэлю были предъявлены доказательства связи Наталии Марины Арандо и его величества. И даже официальный документ, после которого Джинни могла бы претендовать на титул принцессы.

Пусть незаконной, но могла бы.

Джинни попросту ошалела. Она верила и в моряка, могла бы поверить в изнасилование, да во многое, но чтобы король?!

Невероятно!

Тем не менее так случилось, и Веласкесу был предъявлен ультиматум. Или он работает, с кем скажут, зарабатывает деньги, и далее выдает замуж дочь с хорошим приданым. Так же – за кого прикажут.

Или…

Или – всё.

Хотя Веласкес и так не сильно ломался, свою выгоду он чуял.

Дочь?

А что – дочь? Ну, и выйдет она замуж по сговору, в старых семьях дело обычное. С того момента Джинни и стерегла Мерседес в оба глаза, и на улицу выпускать перестала.

– Но это же…

– Да, этому разговору уж лет пять-шесть, – кивнула Консепсьон. – Может, и побольше… твой отец оказался достаточно жадным и глупым.

Мерседес засопела. Конни махнула рукой.

– Брось. Ты понимаешь, что я права. Он должен был хватать вас и удирать со всех ног, а вместо этого предпочел остаться. А твоя мать прекрасно понимала, что вас не пощадят. Но что бы она сделала с грудным ребенком на руках? Твои братья были совсем еще крошками. И… у них были такие же права, как и у тебя. Думаешь, они будут кому нужны?

– Меня пытались похитить. Их – убить.

– Вот. Джинни это понимала, и боялась. Но сделать толком ничего не могла. Я купила на ее имя домик в другом городе. Я клала деньги в банк… что-то ей удавалось утаить. Особенно когда твой отец развернулся во всю ширь, денег он не жалел. Документы в сейфе, в банке, ключ в тумбочке. Я тебе потом отдам, как уходить будешь.

– Спасибо.

– Мало ли что. Джин планировала бежать после разговора со своей мамашей. Про короля – это старая гадина твоему отцу озвучила. А потом Джинни поехала к ней домой и устроила скандал. И орала, что мамаша вас невесть во что втягивает… так та засмеялась и сказала, что поздно. Вообще поздно. И показала ей чешую. Понимаешь, о чем я?

Мерседес понимала.

– Да.

– Джинни хотела в монастырь обратиться, хотела в полицию пойти – сама понимаешь, после такого оставалось только в омут головой. Мединцев уничтожали. Ее бы тоже. И вас…

Конни помнила, как рыдала подруга. Как едва головой об стену не билась, проклинала судьбу, мать, отца… они наворотили – и все это обрушилось на ее несчастную семью. Да лучше б она в бордель ушла!!! Сифилис – и то лучше, чем такое! Там хоть просто подохнешь, а тут и сама на тот свет, и близких за собой утянешь, и ТАМ покоя не дадут. Если для мединцев вообще есть тот самый свет.

– Мой отец не знал об этом?

– Нет. Об этом – нет. Его просто поманили золотом. А когда твоя мать увидела украшения безумной королевы, поняла, что надо бежать. И побыстрее…

– Королевские украшения. Да. Она не говорила, откуда они у моего отца?

– Их дали специально. Для тебя.

– Для меня?!

– Да. Скоро тебе предстояло доказывать свое право на престол, Джинни говорила, это преподнесли бы как подарок твоей бабке.

– Почему тогда не хранили все у нее?

– Настолько она не знала. Там не все украшения были, только часть. Ты знала, что твоя мать интересовалась историей? Интересуется… демоны!

– Н-нет.

– Никто не знал. Джинни была интересна история, но не просто так, а применительно к судьбам людей. В том числе и судьба безумной королевы… у ее мужа были любовницы, чуть не каждый день новые, а она рыдала над гробом… Джинни рассказывала. Неважно. Сейчас это неважно. Джинни поняла, что надо бежать, и украла побрякушки.

– ЧТО?!

– Они тоже в сейфе. Можешь забрать, если пожелаешь.

Мерче аж передернулась. Прикасаться к ЭТИМ украшениям? Ювелирное дело ей нравилось, но есть вещи, которые она бы в руки не взяла, хоть их бриллиантами обсыпь. Мерзкая у них история.

– Не хочу. Гадость!

– Вот и она не хотела. Но Джин понимала, что нужны будут деньги, что трое детей – это расходы… ей нужно было еще буквально пару дней – и вы бы уехали. Мне должны были принести документы для вас.

– Она не успела?

– Не успела.

Мерседес уронила лицо в ладони. Теперь ей было многое понятно.

Херардо погладил ее по волосам. И вдруг увидел, как Конни подмигнула ему.

– Вы, тан, смотрю, девочкой интересуетесь?

В другую минуту Херардо ответил бы резко. Но сейчас…

– Это важно?

– Очень. Неужто сами не поняли? Для Мерче сейчас один из выходов – замуж.

Мало кто мог похвастаться, что видел эпатированного тана Мальдонадо. Но – вот сейчас у него даже рот открылся.

– А… э…

А больше-то и сказать было нечего. Что тут скажешь?

(обратно)

Глава 8

Не наследник.

Не первый сын.

Даже не второй – вообще племянник. И никаких шансов занять трон.

Его высочество Рамон Рикардо мечтал о власти, грезил властью, жил ей и дышал. И как это обычно бывает – без взаимности.

Мечтающим о богатстве приходится жить в нищете, мечтающим о власти – в безвестности, а те, кто грезят о любви, обязательно в такое вляпаются, что потом не отмоешься.

Судьба такая.

Закон подлости, называется.

Его высочество Рамон Рикардо мечтал о власти с тех пор, как себя помнил. Сначала… его отец был младшим братом, но Рамон-то родился раньше, чем Хоселиус! И потом еще…

А вы так уверены, что Хоселиус Аурелио – сын Аурелио Августина? Стопроцентно?

Если учесть, какие слухи ходили о ее величестве и некоем молодом человеке из Валенсуэла? Вот точно-точно? Поклянетесь?

То-то и оно.

Если бы пресеклась линия Августина Аурелио, наследование перешло бы к младшему брату. И к его детям.

К Рикардо!

Хочу-хочу-хочу!!!

Не дают!

Отец умер, потом королева… А вот Хоселиус остался. И даже двоих детей нарожал! Тьфу, идиоты!

Бернардо еще так себе, а Игнасио вообще дурачок блаженный, о чем только думает – непонятно! Но уж точно не о власти!

Вот Рамон Рикардо точно знал, что бы он сделал, стань королем.

Первое – назначил бы на все посты своих детей. Второе – поднял налоги. Потом еще хорошие браки заключил, границы расширил, повоевать можно… а чего Орталия?

Что из этого сделал его брат? Да ничего!

Августин Аурелио тупо сидел на троне.

Вот сидел и сидел, и ничего в Астилии не менялось долгими годами. Десятилетиями.

Мысль о том, что для этого как бы не больше сил надо, чем для всяких перемен, мужчине в голову не приходила. Реформы ж!

Движение!

Если государство не развивается, начинается стагнация и откат назад. И деградация, понятно.

Сколько кораблей было при прадедушке? А сколько у Астилии сейчас?

Пушек, крепостей, солдат… да много чего припомнить можно! И во всем этом виноват дядя! Ах, сколько раз ему Рамон Рикардо намекал на пост канцлера! Сколько раз помогал, давал умные советы, поддерживал, занимался теми делами, от которых шарахался Хоселиус Аурелио!

И дядя ведь его хвалил!

Хосе ругал, а Рамона хвалил, и сколько раз говорил, что будь у него такой сын… и ничего, НИЧЕГО не менялось!

Инициативы клались «под сукно», подготовленные Ра-моном проекты законов забалтывались и уходили в никуда, а Хоселиус оставался наследником трона. Хотя сколько раз говорил дядя, что Рамон Рикардо был бы лучшим наследником!

И – пустота!

Слова, слова, только слова – и никаких дел!

Что ж!

Хоселиус собирается короноваться, но удастся ли ему это?

Посмотрим. И кто будет лучшим королем – тоже.

Рамон Рикардо точно знал одно. Чтобы стать хорошим королем, надо занять это место после плохого. Вот тогда тебя будут любить и ценить. А кто может быть хуже, чем безвольный и туповатый кузен? Разве что его детки?

Надо просто немного развернуть события в свою пользу, и Рамон с этим справится. Мужчина потер руки и достал из ящика стола большую шкатулку.

Они уже рядом со столицей.

Время действовать. пришло…

* * *

Эва Мария Вильялобос пришла в себя одним рывком. И ничего не увидела.

И никого.

Ничего не болело, ничего не…

Что случилось?!

Она просто ничего не помнила о последних нескольких… сколько времени она была без сознания?

В стороне сидел некромант и что-то записывал.

Некромант…

Магов Эва Мария ненавидела. Наверное, потому, что ничего с ними сделать-то не могла. Твари, сволочи, гады ползучие…

Шипение само собой сорвалось с ее губ. Хавьер поднялся из-за стола и подошел к пленнице. Протянул руки, словно на ощупь изучая ее ауру. До тела он не дотрагивался, но Эве и так было неприятно. От его ладоней, даже расположенных в метре над ее телом, словно сырость шла. И не надо про мединцев и море! Это не та сырость!

Сравнили морскую волну с сырым подвалом!

– Пуссссти!

Хавьер прищурился.

– Вот никогда бы не подумал! Такое действие!

Эва его не поняла. А некромант изучал ее ауру.

До работы Феолы она была целой. А сейчас…

Такое ощущение, что снадобье шамана било по ключевым узлам. Разрушало их в пыль, оставляло за собой мелкие дыры… Вряд ли эта женщина проживет дольше декады, но и демон с ней, не жалко!

Надо спросить у Феолы, что это за трава, и заняться исследованиями. Определенно, что-то в этой шаманской магии есть. Он бы возился намного дольше для такого же результата. А тут просто травка, даже без допроса обойтись можно!

– Дейсссствие?

Хавьер не отказал себе в удовольствии поиздеваться над поверженным противником.

– Конечно. Мы сегодня на тебе опробовали снадобье, которое убивает мединцев. Думаю, дней семь-десять у тебя есть, но не больше.

– Все равно я вам ничего не скажу!

Хавьер и спорить не стал.

– Отвязать эту пакость и запереть в камере! Заковать так, чтобы не сдохла раньше времени.

Эва снова выругалась, но так далеко некромант заходить не собирался. Зачем ей? Не надо мединке знать, что она УЖЕ все рассказала.

И о том, что в столице сейчас лютует и зверствует и полиция, и инквизиция – тоже. Зачем?

Она сейчас от горя и отчаяния что угодно наворотит, знает он таких. А вдруг еще от нее что-то понадобится?

Нет уж. Пусть посидит себе в камере, потом, как подохнет, он тело заберет, на изучение. Препараты сделает.

Мединец в разрезе, к примеру.

Срезы тканей, внутренние органы. А там и насчет огрызка души надо бы с Феолой поговорить. Она же на душу воздействовала, Хавьер примерно представлял точки отсчета. Вот механизм не представлял, но это потом. Он еще поговорит с девушкой. А пока…

– В камеру ее!

Уходя, Эва чувствовала себя победительницей. Только одна мысль не давала ей покоя.

Почему от нее не добивались ответов с помощью магии? Просто – почему?

Хотя на мединцев и магия практически не действует. Наверное, они попробовали, и поняли, что ничего не получится. Потому что она умирает.

В этом она некроманту верила.

Жаль, конечно. Но шансы у нее еще есть.

Если Рамон проведет жертвоприношение!

Если вернется Госпожа!

Тогда у Эвы будет шанс выжить! Она будет что есть сил молиться за победу мединцев и возвращение Владычицы. Хоть бы получилось!

Хоть бы…

* * *

– Какой – замуж?

Мерседес хоть и была вся в прострации, но такое не пропустила. Да и какая девушка сможет? Священное ж слово!

Замужество!

Консепсьон посмотрела на нее с укоризной и покачала головой.

– А ты о чем думаешь, детка? Замужество, и как можно скорее!

– Зачем?

– Замужем ты будешь бесполезна для этого… желающего сесть на трон.

– Мужа можно убить. Брак можно признать недействительным…

– Траур. Скандал. И то, и другое не подойдет этому человеку. Судя по всему, у него решительно нет времени, – парировала Конни. – Ему надо – БЫСТРО! Лучше вчера, а тут такое препятствие! Девственности лишишься, ребенок может быть. Да и мужа можно найти не полного идиота. Чтобы умел себя защитить, и вообще на виду был.

– И где я такого найду? Да еще за пару дней? – фыркнула Мерседес. – Нет, тетя Конни… можно я вас буду так называть?

– Можно, – растаяла Консепсьон. Она тоже бывала сентиментальна. Что ж, семьи не завела, детей не нажила, а вот тетушкой стала. Оно и неплохо…

– Мужа я не найду. А мама не знала… она не говорила, кто именно этот человек?

– Она и сама не знала. Вроде как кто-то из принцев крови, но кто?

– Как можно не знать?

– А вот так. Когда есть маги, несложно изменить кое-что в себе. Да и маски никто не запрещал.

– Ничего не понятно. Но хоть так, – вздохнула Мерседес.

– Почему же, – пожал плечами Мальдонадо. – Наоборот, все становится на свои места. Есть желающие вернуть демона. Есть желающие сесть на трон. И на каком-то отрезке пути их интересы совпали. Даже если демонесса вернется, неизвестно, в каком состоянии она будет. Может, ее там покусали…

Мерседес фыркнула, хотя Мальдонадо и был недалек от истины. Не покусали, а съели, но откуда это знать Рамону Амадо Бустосу?

– Мединцам на несколько лет нужен режим… благоприятствования. Чтобы восстановилась демонесса, чтобы они набрали новую… паству, скажем так. Чтобы передохнуть и составить новые планы с учетом ситуации. Для этого им нужно, чтобы власти их не травили.

– Умный мужчина, – одобрительно поглядела Конни.

– С другой стороны, есть желающий сесть на трон. Это явно не наследный принц и явно не его сыновья. Тем не надо жениться на Мерседес. Прости, детка, ты прелесть, но у них прав и без тебя хватает.

– Я знаю, – Мерседес и не обижалась. – Это или побочная линия, или какой-то бастард…

– Бастард у нас только один, и он женат. Там без вариантов.

– Да и пусть его, – отмахнулась Мерседес. – Значит, не он. Вот и все.

– Или он, только жену отравит, – тан МАльдонадо и это учитывал. – Для мужчины срок траура не такой строгий. Итак, у нашего Прынца, назовем его так, есть желание сесть на трон. Но нет возможности. И он начинает ее искать. И натыкается на мединцев. Как уж они нашли друг друга, кто его знает, но по факту – вот. И он получает себе несколько плюсов сразу. Ему не надо никого убивать – за него это сделают. Ему нужны союзники? На первом этапе они у него будут! Мединец ведь сильнее и опаснее обычного человека. А если еще и демонесса вернется…

– Кошмар! – схватилась за виски Мерседес.

– А для полной легитимности еще и ты, девочка. Внучка Аурелио Августина. Признанная.

То, что сказала Мерседес о дедушке, одобрила даже Консепсьон. А чего он расплодился не ко времени и не к месту… думать надо, а не гулять, где дают и предлагают! Или хотя бы предохраняться!

– На каком-то этапе интересы двух групп совпали. Сядь мерзавец на трон, обеспечил бы мединцам спокойную жизнь на несколько лет. А дальше им и не нужно будет, они сами справятся. Вон сколько лет сидели тихо, какую паутину сплели! Чуть-чуть не хватило для последнего рывка.

Херардо, конечно, не должен был знать о таких подробностях. Но… шила в мешке не утаишь. Мединцев объявили государственной тайной, засекретили, пообещали оторвать языки за разглашение секрета – то есть примерно через десять дней о них в подробностях знала вся Астилия. Чего не узнали, то присочинили.

– Правильно мыслите, тан, – подбодрила Конни. – Мы с Джинни примерно так и думали.

– Вот. Но в таких делах доверия нет. Ни у кого и ни к кому. Подозреваю, что именно ваша подруга стронула лавину.

– Как?

– Украла драгоценности.

– Хммм?

– Пошел последний отсчет. У всех нервы на пределе. И тут у твоего отца, детка, из сейфа пропадают дорогие украшения. Кстати – на твою мать никто не подумал.

– Почему?

– Потому что Джинни показывала всем именно то, что они хотят видеть. Наверное, настоящей она была только здесь. А так… послушная дочь – для матери. Послушная жена – для мужа. Невестка, мать…

– Матерью она оказалась не слишком хорошей, – едко бросила Мерче.

Консепсьон нахмурилась. Херардо качнул головой.

– Не суди о том, чего не понимаешь. Подумай сама, она жила в постоянном страхе перед разоблачением, под постоянным давлением со всех сторон, и все равно планировала взять вас, уехать, начать нормальную жизнь. Не одна сбежать, с детьми. Чтобы вы не отвечали за ее грехи.

– Она не могла со мной поговорить? Я бы помогла…

– Ты больше обижаешься на секреты, которые были у матери от тебя? Поверь, о них и так знали на одного человека больше, чем надо.

Мерседес непонимающе помотала головой.

– То есть?

– Твоя мать рассказала мне все это не для передачи. Просто иначе ты бы мне не поверила. Никак.

– Согласен, – кивнул Херардо. – Сеньорита Консепсьон, скажите, почему маги не взялись за вас?

– Потому что поздно поняла, – вздохнула женщина. – У меня такая форма была… я слишком поздно узнала. Поддерживать меня можно, а вот вылечить уже не получится. Только смерть оттянуть.

Мерседес кивнула. Последние несколько минут она над чем-то напряженно раздумывала.

– Я поняла. Спасибо вам. И, сеньорита…

– Можешь звать меня тетей Конни. Я не против.

– Тетя Конни, я не стану бежать. Я приду после коронации.

– Приходи. Расскажешь, что из этого всего получится.

– Расскажу, – пообещала Мерседес. – Но ключ я не возьму. Пусть он у вас останется, ладно?

– Возьми. Точнее… возьмите его, тан. И положите туда, – палец Конни указал на вентиляционное отверстие.

Херардо повиновался. Встал на табурет, отодвинул решетку, спрятал за ней ключ, не просто так, привязав белой ниткой к решетке. Конни сама этого сделать не могла, боялась упасть. И предосторожности объясняла просто.

Умирать не хотелось, но мало ли что будет в жизни? Если что-то, Мерседес придет и заберет свое наследство. А никто другой его не найдет.

Мерседес не спорила.

Херардо хотелось узнать, о чем она думала, но… он и так это узнал. Когда, усевшись в мобиль, девушка повернулась к нему с отчаянным лицом.

– Тан Мальдонадо! Женитесь на мне, пожалуйста!

Хорошо, мобиль стоял. А то бы Херардо точно в ближайшую стену въехал. Предложеньице!

* * *

Хоселиус посмотрел на племянницу.

Ленора посмотрела на дядю.

– И что мне с тобой делать?

– Замуж выдать, – даже не засомневалась нахалка. – Магам все равно, что у меня там, в родословной, их моя сила интересует.

– Замуж я тебя бы выдал. Но ты ведь нашла себе…

– Дядя!

– На мать глазами сверкать будешь. Ты понимаешь, что этим браком полностью отрежешь себе дорогу к трону? И себе, и детям?

– Вполне, – кивнула Ленора.

– И что брак может быть неудачным? И что ты можешь передумать?

– Могу, дядя. Но трон и корона не по мне. Удастся там мой брак, не удастся, безразлично. Такого я детям не пожелаю никогда.

Хоселиус Аурелио взялся за виски.

– Ладно. После похорон и коронации я одобрю тебе брак.

– Слово?

– Королевское слово. А теперь скажи, за что ты сорвалась на Мегану? Только правду, Ленора. Слова, агрессия… ты мне еще расскажи, что в своем гадюшнике ты к такому не привыкла?

– Нет, не привыкла. Там меня уважают за силу и знания, – ухмыльнулась Ленора. – Дядя, смотрите.

На стол перед Хоселиусом легла записка.

Ваше высочество!

Герцогиня Виктория Мегана состоит в связи с его высочеством Бернардо.

Удалите ее от двора, потому что она ждет ребенка и хочет объявить об этом. Вам не нужны скандалы на коронации.

Доброжелатель.

Хоселиус вскинул брови.

– И что? Таких записок много…

– Много, но зачем нам сейчас – такое? Если что, может разразиться скандал, а впереди коронация, впереди похороны – зачем?

Хоселиус подумал пару минут.

– Бернардо не заинтересован в Мегане.

– Но вдруг?

– Ты как маг, можешь отличить правду от лжи?

Ленора только руками развела. Огненная магия слишком горячая, слишком страстная, но и обратная ее сторона – какие там тонкости? Кувалдой и в атаку! Что сейчас и произошло…

Хоселиус задумался.

С одной стороны, проверить бы, где правда, где вранье.

С другой…

Не сильно он доверял магам после всех скандалов. Те, кому он мог доверять, сейчас недоступны, а посвящать в семейную тайну сволочей, которые тебя по дешевке сдадут? Ладно, сдадут дорого, но любому, кто заплатит.

Перебьются!

– Дай сюда записку. С сыном я поговорю, а ты впредь постарайся сдерживаться. Хорошо?

– Да, дядя. Простите, – понурилась Ленора.

– Где ты ее обнаружила?

– На приборной доске своего мобиля.

– Ты не защитила мобиль магически?

Ленора весьма серьезно поглядела на дядю.

– Свою спальню я защитила. И мобиль. И вещи защищаю, в Академии всяких пакостей полно. Но защиту обошли так, что я не почувствовала.

– Ага, – сообразил Хоселиус. – Значит, в деле замешаны маги?

– И уровнем не ниже моего. Повод задуматься о правдивости записки?

Мужчина серьезно задумался. Если бы он изучал магию, он бы знал, что особо высокий уровень тут не нужен. Ленора – огневик. Она прямая, честная, и ее заклинания тоже не отличаются запутанностью. Поставить сложно, сломать легко. А уж про обходные пути и вовсе молчим. Ничего же не взяли?

Нет, только положили. Простой лист бумаги, не несущий никакого вреда человеку. Даже пользу. Но кто бы стал объяснять сейчас королю теорию магии?

То-то и беда…

– Ладно, – наконец принял решение Хоселиус. – С сыном я поговорю, а ты… сделала – и хорошо. Только постарайся впредь сначала советоваться со мной, а потом уже скандалы устраивать.

– Дядя, она меня сама спровоцировала!

Судя по взгляду Хоселиуса, он не поверил. И правильно, во что там верить?

Две беременные женщины, которые власть делят?

Считай, скандал гарантирован! А звоночек-то все равно нехороший.

Во что вляпалась Мегана? Или Ленора?

Или еще что-то нехорошее ожидается?

К сожалению, точно сказать Хоселиус не мог. Но неприятности чувствовал.

Отец-отец… оставил ты мне наследство!

* * *

– Мерседес…

Херардо и слов-то подобрать не мог.

Жениться!

Это что – так просто? Вот так, предложила – и женись?

Поймите правильно, он бы… да, и женился бы. Не задумываясь! Мерседес красотка, более того, Херардо оценил в ней не только красоту. Она умная, честная, верная, она преданная, она будет отличной женой.

Только вот…

– Мерче, я тебя старше чуть не в три раза.

– А мне все равно, – спокойно отозвалась Мерседес. – Я не знаю, любовь это или нет, но если связывать с кем-то свою жизнь, то только с вами. Вы мне очень нравитесь… я никогда такого не испытывала. А если я буду вашей женой, то и заговорщики не будут во мне заинтересованы.

– Это логично. Но…

– Я вам не нравлюсь?

С любой другой женщиной Херардо вскипел бы. Ясно же, это кокетство, попытка подчинить его себе, заставить плясать под свою дудку. А вот с Мерседес и мысли такой не возникало. Просто мединцы… да, она квартеронка, но в чем-то она попросту ущербна. Это как жирафу объяснять тонкости стихосложения. Не поймет.

Жираф – и все тут.

Вот и Мерседес.

Она красивая, умненькая, но какие-то аспекты человеческих взаимоотношений для нее – темный лес. Страшный такой…

Она просто не может. Не умеет. Не понимает, как надо правильно.

Мать ее не научила, но мать и сама не все понимала. Она мимикрировала, но не жила этим. И не понимала всех тонкостей.

Вот Мерседес и делала то, что могла.

Спрашивала напрямую.

Херардо махнул рукой, да и решился объясниться.

– Мерседес… я бы с радостью женился на тебе. Но я намного старше тебя, а брак – это еще и интимные отношения. Ты затоскуешь, станешь мне изменять, всем будет плохо…

Мерседес подняла брови.

– Изменять? Зачем?

– Старый муж, молодая жена – так всегда бывает. Это первое. И второе. Я тебе просто не пара. У меня отвратительная репутация, и она мной заслужена. Полностью. Я много чего делал, и я этим горжусь.

– Я знаю про вашу… твою репутацию. Наш брак ее бы не испортил.

– Я бы тебе испортил жизнь.

– Нет.

– Мерседес, давай сделаем проще. Мы скажем, что поженились. А когда все это закончится, скажем, что соврали. Пойми меня правильно. Я что угодно для тебя сделаю, жизнь за тебя отдам. Но портить твою жизнь – не стану. Я себе потом век не прощу.

– Хорошо, – кивнула Мерседес после недолгого молчания. – Пусть так. Давай соврем? Как лучше это сделать?

Херардо подумал пару минут.

– Скажи… ты не хочешь пару ночей провести в моей комнате?

– То есть?

– Ты живешь в моем доме, спишь в моей кровати, я даже могу поспать рядом с тобой… одетым, конечно.

– Мы и солжем – и не солжем, – кивнула Мерседес. – Я согласна. Спасибо! Я не хочу… кто бы там ни был, это не к добру и не для хорошего дела сделано. Я уверена.

Херардо в этом тоже не сомневался.

Сколько уже людей погибло, сколько еще планировалось убить…

Не отдаст он Мерседес этим гадам!

А потом…

Мужчина завел мотор и двинулся по направлению к дому.

Одно он знает точно. Когда все это закончится… нет, не так!

Он будет молиться, чтобы погибнуть ДО ТОГО, как все это закончится. Потому что… дурак он! Просто дурак, который влюбился в девчонку семнадцати лет, и что будет в результате? Для него – ничего хорошего!

Лучше умереть, защищая ее, чем медленно умирать каждый день, видя, как она счастлива с другим мужчиной. Только вот Мерседес он об этом никогда не скажет.

Он слишком любит ее, чтобы привязать к себе.

Слишком…

* * *

Амадо едва за голову не хватался.

Такой список людей!

Такой список не-людей!

И что с этим делать?

Понятно что – работать. За сегодня надо все это вычистить, завтра допросы пройдут, послезавтра королевские похороны… тут вкалывать и вламывать, без отдыха и продыха. Хорошо еще, если пару часов поспать удастся.

Феолу он отправил домой своим решением. Девушка пообещала приехать с утра пораньше и привезти с собой хороший завтрак. Ну, хоть так!

Хавьер тоже отправил домой Тересу. Пусть малышки отоспятся.

Да, кто бы мог подумать…

Если бы Феола не приехала в столицу, если бы…

Им всем серьезно повезло. Очень серьезно.

Мысли Амадо оборвал стук открывшейся двери. На пороге стояла злая, как сорок демонов, Альба.

– Ты еще здесь?!

– Да, я здесь, – кивнул Амадо.

– А я должна ждать тебя дома?! Да?!

– Не должна. Можешь не ждать. Мы еще что-то не прояснили? – поинтересовался тан Риалон, чем-то сейчас неуловимо напоминая своего отца.

– Ты… ты, – задохнулась Альба. – Ты правда хочешь развода?!

– Чем твои истерики терпеть? Хочу!

– Ты об этом пожалеешь!

Амадо пожал плечами.

Пожалеет? Да, возможно. А может, и нет. О полученном опыте он ни минуты не пожалел, и о потраченных годах тоже. У него есть сын, и работа у него есть, и вообще… это были хорошие годы. Несмотря ни на что.

– Альба, у меня много дел. Если есть что сказать – говори. Нет? Не отнимай у меня время!

Может, Альба и сказала бы.

И скандал устроила, и орала, и ругалась… только вот Хавьер Карраско помешал. Небрежно отодвинул женщину в сторону, так, что она ругательствами подавилась, и прошел в кабинет.

– Что тут происходит?! Риалон, начали первых доставлять!

– Сейчас, иду, – Амадо подхватил со стола папку с протоколами.

Этой ночью спать не придется.

Мединцев будут хватать, допрашивать, разорять склады со взрывчаткой… кстати – спрашивать про других мединцев. Этот спрут опутал всю столицу, и Амадо должен ему вырвать все щупальца.

В эту ночь спать не придется и Хавьеру, и Вальдесу, и брату Анхелю, и еще куче народа. И завтра отдохнуть не получится. Валенсуэла – это только верхушка айсберга, да и знали они далеко не все.

Но если не будет жертвоприношения, и возвращения мерзкой демонической твари – это уже неплохо, правда же? За такое и поработать можно!

Даже нужно!

– Развод!!! – взвыла Альба.

И опрометью кинулась к лестнице.

Скандалить в присутствии некроманта ей было совершенно не с руки. Такой он милый человек, что язык не поворачивается. То ли отмерзает, то ли поджимается…

Опомнилась она уже на улице.

А правда – куда ей пойти?

Домой?

Где сейчас никого нет – Карлос у друзей.

Где темно и тихо, где никто ее не ждет, где нет даже прислуги и горячего ужина, где…

На такое Альба не была способна. Нет-нет, только не домой! А если…

Женщина повелительно взмахнула рукой, ловя мобиль или карету. Пожалуй, она отправится к новой подруге. И всласть посплетничает с Розой Ксарес!

* * *

Роза посмотрелась в зеркало, печально вздохнула.

Молодость прошла.

Она даже и не заметила, как прошла, когда прошла… просто – мимо.

Скользнула, окутала запахом цветов и духов, простучала каблучками по плитам пола – и прошла. А Роза осталась.

Одна. Никому не нужная и не интересная.

Вот и морщинки в уголках глаз, и седые волосы на проборе… можно их выдергивать, но скоро ведь так не получится. Придется красить, а потом…

Потом – старость?

Пустая, холодная, одинокая.

Сейчас смысл ее жизни придавал отец. Братья, племянницы… но что будет потом? Как это будет?

Роза покосилась за окно. И таким холодом ее ошпарило, несмотря на солнышко и теплый денек… таким леденящим ветром, словно вмиг зима наступила.

Бессмысленная.

Никому она не нужна. Пустоцвет, сухостой… хотя она и не виновата.

Или все-таки?

Но с кем такого не бывает? Юность же!

Искупалась в холодной воде – и свалилась с сильной простудой. Та как-то незаметно перешла в воспаление, а лечить… кто же в юности лечится? И к врачам ходит? Смешно даже подумать о таком. Подумаешь, поболело чего-то… в те самые дни, когда женщины особенно не рады своей жизни. И что?

У всех же болит.

Но не всем потом врачи говорят, что – конец. А ведь так хорошо начиналось, отец жениха нашел, о браке договорился. И – вот!

Перед браком жених потребовал проверить здоровье невесты. Роза послушно пошла по лекарям и узнала о себе…

Детей она иметь не сможет. Никогда.

Конечно, такую информацию надо было скрыть от будущего мужа. Наверное. Но кто ж знал, что лекарь – его родственник?

Все доложил. И разразился скандал. Сначала жениха с Розой, потом жениха с Патрисио Ксаресом, а на закуску и Патрисио с Розой. А что?!

Понятно же, дочь сама виновата в своей болезни. А заодно виновата, что не соврала, не утаила, не сообразила, не лечилась…

Столько этих «не», что аж голова кружится. Только вот когда плохо, от семьи ждешь поддержки. А не вот этого… холодно-вымораживающего.

Не дождалась. И снова – НЕ.

Как же все это тоскливо, тошно, муторно, отвратительно… одиноко!

Когда в покои Розы постучали, и слуга доложил о приходе ританы Альбы Риалон, Роза почти опрометью кинулась вниз. Подальше от боли, тоски, дурных мыслей… Альба?

Да хоть бы и крокодил на пороге стоял! В тюрбане!

Роза бы сейчас кому угодно обрадовалась. А тем более подруге!

На Альбе просто лица не было. Вся осунувшаяся, тоскливая, со слезинками, которые проблескивают в уголках глаз, с размазавшимся макияжем… и что тут можно сделать?

Роза и сделала, благо отец разрешил ей приглашать ритану Риалон.

– Инес! Приготовь для гостьи бирюзовую комнату! Подай туда что-нибудь выпить, перекусить и приготовь горячую ванну!

– Спасибо, – почти хлюпнула носом Альба.

Роза только рукой махнула.

– Проходи! Ты вся промерзла! Сейчас будем тебя кормить, поить, греть… вот платья на смену у меня нет. А халат есть, теплый. Подойдет?

– Вполне, – кивнула Альба. – Спасибо…

– Пошли. Я тебя провожу в бирюзовую комнату и халат дам. А потом ты мне все расскажешь.

– Спасибо, Рози. Ты просто чудо.

Роза польщенно заулыбалась, увлекая за собой Альбу.

Дурные мысли были благополучно забыты… на какое-то время. А потом… а потом еще что-то найдется! Она давно себя приучила не думать о плохом – вот и сейчас справится!

И точка!

* * *

Треси домой почти летела.

Как же прекрасна жизнь!

Когда она работала в ателье, все было совсем не так. там она только и слышала от тетки, какая она тупая, бесполезная, сколько от нее вреда… и держат ее из милости, и пользы от нее не дождешься, и братец нашел себе корову-жену, и дочь вся в нее, тоже корова тупая…

Кому ж такое понравится?

Шить Треси любила, и фасоны придумывать, и делать женщин еще красивее. Вот, Феола, к примеру!

Надо будет ей завтра платья завезти! Ведь подруга в них просто сиять будет!

Вроде и не слишком дорого, и материя хорошая, и смотрится отлично. Только вот у Треси имени нет, а у тетки есть.

И ателье у Треси нет.

Может, когда-нибудь она его купит?

Треси уже задумывалась об этом. Работа в полиции была выгодна. Даже если половину денег отдавать родителям, а вторую класть на счет в банк… через пару лет она сможет арендовать небольшое здание и нанять пару человек. И попробовать работать.

А что такого?

Вкус у нее есть, сил хватит… кстати, тан Хавьер намекнул, что по итогам этого дела всех ждет премия! А премия – это вообще замечательно!

И просто…

Треси нравится работать рядом с некромантом.

Конечно, она понимает, что между ними ничего быть не может. Максимум ее любовницей позовут. А она… пошла бы?

Только честно, сама себе, как на духу?

Треси подумала пару минут, а потом улыбнулась.

Пошла бы!

Не женой, нет. Кто она такая, чтоб тан Карраско на ней женился? Сословные различия можно любить или не любить, но стоит осознавать их существование. Или они так жизнь подпортят, что не порадуешься.

Тан и сеньорита из бедного квартала?

Это для сказочек хорошо, а так ее никогда в обществе не примут. И ему она жизнь изуродует.

Женой ее не позовут. Но любовницей она пошла бы. Просто потому, что ей нравится этот мужчина. Он умный, красивый, рядом с ним легко и спокойно. Просто никто этого не видит, не замечает, не понимает… им же хуже! А вот она осознает это.

Увы, жизнь несправедлива. Но если ей дадут урвать хоть кусочек счастья, она отказываться не станет. А глаза у него какие… и волосы наверное, мягкие, и улыбка у него совершенно замечательная…

Вот в этих мечтах Треси и толкнула дверь родного дома.

И тут же оказалась в центре суматохи.

– Триша! А там к тебе пришли!

Мария!

Ах ты, зараза!

Тереса ловко ухватила младую сестру за ухо.

– А ну, стоять! Как меня зовут?

– Тереса, – проныла мелкая поганка. И в кого только такая завидущая выросла? Вроде и на пару лет младше, а жизни от нее просто нет! И язвит, и кусается, и родителям наушничает… влепить ей, что ли, подзатыльник? Или подождать?

– Кто пришел?

– Паблито с родителями!

– КТО?! – ошалела Тереса.

Даже ухо сестры выпустила, и та отскочила, сверкнула глазами.

– Сватать тебя, дуру, пришли! Ты хоть морду умой, вся чумазая! Смотреть противно!

И удрала, не дожидаясь сестринского пинка.

Зараза!

Тереса пару секунд просто стояла молча, осознавая реалии. А потом направилась в большую общую комнату.

Здесь принимали гостей, здесь спали младшие дети, здесь и она сама спала, чтобы за ними приглядывать.

А сейчас постели были убраны, на протертом диване, который накрыли… заразы!

Да кто вам разрешил брать ткань из моих запасов?! И ведь бархат взяли!

Тересу аж затрясло, когда она увидела Пабло, который развалился на кресле, прикрытом дорогим темно-синим сукном!

И на диване бархат накинут! И сидят на нем родители Пабло.

И все смотрят на нее.

– Добрый вечер.

Слова вылетали аж со скрежетом. Но если сейчас она заорет, попробует выхватить ткань… чего она добьется? Просто начнется безобразный скандал, и ничего она не узнает. Разве что пару оплеух получит.

– Триша пришла! – обрадовался Пабло.

Тереса его и взглядом не удостоила.

– Папа, мама, я сейчас схожу, куплю пироги. Если у нас гости… я не знала, я бы купила по дороге.

Отец, видимо, расслабился и махнул рукой. Мать заулыбалась.

Видимо, не таких слов ждали. Что ж, и дождутся, только не сразу. Сначала узнаем, в чем дело.

– Ни к чему, Триша. Вот, Хуаресы к нам пришли.

– Рада видеть уважаемых соседей, – вежливо отозвалась Тереса.

– Тебя сватают. У нас товар, у них купец, все, как положено… – Хуан Карлос Наранхо аж руки от удовольствия потер. Вот мать такой довольной не выглядела, оно и понятно, денег меньше будет, работы больше. Но выдать дочь замуж – уже хорошо. Там еще Мария подрастает, будет с кого помощи спросить!

Тереса подняла брови.

– Меня? И за кого же?

– За Паблито, конечно, – Изаура Франко, толстуха лет сорока, выглядела откровенно недовольной. Что уж там! Не такую невестку она себе хотела! Не такую жену любимому сыночке! Не гожа! И тоща, и собой не так, чтобы очень, и семья тоже…

Паблито и получше кого мог бы найти!

Побогаче, пофигуристее! И Изаура поправила выдающуюся грудь. Но вот понравилась мальчику эта стрекозявка! А что в ней хорошего? И вовсе в ней ничего такого нет!

– Восхитительно, – голос Тересы сочился ядом. – А меня никто спросить не желает?

Мать посмотрела на возмущенную дочь с таким искренним удивлением, что Тересе жутко стало.

А ведь она ПРАВДА не видит ничего плохого в таком браке. Вообще ничего.

Живут же все! Чего б и Треси так не жить? За дураком и неучем?

– О чем спрашивать-то? – хохотнул отец. – Когда свадьбу играть будете? Так на осень, наверное… это вы уж с сеньорой Изаурой обсудите. Какие туфли, платье… чего там еще надобно?

– Ни-че-го, – жестко отчеканила Тереса. – Я за этого идиота замуж не выйду!

В комнате повисло тяжелое молчание.

Первым, как ни странно, опомнился отец Пабло.

– Как не выйдешь?

– Никак, – отрезала Треси. – Не нужен мне ваш сын! Никак не нужен!

– Дочка! – ахнула Мария Ленора.

Тереса расправила плечи.

– Мама, прости. Папа, я не хочу замуж за Пабло.

– Почему? – обманчиво мягко поинтересовался отец.

– Потому что Пабло – дурак и хам, который даже моего имени застолько лет выучить не смог, – Тереса решила не стесняться. А что? Стоять и блеять?

Не люблю, не могу, не буду? Так это, считай – уже согласна! Все девки с такого начинают, а потом как миленькие замуж выходят. Нет уж!

У Тересы только один шанс!

Сейчас оскорбить Хуаресов так, чтобы Изаура разоралась и утащила деточку подальше от мерзкой хамки, которая счастья своего не ценит! Только так!

Сможет она?

Обязана!

Так что Тереса била наотмашь.

– Пабло ничему не учился, семью обеспечить не сможет, детей на шею родителям повесит, дом не построил, мне приживалкой быть придется! Не хочу! С него ни денег, ни ума, ни прибытка! Лучше я на родную семью работать буду, чем на чужую…

– Да не будешь ты работать! – вякнул Пабло, который сначала даже не соотнес с собой слова Тересы. А что – это о нем?

Да бред какой-то! Это ж ОН! Он и умный, и красивый, и любая баба с ним пойти будет счастлива! Точно-точно, уже ходят…

Объяснять дурачку, что поваляться на сеновале – и строить жизнь, это две разные вещи, и разные критерии отбора, никто не спешил. Вот еще не хватало!

– Еще и работать не буду, – прошипела Тереса. – А когда дети пойдут – что? На паперти стоять? Ты ж на свою зарплату кошку не прокормишь, отцу спасибо скажи, он на всю семью зарабатывает, из моря не выплывает даже по большим праздникам…

Сеньор Хуарес кивнул.

Как-то так и было.

Когда у тебя дома девять детей, а ты просто рыбак… будешь тут вкалывать без отдыха и продыха. Потому сеньора Изаура всем домом и распоряжалась, что мужу некогда было. Заработать бы…

По-хорошему, и старшего бы сына к делу приставить, но у Паблито открылась такая морская болезнь, что его даже от вида лодок тошнило. Куда ж его в море?

– Ты… – сеньора Изаура как раз осознала, что счастье не оценили, и визгливый голос начал набирать обороты. – Да как ты смеешь, сопля такая… да я тебя сейчас своими руками…

Своими руками не получилось.

Прежде, чем сеньора воздвигла свои телеса из кресла, Тереса предусмотрительно отскочила. А супруг придержал жену за руку.

– Умолкни, Изаура. Девочка права.

Тереса только рот распахнула.

– А?..

– Потому мне для сына умная жена и нужна, что сам он себя не прокормит. Так что, сосед, отдашь свою девочку за моего оболтуса? Обещаю, обижать не стану, работать не запрещу. Приданого нам не надо, такая девочка сама по себе сокровище. А вот я вам за невесту заплачу. И свадьбу оплачу.

Хуан Карлос довольно потер руки.

Ну… что же! Отлично все складывается!

– Тереса, ты слышала?

– Слышала, – девушка что есть силы сжала руки в кулаки. – Я за эту скотину замуж не пойду!

– Еще как пойдешь! – возмутился Пабло, до которого начало что-то доходить. – А ну, иди сюда!

И дернул Треси за руку, потянул к себе.

– НЕТ!!!

– Вы бы, молодые, пошли, посекретничали на улице, – предложила Мария Ленора, глядя на бешено выдирающуюся дочь. – Глядишь, и договоритесь о чем.

– А то ж! – Пабло оценил совет будущей тещи.

Ломается там еще Тришка чего-то! Тьфу, дура!

Ну ничего, сейчас, как выйдет, он ее в оборот возьмет! Он с бабами обращаться умеет, сейчас поцелуй, потом еще один, а там и до сеновала дело дойдет. Ну и куда эта дуреха денется?

А слова…

А что – их надо в расчет принимать? Баба же! Они всегда болтают! Творец так устроил, что язык у бабы на привязи не держится, и словам ее веры нет. Захотела – и ляпнула. Вот и все…

Несколько секунд Треси не сопротивлялась. Покорно следовала за мужчиной, а потом, оказавшись на улице, вдруг бешено крутанулась. Жить в бедном квартале, да не уметь себя защитить?

Не бывает такого!

Ногти девушки впились парню в лицо, а каблук с размаху прошелся по ноге. Пах-то парни всегда прикрывают, у них этот жест отработан. А вот ноги… ноги так не закроешь.

Получилось больно и сильно, Треси не стеснялась в действиях.

Пабло взвыл, а девушка кинулась прочь со двора.

* * *

– Слизень, ты мне чего обещал?

– Чего обещал, то и сделаю. Крыс, у тебя свербит или горит?

– Нет, я тебе еще и блондинку готов отдать.

– Блондинку? Хм, они спросом пользуются…

– Блондинка и рыжая. Адрес дома. Завтра ночью там никого из мужчин не будет, гарантирую…

– Интересно, – Слизень пощипал себя за подбородок. – Весьма интересно.

– Самое бы и время. Перед похоронами никому ни до чего, их и искать-то не будут, так, отмахнутся…

– Ты уверен, что в доме мужчин не будет?

– Отвечаю. И вот тебе ключи от черного хода.

– Хммм…

– Не просто так, понятно. Мои – сорок процентов.

– Двадцать пять – и торговаться не будем.

– Треть, как другу.

– Хорошо, треть.

Мужчины понимающе переглянулись. На более Анхель и не рассчитывал, но поторговаться – это святое.

– Но чтобы мужиков там не было, понял?

Анхель кивнул.

На следующую ночь у него для Лоуренсио было запланировано кое-что приятное. А ты как думал, гад?! Не хочешь мне сестру отдать?

Сам заплатишь! Втридорога! Думал я тебя пожалеть, поменьше взять, но обойдешься! Ты и «Каракату» заплатишь, и сестер лишишься, и спасибо, если сам цел останешься. Анхель предательства прощать не собирался!

Ишь ты!

Ортис влез!

А ты Ортиса в окно, сестру за волосы, да и в храм! Умные все очень, чужих невест уводить, да за деньгами охотиться… Ортис вообще, по-хорошему, спасибо должен Анхелю сказать. Эмералд эта, чучело, дура и истеричка, всю жизнь испоганила бы. Не только Раулю – любому мужику. Анхель его, считай, освободил, а Рауль…

Дурак, тьфу! И сволочь…

И Лоуренсио сволочь, Анхель для него из кожи вон вылезал, со всеми в столице его познакомил, а этот неблагодарный козел…

И Алисия Катарина! Щенка она подобрала! За Ортиса она выйти согласилась!

Все сволочи! Все Ксаресы!

Вы мне все заплатите за обманутые надежды!

* * *

Феола безмятежно ехала домой к Веласкесам, не подозревая о планах Анхеля на свой счет. А и заподозрила бы…

Ее похищать идут?

Ну-ну.

Да и смысла это похищение не имело. Феола пока оставалась у Веласкесов, мало ли что? В доме Лоуренсио ее можно было ждать долго и безрезультатно.

Да и дождались бы… трупом больше, трупом меньше – ей без разницы.

Винни встретила ее чуть ли не на пороге.

– Феола!

– Привет, – отозвалась Феола. – Как дела? Как самочувствие?

– Все отлично. А ты как?

Феола хмыкнула.

– Более-менее. Завтра с утра мне надо ехать на работу, сегодня отосплюсь, а уж завтра…

– А у меня новости про твоего Толедо.

Феола тут же встрепенулась, словно боевой конь.

– Расскажешь?

– Конечно, расскажу. Ты ужинать будешь?

Феола прислушалась к себе.

Да, кушать хотелось. Больше, чем спать.

– Да. А где Веласкесы? Дети?

– Все уже спят. Ты на часы смотрела?

Феола потерла лоб. Да, времени было уже за десять вечера.

– Я не сообразила. Наверное, и слуги уже спят. Никто меня не покормит…

Ну да, благодаря ей, полиция только начала свою работу.

– Я сейчас покормлю. Я попросила тебе оставить перекусить.

– Винни, ты – чудо!

– Иди на кухню. Подавать в столовую я не буду, всех перебудим.

Феола и не ждала, что за ней будут ухаживать.

На кухне Винни развернула бурную деятельность. Не прошло и пяти минут, как перед Феолой стояла большая тарелка с куском мяса и гарниром. Рядом – кувшин с соком, на сладкое – пирожные. Небольшие, но вкусные.

Феола набросилась на мясо, как голодный крокодил.

В участке их накормила Треси, но после такого расхода сил еды требовалось больше. Так что по дороге домой девушка успела проголодаться. Винни спокойно ждала, пока Феола насытится и откинется на спинку стула, потягивая сок.

– Спасибо. Ты мне просто жизнь спасла.

– Ты мне ее спасла. А я так, благодарю. Рассказывать про Толедо?

– Пожалуйста.

Феола лишний раз пожалела, что дело происходит не на острове. Там бы она с Анхелем разобралась быстро. А что?

Шел человек, шел крокодил, совершенно случайно они встретились… наверное, человек обидел крокодила. И тот скушал негодяя. Обыденная история.

А тут… на всю столицу ни одного крокодила! Отвратительно! Из зверинца разве что вытащить?

– Анхель Хуан Толедо. Имя настоящее. Тан он тоже настоящий.

– Очень жалко, – искренне сказала Феола.

– Сволочь он тоже настоящая, но это недоказуемо, – вздохнула Винни. – Родился он в семействе Толедо, четвертый сын. Семья небогатая, Анхеля прочили на флот, он не согласился. Удрал и домой весточки не подает уж сколько лет.

– Удрал – без скандала?

– Из того Толедо и крысы разбегутся. Жрать нечего, папаша тот еще тиран, кстати, жив до сих пор, денег нет… я бы и сама сбежала.

Феола подумала, что это понятно. История семейства Толедо компромата не давала.

Первый брак Анхеля?

Тоже не придерешься. А к чему?

Ну, женился. Жена померла, так ведь он все ее состояние родственникам отдал. И на каждом углу может кричать, что все по любви было… или еще что придумает. Теперь уж не раскопаешь.

– Правда, кое-кого из новоявленных наследников вскорости ограбили.

– Доказательства?

– Не доказано, – с полуслова поняла Феолу Винни. – Правда, после этого тан Анхель начал жить на достаточно широкую ногу, но он мог и что-то по завещанию получить.

И из дома. И в подарок от кого-то. Все возможно, объявлений не предъявлялось.

Феола вздохнула.

Косвенно это работало на ее версию. Но… участвовал Анхель Толедо в ограблениях – или нет? Навел он воров на родных покойной супруги – или нет? Не докажешь и не узнаешь теперь. Слишком давно дело было, небось, она и не родилась.

– Погулял Анхель всего пару лет. А потом начал выкручиваться. То здесь живет, то уезжает на курорты, то возвращается. Имущества у него нет, перекати-поле. Пытался выгодно жениться – не получилось, там произошла неприятная история.

– С таном Ортисом?

– Ты знаешь?

– Нет. Догадалась.

Историю Рауля Ортиса и его бестолковой невесты Феола выслушала внимательно. И горестно вздохнула.

Если бы это на что-то повлияло! Но ведь бесполезно! Феола расскажет об одном, Анхель о другом. И ни для брата, ни для сестры ее слова не окажутся достаточно убедительными.

– А что вообще не так может быть с Анхелем?

– Вообще, он носит прозвище Крыс. И носит его по праву.

– Почему?

– Потому что за хвост не ухватишь… скользкий, тварь, верткий, везде пролезет… понимаешь, рассказать я тебе могу многое. И про его связи с разными гадами вроде Слизня… это сутенер такой, девок в публичные дома поставляет. И подозреваю, что Анхель ему тоже помогает. Но за хвост не ухватишь. И про шантаж, вроде как он замешан. Сама понимаешь, он с женщинами встречается, и не всегда они свободны. Ходят разные слухи про письма, про украшения, но недоказуемо.

Феола вздохнула.

– Расскажешь?

Винни рассказывала, и Феоле было все грустнее и тоскливее. Действительно… соблазнять девушек не запрещено. А если кто потом и оказывается в борделе… бывает!

Спать с ританами не запрещено. А если кого потом и ограбили… тоже – бывает! Не всех же подряд грабят? То-то и оно…

Стараться заработать то здесь, то там… и снова – Лоуренсио это если и рассказать, так доказательств нет. Это как с ложей.

Даже если Анхелю предоставили ее бесплатно… а он скажет, что оплатил. Или оказал равноценную услугу. Или еще что-то придумает.

Нет доказательств.

Скользкая гадкая тварь, которую не ухватишь!

– И ничего на него нет…

– К сожалению.

Феола потерла лицо. Было тоскливо и обидно. Висента рассказала ей достаточно много, но все эти случаи просто не годились для серьезного разговора с братом или сестрой. Алисию это не оттолкнет. Лоуренсио не заставит отказать другу от дома.

– Ладно. После коронации я что-нибудь придумаю.

Висента посмотрела на Феолу с сомнением.

– К примеру?

– Найду, что именно.

Висента печально развела руками.

– Я попросила узнать точнее, что и как, мне обещали поискать доказательства, но это требует времени.

– Я подожду, – заверила Феола.

Сейчас для Феолы Адэхи был важнее всего. Адэхи и мединцы. Брат и сестра живы, здоровы, им ничего не угрожает. Этого достаточно.

А вот Адэхи может умереть.

Мединцы могут весь мир изуродовать.

Сейчас это важнее, чем Анхель Толедо. И вообще… ладно! Не водятся в столице крокодилы? Зато змея проползет везде! Феола постарается! Дайте только решить одну проблему, а потом и за вторую возьмемся.

* * *

Ничего хорошего от визита священника Лидия и Эллора не ждали.

Но вот он, вошел, в темной простой рясе.

– Доброй ночи, сеньора, сеньорита. Море имя брат Анхель. Прошу вас, уделите мне немного времени?

– Доброго вечера, – вежливо отозвалась Лидия. – Конечно, брат. Что вам угодно?

– Скажите пожалуйста, вы не знаете никого из этих людей?

Список был уже составлен. Первичный, конечно. Но вдруг?

Лидия проглядела его, качнула головой.

Эллора чуточку задумалась.

– Кажется, Дарея о ком-то говорила. Вот эти люди… – палец коснулся двух имен на бумаге. – Она упоминала, что у них есть маги, и даже фамилии говорила. Не знаю, те или не те, но вдруг?

– Благодарю, сеньорита, – информация была действительно важной.

Маги!

Если обычных мединцев можно хоть возами вязать и возами возить, то с магами такого не выйдет. Они точно сопротивляться будут.

– Дари просто упоминала фамилии, святой отец. Я не уверена, что это – они.

– Сеньорита, важно уже даже намерение, – отмахнулся отец Анхель. – Скажите, я правильно понимаю, вы старались держаться подальше от мединцев?

Лидия выдохнула.

Это Эллора могла кое-чего не замечать. И покрой рясы – вроде бы сукно не из дорогих, но видно, что шили, старались, и пояс, который можно легко превратить в удавку, и то, как движется мужчина…

Ее девочки жили в хороших условиях, самой Лидии такого счастья не выпало, вот она и различала намного больше, чем Элли, чем Дари.

И опустилась на колени.

– Святой отец, умоляю, примите мою исповедь. Хотя бы коротко… я не из мединцев, я верую в Творца нашего…

Брат Анхель задумался ненадолго, но потом кивнул. И Лидия опустилась на колени, привычно пробормотала молитву… она ходила в храм. Даже потом, когда уже жила с девочками – все равно ходила. А что?

Лишним не будет.

Надолго она отца Анхеля не задержала, десять минут – не то время, из-за которого надо копья ломать. Пока полицейские соберутся, всяко больше пройдет.

Но вышел из камеры он задумчивый.

И отправился к Амадо Риалону.

– Скажи, тебе Бенитесы нужны?

– Бенитесы, – задумался Амадо. – А, вспомнил. Лидия Консепсьон Бенитес и ее дочь? Эллора, кажется?

– Да.

– Не то чтобы сильно. Раньше я надеялся через них на кого-то выйти, но после Вильялобос…. Мединцев у нас теперь будет более, чем достаточно.

– Отдашь их мне?

– Отдам, конечно. Если нужны. Но, надеюсь…

– Нет-нет. Просто будут жить при монастыре, там девочка и замуж, глядишь, выйдет…

Амадо посмотрел с таким удивлением, что Анхель поспешил пояснить:

– Я с ними поговорил. У Лидии судьба так сложилась, от нее ничего не зависело. А она детей не бросила. И свою выкормила, и чужую. И любит обеих. А что ей тяжело пришлось… она заслужила на старости лет пожить спокойно.

– А у себя дома она не поживет?

– Не сможет. Всех мы не выловим, сам понимаешь, а жизни им не дадут. Эта Дарея… Эллора на человека похожа, она сможет быть счастлива на земле, а вот вторая мне сильно не нравится. Судя по рассказу…

Амадо только плечами пожал.

– Забирай, если хочется. Они сами-то не против?

– Только рады будут.

– Хорошо. После коронации я подпишу приказ об освобождении.

Анхель благодарно кивнул.

Еще об одной причине он скромно умолчал.

Да, он монах.

И будет служить Творцу и только ему. Но…

Чем-то была Лидия похожа на его покойную супругу. Захотелось ей помочь, словно это его жена с малышом… вот если б она в такой ситуации оказалась, тоже бы детей не бросила. Не во внешности тут сходство, в чем-то таком, в нравственном законе внутри женщины.

Нарушение обетов?

Вы не о том думаете. И ему давно уже никто не нужен.

И Лидии после мужа-мединца на других смотреть тошно. Не от любви, а просто… такие впечатление у нее остались, что даже дотронуться до мужчины ей уже неприятно.

А вот просто поговорить, ощутить рядом человека, который тебя понимает… много это или мало?

Очень много. Если кто понимает, конечно.

Кому бы ты ни служил, ты только человек, брат Анхель. И как любому человеку, тебе нужна хоть капелька тепла.

* * *

Хорхе Мендоса, старший сержант Мендоса, постучал в дверь дома.

– Полиция! Откройте!

Отозвались не сразу. Оно и понятно, дело за полночь. Но отозвались.

– Полиция? Что случилось?

– Откройте! У ваших соседей убийство, нужны понятые!

Рассчитано было верно. На слова «обыск», «ордер» и прочее такое же мединцы могли среагировать неадекватно. А вот если их зовут свидетелями…

Бывает же!

Всякое бывает!

А люди остаются людьми. Им любопытно, хоть они в море плавай, хоть три хвоста отрасти! Что там у соседей случилось? Узнать, посплетничать, рассказать… самое милое дело!

Дверь скрипнула и отворилась.

Сержант тут же шагнул внутрь.

– Сеньор?

– Грегорио Эспехо, к вашим услугам, сержант.

– Кто еще есть дома, сеньор Эспехо?

– Я и супруга, – ничего странного мединец в этом вопросе не увидел.

– Попрошу вашу супругу тоже спуститься. Нам нужно несколько понятых.

– Она спит, сержант.

– Сеньор, это убийство, а не игрушки! – Хорхе выглядел очень серьезным. Так что мединец подчинился и отправился будить супругу.

Через десять минут они спустились вниз – вместе.

– Куда нам идти, сержант?

– Никуда, – Хорхе резко ударил мужчину под дых, подручные, которые успели уже осмотреть первый этаж, схватили женщину… – Речь идет о мединцах и убийстве невинных людей, которое они планировали.

И по лицам увидел – угадал! Все они знают, все…

– Покажете, где взрывчатка – или нам искать? Рамон Амадо Бустос арестован и дает показания.

– Нет! – вздохом вырвалось у женщины.

– Где вход в подвал?

Мужчина указал рукой чисто машинальным жестом.

Хорхе довольно улыбнулся.

Есть. Еще одни.

– Взрывчатка в подвале?

– Ищите! – блеснули яростью глаза мужчины. – Я вам ничего не скажу!

Ага, опомнился.

Хорхе лениво пожал плечами.

– А нам ничего и не надо. Ты еще не понял, почему мы здесь? Вы провалились. Нам все известно.

Искать особо долго и не пришлось. Простучали стены – и вот она, потайная комнатка.

И взрывчатка там, никуда она не делась.

Вот они, ящики с характерными брикетами. Грузи – и отправляй.

Так он и сделает.

Отправит, отчитается – и на новый адрес. Их сегодня много… вот ведь твари рыбохвостые! Мало им тогда перепало! Мало они людей погубили!

Им еще надо!

Твари, как есть!

Авось, их всех в море перетопят!

(обратно)

Глава 9

– Мама, ты уверена?

– Да, Элли. На прежнем месте нам все равно жизни не дадут, а делать что-то надо. Куда-то идти надо… монастырь – не худшее место, чтобы переждать, осмотреться…

– А как быть с Дари?

Лидия закрыла лицо руками.

Дари, детка, ее неизбывная боль. Но голос женщины звучал спокойно и уверенно. Одну девочку она может потерять. Скорее всего, потеряет. Но не обеих! Хоть кого, но она убережет!

– Элли, ты понимаешь, что Дари не сможет жить среди людей?

– Да.

– Тогда ты поймешь и другое. Ты не сможешь жить среди мединцев. И сейчас их будут искать и уничтожать. Лучшее для нас с тобой место там, где никто тебя не заподозрит.

– А Дари?

– Если она уцелеет, она нас найдет. Если нет…

– Мама!

– Элли, милая, я ТАК хочу, чтобы она выжила, чтобы она вернулась к нам… она слишком порывистая, слишком горячая. Она не удержится, она кинется в бой. И ты не останешься в стороне, если увидишь, как ее убивают.

– Да.

– Поэтому я могу только молиться. Чтобы все обошлось.

– А если нет?

– Только молиться, Элли. Мы ничего сейчас не сможем сделать. Ни-че-го. Уцелеем сами – поможем Дарее. А полезем в драку, вот сейчас, и сами погибнем, и ее не спасем.

– Мама, ты уверена?

– Элли, ты меня любишь? – Лидия взяла дочку за плечи, посмотрела в ярко-синие глаза.

– Да.

– Тогда обещай мне. Мы едем в монастырь. И все свои действия ты согласовываешь со мной. А я – с тобой.

– Надолго?

– Элли, ты и сама знаешь.

Эллора понимала. Пока не разрешится эта ситуация.

Год?

Три?

Неважно.

– Да, мама.

Может, Эллора и поспорила бы. Только вот из маминого глаза выскользнула одна слезинка. Пробежала по лицу, да и исчезла. Как и не было ее.

Мама ее любит. И Элли свою мать любит.

А мединцы любить не умеют…

Ради мамы, ради Дари Элли что угодно сделает. А уж эта просьба и вовсе ерунда.

– Я тебя тоже люблю, мамочка.

Вторую слезинку Эллора не заметила.

* * *

Каким чудом Тереса промчалась по ночному городу – и не попала в неприятности?

Чудом, не иначе.

А может, состояние у нее было такое, что даже грабители и убийцы решили не связываться с девушкой?

Так целее будут?

Несется тут такая, растрепанная вся, глаза бешеные, лицо злобное, а вдруг покусает? Бешенство – оно даже магией не лечится. Вот никто и не рискнул.

Силы оставили Тересу неподалеку от морга. Буквально метров сто пройти осталось.

Споткнулась, полетела носом на мостовую, выставила вперед руки, расшибла ладони и колени, чудом уберегла лицо… и разревелась.

Позорно, со всхлипываниями и подвываниями, так, что слышно было на два квартала вокруг.

Чего и удивляться, что полиция ее тоже услышала?

Не все захваты происходили мирно, и дохлых мединцев тащили в морг. Точнее, тащили всех, кого пристрелили. А мединец там, нет… некромант разберется!

Хавьер и разбирался. А потом…

Голос Тересы он бы услышал за квартал. А уж рядышком… не прошло и минуты, как он оказался рядом с девушкой.

– Треси?

– Ыыыыы! – очень содержательно ответила девушка.

Хавьер и допытываться дальше не стал. Карраско же!

А как Карраско, он отлично знал, что женщины – существа нервные, трепетные и склонные к преувеличениям. Так что сначала их надо успокоить, потом расспросить, а потом уже и самому беспокоиться. Не раньше. А то, может, она у кого другого потрясающую шляпку увидела, или на ее глазах воробей подох, а ты уже тревожишься. Женщины же!

Существа с тонкой душевной организацией!

Так что Тересу подняли на руки и понесли в морг. А куда еще-то? Больше некуда…

Там девушке вручили кружку с отвратительным кофе, после которого она перестала плакать – и начала икать. Язык обожгла. А потом и каменной твердости печенье. И где только такое нашли? Вроде она все старье повыкидывала, свежее купила! Но поди ж ты!

Зато слезы как-то сами собой прекратились, и Хавьер смог приступить к расспросам.

– Треси, что случилось?

– М-меня зам-муж выдают, – отстучала зубами девушка.

Хавьер поднял брови. И было бы из-за чего переживать? Сегодня ночью будет много чего интересного, мединцем больше, мединцем меньше… ах, это не мединец был? Какая жалость…

– За кого выдают-то?

– За Пабло!

– Этот… охранник? – с трудом припомнил Хавьер.

– Д-да…

Надо же! Куда только эта зараза не проникла! Охранник в морге – и тот мединец! Осталось только выяснить, один или со всей семьей?

Вслух Хавьер этого не сказал, продолжая расспрашивать Тересу.

Нет, надо же! На его! Личную! Девушку! И кто-то решил руку наложить! Наглость какая!!!

Хавьер выслушал про сватовство, про Пабло – и задумался. Сейчас съездить – или подождать, пока дурак сам на работу придет? Второй вариант лучше. И тело таскать не надо, опять же.

Но вслух он этого не сказал. Вслух он утешал малышку:

– Не переживай. Разберусь я с этим дураком.

Тересу это не сильно утешило.

– Не в дураке дело. В том, что мне теперь дома жизни не будет. Тан Хавьер, а можно я пару дней тут поживу, при морге? Потом квартирку себе найду, сниму… зарплата же будет! Мне теперь хоть не возвращайся, Хуаресы мне жизни не дадут. И родители тоже. И вообще…

Хавьер подумал пару минут.

– Могу тебя пригласить пожить к себе. У меня есть свободная комната.

Тереса решительно покачала головой.

– Простите, тан. Так тоже нехорошо будет. Я у подруг помощи попрошу. И Мерче, и Фи – они мне не откажут.

Это в планы Хавьера уже не входило. Какие подруги? Зачем подруги?

– Тереса, у меня к тебе есть еще одно предложение. Ты права, просто так под одной крышей жить неприлично. Но если заключить помолвку…

Тереса чуть со стула не упала. Кофе помешал – выплеснулся из кружки, обжег пальцы.

– П-помолвку?!

– А что такого? Жених и невеста могут жить вместе. А не понравится – разойдемся.

– Но мы не…

– А кто это будет знать? Главное тебе сейчас переждать, перевести дух, успокоиться. Обещаю, я к тебе приставать не буду. Просто поживешь со мной, захочешь расплатиться – возьму натурой. То есть – завтраком, обедом, ужином… уж очень ты вкусно готовишь. Можно еще уборкой.

Тереса пристально поглядела на некроманта. Может, надеялась смутить или что-то высмотреть?

Наивная!

Хавьера даже лежалые зомби не смущали, не то что взгляды.

– Подумай. Свободная комната есть, как ты готовишь, мне нравится, да и дома чисто будет. Ты же знаешь, к нам, некромантам, предвзято относятся.

Тереса знала.

И думала.

Хавьер бы продолжил ее дожимать, но тут подошел брат Анхель.

– Тан Карраско, есть информация, что по этим двум адресам могут оказаться маги. Не могли бы вы съездить туда?

Хавьер только вздохнул.

– Маги? Мединцы?

– Или сочувствующие им. Точнее я не знаю.

– Хорошо, – кивнул Хавьер. – Сейчас все соберу и поедем.

Походный наборчик некроманта у него был с собой, в мобиле. Разве что доложить всякие мелочи и проверить, все ли цело. Серебро, осина, могильная земля, эссенции в пузырьках… ему не пятнадцать лет, чтобы с энтузиазмом наперевес кидаться в атаку. Лучше прихватить что-то поувесистее.

Тереса сидела смирно. И даже сделала еще несколько глотков кофе, который, казалось, прожег ей дыру в желудке.

Хавьер вернулся достаточно быстро.

– Я сейчас съезжу в пару мест – и вернусь. Поедем, устроим тебя в моем доме. А пока можешь переночевать здесь, в комнатке при морге.

– Хорошо.

Комнатку Тереса знала. И диван там стоял весьма и весьма удобный.

– Не переживай за меня, я быстро, – Хавьер улыбался.

Девушка кивнула, перекрестила его и сделала вид, что зевает.

– Хорошо, я сейчас умоюсь – и спать.

А стоило мужчинам отойти, как она молнией ринулась к телефону.

– Дом Веласкесов? Феолу можно? Ритану Ксарес!!! Да, я знаю, сколько сейчас времени! Откуда звонят? Из морга!!!

Феолу подозвали не сразу. Но все же…

– Треси? Что случилось?

– Фи, помоги!

– Чем помочь? – зевок в трубке был такой, что стены тряслись.

– Мединцы! Там маги могут быть! Хавьер сейчас к ним поедет! Ты не сможешь…

– Подстраховать его?

– ДА!!! Фи, прошу тебя!!!

Феола зевнула еще раз.

– Адреса знаешь?

Запомнить пару адресов? С одного взгляда в бумагу? Да Тереса размеры платьев запоминала – и ни разу не перепутала. Так что адреса она продиктовала влет!

Феола зевнула еще раз, попрощалась и отправилась к Висенте. Шаман она – или где?

Чтобы оказаться в нужном месте и в нужное время, ей вовсе не надо туда ехать. Есть и другие способы. Только вот помощь понадобится. Так, на всякий случай.

Но Висента не отказалась. И не только из благодарности.

Шаманская же магия! Любопытно!!!

* * *

Лоуренсио чувствовал себя отвратительно. Глядел на записку и злился, злился…

Тан Ксарес! Завтра вы мне принисете тысячу.

Золотом.

Тада я ни скажу про вас в полицию и никому. Или все узнают, что вы убица.

То же место.

Та же время.

Даброжилател.

Тысяча золотом Лоуренсио не разорит, конечно. Но ведь это наверняка не конец! Шантажисты никогда не останавливаются, они только входят во вкус. И что с ними делать?

Убить?

Хм, неплохая идея. Только как узнать, кого убивать? Не всю же таверну там разносить? Начиная с хозяина? За него вся эта шантрапа наверняка заступится.

Но что делать?

Анхель? Безусловно, друг старается, как может. Но этого, наверное, недостаточно? С Каракатом Анхель обещал связаться, но это еще когда будет! А до той поры что – платить? Вот еще не хватало!

А если Лоуренсио самому попробовать?

Проследить за хозяином забегаловки, подождать, пока народ не разойдется, и поговорить с ним? Как мужчина с мужчиной?

Пистолет у Лоуренсио есть, владеет он им отлично. Нож тоже есть.

А уж потом и узнать, кто приходит за деньгами.

И разобраться, как мужчина с мужчиной!

Ну… а что такого?

Лоуренсио еще немного подумал над идеей. Выпил вина. И усовершенствовал ее.

Можно еще завтра поговорить с другом. Они подождут вместе с Анхелем. И разберутся вместе.

На мобиле они гоняли вместе, вот и расхлебывать тоже вместе будут! Справится он!

Алисия? Феола?

Про сестер Лоуренсио даже и не подумал. А какое они имеют отношение к мужским делам? Им о таком и знать-то не надо! Ни к чему!

Он – мужчина! Он сам разберется! С лучшим другом Анхелем.

А Каракат… и к нему подход найти можно, если постараться. Не дурак же он? Должен понимать, что всякое в жизни бывает.

Вино плескалось между ушей, заливало мозги, отшибало остатки мыслей, растворяло критичность восприятия. Уже ни про что не помнилось. Ни про помолвку сестры, ни про обещание Анхеля – не про что… но Лоуренсио же тан! И умный! И он со всем справится, правда?

Ладно!

Лоуренсио налил себе еще вина, залпом выпил и отправился спать.

Утро вечера мудренее. О шантажисте он подумает завтра…

* * *

– Ваше высочество!

– Ваше высочество…

Хоселиус Аурелио выслушивал изъявления верноподданнических чувств со снисходительной улыбкой на лице.

Он устал.

Он так устал…

– Ваше высочество, – тан Кампос склонился перед королем. – Умоляю уделить мне пару минут. Это очень важное и безотлагательное дело.

– Важнее, чем мое бдение у гроба отца? – поднял брови его высочество.

– Ваше высочество, если окажется, что я неправ, я в ту же минуту сложу с себя полномочия мэра города, уйду со всех постов в отставку и уеду из столицы, – тан Кампос смотрел так, что принцу стало не по себе.

Это что-то серьезное…

Чтобы чиновник рисковал своим постом?

Невероятно!

Или… случилось что-то очень плохое. Намного хуже королевской смерти. Намного…

– Хорошо, тан Кампос. Следуйте за мной.

Тан Молина посмотрел на начальника, но тан Кампос махнул рукой. Не надо.

Ни к чему.

На Мануэля он может оставить Римат. Поэтому… если сейчас позвать его с собой, может нагореть и Мануэлю. Не надо.

Пусть увольняют самого Карлоса. Пусть делают, что захотят.

Он виноват – он ответит. А Мануэль ни при чем.

* * *

В кабинете его величество уселся в кресло и посмотрел на тана Кампоса.

Карлос машинально отметил, что до отца Хоселиусу Аурелио далеко. Хорошо это или плохо?

Да кто ж знает.

С одной стороны, Аурелио Августин был хорошим правителем. Страна при нем процветала, богатела.

С другой стороны, самодуром он тоже был хорошим. И семью свою гнобил, как хотел. И сестру унижал, и жену загубил, и из сына невесть что вырастил… теоретически он Хоселиуса Аурелио к управлению государством допускал.

Практически… учить тоже можно по-разному. Так, что у мужчины руки опускались. Сделал? Ах ты дурак, ты тут, здесь и там пролопоушил! Лучше можно бы! Вот, у соседа сын, там да! Всем сынам сын! А ты! Вроде бы и решения разбирают, и на ошибки указывают, но хорошо ли после такого человеку будет? Ой ли…

Тан Кампос был немного в курсе дела, после разговоров с дворцовыми слугами. Вряд ли из Хоселиуса Аурелио получится хороший правитель. Но – кто знает? Власть сильно меняет людей. А потому…

– Ваше величество, не так давно нам поступила информация о мединцах. Оказалось, что часть их осталась в живых. Те, кто не прошел еще посвящение в утробе демонессы…

Хоселиус внимательно слушал.

Впрочем, тан Кампос рассказывал правильно.

Информация поступила. Мединцев нашли, переловили, коронация должна пройти спокойно. А еще…

Про Веласкесов тан Кампос тоже рассказал.

Как ни крути, умалчивание о таком тянет на государственную измену. Не меньше. Незаконная сестра его величества. Племянница и племянники.

Вроде бы документа о признании нет, его никто не видел, как и драгоценностей королевы Хуаны, но разговоры-то были!

И кто его знает, где всплывет документ и все остальное? Неизвестно…

Лучше рассказать, потому что документ всплывет, а тан Кампос потом потонет. Очень даже запросто.

Хоселиус внимательно слушал. Барабанил пальцами по столу, размышлял…

– Вы уверены, что всех выловили?

– Практически, ваше величество. Тех, кто находится в море, мы достать не сможем. Но описания разосланы, имена, места, в которых их можно ждать. Мы их выловим до конца. Теперь, когда точно знаем, мы не остановимся. Даже сейчас идут допросы… и будут идти до самого конца. Пока эти твари или не закончатся, или не ассимилируются с людьми, забыв о своей природе.

И ведь не солгал ни единым словом. Только о сроках умолчал.

Хоселиус покачал головой.

– Тан Кампос, вы считаете, что это возможно? Я про ассимиляцию?

– Уверен, ваше величество. Я был искренне удивлен, что некоторые из моих знакомых оказались мединцами. Но они живут среди людей, они неплохо себя чувствуют, они работают, у них есть семьи… им даром тот демон не нужен! Воду мутят несколько тварей – уберем их, и все рассыплется.

– Надеюсь, – кивнул его величество. – Хорошо, тан Кампос. Держите меня в курсе дела.

– Будут ли особые приказания, ваше величество?

– По родственникам? Пока не будет.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Идите, тан Кампос.

Тан поклонился и вышел из кабинета. Только вот далеко не ушел.

– Идите сюда, тан Кампос.

Его высочество Бернардо смотрел весьма недружелюбно.

– Ваше высочество?

– Поговорррим, – мурлыкнул парень.

Тана Кампоса передернуло. И на миг…

Вот кто на деда-то похож! Копия!

– Ваше высочество, я…

– Молчать. Все разговоры – потом.

Молчать так молчать. Тан Кампос честно молчал, пока они шли к выходу из здания, молчал, когда они устроились в беседке, из которой все напросвет было видно, молчал, пока его высочество не начал разговор.

– Итак, тан Кампос. Часть разговора я слышал. А сейчас вы мне расскажете все остальное. И то, о чем умолчали. Когда вы узнали о том, что не добили всех мединцев?

У тана Кампоса даже рука дернулась – перекреститься. Вот где дедова-то кровь! Проявилась, разыгралась…

– Ваше высочество…

– Тан Кампос, вы можете отсюда и не выйти, – мягко намекнул Бернардо. – Мне нужна ВСЯ информация, и вы мне ее предоставите.

Тан Кампос вытер вспотевший лоб и начал говорить.

Отставка?

Судя по взгляду его высочества – это наименьшее из зол. Так что… лучше здесь и добровольно, чем там и под пытками.

* * *

Хоселиус Аурелио стоял на коленях у гроба отца, когда Бернардо вошел в молельню.

– Отец…

– Да, сынок?

– Тан Кампос приходил к тебе. Я бы хотел обсудить кое-что.

Хоселиус взмахнул рукой.

– Это так срочно и серьезно, сынок?

– Да, отец.

– Все равно – пару дней подождать этот вопрос сможет. Сейчас для меня отец важнее всего.

– Дед уже умер. А мы пока живы.

Хоселиус сдвинул брови.

– Бернардо, если ты пришел помолиться вместе со мной – это хорошо. А если ты сейчас будешь отвлекать меня – не надо. Завтра похороны. Отец был не идеальным, но я его все же любил… другого шанса проститься с ним у меня не будет.

Бернардо подумал, что и того не надо бы. Но промолчал. Сказал о другом.

– Отец, я не стану тебе мешать. Все же мне дед не был так близок. Если ты не возражаешь, я проверю, все ли готово для завтрашних торжеств. Там, одежда, кортеж…

Хоселиус расслабился и поглядел с искренней благодарностью.

– Спасибо, сынок.

– Мы семья, отец.

Бернардо получил разрешение и вышел.

Хоселиус повернулся к гробу.

Лежит… тело.

Пустое, неподвижное. И не скажешь, что это – отец. Что он наводил на всех ужас, что он…

– Отец-отец… оставил ты мне наследство. И мать… я так понимаю, что твоя любовница во многом виновата. И в гибели матери, и в остальном… не прощу! Не хочу сейчас этим заниматься! Но не прощу! Никогда не прощу! Ненавижу!!!

Труп оставался недвижен и мертв, как полагается трупу. Оно и к лучшему. И при жизни отец и сын друг друга не любили, и после смерти ничего не поменялось. Увы.

* * *

Бернардо только что стены не пинал.

Твою налево!

Твою направо!

Ну и прямо заодно, чтобы жизнь медом не казалась!!!

Судя по тому, что рассказал тан Кампос… у нас серьезные проблемы. И покушения еще возможны. И вообще…

А делать-то что?

Бернардо подумал пару минут и направился туда, где мог получить помощь. К Леноре.

Сестра еще не спала. Сидела на кровати, писала что-то золотым пером в изящном блокнотике из золотых же листочков. Насколько знал Бернардо, это средство связи.

С кем?

– Сестрица, доброй ночи.

– Была доброй, – фыркнула Ленора. – Как тебя без доклада пропустили?

– Кто ж со мной будет ссориться? – удивился Бернардо. – Слуги? Я же наследник!

– Наследник, – согласилась Ленора. – А от меня что надо, наследник?

– Зависит от того, что нужно тебе, – честно сознался Бернардо. – Поговорим откровенно?

– Кого я слышу! Тебя не подменили, кузен?

– Не подменили. А тебя, кузина?

– Штаны тебе еще раз поджечь? Я могу.

Ленора Маргарита издевательски ухмыльнулась. Был случай в их биографии, был… ей тогда лет пять было, Бернардо постарше, и нечего ее за косичку дергать было. Мало ли у кого и какой бант?

Сам виноват, короче!

Вот после того случая ее на обучение и отправили. Кстати – впору благодарить. А то жила б она сейчас во дворце, несчастная и измученная… не-не, ей такое не надо. Ни рядом, ни близко.

– Можешь. Понимаю.

– Так что тебе от меня надо? Вы меня учиться спихнули и забыли на годы и годы.

– Ты еще скажи, что была против?

– Не против, – вздохнула Ленора.

Потом. Когда нашла друзей, когда полюбила, когда… но ведь были и слезы в подушку, и усталость, и отчаяние, и одиночество…

И это не вычеркнешь.

– Я понимаю, как это выглядит, кузина. То тебя все бросили, а то вот, помощь понадобилась.

Если бы не разговор с матерью. Если бы Ленора не знала про деда. Если бы…

А сейчас у нее язык не поворачивался отказать жестко. Ее-то из-под дедовского пресса выдернули, а Бернардо все эти годы так жил. И справился. Заслуживает уважения. Но поломаться надо, для приличия.

– Помощь? А где сказано, что я буду помогать?

– Нигде. Разве что… сторгуемся?

– И что ты мне готов предложить? – Ленора с интересом разглядывала кузена.

Память… детская память достаточно цепкая, но дети редко склонны анализировать и рассуждать. Для ребенка хороший тот, кто хорошо к нему относится. Бернардо к забавной малышке не относился никак.

Она есть, с ней можно поиграть – и достаточно. Ее нет? Найду кого-то другого для игры. Равнодушие, да. Но кто сказал, что это плохо, особенно во дворце?

– К примеру, я не буду против твоего брака. И отца помогу убедить.

– Следил? – прошипела Ленора.

– Немного, – честно сознался его высочество. – Понимаешь, дворец… тут же никому нельзя доверять. Вот и смотрел, кто может стать другом, кто врагом. Тебе дворец не нужен, я понял.

– Не нужен. Я замуж собираюсь.

– Отец согласился?

– Пообещал согласие после коронации.

– Я тебя запугивать не стану, но ты и сама понимаешь. Сейчас ему ни до чего, а потом… принцесса – это товар.

– Я беременна.

– И что? Как раз рычаг давления на тебя появится.

– И у тебя тоже?

– Ленора, я не знаю, как тебя убедить. Моему слову ты не поверишь. Но мне выгоднее маг в союзниках, а то и семья магов. Боевиков и огневиков. Рано или поздно я надеюсь сесть на трон, и мне нужна будет поддержка. Если я помогу тебе сейчас, ты поможешь мне потом.

Ленора посмотрела с подозрением, но потом махнула рукой.

– Что ж. Говори, что тебе надо.

Бернардо расслабился и почти упал в кресло.

– Такое не подделаешь. Кузина, мне реально нужна помощь. Если я смогу чем-то помочь тебе, я готов отплатить добром за добро. Просто сейчас ты мне нужна больше, чем я тебе.

– Я уже сказала, что слушаю.

– А про мединцев ты слышала?

– Слышала. У нас Риалон читал курс некромантии. Такой мужчина… в него половина курса влюбилась намертво.

– Вот. Их оказывается, не добили.

– Да?!! Подробности?

Ленора превратилась в слух, и не прогадала. Бернардо почти дословно рассказал все, что услышал от тана Кампоса. Не добавляя своих выводов, хотя они уже были. Ленора тоже слушала внимательно, иногда покусывала золотой карандашик, но и только.

Вопросов не задавала. Восклицаний не издавала. Просто потом подвела итог:

– Возможны покушения.

– Возможны! – рыкнул Бернардо. – Да считай, они и будут! Думаешь, за такое короткое время можно всех этих тварей переловить?

– Уверена, что нет.

– Пара-тройка заводил наверняка останется. Это жертвоприношение удалось сорвать, а что еще у них в запасе?

– Я бы пару стрелков посадила.

– А я бы тоже подумал. Наверняка кто-то из нашей семейки с ними связан. Когда тан Кампос мне про кражу крови рассказал, сама понимаешь, такое с кондачка не делается. У кого-то должны быть замыслы. Обязаны просто!

– Не у меня?

– Нет. Тебе смысла нет похищать девчонку. Вот, будь там мужчина… Кстати, в деле точно есть маги. И не один.

– Маги еще, – поморщилась Ленора. – Вызову я сюда Альвареса, лишним не будет.

– Альварес Франсиско Авила? Тот самый?

– Чего спрашиваешь, если знаешь?

– Знаю. Выходи за него замуж, кузина, партия хорошая.

– Благодарю за разрешение, – Ленора бешено застрочила карандашиком в золотой книжке. – Беда в том, что он приедет только вечером. Раньше никак не успеет.

– Постараемся пережить похороны деда.

– Да, не хотелось бы с ним помирать. С ним и жить-то неслишком хотелось, – фыркнула Ленора.

– Что ты предлагаешь?

– Я? У меня есть защита, но не так, чтобы много. Просто давай держаться рядом, если что – я прикрою. Ты оружием владеешь?

– Да, и достаточно неплохо.

– Как наследный принц, ты можешь быть моим партнером завтра.

– А отец? Ты, как старшая дама двора должна сопровождать именно его. Он же не женат.

– Твоего отца будет сопровождать моя мать.

Бернардо кивнул. И промолчал, хотя мог спросить много чего неприятного. Только вот некоторые слова не стоит произносить вслух. Нет, не стоит…

Слишком уж гадко это звучит. Когда жертвуешь одними ради других. Даже если нет другого выбора.

Вместо этого Бернардо перешел к практическим вопросам.

Как стоять, как идти, во что одеваться, и даже кому какую сторону прикрывать. Ничего хорошего от ближайших дней его высочество не ждал. Выжить бы…

* * *

Мерседес лежала в кровати.

Горячее молоко не подействовало.

Ничего на нее сейчас не действовало, девушку трясло от ужаса. И были, были на то веские причины.

Ее – замуж?

А ее кто-то спросить не желает? Нет?

Она тоже думает, что всем на нее наплевать. Только вот думать Мерседес не разучилась.

Книжная девочка, домашняя девочка, наивная девочка – разве это одно и то же, что дура?

Вовсе нет.

Она не умеет себя вести в обществе, она теряется в сложных ситуациях, но ум у нее есть. И побольше, чем у многих сверстниц! У них в голове розовые сопли, а вот Мерседес мыслит логически, во многом опираясь на чужие жизни.

Да, книги!

Но кто сказал, что в книгах все врут? Вот сеньор Пенья! Он сам признавался и не раз, что пишет о живых людях, что берет примеры из жизни, что у многих его героев имеются прототипы… тут главное, чтобы они себя не узнали, а то побьют. Ногами.

И Мерседес сейчас совершенно не радовалась, потому что вывод был прост.

Ее тоже убьют.

Ее могут выдать замуж, но потом, когда она будет не нужна, ее просто убьют. Так или иначе.

Как мог отец связаться с мединцами? Им же совершенно нечего терять! Они убьют, их убьют… они ради своей демоницы на что угодно готовы! Для них что своя жизнь, что чужая – семечки!

За то и поплатился отец.

Мать стащила украшения?

Да, но в другой ситуации и с другими участниками это был бы повод для расследования. И расспросили бы, и нашли… нет! Предпочли убить.

Убили отца, подставили мать, если бы вовремя не разобрались, умерла бы и мама. Простить такое мединцам?

Ха! И снова – ха!

Врага страшнее Мерседес у них теперь не найдется. Мало что в ее силах, но где может им нанести вред – она нанесет! Где может ударить – ударит!

Еще и потому, что хотели убить ее братьев, ее бабушку и дедушку. И это тоже говорит о плохом.

Если чем и можно удержать Мерседес, так это жизнями ее родных и близких. Ради братьев она бы вышла замуж, она бы держалась… а их хотели убить!

А ее опять похищали.

Чем еще можно ее шантажировать? Чем принуждать?

Или… или ей можно просто приказать? Как одной из этих рыбохвостых тварей?

Мерседес этого не знала. Картина все равно не складывалась. Если братьев похищали бы, там понятно. Или ты повинуешься, или мы их убьем. Или… или кто-то узнал, что мама жива?

Мерседес бы что угодно сделала для своей семьи.

Отец, мама, бабушка, дедушка – неважно! Допустим, у нее остается только мать, и если она будет непокорной, она и матери лишится, а то и самой жизни?

Хммм… логично, но не так.

А если… если второй вариант?

К примеру, мединцам удается провести свой ритуал, они возвращают демонессу… тогда все логично. Им не нужен никто из Веласкесов. Ни мама, ни братья, потому что они тоже королевские внуки – никто! А управлять Мерседес становится несложно. Демонице достаточно просто приказать. Она скажет – и любое ее творение подчинится.

Но тогда получается, что сначала ее похищали одни, а потом – вторые? И между ними есть разлад?

Нет, в этом она сейчас разобраться не сможет. Скорее, это милое общение двух гадюк. И каждая змейка стремится сожрать вторую. Сплелись, сшипелись, сцепились.

Для точного анализа Мерседес просто не хватает информации.

Тогда – отвлечемся от происходящего. Может, завтра ей расскажут что-то еще, и она сможет выстроить картину мира. Сейчас важно другое.

Тетушка Конни все же права. Мерседес должна быть… да! Она должна быть замужем, в идеале еще и беременна… и она даже знает, кто ей нужен!

И он это знает!

Только вот Херардо не собирается жениться на ней. По глупости! И только по глупости!

Мерседес не объясняла ему, но… Феола же маг жизни! Может она что-то придумать? Чтобы Мерседес поделилась своей жизнью и молодостью с мужем?

Наверняка сможет!

Если человек пожелает, он всегда найдет выход! А не так…

Я испорчу тебе жизнь!

Да, испортишь! Если уйдешь, если откажешься от того, что может быть между нами, если мы все оставшиеся года будем жалеть о несделанном, несбывшемся, не наступившем!

Если будешь трусом…

Мерседес понимала Херардо. Но с другой стороны… а что может сделать она?

Хотя бы… хотя бы то, что делали героини книг. Судя по прочитанному, мужчины не сразу понимают спросонок, кто оказался с ними в постели. И умная женщина может это обернуть себе на пользу.

Жаль только, что опыта у Мерседес ровно ноль. Книги – и только! И те приходилось украдкой читать! Смех сказать, в ванной от матери пряталась! И книги прятала между унитазом и стенкой, было там пространство!

Мерседес подумала пару минут.

Попробовать? Нет?

Страшно…

А что она теряет, если не попробует? Если Херардо согласится, у нее будет все замечательно. У них обоих.

Если нет… у нее хотя бы одна ночь будет. А в королевской семье есть строгое условие. Принцы могут вступать в брак только с девственницами. Женился ты на вдове, на разведенной женщине, просто на гулящей… хорошо! Твое право, но на трон ты ее никогда не посадишь! Нельзя!

Закон! Магия!

Несправедливо?

Ан нет. Первый мужчина для женщины – особенный. И происходит очень серьезное запечатление. Получится искажение королевской крови. Да, вот так, дети могут быть от второго мужа, а похожи они будут на первого^[285].

Если Мерседес не будет девушкой, а то и будет беременна, она уже не подойдет в королевы. Что и требуется.

Действуем?

Девушка встала с кровати, накинула на плечи шаль и подошла к зеркалу. Оно послушно отразило статную черноволосую красавицу в белом. Мерседес так же привычно нахмурилась.

Она себе не нравилась.

Ей хотелось быть, как Треси или хотя бы как Феола. Миниатюрной, худенькой, тонкокостной. А не такой… как статуя!

И грудь эта… еще б немного, и вообще – вымя!

И кожа слишком белая.

Хорошо еще, от мединцев никаких видимых признаков нет. А то бы любого стошнило.

Ладно… колебаться ей некогда.

Мерседес решительно расправила плечи и шагнула из комнаты. Вперед!

Главное, чтобы тан Мальдонадо не закрывался на ночь. А то ничего не получится. Она не Треси, она замки вскрывать не умеет…

Мерседес повезло трижды.

Херардо не закрывал спальню – от кого? В собственном-то доме!

Слуги ей не встретились – они спали.

И Херардо уже спал.

Более того, снотворное он принимать не стал, а вот полбокала крепкого вина выпил. И потому не сразу среагировал… точнее, сделал так, как нужно было Мерседес.

Тем более что девушка сделала все, как писали в книгах.

Сняла всю одежду, скользнула голой под одеяло к мужчине (Херардо тоже спал голым) и принялась целовать его плечи, грудь… сначала робко, потом все активнее. Протянула руку вниз, потрогала то, о чем читала, принялась заинтересованно ощупывать… посмотреть нельзя, темно, но ведь интересно же!

И какая реакция будет у мужчины?

Тем более спросонок, в темноте, с отзывчивой и податливой женщиной в собственной кровати…

Та самая…

Мерседес и пискнуть не успела, когда у нее перехватили инициативу. Да и чего пищать?

Несколько секунд она радовалась, а потом увлеклась, начала все более жарко отвечать на поцелуи… и даже резкую боль восприняла почти спокойно.

Ну, боль.

Только она и так знала, что будет больно. Это надо перетерпеть.

Лучше уж так, чем влезть во все интриги, которые крутятся вокруг. Да и не так уж больно, скорее, приятно. И даже очень приятно.

И… еще можно?

Херардо сначала и не сообразил, что происходит. А потом… потом уже и поздно стало.

Да, снился ему эротический сон.

И даже с участием Мерседес!

Будем честны, последние несколько дней ему только такие и снились. Вот он и не сразу сообразил, что вокруг-то реальность!

Ответил на поцелуй, увлекся, ну и… случилось!

Когда он осознал, что это – не сон, было уже поздно. Девичье тело под ним дрожало и извивалось, и Херардо махнул на все рукой.

Сначала – удовольствие. А уж потом подумаем обо всем остальном.

Он-то удовольствие получил.

Мерседес – нет, но для первого раза и так вышло весьма неплохо. Хуже ей стало, когда мужчина потянулся к ночнику и включил свет.

– Извольте объясниться, сеньорита.

Мерседес выдохнула. И решилась.

– Тан Мальдонадо, я вас фактически… изнасиловала. Вы можете заявить на меня в полицию.

Херардо чуть с кровати не упал от такого заявления.

Потом представил, как является с ним в полицию.

Сеньоры, я тут… меня того-с! Изнасиловала семнадцатилетняя девственница.

Сначала, наверное, придется откачивать полицейских. А потом и весь Римат поляжет. И Астилия за ним. Со смеху подохнут. В корчах и страшных мучениях. Никаких мединцев не понадобится!

Вот… нахалка!

Херардо бы ей уши надрал, но в том-то и дело, что Мерседес была полностью серьезна.

– Я понимаю, что повела себя неправильно, но… я хочу, чтобы моим первым мужчиной были вы. Даже если не хотите быть единственным.

Голос дрожал, срывался, но фразу девушка кое-как довела до конца. И зажмурилась в ожидании приговора. Херардо застонал и упал на подушки.

И как тут ругаться?

КАК?!

Что делать с этой поганкой?!

– Ты понимаешь, что губишь свою жизнь?

Мерседес сверкнула глазами так, что ночник поблек.

– Чушь! Ничего я не гублю, наоборот! Я не могу до вас донести, что люблю, что вы мне нужны! Но я могу взять у судьбы вот этот клочок счастья! И сохранить его – за нас двоих!

Херардо посмотрел на нее.

Мерседес не врала. Она действительно так считала.

– И что мне с тобой теперь делать?

– Ну… – Мерседес посмотрела с намеком. Туда, где простыня прикрывала самое интересное. Ночник-то включили, а рассмотреть не дали. Все на ощупь. – Мы можем продолжить.

Херардо скрипнул зубами и сбросил ни в чем не повинную лампу на пол. Благо она была из меди и не разбилась, только погасла.

– Завтра с утра! Пойдем в храм!

– Исповедаться?

– Жениться!

– А…

– Или ты рассчитываешь меня обесчестить и удрать? Нет уж! Изволь поступить, как честная женщина!

Что могла сказать на это Мерседес?

Да только одно.

– Да! Да, да. ДА!!!

– А теперь спи. Завтра будет тяжелый день.

– Да…

– И выучи это слово покрепче. Ненавижу, когда со мной спорят.

– Да…

Засыпая в крепких мужских объятиях, Мерседес подумала, что книги в чем-то не врали.

Надо иногда брать все в свои руки. И все получится. Вот, как у нее.

А что она там взяла в руки… ладно! Завтра рассмотрим. С мужем ведь это не грех, правда?

* * *

Альбе не спалось.

Вроде бы и все было хорошо, и бирюзовые покои уютные и красивые, и ужин вкусный, и Роза ее выслушала, и даже горячего молока с медом Альба на ночь выпила.

И что?

Ничего!

Уснула она на пару часов, а потом проснулась и поняла, что за окном ночь-полночь, а ей не спится. И спать не хочется, и лежать не хочется, и вообще… тоскливо как-то!

Тошно ей! Муторно!

Дома…

Дома Альба пошла бы в библиотеку и взяла новый роман. Или светскую хронику. Пристрастилась она за время брака к творчеству сеньора Переса. И обидно!

Почему там все не так?

Там красиво, там прекрасные дамы и благородные рыцари, там герои и злодеи, а тут муж, от которого проблем больше, чем радостей?

Который даже соболью шубу ей купить не может?

Да что там!

Ей даже колец с бриллиантом еще не дарили! Ни разу… ладно! Всего два раза и было!

Разве она не достойна?!

Достойна. Но – не дают!

Мысли были печальными, Альба сидела в темноте и едва не рыдала от осознания собственной невезучести, ей же ее тридцати пяти нет, а жизнь уже закончена! Вообще!

Вот куда дальше?

Что будет? Кому она нужна, без денег, с сыном, уже не такая юная…

Амадо сказал, что готов разводиться! Конечно, мужчинам проще, он себе найдет какую-нибудь дуру, клуш-ку типа Паулы, которая готова будет ему ужины готовить и носки стирать, ждать с работы и выслушивать всякие глупости про преступления.

Пусть!

Идиоток много!

Но не Альба! Альба так больше не может!

Она не для этого создана, вот! Только… как бы занять подобающее место? Вот в чем вопрос!

Мужчинам всегда проще найти себе кого-нибудь. А вот женщинам…

Ах, какая же сволочь этот Амадо! Если бы тогда он не предложил, если бы она не ответила согласием…

Самое забавное, что приснопамятного Эудженио Валерансу Альба негодяем не считала. Наоборот даже.

Есть хоть, что вспомнить, с кем сравнивать, а то с Амадо… Альбе было грустно и тоскливо.

Наконец, она махнула на все рукой, встала и решительно накинула халат, одолженный Розой. Дорогой, кружевной… Альбе такое белье не по карману.

Розе тоже, но Альба-то об этом не знала! Она просто запахнулась в кружево лилового цвета, которое оттеняло цвет ее лица, подчеркивало смоляную волну волос и, кстати, решительно не шло Розе Ксарес, и вышла из комнаты.

Библиотека. Ей нужна или библиотека, или гостиная. Или газеты, журналы, да хоть что, лишь бы не думать, лишь бы отвлечься… а там и утро наступит. Или что-то почитать, роман, к примеру…

Во всех особняках гостиные, библиотеки, кабинеты расположены на первом этаже. Так что… найдет. Или кто-то из слуг ей покажет. Ксаресы богаты, они не отпускают слуг на ночь, как вынуждена это делать невезучая ритана Риалон.

Минутку?

А вот и полоска света пробивается из-под тяжелой дубовой двери.

Альба поколебалась пару секунд, а потом решительно постучала.

– Войдите.

– Можно? – Альба толкнула дверь и оказалась стоящей в луче света перед сухощавым стариком, который сидел в кресле в библиотеке и разглядывал ее с непонятным выражением лица.

Тан Патрисио Ксарес.

* * *

Тан Ксарес знал, что у дочери гостья. Не возражал – Альба ему понравилась. Он не в том возрасте?

Хм, а вы считаете, что в его лета надо прикрыться рогожкой и ползти в сторону кладбища? Еще и к нотариусу по дороге заглянуть, чтобы деточкам вольготнее жилось?

Перебьются!

Умирать в ближайшее время Патрисио не собирался. А недавнее столкновение с Феолой и вообще его порядком разозлило.

Сопля малолетняя!

Да что она себе позволяет?!

Мысль о том, что сопля вообще-то шаман, только еще с не совсем законченным обучением, ему в голову не приходила. Он об этом и вовсе не знал. Вот про мага, и про то, что его насквозь видят со всеми его амбициями и мнениями-настроениями, знал, но был уверен, что умнее и хитрее внучки. Недостаток возраста такой.

Если молодежь считает дураками стариков – что они там понимают, покрывшись своей плесенью от возраста, то верно и обратное. Старики совершенно искренне считают молодежь идиотами, которые раз за разом про… пивают все предоставленные судьбой возможности. Вот они бы на их месте – ух! Да только ревматизм, геморрой и простатит не дают. А то бы точно. Не ух – так Ых!

Вот Патрисио и считал сына дураком. А получив подтверждение обратного, весьма и весьма обиделся.

Это что же?! Это как же?!

Мало того что сын не пропал, устроился и прекрасно себя чувствует!

Мало того что внуки получились… честно себе сознаемся, как там все остальные, пока не ясно, но в Феоле Патрисио узнал свой характер. Которым горы бы сворачивать и океаны перепахивать. А чего это они тут стоят и лежат? В атаку!

И парень там здоровый. И вторая девка вроде как ничего! И – обиделся.

И тем горьше была обида, что внучка-то его и знать не желала. И на шантаж явно не поддастся.

Завещает он ей все имущество – пошлет к демонам.

Пригрозит лишить имущества – пошлет еще дальше.

Можно срываться на тех, кто есть под рукой, но… обидно же!

Даже два и три раза обидно! Хочется-то побольше мушек в паутине, хочется поразвлечься, пока еще жив! А не получается!

Вот и сидел мужчина. Вот и думал думу горькую. Но к вошедшей в библиотеку женщине сложно было остаться равнодушным.

Альба напрасно злилась на мужа и судьбу. Она и в молодости была красоткой, а сейчас… время ее даже чуточку облагородило, смягчило излишнюю резкость, придало округлость в нужных местах, и женщина выглядела очаровательно, кутаясь в облако кружев.

Особенно в свете свечей.

Бездонные глаза, полные губы, темные волосы…

Тут кто хочешь оценит. Покажи такое сокровище Хоселиусу Аурелио – и то бы несчастный от своего бдения отвлекся. И Патрисио забыл о переживаниях. Пережил – и ладно!

– Ритана…

– Доброй ночи, тан. Простите, что потревожила… мне не спится.

Патрисио себя перестал бы уважать, не воспользуйся он ситуацией.

– Может, вы составите мне компанию, ритана? Мне тоже грустно и тоскливо, а приятная беседа с очаровательной женщиной прогонит любую грусть. Я понимаю, вам может быть это не слишком интересно, но умоляю снизойти до старика…

– Какой же вы старик! – возмутилась Альба.

– Увы, милая ритана. Увы…

Но взгляд, которым окинули ритану, был очень даже не старческим. И улыбка.

И…

Альба махнула рукой, да и уселась в соседнее кресло. Почему бы нет?

Беседа ничем не хуже романа, да и читать сейчас не хочется. И вообще, стоит проявить уважение к хозяину дома.

– Апельсиновый ликер, ритана?

– Пожалуй.

– И пастилу на закуску?

– Вы угадываете мои желания, тан.

– Мужчины обязаны так поступать, ритана. И угадывать желания прелестных женщин, и исполнять их по мере возможности…

Альба и спорить не стала. И даже не заметила, как приоткрывает колени лиловое кружево.

Это не кокетство. Это средство борьбы с тоской. Так-то…

* * *

Там! Там! Та-та-там! Там! Там! Та-та-там!

Маленький бубен в руках Висенты отстукивал нехитрый ритм. Феола очень попросила – и девушка решила помочь подруге. Ничего сложного от нее не требуется.

Надо просто сидеть рядом и стучать в бубен. Картина совершенно мирная.

Феола лежит на кровати, в изголовье у нее горит свеча, здоровущая такая, слепленная из странного зеленоватого воска, и горит она таким же зеленоватым пламенем, но в остальном все нормально. Феола даже дышит.

Только не шевелится. И полностью неподвижна, как не бывает даже во сне.

Во сне человек все же шевелится, двигается, меняет положение тела, дышит глубже или наоборот, реже, ползет то туда, то сюда…

Феола не делала ничего. Даже кожа у нее стала белой, словно мраморной.

Висенте она ничего не объяснила.

Попросила только посидеть рядом и стучать в бубен. Пока свеча не прогорит. Если свеча будет догорать, а Феола все еще спать, надо сильно потрясти бубном и приложить свечу к руке Феолы. После этого она очнется.

Нет?

Если не очнется, можете смело хоронить. Не страшно. Души не будет, а тело само на третий день помрет, тело без души существовать не будет.

Там! Там! Та-та-там!

Бубен мерно отсчитывает ритм.

Феола дышит. Висента сидит рядом на кровати и на всякий случай касается иногда пульса на шее девушки. Но тот ровный и не частит.

Творец, пусть все обойдется!

Пожалуйста, пусть все будет хорошо!

* * *

Хавьер Карраско кивнул полицейскому.

– Скажите, пусть открывают.

Полицейский послушно направился к неприметному особняку. Решительно неинтересному с вида. Да, вот такой… скромный, невзрачный, и не скажешь, что тут маг живет. Хотя сам Хавьер и вообще казенной квартирой пользуется. Но ему так удобнее, вот!

Стучать пришлось долго. И еще дольше бы стучали, но Хавьер и так понял, что никто ему не откроет. Если там внутри маг…

Сам Хавьер других магов не чувствовал. Но некроманты и вообще в этом отношении не слишком хороши. Вот почуять живых-мертвых они могут. А мединцы… они же не люди!

Поди, почувствуй окуня! Он что есть, что его нет… рыба!

И не стоит забывать, что кто-то и могильным крестом приложил ту же Вирджинию Веласкес.

– Ломайте дверь, – распорядился Хавьер.

Ну кто же такое ждал!

Кто же знал?!

Струя воды буквально разрезала несчастного полицейского пополам. Тот даже крикнуть не успел.

Кровь – тоже вода, только почему она так жутко выглядит, когда с ней смешивается? И ночью…

Хотя Хавьер такими вопросами не задавался. Вместо этого он взмахнул рукой, отменяя приказ, и сам зашагал к особняку.

Определенно маг.

И что приятно – может не уйти. Вот сейчас они друг друга почувствовали. Хавьер не открывался, но когда к тебе идет некромант, на ходу разворачивая «щит праха», как-то быстро понимаешь, что он не просто побеседовать идет.

Вот и дверь.

И никакой атакующей магии, и защитной тоже.

Хавьер спокойно прошел в дом. Прислушался, выпустил «призрачный щуп». Не любил он это заклинание, потом голова болеть будет. Но надо же определить, сколько живых в доме, сколько мертвых?

Мертвых – один, перед домом.

Живых – трое.

Вроде как есть какое-то эфирное возмущение, но не опасное. Это тоже чувствуется.

– Выходите!

Ответом Хавьеру был мат-перемат.

– Тем, кто выйдет, обещаю просто смерть. Кто не выйдет – мучительную. И потом еще подниму. Я некромант!

– Да пошел ты, некромант!!!

И в Хавьера полетели заклинания.

Одно, второе, третье… водное, воздушное, еще одно водное – не будь у него хорошего щита, там бы все и закончилось. Амулеты тут не справятся, заклинания слишком разной направленности, и их много. Чтобы от такого защитить, родовые артефакты нужны, бешеной стоимости.

Только вот и щит праха – сколько ты его продержишь? Не час ведь, силы он жрет немерено, так что Хавьер кинулся вперед, собираясь добраться до магов раньше, чем они до него.

Не прогадал.

Они были в гостиной, стояли в защитных стойках.

Люди?

Какие они там люди!

У одного явно рыбьи глаза. Как у акулы. И зубы такие же.

Второй весь в чешуе.

Третья похожа на креветку, вставшую на хвост. Только вместо хвоста – ноги. И грудь здоровущая есть, а так точная креветка…

Гадость какая!

И все трое атаковали одновременно.

Вода, воздух, некромантия!

Демон, некромантия!

Длинная костяная игла рассекла воздух. Видимо, у девицы некогда был талант к некромантии. Вот и сказалось.

Хавьер отбил два заклинания, увернулся от иглы, но контратаковать не успел.

Снова пришлось защищаться.

Может, маги и не были так же сильны, как он, но их было трое, они привыкли действовать втроем, а Хавьер-то был один…

И нападали они с трех сторон, отлично понимая, что у противника нет глаз на затылке. Кто их только так выучил, тварей?!

Водяной шар летит в голову. Воздушная плеть подсекает ноги. Атака идет со всех сторон, на всех уровнях…

И снова – отбить! Увернуться!

Удар ногой сбил костяную иглу, но водяная струя все же пробила щит, царапнула плечо…

Кажется, сейчас его достанут?

Но если броситься на девицу, попробовать прикрыться ей… хоть двоих, но он завалит!

Шаг вперед, перенос веса на опорную ногу… кинуться на врага Хавьер просто не успел.

– Аааааххх!

Девка-креветка захрипела, запрокинулась назад, глаза ее помутились. А потом она развернулась к соседу и что есть силы ударила его иглой.

Тот не ждал предательства – и игла достала его. Пробила насквозь… Хавьер не стал ждать еще одного шанса.

Последнего мага спеленали «оковы тьмы», сжали, обвили змеей, придушили… Хавьер развернулся к девушке, но там правки и не понадобилось.

Она лежала на полу и, кажется, не дышала. А над ее телом поднимался силуэт рыжеволосой девушки.

– Феола?! – узнал Хавьер. – Ты… но КАК?! ЧТО?!

– Все в порядке, – шепнула Феола. – Треси просила приглядеть… утром буду…

Хавьер понял, что это не призрак, когда Феола исчезла. Вот только что была – и уже ее нет.

Астральная проекция?

Завтра он обо всем расспросит девушку. А сегодня…

Треси…

Треси просила приглядеть за ним!

Хавьер ничего не мог с собой поделать. Он стоял над поверженными магами и чувствовал, как по лицу расплывается идиотская улыбка.

Он жив.

Жив, благодаря Тересе. Феоле тоже, но если бы Треси не попросила подругу, та не оказалась бы рядом. И его бы уже ничего не спасло. Так что…

Он обязан Треси жизнью. Будет справедливо, если часть этой жизни он посвятит девушке. Например, женится.

И поскорее! Такое сокровище упускать нельзя!

* * *

– Фи, ты в порядке?!

Винни едва на шею не кинулась подруге. И было отчего.

Феола, которая лежала спокойно, вдруг выгнулась дугой, захрипела, зашипела, потом рухнула обратно на кровать так, что чуть ножки не подломились – и забилась словно бы в эпилептическом припадке.

Винни едва в голос не взвыла.

Бежать бы за врачом! Кричать о помощи!

Но Фи сказала – не сметь! Свеча, бубен – и не обращать ни на что внимания. Хоть она тут грибами порасти!

Хорошо еще, все почти сразу закончилось, и Феола открыла глаза.

– Уффффф! Воды!

Половину Винни споила подруге, вторую просто пролила, но Феола смогла и выпить, и откинуться на подушки, и уже разговаривать спокойно.

– Все в порядке.

– Правда?

– Не похоже? – устало улыбнулась Феола. – Все и правда в порядке. Вовремя я…

– Расскажешь? – Винни умирала от любопытства. А потом протянула подкуп – тарелку со сладостями, которую (голодное детство) прятала у себя в тумбочке. А вдруг!

Даже если не хочется, неважно! Главное же, что они есть!

Феола опустила ресницы и протянула руку за кусочком пастилы. Пальцы дрожали так, что Винни сама подхватила выбранный ломтик и сунула подруге в рот.

– Жуй. Вы, маги, устаете, я знаю.

– Правильно. Шаманы тоже устают. Меня Треси попросила проследить за Хавьером.

– И что ты сделала?

– Что-что, мы, шаманы, так можем. Отделять дух от тела и путешествовать. Ты меня бубном назад звала. Чтобы я шла на его голос.

– А если бы никого…

– Бубен некому дать? И такое бывает, мой учитель куда угодно прийти сможет. Это я надолго и далеко пока не могу, а ему хоть бы и другой мир. Он пройдет.

Только цену за это заплатит непомерную. Но об этом Феола помолчит. Не все надо рассказывать даже друзьям.

– Ага…

– Вот, к Хавьеру я прошла, а на него трое магов напало. Одну я убила, с остальными он уже справился.

– Ты и убивать так можешь? Это ж… идеальное убийство!

Винни подумала о самом плохом. По привычке, видимо. Детство сказалось.

Феола только головой покачала. Как объяснить постороннему человеку то, что Адэхи внушал ей с детства?

Она – шаман.

Она не имеет права использовать силу мира в своих интересах.

Ее сила – не инструмент. Ее сила – это опора равновесия.

Там и тогда Феола даже не убивала. Она защищала. Жертвоприношение не угодно богам этого мира. Мединцы не находятся под их покровительством, они чужие, они не принадлежат никому.

Только потому она смогла вмешаться.

Если бы речь шла о человеке, она бы не отделалась судорогой. Шаманы так и умирали. Если ты идешь против воли мира, не удивляйся – мир тебе ответит. И никого это не обрадует.

– Не могу. Понимаешь, у шаманов есть жесткие ограничения. Очень строгие.

– Да?

– Да. Это долго объяснять… маги могут потерять силу. А на шамана может ополчиться весь мир. Меня просто раздавит, если я буду идти против справедливости.

– Не понимаю, но поверю, – пожала плечами Винни. – А потом ты вернулась сюда, да?

– Да. Надеюсь, теперь Хавьер справится. Этой ночью я ему больше ничем не смогу помочь.

Феола поднялась и попробовала отправиться к себе в комнату. Винни помогла подруге и дойти до кровати, и улечься, и даже грелку подсунула поближе. Которую Феола и обняла, словно родную.

– Хорошо… так мерзнешь, уходя из своего тела.

– Там… холодно?

– И страшно. И холодно. И очень больно, – вздохнула Феола. – Я справлюсь. Спасибо, Винни.

– Не стоит благодарности.

Впрочем, этого Феола уже не слышала. Уснула.

И во сне видела родной остров, и дом, и море. И ей было хорошо.

Мир принимал ее и не осуждал. Она все сделала правильно. А скоро и утро будет. Надо поспать хоть до рассвета. Завтра будет сложный день. Королевские похороны не каждый год случаются.

* * *

– Слов у меня нет, и зла не хватает!

Амадо уже преспокойно жаловался Хавьеру, а тот воспринимал все как должное. А что такого?

Все уже, куда и вражда подевалась? Почти подружились.

А если смотреть шире…

Ладно уж! Пусть его, что Риалон! Там и дядя виноват, и Амадо ни при чем, и человек он неплохой – можно и пообщаться. И похуже у людей недостатки бывают.

– По одному адресу трех магов мы выловили. И мне кажется, девица некромантией владеет. У нее была костяная игла.

– Хм?

– Расспросить уже не удастся. Но игла… она вроде шаманского посоха. Позволяет оформлять сырую силу в заклинания.

– Но девица может быть и водником, и воздушником?

– Вполне. Сейчас уже не спросишь. Разве что Феолу.

– Феолу?

– Она устроила этой креветке кровоизлияние в мозг. Там и не допросишь толком! Мозг наполовину выжжен.

– Еще одного мага она убила.

– Третьего я спеленал. Что показывает допрос?

– Читай, – Амадо подвинул к Хавьеру лист бумаги, а сам пошел пить кофе. Чашку так сороковую за ночь. Или пятидесятую.

Спать хотелось – хоть ты сырые зерна ешь! Но некогда, некогда…

За спиной Хавьер внимательно вчитывался в бумаги.

– Амадо, получается, что это только хвост?

– Да.

– А где голова – мы не знаем?

– И снова верно.

– Б…

– Абсолютно точно подмечено, тан Карраско.

– А завтра похороны. Нам … и … Тан Риалон?

– Я бы сильно не удивился.

Хавьер тоже не удивлялся.

По одному из адресов оказались обычные мединцы.

По второму – вот эти трое магов. Соплячье, которое боится боли и смерти. Ничтожества.

И пойманный маг показал, что он самый обычный исполнитель. Разум и душа любого мединского движения – Рамон Амадо Бустос. Он сам маг.

И среди мединцев есть еще маги. Всего их четырнадцать штук, троих ликвидировали, одиннадцать остались. Дора (это полукреветка, Хавьер ее определил правильно) действительно могла практиковать некромантию. Но на очень слабом уровне. Ее учил некто Сесар, он маг, он водник, но тоже мог практиковать некромантию. Только через амулеты.

Дора их делала и заряжала, она не боевик, она арте-фактор. Потому они и оказались в этом доме сейчас.

Готовились к взрыву.

Нужно было еще раз проверить контур, запитать его, подправить… да, взрывчатка еще есть.

Адреса прилагаются, и полиция туда уже отправилась.

Что еще планировал Рамон?

Неясно. Но какой-то запасной план у него точно был, просто мальчишку не посвящали. Его дело было идти, куда скажут, и поддерживать силой, кого надо. Ему это давалось легко. Есть такие маги, которые физически не могут поделиться и граном энергии, а есть те, кто отдает чуть ли не с радостью.

Вот, мальчишка именно из таких. Доре он и требовался.

Что дальше?

Не знаааааюууууу…

Не убивааааайтееееее…

– Даже если мы сейчас доложим Кампосу, никто не отменит ни похороны, ни коронацию, – безнадежно вздохнул Хавьер.

Амадо утвердительно кивнул.

– Значит, надо сделать как можно больше за это время.

– Сделаем. Давай, куда еще съездить? Чем помочь? Конечно, нашлись и адреса, и помощь потребовалась.

Так что до утра Хавьер мотался по городу с полицией.

И утром выглядел, как свежеподнятый зомби. Но… Слишком дорого может обойтись Римату его лень. Есть время? Работаем!

* * *

Рамон Амадо Бустос был в дикой ярости.

Не так, чтобы крушить стены и пробивать их насквозь, нет. Но ощутимая волна гнева от него шла.

Впрочем…

– Итак, наш первый план провален. Взрывчатку эти твари нашли, а наших троих младших взяли в плен.

– И не только их, – заметил один из магов.

Рамон небрежно взмахнул рукой.

– Мы всех освободим. Но чуть позднее.

Маги переглянулись.

– Это понятно, – кивнул второй. Тот самый Сесар, кстати говоря. По силе он был почти равен Рамону, по честолюбию тоже, а потому числился его заместителем, правой рукой и заменой на всякий случай. И не подсиживал начальство он только по одной простой причине – не перед кем. Вот когда Владычица Синэри вернется – другой вопрос. Там можно будет и о своих заслугах рассказать. – Приводим в действие второй план?

– Да. Похороны придется пропустить, пусть уверятся, что все в порядке, и расслабятся. А вот коронацию…

– Тогда мы отправляемся отдыхать, – решил за всех магов Сесар. – Контур уже давно готов, его осталось только запитать. Жертвы для него тоже готовы, так что… завтра я его проверю и все еще раз пересчитаю, а уж в день коронации…

Рамон кивнул.

Маги, кто вышел, кто выполз из комнаты, и мужчина остался один.

Ударил кулаком в стену, выругался.

Проклятье, ПРОКЛЯТЬЕ!!!

Неужели придется отложить приход Владычицы?!

Невыносимо!

И так тяжело, в если еще на год, еще на день… даже на минуту! Даже вот этот пропущенный день… он так надеялся уже завтра поглядеть в ее синие глаза, так надеялся, что завтра опять… завтра ОНА уже будет здесь…

Смерти людей его ничуть не смущали. Подумаешь!

Их и так слишком много, а мединцев слишком мало.

– О чем ты думаешь?

Рамон повернул голову, глядя на Дарею.

– Хммм… ты из Римата?

– Да. Там сложности, мою сестру и мать арестовали, к нам приходила какая-то жаба, я ее напугала и сбежала.

Рамон только рукой махнул. Без особого интереса.

– Ну и ладно. Образуется.

Дарея обвилась вокруг любовника и заглянула ему в глаза.

– Милый… Сесар чем-то недоволен?

– Да, у нас сорвался план с жертвоприношением, – жестко ответил Рамон.

– Владычица! И что же теперь?

– Приступим ко второму плану, – усмехнулся Рамон.

– Второму? Но ты никогда не говорил, – удивилась Дарея.

– Главное – делал, – отмахнулся мужчина.

– Я думала, ты мне доверяешь…

Рамон едва зубами не заскрипел.

Вот идиотка-то!

Доверяешь, проверяешь!

Он что – обязан за каждое свое действие отчитываться? Может, еще и плакат на спину повесить? Тьфу, дура! Знает один – знает лишь один. Знают двое – знают уже все.

Справедливости ради, о втором плане знали шестеро. Но это же не повод посвящать в него каждую дуру просто на основании того, что он с ней спит?

– Расскажешь? – попросила тем временем Дарея, не подозревая о мыслях своего любовника.

Рамон пожал плечами.

Сейчас уже можно. Сейчас все это уже не остановить.

– Первый план ты знаешь. Я хотел взорвать тех, кто прибудет на коронацию, их кровью и жизнью запитать врата и призвать Владычицу.

– Да…

– Второй план составлялся на случай неладов с первым. Мало ли что…

– И какой он?

– В первом плане мы открывали Врата над Риматом. Во втором нам придется их открыть в море.

– В море? Но это же намного сложнее!

Уж настолько-то Дарея в магии разбиралась.

– Безусловно. Поэтому потребуется больше жертв.

– Откуда они возьмутся?

– Все оттуда же. Римат – столица, но на берегу моря. Достаточно заряда, заложенного в нужном месте, чтобы на город пошла волна. Жертв будет даже побольше ста тысяч. Просто не в одну минуту, и напитывать рисунок придется дольше, и ворота будут открываться сложнее. Но мы с этим справимся. Мы с Сесаром считали – должны удержать контур. Конечно, понадобится первичное жертвоприношение, но у нас есть человек двести, наловили. Хватит на первый удар.

Дарея захлопала в ладоши.

– Рамон, ты гениален! Ты просто потрясающий! Ты такой умница!

Рамон чуточку расслабился.

Понятно, он такой. Но и приятно, когда признают твои заслуги. Но кто еще придумал бы вызвать цунами рядом с берегом? И смыть этот мерзкий Римат в море?

Правильно!

За Владычицу!

– Только вот… – Дарея вспомнила о чем-то таком. – А как же мои сестра и мама?

– Твоя сестра? Она же мединка, так что ей цунами не страшно. Мы все можем дышать под водой, мы потом просто сходим и освободим своих братьев и сестер.

Дарея кивнула. И тут же задала второй вопрос.

– А мама?

Рамон досадливо сморщился.

Мама-мама… ну что – мама?!

Надо уметь чем-то жертвовать во имя великой цели!

– Вполне возможно, ей повезет… или ей поможет твоя сестра. Да, поможет, обязательно.

– Рамон… я могу сходить и помочь ей! Я проверю дом, а если ее там нет… я вытащу ее из тюрьмы! Завтра королевские похороны, их не будут серьезно охранять! Я уверена! Если ты дашь мне кого-то в помощь…

– Очешуела?!

Дарея захлопала глазами.

– Рамон?!

Любимый явно гневался. Но почему?! Это же ее мама!

И сестричку можно захватить. Да, у Эллоры есть жабры, наводнение ее не убьет, но ведь… это – цунами! Под водой она дышать может! А если ее завалит камнями? Или ранит? Покалечит?

Дарея себе этого никогда не простит!

– Дарея, о моем плане практически никто не знает. И пока он не осуществится, ты сидишь здесь. Один план у нас провалился, я не позволю сорвать второй.

– Но я тебя не выдам!

– А если тебя раскаленным железом пытать будут? К примеру?

– Сутки я продержусь. А потом вы меня вытащите.

– А маги? Нет, Дари, ты сидишь и ждешь.

– Тогда пошли кого-нибудь за моими родными! Рамон! Умоляю!!!

– Дари, мы не можем сейчас рисковать. Мы уходим отсюда в другое место.

– Рамон! Это мои близкие! Мама, сестра…

– Ты не поняла, что ли?! Речь идет о возвращении Владычицы! Какие могут быть родные?!

Их глаза оказались совсем рядом, и Дарея впервые заметила, какой в них горит огонь.

Неудержимый, яростный… почти безумный.

Или – не почти?

– Ты на все готов ради нее?

– Да.

– А ради меня?

Впрочем, этот вопрос Дарея могла бы и не задавать. Печально обвисли щупальца, помутнели синие глаза…

– Отпусти меня одну. Я справлюсь, Рамон. Пожалуйста, отпусти, если любишь…

Кулак, который оглушил ее, она заметила, но уклониться не успела. И слова еще услышала, проваливаясь в беспамятство.

– Любишь… дура, б…

Позвать подручных и приказать погрузить бесчувственную Дарею со всем скарбом было делом минуты.

Не то чтобы Рамон плохо к ней относился. Даже наоборот, вполне прилично. Хорошая девушка, его любит… просто ему нужно вернуть Владычицу. Остальное сейчас значения не имеет. Может, и потом это будет неважно.

Если сейчас взорвать то, что осталось в Римате, жертв будет недостаточно. Слишком мало. Значит, и делать это незачем. Ему-то не бессмысленные убийства нужны, ему нужны жертвоприношения, гекатомба и Владычица! Рамон попросту практичен.

И вообще, сейчас Дарея ему нужна. Для жертвоприношения.

Нет-нет, не убивать ее.

Просто даже сотня человек… их надо кому-то резать, их должен кто-то держать, подводить людей, которые ничем не одурманены (тут важны именно что чистые эмоции, гнев, ярость, отчаяние, боль), потом оттаскивать трупы, чтобы не нарушать рисунок ритуала…

Дарея пригодится.

Она сейчас придет в себя и все поймет.

Потом, может, он даже время выберет с ней поговорить! Но не сейчас же!

Сейчас им надо спешно перебираться на вторую, запасную, базу, о которой никто не знает. А она тут ломается, как сдобный пряник!

Родные, близкие, мама, сестра…

Да кому там важны эти глупости, когда здесь судьба мира решается?! Не до тебя, дуры! И вообще… мать там попросту человек, так что ее ценность сомнительна. Рожать она не сможет, Владычицу она… ладно, не предала, но ведь и не помогла же!

И сестра там такая же!

Так что… пусть пропадают! Не жалко! Дарея потом утешится.

Когда вернется Владычица Синэри, все будут счастливы. И он, и остальные мединцы, и слияние они пройдут, и все будет хорошо.

Правда-правда, будет.

А кто не верит, тот против нас. Моря – на всех хватит!

(обратно)

Глава 10

Адэхи ждал.

Увидеть его было нереально, сейчас шаман был частью Эфира.

Он был рядом с Риматом, он видел город у моря, он ощущал его, как свое продолжение. Но при этом сам он был совершенно неощутим.

Душа шамана вышла из тела, явилась на место действия и теперь ждала. Неощутимая и незримая, пожалуй, только Феола могла бы его даже не увидеть – осознать присутствие. Но Феоле не до того. И это хорошо, у него хорошая ученица.

Ей только намекни – помчалась работать. Умница, девочка! И дел не боится, и старается, не за страх, а за совесть, и не говорит, что это ее не касается.

Касается.

Все, что может пошатнуть мир – это дело шамана. Все, что затрагивает его равновесие. И девочка действует. Она не боится ни работы, ни ошибок. Только вот последние слишком дорого обходятся, иногда.

Если Феола не сможет на что-то повлиять, предусмотреть, то останется Адэхи. Последним заслоном.

Может он вмешаться?

Да, определенно, может.

И вмешается. И не пожалеет себя.

Они это начали, им и решать этот вопрос.

Старый шаман знает, что на побережье, у костра, лежит его тело.

Что случись самое печальное, Ксаресы найдут его и похоронят, как положено.

Что Феола будет горевать, но будет и идти вперед, и учиться, развиваться, расти дальше – у него хорошая ученица.

Что этот мир будет жить, вопреки всем их ошибкам. Это тоже важно.

А пока он ждет.

Ждет и наблюдает.

Ждет сколько понадобится. Все решится в ближайшие пару дней. Этот срок он сможет продержаться, и сил ему хватит. Он справится.

Адэхи внимательно смотрел туда, где шли приготовления к ритуалу.

Люди. Все же – люди.

Смешные, нелепые, жестокие и добрые, со щупальцами и без, сущность остается той же. Человеческой.

Синэри могла извратить природу людей, но эти души она поглотить не успела. И изуродовать слишком сильно – тоже.

Они смогут когда-нибудь стать людьми. Только когда?

Впрочем, мир велик и многообразен. Надо просто дать шанс – и им, и миру.

Адэхи подождет.

Жизнь одного старого шамана – не такая большая цена. И он готов к расплате.

* * *

Утро у всех начинается по-разному.

Тересапроснулась от того, что ей целовали руки. Открыла глаза и увидела Хавьера, стоящего рядом с ее кроватью. На коленях.

– Треси, родная! Спасибо тебе!

– А?! – только и сказала девушка.

Все же у мужчин и женщин совершенно разные представления о романтике. Вот Хавьер считал, что все делает правильно. Он, на коленях, с кофе, с предложением руки и сердца, с благодарностью…

А Тереса думала, что она со сна, заспанная, растрепанная, выглядит страшнее демона, и зевать хочется жутко, и умыться, и вообще… туда, куда король пешком ходит. В таком виде только ворон с поля гонять! Тут же любой мужчина напугается.

Хотя этот – некромант. Они покрепче.

– Треси, – поцелуй ручки получился вполне себе страстным. – Ты мое чудо. Если бы не ты, я бы точно умер.

– Что случилось?! – Треси и про прическу забыла, села на кровати…

– Меня ждала засада. Феола помогла, без нее меня бы точно убили. Она сказала – ты ее попросила.

Тереса кивнула.

– Да. Я попросила… слава богу!

Хавьер пристально поглядел на девушку.

– Если ты ее попросила… я тебе не безразличен?

Мог бы и не спрашивать. К заспанным глазам, растрепанным волосам и насмерть измятому платью прибавились еще и багровые уши. И щекам тоже стало подозрительно горячо.

– Эээээ, – очень «умно» отозвалась Тереса, думая, куда бы удрать. Разве что под кровать, но… не успела.

– Треси, выходи за меня замуж? Я тебя люблю, просто я думал, что я тебе не нужен. Вот и молчал. Просто хотел быть рядом. Выйдешь?

Приличные девушки после таких заявлений падают в обморок. Тереса оказалась покрепче. Она протянула руку, взяла у Хавьера кружку с кофе и сделала большой глоток. Обожгла язык и совсем по-детски ойкнула.

– Не сон…

– Точно не сон, – подтвердил Хавьер. – Ты за меня замуж выйдешь?

Тереса сделала еще один глоток.

– Я не ритана.

– Знаю.

– И образования у меня нет.

– Получишь любое, какое захочешь.

– И я не красавица.

– Ты – самая красивая девушка в мире, – серьезно сказал Хавьер. – Для меня. Тереса, я некромант, и работа у меня сложная, и то, что я тан, не дает никаких особых преимуществ, у нас в семье не слишком балуют деньгами. Я живу на свои заработки, ну так еще, по мелочи, всякое. И при дворе мы блистать, наверное, не будем. Мне некогда, и я не умею. Но если ты выйдешь за меня замуж, я постараюсь сделать тебя счастливой. Пожалуйста, скажи – да?

Свои недостатки Тереса знала. Но и дурой ведь не была!

– ДА!

Отказываться? От такого предложения? Даже если это сон – она согласна!

А кофе они все-таки пролили. Когда целовались. Но Тересе это было глубоко безразлично.

* * *

– Опять никакой?!!

Феола влетела в кабинет рыжим огненным вихрем. Только волосы взметнулись.

Амадо посмотрел на нее взглядом совы, которую долбануло по голове сосной.

– Не кричи, пожалуйста. Голова разламывается.

– Еще бы… не спал, не ел, живешь на одном кофе…

– Фи…

– И сегодня тебе спать наверняка не придется.

Феола-то силы восстановила. И теперь тянула Амадо за руку.

Мужчина послушно встал из-за стола.

– А… что?!

Договорить он не успел. Потому что Феола обхватила его руками за шею, прижалась покрепче и поцеловала. Неумело, но решительно.

И еще раз.

Амадо так ошалел, что сначала стоял статуей, но потом опомнился и на поцелуй ответил. И даже увлекся настолько, что руки его оказались вовсе не на талии девушки.

Правда, Феола ничего лишнего не допустила, разорвала поцелуй и всмотрелась в глаза мужчины.

– Как ты себя чувствуешь?

– Эээээ? – очень умно поинтересовался Амадо.

– Напрямую я могу переливать силы только так, – честно объяснила девушка. – Но тут главное не дать лишнего, а то будешь весь день как пьяный. Я еще никогда не пробовала так делать, могу не рассчитать.

Амадо даже оскорбился.

Это что – его так ЛЕЧИЛИ?!

Люди добрые, да что ж это такое?!

Но через пару минут дошло.

Никогда не пробовала. А ради него…

– Не знаю, – честно сознался он. – Когда тебя целует такая очаровательная девушка, немудрено вообще голову потерять.

Феола покраснела так, что догадался бы кто угодно. Амадо исключением не был, дураком тоже, а потому…

– Можно еще раз попробовать? Без силы? А то я не могу понять, отчего у меня голова кружится.

Ответить Феола не успела. А что – только ей можно целоваться без предупреждения?

Минут через десять, когда они оторвались друг от друга, она поправила неприлично задранное платье и возмущенно фыркнула.

– Так нельзя!

– Почему?

– Ну… ты женат. Я просто…

– А если разведусь? Мы с Альбой уверенно идем к разводу.

– Вот тогда и поговорим, – кивнула Феола. – Быть твоей любовницей я не могу, родители не поймут.

– Я бы тебе никогда такое не предложил, – серьезно заверил ее Амадо. – Только брак. Поэтому… давай сейчас пройдет коронация, я поговорю с Альбой, мы с ней разведемся, и я смогу ухаживать за тобой, как положено.

Феола улыбнулась.

Это ей уже нравилось.

– Хорошо. Так я согласна. Голова больше не болит?

– Все прекрасно, – Амадо действительно великолепно себя чувствовал. И сейчас, впервые в жизни, был ужасно рад, что не маг.

Как ему в детстве хотелось быть некромантом! Как отцу! Ужасно хотелось…

А сейчас совсем не хочется. Просто потому, что у них с Феолой ничего не получилось бы. Силы-антагонисты, и никаких личных отношений.

Ну ее в болото, ту некромантию, ему и так неплохо живется!

* * *

В доме Ксаресов утро началось с завтрака. Но в этот раз…

– Ритана Альба, прошу составить мне компанию.

Тан Патрисио Ксарес лично усадил дорогую гостью рядом с собой и весь завтрак ухаживал за ней, развлекая беседой.

Семья Ксаресов смотрела на это с большим неодобрением, но пока все молчали. А то ведь можно и огрести…

Первой, на правах подруги, решилась Роза. Аккуратно так…

– Альба, если захочешь, я тебя потом домой отвезу. Переодеться.

– В этом нет нужды, – небрежно взмахнул рукой тан Ксарес. – После завтрака вы с ританой едете к сеньоре Наранхо и заказываете там себе достойные платья. Для похорон и для коронации. Ритана Альба должна выглядеть достойно на этих мероприятиях.

– А… э… ххххы… ххорошо, отец, – кое-как отозвалась Роза. – А… Альба…

Как тут сформулировать вопрос?

Папенька, с чего вас щедрость обуяла? Вы вообще здоровы?

С какого-растакого вы подобные подарки делаете чужой супруге? Альба Инес, хоть на мужа и ругается, но все же Риалон. Вы некромантов не боитесь?

Да-да, если что, подобные подарки можно принимать только от близких людей.

ОЧЕНЬ близких.

Патрисио фыркнул.

Над детьми он бы поиздевался в свое удовольствие, но не в присутствии же Альбы? То-то и оно…

– Роза, ритана Альба составит мне компанию на коронационных торжествах. И вообще, наша семья должна выглядеть достойно. Если двор возвращается в Римат – у нас не будет второго шанса произвести первое впечатление.

Это понятно. А Альба-то здесь при чем?!

Впрочем, Роза ее потом расспросит лично. Когда они в ателье поедут.

* * *

Мерседес проснулась от ласкового поцелуя.

– Ты – потрясающе красива.

Она в это не слишком верила, но Херардо представил убедительные доказательства, на их рассмотрение потребовалось время, а потом Мерседес и поверила.

Уже потом, когда они лежали рядом…

– Надо сегодня съездить к твоим деду и бабушке. Попросить твоей руки.

– А если они не согласятся?

– Значит, будет еще один скандал. Тебя это не пугает?

– Нет. А надо?

– Не надо. Потому что скандалы – это мой образ жизни, – честно сознался Херардо.

Мерседес тоже подумала пару минут. Скандалы ее не пугали. Вообще. Никак.

Ну, скандал. И что с того? Что поменяется? Ей это все безразлично, был бы Херардо рядом, а он будет. Сам сказал…

– Мне все равно, – решила она. – Я тебя люблю и хочу быть с тобой. Вот.

– Девочка… я тебя всю жизнь любить буду.

Мерседес улыбнулась в ответ и поцеловала своего мужчину.

Все у них будет хорошо…

Если, конечно, выяснится, кто решил устроить передел власти и использовать для этого остатки мединцев. Если удастся выжить.

* * *

– Я женюсь.

На это известие семейство Ортисов отреагировало по-разному.

Отец уронил вилку.

Мать ахнула и прижала ладони к щекам.

– На ком?! Рауль, на ком?! – затеребила его младшая сестра.

Рауль улыбнулся.

– На ритане Алисии Ксарес. Она замечательная…

История знакомства произвела впечатление. Впрочем, отец уточнил другое.

– Ксарес. Родственница?

– Да. Но без связи с основной веткой. Ее отец решил не плясать под дудку Патрисио Ксареса, уехал в Колонии, составил там капитал, у него плантация…

– Достойно.

– Ты же нас познакомишь? – подняла брови мать.

– Конечно, мам. Сегодня же, – Рауль мимоходом скормил одной из собак кусочек омлета с тарелки.

Собаки у него ничего не уточняли, но слушали очень внимательно. Это ведь их человек жениться собрался! Для животного это важно! А то найдет себе какую-нибудь, гав какую! А жить-то с ней не только ему, но и им!

– Надо же! Нашлась девушка, которая выдержит твоих барбосов, – съязвила младшая сестрица.

– Теперь ты ищи мужчину, который выдержит твои увлечения музыкой, – отбрил Рауль. – Лучше глухонемого.

Сестра надулась.

Ну, нравится ей опера. И что?! Она и сама петь любит, это не повод над ней издеваться! Хотя Рауль не издевался, выбирая между собаками и оперой, он сразу выбирал собак. Если их кормить, они выть не будут. А оперных певцов сколько ни корми…

Нет уж. Лучше собаки. С ними уши целее будут!

* * *

Дарея открыла глаза.

Конечно, Рамона рядом не было.

Конечно, никому не было до нее дела.

Ее просто положили в угол, отведенный для сна, на кучу пледов и шкур, и оставили так. Не возиться же с ней!

И хорошо…

Может, Рамон что-то и планировал, но ему явно было не до того. Разве что потом уделит ей внимание, когда самые важные дела будут сделаны. Так всегда…

Так было всегда…

Дарея огляделась по сторонам, но рядом с ней никого не было. Никто ее не видел, и это тоже было счастьем.

Девушка повернулась на живот, вцепилась зубами в покрывало, дернула головой – только нитки полетели. Плакать она не могла, глаза не так устроены. Но вот скулить… а шуметь-то и нельзя, не надо никому знать, что она пришла в себя.

Но как, КАК успокоиться, когда душа рвется на части?!

Как быть, если больно?!

Если рвутся иллюзии, рассыпается в прах кукольный домик выстроенного счастья – они с Рамоном, свободные, счастливые, в море, и рядом с ними их дети…

Рамону это не нужно.

Рамону ничего не нужно. И никого не нужно. И Дарея не нужна.

Рамону важна только Владычица Синэри. Все остальное можно принести ей в жертву.

В том числе и маму Дареи, и ее сестру…

Мама…

Теплые руки, грустные глаза, запах молока и уюта.

Элли. Игрушки и книжки, слезы и радость, поделенное на двоих мороженое, потому что на два мороженых у мамы денег не было. Но как она старалась порадовать своих малышек!

И не выделяла Дарею! Ничем!

И мороженое, и по попе Дарея получала в равных дозах с Элли. Особенно если они вместе проказничали. И бросить родных в обреченном Римате?

Одно дело, взрыв во время королевских похорон. Туда не пошли бы ни Лидия, ни Элли, за них можно было бы не волноваться.

Но волна, которая накроет весь Римат?

Вода не разбирает. Она сворачивает горы и разносит стены, она неуправляема и безудержна. И если Элли еще может уцелеть, то мама точно нет.

А мама в свое время не бросила маленькую Дари, хотя и могла. Дари понимала, что она бы не выжила. И вот сейчас…

Зачем ей Владычица, если на ее алтарь придется бросить самых близких?!

Раньше Дарея думала, что она важна для Рамона. Что она ему нужна.

Никто ему не нужен.

А вот ей нужны ее родные. А если так…

Дарея сплюнула застрявшие между зубами нитки.

Она не позволит принести в жертву своих родных! Она вернется за ними в Римат – и в ближайшее время. А пока…

Девушка выпрямилась, и с очаровательной улыбкой встретила подошедшего мединца.

– Я пришла в себя. Чем я могу помочь?

Мединец оглядел ее с сомнением, но выглядела Дари вполне спокойно, улыбалась дружелюбно, а рабочие руки были на счету, так что…

– Пошли, покажу пленных. Поможешь их распределять.

Дарея кивнула и послушно направилась, куда скажут.

У нее будет только одна попытка бегства. И она должна быть успешной.

* * *

– Треси!

– Фи!

Подруги встретились в коридоре полицейского управления и тут же защебетали вовсю. Впрочем, недолго. Феола с укором поглядела на Хавьера.

– Тан некромант, нельзя же так!

– Как?! – не понял Хавьер.

– Треси надо переодеться, да хотя бы расческа ей нужна!

Хавьер почувствовал себя дураком.

– Эммм… Треси, прости. Я не сообразил.

– Мы можем съездить ко мне домой за моими вещами, – пискнула Треси, жутко стесняясь.

Засос у нее на шее был очень выразительным.

Хавьер перехватил взгляд Феолы, направленный на синяк, и развел руками.

– Можете нас поздравить, ритана Ксарес. Мы женимся.

– Поздравляю! – от души высказалась Феола. – Я за вас очень рада! Треси?

– Да, – одним словом ответила подруга на все вопросы.

Да – добровольно.

Да – счастлива.

Да – она сама этого хочет. Очень-очень…

И вообще, Хавьер просто замечательный. А что некромант, так у каждого свои недостатки. Думаете, с алкоголиком или игроком лучше живется?

– Мы можем все купить, – предложил Хавьер, но Треси решительно покачала головой.

– Что мы и где купим? Ближайшие два дня везде закрыто – похороны же, и коронация… И это просто мои вещи… может, они и не слишком дорогие, но они для меня важны!

Как такое объяснить?

Набор ниток, который собирался по клубочку, по моточку – чтобы шелковые, и разных цветов, и разной толщины…

Иголки – тоже самые разные, от толстых, хоть парусину штопай, до тоненьких, изящных, которые для шелка, и платья, которые Треси шила себе сама. Пусть из дешевых тканей! Но ведь она труд в них вложила! Вдохновение! Силы, время…

И эти платья ей к лицу!

Почему она должна все это бросать? Она так не согласна!

Только вот как объяснить, что это не просто вещи, а частички ее жизни? Но Хавьер, кажется, все и так понял.

– Предлагаю съездить прямо сейчас. Пока есть время. Потом будут похороны, как некромант, я обязан присутствовать. А сейчас мы съездим к тебе за вещами, поставим в известность твоих родителей, и поедешь ко мне. Устраиваться. А я приду вечером. Так хорошо?

– Замечательно! – ответила Треси.

Феола подмигнула ей.

Подруге она завидовала совсем чуть-чуть и белой завистью. Хорошо у вас сложилось, ребята! Будьте счастливы.

У меня так не получится, это уж точно. Амадо женат, так что впереди еще ругательства с его супругой, и развод, и Лоуренсио точно будет против… надо сегодня вечером хоть домой заглянуть. Вещи взять.

Но это потом, потом…

А сейчас она просто рада за подругу и ее любимого мужчину.

Хавьер улыбнулся Феоле (она и не подозревала, что некромант так умеет), приобнял Треси за плечи и развернул к выходу.

– Едем, любовь моя! Ритана Феола, я вас еще не поблагодарил, но слов тут недостаточно, а для дел у меня нет времени. Давайте сойдемся на том, что я должен вам любое желание?

– Отлично. Сделайте Треси счастливой – и мы в расчете, – кивнула Феола.

– Хммм… Хорошо, ритана. Но мы еще об этом поговорим.

Феола взмахнула рукой, и Хавьер кивнул ей в ответ. Долг он все равно признал, и просто так его не спишет. Жизнь – это серьезно, особенно для некроманта. Но они еще успеют это обсудить. А пока…

Пока Хавьеру надо ехать.

Потом они просто не пробьются по улицам, да и королевский кортеж войдет в ворота в десять утра.

Пока проход по улицам, пока отпевание, пока захоронение, пока все церемонии… тут уже и к вечеру будет. Надо торопиться.

– Фи?

Амадо подошел сзади, посмотрел вслед уходящему некроманту.

– Да? – развернулась Феола. И улыбнулась. Даже растрепанный, усталый, с кругами под глазами – все равно Амадо ей безумно нравился. И будет нравиться любым.

Старым, седым, с шестью подбородками и геморроем. Наверное. Геморрой она все же вылечить может, так что последнее – теория.

– Что там с некромантом?

– Хавьер? Он женится на моей подруге.

В ночные приключения Феола пока никого не посвящала – ни к чему.

Амадо только вздохнул.

Вот так. Подруге…

– Тереса?

– Да.

Второй вздох вышел еще более печальным. Но девушки действительно подружились, а значит…

– Будем дружить семьями.

Феола расцвела и поцеловала Амадо в щеку. Не прицельно, но крепко.

Следователь вернул ей поцелуй и усмехнулся. Он-то согласен. Интересно, что на это скажет некромант? Посмотрим, послушаем…

* * *

С утра в доме Наранхо было шумно и людно.

Рыдала Мария Наранхо – рыдала с вечера. С того момента, как непокорная дочь сбежала невесть куда. Она же… она молодая девушка! Вы себе представляете, сколько опасностей ее может подстерегать на улицах столицы?! Ее могут избить, изнасиловать, ограбить, украсть… и кому потом это разгребать? А кто будет деньги зарабатывать?

Успокаивал ее Хуан Карлос Наранхо.

Тереса взрослая, она умничка, она справится и вернется. Побегает, да и успокоится, должна же она понять, что замуж надо выходить вовремя?

Вот все выходят в семнадцать, а то и в шестнадцать?

Вот и Тересе пора! А то засидится в девках, кому она потом будет нужна?

Всю эту концертную деятельность поддерживал Пабло, который остался у Наранхо. Родители его отправились домой, гневно высказавшись, что Тересе придется у них долго просить прощения.

Их сын ей нехорош?!

А кого она себе ждет? Принца? Так испугается принц! Чай, не красотка, и вообще… сомнительная радость! Только и того, что семья хорошая, а сама девица… где это видано – бабе в морге работать! Ладно еще ателье – иголка самое их дело! Но в морге!

У некроманта!

Тьфу, гадость какая!

Поискать Тересу по городу? Пабло бы поискал, но уж очень больно было. Сначала. А потом и смысла искать не было, она небось, уже в пригород удрала. Или к кому из знакомых!

А он будет по ночному Римату бегать, как дурак? Чтобы нарваться на все то, что Тересу миновало? На ограбление, или еще на что похуже… разве только не изнасилуют. И то – могут на корабль продать, а там баб, говорят, годами не видят. Так что лучше умный Пабло посидит и подождет ее дома. Никуда Тереса не денется, побегает и вернется.

Тем более на работу ему сегодня не надо, его дежурство завтра. Время есть. Сиди – не хочу.

И Пабло еще больше зауважал себя, когда открылась дверь и в комнату вошла Тереса. Да не одна, а под руку с некромантом.

– Доброе утро. Папа, мама…

– Дочка! – вскинулась Мария. – Живая!

– Тереса! Ты понимаешь, что мать за тебя волновалась?! Ты, погань такая, чуть ее не до разрыва сердца довела!

Тереса смотрела на родителей достаточно спокойно. Это вчера она расстраивалась. А сегодня… сегодня они уже сами по себе, а она отдельно. Если их не интересует ее мнение, то Тересу тоже их мнение не заинтересует. Пусть родители делают, что хотят, пусть живут себе, она их даже навещать будет. С мужем. И помогать будет, хотя и в меру. Которую сама определит.

Но диктовать себе что делать, она уже им не позволит. Перебьются.

Пабло поднялся с места, подошел к Тересе и протянул руку… Хавьеру!

– Тан Карраско, спасибо, что привезли домой мою невесту. Триша, хватит всех этих глупостей. Хочешь поженимся сразу же после коронации?

– Невесту? – поднял брови Хавьер.

Треси зашипела сквозь зубы.

– Через его труп!

– Как скажешь, дорогая. Сеньоры, сеньора, хочу вам сообщить, что мы с Треси женимся. Сейчас она забирает свои вещи и переезжает ко мне. О месте и времени свадьбы я вас извещу. Лично.

Волна холода и могильной сырости от некроманта стала сильнее, захлестнула дом, заставила Хуана Карлоса задрожать и вскрикнуть от накатившего ужаса, а его супругу наоборот, заткнуться.

Пабло отшатнулся назад, но…

У него что – невесту уводят?! Его, личную?! Которую он уже и женой видел, и матерью своих восьми детей? И все мальчики?

Не-не, так дело не пойдет! И Пабло расправил широкие плечи.

– Тан некромант, негоже это!

– Что именно? – поинтересовался Хавьер.

Таких как Пабло, он не боялся. Даже интересно было, что ему скажет это сокровище.

– Невест чужих уводить! И вообще, честная девушка до свадьбы должна в своем доме жить! Негоже так! Я жаловаться буду!

Должна. При родителях быть, да!

А пока до свадьбы время… он Тришку сто раз переубедить успеет. И поженятся они, надо только, чтобы некромант ее дома оставил.

Треси вцепилась в руку Хавьера что есть сил. Но тому не требовались пояснения.

– Жаловаться, значит… Жених, значит…

– Да! – Пабло гордо шагнул вперед.

В дальнейшем показания свидетелей расходились.

По авторитетному мнению одной соседки, Пабло вылетел через окно. Другая утверждала, что он открыл головой дверь, так торопился удрать. На самом же деле он сначала ринулся от некроманта в окно, а потом понял, что не пролезет – и помчался к двери. А что головой ее открыл… забыл человек, что она наружу открывается. И рвал ее на себя что есть сил…

Хавьер ему не сильно-то и помог – так, пнул под копчик.

И не бил он Пабло практически. И магией тоже не пользовался. Почти.

Просто некроманты не всегда могут контролировать свою силу. Особенно когда приходят в бешенство, а Хавьер действительно разозлился. И его сила рванулась наружу.

И точечно ударила в Пабло.

Ладно еще, он испугался до полного расслабления всех мышц. Но… были и худшие последствия.

Некромантия же! Магия смерти!

Хавьер точно знал, что у Пабло будут большие проблемы со здоровьем. Можно это сравнить с копьем, которое ударило несчастного дурачка прямо в грудь.

Легкие и сердце.

Если побережется следующие года три, то восстановится в полном объеме. Если не будет нарываться и подворачиваться под руки злобным некромантам.

А если будет…

Тогда проклятие расползется и сожрет его. Что там откажет? Может, какое легочное заболевание будет, может, сердце разорвется – тут не угадаешь. Это даже не проклятие в полной мере, это просто сила некроманта. Сила, которая вышла из-под контроля.

Пабло с воем мчался по улице.

Хавьер проводил его нечитаемым взглядом и повернулся к Тересе.

– Треси, ты не будешь возражать, если я его уволю? Я надеюсь, мы какое-то время поработаем вместе? И мне вот это рядом с тобой не нужно. Ты будешь переживать, нервничать – зачем?

Треси улыбнулась.

– Спасибо, Хавьер. Ты просто чудо.

Некромант в этом и не сомневался.

– Иди, собирай вещи.

Треси умчалась в комнату, которую делила с сестрами, а Хавьер повернулся к ее родителям. И оскалился. Да так, что в комнате опять нехорошо запахло.

Сейчас он свою силу контролировал, но… все равно – наглость какая! Надо расставить все точки над «i», а то потом родственнички никакой жизни супруге не дадут.

– Уважаемые сеньор, сеньора Наранхо. Тереса выходит за меня замуж. Это не обсуждается. Я – некромант. И советую об этом не забывать. Тереса будет ританой Карраско. Если я еще раз увижу рядом с ней это… сбежавшее, я его просто убью. И никто не узнает, как именно. Некроманты это могут.

Хавьер позволил себе ледяную улыбку и после небольшой паузы продолжил:

– Помогать семье невесты я буду, но в ограниченном объеме. А именно – буду давать деньги, раз в месяц, сумму, равную заработку Тересы в ателье. Давать я ее буду в руки сеньоре Наранхо, то есть вам. Что вы с ней будете делать – ваше право. Больше я в ваши дела влезать не стану. А если решите полезть в мои – пожалеете. Посмертно. Я понятно объяснил?

Ответом ему были судорожные кивки двух голов.

Очень понятно. И очень доходчиво. Сразу дошло!

А тут и Тереса вернулась. С большим мешком, в котором угадывались платья и туфли. Хавьер легко перехватил у нее ношу. Да тут и складывать-то особенно нечего.

– Тереса живет у меня. Это не обсуждается. А поженимся мы… Треси, когда?

– Сразу после коронации, – четко сказала Треси. – Платье я сшить успею, остальное не так важно.

– Значит, через пять дней. Всего хорошего, р-родственнички.

И Хавьер открыл дверь перед Тересой.

Помог невесте усесться в мобиль, погрузил в багажник мешок. А потом сел за руль и притянул к себе девушку.

– Успокойся. Все уже закончилось, и я тебя люблю.

– Правда?

– Силой клянусь.

– В-верю, – кивнула Тереса.

И только оставшись одна дома, у Хавьера, она позволила себе разрыдаться. От облегчения и радости. Хавьер видел ее семью – и не отшатнулся!

Видел Пабло – и прогнал его!

И любит ее!

У нее самый лучший и чудесный мужчина в мире!

* * *

– Альба – что это значит?

Роза молчала почти всю дорогу. Но потом не удержалась.

Альба легко пожала плечами. То, о чем они говорили с таном Ксаресом, должно было пока остаться между ними. Даже его детям лучше было не раскрывать истинного положения дел.

– Твой отец понял, какая для меня трагедия – не присутствовать на коронации, и решил меня поддержать.

– Хмммм… Альба, мой отец… он никогда и ничего не делает просто так.

– Мы с ним сами разберемся.

Роза недобро прищурилась.

– Ты хочешь стать моей мамочкой?

– Не уверена, – честно созналась Альба. – Но может, это будет выгодно и для тебя, и для меня.

Роза подумала.

– Для тебя – понятно. Но что получу я?

– Деньги? Подругу? Поддержку?

– Что-то я сомневаюсь, что мне это будет выгодно.

Альба тоже сомневалась.

– Роза, я буду честна. Меня твой отец не привлекает. Совсем.

– А его деньги?

– Ну… это привлекает, да, есть такое. Хочется! Или ты остаешься столько лет рядом с отцом только из большой дочерней любви?

– А вот это не твое дело, – надулась Роза.

В другое время Альба обиделась бы. Но сейчас…

Королевские похороны!

Коронация!

И все это в компании Ксаресов, и в шикарных платьях, заказанных в ателье у сеньоры Наранхо!

Мало того!

У нее с таном Ксаресом есть общий интерес. Пока они о нем распространяться не будут. Пока…

А потом будет видно.

И Альба улыбнулась Розе.

– Обещаю, даже если выйду замуж за твоего отца, не стану тебе вредить. Мне всегда нужна будет союзница.

Роза смотрела с сомнением, верилось в это плохо, но… другого никто не предлагал.

Ладно!

Не до того! Надо срочно купить платья – и обратно! Королевский кортеж уже должен направляться к городу!

* * *

Кто работает в день праздников?

Да, ателье тоже работают! Потому что всегда – всегда! – случается что-то непредвиденное!

И из уст в уста передают историю о наглой кошке, которая притащила на свадебное платье невесты дохлую крысу.

О пролитых молоке, соке, о пятнах от еды, которые вылезают в самый неподходящий момент… да мало ли!

Даже о том, как одну ритану – тссссс! – выдавали замуж беременной. И ее с утра так удачно стошнило на свадебное платье, что срочно понадобилась замена.

А уж в день коронации таких случаев! И в день королевских похорон тоже…

Приличные платья, отделанные траурными лентами, у сеньоры Наранхо были. А что?

Потом одни ленты спороть, вторые пришить, а шить полностью траурное платье и нельзя. Это просто невежливо! Ты же не из королевской семьи!

Вот те – да.

А ты не наглей, не надо!

Так что ателье сеньоры Наранхо было в полной боевой готовности. Не хватало только Тересы, и сеньору Пилар это раздражало.

Наглая тварь!

Мало ей, что подслушивала! Так она еще и ушла, и обратно не просится!

Честно говоря, Пилар рассчитывала, что такой работы, как у нее, Тереса не найдет нигде. Помыкается, да и придет проситься обратно! Вот тогда Пилар ее и прижмет, а то взяла волю…

Не пришла.

А судя по тому, что рассказал супруг, работу Тереса нашла. И не жалуется… дрянь!

Ладно, Пилар ей после праздников займется, и посмотрит, долго ли маленькую гадину будут держать на работе! У Пилар везде знакомства, вряд ли ей кто откажет! Уволят только так!

Но это дело недалекого будущего, а вот подгонять платья под ритан, которые впорхнули на порог, надо уже сейчас.

И сеньора Наранхо лично захлопотала вокруг ританы Риалон.

Ритана Ксарес сказала, что все оплатит ее отец, но… с какого перепуга?

Раньше он что-то не рвался за доченьку платить, а сейчас начал? Нет, если за кого он и платит, так это за ритану Альбу. И понятно, дорвался старичок до молодого тела!

Впрочем, осуждать Пилар не собиралась. А вот продать эту информацию при случае – со всем ее удовольствием! А пока – платья!

Цена?

Прибавьте нолик и будет вам цена! Все справедливо!

* * *

Пабло был в бешенстве.

Некроманта он тоже боялся, но ведь можно бояться и пакостить, правда же? А Пабло был как раз из таких. Вроде бы и ничего на вид, но как прижмет…

Положа руку на сердце причины гневаться у него были! Разве нет?

Он всем все рассказал, чуть ли не гостей на свадьбу пригласил, планы построил… осталось только невесту уговорить! И тут, когда уже и родители невесты согласны, приходит какой-то паршивый некромант! И уводит его жену!

Ладно, почти жену!

Понимать же надо!

Обидно? Да это еще мягко сказано! И обидно, и возмущение, и гнев, и ярость – чего только не клокочет в душе преданного и обиженного мужчины!

Как их выплеснуть?

Кто-то пойдет и напьется. Но это не про Пабло! Выпить он может, но спиваться ему не хочется!

А кто-то решит… отомстить! Хорошо бы восстановить справедливость, но поднимать руку на некроманта? Как-то это опрометчиво.

Дохлый некромант намного опаснее живого. От живого отделаться можно, от мертвого не спрячешься и на том свете. Так что Карраско трогать нельзя.

А Тришку?

Если она такая дрянь продажная, то кто ей виноват?

Вот чего хотела, на то и напорется! Благо Пабло знал, к кому идти, и информацию сливал, бывало, этому человеку, и небольшие денежки от него получал.

Вот ему и рассказать про Карраско. И будет все преотлично! У Пабло.

А что там будет у Тришки и некроманта… а что будет, тому и быть! Плевать на них два раза! Сами во всем виноваты!

* * *

Королевский кортеж входил в ворота Римата.

Конечно, кортеж – это не совсем правильное слово.

Процессия?

Шествие?

Да, наверное.

Сначала движется знаменосец. У него в руках флаг Астилии, но поверх флага, на древке над ним, повязана черная траурная лента.

За ним медленно идут похоронные дроги, запряженные восьмеркой черных коней.

Меринов… но кто там им под брюхо заглядывать будет?

Каждый конь покрыт черной попоной, на голове у него черный плюмаж, и каждого из коней ведет под уздцы специально назначенный придворный.

Нет-нет, не конюх, конюхам такое не по чину.

А вот министру финансов, министру иностранных дел и прочим – да, в самый раз.

Заодно хороший способ показать, к кому благоволит новый король. Назначит он старых министров, или кого-то из своих, новых… На дрогах покоится роскошный гроб, отделанный золотом. Он открыт, и всем видно лицо короля. Бледное, спокойное.

Покойное…

За гробом идет королевская семья.

В строго определенном порядке.

Сначала – наследник с супругой. В данном случае, вдовец, потому должен взять с собой даму. Хотя некоторые ританы и предпринимали попытки пролезть на почетное место, но Хоселиус Аурелио намеков не понял принципиально. И взял с собой сестру.

Хотел племянницу, но Ленора умолила его позволить ей идти с Бернардо. И Хоселиус согласился.

Тем более что они идут следующей парой.

Должен быть наследник второй очереди с женой или невестой, но кого нет, того нет. Кстати, Мегана претендовала на место рядом с Хоселиусом, но сейчас она вообще сидит в поместье за городом и дуется на жестокую судьбу.

Обойдется.

Каждая блудливая девка тут еще будет в королевской семье хвост поднимать! Уж на что Хоселиус человек спокойный, и то… с корнем выдерет!

Потом второй сын короля, потом брат короля, потом племянники – по старшинству.

Потом, так же, по знатности рода, идут придворные!

Какие баталии кипели все это время! Сколько успокоительных выпил распорядитель церемонии! Сколько интриг было!

Это даже подумать страшно!

Но кое-как все утряслось, и за гробом идут первые лица королевства.

Идут в винного цвета платьях и костюмах, отделанных черными лентами. Оттенки разные, но принцип один.

Красное и черное. Как уважение к почившему монарху.

Полностью в черном только королевская семья. Но это понятно. Черное и золото… так положено.

Они входят в ворота города, и их встречает колокольный звон. В Римате бьют во все колокола. Может, не слишком синхронно, но зато от души.

Город прощается со своим монархом.

Процессия направляется к храму.

Медленно, не спеша никуда, по улицам… прямо по цветам, которые кидают с балконов верноподданные. Цветов много, невероятно много, алые и синие, они летят вниз, их давят ногами, и запах становится нестерпимым.

Хоселиус уже несколько раз незаметно подносил к носу склянку с нюхательными солями. И сестра тоже. Тяжело…

Процессия идет в полной тишине.

Только колокола и шаги.

А вот и храм!

И церемония, которую позарез надо отстоять.

Епископ почтительно кланяется сначала покойному королю, благословляет его. Сначала отдать долг ушедшим, потом переходить к живым.

Живые в это время рассредоточиваются по храму.

Сначала королевская семья, для них отведен специальный ряд.

Потом придворные.

Потом особенно везучие горожане, которые допущены на службу. Да, об этом они будут рассказывать всю свою жизнь.

Служба начинается неспешно, пока молитва, пока следующая…

Хоселиус даже слегка покачивается, словно впав в какой-то транс.

Уходит огромная часть его жизни. Ушел его отец…

И выглядит он так, что сестра тревожно глядит на наследника, и осторожно, но крепко придерживает его под локоть. Упасть в обморок в храме – плохая примета. Такого допускать нельзя… где тут нюхательные соли?

И побольше, побольше…

Дыши, братик! Тебе это сейчас очень надо!

Уходил не просто Аурелио Августин, уходила Эпоха.

Хорошая или плохая, сложная или простая, она навсегда уходила в прошлое. А что придет?

Кто ж знает?

В любом случае жизнь продолжается.

* * *

Внесение гроба в склеп обставляется не менее торжественно.

Гроб проносят мимо всех присутствующих, люди сыплют на него лепестки нарциссов и роз, и спускают в склеп.

Потом туда же, в склеп, спускаются представители королевской семьи.

Окончательное прощание.

Сколько оно длится?

Может – пять минут. Может, час. Время не так важно. Важно… другое.

Что именно?

Вот то самое. Что происходит между предками и потомками в этом фамильном склепе. Впрочем, легенды все это. Просто легенды…

Тем не менее, если в часовне могут присутствовать все, то в склеп спускаются только по желанию. Даже наследник спускается, только если захочет. А не захочет?

Пусть сидит наверху.

Всякое бывало. И даже такое, что после визита в склеп приходилось менять наследника. По уважительной причине – безумец не может править Астилией.

На этот раз в склеп спустились трое.

Сам Хоселиус Аурелио, его старший сын – Бернардо и племянница Ленора. Все остальные остались наверху.

Когда на склеп опустилась тяжелая гранитная плита, принцессе Маргарите стало плохо, и вокруг нее захлопотали остальные представители фамилии. Впрочем, дочку она удержать не пыталась. Понимала, что все бесполезно. Слишком там жесткий характер.

Оставалось только ждать.

* * *

Склеп.

Темнота, сырость, запах плесени и мертвечины? Да, все это есть. И еще какие-то странные звуки, и ощущение, словно кто-то проводит сырой ладонью по лицу, трогает волосы.

Ленора поежилась, едва удерживаясь от желания шарахнуть тут хорошим огненным шариком, и вместо этого зажгла прямо на ладони факел.

Попыталась.

Не получилось.

Обычно она легко создавала почти метровый факел над ладонью, а сейчас… что такое – три сантиметра? И силы уходят, как в песок.

– Бернардо!

Поневоле испугаешься! Понесли ее демоны!

– Стой спокойно! – рыкнул принц. Перехватил что-то со стены – и поднес к ладони. К огоньку.

Вспыхнул старый факел.

Едва-едва, чадя и дымя, но вспыхнул, и Ленора погасила свое пламя.

– Что тут происходит?

– Это фамильный склеп, – сообщил Хоселиус Аурелио. – Если бы все было так просто, если бы можно было с помощью магии решить все проблемы! Но здесь она практически не действует.

– Ошшшибаешшшься.

Шипение было вполне отчетливым, словно расправляла кольца большая змея. Хоселиус дернулся, вскрикнул, больно налетев плечом на угол чьего-то саркофага.

– В чем ошибается? – пожалуй, Бернардо единственный сохранил самообладание.

– Здесь владения Ла Муэрте. И действует только ее сила.

– А я? – Ленора показала ладонь. Огонек же горел!

– И надолго тебя хватит? Со всей твоей силой?

Ленора замолчала, признавая поражение. Зато вступил Бернардо.

– Допустим. А вы – кто?

– Хранитель рода. Слуга Ла Муэрте. Я страж покоя ушедших королей.

– Как к вам можно обращаться? – Ленора решила быть вежливой. Страшновато как-то… читала она про такие сущности. Но чтобы здесь? В фамильной усыпальнице? Рядом с собором? Рядом со всеми священниками Римата? И никто не то что не изгнал – даже не почувствовал. Веками не чувствовал…

Это какая ж должна быть сила?!

Даже представить страшно!

– Так и называй – хранителем.

И из темноты высунулась здоровущая змеиная голова. Только призрачная. Но если по размерам – будь змея живой, у нее бы в пасти человеческая голова поместилась. Без особого труда.

– Хранитель, мы… мой отец… – дрогнул голос у Хоселиуса Аурелио.

– Можешь не объяснять. Я часть силы Ла Муэрте, я знаю все, что происходит на земле. Он ушел, ты остаешься. Думаешь, справишься?

Хранитель говорил достаточно четко. Не шипел, не свистел. Надо полагать, первый раз он просто пугал их.

– Не знаю, – Хоселиус пожал плечами.

– Хотя бы честно. Что ж, тем, кто пришел с тобой сюда, ты можешь доверять. Остальным – решай сам.

– А ты ничего не скажешь? – осмелел Бернардо.

– А чем ты мне заплатишь за ответ на вопрос?

– Хммм… а что ты хочешь?

– Стандартная плата – десять лет жизни. Готов?

Бернардо покачал головой.

Не готов.

Простите, но кто его знает? Это его жизнь, его годы, и за пять секунд постареть на десять лет? А если ответы будут, как в сказке про оракула? То есть не точные, а вокруг да около?

– Сам разберусь.

Оракул засвистел, и Бернардо не сразу понял, что тот смеется.

– Правильно. Разберешься. Главное, спиной ни к кому не поворачивайся.

– Спасибо, я догадался. А к кому не поворачиваться особенно?

– Десять лет.

– Хммм… может, ты мне какой совет дашь?

– Дам. Вперед отца не лезь, целее будешь.

Ленора невольно фыркнула. Хоселиус шагнул вперед.

– Что ж. Если это и правда все?

– А чего ты хотел, человек?

Вся троица переглянулась. А чего они, правда, хотели? Хоселиус пошел, потому что это правильно. Бернардо не мог оставить отца без помощи, а Ленора решила не бросать кузена. Раз уж пообещала. Да, вот такие побуждения.

Может, и не самые героические, но где мы, а где героизм?

– Не знаю. А что можно получить? – вдруг пришло в голову Хоселиусу.

– Могу дать тебе поговорить с отцом. Ровно минуту.

– А плата? – Бернардо был уже научен опытом.

– Никакой. Просто не все хотят говорить и слышать.

Это было верно. Бернардо не тянуло разговаривать с дедом, но – вдруг? А вот Хоселиус кивнул.

– Я… поговорю.

– Минута, – выстрелил языком громадный призрачный змей. И растворился. А на его месте появился силуэт Аурелио Августина.

– Сын…

– Отец! Я… прости, если что!

Лицо деда исказилось гневом.

– Что?! Меня убили, идиот! Отравили!

– ЧТО?! – теперь не удержалась Ленора.

И получила острый взгляд духа.

– От кого в тягости, бесстыдница? Впрочем, уже неважно. Меня отравили. Ищи убийц, болван! Там такой яд… некромантский! Я должен был подняться на третью ночь и убивать.

Бернардо выругался, но его никто не слушал.

На третью ночь! И кто бы пал жертвой? Он? Отец? Кто еще?

– Почему не поднялся? – жестко спросила Ленора.

– Не знаю. Что-то не дало. Что-то на мне… ищи убийц, Хосе! Ты болван, но ведь и до тебя доберутся! И внуков не пощадят! ИЩИ!!!

– Отец, я…

Поздно.

И только призрачная змея свивает свои кольца.

Хоселиус схватился за голову.

– Отца отравили! Творец!!!

Бернардо был настроен более рационально.

– Ленора, что могло помешать подняться деду? Ты можешь посмотреть? Ты все же маг, может, что и увидишь?

Ленора кивнула, шагнула к гробу.

Есть вещи, которые с усопшего короля снимают. Это коронационное кольцо, церемониальный браслет, часть орденов, которые переходят от отца к сыну.

Есть то, что остается.

То, что человек хочет унести с собой в вечность.

ТАМ ничего не нужно? Может быть. Но откуда вы об этом знаете? А потому… пальцы девушки ловко подцепили связку цепочек на шее трупа.

Символ Творца, небольшой медальон на цепочке, еще один, и еще… Бернардо в них не разобрался бы. А Ленора вглядывалась так, словно это не просто ювелирная дешевка. Или действительно – не просто?

– Интересно, – девушка держала в руке обычную жемчужинку на цепочке. Простенькую, не особенно правильной формы и насыщенного цвета. – Кто дарил это деду?

– Он не говорил.

– И неизвестно?

– Откуда бы? – удивился Бернардо.

– Эта жемчужинка – мощнейший поглотитель. Забирает все излишки энергии, а потом просто рассеивает в пространстве. Явно делал грамотный некромант.

– Если некроманты, то Карраско, других у нас при дворе не водится, – взмахнул рукой Хоселиус. – Вполне может быть, что и они.

Ленора задумчиво кивнула.

Да, такое тоже могло быть.

Она свою силу ведь не из ниоткуда получила, ее отец был магом. Матери повезло, никто не стал искать и копать, потому что в королевской семье время от времени появляются маги. Если дед тоже был из них…

Мог быть.

Только вот Ленора – маг огня, сильный маг, она править никогда не сможет. А дед… возможно, он был слабым магом, и выбирая между магией и троном, выбрал трон.

Правды они никогда не узнают. И все же…

– Можноя это возьму? Узнаю, что и как, потом положу на место?

Призрачная змея снова затрепетала языком. Кажется, оно так смеялось.

– Бери. Мертвым безразлично. Можешь потом не приносить.

Ленора качнула головой.

– Мне только узнать, что и откуда взялось.

– А еще хорошо бы знать, кто отравил деда. Отец, а ты раньше у него этот талисман видел?

– Не помню, – схватился за голову Хоселиус. – Довольно! Голова у меня кругом идет!

Молодежь переглянулась.

Ладно-ладно, со своей головой его величество пусть сам разбирается. А у них другая задача. И Ленора спрятала жемчужину в карман.

* * *

Наверху их уже ждали. И вглядывались… жадно так, пристально.

Ничего не нашли и, кажется, расстроились. Хоселиус взмахнул рукой.

– Все в порядке. Продолжаем…

И епископ первый затянул молитву.

Все уже расписано, все отработано. После выхода из подземелья начинается вторая часть церемонии – светская.

Его высочество проследует во дворец, где и останется до завтра, со всей семьей. Сегодня они оплакивают короля, молятся и вспоминают его. Вспоминают, а не поминают. Впереди молитвенное бдение, а не застолье с выпивкой.

А уж завтра – коронация.

Хоселиус шел по улицам Римана пешком, в полном молчании, разве что колокола время от времени звонили, и чувствовал себя удивительно несчастным.

Отца отравили.

Амулет какой-то… кто его знает, что там такое?

Положиться не на кого. Разве что сын и племянница… и то! Насколько он может им доверять? Хотя кому еще доверять-то? Остальные даже не пошли с ним в склеп, им было безразлично…

Хоселиус искренне мечтал добраться до дворца, принять снотворное и уснуть.

Или просто уснуть – ночное бдение у гроба отца бодрости не прибавляло. А мысль о том, что отец его мог вообще загрызть…

Вот ведь сволочи!

Кто мог дать отцу яд?!

КТО?!

Это ведь свои, близкие… они рядом, и как же страшно это осознавать. Что ТАКОЕ – рядом!

Как страшно жить на этом свете!

* * *

– Рука моей внучки? Тан, вы с ума сошли?!

Херардо Диас Мальдонадо даже не смутился, глядя на чету Веласкесов.

– Да, рука вашей внучки. Мерседес Вирджинии Веласкес. Что в этом такого? Я же ее не в любовницы зову!

– Да лучше бы в любовницы! – вырвалось у Иданы Мерседес. А что?!

Любовница – это на месяц-два, натешатся, да и ладно! А тут что?! Вся судьба сломана! Замуж за старика! Ладно бы родители силком выдавали, так нет! Сама голову в петлю сует!

– Не лучше, – обиделся Херардо. – Я понимаю, что обо мне ходит много слухов, но я богат, моя жена не будет бедствовать…

– А ваши дети?

– Если у нас с Мерче будут дети, моих денег хватит и им. И внукам.

Гонсало Самуэль Веласкес покачал головой.

– Не знаю. Поймите, тан, мне бы хотелось счастья для внучки.

– Тогда соглашайтесь на наш брак, – тихо сказала Мерседес. – Мы будем счастливы вместе, я это точно знаю.

– И сколько вы будете счастливы?! – взорвалась любящая бабушка. – Год?! Два?! Тебе будет тридцать, а твоему мужу?! В два раза больше?!

– Примерно так, – кивнул Херардо. – И что?!

– И что вы будете делать с молодой женой? Горделиво рога носить?

– Бабушка!

– А ты вообще рот не открывай! Что ты понимаешь в своем возрасте! Любовь проходит, а потом – как?! Взвоешь и сто раз переиграть захочешь! Горшки из-под старика таскать захотела?! Не дам!

Мерседес посмотрела на возмущенную бабушку.

Так-то да. Все правильно, кроме одного.

– Моя подруга – маг жизни. Феола мне поможет, так что мы с мужем проживем долго и счастливо. Полноценной жизнью.

– Маг жизни? – сощурился Гонсало Самуэль. – Это хорошо. Но все же…

– Дед, ты думаешь, нас оставят в покое? А так, я замужем – и нет проблем, – взмахнула рукой Мерседес.

С этим доводом было сложно спорить.

– Хорошо. Допустим. Когда вы хотите пожениться?

– Сразу же после коронации. Треси поможет с платьем, остальное не так важно, – Мерседес и платье не волновало. Но если так положено?

– Безумие, – пробормотала Идана Мерседес.

– Бабушка, все будет хорошо. Правда, – Мерседес подошла к сеньоре Идане, обняла ее. – Я люблю Херардо, и я ему не безразлична. Мы сможем жить вместе, и от меня отстанут разные… ты понимаешь!

Идана понимала.

И ругательски ругала себя, что когда-то дала согласие на брак сына с Вирджинией Веласкес. Не было бы сейчас никакой проблемы. Но и Мерседес не было бы, и внуков…

А, ладно!

От всего не убережешься!

Вот у сеньоры Иданы знакомая дочку замуж выдала. Все хорошо, семья большая, дочка счастлива, а потом там такое оказалось… чуть ли не в ночь босиком бежать пришлось! Так что пусть.

– Согласие мы дадим, – словно бы прочитал ее мысли супруг. – И приданое тоже. Да-да, тан, я понимаю, но так принято. Прошу вас в мой кабинет, поговорим подробнее.

– А я пока соберу вещи, – тряхнула кудрями Мерседес. – У меня даже щетки для волос нет.

До свадьбы не стоило бы жить у жениха?

Сеньора Идана хотела было прочитать нотацию, но потом только рукой махнула. Пусть будет, как будет. Главное, чтобы все обошлось, и беда мимо прошла. А приличия… пусть их! Найдем, как отговориться.

– Пойдем, я тебе помогу.

– Спасибо, бабушка.

* * *

Дарея сидела рядом с клетками людей.

Да-да, клетками.

Пещеры в скале, спереди забраны решетками, и все это рядом с морем. Уровень влажности, сырости – громадный. Люди болеют, мерзнут, умирают.

Впрочем, мединцы все равно собирались их принести в жертву. Сейчас Рамон и маги готовятся к жертвоприношению. Это все не так просто, следует все десять раз проверить, а потом перепроверить еще двадцать раз. Чтобы точно не промахнуться по Римату.

Как поняла Дарея, после жертвоприношения пойдет сдвиг чего-то там на морском дне (слов тектонические плиты она просто не знала), после чего начнется землетрясение. Пойдет волна цунами, накроет Римат – и единовременно погибнет множество людей.

Может, сто тысяч. Может, и еще побольше.

Проблема в другом!

Если раньше все было рассчитано, вот взрывчатка, вот рисунок, вот люди, которые должна погибнуть и напитать его своими смертями… сейчас это просто нереально.

Люди будут гибнуть, но их смерть будет рассеиваться в пространстве. Большая часть энергии. И вот ее-то надо перехватить!

А как?

Как поняла Дарея, у Рамона кто-то есть в Римате. И этот кто-то или начертит пентаграмму-сборщик, хотя это как раз вряд ли. В магии она разбиралась плохо, но это же надо жертвоприношение и там, и тут. И хорошую синхронизацию по времени… нет, сейчас это практически нереально.

А вот кристаллы – это можно.

Это магия земли… ладно, в данном случае магия воды. Потому что алмазов или рубинов подходящего размера у Рамона не было. А вот жемчуг был.

Жемчужины делились на две части, и вот их можно было превратить в артефакты. Одна половинка принимает, вторая передает.

Впрочем, с магией у Дареи были нелады.

Она просто понимала, что жемчужины, те половинки, которые будут в Римате, будут под водой собирать энергию гибнущих людей – и передавать ее сюда. Рамону.

А уж он с магами будет направлять ее, чтобы открыть проход для Владычицы Синэри.

От одной мысли руки Дареи сжались в кулаки.

Гадина!!!

Она ревновала Рамона к владычице, как своего любимого мужчину! Ну что это за несправедливость?!

Почему так?!

Почему ее любимый мужчина должен бросить все на Ее алтарь?

Это ведь не просто служение богам! Видела Дарея, как служат той же Ла Муэрте. С большого расстояния, но видела.

И нет там подобного безумного фанатизма!

Нет желания бросить к ее ногам все, включая семью… почему, почему Рамон ее не любит?! Что в ней не так?!

Оказаться бы сейчас рядом с мамой, уткнуться лицом в ее платье – и разреветься. И чтобы Лидия гладила по голове. И Элли рядом…

Семья.

В которой Дарею просто любят.

Разве можно их предать?

Люди смотрели на нее равнодушными глазами. Дарея не знала, где их наловили, может, моряки, может, нищие. Выглядели они, как тупой скот.

Равнодушные взгляды, безучастные лица, если сейчас их начнут резать, им это безразлично будет. А ведь мужчины…

Женщин и детей здесь нет по одной простой причине.

Помрут раньше. Не успеют дойти до жертвенника.

Чего их сюда тащить? Мужчины – и те, кто кашляет, кто чихает, одеты-то они в ошметки…

– Сука…

Тихое шипение из клетки привлекло Дарею.

Мужчина смотрел на нее так… неужели тут еще остались люди? Не твари?

Дарея подтянула свое тело вперед – в воде она ловкая и гибкая, а вот на суше ей сложнее.

– Кто ты?

Мужчина ответил шипением и ругательствами.

Девушка не обиделась.

– Сегодня вас убьют. Ты знаешь?

– Знаю. Догадался. Бегаете, как тараканы.

Дарея кивнула. Есть такое… она бы тоже бегала, но плохо разбирается в магии. Ей поручили стеречь пленных, потому что она – воин. Не маг.

– Ты – маг?

– Подойди поближе, тогда скажу.

Дарея послушно наклонилась к решетке.

И только реакция мединцев спасла ее от удара. Острым осколком раковины, прямо в глаз. Но щеку мужчина распахал неплохо, рана получилась глубокая.

Впрочем, для Дареи это было ерундой. Боли она почти не чувствовала.

– Как тебя зовут?

– Не твое дело.

– Так и зовут? Крикнуть своим? Пусть тебя прикончат раньше?

– Все равно вы все сдохнете, твари.

Дарея думала недолго.

– Если помогу тебе выбраться? Поможешь мне?

– Чем я тебе помочь смогу?

– Судя по твоей одежде, ты из портовых?

Сапоги на мужчине явно были моряцкие. Такие невысокие, юфтевые…

– Есть такое.

– У меня сестра и мать в Римате. И мне нужно их забрать…

– Так… а я при чем?

– Мы с тобой потом поговорим, – решила Дарея. И скользнула туда, где в углу на гвоздике висели ключи. – Ты согласен? Ты поможешь?

– А остальные?

– Всех я не вытащу. Только тебя.

Люди заволновались, но Дарея махнула щупальцем.

– Попадемся – все. Или он приведет помощь.

– Творцом клянусь, приведу! – мужчина приложил руку к сердцу.

Дарея уже сняла ключи.

– Молчите про побег. Иначе нас догонят…

Когда надежды нет – нет и сопротивления. Ничего нет.

А вот когда она появляется… откуда и что взялось?

Звякнули ключи в руках Дареи, мужчина вышел из клетки и потянулся.

– Мои имя Крис. А ты?

– Дари, – коротко отозвалась Дарея. – Сейчас тебе придется мне довериться, нам надо будет плыть под водой. Я тебя потащу, ты сам не справишься.

– Да я…

– Задержишь дыхание на пять минут? Или даже больше?

– Н-нет…

– Потому я и всех остальных не вытащу. Сил не хватит. Но ты сможешь привести сюда людей.

Мужчина… Крис кивнул.

– Хорошо. Ребята, ждите! Пусть меня Творец покинет, если солгу! Вернусь!

Дарея потянула его за собой.

За угол, потом за следующий… мединцев она чувствовала. Не запах, нет. Какие там запахи? Привкус на самом кончике языка. Словно рыбиной провели…

Чувствовала… и страдала от противоречий.

Не там ее место! Здесь!

Она должна бы помочь любимому вернуть Владычицу…

А любимый не должен помочь ей спасти родных? Хоть бы отпустил…

Нет?

Дура она?

Конечно, дура, если поверила и полюбила. Еще какая дура!

Вот и выход.

Крис застыл, в ужасе глядя на черный колодец. Провал в бездну, в котором шумела морская вода, глухо и жадно. Ждала, протягивала щупальца…

– Я… я…

Дарея взмахнула щупальцем в воздухе.

– Нам туда. Или доверяй мне, или – все.

Доверять…

В самом страшном сне Крис не доверился бы такому чудовищу, а вот приходится… все равно погибать, но тут хоть не как барану на жертвеннике.

И мужчина махнул рукой.

– Что делать?

– Задержи дыхание. И старайся продержаться как можно дольше. Если и наглотаешься воды – откачаю.

– Хорошо.

Вдох.

И – черная вода, которая смыкается над его головой. Откуда она такая в океане? Маслянистая, черная, жуткая…

Ничего похожего на радостную голубую воду пляжей Римата. На синюю бездну, которая видна с корабля…

Эта вода давит, душит… Крис ничего не мог сделать. Дарея просто волокла его за собой. Тащила так, что он и рукой шевельнуть не мог – да и зачем? Никогда он не смог бы так быстро плыть.

Никогда вода не станет его стихией – настолько!

Дарея просто рассекала ее, словно арбалетная стрела – воздух. Там, где он бы проплыл метр – она почти пролетала пять. И Крис все четче понимал, он бы отсюда просто не выплыл – один.

Воздуха не хватало, в глазах замелькали красные круги, голова закружилась, он открыл рот – и вдохнул воду вместо воздуха.

Кричать сил не было. Он просто чувствовал, как уплывает куда-то сознание.

Наверное, на дно.

В эту черную вязкую воду… и он навсегда останется тут, на дне, и рыбы объедят его скелет…

Резкий удар по лицу выбил из него и остатки воды, и глупые мысли.

– Дыши! Дыши, скотина!!!

Крис застонал – и раскрыл рот. И воздух хлынул внутрь, обжигая не хуже раскаленного железа.

Дарея перевернула его на живот – и нажала. Раз, второй… вода лилась непрерывно.

Только минут через пять Крис смог нормально вдыхать – выдыхать. И то…

Нормально?

Хотя бы не выкашливая при этом все свои легкие. А так – все равно ему плохо.

– Что… где…

– Осмотрись, – резко бросила Дарея.

Крис повиновался. И вспомнил.

– Это же… это не так далеко от Римата, нет?

– На корабле – час или полтора. Мы доплывем быстрее, – взмахнула щупальцем Дарея.

– А потом?

– Потом ты пойдешь в полицию.

Крис примерно так и собирался. Но…

– Я?

– Как ты себе представляешь мой проход по городу? Чтобы я явилась в полицию?

– Никак, – согласился Крис. – Ты выглядишь достаточно экзотично. Не поймут.

– Спасибо, – хмыкнула Дарея.

– За что?

– За то, что не сказал: «ужас какая уродина»! Слушай меня внимательно. Ты пойдешь в полицию и скажешь им, что я готова помочь. Я проведу их к мединцам, а в обмен мне отдадут моих сестру и мать.

– Думаешь, согласятся?

Дарея пожала плечами.

– А ты им расскажи, что Рамон хочет уничтожить Римат. И у него это получится.

– Ты уверена?

– Тебе весь план рассказать, или моим словом обойдешься? Сейчас что-то около десяти утра, время еще есть. И добраться до города, и дойти до полиции, и сказать им, что взрывчатка была еще и в порту. На складе Веласкесов.

– И зачем им это?

– Так они тебе поверят. Не захватила я доказательств, – вздохнула Дарея. – Давай так. Ты плавать умеешь?

– Да.

– Тогда держи, – Дарея щупальцем подтолкнула к мужчине деревяшку.

– Зачем это?

– Ты держишься за нее, я тащу вас обоих. Так проще. И разговаривать мы сможем.

Крис подумал пару минут и кивнул.

– Давай попробуем.

И то верно. Если идти по суше, как раз к ночи доберутся. Не с Дареиными щупальцами вообще на сушу выходить. Она там в лучшем случае ползать будет, как осьминог.

Но и ему в воде… нет, не сложно! Плавать он умеет, у моря вырасти, да не поплыть? Это уж вовсе дураком быть!

Но вот нужной скорости он не наберет. Это нереально!

А вот если Дарея будет его тянуть…

– Ты справишься?

– То есть? – удивление на лице Дареи было видно любому. И чешуя не мешала.

– Я вешу много, а ты девушка.

Дарея печально рассмеялась.

– Я… да. Девушка…

Дураком Крис не был.

– Тебя кто-то обидел? Плюнь, он того не стоит! Сам дурак, сам жалеть и будет!

Дарея покачала головой.

– Обидел? Нет… просто я поверила, что меня любят, что я могу быть счастливой. А это не так. Я чудовище, и мне нигде нет места.

– Вот еще! – возмутился Крис. И подошел к девушке.

Чешуя?

И что? Можно подумать, он рыбы не видел! И видел, и чистил, и даже кушал, вы знаете? Так что мужчина приобнял Дарею за плечи.

– Не грусти, красотка! Ты себе истинной цены не знаешь!

– На ярмарке, в балагане уродов?

– Глупости! Ты добрая и смелая, ты мне помогла, и остальным мы поможем! А если тот дурак, который тебя не оценил, спохватится, пусть потом локти кусает. До мяса!

– Ему только Владычица нужна, – пожаловалась Да-рея. – Почему так? Я не нужна, Рамон готов всех принести в жертву. Лишь бы она вернулась! Он бы и меня убил, наверное…

Крис погладил девушку по чешуйчатой голове.

– Ты пойми, мы, мужчины, разные. Для кого-то семья – свет на небе и главное в жизни. А есть и те, для кого карты, женщины, вино. Есть и трудоголики… не слышала?

– Даже видела.

– Вот. Ты хорошая, может, и парень неплохой, просто у вас цели не совпали. Ты влюбилась и ничего не видела. Он влюбился и не подумал…

– Он меня не любит. Только Владычицу.

И что на это можно было сказать? Да только одно.

– Дурак он. Вот и все. Просто дурак!

Только вот Дарее от этого легче не было.

– Давай двигаться. Мы недалеко от моих… если за нами будет погоня – найдут. Догонят.

Крис только вздохнул. Ему бы хоть какое оружие! А лучше – всякое и побольше! Ведь даже ножа с собой нет! И первый шагнул в море.

– Ни к чему. Давай двигаться.

Дарея плыла, тянула за собой Криса, который болтался на деревяшке, как прищепка, и еще умудрялся закидывать ее вопросами, отвечала, и думала, что как ни крути – она предательница.

Или Рамон пострадает, или ее семья.

Только вот Рамон – маг. И вода для него родная стихия.

А мама и Элли… ладно! Элли – маг! Но что там той магии! Маму она не спасет, а может и себя не спасти! Выбор Дарея сделала правильный. И поступить иначе просто не может.

Но почему, почему ей так невыразимо тошно?!

* * *

Тереса готовила ужин, улыбалась и напевала.

Хавьер придет вечером, он сам сказал. Телефонировал, чтобы она не волновалась.

Сказал, что сегодня похороны короля, что он может задержаться, пусть она не волнуется и ложится спать.

Она и не собиралась волноваться.

Вместо этого она лишний раз убрала казенную квартирку и теперь готовила ужин.

Хавьер…

Она подождет своего мужчину с работы, накормит, а потом и спать ляжет. А пока… чтобы не скучать, займется полезным делом.

К примеру – сошьет занавески на окна. Вот сейчас сделает жаркое и займется шитьем. А что?

Надо только материал купить, кисею, к примеру.

Она спросила у Хавьера, можно ли ей что-то поменять, и получила в ответ взмах рукой – что угодно.

Ладно, все подряд она не собиралась, но занавески надо бы обновить. И скатерть.

И дорожкам на полу, небось, уже второе десятилетие…

Тереса подождала, пока жаркое приготовится, потом прикрыла его крышкой и оставила томиться, завернув в три слоя, а сама взяла деньги, которые ей оставил Хавьер на хозяйство, пересчитала и положила в сумку несколько купюр.

Сейчас она сходит к знакомым, они контрабандными тканями торгуют. Вот у них можно пару штук кисеи прикупить. Красиво будет.

Тереса серьезно настраивалась вить гнездо.

Родители?

Поймут, рано или поздно.

Подруги уже одобряют, Хавьер доволен – ну так что надо? Живи и радуйся. Вот только ткани купит…

Когда ее схватили на улице и прижали к лицу тряпку, она даже ахнуть не успела. Все померкло перед глазами. Последней мыслью стало – Хавьер! Завтрак… и – темнота.

(обратно) (обратно)

Галина Гончарова Танго с демоном. Танго эсценарида

Пролог

Бывают такие люди, про которых говорят: ни дома оставить, ни в люди отправить. Вот случается! И что ты с ними хочешь, то ты и делай! Главное, увернуться вовремя, а то всех накроет. Всем достанется.

Кристиан Себастьян Риос, сеньор, был именно из таких.

Вроде и не дурак, но до чего ж ему не везло! Настолько невезучего человека по столице надо было искать и искать. Долго и безрезультатно.

Если из доски торчал гвоздь, то штаны разрывал именно Крис!

Если на дороге разливалась лужа, то мальчишки сшибали в нее именно Криса. Причем не со зла, так-то парень он был неплохой и неглупый, и друзей у него хватало. Но так получалось, что в луже оказывался именно он.

Разбили окно? Разумеется, рядом оказался Крис.

Кто-то проколол шины у мобиля директора? Да, потом разобрались, что это не Крис, но в первую минуту… вот что вы хотите делайте – нагорало именно ему!

За что?

За шкирку!

Крис о своей особенности зна и старался вести как можно более законопослушную жизнь, но все равно то там, то здесь случались с ним мелкие неприятности.

Девушка? Да кто б сомневался, что парню наставили рога последовательно три девушки. Одна – с родным братом Криса. Обидно, между прочим!

Но когда Крис возмутился, его не поддержали даже родители… брата, кстати, тоже. Но… лучше, чтобы гулящая натура сейчас вылезла, а не потом, когда ты на ней женишься.

Это Криса чуточку утешило. Не сильно, но все же. А учитывая, что и брат потом девушку бросил, обида почти прошла. Действительно, кому нужна гулящая девка?

Профессию Крис тоже выбирал себе, исходя из невезучести.

Куда, в чиновники? Так там образование нужно, а какое образование, когда сам из рыбацкого квартала, и семья – еще восемь человек? Родители и так из сил выбиваются, прокормить-одеть, школу еще закончить Крису хватило, а уж дальше – простите. Можешь и сам родным помочь, руки-ноги есть – работай!

Крис и старался, честно. Но было ему сложно.

В торговле с таким антиталантом ему делать было нечего. Разве что нанимали бы для устройства к конкуренту – пусть разорится, проклятый! А так Крис проторговался бы в первые пять минут.

Рыбаком?

Так от него рыба на берег убежит! Вот принципиально, с ним уловы получались в несколько раз хуже, чем без него. И лодки тонули чаще. Вроде ничего и не делал, а вот!

Крис плюнул, да и нанялся матросом на корабль. А что? Там народу много, авось, и его невезучесть заметна не будет! Палубу драить да узлы вязать много ума не надо! Справится! Размечтался…

На несколько рейсов его «везения» хватило. А потом…

Потом все получилось закономерно. А именно – корабль затонул. Да-да, и ничего в этом удивительного нет, во время шторма всякое бывает. Крис толком не понял, в чем там дело, вроде как был маяк, а потом рифы… кто ж матросам такие тонкости разъяснять будет?

Тем более он не знал, что это был не маяк, это мединцы во время шторма заманили на рифы невезучий корабль. Им нужны были люди для жертвоприношения, и они в спешке добирали кого могли. Ну и так… какая им разница?

Этот корабль, тот корабль, лишь бы наловить.

Спасся Крис чудом. Был на палубе, вот его в воду и выкинуло. А те, кто был внутри корабля, наверное, так с ним на дно и пошли.

Чудом же не расшибся о рифы – и на том везение кончилось. Мединцы перехватили его в воде, оглушили и посадили в клетку, как и других моряков. И оставили ждать своей судьбы. Так что везение получилось сомнительным. В воде хоть быстро помрешь, а тут как?

А какая тут судьба? Крис и решил, что терять ему нечего! Сам помрет, так хоть этим тварям напакостит! Вот и кидался на всех, кто рядом окажется.

Вот и с предложением Дареи согласился – ему ж не верилось! Эта тварь чешуйчатая, те твари чешуйчатые… какая разница, кому из них хуже придется? Хоть бы всем и разом – не жалко!

И только потом, когда его действительно вытащили из клетки, когда Дарея принялась рассказывать о Рамоне… вот потом его и пробило страхом. А если сейчас, из-за его невезучести – и беда случится? Дарея ж не знает, что связалась с таким неудачником!

А он…

Ой, мама…

Хоть бы им один раз повезло! Ладно, не ему, но хоть Дарее!

Хоть бы повезло, Творец! Пожалуйста!

(обратно)

Глава 1

Не все в столице смотрели на похороны короля. Были и те, у кого нашлись дела поважнее. К примеру, сделать так, чтобы вместе с королем весь Римат не похоронили.

Вот и разговаривали сейчас несколько человек, сидя в мэрии, в отдельном кабинете, стены которого специально обили пробкой.

Подслушать?

Какое там! И стены, и дверь глухие, и окна заделаны так, что хоть ты криком кричи – не услышишь. Хорошее место, чтобы поговорить о важных вещах.

– Тан Кампос, это необходимо.

– Риалон, ты уверен?

– И он уверен, и я уверен.

– Вальдес?

– Да, тан Кампос. Мы допросили всех, кого удалось схватить, – Серхио Вальдес едва зубами не скрежетал. Ну как же не вовремя Шальвейн умудрился ногу сломать! Просто капитально не ко времени! Поискать бы более неудачный момент, да вряд ли найдешь! За последние пятнадцать лет – точно. – В большинстве своем это почти нормальные люди.

– Мединцы?

– Да, тан Кампос, – кивнула Феола, которую тоже пригласили на совещание. – Я обследовала их. И тан Карраско тоже. Простите…

Хавьер потер лоб.

– Если вкратце – демонесса умудрялась пожирать большую часть души человека, сливая остаток с душой какой-нибудь водной твари. Или земноводной. То, что получалось, не могло без нее жить, потому что демоническая сила использовалась как скрепы. Когда Синэри Ярадан выгнали из этого мира, ее создания большей частью умерли. Та часть, которая осталась, делится на три части. Первая – потомки переделанных. Да, возможно, они не всегда человекообразны, но у них есть душа. Может быть потому, что один из родителей был человеком. Этот вопрос требует тщательного исследования. Вторая часть – те, кто был изменен, но поглощать их души Синэри не стала. Из-за их – внимание! – магических или творческих способностей! Или из-за того, что они были нужны в других местах. К примеру, как те же Валенсуэла. Они вполне человекоподобны. Или Веласкесы… то есть Арандо. И третья часть. Те, кто непричастен, но по факту – связаны с мединцами. Возьмем ту же Лидию Бенитес. Она слабенький маг, она родила от мединца, она воспитала двоих девочек, хотя могла бы все бросить и уйти.

– Это заслуживает уважения, – скромно вставил свои шесть медяков брат Анхель.

– Безусловно. Она не виновата, но если уж так получилось… что она сделает ради своих детей? Брат, вы ее видели, что вы можете про нее сказать? На что она готова?

– На всё. Она точно знала, что рискует, приходя в полицию, но пошла на это ради Эллоры. Она точно знала, что рискует, но постаралась обезопасить Дарею. Хотя если бы она ее выдала, получила бы больше. Пусть даже Дарею рожала не она, но Лидия Консепсьон Бенитес воспринимает ее как свою дочь, забывая про чешую и щупальца.

– Вот. И я об этом. Три категории, из которых первая – успешно скрещивается с людьми, становясь все более человекообразными. Более того, попадая под власть уже Творца и Ла Муэрте, – кивнул Хавьер. – Вторая большей частью стерильна.

– Из-за демонических эманаций?

– Подозреваю, что тут пятьдесят на пятьдесят. И эманации, и… простите, ритана Феола. Можно поиметь дельфина, но нельзя получить от него потомство.

Феола взмахнула рукой, давая понять, что ей наплевать. Хоть трех дельфинов.

– Третья часть не несет в себе чуждости, но из-за своих убеждений или чувств тоже достаточно опасны.

Амадо шелестнул бумагами. Он и так все помнил, но на всякий случай.

– В данный момент на нашем попечении находится двести двенадцать мединцев и связанных с ними. Из них собственно мединцев… пусть первой категории, никто не возражает против такого определения?

Ответом ему были согласные кивки.

– Так вот, потомков – шестьдесят две штуки. Мединцев второй категории, измененных – восемьдесят шесть. Шестьдесят четыре человека, которые связаны с ними тем или иным образом. Это много. Возьмется ли церковь за их… устройство?

– Безусловно, – согласился брат Анхель.

Епископ Тадео, который ради такого случая выбрался из своих покоев, согласно кивнул.

– Это хорошо. Будем честны, пятнадцать лет они прожили себе спокойно, никому не вредя. Те же Валенсуэла – что они сделали плохого?

– Не считая уклонения от уплаты налогов? – поинтересовался Серхио.

– С этим мы еще разберемся, – отмахнулся мэр. – Тот же Коронель, к примеру, вообще ничего не хочет. Оставили бы его в покое, да и дали творить?

– И то верно.

Амадо побарабанил пальцами по корешку папки.

– Если честно, воду мутят несколько мединцев. Штук шесть или немногим больше. Одного… даже двоих мы знаем. Рамон Амадо Бустос и Сесар Мариано Мартин. Они маги, они мечтают о возвращении Синэри, и они измененные. Сильно измененные.

– Допустим, десяток, – вздохнул тан Кампос. – Как же легко подбить людей на подлость. Как же легко…

– Я не сказал бы, что кого-то подбивали на подлость, – отозвался Серхио Вальдес. – Здесь, опять же, мединцы делятся на несколько категорий. Первая – это те, кто желает возвращения демонессы. Как раз те, кого изменили, но не поглотили их души. Каждому человеку свойственно мечтать о продолжении рода, а их еще и демоническая сила коснулась. Они понимают, что без Синэри у них нет будущего – и стараются всерьез. Еще одна категория, кстати, как те же Валенсуэла, Коронель, Бенитес… им наплевать! Им и так неплохо живется, без Синэри! Третья категория – любители половить рыбку в мутной воде. Проблема в другом. Тех, кто не может жить без демонессы, их, может быть, десятка три. И самые коноводы там – Рамон и Сесар. И здесь мы получаем эффект искры. Которая вроде бы и невелика, но преотлично поджигает хоть хворост, хоть дом. Если убрать эти три десятка, остальные мединцы будут жить мирно. Вне зависимости от того, к какой категории мы их отнесли. Вот, к примеру, Валенсуэла. Им плевать бы на Синэри, но их шантажировали тем, что раскроют их тайну. Тот же Коронель. Он публичный человек. Та же Дарея Бенитес – ей безразлична судьба демонессы, но она по уши влюблена в одного из заговорщиков.

На лицах присутствующих появились грустные улыбки.

Да, и это не ново под луной. Хорошая девочка, плохой мальчик… и мы получаем воровку, убийцу, шлюху или заговорщицу – зависит от везения данной девочки. Та же Феола…

Ладно, ей явно (видно же!) нравится Амадо. А если бы ей понравился кто-то другой? К примеру, из ночных королей города? Наплакались бы все присутствующие!

Вслух этого никто, конечно, не сказал. Жить хотелось.

– Устранить самых отъявленных заговорщиков, и все рассыплется, – подвел итог тан Кампос. – Осталось самая мелочь. Найти их прежде, чем они осуществят еще какой-нибудь план.

Епископ Тадео печально кивнул.

– Церковь готова помочь несчастным. Души у них все же есть, и это души, созданные Творцом. В противном случае эти люди погибли бы, как их нечестивые, изуродованные тьмой братья. Постепенно все образуется, я не сомневаюсь. Не я, так мой преемник справится с задачей.

Брат Анхель энергично кивнул.

Он поможет. Он не откажется.

А Бенитесы… и что? Что такого? Помощь всем нужна! И Церковь готова ее оказать! И духовную, и материальную!

– Осталась мелочь, – ехидно усмехнулась Феола. – Таны, никто не думал, как убедить в своей правоте его величество?

Часть похоронного церемониала она наблюдала лично. Епископ нашел ей место в храме, и Феола успела составить свое мнение о короле, о его сыне и племяннице.

Король, с ее точки зрения, был… ладно! Не морской слизняк. Скорее, морской огурец. Вовсе уж плохо о нем не скажешь, но покушение на свое душевное спокойствие такие люди воспринимают очень негативно. Отплевываются водой и удирают. Ладно, огурцы удрать не могут, этот тоже не удерет, но плеваться будет долго. И убедить его будет сложно.

Это не хорошо, это не плохо, такие люди незаменимы во времена стабильности и равновесия. Но именно этому королю достались безумные качели. Феола сильно подозревала, что Хоселиус Аурелио просто не справится с ситуацией. Не сможет. Но как тогда быть?

Наследник вроде как получше. Активнее.

Но с ним надо разговаривать. Тогда можно будет сказать точнее.

Девчонка сильный огненный маг.

Беременна от такого же, ребенок уже сейчас маг. Это чувствуется. Остальных принцев и принцесс Феола пока вблизи не видела. Издали, но это совсем другое. С расстояния в сто метров ничего толком не поймешь. Человек, симпатичный – и что? Надо наблюдать, чтобы увидеть характер, надо разговаривать. Хотя бы видеть, как интересный тебе человек разговаривает с равными, с низшими, с высшими. Тут много выводов можно сделать. Но – не получилось. Может, потом?

Мужчины переглянулись.

Действительно, как и что тут скажешь королю?

Ваше величество, вот оно, было, разоблачили… это – сказали.

Вторым пунктом признаемся, что разоблачили не до конца и ждем второго раунда. И вот за это уже прилетит от короля и сверху, и снизу. Но оплеухи – ладно! Тот же тан Кампос уже и с креслом мэра попрощался, да и епископ не держится за свой пост. Хуже другое.

Если сейчас его величество их разгонит, а дело поручит кому-то из своих людей. И те все завалят. Собравшиеся здесь, хоть и прохлопали ушами заговор, но сейчас именно они владеют наиболее полной информацией о мединцах. Они знают, чего ожидать и примерно представляют, что нужно делать. А вот остальные…

– Я возьму все на себя, – махнул рукой тан Кампос.

– Мы, – спустя секунду присоединился епископ Тадео.

– Что – одни вы? – удивился Вальдес. – Мне, может, тоже в отставку хочется! Пора дорогу молодым уступить!

– Молодежь против! – возмутился Амадо. – Вы что?! Я не хочу!

– И я не хочу! Мне и на своем месте неплохо! – подключился тан Молина.

Власть? Оно, конечно… когда над тобой никого нет! А тут-то скоро весь королевский двор в столицу вернется. Спорим, что королю куча всего не понравится? Или даже спорить не будем, так поверим? И кто окажется крайним?

Если тан Кампос, так он все равно уходить собирался. Соберет все шишки, да и пойдет себе… ему уж и все равно почти. А если тан Молина? Ему оно надо – начинать службу со взыскания, да еще за чужие грехи отвечать?

Да-да, а вы думали, что есть благородные чиновники?

Будь они хоть трижды таны, все равно – сволочи! Работа у них такая!

Феола все это, кстати, отлично видела. И осознавала. И тана ничуть не жалела. Просто ждала, чем завершится разговор.

Она даже не удивилась, когда приняли единственно разумное решение. К его величеству отправляется епископ Тадео. И он будет разговаривать, рассказывать, вразумлять…

Прекрасная была идея. Увы, как и все идеи, себя не оправдавшая…

Его величество попросту не принял епископа.

* * *

– Доброе утро. Сеньора, сеньорита.

Скромный брат Анхель вежливо поклонился Бенитесам.

В испуге вздрогнула Лидия. Поднесла руку к губам Эллора… вот ничего особенно хорошего они от этого визита не ждали. И понятно…

Мединцы… можешь кричать во весь голос о своей непричастности. Можешь… только вот даже в Книге Творца были притчи о тех, кто выделялся. Был другим.

К примеру, история некоего рыцаря Диего, который воевал с драконом, убил его – и был обезображен драконьей кровью. Покрылся чешуей, стал внушать страх и ужас… думаете, его наградили за победу над чудовищем?

Ага. Убили безболезненно. Благородно удушили перед сожжением.

Люди вообще такие благодарные бывают, когда боятся!

– Доброе утро, – слегка нервно отозвалась Лидия. За ней то же самое нехотя произнесла Эллора.

Она уже решила для себя, если ее захотят убить, просто так она свою жизнь не отдаст. Она будет драться. Пусть без надежды на победу. Все равно она не сдастся.

Да, им обещали, что вроде бы их не тронут. Но это же не гарантия! Мало ли кто и что сказал? Сам брат Анхель не знает, что завтра будет, он же не святой!

– Сеньора, сеньорита, у меня к вам есть небольшое предложение. Вы ведь ни в чем не виноваты, – брат Анхель искренне верил в свои слова. Правда же! – В тюрьме вам сидеть и ни к чему. Но и отпустить вас домой я не могу. Нет-нет, поймите меня правильно. Вы можете совершить одну из трех ошибок. Или связаться с Дареей Лидией и попробовать ее предупредить, а в отличие от вас, Дарея Лидия не питает любви к человечеству, верно?

Верно. И еще очень сдержанно сказано.

– Вот. Вы можете пуститься в бега. Понятно, найти вас можно, особенно с помощью магов, но зачем всем такие трудности? И так дел невпроворот. И третий вариант, самый плохой. Если толпа узнает про мединцев… Мало ли кто сболтнет, мало ли что и кому?

Вот тут ужасом обеих дам и пробило. Словно морозом по позвоночнику.

Об этом они не подумали. А между тем – это не фантазия. Это самая жуткая реальность. Но ведь и такое может быть! Еще как может!

Количество посвященных в тайну очень велико, рано или поздно кто-то проговорится. Не мединцы, нет. Но полиция состоит из людей. А есть еще уборщики, охранники, есть еще семьи… сколько времени потребуется прежде, чем по Астилии змеями поползут слухи?

Поползут, а потом начнут кидаться и жалить, жалить… и отравленное ядом человечество поступит, как и всегда. Уничтожит угрозу. Или тех, кого считает угрозой. Или тех, кто окажется рядом. Мало ли примеров в истории? Толпа – зверь беспощадный и безумный. Воззвать к ней нереально, остановить не получится. Пострадавших будет море.

Лидия – человек. Но Элли-то… у нее ведь есть признаки! Ее можно опознать!

– Потому я предлагаю вам помощь и защиту Храма. Вы спокойно переезжаете в монастырь на побережье, живете там какое-то время, а потом получаете документы на другое имя. И другое жилье, соответственно. С вашим старым домом придется расстаться. Там… произошло нечто не слишком приятное.

– Что именно? – напряглись женщины.

Отец Анхель развел руками.

Да-да, сеньора Эскобар добралась до своего исповедника в тот же день. И уже оттуда информация пошла наверх.

Про Дарею, про чешуйчатого монстра то есть.

Нет-нет, как вы можете думать так о приличном священнике? Он тайну исповеди не нарушил! А вот ДРУГОЙ священник, который… и снова – нет! Не подслушивал, просто задержался в соседней исповедальне! Тоже совершенно случайно! Вот он тоже ничего не нарушил. Он же не клялся хранить услышанное в тайне?

Вот и рассказал… доложил.

А ведь сеньора и потом молчать не стала. И пошел шум, и квартал волнуется… не так, чтобы сильно, но есть у людей вопросы к Лидии. И к Эллоре могут появиться. А вдруг?

Догадываетесь, сеньора, что у вас спросят по возвращении? И кто станет первой жертвой, если что? Вас и раздеть догола не постесняются. В столице неспокойно. И это неспроста.

Лидия только за голову схватилась.

– Дари… я же ей сказала – уплывать!

– Видимо, она ждала вас, сколько могла, – развел руками отец Анхель. – Преклоняюсь перед вами, сеньора Бенитес. Вы смогли научить любить даже мединцев.

– Даже? – насупилась Эллора.

Лидия тоже чуточку нахмурилась и качнула головой.

– Отец Анхель, я не учила любить. Я просто люблю своих девочек. И Элли, и Дари. И неважно, как они выглядят. Есть дети с волчьей пастью, с заячьей губой, с горбами и хромые. И что? Разве родители от этого любят их меньше?

– Часто так и бывает.

– Тогда это плохие родители. А я своих дочек люблю. И их внешность ни на что не повлияет – для меня.

Отец Анхель молча поклонился.

– Восхищен, сеньора Бенитес. Но все же… пусть одна ваша дочь пока в океане, так давайте вы сохраните жизнь другой? Толпа ведь может прийти и к участку.

И будет ли полиция защищать тех, кого считает виновниками всех несчастий? Или сама выдаст их на расправу?

Лидия отчетливо понимала, что и здесь может быть плохо, и там не лучше, но есть ли у нее выбор? Вряд ли. Здесь их хоть как-то защитят. Да, с прицелом на будущее, но сотрудничество обещает быть взаимовыгодным. А еще…

Деньги, документы – в тайнике все есть. Но очень уж тяжело бежать, начинать все с нуля в ее возрасте. И Элли нравится в Римате, и ей. И в столице больше возможностей для девушки.

Они попробуют договориться с церковью. А если ничего не получится – два мага воды всегда смогут… хм… спрятать концы в воду. Следят в основном за Элли. Про то, что Лидия тоже немного маг, никто не догадывается, и это хорошо. Пока она подождет. Пока посмотрит.

Судя по взгляду Элли, девушка была полностью согласна с мамой. Сбежать они успеют. А вот попробовать помочь и себе, и Дари – надо!

– Что вы предлагаете, святой отец?

– Мой мобиль ждет вас. И в монастыре святой Кармелы готов для вас небольшой домик. Там часто останавливаются паломники, может, вы слышали…

Слышали, конечно. Одно из красивейших мест на побережье, несколько целебных источников… правда, от города примерно шесть часов пути на поезде. Но разве это важно? Так даже лучше, толпа не доберется, там разве что пара деревушек рядом, больше строить нельзя, земля монастырская.

– Вы хотите нас туда отправить?

– Да, сеньора. Если вы не против.

Лидия не была против. А собраться… можно подумать, у них что-то есть. Домой ведь заехать все равно не дадут?

– Это было бы опрометчиво, сеньора, – подтвердил брат Анхель.

– Тогда мы готовы, – Лидия накинула на плечи шаль.

– Да, – подтвердила Эллора.

И дверь камеры распахнулась, выпуская их на свободу.

* * *

Можно подслушивать разговоры по телефону. Но физически нельзя подслушать ВСЕ разговоры, вот и этот остался без должного внимания.

– Слушаю?

– Алехандра, ты по-прежнему хочешь стать королевой?

– Да!

В ответе женщина и не сомневалась. Ладно-ладно, короновать ее не смогут, это только для избранных. То есть для принцесс. Но ведь быть супругой короля тоже неплохо? А Хоселиус Аурелио податливый, управляемый… идеальный муж получится, даром что король. Он будет сидеть на троне, а она будет править. Стоять за спиной супруга, казнить и миловать, указывать и распоряжаться. Конечно, можно оставаться и фавориткой. Можно.

Она достаточно умна, чтобы сохранить расположение Хосе на долгие годы. Он благодарный мужчина, он не забудет, кто был с ним рядом, когда он был только ненужным сыном и нелюбимым наследником. Кто скрашивал его дни и ночи, кто целовал и утешал.

История знает примеры, когда страной правили именно фавориты. Но лучше – женой. Так надежнее. Пусть морганатический брак, это неважно. Наследники от правильной супруги у Хосе уже есть, теперь он может выбрать любую.

Ее…

Хосе обязательно на ней женится, и вот тогда-то…

Алехандра даже зажмурилась, представляя, как разберется с теми сволочами, которые ее гнобили, унижали, презрительно фыркали в ее сторону… это двор! Унизить, не сказав ни слова, здесь и такое есть! И возведено в ранг высокого искусства!

Ну ничего, она на всех сволочах отыграется!

– Хосе отдыхает?

– Да.

– Сделай так, чтобы он ни с кем не вел серьезных разговоров до коронации.

– Почему?

– Потому что у одного человека есть компромат… даже не так! Хосе можно убедить, чтобы он короновал своего сыночка! Понимаешь?

Это Алехандра поняламгновенно. То есть – перспективы!

Что там за компромат, как можно убедить мужчину отказаться от престола – неважно! Понятно же, такие вещи не в телефонном разговоре обсуждаются. Разве что шепотом, за закрытыми вглухую дверями, и с большой оглядкой. Чтобы никто не подслушал.

Но главное сказано, а дальше она сама будет действовать! Она никому не позволит лишить ее трона и короны! Ни за что!

– Поняла! Сделаю!

– Завтра он должен спокойно отправиться на коронацию. И я обещаю, я в следующем году помогу тебе продавить его на брак. Не в этом, но ты и сама понимаешь, какие браки, когда траур?

Алехандра понимала.

– Я сделаю.

– Надеюсь на тебя! Помни, тебе нужна корона, а мне – верная союзница.

Алехандра помнила. Хотя насчет союзников тут еще надо поговорить и подумать. Так что…

Если бы собеседники знали, что, положив телефонные трубки, произнесли почти одно и то же: «Тьфу, дура!», «Тьфу, дурак!». Может, они и стали бы осторожнее. А может…

Может, и нет.

Зов сирены лишает разума? Ну так зов престола лишает его намного быстрее. А уж как качественно – тут хоть уши заклей, хоть глаза, все равно мозги не включатся. Факт.

* * *

– Позвольте!

– Его величество отдыхает!

– Его высочество, – вежливо поправил епископ Тадео красивую женщину, – приказывал докладывать ему в любое время дня и ночи. У меня очень важные сведения, чадо…

Дама заколебалась.

Епископ покачал головой.

– Вижу, чадо, что не тверда ты в вере своей…

Алехандра Патрисия Роблес прищурилась.

– Умоляю ваше высокопреосвященство немного подождать… я разбужу его высочество.

Епископ Тадео качнул головой. Но потом решил сильно не давить. И так мало хороших новостей, а если еще и разбудить короля…

– Хорошо, чадо Творца. Иди, я жду…

Алехандра скользнула в королевскую спальню.

Впрочем, будить его высочество она решила достаточно интересным способом.

Разделась донага, скользнула под одеяло, а дальше – технология известная. Но достаточно времязатратная, так что епископу пришлось ждать около полутора часов. В его-то возрасте.

И ведь преотлично сработало!

Хоселиус вышел из спальни спустя целых два часа – Алехандра старалась не за страх, а за корону. Вышел довольный, разнеженный… и все это время епископ ждал в приемной. А возраст, болячки – все это тоже сказывается. Куда уж тут сражаться!

Ему бы сначала отсечь наглую девку от принца, потом поговорить с ним серьезно, а Тадео уже и стоять сложно, и черные точки перед глазами плавают. Переволновался.

Пора, пора передавать дела брату Анхелю!

И все же епископ попытался.

– Ваше высочество, я умоляю меня выслушать…

– Епископ, любое ваше дело может подождать до завтра.

– Ваше высочество! Не может!

Хоселиус Аурелио махнул рукой.

– Епископ, я умоляю! Не надо портить мне настроение!

Епископ заскрипел зубами. Даже торжествующего взгляда Алехандры не заметил. Да и не смотрел он на фаворитку, не до нее сейчас. Ему. А вот королю – так очень даже. А как разговаривать с мужчиной, когда у него все мысли под женской юбкой крутятся?

Практически никак.

– Ваше высочество…

– Епископ, еще одно слово – и я прикажу вас выставить!

И Хоселиус не шутил.

Все же что-то у него от отца было, жаль, не то, что требовалось. Ума бы к той упертости добавить, хоть пару ложек, так ведь нет!

Сказал – отстаньте, вот и отстаньте все! И точка! А важно, неважно… да что может быть важнее коронации? Ничего!

И сейчас у его величества слишком хорошее настроение, чтобы его разными епископами портить. А там уж и до ночи недалеко…

Тадео едва не взвыл – и отправился телефонировать заговорщикам.

* * *

Письмо обнаружилось на столе в кабинете молодого тана Ксареса. Лежало себе, прекрасно себя чувствовало, кушать не просило. Такой скромный и невзрачный конвертик, из дешевой бумаги, грязный и замызганный. На почте такие продаются буквально за медяки, их самые нищие покупают. На нем даже марки нет, только печать.

Экономка такой выкинула бы в мусорное ведро, не раздумывая.

Потому Лоуренсио и удивлялся – как мимо нее прошло?

А никак. Если бы он поинтересовался на этот счет не у экономки, а у скромного человечка, который приходил камины чистить, ну и подкинул письмецо – дело другое. Но Лоуренсио не знал, и не узнал никогда.

Впрочем, конверт он распечатывал с осторожностью. Вряд ли в нем окажется нечто приятное.

Тан Ксарес.

Мне передали вашу просьбу о встрече.

Сегодня я буду ждать вас в доме № 32 на калле Торо.

Приходите один, мобиль оставьте за три дома от названного.

Каракат.

Лоуренсио скрипнул зубами.

Что ж, друг просьбу передал, теперь надо ехать и видеться с этим самым Каракатом. И разговаривать.

И объяснять, что это был несчастный случай. Да, бывает, ничего страшного…

Смотря для кого, конечно. Если для того бедолаги, который окончил свою жизнь в придорожной канаве, то это страшно. А для самого Лоуренсио…

Хотя для него теперь тоже страшно.

Тан Ксарес подумал еще пару минут, а потом поднялся из кресла.

Да, надо заехать к Анхелю, посоветоваться. Сам Лоуренсио в такой ситуации не был ни разу, может, друг чего подскажет?

Обязательно подскажет, на то он и друг…

* * *

– Твою…!!! – выругался Амадо.

Посмотрел на Феолу и извинился. Девушка только рукой махнула.

И похлеще она слышала. На том же корабле. И в колониях. И вообще – сама бы ругалась. Но Амадо рядом, при нем не надо. Некрасиво.

– А кто к нам может прислушаться, если королю наплевать?

Вопрос был вполне логичным. Мужчины переглянулись…

– Его высочество Бернардо или Игнасио, – твердо решил тан Кампос. – Они единственные, кому не нужна власть окольными путями. Лучше даже Бернардо. О нем я слышал только хорошее, а вот его высочество Игнасио во многом похож на отца. Мягкостью и нерешительностью. У нас мало времени, нам надо было действовать еще несколько лет назад. Но – вот… да, именно его высочество Бернардо.

– И как до него добраться? – задался вопросом брат Анхель.

Его высочество – это тоже не хвост кошачий. По улице он просто так не пойдет, на морском побережье не появится. Во дворце? Сидит он, к примеру, в своих покоях – и сидит себе. Книжку читает, кушать изволит или любовницу принимает. Но не тебя же! Никто никого туда не пропустит. Хоть ты под окнами ори, вызывая его высочество на разговор… впрочем, в таком случае тебя просто отправят куда надо. И орать ты будешь уже из-за решетки. Разве что на магию надежда?

Феола пожала плечами, словно сбрасывая скрестившиеся на ней взгляды.

– Мне надо смотреть. Точнее я ничего не скажу.

– Если так – надо ехать во дворец, – поднялся Амадо.

– Едем, – согласился тан Кампос. – Я вас лично отвезу.

– Тан…

– Хорошо, что Тадео уже там. Но боюсь, что и этого может оказаться слишком мало.

Ага. Если сыночек в папочку пошел. Или в дедушку, что не лучше. Поди, донеси до такого упертого ишака свои мысли! Запаришься раньше! На полпути помрешь с натуги!

Феола махнула рукой. Мол, давайте, я не против! И приняла руку Амадо, не замечая, как переглянулись за ее спиной брат Анхель и Серхио Вальдес.

Оба давно знали Амадо, оба наблюдали, как из склочного и истеричного юнца постепенно вырастает настоящий мужчина – умный, сильный, ответственный, и оба… да! Оба были откровенно рады! Не просто так – рядом с настоящим мужчиной должна быть достойная пара. Не истеричная манерная дура. Не жадная склочная стерва.

Женщина, которая и поймет, и поддержит, и плечо подставит, а если уж край придет, то и клинок в руки возьмет. И тогда врагу только самозакопаться останется.

Альба, увы, не подходила. Она просто жена, с очень ограниченным набором интересов. Дом, подруги, платья, вечеринки. Не очень умная, не слишком образованная, не желающая учиться и узнавать что-то новое.

Плохо ли это? Нет, это обычно. Многим мужчинам именно такая жена и нужна, симпатичная и недалекая. Для кого-то другого она подойдет. А для Амадо уже нет. Он вырос.

Повезло, что ему на пути встретилась Феола. Которая сияет, которая движется вперед, которая готова и учиться, и развиваться, и работать, и поддержать, и помочь в любом деле. Настоящая боевая подруга. Конечно, у них большая разница в возрасте. Но раньше и с большей разницей женили, и ничего, жили долго и счастливо.

Девочка умненькая, девочка серьезная, девочка явно Амадо любит – и что еще надо? Детишек побольше, вот и семья будет хорошая.

Кто сказал, что мужчины не любят выступать в роли купидонов? Тут их сразу три… налетело! Увесистых таких, с ценным мнением. Хорошо еще, Феола не узнала, а то бы недосчитались бедолаги перьев.

Священник, мэр и следователь – неподходящие кандидатуры? Это с вашей точки зрения, а с их – кому еще и судить? Да, купидоны – они и такие бывают. Не та внешность? А тут не вид важен, а функциональность!

* * *

Анхель Толедо растирал виски руками. Накануне он немного переусердствовал в одном милом заведении. Но там такие сеньориты!

Это видеть надо!

Все такие сочные, упругие, руки так и тянутся, то повыше, то пониже… но ведь не просто же так их протягивать! Лучше всего, чтобы в руке был зажат золотой.

А еще можно пригласить сеньориту выпить. И побеседовать… это уже наверху.

Вот он и выпил.

И побеседовал. И… переусердствовал.

А теперь никак не мог понять, о чем говорит ему Лоуренсио.

– Подожди-подожди… Каракат? Ах, ну да, конечно, Каракат!

– Да!

– Письмо?

– Да!

Анхель кое-как собрался с мыслями.

– Сегодня?

– Да!

– Тогда тебе надо идти. Оденься так, чтобы попроще, сам понимаешь, чтобы не вызывать желания тебя постоянно доить!

– Я больше платить не стану! Не хочу!

– Понятно. Но если этот тип тоже попробует тебя шантажировать?

– Пусть попробует! – расхрабрился Лоуренсио. – Пусть тогда сами приходят, будем разговаривать! Или я один раз заплачу – или будем разбираться иначе! Я вообще пойду в полицию!

– В полицию? Зачем?

– Чтобы они мне предоставили людей для охраны. И пусть эти уголовники приходят! Плевать на них три раза!

Анхель соображал достаточно быстро. Вот и сейчас он уже пришел в себя, он уже придумал, что говорить Лоуренсио… нет-нет, только полиции тут не хватало!

– Думаю, сейчас в полиции с тобой разговаривать не станут. Похороны, коронация – им сейчас ни до кого. Разве что потом поговорят, только для тебя будет уже поздно.

И так это зловеще прозвучало, что Анхель сам себе умилился.

Кто умничка? Он умничка! Такого дурачка нашел для дойки! И ведь как успешно продвигается процесс! Жаль, сестра его сорвалась, ну так всему свое время!

Лоуренсио признал правоту друга и чуточку растерялся.

– Так… а как тогда?

– У меня есть знакомые наемники. Найми их на пару дней, или, если что, продлишь контракт?

Лоуренсио и не раздумывал.

– Отлично! Друг, ты меня просто спасаешь!

Анхель слабо улыбнулся.

– А зачем еще существуют друзья?

Надо поговорить со Слизнем. Вот и решена проблема, как попасть в дом к Ксаресам! Лоуренсио сам их пустит!

Только вот… что с самим Лоуренсио делать?

С одной стороны, можно бы еще долго его доить.

С другой…

Если Алисия и Ортис нашли общий язык, то достаточно быстро Рауль займет место Анхеля. А там и разъяснит Лоуренсио кое-какие тонкости. Это сейчас приятель не желает ничего слышать, а потом… Анхелю ли не знать, как внушаем Лоуренсио?

Лучше получить разовую выгоду, чем вообще никакой. Какое горе!

Дом ограбили, тана Ксареса убили, ритан похитили… а как этим делом будут заниматься? Это еще вопрос. Коронация же! Когда полиция опомнится, три раза поздно будет!

И Анхель заулыбался другу. Барана, назначенного на шашлык, негоже пугать раньше времени.

* * *

Алисия сначала немного боялась.

Ортисы…

Как они ее примут? Что скажут? О чем подумают?

Сначала ей было страшновато. Но потом…

Тан Хосе Хуан Ортис оказался вполне себе милым и приятным в общении человеком.

Ритана Моника Лаура Ортис, мать Рауля, улыбалась ласково и спокойно. И Алисия чуточку расслабилась.

– Привет! А я – Лия Моник! Младшая сестра этого буки! Ты Алисия Катарина? Красивое имя!

Веселый вихрь кудряшек, бантов и улыбок закружил рядом с Алисией, затормошил, ухватил за руки.

– Цыц! – рыкнул Рауль.

Но было видно, что младшую сестру он любит.

Алисия улыбнулась в ответ. Феола… да, она была такой же. Когда-то, давно, наверное. До Адэхи…

Сестру Алисия любила. Но как же ей хотелось иногда вот такое – легкое, веселое, а не вековую мудрость, которая выглядывала из глаз Фи в ответ на какой-то вопрос. Хотелось и вместе поиграть в куклы, и посплетничать о мальчиках, и косметикой поделиться, и роман вслух почитать, ночью, под одеялом – только вот не сложилось. Судьбой Феолы распоряжался Адэхи.

Алисия не спорила, талант, тем более такой, надо развивать, надо обучаться, иначе последствия могут быть страшными. Но… в то же время у нее было ощущение внутренней несправедливости.

Алисия искренне считала, что родители допустили ошибку, отдавая Феолу в обучение. Но – кто бы ее тогда спрашивал? И кто бы спрашивал родителей?

Лия Моник была ее идеалом младшей сестры. Легкая, смешливая – Алисия не удержалась, подхватила девочку на руки и расцеловала в обе щечки.

Лия обняла ее за шею и улыбнулась маме. Вот, она же говорила, что братик себе хорошую невесту найдет! А ей никто не верил! А она знала!

– Знаешь, – тихонько созналась ей Алисия, – я ужасно люблю мармелад. Апельсиновый.

– А я – молочное желе.

– И его тоже. С ванильным кремом.

– Ага…

И две красотки переглянулись с полным пониманием.

Родители Рауля тоже переглянулись. Одна из спасенных собак подошла, ткнулась носом в ногу Алисии, и та мимоходом, привычно ее погладила. Не оттолкнула, не фыркнула – просто погладила, как привыкла.

И на лицах Ортисов появились улыбки.

Кажется, это правильная и хорошая девушка? Она впишется в семью?

Надо еще посмотреть, но первое впечатление было отличным.

– Алисия, вы пообедаете с нами? Обещаю, молочное желе с ванильным кремом – будет.

– С удовольствием, – совершенно искренне сказала Алисия. Желе она действительно любила, в отличие от Феолы, которая называла его противной медузой и фыркала над ухом.

И обед был вкусным, и разговор вполне доброжелательным.

Алисия рассказывала о себе, не стесняясь.

А что? Если они с Раулем поженятся – в семье секретов быть не должно. Разве что очень важные. К примеру, спрятать новогодние подарки от мужа – святое дело. И от детей тоже.

Интересно, как маме это удавалось?

Да и нечего Алисии скрывать, в ее жизни все просто и прозрачно. Жила на островах, приехала в столицу. Совсем недавно. Родные?

– Да, мы – младшая ветка Ксаресов. Местных. Но когда отец женился на матери, дед выгнал его, и вряд ли признает нас обратно. Так что на благосклонность Ксаресов рассчитывать не стоит.

Ортисы разве что плечами не пожали.

– Это не страшно. Это на совести Патрисио Ксареса.

Алисия примерно так и думала.

– Плантация отойдет Лоуренсио, наверное. Родители пока не знают. Я там жить не хочу, если только Рен или Фи, если они захотят… Феола может, наверное.

– Феола – ваша младшая сестра?

– Феола Амадина Ксарес. Да, Фи – моя младшая сестра. Они с Раулем знакомы.

Рауль ответил улыбкой.

– Феола – забавная и милая, я надеюсь, они с Лией подружатся. Ей бы такая приятельница не помешала.

Раулю было за что благодарить Феолу. А еще он понимал, что младшая сестра его невесты разбирается в людях не хуже, чем он сам. Может, даже и лучше. Как она сразу-то Толедо гонять начала! Посмотреть приятно!

Лие такая подруга пригодится, пусть малышка учится, если проницательности можно научиться! Если это не врожденный талант.

– А она любит молочное желе? – Лия в этот момент под шумок доедала третью порцию.

– Феола предпочитает свежие фрукты и мясо, – созналась Алисия. – Сладкое она не слишком любит. Фи у нас маг, и сладкое у нее ассоциируется с усталостью, с магическим истощением. Оно служит, чтобы восстанавливать силы.

– Маг?

– У нас есть это в роду. По маминой линии, кажется, – Алисия чуточку смутилась. – Нам с Лоуренсио не досталось практически ничего… так, показали пару приемов. А вот Фи…

– Семейная история? – уточнила мать Рауля.

Маги в семье? Это интересно…

Алисия развела руками.

– Мама упоминала, что в их семье несколько раз рождались шаманы. На островах это не редкость… наверное, надо рассказать сейчас. У нас не настолько чистая кровь. Когда индейцы уходили из этого мира, они ушли не все. Осталось несколько десятков тысяч человек. Кто-то не хотел уходить с земли предков, даже понимая, что умрет здесь, кто-то договорился с завоевателями, кто-то остался специально… не знаю, как было у моих предков. Постепенно кровь смешалась. Как видите, у нас нет ни красной кожи, ни характерных индейских черт лица. Но иногда в нашем роду рождаются дети, обладающие силой. Только не такой, как у магов, а шаманской.

– Это чем-то отличается от магической силы? – поинтересовался тан Ортис-старший. Против индейцев он ничего не имел. Наверное, потому, что никогда их не видел.

Было и прошло, они ушли, и все забылось. Другое дело, что знать надо. Мало ли что и как в роду проснется? Сила – это вам не слух или голос, она представляет реальную опасность для окружающих. И лучше об этом знать заранее.

– Не особенно. Такие дети могут обучаться, как обычные маги. Только учить их надо с малолетства, дисциплина должна быть строгой, и конечно, лучше, если они будут обучаться у шамана.

– И где можно будет найти шамана? Если что?

Алисия пожала плечами.

– В нашем случае – Феола. А так… шаманы сами находят учеников. Как я поняла – я тогда была маленькая, мама потом объясняла, шаманов рождается достаточно мало. Если их сила невелика, человек будет жить, как и обычно. Может, будет более удачлив, может, более талантлив – это не страшно. А если рождается человек, наделенный большой силой, это как будто кто-то начинает в тумане бить в бубен. И ближайший шаман приходит к ученику. Это их обязанность.

– А если не придет?

– Только в том случае, если шаманов на земле не останется. Это их обязанность. Долг перед миром, Адэхи рассказывал. Учитель Феолы.

– Он и вас учил?

– Нет, что вы! – Алисия даже головой помотала. – Ему нельзя! Между шаманом и его учеником очень серьезные связи и клятвы, мы с Лоуренсио просто не смогли бы! Я обычный человек. Мой брат тоже. А Феола… это бывает очень и очень редко. Один шаман на двадцать – тридцать тысяч человек – уже много.

Ортисы успокоились окончательно. Понятно же, если такой расклад… вряд ли их внуки и даже правнуки будут шаманами. А то и вообще никогда не случится.

Да и пусть его.

И разговор пошел уже в более привычном ключе.

Приданое и остров. Доходы и связи. Родные и близкие.

И конечно, самое-самое главное! Как организовать свадьбу! Это должно быть не просто так, это должна быть шикарная свадьба! Первое событие года сразу после коронации…

Но это уже обсуждалось в более узком кругу. Между Алисией и ританой Ортис.

Шикарное платье, украшения, гости, прием… тут не бывает мелочей! Все очень-очень важно. Сегодня как раз начнем обсуждать, к осени все и готово будет. А то и к зиме. Тогда надо будет еще меха предусмотреть. Шубку или накидку. И сапожки…

Зимняя невеста – это тоже можно сделать красиво. Дайте только время…

* * *

– Кажется, беда идет с неожиданной стороны? – Эктор Ксарес вопросительно смотрел на брата.

Эмилио кивнул.

– Да, я не ожидал, что отец захочет сам жениться. Ты, полагаю, тоже.

– Ему уж на том свете демоны прогулы проставляют! Жениться, твою… – прошипел любящий сынок.

– Не плюйся, – вытер лицо Эмилио.

– Потерпишь, – огрызнулся Эктор.

Не плюйся!

Он и рад бы, да вот беда! Зубы вылечить тоже хороших денег стоит. К магу не пойдешь, они столько берут – подумать страшно. А без мага… тоже деньги нужны, везде они нужны. А отец что-то не спешит раскошеливаться. И помирать тоже.

Теперь вот эта девка гулящая приблудилась! Еще этого им не хватало!

Ага, планы у отца! Жениться он не собирается! Что, тут идиоты есть?

Сначала отец к Альбе Риалон интерес проявляет, потом просит Розу с ней познакомиться, потом в дом приводит, потом платье заказывает за свой счет! Да не абы где – у Наранхо! Там цены ломовые! Лошадь глянет – и подохнет! Но ведь заказывает! И оплачивает, и срочно, и на похороны короля Альба их сопровождала. И на коронации будет – вместе с сыном!

И как это назвать?! А как это стерпеть?!

Не для того они столько лет жилы рвали, чтобы эта тварь пришла на готовенькое, и весь пирог в одну морду слопала! Ой, не для того! И терпели, и зубы стискивали, и ждали…

Думаете, легко им пришлось?

Лучше не думайте! На каторге всяко проще! Долби породу, да и долби себе, а тут… поди, потерпи капризы властного и жестокого старика! У Эктора зубы сыплются, словно виноград переспевший, у Эмилио веко дергается и пальцы дрожат. Не от хорошей жизни!

– Я думал, что дети Хулио могут быть опасны, но такого не предвидел, – сознался после небольшой паузы Эмилио. – Полагал, отцу уже женщины лет десять как не нужны.

– Сам думал. Согласен, – кивнул Эктор. – Теперь давай думать, что делать.

– Есть варианты? Сам понимаешь, Альба – не причина, а следствие.

– В смысле?

– Ее уберем, так отец другую девку найдет. Думаешь, мало баб, которые за деньги не то что под старика – под козла лягут?

О количестве продажных баб в столице Эктор имел представление достаточно смутное. За отсутствием денег. Но головой закивал с пониманием ситуации.

– Да, ты прав. Но тогда…

– Тогда…

Несколько секунд братья молчали. Эктор – старший, более тощий и лысоватый, похожий на отца. Эмилио кругленький и румяный, с легкомысленными даже сейчас кудрями.

Страшно им было. Страшно произнести непоправимые слова, страшно произнести их первым страшно, страшно…

Эктор родился первым – и решился первым.

– Пока жив отец, опасность будет сохраняться. До самой его смерти…

– Да, до самой смерти, – эхом откликнулся Эмилио. – А ведь отец уже старенький. У него сердце… которое может и не выдержать ночи, проведенной рядом с красивой женщиной.

– Уверен?

– Есть специальные препараты… в крохотных дозах их подливают в борделях. Сам понимаешь, не у всех оно… того! Хорошо обстоит… стоит.

– А если в больших дозах?

– Тогда – всё.

Мужчины переглянулись еще раз.

– Ты в бордель не собираешься? – поинтересовался у брата Эктор.

– Можем и вместе сходить.

Этого Эктору не хотелось. Но с другой стороны…

Братья? Увы, сейчас еще и сообщники. Эмилио не станет рисковать ради него и брать всё на себя. Эктор тоже не стал бы.

Некоторые вещи они будут делать вместе.

Прости, папа, но все надо делать вовремя. Умирать – в том числе. А то ведь и помочь тебе можно…

* * *

Ее высочество Ленора сейчас находилась у матери.

Валялась на кровати, легкомысленно грызла засахаренные орехи (захотелось, вот!!!), болтала о всякой ерунде. Маргарита слушала ее с умилением.

Дочка рядом, дочка поняла, во имя чего все было сделано, дочка не сердится – что еще-то нужно?

Выдать дочку замуж. И в идеале – переехать к ней поближе. И крейсировать весь год между ней и сыном. И сына еще женить. И внуков дождаться, и побольше, побольше! Впрочем, сын что-то говорил уже на эту тему. Есть у него девушка на примете!

Вроде как невеста не самых благородных кровей… да и плевать!

Отец бы не разрешил, а Рита даже рыбачку примет! Лишь бы мальчик был счастлив!

Сомневаетесь? А зря!

Рита так натерпелась в своей жизни, что ради детей пошла бы на всё! Она не была счастливой?! Так она будет – вместе со своими детьми! Будет! Вопреки всему и всем назло!

Пусть Лоренсо женится хоть на ком! Маргарита и поможет, и подскажет! И прикроет, если что! Детей она же прикрывала от двора? Сама в этом гадюшнике варилась, сама терпела и стискивала зубы, сама выслушивала отца и принимала проявления его самодурства!

Вот и сейчас – справится! Прикроет детей! И любого заставит закрыть рот!

Ленора выходит замуж за мага? Да замечательно! Детка, вы же не будете ребеночка растить в Академии? Давай подумаем, где вам дом купить? Может рядышком?

– Мам, дорого!

– Девочка моя, ты принцесса! И приданое у тебя есть! Какое дорого?

– Ну…

– Твой жених тебя любит?

– Да, – в этом сомнений не было.

– Просто пропишем дом как мой подарок на свадьбу, вот и все. Против этого вы возражать не станете?

– Не знаю. Мам, я поговорю с Альваресом.

– Может, вместе поговорим?

– Нет, сначала я са… ма…

Маргарита с ужасом наблюдала, как закатываются глаза ее дочери, как выцветает, теряет краски, ее лицо, как Ленора откидывается назад… она еще не видела своего ребенка в состоянии глубокого транса. Но это был именно он.

Ленора ощутила это именно как далекие удары барабанов. Пока еще на самой границе восприятия.

Бам. Бам! БАМ!!!

Ко дворцу приближалось – НЕЧТО.

Некто.

Человек, безусловно. Это не спутаешь. Но человек… обычные люди проходят серым фоном. Маги словно светятся. А этот человек не просто сияет. От него или от нее волна расходится по округе. Да такая, что даже необученный маг почувствует, не то что она!

Ленора понимала, что идет кто-то сильный. Очень сильный, сильнее, чем она, чем Альварес, может, в несколько раз сильнее. С миром ли он идет? Или с войной?

Ленора прислушалась, метнула вперед свою силу, словно копье – пока прощупать!

Кто ты?

Зачем ты здесь?!

И словно солнцем в ответ ударило.

Бывает такое, когда в разгар жаркого солнечного дня выходишь из аудитории на улицу – и тебя словно волной тепла и света окутывает. После древних камней, после сумрака аудитории, после сырости и легкого запаха плесени, с которым в университете не могут справиться никакие маги.

Такой уютной и хорошей кажется солнечная аура! И поневоле улыбаешься.

Это не прямой ответ, нет. Но сразу ясно, что пришедший не враг. И зла не несет.

Здесь и сейчас такое не спрятать, любые воинственные намерения оставят свой след. Любые…

Можно лгать при встрече, лицом к лицу, глаза в глаза.

Нельзя лгать здесь и сейчас, когда встретились две души, две силы. Силы… Ленора не считала себя слабой и хрупкой, давно уже не считала. Она – одна из самых сильных огневичек. Да и Альвареса нежным мальчиком не назовешь, он был сильнее Леноры в несколько раз. Но то, что к ней приближалось…

Нет, там не было такой уж невероятной силы.

Может, даже в чем-то Ленора была сильнее. Или могла сильнее ударить огнем. Но это… к ней приближался не огонь.

Хаотичный клубок, сплетение нитей всех цветов, все силы – тут и земля, и вода, и воздух, и огонь, и все они гармонично сплетены между собой, вопреки всем правилам Академии.

Стихия может быть только одна. Остальные рядом с ней не уживутся.

Альварес представал как клубок огненно-красных нитей, Ленора знала и о себе, но тут… тут представлены все стихии, и все они находятся в равновесии, все они неотделимы друг от друга. Этот человек может воззвать и к огню, и к воде, равно. Хотя такого вроде бы и не бывает?

Или бывает, просто не обо всем знает Ленора?

Женщина напряглась, пытаясь задать вопрос. Хотя бы один. Коротенький.

– Кто ты?

– Я… иду. Я не причиню вреда! Встреть меня!

Девичий голос донесся словно из дальней дали. И Ленору просто выкинуло из транса.

– Нора!!! Ленора!!!

Мать трясла ее за плечи, пыталась привести в чувство.

Ленора поморгала глазами, осознавая себя уже не на тонком плане, а в комнате, в маминых покоях, полулежащей в кресле… и осознавая, что ей ничего не примерещилось. Оно приближается. И надо встретить этого человека.

– Мам… все хорошо… правда!

– ПРАВДА?! – взвилась Маргарита Мария. – Правда?! Ты как мертвая лежишь!!!

– Я… это транс.

– Транс?! Какой транс?! Что это вообще такое?! Зачем?!

И как тут объяснишь, чтобы быстро и мама поняла? А времени точно нет, ЭТО приближается! Почему ничего не чувствуют придворные маги?

Хотя после Карраско туда никого приличного не набирали. Да и вообще… магия – это ежедневная работа над собой и своей силой. При дворе это нереально. Понятно, они и не чувствуют.

Или это нечто приоткрылось только для Леноры?

Они знакомы?

Ответы ждут на улице.

– Мама, нам нужно выйти…

– Куда?!

– К нам кто-то едет. Кто-то очень сильный. И этого человека надо встретить.

Когда было нужно, Маргарита Мария соображала очень быстро.

– Маг? Враг?

– Нет. Я не стала бы драться, правда. Мам, я бы лучше сбежала. Это не человек… это человек, но он сильнее меня в разы. В десятки раз.

Маргарита Мария поежилась. Кто-то? Маг? Сильнее ее ребенка? А… туда точно надо идти?

– Нора, может быть, не надо? Пусть… пусть придворные маги…

– Они даже не почуяли эту силу. Ты же видишь…

– Вижу?

– Если бы хоть почувствовали, тут было бы невесть что. Мам, надо потом всех этих магов поменять и разогнать. Не понимаю, что они тут делают! Студентов из Академии набрать – и то пользы будет больше. Все, у меня нет времени! Я пошла! Побудь пока тут.

Маргарита Мария только головой покачала.

– Я с тобой.

– Зачем?

– У меня все же больше прав, чем у тебя, Нора. Мало ли что понадобится! Меня послушают и слуги, и стражники. Тебя мало кто знает, а я принцесса, пусть даже и побывавшая замужем.

– Хорошо, мам. Идем…

Маргарита Мария крепко обняла дочь и на секунду вот так застыла.

Даже на долю секунды.

Ленора не знает, что планирует ее мать. И не узнает никогда, разве только… Если это враг – Маргарита Мария ничего не сможет сделать. Что она против мага?

Пустота.

Хотя – нет. Одно она сделать может.

Первый удар врага придется на нее. Один шанс она даст дочке и внуку. Хотя бы один шанс, одну лишнюю секунду. А за это и своей жизни не жалко.

* * *

Дарея, в силу своей внешности, не могла общаться с людьми нормально. Иначе она бы поняла, что ее предложение… нелогично. И это еще мягко сказано.

Вот просто – приходит в полицию человек.

Здравствуйте, я тут в курсе о готовящемся заговоре… давайте срочно принимать меры!

Что ответят полицейские?

Конечно-конечно, вы вот тут посидите, сейчас лекарь подъедут.

Потому как таких знающих – легион. Теория заговора – одно из самых распространенных психических заболеваний. Кто там заговаривается, на какую тему – неважно! У кого-то мединцы хотят мир уничтожить, у кого-то муравьи мечтают вырасти размером с человека и всех сожрать – неважно!

Лекари всем помогут! У них работа такая!

Конечно, Лидия многое ей рассказывала, и Эллора делилась подробностями, но в чем-то Дарея просто оставалась ребенком. Всех тонкостей человеческих взаимоотношений не поймешь, пока не поваришься в этом котле, пока сам не поговоришь с людьми, не поработаешь…

Дарея просто не понимала, почему так нельзя?

Почему нельзя прийти в полицию, почему ее не услышат, почему никто и ничего не станет делать.

А правда – почему?

Все же логично, если ты знаешь о готовящихся проблемах, их надо предотвратить.

Врет? Но она же не врет! Почему ей не верят?! Просто – почему?!

Крис мог бы ей кое-что поведать, но тоже предпочитал промолчать. Зачем? Он половину объяснить просто не может, вот и ни к чему. Дарее не нужны такие сложности.

А ему нужно понять, как действовать.

Заговор существует, мединцы тоже, покушение на короля надо предотвратить… но – как?! КАК, во имя Творца?!

Как бы ему пробиться хоть к кому, обладающему властью? У Криса ни денег, ни связей, ни власти, ни знакомых – ничего! Вообще ничего! Разве что фатальная невезучесть! И на его плечах повисло ТАКОЕ! Страшно же!

А действовать надо, никто и ничего за него не сделает!

Вот оно, здание полиции.

Вот охранник у входа.

И к кому обратиться? К нему? А там, за городом, ждет Дарея… ждет, переживает, нервничает… Почему-то Крису и в голову не приходило, что она может его обманывать.

Не выглядела чешуйчатая девушка вруньей. Особенно когда жаловалась на своего парня.

Выглядела расстроенной, усталой, измученной, но не лгуньей. Это ведь тоже видно, если кто видеть хочет. Крису часто врали, он-то знал. Дарея не лгала, он не лжет, осталось донести это до кого-то высокопоставленного и добиться конкретных действий.

Ей-ей, Землю повернуть проще, да она и сама вертится! А тут… как все сложно! Что делать-то? Попробовать в полицию хоть зайти?

Парень огляделся, подумал… шагнул вперед – и в него кто-то врезался.

– Ой!

– Смотри, куда идешь!

Пабло с утра был не в настроении. И почему бы? Странно даже!

Но на службу явился. А что ему – убегать? Между прочим, место хорошее, деньги капают, чего уходить? Некромант недоволен? А он тут не главное начальство… может, Пабло просто от морга в другое место переведут? И будет всем хорошо…

А тут этот оборванец…

– Простите, сеньор!

– Простите?! – вскипел Пабло. – Да ты смотри под ноги! Ты тут вообще что делаешь, крыса корабельная?! Только мостовые пачкаешь!

Крис едва не застонал. Вот, сейчас его погонят отсюда, вид-то у него и правда не так, чтобы очень… и как потом возвращаться? И что он Дарее скажет?

Еще бы пара минут, и Пабло пинками прогнал парня от здания полиции. Но вот этой пары минут и не хватило. Может быть, повезло Крису.

А может, не повезло Пабло? Кто ж теперь скажет? Но… на него налетел Хавьер.

Треси сегодня с ним не пошла на работу, а кушать хочется. Вот и выскочил жуткий некрос в обеденный перерыв за пирожками. И, возвращаясь обратно, обнаружил интересную сцену.

Как Пабло гонит кого-то от морга.

Ну тут бы Хавьер вступился за человека просто из врожденной вредности. За любого человека, которого будет гонять и ругать этот конкретный охранник. Вообще – любого. И почему ему так Пабло не нравился? Наверное, что-то личное…

– Рот закрыл. И пошел писать заявление на увольнение.

Пабло сначала хлопнул глазами. Но рот не закрыл. Видимо, разгон уже набрал, сложно остановиться было…

– Тан некромант, вы это… здесь не то… я вам не этот, который…

Хавьер и слушать дальше не стал. Вот еще, время на каждого дурака тратить? Есть проступок? Отлично, напишем докладную, этого хватит для увольнения. А если у парня веская причина ломиться в полицию – тем более. Не похож этот юноша на человека, который часто прибегает к помощи правосудия. А вот на человека, у которого беда случилась, серьезная беда – так даже очень похож.

– Значит, уволят вечером. Брысь с глаз моих, – цыкнул Хавьер в сторону Пабло. – У тебя какое дело, моряк?

Крис долго и не думал. Вряд ли его к мэру подпустят, или там к начальнику полиции. А тут маг, некромант, и выслушать его готов, и охранника прогнал – чего еще ждать-то? Разговаривать надо!

– Вот, тан некромант.

И разжал протянутую руку.

На ладони моряка блеснула чешуя Дареи.

Перед тем, как отправиться в город, Дарея оторвала Крису несколько чешуек со своего щупальца. Получилась рана… Больно, конечно! С вас бы кусок кожи по-живому срезать! Но и выбора никакого не было!

Уж до простой мысли дошли и Крис, и Дарея. Вот является невесть кто, неизвестно откуда – и что? Ему так сразу и поверят? Сам бы Крис точно не поверил… остается только хоть какое доказательство предъявить. Дохлого мединца?

Так их взять неоткуда. И не согласилась бы Дарея убивать своих собратьев.

Оторвать у себя щупальце? Такое она тоже сделать не могла, это как руку себе отрубить. Оно потом вырастет, но это потом, потом… сейчас-то больно! А если придется действовать? Куда-то бежать, плыть, драться? Рана помешает.

Оставалась только чешуя.

Дарее все равно было больно, но других доказательств у них не было.

Вот эту чешую Крис и показал на грязной ладони. Хавьер долго не раздумывал. Что-что, а это он мог опознать за перестрел.

Чешуя мединца? На ладони у человека?

Как минимум его надо выслушать!

– Идем со мной. О таком на улице не говорят.

Что-то пробулькал Пабло, но на него уже никто не обращал внимания. И на злобу, которая горела в его глазах – тоже.

Крис послушно проследовал за Хавьером в морг. Некромант выглядел достаточно страшным, но после мединцев моряка даже не подмораживало в его присутствии. Чего уж там… некромант его убивать не собирается. А мединцы хотели…

И путешествие под водой тоже…

В морге Хавьер бросил сверток с пирожками на стол, кивнул Крису.

– Кофе будешь? Или чего покрепче?

Покрепче хотелось. Но мало ли что дальше будет? Так что Крис мужественно качнул головой.

– Нельзя пока, тан…

– Карраско. Некромант.

– Нельзя мне, тан. Видите чешую? Это мединцы…

– Вижу. И даже, что она свежая. Ты кого-то из них убил?

– Нет, тан Карраско. Наоборот, мне помогли убежать от них…

– Подробнее, – попросил Хавьер, не отвлекаясь от кофе. Та еще зараза, только отвернись – убежит! А ты потом оттирай горелку! Не-не, так некромант не соглашался.

Вот, сейчас пенка поднимется, можно будет и отвлечься. Хотя у Треси тот же кофе получается намного вкуснее…

При мысли о невесте некромант улыбнулся. И тут же вернулся к делу.

– Тебя похитили? Или что?

– Корабль наш потопили, – принялся рассказывать Крис.

Хорошим рассказчиком его назвать было нельзя, мужчина запинался, возвращался к одним и тем же событиям, повторялся, ругался, вставлял ругательства… Хавьер это терпел. Потому что понял, что речь идет о важном деле.

Гнездо мединцев.

И Дарея Бенитес.

– Дарея Лидия?

– Да, она так себя называла.

– И Рамон?

– Рамон Амадо Бустос. Я точно помню.

И откуда было о таком знать моряку? Конечно, может, это и ловушка, но вряд ли. Уж настолько-то Хавьер в людях разбирается! Видно же, что моряк этот простой, как два медяка, что вляпался он в заварушку, а вот что дальше-то делать, и не подозревает.

А еще…

– Ты знаешь, что на тебе проклятие?

– На мне? Че-го?

– Невезения. Такое, мелкое…

– Ни… себе, мелкое?!

– Жизнь тебе изгадить оно вполне способно.

Крис и не сомневался. Собственно, уже. С детства гадило. Почему он не знал? Да кто ж о таком скажет? Это к магу надо попасть, а магов не так много, некромантов и вообще… Вы их много в трущобах видели? Вот и Крис не видел. А жаль.

– Тан… и что теперь с этим делать?

Хавьер задумался, но ненадолго. Телефонировал Вальдесу, уточнил кое-что и кивнул Крису.

– Иди сюда.

– Ээ-эээ…

Не то чтобы Крис боялся. Он просто… некромант же! Кто его знает, чего там в темную голову придет? Может, ему жертва нужна? А что? Знаете, какие истории про них рассказывают? Вот и не надо вам такого знать, спать лучше будете!

– Иди-иди, с тобой сейчас даже рядом стоять – дело сомнительное. Сам не вляпаешься, так других подведешь.

– А с этим можно… того? Чтобы проблем не было? Разобраться, или еще как?

– Жить с этим не советую. Когда все закончится, придешь ко мне. Разберемся…

– К-как?

– Проводится ритуал, проклятие отправляется к тому, кто его наложил, и живи спокойно, хоть до ста лет. И с тобой ничего не будет, не переживай. А пока…

На шею Крису легла цепочка с небольшим белым кулоном. Щадя бедолагу, Хавьер не стал говорить, что это человеческая кость. Один из его первых опытов, как раз против вот таких проклятий… Не то чтобы они были серьезными или особенно прилипчивыми. Но пакостными, мелкими и трудно снимаемыми. А еще так проклясть может даже склочная соседка. Тут лишь бы ляпнуть от души – и приклеится. Иногда к виновнику, иногда на ребенка переползет. Хавьер сам сколько видел…

– А оно не…

– За пару-тройку дней ничего с тобой не случится. А потом я с тебя проклятие сниму, и все будет в порядке. Поехали.

– К-куда, тан?

– В королевский дворец.

Крис как рот открыл, так его и закрыть забыл. Так и в мобиле ехал, молча и с открытым ртом.

Хавьер не возражал. Пусть хоть как, лишь бы помогло. Лишь бы разобрались с планами мединцев вовремя. А то у него планы, ему жениться хочется, некогда ему с этими чешуйчатыми гадами возиться!

* * *

– Нас встретят, – Феола выглядела подозрительно довольной.

В отличие от Леноры, она не выглядела потерявшей сознание. Сидела в мобиле спокойно, разве что глаза прикрыла.

И несправедлива была Ленора к придворным магам. Феола просто искала именно ее. Именно принцессу, которую видела на площади. К ней и тянулись все ниточки.

А маги…

А что они могут почувствовать?

Феола ведь не маг как таковая. Ее собственная сила – невелика. Может, рану вылечит. Может, молодость чуток продлит. Но не больше.

То, что увидела Ленора, не было силой самой Феолы. Просто шаман – часть окружающего мира. Понадобится ей сила воды – вода поделится. Сила земли? И земля радостно раскроет для нее свои ладони. Шаман ведь не так силен, это особенность его силы.

Маг гнет мир под себя, преодолевает его, ломает. И чем больше его сила, тем страшнее его влияние.

А шаману не надо влиять. Ему или ей достаточно просто попросить. Поговорить, объяснить – и если его действия несут пользу для мира, ему помогут. И ответят.

Зачем для такого невероятная сила? Правильно, незачем. Но кто в Астилии видел шаманов? Давно уже их не рождалось на этой земле…

Мобиль остановился у ворот дворца, Амадо вышел сам, но помочь Феоле не успел. Серхио оказался быстрее, да и ближе ему было – не обходить вокруг мобиля.

И у ворот ждали две женщины.

Мать и дочь, явно. Мать постарше, со следами былой красоты, вся в лиловом и сером, лицо строгое и решительное. Вторая – симпатичная брюнеточка с золотистыми искорками в глазах. Смотрит с любопытством, но тоже явно готова… к чему? К нападению?

Феола шагнула вперед. И протянула перед собой раскрытые ладони.

– Я пришла с миром.

Ленора тоже сделала шаг вперед.

– ТЫ?!

Сказано это было с таким удивлением, словно вместо Феолы на мостовой стоял семиголовый зеленый дракон. Еще и хвостиком так кокетливо помахивал. И неудивительно.

Ленора ожидала… да чего угодно! Архимага, к примеру! Седого и с посохом. Или того же дракона – неудивительно. Но явно не рыжую девчонку младше нее самой на несколько лет. Откуда такая сила в таком возрасте?!

Вслух Ленора этого не сказала, понятно.

– Ты кто?

– Мое имя Феола Амадина Ксарес. А то, что ты видишь, легко объяснимо. Я – шаман.

Еще бы Леноре это что-то объяснило! Не сталкивалась она раньше сшаманами, никак, нигде! И в университете такому не учили! И… делать-то с ней что? Что дальше?

Феола поняла затруднения принцессы.

– Если я дам слово не вредить тебе, твоей матери, брату и ребенку, мы сможем поговорить под крышей? Не здесь, у всех на виду?

– Моему мужу?

– Ты пока не замужем. Отцу ребенка, но мне кажется, что его тут нет? Я бы увидела такую силу, – пожала плечами Феола.

– Ты и это видишь?

– Я – шаман. Чтобы тебе было понятно, я обязана это видеть. Равно как и многое другое. К примеру, у твоей матери давно и прочно болит желудок. И если она в ближайшее время не займется своим здоровьем, ты ее потеряешь.

– Ой…

Маргарита Мария поверила как-то сразу.

Желудок действительно болел, иногда до слез. Так, что она в рот взять ничего не могла. Ее по нескольку дней тошнило, рвало, она едва могла воду с лимоном пить, и то по чуть-чуть. Но… откуда об этом может знать рыжая девушка?

– Причина вашей боли мертва. Но изменения пошли дальше, – Феола приглядывалась к женщине. – Могу я полечить, можете потом к другому магу обратиться. Там работы ненадолго, но болезнь надо задавить в зародыше сейчас. Пока еще есть возможность.

– Вот сейчас и полечишь, – приняла решения Ленора. – Идем. Заодно и поговорим.

– Тогда сразу… позвольте представить вам. Тан Карлос Мануэль Кампос, тан Серхио Мария Вальдес, тан Амадо Эрнесто Риалон, скромный брат Анхель… епископ Тадео пытался получить аудиенцию у его высочества, но ничего не вышло. Может быть, мы и его тоже пригласим?

Ленора подумала пару секунд. А потом тряхнула головой, окончательно уничтожая сложную прическу, на которую с утра служанки полчаса потратили.

– Сначала моя мать. Потом все остальное. Вы же не просто так здесь? Обещаю, я помогу, чем смогу. Но – потом.

Феола кивнула.

Сила Леноры была такова, что болезни она… не то чтобы не видела. Огневики это могут. Да любой маг может заметить непорядок в ауре. Но вот правильно распознать его, поставить диагноз, вылечить… это другое, совсем другое.

Вот Феола могла все это сделать. Не всегда, но в данном случае – спокойно. И полечить могла.

Тоже – не всегда, не везде, не каждого. Есть свои оговорочки и у ее силы.

Вот в данном случае – что? Жил человек против воли, против силы, жил под постоянным гнетом, вот и начало ломаться, рваться там, где тоньше, где больнее… еще бы пару-тройку лет женщину так подавили, и сломалась бы окончательно. Убила бы себя. Нет, не самоубийство, просто болезнь бы ее съела. Ей бы уехать, да к детям, да куда-то в провинцию… и было бы принцессе счастье. Но – вот. Не получалось. Отец бы ее никогда не отпустил.

Сейчас его нет, и Феола просто подтолкнет ее организм. И он сам преотлично справится с болезнью. Лучшие врачи – спокойствие, счастье, ну и немного, совсем немного силы. Чтобы началось выздоровление. Дальше-то оно и само отлично пойдет.

А есть и другое. Вот ее отца-короля Феола лечить бы ни от чего не взялась. Потому что он от других подпитывался. Сосал жизненные силы, словно вампир… для такого лучшее лекарство – это смерть. Авось в следующей жизни кем-то поприличнее родится.

Неправильно?

А вот так… сила шамана такова. Не ломать, не гнуть под себя, а восстанавливать естественное течение сил. И убирать таких клопов-паразитов в том числе.

Повезло старому королю, что он с Феолой не встретился. И с Адэхи. Но то его величество Аурелио Августин умер бы раньше, умер болезненно и страшно. Потому что все его зло шаманы бы ему вернули. Может, и хотели бы закон обойти, да не смогли бы.

Природа силы такая. Шаманская… себя не сломаешь.

Это Феола и объясняла Леноре, пока они шли по коридорам в покои ее высочества. А что? Не мединцы же, вполне нейтральная тема, идут две девушки, про магию разговаривают. Бывает…

Только вот Леноре этого хватило.

И уже в покоях матери, тщательно заперев верь и проверив – нет никого? Нет, никого рядом нет… она решилась.

– Король не своей смертью умер. Его кто-то отравил.

Тан Кампос аж за сердце схватился. Амадо присвистнул, в нарушение всех правил этикета. Захлопал глазами Вальдес, помянул демона брат Анхель. И только Феола осталась невозмутима. Она как раз правила потоки сил ее высочества Маргариты Марии, куда тут отвлекаться?

Убили короля?

Да и демон с ним! Судя по результату его действий, надо было еще бы и помучить! Так что…

Феола и не отвлекалась, пока потоки сил Маргариты Марии не пришли в равновесие. Ленора, которая наблюдала за этим действием, только головой покачала.

– Вижу, но повторить, наверное, не смогу.

– Кто на что учился, – Феола насмешливо фыркнула. – Я тоже огненными шарами швыряться не стану.

– Но сможешь.

– Смогу. Но не стану.

Ленора пожала плечами и все-таки не удержалась.

– А к нам в Академию не хочешь приехать? На пару лекций?

– Еще скажи – подопытным материалом, – фыркнула Феола.

Как-то сразу и моментально девушки перешли на «ты». Впрочем, какие титулы среди магов? Ленора так привыкла, а Феоле, с ее островным воспитанием, и того было проще.

– Сразу подопытным?

– Может, недельку маги и потерпят, а потом я их число поубавлю, – Феола, не спрашивая, плеснула себе воды в высокий бокал и выпила залпом. – Уф-фф… Каждый раз пить хочется. Адэхи говорит, к сорока годам пройдет, но это ж когда еще будет!

– Адэхи?

– Индеец. Шаман. Мой наставник. Это сейчас не столь важно… за епископом еще не послали?

В дверь постучали.

Ленора фыркнула.

– За епископом я не посылала. Но думаю, тот, кто пришел, нам тоже пригодится.

– Что случилось, кузина?

Его высочество Бернардо встревожился. Ленора почти потребовала бежать к ней… да что такое?! Что могло произойти?!

А вот…

Такого собрания он не ждал. Но…

– Тан Кампос, ваше высокопреосвященство, таны… эээ…

Ленора быстро представила присутствующих, оставив Феолу под конец.

– Ритана Феола Амадина Ксарес. Шаман.

– Шаман?

Бернардо даже рот открыл. Шаман… разве они так выглядят? Стоит перед ним какая-то девчонка, смотрит веселыми глазами… где в ней величественность? Где серьезность?

Да в страшном сне не подумается, что это – шаман! Но Ленора же врать не станет? Правда? Или станет?

– Ленора? Что-то серьезное случилось?

– Вы позволите, ваше высочество… ваше высочество, ваше высочество…

Епископ кланялся по очереди присутствующим членам королевской семьи, в порядке старшинства. Ее высочество Маргарита Мария позволила поцеловать ручку – и в свою очередь прикоснулась губами к епископскому кольцу.

– Благословите, отче…

Бернардо это ничуть не успокоило. Наоборот…

– Мне доложили, что вы, ваше высокопреосвященство, хотели поговорить с моим отцом. Но он отказался вас принять.

– Да, ваше высочество.

– И вот вы здесь?

– И я прошу вас, ваше высочество, выслушать тана Кампоса. Он изложит ситуацию лучше, чем я, недостойный.

Феола поглядела на епископа, нахмурилась и, недолго думая, потянула его к креслу.

– Простите. Если сейчас этим не заняться, епископ у нас на пару дней сляжет. А некогда.

– Я не…

– Вы переволновались, устали, и сердце у вас бьется в два раза чаще. А лекарство вы сегодня уже пили. Спорить будете? – огрызнулась Феола.

После обучения у Адэхи для нее это все было, словно открытая книга. Опять же она могла помочь. Здесь и сейчас епископ страдал не за себя, а для общего дела. Вот и получалось, что его вылечить на благо. Страдал бы во имя блуда или, там, убийства, Феола бы и пальцем не шевельнула.

– Вот так, сейчас потоки стабилизируем…

Ленора бы с удовольствием поглядела на происходящее, как маг, но куда там! Тан Кампос принялся рассказывать – и у девушки волосы дыбом встали.

Короля отравили?

Да это еще ерунда! Вообще, считай, игрушки на опушке! А вот тут… тут все намного серьезнее.

Бернардо хоть часть истории знал, с продолжением. А Ленора вообще ни о чем таком и не догадывалась. Прекрасно жила себе в Академии.

А ведь случись что…

Огонь и вода – антагонисты. Но именно потому огневиков и не бросят против водников. Бессмысленно, силы просто нивелируются. Лучше выпустить на них магов земли или воздуха. А еще лучше… что уж там! Феолу бы на них! Шаманов – и побольше!

Бернардо слушал молча, не перебивая, потом, когда тан Кампос замолчал, принялся задавать уточняющие вопросы. Немного, впрочем. Основное тан рассказал, а мелочи сейчас погоды не сделают.

– Тан, поступки моего отца не обсуждаются. Давайте решим, что мы сможем сделать для избавления от этой угрозы.

Присутствующие мысленно поставили Бернардо большой плюсик.

Действительно, есть ли смысл ругаться? Надо что-то делать. Надо разбираться с проблемой, а не возмущаться отношением к ней отца. Хоселиус Аурелио именно такой, каким его сделал Аурелио Августин.

Да, слабый, да, зависимый, да, непостоянный и легко переключающийся! И что теперь?

Убивать его за это?

Вот еще не хватало! Мединцев вам мало, что ли? И так кучу народа переубивали! Пусть живет, а Бернардо присмотрит, и за отцом, и за государством. Сложно?

А вот не дошел еще парень до той степени сволочизма, когда люди готовы всем пожертвовать ради власти. И отцом, и матерью, и детьми своими… всякое бывало в истории. Бернардо будет защищаться сам, будет защищать отца, и сейчас для этого нужно… что, собственно, нужно?

Второе заседание военного совета можно было считать стихийно открытым.

– Мы не знаем практически ничего про мединцев, – вздохнул Амадо. – То есть я знаю, что у них был запасной план, но в чем он состоит? Об этом знают только те, кто собирается его воплощать.

– И от чего вы предлагаете защищаться?

– От всего.

– Перенести коронацию? – вслух подумал Бернардо.

– Вряд ли это поможет, – честно сказал епископ. – Понимаете, им же нужен был не король как таковой. Окажется Хоселиус Аурелио жертвой – хорошо. Нет? Им и так неплохо будет, если их демоница вернется в мир.

– Не вернется, – скрипнула зубами Феола. – Твар-ри!

– Скажи, Адэхи… твой учитель, не сможет узнать о запасном плане?

Феола качнула головой.

– Вряд ли. Он не может читать чужие мысли, он не провидец и не пророк. Он знает, что рисунок мира здесь нарушен, что его зовут, призывают на помощь… не более того.

– Но он сможет помочь?

– Смотря чем, – Феола развела руками. – Адэхи не смог бы предотвратить взрывы, он сможет только перенаправить силу в другую сторону, чтобы скорлупа мира не треснула.

– То есть нам с того никакой пользы. Нас-то все равно убьют.

– Боюсь, что так. Шаманы не всесильны, иначе индейцам не пришлось бы уходить из этого мира, платя своей кровью.

– Может, шаманы и не всесильны, но магия провидцев есть именно у них?

Феола сдвинула брови.

– Похоже, мне и правда придется ехать в вашу Академию. Если это все, что вы знаете про индейцев… это невежество.

Ленора сверкнула глазами. Она бы ответила, и достаточно резко, но Амадо оказался первым.

– Даже я знаю мало, хотя индейцев я изучал долго. Очень долго. Остались только сказки…

Феола чуть смягчилась и тряхнула головой.

– Магия предсказаний – это не записная книжка. Там не сказано – в пять часов прозвенит будильник, в шесть от этого вылупятся птенцы в гнезде, в семь утра одного из них съест ласка… так не бывает. Это не жесткое расписание, а скорее, вводные – и итог. Но не жесткая роспись действий по минутам. Так не бывает. Сейчас у нас есть исходные данные – в нашем мире остались мединцы. Итог – они могут погубить мир, примерно в эти дни. Как и что – предсказание вряд ли учтет. Когда-то у нас… у индейцев были настоящие пророчицы и пророки, но те времена прошли. Шаманы редки, но настоящие провидцы встречаются в десять, двадцать раз реже.

– Извини, – покаялась Ленора, – я не знала. В нашей магии такого нет. Разве что в Церкви знают больше?

Епископ Тадео, которому стало намного легче после вмешательства Феолы, укоризненно покачал головой.

– Механизм предвидения у святых, у пророков – иной. Их знания исходят от Творца, а знания провидцев немного из другого источника, верно же?

– Они не проводники воли демонов, – обиделась на епископа Феола.

– Конечно, нет! – взмахнул рукой брат Анхель. – Они, скорее, читают изменения в окружающем мире, верно?

– Эфирные потоки… да, часто – так. Они не видят – ВСЕ. Они видят, к чему может привести то или иное течение русла. Все верно, это – другое. Пророку никто не диктует, он просто видит, к чему может привести то или иное начало. Но любое пророчество можно изменить!

– Вот и давайте думать о конкретных вещах, а не о пророках небесных, – припечатал Бернардо. – Итак, что мы можем сделать?

Но прежде, чем ему ответили – Творец его знает, в комнату постучали. Хавьер Карраско остановился на пороге, а за спиной некроманта маячил мужчина в каких-то лохмотьях.

– Простите, что потревожил, – вежливо извинился некромант. – У меня не было другого выхода.

– Крис? – удивился Амадо. – Ты?

– Я. И у меня срочные новости. О мединцах.

Первым опомнился епископ Тадео. Вот что значит – должность.

– Кто после этого откажется признать всемогущество Творца?

Промолчали – все. Дружно.

(обратно)

Глава 2

Лично себя Слизень считал вполне умным и удачливым бизнесменом.

А что такого?

Более того, он искренне считал себя человеком, который дарит другим лучшую жизнь! Разве нет?

Вот, к примеру, приезжает в город девчонка из деревни. Думаете, ее тут ждут? Да тут таких, с горящими глазами и надеждами на счастливую жизнь – половина города. Ага, и на каждой из них принц женится.

Сразу и по два раза!

Хоть на пальцах бы посчитали число холостых принцев – и число прибывающих в столицу идиоток. Разве что гарем завести, но и тогда принц не справится. Нереально такое! Эта… Теория вероятности!

Слизень грамотный, он в свое время даже школу закончил, вот!

Потому и дело свое поставил на широкую ногу.

На него много кто работает. В поездах, в том числе на вокзалах… выходит девчонка из поезда – и совершенно случайно налетает на милую старушку. Которая подворачивает ногу и не может идти.

Дальше?

Дорогая девочка, пожалуйста, проводи меня, выпей со мной чая – и в результате девчонка оказывается в борделе. А там разве ей работа?

Полоть-сажать-копать не надо, шить-стирать-гладить тоже не надо, лежи себе, ноги раздвинув, да деньги собирай! Красота!

Где б она еще такую работу нашла? И все благодаря Слизню!

Схем таких много, но ведь что в них главное? Правильно, Слизень помогает женщинам устроить свою судьбу, и это хорошо.

А с позапрошлого года, как он начал корабли с рабынями в Форсманскую империю гонять, вообще райское время настало! Там-то бабы нужны!

Там у каждого мужика по нескольку баб, а им же служанки нужны, рабыни, всякое такое… считай, он деревенским дурам жизнь устраивает! Когда б они сами такую работу нашли? Да никогда! А если какой посчастливится под хозяина лечь, так и вообще шикарно получится! Что они – не за этим в столицу едут?

За этим самым, просто не признаются!

Романтика, любовь-морковь… что ж вы дома-то ту морковь не растили, вешаясь на шею соседским парням? Не хотелось?

Вы все такие-растакие, потрясающие и красотки, а это обычные деревенские пентюхи, которые вас недостойны? Ну вот и получите!

Что, не нравится? А какая разница?

Слизень ее в упор не видел!

Ты хотела продавать свое тело? Ты это и делаешь! Ах, одному мужчине, а не всем подряд? Что ж, в Форсманской империи у тебя будет один хозяин.

Ты хотела так продаваться, чтобы быть главной?

Извини, так это не работает.

Слизень вообще не любил женщин. Не за что было.

Мать он даже не знал, вырос он как раз при публичном доме, и налюбовался вдосталь. От души. Что может делать мальчишка в публичном доме?

А много чего. От уборки до… Да, у всех разные вкусы. И такие тоже встречаются. Правда, Слизень был слишком некрасив, так что в этом смысле его не трогали. Но бед он хлебнул полной ложкой. И теперь считал справедливым наживаться на тех, кому было на него плевать.

Вы едете в столицу, ничего не зная о ней. Не зная о ее изнанке. Не думая ни о чем, и ни о ком.

Ваша голова плотно забита розовыми лепестками, мозги там не помещаются. Где уж идиоткам подумать, что между принцем и посудомойкой никогда не будет любви. Страсть – будет. Но потом страсть прогорит, и останутся только угольки. У некоторых золотые, но у большинства самые обыкновенные, от которых толку ноль. Так что…

Слизень жил, как будто это было его последним днем. Рвал, хватал, драл… Может, потом. Спустя лет пять или десять, он и сам уедет в Форсманскую империю? А что такого?

Деньги у него есть, а там можно будет купить себе домик с виноградом и жить спокойно. Жениться? Завести детей?

Да никогда!

Насмотрелся он на этих хищных тварей! И на баб, и на ребятишек, если что… ему такого не нужно! Он будет жить только для себя! А если понадобится, он и в бордель сходит, не переломится. Попользуется, да и пойдет…

Сейчас, вот, он товар перед отправкой пробует. Не каждый, понятно.

Если какую дешевку из деревни, которая по сеновалам уже с десятком парней перевалялась, это можно. Только надо позаботиться, чтобы чего не подцепить. Да-да, вы думали, от любви только подарки бывают?

Нет, дурные болезни и дети встречаются намного чаще.

Но ладно, это-то неважно. А вот есть и другой товарец, вроде того, что Крыс подогнал!

Чистокровный!

Породистый!

Ританы! Даже две! Видел их Слизень, хоть и издали, одна светленькая такая, фигуристая, ух, сам бы того, вторая рыженькая. На его вкус похуже, но и на таких любители найдутся, особенно в Форсманской империи. Там-то у всех волосы черные в основном.

Там и рыжих любят, и светленьких… вот, жалко, конечно, но попробовать никого из ритан не выйдет. За нетронутых больше заплатят!

А и ладно!

Баб на свете много, а вот денег много не бывает, это уж всяко! И кстати говоря, что хорошо, так искать их, считай, и не будут. И братика их хорошо бы прихватить. В Форсмане такие тоже ценятся. Как рабы, да…

У всех ведь разные вкусы, молодой и красивый раб стоит дорого. Очень дорого…

А что уж с ним там делать будут… захотят – для утех оставят, захотят – оскопят, да и при гареме будет, захотят – на галеры продадут или вообще засекут насмерть, да какая Слизню разница!

Он купец, а не исповедник, его не волнует, что там потом и с кем будет! Это не его дело!

Самое приятное – что?

Конечно, деньги. Но еще и безопасность. Кто будет искать этих троих?

Да никто!

Живя в столице, поневоле узнаёшь об одном, о другом, в том числе и о Ксаресах Слизень слышал. Старик там… конечно, лет тридцать назад он был о-го-го, а сейчас старик и есть. Побегает денек, да и сляжет, а там и на тот свет уберется.

Старшие сыновья и дочка там начнут наследство делить, а младший, который в колониях… так пока он еще из колоний приедет, пока что накопает… если вообще накопает!

Не, тут тоже можно не бояться.

Знай «порядочный купец» о том, что Феола маг, да еще шаман, он бы, конечно, и сам не полез, и Анхелю что-нибудь ценное оторвал. Но не знал же!

Откуда бы?

Лоуренсио старался о таком молчать, Алисия тоже. Феоле и в голову не пришло бы откровенничать с Анхелем, для нее это было – как с мокрицей разговаривать. А понаблюдать, что-то выяснить…

Времени не было.

Слишком уж разозлился Анхель Толедо.

Слишком сильно его сначала Феола зацепила, издеваясь, иначе не скажешь, наотмашь, а потом и Алисия. Хоть бы кого другого предпочла, не так бы обидно, но Ортис!

ОРТИС!!!

Так что всей информацией не владели ни Анхель, ни Слизень. А время шло к вечеру, и люди готовились, и в порту стоял корабль, готовый принять на борт троих человек, и надежно их спрятать в потайных отсеках…

Время шло.

* * *

– Мам, ты уверена?

Альба поигрывала веером и смотрела на сына.

– Детка, а ты хочешь и дальше жить так, как сейчас? Только на папину зарплату, откровенно… небольшую? Считать каждую монету, не иметь того, что пристало тебе по праву рождения, не быть представленным ко двору – денег не хватит. Не завести свой мобиль, не одеться, как подобает… да много чего – не! Твой отец просто не может все это обеспечить! Я нашла способ. Но если не хочешь…

– Хочу. В смысле жить на медяки не хочу. Но ведь это не от меня зависит?

Предложение матери Карлос выслушал без особого удивления.

Сам искал, сам думал, сам прикидывал возможности. Матери что-то интересненькое попалось раньше? Да и великолепно!

Конечно, как порядочный сын, он поделится с матерью. Это будет и хорошо, и правильно… и наверняка мать подстрахуется, чтобы ее не выкинули на обочину.

Но…

– Мам, в нашем разговоре есть еще одна сторона. Разве нет?

– Есть, – кивнула Альба, отлично знавшая, о ком говорит Карлос.

– Она согласится?

– Малыш, а ты бы отказался от таких денег? Нищая девчонка, из колоний – и Состояние?

– Я бы не отказался, но бабы… прости, мам…

Альба задумалась и кивнула.

– Да, пожалуй.

Вспомнить себя, вспомнить Эудженио Валерансу, вспомнить молодость… а некоторые (не будем показывать пальцами на некромантов, они и откусить могут) и сейчас себя ненамного умнее ведут.

– Сыночек, ты у меня такой умница!

– Мам, а все же? – не поддался на лесть Карлос.

Оно конечно, предложение весьма заманчивое, но осуществляться оно должно только по доброй воле. А если кто заартачится, считай, вся его сытая и обеспеченная жизнь насмарку!

– Я поговорю с Патрисио. Чтобы мы и это предусмотрели.

– Поговори, пожалуйста. Предварительно я согласен, но тут не все от меня зависит.

Альба только вздохнула.

Да, к сожалению.

Если бы речь шла только о Карлосе или только о ней – там бы и речи не было. Но посторонние люди, которых она даже не видела… нет-нет, сыночек полностью прав. Надо предусмотреть всё.

И Альба, притянув к себе сына, крепко поцеловала его в лоб.

– Поговорю. Ты заслуживаешь большего – и получишь все, чего достоин. Обещаю, сынок!

– Мам, ты у меня замечательная. А завтра, на коронации…

– Да, Патрисио пригласил нас обоих. На похороны короля я тебя пригласить не могла, тебя не было дома…

– Друзья позвали. Мы все с крыши видели.

– С крыши! Творец… ты должен! Ты имеешь полное право присутствовать, в первых рядах! Ты – тан! Чистокровный, по рождению!

Карлос только вздохнул.

Да, тан.

Хотя на тему чистокровности и рождения уж не мамочке бы ротик открывать. С ее предками-купцами. А у отца и того веселее, первое поколение считай. Нувориши…

В любом случае чего стоит то происхождение без денег и связей? Тьфу – да и только!

Вслух он ничего не сказал, но Альба и сама не была дурой.

– Мы сейчас идем в ателье, заказывать достойную одежду, а завтра поедем с Ксаресами на коронацию. Как и подобает!

Карлос кивнул.

Ателье? Обновки? Дорогие?

Это он любил, ценил, уважал, и вообще, дайте больше! Вот… понимать же надо! Он! Весь такой шикарный! В белом костюме, в алой рубашке, выходит из шикарного черного мобиля, а в мобиле его ждет очаровательная девушка, которой все завидуют. В двух смыслах.

И ему завидуют, потому что девушка – очаровательна, а как же иначе?

И ей завидуют, потому что такое сокровище, как Карлос, не каждой достается!

Да… шикарная одежда, дом на побережье, мобиль, поместье, золото, которое можно тратить без ограничений… Карлос мечтательно улыбнулся, и Альба немного успокоилась.

Ах, как же очарователен ее сын! Как же он хорош собой!

Разве можно ему отказать?

Нет-нет, это совершенно невозможно и невероятно. Но с Патрисио она все равно все обговорит. Так, на всякий случай. Береженого Творец бережет, это уж точно.

* * *

Военный совет продолжался в расширенном составе.

Маргарита Мария слушала – и ее трясло от ужаса.

Мединцы.

Жертвоприношение.

Рядом со столицей, Творец! Совсем рядом!!!

Женщина схватила Ленору за руку.

– Дочка! Ты должна немедленно уехать!

Дочь подняла тонкие брови.

– Мам, ты что?

Принцесса обхватила себя за плечи.

– Таны, ританы, я все понимаю, но я боюсь за дочь. Я считаю, что Леноре здесь не место. Что она должна уехать сегодня же. Сейчас…

Почему все смотрят на нее с такой жалостью?

Почему?!

Бернардо заговорил первый. Грустно и печально.

– Тетя, вы еще не поняли? Мединцы не развернулись бы так, если бы им не помогли. У нас не один, а ДВА заговора. И если эти рыбохвосты всего лишь… да, всего лишь хотят вернуть своего демона, то кто-то из нашей родни сильно хочет сесть на трон. Вы можете удалить Ленору хоть куда, но она все равно будет в опасности. Если в человеке так мало королевской крови, что он готов жениться на Мерседес… то есть на внучке Аурелио Августина, на моей… получается, троюродной сестре? Ладно, неважно, как это называть, пусть – кузине. Если в нем так мало королевской крови, Ленора тоже будет для него угрозой.

– Но она…

– Мам, то, что я выйду замуж, меня не спасет. У королев часто бывали консорты, – тихо произнесла Ленора. – А мы еще и маги. Угроза, которую надо будет устранить. Обязательно.

И в этот момент ее высочество вспомнила.

Ударило под сердце осознание, заставило выгнуться от боли, оборвало дыхание… если бы не Феола, тут бы и закончилась история ее высочества. Но умереть рядом с шаманом?

А еще и рядом с некромантом?

Хм, весьма сомнительное мероприятие.

Феола тут же оказалась на коленях рядом с принцессой, стиснула ее руку своими, вливая силу, оттолкнула Ленору без всяких вежливостей.

– Брысь! А то еще выкидыш случится!

Ленора и спорить не стала. Она видела, что матери уже становится лучше, что ее аура вновь наливается алыми, голубыми, золотистыми тонами… и в то же время…

– Мама?

– Лоренсо, – одними губами выговорила Маргарита Мария. – Он сказал, что я вряд ли одобрю его невесту…

– Брат?

Маргарита Мария опустила глаза. Нет, она не верила, что ее сын участвует в заговоре. Лоренсо с избытком хватало и его герцогства, и власти, и спокойной жизни. Он домосед, в отличие от многих.

Но… если сын?!

Как ей жить после этого? Как дышать?

Маргарита понимала, умри кто-то из ее детей – и она не переживет их. Просто не сможет. Слишком уж сильно изранили ее душу, слишком искалечили. Не выдержит она больше боли. Не сумеет…

Но и промолчать она не смогла бы.

На одной чаше весов ее жизнь и жизнь сына.

А на другой – дочь. И ее ребенок, первый внук Маргариты. И Бернардо, и Игнасио, и Хосе, и… и в чем виноваты жители столицы?

Тот, кто задумал подобное, права на жизнь не имеет. А если заодно не сможет жить и она… значит, так тому и быть. Маргарита примет свою судьбу.

Мужчины переглядывались недолго.

Бернардо хлопнул ладонью по подлокотнику.

– Так… у нас тут три мага?

С этим было не поспорить.

– Приглашаем Лоренсо на разговор. И пусть попробует соврать хоть словом! Голову оторву!

Маргарита невольно поежилась. Ее отец так говорил…

Ленора подошла к двери и отправила слуг на поиски брата. Все молчали и ждали.

* * *

Лоренсо долго ждать не пришлось.

Мужчина вошел, улыбнулся, посмотрел удивленно на маму, сестру, всех остальных… обратился, правда, к Бернардо:

– Что случилось? Кузен?

– Может быть, и ничего, – Бернардо тоже не стал долго думать. – На ком ты собираешься жениться?

Лоренсо иронично поднял брови.

– Ты решил заделаться моим папой? Не поздно ли? Сыночек уже вырос.

Маргарита чуть слышно всхлипнула. Но Лоренсо тут же повернулся к ней.

– Мам? Что… что вообще тут происходит?

– Сынок, ты ответь, пожалуйста, сейчас. Это правда надо. Очень, – тихо прошептала женщина.

Лоренсо посмотрел на мать. Потом на всех остальных. И вздохнул. Кажется, все очень серьезно? Столько людей…

– Это необходимо? Беседовать в присутствии…

– Да, – Бернардо не сомневался ни секунды. – Обещаю, никто не опорочит честь твоей избранницы, мы знаем, как трепетно к этому относится наш двор.

Лоренсо чуточку смутился.

– Ну… она вообще не ритана. Простая сеньорита.

Все напряглись еще больше.

– Имя?! – не выдержала Феола, как самая молодая.

– Я все равно на ней женюсь, – предупредил Лоренсо. – И мне плевать… сегодня же поеду!

– Имя?! – рыкнул уже и Бернардо.

– Я ее люблю! И плевать мне на ее происхождение. Ясно?

– Сын?!

– Дельрио. Висента Анна Дельрио.

Вот чего не ожидал Лоренсо в ответ на свое признание, так это дружного облегченно-радостного вздоха. И широкую улыбку кузена.

– Поздравляю!

Впрочем, улыбки были не у всех. У той же Феолы, Амадо, Серхио – у них как раз глаза были большие и выразительные. И очень-очень удивленные.

– КАК?! – первым озвучил свой вопрос Серхио Вальдес.

Лоренсо поднял брови.

– Что – как?!

– Как вы познакомились?

– Вам не кажется, тан, что это не ваше дело?

– Ошибаетесь, герцог. Это – мое дело. Я – Серхио Мария Вальдес, это – Амадо Эрнесто Риалон. Полагаю, и остальным Риалонам будет небезразлична судьба Висенты.

Намек прозвучал весьма выразительно.

Оно, конечно…

Ты тут герцог, родственник короля, и можешь нос кривить. Но когда за тебя возьмется компания некромантов, ты быстренько пожалеешь о своей заносчивости.

Будь ты хоть кум королю, тебя сначала допросят, потом закопают, если твои ответы им не понравятся, потом выкопают, вывернут и снова закопают. Возможно, в виде зомби.

Некроманты же… у них и юмор такой, своеобразный. А уж как они за своих порвать могут!

Не-не, зачем руками?

На такое ценное дело зомби есть!

Дураком Лоренсо не был.

– Подождите-ка… Риалон… Лассара?

Амадо кивнул с людоедской улыбочкой.

Это кому кто, а у него Винни, считай, на глазах росла. Мало ли там какие герцоги рядом бегают? Абы кому мы малышку не отдадим!

Да-да, малышку!

Пусть она отлично стреляет, водит мобиль, может порезать с десяток человек и кажется, даже трупы у нее на счету есть. Неважно! Это – его родня! Они Антонию спасли в свое время, а то б… плохо бы то похищение закончилось!

Так что вы там, тан герцог, хотите рассказать про ваше знакомство?

Хотите-хотите, вы просто пока этого не знаете.

Лоренсо осмотрел присутствующих, понял, что его окружают злые и весьма любопытные люди, что сострадания он не дождется даже от матери, вздохнул – и заговорил.

* * *

Дело было около года назад.

Лоренсо как раз ехал домой.

Ночью, естественно. На мобиле. Да, по темным улицам, по столице – и что?

Ничего. Практически.

Если мобиль внезапно не заглохнет.

Если ты в одиночестве не окажешься на окраине города. И что с того, что столица? Думаете, тут не грабят и не убивают? И святые летают и солнечными лучами питаются?

Ага-ага, особенно по ночам и в переулках.

Выползли четверо таких героев, поигрывая дубинками и кастетами, и принялись объяснять Лоренсо, что лучше б ему по-доброму отдать хорошим ребятам мобиль, деньги, одежду…

Лоренсо понял, что жизнь он тоже в итоге ребятам подарит. А что? Начнется с одной уступки, да так и продолжится. Чтобы быдло над ним потом не покуражилось?

По-любому его изобьют, может, убьют, только сдохнет он на коленях. Это всегда так. Сделаешь шаг назад – и не заметишь, как тебя разотрут в пыль под сапогами.

Лоренсо ответил гопникам безусловно не герцогскими словами и приготовился умирать. Монтировка, конечно, штука неплохая, но один против четырех? Да и оружием они явно владеют неплохо…

Там бы ему и лечь, но Висента как раз возвращалась домой. Можно вытащить девушку из грязного квартала, но как вытряхнуть квартал из девушки? Висента не стала проституткой, но у нее остались друзья, знакомые, она просто старалась не терять из виду старые связи…

Сегодня она как раз возвращалась от скупщика.

Нет, не краденое. Но всякое бывает… да, и могилы иногда разоряют, и вещички по некромантской части там бывают неучтенные, и книжки из тех, что храм явно не одобрит. И что?

Храм сам по себе, а жизнь-то на земле идет… поди, найди подходящий подарок для семейки некромантов! Поневоле будешь по всем углам шариться!

Вот Винни и шла домой, как примерная девочка, с книжкой под мышкой… гримуаром она и приложила одного из нападающих.

А гримуар-то некромантский! А гримуар-то непростой!

Приложила она от души, а книга уже сама дальше вцепилась, почуяв кровь (Винни гопнику макушку застежкой оцарапала). Развернула страницы, зашелестела листами – и накрыла всю голову. И явно там чем-то нехорошим занялась.

Еще с одним гопником в это время разобрался Лоренсо. Отвел в сторону дубинку, получив здоровущий синяк на предплечье, и сам, от души, вломил гаду монтировкой. Сотрясение черепа… нет, не мозга, мозгов там не было отродясь. Есть такие личности, в голове – сплошная кость от уха до уха.

Еще одного ткнула ножом Винни.

Не ласково, в ножку или, там, в плечико. А так, что жертва упала и талантливо притворилась дохлой. В живот, чуть пониже печени. Не насмерть, но и встать и драться жертва явно не соберется. Разве что до больницы доползет… если болевого шока не случится.

Третий гопник, видимо, единственный обладатель мозга на всю компанию, сбежал сразу.

Четвертому книга таки сняла скальп и отгрызла уши, но это выяснилось уже потом. А пока у сломанного мобиля знакомились мужчина и девушка. Висента полезла под капот, обнаружила поломку, кое-как прочистила клапан своей же шпилькой, Лоренсо предложил подвезти ее до дома, чтобы никто не напал…

Ладно-ладно, чтобы ваш гримуар больше никого не загрыз…

Так и началось их общение.

Совершенно новое для Лоренсо.

Вполне обыденное и привычное для Винни. Что она – тех танов не видела? Да каждый день по нескольку раз в день! Риалоны, Лассара, тот же Вальдес… не такие высокородные? Не герцоги? И королевской крови в них нет?

И что?

Герцогов по странам – хоть в бочке соли. А вот некромантов поискать, не найти и снова поискать! Так что никакой робости Висента не испытывала.

Привычно навела справки о Лоренсо, подумала, что никогда у них ничего общего не будет – и принялась дружить. Как отлично умела.

Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной? А вот и неправда ваша! Бывает – если женщине ничего от мужчины не нужно! Винни как раз из таких и была. Что ей может быть нужно от Лоренсо?

Да ничего!

У нее всё есть!

Интересная жизнь, родные и близкие, любимые и важные, дело и дом… и чего еще?

Любовь?

Да какая любовь между трущобной девчонкой и принцем? Смешно даже!

А вот съездить куда-нибудь на водопады – с удовольствием! Полазить по горам и пещерам? Тоже!

Удрать на пару-тройку дней в соседний город и устроить там рейд по антикварным магазинам?

Опробовать совместно новый мобиль?

А что в этом такого? Это же им обоим интересно! Винни – нормальный приятель, который не станет пищать, верещать, требовать заботы, с ней можно обо всем этом разговаривать, а мобиль, между прочим, она разобрать и собрать может! Нравятся ей эти машины! Мощные и громадные!

И яхты нравятся, но чуточку меньше!

Только вот Висента упустила из виду самого Лоренсо. Это ей были привычны таны. А ему… для него Висента оказалась глотком свежего ветра. Той самой звездой, к которой стоит тянуться всю жизнь, даже если она останется для тебя недоступной. Яркая, интересная, необычная… как тут было устоять? Тем более, Висента даже и не замечала, что за ней ухаживают. Такого ведь не может быть, правда?

Чистая правда!

Цветы Лоренсо ей даже не дарил – девушка их терпеть не могла. Время они проводили весело, а о чем-то более интимном и речи не заходило.

Признаться у Лоренсо получилось только в прошлом году. И то… они тогда полезли в известковую ледяную пещеру. Интересно же было! И посмотреть, и побывать, и вообще…^[286]

Все было мирно и обыденно, но потом получилось так, что Висента неудачно повернулась, пещера-то ледяная. Оскользнулась, подвернула ногу…

Лоренсо нес ее к выходу на руках. И как-то очень органично сознался, что готов носить ее всю жизнь. Потому что любит.

Висента оставалась сама собой и в пещере. В романе она бы разрыдалась, кинулась на шею герою, и жили бы они долго и счастливо.

В жизни же… Винни просто ему не поверила. Так не бывает, и она не такая, и вообще – это что за покушения на свободу друга?

Лоренсо понял, что если он отступит, Висента просто уйдет. И даже не оглянется, и постарается про него забыть, и про все, что могло бы случиться между ними, и замуж выйдет за кого-то другого… да разве в мире есть хоть один достойный ее мужчина?!

Нет!

Лоренсо тоже не самое большое счастье, но он хотя бы об этом знает! И любит ее искренне…

Упорство ему явно передалось от деда. Он вцепился в свое счастье руками и зубами, дневал и ночевал под окном любимой… и Висента решила приглядеться к нему повнимательнее. Еще и условие поставила – год.

Вот если через год он повторит свое предложение, она ему честно ответит, да или нет. А за этот год они попробуют узнать друг друга получше. И… есть ведь не только влюбленные! Есть еще и мир вокруг них!

Как бы принял Висенту Аурелио Августин? Плохо, кто б сомневался!

Как получится у Лоренсо жить вне привычного круга общения? Скорее всего, тоже плохо. И на что он жить будет? И как?

Эти вопросы требовали ответа. Ведь Лоренсо герцог, он не умеет работать и зарабатывать, ему не приходилось торговать, ему не приходилось учить, лечить, воевать… конечно, он многое знает, но знать и уметь суть вещи разные. Знать и работать, применять свои знания на практике, выгодно продавать их или вкладывать… он управлял землями, он получал доходы от арендаторов. Он проверял управляющих, но это неустойчиво. В этом он зависит от короля.

А если его величество лишит юношу земель и титула? На что жить тогда?

Эти вопросы требовали ответов. И Лоренсо искал их.

Сейчас у него были несколько своих кораблей, небольшая торговля, которой он уделял время, и он не прогорал. Потому что торговал тем, в чем разбирается. Предметами искусства…

Вроде и неплохо получалось? Доходов было пока не так, чтобы много, но на жизнь ему бы хватило. Это он и поведал присутствующим.

– А когда истекает год? – с интересом уточнила Феола.

– Через два месяца.

– И вы намерены сделать Винни предложение?

– Намерен, – жестко кивнул Лоренсо. – Мам, прости, но Висента мне важнее титула. Насмотрелся я за это время на придворных стервочек, одна Мегана чего стоит… тьфу, дрянь!

Спорить с ним никто и не собирался, вот еще не хватало!

– Отца я попробую убедить, – по-деловому отозвался Бернардо. – Не думаю, что ему будет принципиально происхождение твоей невесты, хотя… как знать?

– Вместе убеждать будем, – Маргарита Мария почти светилась от счастья. Подумаешь, не ритана, а сеньорита! И что?

Главное – ее ребенок не причастен ни к какому заговору! А еще…

Это что за наглость такая – от ее сына отказываться? Да из принципа надо эту девчонку замуж выдать за Лоренсо! Она что – своего счастья в упор не видит?! Кстати, можно сразу начать наводить справки. Есть у кого.

– Я правильно понимаю, сеньорита Висента вам знакома, тан? Ритана?

– Отлично знакома, ваше высочество, – отозвался Серхио Вальдес. – У вашего сына отличный вкус.

Лоренсо и сам так думал. Но…

– А почему этот вопрос вообще возник? Мне никто не хочет ничего разъяснить?

Мужчины переглянулись.

– Ваше высокопреосвященство, нам надо ехать, – отец Анхель вежливо подбирал слова. Но всем и так было ясно.

На встрече с Дареей нужен кто?

Амадо и Феола – обязательно. Один, как сыщик, вторая – как шаман. Серхио Вальдес, тан Кампос, сам отец Анхель, как люди, которые могут принимать решения и мобилизовать других.

Остальные?

Может, Ленора подошла бы как маг. Но беременность?

Кто ж ее куда теперь возьмет? Пусть и не рассчитывает! Максимум – сидит и мать охраняет. Принцесса, кстати, это понимала и отчаянно злилась. Но не спорила, она бы тоже беременную не взяла.

Бернардо?

Его честно попытались оставить во дворце. Но его высочество взвился не хуже кобры и шипел так же выразительно. Такое – и мимо него?! Кто-то совесть потерял!

Пришлось брать. В конце концов, здесь и Феола, и Хавьер, если что – принца увести успеют.

Епископ Тадео не столь здоров, как ему бы хотелось. Так что…

– Благословляю, – епископ поднял руку. – Да пребудет с вами благодать Творца. Езжайте, чада, а я пока расскажу об обстоятельствах, при которых мы познакомились с сеньоритой Дельрио.

– Вы с ней тоже знакомы? – удивился Лоренсо.

Епископ улыбнулся.

Так-то принято считать, что церковь и некроманты – антагонисты. И частенько это правда. Но разве умные люди не смогут договориться?

Вот и епископ частенько бывал в магазинчике ританы Лассара. Там и с сеньоритой Дельрио познакомился, и с ее братом, и историю их узнал…

– Я вам все сейчас расскажу.

Феола бы тоже с удовольствием послушала. Но… время, вся беда – время.

Хлопнула, закрываясь, тяжелая дверь.

* * *

Рамон был не просто в бешенстве. Если б его ярость стала ветром, землетрясение не понадобилось бы. Он бы и так повернул волны и погнал на столицу. И устроил сорокабалльный шторм.

Максимум двенадцать баллов?

Это вы еще настоящего гнева и ярости не видели! Рамон злился на все сорок, а то и пятьдесят! И был у него повод!

– Как – нет?!!

– Она куда-то исчезла, сеньор. И мы не можем ее найти.

– С…

– Не горячись, Рамон.

Сесар Мариано Мартин был одним из немногих, кто мог так спокойно говорить с Рамоном. И подходить к нему. И не опасаться приступов гнева.

Внешне, кстати, Сесар был вполне человекообразен. Мешало ему лишь одно обстоятельство – руки. То есть щупальца вместо них.

Пучки щупалец от плеч и ниже.

Много тонких, длинных, извивающихся нитей.

Впрочем, Сесар с этим справлялся. Он выпускал пять штук в рукава, надевал перчатки, а остальные щупальца прижимал к телу. Плотно-плотно.

С магией он справлялся, а небольшое сродство с актинией ему и не сильно мешало.

– Не горячись! Ты мне это говоришь!!! У нас считаные часы остаются… куда могла отправиться эта идиотка?!

– Конечно, домой. Куда еще она могла отправиться? У нее там мать и сестра…

Рамон скрипнул зубами. То есть роговыми наростами – как известно, у крабов зубов нет. Во рту.

В желудке – дело другое.

– Если эта идиотка попадется, она нас выдаст! Даже не сомневаюсь! Ах, мама! Ах сестра! Дура!!! Убить ее надо было!

– Я могу отправиться за ней.

– Нет! Ты нужен мне здесь!

Сесар нахмурился.

– Прямо сейчас – не нужен. К ритуалу все готово, мы просто выжидаем время.

– А если что-то случится? Нет, Сесар, я один могу не вытянуть, ты мне нужен на подпитке и подстраховке.

– Ты прекрасно вытянешь. Да и я не задержусь. Но сам понимаешь, если Дарея попадется… это будет плохо для всех.

– Безусловно, – согласился мужчина. – Она будет пытаться вытащить своих даже за счет самого святого. Даже Владычицы, – на лице Рамона отразилось нечто похожее на благоговение, но ненадолго. Пара минут – и снова гнев и ненависть, направленные на Дарею. – Я недооценил ее преданность семье.

– Тогда предлагаю все же попробовать перехватить ее в столице. Я сам это сделаю, а ты с ребятами вполне сможешь вытянуть ритуал, если я задержусь. Жертвенных барашков у нас вполне хватает!

Рамон подумал несколько минут.

Ярость так же туманила голову, так же заставляла раздосадованно шипеть и скрежетать мандибулами, но правоту Сесара он понимал.

Действительно, они не могут начать ритуал раньше определенного времени. Да, это связано с фазами луны, да, это связано со временем суток. Так уж вышло, лучшее время – это или три часа дня, но это уже поздно, или три часа ночи.

Время кошмаров.

До трех часов ночи Сесар прекрасно успеет и сплавать, и вернуться.

И Рамон успеет все еще раз проверить и подготовить, все же они рассчитывали на первый вариант. Второй намного затратнее, и много смертей уйдет впустую!

Нет-нет, сами смерти Рамона не трогали! Но вот энергия, которая вырабатывается при гибели человека! Дармовая, вкусная, полезная! И – профуканная?

Это как золото в водоворот выбрасывать! Очень обидно и напрасно…

Может, можно еще что-то улучшить? Да, в последний момент! И что? Так часто бывает, что в голову приходят самые гениальные идеи именно в последнюю минуту!

И…

Если уж копнуть вовсе глубоко, Сесар слегка раздражал Рамона.

Сильный, измененный, маг, но не столь преданный Владычице Синэри, как сам Рамон. Во многом себе на уме, во многом желающий Ее возвращения ради своей выгоды.

Рамону это не нравилось.

Владычица – безусловна и идеальна. Ее возвращение – цель и мечта! Но не для Сесара.

У них есть общая цель, у них общий путь, но как-то так получается, что они идут и злятся, идут – и сталкиваются локтями.

Очень неудобно… Бесит, злит, раздражает…

Ладно!

– Я надеюсь, ты не задержишься надолго.

– Я уверен – не задержусь. Только скажи… тебя устроит любой вариант решения проблемы?

Рамон качнул головой.

– Если получится – верни ее живой. Может, где еще пригодится. Или на алтарь пойдет, или Владычица ее лично покарать захочет. Если не получится – наплюй на ее жизнь и убивай, наша цель важнее, чем эта идиотка. Ты понимаешь…

Сесар кивнул.

Все он понимал. Только что ему дали полный карт-бланш на всё. И на смерть несчастной влюбленной дурочки – тоже.

Жаль ее?

Нет, не жаль. Жалеть Сесар предпочитал только себя. Но Дарее был даже немного благодарен.

Сесар привык прислушиваться к своим ощущениям, и сейчас те в голос взывали, просто вопили, что не надо, НЕ НАДО ему здесь оставаться.

Во время ритуала?

Вообще?

Сесар не знал.

Но как рыба, инстинктивно стремился уплыть от опасности. Дарея дала ему такую возможность. А на просторе он передохнет, прислушается к себе и подумает, когда и как ему возвращаться.

Пожалуй, если она найдется, он не будет убивать ее сразу. А если придется – подарит ей смерть без мучений.

* * *

– Алисия, милая, я ТАК рада!

Женщины занимались самым важным на свете делом – сплетничали.

Ну, это так у людей называется. Если бы речь шла о двух кошках, можно было бы сказать, что они обнюхивались, оглядывали друг друга и прикидывали, мурлыкать или шипеть.

Все же – свекровь и невестка…

С другой стороны…

Моника Лаура Ортис отлично знала – когда сын женится, умная женщина получает еще и дочь. Глупая потеряет сына.

Но человек человеку рознь. И невестка невестке тоже. В том-то и беда. Дочери тоже бывают разные, иных бы сплавить врагам, да и забыть, что такое на земле водится. Если невестка и свекровь готовы договариваться – обе. Если готовы действовать совместно, если любят одного и того же мужчину – тогда все хорошо. И то не всегда. Любовь у всех разная, и понятие о благе тоже.

А если нет?

Если каждая женщина считает правой себя и только себя? И намеревается царить и править в семье?

О, тогда начинаются сражения. Жуткие и кровопролитные, страшные и кошмарные. Тихие, безусловно. Но участникам от этого легче не станет. Женщины более безжалостны, и пленных не берут.

Так что невесту сына Лаура рассматривала с определенным опасением. Но – Рауль верно оценил девушку.

Наивна, достаточно романтична и глуповата. С книжными представлениями о мире и жизни – идеальная жена. Просто идеальная… если, конечно, изменять не будет.

Но и так – можно следить, вовремя отсекать разных подлецов и подкидывать нужные книжки. С этим Лаура справится. А там и дети пойдут, сразу видно, что Алисия детей хочет.

Много, штук пять.

Хм, правильная девочка… когда у женщины столько детей, она постоянно чем-то занята. На глупости у нее просто времени не будет!

Приемы? Балы?

Да, ей явно это нравится…

– Думаю, вы обязательно должны выезжать! После объявления о помолвке с Раулем перед тобой откроются все двери, – закинула удочку Лаура.

Алисия захлопала в ладоши.

– Ой… это замечательно! Мы с Раулем будем самой красивой парой, правда же?

Лаура поставила еще один плюсик.

Не просто развлекаться, а именно – с Раулем! Это важно…

И защебетала о нарядах, украшениях, приемах…

Алисия внимательно слушала и поддерживала разговор. Но… стоило Лие Моник убежать по каким-то очень важным делам, как Алисия стала более серьезной.

– Лаура, мне больше не у кого спросить. Скажите пожалуйста, что там за история с первой невестой Рауля?

Алисия получила очередной плюс. Действительно, история эта была не из тех, которые надо рассказывать при детях. Но тем не менее… хорошо, если Алисия ее будет знать.

– Эмералд… это была очень неприятная история.

Алисия изобразила внимание. Лаура потерла виски.

– Я расскажу, но прошу тебя не напоминать об этом Раулю. Мне кажется, его самолюбие пострадало больше, чем чувства, но все же – это неприятно.

Алисия серьезно кивнула.

Лучше знать о некоторых вещах. Не напоминать мужу, но знать. Это как склянка с ядом от крыс. Может, крыс и не будет, но яд будет. И это правильно.

– Рауль и Эмералд дружили с детства. Я не могу сказать, что Эми была красива. Симпатичная, яркая, очень живая… мне она всегда напоминала смышленую обезьянку. И еще – она умела нравиться.

– Да?

– Да. Знаешь, есть такие люди, они нюхом чувствуют, что и кому надо сказать. Кому-то похвалить собачку, кому-то поговорить о здоровье… Эми была именно из таких. А потом она попалась Анхелю.

– Попалась?

– Да, именно так я и могу сказать. Рауль сказал, ты знакома с Анхелем Толедо?

– Он ухаживал за мной.

– Тебе повезло. Ты вовремя от него отделалась… это подонок. Беспринципное существо, охотник за приданым. Для него нет ничего святого. Кроме денег. Ради них он продаст, предаст, убьет – пойдет на всё.

– Позвольте!

Лаура подняла руку.

– Алисия, милая, не надо. Не будем сейчас об этом… ты же понимаешь, что мы заговорили о нем случайно?

– Да.

– Тогда я никак не могла вот это предвидеть… – Лаура подняла колокольчик и сильно тряхнула его. Вошла служанка.

– Лидия, принесите мне, пожалуйста, коричневую папку. Из библиотеки, третий шкаф от окна, шестая полка снизу, угол. Она там одна, наверное, с золотыми застежками, я ее уже лет пять в руки не брала, наверное… и побыстрее, пожалуйста.

Лидия метнулась молнией.

Папка опустилась на колени Алисии. Девушка пригляделась – и чихнула.

Да, для инсценировки пыли было многовато. Снаружи папку еще кое-как обмахнули, а вот внутри… и бумага слегка пожелтела, и чернила не такие яркие.

– Это все, что мне раскопали про Анхеля Толедо. Посмотри на досуге, пожалуйста.

– Хорошо. Но почему вы отдаете эту папку мне? И… зачем вы все это раскапывали?

– Потому что родители Эмералд были и остаются нашими соседями. Лучше знать, чего ожидать, согласись…

Тут Алисия была полностью согласна.

– Но свадьба не состоялась?

– Хорошо, что Лия не слышит. Анхель действительно соблазнил Эмералд. Так уж получилось… Эми всегда строила из себя нечто большее, чем было на самом деле. Вот, к примеру, если бы ей подарили медяк, она бы кричала про золотой, если ей дарили колечко, она расписывала его так, что ясно – это было нечто большее, чем клад Безумной Королевы… понимаешь?

Алисия кивнула.

О, с этим она сталкивалась. И не раз… есть такие забавные люди. Им важно не быть, а казаться.

Им важно, чтобы им завидовали!

К примеру: «У меня муж, ребенок и дом в столице!» А что муж пьет и бьет, что ребенок умственно отсталый, а дом в столице оборачивается хибарой в районе помойки… это кого-то волнует?

Правильно, никого! И уж точно не волнует саму сплетницу!

Она производит впечатление. Ей завидуют, верят, слушают – что еще надо таким людям для счастья?

Да ничего! Им даже не надо претворять эти мечты в реальность, им важна зависть, а не сама жизнь. Странно? Наверное, у лекарей для этого даже специальное слово есть. Но Алисия его не знала. А вот с такими «Эми» встречалась даже на острове.

Они неглупые. Они интересные, обаятельные. Они бывают разные, но всех их объединяет одно и то же качество. Им хочется не быть, а выглядеть.

– Рауль был ей… не то чтобы заворожен, но мальчик воспринимал ее как свою будущую супругу. А Эми… она привыкла вертеть людьми. И когда на нее нашелся Анхель… каюсь, я немного злорадствовала. Анхель решил подстраховаться, чтобы у него не увели завидную добычу, и соблазнил дурочку ДО свадьбы. Она слишком привыкла казаться, и не смогла распознать свой же яд в другом человеке. Два комедианта взаимно обыграли друг друга. Два шулера, если хочешь. И оба не получили того, что хотели.

– Своеобразно. Но умерла лишь Эмералд?

– Эми оказалась беременна, а потом… там темная история. То ли Анхель узнал о ней правду, то ли что-то случилось с ней, с ребенком – настолько я не знаю. Она погибла. Вроде бы случайно, но… мне кажется, Рауль что-то знал. Другое. После ее смерти он отвратительно себя чувствовал, потом возненавидел Анхеля Толедо… думаю, были причины. И более веские, чем соблазнение невесты.

– Еще более веские?

– Алисия, Рауль не любил Эми по-настоящему. Понимаешь, мужчины – собственники, и невесту будут рассматривать именно как свою собственность, но… не так, чтобы невероятно важную. Вот у тебя лента в волосах – твоя же? Верно?

– Да.

– Но если ты ее потеряешь, долго ли ты будешь расстраиваться?

– Человек – не лента.

– Поэтому Рауль и разозлился. Но заметь, он не устраивал из смерти бывшей невесты никакой трагедии, он продолжал жить и развлекаться, он за тобой ухаживал…

– Ради мести?

– Нет, не думаю. Рауль далеко не дурак, зачем ему? Для мести достаточно было бы соблазнить тебя, но не жениться. И уж точно не знакомить с семьей.

С этим Алисия была согласна. Рауль не походил на человека, который готов искалечить свою жизнь ради мести. А Эмералд…

Что ж… Она почитает документы из папки. А пока…

– У меня нет земель в приданом. Плантация перейдет Лоуренсио.

– Это и не обязательно. Ортисы достаточно богаты, чтобы принять любую невесту. Лишь бы она моего сына любила.

– Рауль… он замечательный.

– Конечно, у него хватает пока и юношеской глупости. Гонки эти ночные…

– Гонки?

– Он не рассказывал?

– Нет.

– Гоняют по ночам на мобилях, за городом… поросята! Но я надеюсь, у женатого мужчины и так найдется, чем ночью заняться.

Алисия покраснела, став при этом еще симпатичнее, и Лаура тепло улыбнулась.

Вроде бы девочка неплохая, а что наивная… и что такого?

Главное, чтобы она Рауля любила. А остальное – приложится!

* * *

Дарея ждала у берега.

Не на мелководье, вот еще не хватало. Там, где она лежала, начиналась вполне приличная глубина. Если что – ей только щупальцем махнуть, и она метров на десять занырнет. Ловите сколько хотите!

Там и отлежаться можно будет.

Жабры размеренно гоняли воду. Дарея не металась, но только потому, что место уж очень удобное. И Криса она здесь ждать должна… сколько?

До заката. Он умолял ждать до заката. Или сам придет, если ничего не добьется, или пара часов у нее останется. И как же тяжело было ждать.

Дарея мимоходом протянула щупальце, поймала мимо проплывающую рыбешку и отправила в рот.

Лишить ее аппетита не могли никакие переживания. Измененное тело требовало пищи – и точка!

От невроза одной рыбешкой Дарея не ограничилась. А что?

У нее переживания, у нее тут трепет и все такое… чего эта рыба рядом плавает?

Здоровущая акула, которая за несколько сотен метров почувствовала запах крови, рассмотрела предполагаемую добычу – и повернула назад.

Нет у акул мозга?

Ошибаетесь, есть! И прекрасно работает^[287].

Может, весит он меньше человеческого по соотношению массы тела^[288], но функционирует отлично. И акула прекрасно поняла, что тут добычи нет. А вот проблемы будут.

Развернулась, да и вильнула хвостом. Лучше она потом кого еще сожрет, а сюда не полезет. Целее будет.

Дарея даже не заметила. Она ждала – и дождалась. Нескольких мобилей, которые ехали по побережью. И Криса, который выскочил из первого…

– Вот, вроде как тут! Дарея!!! АУУУУУ!!!

Дарея шевельнула щупальцами. Нервно, зло…

Самый сложный момент в ее плане.

Кто сказал, что ему поверят? Кто сказал, что поверят ей?

Надежды очень мало… Дарея понимала, что все висит на волоске, но… что еще она может? Хотя бы так…

Рамону она не нужна.

Синэри Ярадан? А вот Синэри не нужна ей! Если она так нужна Рамону, если только она Рамону и нужна – логика оскорбленной женщины проста. Он лишил радости Дарею, так пусть и сам лишится своего счастья!

Другие мединцы?!

Вот о них Дарея вообще сейчас не думала. Зачем? Когда это влюбленные дуры, разочаровавшиеся в возлюбленном, думали о посторонних? Это же просто фон! Весь мир – фон для их любви. И вообще, она страдает! Ей плохо! А вы с какой-то глупостью? Да что вы понимаете?!

– Дарея!!!

– Она здесь, – оборвала Феола Криса, который явно намеревался войти в море и орать уже по колено в воде. Так-то оно лучше слышно будет, наверное? Или прямо в воду поорать? Опустить голову под воду – и звать?

Магия шамана показывала нечто сложное, бурлящее разными чувствами, совсем рядом с побережьем. Вот она…

Наверное, Феола стала единственной, кто не отшатнулся. И Хавьер тоже, но некромантов так легко не напугаешь. А вот остальных…

Когда перед тобой воздвигается клубок черных щупалец, когда на тебя глядят громадные синие глаза – человеческие! Вот это и есть самое страшное. Сочетание человека и чудовища.

Знание, что это могла быть красивая добрая девушка. А ее… вот так…

Будь ты проклята, демоница! До смерти и за ее гранью!

Сейчас, глядя на мединца так близко, Феола испытывала невероятный гнев. Раньше ей тоже встречались мединцы. Но… не такие. Те были человекоподобны, они были сделаны, чтобы жить рядом с людьми, шпионить, сходить за своих.

Мерседес – смесок, почти человек, в ней этого тоже практически не было. Чувствовалась инакость, но небольшая, с таким жить можно.

А вот Дарея…

Полноценное извращение естества. Одно из самых страшных преступлений для шамана.

Может, и можно из ручья сделать красивый прудик, выложить его камешками, посадить лотосы. И смотреться будет красиво. Но кто будет думать о погибших животных? О засохших растениях? О нарушенном равновесии?

Феола не знала, что такое биоценоз, экосистема, биологическое равновесие… она точно знала, что ТАК – неправильно. И приводила мир к порядку.

Природа жестока, безусловно. Но не человеку шатать весы. С собой бы для начала разобрались. А то втроем соберутся – уже поссорятся. А туда же – учить!

Смешно даже!

Сейчас перед собой Феола видела искажение, извращение естества, и это ее бесило до невероятности. Ладно еще прудик – на него посмотреть приятно. А в случае с демоницей, ручей просто забили дохлой рыбой – и пошла отрава по руслу вниз.

Гнев всколыхнулся с такой силой, что Фи даже задохнулась от возмущения. Перед глазами поплыли алые круги.

Вот что, ЧТО должна делать эта несчастная?

Только одно. Всю свою жизнь служить демонице, больше она ни к чему не приспособлена, увы. Даже детей… нет, детей у нее быть не может, такие вещи Феола видела.

Неестественное, изуродованное, искалеченное…

За своим возмущением Феола пропустила часть с представлениями. Когда тан Кампос показал свои документы, Дарея внимательно прочитала их…

– Я хочу предложить сделку, – говорила она чуточку невнятно. Клыки мешали. – У вас мои родные. Вы освободите их, а я скажу, когда и где Рамон нанесет следующий удар.

– Эллора и Лидия Бенитесы, – лаконично пояснил брат Анхель. – В настоящее время находятся под покровительством Церкви.

Дарея напряглась.

– Их не обидели? С ними все в порядке?

– Их не мучают. Их пальцем не тронули, девушка, – даже обиделся отец Анхель. – В чем виновата ваша мать? Что смогла человеком остаться? Да и ваша сестра старалась жить нормально. Вы… тут другой вопрос. Вам сложно будет жить среди людей. Но есть ли на ваших руках человеческая кровь?

– Есть, – не стала отпираться Дарея. – Пару раз я добивала моряков.

Феола, которая уже смогла победить свой гнев, прищурилась и покачала головой.

– Врет.

– Не вру, – обиделась Дарея. – Я добивала. Они пострадали после шторма, я нашла их на рифах…

– Так и надо было сказать – удар милосердия. Когда помочь не можешь, остается только добить, – разъяснила Фи.

Дарея посмотрела на нее уже внимательнее. Зачем пришли мужчины – понятно. А эта здесь зачем? Девчонка же! Или не просто девчонка?

– Ты… ты не маг. Ты кто-то другой. Что-то другое.

– Враг твоей госпожи. Шаман.

– Она боялась таких, как ты. Я сама не знала ее, но Рамон рассказывал.

– Он тоже боится?

– Ненавидит. – Мужчины решили помолчать. Две девушки одних и тех же лет быстрее поймут друг друга. Даже если одна из них похожа на монстра. – Синэри ненавидела – и он ненавидит.

– Потому что любит ее?

Феола угодила иголкой в самое больное место. И Дарея вскинулась, взметнулась ворохом черных щупалец. Гневно, бешено! А потом обмякла, понимая, что все правда, правда, ПРАВДА!!!

– Да. Не меня… никогда не меня.

Феола и сама не поняла, как в воду зашла. И черные щупальца, способные задушить акулу, обвились вокруг нее, гладили, и она их гладила…

– Козел он. Ты не думай, есть настоящие, просто этот – козел и не твой.

По лицу Дареи текли крупные соленые капли.

Вода.

Всего лишь морская вода. Плакать она, увы, не могла.

Мужчины ждали. Здесь не стоит спешить, здесь можно только все испортить. Наконец, Дарея отпустила Феолу (Амадо незаметно убрал руку от метательного ножа) и вытерла капли кончиком щупальца.

– Скажите, умоляю, где сейчас мои близкие?

– Лидия и Эллора Бенитес сейчас в одном из наших монастырей рядом со столицей. Их перевезли сегодня днем, – не солгал отец Анхель.

– Далеко от столицы?

– Нет. Это монастырь Сан-Мария, примерно в часе езды. Они ведь ни в чем не виноваты, за что их держать под стражей? А там рядом побережье, там гулять можно. И ваша сестра маг воды, ей сложно будет вдали от родной стихии…

Щупальца снова взметнулись из воды. Только вот уже никто не боялся.

– Тан… Святой отец!!! Умоляю!!! Заберите их оттуда!!!

– Почему? – не понял отец Анхель.

– Потому что у Рамона есть план… получится или нет, я не знаю. Но это страшно!!! Может начаться по всему побережью… Элли сильная, но и себя, и маму она не убережет! Не справится! Я бы не справилась, а я сильнее, она слабее! Прошу, заберите их оттуда!!!

– Какой план? – резко спросила Феола.

Дарея не колебалась.

– Массовое жертвоприношение. Рамон нашел на морском дне такое место… Я не геолог, я плохо поняла. Вроде как там смыкаются плиты, вот, если там ударить, получится громадное цунами. И оно пойдет на город, на столицу. Будет много, ОЧЕНЬ МНОГО жертв. Все, кто в городе… землетрясение, наводнение – ее просто сотрет с лица земли. Ну и все что рядом – тоже.

– А полученную уже от цунами силу он пустит на пробой реальности, чтобы впустить свою любовь, – зло прошипела Феола.

У нее тоже был личный счет ко всем этим хвостатым – чешуйчатым.

Адэхи!

Дарея может быть сколь угодно хорошей, только вот сейчас судьба Адэхи висит на волоске.

Судьба ее учителя!

И Феола готова была жизнь положить, чтобы Адэхи не пришлось умирать, восстанавливая равновесие мира.

Она знала – Учитель отдаст всего себя для спасения незнакомых ему людей, для предотвращения беды. Но если она оказалась тут – сначала она вступит в бой. И победит! Обязательно победит, у нее нет другого выхода!

– Да, – Дарея смотрела горько и жалобно. – Если вы сможете, если найдутся маги воды – я покажу, где это будет. Без магов туда пройти можем только мы, подводные. Крис чуть не задохнулся, когда я вытаскивала его на поверхность, а я сильная, я быстрая.

– А с магией нас тут же почует Рамон, – кивнул Хавьер Карраско. – Вот даже не сомневаюсь.

Дарея беспомощно взмахнула щупальцами.

– Это подводный грот. Мы пройти сможем, другие – нет. Потому и выбрано… самое тайное, самое последнее убежище!

– А людей вы туда как натащили? – с профессиональным недоверием поинтересовался Вальдес.

– Рамона не интересовали их жизни. И самочувствие. Выживет – хорошо. Нет? И пусть.

– Задачка, – протянул отец Анхель. – Сколько там магов и мединцев?

– Одиннадцать магов, считая Рамона. Двадцать шесть мединцев. Было, теперь двадцать пять.

– И все они сильнее людей. Надо человек пятьдесят, из них не меньше десяти магов. И как-то пройти под водой, но, если применять магию, нас почувствуют.

– Не применять, – Феола смотрела зло. – Я открою для вас коридор. Я смогу… только потом положите куда-нибудь отлежаться. Но за полчаса я отвечаю. Полчаса я его продержу.

– Коридор? – не понял Хавьер.

– И еще нужна будет жертва. Бык, лучше два или три. Моей силы не хватит, я буду просить, чтобы мне помогли. Но силам всегда нужны жертвы. Они голодны и безжалостны.

– Коридор? – теперь уже голосом надавил брат Анхель.

Что это еще за силы такие?! Есть Творец, а все остальное от Искусителя! И точка!

Или – нет? Чтобы спасти людей, он и на запятую согласится. На какое-то время.

Феола потерла лоб, постаралась подобрать слова, рассказывая то, что впитала с младенчества. Как объяснить слепому о красном цвете? Да кто ж его знает?

– Когда индейцы уходили, они создали коридор между мирами. Дорогу. Чтобы пройти между двумя мирами, найти подходящий… хотя это как раз было вопросом расчетов – они принесли Великую Жертву. Но можно пройти и в пределах одного мира. Из одной точки в другую. Это не магия, это просьба к миру, он проведет вас, только Дарея, тебе придется идти первой. Я не смогу открыть коридор туда, не знаю куда.

– Я пойду, – кивнула Дарея. – Слово даю. Я пойду и буду сражаться за вас. И за маму и сестру. Если они будут в безопасности.

– Я сейчас телефонирую, чтобы их увезли в монастырь в горах, – пообещал ей отец Анхель. – Творцом клянусь!

Дарея выдохнула.

Что бы ни случилось, ее родные останутся живы. Это хорошо.

– Мне нужно в мэрию, – принялся распоряжаться тан Кампос. – Если цунами все же случится, нужно попытаться сделать хоть что-то. Подготовиться, дамбы, спуск воды, людей предупредить. Тан Вальдес – на вас силовое обеспечение. Карраско?

– Я иду. Надо только будет зайти домой, взять кое-что.

– Феола?

– То же самое. Мне нужно взять из дома некоторые вещи – и я готова.

– Быков я обеспечу. Хоть целое стадо. Вы сами справитесь – или нужен забойщик?

Феола думала недолго.

– Лучше забойщик. Я не так сильна, как учитель.

– Хорошо. Обеспечу. Брат Анхель?

– Дайте мне только добраться до телефона – и святые братья будут здесь через полчаса.

– А мы тогда посидим и подождем тут, – решил Бернардо, который так и молчал все это время. А чего лезть – люди работают, люди делом заняты. – Я напишу письмо сейчас для Леноры, передадите. И побуду здесь, с сеньоритой Дареей.

– Ваше высочество… но…

– Надеюсь, сеньорита не будет против?

Сеньорита так распахнула глаза, что те на пол-лица стали. Красивые, синие…

– Его высочество?

– Принц Бернардо Хоселиус, к вашим услугам. И еще, сеньорита. Как бы ни сложилось – ваша мать и ваша сестра, да и вы тоже, вы будете ританами. Слово даю.

– Я произведу фурор при дворе, – печально пошутила Дарея. И приподняла щупальца. Грозные, мощные, способные задушить акулу – и такие бессильные сейчас. Ах, если бы все было так просто, как с акулой!

Бернардо это не остановило и не ужаснуло. Сначала он испугался, потом пригляделся… и успокоился. Ну, девушка. Ну, со щупальцами! Но, как по мнению Бернардо, придворные хищницы намного противнее!

– Вы ведь можете передвигаться по суше?

– Могу.

– Вот и отлично, – Бернардо преспокойно вошел в воду, взял щупальце и поднес к губам, как руку прекрасной дамы. – Мы с вами еще станцуем на балу, ритана Дарея. Ваше мужество несомненно, а что подумают придворные паразиты – мне все равно!

Молчание нарушил Крис.

– Ну и я это… тоже. Тут побуду, если что. Чтобы Дари не обидели, значит.

Дарея смотрела на людей.

Да, она чудовище. Да, на нее страшно смотреть. Она знает об этом. Но – мама, Элли, Крис, его высочество, Феола, вот эти все люди… они ведь смотрят на нее без отвращения! Может, и неправ был Рамон? Когда говорил, что все люди враги, что они никогда не примут мединцев? Что будут их убивать и уничтожать всегда и везде?

Может, дело не в том, что ты мединец, а в том, что ты сволочь?

И Дарея робко улыбнулась.

– Ваше высочество, я не умею танцевать. Но полагаю, мне простят этот грех.

Бернардо оскалился.

– А кто не простит, того мы щупальцами! Ритана Дарея, разве я могу упустить такой шанс?

– Никогда, – сказала новопожалованная ритана и направилась к земле. – Я долго на земле быть не люблю, чешуя пересыхает. Но так будет удобнее говорить. Вы промокли, и надо снять сапоги, высушить ноги. Не то простынете, и будете чихать на меня во время танцев.

– Я сейчас костер разведу, – подхватился собирать плавник Крис. – Сейчас-сейчас…

– А мы в город. По мобилям! – скомандовал тан Кампос. И порадовался, что ехали на трех мобилях. Можно один оставить его высочеству – мало ли что? А что тесновато – уместятся! Переживут!

* * *

Адриан Хорхе Валенсуэла ничего особенно хорошего от жизни не ждал.

Понятно же – убьют!

Может, сначала помучают, а потом убьют, может, просто прикончат…

Кому они нужны?

Мединцы стали врагами, и остаются врагами. А то, что лично он ничего не знал… да, конечно! От этого намного легче!

Дверь камеры отворилась неожиданно.

– На выход. Валенсуэла, верно?

– Да, – Мануэла, как привыкла, заслонила брата. Сверкнула глазами. – Что вам нужно?!

– Следуйте за мной.

Адриан коснулся руки сестры. Понятно же, этот человек просто должен их отвести куда-то. Ничего он не знает. Все скажут уже на месте.

Место оказалось большим залом. И в зале были собраны несколько десятков мединцев.

Адриан увидел Кальдеронов, Морильо, Велезов… не всех. В основном – молодняк.

Потом все притихли.

В зал вошел тан Кампос.

Мэр был бледен и устал, ему явно было не слишком хорошо. Возраст, а может, и что-то еще. Мужчина остановился так, чтобы его все видели, поднял руку, привлекая к себе внимание. Пара минут – и мединцы замолчали. Уставились на тана Кампоса синими глазами.

Да, разного оттенка, от темно-голубых до бездонно-чернильных, но синими, словно море.

– Приветствую всех собравшихся, – не стал продлевать ожидание тан Кампос. – Сейчас я объясню, почему вас здесь собрали. Все вы – мединцы. Но уже во втором, а кое-кто и в третьем поколении. Все – слабые маги воды. Все не желаете воевать. Вас допрашивали, а потом протоколы рассмотрели и прочитали, церковь постаралась. Большинство из вас желает просто жить. Спокойно жить в своих домах, среди людей.

Мануэла хмыкнула. Можно подумать, им дадут. Особенно теперь!

Тан Кампос качнул головой.

– Большинство из вас ни в чем не виноваты перед Астилией. Но за дела предков отвечают потомки, это часто бывает. Я сейчас предлагаю вам возможность оказать королевству услугу. Если согласитесь – сможете потом жить спокойно. Да, под наблюдением церковников, но никто вас не будет трогать, если вы первые не замыслите зла. Живите, заводите семьи, радуйтесь жизни – ваше право.

Уши навострили даже самые недоверчивые.

– Это дается не даром. Все вы здесь маги воды. Кто-то слабее, кто-то сильнее, но сродство с водой у вас есть.

Хорхе кивнул. Есть такое.

Правда, ему под силу было только водой в чашке командовать. Но вот сестра более талантлива. А Анна Калдерон вообще может поднять волну на море, на несколько часов. Он точно знает. Их потому и сосватали, родители надеялись, что сила проявится в их потомстве.

– Ваши сородичи, увы, не отказались от плана уничтожить столицу, – тан Кампос внимательно наблюдал за присутствующими. И еще пара десятков священников – тоже. Кому еще и читать в душах человеческих, если не им? – Теперь они хотят спустить цунами на Римат. Все вы здесь слабые маги. И мне требуется ваше согласие. На цепь.

Хорхе молчал. Обдумывал.

Цепь, да… Откуда только узнали? Из допросов? И придумали, как воспользоваться? Но это логично.

Маги практически не могут объединять силы. Разные люди, разные способности, разные… они просто разные. А вот мединцы – они части единого целого. Они изначально объединены каплей демонической сути в своих жилах. Им не привыкать действовать, как единое целое. Магам в том числе.

Они могут объединить силы, они могут если и не остановить, то ослабить цунами. Отвести воду в сторону. Могут попробовать. Но…

– И сколько из нас при этом погибнет? – Мануэла сдерживаться не стала.

Тан Кампос нашел ее взглядом.

– Не знаю. Может, погибнут все – если не удастся предотвратить трагедию. Может, не погибнет никто. У нас есть еще планы, вы – один из заслонов, не единственный и не главный. Чем хотите поклянусь. Вас волновало, сколько погибнет людей, чтобы вернулась ваша демонесса?

Мануэла опустила глаза.

– Нет.

– Вот. За планы надо платить. И за дальнейшую спокойную жизнь – тоже. Хотите – отработайте свое будущее. Не хотите – вернетесь в камеру. Мне нужны только добровольцы.

Хорхе вздохнул.

Выбор? А есть ли выбор?

ДО этого все выбирали ЗА них. Родители, демонесса… даже тот же Рамон! За них, не спрашивая, не думая о чувствах того же Хосе. Рассказ Мануэлы во многом оказался для него откровением.

Сейчас предлагают выбирать уже ему.

Может, он и погибнет. Но сделает это уже по своей воле, по своему выбору…

А еще – они должны Римату.

За ту женщину, которая стала его матерью. За тех, кого принесли в жертву. За… да всех перечислять – не хватит года! Даже за королеву Марию, которая вообще была ни при чем, но пострадала от его предка.

Хосе шагнул вперед одним из первых.

– Я согласен. Что надо делать?

Мануэла шагнула следом за ним.

– Я… я как брат.

И словно плотину прорвало.

Хосе не знал, но абы кого в этот зал не приводили. Только тех, кто действительно оказался в гуще событий по случайности. Запутался, боялся, не знал, куда бежать – не в полицию же, правда, с таким идти? Я не человек, но вы помогите!

Раньше у них шансов не было.

Сейчас шанс появился. Слабый, неуверенный, но он был. На нормальную спокойную жизнь среди людей. И капля отравленной крови, текущая в их жилах, растворится, рано или поздно.

Но чтобы это было…

Они готовы рискнуть? Они готовы.

Из девяноста мединцев в зале не отказался никто.

Тан Кампос был доволен.

Римат – прибрежный город. И свои маги здесь есть, и механизмы на случай шторма, и цунами, да. Но не магического. Не такого.

Пусть мединцы тоже поработают. Стели соломку везде, тогда, может, и падать не придется. Народная мудрость.

* * *

Треси с трудом разлепила глаза.

Болела голова.

Ее подташнивало, она повернулась на бок – и из желудка рванулась желчь. Спазмы сотрясали тело, на секунду она испугалась, что так и умрет. Захлебнется – и умрет.

Такое бывает…

Она знала пьяных, которые то в луже захлебывались, хотя там той лужи – воробью по колено, то собственной блевотиной… неужели она – тоже?!

– Тихо-тихо… вот так…

Чьи-то ласковые руки придержали ее голову, давая сохранить равновесие. Треси сплюнула. Еще раз.

– Уф-фф…

– Сейчас будет полегче. Потерпи.

Девушка постепенно приходила в себя. Осматривалась вокруг…

– Что я?! Где…

Память подсовывала картинки.

Хавьер… квартира… тряпка у лица…

– Кто это такие?!

– Работорговцы, – пояснил тот же женский голос. – Нас тут уже двадцать шесть – с тобой.

– Двадцать шесть?!

– Да… нас собираются везти куда-то на юг… не знаю точнее.

Треси окончательно пришла в себя, скрипнула зубами.

– Я не могу на юг. У меня тут…

– У нас, у всех, – отозвался тот же печальный голос. – Только кто нас спросит? Радуйся, что ты девушка, а то бы с тобой еще команда позабавилась. Вон, как с Амандой…

– Темно, – чуточку невпопад сказала Треси.

– Мы в трюме корабля. И нас собираются отправить куда-то… кажется, в Форсманскую империю.

Тереса выругалась нехорошими словами.

Нет, ну кто бы мог подумать?! Работорговцы!

Здесь, сейчас, в наше время, вот так, в открытую практически! Это даже не наглость! Это… да на что они вообще рассчитывают?!

– Их же просто потопят!

– У них свой человек в таможне. И похоже, они уже не первый раз такое проворачивают.

Тереса стиснула зубы.

– Меня будут искать!

– Если бы… ты думаешь – ты первая?

Тереса так и думала. Но…

– Жених обязательно меня найдет!

– Он у тебя из знати?

Тереса запнулась.

– Н-нет.

– Тогда точно не сможет.

– Он… он обязательно справится! Он меня искать будет! Он самый лучший!

Женщина в темноте хмыкнула. Много вас тут таких, с самыми лучшими! Половину эти самые женихи и продали.

– Ну, жди. Только орать и бунтовать лучше не надо, а то высекут и снова сюда сбросят.

Тереса медленно кивнула.

– Х-хорошо.

Если бы она рассказала, что ее жених – некромант…

Тересе повезло. В этот день она избежала смерти по чистой случайности. Ей вдруг подумалось, что не все любят некромантов, а кое-кто и боится. И если она тут всех напугает женихом-некромантом, как бы еще корабль не затонул. Здесь от визга доски вынесет! Да и от нее шарахаться будут.

Лучше она помолчит, а потом со всеми порадуется, вот!

И промолчала.

Дойди слух про некроманта до капитана корабля, он бы приказал удавить девку и утопить тело поглубже. И выходить в море.

Но – не дошел.

Тереса, по наивности своей, не знала, что женщина эта не просто так к ней участие проявляет.

Бизнес, да…

Работорговцы тоже не были дураками. Они отлично знали главный принцип успешной и долгой работы. Похищать надо тех, кого искать не будут. Практически.

Вот как приезжие в столицу.

Приехала? А куда потом делась? Да кто ж ее знает…

Или вот как Треси. В семье десять детей, одним больше – одним меньше, семья бедная, побегают, посуетятся, да и устанут. Надоест им…

Жених?

Так жених сам и сказал про нее… Как же, будет он искать! Еще и процент получил!

Только вот работорговцы считали женихом Треси – Пабло. А про Хавьера она не сказала. И Пабло не сказал – не подумал. Нечем там особенно думать. Мозг – он же зачем нужен? Правильно, чтобы глаза подпирать, а то шататься начнут.

Вот и получилось – как получилось. «Подсадка» работорговцев – не просто ж так неизвестная тетка прониклась нежностью к Треси и о ней заботилась – ничего не узнала.

Работорговцы оставались в неведении.

Тересе просто повезло, что она промолчала. А вот «честным бизнесменам» не очень. Увы…

* * *

Домой Хавьер влетел, как на пожар.

– Треси!

И уже знал – ее нет дома. Но все равно позвал еще раз.

– Тереса?

Тишина…

Едой не пахнет. Уйти? Куда она могла уйти? К родителям? Вряд ли…

К подругам? Феола была с Хавьером, Мерседес…

Хавьер кинулся к телефону, радуясь, что они получают все большее распространение. Раньше только в самых богатых домах стояли, а теперь вот и на служебных квартирах, и доходные дома их ставят, хотя и не все, и по одному телефону на дом. Но ведь есть же!

Диск легко крутанулся под пальцами мужчины.

Пары минут хватило, чтобы выяснить – в участке Треси нет.

Мерседес?

Хавьер, недолго думая, телефонировал тану Мальдонадо. Ответили не сразу, но и там Тересы тоже не оказалось. И?..

Что прикажете теперь думать честному некроманту?

Да самое плохое, работа у него такая…

Хавьер метнулся к шкафу, в котором хранил свой инвентарь, проклиная слишком тугой замок. Зар-раза! Да проворачивайся ты наконец!

Но как иначе?

Маг-воздушник прекрасно повесит на стену карту воздушных течений.

Водник обставит всю квартиру аквариумами, у волшебника земли вы найдете множество горшков с цветами. И все всё понимают, и все так прекрасно это воспринимают! Просто умиление берет!

А некроманты хуже?

Нет, конечно. И никто не осмелится утверждать обратное. Но почему, когда люди видят череп, набор гадальных костей, схемы ритуальных кругов, кусающиеся гримуары, черные свечи, клинки разных видов и форм, и прочие милые некромантские мелочи, у них такая странная реакция?

Непонятно…

И очень обидно.

Но проще хранить свой инвентарь в шкафу, чем вразумлять каждого идиота по отдельности, или всех вместе.

Хавьер и схватился за гадальные кости.

Чемодан с «походным набором» он сразу выставил. Тот был собран, держался наготове, и некромант с ним регулярно отправлялся на вызовы. Не часто, но раз в месяц всяко случалось, а иногда и два-три раза. После третьего вызова Хавьер себе чемодан и купил.

Проще завести два набора свечей, к примеру, чем каждый раз собирать все с нуля. Потом просто докупил потраченное – и нормально.

Ждут снаружи? И подождут, не переломятся!

Бросок!

Кости легли правильно, светлой стороной вверх.

Жива. Уже хорошо.

Еще один бросок.

А вот это уже очень и очень плохо. Жива, но в серой зоне. То есть существует риск для Треси. Это плохо, очень плохо…

Состояние здоровья некромант не увидел бы, не та специализация. Да и вообще, поиск – это не его.

Можно, с кучей подручных средств, с рисунками и ритуалом, и займет это часа полтора, и сил вытянет немерено. Сейчас ему точно такого не простят. Он сам себе не простит. Но если поиск не дается ему, он может попросить специалиста.

Хавьер подхватил чемодан и ринулся вниз по лестнице, забыв запереть квартиру. Хотя… найдите такого дурака, чтобы к некроманту залез? Даже если бы Хавьер оставил дверь нараспашку, и указатель повесил – все равно желающих бы не было.

Сейчас он попросит Феолу, пусть та посмотрит, где подруга!

* * *

Феола влетела домой ураганом.

Да-да, именно домой.

Не к Веласкесам – к себе. К Веласкесам она брала далеко не все нужные вещи. Своего шаманского походного набора, как у Хавьера, у нее пока не было. А зря, надо обзаводиться.

– Ритана Феола, здравствуйте.

– Сеньора Торо, – Феола улыбнулась экономке. – Здравствуйте.

– Здравствуйте, ритана. Вы найдете для меня несколько минут?

Феола вздохнула. Вот сейчас! Вот именно прямо сейчас? Она своих родных любит, и даже очень, но… может, чуть позднее? Часика через три-четыре?

– Сеньора Элена, скажите, до вечера это дело потерпит?

Экономка серьезно посмотрела на Феолу. Поняла, что та не отмахивается, а действительно чем-то озабочена и встревожена, подумала пару минут.

– Да, пожалуй.

– Сеньора Торо, я обещаю, я приеду сегодня вечером и внимательно вас выслушаю. И приму меры. Слово даю. Это касается моих родных?

– Да, ритана.

Как так получилось, что Феола стала старшей? В глазах сеньоры Торо – однозначно. Может, потому что она готова была принимать решения и нести за них ответственность?

Наверное, так это и бывает.

Решения мы принимать все можем. А вот понять, что оно может быть неверным, что сам дурак, что надо исправлять кое-что… это не у всех получается. Феола понимала. И отношение людей к ней было соответствующим.

– Хорошо. Этим же вечером я в вашем распоряжении. А пока – простите.

И Феола взлетела по лестнице.

Ненадолго, минут на десять. А потом сбежала вниз в таком виде, что сеньора Торо только ахнула.

Феола была в наряде младшего шамана. Младшего, но все же полноправного. То есть – штаны из тонкой оленьей кожи, свободная рубаха, расшитая ритуальными узорами, волосы заплетены в две косы и перевиты лентами, в руке небольшой топорик. Между прочим, она его самостоятельно делала.

Сама спилила ветку на рукоять – специально сливалась с деревом и просила ее отдать подходящую ветвь. Сама нашла обсидиан для лезвия, сама его расколола, крупный осколок и пошел на топор, а остатки украсили топорище, сама, все сама. Получилось не слишком красиво, но прочно и функционально. А для Феолы сейчас это было главным.

Она – шаман. Это главное. Остальное – атрибуты, как корона у короля.

Когда-нибудь она станет взрослой, как Адэхи, у нее будет посох, но это потом, потом… сейчас ей и топорика хватает.

– Ритана Феола! – аж задохнулась экономка.

Нет-нет, она бы никогда не стала указывать, как и что. Но… но вы поймите все правильно!

Репутация – такая сложная штука! Вот она есть, а вот ее нет… причем – мгновенно. Приличные ританы в таком виде на улицу не выходят. И с топором тоже. И…

Эксцентричность должна иметь пределы!

Феола покачала головой.

– Сеньора, я маг. И мне все это нужно.

– Маг?

Феола кивнула. И в подтверждение своихслов зажгла над ладонью крохотный огонек.

Элена Фелиса мгновенно успокоилась.

Ах, ну если маг… тогда дело другое. Магам многое позволяется, правда, и спрос с них большой. Но если хозяйка – маг, это намного престижнее.

– Я могу сделать что-то к вашему возвращению, ритана?

– Можете, сеньора Торо. Мне нужен будет чай матэ, мед, сладкое. Я так восстанавливаюсь.

– Я все приготовлю, ритана. Обещаю.

Феола благодарно кивнула и отправилась в мобиль. Амадо покосился на нее с интересом.

– А раньше ты топорик не брала.

Феола поморщилась.

– И сейчас бы не взяла.

– Но?

Амадо было откровенно интересно. Индейцы же! Да, с годами он нашел и много других интересов, и следователь из него хороший, еще и потому, что ему все нравится. Но индейцы не забывались, как первая любовь.

– Это очень сильный инструмент. Посох мне пока не положен, а вот топорик можно. Но ты попробуй топором сделать вышивку, попробуй зажечь огонь…

Амадо кивнул.

Он понял – если дело дошло до такого, Феола боится… нет, не боится. Вот он щенячий задор – во всей красе на личике написан. Ей не страшно. Но готовится она к худшему.

Феола молча хлопнула дверцей мобиля.

Да, топор.

Им можно рубить, разрушать, уничтожать. Это не инструмент равновесия, это для боя. И она еще ни разу с ним так не работала. И не знает, что у нее получится.

Но ради учителя – она справится. Да и Римат тоже хороший город. Он заслуживает жизни… она – справится!

(обратно)

Глава 3

Сесар Мариано Мартин вынырнул из-под воды, и направился к берегу. Плыть было легко и приятно, впрочем, как и всегда. Вода – стихия мединцев.

Все же Рамон глуп.

Не до конца, нет, но глуп.

Сесар не спорил с ним, кому ж охота, чтобы тебя просто разорвали клешнями на части. Но про себя иногда думал, что смог бы поступить намного умнее. Только кто ж даст?

Никто…

Владычица Синэри ему нужна, дураку! Конечно-конечно… уже летим, и щупальца назад!

Сам Сесар был из второго поколения мединцев. То есть его отец был мединцем, измененным, а у матери были магические способности. Скромные, непроявленные, но были. И мединцы не смогли ее упустить. А вот у мальчика способности проявились ярко. И Синэри решила пока не поглощать его душу – посмотреть, как там дальше будет.

Практически та же история, что и с Бенитесами?

Та же, да не та.

Лидия все же оказалась уникальной женщиной. Для нее ребенок был просто ребенком, хоть с хвостом, хоть с чешуей. А вот для матери Сесара…

Она оказалась не настолько стойкой, и после родов, увидев свое чадо, просто сошла с ума. Так что Сесар ее не знал и не помнил.

Мать?

Да, она была. И что?

И все… потомство можно получать и от безумной, просто следить за ней придется постоянно.

Он рос с остальными детьми, плавал вместе с ними в море, играл и бегал… детские души Синэри не жаловала. Неинтересно, знаете ли.

Вопреки всяким глупостям, которые пишут репортеры, нагнетая ужас на читателя, демоны прежде всего практичны. И детей могут съесть или убить в качестве устрашения, а не пропитания.

Объясните, зачем демону невинная жертва? Она же не-вин-ная! Ее душа сразу же идет к Творцу! Закон такой, демону тут ничего не достанется. Точно так же, как не достанется Синэри душа праведника. А дети…

Как правило, дети невинны. Даже если они творят какие-то пакости, они это делают не со зла, а по недомыслию. И смысл их жрать? Если душа уйдет на Небо? Просто мясо?

Да там и мяса-то – жевать замучаешься. Это как человеку семечками наесться. Пока хоть сытость почуешь, полмешка заточишь.

Поглотить душу мальчишки и попробовать его изменить Синэри просто не успела. Тогда Сесару было всего десять лет, может, чуть больше. Но маги взрослеют рано. Сила накладывает ответственность, сила заставляет думать, прежде чем сделать…

Сесар не погиб в тот день.

Ощутив уход Владычицы, он прежде всего решил спасать себя. Нырнул под воду, на огромную глубину, справедливо рассудив, что там любые катаклизмы будет пересидеть проще, да и магия его – водная…

Так и вышло.

Сесар оказался одним из немногих уцелевших мединцев. Выбрался, огляделся… понятно, отца и мать он не нашел – как бы такое получилось? Отец измененный, и умер, когда ушла Владычица.

Мать – полубезумная, кажется, беременная очередным мединцем, а может, и нет… Сесара это не интересовало. Братья-сестры?

Все же изменения сказались на Сесаре, хотя такое и среди людей встречается. Какие-либо чувства были мальчишке неведомы.

Любовь? Привязанность? Помилуйте, о чем вы?

Вот есть отец. Он учит и воспитывает.

Вот есть воспитатели в детской группе. Они учат, воспитывают, обеспечивают удобство жизни.

Вот есть одногруппники. Пользы от них никакой, так что… плевать на них. Можно попользоваться, можно обойтись. По ситуации.

Владычица?

Тут лучше быть осторожным, она может уничтожить Сесара одним движением ресниц. Так что стоит улыбаться и кланяться. И почаще, почаще…

Конечно, Владычица его бы раскусила. Может, и в буквальном смысле слова. Но не Рамон, нет.

Рамон, который нашел мальчишку спустя год после трагедии, так и не понял, насколько Сесару было плевать на всех. На него, на Владычицу, на других мединцев…

Год…

Сесару этот год дал очень многое. Сложить простую логическую цепочку Сесар мог и в десять лет, и в двадцать… что тут сложного, в самом-то деле?

Если мединцев нет, значит, ему придется жить среди людей.

Если жить среди людей, надо, во-первых, сойти за человека, а во-вторых, жить хорошо. Желательно в собственном дворце, с прислугой, с прочими людьми для своего комфорта.

Жена? Дети?

Тут Сесар не был уверен, как лучше. С одной-то стороны, ему хотелось продолжиться в детях. С другой… от человека? Пример собственной матери был достаточно показателен. А он все же не настолько человекообразен, как некоторые. Вот они, щупальца, волнуются, извиваются… кто из женщин сохранит рассудок, глядя на них? Кто сможет не просто зачать от него ребенка – выносить?

А повитуха?

Помощь при родах?

Это все не так просто, как кажется. Сесар год наблюдал за людьми, выбрал достаточно крупную рыбацкую деревню, из тех, в которых не просто ловили рыбу, но и сами солили ее, коптили, продавали на заходящие в небольшой порт корабли. Не город, нет. Просто удобная гавань, таких по побережью Астилии – сотни.

Большая и зажиточная деревня, около сотни домов, больше пятисот жителей. Сесар быстро понял, что наблюдать за жизнью всех семей глупо и выбрал несколько.

Семьи священника, деревенского старосты и еще две, выбранные произвольно. Одна среднего достатка, вторая нищая. Он наблюдал, изучал, делал выводы. И пожалуй…

Да, пожалуй, он мог выдать себя за человека. Он умел читать и писать. Он хорошо считал, он владел магией воды, а если с амулетами, то мог практиковать и другую магию. Только не огня и не жизни, это у него не получалось ни в каких условиях.

Он изучал детские игры, он слышал, как говорят люди, пытался имитировать их речь… даже пробовал ночью зайти в храм. Впрочем, ничего страшного с ним не случилось. Он ведь не был нечистью в полном смысле этого слова, его душа была при нем. А печать демона, печать скверны… это Сесар чуточку не учел. Ее мог бы почувствовать священник в храме. Но со священником мальчик и не увиделся. Зато уверился, что сможет прожить среди людей, и начал искать деньги на дне моря. Ему удалось собрать уже неплохой капитал.

Главное, что вынес для себя Сесар – к людям ему придется идти не сразу. Лет через пять. Или…

Или найти кого-то, кто представит его своим сыном, внуком, братом… неизвестному бродяге придется тяжко.

Документы?

Их всегда можно украсть в той же деревне, даже подделывать не надо. Но… он будет сеньором. Не таном. А может, так и легче, не надо ему на самый верх?

А хотелось…

Сесар учился. А потом его нашел Рамон. И – что испытал тогда одиннадцатилетний мальчик? Он и сам не знал. Казалось бы – жизнь прекрасна? Рядом с ним есть такие же, как он. Кто не осудит, не посмотрит с ужасом, не отшатнется.

Его стая.

Это ведь очень важно, когда есть своя стая.

А с другой стороны…

Сесар уже разрывался между двумя мирами. Мединцы – да, они в каком-то смысле его семья, они такие же, как и он. Но их – мало. Считаное число, и ограниченные возможности, и такой же, ограниченный мир. В нем уже было неинтересно. Сесару хотелось большего.

Люди… они интереснее, и возможностей там больше. Но там он всегда будет чужим. Он может сделать что угодно, хоть короля спасти, все равно он не будет своим. Никогда.

А хочется?

Нет? Или да?

Сесар сам не знал. Но если заглянуть глубже в его душу… маг был честолюбив. И власть его привлекала. Ему хотелось играть не только магическими потоками, но и чужими судьбами. А мединцы… их слишком мало.

Неинтересно.

Для Рамона было все просто.

Мединцы – свои, люди – враги. Владычицу надо вернуть.

Для Сесара все было не так просто и однозначно. Мединцы – свои? Наверное. Люди – чужие, определенно. Именно потому их судьбами можно и нужно играть, как захочется Сесару.

А вот Владычица…

Рамон хотел ее возвращения.

Сесар же… Сесар готовился к разным вариантам. И часть планов принадлежала именно ему. Рамон их одобрил, но смотрел с подозрением. Не доверял до конца.

Впрочем, Сесару это не мешало.

Его идея была проста и понятна. Для Рамона все выглядело так.

Владычица может прийти в этот мир уязвимой, слабой, ее надо будет какое-то время защищать от магов. Да, она всемогуща, но ведь ее уже выбросили раз из мира? Вот, значит, нужно ее на какое-то время обезопасить. Что нужно сделать?

Желательно дать ей свою территорию. С правителем, который будет обязан Владычице.

Территорию, на которой Синэри сможет наращивать мощность. Создавать новых мединцев, собирать своих магов, чтобы те воевали с чужими. А потом, когда она распространит влияние на весь мир… может, это будет спустя десять или сто лет – кто знает? Пока они, как приличные адепты, должны обеспечить своему божеству удобство и безопасность. Рамон с этим был полностью согласен. Оставался маленький такой вопрос. Как этого добиться?

Сесар предложил самый простой путь.

Чтобы Владычице было безопасно… пусть в Астилии, чего переезжать-то? Им и тут неплохо жилось, верно?

Вот, чтобы им было безопасно, король должен быть полностью им обязан. Лучше – быть мединцем.

Рамон задумался, вспомнил, что Владычица что-то такое творила с королевской кровью…

Наталию Марину Арандо они нашли далеко не сразу. Та спокойно жила среди людей. Пусть она потеряла цель, но жизнь и сама по себе неплохая штука, верно ведь? Не успели немного.

Вирджиния Арандо, прямая наследница королевской крови, вышла замуж. Да еще за сеньора.

Это было неприятно. Если бы хоть за аристократа, так нет! Сеньора Веласкес жила с мужем, рожала детей… Сесар задумался.

Можно ведь и иначе обернуть, почему нет? Посадить на трон правителя, который будет всем обязан мединцам. И в качестве компенсации женить его на той же Мерседес Веласкес. Почему нет?

Она на четверть королевской крови – это плюс. Но она из мединцев, она будет покорна и управляема, ее кровь будет отзываться Владычице. Это Рамон знал. Слышал в свое время.

Пусть останется капля разбавленной крови, до пятого поколения Синэри сможет призвать своих потомков. А тут не пятое, тут меньше.

Берем?

Берем!

Осталось подыскать подходящего принца. Впрочем, это было несложно. Власть любит не только Сесар. А каково быть рядом с накрытым столом – и даже не укусить? Мимо тебя проносят роскошные блюда, а ты – ты не можешь и крошку отщипнуть! Только и того, что титул. Но власть, влияние, богатство – это уже в других линиях семьи. А ты – так, побочка…

Мог бы и не рождаться, ничего не поменяется. И ты отлично это понимаешь, видишь, чувствуешь. И волнами накатывает обида!

Почему так?

Не хочу!

Хочется власти, богатства, хочется, хочется всего…

Хочется тяжесть короны на голове. И назначенная цена не кажется слишком высокой. Есть люди, которые ради власти и мать родную убьют, и ребенка своего на части разрежут. А уж договор с демоном заключить – да легко! Они все равно самые умные, они найдут, как обмануть демона, вывернуться, передернуть карты в свою пользу…

Впрочем, чужая глупость была мединцам только на руку.

Но для переворота требуется не только команда. Для него требуется очень, очень много денег. Убийство короля – деньги.

Выбор нового короля, правильный выбор – тоже. Устранение соперников… да много чего! Когда ты в первых рядах к трону – проще. И дешевле будет.

А когда во вторых рядах? Или вообще – на обочине?

Понятно же, можно устранить многих. Хоселиуса и его сыновей, можно устранить ту же Маргариту Марию, можно…

Нельзя.

Потому что вопрос – с чего на королевскую семью мор напал, возникнет достаточно быстро. Так что Аурелио Августин умирает, остальные погибают в результате «несчастного случая», а кто останется, тех просто задавят числом, голосами… на это и нужны деньги.

А еще нужна поддержка иного рода.

Вот – демонесса.

Она возникает среди моря. В прошлый раз это обошлось потому, что уходили индейцы. Мир потом трясло, словно в лихорадке, перепутались все слои эфира. Вот Синэри и смогла скрываться.

А сейчас?

Сейчас нужны амулеты, артефакты, да что угодно, лишь бы подольше скрывать ее появление! Чтобы церковь не встревожилась раньше времени.

И в той же церкви… да, и там есть хорошие продажные священники. Для мединцев хорошие, понятно. Но стоят они очень, очень дорого.

Казалось бы, что проще?

Нырни, достань затонувшие сокровища – и раздавай как взятку. Нет?

То-то и оно, что нет. Все надо делать втайне. Нельзя обнаруживать себя раньше времени, так что деньги надо реализовать. Тут и купцы понадобились.

Не один Веласкес, хотя и он… как хорошо иметь дело с жадными людьми! Им так хочется золота, что они просто глупеют при виде монет! И соглашаются на всё, и сами себя убеждают… идиоты!

Впрочем, Сесар был не в претензии. С такими легче работать. Все было рассчитано, все было отлажено, почти готово – и вдруг! Словно снег на голову, сошли лавиной неурядицы!

Когда все посыпалось? Да вот совсем недавно, перед самым решающим прыжком.

Сначала он узнал о Вирджинии Веласкес. Вот кто бы мог подумать? Она казалась такой спокойной, такой управляемой! Просто сокровище, а не жена! Дом, дети, храм и никаких мозгов. Но – нет?

Кто там ее надоумил, Сесар так и не понял, но… она собралась бежать. Причем не с пустыми руками. Может, у нее все и получилось бы, но – не повезло. Вирджиния действовала умно, она не просто украла украшения королевы, она их подменила. И если бы они не понадобились – срочно, все бы сошло.

Но шел последний отсчет, украшения понадобились, Самуэль Гонсало полез в сейф и практически сразу же распознал подделку. Правда, жену не заподозрил.

Это уже потом, сам Сесар… потому так и получилось. Пришлось действовать на скорую руку, убить мужа, проклясть жену, хорошо еще, дети не вылезли, а то пришлось бы и с ними что-то решать, а все же королевская кровь. Сесар искренне рассчитывал на Наталию Арандо.

Она – бабушка Мерседес, так что она бы и выдала ее замуж… про Веласкесов он как-то позабыл. С другой стороны, девчонку всегда можно было похитить…

Не получилось. Ему помешали раз, второй… ладно, с этим он еще разберется. А пока ему надо найти идиотку, которую невесть с чего понесло невесть куда. Да-да, это он про Дарею.

Сесар был пристрастен, конечно, но… мединки ему не нравились. Только люди.

Что ж… где она?

Вода шептала.

Вода разговаривала, вода рассказывала, Сесар читал в ней, словно в открытой книге. Да, океан капризен, но он маг воды, а не финтифлюшка, он справится с любым течением…

Сесар шел, словно по ниточке. Пока…

Пока не почуял нечто неприятное.

Откуда-то с суши приближалось… что?!

Он и сам не знал. Такого он раньше никогда не ощущал, но уже побаивался. Рамон, к примеру, ощущался, как небольшой водяной смерч. Маги огня вспыхивали словно искры, или, если посильнее, костры. Небольшие.

Некроманты отзывались черным холодным ветром.

То, что шло к морю сейчас, не было похоже ни на что ранее виденное. Шла… стихия. Не какая-то определенная, не земля или вода, Сесар ощущал это, словно громадный многоцветный клубок. И – занервничал.

Дарея никуда не денется. Но она мединка, магии она поддастся не сразу, и ЭТО, что бы оно ни было, кто бы это ни был, обязательно их почувствует. Ощутит его магию и вмешается.

Этого Сесару не хотелось.

Лучше подождать, пока ОНО пройдет мимо, а уж потом достать беглянку.

Сесар затаился, но ЭТО направлялось именно туда, где была Дарея. И мужчина решил подождать. А может ЭТО уничтожит Дарею?

Почему ему не может повезти? Пусть его работу сделает кто-то другой?

И Сесар приготовился ждать.

* * *

– Феола, помоги, пожалуйста.

Хавьер махнул рукой на все условности и перешел с девушкой на «ты». Все равно дружить будут, если Феола и Треси подруги.

– Чем?

Феола и не подумала ломаться. Одно дело сейчас делают. И вообще, Хавьер Треси нравится, понимать надо. И помогать. Чуть-чуть.

– Треси нет дома, я за нее волнуюсь. У меня плохое предчувствие.

Фи мгновенно посерьезнела.

– Что-то из ее вещей есть?

Она могла бы и так, на чистой силе и памяти, но с вещью будет проще и быстрее.

– Расческа, – тут же протянул ей Хавьер.

Фи взяла гребешок, сжала между ладонями, нахмурилась.

– Темнота, вода, боль… ей плохо. Она не так далеко, может, пару часов пути, непосредственной опасности пока нет. Я не чувствую.

Хавьер скрипнул зубами.

– Я так не могу. Феола… ты мне потом поможешь?

– Найти Треси? – уточнила девушка, отлично понимая, что такое сочетание – оно не с потолка взялось. Если подруга где-то в темноте, и ей плохо – это не к добру.

– Да.

– Помогу.

Хавьер кивнул и оскалился. Довольно так… главное, чтобы Феола помогла ее найти. А уж разобраться в происходящем он и сам сможет.

И некромант ласково погладил костяной жезл.

Шестьдесят два проклятия. Было больше, но потратились, осталось всего шестьдесят два. Ничего, ему на все хватит.

* * *

Нельзя сказать, что на берегу было людно. Всего двадцать человек. Ну и Дарея, конечно.

Тан Кампос не вернулся – к чему? В столице он будет полезнее, на случай, если придется организовать эвакуацию. Там же остался и Серхио Вальдес, координировать работу полиции.

Брат Анхель объяснил ситуацию скромному брату Дуардо, а сам поспешил во дворец, к епископу Тадео. Так что на берегу из гражданских лиц были его высочество Бернардо – и Крис. Феола и Амадо. Хавьер, конечно. И пятнадцать монахов. Скромных таких, в кольчугах под рясами, вооруженных не то что до зубов – до последнего волоска на голове.

– Я не смогу провести столько, – честно предупредила Феола.

– И не надо, – отмахнулся брат Дуардо. – Ритана Ксарес, на сколько мы сможем рассчитывать?

– Я, Хавьер – с ним проще, он маг, ну и человек десять еще, наверное. Больше вряд ли, и так придется выложиться, – честно сказала Феола. – И можно просто Фи, святой отец.

Брат Дуардо оценил и кивнул.

– Хорошо… Фи. Итак, нас десять, два мага прикрытия, сеньорита Бенитес… все?

– А я?! – искренне возмутился Амадо.

Брат Дуардо пригвоздил его тяжелым взглядом.

– Тан, если бы вы были магом, я бы слова не сказал. Но обычный человек там будет не подмогой, а помехой.

– Я…

– Вы не подготовлены, как мы. Тан, нам надо будет не вас защищать, а драться. И ритане тоже.

Феола вспыхнула. Дарея погладила ее щупальцем по руке. Пусть одна девушка в чешуе, а вторая – нет, любовь – она видна. И взгляды, которые Феола бросала на Амадо, и его ответные взгляды, и мягкое сияние взгляда, и улыбки, и легкие, почти невесомые прикосновения…

Амадо надулся, но спорить не стал.

– Я подожду вас здесь.

– Мы подождем, – кивнул Бернардо. – Я, Крис, тан…

– Амадо.

– Тан Амадо, – согласился Бернардо на предложение дружбы. Не чувствовал он себя таким уж принцем крови, чтобы нос драть. Понимал, что наследник престола, но…

Поди, поживи под властью полусумасшедшего деда! Поневоле лишняя спесь улетучится. Дед к ним относился, как к наследникам второго сорта, то приближал, то отдалял, двор колебался…

Бернардо привык, что он не такая уж значительная фигура, научился находить себе союзников и ценить тех, кто хорошо к нему относится. Вот как Амадо. Сразу видно, что ничего ему от Бернардо не нужно. Человек работает, ему нужно сделать все хорошо и грамотно. А Бернардо тут побочный эффект. Есть он – хорошо. Нет – значит, нет. Более того, Амадо так же помогал бы любому человеку. И защищал любого.

Его высочество это видел отчетливо. Научишься тут разбираться в людях.

И уже решил, что с Амадо он будет поддерживать хорошие отношения. Очень интересный человек. Следователь, из семьи некромантов, будущая жена – маг… как с таким не подружиться? Пригодится в дальнейшем.

Бернардо не забывал, что ему предстоит править после отца. И уже сейчас хотел собирать себе команду, вникать в государственные дела… нет-нет, торопить власть он не собирался. Или перехватывать ее у отца. А вот помочь…

Своего отца Бернардо тоже оценивал здраво. Сейчас Хоселиус радуется власти, но потом она ему станет в тягость. Слишком уж дед подавил отца. Так что помощь ему будет не лишняя…

– И пять братьев, – подвел итог размышлениям принца брат Дуардо. – Брат Жозе, головой отвечаешь.

– Да, брат Дуардо.

– Фи?

– Давайте быков.

Брату достаточно было только рукой махнуть.

Монахи – не допускать же на берег посторонних – потянули к Феоле стреноженных быков. Животные идти не хотели, тянулись плохо, мычали и упирались. Хорошо хоть вырваться не могли, ноги у них спутаны были качественно. Но и поди, потяни такую махину.

Феола махнула рукой и направилась к ним сама.

Топорик в ее руках казался обычной, ничем не примечательной палкой.

Всем. Кроме Сесара, который наблюдал это со стороны моря и Хавьера, который отлично видел его иным зрением.

Простая палка?

Да ему бы лучше войско зомби во главе с парочкой личей, чем вот ЭТО. Тогда еще будет шанс уцелеть.

Феола практически ничего не делала – в видимом людям спектре.

Она просто подходила к быкам, которых держали монахи (забойщиков решили не приглашать, если что – сами справимся) и дотрагивалась своим жутковатым инструментом между рогов каждого.

И бык падал.

Падал на колени, старел, иссыхал, рассыпался прахом – не слишком быстро, за пару-тройку минут, но вполне уверенно.

Люди с трудом сдерживали животных, которые если и не видели, то ощущали, что происходит с их товарищами.

И только Сесар с Хавьером понимали, ЧТО именно происходит.

Они видели, как жуткая палка просто сосет жизнь из животных, как насыщается, как начинает сиять – на ином плане зрения, ярко, словно солнце, словно Феола отломила один из лучей и держит его в руке.

Жуткая палка пила чужие жизни.

И маги понимали, почему так. Почему именно так.

Феола могла бы и сама все это сделать. Сама напитаться чужой силой. Сама выплеснуть ее в пространство в том или ином действии. Но…

Лучше так не поступать.

Маг должен брать силу извне, но вампиризм – это страшновато.

Раз выпил чужую силу, два – и ты уже не можешь ничего другого. Словно у тебя каналы перестраиваются. Они уже не улавливают магический фон мира, они уже могут только высасывать кого-то, и если не пить чужую силу, они будут иссыхать. А с ними погибнет и маг.

Истории о вампирах, они не просто так придуманы. Кровь – это тоже сила, и с кровью ее пить удобнее. И жить можно, пока ты ее выпиваешь. А можно и не жить…

Не-жить.

У каждого есть какой-то порог, через который переходить не стоит. Сесар точно знал, что и у него такое есть. Не слишком высокое, как и у всех мединцев. Недаром же Рамон делал все не сам, он обращался к магии ритуалов. Хотя казалось бы, что проще? Проведи жертвоприношение, возьми силу гибнущих – и сам открывай дорогу божеству. Ты-то не ошибешься, не дрогнешь.

Но что будет толку, если сразу же после проведенного ритуала ты погибнешь? Или станешь вот таким вампиром?

Если бы Феола все делала сама, она бы давно перешагнула порог, давно бы стала нежитью. Но Феола пользовалась топориком в своих руках.

Он впитывал силу. Он сдерживал ее внутри. Он сиял так, что глазам было больно.

А вот шаманка оставалась словно бы и ни при чем. И не в ее руках рвалась на волю ожившая золотая мощь. Не она забирала чужую жизненную силу. Она просто ее контролировала.

Так, наверное, шаманы древности и открывали дорогу желающим уйти. Не своими силами, чужими, но с помощью своих жутковатых инструментов.

Топорик – это лишь форма. А важно содержание. Важно, сколько силы он сможет вместить.

Чуть больше – и что случится?

Вырвется ли сила наружу, уничтожая тех, кто будет рядом? Или вольется в Феолу, уничтожая только ее? Или рассеется в пространстве?

На этот вопрос Сесар ответа не получил. Феола отлично знала свои пределы. Адэхи не зря воспитывал ученицу, и подзатыльниками, и розгами в том числе. И день за днем выбивал из девушки лишнюю самонадеянность.

Можешь ты справиться с сотней?

Не бери на себя сто десять воинов, найди помощников, которые добьют оставшуюся десятку. Только так!

Не враги губят магов! С этим прекрасно справляется излишняя самонадеянность!

Монахи хмуро смотрели на девушку. Им не нравилось происходящее, но, с другой стороны, им и некромантия не нравится. А там тоже жертвоприношения, только менее крупные.

Да-да, и такое бывает.

Когда маг себе режет руку и что-то делает со своей кровью, когда приносит в жертву петуха или быка… такая уж это область магии.

Шаманизм, видимо, тоже.

Ничего.

Церковь будет благожелательно за всем наблюдать и контролировать. Исключительно ради блага самого человека, так-то.

– Это все? – поинтересовался брат Дуардо, когда последний бык рассыпался прахом, коротко всхрипывая от боли и ужаса.

Феола повернулась к брату, и тот даже отшатнулся на секунду.

Контроль силы давался шаманке нелегко. Лицо белое, губа прикушена, по подбородку кровь течет, в глазах сосуды полопались.

– Почти, – прохрипела Феола. – Идемте.

– Куда?

Феола выдохнула – и шагнула к морю. В море. Скорее, открыть дорогу, рассеять хотя бы часть силы… тяжело пить, тяжело контролировать, тяжело… сама по себе, без топорика, она и вовсе бы с таким объемом не справилась. Может, и никогда не справится.

Она не знала, но в эту секунду Сесар травленой акулой метнулся в море. Он плыл с такой скоростью, что за ним оставался пенный след.

Он видел людей.

Он опознал и некроманта, и человека, который его пугал. И то, что это оказалась девушка, ничего не меняло.

Шаман…

Существо, которого мединцы боялись пуще огня.

И рядом с Дареей? Не надо быть пророком, чтобы понять – это не к добру. Вот ни капельки! Ни искорки добра от этого не будет!

Рамон – идиот!

Надо было эту чешуйчатую дуру прибить сразу, а не тащить с собой. И тем более не оставлять потом без присмотра.

Женщины!

Сесар отлично знал, что они способны на всё. Просто по глупости своей, потому что это – женщины. Нужны они для производства потомства, но не более того. Слишком уж они… непредсказуемы. Вот Дарея и выкинула номер!

Но как, КАК она познакомилась с этим существом?

Почему ее не убили сразу? Что она пообещала?!

И самое главное – что ему-то теперь делать?

Сесар подумал пару минут. Если рассуждать логически… Дарея плюс это существо в одном месте не сулили Рамону ничего хорошего. Сначала Дарея просит Рамона позаботиться о ее близких, потом он отказывает, она сбегает.

И Сесар видит ее в компании монахов, некроманта и шамана.

У кого-то есть сомнения? Кто-то не может сложить два и два? Так складывайте один и один! Не помог Рамон? Дарея отправилась к врагам. А уж что она им пообещала… тоже несложно догадаться! Очень это по-бабски!

Ах, он меня обидел! Не оценил, не помог… голову ему оторвать!

Сама не справлюсь? Так найду, кого попросить!

Сесар не зря наблюдал за людьми. И выводы сделал тоже правильные. И дальше… что он может сделать? Предупредить Рамона?

Простите, своя чешуя ближе к телу! И точно дороже! А если он сейчас использует магию, его обязательно почувствуют. Вот как он – ЭТУ. Как некроманта.

Сейчас-то его вода защищает, но если он начнет колдовать, и вода не поможет. Так что… без него! Сесар будет спасать свою шкуру. Не просто так, нет. Он отправится к союзникам.

Если Рамон справится и отразит нападение (что оно будет, Сесар даже не сомневался) то Сесар ищет Дарею. А еще лучше – направился за помощью к союзникам.

Если не отразит…

Сесар уцелеет. А дальше будет видно, что и как. Но помереть вместе со всеми во славу Владычицы Синэри Сесару не хотелось. Совершенно.

Лучше он поживет.

А призыв…

И без него прекрасно справятся. Наверное.

И мужчина поплыл еще быстрее, стараясь не взывать к стихии.

Жить хотелось…

* * *

Феола сосредоточилась.

А потом медленно коснулась воды ритуальным топориком.

Мать-вода. Ты питаешь все живое на земле, ты прародительница наша, капля тебя есть даже в камне. Помоги нам! Дай дорогу…

Шаману достаточно только попросить.

Вода медленно расступалась, образуя нечто вроде коридора. Дарея посмотрела на него, потом скользнула в воду, поплыла – и коридор развернулся за ней.

– Идите, – шепнула Феола. – Слишком долго я его не продержу.

Мать-вода, помоги…

Первым в воду шагнул брат Дуардо, за ним Хавьер… словно по ковру идешь. Мягкому такому, пружинистому. Он чуть прогибается под ногами, не сильно, почти не ощутимо, а потом вдруг осознаешь, что идешь-то ты под водой.

…А дышишь, как раньше.

И рыбки вокруг проплывают в полном обалдении, тычутся любопытными глуповатыми мордочками в стенки коридора.

И под ногами что-то темное – не разглядеть. Водоросли, кораллы, камни?

Высоко, знаете ли. То есть глубоко.

Дарея плывет почти рядом с поверхностью, может, метра три или четыре глубины. И коридор следует за ней.

Феола идет последней.

Брат Хулио хотел помочь, поддержать ее, пойти замыкающим, но Фи качнула головой.

Впереди коридор идет ЗА Дареей.

А вот замыкать его должна она. Чтобы не сократился. А то ведь она не сможет остановиться, вернуться, помочь тонущему человеку… просто не хватит сил! Она не Адэхи!

Тот бы смог, а вот Фи… она еще маленькая. И в силу не вошла. Вот родит ребенка, а лучше – трех, тогда уже женскую силу наберет. А с возрастом ее и еще прибудет.

Объяснять сейчас все это она не стала. Так что брат Хулио шел перед ней и оглядывался. Чтобы успеть подхватить, чтобы помочь… и с ужасом видел то, чего не могли заметить остальные.

Море выпускало из стен короткие водяные щупы.

Море поддерживало Феолу, ласково касалось ее лица, губ, гладило волосы, обвивало на долю секунды руки и отпускало.

Море шептало, манило, звало к себе. Море обещало покой.

Море принимало Феолу, словно родную дочь. И уговаривало.

Что может быть хорошего на суше?

Там сухо, там пыльно, грязно… иди ко мне, слейся со стихией, стань частью меня…

Я заплету твои волосы в косу и перевью их водорослями, украшу руки кораллами и жемчугом, ты станешь легким и свободным духом воды…

Что тебе до этих людей и до этой земли? Ты дитя стихии, ты можешь принадлежать кому пожелаешь. Так останься со мной! Я буду баюкать тебя на волнах и шептать тебе колыбельные. Ты увидишь много такого, что недоступно этим глупым людям. Зачем они тебе?

Зачем?

Феола стискивала топорик, до крови прикусывала губы – и держалась.

Держалась, что есть сил. Потому что могла ответить морю одним словом.

Амадо.

Она не могла и не хотела рисковать своей жизнью, потому что именно Амадо был ее любовью, ее якорем, ее душой. Лучиком света, к которому она потянется из любой бездны.

И шепот моря терял свою привлекательность.

Что счастья в бесконечном мире, если там не будет самого дорогого тебе человека? Того, с кем хочется разделить и мир, и вечность?

Амадо…

Море шипело и негодовало.

Оно чувствовало настроение шамана, оно было возмущено.

Если шаману так нужен этот человек, море заберет и его… он не сможет стать духом моря? Не сможет жить в воде? Это его проблемы! Зато он будет у шамана…

Амадо Риалону повезло, что его не было рядом.

А еще – что вся группа захвата двигалась в толще воды. А та, как известно, не дает ничего почувствовать.

Вода же…

Сесар ощутил Феолу, потому что та двигалась по суше, двигалась к Дарее. Да и сама Дарея, кстати, уже вышла из воды и сидела на берегу. Не у костра – чешуя пересыхала, но рядом. А когда ей еще выдастся случай познакомиться с настоящим принцем? Еще и поговорить?

Интересно же!

А в воде было бы намного сложнее. Даже магу воды.

А уж Рамону, который был полностью занят подготовкой к ритуалу, и ничего не видел и не слышал за своим гневом…

Рамон так ничего и не заметил. Он готовил пентаграмму, он проверял, насколько крепко связаны жертвы – нарушений в ритуале быть не должно, а жертва, которая бегает и вопит, за которой гоняться приходится… нет, это точно неправильно. Он даже про Дарею ненадолго забыл.

А потом ему напомнили.

* * *

– Вот она, – Дарея смотрела на пещеру с легким отвращением. Понятно, место не виновато, что в нем разная сволочь обосновалась, но для Дареи это было место ее боли, ее предательства.

И Рамон ее предал, и она его, если так поглядеть… больно!

Феола коснулась ее щупальца.

– Дари, не время раскисать. Где они?

– Там, – щупальце указало налево. – Да вот, слышно же…

Из коридора доносился медленный речитатив. Рамон уже начал подготовку к ритуалу.

Монахи переглянулись.

– Ловушки есть? – быстро спросил брат Дуардо.

Дарея развела щупальцами. Вот тут она ничего не могла сказать. Ловушки? Арбалеты? Что-то еще? Она просто не знает. Она отсюда слишком быстро сбежала.

Впрочем, монахи и сами справились.

Хавьер чуть развел руки, посылая вперед волну леденящего холода.

– Ничего нет.

– Я тоже не чувствую, – кивнул брат Дуардо. – Если что и сделано, то без магии.

Феола опустилась на колено, приложила ладонь к камню – и на секунду замерла. Только в глазах заметались золотые искорки. Словно рой светлячков взлетел.

– Камень молчит. С ним ничего не делали.

– Идем. Боевой порядок, – скомандовал брат Дуардо. – Маги в центре. Тан, Фи, когда окажемся на месте – не путайтесь у нас под ногами. Бейте из-под прикрытия.

Феола молча кивнула и поудобнее перехватила топорик. Будем честны, в бою она пока не бывала. Толку от нее будет мало. Но – хоть как помочь. Она вообще думала – упадет. Но пока держится – она поможет. Хоть чем. Хоть как.

Монахи медленно направились в коридор. Самой последней скользнула Дарея.

Рамон…

Девушке было больно.

Она предает любимого мужчину. И пусть Рамон ее не любит, пусть он легко бы бросил ее под ноги Синэри Ярадан, пусть он наплевал на ее родных и ее интересы… Дело же не в нем! Это она его предала! Это с ее руки в святая святых пришли враги.

Но и поступить иначе она не может.

Мама, Элли…

Больно. И так – и этак больно. Есть ли правильный вариант? Предать мужчину, которому она не нужна, или предать родных, которые ее любят, которые ее до конца защищали?

Нет ответа. Только боль разрастается, обвивает, сдавливает чешуйчатыми кольцами сердечко. Кто сказал, что мединцы не умеют любить?

Кто сказал, что им не бывает больно?

Бывает. Очень больно.

* * *

Пещера и бой смешались в сознании Феолы стихийным всплеском сил и красок.

Вот громадное пространство. Три таких, как она, на плечи друг другу встанут – и до потолка не достанут. И не поверишь, что это все под водой.

Вот рисунок на полу. Пол отполирован, выглажен до блеска, и рисунок четкий. Хоть в учебники заноси.

Не один рисунок, кстати говоря. Несколько.

Первый – воззвание к земле. С него явно планируют начинать, вот, и люди уже стоят по углам шестиконечной звезды. Привязаны к столбам.

Рядом ждут своего часа следующие жертвы.

Вторая звезда – уже треугольная – сбор силы. Вся сила смертей, которая выплеснется на побережье в ближайшее время… практически вся. Она будет собрана в этот уловитель. Вот и кристалл рубина лежит в середине, и бриллианты по углам.

Здоровущие такие, размером чуть не с кулак. И где только взяли?

Хотя чего удивительного, были бы деньги.

Вот зачем еще нужны были Веласкесы и прочие. Такое просто так не купишь. И такое просто так не продадут. Только по знакомству и за «чистые» деньги.

И последняя – уже пентаграмма. Сила из треугольника выплеснется в пентаграмму призыва. А если не хватит – людей еще достанет добавить. Если приносить их в жертву по всем правилам, с мучениями, то в самый раз будет.

И мединцы.

Феола первый раз видела их – столько.

Если Дарея была… приемлема, то эти… Феола едва сдержала рвотный позыв. Какие же они… не уродливые даже! Но это искажение естества невыносимо!

Щупальца, чешуя, кожа…

Острые зубы в человеческих ртах, рыбьи глаза на человеческих лицах. Присоски там, где должны быть пальцы, клешни вместо рук…

И цвета…

Адэхи был краснокожим, рабы на плантациях частенько бывали черными, словно сапог, начищенный ваксой, но это Феолу не пугало и не отвращало. Люди же.

А не это…

Зеленое, синее, переливчатое… Есть тут и красный, и оранжевый – все цвета смешались в палитре безумного художника. И вот один из них, с клешнями… поднял голову, явно сейчас что-то заметит…

– Огонь! – рявкнул брат Дуардо.

Арбалетные болты вспороли воздух.

Мединцы кричат?

Нет, они хрипят, шипят, свистят, они рычат и воют так, как ни один человек не способен.

По ушам ударило таким высоким звуком, что Феола взвизгнула и непроизвольно схватилась за голову, упала на колени.

Звук взвился – и оборвался.

Виной тому стал арбалетный болт.

У святых братьев при себе было по два арбалета, маленьких, легких. Выстрелил из одного, бросил – выстрелил из второго. А первый тем временем помощник перезарядит… или никто, если помощника нет. Тогда врукопашную.

Брат Дуардо и командовать не стал, только рукой махнул. Но и так все было понятно – врага надо добивать, пока он не опомнился.

И монахи кинулись вперед, размахивая невесть откуда взявшимися мачете.

Надо отдать мединцам должное – они не дрогнули и не отступили. Все сплелось в единый клубок, в котором Феола просто не видела ничего, никаких отдельных деталей. Глаз выхватывал нечто, но ситуация менялась раньше, чем она успевала ее осознать.

Вот брат Дуардо вонзает мачете в живот мединца, похожего на большого кальмара, разворачивается, сносит клешню другому… пытается снести, мачете отлетает в сторону, и следующий удар брат принимает на второй клинок – когда он успел его вытащить?

Вот толстый монах в коричневой рясе мягко идет по пещере. И два клинка в его руках вращаются так, что сливаются в единое облако. Попавший под них мединец просто осыпается на пол нарубленной горкой щупалец…

Вот еще один монах, высокий и худой, он сцепился с существом, похожим на большого осьминога, и щупальца давят… он рубит их и пилит… Феола хотела бы помочь, но так точечно она работать не умеет. Если что – положит обоих сразу.

Вот Хавьер…

Хавьер как раз сцепился с Рамоном.

Тому повезло – в момент выстрела он находился дальше всего от входа, и в него не попали. И еще пара минут у него была, чтобы прийти в себя, чтобы применить магию. Но стоило ему начать кастовать «великую сухость», как он попался на глаза Хавьеру.

Заклинание, которое начал Рамон, было не из самых простых. Оно должно было вытянуть из врагов воду – и оставить на полу только иссушенные мумии. Сильное, убойное, от которого нет щита. Только вот и ударить им мгновенно не получится.

Рамона подвело отсутствие боевого опыта. Ему бы что-то попроще, может, не такое убойное, но чтобы кастовалось за секунду-две, а он ударился в более длительное плетение. Но… гнев подстегивал.

Эти твари!

Как они смеют?!

Нет им пощады! Всех, всех насмерть, сразу, мучительно… только вот нужно на заклинание секунд двадцать. В бою – целая жизнь.

Хавьер понял, что противник собирается сделать нечто убойное, и атаковал сам. Простеньким «черным мором». Рамон отразил его одной из водяных стен и продолжил плести заклинание.

Хавьер ударил еще раз, понимая, что время уходит, времени нет…

Теперь уже «синей смертью». Рамон скрипнул зубами, понимая, что отразить заклинание до конца не сможет. Тогда ему придется оборвать свое, а ему не хочется, нет…

Выдержит?

Должен!

Некромантия все же это не боевая магия. Это проклятия, но действуют они не сразу. Не сию же секунду.

Да, ему будет очень больно. Но если он сейчас выдержит, потом выпустит свое заклинание, убьет врагов – и сможет снять проклятие. И Рамон бросил вперед еще одну водяную стену.

Пройдя через нее, проклятие потеряло примерно половину своей силы, но и того хватило.

Синяя смерть.

Очень неприятная, надо сказать. Названа она потому, что лопаются все кровяные жилы в теле человека, кровь выливается, в том числе и под кожу, получается не человек, а громадный синяк. Только вот это не в одну секунду происходит.

Рамон закричал от боли, но заклинание было почти готово. И сейчас он…

Феола зажмурилась. Она не могла, не хотела этого видеть. И потому не успела ничего предпринять. Даже схватить подругу… хотя толку бы с той хватки? Это как акулу за плавник пытаться ухватить и остановить – бесполезно.

Не выдержала Дарея.

Она могла себе сколько угодно говорить про подлость, про предательство, но… она любила этого мужчину. И когда он упал и начал корчиться, кинулась между ним и Хавьером.

Не надо!

Пожалуйста, не добивай его!!!

Только вот сказать она этогоне успела.

Плетение «великой сухости» сорвалось с пальцев Рамона – и ударило прямо в девушку. Прямо в центр груди.

И – снова.

Не боевое это плетение. Оно не охватывает сразу всю площадь, оно идет конусом от человека. Сначала узкое, а потом расширяется и расширяется. Рамон этого не учел, а Дарея перехватила плетение в самом начале.

И – закричала.

Ссыхалась чешуя, съеживались щупальца… она стремительно теряла воду – основу своей жизни. И было видно, это не остановишь, не замедлишь, не исправишь…

Тут уж и Феола кинулась в драку.

Удар топориком об пол потряс пещеру.

– Волей мира – да избудется!

Из навершия ударил конус яркого солнечного света. Он освещал пещеру, жег, словно огнем, мединцев. Правда, монахам не вредил, но это и понятно.

Феола направляла заклинание на тех, кто был изуродован, искажен, фактически – она не убивала, она очищала. А что больно, что невыразимо больно – кому легко чиститься от скверны? Демоническая кровь – самая суть мединцев – выжигалась и плавилась под этим светом. Сейчас она уже не боялась задеть Дари. Уже не за кого бояться.

Монахи мешкать не стали, схватка закипела с новой силой, но Феола ни о чем не думала. Она шла к подруге.

Не думал ни о чем и Хавьер. Просто бросился вперед, ударил – уже без магии, просто обсидиановым ножом, к которому привык.

Лезвие вошло в хитиновый панцирь.

Дико завизжал Рамон, отмахиваясь клешнями, и тут уже плохо пришлось Хавьеру. Кровавая борозда пролегла поперек груди, едва успел отшатнуться, а то бы надвое распахало…

И отпрыгнул.

Дальше можно было не дергаться. Рамону уже досталось от «синей смерти», а клинок довершит дело. Некромантские клинки – они вообще особенные. Особенно старинные, согретые теплом рук не одного поколения некромантов, когда приняли в себя не одну душу…

Вот и этот клинок был таким же непростым. И пил, жадно пил чужую жизнь и силу, только что не облизывался.

Если жертва его не выдернет, все закончится за пару минут. А Хавьер собирался проследить, чтобы не выдернула. И Рамон это понял.

Обречен. Но ведь еще не мертв? Силу мага даже некромантский клинок выпьет не сразу. И клешня рванулась вперед, удлинилась, врезалась в грудь Хавьера так, что некромант отлетел к стене, ударился… перелом ребер? Наверняка. И кровавая полоса поперек груди.

Феола на это не смотрела. Она склонилась над Дареей.

Все же мединка была сильной и упрямой, она не умерла сразу. Она иссыхала, корчилась от боли… Феола закусила губы.

– Подожди, сейчас попробую…

Перелить силу напрямую. Да хоть как помочь! Конечно, Дарея искаженное творение, но основа-то человеческая? Вдруг поможет?

Увы.

Это только в книгах герой долго умирает на руках у друзей. А здесь…

Дарея выгнулась в особенно сильной судороге.

– Мама, Элли…

И откинулась назад.

Проклятье продолжало действовать и на труп, и тот осыпался кусочками серого пепла, крошевом костей… высушенных, старых…

– НЕТ!!!

Кричать было поздно. Все было поздно. Кроме…

Феола резко поднялась с колен.

Теперь ей было некого жалеть. И сила била в полную мощность.

– Именем четырех стихий! Да свершится!

Что – свершится? Что будет?

Но сейчас здесь не было никого, достойного ее жалости. Дарея умерла. Остальные мединцы… их еще и жалеть надо? Смешно!

И топорик вспыхнул так, что зажмурились даже монахи.

А вой, который понесся по пещере, был уже не просто бешеным – безумным.

Сила шамана восстанавливала изуродованное, разделяла людей и морских тварей. А что они не могут жить в таком виде… сила этого не учитывала. Она просто сработала – и заливала белым светом пещеру, проникала в самые дальние уголки, выжигала малейший намек на скверну.

Мединцев корчило и корежило так, что монахам оставалось только добивать их.

Упала навзничь в глубоком обмороке Феола, ее едва успел подхватить оказавшийся рядом брат Пабло. Последнее усилие ее просто выпило.

Добил своего противника брат Дуардо.

Кричали и шумели люди – рты им мединцы не затыкали, пусть орут. По счастью, хоть под ногами никто не путался – веревки держали крепко.

Надолго бы воздействия Феолы не хватило, но и монахи не море чесали^[289].

Все закончилось буквально в полчаса, и настало время подсчитывать потери.

Приличные потери, надо сказать.

Шестеро монахов мертвы. Двое ранены, в том числе и сам брат Дуардо. Хавьер ранен, Феола в обмороке, Дарея мертва. Люди в панике, хорошо хоть не мечутся. И постоят, ничего страшного, убивать их никто не будет, но и вывести наверх без Феолы не смогут.

А вот что сможет сама девушка?

Хавьер, конечно, маг, но специализация у него своеобразная. Мединцев нет, а как выплывать? Так что брат Дуардо принялся распоряжаться.

Некромант занялся собой сам. Кое-как отлепился от стены, выпил взятое с собой обезболивающее, подумал, добавил противоядие – на всякий случай. Универсальное, есть такое у некромантов. Гадость страшная, потом будешь месяца три от любого алкоголя наизнанку выворачиваться, но кто его, краба полоумного, знает? Может, он ядовитый? Судя по окраске – запросто!

Прислушался к себе – больно и тошно, но жить будет, двигаться может, надо помогать людям. И занялся Феолой, благо с собой у него и фляга с водой была, и мешочек с какао-бобами, и сладкое, хоть и немного. Монахи тем временем развязывали людей, кое-как объясняли им, что помощь пришла, больше бояться некого, а вот рабочие руки не помешали бы…

Постепенно в пещере воцарялось спокойствие.

Трупы мединцев стаскивали в один угол, тела монахов и погибших людей – в другой.

Да, невинным тоже досталось. И не от арбалетных болтов.

Монахи были хорошо подготовлены, на их стороне была внезапность. Но… мединцы были магами. Сесар удрал, но остальные-то никуда не делись. И те, кого не положили с первого раза, успели уполовинить нападающих.

Еще несколько человек обследовали пещеру. Мединцы, конечно, могут не есть и не пить, но людям все это важно. Да и мединцы себе не отказывали. Нашлись и вино, и запасы продуктов – призрак голода отступил. А то ловить рыбу никому не хотелось. Брат Дуардо по дороге в пещеру акул видел… кстати – неудивительно. Своего рода сторожевые собаки мединцев. На них не нападут, а вот купаться или плавать лишний раз в этих местах никто не будет.

Работы предстояло много, но главное-то было сделано! Ритуала не будет!

Еще бы дать об этом знать людям на берегу. Но… подождем, пока очнется Феола.

* * *

Феола не приходила в себя по уважительной причине.

– Учитель!

Адэхи улыбался рядом. Он был почти призрачным, все же расстояние, силы…

– Ты – моя лучшая ученица. Сделать такое, в твои годы, на чистой силе! Ты молодец! Я горжусь тобой!

– Я справилась?

– Ритуала теперь точно не будет. А если кто-то останется, с ними и люди справятся.

– Я ТАК рада, Учитель!

Феола почти светилась.

Адэхи коснулся ее руки.

– Я бы хотел побыть с тобой подольше, ученица, или помочь тебе, но мне надо возвращаться. Иначе я расточусь окончательно.

– Учитель, не надо! Я еще своих детей к тебе в обучение отдам!

– Ты встретила своего мужчину?

– Да!

– Тогда иди к нему, не задерживайся. И я не буду. Мне давно пора домой.

Адэхи улыбнулся Феоле – и направился туда, где лежало его тело.

Почти безжизненное.

Почти погибшее, несмотря на все предосторожности. Но это уже неважно.

Феола справилась, и никто не станет проводить жертвоприношение, и ткань мира тоже рваться не станет, и можно жить спокойно. Надо только в себя прийти, но с этим он справится.

Дух шамана возвращался домой, в свое тело. Его ждали месяцы слабости, но Ксаресы о нем позаботятся. Самого страшного не случилось, мир цел, демоны не прорвутся, остальное – уже работа для людей.

* * *

Амадо расхаживал по берегу. Не сиделось как-то.

Бернардо покосился на него, но успокаивать не стал. И так все понятно.

Крис смотрел на это минут пять, потом отправился, погулял по берегу, и скоро уже на костре поджаривались ракушки, насаженные на палочки.

– Не пробовали, ваше высочество?

– Бернардо. Не пробовал.

И верно – как бы? Он пробовал моллюсков в салате, под изысканными соусами, маринованных, но не вот таких, свежесобранных и поджаренных.

– Угощайтесь.

Видимо, от нервов у Бернардо разыгрался голод. Да такой, что он чуть кусок ветки не отгрыз, и язык обжег. Но вкусно!

– Потрясающе!

– Я еще наберу, если понравилось, – кивнул Крис, тоже приканчивая палочку. – Тан Риалон, компанию не составите?

Амадо качнул головой. вот ему как раз кусок в горло не лез.

Феола…

Она там. А он тут, и ничем ей помочь не может. И ничего от него не зависит сейчас.

А она жизнью рискует.

А он ей даже не сказал, что любит…

Идиот! Кретин! НЕДОУМОК!!!

Амадо посмотрел на море. И сам себе дал зарок.

Если все обойдется, если Феола вернется живой и невредимой, он при первой же встрече с Альбой попросит развода. Согласится супруга, не согласится – неважно! Он подает на развод.

У него так мало времени! И жизнь такая хрупкая штука… нет уж! Может, у них с Феолой десять лет будет, может, двадцать! Неважно! Амадо больше не упустит ни единого мгновения!

Альба?

Вот и она пусть живет долго и счастливо! Амадо Риалон больше в ее игры не играет. Пятнадцать лет назад он надеялся, что все будет хорошо. А сейчас…

Сейчас он понимает, что нельзя тратить жизнь впустую. Нельзя оглядываться на других. Наверное, это тоже необходимый урок.

Да, он обязательно поговорит с Альбой.

* * *

– Вы знаете, у меня такая деликатная проблема…

Эктор Патрисио Ксарес только что ресницами не хлопал и выглядел невинным-невинным. Впрочем, сеньора Роза ему не верила.

Навидалась она таких, у кого вечные «стрелки на полшестого». Про Эктора девочки такого не говорили.

Да, скуповат, да, увлекается кое-чем интересным, с веревочками и плеточками, но с этим делом у него все в порядке.

Или просто снадобье пил перед тем, как прийти?

Ну, может, и так. Это не ее дело, ей нужно, чтобы клиент платил. Заказал час с девочкой – час и оплатит. А уж как у него там чего получится – не ее проблема. У нее все девочки хорошие, все к лекарю ходят, все чистенькие. Она проверяет.

– Я готова вам помочь с любой проблемой, тан.

Не с любой. И не бесплатно. Но это само собой подразумевается.

Эктор принял еще более невинный вид.

– У вас в заведении я отлично со всем справляюсь. А вот с женой у меня определенные проблемы.

Сеньора подняла густо подчерненные брови. А при чем тут она? У нее ничьи жены не работают, это точно!

– Тан?

– Не могли бы вы помочь мне с одним хорошим снадобьем…

А-а, вот оно в чем дело! Сеньора даже выдохнула.

Что ж, торговать возбуждающим она тоже торговала. Эктор удивился бы, если б узнал, сколько танов и сеньоров покупало у нее полезную настоечку. Пять капель на стакан воды, выпить залпом – и через полчаса такой эффект! Хоть ты гвозди заколачивай! Бывает такое – в борделе девушки и симпатичные, и раскрепощенные, и готовы на все ради клиента… ладно-ладно, ради денег клиента.

А дома жена семипудовая. С обаянием свиноматки и грацией бегемота. И в постели она лежит и молится. А ведь внимание ей уделять все равно надо, хоть иногда! Вот и страдают мужчины. Настоечка-то эффект дает, но и сердечко подсаживает. Есть у нее такая побочка.

– Тан, вы знаете, как его принимать?

– Пять капель на стакан воды, верно?

– Верно.

– Сколько с меня?

– Двадцать золотых.

Эктор поморщился, но на карте стояло слишком многое, так что мужчина заплатил не торгуясь, сунул пузырек в карман и направился к брату. Эмилио тоже был в борделе, но ему-то ничего не мешало получать удовольствие. А Эктор вот снадобье покупал…

Так ему жребий выпал. Они монетку бросили, и получилось, что Эктор покупает. А Эмилио подливает, чтобы поровну. И алиби друг другу подтверждать будут. Если вообще кто-то будет расследовать смерть их отца. Подумаешь, переусердствовал старик в постели с молодой женщиной, да и помер. Не он первый, не он последний, а смерть эта хорошая. Вот.

Впрочем, насчет брата Эктор заблуждался.

Никакого удовольствия Эмилио не получил, предстоящее дело отравляло ему жизнь.

Все же… отравить отца…

Ужасно. Но – необходимость! И вообще, Патрисио их сам вынудил! Мог бы и поменьше пожить, или наследство им заранее раздать, или… короче – сам виноват.

Жаль только, что совесть отказывалась с этим соглашаться. Такая она… неудобная.

* * *

Патрисио Эудженио Ксарес в это время, не подозревая о планах сыновей, разговаривал с нотариусом.

– Да, я хочу поменять завещание.

– Тан, вы уверены? Все же это достаточно своеобразный… выбор наследника.

– Не вижу в этом ничего плохого. Все в рамках закона?

– О да, тан Ксарес.

Мысленно нотариус проклинал неудобного клиента, но внешне он был само внимание и учтивость. Клиент ведь!

Даже если приперся в праздник!

Даже если выдвигает такие требования, от которых нотариуса мутить начинает!

Даже если…

Клиент всегда прав, пока оплачивает его услуги в тройном размере. А что вместо завещания получится гадкий шантаж – бывает и такое. Всякое бывало в его практике, что ж теперь – отказываться от денег?

– Тан Ксарес, у вас есть данные лиц, которых вы хотите включить в завещание?

– Да, безусловно. Вот, ритана Феола Амадина Ксарес, ритана Альба Инес Риалон, тан Карлос Амадо Риалон.

– Риалоны? Из тех самых? – чуточку побледнел нотариус.

О семействе темных магов он слышал. И ему вовсе не улыбалось получить скромное такое пожелание от некроманта. Типа: «Чтоб ты сдох, зараза!»

Патрисио только рукой махнул.

– Это другая ветвь, магии там ни крошки.

Нотариус поглядел с сомнением, но Патрисио подтвердил свои слова еще раз, и несчастный, вздохнув, принялся составлять завещание. Воля клиента – закон.

А нравится, не нравится… клиент – не монета, чтобы всем нравиться. Но он эту монету приносит, так что улыбаемся и пишем. Пишем и улыбаемся. И точка.

* * *

Феола открыла глаза.

Голова практически не болела. И почти не тошнило. Над ней склонился чуточку встревоженный Хавьер.

– Фи, как ты себя чувствуешь?

Феола прислушалась к себе.

– Вроде бы ничего. Кушать хочется.

Хавьер выдохнул.

– У меня с собой есть кое-что… Давай я тебя посажу, и ты попробуешь попить?

Мало ли что там Феола говорит? Вот если ее рвать не начнет, или знобить, или еще какие признаки магического истощения не проявятся, тогда он поверит, что все в порядке. Не раньше.

Феола послушно оперлась на его руку, потом попробовала сесть.

Голова чуточку покружилась и перестала.

– Где мой топорик?

– Рядом. К нему никто не решился прикоснуться, даже через ткань.

– Это правильно, – Феола нашарила костяную рукоять, погладила, наслаждаясь привычной шероховатостью под пальцами. – У нас все в порядке?

Спрашивала она больше «для галочки». Если Учитель сказал, что все в порядке, угроза исчезла, значит, все так и есть. В порядке.

– Да. Брат Дуардо распоряжается. У нас семеро погибших.

– Семеро?

– Шесть братьев и Дарея.

Феола хлюпнула носом. Чешуйчатую девушку было откровенно жалко.

– А мединцы?

– Живых не осталось. Тут их немного было, штук двадцать, может, двадцать пять. Десяток магов, остальные просто обслуга.

– Люди?

– Вот с людьми проблема. Их тут человек сто, а как их наружу вытащить? Ты в обмороке… кстати – пей.

Феола глотнула крепкий горячий кофе. Сладкий.

Поморщилась. Ей бы лучше матэ, но и за это спасибо. И принялась жевать плитку сушеных фруктов.

– Спасибо, Хавьер.

– Это тебе спасибо. Без тебя мы бы сюда не добрались. И потери… они бы нас уложили. Может, я бы смог убить последних, но остался бы один.

– Что у тебя с грудью? – обратила внимание Феола на бинт, который перечеркивал черную одежду некроманта.

– Царапина, но глубокая. А может, этот гад еще и ядовитый был, не знаю. Рамон.

– Рамон?

– Да. Я его лично уложил! – погордился Хавьер.

– Поздравляю! – Феола тоже порадовалась. – Трофеи брать будешь?

– Храм будет против таких трофеев. Все же это были люди, и надо будет их отпеть и похоронить, как людей. Хотя и не на кладбище, чтобы не смущать прихожан, – подобрался брат Дуардо. – Как вы себя чувствуете, Фи?

– Уже намного лучше, – прислушалась к себе Феола. – Спасибо.

– Вы много сил потратили.

Феола качнула головой.

– Нет. Я много через себя пропустила. Я ведь не маг, я просто воззвала к миру – и мир отозвался.

– А вас этим отзывом оглушило?

– Примерно так. Это все не так легко и просто, брат. Но я уже прихожу в себя. Тан Карраско сказал, что вам нужна моя помощь?

– Людям, Феола. Людям.

– И чем я смогу им помочь?

– Их надо отсюда вывести. Но как? Они столько не проплывут.

Феола вздохнула.

А ей вот совершенно не хотелось возиться с таким количеством народа. Она тоже живой человек, она столько не проведет! Может, нечто среднее?

– Брат Дуардо, а если мы поступим вот каким образом?

Феола изложила идею, брат Дуардо выслушал – и кивнул.

– С вашего позволения, Фи, я сам пойду? Меня послушают.

Феола молча отколола с косы бляшку из кости, круглую, с вырезанным на ней китом.

– Когда все будет готово, вы погрузите бляшку в воду и позовете меня. Я услышу.

Брат Дуардо кивнул, еще раз уточнил план действий… и не удержался напоследок.

– Фи, а вы не хотели бы поработать с Храмом? Обещаю, мы вас будем ценить и беречь.

Феола только руками развела.

– Я подумаю. Поговорю с мужем, с Учителем… что они скажут, ладно?

Брат Дуардо кивнул.

Не отказали? И то для первого раза неплохо. А потом – договоримся. Кстати, а учитель на Храм поработать не хочет? Шаман, оказывается, шикарное средство от всякой нечисти!

* * *

Конечно, ничего серьезного Феола сейчас не осилила бы.

Даже с учетом жертвоприношения быков, сил у нее практически не оставалось. А людей-то надо вывести из пещеры, не оставлять же их тут?

Мало ли что у мединцев по темным углам валяться может? Не надо никому такое…

Оставлять здесь людей нельзя. А как их вывести? Опять открывать коридор под водой? Но их не десять человек, их сотня! И наверняка кто-то будет паниковать, бежать, орать… потом еще вырвется за пределы коридора, собьет Феоле всю концентрацию… сомневаетесь?

Феола в людях даже не сомневалась. Если можно что-то сделать не так – люди сделают. И как тогда ей быть?

Нет правильного ответа.

Феола могла бы остатками силы призвать акул, или даже не призывать, надрезать руку, подождать пару минут – сами приплывут. Их тут много рядом.

Могла бы воздвигнуть из воды горный хребет, чтобы все прошли до берега, аки посуху. Могла бы просто попросить этой силой море расступиться.

Могла бы…

Не могла!

Потому что не была дурой и отлично понимала, как УЖЕ подставилась сегодня.

Жертвоприношение. На глазах у монахов.

Не было другого выхода, погибли бы все. И родные Феолы, и Адэхи… девушка просто выбрала меньшее из двух зол.

Но тут есть одно крохотное «но». Монахи не видели напрямую, что и как она творила, они имели дело только с результатом. А он уже известен. Такое случалось в истории, да и у некромантов такое бывает, разница только в масштабе.

Видел Хавьер, но он будет молчать. Он не дурак. Скорее, он попробует что-то выторговать для себя, чему-то научиться, что-то сделать… это больше похоже на некроманта. Они договорятся.

А вот если Феола сделает сегодня еще что-то серьезное… и снова – жертвоприношение? Постоянный восполняемый источник силы за счет других. Понравится такое Храму?

Нет-нет, Феола даже и не собиралась так подставляться. Она коснулась ладонью поверхности воды и мягко попросила:

– Отнеси меня на берег, пожалуйста.

* * *

На берегу было… нервно.

Переживал и нервничал Амадо, Бернардо на нервной почве уминал уже пятую порцию ракушек… Когда принц волновался, лопать он начинал как не в себя. Хорошо еще – не толстел. У деда так же было. Крис скакал вокруг костра, маскируя деятельностью – переживания.

И все трое выдохнули, когда по морю пошла волна, покатилась прямо к берегу, быстро-быстро так… только вот волноваться они не собирались. Потому что на верхушке волны, словно на ровной земле, стояла рыжая девушка. Она стояла, волна ее несла – бывает.

С шаманами всякое бывает. Факт.

А стоило Феоле ступить на землю, как Амадо подхватил ее, сжал в объятиях, крепко-крепко, не обращая внимания на водяные холодные брызги.

Его счастье!

Его сокровище!

Никому он ее не отдаст!!!

– Фи…

– Все в порядке – почти, – отчиталась Феола. – У нас есть потери, но мединцев мы всех положили. Ритуал не состоится.

– Монахи? – уточнил Бернардо.

И получил в ответ мрачный взгляд. Ссутулился, машинально сунул в рот горячего моллюска, кажется, даже язык обжег, но в этот раз боли не почувствовал.

И он понял, и Крис…

Дарея.

Вроде бы и знали друг друга пару минут, и ни о какой привязанности речь не шла – ну что там? Чудовище чешуйчатое!

Или – нет?

Или такой же живой человек, со своими мечтами, планами, надеждами, человек, который все отдал, только бы жили ее родные и близкие?

Нет ответа. А боль – есть.

– Рамон? – глухим голосом спросил Крис. Помнил он про эту тварь. Если б не он… если б не морочил гад девчонке голову…

– Мертв.

– Хоть это хорошо.

– Хорошо, – согласилась Феола, даже и не думая высвобождаться из теплых мужских объятий. – Ваше высочество, как нам быть? Там у мединцев штук сто пленных, их надо как-то на берег доставить, а потом еще тут все организовать, устроить…

– Штук – сто?!

– Так планировалось жертвоприношение, только в два этапа, – пояснила Феола. – Для затравки им бы хватило, а начать они не успели. Вот и… сидели моряки у них по клеткам.

Крис кивнул.

Да, как-то об этой стороне вопроса никто не подумал. А ведь оно есть, и людей надо устраивать, и их надо как-то оттуда достать, и…

Много чего надо.

Некогда горевать, надо – действовать.

И Бернардо принялся распоряжаться. Он не король, он только принц. Но сейчас и этого хватит. Где тут мобили? Сейчас доедем до ближайшей деревни и все организуем!

* * *

– Простите?

Не так уж часто у чиновников глаза на лоб лезут. Повидали они за свою жизнь много чего, и работа у них нервная, и начальство не особенно доброе.

Кто сказал, что бумажная работа легка и приятна?

Зря сказали!

Это крестьянину просто – репа либо вырастет, либо не вырастет.

Это моряку просто, рыбаку. Тем, от кого ничего не зависит. А чиновникам – нет. У них работа ответственная, и служба тяжелая, и вообще… не ту бумагу подпишешь, не тому делу дашь ход – и прощайся с теплым местом, с хорошей зарплатой, с обильной кормушкой, с пенсией за выслугу лет… кому терять нечего, тому и не страшно! А тут-то есть, что терять! А не хочется.

Впрочем, от управления по регистрации браков обычно никаких проблем не ждешь. Какие тут могут быть проблемы?

Приходят люди, подают заявления, вступают в браки.

Иногда браки заключаются на небесах, иногда чуточку пониже, но чиновников это уже никак не касается. Что их волнует – правильное оформление всех бумаг. И точка.

Обычно таны женятся на ританах, сеньоры на сеньоритах, в этом нет ничего особенного. Реже бывает, чтобы тан и сеньорита, но случается. Тут процедура отработана.

Заполняются бумаги, подается заявление.

А потом оно продвигается наверх. Потому как на такие браки требуется согласие его величества. Или хотя бы кого-то из вышестоящих. Министра, к примеру.

Но чтобы – такое?!

Бумаги на заключение брака подавали хорошо известный всей столице тан Мальдонадо – и сеньорита… как ее?

Веласкес?

Совсем молодая девчонка, может, ей лет семнадцать, не больше. Но на своего жениха она так смотрит, что жутко становится. Глаза обожающие, улыбка бессмысленная, как и у всех влюбленных.

Видно, что с ее стороны это точно брак по любви.

А с его?

Чиновник пригляделся, ради интереса.

Любовь?

Да, безусловно. Есть там любовь. И невесту свою тан Мальдонадо под руку придерживает очень заботливо, и смотрит на нее ласково.

Что ж. Творец еще и не такие номера откалывает, и похлеще пары встречаются. Просто чиновнику они практически не встречались.

Но документы он принял честь по чести, все зарегистрировал и сообщил, что подаст прошение. А потом, когда странная пара ушла, пошел разносить новость по управлению.

Его слушали где со вниманием, где без особенного интереса – что он еще может сказать? Да подумаешь…

Практически все. Забавно, интересно, любопытно, но и только.

А вот в одном кабинете человек заинтересовался. Да настолько, что не поленился перепроверить слухи, увидел бумаги и помрачнел.

Мерседес Веласкес, говорите?

Да, именно та Мерседес Вирджиния.

Личность ее супруга была не так важна, как сама Мерседес. Выйти замуж она могла попытаться за кого угодно, хозяин кабинета все равно бы встревожился. И телефонировал по оставленному ему номеру.

Собеседник выслушал чиновника со всем вниманием. И пообещал поощрить материально. В ближайшее же время.

Колесо событий стронулось и пошло раскручиваться все быстрее и быстрее.

Замуж?

Какое еще замуж?

А планы? А кровь… нет-нет, никаких замужеств, все должно решиться этой же ночью.

Тан Мальдонадо, говорите?

Отлично! Спасибо за информацию!

* * *

Карлос Амадо Риалон рассматривал статуэтки на каминной полке. Даже пальцем их потрогал. Особенно одну.

– Юноша? Что вам тут понадобилось?

Тон был откровенно недовольным.

Карлос повернулся, расплываясь в почтительной улыбке.

– Тан… простите?

– Эктор Патрисио Ксарес. Кто вы такой, тан, – оценил вид прибывшего Эктор, – и что вы делаете в нашем доме?

– Мое имя Карлос Амадо Риалон, тан, – вежливо ответил Карлос. Не стоило портить отношения с первой минуты.

– Риалон… Риалон…

– Сын ританы Риалон. В настоящее время она беседует с хозяином дома, – вежливо отозвался Карлос, заодно и намекнул, что он тут не из простых свиней свинья.

Ответом ему был еще один мрачный взгляд. На тот раз от Эмилио.

– Тан Риалон… отец уже приказал приготовить вам комнату?

– Да, – расплылся в улыбке Карлос. – И мне, и матери…

Альба была предусмотрительна. Сначала она поговорила с Патрисио, а уж потом устроила скандал супругу. Она ведь умная!

Дуры уходят гордо и в никуда! Умные – гордо и к кому-то.

Вот она и ушла. И сына с собой забрала. В конце концов, это ее сын!

Амадо против не был, да и Карлос тоже. Кровь Валерансы взяла верх, и Карлос искренне считал, что он – достоин! Чего?

Всего!

А что не принцем родился, так это насмешка судьбы!

Сейчас у него был шанс наверстать упущенное.

Ему ТАК нравился этот дом! Большой, богатый, роскошный! В нем было все, чего достоин Карлос, и все, чего он желал!

Мрамор, позолота, дерево ценных пород, статуэтки на камине – как племянник Антонии Лассара, Карлос слегка и в антиквариате разбирался, это ж явно девятая династия!

Роскошь!

Деньги!

Тан Ксарес пообещал ему содержание. Небольшое, для начала, но… даже это небольшое было раза в два больше отцовской зарплаты. О чем Карлос скромно умолчал.

Разве он не заслуживает всего самого лучшего?! Кто может быть более достойным?! Кто может составить ему конкуренцию?

Никто!

И снова – никто!

Ах, эта прекрасная жизнь! Дорогие костюмы, мобили, гонки, приемы, двор… и такое крохотное условие, которое Карлос и замечать не собирался! Ерунда же!

Тьфу, да и только!

Продать душу?

Что вы, тут и тело продавать не надо! Все будет по добровольному согласию и к обоюдному удовольствию.

Эти мысли так явственно отражались на лице Карлоса, что Эмилио заскрипел зубами. Вошедший следом Эктор положил руку ему на плечо.

– Спокойнее, брат.

Карлос, витая в сладких грезах (вот ОН, неповторимый и прекрасный, танцует на балу с принцессой крови, и та влюбленно шепчет: вы мой кумир!) ничего не замечал. А вот братья заметили.

– Карлос! Мальчик мой!

Роза влетела вихрем. На стареющих дам Карлос оказывал убойное действие, вот и Роза не стала исключением. Расцеловала милого мальчика, получила в ответ поцелуй и комплимент, раскраснелась и повлекла Карлоса за собой, показывать «племяннику» его комнату.

Альбе комната тоже была готова.

Мужчины недобро переглянулись.

И почему им это не понравилось? И что им надо предпринять? И как срочно надо предпринять это самое что-то?

– Обсудим? – поднял брови Эмилио. Получил кивок от Эктора, и братья направились прочь из дома. У них появилась весьма серьезная тема для разговора. И может, и для начала действий.

Спусковой крючок есть у каждого, и у мужчин этим крючком стали не унижения от отца, не возможное появление мачехи с претензиями, не глупость Розы – это было привычное зло. А вот это… соплячно-избалованное, омерзительное, которое трогает ИХ статуэтки, на ИХ каминной полке, в ИХ доме…

Вроде бы и ничего такого?

Но…

Спусковым крючком может послужить любая мелочь. И в чашку терпения братьев упала последняя капля^[290].

* * *

Алисия, пританцовывая, спускалась вниз по лестнице.

– Рен? Ну, наконец-то! Тебя и не дождешься, и не дозовешься!

Лоуренсио был внизу.

Мрачный, усталый…

– Что, Лисси?

Ему сегодня предстояло свидание с Каракатом. А это и опасно, и… кто его знает, чего он там потребует за смерть того несчастного?

– Рен, я замуж выхожу!

– Ты говорила. И что?

– Рен!!! – Алисия возмутилась уже непритворно. Она ему кто – сестра или так, коза в бусиках?

– Да, Лисси, я слушаю, – Лоуренсио понял, что проще согласиться и выслушать, чем получить на свою голову последствия. Сейчас Алисия обидится, закатит истерику, потом упадет со слабостью и мигренью, будет два дня жаловаться, напишет родителям, а если еще и Феоле скажет…

Последнее было особенно неприятным. Младшая сестра, которая прошла обучение у шамана, вызывала… легкую нервозность. Понятно, Лоуренсио старший. И умный. И деньги у него, и родители к нему прислушаются.

Только вот глядя на Феолу, не оставляет мысль, что для нее все это… просто правила приличия. Не хочет она никого расстраивать, вот и слушается. А так…

Бедный Анхель это на своей шкуре ощутил. Вот зараза рыжая!

– Завтра мы с Ортисами идем на коронацию. Послезавтра ты знакомишься с ними, и мы заключаем брачный договор.

– Договор?

– Рауль настаивает.

– На передаче приданого? – ехидно поинтересовался Лоуренсио.

– Да. В банк.

– В банк?

– Он говорит, что способен обеспечить супругу. Поэтому мое приданое передается в банк и из процентов будет выделяться содержание для меня. Само приданое пойдет будущим детям. Мало ли сколько их будет…

– А сам Ортис тебе денег не выделит?

– Выделит, конечно. Просто если я не уложусь в ежемесячное содержание, это будет… что-то вроде добавки. Основной капитал я трогать не буду, надеюсь, и проценты тоже. Посмотрим.

Лоуренсио только вздохнул.

– Ты уверена, что этого хочешь? Анхелю ты нравишься, я точно знаю. Даже более чем нравишься.

Алисия только плечами пожала.

После неодобрения щенка никаких шансов у Анхеля не оставалось. Даже самых призрачных.

– Может, Фи?

– Ты помнишь, что она устроила?

Алисия помнила. Если с ней у Анхеля просто не было шансов, то с Феолой… шансы у Анхеля были. Не мучиться.

Алисия тоже не питала иллюзий в отношении сестры. Феола быстро любого закопает.

– Рен, не будем это больше обсуждать. Тан Толедо твой друг, пусть так и остается. Но мне он… я просто больше не вижу его в качестве будущего мужа.

– Хорошо, Алисия. – Сестер Лоуренсио все же любил и неволить их не хотел. – Говоришь, послезавтра?

– Да, Рен.

Отлично. Он как раз должен сегодня уладить все с Каракатом.

– Хорошо, Лисси. Я буду готов послезавтра. С утра?

– Я уточню время завтра.

Брат и сестра обменялись улыбками. Конечно, они не идеальные люди, и заблуждаются, и ошибки совершают, и в передряги попадают. Но счастья друг другу они желали совершенно искренне. Так что Алисия поцеловала брата в щеку и улыбнулась. А в голове у нее была мысль. А ведь у Рауля сестричка подрастает. Симпатичная. Кто знает?..

* * *

Анхель Толедо был в бешенстве.

Да в таком… если б его сейчас собака укусила, точно бы сдохла. Сразу и в страшных мучениях.

И был, был у него повод! Да еще какой уважительный!

Его!

ЕГО!!!

Какая-то баба! Да ладно там! Сопля малолетняя, островная, необразованная, безмозглая – отвергла! Ему предпочли какого-то… ладно… для себя – Анхель понимал, что Алисия сделала правильный выбор. Уж кому, но Ортису ее деньги и рядом не нужны. У него своих достаточно.

А вот Анхелю – нужны!

И тем это обиднее!

Правда, ну зачем Ортису еще и деньги?! Просто – зачем?! Он сам по себе богатый!

А вот Анхелю надо! У него расходы, у него проблемы, и вообще – он достоин! Даже – Достоин! С большой буквы!

А что?!

Где справедливость?!

Почему кто-то рождается на шелковых простынях с золотой ложкой во рту, и может делать, что пожелает, а кто-то другой вынужден тяжело и муторно зарабатывать себе на жизнь. Вы вообще представляете, что такое активная светская жизнь?

Как сложно она дается?

Анхель давно уже увлекался стимуляторами. Не сильно, и вообще, он сможет бросить, когда пожелает. Но сам факт.

А как тяжело общаться с некоторыми людьми? Находить общий язык, всем казаться симпатичным, привлекательным, добрым и умным… знаете, сколько сил иногда надо? Чтобы не прибить на месте ту же Алисию?

А Феолу?

Положа руку на сердце, даже Лоуренсио… можно стричь барана, но кто сказал, что его при этом любят? Что общение с ним доставляет хоть какое-то удовольствие?

Анхель всегда помнил, у кого есть деньги. Каждую минуту.

Да, Лоуренсио поддается его обработке, но первый же неловкий шаг, неуклюжий жест… и всё. И «баран» бодренько поскачет на свободу. Еще и Анхеля ославит по столице.

Легко ли так жить?

Нет. И хочется. Хочется свой дом, мобиль, сумму денег в банке, хочется пожить, не думая о завтрашнем дне, хочется… Да самому хочется диктовать условия, а не подстраиваться под кого-то! Вот! И казалось, жизнь предоставила Анхелю шанс!

Вот Алисия! Красивая, глупая, с приданым… и вдруг она выходит замуж за Ортиса! Да где справедливость?!

Ему не нужно! Это Анхелю нужно!!!

И даже свои истинные чувства показать было нельзя! И спросить прямо – тоже!

Надо играть в благородство! Изображать убитого горем воздыхателя. Там, в доме у Ксаресов.

Здесь-то, у себя в комнатушке, он мог расслабиться. Показать свое истинное лицо. И то не везде. Только в одной комнате, крепко запертой изнутри на засов. Чтобы даже слуги… Чтобы никто, никак, чтобы даже и мысли ни у кого не возникло. Так давно личина приросла к Анхелю Толедо, что он и сам забыл, какой он в действительности.

Да и вспоминать не надо. Ни к чему.

В стену полетела пустая бутылка.

Потом еще одна, остатки вина разлились вкусно пахнущей лужицей по деревянному полу.

Гнев и злоба накатывали, душили, заставляли забыть обо всем на свете.

Алисия… тварь!

Лоуренсио… Сволочь, друг, называется! Нет бы рявкнуть на сестру, выгнать Ортиса, настоять на своем… нет! Анхель, я не стану неволить сестренку! Я ее люблю и хочу, чтобы она была счастлива!

Будет, будет она счастлива! Анхель бы с ней хорошо обходился, кто ж режет курицу, несущую золотые яйца?!

Феола – эта… ууууууу! На вторую сестру у Анхеля и слов-то печатных не осталось, один гнев и бешенство.

Что ж!

Сами напросились!

Сами, все сами… видит Творец, он хотел по-хорошему! Он хотел поступить с ними, как с людьми, хотел по-хорошему… нет?

Вы сами в этом виноваты!

Сами, все сами…

Анхель запустил в стену еще одной бутылкой и принялся переодеваться. Чего тянет этот идиот Слизень? Не пора ли его поторопить?

* * *

Адриан ждал.

Ждал взрыва.

Ждал мощной волны. Ждал…

Рядом сидела сестра, крепко держала его за руку. Неподалеку так же терпеливо ждала Анна, бледная от переживаний.

Подойти? Поговорить?

Адриан Валенсуэла не знал, надо это или нет.

С одной стороны, родители хотели их сговорить.

С другой – если они смогут жить, как нормальные люди? Надо ли ему такое? Надо ли Анне?

Рядом с мединцами находилось несколько десятков монахов. Мануэла уже разговорилась с одним из них, вот он, брат Гарсиа, сидит неподалеку. Он и сказал, что Храм поможет.

Если мединцы решат жить, как люди, что же в этом плохого? Пусть живут и радуются! Контроль со стороны Храма?

Так что страшного? Вы собираетесь убивать? Предавать? Нарушать законы?

Нет?

Вот и весь разговор. Тем, кто не собирается, и бояться нечего.

Дожить бы еще. До спокойной жизни. Чтобы свой дом, лучше у моря, чтобы жена и дети. Нормальные, обычные, можно даже синеглазые, только чтобы они даже не знали ничего. Ни о каких мединцах.

Только бы вот сейчас выстоять…

Адриан даже представлял, как это будет.

Где-то вдали встряхнется, словно мокрая собака, земля, и утробно, глухо, зарычит море, которое вытряхнули из привычного ложа. Встанет на дыбы, помчится вперед…

И им останется только стоять.

Стоять, сцепив руки, всем, как одному. Вряд ли они справятся с цунами полностью, но хоть сколько остановить! Хоть кого спасти.

Так сказал мэр города. И монахи тоже подтвердили…

Адриан ждал.

А вместо цунами приехал сам мэр. И с ним епископ Тадео.

И не стал говорить красивых слов, произносить речовок – к чему? Потер лицо руками и просто сказал два самых важных слова:

– Все обошлось.

И мединцы выдохнули, словно одно живое существо.

Обошлось?

Они сегодня не умрут? Правда?

Епископ откашлялся.

– Граждане Астилии… сегодня вы полностью подтвердили это право. Сейчас вы разделитесь на группы до десяти человек, как вам будет удобнее. Ни в какие тюрьмы вы не вернетесь, несколько дней проживете в монастырях. Потому что вас арестовывали, нужно время, чтобы утрясти все с документами, чтобы вернуть вам гражданские права. А если кто-то пожелает переехать, что-то поменять – мы поможем. Вы сегодня готовы были стоять насмерть, и Церковь это оценила. Мы поможем, Творцом клянусь. Если кто-то захочет уйти – пожалуйста. Только возьмите сначала бумаги, с которыми вас беспрепятственно пропустят или ко мне, или к тану Кампосу – мало ли? Нужна будет помощь, поддержка, решить какие-то проблемы…

Может, это мединцев и убедило окончательно.

Никто не ушел.

А вечером Адриан сидел на берегу моря и смотрел на звезды. Крупные, ясные…

Они с сестрой вернутся домой. И будут спокойно жить. А дальше… главное, что оно у них будет – это «дальше».

Как, с кем – пока неважно! Шанс им дали, а дальше будет видно.

* * *

Феола появилась в пещере ближе к вечеру, когда все уже извелись. Но – явилась. В сопровождении двух магов воды – Бернардо постарался.

В руках у одного из магов была веревка.

– Добрый вечер, – поздоровался он. – Меня зовут Эдвардо Пепе Аркури. Тан Аркури. Это мой напарник, тан Рохелио Лало Гутьерес. Мы поможем вам выбраться из пещеры. Сейчас вы по одному будете подходить, браться за веревку – и нырять. На веревке по всей длине навязаны узлы, ваше дело перебирать руками и не отпускать ее, а вода вас подтолкнет. Я знаю, что расстояние слишком большое, чтобы обычный человек мог его преодолеть. Посреди веревки будет создан пузырь с воздухом. А когда вы вынырнете на поверхность, просто перебирайте руками по веревке вдоль берега. Мы с напарником присмотрим, чтобы никто не утонул и не стал жертвой акул.

Феола подтвердила все энергичным кивком.

– На берегу ждут костры, палатки, горячая еда и ночлег. На первое время. Потом власти вам помогут вернуться к вашим семьям, его высочество все организовал.

Кстати говоря, Феола при этом присутствовала. И была восхищена его высочеством.

Жертвоприношения?

Ритуалы?

Это-то ладно! А вот ты попробуй организовать несколько сотен человек так, чтобы тебе подчинились, и все получилось, и притом не как захочется, а как задумывалось…

Вот это умение!

Конечно, не обошлось без несчастных случаев, для того и Феола была на подстраховке.

Конечно, кто-то отпустил веревку, кто-то наглотался воды вместо воздуха из пузыря… это жизнь. Чтобы среди сотни с лишним человек и пары идиотов не нашлось? Такого не бывает.

Но в результате, раньше или позже, все оказались на берегу. У костров. И полиция с монахами раздавали одежду, еду, записывали, кто и откуда…

Не у всех ведь есть дом.

А кого и похоронили уже, ведь почти год мединцы людей набирали…

Так что опрос, статистика, а уж потом местные власти будут решать, что делать с людьми. Хорошо решать, потому что вопрос будет на контроле как у Храма, так и у его высочества.

Бернардо, кстати, долго задерживаться тут и не собирался.

– Пора мне домой. Завтра коронация. Кого подвезти до города?

Феола усмехнулась, глядя на Амадо. Она знала, кто повезет ее.

– Спасибо, ритана Ксарес… то есть Фи, – поблагодарил ее брат Дуардо.

– Буду рада с вами сотрудничать, – от всей души сказала Феола.

Монах оценил и кивнул.

А Бернардо тем временем повернулся к Крису.

– Слушай… я понимаю, что оруженосцев сейчас не бывает. Но мне бы друг пригодился.

Крис оценивающе посмотрел на принца.

Подумал пару минут.

И – кивнул.

Что-то серьезно надломилось в мужчинах, когда они ждали на берегу. И когда узнали о смерти Дареи – тоже.

Бывают такие ситуации, которые очень серьезно меняют человека. И лучше им не противиться. А еще Крис понял то, о чем никогда ему не скажет Бернардо. На самом-то деле власть – это очень большое одиночество.

Страшноватое такое… когда ты ни в ком не можешь быть уверен.

Ты ли нужен? Или твоя власть? Те блага, которые можно получить с ее помощью? Чаще второе бывает. А Крис в этом отношении практически безопасен. Он не слуга Творца, и не станет отказываться от материальных благ. Но он и не злой, не подлый, не станет что-то делать за спиной у Бернардо. И что такое верность, он знает. А еще…

Еще он тоже смотрел в синие глаза ушедшей девушки. Чешуйчатой и несчастной. И тоже с удовольствием станцевал бы с ней на балу.

Не как с чудовищем. Не ради эпатажа. А просто – как с девушкой, которая по воле судьбы родилась с чешуей и щупальцами. Этодорогого стоит.

– Довезешь меня до столицы? Я домой съезжу, а там посмотрим. У тебя же завтра день по минутам расписан?

– Да. Где я смогу тебя найти? После коронации?

– Да вот… тан Риалон знать будет. Уж его-то найти точно не проблема.

– Как попасть в полицейский участок? Да любой дорогой, – пошутил Амадо, обнимая Феолу за плечи. – Я на входе скажу, тебя в любой момент ко мне проводят, подождешь, если что. Хорошо?

– По рукам.

Бернардо кивнул, отбрасывая назад прядь волос.

Он бы тоже, но – положение обязывает. В королевский дворец так просто не пропустят, и к принцу тоже. Сегодня день такой, исключительный. Что у него получилось удрать из-под надзора и охраны, а может, и потом получаться будет?

Определенно, надо бы…

Они это еще с Крисом обсудят. Чуть позднее. А пока…

– По мобилям?

Никто не возражал.

Очень длинный день выдался.

* * *

Сесар Мариано Мартин тем временем стоил планы.

Это пока он летел от Феолы, у него в голове была одна мысль – чтобы не догнали. А когда он понял, что и догонять не собираются, и никому он не нужен, и вообще… ушел? Точно, ушел. Вот тут и полезло в голову всякое нехорошее.

Ушел.

Молодец, садись, кушай рыбку!

И только рыбку. И всю жизнь одну рыбку, и ничего кроме рыбки. Потому как… а дальше-то что? Если он правильно понял, вот это существо… оно никого не отпустит. Рамона можно уже списать со счетов, сдаваться Бустос не будет, а чудовище (имени шамана Сесар не знал, так что обозначил для себя Феолу по степени опасности) не остановится.

Итак, эти друг друга убьют.

Мединцев зачистят. А Сесар останется, и что ему делать? Тут-то и беда! Будь он более человекообразным, было бы лучше. Но он… его с человеком не перепутаешь. Стоит ему снять перчатки, стоит ему случайно совершить ошибку – и на него откроют охоту. Очень даже запросто. Впрочем, это дело перспективы.

Мединцев можно списать со счетов. А с чем остается сам Сесар? Всю жизнь в океане жить и сырой рыбой питаться? Понятно, маг может устроиться получше. Но если он человекообразный. А если нет… Рано или поздно его раскроют, и придется бежать, спасая свою жизнь, а потом на него начнут охотиться – и все равно то же самое.

Остров в океане.

Как-то это даже звучит грустно.

Мединцев не останется, люди его не примут…

Колонии?

НЕТ! Там шаманы водятся! А эти чудовища… Сесар прекрасно ощущал силу Феолы, нет-нет, с ТАКИМ он связываться не станет, ищите дураков в другом месте.

Если бы переворот удался, у него были бы мединцы и власть. Но…

Можно ли получить власть сейчас?

Сесар завис в воде и серьезно задумался. Мог бы – утонул бы, а так просто парил в толще воды и размышлял. Рыбы благоразумно оплывали его, даже мимо плывущая акула призадумалась на секунду – да и отвернула. Запах был какой-то не такой… настолько чуждый, что даже она решила не травиться.

Ну ее, такую добычу!

Вот чего он сам хочет? Ответ прост. Ему нужно общество. Он – маг! Он не может всю жизнь просидеть невесть где, а жизнь-то у него долгая. Сам себе Сесар давал лет двести, может, больше.

Ему нужны библиотеки, поле для опытов, может, пара, с которой он хочет завести мальков… детей! Что он – не человек, что ли?

Не человек. Но инстинкт продолжения рода у него есть.

Итак, это можно получить только рядом с людьми. А значит… у него ведь осталась еще одна не разыгранная карта! А именно – его высочество!

Если он получит корону, сможет он подарить верному приближенному скромный замок? Чтобы Сесар там жил, занимался своими изысканиями… а что? Де Медина сколько лет так протянул? То-то же…

Но для этого нужен успешный переворот.

Хм-мм… а что нужно для успешного переворота? Если подумать?

Нужно ли для этого устраивать цунами и стирать столицу с лица земли?

Нужно ли для этого призывать демона?

И какими силами располагает сам Сесар?

А ведь…

Шансы есть, и достаточно неплохие. Но для этого кое-что понадобится. И Сесар принялся составлять план.

Мединцы? Рамон?

Ну… если так подумать, не слишком-то он и проиграл. Если бы Владычица Синэри (в присутствии Рамона произносить исключительно с трепетом и придыханием) возродилась, ей бы служить пришлось. Да еще как…

Прислуживать, преклоняться, повиноваться, и кто ее еще знает, что там в демоническую голову придет? Сесар хоть и был водником, но основы некромантии все же знал, и главное правило – тоже. Не верь демонам!

Так что…

К лучшему – или нет?

А вот и узнаем… уже к завтрашнему вечеру.

Щупальца развернулись. Сесар отправился навстречу своей судьбе.

* * *

Феола начала зевать еще в мобиле. Да так, что Амадо только головой качал.

– Переутомилась?

– Да. Отвези меня домой, пожалуйста?

– К Веласкесам?

Феола подумала пару минут.

Выспаться хотелось. Что уж там, и сил она потратила много, и этот путь восполнения их через жертву достаточно порочный, и отоспаться надо. А если она приедет к Веласкесам… они – чудесные люди! Замечательные!

Но…

Лоуренсио к ней не полезет, Алисия тоже. Они знают, в каком состоянии сестра возвращалась после шаманских практик. После тренировок с Адэхи.

А Веласкесы не знают. И Висента тоже.

Они будут спрашивать. Они будут уточнять, с ними говорить придется. А Феола с трудом глаза открытыми держала…

Нет. На это у нее сил нет.

– К Ксаресам. Ко мне. Можешь?

– Могу, конечно.

– Пожалуйста.

Феола еще раз зевнула, уверяясь в своей идее. Да, ей надо отоспаться, и побольше, побольше…

Хавьер кашлянул, напоминая о себе. Некромант нагло устроился в мобиле Амадо. А что такого?

– Фи, ты мне поможешь? Треси…

Феола вздохнула.

– Ты пока за нее не волнуешься?

– Нет. Не настолько.

– Значит, еще есть время. Хотя бы до утра, а то я сейчас такого наворочу… сам понимаешь.

Хавьер понимал. Видел, что Феола едва на ногах держится.

Кто бы спорил, колдовать можно и в таком состоянии, но на пределе всех сил и чувств. И можно такого наворотить… потом не расхлебаешь.

Поиск – сложная и тонкая вещь, требует серьезной настройки. А то такое найдешь…

Случаи описаны в учебниках многократно.

К примеру, когда маг искал пропавшего человека, вполне живого и здорового, а вместо этого нашел старую могилу с зомби, или искали потерянную брошь, а нашли вместо этого ухоронку с запрещенным зельем…

Много чего было, не всегда приятного.

– Я с утра приеду?

– Приезжай. Думаю, на рассвете будет в самый раз, – кивнула Фи.

Хавьер спорить не стал. На рассвете?

Как скажете, ритана.

Треси…

Наверное, в романе приличный герой должен был все бросить. Схватиться за сердце, потом за голову, или за что там они хватаются, потом кинуться искать возлюбленную… Естественно, наплевав на все проблемы.

Только вот Хавьер – некромант.

Треси он любит, но это какая-то не такая, наверное, любовь. Не романтическая. Не поэтическая и не та, от которой падают замертво. Любит он Треси, любит. Но отлично понимает, что если сейчас все бросить и кинуться ее искать… Возвращаться будет некуда. Вообще.

Героям романов простительно кидаться из стороны в сторону, их автор вытащит. Вот тот же Пенья…

Не читает Хавьер его романов! Он сказал – НЕ ЧИТАЕТ! Ясно?!

Если бы Хавьер сейчас удрал устраивать личные дела, монахи и Феола с мединцами бы не справились. Если бы с ними не справились… Треси он, может, и нашел бы, но толку? Может, их бы вместе тем цунами и смыло, ведь останься Рамон в живых, он бы точно своего добился. Упертости там было – мобиль и воз сверху.

Так что…

Хавьер еще раз прислушался к себе.

С Треси все… нет, не в порядке. Но смерть ей не угрожает, а все остальное некромант поправит. И вообще, ни к чему ей признаваться, что он был занят другими делами. Женщины… Они такие бабы! Даже если ты выбираешь между ней и спасением мира, ты должен выбрать ее. И точка.

А мир?

А мир пусть спасают соседи. Так что Хавьер ей ничего не расскажет.

Сообщит, что сразу начал ее искать, но его ранили, обессилили… как только смог, так сразу и начал. В тот же миг.

Хоть какая польза от Рамона… хотя рана – сомнительное удовольствие.

Зато как красиво смотрится!

Раненый герой, весь перевязанный, спасает прекрасную даму. И та падает к нему в объятия. Ах, эта лирика, ах, эта романтика. Сеньор Пенья умиленно промокает слезинку и подсчитывает гонорары.

Надо посмотреть, что у него есть из лечебных зелий. А то завтра болеть и чесаться будет, как зараза.

* * *

Сеньора Торо ахнула, увидев Феолу.

– Ритана!!!

Ну да.

После нескольких купаний в соленой воде наряд Феолы потерял свежесть, волосы стояли дыбом, лицо шелушилось, да и следы драки обаяния не добавляли.

– Мне надо выспаться, – Феола едва плелась к лестнице. – Завтра все будет хорошо, только попить мне поставьте…

– Да, конечно, ритана.

– Матэ есть?

– Найдем.

– Мои дома?

– Тан Лоуренсио уехал, ритана Алисия дома.

Феола кивнула и затопала на второй этаж. И почему нельзя упасть прямо здесь? Хоть бы и на коврике перед порогом?

И спать, спать, спааааать…

Амадо хотел ее проводить, но пока не стоит, все же он женат. Репутация, будь она неладна…

Хавьер ранен. Монахи остались устраивать людей, его высочество даже не рассматривается как провожатый… да что она – сама не поднимется?

Доползет!

Феола рухнула в кровать, не раздеваясь, и тут же отключилась.

Она не слышала, как сеньора Торо, покачав головой, стянула с нее обувь и укрыла одеялом.

Нет-нет, она не принюхивалась. Маг же, видно! И растрату магических сил тоже заметно сразу. Это не алкоголь или дурманный порошок, это так и выглядит.

И мерзнуть девушка сейчас будет жестоко.

Сеньора спустилась вниз, лично сделала большой кувшин с матэ (приличные люди так его не заваривают, но одним калебасом тут не обойдется), поставила тарелку со сладостями на поднос и сгрузила все это на стол рядом с кроватью.

Маги…

Вечно они сначала наработаются, а потом ног не таскают…

* * *

В участок Амадо не поехал по уважительной причине. Хотелось в ванную.

Грязи на нем было – хоть ты щеткой соскребай, откуда только что взялось? Но вот…

Горячую ванну и чистую одежду, и горячий ужин… ладно, с последним это вряд ли, но хоть яйца дома есть? Наверное…

Яичницу Амадо себе умел делать в совершенстве. А может, и кухарка что оставила…

Когда мужчина появился на пороге дома, усталый, оставляющий за собой ошметки песка и даже, кажется, тины, мать и сын переглянулись. И Альба, и Карлос, сидящие в гостиной и лениво перебирающие модные журналы, только утвердились в принятом решении.

Впрочем, Амадо было наплевать. Он махнул жене и сыну рукой и отправился прямиком в ванную комнату. Упал в горячую воду и даже застонал от удовольствия. Хотя бы пять минут полежать…

Очнулся он, когда вода уже остыла. И то – по уважительной причине – голова соскользнула с удобной подставки, мужчина больно стукнулся о ванную и проснулся.

Мгновенно разморило!

Да, повезло – не захлебнулся. А то мог бы…

Амадо поглядел на часы.

Глубоко за полночь. Какие уж там еда-вода?

Тан Риалон совершенно по-простонародному напился из-под крана, надеясь обмануть бунтующий желудок, и отправился в кровать. Демон с ней, с едой, не первый и не последний раз он ложится спать голодным. Но выспаться хоть чуточку надо. В теплой кровати.

Не в холодной ванне. А то придется ему завтра воспаление легких лечить – не ко времени будет.

И мужчина отключился, не додумав мысли.

А вот воду пить не следовало.

Обмануть не удалось никого. Ни себя, ни желудок, ни мочевой пузырь. Последний – особенно, и так поспать мало получилось, так еще вставать три раза… Зараза – да и только!

Надо бы хоть в тумбочке пакет с печеньем держать, но мышей в доме разводить не хочется. А спать – хочется. Хоть бы и на гвоздях.

(обратно)

Глава 4

Алехандра Патрисия Роблес искренне считала себя умной и везучей.

Разве не было у нее к тому оснований? Были, еще как были!

Всегда, всегда первая.

Самая умная, самая красивая из всех сестер, самая очаровательная…

Алехандра родилась в семье богатого тана Вальенте, и в детстве ни в чем не знала отказа. Да и как можно было отказать такой очаровательной малышке?

Улыбка, хлопанье ресницами, голубые глаза медленно наполняются слезами… и вот!

У нее лента! Или новое платье, туфли, поклонник…

Да-да, юная Алехандра не стеснялась отбить жениха у сестры. Зачем?

А вот просто так! Захотелось! А что он с Кристи видится, розы ей приносит, стихи читает – и сестра вся цветет? А у Алехандры ничего такого нет! Обидно!

Объяснять, что сестра старше, ее пора выдавать замуж, а Алехандре можно бы и подождать пару лет, да и партию повыгоднее приискать… нет, не объяснили. Так что Алин, как ее звали родные, и юношу отбила, и покуражилась над ним всласть, и… бросила. А для чего он еще нужен? Замуж за него выходить, что ли? Вот еще не хватало! Пффффф!

Кристи ругалась и плакала, родители не плакали, но ругались. Недолго.

Алехандра привычно хлопала ресницами, уверяя, что так только лучше будет.

Папенька, маменька, если он сейчас так легко Кристи разлюбил, то и не любил никогда, наверное? Лучше уж сейчас, чем потом бы он ее разлюбил? А может, и дети у нее бы к тому времени были?

Довод подействовал даже на Кристи. Вовсе уж дурой Алехандра не была, так что родные согласились. Действительно, что это за жених такой, который сразу же – и другой увлекся? Даже если это сестра его невесты, от которой не ждешь подвоха.

Даже если она активно охотится, применяя все, даже самые нечестные методы.

Даже так – а чего ты? Должен понимать, есть границы, которые не надо переступать! Просто – не надо! Жениху от дома отказали, а через полгода Кристи и замуж вышла. Кстати – вполне удачно.

Новый ее муж не читал девушке стихов, не дарил громадных букетов, краснел и заикался в ее присутствии, но… Он просто не видел никого, кроме Кристи. А когда Алехандра попыталась его очаровать (а чего он? И этот тоже?), беззлобно дернул ее за локон золотых волос. Извини, красавица, но я предпочитаю рубить деревце по себе. А тебя за меня никогда не отдадут.

Алехандра думала примерно так же, а потому от мужчины отстала.

Мужчина, который безумно любил Кристи, и потому казался в ее присутствии слегка дурачком, получил свой шанс и с успехом его использовал. Это с Кристи он робел и бледнел, а Алехандру-то распознал влет. Скажешь хищной щучке – мол, ты мне даром не нужна, потому как вместо мозгов у тебя розовая вата, а вместо сердца… да она же, и получишь непримиримого врага! А вот так… прости, дорогуша, ты для меня слишком хороша – так можно. Это не страшно.

Но на всякий случай сестру жены он к себе домой не приглашал. От греха.

Да Алехандра и не рвалась.

Она крутила мужчинами, успешно выбрала себе самого богатого и влюбленного, так же успешно вышла замуж…

Детей, правда, заводить не спешила. Зачем?

Это ДО брака она себя блюла, и репутацию свою тоже. А после-то зачем?

Ей ко двору хочется, блистать, кружить головы, а тут дети? Дом?

Фигура еще испортится, зубы, волосы, потом растяжки гадкие будут, и еще как роды пройдут… не-не-не. Ей такое не надо. Ни рядом, ни близко!

Муж хотел, но Алехандра твердо решила подождать – и точка! Правда, с двором получилось не так хорошо. Ну какой тут двор, когда его величество то ли помирает, то ли нет, из всех соки пьет, давит и плющит, словно камень. Но ведь и так можно оглядеться…

Алехандра так и сделала.

Романы она заводила с большой осторожностью и разборчивостью, чтобы не было лишних сплетен. Но все равно слухи поползли.

Муж, понимая, что женился на белой лебеди, а из нее выросла зеленая крокодилица, впал в такую же зеленую тоску. Начал пить, гулять, только в отличие от умной Алин, свои похождения не скрывал. Алехандре сочувствовали, хотя ей было глубоко безразлично. Она охотилась на новую дичь.

Его высочество Хоселиус Аурелио.

Да, кто-то спросил бы – зачем? Но Алехандра смотрела в будущее.

Принцы малы, король стар. Недалек тот день, когда Хосе воссядет на трон.

Пусть он унылый и сутулый. Пусть ничего особенного из себя не представляет. Пусть с ним скучно и в постели, и вне ее.

Это все неважно.

Корона сияла и манила своим золотым блеском. А уж когда муж помер, подравшись в борделе… Алин плакала и горевала – напоказ. А наедине с Хосе твердила ему о своей любви.

Ах, дорогой, я любила его, но он разбил мое сердце. Ты собрал его в своих ладонях, и я полюбила. Умоляю, только не поступай со мной так же, как он – второго предательства я не переживу.

Хосе верил и таял.

Аурелио Августин не верил, не верил и Бернардо, но это было совершенно не важно. Не на них охотились! Алехандра молчала и верила, молчала и ждала. И когда состоялся тот разговор, не упустила своего шанса.

– Скажи, ты хочешь замуж за моего дядю?

– Его высочество не сможет жениться на вдове, – печально вздохнула Алехандра. – Да и его величество не разрешит.

– Его величество не вечен, – мужчина смотрел серьезно и внимательно, – а дядя достаточно податлив.

Алехандра печально вздохнула.

Податлив.

В том-то все и дело! Вот если бы с ней он был податливым, а с остальными – кремень! Но так не бывает. Глина, она и в одних руках глина, и в других. И везде она мнется, поддается… так и Хосе. Для нее это неплохо, но и остальные ведь пользуются… гады!

– Против всей семьи дядя не пойдет. Но если его поддержат?

– Вы?

– Мы.

Алехандра раздумывала недолго.

– Я согласна. Но какая в том выгода для вас?

– Лучше иметь союзницу. Да и детей ты ему не нарожаешь, – откровенно высказался его высочество.

– Но и вас это к трону не приблизит?

– Но и не оттолкнет! А так, найдет себе дядя какую-нибудь семнадцатилетнюю стервочку, которая ему шестерых наплодит, и начнется. Им побольше денег и милостей, нам поменьше, да там еще какая родня окажется…

Алехандра кивнула.

Вот ЭТИ соображения она могла понять. Если не можешь сделать так, чтобы кусок пирога увеличился, сделай так, чтобы он не уменьшился. А в перспективе… и она за поддержку обязана будет. Разве нет?

Заговор?

Да помилуйте, какой же тут заговор? Просто любящие родственники договорились порадеть чужой любви, что в этом страшного? Все во благо, все ради семейного счастья.

Алехандра принялась жить – и ждать.

И вот!

Аурелио Августин умирает! Трон займет его сын, Хоселиус Аурелио! А рядом… кто же будет рядом с ним?

Этот вопрос требовал прояснения. И Алехандра решилась.

Надела красивое белье, надушилась, призвала на помощь весь свой богатый опыт и пошла в атаку.

Атака удалась.

Уже под утро Хосе, лежа рядом на подушках и глядя в потолок слегка осоловелыми глазами, выдохнул:

– Алин! Я бы на тебе женился, Алин…

Это он, конечно, зря сказал. Дальше все было делом техники.

Алехандра расплакалась, принялась отказываться от такой чести, потом стала уверять милого Хосе, что ему никто и никогда не позволит, что все будут против, что она не смеет ссорить его с семьей…

Понятное дело, будущий король треснул кулаком по столу (ладно, по подушке, та стерпела) и заверил невесту, что никто и никогда не встанет между ними. Несколько раз заверил…

Потом мужчина уснул, а Алехандра Патрисия Роблес подошла к окну, посмотрела в светлеющее небо.

Вот так!

Королева. Ладно, пусть не коронованная, а просто морганатическая супруга короля, но тут ведь много чего от самой женщины зависит. Если Хосе хотя бы лет десять просидит на троне, о, как развернется Алехандра!

Говорите, смазливая дурочка?

Говорите, ни на что не годна, кроме постели?

Вот и говорите. Вот так и думайте. Заодно не будет так обидно, за себя, таких умных и проницательных, которые остались далеко позади милой дурочки Алехандры. Которая оказалась и умнее, и расчетливее вас, и смогла воспользоваться своим везением в полной мере! Первая дама королевства! Она и только она!

Жаль, родить не получится. Алехандра в свое время неудачно аборт сделала… надо было все в тайне сохранить, вот и получилось не слишком качественно. Тогда ей детей не хотелось, а вот сейчас она бы родила от Хосе. Как гарантию своего образа жизни. Но… чего не получится, того и не будет, о том и мечтать не стоит.

Переживем.

Главное, у нее на пальце будет колечко, а на голове – корона. Она даже знает, кому из ювелиров ее надо заказать. Небольшую… или может, в сокровищнице что-то есть на такой случай. Надо посмотреть.

Корона, платья, балы… наконец-то она заживет той жизнью, для которой создана и рождена на свет! Наконец-то!

Алехандра счастливо улыбалась, встречая рассвет. И видела в лучах солнца будущие перспективы.

Счастье… да, это тоже – счастье.

* * *

Лоуренсио даже слегка потряхивало.

От брезгливости, конечно, не от страха же?

Нет, не от страха. Да и чего ему бояться?

Правильно, нечего! Договорится он с Каракатом, обязательно договорится.

Подумаешь там, какой-то простолюдин.

Анхель шел рядом. Помалкивал… Рен покосился чуть ли не с гневом. Мог бы и поддержать друга, разве нет? Хоть пару слов сказать для ободрения!

– Долго нам еще идти?

– Почти уже пришли, – усмехнулся Анхель. – Налево теперь…

Лоуренсио послушно свернул в переулок.

И что-то тяжелое обрушилось ему на затылок, выбивая остатки мыслей и чувств, повергая уже в темноту не переулка, но обморока.

– Готов?

Один из подручных Слизня сделал шаг от стены, похлопал по руке «колбасой» – туго набитым кожаным мешочком с песком. Очень удачная вещь, чтобы добычу не попортить.

И оглушит, и не изуродует, хоть ты такого, как Лоуренсио, глуши, хоть ритану Алисию…

– Готов, – Анхель потыкал друга носком сапога. – Зря ты, придурок, за меня сестру свою не выдал. Глядишь, прожил бы подольше…

Вряд ли надолго. Состояние Ксаресов лучше на одну Алисию делить, а не на троих, это понятно. Но годик-другой у Лоуренсио был бы.

А сейчас…

Продадут его в Форсманскую империю, а уж куда его там приспособят? Какая Анхелю разница, он свой процент получит – и хватит с него.

– В дом уже пошли?

– Так Слизень и пошел.

– Хорошо, – кивнул Анхель. – Где меня найти, он знает.

И откланялся.

Что ж, цена за двух рабынь и одного раба – это не состояние Ксаресов, но все же лучше, чем ничего. А может, и еще что перепадет? Вроде как хозяин телефонировал… надо бы заехать.

* * *

Проникнуть в дом Ксаресов было несложно. Взять ключи у Лоуренсио, да и всех дел.

Открыли калитку, вошли, прошли по саду, открыли дверь…

Убивать никого лишний раз не убивали, только оглушали. А зачем убивать?

Если б кто кричал, бежал, шумел, мешался… а тут все тихо и мирно. Лежат себе, спят… одна баба начала просыпаться, но удар по голове хорошо успокаивает.

Слизень лично командовал. Задумался над парой лакеев, но потом махнул рукой.

Не надо жадничать.

Ксаресов искать не будут. А слуг?

А у слуг родня есть.

Мало кто знает, но слуги не из пустоты приходят, и не в вакууме живут. Слуги из разных домов общаются между собой, более того, они друг другу родственники. Целая каста.

С ними и Слизень лишний раз связываться не хотел, не надо. Найдут ведь, если искать начнут!

Более того, всякое бывает. К примеру, один брат служит у тана, а второй у министра. Всем памятен случай, когда на улице ограбили и изнасиловали служанку. Вроде бы – и что такого?

А дядя у нее дворецкий. Да работает у мэра города…

Месяц весь город трясло. И насильников нашли, и не только их… очень везучие насильники оказались. Их полиция нашла, а не свои же бандиты. А то б забили – в лучшем случае.

Впрочем, на каторге им так и так несладко придется.

Нет, со слугами Слизень связываться не собирался. Дохода мало, хлопот много. А вот с ританами…

Алисия еще успела проснуться, дернулась, когда ей на лицо опустилась тряпка с хлороформом.

Феола даже не шевельнулась.

Она так устала и вымоталась, что ее можно было бы хоть чем глушить – она бы и головы не подняла.

Сон и только сон сделает из уставшего шамана – человека.

Слизень об этом не знал, так что Феолу упаковали, как обычный «товар».

Руки связать, мешок на голову – и на корабль. Завтра, с отливом, он уйдет в открытое море. И в этом тоже свой тонкий расчет. Будет коронация, таможенникам не до тщательного досмотра, им другое интересно…

* * *

Матерятся ли похитители?

Да еще как!

Они, понимаешь, пришли, проникли, никому не помешали – и что?!

И ничего!

Нет никого дома у тана Мальдонадо!

Не-ту!

Ни его самого, ни Мерседес, которая нужна позарез… как тут похищать прикажете, если слуг – и тех нет? А ларчик просто открывался.

Феола знала про цунами. Телефонировать Веласкесам, чтобы те хватали внуков – всех, и уносили ноги из столицы, она смогла. Нашла долю секунды, пока в шамана переодевалась.

А Веласкесы уже и расстарались.

Схватили мальчишек, телефонировали Мальдонадо и Мерседес – и те помчались к ним. Мальдонадо еще слугам отгул дал. И посоветовал уехать из города, мол, возможны беспорядки.

Так что сейчас вся компания находилась в загородном доме одного из друзей Гонсало Веласкеса. И все были счастливы.

Старшее поколение чинно-мирно видело десятый сон, мальчишки тоже, и только Херардо Диас читал Мерседес стихи, а та млела от счастья.

Стихи, звезды, любимый мужчина – что еще нужно?

Ей для счастья хватало.

Вот похитителям пришлось грустно. Но узнать, где, и кто, и когда? Нет, нереально.

Есть ли у Веласкесов дом за городом?

Есть, но туда никто не поехал. Слишком близко к морю. Так что…

Хотите – ищите, хотите – сидите. Ваше личное дело. Ну и заказчика тоже… но в этот раз точно ничего не выйдет.

Впрочем, похитители ругались недолго. Задаток они получили, интересных безделушек в особняке нагребли, так что неполученный гонорар компенсируют. А баба…

Авось, и подождет дня три-четыре, не переломится никто. А переломится – не их проблема.

* * *

Брат Анхель несколько секунд помедлил у дверей гостевых покоев. Есть и такие в монастыре, сейчас их занимали Бенитесы.

Потом решительно постучал.

Дверь открыла Эллора.

– Святой отец?

– Можно войти, сеньорита?

Видимо, что-то такое было у него в лице. Что-то…

А может, сработало чутье мага у Эллоры. Шаг назад, синие глаза наполняются слезами.

– Дари?!

И Анхелю остается только опустить глаза.

– Она… она умерла как героиня.

– Дари?!

Лидию он едва успел подхватить. И прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем он кое-как привел женщину в чувство, отпоил водой настолько, чтобы она смогла его слышать. Рядом тихо плакала Эллора. Молча, просто слезы катились по лицу…

Анхель рассказывал.

Женщины слушали, держась за руки.

Когда дело дошло до смерти Рамона, они переглянулись с явным одобрением.

– Поделом, – жестко приговорила Эллора. – Дари его любила, а он…

Лидия промолчала, но очень выразительно. Брат Анхель был прямо-таки уверен в ее мыслях.

У Дари судьба сложилась не слишком счастливо.

У Эллоры… стоит только вспомнить Эскобара. Который бежал опрометью от Лидии, а его матушка от Дареи. М-да.

– Его высочество Бернардо обещал вам титул.

Женщины переглянулись с явным недоверием.

– Можете мне поверить, его высочество сдержит свое обещание. Дарее он обещал танцевать с ней на балу.

Нет, не поверили.

– Я не хочу быть голословным. Его высочество обещал приехать после коронации.

Все равно не поверили.

– Дарею отпоют и похоронят по всем правилам. На кладбище, в освященной земле. Как и положено человеку.

Вот теперь женщины удивились.

– А… так можно? – робко спросила Эллора.

– Нужно. Она заслужила. И она была человеком, несмотря на чешую.

– Спасибо, – всхлипнула Лидия.

Для нее это много значило. Хотя бы прийти к дочери, хоть посидеть, поговорить… какая разница, где лежать?

Может, для покойного это и неважно. А вот для его родных – наоборот.

Дарея Бенитес обретет покой на монастырском кладбище. А брат Анхель будет чаще видеться с Лидией Бенитес.

Человек он – или нет? Даже если Творцу служит…

* * *

Его высочество Бернардо вернулся во дворец и решительно направился в покои отца.

Чтобы наткнуться на его любовницу.

– Ваше высочество, его величество отдыхает…

Грудь она при этом выставляла так, что ясно было – после каких трудов утомился Хоселиус Аурелио.

– Пропусти, – Бернардо не собирался церемониться с девкой.

– Ваше высочество, хочу довести до вашего сведения, что его величество сделал мне предложение…

Бернардо оскалился так, что позавидовали бы все акулы залива.

– Пропусти. Мамочка…

Алехандра вспыхнула.

– Я… Вы…

– Что непонятного? Ты пока еще не жена моего отца. – Может, не устань так Бернардо, он бы и стерпел. Но… День выдался нелегким.

Сначала Ленора, потом тан Кампос и его небольшой заговор, поездка к морю, Дарея, ожидание, потом еще разговоры с чиновниками… людей же пристроить тоже надо!

Было отчего устать.

И вот сейчас он пришел поговорить с отцом о важных делах, а какая-то подстилка ему пройти мешает?! Убить! Быстро и мучительно!

Кровь деда просыпалась и требовала внимания. Все же Бернардо был истинным внуком Аурелио Августина. И характером, и даже немного внешностью…

Он не замечал, а придворных, которые знали его деда в молодости, считай, и не осталось. И сказать было некому.

– Не жена. Но буду.

– Тоже не факт. Но если и будешь – это будет морганатический брак. Королевой тебе не стать, на троне не сидеть, – Бернардо смотрел зло и холодно. – А когда на трон сяду я… советую подумать, какая судьба будет ждать излишне наглых дряней!

– Это будет еще не скоро, – прищурилась Алехандра.

– Даже если ты родишь отцу ребенка… кстати, а ты в состоянии еще это сделать после шести абортов? И знает ли о них мой отец? – сощурился Бернардо.

Алехандра вспыхнула пятнами – и вышла из комнаты. И даже дверью хлопнула. Довели… Но если бы она спорила еще какое-то время, Бернардо ее бы просто выкинул пинком под круглый зад. Сколько ж можно?

Юноша прошел в спальню.

Отец спал на животе, обняв подушку. Даже улыбался во сне… Бернардо стало слегка стыдно. Но когда у них еще будет время поговорить? Завтра? Нет, нереально…

Бернардо постучал пальцами по косяку двери.

– Отец…

Хоселиусу понадобилась пара минут, чтобы проснуться, осознать происходящее, прийти в себя и воззриться на сына с недоумением.

– Бернардо? Я приказал меня не беспокоить.

– Знаю. Но у меня дело, которое действительно не терпит отлагательств.

– Слушаю? – Хосе сдвинул брови. – И надеюсь, что это действительно так?

– Или?

– Или…

Хосе не договорил. Но угроза чувствовалась.

Бернардо выдохнул, уселся прямо на ковер рядом с кроватью, благо тот был толстым и уютным, хоть ты лежи, хоть ты сиди, и принялся рассказывать.

Долго. Муторно.

Хосе внимательно слушал.

Кувшин с лимонной водой они выпили на двоих, потом слопали все, что было в спальне, потом приказали еще принести перекусить.

Потом долго боролись с искушением плюнуть на все и напиться. Но – нельзя. Завтра коронация.

Первым сдался Хосе. Подвел итог и выдохнул.

– Повезло. Демонски повезло!

– Именно, отец.

– Ты обещал титул Бенитесам?

– Да.

– Я подпишу.

– И не только им. Я много чего наобещал. Вплоть до Леноры…

Хоселиус чуточку поморщился.

– Мезальянс, конечно. Принцесса – и какой-то…

– Маг. Огневик, сильный. Нам такое пригодится в семье.

– Ладно, пусть выходит замуж. Но вот Лоренсо и эта его… кто она вообще такая?

– Просто сеньорита.

– Вот! Даже не ритана. Нет, это решительно невозможно.

Бернардо вздохнул. Так, если отец упрется, это будет достаточно долго муторно, и вообще… может и отказать Лоренсо от двора. И ладно бы, но тетушка и кузина переживать будут.

– Отец, Висента умная и красивая девушка. Может, стоит сначала посмотреть на нее, а потом принимать решение?

– Хм-мм… не знаю. Надо подумать.

– Ну, ты же собираешься жениться еще раз.

– Кто… Алехандра? Она сказала?

– Это секрет?

– Пока – да.

– Даже от меня?

Хоселиус поморщился. Так-то да. Зачем ему нужны споры и ругательства с сыном? Вот совершенно не нужны. Но раз уж любовница проболталась… Вот ведь дура!

– Ладно. Ты уже взрослый, Брен, должен понимать…

– Понимаю я все, – поморщился любящий сын. – Конечно, дура она невероятная, зато и зад и перед у нее на месте. Так что пусть ее, гнобить не стану.

Хосе кивнул. Как-то так и верно.

Он с Алехандрой встречался не из-за ее невероятного ума и знаний. Нет. Просто в постели с ней было великолепно, фигура роскошная, а три мысли на всю голову… иногда и неплохо, когда отдохнуть хочешь. Ему с любовницей не о философии разговаривать, ему что попроще.

– Спасибо, сын.

– Пап, ты не против, если я завтра кое-кого приглашу на коронацию?

– Разумеется. Кого именно?

– Родственников Дареи. Монахов, которые сегодня сражались. Конечно, Риалона, Ксаресов…

– Некромантов, – подхватил отец. Получил в ответ веселый взгляд сына, да и рукой махнул. – А, давай! Не стесняйся! Тут, в столице, от королей отвыкли, пора им напоминать.

Бернардо с этим был полностью согласен. Давно пора.

– Я с утра и приглашу.

– Действуй. Игнасио не в курсе?

– Нет. Только я… ну и Леноре с Лоренсо расскажу, и тетушке.

– Рассказывай. Им можно.

Бернардо вздохнул.

– Я не думал, что так получится. Но… вот.

Хоселиус Аурелио взмахнул рукой.

– Бернардо, я уже немолод. Сколько мне сидеть на троне? Лет десять? Я не хочу так же, как отец… до смерти.

– Деда убили.

– Да, – помрачнел Хосе. – И мы до сих пор не знаем, кто и как…

Бернардо согласно кивнул.

Да, не знаем. Даже поблагодарить не можем. Между нами, дед той еще сволочью был. Плохо, что эти заговорщики могут устроить еще не одно покушение.

Амадо много чего рассказал принцу о ходе расследования, и его высочество щедро поделился с отцом. Хосе слушал, кивал. Потом подвел итог:

– Полезный человек – тан Риалон. И родня у него хорошая, ты его ко двору приближай потихоньку.

– Он не согласится.

– А ты не ко двору и сразу, ты к себе и постепенно. В должности повысь, жену его ко двору пригласит…

– Он разводиться будет.

Про Альбу и Феолу Бернардо знал еще лучше, чем про расследование. И кто бы на месте Амадо смог молчать, когда он тут, а любимая женщина – там! И помочь ей нет никакой возможности!

– Развод? – поморщился Хосе.

– Там достаточно сложная ситуация, – пересказал в двух словах Бернардо.

– Ладно. Вот и помоги ему, чтобы все было улажено быстро и по закону.

– Помогу. Спасибо, отец.

– Когда ты будешь править, тебе потребуется своя команда.

Бернардо был с этим полностью согласен. И первые шаги к своему кабинету министров он сделал. Там еще родня Амадо подключится, тоже некроманты. Потом Карраско надо будет подтянуть… Да, они враждуют, ну так сколько можно? Государственные интересы соблюдать надо, а не глупостями заниматься.

Маги, чиновники, полиция… для начала – шикарный набор!

* * *

Анхель Толедо почти парил на крыльях счастья.

Деньги же!

Много!

Деньги были единственной страстью Анхеля. А тут еще один знакомый тан телефонирует.

– Сможешь прибыть в мою резиденцию?

– Да, конечно.

– Жду.

Просто так тан не вызывал, всегда давал шанс заработать. Влегкую денег не давал, но поручения у него были выгодные, и оплата справедливая. Так что надо ехать!

Анхель приказал слуге выгнать мобиль и принялся одеваться. Интересно, успеет ли он на коронацию?

* * *

Бадан-шах чувствовал себя совершенно счастливым.

А что?

Добычу погрузили, да какую! Особенно две последних – радость глаз и рук! Даже пощупать и то приятно. А во время плавания…

Нет-нет, девственницы ценятся выше, но они тоже бывают разные. Есть полностью нетронутые, а есть такие, которые девственницы… теоретически.

То, что отделяет девушку от женщины, не нарушено. Но в то же время… есть и другие способы ублаготворить мужчину. Руками, губами… почему нет?

Девушка останется девушкой, а что будет чуть больше знать и уметь – какая разница? Хозяину она все равно достанется практически нетронутой, но может ведь и скромный работорговец получить свое? В последнем улове две такие красотки!

Особенно одна из них, с золотыми волосами, но и рыженькая тоже неплоха, и так в трюме есть несколько вполне симпатичных.

Вот выйдут они в открытое море, и он прикажет привести к себе блондинку. И серьезно ей займется. А пока надо бы и таможню пройти…

* * *

Кармело Луна Эскобар страдал. А кто бы не страдал на его месте?

Вас бы так!

Нет? Не хочется? А можете получить! Как же больно бьет эта гадина! И чем?!

Метлой…

Как это… неблагородно! На это даже в полицию не пожалуешься! Что там скажет Кармело?

Избит метлой? Будущая теща избила, когда он ей сказал, что тещей Кармело Эскобара ей не стать?

Да над Кармело даже попугаи на ветках смеяться будут! Это ужасно! УЖАСНО!!!

И бока болят, между прочим. И там… ТАМ тоже болит.

Мало этого, у Кармело мир рушился. Он привык, что мама… ну, это – мама. То есть стихия такая. Жуткая, кошмарная, вполне управляемая. Кем? Конечно, самим Кармело!

Так вот, Кармело она любит и слушает, а вот всех остальных за любимого сына разорвет в клочья. И сейчас…

Да, все должно было случиться именно так. Мама ужаснулась тому, что с ним сделали, помчалась к Бенитесам… и вернулась.

Но в каком виде?

Бледная, дрожащая, вся словно поломанная…

Какие уж тут отстаивания интересов сына?

Кармен даже по вечерам на улицу выходить боялась, а вчера так заорала ночью, что муж под кровать спрятался. Правда, остальные дети как раз к матери сбежались, кроме Кармело. Трусостью никто из них не отличался.

Объяснить, что произошло, что ей приснилось, Кармен не могла, просто тряслась и блеяла что-то невразумительное. И когда она станет прежней?

Уже соседи распоясываются! Уже кое-кто осмеливается хмыкать при виде Кармело, идущего на работу. И шепот… он же знает, это все о нем. И сплетни пошли…

Кармело страдал.

А на работе еще надо дурацкий корабль осматривать!

Да что там можно вывезти в эту паршивую Форсманскую империю?! Вот просто – ЧТО?!

Груз у них задекларирован, соответствует описи…

Так что сверял его Кармело чисто формально. Страдал он, что непонятного?

Прошел по помещениям корабля, заглянул в трюм, ну и дал добро. Пусть себе плывет купец в свою империю. А Кармело пойдет к себе в каморку дежурного, полежит. Как же бока болят… и передвигаться до сих пор больно.

Даже небольшой кошелечек, который со всем почтением (на поправку здоровья) сунул ему в карман купец, не улучшил его самочувствия.

Плохо Кармело было!

Понимаете?

Пло-хо!

Нет, ничего вы не понимаете, тупые, черствые, равнодушные люди…

* * *

Знаете, какая фраза может легко взбесить мужчину с утра?

Очень простая.

Дорогой, нам надо серьезно поговорить.

ДО завтрака. А то и вместо завтрака. Даже когда эта ахинея произносится во время завтрака, и то бесит, покушать-то хочется спокойно, не отвлекаясь на бабскую дурь. Простите, очень важное дело, которое возникло у супруги.

К примеру, прическа. Или шляпка. Или собачка, которую завела закадычная подруга, и теперь вашей дуре… то есть спутнице жизни, обязательно нужна именно такая-такая-такая, и уже ДО завтрака!

Смешно?

В жизни Амадо был и такой эпизод. Но терпел мужчина. А тут вдруг сорвало…

– Дорогая, мне НЕ НАДО с тобой разговаривать.

– Не понимаю? – удивленно протянула Альба.

– Что непонятного? – огрызнулся Амадо. – Что у нас на завтрак?

Кухарка не подвела.

Была и яичница, и омлет, и жареные колбаски, и сыр в нарезке, и свежие булочки. И под все это – разговаривать с Альбой?

Да ну ее в болото! Ко всем демонам!

Амадо не просто ел – он ЖРАЛ! Как еще вилку не слопал под настроение? Альба смотрела на это с плохо скрытым отвращением, да и пес с ней! Амадо был уверен, что Феола бы так никогда не посмотрела. Она как раз и сама, после того как творила магию, готова была гвозди скушать! Ей бы и в голову не пришло губы кривить.

Амадо невольно улыбнулся.

Фи.

Феола.

Его рыжее солнышко…

Приятные мысли оборвала супруга. Вот ведь… зараза!

– Амадо! Ты меня не слушаешь!

– Нет, не слушаю. А ты что-то важное сказала?

– ДА! Я больше не могу так жить!

– Не живи, – согласился Амадо. – Веревку дать? Повесишься? Или в море?

– Ты невыносим!

– Можешь сама выйти, чего тебе меня носить? – Настроение все равно оставалось отличным. Он ведь скоро увидит Фи!

– Я… я с тобой разведусь!

Амадо поднял брови.

– Да?!

– ДА!!! Я с тобой развожусь! И вообще… ты отвратителен!

– Это я уже понял. А что думает по этому поводу Карлос? Где он, кстати?

– Он решил не участвовать в семейной ссоре.

– Разумно. Кого бы он ни поддержал, второй ему уже денег не даст.

– ЧТО?!

– Я точно не дам.

– Ты откажешься содержать меня и сына?! Ты…

Альба даже задыхаться от возмущения начала. Понятно, даром ей не нужна вся эта мелочовка, у нее чулки дороже будут, чем у Амадо весь мундир, но… но сам факт! Возмутительно!

– А что, ты уходишь просто так? Альба, я тебя за это время отлично изучил, ты сначала найдешь кого-то другого, а потом бросишь меня.

– Сволочь!

– Ну вот, теперь пойдут упреки, оскорбления, – Амадо не собирался церемониться с супругой. Практически, бывшей. – Я совершенно не против развода. Но помогать твоему новому супругу не стану.

– Ему твоя помощь и рядом не нужна! – гордо выпалила Альба.

– Что он богат, я понимаю. Вдовец?

– Да!

– Дети есть? Старше Карлоса?

– Д-да…

– Вот и отлично. Позаботься, чтобы он составил завещание на тебя, а то можешь ничего не получить.

– Да уж без тебя разберусь, – гордо задрала носик Альба.

– Вот и отлично. Мое согласие на развод у тебя есть, будь счастлива, – заключил Амадо. И вернулся кколбаскам.

Но насладиться завтраком ему не дали.

Альба-то хлопнула дверью и вышла, зато в комнату влетел Хавьер.

– Амадо! Ксаресы пропали!

Амадо едва колбасой не подавился.

– КАК?!

Хавьер плюхнулся за стол и подтянул к себе блюдо.

– Сейчас расскажу.

Его на нервах, наоборот, на еду пробивало. И побольше, побольше…

* * *

Феола открыла глаза.

Голова болела, подташнивало, все вокруг кружилось и покачивалось.

– Фи!

– Феола!!!

Два голоса звали, два голоса словно вытаскивали откуда-то из небытия. И Феола уверенно шла на них.

Что уж там!

Измученный и истощенный маг, которого отравили хлороформом, который ничего толком не ел и не пил, не восстановил свою силу. Конечно, она себя плохо чувствовала. Но наконец открыла глаза.

Над ней, в полусумраке, маячили два лица.

– Лисси? Треси?

Девушки переглянулись.

– Узнала!

– Да!!! Фи! Мы чуть с ума не сошли!

Феола даже не слушала их. Она смотрела по сторонам.

На темные стены, на деревянные плашки, которыми были обшиты стены трюма, на грубый пол – в полумраке она отлично видела. Как и в темноте – шаман, что поделать?

– Не знаю, как вы, а я точно сошла.

– Нет, Фи. Нас похитили…

– Похитили? – искренне удивилась Феола. – Кто? Зачем?

– Вроде как нас в Форсманскую империю повезут, сказали… сначала Треси украли, а вот ночью и нас с тобой, – всхлипнула Алисия, вытирая сопли рукавом.

Феола только вздохнула.

На ее памяти никто еще не решал покончить жизни самоубийством так экзотично.

Похищая шамана.

Может, просто шаманов маловато? Пока найдешь, три раза застрелишься? И повеситься можно, все быстрее выйдет, а уж насколько приятнее! Повесился – и все! Никаких тебе проблем в посмертии. А то ведь шаманы – они такие, они потом из могилы выкопают и еще раз пять пришибут. Или шесть…

Адэхи бы так точно сделал.

Девушка прислушалась к себе.

Ладно, силы еще не до конца восстановились. Но действовать она сразу и не будет. Пока не узнает, куда ее занесло.

– Лисси?

– Мы на корабле, в трюме. Кажется, мы отошли от берега и плывем, выходим в море, – вместо сестры ответила Треси. – Качка усиливается. Я чувствую.

Феола не чувствовала разницы, но поверила на слово.

– Корабль большой?

– Достаточно.

– Хм-мм…

Не то чтобы девушка боялась матросов или капитана. Убить она может любого. Но – зачем?

Если прислушаться к своим ощущениям, вот он корабль, не слишком большой, но и не маленький, вот матросы… наверное. Отличить, где матрос, где капитан – Феола так не взялась бы. Человек и человек.

А вот и море вокруг.

Может, не усложнять?

Феола протянула руку Треси.

– Поможешь? Я пока плохо на ногах стою.

– Держись. Что ты хочешь сделать?

– Вернуться в порт. Кстати, тебя Хавьер ищет.

– Да?!

– Он вчера волновался, просто некроманты искать практически не умеют. Не дано.

– А…

– Я сил много потратила, мы должны были тебя искать сегодня утром, как я восстановлюсь. Так что ищет он теперь уже двоих. Даже… Лис, а где Рен?!

Алисия за голову схватилась.

– Не знаю! Фи, я правда не знаю, он вечером ушел из дома – и все… я даже не подумала.

– Его тоже могли похитить, – кивнула Треси со знанием дела. – Рабы в цене. Особенно молодые и красивые.

– Перебьются, – мрачно подвела итог Феола, не обращая внимания на остальных пленниц.

Да те и сами под руки не лезли, жить всем хотелось. Даже две «подсадные утки». Из разговоров они уже поняли, что эта новенькая… как бы не маг? А если маг, да без блокирующих браслетов… это ой! Лучше и не лезть под руку. Им платят за то, чтобы о бунте предупреждали, или не давали товару себя попортить. А если товар вовсе даже не желает… и вообще. Это как продаешь ты в баночке золотую рыбку, глядь, а там – акула! Голодная такая! Хищная… Не-не, разбирайтесь с магом сами.

– Где люк открывается?

– Здесь.

Да Феола уже и сама видела.

Магия шаманов совершенно не зрелищна. Стоит человек. Постояла, да и пошла. А что люк не открывается теперь… и не откроется, пока Феола не разрешит.

Это расчет. Мало ли что решат выкинуть работорговцы? Может, вломятся в трюм, да и…

Феола прислушалась к своим ощущениям. Так… а больше тут ничего? И нигде?

Хм-мм…

А вот это что за люки? Пальцы пробежались по дереву, и она – увидела.

Ах вы… Тваррррри!

За работорговлю – пожизненно. На рудники. И живется там работорговцам плохо.

Потому они и придумали. В случае чего открываются эти люки, трюм заполняется водой, в которой и гибнут рабыни… а потом тела просто сбрасываются за борт. Есть и еще люки. Покрупнее.

И все это делается достаточно быстро. Надо только рукоять опустить – и запустится в недрах корабля механизм.

Потому женщины и не прикованы к стенам – зачем?

Прикованные тела никуда из трюма не денутся, а вот такие… Небось, и кормить будут едва-едва, чтобы не сопротивлялись, чтобы сил поменьше осталось. Конечно, форсманы любят пышных женщин, но на это работорговцам плевать.

Сами любят – пусть сами и откармливают.

Феоле тоже было наплевать.

Она медленно поворачивалась вокруг своей оси, проверяя, все ли запечатала. И по рыжим волосам бежали искорки, сливались в целое ожерелье огней.

Красиво.

Пленницы замерли. Молчали. Кто-то и хотел бы вопрос задать, да более умные соседки вовремя цыкнули, прижали, не давая рта открыть. Молчи, дурища! Не отвлекай мага!

Феола и не собиралась отвлекаться. Заблокировав все, что можно, она потянулась к морю.

Ну да, ну да!

Сейчас отлив, и вообще – это море. Капризное и коварное. Но… может, все же можно попросить о помощи? Ей ведь немного нужно!

Вон как вчера море взбаламутили, если сейчас им нужно всего одну волну?

Но хорошую такую, чтобы подхватила корабль и вернула в родную гавань?

Нет?

Море было решительно не согласно.

Просто так волну не создашь, со вчерашнего дня все уж давно успокоилось, и вообще. Пострадают и другие корабли, и лодки… маленькая волна такой корабль не унесет. А большая и соседним кораблям повредит, и этот может разнести о причал. Хочется ли Феоле пострадать при кораблекрушении?.. Не хотелось. Голова и так болела.

Но тогда…

Что ж. Так тоже можно, даже проще. Если до воды в трюме надо было дотягиваться силой и трудом, то воздух… Он везде есть. И Феола обратилась именно к нему.

Что ж, тут все было проще и легче. Воздух – легкий и податливый, проказливый и шаловливый, легко соглашался на все идеи шамана.

Отнести корабль к причалу?

Запросто!

Подержать его там, не давая уплыть?

Отлично! Это ведь парусник! Никуда он не денется, если подует нужный ветер!

Постараться не задеть другие корабли и не разбить этот?

Вечно эти шаманы так! Отнимают у приличного ветра самые интересные игрушки! Но Феола была неумолима, и воздух решил, что лучше получить часть, чем вообще ничего.

Игра, говорите?

Поиграем!

– Все сели, а лучше легли, – приказала Феола. – И держитесь друг за друга. Сейчас будет трясти.

И подавая пример, первая опустилась на грязный пол. Отмоется! Синяки лечить куда как дольше!

Одна за другой женщины следовали ее примеру. Замешкавшиеся – уже не по своей воле, потому что корабль тряхануло раз, второй… и – началось!

Видеть пленницы ничего не могли, но воображение им отлично помогало. Кто уж первая заорала? Кто подхватил? Через секунду все бабы в трюме лежали и орали. В голос. От души.

К счастью, вскакивать и бегать по трюму в истерике ни у кого бы при такой тряске не получилось. Но визгом женщины компенсировали. Да так, что можно было и не стараться. Определенно, этот шум уже услышал весь город.

* * *

Подробности Амадо уточнял у Хавьера уже на ходу, на ходу нервно разрывая зубами кусок колбасы.

– Значит, никого нет…

– Да.

– И слуг оглушили?

– Да.

– Тогда… я сейчас еду на место преступления. А ты к принцу, понял?

– Зачем к принцу?

– Разрешение нужно! Следственные действия я сам проведу, но если там что или кто серьезный… А все на коронации. Я бы сам попросил Кампоса, но…

Хавьер кивнул.

Все он преотлично понял.

Судя по наглости похищения, там может быть замешан кто-то высокопоставленный. К примеру, тот загадочный сообщник мединцев, которого они пока не выковыряли из-под воды.

А если потребуется ордер на допрос? На арест?

Хавьера пропустят везде, как тана и некроманта. Даже скорее как некроманта. Кто рискнет с ним связываться?

Это Амадо – дело другое… Он хоть и тан, но и тан-то недолгий, скажем прямо. И бояться его особенно не за что. А вот некромант… Хавьера пропустят. Даже невзирая на коронацию.

– Сделаю. Ты пока будешь у Ксаресов?

– Да.

– И Треси пропала…

– Треси?

Выслушав Хавьера, Амадо оставалось только вздохнуть. Ладно.

Он найдет Феолу, а та уже может поискать Треси своими методами. Шаманы могут.

Маги воздуха могут. Воды тоже… хотя и хуже. А вот некроманты – никак. Огневики очень плохо… не их это. Просто – не их.

Ничего. Справимся обычными методами. Они тоже кое на что способны!

Альба?

Амадо и не вспомнил о супруге. Зачем?

Ему было совершенно не интересно, что она собирается делать и куда идет. Лишь бы к нему поменьше цеплялась… Развод?

Ну и иди ты… иди, дорогуша! Воздух чище!

* * *

Когда корабль тряхнуло, Бадан-шах даже и сразу не понял, что происходит. Он как раз сидел в каюте, подсчитывал возможную прибыль. Предвкушал общение с симпатичной блондинкой…

А его тряхнуло еще раз. И еще, посильнее.

Да что случилось-то?

Но выругаться Бадан-шах не успел. В каюту опрометью влетел матрос. Глаза на пол-лица, трясет всего.

– Хозяин, там… помогите, хозяин!

Бадан-шах только поморщился. Вот паникер трусливый.

– Что – там?

– Там… там… жуть!!!

Очень информативно. Сразу все понятно – жуть! А что это такое, или кто такой…

Бадан-шах пнул идиота ногой и хотел выйти из двери каюты. Не удалось. Корабль снова тряхнуло так, что пришлось не выйти, а вылететь носом вперед. Увы.

И замереть от ужаса.

Корабль…

Ветер… Он же еще десять минут назад дул с берега! И не должен был меняться!

Но…

Над кораблем сгущались тучи! Причем именно над его кораблем, именно в одном месте, и из них словно из дыры в никуда вырывались потоки ветра. И парус выгибался так, что трещали мачты. Становилось ясно, что или они развернут корабль к берегу, или… или только мачты хрустнут. А ветер и волны все равно погонят кораблик, куда им захочется.

– Господин!!! – взвыл рядом боцман.

Опытный моряк, прошедший шторма и ветра, он не боялся ни демона, ни бога, но сейчас…

Видя, как происходит нечто непонятное, чудовищное… пугает – неизвестность.

БАХ!!!

Треск молнии, ударившей в воду неподалеку, заставил Бадан-шаха дернуться всем телом. Молния?! Откуда?! КАК?!

– Разворачивай к берегу!!! – заорал Бадан, сам едва слыша свой голос. – Разворачивай, не то утонем!!!

По счастью, матросы и сами так думали. Без лишних приказаний кинулись на ванты, кое-как спустили часть парусов, подняли другие…

Корабль медленно разворачивался к берегу. Бадан судорожно сжимал пальцы на дверном косяке – и думал. Думал…

Дураком он не был. И трусом тоже – работорговля занятие вообще рискованное. В Астилии с работорговцами вообще не церемонятся. Если поймают – повесят. За ноги. Чтобы помучился.

Не понимают эти странные люди, что так создал мир Творец. Кому-то на роду написано владеть и править – кому-то подчиняться и кланяться. Если человек недостаточно силен, чтобы сберечь свою свободу, ему лучше быть рабом…

Впрочем, сейчас не важна философия.

Сейчас важно другое.

Через несколько минут корабль ударится о причал. И… на причале уже собирается стража, уже прибежали люди. еще бы – ТАКОЕ не пропустишь! Наверняка заинтересуются и кораблем, и грузом. И в этот раз обыщут все, от мачт до трюмов.

И потайные помещения найдут, наверняка… А значит…

Бадан-шах кое-как отлепился от косяка и почти впал в каюту. Пополз к стене, отделанной ароматными кедровыми плашками… за одной из них, у самого пола…

Плашка отошла в сторону, открывая рычаг.

Дернуть его вниз – и откроется несколько неприметных люков. Потайной трюм начнет наполняться водой. А потом, когда вода дойдет до верха, откинется часть дна. И тела похищенных женщин канут в воду. Никто и никогда их не найдет.

Рычаг дернулся. Раз, второй…

Бадан заледенел.

Что… что происходит?!

Корабль тряхнуло так, что Бадан-шах почувствовал странный хруст в руке. Вскрикнул, дернулся…

Нет, это не плечо.

Это рычаг сломался и остался у него, когда корабль ударился о причал.

Магия Феолы намертво срастила дерево. Сложнейший механизм стал простым набором гаек и шестеренок. Что толку вертеть колесо и терзать петли, если двери просто нет? Есть только кусок дерева.

Цельный. Цельнолитный.

Какие уж там люки-отверстия?

Но Бадан-шах об этом не знал. у него была другая мысль. Заело…

Конечно, столько лет, да без проверки, без опробования… тут что хочешь сломается. Дурак он, дурак!!! Надо было перед каждым рейдом механизм проверять. Но ведь это долго, и воду потом откачивать надо вручную, помпой… поленился. И проверять, и мага приглашать.

Вот и не работает.

Вручную надо. Но… будет ли на это время?

И словно отвечая на невысказанный вопрос, на палубе зашумели, закричали… да что там происходит-то?!

* * *

Особняк Ксаресов.

Амадо немного подумал, а потом даже и внутрь не пошел. А зачем?

Если слуг оглушили, что и кто там сможет сказать? Да и сам почерк говорит о многом. Слуги просто оглушены, но никто не убит.

Люди прошли внутрь особняка… примерно пятнадцать минут у Амадо ушло, чтобы проверить замки. Но… они не вскрыты. Не взломаны, а открыты родным ключом.

Или открыты кем-то изнутри.

Ну, искать среди слуг сообщника дело гиблое. Сразу никто не признается, а допрашивать – терять время. Именно сейчас Амадо себе этого позволить не может.

Значит – что?

Значит, вспоминаем рассказ Феолы о дружбе брата с неким Анхелем Хуаном Толедо. До которого, вот совпадение, у Амадо так и не дошли руки.

А зря…

Так часто бывает. Ловишь акулу, а мелкая пакость, вроде ядовитой гадюки, спокойно проходит через сети. Но вреда-то от нее не меньше, а то и побольше будет.

Впрочем… Амадо медленно обошел квартал, приглядываясь к домам и людям.

Первое, чему его начал учить Шальвейн, самое первое в сыскном деле – не бывает идеальных преступлений. Всегда, вот всегда кто-то что-то видел, слышал, чувствовал, где-то есть след.

И дело любого хорошего сыщика, его найти. Вот и все. Нашел – и раскручивай клубочек. А еще…

Преступление без очевидцев бывает только в горах. На высоте так несколько сотен тысяч локтей, чтобы ни единого жилья, ни птичьего гнезда даже не было. Вообще ничего.

Только горы.

Только пустыня.

Край – море, лодка на двоих и необитаемый остров. Так, может, свидетелей и не будет. А во всех остальных случаях обязательно кто-то найдется.

Город?

Это вообще идеальное место для поиска свидетелей.

Тут целовались, там мусор выбрасывали, здесь кошелек воровали или милостыню просили… в городе пустого места не бывает. Надо только правильно определить, кто мог оказаться рядом и что-то увидеть. И опрашивать, и не жалеть ног. Хотя сам Шальвейн это делал словно играючи. Как чувствовал, от кого может быть польза.

К примеру, вот эта пара – явные молодожены. Им демона в окно запусти, они друг от друга не оторвутся.

А вот этот старик явно склочник и сутяга. Лицо у него такое… хитро-гадкое…

И вот еще, нищий сидит, милостыню просит. Слепой, ага…

До начала работы в полиции Амадо еще подавал нищим. Потом, когда познакомился с их бизнесом – уже нет. Только за работу платил. Это ведь целая сеть! И преступная в том числе.

А вы знаете, сколько нищий обязан отдать за выгодное место? Не разово, а в месяц? Налоги у них почище королевских!

Амадо бросил в миску серебрушку.

– Добрый тан, – заныл нищий. – Хороший тан! Благодарствую, тан, век о вас буду Бога молить…

– Лучше без молитв. Ты ничего не видел этой ночью?

Нищий сощурился вовсе даже не слепыми глазами. Снял черные очки, подумал.

– Не видел, тан. Слепой я.

– Ага, от рождения.

Вторая монета упала в миску.

– Слепой. Знаю только, что в том симпатичном доме шум ночью был. Слышал.

– Только шум?

– Вроде как Слизень хвастал наводкой на хорошее дело, тан. Но это не точно, мало ли что может послышаться слепому старику?

Амадо хмыкнул.

Еще одна монета, на этот раз золотая, упала в миску.

– А если еще раз припомнить?

Нищий не кривлялся, он честно размышлял. Не с каждым полицейским прошел бы этот номер, но с Риалонами шутить побаивались. И папа у Амадо некромант, и сам Амадо знаком с сеньором Пенья…

Понятно, когда речь идет о своей шкуре, или о заработке, там все будут работать в свою сторону. Но сейчас – что тому нищему до Слизня?

Да плевать на него три раза!

Слизень с ним не поделится наваром, и вообще… Отношение к работорговцам в среде честных воров, убийц и попрошаек было специфическим. Вроде как у человека – к гиене. Шакал, падальщик, существо, от которого можно ждать подлости и удара в спину. Тут ведь как? Если для Слизня люди – добыча, то в какой момент для него такой же дичью станешь ты? Понадобится ему нищий, и все, прости-прощай, воля. Пусть голодная, но все ж свободная.

Зачем может понадобиться нищий? А хоть бы и на рудники. И для ровного счета – всякое бывало. Недавно вон вообще люди просто так пропадали… самые разные. Так что…

– Не уверен я, тан. Но мне кажется, что я видел в той стороне одного из людей Слизня.

– Спасибо, – кивнул Амадо.

Что ж. Слизень. И Анхель Толедо.

Можно еще чуть-чуть погулять по кварталу, а уж потом отправляться к этим умникам. Заодно и Хавьер чего-нибудь добьется…

Интересно, тот старик что-нибудь видел? Надо попробовать расспросить.

* * *

– Хавьер? Что случилось?

Проще было пройти к ее высочеству Леноре Маргарите. Маг – к магу. Чем Хавьер и воспользовался.

– Феола пропала. И Треси, моя невеста.

– Феола? – искренне удивилась Ленора. С ее точки зрения, любой, кто покусился бы на Феолу… нет, она такого идиота точно спасать не станет. Сам вляпался, пусть сам и защищается. А лучше ложится, да и помирает.

– Вообще все Ксаресы. Я боюсь, это связано со вчерашним.

Ленора напряглась. А вот это было возможно. Если мединцы не все… если их не добили? Мало ли что и как может быть?

– Дочка, ты еще не готова? – вошла в комнату Маргарита Мария.

Хавьер поклонился. А вот Ленора принялась действовать. Огневики, они такие.

– Мама, ты себя плохо чувствуешь.

– Дочка?

– Хавьер говорит, что может быть, мы добили не всех. Поэтому ты в коронации не участвуешь.

– Я…

– Мама, ты не маг. Я маг, и на меня наложат все возможные защиты. Сейчас. А тебе плохо, и ты лежишь с приступом… да хоть чего! Ты поняла?

На кончиках волос огневички плясали искры живого пламени. Ленора действительно тревожилась.

И Маргарита это поняла. И едва заметно улыбнулась. Для нее это было серьезное проявление чувств, кто-то другой орал бы во все горло от счастья.

Дочка! Дочка за нее волнуется! Не хочет ей рисковать! Но…

– Я не хочу подвергнуть тебя опасности.

– Полагаю, надо пригласить сюда Бернардо, – взмахнула рукой Ленора. – Мама, тебя не затруднит? Все же тебя знают, и хорошо, а я для многих пока еще темная лошадка. Мы больше времени потратим на церемонии…

Маргарита кивнула и вышла из комнаты.

Коронация начнется в полдень, это удобно. Пока проход из дворца к храму, по Королевской площади, пока собственно церемония в храме, пока обратное шествие, праздник во дворце, праздники на площадях, фейерверк как раз подоспеет…

Да и королям легче. Все ж пока отоспятся, пока позавтракают, оденутся – это трудный день и лучше начинать его не в пять утра.

Правда, слуг это не касалось. Те всю ночь вкалывали на благо королевской фамилии. Но им за это хорошие премиальные выплатят. И в честь коронации еще добавят… Да и не каждый день такое случается.

– Ты уверен, что мединцы?

– Я ни в чем не уверен. Но вдруг? Феола шаман, ты считаешь, с ней кто-то свяжется в здравом уме?

– Конечно. Те, кто не знают, что она – шаман.

– Хм-мм…

Задуматься Хавьер не успел, в комнату вошел его высочество Бернардо. И широко улыбнулся.

– Карраско! Доброе утро!

Хавьер пригляделся к принцу.

Тот уже был готов к коронации, облачен в алый с золотом наряд, причесан, надушен и обвешан украшениями. Все, как положено. Но глаза улыбались. И на самом их дне жила тревога. Бернардо уже прекрасно понял, что просто так его не побеспокоят.

– Не доброе. Феола пропала. А еще ее брат и сестра.

Бернардо выразился не по-королевски. Зато очень доходчиво.

– Это понятно, – согласился Хавьер. – Но пока неясно, почему. Амадо отправился все расследовать, а я сюда.

– За полномочиями? – уточнил Бернардо.

– Да.

Его высочество задумался.

Полномочия… в том-то и беда! Кто сейчас и что должен подписать? Отец? Тот занят. Скоро уже начнется самое важное. Проход по площади к храму, там коронация – и выход из храма уже короля, не принца.

Сам Бернардо может отлучиться? У него целая роль в коронации… его не отпустят.

А искать девушку надо, вдруг это неспроста? Хотя что значит – вдруг? Наверняка!

– Лоренсо может вас сопроводить, – Ленора последовательно убирала близких из-под удара. – Мама будет лежать и болеть, а он не сможет ее покинуть. К примеру.

– Почему бы нет? – согласился Бернардо. – Его знают, он принц, ему будут повиноваться.

– Отлично, – потер руки Хавьер.

Слуга, который влетел в дверь, был жутким нарушением протокола. Но судя по лицу слуги, ему было не до того.

– Ваше высочество, его величество вас… того. Требует…

– Что случилось? – Бернардо был уверен, что ничего плохого не сделал. Тогда в чем проблема?

– Вроде как там в порту конец света!

Мужчины переглянулись.

Вот никто и не сомневался, если где-то настал конец света, а также воды и воздуха, значит, там объявился обиженный шаман. Очень даже легко и просто.

– Живые есть?

– Да вроде пока все живы, ваше высочество, – растерялся слуга.

Но Бернардо уже не слушал. Он взмахнул рукой и отправился к отцу.

Маргарита, Ленора и Хавьер переглянулись, без слов поняли друг друга и пристроились в кильватер к его высочеству. Мало ли что?

Они точно будут полезны. Или хотя бы узнают все из первых рук. Ага, узнают…

Стоило им выйти на крытую стеклянную галерею, как все стало ясно. Тут половина города все узнает. Над морем раскручивался черный смерч.

Собиралась туча, гнала к причалу какой-то невезучий кораблик, из нее били молнии, но в корабль не попадали. Кажется…

Издалека было плохо видно.

– Если это не Феола… – прошипел Хавьер.

– Нам надо срочно туда, – решил Бернардо.

– Можем не успеть вернуться к коронации, – Хавьер скрипнул зубами. – Я сам…

Упускать ТАКОЕ?! Бернардо и подумать не мог! Он себе потом в жизни не простит!

– Скорее, к отцу! Он разрешит, я уверен!

* * *

Хоселиус Аурелио уже все видел. Доложили. И даже подзорную трубу нашли.

Его величество смотрел и хмурился, пока к нему не пробился Бернардо.

– Отец! Я знаю, что это такое!

Хосе выдохнул.

Отлично, уже проще! Если сын знает, что это такое, он знает, и что с этим самым делать? Так, наверное?

– Изложи кратко.

– Сегодня ночью несколько идиотов похитили мага огня, – не стал вдаваться в подробности Бернардо.

Тан Кампос выдохнул. Доложить же по-разному можно! К примеру – в столице беспорядки, в столице все запущено, работорговцы завелись… это повод для разборок и взыскания. Но его высочество не подвел.

– Действительно, идиоты, – хохотнул Хоселиус Аурелио. – Надо ж додуматься!

– А они не знали! Девчонка недавно из колоний, свой талант скрывала, пока могла…

– Такое не скроешь, – глубокомысленно заметил его высочество Хоселиус Аурелио. – Ладно. Она тебя знает, я правильно понимаю?

– Да, отец.

– Съезди, разберись и возвращайся.

– Я могу не успеть на коронацию, – не растерялся Бернардо.

Отец махнул рукой.

– Хорошо. Не успеешь к началу, успеешь в собор. Это не так страшно.

Бернардо кивнул.

– Спасибо, отец.

И сорвался с места.

Между нами говоря… его высочество был изрядным авантюристом. И приключений ему решительно не хватало. А тут – такое! Как упустить?

– Дядя, – воспользовалась случаем Ленора. – Матушка себя очень плохо чувствует.

Хосе вскинул брови.

– Насколько?

– Подозреваю, она не сможет присутствовать на коронации.

Если бы не Феола, Маргарита Мария и не смогла бы. Но зачем сообщать дяде все подробности? Болела мать? Вот и пусть, у нее обострение.

– Хорошо, – вздохнул Хосе. – Но ты будешь меня сопровождать, я надеюсь?

– Кто-то же должен держать регалии, – пожала плечами Ленора. – Дядя, ну что поделать? Так получается… Лоренсо тоже не сможет, кстати.

– Почему?

По старой традиции в собор шла вся королевская семья. Впереди его будущее величество, остальные – сзади, по степени близости.

– Он должен остаться с матерью.

– Нора, что за глупости? Служанок, что ли, мало?

Ленора сдвинула брови.

– Дядя, вы бы доверили родного и близкого человека слугам в такой момент? Лоренсо официально даже не относится к королевской семье, как и я, но я хоть мать замещаю, а он вообще герцог. Без него можно обойтись…

Хоселиус махнул рукой. Тем более что Алехандра улыбалась ему. И словно ненароком проводила пальчиком по вырезу алого платья. Вот кого бы с собой взять. Но – нельзя. А жаль…

Алехандре, кстати, тоже было жаль. Вот бы из нее королева получилась! Она и алое платье надела сегодня не без умысла – королевский тон. Но в собор королевская семья идет без посторонних.

И в соборе они тоже находятся одни.

А вот потом уже, на площади, когда его величество выходит… там начинаются и гуляния, и все остальное. Но это уже потом.

Можно бы и одному Хоселиусу сходить, но регламент нарушать не хотелось. И опять же, это его момент торжества над отцом, хотелось собрать всех возможных свидетелей, чтобы корону возложили в присутствии всей семьи…

– Игнасио поведет тебя, если Бернардо не успеет.

Ленора кивнула. Посмотрела на второго кузена.

– Игнасио?

– Да, конечно, кузина, – мрачно ответил второй принц.

Хорошо брату – сбежал! Мог бы и его с собой прихватить! А он… предатель! Гад! Везучий…

* * *

Стоило кораблю коснуться пирса, как Феола начала действовать. А чего тянуть?

Магия шамана – она и с деревом отлично работает, а корабль – это дерево. Феола не собиралась дожидаться, пока их убьют в трюме тем или иным способом. Она уже чувствовала напор воды на заваренные ей люки… но это ведь дерево! Это не металл, рано или поздно оно поддастся. Уже появились первые струйки, там, где не слишком хорошо проконопачено.

А есть еще и люди. И клинки.

Поэтому…

Феола подняла руки.

– Воздух!

Она, конечно, выложится по полной. Но никто, вообще никто не сможет убить их незаметно и сделать вид, что ничего не было.

Борт корабля словно взорвался изнутри. В него ударили воздушным кулаком, и из пролома вышла девушка. Самая обыкновенная. Рыжая, усталая, растрепанная, в одной ночной сорочке. И улыбается так… неприятно.

– Начальника таможни сюда! Стражу!!!

Форсманы и сделать-то ничего не успели. Если бы Феола пробивалась через люк, если бы их так не тряхнуло, если бы было хоть немного времени…

Не было. Феола не собиралась давать его врагу. Ни минуты.

– Это работорговцы! Стражу!!!

Ветер послушно подхватывал слова хозяйки, разносил их над причалом. Да и темное помещение за ее спиной, в котором виднелись смутные женские силуэты – оно тоже говорило само за себя.

Народ сбегался со всех сторон.

Стража?

Да стражникам пробиваться пришлось через моряков – пассажиров – любопытных – встречающих – случайно оказавшихся рядом…

Форсманы просто не успевали никого остановить.

А как? Это – корабль! У него борт высокий, с него просто так на пристань не спрыгнешь, трап нужен. А трап надо спустить, да и потом… а вот что они сделают? Зарубят женщин у всех на глазах? Ну-ну.

Форсманы попросту растерялись. Что делать-то?

Бадан-шах скомандовал бы, но его уж очень хорошо приложило о стол, сейчас он только в себя приходил. Боцмана вообще за борт смыло. А матросы… и что дальше? И куда?

Кармело почувствовал, что наступил его звездный час. Благо он как раз был рядом. Мужчина оправил мундир и походкой индюка-призера выступил вперед.

– Что тут происходит? Я – представитель власти.

– Работорговля происходит, – отрезала Фи. – Нас похитили. Арестуйте этих людей.

– Вас похитили? Это невозможно! Я лично осматривал корабль, и вас на нем не было! Представьтесь, сеньорита! И предъявите документы…

Дальше Феола и слушать не стала.

Если этот тип лично осматривал корабль… либо в доле – либо дурак. В обоих случаях с ним говорить не о чем.

Ветер взвыл, повинуясь приказу шамана.

Кармело и пискнуть не успел, как его снесло с пирса в воду.

– А… ааааа!!!

Плавать он не умел. Мама не дала научиться в детстве. Вы что? Это же МОРЕ! Там приливы, отливы, акулы, утонуть можно… нет-нет! Мальчику туда точно нельзя! Так что сейчас Кармело отчаянно боролся за свою жизнь, и пошел бы ко дну, если б не обломок мачты. При столкновении с пристанью та переломилась, и деревяшка оказалась в воде. Кармело вцепился в нее и орал не переставая, от ужаса позабыв все слова. Но кто бы обращал на него внимание?

Когда из пролома в борту корабля полезли женщины?

Первыми вылезли Треси и Алисия, они Феолы не боялись. Остальным все же было страшновато. А кто ее знает – эту рыжую магичку? Она вообще – кто?! И что ей может прийти в голову?

Нет-нет, страшно…

Вперед пробился мужчина в мундире стражника.

– Капитан Виктор Альберто Дуарте! Назовите себя, сеньорита!

– Ритана Ксарес. Была вместе с сестрой и подругой похищена этой ночью, – чуточку приврала Феола. Треси раньше похитили, но сейчас это мелочи.

– Эммм… вы – маг?

Удивление в голосе мужчины было вполне понятным. Какой дурак будет похищать мага?

– Наверное, они не все предусмотрели, – отрезала Феола. – Антимагическая защита не сработала. Не знаю.

Стражник кивнул с пониманием.

А, ну такое как раз бывает. И еще другое.

Иногда у мага от потрясения сила стихийно пробуждается. Жил так лет сорок или пятьдесят, а потом как попал… Виктор лично наблюдал такое. Вернулся мужчина домой, а там его жена, да с тремя матросами, да разом, да в такой позе… тут-то у него сила и пробудилась. Полквартала с землей сровняли.

Правда, магу ничего за это не было. Он же не знал, что он – маг! Сила пробудилась, стихийно выплеснулась, такое бывает. Но в данном случае…

Могли амулет какой нацепить, а тот или не сработал, или расстегнулся – маг и воспользовался своими силами. Это случается.

И Виктор принялся действовать.

Скомандовал стражникам, которые были рядом, помочь выбраться пленницам, толпе разойтись, а форсманам – слезать на пирс и становиться в шеренгу. Все равно ведь поймают, и хуже будет.

Матросы повиновались. Действительно, куда тут сбежишь? С трех сторон море, с четвертой причал, чужая страна, земля и вода. Даже если нырнуть и попробовать уплыть, потом-то куда? А никуда! Нигде они не нужны. Или зарежут, или в ту же стражу и сдадут. А так…

Ничего они не знали, они вообще добросовестные исполнители. Им приказали, они подчиняются. Вот как сейчас.

А что там хозяева делать будут? А это уже их дело, они, небось, матросам и процент не платили, все удержать норовили. Пусть сами и разбираются!

Толпа расходиться не хотела, Виктор уже собирался принудительно всех разогнать, когда над пирсом раздался истошный гудок.

Люди принялись оборачиваться, а потом… потом и разбегаться. Жить всем хотелось.

По причалу летел мобиль. Летел, опасно заворачивая, рискуя сорваться в воду… люди едва успевали отпрыгивать с дороги. Водитель что есть силы давил на клаксон.

Вот кто-то не успел вовремя отпрыгнуть, его отшвырнуло крылом, кто-то отпрыгнул, но неудачно – оскользнулся на камне, сорвался в воду.

Кто-то возмущенно заорал.

Амадо на это было глубоко наплевать.

Происходящее в порту было видно со всех точек города. И кто бы сомневался в авторе? Феола, конечно! Кто это может еще быть, кроме Феолы?

Другого такого мага в Римате просто нет. Чтобы и вода, и воздух… непонятно, что произошло, но кто за этим стоит – уже ясно. А значит – вперед!

Он прыгнул в мобиль и помчался по городу.

Уже на подъезде к порту за ним пристроились мобили его высочества Бернардо, два мобиля городской стражи и один – королевской. Получилась целая процессия.

Впрочем, это было очень кстати.

Мобили влетели на причал и остановились, стража не знала, кого крутить, а кому помогать, но Амадо сейчас такие мелочи не интересовали.

– ФИ!!!

Феола с рыданием кинулась вперед и повисла на шее у любимого.

Она сильная, она кого угодно на клубки перемотает и шарфиков навяжет, она справится, она… Она женщина, в конце концов!

И когда появляется герой, спасающий ее из лап дракона – можно бросить полудохлую рептилию и повиснуть у героя на шее.

А дракон – что? А он и сам сдохнет после общения с нежной и трепетной девушкой.

– Треси!!!

Хавьер подхватил на руки свою невесту. Да, теперь уже точно невесту.

Алисия огляделась по сторонам, но увы. Рауль был не в курсе похищения, так что на нее героя не нашлось. Пришлось падать на руки настоящему принцу – а что он тут неприкаянным ходит?

Бернардо девушку подхватил, но ловко переправил на сиденье своего мобиля. Натренировался при дворе. Там ему постоянно кто-то норовил упасть на руки, потом переползти на шею и накинуть уздечку. Поневоле научишься.

– Феола, родная моя…

Амадо целовал девушку, не заботясь о свидетелях. Да плевать ему на все скандалы! У него отец вообще некромант, пора бы стать достойным сыном!

Впрочем, Феола тоже не посрамила славной породы шаманов. Пять минут на истерические рыдания, а потом отлипнуть от любимого мужчины, вытереть нос (о его плечо, но кто это заметит в такую минуту?) и почти отрапортовать:

– Нас всех похитили работорговцы. Повезло – они не знали о моих способностях. Я их остановила.

– Работорговцы? – заинтересовался Бернардо. – Взять их!

Стражники и таможенники, получившие четкий приказ, принялись вязать форсманов.

Треси (не прошедшая выучку у Адэхи) от Хавьера не отлипала. Да мужчина и сам не собирался ее отпускать.

– В храм! Завтра же!

Девушка послушно хлюпала носом.

– Хотелось бы знать, кто решился похитить нас с Лисси? – задумалась Феола. – И вообще?

Бернардо это тоже было любопытно. Так что…

– Уважаемый!

Виктор обернулся, отдал честь и привычно доложился, понимая, что это кто-то высокопоставленный.

– Капитан таможенной стражи Виктор Альберто Дуарте, к вашим услугам… тан?

– Можно просто – ваше высочество, – небрежно разрешил Бернардо.

Виктор бросил вопросительный взгляд по сторонам, Хавьер потихоньку кивнул ему. Мол – да, есть такое.

Знакомы они не были, но не узнать некроманта?

Карраско вообще отличаются характерными чертами лица, да и атрибуты у них… кому еще может понадобиться пряжка пояса в виде черепа, несколько колец, от которых даже на расстоянии холодом веет, да и четки у него на поясе, из небольших таких косточек, бррррр! Опознать несложно. А дураки в таможне так и так не работают, слишком место выгодное.

– Так точно, ваше высочество.

– Кто тут главный на корабле? Капитана сюда! Или штурмана, боцмана… кого найдете!

Увы, и снова увы, Бадан-шах первым попался под руку. Да и выглядел он так… тонкий шелк рубашки, дорогая ткань шаровар, кольца на пальцах – сразу видно, что не из последних свиней свинья. Так что стражники вытащили его из каюты и приволокли пред ясны очи.

– Кажется, это кто-то важный, – Бернардо потыкал Бадан-шаха носком изящной туфли. А то! Он потом на коронацию собирается, так что выглядит соответственно. Костюм стоит столько, что иной тан за год не зарабатывает, туфли украшены бирюзой и золотом, булавка для жабо сверкает таким бриллиантом, что глазам больно…

Мог бы и не представляться, там по одной одежде понятно, что тан. И не из последних. Даже принц.

– Ваше высочество, позволите? – посмотрел на его один из стражников, который увидел возможность выслужиться.

А что? Допрос подозреваемого – дело такое. Ловить-давить не надо, а попинать… да запросто! Тут особых талантов не требуется, только решительность. Ну и застращать, конечно.

– Пожалуйста, – кивнул Бернардо.

Стражник, недолго думая, схватил Бадан-шаха за ноги и кивнул другу:

– Подсоби!

Одному несподручно, а вот вдвоем подхватить работорговца за ноги, да и спустить головой вниз, с причала, в воду – милое дело! И так хорошо в чувство приводит! Просто восторг!

Бадан-шах дернулся, заорал, пытаясь вырваться, а потом сообразил, где и в каком положении находится, и забулькал еще громче, умоляя его не выпускать. А то с причала, головой вниз… Это не открытое море, это – порт. Могут и не достать, и не откачать… не успеют просто.

Стражники и спорить не собирались. Вытащили, встряхнули, выплескивая остатки воды, и кинули под ноги его высочеству.

Бернардо брезгливо убрал туфлю.

– Имя!

Вместо принца Бадан-шаха под ребра пнул стражник.

– А ну, отвечай! Не то сейчас снова поплывешь!

Вид у почтенного купца был откровенно жалким. Мокрый, сопливый, красноглазый, в ухоженную шевелюру и бороду набились водоросли и мусор, одежда теперь годилась только на тряпки… но это бы ладно! Но мужчина просто не привык, что его бьют ногами. Даже странно как-то!

Вот когда сам бил, унижал, издевался или приказывал убить – и ничего! Не больно! А когда его ногами – что-то не понравилось? Странный подход!

Стражники науку психологию не изучали, но сапоги у них были очень научно окованы железом на носках. И на каблуках тоже.

Нет-нет, все по науке. Знаете, как быстро снашиваются подошвы на камнях? Мгновенно! И скользко же в порту! Тут и подбивать сапоги начнешь, и гвозди рисунком набивать… а как ими пинать удобно! И нет, сапоги не мягкие, они из плотной жесткой кожи. Такой, вроде «демонова копыта». Какой дурак к морской воде и портовой грязи наденет дорогую обувь? Сюда что попроще и потяжелее, а уж дома можно и пофорсить!

Так что… пинались эти сапоги просто чудесно.

Бадан-шаху хватило. И мужчина принялся каяться, размазывая по лицу кровь и сопли.

Слушали его внимательно.

В принципе, чего неясного?

Работорговец сговорился с местными тварями, те ему поставляют людей, а он увозит их в Форсманскую империю. Здесь платит медяки, там продает за золотые…

Обычно выбирают тех, кто из деревни, приехал в столицу на заработки.

Да, и мужчин, и женщин.

Мужчины?

Так трюмов же два!

Понятно, нужны рабы и того пола, и этого. И вместе их держать никто не будет – глупости! А то половина баб приедет беременная, а половина мужиков просто не доплывет. Кому такое надо!

Не-не, товар держат врозь.

Трюм? Так это… могло и затопить.

Феола взвыла.

Лоуренсио?! А вдруг?!

Амадо попробовал ее перехватить, но куда там?! Шаман в гневе страшен, а в истерике… корабль просто пробило насквозь. И из трюма хлынула вода.

Все верно. Свой трюм Феола затопить не дала, а вот второй, с другого борта, не предусмотрела. Хотя и логично. Осадка корабля должна быть одинакова с обеих сторон. И емкостей для затопления тоже должно быть две. А то корабль осядет на один борт, такой перекос и дурак заметит…

Лоуренсио спасло время.

Механизм Феола слегка попортила, и вода стала набираться медленнее. А чтобы затопить большой трюм, требуется время. Так что… Мужчины плавали уже под потолком, глотали воздух и держались из последних сил. Уже и не верили, что помощь придет. Но не сдаваться же?

И помощь пришла, хотя и в самый последний момент.

Вода хлынула в пролом, унося всех рабов в море.

С пирса дружно прыгали люди.

И стража, и таможенники, и просто матросы – в ситуации уже разобрались все присутствующие, и в стороне не остался никто. Кармело Эскобара – и того вытащили.

– Лоуренсио!

Алисия вовремя очнулась и повисла на шее у брата.

– Рен, – Феола сощурилась. – Я спала. Лисси тоже. Ты спал? Как ты тут оказался?

– Мы с Анхелем… мы шли и нас оглушили, – растерянно протянул Лоуренсио.

– С Анхелем? – сощурилась Феола. – Этот твой слизняк?!

– Фи!!!

– Ты здесь. Он – где?!

Действительно, чего тратить время и слова? Где этот подонок Толедо?! Лучше потратить немного сил… Шел человек, да и утонул. Случайно. Два раза, для верности! Сейчас все равно можно, все спишется на несчастный случай.

Лоуренсио огляделся по сторонам еще раз.

Нет, Анхеля рядом не было. Вообще не было. Лоуренсио и так-то плохо помнил происходящее. Его оглушили, очнулся он уже в трюме, полуголый – другие рабы решили, что одежда новенького им пригодится больше, да и матросы постарались. А от денег и украшений его вообще подручные Слизня избавили. Вот, очнулся, кругом темно, воняет, рядом такие рожи, что смотреть страшно, а объяснений он пока не услышал.

Не успел. Феола начала действовать.

Сначала корабль затрясло, потом поволокло, потом вода начала прибывать… не до разговоров. Но Анхеля-то нет!

– Его… может, его убили?

Феола сжала кулаки.

– Если не убили – исправлю!

Куда и трепетность делась? И страдания?

– Ритана, у нас законы действуют, – Бернардо не собирался останавливать девушку, но зачнем же руки марать? На то палачи есть, им зарплату платят. И за работорговлю ничего хорошего не полагается – прибьют. И помучают сначала.

Феола сверкнула глазами, потом поняла намек и чуточку успокоилась.

– Ладно. Просто поприсутствую на казни!

Лоуренсио возражать не стал. Видимо, дошло, что сначала бы узнать надо, где друг, а потом уж рассказывать о его невиновности. Тем более Феоле, которой Анхель изначально не нравился.

– Тан Толедо. Ясненько. А вы с кем имели дело? – повернулся Бернардо к Бадан-шаху.

Увы, тут не повезло.

Сам Анхель в таком старался не светиться, так что… Слизень и только Слизень. Конечно, Анхель получит меньше, но постоянно людьми торговать мужчине не хотелось. В такоевлезть легко, а отмываться долго и трудно. Нет-нет, нам такое не надо.

– Слизень, – Феола сощурилась. – Найду – будет только ползать!

– Найдем, – кивнул Амадо.

Агентуры у него хватало.

Есть имя? Будет и Слизень.

– Скажите, а Каракат? – Лоуренсио просто не удержался.

Может, он бы и дальше молчал, но уж слишком много было потрясений. Слишком тяжело ему пришлось.

Амадо вцепился в будущего родственничка клещом, и через несколько минут Рен уже рассказывал. И про гонки, и про сбитого бедолагу, и про Караката, чьим родственником тот являлся. Выслушал и принялся хохотать.

– Что смешного? – набычился Лоуренсио.

– Да Каракат, конечно, – хохотал Амадо.

– Объясни! – рыкнула Феола.

– Есть у нас такой… теневой король, – согласился Амадо. – Ему уж лет восемьдесят. И никакого будущего зятя у него нет, ясное дело. И никакой дочери на выданье. И от дел он сто лет назад отошел!

– Ага, – поняла Феола. – То есть тот гад использовал реально существующего человека, но наплел Рену сорок бочек врак?

– Ну да. Если б Лоуренсио начал у кого-то уточнять, существует ли Каракат – ему бы сказали, что да. И дочь, кстати, у Караката была. Ушла в монастырь, отцовские грехи замаливать.

– Ага. Но преступник есть, и дочь есть…

– Ну да.

– Оторву я Анхелю все ненужное, – Феола злилась. По рыжим волосам бежали искорки, но Амадо это не пугало. Он поцеловал подругу в кончик носа.

– Ну да. Твоему брату врали и вымогали у него деньги. Я посмотрю, но кажется, тан, вы никого насмерть не сбили. Мне каждое утро сводки на стол ложатся, а гонки – вы всерьез думали, что можете гонять, где хотите – и без присмотра полиции?

Кажется, именно так Лоуренсио и думал. И теперь чувствовал себя еще большим дураком, чем прежде.

– Я не… ну… может…

– Если б вы кого насмерть сбили – я бы знал. Я именно этим не занимаюсь, но сводки по городу мы все проглядываем. Мало ли что?

Окончательно замороченный Лоуренсио кивнул головой.

– А… как, если я никого не это?..

– Это – было. Но не до смерти, – Амадо нахмурился, вспоминая прочитанное. – Кажется, тан, вам повезло. Человек шел домой после хорошей попойки, и сам-то шел по сложной траектории, и когда вы его сбили… вы его скорее в кювет столкнули. А отличить ночью мертвого от мертвецки пьяного сложно.

– Уфффф! – выдохнул тан Ксарес.

– Сейчас сбитый вами бедолага, кажется, в лечебнице. Конечно, вы получите и штраф, который будет высчитан в пользу пострадавшего, и общественные работы, но убийцей вы в этот раз не стали. Может, все еще впереди.

– О, да! – не хуже сестры прошипел Лоуренсио. – Вот только друга увижшшшшшу!

Амадо хмыкнул.

– Не мешайте мне выполнять свою работу. А с другом потом разберетесь.

И в это время в городе загрохотало.

– Взрывчатка? – побледнел Бернардо.

Взвился вверх и опал столб огня.

Как раз в той стороне, где находится храм. И королевский дворец.

И…

КТО?!

КАК?!

Впрочем, последнее додумывалось уже потом.

Бросив все на Виктора, мужчины рванули к мобилям.

Пес с ним, с работорговцем! Что с его величеством?!

(обратно)

Глава 5

Что-то громыхнуло.

Вирджиния Веласкес открыла глаза.

Где она?!

Что?!

Как?!

Заклинание сделало свое дело – последние дни стерлись из ее памяти. Хорошо так стерлись, словно и не было ничего. Смерть мужа она не помнила. А вот остальное… что – остальное? Где она? Место похоже на больничную палату, но почему на окнах решетки?!

– Аааа… – тихо попробовала она голос.

Рядом тут же появилась сиделка. Обычная сестра милосердия, ничего странного.

– Сеньора, вы пришли в себя?

– Аххх, – выдохнула Вирджиния. Такое сложное слово, как «да», ей было не под силу. Горло отчаянно болело, хотелось пить, и вообще – состояние паршивое.

Сиделка все поняла и, ловко приподняв голову подопечной, поднесла к ее губам больничный поильник с носиком.

Вирджиния пила, и пила…

– Спасибо!

Сиделка улыбнулась краешками губ.

Доктора предупреждали, что проклятие – штука сложная. Но если больная придет в себя и начнет нормально питаться, разговаривать… кажется, начала? Жить будет?

– Где я? Что случилось?

– Вы не помните, сеньора?

Вирджиния хмыкнула.

– Смотря что…

Теперь уже сиделка потупилась.

– Действительно. Сеньора, вы правы. Давайте подумаем…

Вместе женщины установили, что Вирджиния помнит почти всё. Может, кроме пары дней перед убийством.

– Потому и решетки? – Вирджиния посмотрела на окно еще раз.

– Нет, сеньора. Точно знаю, вас никто и ни в чем не обвиняет. Вы мужа не убивали, вы сами попали под проклятие. А это чтобы до вас не добрались.

Вирджиния чуточку расслабилась. А, если так, то хорошо.

– И я могу выйти отсюда в любой момент?

– И выйти, и телефонировать кому угодно. Но я бы попросила вас подождать разговора с доктором и со следователем. В противном случае вы рискуете своими здоровьем и жизнью.

Вирджиния подумала пару минут, потом узнала, что с ее детьми все в порядке, и согласилась чуточку успокоиться.

Подождет она, и того, и другого – теперь уже можно. Все равно все планы пошли прахом.

Сиделка извинилась и вышла, а Джинни печально посмотрела в потолок.

Легко ли жить с властной авторитарной матерью?

Легко ли находиться под ее постоянным контролем, даже прессом?

Нет. А еще – вы пробовали давить и прессовать воду? Вот и не пытайтесь, не получится. Это же вода! Расплескается, ускользнет… этому Джинни научилась с детства. Конни помогала маленькой Джин, а подруга таскала ей еду, прятала на чердаке – много чего было в их жизни. Такого, о чем не подозревала Наталия Марина Арандо. И мужа Джинни выбрала себе сама. И первого мужчину тоже.

Мать ничем не смогла этому помешать.

Но вот потом…

Вирджиния помнила свои ощущения, когда узнала правду. И сразу поверила матери. Не хотелось, а пришлось. Слишком многое говорило в пользу ее версии.

Слишком жуткой была эта правда. Такое – не придумаешь.

И – разочарование. Жестокое, острое. Они с мужем все восприняли по-разному.

Вирджиния поняла, что впереди опасность и смерть. Надо бежать – бежать – бежать, уносить ноги, рвать когти, мчаться быстрее ветра, хватая в охапку детей, прятаться в нору и голову оттуда не высовывать. Кстати, Конни, с ее уличным чутьем, это тоже поняла. И подтвердила.

А муж понял совсем другое.

Есть возможность заработать! Да не просто, а еще и в таны пролезть! Это ж… это ж такие возможности!

Такие…

И результат?

Сам погиб, чуть ее не погубил, и что еще дальше будет? Ей ведь пары дней не хватило, сбежала бы с малышней – и поминай, как звали!

Не успела.

Что, ЧТО будет дальше?

Вирджиния устало прикрыла глаза.

Неизвестность. Ладно, пока ей надо поспать. А потом будет видно. Деньги есть, документы есть, а удрать никогда не поздно.

Она жива, дети живы, остальное приложится. А муж… будем честны сами с собой, никогда она его не любила. Вальдеса любила, наверное, а мужа – нет. Это был хороший брак, только вот для Вирджинии муж должен и обязан быть защитником. И когда она поняла, что деловые интересы мужчина поставил выше ее и детей, что защищать ее никто не будет, даже слушать не станет – посыпалось всё. Как ржавчина разъела и брак, и чувства.

Уважение, понимание, тепло…

Ничего не осталось.

И мужа нет. Но она еще молода и хороша собой. Она еще сможет начать жизнь сначала.

Она не знала пока, что проклятие забрало у нее малым не десять лет жизни. И в ее черных волосах пролегли серебряные пряди.

Не знала, что Мерседес выходит замуж. Что на ее детей покушались.

Живы? Здоровы?

Остальное разберем.

И Джинни уснула крепким здоровым сном усталого человека. Какое бы решение она ни приняла, силы ей очень понадобятся.

* * *

Сесар ласково погладил корпус бомбы.

Жаль, что мало, всего две. И не самые лучшие, но уж какие есть. После того, как разгромили их склады, взрывчатки осталось всего ничего, а новую привезти не успевают. Ну и не надо.

На короля их хватит.

Сначала одну, потом, для верности, вторую. Чтобы точно никто не ушел.

Магия?

Так ведь антимагические амулеты могут быть. А против бомбы… это только очень мощный щит. И поддерживать его должен сам маг.

Это только звучит красиво – защита, защита… на самом деле, подумали бы такие люди. Если амулет носит обычный человек, тот разряжается намного быстрее. Подзаряжать его постоянно нельзя, надо новый делать.

Есть те, которые не надо подзаряжать, но не у каждого короля есть. И не защитные.

Просто потому что.

Откуда амулету брать силы для защиты?

Правильно, у самого человека. Если речь идет о маге, там понятно. Что-то случилось, защита включилась.

А если с обычным человеком?

Амулет вытянет из него всё, включая жизнь. Ну и какая человеку разница, от чего помирать?

Правильно, никакой.

Король – не маг. И защиты у него особой нет. Во дворце есть маги, есть лекари, есть… только вот на площадь никого не допустят. И в собор тоже. Но в собор не пролезть и бедному мединцу.

А площадь – идеальное место для покушения. Бомбу он докинет, и благодаря своим способностям тоже. И всё.

Был Хоселиус – и нет.

А уж кто там на трон сядет…

Кто там все права получит…

Это детали. Это просто детали. Сейчас они никому не нужны, а вот ему, Сесару… он отлично устроится при новой власти.

Где там его высочество?

* * *

Хоселиус Аурелио медленно шел к храму.

Есть в этом что-то ритуальное.

Пройти пешком от дворца до храма, потом опять во дворец, уже королем…

Корона, да…

Что такого в этом обруче с камешками? Что заставляет терять разум и туманит чувства?

Что сводит с ума даже самых стойких?

Хосе не знал. Он и не задумывался, потому что хотел… власти? Нет, наверное, не власти. Ему просто хотелось быть королем, получить то, чего он был лишен при жизни отца. Получить почести, увидеть восторг в глазах подданных, насладиться трепетом подчиненных.

Тех самых, кто при жизни отца смотрел на него с презрением.

Хосе был честен сам с собой – иногда. Когда впадал в депрессию. Он знал, что только тень отца, что его презирают, что не любят, что считают скучным и серым. Разве что Алин все время была рядом с ним. Да, его Алин…

Светлые волосы, роскошное тело, улыбка, грудной голос…

Пожалуй, он на ней даже женится. Короновать не сможет, но пусть Алин будет рядом с ним. Пусть…

Хосе так и умер – мечтая.

Много ли надо взрывчатки – магу? Да самую малость! Столько-то у заговорщиков нашлось. И бомба шлепнулась в центр площади, направленная волей мага. И за ней вторая.

Один за другим прогремели два взрыва.

Впрочем, количество взрывчатки мединцу рассчитать грамотно не удалось. Планировалось больше жертв, погибло меньше… так тоже бывает. И начинить бомбу чем-то вроде картечи Сесару в голову не пришло. Не было у него такого навыка, он больше на свою магию полагаться привык.

Можно сказать, людям повезло. Хотя погибшие с этим не согласились бы.

* * *

– Коронация! Никогда не думала, что увижу! – выдохнула Мерседес, прижимаясь к жениху.

Тан Мальдонадо погладил невесту по волосам.

– Я тебе весь мир покажу. Хочешь отправиться в путешествие?

– Очень.

За пару дней Херардо нашел очень много плюсов в своем браке.

Разница в возрасте?

Ну да. Но… в том-то и дело, она не фатальная для Мерседес. Он втрое старше, и именно поэтому, когда он уйдет, она еще будет молодой и красивой женщиной, полной сил. И сможет устроить свою жизнь. Состояние он ей оставит.

Дети?

Вряд ли они получатся, но если и да… и что плохого? Мерче красива. Невероятно красива, она легко найдет себе мужа, будь у нее хоть трое детей, хоть пятеро. А от него память на земле останется.

Кровь мединцев? Королевская кровь?

А на это Херардо и вообще было наплевать! Вот еще – проблемы! У него есть клинок, и вообще, любой, косо поглядевший на его супругу, поплатится жизнью. И точка!

Веласкесы, конечно…

Но и Гонсало, и Идана, подумав, пришли к тому же выводу. К тому же – купцы. Нельзя сказать, что у них такое было в порядке вещей, но – случалось.

Если надо было объединить семьи или капиталы, могли и не такие браки устроить. А тут – чего страшного? Разница в возрасте? Так Идана и сама не дура, все понимает. А еще видит, что внучка от счастья светится.

Опять же… ританой станет. Купцам это важно.

Помолвку заключили по всем правилам, Херардо подсказал Гонсало составленный по всем правилам брачный контракт, и купец окончательно смирился.

По контракту – других родственников, тем более детей, у Херардо не было, все состояние Мальдонадо отходило супруге. Если у них не будет детей.

Если будут дети, то половина супруге, а вторая половина делится на детей. Будет один ребенок – получит половину состояния. Два – по четвертушке.

Состояние?

Да уж не маленькое! Эпатаж в искусстве очень прилично оплачивается, а считать деньги тан Мальдонадо умел. И свое состояние у него было, и заработал он столько, что мог еще лет двести не работать. И жить при этом на весьма широкую ногу. И картины его ценились во всех странах мира.

Известность…

Это всякое быдло с ума по глупости сходит. А талант чудит, и никак иначе.

И если таланту хочется жениться на девушке в три раза моложе оного таланта – и что?! Он – талант! Он чудит! Он творит и не может жить иначе!^[291]

А сейчас Херардо Диас решил вывести свою невесту на коронацию. А где еще обществу привыкать?

Самое милое дело!

И коронация – достойный повод, чтобы затмить Мерседес, и сплетен будет много, о них так… едва поговорят.

Поймите правильно, сам Херардо с удовольствием подождал бы, пока пройдет коронация, а уж потом от души эпатировал публику. Пусть пошипят! Пусть у них ум за разум зайдет!

Пусть травятся своим же ядом!

Но Мерседес к такому пока не привыкла. Она тихая, спокойная, домашняя девочка. Ее нельзя в это змеиное кубло. Ей надо постепенно привыкать к обществу.

Потому Херардо договорился со знакомым, и они с Мерседес получили место у окна в его особняке.

Мальдонадо показывал Мерседес площадь, та смотрела во все глаза. Она же тут раньше и не бывала считай! А чтобы по сторонам оглядываться…

Мать бы ее за это загрызла!

Именно Мерседес и увидела темную фигуру, которая маячила в одном из окон первого этажа.

Дом располагался достаточно далеко и неудобно, и увидеть что-то оттуда было сложно.

А фигура стояла.

И было в ней что-то такое… неприятное. Как в лавке Коронеля.

То ли очертания не те, то ли движения… глаз Мерседес, глаз будущего ювелира, подметил диспропорциональность. А уж Херардо и вовсе изумился.

– Странное какое… это вообще человек?

Человек. Практически.

Человекоподобный, так будет точнее. Руки у Сесара отличались, вот эту странность они и уловили. А так – строение тела, изгиб позвоночника… ну, может, позвоночник был чуточку другим. Все же щупальца вместо рук тоже… диктуют.

Именно благодаря щупальцам, да и магии, Сесар мог добросить бомбу.

Так-то на площадь никого не пускали. И оцепили ее.

И нормальный человек с такого расстояния ничего бы не добросил. Проверено, веками и коронациями. Но Сесар справился.

И громыхнуло.

Мерседес вжалась в своего жениха, а Мальдонадо поступил, как человек, привыкший ко всему. Чего у него только не бывало во время похождений!

Так что Мерче он повалил на пол и закрыл своим телом. А выпустил, только когда на площади поднялся вполне себе мирный шум.

Народ начал шуметь и орать? Значит, их жизни уже ничего не угрожает, можно выпустить девушку. Он поднялся, отряхнул и себя и невесту и оглядел площадь.

Это Мерседес сразу не поняла, что происходит. А вот Херардо оценил.

И Алехандру Роблес в алом платье, которая рыдала над частями любовника.

И несколько мертвых принцев.

И Амадо с Хавьером.

Причем мужчины явно разглядывали площадь с профессиональным интересом.

Надо было идти и рассказывать, что видел сам Мальдонадо, и где он это самое чудовище видел. Так будет быстрее и проще.

Но Мерче?

Херардо и хотел бы ее оставить – девушка вцепилась в его рукав так, что оторвать не получилось бы и с рукой.

– Я с тобой! Только с тобой! Это они? Они, да?!

И что мог ответить Херардо? Мерседес ведь знала эту историю.

– Да, подозреваю, они. Мединцы.

Мальдонадо ждал, что невеста упадет в обморок, ну или хотя бы впадет в истерику минут на двадцать, и ее придется успокаивать, но вместо этого Мерседес сжала кулачки.

– Ненавижу!!!

– Что?! – изумился мужчина.

– Ненавижу этих тварей… матери жизнь изуродовали, отцу, мне, братьям, еще сколько людей погибло и погибнет… да чтоб им быть проклятыми во веки…

– Осторожнее со словами, – качнул головой Херардо.

Мерседес топнула ножкой.

– Попадись бы мне эта демонесса, я бы ее… Хрюкнуть бы не успела!

Херардо кивнул.

Выглядела Мерседес очень решительно. Кто их, демонов, знает, хрюкают они, лают, квакают… да хоть бы что – не успеет! Мерседес так сверкала глазами, что об истерике можно и не заикаться. Не поймешь этих женщин. Ей бы испугаться, а она взбесилась.

– Ты точно не боишься?

– С тобой? Я ничего не боюсь рядом с тобой!

– Тогда идем.

Херардо заботливо накинул на невесту плащ и потянул ее за собой, не замечая тоски, промелькнувшей в темных глазах.

Рядом с ним Мерседес ничего не боялась.

Только ЗА него.

Она тоже знала, что муж старше, и может уйти раньше… и этого она боялась больше всего на свете.

Она обязательно поговорит с Феолой.

Обязательно.

А пока… лучше умереть вместе, чем жить дальше без него. И точка!

* * *

Оставшись снова за главного, Виктор вздохнул и принялся распоряжаться.

Работорговцев схватить и посадить в один из складов. Да, связать, конечно. Кормить-поить?

Подождут, не подохнут. Напоить можно, вода не купленная, из колодца, а вот кормить – простите! Денег нет! Не распорядились его высочество, а со своего жалованья Виктор всякое такое кормить не собирается. Вот еще не хватало!

Пусть голодными посидят. Считаем – строгий пост во искупление грехов. На воде и даже без хлеба.

Когда заберут?

А, как получится, так и сразу. Может, и день-два пройдет. Видели, что в столице творится? Вот и не надо! Не надо лезть под руку высокородным!

Или вы хотите сказать, что если во время коронации что-то шумит, гремит и полыхает – это к добру? Нет, вряд ли.

Не до работорговцев пока. И пусть их!

Лекаря?

Простите, кого?

А у вас на борту лекарь был – или тела просто за борт выбрасывали? Ах, второе? Вот и сидите себе, сидите… подумаешь, парусломанных костей! У человека костей много… можем еще что-то поломать! Нам не жалко!

Бадан-шаху это не нравилось. Очень.

Но справедливость была восстановлена в полном объеме. До прихода полиции прошло два дня.

* * *

Ленора радовалась, что мать не станет принимать участия в церемонии.

Ни к чему.

А вот сама она шла, сторожко поглядывая по сторонам. Если мединцы сбежали… Если хоть часть из них жива – можно ожидать любой пакости.

А она беременна.

Если что-то с ребенком… Ленора наложила на себя все возможные щиты. Подумала, и еще все амулеты нацепила. Силу они тянуть будут страшно, но на день ее хватит. И следить она за своим состоянием будет, она же маг! Это обычному человеку опасно, когда магия закончится (примерно через полчаса – два часа, в зависимости от везения) амулеты примутся тянуть из него жизненную силу.

Нужен ли такой размен – за один безопасный день два-три года жизни? Пусть каждый решает сам.

Ленора решила. Она и не разменяет ничего, и за состоянием своим проследит, и подстрахуется. Она беременна, она не может рисковать.

Это ее и спасло. Она не сразу сообразила, что произошло, когда все громыхнуло, завертелось… что случилось-то? На долю секунды верх и низ поменялись местами, кажется, ее обо что-то приложило, амулеты активировались все и разом, щит лопнул, но свою функцию выполнил и хозяйку уберег. Почти.

После взрыва ее крепко приложило о мостовую, но Ленора осталась жива и практически невредима.

Даже малыш не пострадал.

Впрочем, так повезло не всем.

На площади была королевская семья. Та ее часть, которая приняла участие в церемонии.

Сам Хоселиус Аурелио шел первым. За ним медленно двигался Игнасио Хоселиус под руку с Ленорой. Кто-то из женщин должен ведь принимать участие в церемонии.

Были Рамон Рикардо и Эрнесто Рикардо.

Были Эстела Мария и Альваро Рамон.

Мигель Рамон был в своем поместье. Не успел приехать. Там же были Мануэль и Мегана.

И пострадали – все.

Хоселиуса попросту разнесло на кусочки. Не слишком мелкие, но смерть была мгновенной. Когда тебе отрывает обе ноги и руку – не выживешь при всем желании. Повезло еще – мужчина умер сразу. То ли от болевого шока, то ли от чего еще…

Рамон Рикардо и Эрнесто Рикардо тоже не уцелели. Первого разорвало пополам, второго неудачно приложило виском о камни. Помочь ему было уже нельзя. Височная кость вообще уязвимое место.

Игнасио…

Ленора подскочила на полметра вверх и кинулась к кузену.

Игнасио сидел на мостовой, и нога у него была оторвана чуть ниже колена. И из культи текла кровь, быстро унося за собой жизнь принца. А Игнасио даже ничего и не соображал – оглушило.

Ленора кинулась, пережала артерию, сорвала с себя пояс и принялась перетягивать культю. Жгут сделать несложно. Остальное – потом, потом…

Погибла Эстела Мария – острый осколок разорвал ей артерию.

Хрипел с перебитым горлом Альваро Рамон.

Но пострадали только члены королевской семьи. А вот придворные… их же не допускали на площадь! Они смотрели на все это из дворца. И сейчас к Леноре бежала целая толпа, как показалось магичке. Она едва удержалась, чтобы не поздороваться огненным шаром.

Не успела, да и сил не было.

Впереди, в роскошном алом платье бежала Алехандра Патрисия Роблес. Она первая упала перед телом Хосе на колени и взвыла так, что, наверное, в Форсманской империи слышали.

– НЕТ!!!

Будешь тут выть! У женщины не любовник умер, а все надежды сесть на трон. И мечты о власти!

– ПОМОГИТЕ!!! – заорала Ленора, понимая, что сейчас от вежливых просьб толку не будет.

А Игнасио надо помочь. Позарез надо! Отпустить кузена она боялась.

Но – повезло. На площадь не разбирая дороги влетели мобили.

Из первого же выпрыгнула Феола – и рванула туда, где ощущала смерть. И случившуюся, и возможную… увидела Игнасио, ахнула – и тут же взялась за дело.

Не прошло и пары секунд, как алый ручеек утих, а рана начала рубцеваться. Ленора выдохнула и отпустила руку. Теперь можно.

Теперь уже не страшно.

Не слишком-то сильно и стянулось, нельзя такое мгновенно заживить, но хотя бы сосуды стянуть, сделать так, чтобы несчастный до больницы доехал.

Бернардо подхватил брата на руки, кивнул Феоле – и помчался к мобилю.

Чем ждать лекарей – довезти Игнасио до больницы. Так-то оно и проще, и быстрее.

Амадо остался на площади. Огляделся.

Хавьер, который последовал за Риалоном – вдруг помощь понадобится, выпустил силу на свободу. Мертвенные ледяные щупальца расползлись во все стороны, заставили людей поежиться, отшатнуться.

– Ленора? – на площадь вылетели Маргарита Мария и Лоренсо.

Они даже не осознали сначала, что произошло. Громыхнуло? Ну, бывает… Это уж потом дошло.

– Ленора!!!

– ДОЧКА!!!

Ленора едва успела поднять руку, показывая, что жива. Не то затоптали бы.

– Мам, все хорошо…

– Кровь?! – побледнела принцесса.

– Это Игнасио. Я цела.

– А плевать, все равно едем в больницу, – подхватил сестру на руки Лоренсо.

Феола видела, что с Ленорой все в порядке, но лучше убрать женщину отсюда подальше. Нечего тут беременной делать! Тут и здоровым скоро тошно станет!

Амадо ловко перебросил ему ключи от мобиля.

– Держи. Он не заглушен.

Феолы рядом не было.

Треси и Алисия остались в мобиле. Да и прокатятся в больницу – беды не будет. Пусть едут.

А им…

А им работать надо!

* * *

– Риалон! – тан Кампос просто выбурился из толпы придворных и просто собравшихся посмотреть на коронацию зевак. – Как же ты кстати!

– Мы кстати, – согласился Хавьер. – Тан Кампос, вы видели, что тут произошло?

Амадо тем временем изучал разлет осколков, пытался примерно определить, откуда кинули бомбу.

– Да, – кивнул мэр города. – Мы все ждали, пока его высочество не пойдет в храм. Он с семьей вышел на площадь, прошел шагов двадцать – и тут грохнуло. И еще раз! Кажется, его убило сразу.

– Бомбы, ага…

– Гуманные, – заметил Амадо, ни к кому не обращаясь.

Действительно гуманные.

Тут смотря, чем начинить бомбу. Если просто корпус и взрывчатка, понятно, она и взорвется, и осколки будут, но покалечит ими не так много людей. А вот если внутрь, к примеру, картечи напихать… бывали случаи! Если бы тут все это разлетелось, досталось бы окружающим. Да и никто бы из королевской семьи не уцелел.

Это умысел?

Или… или просто не хватило боеприпасов? Взяли, какие были?

В гуманность бомбистов Амадо верить отказывался. В его понимании ЭТО вообще людьми не было. Так, внешность человека и душа гниды.

Кстати!

Мединцы?

Теоретически… да, могли бы. Взрывчатка сюда как раз вписывается. Но… кто и как?!

– Ты можешь поискать… этих? – Амадо поглядел на Хавьера.

Некромант качнул головой.

– Нет. Не моя специальность.

Амадо скрипнул зубами.

Магия, стихии… все приходится по старинке, ручками! Все на людях, боги не помогут! И магия тоже.

Амадо помнил, как отец чуть ли не к Ла Муэрте готов был воззвать, чтобы Тони найти. Повезло – за девушкой и без него следили, искать не пришлось. А если б не приставил к ней мальчишек один негодяй… отец нашел бы Антонию. Но слишком поздно.

– РИАЛОН!!!

Орать Херардо мог великолепно. Практика, знаете ли!

А еще – так намного проще, чем дойти и пообщаться. Через целую площадь, заполненную народом… нет-нет. Голос – наше всё!

Амадо обернулся. Мальдонадо он узнал практически сразу – и кивнул Хавьеру.

– Что?

А сам продолжил осмотр места происшествия.

Хавьер послушно отправился к Херардо. Некроманту это просто, перед ним расступаются все. Придворный, граф, герцог… Ла Муэрте на чины и титулы плевать. И тем, кто Ей отмечен – тоже.

– Чего орем?

– Мы видели, кто кидал и откуда.

– А с этого места поподробнее, – оживился Хавьер и поволок парочку к Амадо.

Мерседес смущалась, оказавшись в центре всеобщего внимания, но Херардо прижал ее к себе покрепче и принялся рассказывать.

Сидели, смотрели, с крыши дома заметили странную фигуру… да, вот тот дом, крыша, а фигура была – там.

Амадо прикинул расстояние – и через пять минут уже открывал магазин.

И сразу же понял – не врет Мальдонадо. Нет, не врет.

Пахло так характерно…

Мединцем. Который был здесь недавно. И волновался. Да-да, мединцам это тоже было свойственно, когда они волновались, они пахли намного резче. Не предусмотрела демонесса. Хотя в воде так и так не заметно. Там хоть чем пахни…

А вот и подвал, вот и следы, ведущие вниз, вот и вода… дальше Амадо не пошел. Скрипнул зубами. Как преследовать рыбу под водой? Правильный ответ – никак. Вообще никак.

– Хавьер?

– Нереально. Ушел уже… я никого не чувствую. Ни живого, ни другого.

Амадо задумался. Побарабанил пальцами по деревянной стойке лестницы.

И решил.

– В госпиталь! Куда там его высочество повезли?

– В центральный, надо полагать. Королевский.

– Вот и нам туда бы надо. Едем!

* * *

– Фи, он будет жить? Брат?

– Будет, куда он денется, – Феола держала Игнасио Хоселиуса за руку, вливая в него жизненную силу. Совсем чуть-чуть, по крохотной капле, чтобы не перестараться.

Магия – не панацея. Можно сейчас заставить зажить ногу, но культя же! Потом протез надо будет подбирать, а как? Если сейчас осколки кости останутся?

В том и дело, что сначала надо почистить рану, сформировать эту самую культю, а уж потом заживлять.

– Кошмар какой! – выдохнула Алисия. – И только подумать, я тоже хотела быть на коронации!

Феола фыркнула.

– И что бы с тобой случилось?

– Ну… видеть все это…

– Бомба до тебя не долетела бы. Кстати, ваше величество, готовьтесь. Вам теперь и короноваться, и дальше с этим жить.

Бернардо послал Феолу в такие места, куда благовоспитанные ританы не ходят. И сеньориты тоже.

Феола не смутилась. Подумаешь – обругали?

– Бернардо, а ты и правда подумай! Сначала мединцы хотели взорвать всю столицу, потом устроить цунами… это понятно, это демона своего призвать. Но сейчас, когда демона они уже точно не призовут… королевская кровь ведь ничего в этом плане не дает?

– Совершенно. Хоть короля приноси в жертву, хоть золотаря – безразлично, – отмахнулся Бернардо.

Его интересовало состояние брата и только оно. Ну… не слишком-то они и близки с Игнасио! Не друзья.

Но это – ЕГО БРАТ!

И любой, кто протянет к нему руку, без оной останется!

Отец, отец…

Может, еще и это важно. Бернардо за что угодно хватался, лишь бы об отце не думать. Об отце, который остался там, на площади… мертвый.

Мужчина заскрипел зубами. Он отомстит!

Он страшно отомстит, вы поплатитесь, мерзавцы! Вы кровью умоетесь!

– Вот, – отвлекла его Феола, которая тоже все понимала. – Тебе не кажется, что это попытка смены власти?

– Ну… кажется.

Бернардо не успел как следует об этом задуматься – приехали.

И вокруг начался – кошмар!

Лекари вылетели, подхватили, закрутили… тут и переливание крови нужно, а подходящая кровь как раз у брата… вы же не возражаете? Тут и везти – нести – оперировать, и обезболивающее, и пошла круговерть! Бернардо только краем глаза замечал Феолу, которая никуда не отходила. Кажется, отслеживала окружающих его людей.

Что она сможет сделать?

Да уж что-нибудь, но сможет! Бомбу – остановит. Яд или кинжал тоже не пройдут, а если что – она и подлечить сможет, и душу удержать. Она как раз – сможет.

А сама Феола твердо была уверена, что это заговор. И бросать короля без присмотра не собиралась. Будущего короля?

Вот и надо позаботиться, чтобы у него было это самое будущее.

Она сделает.

* * *

Алехандра рыдала.

Громко, напоказ, у себя в спальне.

А где еще ей реветь?

Хосе умер.

Как, КАК он мог?! Гад такой!!!

Она в него столько вложила, столько его терпела, столько раз слезы-сопли вытирала, стольких мужчин ради него отвергла.

А он!!!

Как он мог допустить, чтобы его убили?!

Алехандра и сама не знала, о чем она рыдает больше. То ли о потерянном времени (а могла и три раза уж замуж выйти, и не выходя любовников заводить, да каких!), то ли о несбывшихся мечтах. Как Хосе мог?!

Главным было чувство общей поглощающей несправедливости!

– Тетушка…

Марина, племянница. Была удостоена туфли, запущенной в голову.

– Уйди, дура!

– Тетушка, вам телефонируют.

– Я тебе что сказала?! – взвизгнула Алехандра.

Вторая туфля отправилась вслед за первой.

– Тетушка, это ТЕ САМЫЕ. О которых вы приказали в любой момент докладывать!

– ЧТО?!

Алехандра аж взвилась на кровати.

– Да что ж ты молчишь, дура! Дай сюда телефон!!!

Сейчас она этим негодяям все выскажет!!! Начиная от сотворения мира!!!

Ага, идея была хорошая, но голос в трубке не собирался учитывать тонкую и трепетную душевную организацию Алехандры. Вместо этого ей посоветовали помолчать и послушать, если она хочет стать… пусть не королевой. Но хотя бы теткой короля? Как вариант?

Алехандра послушала немного.

Потом подумала.

И – согласилась.

– Марина, ты сейчас спустишься к воротам. Там для меня будет оставлен пакет, принесешь его сюда, не вскрывая. Поняла?

Марина присела в реверансе.

– Да, тетушка.

– Бегом, дура! Ты еще здесь?!

Уже нет. Только что дверь хлопнула. Марина давно уже поняла, что с тетушкой лучше не спорить, она и пощечину может отвесить от щедрот душевных. Даже и не одну.

Когда пакет был доставлен, Алехандра, уже в одиночестве, осмотрела его содержимое и задумалась.

С одной стороны… страшновато.

С другой – она все равно ничего не теряет!

Надо действовать?

Надо!

Пусть у нее будет хоть что-то, нежели вообще пустота. Уйти от двора, а Бернардо наверняка ее отставит, забыть о славе, блеске, балах, известности… нет-нет, не для того она терпела столько лет.

Итак, что ей надо будет сделать?

* * *

Бернардо сидел, опустив голову на руки. И являл собой картину воплощенного уныния.

Феола присела рядом, коснулась его плеча.

– Мы справимся. Он выживет.

– Это мединцы.

– Даже если и так – что?

– Я виноват. Я их не добил.

– А может, ты еще виноват и что жив остался?

Бернардо неопределенно качнул головой. Не виноват. В этом точно не виноват. Но так всегда кажется. Феола тряхнула его за плечо так, что у будущего короля зубы лязгнули.

– Очнись! Это не мединцы! Не только они!

У Феолы было время подумать, еще вчера было. И пока людей эвакуировали, и пока она домой ехала… потом уж завертело-закрутило. Но пока она размышляла, выходило и вовсе интересно.

– Не только они? – удивился Бернардо. – То есть?

– Я думала, ты понял. Это явный заговор.

Бернардо потер лицо руками. Собрался.

Одно дело, если ОН виноват. Но если и правда – заговор?!

– Объясни?

– Я вчера думала. Зачем мединцам Мерседес? Зачем убивать Веласкесов?

– Зачем?

– Если на трон хочет сесть кто-то, практически не имеющий на него прав. Вот тогда Мерседес и пригодится. С одной стороны, она мединка. На четверть, но это тоже неплохо. Как гарантия со стороны рыбохвостов сойдет. Полагаю, демонесса могла бы ее контролировать. И своих потомков через нее – тоже.

– Вполне вероятно. С другой стороны, она королевской крови. Она прямая внучка моего деда, моя кузина получается. Даже ближе, чем Ленора.

– Заметь, хоть и по женской линии, но ее наследование выше. Вирджиния ведь первенец. А если у ее матери есть какие-то бумаги…

– Хотелось бы знать, где они могут быть?

– Полагаю, мы можем это узнать.

Амадо нехорошо улыбался. Он успел кое-что обдумать, пока ехал в госпиталь.

– Как? – встрепенулся Бернардо.

– Что с его высочеством Игнасио?

– Не знаю.

– Тогда полагаю, он тяжело ранен, но выздоровеет, – подвел итог Амадо. И улыбнулся еще пакостнее.

– Вот как? – Бернардо и не подумал возмущаться. Ясно же, это не просто так. – От последствий взрыва?

– Да, ваше величество. И если вы позволите, я телефонирую епископу Тадео.

– Зачем?

– Завтра вас должны будут короновать.

– Меня?!

– Соберем совещание?

Хавьер недобро скалился. Его тоже не все устраивало. И он собирался разобраться с заговорщиками привычным для некроманта способом. Поубивать всех. Потом поднять и еще раз поубивать – чего они тут бегают?

А потом уж и допросить можно. Наверное. Или еще раз поднять, помучить? Надо подумать…

* * *

– Лисси!

Семейство Ортисов прибыло в госпиталь в полном составе.

Алисия тихо порадовалась, что успела хотя бы умыться. Но вид все равно был… горестный.

– Как ты? – Рауль плюнул на все и обнял невесту.

– Я нормально. Откуда ты узнал?

– Сеньора Торо телефонировала. Она с утра увидела, что в доме творится, она и тревогу подняла…

– Сеньора – чудо.

Рауль утвердительно кивнул.

– Да. Мы тебя тоже искали, потом узнали, что в порту было, поехали туда, потом сюда… как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Мне повезло, они умудрились и Феолу утащить на корабль. А она у нас шаман…

– Уцелевшие негодяи есть? – поинтересовалась Лия Моник.

А кто бы это мелкое и серьезное чудо сумел оставить дома? Невеста брата в такую переделку попала, а Лие надо кушать и спать? И учиться?

Смеяться изволите?

Ее место в центре событий! Никак иначе!

Так что мелкая егоза потеснила брата, залезла на колени к его невесте, получила десяток поцелуев в обе щеки, и начала рассказывать, как они волновались-волновались.

А потом узнали, что в порту беспорядки, и кинулись туда, и там тоже узнали про корабль с работорговцами…

Алисия кивала.

– Щенка я забрал, – сообщил Рауль. – Пока поживет у меня. А потом… Лисси, тебе как больше нравится? Попробуем пожить вместе? Или, если захочешь, я нам куплю отдельный дом?

Алисия посмотрела на Ортисов.

Серьезное решение. Но…

Кажется, она его уже приняла. И семья ей эта нравится. И щенка Рауль уже забрал. И Лия Моник – чудо. И…

– Давай попробуем пожить вместе? Одной семьей? А если не уживемся, тогда уж будем думать?

Старшие Ортисы засветились от удовольствия.

Алисии никто об этом не скажет, такое не принято, но Эмералд еще до свадьбы требовала, чтобы молодые жили отдельно. Хотя кто и чем им может помешать в огромном доме?

Никто и не собирался.

И малышка Лия первую невесту брата не любила.

И собаки, кстати, тоже. А если и дети, и животные кого-то не признают – есть повод задуматься.

Алисия не знала, как получится совместная жизнь, но хотела попробовать.

Эмералд и думать об этом не хотела.

Одна готова налаживать отношения и встраиваться в семью.

Вторая гнула все под себя.

Кого предпочтут родители?

Родители и предпочли. И сейчас улыбались Алисии.

Кажется, сыну повезло? Уже не кажется. Точно – повезло.

* * *

Военный совет состоялся почти в том же составе.

В госпитале, в который спешно прибыли и епископ Тадео, и тан Кампос, и скромный (совсем скромный) брат Анхель, им выделили палату. Хотели кабинет главного врача, но отказался уже Амадо. И сам выбрал комнату, подальше от главных коридоров.

Пусть палата обшарпанная.

Пусть ремонт в ней не делался уж лет …дцать!

Потом, может, сделают! А сейчас точно не подслушают! Тут ведь и в коридоре ничего не делали! Знаете, какие здесь шикарные половицы? Только шаг сделай – и запоют на все голоса! Ни один шпион не подберется, разве что летучий. Но и у того есть опасность – старые светильники и штукатурка, которая падает с потолка. Так и прибить может.

Феола, Амадо, Серхио Вальдес, Бернардо, Хавьер – все в наличии. Исключение – его высочество Игнасио. Лежит, в потолок смотрит.

От наркоза отходит. Его решили не считать. Пока.

Еще к компании присоединился Лоренсо Аурелио. Ленора Маргарита лежала сейчас в постели, ее мать находилась рядом с ней. Женщина не пострадала, ребенок тоже, но врачи рекомендовали покой. Они всегда его рекомендуют, когда не знают, что делать.

Ленора не возражала.

Она лежала в кровати, жевала виноград и думала, что дворец – это гадюшник. То взорвут, то отравят, то еще что… нет-нет!

В университет!

Там все прилично, студенты, элементали, демоны, взрывы, пожары, наводнения… все, как у людей! А не у этих… придворных!

Начаться собрание не успело.

В палату вошла сестра милосердия, привычно проверила пульс у Игнасио, вытерла лоб, поднесла к губам больного соломинку для питья.

– Таны, может, вы выберете другое место для совещания? Больного нельзя тревожить!

Амадо открыл рот. Потом закрыл…

– Нам разрешили, – первым опомнился тан Кампос. Вот казалось бы! Может, ты и мэр города. И власть! Но приходит сестра милосердия и гонит тебя из палаты тряпкой. И чихать ей на все титулы и статусы.

Сестра милосердия свела брови. Красивые, кстати. Тонкие, черные. И сама она симпатичная, наверное. Пока не разобрать. Платок повязан низко, платье бесформенное. А глаза красивые, зеленые. И лицо хорошее. Только сердитое выражение его портит.

– Больному это вредно.

– Если больной не будет в курсе дела, он может не дожить до выздоровления, – вздохнул Бернардо.

Ответом ему был гневный блеск зелени.

– Политика!

– Не в царстве Божьем живем.

Сестра милосердия задумалась.

– Ладно. Но прошу не перенапрягать его…

– Я буду рядом и, если что, окажу помощь, – пообещала Феола. – Я могу, я маг.

Больше вопросов у сестры милосердия не было. Она неодобрительно покачала головой, мол, знаем мы этих магов, вреда от них больше, чем пользы, но вышла из палаты.

Несколько минут все молчали, ждали, пока не затихнут шаги.

Первым слово взял Амадо.

– Таны, ританы, ваше высочество, – взгляды в сторону Маргариты Марии, потом Игнасио. – Ваше величество, – в сторону Бернардо. – Я изложу то, что узнал за прошедшее время. И прошу не судить меня строго. Возможно, я что-то упускаю, но уверен, в свой срок объяснение найдется. Мы просто не видим всю картину.

Ответом ему были согласные кивки.

– Для меня это дело началось с убийства сеньора Веласкеса. Супруга убила его, мотивы мне были неясны, но разбираясь с делом, я обнаружил, что все не так просто. Убийство было совершено неким Сесаром, а на Вирджинию Веласкес было наложено проклятье. Потом были предприняты попытки похитить ее дочь, сеньориту Мерседес Веласкес. Зачем? Я не знал. Но когда явился к ее бабушке, Наталии Марине Арандо, мне кое-что стало ясно. Сама Наталия Арандо – из мединцев. И ее дочь была первым ребенком его величества Аурелио Августина.

– Незаконным, – подчеркнул тан Кампос.

– А вот тут – простите, тан. В деле несколько раз всплывала информация, что ребенок был или признанным, или… все еще хуже, – потер руками лицо Амадо.

– Думаешь, брак был заключен ДО его венчания с принцессой Марией? С моей бабушкой? – напрягся Бернардо.

– Я бы не исключал такую возможность. Что брак… допустим, он не был заключен, но подделать бумаги – разве сложно? Герцог де Медина обладал серьезной властью, которую мог употребить во зло. Разве нет?

Никто и спорить не стал. Можно было? Можно!

– Тогда получится, что я незаконный, – задумался Бернардо. – Может, мне на Мерседес жениться?

– Не стоит, – отмахнулась Феола. – Ей и так неплохо живется. Корона ей не нужна.

– Тем лучше, – Бернардо потер лицо руками. – Все знают о бдении перед похоронами?

– Да.

– Но мало кто знает, что это не просто так. Мой дед был убит. Отравлен, насколько я понял.

– С этого места подробнее, – напрягся Амадо.

Бернардо махнул рукой, да и рассказал всё. Теперь настало время задуматься Амадо.

– В принципе… все вписывается. Смотрите, встолице зреет заговор. И тут имеет место быть совмещение целей. Мединцам нужна их демонесса, второй группе заговорщиков нужен трон. Но если просто устроить проблемы в столице… те же взрывы…

– Не выйдет, – расправил плечи тан Кампос. – Я хоть и собираюсь на покой, дела не бросаю. Да и люди у меня хорошие. Вот, тан Риалон же раскопал всё!

– Ну да. Устроить взрывы одномоментно было бы сложно. А если друг за другом – среагировали бы и полиция, и маги, и все коммунальные службы.

– Сто тысяч жертв не набралось бы, – кивнул тан Кампос. – Гекатомба не получится.

– Если цунами, или что-то такое… как второй раз собирались, тоже вряд ли?

– Стихийные бедствия в моем ведении. Поверьте, многое предусмотрено, число пострадавших было бы значительным, особенно в бедных кварталах, но гекатомбы опять-таки не будет.

– Ага. Но допустим, им удается вызвать демона?

– Ну… даже если бы и получилось, после прошлого раза мы готовы. И я, и братья, – скромно намекнул епископ Тадео.

– А если бы демона прикрывал король?

– Хм-мм…

– Случилось страшное, к примеру, взорвали столицу, или водой залили, король умер, на троне новый король, вокруг суматоха и неразбериха – простите, епископ, не думаю, что вы бы уцелели при таком раскладе. И к примеру, король кладет все сообщения вашего преемника под сукно? И они там пребывают в неподвижности? Или обещает разобраться и ничего не делает?

– Вполне возможно. Тогда бы демоница успела вцепиться в этот мир. Напитаться жертвами и жизнями, возможно, оборудовать систему защиты? Те же корабли, наемники, прочее… Придумать можно многое. Были бы деньги.

– Еще как. И выпихнуть ее было бы куда как сложнее. И в тот раз едва справились, благодаря моей мачехе, – Амадо и сам не заметил, как это произнес. Но к Тони он уже давно относился, как к родственнице.

Что уж там, она не убивала его мать. А что у них в семье разлад был – дело житейское. Вот у него, можно подумать, благолепие? Когда сам по ушам получишь, куда как лучше отца понимать начинаешь! Коли на то пошло, рядом с Альбой его матушка ангелом кажется.

– В этот раз могла бы не справиться и Лассара.

– Дело не в этом. Отец утверждает, что ТА демоница была уничтожена, – еще раз, для тех, кто не в курсе, сообщил Амадо. – Соответственно, кого бы эти идиоты ни призвали, мы бы получили на свою голову много проблем. Очень много…

Мужчины переглянулись.

Объяснять никому и ничего не нужно было. Если бы появился новый демон… со старым-то уже ясно, и что ей нужно, и какими методами она своего добивалась. А новый что придумает? Ясно же, что ничего хорошего не будет!

– Допустим, – кивнул епископ. – Ладно, давайте дальше. Я правильно понимаю, что виновник заговора у нас находится в королевской семье?

– Более чем, – согласился Амадо. – И выбор невелик. Это вы, ваше высочество.

– Что?

– Потом я вас вычеркнул. И вашего брата тоже, вряд ли ему бы хотелось остаться без ноги. А вы уехали совершенно случайно. Ну кто мог предположить, что похитят Феолу? Вы всерьез готовились участвовать в коронации, я знаю.

Бернардо кивнул.

– Ваш брат, если бы стоял за этим, уж подготовился бы получше. Не дурак же он! Вон, Ленору головой приложило – и нормально! Защита сработала!

– Просто у баб мозгов нет, – ухмыльнулся Бернардо. Заметил взгляд Феолы и поспешно уточнил: – Меня нельзя бить, я будущий правитель. И проклинать нельзя. Наверное. И вообще, я про баб, а не про женщин.

Феола вздохнула. И кулаки разжала. Она лучше потом, потихоньку… пара чирьев на попе – это ж не проклятие? Правда? А сидеть будет сложно! И до мозгов все быстро дойдет! По позвоночнику… напрямую!

– Ваш брат точно бы подстраховался, и никто бы ничего не заметил, – отмахнулся Амадо. – На раз-другой амулеты можно купить хорошие. И для обычного человека без способностей тоже.

– Вот спасибо, – Игнасио пришел в себя.

– Вот пожалуйста, – парировал Амадо. – Не обижайтесь, ваше высочество, вам нельзя.

– Да?

– Определенно. Вы вообще едва не умерли. Но выздоровеете достаточно быстро. К огромному сожалению заговорщиков.

Игнасио посмотрел на мужчину дикими глазами.

– Кошмар! Заговоры, убийцы…

Амадо развел руками, мол, это не я придумал, они сами заводятся. И принялся объяснять дальше.

– Итак, после всего у нас остаются Мануэль Хоселиус, который может претендовать на трон. Но он женат.

– Жена – не стена, – фыркнул брат Анхель. – Я столько историй выслушал… у нас и грибочки водятся, и травки растут.

– Как-то так. Потому я его не исключил из списка. И второй подозреваемый его высочество Мигель Рамон.

– Хм-мм… он предложил отправить к нему в поместье Мануэля и Мегану, – задумался Бернардо. – Не впрямую, но все было сделано достаточно аккуратно. Отец на его слова поддался.

– Его высочество как раз не женат. И потом, я не исключаю, что они сообщники с герцогом.

– Может быть и так, – согласился Бернардо. – Что вы предлагаете?

– Разумеется, ловлю на живца. Другого выхода у нас нет, ваше высочество.

– Подробности?

– Сейчас епископ Тадео выйдет отсюда. И по городу поползут слухи. На завтра назначим вашу коронацию, потому как надо. И побыстрее. Его высочество Игнасио пока еще болеет, но прогноз докторов благоприятный. Ну вот… коронация, а там и свадьба.

– Свадьба?! За что?! С кем?!

– С Мерседес Вирджинией Веласкес, – повинился Амадо.

– ЧТО?! – гадюкой зашипела Феола.

– Фи, а кто еще нам подойдет?

Феола задумалась.

– Ваше высочество, а вы себе никого не присмотрели?

– Дарею, – буркнул недипломатично принц.

Все на секунду застыли, представляя себе картину.

Дарея, со щупальцами и в короне на черной чешуе. А что? Смотрелось бы!

Тут главное некроманта на службе держать – надо ж кому-то поднимать умерших от шока?

– Я ее не подниму, – первым сориентировался Хавьер. – А еще? Может, у вас кто-то… ну, это?

– При дворе все такие, как ритана Роблес, – сощурился Бернардо. – Я не слишком привередлив, на пару раз и такое сойдет, но все же хотелось бы простого взаимопонимания.

– А что – у вас его не было бы? Вы понимаете, что даме нужна корона, она понимает, что вы это понимаете, – отомстила за баб Феола.

Бернардо махнул на нее рукой.

– Ладно-ладно. Смысл ты поняла. Тебе бы хотелось всю жизнь так прожить?

– А династические браки?

– Думаете, мне легко было уворачиваться? – расправил плечи Бернардо.

Присутствующие переглянулись.

А и то правда – поди, покрутись так, всю жизнь и в разные стороны? Чтобы ни дед, ни отец тебя в хомут не загнали, чтобы никакая придворная дама не заарканила – это ж гением надо быть! Теперь на будущего короля посмотрели с уважением.

Умный правитель – сильная и сытая страна.

– Я себе невесту присматривал, врать не стану, – взмахнул рукой Бернардо, – не обязательно принцессу, мне бы и ритана сошла. Но хотелось бы не так, как у родителей.

– Там мединцы подсуетились, – тан Кампос не стал скрывать историю, которую ему поведала кастелянша.

– Пусть. Это у деда. А отец… он сам по себе все испортил. Матери так от деда доставалось… может, если бы отец ее любил, или они хотя бы действовали заодно, просто союзниками стали, им бы обоим легче пришлось. И мать не умерла рано, и отец бы сейчас был жив. Я смотрел и понимал, что меня тоже такое ждет. А не хотелось.

– А Мегана?

– Кому интересна жена бастарда? Я уж молчу про то, что ради придворного блеска она на всё готова. Ее хоть в нужник головой сунь, она благодарить будет. Мегана властолюбива, честолюбива, ей-ей, будь она мужчиной, я бы на нее поставил.

– Учту, – сощурился Амадо. – Вот если Мигель Рамон, там много что сходится. И свободен пока, и права на трон достаточно сомнительные, и характер… я о нем не так много знаю, в столице он не сильно появлялся. Но может быть, его высочество знает?

Бернардо задумался.

– Сложно сказать. Мигель… он такой. Теневой. В детстве любил сидеть за книгами, потом, когда повзрослел, не изменил своему увлечению. Жениться не торопится, про его фавориток я ничего не знаю…

– Я знаю, – качнул головой епископ Тадео. – Случайно вышло. Нет-нет, это не тайна исповеди, я могу рассказать. У вашего брата достаточно своеобразные вкусы. Он любит… командовать, властвовать, подчинять, причинять боль, иногда даже увечья, если увлечется.

Феола представила подругу в лапах вот такого… любителя и мысленно пообещала ему при встрече самые приятные ощущения. Мало ли кто и что любит? Ей вот тоже… нравится. Мозги отдельным гадам прочищать через желудок! Вслух она ничего не сказала, но Амадо все равно покосился как-то подозрительно.

– Фи, мы никого сразу убивать не будем.

– Почему?

– Допросить надо. Сначала. А потом уже убивать.

– С этим я помогу, – отмахнулся Хавьер.

– А если они что-то такое предприняли? Кто недавно ядом плевался – трупы не поднимаются, допросить не удается?

– Это были мединцы! – обиделся Хавьер за свою профессию. – С обычными людьми у меня все отлично получается!

Хотите проверим? На любом, кому интересно? Следователь оказался покрепче и на шантаж не поддался.

– И что? Вдруг они нашли какое-то противоядие от некромантии? Давайте сначала допросим, а уж потом убьем! – попросил Амадо.

С такой постановкой вопроса присутствующие согласились. Ладно уж, пусть заговорщики поживут. Недолго.

Осталось подготовить сцену и распределить роли.

А потом – сыграть!

Ясно же, не сами высочества бомбу кидали! Они себе постарались обеспечить алиби. Значит, есть кто-то из мединцев! И его тоже надо выманить! И взять живым.

И допросить.

А потом… потом придется брать виновных. И тоже допрашивать, но уже в полевых условиях. И уничтожать, обставляя это как несчастный случай. Потому что нельзя показать обычным людям такие дрязги у трона.

Власть должна быть крепкой.

Обязана.

Хотя бы выглядеть, чтобы обыватель был уверен – в государстве все спокойно и так будет. А уж что там у короля – ревматизм, геморрой, еще что… это никого не касается.

И такие вещи в королевской семье тоже. Потом на весь мир слава пойдет, не отмоешься. То ли он украл, то ли у него, но вилочек-то нету!

Нельзя о таком на весь мир.

Вот ведь… предавать можно, подличать можно, а подлеца и покарать не смей! Справедливость!

* * *

Во дворец Бернардо возвращался почти королем.

Почти-почти.

Под ручку с Феолой.

Правда, сейчас бы девушку не узнал никто, в том числе и сама Феола. Алисия постаралась.

Что другое, но там, где дело идет о гриме, красках, макияже, платьях – там златовласая красотка была специалистом. Так что под руку с Бернардо шла не рыжая красотка, а роковая женщина.

Черноволосая (другая краска не легла бы на рыжие волосы, а парик слишком заметен), с сильно подведенными глазами, и макияжем, выполненным в технике «озверевший некромант».

Бледное лицо, алые губы, подчеркнутые глаза. Ничего особенного, но на таком лице и губы можно нарисовать другой формы, да и линию бровей Алисия подправила, чтобы те были пошире и сходились к переносице. Даже крохотные усики Феоле наметила.

Бывает ведь такое, и сразу понятно, почему женщина накрашена. И почему у нее глухое платье.

Видимо, волосатость… бывает! Хоть ританы об этом и не говорят, но сахарной пастой пользуются регулярно.

Платье на скорую руку соорудила Треси. Пока сестра гримировала Феолу, Треси метнулась в магазинчик готового платья рядом и схватилась за нитки-иголки.

Хавьер уже пообещал ей открыть ателье, а Бернардо и первых заказчиков.

Из готового платья, плаща и меховой шапки Треси соорудила шедевр. Платье, глухое, чтобы никто не подметил отличия цвета кожи на лице и руках девушки, с воротником-стоечкой, с недлинным, но отчетливым шлейфом, с отделкой дорогим мехом по манжетам и подолу…

Здесь подогнать, там подвернуть, зашивалось вообще «на живую» так, что Феола его и снять бы сама не смогла без ножниц. Но не протестовала. Какое – снимать? Ей и выспаться этой ночью не удастся.

Во дворце было тихо-тихо.

Как на кладбище?

Да, пожалуй. Придворные, кто поумнее, сидели по своим покоям, кто поглупее, собирались по гостиным, шептались, обсуждали перспективы, а самые глупые сейчас выражали свое сочувствие фаворитке.

Алехандра Патрисия Роблес молилась в часовне. Активно так молилась, у гроба, в который уже уложили части Хоселиуса Аурелио.

Успели организовать.

Стоило Бернардо войти, как женщина вскочила и кинулась к нему.

– Дорогой!!!

Взгляд Феолы затормозил ее на подлете. Даже провизг каблучков послышался, и дым пошел. Да что там! Таким взглядом парочку великанов остановить можно было! А может, и демона!

– Не забывайтесь, ритана, – нарочито неприятным голосом скрипнула Феола. – Увижу, что на его высочество кто-то вешается – не постесняюсь проклясть!

– П-проклясть?! – пискнула Алехандра.

– Нам, некромантам, несложно, – скучно отозвалась Феола. – Можете говорить о чем пожелаете, но держитесь на расстоянии. И ручки шаловливые уберите.

– Бернардо!!! – возопила красавица.

Алехандра явно горевала. Но относилась к той редкой породе женщин, которые умеют рыдать красиво. Никакого опухшего лица, покрасневшего носа, заплывших глаз! Даже волосы растрепались в строго продуманном беспорядке, чтобы была видна их роскошь.

– Ритана Роблес, – ледяным тоном отозвался Бернардо. – Ритана Карраско мой хороший друг. И она останется на коронацию. И будет меня охранять.

– Да-да, конечно. Я не подумала. Ты будешь… молиться?

– Я буду молиться ночью у гроба отца. Безусловно.

– Но ты же позволишь и мне… тоже?

– И вам, и ритане Карраско.

– ЕЙ?! – взвыла блондинка, понимая, что это будет кошмар. Молиться рядом с некроманткой? Это вообще возможно?! Да при взгляде на эту породу у нормальных людей судороги начинаются!

– Ритана Карраско будет меня сопровождать, сколько понадобится.

Придворные прислушивались, а кое-кто и одобрительно переглядывался. Маг-телохранитель по нашим временам не украшение, а необходимость. А уж некромант тем более!

И Карраско?

Пусть ее никто не знает, а что? Знают всех Карраско? Род большой, людей в нем много, всех не переберешь. А фамильные способности и фамильный же злопакостный характер это только подтверждают.

Алехандра тоже не была дурой, а потому смирилась.

– Да-да, конечно. Просто мне так хотелось молиться о несчастном Хосе с теми, кто любил его так же, как я…

– Вы хотите попрощаться с его величеством? – снова скрежетнула голосом Феола. – Вам его поднять? Какую часть?

Это оказалось последней каплей для Алехандры. Фаворитка ушла в глубокий обморок.

* * *

– КАК?! Ну КАК можно было допустить такую глупую нелепую ошибку?! – Мегана визжала, не стесняясь никого, даже мужа. И что? Кто ее не поймет?! Нервы у нее, нер-вы!

Это ж надо!

Половина королевской семьи полегла, а принцы – живы! Оба!!!

Игнасио поправляется, Бернардо завтра будут короновать!

Сесар поморщился. Пронзительные звуки ввинчивались под череп, заставляли вибрировать кости и мышцы.

Сильно виноватым он себя не ощущал. С чего бы? Вот еще глупости! Кто был, того и прибил, ему что – надо было ждать, пока там все соберутся? Да он и не знал, что этот самый Бернардо куда-то удрал! Так вообще не делается и не полагается! Куда там несчастному убийце всё предугадать?

По-хорошему… да он и сам предложил бы исправить ситуацию! Ясно же! Сходит ночью, ну и добьет его высочество. Но сейчас, глядя на истеричную бабу, которая просто человеческой облик теряла, идти никуда и не хотелось.

– Молча! И вообще – или заткнешься, или заткну, – не выдержал он.

Щупальца вылетели из рукавов, взмахнули перед лицом Меганы – и женщина замолчала. Все же впечатление было неприятное. Когда вот эти склизкие веревки, покрытые наростами, словно бородавками… такие, зеленоватые, неприятные! Фу!

Тут и истерика отступит!

– Не смей так говорить с моей супругой, – нахмурился Мануэль Хоселиус.

Сесар Мариано Мартин взмахнул рукой еще раз, напоминая, что он вообще-то не человек и маг. Не надо наглеть! Просто – не надо!

Мужчины осознали и прониклись. Мегана тихо икала в сторонке.

Мигель Рамон потер лицо руками, собираясь с мыслями.

– Сесар, простите. И поймите нас правильно – все сложилось очень неудачно. Епископ уже объявил, что коронация завтра. Значит, до завтра надо устранить и Бернардо и Игнасио. Вы сможете это сделать?

Сесар качнул головой.

– Не смогу. Если б они были в одном месте, было бы проще. Но они же в разных концах столицы! Это мне из госпиталя бежать во дворец? Или наоборот? Нет, на такое я не согласен. Так только до плахи добежать можно. Летать я не умею, а от моря там далеко.

С этим сложно было поспорить. Принцы переглянулись.

– Хорошо. На вас Бернардо, на нас Игнасио, – вздохнул Мигель.

Не хотелось.

Вот решительно не хотелось никого убивать своими руками! Одно дело планировать чью-то смерть, а другое, когда лично ты, с клинком… ну, не приходилось Мигелю Рамону никого убивать! По сей день не приходилось!

Но если речь идет о судьбе трона… ЕГО трона! Он готов пойти и на такую жертву.

Нанять наемника? Поискать убийцу? Можно. Но – не найдешь. Так быстро это просто невозможно. А мединцев уже больше нет. Практически нет. И этот мог бы не возвращаться, так что приходится с ним обходиться бережно и уважительно.

Сесар кивнул.

– Тогда, с вашего позволения, я пойду, посплю. Ночь будет тяжелая.

И удалился.

Мигель со злостью пнул изящное кресло, оно скрипнуло о своей несчастной судьбе и завалилось набок. Отлетела ножка, посыпалась позолота…

– Сволочь! Чешуйчатая наглая сволочь!

– Так ли это обязательно – оставлять его в живых? – Мегана мыслила более приземленно.

– Увы, – переглянулись кузены.

И Мануэль решил кое-что объяснить супруге.

– Дорогая, сейчас нам Сесар даже более выгоден, чем в компании со всеми мединцами. Сейчас мы – его единственный шанс на нормальную жизнь, он это понимает, но должен показать свою значимость.

Мегана сморщила нос, но спорить не стала.

Ладно уж!

Маг воды им пригодится! Особенно полностью от них зависимый и управляемый. А что взбрыкивать будет… да пусть его! Со временем приструним, и не на таких узду накидывали!

– Кто пойдет в больницу?

Кузены переглянулись.

Не хотелось никому. Но и… кому такое доверишь?

Правильно, некому. Даже если найти убийцу на скорую руку, это надо его устранять… нет-нет, это просто глупо. Чтобы потом, когда один из них сядет на трон, пришел кто-то посторонний и начал шантажировать? Такого допустить нельзя.

– Оба пойдем, – вздохнул Мигель Рамон.

Не хотелось. Но, пожалуй, это было лучшим вариантом. Повязать друг друга кровью…

Мануэль, судя по его взгляду, думал точно так же. Оба так оба. А Мегана останется дома. И будет клясться всем, что муж и кузен провели с ней весь вечер.

Нет-нет, вы не о том думаете! Они в карты играли! Или молились… да, наверное, они молились в часовне. Оттуда и выход есть. А мобиль можно взять Меганы. Он и дорогой, и быстрый, и стоит удачно – ближе всего к дверям гаража. Опять же, если обнаружат его отсутствие, скандалить и разбираться будет сама Мегана, а она-то как раз будет на месте.

Так и решили.

* * *

– Завтра же поедем в мэрию, – Хавьер обнимал Треси, не отпуская с колен. Но девушка и не возражала. – И в церковь.

– А если я хочу пышную свадьбу?

– А ты ее хочешь?

– Нет.

Хавьер лишний раз подумал, что Треси – идеальная женщина для него. Он тоже ненавидел все эти церемонии. Стоишь, как дурак, а вокруг цветы, ленты, улыбки такие… фарфоровые, как головы у пупсов. Ненатуральные. И пожелания фальшивые, и люди рядом тоже…

У некромантов вообще мало друзей. А семью Хавьер на свадьбе видеть вообще не хотел. Перебьются!

Треси только его! Слишком редкий талант, чтобы другим некромантам ее показывать до свадьбы! А то и после свадьбы. Вот будет у них трое-четверо детей, тогда можно. Наверное.

– А чего ты хочешь?

– Феолу и Мерседес пригласим? Мне хватит.

– И даже с их женихами, – согласился Хавьер, понимая, что дружить семьями им придется. Ну хотя бы иногда встречаться. А если подумать, не такая уж Риалон и сволочь. И Мальдонадо… подумаешь, нет у них ничего общего? Может, Хавьер просто был далек от искусства? Он наверстает! В крайнем случае – потерпит. И вообще, в чем разница между авангардным искусством и вскрытым трупом? Или там – зомби? Да ни в чем практически. Просто труп потом закопать надо, а искусство можно так выкинуть.

– А родители?

– После Пабло я на них сильно обиделась, – честно ответила Треси. – Может, через пару лет я их и прощу, но пока…

– Ты знаешь, что это Пабло причастен к твоему похищению?

– Он еще жив?!

– До завтра надеюсь, доживет, – кивнул Хавьер. – Завтра я его лично навещу, пообщаюсь.

Тереса оскалилась. Всепрощением она не страдала, вот еще не хватало! А уж за корабль, за работорговца, за трюм и пережитый ужас…

– Если бы не Фи… нас бы увезли. Всех, понимаешь…

Ее начала бить крупная дрожь, и Хавьер крепче прижал к себе девушку.

– Я бы все равно тебя нашел. Плевать на всех форсманов мира!

– Я знаю. Но ты мог не успеть. А что они бы со мной сделали… даже думать не хочется.

Тереса как раз все это отлично представляла. И месть не помогла бы.

– Не думай о плохом, заинька, – Хавьер погладил ее по пушистым волосам. – Мы завтра поженимся. И будем жить долго и счастливо. Детей нарожаем… ты сколько хочешь? Двух? Трех?

Тема была беспроигрышная. Тереса тут же отвлеклась.

А вот Хавьер не отвлекался. Он следил за теми, кто входит и выходит от Игнасио. Магией это очень удобно… устроился в палате рядом – и не теряй бдительности.

А еще у этих двух палат общий балкон. И еще кое-какие сюрпризы. Так что…

Приходите.

Встретим.

* * *

Алисия лежала на кровати и смотрела в потолок. Рауль предложил забрать ее домой, но девушка отказалась. Эту ночь она проведет в лечебнице. Так, на всякий случай. Завтра уже будет видно. А пока пусть он позаботится о щенке.

Алисии было просто страшно.

Работорговцы…

Она знала, что такое бывает. Она читала, и слышала, и романы, и сплетни, и слухи, и вообще… на островах такое не утаишь. Но это всегда касалось кого-то другого.

Не ее.

С ней такое произойти не могло, потому что это – ОНА! Она хорошая, и умная, и красивая… и результат?

Если бы не Феола… Алисия представляла, что могли бы с ней сделать. Да-да, в некоторых романах и о таком тоже пишут. И родители не помогли бы…

Девушку опять затрясло, и пришедшая на вызов сестра милосердия вколола ей успокоительное.

Алисия лежала на кровати и думала. Думала, что Феола из них троих оказалась самой умной и подготовленной к жизни.

Что завтра будет новый день.

Что надо будет попросить сестру подлечить ее магией.

Что она успокоится…

Завтра, да.

Сегодня она позволит себе и побиться в истерике, и порыдать, и вообще… скушать десять пирожных с заварным кремом! А что?!

Хочется!!!

Но Раулю лучше ее такой не видеть, они еще не женаты. А вот завтра – пусть. Завтра она и себя в порядок приведет, и успокоится, и глазки подкрасит…

Это все будет завтра.

Вот только во что еще влезла ее сестренка?

Саму Алисию вежливо попросили не лезть никуда и лежать, выздоравливать. Треси ушла к своему некроманту, Феола…

Как оказалась в центре событий Феола?

Чем это грозит?

Ладно. Завтра она поговорит с сестрой. Серьезно. Как старшая. А сейчас действительно надо поспать, а то цвет лица окончательно испортится.

И Алисия решительно проглотила таблетку снотворного.

* * *

Не спал и тан Патрисио Ксарес. По уважительной причине – занимался любовью с Альбой. Хотя можно ли этот процесс назвать любовью?

Чувств там не было ни миллиграмма, ни с одной, ни с другой стороны, только голый расчет.

Патрисио нужна была эта женщина. Ну и что греха таить? Приятно, когда такая красотка, да старается, да на все готова. Даже на то, за что в борделях доплату требуют.

Но Альба и так оплачивается достаточно дорого.

Вот и пусть изображает великую любовь. Патрисио собирался получить удовольствие от того, что снова прогнет под себя блудного сына с его семейством. Ишь ты – взяли моду!

Из дома сбегать, из отцовской воли выходить… не-не. Начнем с наглой девчонки. Как самая молодая, Феола должна поддаться влиянию легче всего. А уж обработав ее, можно взяться и за остальных неподконтрольных Ксаресов.

Просто поразительно, на что готовы родители, чтобы защитить своего ребенка. Вот он, Патрисио, такими глупостями не страдал никогда, потому и неуязвим. А сыновья…

И в кого только такие размазни получились?

Тьфу, плесень!

Мысли возбуждали не хуже шпанской мушки, так что Патрисио не опозорился, и сам доволен остался, и женщину порадовал. Или она сказала, что порадовал.

Потом они выпили вина и уснули.

И не видели, как в комнату проскользнули две темные тени. По размышлению, отца решили не травить – могло не получиться. Вдруг его откачают? Яд… те, которые сразу действуют, они очень заметные. А те, которые не сразу… спасут отца. Точно – спасут. И впредь он будет намного осторожнее.

У братьев была лишь одна попытка.

Одна тень решительно подняла подушку и прижала ее к лицу старика.

Вторая поменяла графин с вином и стаканы на принесенные. Вот так, чтобы никаких следов не осталось.

Да, снотворное. Но очень-очень легкое, такое, чтобы просто не сразу в себя прийти. К утру в организме от него и следа не останется. Но кувшин и бокалы все равно поменяем.

Мужчина надавил сильнее, тело отца дернулось, еще раз вздрогнуло – и замерло. Даже не сопротивлялся. И не бился, не извивался, все же сработало снотворное.

По комнате поплыл запах нечистот.

Мужчины переглянулись – и вышли вон.

Графин с вином полетел в выгребную яму, туда же отправились бокалы, туда же – ключ от спальни отца. Это Патрисио думал, что ключи только у него. А на самом деле… у Розы – и то были. Мало ли что? Вдруг отцу плохо станет, а к нему и войти нельзя будет?

Вот Роза потихоньку и сделала себе копию. Конечно, только из лучших побуждений! Кто-то сомневается? Надо ей, кстати, намекнуть с утра зайти к отцу.

Убийство?

А вот этого слова мужчины произносить не собирались. Зачем? Это не оно.

Это – восстановление справедливости. Им только молодой мачехи не хватало! Да еще с пасынком, который уже проявляет свою гадскую натуру!

То он статуэтки осматривает, потом по шкафам полезет… нет-нет. Им такое не надо.

Отец, ты сам во всем виноват. И точка.

* * *

Лежал без сна и внук тана Ксареса. Правда, он ни с кем любовью не занимался. Он просто лежал и размышлял о жизни.

Лоуренсио много чего не мог себе простить. Анхеля в том числе.

Если бы не Фи… Если бы не это, он бы выдал Лисси за Анхеля. И еще радовался бы за сестру. Вот ведь… Как бы он потом родителям в глаза смотрел?

Амадо Риалон его сегодня кратенько просветил, с кем связался тан Ксарес. Потрясающей харизмы человек тан Толедо. Такой хари еще поискать надо!

Чего только в его послужном списке нет! Разве что не доказано… а без доказательств у нас и не вешают, к сожалению.

Почему не посажен?

Потому как по-крупному он не замазывался. Предпочитал действовать чьими-то руками. Вот, к примеру, сейчас.

Толедо замешан в похищении? Однозначно!

Есть возможность это доказать?

Если поймать Слизня, если тот даст показания, если удастся хоть что-то доказать. А слова против слов, простите, у нас не принимаются. Сказать, что тан Толедо дал ключи, впустил в дом?

А тан скажет, что его оболгали. Честнейшего и благороднейшего человека.

И так постоянно.

Если бы Шальвейн за это взялся, но Рейнальдо Игнасио по мелочам не работает. А по-крупному Толедо не зарывался.

Так что Лоуренсио лежал, грустил и думал, что он все-таки дурак. Еще и на Феолу ругался… ладно! Фи сама виновата! Могла бы рассказать, объяснить, могла бы попробовать донести до него свое мнение, а она сразу, в лоб, принялась кусать Анхеля. Конечно, при этом она выглядела, как вздорная девчонка!

Так и страдал Лоуренсио, пока в палате свет не зажегся.

* * *

Его высочество Мигель Рамон и его светлость герцог Мануэль Хоселиус достаточно легко проникли в лечебницу. Мануэль применил свое обаяние на полную.

Увидел симпатичную сестру милосердия, сорвал на клумбе цветок, протянул девушке, поклонился – и через десять минут уже знал все необходимое.

И про палату его высочества ему рассказали, и про охрану, и про то, как пройти, и про пересменку у охраны.

Мануэль – обаятельный. Мигелю так никогда не удавалось, что-то в нем женщин отпугивало. Или вернее, чуяли они в нем хозяина, который спуску не даст, вот и прижимали хвосты.

Так Мигелю казалось.

Если бы кто спросил Мануэля, он бы ответил честно. Садист… есть в нем что-то такое. Наслаждение чужой болью, ужасом, отчаянием… и это действительно чувствуется. Нормальные женщины стараются таких избегать.

Есть разные отклонения, но их мало. И они, как правило, не выживают.

Мало кто об этом говорит, но жертвы садистов долго не живут. Постоянные травмы не добавляют здоровья, а еще рано или поздно любой садист увлекается. На юридическом языке это называется: «травмы, несовместимые с жизнью». И Мануэль точно знал, что у Мигеля такое бывало.

Даже и не один раз. Не одна женская душа за ним неприкаянной ходит, ох, не одна… и это чувствуется, и холодом от него тянет.

Мануэль знал, что его Мегане ничего не угрожает, но все равно напрягался, когда кузен гостил у него. Или наоборот, когда приезжал с визитом к Мигелю. И оставить жену с родственничком не хотел бы. Мегана… она хрупкая, нежная, а Мигель может воспользоваться ее беззащитностью.

Мысль, что Мигель сам напал, сам и убегать будет, Мануэлю в голову не приходила. Сейчас ему интереснее было, как пройти в палату к Игнасио Хоселиусу.

Второй этаж.

Понятно, не через главный вход, по пожарной лестнице. Там в окно, в палату, которая (повезло!) оказалась свободна! И по коридору. Налево, потом еще раз налево и направо.

И вот она!

Дверь, выкрашенная в нежно-голубой цвет.

Есть медицинская сестра, но она сидит на входе в отделение, а мужчины пришли с другой стороны, через окно. Вот она их и не увидела.

Переглянулись – и внутрь.

У каждого кинжал.

Бить будут оба: и Мануэль, и Мигель. Чтобы сами не знали, чей удар окажется роковым. Да, повязать кровью, разделить грех братоубийства…

Вот и кровать.

И мужчина на ней.

Не сговариваясь, герцог и принц шагнули вперед, занося клинки. Но ударить не успели. Зажегся свет, и издевательский голос пропел:

– Помощь не требуется, таны? О, целое ваше высочество, как мило!

Мигель заметался. Дернулся вперед, назад, к кровати… но с кровати им махал рукой симпатичный блондин, явно не Игнасио.

Ловушка?

Но… КАК?!

Мануэля обуревали те же чувства. Взгляд направо – не удрать.

Налево? Окно?!

Но прежде чем он успел хоть шаг сделать, Хавьер окутался темной дымкой.

– Бежать не советую. Проклятье наготове.

Некромант?! Но…

Подумать Хавьер тоже никому не дал. Темный дым заклубился гуще, формируя «оковы Мрака», смыкаясь на запястьях и лодыжках удивленных мужчин. Потом и обычные наденут, но так-то оно вернее будет! Оковы мрака это не просто так себе туманчик, он еще силы тянет, безнадежность навевает… посидят голубчики до утра – их и пытать не понадобится. Сами все выложат.

– Вы проиграли, таны.

Впрочем, эта истина до мужчин дойдет еще не скоро. А вот наручники, веревки и отдельная камера в участке – это уже сейчас. И плевать полиции на вопли и ругательства. У них есть дубинки, кляпы, а по стародавней традиции все синяки, полученные во время задержания… да кто ж его знает, что там эти типы получили ДО ареста? Мало ли где они упали?

Так что вопли прекратились быстро.

Хавьер переглянулся с Лоуренсио.

– Полежишь еще?

– Конечно. Вдруг еще кто на огонек заглянет?

Лоуренсио устроился на койке. Но сейчас ему было как-то полегче. Самый лучший рецепт от угрызений совести – это принести кому-то пользу.

* * *

Конечно, его высочество Игнасио был в отделении.

Только лежал он в смежной палате, под постоянным присмотром Хавьера.

Даже обнимая Тересу, тан Карраско видел своего подопечного.

А в палате, на которую указали убийцам, лежал тан Ксарес. Надо же там кого-то положить?

Тан, красивый, больной… что еще нужно для сплетни?

Игнасио не красавец? Так это и не важно! Блеск придает титул! Правда, сам Игнасио так не думал. Лежал он себе, и мысли его были печальны.

И так не красавец. А теперь еще и без ноги.

Наследник престола?

Да в гробу он тот престол видел! Разломать и рядом с дедом положить!

Не хочется, вот НЕ ХОЧЕТСЯ ему на трон!

Вот ведь игра жизни!

Мигель и Мануэль находятся далеко от трона, а Игнасио совсем рядом. Казалось бы, один удар в спину брату – и готово! Ты король, и трон твой, и садись, правь, наслаждайся властью… кто выше тебя в королевстве? Только Творец!

Он далеко, у него дел много.

Но Игнасио такое даже в голову не приходило. Наоборот… Творец, в милости твоей пошли здоровья брату моему Бернардо, и жену хорошую, и деток побольше, побольше… штук шесть и всех мальчиков, чтобы уж точно! Чтобы никогда Игнасио эта ноша не досталась!

Трон, корона… это уродует людей. И Игнасио такое не желает. И сделать с собой не позволит. И вообще…

Чего он НЕ хочет, Игнасио знал. Трона.

А чего хочет?

А вот с этим было намного сложнее. Власть Игнасио не привлекала. Какая-то стезя… вот, к примеру, преступников ловить или деревья растить… тоже не очень.

Да, и такое бывает.

Книги Игнасио глотал в огромном количестве, с оружием практиковался, верхом ездил, как и всякий аристократ, но определиться со своим призванием все равно не мог.

Просто прожигать жизнь?

Но на балах юноше было невыразимо скучно. Равно как и на всех светских мероприятиях. Надоедало и в библиотеке. Но чем заняться, он просто не знал. Да и дед давил…

А теперь и балы для него заказаны. С ногой… то есть без ноги.

Еще и убить его пытаются.

Да за что?!

А потом – Бернардо? Тоже убить, чтобы не мешался? Сволочи! Власти им подавай! Гады!

Юноше было тоскливо и тошно. Потом в палату заглянул Хавьер.

– Все в порядке, ваше высочество?

– Более-менее, – уныло отозвался Игнасио.

Хавьер только головой качнул. Некоторые вещи некроманты видят не хуже психологов. Дипломированных. К примеру, легкую серую дымку вокруг парня. Если запустить, она перерастет в черную, а там и до самоубийства недалеко. Случается такое.

Апатия, отвращение, нежелание жить.

– Ваше высочество, о брате подумайте.

– Бернардо? Думаю…

– Пока вы живы и здоровы, его убивать не станут. Постараются начать с вас.

– Да?

– Вот как сейчас. Ваш кузен приходил. Кузены.

– Сволочи, – почти равнодушно сказал Игнасио.

– А не будь вас, пришли бы за его высочеством Бернардо. Может, и пришли.

Игнасио словно иголкой ткнули.

– Как?! И ты так спокойно мне это говоришь?!

– Нет. Я – не спокойно. Там Феола, и еще кое-кто, – ухмыльнулся Хавьер.

Игнасио успокоился. Ладно. Если маги, это хорошо. Это охрана. Хотя… мало! Надо бы побольше магов. И солдат тоже – побольше. Дед виноват. Пока он был жив, пока давил, никто и чихнуть не смел. А как он помер, сработал эффект кирпича. Который слетел с крышки котла, рассыпался – и поползло из-под него всякое такое, непотребное.

– Ваше высочество, вы сейчас единственная страховка вашего брата. Случись что – вы его убийц помилуете?

Ответом Хавьеру был возмущенный взгляд.

Помилую? Вот еще не хватало! Разве что… нет, и после казни не прощу! Перебьются!

– И об этом все отлично знают. Вам бы сейчас что придумать, трость со шпагой, к примеру. Такую… и лентами украсить.

– Лентами?

– Ими душить можно. Или ноги врагу заплести…

– Хм-мм?

– Если на вас будут покушения, а они наверняка будут, надо бы казаться беззащитным. Ваше высочество, я конечно, просто некромант, но вам бы и правда о брате подумать? Пока он не женится и детей не наделает? Чтобы его подстраховать?

Игнасио вздохнул.

– Да… племянников хотелось бы.

– И невесту проверять еще придется.

Спорить с этим было сложно. Хавьер увидел, что нужные зерна уже брошены в землю, и поднялся.

– Я вас оставлю, ваше высочество. Простите за беспокойство.

Игнасио кивнул.

– Можешь телефонировать во дворец? Узнать, как там и что?

– Могу. Телефонирую сейчас тану Кампосу, – легко согласился Хавьер и направился к двери.

Интерес к жизни есть, забота о брате есть – остальное дело техники. Еще бы хорошую женщину Игнасио найти… и семью. Видно же – мальчику нужен кто-то близкий. Тяжело ему одному…

Дойти до телефона, отчитаться, выслушать новости было вроде и недолго, но поведать их Игнасио Хавьер не успел.

Его высочество таки уснул. И снилось ему что-то хорошее.

Зеленая лужайка, большая семья, много детей, и там, кажется, и его дети были… его-то откуда?

Неважно! Главное, что они были. И сон был тихим и счастливым.

А вот во дворце тишины и не было.

* * *

Некроманты – милейшие люди!

Но почему к ним так плохо относятся?

Феола смотрела на придворных и думала, что от такого любой человек озвереет. Не обязательно некромант.

Чего они косятся, аж спотыкаются? И дергаются. И шарахаются от нее так, что даже падают. Один вот вазу сшиб! Откормил тылы так, что в коридоре не поместился, а коридоры во дворце широкие!

Никакого имущества на этих паникеров не напасешься!

И ведь она только роль играет, и потусторонний холод от нее чувствуется потому, что Хавьер помог. Они вместе с Фи быстренько наложили на браслет заговор.

С Хавьера аура, с Феолы настройка. Конечно, долго такое не продержится, может, несколько часов, но им-то больше и не надо!

Им бы ночь простоять, да день продержаться.

Ночь промолиться, ладно…

Часовня, епископ Тадео, который открыл им двери, но сам не остался. Есть официальные службы, завтра с утра отпевание будет, похороны. Вот там он и будет.

А для семейных ритуалов его присутствие не обязательно. Наоборот – есть вещи, которым надо в семье оставаться. Вот как прощание сына с отцом. Почти…

Кто бы сомневался – любовница Хоселиуса Аурелио. Стоит вся траурная, хоть ты с нее печаль в ладошку соскребай, страдает!

– Ваше высочество… то есть ваше величество…

– Я еще не король. А мой отец им и не стал, – отрезал Бернардо, – так что попрошу титуловать соответственно ситуации.

– Да, ваше высочество. Умоляю… я бы тоже хотела проститься с мужчиной, который так много для меня значил…

Отказать?

Вполне возможно. Но, с другой стороны, Алехандра была фавориткой отца на протяжении почти пятнадцати лет. Что там у нее в голове варилось – ее проблемы, но Хоселиусу с ней было хорошо. И Бернардо махнул рукой.

– Прошу.

– Марина! – топнула ножкой Алехандра. – Приготовь все… это моя племянница, ваше величество. Марина Розалия. Я прошу оставить ее при мне на эту ночь, если мне станет дурно…

– Могу помочь, – скрипнула Феола. – Мертвящий холод действует не хуже нюхательных солей.

– Ваше высочество!!! – почти взвыла Алехандра.

Бернардо махнул рукой.

Племянница? Да и пусть ее… что он – не догадывался, как это будет? Алехандра просто первая, кто подсуетился. Могла бы – сама под Бернардо легла бы. Но возраст, да и связь с отцом не позволяют. А так – начнется сейчас парад невестушек.

Дочки – внучки – жучки…

Может, и правда себе некромантку завести? Бернардо с тоской поглядел на Феолу.

Нет, она не согласится ходить рядом с ним и пугать народ. Вот Дарея подошла бы для этого дела!

Дарея, вот как тебя так помереть неудачно угораздило? Бернардо был уверен, что появись он пару раз под руку с Дареей, от него бы на пять лет вперед отстали! Но – не повезло. Интересно, там никого из живых мединцев не осталось? Пострашнее?

С этими мыслями Бернардо и в часовню вошел, не обращая внимания на услужливо выставленную грудь в вырезе траурного платья. Симпатичную грудь, кстати. И девушка вполне симпатичная. Была.

Феола, правда, внимание обратила. Так что лечить прыщи Марине Розалии предстояло следующие пару месяцев. Не со зла – понимать надо! Горе у человека. И отца хоронит, и дядюшек, и королем ему становиться… а ты со своим выменем лезешь!

Бернардо опустился на колени рядом с гробом.

О чем положено думать в такие моменты? Что-то хорошее вспоминать? Плохое? Молиться?

Ничего в голову не лезло, голова была пустая, как кастрюля. Потом Бернардо подумает обо всем. Потом. А сейчас…

Великое дело – ритуалы. Они не дают сбиться с правильного пути, они подпирают, как костыли, помогают, поддерживают. Не знаешь, что делать – делай, что положено. Вот Бернардо и начал читать «Розарий». Медленно и тихо, отсчитывая молитвы на четках.

Феола подумала, да и опустилась на подушку неподалеку. Молиться?

Нет, она не собиралась этого делать. Молитва – дело сложное, ей душой отдаваться надо. И тут уж не важно, в храме ты или где. А Феоле сейчас отвлекаться никак нельзя. Она не молиться пришла, а охранять. Творец простит, а ушедшие – поймут.

Охранять… почему, почему словно струна рядом натянулась? И пальцы пощипывает, словно морозными иголочками покалывает? Опасность рядом?

Не время расслабляться.

Или…

Феола смотрела по сторонам внимательно и пристально. А вот на Алехандру не смотрела. И не видела, как та откупорила небольшую бутылочку и подвинула ее ногой под одну из скамеек, чтобы не видно было. А потом и на колени опустилась.

Некромантка в ее планы не входила, но все и так складывалось неплохо. Ей сказали, что в бутылочке сильный приворот, заговоренный на Марину Розалию. Сейчас Бернардо надышится, потом еще маг придет, добавит, Бернардо еще на Марину посмотрит… после полуночи из храма и уйти можно. Это прилично, если завтра похороны, сыну покойного выспаться надо. А завтра ведь еще и коронация!

Алехандра подумала, что тетка королевы ничуть не хуже морганатической супруги короля. Ладно, хуже, но Бернардо на нее не посмотрит. А с Мариной у него все может быть.

Некромантка?

Так видно же, что у них ничего нет! Вот она сидит, по сторонам смоооооотрииииит…

Алехандра и не поняла, как заснула.

Конечно, не было в бутылочке никакого приворотного. Только сильнейшее магическое снотворное^{title="">[292]}.

Второй клюнула носом Марина. Клюнула, опустилась на пол, да и захрапела. Не слишком изящно, но от всей души.

Феола тут же встрепенулась, взмахнула рукой, привлекая внимание Бернардо. Принц и сам видел, что творится нечто неладное.

– Фи?

С умением шамана найти бутылочку сложно, а вот остановить действие сонного зелья – ерунда. Подхлестнуть обмен веществ, очистить кровь и разум, создать что-то вроде фильтра в носу…

Феола это могла, и для себя, и для Бернардо. Так что о беспомощности речи не шло. Но…

– Изобрази, что спишь!

Бернардо повиновался.

Феола тоже распростерлась на подушке – и наблюдала. И увидела, как отодвигается в сторону стена одной из исповедален. Маленькие тайны часовни. Крохотные такие, практически никому не нужные.

И потайные ходы тут есть, и всякое остальное…

И из потайного хода преспокойно вышел человек. Или – не человек? Мединцем воняло так, что других запахов не ощущалось. Ни ладана, ни свечного воска – все эта рыбина перебивала!

Феола многообещающе улыбнулась.

Сам пришел! Ура?

* * *

О провале затеи Мегана узнала очень быстро. Прогресс, знаете ли!

Телефоны!

Вот ей и телефонировали из госпиталя, есть кому!

Все же она – самая прекрасная представительница династии. Пусть не урожденная, но от этого только более обаятельная и неотразимая.

Кто, кто еще может быть так легок и изящен в танце, у кого такие бездонные глаза, чудесная кожа и длинная шея?

Чьи наряды повторяются всеми светскими дамами?

Чьи слова цитируются дамскими журналами?

Да, это все она и снова она! Мегана Очаровательная, Мегана Великолепная!

И лишаться всего, потому что муж и его кузен оказались идиотами?! Нет-нет, это несправедливо!

Времени так мало, его почти совсем не осталось. Может быть, до утра, а может, и того у нее нет. Когда начнут их допрашивать? Когда возьмут в оборот?

Да уже очень скоро, может, через пару часов.

Сначала Мануэль будет врать, Мегана даже не сомневалась. Но потом…

Потом он всё расскажет.

Он сдаст всё и вся, и ее в том числе. Не потому, что не любит. Любит до безумия, и это правильно. Кого же еще любить, если не ее? Но… кто может противостоять магии? Уж точно не эти двое!

Их допросят, узнают про нее, и начнется страшное. Она потеряет всё. Титул, положение, деньги… разве что жизнь ей останется, но это уже будет жалкое прозябание. Скорее, издевательство!

Живи и помни, чего ты лишилась!

Вот дура же!

Надо было рожать, пока предлагали. Но как не хотелось портить фигуру! И дети эти мерзсссские, пеленки, распашонки, визги, крики! Надо, надо было хоть одного родить! Сейчас бы за детей зацепилась… может быть. А может, и их бы из рода выкинули! Всякое бывало.

Отрешение от рода – обряд хоть и тяжелый, но иногда необходимый. Проводят его маги, проводят в храме, и после того двое людей родней не считаются. Хоть ты отец на дочери женись, хоть брат на сестре. Этот обряд в них выжигает родственную кровь, как ножом отрезает.

Могли и с ее детьми такое провести.

Впрочем, сейчас это неважно.

Герцогиня, роковая женщина и просто идеал стиля влетела в гараж, сама лично прыгнула за руль мобиля, не замечая, что ее юбка путается в рычагах и необратимо приходит в негодность.

Специальный костюм для мобиля? Кожаный, лаковый, блестящий, с позументами и отделкой золотом? Нет, и рядом не вспомнила!

Не до того ей! И ни одного репортера рядом!

Мобиль едва не снес ворота, грозно завывая мотором, пролетел по дороге и помчался вдоль побережья.

Герцогиня Мегана растворилась в ночной темноте, словно очень шумный призрак. Так что когда утром в поместье прибыли вежливые люди с ордером на арест, было уже поздно.

Слишком поздно.

Забегая вперед – для Меганы тоже.

Спустя два месяца ее так и нашли. В море, куда ее унесло. Слегка распухшую и совершенно не похожую на очаровательную молодую красавицу. Ее опознали только по одежде и украшениям и похоронили на первом попавшемся кладбище без всякой помпы. Официально она так и числилась пропавшей. Но герцогине было уже все равно.

* * *

Сесар Мариано Мартин насмешливо улыбнулся, глядя на четыре распростертых тела.

Люди!

Как же легко их подбить… да на что угодно! Только пообещай – ВЛАСТЬ! Много, очень много вкусной власти! И они поползут за тобой на коленях, они пойдут на любую подлость, любое предательство…

Спят.

Какие они все предсказуемые, прямо приятно!

Сесар довольно улыбался.

Все спят. И принц, и маг его, и эти двое… Что будет дальше?

Да практически ничего. Просто человек – это тоже вода. И кровь в его жилах – вода. Большей частью.

Сейчас Сесар подойдет к спящему принцу, дотронется – щупальца извивались, освобожденные от перчаток и рукавов – и сгустит кровь в его жилах. И принц умрет.

Тромб – такое дело… житейское.

Убийство?

Его могут заподозрить, но вряд ли докажут. Ах да, есть еще младший принц и эти двое недоумков-неумех. Но эти сами разберутся. А если нет – Сесару с того не жарко и не холодно.

Мужчина двинулся вперед. Он уже видел, как уходит обратно, уже видел, как поднимается утром суматоха во дворце, уже…

– Не так быстро.

Феола сидела на подушке и смотрела на мединца. И глаза у нее были ледяные. Словно стылый лед на далеком северном море.

Сесар так шарахнулся, что сбил подсвечник.

– Я… Да… КАК?!

Ответом ему была неприятная улыбка. Почти оскал.

А потом Феола подняла руку, и на запястье ее негромко зашуршал браслет с висюльками. Не такой, как у Хавьера, нет. Браслет Феолы мог бы служить вспомогательным средством. Вроде бубна.

Отполированный, тяжелый, вырезанный из драгоценного черного дерева…

Шаман.

Самый страшный кошмар любого мединца.

Некромант – это привычное, это не такое страшное. А вот шаман… бррр!

Жутко это!

– Ты… ты…

– Кто приказал?

Сесар недобро оскалился. Стряхнул с себя оцепенение и собрался сопротивляться.

– Я тебе ничего не скажу.

– Правда? – удивилась Феола. – Попробуем?

Со стороны это выглядело совершенно не зрелищно. Просто вокруг Сесара сгустилась синеватая дымка. Словно он волной окутался…

Феола тоже не отставала. Засветилась мягким золотистым сиянием, заливая им храм. Сияние доползло до дымки и принялось поглощать его, растворять, чтобы и тени не оставалось.

Они еще не дрались, отчетливо понимая, что стоит подняться шуму – и всё.

Сесар попробует сбежать, может, ему это даже удастся, но Феола последует за ним.

Феола может попробовать поднять тревогу – с тем же результатом.

Начать драться по-настоящему?

А тут вообще-то собор.

Тут камни!

Архитектура – это когда у тебя над головой тонны и тонны камня, которым наплевать, кого придавить. Мага ли, шамана…

Феола могла попробовать уговорить их, но на это требуется время. Можно уговорить камень лежащий, но не камень, летящий тебе в голову.

Маг воды?

А ему тоже преотлично кирпичом прилетит! Да, вода может раздробить кирпич, даже не один, но ты в него еще попади!

Щит?

А на сколько его хватит, если у тебя над головой действительно тонны камня? То-то и оно…

Сесар сбежал бы, да кто ж отпустит?

Феола напала бы, но опасалась за Бернардо. И потому они, словно два спортсмена, примерялись друг к другу, смотрели, давили…

Не нападали – пока.

Пусть кончится именно дракой. Но… а вдруг что-то произойдет такое? Из-за чего враг сам помрет?

– Ты сильна, – Сесар заговорил первым. – Даже сильнее меня, я вижу.

– Мой учитель еще сильнее, – намекнула Феола.

Сесару намек не понравился. Убьешь ученика – и за тобой начнет охоту его учитель? Сильный и злой? Вот еще не хватало!

– Не отпустишь? Я бы ушел…

– И вернулся?

– Под клятву о непричинении вреда?

– Вред – он разный бывает. Прямой, косвенный…

Сесар только хмыкнул.

Попробовать стоило, а так… он и не сомневался, что Феола не согласится. Он бы ее нипочем не отпустил, окажись они рядом, в океане. Он уже понял, чем опасны шаманы…

– Есть разные формулировки. Мир велик.

– Все верно. Велик. Но ты не уйдешь из Астилии, тебе здесь хорошо. Там – чужбина, да и своя магия у людей есть. Ты все равно останешься и перейдешь мне дорогу.

Сесар задумался, и этим моментом воспользовался Бернардо. В битву магов он бы не полез, но когда начинаются разговоры, ему и дорога…

– Под клятву верности – моим придворным магом. Хочешь?

– Убьют, – даже не засомневался Сесар.

– Моим. Личным. Под клятву, – надавил Бернардо. – Это достаточно серьезно для тебя?

Сесар задумался.

– Я пригашу чуток магию? Давит…

Бернардо посмотрел на Феолу. Та тоже, не дожидаясь приглашения, притушила магию. Втянула в себя золотистое сияние, пожала плечами.

– Вы уверены, ваше величество?

– Маг мне не помешает. А клятва… ты ее можешь составить нужным образом?

– Есть клятвы, которые не нарушит ни один маг, – Феола их отлично знала, Адэхи рассказывал. – И я еще могу подстраховать. Но вы уверены?

– Да, пожалуй, – кивнул Бернардо. – Лучше пусть будет на моей стороне, а не на чужой.

– Лучше?!

Сесар не стоял на месте, он подходил ближе. Как оказалось – на расстояние удара.

Щупальца вылетели из рукавов, распрямились, ударили, оплели Феолу, впрыскивая яд стрекательными клетками, впиваясь когтями…

Девушка закричала, выгибаясь.

В кровь яд не удалось впрыснуть, Феола была под щитом. Но на кожу все равно попало. И щупальца…

Они стискивали, давили… сейчас, секунду, Феола соберется и ответит… на одном из щупалец сверкнул коготь. Длинный, изогнутый, вену вскроет – отлично.

– Сейчас ты умрешь…

Сесар не смог удержаться от этой секунды торжества.

Вот доля секунды, но…

ЕГО!..

Его триумф, его победа. Рамон не победил, а Сесар победил! Вот!

– Нет, – произнес холодный голос сзади.

И Сесар почувствовал острую боль в груди.

Опустил глаза и увидел, как из его груди высунулось острое лезвие. Прорвало мышцы, сердце… это еще не смертельно, но…

Бернардо повернул набалдашник.

Страшное оружие – катар.

Нажал на кнопку – раскрылись четыре лезвия в стороны, словно цветок. Поворот – и вот они уже рвут внутренности, наматывают на себя кишки, осталось только вытащить.

Уже и сердце разорвано в нескольких местах.

Такого и мединец не выдержит.

Сесар захрипел, хватаясь за древко.

Вода же!

Он растворит железо в своей крови, он…

– Умри.

Феола нанесла удар одновременно со словом. Костяной тонкий нож так удачно вошел в глазницу Сесара, словно там и находился. Давно и уверенно. Только рукоять блеснула от крови… Феоле досталось от щупалец. Да и попавший на кожу яд не добавлял хорошего настроения.

– Фи? В порядке?

Бернардо встревоженно смотрел на девушку.

– Выживу, – прохрипела Феола, сгибаясь в три погибели и выворачиваясь наизнанку. – Бэээээ… ядовитая сволочь!

Бернардо выдохнул.

Если женщина ругается, умирать она точно не станет.

– Помощь нужна?

– Воды побольшэээээээ…

Бернардо послушно отволок Феолу к небольшой уборной. А то ж!

Есть в часовне и такое, а вы как думали, ночные бдения совершаются?

Ладно пост! Можно не есть – не пить, но с остальным-то что поделаешь? Когда НАДО!

Так что был и самый важный предмет – фаянсовый трон, и небольшая раковина с водопроводом. Феола открыла кран и припала к воде.

Потом перевела более осмысленные глаза на Бернардо.

– Спасибо! Ты мне жизнь спас!

Бернардо махнул рукой.

– А ты мне. И не один раз.

Феола вздохнула. Лицо ее стало вдруг совсем детским.

– Учитель меня убьет!

Бернардо фыркнул, не сдержался. Так это забавно прозвучало от мага, от шамана, от женщины, которая еще кровь с рук не смыла.

– Может, не сразу?

– Может, и не сразу. Но убьет, – печально вздохнула Феола. – Он мне сколько раз говорил, что с врагом не надо разговаривать! А я – дура…

Бернардо погладил девушку по голове.

– Ты пока еще учишься. И раньше не воевала, правильно?

– Правильно.

– Вот и не переживай. Все будет хорошо. Все уже неплохо, а будет еще лучше. Если что – отправляй учителя ко мне, я разберусь.

Феола кивнула. Представила Адэхи, которого посылают к его величеству, и фыркнула. По крайней мере и они живы, и Адэхи жив. И это замечательно. Только одно осталось сделать.

– Убери снотворную пакость? Тоже ведь яд, нам не полезно…

– Куда ее?

– Да хоть и заверни во что, выбрасывать не надо. Потом состав изучим. Она вонять перестанет, и хорошо.

– Я не засну, если дотронусь?

– Нет. Не заснешь. У тебя в крови сейчас такой азарт играет, что три часа дышать придется. Она на расслабленных действует, на тех, кто подвоха не ожидает. А ты сейчас готов. Нос зажмешь, отвернешься и уберешь.

Бернардо кивнул.

– Сделаю. А эти? Две идиотки?

Алехандра и племянница?

– Не проснутся. Обычному человеку такого надолго хватит. Нас с тобой я чуточку подлечила, а у них головки с утра поболят.

– Поболят, – почти злорадно согласился Бернардо. Алехандре он не сочувствовал.

Яд? Это еще что, а вот когда ее в полиции допрашивать будут, вот там будет весело. И поделом.

Дура! Какая же дура!

(обратно)

Глава 6

Марина Розалия Роблес, кстати, дурой точно не была.

А вот выбора у нее не было.

Когда ты младшая дочка, когда кроме тебя в семье еще четверо, когда родители гордятся древностью рода… но что толку кушать рыбу с гербовых тарелок?

Не золотых, нет.

Золотые ее родители продали бы в незапамятные времена. А так… простые, фарфоровые, не дорогого, каладского фарфора, через который руку на свет видно. Самого дешевого, и герб чуть не гвоздем нацарапан.

Да, Роблесы.

Одно только то, что фамилия. А так…

Чем они и славились в королевстве, так это способностью плодить мальчиков в потомстве. Отец – третий сын, дед – пятый… работать?

Танам невместно!

Жениться на деньгах?

Фу! Какой дурной тон!

Остается тратить подачки главы семьи, а подает тот крайне неохотно. Понятно, родне помогать обязан, но… по желанию и возможности. Вот и бегала Марина в драных чулках, на которых заплат побольше, чем живого места.

Впрочем, девочка была неглупа.

Она отлично видела, как живут ее родные, понимала, что жить так не желает, но – как?! Дальше-то как быть?!

Мало сказать – не хочу!

А чего ты желаешь? Молока птичьего? Нет? А чего?

Марина, возможно, поступила бы, как множество девушек до нее, сбежала из дома с первым, кто поманит, да и пропала бы – сколько таких было? В каждом борделе по десятку, на каждом кладбище по десятку тысяч.

Ей повезло.

Местный священник обратил внимание на умненькую симпатичную девочку. Нет-нет, не в том смысле. Не как на будущую женщину, а как на мятущуюся душу.

Как на человека, который и рад бы куда приложить свою силу и энергию, да вот не знает, куда именно!

И начал учить малышку. Книги давал, объяснял, показывал карты мира, рассказывал о том, о сем. Марине тогда еще десяти лет не было. Она читала то приключения, то описания далеких земель, то романы, то исторические хроники – святой отец и сам читать любил, и девочку приохотил. И не просто читать – думать, сравнивать, задавать вопросы! Не так много людей любят читать, а без единомышленника тяжко. Когда и книгу-то обсудить не с кем!

Марина и спрашивала.

Об одном, о втором… потом и себя придумала, куда приткнуть.

Вот с числами и цифрами ей работать не нравилось. А если слова…

Начала она с того, что принялась писать заметки в местную газету. А чтобы их написать, надо узнавать и то, и другое, крутиться юлой, быть в курсе всех событий…

Ей это понравилось.

Священник ее только поощрял.

Монашество?

Да помилуйте, монашество – это не просто так себе работа! Это призвание! К этому надо склонность чувствовать, надо именно что Богу желать послужить, всю душу ему отдавать. А если человек не хочет, так и не получится ничего, даже не сомневайтесь.

Толкать человека в монастырь? Отчетливо понимая, что нет у него к этому призвания?

Это серьезное преступление перед Творцом. Такое и всей жизнью своей не замолишь, чужую-то ты сломал! Магических способностей у Марины не было.

А вот пронырливость, любопытство, желание что-то писать…

Разузнать тайну, рассказать всем… чем-то девушка была сродни сороке. Даже и внешне похожа была.

Белая кожа, черные, словно лакированные волосы, большие зеленые глаза.

Красивая.

И отлично умеющая пользоваться своей внешностью.

Марина росла, ей становилось скучно в провинции, но… что сильнее – скука или страх? Вот ведь задача!

В провинции скучно.

В столицу ехать страшно.

Дома тиранят родные, которые и не подозревают о ее маленьком увлечении и таком же (провинция-с!) крохотном доходе.

В столице же… тиранить ее не будут. Но на те деньги, которые у нее есть, надо будет прожить не меньше полугода. А то и год.

Не просто так.

Снять квартиру.

Построить достойный гардероб.

Устроиться на работу. Да-да, сначала гардероб, потом работа, потому как встречают по одежке. И есть еще столичный снобизм.

Это когда приходит девочка из провинции, говорит о своих успехах в журналистике – и ее тут же берут в газету?

Ага-ага, все дружно верят и кричат «Ура!!!».

Скорее всего, у нее или будут разово брать заметки, или вообще ничего не возьмут. Выгонят взашей.

Опять же, это – столица!

Если в провинции Марина знала едва не каждую хрюшку в луже, то в столице…

Связи нужны!

Деньги!

И где все это достать? К родственничкам явиться? Ну-ну, они встретят. И проводят. Пинком под зад, Марина и не сомневалась.

Девушка оказалась на перепутье.

Священник обещал помочь и добавить денег – в долг. Отдаст, как получится.

Марина хоть и не желала помощи от доброго старика, знала, что он и сам небогат, фактически живет на грани бедности, вкладывая все в храм и помощь неимущим, но уже склонялась к этому варианту.

…Когда явилась тетушка Алехандра.

Не просто так, а с предложением для семьи. Ей нужна была Марина.

Девушка подходила по возрасту, да и по характеру тоже. Наверное.

Родители были свято уверены, что их дочь набожна, чувствительна и не вылезает из храма. То она священнику там помогает, то здесь… кстати, Марина и помогала регулярно. А как прикажете обзаводиться знакомыми и собирать информацию?

Только так!

И вот Алехандре понадобилась при себе племянница, скромница и богомолка. Не просто так. Доверенное лицо, которому можно поручить нечто такое… чужой человек, он все же чужой. И о своей семье радеет. А Алехандра обещала подкинуть денег родителям, ну и самой Марине мужа найти. С родителями она и не обманула.

А остальное…

Такой шанс упускать было нельзя!

Марина понимала – сейчас она окажется при дворе, в столице… о ее гардеробе, худо ли, бедно, тетушка позаботится. Пусть платья будут страшнее щитомордников!

Они – будут! Из хорошей ткани, а перешить – уже дело десятое! С этим Марина справится, руки у нее откуда надо растут!

Будет обувь.

И будет самое главное.

Связи!

То, о чем она грезила ночами и думала днями. Недостижимое еще днем ранее, сейчас оно появится, просто потому что двор. И столица.

Ладно-ладно, пока Каса Норра, но ведь люди и там есть, и тут… Марина готова была искать общий язык со всеми, вплоть до поломоек и золотарей!

На ближайшую пару лет этим предложением решались все ее проблемы. Потом?

Марина об этом не задумывалась, тут главное начать. Муж ей не нужен, самое главное тетушка ей и так даст. Она собрала нехитрые пожитки, поцеловала родителей, намного более тепло попрощалась со священником, обещая ему писать и телефонировать, и покинула родной дом.

И оказалась там, куда не стремилась, а именно, на краю заговора. Нет-нет, не в центре, для этого тетушка была слишком глупа. Максимум, она могла начать заговариваться. Но спланировать успешное покушение на короля?

Нет, нереально.

А вот что ее использовали для сбора информации, Марина поняла достаточно быстро – не дура же! Тетушка исправно рассказывала кому-то о том, что происходит при дворе.

Еще и Марину припахивала.

Там поговорить, здесь записочку отнести, сходить, телефонировать не из дворца…

Кто, КТО из репортеров упустил бы такой случай? Марина себя дурой не считала, так что с некоторых пор вела понятные лишь ей записи. Рисовала схемы, стрелки, обозначала людей пиктограммами, наблюдала, делала выводы…

Рассказывать, правда, боялась.

Кому? Королю?

Ага-ага, так подходишь на приеме к его величеству, по плечу хлопаешь: «Ваш-вество, на тебя тут покушаться будут! Меры прими!»

К службе охраны Короны.

В полицию…

Что, нереально? Вот и Марина не чувствовала уверенности.

Жить хотелось. Она преотлично понимала, что для заговорщиков она вроде блохи. Ногтем придавят и забудут. Никто и не вспомнит, и не помянет. А жить хотелось, очень даже… мечталось о своем домике, о журналистике, о редакции с ее своеобразным потрясающим запахом, о псевдониме «Сирена». Она же морская, и шепчет, и манит, и зовет…

С тетушкой впереди могла ждать только плаха. Ну, или опала и возвращение в провинцию. Этого Марине не хотелось.

Заговор удастся?

Ну… тогда плаха. То есть кинжал под ребро, по-быстрому. Никому-то Алехандра не нужна. Кроме Хоселиуса Аурелио, который ее любит. Как умеет, а все-таки.

Заговор провалится?

Алехандра окажется в немилости. Может, Хоселиус Аурелио ее и прикроет. А может, и нет. Кто его знает?

Мужчины прощают разное. Кто-то простит супруге измену, но не простит растрату.

Кто-то плюнет на любые расходы, но удавит за невнимание к детям.

Кто-то убьет своей рукой за предательство.

Хоселиус? Насколько Марина его изучила, он будет долго страдать. Растравлять в себе эту рану, каяться, казниться, потом опять страдать… тетушке при дворе будет тесно и грустно. И нечего делать.

Выгонят ее с позором, и Марину вместе с ней. Выго-нят. Еще и сапогом вслед кинут.

Так что надо искать пути на будущее.

Надо потихоньку готовиться.

Марина уже и начала.

Уже и заметочки ее появляться начали в газетах, такие, коротенькие и язвительные, в стиле «из жизни двора», уже она и квартирку себе присмотрела, и денег немного отложила, и платья частично туда перетащила – мало ли что? Вдруг придется убегать только с тем, что на себе?

Нет-нет, она не воровала. Но при дворе у умного человека всегда есть возможность заработать.

Слово там, намек тут, вот и приходит в руку реал. И нечего его тратить на глупости.

А потом события понеслись, словно с горы.

Смерть старого короля (Марина даже подозревала, КТО его убил). Она твердо была уверена, что смерть эта не естественная.

Переезд двора в столицу!

Активизация заговора.

Покушение на короля, еще одно… то есть на будущего короля, на Хоселиуса Аурелио – и оно увенчалось успехом. Марина и не удивилась.

Но молчала.

А кому она и что расскажет? Кто ее выслушает?

Догадки у нее были, но догадки к делу не приложишь. И доверять она никому особенно не могла.

Хоселиус умер, Алехандра порыдала немного, а потом получила телефонный звонок. И – одурела. Другого слова девушка и не подобрала бы!

– Марина, собирайся! Пойдешь со мной!

– Куда, тетушка?

– В часовню. Молиться за Хосе… чтоб он еще раз сдох!

– Тетушка?!

– Ты идешь! Со мной! В часовню придет маг, он приворожит к тебе Бернардо!

Марина открыла рот. Подумала, закрыла его, на всякий случай даже язык прикусила.

Приворожат, ага! Прибьют там Бернардо, вот это вернее всего! И их заодно, чтобы под ногами не путались!

Но… как сказать об этом тетушке, не получив еще оплеух? Она же не поверит, она просто НЕ ПОВЕРИТ! Ей хочется власти, ей хочется править…

И тут Марина коварно лишает ее мечты?!

Тетушка просто не услышит. Не захочет слушать.

А делать-то что?

У Марины был только один выход. Попробовать поговорить хоть с кем. Хоть с его высочеством, хоть с некроманткой… не ожидала она, что тетушка сразу начнет действовать. А когда поняла, что их усыпляют, было уже попросту поздно. Непоправимо поздно.

Голова поплыла практически сразу. Марина попыталась что-то сказать – и потеряла сознание.

Пробуждение у Марины получилось вполне приятным!

Главное – оно получилось! Она жива!

Тут плевать уж на все побочное! И на головную боль, и на сухость во рту, и на тошноту, и на обстановку! Она ни в чем не виновата, она сумеет это доказать! А остальное – мелочи!

Как хорошо происходит переоценка ценностей, когда на кону – твоя собственная жизнь! Прелестно просто!

– Очнулась? – возник рядом кто-то темный. – Полиция, следователь Риалон.

Марина выдохнула. Это ее единственный шанс. Голова пока еще плохо соображала, но подобрать нужные слова она смогла.

– Прощу допросить меня с магом. Мне есть что рассказать о заговоре.

Понятное дело, следователь не отказался. Оно ж всегда лучше, когда допрашиваемый сам кается и казнится, казнится и кается. И палачу работы меньше!

Экономия времени выходит!

* * *

Коронация.

Кто-то что-то должен особенное чувствовать в этот момент?

Вот его высочество Бернардо ничего такого не ощущал.

Может, потому что пышности особой не было? Тан Кампос хоть и работал вчера весь вечер и всю ночь, хоть и гонял все службы, вплоть до сантехников (да-да, взрывом повредило канализационные трубы, проходящие под площадью, и ту начало заливать), но получилось средненько.

На скорую руку залатанные дыры в мостовой, на скорую руку замазанные шрамы от взрыва.

Пятна крови закрасили.

И все же, все же…

Бернардо отлично представлял себе, ЧТО тут было вчера. Как падали и отец, и дядюшки, заливая кровью мостовую, как умирали кузены… мельком, но мужчина все увидел. И не забыл.

Пышность?

Праздник?

Даже народ его не требовал. Наоборот, поняли. И рядом с розеткой в цветах флага Астилии у каждого был приколот большой траурный бант. В знак сострадания.

Бернардо и сам оделся в траурные цвета. Вот через год можно будет устроить праздник в честь коронации. А сейчас неуместно.

Ладно – дед!

Король умер, да здравствует король, так частенько случается. Так и с дедом произошло. Но чтобы еще и заговор, и взрыв, и убийство почти монарха…

Это уже перебор.

Отца хоронить будем завтра, когда тело более-менее соберут…

Соберут.

Тело.

Слезинка пробежала по щеке принца и упала на кружево воротника. Там и высохла, словно не было.

Бернардо улыбался.

Мужественно, раздвигая губы, хотя никто от него и не требовал радости. Куда там! Смотрели с сочувствием, с пониманием, а кое-кто и с симпатией. Не успев короноваться, его величество получал нечто очень важное. Народное сострадание. А из него – только помоги – и любовь вырастет!

Бернардо сейчас этого не замечал.

Он видел только корону. Даже не символ власти – кандалы и цепи, которые он надеялся найти еще не скоро. А получается-то, что уже. Уже они есть, и никуда не денутся…

Епископ Тадео спрашивал.

Его высочество отвечал.

Ритуальные вопросы, ритуальный глоток вина, ритуальная полоска масла на лбу.

Рев толпы, солнце в глаза…

И единственная мысль, которая бьется в голове: «Творец, да за что?! Я же не смогу, не справлюсь, не… Помоги!!!»

Не отзовется. Бернардо и так справится, без слов Творца. Будет улыбаться, разговаривать с людьми, проследует на площадь, зажжет костер, примет участие в празднествах…

Он справится, а значит, и отзываться незачем. А что тоскливо, грустно и плохо – друзья помогут. И брат в живых остался. И есть, на кого опереться.

Работайте, люди! Нечего Творца по каждому поводу дергать!

* * *

Утро у всех проходило по-разному.

Просыпаться рядом с трупом – это был новый опыт в жизни Альбы. Неприятный такой.

Лежишь ты рядом с мужчиной, а он – того. Окоченел уже.

Она не почувствовала, потому что во сне инстинктивно откатилась подальше от неприятного ей мужчины, и одеяло у нее было свое. Но сейчас-то…

Открываешь глаза – и рядом труп!

Альба на миг замерла, а потом сделала, что смогла. Нет, не упала в обморок. Завизжала так, что занавески на окне дрогнули.

– АААААИИИИИИИИИИИИ!!!

Визг разнесся по всему дому, гостей долго ждать не пришлось.

В комнату влетели все.

Слуги, члены семьи, Карлос – вообще все, кто оказался рядом, а было их много. И уставились на голую женщину в одеяле и на бесповоротно мертвого Патрисио Ксареса.

– Она его убила! – бухнул кто-то.

Тоже справедливо, учитывая искаженное лицо Патрисио и валяющуюся рядом подушку. Сразу видно, что умер он не от удовольствия и не своей смертью.

– Я… я… – заикалась Альба.

Но кто бы стал ее слушать?

– Вызывай полицию, – бросил Эктор брату.

Эти слова будто клапан открыли. Все завизжали, заорали, Роза кинулась к отцу, спихнув по дороге Альбу с кровати…

Эмилио кивнул и направился к телефону.

И никто не заметил, как из комнаты, во всеобщей суматохе, выскользнул Карлос.

Понятно, в вину матери он не верил.

В принципе, потому что Альба на это не способна. Вот тетка Антония и убила бы, и подняла, и обратно уложила. А мать…

Нет, мать так не сможет. Она таракана не убьет, ее от отвращения стошнит. А тут мужчина, пусть старик, но все-таки сильней ее.

И убить?

Она бы не смогла. А если для вас это не аргумент – есть второй. От живого Патрисио они бы намного больше получили, теперь не получат. И эта мысль наполняла душу юноши грустью.

Впрочем, кое-что у него все же осталось. Но меньше, чем могло бы получиться в другом случае.

И он собирался сейчас телефонировать отцу. Или домой, или на работу.

Да, а что такого?

Альба пока еще Риалон! Если сейчас ее арестуют, отец тоже окажется замаран по уши. Помочь матери – в его интересах, разве нет?

И вообще, он обязан.

Почему, чем, зачем – об этом Карлос не задумывался. Вот еще не хватало!

Отец всё решит. И все сделает. И вообще…

Можно еще дедушке телефонировать. Не Риалону, а второму. Аракону.

Тоже поможет. Вот…

Живя с полицейским, поневоле наслушаешься.

К чести Карлоса, разума он не утратил. То ли вновь сработала кровь хладнокровного мерзавца и подонка Валерансы, то ли таланты Альбы проснулись. А может, и воспитание. Или кровь прадеда-купца из рода Мондиго расчетливо шепнула на ушко, что делать.

Без рассудительности в торговле не преуспеешь, так-то.

Телефонировать в участок сразу не получилось. Карлос дождался, пока Эктор вызовет полицию, и только потом набрал номер.

Не отца, нет. Того может и не оказаться в кабинете. А деда.

Аракона.

Понимал, что больше одного звонка у него не будет, а сказать необходимо. И побыстрее.

– Слушаю? – раздался в трубке голос бабушки.

– Ба, это Карлос. Деда позови, пожалуйста. Это важно.

Розалия спорить не стала. Судя по голову, мальчик взволнован. Мальчик нервничает. И нужно ему срочно.

Ладно-ладно. Пусть посекретничает с мужем, Розалия потом все узнает, что ей нужно.

– Слушаю? – Адан не заставил себя ждать. Они с супругой как раз были в гостиной, долго его искать не пришлось.

Карлос выдохнул. И выпалил все одним духом.

– Дед, мы с мамой сейчас в доме Ксаресов. Ее обвиняют в убийстве хозяина, Патрисио Ксареса. Она этого не делала, я точно знаю, но найти отца не могу. Телефонируй ему, пожалуйста, пусть разберется!

– ЧТО?! – ахнул Аракон.

На рычаг телефона легла ладонь Эктора.

– Разговариваем?

– А что? – выпрямился Карлос, понимая, что робость и неуверенность сейчас будут признанием его вины. В такой ситуации лучше держать себя спокойно и нагло.

– Ничего. Это еще разобраться надо, не помогал ли ты своей мамашке! Ну-ка, иди в гостиную! Пусть слуги за тобой присмотрят!

Карлос и не возражал.

Деду он все сказал, остальное… сейчас спорить – только жизнь себе и матери портить.

Успеет еще. Наговорится.

Юноша развернулся и отправился в гостиную, чувствуя лопатками ненавидящий взгляд Эктора. Ну и пусть смотрит, лишь бы не кусался.

Вот!

* * *

Получить звонок от тестя Амадо не ожидал.

Вот уж что ему не ко времени, так это Адан Аракон! Что ему понадобилось? Тут дел по горло, коронация идет своим ходом, а допрос своим, его высочество Мигель кается вовсю, да, пришли, пригласили, позвали, согласился…

И тут – звонок телефона!

И допрашиваемый срывается с крючка.

Нет-нет, говорить он все равно будет. Но потом уже без такого энтузиазма. Сейчас-то он с огоньком кается, вдохновенно. А потом обдумает, что говорить, да и соврет. И переврет.

– Слушаю?

– Амадо, что у вас с Альбой?

Вот еще тоже… не успел Амадо рассказать никому о своей размолвке с супругой. Хватит и Феолы, которая в курсе. А остальные…

Вот совершенно не до них! Подождут, пока он с заговором не разберется.

Но раз уж задан прямой вопрос…

– Альба от меня ушла. Не знаю, к кому, но – увы.

Чего-то такого Адан и ожидал, после услышанного от внука. А потому вздохнул и более просительным тоном начал:

– Амадо, ты ей помоги, пожалуйста. Она к тану Ксаресу ушла.

– Ксаресу? – изумился Амадо, который знал половину населения столицы. Профессия такая. – Да из него уж лет двадцать, как песок сыплется. Старшему? Патрисио? Два других вроде как женаты.

– Да.

Мигель Рамон протяжно присвистнул.

Часть разговора он слышал, об остальном догадаться было несложно.

Не повезло следователю. Чтобы жена тебя на такую мумию променяла… это тебя вообще любить не должны. Никак.

Амадо покосился на него, но прерывать разговор не стал. Он и так знал, что Альба любит себя и деньги. Именно в таком порядке. А остальное – кому какая разница?

– Я тут при чем?

– Его сегодня убили, обвиняют Альбу. Но я уверен, она этого не делала.

Амадо едва за голову не схватился. Телефонная трубка помешала, пришлось одной рукой ее придерживать, а второй хвататься за сердце.

– Убили? Обвиняют Альбу?

– Мне Карлос телефонировал. Много он сказать не успел… пожалуйста, Амадо. Помоги ей. Я понимаю, у меня не идеальная дочь, и не так хорошо вы жили, но… пожалуйста.

Дураком Адан никогда не был, не стал давить на то, что Альба пока еще – Риалон. Амадо и сам поймет. А вот извиниться за доченьку точно не лишнее. Зная Альбу…

И почему так бывает?

Обеих дочек любили одинаково, воспитывали одинаково, а результат? Паулина счастлива и довольна, и в семье у нее все хорошо. А Альба все ищет и ищет, где выгоднее. Хотя Амадо муж хороший, ты его просто люби, и он для тебя горы своротит!

Только вот никого Альба не любит, кроме себя. Не умеет.

Амадо спорить с тестем не стал.

– Ладно. Я узнаю и помогу. Даю слово.

Адан выдохнул.

– Спасибо, сынок.

– Не стоит благодарности, это моя обязанность, – отмахнулся Амадо. И вежливо попрощался. Потом посмотрел на Мигеля. – Простите, ваше высочество. Сами видите… кстати, это не ваша работа? Ваших мединцев?

– Моя? Зачем?

Амадо пожал плечами.

– Мало ли? Вдруг тан Ксарес был в чем-то замешан, вот его и приговорили?

– Пфффф! Кому он нужен?! – с презрением отозвался Мигель.

– Кому-то нужен оказался, раз его убили.

– Не вы ли это были, тан следователь? – не удержался принц.

– Не я. Мне его поблагодарить впору, – расчетливо приоткрылся Амадо. Иногда можно и поделиться с подследственным, создать иллюзию взаимопонимания. – Вам бы понравилась жена, которая только деньги и тянет? Ладно – любовь! Но ей вообще ничего не было нужно, кроме денег и светской жизни. Не можешь это обеспечить? Неудачник!

– Потому я и не женился, – с пониманием вздохнул Мигель Рамон. – Такие стервы попадаются! Кусаться начнешь!

– А не собирались?

– Пока не на ком.

– Разве? – удивился Амадо.

Мигель не собирался жениться на Мерседес? Но кто тогда? Не Мануэль же? Он в соседнем кабинете только и твердит, что о своей Мегане! Мол, предупредите супругу, она ничего не знает, волноваться начнет… предупредят. Уже к ней выехали.

– А на ком? – вздохнул Мигель. – Я хоть и принц, но содержание не так, чтобы очень. Доходы получаю с земель, но их ни на что, считай, не хватает. Одеться, вести подобающий образ жизни… нет, просто нереально! Какая уж тут супруга?

– Но став королем, вы бы получили такой шанс?

– Тогда мне пришлось бы подбирать супругу из ритан. Из первых родов.

– Или кого-то с королевской кровью?

– Да, такие тоже есть. Пусть в третьем-четвертом поколении, но нашлись бы. Герцоги Эголь, к примеру.

Амадо хмыкнул.

– Есть и поближе.

– Неужели?

– Вы не знали, что у вашего деда была побочная дочь? Признанная?

Круглые глаза подследственного сказали Амадо самое главное. Не знал. И не догадывался. И сейчас очень об этом жалеет. Вот ведь люди! Его повесить надо, а он жалеет об упущенных возможностях! С ума сойти!

Если на Мерседес нацелился не Мигель… есть кто-то еще. Точно есть.

Но кто?!

* * *

Альба чувствовала себя так, словно на нее потолок рухнул.

Все же было хорошо! Даже более того, чудесно!

Она уснула рядом с Патрисио… ладно, скажем честно, постаралась уснуть подальше от него. И проснулась уже совершенно в другом мире.

В мире, в котором она была подозреваемой в убийстве.

Но за что?!

Роза смотрела с ужасом, ее братья с отвращением и презрением. Только Карлос, милый мальчик, сообразил, метнулся в соседнюю комнату и принес платье.

– Мам, оденься.

Альба с благодарностью взяла его. Оглядела окружающих.

– Может, вы отвернетесь? А лучше – выйдете?

– Что там у тебя такого, нового? – буркнул Эмилио. – Вылезай да одевайся.

Альба подумала, что сейчас действительно не до условностей, кое-как натянула платье прямо под одеялом и вылезла, неловко одергивая его.

– Проводите ее в гостиную, – велел Эмилио лакеям.

Те кивнули и конвоировали Альбу до самой комнаты. И там у дверей застыли.

А кто ее знает? Выскочит, да и убежит!

Хотя куда Альбе было бежать? Она была в полном шоке от крушения всех своих жизненных надежд и мечтаний.

Пришедшего в дом следователя она знала. И даже улыбнулась ему навстречу.

– Сеньор Рокелио! Какая встреча!

Иммануил Эмет Рокелио так не думал. И радостью не лучился.

– Ритана Риалон?

Альба слегка побледнела, осознавая, что хороших-то отношений у нее с коллегами мужа и не было, и не будет. Это Амадо норовил пригласить кого-то из новых сослуживцев домой, да и просто – случалось. То забегут, то заедут, то побеседовать надо, то документы передать, то соображениями поделиться.

Амадо к этому относился спокойно, а вот Альба бесилась.

Она – ритана!

И вынуждена принимать каких-то… каких-то… ладно! Они не уголовники! Но ведь полиция – она обитает совсем рядом с преступниками, а если огурец поместить в рассол, понятно, он просолится.

Конечно, к коллегам супруга по университету, она тоже не слишком хорошо относилась. Но одно дело – сказать в салоне, мол, у меня в гостях был профессор такой-то, тан и милейший человек. И совсем другое – я сегодня принимала следователя полиции.

Первый же вопрос в салоне будет – зачем? У вас что-то украли дома?

Увы, и еще раз – увы! Служба супруга Альбу бесила, и стала не последней тяжести кирпичиком на весах их раздора.

– Да, это я.

– И что вы здесь делаете?

– Я уверен, это она убила моего несчастного отца, – не удержался Эмилио. – Наверное, он ей отказал, или она хотела что-то от него получить… не знаю! Бедный отец!

Следователь не работал бы в полиции, не умей он сдерживать и свои эмоции, и свое отношение к людям. Так что Эмилио он выслушал и принялся за работу.

Осмотр места происшествия, составление протокола, опрос присутствующих…

Правда, начал он именно с Альбы.

– Ритана Риалон, поведайте мне, пожалуйста, как вы здесь оказались – в одной спальне с таном Ксаресом.

И знает ли об этом ваш супруг?

Последнее не было озвучено, но подозревалось. Коллеги Амадо тоже не слишком хорошо относились к Альбе. Кому ж приятно, когда на тебя смотрят, как на особо мерзкого таракана?

Альба, которая уже достаточно успокоилась, сдвинула брови.

– Я надеялась, что Амадо прибудет сюда и лично займется моим делом!

– Даже когда он узнает об этом случае, он ничего не сможет сделать. Законом запрещено вести дела, в которых замешаны твои родственники.

– Но мы не родственники. И разводимся!

– Вы пока еще ритана Риалон. Или уже – ритана Ксарес?

– Нет. Но мы собирались развестись с Амадо и пожениться с Патрисио.

– Тан Риалон об этом знал?

– Да, я ему сказала.

– И как он отнесся к вашему решению?

В мире Альбы все было однозначно.

– Он горюет. Понимает, ЧТО потерял, но меня ему никогда не вернуть.

В мире сеньора Рокелио все было не так однозначно. Он помнил и слухи, которые ходят по участку, и симпатичную рыженькую ритану, которая сопровождала Амадо, и смотрела на него такими глазами, что зависть разбирала, и прием, который он встречал от той же самой ританы Риалон, когда забегал к ним домой по служебным делам…

Пожалуй, Амадо тут действительно ни при чем.

Он бы наоборот, берег и любил Патрисио Ксареса за избавление от стервозины. Сейчас-то она еще то ли разведется, то ли нет… Амадо исключаем.

Саму Альбу?

Если у нее нет запасного варианта, ее тоже надо будет исключить. Ей убивать невыгодно и незачем. Вот после свадьбы – тогда другое дело…

Сын?

Тут надо еще подумать. Но на первый взгляд, единственные, кому это выгодно – детки покойного. Рокелио покосился на Эмилио и Эктора.

Да, со стороны он выглядел не очень хватким. И внешность у него невзрачная, и произношение простонародное, он из деревни приехал в столицу, и одеваться он не умеет, на нем любое платье висит, как на вешалке, и не тан он, и не будет. Но мозгов у него хватило бы на десятерых.

Итак, тан Ксарес умер во сне. Так что спрашивать у его духа про убийцу бессмысленно. Он сам не видел, КТО. И способ убийства тоже не вдохновляет. Подушка на лицо…

Нет, тан Ксарес точно ничего не видел.

А что там с вином?

Но снотворного в кувшинене оказалось.

Следователь присмотрелся к бокалам, к Альбе… та занервничала.

– Сеньор Рокелио?

– Ритана, вы ложились в постель накрашенной?

Альба потупилась.

Ну… да!

Понимаете, ей уже не двадцать лет, это в те времена она могла брать свежестью и юностью. А сейчас – увы. И кожа уже не та, и морщинки появились, и вообще…

Глаза и губы она подкрашивала всегда. И не смыла макияж перед сном. С утра скользнула бы в ванную, подправила его…

Не получилось.

Косметику Альба выбирала хорошую, да и пальцами кое-что подтерла, из размазанного, но помада на губах осталась. Немного. И краска на глазах тоже.

– Да.

– Вы пили вино?

– Да.

Вот это и напрягло мужчину. Губы у женщины накрашены и так сильно, что до сих пор помада сохранилась, на прикроватном столике два бокала, а следов помады ни на одном нет?

Так не бывает.

Вывод?

Кто-то подменил бокалы. А значит, и графин тоже. А зачем?

Надо полагать, там осталось снотворное… если бы проверяли, проверяли бы и графин, и бокалы. Если в графине вино обычное, а в бокалах со снотворным – это подозрительно. А так нигде нет сонного зелья.

Но и следов помады нет.

И отпечатков пальцев, скорее всего, не будет.

– Мне надо поговорить с вашим сыном, ритана. Наедине. Таны, где я могу это сделать?

Таны вежливо предоставили следователю кабинет своего отца. А Альбу отпустили в спальню.

Умыться, переодеться, привести себя в порядок.

Альба зашла в одну из гостевых ванных комнат, посмотрела на свое отражение в зеркале, стерла размазавшуюся тушь… и разревелась.

Жизнь была кончена.

А она только-только поверила, что все наладится… Что-то она подозревала, что Амадо ее обратно не примет, после всего случившегося.

Возвращаться к родителям?

Проситься к сестре?

Ыыыыыыыыы!

* * *

– Что скажешь? – Серхио ждал доклада от Амадо с громадным интересом.

Ну правда же, любопытно!

Это – всё? Или дальше копать нужно? Судя по всему – необходимо. Амадо уселся за стол, благодарно отпил предложенный ему крепкий кофе.

– Эти двое тоже не конец цепочки. Они важны, они активно участвовали, заговору почти конец, но есть и кто-то еще.

– Вот как?

– Мануэля убедила его супружница. Она ему плешь проедала, наверное, года три. Может, больше. Как, он первый сын, а не наследник, он заслуживает большего, он может быть хотя бы принцем…

– Ладно, бабы – они могут. Когда дуры и настойчивые. И?

– Мигель Рамон тоже многое не знает. Там вообще забавная история. Он плыл на яхте, попал в шторм, смог выбраться на берег и найти убежище в пещере.

– Так…

– Часть пещеры облюбовали мединцы, которые как раз там оказались. Пережидали шторм.

– Я правильно понимаю, там они и встретились?

– Нет. Иначе притопили бы его высочество в глубоком месте.

– Жаль, что не притопили, – вздохнул Серхио, вспоминая взрыв. И горячие капли крови на щеке.

– Жаль. Тем не менее из пещеры Мигель Рамон выбрался. И какое-то время вел себя достаточно осторожно. А потом начал наводить справки.

Серхио только что брови поднял.

Наводить справки… Его высочество… Который по профессии светский лев (читай – бездельник), а по образованию он… кто?

– Философский факультет закончил. И изящную словесность дополнительным курсом.

– Ага…

И вот такое счастье рвется осторожно наводить справки и участвовать в заговорах. Верим сразу?

– Конечно, не верим, – Амадо смену выражения на лице своего начальства читал, как в книге. За столько-то лет! Поневоле научишься!

Дело не в том, что придворные не устраивают заговоров.

Дело в том, что УСПЕШНЫЕ заговоры устраивают совсем другие личности. Не столь трепетные, хрупкие и нервные.

Ну что это такое?

Его только прижали – и он уже хрупнул, как сухое печенье! Позорище королевское! А этот заговор мог бы стать успешным. Просто – не повезло. Но ведь как все продумано!

Три ступени заговора. Успехом могла бы увенчаться любая из трех. И взрывы, и цунами, и потом… покушение получилось вполне успешным. И его величество Хоселиус Аурелио погиб, и несколько принцев тоже погибли.

И тут все было вполне успешно.

А потом – такая засада?

Так бездарно разменяться, как пешки?

У них что – других убийц не нашлось? Они сами полезли кузена добивать?! Позорище!

Тут мысли и у Серхио, и у Амадо совпадали. И мужчины полезли изучать протоколы допросов.

Судя по всему, когда Мигель Рамон начал копать… как он понимал этот процесс, на него просто вышли. Мединцы. К нему просто пришли и предложили. Мы тебе власть, ты нам свободу и преференции.

Мигель с радостью согласился.

– Пришли и предложили? И только?

– Представьте себе. Да и не хватит у них таланта. И его высочество умом не блещет, я его лично допрашивал, я знаю, и у герцога ума не хватило даже супругу свою раскусить. Где уж там ему заговоры устраивать!

– Такие идиоты в них и ввязываются.

– Ввязываются. Но не устраивают, – не сошел со своей точки зрения Амадо. – Вляпаться ума не надо, а вот придумать и организовать… это им точно не под силу.

– Есть кто-то еще?

– Безусловно и однозначно. Только вот кто?

Ответа не было.

Мегана? Может, она что-то и знает. Но может и не знать. За ней уже послали, и телефонировали, но герцогини просто не оказалось дома.

– Значит, знала.

– Не факт, – качнул головой Амадо. – Могла просто понять, что после ареста супруга ее ничего хорошего не ждет, и бежать. Прихватив побольше денег и документы на другое лицо.

Серхио задумчиво кивнул.

Такое тоже было возможно. Почему нет?

И будет жить какая-нибудь Мария Августа Камерон. Или Наталия Марина Арандо. К примеру. Где-нибудь в глубоком захолустье. Богатая и свободная.

Не ритана, зато живая и ни в чем не нуждающаяся, а там еще и замуж удачно выйдет.

Бывало.

Мединцы и те устраивались, вон, тот же Коронель, и никто его не заподозрил. А уж эта сможет и уползти, и пристроиться. Еще как сможет!

Умная, гадина!

Пришлось, однако, подождать еще около трех часов.

Пока доедут, пока приедут, пока обыщут дом, пока бумаги привезут…

Только вот и в просмотренном Амадо ничего полезного не нашел. Поймите правильно, если человек участвует в заговоре, должны быть… ладно, пусть не списки, но хотя бы прикидки, примерки.

Этого не было.

Вот на новое платье Мегана могла целые тетради составлять.

Штук двадцать эскизов, на рукава, на воротник, прикидки так и этак, размеры, форма, материал – много чего! А на будущее ничего не было!

А ведь это не просто так! Не с горы камень катить!

Садишься ты на трон – тебе что надо? Да своя команда!

Войско, финансы, церковь, какой-то штат придворных… ну хоть что бы под себя забрать? Нет? Ты ни с кем не говорил, ничего не прощупывал, ни о чем не думал?

Это не заговор, это водевиль!

Или ты все собирался отдать мединцам? Тогда это тоже не заговор. Сесть на трон, чтобы добровольно отдать всю власть в лапы нечисти? Это по ведомству добрых докторов. Такое лечить надо.

Лишний раз Амадо убедился – есть кто-то еще. И с ним имела дело, может быть, только Мегана, и с ним же строила планы, понимая, что всего ей не получить, и намереваясь вырвать у судьбы максимум возможного.

Но кто?

Где он сидит и как его вычислить?

Мужчина понимал, что эта задача не для него. Нет-нет, он неглуп, он много в чем разбирается, он хороший следователь. Но есть и нечто выше!

Можно быть грамотным ремесленником, а можно истинным талантом. И вот второе…

Амадо нужен был совет наставника. Определенно. И если Рейналдо Шальвейн не может приехать в столицу – пусть! Но ведь есть же телефоны?

Надо просто обеспечить секретность разговора. Итак, ваше величество, мы идем к вам… но чуточку позднее.

Сейчас отвлекать короля нехорошо и неправильно. Завтра, это – завтра.

Чем сегодня заняться? Наверное, протоколы допросов почитать и кое-что сличить. Амадо уж было собрался зарыться в бумаги, но тут позвонил коллега. Сеньор Имануил Эмет Рокелио, следователь.

А после разговора и съездить понадобилось. Не абы куда, в особняк Ксаресов.

Конечно, вместе с Феолой, которая как к Амадо прицепилась с утра, так и не собиралась никуда уходить. А может, так и лучше.

Расставить разом все запятые и точки – и выдохнуть.

Стоит попробовать.

Просто так, ради Альбы Амадо бы дергаться не стал – к чему? Тесть попросил? И что? У Амадо сейчас есть дела поважнее. Намного важнее. Но если есть возможность разрубить часть узлов одним ударом и упростить свою жизнь? Надо пользоваться. Едем!

* * *

Имануил Эмет Рокелио дураком не был. И первым делом вызвонил семейного нотариуса Ксаресов. Потому как «Сui prodest» принцип универсальный. Найдешь, кому выгодно, так и убийцу найдешь.

И тем временем принялся осматривать дом.

Если где-то есть чистый бокал, наверное, где-то есть и грязный?

Нет, не нашлось.

Ритана Роза Ксарес только плечами пожала.

Таких бокалов было десятка три, хрустальных, матушкино приданое. Но часть уже перебили, осталось десять штук.

Восемь нашлось на месте, в серванте. Чистые, сухие.

Да-да, ночью братья не пожалели времени, чтобы вымыть бокалы, как следует вытереть их и вернуть на место. Поди, угадай, из какого тут пили?

Следы?

Заметены.

Правда, косвенно это указывает на кого-то из живущих в доме. Кто-то же должен знать, где и что стоит?

Сеньор Рокелио взял в оборот прислугу – и задумался. Теоретически сын той же ританы Риалон мог это знать. Он во все углы лез и богатством восхищался. Всех достал, прихвостень и приживала, по словам той же кухарки.

Но зачем той же Альбе убивать тана Ксареса?

Вопрос оставался открытым, пока не прибыл нотариус с завещанием.

Новым.

Недавно составленным.

– Завещание? Какое завещание? То есть… – Эктор явно растерялся. – Вроде бы все было завещано нам? Или уже обратно нет?

– Обратно нет? – поинтересовался сеньор Рокелио.

– Отец эти завещания раз по шесть в год менял, – отмахнулась та же Роза. – Мы притерпелись.

Имануил Эмет Рокелио отметил интересное слово.

Не привыкли.

Притерпелись. Но если тан Ксарес регулярно менял завещания, то детям и смысла не было его убивать, особенно если СЕЙЧАС они выгоды не получат. Он через пару месяцев опять все поменяет, а дети и еще потерпят.

И перевел взгляд на нотариуса.

– Да, ритана Риалон – одно из заинтересованных лиц, – подтвердил нотариус. – О чем она прекрасно осведомлена.

– Вот, – обрадовался Эмилио. – и повод у нее был отца убить!

– Не было, – всхлипнула Альба, но кто бы ее слушал?

Имануил Эмет Рокелио качнул головой.

– Прошу вас, сеньор Жоао, предоставить мне копию завещания. Я понимаю, что должное время еще не прошло, но тан Ксарес убит, а что говорит на этот счет Кодекс Астилии, вы знаете.

Нотариус знал.

Да и все присутствующие тоже.

Обычно завещание оглашается для всех заинтересованных лиц после похорон. Приходит в действие через полгода после смерти завещателя. Но есть и исключения.

Когда человека убивают, завещание становится известно сразу же.

Мало ли кто? Мало ли что?

В этом случае нотариус и протестовать не стал. Тан Ксарес и его достал до печенок! Да что там!

За столько лет тан Ксарес переписывал завещание уже раз двадцать. Нотариус был уверен, что тан напрашивается на убийство.

Есть такие люди.

Нравится им играть на нервах, давить, провоцировать, и они все туже и туже закручивают гайки.

И когда те срывает, когда их давит взрывом чужих эмоций, чаще всего – ненависти, дело кончается убийством.

Иногда зверским.

Но очень часто убийц оправдывают.

Есть статья «доведение до самоубийства». Есть она в кодексе Астилии. Но есть там и другая статья.

Доведение до убийства. Увы, люди иногда просто доводят окружающих. И это можно доказать. К примеру, был один тан.

Очень любил крестьянских девушек. Да не просто так, а насиловать. С плетками, сапогами, по кругу пускать… вот его и не нашли в один прекрасный день. Сразу не нашли.

Потом-то тело из реки выловили, двести шестнадцать колотых ран, не труп – месиво. Некроманты его допросили, так несчастного всей деревней убивали.

Уж кто там первым был, кто последним – оправдали всех.

Патрисио Ксареса могли убивать всей семьей. Еще и соседей привлечь для верности. Нотариус и сам бы… гхм!

– Прошу всех в кабинет, таны, ританы…

– Всех? – поднял брови следователь. И получил в ответ кивок.

– Да, всех. Это касается всех присутствующих.

Завещание Патрисио Ксареса было не слишком длинным. Состояние делилось в равных частях на трех сыновей и дочь. Не слишком большая сумма выделялась ритане Риалон. Впрочем, не слишком большая по меркам Патрисио. Альба на нее могла бы лет пять прожить, не шикуя, или год при дворе. Но!

Была одна оговорка.

Если тан Карлос Амадо Риалон женится на ритане Феоле Амадине Ксарес, они получают две трети состояния. А остальное делится в прежней пропорции. Кто бы сомневался, Альба от радости захлопала в ладоши, не понимая, что этим рушит все свое алиби. Дура – или нарочно?

Имануил Эмет Рокелио подумал, что это отличный повод для убийства. А сынок и помочь мог, за такой-то куш! А может, и эта ритана Ксарес? Надо и ее допросить!

Карлос Амадо выдохнул.

– Сволочь!!! – взвился с места Эмилио. – Гадина!!!

И разразился такими ругательствами, что воздух краснеть начал. Альба даже уши зажала.

Сеньор Рокелио посмотрел на мужчину с интересом.

Надо бы проверить его алиби. И братца тоже. Вон он как сидит, дергает за рукав… брата? Или подельника?

Возможно, и то, и другое.

Вот дочь явно растеряна. Для нее это новость, что вместо приличного состояния она может остаться с крохотным содержанием.

Для ританы Риалон не новость. То есть…

– Ритана, вы знали об этом условии завещания?

– Да, – не стала отпираться Альба. – Патрисио мне сказал о своих планах. Я их одобрила.

– Одобрила она, – перекипел гневом Эмилио. Плюнул, словно чайник кипятком, грязными словами в женщину и уселся обратно. Брат все же утянул его в кресло, уговорил…

– В случае, если кто-то отказывается от свадьбы?

– Все возвращается к прежнему состоянию, – кивнул нотариус. – Я правильно понимаю, что молодой человек отказываться не станет?

– Конечно! – даже возмутился Карлос. – Кто же от своего счастья отказывается?

– Какая нежная любовь к деньгам, – не выдержал уже и Эктор.

Нотариус и ухом не повел.

– Я бы попросил сеньора следователя пригласить к нам ритану Ксарес. Как вы понимаете, завещание должно быть оглашено и для нее.

Следователь даже и не подумал спорить.

– Конечно. Сейчас я попрошу навести справки о ее местонахождении.

– У них свой дом, – скрипнула зубами Роза. Ей не хотелось этого говорить, но какая разница? Часом раньше, часом позже… все равно девчонку найдут! Братья и те не ругаются.

– Адрес, ритана Ксарес? – с интересом поглядел следователь.

Роза послушно выдала адрес.

– Сами узнали?

– Столько всего можно узнать в модных ателье, у портных, шляпников и прочих, – отозвалась даже с вызовом Роза.

– Вы молодец, ритана.

Следователь не заметил удивленного взгляда Розы.

А вот отец называл это недостойной пронырливостью. И говорил, что ритана должна быть выше сплетен. А как быть, если она и не захочет, а услышит?

К телефону подошла сеньора Элена Фелиса. Послушала пару минут и даже головой покачала.

– Простите, сеньор, я не могу вам помочь. Ритана Феола будет… я даже не знаю, будет ли она вечером. Скорее всего, она сейчас в полицейском участке.

– Она что-то нарушила?

– Нет. Она маг, и на этом основании помогает тану следователю, – даже слегка оскорбленно отозвалась сеньора Торо. Ее хозяйку в ТАКОМ заподозрили! Что за наглость?!

– Маг? Тану следователю?

– Маг огня. Тан Риалон, – не выдала всю информацию сеньора.

– Благодарю. Вы весьма помогли следствию, – вежливо попрощался следователь. Риалона ему и узнавать не надо – давние приятели. Хороший человек, даром, что тан.

И снова телефонировал. На этот раз в участок.

– Амадо, ты такую ритану Ксарес не знаешь? Феолу Амадину?

– Знаю.

– А можешь меня с ней связать?

Ритана Феола Амадина, которая сидела неподалеку, подняла брови.

– Амадо?

Тан Риалон прикрыл трубку рукой.

– Тебя ищет мой знакомый следователь. – И уже в трубку: – Что случилось? Не для протокола?

– Ее дед помер, – не выдал секретов следователь. – И она в завещании упомянута.

– Умер дед? Завещание? Да она его видела два раза в жизни!

– Хватило, наверное.

Феола, которая прижалась вплотную к Амадо, уже беззастенчиво подслушивая разговор, вспомнила надменного противного старика. Вот ничего он хорошего не придумал, это точно! А всяких гадостей ей и так хватит! Она сморщила нос.

– Поехать придется, – одними губами просигналил ей Амадо.

– Вместе?

– Всегда вместе.

Феола улыбнулась в ответ. На таких условиях она и завещание Патрисио Ксареса перетерпит. Так и быть.

– Я скоро привезу тебе ритану Феолу, – сказал Амадо в телефонную трубку. – Но прошу учесть, что без меня она не будет ни с кем общаться.

– Вот как?

– Брат ританы пока не может исполнять свои обязанности, а ритане семнадцать лет.

– Условно совершеннолетняя.

– Тем не менее.

Следователь и не спорил. Коллега коллеге поможет всегда.

– Хорошо. Привози ее, мы подождем. Сколько?

– Через полчаса.

– Ты меня выручаешь, Риалон.

– Делами сочтемся, – отозвался Амадо. Повесил трубку и посмотрел в глаза Феолы. – Я никогда и никому не позволю тебя обидеть. Жизнью клянусь. Смертью и посмертием.

Глаза Феолы оказались совсем рядом с его глазами.

– Не клянись. Я тебе и так верю. И я тебя люблю…

А целоваться в кабинете все равно неудобно. Так и ждешь, что сюда кто-то заявится.

Но – приятно. Какие же у нее сладкие губки…

* * *

До приезда тана Риалона Роза успела распорядиться по хозяйству. В кабинет и кофе подали, и рогалики, и джем… и специально для следователя яичницу с ветчиной.

Тот жевал, только за ушами трещало!

Работа такая… то голова болит, то живот, то поспать не дадут, то поесть. Но сейчас его кормили и смотрели с сочувствием. Надо пользоваться.

Остальные Ксаресы не протестовали. Голодный следователь – злой следователь. А поест, может, и подобреет.

Риалон тоже себя ждать не заставил. Вошел в кабинет под руку с ослепительной рыжей девушкой.

Именно что ослепительной.

Не была Феола Ксарес такой уж красавицей. Но яркой? Броской! И безусловно, светлой и искристой. Сила обволакивала ее невидимым шлейфом и невольно притягивала чужие взгляды. Хотя и сама по себе девушка хорошенькая. Живая и обаятельная.

– Ритана Феола Ксарес?

– Феола Амадина Ксарес, – улыбнулась девушка. – Сеньор?..

– Сеньор Имануил Эмет Рокелио, – представился ей следователь. – Рад знакомству, жаль, что оно состоялось при таких печальных обстоятельствах.

– Не стоит лицемерить, я деда видела пару раз, и мне плевать, – отмахнулась Феола. – Жив он или умер, меня не касается. Я бы и на похороны не пришла.

– Жестоко! – прошипела Роза.

Феола фыркнула в ее сторону.

– Жестоко издеваться над родней, заставляя плясать вокруг себя, лишая будущего и жизни. А правда по определению не может быть приятной. Патрисио Ксаресу плевать на меня, он родного сына из дома выгнал.

– Он надеялся, что Хулио вернется, – Эктор одобрительно поглядел на девушку. Племянница определенно ему нравилась.

– Ползать ниц и целовать его сапоги? Перебьется.

– Перебился.

– Мне жаль, что вы остались в его власти, – Феола пока не определилась со своим отношением к дяде, надо посмотреть. – Но у вас был выбор.

– Не решился. А там и затянуло.

– Бывает. Итак, зачем я здесь?

– Потому что вы, ритана, упомянуты в завещании вашего деда.

– Я?

– Вы. И ваш отец.

– Забавно. Отца здесь нет, будете вызывать его из колоний или слать письмо?

– Мне и вас хватит, ритана. Мне озвучить завещание, или вы его сами прочитаете?

– С вашего позволения, – Феола протянула руку за листом бумаги.

Нотариус послушно отдал лист. Он-то уловил сразу – ритана Ксарес и этот… тан Риалон, они вместе.

А вот Альба и Карлос этого не уловили.

Карлос расправил плечи, стараясь произвести впечатление на будущую невесту.

Альба послала Амадо призывный и чуточку виноватый взгляд. Может, пока получится вернуться к мужу?

А что такого?

С Патрисио у нее почти ничего не было, а Амадо пока подойдет. Если им выходить в свет, как родителям Карлоса.

Пока… Пока она себе кого поприличнее не присмотрит.

Ах, дорогой, ты же видишь, мне нужно было приглядеть богатую невесту для сына, я готова ради его благополучия на все, но я тебе не изменяла, честно-честно…

А дальше будет видно.

Карлос уж точно мамочке поможет!

Феола читала с отвращением.

Этот… крысиный король… решил, что она – проститутка?! Так, что ли? Ее только деньгами поманить – и она выйдет замуж за… за КОГО?! Этого?!

А, вот он! Память Феолу не подвела. Это тот самый тан Риалон, который сын – и – не – сын Амадо. Как там с усыновлением, неясно, а вот слизень он точно. В мать – или в своего настоящего отца? Женишок нашелся! Сейчас обратно потеряем!

– Тан, а вас это устраивает? – почти прошипела Феола,

– Да, конечно, – расправил худые плечи Карлос.

Амадо выдохнул.

И тут же получил локтем в живот.

Феола промолчала, не желая устраивать сцену при посторонних, но взгляд ее был очень выразителен.

Я тебе еще оторву голову. За то, что сомневаешься во мне.

За то, что даже посмел подумать, предположить… да как ты вообще посмел?!

Амадо ответил виноватым взглядом.

Дорогая, я же следователь, я допускаю – ВСЁ. Вообще всё. Издержки профессии.

Локтем он получил еще раз. Но уже почти не больно.

Ладно уж. Профдеформация – такое дело, Феола вообще шаман. И с этим тоже придется жить.

А потом женщина брезгливо, двумя пальцами за кончик, словно дохлого слизняка, протянула завещание обратно нотариусу.

– Я отказываюсь от этой мерзости. Как это официально оформить?

– ЧТО?! – дуэтом выдохнули трое Ксаресов-деток.

Эктор, Эмилио, Роза… вот уж чего они не ожидали. Да и Альба выпучила глаза. Не сказала ничего по уважительной причине – воздухом подавилась.

– А… у…

Пока она пыталась пропихнуть комок кислорода то ли в себя, то ли из себя, опомнился Карлос.

– Ты… ты одурела?!

Вопль был такой силы, что заколыхался лист завещания в руках нотариуса.

– Потому что не желаю продавать душу? – ехидно уточнила Феола. – Я же правильно понимаю, тан Ксарес собирался мне об этом сказать лично?

Нотариус кивнул.

– Вы угадали, ритана.

– Чего там гадать, нашлись костяшки судьбы, – фыркнула Феола. – На его детей посмотрите, если бы я подчинилась, я бы тоже плясала вокруг старого подонка. Не сомневаюсь, он бы еще раз сорок это завещание поменял.

Нотариус тоже не сомневался.

– Полагаю, ритана, вы правы.

– Вот.

– Но сейчас он уже ничего не поменяет. Вы отказываетесь от очень больших денег. Громадных.

– Насколько громадных?

Список имущества был передан ей в руки.

Феола и его прочитала – чисто из любопытства. И пожала плечами.

– Так как оформлять отказ? Давайте сразу, чтобы два раза не вставать.

– Ты уверена? – тихо спросил Эмилио.

Он уже думал, что все зря. Отцеубийство – страшный грех. А они его взяли на душу… и даже не за деньги? Даром? Вдвойне обидно! Но…

– Конечно, – даже обиделась Феола.

– У меня есть с собой отказ. Форма. Если ритана подождет пару минут, я все сделаю, – кивнул нотариус.

Убийство там, не убийство – дела семейства должны быть в порядке.

Феола протянула ему свои документы.

– Заполняйте отказ, я подпишу.

– Но вы пока еще несовершеннолетняя. У вас только первое совершеннолетие.

Ксаресы опять впали в уныние, но Феола не дала ему расползтись.

– Тан Риалон подпишет, как представитель моего брата. Лоуренсио сейчас в госпитале, он пострадал во время покушения на его высочество. В крайнем случае может подписать его высочество. Родители сейчас в колониях, но они тоже не будут против, – взмахнула рукой Феола. – Не нужна им эта грязь!

Как живой, вспомнился надменный старик, и его глаза – холодные, злые, змеиные. Никогда он ей не простил бы дерзости. А может, и не дерзости. Свободы.

Осознания того, что кто-то с фамилией Ксарес может ему не повиноваться.

Может жить, любить, быть счастливым…

Конечно, Феолу надо было прогнуть, заставить повиноваться. И чем плохо замужество? Особенно если муж ради денег готов на всё. Да и о самой Феоле старик явно так подумал.

Что ж, мы судим о других по себе…

– Девочка, ты осознаешь, от чего отказываешься? – вкрадчиво вступила Альба.

На мужа она внимания не обращала – зачем? Потом она с Амадо поговорит, потом подумает, что с ним делать, потом… сейчас важнее не упустить такие деньги из рук!

Альба и раньше бы рот открыла, она просто не сразу осознала, что сказала Феола. Так это выбивалось из ее картины мира…

Такие деньги!

ТАКИЕ ДЕНЬГИ!!!

И отказаться? Да она безумна, эта Ксарес! Просто безумна!

Феола с интересом посмотрела на Альбу. Она уже поняла, кто перед ней. Но Амадо был спокоен, рука под ее пальцами не дрогнула, пульс не участился. Для них с супругой все кончено. Это единственное, что ее волновало.

– От петли на шею? – подняла брови Феола. – Любое предложение тана Ксареса отравлено.

– Если бы он остался в живых. А он умер.

– И что?

– Теперь вы спокойно можете пожениться с Карлосом, пожить вместе, получить деньги. Не понравится – разойдетесь. Теперь завещание уже никто не изменит, и дергать вас за веревочки не будет. Подумай сама, это громадные деньги. Ты третья в семье, много ли тебе достанется? А это свобода, независимость…

– Ваш сынок рядом…

– Составьте брачный контракт. И потом – Карлос будет рядом, да!

Феола насмешливо фыркнула.

– Я не продаюсь.

– А речь и не идет о продаже.

Девушка покачала головой.

– Ритана Риалон, называйте вещи своими именами. Выйти замуж на первого попавшегося мужчину из-за денег – это проституция. Только узаконенная. А если учесть, что деньги не его, и он тоже из-за них женится, то проституток становится две. Даже три, вы ведь тоже в стороне не останетесь? От семейного бюджета?

– Ах ты…

– Я. И руки распускать не советую, – Феола полюбовалась ноготками и добила: – Я не продаюсь. А что мне нужно будет – заработаю.

Альба сжала кулаки.

– Ах ты…

Она бы еще как распустила руки. И не остановили бы ее ни бывший муж, ни полиция, но Феола продолжала разглядывать ноготки. И на одном из них светился огонек. Яркий такой, размером с вишенку.

– Ты… маг?!

– Да. Ксарес об этом, правда, не знал.

Маг… Альба быстро просчитала варианты. И заметила она и еще кое-что.

К примеру, взгляд Амадо на наглую тварь.

Ответная змеиная улыбка расцвела на губах женщины.

– Дорогая Феола, уж позволь так тебя называть на правах будущей свекрови. Ты уверена в своем отказе?

– Вполне. Вы еще не заполнили документы? – Феола сдвинула брови, глядя на нотариуса, и тот сделал вид, что торопится.

Врал.

Наслаждался спектаклем. В каком театре такое увидишь? Там все однообразно, скучно, а здесь! Вдохновляющее слово – ДЕНЬГИ! Крупные деньги! И такое борение чувств начинается – приятно посмотреть!

– Я правильно понимаю, ты заинтересована в моем супруге? А ведь я могу и не давать ему развод, – мурлыкнула Альба. – Попр-робуем договор-риться?

Феола пожала плечами.

Не даст она развод.

Ага-ага… когда с одной стороны королевская воля, плюс епископ Тадео, да скромные братья в неприметных рясах, да еще маги… Альбу под землю зароют и выкопать забудут. Смешная женщина.

Но узнать, что она предлагает, стоит. Не ради согласия, просто чтобы Амадо на женушку во всей красе поглядел. И никогда не жалел ни о чем.

Маленькая такая женская хитрость. Показаться любимому мужчине вдвое порядочнее и краше на фоне расчетливой и подлой стервы. Обычно такую еще поищи, а тут вот она! Сидит, наслаждается собственным умом!

Феола о себе точно знала, что с ней жить сложно. Шаман ведь…

Научил ее Адэхи, но в том и беда, любому мужчине с ней будет трудно. А здесь – посмотрит Амадо, вспомнит свою первую жену, да и выдохнет. Нет, шаман рядом с такой гадюкой – это радость!

– Что вы предлагаете… свекровушка?

– Выходишь замуж за Карлоса Живете год, потом разводитесь. Семьдесят процентов денег ему, тридцать тебе. Ну и мой бывший муж в придачу.

На лице Амадо выразилось такое отвращение, что Феола едва не рассмеялась.

Сработало!

И улыбнулась.

– А брак ведь должен быть консумирован, – Карлос гордо выпятил цыплячью грудь. – А я к этому уродцу и щипцами притронуться не смогу.

Грудь сдулась обратно. Карлос пытался переварить полученную информацию.

Это его?.. К нему?!. Но… к-как?!

– Я – не продаюсь, – отчеканила Феола, выдернула из-под рук нотариуса заполненную форму и быстро расписалась. А потом вручила лист Эктору, который прижал его к груди нежно, но крепко – не вырвешь.

Уж помолчим, что через год Амадо ей просто побрезгует. Подстилкой из-под его пасынка. И останется Феола с разбитым сердцем, Амадо с разводом, и Альба с сыночком – в деньгах и довольные. Вот еще не хватало!

Никакие деньги такого не стоят! Возьмешь раз, а жизнь себе навек испортишь.

Уж молчим, что дело не на высокой горе происходит. Тут тебе и следователи, и нотариус, и все Ксаресы, через три дня такие слухи по Астилии пойдут, что не отмоешься. Проще будет обратно уехать, так и туда доплывет.

Нашли идиотку – жизнь свою на пару монет разменять! Тьфу!

– Ты хорош-шо подумала, что делаешшшшь?! – окончательно перешла на родной гадючий Альба. – Я ему никогда не дам развода! Я вам всю жизнь испорчу… одумайссся!

Амадо коснулся локтя Феолы.

– Не переживай, рыжик. Для развода нужно или согласие, или обстоятельства. К примеру, супружеская измена, подтвержденная не менее чем тремя свидетелями. А они, я так полагаю, в этом доме найдутся. Разведут нас быстро и со свистом. Что бы Альба ни говорила.

– Найдутся, конечно, – согласился Эмилио. – Это в протокол нужно или как-то еще? Орала ваша бывшая, уж простите, на весь дом. Когда отец ее того… радовал во всех позах.

Альба выплюнула грязное ругательство.

Карлос съежился в кресле.

Здесь и сейчас под каблучки туфель Феолы летели шикарные костюмы и мобили, дома и виллы на побережье… и душу полнило непонимание.

Как она может отказываться от ТАКИХ денег?!

А ведь отказывается!

Легко и непринужденно, и не жалеет, это он видит. Хотя чего удивляться? Если кто-то легко отдает деньги, значит… значит, у него просто еще есть! И побольше!

Только вот… опять непонятно, зачем этой девушке Амадо Риалон! У него же нет денег!

Карлос точно знает! И мама знает… так зачем?!

За серьезными размышлениями он пропустил момент, когда Альба начала орать и биться в истерике.

– Убью, всех убью… и тебя, и его, и ее!!!

Мужчины переглянулись.

– Тан Риалон, мне придется все же арестовать вашу супругу, – развел руками следователь. – Она вполне могла убить тана Ксареса, просто не всё рассчитала…

С точки зрения Имануила Рокелио, всё было логично.

Старичок переспал с молоденькой, составил завещание, сообщил ей об этом в постели… ритана, зная о его привычках менять последнюю волю, позаботилась, чтобы у него не было такой возможности. Не рассчитала только выходки Феолы.

Да, не все продаются. И от этого как-то приятно на сердце.

Казалось бы – громадные деньги! Бешеные! Тут и счета, и несколько поместий, и дом в столице, вот этот, огромный, набитый антиквариатом. А Феола смотрит равнодушно. На дом.

Вот на Амадо Риалона она смотрит с любовью. Альба, кстати, наоборот, не может поверить, что так бывает! Что кто-то отказывается от громадных денег… да, эту девочку она явно не просчитала. Но так бывает, нет идеального убийства.

Все сделала, чтобы отвести от себя подозрения – и прокололась на честности ританы Ксарес.

Определенно – арест. А там посмотрим!

Амадо кивнул.

– Да, пожалуй.

– Ты!!!

Альба окончательно потеряла человеческий облик и завизжала вовсе уж невообразимое. Да так, что вчетвером выволакивали из кабинета.

Нотариус смотрел на это с глубоким пониманием человеческой натуры.

В убийстве дамочку обвиняли – это ерунда, это ничего, но стоило ее лишить денег – и трагедия жизни разыгралась во всей красе.

– Ритана… эм-мм… Феола, – кашлянул Эмилио. – Мы вам признательны за этот поступок. И… я понимаю, что раньше нам было бы сложно общаться, но может, еще не поздно как-то наладить отношения?

Феола пожала плечами.

– Посмотрим. На похороны деда я приду. И мои брат с сестрой тоже, а дальше будет видно.

– И тан Риалон, полагаю, тоже?

– Как мой будущий супруг, – кивнула Феола, крепко беря Амадо под руку. Да тот и не протестовал – не дурак!

– Мы будем рады вас видеть. Хотя повод и печален…

Феола еще раз кивнула. И промолчала.

Она догадывалась, что на руках дядюшки (а то и обоих) кровь деда. И что?

Такое вот циничное шаманское отношение. Покойный был той еще гадостью, провоцировал окружающих и доигрался. Почему, если человек поднимает с земли ядовитую змею и начинает раскручивать ее за хвост, ему орут – брось, ужалит?! Более того, если змея ужалит – говорят, мол, сам дурак. А если он так же издевается над окружающими?

Убийство это или законная самозащита?

Феола не знала. И лезть в это не собиралась.

Что будет с Альбой, она преотлично знала.

Месяц в тюрьме, а то и вовсе в монастыре, на хлебе и воде, потом выпустят уже свободной ританой Аракон, и пусть идет куда пожелает. Проверят ее, да и докажут, что не убивала ритана никого.

Невиновна.

Вот тот же Хавьер и проверит. Некроманты это хорошо видят, просто сейчас всем не до Альбы. Мединцев бы как-то упорядочить и успокоиться.

А дядюшки… вот не ее это дело! Раскопают? Дороются до истины? Отлично! Она помогать не станет!

Феола была уверена, с Карлосом – это только начало. Проба пера.

Потом последовал бы новый укол, попытка давить на нее, на Лоуренсио, на Лисси, возможно, дед попробовал бы добраться до родителей… что она бы сделала?

Убила его. Просто кто-то сделал это раньше.

Пусть так. Она не одобряет убийства, но в качестве благодарности не будет помогать в поиске злоумышленников.

Амадо мог бы разгадать улыбку на губах Феолы, но ему было не до того. Он размышлял, что сказать тану Аракону. К тестю с тещей он относился хорошо, и огорчений им не желал. Да и возраст у них немаленький, и это не маги, обычные люди, тут любое потрясение может сильно навредить здоровью. Ладно, он что-нибудь придумает. И Феола помочь не откажется.

Карлос коснулся его рукава.

– Пап…

– Полагаю, молодому человеку будет неуютно в нашем доме. Здесь его более ничего не держит, – пропел Эмилио. Уж очень его достал наглый юнец.

Амадо тоже не проявил снисхождения и понимания. И не стал говорить, что все совершают ошибки, сыночек, вернись домой, денег дам.

– Я сейчас телефонирую… надеюсь, мне не откажут в любезности и предоставят возможность поговорить?

– Для вас – все что угодно, тан Риалон, – кивнул Эктор. Мужчина ему понравился. Не повезло человеку с женой, ну так бывает.

Амадо посмотрел на Карлоса тяжелым взглядом.

– И договорюсь насчет тебя. Думаю, ты понимаешь, после этого скандала здесь тебе ловить нечего. И в столице тоже.

– Я знакома с ее высочеством. При дворе можешь и не рассчитывать на карьеру, – Феола вовсе уж недобро оскалилась. Женская проституция выглядит гадко. А мужская – еще противнее. Так что Амадо она поддержит, даже если тот сыночка на Луну закинет! А лучше и подальше!

Карлос понурился еще больше.

Ну да, если у нее и при дворе связи, и деньги есть…

– А может…

– Может, – согласился Амадо, набирая номер. – Сеньор Маркос Антонио Редондо?

– Слушаю, тан Риалон, – разнесся по кабинету сочный мужской голос.

– Сеньор Редондо, вы говорили, что вам нужен помощник. Юноша со знанием языков, умелый и расторопный? Вы пока никого не нашли?

– Пока не нашел, к сожалению.

– У меня есть тот, кто вам нужен. Тан Карлос Амадо Риалон изъявил желание поработать. Маршрут у вас длинный, как раз тан и языки подтянет…

– Хм. Вы уверены, тан? У нас не детская прогулка, все же это и надолго, и достаточно опасно.

– Вполне уверен. Немного здравого смысла пойдет моему сыну на пользу.

– Тогда жду как можно скорее. Корабль «Принцесса Ветра» отплывает с отливом.

– Я вам доставлю его, – кивнул Амадо. И уже Карлосу: – Собирайся. Пусть слуги помогут.

И проконтролируют, чтобы никуда не сбежал.

Карлос понурился еще больше. Эктор подозвал лакеев и принялся им что-то объяснять вполголоса. Риалон дружески попрощался, пожелал удачи в путешествии и закончил разговор. Потом оглядел собравшихся и пояснил:

– Не осуждайте, пожалуйста, Карлоса. Его мать все время искала, где выгоднее, вот и он начал поиски. А мне было некогда заниматься сыном. Сам виноват. Работа, дела… Полагаю, путешествие в колонии Карлосу пойдет на пользу.

– Однозначно, – кивнула Феола. – Насколько длинное путешествие?

– Полтора года. Потому сеньору и сложно найти себе помощника. Сына Творец не дал, одни дочери. Карлос, облизнись, старшей десять лет сейчас.

Карлос опустил глаза. Мелькнула в них мысль: и что такого?

– Но полтора года…

– Зато все забудется, скандал уляжется, а ты еще денег заработаешь и экзотические сувениры дамам привезешь. Они оценят.

– А… мать?

Совесть и у Карлоса иногда пробуждалась. Жаль, редко.

– Мать… мать – это хорошо. Только вот помочь ты ей не сможешь, а развод у нас будет громким и грязным. Тебе хочется, чтобы все пальцами показывали? Сплетники такое любят…

– Ты же ее не бросишь?

– Разведусь – определенно. Но не брошу и помогу.

Карлос кивнул.

Совесть (весьма небольших размеров) успокоилась и улеглась. Карлос здраво рассудил, что этот выход для всех лучший, да и матери будет проще устроить судьбу без него. Мало кому понравится чужой ребенок рядом.

Амадо?

Можно остаться с отцом, но денег-то все равно не будет. Медяки жалкие, плюс насмешки, остракизм – на такое он не соглашался. Действительно, корабль, путешествие, романтика…

Амадо читал все эти мысли на лице сына, как в открытой книге. Что ж.

Может, и из Карлоса что-то хорошее получится? Но что не рядом с Альбой – факт. Она вконец мальчишку испортит своей погоней за легкой наживой.

– Иди, собирай вещи. Быстро.

Карлос кивнул и вышел. И за ним, на всякий случай, направились два дюжих лакея. Мало ли что? Сначала эти таны соглашаются, потом в окошко прыгают, а кому стекла вставлять? То-то и оно! Лучше подождать чуточку, а потом и сдать дурачка отцу на руки. Пусть мучается.

Вот ведь… что тан, что сеньор, а дураки везде растут! И везде-то им бы кренделей небесных! А они бы – ух! Вот ух и выходит. Иногда – полный.

Вскоре дом Ксаресов опустел.

Остались только члены семьи, которые принялись готовить тело патриарха к погребению.

Братья переглядывались и упорно молчали. Беседовать хотелось, но было страшновато. Вдруг подслушают? А им нельзя. Им лучше помолчать.

Раскроют ли их преступление?

Неизвестно. Но пока им дали время позаботиться о своих семьях. И они не упустят шанса.

Только вот Розу в чувство приведут… она опять упала в обморок.

Это и понятно, гадкое зрелище – удавленники.

* * *

В одном из полицейских мобилей горько плакала Альба Риалон.

Не о Патрисио Ксаресе.

Не о своем сыне. Не о муже и репутации семьи.

О том, чего она уже никогда не получит.

Амадо был прав на сто процентов – вспыхнет громкий и безобразный скандал. И подвиги Альбы будут пережевываться еще долго. Может, годы.

Лучший вариант для Карлоса – уехать.

Лучший вариант для Альбы…

Такого нет.

Разве что в монастырь, но для этого она слишком любит жизнь.

В другой город? В провинцию? В другую страну?

Но кто будет ее там содержать?

А деньги были так близко… деньги, положение в обществе, возможности… и Альба выла белугой, не в силах остановиться. Вот где горе-то!

А Патрисио… что – Патрисио? Жалеть его, что ли?! Да вот еще не хватало! Себя Альбе было жалко, СЕ-БЯ!!! Но уж никак не чужого дядю.

Таких сорок штук найдется! Не один, так другой… или не найдется.

Как же все плохо!

* * *

Марина Розалия Роблес в этот момент не плакала.

Вот ее тетка рыдала и каялась, каялась и рыдала, размазывала сопли и снова рыдала, особенно когда ее спрашивали про якобы приворотное. А что ей было делать? Алехандра даже и не сильно оправдывалась.

Ну… и что?! Попробовала, не получилось, но кто ж знал, что ее так жестоко и коварно обманули?!

Поймите, она ведь женщина! Она мечтает устроить судьбу племянницы! Она хотела как лучше!!!

А Марина спокойно, не отвлекаясь, рассказывала про теткины беседы по телефону.

Про встречи, про поездки.

Серхио Вальдес, который лично решил допросить девушку, тряхнув стариной, только облизывался. Хороший свидетель – это ж чудо!

А то поют иногда такое…

Видел человека в черном башмаке, второй башмак красный, с рыжими волосами и зелеными глазами, он был в цилиндре, котелке и кепке одновременно, да, и в зеленой одежде. С красными ленточками.

И главное, клянутся!

В полиции даже поговорка есть. «Врет, как очевидец».

Вот Марина старалась не врать и не домысливать. Попросила блокнот, иногда сверялась с ним, уточняла в своих записях. Пояснила – боялась, что забудет разговоры тетушки, вот и делала для себя заметки. Серхио расспрашивать не стал, для чего ей это надо было, чего тут спрашивать, сам бы соломку стелил, но про Алехандру все вытряхнул.

И «обрадовал» девушку:

– Скорее всего, вашу тетку отошлют от двора. Куда-нибудь в монастырь.

– А меня? – заинтересовалась Марина.

– Учитывая сотрудничество со следствием и вашу личную непричастность к попытке убийства – думаю, как раз вничью сойдемся. Его величество просто забудет о вашем существовании.

Марина понурилась.

При дворе она все же завела знакомства, и польза от них была немалая. И все бросить? И снова в провинцию? Можно и так, но темп она потеряет сильно… Серхио заметил ее гримаску.

– Что-то не так?

Правду говорить вэтот раз Марина не стала.

– Понимаете, тан Вальдес, я небогата. А хорошие шансы выйти замуж – при дворе.

– Ах, вот оно что? Этому горю помочь нетрудно.

Это кому как. Марине было трудно. Вылетит из дворца тетка, вылетит и сама Марина. И не сможет быть полезна тем, с кем уже наладила контакт. При дворе не платят деньгами за слова. При дворе платят информацией за информацию!

– Нетрудно?

– Вам нужно присутствие при дворе – или работа?

– Присутствия будет достаточно. – Работу Марина и сама себе нашла. И квартирку снимала, и вообще… тетка ей уже больше мешала со своей авторитарностью.

– Я переговорю с таном Кампосом. Полагаю, он сможет организовать для вас лично – и только для вас пропуск во дворец. Можно бы устроить вас в свиту ее высочества, но если вы не хотите…

– Ее высочества Маргариты Марии?

– Да.

– Но это же другое дело!

Серхио улыбнулся.

Девочка оказалась умненькая и серьезная. А ему не помешают свои люди при дворе.

Слух там, сплетня тут… она поймет. И мужчина улыбнулся в ответ. Уже с чисто деловым интересом.

– Договоримся.

* * *

Когда архимаг желает куда-то попасть – он туда попадает.

Или крупно попадают все остальные.

Альварес Франсиско Авила выехал в столицу сразу, как только услышал о взрыве. В минуту не долетел, но был бы он по воздуху, а не по огню, так сам бы полетел. Но с огнем сложнее.

Альварес практически не выиграл бы времени, но приехал бы обессиленным.

Час или полтора – это не так важно.

Ленора жива, она практически здорова. С ребенком все в порядке – можно… ладно. Можно и нужно спешить. Но по-умному.

Альварес спешил, как мог. Но вот он стоит перед дворцом – и его не пускают. И что делать? С Ленорой он связывался через парные браслеты. А с кем решать вопрос сейчас?

Просто ломиться в закрытые двери?

Пытаться что-то доказывать?

Вообще-то он архимаг.

Поэтому мужчина пошел самым простым способом – и зажег на ладони скромный такой столб огня. Высотой три метра и диаметром сантиметров пять.

– Как вы думаете, я пройду через вас? – ласково уточнил он у стражников.

Стражники оказались не из трусливых.

– Может, и пройдете, – отозвался один из них, активируя все защиты, которые висели на нем. И лишний раз благодаря тана Кампоса, который настаивал, чтобы все делалось по правилам. Есть там король во дворце, нет короля – вы на его величество не глядите! У вас свои обязанности, вот ими и занимайтесь! – но не через всех.

Альварес с уважением поглядел на стражника.

А парень не из трусливых.

Понимает, что его тут и положат, но торговаться не собирается.

– Магией поклясться, что я не враг?

– Поклянись, – кивнул второй из стражников. – По всей форме, магией…

Альварес вытянул руку.

– Я, Альварес Франсиско Авила…

Клятву ему довести до конца не дали. Еще бы Бернардо не доложили о таком…

– Жених моей кузины?

Альварес ощутимо расслабился.

Короля он признал практически мгновенно. Видел снимки принца в газетах, а потом сделал логичный вывод. Если его отец умер, значит, Бернардо коронуют. Да и тонкая диадема на темных волосах говорила сама за себя.

– Ее высочество Ленора действительно оказала мне честь.

– Вот и я… окажу. Пропустить, – распорядился Бернардо. И направился в кабинет, не задумываясь, следует ли за ним архимаг. Но Авила не отставал.

За что закономерно и получил в челюсть, как только закрылась дверь кабинета.

Увернулся, но по губе все равно вскользь пришлось. На ковер капнула кровь.

Сжечь?

Но… король как-никак.

– Стражники это сделали бы лучше.

– Лучше, – согласился Бернардо. – Это тебе за соблазненную кузину. Когда вы собираетесь пожениться?

– Хоть завтра, – Авила мгновенно перестал сердиться. Если такое дело… ладно! Он признает за Бернардо повод сердиться. Ему бы тоже не понравилось, если бы кто-то его сестру в постель затащил. Хотя кто там и кого тащил – еще большой вопрос.

– Вот и отлично. Прикажу подготовить вам пышную свадьбу. Народу надо отвлечься от всех этих проблем, да и взрыв…

– И это будет за наш счет?

– Именно. Поженитесь и уедете в поместье.

– У меня нет поместья.

– Будет. Я его Леноре пожалую.

– Перебьемся.

– Не спорь с королем. Тебе не нужно – так ей пойдет. И детям потом. Понял?

Альварес зашипел сквозь зубы. Но стерпел. Ладно уж, он действительно виноват, да и поместье… понятно, архимаг себе денег всегда заработает. Но нигде не сказано, что все их дети будут магами.

– Это…

Бернардо уселся за стол и взъерошил волосы, залихватским движением сбив набок диадему. Опомнился и поправил ее обратно. Правда, получилось кривовато.

– Это нужно. Чтобы видели, что у нас в роду и маги есть. И чтобы отвлечь людей.

– От чего? Взрыв уже был…

– Он был организован членами королевской семьи. Так что… сплетен будет много, – качнул головой Бернардо. – И тут ваша история любви. Я и кузена буду использовать, он собирается жениться на сеньорите…

– Герцог?

– Там такая сеньорита, что иным герцогиням до нее не добежать.

О, в это архимаг верил.

– Ладно. Где сейчас Ленора?

– В своих покоях. В больнице она оставаться не захотела, и за ней приглядывает маг жизни. Она обязательно погружает Ленору в сон на несколько часов.

– В сон?

– Лекарства ей нельзя. И с магией сложно, когда… сам понимаешь.

Альварес понимал. И волновался вдвое.

– Да.

– Феола отличный специалист, это все признают. Так что пойдем, я тебя провожу в покои кузины, посидишь с ней, с ее матерью познакомишься… ты же должен найти общий язык с будущей свекровью?

Альварес невольно покривился.

Свекровь, ага…

Спихнули его Ленору в университет – и как забыли. Бернардо, четко отслеживая его эмоции, покачал головой.

– Не суди. Дед был тем еще гадом, живи Ленора с нами, он бы ей судьбу сломал. Сам с ее матерью поговоришь, поймешь.

Альварес промолчал.

Поймет, не поймет… видно будет.

– Где она? Ваше величество…

– Брен. Можешь меня называть домашним прозвищем, только не на людях. Все равно родней будем.

На предложение дружбы Альварес отозвался, хотя и не сразу.

– Меня в семье называют Варс.

И мужчины пожали друг другу руки.

Бернардо искренне считал, что архимаг в семье – хорошее прибавление. Что уж там, если бы Феола по уши не была влюблена в Амадо Риалона, он бы за ней сам приударил.

Маг, да еще красивая и умная – потрясающее сочетание. А что любви нет… это бы пришло со временем.

Альварес тоже считал, что король может причинить ему кучу неприятностей. Не слишком серьезных, но из страны уезжать придется, на новом месте все начинать – тоже. А не хочется. И Леноре здесь нравится.

Но если его величество делает шаг навстречу… Варс – не дурак. Он тоже попробует дружить. И с королем, и с братом жены, и со свекровью. Хотя последнее сложнее всего.

Но пока – Ленора.

Забегая вперед – подружиться им все-таки удалось. Не сразу, но для ее высочества важно было, чтобы ее дети были счастливы. Лоренсо не фыркал, потому как и сам был в пуху по уши. Висента, как ни крути, даже не маг. А разрешение на брак ему дали. Вот и нечего тут губы кривить.

А уж когда пошли внуки…

Постепенно все наладили общение, да и короне Альварес помогал не раз. А пока он шел по коридору вслед за его величеством и думал, как будет сидеть рядом с кроватью Леноры и держать ее за руку, как она проснется, как заулыбается, как на шее у него повиснет… это и есть счастье. И он ни секунды не упустит.

Забегая вперед – так и вышло.

И ее высочество оценила отношение архимага к своей дочери, и пошла ему навстречу, со свойственными ей тактом и чуткостью. А там семья, дети…

Его высочество Аурелио Августин, наверное, в гробу вертелся со злости. Но на это его потомкам было глубоко наплевать.

* * *

Рейнальдо Игнасио Шальвейн наслаждался заслуженным отпуском.

Даже со сломанной ногой.

А что нога? Сидеть в кресле она не мешает.

Разговаривать с детьми она не мешает.

Валяться с любимой женой в кровати, и не только валяться… они еще не старые. И Паулина вполне может еще ребенка родить, если захочет.

Так что…

Можно страдать из-за ограничения подвижности.

А можно вспомнить, как ты призраком в пещере просидел несколько десятилетий, и наслаждаться тем, что у тебя есть. Рейнальдо и наслаждался.

Отпуск – и точка!

А не сломай он ногу, его бы точно на работу потащили! Вон что в столице происходит! Он бы точно в стороне не остался.

С одной стороны – интересно.

А с другой, есть в этом какое-то удовольствие. Понимать, что все происходящее прекрасно и без тебя произойдет! Это ж счастье!

Да какое!

Валяться на кровати и безмятежно наблюдать за событиями! Хотя и участвовать тоже хочется.

Но женщины были неумолимы. Еще минимум двадцать дней. Не то кость плохо срастется, несмотря на все ведьминские отвары. Сеньора Долорес – она не всесильна, лежи и не дергайся! И точка!

Но… сколько лет он наблюдал? Сейчас бы все же поработать…

Звонок от Амадо Риалона прозвучал приятным компромиссом.

– Рей, приветствую.

– День добрый. Как дела, как расследование идет?

– Рей, очень нужна твоя помощь.

– Мне еще дней двадцать не ставать. Пятнадцать – точно.

– Понимаю. Но, возможно, ты мне и так поможешь?

– Ты будешь излагать дело по телефону?

– Так оно же государственное. Его величество выделил мне защищенную телефонную линию! Никто и ничего не узнает.

– Хм-мм… допустим. Рассказывай!

Верилось с трудом, любой разговор можно подслушать. Но вдруг? В любом случае, если Амадо собрал достаточно информации, то им хватит и одного разговора. А если нет…

А… все равно интересно!

Рейнальдо внимательно слушал.

Иногда спрашивал. Иногда просил помолчать и думал.

А потом даже плечами пожал у телефонного аппарата.

– Амадо, почему ты сам не догадался? Это же просто!

– И… кто?

Рейнальдо преспокойно назвал имя. Прослушал вопль в трубке, фыркнул.

– Чего ты удивляешься? Все логично. Именно этот человек.

– Но он женат!

– Да неужели? И давно кто-то видел его супругу?

Амадо задумался.

– Я… я не помню. Она постоянно в поместье.

– А кто в этом поместье бывал? И когда?

– Э-э-э…

– Навести его. И сам убедишься. Только… если я правильно понимаю ситуацию, бери с собой пару магов. И Хавьера, что ли? Он хоть и Карраско, но некромант отличный, это у них в крови.

– Думаешь?

– Уверен.

Разговор продолжался еще минут пять. Потом Амадо повесил трубку и задумался.

Навестить этого человека?

А почему нет?

О нем никто не думал, прав-то у него на престол практически нет! Но именно потому ему и нужна Мерседес. И родство у них дальнее, дети нормальные будут, здоровые.

И Церковь против не будет.

И на двоих у них достаточно королевской крови наскребется. И ума у него хватает.

Амадо не поленился, телефонировал в свой университет и узнал, что Оскар Рикардо Фальконе закончил свой курс первым. То есть лучшим. С золотой медалью и красным дипломом.

Сможет такое дурак?

Не сможет.

Отец его признал, официально Оскар Рикардо – граф Фальконе. Не герцог, все же не главная ветвь, а одна из побочных, но тоже очень неплохо.

И титул он получил, кстати, потому что женился на последней из Фальконе. Бриссе Паулине Фальконе.

Графиня осталась без отца, последней в семье… конечно, графство там – больше название, но деньгами отец сыночка не оставлял, жить можно. Да и сам Оскар… а чем он, кстати, занимается?

А вот снова интересно!

У него своя верфь. И он строит яхты.

Нет, не просто так, для всех, кому захочется.

Оскар Рикардо строит ДОРОГИЕ яхты. Для сливок общества.

Корпус из лучшего дерева, золото, шелка, отделка… каждый проект разрабатывается индивидуально, с учетом вкусов и предпочтений каждого клиента.

Стоит такая яхта дороже иного дворца.

Но – изготовленная членом королевской семьи, хоть и побочным!

Вышедшая из-под рук сына его высочества!

Мало качества! Тут еще и спесь почесать!

Так что Оскар не бедствовал. Лично проектировал, рассчитывал, контролировал процесс от и до. От закладки до спуска на воду.

От дерева до последней нитки на обивку.

Сам испытывал яхты, сам…

И Рейнальдо был уверен, что он – причастен.

Это было самым логичным вариантом. А кто еще?

Больше некому. Других гениев в королевской семье просто не предвидится, а вот Оскар… он мог все рассчитать на годы вперед. И с мединцами, и с другими членами семьи.

Мог подставить кого угодно.

А вот и еще звено цепочки.

С Меганой они знают друг друга достаточно давно. Их родители жили по соседству.

Родители Меганы и мать Оскара.

Так что… подозрения есть, осталось доказать. А еще – повидаться с Бриссой Фальконе, если получится. Или попросить некроманта. Если Рей сказал, что она может быть мертва… да, наверное, надо поговорить с Хавьером. Шальвейн не ошибается.

(обратно)

Глава 7

С раннего детства Брисса Фальконе была уверена, что ее ущемляют.

Оскорбляют, обижают и не дают жизни.

Разве нет?

Разве – да!

И были, были у девушки для этого основания.

Она родилась у родителей поздно, была нежданным ребенком – и единственным. И логично стала для родителей светом в окошке и поздней радостью,

Для мамы так точно.

Отец был разочарован тем, что Брисса девочка, и иногда не мог скрыть своей тоски.

Кому графство передавать? Мужу?

А кого себе дочка еще найдет? Вот вопрос?

Был бы у него сын…

Но супруга ему второго точно не родит, возраст УЖЕ не тот. И помереть еще долго не помрет. Возраст ЕЩЕ не тот.

Он в безвыходной ситуации.

Что делать?

А что делают многие от безысходности. Запить и загулять. Да с размахом, вдохновенно…

Думаете, он после этого помер? Да вот ни разу! Только дурную болячку подхватил! Мать ей наградить не успел, но у самого уже одной радостью в жизни меньше стало. От некоторых вещей и маги не спасают.

Бесись, не бесись, граф Фальконе, а сына тебе точно не видать. Разве что помечтать. Напившись.

Так граф и стал поступать.

Пить и пить. Как проснется – выпить и снова запить.

И ладно бы пил он, не теряя человеческого облика! Но – нет!

Граф был буен во хмелю, орал песни, лез то туда, то сюда, колотил всех, кто под руку подвернется, орал непристойные песни…

Брисса быстро научилась убегать и прятаться. А вот ее мать, Паулина Фальконе, такой сообразительностью не отличалась. Казалось бы – чего тут сложного? Каждая прачка тебе скажет, что с пьяным разговаривать нельзя. Это – не человек. Это скотина, у которой нет разума. Только вино между ушей плещется. Куда плеснется, там и защиплет. И что ему там вздумается?

Да кто ж его знает!

Что угодно!

Казалось бы, Бриссе стоило посочувствовать? Поддержать?

Нет, на это ни у кого не хватало душевных сил. Вот ее мать было жалко. Паулина Амира Фальконе, хоть и была бестолковой, хоть и глупой, но доброй.

Доб-рой.

В ущерб себе, по глупости, но все-таки!

Она бы пожалела кого угодно. Мужа она тоже жалела.

И дочь… тоже.

Видела ее натуру – и от всей души жалела. Тяжко ей придется с таким-то характером…

Конюх скабрезно пошутил, и Брисса услышала? Бедняга двое суток мается животом. И быстренько увольняется. Хотя… ничего он особенного и не хотел, и не думал. Просто это – конюшня, а не официальный прием в королевском дворце. На конюшне так не ругаются, там так разговаривают.

Служанка принесла слишком теплую воду?

Брисса не задумается все выплеснуть ей в лицо.

Подруга сказала что-то не то? Впрочем, с таким отношением у Бриссы никаких подруг не осталось уже к десяти годам. Ее приглашали на праздники, все же графиня. Ее терпели – даже ее отец не мог пока пропить все графство. Ей вежливо улыбались, в том числе и ради матери.

Но любить?

Есть такие люди, которых любить просто не получается. Словно отводит тебя от них.

Вроде и красивый фрукт, и кожица яркая, а внутри – гнилье. Злоба, ненависть, презрение… Брисса такой и была, а скрыть норов по малолетству не умела, так что люди старались держаться от нее подальше.

Мерзко, знаете ли.

Будь она хоть кем, будь ее мать хоть какой, а только девчонке мерзкой розог бы выдать. Да побольше, почаще и посильнее. Глядишь, и поймет чего.

Или нет?

Некоторые до самой смерти не понимают. Делают другим гадости, орут: «а меня-то за что?!» и продолжают. Может, Брисса из таких и была, кто ж ее знает? Выяснить ни у кого не получилось – жизнь шла своим чередом. И случившемуся никто не удивился. Даже Брисса.

Пьяный – не человек. Это опасное дикое животное, и степень его опасности прямо пропорциональна градусу опьянения.

Злости у графа хватало, ненависти тоже, так что…

В один прекрасный момент Паулина просто совершенно случайно упала с лестницы. Случается…

По счастью, девочке тогда уже было четырнадцать. И отца она за это возненавидела лютой ненавистью.

За мать?

Нет. Сразу – и за всё. Самое ужасное, что Брисса равно не любила обоих родителей. Отца – за то, что он ее не любил. За пьянство, бедность, скотское поведение.

Мать – за бедность, глупость, долготерпение… сама Брисса давно уже кое-какие травки нашла. И готова была их применить.

А что такого?

Мало ли что эти алкоголики могут по пьяни сожрать? Покажется человеку, что волчья ягода – это калина, он и скушает пару кустиков. И не надо говорить про вкус, он и не заметит ничего!

Красное?

Красное!

Горькое? Наверное… да неважно это! Бриссу такие мелочи не остановили бы. А вот мать… которая и тащить этого урода стала бы, и выхаживать, и могла бы заподозрить дочь… ладно – заподозрить! Но еще и рассказать о ней в полиции! Вот это Брисса уже расценивал, как предательство.

Но когда мать умерла, девушку уже больше ничего не сдерживало. Так что…

Ровно через десять дней после похорон матери Брисса окончательно осиротела.

И билась в истерике рядом с телом отца. И рыдала, и скулила: «Оба, обааааа… на кого вы меня остааааавилиииии…».

Может, Шальвейн и раскусил бы ее, но убийством занимался другой следователь.

Местный.

Он пришел к простому выводу.

Дело было закрыто, смерть графа признана несчастным случаем (по пьяни и на тараканов с вилкой охотятся, а то чего тут семечки разбегаются? И за рыбой ныряют в водоворот – голыми руками ее ловить), а вот Брисса…

С Бриссой все было не так просто.

Четырнадцать лет – несовершеннолетняя. Нужен опекун. Кто? Вариантов мало.

Либо родители графа, либо родители графини… ага, как же! Родители графа уже умерли.

Родители графини были живы. Но опекать мерзкую девчонку решительно не хотели. Всего у них было четверо детей, сын и три дочери. И Паулина с дочкой к ним приезжала. Целых четыре раза.

Потом родители высказались жестко.

Мол, тебя примем в любую минуту.

Твоего супруга потерпим. Хотя лучше б он пить перестал.

А вот дочь не привози. Никогда. Ни за что.

Наверное, бабушке не слишком понравились испорченные платья, сломанный рояль и придушенный попугайчик. За что?

А за все!

Чего она придирается!

Не сутулься, не будь букой, не смей бить кузенов… не жизнь, а сплошные запреты! И иголкой их тыкать не смей! И слабительное подсыпать! И вообще – ты в чужом доме, вот и изволь жить по местным правилам!

Обнаглели – такое требовать!

Ясно же, если Брисса куда приехала, она этому месту уже честь оказала! Она – будущая графиня Фальконе! Это под нее должны подстраиваться! Не она, а для нее!

Все – для нее!

Нет?

Так вам же хуже!

Пока хуже оказалось только самой Бриссе. Дед и бабушка по маминой линии, равно как и дяди-тети отказались от девочки наотрез. Даже контроль на четыре года за графством не помог.

Может, окажись на их месте кто-то другой, вроде Анхеля Толедо, все сложилось бы иначе. Бриссу взяли бы под опеку, потом по-тихому оформили брак, подстроили несчастный случай – все, как у людей. А эти – порядочные, понимаешь. Аристократия гнилая!

Не возьмем!

И что хотите с ней делайте!

Надо ее поместить в приют.

Но ведь ритана и графиня! Ей там решительно не место.

Так не полагается. А что можно сделать с девчонкой четырнадцати лет? Дело и до короля дошло, все ж цельная графиня. Убийство матери, у девочки трагедия.

Смерть отца…

Еще одна трагедия. И родственники отказались. Какие все кругом сволочи-то!

Даже Аурелио Августин возмутился, хотя лично он сволочью был почище Бриссы. Потом-то он разобрался, ЧТО во дворец пришло, но было уже безнадежно поздно. В момент принятия решения все казалось простым и понятным. Ах, бедная девочка, она ТАК страдает!

Нашли в итоге выход, который устроил всех. Брисса Паулина поступила под королевскую опеку. Девочкой на побегушках при Маргарите Марии.

Куда ее еще пристроить? Куда приткнуть?

Считай, некуда, других дам в королевской семье нет.

За два года до шестнадцатилетия… Брисса считала дни до дня рождения.

Маргарита Мария тоже их считала. Еще и молилась, чтобы побыстрее дни бежали.

Ей не составило труда разобраться в характере девушки, не так хорошо Брисса могла его скрывать. Много дряни при дворе толчется, но эта даже на общем фоне – выдающаяся!

Брисса была истинной дочерью своего отца.

Жестокая, мстительная, завистливая, злая на язык и душу… Весьма сомнительное сокровище.

Так что, когда его величество решил выдать графиню замуж за одного из бастардов, ее высочество и слова не сказала. Зачем?

Оскар Рикардо ей никто. Поделом ему будет.

Брисса – редкостная дрянь. И вырастет она в такую же дрянь, только крупную. Так что…

Пусть женятся и сожрут друг друга.

Примерно так и произошло.

Брисса, с королевским благословением вышла замуж и удалилась с мужем от двора. Сначала – на медовый месяц. А потом…

Оскар действительно не был дураком.

Да, ему достался титул графа Фальконе. Но в нагрузку с таким сокровищем, которое и врагу подарить не захочется. Жалко его, врага-то! Чтобы такое заслужить, он должен сделать нечто выдающееся. К примеру, вырезать всю семью.

Или спалить все дома…

За меньшее таким и карать-то неприлично.

Скандалы в благородном семействе начались аккурат с брачной ночи.

Брисса осталась недовольна своим первым интимным опытом. И сполна выместила это на супруге, язвительно пройдясь по его талантам. Пусть она была девушкой, но уши-то ей никто не затыкал! Наслушалась при дворе.

Получила первую в семейной жизни пощечину, примолкла – и принялась пакостить по мелочи, исподтишка. Она это отлично умела, научилась дома, а при дворе еще и мастерство отточила.

Оскар это понял достаточно быстро, но придраться было не к чему. Еда пересолена? Что-то из одежды порвано? Документы испорчены? Но поймать Бриссу на месте преступления нереально. Впрочем, избить супругу ему это совершенно не помешало. А потом и устроить себе раздельную супружескую жизнь.

Он – на верфях и в столице.

Супруга исключительно в поместье.

Есть, есть за что возненавидеть негодяя.

Поговорить? Подумать? Помириться?

Да Бриссе такое и рядом не проходило! Не то что в мысли! Вместо мирных планов, она обдумывала, как бы ей избавиться от супруга. И в какой-то момент ей показалось, что она справится.

Надо всего лишь одну ночь, проведенную вместе. Но ночь результативную.

Служить переходящим призом для всех аристократов Брисса не желала.

Ей нужен был ребенок. Якобы – от мужа.

И подумав, женщина поступила, как и множество идиоток до нее и неисчислимое множество позже. Надо просто спать с подходящим мужчиной, пока не забеременеешь. Потом пойти, провести ночь с законным мужем и сказать, что ребенок от него. Дешево и сердито.

Дальше можно и развод просить – согласно закону и титул, и состояние перейдет ее сыну, и будет она молодой красавицей с деньгами. И поедет развлекаться в столицу. Ребенок?

А что ребенок? Пусть будет… няньки же есть!

Не учла она только самого Оскара.

Это в романах мужья о рогах не подозревают. А в жизни… кто сказал, что мужчины обязательно доверчивые и лопоухие?

Совершенно не обязательно. Оскар к таким точно не относился. Брисса точно знала, кто из слуг в поместье докладывает все ее супругу, и стереглась от этих двоих людей.

Но не знала еще о троих.

Они тоже друг о друге не знали. Просто раз в месяц доходили до почты и отправляли письмо с описанием происходящего – в столицу. Куда? До востребования. А уж кто его там потребует?

Да какая им разница? Им там тоже приятные мелочи приходят, кошелечки такие… небольшие, но увесистые. И подарочки к большим праздникам.

Оскар был умен и понимал, что каждый из живущих в поместье видит свой уголок.

Конюх – конюшню. Повар – кухню. Служанка – пыль на каминной полке. А все вместе сложить у них просто не получится. А вот у него хватит ума.

Почитаешь так несколько писем подряд, и сразу видишь – ага, один из лакеев ворует, уволить. И помощника повару нанять, а то сам он не справляется, на нем и закупки, и готовка, и еще куча всего…

А еще супруга изменяет графу. С конюхом, которого недавно наняли.

Этого Оскар простить уже не смог. Должен ведь у бабы быть хороший вкус?

Да обязан! Изменяй жена ему с королем – ладно! С принцем? Потерпит.

С герцогом? Неприятно, но Оскар бы смирился. Да даже с ровней – графом! С таном, демон ее побери! С тем, кто стоит выше, кто умнее, красивее, кто что-то из себя представляет!

Но не с таким ничтожеством, как конюх, перелюбивший половину населения деревни и сбежавший на службу к графу, чтобы односельчане лопатой не пришибли!

Подумаешь, морда смазливая!

Если бабу интересует только морда… кстати – не особо бритая и мытая… Оскар был брезглив до ужаса. Сам – результат адюльтера, он не готов был принять подобную оплеуху от супруги.

А делать-то с ней что?

Для начала поговорить.

Он ведь не просто так себе, он корабли строит. А тут семь раз отмерь, и резать не придется. Терпения у него хватит. Поговорит. Недолго.

Мужа Брисса не ждала. Но приезд его решила использовать. Переспать с ним раз-другой… конечно, это не Серхио, мужу до конюха далеко. Но она потерпит. Зато если вскоре ребеночек появится… а он может появиться, когда раза по три на день этим самым занимаешься, точно может!

С этим желанием Брисса в супружескую спальню и явилась.

Оскар честно пытался с ней поговорить. Недолго.

Брисса выдала себя сама. Она ведь считала себя самой умной… ну и высказалась неудачно. Ладно, дорогой супруг, ты мне даже не нравишься, но графству нужен наследник. И мне тоже.

Оскар согласился, что наследник нужен, и сообщил Бриссе, что та ему не слишком нравится.

Женщину понесло.

Увы. Мужа она и так терпеть не могла, а тут еще такие заявления… мол, я тебя, дорогая, даже ради наследника не смогу…

Понесло навоз по трубам.

Брисса орала, ругалась и даже пыталась драться с мужем, чтобы в самый интересный момент ощутить нажатие сильных пальцев на шею.

И – темнота.

Оскар щадить жену не собирался. А зачем она ему нужна – такая?

Что делать с телом, он преотлично знал. Уже придумал, и как его вывезти, и как избавиться, и как замести следы.

Да-да. Мединцы с этим отлично помогут.

На следующий день в мобиль садилась Брисса Фальконе. Спокойная и тихая. А какой ей еще быть – после смерти? Некромантия – дело такое… понятно, долго труп за живого человека не повыдаешь. Но хотя бы пару дней, пока не началось разложение…

А Сесару и Оскару больше и не надо было.

Сесар воспользовался амулетами, поднял тело и заставил дойти до машины, даже рукой помахать слугам… а потом – концы в море. В прямом смысле слова.

Понадобится супруга?

Отлично, найдем девушку из мединок, которая ненадолго сыграет ее роль.

Посидит в ложе, к примеру, пару раз за сезон. Или закажет на дом платья по указанным меркам и заберет их. Жить на верфи?

Брисса в жизни не согласилась бы, но с мединками это было удобно. Приплыла, подгримировалась, надела парик – и кто там ее отличит? Особенно если Оскар рядом?

Женат?

Женат!

Жена сидит на верфи, вместе с мужем, а что детей пока нет… и что?

Ах да, слуги!

Этих не обманешь. Но в слугах у Оскара ходили его кормилица и ее супруг. Кормилица как начала заботиться о малыше Осечке, так и не переставала, а ее супругу и подавно все равно было. Они люди старой закалки, они искренне считают, что всех неверных жен и так перетопить надо. А уж если кто-то посмел изменять их мальчику…

За такое – только смерть!

Никто Бриссы и не хватился. А и подумали бы, так порадовались. Может, потом, если бы она поумнела, если бы дали шанс…

Если бы.

А пока… за все эти годы у юной графини не нашлось ни друга, ни подруги, ни возлюбленного, ни даже опекуна – никого. И во многом из-за ее гадкого характера.

Так что Оскару преотлично все удалось.

И подмена, и подлог, и видимость семейной жизни… а что приемов он не устраивает, так и это понятно. На верфи он! И некогда! И по чужим приемам ходить – тоже.

Брисса ходила бы, кстати, но Оскару это было неинтересно. А как себя поставишь, так и будет.

Не ходишь? Так вскорости и не пригласят, ты, чай, не король, а только один из побочных сыновей, невелика птица.

Реальная жизнь Бриссы Паулины, графини Фальконе, закончилась крайне печально. Но Оскар был жив, и ему было выгодно, чтобы супруга была жива. Пока…

Так что…

Амадо вполне серьезно считал Бриссу живой. И свет считал так же. А на самом деле…

Оскар действительно учел многое. Но не Рейнальдо Игнасио Шальвейна, для которого чужие слова ничего не значили. Он видел? Потрогал, убедился?

Ладно, существует.

Нет? Не показали?

Не существует. И никак иначе. Так что…

А покажите-ка мне ее сиятельство графиню Фальконе, пожалуйста! И можно два раза. И без хлеба.

* * *

Собрание заговорщиков было в полном разгаре.

Хотя можно ли их называть этим словом, если в их кругу присутствует его величество Бернардо? Второй по счету.

Первым взял слово Амадо.

– Ваше величество, ваши высочества, таны, ританы, святые отцы, позвольте мне подвести итог расследования. Полагаю, теперь все станет на свои места. Благодаря помощи тана Шальвейна, мне все удалось свести воедино все нити. Боюсь, без него я возился бы намного дольше, и еще один злоумышленник успел бы уйти от возмездия.

– Еще один? Творец, сколько же их развелось!

– Граф Фальконе. Оскар Рикардо Фальконе, сын вашего дяди, ваше величество.

Бернардо только рот открыл.

– Оскар? Но зачем ему?

Ее высочество Маргарита Мария задумалась.

– Я почти не помню мальчика при дворе. Чем он занимается? Кажется, кораблями?

– Яхтами, ваше высочество, – поправил Амадо. – Яхтами для тех, кто любит сам ходить под парусом, дорогими, качественными игрушками, которые стоят больше годового бюджета Римата.

– Кажется, кто-то из моих знакомых такую заказывал, – задумался тан Кампос. – Не помню точнее…

– Неважно. Итак, заговор стихийно образовался несколько лет назад. Так получилось, его высочество Мигель Рамон плыл на яхте и попал в шторм. Ему удалось выбраться, но пережидать непогоду пришлось в пещере. И в этой пещере нашли себе прибежище мединцы. Из разговора с ними его высочество понял, что есть кто-то… скажем так, недовольный властью его величества Аурелио Августина. И принялся действовать.

– Действовать?

– Для начала он поделился сведениями с тем, кому доверял. Именно с братом, который и построил ему яхту. С Оскаром Рикардо. Потом мужчины посоветовались – и поделились сведениями с отцом. Рамоном Рикардо. И принялись искать мединцев.

– Он тоже был в курсе, – с горечью произнес Бернардо.

– Да. И вашего деда убил именно он. Но – по порядку. Оскар Рикардо придумал, как связаться с мединцами. Он отправился в пещеру, в которой его брат пережидал непогоду, и оставил им сообщение. Приплыв туда в следующий раз, один из мединцев прочитал его и ответил. Завязалась переписка, потом Оскар встретился с главными магами мединцев. Рамоном и Сесаром. С Рамоном они работали, с Сесаром даже слегка подружились.

– Почему так? – уточнила Ленора. – И магами чего?

– Все мединцы – маги воды. Правда, Сесар более разносторонен, если бы его учили, он мог бы стать хорошим артефактором. С носителей он мог применять любые силы, от некромантии до магии огня. Хотя ему это и обходилось достаточно дорого.

Ленора вздохнула.

– Жалко.

– Конечно, жалко. Как и любой талант, обращенный во зло. Но соприкосновение с демоном даром не проходит. Рамон Амадо Бустос был одержим возвращением демонессы. Ради этого он не пожалел бы никого. И жалеть не собирался. Он хотел устроить гекатомбу, но для этого мало сил, нужны знания.

– Знания?

– Конечно. Я телефонировал в университет, и для меня поискали запросы по индейской магии. Феола подсказала кое-что. Так вот. Эту литературу, по магии, которая им вроде бы и не нужна, заказывали Рамон Рикардо и Оскар Рикардо. Мединцы пользовались. И смогли провести нужные расчеты.

Ленора процедила кое-что непечатное сквозь зубы. Все дружно сделали вид, что не услышали, и Амадо продолжил:

– Надо отдать мединцам должное, способности у них отличные. Ритуал они рассчитали, но для него нужно было серьезное жертвоприношение. Массовое. Как его обеспечить? Им пришел в голову только один вариант – взорвать столицу. Но что потом? Они устраивают взрыв, демонесса прибывает в наш мир – если повезет, но в каком состоянии? Возможно, раненая, возможно, без сил. Сможет ли она скрываться, сможет ли прийти в себя?

– Ей нужно было прикрытие от Церкви, – припечатал епископ Тадео. – Мы бы поняли, что в наш мир проникло Зло, и не оставили бы попыток с ним справиться.

Скромный брат Анхель кивнул.

Однозначно бы пытались загнать демонессу обратно в бездну, или откуда она там вылезла?

– Вот. Вывод – нужна была власть, лояльная к мединцам. Вы, ваш отец, ваш дед – не подходили. Вы и так законные правители. Вас подкупать не нужно. А вот остальные… его высочество Рамон Рикардо давно мечтал о власти. Он искренне считал кузена Хосе непригодым для правления.

– И у него были на это причины, – Бернардо снял узенький обод, который носил вместо короны, положил его рядом с собой и потер лоб. Надавила, зараза! Вроде и легкая, но так давит… – Стыдно сознаваться, но моим отцом мог вертеть кто угодно и как захочется. Даже эта дура Алехандра. Убедить его было несложно. А уж когда он почувствовал власть и свободу…

Ленора сочувственно погладила кузена по руке.

– Человеком он был хорошим. И тебя любил. Это главное.

– Определенно. Вопрос – как сменить власть? Если жертвоприношение планируется в столице, а король и его родные в Каса Норра? Заговорщики подошли к делу с изяществом и отравили вашего деда, ваше величество. Именно Рамон Рикардо дал ему яд. Многокомпонентный, сложный, чтобы точно никто ничего не почувствовал. Мединцы могут составлять такое. Одним компонентом яда пропитали губку, вторым платок, третий добавили в крем для лица. У вашего деда ужасно пересыхала кожа, он пользовался кремом после бритья, вот в него. По отдельности эти компоненты можно хоть в кожу втирать, хоть горстями глотать. Но стоит им соединиться вместе – и получается сильный яд. Убивает он не сразу, за несколько дней, ну так и порции ваш дед получал постепенно. То из губки, то с платком…

– Платки же меняют каждый день, – удивилась Маргарита Мария.

– Меняют. Но вашему отцу незадолго до смерти понравилась лавандовая отдушка. Сильная. Вам не понравилась, кстати говоря.

– Да. Это была неприятная лаванда.

– Вот она. Но даже если бы вы ей пользовались – ничего страшного. По отдельности три части яда не сработают.

– Вот почему дед не знал, чем и кто его убил. Я… это неважно, – махнул рукой Бернардо.

Хавьер промолчал. Но очень выразительно.

Неважно, конечно. Если кто думает, что некроманты не улавливают эманаций, которые идут из подвала собора. Но если королевская семья пытается это скрыть – пусть. Он точно не будет кричать и пытаться все это обнародовать.

– Итак, его величество умер, и его повезли хоронить в столицу. А здесь уже все было готово для гекатомбы.

– Мануэль затеял скандал, Мигель пригласил его к себе – и не успел вернуться. Творец…

– Да, его высочество Рамона Рикардо не во все посвящали. Но в данном случае… он уехал бы незадолго до коронации. И вернулся, как он полагал, героем. И будущим королем.

– Согласен, если бы что-то случилось с отцом, дядя бы мог сесть на трон, – согласился Бернардо.

– Верно. Мог бы и его сын. Вот Мануэль не мог. Но тут в дело вступил Оскар Рикардо. Судя по документам и косвенным свидетельствам, он договорился с Меганой.

– С этой девкой?! – возмутилась Ленора. Альварес, который неотлучно был рядом с невестой, погладил ее по руке. Мол, успокойся, дорогая. Если что – я эту Мегану из-под земли достану и пепел обратно закопаю!

– Эта девка хотела быть королевой. В ее понимании это был блеск, власть, балы, роскошь – и никакой ответственности, – разъяснил Амадо. – Оскар Рикардо убедил ее, что если никого из основных ветвей не останется, у Мануэля есть шанс сесть на трон. Признанный сын, герцог… почему нет? Обаятельный любимец толпы. Так что судьба Мигеля Рамона тоже была предрешена. Мегана его приговорила бы и сама привела в действие приговор.

– Полагаю, для нее тоже было что-то приготовлено, – хмыкнул Бернардо.

– Разумеется, ваше величество. При обычных условиях Оскар никогда не попал бы на трон. Бастард побочной ветви, даже не герцог – граф. Но править ему хотелось, и очень. И тут ему помогают мединцы. Король, который полностью от них зависит, им выгоден. А Оскар опирался бы на них, чтобы разобраться с протестами. Обязательно.

– Наверняка нашлись бы те, кто его не признает, – согласился Бернардо. – И ему предложили Мерседес?

– Да. Если что, есть документы, что ваш дед удочерил Вирждинию Монику Арандо.

– ЧТО?!

– Подозреваю, что это подделка. Но они есть, и оспаривать их можно долго. Кровь там королевская, от мединцев сущие капли, но для повиновения демонессе их хватит, для шантажа тоже – чего еще желать? На трон та же Мерседес села бы спокойно.

– И демонесса смогла бы потом сделать с ней что угодно. И с ее ребенком. И со всем королевством.

– Как-то так.

Бернардо весьма непечатно скрипнул зубами. Все вежливо промолчали. Говорил только Амадо.

– Оскар Рикардо женат на Бриссе Фальконе. Был.

– Был?

– Никто не видел несчастную вот уже полтора года. Даже больше.

– Не видел?

– Графиня, известная раньше своим пристрастием к развлечениям, стала домоседкой и буквально никуда не выходит с верфи. Ее видят иногда вместе с мужем, и только.

– Это кого хочешь можно загримировать, если на пару раз, – отмахнулась Феола.

– Лишь бы девушка была достаточно человекообразной, – согласился Амадо. – Ваше высочество, какие приметы были у Бриссы?

– Да никаких… симпатичная, черные волосы, синие глаза. Средний рост, средняя фигура. Очень любила все яркое, броское, лицо раскрашивала в три слоя, я ее постоянно гоняла умываться, – вспомнила принцесса.

– Вот. Черные волосы, синие глаза… Я недавно подумал – и связался с Бенитесами. Эллора сказала, что пару раз, по просьбе сестры, она надевала черный парик и ужинала с симпатичным мужчиной. Каталась в мобиле. Не дома, на людях. И раз появилась в опере. Она понимала, что ее втягивают во что-то нехорошее, но Дарея была по уши влюблена в Бустоса и не понимала, что втравила родных в смертельную ловушку.

Феола кашлянула.

– Если в правильном платье, Эллора вполне человекоподобна. И держать себя умеет. Она вообще симпатичная, там только жабры, ну и так, по мелочи…

– Сейчас у нас остался только Оскар Рикардо, – подвел итог Амадо. – И надо его вытащить на свет, пока он не устроил еще какую-то пакость.

– Наверняка устроит, – вздохнула Ленора. – Власти ему хочется.

– Мне он всегда казался таким… склизким, – поддержал ее брат. – Словно по болоту ползаешь.

– Давайте думать, как его вытащить, – подвела итог Феола. – Надо, чтобы он признался хоть в чем… вам же все равно, за что его казнить? За убийство супруги тоже вполне сойдет, нет?

– Ты умничка, – расцвел Амадо. – Я как-то так и думал. И хотел просить Хавьера помочь.

– Чем?

– Сможешь вызвать дух Бриссы Паулины Фальконе?

– Я некромант. Ты как себе это представляешь – на пустом месте? У меня ничего от нее нет! Ни косточки, ни носового платка с соплями. Могу Ла Муэрте попросить, но вряд ли она отзовется по такому мелкому поводу.

– Я смогу, – вздохнула Феола. – Шаманам это не нужно. Но ненадолго.

– Вызывай, – отмахнулся Амадо. – Хавьер поможет, если что. Дождемся ночи?

Феола качнула головой.

– Не обязательно. Хоть сейчас, если мне обеспечат жертву.

– Жертву?

– Любая птица подойдет. Хоть та же курица… нужна свежая кровь и жертвоприношение.

– Обеспечим, – стало интересно Бернардо. Правда, когда еще удастся такое увидеть? – А присутствовать можно?

– Вполне. Только не мешайте.

Мешать никто и не собирался.

Курицу принесли слуги с кухни, живую и кудахчущую.

Дверь закрывал лично епископ Тадео, смирившийся с обрядом, который будет проведен при нем. С другой стороны, если это надо, чтобы покарать убийцу? И Феола заверила, что некромантии в этом нет. Призыв духа, и только. Любого.

Девушка быстро начертила на полу круг, вписала несколько символов, встала рядом.

– Руки не протягивать, круг не пересекать, на уговоры не поддаваться. Амадо, задаешь вопросы, когда пойму, что не могу ее больше удерживать, щелкну пальцами.

– Хорошо.

Феола достала обсидиановый нож. Привычно перехватила курицу, взмахнула острым лезвием… тихо ахнула Ленора. С интересом изучал силовые линии Хавьер. Действительно эточто-то другое. Некромантией тут и не пахнет.

Курицы не было.

С пальцев Феолы на пол медленно осыпался серый пепел…

И так же медленно проявлялся в круге призрак красивой женщины.

Секунда, две… лицо ее исказилось – и Брисса заметалась в круге.

– УБИЙЦЫ!!! НЕНАВИЖУ!!!

Орала она так – барабанные перепонки чуть не полопались.

Феола подняла руку и встряхнула браслетом. Вроде бы и несерьезное движение, но Брисса словно бы поперхнулась.

– Т-ты… зачем?!

– Я призвала тебя, чтобы узнать имя виновника твоей смерти и отомстить!

Феола не врала. В главном. А второстепенные детали Бриссе и не нужны. За кого там мстить будут, для чего… глаза призрака загорелись синими огнями. Брисса зависла неподвижно.

– Спрашивай.

– Отвечай ему, – Феола показала на Амадо. – Он следователь. Я не умею спрашивать, только призывать.

Слова давались ей с трудом.

Призывать духа – это как танцевать на проволоке. А если одновременно еще и разговаривать или, там, лимонад пить – это сложно вдвойне. Становится проще, если дух сотрудничает, не сопротивляется, его не надо принуждать говорить. Но Брисса как раз к таким и относилась. Стоило ей понять, что она может отомстить мужу – и Феоле мгновенно стало легче. Держать и принуждать?

Да ее бы развоплощать и затыкать пришлось насильно!

Брисса перевела глаза на Амадо.

– Спрашивай.

– Кто тебя убил?

– Мой муж. Оскар Рикардо Фальконе.

– За что?

Брисса зашипела. Кажется, ей хотелось приукрасить правду, но лгать призраки… могут, но не в этом ритуале. Он сложнее, труднее, но и пользы от него больше.

– Я ему изменяла, он дознался.

Шаг за шагом Амадо восстанавливал картину преступления. Если бы Брисса не помогала, Феоле пришлось бы сложнее. Они и половины не узнали бы. Но призрак оказался мстительным. Чтобы напакостить супругу, Брисса старалась изо всех сил. Присутствующих она просто не любила, а своего убийцу ненавидела. Рассказала и с кем гуляла, и как убили, и куда дели тело. Осталось его достать и порадоваться.

Феола щелкнула пальцами, давая понять, что время на исходе.

– Есть у тебя желание? – заторопился Амадо.

– Хочу, чтобы моего мужа казнили.

– Постараюсь. Если просто убьют – подойдет? Или надо с церемониями? – уточнил Бернардо.

– Лишь бы помер, – прошипела Брисса. И ее не стало.

Феола опустилась на пол. Перевела дух.

– Уффф! Справились, кажется. Хорошо, что она хотела мести не нам, а мужу.

– Хорошо, – согласился Амадо. – Иди ко мне на ручки, сейчас я тебя устрою в кресле и пойду на кухню. Я помню. Матэ и сладости?

– Да.

– Я сейчас прикажу, все принесут, – взмахнул рукой Бернардо.

Амадо устроил любимую в удобном кресле и посмотрел на нее чуточку виноватыми глазами. Он встал на след, и след тянул, и звал за собой.

– Тогда… любимая, ты не против?

Феола только вздохнула. Мужчины… дело всегда будет на первом месте. Но умная женщина с этим смирится и обернет себе на пользу. К примеру, муж может заниматься расследованиями, а жена – магией. И никто не будет путаться у нее под ногами в этот момент.

– Оставляй меня на попечение ее высочества и отправляйся восстанавливать справедливость. Я не против.

Ответом ей была улыбка и поцелуй в кончик носа.

– Ты – чудо.

– Твое чудо?

– Только мое.

И разве это не чудо – женщина, которая тебя понимает?

* * *

Оскар Рикардо чувствовал себя ущемленным с самого детства. С момента, как начал осознавать себя.

Где справедливость?!

Он сын брата короля! И… член королевской семьи?

Ан нет!

Его высочество тупо обрюхатил поломойку. За что был обруган братом, но когда мать умерла в родах, король разрешил братику забрать сына и воспитывать при дворе.

Не признавать, нет.

Признанный и непризнанный бастард – это две большие разницы.

Вот если бы Оскара признали сразу, сводные братья не стали бы вытирать об него ноги. Или правильно – кузены?

Братья-то на него и внимания не обращали, они были намного старше. Это у его высочества на старости лет любовь случилась. А кузены были примерно в одном возрасте с Оскаром. И доставалось же ему от них, от всех!

Чего удивляться, что Оскар возненавидел всех!

Может, кроме детей тетки Маргариты. И то – саму тетку он не любил, но ее детей просто лишний раз не видел. Вот и все. Что не видишь, то и не раздражает.

Маргарита слишком тщательно убирала их подальше от отца, ну и от Оскара заодно, как получилось. Так что к ним Оскар был безразличен.

А вот остальных…

Особенно старался красавчик Мануэль.

Сам-то Оскар хорошеньким не был. Даже симпатичным – вопрос. Внешность его высочество унаследовал не от матери и не от отца, а от какого-то деда из крестьян. Приземистый, крепкий, даже квадратный слегка, с широкими плечами и без намека на талию. И лицо…

Да, у его матушки курносый носик и грива черных волос смотрелись очень даже завлекательно. Но у Оскара была совершенно простонародная физиономия.

Вот посмотришь – и подумаешь, мол, поденщик. Или рыбак.

И лицо, и фигура, и скрыть или облагородить это не получалось. Как есть – крестьянская косточка.

Но вот мозги!

Ум Оскару явно достался от Аурелио Августина. Может, единственному из всей родни.

Мальчик легко схватывал, чуть ли не играючи осваивал науки, в семь лет уже знал четыре языка и свободно на них говорил, читал книги, до которых некоторые и в двадцать лет дотронуться боялись – сложно…

А Оскару несложно.

Отец ему как-то сказал простые слова, и Оскар их запомнил. Не так уж много у него было разговоров по душам с отцом.

Мальчик мой, я уже стар, и скоро уйду за твоей матерью. Долго помогать я тебе не смогу. Признать тебя мне не даст брат, королевская воля в нашей семье закон. Поэтому многое тебе придется делать самому. И пробиться ты сможешь только умом и трудом. Получай образование, это главное наследство, которое я могу тебе оставить. Будут знания – будут и деньги, и власть.

Отец оказался прав практически во всем. Кроме одного.

Власти у Оскара не было.

Его все же разрешили признать, но отец сделал это слишком поздно. Все привыкли к тому, что Оскар – второго сорта наследничек. Так себе.

И титул герцога ему тоже не дали – жирно будет. Вообще никакого титула не дали. Зато женили на дуре, истеричке и шлюхе. А как еще можно назвать Бриссу Фальконе? Только так.

Оскар не любил ее, она его… впрочем, с любовью у него тоже были большие проблемы.

Что недодали в детстве, то не доберешь и потом. Не знал он, что такое любовь, попросту не осознавал этого. Его никто и никогда не любил, ну и он тоже любить не научился.

Что вообще такое эта ваша любовь? Когда кого-то ставят выше себя? Или что? Нет, не понять.

Любовницы у него были. Но Оскар точно знал, что с ним или из-за денег – или просто так, в постели покувыркаться. А чтобы хоть у одной из них хоть какие-то чувства… нет, такого не было. Ни разу.

Все равнодушно выполняли с ним в кровати гимнастические упражнения, все брали подарки и деньги, все уходили после его предложения расстаться – и все это спокойно.

Ну да, Оскар никого не любил, но дураком-то он не был!

Счастливые пары бывают и в высшем свете. Кстати – те же Лассара-Риалон. Пару раз он их видел и заметил, как они смотрели друг на друга, как улыбались, как дотрагивались друг до друга – мимолетно, но так ласково! Так нежно!

Оскару почему-то обидно стало.

Словно чем-то большим и хорошим его обделили, только вот чем? И откуда это самое что-то взять? Непонятно.

Тут даже его аналитический ум не мог ничем помочь. Уж очень это эфемерная субстанция – любовь. Никак она формулами не обсчитывается.

А вот что касается власти – тут можно было взять свое.

Вот, посмотрите на того же кузена Хосе!

Дурак дураком, слова доброго не стоит, но как вокруг него вьются!

Как его любят!

Как лебезят!

Это не любовь, но может стать неплохой заменой. И приятным дополнением к самому главному. К власти.

Да, именно власти жаждал мужчина.

Быть самым главным.

Быть первым!

И чтобы все перед ним склонялись, а он всеми командовал! Детство, полное унижений, пусть даже больше воображаемых, взывало к отмщению.

Когда Мигель узнал о мединцах, когда о них узнал Оскар… сердце мужчины запело. Вот он – ШАНС!

Настоящий, здоровущий – и ЕГО!

Кузены?

Они могут думать, что пожелают. И что Оскар у них на побегушках, и что он такой наивный-лопоухий, и что он все проглотит и не подавится. Хотя каждому понятно, как только помрет дядя – начнется схватка за трон. Жестокая и беспощадная.

Или не каждому?

Мануэль Хоселиус точно не понимал. Как так можно? Странно, но можно.

Мегана понимала. Отлично осознавала, что ее супруга постараются задвинуть на вторые роли, а то и вообще… убрать конкурента. И с ней было легче всего договориться.

Как-никак, Оскар и Мануэль находились почти в одной весовой категории. Только вот Мануэль шел от прямой линии, а Оскар от побочной. Мануэль может сесть на трон, а Оскар не может.

Теоретически.

Оскар все равно планы прорабатывал. А потом…

Почему никто из королевской семьи не учитывал, что у мединцев могут быть свои планы и резоны? Ну так… спесь, наверное. Фамильная. Мешающая сидеть и думать.

Мединцы же!

Полурыбы, полулюди, только это не значит, что мозгов у них, как у карася! На удочку они не попались! Наоборот!

Там, где касается Синэри, Бустос был одержим. Но только там. А в остальном он рассуждал вполне здраво.

Нужны королю мединцы? Нужен ему демон? Причем без возможности контроля?

Нет!

И снова – нет!

Любой, кто взойдет на трон, постарается от них избавиться. Если только… если сядет устойчиво, если ему не нужна будет вооруженная сила под рукой. Если от него не будут пытаться избавиться.

Вот тогда…

Тогда мединцы и король будут друг другу взаимно полезны. А потом… зачем им король нужен? Вовсе даже он не нужен!

Тут про Веласкесов и вспомнили.

И порадовались.

Во-первых, есть Мерседес. Преотлично годится для замужества.

Во-вторых, у Мерседес есть еще два брата. И вот тут коса нашла на камень.

Оскару такое рядом не надо было. Это ж готовый вымпел для любого заговорщика. Мерседес – внучка, но это-то внуки! И малолетние, и лепить из них можно, что пожелаешь, и женить на ком захочется… попозже, но помолвку заключить уже сейчас. И править от имени малолетнего короля.

Оскар хотел убить мальчишек.

Воспротивились мединцы.

Понятно, хотели придержать мальчишек, как страховку. Оскар решил ПОКА смириться, жениться на Мерседес, а уж потом… потом посмотрим, кто помрет, кто выживет.

Но тут решила сбежать Вирджиния Веласкес. И события рванули вперед со скоростью арбалетного болта.

Речь о помолвке и официальной свадьбе уже не заходила. Официально Оскар пока еще женат. Значит – надо пока похитить Мерседес. Пусть посидит под замком, в уютном тихом месте. А ее родные?

А что с ними будет? Погибнут при взрыве. Или потом демон сожрет… так и проблема с братьями решится.

Или… совершенно случайно подавятся вилкой, отравятся тарелкой, упадут с высокой горы… маленькие дети такие хрупкие! Их подстерегает столько опасностей!

Увы.

Похищение не удалось.

Ни одно.

В последний раз Оскар уже махнул рукой и приказал уничтожить заодно всех родственников девушки. А что? Все спишется…

Не получилось!

Откуда-то взялась магичка, и сильная. Результат – предсказуем.

А потом все пошло наперекосяк. Мединцев обнаружили и уничтожили, их планы раскрыли, впрочем, и с этим можно было поиграть. Если удастся устранить Бернардо и Игнасио… даже это дурачье оказалось не способно сделать!

Сесар… ладно! Можно поверить, что он погорел при попытке убить Бернардо. Там было или-или. Шансов примерно половина на половину, как получится, так и будет. Просчитать точнее Оскар не мог, слишком много факторов.

Но Игнасио!

Убить калеку, на больничной койке… проще только старика подушкой накрыть или младенца в воду выкинуть! И то не справились, идиоты!

Мегана почти прилетела к Оскару той ночью.

– Что делать?! ЧТО ДЕЛАТЬ?!

– Для начала успокоиться, дорогая герцогиня. У нас еще не все потеряно, мы еще можем все переиграть в свою пользу.

– Да?

– Конечно. Присядьте, позвольте предложить вам вина, и мы подумаем, как вытащить вашего супруга. И желательно очистить его от подозрений.

– Мануэль… он не сможет долго лгать! Не тот характер!

Еще бы! Даже такое, как ты, им вертит во все стороны! Какая уж тут ложь!

Вслух Оскар тогда сказал совсем другое.

– Дорогая герцогиня, из вас получится прекрасная королева. Но надо и реалии учитывать! К примеру, вашего мужа могли околдовать…

– Могли… околдовать?

– Ее высочество Ленора Маргарита – маг, насколько мне известно.

Мегана просияла и послушно приняла бокал вина со снотворным. Глоток, второй – и прекрасное лицо обессмысливается, женщина запрокидывается… она уже поняла, что проиграла.

Оскар улыбнулся.

Вот уж чего он не одобрял, так это пошлости.

Всех этих напыщенных речей над поверженным врагом, всей этой ерунды… зачем? Чтобы враг успел очнуться и сбежать? Или чтобы к нему подошла помощь?

Перебьется!

Мегана отправилась за руль мобиля – и в воду. Оскар лично убедился, что мобиль затонул, и даже платочком помахал на прощание. А потом вернулся на верфь.

– Может, стоит уехать? На время?

Помощник, Анхель Хуан Толедо, известный в преступном мире под говорящим прозвищем «Крыс» нервничал. Недаром же это умные и хитрые твари, где заведутся, там их очень трудно вывести. Он чуял опасность.

Оскар ее тоже ощущал.

Но побег сейчас?

Это признание своей вины! А он ни при чем!

Он живет у себя на верфи, строит яхты… впрочем, Толедо и правда уехал в столицу, узнать, что там с Мерседес Веласкес. А сам Оскар ждал новостей, рассчитывая очередной корабль.

Вместо этого…

В дверь тихо постучали.

* * *

Оскар сначала даже не услышал.

Слуга пошел, открыл дверь – и был тут же оглушен и обездвижен. Служанка, которая выбежала на шум, разделила его участь. И настало время спектакля.

Когда постучались в дверь кабинета, Оскар едва чернильницей не запустил на звук.

Нервы, нервы…

Остановило только нежелание портить шикарные панели из резного дуба.

– Что?!

Висента воздвиглась на пороге кабинета. Сначала думали привлечь настоящую Мерседес Веласкес, но потом решили не рисковать.

Висента лучше подготовлена, умна, тренирована, а с Мерседес ее и так путают.

Обе фигуристые, черноволосые, темноглазые, белокожие, со схожими чертами лица… пока стоят, можно их перепутать. Когда начинают двигаться и говорить, уже никто не сделает такой ошибки.

Винни и Мерседес рядом – как огонь и лед. Слишком уж Мерче матушка завоспитывала. Слишком та стеснительная и робкая. А Висента – она яркая, подвижная, рядом с ней и черепахи забегают.

Если бы Оскар был лично знаком с Мерседес, он бы тоже не перепутал. Но он и видел-то ее пару раз, и то через улицу. Не мог же он лично знакомиться с семьей купца, проявлять интерес… он граф! Может, еще табличку на себя повесить?

Здесь живут заговорщики, радуйтесь!

Обойдется.

– Вы всегда так неласково встречаете гостей, тан?

– Ритана?

– Мерседес Вирджиния Веласкес. Вы меня позабыли, тан?

Оскар выдохнул.

Ну… вроде бы – она. Но…

– Позабыл? Сеньорита, позвольте…

– Что я сеньорита, вы помните. Надеюсь, и имя тана Толедо вам о чем-то скажет?

Это уже предположила Феола. Зная, что Анхель был связан с работорговцами, что он был в заговоре, что он помогал окрутить несчастного помощника секретаря, она предложила рискнуть. И – угадала. Как ни контролировал себя Оскар, а лицо дрогнуло.

Удивление, растерянность…

Не ожидал?

Добавим!

– Я хочу, чтобы мои родные были живы и здоровы. Мои бабушка, дедушка, братья. Но у вас другие планы. Договоримся, тан?

Вирджиния сделала шаг в кабинет.

Оскар кашлянул.

– Сеньорита, вас кто-то ввел в заблуждение…

– Почему кто-то? Сесар Мариано Мартин, – назвала еще одно имя Вирджиния. – Такой милый сеньор маг, со щупальцами вместо рук.

И Оскар чуточку дрогнул.

– Вы его видели?

– Перед тем, как он отправился в часовню. Он рассказал мне об одном интересном документе, и о последствиях… как вы думаете, это все же подделка герцога де Медина, или его величество действительно удочерил мою мать?

Оскар провел руками по лицу.

Ну, если так… если она здесь и все знает…

– Думаю, хотел признать. Не удочерять, но признать и воспитывать. Возможно. А герцог кое-что подправил в свою пользу.

– Я не задумывалась о такой возможности. Вы умны, тан.

Оскар улыбнулся.

Приятно, когда признают твои способности. Начни девушка хвалить его внешность, он бы не поверил. А ум – тут понятно. Он умный, он знает.

– Чего вы хотите, сеньорита?

– Разве непонятно? Я сказала – жизни для своих родных.

– И… пришли ко мне?

– Вы – единственный, кто в курсе дела, – просто сказала девушка. – Поэтому выходов у нас лишь два. Или мы женимся, и вы даете мне клятву не вредить им, или я вас убью.

– Вы – меня?!

Оскар даже рот открыл.

Он не ожидал такого поворота.

– Ради своих близких я готова на всё.

Висента смотрела мужчине прямо в глаза.

Оскар взъерошил волосы.

– Что ж, сеньорита. Давайте обсудим, что я получу, и что вы мне готовы дать. Вы выходите за меня замуж.

– Да, я забыла спросить. Ваша супруга нам не помешает?

– Нет.

– Да неужели?

Брисса Фальконе сидела на окне. И сквозь нее прекрасно было видно звездное небо.

Обычно призванные души не вылетают из круга. И не являются, где им нравится. Но тут постарались на пару Хавьер и Феола.

Феола дала сил.

Хавьер привязал дух Бриссы к первому попавшемуся предмету, им оказалась чернильница – и пообещал развоплотить ее за любую отсебятину. Но Брисса клялась и божилась.

Ради мести!

Она бы любой текст произнесла, лишь бы супруга придавить!

– Брисса?! – Оскар едва не упал навзничь.

– Я, дорогой муженек. Девушка знает, как ты избавился от меня? Как ты убиваешь женщин? Снотворное, яд… молчишь? Молчи! Я сама все расскажу!

– Тварь! – дернулся Оскар. – Правильно я тебя убил!

– Убили? – заинтересовалась Висента. – Меня тоже можете?

– Я… она мне изменяла, – оправдался Оскар. – С конюхом.

Брисса сверкнула глазами.

– Ты… мог бы развестись!

– Ты бы не дала мне развода! Трепала бы нервы, требовала бы что-то… ты была на редкость мерзкой тварью! И я рад, что убил тебя!

Висента улыбнулась.

И услышала аплодисменты.

– Браво, подруга!

Феола словно из воздуха проявилась. Вот не было ничего в углу – и вот она, стоит. Можно амулетами с ног до ушей обвешаться, но магом ты все равно не станешь. И чужую маскировку не почуешь. Особенно когда рядом столько всего интересного происходит.

– Убийство супруги, признанное при двух свидетелях… даже при трех – тан Риалон, можете начинать.

Из второго угла шагнул Амадо, приятно улыбнулся.

– Тан Оскар Рикардо Фальконе, вы арестованы за убийство вашей супруги. Ританы Фальконе.

– Подстава?! – осознал Оскар. Никто и дернуться не успел, мужчина рванул с шеи небольшую ладанку, сжал в руке. – Тем хуже для вас!

Хуже так хуже.

Может, он и успел бы что-то сделать, но не рядом с шаманом. Феола и допускать ничего плохого не собиралась, а уж когда Амадо рядом, она и вовсе рисковать не будет. Шаманы могут и в жерле вулкана выжить, у обычного человека такой защиты нет.

Будь Оскар магом, он бы успел среагировать. Но сил у него не было, требовалась кровь. Проколоть рыбьей костью руку, а для этого нужно хотя бы несколько секунд – и реакция идет медленнее. Это же кровь обычного человека, магии у него нет.

А потом уже и не нужно было.

Рука Оскара просто вспыхнула ярким пламенем. Вот как была, с ладанкой… вой был такой, что люстра дрогнула. А потом пришло беспамятство.

Приятное…

Феола посмотрела на мужчину, которому сейчас сожгла с ладанкой всю руку, до локтя, и пожала плечами.

– Перетягивать не надо, сосуды от жара спеклись. Но пусть врач посмотрит.

– В тюрьме, – отмахнулся Амадо.

Доказать, что Оскар стоит за заговором, они и не надеялись. Но ведь есть еще и убийство супруги. И если мужчина в нем признается…

Он и признался.

Призрак Бриссы наблюдал за результатом беседы с ярко выраженным злорадством.

– Ты довольна? – строго спросила Феола.

Ответом ей была хищная улыбка.

– Вполне. Его казнят?

– Конечно.

– Жаль, полюбоваться не удастся.

– Я попрошу Хавьера. Пусть воззовет к Ла Муэрте, а она может и прислушаться. Полюбуешься… с ТОЙ стороны.

Брисса снова улыбнулась. Но теперь улыбка была уже печальной.

– Попроси. А я… я буду прощаться.

Отомстив, Брисса стала намного приятнее в общении. Да и когда знаешь, что тебя ждет по Ту Сторону, уже не так страшно.

– Прощай.

– Прощай.

Призрак медленно истаял в сумерках. Феола проводила ее взглядом, убедилась, что Брисса ушла навсегда, и посмотрела на Амадо.

– А Толедо ушел. Вот ведь гад!

– Не переживай! Мы его обязательно найдем!

– Пожалуйста. У меня к нему личные счеты.

Амадо и не сомневался.

Личные. Попытку продажи в рабство и он бы не спустил. Интересно, что останется от Анхеля после встречи с Феолой?

Наверное, не слишком много. Интересно, Оскар знает, где сейчас его подручный? Допросим – разберемся.

* * *

– Вот как. Спасибо…

Идана Мерседес положила тяжелую трубку на рычаг с таким видом, словно ее змея за ухо цапнула.

– Дорогая? – забеспокоился супруг.

– Вирджиния пришла в себя. Идет на поправку.

Гонсало Николас Веласкес тихонько вздохнул.

Будем честны с собой. И про себя.

Никогда. Ни за что. Не простит его жена свою невестку.

Вроде бы и не виновата ни в чем Вирджиния, но именно с ней в дом пришло горе. Не будь ее мать одной из этих рыбин, не принеси Вирджиния свою кровь в дом Веласкесов – и не случилось бы несчастья. Прожил бы Самуэль свою жизнь спокойно, женился бы на какой-нибудь клушке, изменял бы ей регулярно, детей наплодил…

Внуки-то есть.

А вот сыну пожить не удалось. Убили. И объясняй, не объясняй, что во многом он и сам виноват, что никто его не заставлял принимать сомнительные предложения…

Он уже пытался.

Идана поджала губы и заявила, что если бы не Вирджиния, никто бы этих предложений и не делал. Может, оно и так.

Только сама Вирджиния четко понимала, что надо бежать. А сын считал, что он самый умный. За что и поплатился, бедолага. С точки зрения Гонсало, виноваты были оба. Почему сын к отцу не пришел? Почему не посоветовался? Гонсало сразу бы ему сказал, что это не партнеры, от светских игрищ и заговорщиков надо подальше держаться. Целее будешь. Хотя и так все ясно.

Самуэль знал, что поступает неправильно, но жадность задавила разум. Вот и вляпался.

Конечно, Вирджиния тоже виновата, но и Самуэль хорош. Так что вовсе задавить невестку Гонсало не позволит.

– Когда детям скажем?

– Когда точно будет известно, что Вирджиния идет на поправку. Да и Мерседес завтра замуж выходит, не надо портить ей событие.

– Думаешь, испортит?

– А если она захочет, чтобы мать присутствовала на свадьбе и отложит торжество?

Аргумент был веским. Гонсало не так, чтобы сильно радовался выбору внучки, но… и что в нем плохого? Муж из благородных, жену защитить может, более того, он ее любит.

А что старше… Каждый мужчина знает страшную тайну, которая передается из уст в уста. Главное – не при женщинах.

Женщины стареют быстрее.

Мужчина может сделать ребенка хоть до девяноста лет. А вот женщины уже в сорок лет дитя могут не выносить… так при Идане он этого не говорил, и не думал. Так что разница в возрасте в пользу мужа – не страшна. Хуже, когда жена старая, а муж молодой. Так что выходит Мерче замуж – и хорошо. Вряд ли будет много желающих на ней жениться после всей этой истории.

Кстати – еще один повод поскорее брак заключить. Пока тан Мальдонадо не передумал.

– Как скажешь, дорогая. Чем сейчас внучка занята?

– Платье творят, – фыркнула сеньора Идана. – Даже не представляю, что можно за день сделать, но эта Тереза приказала закупить ткань, кружево, вызвала каких-то швей… хорошо, что Мерседес у нас красавица. Ее дурным платьем не изуродуешь.

Гонсало опять промолчал.

У него был большой опыт семейной жизни.

* * *

Три подруги – или уже четыре, с примкнувшей к ним Висентой, действительно творили платье.

Мерседес стояла перед зеркалом, словно облитая нежной тканью, а Тереса прикладывала кружева и так, и этак.

– Мерче, тебе нельзя пышное платье. Ты и сама по себе фигуристая, а если еще нижних юбок напихать, да кружев налепить, вообще будешь, словно взбитые сливки.

– Может, оно и неплохо? – хихикнула Висента.

– У нас другая цель. Нам нужно, чтобы супруг восхищался, а не искал жену по три часа в платье. И вообще, такую фигуру надо подчеркивать! Вот, смотри! Кожа у тебя белая, так что нам нельзя ни белый цвет, ни даже слоновую кость. Будешь желтизной отдавать. А вот если розовый лед… красиво?

Мерседес была согласна, что красиво.

Ткань платья была белой, но с таким нежным-нежным оттенком розового. Почти совсем незаметным. Как будто заря бросает отблески на громадную льдину.

Никаких пышных юбок Тереса не допустила, прямые линии, длинные рукава до запястья, длинная юбка с небольшим шлейфом, квадратный вырез, на котором невольно останавливались глаза всех входящих в комнату мужчин. Тереса, вредина такая, еще и розочками из кружева его подчеркнула. И сейчас прикладывала те же розочки на отделку.

– Нет, пожалуй, хватит. А вот в волосы вплетем. У меня есть подходящие ленты.

– Херардо онемеет, – улыбнулась Мерседес.

– Мне кажется, ты ему любой нравишься? – подняла брови Феола.

Почему-то (может, сказалась шаманская выучка?) она чувствовала себя в ответе за подруг. И решила проследить, чтобы их никто не обидел. Мало ли что?

– Нравлюсь, – согласилась Мерседес. – Но Херардо художник, он любит глазами. И ему приятно, когда я так выгляжу. Он сказал, что бриллиант нуждается в платиновой оправе.

– Тут я с ним согласна, – кивнула Треси. – Такие роскошные формы, как у тебя, надо подчеркивать и показывать. Но в меру! Не выпячивать, а дразнить.

– Факт. Ты мне сошьешь платье? А то у меня вечно нелады с одеждой, как-то не сидит она на мне красиво?

Висента похлопала ресницами, и Треси улыбнулась.

– Конечно. Только тебе – в холодных оттенках.

– Почему?

– Потому что у вас с Мерче разные категории. Она более теплая, а ты более прохладная. Ей пойдут розовые тона, тебе голубоватые и зеленоватые. Когда вы порознь, этого так не видно, но поставь вас рядом – и сразу все поймешь. У вас разные оттенки кожи.

Висента только плечами пожала. Вот в эти тонкости она никогда не влезала – зачем? Ладно бы еще в двигатель к мобилю!

– Как скажешь. Так сошьешь?

– Конечно. И тебе, и Феоле… Фи, ты же замуж собираешься?

– Я, наверное, последней выйду, – вздохнула Фи. – Мерче уже завтра к алтарю, тебя, Треси, Хавьер когда зовет?

– Хотел тоже завтра, но согласились подождать три дня. Должна же я и себе платье сшить?

– Обязана. Винни?

– Лоренсо решил, что надо пользоваться разрешением от кузена, так что у нас свадьба через десять дней. Хотели бы пораньше, но ее высочество очень возмущалась.

– Чем? – ощетинилась Феола.

Кто-то против ее подруги? Кому тут жизнь надоела?

– Лоренсо все же герцог. Надо сделать объявления в герцогстве, надо написать в газеты и получить мои дворянские документы.

– Разве это не одним днем делается?

– Время требуется. И так у нас две свадьбы в ближайшее время. И Ленора выходит замуж за своего архимага. Разрешение получено, надо пользоваться.

– Понятно. А у меня не все так радужно, – чуточку понурилась Феола.

– Мне казалось, Амадо тебя любит? – удивилась Треси.

– Любит, – согласилась Фи с подругой. – Только он женат. Пока еще. Его супругу обвиняют в убийстве, и с ней можно развестись, но это как раз не один день. А потом еще получить разрешение на брак, и заключить новый. Вот это – точно время.

Девушки переглянулись.

– И почему эту Альбу не прибили? – выразила общее мнение Треси. – Всем бы легче было!

Феола развела руками.

– Не повезло. Или наоборот? Так бы она нам нервы потрепала, а из монастыря не пошипишь и не покусаешься!

– Монастыря?

– Она ритана. Ее нельзя в тюрьму, даже если очень хочется. А вот в монастырь на покаяние – можно.

– Она хоть созналась?

– Все отрицает. Ругается, плачет, возмущается.

– Ее будут проверять с некромантом? Или с магом?

Феола пожала плечами.

– Позднее, наверное. Когда время будет и свободные маги. Хавьер наотрез отказался лезть в это дело, и Леноре нельзя – она Амадо знает, и мне тоже.

Девушки переглянулись.

Ну да, маги могут проверить, правду человек говорит или лжет, но есть один нюанс. Маг должен быть незаинтересованным в результате проверки. А к Альбе это никак не применить.

Она – жена следователя, автоматом – полицейские маги к ней не подойдут.

Придворные?

Так там был заговор, их самих еще проверять.

Кто-то еще?

Этот кто-то не должен быть в курсе ситуации или знаком с Альбой. А это сложно. Амадо учился в университете, потом там преподавал, успел познакомиться со многими магами.

Зачем им университет?

А что, они неучами должны ходить и только огнем швыряться? Вот еще! Хороший маг – это грамотный и образованный маг. Тогда его никуда не втянут, и вреда от него не будет.

Так что проверка пока откладывалась.

Амадо тоже постарался.

Пока Альба в монастыре и под подозрением, она будет более сговорчива. И на развод быстрее согласится. Не то все нервы вымотает.

Феола тоже не настаивала на скорейшем установлении справедливости. Той еще дрянью был Патрисио Ксарес, пробы ставить негде.

Убивать нехорошо. Но чистить землю от негодяев? Натура шамана не протестовала против этого убийства, значит, Феола тоже не будет искать и усердствовать. Да и что с Альбой сделается?

Посидит месяц в монастыре, потом потихоньку дело спишут и закроют, его величество уже это пообещал. И пойдет ритана на все четыре стороны. Только уже свободная.

А Феола выйдет замуж за любимого мужчину.

Амадо сказал, что как раз его семья на свадьбу приедет. Фи не возражает против некромантов?

Феола не возражала.

Она не сможет иметь общих детей с некромантом, у нее возможен конфликт сил, как у мага, если они будут работать в паре, но родственные отношения – это другое. Папа-некромант?

И что?

Сам Амадо не маг, все будет хорошо. А если у детей возникнет склонность к некромантии, их можно обучать внутри семьи.

Мерседес поежилась.

– Фи… мне страшно.

– Чего ты боишься? Брачной ночи? Так вроде вы уже?

– Нет. Одно дело жить вместе, другое – семья. Другой спрос, другая ответственность.

– Если ты это понимаешь, то все у вас сложится хорошо.

– Херардо настаивает, чтобы я продолжала обучение у ювелира. Говорит, что будет мной гордиться.

– А ты?

– И я тоже хочу. И ребеночка хочу. От него.

Девушки переглянулись.

Феола припомнила тана Мальдонадо, пожала плечами. Ладно, постель – одно, способность к зачатию совсем другое, но Фи казалось, что у тана нет проблем и с этим. Она бы невольно заметила такие вещи, а если не помнит, значит, и не было ничего.

– Не вижу ничего невозможного, Мерче. Я еще посмотрю, но мне кажется, он сможет тебе детей наделать. Хоть тройню.

– Хорошо бы. Если получится, ты поможешь?

– Посмотрю за тобой при беременности. Обещаю. Я пока из столицы никуда.

– Амадо не может уехать?

– Я и сама хочу остаться. А вот Лоуренсио возвращается домой.

– Как?

– Почему?

Удивление было совершенно искренним. Лоуренсио казался влюбленным в столичную жизнь, этаким щеголем… и вдруг домой? На острова?

– Рен не может себе простить тана Толедо. Он едва не погубил нас всех, спасли только мои способности. А знай о них работорговцы, было бы хуже.

– Они бы знали?

– Вполне. Лоуренсио о многом рассказал другу. Повезло, что брат знал не обо всем.

– Очень повезло, – вздрогнула Треси. И на миг вспомнила корабль, трюм, качку и запах человеческих страданий.

– Вот. Он решил, что если так ошибся, то лучше вернуться домой. И попробовать управлять плантацией.

– Он уверен?

– А что такого? Дело знакомое, родителям помощь нужна, и вообще, плантация – его наследство.

Про симпатичных плантаторских дочек Феола умолчала. И про то, что Лоуренсио правда будет лучше на острове – тоже. Сейчас он терзается угрызениями совести, а потом опять начнутся искушения, лучше его изолировать заранее. Хороший у нее брат. Но очень мягкий и добрый. Надо бы жену ему подобрать подходящую, пожестче, чтобы мужа держала в рукавицах из дикобраза. Но об этом с мамой поговорит Адэхи. Потом…

– А здесь он ни на ком жениться не хочет? Приехал бы с женой?

– Нет. Здесь у него ни с кем не сложилось. Они втроем едут. Он, Алисия и Рауль. Алисия хочет показать родителям будущего мужа, получить официальное благословение, а Раулю интересно посмотреть на колонии.

– Они с твоим братом не подерутся по дороге?

– Нет. Сейчас, когда Анхель Толедо их не разводит в разные стороны и не подзуживает, они общаются вполне нормально. Рен в больнице, а Рауль от Алисии не вылезает. То цветы ей носит, то конфеты, то романы…

– А ты уже оправилась.

– Так и Треси на ногах, – пожала плечами Фи.

– Мне еще и не так доставалось. И то синяки побаливают, просто Хавьер убедил меня лечиться дома. Но ты-то ритана.

– И что? Я маг, у меня все быстрее заживает.

Феола не добавила, что Лоуренсио еще терзался угрызениями совести и изволил болеть, а Алисия считала, что ритане не подобает вскакивать с постели, словно крестьянке – после любых болячек за два дня. Приличная ритана меньше десяти дней не болеет!

– Я попробую узнать, куда мог удрать Толедо, – пообещала Винни. – Не уйдет от нас этот гад!

– Пожалуйста, – сложила руки Феола в умоляющем жесте. – Если получится – буду весьма признательна.

– Ловлю на слове.

– Лови. Слово.

Висента кивнула.

Не хочется ей к Пауку, но вдруг? И Толедо та еще пакость, чтобы его на свободе оставлять, и обязанный тебе маг – это много. Мало ли когда и где пригодится?

– Треси, может, сюда надо перчатки?

– Не думаю. Если бы короткие рукава и перчатки до локтей – тогда можно. а так ни к чему.

– Под это платье надо высокую прическу. И жемчуг, – подала голос сеньора Идана.

Она уже минут пять наблюдала за девушками, даже услышала кое-что, но решила не признаваться. Зачем?

Хорошие девочки, дружба с магом вообще полезна, да и все остальное…

Если Мерче хочет родить от мужа, оно и неплохо. У тана Мальдонадо точно других наследников не будет, а состояние есть. И хорошее. Мало ли что?

– Жемчуг? Если розовый, – задумалась Феола. – У меня есть, но на колье не хватит…

– Сейчас я вернусь, – пообещала сеньора Идана. И действительно вернулась.

С небольшим футляром зеленого бархата.

В нем лежали три нити аккуратного розового жемчуга.

– Колье, браслет, в прическу, – показала сеньора. – В дни моей молодости так носили, а потом мне жемчуг был уже не по статусу. Дарю на свадьбу.

– Бабушка…

– Тебе пойдет.

Феола промолчала.

Она вспомнила про драгоценности безумной королевы. И не сомневалась – часть из них потом окажется у Мерседес. Наверняка. От Вирджинии.

Но об этом она помолчит.

Ни к чему.

Носить их Мерче все равно не будет, а как вложение денег в семье – пусть хранятся. И чтобы никогда не пригодились!

Сеньора Идана даже слезинку смахнула.

– Какая же ты красавица…

Слезинок оказалось несколько. Редко, но бывает и так, чтобы все присутствующие были рады за свою подругу.

А на следующий день…

* * *

– Тан Херардо Диас Мальдонадо! Берете ли вы в жены сеньориту Мерседес Вирджинию Веласкес?

– Да.

– Сеньорита Мерседес Вирджиния Веласкес. Берете ли вы этого мужчину в законные мужья?!

– Да…

Мерседес сияла.

Сияло розоватыми переливами платье, сиял подаренный жемчуг, сияли ее глаза. Она смотрела на жениха так, словно тот был ее солнцем и небом. И Херардо отвечал ей взаимностью.

Легко им не будет. Но они будут счастливы.

Хавьер украдкой коснулся губами щеки Треси.

Его подруга.

Его любимая, самая лучшая, самая замечательная и талантливая. И послезавтра станет его женой.

Что еще надо для счастья?

Хавьер даже готов был потерпеть на свадьбе родных Треси, но тут уж воспротивилась сама девушка.

– Не хочу. Они мне и Пабло не простили, так нечестно!

– Нечестно, – согласился Хавьер.

Феолу сдал Анхель. А вот кто приволок туда Треси?

С чьей подачи его невеста чуть не уплыла в Форсманскую империю?

Надо бы сходить, поговорить с капитаном корабля. И некромант улыбнулся невесте самой нежной улыбкой.

* * *

Допросы заняли еще сутки. Но по результатам компания собралась в том же составе.

Первым докладывал Амадо.

– Я не стану пересказывать то, что сказал ранее. Я начну с роли Оскара Рикардо в случившемся. Должен сказать, что она достаточно посредственна. Если бы не было графа Фальконе, нашелся бы другой. Подозреваю, договорились бы с герцогом Мануэлем. Мединцам нужен был подконтрольный и управляемый король. И желательно женатый на одной из них.

– Виктория Мегана? – словно в пространство обронил Бернардо.

– Их бы это не остановило. Подстроили бы несчастный случай, а сам по себе герцог достаточно управляем. И податлив на манипуляции. Красивая девушка, страдающий принц, утешения… все прекрасно прошло бы.

– Не думаю, что Мерседес согласилась бы, – нахмурилась Феола. – Да она и не умеет.

– А на что готова была твоя подруга ради братьев? – коварно уточнил Амадо. И увидел, как бледнеет подруга.

– На всё.

– Вот. Малыши Хавьер и Николас никому не были нужны живыми, разве что мединцам – для подстраховки. Мединцы просто выкрали бы их и держали у себя. И Мерседес выполняла бы все приказанное. Родных она любит.

– Очень. Как умеет, конечно, но любит. Я даже удивлен, что мединцы так могут, – кивнул Хавьер.

Феола сверкнула на него глазами.

– Могут. Те, кого эта тварь изменяла сильнее, те, конечно, нет. Но жившие с людьми, среди людей, те, в чьи души и тела она практически не лезла – могут. И потом… за это надо сказать спасибо Веласкесам-старшим. Вирджиния хоть и любила детей, но отстраненно, показать этого не умела. Ее муж тоже. А вот дедушка и бабушка детей обожали. Мерседес видела, что такое любовь, и знает о ней. Да и Вирджиния… своего первого мужчину она любила. Может, и сейчас любит.

Серхио Вальдес чуть-чуть покраснел ушами. И перевел тему.

– Ваше величество, надеюсь, вы подпишете ордер на казнь графа Фальконе?

– И не только его. Всех троих злоумышленников. Фальконе казнить за убийство Бриссы Паулины Фальконе, этого достаточно. Не будем говорить о заговоре.

– А его высочество и герцога?

Бернардо ледяными глазами посмотрел на Хавьера.

– За покушение на меня и Игнасио. Они искренне думали, что они стоят во главе заговора, вот и пусть за это расплачиваются. Я их щадить не стану.

– Будет ли это разумно? – вздохнул тан Кампос. – Все же королевская кровь, а в государстве и так может начаться брожение.

– Брожение, ферментация… лишь бы не гниение! – огрызнулся Бернардо. – Я не могу оставить их в живых. Либо найдется кто-то, кто решит снова устроить заговор, с этими двумя во главе, либо меня посчитают слишком слабым, чтобы сидеть на престоле. И кто-то попробует меня на прочность. Обойдусь.

Феола кивнула.

И подумала, что есть выход, который не озвучили вслух ни Бернардо, ни кто-то другой. Потому что лучше такого не предлагать.

Можно попросить Хавьера.

Можно попросить Феолу.

Они оба смогут сделать так, чтобы обвиняемые просто уснули и не проснулись. Могут многое сделать. Но… Бернардо не хочет рисковать и спускать волка с цепи. И правильно. Впрочем, у нее выход есть. Но она о нем промолчит.

Даже Амадо не расскажет – зачем? Лишние знания – лишние горести, а ее любимый мужчина и так достаточно настрадался с такой супругой.

Амадо излагал подробности заговора.

Из-за того, что заговорщики тянули одеяло на себя, и получались досадные накладки. Наверное, единственный, кто действовал по плану – это его высочество Рамон Рикардо. Отравил дядю, да и помер вместе со всеми. А остальные изощрялись кто во что горазд.

Вирджиния хотела свободы, ее супруг – денег, мединцы – демонессу и власть, принцы трон и власть… вот и получались накладки. Всех дыр сейчас не закроешь, понятно, допросить кое-кого уже не получится. Но с той же Эвой Марией Вильялобос Амадо поговорил, пока та еще не умерла. Оказалось, одно из похищений Мерседес подстроили как раз мединцы. Хотели украсть девушку и разъяснить ей все в подробностях. И кто, и что, и как ей дальше себя вести.

Почему нельзя было просто пригласить ее к бабушке и все показать?

Потому что этим – не напугаешь. А мединцам надо было начинать запугивать свою марионетку. Чтобы она была податливой и управляемой.

Феола попытку похищения пресекла.

Повезло.

Мерседес и тана Мальдонадо на совете не было. Им хотелось побыть вдвоем, да и что они могли бы сказать по существу дела? Они же не знали всей картины, вот и не надо их тревожить.

Просвистела мимо смерть – и хорошо, что мимо.

Понятно, все, кто помогал раскрыть заговор, без награды не останутся. В зависимости от желаний.

У Амадо – повышение и поместье в подарок. А то жить на жалованье семейному человеку несолидно. Феоле – дом в столице. Чтобы было, где жить. Вряд ли она захочет делить дом с Альбой, а той… пусть ей хоть их дом остается, все же туда и ее родители вложились. Пусть живет, когда из монастыря выйдет, и Карлос к ней вернуться сможет, после путешествия. Может, и жену туда приведет, кто знает?

Феола вежливо поблагодарила.

Для шамана деньги не главное, она и так может их получить в любом количестве. Но – приятно. Амадо тоже был доволен. Особенно когда Бернардо пообещал лично вести невесту к алтарю. В качестве любезности. И отца ее рядом нет… хорошая замена получится.

Хавьер тоже получал отдельное поместье. И тоже дом в столице для Треси.

Досталась земля и Серхио Вальдесу. А Мерседес и тану Мальдонадо Бернардо пообещалсвою протекцию. Для художников это важно.

Тан Кампос мог оставаться на своем посту, сколько ему захочется. Денежную награду, причем нескромную, и орден, он получит. А поместья у него и самого есть. Если захочет – попросит.

Дополнительное финансирование получал и Храм. Бернардо мог себе это позволить. Сколько мединцев раскрыли – и они не бедствовали, о, нет!

– А что будет с остальными мединцами? – поинтересовалась Феола. – Сколько их сейчас на попечении закона?

– Несколько сотен, – отозвался епископ Тадео. – И устроена судьба только двоих. Даже – одной.

– Бенитесы, – пояснил Бернардо. – Лидия Бенитес человек, мединец только ее дочь, Эллора. Они получат дом, титул и содержание. Я их возьму ко двору, тетушка не против.

– А остальные? Убьете?

– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Бернардо. Наткнулся на скептический взгляд Феолы и вздохнул. – Может, и правильно было бы. Убить – и никаких проблем. Но не хочу. Больше половины ни в чем не виновато. Вот Валенсуэла, есть те, кто принимал участие в заговоре, но есть и совсем дети. Они и не знали ничего, им не доверились. За что их казнить? Более того, когда их просили помочь, защитить столицу, даже против своих, они пришли. Пусть не понадобилось драться, но ведь они были готовы. И сражаться, и умереть. Так что – пригодятся в хозяйстве.

– А оставить на свободе – не начнут гадить?

– Храм займется этим, чадо, – важно проговорил епископ Тадео. И улыбнулся уже вполне человечески. – Священников хватает. Приставим к каждому мединцу персонального, подумаешь – несколько сотен! Кто-то, может, и в монастыре останется, кто-то в мир вернется. И будем их учить, направлять, помогать – они ж не виноваты, в большинстве своем. Да, их родители попались демону. Но не всегда по своей воле, как те же Бенитесы. Церковь не станет рубить все головы, мы обязательно разберемся, кто прав, а кто виноват. И отвечать виновные будут не за жабры, а за конкретные дела. А еще его величество высказал здравую мысль. Потому часть мединцев отправится служить во флот.

Феола энергично кивнула.

А ведь и правда, сродство к магии воды у них… вживленное, но рабочее! Течения, бури, ураганы… те же корабли поднимать, те же рифы и мели разведать, на карту нанести – им цены не будет! Если с умом подойти, окажется, что демонесса еще и пользу людям принесла.

Это хорошо.

Но с Адэхи она еще посоветуется. Так надежнее будет.

(обратно)

Глава 8

Мануэла Эсперанса Валенсуэла от жизни ничего хорошего не ждала, равно, как и ее брат.

Родители мертвы.

Они с Адрианом живы, живы и Кальдероны, но надолго ли?

Неизвестно.

Захотят – и убьют их в любой момент. А что такого? В глазах людей они нечисть, чудовища, монстры. Чего с ними церемониться? Дави и все тут!

Более того, они – монстры, которые едва не уничтожили Римат, а может, и всю Астилию. И король у них на счету. И… и вообще.

Мануэла получила хорошее образование. И знала – человеку намного проще уничтожить непонятное, чем постараться его понять.

Родители.

Брат…

Мануэле не хотелось даже думать, что именно с ними сделают.

Ладно – родители мертвы. Не так уж сильно она их и любила. Отец… ладно, отец, зная в них свою кровь, старался как-то уделять им внимание, нельзя сказать, что мединцу удавалось любить, но мужчина хотя бы пытался.

Мать даже не изображала любовь.

Для нее дети были отродьем какой-то человеческой дряни, которая спала с ее мужем…

Может, мединцам и не свойственна любовь. Но что такое ревность, они отлично знают. Это чувство ведь не любовью питается, а инстинктами собственника. Как это – МОЕ и кто-то другой?!

Поэтому родителей Мануэла не слишком любила.

Но брат!

Это она была рядом с Адрианом, когда он учился ходить, это она помогала ему научиться читать и считать, она приходила в детскую, когда у него с болью и температурой резались первые зубки! Вот ведь… мединцы, а зубы режутся так же больно, как и у обычных людей!

Она увидела его первую улыбку, при ней Адриан впервые встал на ноги…

Даже если у нее не может быть детей – женщины-мединки стерильны намного чаще, чем мужчины, – дети могут быть у брата. А Мануэла стала бы безумной и обожающей тетушкой.

Стала бы.

Если бы…

Проклятая частица!

Родители перечеркнули всё! Для себя, для нее… каких трудов Элле стоило не вмешивать во все эти дела брата, знала только она. И с отцом по этому поводу спорила, и с матерью, и доказывала, что брат еще не повзрослел достаточно, и сил у него не хватит, и знаний, и лучше его оставить в стороне.

С этим она справилась.

Мануэла иногда думала, что если убьют ее, убьют родителей, брат все равно останется. И все у него будет хорошо.

Женится себе, может, на Анне Кальдерон, может, на ком-то еще… не получилось. И никогда не получится. Нет у них будущего.

У брата его нет, вот что страшно-то!

Мануэле хотелось выть и кататься по полу, но даже этого было нельзя. И когда в ее комнату вошел мужчина в простой черной рясе, она приняла это почти с облегчением.

Сейчас все решится.

Брат Анхель, а это был именно он, смотрел на красивую девушку с благожелательным интересом.

Церковь поднаторела в составлении психологических портретов, и Мануэлу он видел, как на ладони. Может, она еще и мединец. Но добрый, умный, искренне любящий своего брата – что еще нужно? Для начала?

– Доброго дня тебе, чадо Творца.

Мануэла невольно подняла брови.

– Отче, вы ничего не перепутали? Я не человек.

– Ошибаешься, чадо. Мать твоя была человеком.

– Ну… да.

– Отец твой был человеком, ДО того, как вмешалась злокозненная нечисть. А ты тем более не можешь быть злом, потому что готова была жизнь положить за чужих тебе людей.

Мануэла пожала плечами.

Может, будь она умнее или опытнее… она бы поиграла в эту игру. Но сейчас проще было сказать правду.

– Отче, я брата спасала. Не Римат.

– Чудовища любить не умеют, чадо.

– Но я же…

– Скажи, чадо, а ты какие божественные книги читала? Книгу Творца?

Мануэла потупилась.

Честно говоря, родители и не настаивали, и не интересовались, что там деточка читает. Поэтому в основном Мануэла читала романы. Но и с парочкой религиозных трактатов ознакомилась, так, для верности.

– Да, отче. Я читала.

– Историю святого Себастьяна ты помнишь?^[293]

– Нет, отче.

– Святой Себастьян защищал свой караван от разбойников. Принял пытки, но никого не выдал, потому что в караване были его родные.

– И что с того?

– Он ответил так же, как и ты. Он старался для своих родных. Для тех, кого любил. А еще сказал, что говорящий о любви ко ВСЕМ не любит никого. Люби тех, кто рядом с тобой, грей их, отдавай им тепло своей души и свою преданность, вот и будет вам радость.

Мануэла промолчала.

Что там святых – тысячи! Всех не узнаешь, да и померли они уже давно. Ей бы кое-что другое знать.

– Отче, так с нами-то что будет?

– Ничего, чадо. Думаю, дней через десять поедете с братом домой, будете жить, как жили. Единственное, что от вас попросят – два-три раза в месяц ходить на исповедь. Да и вообще, позаниматься со священниками. Не дело это, когда создания Творца – и ничего о нем не знают.

– Я и о матери ничего не знаю.

– И это узнать можно. Церковь многое может, надо только не стесняться просить.

Мануэла смотрела большими круглыми глазами.

– Я… и брат… домой?

– Да.

– И никто ничего не узнает?

– А зачем кому-то и что-то знать о вас? Разве что… я слышал, что мединцы бывают бесплодны, верно ли это?

– Верно. Часто такое бывает, – подтвердила Мануэла, которая еще не до конца верила своему счастью.

Свобода?

Для них с братом?! Без ограничений… ну, практически? А ТАК – бывает?!

– Если захотите, потом вас посмотрит маг. Чтобы вы точно знали, бесплодны или нет. И может, смогли это исправить.

– И ТАКОЕ можно?

– Волей Творца – возможно все в этом мире, чадо.

Кажется, никогда в жизни Мануэла так не плакала.

От счастья, от облегчения, от надежды…

Она ревела в тридцать три ручья, а брат Анхель гладил ее по голове. И думал о своем. О грустном.

Рясу только в стирку.

И это только первая беседа. Интересно, если он на рясу фартук наденет – это сочтут издевательством? Или нет?

Как тяжело нести измученным душам надежду…

* * *

Феола уснула сразу.

Голову положила на подушку – и провалилась в сон.

Во сне она медленно брела по берегу океана, поддевала пальцами ног песок, вздымая вверх легкие белые искорки, любовалась переливами волн, пока не услышала негромкое:

– Ученица!

Феола обдернулась – и с радостным визгом кинулась на шею Адэхи.

– Учитель! Живой!!!

– Живой, – согласился Адэхи. – Едва не выгорел, но выжил. Твоим родителям поклон, выходили, вылечили, твоя мать лично с ложечки отпаивала.

Феола выдохнула.

Адэхи не лгал. Пусть выглядел он, словно после тяжелой изнурительной болезни, главное – жив! А мясо нарастет!

– Я так рада! Так счастлива, учитель!

– Ты очень помогла, ученица. Ты спасла и меня, и возможно, этот мир своим поступком.

– Мне пришлось и рассказать, кто я, и показать часть своих талантов.

– Это мелочи жизни. Ерунда.

– Да?

– Да. Рано или поздно нам пришлось бы выйти из тени. Почему бы и не так? Сейчас в нас видят сначала пользу, а потом опасность. Это хорошо. Ты все сделала правильно.

– Надеюсь. Адэхи, я хотела посоветоваться.

– О мужчине, которого встретила? А зачем, ты ведь уже все решила?

Феола покраснела, даже во сне. Ну… решила! И что? Вдруг она не уверена, что хочет выйти замуж за Амадо? Нет, глупости! В этом она как раз уверена. А вот с чем проблемы…

– Брат и сестра? Твоему брату будет лучше здесь. А сестре в столице.

– Да?

Феоле-то сначала казалось, что наоборот. Подумаешь, ошибся Лоуренсио с другом! Бывает! Пообтешется! А вот Алисии, с ее романтикой, лучше места, чем на плантации, не найти. Сиди, рожай детей и читай книжки.

– Ошибаешься. У тебя очень здравомыслящая сестра. А вот брат получился ведомым. Ему бы жену хорошую, а то сцапает кто ни попадя.

– Жену… найти бы ее…

– Поищи. Мне кажется, что ты – найдешь.

Феола кивнула.

– Постараюсь.

– Главное, пусть перед отъездом из столицы все долги раздаст. Не разубеждай его…

– Хорошо. Учитель, а что делать с заговорщиками?

– Убить, конечно, – Адэхи даже удивился.

У индейцев с этим было просто.

Покушался на правителя? Повинен казни!

Правда, если покушение прошло успешно, то все хорошо. Правитель лишен благословения Неба, и логично устраняется. А на его место приходит более достойный.

– Бернардо не хочет их казнить. Я ведь вижу. А помиловать прикажет… тоже плохо. Если эти двое никуда не ввяжутся… обязательно ведь! И влезут, и напакостят! Не они, так ими кто воспользуется!

Адэхи печально вздохнул.

– Назови мне их имена.

– Его высочество Мигель Рамон. И герцог. Мануэль Хоселиус.

– Я запомню. А ты постарайся к ним не подходить, и даже не смотреть – ни к чему тебе.

– Спасибо, – от всей души сказала Феола. – И так, боюсь, проблем не оберемся.

– Ты хочешь остаться в столице и помогать мужу, верно?

– Хочу. Можно?

– Нужно. Я и отпустил тебя учиться дальше. Строй семью, рожай детей, привози их в гости – я буду счастлив.

Феола улыбнулась.

– Спасибо, учитель.

– Не стоит благодарности, ученица. Ты спасла мне жизнь, и я рад этому. Мне нравится этот мир, нравится жить… хотелось бы пока побыть человеком.

Феола кивнула.

– Мне тоже. У нас с Амадо точно не будет конфликта сил?

– Нет. У вас все будет хорошо. А теперь – иди. Тебя ждут дома.

Феола улыбнулась – и скользнула куда-то вниз, словно на громадных качелях.

Полет, чувство невесомости – и мягкая подушка под головой, запах крахмала и лаванды.

– Уффф!

Спальня.

И она в спальне.

На кровати, а рядом с ней сидит Амадо.

– Феола, ты в порядке?

– Да. Как ты тут оказался?

– Мне показалось, что тебе плохо. И я пришел.

Феола подумала очень долго. Целых три секунды.

А потом обвила руками шею Амадо, притянула его к себе – и прижалась губами к губам. Неумело, но решительно.

Амадо ошалел настолько, что даже не сопротивлялся – сначала. И Феоле удалось повалить его на кровати.

– Фи?!

– Останься со мной. Пожалуйста.

Амадо покраснел так, что было видно даже в полумраке.

– Я… Феола, я мужчина. И я просто не удержусь.

– И не надо сдерживаться. Не надо.

– Но ты… я…

– Я тебя люблю. Я хочу быть твоей. Здесь. Сейчас. Пожалуйста…

Амадо придержал девушку за руки.

– А если ты забеременеешь?

– Не сейчас. Примерно через полтора года, когда достаточно для этого созрею. Или через два. Я же маг, я смогу это регулировать.

– Угораздило меня! – ворчал Амадо скорее от растерянности. – Фи, ты уверена?

Второй поцелуй у Феолы вышел чуть получше. А потом Амадо перехватил инициативу. И все уже стало безразлично для мужчины и женщины этой ночью.

Осталось главное.

Одно дыхание на двоих, рваный ритм двух сердец, бьющихся в унисон – и тихий шепот.

– Люблю…

– Жить без тебя не смогу…

– Сердце мое…

– Счастье мое!

Кто сказал?

Кто откликнулся?

Этим двоим было неважно. Счастье, любовь и шепот у них были одни – на двоих.

* * *

– Как твои дела?

Бернардо неловко присел на табурет рядом с кроватью Игнасио. Положил на тумбочку рядом с кроватью небольшой сверток.

– Лежу, вот.

– Вишневый пирог для тебя. Тетушка лично испекла, вся кухня на ушах стояла. Но ей готовить нравится.

– Спасибо.

В палате повисла неловкая тишина.

Братья?

Так-то да, братья. Но есть родные – и родные. И если первые объединены только общей кровью, ну еще иногда и фамилией, то вторые действительно родня. Они все друг о друге знают, помогают, поддерживают, разделяют общие интересы… увы, Бернардо и Игнасио, благодаря деду, были хоть и братьями, но душевной близости между ними практически не было.

– Лекари говорят, ходить буду, – нарушил молчание Игнасио. – Сделают мне протез – и буду бегать. Даже танцевать.

– Это лучше, чем то, что могло бы случиться.

– Лучше.

– Выздоравливай, братишка. Мне помощник нужен. И вообще, ты мой наследник.

Игнасио выразительно скривился.

– Вот счастье-то!

– Сам не хотел, – коснулся короны Бернардо. – Только выбора не дали.

Игнасио с сочувствием поглядел на брата.

– И не отвертишься.

– Никак. Теперь команду собираю. Кто-то уже есть, а кого-то пока и нет. Игнасио… вот ты чем бы хотел заниматься?

– Не знаю, – растерялся Игнасио.

Пока был жив дед, принцы ни к чему толком не допускались. Бернардо учился. Игнасио прятался в библиотеке, часто ездил на природу…

– Чем-то же ты увлекался! Постоянно по лесам мотался.

Игнасио улыбнулся.

– Пожалуй, я знаю, чем бы хотел заниматься. У нас в Астилии своеобразный климат. И с озеленением сложно. Не всегда сажают то, что нужно, и так, как нужно. Я бы этим с удовольствием занялся.

– Леса? Почему бы нет?

– Мне еще надо поучиться, но я знаю, что и у кого спрашивать. У нас жаркий климат, выветривание почвы, ее надо восстанавливать, заботиться… а еще сажать лесополосы, улучшать орошение земель… да много чего!

– Ну и займись. Я только рад буду.

– Доверишь?

– Почему нет? Своего человека у меня для этого все равно нет, – хмыкнул Бернардо, – а заниматься надо. Постепенно все выстроишь под себя, а я помогать буду.

– Спасибо. Я думал, это смешно звучит…

– Почему? Все логично, ты мой брат и наследник, тебе надо чем-то заниматься. Почему бы и не лесами? Если душа к этому лежит?

– После Каса Норра спокойно я себя чувствовал только на природе, – признался Игнасио. – Сначала просто выезжал, расслаблялся, потом отдыхать там начал, читать начал… потом одно из моих любимых мест сгорело в засушливый год. Захотелось восстановить. Ну и увлекся.

– Вот и отлично. Выздоравливай, я официально признаю тебя наследником и будешь заниматься лесами и лугами.

– Буду. Не боишься?

– Что ты меня свергнешь, что ли? Думал. Но… ты не дурак.

Игнасио хмыкнул.

– Определенно. Даже понимаю, что рядом со мной твои соглядатаи будут.

– Обязательно. После всего случившегося ты, как мой наследник, окажешься на прицеле у заговорщиков. Сомневаешься?

– Уверен.

– Вот, надо же их кому-то отлавливать?

Игнасио хмыкнул. С интересом посмотрел на брата.

Раньше близких отношений у них не было. Но может, сейчас получится? Станут ли они такими уж братьями? Он не знал. Но был уверен, что они могут стать друзьями. Это уже немного.

– Правда, что Мигель и Мануэль хотели меня убить?

– Хотели. Приходили, правда, ошиблись палатой. Попали в гости к Лоуренсио Ксаресу.

– А… помню его, заглядывал ко мне.

– Вы разговаривали?

Игнасио кивнул.

– Было дело.

Сознаваться не хотелось. Но именно после разговора с Лоуренсио он почувствовал себя лучше. А ведь казалось бы! Вот что такого он сказал?

Да ничего!

Жаловался, что дурак, что свою семью подвел, что поступил плохо…

Игнасио слушал и думал, что это еще страшнее. Плохо, когда ты пострадал. А когда по твоей вине могли пострадать люди, которых ты любишь? Это – как?

За такое сам себя сожрешь.

И про отсутствие ноги Лоуренсио высказался.

С его точки зрения, это и сомнений не стоило. Вот еще, ерунда какая! В колониях много кто встречается! Был и мужчина, который обеих ног лишился. Выстругал себе деревянные протезы и выучился на них и ходить, и бегать. И женился, и детей наделал! Почему?

А просто не унывал! Характер такой!

Между прочим, этот человек в колониях владеет верфью, корабли строит. И детей у него шестеро, и жена его обожает.

Дело же не в ногах или руках! Дело в характере! Если он есть – все остальное просто виньетки. А нет характера – будешь искать недостатки и винить кого-то в своих бедах. Оно всегда так.

– Хороший он парень. Это третий сын Ксаресов, уехал в колонии, там сделал детей, младшая маг, средняя вообще красотка.

– Лоуренсио тоже неплохой парень.

– Неплохой. Но мягкий и податливый. При дворе его сожрут за два часа.

В людях Бернардо более-менее разбирался.

– Ну да, он вроде нашего отца.

Теперь настал момент помолчать уже Бернардо.

– Ну да. Как бы.

– Что с Алехандрой будет?

– А что с ней можно сделать? Удалю от двора с категорическим запретом появляться в столице. Именно для этой дурищи… замуж бы ее выдать, да кому такое счастье нужно?

– Понятно. А Мануэль? Мигель?

– Казню, – отрезал Бернардо и встал с табурета. – Выздоравливай. Ты мне нужен.

Игнасио молча кивнул.

Брата он понимал, идиотских вопросов задавать не решился.

Как ты, не тяжело ли тебе, может, иначе как-то поступишь…

Ага, иначе!

Белый и пушистый король на троне не усидит. Разве что это король белых медведей. Бернардо не сможет поступить иначе. А вот Игнасио…

Смог бы он казнить тех, кого знает с детства?

Игнасио знал ответ. И Бернардо не завидовал. Уж очень грустный это выбор…

Брат попрощался и ушел. А Игнасио посмотрел на ногу. Им занимались равно и лекари, и маги, радовались, как быстро идет заживление, уже начали предварительно протезы прикидывать.

Калека…

А и ладно!

Руки есть, голова есть, титул есть, на паперти себе подаяние просить не придется, а там и дело найдется по душе.

Вот, леса…

Он обязательно попробует. И посмотрит, что получится. Все лучше, чем водку пить да заживо гнить. Так-то!

* * *

Когда король закрывается у себя и просит никого к нему не пропускать, это серьезно.

Но – никого?

А как насчет ее высочества Маргариты Марии? Ее стража не остановила. Да и не смогли бы, при всем желании.

Принцесса беспрепятственно миновала охрану, чтобы найти племянника сидящим на полу.

Сидящим, перебирающим старые снимки.

– Брен? Я могу тебе помочь?

Все-таки принцесса хорошо чувствовала людей.

Не «что с тобой?», не «как дела?». Ясно же, плохо человеку, помогать надо! А чем – он сам скажет. А то всякое можно наворотить, полезешь так в чужую душу-то с сапогами…

Ни к чему!

– Боюсь, тетушка, это не в ваших силах.

Бернардо даже не шелохнулся, когда ласковая рука погладила его волосы, принцесса опустилась на пол, мимоходом посетовав, что ей уже не двадцать лет, колени-то уже не те… ну и пусть! Племянник важнее!

– А что – в моих? Что болит?

– Душа, наверное. Тетя, вот как так можно? Я и подумать не мог причинить вред вам, или Норе, или Лору… а они? Ведь вместе играли, вместе шалили, вместе… а потом – всё? Просто потому, что я родился первым, а они не имеют прав на трон? Просто – власть?

– Не просто, – Маргарита вздохнула, понимая, что гложет мужчину. И хорошо, что так. Если человеку такое безразлично, это уже не человек, это просто подставка для короны. Вот ее отцу было все равно, кто и что чувствует. Был он таким изначально, или стал после ухода любимой, да кто ж знает? А вот Бернардо живой, ему больно, ему плохо… если бы она должна была приговорить кого-то из родных – она бы в истерике билась.

И какая разница, что эти родные тебя уже приговорили?

Это для них ты просто препятствие к короне, а для тебя они кузен Маноло, кузен Мик…

– За что они так со мной? Со всеми нами?

Женщина крепче притянула к себе племянника.

– Не знаю, Брен. Я ответа не знаю. Могу чужими словами.

– Это как? Тетя?

– Мы недавно разговаривали с Феолой. Она рассказала, что в каждом человеке есть какая-то трещинка. Не бывает совершенных бокалов. Не бывает идеальных людей, тем мы и хороши. Но в том-то и дело, что трещинка – есть. И для каждого она своя. Кто-то отвернется от тебя из-за женщины. Кто-то из-за денег. А для ребят проверкой стала власть. Власть над чужими судьбами, власть казнить и миловать. И побежала трещинка, и разбилась чашка.

– Откуда Феоле это знать?

– Ее учил шаман. И мне кажется, она права?

– Но почему?

– Почему именно это? Почему власть?

– Для каждого – свое. Что бы ты не смог мне простить?

– Предательства.

– А чего ты хочешь больше всего на свете

Бернардо задумался. И выдал неожиданно даже для самого себя:

– Чтобы в моей стране все было хорошо и спокойно. Ни войн, ни бедствий, ни голода. А у меня нормальная семья. Даже если не получится, как у Леноры, как у Лоренсо, как у ребят – хотя бы, чтобы меня понимали и поддерживали. И чтобы мои дети росли счастливыми. Чтобы их любили и мать, и отец…

Маргарита едва не прослезилась, мысленно пожелав Аурелио Августину провалиться поглубже! Вроде бы какие простые желания! Даже не счастье, а хотя бы тепло! Просто – тепло и понимание! Какая уж тут любовь!

Так мальчишку придавили в детстве, что ему сейчас страшно семью строить. А ведь придется.

Ничего, она будет рядом и не даст никакой гиене потоптаться на чувствах племянника.

– Все будет хорошо, Брен. Мы справимся.

Бернардо ткнулся в теплую ладонь головой, украдкой наслаждаясь тетушкиной лаской. Хоть искорка тепла. Хоть частичка.

– Справимся. Но сейчас мне больно.

– Все пройдет. До свадьбы…

– Чьей?

– Да хотя бы и Феолы. Она не так скоро, как хотелось бы, все зажить успеет.

Бернардо невесело улыбнулся.

Успеет, наверное.

А пока ему просто больно. И никакие шаманы, маги и лекари тут не помогут. Это надо просто пережить. Переболеть.

Эх, кузены…

* * *

Феола была очень занята.

Она стояла рядом с кроватью Консепсьон-Монетки. Мерседес рассказала ей про мамину подругу, и Феола решила, что надо бы даму навестить. Посмотреть, поговорить…

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – состояние Конни ухудшалось. Говорила она уже с трудом. Сифилис разрушал последние бастионы на своем пути. – Ты кто?

– Я – подруга Мерседес. Ританы Мерседес Вирджинии Мальдонадо.

Конни улыбнулась так довольно, что у Феолы растаяли последние сомнения. Эта женщина явно любила и Вирджинию, и ее детей. Переживала за них, боялась.

– Женился-таки…

– Вам говорить сложно? Давайте я рядом присяду и расскажу, что было, – предложила Феола.

– Нет, – кашлянула Конни, – не рядом. Подальше.

– Я не заболею, я маг.

– А кто ж его знает? Не спорь.

Феола и не стала.

Лучше бы она взяла Конни за руку, но афишировать свои способности не хотелось, так что будем работать на расстоянии.

Вот так…

Феола рассказывала. И заодно медленно укутывала женщину в свою магию, как в одеяло. Нет-нет, это не так работает, Конни не проснется завтра же здоровой и счастливой. Она постепенно начнет выздоравливать, к удивлению и ужасу всех медиков.

Они будут думать, гадать, сомневаться и размышлять, но никогда не узнают правду. Ни к чему.

А Конни выживет. И может быть, станет крестной для малышей Мерседес. Почему нет?

Своих у нее точно не будет, на такое и Феола не способна. Но Конни хороший человек, несмотря на свою профессию, и хорошая подруга. Она заслуживает если не счастья, то хотя бы покоя.

Но кто знает, что такое счастье?

К окончанию рассказа Феола как раз запустила механизм восстановления в теле женщины. Конни, ни о чем не догадываясь, внимательно слушала, радовалась.

– Хорошие новости под конец. Говоришь, девочка замуж вышла, а Джинни в себя пришла?

– Да.

– И вовсе счастье. Жаль, внуков не увижу. Я ж сразу поняла, любит ее тот художник. А что старше настолько… ну и ладно! В жизни всяко бывает, лучше уж десять лет рядом с хорошим мужиком, чем сорок, да рядом с плесенью.

Феола утвердительно кивнула.

– Вы правы, сеньорита. Но мне кажется, что Мерседес повезло с мужем.

– Вот и мне так кажется. Мне помирать скоро, так ты ей не говори, пусть с мужем жизни порадуется. Меня помянуть всегда успеет.

Феола чуть улыбнулась. Самым краешком губ.

– Мне кажется, сеньорита, вы еще поживете.

– Это вряд ли. Но на добром слове и добрых вестях благодарствую.

Феола улыбнулась, еще несколько минут поболтала с женщиной – и распрощалась.

А Конни посмотрела в окно – и вдруг почувствовала непреодолимый голод. Давно она такого не испытывала… слона бы съела! С костями и шкурой!

Она коснулась звонка, вызывая сестру милосердия, и попросила жидкой каши. Ничего другого ее желудок уже давно не принимал.

А потом и еще тарелку.

И впервые за долгое время, насытившись, уснула как убитая.

Она еще не подозревала, что станет медицинским феноменом. Что ее будут таскать по лечебницам и университетам, что ее будут исследовать и изучать, показывать людям.

Что ее случай чудесного исцеления войдет в учебники и многие поколения лекарей будут пытаться разгадать этот секрет.

А сама Конни, в одной из лечебниц встретит симпатичного доктора, с которым и свяжет свою судьбу. Вдовца, с двумя детьми.

Те сначала будут не слишком довольны мачехой, но постепенно примут ее.

И будет у женщины хорошая теплая семья.

Конни ничего не знала.

Она спала и во сне видела, как становится крестной у сына Мерседес. И было ей тепло и хорошо…

Это тоже было еще впереди.

* * *

Суд над его высочеством Мигелем Рамоном и герцогом Мануэлем Хоселиусом решили сделать закрытым.

Подсудимые, судьи, еще его величество. И достаточно.

Обвинения зачитать и секретарь сможет, оправдаться мужчины сами, без адвоката сумеют? Хорошо. Нет?

Значит, судьба такая.

Бернардо откровенно этого не хотелось.

С Мигелем они сильно дружны не были. Но Мануэль!

Легкий, веселый, дружелюбный, всегда готовый втянуть кузенов в проказу, но упорно берущий вину на себя!

Частичка его юности. Искорки того шального беззаботного веселья, которое Бернардо удавалось сохранить в дальнем уголке своей души.

А не получится. Сегодня он сам убьет в себе нечто важное. Но кто спрашивает о его желаниях?

Надо.

Это страшное слово – обязанности.

А там, где его величество думает не про «должен», а про «хочу», страна погибает в крови и огне. Для Астилии Бернардо такого не хотел.

Он должен.

Он справится. А как ему потом придется… это уже его проблемы. Никто и не узнает лишний раз.

– Встать, суд идет!

Творец, как же Бернардо хотелось провалиться сквозь землю.

Сквозь воздух!

Да хоть бы куда, но прочь из этого зала!

Зала суда, который богато украшен черным и белым, зала, в котором стоят сейчас перед посторонними людьми два его кузена. Те самые, с которыми он дружил или враждовал, дрался и разбивал носы, делился книгами и играл.

Те самые, которые равнодушно принесли в жертву всю его семью ради трона. А брата и вообще хотели убить своими руками.

Люди?

Близкие?

Единственное, что хотелось Бернардо – это подойти и задать вопрос. За что?!

Вот за что вы так со мной?! ЗА ЧТО?!

Ответ он знал и сам. Да ни за что, приятель. Власти хочется, а не дается. Вот и все.

А еще – ложное понимание власти.

Это ведь не развлечения, не игрушки, не балы и охоты. Это работа и работа. Каторжная.

Трудная и тяжелая. Бернардо только начал разгребать бумаги, и понял, что просто не поднимает этот воз. Хорошо еще и тан Кампос обещал уволиться и пойти помощником к его величеству, пока тот чуточку не освоится, и еще нескольких человек рекомендовал, и епископ кое-кого обещал, и Карраско подтянутся… рядом с некромантами врать сложно.

Была б у Бернардо возможность – он бы все скинул хоть на кого и рванул в закат. А нельзя.

Плакать хотелось. Но и это нельзя.

Рассказ о преступлении, подготовленный таном Вальдесом. Доказательства.

Свидетельства тех же мединцев.

Всего и побольше, побольше…

Мануэль сломался почти сразу. Мигель – другой характер – пытался огрызаться, отбиваться, орал, что все подстроено, но ему никто не верил. Даже он сам. Куда уж тут убедительно сыграть?

Хавьер, которого пригласили в качестве судебного мага, равнодушно подтверждал правду и указывал на вранье. Пару раз Бернардо поймал его взгляд.

Теплый, настоящий…

Держись, друг. Понимаю, тяжело, это просто надо выдержать.

Становилось чуточку легче, но ненадолго.

Наконец, все выслушано, оправдания и отрицания, обвинения и признания. И суд выносит вердикт.

Виновны.

Приговор?

Смертная казнь через обезглавливание.

Бернардо поднялся с места.

Это – лица королевской крови. Он – король. Он обязан утвердить приговор, нравится ему это или нет. Более того, он может его отменить.

И Мигель смотрит со злостью.

А Мануэль – с надеждой на прощение. Он всегда так смотрел, с детства. Когда шалили они вместе, попадались вместе, но Бернардо обычно доставалось. А вот Мануэля частенько прощали. Выглядел он так – хотелось погладить по головке и дать конфетку.

Сейчас Бернардо своей волей должен отправить их на плаху.

Только открыть рот его величество не успел. Даже придумать, что надо сказать – не успел.

Медленно сгущался воздух перед приговоренными. Словно тонкая струна запела в тишине зала… Бернардо дернулся и понял, что даже шевельнуться не может.

Словно странное оцепенение сковало всех присутствующих.

А перед виновными распахнулся черный провал.

И из него лезли щупальца.

Много.

Зеленые, склизкие на вид, жутковатые, с когтями и присосками… Кажется, мужчинам хотелось кричать. Бежать. Да хоть что-то сделать!

Бернардо и сам не отказался бы упасть в обморок, да не получилось. Характер не тот. Щупальца ползли к остолбеневшим Мигелю и Мануэлю. Добрались, медленно обвились вокруг…

– Эти двое принадлежат мне, они обрекли смерти родную кровь, – пропел нежный голос, который мог равно принадлежать как мужчине, так и женщине.

И вспыхнул черный огонь.

На секунду все зажмурились, а когда очнулись – ничего уже не было.

И никого.

Только два мертвых тела на полу лежат. Спокойно так…

Лежат спокойно. А на лицах выражение ужаса. И запах такой… у мертвецов и так сфинктеры расслабляются, но эти двое еще ДО смерти обгадились. От страха.

– Оказывается, не врут святоши, – пробормотал кто-то из присяжных.

Бернардо промолчал.

Врут, не врут… какое это сейчас имеет значение?

– Прикажите доставить их в дворцовый морг. И похоронить без лишних почестей. Хавьер?

– Оба. Мертвы. Души призвать не удастся.

– Понятно. Простите, таны, я должен вас оставить.

Бернардо умудрился выйти из кабинета на своих ногах. Ровно и прямо. Чем очень даже гордился. Хавьер его догнал уже на пороге и сопроводил по всем правилам.

– Ваше величество, одному не положено.

Оставшиеся в зале люди услышали слово «отвянь». Но это им наверняка послышалось, не может ведь его величество выражаться, как какой-то рыбак? Никак не может!

Минут пять присутствующие сидели, смотрели на два мертвых тела.

Потом очнулся судебный исполнитель, начал что-то делать, отдавать команды… тела подняли и потащили.

В морг?

Ну и пусть их, в морг! Может, так оно и правильно. Все же подписать приговор члену королевской семьи – чревато. Не могли эти двое при мятеже погибнуть или как-нибудь самоубиться…

Интересно, кто это их?

Наверное, тот самый демон, которому они служили.

Фу, гадость какая! Редкостная!

* * *

Территорию суда Хавьер знал отлично. А потом втолкнул короля в небольшой коридор, потом направил в комнату – и Бернардо, наверное, впервые в жизни очутился в каморке уборщицы.

Уселся прямо на перевернутое ведро, опустил голову на руки, выдохнул.

– Спасибо.

– Не за что. Дыши давай.

– Дышу. Что это было?

– Не знаю. На демона похоже…

– А ты не мог… как-то…

Хавьер развел руками.

– Честно говоря – не захотел.

– Что?!

– Я в первую очередь за тобой следил, – невинно пояснил некромант, который как-то незаметно из категории «подчиненный» перешел в друзья, и понимал, что некоторые вещи говорить вслух не стоит. Они и так их понимают, оба. А воздух сотрясать – зачем? Пусть поживет спокойно, без потрясений. – Если бы демон напал на тебя, я бы вмешался. А пока она забирала свое – пусть. Я мог бы вмешаться, но с непредсказуемым результатом.

– Кто кого поборет?

– Примерно. Некроманты, которые смогли справиться с демоном – это Лассара. И то, подозреваю, там не все так просто. Я бы не потянул. Если бы она напала на тебя, я бы дрался. А если нет…

– Если бы она напала на судей?

– Не знаю. Наверное, попробовал бы удалить тебя из зала и тоже дрался, – не стал врать Хавьер.

Бернардо с силой растер лицо руками.

– Эта дрянь где-то здесь?! Как оно вообще сюда пролезло?

– Будем искать. Мне кажется, это сами подсудимые сделали.

– То есть?

– Отдавая свою душу демону… мы же не знаем, какие обряды они проводили. Или – что делали с ними?

– То есть?

– Они оба – не маги. А мединцы были магами, тот же Мартин, тот же Бустос, и это не полный список. Что маг может сделать с обычным человеком – рассказать?

– Обойдусь. Ты полагаешь, в какой-то момент моих кузенов просто отдали демону?

– Почему нет? Они могли сами ни о чем не догадываться, а мединцы просто сделали. И промолчали. Как страховка.

– Они же планировали – Мерседес…

– Может, и ее хотели похитить для этого ритуала. Может, подстраховались. Тот же Мигель не знал, что Мерседес существует. Я помню, я читал протоколы.

– Могли перестраховаться, – согласился Бернардо.

Как же он испугался! Признаваться не хотелось, но если бы этот кошмар продлился еще минут десять – опозорился бы его величество перед всеми потомками. И вошел в историю, как Бернардо Засранец, к примеру.

Но было страшно.

Он просто остолбенел. Окаменел… ужас так нахлынул…

– Знаешь, мне кажется, некромантов гнобят напрасно.

– Ваше величество?

– А потом начинается. Некроманты – зло, они плохие… только вот кто с такими тварями бороться будет?

– Церковь?

– Безусловно. Против мединцев они хороши. А против демонов? Справились бы сейчас монахи?

Хавьер подумал пару минут.

– Может, и справились бы. Но какой ценой?

– Вот. Надо будет посадить вас с епископом – и продумайте, как это все будет выглядеть. Некроманты должны сотрудничать с церковью. В конце концов, жизнь и смерть неразделимы, вот и нечего тут…

– Можно подумать, это мы крайние…

– Все стороны хороши, – не стал вдаваться в полемику Бернардо. – Я подумаю над этим вопросом. И ты подумай.

– Хорошо. Глотнешь?

Во фляге оказался крепкий и сладкий кофе. Хавьер потупился.

– Вино на работе нельзя, да и что-то покрепче я не люблю. А кофе мне Треси сама сварила.

Бернардо улыбнулся. Совершенно не завистливо, просто – порадовался за друга.

– Повезло вам.

– Женщины, которые могут выносить нашу ауру – редкость. Их надо любить и беречь.

– Вот и займись – на постоянной основе. Отпуск дать?

Хавьер качнул головой.

– Не сейчас. Через год, когда решим основную часть проблем – поеду.

– Треси не ругается?

– Нет. Я ей помогу с ателье, она все понимает. Она уже составляет список, кого пригласить… собирается конкурировать с теткой.

– А, эта…

Про сеньору Наранхо его величество слышал. Но мимоходом и без интереса. Подумаешь – еще одна. Много их тут таких ползает.

– Треси ей не может простить увольнения. И тан Толедо, опять же…

– Интересно, где эта гадина ползает? Мелкая, но ведь опасен.

– Найдем, – кивнул Хавьер. – Феолу попрошу, у нее свои счеты к Толедо. Не спрячется.

Бернардо кивнул.

– Вот и хорошо. Такое за спиной оставлять нельзя. Никогда. Пойдем?

– Пойдем.

Что они оба не сказали?

Того, что демон решил их общую проблему.

Приговори Бернардо кузенов – долго бы потом мучился. Даже все понимая.

И предатели, и убийцы… и все равно душа болит.

Отмени приговор? Считай, это тоже смертный приговор, но уже самому Бернардо. Нельзя щадить предателей и убийц. Нельзя.

Даже если ты их с детства знаешь.

Даже если это твои близкие люди.

Демон решил сразу все проблемы. И многие после такого подумают, стоит ли связываться. И с мединцами, и с заговорами.

Хавьер уже предвкушал, какие слухи поползут по столице. Он сам с десяток новых и запустит. Так что…

Спасибо демонам! И с них польза бывает!

О чем еще умолчал лично Хавьер?

Да о том, что щупальца ничем не пахли. Вообще. Ужас от них был, вид был жуткий, а вот запаха не было. Никакого. И воздух практически не двигался. Иллюзия?

Хавьер не знал. Так что лучше некромант промолчит. Так спокойнее будет.

Хавьер сунул в карман пустую флягу и последовал за его величеством. А то еще заблудится-то, с непривычки, в коридорах.

* * *

На далеком острове старый индеец откинулся на кровати.

Солнце светило через легкие тюлевые занавески, сидела рядом женщина.

Ритана Катарина Мария Ксарес. Именно она сейчас отложила в сторону небольшой бубен, с помощью которого звала шамана назад.

Именно она помогла Адэхи чуть приподняться, подсунула еще одну подушку под голову и поднесла к его губам тростниковую соломинку.

Адэхи сделал несколько глотков кокосового молока, и выдохнул:

– Благодарю.

– Всё получилось?

– Всё. С ними все будет хорошо.

Демон?

Почти, почти…

Изобразить Адэхи мог что угодно. И щупальца, и прочее – это была только иллюзия. А умерли двое несчастных просто от страха.

Нельзя ТАК напугать человека?

Можно. Еще и не так можно, и не очень сложно. Лучше бы с подручными средствами, но если получится. В данном случае получилось.

Сам Адэхи не преодолел бы такое расстояние, и не добавил ничего мужчинам в чай или куда там!

А вот Феола смогла. Ей и стараться особенно не надо было, порошок одного симпатичного корня и вдохнуть можно было.

Пришла она в кабинет к Амадо, побыла рядом, а когда Амадо направился в камеру – нет, Феола с ним не пошла.

Но тончайшую пыль этого порошка Амадо унес на одежде.

Что-то он сам вдохнул, что-то вдохнули Мигель Рамон и Мануэль Хоселиус.

С Амадо все понятно, о нем Феола сразу позаботилась. И яд нейтрализовала, и молоком любимого мужчину напоила. А о тех двух никто не заботился.

Порошок этого корня известен тем, что обостряет ощущения.

Страх?

Вот и отлично. Когда Адэхи изобразил жуткие щупальца, да еще аурой надавил, да еще порошок… ауру все почувствовали. А те двое и померли от страха.

Куда их души отправились?

Вот уж это Адэхи было абсолютно безразлично. Да хоть куда! Он свое дело сделал, теперь и отдохнуть можно. Стар он уже… может, еще лет сто протянет, а там и помирать можно.

– Лоуренсио собирается домой. Может, жену привезет. Алисия приедет с мужем.

– Феола там останется? В столице?

– Пока да. Там сейчас сложно, там присмотр нужен…

Катарина кивнула.

Если нужен – пусть так и будет.

О своей семье она знала многое. И о капельке индейской крови в своих жилах – тоже. Только вот давно была эта капля.

И выглядела она совсем не как индеанка, и никто бы ничего не заподозрил.

Внешность и не наследовалась.

А вот сила – иногда бывало. И прабабка ее кое-что знала и умела, и сама Катарина… нет, не была она шаманом. Бурю не вызовет, магию не освоит – не дано!

А что дано?

А вот!

Правильно или нет. Катарина всегда знала, правильно или нет она поступает. Даже если вопреки общественному мнению.

Даже если вопреки здравому смыслу.

Если звучит внутри эта струна, если поет: надо-надо-надо – делай! Не сожалей и не раздумывай, просто делай! Тогда и получится все правильно, и будет все хорошо.

Наверное.

Хорошо – оно у каждого свое, и не всегда твое «хорошо» совпадает с чужим. Но что будет правильно – однозначно.

Правильно – поехать в Римат.

Правильно – выйти замуж за Хулио Ксареса. Даже вопреки воле его семьи. И вложить все деньги в ущербную плантацию, и отправиться с мужем обратно, в колонии, и детей родить.

Доверить воспитание младшей дочери шаману, от которого самые наглые буяны и хулиганы бледнеют, заикаются и писаются. А потом обходят его сторонкой, лишь бы Адэхи про них не вспомнил.

Даже когда Катарина увидела в руках у малышки ядовитую змею – она не засомневалась.

Внутреннее чутье пело ей – все правильно. Все будет хорошо.

Правильно – отпустить наивного мальчишку, который не знает жизни, в столицу Астилии. В Римат. В место, где соблазны плодятся и расползаются, нападают и кусаются.

А всеравно правильно.

И дочек к нему отпустить тоже было необходимо.

Правильно, и все тут.

И все получилось. Дети пристроены в жизни, Лоуренсио чуточку поумнеет, Алисия и Феола замужем и будут счастливы, им с мужем тоже хорошо…

– Вы еще молодые, можете для себя пожить, а можете и еще ребенка сделать, – подмигнул женщине с кровати Адэхи.

И Катарина вдруг почувствовала, что могут. И это будет правильно.

– Почему бы нет?

– И я пригляжу, если что. Обещаю.

И Катарина улыбнулась в ответ.

Адэхи дождался, пока она выйдет из комнаты – и расслабился. Выдохнул.

Все получилось.

Почему никто не задумывается об очевидных вещах?

Часть мединцев погибла, но кто-то же должен был и остаться! Из наименее затронутых демонессой. Но – не подумали. А ведь это логично и просто.

Когда уходили индейцы, почему никто не подумал, что у любой дороги два конца?

У любого моста должны быть опоры…

Кто-то уходил. Но кто-то и оставался здесь, страхуя свой народ. Адэхи остался. И еще несколько сотен индейцев.

С тех пор прошло время.

Шаманы живут долго, а обычные люди – намного меньше. И памяти у них не хватает. А Адэхи…

Когда он понял, что произошло, когда почувствовал демонессу – понял. Это они причинили вред миру. И его надо исправить.

О мединцах он догадывался, но… как их найти?

Адэхи понимал, если он сам приедет в Римат, он станет диковинкой, вроде обезьяны или попугая в клетке. А просто бесплотным духом… да он надорвется столько летать!

И тут все сложилось один к одному.

Феола отлично подходила на роль факела, который умный Адэхи кинул в гнездо диких пчел – и удрал.

А пчелы вылетели, и пока они недовольно гудели, умный медоед смог скушать весь мед.

Адэхи довольно улыбнулся, глядя в окно.

Феола – его ученица. Умничка и красавица, и она будет его ученицей и дальше. Хорошую девочку он воспитал.

А там – кто знает?

Еще на двух-трех учеников его века хватит. Найдется, кому передать посох. Главное сейчас не это.

Самое важное сделано. Свою вину перед миром он искупил, дыра постепенно срастется, и никакие твари сюда больше не пролезут.

И хорошо.

Адэхи прикрыл глаза и уснул.

Теперь все будет хорошо…

* * *

Треси была занята.

Она творила.

Даже – Творила!

Она и в свадебное платье для Мерче вложила всю душу, и в свое собиралась. А что?

Свадьба – она один раз в жизни бывает, и необходимо показать себя во всей красе!

Более того, к алтарю Треси поведет его величество. Это какая ж реклама для будущего ателье! Если сейчас Треси постарается, если сошьет себе шикарное платье – у нее потом отбоя от клиентов не будет! Скромная свадьба, для своих?

Безусловно!

Но репортеры ее не пропустят, как уже не пропустили тана Мальдонадо. И заметки появятся, и снимки. И наверняка кто-то из высшего света будет присутствовать если и не в соборе, то на площади. В кафе, в магазинах, просто прогуливаясь – да мало ли возможностей?

И на платье они внимание обратят.

Так что платье должно быть безупречно. И Треси старалась, а это было сложно! Что тут времени? День да ночь…

С Мерседес было проще, ей шли прямые чистые линии. Но для себя Треси такого не хотела. Она невысокая, у нее нет такой выразительной фигуры, поэтому надо работать с тем, что есть. В платье того фасона, который она выбрала для Мерче, сама Треси будет смотреться, как ходячее несчастье. А потому…

Лиф с вырезом, пышные рукава из тонкого кружева, и этим же кружевом затянут вырез. Невеста не должна светить голой грудью, это некрасиво. Она в храм идет, не в кабак.

Если у Мерседес юбка начиналась чуть пониже груди, то у Треси лиф платья плотно обтягивал фигурку, подчеркивал тонкую талию – и следовала пышная юбка. Целых три юбки.

Нижняя – из накрахмаленной тафты, потом верхняя – кремовый атлас, Треси не подошел бы белый цвет, как Мерседес, ей нужно что-то более нежное и мягкое, и поверх всего – кружево.

Первая придает объем, вторая цвет, третья фактуру. Делает платье единым целым.

Длина юбки – до середины икр. Никакого шлейфа, никакого подола в пол, ей это не пойдет. Туфли уже почти готовы. Из тонкой кремовой кожи, на каблучке, в тон платью.

Волосы Треси решила сделать локонами и закрепить венок из кремовых же роз. Уже заказала в цветочном магазине.

Работали все. Дел было невпроворот, Треси даже головы не повернула, когда над входом в магазин звякнул колокольчик. В это помещение ее вчера привез Хавьер.

– Тереса!

Вот уж кого Треси не ожидала услышать, так это тетушку. И подняла брови.

– Тетя?

Пилар Наранхо медленно кивнула.

– Я рада тебя видеть, племянница. Хоть мы и расстались не совсем мирно.

У Треси все же было маловато опыта. А Пилар оценила все сразу.

И оборудование, и место, и витрину – если Треси откроет здесь ателье, к ней будут приходить. И чистая публика, и высший свет в том числе. Хорошее место.

Не настолько оживленное, чтобы толпы народа ходили, но и не уединенное. В самый раз.

И талант у Треси есть. Она-то знает. А сейчас, глядя на кремовый атлас, убеждается в этом еще раз. Нельзя, просто нельзя позволять конкурентке появиться на свет. Надо убедить Треси, что ей понадобится помощь, протекция, что тетушка ей не враг… а там и подмять под себя. У Пилар все получится, у нее всегда и все получается.

– Это теперь так называется? – подняла брови Треси. – Я вас видеть не рада. Что надо?

Феола все же была ританой, у Мерседес было строгое воспитание. Треси была и оставалась девчонкой с окраин. И церемониться с врагами не собиралась. Вот еще!

Пилар Наранхо – враг? Уж точно не друг после сцены с Анхелем Толедо!

Пилар недюжинным усилием воли придавила в себе гнев. Не время! Нет, не время ссориться! Это – потом! Когда она подомнет нахалку под себя! А сейчас…

– Я просто хотела извиниться перед тобой. Я… растерялась.

– Извинения приняты, – кое-каких фраз Треси уже нахваталась у подруг. – Инцидент исчерпан.

– Я… я понимаю…

– Я вас более не задерживаю, – продолжила свою фразу Треси, словно и не слыша тетку. Да и не собиралась она ее слушать – к чему? Пилар Наранхо всегда заботилась лишь о своей выгоде. Не о Треси уж точно.

– Даже чая не предложишь? – попыталась зацепиться Пилар.

– Нет чая. Мы пока не открылись, через месяц приходите, тетушка, – отмахнулась Треси.

– Тереса, я стараюсь помириться, а ты вместо этого… – гневно начала Пилар, понимая, что мирный вариант уже не проходит.

Треси взмахнула рукой.

– Сеньора Наранхо, мне это не интересно. Никак. Я вам благодарна, если бы не ваш поступок, я никогда бы не встретила Хавьера, не выходила бы сейчас замуж за любимого мужчину. Но – и только.

– Вот видишь! Я столько для тебя сделала, – воспряла Пилар. – А ты…

– А я вас поблагодарила. Засим позвольте распрощаться.

Пилар уперла руки в бока.

– Ты! Наглая неблагодарная тварь! Благодаря мне ты выучилась! Благодаря мне…

– Дорогая, что это за сеньора, которая так рьяно требует от тебя благодарности?

Хавьер решил проведать невесту. Заодно и обед принес, знает он эту девочку! В чем-то Треси такая же увлеченная натура, как и он! Дай ему интересное тело, то есть дело – и он забудет обо всем. Сон, отдых, развлечения – вся эта ерунда подождет!

Дай Треси возможность сотворить шикарное платье – и она тоже пропадет для мира.

Ладно, сейчас они сходят в ресторан – и пусть творит дальше.

– Хавьер! – обрадовалась Треси, повисая у него на шее с разбега.

Впрочем, она единственная, кто обрадовался. Остальные люди реагировали по близости к некроманту. Помощницы Треси просто поежились. А вот Пилар, которая оказалась в зоне воздействия его силы, побледнела и вздрогнула. Даже задрожала.

– В-вы…

– Тан Хавьер Маркос Карраско. А вы, сеньора?

Пилар побледнела.

– Эммм…

– Моя тетя. Та самая, дорогой, – Треси не собиралась щадить тетю. Вот уж не для хорошего эта теткозараза сюда пришла! И скандал устроить хотела… пусть катится!

– Ах, та самая…

Хавьер улыбнулся так многообещающе, что Пилар покосилась на дверь. Но – увы. Некромант стоял как раз между ней и дверью.

– Я… это…

– А что это вы так побледнели, любезнейшая? – нежным тоном поинтересовался некромант, еще более ласково улыбаясь женщине. Увидь эту улыбку голодный тигр, мигом бы решил, что сыт и хочет спать. К примеру, в берлоге, дня за три пути от некроманта. – Я вас еще не успел поблагодарить за все, что вы сделали для моей невесты. И сейчас я вам всю благодарность выражу…

Вокруг рук некроманта начало медленно скапливаться темное облачко.

Пилар завизжала так, что дрогнула ткань платья. Дернулась направо, налево…

Хавьер оскалился.

– Узнаю, что еще лезешь к моей невесте – не пощажу! Брысь!

И чуточку посторонился.

Завывая, словно пожарная сирена, Пилар промчалась мимо, едва не снесла с петель дверь магазина – и поскакала куда-то вдаль.

Хавьер усмехнулся.

– Вот так. Если еще раз придет – скажешь.

– Ты бы ее проклял?

– А то как же! Чесотка – прекрасное проклятие. Долгоиграющее такое. Или облысение. Или еще что поинтереснее, скажем, утрата интереса к мужчинам. Я могу, – пожал плечами Хавьер.

– Но сейчас ты ей ничего не делал?

– Нет. Пусть живет. Пока. Если бы она не выгнала тебя, мы бы не познакомились. За это у нее есть предупреждение. А второй раз не пощажу.

– Спасибо тебе.

Треси улыбнулась и поцеловала своего личного некроманта в уголок губ.

Хавьер расслабился. Дымка исчезла, как не бывало.

– Дамы, я вам принес обед. И забираю ненадолго свою невесту. Надеюсь, никто не возражает?

Не возражали. Особенно после увиденного.

Треси тоже.

Спустя полчаса она сидела за столиком в уютном маленьком ресторанчике, ела пасту с морепродуктами и думала, что счастлива. И благодарна за это тетке.

Может, и правда – пусть ее бежит?

Будет мешаться под ногами, так разберемся, а пока пусть живет? Если бы не она, не было бы у Треси Хавьера, не была бы девушка счастлива…

И девушка еще раз улыбнулась своему будущему мужу.

* * *

Феола оттолкнулась от земли и взлетала на качелях. Высоко-высоко.

К небу и солнцу.

Зажмурилась от удовольствия.

Хорошо…

Зависла на секунду в самой высокой точке и увидела, как по дорожке к ней спешит подруга.

Висента была веселой, довольной и явно счастливой.

Бернардо своим указом даровал ей дворянство. Личное и не наследуемое, но этого уже хватит, чтобы она вышла замуж за любимого мужчину. Чтобы это был равноправный брак.

А ее дети получат уже дворянство от отца. Будут герцогами.

Конечно, будут вопросы и сплетни, но личное дворянство от короля, за помощь в раскрытии заговора – кто осмелится хоть слово вякнуть против?

Здесь и сейчас никто, а потом привыкнут.

Висента уже носила кольцо Лоренсо и была довольна и счастлива.

Ленора ее приняла как родную. После университета Леноре как-то все равно было, кто такая Висента. Маги рождаются в любом сословии, и крестьянин иногда может перемотать на клубочки пару аристократов.

Висента не маг. Ее талант лежит в другой области – так что же?

Толковый аналитик в семье тоже пригодится. А ее знакомство с изнанкой городской жизни… Ленора считала его вполне оправданным.

Через Висенту она могла получать редкие книги, артефакты… Винни обещала отслеживать предложение. Для Лассара она это уже делала, но тех интересовала некромантия и антиквариат. А для Леноры будет отслеживать книги и артефакты по магии огня.

Почему нет?

Ее высочество Маргарита Мария сначала относилась к Висенте настороженно. Но потом пообщалась, посмотрела внимательно, да и порадовалась за сына.

Девушка его любит.

Настолько любит, что готова была и отпустить, и отказаться, лишь бы Лоренсо плохо не было.

Это стоит уважения. А происхождение… ее отец был королем, ее муж был герцогом, и оба были теми еще гадами. Так что Висенту женщина одобрила.

И к ее брату отнеслась вполне по-родственному.

Хорошие дети, умудрились выбраться из ямы, куда их столкнула жизнь, сделали это не подлостью и предательством, а умом и талантом. Есть за что уважать и ценить.

Берем. Принимаем.

Правда, вылилось это в примерки и приемы, но тут уж не сплоховала Треси. Она сделала Висенте несколько платьев, а потом пообещала и весь гардероб сделать.

Вкус у нее был, таланта хватало… тетушка Пилар бесилась, но что она могла сделать? Если ее высочество тоже решила заказать Треси несколько платьев? В колониальном стиле?

Поспорить с авторитетом принцессы? Тут и вовсе можно клиентуры лишиться.

Пилар оставалось скрежетать зубами и яриться на мужа. Но как-то подействовать на девчонку она не могла. Некромант – это вам не баран начхал. А любого, кто косо поглядел бы в сторону его драгоценной Треси, Хавьер бы сожрал с потрохами.

– Винни, что случилось?

– Фи, тебя интересовал тан Толедо?

Интересовал?

Феола напряглась.

Еще как интересовал ее этот скользкий глист! Но он как в сказочке про умную рыбешку – отовсюду ушел. И от спрута, и от акулы… Нигде его не нашли. Гад такой!

– Я была у своего знакомого. Он знает, где прячется тан Толедо.

– Подробнее, пожалуйста, – Феола спрыгнула с качелей и потерла руки.

Висента тут же заняла освободившееся место и слегка оттолкнулась ногой.

– Когда Оскар себя выдал, Анхель успел сбежать. Понял, что успеха не будет. Несколько дней он отсиживался в потайном месте, пока столица не успокоилась. Потом решил переезжать в другое государство. Но без денег это делать трудно.

Феола хмыкнула.

– Чтобы у крысы не было заначки?

– Есть у него заначка. Но не такая уж большая. А жить он привык с комфортом и удобством. И на обустройство ему надо, и связи заводить, и пока быт не наладится…

– И?..

– У Оскара как раз заначка была. Небольшой коттедж на побережье.

– Почему Анхель не отсиживался там?

Висента пожала плечами.

– Не успел добраться? Это примерно сутки пути от столицы.

Феола пожала плечами.

Вот это ее как раз не тревожило, доберется она легко. Для шамана расстояние – не проблема. Не вся, но ей и не надо – всей. Ритуал известен.

– Может быть. Сначала не успел выехать, потом столицу закрыли…

– Да. А вчера он уехал. Контрабандисты вывезли, за хорошие деньги.

– Ты знаешь адрес этого коттеджа?

– Да.

– На карте покажешь?

– Покажу, конечно.

Феола кивнула.

– Хорошо. И… сможешь посидеть с бубном? Как в тот раз?

Висента даже и не задумалась.

– Смогу, конечно.

Теперь настала пора довольно улыбнуться Феоле. Она этого Толедо на клубочки размотает. И поделом.

Ее семья!

Ее близкие!

За такое – не прощают!

* * *

Хавьер себя всегда относил к мирным некромантам.

Да, некроманты, с его точки зрения, делились на три категории. Первая – оппозиция. Оно и понятно, когда кругом от тебя шарахаются, когда шипят, вот, мол, некромант пошел, когда боятся и ненавидят – поневоле озлобишься.

Вторая категория – некромант нейтральный. Как те же Лассара – ДО Антонии и ее приезда в столицу.

Ну, люди. И что? Некроманты отдельно, люди отдельно. Главное, друг другу не мешать, а то недовольный некромант легко может перейти в оппозицию.

И третий вариант, вот, как он или тот же дядя, тот же Эрнесто Риалон. Когда стискивают зубы и продолжают работать рядом с людьми. Общаются с ними каждый день, разговаривают… это – сложно! Десяток человек пройдут мимо, а еще двадцать шарахнутся.

Как же! Идет страшный некромант! Бойся и прячься!

А он терпит. И никого еще не убил. Так что он мирный некромант.

Но это не на всех распространяется.

А вот и оно!

Хавьер расплылся в злорадной улыбке и вышагнул из-за угла.

– Пабло, какая встреча!

Дармовые деньги не пошли охраннику на пользу. Потому как соображения у него было меньше, чем у гоблина. Первое, что он сделал, получив деньги, – это запил. Потом пошел в бордель, потом начал играть, потом его выкинули из борделя… мусорная куча Пабло приняла радушно, там и не такое валялось. Но деньги-то еще не кончились, так что на следующий день запой продолжился.

И еще через день.

Повод тоже был.

Треси.

А вот чего она? Как она могла отказаться от такого сокровища, как Пабло?

Или это он такой плохой? Чтобы ему предпочли некроманта… да нет! Это все бабы – продажные твари! И Треси… ыыыыы!

Нет правды на земле.

И на небе нет!

А это – повод выпить! Уважительный!

Так что, когда из-за угла шагнул Хавьер, Пабло даже и не сразу понял, что происходит. А потом заверещал испуганным зайцем – и рванул от некроманта так, что только грязь во все стороны полетела.

Хавьер его догонять не стал – зачем? Ему и надо-то было минуту-полторы. Не убивать же идиота?

Конечно, нет!

А вот проклятие невезения, которое он снял с Криса, перекинуть на эту пакость – запросто. И еще от себя добавить.

Может, Пабло и не сдохнет в ближайшие три дня. Но сильно об этом пожалеет.

Хавьер ухмыльнулся – и направился к мобилю. Ему надо домой, к Треси.

А где-то неподалеку подвывал жалобно Пабло, который поскользнулся и сломал обе ноги на мусорной куче.

Проклятие начало действовать.

* * *

Тан Анхель Хуан Толедо лихорадочно собирал вещи.

То есть – потрошил тайники в особняке Оскара.

Бежать!

Бежать – бежать – бежать!!!

И подальше, и побыстрее!

Если уж до истоков докопались, то и его не помилуют! Когда корешки выпалывают, вершки всегда страдают.

Вот так, еще пара минут, все ценное из тайника в саквояж – и бегом. Присаживаться «на дорожку» не будем, обойдемся без лишних формальностей. Удрать бы побыстрее!

– Кхе. Кхе.

Кашель раздался позади так отчетливо, что Анхель аж подскочил на полметра.

Гадкая пружина тут же вывернулась, стукнула по пальцам, заставила взвыть белугой.

Анхель развернулся в прыжке так, что позавидовали бы все балетные танцоры, и наткнулся на ледяной взгляд серых глаз.

Феола никому и ничего спускать не собиралась. Тем более – попытку похищения. И она, и сестра, и брат… убить паразита!

– Ты!!!

– Я.

Анхель бросился вперед.

Как же он сейчас ненавидел эту заносчивую стерву!

Кинуться, сомкнуть пальцы на тонкой шее – и давить, давить, давить… все с нее началось! До нее ведь хорошо было! И место, и квартирка своя, и дойный бычок – Лоуренсио, и перспективы! Были!

А потом приехала эта мерзавка!

НЕНАВИЖУ!!!

То, что Феола словно бы не стоит на полу, а парит над ним в паре миллиметров, он и не заметил. И то, что контуры ее платья слегка колышутся, расплываются… в той ярости, в которой он пребывал, Анхель просто готов был порвать мерзавку голыми руками.

Феола дожидаться не стала.

Сейчас Толедо не мог ей навредить, но даже когда сквозь твое астральное тело комар пролетает – неприятно. А уж если такая тушка…

Пальцы чуть шевельнулись, складываясь в привычный знак удушения – и Анхель не долетел. Упал на колени, схватился за горло.

Воздух из него вышибло разом. И дыхание перекрыло, и как ни старайся… словно петля на шее затянулась, и душит, давит…

Крикнуть бы, попросить…

Феола молчала, не собираясь разговаривать.

Может, ноги ей поцеловать?

Анхель сделал движение, второе… и не дополз. Петля надавила, стиснула, потемнело в глазах.

Последнее, что увидел Анхель – было выражение откровенного отвращения на лице Феолы. Даже омерзения. Впрочем, с посиневшим лицом, выпученными глазами и текущей слюной он и правда выглядел неэстетично. Удавленники – они такие. Не годятся для портретов.

Потом все закончилось.

Феола подошла, посмотрела на труп сверху вниз.

Анхель Хуан Толедо, человек, который едва не погубил и ее, и ее близких, был бесповоротно мертв. А что с ним еще делать? Допрашивать?

С этим и Хавьер справится, если от Толедо что-то понадобится. Это же не мединец, это чистокровный человек. Придет на вызов как миленький и ответит на все вопросы.

Феола посмотрела на тайник.

Хмыкнула.

Как шаман, она отлично видела, что там. Сейчас могла и насквозь его пролететь, но зачем? С собой все равно взять ничего не получится, да и не надо.

Бумаги.

И ценные – акции, облигации на предъявителя, чеки в несколько банков, опять-таки на предъявителя. И серьезные.

Письма, списки, какие-то свитки – это по ведомству Амадо.

Пара мешочков с монетами.

И скромный секрет сейфа – любой, кто его откроет, не нажимая потайной кнопки, получит в лицо несколько стрелок с ядом. Анхель явно не знал, вот они, отмычки валяются.

Она просто убила его самую чуточку пораньше.

И ведь совершенно не жалко.

Феола развернулась и покинула дом. Потом сюда придут полицейские, потом найдут и труп, и тайник. А она – она не собирается больше об этом думать.

Гори в аду, Анхель.

А Феолу звал бубен. Ей надо было возвращаться в Римат.

Домой, пора домой…

* * *

И снова храм.

И снова свадьба.

Только эта намного более пышная. И невесту к алтарю ведет лично его величество.

И улыбается.

Бернардо было тепло и уютно. Треси и Хавьер светились счастьем, и на короля падал тихий отблеск солнечных лучей. Бывает же!

Любовь…

То, что Треси была влюблена, неудивительно. Сложно не влюбиться в человека, который для тебя звезду с неба достать готов.

Но Хавьер?

А вот поди ж ты! Когда Треси была все время рядом – не понимал. А сейчас оценил и задумался.

Это что – он мог остаться без любимой женщины?!

Ее могли отнять?

Чего уж тут было больше, то ли любви, то ли чувства собственника, но Хавьер был твердо уверен, что Треси – она вот его! И без нее жизнь будет серой, скучной, не удастся, не получится у него ничего… не жизнь это даже вовсе, а существование!

Так что улыбался он совершенно искренне.

Феола и Амадо, которые сидели в первых рядах, улыбались тоже. И держались за руки.

Дело Альбы пока зависло, равно как и развод, но разве это важно? Ничуточки!

Они рядом, они вместе, остальное все у них еще будет! Главное-то УЖЕ есть!

И Бернардо становилось вдвойне теплее. Скоро состоится бал. Первый после коронации. Там Бернардо представит Игнасио как своего наследника, там… оххх!

Там начнется охота на ни в чем не повинного короля! А он не женат!

А жениться придется!

Но может… вот, глядя сейчас на эти две пары (третья наслаждалась медовым месяцем), оно и не так страшно?

Улыбалась ее высочество Ленора, под руку с магом огня. Даже целым архимагом.

И что с того, что простолюдин? Пусть женятся. Вот и еще одна счастливица. И ведь все равно человеку, кто она такая! Принцесса? Ладно, у женщин и похуже недостатки бывают, сварливость, к примеру. Или пятна от оспы. Он бы и на крестьянке женился, но раз уж так получилось…

Ладно!

Уговорили! Все равно женюсь!

Бернардо отдавал счастливую Тересу ее супругу, дарил им на свадьбу приятные мелочи – мобиль (пусть будет два на семью), орден для жениха и неожиданно – то самое здание, где Хавьер снял ей помещение под мастерскую. У некроманта денег не хватило его выкупить, а вот у короны – вполне. Тан Кампос (который знал все, что происходит в столице… почти все) донес его величеству, тот и порадел новобрачным. Треси оценила.

Даже то, что на свадьбе не было ее родных, счастья не омрачало.

Ну, не было!

Она честно хотела кого-нибудь пригласить, но…

Ощущение было, как будто она не за некроманта замуж выходит, а за потомственного людоеда. Жизнь кончена.

Все пропало, все погибли, все плохо.

Со всей родней Треси разговаривать не стала, попробовала поговорить потихоньку с мамой, ну и нарвалась на возмущение. Да как так можно, да это ж некромант, да против всей родни, да благословения тебе не будет, вот!

А денег дашь?

Понятно, после такого никто из Наранхо в храм не явился.

Сейчас ее это не волновало.

Епископ Тадео лично читал молитвы, венчал некроманта, и ничего так, храм стоит, не шатается. Все у них будет хорошо. А кому не нравится – пусть их! Сейчас Треси видела только счастливые глаза Хавьера. И уже думала, как бы так организовать работу…

Муж полицию не бросит, не тот характер. Надо ему на жизнь зарабатывать, не надо – ему интересно! И это хорошо.

Мужчина без дела – плесень недостойная!

Так что будет ее супруг и в морге засиживаться, и домой затемно являться… и надо как-то так все это организовать, чтобы он хоть кушал три раза в день. Выделить, что ли, комнату в будущем ателье, чтобы покушать приготовить можно было? И ей, и другим? И отнести мужу?

Тереса серьезно думала, как устроить их совместный быт. Она справится.

Ей достался самый замечательный мужчина в мире, так что надо соответствовать.

– Согласны ли вы?

– Да!

Счастье – оно такое… счастье!

* * *

– Ты уверен, что тебе не нужна должность при дворе?

– Да уж всяко, – Крис взъерошил волосы. – Что я там делать-то буду? Слонов слонять? Заборы околачивать?

– Где ты во дворце заборы видел?

– Там же, где и слонов, – парировал Крис. – Знаешь, Брен, если у меня теперь есть возможность поучиться – я учиться и буду. На жизнь себе подработаю, проклятие с меня сняли, уже спасибо. А среди всех этих попрошаек тереться – не хочу.

– А мне среди них каково?

– Так я заходить буду, – ухмыльнулся Крис. – И ты тоже… заходи.

– В общагу?

– Только налобник свой сними, тебя и не узнает никто. И вообще, снимай его почаще, а то загоришь, а на лбу полоса останется. Тут уж тебя точно опознавать будут.

– Челочку сделаю.

Но над идеей приятеля Бернардо и правда задумался.

С Крисом они так и были приятелями. И друг решил учиться в университете. Захотелось ему стать океанографом. Океан велик, изучать его надо – почему бы и не Крису?

И почему бы приятелю не зайти к нему в гости? Не приглядеться к симпатичным девушкам, не отдохнуть в студенческой компании?

Учиться у него не получится, но хотя бы кусочек веселья и свободы для себя урвать – можно! Поговорит с магами, маскировку ему сделают, защиту – и пожалуйста!

Бернардо решил, что попробовать стоит.

– Вот, начесывай челку – и давай к нам. Будем отмечать первый день поступления. По традиции сегодня положено бить морды рыбакам.

– И получается?

– С переменным успехом. Идем?

Бернардо хмыкнул.

– Сейчас переоденусь – и идем.

Рыбаки?

А почему – нет?

Его величеству надо знать, чем и как живет его столица. И не только из отчетов. Вот он сейчас и начнет. Хорошо, когда есть друзья. Даже у короля…

Хорошо.

* * *

– Да? Сейчас приеду.

Амадо даже побледнел слегка.

– Что случилось?

– Мои родные приехали, – не стал скрывать старший следователь, как никогда похожий сейчас на растерянного мальчишку.

Пока живы твои родители, ты остаешься немного ребенком. А уж когда они приезжают домой, после долгого отсутствия… тут поневоле руки тянутся проверить – не забыто ли по шкафчикам какого компромата? А уж если папа – некромант? И все остальное семейство тоже… оттуда?

Ой-ой-ой.

Феола улыбнулась.

– Поедешь домой?

– Определенно. Все по телефону не расскажешь, а поделиться надо.

– С тобой съездить?

Амадо задумался. Потом решил не лгать.

– Фи, родная, мне очень хочется привести тебя сейчас и сообщить – вот моя невеста. Но это будет непорядочно по отношению к родным и может испортить их отношение к тебе. Давай я сначала расскажу им всё, а потом назначим время встречи? Мне кажется, так будет лучше?

Феола кивнула.

– Ты прав, любимый. Отправляйся к родным, а у меня тут тоже дела есть.

– Ты точно не обиделась? – уточнил наученный жизнью с Альбой мужчина. Увидел в глазах Феолы смешинки – и перевел дух.

Не обиделась.

И не собирается, и не будет. И дела у нее действительно есть.

Творец, как же хорошо, когда твоя жена тоже личность! И озабочена не только фасоном шляпки!

И понимает она тебя, и легко с ней, и весело… ему повезло с Феолой, и он никому не даст это разрушить.

Амадо решительно поцеловал любимую – и отправился на ковер к родителям.

Феола посмотрела ему вслед – и тоже поехала. В госпиталь. За Лоуренсио, который физически-то был вполне здоров, но изволил страдать и хандрить. Было у нее хорошее такое лекарство, и братцу давно следовало его вкатить. Полной клизмой.

Вот и займется!

* * *

– Фи, зачем мы здесь?

Глаза бы у Лоуренсио на эти улочки не смотрели!

Везде грязь, мусор, собаки, свиньи, дети какие-то бегают… и смотрят так плотоядно. Видят двух взрослых, богато одетых, у которых можно что-то попросить… не подходят.

Потому что Феола не скрывает своей сущности.

Так и давит рядом с ней, так и напирает. Лоуренсио сам бы не подошел, страшновато даже под руку ее держать. Так и кажется, что сейчас обернется девушка, а вместо волос у нее змеи. Как в старой детской сказке.

– Вот за этим, – Феола уверенно шла к одному из домиков.

– Фи?

– Я попросила Висенту точно узнать, кого ты сбил.

Лоуренсио побледнел и таки выпустил локоть сестры.

– И кого же?

Феола вместо ответа постучала в дверь домика костяшками пальцев.

– Сеньора Эльвира Нуара Кинтано. Вы дома?

Долго ждать не пришлось, дверь скрипнула и приоткрылась.

На пороге стояла красивая черноволосая девушка. Совсем молодая, лет семнадцать, может, восемнадцать. На руках у нее был маленький, может, годовалый ребенок, второй цеплялся за юбку, еще несколько детей виднелись за ее спиной.

Такие же грязные, как и все местные дети. Может, чуть почище и чуточку более сытые.

– Зд-дравствуйте? Рит-тана?

Женщина явно была удивлена визитом.

– Знакомься, Лоуренсио. Сеньора – жена того самого, сбитого тобой пьяницы.

– Эммм?

Кажется, Лоуренсио сейчас выглядел законченным дураком.

– Позвольте, – Феола без разрешения оттеснила сеньору и вошла в дом, потянув за собой брата. – Сеньора, некоторое время назад мой брат гонял по городу на мобиле и сбил вашего мужа. Пьяного. Когда тот шел домой. Тот домой дошел, а через несколько дней ему стало плохо, и он помер. Как я узнала, именно от того удара.

Много чего ожидал Лоуренсио.

Но точно не того, что красавица кинется на колени к его ногам и попытается поцеловать ему руку.

– Тан! Спасибо!!!

И слезами залилась.

Лоуренсио так и стоял, дурак дураком.

Дети тоже разревелись, но Феола, которая неясно зачем тащила с собой большую сумку, тут же прекратила это дело. На столе начали появляться дорогой белый хлеб, ветчина, сыр, сладости, фрукты… дети тут же бросили рыдать и переключились на вкусности.

Мало ли что там взрослые говорят, а вот такого могут потом и не дать!

Феола кивнула старшему мальчику, лет десяти, мол, дели на всех, и вернулась к брату и сеньоре, которая так и стояла, поливая слезами руки и штаны тана Ксареса.

Отцепила ее, усадила.

– Пьяницу, Лоуренсио, звали Фелипе Эктор Кинтано. Сеньора – его вторая жена. Супруга сеньора Кинтано скончалась, но оставила ему детей. Вот он и женился на сеньоре Эльвире, чтобы получить бесплатную уборщицу, домработницу, ну и все остальное, – вежливо сформулировала Феола. – Сам, правда, не исправился. Пил, бил супругу, мало зарабатывал, детям от него тоже доставалось… сеньора, тут хоть один ваш ребенок есть?

Эльвира выпрямилась.

– Они все – мои!

– И рожать вы их начали лет в семь? Не рановато? – съязвила Феола.

– Может, я и не рожала этих малышей. Но я их люблю. И они меня тоже. Мы – семья, – огрызнулась Эльвира.

– Некрупная и не слишком богатая.

– Уж какая есть, ритана, я к вам в родню не набивалась!

Феола и плечом не повела.

– Да ко мне и не надо. Тут Лоуренсио хочет выделить вам денег. Вы без кормильца остались, не выживете.

Сеньора побледнела еще сильнее, стиснула губы в ниточку.

– Благодарю, ритана. Мы справимся.

Лоуренсио только головой качнул. И что это нашло на Феолу? Опять ее шаманские штучки?

Мужчина вздохнул и заговорил сам.

– Сеньора, я прошу не слушать мою сестру. Она молода и временами вспыльчива. Я надеюсь, вы поймете меня правильно. Лишив вашу семью кормильца, я считаю себя обязанным помогать. Хотя бы пока дети не встанут на ноги. Я могу положить на ваше имя в банке определенную сумму, или, как вариант… я скоро возвращаюсь домой, в колонии. И… и предлагаю вам плыть с нами. Со мной, с семьей моей сестры – если пожелаете. Обещаю, на островах для вас найдутся и дом, и работа, от голода вы не умрете, и дети смогут выучиться.

Эльвира сощурилась.

Женщины из трущоб не слишком-то доверчивы.

– Сладко поете, тан…

– Я же не предлагаю верить мне на слово! Сходим к нотариусу, все пропишем, заверим в присутствии свидетелей.

– А потом вы нас на корабль и в рабство? – сощурился старший мальчик.

Еду он уже поделил на всех и теперь стоял за плечом мачехи и весьма недобро смотрел на Лоуренсио.

Отца ему любить было не с чего, но и эти… приперлись тут, будто их звали!

– На кой ты в рабстве нужен? – фыркнул Лоуренсио. – Ты себя видел? Тебе одного дня на плантации хватит, чтобы помереть. Сплошной убыток получится. Вези тебя, корми, да не окупится.

– Детей не только на плантации покупают. Еще и в бордели. Вон, мамка Орфа уже приходила, предлагала Эле…

Лоуренсио скрипнул зубами.

– Перебьются! Так… давайте-ка собирайтесь!

Может, он и дурак. Но оставить погибать или торговать собой эту женщину, почти ребенка, и этих малышей, он просто не может.

Шестеро детей, старшему десять, младшему, может, год…

Точно бы не выжили. И этот… хорош! Лоуренсио уже не жалел, что сбил того пьяного идиота! Это ж надо! Жениться на несчастной девчонке, чтобы она его детей выхаживала, еще и бить ее, и пить… тьфу, пакость!

Потому Феола его сюда и привела?

Лоуренсио покосился на сестру, но та равнодушно смотрела в окно. Если так можно назвать дырку в стене, кое-как заделанную рыбьим пузырем.

А что тут зимой будет?

Нельзя их тут оставлять, нельзя! На островах им хорошо будет.

Море, солнце…

Феола на брата не смотрела. Она улыбалась своим мыслям.

Почему она попросила Висенту навести справки? Почему она решила привести сюда Лоуренсио? А вот! Захотелось так, а когда шаману чего-то хочется, с ним лучше считаться. Сердце ей подсказало, или что-то еще?

Феола точно знала, что будет дальше.

Почти видела долгое путешествие на корабле, во время которого Алисия и Рауль будут заняты друг другом, а Лоуренсио, чтобы не сойти с ума от скуси, возьмется обучать Эльвиру и детей. И быстро обнаружит, что у женщины незаурядный ум, да и хватка имеется. И внешность…

И характер – чужих детей не оставила, хотя и могла, пытается выживать, собой не торгует… стирает?

Несомненно!

Вон у нее руки какие, все красные, распухшие от воды и щелока. Надо будет потом подлечить. Потихоньку, так, чтобы она не заметила.

Конечно, Лоуренсио – тан, а эта девочка всего лишь сеньорита. Даже сеньора. Но кто будет против? Родители?

Отца такие мелочи не остановят, мама тоже помнит, как ее дед не принял, она не станет спорить. А узнав историю Эльвиры, еще и поможет, и поддержит.

И будет у Феолы сноха.

Умненькая, практичная, с кучей малышни… а там и свои пойдут. И это будет хорошо.

Феола мечтательно улыбнулась.

Хорошо бы все получилось.

Пока точно получается, вот, Эльвира уже принялась собирать вещи, мальчик, хоть и поглядывает с недоверием, но ей помогает, а остальная малышня и вовсе счастлива.

Трущобные дети взрослеют быстро. Эти тоже понимали, что могут не пережить зиму.

Сейчас им дают шанс. И если зашел разговор о нотариусе и документах… не обманут.

Да и так не собирались. И Феола еще раз довольно улыбнулась.

Не надо Лоуренсио жениться на ком-то из дочек соседей, она никого подходящего для него не видела. Он немножечко позер и лентяй, ему нужна жена, которая будет заниматься хозяйством, а не такая… романтично-вдохновенная, как Лисси. Эльвира будет. Она плантацию не запустит, и мужа постепенно к рукам приберет. И маме с папой будет с кем повозиться, а то дети выросли, уехали… тоскливо.

А тут столько малышей!

Фамилию Ксаресов они носить не будут, но образование и воспитание получат, приданое или капитал для начала своего дела – тоже. Что еще надо?

Живи и радуйся.

Теперь главное при Лоуренсио ничего не сказать, а то заартачится по глупости, и опять мир выйдет из равновесия. А Феоле этого не хочется. Она только-только сделала все правильно.

Так, как надо.

* * *

Игнасио смотрел на танцующих с отвращением.

Бал, как это замечательно!

Глаза б его на все это не смотрели! Особенно сейчас, без ноги…

Ему улыбаются, ему кланяются, как же! Брат короля, наследник! А он бы поубивал всех этих тварей!

Сколько из них знали о заговоре?

Сколько догадывались?

Отец погиб, он лишился ноги, брат уцелел чудом… твари! Как есть – сволочи и слизни! Даром, что в кружевах и блестках!

Игнасио ответил на приветствие очередной девицы и подумал, что его сейчас стошнит.

Конечно, король – величина пока недосягаемая. А вот он…

И наследник, и достаточно робкий, и инвалид сейчас… добыча?

Охота?!

Поползни мерзкие!

Игнасио оперся на трость и поковылял в сторону балкона. И едва удержался от искушения треснуть палкой самую наглую из девиц, которая предложила на нее опереться.

Иди ты… зараза!

Вот как пойдешь, так и не останавливайся!

А Игнасио сейчас…

Лакей подмигнул ему из-за портьеры, Ингасио шагнул чуть в сторону – и скрылся в темноте потайного хода.

Хотя бы десять минут отдыха от стервятников! Иначе он не выдержит и кого-нибудь убьет!

Где тут присмотренный крохотный балкон?

Ага, налево…

Игнасио вывалился из потайного хода практически рядом с балконом и замер.

– Демон!

На балконе кто-то рыдал.

Нет, не красиво вытирал жемчужные слезки шелковым платочком.

Некрасиво рыдал с подвываниями и всхлипываниями.

Игнасио скрипнул зубами.

Вот уйти бы сейчас. И сделать вид, что и никто, и ничего, и вообще…

Он все же мужчина. И благородного происхождения. А потому…

– Ритана, я могу вам чем-нибудь помочь?

Девушка, которая ревела на балконе, некрасиво высморкалась в носовой платок и подняла голову.

– Простите, тан…

На ее лице, усеянном некрасивыми красными пятнами, не было и проблеска узнавания. Какое счастье!

– Это вы простите, ритана. Я могу вам чем-то помочь?

Эллора, а это была именно она, хлюпнула носом, и вовсе уж простонародно высморкалась второй раз.

– Ничем, тан. Простите…

– Вас кто-то обидел?

– Нет. Я просто сестру вспомнила.

– Сестру?

– Дарея… она погибла. Она бы так мечтала попасть на бал… его величество обещал ей. И… ее убили.

– Простите, ритана.

– А я здесь. Получила дворянство за ее подвиг. И бал тоже. И… все бы отдала, чтобы она жива была!

Игнасио вздохнул. Так мысли этой девушки были созвучны его собственным…

– Я бы тоже хотел, чтобы мои родные остались живы. А они погибли.

– Простите. Мне жаль.

– Не надо извиняться, ритана. Вы же не знали…

– Не знала, – кивнула Эллора. – Я даже не знаю, кто вы.

– А я не знаю вашего имени.

– Справедливо. Эллора Бенитес. Эллора Лидия.

– Игнасио Хосе. Игнасио Хосе Лопес.

Почему Игнасио сократил имя и назвал чужую фамилию?

Если бы он представился его высочеством, девушка сразу бы сделалась совсем другой. Наверное. А это так противно, когда вместо человека в тебе сразу видят титул… просто фу! До тошноты.

Но девушка выдохнула.

– Приятно познакомиться.

Рука ее была прохладной и легкой. Игнасио неудачно оперся на трость, пошатнулся…

– Ох!

Эллора поддержала его под локоть.

– Осторожно. Тут есть скамеечка.

– Простите.

– Вы прихрамываете. Рана?

– У меня ноги нет. До колена.

– Сочувствую, – Эллора сказала это достаточно спокойно. У кого-то нет ноги, у кого-то есть жабры. Так тоже бывает. – Боевое ранение – или несчастный случай?

Если бы это было сказано другим тоном, Игнасио оскорбился бы навсегда. Но…

Спокойно, рассудительным тоном, без особых таких, любопытно-смакующих ноток…

– Боевое ранение.

– Вам повезло, что живы остались.

– Да, я тоже так думаю.

– И мне повезло. А Дари… – снова расклеилась Эллора. – Дари – нет!

– Расскажете?

Эллора подумала пару минут.

С одной стороны, страшновато. С другой… еще один Кармело?

Пусть сразу бежит к мамочке! А то и куда подальше! Сейчас, вспоминая об этом слизняке, она могла задаваться лишь одним вопросом.

А вот если бы демонесса съела Кармело – она бы отравилась? Ну хоть отплевывалась бы? Гадость же редкостная, хуже слизня!

– Вы слышали о мединцах, тан?

– Слышал.

– Дарея была одной из них.

– А вы, ритана?

Эллора тоже могла бы оскорбиться. Но вопрос был задан – спокойно. И девушка кивнула в сумерках.

– Я практически человек. Так, жабры, еще кое-что. По мелочи. Мои дети уже будут людьми. Практически. Может, магию воды унаследуют…

– А титул вам дал король… таны уже одолели? Из тех, кто победнее?

Эллора злобно фыркнула.

– Этих и жабры не отпугивают! Подумаешь, какая мелочь! Дети уже нормальными будут, а деньги и сейчас хорошие!

Игнасио невесело рассмеялся.

– Надо же, какая у нас похожая ситуация, ритана.

– Вы тоже богаты?

– Не бедствую.

Ответом ему был короткий смешок.

– Тан, давайте отбиваться вместе?

– А давайте, – решил Игнасио.

И впервые за этот вечер улыбнулся.

Кажется, жизнь налаживается.

* * *

Знакомства с семьей Амадо Феола чуточку побаивалась. Так, немного.

Им жить, им решать, но… Отца Амадо любит. И к той семье относится неплохо. И к мачехе, и к малышам. Лучше не ссориться.

А получится?

Феола шаман, Риалоны некроманты. И если в колониях никто не рисковал с ней ругаться, то здесь, в метрополии, некроманты выели себя очень странно.

С одной стороны, их никто не любит.

С другой – именно потому некроманты приобрели какое-то жуткое высокомерие.

Не любите?

И не любите на здоровье, плевать нам на всяких разных червяков.

Феола чуточку побаивалась, но отношения с порога портить не хотела, но и прогибаться под чужое семейство тоже радости мало.

Как быть?

Амадо ее успокаивал, как мог, но все равно, вылезая из мобиля, Феола чувствовала, как холодеют кончики пальцев.

Дверь им открыла симпатичная черноволосая девушка.

– Амадо! Наконец-то! Все уже готово! А это твоя невеста? Та самая Феола?

Амадо только головой покачал.

– Антония… ну где это видано?

– Я некромант, мне можно и самойдвери открывать, – фыркнула девушка.

И Феола поняла, что она старше, чем можно сказать по внешности. Может, лет тридцать, может, даже и больше.

– Ританы, позвольте представить. Антония Даэлис Лассара-Риалон. Моя мачеха. Да-да, почти мамочка, – ухмыльнулся Амадо. – А это моя невеста. Ритана Феола Амадина Ксарес.

Несколько минут Феола и Антония разглядывали друг друга.

Мужчине было бы сложно это уловить, но как много могут сказать друг другу две женщины. Всего лишь взглядами.

– Ты его любишь?

– Люблю.

– Если ты ему навредишь – сожру! Хватит с него боли!

– Я сама за него кого хочешь сожру! Он мой! И я Амадо никому не отдам!

И словно напряжение схлынуло. Тони шагнула вперед, ухватила Феолу за руку и потянула в дом.

– Ну хвала Творцу! Амадо, наконец-то ты нашел себе хорошую девушку! Когда свадьба? Вы пышную хотите? Или потихоньку в храм сходите? Если пышную, я помогу тебе все организовать. Феола, ты не против?

– Абсолютно, – тряхнула рыжей гривой Феола, понимая, что ее приняли. Бесповоротно.

Просто потому, что она любит Амадо. И эти люди тоже его любят.

И малышня, которая повисла на сводном брате.

И высокий представительный мужчина с яркими темными глазами – Эрнесто Риалон, и чета Шальвейнов, которая никак не могла пропустить этой встречи.

В Рейнальдо Игнасио Феола чувствовала нечто странное, но магом он не был. И мединцем тоже. Определенно.

Ничего, она разберется с этой загадкой позднее. Не страшно.

А пока так приятно сидеть за столом, пить кофе с апельсиновым мармеладом и беседовать обо всем и ни о чем сразу.

О жизни в колониях.

О жизни в столице.

О платьях.

О предстоящей свадьбе. А то что такое? Подруги замужем, а Феола отстает? При наличии любимого мужчины?

Непорядок!

А мужчины тем временем удалились в кабинет.

* * *

– Отличный выбор, сынок.

Амадо улыбнулся.

Он знал, что его Феола – чудо, но услышать подтверждение было приятно.

– Работу бросить не собираешься? Тебе ведь хотелось заниматься индейцами? – Шальвейн смотрел испытующе.

Амадо качнул головой.

– Про индейцев мне все расскажет жена. Ее учитель – настоящий островной шаман. А когда тайны не надо раскапывать, становится не так интересно. Лучше я займусь розыском, у меня вроде бы неплохо получается?

– Отлично у тебя получается, – усмехнулся Рейнальдо. – Вон сколько всего раскопал!

– Оскара чуть не упустил.

– Не упустил же.

– Благодаря тебе.

Ответом Амадо была улыбка Рейнальдо.

– Успехи ученика – гордость учителя. Феола не против твоей работы?

– Она еще и помогать готова. Ей тоже интересно.

– Вообще отлично. Когда ты получишь развод?

Амадо чуточку замялся.

Когда-когда!

Когда Альба согласится на развод. А она пока в монастыре. И… общаться с ней будет сложно.

Мужчины переглянулись.

– Дай-ка ты мне документы, – хищно улыбнулся Эрнесто Риалон. – Я съезжу в гости к Альбе.

– Это будет лучшим решением, – согласился Рейнальдо. – Альба тебя боится, спорить не будет.

– С моей стороны это трусость, – качнул головой Амадо.

– Нет. Это здравый смысл. Зачем тебе ввязываться в этот кошмар? Будет скандал, вы только возненавидите друг друга, ты приобретешь себе смертельного врага. А вот с Эрнесто она спорить не станет. Альба его боится.

Логика в этом была.

– Пожалуй что.

– Вот и приноси завтра документы. Дня через два съезжу, проветрюсь, – потянулся тан Риалон. – Ну что, пойдем, пока там любимые женщины без нас не заскучали?

Амадо улыбнулся при мысли о Феоле.

Как же это чудесно звучит.

Любимая женщина.

Его любимая…

* * *

На берегу моря стоял небольшой стол. И за ним удобно устроились двое.

Странная пара.

Священник в длинной черной рясе, с распятием на груди – и женщина в легкой белой одежде. Но разговаривали они вполне непринужденно.

– Я рада, что Элли нашла себе друга при дворе.

– Она не знала, что умудряется дружить с принцем. А его высочество скромно молчал, – конечно же, брат Анхель был в курсе дела. Кто бы сомневался.

– Элли это всегда было безразлично. Но она очень остро переживала свою непохожесть на других. А тут нашла человека, который тоже переживает. Она-то уже умеет справляться со своей болью и обидой, научилась потихоньку.

– Для его высочества это будет полезным опытом. А может, и не только. Его величество совершенно не против брака.

Теперь настала очередь Лидии открывать рот.

– Брака?

– Потому я и затеял этот разговор. Его величество просил меня лично побеседовать с вами.

– Элли?..

Не то чтобы Лидия ожидала плохого. Теперь уже нет. Мужской интерес женщины чувствуют, и сеньора Бенитес, то есть теперь ритана, знала, что брат Анхель не позволит причинить ей вред. Но есть и те, кто стоит выше скромного священника.

К примеру, епископ Тадео – пока. Потом, возможно, на его месте будет епископ Анхель.

А еще король.

– Эллора Лидия все делает правильно, и его величество очень доволен. Его брат начал улыбаться, радоваться жизни, потому его величество очень просит вас не вмешиваться в их отношения. Его величество рос в несчастливой семье.

Лидия кивнула.

О взаимоотношениях в королевской семье даже и не сплетничали. Грустно там все…

– Для своего брата его величество желает лучшего. И обещал, что не будет вмешиваться в его отношения. Кого бы Игнасио Хоселиус ни выбрал.

– Это очень щедрое обещание.

Брат Анхель кивнул.

– Безусловно. Его величество просил не отговаривать Эллору ни от чего. Пусть события идут своим чередом.

Лидия кивнула.

И подумала, что таким образом Бернардо еще и надежно отрежет своего младшего брата от трона. Если он женится на мединке, никто и никогда его не одобрит. И не поддержит при любом раскладе.

Разве что Эллоре могут попробовать причинить вред. Но это дело неблагодарное. Маг воды, изначально недоверчивый, а сейчас Элли не надо скрывать свою силу, и тренируется она в охотку.

И маг воды в королевской семье лишним не будет.

Его величество умен. И это – хорошо.

– Я не знаю, сможет ли Элли иметь детей…

– Это все решится со временем. Пусть радуются жизни, им сильно досталось. Да и вам, ритана…

Лидия помрачнела.

Дарея.

Чудовище со щупальцами?

Это для вас. А для нее – дочка. Родная и любимая.

Брат Анхель накрыл ее ладонь своей.

– Рано или поздно эта рана заживет. И я надеюсь, что Эллора Лидия назовет свою дочь Дареей. Ее душа обязательно вернется, демонесса не успела изуродовать ее.

Лидия вздохнула.

– Да, рано или поздно…

С братом Анхелем хорошо было говорить.

И молчать хорошо было.

И прогуливаться вдоль берега под руку, наслаждаясь морским запахом и шумом волн. Слушать тишину, смотреть на небо, думать о том, что рано или поздно все будет хорошо.

Будет ведь?

Правда же будет?

* * *

– Мама!

Кристиан повис на шее у пожилой женщины.

– Мама, я вернулся!!!

Бернардо наблюдал за этой сценой из мобиля. Откинулся за занавеску, ждал.

Рядом ждали еще шесть мобилей, невиданное дело для этих мест. Но у них была причина задержаться. И в одном из них сидел некромант. Тоже чего-то ждал.

Его величество был искренне рад за друга. Его явно любят. Это видно и по тому, как рыдает, обнимая его, пожилая женщина, и как виснут на его шее братья и сестры, отца, вот, нет.

Даже несмотря на все проклятия, Криса любили. Ждали, тосковали, горевали, когда пришла страшная весть.

– Отец… от горя… – доносились до Бернардо слова. Крис явно расстроился, но мать тут же взялась его утешать. – …любил… первенец…

Его величество улыбнулся краешком губ.

Все правильно. Его друга любят. И вот уже почти сейчас…

Крис собрался. Взял себя в руки, расправил плечи.

– Мама, собирайтесь. И пусть дети все собираются.

– Крис?

– Мам, я потом тебе все расскажу в подробностях. А если вкратце, нам очень повезло. Я умудрился оказать услугу короне, и мне подарили дом. Так что мы переезжаем.

– Сынок, да как же это!

– А вот так, мам!

– Но деньги…

– И деньги будут. Сможем мелких обучить как следует.

Дети визжали и прыгали. Увидев мобили и суматоху, подходили люди, что-то говорили, кто-то оставался рядом…

В одном из мобилей Феола тронула локоть Хавьера.

– Смотри!

Два раза некроманту объяснять не потребовалось. Из мобиля он выскочил, как будто им из арбалета выстрелили. Метнулся, схватил за рукав симпатичную девушку, лет восемнадцати.

– Та-ак! И что это вы, сеньорита, проклятиями разбрасываетесь? Других дел у вас нет?

Девчонка дернулась, что-то зашипела, но некромант держал крепко.

– Мели? – удивился Крис.

– Знакомься. Автор твоей невезучести. Я так понимаю… еще ребенком накладывала? По большому и искреннему чувству? Отвечай!

И глазницы Хавьера начала заполнять темнота.

Рядом встала Феола, тоже сверкнула глазами. Только золотыми, сияющими, ясными.

– Отвечай! Не то он начнет, а я добавлю! За что ты его прокляла?!

Одному Хавьеру девушка еще сопротивлялась бы, все же сила у них одинаковая. Но и Хавьер, и Феола? Два мага разом? И все так неожиданно?

Семья Криса суетилась и собиралась, а Мели рассказывала, что она вот… она некрасивая. И как-то она подралась с братом Криса, а парень, тогда уже почти взрослый, разнял малявок, а потом выпорол. Вот и получил! А чего он? Сразу и розгами?

– Так за дело, – кое-как вспомнил тот случай Крис. – Вздумали две дурочки полезть по скалам за птичьими яйцами, а потом добычу не поделили.

Феола оценила крутизну скал, подумала…

– Мало выпорол.

– Согласен, – кивнул Хавьер. – Тогда дар и проснулся?

Тогда.

Может, от обиды, может, еще от чего, но именно тогда Мели и пожелала Крису, чтобы он удач не знал. А детство…

Он и тогда особо везучим не был, а с ее проклятием и вовсе расклеился. Хотя какое уж тут везение – выдрать розгами некромантку?

Хавьер только головой покачал.

– Ладно. Пошли.

– Куда?! – возмущенно заверещала девушка.

– Сначала к тебе домой. Поговорю с твоими родителями. А потом поедешь в Карраско. Учиться. Дар у тебя есть, хоть и слабенький, но ровный. Некромантов мало, каждый на счету, так что пригодишься. Выучишься, магом станешь, может, и замуж потом выйдешь… или хочешь здесь всю жизнь прожить?

– Там ты можешь и ританой стать, – подлила масла в огонь Феола.

Мели посмотрела на мобили, на самого Хавьера… его силу она видела. И силу Феолы тоже.

Дурой надо быть, чтобы не поверить. Домой? И собираться?

Значит, так тому и быть. Здесь у нее всех перспектив с птичий хвост – или за рыбака замуж выйти, или за рабочего. А там? Стать магом? Пусть даже некромантом? А может, и ританой?

Это – ух! Даже УХ! Вот как!

Так что возражающих не было.

Ни родители, которые получили хорошую выплату за дочку, ни сама Мелания не возражали. А уж как был доволен Хавьер!

После его женитьбы на Треси кое-кто из Карраско поворчал, что нехорошо так! Развелось собак на сене! Нет бы все лучшее роду, а Хавьер все себе захапать норовит!

А он – пожалуйста!

Некромантку нашел! Молодую, детородного возраста, и в семью ее отдает на обучение! Довольны?

Все будет без обмана. Мели и обучат, и дар ее развивать будут. Но если она выйдет замуж за кого-то из рода Карраско – разве плохо? Да всем будет только хорошо, и ей в том числе. Очень все удачно складывается.

Был доволен и его величество.

И другу помог, и выгоду для себя получил, и Карраско ему теперь еще обязаны. Ну и на семью Криса посмотреть приятно. Аж светятся от счастья.

Был по уши доволен Крис.

Редко так бывает, чтобы всех все устроило, но сегодня получилось. Срослось и сошлось. И это было хорошо.

Затаенно улыбалась про себя Феола.

Свойство шамана такое. Помогать.

Не давить, а делать так, чтобы все было правильно. Не хорошо, не плохо – правильно. И вот сейчас оно было именно так. И происходящее наполняло ее душу теплом.

Здесь все хорошо.

Может, и у нее тоже все будет хорошо?

Пожалуйста, Творец! Помоги, что тебе стоит!

* * *

В келье было тихо и спокойно. Пока ее уединение не нарушил стук в дверь.

– С вами желает поговорить тан Риалон.

– Хм-мм…

– Я передам ему, чтобы он удалился?

– Нет, сестра! Я сейчас выйду!

Двадцать дней в монастыре отучили Альбу показывать норов. С монахинями шутки плохи – или ты делаешь, как сказали, или ты все равно делаешь, как сказали. Но уже после молитвы и поста.

Голод Альбе пошел на пользу. Но только фигуре. А вот характеру…

Если пятнадцать лет воспитываешь в себе склочность и вредность, за несколько дней от них не избавишься. Тут нужна долгая и методичная работа над собой. А когда человеку ничем таким заниматься не хочется?

Он и не будет.

То есть она.

У Альбы не было никакого желания осознавать и исправляться. Что осознавать-то?

В чем она виновата?

Ее муж не обеспечивал достойный образ жизни, она совершенно логично пошла искать того, кто ее обеспечит. Нашла, а порадоваться не дали!

Как уж она уверяла, что не убивала, все равно никто не верит! Ей дали понять, что дело замяли из большого уважения к Амадо, а так бы ее – ух!

Вопли «Я поклясться на распятии могу!», «Пусть меня маги проверят!», «Пусть допросят дух Патрисио Ксареса!» ни к чему не привели.

Дух попросту не знал, кто его убил. Мертвые не всеведущи, они знают то же, что знали и при жизни. А Патрисио не видел, кто его убил.

Он спал. Он даже ничего толком не почувствовал. Альба?

Может, и она. Денег ей хотелось так, что аж визжалось! Хотя тан Ксарес ей ничего в итоге давать не собирался, вот еще не хватало – каждую девку обеспечивать! Своим детям хватит!

Услышав это, Альба впала в такой гнев, что проверить ее уже не получалось. Уж очень ей хотелось самой убить Патрисио Ксареса!

Но – вот выверт человеческого сознания!

Виноват в итоге оказался все равно Амадо.

В чем? А во всем! Если бы не он, Альба не позарилась бы на Ксареса! Более того, если бы Амадо быстро провел расследование и нашел убийцу, если бы он не решил жениться на Феоле, отбив ее у собственного сына… Все не так было?

А когда это логика и разозленная женщина уживались между собой?

Никогда!

За эти дни Альба обдумала ситуацию.

Она невиновна.

В монастыре ее не оставят.

И… самое-то главное что?

На развод она еще не подала! Она еще ритана Риалон! А с этим можно работать!

Монахинь она слушала внимательно. Если кто считает, что в монастыре не сплетничают – ха! И еще три раза – ха!

Наивные колониальные дикари!

Любой монастырь – это жуткий гадючий клубок! Не будешь держать здесь нос по ветру и уши востро – мигом останешься и без первого, и без второго. А уж сплетничать о мирском здесь и вовсе в порядке вещей. Газеты, паломники – да мало ли кто?

Альба и слушала. И новости были приятными.

Амадо Риалон и поместье вроде как от короля получил, и в раскрытии заговора принимал самое живое участие, и пользы от него много… ага?

Еще как – АГА!

А кто его жена?

Альба его супруга! И собирается ей оставаться, пока не снимет все сливочки! Если Амадо получил поместье, то с него будут доходы. Их хватит, чтобы быть достойно представленной ко двору. Как супруга героя.

А там уж…

Посмотрим, что будет дальше!

Супруга героя, который спас Римат и короля – это намного интереснее, чем разведенная ритана. Которая уже даже не Риалон, а Аракон.

Так что никакого развода! Не-не-не! Не дождетесь!

Это Альба и собиралась высказать Амадо. Но…

В комнате для свиданий ее ждал Эрнесто Лассара-Риалон.

– Дорогая невестка, – протянул некромант, улыбаясь так, что ему позавидовали бы все кайманы мира. – Рад встрече!

Альба невнятно мекнула.

Эрнесто она откровенно боялась.

Антонию – недолюбливала. С точки зрения Альбы, пока в ее доме не оказалась Антония Лассара, все было прекрасно. А потом – уже не очень.

И вовсе не эгоизм Альбы был причиной ее неурядиц и проблем, нет! Привыкнув искать проблемы вокруг, Альба искренне считала, что виновата Антония. С нее все началось! Вот если б не она!..

Высказать это Эрнесто мешал инстинкт самосохранения. Так что Альба невнятно промямлила приветствия.

Эрнесто тоже кивнул. Рад, здоровья, счастья и все такое…

– Дорогая невестка, Амадо сейчас очень занят. Поэтому я решил помочь сыну и съездить к тебе. Не ближний свет – сутки ехать туда и обратно.

Альба машинально кивнула.

Да, не ближний. Монастырь не рядом со столицей, до него добираться часов двенадцать на мобиле. Можно поездом, а потом каретой, но так еще дольше получится.

О том, что Эрнесто и Тони решили устроить себе пару свободных дней, днем выехали, переночевали в гостинице, к середине следующего дня доехали до монастыря, сейчас Эрнесто поговорит с Альбой – и они так же поедут домой, он умолчал.

А что?

Пусть у них с женой до сих пор любовь и каждый день, как в медовый месяц, но зачем кого-то в это посвящать? Тем более эгоистку и склочницу Альбу?

Ни к чему.

Потому Эрнесто отправился в монастырь один, а Тони ждала его в мобиле, решив, что два некроманта на один монастырь – это многовато. Да и Альбу не надо раздражать.

Эрнесто она боится, а вот при виде Тони может и упереться рогами. Даже если Амадо их пока жене не наставил – все равно упрется.

– Я привез тебе документы на подпись. И мы расстанемся.

Альба протянула руку за бумагами. Но проглядела – и возмущенно вскочила со скамьи, на которую уселась.

– Я не стану это подписывать!!!

Прошение о разводе.

О разделе имущества – Амадо оставлял себе книги и мобиль, все остальное доставалось Альбе.

О лишении Альбы фамилии Риалон.

Это что? Все ее мечты прахом пошли, что ли?

Нет-нет, Альба не согласна!

Эрнесто мило улыбнулся.

– Ты уверена?

– Да!!!

– Тогда посмотри еще эти два документа.

Документы оказались весьма разными. Один – помилование. Второй – приговор. Альба оказывалась запертой в монастыре на двадцать лет за убийство тана Ксареса. И будет тут отмаливать грехи, пока не надоест.

Или…

– Развод, помилование и иди, куда хочешь. Или – оставайся тут.

– Я… не…

– Выбора я тебе не предоставляю, – жалеть Альбу Эрнесто не собирался. Сына он любил, а уж когда Амадо повзрослел и поумнел, они серьезно сблизились.

– Вы маг! Вы знаете, что я этого старика не убивала!

– Но ты с ним спала. Изменяла моему сыну.

– А что ж он сам не приехал?

– Зачем? – даже чуточку удивился Эрнесто. – Вы уже чужие друг другу, к чему длить агонию. Тебе поругаться с ним хотелось? Обойдешься. Хватит и того, что сын тебя пятнадцать лет терпел.

– Он тоже не безгрешен!

– Верно. Только вот ты с дури бесилась, а он надрывался, стараясь обеспечить и тебя, и пасынка. И Карлоса он пристроил.

– Куда?!

– В колонии. На три года.

– Ненавижу!!! – взвыла Альба, понимая, что лишилась единственного союзника. Почти единственного.

Родители ее образ жизни не одобряют, слишком уж они замшелые, да и не прислушаются к ним. Вот к сыну Амадо мог бы прислушаться, Карлоса он любит. Но сына-то и нет?

– Подписываешь?

– На что я буду жить?

– Родители тебе помогут. Может, еще и работать пойдешь, тебе только на пользу.

Альба заскрипела зубами.

Любому другому она бы скандал устроила. Но тут…

Нереально. Дорогой свекор ее и слушать не станет. И кричать на некроманта тоже… не так, чтобы полезно для здоровья.

С другой стороны… знакомых у нее хватит! И имидж жертвы ей пойдет. Можно попробовать сыграть и с этими картами. Но только на свободе, не в монастыре! Здесь она точно никого подходящего не встретит, можно и не мечтать!

Альба решительно протянула руку за бумагами.

– Давайте сюда. Я подпишу.

– Ты сделала правильный выбор.

Улыбка у Эрнесто Риалона была очень даже приятной. Но Альбе она показалась злобной насмешкой. Она выдернула бумаги из протянутой руки, черкнула автограф – и вернула их обратно.

– Когда я…

– Когда будет утвержден развод. Примерно через месяц.

Альба скрипнула зубами.

– Не льсти себе, – угадал ее мысли Эрнесто. – Амадо не передумал бы. Просто – ни к чему трепать нервы, ни ему, ни его невесте.

– Та… р-рыжая?

– А это тебя уже не должно волновать, дорогая бывшая невестка. Ты и так дорого обошлась моему сыну.

– Вы не были против!

– Ему надо было повзрослеть, – Эрнесто аккуратно собрал бумаги. – Всего хорошего.

И вышел.

После его ухода Альба несколько минут сидела, оправляясь от ужаса, а потом взвыла.

Грохнула об стену скамьей, откуда и силы-то взялись здоровущую дуру поднять? Заорала, впадая в истерику…

Монахиням пришлось отливать ее холодной водой.

Крушение жизненных надежд вообще проходит болезненно.

* * *

– Ты уверена, что хочешь этим заниматься?

Игнасио сочувственно смотрел на Эллору. Та развела руками.

– Не хочу. Но больше некому. Мама решила переехать поближе к монастырю, там ей присмотрели домик с участком. А здесь – здесь надо все продать. Только вот вещи соберу.

Игнасио кивнул.

Он уже был в курсе истории Дареи. И брат рассказывал, и вот, Элли…

Жалко, конечно.

Одно дело, когда погибают закоренелые и фанатичные недоумки, как тот же Бустос. Или честолюбцы и подонки вроде Сесара. Но глупые девчонки, которым просто хочется тепла и любви?

Жалко.

С какой стороны ни погляди – жалко.

И Лидию понять можно.

Дарея все равно ее дочь, и матери больно. Лидия хотела сама поехать, но Элли ее отговорила.

Она справится.

Правда, справится.

А Игнасио предложил сопровождать ее. Инкогнито, конечно. Взять мобиль попроще, погрузить вещи… два мобиля.

Эллора не возражала.

Было у них что-то общее с Игнасио. Одиночество, наверное. Но разделенное на двоих, оно уже не казалось таким неподъемным.

Да и вещей собирать было немного.

Кое-что из одежды, памятные мелочи, а остальное… мебель на продажу вместе с домом. Лидия вообще не привязывалась к вещам, зная, что в любой момент ее тихая и спокойная жизнь может закончиться. Теперь у мамы будет больше шансов превратить неуютный и холодный дом в настоящее гнездышко. Вот если еще Элли ей внуков нарожает…

Да, шансы есть.

Феола лично посмотрела Эллору и сказала, что никаких препятствий не видит. Наблюдать, конечно, надо, но так – хоть шестерых рожай.

Может, и от Игнасио…

Эллора как раз устроила друга (пока – друга, а потом?) в гостиной, с чашечкой кофе, и отправилась собирать вещи, когда раздался стук в дверь. Девушка выглянула из окна – и искренне удивилась.

– Кармело?

– Элли, открой, пожалуйста.

Бывший возлюбленный смотрел сверху вниз. И что он тут делает?

– Ладно, сейчас открою.

И заспешила вниз, к Игнасио.

Впрочем, объяснять другу почти ничего не надо было. Про Кармело она ему уже рассказала, так что у мужчины был только один вопрос:

– Тебе так любопытно?

– Конечно! А тебе не интересно, что ему понадобилось?

Игнасио пожал плечами.

– Не особенно. Но ради тебя я потерплю.

Элли поцеловала друга в щеку и направилась открывать.

Игнасио стоял, опираясь на трость. Роскошную, увитую лентами, с шикарным набалдашником в виде осьминога.

Ждал.

И не прогадал.

Кармело, который вошел в гостиную с широкой улыбкой на лице, даже слегка споткнулся. И нос у него словно сплющился.

– Элли?

– Что – Элли? Ты так и не сказал, зачем пришел.

Кармело потер лицо руками.

Ну, не сказал.

Но как-то все очень быстро происходило. Когда ему сообщили, что у дома Элли стоит мобиль, да она сама приехала… Ну и как было не прийти? Не поговорить?

В жизни у Кармело складывалось все не слишком хорошо.

Хавьер оказался злопамятным, и всем, кто был причастен к пропаже Тересы, икнулось не раз. Весело и с огоньком.

Кармело – тоже.

С одной стороны, он никого не похищал.

С другой – какой ты таможенник, если у тебя такое под носом чуть не вывезли, а ты только ушами хлопал? Гнать тебя, паразита! Два раза!

Кармело и погнали.

А устроиться куда-то еще… а куда?

И почему таможенников так нигде не любят? Прямо и сказать-то страшно, как не любят?

Отец начинал потихоньку ворчать, мать – на мать сейчас вообще положиться нельзя, она до сих пор на улицу выходить боится, по ночам кричит…

А тут Элли.

Добрая и понимающая. И любящая… свадьба для Кармело была бы хорошим выходом, если что. И фамилию сменить, и кажется, деньги у Элли тоже есть? Если мобиль? Это ведь недешево?

Но…

– Элли, я… нам ведь было хорошо вместе. Я так пожалел о своих словах, ты не представляешь…

– Представляю, – усмехнулась Эллора. – И прошу меня впредь не беспокоить.

Может, не будь рядом Игнасио, она бы и поиздевалась всласть. Но – показывать себя стервой перед другом? Даже почти любимым человеком?

Ни к чему!

– Ты… меня… разлюбила?!

И такое искреннее изумление в его словах, будто это законом запрещено.

Возлюблять можно, разлюблять нельзя. А вылюбить и выкинуть?

Эллора пожала плечами и ответила честно:

– Нет, Кармело. Мы с тобой друг друга и не любили никогда. Просто подходящую партию искали.

– Н-но…

– Иди, Кармело. Иди и не возвращайся. Чувств нет, ловить тебе здесь нечего, все прошло. Прощай.

Ага!

Если б Кармело не попробовал устроить сцену, он не был бы сыном своей матери.

– Ты! Ты меня на ЭТОГО променяла?! На богача?! ДА?!

Игнасио взмахнул рукой. Одновременно с Эллорой.

Водяной кляп оказался весьма эффективен. И водяная нашлепка запечатала Кармело рот, ну а бульканье… да на здоровье! Булькай, сколько влезет!

Ленты на трости тоже не подвели. Недаром их зачаровали.

Взметнулись, оплели врага, опутали с ног до головы, плотно и жестко.

Кармело свалился на пол булькающим кульком.

– Я попрошу его выкинуть? – предложила Эллора.

Игнасио, который опирался на трость – уже без лент, кивнул.

– Да, пожалуйста. И пусть мои ленточки смотают. Нечего ему тут делать. Ты понял, болван?!

Кармело замычал.

Понял он, понял…

И этот тип – маг, и Элли – маг… ой, ужас-то какой! Нет, с магами лучше дела не иметь!

Но как она могла его разлюбить? КАК?!

А она же говорит, что и не любила никогда… невероятно!

Охранники выкинули сеньора Эскобара в грязную лужу, забрали ленты и ушли, даже не попинав несчастного. Мужчина горестно вздохнул и принялся выползать на берег.

Грязь стекала с него потоками. А мысли были и вовсе уж горестными.

Работы нет. Любви нет.

И вообще, нет в жизни счастья. На халяву – точно. А работать, учиться, стремиться и добиваться Кармело в голову, увы, не приходило. Зачем? Он же и так достоин? Правда?

Лужа согласно булькала, выпуская из своих глинистых объятий вкусную добычу.

Конечно, достоин! А ботинок – оставь. И второй тоже можно… она ж тоже достойна? Правда? Такая достойная грязюка. Даже – отстойная.

Буль…

* * *

– Что кузина?

Альба и Антония взаимно друг друга не любили. И Тони немножечко зловредничала. Самую чуточку. Немножко ведь можно, правда?

– Полагаю, сейчас она орет на весь монастырь.

– Но бумаги подписала?

Эрнесто улыбнулся так, как улыбался только супруге. Ласково и открыто.

– Да, родная.

– Вот и хорошо. Амадо заслуживает счастья.

– Мне тоже так кажется. Сейчас в гостиницу?

– Полагаю, да. Погуляем по берегу, переночуем, а завтра и домой.

– Отличная идея.

Несмотря на прошедшие годы, совместный быт и кучу детей, пара Лассара-Риалон была по уши влюблена друг в друга. И очень счастлива.

И в такие моменты это чувствовалось особенно остро.

Хорошо еще Альба не видела. Тогда бы монастырю точно не устоять. Но хорошо то, что хорошо заканчивается.

– Поехали домой? Обрадуем Амадо?

– Едем, любимая.

Все сказки должны заканчиваться. Не обязательно – свадьбой. Но обязательно счастливо.

(обратно)

Эпилог

– Зачем мы сюда приехали?

Амадо огляделся вокруг.

Что изменилось за эти годы?

Да ничего! Та же пещера, та же площадка, по-прежнему молодое дурачье целуется в укромных уголках. Правда, больше никто пока не пропадал.

– Феола, мне надо кое о чем тебе рассказать.

Амадо себя не щадил. Честно рассказывал, и как обижался на отца, и как был молодым дураком.

– Наверное, именно здесь я начал взрослеть. Когда понял, как мы подло поступили с Паулиной.

– Ты с тех пор искупил этот проступок.

– Знаю. И что она меня не винит – тоже. Дураком я был. Потом поумнел, но… Феола, я все равно был паршивым мужем и отцом. Я все время был занят на работе, я поздно приходил домой, я не уделял внимания Альбе и Карлосу, жена меня постоянно ревновала…

– Зато они могли жить и ничего не делать. Альбе не приходилось работать на фабрике или что-то шить на дому, к примеру. Твоему сыну не надо было побираться или воровать. А их поступки… ты для себя выбрал. Они тоже.

– Я, наверное, таким и останусь. Понимаешь, мне нравится моя работа, мне нравится распутывать дела, восстанавливать справедливость, разбираться в том, что произошло. Я не гений, как Шальвейн, но я хороший специалист и на своем месте. А место это неспокойное. И работа у меня будет ненормированная, и зарабатываю я не так, чтобы много…

– И что?

Амадо только головой покачал.

И достал из кармана коробочку. Открыл.

Блеснул крупный розовый бриллиант кулона, который ему подарил лично его величество. От премии отказываешься – ну так хоть для невесты возьми.

От подарка для Феолы Амадо отказаться не смог. Хотелось ее порадовать.

– Красиво…

Амадо и за себя порадовался.

Феола видела кулон, но отнеслась спокойно. Оценила красоту, а не стоимость. Альба сказала бы: «Какой дорогой!»

– Феола Амадина Ксарес, ты за меня замуж выйдешь?

– Конечно.

Феола даже не сомневалась.

Развод?

Дело скорого времени, процесс уже начался. Семья Риалонов Феолу приняла, Араконы, конечно, не в восторге, но ситуацию тоже поняли. Особенно после того, как Амадо посвятил их в ситуацию с завещанием Патрисио Ксареса. И рассказал, каким путем Альба его добилась.

Тут уж и Адан Аракон пожалел, что доченьку не порол в детстве.

Но это – было и прошло. А сейчас Амадо смотрел на Феолу, стоящую перед ним в простом светло-зеленом платье, а лучи солнца били ей в спину, окутывали плащом, просвечивали рыжие локоны – и Феола казалась частичкой солнечного света.

Невероятно красивой и столь же недосягаемой.

– Я тебя люблю, – тихо сказала Феола. – Я знаю, женщинам не надо признаваться первыми, но я тебя люблю.

– Плевать на правила, – Амадо наконец-то решился, притянул к себе девушку и поцеловал. – Я тебя тоже люблю. Позволишь?

– Да, конечно.

Феола приподняла волосы, и бриллиант занял свое законное место на ее шее, скользнул в ямочку между ключицами, сверкнул вызывающе и ярко.

Но глаза девушки все равно сияли ярче звезд и бриллиантов.

Амадо склонился в поклоне.

– Ритана, вы позволите?

– Я позволю вам все, что угодно, тан.

Наверное, это было странное зрелище.

Пещера.

Море, скалы, небольшая площадка перед черным провалом в подземелье.

И танцующая пара.

Он и она, над морем, в солнечных лучах…

Танго?

Только танго. Танец любви, страсти, жизни – жизнь продолжалась, прекрасная во всей ее непредсказуемости.

Маэстро, музыку!

(обратно) (обратно)

Примечания

1

Имеется ввиду Нижний город, подземные уровни Мидиграда (прим. автора).

(обратно)

2

Ярлиг — один из богов Старой Империи. Священники Пресветлого Магнуса объявили его демоном и властителем подземного мира. (прим. автора).

(обратно)

3

Ближайший аналог номиканских мечей — японская катана. (прим. автора).

(обратно)

4

Здесь и далее в разговорах на эльфийском языке употребляются сокращенные формы. Это «глюк» перевода. В эльфийском нет такого понятия, как краткое имя. Обращаясь к кому-то близкому, эльфы добавляют приставку, в зависимости от близости отношений и тесноты родственных связей. (прим. автора).

(обратно)

5

В Париасе процветает работорговля, Жестокие Пустоши — места, подвергшиеся изменению Варпа (энергии Хаоса), в Сэйкароне власть в руках Церкви Мазуса, неприемлющей не-людей. Ким ошибался только насчет орков — зеленокожие, несмотря на давнюю вражду с эльфами, беременной женщине помогли бы. (прим. автора).

(обратно)

6

Эльфийские женщины вынашивают ребенка двенадцать с половиной месяцев. (прим. автора).

(обратно)

7

Создатель — великая, необъемлемая и всеобъемлющая сущность, создавшая все Сущее. Творец действует и творит лишь в рамках своей вселенной. (прим. автора).

(обратно)

8

Опять же трудности перевода. В эльфийском нет слова «полуэльф», только «получеловек». (прим. автора).

(обратно)

9

Имеется ввиду так называемая Книга Истины, древнейшая реликвия монахов Танаа. (прим. автора).

(обратно)

10

По вере северян, воин, умерший не с оружием в руках, после смерти не мог присоединиться к Небесному Воинству Вэндиго (северного божества, повелевающего метелями и снегом), а в перерождении становился либо нехищным зверем, либо женщиной. (прим. автора).

(обратно)

11

Игра слов. Бастард — незаконнорожденный ребенок, или же полутораручный меч.

(обратно)

12

Кегет — очень распространенный на северо-западе Париаса и, соответственно, юго-востоке Мидиграда, злак. Из него делают каши и пекут своеобразный хлеб. (прим. автора).

(обратно)

13

Автор текста — Мартиэль. (прим. автора).

(обратно)

14

Нортахел и Талеанис разговаривают на имперском языке, и потому князь произносит именно «полуэльф», а не «получеловек», дабы не настраивать Мантикору против себя. (прим. автора).

(обратно)

15

Средняя продолжительность жизни у лесных эльфов этого мира — от тысячи до полутора тысяч лет. (прим. автора).

(обратно)

16

Доппельгангер — существо, умеющее абсолютно точно копировать чужую внешность. (прим. автора).

(обратно)

17

Для серых эльфов в сексе не только нет разницы между полами. Количество любовников и родственные связи между ними также не играют роли, у серых в принципе нет такого понятия, как «инцест». (прим. автора).

(обратно)

18

Механикум — единственный в империи университет, основанный дворфами. Занимается изучением и изобретением механических приспособлений. (прим. автора).

(обратно)

19

Колишемарда — шпага, лезвие которой примерно на ладонь длиннее обычного.

(обратно)

20

Речь идет о Безумных Бардах, Контролирующих Реальность. Подробнее см. книги Иара Эльтерруса «Замок на краю Бездны» и «Безумие Бардов». (прим. автора).

(обратно)

21

Автор текста — Мартиэль.

(обратно)

22

Автор текста — Мартиэль.

(обратно)

23

«Айар! Как вы здесь оказались?»(темноэльф.). (Айар – у темных эльфов аналог дьявола.)

(обратно)

24

«Похоже, у бедной девушки шок» (темноэльф.).

(обратно)

25

«Отведите ее в каюту!» (темноэльф.)

(обратно)

26

«Есть, господин капитан» (темноэльф.).

(обратно)

27

Вообще у темных эльфов не бывает черных глаз, но у всех Носителей Черного Духа радужка именно такая.

(обратно)

28

Над морем восход! (Темноэльфийский аналог «доброго утра».)

(обратно)

29

Боевые искусства орков отличаются от боевых искусств в нашем понимании.

(обратно)

30

1 кварт равняется 40 сантиметрам.

(обратно)

31

В том мире, где происходят описываемые действия, единственная гуманоидная раса – люди.

(обратно)

32

Говорить драколич не может по указанной в тексте причине. Зато они владеют телепатией.

(обратно)

33

Сергей Маврин, «Мираж».

(обратно)

34

Группа «Мельница», «Дракон».

(обратно)

35

Сергей Маврин, Валерий Кипелов, «Ночь в июле».

(обратно)

36

Несмотря на то, что вообще-то орки не признают оружия дальнего боя, корабельные орудия являются исключением из этого правила.

(обратно)

37

«Пли» (орочий).

(обратно)

38

Морские животные, похожие на земных дельфинов. Обладают крайне развитым для животных интеллектом, очень дружелюбны; используются морскими магами в качестве фамиллиаров　– животного-спутника.

(обратно)

39

Крест　– местная монета.

(обратно)

40

Стихи Ирины Вайс.

(обратно)

41

мирры развиваются быстрее людей, официальное совершеннолетие — четырнадцать лет.

(обратно)

42

слабоалкогольный напиток, похожий на пиво

(обратно)

43

видимо, пережиток прошлого, тех времен, когда существовала религия. Сейчас — просто цензурное браное слово

(обратно)

44

размягчение костей. Считается неизлечимым современными средствами.

(обратно)

45

в отличие от кошек, мирры воды не боятся, и с удовольствием купаются

(обратно)

46

аналог земных сатанистов. Считают Псэта могущественным демоном

(обратно)

47

электрический пистолет, стреляющий аналогами шаровых молний различного напряжения

(обратно)

48

от жаргонного слова «спец», т. е. солдат спецвойск. Что-то вроде спецназа.

(обратно)

49

крепкий алкогольный напиток, похожий на виноградную наливку

(обратно)

50

В нашем мире это была бы цитата из «Азбуковника» XVIII века. — Здесь и далее примечания автора

(обратно)

51

порешня — устаревшее название выдры

(обратно)

52

погадки — комочки непереваренных остатков, отрыгнутые хищными птицами. В ряде культур используются для гадания: предполагается, что за время пути по пищеводу полевки узнают о будущем нечто очень важное

(обратно)

53

опалесценция — эффект радужной игры света в прозрачном веществе или минерале (слово происходит от минерала опала)

(обратно)

54

собирательное устаревшее название для губок, кораллов и некоторых других примитивных животных

(обратно)

55

древние захоронения: земляные могилы, обложенные камнями

(обратно)

56

Лиррик, по слухам, придумал около семи веков назад один изобретательный и остроумный летописец в компании с не менее остроумным менестрелем, задавшись целью создать язык межрасового общения. Полагают также, что за основу они взяли одно оркское наречие и два человеческих. Так это или нет, но именно люди, вероятно, ленясь учить по два языка, очень скоро перешли на Лиррик почти повсеместно, от Студеного моря до Эвксинии. Эксперимент оказался столь удачным (критикуют его только отдельные несознательные граждане, сетующие на утрату культурно-языковых наследий), что из числа коренных жителей крупных городов родным языком своей расы владеют разве что эльфы

(обратно)

57

Фотосинтез, если кто не знает, — это образование в растениях органических веществ под воздействием солнечного света. Для дриад, живущих не только в дереве, но и за счет дерева, этот процесс, очевидно, представляет определенную важность.

(обратно)

58

требушет (или требюше) — осадная машина, напоминающая колодезный журавль на массивной станине, одно плечо соторого оборудовано чем-то вроде пращи для метания каменных щер, а другое — тяжелым противовесом

(обратно)

59

тундряная куропатка — тетеревиная птица, живущая в лесотундрах и холодных северных горах. Зимой меняет пестро-коричневое оперение на белое

(обратно)

60

в некоторых старых рукописях утверждается, что таранд — это мифический копытный зверь, способныйменять цвет в соответствии с окружающей обстановкой. Но живущие на севере орки и тролли знают, что таранд — просто северный олень. А если его окрас и сливается с пейзажем, то связано это лишь с однообразием последнего

(обратно)

61

как утверждают заслуживающие всякого уважения драконологи, например, почтенный магистр Достой, кокатрисы (мелкие сородичи василисков) регулярно изгоняются более крупными видами из своих убежищ и вынуждены довольствоваться самыми непритязательными обиталищами

(обратно)

62

Разумеется, это вольный перевод песни, написанной двумя известными веятскими менестрелями, чьей эмблемой, по не вполне понятной причине, стала студеноморская рыба сельдь, прижимающая к себе лютню.

(обратно)

63

Значения слов, помеченных звездочкой «*», см. в Пояснительном словаре в конце книги.

(обратно)

64

Намек на некоторые народные обряды выбора невесты, где преимущество имела девушка, у которой руки без варежек на холоде остаются теплыми.

(обратно)

65

По древнерусским нормам брак разрешался в том случае, если родство было в семь поколений и дальше. Считали цепочку до общего предка, то есть троюродные брат и сестра пожениться еще не могли, а четвероюродным уже брак разрешался.

(обратно)

66

Намек на одну из форм сватовства: на посиделках парень дает девушке вырезанное им самим веретено, и если она согласна выйти за него замуж, то в конце вечера возвращает веретено с пряжей, а в противном случае – пустым.

(обратно)

67

1 У славян есть миф о том, что бог сломал спину волку и поэтому тот не может стоять на задних лапах.

(обратно)

68

Ярилин день – 4 июня.

(обратно)

69

Травень – месяц май.

(обратно)

70

Гривна – 1 – денежная единица, около шестидесяти граммов серебра; 2 – шейное украшение, могло служить показателем чина и знаком отличия.

(обратно)

71

Сварог – верховное славянское божество, отец богов и создатель мира, давший людям металлы и ремесла, хозяин Верхнего Неба, где хранятся запасы воды для дождя и живут души предков, покровитель брака.

(обратно)

72

Кощное владение – царство мертвых.

(обратно)

73

Велес (Волос) – один из главных славянских богов, хозяин подземных богатств и мира мертвых, покровитель лесных зверей и домашнего скота, бог охоты, скотоводства, торговли, богатства и всяческого изобилия.

(обратно)

74

Верхнее Небо – верхний ярус небосвода, в котором хранятся запасы небесной воды и живут духи предков.

(обратно)

75

Лесовица, Лесовуха – лесной дух, лешачиха.

(обратно)

76

Займище – отдельное поселение в лесу.

(обратно)

77

Лада – богиня весеннего расцвета природы, покровительница любви и брака.

(обратно)

78

Берегини – мифологические существа в виде птиц с девичьими лицами, приносящие весной росу на поля и способствующие урожаю.

(обратно)

79

Русалья неделя – неделя перед Купалой, время подготовки к празднику. Русалий месяц – другое название июля.

(обратно)

80

Сговоренка – сговоренная невеста.

(обратно)

81

Почелок – венец, девичий головной убор.

(обратно)

82

Повой – женский головной убор, закрывающий волосы.

(обратно)

83

Купала – один из главных славянских праздников в дни расцвета природы, отмечается около 23 июня, является днем конца весны и начала лета.

(обратно)

84

Медвежий велик-день – праздник начала весны, 25 марта.

(обратно)

85

Чуры – духи предков.

(обратно)

86

Снеговолок – зимний дух, сын Зимерзлы.

(обратно)

87

Костяник – зимний дух, сын Зимерзлы.

(обратно)

88

Матица – опорная балка избы.

(обратно)

89

Послух – свидетель при заключении договора или торговой сделки.

(обратно)

90

Макошь – главное женское божество славян, богиня земного плодородия, урожая, покровительница женской судьбы и всех женских работ.

(обратно)

91

Зимерзла – олицетворение зимы.

(обратно)

92

Дева (и Одинец) – первые люди на земле, когда-то сотворенные богами из деревьев, березы и тополя.

(обратно)

93

Дажьбог – бог тепла и белого света. Водит солнце по небу от летнего солнцестояния 23 июня до осеннего равноденствия 22 сентября.

(обратно)

94

Макошина неделя – между последней пятницей октября и первой пятницей ноября, время сватовства и свадеб.

(обратно)

95

Перун – один из главных славянских богов, повелитель грозы, грома и дождя, бог войны, покровитель князей и их дружин.

(обратно)

96

Каженник – человек, подвергшийся колдовской порче.

(обратно)

97

Клеть – помещение нижнего этажа, жилое или служащее кладовкой.

(обратно)

98

Волокуша – бесколесное приспособление для перевозки грузов в виде оглобель с прикрепленным к ним кузовом.

(обратно)

99

Кикимора – мелкая домашняя нечисть.

(обратно)

100

Морена – одно из олицетворений смерти.

(обратно)

101

Хорт – небесный волк.

(обратно)

102

Сварожий сад – разновидность небесного посмертного царства, нечто вроде языческого рая.

(обратно)

103

Кощуна – древняя песнь мифологического содержания.

(обратно)

104

Денница – олицетворение зари, сестра или жена солнца.

(обратно)

105

Тын – забор из заостренных бревен или жердей.

(обратно)

106

Репище – поле, где выращивают репу. До появления картофеля репа была основным овощем славян и выращивалась в очень больших количествах.

(обратно)

107

Моровая Девка – злой дух, олицетворение опасных болезней.

(обратно)

108

Коровья Смерть – злой дух, олицетворение болезней и падежа скота.

(обратно)

109

Ырка – неупокоенный дух самоубийцы, опасный для живых. Обитает в ночном поле или на перекрестках дорог.

(обратно)

110

Девясил – целебная трава, которой приписывались волшебные свойства.

(обратно)

111

Вено – выкуп за невесту.

(обратно)

112

Лесовица, Лесовуха – лесной дух, лешачиха.

(обратно)

113

Корчага – большой горшок с узким горлом и двумя большими ручками.

(обратно)

114

Лешачий день – день буйства лесной нечисти перед зимним сном, 4 октября.

(обратно)

115

Жальница – дух девушки-утопленницы, сидящий над водой и жалующийся на свою злую судьбу.

(обратно)

116

Кощуна – древняя песнь мифологического содержания.

(обратно)

117

Троян – бог войны, брат Перуна в славянской мифологии. Водит солнце по небу от осеннего равноденствия 22 сентября до зимнего солнцеворота 25 декабря.

(обратно)

118

Велик-день – праздник.

(обратно)

119

Среднее Небо – нижний, видимый с земли ярус небес, по которому движутся светила.

(обратно)

120

Терем – помещение верхнего этажа или вся двухэтажная постройка.

(обратно)

121

Мара и Морок – злые духи смерти.

(обратно)

122

Вела – жена Велеса, повелительница водных источников, от гнева которой происходит засуха.

(обратно)

123

Изгой – человек, ушедший из своего рода или общины.

(обратно)

124

Полуночь – север.

(обратно)

125

Полудень – юг.

(обратно)

126

Гридница – помещение для дружины в доме знатного человека, «приемный зал»

(обратно)

127

Мыто – пошлина за проезд или за право торговли.

(обратно)

128

Горница – помещение верхнего этажа.

(обратно)

129

Вежа – башня.

(обратно)

130

Детинец – крепость, укрепленная часть города.

(обратно)

131

Забороло – верхняя площадка крепостной стены.

(обратно)

132

Листопад – месяц октябрь.

(обратно)

133

Сажень – мера длины, 152 см.

(обратно)

134

Лов – охота.

(обратно)

135

Локоть – мера длины, 38 см.

(обратно)

136

Гривная жила – сонная артерия.

(обратно)

137

Мара и Морок – злые духи смерти.

(обратно)

138

Стрибог – бог неба и ветра.

(обратно)

139

Попутник – дух – покровитель дорог.

(обратно)

140

Полюдье – ежегодный объезд князем подвластных земель с целью сбора дани, суда и прочих владельческих дел.

(обратно)

141

Становище – укрепленный городок на пути полюдья, предназначенный для ночлега дружины и хранения собранной дани. Обычно располагались на расстоянии дневного перехода одно от другого.

(обратно)

142

Посад – неукрепленное поселение вокруг городских стен.

(обратно)

143

Вои – ополченцы, набираемые из мирного населения в случае военного похода.

(обратно)

144

Ирий – небесное царство Перуна.

(обратно)

145

Полавочник – покрывало на лавку.

(обратно)

146

Сечен – месяц февраль.

(обратно)

147

Лопаска – вертикальная доска прялки, к которой прикрепляется кудель.

(обратно)

148

Леля – дочь богини Лады, олицетворение весны.

(обратно)

149

Гульбище – крытая внешняя галерея здания.

(обратно)

150

Бродницы – духи, охраняющие броды.

(обратно)

151

Ний – одно из воплощений хозяина царства мертвых.

(обратно)

152

Страва – поминальный пир.

(обратно)

153

Род – загадочное, но почитаемое и могущественное славянское божество – то ли воплощение предков-прародителей, то ли создатель вселенной вообще.

(обратно)

154

Кощное владение – царство мертвых.

(обратно)

155

Груден – месяц ноябрь.

(обратно)

156

Облакопрогонник – волхв, умеющий повелевать погодой и превращаться в разных зверей.

(обратно)

157

Блазень – привидение.

(обратно)

158

Пущевик – один из лесных духов, хозяин пущи.

(обратно)

159

Ворота Зимы – день, когда зима утверждается на земле, 4 декабря.

(обратно)

160

Бездна – первобытный хаос, противостоящий упорядоченному миру – «белому свету».

(обратно)

161

Навь – мир мертвых.

(обратно)

162

Велик-день – праздник.

(обратно)

163

Вопленницы – плакальщицы на похоронах.

(обратно)

164

Тризна – воинские состязания в честь умершего.

(обратно)

165

Вечевая степень – возвышение на площади, с которого произносились речи.

(обратно)

166

В конце книги имеется Пояснительный словарь и Указатель имен и названий (персонажи, события и т. д.).

(обратно)

167

Зима была самым долгим сезоном древнеславянского календаря и включала пять с половиной месяцев: с середины октября по весеннее равноденствие 25 марта.

(обратно)

168

Подробно об этом – в романе «Утренний Всадник».

(обратно)

169

В году древних славян насчитывалось двенадцать посвященных Макоши священных пятниц. Самой главной считалась десятая, приходившаяся на конец октября и открывавшая праздник Макошиной недели.

(обратно)

170

По древнеславянскому календарю к осени относились месяцы август, сентябрь и первая половина октября.

(обратно)

171

Имеется в виду старинное поверье, будто бы некоторые клады зарываются на то или иное количество человеческих голов, то есть какое-то количество жертв надо убить над местом клада, чтобы он дался в руки, а иначе он при рытье земли будет уходить все глубже.

(обратно)

172

Перунов день – праздник Перуна, 20 июля.

(обратно)

173

Повой – женский головной убор, закрывающий волосы.

(обратно)

174

Велес (Волос) – один из главных славянских богов, хозяин подземных богатств и мира мертвых, покровитель лесных зверей и домашнего скота, бог охоты, скотоводства, торговли, богатства и всяческого изобилия.

(обратно)

175

Леля – дочь богини Лады, олицетворение весны.

(обратно)

176

Перун – один из главных славянских богов, повелитель грозы, грома и дождя, бог войны, покровитель князей и их дружин.

(обратно)

177

Лада – богиня весеннего расцвета природы, покровительница любви и брака.

(обратно)

178

Зимерзла – олицетворение зимы.

(обратно)

179

Полуночь – север.

(обратно)

180

Зимний Зверь – зимний дух, олицетворяющий бури и вьюги.

(обратно)

181

Огнище – поселение.

(обратно)

182

Сварог – верховное славянское божество, отец богов и создатель мира, давший людям металлы и ремесла, хозяин Верхнего Неба, где хранятся запасы воды для дождя и живут души предков, покровитель брака.

(обратно)

183

Бездна – первобытный хаос, противоположный упорядоченному миру, «белому свету».

(обратно)

184

Кощуна – древняя песнь мифологического содержания.

(обратно)

185

Перестрел – мера длины, около двухсот метров.

(обратно)

186

Кожух – верхняя теплая одежда с рукавами.

(обратно)

187

Стрибог – бог неба и ветра.

(обратно)

188

Незнать – нечисть.

(обратно)

189

Встрешник – злобный дух в виде пыльного столба, встречается на дороге и предвещает беду.

(обратно)

190

Макошь – главное женское божество славян, богиня земного плодородия, урожая, покровительница женской судьбы и всех женских работ.

(обратно)

191

Березень – апрель.

(обратно)

192

Тын – забор из заостренных бревен или жердей.

(обратно)

193

Корчага – большой глиняный сосуд.

(обратно)

194

Волокуша – бесколесное приспособление для перевозки грузов в виде оглобель с прикрепленным к ним кузовом.

(обратно)

195

Повой – женский головной убор, закрывающий волосы.

(обратно)

196

Костяник – зимний дух, сын Зимерзлы.

(обратно)

197

Дивьи люди – разновидность нечисти, нечто вроде лесных или подземных людей, имеющих только одну половину тела (скорее всего, левую).

(обратно)

198

Мары – лесные зловредные духи в виде уродливых женщин, связаны с миром умерших.

(обратно)

199

Сварожьи Сады (Золотой Сад Сварога) – разновидность небесного счастливого царства.

(обратно)

200

Горница – помещение верхнего этажа.

(обратно)

201

Медвежий велик день – праздник начала весны, 25 марта.

(обратно)

202

Полудень – юг.

(обратно)

203

Отроки – члены младшей дружины, слуги.

(обратно)

204

Вела – жена Велеса, повелительница водных источников, от гнева которой происходит засуха.

(обратно)

205

Денница – олицетворение зари, сестра или жена солнца.

(обратно)

206

Дажьбог – бог тепла и белого света. Водит солнце по небу от летнего солнцестояния 23 июня до осеннего равноденствия 22 сентября.

(обратно)

207

Хорс – одно из имен солнца или олицетворение солнечного диска. Время Хорса – от зимнего солнцеворота 25 декабря до весеннего равноденствия 25 марта, т. е. зимой.

(обратно)

208

Навьи – враждебные духи чужих мертвецов.

(обратно)

209

Локоть – мера длины, 38 см.

(обратно)

210

Морок – видение, наваждение.

(обратно)

211

Подъездной – сборщик податей.

(обратно)

212

Посад – неукрепленное поселение вокруг городских стен.

(обратно)

213

Детинец – крепость, укрепленная часть города.

(обратно)

214

Забороло – верхняя площадка крепостной стены.

(обратно)

215

Вечевая степень – возвышение на площади, с которого произносились речи.

(обратно)

216

Било – подвешенный железный блин, ударами в который созывали народ, поднимали тревогу и т. п.

(обратно)

217

Тысяцкий – воевода, начальник тысячи как административной единицы земель.

(обратно)

218

Ярила – бог весеннего расцвета природы, жизненной силы прорастающего зерна. Ведет солнце по небу от весеннего равноденствия 25 марта до летнего солнцестояния 23 июня, т. е. весной.

(обратно)

219

Огневуха – лихорадка.

(обратно)

220

Явь – земной видимый мир.

(обратно)

221

Правь – небесный мир богов.

(обратно)

222

Кресень – июнь.

(обратно)

223

Червень – июль.

(обратно)

224

Науз – берестяной ремешок с завязанными узелками.

(обратно)

225

Попутник – дух-покровитель дорог и путешественников.

(обратно)

226

Дивьи люди – разновидность нечисти, нечто вроде лесных или подземных людей, имеющих только одну половину тела (скорее всего, левую).

(обратно)

227

Червень – июль.

(обратно)

228

Сечен – февраль.

(обратно)

229

Дружинник – управляющий княжеским хозяйством. Использование слова «дружинник» в смысле «член дружины» является распространенным заблуждением: в древнерусском языке профессиональный воин назывался словом «кметь» на юге и «гридь» на севере, а значения слова «дружинник» относились исключительно к хозяйственной сфере.

(обратно)

230

Березень – апрель.

(обратно)

231

Травень – май.

(обратно)

232

Кресень – июнь.

(обратно)

233

 Стихотворение любезно предоставлено замечательной поэтессой Delia.

(обратно)

234

Помимо стихов автора, в тексте романа использованы стихотворения Виктора Карасёва, Наталии Некрасовой, Сергея Калугина и Марии Гаценко, а также Людмилы Стеркович.

(обратно)

235

В русском языке не существует точного эквивалента силийским словам «dillae» (стихотворное заклятие, одновременно являющееся религиозным гимном) и «dillao» (произносить, исполнять такое заклятие). В английском можно было бы попробовать для перевода слово «spell», в русском же приходится использовать написание с большой буквы «Слово» и «Говорить».

(обратно)

236

Ушельцами народ типа Элендис презрительно называет определенную категорию юных мотальцев, не умеющих ходить по Закону Цели. Для них подсознательно важнее уйти откуда-то, а не прийти куда-то.

(обратно)

237

Jtheltae(силиэ) — стрела. Меч-джэльта — меч со стреловидным лезвием, якобы оружие «воинов астрала».

(обратно)

238

Для тех, кто не врубился: намелискр — дикая, по преимуществу водная разновидность вуглускра, отличается нездоровым пристрастием к днищам лодок. (Элендис.)

(обратно)

239

Культ Санта Муэрте реально существует в Мексике. Правда, там он считается сатанинским. В этой реальности к нему относятся чуточку лояльнее. – Прим. авт.

(обратно)

240

Один испанский фунт равен 0,451 кг, так что мешочек и до пятидесяти кило не дотягивал. Самые мелочи. – Прим. авт.

(обратно)

241

У классиков не нашла, подозреваю, что знакомый сформулировал это выражение сам, но в афоризмы еще не попал – пожить хочет. – Прим. авт.

(обратно)

242

Автор не претендует на истину в последней инстанции, данные истории она слышала в свое время от спелеологов и геологов. Сколько в них правды – неизвестно.

(обратно)

243

Имеется в виду жук-олень. – Здесь и далее прим. авт.

(обратно)

244

Замри (исп.).

(обратно)

245

Дифтерия.

(обратно)

246

Исполняет Лусиано Перейра, автор Rudy Amado Perez.

(обратно)

247

У нас нет фамилии Кристобаль, а имя является вариантом имени Христофор, город, породивший Христа.

(обратно)

248

Адорасьон – обожаемая (исп.).

(обратно)

249

Серхио имеет в виду милейшее существо Arion vulgaris, слизняка размером до 12 см. Говорят, уже и в России есть, Испания поделилась на экспорт.

(обратно)

250

Вожак птичьей стаи неизменно олицетворяет сноровку, мужество, предвидение, надежность и даже, если хотите, – религиозное воодушевление, являясь эталоном атаки и борьбы, избран символом свободолюбивой Франции, появился на печати Наполеона I Бонапарта. По сей день встречается в гербах городов. – Здесь и далее прим. авт.

(обратно)

251

Лично сталкивалась с таковой в больнице. Девчонка решила устроить самоаборт, хлопнула бутылку водки и нырнула в кипяток. Последствия – размножаться она больше не сможет. Никогда. Спасли чудом.

(обратно)

252

В оригинале – поручик Ржевский, но параллельный мир сей персонаж не осчастливил.

(обратно)

253

Южноамериканские и африканские бродячие муравьи, напр. Dorylinae.

(обратно)

254

Краб был нормальный. Просто это краб-скрипач или манящий краб, им такое свойственно.

(обратно)

255

Горилла.

(обратно)

256

Девушка, женщина, не из криминальной среды (жара.).

(обратно)

257

Синэри Ярадан была не богиней, а демонессой, но убедить в этом ее прихожан возможным не представляется. Сожрут. В буквальном смысле. – Здесь и далее прим. авт.

(обратно)

258

Один из методов определения подделки. За пару минут обсидиан не нагреется в человеческих руках. Если нагрелся – подделка.

(обратно)

259

В нашем мире подобной святой не обнаружено.

(обратно)

260

Чистая правда.

(обратно)

261

Поли – презрительное прозвище для полицейских.

(обратно)

262

Такие водоросли действительно есть. К примеру, Alexandrium catenella. Есть и другие, но перечислять долго.

(обратно)

263

Мулат – 50 % «белой» и 50 % «чёрной» крови. Квартерон 75 % «белой» и 25 % «чёрной» крови. Окторон (то же, что квинтерон) 87,5 % «белой» и 12,5 % «чёрной» крови.

(обратно)

264

Кому интересно, почитайте про кроликов в Австралии. А если нужен именно остров, можно и про остров Маккуори. Чтобы представить этих милых зверушек именно на острове. Но вреда от них и там, и тут – много.

(обратно)

265

Древние греки считали, что асфодель растет на полях Аида, по которым гуляют ушедшие.

(обратно)

266

Пока дождик из морковки не пойдет, аналог «дождичка в четверг».

(обратно)

267

Закройщик работает с клиентом и определяет вид-цвет-фасон-ткань одежды, швея сшивает по готовым эскизам и лекалам, портной может работать и за швею, и за закройщика. Интересная градация, но факт.

(обратно)

268

Автор в курсе, что расписной покер – изобретение времен СССР. Но – почему бы не изобрести его пораньше и в другой стране?

(обратно)

269

В нашей истории тоже. Ацтеки, майя – они считали, что без человеческой крови солнце светить не будет. А значит – надо платить. И добровольно шли на смерть. Чтобы выживали остальные.

(обратно)

270

Кому интересно, те же нитроглицериновые фабрики Нобеля взрывались регулярно. Аммиачно-селитряные ВВ тоже могут преподнести сюрприз. Да и современная взрывчатка не идеальна.

(обратно)

271

В нашем мире носит название Daldorfia horrida, и является милейшим существом. – Здесь и далее прим. авт.

(обратно)

272

Ученые проводили опыты. Жаба прожила в воде около 8 дней, лягушка – месяц. А потом – все.

(обратно)

273

Не описка, а ирония.

(обратно)

274

Даже за самым красивым павлиньим хвостом скрывается самая обычная куриная жопа. Так что меньше пафоса, господа (Ф. Раневская).

(обратно)

275

Кому интересно – испанский слизень. До 15 см лапочка вырастает, а уж какой «полезный», не всякому врагу и подаришь.

(обратно)

276

Между прочим, правильно заваривать матэ очень сложно. Автор не справилась.

(обратно)

277

К примеру, выделяется сероводород. Да, под водой.

(обратно)

278

От ультразвука – запросто. Человек, кстати, тоже, просто это нерентабельно, пистолеты дешевле.

(обратно)

279

Имеются в виду вакаме. Кстати – правда вкусно.

(обратно)

280

Сотрясение мозга, перенесенное в далеком детстве, менингит, список болезней достаточно обширен. Да и просто опухоль, как вариант.

(обратно)

281

В данном случае – специальное разрешение на брак между родственниками.

(обратно)

282

Реальный случай из практики. У человека аллергия на коричную кислоту. В церковь он войти просто не может, рискует помереть. В составе ладана есть коричная кислота, вот и результат. Хотя сейчас ему проще, сейчас больше химию используют, а не стиракс.

(обратно)

283

Феола недалека от истины. Есть такой брюхоногий моллюск, морской слизень. Живет, кушает водоросли, шикарно регенерирует.

(обратно)

284

Не у всех слизней, но у некоторых морских есть такой механизм.

(обратно)

285

Телегония. Не факт, что работает, но – не доказано и пока недоказуемо.

(обратно)

286

Кунгурские ледяные пещеры, очень красиво. – Здесь и далее прим. авт.

(обратно)

287

Ученые провели опыт. Акуле-катрану перерезали спинной мозг и выпустили в бассейн, где акула спокойно и плавала, не реагируя на внешние раздражители. Ученые решили, что акула тупая. Не знаю, что о них думала акула, но опыт до конца не довели. Ни один ученый в бассейн к акуле не зашел. Увы.

(обратно)

288

Примерно в 200 раз меньше.

(обратно)

289

Аналог – Не лаптем щи хлебали.

(обратно)

290

Не преувеличение. Лично знаю человека, который все терпел и уволился, когда кто-то из коллег без спроса взял его чашку. Был устроен скандал, разбита чашка и подписано заявление. Сорвало…

(обратно)

291

Автор скромно молчит про российскую эстраду. А про всю остальную – тем более. Не сильно напрягаясь, каждый читатель и не такие браки раскопает среди богемы. Мальдонадо – еще зайчик беленький рядом с некоторыми.

(обратно)

292

Обычное тоже неплохо работает, закись азота, хлороформ, но их распылять надо.

(обратно)

293

Выдумана автором.

(обратно)

Оглавление

Влад Вегашин Пробуждённое пророчество

  Глава I. Первый день в столице

  Глава II. «За что?..»

  Глава III. Бастард его жены…

  Глава IV. Долина Дан-ри

  Глава V. Сломанные крылья

  Глава VI. Ученик скрипача

  Глава VII. Князь-герцог

  Глава VIII. «Осознание Танаа»

  Глава IX. Его личный адъютант

  Глава X. Кто они есть

  Глава XI. Сны и предсказания

  Глава XII. Побратим

  Глава XIII. Площадь Пяти Эшафотов

  Глава XIV. Левиафан де Аббисс

  Глава XV. Экстерминатор Императора

  Глава XVI. Рыцарь ордена Мерцающей Звезды

  Глава XVII. Следователь ООР

  Глава XVIII. Совпадение?

  Глава XIX. Проклятие Маалинни

  Глава XX. Рыжая

  Глава XXI. Ничто не бывает случайно…

  Глава XXII. Концерт в Императорском Театре

  Глава XXIII. Лига Теней

  Глава XXIV. Ничего непристойного…

  Глава XXV. Меж двух огней

Влад Вегашин ПОЧЕРК ЗВЕРЯ

  Глава I ПРИЗРАК ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТИ

  Глава II ПУТЬ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

  Глава III ИДУЩАЯ В ТЕНЯХ

  Глава IV ХРАНИТЕЛЬ РОКА

  Глава V ПЕРЕГОВОРЫ

  Глава VI ГРАФСТВО САЙЛЕРИ

  Глава VII ДИКИЙ ГОН

  Глава XIII ПОДАРОК ДЛЯ ЛОРДА

  Глава IX И БРАТ ЗА БРАТА…

  Глава X ПТИЦА

  Глава XI ХРАМ

  Глава XII ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

  Глава XIII ПОВЕЛИТЕЛЬ

  Глава XIV ГОРЕЧЬ ПОБЕДЫ

  Глава XV НОВАЯ ЛИГА

  Глава XVI БОЛЬШЕЕ ДОБРО

  Глава XVII ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

  Глава XVIII СУД ДОВЕРИЯ

  Глава XIX КАЗНЬ НАЗНАЧЕНА НА…

  Глава XX РЕШЕНИЕ

  Глава XXI РЫЦАРЬ ИМПЕРИИ

  ЭПИЛОГ

Влад Вегашин Два лика одиночества-3 

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

Иар Эльтеррус, Влад Вегашин Черный меч

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Эпилог

Иар Эльтеррус, Влад Вегашин Черный Путь Цикл "Девятимечье. Черный Меч" (Меч Извращения Сущностей)

  Первая глава

  Вторая глава

  Третья глава

  Четвертая глава

  Пятая глава

  Шестая глава

  Седьмая глава

  Восьмая глава

  Девятая глава

  Десятая глава

  Одиннадцатая глава

  Двенадцатая глава

  Тринадцатая глава

  Четырнадцатая глава

  Пятнадцатая глава

  Шестнадцатая глава

  Эпилог

Сергей Крускоп Дыхание дракона

  ПРОЛОГ

  Глава 1 МАГИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

  Глава 2 МАГИЧЕСКИЙ ЭСКОРТ

  Глава 3 МУЗЕЕВЕДЕНИЕ С ОСНОВАМИ ЭТНОЛОГИИ

  Глава 4 ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ДРАКОНОЛОГИЯ

  Глава 5 ПРОВОКАЦИИ И ЭЛЬФИЙСКАЯ АРХИТЕКТУРА

  Глава 6 РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ И ЭЛЬФИЙСКАЯ МАГИЯ

  Глава 7 УСМИРЕНИЕ НЕЖИТИ

  Глава 8 МЕЖДУНАРОДНОЕ БРАКОНЬЕРСТВО

  Глава 9 РАЗВЕДКА БОЕМ

  Глава 10 ПРИКЛАДНАЯГЕРПЕТОЛОГИЯ

  Глава 11 МЕЧ В КАМНЕ

  Глава 12 ВОЗДУХОПЛАВАНЬЕ

  Глава 13 СНЕЖНЫЕ ЛЬВЫ

  Глава 14 ДРАКОНЬЕ ДЫХАНИЕ

  Глава 15 МИРОТВОРЦЫ

  ЭПИЛОГ

Сергей Крускоп Ночь дракона

  ВМЕСТО ПРОЛОГА

  ДРАКОН

  ЛЯГУШКА-КВАКУШКА

  КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ОБОРОТЕНЬ

  КОНИ-ЗВЕРИ

  СЕЗОН ВИВЕРН

  БРАТЬЯ МЕНЬШИЕ

  ГОСУДАРЕВА СЛУЖБА

  САРКОФАГ

  ВМЕСТО ЭПИЛОГА

  СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА

Елизавета Дворецкая Чуроборский оборотень

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Пояснительный словарь

Елизавета Дворецкая Огненный волк. Книга 2: Князь волков

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Послесловие автора Об именах и некоторых сопутствующих обстоятельствах

Елизавета Дворецкая Янтарные глаза леса

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Елизавета Дворецкая Утренний всадник, кн. 2: Чаша Судеб

  Краткое изложение предшествующих событий

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  О значении некоторых имен Об именах и некоторых сопутствующих обстоятельствах

Елизавета Дворецкая Зимний зверь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Елизавета Дворецкая Перекресток зимы и лета

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Василий Осипов Из пепла

  Пролог

  Документ 1: Легенда о возникновении опаленных эльфов

  Глава 1 Вор

  Документ 2: Об аватарах

  Глава 2 Спящий

  Документ 3: О сотворении цепи миров и извечных силах

  Глава 3 Раб

  Документ 4: О языке орков

  Глава 4 Вождь

  Документ 5: О Тареге

  Глава 5 Наемник

  Документ 6: О полубогах и низших демонах

  Глава 6 Авантюрист

  Документ 7: О падении светлых эльфов

  Глава 7 Археолог

  Документ 8: Снежный охотник

  Глава 8 Беглец

  Документ 9: О Древней Империи

  Глава 9 Путешественник

  Документ 10: О первых расах

  Глава 10 Друг

  Документ 11: О фениксе

  Глава 11 Наследник

  Документ 12: Некрочума

  Глава 12 Живой

  Документ 13: О Гномах

  Глава 13 Король

  Документ 14: О искрах

  Глава 14 Оружейник

  Документ 15: Об иерархии высших сил

  Глава 15 Безбожник

  Документ 16: Легенда о Эване богоборце

  Глава 16 Богоубийца

  Документ 17: О добре и зле

  Глава 17 Каратель

  Документ 18: О пропаганде в Вечном королевстве

  Глава 18 Гость

  Документ 19: О искусстве побеждать

  Глава 19 Завоеватель

  Документ 20: О классификации разумных

  Глава 20 Мститель

  Документ 21: Великие заветы светлых богов

  Глава 21 Обреченный

  Документ 22: О лабиринте духа

  Глава 22 Искатель

  Документ 23: Сказка о Безликом Короле

  Глава 23 Император

  Эпилог

  Краткая хронология событий случившихся между основанием IV Империи Феникса и Последней войной Великих Сил

Осипов Василий Юрьевич Последняя война

  Пролог

  Глава 1. «Мятеж»

  Глава 2. «Первый выстрел»

  Глава 3. «Бои местного значения»

  Глава 4. «Отдых»

  Глава 5. «Разгром»

  Глава 6. «Свободный поиск»

  Глава 7. «Шпионские игры»

  Глава 8. «Картагинэм должен быть разрушен!»

  Глава 9. «Плен»

  Глава 10. «Призраки прошлого»

  Глава 11. «Блудные сыны»

  Глава 12. «Жаждущие крови»

  Глава 13. «Калейдоскоп битвы»

  Глава 14. «Берег крови»

  Глава 15. «Перерождение»

  Глава 16. «Телохранитель для императора»

  Глава 17. «Лабиринт»

  Глава 18. «Первомир»

  Глава 19 «Приобретения и потери»

  Глава 20. «Битва за Тарег»

  Глава 21. «Последняя битва»

  Эпилог

Наталия Мазова Янтарное имя

  Часть I. Одержимый

  Часть II. Горько вино любви моей…

  Эпилог

Наталия Мазова Золотая Герань, или Альтернативная история просто Марии с элементами фэнтази

Наталия МАЗОВА ИСПОВЕДЬ ЗЕЛЕНОГО ПЛАМЕНИ

  ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА…

  Часть первая СТУПЕНИ К ИНИЦИАЦИИ

    Катрен I ВО ДВОРЦЕ ОПЯТЬ ИЗМЕНА…

    Катрен II МОЙ БЕЗ ПАМЯТИ ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

    Снова катрен I ЖИТИЕ СВЯТОЙ ИРМЫ

    Катрен III ПРИВИЛЕГИЯ БРАТСТВА

  Часть вторая СТУПЕНИ ДЕЛАНИЯ

    Терцет I УТЕШЕНИЕ ТЕЛА

    Терцет II УТЕШЕНИЕ ДУШИ

    Терцет III УТЕШЕНИЕ ДУХА

  ЭПИЛОГ

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с призраком. Орильеро

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с призраком Канженге Роман

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Галина Гончарова Танго с призраком. Милонгеро

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Эпилог

Гончарова Г. Танго с демоном. Танго нуэво

  Герои

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Галина Дмитриевна Гончарова Танго с демоном. Танго верано

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Галина Гончарова Танго с демоном. Танго эсценарида

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Эпилог

*** Примечания ***